зnнАnдА
ГИППИУС
Q)брание сочинений
•
У нас в паРиже
lil издательство
(]).митрий
Сечии
МОСКВА 2012

УДК 882
ББК 84Р
г50
Институт научной информации по общественным наукам РАН
Составление, подготовка текста, комментарии
А.Н. Никалюкина и Т.Ф. Прокопава
Оформление И.А. Шиляева
Компьютерный набор М.В. Толмачевой
Гиппиус 3.Н.
Г 50 Собрание сочинений. Т. 13. У нас в Париже: Литературная
и политическая публицистика 1928-1939 гг. Воспоминания. Порт­
реты. Сост., подг. текста, коммент., ук. имен А.Н. Никалюкина
и Т.Ф. Прокопава/Институт научной информации по обществен­
ным наукам РАН. М.: Изд-во ~Дмитрий Сечин•, 2012.
-
656 с.
В т. 13 впервые издающегося Собрания сочинений Зинаиды
Николаевны Гиппиус (1869-1945) публикуются ее литературные
и политические статьи, очерки, рецензии, речи 1928-1939 гг.,
93а также воспоминания и портретные очерки, печатавшиеся
в журналах и газетах русской эмиграции.
ISBN 978-5 -904962-14 -2
УДК 882
ББК 84Р
© А.Н. Николюкин, составление,
подготовка текста, комментарии, 2012
© Т.Ф. Прокопов, составление,
подготовка текста, комментарии 2012
©Издательство ~Дмитрий Сечин•, 2012

ЛИТЕРАТУРНАЯ
И ПОЛИТИЧЕСКАЯ
ПУБЛИЦИСТИКА
1928-19J9
~

ТОДАНЕТО
Если время остановилось (как иногда кажется)- то это
было теперь. Но если оно не остановилось с тех пор, как на­
чалась эмиграция, - надо сказать, что этот вечер бьm давно.
При малейшем внимании и сравнении увидишь давность.
По кое-каким признакам год можно определить.
Париж, май, ~литературный~ эмигрантский вечер в каком­
то сарайном (совершенно сарайном) помещении от какого-то
кафе, довольно темном, столики без скатертей, скамейки.
С участием ~молодежи~ эмигрантской, - ну, какой там эми­
грантской! Просто петербургской еще. Полная эмигрантская
неустроенность, наивность, невинность. Даже в том, что были
приглашены какие-то французские ~представители~ молоде­
жи (один был привезен мной,- и как же он мне надоел!').
Чуть ли не желали показать этим ~представителям~ (наши
представители), что мы тоже не стеклом утираемся, что
у нас была ~Бродячая Собака~2, которую ничего не стоит
перенести в Париж. Это, - а также весь образ того времени
и его обстоятельств, - будет ясен из моего стихотворения,
на вечере прочитанного (я его приведу ниже), и из кучи
всяких мелочей: например установки молодыми нашими
распорядителями двух суковин у дверей, налево и направо,
с надписью ~вехи сменять строго воспрещается~.
Собственно, представителей нашей молодежи бьmо два,
и те вовсе не настоящие, в смысле ~Бродячей Собаки~. На­
стоящих ~собачистов~ еще тогда в помине не было. О стар­
ших и говорить нечего (мы, например, на ~собаку~ в Спб-ге
всегда смотрели из определенного отдаления, с определен­
ными о ней мыслями).
1 Rene Crevel, начинающий писатель, автор романа •La mort difficile•,
вскоре покончивший с собой.
2 Литературное кабаре, пользовавшееся большим успехом в предрево­
люционные годы.
5

Из двух наших ~представителей~ один музыкант был мой
большой приятель, деятельный член моих ~воскресений~
и даже секретарь Рел. Фил. 0-ва (хотя к религии отношения
имел мало 1 ). Другой2 поэт был столь юн, что и не мог бывать
в Спб-ских ~обществах~, когда они существовали. И вот,
кстати, знак, что с того вечера время не остановилась: юный
теперь давно женат, отец семейства и сотрудник француз­
ских газет; а не юный - где-то в Новом Свете и годы, как
заделалея американским подданным.
Стихотворение мое прямо было о Собаке:
БРОДЯЧАЯ СОБАКА
Не уmаться и драматургу
За тем, что выдумает жизнь сама.
Бродила собака по Петербургу
И сошла собака с ума.
Долго выла в своем подвале,
Ей противно, что пол нечист.
Прежних невинных нету в зале,
Завсегдатаем стал чекист.
Ей бы теплых помоев корыто, -
Чекистских красных она не ест.
И обезумев, стала открыто
Она стремиться из этих мест.
Беженства всем известна картина,
Было опасностей без числа.
Впрочем, собака до Берлина
Благополучно добрела.
~здесь останусь, - решила псина,
-
Будет вдоволь мягких помой;
Народ знакомый, родные лица,
Вот Есенин, а вот Толстой•.
Увы, и родные не те уж ныне!
Нет невинных, грязен подвал.
И тот же дьявол-чекист в Берлине
Правит тот же красный бал.
1 Николай Смоленский.
2 Владимир Познер.
6

Пришлось собаке в Берлине круто.
Бредет, качаясь, на худых ногах -
Куда? Не найдет ли она приюта
У нас, на сенских берегах?
Что ж? Здесь каждый- бродяга-собака,
И поглупел - скажу не в укор.
Конечно, позорна собака, однако
Это еще невинный позор.
Можно сказать давность! Время-то эмиrрационное не толь­
ко не остановилось - годы удвояются, утрояются, если
присмотреться, как все (и мы сами) изменилось...
Но кое-что - тоже мелочи
-
твердо осталось на местах.
Эти твердые мелочи даже особенно изумляют, когда уж
поймешь неостановимый бег времени.
Вечер мне и пришел в голову из-за одной такой не из­
менившейся мелочи.
Юный (тогда!) поэт сочинил куплеты, которые молодой
(тогда!) музыкант положил на музыку. Вдвоем они их испол­
няли. Куплеты были забавны. Об эмиrрантской ~прессе~.
О двух газетах (их тоже бьто две: ~общее Дело~ и ~послед­
ние Новости~). Одна, в куплетах, называлась ~последнее
Дело~ (бурцевская), другая- ~общие Места~ (милюковская).
Что там ни говорилось в буйном ~последнем Деле~ -
~общие Места~ отвечали передовицами, которые, в купле­
тах, неизменно начинались:
~мы не раз указывали~.
~мы давно отметили~.
~мы все время предупреждали~.
~мы очень рады констатировать~.
Как было не вспомнить этого вечера, этих куплетов. Читая
передовицу ~последних Новостей~. хотя бы от 13 февраля
28 г.! ~это то самое, что мы говорили... ~. ~мы давно ука­
зывали~ - начинает даже казаться, что без промежутка все
передовицы ~п.н.~ были такие. Обман зрения, конечно,
но не обман, что очень их, таких, много было и длятся они
неизменно.
Если разобрать повнимательнее эти ~мы давно указывали~
разделяются на два сорта: благожелательные и осудительные.
В благожелательных- ~мы не можем не приветствовать~.
что такой-то приходит к ~нашим мыслям~. в осудительных -
7

4МЫ не можем не отметить•, что вопреки тому - что 4МЫ
давно указывали•, такие-то не послушались и вот во что
превратились.
Последняя передовица - приветственная. Относится она
к Мельrунову, буйно-непримиримое поведение которого
и его 4Борьба за Россию• много крови испортили 4Послед­
ним Новостям•. Теперь, оказывается, Мельrунов приходит
к тому же, на что 4МЫ давно указывали•, говорит 4ТО самое,
что мы давно говорили• (дело идет о нежелании в России
царизма, но выборного управления, т.е. республики). И хотя
в мельrуновской 4Борьбе за Россию• напечатано это со слов
4курьера•, курьеров же посылать в Россию ни в коем слу­
чае нельзя ( 4МЫ это всегда утверждали• ), то Мельrунову
теперь ничто ни мешает идти прямо в Р.Д.0. 1 Правда, так
как курьеров посылать нельзя, то лучше было бы просто
прислушаться к тому, что 4МЫ давно говорили• и давно
пойти в Р.Д.О.; чем ссориться из-за активизма (тем бо­
лее, что 4МЫ всегда указывали•, что в известном смысле
и 4мы• не против 4активизма• ). Однако лучше поздно, чем
никогда.
Оставляя в стороне саму тему спора (или согласия), не ка­
саясь некоторых замечаний 4Посл. Нов.• на счет ложного
национализма правых и 4Непредрешенства• (о 4Непредре­
шенстве• и у меня громадное право имелось бы сказать 4МЫ
давно указывали•) - я займусь друmм. И, пожалуй, чем-то
даже выходящем за грани политики. Впрочем, нет никакого,
самого маленького и частного политического вопроса и спора,
который не выходил бы за грань политики, и даже именно
там, за гранью, и не решался бы, т.е. приводил спорящих
к соглашению, или не приводил.
Это касается, конечно не только 4Политики•, - но будем
держаться данного случая.
Могут ли когда-нибудь согласиться 4Посл. Нов.• с 4Бор.
за Россию•, или, уточняя, Милюков с Мельrуновым?
Я утверждаю, что не могут даже если бы не те или друmе
слова их совпадали, а все решительно, до последнего.
Тут не в данных личностях дело; я и беру их не лично,
но - как пример песоизмеримости человеческой жизни
и воли с человеческим разумом и словами - в любой области.
1 Республиканеко-Демократическое Объединение.
8

Данный маленький случай тем и характерен, что оба ~по­
литика~ вряд ли знают, что дело не в разных словах, кото­
рые они произносят (говоря- можно ведь договориться!),
а в той, скажем ~ауре~. которой окружены слова каждого.
Не в спиритическом смысле, и даже до ~мистики~ отсюда
весьма далеко, - нет, я говорю аура, подразумевая нечто,
если не всеми, в его важности, сознаваемое, то все же весьма
несомненное и обыденное. Не потому Мельгунов не пойдет
в ~Республиканско-Демократическое Объединение~, что он
не назовет себя республиканцем и демократом, и не пото­
му Милюков будет против ~Борьбы за Россию~, что и он
не скажет (искренно), что он не против ~Борьбы за Россию~.
А потому, что эти слова - ~республика~, ~демократия~,
~борьба~ и даже ~Россия~ - находятся в разно окрашенных
аурах для обоих и даже по консистенции различны, как два
песоединимых химических элемента.
Углублять взятый пример можно без конца: везде будем
открывать разность одинаковых слов, разность, которая шутя
опрокидывает все ~разумные~ соображения, решает по-своему
и направляет волю согласно этому решению.
Вполне искренно ~п.н.~ указывают: ~это как раз то са­
мое, что мы говорим~. И хотя это ~то самое~- но то же ли
самое, если одинаковое слово ~большевики~ уже является
окутанным разной атмосферой на страницах ~п.н.~. в ином
аспекте, и если можно сказать, - иные вкусовые, физиологи­
ческие ощущения вызывает (нарочно дохожу до физиологии,
ибо ~аура~ и в ней имеет свою реальность).
Мне скажут: да эдак двинуться ни с кем вместе нельзя,
если ~ауры~ у всех различны и ~договоры~ и ~слова~ ничего
не значат. А уж в ~политике~-то, - на чем же еще держаться?
Преувеличение всегда не верно. Не только аура того или
другого слова может быть для многих дана, но эта одноцвет­
ность или сгармонированность двух цветов (тоже дающая
одноволне) могут и приобретаться. Я только говорю, что
следует с большей внимательностью отнестись к этой под­
словесной или заеловесной области и учитывать ее решающую
роль. Как ни странно, но чем мы большее значение придаем
словам, чем мы исключительнее ~разумны~ - тем скорее
(особенно в ~политике~) остаемся в дураках.
Нельзя так же сказать, чтобы через слова, хоть и одинако­
вые, не сквозила порой безнадежно разная аура. ~политики~
9

ее ощущают, но словесники могут подчас и проследить. По
поводу одного и того же одни и те же слова, но в другом
каком-то расположении, фраза в иной округлости, рядом -
с вот этой, второй, - и видишь, как замерцало, заменялось
что-то под словами, какой-то свет внизу передвинули.
Если вернуться к нашему примеру и одной грубой чертой
отметить разность сложных аур, то черта эта будет - зна­
менитая ~непримиримость~. В ее цвет (всё говоря en gros 1)
окрашена мельгуновская ~Борьба за Россию~. и как раз эта
окраска отсутствует в ~последних Новостях~. Не вдаюсь
ни в какие о ней рассуждения, ограничиваюсь фактом: этого
анилина в ~п.н.~ нет - ни капли. А потому те же слова,
напечатанные у Милюкова и Мельгунова, могут быть таки­
ми же не одинаковыми, как не одинаково белое и черное,
и к совершенно разным ведут следствиям.
Даже одной этой черты в нашем узком, частном, при­
мере достаточно, чтобы призадуматься над тем значением,
которое мы так опрометчиво придаем словам,. Еще более
опрометчиво придавать значение не только словам вообще,
но словам собственным, а чужие слышать лишь тогда, ког­
да они с собственными совпадают или резко внешне им
противоположны. Своя аура под этими словами, конечно
есть. Но несознаваемая, даже принципиально отвергаемая -
она, в конце концов, и на слова бросает какое-то странное
отражение, растягивая в разные стороны, удивляя этим рас­
тяжением и бесполезностью.
~мы давно указывали~ ... ~мы говорили то же самое~ .. .
И ведь действительно, как будто и указывали, и говорили.
Но приветствуется ли совпадение чьих-нибудь слов с ~на­
шими~, осуждается ли песовпадение - никаких последствий
это не имеет. Не было их и в те времена, когда на заре на­
шего эмигрантского дня юный, под музыку молодого, пел
свои куплеты.
Мы давно указывали...
Не было ничего и в дальнейшем, не выйдет ничего
и теперь, из приветствия Мельгунову, который говорит
~то самое, что мы говорили>.>, ~то самое, о чем мы давно
предупреждали~ ...
1 в общем (фр.).
10

Ну да, то же самое, я верю, что ~п.Н.• говорят это искрен­
но... И я скорее могу представить себе, что Мельгунов, на худой
конец, пойдет сажать капусту, но усадить его, республиканца
и демократа, на диван Республиканско-Демократического
Объединения Милюкову не удастся.
Я не политик и не берусь судить, хорошие или худые они
оба политики. Но это я знаю, что если уважаемый П.Н. Ми­
люков и хороший - то, во всяком случае, не для нашего
несчастного времени, несчастного места и положения.
ХРИСТИАНЕ НА СЛУЖБЕ
Знают ли это христиане? Очевидно, нет. Знают ли, что
делают те, кто известными христианами и христианством поль­
зуются? Сомневаюсь. Все бессознательно или полусознательно;
почти ~само так вышло•. Оттого и вины нет ни на ком, хотя
факт остается довольно страшным. В капле воды отражен­
ный, - в частице нашей эмиграции,
-
он все-таки страшен.
Буду говорить начистоту. И без всякой полемики: очень
надоела современная полемика ~друг о друге•, - а уж
читателю-то! Не ~подкидному•, каким подозреваю ~чита­
теля~ в ~днях~, а настоящему, конечно 1 •
Итак- начистоту. О настоящем моменте прежде всего;
о том, что я в нем вижу. Ошибаюсь - пусть мне докажут
это: я всегда с готовностью иду на признание своих ошибок.
За 1О лет нашего изгнанничества многое изменилось, -
и в России, и во всех странах мира. Бьmо бы печально, если бы
эти перемены прошли мимо сознания русской эмиграции,
если бы она осталась точь-в-точь такой, как была 10 лет
тому назад, со всеми теми же концепциями и выводами.
1 М. В. Вишняку, впрочем, я еще не надоела. Все он продолжает обо мне,
да о себе (о деле- ни полслова), да обижается, зачем у меня кому-то
в ответе выражено •уважение>.>, а ему нет, и - вдрут- открывает неожи­
данно - новые вещи: мне, признаться, думалось, что соединение •левое>.>
(партийное, групповое и т.д.) есть соединение •идейное>.>, что поэтому
и можно брать иногда вообще •левых>.>. Но что же оказывается? Ока­
зывается, вовсе это не идейное соединение, а... родовое! Если родовое,
я прошу Марка Вениаминовича Вишняка извинить меня: я о семейных
делах в печати не имею привычки говорить; с ним это вышло у меня
по незнанию.
11

При нормальной эволюции одно должно было остаться неиз­
менным - отношение к данной русской 4ВЛасти• и
-
воля
к борьбе с этой властью, так как сама она осталась неиз­
менной; абсолютно такой же губительной и порабощающей,
какой была 1О лет тому назад.
Изменившаяся обстановка вокруг этой неподвижной точки
требует лишь изменения формы борьбы; отказа от некото­
рых, ставших непригодными; сознание других, борьбе со­
ответственных времени, а потому и более действительных.
Такова, в данном отношении, нормальная эволюция рус­
ского эмигрантства, его логический и естественный путь;
особенно естественный для части политической, для всех
остатков политических партий и группировок, оказавшихся
за рубежом.
Когда и как случилось, что именно эта, политическая,
часть эмиграции - сошла с нормального пути?
Я говорю сейчас о политически 4Левых•, - всех оттенков;
моя тема - новое явление как раз в этой среде. Кроме того,
все же они находятся на поверхности нашей, пусть жалкой,
политической жизни. Всякая организация и соединения 4пра­
вых~. даже умеренных, но открытых, настоящих 4Правых~.
являют вид такого безнадежного бессилия, от внутренних
причин исходящего, что вряд ли стоит этими 4объедине­
ниями~ заниматься. Никакой, даже самый удачный, личный
состав не спасает организацию, если она стоит на отгоревшей
во времени идее.
А чем более крайнеправые-тем в более грубый при­
митив облекается их бессилие.
Впрочем, о правых я еще скажу два слова, когда подойду
к центру моей темы.
Как же и когда у левых политиков и общественников
отказ от прежних форм борьбы - правильный тактически
превратился во что-то принципиальное и, наконец, в от­
каз,- на словах еще не 4принципиальный~. но уже фак­
тический,- от борьбы вообще? (Кое-кем, г-жой Кусковой
например, это уже поставлено и принципиально.) Слово
4изживание~ сначала приобрело права гражданства; затем вы­
росло почти до лозунга; а ныне осложнилось и определилось:
4Изживать~ - требуется с особой психологией, с особо по­
вернутым лицом к России, с особым, .gнео-патриотичеСЮJ.М,»,
чувством.
12

Все знают, о чем я говорю. Все знают, как широки объятия
этого неопатриотизма. Два магических слова: «интересы
России» - посмотрите, кто только не попал в эти раскрытые
объятия?
Смешно заикаться о каких-то ~формах борьбы~, когда
о воле в борьбе давным давно помина нет. Услышим певдолге
и открытое, словами сказаное: ~интересы России требуют
отказаться от всякой борьбы с советской властью~.
Но вот данный момент: рядом с фактическим отказом
от борьбы с врагом ~внешним~, - большевистским пра­
вительством,- яростная борьба ~внутренняя~, с ~правой~
частью эмиграции. На объективный взгляд - это борьба
странная, почти загадочная. Во-первых - она не имеет
прямого реального смысла: и правые, и левые эмигранты
одинаково сейчас бессильны установить в России свои по­
рядки. Во-вторых - борьба эта ведется левыми политиками
(реальными) вовсе не с действительными, открыто себя так
называющими ~правыми~. И не с осколками каких-нибудь
старых организаций, ~чайных~. ~союза русского народа~ или
с преемниками таковых, лограмными разными ~братствами~.
Всех видов и родов ~зубры~ оставляются в сравнительном
покое. Главный пафос левых эмигрантских кругов направ­
лен на открытие каких-то все новых и новых ~правых~.
и на борьбу именно с этими новооткрытыми.
Способы открытия очень характерны. Задается, напри­
мер, вопрос: ~вы за интервенцию?~ Никакой правый, самый
последний правый дурак, не скажет сейчас: ~обязательно,
за немедленную интервенцию; чтобы шли на большеви­
ков иностранные войска, да белую армию соберем, и айда,
на Москву~ ... Для правого, для левого, для всякого, ясна
невозможность чего-либо подобного а потому, прежде всего,
глупость вопроса. Но вопрос, тем не менее, предлагается.
Ибо дело не в интервенции, которой нельзя реально ни бо­
яться, ни желать, а дело в испытании: какое у испытуемого
принципиальное отношение к борьбе с советской властью?
Испытание интервенцией - самое грубое, первое. Есть другие;
они идут далее, утончаясь, и, в конце концов - ~правыми~
оказьmаются все, еще сохранившие кое-какую ~волю к борьбе~,
еще не дошедшие до ~изжития~ с особливым политическим
умонастроением неопатриотизма, т.е. до отказа от ~борьбы~
с сов. властью по всей линии. Я не очень ошибусь, если скажу:
13

в той мере, в какой ныне часть левой эмиграции признает
советскую власть - эта власть еще не признана ни одной
европейской державой.
Здесь и разгадка борьбы с ~внутренним~ врагом, столь
бессмысленной, если смотреть на нее, как на борьбу за Рос.~
сию с угрожающими ей ~правыми~; это в действительности
борьба ~с активистами~ (как уже часто и говорится), т.е.
с сохраняющими волю, - за признание.
Пусть слово ~признание~ слишком резкое, и не совсем,
поэтому, точное. Я не беру его назад: ведь процесс общей
психологической перестройки, совершающейся на основах
неопатриотизма, идет именно в эту сторону; перестраивается
психология как раз в этом направлении.
И вот факт новый, как будто неожиданный (и такой
внутренне попятный): в своей борьбе за психологию неопа­
триотического признания, левые круги стали пользоваться,
как средством, как силой помогающей, - христианством.
Повторяю: вряд ли использовать эту силу было решено
сознательно. Я указываю лишь, что использование проис­
ходит, именно использование: как иначе назвать действие,
когда из чужой силы берется то, что можно приспоеобить
к служению своим целям?
Здесь еще два слова о ~правых~ (настоящих). Широ­
чайшее использование ими христианства известно; но оно
не ново. Оно уходит корнями в прошлое, где, может быть,
не всегда и было ~использованием~... Теперь, особенно в сре­
де крайних правых, это несомненно использование. Но оно
в среде погромной, вроде сообщества г-жи Полежаевой с ее
газеткой, не внушает не только страха, но даже интереса:
ничего, кроме привычного отвращения. Слишком знакомая
грубость общих приемов, слишком откровенно сплетена эта
~чайная~ со всеми ~комчайными~ московскими... Да, это
уже тоже самое. Тексты ~от Писания~ насчет ~Царя свя­
щенника~, плакат: ~мы победим!~. ниже: ~с нами Бог!~­
и тексты от РКП насчет 4Всемирной революции~; тот же
плакат: ~мы победим!~, ниже: ~с нами Ильич!~ ...
-
Да
ведь это, случайно вывернутая, и то не совсем, та же самая
перчаткаl
И вывертеть ее, для большевиков, сейчас даже приятней.
Если бы такой ~организации~ здесь не существовало, OHJJ,
конечно, приложили бы все заботы, ничего бы не пожалели,
14

чтобы такую точно создать. И с точно такими использова­
ниями 4богов•, по их выражению.
Тут все грани стерты. Вернемся к явлению действительно
новому. Посмотрим, как пользуются христианством в среде,
которая пока еще его, в виде средства, не употребляла.
Ни для кого не тайна, что наши левые политические кру­
ги, партии и т.д., в общем своем составе, не имели никакого
внутреннего отношения к христианству.
Очень ли давно самое слово 4религия• считалось в этой
среде синонимом 4реакции•?
Да и теперь: кто будет спорить, что г-жа Кускова, или
г. Вишняк, или г. Сухомлин, или даже вся редакция 4Дней•,
или, наконец, г. Милюков, г. Талин и т.д. - остаются столь же
глубоко чуждыми христианству, как были ранее? Они и сами
тут спорить не будут,- зачем им притворство? Зная свою
чуждость, они даже не берутся за использование этой силы
своими руками,- поручают 4Спецам•, из подходящих, конечно.
Кто же оказывается подходящим?
Обычный выбор по признакам 4Левизны• здесь частично
отменен. Для такого случая выдвигается... не знаю. Как на­
звать, пароль, лозунг, положение, - ~религия вне политики».
Положение, хотя чисто словесное (реально оно никогда
не существовало, ибо нереализуемо), -
вдвойне, однако,
полезное: служить и как бы ограждением, и, в тоже самое
время, признаком годности данного спеца.
Действительно: христиане, исповедующие такое 4Внепо­
литическое•, всесмиренное, всепокорное, долготерпеливое,
жертвенное, всепослушливое, высшее небесное, только небес­
ное, христианство, - они и оказались подходящими слугами
политического примиренчестна г-жи Кусковой и г. Сухомлина
с его 4Интересами России•. I Сухомлин учитывает, что сейчас
роль христианства и церкви очень велика; понял, что нынче
не всех подведешь к нужному месту одними привычными
программками; ну, пусть стараются соответственные спецы
делать это с другой стороны.
В любой прессе, - в 4Днях• преимущественно,
-
пе­
риодически стали появляться служебные статьи смиренных
христиан. Надо признать, что для группы левых атеистов,
в их борьбе за известную общепсихолоmческую перестройку,
эти статьи, во всех отношениях, - находка. Даже по форме:
ведь данные христиане незлобны, и смиренны лишь в небес-
15

ной своей сфере; а чуть в сем грешном мире что-нибудь
не по них, появится какой-нибудь возражатель, они мmовенно
превращаются в тех же Сухомлиных, с теми же приемами
полемики; иной раз 4ОТ Писания~, а то и попросту.
Г.г. Сухомлиным это не может не нравиться. Христиан­
ство? Христианством ведь интересуются они 4Постольку­
поскольку~ ...
Опять говорю: не обвиняю никого, и уж, конечно, не сми­
ренных служащих. Ни минуты не сомневаюсь, что они ис­
кренни, что так именно и понимают христианство, и службу
свою понимают, как 4Христианскую~ ...
Поэтому я вовсе не для полемики с последним смирен­
ным из 4Дней~ - сделаю ему одно замечание. Я только
хочу, чтобы меня он не притягивал на службу ни к 4Дням~,
ни к себе, чтобы не строить из меня опору, которой в твердом
уме и при здоровой совести не построишь.
Я говорю о В.Н. Ильине.
Это человек в писательстве, конечно, малоопытный, при­
том неудачливый: чуть возьмется за темы возвышенные,
в соответственном месте, - тотчас у него оказывается перо
газетчика или журналиста; все выходит вроде знаменитого:
4Христос ликвидировал грех: это - факт~. В паиблаго­
честивой книге 43апечатленный Гроб~ он очень уверено
пишет, например, что 4температура ада настолько высока,
что пирометр страдания перестает действовать~. и далее, что
4На смирение Божьей Матери Бог ответил актом вторичного
смирения~. Если бы г. Ильин писал стихи, то вполне можно
бьто бы предположить, что это он сказал, описывая вечер
в Гефсиманском саду:
... И
вот свершилось торжество:
Арестовали Божество! ..
Публицистические же упражнения г-на Ильина, наоборот,
пишутся в сугубо возвышенном стиле, подчас даже языком
христианского истерика. Это, конечно, пустяки, стиль уж
от Бога. И я ничего не имею против того, что бы 4щеки
г. Ильина покрывались жгучим стыдом~ (краской, может
быть?) - хотя бы за меня: пусть себе покрываются. Или
чтоб 4Отлившая от сердца кровь у него прилила в голову~.
Или чтобы он с Бердяевым 4рыдал и бил себя в перси~,
а затем, в виде г. Сухомлина (только 4оцерковленного~ ),
16

бросался на каждого, кто осмеливается ~в ответ на эти слезы,
на искренние, тяжелые, надрывные слезы*> (sic)- не забить
себя тоже в перси, а усомнится, надо ли, все таки, подпи­
сывать ~лойальность*> большевикам. Вдохновение г. Ильина
пусть при ~днях*> и при нем остается. А вот если он меня
в свое ~дневное*> христианство записывает, из моей статьи
~меч и Крест*> ( ~совр. Зап.*>) себе лишний ~духовный*> меч
устраивает, - этого я ему, пожалуй, и не позволю.
Раскопать беспорядочные словосочетания г. Ильина,
открыть, как довел он себя до того, что ему пригрезился
в руке г. Мережковского железный меч тезки фельетониста,
И. Ильина, - я не берусь. Да, признаться, и не очень этим
делом интересуюсь. Но какая бы еще краска ни залила щеки
г. Ильина, я считаю свои долгом сказать ему следующее:
в статье моей ~меч и Крест*> говорится и о мече, и о кре­
сте то же самое, что, именно мною, говорилось не мало лет
подряд; то же самое, что недавно сказал и г. Мережковский.
Основная мысль моя - не оправдание, а человеческая
неизбытностъ (для христианина - жертвенная) поднятия
иногда меча железного; и тут я ссылаюсь, между прочим,
на Вл. Соловьева: его христианство для меня вне сомнений.
Статья моя оканчивается так: ~... меч может стать подвиж­
ническим крестом... только никогда на бывает он молитвой*>
(вопреки утверждению И. Ильина). И далее, о кресте: ~сим
победиши... Оправдана ли вера эта? Кто подымает меч, зная
или хотя бы сердцем чувствуя, что на кресте умер Человек,
открывший нам Свободу, - только для того она оправдана*>.
Вряд ли многочисленные и разнообразные тексты ~от Пи­
сания*>, которыми В. Ильин, подобно И. Ильину, хочет оправ­
дать свою веру, - ему помогут. (Насчет тексты приводящих,
а ~какого они духа*> не знающих, - очень тоже хорошие
строки и Вл. Соловьева.) Нет, право, лучше бы не побрез­
говать г. Ильину взять, при случае, и винтовку, как брали ее
миллионы простых грешных людей в войне ~за освобождение
отеческой земли от рабства*> (Вл. Соловьев). Это лучше,
и ~смиреннее*>, пожалуй, чем столь яростно держаться вкупе
с редакцией ~дней*>, за единый меч,- свой словесный,- да
еще намекать, что ~иже есть глагол Божий*>.
Советую ему, в спокойную минуту, прочесть у Вл. Соло­
вьева кое-что и о ~совести*> (та же статья о силе и насилии).
Разумное чтение иногда помогает.
17
2 Том13У1mcвПариже

А редакции ~дней~, и другим редакциям одинакового
положения, я посоветую не слишком успокаиваться, найдя
верную помощь; все-таки посматривать, выбирать, по мере
сил, из новых служителей, кто погоднее: ведь может статься,
вдруг какой-нибудь переусердствует, и выйдет... слишком уж
откровенно и непристойно.
О ЕВАНГЕЛИИ-КНИГЕ
В ~зеленой Ламnе»
Кто-то спросил: почему кружок ~зеленая Лампа~ зани­
мается только литературой? Но ~з.л.~ с чего бы ни начи­
нала, всегда занимается все.м: каждый доклад можно взять
с любой стороны: литературной, политической или религи­
озной. Вот хоть сегодняшний доклад Г. Адамовича: он явно
трехсторонен - Толстой, большевики. Евангелие. И вопрос
о Евангелии в нем немаловажен.
Впрочем, религиозных вопросов и в ~зеленой Лампе~
следует, по-моему, касаться с осторожностью. Такое время:
темы эти сделались особенно ответственными, а эмигрант­
ское наше общество продолжает тут пребывать в состоянии
первобытного невежества, просто в безграмотстве. (Не говорю
о ~спецах~ с чисто конфессиональным образованием.) Что­
бы понять глубину неведения, достаточно послушать спор,
внезапно возгоревшийся меж руководителями и главными
сотрудниками ~дней~ в ~поел. Нов.~. Сухомлин, Милюков,
Керенский, Скобцова, чуть ли не Кускова - все застремились
@Ысказаться~ по вопросу. .. религиозному. И уж действительно,
высказались! О социализме и вообще о политике - не речь,
там привычно, там все каждому, про себя, известно. Но вдруг
рядом обнаружилась еще религия! Что с ней делать? И что
она, пристегивается к социализму или не пристегивается?
Сотрудники ~дней~ из христиан, так сказать, <<зареги­
стрированных~ - держатся в стороне. Со своими услугами
они появляются лишь в особо важных случаях. Может быть,
и своими делами заняты: измеряют температуру ада или груп­
пируют тексты, которыми будут побивать ~непримиримых~.
Талин из ~поел. Нов.~. тоже втравленный в спор, оказался
(отдадим ему справедливость) тактичнее многих. Не посягая
18

на рассуждения о вопросе, ему неведомом и неприятном,
он лишь отвечал на вполне невинные, но немного наивные
религиозно-социалистические выступления г-жи Скобцовой
(это - новообразовавшееся туманное пятно, эсэсы ), причем
отвечал Талин недурно.
Наконец, на все это, пришел - Минор. Может быть,
и неловко передавать, что сказал Минор но уж очень худо­
жественно: целые 60-е годы восстали из тьмы былого... От
всего своего народнического сердца удивился Минор: что,
мол, тут такое? Религия? Да наука же объяснила... Вот гром,
например, и молния. Люди не знали, боялись, вот и была
религия. А наука теперь объяснила.
Я не думаю, конечно, чтобы в ~зелен. Лампе~ нашелся
Адамовичу возражатель с громом и молнией. А все-таки пред­
почитаю сузить мои замечания насчет третьей стороны докла­
да - религиозной. То есть я постараюсь не говорить собственно
о религии, о вере, о христианстве, а только о Евангелии как
книге, - в связи с некоторыми положениями докладчика.
Адамович находит, что у Толстого отношение к Евангелию
было особенное (и, м.б., исключительно верное): Толстой буд­
то бы брал его не толкуя, просто как написано. Не противиться
злому - не противься, подставить левую щеку
-
подставляй.
Толстой пытался по Евангелию (по ~написанному>>) жить,
однако ему это не удавалось. По слабости? Нет. Адамович
думает - потому что по Евангелию вообще нельзя жить. Не
такова книга. Толстой дошел лишь до первых отрицаний:
отрицаний государства, культуры, искусства, науки, половой
любви (т.е. и семьи), всякого насилия (даже над мухами).
А если бы он все думал, дошел до конца, - то понял бы,
что эта книга, - Евангелие,
-
отрицает и разрушает самую
жизнь. Без остатка.
Первое положение, будто Толстой не ~толковал~ Еван­
гелие, - надо устранить. Очень толковал. Ведь он выбирал
из ~написанного>>, одно брал, другое зачеркивал; даже соеди­
нял выбранные кусочки в одно, свое, Евангелие. Это ли еще
не толкование?
Но Адамович, конечно, не о толстовском Евангелии говорит,
а о настоящем. О нем, как о книге, зовущей прочь от жизни,
разрушающей жизнь. Тут у Адамовича есть могущественный
союзник. Это не Толстой, это Розанов (известного периода).
Занимался он Евангелием неотрывно, с мукой, со страстью.
19
2.

Пытался прочесть не только то, что там прямо написано,
но и сказанное косвенно. 4Ролъ косвенного громадна вез­
де, - говорит он.
-
А смеем ли мы сказать, что содержание
Евангелия обозримо и наглядно, как прибор, поставленный
на стол, что там нет косвенного?~
Какая сила пленительного соблазна заключена в этой книге
в 4униженных в божественности~ зовах, - Розанов отлично
знал. Случайно бросил взгляд на какой-то текст- и вдруг
потрясен красотой: 4Душа парализуется такой красотой.
Перестаешь видеть. Как зачарованный. Ударенное сердце
ничего не помнит... ~.
А любовь, - 4тихий ветер~? Да, да, говорит Розанов,
и от этого тихого ветра, 4ОТ разрушительной евангельской
любви, горы повалилисъ и сравнялисъ с долами... ~.
Выводы Розанова и Адамовича здесь сходятся. Но по­
следние ли они у Розанова? Открыв, разрушительную силу
Евангелия, он вдруг и всем соблазнам, и открытию своему
закричал: •Не хочу! Не может быть!~ И с неимоверной
музыкой стал проталкиваться еще куда-то - дальше.
В этой воле к 4далъше~ - весь вопрос. Нельзя останав­
ливаться. Остановишься - зачаруешься, соблазнишься.
Остановится ли Адамович? Сейчас, насколько можно
уловить его волю, он говорит: 4Ну, и пусть так. Пусть ти­
хий ветер разрушает жизнь. А тех, кто этого боится, надо
предупредить, чтобы они к этой книге не приближалисъ~.
В самом деле, какая странная книга! Без малого две тысячи
лет люди над ней бьются, - принимают, отвергают, соблаз­
няются, утешаются, плачут над ней, смеются над ней, бегут
прочь - и снова возвращаются, снова думают
-
и никогда
до конца не додумывают...
А что, если она не додумываема и даже недочувствуема,
пока длится деление жизни? Розанов видел в этом ее чу­
десность, но и без веры в чудеса приходится это признатъ.
Источник, невычерпываемый до дна, пока есть кому пить.
И как источник никого не поит насильно, так и книга эта
только всегда тут, для каждого. Ни малейшего долга нет
перед нею: свобода уйти, забыть; и свобода опять вернуться.
Не она и дает, - всякий сам берет, по своей силе, сколько
может. Больше сила - больше возъмет, дальше прочтет.
Еще больше - еще дальше. Думаю, Толстой по всей своей
силе взял, не поленился. Много ли, мало ли, но ему во благо.
20

Розанов захватил далеко; до такой страницы дочел, на какой
останавливаться нельзя, - страшно. Он и завопил: не хочу
так! Но не убежал, а начал дальше продираться.
Вернемся, однако, к докладу и к его автору. Не лично
к нему: дальнейший путь всякого современного человека,
подходящего к Евангелию так, как брал его Розанов и берет
Адамович, - определен серье:mостью его отношений, его
интереса к этой книге. Если интерес случаен, так ~мимо
проходил, горстью воду зачерпнул~ - то и небольшое со­
блазнение не трагично, жизни не разрушит; напротив, легкая
<<тень вечности~ послужит к её приукрашению. Но если
интерес серьезный и достойно - глубокий, если человеку
действительно важно то, что он в Евангелии открывает
(в докладе Адамовича мы все почувствовали серьезность
интереса)- он на второй странице не остановится; непре­
менно заглянет и на третью, чего бы ему это ни стоило.
Один сибирский мужик сказал: ~небо-то что? Небо в рост
человека~.
Так и Евангелие: тоже в рост человека. Много имеешь -
много оно тебе и откроется. Но не по закону справедливости;
по-иному. Ведь там и такие слова написаны: от имеющего
мало- отнимется и дастся тому, кто имеет много.
КОМПАС
Когда я что-нибудь говорю, я стараюсь сказать это с по­
сильной точностью и ясностью. И ни разу еще никто мне
так не ответил. Мои противники (левые и правые, христиане
и ~атеи~) сразу впадают в состояние тяжкого раздражения;
и тогда уж перестают следить не только за ясностью речи,
а подчас и за ее связностью и за смыслом 1 •
1 Вспоминаю, например, до какого забытья довела моя правда о ~хрисrиа­
нах услужающих• - г. Ильина. Опровергнуть ее он пытается
-
чем бы
вы думали? -догадками, вроде той, что у противника, м.б., не настоящая
нога, а деревянная. Тут же в забвеньи (на свою голову) открывает и свою
связь с <<Верстами•. Тут же предлагает мне ~стыдиться• четверостишия,
которое выписывает (причем оно абсолютно ~никакое•), но тут же нри­
бавляет, что оно мне ~не принадлежит">, а Мереж1совскому, которому,
оказывается, оно- то же ~не принадлежит>>! Ну что делать с такой
потерей контроля над собой?
21

Причин этого раздражения я не знаю - да и не доиски­
ваюсь. Все мы пишем не друг для друга, а для читающих
нас. Для них-то я и забочусь о ясности. Для них я сегодня
и хочу сказать несколько слов о том прямом пути, который
живая часть эмиграции ищет и, конечно, найдет. Я останов­
люсь только на одном из его признаков, на одной определя­
ющей черте. Но и тогда будет ясно, что это не путь совре­
менных наших •левых• (потерявших волю к борьбе) и уж,
конечно, не •правых• (волю хотя бы и не потерявших).
Сами •левые•, возбужденно мне возражая, так и не сказали
ничего прямо об этой своей •воле к борьбе• (с большеви­
ками). Может быть, не сказали от возбуждения, а может
быть, потому, что и сами не знают. Не отдают себе отчета.
Следя внимательно, можно заметить, что все чаще произ­
носят они слова, в которых уже отчета себе не дают. Слова
те же, привычные, но содержание из них выскользнуло. А
это признак тревожный.
Да что такое •левые•? Есть значение, которого из слова
этого не вынешь. И мы, пожалуй, можем перевести его так:
•левые• - ~свободники~. Думаю, даже знаю: сами левые
против такого перевода протестовать не будут. Свободники.
Борцы под знаменем, где написано •имя•. Рыцари прекрас­
ной дамы. Не им ли первым лететь на бой с ее открытыми
врагами и убийцами?
Говоря прямо: не левым ли, - свободникам,
-
быть пер­
выми •непримиримыми• к таким душителям свободы, каких
мир не видал? Не первая ли воля - к смертоносной войне
с ними?. Ведь это враги не только первые, но даже, реально,
единственные; ибо хрустят-то кости свободы, сейчас, именно
под ними.
Так по логике (если слова сохраняют значение). Но не так
в действительности. Начать с того, что этих своих •первых•
врагов, - врагов свободы,
-
рыцари называют так же, как
себя- свободпиками (левыми). И революционерами, хотя
всем решительно известно, что эти господа приехали, со­
действуемые немцами, на уже совершившуюся революцию
(февральскую), немедленно пошли против нее и благопо­
лучно ее съели. Кто был в Петербурге в это достопамятное
время и мог вблизи наблюдать этот процесс, тот не забу­
дет: даже извне ничего похожего на •революцию• не было
в октябрьские дни. Точно гигантская подушка (пахнущая
22

вином из разбитых погребов) навалилась на революцию,
правда, охилевшую, - и задушила ее. Однако вот: самые
когда-то •революционные• деятели, выскользнув из-под
подушки в эмиграцию, продолжают покорно звать этих кон­
трреволюционеров тоже •революционерами• 1• И не только
не проявляют, воли к борьбе с ними, но даже восстают на тех,
кто ее проявляет; презрительно зовут их •борьбистами•
(новенькое слово выдумали, на свою голову), а •неприми­
римых•, не забывающих, что где-то хрустят кости свободы,
считают не •свободниками•, не •левыми• и прямо своими
врагами. А если мы присмотримся еще ближе, мы увидим
и такую вещь: все •левые• сейчас связаны одной, нигде
не разрывающейся нитью, идущей от самых дальних, пер­
вых левых, через следующих и опять следующих, до конца,
до последних левых - московских •свободников•. Конечно,
первые левые далеко отстоят от последних (нитка длинная),
и я с последними их не отождествляю. Я говорю об этой
конкретной, физической связи скорее как о несчастье левых
(многих из них), а не как о вине.
Что же это за связь? Что за сила действует, подчиняет
логику, опустошает слова?
Это сила внешнего, почти физического •сроднения•. Оно
является, обыкновенно, результатом связи внутренней, со­
единения идейного или духовного. Русская интеллигенция
(из лона которой вышли все левые партии и группировки,
не исключая большевицкой) внутреннее единство несомненно
имела. Оно не очень определимо; но, беря широко, можно
сказать, что интеллигенцию объединял общий дух свободы.
1 Я положительно не могу принять обычной эмигрантской прессы, по­
лемизирующей не с авторами, не с тем, главное, что сказаио, а с -«орга­
нами•. Не сомневаюсь, что если бы в -«России• было сказано: -«Волга
впадает в Каспийское море• или -«после зимы наступает весна• - -«дни•
стали бы издеваться над первым утверждением, а -«Поел. Нов.• во втором
нашли бы признаки монархизма. Этот обычай мне кажется -«наследи­
ем• старого времени и признаком роковой русской -«невоспитанности
в свободе•. Поэтому я считаю своей обязанностью заметить: моя статья
была написана раиьше одной из передовиц в газете Керенского, где
большевики очень отчетливо называются -«контрреволюционерами•. К
несчастью, общих моих положений относительно -«левых• и Керенского
это не колеблет; неустойчивость последнего слишком известна, так же,
как и постоянное сплетенье явно верного с явно неверным.
23

Связь внутренняя отразилась и на внешней жизни ин­
теллигенции. Создала ее лик, среду, создала, как говорили,
~особую породу людей~. Явилось ~сроднение~.
И вот, духовное единство разорвано. Его нет. Его нет,
но сроднение осталось. Не оправданное больше внутренней
близостью, оно еще живет.
Сила сознания и мужества победила бы его. Разорва­
ла бы чисто внешние путы. Но такого сознания у старых
интеллигентов-эмигрантов - нет. Оно у них старое, дово­
енное, дореволюционное, доэмигрантское; и слова старые,
прежние, - ~левый~, ~правый~; и даже ~борьба~. и даже
~свобода~. только звучать они стали иначе: как пустые,
полые. Они и вправду пустые; на пустом месте распавше­
гося духовного единства - ими теперь распоряжается голое
~сроднение~.
Знаю, что не все левые одинаково бессознательны. А дру­
гие не всегда одинаково бесчувственны или тупочувственны.
К последним принадлежит, например, М. Вишняк. У него
бывают просветы, и тогда он говорит правдиво. Так написано
многое в статье его ~веер. Учред. Собрание~ ( ~совр. Зап.) 1
Очень сознателен мой давний, неизменный друг с.-р.
Фондаминский. Он воистину остался верным рыцарем пре­
красной дамы- Свободы. ~Только дух свободы, возрожден­
ный и обновленный, спасет нас~, - говорит он. В нем самом
этот дух, действительно, обновился, расширился новыми
пониманиями, открылся и религиозно. Христианство моего
друга тем особенно ценно, что к нему подвела, в него ввела
его, - свобода.
Но даже у него еще не преодолено ~сроднение~. И этим
он обречен на мучительную раздвоенность. В реальности,
в жизни, он все так же опутан голым, привычным ~сроднени­
ем~. связан той же единой нитью, всех ~левых~ связывающей;
а верность свою свободе и новые озарения он превращает
в чистейший идеализм, т.е. чистейшую бездейственность.
1 Эта статья за немногими исключениями, столь приятна в правдивости
своей, что мне не хочется отмечать в ней личный против меня выпад,
с передержкой, конечно. Да и передержка (смысла) слишком явная,
наглядная, не стоит и опровергать. А так как М. Вишняку лучше чем
многим другим известно мое отношение кУч. Собр. во все времена, то его
передержку отношу опять к тому же состоянию, раздраженности, когда
люди теряют и память, и удачные приемы письма.
24

~пока, - говорит он,
-
в России не родятся и не возрастут
новые Герцены и Чаадаевы- освобождение невозможно~.
Да как им там вырасти - возражают ему,
-
когда вы сами
говорите, что Россию насквозь пропитал большевизм? На
это другу моему нечего ответить. Остается ждать чуда, ире­
бывая в неподвижности. Дух свободы у него только дух;
воплотить, воплощать его - нет силы; нет мужества.
Однако правда верности моего друга - настоящая правда.
Понятие, ощущение, идея или дух свободы (название без­
различно) есть нечто центрально-важное сейчас для выбора
верного направления воли. Или, - выражаясь привычной
метафорой, -для отыскания прямого пути среди переплетен­
ных, извилистых тропинок. Что мы будем себя обманывать,
давно уж нет никаких путей, ни левых, ни правых; ~мутно
небо, ночь мутна~. - и чьи-то спутанные следы на снегу,
не поймешь, звериные или человечьи. Как же не попытаться,
если есть мужество и воля, найти в этой вьюжной беспут­
ности твердую дорогу, по которой можно двигаться?
С самого начала нужен компас. Компас есть хороший,
верный - это именно дух свободы. Тот самый, в котором
друг мой видит ~единственное спасение~. И тот же самый,
о котором другой ~левый~ сказал мне откровенно: ~да его
вовсе не существует. Понятие свободы просто люди выду­
мали~. Вопреки мнению этого последнего левого, я думаю,
что понятие или ощущение свободы так присуще коренной
человеческой природе, что всякий поймет, о чем я говорю. Дух
свободы родился вместе с духом человека - и с его волей.
Что реальнее черты крови? Не менее реальна и черта,
разделяющая две воли: волю к свободе и волю от свободы,
против нее. Поэтому и нет одного пути для двух противо­
положных воль. Надо выбирать. Но если и выбран путь,
о котором я говорю, - путь свободы,
-
каждый шаг, при
каждом повороте надо сверять с компасом. Ведь не по облакам
этот путь идет, а по самой обыкновенной земле. Из крупных
и мелких земных дел одно берется - другое отстраняется.
А спутники? Где друг? Где враг? Забудем, прежде всего,
кто зовется правым, кто левым. Мы ведь начинаем сначала.
Вот один. Он говорит: ~эмиграция со своими криками,
что большевики не дали ничего хорошего, просто не видит
реальности. А тут еще умирающая Европа срывает рево­
люцию... (Англия
-
какой кошмар!) Большевики умеют
25

воспитывать народ. В коммунизме впервые поставлены,
действительно, проблемы власти, труда• ... Кто это? Враг,
конечно. Называется ~левым•.
Другой: ~наше отношение к советской власти револю­
ционное. Мы, непримиримые, должны думать об освобож­
дении России. Тогда и Европа освободится от кошмара•.
Этот заслуженный ~левый• ныне за такие слова зовется
правым и преследуется. Но он, конечно, на пути свободы.
Друг, соратник.
Третий: ~мы непримиримые. Мы всегда готовы на борьбу
с отнявшими у нас Россию. Только об этом, о восстановлении
мощи былой России, мы должны думать!• Присмотритесь
к этому. Он называет себя над-левым, над-правым, но... как бы
он ни назывался - все равно: он не попутчик.
Сколько завов к ~объединению• эмиграции, самому
широкому, лишь бы одушевляла ~непримиримость•! Завы
остаются- (и, думаю, останутся) -бесплодными, по тысяче
причин; но довольно было бы и одной: непримиримость
сама по себе, не может ~объединять•; во всяком случае,
объединение на непримиримости - статично. Для идущих же
по определенному пути, непримиримость сразу имеет свое
содержание: это непримиримость почему и ради чего. С раз­
ными ~почему• и ~для чего• ни одного шага нельзя сделать
вместе. Я опять подчеркиваю: на пути свободы и первый
шаг будет шагом во имя нее же.
А зовут соединяться только на непримиримости, и чтобы
дальше - ~не предрешать•. Можно, конечно, условиться
на этом; но и только, потому что ~непредрешенцев•, пожа­
луй, и вовсе нет. Всякий хранит какую-то надежду, или хоть
полуопределенное упование, воздыхание, - соответственно
своему @О имя•. Вряд ли успешны будут совместные дей­
ствия людей разных упований, если даже свои упования
они условятся держать втайне.
Монархия? Республика? Никто, конечно, не знает что
будет, какими еще петлями завернется судьба России. Но
так как по соображениям, доступным современному разуму,
форма республиканская вмещает большую меру свободы,
то идущий по пути свободы и станет бороться за большую, -
за республику.
Этим конкретным общим примерам я хочу лишь сказать,
что ~идеология• и ~тактика• (по принятым выражениям)
26

связаны теснее, чем это думают. И связь их строже. Такти­
ка есть действие или ряд действий обусловленных нашим
отношением к каким-нибудь реальностям. Но отношение-то
само уже определено внутренним критерием, который мы
себе поставили.
В бесчисленных сложностях жизни мы часто путаемся,
конечно; ошибаемся; делаем не то, не тот выбор, который
нужно сделать. Но ошибка тотчас сказывается и, если мы
не изменили внутреннему критерию - легче исправляется.
Путь под знаком свободы вовсе не есть •свободный путь•.
Каждый шаг на нем - ответственность, а потому каждый
шаг - непременное самоограничение свободы в меру сегод­
няшнюю - ради большей ее меры завтрашней.
Мне скажут: да зачем в наши острые и конкретные вре­
мена говорить о путях во имя такого общего, отвлеченного
и далекого понятия, как свобода? Есть дороги короткие,
есть дела простые •во имя• попятное. А имя - Россия?
А национальное достоинство? А патриотические чувства?
Чувства человеческой справедливости? Разве всего этого
недостаточно?
Смотря по тому, для чего. Достаточно, чтобы мучиться,
страдать за Россию, тянуться к России. Но недостаточно,
чтобы действовать, делать что-нибудь для России; идти,
двигаться - за ту же Россию. Ведь двигаться надо в верном
направлении. Проверяется же направление только ценностя­
ми высшими, понятие которых заложено в самую природу
человеческую. Одна из таких ценностей- свобода. В ней
заключены и все другие, - как, впрочем, и она заключена
во всех других. Пусть вспомнят те, кому это нужно, что •дух
Господен• - тоже есть •дух свободы• . . .
Я говорю вещи очень простые. Я говорю только, что на­
правление нашего прямого пути вперед проверяется и сво­
бодой, духом свободы. Нельзя, действуя, идя за Россию,
проверять правильиость дел и шагов своих - Россией же.
Россия и свобода, нация и дух свободы, - понятия несоизме­
римые. Когда в рождественскую ночь маги шли поклониться
Младенцу, они искали дорогу не по пещере, не по желанию
своему прийти к пещере, а по Звезде.
Такие звезды у нас есть. На одну из них, лишь на одну,
но самую близкую и менее других туманом скрытую, я ука­
зываю: это Свобода.
27

Кто не хочет возвышенных сравнений - пусть видит в ней
компас. Только бы не терять волю идти, а компас покажет,
куда надо идти- чтобы дойти.
4СОВРЕМЕННЫЕ3АПИСКИ~
(XXXIV)
Толстая книга, целый ряд авторов, из которых о каждом
(или почти о каждом) есть что сказать. Лишь о самой книге,
о журнале 4Совр. Записки~, сказать нечего. Я, по крайней
мере, не нахожу, что о ней сказать. Не вижу, чем связаны эти
статьи, почему они появились вместе, под одной и той же
обложкой.
Это, впрочем, старая история. Я даже не помню, старая
история. Я даже не помню, сколько раз писал о журнале, -
но отлично помню: каждый раз пытался я найти то общее,
что делает его 4Журналом~, и с каждым разом удавалось это
мне все меньше. Теперь несвязанность, случайность, 4сборни­
чество~ 4Совр. Записок~ обнаруживается уже явно для всех.
Сотрудники восстают друг на друга и в посторонних изда­
ниях и даже внутри самого журнала. Наконец, один из них,
г. Степун, решил нынче выступить на защиту журнала против
4несправедливых~ нападок и попытаться формулировать
его общую линию, его 4задачи~. Странно, что за это взялся
именно г. Степун: ведь именно его статьи и возбуждают са­
мые частые протесты со стороны других сотрудников. Даже
тут он весь конец своих 4Литературных заметок~ вынужден
посвятить отповеди 4внутренним~ противникам (которые
уже успели возразить и на 4отповедь~ в других изданиях).
Формулировок г. Степуна я пересказывать не стану: можно
было заранее угадать, что положения они не спасут. Мне
приходит в голову: да нужно ли его спасать? Да не проще ли
отказаться нам от нашего требования, чтоб 4Совр. Зап.~
Бьти непременно журналом? Почему не быть им в точном
смысле 4Записками~. - записками разнородных авторов,
оказавшихся в эмиграции? Для всяческих 4Направлений~,
для соглашений или споров, даже для бесед, - есть газеты.
А в этом солидном и спокойном месте - почему каждому
не упражнять свое перо, думая о нем и просто не обращая
внимания на перо соседа?
28

С нас, критиков, тогда свалится лишняя забота. Из буке­
та или снопа, раз в три месяца преподносимого, мы будем
выдергивать злаки по воле и по вкусу, чтобы обстоятельно
о них разговаривать. Это уж фактически и происходит. Но
дело надо узаконить, тогда все будет мирно и хорошо.
Несколько труднее выдергивать из букета не злаки, а цве­
ты; но и то не все, а лишь не поместившиеся в очередном
букете целиком. Я говорю о беллетристике, о больших про­
изведениях, печатающихся в ~совр. Зап.•, как в журнале,
т.е. по частям. Например, - очень издалека заведенный
роман И. Бунина ~жизнь Арсеньева• или давно тянущаяся
~история любовная• И. Шмелева. Такие вещи нам при­
ходится оставлять ~до окончания•, и тогда уже года через
полтора-два приняться за них на досуге. К тому времени,
может быть, они и книгами отдельными выйдут и не при­
дется отыскивать старых номеров ~Совр. Записок•.
Есть цветы и другие. Порою (в ~с.З.• - редко) весьма при­
ятные. Я очень люблю беллетристку Н. Берберову. И у меня
есть о ней, о данном ее моменте, определенное мнение.
Она печатает много. В 34-й книге ~с.З.• - ее рассказ
(из удачных) ~Зоя Андреевна•. Где бы ни печатались рас­
сказы Берберовой, как бы разнообразны они ни были по те­
мам, автора всегда можно узнать; с другим не смешаешь.
Такого прекрасного, выразительного письма нет ни у кого
из молодых.
Это... почти мастерство даже удивляет; и немного тревожит.
Впрочем, тревожит не оно, а судьба молодой беллетристки.
Кто- она? Большой, настоящий писатель или талантливая
мастерица? Ответ нам должна дать, конечно, сама Берберова.
Теперь, когда мы знаем, что у нее есть великолепные воз­
можности слова, все зависит от того, есть ли у нее что этим
словом сказать. Вспоминая ее рассказ ~жених• в ~новом
Доме•, и еще один рождественский, в ~Поел. Нов.•, -я думаю,
что Берберова найдет заветное ~что сказать•. Но повторяю:
именно этим решится вопрос о ее писательской судьбе.
Дар слова- большой дар; он так важен (и не в одной
художественной литературе), что человек, имеющий много,
но слова не имеющий, - не даст ничего. Только вряд ли
можно себе представить такого человека. Пустой дар сло­
ва более вообразим, нежели глубокая душа, совершенно
не умеющая себя выразить. Но это крайности. Чаще же
29

всего встречается какое-то тайное соответствие между тем,
что хочет сказать автор, и его языком, его стилем. (Порою
стиль дает нам даже портретные черты автора.)
Стиль статьи Флоровского потрясает сразу. Еще не до­
бравшись до содержания статьи этого евразийского столпа,
ныне от евразийства отрекшегося, я уже был задавлен язы­
ковой тяжестью, тихо и непрерывно валящимися на меня
фразами. Точно кто-то камень за камнем спускает медленно
в болотную топь.
Потом я привык, и мне стало даже мелькать что-то
знакомое: что-то от наших смиренных, неохристиан, пу­
тейцев, не чуждых, как известно, стилю евразийства с его
специфическими вывертами. У Флоровского эти выверты
сохранились, конечно, в неприкосновенности. Ведь ушел-то
он от евразийцев лишь потому, что они оказались слиш­
ком ~общественниками~, слишком ~от мира сего~. И чем
больше я вчитываюсь в статью, тем больше убеждаюсь:
случись такое фантастическое несчастье, окажись во всем
мире только евразийцы с одной стороны и Флоровский
и неохристиане с другой, - я был бы, при всем моем от­
врате, с евразийцами ...
И вот еще что любопытно. Единой ~линии~ журнала ~совр.
Записки~ найти нельзя уж потому, что ее нет. Но, присма­
триваясь со вниманием, можно открыть внутри ~журнала~
несколько отдельных линий, как бы несколько фронтов,
друг против друга стоящих. Статьи Флоровского и Степу­
на (будем говорить лишь о данной книжке)- несомненно
в одной линии; Талина и Вишняка - в другой, противной.
Битва Вишняка со Степуном и Талина с тем же Степуном
(последняя - за бортом ~совр. Зап.~) очень характерны
и показательны. Если б эти битвы фактически еще не про­
изошли, мы, читая Флоровского и Талина, все равно знали
бы, что битв не миновать.
В противоположность мученической тяжести Флоровско­
го - легкость стиля у Степуна необычайная. Это не мешает
гармонии настроений, а подчас даже словесной близости.
Между прочим, и евразийцам Степун ставит в вину то же,
что Флоровский: ~их погубила жажда деятельности~, гово­
рит Степун и прибавляет, по-своему, в своем стиле, что вот
и нашли евразийцы свою гибель в ~практическом упрощении
едва начавшего в них вызревать миросозерцания~ и в разных
30

~односмысленных~, решительных ~да~ ... (Степун не выносит
ни в чем ~односмысленности~.)
Флоровский свое созерцание ~октября~ выражает тоже
по-своему, в собственном стиле: ~Растерзано державное тело
России... ~. но зачем мы, неосмысленные, взываем: доколе?
~видно, не свершились еще тайные времена~ ... а, впрочем
~в нашей это воле, от нас зависит, от нашего подвига и смире­
ния~ ... Переливы Степуна так ~многосмысленны~. что не сразу
понятно, как для него большевики: к добру или не к добру?
У Флоровского яснее, известнее: к добру, потому что всякое
зло, всякое страдание к добру, - к смирению, к очищению,
к отдалению от ~мира сего~. Однако и сквозь многоцветную
дымчатость Степуна постепенно кое-что вырисовывается. Он
~соблазнил~ Вишняка; но отвечает соблазненному, на тех же
страницах ~совр. Зап.~. еще более ~соблазнительно~: если,
мол, ~в России все кончится только порядком, мерой, законом
(только!- А.К.)- большевизм придется(!) признать злом,
тем, чего лучше бы и не было. Но если Россия в будущем,
в своем национальном строительстве, вознесется на те по­
ложительные религиозные, этические... высоты, о которых
пророчествовали Толстой и Достоевский, то Октябрь будет
оправдан. Октябрь то, что .мы из него сделаем~.
Конечно, ~от нас зависит~. подтверждает Флоровский.
Одинаково ли рисуется перед Степуном и Флоровским
тот венец, которым оба они хотят венчать Октябрь - это
неважно. Важно, что ни Вишняк со своей бесхитростно-горячей
и очень честно написанной статьей ~Учредит. Собрание~,
ни Талин, талантливо описывающий современную ~кабалу~
России, - венчать Октябрь не желают и не собираются во­
все. Вряд ли перейдут они в лагерь Степуна даже ради тех...
~религиозных и этических высот~, которыми он их туманно
взманивает. О ~подвиге смирения~ Флоровского и говорить
нечего: не соблазнит.
Приветствую эту стойкость ~реалистов~ (и ~атеистов~.
сказал бы я, если б думал, что на свете есть а-теисты). При­
ветствую и дар их говорить то, что они говорят, с большой
ясностью; от холодного тумана нынешних неохристиан,
философских лириков и метафизиков можно и не атеисту
прийти в самое нерелигиозное бешенство.
К ~закабаленной~ России Талина - хорошая иллюстрация
статья Ю. Сазоновой о Зощенке. Не столько о Зощенке,
31

сколько о фактическом умирании души у русского среднего
человека в России. От этой статьи, тонко и глубоко на­
писанной, веет прямо ужасом. И так чувствуется, что это
страшное- правда, не выдуманные мысли о России, а Россия,
что... хочется захлопнуть 34-ю книгу ~современных Запи­
сок~: не открылась бы рядом опять страница на Степуне,
на его грядущих религиозных высотах, которыми он будет
увенчивать Октябрь...
Но мне еще нужно заглянуть хотя бы в один из дальних
уголков этого обширного... манежа, который зовется ~совр.
Записками~. Не буду говорить о статьях Шестова, прекрас­
ного софиста, философа, отрицающего философию и... еще
многое другое. Статьи (~Умозрение и Апокалипсис~) очень
любопытны, но они требуют отдельной заметки. Я оста­
новлюсь на другом, - на страницах, где г. Вейдле говорит
~о поэзии Ходасевича~.
Я большой поклонник этой поэзии. Как и г. Вейдле,
я считаю Ходасевича поэтом истинным, притом очень со­
временным, созвучным эпохе. А статью г. Вейдле считаю
чуть ли не единственным столь внимательно-любовным
проникновением к этой поэзии. И не для спора с г. Вейдле
хочу я сказать несколько слов о его статье. Уж потому не для
спора, что всякий критик, подходящий к поэту с понимани­
ем поэзии и с любовью,- всегда прав. Прав даже в глазах
другого критика, видящего, может быть, кое-что.
Оставляю в стороне подробный и тщательный разбор
поэтики Ходасевича. Замечу лишь, что сама эта тщательность
местами являет вид какой-то преднамеренности, предуготов­
ления к выводам, чего автор, конечно, не хотел. Кроме того,
она путает язык статьи, излишне ее многословит. Ошибка
г. Вейдле, - его, как он сам говорит, ~пристрастной~ крити­
ки, - на мой взгляд, не здесь. Она .. . как бы это сказать? - в его
намерениях, целях, последних выводах. А выводы, конечно,
из общего коренного отношения к Ходасевичу. Вейдле упорно
ищет и находит для Ходасевича достойное его место в рус­
ской и мировой поэзии. На мой же взгляд (все только на мой
взгляд!), этого вовсе не нужно было делать. Задание Вейдле
заставляет его прибегать к сравнению поэтов, а это прием
всегда неудачный: поэты (~Божьей милостью~) - величины
несравнимые. Главное же (что мне доказывает самый строй
статьи), это что и образ нашего времени, и образ Ходасевича
32

представляются Вейдле гораздо менее трагичными, неже­
ли оно есть на деле. В труде Вейдле ничто не забыто; все
связано, сказано, все прослежено, осмотрено; одного только
нет: а вдруг и наше время, и Ходасевич, - не дважды два,
равное четыре, а дважды два - пять?
Для меня образ Ходасевича с его поэзией - трагедия столь
раздирающая и столь загадочная, что тихо-любовное при­
косновение к ней, заботливое и восхищенное, как у Вейдле,
не дает мне удовлетворения. В такую трагедию нужно бы
всматриваться иначе, говорить о ней другим голосом. Слиш­
ком она сложна...
Вот до какой степени в ней все есть и как полно может
в одной капле, в одном современнике отразиться наша со­
временность!
Впрочем, повторяю уже сказанное: г. Вейдле от себя,
от своего виденья, от своей любви, - вполне прав. Но это
не мешает быть правым и мне, - если я вижу в Ходасевиче
что-то большее и что-то иное, чего не видит Вейдле.
Я не успеваю на этот раз отметить других авторов, на­
шедших приют в 34-й книжке ~с. Зап.~. Но так как забота
говорить о ~с.з.~-журнале, по-видимому, отпадает, то к ин­
тересным статьям всегда можно будет вернуться, независимо
от того, в последней или не последней книжке они напечатаны.
Это новое положение дел нисколько, по-моему, не умалит
для эмиграции значения ~современных Записок~; напротив,
выиграют и они - и сотрудники.
ДВАЗАВЕТА
В •Зеленой Ламnе•
Русский писатель В.В. Розанов менее известен, чем того
достоин. А в смысле знаемости - знают его совсем немно­
гие. Впрочем, и трудно это в наши времена. Розанов умер
в России, книг его нет нигде.
НР из истор:пи русской мысли Розанова не выкинешь, как
не выкинешь Вл. Соловьева или Толстого. Есть и другие,
совсем неизвестные, - о них вспомнят после. Собственно
о Розанове я не собираюсь говорить; слишком он сложен,
махров, о нем десяти книг мало. Существо гениальное, с умом
33
З Том13 У11асвПаоиже

и душой прозорливым до крылатости, и - человек из слабых
слабый, тоже почти гениально. Какой-то сноп противоре­
чий. Его почти нельзя и судить человеческим судом. Осу­
дишь - и чувствуешь: нет, не прав. Восхвалишь
-
опять
не то. Пусть уж его судят не здесь, не на земле... если он
и там не попросится, чтобы ~без суда пропустили~ ...
Нам важно, однако, указать на некоторую особенность
Розанова в подходе к вопросам, к которым подходили все
мыслители мира. Мыслитель! Как нейдет к Розанову это
слово! И вообще-то оно узкое, а уж Розанов - он скорее
пытатель, расследователь, одержимый, гениальный догад­
чик, то видящий на три аршина под землю, то вдруг ничего
не видящий... Но сделал он для своего времени то же, что
делает каждый ~мыслитель~ - для своего. Он наново по­
ставил, по новому осветил вопросы, лежащие в круге трех
вопросов, - главных. Которыми держится мир. Они главные
потому, что касаются решительно всех и решительно всегда.
Это конечно, Бог, Любовь, Смерть. Ведь если кто-нибудь ска­
жет, что Бог его никак не касался и что он Бога ни в каком
виде и образе не касался, - мы не поверим. Если скажет,
что любви не касался и не коснется, - мы удивимся и тоже
не поверим. Относительно же смерти, что она его не касается,
этого уж даже никто и не скажет.
Всякий значительный человек (так называемый ~мыс­
литель~), открывая новое в области этих трех вопросов,
освещая по-новому и ставя новые, свои, вопросы, - редко
их сам разрешает. Что разрешил Ницше? Или Ибсен? Или
Вейнингер? Или Вл. Соловьев? А вопросы они поставили
громадной важности и яркости. Индивидуальным творчеством
можно лишь подвести к какой-то черте к новой ступеньке
вверх - куда вступают уже другие,
-
следующие. Случается,
когда вопрос поставлен коротко и несложно, что творец его
находит как будто и решение. Но это решение только для
себя. Если нашедший о том не подозревает - он становитсJi
учителем. Такое решение нашел Толстой и так сделался (илИ
его сделали) учителем.
Был или не был ~учитель~ в Соловьеве, Ибсене и дру­
гих - одно с уверенностью можно сказать: в Розанове его
не было ни капли. Даже вообразить Розанова ~учителем~
нельзя, даже представить себе каких-нибудь ~розановцев~­
нелепость. Дело в том, что Розанов не только совсем не решил
34

страшных, им самим же поставленных, вопросов, но даже
слишком явно - для себя и для всех
-
раздирался ими сам;
не раздиранию же этому было у него учится?
Коренной вопрос, приковавший к себе Розанова на всю
жизнь, это - Христос
-
христианство и Мир - космос
(с населяющей его жизнью). Надо сказать: такого длинно­
го, такого остро пронзающего луча, какой бросает Розанов
с земли, из 4КОсмоса•, на 4Христа - христианство•, мы
другого не знаем. И в этом луче (не холодный же он, не мыс­
литель же Розанов!) сам Розанов оказывается стенающей,
взбунтовавшейся тварью.
Великой любовью любит он теплую землю, с ее злаками
и травами, с племенами людскими, с Богом ее, Творцом
всякого дыханья, давшим людям вечный завет плодиться
и множиться. Но вот пришел Кто-то... и принес завет но­
вый: 4Вам сказано так... а я вам говорю ...• . И завяли тра­
вы, иссохло чрево материнское, поникли головы, веллакало
и возрыдало сердце человеческое... кто же Он, сотворивший
такое с миром? Кто этот ~обаятельный, обольстительный
и лукавый•? - да, лукавый, ибо он, соблазняя, похищает
мир у Творца. Разрушает завет, навеки людям положенный.
Неужели он - Бог? Не Денница ли, ~спавший на землю
как молния•?
Решить бы, да, Денница; и было бы просто. Но - Розанов
не .может решить. Он - плоть стенающая, бунтующая, рев­
нующая, но и... воздыхающая. И воздыхание - к Нему же,
к Неизвестному. Розанов любит Христа; и ни сам он, ни мы
не скажем, какая любовь в нем пронзительнее, огромнее:
к плоти ли земли рождающей и к Богу ее, древнему, вечно­
му, - или ко Христу. Но любви две, не одна; которая-нибудь
должна быть принесена в жертву. В конце концов жертвой
стал сам Розанов. Как Иаков боролся с Богом и не поборол,
т.tm и Розанов боролся со Христом и тоже не поборол. Но
боролся не одну ночь, а всю жизнь, и не вышел из борьбы
хромым, как Иаков, а просто вышел из жизни.
Мы хорошо знаем, что его мука, его раздиранье, его нере­
шенье продолжались до самого конца: об этом он нам говорит
своими последни.ми словами, напечатанными уже после его
смерти (тотчас после) и озаглавленными ~последние листья•.
Вот эти листья: ~не может, не может, не может быть двух
заветов. Если два завета - два Бога, дву- Божие. Две воли,
35
з·

дву-мыслие, два созерцания. Как же жить??? Боже, научи!
О, и этого нельзя сказать: нельзя даже произнести qнаучи~.
а только можно другое:
Который же из вас... » .
Да, который? Христос или Иегова, Бог Авраама, Исаака,
Иакова?
Становится понятно, чем было для Розанова, при такой
его внутренней трагедии, - еврейство. Понятно, почему
с особенной остротой выдвинул он вопрос иудаизма и во­
прос пола. Но если бы мы даже и не знали ничего вот
об этом, специфически-розановском, отношении к христиан­
ству, о ненавистнической любви ко Христу, а только знали
бы, что он всю жизнь, пристально, со страстью, занимался
христианством, - мы и тогда угадали бы, что вопросы о ев­
рействе и о поле не останутся ему чужды. Вспомним, что
их не обошел и Вл. Соловьев,- тоже по-новому, по-своему,
поставил их, соответственно тому новому, что открывалось
ему в христианстве. Как близок им Вейнингер - всякий
знает, хотя отношение его к христианству было не только
иное, чем у Розанова, но противоположное, до мелочей. Из­
вестно, что этот гениальный еврейский юноша, по влечению
к личности Христа, перешел в христианство. Но после своей
нашумевшей книги qПол и характер~. и другой, еще более
замечательной, - трагичной,
-
застрелился. 23 лет от роду.
Все эти вопросы, - христианство и иудаизм особенно,
-
неразрывно связаны между собой. У Розанова и Соловьева,
при двух разных отношениях к христианству, можно найти
общее в их отношении к еврейству. В отчаянии расширяя
сам вековечную пропасть между Заветом Ветхим и Новым,
Розанов всем стенающим существом прижималея к евреям.
Но пропасть видел и Соловьев, заглядывал в нее, знал что-то
о ней; ставил разрыв в вину не евреям (в вину-то ставил!),
а христианам. Есть еще один человек, в третьем положениИ
относительно христианства, не розановеком и не совсем со­
ловьевском, взгляд которого на еврейство достоин того, чтобы
о нем сказать подробнее. Этот человек, никому неизвестный,
носил в себе черты гениальности не меньшей, пожалуй, чем
Розанов. Зовут его Валентин Александрович Тернавцев.
Книг он не писал, если и писал - не печатал. При всей
qучености~ своей он не был и qученым~. Даже оратором,
36

в сущности, не был: все знавшие его, слышавшие огненные
речи, чувствовали в них пафос не ораторский. - иной. Че­
ловека со столь высокими языками настоящего пророческого
пламени - нам никогда больше встретить не приходилось.
Некоторые его речи, застывшие в стенограмме, обеззву­
ченные печатной бумагой, все-таки поражают, - до сих пор.
Но сейчас не в них и не в нем, Тернавцеве, дело, а в отно­
шении его к христианству и вытекающем отсюда отношении
к еврейству.
Он был ученый богослов и самый православный церков­
ник. Но при этом относился он к христианству с поядающей
ревнивостью библейского пророка. Он требовал, именно
требовал, от христианства движения, раскрытия его во вре­
мени, -и по времени. Он спрашивал богословов, •держащих
ключи разумения•, - •все ли для них уже открыто в Хри­
стианстве?•. И больше,- он спрашивал: •Все ли открыто
и для святых? Их писания перед нами...•. •Не о посяга­
тельстве на прежние Откровения я говорю, - прибавлял
он, - но об исполнении их. Противоречии между данными
христиансmу обетованиими и дейсmительностью- страшно•.
Он призывал •успокоенный• или самодовольный христиан­
ский мир, не понимающий, что •христианство стоит на краю
истории•. - вспомнить о еврействе и о поразительной его
судьбе. Как Розанов и Вл. Соловьев, заглядывает и Тернавцев
в пропасть, разверзшуюся между Ветхим и Новым Заветом.
Никакие отдельные перебежчики из еврейства в христи­
анство, хотя бы их были тысячи, ничего не изменят. Нет,
•языка-христианству• (как он говорит) нужен глубокий
перелом; нужно открытие в нем глубин Ветхого Завета: ви­
дения пророков, тайны жертв и повелений Божьих, данных
навеки. Христианству нужно принять на себя Израиля, •что
послужит откровению в откровениях христианских•. Но
может ли быть это, пока двадцативековому разрыву и всей
судьбе еврейства не будет дано действительного оправда­
ния? Какой силы должен быть огонь с неба, который все
это переплавит и даст новое сердце?
Откровение, которого ждал и требовал от христианства
Тернавцев, он назьmал раскрытием тайны ~о праведной земле».
Вот как раз то, чего не ждал от христианства Розанов,
не верил, что тайна эта в нем заключена. К •праведной
земле• он и бежал, когда бежал к еврейству.
37

Но все они, и Розанов, и Тернавцев, и Вл. Соловьев,
сходятся в этом: у евреев есть великая правда, и это правда
о земле. Можно и еще продолжить согласие: все они при­
знают несчастие.м двадцативековой разрыв между двумя
заветами, но не виной или ошибкой евреев.
Далее начинаются разногласия - все лежащие в разном
отношении к христианству.
Приходится сделать такой вывод: вопрос еврейский может
быть рассматриваем только в связи с вопросом христиан­
ским - и обратно. Нечего и говорить, что если мы берем
Розанова - мы берем еврейство и евреев прямо висящими
на христианской нитке. Но если отвлечься и от Розанова,
и от всех и от всеrо, от чеrо только можно отвлечься, поставить
вопрос прямо, просто: ~иудаизм в истории• - результат будет
тот же: нам придется говорить и о ~христианстве в истории•.
Что за странная спайка! Розанов кричит: христианство
и иудейство, Завет Новый и Ветхий, - да, они разное, они
~разделены, как небо и земля•!. И прав: какое же еще боль­
шее разделение, ведь и в поговорку вошло: отличается, как
небо от земли. Розанов еще прибавляет: ~л небо... где оно,
там рабство•. Но я сильно сомневаюсь, что если бы Роза­
нову предложили во владение всю его ~свободную• землю,
только без неба над ней, - он бы ее взял. Согласился бы
взять такую землю. Равно и верующие пламенно в царство
небесное - не спешат туда сразу переселятъся. Может быть,
эту спайку между не метафорическими, обычными небом
и землей следует называть ~жизнью•? Явно разделенные, небо
и земля так соединены в человеке, что без них он не пред­
ставляет ни себя, ни жизни...
Свою аналоrию Розанов повторяет беспрестанно. Мысль
невальна увлекается ею: да, и тут, между Новым и Ветхим
Заветом, именно такое же разделение, совершенно явное;
и такая же таинственная - спайка. Розанов как бы сам цо;
пал в разделяющую пропасть, как бы оттуда, из глубинъJ,
взывает: на какой край подняться? Какой выбрать? ~к<?­
торый из вас• ... Бог? Христос или Иегова, Бог Авраама,
Исаака, Иакова?
Розанов так и не решил этоrо вопроса. А что, если не верен
сам вопрос? Что, если выбор иначе стоит, так стоит: обоих,
и оба Завета, отвергнуть - или обоих, оба, вместе- при­
нять? Вдруг они оба - одно?
38

Но тут я останавливаюсь. Довольно вопросов. Лучше кон­
чу ответом на возражения, которые, может быть, и не будут
высказаны, но, наверное, родятся у мноmх. Это -удивление:
какой смысл, в наше время, говорить о еврейском вопросе
так, как мы говорим, помещать его в розановскую плоскость,
указывать на его связь или на разделение с вопросом хри­
стианства? Это может быть интересно, как историческое ис­
следование, но не более. Ныне же христианство почти совсем
сошло с арены общественной, стало делом частным, личным,
а еврейство, в лице последних поколений, еще определеннее
вливается в русло общечеловеческой жизни. В нормаль­
ной культурной среде между французом, поляком, русским
и евреем по происхождению - отличий нет. Можем ли мы
представить себе серьезный, горячий спор о Ветхом и Новом
Завете между... ну, хотя бы между М. Слонимом и Керенским,
между Авксентьевым и Вишняком, между Пуанкаре и Леоном
Блюмом, Талиным и Буниным? Конечно, нет; современный
еврей тек же мало заботится о защите Авраама, как современ­
ный русский о Нагорной проповеди. В России, правда, еще
случается, что рабочий поспорит (кулаками) с 4Жидом~; но их
спор вряд ли занял бы и Розанова, так как русский рабочий
вполне может при этом состоять в ячейке 4безбожников~.
а 4ЖИд~ - не слыхивать от роду ни о Моисее и ни о каких
4заветах~. Есть ли смысл рассматривать в наши дни вопрос
о еврействе под чисто теолоmческим углом зрения?
Да, я это понимаю. То есть, вполне понимаю 4угол зре­
ния~. под которым можно так возражать. Но уж надо быть
последовательным и прийти к тому, что еврейский вопрос
вообще не стоит подымать, никак, - ибо его в настоящее
время больше не существует.
Если не существует,- тогда, конечно, о чем же говорить?
Ни под каким 4углом зрения~ не стоит. Если же он есть,
тогда рассматривать его, ставить его, говорить о нем можно
в 'единственной плоскости - религиозной. Только так брали
еГо все, кто к нему ни приближался, и это на всем протя­
жении истории. И так будет впредь, пока еврейство не ис­
чезнет бесследно в ассимиляторском потоке. Я-то думаю, -
и не только я, кажется, - что этот момент еще не наступил,
а может быть, и вовсе не наступит.
Кроме того, возвращаясь к началу. Повторяю: три главные
вопроса, в непосредственной близости к которым лежит
39

вопрос иудаизма, - т.е. вопросы о Боге, Любви и Смерти,
-
касаются решительно всех, и нельзя даже вообразить момента,
когда они перестали бы касаться человечества.
Если Розанов ничего не решш ни о христианстве, ни о ев­
рействе, ни о поле, - он, страстной внимательностью своей,
углублениями, расширил и облегшл нам путь к дельнейшим,
новым, пониманиям этих вопросов. От наследства Розанова
отказываться нельзя, как бы мы к нему самому, к человеку -
Розанову, ни относились. Надо, конечно, этим наследством
пользоваться умеючи... но сумеем мы или не сумеем
-
это
уже зависит от нас.
ШЕСТЪ ВОПРОСОВ
Безумные годы совьются в прах
Утонут в забвенье и дыме...
И только одно сохранится в веках
Святое и гордое имя.
Твое, возлюбивший до смерти, твое,
Страдапьем и честью венчанный...
(Л.Г. Корнwюву, СПБ, 18 z.)
А.Ф. Керенский не может заподозрить меня- в мечтах
40 смене сталинской диктатуры диктатурой выходцев из старой
династической России~. Он знает также, что я не 4приемлю
монархической реставрации и нового классового самовла­
стия... ~ ни 4В порядке открытого утверждения, ни в порядке
двусмысленного умолчания или уклонения от прямого ответа•.
Я, со своей стороны, знаю, что и А.Ф. Керенский не имеет
(или не имел) привычки к подобному 4уклонению•. Все
это дает мне надежду получить на несколько здесь постав­
ленных, прямых вопросов столь же прямые ответы; и даже
больше: надежду, что А.Ф. Керенский, если сам не поймет,
то поверит мне, когда я объясню, зачем, для чего и как я эти
вопросы ставлю.
Они для меня действительно вопросы о ею пору без­
ответные а главное - не только для меня: такими же во­
просами остаются они и для большинства русских людей,
наблюдавших историю Корниловекого 4мятежа• со стороны
40

(более или менее близкой), для людей, горячо стоявших,
притом, за февральскую революцию. Та версия, которая дана
этому 4.делу" в моем тогдашнем Дневнике (журн. -сНовый
Корабль" Ng 3), принималась всем кругом средней интел­
лигенции; однако остаются и там темные места, странная
психологические загадки... А что, если существуют факты,
нам неизвестные, - известные г. министру
-
председателю
Вр. Правительства? Почему он нам в течение десяти лет,
их еще не открыл - все равно; я хочу лишь сказать, что
ответ его хотя бы на здесь поставленные, вопросы должен
иметь значение даже и не для одних нас, старых свиде­
телей (ничего не ищущих, кроме объективной правды);
ведь наша версия, - несмотря на загадочные места все же
наиболее -«натуральная", может в конце концов быть при­
пята и общей средней массой русских людей, особенно
из новых, которые сами ничего не знали и не могли знать.
Им, пока, не было же представлено никаких открытых до­
казательств наличия Корниловекого мятежа 26 августа
1917 г. Не в интересах ли самого быв. министра-председателя
помочь общему, - как бы -«демократическому", высветлению
картины? Сейчас он только ссьmается на -«соответствующие
места" в очерках ген. Деникина; но, не говоря о. том, что
эти книги не всем доступны, - не нашли и мы в -«соответ­
ствующих местах" ничего, что проливало бы новый свет
на положение 26 августа, на линию проведения г. министра­
председателя; ничего, что заставило бы нас от нашей версии
отказаться.
Да, мы тоже называем корниловекие дни -«введение в боль­
шевизм", - или -«введением большевизма" (даже в мело­
чах, как введение матросов с крейсера -«Аврора" в Зимний
Дворец). Но для того, чтобы и сейчас называть Корнилова
-«государственным преступником", благодаря преступлению
которого случилось все то, что случилось, и пала Россия, -
для этого бывший министр-председатель должен, конечно
• обладать наисерьезнейшими, данными. Не вправе ли мы
желать, чтобы он их, наконец, открьm?
На первый раз было бы довольно ответов (только ясных
и прямых) хотя бы на эти, ниже 'следующие, вопросы. А то ведь
действительно, -снелъзя же и через 10 лет" (не -слгать", как
говорит А.Ф. Керенский), а -сеще скрывать правду, которую
все равно навсегда в подполье истории не скроешь".
41

Вот мои вопросы:
1) Послал ли мин.-предс. в августе Львова в Ставку или
нет? Если послал -то зачем? Какой был у них предвари­
тельный разговор, оставшийся ~неизвестным~? (Одному
из министров, прямо спросившему - уже после всей исто­
рии, - об этом разговоре, А. Керенский ответил: ~тогда
Львов болтал что то невразумительное~ ... )
2) Какого рода сообщение привез Львов из Ставки А. Ке­
ренскому 26 августа? Сообщение устное, ибо лишь после
А. Керенский потребовал от Львова ~записки~, и тот, @ЫХва­
тывая отдельные мысли~, что-то набросал на клочке бумаги.
Этот клочок А. Керенский, ~не дав перечитать~, у Львова
тотчас взял. Было ли сообщение ~ультиматумом~ Корнилова?
Насчет чего? Директории? Диктатуры? С угрозой двинуть
войска? Или Корнилов ничего Львову не поручал, а Львов,
в Ставке, не то сам догадался о заговоре, не то открыл ему
кто-нибудь о нем, и Львов тотчас бросился в Петербург
предупредить Керенского?
3) Почему столь важное сообщение (о факте государ­
ственной измены) не было передано, со всеми данными,
собравшимся тут же, на вечернее заседание, министрам?
Почему даже бумажка ~с выхваченными мыслями~ не была
им, как должно, изъяснена? Почему при министрах всего
только и было, что вопрос Керенского Корнилову, по пря­
мому проводу: ~Подтверждает ли он то, что говорит стоя­
щий у провода Львов?~ (Хотя Львов не стоял.) И почему
ответ Корнилова должен был свидетельствовать министрам
о ~наличии заговора~ - если они не слышали ~что говорит
Львов~ и Львова не видели?
4) Да и почему Львов, приехавший открыть главе прави­
тельства важный против него заговор, - был тотчас главой
этого правительства арестован? И так арестован, что в течение
всех последующих недель оставался невидимым, а сообщение
его- известными лишь в передаче А. Керенского?
5) Почему свои решения - немедленно распублико~­
вать ~измену~. арестовать главнокомандующего, заняв его
пост, - были приняты г. министром-председателем почти
единолично, и большинство членов правительства узнало
о них post factum 1•
1 после события (лат.).
42

6) И чем, наконец, объяснить, что Львов, едва выпущенный
(уже перед самым переворотом) принялся все свои 4Сооб­
щения• опровергать? Он печатно отрицал и 4ультиматумы•,
и 4Заговоры•, называя поведение мин.-председателя- 4ПОд­
вохом•. Его опровержений никто не слушал, дело 4Введе­
ния большевизма• уже завершалось, о Львове забыли. Но
все-таки, почему же он, если в августе открыл заговор пра­
вительству, которому был предан, - к началу октября этой
преданности изменил? Не ломешалея ли (как говорили)
в одиночном заключении? Или его поразило, что правитель­
ство, которое он 4СПасал•, развалилось в первые же дни по­
сле 4Обнаружения заговора•? почти все министры, - кро­
ме мин.-председателя -тогда ушли (лишь потом, некото­
рые, по отдельности, возвращались... ) .
Ответами на эти вопросы, конечно, еще не разрешится
полностью загадка 4КОрниловских дней•. Даже если б факт
заговора, и 4Мятежного наступления• Корнилова на Петер­
бург 26-27 августа был доказан, - вряд ли это объясни­
ло бы нам удовлетворительно все происходящее в Зимнем
Дворце в знаменательные дни. Так же, как не объяснило бы
существование любого 4МЯтежа• все последующие действия
правительства, т.е. 4Введения большевизма•. Никакие дей­
ствительно русские люди не стали бы в то время на сто­
рону 4Мятежников• против февраля; но никакие русские
люди не верили, и до сих пор не верят, что для спасения
России от 4Мятежа• оставалось одно: прибегпуть к защите
большевиков... 1
Впрочем, периода послекорниловекого я сейчас не буду
касаться. Это дело другое, - и другие вопросы.
Мои сегодняшние, узкие, касаются лишь дела 4Керен­
ский - Корнилов•.
Мне возражали: да стоит ли сызнова подымать эти во­
просы? Десять лет миновало. Корнилов убит, и даже прах
этого 4Государственного преступника• развеян болыпеви-
1 Зато теперь, для спасения от большевиков, уж не к кому прибегать;
да и опасно: как раз заслужишь кличку 4пораженца•. Слово это крайне
4Многосмысленно•: вспомнить, что когда-то носил эту кличку сам
А.Ф. Керенский (я тоже, и не отказываюсь); звали его так весьма мно­
гие, начиная со старого Милюкова и всего его 4думского блока•. Думаю,
что в прямом смысле эта кличка ни кому не подходила и не подходит,
кроме большевиков.
43

ками по ветру. Нужно ли ворошить прошлое? И не все ли
равно, кто кем бьт в прошлом и как действовал? Ведь перед
стихийным потоком событий люди бессильны. Свершилось
так - значит так было суждено ...
Если бы А.Ф. Керенский не высказывал неоднократно,
что в ~судьбу~. в ~железную необходимость~ истории он
не верит, - пожалуй, тогда вопросов ему и не стоило бы
задавать. Но он верит в другое: он думает (как я) что ~люди
что-то весят в истории~; что-то значит ~личность и лич­
ная воля~. А кто это думает, тот понимает, что смотреть
в прошлое - не пустое дело; человечески
-
необходимое
дело. Уже потому хотя бы, что не осознать прошлого и себя
в нем - верное средство лишить себя будущего.
Вот на каких основаниях (кроме других, упомянутых
выше) строится моя надежда, что вопросы, обращенные
к А.Ф. Керенскому, без ответов (ясных и прямых) не оста­
нутся. Мы хотим только правды. Может быть, в окружении
А.Ф. Керенского, на ~политических верхах~. она давным­
давно известна. Но эти ~верхи~ - не мы, не ~все~. Измену
Корнилова А.Ф. Керенский поведал ~всем- всем- всем~.
Пусть же и теперь он поведает нам, - ~всем~.
-
то, чего
мы не знаем, и что знает он.
ПОЛОЖЕНИЕ
ЛИТЕРАТУРНОЙКРИТИКИ
Нечего себя обманывать: положение весьма печальное.
В какой то газете аноним жаловался даже прямо на отсут­
ствие критики. Все, говорит, либо дружественные излияния,
либо критика не ~чистая~, а с касанием ~политики~. чего
жалующийся не признает. Относительно ~дружеских изли­
яний~ он прав. Это не критика. А что такое жажда ~чистей-:­
ших образцов~ критики - мы увидим, когда рассмотрим
причины данного, столь печального, ее положения.
Речь идет о критике литературной, но в кругу эмиграции,
и притом русской.
Что она русская - заметить важно; ибо нам, русским,
-
без ложной скромности, - есть чем пахвалиться в истории
не только прямой литературы, но и критики. Не всякий
из нас готов тотчас от своей истории отречься и веселой
44

ногой пойти на 4ВЫрождение~ критики: во Франции, мол,
выродилась, ну и у нас пускай...
О Франции можно спорить особо; но в нас-то кажется,
традиции критики еще живы и не так скоро умрут.
Однако сейчас мы - эмиграция. То есть, помимо все­
го прочего, круг до чрезвычайности суженный. Мы, если
по Достоевскому, лежим все, и давно, на одной соломе. Ну
да, ну да, подхватывают защитники 4дружеских излияний~,
вот поэтому-то мы и должны быть особенно осторожны:
неловко, слишком свободно, шевелишься, - глядь, другого
и ушиб. Художники и так самый чувствительный народ, те­
перь же, в эмиграции, они вовсе без кожи. К ним и цветком
прикоснуться, и то надо с нежностью.
Все это верно, все это есть: и общая солома, и бескожная,
сугубая чувствительность писателей, и еще кое-что... Но ведь
есть, рядом, другое: память о русской критической линии:
любовь к слову, мысли и жизни; и непреодолимое желание
говорить о них правду. Что же делать современному кри­
тику? Что выбрать? Покориться и тихо журчать, изливая
нежные чувства? Или, если надоест, совсем замолчать? Или
решиться, вопреки всему и всем, не изменять себе, как кри­
тику, и все-таки говорить правду?
Третье решение кажется героическим, но оно, прежде
всего, бесполезно, практически неосуществимо. Не потому,
что у нас нет критиков: они есть, и очень способные. Но они
прекрасно знают, что не нашли бы места для своих 4Правд~.
Дело вот в чем. Все органы печати в эмиграции - поли­
тические. Да и как иначе: не прямо ли детище политики -
эмиграция? Не обусловлено ли самое бытие - политикой?
Но принято иметь (из наивного снобизма какого-то) в каждом
политическом органе- 4Художественный угол~. До утоми­
тельности разнообразны 4политики~ этих органов; но худо­
жественные их углы построены одинаково, и одинаковое,
неизменное, требование предъявляется к посетителям углов:
является с чистейшими образцами чистейшего искусства,
чистейшей художественности.
Требование сугубо абсурдное сейчас, здесь, где каждый
эмигрант, будь он художник, не может находиться, по эми­
грантству своему, абсолютно вне того, что зовут 4Политикой~.
И особо злостным абсурдом звучит подобное требование,
обращенное к русской литературной критике.
45

Заем ли мы в истории нашего слова такую чистейшую,
беспримесную критику? Заем ли таких (настоящих, конеч­
но) критиков? Длинно было бы доказывать примерами,
что знаем мы других критиков; да и совестно заниматься
этим, в учебник-то русской литературы каждый сам может
заглянуть. Я только напоминаю: никто еще не подходил к ху­
дожественному произведению без любви к слову - мысли
-
жизни: или это была не критика. Никто еще не подходил
к писателю, вырывая его из времени, из эпохи, не стремясь
угадать его лица, - или это была не критика. И наконец:
никогда еще не удавалась критика тому, кто брался за оцен­
ку чужих творений, сам не имея никакой мысли, никакого
собственного отношения к окружающему, не видя своей
эпохи, не понимая себя в своем времени.
Вот почему и не вышло бы толку, вздумай кто-нибудь
сунуться с ~правдами•, с настоящей критикой в угол чи­
стейшего искусства при любом современном органе. Наши
критики это прекрасно знают и бесполезных попыток тоже
не делают. И критики нет, хотя, повторяю, людей молодых,
способных создать ее, зоркоглазых, любящих плоть слова
и душу его, мысль,- сколько угодно. Присяжными лепета­
телими о чистом искусстве в каком-нибудь художественном
нынешнем углу они не могут стать. Что же они делают, эти
потенциально настоящие критики?
Что могут: ищут окольных путей и тропинок. Опасность
не малая: легко ведь привыкнуть говорить не то или не со­
всем то, что думаешь, и незаметным образом лишиться
способности выражать свою мысль... Но как быть? И надо,
конечно, с умением и осторожностью выбирать темы. На­
чинается выбор. Буду я только об иностранной литерату­
ре писать, говорит один со вздохом. Другой: а я только
о советских романах. Третий: а я... но он еще не придумал
специальности и собирает, пока что, незабудки для здещ-,
ний друзей и соседей. Все знают, что и при специальны~.
темах придется, хочешь не хочешь, ~чистить• свою худо~
жественную критику. Надсмотрщики над углами искусства,
хоть и разные, одинаково требуют ~чистоты•, невмешатель­
ства творцов и судей искусства в дела жизни. Некоторые
из таких угловых надсмотрщиков не претендуют на звание
спецов в искусстве и поясняют просто: ~да• и «нет• не го­
ворите, ~белого• и ~черного• не называйте, и тогда пожа-
46

луйста: 4барыня прислала сто рублей•. Вот уговор, и мы
следим.
Другие надсмотрщики, в других углах, куда хуже: чистоту
пропаведуют с пафосом, со слезой; сами стараются явить ее
пример или очищают свое слово от мысли, чувства от разума,
рассуждения от логики и от всякой ответственности. Сами
себя считают и творцами и судьями. Такой наблюдатель
особенно труден критику с живой душой. Но опять - что
поделаешь? Над углом он поставлен, от него все зависит,
надо приспособитъся...
И приспосабливаются; следят, как бы не сказать невзначай
4да• или 4нет•, как бы назвать черное черным, белое белым.
Понемножку, увы, привыкают писать... не чистую критику,
не нечистую и даже не критику, а просто меледу. Блажен,
кто устоит и сохранит свое дарование до лучших времен!
Мне будут возражать: не слишком ли большое значение
придаете вы углам с их 4заведующими•? У нас нет критики,
но главная причина - не транс ли писателей, в который они
впадают от прикосновения даже цветком? Вы забыли, что
этот транс связывает всякого критика?
Я не забыл, связь большая, но не во всех случаях серьез­
ная. Винить же писателей за их бескожиость почти нельзя.
Разберемся: здесь, на общей соломе, писатели и старые,
и молодые. Старые, как нарочно, такие подобралисъ, какие
дома кожу настоящую не нарастили, упора не выработали.
Одни не сумели, другие нужды не чувствовали: и с тонкой
кожей им было жить ласково. А после катастрофы (ведь
не легко они ее пережили?) - как последнюю кожу не поте­
рять? Нет, я понимаю, что им больно всякое прикосновение,
даже словом. Молодые - этим и с первичной авторской
чувствительностью некогда было справиться; да они, по­
жалуй, и не знают еще, что с ней нужно справиться, что
собственные интересы этого требуют. Поэтому я и не виню
и молодых. Более сильные сами впоследствии поймут, как
уiшзителъно снисхождение критики, как не важно ее мол­
чание, и как благодетельно ее суровое, даже не справедливо
суровое, слово.
Далеко не всегда страх писательской чувствительности
замыкает критику уста. Есть литераторы, о боли которых
мысль просто в голову не приходит. Но ведь и о них критики
не пишут критики, - не говорят 4правды•?
47

Примеров сколько угодно. Возьмем первый попавшийся, -
хотя бы роман ~сивцев Вражек~ М. Осоргина. Широкой
публике этот беллетрист мало известен, но в кругах нашей
~прессы~ его знают. Отзывов о романе напечатано немало.
Что это за отзывы? Не знаю, как определить; не ~критика~
во всяком случае. И даже как-то представить себе нельзя,
что бы появИлся действительно критический отзыв об этой
книге. Теоретически вообразить можно, а фактически... ни один
их наших критиков такого отзыва не напишет. Знает, конеч­
но, ~правду~ и обосновать ее сумел бы, а вот, не скажет. Не
скажет, что книгу читать нельзя было, больше - в руках
удержать ее нельзя: она, как песок, сквозь пальцы просыпа­
ется. А за нею - такой же сыпучий, неясно волнующийся,
песочный столб: облик ее творца. Трудно ли доказывать,
что печение пирожков из песку - не искусство, а разве
искусность: да и то печь их надо из сырого; держатся, пока
песок не высохнет.
На эту ~правду~ критики наши не дерзнули. И уж, конечно,
не от страха причинить боль автору. Он один из тех писателей,
мысль о ранах которых в голову не приходит. Слишком он
легок для человеческих ран, слишком мило сантиментален...
Но потому не СЮlЖет никто этой художественной правды, что
найти для нее слов без мысли - нельзя, не сказать ни разу
ни ~да~. ни ~нет~. ни ~белое~. ни ~черное~- нельзя. Над­
смотрщики же над углами искусств (один из них, кстати,
и автор ~сивцева Бражка~) неумолимо строги. Только одно
и выйдет, предъяви им кто-нибудь столь правдивую критику:
возьмут предъявителя под подозрение, потом как ни старайся
меледить - доверия не вернешь.
Повторим: меледа вещь опасная, но смелым Бог владеет, да
и не лучше ли меледить, чем вовсе молчать? Сквозь меледу,
подскочив боком, зайдя сторонкой, разве не удается порой
прошептать и свое что-нибудь, настоящее, что и вправду
думаешь?
Одному из самых способных наших критиков, Г. Адамо­
вич~ удается передко протаскивать через меледу кое-что
свое, - не во всяком, правда, уголке. Это не значит, что
прилежное лепетанье, витье веревочек, уже не грозит ему
ничем. Опасность привыкпуть к такому занятию, приспоео­
биться дотла, - не исключена. Может быть, поэтому именно
Адамович, с его возможностями, вьющий веревочки, - воз-
48

буждает досаду, как никто. Никто, положим, и не вьет их
столь колоссально скучно. В этом есть и утешение: значит,
видно и самому критику, что такое он делает, самому от скуки
уже невмоготу...
Я едва указал на главные причины отсутствия у нас худо­
жественной критики. Можно было углубить расследование,
расширить его - этого я пока не делаю. Во всяком случае,
положение серьезное. Писатели есть, литература, худая ли,
хорошая ли, - есть; а критики нет.
КАКОЙ СОЦИАЛИЗМ?
КАКАЯ РЕЛИГИЯ?
Споры о социализме и религии все еще не утихают. Что
и говорить, вопрос важный. И недаром он сделался ~акту­
альным~. К сожалению, никто до сих пор не только ясности
в него не внес, но даже правильно его не ставил. Большин­
ства статей на эту тему не стоит и касаться: детский или
старческий лепет, - независимо от того, защищается ли
связь социализма с религией или отрицается.
Но вот кое-что интересное: столкновение г.Ф. Степуна
с г.М. Вишняком. Мимо спора сотрудника ~совр. Зап.~
с одним из редакторов журнала - проходить не следует.
Разберемся в нем: яснее увидим, как обстоит у нас дело
с ~религией и социализмом~.
Сначала ничего не понимаешь: что это за столкновения?
Спорщики находятся в одних и тех же водах... Лишь потом
убеждаешься, что Степун гораздо глубже плавает. Вишняк
в его водные пласты не спускается. не хочется или не может -
во всяком случае это его право. Но Степун, по привычке ли
к размаху, по врожденной ли склонности к смесительству
или по чему-нибудь еще, делает периодически попытки
произвести общее ~возмущение вод~. Попытки не удаются,
Степун лишь попросту вторгается в область Вишняка. Тут­
то столкновения и происходят, причем победа неизменно
оказывается не на стороне смесителя.
С редкой отчетливостью даны Степуном определения
идей коммунизма, социализма, демократии, буржуазии,
утверждены идеи личности и свободы (см. его последнюю
статью в ~с.з.~ ). Так отчетливы и верны формулировки, что
49
4 Том\3УнасвПариже

поистине я не знаю, кто будет против них возражать. И уж
конечно, не Вишняк. Может ли он не согласится, в принципе,
что ~идея свободы в отрыве от истины не познаваема~, что
свобода есть ~путь истины в мир и путь мира к истине»?
(Курс.подлин.) Будет ли он протестовать против попытки
~уловить идею (душу) социализма~, как ~некоего духовного
почина, некоего, интуитивного замысла о новом человеке,
идущем на смену... буржуа~, и вообще буржуазного строя,
этого ~интересодержавия~? Не возразит Вишняк и против
мысли, что ~задача социализма... в воссоздании тех углу­
бленных духовных святынь между людьми, которые таят
в себе начала любви~ ...
Да что Вишняк! Против ~воссоздания~. против такого
социализма (в таком аспекте рассматриваемого) не станут,
я думаю, возражать и называющие себя ныне антисоциа­
листами. Стоит лишь сойти к Степуну, на его глубины...
там - все его определения незыблемо верны. Сойти вглубь
можно, да только оставаться в ней безвыходно как будто нет
смысла. Степун и сам этого не хочет. Как же соединяет он
конечные определения с конкретностью, глубины с поверх­
ностью вод? Свой идейный, идеалистический социализм,
~душу~ социализма- с его сегодняшней, реальной плотью?
Прозрения-с течением времени?
В поисках связи Степун подробно разъясняет свои слова
(в предыдущей статье) о том, что Россия, после большевиков,
должна взлететь на какие-то ~высоты Толстого и Достоевско­
го~, за что обещается оправдание ~октябрю~. Это- говорит
Степун - программа максимум. Но у него есть минимум. Он
признает необходимость создания в России условий самой
обыкновенной политической свободы; он даже ~проповедует~
в качестве ~грядущей правды русской жизни буржуазно­
демократический строй в чистом западноевропейском смыс­
ле~; и даже называет ~преступным~. ~безбожным~ всякое
противление тому, ~что сейчас на очереди~. ~на очереди~
также ~нейтральный политический строй~. для ~гарантии
свободной борьбы всех идей~. И отнюдь это не ~мещан­
ство~: мещанство - лишь взгляд на все это, как на идеал
(на программу максимум), т.е. отрицание всякого дальнейшего
движения, развития общественно-государственных форм.
Но неужели Вишняк или кто-нибудь из сегодняшних се­
рьезных политиков, мыслителей, писателей повинен в таком
50

•мещанстве•, исповедует такой странный взгляд на историю?
Конечно нет. А если нет, если и насчет устроения •завтраш­
него дня• спорящие согласны (вплоть до •нейтрального•
политического строя) - в чем же спор? Отчего •нейтра­
листы•, •простые свободы• и т.д., явно •стоящие на оче­
реди•, - из рук Степуна Вишняк не принимает? Нет ли
в степуиовеком •завтрашнем дне• скрытой какой-то осо­
бенности, делающей его неприемлемым... пожалуй, и не для
одного Вишняка?
Есть. Мы увидим ниже, откуда эта особенность является,
где ее вероятные истоки; но сначала надо ее раскрыть.
Речь идет о •завтрашнем• для России дне, то есть - усло­
вимся! -о западноевропейском •сегодняшнем•. Он построен
(как и в России будет строиться, сделавшись сегодняшним)
из сегодняшнего данного, из данных понятий демократизма,
социализма, свободы права и т.д. Пусть не совершенный,
сегодня-то даны - они; они и слаживаются вместе, при­
гоняются друг к другу для общей постройки.
Такое, из данных сегодняшнего дня построенное, государ­
ство, - действительно будет •нейтральным•, т.е. одинаково
относящемся ко всем внутренним коллективам, какую бы
доктрину они ни исповедовали; ибо - говорит М. Вишняк
-
это •государство призвано уважать и охранять все доктрины
(кроме тех, которые его фактически ниспровергают)•.
Такое устройство Степун и •признает•, его и называет
•грядущей правдой русской жизни•, его и •проповедует•,
как •на очереди стоящий строй• •в чистом западноевро­
пейском смысле• ...
Но... и очередь еще до России не дошла, а уж Степун •про­
поведуемую правду• - этого смысла лишил. Он стал пред­
рекать, или представпять себе, или •религиозно• утверждать,
что такое государство, русское, будет православньш.Т. е. что
оно не станет объединять в себе данных коллективов, а вы­
берет из них один, определенный, и с ним сольется. Может
быть; но как же тогда с западноевропейским смыслом? Ни
одно государство сегодняшнего дня (и этому дню соответ­
ствующее) не соединится ни с одной церковью сегодняшнего
дня, •видимой•, тоже дню соответствующей. Степун искушает
Вишняка •большинством•: ну, а если большинство захочет
соединения? Вишняк не соблазнился, а для нас и соблазна
тут нет: такое государство, если бы даже не большинство,
51
4*

а весь народ страны принадлежал к данной церкви, соеди­
нять себя с ней не может.
Вишняк, со своей точки зрения, праведно встал на защи­
ту •сегодняшнего~ (для России завтрашнего) дня, пытаясь
оградить его от смесительных вторжений Степуна. Да, либо
•нужно~ устройство •в западноевропейском смысле~. со вся­
кими •простыми~ свободами и правами (хотя бы как этап,
не будем мещанами!) -либо нет. Могут быть разные мнения.
Но нельзя искажать образ данного государства (которое,
будто бы, •признаешь~ ), нельзя представлять его, сегодняш­
нее, реальное, видимое, мере исторического нашего возраста
соответствующее, - в соединении с одной из христианских
церквей, тоже •видимой~ и тоже находящейся в соответствии
с мерой нашего исторического возраста.
Я хочу лишь выпрямить мысли Степуна; но они слиш­
ком извилисты, это не легко. Да и всякую минуту можно
ожидать, что он из этой области, от вопроса государственно­
церковного, отскользнет опять вглубь, к •душе~ социализма.
Но мы ему этого не позволим. Или нет, позволим, даже
за ним спустимся, с одним условием: пусть он •видимую~.
православную или другую данную церковь, оставит пока
там, где находится все •данное~. Пусть, если главная тема
его •о социализме и религии~. а задача - показать их сбли­
женность, он и •религию~ рассмотрит так же внимательно
и на тех же zлубинах, как социализм. Увы, Степун этого
не делает: он делает нечто совсем другое. Социализм он
исследовал, открыл его •душу~; но, обратившись к •рели­
гии~. он ничего не исследует, корня и души христианства
не ищет, а попросту стягивает в свои глубины - православ­
ную церковь. Тут же самую •видимую~ церковь, которую
он только что пытался соединить с современным государ­
ством, - теперь пытается соединить с •душой~ социализма;
с социализмом •невидимым~ (ибо эта душа своею плотью
сегодня не облечена, да и завтра вряд ли еще облачится).
Очевидно, для Степуна «религия» - и означает «церковь»?
Иначе он не употреблял бы слово •религия~ то в смысле
церкви, то в смысле православия. Да и с видимой христи­
анской церковью остерегся бы обращаться, как он с ней
обращается.
Из двух попыток: соединить сегодняшнее государство
с православнем и глубинную •душу~ социализма с тем же
52

~видимым~ православнем-которая противоестественнее?
Не знаю. Во всяком случае, обе - полное смешение понятий,
порядков и времен.
От Ф. Степуна мы, конечно, не дождемся углубленного
исследования ~религии~. Да и такого исследователя, среди
занятых вопросом ~о социализме и религии~, пока не на­
ходится. Вот если он найдется, тогда...
Но тогда нам открылись бы довольно неожиданные вещи.
Пришлось бы, пожалуй, взяться за коренную перестройку
вопроса, и от ходячих его постановок вроде: соединим ли
социализм с религией и частное или не частное религия
дело - вовсе отказаться. Недавно, в узком кружке, возник
спор ~об искусстве и религии~. Аналогичный, он принял
и аналогичное течение: те же (подобные) вопросы зада­
вались, так же на них отвечали. Лишь один из спорящих
говорил вне этих ответов. Но один он - говорил именно
~об искусстве и религии~ ...
Он сказал, между прочим, что вопроса, частное дело рели­
гия или не частное, совсем не существует: или она не частное,
или ее нет. Что рассуждать, ставя рядом ~искусство и ре­
лигию~ (как ~социализм и религия>>), - нельзя: понятия
несоизмеримы. Религия соизмерима с религией же, т.е. все
решаются внутри нее. ~вообразится~ религией (часть -
целым) может, конечно, все; но под лучом религии эта
~часть~, высветленная, прекращает свое <<вообразительное~
бытие...
Такие положения столь оказывались разрушительными
для привычных общих мест, что их не понимали - даже
с удовольствием. Уж очень издалека пришлось бы возвра­
щаться к этому... почти здравому смыслу.
Но перейдем опять, оставив побочные рассуждения,
на Степуна и на его смесительства.
Путаницы внешние, невольные смешения, объяснимы
легко: ведь для писателя область христиано-церковно-право­
славная еще совсем новая область. Гораздо любопытнее его
смешения вольные, преднамеренные.
Вишняк нюхом почуял неладное: так заверительно-ласково
приемлетел ~сегодняшний день~, и вдруг выходит, неизвестно
откуда, что в него вдвинута - православная церковь, на осо­
бых правах. И Степун оказывается тут в согласии с самыми
неожиданными людьми ...
53

Да, действительно: от евразийцев до антониевцен - все
вдвигают православне в государственную Россию завтраш­
него дня; Вишняку есть над чем задуматься.
Я попробую объяснить ему, откуда идет странное объеди­
нение, почему и Степун, и Струве, и христианская молодежь
Монпарнасса, и даже все Крупенекие стремятся, в данном
случае, к одному и тому же.
В то усиленное значение, которое теперь придают право­
славной церкви, часто ввивается желание просто ее ~ис­
пользовать~, взять как средство (что может быть соединено
и с искренней приверженностью к церкви, - у людей менее
сознательных). Однако этого элемента (среди ~Крупенских~
преобладающего) мне сейчас не хотелось бы касаться. Укажу
лишь на более общую причину многих заблуждений, на то,
что заставляет ныне людей весьма далеких сливаться в одном
~воздыхании~.
Мы, русские, обладаем неким печальным свойством, бла­
годаря которому в каждом чувстве доходим до болезни.
Для чувств патриотических (а мы теперь все патриоты)
есть специальная болезнь: идея мессианства. Под ~месси­
анством~ я не разумею, конечно, самоощущение и самосо­
знание всякой нации, как имеющей свой единственный лик,
свое место, свою задачу; и даже свой исторический момент,
когда именно она выступает вперед, во исполнение своего
посланничества, своей миссии. Но этот ~миссионизм~ очень
далек от ~мессианизма~, особенно русского. Несчастная,­
воистину несчастная! - склонность ко всему безмерному
сделала то, что и патриотизм наш заражен ~мессианством~.
Идея, в скрытом виде, жила всегда. А теперь уже проявляется,
как болезнь, у людей самых различных ~толков~. И даже
формы проявления часто сходствуют: болезнь-то одна.
Мессианство - это волевое, чувственное или вообрази­
тельное утверждение исключительности и особого, исклю­
чительно высокого, призвания своей нации, своей страны.
Национальные свойства и черты, даже те, которые явно
подлежат преодолению, все принимаютел и благословляются.
Созданное этой нацией всегда значительнее, выше создавае­
мого другими. Таковы ~наша~ церковь, государство ~нашей~
страны. Даже самые несомненные исторические ее падения
истолковываются как необходимость для следующего за ним
безмерного взлета.
54

Вот мы и подошли вплотную к Степуну, к знаменитым
словам его предыдущей статьи: после большевизма (тоже,
мол, очень ~нашего~. русского, явления) Россия должна
взлететь ~на высоты Достоевского и Толстого~. чем и ~бу­
дет оправдывать Октябрь~. От этих слов, этих ~мыслей
о России~ Степун отнюдь не отрекся: вторая статья, ~разъ­
яснительная~.- это попытка пронести, их же, в чемодане
с двойным дном. Сверху, для показа, наложен ~завтрашний
день в западноевропейском смысле~. с ~простыми свободами~.
~государственным нейтралитетом~ и всем прочим. Но мы
видели, как прорывается показанное дно, не выдерживает...
Если у такого посвященного писателя, как Ф. Степун,
мессианство выражается несколько грубо, если он говорит
о ~религии~. называя ее то ~церковью~. то ~православием~
(ведь оно русское, русская ~поместная~ церковь- значит,
по высокому ~месту~ России и самая высокая религия)­
мы не должны забывать: он человек тут новый. Для нас
(и для М. Вишняка) эти неловкости слишком наглядны,
нитки слишком белые, - удача: ведись такие беседы бо­
лее тонко - труднее было бы в них разобраться. Теперь,
по крайней мере, ясно, что разговор с Ф. Степуном о ~со­
циализме и религии~. ~общественности и религии~. так же
бесполезен, как и со многими другими, хранящими в уме или
сердце нечто от русского специфического .мессианизма. Пока
мы, - левые, правые, атеисты, христиане,
-
его не преодо­
леем, мы и патриотами настоящими не будем, и ни одного,
действительно важного, вопроса даже правильно поставить
не сумеем.
В заключение - не могу не пожалеть, что статья Ф. Сте­
пуна, с ее глубокими и верными отдельными мыслями, -
о демократии, о буржуазии, о социализме и т.д., - как-то
пропадает из-за смешений, извилин и скачков. И еще: не могу
не выразить изумления, соединенного даже с некоторым
ужасом, что русский - до русского мессианства,
-
патриот
пишет на таком не только не русском, а просто неизвестном
языке. Уже не говорю о ~буржуа, опоясанном одиночеством~
и о том, что делает ~подкованный звонкой бессовестностью
беспринципный рвач с безыдейным размахом~. Но вот по­
каковски это (с большим трудом выписываю): ~... марксист­
еки структурированное сознание... верит в сверхклассовое
общество... Так пересекаются (две темы) и в теоретическом
55

марксизме и в марксистеки структурированном пролетарском
переживании• ... и т.д. Не огорчительно ли? Да и •аппарату­
ра• с •неподвластной ей духовной жизнью• тоже огорчает.
Невольно спрашиваешь себя: индивидуальная ли особен­
ность Ф. Степуна- это наречие, или надвигается на нас
обrцая, новая, зараза?
Хотелось бы так же спросить редакторов единственного
в подлунной журнала нашего, призванного хранить заветы
русской культуры: что они думают о завете Тургенева -
беречь •великий русский язык•?
НЕБОСПИТАННОСТЬ
Что делается в мире? Что наше •человечество•? Не при­
близилось ли еrце к •человекообразию•? Вероятно; только
особых успехов, таких, чтобы в глаза бросалось, не видать.
Напротив, загремела собака, явственно, на английском языке,
пролаиваюrцая каждое свое требование. Требования у собаки
пока скромные, - собачьи, и люди их охотно исполняют.
Сами же люди устремились сейчас, в первую голову,
на пространство. Победить - не победить, но •обойти его
сторонкой• - иногда удается. Вот было заседание, одно;
происходило оно в Лондоне - Нью- Йорке, в один и тот же
момент, конечно, Кресел равное количество. В Лондоне
пусты те, на которых сидят члены в Н.-Йорке, и обратно.
Только что заседание открылось, пустое председательское
кресло в Лондоне заорало: •доброе утро!• и на нем яви­
лось беспроволочное отображение председателя (сидяrцего
в Нью-Йорке). Живые члены тотчас отвечали: •добрый
день!• (в Лондоне-то был уж день) - с тем же успехом своих
пустых кресел в Нью-Йорке. Заседание велось и кончилось
быстро, о чем растабарывать, и так стало оно в копеечку!
Впрочем, я в этой - пока - игре ничего злостного не вижу.
Цивилизация. Не культура (зачем смешивать), но цивили­
зация несомненная.
Если ничего примечательного в мире за последние меся­
цы не произошло, - не случилось ли каких-нибудь перемен
в нашем маленьком •частном• мире - русской эмиграции?
О России не говорю. Там нечему случаться, пока не случится
все (революция). Ее мы, конечно, не просмотрим. Эмигра-
56

ция же и теперь на виду - и на свободе. С эмиграцией
-
и в эмиграции - очень могло бы что-нибудь происходить.
Происходит ли? Добросовестно слежу и убеждаюсь, что
нет: особенно важного и нужного изменения не происходит.
Между тем, прошу заметить! русские эмигранты живут сейчас
на такой свободе, какая не только им не снилась, но до сих
пор не снится и нормальным гражданам любой нормальной
страны. Кроме публичного скандала - все нам позволено.
Болтай, что хочешь, публикуй, что в голову придет, ругай
любую страну, до своей собственной, - никакому нет дела.
Как же эмигранты с невиданной этой свободой устраи­
ваются? Как с ней справляются? Скажем правду: не справ­
ляются. Решительно и положительно: эмиграция, - ~верхи»
ее, - со свободой до сих пор не справились.
Если отодвинуться, взглянуть издали, - станет понятнее,
почему так вышло. ~Верхи» - это ведь все осколки бывшей
~интеллигенции»; жизнь их построена была на ~неприми­
римости» к самодержавию и на воздыханиях о ~свободе».
Но когда вдруг, нежданно, пришла свобода, - с фригийской
шапочкой на голове (в знаменитом феврале) - они так
растерялись, что ее же сами и просадили. Да, да, я знаю,
что я говорю. И я утверждаю, что все, без исключения,
интеллигенты, какие только ни были в те годы около ~ча­
сов истории» (по выражению Керенского) - все приняли
участие в этом просаживании. А только ими, - различными
интеллигентскими группами в различные периоды последнего
времени, - часы-то истории и бьти облеплены.
Свободой их словно обухом по голове ударило, и так, еще
в оглушении, были они и сюда выкинуты. Сюда, - опять
в свободу... Посмотрите: странная какая-то,
-
специфиче­
ская, - неприкаянность чувствуется и в левых, и в правых
кругах эмиграции. За что схватиться? Что думать? Что гово­
рить? Что выбрать? Можно- все, а что нужно- неизвестно!
Старое мнение, что Россия страна ~некультурная», имело
свои основания. Конечно, некультурная. Ведь сверху донизу
Россия не воспитана- в том, в чем воспитание необходимо, -
в свободе. Эта невоспитанность бросалась в глаза и давала
себя знать. Задолго до войны один умный англичанин посетил
Россию (прежде посещали ее и умные). Его поразила ~сво­
бодность» жизни личной, внутренней, русского ~общества»
(интеллигенции) при полной связанности, неевободе жизни
57

общественной. Он ставил оба явления в зависимость друг
от друга, хотя разобрать до конца, в чем дело, - не сумел,
конечно. Для нас оно просто. Человеческое развитие рус­
ской жизни не шло нормальным путем. Нормально жизнь
внутренняя и внешняя развиваются в какой-то, хотя бы при­
близительной, параллельности. Грубо говоря - ~думанье•
и ~деланье• стремятся к равновесию. Их общий уровень
и есть уровень культуры. У нас - и самая оторванность
низов от ~верхов•, и тонкость верхнего слоя имели ту же
причину: связанность, внешнего, не только деланья, но вся­
кого движенья. На верхах, где процесс ~думанья• все-таки
шел и соответственного ~деланья• требовал, - эти внешние
преграды просто искажали жизнь. Создавалось, мало-помалу,
чувство неответственности, и - создавалась привычка к без­
делью. Загнанная внутрь потребность свободы превращала
этот мир личных и полуличных отношений, недосягаемый
для ~запретов•,- в мир личных и полуличных отношений,
недосягаемый для ~запретов•, - в мир какого-то ~домашнего
роспуска• (что хотел сказать, но не сказал, из деликатности,
англичанин).
Вот в каком невоспитанном состоянии оказалась часть
нашего общества здесь, - на полной свободе. Да, поспе­
шат возразить мне, выкинута на полную свободу, - но ведь
и на естественное, вынужденное безделье? Какое у нас тут
может быть деланье?
Ну, фактом эмиграции свою привычку к безделью -
и к роспуску, - прикрывать нечего. Да и в области чисто­
го деланья эмиграция уж показала много доброй воли: как
она учится работать, строить, бороться за существование!
И условия свободы начинает ценить, может быть, безот­
четно, бессознательно.
Но я говорю не об этом деланье. И не случайном поль­
зовании условиями свободы. Нам необходимо какое-то вну­
треннее ее постижение, самоприспособленье к ее атмосфере.
Это, пожалуй, так же не просто, как выучиться плавать. Есть
разные методы обучения этому искусству. Нас - без цере­
монии, сразу столкнули в воду, вниз головой. Но не вчера
столкнули? .. а мы все еще захлебываемся.
Что значит уметь жить в свободе? Это значит, прежде
всего, уметь самому ее ограничивать. Тут-то сказывает­
ся наша общественная невоспитанность, ибо - кто у нас
58

выучился этому самоограничению? От Струве (чтоб не на­
чать дальше) до Керенского, - никто! Никто! В нашей
~свободе слова~, которой мы так добивались и в которую,
наконец, свалились, - как мы действуем? Не с привычной
ли, индивидуалистической, ~свободностыо~ крепко ограни­
ченного извне <<домашнего круга>>, а внутри-незнающего
преград?
Мы никогда не жили как ~граждане~, а лишь как ~под­
данные~. И продолжаем чувствовать себя подданными, только
вдруг очутившимися... не на свободе, а на @Ольной волюшке~.
Опять говорю: эмиграция, - чужая страна, лишение ро­
дины, тяжесть жизни и т.д., и т.д. - все это не оправдание.
Был в Петербурге, в довоенное время, человек. Он жил
где-то на окраине, в полкомнате, перегороженной просты­
нями. Ходил всегда без шапки, с сумой за плечами. Сильно
пожилой, лысый, но бодрый, он появлялся на философских
и других собраниях, иногда говорил,- и без всякого ~юрод­
ства~, а серьезно, обнаруживая большую начитанность. Чаще
всего говорил о России, о ее народе, - тут была у него своя
система. Имелись у него визитные карточки: ~Гражданин
земного шара- такой-то~.
Вот этот свободный человек мне и вспоминается. Плох
или хорош, но свободен-то он, в свою силу, был. И был
~гражданином~ ... Земного шара? Что ж такое! Это ~граж­
данство~ - крепкое, верное, основное. А лучше разве наше
упрямое ~подданство~ и нытье, что где уж, мол, нам, куда уж. ..
Дождемся России, вернемся, ну тогда? ..
Нытье ли с роспуском, стылое ли доктринерство, само­
довольство ли ребяческое, - во всех случаях тоже ленивое
нежелание учиться жить по новому, - в свободе. Главного
секрета свободы не открыли, - самоограничения. А оно так
глубоко идет, что касается даже... свободы правды.
~ ... Черта моей психологии: я едва знаю, едва верю, едва
допускаю, что мне ~современничают~ другие люди~ ... Это
слова самого большого ~свободника~ (в русском смысле),
меньше всего ~гражданина~. - Розанова. Такая ~свобод­
ность~ понятна, если ~едва верить>>, что тебе ~современни­
чает~ еще кто-то. В Розанове была ее квинтэссенция. Но
от нее, в разбавленном виде, еще не отделались никакие
русские люди, даже самые ~общественные~. И принимают
эту ~свободность~ - за свободу.
59

Розанов абсолютно не был способен ни на какие самоо­
граничения. Свободу его ~слова~ ограничивала заботливая
цензура, а вопроса о ~свободе правды~. которую внешние
рамки почти не могут сдерживать, - этого вопроса Роза­
нов бы даже не понял. Да один ли Розанов? Как, скажут,
о своей правде, - и не говорить вовсю, с полной свободой?
Урезыванье - не измена ли правде, не измена ли своему
первому долгу, не безнравственно ли это? (Розанов, положим,
выразился бы иначе, ведь он даже ~не знал, через ~е~ или
через ~ъ~ пишется слово ~нравственность~.)
Да; между тем, стоит лишь понять, что живешь в дей­
ствительной свободе, что ~правда~ твоя - у тебя в ру­
ках,чтоона-итысам
-
на твоей одной ответственно­
сти, - как тотчас задумаешься: не всякий шаг сделаешь,
не всякое слово скажешь о своей ~правде~. И о личной
(розановский роспуск, самовыворачиванье) и, тем менее,
о ~последней~ своей правде, - верований, убеждений и т.д.
Если мы стремимся сделать ее общим достоянием - непре­
менно будем мы искать ей меру, ради нее же самой, чтобы
она могла быть воспринята ~современничающими~ нам
людьми.
А, впрочем, стоит ли говорить об этом, когда зарубежная
наша ~провинция~ еще с первыми начатками воспитания
не справилась? Не освоилась со свободой; не привыкла к мыс­
ли, что теперь полагаться не на кого: сама себя во время
не остановишь - сам за себя, и за свое, ответишь.
Да, наконец, последняя-то правда? У кого она сейчас
оформлена, не шаткая, не валкая, не в тумане?
Вот и этим, кстати, недурно бы заняться. Прояснением.
Тоже дело не малое.
ДУШУ ПОТЕРЯТЬ
В прошлый раз я позволил себе заметить, относительно
журнала ~совр. Зап.~. что это, при всех своих случайных
достоинствах, не совсем ~журнал~. ~совр. Зап.~. говорил я,
не имеют одного лика, распадаются по кускам, ни к чему
определенного отношения не высказывают, вообще у них нет
линии. Это мнение не мое только, но общее. И даже не мне­
ние; пожалуй, это факт, имеющий свои последствия. Недав-
60

но, например, послал приветствие журналу - П.Б. Струве,
увидев в нем многое, ему близкое. Другие (совсем другие!),
повернув журнал нижним углом, видят близкое себе.
Г. Вишняк защищает свое детище и от Струве, и от какого­
то полукоммуниста из ~дней~. Защиту от моих скромных
упреков ~совр. Зап.~ поручили г. Степуну (далее г. Степун
в своих ~литер. заметках~ переходит прямо к журналу на­
шему, и очень его ~журит~).
Я не имею ни возможности, ни способности писать так
пространно, как г. Степун. Я не могу, поэтому, останав­
ливаться на прямых, иногда комических, недоразумениях,
которыми полна его взволнованная критика. Что ж делать,
если некоторые места из напечатанных у нас статей г. Сте­
пун так не понял, как незнакомый язык не понимается?
Мне только жаль, что, строя свою критику на этом своем
непонятии, он впал в напрасное огорчение.
Я -то, мне кажется, г. Степуна прекрасно понимаю. И,
в меру этого понимания, нахожу, что ~совр. Запискам~
не следовало именно ему поручать свою защиту от упреков
в неопределенности. Кто, как не г. Степун, сам, - живое во­
площение ~артистической~ неопределенности? (Может ли
неопределенность - воплощаться? Вот, оказывается, может .. . )
Г. Степун как бы видимое, осязаемое ~ни два, ни полтора~.
Или два, и полтора, чего хочешь, того и просишь, куда обер­
нешь - то и найдешь. Ведь даже сами ~с.з.~,
-
к чести их
замечу, - терпят-терпят это мягкое, всецветное перелива­
нье, да вдруг уж сил нет, и бросаются из разных углов: ох,
не мучай, скажи, наконец: два или полтора? Так или эдак?
Да или нет?
Но г. Степун никогда не сдается. С обезоруживающей
обстоятельностью и пространностью уговаривает нетерпе­
ливых, полувозражает- полусоглашается, и выходит как­
то так, что вообще не нужны ~да~ и ~нет~, разве в голой
физике; если, например, у тебя оружие в руках, тогда может
возникнуть вопрос о да и нет: промахнусьили убью? Это
особенно зачаровывающе действует а возражателей из самих
~совр. Записок~: редакторы- наиболее мирные люди, какие
есть на свете, об ~оружие~ слышать не могут; если да и нет
связано с оружием, с ~мечом~ (особо страшный, почему-то,
вид оружия) - то пусть проналиваются с ним и да, и нет,
и два, и полтора.
61

Что до нас касается, мы не боимся физики, - так же,
впрочем, как и метафизики. Мы сами, на всякий прямой во­
прос, всегда готовы дать прямой ответ, по нашему убеждению
(ошибочному, быть может, но это уж другое дело). Поэтому
мы и вправе говорить, что время наше требует определен­
ных утверждений и определенных отрицаний. Большевизму
и большевикам мы говорим самоенемерцающее ~нет~; как
его ни верти, оно со всех сторон будет ~нет~. Основание
его - твердый камень, оттого и непримиримость наша,
не во гневе будь г. Степуну сказано, - ~твердокаменная~.
Он говорит: ~задача эмиграции вовсе не в твердокаменной
непримиримости~ ... но посмотрите, какой и тут словесный
изгиб: задача эмиграции ... Кто же говорил, что непримири­
мость - задача? Мы, и другие, не потерявшие еще волю,
говорим очень точно: непримиримость - ue задача эмиграции,
но ни одной своей задачи без uепримиримости (твердока­
менной!) эмиграция выполнить не может и не выполнит.
Пусть г. Степун укажет нам, какие именно соглашатели
выполнили задачу эмиграции, или какую именно они при­
званы выполнить, по его мнению. Если соглашатели будут
указаны прямо, а задача эмиграции определена точно, -
мы признаем, что ошибались. А до тех пор будем стоять
на вышеприведенном, очень ясном, утверждении; и ... будем
неотступно искать и требовать везде, - в журнале, в статье,
во всех словах сказанных и написанных, - определенных
отрицаний, ясных утверждений.
Вот еще один, последний, пример неуловимости того,
чего хочет г. Степун (или не хочет). ~Крутой поворот жур­
нала ~Путь~ может, - по мнению критика,
-
вызывать
тревогу, заботу, волнение~. Но что это за поворот, почему
он вызывает тревогу и т.д. - г. Степун ни сам,
-
Боже со­
храни, - не определяет, ни другим не позволяет; считает
~недопустимым~. Вот только это одно и утверждается: нельзя
допустить. Если бы я имел власть что-нибудь допускать или
не допускать в ~нов. Корабле>>, я бы не допускал критики
немотивированной, не обоснованной, и притом объяснил бы
автору, почему именно его статья ~недопустима~ ... Или, если б
я прочел где-нибудь отзыв о <<Пути~. что мол, ~я волнуюсь,
поворот крутой - недопустимый ... ~ и точка - я бы, конечно,
стал такой отзыв критиковать, как сейчас критикую отзыв
г. Степуна.
62

Переходя от частностей к более общему, невальна вспо­
минаю несколько строк г. Адамовича ( •Звено•), касающихся
г. Степуна или отправляющихся, что ли, от него.
Г. Адамович упоминает о степуновских •Мыслях о Рос­
сии•, издавна тянущихся в •Совр. Записках•: •Пленительные
мысли!• - говорит Адамович и не судит их, не возража­
ет на них, а только вдруг ставит вопрос такой глубокий
по человечности, такой выросший из сегодняшнего сердца
нашего, что нельзя правдивости его не ощутить: нужны ли
эти •мысли о России•? •Не довольно ли отвлеченно •мыс­
лить• о ней? Не плохая ли это ей служба? Нет ли ничем
неоправдываемого самолюбования в этих мыслях, потому
что ведь Россия - это мы же сами? Не поставлено ли нам
историей, как великое испытание, отлучение... да, от Рос­
сии, - не страшно и не совестно это выговорить, ибо ведь
от себя мы отрекаемся, собой жертвуем? И, значит, нужен
искус самоотречения, подвиг самопожертвования во имя
того, что после, дальше, за... ? Я мысленно сам себе торопливо
отвечаю: да, да, да! •
И мы к этим честным •да• прибавим свое. Мы глубоко
понимаем также, что автор, написав это, 4ощутил ответ­
ственность и опасность темы•. Себе-то он, не сомневаясь,
сказал 4да•, но другим - надо еще пояснить, подкрепить,
договорить все, словами.
•Когда человеку является истина• - она является ему вся,
но вся должна быть для передачи другим, как бы воссоздана
еще раз, - облечена одеждой слов . . . И тем труднее кажется
найти слова, чем сильнее чувствуешь ответственность.
Адамович останавливается. Но он уже все сказал. •до­
казательства• ... так ли они нужны? Кто не чувствует Рос­
сию - собой, не догадывается, что может быть великий
смысл в этой, нам предложенной, и принятой жертве со­
бой- какие тому помогут доказательства? Ведь все это или
слишком тонко, - или слишком просто. Или сразу понятно:
забудем себя, потеряем душу, тогда и приобретем ее, - или
навсегда непонятно. Пусть же не боится Адамович упреков
и обвинений, которые могут ему послать все, кто, сохраняя
душу, предаются то нежным, то строгим размышлениям
о ней, плетут неопределенно цветистую сеть мыслей о ней.
Мы - не боялись и не боимся сказать прямо: да, надо за­
быть Россию. И тогда мы ее приобретем.
63

•НЕ НРАВИТСЯ - НРАВИТСЯ~
В Париже был недавно диспут ~об антисемитизме в сов.
России~. Название неудачное. Что можно выяснить, если
держаться близко к теме? Только подтвердить, что да, русские
рабочие издеваются над русскими евреями, где можно - го­
нят и грубо мучают их; и прибавить, что это плохо. Всегда,
конечно, плохо, когда они мучают и гонят других; но почему
гонят именно евреев - и того выяснить нельзя при такой
узкой постановке вопроса. ~Антисемитизм~ - ровно ничего
не объясняет. Тем более, что и слово-то выдуманное, как
сказал мне один еврей. Ведь слово мы употребляем в смысле
~противоеврейства~, гонения на ~евреев~, а отнюдь не на ~се­
митов~ вообще, на арабов, например, или армян. Еврейский
вопрос не укладывается в вопрос о взаимоотношениях рас.
Он существует в какой-то своей особенности, именно как
еврейский вопрос.
Диспут отчасти и вылился в диспут о ~еврейском вопро­
се~, хотя издавна привычные взгляды и привычный смысл
ходячего слова ~антисемитизм~ весьма делу мешали.
В отзыве о диспуте г. Поляков-Литовцев сказал очень вер­
но: хорошо бы как-нибудь собраться вместе евреям и русским
(или вообще неевреям) и открыто друг с другом поговорить:
вы, мол, нам потому-то и тем-то не нравитесь; а в вас нам
вот это не нравится. Да, такая беседа или такие беседы мно­
го бы пользы принесли обеим сторонам, много бы помогли
и выяснению вопроса. Он ведь есть, сколько бы мы от него
ни отвертывались. Почему так называемый ~антисемитизм~
из мира не исчезает, никакими ~гуманистическими~ сред­
ствами и ~культурными~ не излечивается? Может быть,
не надо прикрывать эту странную чуждость между евреями
и неевреями (или разность), которая ведь существует же?
Может быть, надо, напротив, бесстрашно до корней ее до­
копаться, вместе разобрать, что именно разделяет нас, по­
чему разделило? А что, если тогда, открытыми-то глазами
увидим мы и смысл этого разделения, т.е. ту правду его,
которая может привести нас к какому-то совсем новому
единению?
Никто не будет спорить, что корни ~еврейского вопро­
са~ - религиозные. Никто не будет утверждать, что даже
мы отарвались от этих корней без остатка; а уж евреи -
64

тем менее. (Я говорю не только о ~религиозных~ людях,
но и ~сознательно~ безрелигиозных, обо всех; история Ев­
ропы и Азии в крови у всех. У евреев больше, чем у кого бы
то ни было.) Если же с корнями считаться, - с корней
и надо начинать.
Но тут сразу мы увидим, что откровенный и полезный
первый разговор между евреями и нееврями (по предложе­
нию Полякова-Лит.) как будто и неосуществим. Неевреи
(христиане настоящие или хотя бы происходящие от предков
христиан) говорить с евреями о том, что им в них нравится,
что не нравится,- будут; во всяком случае, это представи­
мо. Но евреи, как не покинувшие, так и покинувшие веру
предков, - ни на что подобное не пойдут. И уж это одно
показывает, как мало оторваны евреи от своих корней (и как
важно, исследуя вопрос, с корнями считаться, и даже с них
начинать).
Ибо молчание евреев о себе вообще и о себе по отноше­
нию к неевреям - это отзвук святого их молчания, закона
седой древности, не позволявшего произносить имя Божие.
Как бы мало ни был религиозен сегодняшний еврей, но если
он все-таки еврей, он благочестив. Богочестия и нет, но бла­
гочестие остается, при том свое, особое, нисколько не по­
хожее на благочестие христианское у христиан (которые,
кстати, перестав лично быть христианами, уже не сохраняют
и своего благочестия).
Еврейская, специальная, благочестивость помешала бы
откровенному разговору о взаимоотношениям, даже если б
он не касался прямо корней еврейско-вееврейского раздела,
т.е. религиозных начал. Тем более - если б коснулся. Мы
вот хотели поставить в Зел. Лампе вопрос: почему Христос
для евреев не Мессия? Вопрос мог бы трактоваться и в исто­
рическом аспекте. Но мы скоро поняли, что ничего из этой
постановки не выйдет. Все евреи, верующие и неверующие,
будут молчать.
Откровенная беседа - ~чем мы друг другу нравимся,
чем нет~ - представима, значит, только в одностороннем
виде, т.е. уж как не беседа, а как высказыванье неевреев, чем
евреи им ~нравятся и не нравятся~. У нас уже был такой
~беседник~, такой искатель черты, отделяющей неевреев
от евреев. Искатель, правда, очень ~корневой~, но корнями
не ограничивающийся. Что ~нравится~ в евреях (притягивает)
65
5 Том13У11асвПариже

и что 4Не нравится• (отталкивает), он так часто высказывал
и так ярко, что дай Бог другому. Это В.В. Розанов, конеч­
но. Где бы когда бы вопрос о еврействе ни поднимался -
Розанова не вспомнить нельзя. Три четверти писаний его
посвящены вот этому 4ЧТО нравится• и что 4Не нравится•
в евреях. Отличиости их от неевреев и даже пекоторой
4полярности•. Я приведу всего две-три краткие цитаты. На
внешний взгляд - это просто грубые противоречия. Но кто
может, пусть будет внимателен. Кое-что ему откроется. Ведь
Розанов, помимо личной своей гениальности, ему одному
свойственной махровости, очень характерен, показателен
в смысле своего нееврейства: кровно, наследственно, по всему
складу он архиариец (кстати, и архирусский: жилки в нем
не было не русской). Все знают, какон-не то что влекся
к евреям, а прямо влипал, любовно приникал к ним, входил
в самую суть бытия еврейского. Как-то стихийно весь рели­
гиозный, Розанов 4Презирал, ненавидел, боялся• атеистов.
Говорил: 4расстаюсь с ними вечным расставанием•. Но, по его
ощущению, нет ни одного еврея атеиста, ни одного, что бы
он там о себе ни думал, ни воображал. Евреями Розанов был
окружен и, кажется, они любили его. Откуда же вдруг, за­
долго до войны, без малейшего повода, вырываются у него
такие странные слова:
4 Услуги еврейские, как гвозди в руки мои, ласковость
еврейская как пламя, обжигает меня.
Ибо, пользуясь этими услугами, погибнет народ мой, ибо
обвеянный этой ласковостью задохнется сгниет мой народ•.
Не правда ли, по-плоскому рассуждая, - самый обыкно­
венный 4антисемитизм•. Уж не в 4Новом ли Времени• это
было напечатано? Нет, нет; и такие рассуждения я устраняю.
Да и в то время никому в голову не пришло бы, что Роза­
нов 4Сделался• антисемитом. Он и не сделался. Книгу свою
4Темный лик•, чисто христоборческую, пламенно отстаивал,
защищаясь - Библией, еврейством, на сторону которого
становился, как бы сливаясь с ним.
Для Розанова, в этой книге, Христос - не Мессия; ка­
кой уж Мессия, когда он доказывает, что это разрушитель,
4Спавший с неба как молния•... Но сливается ли отношение
Розанова ко Христу, этому лжемессии, совпадает ли с от­
ношением еврейским? Тут опять корни; корни Розанова,
не христианина, находятся в истории христианской. И вот
66

~ощущениеj> его (он весь в ощущениях, всякая его мысль
проходит сквозь ощущение, и это особенно ценно).
~ ... Как зачавкали губами и идеалист Борух, и такая ми­
лая Ревекка Ю-на, друг нашего дома, когда прочли ~теми.
ликj>. Тут я сказал себе: Назад! Страшись! (мое отношение
к евреям).- Они думали, что я не вижу: но я хоть и сплю
вечно, а подглядел. Борух, соскакивая с санок, так оживле­
но, весело воскликнул, как бы передавая мне тайную мысль
и заражая собою:
-
Ну, а все-таки Он - лжец.
Я даже испугался. А Ревекка проговорила у Шуры в ком­
нате: ~н-н-н-да... Я прочла ~теми. Ликj>. И такое счастье
опять в губах. Точно она скушала что-то сладкое.
Такие физиологические (зрительно-осязательные) вещицы
надо увидеть, чтобы понять то, чему мы не хотим верить
в истории, в сказаниях. Действительно, есть какая-то нена­
висть между Ним и еврейством. И когда думаешь об этом -
становится страшно. И понимаешь не ноуменальное, а не фе­
номенальное ~распни Егоj>. - Думают ли об этом евреи?
Толпа? По крайней мере никогда не высказываютсяj>.
Вечно, по-русски, все преувеличивающий Розанов, - и тут,
может быть, преувеличивал. Но ведь он корни рассматривает,
из глубин ниточку тянет. Что-то от правды подсмотрел. Не
принял, не <<понравилосьj>, отметил, как черту разделяющую.
Ведь не Мессия же, ведь Он, и по Розанову, против Бога­
Творца пошел, из древних заветов которого вырос Израиль...
выросло еврейство. Не право ли оно в ненависти? Оказы­
вается, нет. Оказывается, опять, по Розанову, эта ненависть
разделяет (если она есть). Прибавим, для справедливости:
Розанов если не так же, по-иному, то больше, чаще ~стра­
шилсяj> и христиан, у которых в самом христианнейшем
благочестии их ~подглядывалj> ненависть к Богу Израиля,
к тому, Кого Иисус-израильтянин называл Отцом.
Евреи ~не высказываютсяj>, молчат. Неевреи, вот хотя бы
устами Розанова, подглядвают и высказываются. Несомнен­
ная гениальность Розанова в этих подглядываниях и вы­
сказываниях заставляет нас только еще серьезнее к ним
отнестись. И ведь не черты разделяющие одни он под­
глядывает, он, так близко, так почти на груди еврейства
лежащий. Как не верить? Вот что говорит он еще, незадолго
до смерти.
67
s·

~Евреи - самый утонченный народ в Европе~. ~все
европейское, наше, как-то необыкновенно грубо, жестко,
сравнительно с еврейским... И везде они несут благородную
и святую идею ~греха~ (я плачу), без которой нет религии...
Они. Они. Они. Они утерли сопли пресловутому человечеству
и всунули ему в руки молитвенник: на, болван, помолись.
И чудная Дева- из евреек. Что бы мы были, какая дичь
в Европе, если бы не евреи~. Социализм? Но ~ведь социализм
выражает мысль о ~братстве народов~ и ~братстве людей~,
и они в него уперлись~ ...
Эти слова Розанова так глубоки, несмотря на кажущую­
ся беглость, на их простоту и грубость, что раскрывать их,
расшифровывать можно до бесконечности. О чем тут речь?
О еврействе и только? Не о христианстве ли,- в каком-то
взгляде от еврейства и в связи с ним, или в предчувствии
потенциальной связи?
Но не будем продолжать. Кое-что Розанов все-таки выска­
зал, за многих и многих неевреев: что им в евреях ~нравится~,
что ~не нравится~. О еврейском благочестии, смыкающем
уста, Розанов тоже знал. Им труднее, чем нам, говорил он,
да ведь можно и потрудиться, и поступиться немножко для
нас, если мы не понимаем. Он верил, что мы ~чего-то не по­
нимаем~; а так ли уж хотят евреи, чтоб ~мы понимали~,­
об этом не задумывался; сам говорил за них, и лишь вдруг
остановится и начнет ~подглядывать~.
Между тем немаловажен и этот вопрос: мы, неевреи
в громадном большинстве, тяготимся нашей разделенностью
с еврейством, где бы она ни рассматривалась и где бы ни про­
являлась: от глубокого порядка религиозного, корневого -
до мелких, полуварварских проявлений бытовых. Нам все
хочется что-то выяснить, все кажется, что в самых корнях
до чего-то нового можно договориться, и тогда новое это
даст и новые отражения в жизни. Но что если еврейство
вовсе этого не хочет и вовсе в такие возможности не верит?
Наконец, что если мы просто ему не нужны?
·
Это лишь вопрос, не предположение и не ~подглядка~:
к подглядыванию у меня способностей нет. И вопрос-то от­
носительно одного настоящего времени. Потому что в буду­
щем, далеком ли, близком ли, мы непременно, все, к вопросу
о возможной нашей связи вернемся. Непременно станем
искать ее и- кто знает- не найдем ли в конце концов?
68

НЕЧТО ВРОДЕ ОТКРЫТОГО ПИСЬМА
Письмо не к г-же Кусковой, хотя речь будет о ней. Недавно
~поел. Нов.~ уделили место для крайнего ее недовольства
отрывками моего ~дневника~ (в ~возрождении~). Выра­
зить это недовольство в сколько-нибудь ясной форме г-же
Кусковой, однако, не удалось. Нельзя понять, чего она,
собственно, от меня хочет; оттого и по существу отвечать
ей невозможно.
Ясно в заметке лишь одно: ясен намек на ~подложность~
дневника. Т.е., что это совсем не дневник, а нечто ~post
factum~ написанное, со специальной, притом, целью ~свести
с кем-то личные счеты~.
Очень хорошо. Но почему это сказано обходом, намеком,
хотя и весьма не тонким? По общей ли склонности женщин
к ~попреку, упреку и намеку~. или еще почему-нибудь?
Думаю, есть у г-жи Кусковой и другие соображения, ради
которых она спряталась в куст намека.
Прежде всего - ведь за намек можно и не отвечать .. .
Скажи она это без намека прямо, - так же прямо всякий ука­
зал бы ей, во-первых, на ее невежественность, а во-вторых, -
на недобросовестность.
Кто хоть малейшее касательство имел к документам,
к архивам, к истории, - и к слову вообще,
-
тот знает, что
дневники не подделываются. Гений на такие пустяки (да еще
~для счетов~!) тратить себя не будет; обыкновенному же
человеку написать нарочно ~имеющее вид~ дневника, по­
хожее на настоящий дневник - просто невозможно.
Что касается недобросовестиости г-жи Кусковой, то вот:
благодаря пекоторому своему внешнему положению (какому
именно - не хочу определять) она лучше других должна
быть осведомлена о фактической правде насчет Дневника:
о десятилетнем его отсутствии, о том, что он считался по­
гибшим и лишь теперь, неожиданно, был мне возвращен...
Но этого мало: еще менее может г-жа Кускова не знать, по­
чему я не представляю публично ~доказательств~, не вхожу
в подробные объяснения. Знает, - как же и зачем об этом
заговаривает?
Пожалуй, настоящая разгадка всего - состояние, в ко­
торое (пусть на минуту) привел г-жу Кускову мой днев­
ник. С человеком в подобном состоянии рассуждать трудно,
69

но и упрекать его ни в чем нельзя; напротив, к нему следует
относиться с величайшей снисходительностью.
Что же это за состояние и откуда оно?
Есть общечеловеческое свойство, по форме иногда раз­
ное, по существу одно, люди не вьтосят правды. И вдруг,
в какой-то момент, при случае даже несерьезном,- они все
забывают, на все готовы, лишь бы не столкнуться с правдой
лицом к лицу, лишь бы не увидеть какую-нибудь свою ошибку
в прошлом или в настоящем. Порой от одного страха уже
приходят в самозабвенность; тогда, - смотря по темпера­
менту, - один бежит прочь с заткнутыми ушами, а другой,
тоже с заткнутыми, накидывается на того, от кого может
грозить опасность.
Человеческое свойство это зовут ~малодушием~. А кто
от него свободен? Никто, я думаю; вопрос только в мере.
Сейчас, в наших кругах эмигрантской интеллигенции,
страх перед взглядом на прошлое, на себя в прошлом, -
очень разросся. Удивляться ли, что г-жа Кускова, словно
сказочная баба, которая и в болоте утопая, твердила свое
~не бритое - стриженое~,
-
твердит: ~не было, что было,
а было, чего не было?~ Не удивляться, - понять ее нужно;
понять, что не только других, но и себя она хочет обмануть,
когда твердит о ~подложности~. о ~доказательствах~. о вся­
ком таком прочем.
Кускова, повторяю, не одна, легко впадающая в эти со­
стояния, и по незначительному даже поводу, вроде дневника.
Случается то же и с другими. Некоторых я и сейчас, неиз­
менно, чувствую, как друзей. Но ни к г-же Кусковой, ни к ним
здесь не обращаюсь. Я говорю с более далекими, - более
спокойными и разумными. Им и хочу сказать два слова
о моем дневнике, - раз уж о нем идет речь: в дневнике
лишь малая часть всего что было. Было и ~опрометчивое~ 1
создание Керенским ~корниловского бунта~; были слова
и состояния с.-ров, которые я привожу; был и бодрый от­
каз г-жи Кусковой от борьбы с большевизмом, как отдела
~не интеллигентского~. Была и моя глупая вера, что можно,
после марта, воевать, что советы - ничего и что ~теперь все
будет хорошо~, лишь бы люди, оказавшиеся у власти, были
властными и действовали ~разумно-революционно~.
1 Прошу извинения за слабость эпитета; конечно, он неточен.
70

Никакого удовольствия в обнародовании таких моих уве­
ренностей для меня, конечно, нет. Но и других удовольствий
или выгод печатание дневника принести мне не могло. Так
не трудно было предвидеть, что именно у тех, кому всего
нужнее, всего полезнее было бы ~свести счеты~ со своим
прошлым, - у них-то сил на это и не найдется; и тогда
счеты они будут сводить с неосторожным, который вздумал
кусочек правды прошлого им преподнести.
Все это, однако, меня не остановило и не остановит.
Маленькое дело свое я сделаю, дневник напечатаю,
в нужной, по собственному разумению, полноте. Не для вас
напечатаю, г-жа Кускова: сожалею о минуте вашего безот­
ветственного раздражения, но минута пройдет. И не для вас,
бедные друзья мои, боящиеся собственных теней в прошед­
шем. Нет, я делаю это для других, далеких; делаю потому,
что верю: кому-нибудь из них и эта крошечная частица
правды о печальном, о грозном прошлом поможет в твор­
честве будущего.
ПРАВДА И ИСТИНА
Мне за г-жей Кусковой не угнаться: зигзаги ее настрое­
ний слишком причудливы, а связь мыслей трудно уловима.
Только что заставила меня темпераментная писательни­
ца вспомнить, что ~люди не выносят правды~ - и вдруг,
через несколько дней, сама, по-видимости, говорит то же
самое.
Впрочем, лишь ~по-видимости~, не будем себя обманы­
вать. Она не говорит, что ~люди не выносят правды~, но:
~русские люди не любят истины~. Разница громадная, та­
кая же, как между ~правдой~ и ~истиной~. Положим, г-жа
Кускова о различном значении этих двух слов и знает, взяла,
должно быть, то, какое первое попалось под руку; вряд ли
пойдет впрок и наставление, которое преподано ей насчет
этого в передовице ~поел. Нов.~, но ничего: как раз тут все
вышло кстати.
Сказать такую вещь: ~русские не любят истины~ - совер­
шенно невозможно, если иметь взгляд нормально-объективный
и малейшую заботу о точности выражения. Раз дело идет
об истине и о людях русских, - картина ясна: никакие другие
71

люди так с истиной не возились, так... ну, любили - не лю­
били, но не воображали, что любят, или, на худой конец,
не вели себя ее обожающими. В сопряжении с фатальным
русским зарывом, с безмерностью, эта ~любовь~ не мало уж
дала последствий. И продолжает их давать. Между про­
чим, возвращаясь к моей мысли: обуреваемые подобной
любовью люди- они-то наименее и <$вьтосят правду». Это
естественно; ведь любовь (согласимся хоть в чем-нибудь
с Кусковой) у каждого к истине - своей, по своему росту;
не истина в руках, и как же не трепетать перед правдой:
вдруг, перовен час, мне придется, я буду вынужден признать,
что я ошибался?
Автор передовицы ~п.н.~ усмотрел, что г-жа Кускова,
в своих рассуждениях, забродила где-то недалеко около места
опасного: около <<nокаяния». Не думаю, чтобы самой Кусковой
грозила эта опасность; и забрела-то она сюда не волей -
собственные слова лукаво подвели. Но вообще ~покаяние~
(заметим, именно русские к нему склонны) -это передко
заключительная глава той ~любви к истине~, о которой у нас
идет речь. Это ее крах. Грандиозному (в представлении) со­
ответствует только грандиозное, а поэтому всякое признание
своей ошибки мыслится как неизбежный крах; не просто
~признание~ -но ~покаяние~; то есть-
•Сжечь все, чему поклонялся~
и, с пеплом на голове, с криками, удалиться под сень
струй...
Понятно, что при одной мысли о таких перспектинах -
человек уже сам не свой и на все готов, чтобы охранить свою
~истину~ от ~правды~: если можно- заткнуть другому рот,
если нельзя - себе уши.
Только не ~русская~ любовь к истине, скромная и тихо­
сознательная (м.б. по Кусковой это не любовь?) - только
она одна никаких правд не боится. Напротив, жадно ищет
их, больших и малых. Увидеть свою ошибку - да ведь это
чистейший выигрыш, прибыль, которой так не хитро вос­
пользоваться! Признание ошибки не требует. Боже сохрани,
никаких коренных ауто да фэ; нет, просто лишний добрый
камень для фундамента будущего.
Впрочем, г-же Кусковой и ее окружению этого не объ­
яснишь. Застарелое сектантство непроницаемо.
72

Мне только хотелось бы сказать еще два слова о дру­
гом, или почти о другом: о недавнем ~письме из Москвы~
в ~пос. Новост.~.
Письмо не имеет ни малейшего интереса. В нем нет ни зву­
ка нового, ничего, что мы давным-давно уже не знали бы,
не читали. И совершенно не интересно, откуда оно исходит,
кто и где его писал. Пусть написал какой-нибудь тамошний
~передовой~ интеллигент; это очень возможно. Посадите че­
ловека в закрытую камеру, твердите ему все тем же голосом
11 лет, все то же самое, и вы думаете, что он, в конце концов,
не поверит? Поверит, что бы это ни было и кто был ни был.
Вот фотография: снята свалка тряпичника, а подписано:
жилище французского рабочего (см. ~илл. Россию~). Верят,
конечно. Было бы чудо, если б не верили...
Вполне допустимо также, что автор ~письма~ - какой­
нибудь хитрец из полпредства. Не все ли равно? Что это
меняет? Письмо остается той же знакомой жвачкой; с ней
эмиграции ровно нечего делать.
Что касается г-жи Кусковой,- давно вышивает она свои
узоры по известной канве ненависти русских ~настоящих~
(в России) - к русским эмигрантам. Будем и дальше выши­
вать. За ней не угонишься; впрочем и охоты особой гнаться
нет, - уж очень шерсть, которой она пользуется, неприятного
сорта: ~хоть плохи большевики- да наши!~
ПИСЬМО О ЮГОСЛАВИИ
... Вы
спрашиваете о белградском съезде? Праздничных
банальностей повторять не хочется, а если отметить что­
нибудь по существу, более значительное и характерное, -
оно окажется непонятным. Поэтому я и думаю, что надо
прежде всего поговорить о Югославии. О ней и о тамошнем
положении русской эмиграции; о том, что мы ждали уви­
деть - и что увидели и успели узнать.
Наша эмиграция парижекал (или ~французская~) имеет
о Югославии представление очень твердое, давнее и так давно
и крепко установленное, что и к пересмотру ни у кого уж
нет интереса. Вот это представление, - в самых грубых
чертах, конечно: полуевропейская Сербия, страна беспо­
койных Балкан (где всегда стреляют); Белград - что-то
73

вроде большой деревни, с турецкой еще грязью, с ленивым
бытом (когда не стреляют), со специфическим национализ­
мом. Естественный приют для монархистов, главное гнездо
русских эмигрантов этого толка. Туда они стеклись и там,
в родственной атмосфере монархической Сербии, - расцве­
тают. Марковцы и нововременцы, спаянные с карловчанами,
вот кто дает тон эмигрантскому кругу в Сербии, и тон этот
совпадает с сербским.
Так (или вроде) представляют себе Югославию и ~ле­
вый~ русский парижанин, и ~правый~. По-разному только
относятся: левый, конечно, отрицательно; правый, конечно,
положительно. Равнодушный - равнодушно.
Не могу сказать, чтобы и мы были совсем чужды этому
общему представлению. Но было также сознание необходи­
мости от него отрешиться, ~освобожденно~ взглянуть на то,
что есть. Освободить от предвзятости даже ~впечатления~ ...
Выводы - потом.
Отмечу первое впечатление, очень внешнее.
Россия? Мы, эмигранты западные, латинские, от чего-то
в ней, кожно-зрительно, отвыкли: от цветов неба каких-то,
от речного пространства, запахов, состава воздуха, от каких-то
звуков речи, темпа движений... И вдруг оно, отскользнувшее,
вернулось,- там, в Сербии,- вошло снова в память суще­
ства, вызвало реальное ощущение России. Не ~умиленное
воспоминание о потерянной родине~ - именно ощущение
ее,- в ее сложности, со всеми ~да~ и со всеми ~нет~.
~Упадут у нас не камни, а все расплывется в грязь. Святая
Русь менее всего на свете может дать отпор чему-нибудь~. Это
сказал Достоевский... давно, и это вспомнилось мне на берегу
Дуная, когда первое впечатление близости к России сменилось
вторым- дальности; нет, не русские берега, не русская стра­
на. Корни языка, письменность, церковь, годы порабощения,
ужасы войны - все это общее; а вот не ~расплывается в грязь~
маленькая когда-то Сербия; войне ~дала отпор~ (и какой!);
а теперь, упавшие камни уже подобрав, несет новые, кладет,
строит, работает, работает... и не лихорадочно, а с каким-то
молодым напряжением. Белград- paCUf3emaюwpй город. Расцвет
почти волшебный, если судить по сроку, в какой вделано то,
что мы своими глазами видели. И уже сейчас - как не похож
Белград на ~балканскую деревню~ нашего представления! Вот
первая к нему поправка - чисто, пока, внешняя.
74

Но ничего мы не увидим, не поймем во внутреннем, если,
во-первых: не будем брать Югославию в динамике, в дви­
жении (как она сейчас есть) и, во-вторых: не будем все вре­
мя считаться с ее историей. Никакой народ из своей исто­
рии выскочить не может. Но он может пользоваться сво­
им прошлым двояко: целиком тащить его за собою, словно
камень по кругу, или выбирать нужное, перерабатывая его
для будущего. В сербской истории, - я говорю о Сербии
-
есть много, чем она может, на благо себе, воспользоваться.
И похоже, что воспользуется.
Сербия, прежде всего, насквозь демократична. Интел­
лигентные наши 4демократы~ (с приставками) понимают
слово 4демократия~, может быть, несколько иначе. Но это
не мешает существованию Сербии как страны демократичной
в самом реальном смысле, по самой материи. По природе
ли - не знаю; возможно, что и демократизм этот взрасти­
ла история. Равномерность инородного давления на верхи
и на низы очень могла содействовать общенародной спайке.
Какому-то уравнению - благодаря которому и черты из­
вестной 4аристократичности~, т.е. своеобразной утончен­
ности, можно встретить одинаково и у сербского мужика,
захолустного крестьянина, и у сербского интеллигента или
министра. (Так мне говорили, и это похоже на правду.)
В соответствии с демократизмом, - пусть примитивным,
но в кровь и плоть проникшим, - находится и сербский
национализм. По сравнению с национализмом некоторых
других 4Послевоенных1> стран - сербский кажется каким-то .. .
скромным. Излишняя самоуверенность, наступательность,
злопамятство - черты, которые являются при непривычке
к новому положению, иногда при тайном страхе за себя.
Ничего этого у Сербии нет. Никаких честолюбивых пере­
хлестов; ни тени 4Завоевательной~ психологии. В новых
условиях - только новое, усиленное, внимание, обращенное
внутрь.
Ни сербской 4демократичности~, ни свойств ее крепкого,
постоянного, 4скромного~ национализма, не следует забы­
вать, рассматривая Сербию 4Монархическую1>. Монархизм
ее тоже особого рода. Будь наши кирилловцы, антониевци,
марковцы и т.д. повнимательнее, они бы такому монархизму
не очень радовались. Царь- 4rражданинl~ (как зовет себя
сербский король). Да ведь это звучит едва-едва не царь-
75

товарищ! Впрочем наши легитимисты уверены, что такой
русской монархии - не будет.
В этом они правы: в России, да еще сейчас, монархия
по типу сербской - невозможна. Быть
-
только может
4русская~ или никакая... Но мне уже пришлось говорить
об этом подробно (в заседании Р. Научи. Инст. в Белграде)
и объяснять, почему мы, русские, если мы не злостные меч­
татели, вроде Марковых 11-х, и не соблазненные мечтатели
невиновные, - мы должны быть республиканцами.
Отношение в Сербии к русским - в данное время к эми­
грантам, - тоже естественно вытекает из прошлого, и в связи
с ним объясняется легко. Своей истории не забывают даже
те, кто ее не знает. Остается - в памяти сердца, в крови,
кровью переданная. И она особенно крепка, эта 4память
сердца~. В прошлом той или другой страны Россия занимает
свое место. Иногда незначительное, иногда значительное.
Там, где физиологическая 4Память сердца~ сохранила об­
раз 4России-угнетательницы~,- разве не наблюдаем мы ее
борьбу с убеждениями и соображениями от разума, а подчас
и победу?
В Сербии нет данного конфликта (как нет, между про­
чим, и другого, - антисемитизма: не было для этого пищи
в истории). Для Сербии, в памяти ли сердца, в памяти ли
ума (и здесь, и там) Россия - одно.
Россия, русские - это помощники, защитники, освобо­
дители. Сегодня эмигранты - они те же 4освободители~
только в несчастии. И когда первые волны уходящих русских
покатились в Сербию, еще разоренную, еще не успевшую
опомниться от войны, Сербия приняла их в неустроенный
дом свой, как могла; просто как путников принимают, за­
стигнутых бурей: ни о чем не расспрашивая, накормить всех,
на кого хватит, и только.
Именно не расспрашивая. Какую малую роль играла тут
4политика~, политическое 4лицо~ тех или других бесприют­
ных русских, лучше всего показывает дальнейшая история
эмиграции в Сербии.
При самом начале уже считалось, что сербская эмигра­
ция - преимущественно ~правого» оттенка. Вероятно, по­
тому, что, при движении с юга, в Сербию попала большая
часть эвакуированной белой армии. Много 4белогвардейцев~
лишь протекло через Сербию, много и осталось. Кто, однако,
76

сбелогвардейцы•? Пора бы знать, что это просто русские
люди, очень много пережившие и в подавляющем боль­
шинстве - ~правые• только номинально. Сербия их
-
как
русских, как своих, - и приняла; так, ~своими•, и остались
те, кто остался. Всего бывало, пока не оправилась и не ста­
ла втягиваться в работу Сербия. Вместе с ней втянулись
понемногу и русские. Но сделались ли сербами? Не знаю,
в какой еще стране можно меньше опасаться ассимиляции.
В самом характере отношения к русским нет для нее повода;
для русских нет вопроса, как охранить свою срусскость•.
Довольно упомянуть пока, что они, без всякой перемены
гражданства, уравнены в правах с гражданами сербскими.
Есть, среди эмиграции, и не просто русские люди, и не но­
минально ~правые•, а настоящие политики-правые. Эти, едва
начался процесс эмигрантского деления, наметили главной
своей резиденцией действительно Сербию. Из каких сооб­
ражений - понять нетрудно.
Не в Сербии ли, стране славянской, православной, монар­
хической, обожающей (как они думали) память русских царей,
да еще полной доблестными белыми воинами, - не в Сер­
бии ли ждут их большие дела, высокое покровительство,
серьезное политическое влияние?
Так мечтали наши правые (преимущественно крайние)
политики, такой представляли себе, вчера, реальность сегод­
няшнего дня. Это очень недалеко от здешне-эмигрантского
общего ~представления• о Сербии; только мечтанъя выдаются
за реальность, расчеты правых считаются осуществленными.
Между тем вот подлинная реальность сегодняшнего дня:
русские монархические организации в Югославии тихо рас­
падаются, покрытые тенью.
С культурной жизнью даже эмигрантской, не говоря
о сербской, монархические круги почти не имеют контакта.
В этих условиях о каком-либо влиянии, я думаю, не может
быть и разговора.
Со своей, русской, политикой, не выгорело; а что касается
сербской, то нашим монархистам, если б какое-нибудь чудо
помогло им в нее вмешаться, - все равно нечего было бы
делать: до такой степени эта политика идет по иной, даже
по враждебной им линии.
Не помогло и православие, и митрополит Антоний из Кар­
ловцев. Православне сербское не совсем российское право-
77

славие. Ниже или выше, хуже или лучше, - другой вопрос,
но не такое: более бытовое и народное, более простое, а,
главное, - более веселое. Сербское духовенство как-то мало
и соприкасается с тамошним русским. Эмиграция, русские
люди qПросто~. ходит и в сербскую церковь, и в русскую;
то, что последняя - qантониевская~
-
почти не замечается;
вообще церковный спор, волнующий парижан, рядовую бел­
градскую эмиграцию мало занимает. Митрополит Антоний,
с небольшим своим окружением, живет уединенно в Кар­
ловцах. Высшее сербское церковное управление и его пред­
ставители никаких отношений с ним почти не имеют. Сербы
с неудовольствием рассказывали мне о каких-то выпадах,
демонстративных выходках монархистов, которые для этого
воепользавались приездам митрополита Антония в Белград.
Жалкие пустяки, быстро замятые. И это все. Ни малейшего
qВлияния~ и с помощью Антония не получилось. Свою по­
литическую ставку в Сербии наши монархисты проиграли.
Но и антиподы их, крайние (или почти крайние) левые,
вряд ли будут счастливее. В последнее время они усиленно
перекочевывают из Праги - в Белград. Если они тянутся
туда с надеждой на qвлияние~ (потерянное в Чехии), они
скоро разочаруются. Будет та же история. Прием- как всем
qрусским~ - потому что русские; вот вам, по нашей силе
и вашей работе, помощь, вот вам свобода... в пределе наших
законов (только одни коммунисты - и только в Югосла­
вии! <?Вне зшсо1ю» ). Не хотите с нами работать, дух наш
не нравится, как угодно; живите только в сторонке, и тихо;
не мешайте другим.
Может быть, впрочем, наши левые пражские переселен­
цы просто ищут qГде лучше~, как рыба ищет qГде глубже~
В простом, житейском, смысле это qлучше~, они, конечно,
в Сербии найдут.
Но кому действительно живется там лучше, нежели
в других странах, - это имеющим отношение к работе или
делу <?культуры». Надо помнить, что в qкультуре~ сейчас
главный пафос Югославии, причем понятие берется очень
широко. В круг работы qПО культуре~ входит, для Югос­
лавии, и постройка (в два года!) нового, великолепного,
университета на главной площади, и открытие всяких на­
учных и технических институтов, и оборудование фабрик
и заводов - целый новый город в предместье Белграда,
78

и устройство музеев, и т.д., и т.д., вплоть до прокладки но­
вых дорог. В этой области - опять невольно удивляет по­
ложение русских. Беседую с университетским лаборантом
(б. деникинец или корниловец). Беседуем вполголоса, -
на стене широкого коридора написано, - кириллицей,
-
Тишина. Рассказывает мне об университетских делах, - он
в работе уж давно, - и говорит наивно: ~Студентов-сербов
у нас, конечно, больше, чем русских~ ... Еще бы русских было
больше! Профессорав-сербов тоже ~больше~. Но изумляет,
с непривычки, что те и другие, вместе, в одном доме делают
одно дело и так, что уж нет ни хозяев, ни гостей, ни благо­
детелей, ни приемышей...
С внешней стороны - русские студенты пользуются
правом жить в том же общежитии, прекрасном доме, где
живут сербские. Но так как материальное положение русских
труднее, и общежитие им более нужно, то сербы, особенно
заботящиеся об ~учащихся~ недавно построили еще новый,
русский, ~студенческий дом~.
Эмигрантские круги так называемых ~работников куль­
туры~ весьма разнообразны по составу и по оттенкам. Вот
один, более поддающийся общим определениям. Это - не со­
всем ~интеллигенция~, как мы издавна привыкли слово
понимать. Это скорее старая русская профессура; в той или
другой мере ~люди науки~. Для них кроме открытых дверей
к общей деятельности, созданы и создаются в Белграде свои
учреждения, русские союзы, институты и т.д. По духу это
круг, если угодно, ~правый»; с тем существенным отличием
от наших всяческих марковцев, что ~правость~ первого -
пассивная (не политикой занимаются), а, кроме того, не ли­
шена оттенка либерализма, которым всегда были отмечены
наши даже самые старые ~профессорские~ круги. Сербы,
с их иреимущественной заботой о ~культуре~ (и с почти
благоговейным отношением к русской) очень последова­
tельны, интересуясь ~людьми науки~ вне их политических
симпатий. А та дань тонкого уважения, которую приносит
Сербия всем, без различия, представителям культурной
России (им засчитываются годы прежней деятельности,
возвращаются все права и т.д.) - дань эта делает Сербии
только честь. Какое в самом деле, значение имеет, если тот
или другой академик, член института научного, вздохнет,
тайком, о старой России?
79

Но на этом горизонте есть одна точка, мимо которой,
ради объективности, не хочу пройти.
Кроме научных и высшеобразовательных учреждений,
в Югославии существует целый ряд русских среднеучебных
заведений. Боюсь сказать точно, сколько, - во всяком случае
больше, чем в любой сейчас европейской стране. О новых,
уже на почве Югославии созданных, я не буду говорить:
дело идет лишь о трех-четырех, в готовом виде и прежнем
составе ~эвакуированных~ из России. Чисто механически
перенеслись они из одного места в другое и продолжают
жить, ~как будто ничего не случилось~. Старые руководи­
тели, с их пелотрясаемыми традициями, это уже не ака­
демики, не ученые, это воспитатели. Они действуют, они
ведут какую-то - пусть малую
-
часть русской молодежи.
Характерное преувеличение: географию России кадеты этих
военных корпусов учат по довоенной карте. Но и без преуве­
личений, по одним фактам (сообщаемым людьми совсем
не враждебными) можно понять дело. Сербы верны себе,
предоставляют русским устраиваться с русскими, как они
хотят, ограничиваются материальной поддержкой. Но мы-то
русские, думая об этих ~непотрясаемых~ институтах и корпу­
сах, разбросанных по глухой сербской провинции, не можем
не спрашивать себя с тревогой: а что будет с институтками
и кадетами, когда они выйдут из-под крыла высокопостав­
ленной начальницы и доблестного старого командира? Как
они столкнутся с действительностью? Их к ней не готовили,
их вели так, как будто ~ничего не случилось~... Что, если
эти молодые жизни сразу окажутся ~все в прошлом~?
Не станем, однако, придавать слишком большого значе­
ния частностям. Да и в конце концов время возьмет свое.
Пока же нашим детям в Сербии лучше быть с наставниками
старорусскими, чем на улице. Кстати, новорусских, стремя­
щихся посвятить себя этому делу в глухих углах Югославии,
что-то не видно...
Письмо мое затянулось, а между тем скольких еще сто­
рон сербо-эмигрантской жизни оно не затронуло! Не совсем
верно, что это письмо ~о Югославии~. Я касаюсь преимуще­
ственно одной ее части, Сербии, одного города - Белграда.
80

Переезжайте из Белграда в Загреб (Хорватия). Несколько
часов пути - и какая перемена впечатлений! Даже пер­
вых, зрительных, чувственных, - о людях пока не говорю
(о •политике~ и не думаю). Другой город, другой культуры
и совсем другого внутреннего движения.
Но это слишком сложно; хотя так интересно, даже по бе­
глому впечатлению, что я когда-нибудь его отмечу.
Может быть, для •письма впечатлений~ и это мое письмо
покажется слишком сухим: никакого лиризма! Но я нахожу,
что всего нужнее была бы статья даже без впечатлений, ин­
формационная, просто о фактическом положении русской
эмиграции в Югославии, о том, что для русских там дела­
лось и что уже сделано. Весь материал, с точными данными,
у меня для такой статьи имеется. Но... где говорить об этом?
Кому это нужно? Только широкой массе эмиграции, •вобле~
по любовно-острому выражению незабвенного Арцыбашева.
Ею не занята эмигрантская •элита~. прессой заведующая.
Насчет Югославии она довольствуется установленным •пред­
ставлением~. одним и тем же у правой и левой стороны;
только первая радуется, что •это так~. и при случае свои
чувства выражает, а вторая, левая сторона, негодует, но даже
при случае, - молчит. Левая печать уже по тому одному
не смеет заикнуться о делах эмигрантских в Югославии,
что пришлось бы говорить и о •державной Комиссии~. ко­
торая все эти дела делает. Державной! Можно ли говорить
о добром... •из Назарета~?
Ну что ж. Пусть сербы делают свое дело •втайне~. Когда­
нибудь видящие тайное воздадут им явно.
МЕЧТА
Отавтора
Эту статью, предназначенную для •Возрождения~. газета
не поместила, не объясняя даже причин, почему нарушено
условие: печатать все мои статьи, как написанные с точки
зрения, вполне приемлемой для редакции. Приходится думать,
что в самой линии газеты произошли какие-то перемены,
но какие именно? Это покрыто тайной. В заседании бел­
градского Русск. Научи. Института, где статья моя читалась
81
6 Том13 У1racвПариже

в присутствии людей самой разнообразной политической
окраски, никто, однако, во время диспута, не возражал против
главной мысли доклада, против моих определений и оценки
русского самодержавия.
Вряд ли и среди читателей (кроме известного круга) най­
дется много песогласных с основными моими положениями,
кстати не новыми и, со времен Достоевского, достаточно
призванными.
Мечта
Поговорим еще немного о всяких ~актуальных~ вещах:
о России, о сегодняшнем ее дне, о завтрашних возможно­
стях, о свободе.
Центр моей темы, как всегда, есть вопрос о свободе. Точ­
нее - о мере свободы, ибо реальность (а я буду говорить
лишь о реальностях) не может включить полноту свободы.
Но меру я возьму современную, европейскую, то есть выс­
шую. Имея ввиду ее, с одной стороны, и с другой - идею
теократии, самодержавно-православного государства я хочу
рассмотреть отношение к этой идее в России сегодняшней
и завтрашней.
Меня часто спрашивали, после докладов на подобные темы,
какие у меня основания считать для завтрашней России форму
республиканскую предпочтительнее всякой монархической?
Вот на одно из моих оснований (весьма серьезное) я и хочу
указать.
Прежде всего речь идет о России, - подчеркнем это. Я
сейчас оставляю в стороне рассуждения о той и другой госу­
дарственной форме по существу, вне времен и пространств.
Я отнюдь не спорю против того, что в Англии и во Франции
мера свободы приблизительно одна, хотя Англия зовется
монархией, а Франция республикой. Какой знак лежит сей­
час на той или другой современной стране - это, пожалуй,
и безразлично; это результат ее исторического пути в связи
с чертами ее индивидуально- национальной особенности.
Но речь о России, а Россия страна не современная. Она
не только не прошла необходимого пути к современности,
но даже почти и не начинала его. Ведь она не знала и пер­
вых начатков воспитания -в свободе. (А какое же другое
может быть ~воспитание~?) России знакома ~вольность~,
82

и мало ли что ей знакомо! - но только не свобода. Можно
оценивать как угодно общее состояние России к февра­
лю 17 года; во всяком случае это не было состояние со­
временной страны. Едва начавшаяся революция (в этом ее
отличие от западных) была оборвана. Большевики, придя
к власти, не только оборвали революцию, они оледенили,
окостинели Россию на целый период времени. Как бы море
со вздувшимися валами превратили в хаотическое полное
нагроможденных ледяно-каменных глыб. Жизнь идет, ко­
нечно; меж льдинами, кое-где, журчат ручейки, но... чары
не сняты. Когда они спадут, когда разнорожеиное море вновь
сделается морем, не увидим ли мы, что некоторые водные
пласты, на глубине, остались незатронутыми? Не найдем ли
Россию, с иных сторон, в том же состоянии, в каком заста­
ла ее магическая палочка большевиков? Не встретимся ли
кое с чем отжившим, - но не пережитым, т.е. не успевшим
сделаться отжившим для сознания России?
С такими возможностями мы обязаны считаться, если мы
научились отдавать себе отчет в реальном положении дел.
Увы, не отдающими себе отчета мы были, такими, в боль­
шинстве, остаемся и здесь, в эмиграции. Говорить ли о ~ле­
вых~. об эс-эрах, например? (С.-р.- должно читаться ныне
социалисты-реформисты, ибо соц.-революционеров среди них
уже почти не замечается). Они твердо уверены, что Россия,
после снятия большевистских чар, тотчас, безболезненно, об­
ратится в республиканскую, - по типу прекрасной Франции.
Умеренным либералам-монархистам, напротив, рисуется
прекрасная Англия. Им кажется: стоит отремонтировать
Зимний Дворец, посадить какого-нибудь русского Георга,
созвать палату пэров, парламент, и все пойдет как нельзя
лучше. Будут издаваться свободные законы, а Георг сам со­
бою отойдет к семейным делам.
Вот на этом и стоит остановиться. Мне лично завтраш­
няя монархия в России вообще кажется маловероятной,
но оставим это. Допустим, что надежды наших умеренных
монархистов сбылись: монарх появляется. Что случится?
Чего можно ожидать? А вот чего:
Кто он ни будь - хоть сам Георг
-
с какими хартиями
вольности в руках ни явись, - кончит он в России вовсе
не домашними делами. Кончит тем, что... обернется в царя, -
в настоящего самодержавного царя-помазанника.
83
6*

Многое говорит именно за это. Вспомним: Россия ника­
кой государственной формы, кроме монархической, не зна­
ла (опыт ~пролетарской• деспотии разве крайние левые мо­
гут считать за республиканский опыт). И никакой формы
монархии, кроме теократической, Россия тоже не знала.
А самодержавие - мы это видели
-
трудно и поставить ря­
дом с какой бы то ни было другой ~формой монархии•,­
слишком оно своеобразно, благодаря его религиозной основе.
Кто, зная многовековую историю России, решится утверж­
дать, что пленительная идея теократии, государства священ­
ного погасла в ~уме• или в ~духе• России? Внутренний про­
цесс изживания, если он даже шел, - не был закончен. Дру­
гое дело, если б, после февраля, после фактического паде­
ния самодержавия, Россия не попала сразу под гнет чуждой
идеи и чуждой власти. В этом случае старый образ теокра­
тического государства постепенно потерял бы силу над Рос­
сией, свободно дышащей, свободно думающей. Постепенно
раскрывалась бы, на пути к ~современности•, и сама рели­
гиозная ложь идеи, как идеи ~цезарепапистской•...
Но так не случилось. Большевики загнали ее внутрь
и даже сделали со своей стороны все, чтоб огонь ее не угас:
сделали это гонениями на церковь, оскорблением древних
народных святынь, наконец, беспримерным, внечеловеческим
убийством, которым надели мученический венец на голову
русского самодержца.
Я знаю, нынче принято говорить о России и русских,
разумея территорию СССР и живущих там. Принято смотреть
лишь на тамошнюю, ~общую массу•; на здешнюю, зарубеж­
ную, наши эмигрантские ~верхи• не обращают внимания.
Особенно верхи ~демократические•. На всей этой средней
массе русских людей (действительно массе: 89 проц. по под­
счету ~поел. Нов.•!) они поставили штемпель: ~обыватели­
монархисты• и успокоились.
Странное и опрометчивое поведение. Средний русский
человек всегда остается тем же русским человеком, куда бы
ни попал. Внимательнее присматриваясь к здешним средним
кругам, мы, пожалуй, узнали бы что-нибудь и о ~тамошних•,
непосредственным взорам нашим мало доступных.
Попробуйте, приглядитесь к эмигрантскому ~безмолв­
ствующему народу•. Особенно интересна молодежь. Мо­
нархизм? У одних нет еще ничего, кроме открытой души
84

и настойчивых исканий какого бы нового взгляда на жизнь,
но у других... и у них не ~монархизм~. У них есть больше:
есть мечта. К спору о форме правления ее не сведешь: она
лежит в другой плоскости. И она имеет свой образ, эта,
увы, не потушенная в сердце, русская мечта: образ России
православной, России-теократии, святой Руси, с единым
главою- всевластным ~помазанником Божием~ ...
Не следует думать, что у этой ~мечты~ нет своей -
и громадной - силы. Посмотрели бы наши политические
водители,- и ~демократы~. и либералы,- проповедники
свобод с английским монархом, - посмотрели бы они, какой
дает эта ~мечта~ огонь восторга при самых случайных во­
круг нее объединениях. Его не бывает, когда объединяются
на ~программе~ ...
Увы, теперь этот ~восторг~ идет на пользу даже не крайним
правым: они слишком не новы и слишком грубы; нет, другим,
похуже, умеющим исподволь прибирать к рукам мечтателей,
особенно молодых. Немало их очутилось на удочках евра­
зийцев, младороссов и пр. Тихо, но твердо действуют там
и другие лица, малоизвестные, и которым малоизвестность
даже помогает; а бьют они прямо в ~мечту~: империализма
не признают; России после Петра не признают, - одну Русь
Московскую с царями православными...
Что же: если здесь жива страшная ~мечта~ - скажем ли
с уверенностью, что в России в глубинах русского духа, уже
нет ее следов?
Народ твердо отстаивает свою церковь. Но церковь, загнан­
ная, связанная, не пребывает ли внутренне в своем прежнем
состоянии, т.е. с постоянной возможностью стать подосновой
старой ~мечты~? Для того, чтобы с идеи теократического
единовластия была, наконец, снята многовековая религи­
озная санкция - церкви нужен период самостоятельного,
свободного существования; ей нужна свобода движений;
нужно развитие христианской мысли...
Опять приходим мы к тому же, к пути, которого миновать
нельзя, - " воспитанию в свободе. Но велика оброшенность
нынешнего русского среднего человека. В России - что го­
ворить! Но не лучше и здесь. Кто помогает ему? Не помогает
церковь; не помогают политики, учителя, вожди, занятые свои­
ми делами или развивающие, как правые, так и левые, самый
ядовитый, ~русско-массианский~ патриотизм. Левые круги
85

даже не понимают, и даже втолковать им нельзя, какую пищу
для ~мечты~ дают они этим своеобразным ~мессианством~.
Зачатки настоящего воспитания общая русская масса
получает здесь сама, - в работе, в борьбе за существование,
где она соприкасается с новыми для нее условиями жизни.
Тяжкая школа, да еще при полной духовной оброшенности.
И воспитание идет туго, и старая мечта влечет эти души,
принимая туманный облик будущего.
Стараться уничтожить мечтанъя в человеческой душе -
бесполезно. Но преобразитъ мечту ложную - в неложную,
мертвое содержание заменить живым и новым, вот что можно
и должно.
Современное человечество знает такие, - неложные,
-
мечты. Есть у него и .мечта о свободе. Но раньше, чем сделать
к ней несколько шагов- немало пришлось пережить западным
странам. Не только пассивно ~пережитъ~. но и вольных опы­
тов немало проделать. Чудесные воссияния, перелеты через
пространства времен, не уготованы никому; не уготованы
и России. Западный учебник так и иначе пройти нам при­
дется. А у нас вот и сейчас левые ~мыслители~ до страшных
вещей договариваются: не хотят для России ~порядка, .меры
и закона». Ясно, что нам нужно начинать с самого начала;
богоносец или не богоносец наш народ, но прежде всего надо
нам видеть его просто современным человеческим народом.
Вот когда подумать бы о смирении. Нам необходимо
правителъственное устройство самое обыкновенное, которое
научило бы нас первым азам гражданственности: без этих азов
мы не станем на путь современности. Такую обычную форму
управления, и не тaяWJJIO притом никаких возможностей
старого соблазна, мы и должны принять, не рассуждая, что
это, мол, у других уже пройдено. Пройдено - и получено.
А не пройдешь - на том же месте останешься, с той же, уже
мертвой, уже грешной, мечтой о помазаннике-самодержце.
БЕЗКРИТИКИ
(О ~совре.менных Записках~)
Положение литературного критика в наши дни очень
трудное. Особенно если он, - как я,
-
литературы ~совет­
ской~ не касается, пишет только о зарубежной.
86

Я не касаюсь советской не из презрения к ней и к ее
деятелям; а из милосердия и, главное, из честности перед
собой. Я, ведь, знаю: ни одно мое слово об этих писателях
не будет, и не может быть, верным. Ни мое, да и ничье.
Ибо советские пишущие люди (как, впрочем, и не пишу­
щие) - существуют сейчас не в подлинном своем виде,
а в искривленном, соответственно искривленную производят
в литературу. Того, что эти искаженные души могли бы дать
в нормальном состоянии, - мы не знаем, а судить их в ис­
кажении... какое у нас право и где смысл? Это все равно,
что взяться за оценку красоты женщин, из которых одна
в оспе, другая в чесотке, третья с подбитым глазом и т.д. Нет,
пусть выздоровеют, придут в свой вид, тогда и посмотрим.
А пока - честнее помолчать.
Остается, значит, литература эмигрантская.
Чего, казалось бы, лучше? При внешней свободе слова­
широкое поле действия; ведь за рубежом весь цвет нашей
литературы. Есть о чем подумать и поговорить.
Но тут критик встречается с новыми осложнениями, со­
всем особого рода.
Говорить о произведениях эмигрантских писателей? Кри­
тиковать их? Критиковать, в подлинном смысле, значит:
стараться показать предмет таким, каким его - сам видишь
(и думаешь, что он действительно есть), для чего необходимо
осветить его со всех сторон. Конечно, критика, в известной
мере, всегда субъективна; ведь критик видит-то своими гла­
зами; но если он говорит о том, что действительно думает,
не пользуясь, при оценках ~нравится• ему или ~не нравит­
ся•,- это настоящая критика.
Но вот явление наших дней: эмиграция вообще, эми­
грантские писатели в особой степени, критики не выносят.
Что с этим фактом делать? Да просто не считаться, скажут
благородные теоретики. Как же не писать то, что думаешь?
Уж не писать ли то, чего не думаешь?
Мы, однако, считаемся. Сознательно или бессознательно.
Но перед каждым из нас, берущимся за перо, встает вопрос:
как, что написать? Что думаю или чего не думаю? Или про­
лавировать как-нибудь, и туда, и сюда, середка на половинке,
третинка на четвертинке? Большинство интуитивно выби­
рает последний путь; оттого так много у нас критической
~меледы• и так мало критики.
87

Может быть, не совсем мы и не правы, считаясь с оттал­
киванием эмиграции от критики, как и эмиграция не совсем
не права, когда ее не выносит. Может быть, иной раз написать
~не то, что думаешь~. хоть и менее ~благородно~ - зато
человечнее. Писатели - чувствительный народ; но откуда­
нибудь да взялась же у них сегодняшняя, особо повышенная,
чувствительность?
Эмигранты и критикуемые, эмигранты и критики. Все
вместе, все как бы ~лежат на одной соломе~. Уместна ли
критика, в ее формальной правильности, среди людей в та­
ком положении? А если помнить, что за всеми следит вра­
жеский глаз, чье-то ухо внимательно прислушивается, то,
пожалуй, и не захочется говорить о соседе, - по принцилу
критики, - ~все, что думаешь~ .. . слушающий схватит, пере­
дернет - и лишний раз порадуется.
Есть, конечно, случаи, когда все эти, и подобные, сооб­
ражения исчезают, в расчет нейдут. Но литературная крити­
ка, - так ли уж важно, если, вместо нее, газетные столбцы
будут у нас заполняться общеприятной меледой?
Я довольно долго пробовал, по старым привычкам, писать,
~то, что думаю~. Выходил ряд бесполезных огорчений, ужасно
мне, признаться, надоевших, вместе со всякой ~критикой~.
Что делать? Писать то, чего не думаю,- не могу; подражать
ловкой и мягкой меледе молодых критиков - не умею ...
Я решил, на этот раз, подойти к моей теме особым обра­
зом: так, чтобы даже вида критики заметка не имела. Потому
и нужно было все это длинное предисловие, - о критике.
А тема беспретенциозная и старая: о ~Современных Запи­
сках~. Раз 20 я писал об этом журнале. Но теперь я ~отзыва~
не пишу: беру, на днях вышедшую, 37-ю книжку и просто
напросто рассказываю, что в ней находится. Без всякого
освещения с какой бы то ни бьто стороны. Как чеховекая
девочка написала о море: ~Море бьто большое~. И точка.
Мое море тоже большое: большая, белая, тяжелая книга.
Они все такие, книги ~с.з.~. Есть, за что деньги платить,
у кого имеются.
Сначала, конечно, И. Бунин. Продолжение обстоятель­
нейшего рассказа, как вырастал дворянский сын в русской
усадьбе. Хотя гимназии не кончил (за что отец звал его
~недорослем~), но много читал, писал стихи и вообще об­
наруживал большие способности. Описывается ряд впе-
88

чатлений, которые производила на него природа: весной,
летом, осенью, зимой, в ночь лунную, в ночь безлунную и т.д.
Также потрясающее впечатление от смерти родственника
(особенно подробно описаны гроб, труп, могила). На том
идут впечатления от первых любовных деревенских утех.
После Бунина тотчас начинаются описания зимней деревни
Б. Зайцева (продолжение повести •Анна~ ). В этой книге
рассказывается, как Анна, влюбленная в бывшего помещи­
ка, бывшего московского кутилу и безобидного донжуана,
к нему ушла, потому что он заболел. Болел, болел, и умер.
Окончания •Анны~ еще нет.
О стихах ничего не скажу, авторы известны, стихи им со­
ответственны. Авторы - Ходасевич, Адамович, Оцуп (один,
впрочем, неизвестный - Лебедев). Можно не рассказывать
также о Ремизове и Марине Цветаевой. Ремизовекие леген­
ды о Николае Чуд. Везде печатаются, а ~оэму» Цветаевой
всякий сам себе легко представит, если хоть строчку этой
поэтессы видал раньше.
Беллетристический отдел дополняется двумя произведе­
ниями •молодых~ авторов. В первом,- Евангулова, •Четыре
дня~ - рассказывается совсем не то, что у Гаршина под
тем же заглавием: там - четыре дня тяжело раненого, за­
бытого на поле сражения, четыре дня под жарким солнцем,
рядом с трупом разлагающегося турка, без возможности до­
ползти до соседней лужи, чтобы напиться. Здесь - четыре
дня молодого парижского эмигранта, попавшего в случайную
impasse (тупик), не заплатившего в гостинице, бродящего
без денег по Парижу. Хочется кофе с булкой, подработать
не удается, как нарочно знакомый в отъезде, а Земгор за­
перт. А тут дождь, молодой человек промок и простудился.
Со стройки, где он ночует, его волокут чьи-то сильные руки;
чьи - он не знает, ибо уже в беспамятстве (хотя рассказ
ведется от •я~ ); но, очевидно, полицейских, которые свезут
его в больницу, а он там, очевидно, и скончается.
Второй рассказ, Тимирязева, •домик на 5 Рождественской~
передается в самых кратких словах: все сошли с ума, потом
все умерли, разнообразными смертями (человек 10-12),
а домик срыли.
Не останавливаюсь на статье-речи П. Милюкова о «тради­
ционной» религии. Эпитет мало, конечно, объясняет, о какой
именно религии хочет говорить уважаемый профессор; но так
89

как нам давно известно его отношение ко всякой, то не бу­
дем смущаться. Между прочим, статья свидетельствует, что
в последнее время П. Милюковым немало прочтено было
книг ~по предмету~.
Тем, кто интересуется вопросом об отделении церкви
от государства, я очень советую прочесть статью В. Руднева.
В конце он весьма отчетливо называет коммунизм -ре­
лигией, доказывает, что Россия управляется ~религиозной
сектой~. почему там и невозможно ~отделение~ церкви от го­
сударства, - возможно лишь гонение на все церкви, кроме
~господствующей~.
Не менее любопытны и соображения М. Вишняка насчет
демократии и реформ парламентаризма. Вообще, надо сказать,
что читатель, не боящийся ~скуки~. найдет в отделе статей
немало для себя полезного и поучительного. Вот, хотя бы,
параллель, которую проводит А. Кизеветтер между взгляда­
ми на русскую историю (на московский период)- Нольде
и Бунакова. Не согласный ни с тем, ни с другим, Кизеветтер
предлагает ~реалистический~ (не материалистический) метод
исследования русского народа и русского самодержавия,
указывая на опасности метода бунаковского, чисто духовного,
интуитивного; особенно при неизбежном перегибе. Понятны
перегибы Бунакова, который увлекся вновь открывшимел
ему духовным, религиозным смыслом самодержавия. Но,
конечно, увлечение ~духовностью~ может привести к неожи­
данным выводам. От углубления внутренней связи между
самодержавием и народом, лишь благодаря его всемерной
поддержке и существовавшем, недалеко до вывода, что вся­
кая реальная власть - есть власть действительно народная,
духу народа соответствующая и духовно им поддерживаемая.
А таким образом надо и большевистскую власть признать
народной: ведь без духовной поддержки народа она никак
существовать не могла бы?
Это выводы не мои, а логики; оценки я не делаю; воз­
можно, что Бунаков их и имел в виду.
Я не успею отметить все, что еще содержится в 37-й
книге ~с.з.~. но это, пожалуй, и кстати: что я могу сказать
о библиографии? Или о воспоминаниях внучки Толстого?
О книге же в ее целом - я все равно не сказал бы ниче­
го: ведь я решил воздержаться от критики: эмиграция ее
не выносит.
90

Эмиrрация... Эмиrранrские писатели .. . Кончая мою заметку,
я вдруг впал в сомнения. Кроме писателей эмигрантских,
есть ведь и читатели. Что, если читателям вот такое мое
объективное ~рассказыванье~ - скучно (а оно-таки скуч­
новато!), приятные расшаркиванья молодых рецензентов,­
по незнанию кулис, - тоже, и просто критику, то, что всякий
из нас думает, они бы почитали с большим удовольствием?
И с большей пользой?
Не знаю. Но пусть, на этот раз, остается так. Пусть возьмут
читатели книгу ~совр. Записок~; я ее ~рассказал~, а думают
и судят пусть сами читатели. Я не сомневаюсь, что читате­
лей будет много, и очень этому радуюсь. Да и как русским
не читать своего, единственного в мире свободного, толстого
журнала?
Париж
ОПЯТЬ О НЕПРИМИРИМОСТИ
Но сначала немножко о евразийцах. Ведь это они, кос­
венным путем, опять возвращают меня к ~непримиримости~.
Когда-то о ней много спорили в эмиграции; но никто суще­
ства ее не определял, точки не было поставлено, и споры
кончились многоточием ...
Меня евразийцы, как таковые, мало интересуют: насчет
них давно все ясно, несмотря на отчаянную муть их узло­
ватого, бессильно-интеллигентского языка. И еженедельник,
где они ухитрились отчетливо сказать о своей ~соработе~
с большевиками, ничего мне нового не дал. Но так как
меня очень интересует эмиграция и, в соотношении с нею,
понятие ~непримиримости~, то я считаю нужным на этой
евразийской ~соработе~ немного остановиться. На ~соработе~
в среде эмигрантской, конечно; ибо, как будут сотрудничать
евразийцы с большевиками в России, и начали уже или
нет - я не знаю, а здешняя их работа мне известна. Из
многих примеров возьму один, весьма наглядный.
У меня имеются корреспонденты во всяких углах нашего
эмигрантского царства, не исключая медвежьих. Письма мо­
лодьiХ (особенно ~зеленой~ молодежи), усердно-откровенные,
обстоятельные, позволяют следить и за изменениями ат­
мосферы, окружающей кого-нибудь из пишущих, и за его
91

собственными изменениями, согласно влиянию тех или
друmх людей. По письмам Z. (мой пример), из угла очень
далекого, можно бы и без его точных информаций, не зная
имен, догадаться, чья работа над ним (и над его коллек­
тивом) производится, чьим именно ароматом ~окрестный
воздух напоен•. Z.
-
из семьи не беженцев, а эмигрантов
серьезных; юноша, что называется, ~с запросами•; не без
способностей душевных и умственных. И вот с известного
времени, от письма к письму- перемена. О, конечно - ~Рос­
сия•! Но уже ненавидит Европу. Уже презирает и ненавидит
~эмиграцию•. Далее: ~почему не большевики? Они лучше;
они все-таки что-то делают для России...•. И, наконец,
-
перепуганный как-то с наивным пересказом ~идей•, очень,
по тональности, знакомых, - крик души: ~Быть с этими .. .
(эмигрантами), быть, как они? Да ни за что! Поеду в Россию.
В вузе работать можно, если серьезно. Родителям я докажу,
я уж почти убедил их•...
Тут же упорное, робкое-задорное, желание убедить и меня, -
приобщить к ~своим• новым откровениям. Зачем, казалось бы?
Но прозелит - яр, не разбирая. Для ~доказательств•
-
мне
приводятся всякие ~факты• и ~фактики•. На днях пишет:
~ну, а как вы к этому факту отнесетесь?• Наш Х. ездил
в Москву, с одним только провожатым, и вот оба вернулись.
Эх, послушали бы вы их рассказы! Позвольте дать несколько
подробностей. Но сначала характеристики•...
Из них явствует, что Х. - человек старый, глубоко ре­
лиmозный и жизни праведной; спутник его - ~б. русский
чиновник, старорежимнейший человек!•. Речь идет, конечно,
о поездке легальной и деловой (не по отношению к сов.
власти).
~во-первых,- продолжает мой корреспондент,- б. чи­
новник- в восторге! Ну, он- это пустяки, он мог прель­
ститься, увидев отличные московские автобусы, образцовый
порядок в учреждениях и на улицах, молодцеватость красных
бойцов. Но Х., который видел и другое, долго беседовал
с м. Серmем, этот самый Х.- доволен. (Курсив везде под­
линника. - З.Г.) Серmй настроен необычайно бодро. Он
презирает все эмигрантские газеты; называет лживыми; воз­
мущен, например, ложными сообщениями будто бы иерархов
плохо содержат в ссьmке! По его словам - наоборот. Серmй
считает советскую молодежь хорошей и настоящей. По его
92

словам, церковь выиграла за последние годы качественно,
хотя продолжает терять количественно (это я и сам так
предполагал, уже давно). Сам Сергий своим положением
крайне доволен; живет в Сокольниках, но скоро переезжа­
ет в Москву (он ведь сам снимает квартирку; заключает
контракты и приискивает!). Ну-с, Х. Так доволен остался
поездкой, что говорит, что эмигранты должны возвращаться,
советовал .мне ехать в Россию. Советская молодежь, говорит
и он, тем хороша, что она за идею»...
Спешу подчеркнуть, что выдержка эта приведела без
малейшего намерения кого-либо критиковать, судить или
даже оценивать. Не говоря уже об Х., о м. Сергии, о чи­
новнике, которыми я сейчас совсем не занимаюсь, я и юно­
шу моего не сужу: хочу лишь спокойно констатировать
факт евразийской работы среди эмиграции, над такими вот
юношами: не ~обработанный~ письма этого не написал бы!
А что подобная работа есть ~соработа~ с большевиками,
даже ~совработа~,- кто будет отрицать?
В деле ~уничтожения эмиграции~ и маленький успех -
успех. Мой юноша (один ли?) уже не эмигрант; не русский
изгнанник, сын России. не сын и СССР; у этого учреждения
~сынов~ нет, есть только сообщники и рабы. Рабом или со­
общником будет он, окончив вуз, - неизвестность; сейчас,
пока, он лишь на мостике к этим двум возможностям; как бы
нерожденный сын... не Евразии даже (причем ~евр~.- нена­
вистная Европа?, а какой то ~москвазии~. подозрительной,
словно спиритическое приведение. На евразийском мости­
ке - сейчас ~недоносок~ (состояние которого так прекрасно
описал Боратынский).
Но относительно моего юноши (и ему подобных)- уж
слишком бесспорно, слишком видно всякому, что это не эми­
гранты. Мы живем, однако, среди людей, из которых многие
тоже не эмигранты, или полуэмигранты, а мы этого не знаем.
Зачастую и сами они не знают. ~внеэмигрантство~ ... тайное.
Вскрыть его нельзя (а следует!) не обратившись раньше
к ~ходячему~ слову непримиримость; не вдумавшись в него
сызнова, не поняв его действительного значения.
Когда вышел 1-й номер ~Евразии~. кто-то, в отзыве, сказал:
~да это- те же большевики~. Ему тотчас, в другом эми-
грантском органе, возразили, что это, мол, еще не аргумент.. .
Мелочь, если угодно; поспешная, м.б. случайная, реплика...
93

но тем более характерная. Сказать или обмолвиться, что
признание евразийцев большевиками еще ничего против
них, евразийцев, не говорить, можно лишь, не имея перво­
го понятия о том, что такое ~непримиримость~. О ~при­
миримости~ это еще не свидетельствует; только о полной
от нее, - от ~соглашательства~.
-
незащищенности: сегодня
не хочется, завтра, м.б., захочется, все в зависимости от за­
втрашних настроений, положений, соображений. Между
тем, все настроения и соображения эмиграции (подчеркиваю
слово) - все это вторично, все это цветы и травы, худые
или хорошие, но выходящие из земли. Земля же - непри­
миримость. Есть она - будем говорить о том, что на ней
растет. А нет - лучше поговорим о чем-нибудь другом,
только не об эмиграции.
Что же такое непримиримость?
Сначала отбросим все пустое, все ей навязанное. Неприми­
римость - не программа. Не знамя. Даже не лозунг. ~объеди­
няться~ на ней нельзя. Попытки ~объединить~ на неприми­
римости эмигрантов, не сходных по взглядам и убеждениям,
заранее обречены на неудачу. Разделения в эмигрантской
среде, споры (если они ведутся с сохранением своего -
и противника- достоинства) вещь естественная, нормальная
и даже благотворная: сознательные разделения, - диффе­
ренциация, - могут привести к новым, крепким, синтети­
ческим соединениям... Не под знаменем непримиримости,
ибо, как мы говорили, она, - не ~знамя~ ... Но вот тут-то
и пора сказать, что такое непримиримость для эмиграции.
Стремясь к точности, не назову ее даже raison d'etre 1• Нет:
непримиримость - это само существование эмиграции, как
и самого слова ~эмиграция~. Произнося слово ~эмигрант~­
мы обязаны подразумевать ~непримиримый~. Когда этого
нельзя, надо оставить слово в покое.
От эмигранта (т.е., непримиримого) требуется, очевидно,
и открьпое, твердое ~исповедание~ непримиримости, - во всех
нужных случаях (непрерывный вопль о своей ~непримири­
мости~ часто бывает подозрителен). Исповедание достаточно
ясное, чтоб не давать повода к недоразумениям. Только такой
здешний русский или группа русских могут быть названы
эмигрантами. Остальные, конечно, ~пусть называются~. как
1 смысл существования (фр.).
94

хотят, - с разрешения Хлестакова: ни логика, ни просто
здравый смысл им этого разрешения не дают.
Поскольку и газета или журнал не выполняет условия, -
не дает твердого ~исповедания~ непримиримости, - по­
стольку данный орган и не эмигрантский. Такая газета, если
она не совсем внеэмигрантская, наполовину, - сама бывает
не рада недоразумениям, которые плодит: то ее поощрят
из Москвы, то евразийцы на нее обопрутся, и тогда начина­
ется бессильное отмахиванье: да мы, мол, не в том смысле...
Полуэмигранты - не ~соглашатели~, конечно; если, случаем,
и ~соработники~. -то без предумышленности. Есть такое
хорошее французское слово ~flottant~ 1 ; вот и о них можно
сказать: бьющиеся, как флаг по ветру.
Очень много у нас этого ~биения~, этой мути - в самом
первом, самом важном пункте. Откуда она? И почему это
болезнь, главным образом, левых кругов эмиграции? За какую
чечевичную похлебку продают ~левые~ звание и место ~эми­
грантов~, предоставляя непримиримость в исключительное
пользование так называемым ~правым~? В чем тут дело?
Причины сложные, коснусь лишь одной.
Мы вообще медлительны и консервативны. Но особенно
консервативна ~интеллигенция~. и чем левее - тем консер­
вативнее. Привычками, вплоть до словесных, она обмотана,
как цепями. Отгородиться от большевиков? Привычноели
дело отгораживаться им от тех, кто зовется (тоже по при­
вычке) - ~левыми~? Как, вообще, загородки ставить, черты
проводить, - с левой стороны? Не хватает ни решимости,
ни уменья; и сторона левая остается открытой, незащи­
щенной; для наползающей оттуда мути препятствий нет.
Зато с какой неустанностью продолжают ~левые~ строить
загородки направо! Уж и времена другие, и места, и слова, -
все перетряхнулось, - а они все строят. И все по тем же
принципам, пользуясь старым опытом, навыком... благодаря
чему получилась такая вещь: левые, заодно, отгородились
и от ~непримиримости~. Она, вместе с правыми, оказалась
по ту сторону заграждения; и тем самым сделалась навеки
~подозрительной~. Для иных- даже решающим признаком
(до того доходит!)- и демократ, и республиканец, но ~непри­
миримый~, значит - враг.
1 развевающийся (фр.)
95

Если двусмысленно положение коренных, давних ~ле­
вых~ - с левыми ~прозелитами~ дело обстоит еще хуже.
Чувствуя себя сильно запоздавшими, они так спешат догнать
старолевые традиции, так торопятся тоже воздвигнуть по­
скорее заграждения направо, что подчас и материала не вы­
бирают. Вот назидательный пример этой опрометчивой
спешки, - привожу его для наглядности.
Ни для кого не тайна, что одна из прозелитских левых
групп - группа ~последних Новостей~. С недавних пор
газета печатает ряд статей новоприобретенного сотрудника -
г. Курдюмова. Тоже прозелита, но совсем свежего: еще почти,
можно сказать, вчера видели мы его энергичные писанья
не то в ~вечерних~, не то в других ~Временах~, во всяком
случае, в органах крайне определенного направления. Надо
думать, что с ним произошла молниеносная эволюция (если
такие бывают) ибо, ~поел. Нов.~ доверчиво поручили ему
постройку еще одного заграждения направо, - религиозного.
Но у г. Курдюмова, - не столько по причине слабых его
технических способностей, сколько потому, что новообращен­
ный всегда слишком яр, слишком исполнителен, - заборы
получились особенные; они отгораживают ~поел. Новости~ ...
от кого? От ~правых~? Как бы не так! А прямо от всей
общей «средней массы» русской эмиграции. ~поел. Нов.~
и раньше ставили на ней крест. А теперь высылают на нее
г. Курдюмова с крестом в руках, с уничтожающими обличе­
ньями на устах. Я не думаю, конечно, что она уничтожится.
Но любопытно отметить, что дело идет о той самой ~средней
массе~, которую еще на днях И. Бунаков, наименее консер­
вативный из представителей левой интеллигенции, объявил
(в прениях на моем докладе) подлинной ~частью русского
народа~. Указывая на покинутость ее верхами эмиграции,
он ~обличал~ как раз эти верхи, менее всего ее.
При большой спешке и усердии, можно ведь не попасть
в седло, а перескочить через лошадь. ~п. Нов.~ с г. Курдю­
мовым именно перескочили через лошадь.
Это характерный, но не общий, конечно, случай. А что
делать нашей коренной, старорежимно-левой, эмигрантской
интеллигенции? Стряхнуть ржавые цепи коллективных на­
выков? Своими глазами взглянуть на всеобщий переверт
всего? Понять, что непримиримость- атрибут не правых,
не левых, а всех детей одной матери, всех русских изгнан-
96

ников - ~эмигрантов~? Да ведь это целая революция! До
революционности большинство наших ~левых~ (самых ле­
вых) интеллигентов еще не дошло.
А пора бы. Вот когда следовало бы поторопиться. Времена
лукавы. Не пора ли, наконец, понять эту простую вещь: нет
непримиримости - нет и эмиграции. Бытия нет.
Несогласия и согласия, разделения и соединения, все -
потом. Но сначала надо быть, не правда ли?
БРОДЯЧАЯ СОБАКА
Если время остановилось (как иногда кажется), то это
было - теперь. Но если оно с началом эмиграции не остано­
вилось, надо сказать, что этот вечер бьm давно... Давность, при
внимании, даже в глаза бросается. По кое-каким признакам
можно и год определить... Париж; май; ~литературный~ вечер
в каком то сарайном (совершенно сарайном) помещении
от какого-то кафе; темнота; столы без скатертей - как бы
кухонные, скамейки. Вечер по инициативе ~молодежи~ эми­
грантской (ее, однако, еще не было, еще не выросла она).
Полная эмигрантская неустроенность, наивность, невин­
ность. Даже в том, что были приглашены какие-то фран­
цузские ~представители~ молодежи (один был привезен
мною, - и как же он мне надоел!).
Чуть ли не желали этим представителям показать (наши
представители), что мы тоже ~не стеклом утираемся~. что
у нас была ~Бродячая Собака~, которую ничего не стоит
перенести в Париж. Это, - а также образ того времени с его
обстоятельствами, - будет ясно из моего стихотворения,
на вечере прочитанного (приведу его ниже); куча разных
мелочей тоже помогает определить дату: например, установка
молодыми распорядителями двух суковин у дверей, направо
и налево, с надписью: ~сменять вехи строго воспрещается~.
Собственно, представителей ~нашей~ молодежи бьmо всего
два, да и те, в смысле ~Бродячей Собаки~, вовсе не настоя­
щие. Настоящих ~собачистов~ еще тогда в помине не было.
Что касается ~старших~ (окончательно не помню, какие
~старшие~ были на вечере), то о них и говорить нечего. Мы,
например, на ~собаку~ смотрели в Петербурге из определен­
ного отдаления и с очень определенными о ней мыслями.
97
7 Том13У11асвПариже

Из двух наличных петербургских ~представителей~ один, -
музыкант, - был деятельным членом моих ~воскресений~
и даже, одно время, состоял секретарем СПБ Религ. Фил.
0-ва (хотя к религии отношения имел не много). Другой,­
поэт, - столь был юн, что не мог посещать никаких СПБ-ских
~обществ~. когда они существовали. (Вот, кстати, знак, что
с того вечера время не остановилась: юный - давно женат,
отец семейства и пишет в французских газетах; а не юный,
молодой, где-то в Нов. Свете и годы уж американский под­
данный.)
98
Стихотворение мое прямо было о ~собаке~:
Не угнаться и драматурrу
За тем, что вьщумает жизнь сама:
Бродила Собака по Петербурrу,
И сошла Собака с ума.
Долго выла в своем подвале,
Ей противно, что пол нечист.
Прежних невинных нету в зале,
Завсегдатаем стал чекист.
Ей бы теплых помоев корыто,
(Чекистских красных она не ест... ) .
И, обезумев, стала открыто
Она стремиться из этих мест.
Беженства всем известна картина:
Было опасностей без числа.
Впрочем, Собака до Берлина
Благополучно добрела.
~здесь оснуюсь,- решила Псица,­
Будет вдоволь мягких помой;
Народ знакомый, родные лица:
Есенин, Белый... и А. Толстой .. . ~.
Увы, и родные не те уж ныне!
Невинных нет, грязен подвал;
И тот же дьявол-чекист в Берлине
Правит все тот же красный бал.
Пришлось Собаке в Берлине круто.
Бредет, качаясь, на худых ногах, -
Куда? Не найдет ли она приюта
У нас, - на сенских берегах?

Что ж? Здесь каждый- бродяга, собака,
И поглупел, скажу не в укор,
Конечно, позорна Собака, однако...
Это еще невинный позор.
Можно сказать давность! Время то эмиграционное не толь­
ко не стоит, - годы удвояются, утрояются, если судить
по тому, как все вокруг - и мы сами
-
изменились ...
Но кое-что твердо осталось на местах. Мелочи, но когда
поймешь бег времени, твердые эти мелочи даже потрясают.
Один такой пустяк (но характерный!) заставил меня
и вечер вспомнить.
Юный (тогда!) поэт сочинил для вечера куплеты. Мо­
лодой (тогда!) музыкант аккомпанировал. Куплеты были
забавные. Об эмигрантской ~прессе~. О двух газетах: их
и тогда было две: ~последняя Новости~, конечно, но ря­
дом с ними- ~общее Дело~. Эта, бурцевская, называлась,
в куплетах, ~последним Делом~. а другая милюковская, -
~общими местами~.
~последнее Дело~ посылало ~проклятия большевикам~
и всякое такое, но на любые буйства ~общие места~ отвечали
передовицами - которые неизменно юный поэт начинал:
~мы не раз указывали... ~
~мы давно отменили... ~
~мы все время предупреждали~ ...
~мы неоднократно говорили~... и т.д. и т.п.
Как было не вспомнить далекого прошлого и куплетов,
читая одну свежую, совсем свежую, почти вчерашнюю пере­
довицу той же газеты! ~мы давно указывали... ~. ~это то са­
мое, что мы давно говорили... ~. Мне даже стало казаться,
что на протяжении наших утроенных годов все передовицы
были такие. Обман чувств конечно; но не обман, что очень
их, таких, мноtо было; и было - и опять есть, словно по за­
кону пифагорейских ~вечных возвращений~ 1• При внимании
можно разобрать, что разделяются эти: ~мы давно указыва­
ли~ на два сорта: благожелательные и осудительные. В пер­
вых - ~мы не можем не приветствовать~, что такой-то или
такие-то приходят ~к нашим~ мыслям: во вторых - ~мы
1 После той, о которой идет речь, уже было еще две подобных. Одна
даже прямо началась: •Мы неоднократно отмечали... ~.
99
r

не можем не отметить•, что хотя ~мы давно предупреждали
и высказывалисъ•, такой-то предупреждений не послушался.
Свежая (пред-пред-последняя) передовица, о которой
говорю, - приветственная. Относится она к Мелъгунову, чье
непримиримое поведение, вкупе с его ~Борьбой за Россию•,
много стоило слов ~последним Новостям•, много предупре­
ждений и указаний. Но вот теперь, оказывается, Мелъгунов
приходит к тому, ~что мы давно говорили•. Говорит ~то са­
мое• (насчет желания русских в России власти с выборным
началом, т.е. республики). Правда, напечатано это в мельгу­
новеком журнале со слов ~курьера•, курьеров же посылать
нельзя (~мы всегда указывали•); гораздо было бы лучше
Мелъгунову, прислушавшись к ~нашим предупреждениям•,
давно пойти в РДО и не ссориться из-за ~активизма• (тем
более, что и ~мы•, в известном смысле, не против активизма
(~на что указывали• ); но все-таки ~мы не можем не при­
ветствоватъ•... Лучше поздно, чем никогда.
Оставляю в стороне самую тему данного спора (или со­
гласия), а равно и не лишенные справедливости замечания
П.Н. насчет специфического ~национализма• и ~непредрешен­
ности• (о ~непредрешенности• у меня имелось бы серьезное
право сказать ~мы давно указывали•... ) . Я хочу сейчас заняться
другим. Кое-чем выходящим за грани ~политики•. Положим,
нет ни одного, самого маленького, политического вопроса
и спора, который бы за эту грань не переходил и даже, - что
особенно важно, - именно там за гранью, не решался бы,
т.е. не приводил или приводил спорящих к согласию. И хотя
это не одной только ~политической• области касается, -
но будем сейчас держаться данного примера.
Согласятся ли когда-нибудь ~поел. Новости• с ~Борьбой
за Россию•, или,- уточняя,- Милюков с Мелъгуновым?
Могут ли? Я утверждаю, что не могут, и не согласятся, хотя бы
даже все их слова, до последнего, и совпали. Не в данных
личностях дело: я беру их, как пример невозможности •го­
воря- договориться•; полной бесполезности согласования
слов, если нет его в другой, за-словной, области.
Данный случай характерен еще тем, что оба ~политика•
вряд ли сами отчетливо знают, до какой степени роль слов
ничтожна, и как, напротив, важна... ну что ли ~аура• слов
у каждого. Аура не в спиритическом и даже не в ~мистиче­
ском• если угодно, смысле: нет, я разумею под аурой (слова
100

окружающей), - нечто весьма несомненное и обыденное,
хотя и не всегда сознаваемое. Не потому Мельгунов не на­
ходится в республиканско-демократ. объединении при 4Посл.
Новост.~, что не скажет, что он и республиканец, и демократ,
а 4Посл. Нов.~ не потому не принимают 4Борьбу за Россию~,
что Милюков не может искренно сказать, что он и за борь­
бу, и за Россию. Но потому, что эти слова: 4республика~,
4демократия~, 4борьба~ и даже 4Россия~.- для обоих по­
литиков - в разноокрашенных аурах, различных и по самой
консистенции, как два несоединенные химические элементы.
Куда бы мы ни двинулись, умножая примеры, везде натол­
кнемся на то же: бессильное и бесплодное согласие на одина­
ковых словах- тут опрокидывается, при несогласованности,
разноокрашенности того, что я называю словесной 4аурой~.
Скажут: да эдак двинуться вместе нельзя, если ауры у всех
различны, и слова и 4договоры~ ничего не значат. А уж
в политике-то на чем еще держаться?
Преувеличивать никогда не следует. Во-первых, аура того
или другого слова может быть для многих дана одноцветной;
во-вторых, одноцветность, или сгармонированность цветов
(тоже дающая одноволие) может и приобретаться. Но на­
прасно было бы закрывать глаза и на решающее значение
этой подсловесной, или засловесной, области для воли, для
всякого действия. Что касается 4Политики~, то как раз тут
немало случаев, когда исключительно словесные согласия
приводили к печальным разочарованиям.
Сквозь слова, даже самые одинаковые, разность атмосфер
порою все-таки сквозит. Политики ее ощущают, словесники
могут даже проследить. То - расположение слов другое,
то - округлость фразы и соседство двух несколько неожи­
данное,- и вот будто свет за словами передвинули, иначе
их осветили, другим мерцанием.
Возвращаясь к нашему примеру, спросим: какой смысл
приветствовать что на страницах 4Борьбы за Россию~ по­
вторяются слова 4Посл. Новост.~ (большевики, революция,
республика и др.), когда вся атмосфера мельгуновского ор­
гана окрашена, между прочим, цветом 4Непримиримости~.
а в 4Посл. Нов.~ этой анилиновой краски нет ни капли?
Одного этого достаточно, чтобы из 4Согласия~ ничего не вы­
шло, лишний раз доказав как опрометчиво мы поступаем,
полагаясь на совпадение слов, придавая словам серьезное
101

значение. Но еще более опрометчиво придавать значение
словам ... только своим собственным, слыша чужие лишь
тогда, когда они с собственными совпадают или резко внешне
противоположны. А это как раз случай ~поел. Новостей•.
~мы давно предупреждали, давно указывали...• , ~мы
говорили то же самое... • И ведь, действительно, как будто
и указывали, и говорили! Но приветствуется ли совпаденье
чьих-нибудь слов с ~нашими•, осуждается ли песовпадение -
никаких реальных следствий это не имеет.
Ведь еще на заре нашего эмигрантского дня пел юный
под аккомпанемент молодого:
~мы- давно- ... •
а результатов никаких не было. И теперь, очевидно, небу­
дет, не выйдет ничего из приветствий Мельгунову, который
говорит ~то самое, что мы говорили ... •.
Ну да, то самое... и, однако, совсем не то самое; ибо скорее
можно представить себе, что Мельгунов, на худой конец,
пойдет сажать капусту, но поверить, что Милюкову удаст­
ся его усадить на диван Республиканеко-демократического
объединения - невозможно.
Я не политик и не берусь судить, какие оба они поли­
тики, хорошие или нет. Но сдается мне, что если политика
П.Н. Милюкова с его группой и хороша, то во всяком слу­
чае - не для нашего времени; не по нашим обстоятельствам,
месту и положению.
ГОГОЛЬ И БЕЛИНСКИЙ
В ~зеленой Лам,nе»
Доклад Н. Оцупа, в недавнем заседании, по теме (о с'Гол­
кновении Гоголя с Белинским) был чрезвычайно интересен,
благодаря множеству попутных и важных вопросов, которые
из него вытекали... могли вытечь, по крайней мере, если бы
прения были продолжены.
Мне, по случайности, на самом этом заседании быть
не пришлось; но доклад в главных чертах мне известен,
и я хочу здесь воспроизвести суть тех моих замечаний, ко­
торые должны были быть высказаны в этот вечер.
102

Так как Гоголь, сам по себе, явление слишком сложное
(да не прост, хотя и проще, Белинский), то нам необходимо
ограничить себя собственно темой доклада, - столкновением
их по поводу книги ~ переписка с друзьями~. В сущности это
было столкновение Гоголя не только с Белинским, а со всем
решительно русским обществом той эпохи. Очень бы любо­
пытно выяснить, почему вознегодовал на Гоголя, вместе с Бе­
линским, и Аксаков, восстали и славянофилы; но детальный
разбор этого опять завел бы нас далеко. Достаточно, если
мы возьмем Белинского, но возьмем его, как представите­
ля известной части тогдашнего русского общества. Какой
части - об этом ниже.
Дело, конечно, не в писателе Гоголе. Литература на втором,
если не на третьем плане. Да хотелось бы мне знать, у кого
из наших гениальных писателей была она на первом? Даже
у Пушкина не была, в том смысле, в каком этот первый план
теперь понимается. И уж, конечно, не у Достоевского, а про
Толстого и говорить нечего. Каждый их них, на пути жизни,
подходил к концу литературы, и куда то из нее простирался
дальше, вырывался из нее, раздвигая или разламывая пи­
сательские рамки.
Мережковский, в книге ~судьба Гоголя~, где центр слиш­
ком, может быть, отодвинут в специальную область, о стол­
кновении Гоголя с Белинским и с данной частью общества
говорит кратко: ~он (Гоголь) заговорил о Боге~. На этом
замечании стоит остановиться. Ведь, действительно, даже
когда, полвека спустя, Вл. Соловьев ~заговорил о Боге~ -
он явно оказался ~белой вороной~ с кривыми и косыми
на него взглядами. Я сближаю Гоголя с Вл. Соловьевым
скорее, чем с Достоевским потому, что оба они ~заговорили
о Боге~ в форме прямой, жизненной, а не художественной,
что, на плохой конец, кое-как прощалось (хотя и Достоев­
скому прощалось именно ~кое-как~). Но прямой формы
чаръ общества, с Белинским во главе, вынести от Гоголя
не могла, как едва выносили ее, через 50 лет, сыновья и внуки
Белинского - от Соловьева.
Кто эти внуки? Как зовется часть общества, о которой
мы говорим? Да конечно - русской uнmeJUtuгeнцueй. Мы
уеловились не входить в детали, поэтому я буду брать все
в общих, почти грубых, чертах. Время Белинского - время
нарождения ~интеллигенции~. Кто-то назвал Белинского ее
103

родоначальником и, кажется, не очень ошибся. Сейчас нам,
правда, с трудом верится, что в середине прошлого века Го­
голь, заговорив о Боге, получил от интеллигенции ~оплеуху~,
внушение и был всеми покинут, как за то же самое в конце
века был покинут Соловьев. А в начале века нынешне­
го группа интеллигентов, заговорившая о Боге, не избегла
и заушений. Если всему этому не верится, - не потому ли,
что сейчас, на наших глазах, целые косяки интеллигентов,
беспрепятственно примкнув к Православной Церкви, все
время говорят, даже болтают, ~о Боге~? Это, конечно, боль­
шая перемена внешняя, во всяком случае (мало ли у нас
произошло таких перемен?), но что переменилось внутренно,
по существу, это надо еще исследовать.
Ведь замечательно, первый, коренной вопрос, который
Гоголь поставил - правда, лишь в чувстве, не в сознании,
-
который Соловьев поднял уже резко и ясно, а группа интел­
лигентов положила в основу Рел. Фил. Собраний 1901-03 го­
дов - этот вопрос как-то отодвинулся на задний план и там
иребывает в забвении. Точно его сторонкой обошли, и даже
не по ибсеновской ~великой Кривой~, а просто на кривой
объехали.
В кратчайшей формулировке - это вопрос об отношении
религии и жизни. В частности - христианства к жизни,
-
к личности, к обществу, к его устройству, к свободе и т.д.
Ясно, что вопрос этот мог возникнуть лишь перед теми, кто
имел уже то или иное отношение к религии, то или другое
о ней внутреннее понятие.
Теперь посмотрим, какое понятие о религии было у нашей
интеллигенции и какое есть теперь. Бросим на нее общий
беглый взгляд, на всю ее возрастную историю.
Честная, пылкая, безоглядно влюбленная в прекрасную
Даму - свободу, наивная и естественно ограниченная,
-
та­
кова ее юность. Потом лишь пыла поубавилось да кое-какие
пламенные ~идеи~ стали превращаться в ~правила~. Ин­
теллигентское ~религия - реакция~ явилось очень про­
сто: не реакция ли, в самом деле... Церковь? Не с самодер­
жавием ли, не против ли свободы? Знак равенства, сра­
зу поставленный между понятиями: религия - христиан­
ство - Бог - церковь
-
православие, все приводил в ясность.
И разве не была интеллигенция по своему права, возмуща­
ясь всяким, кто заговорил ~о Боге?~.
104

Годы шли, если изменяя общие черты интеллигенции,
то уже совсем не влияя на данную - отношение к области
~религии~. Внутренний раскол подготовлялся по другим
линиям. Не будем входить в сложные причины этого по­
следнего разрыва, осуществлению которого помогла исто­
рическая катастрофа; скажем только, что разрыв произошел
между частью интеллигенции, оставшейся верной своим
~идеям~ в их прежней, широкой и честной идеалистичности, -
и другой частью, которая выхватила несколько первичных
интеллигентских линий (чем, конечно, исказила общий лик
интеллигенции), дотянула их, логически, до конца.
Эта последняя часть - большевики. Никто ведь не спорит,
что они та же русская интеллигенция, выходцы оттуда же.
И если у потомков Канна и потомков Сифа родоначальник
один - Адам, можно признать, что Белинский родоначаль­
ник всей, хотя бы расколовшейся, русской интеллигенции.
Катастрофа, физическое, внешнее разделение, вряд ли со­
ответствует, по резкости, тому же разделению внутреннему.
Физически потомки Канна, двигаясь по своему пути, про­
двинулись в тупик, а потомки Сиффа, пока что, отодвинуты
в эмиграцию. Но кое-какие внутренние нити между теми
и другими не разорваны, что-то общее, из отдаленного про­
шлого, у них остается. Между прочим, и та черта, о которой
мы говорим, - отношение к религии. С виду это кажется
странным, но взглянем повнимательнее на эмигрантскую
интеллигенцию.
Далеко время, когда можно бьто давать ~оплеухи~ тому,
кто заговаривает о Боге. Да и внешняя катастрофа перевер­
нула все аспекты. Отдельные личности из интеллигенции
массами, спокойно, идут в православную церковь. Остра­
кизму их, конечно, интеллигенция не предает (еще бы!),
но сама из не идущих в церковь, ~о Боге~ не заговарива­
ет или с большой неохотой. ~Религия - реакция~ как-то
не сказывается, не выходит в словах; всего удобнее, всего
спокойнее остановиться тут - на терпимости. На отделении
~церкви от государства~.
Эта ходячая фраза очень характерна. Ее любят и мате­
риалисты, ее любят повторять и православные интелли­
генты (когда не рассуждают специально о Церкви). Она
дает тон отношению к религии всей интеллигенции, от­
ношению того же, в сущности, старого порядка. Религия.
105

Бог, христианство - это Церковь. При условии отделения
Церкви (религии) от государства, от политики, от всякой
общественной и т.д. жизни, неправославные интеллигенты
готовы считать ее не опасной; и даже малоопасными ка­
жутся им мечтательные разговоры увлекающихся подчас
соинтеллигентов о неопределенном ~оцерковлении~ мира.
Так оно идет, пока вопрос первой важности, вопрос Гоголя,
Достоевского, Розанова, Соловьева, Толстого остается лежать
без движения, незатронутый, забытый, точно он провалился.
Это бы еще ничего, если б так откровенно и стояло, что
вопрос не затрагивается, что интеллигенция не желает раз­
бираться, что такое религия, что такое христианство и есть
и ему место в мире, или нет. Но дело обстоит гораздо хуже.
Обычная фраза об ~отделении Церкви от государства.
взятая в прямом смысле и на своем месте, означала бы
такую простую вещь, с которой и спорить нечего. Беда же
в том, что фраза эта звучит как-то исчерпывающе, и для
уха людей поколения более молодого - обманно. То есть,
человеку новому в этой области, но способному нащупать
вопросы серьезные, вроде вопроса о религии и жизни, хри­
стианстве и жизни,- может показаться, что все это интел­
лигенция уже рассматривала и пришла к сознательному
решению. Влияние этого воображаемого решения можно
заметить в докладе Н. Оцупа. Докладчиком как будто скло­
нен в конфликте Гоголя и Белинского увидеть некоторое
~вмешательство в чужие внутренние дела~. Предпосылка:
~церковь~ не должна вмешиваться в дела ~государства~, -
это значит, что религия не вмешивается в дела общества,
христианство в жизнь, небесное в земное, божественное
в человеческое и т.д. Гоголь заговорив о Боге, вмешался
в дела Белинского, в устроение на земле, которое должно
совершаться именно ~без Бога~. Поэтому прав Белинский,
защищая свои дела от Гоголя.
Тут, как видим, налицо все типичные интеллигентские
представления, вплоть до знаменитого ~устроения на зем­
ле без Бога~ (причем никому не воспрещается помышлять
о Боге в чаянии будущего своего устроения на небесах).
Я нарочно усиливаю нотки, не слишком отчетливо зву­
чавшие в докладе Оцупа, но не меняющие от этого своей
природы и значения. Интеллигентский подход к ~религии~
(с обходом вопросов собственно религиозных) примитивен
106

и прост, так что напрасно было бы доискиваться, на каких
серьезных основаниях противополагается небесное- зем­
ному, Божье - человеческому. Розанов всю жизнь бился,
доказывая, что христианство уводит от земли, гасит свет
и радость, тут же, однако, утверждая, что без Бога, без рели­
гии, существование вообще невозможно. Интеллигенция его
не поняла бы, если бы и слушала. Что разбирать? Разделить
только надвое: тут - все относящееся к человеку и жизни,
там- к Богу (Церкви), и, чур, друг другу не мешать.
Нечего и говорить, что я - за 4отделение церкви от го­
сударства•. Нечего и говорить, что я вполне сочувствую
Белинскому в его возмущении некоторыми проектами Го­
голя относительно 4устройства на земле•. Но отсюда еще
далеко до выводов, которые делает интеллигенция и кото­
рыми она, если сегодня не вполне соблазнила Оцупа, завтра
соблазнит кого-нибудь другого. Да и что говорить вообще
о выводах, когда первый запрос о религии, о христианстве,
об отношении его к жuзни, вопрос, занимавший лучшие наши
умы, - затерт, отброшен сейчас в сторону? Следует либо так
и сказать откровенно, что он, за ненужностью, упразднен,
либо... начинать сначала. С самого начала, забыв, зачеркнув
все самоуверенные и наивные выводы интеллигенции. С ее
4отношением к религии• мы имеем полное право не счи­
таться, как посчитался, м.б., бессознательно, Н. Оцуп; уже
потому имеем, что для 4отношения• надо иметь о предмете
хоть какое-нибудь понятие. По совести, удосужилась ли
интеллигенция приобрести понятие о религии?
ДЕЛО ЭМИГРАЦИИ- ДЕЛО РОССИИ
Я прошу у читателя десять минут внимания, но внимания
серьезного.
Речь о деле, об очень конкретном предложении г. Голь­
денвейзера-Любимова, касающемся всей эмиграции.
Это дело - суть недавно выпущенной автором брошюры,
которую я не буду критиковать ни со стороны идеологической,
ни со стороны тона, еще менее со стороны литературной.
107

Нет нужды, что все это неудачно, - вплоть до заглавия: 4Да
здравствует эмиграция!•. Важна главная мысль брошюры;
о ней и будем говорить.
Мысль эта столь проста, естественна, - 4НОрмальна•,
-
что даже не кажется новой. Впрочем, она и действительно
не нова: давно уж что-то подобное носится в воздухе. Но
с такой определенностью, в таких резких линиях вопрос по­
ставлен впервые. Кто знает, будь на месте русской эмиграции
не русская, а любая другая, может быть, и не попадобилось бы
на двенадцатом году ее существования брошюрки г. Голь­
денвейзера, так как давно его проект был бы реальностью?
Но оставим это. Перейдем к самому делу.
Автор берет русскую эмиграцию с одной, но очень важной
стороны; определяет ее данное коллективное существова­
ние как •социШlьно-эконо.мический хаос• и утверждает, что
4Необходимо из этого хаоса создать соцUШlьно-эконо.мический
организм•.
Речь, конечно, о всей эмиграции, и, главным образом, о той
широкой русской общей массе, которую верхи, эмигрантская
4элита• презрительно окрестила 4обывательщиной•. Автор
брошюры даже говорит как бы от ее лица, называет себя
тоже 4обывателем•.
Мы не последуем за ним в крайних его нападках на 4ЭЛИ­
ту•, на верхи, 4бесплодно занятые бесплодной политикой
и распрями• (достаточно мы наслушались таких обличений!).
Но признаем, что кое в чем эти 4Верхи• перед общей массой
эмиграции действительно виноваты. Прежде всего - в пол­
ном и всестороннем к ней невни.мании. Вина немалая, да
еще для мнящих себя патриотами. Как будто русские люди,
несомненная часть русского народа перестала быть ею, вы­
гнанная в Европу! И даже вообще перестала существовать.
Фактически, любовь к России и народу у наших 4Верхов•
сделалась ницшеанской 4любовью к дальнему•... к населению
СССР, исключительно. 4Социально-экономический• хаос
эмигрантского существования они видят, но он их не трогает.
Общая же масса не только видит, - она его постоянно ося­
зает. 40быватели• на своих боках испытывают силу хаоса.
И, право, если они обыватели, - то героические. Нужно ли
в тысячный раз останавливаться на воистину героической
борьбе за жизнь среднего эмигранта в условиях бесправия,
покинутости и вынужденной немоты? Известен его тяжкий
108

труд, - до седьмого пота буквально,
-
под вечным страхом:
случай, болезнь, - и семья на улице. Жена пойдет толкать­
ся в благотворительных учреждения; где-нибудь отвалят
франков 50... а потом?
Над всеми и каждым трудящимся висят сто дамокловых
мечей, самых разнообразных. Ведь бывает, что не подачка
нужна, - нужно только обернуться. Но куда пойти? К кому?
Не к благотворительной же даме, только что устроившей
пышный вечер или концерт: она не понимает, для нее - все
нищие с паперти, всем надо поровну, по копеечке... А моло­
дежь? Не отказываясь трудиться до десятого пота, ради хлеба,
она хочет и знаний. Идет к чужим дверям, к американским
или другим, за помощью... но многие ли попадают за двери?
Да, уж конечно не героическая обывательщина сказала
бы, имей она голос, что ~не нужно~ искать нормальных
форм для ее социально-экономического ~хаоса~. Формы эти
автор брошюры довольно подробно намечает. Он говорит,
что ~объединение большей части экономических, культурно­
просветительных усилий, совершаемых ныне отдельными
людьми и организациями ... дало бы каждому эмигранту
немедленные, реально ощутимые, блага: быструю помощь
в разнообразных областях жизни, справки всякого рода,
в особенности о приложении труда~ ... ~необходимо создать
О-во Взаимного Страхования и Взаимного Кредита. Обще­
эмигрантские или поместные промышленные кооперативы
и артели... Общеэмигрантский официальный печатный орган
~свободной Трибуны~ ... Сеть культурно-просветительных
учреждений, распределяемых из центра пропорционально
нуждам отдельных эмигрантских агломераций... Комитет
по ведению информации и пропаганды среди европейцев
и американцев~ ... и т.д., и т.д.
Подобная организованность, прибавляет автор, была бы
и созданием для эмигрантов .международно-правового по­
ложения.
Само собой разумеется, что такой широкий план объеди­
нения требует известной централизации. И автор останавли­
вается на создании ~административного центра~. Какие же
пути указаны им к реализации всего этого?
~для русской эмиграции, - говорит он,
-
нет и не может
быть иного основания для объединения и органического со­
существования, кроме совершенно добровольного соглашения
109

(~общественного договора~)~. т.е. широко - ~демократиче­
ский принцип~, ~всеобщее голосование~ и - Contra SociaP,
припятый ~по воле большинства~ ...
Прежде чем указать хотя бы на первые трудности это­
го в реальной обстановке дня, сделаем маленький экскурс
в прошлое. Бросим взгляд на номер ~последних Новостей~
от 10 декабря 1920 г. Номер этот очень любопытен сам
по себе, даже страшен, если положить его рядом с каким­
нибудь номером года 29-го. Какие тут 9 лет! Века прош­
ли, поколения сменились... Во всяком случае, та газета
~поел. Нов.~. - враг этой, сегодняшней, тоже называемой
~поел. Нов.~. враг во всех решительно отношениях. Есть
в старой, между прочим, и отдел ~свободная Трибуна~.
И, в данном номере, мы находим там... автора брошюры,
г. Гольденвейзера-Любимова. Любопытно, что он говорит
приблизительно о том же и то же, предлагает, по тому же
~демократическому принципу~ создать ~эмигрантский центр~
(еще ~интеллигенции~. правда, и не для чисто ~социально­
экономических~ задач, но он уже отрицает старопартийные
группировки, и вождей, - ~генералов~ от политики). Еще
любопытнее, что статья сопровождена сочувственным за­
мечанием ~от редакции~: создание такого центра ей отнюдь
не кажется возможным ...
Сейчас нам понятно, что предложение г. Любимов, в тог­
дашней форме, было, по тогдашним временам, неосуществимо.
Но и для теперешнего его проекта, гораздо более реального,
выросли, по пути, новые затруднения. В 20-м году эмиграция
была (или сознавала себя) более цельной. На две половины,
неравные, она еще не была разрублена. Сейчас это деление
фактически существует. Большинство учреждений, обще­
ственный голос, - пресса,
-
в руках ~верхов~ эмиграции;
главная часть, общая масса, - нема, безгласна. ~свободных
Трибун~ для нее больше нет. Ведь и для г. Любимова не-r:
громка ли отдельная брошюрка, да и брошюрку из тьiс.Я­
чи один ~обыватель~ может издать! При этом вот главное:
полное отсутствие у верхов и вождей к этой общей массе
интереса. Какие же тут ~демократические принципы~. со­
глашения хотя бы на программе исключительно социально­
экономической, какое создание центра! Чтобы говорить о ~под-
1 Общественный договор (фр.).
110

чинении большинству~, о большинстве голосов, надо ведь
чтобы голоса бъutu? Но их нет, и не видно, кто и как станет
заботиться, чтобы они явились.
Мне кажется, г. Любимов эту сторону своего проекта
недостаточно разработал. Если к оформлению эмигрант­
ского хаоса нельзя подойти какими-нибудь тихими, околь­
ными тропинками, если нужно начинать прямо с выборов
и Contra Social, - я боюсь, что долго еще нам в этом хаосе
надо путаться ...
Впрочем, я, может быть, ошибаюсь. Ведь этот глубокий
~неинтерес~ к эмиграции со стороны ~верхов~ той же эми­
грации - что-то ненормальное, какое-то затмение. Многие
с полной искренностью думают, что надо все взоры, все
внимание обратить на Россию и, если смотреть на нее, -
то уже нельзя смотреть на эмиграцию. Это, будто бы, значит
~отвернуться~ от России, что ~не патриотично~. Да и для
чего, спрашивают они, все эти заботы по сложному устройству
на чужой земле? Только что откроются двери России- вся
эмиграция потянется туда, как ~обывательщина~, так и по­
литики, без различия толков... Мы все думаем о России, что
нам думать об эмиграции, -о себе? Зачем?
Тот, кто ставит подобные вопросы искренно, лишь по наи­
вности, может получить ответ в той же брошюре г. Любимова.
Прежде всего - знаем ли мы, когда откроются двери
России? Если еще не завтра, а послезавтра, то не нужно ли
и до послезавтра эмиграции сохраниться, как русской? Ощу­
щение себя международными партиями этому не содей­
ствует... между тем организованная эмиграция ~без труда
избавит громадное большинство от жизненной необходимости
перехода в иностранное подданство~... И больше: ~с такой
эмиграцией нельзя не считаться... Она не останется в роли
quantite negligeaЬle1 в глазах населения СССР~ ... И несо­
мненно ~будет оказывать влияние и на ход событий внутри
СССР~ ...
А когда откроются двери России, не окажется ли эми­
грация, возвращающаяся в данном своем состоянии, чем-то
вроде толпы беженцев? Легко ли будет каждому, в одиночку,
искать места своего и связи, среди незнакомых условий, с уже
незнакомой Россией? Другое дело - возвращение эмиграции
1 ничтожная величина (фр.).
111

организованной. ~после большевиков Россия (какой бы она
ни бьmа) будет остро нуждаться в образованных и технически
подготовленных людях, в капиталах, иностранных кредитах,
организаторах, коммерсантах, инженерах, агрономах, про­
фессорах, учителях, торговых и государственных служащих,
лицах, знающих иностранные языки. Откуда-нибудь она их
несомненно получит. И будут ли то иностранцы, или быв­
шие русские эмигранты, - зависит всецело от теперешней
эмиграции~ ...
Да, от нее, от того, успеет ли, сумеет ли она довоспи­
таться до состояния, в котором окажется реально нужной
воскресающей родине?
Нужно - не в одном только, чисто материальном, смысле:
~воспитание~ я понимаю широко. Работая над собой, оформ­
ляясь, эмиграция несомненно будет получать и общее воспи­
тание. Когда нынешней зимой велся разговор о средней массе
эмиграции, так называемой ~обывательщине~. И. Бунаков
(который вИдит в ней именно ~часть русского народа~), горячо
протестовал против равнодушия к ней верхних эмигрантских
слоев, указывал на полную ее покинутость и в духовном
отношении, как во всех других. Речь шла не о ~политике~.
столь ненавистной г. Любимову, хотя где ~политика~ и где
~не политика~ в наши дни? Слишком широким стало это
понятие. К тому же сам автор брошюры, настаивая на орга­
низации ~исключительно соц.-экономической~. прибавляет,
что ~организованная эмиграция станет в России и активно­
политическuм фактором~.
Конечно, станет, не говоря о прочем. Ища форм челове­
ческой жизни, приобретая навыки наряду с техническими
знаниями, эмиграция не может не обрести, попутно, иду­
ховных ценностей. Во всяком случае, принципы свободы
и права не останутся ей чуждыми; с ними и поедет работать
в Россию - на Россию.
Что же? Не значит ли заботиться, думать об эмиграции­
думать о России?
Я не разделяю, как сказано выше, одностороннего взгляда
автора: весь корень зла он видит в политике и за нее на­
падает на эмигрантские ~верхи~. Может быть, он рассчиты-
112

вает, что если твердо ограничить дело областью социально­
экономической, к нему легче привлечь интеллигенцию без
различия толков. В теории это верно. Но на практике - почему
привлечь, раз она не заинтересована никакими решительно
делами, ничем, касающимся эмиграции? Фатальное невни­
мание, поддерживаемое не менее фатальным убеждением,
что если смотреть на Россию, которая ~там~, надо отвер­
нуться от России, которая ~здесь~, Произвольное деление
России - вот первый камень, главное препятствие для про­
ектов г. Любимова. Сдвинется ли он? ~всеэмигрантский
съезд~ ... ~всеобщее голосование~ .. . Contrat Social... Какие
мечты, - для сегодняшнего дня! Это не значит, что сам
проект - мечта, утопия. Напротив. Необходимость пре­
вращения эмиграции, хаоса, в ~социально-экономический
организм~ так настоятельна, что кое-где, частным образом,
работа присходит. Происходит она и в самой массе эмигра­
ции. Но все это, увы, еще разрозненные усилия, блуждание
по окольным тропинкам ...
Если так будет длиться, наступит момент для эмиграции
взять свое дело в свои руки, самой расчищать себе широкий
путь. Это ее долг. Но не станем закрывать глаз: мы, русские,
русская эмиграция. Мы способны на героический подвиг,
мгновенный и длительный, мы умеем работать, говорить,
думать, мы можем составить проект, издать брошюру, - но де­
лать? Способны ли мы делать общее, общественное дело?
Но годы испытаний ни для кого даром не проходят.
Из них рождаются новые силы, нужная воля и выдержка.
По силе русская эмиграция и будет делать дело свое, - дело
России.
ЛЮБИМАЯ
«За мою малость меня
полюбил Великий~>.
Я пишу о ней, потому что, как все, тоже люблю ее и по­
тому что ныне ей... ~поручена Россия~.
Это- маленькая ~Тереза Младенца Иисуса~, теперь уже
~святая~. Наша современница, - она, кажется, последняя
канонизированная святая.
113
8 Том13УнасвПариже

Процесс ее канонизации велся и завершился беспримерно
быстро: есть какие-то правила или обычаи, не дозволяющие
даже начинать этот ~процесс:~> раньше долгих десятилетий
после смерти, длится же он иногда целые века. А маленькая
Тереза имеет свои алтари, свои изображения, перед которыми
молятся сейчас и сестры ее монастыря, и родные ее, старшие
сестры (все четыре- они тоже монахини), и многие люди,
видевшие Терезу ребенком. Она жила ~вчера:~>.
·
Дело в том, что Рим не .мог ее не канонизировать. Он
лишь признал то, что уже было сделано раньше, сделано
тысячами ~малых сих:~>. Это они полюбили Терезу, пове­
рили ей, - и почувствовали ее своей; такой близкой, как
будто равной, и в тоже время такой любимой Богом, что
для нее Он все сделает. К Терезе же совсем просто можно
обращаться - к своей-то! И не обещала ли она: кто меня
ни попросит - я никого не оставлю без ответа? Говорила
еще: я не успокоюсь там, на небесах, в лоне Жениха. Я буду
постоянно думать о земле, заботиться о людях. Когда мир
будет весь спасен - только тогда я отдохну.
Влечет к ~Терезочке:~> простых и малых и самый ее об­
раз - совершенной, неизъяснимой чистоты и прелести: де­
вочка, полуребенок, чуть благоухающий, белый полевой
цветок. Младшая из пяти дочерей благочестивого коммерсанта
на севере Франции - она в 15 лет уже кармелитка; опять
вопреки всем правилам церкви, вопреки всем препятствиям.
Не со стороны отца: он слишком самоотверженно любит
~свою королеву:~> (и как любит его она!). Препятствия шли
со стороны церкви. С недетской твердостью встречает их
Тереза. Она, никогда не покидавшая родных мест, едет с от­
цом в Рим, чтобы там умолять самого папу о позволении
~пойти в Кармель, когда мне исполнится пятнадцать лет... :!>.
~Если того захочет Бог... :!> -уклончиво отвечает ей папа.
Тереза понимает, что это отказ, но она полна такого до­
верия к Богу, что не сомневается: Он захочет. Он сделает.
И в пятнадцать лет за ней затворились двери Кармелитекого
монастыря в родном Лизьё.
Что же было потом, в течение кратких последующих
лет ее жизни? Ничего; эти годы были тихи и ясны, как она
сама. Никаких видимых героических подвигов у Терезы нет.
Нет у нее и никаких ослепительных экстазов. Но у нее есть
свой духовный путь. ~это моя маленькая тропинка к Богу-,
114

говорила она, - маленькая потому, что я сама маленькая;
верная, прямая тропинка и такая простая, что всем по силам,
каждому, если он даже мал и слаб, как я~ ...
О своей тропинке, ~la petite voie~, она твердит, не уставая,
и так нежно зовет на нее всех, ~тоже малых~, что ей верят.
Может быть, она сама не знает, сколько певидиого героизма
и ей было нужно для этой тропинки; другие знают, но ниче­
го! Если кому трудно - Тереза поможет, а то простит. Ведь
она - своя, наша, как мы .. .
Что же такое Терезин ~маленький путь~? Это - доверие
к Богу, доверие и любовь. Бог так любит нас, что, все равно,
перелюбить его нельзя, хотя бы любить ~изо всех сил~...
Надо Ему довериться, доверить себя Его любви до конца.
Лестница совершенства, ведущая ко Христу, трудна тому,
кто мал и слаб: она для сильных. Но Тереза помнит: крошеч­
ным ребенком стояла она раз у лестницы, не умея осилить
и первой ступеньки; тогда с протянутыми руками сошла к ней
сверху мать, и эти руки подняли ее, маленькую. Пусть же
не тревожится никто своей малостью. Разве не Божьи сло­
ва: ~как мать ласкает ребенка своего, я буду утешать вас,
я буду носить вас у груди моей, баловать вас на коленях~ ...
Чего же бояться? Руки самого Христа поддержат и под­
нимут того, кто мал, надо только им довериться... У Терезы
и нет страха. Любовь не обманет. Любовь дает ей все, чего
она ни попросит. И ведь она тоже, в ответ, любит Его ~изо
всех сил~ ...
Во время войны в редком окопе не было скромной от­
крытки с изображением ~Терезочки~: округлое, полудетское
личико под черным покрывалом; цветы и крест в руках.
Эти открытки уже были и тогда ~иконами~, - не совсем,
все-таки, обычными иконами: было и присутствие, милое
присутствие своей близкой, сестры, которую можно попро­
сить - и не останешься без ответа.
Вот человеческая родствешюстъ, всем ~малым~ попятная
близость, - при явной и к Богу близости,
-
она-то и сделала
Терезу любимой и... святой раньше римской канонизации.
Риму оставалось только преклониться перед свершившимся.
Теперь церковь католическая обращается к св. Терезе
с каждодневной молитвой... о России. Ведь там ~все, кто
стоит за христианскую веру, терпят непрестанные пытки.
Они в голоде, в холоде, в болезнях, в темных и страшных
115
в·

тюрьмах, где священнослужители и верные христиане за­
перты вместе с последними преступниками. Муки христиан
длятся годы и многие уже кровью своей запечатлели вер­
ность Христу~ ...
И всякий день, перед алтарем Терезы Младенца Иисуса,
в ее монастыре, в Лизье, молят сестры свою святую сестру:
~взгляни на этих страдающих... Проси о них Духа Святого.
Проси, чтоб Он сошел в сердцах тех, кто жив в России,
укрепил их мужество, любовь и терпение, помог им дове­
риться милосердию Божьему, и Господь воззрит на слезы
и на кровь их, со Христом и за Христа проливаемую, и ско­
рое избавление пошлет их родине от ужасов коммунизма
и атеизма~ ...
Так, ~во и.м.я братства всех христиан~, молятся ино­
церковные христиане и христианки за далекую Россию,
просят о ней маленькую девочку Терезу, которую любит
Христос и которая обещала: не останется без ответа никто,
если ко мне обратится.
ПОЧЕМУ НАМ СКУЧНО?
Это доклад (несколько сокращенный), кото­
рый был прочитан З.Н. Гиппиус в парижеком
кружке •Зеленая Лампа~. Хотя большинство
его участников - писатели, кружок •литера­
турным~ назвать нельзя: в •Зеленой Лампе~,
на обсуждение ставятся одинаково и вопросы
политики, и философии, и литературы, и рели­
гии, при единственном условии - серьезного
отношения к предмету.
Каково, в данный момент, внутреннее состояние русской
эмиграции?
Определить его, ответить на этот вопрос с точностью,
я не берусь. Можно лишь, по некоторым признакам догады­
ваясь, делать те или другие предположения. Общие законы
одни и те же, и для отдельной личности, и для коллектива.
Так же тесно (и непонятно) переплетена жизнь внутренняя
с внешней у одного человека, как и у коллектива. Но кол­
лектив, даже суженный и ограниченный, большая сложность.
116

О таком же коллективе, как эмиграция, очень связанном
(национальностью и судьбой), но очень, притом, разнород­
ном, говорить надо с особой осторожностью в обобщениях.
Мой доклад озаглавлен: почему нам скучно? Но я от­
лично знаю, что мне легко возразить. Одни скажут: ~да
с чего вы взяли? Нам вовсе не скучно!~ Другие: ~не скуч­
но, - а ужасно! Есть ли время скучать и заниматься раз­
бором настроений! Нам вздохнуть некогда, мы погибаем над
неиосильной работой, у нас куска хлеба нет!•. И наконец,
третьи: ~Размышлять о том, почему большинство эмиграции
находится в состоянии тоски, или скуки, - странно; после
всего пережитого, потеряв родину, на чужой земле- в каком
другом внутреннем состоянии может она быть?~.
Первым отвечать нечего: им весело - тем лучше. Осталь­
ные в определении внутреннего состояния эмиграции более
или менее сходятся: ~скучно•, ~тоскливо•, ~ужасно~. - раз­
ница лишь в оттенках. Возможно, пожалуй, согласие и в том,
что чем дальше, тем становится все ~скучнее~. ~тоскливее•
и ~ужаснее•.
Указанная причина, - т.е. самый факт эмиграции,
-
при­
чина серьезная. Никто ее не думает отрицать. Попробуем,
однако, исследовать, вся ли тут причина? Раз уж мы за­
нялись, на полчаса, такими вещами, как самоощущение,
душевное состояние, внутренняя сторона жизни, - то по­
смотрим, нет ли также и внутренних причин, почему нам
живется все скучнее, тоскливее и ужаснее?
Есть одно слово, которое я не произнесу прежде, чем
не поясню, как его в данном случае надо понимать. Иначе
оно сразу поймется превратно, и уж тогда будет труднее.
Представьте себе, что вы переходите парижекую улицу
и видите в двух шагах автомобиль. Вы, конечно, посторо­
нитесь или поторопитесь, то есть сделаете то, что должны
сделать. Если не сделаете, будет ~ужасно~.
Представьте себе, что вы не пошли туда, куда вас звали,
куда обещали и нужно было пойти, остались дома; или что
вы, долго слушая, как бранят в вашем присутствии кого­
нибудь, кого вы очень любите, ни слова не сказали в его
защиту; не будет ли вам, после таких случаев, довольно
скучно и тоскливо?
Тоже и относительно коллективов: армия, не идущая
туда, куда сейчас ей пойти до.л:ж:но; любое общество, дело-
117

вое или какое угодно, не совершающее именно того, что
требует от него данный момент, - все эти не действия или
не те действия тотчас имеют свои последствия; внешние,
а нет - так внутренние: кладут соответственный отпечаток
на внутреннее состояние. Никто не принуждает человека -
или коллектив - исполнять то, что им при известных обстоя­
тельствах времени, следует исполнять. Никто не наказывает
за неисполнение. Но само неисполнение разрушает жизнь,
как исполнение, тоже само, ее поддерживает и сохраняет.
Теперь, я думаю, пора сказать что делание своего дела
называется исполнением долга. Мы привыкли, услышав
слово ~долг~. ждать нравоучения. Но человек и худых нра­
вов, и добрых одинаково посторонится или поторопится,
видя наезжающий автомобиль, т.е. сделает то, что в данную
минуту должен. Это грубый пример; ничего нет легче, как
найти сотни более тонких. И везде останется то же главное
положение: мы сами хотим нашего должного, сами стремимся
к исполнению долга.
Ну, а если мы его не знаем, не понимаем, не видим, где он?
Это случается. Но редко. Не будет парадоксом, если я ска­
жу, что большинство - свой долг знает. Одни видят ясно,
другие полунащупывают или даже инстинктивно чувствуют,
но всякий, в какой-то мере, долг этот знает. Самообманы
поверхностны и преходящи. Оттого и здесь если что-нибудь
полезно, то вовсе не нравоучения и даже не учение, а лишь
какая-то взаимная помощь: кто видит яснее - помогает
временно невидящему; в следующий момент он, возможно,
остережет первого.
Еще одно, общее, последнее возражение: а что, если долг
свой и видишь, и хочешь исполнить, но исполнить нет сил?
Я не знаю. Совершенно так же не знаю, как никто не знает,
есть у него на что-нибудь силы, или нет; никогда не знает
меры своих сил (да и вообще собственной меры). Но нет
сомнения, что каждому дано ровно столько сил, сколько
нужно для исполнения его долга, его собственного дела,
в его рост. Кто занимается предварительным взвешиванием
своей силы, тот рискует остаться с этим запасом, никуда
его не приложив.
Сузимся, одпако. Конкретизируем наши общие положения.
Если нам, эмигрантам, в отдельности, и русской эмиграции
в целом (с исключениями) - скучно, тоскливо или ужасно,
118

то кроме других причин, не потому и это, что ни в отдель­
ности, ни в целом мы своего долга не исполняем?
Я не говорю сейчас о долгах чисто личных, но лишь
о долге каждого из нас как русского эмигранта.
И о долге эмиграции - в целом.
Долги эти все-таки исполняются, - потому что мы живы;
но, должно быть, не в достаточной мере, раз нам все ~скуч­
нее~. или ~ужаснее~.
Долг в эмиграции в ее целом - очень прост: быть эми­
грацией. Правда, бытие это обусловлено известным самосо­
знанием и затем целым рядом соответственных действий;
но и они тоже не очень сложны. Чтобы русской эмиграции
быть, ей надо осознать себя, или хоть почувствовать, (это­
го довольно) частью России, находящейся в новых, своих
собственных условиях, в которых перед ней ставятся новые,
свои, задачи. И мало того: принять эти условия и эти задачи
добровольно, т.е., как если бы выбор между двумя судьбами,
двумя потерями (земли или свободы) эмиграция сделала сама,
в каждый момент за него отвечая. Последняя цель у обеих
частей России, и русской и зарубежной, - одна: соединение
свободы и родины. Но пути, но действия, направленные к этой
цели, не только различны, а по характеру и внутреннему
смыслу могут иногда казаться противоположными.
Я не стану сейчас касаться той первичной, не легкой,
но необходимой внешней задачи, которая предлежит эми­
грации на пути конкретного утверждения своего бытия. Эта
задача, - упорядочение хаоса материальной жизни,
-
тоже
долг; от его-то неисполнения как раз и получается, что
иным не ~скучно~. -а ~ужасно~. Но это дело медленное
и попутное: в зависимости от того, как станет эмиграция
справляться со своим долгом ив других отношениях, - бу­
дет делаться и оно.
Мы начали разговор о внутренней стороне нашей жизни:
будем продолжать.
Итак, для исполнения своего долга эмиграции нужно
только быть эмиграцией. Это бытие определяется немногими,
но резкими и твердыми, чертами. Теми же чертами должна
быть отмечена и вся ее деятельность.
Сделанный выбор (мы уже говорили, что он утверждается,
как сделанный вольно), - выбор свободы ценою потери зем­
ли, - обязывает. Его нужно оправдать, т.е. им-то и послужить
119

общей цели. У России русской нет как раз того, что имеем
мы, и потому наш долг - делать, за нее, что не может она,
но можем мы. Самый характер долга нашего иной, - иного
духа. Деятельность русской эмиграции лежит в другом плане.
Если Россия русская, с таким мужеством идя по пути жерт­
венного терпения, исполняет предначертанное ей, то долг
России безземной, но свободной, не на этом пути, не под
знаком мученичества; ее долг - нечто требующее не меньшего
мужества: действительность в плане и в духе пророческом..
Да, пророческом, понимая это не грубо, не плоско, не сле­
по, не так, что вся эмиграция должна стать, облекшись
во вретища, толпой пророков. Действовать в этом плане,
это - сегодня, для нас, свободных русских,
-
значит только
быть людьми, знающими твердо, чего они хотят и чего они
не хотят, открыто, всегда, так говорящими и так действую­
щими. Это значит понимать душу оставшихся в России,
понимать их долг и подвиг, и понимать свой. Это значит
понимать, что долг обеих частей России не одинаков и что
так оно останется, пока не будет достигнута общая, послед­
няя, цель - соединение земли и свободы.
Обманываться нечего: далеко еще нам до всего этого:
недаром же мы болтаем, скучаем, тоскуем или ужасаем­
ся. И плохой знак, что чем дальше, тем болтовня и скука
даже как будто увеличиваются. Эмиграция - коллектив,
чтобы задача коллектива исполнялась, необходимо, чтобы
ее понимали, чувствовали, принимали на себя отдельные
личности, поскольку они к нему примыкают. Видим ли мы
этих понимающих и действующих? Они есть, я не спорю,
а действующих даже немало. Но увы, опять надо сказать
правду: стремясь, как будто, к исполнению долга, они видели
долг не свой: они шли по линии жертвенности, молчания
и терпения. Там, в России, эта линия свята: ведь она - под
знаком мученичества. Здесь - это просто линия наимень­
шего сопротивления.
Да, у русского человека здешнего, у русского эмигранта,
прямой долг есть. И какой бы, кто бы этот свободный чело­
век ни был - долг его лежит неизменно в плане свободы,
т.е. в плане, в духе ~пророческом~. Это не требует даров
~пророка~ или вообще каких-нибудь особенных даров. До­
вольно быть не в тюрьме, быть русским и быть человеком.,
чтобы в свою меру этот долг исполнить.
120

Впрочем, я забываю главное: не довольно, если чувства­
то долга, вместе с каким-то его пониманием, - нет; если
оно постепенно сникло, стерлось, разложилось или погру­
зилось в летаргию. И вот что еще замечательно, - когда
это с кем-нибудь случается,- из нас эмигрантов, и в наше
время, -то, по мере исчезания ~чувства долга~. исчезают,
стираются в человеке и другие его ~человеческие~ чувства
и даже понимания. Уровень их незаметно понижается. То, что
прежде имело значение - теряет его. То, что прежде было
~нельзя~ (не по запрещению, а по собственному выбору),
делается ~можно~. просто по равнодушию: почему же нельзя?
Политик запутывается в своей политике, повторяет какие­
то старые звуки, оставшиеся в ушах, ко времени не иду­
щие; деловой человек забывает свои обещанья; словесник
не уважает слов.
Внутренняя сторона нашей жизни требует известной гар­
монии. Узор души не случаен, линии пересекаются и сбли­
жаются по своему закону. Линия ~долга~ - очень важная
линия. Сотрется она- глядишь, побледнела соседняя линия
~чести~. за ней и третья какая-нибудь человеческая...
Но я не хочу кончать этой безотрадной картиной. Тем
более, что в сущности, картина не так и безотрадна. Мы
все-таки живы и все-таки помним, что мы эмигранты, значит
сквозь скуку, тоску и ужас долг свой кое-как исполняем.
Даже веселящиеся - пока не все безнадежны. Самые без­
надежные (они, правда, есть) - это те, кто не только долг
эмиграции отрицают, но даже отрицают вообще эмиграцию:
она для них пыль quantite negligeaЬle. С этими можно бы
и не считаться, они ведь уж не живы. Но вред они, к со­
жалению, приносить еще могут...
Скажу в заключение, что реальные события последнего
времени, внешняя актуальность наша, чрезвычайно благопри­
ятны для эмиграции, в смысле ее внутреннего просветления.
В некоторых кругах, и очень важных (не буду уточнять),
уже начинает пониматься главная ценность наша, которой
мы обладаем - наша свобода, и
-
те, кто действовал и шел
чужим путем - под знаком терпения, послушания, покорной
жертвенности, уже как будто разумеют, что не на этом пути
наше общее оправдание перед мучениками России.
И пусть - повторю
-
каждый из нас не заботится, боль­
шими или малыми дарами он обладает, много у него сал или
121

мало. Дар быть человеком и силы становиться им - есть
у всякого. А если он русский, если он приобрел свободу,
потеряв Россию, - пусть же помнит о своем долге перед
нею и служит Ей своим имением: свободным действием,
свободным голосом, всяким свободным свидетельством о че­
ловеческой и Божьей правде.
~о ШЕСТОМ ЧУВСТВЕ~
В ~зеленой Лам.пе», после доклада Георгия Иванова
~о шесто.м чувстве» (Си.мволиз.м)
(15 апреля 1930 г.)
Сегодняшний доклад больше связан с прошлым, чем это
кажется. Кстати, г. Иванов и повторил мои слова насчет
4:скуки~. Связь эту мы увидим, а раньше я хочу отметить,
что вышло из прошлого доклада, - моего.
Если не попят был даже вопрос поставленный, в этом
я виню себя. Не целиком, а отчасти. Когда выдается случай
говорить свободно, - редкий случай!
-
надо уж говорить
без намеков и умолчаний, а прямо.
Мне-то казалось, все же, что и так понять главное -
не большая хитрость: есть у эмигранта, между прочими
личными долгами, долг специально эмигрантский. Он опреде­
лялся; но мне даже думалось, что и без моих определений
его всякий сам знает.
Однако посмотрите: вот фельетон 4:0 долге русск. эмигр.~
Ю. Сазоновой, в 4:ll.H.~. Сотрудница не называет, конечно,
4:3ел. Лампы~: о ней запрещено упоминать, это о-во слишком
свободное, а потому владельцы зарубежной прессы считают
его вредным. Г-жа Сазонова только говорит, что в некоем со­
брании некий оратор с высоты трибуны обличал трудящуюся
эмиграцию в неисполнении долга, и что хотя для обличителя
(все с высоты трибуны) рабочая средняя масса эмиграции
кажется пылью, - эта бедная 4:Пыль~, с 4:утомленными ли­
цами~ покорно слушала обличения и даже аплодировала.
Грустная картина! Но не подозревать же г-жу Сазонову,
что она сознательно хочет с больной головы свалить на здо­
ровую? Просто, сотрудница 4:ll.H.~ не поняла еще, что такое
4:3ел. Лампа~, и не уловила смысла доклада. Тут-то я себя
122

и виню. Если не одна г-жа Сазонова не поняла, то не лишним
будет поставить несколько точек на нескольких i.
Начать с того, что 4утомленных лиц• мы в зале, про­
шлый раз, много не заметили. Это жаль, но не в том дело.
Сколько бы их, лиц 4трудовой• эмиграции, ни было, наверно
ни один не понял меня так, как поняла сотрудница 4Посл.
Нов.•. Большинство из них, в тяжкой работе и молчании
проводящих жизнь, отлично знает все положение. Ведь давно
известно, что между этим слоем 4Настоящей• эмиграции и ее
4Верхами• - образовалась пропасть. Наша 4элита•, политико­
партийная интеллигенция, в руках которой находится и за­
рубежная пресса, - совершенно оторвалась от эмигрантского
4Народа•. Это оттуда, с этих самых 4верхов• (а не с высоты
нашей эстрады) услышали мы впервые определение зару­
бежного русского 4Народа•, как пыль, куча обывательщины.
Это верхи, наша элита не исполняет своего долга, занимаясь
политической кружковщиной, и ничем больше. Не только
не исполняет, но и другим мешает. Попробуйте-ка всту­
питься за рядовую массу эмиграции, ну, хоть поговорить,
как бы добыть ей за рубежом более 4человеческую• жизнь:
вам этого не позволят господа прессы, та же эмигрантская
элита. Допускаются лишь объявления о благотворительных
балах, да воззвания к 4добрым людям•, - когда уж поздно,
когда уж и добрые благодетели, если найдутся, разве на гроб
соберут. Статья известного экономиста Кочаровского по во­
просу улучшения жизни трудящегося слоя эмиграции два
года валялась по всем редакциям. И протекция не помогла.
А когда та же статья вышла отдельной брошюрой (с пре­
дисловиемнебезызвестного Бунакова) - о ней решено было
в печати не упоминать: это, мол, 4бессмысленные мечтанья•l
Да, секрет Полишинеля- пренебрежителъное, если не пре­
ступное, отношение зарубежных верхов к зарубежному русско­
му народу. Народ должен молчать и покоряться. Нет области,
в которой он мог бы поднять свой голос. Даже в области
религиозной. И на нее посягают политические 4Вожди•. Они
решили, что нужна 4лояльность•. Московский митр. Сергий
4лоялен•. Пусть-ка эмиграция скажет слово против него!
Кто-то попробовал было, но политики пришли в бешенство
и неугодный рот закрыли.
Так вот с ними-то, с политиканствующими 4Вождями•
и владыками, с их самодовольным лжепатриотизмом, с их
123

несчастным пренебрежением к ~народу~ русскому - мы
здесь и боремся. Их-то и ~обличал~ мой доклад. Слишком
скрыто? Вот, теперь яснее.
Это не все, положим. Есть еще слой ~культурников~.
~искусников~. которые и знать себя эмигрантами не же­
лают. Какой еще для них эмигрантский долг? Но другим
они исполнять его не мешают, не могут, и за то спасибо.
Обличать - слишком громкое для них слово, да и большин­
ство - невинные, и в русском, и во французском смысле ~les
innocents~. Искренние души о ею пору думают: революция,
эмиграция, большевики (особенно большевики!)- это все
политика: культура, искусство -аполитичны: мы искусники,
значит, мы аэмигранты. Если это писатели, и если удастся им
добиться созданья какого-нибудь собственного органа, то они
прежде всего, и обязательно, заявляют, что он ~аполитичен~.
Обыкновенно же такие писатели пристраиваются к одной
из политических газет, безразлично к которой. И газетам
все равно, если ~вечность и красота~ - аполитичны: и аэ­
мигрантам нашим легко писать в любой.
***
Странный доклад... Казалось, литературный. Поэт говорит
о поэтах, о старом движении, о символизме. Но при чем тут
какое-то ~шестое чувство~? Поэзия вообще дело возвышенное;
но тут речь будто и не об этой обычной возвышенности. Мы
знаем талантливейших писателей, даже современных, кото­
рые делают чудеса искусства при пяти чувствах, а бредни
о шестом просто считают дорогой в желтый дом.
Но говорит ли Г. Иванов об ~искусстве~? Да, только он
разрывает его заколдованный круг. Говорит не о талантливых
произведениях символистов, но именно о символизме, с его
временем, с его атмосферой. Хорошо зная и то время, и эту
атмосферу, я изумляюсь, как мог незнающий Иванов столь
проникиовенпо понять ~несказанную~ суть тогдашнего мо­
мента? По какой интуиции угадал он самое главное в явлении
символизма, его центральную горящую точку? Он называет
ее ~поисками шестого чувства~. Да, и я только подчеркну,
от себя, что поиски эти бьmи не литературные, а человеческие.
Движение символизма, - литературное, поmбло. И прав
Иванов: нельзя, не надо к нему возвращаться. Вообще нельзя
124

возвращаться назад: возвращение Вейнингер даже называет
безнравственным. Но прав докладчик и далее: если не попадет
что-то от символизма и в нашу литературу (как с тех пор
не попадало), и в нашу жизнь вообще, то наступит наконец,
час, когда нам останется только ~охнуть и лопнуть•. Это
катастрофа, и очень выразительно предсказанная. Ее вероят­
ность, ее возможность, смутно уже чувствуется. Ее ~отсвет•
уже как бы лежит на всех наших делах. Везде, на литературе
он только заметнее. И кто знает, не придется ли нам открыть
еще один новый долг наш не простой эмигрантский, а по­
шире, потруднее и неопределеннее: долг схватиться за конец
оборванной ниточки, одной-единственной ниточки в старом
~символизме•, и попробовать потянуть ее же -- . ". дальше. Она
дальше будет новая, но будет та же. Она-то не поmбла.
Г. Иванов сам указывает на неопределенность своего до­
клада. Но и я говорю сейчас неопределенно. Я утверждаю, что
иначе говорить о глубокой сути символизма в данное время
невозможно. Она непередаваема. Гениальной интуицией можно
что-то узнать, не зная. Но слова, новые о старом и новом,
найдутся тогда, когда найдется конец оборванной нитки. До
тех пор... повторим любимое слово Блока: это несказанно.
Я, впрочем, попытаюсь сделать к докладу Иванова одно,
очень маленькое, добавление. Только уж не в порядке ~неска­
занного•, а перейдя в порядок обычных пониманий. Моя
добавка будет почти внешней, временно-пространственной,
исторической отчасти.
Однажды, 20 лет тому назад, в обстановке довольно необы­
чайной, были произнессны такие слова:
~положение ваше (в России) в настоящее время сложно
и по-видимому безысходно. А что, если скоро придется всем
вступить в борьбу с силами мировыми, на арене истории?
В сознании многих брезжит новое предчувствие: всеобщая
историческая mбель открывается с возрастающей грозной
ясностью. Искать высшей силы... Но как? Где? Пока неясно.
И в этой неясности причина великого томления•.
Мне сейчас некогда рассказывать, где и при каких обстоя­
тельствах это было сказано. Достаточно отметить, что дело
происходило в среде, не только связанной с символизмом
и символистами, но даже прямо созданной ими. Остановимся
только на содержании приведеиных слов. И оно уже кое­
что объяснит нам. Подчеркнет, во всяком случае, ~великое
125

томление•, которое, в предчувствии великих катастроф, так
обострило поиски ~высшей силы•.
Высшей силы? Или шестого чувства?
Теперь, рассматривая все это в исторической перспективе,
я скажу так: начиная свои поиски, символизм не имел для них
ни названий, ни определений. Разве только говорили: ~чего
нет на свете•. Но для нас-то уж ясно, что и в этот пер:nый
период символизм искал ~высшей силы•, хотя то и дело про­
валивалея в хаос, в пошлость, ни в чем не отдавая себе отчета.
Второй период наступил незаметно, сопутствуемый сложным
процессом дифференциации. Это был, для некоторых, час
сознания, что ищут они именно ~высшей силы• и что един­
ственная человеческая высшая сила - это сила религиозная.
Любопытно: все исследователи ~символизма• здесь-то
и ставят точку. Никакого второго периода для них нет. Все,
мол, распалось, движение кончилось, символисты разбрелись,
кто куда, перестав и быть символистами: иные, забыв свое
~новаторство•, пошли вспять и докатилисЪ до обыкновенной
глухой реакции (не забудем живое выражение: ~Религия­
есть реакция• ).
Как бы то ни было- все сходились, что вот тогда-то­
символизм кончился, на смену явились другие течения,
акмеизм, футуризм и т.д.
Но в своем докладе Г. Иванов совсем по-новому подходит
к символизму: поэтому я докладчику не возражаю, а лишь
кое- что договариваю. Я утверждаю: символизм не кончился
в момент сознания, что поиски ~шестого чувства• или ~выс­
шей силы• должны быть направлены на область религии.
Он не исчез, в самой сути своей, с завершением первого
периода, безотчетного, возвышенно хаотического, смятенного,
и не там нужно искать кончик оборванной нитки. Той нитки,
за которую следует нам схватиться, чтоб, в один прекрасный
день, по слову докладчика, ~не охнуть и не лопнуть•.
НАШЕ ПРЯМОЕ ДЕЛО
1
Мысль объединения эмиграции - не новая мысль. Но
в той форме, в какой она возникла ныне и быстро завоевала
умы, - она, пожалуй, и нова.
126

Все прежние попытки объединить хотя бы часть эми­
грации, - были ли они призывами к единому •фронту»,
звалисъ ли иначе, - одинаково не удавалисъ. Это можно
понять: во всех случаях цели подобных объединений не ка­
салисъ эмиграции как таковой; она бралась как средство
или орудие; целью же всегда была территориальная Россия.
Ошибка исходила из первоначалъно ошибочного взгляда
на эмиграцию. Было принято думать, что русская эмиграция­
подобна всем прежним эмиграциям, отличаясь от них разве
количественно; что состоит она, в меньшинстве, из созна­
тельных политических деятелей, громадное же большинство,
главная масса, просто обычная толпа беженцев, годная лишь
для выжидательного сидения на чемоданах; обывательская
пыль, куча нищих... о которых, конечно, заботливость следует
проявлятъ, печатая воззвания •к добрым людям», устраивая
благотворительные сборы или даже комитеты.
При таком взгляде, •сознательным» верхам естествен­
но оставалось заняться вплотную восстановлением (с кор­
рективами) своих политических группировок, из которых
каждая, если мыслила какое-нибудь •объединение», то под
своим политическим флагом. Все взоры были устремле­
ны на далекую Россию территориальную, поверх здешней
•обывательской» массы. Отвлекали от нее, занимая время,
и постоянные споры. Отвлекали от нее, занимая время и,
постоянные споры между отдельными политическими груп­
пировками. В эмигрантской прессе, группировки эти обслу­
живающей, не хватало, конечно, и места для чего-нибудь,
прямо касающегося зарубежной Руси.
Зарубежная Русь! Как случилось, однако, что это имя
не вызывает больше ни улыбки, ни недоумения? Какими
путями, откуда явилось сознание, что русская эмиграция
вовсе не •людская пътъ», беспомощная толпа, обреченная
жить со дня на день чужими подачками, что она - нечто
совсем другое?
Я думаю, сознание это незаметно выросло из самой жизни.
11
Русская эмиграция -явление, которому близкого при­
мера в истории мы не знаем. Напрасно сравнивать ее даже
с •еврейским рассеянием». Но одно есть у них общее: •ис-
127

ход>-'> евреев был исходом народа; русские, ушедшие из своей
земли, тоже есть народ.
Так именно должны они называться и так рассматриваться.
Многомиллионная Русь на своей земле, и миллионная
Русь на чужой, - та же Русь, как и та же будет океанская
вода, сколько ее ни зачерпнуть. Русский народ, весь, по­
ставлен катастрофой в новые для него условия: одинаково
новые и для российского, и для зарубежного народа, только
по-различному новые; и хотя одинаково тяжелые, но тоже
по-различному. В этой черте, - полной, правда, глубокого
значения (мы скажем о ней дальше)- и все разделение.
Сколько бы друmх мы искусственно ни придумывали,
чтобы оправдать нашу ~патриотическую>.'> устремленность
к России российской при невнимании к России зарубеж­
ной, - мы не разорвем единого народа: он связан на таких
глубинах и таким множеством нитей, что когда иные рвутся,
даже очень важные (связь географическая, государственная
и т.п.) - единство остается.
Главное, что делает русскую ~эмиграцию>.'> непохожей на все
бывшие эмиграции, это линия, по которой произошел физи­
ческий раскол России, - откол зарубежной от российской.
Линия этого откола не поперечная, как бывало в истории,
когда откалывалась верхушка народного коллектива, но про­
дольная, благодаря чему отколовшийся кусок заключает
в себе не те или другие слои, не те или другие элементы
народной жизни, но все, сверху до низу.
Опрокинутая катастрофой Россия - одна и та же Россия,
по составу своему, как на родине, так и за рубежом: родо­
вая знать, государственные и друmе служилые люди, люди
торговые, мелкая и крупная буржуазия, духовенство, интел­
лигенция в разнообразных областях ее деятельности - поли­
тической, культурной, научной, технической и т.д., - армия
(от высших до низших чинов), народ трудовой (от станка
и от земли), - представители всех классов, сословий, по­
ложений и состояний, даже всех трех (или четырех) поко­
лений - в русской эмиграции налицо.
Качественно - одна и та же ~всенародная Русь>.'> и на род­
ной земле, и за рубежом.
Катастрофа именно опрокинула всю Россию. Та, опро­
кинутая в зарубежье, естественно очутилась, с самого начала
(как и российская), в состоянии некоего хаоса, в беспорядке
128

всеобщих перемещений. Не это могло, конечно, лишить ее
•народного• облика, - лишить жизни. Надо было только
приняться за какую-то перестройку, и перестройка, по от­
дельности, началась. Почти каждый русский, по социальному
положению, - •бывший•. Но •бывшим• по человечеству
он себя не хочет признать; он ищет, ни перед каким трудом
не останавливаясь, себя •настоящего•; и, в новых усло­
виях, находит - тоже нового, конечно. Жизнеупорность
громадного большинства эмигрантов, с одной стороны,
доказана.
Но вот, наконец, пришло время, когда сам собою явил­
ся и стал на очередь вопрос уже не о перестройке жизни
отдельных зарубежников, но о жизни зарубежной России
в целом; о возможно-гармоническом строении всего MWlllU-
01t1IOZO народа.
Полусознательно, просто по стихийному устремлению,
подготовка в этой задаче уже шла и раньше. Подготовкой
были постоянно возникавшие объединения на конкретных
началах: деловые, профессиональные и другие союзы, вся­
кие учреждения, все, что соединяет людей для реальной
работы сообща. Постепенно отсюда вырастало и сознание
необходимости утвердить, оформить как-то, бытие общее.
Пусть это еще не та степень сознательности, которая
будет у эмиграции завтра. Достаточно и того, что сегодня
она понимает: необходимо сложиться в один организм, стать
фактически, реально, одним целым.
Ясно, что в данном случае речь может идти лишь о том
первом объединении, на почве которого уже создаются все
другие, т.е. объединения социально-экономическом. Да
не одно ли оно, как всеобщее, и возможно при •народном•
характере зарубежной Руси? Можно ли связать •народ•
какой-нибудь одной умозрительной нитью? Даже средства­
ми московской деспотии, перманентного кровавого насилия
над телом и душой народа, - достигается лишь обманная
видимость такой связи. Народ есть сложнейший организм;
одного, правда, духа, но дух этот словесным определениям
не поддается и в одной какой-нибудь формуле (хотя бы
политической) никогда не выльется. Да чтобы расти вну­
тренно, народу вовсе и не нужно терять свою сложность;
но ему нужно быть, т.е., существовать, прежде всего, как
организм, в социально-экономических условиях.
129
9 Том13УнасвПариже

Вопрос о таком именно объединении, о всенародном
Зарубежном Союзе на началах социально-экономических,
и стоит сейчас на очереди.
111
Возражения - все оттуда же, из ~политических~ кругов
-
еще не умолкли. Содействие такому объединению, упрочению
чисто материальной жизни эмиграции, не есть и, говорят
нам, содействие просто ~обывательскому благополучию~?
А оно заставит эмиграцию окончательно забыть всякую
~политику~ (т.е. смысл своего существования) и ускорит
полный ее отрыв от России...
Такие возражения одинаково свойственны самым разным
политическим кругам: и тем, где на эмиграцию совсем не на­
деются, считая нормой для нее пассивное ожидание впуска
в Россию; и другим, где мечтают, о создании объединенных
<<фронтов~ для какой-то прямой деятельности, прямой борьбы
с Москвой... из-за далекого рубежа.
Что ж, возражения эти имели бы, пожалуй, смысл, если бы...
если бы только русская эмиграция была не тем, что она,
в действительности, есть. И если бы, поэтому, борьба ее
за свою жизнь не была борьбой и за жизнь России. Если бы
дело зарубежного русского строительства не было, в то же
самое время, и делом в России - делом России российской.
Почему это так, почему зарубежье, выполняя свою задачу,
работает на Россию, - не раз уж было сказано. Но пока есть
не услышавшие, нужно, должно быть, повторяться.
Зарубежная Русь, - говорит Кочаровский,
-
должна
сознать свое послштичество.
Что это значит?
Мне припоминается, каким недоумением были встречены -
несколько лет тому назад, на диспуте об эмиграции, - слова
одного из ее защитников. Когда-то, - сказал он,
-
Петр,
хозяин земли русской, посылал русских людей в Европу
с твердым наказом не возвращаться, пока не научатся они
делу, не наберутся в чужих землях нового ума-разума, ~себе
и родине на пользу~. А что, если какой-то Хозяин и теперь
послал сотни тысяч русских людей в чужие страны для
того же, с тем же наказом, и не возвратит их, пока они дела,
130

за каким посланы, не сделают, новой науке не научатся, -
~себе и родине на пользу•?
В то время эта брошенная мысль ни до чьего сознания
не дошла. Быть может, в образной или отвлеченной форме,
нет ее и в теперешнем сознании эмиграции. Между тем,
по существу, она чрезвычайно проста и реальна.
Когда Россия раскололась на зарубежную и российскую -
обе части ее народа, и меньшая и большая, оказались (как
уже упомянуто) в абсолютно новых жизненных условиях.
Одинаково новых, - и совершенно не схожих, различных
по существу. Дорогой ценой, - потерей земли,
-
народ
зарубежный приобретал человеческую ~свободу•. Россий­
ский, землю сохранивший, свободу потерял, и потерял в той
степени, когда материальная и духовная жизнь уже почти
не имеет образа ~человеческой• жизни.
Разность потерь, разность судеб двух частей одной Рос­
сии, не ставит ли перед обеими и разные задачи в единой
борьбе- за бытие общее?
Россия-земля проходит страшное испытание. Она при­
обретает опыт, которого не будет знать зарубежная Русь.
Но и ей, зарубежной, послано свое испытание, и свой опыт
в нем должна она приобрести. Все, чему можно научиться,
что можно создать, добыть трудом и волею, живя в условиях
свободы, все это зарубежный русский народ должен принести
в Россию. Лишь с таким именем нужен он родной земле...
так же, как земля нужна - ему.
Давно ведь доказано, и в самом реальном порядке: куча
нищих беженцев ни на что России не годна. При любых
обстоятельствах эта беспорядочная толпа только будет для
нее лишней тяжестью. А нужное, - просто материально,
жизненно нужное России при первом открытии тюремных
дверей, - связь с миром, запас современных культурных
и технических знаний, практических и организационных на­
выков, - все это возьмет она, увы, не от русских, а от чужих
людей; возьмет, что принесут в Россию... иностранцыНо тут
не все. Делая свое дело, зарубежная Русь работает не только
для завтрашней России, но и для сегодняшней. Ведь не да­
ром враги ее - московская деспотия
-
так хлопочут, так
заняты ~разложением эмиграции•. В их прямых интересах,
чтобы миллион непокорных русских, если уж нельзя его уни­
чтожить, пребывал в состоянии распыленности, беженской
131
9*

беспомощности, немоты и бесправия. Они знают (и это-то
им и нужно), что никакое государство, никакая современная
страна, не будет считаться с текучей иноземной массой без
голоса, без упора, без лика, не умеющей связать собственных
интересов. Ей можно ~благотворить~; но жизнь на ~благодея­
ния~ ведет постепенно к потере человеческого достоинства,
да и благотворители утомляются.
Не меняют международного положения и те тысячи сред­
них эмигрантов, которые пошли на труд и безмолвно несут
тяжесть физической, часто сверхсильной работы на разных
фабриках и заводах. Никому до них нет дела, ни своим,
ни чужим: ~для этих мы ~мтэки~. наравне с чернокожими~. -
пишет рядовой рабочий (не ~рабочий~, конечно, а рядовой
русский человек, когда-то не без ~культурности~).
Если так еще есть - так не будет, когда эмиграция, со­
циально скрепленная, построит свою жизнь на основах, по­
пятных современному цивилизованному миру, - близких
к его же собственным. Международное положение такой
России (пусть внетерриториальной, но России) совершенно
изменится: у нее будет лицо, у нее будет голос, - не счи­
таться с ней будет нельзя.
Скажет ли кто-нибудь, что все это останется без влияния
на внутрирусские дела, на сегодняшнее положение России
русской? Нет, конечно. Работая над выполнением своей за­
дачи, эмиграция, столь ненавистная кремлевской власти, -
уже и сейчас работает для России.
Что касается страхов политических наших деятелей -
как бы социальное и материальное ~благополучие~ эми­
грации не повредило ее ~политичности~ и политике во­
обще, - то не знаю, стоит ли на этом и останавливаться.
Странно ведь не сознавать, что не для ~отказа~ от поли­
тики, а для самой политики нужно, чтоб была эмиграция
крепко, стройно, решzыю спаянная. Странно не видеть, что
колеса всех наших политических мельниц вертятся сейчас
в пустоте, без малейшей воды. Река полноводная далеко,
но для работы хватило бы и здешних ручьев, если устроит
настоящую запруду.
Политика - или ежесекундная реальность, или ее вовсе
нет. Политику нельзя ~делать~, не имея за собой никакой
живой, конкретной, человеческой силы, материальной сре­
ды, известной опоры. Для зарубежных русских политиче-
132

ских деятелей такой опорой могла бы стать зарубежная Русь.
И необъясним отрыв нашего верхнего слоя от средней эми­
грантской массы. Что это, результат застарелого убеждения,
что эмиграция - пыль? Пыль не может, конечно, быть ни си­
лой, ни средой, питающей политику. Но уже не пыль - эми­
грация, бытийно скрепленная, с живым телом, имеющим
определенные очертания, - зарубежная Россия решtизован­
ная. Такой, думать надо, ее скоро увидят все.
И тогда, быть может, реализуется и наша политика.
IV
Трудно сказать, что именно требует осуществления в пер­
вую очередь, какое из конкретныхдел сейчас нужнее. Слшuком
много одинаково нужных, не терпящих промедления. Нужна
гласность, широкое осведомление, а для этого - необходи­
мо создание соответственного, всем доступного, печатного
органа. Нужен, для работы по связи всех, уже существую­
щих, деловых объединений, ряд съездов выборных пред­
ставителей этих объединений.· Не менее нужно и создание
новых обществ и учреждений, - кредитных, кооперативных,
трудовых, благотворительных, просветительных и т.д., непре­
менно доступных участию всей широкой массы эмиграции.
Практической стороны этих задач, условий их выполне­
ния, более подробно касается, в своей статье, Кочаровский.
Но подчеркнем следующее: крайне важно, чтобы все работы
велись координированно и в соответствии с заранее вы­
работанным и установленным планом общей организации.
Теоретически постройка такой организации должна про­
исходить одновременно и сверху, и снизу. Но, учитывая сло­
жившиеся обстоятельства, надо признать, что главная работа
сейчас -это работа CIШ3!J. Появление, например, какого-нибудь
нового, пусть даже общего, Комитета, удобного, может быть,
для доставания денег у американцев, ничего не разрешит. Не
говорю уж о том, что в деле русского объединения вопрос
об иностранных деньгах вряд ли должен играть какую-нибудь
роль; но в подобный Комитет, созданный явочным порядком,
сверху, всегда могут попасть люди, эмиграции неизвестные
или известные своей деятельностью в других областях (по­
литической, например); это даст повод к недоразумениям
и запутает дело самыми неприятными сложностями.
133

Задача спайки эмиграции в живое народное тело есть,
прежде всего, задача самой эмиграции. Путь к решению­
самодеятельность, материальная и культурная взаимопомощь.
Коллективным усилием всего миллиона ~беспризорных»
должен быть создан Всеобщий русский народный Союз.
Очень возможно, что когда план общего построения этого
Союза наметился, в нем увидят очертания какого-то небыва­
лого ~государства в государствах». Но слов бояться нечего.
Да и хотя русская эмиграция сама, с известной стороны,
явление небывалое, построить государство без территории
нельзя. Если же на дело своего объединения зарубежная
Русь будет смотреть, как на дело общественное, и, созда­
вая его, не станет чуждаться принцилов демократического
государственного построения, - худого тут нет, напротив:
и эта наука может со временем пригодиться, пойти как за­
рубежной, так и всей Руси, ~на пользу».
Твердо помнить надо самое главное: только в объедине­
нии сохранит зарубежный народ свою душу и тело; только
в общем Союзе не страшны ~эмиграции» всех состояний,
всех поколений, - старого и нового,
-
никакие опасности;
и первая из них самая страшная: не исполнить своего долга
перед родиной.
Прибанить мне остается немногое.
Знаменательно, что за все годы нашего странничества
ни одна мысль (или идея, или проект) не встречала такого
живого, такого пламенного отклика в эмиграции, какой встре­
чает ныне мысль объединения зарубежной Руси на новых
началах, объединения жизненного, социально-экономического.
И это при сопротивляющихся политических верхах, бла­
годаря чему дело еще не могло получить надлежащей
огласки.
,,,
Трудность открыто и широко поставить вопрос на общее
обсуждение имеет много неприятных сторон: если, как в дан­
ном случае, вопрос слишком животрепещущий, он все равно
продолжает обсуждаться в отдельных группах эмиграции,
в отдельных ~углах»; и там легко подвергается искажению
его первоначальная линия. Мы знаем, например, что где­
то уж был выдвинут план ~обогащения» (!) эмиграции (да
134

еще чуть ли не с привлечением к этой задаче иностранных
капиталов!).
А что вопрос действительно животрепещущий, это хорошо
знает всякий, кому удавалось публично его коснуться. Не
только статьи, - краткой, в газету случайно проскользнувшей,
заметки достаточно, чтобы посыпались отовсюду (частные,
конечно) письма. Пишут их, в громадном большинстве, люди,
у которых нет другой возможности высказаться, даже в деле
так близко, прямо, кровно их касающемся.
Письма все разные: слишком разные - по биографии,
возрасту, способностям, психологии, положению ~бывшему~
и настоящему, - авторы. Но удивительно: люди эти, между
которыми, на первый взгляд, нет ничего общего, оказываются
тесно соединенными, связанными одним и тем же отношением
к данному вопросу. Конечно, человек малодушный - боится
верить, мужественный - надеется; деловитый
-
предлагает
свои проекты; умный рассуждает; малопонимающий-просто
радуется и кого-то благодарит; но решительно все ~хотят»,
~готовы» приложить и свои силы к делу, которое по чувству
их, не обманно обещает перемену судеб зарубежья.
Может быть, и мало толку в 4Готовности~ того или
другого. Слишком обессиливает 4болото~ (по выражению
одного ~чернорабочего~. затурканного жизнью), куда попа­
дает сверхсильно трудящийся, средний слой эмиграции. Но
не беда. Если одна 4Мысль~ о деле заставляет всколыхнуться
4болото~. соединяет самых несоединимых, то вправе ли мы
сомневаться, что дело начавшееся привлечет к себе, посте­
пенно, целую армию новых работников?
А дело уже началось, уже делается. Скоро и близорукие
увидят, как жива и нерушима глубинная связь, связывающая
всю народную зарубежную Россию.
Письмо, которое печатается (с разрешения автора) ниже, -
один из 4откликов~ на вопрос о новом, всеобщем объединении
зарубежья. Это письмо, помимо своей яркости, интересно
во многих отношениях. Прежде всего: адресованное челове­
ку не просто незнакомому, но абсолютно-далекому, другого
поколения, другого опыта, чуждому жизненно и профес­
сионально, - мне,
-
письмо это может, однако, назваться
как бы краткой сводкой того, что мною сказано выше, на этих
страницах; или даже вообще всего, что когда-либо говорилось
мною по поводу социально-экономического объединения
135

эмиграции. Другим голосом, в других выражениях, но те же
доводы приводит в пользу объединения автор письма, г. Чет­
вериков; и в ~распьmенной~ эмиграции видит ту же опасность:
опасность как для зарубежной, так и для всей России... Тут
снова убеждаемся мы, что на общей правде, касающейся об­
щей родины, могут встретиться друг с другом русские люди
самого разного склада, самых разных жизненных условий.
Мнение г. Четверикова о желательности и возможности
спайки зарубежья на реальной почве особенно ценно пото­
му, что это говорит человек практики; и человек, который,
по условиям дела, многолетним трудом созданного (ныне
разрушенного, конечно), имел близкое соприкосновение
с народными слоями на всей российской территории, не вы­
ключая Сибири. Прибавлю, что он был (и остался в эми­
грации) человеком ~левых~ убеждений.
Все это, и все вообще, что я знаю ныне о моем кор­
респонденте, совершенно не бьmо мне известно в момент
получения письма, - эмигрантского ~отклика~ на вопрос
самый жгучий, какой перед всеми нами когда-либо вставал.
Это наш (и не только наш) вопрос ~быть или не быть~.
А решение - дело всего русского зарубежного народа.
ЛИТЕРАТУРНЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ [1]
1
Критики у нас нет. И, может быть, это хорошо. Сами
критики не хотят критики. И, может быть, они правы. Не
будем вдаваться в объяснения, почему и отчего. Слишком
сложно и длинно. Лучше просто примем это как факт.
Но от размышлений о литературе отказаться нельзя, да
и нет причины. Размышляя, мы не делаем никаких оконча­
тельных выводов; а если и делаем - то никому их насильно
не навязываем. У соседа получаются другие? - это лишь
значит, что у него другое построение, другая цепь мыслей.
Предметов, частных случаев и явлений, о которых при­
ходится размышлять, - каждый день изобилие. Всякого
рода, во всех областях, в литературной, как в других. Но
свойство именно размышления таково, что, зацепившись
за какую-нибудь частность, на ней не останавливаешься,
136

а незаметно расширяешь круг, переходя к более общим, -
по этому поводу, - соображениям.
Так, к поводом к сегодняшним моим литературным мыслям
послужил только что вышедший роман И.А. Бунина ~истоки
жизни~ (~жизнь Арсеньева~). Пиши я критику - на этом
произведении я бы сосредоточился, разобрался бы, как оно
построено, отметил лучшие места, сделал цитаты и т.д. Но
я только размышляю, а потому даю волю всем попутным
мыслям, которые приходят в голову: о русском писателе
Бунине вообще, о характере и силе его творчества в про­
шлом и настоящем, о месте этого исключительно одаренного
художника в русской литературе... что, конечно, приведет
меня и к некоторым мыслям о нашей литературе вообще. Да
и мало ли к чему это еще может привести! Ведь литература
любой страны и народа не существует же независимо, она
вкраплена в историю и судьбу народа.
Но так далеко я постараюсь не забираться.
~истоки жизни~... Обаяние бунинекого письма, чуть не гип­
нотическое его действие, испытал на себе всякий. В новом
романе его не меньше, чем во всех прежних. Пленяет ли
Бунин воображенъе читателя? Или сердце? Нет; он просто
~держит~ человека, как его держит его собственная плоть
и плоть окружающего мира. Силой словесной изобразитель­
ности Бунин подчас делает мировую материю - OWJJmuмoй.
Это было бы невозможно, если бы под словесными способ­
ностями изображать не лежало у Бунина особо повышенное
ощущение именно плоти мира, материи мира. Пятичув­
ственным восприятием наше отношение к миру, к жизни
обыкновенно не исчерпывается. Но если эти пять чувств
находятся в чрезвычайном обострении и развитии, то, по­
жалуй, для каких-нибудь сверхчувственных ощущений уже
не будет и места. Они очень могут заполнить творчество...
а иногда и заполнить самого человека.
Конечно, то, что видит, чувствует, осязает, слышит и обо­
няет Бунин, - и с чудесной точностью передает,
-
подлин­
ная жизненность. Прав и сам он, и читатели, определяя его
творчество, как ~жизненное~. Но правы и те, кто, не отрицая
жизненность Бунина, ищут еще какого-то плюса, какой­
то прибавки к своему отношению к жизни; и, если имеют
склонность и способность к творчеству, ищут форм, чтобы
его, это творчество, воплотить.
137

Такие, и подобные, поиски - вечны; они всегда были,
во всех областях жизни, и всегда будут: это - закон движе­
ния. Бесполезно, неправда ли, с ним не считаться?
Во всех областях... но так как я начал размышления о ли­
тературе, да еще о русской, то к ней (не забыв в свое время
Бунина) и вернемся. Тем более, что •державное течение~
и этой реки тоже •покорно общему закону~.
11
Что, собственно, случилось с русской литературой в кон­
це прошлого столетия? По внешности - как будто нечто
резкое, необычное; но по существу - ничего такого, что
не подготовлялось бы и тихо не совершалось и в более ран­
ние годы XIX века. В течении своем всякая река может на­
бежать на порог. И тогда начинает бурлить, прыгать, даже
разбиваться на рукава... Эти рукава, правда, уже перестают
течь, но отбившись от главного русла, образуют тихие за­
води, иногда целые озера; а река, после ленистых кипений
и брызг, находит коренное русло и продолжает свой путь.
Конец столетия и был таким порожистым моментом для
русской литературы.
Если зарисовать кратко, говорить по учебнику (воображае­
мому)- картина известна: более крупные, старые писатели
сошли со сцены или стояли на краю; общая же литература
незаметно начинала принимать какие-то сероватые тона. Не
потому, что больших талантов среди признаваемых писателей
там не оказалось, а молодые только еще •подавали надежды~;
и не потому, что не сохранилось в тогдашней литературе
никаких прежних традиций. Нет, одна из множества сложных
причин этой сероватости ( •упадка~. как тогда говорили),­
была упорная верность некоторым традициям... , но лишь
•некоторым~. и выбор, для того времени, был неудачным.
Свято береглись традиции •жизненности~; мало-пома.IIу,
в связи с общим историческими веяниями и с временным
оскудением ярких талантов, эта •жизненность~ стала пре­
творятся в известную •реалистичность~. и весьма далекую,
иной раз, от искусства, ибо о нем забота явно иссякала.
Вот тогда-то, как мы знаем, и случилась эта вещь: появление
•декадентов~ (слово французское, но декаденты наши родились
самостоятельно, без влияния Франции, да и •декадентство~
138

у нас было другое). Литература приняла их в IIIТыки, поняв
одно: это - враги. Они против •литературы•, ибо против
главной ее традиции -жизненности, •реализма•. Штыки
насмешек, сначала добродушных, скоро сделались озлоблен­
ными. Декаденты приняли бой. Армия их все росла, а какие
в ней постепенно шли изменения и переrруппировки, - при­
сяжная литература не замечала, да и не интересовалась: для
нее это были все те же •декаденты•, все те же враги, идущие
против установленной •жизненности• в литературе, да еще
во имя •искусства•. В истории литературы они связывали себя
как раз с писателями, которых •реалисты• плотно забыли,
а чтимых ими - пренебрежительно свергали с пьедесталов.
•Только идиоты не знают, что искусство - в искрен­
ней, честной и возможно полной передаче окружающей
нас жизни• ...
-
говорили с раздражением писатели •при­
знанного• стана.
•Много вы в искусстве понимаете! - отвечали им.
-
Да
не больше и в жизни, если думаете, что она лишь то, что мож­
но ощупать, о чем можно рассказывать точными словами• ...
Так •верным• отвечали уже не •декаденты•: сформиро­
валась группа, называвшая себя •символистами•.
Я не хочу касаться сейчас ни сущности символизма как
понятия, ни того явления, которое известно под именем
•школы символизма•. Я говорю только о борьбе и опреде­
ленном повороте, который, на пороге века, совершило течение
нашей литературной реки.
Река победила, потекла дальше по своему руслу. Но, в про­
цессе борьбы с препятствием, поднимаясь, она отделила
от себя множество ручьев, как бы рукавов, которые уже
в русло, однако, не возвратились, а образовали свои спо­
койные озера или тихие заводи, затоны, порою хрустально
чистые и глубокие.
Традиционная •жизненная• литература XIX века почти
вся разбилась по заводям.
111
Было бы ошибкой рассматривать литературную борь­
бу этого момента как борьбу поколений. Не следует также
сводить ее к периодическим сменам •реализма• и •роман­
тизма•. Аналогии, при желании, всегда находятся; но дей-
139

ствительных повторений в истории нет; их исключает за­
кон движения. Река, на пути своем, встречает немало поро­
гов; но все они разные, хотя и все одинаково бывают прео­
долены, причем какие-то струи неизменно выплескивают­
ся, чтобы образовать, в стороне, свои, неподвижные, водое­
мы. Кстати сказать: теперь уже видно, что и ~декадентство•
чистейшей марки не избегло, в свой срок, той же участи.
И оно, и многообразные его отпрыски ~подекадентства•, с ха­
рактерными концепциями ~искусства• и с оттолкновением
не от ~жизненной• литературы XIX века, а огулом от вся­
кой жизни в литературе (и даже та часть старого ~симво­
лизма•, в которую вмешаны были элементы, не способные
к движению) - все это уже покоится в заводях. И когда те­
перь мы слышим голоса со знакомыми нотками ~искусство­
поклонничества• или чего-нибудь вроде, - будем осторож­
ны: это голоса из затонов, голоса тех, кто уже не находится
в главном течении литературной реки: она выплеснула их
и ушла дальше. Так же, как раньше, - в свое время,
-
вы­
плеснула и ~жизненников• старого типа.
Но вернемся к ним и к столкновению конца XIX века.
Уже потому не было оно борьбой ~поколений•, что вовсе
не все тогдашние ~новаторы• принадлежали, по возрасту,
к новому поколению; а в лагере противном бьто много мо­
лодежи, из которой иные, в то время ~подававшие надежды•,
осуществляли их, впоследствии, самым блестящим образом.
Один из них- Бунин; и даже первый из них, ибо можно ли
оправдать ~надежды• более блестяще? Лагерю, в котором
находился с юности, он так и не изменил.
В творчестве писателя-художника, если он обладает боль­
шим талантом, часто можно заметить черты внутреннего
трагизма. Но трагедия у каждого непременно своя, соот­
ветственная ему и сущности его творчества. Попробуйте
вглядеться в трагедию Бунина. Где она, в чем- для него?
Она - тут же. В том же круге его восприятий мира
благоуханного, звучащего, красочного. В самой полноте чув­
ственного его восприятия мировых форм. Не распадают­
ся ли формы? Не вянет ли всякая красота? Не исчезает ли
благоухание? Для Бунина ощущение ~жизни• есть в то же
время и ощущение смерти. И в каждый данный миг он
страстно ~жизнь• (вернее, свой мир-космос) принимает,
и его же ненавистнически отталкивает.
140

Очень редко такая трагедия бывает осознанной. Между
тем, не высветленная, она особенно безнадежна. Это - тра­
гедия неподви:ж:ности.
Современник и очевидец того давнего литературного
столкновения, о котором мы сейчас вспоминаем, - Бунин
сохранил в себе до сих пор черты, свойственные своим едино­
мышленникам и участникам, хотя бы косвенным, тогдашней
борьбы. Как они - он думает, кажется, что борьба, именно
эта, еще длится. Как они - Бунин не удосужился разобраться
в последовательных группировках 4Врагов•, ни присмотреться
к разности их лиц: все они были и остаются 4декадентами•
(или символистами, или все равно как) врагами принципу
4Жизненности•, негодными врагами литературы. И те же,
испытанные, приемы борьбы. Не помнятся ли они нам? Не
звались ли 4Врагами•, без разбора, при случае и без случая,
попросту 4Сумасшедшими, идиотами, дураками, болванами•,
а то 4Лакеями и подлецами•?
Когда я думаю об этом, и о таком крупном писателе­
человеке, как Бунин, мне становится жалко и больно. Не
то жаль, что течение литературы, движение, прошло мимо него
и что не понял он движения, чуЖдого его природе, его складу,
его таланту: тут его естественное право. А вот понять, что он
всего этого не понимает, - он мог бы; и мне жаль и обидно
за Бунина, что такого простого понимания у него нет.
Это изменило бы многое для него самого. По-новому
увидел бы он, как прекрасно его широкое озеро. И разве
не каЖдому человеку дана своя судьба, свой талант? И разве
судьба писателя Бунина, талант не зарывшего, а сумевшего
приобрести вдвое и втрое, - не счастлива ли судьба? Зачем
тревожная забота о 4врагах•, которые, кстати, и не враги
вовсе? Для всего есть место на земле: и для бурливой реки,
и для озера, покоящегося в зеленых берегах...
Обаятельность бунинекого касанья к видимому миру
такова, что, попав в этот волшебный круг, невольно оста­
навливаешься, зачарованный. И особенно бесполезными
кажутся требования, с которыми иные к Бунину подходят.
Надо помнить: он не учитель и не воЖдь. Научиться от него
нельзя, подражать ему нет смысла, а вести... куда может
вести тот, кто сам никуда не двигается?
Бунин лишь показывает нам 4Жизнь•, - вернее, широкий
мир, - в блистательной неподвижности мгновения.
141

Если сам художник поймет это когда-нибудь, поймет
природу своей силы, ее границы, почувствует, что ~жизнь» -
шире, чем видят его острые глаза, - его творчество приоб­
ретет новое очарование: гармонию и спокойствие мудрости.
ЛИТЕРАТУРНЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ [2]
1
Эта форма, - только ~размышлений», не критики,
-
имеет, конечно, свои неприятные стороны: расплывчатость,
тенденцию превратиться в ~rodotege» 1• и т.п. Но зато мож­
но не стеснять себя одной темой, ни даже темами одного
и того же порядка.
Нам есть о чем поразмышлять. Нашлось бы, говоря прав­
ду, что и покритиковать; но чем дальше, тем все яснее, что
критика нам не по времени, не ко двору.
Не буду в сотый раз доказывать это и пояснять, отче­
го критические статьи даже самых способных наших лите­
раторов ~поражают своим ничтожеством» (как говорится).
И я поразил бы тем же самым, если б принялся за такое дело.
Кое-кто еще упорствует, еще думает, что и сейчас можно
о чем-нибудь высказать прямо свое мнение. Но чуть сделает
попытку - немедленно получает первое предостережение.
И грозное, ибо уже второе (при второй попытке) сопрово­
ждается ~пересечением», и дальнейших не бывает.
Я это сам прошел, я опытен. А вот свежий случай: с Г. Ива­
новым, с критической его заметкой о Сирине (М 1 ~чисел»).
Эта заметка- очень стройно и прямо выраженное мнение
критика о писателе, о романе ~защита Лужина» (в ~со­
временных Записках»).
В прежние времена такие (и более остро высказанные)
u
1
~мнения» спокоино появлялись во всех толстых журналах,
до ~вестника Европы» включительно, во всех газетах -
до ~Речи». Свобода мнения признавалась, и даже если дело
шло не о каком-то Сирине, но о Л. Андрееве или Чехове.
На ум никому бы не пришло сказать, что, положим, ~Речь»
~запятнала свои страницы» мнением Икса о Л. Андрееве,
как о ~не очень умелом фокуснике», а ~день» ~опозорил
1 вздорная болтовня (фр.)
142

себя• мнением Игрека о Чехове, •этой воплощенной непод­
вижности•.
Иные времен, иные места, - и посмотрите: сравнительно
мягкая, только прямая, заметка Г. Иванова, да еще о таком
посредственном писателе, как Сирин, вызывает... бурю него­
дования. Самые благожелательные к • Числам• рецензенты
не удерживаются от упоминания о •пятне•. Даже Ходасевич
не удержался, а он, при его тонком литературном чутье, уж,
конечно, не очарован столь неприятно •сделанным• романом,
как •Защита Лужина•.
Был лишь один трезвый голос: в далекой, здесь почти
невидимой, газете •За Свободу•. К сожалению, эта газета
отличается литературной беспризорностью: там в соседних
N2-ax можно встретить две статьи об одном и том же, и -
абсолютно противоположного содержания.
Прибавлю еще: вспоминая прошедшие •счастливые дни•
критики, я взял такие •чинные• печатные органы, как •Речь•,
•Вестник Европы•, •Русская Мысль•. А если вспомнить
•Весы•, с которыми, кстати, •Числа• находятся в большой
соответственной близости, нежели с •Русской Мыслью•?
В •Весах• заметка Иванова показалась бы нежным мармеладом.
Первое предостережение Г. Иванов и •Числа•, во всяком
случае, получили. Посмотрим, что будет дальше. А теперь
мысли мои, покинув •критику• (спи, милый друг, до ра­
достного утра!}, обращаются к журналам нашего времени,
к новому,- •Числам•,- преимущественно.
Если дальнейшие мои размышления не все будут чисто
•литературного• свойства, - что делать! Мысль в этих гра­
ницах не удержишь.
2
Кто-то недавно сказал, что •Современные Записки• -
•консервативны•. Это определение верно и точно. Создатели
журнала такую и задачу себе сознательно поставили: консер­
вирование, т.е. собирание и сохранение •русской культуры•.
Задача прекрасная, да и чем другим могла заняться группа
старых общественных деятелей, оторванных от привычной
работы?
Сознавая, что их •задание• требует расширенности, так
как в понятие русской •культуры• входит громадная область
143

художественного творчества, они не убоялись ~приключить~
и ее к своему делу.
~современные Записки~ не претендуют на высший суд
в сфере, недавно столь чуждой их руководителям; они мудро
держатся лишь несомненного, признанного, предпочитают
действовать наверняка, собирают то, что по всеобщему мне­
нию требуется ~сохранить~.
В ясности задачи, в посильном ее исполнении - большая
заслуга ~современных Записок~.
Посмотрим теперь на ~числа~.
Какое ~задание~ у них? Во всяком случае - не задание
~современных Записок~. Может быть, нет никакого?
Вряд ли. Без чего-то вроде ~задания~, назовем ли его
устремлением воли, аспирацией или просто смыслом, -
журналы не создаются.
Однако, по редакционной статье судя, это задание (или
смысл) не ясно и для самих устроителей журнала. Они
не знают, что из него ~выйдет~. Они надеются, что выйдет
~что-то новое~ ...
Среди этих неопределенностей, и еще многих других, -
вдруг очень важное, по характерности, заявление: на стра­
ницах ~чисел~ не будет места ~политике».
Какая известная фраза, какое знакомое сочетание знако­
мых слов! По первому звуку мы привыкли угадывать, что
это значит, в ком и в чем дело. Еще в России, Бог весть
с каких годов, - появится, бывало, новенький журнал или
журнальчик, объявит, в первую голову, отметение ~поли­
тики~. - и все сразу понимают: это новый алтарь ~чистого
искусства~, редакторы - его ~служители~. Обязательная
фраза насчет политики сделалась, как штамп.
Этот штамп на ~числах~ немедля определил бы ~заданиЯ>>
и ~лицо~ журнала (кстати, и редактирует его группа писа­
телей), если бы... если б сакраментальная фраза не явилась
в окружении других, весьма противоречивых. И неопреде­
ленная сложность запутывает привычные представления.
Как будто создатели журнала и не хотят заезженной дороги
<<чистого~ искусства, как будто и не ~во имя~ его отказыва­
ются от ~политики~. Но если не ради чистейшей ~красоты~
отказываются, то ради чего?
А главное - от чего, собственно, они отказываются? Как
они понимают слово политика? Что- она? Где- она?
144

3
~современные Записки~ не затруднятся ответить на эти
последние вопросы: тотчас определят, тотчас распределят,
где политика, где искусство, все по порядку, издавна уста­
новленному.
Служители чистого искусства вовсе ничего не ответят:
вот еще, разбираться в политиках! ~вне~ - и кончено.
А современные наши словесники? Если они не претендуют
на звание известных ~служителей~, то им, пожалуй, стыдно
общаться со словами механически. Слова - не окамене­
лость. Они изменяются во времени, как живые существа.
Всегда ли можно схватить слово наскоро, в готовом виде,
не успев подумать о том, что оно значит для других, не дав
себе отчета, что сам под ним понимаешь? Это, кроме того,
и невыгодно: никто не поймет слов, если произносящий
слова сам их не понимает.
Вот я и не понимаю, и мне хочется прямо спросить созда­
телей ~чисел~: а что это такое, чему в ~числах~ нет места?
Как вы разумеете,- в 1930 г., в изгнании, в Париже,- это
слово: ~политика~? От чего и что (если не ~чистое~ искус­
ство) хотите вы оградить?
Если бы дело было в ~чистом~ - тогда ясно. Но тогда
и об эмиграции не надо бы говорить, нельзя бы даже упо­
минать. Что такое ~эмиграция~ с точки зрения ~вечного
и прекрасного~? ~числа~, на этой точке зрения стоящие
(предположим!) - должны были бы и факт освобожде­
ния России (случись он) обойти полным молчанием. Ведь
факт - ~политический~! И такие ~Числа~ должны были
бы, оставаясь последовательными, не потрясаемо печатать
рисуночки Шагала, мистико-лирические вздохи Адамовича
о поэзии, отчеты о достижениях синема, - искать ~что-то
новое~ внутри своей ограды...
Но я не могу себе представить реальные ~Числа~ в таком
положении. Почему-нибудь шепчут же они что-то об эмигра­
ции, и о многом еще, с известной точки зрения незаконном.
Может быть, кое-что станет яснее, если мы обратим все наше
внимание на слово ~политика~, попытаемел доискаться,
в каком виде и смысле появилось оно на первой странице
нового журнала.
145
10Том13 УнасвПариже

4
Это все будут, конечно, лишь предположения, различные
~может быть~. ~душа~ всякого, едва начавшего, дела -
потемки, особенно же если она еще потемки и для самой
себя.
Итак, может быть, под словом ~политика~ руководители
~Чисел~ разумеют план Ионга, лондонскую конференцию,
конфликт Италии и Югославии и отношения между послед­
ней и Болгарией? Вопрос о французских долгах Америке
и германских Франции? Положение Англии в Индии, вос­
стание Ганди? Работу Лиги Наций? Польшу и данцигский
коридор? Соглашение Прибалтийских государств, Малую
Антанту... и т.д., и т.д.?
Это, конечно, политика; и если ~числа~. заявляя о сво­
ей аполитичности, хотят предупредить, что у них не поя­
вится статья о налоговой системе, о причинах биржевого
краха в Америке, - это одно; и это понятно. Ни в жур­
налах, ни просто в человеке, особого ущерба не происхо­
дит, если он не разбирается во взаимоотношениях Японии
и Америки.
Можно, скажу в скобках, и разбираться, и тонкие стихи
писать, как Поль Клодель, - это дело случая.
Но такую ли политику разумеют ~числа~. объявляя себя
аполитичными?
В наше время, и для нас, русских, в особенности, слово
~политика~ - опаснейшее. Едва коснешься, глядь, оно уж
расползлось, как масляное пятно. Есть признаки, что для
руководителей ~Чисел~ оно порядочно расползается, даже
вглубь пошло.
Нужен острый глаз и немалая воля, что бы вовремя оста­
новиться, остановить процесс. Легче легкого, расширяя ~по­
литику~ (мои определения, конечно, слишком узки) захватить
~общественность~. далее- ~всякую общественносты... Гра­
ницы ведь незаметны, да и подвижны! Отсюда прямой путь
к так называемому ~индивидуализму~: состояние, имеющее
для человека весьма реальные следствия.
Если ~Числа~. все еще воображая, что отказываются
от ~политики~. уже вступили в сферу отказа от вопросов
~общественности~. - положение их опасно. Они будут
вынуждены оставлять в стороне, один за другим, вопро-
146

сы просто жизненные, по-новому современной жизнью
поставленные.
Эмиграция, Россия, ее падение, ее гибель, ее воскреше­
ние,- что это? Политика или не политика? Придется от­
ветить: это вопросы о каком-то устроении или неустроении
общности людей, следовательно - политика; а от политики
мы отстраняемся. Мы - вне ...
Вне - чего? Да первое и бесспорное
-
вне жизни. Или
накануне полного выхода из нее.
Старая эта истина, постоянно повторяемая и постоянно
забываемая: мы способны жить - только если два перепле­
тенные в нас начала, - личности и общности,
-
находятся
в известном равновесии. Так человек устроен. В какую бы
сторону равновесие ни нарушалось, с какой бы стороны
ни ущерблялся ~человек•, жизнь тотчас начинает в нем
убывать.
Идеального равновесия, конечно, не бывает, как и по­
следнего его нарушения, когда одно начало (безразлично,
которое), заев другое, съедает и себя. Но приближений к этому
страшному концу - сколько угодно.
Наше время приуготовило нам, небывало острый и четкий,
реальный пример. Это - процесс, происходящий в России.
Все более и более торжествующее логлощение личности -
общностью (коммунизм). Победа конечная, - полное ис­
требление личного, бьта бы, несомненно, и концом вообще
человеческой жизни.
Русский процесс - явная ~политика•. Но вот мы взгля­
нули поглубже... и обернулся он как будто не ~только по­
литикой•... Во всяком случае, не той, от которой можно
с легкостью отказаться, хотя бы в Париже сидя и литера­
турный журнал издавая.
Мне даже приходит в голову мысль: а что, если поспеш­
ный ~отказ от политики• группы русских эмигрантов, уклон
(как нынче говорится) к ~индивидуализму•, отталкивание
от всего, что похоже на общность-общественность, - просто
реакция, вызванная отвратительным зрелищем насилия этой
общности, насилия над ~человеком• - в России?
Слишком естественно шарахнуться в сторону от подобной
~политики•, и даже в сторону прямо противоположную!
Такие переrибы не опасны, если, конечно, разбираться в них
более или менее сознательно.
147
108

5
Но не будем забывать, что я говорю о ~Числах», о группе,
журнал ведущей, - все это лишь мои предположения и до­
гадки. Ряд ~может быть»... Ведь и так может быть: хорошие
писатели, сравнительно молодые, неудовлетворенные художе­
ственным отделом ~современных Записок», захотели создать
в этой области что-то лучшее и, главное, свое. Ни в какую
глубь они, при этом, не забираются, никакой, может быть,
и нет, а ~размышления~ мои - просто над пустым местом.
Я, конечно, хотел бы, чтобы это было не так, а послож­
нее, посерьезнее, чтобы хоть частью догадки мои оказались
верны. Но я ничего не знаю.
Одно вот только: сложна или не сложна ~душа~ ново­
рожденного журнала - она еще мало сознательна. И
-
что
хуже - руководители журнала не проявляют к этой ~душе»
особо пристального внимания.
Оттого- думается мне - ~числа» и не могли бы ответить
на ряд моих недоуменных вопросов, даже если бы пожелали.
Впрочем, будущее само все решит.
ЛИТЕРАТУРНЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ [3)
О розах и о iJpyzoж
Все труднее становится размышлять - даже просто ду­
мать - о ~литературе».
И не то, чтобы я разделял мнения некоторых о ~конце
литературы», или других - о ее ~упадке~, или третьих,
ничего не понимающих, о ее маловажности вообще. Нет,
конца литературы, по-моему, еще не видно, а насчет упадка­
во все времена кто-то находил ее в упадке, кто-то в расцвете.
Вопрос вечно спорный и довольно праздный.
Но бесспорно - есть время, когда луч мирового рефлек­
тора останавливается не на области какого-нибудь искус­
ства, даже не вблизи, а на чем-то совсем другом. Внимание
и глаза большинства естественно обращены тогда на более
освещенное место. Даже недавняя война, не вполне и ~ми­
ровая~. разве не была она таким местом?
Для искусства, как для многого еще другого, эти времена
затмения, конечно, не страшны: ведь луч рефлектора скольз-
148

ит, не переставая. Увидим еще довольно всякой литературы,
и хорошей, и другой. Однако с преходящими затмениями
как-то считаешься, переживаешь их, волей-неволей, и на себе.
Сейчас пятна света и тени расположены разнообразно
и неровно; широких определений нельзя сделать; но, по­
жалуй, мы не ошибемся, сказав, что нигде в мире искусство
слова (или другое искусство) не находится сейчас в главном
фокусе, в центре внимания...
Ну, а если мы немножко сузимся, обратимся к частно­
стям, - к нам, например, как к нам и ~литературе~ на­
шей,- попятным станет, почему мне (одному ли мне?) мало
~думается~ об этой самой литературе. Серьезно приневолив
себя, я могу, конечно, написать казенную рецензию о любом
эмигрантском романе, о молодом или старом беллетристе, даже
о советском ~ростке~. ~подающем надежды~.- но думать,
но размышлять над этими произведениями пера - не могу:
тотчас мысль ускользает куда-то в сторону.
Существует, однако, в литературе (вернее, в искусстве
~слова~. а не в ~литературе~) область, которой смена времен,
если и касается, то по-своему, по-особому. Там свет горит
ровно всегда; и у кого есть для такого света глаза, тот всегда
может его увидеть.
Область эта - поэзия.
1
Розы
Она - поэзия
-
не только стихи, конечно. Но я буду
говорить о стихах.
Особенность стихов - это что их нельзя вполне слить
с ~литературой~, вместить в нее без остатка. Во времена,
когда внимание отвлечено от литературы, стихи остаются.
Неизвестно nочему вдруг вспоминается о них, думается;
и никаким сторонним, самым серьезным мыслям дума ости­
хах не мешает, - иногда помогает.
Впрочем, надо раньше сказать, какие стихи я разумею.
Известно, что стихов и людей, пишущих стихи, чрезвы­
чайно много. Больше, чем пишущих не стихи. Мы разделя­
ем стихи на хорошие, средние, плохие и, рассматривая их
с литературной точки зрения, можем, подчас, доказать, что
хорошие - хороши, и почему плохи плохие.
149

Но действительное наше отношение к стихам лежит глуб­
же, и разделяются они не так,- на ~хорошие~ и ~дурные~.
Раньше каких бы то ни было оценок, сам собою является
вопрос: ~есты> эти стихи или их ~нет$>?
Вот на ~есть~ и на ~нет~ все стихи и делятся, без боль­
шого, притом, труда.
Надо сказать правду: после такого отбора, когда возвраще­
ны будут ~во тьму небытия~ стихи, которых ~нет~ (иногда
очень хорошие), вместе со своими ~творцами~.- не много
увидим мы других, оставшихся... Но тем лучше, не они ли
одни нам нужны?
Чрезвычайно есть стихи, о которых сейчас я думаю, чрез­
вычайно есть за ними поэт - Георгий Иванов. Поэтическое
бытие это так важно, что почти не хочется тянуть его стихи
в чисто литературную плоскость, отмечая своеобразие (м.б.,
и однообразие) ритмов, говорить о ~мастерстве~, и т.д. Не
трудно выискать, специально этим занявшись, и ~недостатки~
в стихах Георгия Иванова. Но, кажется, и они, - большин­
ство из них, - такого рода, что в гармонии целого нужны,
а потому и перестают быть ~недостатками~.
Внутренняя гармония- свойство стихов всякого подлин­
ного поэта, какими бы чертами ни отличался он от другого.
Поэзия Георгия Иванова в высшей степени лирична, это
главная его черта. Лиричность, сама по себе, не есть еще
такое непременное условие поэзии, что чем она лиричнее,
тем ~поэтичнее~. Но преобладание лирики требует гармонии
своего оттенка. И ни одним звуком поэзия Георгия Ивано­
ва против этой гармонии не погрешает. Поэт и не мог бы,
вероятно, погрешить, потому что он действительно поэт
лирик; потому что
В глубине, на самом дне сознанья,
Как на дне колодца - самом дне
-
Отблеск нестерпимого сиянья
Пролетает иногда во мне.
Боже! И глаза я закрываю
От невыносимого огня.
Падаю в него......
Лирика подлинной поэзии всегда свободна, подчиняясь
только закону внутренней гармонии. Для стихов, которые
~есть$>, не существует ни ~новых~. ни ~старых~ слов: таин-
150

ственная сила гармонии дает каждому его вечный смысл.
Книга Георгия Иванова называется ~Розы». В течение всех
последних десятилетий (о самом последнем не говорю) наши
стихотворные ~новаторы~, даже не совсем плохие, ланиче­
ски боялись ~соловьев~, ~роз~ (особенно роз), ~голубого~
(просто голубого) моря и всего такого. А между тем море
осталось голубым, соловьи из поэзии (настоящей) не дума­
ли, оказывается, улететь, и розы в стихах Георгия Иванова
цветут так же естественно, как на розовых кустах, и так же
прекрасны, как... вот эти, громадные ноябрьские розовые
розы, что стоят сейчас передо мной...
Два главных свойства отличают подлинную поэзию, под­
линного поэта от всех других.
О первом свойстве я уже говорил: эта поэзия не умещается
в ~литературе~, не сливается с ней вполне; что-то еще несет
в себе не ~от литературы~; живет и за ее гранями. Поэзия -
не иногда, а всегда говорит нам о ~последних вещах~; и язык
ее, кажется, единственный, на который ближе всего пере­
водится человеческое OWJJЩeнue этих ~последних вещей~:
жизни и смерти, любви и отчаяния, гибели и спасения...
Второе же непременное свойство настоящей поэзии, соз­
даваемой настоящим поэтом, - современность.
Поэт не ~отдает дань своему времени~ (что за нелепая
фраза!)- он просто в нем, в своем, живет. Вечное прелом­
ляется для него именно в этом времени; и таким, не иным,
он вечное видит.
Оттого и ~нов~ каждый подлинный поэт, и новым остается
навсегда; ведь он дал новый образ вечного (в преломлении
нового, никогда еще не бывалого, времени), а все образы,
всех времен нужны одинаково.
Кто назовет Лермонтова и Данте - ненужными больше,
старыми? Однако, если бы Лермонтов воскрес, он писал бы
сегодня не то или не так, по-другому... оставаясь Лермонтовым.
Это относится ко всем поэтам, как бы разны по существу
они не были. (А они все разны, все подлинные,- потому
и говорю я всегда о них отдельно, не допуская сравнений:
белая роза не лучше розовой и розовая не лучше белой,
есть ли смысл их сравнивать?) На поэтах, по иреимуществу
лиричных, всего виднее, до какой степени не важны слова
сами по себе и как важна таинственная гармония, всегда
по времени, всегда новая, делающая стихи маzичными.
151

Один из наиболее лиричных поэтов - Фет. (И его беру
не для сравнений, - для примера.) Фет воспел все весны,
все поцелуи, и трели соловьиные, и вечную любовь, и всякую
измену, - ничего не оставил и, казалось, ~лишь повторенья
вечные сулит~. А вот посмотрите, что делается из тех же,
приблизительно, слов у другого поэта, тоже лирика в выс­
шей степени, но не фетовского, а нашего времени, - Георгия
Иванова:
Не было измены. Только тишина.
Вечная любовь. Вечная весна.
Только колыханье синеватых бус.
Только поцелуя солоноватый вкус.
И шумело только о любви моей
Голубое море, словно соловей.
Голубое море у этих детских ног
И не бьто измены - видит Бог!
Только грусть и нежность, нежность вся до дна.
Вечная любовь. Вечная весна.
~веселые лодки в дали голубой, - писал Фет,
-
свобода
и воля горят впереди!~ Но сегодняшний лирик отвечает:
~легкие лодки отчалили в синюю даль навсегда~ ...
И к некрасовекой лирике, такой совсем особенной (неужели
~старой~?) можно немало найти параллелей у лирика на­
ших дней. Хотя бы стихотворение ~Россия, Россия... и как
не отчаяться ... ~.
Не буду продолжать, слишком много этих параллелей
(разнствующих соответствий). И жалко делать выписки
из ~Роз~; каждое стихотворение слишком цельное, каждое
точно ~один звук~, раздроблять его нельзя.
Вот что еще надо сказать, однако, о поэзии очень лирич­
ной: при всей ее подлинности, она часто насквозь пассивна.
Воздухом пассивности пропитана, ветром ее овеяна. С без­
вольно отдающейся грустью клонят долу свои головки ~Розы~
Георгия Иванова. Поэт ни над чем не властен: ~власть? Но
если нет и власти- даже над самим собой?..~ Да он, кажется,
и захотеть не мог бы чего-нибудь, на власть похожего. Он
ничего сам не ~делает~: все, -хорошее и дурное, прекрасное
и ужасное, - с ним ~делается~. Он только слышит, ~как
летит земля с бесконечным легким звоном~, или ~трава
растет~,- и ~голова опускается все ниже~:
152

Так и надо. Голову на грудь
Под блаженный шорох моря или сада.
Так и надо - навсегда уснуть
-
Больше ничего не надо...
Трудно сказать: может быть, чистый лирик по существу
связан с пассивностью, с безволием, и есть в нем ~ущерб,
изнеможение~... а может быть, поэт-лирик наших дней, видя­
щий вечное сквозь призму нашего времени, и должен быть
таким: бездумно-пассивным, испуганно-нежным и слабым,
легким-легким, как цветочная пыль, исчезающая в голубом
солнце?
Так или иначе, в упрек Иванову поставить этого нельзя.
Я, впрочем, и не собирался упрекать в чем-либо поэта -
ни бранить, ни хвалить: я ведь его поэзию не критикую,
я просто немного задумался над этой редкой книжкой.
Всякому, кто не очень ~ленив и не любопытен~. я пред­
лагаю прочитать ее самому: не для того, чтоб мои ~размыш­
ления~ проверить, нет, - а чтоб себя проверить и испытать.
Кто магии этих стихов не почувствует, тому, значит, дверь
поэзии закрыта навсегда.
Что ж? Немало и других дверей на свете...
11
Pro domo non sua1
Поэзия не отвлекла меня от некоторых мыслей о другом.
Тоже, по моему, о ~литературе~. а если и не о ~чистой~­
беда невелика.
Давно уж я заметил, что не всегда бывает приятно ока­
заться правым, угадать верно. Ведь и говоришь, иной раз,
и знаешь, что будет так, а где-то все же шевелится надежда:
вдруг не так, иначе?
Вот я говорил, на этих страницах, что не надеюсь полу­
чить ответа от ~чисел~ на мой вопрос насчет «nолитики»;
втайне же надеялся: а может быть? Но вышло не по-тайному,
а по-явному.
Мой вопрос был поставлен очень ясно. Даже газета,
в общем дружественная, но почему-то за этот вопрос ис-
1 Не для себя (лат.).
153

кавшая меня упрекнуть, - признала ясность; обвинение
свелось к тому, что статья моя была ~написана мягко~. На
это сказать нечего. С пристрастием допрашивать я не умею;
да признаться, и умел бы - так не стал. Пусть уж другие,
кто верит в полезность этого способа.
Как бы то ни было, ответа я не получил. С большим
тщанием прочел ~дневник~ Н. Оцупа, где должен был
находиться ответ, но его там не оказалось. К моей статье
Н. Оцуп отнесся с видимым вниманием, за что я его очень
благодарю, но по существу дела я ничего не узнал. Узнал
только, в виде ответа, что редакция ~Чисел~ ~против тирании
политики~. Говорю ~в виде ответа~. потому что какой же
это ответ, раз я о тирании не спрашивал, не заикалея даже,
будучи заранее уверен, что ни к каким тиранетвам ~числа~
симпатии не питают.
Я спрашивал прямо о политике; о содержании и смыс­
ле, - для ~Чисел~
-
это слова, о том, что под ним разумеет
редакция нового журнала, объявляя, что она - против ~по­
литики~ ...
Искать ответа в дальнейших главах ~дневника~ Н. Оцу­
па - было бы совсем бесполезно: там уже пошла речь о по­
сторонних вещах. Тогда я попробовал, не найду ли косвенного
ответа в журнале, как таковом: против чего там восстают
или же чего в журнале совсем не будет, - то и есть для
него ~политика~.
Не увенчалась успехом и эта попытка. Если находились
статьи ~против~. то при всем желании невозможно их было
принять, как направленные против чего-нибудь вроде ~по­
литики~. Способ исключения (т.е. чего в журнале нет во­
все?) - тоже не помог: слишком многих вещей там нет,
которая же ~политика~?
Но действительно: ничего, даже издалека приближенного
к какой-нибудь явной ~политике~ в ~числах~ не имеет­
ся (даже дипломатии нет!). По досадному недоразумению
некоторые приняли за ~политику~ фразу Г. Адамовича
о большевиках, которые, на его взгляд, действуют ~в вер­
ном направлении~. Но не только мне, всякому мало-мальски
внимательному читателю ясно, что и тень политики здесь
не ночевала. Стоит сопоставить слова Адамовича со статьей
Поплавского, чтобы понять: речь идет не о политике, но...
о мире: не действовать ли так, что бы ~погасить~ мир? Не
154

это ли -действие ~в верном направлении~? Адамович лишь
спрашивает, но Поплавский уверен; ведь ~агония - самое
приличное для мира состояние~.
Вопрос огромный, даже слишком огромный. Что перед
ним мои скромные вопрошания насчет политики? Но все же,
пока всеобъемлющий вопрос этот не решить (и скорого реше­
ния не предвидится), почему бы нам не заняться вопросами
с виду маленькими, обыденными, находящимися, как мы
сами, во времени? Вопросами просто - жизни? Подвернется
непременно тут и ~политика~. Кроме окончательных высот
и широт, - нигде сегодня от нее не спастись: ни в Париже,
ни в России... ни в журнале.
Журнал ~числа~. пока что, спасается. До такой степени,
что даже заведомые ~политики~. направляясь под сень его,
облекают себя в одежды критиков... если не литературы,
то литераторов.
Это недурно, это имеет свой стиль. Но как долго можно
его выдерживать?
И все-таки я продолжаю думать, что ~неинтересный~ мой
вопрос, - о политике (и какой?), о связи или не связи ее
с искусством, о ее ~месте~ в жизни в разные моменты исто­
рии, - не такой уж неинтересный вопрос. Кто знает, может,
и к ~миру~. и к ~вечности~ имеет он большее отношение,
чем это кажется с первого взгляда?
Если группа русских людей, близкая к журналу ~числа~.
не дала еще, со своей стороны, никакого ответа на вопрос -
то вряд ли потому, что не может им заинтересоваться. Я думаю
(или хочу верить), что она еще не успела выработать в себе
ясное к нему отношение. Когда это будет - будут ответы.
P.S . Эти строки были уже написаны, когда состоялся
в Париже вечер ~чисел~. посвященный как раз вопросу,
меня занимающему: об искусстве и политике.
Не касаясь в частности ни одного из ораторов (я не пишу
отчета о вечере), я должен, однако, сказать, что каким-то об­
разом совокупность всех речей, атмосфера залы или, может
быть, несколько кем-то брошенных слов, -все это вместе
разъяснило для меня и вопрос, и позицию ~Чисел~. Скажу
кратко и упрощенно: мне кажется, что литературный журнал
имел намерение, в программнам заявлении своем, прежде
всего, свою литературную преимущественность (на которую
155

он, естественно, имеет право). Он воспользовался ходячими
словами 4политика~. просто-напросто желая оговориться, <rro
статей по чисто политическим вопросам в нем не будет, уже
потому, что сотрудники его - литераторы по преимуществу
и профессионально-политических статей писать не умеют. Это
опять только естественно, и вряд ли кто-нибудь пожелал бы
(и я менее всего), чтоб было иначе, чтоб 4ПИрожник~ при­
нялся 4Тачать сапоги~. Но при этом - насколько я убедил­
ся- руководители 4Чисел~. вкупе со своими ближайшими
сотрудниками, нисколько не отрицают, что 4Политика~ -
понятие растяжимое, в некоторые же времена - особенно
растяжимое; и тогда вопрос, переходя границы специализма
и оставаясь как бы 4политическим~. может рассматриваться,
как вопрос жизни.
Могли ли 4Числа~. да и какой-нибудь действительно
литературный журнал, сказать, что к таЮJ.М 4политическим~
вопросам они не имеют отношения? Нет, конечно; это было бы
просто абсурдом, как заявление, что 4литература не имеет
ни малейшего отношения к жизни~.
Пирожник может не тачать сапог, сапожник не печь пиро­
гов (бывает и это, но, слава Богу, редко)- однако ни с того,
ни с другого не снимается обязанность бьпь ~ловеко.м»
(сказал один из близких сотрудников 4Чисел~- Адамович).
Не снимается она и с литератора; и литература, и искусство,
из которого исключена малейшая черта 4человечества~.- будь
то человеческая мораль или что другое, - уже не искусство.
В искусстве - особенно видно, на каких трех китах все
построено; эти киты, банальные, подобно всему вечному, -
правда-добро-красота. Отнимите любого- посмотрим, что
у нас будет за 4Искусство~. Выньте какого-нибудь из широко
понимаемой политики, общей жизни человеческой - погля­
дим, что у нас от нее останется...
Из-за слов, все-таки не всегда точно употребляемых,
многим, вероятно, и после вечера 4 Чисел~ осталось кое­
что неясным. Есть слова (звуки), которые, от привычки,
действуют гипнотически. Я старался преодолеть гипноз, и,
если не всё, то позиция 4Чисел~ по отношению к 4Искусству~
и 4Политике~ стала мне попятной. Она, по-моему, в суще­
стве правильная... Быть может, некоторые из руководителей
журнала еще будут спорить, найдут, что я ошибаюсь?..
Но кажется мне, что нет, не ошибаюсь.
156

АРИФМЕТИКА ЛЮБВИ
Речь в ~зеленой Ламnе»
Я буду говорить только о личной любви; т.е. о мосте, ко­
торый строит Эрос между двумя личностями. Эроса рим­
ляне так и называли: ~pontifex•, что значит ~строитель мо­
стов• (и ~священник• ).
Но если это мост между двумя личностями, то необ­
ходимо сначала условиться о понятия личности, хотя бы
в первоосновах; иначе и дальше мы ничего не поймем.
Первоосновы личности такие: абсолютШJ.Я единстветюстъ,
неповторяемость, и потенция абсолютного бытия (вечности).
Другие определения мы найдем, когда будем рассматри­
вать, как личность выражается в любви.
И вот что замечательно: стоит подойти к человеку, не лично,
взять его просто как одну из особей, случайно населяющих
случайный мир, - как тотчас этот мир окажется полон
несообразностей. Одна из них - любовь. Очевидная неле­
пость! Все попытки ее к чему-нибудь приспособить, - на­
пример, к необходимости продолжения рода человеческо­
го, - бесплодны: давно известно, что и без нее род чело­
веческий продолжался бы, притом гораздо лучше. С точки
зрения ~особей• ее существование необьяснимо и ничем
не оправдано.
Чувство любви, состояние любви, о которой мы говорим, -
более или менее знакомо всякому. Все, поэтому, знают, что
оно неизменно сопровождается ощущением, во-первых, абсо­
лютной единственности любимого и, во-вторых, - вечности
любви. (Как раз то, что первично утверждается и в лично­
сти- для личности.)
Ощущение единственности- полное: предложите любяще­
му, в обмен, какое угодно человеческое существо или хоть все
другие, - он даже не взглянет: в любимом для него ценность
абсолютная. Ощущение же, что любовь эта- навсегда, навек,
усложнено еще каким-то волевым утверждением вечности,
огненным в нее прозрением... хотя бы вопреки рассудку.
Главная мука Марселя Пруста, во время влюбленности, бьта
в рассудочном предвидении, что эта любовь - пройдет. Всю
жизнь Пруст бился ~на пороге личности•; понимал ее, но так
и умер, не посмев сказать себе, что понимает.
157

Впрочем, у слишком многих есть это твердое знание:
~разлюблю~. А рядом такое же твердое: ~никогда!~ меньше,
чем на вечность, любовь не соглашается.
У любви-влюбленности есть, кроме этих, и другие общие
свойства, хотя, конечно, нет и не было одинаковой любви,
как нет и не было одинаковой личности. Эрос - один; а если
разнится, то как вода в разных по величине и форме сосудах.
В чем же еще, кроме утверждения единственности любимого
и вечности любви, проявляет себя Эрос одинаково во всех
влюбленных?
Никогда не бывает эта любовь - чистой духовностью
(даже когда такой воображается). Но не бывает она и чи­
стой телесностью. Мы ведь уеловились исключить из по­
нятия любви как благородный ~жар ученого к науке~, так
и вспышки, голофизиологические, полового инстинкта. Мы
говорим только об Эросе, несущем с собою «веянъе не здеш­
ней радости» (по выражению Вл. Соловьева). Это веянье
знает каждый влюбленный, оно охватывает человека всего,
целиком, изменяет внешне и внутренне. Подлинная влю­
бленность всегда- духовно-телесная.
И тут любовь опять есть подобие самой человеческой
личности.
О душетелесности человека немало нам твердили, но все,
кажется, напрасно. Мы так привыкли делить его на душу
и тело, что ни от языка, ни от воображения не можем этой
привычки оторвать. Мы не представляем себе человека,
одухотворенного в каждой клеточке своей, но, довольно
неопределенно, воображаем человеческую форму, внутри
которой где-то лежит, прозрачно-тонким клубком, душа.
В отличии от материалистов, которые и клубка не призна­
ют, идеалисты уповают на бессмертие души. Вылетит комок
из человека и будет вечно носиться в пространстве.
Но правильно сказал один французский писатель: тело
без души или душа без тела - и то, и другое равно знак
смерти, распада.
А живой человек - есть некая цельность; и он
-
душе­
телесен, как его любовь.
Любовь на многое еще открывает глаза человеку: она дает
ему познать и трагическое несовершенство мира.
Почему в каждой любви радость так переплетается со стра­
данием? Оно принимает тысячи форм, и тысячи разноо-
158

бразных причин находит человек, чтобы страдать. А если
видимых причин как будто нет - он творит их для себя.
И уж, конечно, никакое страдание не заставит человека от­
казаться от любви.
Исток, или первопричина этих страданий, - от любви
неотделимых, - лежит очень глубоко: это
-
сознательное
(или подсознательное) ощущение, что полнота любви нево­
плотим.а в мире, каков он сейчас есть. Полнота той любви,
о которой Эрос что-то открыл человеку; именно той, -другой
он не хочет: единственной и смерти не подююнной.
Но в этих же страданиях, в каком-то волевом их приня­
тии, лежит награда... если не осуществить любовь в полноте,
то приблизиться к ней. Человек страдает, когда движется,
когда борется... в сущности, все творчество человеческое
есть борьба, - неразлучная со страданием,
-
за какую­
нибудь ценность; за превращения бытия потенциШtьноzо -
в действительное.
Так или иначе, вложенные в человека аспирации и даже
определенные предощущения действительной любви - есть
реальность; чтобы ее уничтожить, надо было бы изменить
самую природу человеческую. Во все времена люди искали
полноты любви, боролись за любовь. Но слишком часто это­
борьба 4вслепую•. Между тем нигде так не важно сознание,
как в вопросе пола. (Повелительную роль его признают даже
физиологи.) Мы видели, как много может открыть Эрос
человеческому сознанию. Может он открыть и больше, -
открыть некоторые условия, в которых осуществление любви
делается возможным.
Но тут необходимо остановиться еще на одном природном
свойстве человека - личности реального человека. Оно, как
факт, признается всеми. А важность его в вопросе о личной
любви мы сейчас увидим.
Это коренное свойство человека - андроzинизм.
Бесчисленных обоснований и объяснений андрогинизма
я не касаюсь. Утвердим просто: живое душетелесное чело­
веческое существо, реальный человек, никогда не бывает
только мужчиной или только женщиной. Оба начала, мужское
и женское (М. и Ж., по Вейнингеру) в нем соприсутствуют.
Но необходимо утвердить и следующее, что я особенно под­
черкиваю: в каждом реальном человеке какое-нибудь одно
из двух начал, М. или Ж., - преобладает.
159

Человек, таким образом, существо или мужеженское или
женомужское; причем само сложение двух начал в каждом -
лично, т.е. как личности единственно и неповторимо.
Во всем этом, вместе взятом, и заключена потенция лич­
ной любви.
Действительно: будь люди носителями одного начала,
эти - мужского, те
-
женского, то каждое такое цельное
М. равно влеклось бы к каждой полярно-противоположной
цельности,- Ж. (и обратно). Для мужчины все женщины
были бы одинаковы: ведь все одинаково носительницы жен­
ского, к которому и стремилось бы его мужское. Тогда в мире
не только не могла бы родится личная любовь, но даже
и понятия о ней бы не существовало.
Она, однако, рождается, и сколько бы раз надежда по­
знать ее, истинную, ни обманывала, человек остается верен
этой надежде до конца.
Но в чем же, когда, при каких условиях становится воз­
можным осуществление любви, приближения к ее полноте?
Или Эрос нашептывает небылицы, внушая каждому андро­
rинному человеческому существу, что для его единственного
•я~ есть какое-то другое единственное •ты~?
Нет, Эрос не лжет. И каждый прав, ища это единственное
•ты~: оно потенциально есть, находимо.
Оно, для существа мужеженского, будет другим человече­
ским существом, в соответственно-обратной .мере двойным, -
женомужским. Но именно в соответственно-обратной мере.
Чтобы понять эту обратность, представим себе человека
в виде восьмерки. Две петли, М. и Ж., непременно неравные
(преобладание). Если положить восьмерку на ребро (кстати,
лежачая восьмерка в математике символ бесконечности)
то петля М., мужская, будет правой, петля Ж., женская, -левой.
Попробуем теперь взглянуть на отражение этой восьмерки
в зеркале. Мы увидим другую, совершенно подобную, с пет­
лями в той же мере неравными. Только правая, у отражения
восьмерки, будет левой, левая - правой. Обе петли обеих
восьмерок совпадут: но левая каждой - с правой стороны
каждой. Мужская каждой - с женской каждой.
Это и есть соответственная обратность.
Но прошу заметить, что восьмерки я беру здесь исклю­
чительно как пример, для наглядности. В живом существе,
одухотворенном, в каждой своей клеточке начала М. и Ж.
160

не могут быть так разделены, как петли видимых восьмерок,
да и соотношение между обоими началами не находится
только в количественной категории. (У восьмерок, неравен­
ство их петель только в величине.)
Я напоминаю, что сплетение двух начал, М. и Ж., во вся­
кой личности - лично, т.е. единственно и неповторимо, как
сама личность.
Но вернемся к совпадению обратностей.
Абсолюта обратиости (полярности) двух, дающего абсолют
любви, нет, конечно, в безабсолютном мире. Но в нем есть
возможность неограниченного приближения к абсолюту. Чем
полнее душетелесная обратность, тем совершеннее любовь,
ближе к вечно желанной, непременно ~одной» и непременно
~навсегда». За нее мы и боремся, и все знаем, даже не зная,
что борьба за любовь - это борьба со смертью.
Здесь много было говорено о Содоме. Впрочем, в по­
следнее время вообще о нем говорят. Берут со всяческих
точек зрения: с житейской, исторической, медицинской,
моральной, революционной и т.д. Я хочу взять крайне узко.
Я хочу только рассмотреть, что такое Содом по отношению
к любви личной.
Эрос не скупится на стрелы, он разбрасывает их, не счи­
тая. А наша ответность на всякий зов его такова, что, право,
я не знаю, найдется ли хоть один человек, никогда не испы­
тавший влюбленности или чего-то вроде нее. Если бы хоть
из миллионной части всех влюбленностей, самых искренних,
выходила настоящая любовь, Эросу нечего было бы жаловать­
ся. Она не выходит, но ведь могла бы выйти? Ведь могли бы
эти двое оказаться восьмерками с обратно-совпадающими
петлями?
Есть все же случаи влюбленности, когда заранее можно
сказать, что никакой настоящей любовью она не кончится,
к осуществлению любви .мира не приблизить. Такова влю­
бленность, называемая однополой или содомской.
Почему? Да потому, что зеркальная обратиость двух лич­
ностей не находима между двумя существами мужеженскими
(реальными .мужчинами), равно и между двумя женамуж­
скими (женщинами). Эта обратиость как будто и в плане
мира не лежит и потому не находима даже приблизительная,
та, которую воля человеческая могла бы превратитЪ в чудо
любви.
161
11Том13УнасвПариже

Внимательно наблюдая реальную жизнь, мы найдем в ней
много подтверждений. Распад содомской личной любви на­
ступает особенно быстро, и даже тем быстрее, чем она ис­
креннее. Случается, что человек сильный и обладающий
некоторым сознанием, решает сохранить свою любовь хотя бы
в данной стадии и хотя бы ценой отказа от всяких надежд
на любовь в идеале: он не стремится в взаимности, не хочет
Эpoca-pontifex'a, строителя мостов и священника, он стара­
ется приделать Эросу, вместо легких крылышек, длинные
ангельские крылья. На некоторое время это консервирует
влюбленность, сообщая ей даже оттенок (немного дешевой)
драматической красивости... Но затем обескровленная любовь
все-таки слабеет и умирает...
Чаще же не происходит и этого. Ряд содомских влю­
бленностей с их быстрыми крахами, распадами приучает
содомиста к распадам; и незаметно ведет его к собственному
распаду. Во всяком случае - к распаду своего природного
отношения к личной любви.
Содомист нисходит тогда к своей норме.
Я прошу забыть общепринятое понятие слова <tнормаль­
ный~. С точки зрения личной любви одинаково ненормальны:
и мужчина, говорящий, что он любит вообщемужчин (во мно­
жественном числе), и другой мужчина, объявляющий, что
любит (тоже во множественном числе и вообще) - женщин.
Но они оба, по-своему, нормальны; они для своей нормы -
типичны.
Разница между ними, однако, есть: состояние <tженолюб­
ца~, - часто,
-
примитивнос состояние: из него можно еще
эволюционировать (оставаясь в том же порядке) от общего -
к частному, от множественности к единству. Типичный содо­
мист обыкновенно уже проделал свою эволюцию, обратную:
от единства - к общему. И может ее только продолжать.
Мало-помалу в содомметах стираются и личность, и, вме­
сте, - андрогинизм: притягивает только М., только мужское,
отталкивает женское (даже в себе). Как, наоборот, содо­
мметку влечет исключительно женское, элемент мужского
ей ненавистен. Но это своеобразное <tнаоборот~ ни к чему
не служит; чем содомист и содомметка типичнее (нормаль­
нее), тем они дальше друг от друга.
Можно отрицать мои выводы и догадки относительно
истинной любви; можно все эти андрогинизмы и обратные
162

совпадаемости называть скучным теоретизированием. Но
действительность отрицать уже труднее; Содом нормальный
(типичный) принимает в действительной жизни именно
такие формы, не другие. Любая апология Содома это под­
тверждает. Такой содомский апологет, например, как Andre
Gide, с наивно-трогательной искренностью открывает нам,
в каком виде остается у содомляп ~личная любовь~: она
нисколько не мешает всемерному, тут же, физиологическому
распылению. Или андрогинизм: он выражается в поисках
ежедневного ~adolescent merveilleux• 1• Отрок может и языка
вашего не знать- зачем слова? Здесь Эрос приглашается
для веяний исключительно здешней радости...
Насколько любопытны Gid'ы, настолько женеинтересны
и бесплодны борцы против содомии, особенно осуждающие
ее с .моршtьной точки зрения. Морали тут делать нечего. Gide
не виноват, если ценности личной любви не видит, если
утерял природно-человеческое стремление. Это его дело.
Мы, признающие ее ценность, можем лишь констатировать
факт и, обобщая, сказать, что содомская дорога уводит очень
далеко в сторону от Эроса божественного; и по всей види­
мости, ведет она в тупик.
Вот еще одно, последнее, замечание относительно содомии.
В самом высоком, что есть у людей, - в творчестве,
-
где
человек умеет облекать плотью свои мечтанья, еще не имею­
щие плоти в реальном мире, и где он вечно стремится создать
образ совершенной любви, - никогда этот образ не являлся
ему в виде любви содомской.
Ведь не объяснят же это страхом истинного художника­
творца перед ~не принятым• или чем-нибудь в таком роде?
Гоголь в ~старосветских помещиках• дал не бытовую
картинку. Он дал, в малых каплях отраженную, полноту
личной любви. Он сам это подчеркивает, показывает непод­
клонность любви ~всесокрушающему времени•.
И мы не можем вообразить... а, впрочем, попытаемся,
все-таки; вообразим хоть на минуту, что Гоголь, думая о со­
вершенной любви, берет не Пульхерию Ивановну и Афанасия
Ивановича, а- Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича. Это
они, - не ссорятся из-за гусака, а разве нежно подшучивают
друг над другом. Это Иван Иванович, во дни молодости,
1 чудесный юноша (фр.).
163
11"

похитил Иван Никифоровича, взял его увозом и с тех пор
оба неразлучны днем и ночью. Это Иван Никифорович... да
мало ли что еще можно вообразить! Лучше оставим, чтобы
не обижать содомистов невольным смехом, и вовсе не гого­
левским ~сквозь слезы• (да ведь Гоголь этого и не писал!),
а самым обыкновенным смехом над гримасой любви.
Я кончаю, хотя вопрос о личной любви тут только и на­
чинается. Исполнение любви, как задачи, стоящей перед волей
человеческой, я касаться не хочу, да и не могу. Слишком
пришлось бы для этого раздвинуть горизонты... Вл. Соловьев
годами твердил о ~конечных целях любви•, о ~деле любви•;
кое-чего не досказал, но и сказанного никто не услышал. Он
говорил о доllЖ1tом, а мы ведь и данного еще не понимаем.
Много ли мы понимаем о личности? Много ли о любви?
Недаром Соловьев, пытаясь о ней что-то сказать, новое,
важное, вдруг сам себя с отчаянием прерывал: ~да кто-то
когда-нибудь думал о чем-нибудь подобном по поводу любви?•
Ну что ж. Если и не думал, - может быть, впоследствии
подумает.
М. ВИШНЯК. ДВА ПУТИ
Издание ~совр. 3ап.~. Париж, 1931
(О революции и о •nравде•)
...Я изменяюсь, - нонеизменяю...
Одной из самых интересных, значительных и нужных книг
последнего времени я считаю книгу М. Вишняка ~два пути•.
Приверженцы всяких ~специализаций• отнесутся скеп­
тически к моей критике, к моим утверждениям: книга -
о ~политике•, и автор специальный политик; я же (:какой
ни на есть)- поэт, беллетрист; и критик (будто бы) чисто
литературный.
Нужно ли в сотый раз повторять, что над всеми ~спе­
циальными• точками зрения есть высшая, специализмы
нивелирующая? Есть и книги, которых иначе, как с этой
высшей точки зрения, и нельзя судить. Книга М. Вишня­
ка - одна из них. Это, я не сомневаюсь, докажет будущее:
суд политиков над ~политической~ книгой ~два пути~. По-
164

смотрим, разглядят ли они ее главное, то, что и делает ее
сегодня такой значительной.
Тема - наши ~Февраль~ и ~Октябрь~. Не ~история~
революции, не последовательное описание событий. Да ведь
~описать событие еще не значит его постичь. Для этого надо
еще сцепить события, в конкретной обстановке, связать их
вместе в общий процесс, что предполагает определенное от­
ношение к явлению, т.е. наличность взглядов и точек зрения~1•
Да, именно достичь, т.е., оценивая явления, вскрывать
их смысл, - вот первая задача автора данной книги. Ему
необходимо, конечно, и бороться против ~уже сделанных
искажений~ (в историях о недавнем прошлом); предупре­
дить, ~в качестве современника-очевидца, появление будущих
легенд о революции~. Настоящий смысл явлений ускользает,
если они переданы искаженно.
А потому, для утверждения ~своей точки зрения~ на пе­
режитое (действительным), М. Вишняк прибегает также
и к методу критики многих, уже появившихся ~историй~
(русской революции); исследует и оценивает взгляды авторов.
Если мы будем внимательны, то заметим, что в книге,
помимо хорошо подобранных и расположенных доводов,
есть еще нечто: оно-то и позволяет М. Вишняку с такой
особой убедительностью вскрывать ~искажения~ историков,
с такой простотой и ясностью утверждать свое собственное
~отношение~ к событиям. В чем дело? Я думаю, в известном
отношении к своему отношению. Бывают счастливые книги,
где автор не просто рассказывает о своем взгляде на предмет,
но говорит о своей ~правде». К таким книга принадлежит
и книга ~два пути~.
Не стоит притворяться, будто мы не понимаем разницы,
иметь ли свое как ~правду~ или иметь свои ~взгляды~.
Взгляды меняются (порою должны меняться), правде же
человек никогда не изменяет. Надо еще помнить, что никогда
он .не мыслит (и не чувствует) ее, как личную, только для
себя, но как объективную, для всех, - иначе она не 4Правда~
и для него.
Слова говорящего о такой ~правде~ и приобретают осо­
бую убедительность. Другой вопрос, почему большинство
их все-таки не слышит, какая бы это правда ни была, чего
1 В цитатах везде курсив автора.
165

ни касалась, общего или частного. В конце-то концов ни она,
ни даже элементы правды - не погибают; только у боль­
шинства на всякую очень медленная реакция.
Вернемся, однако, к М. Вишняку и его ~правде~ о рус­
ской революции.
Чтобы полнее вскрыть положительный смысл ее (фев­
ральской, ибо с точки зрения автора октябрьский переворот
~революцией~ зваться не может~), - Вишняк дает нам, в на­
чале, общую картину событий (действительных); всего того,
что революции предшествовало, ее вызвало, что ее оборвало,
погрузив Россию в глубину ее сегодняшней пропасти.
Оценка Октября, как противоположения Февралю, зани­
мает в книге Вишняка очень важное место. Он настаивает,
что между революцией и ~штабным~ переворотом~ в октябре
нет общего ни внешне, ни, главное, внутренне. Абсолютно
неприемлемо для автора легкомысленно-распространенное
(среди большинства политиков) мнение, что февральско­
мартовская революция - лишь пролог к октябрю. Протестуя
против всех, делающих из русских потрясений какое-то
~мартобря~, Вишняк справедливо полагает, что они вообще
не понимают ни истории, ни революции, так как не учиты­
вают в них момента и рациоиШlъuого.
В рационализме упрекает автор и Маклакава (даже
в ~сверх-рационализме~), и Милюкова. Спокойный разбор
~истории~ последнего (отчасти истории его сменяющихся
взглядов) очень удачен.М. Вишняк отмечает (напомнив
кое-что из фактического прошлого): ~конструируя свою
~историю~, П.Н. Милюков был уже во власти совсем других
чувств... ~. Поэтому ~интересная работа его не есть ни фило­
софия, ни история русской революции~.
Кстати, мне понятно удивление: разобрав и оценив по до­
стоинству ~записки Суханова~, этой лживой и ~морально
дефективной личности~, Вишняк прибавляет: а ~Милюков
рекомендует эти семь томов в качестве полезного дополнения
к его собственному изложению, в трех томах, т.е. к разо­
бранной нами выше его ~истории революции~.
Что касается Маклакова, - позиция его так слаба, так
неверна прямо фактически, что Вишняку не стоило большого
труда ее опрокинуть. У Маклакава явилась (уже в эмигра­
ции, вероятно) странная уверенность: будто умеренные,
наши либералы (партия к.-д., прогрессивный блок), могли
166

предотвратить всякую революцию: стоило им лишь действо­
вать смиреннее, быть ~законопослушнее• (1).
М. Вишняк восстановляет действительность: предотвра­
тить революцию было нельзя: если же либеральная обще­
ственность в чем и повинна, так именно в том, что, не по­
нимая этого, вела себя с излишней ~законопослушностью•;
даже совершившейся революции она не приНЯllа, тогда как
предугадывая неизбежное и приготовившись к нему, она,
действиями своими внутри революции, могла бы, может
быть, предотвратить октябрьский переворот.
Два слова еще об одной схватке М. Вишняка: с Ф. Степу­
ном. Победить последнего, противопоставив его ~Религиозному
смыслу революции• точку зрения Вишняка, - не трудно,
не хитро. Но... громадный труд, большая затрата сил нуж­
на, чтобы до ~смысла• этого добраться. Таковы писания
Степуна: сквозь них надо пролезать, как сквозь отчаянно­
запущенный, болотистый лес, а это не всякому под силу.
Большинство в безмолвном изумлении останавливается перед
хаотической громадой вывернутых слов. А малоискушенные
в русской словесности, бывает, и соблазняются: это, мол,
такой у Степуна ~сверххудожественный• язык! Не легко,
конечно, разобраться; но - букет причудливых цветов!
М. Вишняк разглядел, что не букет, а куча хвороста,
и с завидным бесстрашием врезался в нее, во все ~типо­
логические трансрациональности•, во все ~осмысливания,
обессмысливания и переосмысливания». Много раз и мне
хотелось сделать то же, да не хватало энергии на предвари­
тельный труд: мне даже случалось приводить те же самые
цитаты из Степуна, которые приводит Вишняк (об иска­
жающем революцию ~мартобря• и о возможной истине
у большевиков) - но у Вишняка эти цитаты, благодаря
проделанной работе, совсем по-новому ярки. И на фоне их
лжи.- особенно ярка правда о революции.
Эта ~правда•, о которой говорит в своей книге М. Виш­
няк; - есть и моя ~правда• и о том же самом. Напоми­
наю, что человек, защищающий свое, как ~правду•, всегда
мыслит ее объективной: иначе она для него и не ~правда•.
Только с этой, объективной, стороны меня и интересует со­
впадаемость наших ~правд• (помимо того, что я, естественно
лучше других понимая и ~слыша» слова Вишняка, являюсь
и лучшим судьей его книги).
167

Ценность совпадения подчеркивается в данном случае тем,
что и вообразить себе, кажется, нельзя более разных книг,
чем ~два пути~- и моя (на ту же тему), а равно и большей
отдаленности, разности, несхожести положений их авторов.
<<Два пути~ - серьезно обдуманная книга выводов и закре­
плений; моя -запись событий (и оценка их) тут же, на месте
в день, - иногда час,
-
когда они происходили. ~два пути~
написаны действенным политиком, находившимся внутри со­
бытий; моя - только сторонним, хотя и близким, свидетелем.
У меня почти нет чувства ~авторства~ к этой книге, к руко­
писи, десять лет мной невиденной; но ~правда~ моя (то, чему
не изменяют) в ней остается. И не только рисунок главных
событий и фактов совпадает в ней с рисунком Вишняка, -
но одинаково оцениваются, трактуются, ~сцепливаются~
крупные и мелкие явления в обеих книгах.
Не скоро пришлось бы мне кончить, вздумай я иллюстри­
ровать параллельными цитатами одинаковость ~отношения~
обоих пишущих к абсолютизму, к его положению в послед­
ние годы, к неизбежности революции, к слепоте ~умеренных~
и фатальной тактике их, к февральской революции (которую
~никто не делал~, ~сама сделалась~) к причинам ~безвластия~
Вр. Правительства и т.д., и т.д., - вплоть до одинакового от­
ношения к темному октябрьскому перевороту этой не толь­
ко не ~революции~. но и прямой ее противоположности.
И не всякий ли, кто скажет о ~смысле Февраля~. как Виш­
няк, должен тотчас же сказать и о ~Мифе Октября~?
Повторяю, совпадение ~правд~ о революции в столь раз­
ных книгах, двумя столь разными людьми в разное время
написанных, интересует меня с субъективной стороны. Как
могла явиться эта общность взора на один и тот же момент
истории у двух людей, между которыми нет, казалось бы,
ничего общего?
Впрочем, есть. Это - что оба они (скажу словами Виш­
няка) - ~пережили революцию в реальности .. , имели воз­
можность ощутить ее непосредственное дыхание... и такое,
почти физиологическое восприятие ритма событий, цветов
и теней революции, не только субъективно убедительнее
всякого о ней последующего знания. Оно и обьективно
поучительнее~.
Да, такое ~общее~ важно. Или - совсем не важно. Ведь
у Вишняка оно общее и с теми, с кем он спорит, кому о своей
168

~правде• говорит и... кто ее не слышит. Должно быть, мало
иметь только возможность (физическую) ощутить ~дыхание,
ритм, цвета и тени• революции.
Вишняк знает это: недаром так настойчиво упрекает он
современных ~историков• в рационализме.
Слишком ясно, что чистые рационалисты (а таково боль­
шинство ~чистых политиков• услышать не могли. Не услы­
шат они и Вишняка. У них нет органов для восприятия
обьективной правды.
А теперь мне остается сказать несколько слов еще об одной
стороне книги М.В. Вишняка.
Будет ли это суд над ней - не знаю. Во всяком случае,
отметить данную сторону считаю нужным.
М. Вишняк отнюдь не призывает к забвению прошлого,
прошлых ошибок: ~в памяти прошлого предостережение
будущему•, а что касается ошибок - то ~иногда ошибки
хуже преступлений•.
~меа culpa1 всегда достойно уважения, как акт мужества,­
говорит он еще. - Покаяние всегда полезно для самопозна­
ния и самооценки кающегося•. И, как будто в прямой связи
с этим, он бросает упрек: ~... В. Маклаков пишет о чужих,
пишет о своих (людях его партии), но только не о себе•.
Как, однако, понять этот упрек? Ведь сам-то Вишняк
не только о себе, но и о ~своих• не говорит в книге ни слова.
Между тем роль этих, автору ~своих•, была, в течение рево­
люции, бесспорно - ~виднейшей•. Почему же ~виднейшие•
и роль их ~не подвергаются ни разбору, ни даже изложению
в труде Вишняка, таком обстоятельно углубленном?
Автор предупреждает об этом в предисловии, но никаких
пояснений не дает. Мы не знаем, откуда явились перерывы
в четкой линии общего его рисунка, и можем лишь строить
догадки.
Опасением внести в книгу элемент субъективный - объ­
яснить замалчиваний нельзя. Вишняк отлично понимает,
что без этого элемента никакой книги не напишешь; да
и бояться ли его, раз все время подчеркиваешь ~свою точку
зрения•, свое ~отношение• и т.д.?
Поищем других причин.
Мы уже отмечали, что книга Вишняка принадлежит
к ~счастливым• книгам, где автор не просто рассказывает
1 Моя вина (лат.).
169

о своих взглядах и отношениях, но говорит о них как о сво­
ей ~правде• (о том, чему всякий остается верен до конца).
Человек, способный иметь 4Свою правду•, бывает, обык­
новенно, и природно-верным: т.е. он вообще отвергает из­
мену, всякую, даже все, что похоже на измену. А между тем
то и дело создаются положения, когда приходится либо
4Правде• своей изменить, либо совершить что-то вроде из­
мены по отношению к 4ближним•... и даже самым близким
своим ближним, порою.
Если мы допустим, что именно в такое положение по­
ставила Вишняка жизнь - мы поймем его умолчание.
В самом деле: не уклоняясь от 4правды•, рассматривая, все
под тем же углом зрения, 4виднейшую• роль 4Своих• в рево­
люции, - как избежал бы Вишняк указания на их ошибки?
Пусть это даже не те ошибки, которые 4Иногда хуже престу­
плений•, все равно; в силах ли Вишняка пойти на хотя бы
подобие измены? Нет: а так как 4Правде•-то он и совсем
изменить не может - он останавливается. Избирает благую
часть.
Именно благую: еще неизвестно, что вышло бы у Виш­
няка, решись он все-таки 4Подвергнуть разбору и изложе­
нию• роль 4Своих•. Судя по некоторым его словам и заме­
чаниям, вскользь брошенным в данную сторону, он с задачей
мог и не справиться. Слова эти сбивчивы, противоречивы.
Хотя фаталистическая точка зрения автором принципиаль­
но отрицается, он говорит о роковой безвыходности поло­
жений; странно звучит также фраза, что в какой-то момент
Вр. Правительство бьто 4вьтуждено опереться на больше­
виков•. И уж недалеко от прямого искажения действитель­
ности замечание (беглое, правда), что власть революцион­
ного правительства в летние месяцы 17 г. постепенно креп­
ла; и что, таким образ., к концу августа правительство это
было весьма устойчиво. Подобное утверждение, высказан­
ное недавно (на стр. 4Совр. Записок•) А. Керенским, вызва­
ло отпор даже со стороны г-жи Кусковой, известной защит­
ницы 4Мартобря• и рационалистки, давно отпетой.
Вот такие редкие, краткие замечания, там и сям попа­
дающиеся в книге Вишняка, и заставляют опасаться, что
примись он, все же, за подробное 4Изложение• и 4разбор•,
вышло бы у него кое-что... ну, не 4ПО неправде•, а не совсем
4ПО правде• ...
170

Нет, умолчания лучше. Так - будто и
Не было измены. Только тишина.
Вечная любовь. Вечная весна...
Судить «верность~ я вообще не могу. Судить же за нее
автора «счастливой~ книги могу тем менее: во всей глу­
бине понимая его «правду~ - я понимаю и трудность его
положения.
В моей книге-дневнике умолчаний нет (или мало), но какая
в этом заслуга? Писал книгу человек сторонний, не поли­
тик, не связанный никакими «своими~. Да и то еще вопрос:
может быть, следовало и в ней о ком-нибудь чего-нибудь
не говорить...
Слишком (для темы) краткую заметку мою я кончу, воз­
вратившись к началу: «два пути~ книга важная, значительная
и нужная. В ней та правда о революции и России, которую
нужно знать всем. Правда утверждения Февраля- и пол­
ного, доконечного, отрицания Октября.
Не к эмпирическому февралю 17 г. вернется Россия: она
вернется и неминуемо, - на дорогу, им проложеиную
«Тот Февраль благословетtый,- невозвратим и неповто­
рим. Но живет и пребудет, пока жива Россия, идея Февраля,
его метаисторическая сущность: Россия, преображенная
Февралем в нацию~.
У КОГО МЫ В РАБСТВЕ?
Слово, произнесенное на собрании кружка
~зеленая Лам,па~
В докладе Иванова очень много правды. И хорошо, что
он ее сказал.
Да, правда: зарубежная литература наша стала терять
самое драгоценное, без чего ей не жить, - свое сердце.
И что положение писателей русских - странное, при полной
свободе слова - несвободное,
-
и это правда. А вот насчет
причин - тут мы, пожалуй, разойдемся. Или нет, не совсем.
Только надо кое-что с места на место передвинуть.
Конечно, между положением нашим у себя дома и по­
ложением эмиграции - тысяча различий. Я не буду их
171

касаться. Наша сегодняшняя тема, суженная до литературы,
и так довольно широка.
Иванов говорит: случилось коренное несчастие. В эми­
грации скончался и зарыт русский читатель. Выжили одни
читатели всяких ~Брешковских~. Почуяв свою власть, они
яростно наступают на писателей: давай нам, чего мы любим!
И писатели покоряются, цензуруют себя, подделываются под
Брешковского. Выходит, значит, что не кто иной, а читатель­
ская масса владеет писателями и будет отныне создавать
литературу, - по своему вкусу.
Но это не видано! Эмиграция многое перевернула, однако
есть вещи, которые совсем на изнанку не вывертываются.
Ни при каких обстоятельствах не будет читатель творить
литературу. Всегда было и будет - наоборот. Уж не тот ли
читатель, на могиле которого грустит Иванов, создал До­
стоевского и Гоголя? Не они ли- его?
Иванов увидел факт: писатели находятся под чьей-то
цензурной лапой. Как? Здесь? При такой свободе- и вдруг
цензура да еще хуже, чем Николаевская? Странное яв­
ление! Иванов стал смотреть вниз: от читателя, что ли,
цензура?
Нет, не от читателя. Попробуем поискать ее в другом месте.
Чтоб вообще имелась литература, т.е. писатели и читатели,
надо чтобы имелась пресса, - не так ли? Книги, журналы,
газеты... все это в России, по своей мере, было. Не всегда
пресса поспевала за движением литературы. Передовой пи­
сательский слой не сразу находил место в так называемой
~большой~ печати. Но являлась другая, и скоро все настоящее,
в ней оформившееся, брало и последние позиции - ~боль­
шой~ печати. Толстые журналы, серьезные газеты открывали
двери новому течению.
А читатель, обычно, завоевывался еще раньше. Кроме
природного ~брешковиста~. Он всегда был, везде есть, везде
тот же. И вовсе он не ~гнусен~ - а невинен.
Другое дело- не природный ~брешковизм~. Если правда,
что зарубежные читатели все больше становятся брешкови­
стами, делаются такими, - неужели это они сами, по злон­
равию? Лучше посмотрим, кто или что с ними это делает.
Реальное положение зарубежной литературы таково:
вся наша пресса, говоря серьезно, сводится к дву.м газетам
и одному журналу.
172

Я утверждаю, это вовсе не с 4парижской~ точки зрения,
а с литературной. Знаю, что много еще есть в эмиграции
разных изданий, - газет, листовок. Они возникают, исче­
зают, - суть дела от этого не меняется. Будем же говорить
о сути и о трех главных органах нашей прессы.
Это, конечно, органы не чисто литературные, а политика­
общественно-литературные. Не только здесь, но и в России
иначе не бывало, да и не могло быть. Прав Иванов: никогда
русский писатель не бьт чистым литератором. Никогда
не бьта наша литература в полном отчуждении от вопросов
общественности и политики (не говоря о многих других). Ис­
тинно человеческая широкая, включающая в себя все стороны
бытия, все, чем жив человек, - это и есть сердце русской ли­
тературы. Его непрестанное биенье, - непрестанное движенье
литературы во времени, со временем, ее - подлинная жизнь.
Конечно, кому литература - бесполезный букет цветов
на обеденном столе, кто не различает даже, бумажные ли они
или настоящие, того не вразумишь. Воображает, что русскому
писателю можно, да еще сегодня, сидеть, подыскивать красивые
слова, ими удовлетворяться и - не быть при этом пошляком.
Опять прав Иванов: писатель 4гражданином быть обязан,
в наше время особенно~, говорит он. Только даже не 4обязан~:
он таков уж есть, в существе своем. А если нет - и самого
его нет как русского писателя. Бумажный цветок, годный для
украшения обеденного стола, и стола-то невысокого калибра.
К эмигрантскому несчастию - такие столы и есть три органа
бедной нашей прессы. Во главе каждого из них люди, корен­
ным образом в литературе ничего не понимающие. О сердце
ее они даже не догадываются, и слова Иванова, что русский
писатель - тоже 4гражданин~,
-
им кажутся или пустяками,
или опасной ересью. Совсем без литературы - нельзя же!
Будет <<Некулътурно», как совсем без цветов на обеденном
столе. Но прослышали что-то об 4искусстве для искусства~
и обрадовались, и на том остановились. Очень удобно (как
и цветы бумажные удобнее: стоят- не вянут). А главы нашей
прессы не только в литературе, в культуре, - но и в своей
специальности, в общественности и политике, - за всяческое
стояние. Всего, что движется, они боятся. Не признают.
На днях Философов в 43а Свободу!~ говорил о том же;
приводил выдержки из статьи Омельянова в 4Руле~, где опять
говорится то же. Вопрос поставлен шире, о всей 4Культуре~
173

вообще в среде всей эмиграции. Эмигрантская культура
(со включением литературы, конечно) признается не только
отвергающей всякое движение вперед, но прямо называется
реставрацией (попытками к ней, во всяком случае).
Тут, может быть, есть своя правда, - касательно верхов
эмиграции. Но для нас и того довольно, если мы назовем
общее состояние и настроение всяческих на них верхов, -
культурных и политических вождей, руководителей прессы
и т.д.- состоянием глубокой консервации.
Как будто с тех дней, когда еще была Россия, д4 ля всех
этих политиков, общественников, искусников, словесни­
ков - ~ничто не изменилось, ничто не отошло,
-
Но вдруг
окаменело, само в себя вросло~.
Консервируются, - в политике,
-
те же имена, те же
партии, те же лозунги; консервированы понятие о культуре
и взгляд на литературу. Странное окаменение, - на воздусях!
Ибо земли-то под всеми этими окаменелостями уже нет.
Но совсем не странно, что все живое, все движущееся,
сталкиваясь с камнями, - останавливается. Литература,
зарубежные писатели, - свободны, как никто. Откуда-то
цензура, да еще хуже, чем при Николае 1? От читателей,
с безнадежностью решил Иванов. Да нет, - от них, от вла­
дельцев и редакторов нашей скудной зарубежной прессы.
Три двери, через которые писатель может пройти к чита­
телю. У каждой стоят цензора, а цензурный кодекс одинаков
у всех.
Первый пункт- ~невмешательство~ (по удобному старому
принципу ~искусство для искусства~, литератор ~художник
слова~, аполитичен и вообще, а - все). Некое малое вме­
шательство инде дозволяется, впрочем; если оно в унисон
с настроением начальствующего, и автор человек верный.
Есть пунктик и в соображении читателя. На него - главы
прессы смотрят приблизительно, как Иванов: читатель·лю­
бит почитывать литературу приятную и - благонравную.
А как же без читателя? Ну, так если что посерьезнее... или
что-нибудь такое, о чем упоминать русские цензора запре­
щали, - не надо.
Зарубежная литература, писатели всех возрастов и со­
стояний перед этими тремя дверями и стоят. Не хочешь -
ни в одну не иди. Не пиши. Не печатайся. А выбрал какую­
нибудь - условия известны.
174

Надо сказать: существуют писатели, выбирающие безбо­
лезненно. Цензуры они не чувствуют, она для них не нужна;
просто сами приходятся ко двору. Они тоже консервато­
ры, - в своем роде, в своей области. Бумажные цветы?
Да, но есть и не бумажные, а самые натуральные, и даже
прекрасные - им.мортели.
Ну, а другим приходится не сладко. Тем, что не из бумаги
вырезаны, и не иммортели. Их цензуруют, или они сами
себя цензуруют предварительно, подрезывают, подсушивают,
подделываются... Сначала туго, неумело. Потом изловчаются.
Нужда научит. И нужда не только внутренняя: ведь писатели
такие же голодные люди, как другие эмигранты.
Хорошо. Положение мы определили, причины исследо­
вали. Но какой же выход из него, и есть ли выход?
Иванов как будто не видит никакого. Но ведь он и пи­
сательскую цензуру ставит в вину читателю, мы же нашли,
откуда и от кого эта цензура исходит. Она - как проволочное
заграждение между писателем и читателем. Если, пройдя
сквозь нее, писатель уже является ~брешковистом» - то со­
ответственных читателей и получает. Мы не знаем, а может
быть, он нашел бы и других, явись он в своем натуральном
виде? Но обойти проволоку нельзя, значит, во всяком слу­
чае- с огульным обвинением читателя надо погодить.
Что касается настоящих цензоров, то они, конечно, ви­
новаты; но жаловаться на них - некому и убеждать их
бесполезно: все равно будут выискивать для своих пиров
испытанные иммортельки или новенькие, шуршащие па­
пиросной бумагой, лилии и астры. Нет крепче людей, чем
природные консерваторы.
Иванов с ужасом говорит: что было бы, если бы теперь вдруг
появился Чаадаев? Не объявили ли бы его опять сумасшедшим?
Вероятно. Но я поставлю более скромный вопрос, - ближе
к теме: что было бы теперь, появись современный Сологуб
или Блок? Подчеркиваю: современный, т.е. соответственно
движению времени измененный. Ни в одну из трех дверей
такого Блока ни за что бы не впустили. Это - наверно. Ну,
а стал бы он себя цензуровать, прижиматься под чистого
словесника литератора или брешковиста подделываться?
Боюсь, что да. Другой вопрос, удалось ли бы ему это.
А стал бы потому, что не тот или другой, а все наши писатели
вообще - пассивисты. Перед внешними обстоятельствами
175

сейчас же склоняют головы. По крайней мере в эмиграции
они все таковы. Писателей, вышедших из главного течения
русской литературы, последних десятилетий, - за рубежом
немало. Это наше среднее поколение. Оно-то от цензуры всего
больше и страдает. Сталкиваясь с окаменелостями - оно
разбивается, вырождается. А между тем ему-то и надо бы
действовать. Как раз этот писательский слой, это поколение
могло бы стать звеном между прошлым русской литературы
и ее будущим.
Кстати, все эти люди очень талантливы. Но талант не в по­
мощь пассивистам.
Как же нам действовать, спросят они. Не приспособлять­
ся? То есть не писать? Героически умереть для литературы,
умирая с голоду, как делали и делают оставшиеся в России
настоящие писатели- Сологуб, Ахматова и другие?
Нет, зачем. Здесь не те условия. Здесь вместо героизма
нужно лишь немножко больше практического активизма.
Сумели же старые русские «интеллигенты~ как-то обернуться,
создать свою прессу? Литература там не живет, - создавайте
другую печать, где была бы жизнь, без проволочных для
нее заграждений.
Я понимаю, это трудно. Писателям, да еще эмигрантам, да
еще русским - мечтать о создании своего дела! Американцы
бы, конечно, и не мечтали; просто принялись бы создавать,
не смущаясь, что - из ничего, и будут сотни неудач и про­
валов, пока что-нибудь выйдет. Не пора ли нам, однако,
в эмиграции, на свободе, от свободных граждан чем-нибудь
позаимствоваться?
Будем справедливы: попытки в этом роде уже делались.
Вот журнал «Числа~. Его судят так и эдак, но он, прежде
всего, доказывает, что средняя молодежь ( «преемственная~,
как я ее называю, Россию знавшая) -хочет движения,
хочет свободы и на многое ради них способна. Философов
им недоволен; я это понимаю. Но в каком смысле считает
он его вредным и для кого, - этого уже понять я не могу.
Можно сказать, что вот никаких там Фаустов или Карама­
зовых не напечатано и что журнал производит впечатление
«сборника~, где одно с другим не вяжется, одно к другому
не подходит, и даже неизвестно, что к самому журналу под­
ходит, что нет. Я не буду спорить, тем более, что знаю: после
долгой цензурной муштры, привычки «подделываться~, сразу
176

ни голоса, ни верного тона не найдешь. Я только напомню
Философову: и в журнале ~Мир Искусства~ когда-то (го­
ворю ~все пропорции храня~, и времени, и обстоятельств,
и др.) - тоже все одно к другому не очень подходило, и при
таком же стремлении к свободе: редактор мне даже написал:
~ваша статья (для 1-го номера), конечно, к нам не подходит
и, конечно, мы ее напечатаем~. Ни малейших ~Фаустов~ тоже
в ~м. Искусства~ не было, и тоже, подобно слабым голосам
неизвестных юношей ~о важном~ в ~числах~,- слышались
и там такие же первые голоса, - Андрея Белого например.
И, наконец, последнее ~тоже~: не считался ли ~м. Искус­
ства~ ~вредным~? Еще как! Но объяснить, почему и кому
он вреден - так же не могли его судьи, как теперешние
не объясняют этого насчет ~Чисел~.
Нет, при всей моей строгости и объективности, скажут:
<<Числа~- знак, что есть, среди несчастных наших обстоя­
тельств, люди-писатели, которые и сердце русской лите­
ратуры чувствуют, и свободными гражданами хотят быть
(не свободными литераторами только, но ~гражданами~)
и хотят, по мере сил, как-то ~действовать~. Ну, а надолго ли
хватит у них сил, хватит ли выдержки (громадная выдержка
нужна!)- это нам покажет дальнейшее.
Наша драгоценность (единственная, правда, но тем более
драгоценная) - свобода. И как ~глупому сыну не в помощь
богатство~ - так лишь ~слабым сынам не в помощь сво­
бода~. Прекрасная вывеска есть на одной из трех заветных
дверей, - на двери ~современных Записок~. Им она давно
ни к чему, а писателям, сидящим в бесправии, да и не одним
писателям, - всем нам очень могла бы пригодиться. Не
складывай покорно рук: «В борьбе обретешь ты право свое».
~у КОГО МЫ В РАБСТВЕ~
Четвертая цензурная дверь
(О~ Числах»)
Письмо в редакцию
Не так давно в газете ~за свободу!~ была напечатана
статья-речь З.Н. Гиппиус ~у кого мы в рабстве~. Вполне
соглашаясь с общими положениями статьи (да и как не со-
177
12Том13УнасвПариже

гласиться, когда они справедливы), я хотел бы, однако, вне­
сти небольтую фактическую поправку, - возразить против
некоторых определений, которые даются автором журналу
~числа!>. Мое близкое участие в журнале, с первого же но­
мера, мое самое, притом, дружеское к нему расположение,
позволяют мне сделать оценку справедливую и точную
Журнал этот, конечно, нельзя назвать, ни с какой стороны,
~вредным~>; напротив, он даже полезен для многих из бес­
призорной молодежи, пробующей там свои силы. Но я, пре­
жде всего, сомневаюсь чтобы ~среднее~> поколение (журнал
редактирующее) могло ~стать звеном между прошлым рус­
ской литературы и ее будущим!>, как говорит З.Н. Гиппиус.
Оно очень характерно, это поколение, о нем стоит написать,
но сейчас мы говорим о частностях и довольно будет сле­
дующего: если руководители ~Чисел~> и <<Хотят движения,
хотят свободы!> (как говорится в статье З.Н. Гиппиус), -
то, во всяком случае, хотений своих они еще не осмыслили
'Вполне, так что о воплощениях и говорить не приходится.
Никакой параллели между ~Числами!> и ~Миром Искус­
ства!>, даже toutes proportions gardees1, уж по этому одному,
проводить нельзя, - что опрометчиво делает З.Н. Гиппиус.
А сколько других причин!
Я, однако, утверждаю лишь факт, воздерживаясь от обви­
нений. Как ~винить~> людей, не успевших созреть на родине,
еле-еле успевших осознать себя в грозные, предкатастроф­
ные, годы, о ~свободе!> даже и не слышавших, ~пути своего
не помнящих~> (по Блоку), неопытных в жизни буквально
до мелочей? Винить ли их, если, при самых добрых меч­
таниях о ~новом~> и о ~свободе!>, они, на деле, срываются
то в допотопное декадентство, то в подражание цензурному
реакционству старых интеллигентов- редакторов? И даже
в то и другое вместе, рядом,- смешанно и беспомощно?
Нет ~линии~>, -сказал мне кто-то, и я согласился. Нет;
а линия нужна, - везде, всегда, во всем, всякому и всем жи­
вым, пока они живы. Нужна обыденно, до самой крошечной
мелочи. Найдут ли ее, хоть какую-нибудь, вот эти писатели -
люди, - ~хотящие движения, хотящие свободы~>,
-
о которых
идет речь? В частности - руководители ~Чисел~>?
Вот маленький факт, иллюстрирующий мои соображения.
1 сообразуясь со всеми различиями (фр.).
178

По просьбе редактора • Чисел• я, как очередные мои
•Литературные размышления•, дал ему краткую заметку
о •Хорошем и дурном тоне•. Заметка была набрана, про­
корректирована; мы, постоянно встречаясь с редактором,
о ней говорили, но... в номере ее не оказалось. Редакторская
цензура не пропустила. Оригинальность же данного редактора
в том, что он, в течение двух месяцев, не решался сказать мне
о своем цензурном карандаше, и так до конце и не решился.
В этой рекордной редакторской стыдливости есть даже что-то
трогательное... Но все-таки сама-то цензура остается фактом
знаменательным. Тем более, что из объяснений, данных мне
редактором •post factum•1, я ровно ничего не мог понять:
так и не уразумел, чтб было нецензурного в моих кратких,
попутных, размышлениях о •Хорошем тоне• (в литературе).
Когда мне удастся, наконец, получить из редакции •Чи­
сел• корректуру заметки (до сих пор не удается)- я пошлю
ее в редакцию •За свободу!• К •трем цензурным дверям•,
о которых говорила З.Н. Гиппиус, теперь, во всяком случае,
прибавилась четвертая. •За Свободу!• не будет, конечно, пятой;
если и она эту заметку не напечатает - я лишь пойму, что
она, действительно, •нецензурна• по нынешним временам.
P.S . К моему протесту против сравнения (допущенного З. Гип­
пиус) журнала •Числа. с •Миром Искусства• - присоединяется
ныне и Д.С. Мережковский. Он когда-то печатал в последнем
свой известный труд •Л. Толстой и Достоевский• - рядом
с рисунками Гойя, и это его не тревожило. Но он не может
простить себе, что отдал главу из новой своей книги •Иисус
Неизвестный• в • Числа•, где она в 5 N2 появилась в соседстве
с грязными кощунствами декадентского романа Поплавского.
Уж не оттого ли соображения мои о •Хорошем тоне•
и кажутся • Числам• неподходящими?
АВАНТЮРНЫЙ РОМАН
1
Мы его, конечно, презираем.
Мы с горестным сожалением смотрим на читающих эти
романы и с тревогой следим, как все растет число •нелепых•
книг.
1 позже (лат.).
179
t2•

Ведь известно же, что такое авантюрный роман. Кто даже
не раскрывал ни одного, и тот знает; по крайней мере уверен,
что знает. Спросит - скажут много верного, дадут опреде­
ления, с которыми и спорить нельзя. Скажут, например, что
это даже не плохая литература, а вовсе ~не литература~; что
человеку, мало-малъски понимающему, что такое ~слово~,
и говорить не пристало об этой детективно-авантюрной
чепухе...
За определениями следуют тотчас общие выводы, весьма
печальные: если подобные ~романы~ находят, в наше вре­
мя, миллионы читателей (а они находят), то какое падение
вкуса! Какое понижение культурного уровня! И чем дальше,
тем хуже: груды этих разлагающих книг заваливают путь
к настоящей литературе.
Определения-то ~романа~. рассматриваемого под специ­
альным углом зрения, - верны: да, не ~литература~; под
литературную нашу мерку это никак не подходит. А вот
с общими отсюда выводами, - относительно падения куль­
турного уровня, разложения вкуса в наше время и т.д. -
следует погодить. Еще никаких заключений нельзя выве­
сти из того обстоятельства, что миллионы современных
читателей тянутся к книге бесстилъной, безыскусственной,
реалистически-сказочной, не пошлой, но- не ~литератур­
ной~. Может быть, разумнее будет освободить послевоенный
авантюрный роман от суда литературного, вынести на свет
~книгу~ вместе с бесчисленными ее читателями и взглянуть
на все это как на явление, - одно из человеческих явлений
нашей современности. Так мы, пожалуй, ближе подойдем
и к ~роману~. и к современному человеку-читателю; да
и к самой современности, кстати.
Один вопрос, прежде всего: неужели кто-нибудь из смо­
трящих с таким сокрушением на досадный ~роман~ и мил­
лионного его читателя, серьезно думает, что не будь этого
романа, -тот же миллион читал бы, к своему благополучию,
Пруста, Мориака, Валери, Джойса, Жида или хоть Кокто?
(Не мне отрицать, что все это ~литература~. даже Кокто.)
Нет, миллионы читателей современного авантюрно-детек­
тивного романа, в громадном большинстве, - новьtе читатели;
и по многим причинам, они не читали бы ничего, не будь
такого романа: ни Мориака, ни Джойса, да и ни Флобера,
ни Гёте, - совсем ничего. Лишнего экземпляра не продал бы
180

сегодня Мориак или Жуандо, если б романов в желто-красных
переплетах и вовсе не появлялось.
Новые миллионы читателей - они же и миллионы людей
нашего нового времени, или новой настоящей минуты. О них,
с их •глупым~ романом, без психологии, без описаний при­
роды, без подобия стиля, я хочу поговорить.
2
Думают, что авантюрные романы можно писать без талан­
та. Нет, талант от автора очень требуется, хотя и не совсем
похожий на то, что мы привычно зовем •талантом~.
Авантюрный роман - типичен: в каждом присутствуют
те же главные черты: неотъемлемые, ибо на них-то он и дер­
жится. Чем талантливее автор, тем ярче у него эти черты
и тем совершеннее роман, т.е. ближе к своему собственному
идеалу.
Благодаря типичности нет нужды останавливаться на той
или другой книге из миллиона. Можно взять любого автора,
только выбрать более талантливого.
Я выбираю англичанина. Английский роман этого рода
вообще гораздо характернее французского (и немецкого).
Из англичан я выберу Эдгара Уоллэса как самого типич­
ного и, в смысле требуемого таланта, очень совершенного.
Но, говоря об Уоллэсе, я буду говорить обо всех.
Кстати, из всех современных романистов подобного со­
рта - он и наиболее известен. Совсем не напрасно на каж­
дой обложке стоит: •lt is irnpossiЬle not to Ье thrilled Ьу
Edgar Wallace~, - т.е. невозможно не быть захваченным,
или пронзенным, Э. Уоллэсом. Он, должно быть, из всех
этих •жизненных~ романистов, особенно пришелся к со­
временной жизни.
Что она такое, однако, послевоенная европейская (или
мировая) жизнь? Как ее воспринимает, что в ней чувствует
новый средний человек? Вот эти •миллионы~ всех средних
ступеней социальной лестницы,- •демос~ в паиширочай­
шем смысле?
Типичный сегодняшний человек вряд ли много •раз­
мышляет~ о жизни. Он ею живет, воспринимает ее изнутри.
Размышлять же и некогда: ведь жизнь эта, если взять ее
самые грубые, общие черты, - все ускоряющееся движение.
181

Бег на перегонки, в тесноте - монотонность мелькающих
дней, Злая усталость, беспокойное ожесточение. И, естествен­
ные, тут же рядом, порывы куда-то, все равно куда, к кому
и к чему, только прочь от утомления и тоски.
В порываниях этих (ко всевозможным ~зрелищам~, на­
пример) да и в тоске, много стихийного; но на стихийном
элементе мы не будем останавливаться. Он свойствен общей
жизни всех времен. А мы говорим об образе нашего ~сегод­
ня~. где все ново, ибо по-новому подчеркнуто, напряжено,
где выросшие противоречия жестоко сталкиваются, как бро­
шенные мячи.
К такой жизни сегодняшние люди не то что приспосо­
бились, а взяли ее, как действительность. Она их данное.
Но во все времена истории люди есть люди. И драго­
ценнейшее их человеческое свойство - не удовлетворяться
данным, ища желанного.
Меньшая часть человечества, та, которая всегда стояла
на верхних ступенях своей исторической лестницы (чтобы
не сказать ~передовая~ часть, или ~избранная~) - желанное
свое так брала широко, создавала такие блистательные его
образы, что, казалось, между ними и реально данным уже
нет связующих нитей; нет мостов. Не нужно ли сначала весь
мир в корне переделать, чтобы воплотились мечты?
Высокие мечтанья, необходимые миру, но... для громадной
массы человечества они слишком явно оставались мечта­
ньями. Люди, живущие внутри своей действительности,
не представляют себе желанное иначе, как в виде той же
действительности, но исправленной.
И это мечты, конечно. Если их развернуть - тоже пона­
добится, пожалуй, коренная переделка мира. Ведь не от ис­
правления же одних чисто внешних форм она (если бы
такое исправление было возможно) станет действительно
~желанной~? Это чувствуют самые бессознательные.
Здесь надо вспомнить, откуда берет свое начало веч­
ночеловеческое стремление от данного - к желанному.
И у мечтателей, мирящихся только с преображенной зем­
лей, и у всех остальных, скромно желающих данное испра­
вить, - лежит на глубине несколько первичных, неразло­
жимых, природно человеческих чувств. Все тех же самых.
Во имя них-то и стремится человек от всякого данного,
к какому-то желанному (или, иначе, должному).
182

Чувств этих, в первичности неразложимых, в человечестве
вечных, - немного. Одно из них
-
чувство справедливости.
Не будем касаться сложностей, какими может облекаться
это чувство, ни путей его извращения или, напротив, преоб­
раженья. Мы говорим о первоначальности, простом и простых.
В частности, о человеке настоящей исторической минуты.
Современный человек очень реалистичен, ибо очень реа­
листична сама его действительность. Поэтому и желанное
не может не облекаться для него в сугубо реальные формы
действительной жизни. Даже повседневной, - как бы его
собственной. Совсем как бы той же, и случается в ней почти
то же... чуть-чуть лишь по-иному: дни потеряли тяжкую
монотонность, случаи интересны. удивительны, положения
опасны, решения смелы; а главное - кончается все, для всех,
по справедливости. Так, как требует человеческое понятие
о справедливости, то есть, хорошо и достойно (желанно).
Вот эту близкую, нужную, ободряющую, утешающую
мечту-надежду и дает миллионам людей современный аван­
тюрный роман~.
3
Эдгар Уоллэс (повторяю, это касается всех авторов и всех
романов данного типа) почти не рисует ни людей, ни обста­
новки. Предполагается, что люди читателю и так известны:
он встречает подобных на каждом шагу, он, пожалуй, и сам
один из них, с очень понятными обыденными желаниями:
удачи, любви, денег. Мелодраматических злодеев и ангелов
нет у Э. Уоллэса, как нет их и в жизни. Лишь чуть-чуть по­
лучше у него хорошие, похуже - дурные: поемелее смелые,
половчее ловкие.
В ту же меру исправлена и обстановка: слегка преувели­
чены бытовые 4чудеса~ техники; здесь маленькая выдумка
за фантастичность не будет принята.
Главная выдумка и талант автора направлены на создание
положений и действия. Но даже тут надо, чтобы положения
самые невероятные, обстоятельства самые исключительные,
действия самые смелые и опасные имели вид реально воз­
можных. Только при этом условии читателя захватит рассказ:
ведь ему, читателю, нужно верить, что завтра и с ним это
может случиться. Как он поступит тогда? Перед ним задача:
183

как она решается? А решение есть, и решение настоящее,
ибо хоть и страшно положение - не погибнет правый: это
было бы несправедливо. И молодая девушка, в какое бы под­
земелье ни была заключена - не падет невинной жертвой,
а соединится в конце с тем, кого любит. Человек же дурных
поступков, если и уйдет от суда человеческого, - все равно
не уйдет от судьбы. Иначе опять несправедливость; опять,
значит, вот эта, данная, не исправленная, действительность...
Насмотрелся на нее человек, знает ее, своими боками испы­
тал, - зачем будет он, в краткую минуту отдыха, к ней же
возвращаться? Зачем ему книга, где эта жизнь, хотя бы с са­
мой великолепной верностью и наилучшим стилем, описана?
К стилю он равнодушен, а чем вернее изображение данного,
тем больнее и скучнее.
Ну, а книги далеких мечтаний? Сказки? Фантастика?
Нет, человек реалистического времени не верит фанта­
зиям. Слишком связан он с действительностью. И только
тогда, когда видит ее же, близкую, но деланно исправлен­
ную, - только тогда является у него
-
совсем по катехизи­
су! -спасительная ~вера в желаемое и ожидаемое, как бы
в настоящее~.
Прибавлю два слова о ~справедливости~.
Романы Уоллэса называют иногда ~полицейскими~. Сы­
щик, мол, выслеживает вора, ловит, тащит в Скотланд Ярд,
и все это кончается торжеством ~закона~.
Будь так, пожалуй, и не стоило бы много рассуждать
об этих ~жандармских~ книгах. Но это не так.
Послевоенный человек, имя которому не делает исклю­
чения для данных правительств с данными законами. Он
отлично знает, что, действуя во имя закона, очень можно
оказаться действующим против справедливости. И обратно.
У нашего автора, Э. Уоллэса, есть целая серия связанных
между собой романов: ~закон четырех справедливых людей~.
~Трое справедливых~. ~опять трое справедливых~ и т.д.
Эти справедливцы ( <<]ust men~) как раз и действуют,
сообща, против ~закона~. защищают попавших в грубое его
колесо, спасают виновных перед ним, но невиновных перед
внутренним, человеческим законом справедливости.
184

~1ust men• и сами едва не погибают в борьбе. Не по­
гибают, конечно (кроме одного из них), - иначе как бы
торжествовала справедливость? А без ее торжества - как
сохранил бы роман одну из тайн своей пленительности?
4
Большинство читателей не задумывается, конечно, над
своим влечением к этим новым сказкам современности,
не разбирается. Да и авторы создают их так, а не иначе -
по интуиции. Авторы ведь такие же ~средние• люди. А мы
о них и говорили; во всяком случае - о захваченных круго­
воротом современной жизни, с ее обостренной жестокостью
и противоречиями.
Не сомневаюсь, однако, что если бы у кого-нибудь нашлось
время и охота поразмышлять над своей тягой к Уоллэсам, -
он согласился бы с моими догадками.
Но я хочу пойти дальше.
Оправдать авантюрно-детективный роман перед огульно
презирающими его - тем, что хотя, мол, он и нелеп, но для
средней массы новых читателей годен, - плохое это было бы
оправдание! В нем оставался бы элемент если не презритель­
ности, то снисхождения, - и к роману, и к •средним• людям.
Нет, в наше время такой роман находит и другое оправдание.
В наше время он нужен - или бывает нужен
-
не каким­
то средним людям, но почти всем.
Это может показаться ересью... но факт прост, и просты
объяснения.
Прежде всего: так называемый •средний круг• гораздо
шире, чем думают, а жизнь наша, данная минута истории,
непрерывно его еще расширяет. Именно жизнь-то все боль­
ше уравнивает не средних и средних, в себе уравнивает,
заставляя всех вертеться в своем колесе, нести тяжесть,
тесниться, толкаться, уставать, падать, подниматься и снова
тянуть оброненную лямку. В этом смысле, в смысле труда,
усталости и ожесточения, все мы одно, все борцы с дей­
ствительностью.
И если не считаться с исключениями и не брать част­
ностей (отдельных стран и народов) - смело можно ска­
зать, что это касается, более или менее, всей жизни мира
в данный момент.
185

Не одни, значит, внутренно средние люди захвачены и оглу­
шены реальной действительностью. Не у них одних кратки
минуты отдыха. Оторваться со всем, выйти из нее, - нельзя,
некогда: для этого нужны не минуты, а целые месяцы осво­
божденного от тревог существования.
Но забыться, забыть все, чем жизнь мучила и мучит, все
до конца, в самую чистую детскую простоту погрузиться,.­
можно: эту простоту дает книга без искусства, без высоких
мечтаний, без сложности мысли, легкая, как далекий гомон
птиц.
Я знаю людей, вовсе не 4Средних~ в обычном смысле,
которые признаются (есть, наверно, и другие, только не при­
знаются, условно стыдясь), что им, в иные минуты, лишь
один какой-нибудь Уоллэс может дать настоящий отдых:
отдых всему, что в человеке отдыха требует.
Если так, то не имеет ли эта книга права на свое ме­
сто, - не в литературе,
-
а в самой жизни нашей? Пусть
одного она забавляет, пусть другого утешает, третьему дает
отдохновение, все равно: раз она это делает - она нужна.
ЖИВАЯКНИГА
(О ро.мане ~отечество)
Русская литература за рубежом не только существует,
но в некоторых отношениях даже процветает. С внешней
стороны - успехи ее прямо блестящи: из молодых прозаиков
многие доходят до подлинного писательского мастерства.
Оттого, должно быть, и повелось, что при оценке литера­
турного произведения решающим становится именно это
мастерство. Привыкли к такому подходу и сами писатели.
Один молодой прозаик, с искренним убеждением, написал
недавно, что если бы - теперь
-
раскрыть, без предвзятости,
4Повести Белкина~. какой серой и бедной показалась бы
проза Пушкина!
Однако, если мы, не увлекаясь 4чисто~ художественным
методом критики, подойдем к какой-нибудь книге,- первый
вопрос, который встанет перед нами, это о ее цельности. То
есть о степени соответствия, или гармонии, между тремя
главными элементами творчества, тремя сторонами всякого
художественного произведения. Они - воля, дух (смысл)
186

и тело (форма, язык, стиль). Идеальной гармонии нет, конеч­
но, и в произведениях гениев; зато без какой-то ее степени
нет и живой книги: это вопрос о ее 4органичности~.
Роман 40течество~. в данном отношении, книга редкая.
Она, действительно, представляет из себя некую цельность,
она органична. Если бы роман был написан с обычным со­
временным мастерством, это сразу лишило бы его какой-то
степени гармонии, отняло бы у героя живые черты. Если бы
смысл книги (дух, идея) не вырастал сам собою, не откры­
вался герою постепенно, по мере течения переживаемых
дней, - опять связь частей была бы разорвана, и смысл
являлся бы тенденцией. Но воля автора, - по чистой ин­
туиции, может быть, по внутреннему такту какому-то, - все
время направлена на сохранение гармонии.
Герой романа - прост, совсем не героичен. Это обыкно­
венный русский молодой человек, студент перед войной,
прапорщик во время войны и, в 1918-19 году, в Петербурге, -
4Неизвестно что~. Такими 4Неизвестно что~ (даже не 4КТО~ ),
в большинстве, и были они тогда, эти обыкновеннейшие
русские 4бывшие~ студенты. Алексей Павлович Полежаев,
или просто Алеша (не станем звать его 4Героем~. ибо он
тем и значителен, что вовсе не герой), - человек, ничего
сам о себе еще не знающий. Он плыл по течению обычной
жизни, жил, как все: с интересом занимался в университете,
честно пошел на войну; если бы жизнь так и текла, он так,
вероятно, и плыл бы дальше. Но жизнь, - вся,
-
перевер­
нулась. Переворот Алеша не сразу осмыслил; полноты пере­
ворота не уразумел, а взял его опять так, приблизительно,
как большинство тогдашней честной полувоенной молодежи.
Оказался и причастным какой-то тайной организации, - их
было в то первое время немало; причастным не особенно
близко, впрочем: организация была в Москве, а он носил
лишь пакеты в известную ему, конспиративную, квартиру.
Но и тут он двигался, как бы подчиняясь случайному
течению.
Первым, действительно личным, чувством, в нем пробу­
дившимся, было чувство, - почти инстинкт,
-
животного
самосохранения, связанное с полусознательным, но резким
чувством полного своего одиночества. На войне он, вероят­
но, не был трусом; но война - совсем другое: там нес его
общий поток; здесь же оказывался он сам-один за себя, как
187

(он скоро догадается) и всякий один за себя среди отовсюду
грозящей смертельной опасности; она тем и непереносна,
что невидимо за каждым углом таится; что каждую минуту
готова накинуться на человека непонятная смерть.
И так захватило его первое яркое чувство, - страха,
-
что ничего уж в душе не оставалось, кроме этого - ~спа­
сать себя~. Но чем? Как? Прежде всего, конечно, порвать
с организацией... если не поздно. Он идет на конспиратив­
ную квартиру ~в последний раз~. Будто нарочно,- в доме
обыск. Не в квартире, где-то наверху, но бедный Алеша уже
в тумане отчаяния и полузнакомой девушке, которая обыч­
но принимала у него пакеты, что-то лепечет о ~последнем
разе~. о том, что больше он не может, и не хочет, и не надо
этого ничего.
Материальные условия его сравнительно не плохи. Он
живет в оставленной родственниками квартире, один; но бур­
но общается с домовой ~демократией~. с новыми господами
положения, в смутном расчете, что ~так надежнее~. Однако
на вечеринке, среди свежеиспеченных большевиков низшего
слоя (но уже являющих собой власть), ощутимость mбели
доводит его до того, что он, уловив в телефонном разговоре
знакомое имя, - решает вдруг сам заговорить, забежать, выдать
конспиративную квартиру, чтоб ему-то остаться в стороне.
Только внешняя, грубая случайность спасла его от такого,
уже полубезумного, шага.
Но со страхом не кончено. ~Организация~. действитель­
но, открыта; и девушка, что так странно слушала его лепет
о ~последнем разе~. - арестована. Алеша мечется, ждет
mбели неминуемой, наконец, идет к бывшей жене своей,
вышедшей за влиятельного большевика, и с унижениями
выхлопатывает у нее ~оградительную~ какую-то бумажку. Он
лжет, изворачивается и не стьщится, а бурно ликует: ~спасен!
Спасен! Остальное все равно~. И он прав: он невинен, как
всякая дрожащая тварь, у которой нет ничего, что было бы
ей дороже своей жизни.
Но человек не только тварь. Если до твариого состояния
может он быть доведен, то, в нем оставаясь, он уже не невинен.
И отсюда начинается медленный, тяжкий, - как мед­
ленны бывают тяжкие дни, - путь восхождения Алеши.
С остановками. С провалами. Он еще не прошел до конца,
до сознания, опыт одиночества. Еще хочет ~приспособиться~.
188

как-нибудь ~пристроиться• к людям. А когда это не выхо­
дит (не практически, практически и мог бы, да внутренне
почему-то не выходит), он пытается хоть просто к уличной
толпе ~примащиваться•, ~на людях• быть. Удивительны
эти страницы, когда в сумерках сидит он у памятника Ека­
терины. Краткая цитата ничего, конечно, не передает, это
надо прочесть целиком. ~ ... Долго и кротко я ждал, чтобы
к людям хоть как-нибудь примаститься... Когда я понял,
что на скамейке опять один, и надо идти домой, и опять
ночь, и опять долгое белесое утро, - я вскочил, растерянно
глянул по сторонам и сел опять. Идти мне бьmо некуда,
домой возвращаться страшно. Надобности во мне никому
не было ни малейшей... А, между тем, хотелось, чтоб она
была; чтоб кто-нибудь меня позвал, окликнул•... ~и я вдруг
стал мечтать... Придумывать .. . стараясь представить, что
ко мне сбоку, нет... сзади, нет, лучше со стороны театра, под­
ходит неведомый, величавый, добрый человек и тревожно
спрашивает: ~Алеша, что с тобою?.. • Нет-нет, лучше так:
~наконец-то я тебя нашел, Алеша!• Или просто садится
рядом и с участием смотрит... Ах, если бы так! Если бы
кто-нибудь окликнул по-хорошему, по-волшебному! Я бы
все рассказал ему. .. •.
Почему же не ~примащивается• Алеша, не ~устраивает­
ся• с людьми? А другие? Ведь он же, как другие, как все? ..
Чем полнее и ужаснее захватывает его одиночество, тем
яснее он понимает, что никаких ~других• нет, что есть лишь
каждый другой, и каждый, в предельном одиночестве и по­
терянности, только с последним усилием отстаивает себя.
Алеша видит, что и самые простые, бесхитростные люди
жмутся вместе, ища выхода, сами не зная, какого, страдая
бессознательно и тихо. В сочельник идет он мимо занесенной
снегом церкви, где теснится толпа. Сам со смутной надеждой
какой-то, - вошел. Постоял. Нет! И здесь было то же. Та же
беззащитность, покинутость, не его только одиночество, -
каждого. Если не каждый знал о нем, если о пустом с со­
седом разговаривал, о говядине, о картошке, - все равно,
бьт в нем. А быть в нем человеку - нельзя.
Я не собираюсь пересказывать содержание романа. Чтобы
проследить путь Алеши, так естественно переходящий в путь
независимо-религиозный, надо прочесть книгу. В ней нет
обычных большевистских ~ужасов•, ни казней, ни крови;
189

только реализм тогдашнего быта, - если можно это назвать
бытом, - и реальные в нем люди. Но хотя быть показан
(именно показан, представлен, а не описан) с жуткой яро­
стью, и кажется, порою, страшнее громких ужасов, - автору
он нужен скорее как воздух, новый состав воздуха, которым
дышат люди, и который, - потому что они им дышат,
-
так
страшно и разно их изменяет.
В Алеше, чем ниже он падает, тем упорнее пробивается,
сквозь наплывшую тучу, новая воля к борьбе: уже не за себя, -
за свое человеческое достоинство.
Среди необыкновенной этой действительности, где даже
случайность кажется необыкновенной, не случайной, - и Але­
ша становится не совсем ~обыкновенным~ человеком. Он
сознает, что силы его слабы, ищет помощи, слепо, но с таким
напряжением воли, что никакая ~случайность~ не проходит
мимо него.
Совсем случайно попалась ему ~книжка в коричневом
переплете~, - новая для него. Как ребенок, зачитался он про­
сто ~чудесами~. Лишь потом, вдолге, привлекли его и непо­
нятные, лишь сердцу внятные слова, похожие на какие-то
нужные ему ответы.
Совсем случайно на путях его оказалась та полузнако­
мая девушка, что принимала его пакеты на конспиративной
квартире. Тогда, в ~тварное~ свое время, она казалась ему
далекой, враждебной; теперь, все еще едва зная ее, едва
узнав издали, на вокзале, в партии арестованных, он ловит
на лице ее отблеск, который не умеет назвать, и влечется
к ней полуосознанным предчувствием, что именно тут найдет
какую-то помощь.
Одиночество? Люди пролились, как вода; отдельными
каплями разбрызгались; лежит такая капля, всячески ста­
раясь не высохнуть; но высохнет, если и не наступит на нее
тотчас же тяжелый сапог. Через познание безмерного одино­
чества Алеша приходит к вопросу о той людской общности,
без которой нет жизни, - и к пониманию русской трагедии.
Большевизм, для него, не только власть, а новообразо­
вание российской ~общности~, новое отечество. Что такое
отечество? Совпадает ли оно с понятием родины? Нет, ибо
в него включено понятие ~гражданства~, т.е. сознательного
или бессознательного соучастия, соработы всех для поддер­
жания и развития нации. Это и условие существования лич-
190

ности. Гражданский строй, извращающий свой собственный
смысл, - есть гибель страны и нации.
~я все своему отечеству отдал, - говорит Алеша,
-
мо­
лодость, здоровье, радость университета, патриотическую
жертвенность, гражданскую доблесть... Не было ничего,
что бы я не отдал, или, отдавая, торговался. Утраты эти
связей с отечеством не разрывали~ ... Но теперь,
-
продол­
жает он, - я уже не чувствую ~непонятную, как брак, таин­
ственную, любовь - единство с моим народом. И причиной
не нищета, не обеднение умственное, не мои несчастия...
а только темный дух всенародного русского беззакония, тот
новый дух, который мне надо было признать своим, родным,
священным,- несвятое объявить святыней~ ...
И ~свободной волей~, высшим велением совести, Алеша
~отчуждает себя от отечества~. Оно уже не его. Оно - чужое.
Этот внутренний разрыв завершается внешним. Алексей
Павлович покидает Россию.
Но разорвав связь с ней, ~темного советского усыновления
не приняв, какой неведомой страны теперь он гражданин,
кому собрат и общник~?
Ответ - в его религиозных чаяниях. Он верит в возмож­
ность преодоления всякой исторической действительности.
Русская национальная душа покинула тело России; но душа
жива, она сохраняется в ~остатках нации~, в отдельных
носителях русской святыни. Алеша верит в высший опыт
совместности, общей жизни без земного отечества, когда
уже нет ~чужого~ и ~своего~, когда человек обращен лицом
к вселенной...
~я не меняю землю на землю, народ на народ. Я не могу
перестать быть русским, тут нет ни измены, ни замены,
ни подмены. Но отечество для меня не идол сердца. Мне
открылось новое человеческое ~вместе~, - всегда живой,
всегда вольный и святой союз любви~ ...
А Россия? Вернется ли душа в покинутое тело? Об этом
мы не смеем знать. ~Ищите высшего, и все остальное при­
ложится~, - так верит Алеша. Верит или в новый опыт
любви, - так любит он девушку, странно и знаменательно
перекрестившую его путь. Они уезжают из России вместе.
На этом роман кончается: из области данного автор не пере­
носит нас в область чаемого и желанного, а лишь подводит
к его дверям.
191

С объективной точки зрения можно, конечно, и сейчас
усмотреть в книге элементы известной идеализации. Взвол­
нованный и несколько возвышенный тон последних глав как
будто указывает на это. А недоговоренность (совершенно,
в иных случаях, неизбежную) легко принять за недоделанность.
Самого героя это не касается: он и на последних страницах
все тот же русский живой человек. Но спутница его, всегда
остающаяся на втором плане, действительно, несколько зату­
шевана. Не вполне ясна и связывающая их любовь: рассказчик
настаивает, что это не взаимная влюбленность, не дружба
и не простая привязанность. Может быть, по мысли автора,
это зерно той, качественно преображенной, всечеловеческой
любви, которая возникла между святыми. Тогда, конечно,
и попытка дать ей большую определенность доказывала бы
только отсутствие художественного чутья: сущность подобной
любви неопределима, как говорил Блок, - <tнесказанна».
А, может быть, проще: это любовь, которая не могла
не родиться в сердце человека, истомившегося по чистоте,
смертельно уставшего от страшной, темной гущи, - слишком
долго он сам среди нее копошился. Вот, уже в Финляндии,
он говорит: 4Белое озеро... Белое небо над ним, снежные
леса... Чудесная чистота зимы! Она напоминала о счастье
чистоты совести, о жизни без вымученного согласия на грех,
о жизни, свободной от власти зла... Мы вновь поняли, что
4Вместе~ и что спасены для неведомой нам, очень, может
быть, трудной, но светлой... жизни~ .. .
Общая сrармонированность, о которой было сказано выше,
да и самое качество воли, серьезность смысла и скромная про­
стота формы, - все это ставит роман 40течество~ несколько
особняком среди эмигрантской литературы сегодняшнего
дня. Что касается фактического повествования, то нече­
го говорить, какой волнующий интерес представляет для
читателя эпопея героя, русского негероического человека,
сам образ его и других, рядом живущих людей, в той же
страшной, искажающей их действительности... Жаль, что
я не могу привести некоторых картин, - цитат из этой по­
вествовательной части. Впрочем, благодаря слишком связ­
ной последовательности, а также особой неторопливости
рассказа (местами, - будем справедливы!
-
он переходит
в длинноты и грешит повторениями),- роман не поддается
передаче в отрывках.
192

Современная критика, какие бы ~чисто художественные•
недочеты ни нашла она в романе, должна признать, что все
они покрываются, -не ~правдивостью• книги, а той правдой,
которая в ней с такой цельностью, с такой строгой внутренней
тактичностью воплощена. Только эта правда и ее воплощение
могут служить мерилом ценности и художественности про­
изведения; без нее же - вообще нет и не было искусства.
Я не имею привычки кончать пожеланием книге успеха.
Он будет или не будет; относительно романа ~отечество•, -
я думаю, что книга будет очень читаться. Кстати, она, при
сравнительнонедорогой цене, чрезвычайно хорошо икра­
сиво издана.
~СОВРЕМЕННЫЕ ЗАПИСКИ~
и~числл~
Речь
Тема эта - о двух журналах 1 - довольно благодарная.
К ней можно подойти как угодно и со множества сторон.
Можно и влечению сердца отдаться, если, скажем, сердце
влечет вас к одному какому-нибудь из двух журналов. Мож­
но занять и позицию объективную, оценивать давний наш
журнал и недавний - а vol d'oiseau2, без личных предпо­
чтений. Да мало ли еще что можно! Стоит только выбрать
определенную точку зрения и на ней утвердиться.
Пожалуй, самый натуральный из подходов - литератур­
ный. Журналы литературные. И все мы здесь литераторы.
Но вполне возможен и взгляд со стороны политики. То
есть так называемой политики, в которую все мы вмешаны,
даже до нашего имени. Ведь это по ее милости мы зовемся
эмигрантами, и если б не она, не было бы ни ~записок•,
ни ~чисел•, ни этого собрания...
1 В Париже 16 февр. состоялось многолюдное собрание на тему о двух
эмигрантских журналах •Современные Записки• и •Числа•. Вступи­
тельное слово сказал поэт Ю. Мандельштам. После речи 3. Гиппиус
говорили: Слоним, Адамович, Мережковский и многие другие, между
прочим и представители обоих журналов.
2 с птичьего полета (фр.).
193
13 Том 13 У 11ас в Париже

Я выбираю свой подход. Не литературный, не полити­
ческий, более узкий, а может быть, более широкий. Я хочу
взглянуть на оба журнала со стороны нашей современности.
Поговорить о новом и не новом, да кстати, о старом и мо­
лодом. Досадно, придется путаться в условностях, в поко­
лениях и во всяких подобных неясностях. Но ничего, авось
как-нибудь выберемся.
Вот что любопытно: чуть мы на эту точку зрения станем, -
на возрастную, что ли, - как недавние ~Числа• покажутся
нам не особенно моложе давнишних, пятидесятикнижных,
~записок•. Они, ~записки•, неболъшую разницу эту видят или,
по крайней мере, чувствуют; а ~числа•- нет. Основываясь
на том, что они постоянно, в этом смысле, противопостав­
ляют себя ~запискам•, да и при рождении объявили свою
надежду найти что-то новое, как бы приглашали, и обещали
сами, стать ~лицом к будущему•. В надежде ничего плохого
еще нет, но мы говорим не о желанном, а данном и отме­
чаемом, что данные ~числа• гораздо ближе к ~запискам•,
чем думают. В близости этой тоже нет худого. Нет ничего
и неестественного. Говоря строго, группа ~записок• и группа
~чисел• не делятся на два, четко разных, поколения. Но,
ради словесного удобства, мы что-то вроде раздела примем.
Скажем о ~записках• -старшие; о ~числах• -средние. Что
ж - удивительного, что средние приблизилисЪ к старшим,
когда стали средними, т.е. когда появились младшие.
К этим младшим, к молодым, я еще приду. Пока остановим­
ся на отношениях между ~записками• и ~Числами•. Между
этими именно старшими и этими средними. Я представляю
себе это так. В одном и том же русском деле у ~записок•
и ~Чисел• произошло разделение труда. ~записки• не име­
ют ни интереса, ни влечения, ни способностей к искусству,
к эстетике (широко понимая). У ~чисел• же, напротив, этq
влечение - доминирующее, и никакого вкуса, ни дароц,
к вопросам общим, к жизни общественной. В идеале этq
не может мешать соединению. Для фигурального пояснения,
вспомним о древней триаде Истины, Добра и Красоты. Иду­
щие от истины с идущими от красоты соединяются в добре.
Но и без идеалъностей и фигуралъностей ясны одинаково
добрые устремления обоих журналов. Эти общие черты,
положительные, подчеркивают из близость.
Есть, однако, у них общее и отрицательное.
194

Почему оба они, например, не совсем современны? По­
чему из •Записок• выглядывает иногда обветшалая тень
•Русского Богатства• и •Заветов•, а от •Чисел• нет-нет
и попесет покойным духом •Миров Искусств•, ~золотых
Рун• и ~Аполлона•, чуть наскоро подмазанного? Это были
прекрасные журналы, но их, как ни перекрашивай, к совре­
менности не пригонишь. Наша современность жесточайше
сложна и требует от нас небывалой широты, какого-то идей­
ного и умственного... полиглотства, что ли . . . (Прошу не сме­
шивать со всеядностью или с идейным коммивояжерством.)
Сказать попросту, невозможно нынче отдавать себя хотя бы
политике, не глядя в сторону других вопросов, между про­
чими и эстетического. От этого сейчас же сама политика
начинает портиться, стареет и усыхает. Равно и эстетика,
если какой-нибудь коллектив вздумал заниматься сегодня
чистым искусством преимущественно. Словом, ~ограничить
жизнь домашним кругом•, все равно каким, весьма опасно
в наши дни. Я боюсь, что и ~разделение труда• у ~записок•
и ~Чисел• происходит по слишком традиционному способу.
Традиции у них вообще крепки. Взять, например, отношение
этих старших ( ~записок•) и средних ( ~Чисел•) к молодым.
Оно самое традиционное, точь-в-точь такое, какое бывало
при тихом течении русской жизни, повторялось при каждой
мирной смене. У средних (вот как ~Чисел•) которые еще
не ~отцы•, а только •дяди• самых молодых- полнейший
индифферентизм, занятость собой и невидение, что они стали
дядями. У старших, настоящих ~отцов•,- общее ~неприятие•,
иногда певпимательная борьба, а в отдельных случаях ~под­
лаживанье• к молодежи с целями весьма разнообразными.
Цели эти, особенно хорошие, никогда не достигались. Еще бы!
Мы знавали искренних людей, которые шли на подлажива­
нье к молодежи с целью как-нибудь ей исподволь помочь,
направить, научить... да разве есть возможность какой бы
fu ни было молодежи помочь? Ее детские болезни должны
пройти свое течение без помех. Молодежь следует только
наблюдать. По формам ее детских болезней иногда ближе
узнается •лицо времен•, ибо формы обычно новы.
В наши дни это особенно важно, и особенно неуместно
традиционное отношение к молодым. Какие традиции, когда
и ~дети•-то эти не прежние, обыкновенные, дети, разделенные
с отцами и дядями почти что одним цифровым возрастом.
195
13*

Нынешние - кто они? Не эмигранты, потому что ниоткуда
не эмигрировали, и даже, здесь, не иноземцы, потому что
по иной, кроме европейской, земле не ходили, а только разве
инокровцы. Величает себя молодежь ~пореволюционной•,
хотя гораздо точнее звать ее ~поэмигрантской•. Итак, для
русских отцов эти дети небывалые.
Детские болезни у них, правда, обычные: убежденно-наивное
самохвальство, без нужды размах, инстинктивное толпленье
в коллектив (личность еще в процессе роста). Ощы-политики
возмущаются: какая у них противная политическая чепуха!
Дяди-эстеть1 пожимают плечами: стоит слушать эти уродливые
глупости? Да, да, все так, и политика беспомощная, и эсте­
тика невозможная, обе ничего не стоят. Но вот чем следова­
ло бы заинтересоваться: почему эти поэмигрантские коллек­
тивщики, хотя иные друг друга не понимают и дерутся меж­
ду собою, - почему они, всенепременно валят и политику,
и эстетику в один котел? Мало того: непременно однород­
ной какой-то приправой приправляют? Имена для припра­
вы у них взятые наскоро, обычные; но мы затрудняемся ска­
зать, что это такое в действительности: подлинно ли христи­
анство, подлинно ли даже религия. Во всяком случае, - и уж
несомненно, - это острый, новый или видоизмененный ро­
мантизм. Он еще в весьма туманном виде, но едва обозна­
чился, как стал неотъемлем от ~поэмигрантской• молодежи.
IIo натуральной своей неуемности она романтизирует все
и вся, без разбора. Но это не мешает самому-то романтизму
быть любопытным и значительным явлением современности.
Есть много оснований полагать, что данное поколение
~поэмигрантов• не особенно надежно. Уж очень оно неве­
жественно и, главное, не имеет желания это невежество пре­
одолеть. ~не хочу учиться, хочу жениться• ... (на незнаемой
и жестоко романтизированной России, конечно), - вот что
первое. Но если именно данное поколение из каши сво~
ей и не выберется; если торопливые смешения в слиянья
не превратит; если наромантизирует такое болото, которое
его же и засосет, - все это еще не значит, что невереи сам
принцип широкого, общего, охвата жизни и что от ~роман­
тизма• для грядущей исторической полосы ничего не оста­
нется. Бывало, что промежуточные поколения mбли, успев,
однако, нащупать новые тропы. Да и не пропадают поколе­
ния целиком - люди, личности, остаются.
196

Смешно гадать о будущем, воображать новую ~роман­
тизированную• политику и эстетику в каких-то гряду­
щих ~современных... Числах•. Мы и настоящей природы
неоромантизма этого не знаем, она еще не определиласъ.
Пока мы видели только уродливо и невежественно роман­
тизированный патриотизм; а, например, технику, глубоко
и стройно ~романтичную•, или, иначе, ~одухотворенную•,
мы бесполезно старалисъ бы представить себе, даже с по­
мощью Бергсона.
Но что не бесполезно, - это ловить всякие искры, даже
неизвестно откуда летящие. Иные пусты, гаснут на лету,
зато другие очень помогают ~узнавать лицо времен•. Нуж­
но только внимание. Именно благодаря невнимателъно­
сти и оба журнала наши, ~записки• и ~числа•, остаются
несколько несовременными. Отчасти, может быть, и пото­
му, что со старыми традициями как-то спокойнее. В ~запи­
сках•, совсем недавно, началось, было, внутреннее броже­
ние. Разрешилось оно отпочкованием от revue rnere 1 неболъ­
шого отдельного журнала - ~нового Града•. Такой финал
пользы никому не принес. Получив приватное помещение,
~пореволюционные• отцы нисколько не расширили своих
горизонтов; и не то чтобы подпали они под влияние моло­
дых ~пореволюционных• (поэмигрантских) кружков или
начали сознательно под них ~подделываться•, - но будто
заразилисъ их невнятицей, которая у ~отцов• зазвучала уж
как двусмыслица. Поэтому нельзя не сочувствовать неодо­
брителъному отношению ~записок• к подобному ~Граду•;
но нельзя и не видеть, что после чистки, после отвода непо­
ложенных тем и вопросов в отдельное место, сами-то ~за­
писки• остались в состоянии уже полной неподвижности,
большей, чем до брожения. Правда, ~воля России• и этим
их состоянием недоволъна, советует очиститься от послед­
них остатков религиозных, например, вопросов; но мы, сла­
ва Богу, о ~воле России• собраний не устраиваем и зама­
терелое это явление можно оставить в покое.
Что касается ~чисел•, - вряд ли возможна там внутрен­
няя борьба, чье-нибудь отделение. Не та материя и очер­
тания более текучи. В таких коллектива, как ~числа•, т.е.
скорее эстетических и возрастно-средних, не бывает теперь
1 материнское обозрение (фр.).
197

особой сплоченности, поэтому и резкой внутренней борьбы,
серьезной, не бывает. Традиции хранятся, но вяло; а рядом,
хотя тоже вялое, живет воздыхание о новом. Однако сдвиг
~чисел~. приближенье их к современности, очень может
произойти; но лишь усилием отдельных личностей с ши­
роким кругозором, если таковые появятся. С ~записками~.
с крепостью их коллектива и твердостью давних заветов,
никакие отдельные личности ничего, конечно, не поделают.
Я не буду, однако, возвращаться, кончая, к гаданиям о том,
что может случиться, и может не случиться. Условными
сладостями- ~но мы верим ... мы надеемся~ .. . кончать тоже
не хочу. Просто вспомним, о сегодняшнем дне. Вспомним,
что оба наши журнала, ~соврем. Записки~ и ~Числа~. какие
они есть, уже делают сегодня одно и то же русское, доброе,
дело. И скажем спасибо, что оба они у нас - есть.
СОВРЕМЕННОСТЬ
Мир
Все согласны: мир сейчас, в начале 30-х годов, находится
в скверном положении. Куда ни взглянуть, в ближнюю сторону
или дальнюю, на общее или частное, - все и везде неладно.
За одно последнее десятилетие, уже после катастрофы, в те
именно годы, когда ожидал мир своего восхождения, он
въехал в порядочную низину. Мы спуска не замечали: это
был спуск ~на тормозах~. Но стоит сделать усилие, реально
вспомнить свое, чужое или общее положение десять лет
тому назад, поставить его рядом, вплотную, с сегодняшним ...
и какими ~прекрасными днями Аранжуэца~ покажутся эти
дни минувшие!
Узкое и надоевшее определение: ~мировой экономический
кризис~ -ничего не объясняет. Что-то, мол, в постройке мира
расклеилось, не то благодаря развитию техники, не то несмо­
тря на него. Надо только сговориться, как расклеенное сно­
ва склеить. Толстой тоже любил повторять: ~стоит людям
сговориться ... ~ и тоже не понимал, что именно сговор-то
людьми тем невозможнее, чем он нужнее.
Странно тоже: печальники о внешнем расклеивании мира
не обращают внимания, что он расклеился и внутренно. Можете
198

быть уверены, что с подклейкой извне - он изнутри и сам
подклеится. Вопрос, положим, не решен, что ведет за собою
другое: внешний ли развал человеческого мира - внутренний,
или наоборот. Бесспорен лишь тот факт, что один развал без
другого не бывает, ибо человеческий мир, по выражению
Вл. Соловьева, ~душетелесен~. Этого довольно бы, кажется,
чтобы, исследуя трещины на стенах наружных мирового
здания, полюбопытствовать, какого он вида на внутренних.
Обсуждением мировых современных дел я заниматься,
конечно, не буду. Да это и не нужно. В вопросе о ~совре­
менности~ нельзя достаточно сузиться, т.е. можно сузиться
до любого предела: в самом маленьком уголке мы найдем
отраженной ту же современность, то же самое сегодня-данное.
Ведь мировой ~спуск на тормозах~ (может быть, и не за­
конченный) произошел во всех точках одновременно. Все
в связи со всем. Как бы сообщающиеся сосуды, независимо
от размера.
Русский стакан
Он очень мал. Особенно тот, который я беру - эмиграция,
и еще уже- интеллигентный, культурный ее слой.
Сделать усилие памяти, сравнить себя - эмиграцию
-
на­
чала 20-х годов с собой в начале 30-х - очень полезно. Хотя
линия судеб наших и находится в подобии с общемировой -
наша, в том же отрезке времени, ярче. Пока мир пережил
одну катастрофу, мы пережили две. Так же ярок, впрочем,
нагляден и чудовищный декаданс России советской за это
десятилетие. Но не буду останавливаться на общеизвестном.
Вот почему с трудом верится: эмигрантская интеллиген­
ция всех возрастов, направлений, убеждений была, в первое
время своей европейской жизни, так сплочена, как не бы­
)Зала раньше, на широких пространствах родины. Мы это
забыли, видя сегодня такое ее распыление и разбросанность,
какой опять в нормальной России не было. Прошлый мо­
мент сплоченности людей культурного слоя был, вероятно,
результатом еще живого сознания, что у них один общий
враг. Тот же у политиков всех направлений, тот же у людей
науки, у людей искусства... Физиологически чувствовали они
в нем - врага культуры, и понять порыв их
-
совместно
защищать драгоценное русское достояние.
199

~Культурные дела~ русской эмиграции того времени бу­
дут когда-нибудь оценены. Их было много, и много усилий.
Но... сделаем опять маленький, частный опыт. Положим
рядом: какой-нибудь орган русской прессы, N!! года 33-го, -
и пожелтевший N!! 20-х годов. Из пожелтевшего улыбнется
жизнь, - какая ни на есть, но жизнь,
-
а белый, новый... он
даже не удивит своей плоской, старой скукой.
Когда же начался и как происходил ~спуск на тормозах~?
Медленный, подпольный процесс подвел сначала нашу ин­
теллигенцию к тому прежнему состоянию, в котором она
находилась в России. Там, разделенная партиями, направле­
ниями, кружками, она, и враждуя, была скреплена, внешне
и внутренно. Но здесь, у эмиграции внешней скрепы не было,
то, которая еще оставалась у западных народов: своей земли.
Скрепа внутренняя? Но чтобы продолжать быть скрепой,
она должна непрерывно меняться, шириться, возрастать...
Неопределима внутренняя жизнь: это совокупность движения
мысли, воли, путь действенного творчества, прикосновенье
к бергсоновскому ~ёlanvital~1• Говоря же просто - это спо­
собность, или отношение, к ~общим идеям~.
Удивляться ли, что русская интеллигенция, среди мед­
ленного снижения мира, который и сам терял внутреннюю
жизнь, не удержала своей последней скрепы? Разъединение,
распыление пошло дальше. Незаметно низился культурный
уровень. А параллельна ухудшалось и положение внешнее.
На частном примере зарубежной интеллигенции, примере
таком наглядном, мы, может быть, поймем кое-что яснее
и в ней, и в движении культуры, и - в современности.
Человек и талант
Один из очень хороших показателей - литература. К ней
в данном случае мы и обратимся.
Литература русская (а она была у нас не плохая, не прав­
да ли?) тем особенно отличалась, что имела очень мало
~пустот~. Не говорю уже о первостепенных писателях;
но и второстепенное - почти ни один не бьт для литературы:
литература была для него.Т. е. не отделял, ни сознательно,
ни бессознательно, своих писаний от себя и от жизни; литера-
1 ~жизненный порыв• (фр.).
200

тура была для него средством- никогда целью. Источник же
творчества - это, как я говорю, отношение человека к •об­
щим идеямэ-. Силой и качеством отношения определялась
и ценность литературных произведений, их долговечность
(как, впрочем, и всегда определяется). У Толстого сила его
отношения к общим идеям переросла качество, к концу
жизни. Но от этой легкой дисгармонии он не перестал быть
Толстым, она лишь повлияла на ценность кое-каких писаний
в последние годы.
Все дело в том, что слово •талант»- употребляется нами
неуместно. Оно неприложимо к писателю, художнику, технику,
политику и т.д. оно приложимо только к человеку. Талант­
ливый •человекэ-, обладающий какой-нибудь специальной
способностью, -скажем, писательской, - и будет настоящим
писателем, тем большим, чем сильнее и качественно выше
его человеческий талант, т.е. его отношение к внутренней
стороне, к общему внутреннему трепету жизни.
Талантливый людей на свете бывало больше, чем мы
думаем. Не говорим ли мы иногда о моменте исторического
подъема: какая талантливая эпоха! Возможно и обратное:
периоды несчастий, обусловленных иссякновением творче­
ского таланта в человечестве...
Во всяком случае, обернувшись к России, от России -
к эмигрантскому культурному слою, и от него, бесстрашно
суживаясь, к современной нашей литературе, - признаем,
что и она отмечена человеческой бездарностью. В так на­
зываемой •беллетристике»- еще обольщает порою, у того или
другого литератора, его специальная способность, словесная
и глазная. За уменье приятно и красиво соединять слова,
•рисовать»- ими видимое, мы по привычке называем такого
находчивого человека •талантливым писателем»-. Подобных
талантов у нас много, куда больше, чем (в обычном смыс­
ле) бездарностей. К примеру назову лишь одного писателя,
из наиболее способных: Сирина. Как великолепно умеет
он говорить, чтобы сказать... ничего! Потому что сказать
ему - нечего.
Еще хуже (или лучше, ибо виднее), когда к обольщениям
беллетристики прибегпуть нельзя, когда пишется статья,
критическая или другая, где уже нельзя как будто ничего
не сказать. Однако и тут современный литератор ухитряется
затянуть свое неуменье сеткой слов и как-то осязательно
201

сам, в писаниях своих, 4Не быть•. Степень писательской
способности, гибкость, навык, - все это у авторов разное;
но, при одинаковой человеческой бездарности, ценность
писаний их - одна.
Такая бездарность тем меньше сознается, чем она пол­
нее (совершенно, полной, вероятно, нет). Для многих это,
пожалуй, и лучше: начаток, проблеск понимания своего
человеческого неудачиичестна (т.е. и писательского) может
принести иному миллион терзаний. Бессильные вспышки
сознания часто ведут лишь к озлоблению, к потере равно­
весия, а порою к потере и своих способностей.
Миллион терзаний
В нашей литературе человечески бездарные писатели
со способностями попадались и раньше. Они забыты или
забываются. Довольно бездарный человек- Фет. А из более
новых, типичная бездарность с крупными писательскими
способностями- Брюсов. Бездарности своей Брюсов, бла­
годаря ее большой полноте, не сознавал, а потому, кажется,
и терзаний никаких не испытывал.
В современности к типу Брюсова надо отнести Ходасеви­
ча. Подобий и сходств (не в их произведениях, конечно: как
писатели, они самостоятельны) между ними можно найти
много, даже мелких: сходств во вкусах, склонностях, в мето­
де работы... Но это подробности, главное же - что у обоих
нет того, что мы называем 4Талантом•, т.е. нет отношения
(ни интереса) к 4общим идеям•. Тип 4спеца•, сосредото­
чившегося (в зависимости от области, в какой он работает)
на словосочетаниях, или на статистике, или на изучении
какой-нибудь пятой тараканьей ножки. Боже меня сохрани
осуждать такие почтенные и полезные занятия! Но сейчас
мы говорим о другом.
В Ходасевиче, однако, уже нет брюсовекой безмятежно­
сти: некое подозрение относительно себя и 4общих идей•
его, видимо, коснулось. Сознание своего бессилия вызывает
в нем раздражительную беспокойность; толкает на борьбу
со всем, что хоть как-нибудь может напомнить ему о чело­
веческом 4таланте•.
Очень в этом смысле, показателен недавний его фельетон
о романе 40течество•. В простом рассмотрении - это лишь
202

банальные нападки на ~тенденцию~ в искусстве. Но постановка
и тон защиты искусства таковы, что нельзя не догадаться,
где настоящий враг критика и чем он втайне уязвлен.
С первой же строки - попытка отвода: критик признает
~общие идеи~ (так и говорит: ~общие идеи~). Он даже спосо­
бен будто бы некоторые разделять. Но искусство существует
помимо них. Отношение писателя к общим идеям (человече­
ский талант!) уничтожает художественность произведения.
Разве что вытекут они оттуда сами, вне воли и сознания
автора... Критик, впрочем, не заботится доказывать, что идеи
в романе ~отечество~ не ~вытекают~; это, в конце концов,
ему не важно; важно, что они там есть.
С чисто художественной точки зрения в данном романе
не трудно увидеть недостатки: неопытную неровность письма,
лишнее повторение слов, сухость образов... Замечательность
этой книги прошла бы, вероятно, мимо узкохудожественной
критики, хотя и она отметила бы ее гармонию и органич­
ность. Но Ходасевич такой критикой не занят. ~искусство~
для него только щит, с которым он идет против главного вра­
га. Скоро и щит оставлен. Критик делает прямой, - и са­
мый неловкий - выпад против .. . как будто идеи, как будто
в романе заключенной. Я говорю ~как будто~, потому что
и на самый грубый взор ~антисемитизм~ не есть ~идея~,
во-первых; а во вторых - и такой же грубый взор не мог бы
усмотреть его в романе. Со стороны критика такая нелов­
кость- не результат ли крайне раздраженного состояния?
В подобном состоянии случается пренебречь и очевидностью.
Пример этот тем интересен, что как нельзя больше от­
крывает нам бессилие писаний литераторов, очень способ­
ных, но не одаренных человеческим талантом. Ни в чем
упрекать их, даже в раздражительности, нельзя; и без того
их терзания, при сознательных проблесках, слишком остры.
Да и где чья вина? Может быть, это просто современность,
отразившись и в нашем маленьком русском стакане, населила
нашу литературу писателями без человеческих талантов?
Опятьмир
Виноватых и вины нет, мы напрасно старались бы искать
ее. Достаточно, если мы увидели вот эту важную черту со­
временности (черту, - или одну из причин современного,
203

общего, состояния мира): оскудение творческого начала в че­
ловечестве, падение человеческой талантливости. Оплотнела,
огрубела материя; •ёlan vital~. волна первожизненного порыва,
сталкивается с ней, и, не проникнуть внутрь, - разбивается.
ВСЕЙЧАС
Нужно ли еще и еще говорить о всеобщей, согласной
радости, которую возбудила в сердцах зарубежья полученная
Буниным премия?
Слишком эта радость понятна, слишком понятны ис­
токи ее и многосложны причины. А то, что именно Бунин,
несравнимый художник слова, оказался центром события,
особенно увеличивает его значительность.
В дни, когда мы все, кажется, потеряли, не остается ли
у нас последняя драгоценность, - наш русский язык? Некогда
Тургенев завещал •хранить великий русский язык~; но лишь
теперь, пройдя долгие испытания, мы начинаем пониматъ,
что это за сокровище.
Кто же сейчас, если не Бунин, с волшебной своей изо­
бразительностью, с глубокой властью над словом, заставляет
нас чувствовать величие родного языка?
Достойный его хранитель, Бунин является, для зарубежья,
как бы олицетворение.м той последней, ценнейшей части
России, которую отнять у нас уже нельзя. Вот потому-то по­
беда Бунина и с этой стороны - так близка сердцу русской
эмиграции, и так единодушно ее сорадование.
ВСТРЕЧИ И СВОБОДА
(Вроде предисловия)
Чем вы интересуетесъ?
Узнав, чем (и как) интересуется человек, мы, подчас, узна­
ем много о нем самом, лучше можем понять его и опреде­
лить. Да не этим ли, в известной мере, определяется и кол­
лектив, или даже эпоха?
У всякого (почти!) человека есть какой-нибудь главный
интерес. Эти главные разнообразны, как и люди. Только
чем он у кого значительнее (или шире, или выше, - как
204

угодно), тем больше рождает вокруг себя других интересов,
требует такого богатства. Интерес главный, предположим,
к боксу, - ничего не требует, позволяет отдаться ему без
оглядок по сторонам. То же при интересе к своей карьере,
к своей семейной жизни... Но чуть он пошире,
-
к искус­
ству хотя бы, - как не заинтересоваться рядом и другим
интересным: историей, сменой эпох, людьми с их мыслями,
с их делами... О ~творцах~ в любой области жизни я уж
и не говорю. Трудно вообразить даже самого худенько­
го ~творца~ без запаса разнообразных интересов. Иногда,
по этому признаку (интереса), угадывается и мера таланта
у человека.
Как бы то ни было, мы, при условии ~свободных встреч~.
узнавая, кто чем интересуется, скорее всего узнаем друг друга.
Но свободные встречи - это никогда не было, в моем по­
нимании, ни каким-нибудь идейным или профессиональным
кружком, ни тем менее ~средоЙ>>. Так называемых ~сред~
в Петербурге было множество, и не особенно резко друг
от друга отделенных. Со средой литературной мы, все по­
следние годы, уже мало соприкасались, и чем дальше, ближе
к войне, тем все меньше. Положим, от писателей признанных
и ~старших~. вроде Горького и Андреева, мы всегда были
далеки; а с ведавними студентами, моими помощниками
в журнале ~новый Путь~. перед революцией 905 года, хоть
и продолжали дружбу, но личную: кое-кого из них, к десятым
годам, уже не было, другие и сами от литературной среды,
именно среды, стали удаляться, - Блок например.
Тогдашняя литературная и окололитературная ~молодежь~.
предвоенная, не то что была неприятна, но не внушала инте­
реса: казалось, она сама ничем интересным не интересуется.
Даже ее забавы и беспорядочные потуги ~новаторства~. - все
пахло знакомым русским захолустьем... впрочем, с примесью
какой-то мрачности. Действовала, очевидно, и атмосфера
надвигающейся грозы. Но никто ведь этого не знал, и мой
приятель, покойный Туган-Барановекий искренно бьm убеж­
ден, что ~современная средняя молодежь, студенты (достаточно
я насмотрелся!) вся целиком- ни к чему: не то пережила,
не то недожила. Надо бы следующую поглядеть~.
А в самом деле, эти ~следующие~ теперь (тогда бьmо) лет
14-16, может быть, они- другие? Между ними уж потому
скорее найдутся ~имеющие интерес к интересному~. что
205

им ~новы все впечатленья бытия~. Что и как они из этих
впечатлений выбирают?
У меня случайно уже было несколько юных приятелей -
гимназистов и гимназисток. Они, своими встречами у меня,
и положили начало петербургским ~зеленым воскресеньям~.
Как ~зеленые~ - недолго они просуществовали: жизнь уни­
чтожает искусственные выдумки, между прочим - и наш
условный раздел на ~поколения~. События тех времен
подчеркнули эту условность. Особенная же безрассудность
была делить молодежь на ~средних~ и ~младших~,- как
она сама себя делила тогда (и, увы, до сих пор, кажется,
продолжает, даже здесь, в эмиграции, где так все беспросвет­
но перепуталось, что не диво встретить 20-летнего старика
и другого, зрелого, кому внутренне не больше 14-ти лет!).
А тогдашняя русская молодость, и ~средние~, и ~младшие~.
одинаково оказалась ~обреченной~. Одинаково из нее спас­
лись те, кто спаслись,- целиком ~поколения~, к счастью,
не вымирают.
Но о петербургских ~воскресеньях~. о том, как они нача­
лись и длились, о первом и дальнейших участниках, у меня
уже была подробная статья. (Кстати сказать: написанная
в то далекое время, - в первые годы эмиграции,
-
когда
русские писатели еще писали, по навыку в России, о чем
хотели и как хотели. С тех пор много воды утекло. Физи­
ческая невозможность так писать постепенно лишила нас
и внутренней к тому способности: она атрофирована. Писать
о чем хотим и как хотим - мы уже больше не умеем.)
Насчет Петербурга надо, однако, прибавить, что первая
группа, ~зеленая~,- вскоре глупо взбунтовавшаяся против
новых воскресников, безобидных, но среднемолодых (они, мол,
не ~мы~) - по отношению к ~свободным~ встречам кое-что
понимала. Может быть, они притворялись, и я обманываюсь;·
но видимость была такая, что именно они, эти юные, сразу,~
как свое, восприняли твердое мое неверие в ~учительство
и ученичество~. В самом деле, и не одним благочестивым
людям следовало бы задуматься над словами: ~не называйте
учителем никого... ~. Не говорю об учителе арифметики или
чего-нибудь неизмеримо более сложного, но того же порядка.
Учительство же другого порядка, если не вред и жалость,
:го пустота. В этом порядке никто не может ничего дать
другому по своей воле, из своего, разве насилием (хотя бы
206

бессознательным) сильного над слабым. Все учительства
можно свести, в конце концов, к Толстому и его ученикам.
Разнообразие только кажущееся, суть одна. Нельзя давать
другому; но можно встретиться на чем-нибудь одном (даже,
хотя бы, просто на интересе); и тогда каждый встречник
сам будет брать у другого то, чего ему, - для этого общего
одного, - не хватает,
-
и обратно.
Нет ли, впрочем, прирожденных ~учеников~? Всякий,
думаю, видал людей, откровенно распахнутых, как будто
ждущих проходящего учителя и его даров (большинство
женщин), или друmх, тщательно, напротив, закрытых: они
боятся, до паники, ~влияния~. По существу оба типа равны,
так как оба сами ниоткуда ничего не берут.
Свобода от учительства и ученичества вещь очень опасная,
если она не по силам или недостаточно понятна; впрочем,
всякая свобода опасна, и даже так, что ничего ее опаснее
нет на свете. Сказать с уверенностью, что случайные юнцы,
в случайном уголке воскресений, действительно понимали
эту свободу, - я, конечно, не могу. Но выдуманный ими
наивный лозунг для ~встреч~ - не так уж плох: Свобода,
Равенство, Вежливость. Он скромен, не хотели ~братства~:
какое еще у нас братство! А ~вежливость~ - это как раз
посильная - пусть мечта!
-
самоограничения в свободе, т.е.
требование самой свободы, которая не любит превращатъся
в произвол и распущенность. Они, группа юных, поясняли
лозунг своими словами: пусть будет свобода, и равенство,
а вежливость- это чтоб не было, как везде, у других... Ну
всякий там футуризм, что ли...
Группа эта, благодаря глупому бунту против расширенных
воскресений, в скорости распаласъ. Но хотя новые участники
из ~средней~ молодежи и расширили воскресенья, и некому
было повторять забытый ~лозунг~, - ~учредители~, пожалуй,
.z;tapoм взбунтовалисъ. По существу, и эти новые воскресенья
скрытой основы своей не потеряли. Литературные и всякие
~средне-молодые~ входили одиночками; каждый являл­
ся, когда того хотел; его не звали, и не прогоняли (кроме
одного случая, но не касающегося ~воскресений~), потому
что каждый, приходя, был (или делался), приблизителъно,
как все, - держал себя вежливо, по мере сил свободно и,
если свое превосходство над кем-нибудь чувствовал, его
не выражал.
207

Свобода заниматься тем, что кого интересует, тоже бьта
полная. Ведь по ~интересам~. как уже сказано, много кое­
чего можно узнать о человеке. Другое дело, каковы они
бьти у тогдашних людей, молодых, т.е. еще ~становящихся~.
и какой у меня был над ними суд (поневоле поверхностный,
конечно). Но бескорыстно интересны они мне бьти все-таки
все, или почти все, в этих ~свободных встречах~.
***
Такие рассуждения и воспоминания пришли мне в го­
лову, когда, на днях, один известный писатель, из ~средне­
старших~. спросил:
-
В чем, собственно, идея ваших здешних, парижских,
воскресений? Я понимаю собрания у N: молодые поэты рас­
суждают со старшим собратом-учителем о стихосложении,
о метрах... Но у вас .. .
Ответить на это не трудно: и в здешних, как в петербург­
ских, ~идеи~ нет вовсе, никакой. Только свобода... не от идей,
конечно, а для всяких, буде они явятся. Кроме того, это
не ~мои~ воскресенья: столько же мне принадлежат, сколько
друmм участникам, и от них зависят.
В самом деле: парижекие воскресенья, несмотря на всю
их с петербургскими несхожесть (еще бы, после общего-то
вверх дном переворота), в корнях, в глубине- те же. Другое
место, другая трагедия, друmе люди; но - так же создались
эти воскресенья сами собой, без чьей либо заботы; так же
трагична трагедия и ~друmх~ людей, а сами друmе так же
безмерно разнообразны. И даже, в громадном большинстве,
они тоже русская ~молодость~; не по внешнему, петербург­
скому, подбору ~цифрового возраста~. а по гораздо более
важному, внутреннему: если с цифрами он часто и совпадает,
то, в трагическое время наше, не всегда. Наконец, и здесь
то же открытое поле для всяких интересов... к интересному.
Петербургские воскресенья не имели истории: их краткое
дленье прервалось со всеобщим русским прерывом. Здеш­
ние, поскольку они друmе, историю свою имеют. Как уже
имеет ее, - и сложнейшую,
-
эмиграция, в первые годы
которой - медовые годы!
-
они и зародились.
Слово ~мед~ к эмиграции, к людям без родины, плохо
прилагается; а все же, по сравнению с горечью годов послед­
них, эти первые хочется назвать ~медовыми~. Они невоз-
208

вратимы, но это хорошо, всего было бы ужаснее, если б годы
шли, ничего не меняя, если б дороги и тропинки истории
оказались круговыми. А горечь... Однажды, рассказывает
Библия, 4ИЗ сладкого вышло сильное•; почем знать, может
быть, в эмиграции сильное выйдет из горького?
Впрочем, вернемся к воскресеньям. Мне хотелось еще
только сказать, что нельзя ограничиться сегодняшним днем,
рассказывая о здешних: надо считаться с их фазами, сменами,
с их историей. Преисторические - петербургские,
-
могут
служить в виде предисловия. К ним я уже не возвращусь,
если попробую, в другой раз, поговорить о современности,
о воскресеньях парижских, об 4интересах• участников, о них
самих во всем их человеческом разнообразии, о том, что
отсюда выходило или не выходило...
А что дальше выйдет - мы не знаем и не заботимся.
Вряд ли ничего. Из свободы всегда что-нибудь выходит.
ПОЛИТИКА И ПОЭЗИЯ
(ДouaiJ, прочитанный на вечере стихов
•Перекрестка8>)
Что самое трудное? Невозможно сказать. Слишком их
много, трудных вещей. Но вот нечто, если и не самое трудное,
то очень. Это - отделить какое-нибудь слово от привычного
понятия. Взглянуть на него свежими глазами.
Привычка такое дело, что мы, зачастую, не даем себе
и труда остановиться, подумать: да что, в сущности, мы под
таким-то словом разумеем? Например, ~nоэзия». Все знают,
что такое поэзия. Знают? Нет, просто тянется за словом цепь
ассоциаций, с незапамятных времен к нему приклеенная.
Или - политика. Сейчас же другой ряд ассоциаций, других
и так же плотно приклеенных. Если попросить у обык­
новенного, среднеинтеллигентного человека более точных
определений, вряд ли что выйдет. Из политики получится
или нечто смутное (да и правда: где она начинается, где
кончается?}, или безнадежно узкое. С поэзией - лучше,
ведь смутное тут даже обязательно. А в самом общем - так:
политика и политики - это на земле, поэзия и поэты
-
на воздухе, над землей, хоть на вершок, а лучше на аршин,
а еще лучше - на сажень и более. Чем выше, тем поэтичнее.
209
14Том\3 УнасвПариже

Отсюда естественный вывод: политика - одно; поэзия
-
другое; до такой степени другое, что и говорить о них вместе,
рядом, не подобает.
Представления - примитивные, но они живут и так в при­
вычку въелись, что мы их почти не замечаем. Но чувствуем
себя удобно. Вот главный яд привычек: нет охоты нарушать
удобство. И как упрямы такие представления! Совсем недавно
кто-то сказал мне: ~по-моему, Х. нисколько не поэт~. Отчего
же? спрашиваю. Мало эмоций. Поэзия- это эмоциональность.
В другой раз, среди оживленного разговора на общественные
темы, сидящий рядом говорит мне тихонько: ~не понимаю,
как вы можете и стихи писать, и политикой интересоваться~.
Опять спрашиваю: но отчего же? Ответ уклончивый и тем
более ясный: ~конечно, ваши стихи более философичны,
нежели эмоциональны... Но и философия ... ~.
Да, да, и это известно: философия тоже, как политика,
к поэзии отношения не имеет... Но оставим пока филосо­
фию. Довольно с нас и политиков с поэтами. Однако, чтобы
рассуждать дальше, попробуем перевернуться. Попробуем
представить себе на минуту, что никаких готовых решений
насчет политики и поэзии не имеется. Просто- есть люди,
очень разные, дела у них тоже разнообразные, и есть времена,
т.е. цепь времен, которая называется историей.
Сегодняшнее звено этой цепи, - наша современность,
-
очень благоприятствует пересмотру отношений между по­
литикой и поэзией. Сегодня особенно неразличимы границы
политики; стерлись, размазались, - если не всегда были,
как экватор и меридианы, линиями воображаемыми. Да
и сама ~политика~ сделалась каким-то мелко-сложным хао­
сом; люди политические в нем бессильно завиваются. Если
они еще думают, что ~делают~ политику, то напрасно: они
делать ничего не могут. Я не говорю, что политику не нужно
делать; напротив, очень нужно; только сегодняшние-то по­
литики ~старого образца~ выродились; так выродились, что
уже ни одного большого и настоящего между ними нет. Есть
влезшие на ходули. На ходулях такой ~политик~ кажется
выше, а в сущности - был бы только смешон, не будь он
так вреден. Судя даже не с моральной точки зрения (оста­
вим мораль в стороне), а с точки зрения ценностей, какую,
например, ценность представляют ходули большевиков или
другие- Гитлера? Маленький Сассо и маленький Адольф,
210

разве оба они не смешны и не вредны? И разве от ходуль
стали политиками настоящими?
Не стали и не станут, куда бы еще ни взобрались и как бы
еще ни увеличили хаоса своими ~удачами~. Им, - как,
впрочем, нынешним политикам без удач и без ходуль, -
не хватает очень важных вещей для настоящей политики.
Чего же, например? Что необходимо человеку политику
настоящему? (Подчеркиваю: настоящему.) Я скажу,- что;
и думаю, спора не будет. Такому политику нужно иметь,
в виде плюса к специальным дарованиям, во-первых- дар
воображенья; во-вторых - при широком, синтезирующем
взгляде на мир, - волевую интуицию; ему нужно вдохно­
венье, или, иными словами, нужно знать полноту ощущения
данной минуты.
Но ~полнота ощущения данной минуты~ - есть, по Ба­
ратынскому, определение поэзии. Не ясно ли, что политике,
чтобы быть настоящей, не хватает поэзии? Все сводится
к ~поскольку - постольку~. Поскольку в политике есть
и поэт, постольку он настоящий политик.
Совершенно то же получится, если мы начнем обрат­
но, - с поэзии. Ясно, в наше время, что поэт старого, по­
лувыдуманного, образца, - не настоящий поэт; и ясно, чего
ему, для настоящего, не хватает. Не хватает, как и политику,
только другого. В виде плюса к специальным дарованиям,
поэт, - ощущая себя в цельности,
-
должен, в то же время,
ощущать себя частью целого с полнотой ответственности
перед этим целым. Поэту необходимо сознательное и волевое
отношение к реальной человеческой жизни, к человеческой
мысли и к понятию свободы. Все это - до готовности сво­
бодно изменять самые формы своего творчества, не изменяя,
конечно, ни ему, ни себе внутренно (например, сменить слово
делом или их соединить).
Беру лишь главное, общее, но и его довольно, чтобы
увидеть: настоящему поэту нужны атрибуты политика. По­
скольку в поэте есть и политик, постольку он настоящий поэт.
Да бывало ли когда-нибудь иначе? Кто назовет мне на­
стоящего поэта, все равно большого или маленького (бывают
настоящие и маленькие), чья поэзия и он сам были бы -
не то, что совсем вне политики (этаких и не стоит искать),
а хоть отдаленно и едва-едва с ней соприкасались? Пожа­
луйста, отыщите хоть одного. Для моих же утверждений
211
14.

примеров сколько я захочу. И даже если я буду брать узко,
поэтов только стихотворцев, и оставлю в стороне примеры
слишком явные, резкие, вроде Шенье, Ламартина, Пеги,
нашего Некрасова и, тоже настоящего поэта - Поля Кло­
деля. Но кто скажет, что не было политика в Данте? Или
в Гете? Или в Ибсене? Или в наших, от Блока и Гумилева
(toute proportion gardeё1 ) до Лермонтова и Пушкина? Тут,
кстати, приведу отзыв о Пушкине его ценнейшего собрата
и современника: •... Когда он (Пушкин) говорил о политике,
внешней и отечественной, можно было думать, что слушаешь
человека, заматеревшего в государственных делах и про-
питанного ежедневным чтением парламентарных прений...
Я довольно близко и довольно долго знал русского поэта...
Он любил обращать рассуждения на высокие предметы,
религиозные и общественные, о коих соотечественники его,
казалось, и понятия не имели. Очевидно, поддавался он
внутреннему преобразованию~.
Это отзыв поэта, который и сам лучший мой пример:
Мицкевича. Или его поэзия не настоящая? А если настоя­
щая, - уж не скажут ли, что в ней, и в нем самом, не бьто
политика?
Была; так же, как в политическом гении Наполеона была
поэзия, а в нем самом - поэт.
Прибавлю, в скобках: иные говорят, что политика На­
полеона была не политика. Я не хочу и возражать; про­
сто остаюсь с разумным большинством, думающим иначе.
Господи Боже мой! Хоть бы крупица этой наполеоновской
•неполитики~ попала в головы политикам из Лиги Наций!
Здесь - закрываю скобки ... а впрочем
-
нет: предчув­
ствую еще одно возражение или замечание; надо на него
ответить. А как же, спросят меня, наши-то недавние русские
•политики~? Будь они обыкновенными реальными полити­
ками, без всяких •плюсов~. без возвышенного идеализма­
с Россией, пожалуй, и не случилось бы того, что случилось...
как раз тогда, когда они действовали. Да, правда. Правда,
что в роковой момент у власти находилась группа полити­
ков, типичная в известном смысле, и - проиrрала. Только
не правда, - и я очень прошу это заметить,
-
не правда,
что идеализм и прекраснодушие - поэзия: к поэзии они
1 сохраняя все пропорции (фр.).
212

отношения не имеют. Политику они ничего не прибавляют,
напротив: дают не плюс, а минус. Не прибавляют ничего
и поэту; но поэту могут прощаться. Политику же не про­
щаютел никогда.
Все ли поняли это, после тяжелого урока? Увы, многие
из наших политиков и здесь еще остаются на страже своих
ортодоксальных развалин. Не видят, что уж и сами им по­
добны. Но есть, слава Богу, другие, и даже из той группы
русских политиков, - ~бедных рыцарей•,
-
о которой мы
говорили. Пример - Керенский. О нем можно сказать, сло­
гом Мицкевича и Вяземского, что ~очевидно, поддается он
внутреннему преобразованию•. К слову ~свобода• у него,
как будто, нет старого, слепо-эмоционального, идолопоклон­
ства; при первых буквах д - и
-
к (о слово жупельное,
диктатура!) он не дрожит, как было предписано; и, дума­
ется, понимает теперь, что действительно нужен политику
вот этот плюс: «nолнота ощущения данной минуты... », т.е.
поэзия, по Баратынскому. Иной раз от нее зависят последние
решения.
Нужно ли все это - теперь? Не поздно ли? Нет, никогда
не поздно делать пересмотр старого, отрываться от старых
привычек. Что касается нашего вопроса, - о связи политики
и поэзии, - то я отлично понимаю, как он труден. Тут мало
отказаться от давней привычки, тут надо еще преодолеть
новые впечатления. Вот в советской России поэзия очень
тесно связана с политикой. Если не все политики - поэты,
то поэта без политики там не бывает. Уж не о такой ли
связи я говорю?
Только зная темнящую силу внешних впечатлений, ка­
саюсь я этой стороны вопроса. Да вопроса тут, в сущно­
сти, и нет. Кто имеет хоть самое первичное понятие о том,
что такое ~поэзия•, тот не может не почувствовать, что
в самом слове уже заключено другое, - свобода. Свобода
не атрИбут поэзии, но самый ее исток. Если она оторвана
от истока - на ней печать смерти, какими бы атрибутами
ее насильственно ни снабжали. И не только поэзию убивает
эта, советская, ~связь• с политикой: она убивает и самих
поэтов. Вспомним хотя бы страшное письмо Блока, неза­
долго до смерти: ~... Сейчас у меня ни души, ни тела нет .. .
Слопала-таки поганая, гугнивая, родимая матушка Россия,
как чушка своего поросенка... •.
213

После этого - нужны ли еще оговорки, что не о совет­
ской связи поэзии с политикой идет речь? И уж если вы­
бирать, - пусть лучше будут голоэмоциональные поэты
с одной стороны и короткодумные политики с другой, без
малейшего сообщения. Все лучше этих человекоубийственных
гримас, - московских экспериментов.
К счастью, жизнь не ставит нас перед подобными вы­
борами. И поэзию, - коренной исток ее,
-
не так то легко
уничтожить. Там подсушат - здесь пробьется.
С русской зарубежной ~поэзией• я имею довольно близ­
кое соприкосновение. Постоянно вижу, - и это в течение
годов, - почти всех здешних поэтов, более или менее моло­
дых. Так как они близки и дружественны, мне хотелось бы
в каждом видеть настоящего. Не скрою, что пользуюсь ино­
гда, при наблюдении, и этим ~оселком•: а сколько в данном
стихотворце, в его стихах, - ~политизма•? Я не смущаюсь,
если он там пока и неуловим, даже для меня: завтра может
явиться что-то, что не сделает эти стихи в грубом смысле
~политическими• (храни нас Бог от таких!), а лишь зажжет
внутри тайный, живой огонек. Один из тех огней, которыми
горит поэзия - настоящая.
Несколько больше смущает меня какое-нибудь неожидан­
ное замечание, вроде: ~как вы можете писать стихи и ин­
тересоваться политикой?•, или: ~я глубоко равнодушен
ко всем большевикам и не большевикам•. Но и это, в конце
концов, пустяки, случайное настроение, - только. Потому
что я знаю главное, очень важное. Знаю, что и тут, - и даже
в этом частичном вопросе, насчет поэзии - политики,
-
уже
идет серьезный пересмотр старого. Сам по себе пересмотр
не означает, что новое найдено; только надежду дает на это,
потому что без пересмотра нового найти нельзя.
Хочу прибанить еще два последних слова: чтение стихов
с эстрады, которое мы сейчас услышим, не такая безобидная
вещь: большею частью оно вредит стихотворению и автору.
Самое ценное, внутреннее, ускользает от слушателя.
Редко бывает иначе. В стихах так называемых ~эстрадных•
и ускользать нечему. Понимаются же стихи - лишь ранее
известные, когда их читает известный и любимый автор: так
случалось с Блоком. Да и как, в самом деле, слушая новое
стихотворение нового автора, сразу, в полторы минуты, по­
нять, что оно- настоящее, и понять почему настоящее?
214

Но если не понять - почувствовать, угадать все-таки
можно. Среди сегодняшних молодых поэтов настоящие есть:
это я знаю. Посмотрим, угадают ли их, почувствуют ли.
И - как почувствуют.
НА ПАРИЖСКИХ УЛИЦАХ
ЗАПАХЛО ПОРОХОМ
События и французский здравый с.м.ысл. -
Прогнозы •наших~. - Своеобразная
•.молодежь~. - Новая русская интеллигенция? -
КеренсJСUй. - Что свойственно юности.
-
Жена •вредителя». - Воздух с.м.ерти
(Пись.м.о из Парижа)
О февральских парижских днях мы уже могли бы теперь
писать ~воспоминания~. если бы... если бы, с внешней сторо­
ны, дни эти не были так детально всем известны, во-первых;
и так запутаны и сложны с внутренней, - во-вторых. Уж
не говоря о нас, русских пришельцах, - сами французы еще
не разобрались, кажется, в смысле событий, не знают хоро­
шенько, придавать им важность, или нет. Да и что это такое,
в сущности было? Каким словом определить? Не ~восстание~;
не ~бунт~; не ~революция~, конечно, но и не ~беспорядки~.
Самое, пожалуй, близкое слово - волнения. А если кому­
нибудь слово покажется слишком слабым (ведь была кровь
на улицах и баррикады) - то пусть он вспомнит, в какой
вообще момент мы живем и что происходит рядом: перед
совсем недавними событиями, хотя бы в Австрии, парижекие
явно только ~волнения~.
Франция имеет в прошлом серьезный опыт; но после
долгих десятилетий спокойствия ей было естественно рас­
тревожиться своими ~улицами~. Больше, чем нужно, или
меньше, - мы, повторяю, во французских делах не судьи.
Хата русской эмиграции как нельзя более ~с краю~; и, однако,
она (эмиграция) не ограничивалась спокойным наблюдением
происходящего, упорно строя аналогии. Мы, мол, все это
знаем, сами прошли. Знаем и чем кончится... Опрометчивая
самоуверенность! Пора бы понять, что история не под одну
мерку делается и что прогнозы всегда бесполезны.
215

Впрочем, один из старых неполитиков объяснял мне,
что влечение наше к аналогиям - невольное, чувственное:
слишком еще помнится запах, - или, по Блоку, ~музыка~
-
революции. Запахлоуличным порохам-вот оно!
-
Я, конечно, понимаю, - говорит он,
-
одну, и то внеш­
нюю, аналогию можно найти: это между февралем париж­
ским - и русским... не февралем, конечно, и еще менее
последним черным октябрем, а далеким русским октябрем
1905 года. Посмотрите: и там, тогда, - уличные демонстрации;
перестрелка с полицией; всеобщая забастовка; уступки, объ­
явленные манифестом, после которого- восстание на Пре­
сне, кончившееся почти так же, как здешнее ~восстание~
коммунистов, уже после прихода Думерга.
Почти, почти... Словесное сближение, и то с какой на­
тяжкой! Нет, лучше оставим аналогии. Учтем хотя бы эту
разницу: мы, - что греха таить!
-
больше мечтатели; фран­
цузы же обладают крепким здравым смыслом. Недаром
и Думерг, едва выйдя из вагона, произнес знаменательную
фразу: ~чудес я не делаю... Но думаю, что политика не такая
хитрая вещь. Достаточно и здравого с.мьtсла~.
Правда, среди всякого народа существуют элементы,
всегда готовые к бунту ради бунта, вне целей, чем поль­
зуются другие, для своих целей. Правда и то, что именно
о современной опасности, - о коммунизме,
-
французы
не имеют никакого понятия. Можно сказать даже, что почти
вся Франция, в массе, настоящего, подножно-ощутимого,
понятия тут не имеет. Обывательские низы, мелкая демо­
кратия, с которой мне часто приходится сталкиваться, так
рассуждает: ~что ж, коммунисты? Они богатым страшны,
а мы маленькие трудящиеся. Торговля (или ремесло, или
что-нибудь вроде) идет и сейчас плохо. Правительство -
одни других стоят: только налоги, да скандалы~.
Скандалы и налоги они понимают. К уличным ~проте­
стам~ отношение смутно-сочувственное и против полиции.
Кто-то вспомнил, какой видели они пышный ~Праздник
трудящихся~ в синема на Гренель (рабочий квартал, совет­
ские фильмы, неусыпная московская пропаганда).
Хорошо, пусть эти не понимают: они и не знают ничего.
Но помогает ли знание? Ко мне пришла, после февральских
дней, молоденькая дама, француженка. С ней и ее мужем
216

мы знакомы давно, но в последние годы редко виделись.
Оба очень интеллигентны. Мы, вначале, немало говорили
с ними о коммунизме, о нашем ~опыте•. Они - зншzи. Но
вот приходит г-жа Х., неожиданно и очень взволнованная.
Рассказывает: попала, случайно, в гущу известной коммуни­
стической демонстрации, была несколько времени заперта
с ~товарищами• на Восточном вокзале. Ничего с ней дурного
не было, но - как-то ~прикоснулась реально•, лица видела .. .
И сразу, говорит, она бросилась перечитывать книгу, мой
~дневник• (в Петербурге, под коммунистами). Книга у нее
годы лежала; и бьта прочитана; но лишь теперь, - призна­
ется, - ~я в ней что-то поняла, почувствовала•.
Не так уж много, конечно; но и для этого ей бьт нужен
~опыт• Восточного вокзала. Если король югославский Алек­
сандр, на мой вопрос, видел ли он в лицо живого большевика,
и ответил отрицательно, а между тем в большевизме русском
кое-что понимает, - надо учесть, что юность он провел
в Петербурге и даже видел там ~революцию• 1905 года.
Революцию не большевицкую, правда; но все помнят, что
и тогда Ленин с Горьким уже действовали, образовав зна­
менитую ~новую Жизнь•.
Поэт Минский (вот этого, кажется, никто уж не помнит),
избранный в виде ширмы, сглупу не понял, в чем дело, хоть
и был, в обычном смысле, человеком весьма неглупым. Вос­
торженно принял ~редакторство•, так как марксизм нужда­
ется, мол, в ~философской надстройке•, и большевикам без
него, Минского, не обойтись. Разочарование не замедлило.
Не то, что ~надстроек•, но ~редактору• ничего в ~нов.
Жизни• писать было не дано; вскоре газету захлопнули,
Горький с Лениным и с присными благополучно уплыли
за границу, но ~редактора• посадили в крепость. Ненадолго;
выпущенный на поруки, под залог, усилиями друзей, тотчас
и сам он улепетнул в Париж. Да так и не вернулся больше
в Россию, несмотря на свою безвинность. От страха (а ка­
кие легкие времена были!) сделался вечным эмигрантом
до эмиграции, без смысла и без дела: ~надстройки• над
ленинизмом не понадобились, как до торжества Ленина,
так и после.
Франция, повторяю, большевиков и не знает, и не по­
нимает, не имея с ними опытного соприкосновения. Об
217

опытах, вроде путешествия Эррио (~Алисы в страну чудес~)
и вроде, - я не говорю. С ними, в лучшем случае, можно
не считаться. И все-таки, опасность коммунизма во Фран­
ции, даже опасность левой революции, минимальна. Не
оттого, что мало усердствует в пропаганде Москва и мало
помогающих ~своих~. Но в критическую минуту, - если бы
таковая настала - здравый смысл и долголетняя привычка
к свободе все равно взяли бы верх.
***
Именно так относится к Франции, - спокойно и трез­
во, - тот слой русской эмиграции, с которым я больше
всего соприкасаюсь. Слой, преимущественно, ~молодежи~.
Но определение это широкое. На воскресных наших со­
браниях (особенно многолюдных в нынешнем году) рядом
сидят и родившийся перед войной и бывший участник ее,
или участник войны гражданской. А то и кто-нибудь уже
с седеющими висками. Да, скажут мне, но не все ли равно,
что они думают о политических событиях, да еще чужой
страны, ведь это не ~политики~! Конечно, не политики. Это
~всяческая~ молодежь, самых разных дарований и куль­
турных устремлений, и, однако, связанная между собою:
не цифрой возраста, а чем-то внутренним, более важным
и сложным. Опытным прикосновением к современности
(в борьбе за жизнь), знанием, что многое, когда-то реаль­
ное, уже не реально, уже не существует... между прочим
и политика ~в добром старом смысле~ (что не секрет для
большинства самих старых ~политиков~). Но главная связь
между людьми данного круга, это их общая ~молодая~ спо­
собность (и воля) к движению во времени, к применению;
не застывшая капля ~ёlап vital~ 1• Любопытно, что когда в эту
среду попадает человек без таких ~молодых способностей~,
он, независимо от возраста и дарования, - к искусству ли,
к политике ли, - тотчас ощущается, как инородное тело.
О нем говорят: он - не <t.МЬl».
Другое дело, что и самые эти ~мы~, фактически, по об­
стоятельствам, занимаются весьма разнообразными и неожи-
1 жизненный порыв (фр.).
218

данными ремеслами. Кому неизвестно, что нынешние русские
молодые писатели, художники, ученые, поэты, политики
(по склонности и дарованиям) - в то же время шоферы,
маляры, бухгалтеры, торговцы, даже земледельцы. Но это
в счет не идет, конечно.
Удивляться ли, что в разнородной среде, но со своим
неопределимым единством, политики ~доброго, старого об­
разца• (и художники того же образца) чувствуются телами
инородными? Есть, впрочем, одно исключение: молодой среде
оказался не чужд достаточно известный наш ~политик•, -
Керенский. Наблюдая со стороны, вижу: и разноголосица,
и нелепые, подчас, споры, - но Керенский для ~молодежи•
в какой-то степени «МЫ». Почему? Да опять потому, что он
живет; как ни в чем не бывало, с молодым свойством изме­
няться - переменяться, двигаться во времени; потому что
он уже не политик-интеллигент довоенного образца, ни даже
~главноуговаривающий• 17-го года. Он переменялея - из­
менялея вместе с переменой времен. Есть тут и еще один
секрет: надо
Изменяться, но не изменять...
Мне кажется, - раз уж мы заговорили об известном слое
русской ~молодежи•, - что лишь из чего-то подобного вы­
йдет новая русская интеллигенция. Как прежняя не состояла
ИЗ ОДНИХ ПОЛИТИКОВ, ИЗ ОДНИХ худОЖНИКОВ И Т.Д., а СКЛадЫ­
валась из множества разнородных элементов, имея все-таки
свою цельность, - так и новая. Не по-~советски• новая, ко­
нечно, ибо возьмет кое-что и от старой. И будет, вероятно,
еще более цельной, так как современному сознанию раскры­
вается близкая связь между самыми разнородными ~обла­
стями• жизни и деятельности.
Но пока это все лишь далекие гадания. Создастся ли новая
русская интеллигенция или нет, никто не знает. Я говорю
лишь о возможностях; и о том внутреннем процессе всесто­
роннего изменения, который явно происходит... ну, хотя бы
в этом маленьком уголке русских молодых зарубежников.
Они не политики... но порою их взгляд на события, даже
чужой страны, имеет свою ценность, пока растерявшиеся
старые политические заправилы плетут свои непрочные
кружева.
219

А в конце концов никто сегодня не должен бы пускаться
в политические предсказания. Завершение парижских со­
бытий впереди. Только что прошедшая демонстрация (или
манифестация?) ~левых•, закончившаяся арестом почти
1000 человек, маленькую французскую демократию не очень
обеспокоила; однако вызвала вопрос: ~л что будет 1-го мая?•.
~Mais non mais non•1, -
возражает другой, - я знаю: будет
что-то не первого, а двадцатого мая• ...
Поживем - узнаем.
P.S . На последнем, как всегда многолюдном, воскресном
собрании ~интеллигентной молодежи• присутствовала па­
рижская гостья - Т.В. Чернавина. Кто не знает ~записок
вредителя• и ~жены вредителя•, этого беспредельно-ясного
свидетельства о России советской и полную ужаса эпопею
их бегства из Соловок, с ребенком? В Париже доклады
этой интеллигентной, прямой и мужественной женщины
привлекают громадную аудиторию... русскую, конечно. Но
об этом, о разнице между Парижем и Лондоном (Чернавина
была раньше в Лондоне) и о многом еще, слишком долго
было бы рассказывать. Да и передача разговоров во время
воскресной ~встречи• заняла бы слишком много места.
Т.В. Чернавина не без любопытства, кажется, присматри­
валась к новой для нее толпе интеллигентных молодых
зарубежников (о, - ~старых•, по советски!). Но вот глав­
ное: они, как вся русская эмиграция, знают, конечно то, что
рассказывает нам Чернавина. Одни больше другие меньше,
но знают все.
Между тем сидя рядом с этой маленькой, энергичной
русской женщиной, нельзя было не почувствовать: она знает
еще что-то, в словах невыразимое, нам уже неизвестное.
Ее еще облекает незнакомый нам сегодняшний советский
воздух. Мы лишь веянье его ощущали, не понимая; и -
я не знаю, несчастие это наше, или нет, - непонимание?
Год-два человеческой жизни- и Чернавина потеряет свое
страшное, подкожное, ~знание• несказанного. Может быть, -
я говорю ~может быть•,- без такой потери нельзя и здесь
вести ~человеческую• жизнь. Может быть, хорошо, что мы
не проникаем в этот ~воздух смерти•.
1 Да нет же, нет (фр.).
220

В ПАРИЖЕ УСПОКОЕНИЯ ЕЩЕ НЕТ
•Франсисты~ и .мистика сердца. -
Правительственные •старые скептики». -
~А там., во глубине России ... ~- Чернавина,
~царская» революционерка и советский летчик. -
Как быть настоящи.м э.мигранто.м? - Керенский
на улице и в парижских .магазинах. - Подлинная
верность родине (Пись.мо из Парижа)
На площади Этуаль, где, под Аркой, могила Неизвестного
Солдата, можно встретить молодых людей студенческого
облика, продающих свою газету. Это - «фpmtcucmы», так
называется и газета. В ней порядочно и задора, и молодой
самоуверенности, но главное - стараний объяснить, что они
отнюдь не ~фашисты~, что ~молодой вождь~ их не Муссо­
лини и уж, конечно, не Гитлер: во Франции должен быть
~франсизм~, движение новонациональное: в него надо идти
с честностью и ~мистикой~ в сердце. Революция (бескровная,
на улицу выходить эта молодежь не собирается) должна дать
~франсистскую республику~. С большой яростью и ясностью
открещиваются франсисты от большевиков и большевизма.
Тут у них, пожалуй, ясность наибольшая, так как остальное
довольно-таки еще смутно и неопределенно. Сведущие люди
говорят, что серьезного значения данная молодая группировка
не имеет. Его имеет, или будет иметь, или, во всяком случае,
может иметь, - другая: медленно вырастающая из соглаше­
ния между комбатантами (б. участниками войны), трудовым
союзом и неосоциалистами. Последние, как известно, порвали
со ~знаменитым Леоном Блюмом~ и его окружением и резко
от него отмежевываются.
Кое-что есть и у этой группы общее, как будто, с ~фран­
сизмом~: они тоже хотят революции ~бескровной~, без выхода
на улицы; тоже хотят ~омолодить~ правительство, находя­
щееся ~в руках старых скептиков, типа Анатоля Франса~;
тоже против коммунизма и большевизма... Ну, толков много,
хотя бы о 8-м июля, сказать же верное можно лишь одно:
полное успокоение во Франции далеко не наступило. Один
мой далекий друг недавно писал мне, что Париж ему кажется
сейчас Афинами во времени Римской Империи. Что ж, от­
части (да еще издали) оно и так; не противоречит, пожалуй,
и тому, что, с другой стороны, мы видим вблизи...
221

А насчет предрекаемых событий 8-го июля - очень по­
зволительно быть скептиком. Никогда еще не случалось,
чтоб заранее намеченная дата оправдывала себя; одно един­
ственное, кажется, исключение - большевики в 17 -м году:
как наметили, за два месяца, торжество свое 25-го октября,
так и выполнили аккуратно. Положим, никто препятствий
к выполнению не ставил, никто не мешал Случай редкий.
Для тех, кто интересуется интересным (в данном слу­
чае - новыми настроениями и психологией молодых),
-
от­
мечу следующее: не только в оппозиционных политических
группировках сегодняшнего дня, но и в широких кругах
интеллектуальной молодежи, очень любопытно общее тече­
ние против материализма. Проявляется оно в разнообраз­
нейших, конечно, формах, более определенных - и менее.
Свою жатву имеет и католицизм (о чем недавно с радостью
объявлял с кафедры известный проповедник). ~Франси­
сты~ неопределенно говорят о какой-то ~мистике~ сердца.
Другая группа восстает против ~старых скептиков~, поныне
удерживающих власть. До хорошего, мол, довели! Неред­
ки выпады против франц. масонства. Оно, - это не се­
крет, - действительно очень скомпрометировано в последнее
время.
Может быть, антибольшевизм этих оппозиционных групп
идет из их антиматериалистических настроений, может быть,
нет; во всяком случае и тут он к правительству в оппозиции.
Никто ведь сейчас так не улыбается СССР, как правитель­
ственная Франция, - это тоже не секрет. Мне запомни­
лась недавняя каррикатура: в постели, в подушках, больной;
это полпред Довгалевский. Над ним наклонилась мясистая
физиономия, в круглых очках, - Литвинов. (Известно, что
ницским репортерам он объявил: я на Ривьере ~инкогнито~;
заехал, чтоб ~навестить больного друга~.)
~ну, как, хорошо ли за вами здесь ухаживают?~ - спра­
шивает заботливый Литвинов. ~да, - отвечает страждущий
друг, - но все-таки не так, как за нами!~
Понятно, что недавняя наша замечательная гостья- Т.В. Чер­
навина, при всей своей яркости, при исключительности по­
ложения и великолепных возможностях, не могла проник­
нуть во влиятельные французские круги; даже настолько,
насколько проникла в английские. Опытная и фактическая
ценность ее информации, ее энергия - все это прошло мимо,
222

ибо оказалось в высокой степени не ко времени и не к месту.
Главное - не ко времени.
В кругу русской эмиграции Чернавина имела большой
успех. И пленительнее всего была ее независимость, ее не бо­
язнь идти в разные, разномыслящие, даже враждующие
между собой, группировки, и во всех говорить то же, ту же
самую свою правду.
А вот ее почти забавный рассказ в одном из закрытых,
не публичных, собраний. Некая особа, в 4царские• времена
юная революционерка, была тогда поймана с поличным:
с тайной типографией, с отпечатанными прокламациями
и даже кое с чем посерьезнее. Арестована, конечно, и 4за­
точена•. Страшная угроза - ссылка в Вятку или вроде
-
встревожила друзей, и они ее каким-то образом выхлопотали:
действовала и 4болезнь преетарелай матери•, и голодовка,
объявленная заключенной... Но в России гордая девица
не пожелала остаться: уехала в Париж, да там и прижилась.
Лишь несколько лет тому назад удалось ей осуществить
мечту - вернуться в Россию, к 4Освобожденному народу•.
Зная, что там есть недостача (новая жизнь не сразу строит­
ся!)- приготовилась: купила шелкового белья (легче мыть),
того сего и покинула, наконец, 4гнилую Европу•.
Все это о себе она сразу рассказала Чернавиной и ее со­
камерницам, когда вдруг сама очутилась в той же камере -
уже не 4Царской•, нет, а советской тюрьмы. Появление этой
4Новой• заключенной камеру очень развлекло. Ведь подумать
только: она спрашивала, она шумела, она - требовала! Тре­
бовала объяснений, требовала немедленного допроса, требо­
вала своих вещей (шелкового белья?),- мало ли чего она
еще требовала! Хохот стоял в тюрьме, говорит Чернавина.
Не унялся он, когда арестованная стала, наконец, 4грозить•
голодовкой. Бедная 4Царская• революционерка не понимала,
что это ей грозит голодовка в новой тюрьме, притом очень
серьезно. 40свобожденный народ• не выпустил протестую­
щую и в конце концов, вероятно, смирил.
Чернавина дала нам живую картину жизни широкого
населения; а на днях советский летчик, только что убежав­
ший - улетевший из России, рассказал эмиграции о поло­
жении советской армии. Чернавина - все-таки из ирежней
интеллигенции; летчик же, молодой человек, - вполне соз­
дание советское. Печать создавшей его руки лежит, конеч-
223

но, на нем. Но тем любопытнее, что выводы его - те же,
чернавинские.
~я не хожу на такие доклады, - сказал как-то один моло­
дой эмигрант из того круга, о котором мне уже приходилось
писать (и который, при идеализме, можно рассматривать,
как горчичное зерно новой русской интеллигенции). - Я
не хожу: зачем слушать снова и снова про то же~ ...
На леосторожиого посыпались упреки в малодушии. Ко­
нечно, малодушие! Конечно, надо знать, знать о сегодняшней
России все, до мельчайшей подробности, смотреть откры­
тыми глазами, не щадя своих нервов и не ища успокоения.
Но что о молодых, когда из старых многие ли чувствуют
ответственность, сознают свои ошибки в прошлом? Для
этого, впрочем, необходимо быть не совсем старым, сохра­
нять какой-то запас юности, доверчивой доброты к жизни
и людям, молодой легкости в движении. Мне уже довелось
отметить, что такой ~виноватый~ человек, как А. Керенский,
вышеназванными запасами обладает; это и делает его ~сво­
им~ в кругу здешней интеллигентной ~молодежи~. (Один
поэт его недурно знает в прошлом; Керенский произвел его
на фронте в офицеры.)
Теперь здесь с бывшим ~главковерхом~ случаются при­
мечательные истории. Одна из них случилась как раз тогда,
когда он шел в наш людный кружок, и тотчас была нам
рассказана с подкупающей открытостью. Шел он по улице
с довольно узким тротуаром, просматривая газету на ходу.
Навстречу дама с девочкой лет семи: и остановилась. Оста­
новился и Керенский. ~смотри, - говорит дама девочке,
-
и запомни! Это он погубил Россию!~
-
Нет, со мной лучше было, - прерывает Керенский
общий смех и откровенные замечания, что дама-то отчасти
и права (у нас припята откровенная правда).- Вхожу я раз
в магазин... надо же мне иногда купить что-нибудь. Несколь­
ко русских, очень хорошо одетых, глядят и вдруг: ~Еще
по магазинам ходит! Он! Еще по магазинам! Еще покупает!~
-
Но, в самом деле, должен же я иногда покупать, -
прибавляет Керенский, как бы оправдываясь. - Не воро­
вать же мне!
Мы смеялись, утешали носителя такой ~славы~, но мало
соболезновали: есть ведь тут и заслуженное. Он сам это по­
нимает. Если бы не понимал - он не был бы ~своим~ среди
224

вот этой интеллигентной эмигрантской ~молодежи~.- во­
обще не был бы среди них. И ничего бы не понимал из того,
что они, худо ли, хорошо ли, а понимают. Ему было бы
чуждо - или враждебно
-
архиновое, молодое течение ма­
териализма, столь заметное и среди молодежи французской,
как упоминалось выше.
ДОН АМИНАДО. НЕСКУЧНЫЙ САД
Пари:нс, изд. ~дом. Книги», 1935
Всякая книга, книга стихов в особенности, часть жизни
и души человека, ее создавшего. Напомню об этой баналь­
ной истине, чтобы подчеркнуть: никакая критика невозмож­
на, если смотреть только на страницы книги, на слова и со­
четания слов или даже на мысли, ими выраженные; необ­
ходимо все время вглядываться в лицо человека, за слова­
ми и мыслями стоящего, сквозь них догадываться о нем,
пытаясь понять почему и отчего он написал те или дру­
гие строки. Только при этом можно с пекоторой уверенно­
стью определить, какие строки и страницы более удачны,
какие менее; и... не судить книгу, ибо критика не есть суд
(это очень важно, что она не суд!}, а сказать о ней, что она
такое. Эта человеко-литературная критика одна интересна.
О той же литературе, за которой не сквозит живой образ,
лучше не писать совсем, подождать.
Читатели тоже, хотя бессознательно, ищут цельный об­
лик писателя. Но часто создают себе неверный. Кажется,
это случилось с поэтом Дон-Аминадо. Эмиграция привыкла,
за 15 лет, встречать, развертывая газету, его остроумные сти­
хотворные строки, и не напрасно считает, что он, как юморист,
незаменим. Но... кто он, по существу? Юморист ли только?
Я отвечаю - нет; но почему же его сущность так мало про­
является в его писаниях и как ее определить? Поэтическая
лирика, лирическая сатира? Все не точно, лучше примером.
У нас тьма кандидатов в современные Лермонтовы, еще боль­
ше в Феты; кандидатов в современные Некрасовы - ни одно­
го. Дон-Аминадо был когда-то ~задуман~ (если можно так
выразиться)- как поэт некрасовекого типа. Трудно сказать,
исполнил ли бы он себя ~задуманного~ при других услови-
225
15Том13 УнасвПариже

ях, или все-таки нет; во всяком случае, при данных, не ис­
полнил. Пожалуй, он и сам это знает. Поэтому, у него, в тех
строках, где он вдруг забывает или, от усталости, не хочет
~смешить~, слышится особая, вечно-человеческая грусть, -
~грусть-тоска~. как поется в русской песне. Читатели ниче­
го этого не видят, да и не заботятся. Да, может быть, и пра­
вы, не заботясь: они получают от Дон-Аминадо все, чего
ждут и что привыкли получать. К тому же и сам поэт как
будто хочет быть обращенным к читателям именно данной
стороной своей, заботливо прикрывая другое в себе. Дела­
ет он это намеренно или, теперь, уже невольно? Не знаю.
При малейшем внимании многое можно открыть в стихот­
ворениях ~нескучного сада~. даже в самом заглавии книги.
О каком саде речь? Или о саде в той волшебной стране, где
живет сердце поэта, где... -но как рассказать это?-
И снежный прах, и блеск слюды,
И парк Петровско- Разумовский,
И Патриаршие Пруды,
И на облупленных карнизах,
На тусклом золоте церквей.
Зобастых серых, белых, сизых
Семья арбатских голубей.
Или еще, о той же стране. Снова: ~как рассказать?~, но поэт
все-таки кое-что рассказывает:
... Апрельский
холод. Серость. Облака
И ком земли, из-под копыт летящий,
И этот темный взгляд коренника
Испуганный, и влажный, и косящий...
О помню, помню! Рявкнул паровоз,
Запахло мятой, копотью и дымом,
Тем запахом, волнующим до слез,
Единственным, родным, неповторимым...
Стихотворение это, ~Уездная сирень~. одно из очень вы­
держанных в тоне. Другие зачастую обрываются неожидан­
ным, прозаичным ~смешным~ словом, не всегда и удачным.
Боюсь, что теперь этот штемпель ~смешного словца~ кладется
уже невольно, по привычке, по какому-то бессознательно
воспринятому долгу. Обстоятельства!
Обстоятельства - серьезная вещь, не будем к ней легко
относиться. Только зеленая юность, не понимающая реаль-
226

ности, может еще крикнуть: 4Не к обстоятельствам приспо­
собляться, а обстоятельства к себе приспособлять•. И только
во сне может приснится дерзкий вопрос: а что если с ними
не считаться? Наяву же мы все склоняем голову перед силой
обстоятельств. А сила их, сегодня, для русских эмигрантов,
особенно велика. Где уж тут разбирать, как из нас кто 44За­
думан•? Счастлив сумевший остаться хоть приблизительно
в своем ремесле. Дон-Аминадо из этих редких счастливцев.
Ему даже повезло, и своего 4Везения• он вполне достоин.
Он оказался нужным, т.е. вот эта его сторона, злободневный
юмор, или нотка сентиментальности, отвечающая настрое­
ниям, блестящее, порою, остроумие, при способности к сти­
хосложению удивительной. В стихах его чувствуется даже
мастерство, что, пожалуй, уже роскошь, которую не все оце­
нят. Способность же слагать стихи легко и быстро дала ему
возможность исполнять внешние условия задачи, - писать
постоянно, писать каждый день. Чутко понял стихотворец
и внутренние условия этой припятой на себя задачи: его
юмор нигде не переходит в сатиру; он осторожен и нико­
го не ранит. Как далек он от длинных, тяжеловесных, часто
неуклюжих, но сильных обличений Некрасова, или от гого­
левского: 4горьким смехом моим посмеются•!
Обстоятельства? Повторяю: утверждать, что и при дру­
гих обстоятельствах Дон-Аминадо не был бы на том же ам­
плуа в какой-нибудь 4Речи•,- я не могу с полной уверен­
ностью. Это лишь моя догадка, что он не вмещается в то,
что сейчас делает. А если так, если 4обстоятельства• при­
нуждают его все время как бы затемнять или отстранять
главную сущность свою и своего таланта, -то скажу пря­
мо: это даром не проходит. Как бы ни легко писались стихи
и ни легко доставался благодушный, невинный юмор, -дли­
тельная непрерывность такой работы перерождает писате­
ля. От себя 4задуманного•, от собственных возможностей
он все дальше, и возврата нет.
Это, по моей догадке, Дон-Аминадо тоже знает. Отсюда
ведь и 4грусть-тоска•, слишком попятная.
Дон-Аминадо не один. Кто не встречал того или другого
человека-писателя, даже из молодых, очень серьезно 4Заду­
манного•, с блестящими данными, и - по нашим обстоятель­
ствам, ищущего утвердиться на 4Ходком• амплуа? Найдя,
он его добросовестно выполняет и незаметно перерождается.
227
15*

Не только упрекать нельзя таких людей-писателей, их
и жалеть нельзя: некому жалеть, все мы такие же, все под
обстоятельствами. Позавидовать, разве, тем, к кому они,
как к Дон-Аминадо, милостивее: все-таки ремеслом заняты.
Но, конечно, бывают минуты: ~посмотришь с холодным
вниманьем вокруг•, и подымется что-то вроде досады, до­
садливой тревоги: и за Дон-Аминадо, и за других; за все
ценное, зря пропадающее. И куда оно, и зачем пропадает?
Е. БАКУНИНА. ЛЮБОВЬ К ШЕСТЕРЫМ
Роман. Пари:нс~ 19З5
Рассказ ведет пожилая дама. У нее муж, трое взрослых де­
тей, любовник, старый еврей, и какой-то еще горбун неизвест­
ного назначения. Это и есть ~любовь к шестерым•. О любви,
впрочем, не приходится говорить; физиологические ощуще­
ния, которые описывает дама, вряд ли можно отнести к этому
понятию. Если у автора было намерение вскрыть ~тайну жен­
ского• (Вл. Соловьев, Вейнингер}, то способ надо признать
безнадежным. ~женское• остается женским, пока молчит.
Начиная же само говорить о себе, превращается в ~бабье•.
И делается в высшей степени неинтересным. Рассуждения
бакунинекой дамы - общие места; люди, которых она пыта­
ется описывать, - муж, сын, дочери, старый еврей-любовник
и в особенности горбун, - отнюдь не тени, а скорее соло­
мой набитые куклы; да, впрочем, о них дама и не заботит­
ся, настаивая, главным образом, на разнообразии собствен­
ных физиологических ощущений к шестерым и входЯ тут
в самые интимные подробности известного свойства. К ли­
тературе все это отношения, конечно, не имеет, но боюсь,
что даже на охотников до таких подробностей они не про­
изведут впечатления: слишком не соблазнительно ирепод­
носятся дамой-героиней. Сколько бы она ни старалась углу­
бляться в свои возбуждения, ни шестидесятилетний любов­
ник, ни другие ее партнеры, ни она сама, не могут вызвать
не только интереса, но даже нездорового любопытства.
Меня сожалительно удивляет: зачем Бакунина, писатель­
ница несомненно способная, избрала такой неблагодарный
путь? Откуда эти упрямые попытки втиснуть в литерату-
228

ру то, что в нее не входит и никогда не войдет? Быть мо­
жет, это влияние Лауренса? Странное влияние: у Лаурепса
была своя идея, пусть ошибочная; в романе же Бакуниной
ничего нет, все незначительно. И ничем не оправдано. Да
у Лаурепса ~женское• и не говорит само о себе, а он гово­
рит о нем (когда говорит)- человеческими словами. Бес­
полезно, поэтому, проводить параллели между этими книга­
ми. Впрочем, пристрастие Бакуниной к ~жено-бабству• уже
замечалось в первом романе ее (гораздо, все-таки, лучшем).
Быть может, это наивное убеждение, что о ~женском• легко
узнать, если раздеть женские телеса и аккуратно проследить
их половые функции? Да, и это возможно. Но невозможно
не пожелать Бакуниной поскорее отделаться от наивности
и заняться действительно литературой. Для этого - повто­
ряю - у нее много данных.
МУЖЬЯ-ИТАЛЬЯНЦЫ
О русских женщинах,
вышедших замуж за итальянцев
Об Италии всегда было, и всегда есть, что порассказы­
вать. Притом беря ее с любой стороны: искусства, истории,
жизни... Есть в ней сторона вечная, не меняющаяся. Но
мне, во время этого пребывания (которого? Двадцатого,
быть может, за всю жизнь) интересно было другое: Ита­
лия современная. И даже, в частности, современные люди,
с которыми приходилось встречаться. А еще уже - русские
люди в сегодняшней Италии.
О некоторых в отдельности, как о ~мудреце на Тарпей­
ской скале• (кто не помнит или хоть не знает нашего поэта
и ученого Вячеслава Иванова?) -я расскажу подробно впо­
следствии: его окружение, его римская жизнь на Капитолин,
весьма примечательны: ~достойны кисти Айвазовского•, как
любили у нас, в старину, выражаться. Сегодня же хочу дать
лишь общее очертание русско-италъянской жизни, а, главное,
остановиться на одном обстоятельстве, довольно интересном.
Начать с того, что русской ~эмиграции• в Италии, даже
в Риме, - нет. Слово ~эмиграция• предполагает известный
коллектив, группу, независимо от величины, но связанную,
229

однако, общими интересами, делами или хоть разговорами
и устремлениями. Именно этого-то ничего и нет. Имелась ли
здесь ~эмиграция~ в самом начале русского ~исхода~? Не
знаю и сомневаюсь. Были отдельные люди, числом, вероятно,
больше, чем теперь; каждый из них, вероятно, больше созна­
вал себя ~эмигрантом~ - вот и вся разница с нынешними
отдельными людьми, которые ~эмигрантами~ себя как-то
мало чувствуют или слово это немножко позабыли.
Двадцать лет- срок порядочный. За это время и вИта­
лии немало произошло внешних перемен. Сейчас выходцы
из России, в Италии оставшиеся, уже связались, более или
менее, с жизнью итальянской, вошли в ее темп. Многим
посчастливилось найти здесь кусок хлеба. И даже, по сло­
ву одного парижского поэта, с горестью воскликнувшего:
~чужую девушку возьму в подруги!~ Многие русские здесь
завели себе итальянскую семью (при том и без горести).
Последнее особенно относится к русским женщинам:
из оставшихся или выросших в Италии большинство вышло
замуж за итальянцев.
Остановимся на них.
Возьмем супругов, Соединившихея по любви и продол­
жающих любить друг друга. Только такие пары интерес­
ны, ибо тут особенно ярко выступает различие не двух ин­
дивидуальностей, а разница какая-то другая, весьма глубо­
кая. Она-то и рождает между супругами, - женой-русской
и мужем-итальянцем, - постоянное, недоразуменное, вза­
имонепонимание.
В натуре средней русской женщины, рядом с честностью,
лежит и потребность свободы. Чем женщина интеллигентнее,
тем больше чувствует она право на доверие к себе, к сво­
ей любви, на уважение к своей орямоте и душевной сво­
боде. Муж-итальянец, самый любящий и самый хороший,
по натуре, человек, ни о чем таком не подозревает, никог­
да не задумывался. У него свое, давнее, из быта выросшее,
отношение к женщине; свое понятие о браке, жене, семье.
Жена - есть жена, для семейной жизни существуют извест­
ные, определенные рамки. Он и не знает, что можно смо­
треть на вещи как-нибудь иначе. Естественно, что любое
проявление непонятной ему психологии тотчас истолковы­
вается как выход из брачных рамок; воспринимается с при­
вычной простотой: подозрения, ревность. И ревность, вдоба-
230

вок, не вполне такая (если говорить в общем), как у ревни­
вых мужей северного народа, хотя бы русского. Но это уж
дело темперамента или, крови.
Не буду приводить фактических примеров; положение
и так ясно. Жизнь дает из него два выхода. Знаю жен­
щин, которые закончили свой ~опыт• разрывом с мужьями­
итальянцами. Это русские женщины с характером и не ли­
шенные энергии: некоторые из них, вопреки условиям ита­
льянского быта, достигли самостоятельного положения. Но
для большинства остается другой выход: постепенно при­
норавливаться к психологии (или отсутствию психолоrии)
мужа; приучать себя никогда, хотя бы по неосторожности,
не выходить из установленных рамок брачной жизни; при­
нять, словом, свое иревращение в итальянскую жену. Это,
я думаю, мноrим и удается, когда есть большая любовь. Но
тем леrче, чем меньше в женщине ~личного•.
Другое дело - брак обратно-смешанный, т.е. когда рус­
ский женится на итальянке. Это сразу понятно. Итальянки
прекрасные жены, именно жены. Средний русский человек
на чужбине, без своей, как в Италии, среды, естественно
жаждет своеrо дома, уюта, родственного покоя в семье. Он
без труда найдет это счастье с итальянкой. Дети будут ита­
льянцами? Не понимающими по-русски? Что ж такое! Глава
семьи уже недурно знает местный язык, с женой надо же
все-таки говорить... А то, что в нем остается ~русскоrо•,­
ее не касается, он его хранит про себя.
Повторяю: все это - общие линии, правило с тысячью
исключений, со множеством оттенков. И тем не менее, - пра­
вило. Тут есть над чем подумать, в свободное время. Ведь это
тоже своего рода ~лига наций•,- маленькая брачная лига.
Флоренция, июнь-июль, 36
В. МАМЧЕНКО.
ТЯЖЕЛЫЕ ПТИЦЫ. Пари:нс, 1935. -
Л. САВИНКОВ.
АВАНПОСТ. Пари:нс, 1935
Книга стихов больше чем всякая другая, связана с тем,
кто ее написал. Стихи мноrо открывают о человеке, если,
231

конечно, интересоваться не общим подходом к ним и уметь
их известным образом читать.
Так я возьму стихотворную книжку В. Мамченки. Я хочу
написать о ней •стихочеловеческую рецензию~, предоставляя
другим судить эти стихи, как стихи.
Книга называется •Тяжелые птицы~. и более подходящего
образа нельзя выдумать. В стихах (и в стихотворце)- кры­
лья, это несомненно, а тяжесть слишком велика, - •птиц~
она не подымает. Если оставить •образ~. то прямыми, более
или менее простыми словами, можно сказать: это книга -
о внутреннем мире, притом о самом в нем ва:J/С11.ом; и важ­
ном не только для данного человека, - важном вообще,
важном для других. Но... в ней нет моста к этим •другим~.
Мамченко остается со своим •важным~ наедине, несмотря
на праведную жажду
... быть трепетным ручьем,
Чтоб не иначе, как всякий, каждый
Сверкал во мне пронзающим лучом.
Можно с легкостью открыть причину этого, критикуя
стихи, как таковые, находя их искусными, неуклюжими,
безритмичными, с налетом древнего •декадентства~ в про­
извольном подборе слов, в пренебрежении к синтаксису...
мало ли! Но если даже так, или может так показаться,
не здесь главное. Главное - в тяжести или важности того,
что Мамченко хочет передать, что хочет сказать попятным
хотя бы •сердцу языком~. но говорит - совсем непонятно.
Мы когда-то определяли: одни говорят •непонятно о по­
пятном~ (даже о банальном, как бывшие •декаденты~ );
другие - •непонятно о непонятном~; лишь третьи,
-
мы
всех их знаем, - говорят •о непонятном понятно~. •внят­
ным сердцу (или уму и сердцу) языком~. Чтобы говорить
так, не нужно ли, чтобы это Непонятное было, во-первых,
•с большой буквы~. а во-вторых, -чтобы для самого че­
ловека, внутри, было оно как то высветлено, чтобы сам он
о его свете что-то знал?
Мамченко говорит о своем Непонятном - непонятно.
Но оно •с большой буквы~. а если он не находит для него
ни верных форм, ни нужных слов и звуков, остается с ним
в бесчеловечном •наедине~. - подождем искать причины
в его словесном •немастерстве~. Подождем: когда (если)
232

его внутреннее •имение» для него самого оформится или
самому ему более внятен станет внутренний голос, - сами
найдутся, придут и внятные другим слова.
Но ведь это и есть •талант»? Да. Я только помещаю
талант глубже, чем обычно. И подчеркиваю: о •таланте»
или •неталанте» ~амченко нельзя судить, рассматривая
его стихи. В пользу таланта уже говорит, однако, вот это
его •имение», его •важное»; он не находит слов для него,
но .может найти. Тут его коренное отличие от •неимеющего»:
у этого, каким бы •мастером слова» он ни был, отнимется,
в конце концов, и такой призрак таланта.
Но не спорю: в дар дается лишь возможность (потенция)
таланта. Его, этот дар, можно зарыть в землю, как можно
и не зарыть. ~ы видели, что нужно, чтобы не зарыть; оно
не легко, и лишь усилием берется... Поэтому не будем про­
рочествовать о ~амченке: мы дальнейшего не знаем, даль­
нейшее зависит от него.
Есть одна (среди сотни других) стихотворная книжка,
которую мне хотелось бы взять - не для сравнения с ~ам­
ченкой (сравнивать стихотворцев бесцельно), а для кое-каких
сопоставлений. Это •Аванпост» Л. Савинкова. Писать о ней
•стихочеловеческую» рецензию почти невозможно: до такой
степени мало в ней человека. Надо учитывать, конечно, мо­
лодость автора, но все же! Ведь собственно о стихах и совсем
нечего сказать: обычный •модерн», уже начинающий, кажется,
приедаться и СССР-ским •nоэтам». А сквозь •бодрость»
и •молодечество» этих строф, как сквозь складки дырявого...
импермеабля, видна душа уже озлобленна (в противополож­
ность ~амченке, за стихами которого чувствуется какая-то
•благость»), душа •в обидах», а главное - все время себя
жалеющая. Опять в противоположность ~амченке: он себя
не жалеет. Вот это последнее свойство- саможаленье- очень
. опасно
и для человека, и для таланта. Ибо оно показатель
отсутствия воли.
Не будем, однако, ничего предсказывать и о Савинкове,
тем более, что срывные вскрики его можно отчасти отнести
и к молодости. Но пожелаем ему, забыв на время себя и свои
обиды (как бы ни были они справедливы}, в серьезном
молчании приглядеться к окружающему. Период молчания
и •собранности» очень помогает открытию в душе необхо­
димого стержня... если он там имеется.
233

ДОРОГИЕПОКОЙНИЧКИ
Представьте себе, что вам говорят: вся русская литера­
тура целиком была только •борьбой за свободу•. Поэтому
уже в Феврале, при объявлении •свобод•, она смутилась,
предвидя свой конец. Октябрь не оказался передышкой;
от Октября она просто впала в длительный обморок. Но
что же дальше? А вот что: Октябрь когда-нибудь кончится,
придет свобода; и русской литературе, останется, если она
очнется от обморока, благословить небо и с улыбкой по­
чить: ее дело завершено. Преемников не будет, да и на что
они? Нашим детям или внукам, вернувшимел в свободную
Россию, не о чем будет писать; с воцарением свободы кон­
чается борьба за нее; а ведь эта борьба и была единственным
содержанием нашей литературы.
Очень трудно возражать на такое положение: не знаешь,
за какие общие места вперед схватиться, слишком большой
выбор. К тому же статья •длинный разговор•!, где нам
предлагаются эти (даже не •парадоксальные•!) мысли о ли­
тературе, имеет вид, будто написана для чего-то, •нарочно•;
автор сам, слава Богу, литератор, притом никогда особенной
•борьбой за свободу• не отличавшийся. Ему, пожалуй, из­
вестны все примитинно-банальные возражения, которые тут
являются сами собой: он даже знает, по всей вероятности,
что не только •длинного•, а вообще никакого тут разговора
нет. Поэтому не для автора, а для тех, кто мог бы (все нынче
случается!) принять этот разговор •всерьез•, я не побрезгую
и банальностями (иначе говоря, •очевидностями• ).
Да много ли их и понадобится? Для начала, вообразим
такую картину: целая туча самых знакомых нам писателей
вышла, на часок, из моmл; собрались вместе, и так их много,
что всех не назовешь; но вот Гоголь, Достоевский, Тютчев,
Лермонтов, Лев Толстой, Ал. Толстой, Жуковский, Лесков,
Тургенев, Гончаров, Вл. Соловьев, а вот, из недавних, и Блок,
и Вас.В. Розанов - его тоже из семьи не выкинешь .. . И встает,
перед этим собранием, •старый писатель•, будто бы •умный•,
что вел •длинный с Адамовичем разговор, и заявляет: •Вы,
дорогие покойнички, все ведь шли от Белинского и все
ваши труды были •борьбой за свободу•. Приди свобода
1 •Новая Россия•, N2 23, Г. Адамович. Длинный разговор.
234

раньше, в ваши времена, вы бы и <не> написали того, что
написали. А когда она, желанная, наступит, наконец, то вас,
в царстве свободы, будут, конечно, вспоминать иногда, как
дорогих покойничков, но писания ваши потеряют всякий
живой смысл~.
Сомневаюсь, однако, чтобы ~старый писатель~ осмелился
выступить со своей речью перед таким собранием; какова бы
ни бьта степень его 4ума~. сообразил бы кое-что.
А если бы все-таки выступил? Что произошло? Не трудно
догадаться, в какое неистовство пришел Гоголь, при одном
имени Белинского: с ласковым снисхождением посоветовал
Толстой оратору пройти момент ~неделанья~; Розанов ~весь
смок и растворился~; неистово захохотал, открыв рот, Вл.
Соловьев; ссутулившись, Гончаров повернулся, чтоб идти
назад, в могилу: Лермонтов только презрительно повел пле­
чами; а Достоевский... но можно вообразить, что сделалось
от такой речи с Достоевским.
***
~Борьба за свободу~ ... Содержанием какой ~литерату­
ры~ и когда была эта борьба... в том смысле, в каком ее
понимает ~старый писатель~? Даже главным содержанием
не была - и быть не может. Это не значит, что ни к 4борь­
бе~. ни к ~свободе~ литература не имеет отношения. На­
против, громадное отношение. В литературе, как во всяком
искусстве, все держится на волевом начале: можно сказать,
что всякое произведение искусства есть борьба. С чем? За
что? Какая? Тут границ и определений писателю не может
быть поставлено. Кто какую борьбу понимает, такую и ведет,
по его выбору. Журналист Белинский (и его из семьи не вы­
кинешь, конечно) боролся за внешнюю свободу. Достоевский
вел другую борьбу, по-своему ее понимал: 4дьявол с Богом
борется, а поле битвы - сердца людей~.
Свобода нужна литературе, нужна настоятельно, как
внутренняя, так и внешняя. Да, может быть, обе слишком
связаны и можно говорить о них вместе. Надо помнить
только, что свобода, всяческая, не какой-нибудь 4Приз~.
голубой бант, за который борются два современных судна:
взять его и успокоиться; достигнутая свобода всегда несо­
вершенна, относительна, и борьба за нее никогда, в сущности,
235

не кончается. Кроме того, сама по себе, для себя, свобода есть
нечто несуществующее, или ненужное: она - непременно
для чего-то, как воздух для дыхания. Она необходима для
литературы, для всякого искусства, всякого делания и, если
мы расширим далее, - необходима для жизни. На сколько
шаrов отдаляется свобода - на столько приближается смерть.
Свобода, таким образом, есть условие жизни.
За это нужное условие для творческой работы могла ли
не бороться литература? Но только что мы ее сузим до та­
кой борьбы (за «условие»), мы должны будем сказать, что
собственно литература у нас и не начиналась. А тут сей­
час же опять •старый писатель•, несчастный собеседник
Адамовича, со вторым абсурдом: •должна кончиться• (хотя
не начиналась).
Вот в какой тупик можно зайти, приняв •всурьез• длин­
ный разговор Адамовича. Но уж не наивность ли моя ду­
мать, что его кто-нибудь так примет? Может быть, и сам
Адамович на это не рассчитывает? Тем лучше. Можно,
значит, оставить в покое еще целую кучу банальностей, ко­
торым тоже хотелось бы войти в спор насчет •литературы•.
Я предлагаю помолчать, пока что, о литературе, а перейти
к другому, действительно длинному, и последнему разгово­
ру - о русской интеллигенции. Раз уж зашла речь о •борьбе
за свободу• - о чем же еще разговаривать? И вопрос можно
поставить интересно: действительно ли русская интелли­
генция шла, в своем развитии, по одной и той же линии,
составляла одно целое, и у нее, до самого Ленина, та же
родословная?
Мне случилось однажды присутствовать при споре двух
видных интеллигентов как раз на эту тему. Спор любопыт­
ный, но о нем лучше впоследствии.
~ОРДЕН• РУССКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ
-
Какая радость! Вся Россия делается интеллигенцией!
Ведь теперь у пяти миллионов в руках Пушкин!
Не странно ли слышать это, да еще от самого коренного
•интеллигента•, видного представителя интеллигентского
•ордена•? Всем, кажется, известно, что •интеллигенция•
создалась не Пушкиным, и он никогда особенного значения
236

для нее не имел. Почему вдруг теперь начнет он Россию
~объинтеллиrенчиватъ• (если можно так ужасно выразиться),
превратит колхозников и комсомольцев в ~интеллигентов•?
Впрочем, подобное утверждение, - о Пушкине и пяти
миллионах - не так интересно само по себе, как возникший
отсюда спор насчет русской интеллигенции вообще. Особен­
но любопытен он потому, что главным оппонентом первого
интеллигента был другой, не менее характерный и видный,
притом формально того же толка.
Сущность этого спора я вкратце и хочу передать.
Но раньше заметим: попытка найти всестороннее опреде­
ление, что такое ~русская интеллигенция•, привела бы к бес­
конечному разговору, - так широко можно рассматривать
это явление. Поэтому, возъмем ~интеллигенцию• с наиболее
видной ее стороны, так, как смотрит на нее наш друг первый
интеллигент: некий ~орден• - борцов за свободу; тем более,
что и спор велся именно в этой плоскости.
Когда начала она существовать? Во всяком случае -
раньше, чем Боборыкин пустил в ход крылатое словечко -
ее имя. Но вот вопрос, и очень важный: действительно ли
~интеллигенция• есть некий монолит, единое целое? Нахо­
дилась ли она, с самого своего зарождения и во все долгие
последующие десятилетия в одной линии, подобно старому
какому-нибудь роду с единой генеалогией?
Это положение защищал тот самый член ~ордена•, что
радовался разрешению Пушкина. Разве не такой же ~интел­
лигент• Ленин, или Троцкий, или Сталин? Разве не так же
преследовал их царизм, не так же проходили они тюрьму,
ссылку, эмиграцию? Не борцы ли они... (того же ~ордена•,
должен бы договорить спорящий, но почему то не договорил).
Формально - да: и Ленин, и Сталин
-
~интеллигенты•.
Почему, однако, так дорог формализм знатоку ~ордена•?
Ведь стоит чуть-чуть с него сдвинуться, взглянуть, даже
бегло, на живую историю интеллигенции, - и мы увидим
другую картину. Мы увидим, что в интеллигенции, с самого
ее (неуследимого) зарождения, уже наметилисъ две линии.
Быть может, не всем казались они, вначале, параллелъными;
но чем дальше шло время, сдвигая события, тем тверже
подчеркивалась их несходимостъ.
Внутри самой интеллигенции происходили, как бы орга­
нически, две группировки, во все эпохи, при всех событиях
237

друг от друга отличные. Этих отличий не может не заметить
даже самый внешний взгляд, ибо они выражаются, обеими
группами. В разности внешних действий, в разности воль.
На примерах это будет виднее; но попробуем раньше вы­
яснить природу этого разделения.
Оставив в стороне оттенки и сложности, можно сказать
так: в одной (преемственной) линии находятся интеллигенты,
~борцы за свободу~. имеющие какой-то, сознательный или
бессознательный, человеческий плюс; и это, естественно,
отражается на их ~политике~, на их действиях. Интелли­
генты другой линии никакого ~плюса~, никакой, что ли,
~надстройки~ над своей политикой и над самими собой
не имеют; и это иначе окрашивает их действия. Если обе
группировки начинали действовать совместно - это при­
водило к катастрофе - или ни к чему.
Возьмем несомненного ~интеллигента~ и несомненного
~борца за свободу~ - Герцена. Попробуем на минуту вообра­
зить: вот он, вкупе с другими интеллигентами, едет в Россию
в немецком вагоне и действует с ними далее (с Лениным,
Сталиным и др.) заодно, точно так, как они... Как будто
невообразимо? Скажут, - другая эпоха, другое время. Но
эпоха здесь не имеет значения: ведь Бакунина, или Нечаева,
или кого-нибудь из персонажей ~Бесов~ (смягчив достоев­
щину) очень легко представить себе и в этом вагоне, и среди
дальнейшего ~петербургского действа~.
Не потому Герцен (ни его преемники по прямой линии)
не мог отправиться с Лениным и другими в запломбированном
вагоне и устраивать с ними и с Ягодами дела России, что
был он не настоящий ~интеллигент~, не настоящий ~борец
за свободу~; и не потому, что в его время интеллигенция
еще не была оформлена, и не было марксизма (а только
Маркс). А потому, что у Герцена, политика-человека, имелся
его ~плюс~: о нем с ясностью и большой силой говорит он,
объясняя свое вольное эмигрантство. Это - понимание Лич­
ности, ~лица~ человеческого, и вытекающее отсюда (только
отсюда!) понимание ~человеческого достоинства~ -по его
слову- и настоящей ~свободы~.
Опять возражают: в эпоху Герцена еще сильно было
влияние немецкой философии; этим можно объяснить его
~идеализм~. Если понимание личности и человеческого до­
стоинства есть только ~идеализм~ и нечто присущее одной
238

какой-нибудь (прошлой) эпохе, то, логически, надо пре­
кратить разговоры и о ~свободе~. Между прочим: Бакунин
в молодости был под гораздо большим влиянием немецкой
философии, что не помешало ему затем начисто отказаться
от всякого герцеиовекого ~идеализма~, - от того, что вер­
нее было бы назвать и герценовским, и общечеловеческим
проникновением.
-
У нас у всех одна родословная! У всех, через Бе­
линского и Чернышевского... - горячится знаток ~орде­
на~. забыв, - или желая забыть,
-
что сам ведет свою
родословную по одной из интеллигентских линий, и как
раз по той, где требуется плюс. Если же нет - почему
он предпочел эмигрантское существование современному
московскому ~строительству~? А интеллигентские имена
подбирать следует не по одной известности. Нам теперь
не трудно, глядя назад, угадывать, кто к какой из двух
линий склонялся. У Белинского не было, кажется, ника­
кого надполитического плюса; во всяком случае не было
в сознании и воле. Чернышевский - сложнее: в нем за его
~политикой~ (общественной проповедью) еще было что­
то свое, туманное и ценное, только для него самого никак
с его ~общественными идеями~ не соединенное 1 •
Герцен еще не сознавал, может быть, всего, что имел и что
нужно было для дальнейшей политики в его линии; отсюда
его временные заблуждения насчет самодержавия, сущность
которого от него ускользала. Но и того, что он сознавал
и с неизменной твердостью выражал (утверждение ~липа~.
человеческого достоинства, свободы)- вполне достаточно
для разрешения спора о двух линиях в интеллигенции. Но
одного из ее представителей слишком, должно быть, увлек­
ла радость, что пять миллионов комсомольцев, благодаря
Пушкину, войдут завтра в его орден ~борцов за свободу~.
А ему стоило бы только вслушаться внимательнее в слова
противника, без пафоса, просто, подумать о себе, о том, где
он, с кем, и почему, чтобы уже не защищать больше свою
единую с Лениным и Ко - родословную.
1 Почти одновременно, в 1912 или 1911 г., вышли две книги: Письма
Чернышевского к жене (из Сибири) и Письма Чехова к жене (из Ялты).
Сравнение, в душевном и даже в художественном отношении, будет
не в пользу последнего.
239

СОВРЕМЕННОСТЬ
~одно дело- мораль, другое- политика•.
Вот обычная, ходячая фраза в наши дни. Я бы сказал -
естественная. В ней уже содержатся, конечно, уже включены
в нее, и прочие не менее ~естественные• утверждения, - они
~сами собою разумеются•. Но мы рассмотрим их отдельно,
в строгом порядке.
Итак: мораль одно дело, политика другое. Наука, ис­
кусство, эстетика - одно, политика
-
другое. Метафизика,
логика - одно, другое политика. Логика, разум, здравый
смысл - одно, политика совсем другое.
Это ~другое•,- вне морали, эстетики, метафизики, логики,
здравого смысла, - и есть современная текущая политика.
Если абсолют в реальности не встречается, то почти-абсолют
мы уже имеем во образе сталинской политики. Осталь­
ная находится в разных степенях приближения к тому же
абсолюту.
Едет воз сена. Тучный, высокий; и с каждым скрипучим
поворотом тележного колеса все растет, все подкидывают
сена. Почем знать, может быть, там, глубоко на дне, что­
нибудь и запрятано. Может быть, там и бриллиантовая бу­
лавка разума с золотым острием здравого смысла? Не стоит
думать; ведь все равно не добраться ни до чего, не отыскать
в тяжелой, мертвой куче сухой травы, - в куче мертвых
традиций, окаменелых привычек, в горе ~слов-слов-слов•
с искаженным, как лицо повешенного, смыслом и значением.
Да, не стоит думать. Не раскидывать же воза! Мы ~ле­
нивы и не любопытны•. Если и есть что-нибудь на дне, оно
не нужно, у нас ~другое• дело, особое: двигать реальный воз
со всем его сенным богатством.
Я не обманываю себя: воз так велик, что если б случилось
чудо, если б современники, услышав запах тлена, принялись
раскидывать воз общими усилиями, вряд ли бы им это скоро
удалось. Но что говорить о таких усилиях, когда не видно
и частных попыток порыться с краю, выдернуть два-три
сухие скрюченные стебля, - два-три слова с искаженным
смыслом, чтобы воскресить их в первом, настоящем значе­
нии. Может быть, впрочем, такие попытки, заведомо слабые,
и есть; но охранители воза ревнивы и подозрительны, при­
касаться к нему не очень позволяют.
240

***
Эти строки были уже написаны, когда мне попалась
статья в ~Репюблик~: журналист говорит как раз о совре­
менном искажении слов, о потере их ~первоначального~
смысла (вспомнив, что об этом же писал, в свое время,
Ан. Франс), ~Три слова лежат в основе всех политических
споров, - говорит П. Доминик,
-
большевизм, фашизм
и демократия~; указав, что слова эти доселе понимаются, как,
приблизительно, лет 20 тому назад, журналист поясняет, что
теперь, в действительности, они обозначают совсем другое.
Иначе: он показывает, во что выродилисъ к сегодняшнему
дню государства, продолжающая зваться тем, другим или
третьим именем.
С точки зрения чистой ~актуальности~ журналист кое
в чем прав; но это мало имеет отношения к тому, о чем мы
говорим: к действительному ~разоблачению~ слов; это почти
~в другом порядке~. Поэтому напрасно говорить о их начал:ыюм
смысле. Начальный лежит глубже; искажению не 20 каких­
нибудь лет; и не так уж оно поверхностно, как его определяет
П. Доминик относительно, например, ~фашизма~. Журналист
не говорит нам с ясностью, как понималось это слово 20 лет
тому назад; он только отмечает, что сейчас оно ~синоним
реакции~. Гораздо прямее (и ~первоначальнее~) сказать,
что ~фашизм~ был, и доселе остается, ~синонимом личной
диктатуры~. Если такое государство судится как реакция,
это уж последующий вывод: фашизм = личной диктатуре
= реакции. Занявшись вскрыванием ~начального~ смысла
слов, надо и начинать сначала; в данном случае - со слова
«фашизм». (Оно - очень хороший пример.) Действитель­
но ли оно синоним личной диктатуры? Что оно означает
в первичном и прямом значении?
Здесь меня, конечно, прервут: бесполезные рассуждения!
Реальность перед глазами: Германия с Гитлером, выродив­
шийся СССР со Сталиным, Италия с Муссолини, - все
это фашизм. Слово общепринятое, попятное, определяющее
факт; да и сколько ни говорить о словах, факты от слов
не меняются.
Не меняются? Ну, это еще вопрос... не для тех, положим,
кого ни смысл, ни слово не интересуют. Но есть и не вполне
уверенные, что политика - одно, а разум, знание, мораль
241
16Том13 УнасвПариже

и т.д. совсем другое. Для них я скажу кратко о ~фашизме~
и о ~личной диктатуре~.
Фашио - это пучок, пук длинных стеблей, и обозначает
совместность, тесную общность. Как знак ~всеобщности~. он
был принят римской республикой; а раньше, кажется, обозна­
чал тоже, - равность всех и общность
-
в Этрурии. Другого
прямого смысла ~фашио~ не имел и не может иметь даже
с приставкой современного ~изма~. Такой именно ~смысл~
уже дает нам его идеологию.
Одно это отделяет фашизм от личной диктатуры: у нее
нет никакой идеологии. Часто мы встречаем: ~идеология
фашизма~ (т.е. разумея личную диктатуру) - выражение
легкомысленно-невежественное. Личная диктатура - вре­
менный случай; он может быть и несчастным - и прови­
денциальным, если явился в минуту несчастья. От личности
диктатора, или ~временщика~. зависит многое, если не все.
У него может быть своя, частная, идеология; у Муссолини,
самого, вероятно, даже идеология ~фашио~. Но в жизнь он,
пока правит единовластно, провести ее не может. Попытки его
и Гитлера подвести под свои действия какую-то идеологию,
обосновать свою, заведомо временную, чем-то постоянным
только лишний раз доказывают недостаточность их умственной
глубины. Инстинкт такого существа, как Сталин, действует
правильнее: недаром так откровенно уничтожает идеологию
коммунизма; уничтожает, в лице возможных носителей всякой
другой и всякую другую, прямым физическим средством.
Впрочем, инстинкты, даже верные, не такая уж надежная
помощь. Политика Сталина, дошедшая, в современности,
до почти-абсолюта, т.е. уже совершенно обнажившая себя
от морали, разума и смысла, от всего, что называлось ~чело­
веческим~. ведет его к падению весьма ускоренным темпом.
И падение это будет великое.
***
Мне опять возразят: хорошо, но что все-таки меняют об­
щие рассуждения? Что за дело нам до изображений ~фашио~
на этрусских вазах, до римской республики, до того, есть или
нет идеология у диктатуры, до инстинктов Сталина? Италия
задыхается в фашистском рабстве, Сталин, с инстинктами или
без оных, расстреливает, Германия вооружается, падение Ста-
242

липа может привести к разделу России, - вот факты, с ними
и считается современная политика. Рассуждать о ней с от­
влеченной, исторической, или какой-нибудь метафизической
точки зрения в лучшем случае бесполезно, а то и вредно...
О, я знаю, что к возу сена не всем позволено притрагивать­
ся! Цензура, особенно «свободолюбцев•, мне известна. Force
majeure1• Но мне любо ворошить сено хотя бы втихомолку.
И, право, есть где-то какие-то мои современники, думающие,
что политика без морали, без знания, без понятий смысла,
без метафизики, - особенно без метафизики,
-
без всего,
что звалось когда-то человеческими «ценностями•, всегда
будет даже не политикой, а немощной суетой.
В НАШЕМ ПАРИЖСКОМ УГЛУ
С.мена двух эпох. - Соэдание клуба
писателей и читателей
(Пись.мо из Парижа)
Прошлой весной в Париже вышла книжка, которая, по мыс­
ли издателей, в продажу не поступила. Мысль, кажется,
неправильная. В книжке много недостатков: внутренно -
она могла бы быть шире, полнее, а внешне - гораздо лучше
издана. Но и так, как она есть, она имеет общий интерес:
современные писатели рассказывают в ней, независимо друг
от друга, об одном и том же «художественном произведении•.
О маленькой женщине, недавно умершей. И меньше всего
похожа книжка на «посмертный сборник•: у этой женщины
(я говорю об Амалии Фондаминской) не было ни выдающих­
ся •добродетелей•, никаких, собственно •дел•,- она сама
была •делом Божием•, и, вместе со своей жизнью и смертью,
настоящим, законченным •художественным произведением•
(даже просто с точки зрения эстетики).
Оттого и нельзя не пожалеть, что книжка лишена широко­
го круга читателей. Но, может быть, она еще будет переиз­
дана и в исправленном виде. Здесь, сейчас, она мне пришла
на память лишь потому, что эта книжка с большой ясностью
говорит нам о смене двух эпох, за последнее двадцатилетие;
мы, свидетели смены, как будто ее не замечаем...
1 Непредвиденные обстоятельства (фр.).
243
16*

Эпоха - мировое слово. Конечно, и мир перешел в дру­
гую эпоху. Русская эмиграция - капля в том же море мира,
и смена, перемена всей атмосферы, воздуха, которым мы
дышим, не могла в ней не отразиться.
Когда произошла смена? Так ~подпольно• менялась атмос­
фера, меняя формы жизни, что лишь при большом внимании
можно сказать, что рубеж - где-то между 1925 и 1930 годами.
Исторические события ускоряют смену эпох, но не произво­
дят ее сразу: в начале 20-х гг. все и везде, даже в Сов. Союзе,
жили еще в первой эпохе, в первой атмосфере. Другая, новая,
наплыла, как невидимый газ, после, изменяя образ мира, про­
никая всюду, вплоть до маленького угла русской эмиграции.
Стоит кому-нибудь из нас, уцелевших, напомнить, что
ведь вот что и как было в 22-28 году, - он сразу не по­
верит, что оно могло быть. В самом деле: правда ли, что
интеллигентная парижская эмиграция жила, вся, как бы
одной жизнью? Что все постоянно встречались, делали
что-то вместе, выступали на одних и тех же собраниях? Не
было разрыва между интеллигенцией, так наз. Политиче­
ской и просто культурной; писатели писали во всех новых
изданиях; и, мало того, поддерживали связь с французским
обществом.
Так было не только в среде старших интеллигентов и пи­
сателей самого старшего поколения, но к ним же примыка­
ли и молодые (последние сейчас называются уже ~средне­
молодыми• или ~экс-молодыми• и составляют главную
группу парижских писателей. Но о ней после).
Так бьто, а описывать, как оно есть - почти не стоит:
взять только бывшее наоборот, и картина получится ясная.
Из писателей ~старших• одного больного Куприна жена
увезла в Сов. Союз, остальные как будто тут, но как будто
их и нет. Друг с другом не видятся. Недавно из Америки
мне прислали относительно их анкету. На вопрос, кто где
~вращается• - совершенно невозможно было ответить. По­
моему - нигде, во всяком случае, я не знаю. Знаю только,
что Бунин бывает иногда на Монпарнассе, еще недавно
главном центре ~вращения•, экс-молодых. Теперь, говорят,
и этот центр сник. Спрашивали меня еще: много ли и где
эти писатели пишут? Тот же ответ: не знаю. Не видно. Да
и где? Уцелевших от прежнего повременных изданий почти
нет. В оставшихся так изменились условия сотрудничества,
244

так вообще все изменилось (может быть, изменилисьи сами
эти писатели), что их исчезновение неудивительно.
Почти то же в смысле печатания, можно сказать и о глав­
ной группе ~среднемолодых•: оставшимся повременным
изданиям мало дела до литературы и это, пожалуй, понят­
но. А эмигрантская интеллигенция 20-х годов, партийная
и беспартийная, что она? Чем занимается? Ее как цельность
уже нельзя рассматривать. Там явились, кажется, отдельные
новообразования, занимаются кое-какими ~своими• делами,
политикой, насколько можно. Отдельные интеллигенты по­
любили пропадать: устав от эмигрантских занятий ~полити­
кой•, исчезают на годы ~сажать картофель• или вроде (что
достойно уважения).
Если уцелели кое-какие старые ~общества•, то лишь
по имени. Одно из них - ~зеленая Лампа•. Достаточно
сравнить его теперешние (крайне редкие) собрания с преж­
ними, чтобы увидеть всю разницу. Когда-то там выступали
люди, ныне разъединенные, трактавались равно вопросы
и политические, и литературные, возникали живые споры
о ~миссии• эмиграции ...
Теперь, в другой атмосфере, на недавнем, хотя бы, засе­
дании, - как все чинно, равнодушно,
-
холодно! Заседание,
по-своему, интересное; тема - литературная, но дающая воз­
можности расширить вопрос. Это и сделали ораторы - все
почти из группы ~среднемолодых•. Говорилось о книжке
Г. Иванова, самого талантливого из современных поэтов.
О ней уже шли раньше всякие разговоры, притом самые
неинтересные. В книжке есть места, способные возбудить
вполне попятное ~отвращение•. Но не в них же суть, а в той
стороне, которая с таким мастерством и глубиной вскрывает
душу современности, ее падения и - взлеты. На эту сторону
и пытались молодые ораторы обратить внимание публики.
Публика (полный зал) слушала и молчала. Соглаша­
лась? Не соглашалась? Была разочарована? Неизвестно.
Ведь и ~публика• теперь, на всяких заседаниях и вечерах,
уже не та, что в 20-х годах: другая, другой, второй, эпохи.
Конечно, ~публика• во все времена - некий икс. Редкий
писатель вполне знал своих читателей. Но теперь, когда
внутри всего эмигрантского круга пошло разделение, ~пу­
блика• стала еще загадочнее; ров, отделяющий читателей
от писателей кажется еще шире.
245

Однако, довольно! У меня вовсе не было намерения так
долго говорить о данном положении нашего парижского
угла, оно известно. Уточнение мне было нужно для перехода
к чему-то другому. Гораздо интереснее, что это положение
и его печаль стали надоедать, утомлять мноmх, особенно
из широкого круга ~среднемолодых• парижских писателёй.
Что сделать? Как помочь? Все знают, что ~больших дел•
не затеешь; к делам ~малым• у русского человека издавна
нет вкуса, ни веры в их успешность (оттого, м.б., они все
проваливаются). Однако на традиционных моих ~воскре­
сеньях• (вот тоже нечто оставшееся с 20-го года) кому-то
из участников пришла мысль создать ~Клуб писателей и чи­
тателей». Затея оказалась по вкусу, оживила засыпающих,
~полумолодые• принялись за дело. В какие-нибудь 10 дней
бьm найден скромный ~подвал•, разосланы широкие (но с вы­
бором, все-таки) приглашения, отпечатаны почетные билеты
и назначен близкий день ~открытия•.
Вот ~малое дело, из которого... что выйдет? Может быть -
ничего, но это неважно: явится какая-нибудь другая идея.
Важно, сознав разъединенность, разбить всеобщее оцепене­
ние•, о котором так страшно пишет в своей книге Г. Иванов.
А мысль о ~клубе• уже носилась в воздухе: оказывается,
создать ~клуб• хотели и здешние художники. Теперь поче­
му бы не слить два начинания- в одно? Это увеличило бы
шансы на успех ...
Но не будем ни о чем гадать. О нашем ~клубе•, о его
открытии я напишу в следующий раз. Здесь хочу лишь при­
бавить, что всех огорчает отъезд Керенского в Америку: он
единственный из интеллигентов-политиков, который умел
~вращаться• как в своих кругах, так и в ~среднемолодой•
писательской группе.
ЗАfАДКА НЕКРАСОВА
Что же случилось со мною?
Как разгадаю себя?..
Некрасов
Некрасов, для людей моего поколения, - детство; самое
раннее, почти младенчество. Некрасов, - без имени, конеч­
но, - в песенках: дедушка за винтом, мурлыкающий приятно-
246

непонятное: ~разбиты все привязанности...э- или тетя за роялъю:
~жадно глядишь на дороrу... э-, ~молодость сrубила . . . два-три
цветка... э-. И сколько еще другого всякого пения! Это правда,
что главное свойство поэзии Некрасова - ~песенностьэ-. Не
напевность, о, нет!, а именно песенность (лучших вещей, ко­
нечно): критика отметила ее справедливо. В песнях он тогда
еще и оставался живым, да, пожалуй, в разных ~крылатыхэ­
словечках и строках, которые мы слышали от ~большихэ­
и так запомнили (детская память!), что и через тридцать лет
встречаем, словно старых знакомых. Но и только. Во време­
на моего - нашего
-
детства Некрасов, думается, бьт уже
на кончине. Научившись чиrатъ, мы читали его в хрестоматиях,
и даже книжки его, но читали (я и мои сверстники) не как
стихи, а как рассказы. ~власэ-, ~Коробейники•, ~сашаэ-, -
разве не рассказы, довольно интересные? Стихи же совсем
другое. Стихи - это Лермонтов, но и какая-нибудь случай­
ная дрянь в случайном томике, казавшаяся, по тогдашнему
чувству, ближе к Лермонтову, чем к Некрасову. Сатиры его
даже меня, с моей ранней склонностью к сатирическим сти­
хам, к эпиграмме, глубоко не интересовали.
Впрочем, говоря о Некрасове в своем - нашем
-
детстве,
я не останавливаюсь на частностях, беру общее положение.
Когда мы подросли, когда моими сверстниками (немного
старшими) оказались студенты, эти студенты были, в гро­
мадном большинстве, еще типичная, буйно-~либеральнаяэ­
(как тогда говорили) молодежь; в ней чувствовалась писа­
ревщина, всякие ~заветыэ-, что угодно; влияния же Некра­
сова, непосредственного во всяком случае, совсем не за­
мечалось. Он со своей ~Музой гнева и печалиэ- был забыт.
Народовольчество искало своих форм, и дух его был далек
от поэтических стенаний и умилений Некрасова. Молодежь
распевала при случае, не ~Бурлаков• (которых, кстати, уже
и не было), не ~Укажи мне такую обительэ-, а разве ~Есть
на Волге утес... э- (и чье оно, это несчастное стихотворение?).
Если же, на ~либеральных• вечерах, ей приходилось слу­
шать стихи - бурно аплодировала белой бороде Плещеева
(петрашевецl), его стихам ~вперед без страха и сомненья!э-.
Пользовалось успехом и ~Мореэ- Вейнберга, обличающее
всякую ~усталость и болезненную вялостьэ-.
Все это были отголоски шестидесятничества, когда лите­
ратура, шедшая до того времени рука об руку с обществен-
247

ностью, была затоплена более высокой ее волной. И надолго.
А почему забьти Некрасова, который считался столько же
~общественником~, сколько поэтом, на это есть свои, до­
вольно сложные, причины.
Лишь в конце прошлого века литература начала свое му­
чительное возроЖдение. Высвободиться она могла только для
нового, отдельного существования, с резким отталкиванием
от общественности. Процесс нормальный, хотя подчас и урод­
ливый. Но в литературе возроЖдавшейся Некрасов оставался
таким же забытым, как в современной общественности: эта
продолжала свой путь, занятая дальнейшим ~оформлением
заветов~. К новой литературе отношения не имела; или, при
случае, имела враЖдебное.
Что же такое забытый Некрасов, кто он? Поэт и борец?
То и другое? Или ни то, ни другое? Что он за человек?
Очень важно для человека его место во времени. Им многое
определяется; многое - но не все, будем помнить.
За несколько лет до войны появились первые наследо­
вания о Некрасове, с новыми материалами. Один из заняв­
шихся им - Чуковский. Его работа осталась незакончен­
ной; его разбор техники некрасовекого стихосложения нас
сейчас не интересует; его собственные выводы и суждения
о человеке-поэте узки, а кое-что преувеличено. Однако многое
в фактическом исследовании его ценно. МеЖду прочим -
определение места Некрасова во времени. Он, действительно,
жил в двух эпохах. Начал жизнь в одной и как бы перенес
ее, сам, в другую. Слишком известно несходство эпохи со­
роковых годов с эпохой шестидесятых. Тонкий и шаткий
мост соединяет их. Он хорошо знаком Некрасову. Первый
друзья, - Тургенев, Грановский, Герцен, Дружинин,
-
оста­
вались близкими его сердцу даже тогда, когда отвернулись
от него; когда потянулся он к ~новым мальчикам~. - Чер­
нышевскому, Добролюбову, - вторым друзьям, которых
не понимал ... да понимал ли он, как следует, и первых?
Самая суть их, то, чем они, хорошо ли, плохо ли, жили и что
эпоху окрашивало, все это было ему чуждо, было ~не его~.
Люди сороковых годов, по своему утонченные (и слабые),
кончали послепушкинский период ~барского культурниче­
ства~. Примесь новой ~гражданственности~ по существу
их не меняла. Некрасов, имея в себе кое-что и от них, был,
однако, замешан на других дрожжах.
248

•Он принадлежал к двум эпохам, главное в нем - его
двойственность•, говорит Чуковский; - •он барин и пле­
бей, поэт и гражданин•··· Настаивает на •двойственности•,
думая, кажется, что дает ключ к пониманию всей человече­
ской сущности Некрасова. Но если жизнь на рубеже двух
эпох имела на него влияние, пусть и серьезное, - можно ли
свести к этому его всего, с его деятельностью, характером
и творчеством? А сказать •двойственность• - это ничего
не сказать; это лишь желание упростить человека большой
внутренней сложности.
Первые друзья Некрасова, культурники и гуманисты,
не могли, в конце концов, не отвернуться от него. Внешние
поводы, личные и общественные придали только особый
привкус разрыву. Без них бъто бы то же самое. Не •барство•
отталкивало их от Некрасова: ведь в нем, рядом с •плебеем•
жил и •барин•. Не европеизм, тогдашнее •культурничество•,
хотя его в Некрасове не имелось ни на грош. Ничто в от­
дельности, но все отталкивало их; ощущение, что это человек
совсем какой-то другой природы; другой природы и самая
его •гражданственность•.
У них были свои традиции. Некрасов к ним не подходил,
(да у него, кажется, никаких не было). С высоты этих тра­
диций люди сороковых годов, сентиментальные и жесткие
( •чувствительно-бессердечные•) очень скоры были на суд
и осуждение. Углубляться не умели или не желали: было
не в моде. Так повели они суд над Некрасовым и понемногу,
один за другим, решили все: достоин •презрения•. Стихи?
Как такой человек может писать такие стихи? Еще один
повод для презрения!
Даже Белинский, связанный с Некрасовым особо нежной
дружбой и долго не сдававшийся, кончил тем же. А Белинский
еще не все •грехи• друга знал, рано умер. Но всех перегнал
в презрении и осуждении Герцен. Правда, тут замешалось
денежное дело его друга Огарева. Поспешность Герцена тем
не менее удивляет. Казалось бы, довольно минуты спокой­
ного рассуждения, чтобы увидеть маловероятность обвине­
ний: Некрасов или нет, но человек на виду и сам притом
состоятельный, вдруг приспаивает чужие деньги, - плохо,
будто бы, лежат. Да еще деньги чуть ли не друга и тоже
не безызвестного! Любой человек с практическим смыслом
этого бы не сделал, - разве клептоман.
249

Но спокойными рассуждениями в то время не занимались,
особенно если дело шло о Некрасове. Герцен в письмах про­
должает называть его ~вором~. ~Растоптать ногами этого
негодяя!~. Не пропускает случая и вообще поиздеваться над
ним: ~Некрасов в Риме! - пишет он Тургеневу.
-
Да ведь
это щука в опере~ 1(Словечко, весело подхваченное другим;и
некрасовскими ~друзьями~).
Герцен, человек несомненно талантливый, - типичный
сын сороковых годов со всеми присущими эпохе чертами
(вплоть до сентиментальности и жестокости); он редкий
счастливец: сумел остаться ~иконой~ для целого ряда сле­
дующих поколений.
А Некрасов не нашел ни счастья, ни покоя у новых дру­
зей,- ~новых мальчиков~. ~семинарское подворье!~ насме­
хались над Чернышевским и Добролюбовым старые друзья
поэта. Они его уже ~презирали~, однако, переход к новым
друзьям сочли ~изменой~.
Много всяких измен поставлено на счет Некрасову. Что он
такое? Откуда? И не было ли в нем самом чего-то до смерти
неизменного? Это мы увидим, если увидим его такого, каким
он был в действительности.
Шестидесятники, к которым по колеблющемуел мостику
перешел Некрасов, уже имели свои традиции, и к ним он тоже
не подходил. Для этих людей он был слишком ~утончен~;
разговоры с ~Музой~ казались им делом малополезным, -да
еще такие унылые! Любовного союза и тут не вышло. Ис­
ключение, может быть, Чернышевский: вплоть до ссылки он
не изменил своего отношения к Некрасову. (Кое-чем лишь
тихо огорчался, резким обращением с Панаевой, например).
Но Чернышевский сам был природно-тонкий и глубокий
человек: белая ворона среди шестидесятников. Он, конечно,
не понимал Некрасова; но, должно быть, прикасался по­
рою, темно и горячо, к темной глубине своего несчастного
друга.
Новейшие исследователи Некрасова поднимают все те же,
старые вопросы: был ли он искренен в своей поэзии? В
своей ~гражданской скорби~? Настоящий ли он поэт? Чем
объясняются противоречивые поступки его жизни? И нако­
нец - как соединить его живую деятельность с состоянием
произительного уныния, с постоянными, почти не покидаю­
щими его, душевными терзаниями?
250

Главный апологет Некрасова - Чуковский
-
отвечает
на все обстоятельно: конечно, искренен; конечно, поэт на­
стоящий, подлинный, хотя и стоит особняком.
В подлинности его поэзии, никто, положим, не сомневается:
не только большой поэт, но даже настоящий поэт - лирик.
Чего, например, стоит вот это, почти магическое стихотворение:
В столицах шум, гремят витии,
Кипит словесная война.
А там, во глубине России,
Там вековая тишина.
Лишь ветер не дает покою
Вершинам придорожных ив.
Да изгибаются дугою,
Целуясь с матерью-землею,
Колосья бесконечных нив...
Противоречия Некрасова-человека Чуковский объясняет
все той же ~двойственностью~: сын двух эпох. У него ~нет
метафизики~, но она, по Чуковскому, ему и не нужна: слишком
полно, жадно, любил земную жизнь, земную плоть. Идеалы
его тут- ~гомерические~. Описание села Тарабогатай, его
могучей сытости, веселья, всяческого изобилия, - да ведь
это рубенсовекая картина! - восхищается критик.
А вот что касается сплошного состоянья несчастья этого
жизнелюбца, уныния или буйно терзающей боли, ~хандры~.
как две капли воды похожей на предельное отчаяние, это...
Но здесь Чуковский вдруг останавливается. Простодуш­
ный критик старого времени, какой-нибудь Скабичевский,
не затруднился бы: как, мол, не унывать, не печалиться, если
видишь, что идеал еще далек. Если вместо Тарабогатая -
~холодно, голодно в нашем селении... ~. Можно и похандрить
в ожидании лучших времен ...
Но Чуковский не так простодушен. Он сам же толь­
ко что описал эту дикую ~хандру~ Некрасова; сам назвал
его «гение.м уныния». Ему хочется найти свое объяснение.
Собрался, было, сослаться на плохое здоровье Некрасова,
на физические причины, - и опять остановился: нет, бо­
лезни, возраст, не при чем: девятнадцатилетний здоровый
юноша уже был тем же ~гением уныния~, так же терзал
себя в такой же черной хандре. Не лучше было и во дни
расцвета его деятельности, и даже во времена счастливой,
как будто, любви.
251

Именно внутренние терзания доводили его до болезни
физической. До того же, по свидетельству Чуковского, дово­
дило и ~вдохновение~; а разве в нем,- в создании лучших
вещей, - Некрасов не гений уныния?
Он любил жизнь... Да, так любил, что-либо каталея в су­
дорогах, ее проклиная, либо стонал над ней, уподобляясь
своему кулику:
Словно как мать над сыновней могилой
Стонет кулик над равниной унылой...
Откуда это? Что это за странное несчастье? Сколько
ни узнаем мы о Некрасове фактического - остается какое-то
туманное пятно, внутренняя в нем загадка. Современники
о ней и не подозревали; уж конечно, ничего не знал и он, -
из сынов своего века самый бессознательный! - только глухо
и тяжело ее ощущал порою:
Что со мною случилось?
Как разгадаю себя?
Но мы глядим издалека. Неужели десятилетия, прошедшие
с некрасовских времен, Достоевский, Толстой (те, которых
Некрасов еще не знал) - не научили нас острее всматри­
ваться во внутреннего человека? Попробуем всмотреться
так в Некрасова.
Все в нем - крупно. ~Могучие~. по его собственному
выражению, страсти; большие, разносторонние дары. И вот
что важно: сверх других был послан Некрасову еще один
редкий и страшный человеческий дар. Страшный потому, что
при темноте сознания (а она как раз была у Некрасова) он
может разъесть душу, превратить жизнь человека в непре­
рывное кровавое боренье.
Этот дар - Совесть.
Человеческая совесть... Мы не удивляемся, мы привыкли
к этому слову, принимаем его, когда речь заходит о Толстом
или когда мы слушаем самого Толстого. Были и до сих пор
есть люди, думающие, что Толстой своей ~совестью~ (пере­
воротом) губил и логубил себя. Но Толстой и его совесть­
почти не пример: Толстой осознал, назвал ее; нашел уже
на старости лет, после сравнительно счастливой, независимой
жизни в других условиях другой, не некрасовской, эпохи.
252

Оттого, или оттого, что его страсти не были так 4Могучи~.
как у Некрасова, Толстой, в сущности, не знал глубины его
падений, не знал, вероятно, и всей глубины его мук, - тем­
ной их непрерывности, во всяком случае.
Совесть - странный дар. Кому какая мера ее дается? В
Некрасове она жила с детства и все росла, хотя он о ней
не думал. Тем была она страшнее: как слепая змея в сердце.
Он не умел защищаться от своих страстей, они легко овла­
девали им; тем легче, что он искал каких-нибудь 4Переды­
шек~: забыть терзания. И забывал... Но как же потом змея
ему мстила!
4Я веду гнусную жизнь, - писал он молодому Толсто­
му. - Бессонные ночи отшибают память и соображенье ...
Да, я веду глупую и гнусную жизнь! И ей доволен (курс.
подлинника), кроме иных минут, которые за то горьки, но,
видно так уж нужно~.
Некрасов никогда, ни перед кем и ни в чем, не оправды­
вОJLся: он только просил прощенья. Родине, друзьям, врагам,
любимой женщине он говорил 4Прости~l 4Прости~ бьmо
и последним, певпятно прошептанным словом его перед
кончиной.
Совесть, - все она жеl
-
вырастая, переплеснулась через
личное, пропитала его любовь к земле, к России. К матери и,
в мучительные минуты 4Вдохновенья~. сделала его творцом
неподражаемых стонов о родине. Неужели это лишь песни
4гражданской скорби~. как тогда говорили? Вслушаемся
в них: поэт не отделяет родину-мать от себя самого; он
мучается за нее и за себя вместе, даже как бы ею и собою
вместе. Или вдруг вырывается воплем его 4Прости~:
Прости! То не песнь утешения,
Я заставлю страдать тебя вновь.
Но я гибну! И ради спасения
Я твою призываю любовь...
Вне этих песен-стонов (а не в них ли его суть, он сам?)
так называемая 4гражданская скорбь~ Некрасова услов­
на, суховата, а главное - беспредметна. Полъзуясь легкой
способностью слагать стихи, он нанизывает бесконечные
строчки. Он 4бичует~. он 4Негодует~. 4Возмущается~. но чем,
собственно, и во имя чего - сам определенно не знает. У
него нет, как говорится, 4убеждений~. нет никакой практи-
253

ческой линии, а идеалы смутны, (не идеал же, в самом деле,
Тарабогатайl). Он беззащитен против своих общественных
~измен~ так же, как против личных ~падений~ страстей. Но
все чувствует - потом:
Тяжел мой крест. Уединенье,
Преступной совести мученье...
Нет покоя и в светлые минуты: и тогда -
Вспоминается пройденный путь,
Совесть песню свою запевает...
Слово ~совесть~ почти так же часто повторяет он, как
~прости~, и в письмах, и в стихах. В эпосе, в поэмах, посто­
янно возвращается к тому же: падение - позор
-
покаяние.
Влас ~в армяке с открытым воротом~ или в другой одежде,
в поле, в лесу, в городе, - преследует поэта сквозь все годы
его жизни. И все увеличивается, как будто, тяжесть: ~тя-
желый крест... ~, Тяжелый год .. . ~, Точит меня червь, точит ...
Очень тошно... Очень худо жить .. . ~.
~всему этому есть причина, - пытается он догадаться,
но прибавляет: - а может быть и нет ... ~
Непонятно, почему новейшие апологеты Некрасова за­
няты главным образом тем, чтобы его оправдать. Именно -
оправдать (вспомним, что он сам себя никогда не оправды­
вал). Чуковский даже первой своей задачей поставил это
~оправданье~ Некрасова; и подробно разбирает жизненные
его ~падения~ и общественные ~измены~ 1•
1 Кстати: желая доказать, что поступок Некрасова, поднесшего, как из­
вестно, оду Муравьеву, ничего особенного в ту пору не представлял,
критик пишет, красок не жалея, картину унизительнейшего падения
русского общества: подлость, трусливое, варварски-глупое угодничество,
лакейство, подхалимство, ползанье перед царем на животе, захлебыванье
во вранье... И это, мол, с верху до низу, такой русский дух. Вряд ли по­
нравилось бы Некрасову это оплевание России... Но Чуковского легко
оправдать: статья, под эффектным заглавием •Поэт и палач•, вышла
при Советах, в ту первую эру, когда подобный тон в писаниях о царской
России поощрялся. Особенно, если кое-где Ленина упомянуть, чего кри­
тик не забывает. Ныне эра другая. Писатели знают, что они все, что бы
ни писали, всегда подозрительны. Выйди такая статья не 20 лет тому
назад, а сегодня, чье-нибудь око усмотрело бы, пожалуй, в хлестком
описании критика замаскированную картину современной Москвы...
254

Перед кем, собственно, оправдывают Некрасова? Перед
людьми сороковых годов? Перед Тургеневым, перед иконой
Герцена: Или перед шестидесятниками, Писаревыми и База­
ровыми? Или думают, что Некрасов нуждается в оправдании
перед новой литературой начала века?
Сороковые годы далеко, не услышат. Шестидесятники
влились в общественность последующих десятилетий, которая
просто забыла Некрасова, и с поэзией его, и с 4грехами•. А
что касается новой литературы (предвоенной), то Чуковский
произвел среди ее представителей анкету. Которую и прило­
жил к своей оправдательной статье. Анкета - опять времен
той же, первой советской эры. Там и Гумилев (только что
расстрелянный); к нему, к Ахматовой, Блоку, Сологубу, Вяч.
Иванову и другим Чуковский предупредительно прибавил
Маяковского, Горького и каких-то, вероятно, знаменитых
в то время, поэтов октября, но сейчас никому неведомых.
Оставим этих последних в стороне. А что ответила Чуковскому
настоящая новая литература? Ответ, в общем, единоглас­
ный: все 4любят•, или в детстве любили некоторые пьесы
Некрасова; никто не признает его влияния на собственное
творчество; а жизнь его, поступки, 4грехи• или 4Измены•, -
для всех 4безразличны•. Не интересуют.
Перед кем же, спрашивается, так старался бедный Чу­
ковский оправдать Некрасова?
И зачем?
Если ни для кого не нужно это оправдание, то для самого
Некрасова меньше всех. Мы увидим (если захотим), что он
был в правде, даже в истине, когда искал только прощенья.
Оправданье ему было ни зачем не нужно.
Один современный критик, человек со вкусом. Но стра­
дающий склонностью к парадоксам (все мы чем-нибудь
4страдаем• ), сказал однажды: 4Некрасов - настоящий поэт­
христианин•. Утверждение весьма сомнительное, неточное:
какой же 4Христианин•, без Христа и христианства? С этим
словом надо бы обращаться осторожнее. Да оно нам, для
Некрасова вовсе и ненужно, если правда, что ему был послан
великий дар - Совесть, если в песнях его плачет она, и ею
терзались его душа и тело. Не она ли подсказала - не уму,
255

а сердцу его, что не нужно оправданья, нужно прощенье?
И прощенье было ему - не то что дано, когда то там сразу,
в предсмертный час, - оно давалось ему всякую минуту,
на всякое его невнятное •прости~.
Нет такой высоты, на которой можно бьmо бы оправдаться,
но нет и такой пропащей глубины, на которой человеческое
•прости~ не получило бы ответа.
Это прощенье (не наше, мы так прощать не умеем) Некра­
сов знал и, не зная о нем, осязал его, чувствовал, как глухой
и слепой чувствует ветер, как больной чувствует прикосно­
венье льда к горячей голове. Так - только так
-
знал он
и Сказавшего: •не здоровые имеют нужду во враче, а боль­
ные~.- Пришедшего и для него, чтобы исцелять-прощать.
Наше же дело, - маленькое, человеческое,
-
не суд над
Некрасовым, с осуждением или оправданием, а только взор
на него понимающий, и простые, скромные слова: большой
поэт. Большой человек.
В ПАРИЖСКОМ УГЛУ НЕ СКУЧНО
Танцы на вулкане. - •С.мотр» парижских
писателей. - Опыт свободы. -Клуб •читателей,
писателей» и публики
(Пись.мо из Парижа)
Бурлящее состояние мира, неприятные подземные гулы,
все это имеет, конечно, свой отзвук и в нашем литературном
углу. Не совсем так, как предлагает Дон-Аминадо. Он пишет:
... Пора привыкпуть и к катаклизмам
И, став душевно на новый путь,
Со сладострастьем, и с эгоизмом,
Присесть на кратер - и отдохнуть .. .
Вот отдыхать-то русская литературная экс-молодежь как
будто и не хочет. Проявляет исключительную деятельность...
самую, притом разнообразную. Устраивает и серьезные кон­
ференции, как доклад В.С. Варшавского об •Одиночестве~,
и всякие литературные и стихотворные вечера, где всегда
полным полно. Даже балы - с •танцами до утра~. Такое
впечатление, что •сегодня бал- а завтра будет два~. Каза-
256

лось бы, по теперешним временам русская эмиграционная
элита, да еще во Франции, должна вести себя, как маменька
старинного Степки-Растрепки: ~в страхе маменька сидит,
ничего не говорит~; а тут, оказывается, наоборот... Впрочем, это
может быть объяснено и своеобразным желанием ~отдохнуть~
от катаклизм, тем более, что затеваются не одни балы и тан­
цы. О недавней затее создать клуб ~читателей и писателей~.
об удаче и неудаче трех первых ~встреч~ - я расскажу ниже.
А пока остановлюсь еще на одной затее, или идее, родившейся
в том же кругу экс-молодых парижских литераторов: проект
еще тайный, но принципы его нисколько не таинственны.
Это, в своем роде, опыт свободы. Предварительные объ­
яснения банальны, хотя, может быть, и нужны.
Слишком известны жалобы всяких молодых писателей
во все времена: ~ни один из нас не имеет места, где бы мог
высказаться действительно, написать о том и так, как надо,
как ему хочется~. В прежней России даже при множестве
газет и журналов, и то в этих жалобах была известная правда:
не столько мешала цензура, сколько то обстоятельство, что,
во-первых, все эти прежние журналы были каждый со сво­
им ~направлением~. с чем всякому следовало считаться:
не исключая художников-беллетристов, ибо, как правило,
редактора всех изданий, имели слабое отношение к чисто
художественной литературе,- это во-вторых.
Если в нормальных условиях, при множестве изданий,
положение молодых писателей было подчас незавидно -
что скажем о них теперь, в эмиграции, и в Париже, где их
сейчас немало? Что им делать, когда перед ними одна с по­
ловиной газета и один единственный (недавно сделавшийся
двуглавым) журнал, может быть, с четвертью? Причем оба
старые правила остаются неизменными, даже в усиленном
виде: направление (единственная газета одного направления,
половинка газеты - другого) и то обстоятельство, что все
редактора от художественной литературы весьма далеки.
Если допустить, что половина или хоть четверть из всей
группы молодых наших писателей может, или могла бы,
выработаться, найти каждый свое, то нечего обманывать
себя: при данных условиях на это нет надежды. Старый
русский эмигрантский журнал признает теоретически нуж­
ду в художественной литературе и допускает, тоже скорее
теоретически, ~молодых~ в эту область (когда не хватает
257
17 Том 13 У 11ас в Париже

~имен~ с ~направлением~). Но что эти отдельные стишки
и рассказы, прошедшие сквозь редакторское сито? А дру­
гие формы литературы и в сито не кладутся: это поручено
~именам~ или вообще ~испытанным~ людям.
Порочный круг: чтобы высказываться, надо иметь со­
ответственное ~имя~; но чтобы иметь ~имя~ - надо же
высказываться?
Может быть, порочный круг этот уже замкнулся? Может
быть, наша ~смена~, молодые писатели, так давно стонущие,
что им негде сказать по-своему свое, ~самое важное~, - может
быть, они уже это ~свое~ незаметно потеряли, забыли? Кто
из них, имея это ~свое~, не онемел, не привык к несвободе?
Пора произвести смотр.
Вот этот -«Смотр»-, - писательский сборник на новых
принципах,- и будет ~опытом свободы~.
Принцип очень прост: редактор, наметив сотрудников,
каждому выбранному предлагает дать в сборник материал
уже без всякого контроля (кроме авторского) в любой фор­
ме и любого содержания. Личным выбором роль редактора
и ограничивается: сам он в сборнике не участвует, пишет
только предисловие. Конечно, и личный выбор - большая
ответственность, он предполагает доверие, которое может
быть обмануто; но и участники, несущие ответственность
каждый за себя, тоже должны обладать известным доверием
к редактору, кому одному, до времени, известен полный спи­
сок приглашенных. Только так может быть поставлен ~опыт
свободы~ и только одна действительная неудача может его
постигнуть; это - если выбранные и уже согласившиеся
писатели не найдут в себе силы на то, чего так долго желали;
почувствуют, что их ~самое важное~, для которого нужна
свобода, от них ускользает; если они в последнюю минуту
не явятся на ~смотр~. То есть, если ~порочный круг~ уже
замкнулся. Не верится, конечно, что со всеми так будет или
даже с большинством... но что можно знать без опыта? Для
этого опыт и нужен.
***
А теперь два слова о другом - о парижеком клубе ~пи­
сателей и читателей~.
Прежде всего: почему бы и другим городам, где тоже
есть и русские писатели, и читатели, в меньшем, чем у нас,
258

количестве, не воспользоваться этой идеей, не создать по­
добного клуба? Он бы, пожалуй, удалея там лучше, чем
у нас, потому что у нас... слишком уж их много, и писателей,
и читателей: так думалось, по крайней мере, на открытии,
когда узенький ~подвал~ (избранный в память петербург­
ской ~Бродячей Собаки~) наполнился таким количеством
народа, что в зале и в смежной комнатке не только сидеть,
но и стоять почти было невозможно. Именитные стоячие
гости, конечно, ворчали. Экс-молодежь оказались плохими
организаторами. Все-таки, кое-кто из писателей на этом от­
крытии что-то говорили (открыла клуб Тэффи), но читате­
ли... молчали. Так молчали, что мы начали подозревать, уж
читатели ли это? Не просто ли ~публика~? Надо сказать,
что следующее, второе, собрание укрепило эти подозрения.
Перенесенное в уютный, просторный особняк с дешевым
буфетом, это собрание было рчень пышно. Народу не мень­
ше, но всем было место за столиками. Писатели и старшего,
и младшего поколения - налицо, но .. . в этот раз и они себя
никак не проявили. Времени не было, - кстати: извест­
ный хор цыган (самых настоящих) превзошел себя - им
был бы и Блок очарован. Общий любимец, артист Худ. Театра
Хмара, большеглазая Кедрова, похожая на очаровательного
котенка, - где тут разбираться под звуки песен и гитары,
кто писатель, кто читатель! Была публика, и она осталась
очень довольна.
Но ведь это ~не то~? Ведь писатели не намеревались ис­
кать веселых забав для публики, они хотели создать связь
с читателями? Да, мы не спорим, что вышло пока ~не то~;
не одни писатели это чувствуют, но и многие другие участни­
ки, - между ними тот же Хмара, очень горячо воспринявший
нашу первоначальную идею. Никто, однако, не унывает. Надо
терпение и упорство. Ведь ~читатель~ - робок. Его следует
tюнемногу выделить из ~публики~, которой слишком много,
nожалуй. После третьего вечера, который во многом был
подобен второму, когда в первом часу публика разъехалась
(уехали и многие писатели), оставшалея маленькая компания
очень, говорят, дружно и весело провела часок.
Нашему ~клубу~ недостает интимности. Может быть,
и взаимного доверия между читателями и писателями.
Достижимо ли оно? Бесполезно ставить себе вопросы
о ~достижимости~ или ~недостижимости~ чего бы то ни было.
259
17'

Мало ли что кажется недостижимым! Единственный прак­
тический вопрос: стоит ли стремиться к достижению той
или другой, маленькой или большой цели; и если стоит -
об остальном можно не думать.
Впрочем, эти общие рассуждения, может быть, и некстати,
когда дело идет о крошечных заданиях и усилиях в нашем
русском затерянном углу. Что- мы, среди грома мировых
событий? Думаю только иногда, в виде утешения, о двух
строчках поэта Адамовича (хороший поэт, и жаль, что не пишет
больше стихов). В этих строчках, которых точно я не помню,
он говорит, что без родины, 4без денег, без любви, в Пари­
же~ - 4МЫ к Богу ближе~.
И это правда.
~ЧЕРТЫ ЛЮБВИ~
(ДoiCJlad в о-ве •Зеленая Ламnа»)
По улицам Парижа ходит русский человек. Не так, чтобы
совсем юный, но скорее молодой. Того, приблизительно, воз­
раста, какого бьт Блок во время революции, в самом нача­
ле двадцатых годов. Мы кое-что уже знаем о Блоке. Знаем,
что он думал о себе, о жизни вообще, о своем времени; как
он свою современность принял - и как не принял. А этот
человек (в юности тоже, вероятно, петербургский, но дав­
но парижский) - человек не десятых годов: тридцатых. От
людей своего времени он не очень отличается или не дол­
жен бы отличаться; исключительность его лишь в том, что
он умеет раскрыть закрытое, дать себя, рассказать своими
словами, максимально точными, о себе и окружающем мире;
о том, как он его, и себя в нем, сейчас видит или увидел.
Вот и вся книжка Георгия Иванова- 4Распад атома~.
В ней как будто ничего не происходит; а на самом деле
происходит такое важное, что оно значительнее самых слож­
ных приключений. Такое важное, что даже автор, кажется,
не до конца собственную книгу понял.
Замечательно: в книге не открывается новое; в ней только
по-новому открывается вечное. Так, приблизительно, как мо­
жет и должен бы видеть его, вечное, сегодняшний человек.
Если бы автор не мешал иногда своему герою, не слишком
распоряжался его судьбою, он, герой этот, еще углубил бы,
260

пожалуй, свои открытия или продвинулся на шаг далее
в их осознании. Впрочем, пока довольно и того, что есть.
Последним, что он увидел (сызнова), из каких ~догадок•
составлены его видения ... и чего увидеть еще не успел.
~Огромная духовная жизнь разрастается и перегорает
в атоме, человеке, внешне ничем не замечательном, но из­
бранном, единственном, неповторимом•... ~множество про­
тиворечивых догадок, как будто подтверждающих, на новый
лад, вечную неосязаемую правду•.
Но - ~все гладко замуровано .. . Атом, точка, глухонемой
гений и под его ногами глубокий подпочвенный слой, суть
жизни, каменный уголь перегнивших эпох. Мировой рекорд
одиночества•.
Слова?
~все слова одинаково жалки и страпшы. Жиденькое проти­
воядие смысла, удивительно быстро иереетающее действовать,
и за ним глухая пустота одиночества•.
Что, разве все это не давно известно, и об ~одиночестве•
каждого ~неповторимого•, и о ~словах•?
~я думаю о банальности таких рассуждений,- продол­
жает герой, - и одновременно чувствую, как тепло и свет,
умиротворяющую ласку банальности•.
Ну да, ведь все мы издавна привыкли ~вечное• звать ~ба­
нальностями• (кто-то первый выдумал, другие обрадовались:
не будем, мол, повторяться!). Но человек, -герой Ивано­
ва, - продолжает открывать ~известное• и действительно
открывает его по-новому, потому что, хотя и чувствует его,
как другие, раньше, - уже чувствует с новым ( современ­
ным, неполным) со31Шние.м. Он действительно увидел, опять
и сызнова, вот это:
~история моей души и история мира... переплетены ...
срослись и проросли друг в друга. Как фон, как трагическая
подмалевка, за ними современная жизнь•.
Увидел - и, увидев, понял: мировая история, мировая
действительность, реальность с ее атрибутами (категория­
ми), с ее неистовыми да- нет,- и он сам,- внутри друг
друга. До такой степени она в нем, и он в ней, что они
как бы одно... и все-таки не одно. Нераздельны - и несли­
янны. Он на нее смотрит, он ее судит, она кажется ему
~помойным ведром•.
Но и ~душа моя, как взбаламученное помойное ведро•.
261

Если она ~разлагается на моих глазах~, значит, разлагается
и он. Однако он испытывает по отношению к ней ~смешанное
чувство превосходства и слабости~, в нем есть что-то, чем
он еще дорожит, что еще отделяет его ~от всепоглощающего
мирового уродства~.
~Мировое уродство~ преследует его, - или обратно он
-
его, с какой-то садистической мукой отмечая везде, во всем,
что только доступно человеческому взору и ощущению:
~я хочу чистого воздуха. Сладковатый тлен - дыхание
мирового уродства- преследует меня, как страх~.
А эти проклятые противоречия, неистовые да - нет,
нет -да?
~Бессмертия нет. Не может не быть бессмертия~. ~созна­
ние, трепеща, изнемогая, ищет ответа. Ответа нет ни на что.
Жизнь ставит вопросы и не отвечает на них... Вечный синоним
неудачи - ответ. Сколько прекрасных вопросов было постав­
лено за историю мира, и что за ответы были на них даны~ ...
Такова мировая реальность. В ней нет чудес. Нет? А что,
если герой не всегда додумывает то, что говорит?
~я думаю о сиянии ложных чудес... И о единственном до­
стоверном чуде - том неистребимом желании чуда, которое
живет в людях, несмотря ни на что. Огромном значении этого~.
Еще бы не огромном! Человек неразделен с реальностью.
Он в ней, вместе со своим ~достоверным~ чудом; значит,
ионо-в ней? Оно в ней, это чудо, это ~желание~, да еще
~неистребимое~, то есть в вечном бытии. Всякое такое же­
лание человеческое есть утверждение бытия того, к чему
желание направлено. Оно не исходит из пустоты и не уходит
в пустоту. Пустота, nihil, ничто, небытие - нигде. А если со­
всем, всегда нигде, - как могло желание, это ~достоверное~
чудо, находиться в бытии, если само чудо - есть ничто, nihil,
нигде? Можем ли мы пожелать или хоть помыслить о том,
чего нет, не было и не будет нигде, что есть nihil?
Но посмотрим, что еще говорит наш современник о ми­
ровой реальности. Ведь он ощущает, ~то смутно, то с му­
чительной остротой, различные вещи~, думает (и говорит
о них) все время.
Он думает противоречиями, как мы видели. Постоянные­
теза и антитеза, безвыходность, которую он как будто под­
черкивает. Однако эти мысли (они кажутся больше, чем только
мыслями) дают ему иногда ~муку, похожую на восхищение.
262

Все нереально, кроме нереального, все бессмысленно, кроме
бессмыслицы. Человек одновременно слепнет и прозревает.
Такая стройность и такая путаница. Часть, ставшая больше
целого, - часть все, целое ничто• . . .
И дальше: сквозь всевозможные ~различимые вещи•
~я непрерывно думаю о Боге. Иногда мне кажется, что Бог
также непрерывно думает обо мне. Световые волны, орбиты,
колебания, притяжения и сквозь них, как луч, непрерывная
мысль обо мне... Иногда мне чудится даже, что моя боль
частица Божьего существа• ...
Правда, он тотчас же обрывает себя. Это ~минута сла­
бости•. Чудес ведь нет (кроме одного). Переплетаясь, уни­
чтожаясь, улетает, по спирали, в пустоту все- черемуха,
окурки, закаты, дохлая крыса, нежность, плевки, - все
~уносится со страшной скоростью тьмы, за которой лениво,
даже не пытаясь ее догнать, движется свет•.
Постоянное возвращение к этой страшной ~спирали•,
возвращение в реальность, - как в безвыходность. Между
тем, герой, с самого начала, обладает большой драгоценно­
стью: ключом, который может подойти к настоящей двери.
Об этом ключе он что-то знает, но не все. И нужной двери
не видит, глаза косят, а к другим дверям ключ все равно
не подойдет.
Но здесь надо сказать два слова о самой книге, как о книге.
Я не знаю, кто из писателей мог бы с такой силой пока­
зать современное отмиранье литературы, всякого искусства;
его тщету, его уже невозможность.
~ложь искусства нельзя выдать за правду. Недавно это
еще удавалось. И вот... •. ~не только нельзя создать ново­
го гениального утешения (искусство.м), уже почти нельзя
утешаться прежним•... ~Скоро все навсегда поблекнет. Оста­
нется игра ума и таланта, занятное чтение...• , ~но никакого
утешения вымышленной красотой, ни одной слезы над вы­
мышленной судьбой•.
Книга не хочет быть ~литературой•. По своей внутренней
значительности она и выливается за пределы литературы.
Но она написана как настоящее художественное произве­
дение, - и это важно: будь она написана слабо и бледно,
мы бы просто не услышали, что говорит, думает, чувствует
наш современник. Сила слов и образов не всегда бывает
лишь ~игрой ума и таланта•.
263

Но зачем скрывать? Поскольку книга- все-таки книга,
написанная и напечатанная, в нее попало то же ~искусство•,
та же ~литература•. И это путает нас, мы не можем иногда
разобраться, что видит герой, чего действительно не ви­
дит. Вымышлена ли, сплошь, исходная его точка - разрыв
с любимой женщиной (и сама женщина) для дальнейших
рассуждений, - или это обыкновенная реальность? Или
ни то, ни другое, но, исходя из примитинной реальности,
любовь уже делается и для самого героя знаком, символом
какой-то высшей реальности?
Стоит взять книгу исключительно как произведение ис­
кусства - как делается ясно: покинутый любовник, полный
горечи живых воспоминаний, бродит по Парижу, размышляя
об одиночестве, о явлениях современной действительности,
о жизни вообще; размышления его интересны, он природно
талантлив. Но так как ~душа его мрачна, мечты его унылы• -
все вокруг кажется ему темным и грубым. На минуту (или
на 20 минут) как будто утешает эрзац любви (сладострастие);
но утешения нет; покинувшая его ~она• всегда перед ним:
~зимний день... синее платье ... размолвка ...: твое бессердечное
лицо...•. И он кончает самоубийством.
Стройная история, превосходным языком написанная.
Но не кажется ли вам, что книга потеряла почти всю свою
значительность?
Лучше, а главное - вернее, взглянуть на нее с другой сто­
роны. Ничего, если при этом она потеряет кое-что в художе­
ственном отношении; потеряет стройность; а некоторые места
и конец - самоубийство
-
превратятся в художественные
ошибки. Мы зато увидим, что было это или не было (~синее
платье•, ~размолвка•) - в сущности все равно. Не все равно,
что в душе героя была, есть и будет- ЛЮБОВЬ. Именно
такая, какая пишется с большой буквы. Она - в данной
мировой реальности, потому что герой и его душа в данной
реальности; но в ней не умещается. Герой это не ясно видит,
но очень остро чувствует. Он многого не видит относительно
вот этого своего сокровища,- Любви,- кточа к нужной двери.
Не видит, глаза косят (может быть, и не могут они не косить
в нашей современности). Что делать, если ~воздух отравлен,
но это единственный воздух, которым мне дано дышать... •?
Не остается ли приспоеобить к нему легкие (раз он
~единственный•}, приспоеобить душу к жизни, в которой
264

не умещается Любовь? Но- ~душе страшно. Ей кажется,
что отмирает, отсыхает она сама•.
И герой на приспособление не пойдет. Но он пойдет
на другое, такое же, в конце концов, бесплодное дело. Он
будет искать в самой этой же мировой реальности ~нот
божественной гаммы•...
Будет искать хотя бы десяти, двенадцати, двадцати минут,
когда ~прошлое исчезает•, когда времени, этого проклятого
атрибута данной действительности, уже как бы нет, когда
наступает ~беспамятное торжество•.
Где искать его? Герой ищет в сладострастии.
~женщина. Плоть. Инструмент, из которого извлекает
человек ту единственную ноту из божественной гаммы, ко­
торую ему дано слышать~.
Это ничего, что ~женщина, сама по себе, вообще не су­
ществует. Она тело и отраженный свет~.
И он уже так погрузился в ~единственную~ реальность­
мирового уродства, -что для него, в эту несчастную минуту,
и сама Любовь его делается просто ~женщиной в синем
платье~. Обыкновенной, не существующей женщиной, - ~от­
раженным светом~. Поэтому он и прибавляет: ~ты вобрала
мой свет и ушла. И весь мой свет ушел от меня~.
Всякий свет сознания, конечно, ушел от него сейчас
Ему важен ~инструмент~, из которого он надеется извлечь
~ноту божественной гаммы~. Извлечь сам, для себя одно­
го. Если бы вместо данного ~инструмента~ была выдумана
соответствующая машина, ему уже все равно. Ему нужна
минута, когда ~горе и счастье, жизнь и смерть скрестятся,
готовые соединиться в одно... когда свет счастья-мученья
хлынет... из погасших зрачков~.
Какая нужна сила отчаянья, чтобы еще твердить себе,
твердить - не уставать:
~Правда здесь. Правда- это ускользающее мrновенье~.
Замечательно, что описания таких ~мгновений~. несмо­
тря на беспримерную открытость, реализм подробностей,
как бы грубость слов, - в сущности -сневинны~. меньше
всего ~соблазнительны~. Отчего? Да оттого, конечно, что
~мrновенья~ эти самодавлеющи, что за ними -человеческие
поиски божественной правды, попытки вырваться из дан­
ной мировой реальности. Попытки отчаянья: как вырваться
из нее, куда, если она, в сознании, - •единственная~? Если
265

вся она - в распылении, в распаде, в разложении, вместе
с атомом-человеком, - 4Мчится со скоростью тьмы, по спи­
рали, в пустоту~?
Книгу упрекают в отсутствии в ней воли. Это правда,
если мы видим героя таким, каким он написан, каким сам
он себя видит. Правда, ибо самое верное, самое чудесное
желание- еще не воля. Чтобы стать волей, желание долж­
но слиться со светом... сознанья? Да, если мы возьмем это
слово во всей его широте. А у героя книги даже праведное
его желание смутно, в сознаньи же - царство перемениого
хаоса. Герой не видит, чего он желает; но желает страстно,
и без устали, ощупью ищет его в душе, как в темной комнате.
4История моей души. Я хочу ее воплотить, но умею только
развоплощать~.
Кто-то казал: 4Эта книга написана безбожником~. Увы,
чтобы так подумать, надо не иметь никакого, даже прими­
тивного, понятия ни о Боге, ни о безбожии, ни о человеке.
Другое мнение, что 4Книга вредная, после нее остается за­
стрелиться~. лишь доказывает, что так судящий не видит
дальше героя, не понял еще его желания, не знает о данном
герою талисмане и поверил внешней, художественной и вну­
тренней ошибке автора, всунувшего в руки героя револьвер.
Боюсь, что автор испугался 4банальности~ конца с чем-то
вроде 4Просветления~ (как случается у Толстого) и впал
в худшую банальность, книгой не оправданную.
Но герой автора обманул. Его смутное желание нашло
для себя слова на предпоследней странице. Вернее, сама
Любовь, его талисман, нашла эти слова помимо него, без­
вольного... Увидел ли он, понял ли, наконец, чего желал,
и какое 4достоверное чудо~ это желание
Он желал изменения, превращения этой, данной, миро­
вой реальности в другую мировую реальность. В такую, где
соединялись бы невозможные ~да - нет», где вмещалась бы
его вечная Любовь. Распад атома? Распад элементов действи­
тельности? Да, может быть; но не для уничтожения, а для
нового соединения, для переменения, преображения, - му­
тации. Вот чего желал, с начала и до конца своей исповеди,
один из наших бедных современников.
Безумное желание! Если хотите. Но такое же чудесное,
как желание чуда, потому что вечное, потому что живет
в человечестве 4Несмотря ни на что~. Миллионы людей
266

носили его в себе, тысячи и тысячи говорили о нем. Вл. Со­
ловьев только об этом и говорил. Правда, он где-то скромно
выразился: ~мы должны улучшать действительность». Од­
нако тут же указывает такие пути к этому, пути сознания,
что сомнений нет: дело не в ~улучшении», но в настоящем
переменении действительности, в той же мутации.
А Достоевский? Что такое его слова: ~человек должен
измениться физически»?..
По-своему, но о том же, о желании всесоединения для
всепеременения (и даже, как будто, о вере в это) говорит
и наш герой на предпоследней странице. Он, или за него
сама Любовь:
~спираль была закинута глубоко в вечность. По ней
пролетало все... Спираль была закинута глубоко в вечность.
Разбитое вдребезги мировое уродство, сокращаясь, вибрируя,
мчалось по ней. Там, на самой грани, у цели, все опять сли­
вшtось в одно. Сквозь вращенъе, трепет и блеск, понемногу
проясняясъ, проступали черты» ...
Черты Любви.
Не довольно ли этого? Последние строки, которыми автор,
в явном смущении, затирает самоубийство, уже не касают­
ся книги. И мне осталось только прибавитъ два слова о ее
вероятной судьбе.
Открытость, явное, без боязни слов, описание тайного,
тайных мечтаний многих и многих, встанет, конечно, пре­
градой между книгой и этими многими: они вовсе не желают,
чтобы их тайные мечты были обнаружены. Или искренно
не допускают, что они у них есть. Специальные любители
сокровенных описаний, если и позарятся пробежать кое-что
тайком, будут разочарованы: их толкнет подкладка, т.е. суть
книги, делающая все это ~не соблазнительным», недостаточно
для них острым.
Да и не одни эти описания - вообще вся открытая,
словесно-точная манера письма должна встретиться с людски­
ми загородками, через которые книге будет трудно пробраться
на белый свет. Загородки привычные, крепкие; и хорошо, что
они есть, хорошо, что люди их построили: они - ограждение
~мшtых сих~. которых больше, чем мы думаем. Но жаль, что
267

загородки не позволят книге дойти до тех, кому было бы
нужно ее прочитать, кто мог бы понять ее внутренний смысл.
А пригладить ее, причесать, подстричь - невозможно: это
значило бы ее уничтожить.
Будем, однако, справедливы: во многих местах, не столько
в этих •несоблазнительных~ описаниях, сколько в описаниях
•мирового уродства~. есть переzибы, бесполезные для содер­
жания, вредные художественно: не соблюдена мера. Но где
в данной •мировой реальности~ найдем мы меру? Известно,
что •всегда чего-нибудь нет, чего-нибудь слишком много...
А мера только у Бога~. Герой книги сам говорит:
•Чувство меры, как угорь, ускользает из рук того, кто
силится его поймать~ ...
Поэтому на моих упреках я не настаиваю. Да и отсут­
ствие перегибов не изменило бы судьбу книги: загородки бы
остались.
Но это еще не все. Допустим, что кое к кому из совре­
менников книга пробилась. Что же, все они тотчас уловят,
раскроют ее смысл и суть? Пусть они способны так же остро
чувствовать, как герой, и Любовь, и младшую сестру ее,
Жалость; способны понимать даже больше героя и автора;
но - вот страшная чета наших современников!
-
все ее
способности в них крепко сnят. Герой книги знает это: ведь
и он современный человек! На первой, кажется, странице
он говорит:
•Я хочу преодолеть отвратительное чувство оцепенения:
у людей нет лиц, у слов нет звука, ни в чем нет смысла. Я
хочу разбить его~ ...
Он захотел. Вот первое дело тех, к кому, сквозь внешние
преграды, пробьется книга: им надо еще •захотеть» разбить
собственное оцепенение, увидеть его отвратительность...
Без этого, - скажем опять словами автора,
-
•Никто не может ничего понять и ничего изменить~.
Я не делаю определенных заключений, но не удивлюсь,
если книга, о которой мы говорим, окажется сегодня голо­
сом вопиющего в пустыне. Да это, в конце концов, не так
и важно. Важно, что она есть, написана; и если правда, что
•жизнь начинается завтра>>,-
завтрашний живой человек скажет: не все книги, написан­
ные в эмиграции, обратились в прах; вот одна, замечательная,
она остается и останется.
268

ЛЮБОВЬ НЕ ПОМОГАЕТ..•
Опасные те.мы. - Призра'К Золотого ве-ка.
-
Моас:овС~СUй артист и чужая звезда. -
PycCICUй душевный строй и лад
(ПиСЬJNо из Парижа)
Поговори хоть ты со мной,
Подруга семиструнная...
Душа полна такой тоской,
А ночь такая лунная...
Мой приятель, один из тех парижских литераторов, ко­
торых принято называть •экс-молодыми~. ходит по комнате
и сердится.
-
Нельзя! Нельзя! Столько тем, и ни одной нельзя кос­
нуться! К этой подойдешь - усмотрят •nолитику~. и если
о России - пожалуй, не ту, какая сегодня припята главной
нашей прессой, заподозрят в антипатриотизме; другую возь­
мешь - найдут •божественное~. а оно опять не в линии;
критика литературная- совсем безнадежное дело: во-первых,
на это везде есть •глубоко- свои~ люди; во-вторых, если
правду вообще говорить не в обычае, то правду о писателях
особенно. Да и как, о ком? Советские - и здешние, признан­
ные, - забронированы; а другие все
-
какую о них правду
скажешь, когда их нигде не печатают, и они сами себя поэто­
му еще не нашли? Да и не только в •опасности~ тем дело...
-
В чем же еще?
-
А в том, что принято считать, будто действительно ин-
тересное, - самые важные человеческие вопросы,
-
никого
сейчас не интересуют. Видите, откуда ни погляди, - мы об­
речены на молчание. Писать о взбалмошной миллиардерше
и сотне охраняющих ее полицейских? О десятом разводе
такой-то •стар~? Или выдумывать рассказ, как старую эми­
грантку обобрал жиrоло? Не могу. И я молчу... Не возражайте!
Я знаю, что вы понимаете...
Я понимаю. Но для очистки совести, - а, вернее, ни для
чего, - делаю такое банальное замечание:
-
Кто же вам мешает писать о чем хотите, сидя у себя?
Складывайте стол: когда-нибудь, может быть...
Он даже не ответил. Мы с ним оба знаем, что писатель
не пишет так, - для себя, про себя,
-
разве графоман...
269

Увы! Я знаю также, что после долгого вынужденного
молчания мой сердитый собеседник рискует потерять и то,
что имеет, - совсем разучится писать, как разучиваются
говорить заключенные в одиночке или в тюрьмах с режи­
мом обязательного, вечного молчания. Что ж, это невеселая
судьба всех эмигрантских литераторов, не умеющих или
не желающих 4Попасть в точку~ сегодняшнего дня ...
Неужели, однако, нельзя найти заведомо безопасную
тему? Такую, чтобы из-за нее никаких подозрений на автора
не падало? Вот, например: почему бы не передать то, что мне
на днях рассказывал один очень известный московский артист
Х.? Это - подлинное, из жизни взятое; и случай, хотя не без
4Стар~. но могущий навести на интересные размышления...
Тема, приблизительно, та же, что в моем романе 4 Чужая
любовь~: он был написан без всякой опаски и мирно на­
печатан... в первые годы эмиграции. Вчера как будто? Но
вчера - не сегодня .. .
Кстати: не мешает рассказать не знающим и напомнить
забывшим об этом 4Вчера~. - о первых годах эмиграции.
Никогда и нигде, кажется, не было так близко к осущест­
влению знаменитое: «Свобода -равенство - братство».
Такая была атмосфера, в ней мы, первые эмигранты, жили
и действовали. Свободно везде говорили (и писали) что хо­
тели. Бедные были как богатые, богатые как бедные, - все
равны. А кроме того, понимая, что у нас общая мать, и она
в опасности, мы чувствовали в других - братьев.
Близкие делались еще ближе, далекие раньше - сбли­
жались. Мало того: мы с доверием шли навстречу людям
и чужой страны (говорю о Франции, но то же было, кажется,
и в иных местах).
Все это не стоило нам никаких усилий: нас соединило
одно несчастье, но в нем горела и одна надежда. Единочув­
ственные - мы верили и в человеческое единодействие.
Так приоткрывается иногда завеса над чем-то вроде
4Золотого века~. или воздыхания Толстого: 4если б люди
сговорились~ ... Приоткрывается и падает, раньше чем мы
успеваем это понять. Лишь вдолге, после, когда все изменя­
ется - перевертывается, можно с удивлением вспоминать,
как оно было, и что так - бьию.
Вот в те давние годы и печатался мой роман - о том,
как молодой француз, из нуворишей, влюбился в русскую
270

барышню эмигрантку, служившую в его семье горничной.
Тема самая невинная, там даже не было сказано, 4ЧТО из этой
любви вышло•, а лишь что могло, или не могло, выйти... Не
ясно ли, однако, что в наши дни эта тема довольно опасна,
и вопроса о 4смешанных• браках лучше не подымать? Пускай,
по глубокому убеждению моему, раса и кровь не имеют тут
никакого значения (до такой степени, что роман мой, перво­
начально, назывался 4Не кровь• ). Кому нынче приходит
в голову, что если неудачен смешанный брак - причины
тому внутренние: разница 4Менталите•, т.е. всего душевно­
го строя? А что он, в свою очередь, определяется не расой,
не кровью, но исключительно - биографией и географией?
Состояние, до которого докатился мир в последние годы,
такого, что все внутреннее, личное и просто человеческое
заслонилось от него как бы частой сеткой. Вопросы, когда­
то считавшиеся важными, прихлопнуты 4актуальностью•
(то глупой, то грозной). Оттого и •нельзя• их подымать
без опаски: как бы не стали они рассматриваться с точки
зрения этой •актуальности• - национализма, марксизма,
расизма- мало ли еще чего!
***
Но не будем преувеличивать. То, что рассказывал мне
артист Х., во всех отношениях невинно. В этой истории нет
ни •арийства•, ни даже 4неарийской бабушки•. Но есть зато
знаменитая артистка А., она же 4звезда• экрана, известная,
по фильмам, и предвоенной России. Родом она из одной
из европейских северных стран.
О первой встрече двух артистов, Х. и А., знаю без под­
робностей (как, впрочем, и о обо всей истории). Но и то,
что знаю, достаточно любопытно.
Встретились в Берлине, в знакомом доме (чуть ли не в 20-м
году). А. приехала на этот вечер с мужем.Х., только что
покинувший Москву, не говорил тогда ни на каком языке,
кроме родного. Но у него было нечто лучше слов: была
гитара и была русская песня.
Вечер затянулся. И с этого •вечера• Х. и А. уехали уже
вместе, чтобы потом... не расставаться двенадцать лет!
Для •стар• это рекорд; известно, что пять лет брака у них
считается серебряной свадьбой; а до 4Золотой•, десятилет-
271

ней, ни одна пара не доживает. Впрочем, разводами болеют
~звезды~ американские, наша же, скандинавка, другого сорта.
А все-таки длительность этого брака удивляет.
Не потому, что в первые полтора года супруги не могли
сказать друг другу ни одного слова: разговоры не так ведь
нужны, когда у обоих- та же отрасль искусства, и оба та­
лантливы. Да через несколько лет Х. уже настолько овладел
языком и жены, и, главное, немецким, что они могли нор­
мально работать вместе в фильмовом и театральном деле.
Но тут и начало сказываться, что у москвича Х. своя био­
графия - география, а у европейской артистки А.
-
своя,
т.е. что у обоих совсем разный душевный ~строй на лад~.
Такую разность и сама любовь побеждает лишь до поры -
до времени.
-
Она была в полном своем расцвете, - рассказывает
Х. -Я видел, что она поразительна, почти гениальна... но мы
ни в чем не могли согласиться. В работе над одной и той же
вещью мы все видели и ощущали по-разному, - каждую
мелочь! Она воспринимала активно то, что я - пассивно,
и наоборот. Эта несогласованность сказывалась и в жизни.
Мы не ссорились и переделывать друг друга не старались.
Я готов был уступить ей, но я не понимал, как и в чем
уступать: слишком все было во мне иначе. И меня потянуло
к русским...
Тянуло его, должно быть, давно, только заметил он это
не сразу, через двенадцать лет, когда влечение стало непо­
бедимым.
***
Знаменитая артистка А. - на родине.Х. на родину не мо­
жет вернуться, он - эмигрант; но он, со своим искусством,
вошел в круг людей с близким ему душевным строем, т.е.
артистов русских. Эмигрантский театр - скромное дело, как
все эмигрантские дела; но Х., работая над русскими пьеса­
ми, ставит иногда и французские, с французской труппой;
своеобразная постановка одной мольеравекой вещи имела
недавно большой успех. Новая молоденькая жена Х., лю­
бимица эмигрантской публики, помимо сцены снимается
и во французских фильмах; но она такая же ~до донышка~
русская, как сам Х. Работая вместе, уж конечно судят оди-
272

наково, а не по-разному, -скаждую мелочь•. Это понимаешь,
когда просто видишь их вместе.
От Х., при всех его связях с иностранными театральными
делами, - -снесет• Россией; и даже сердцем ее
-
Москвой;
и даже не только последней, знакомой, предкатастрофной,
а как бы всей, -и этой, и древней: Москвой с ее своеобразной
культурой и бескультурьем, с ее непостижимым для ино­
странца грубо-нежным размахом. И та же Россия- в детских,
то смеющихся, то серьезных глазах юной артистки Л., жены
Х.,- пусть на •чужой• взгляд онанеотличима от парижанки.
***
Этот русский духовный •строй и лад• (сколько о нем
писали!) малоопределим и для нас самих. Мы о нем знаем,
однако, изнутри; но то, что он -снаш•, не должно мешать
объективной оценке; и я отнюдь не считаю его каким-то
совершенным, исключительно прекрасным, - русские люди
к этому склонны. Я, напротив, слышу в строе этом не мало
грубых тонов, рядом с другими, глубокими. Надо только
признать, что каждая струна имеет звук особенный, и слива­
ются они в гармонию тоже особенную, чужестранцем не по­
стигаемую, ему не попятную. Она, эта гармония, может его
увлечь, - на миг, поверхностно, ради краткой моды. Такие
восхищения •ам слав• могли бы выразиться характерным
четверостишием:
Надо семь разов отмерить,
Чтоб зарезать наконец;
Надо видеть, чтобы верить,
Что славьянски- молодец!
Возможно и другое увлечение,- как •звезда• А увлеклась
артистом Х., - на целых двенадцать лет! Но мы видим, что
и любовь не дает взаимного понимания людям, рожденным
и выросшим под разными небесами (география), в разном
житейском быту (биография), думающим на разных языках,­
т.е. с разным внутренним духовным и душевным строем.
***
Какой же вывод из всего этого? Пусть каждый делает,
какой хочет. Я просто передаю рассказ интересного человека
о случае его жизни.
273
18 Том13. У нас в Париже

ПОЧТИ БЕЗ СЛОВ
Георгий Ада.мович. •На Западе~
Говорят, будто стихи - пышная одежда, которой человек
себя приукрашивает, и о нем подлинном, об его чувствах
и мыслях, ничего по стихам узнать нельзя. Какая неправда!
Именно в стихах и дает нам автор самый верный свой об­
лик, открывает свою сущность, - хочет того или не хочет.
Не о всех пишущих стихи (даже хорошие) идет речь;
и не о всех стихах, конечно, а лишь о тех, в которых есть
.магия.
Что же такое стихотворная магия? Откуда она берется? Ни
музыкальность (ох, уж эта музыкальность!), ни одушевление,
ни тонкая мысль - ее еще не создают. Она в неожиданно
-
счастливом сочетании слов, когда сами слова, в отдельном
значении, гаснут, тают, отступают, обнажая то, что за ними.
И это 4За ними• дает читающему известный душевный
толчок, т.е. действует как настоящее магическое заклинание.
У каждого поэта своя магия, своя собственная, единствен­
ная, как единственна его личность. Поэтому-то нельзя, -
не нужно, не должно, - заниматься сравнением поэтов.
Никто не больше, никто не лучше; всякий хорош, велик
и мал по-своему. А если кому-нибудь один поэт ближе дру­
гого, - пусть скажет просто: этот поэт мне больше нравится.
Критику слово 4Нравится• не позволено. Ему надо взять
поэта в совершенной отдельности. Надо всмотреться в него,
понять кто он и что такое его стихи; есть ли в них подлин­
ное отражение его существа (магия) и если есть - в какой
мере, в какой полноте?
Так хочу я подойти к поэту Георгию Адамовичу, к ма­
ленькой книжке его стихов: 4На Западе•.
Стихотворений немного. Сюда не вошли, вероятно, петер­
бургские, из ранних книг Адамовича, да не все и здешние,
в разное время печатавшиеся в парижских журналах. Теперь
стихи собраны вместе, и это удивительно подчеркнуло их
своеобразие.
Своеобразие? Его 4не поймет и не заметит чуждый взор•
равнодушного к поэзии читателя. Под своеобразием он при­
вык разуметь оригинальность, да и ту, как изыск и вычуру.
Любители подобной 4оригинальности• напрасно будут искать
ее в форме, или в содержании стихов Адамовича (как будто
274

форма и содержание разделимы, различимы в подлинной
поэзии!), или в выборе тем. Впрочем, и своеобразие поэтов
мало сказывается в выборе тем. Темы у всех поэтов были
и будут одни и те же: любовь, жизнь, смерть, надежда, стра­
дание, спасение, гибель... Отличает поэта, делает каждого
~единственным~. его отношение к теме, и в каких сочетаниях
слов и звуков он это свое - необщее
-
отношение выражает.
Вот одна своеобразная черта стихов Адамовича: недоска­
занность. Не туман, не путаница, не нарочитая или невольпая
невнятица: стихи просты. Простота бывает и своего рода
изысканностью, но в этих стихах она прямо, просто (и со­
знательно) проста. И недосказанность, - как бы замирание
голоса, остановка на полуфразе - полуслове,
-
отнюдь
не внешняя манера: за нею чувствуется настороженное, не со­
всем доверчивое к слову отношение. Поэт, как будто, все время
помнит, что слишком легко оборачивается слово - ложью,
становится ~праздным~; а он за слова свои (в стихах) от­
вечает и ни одного ~праздного~. неоправданного, произнести
не хочет. Лучше недоговорить, лучше умолчать.
О, если правда, что в ночи...
Не правда, не читай, не надо.
Но если... О, тогда молчи ...
...Тогда
конец... бессм ... победа ...
Недомолвка, - но все ясно. И нигде эти недомолвки
не затуманивают, не скрывают сердцевинного смысла стихот­
ворения. А порою не сказанное говорит больше сказанного.
Много недомолвок в стихах о России. Тут они кажутся
чем-то особенно нужным, каким-то праведным целомудрием
любви.
Когда мы в Россию вернемся...
... Когда
мы... довольно! довольно!
Он болен, измучен и наг...
Над нами трехцветным позором
полощется нищенский флаг...
А всего совершеннее дана эта ясность несказанного, магия
недоговоренного, в 9-ти строчках стихотворения, которое
надо выписать целиком:
18.
Там, где-нибудь, когда-нибудь,
У склона гор, на берегу реки,
275

Или за дребезжащею телегой,
Бредя привычно за косым дождем,
Под низким, белым,
бесконечным небом,
Иль много позже, много-много дальше,
Не знаю что, не понимаю как,
Но где-нибудь, когда-нибудь
-наверно.
Своеобразную прельстительность этих строк вряд ли
можно не почувствовать.
Не скрыты недомолвками и душевные противоречия,
которых - кто не знал? Кто не думал
-
•О том, что мы
умрем. О том, что мы живем. О том, как страшно все. И как
непоправимо... ~? Да, •ни Бога, ни счастья, ни вечности нет~ ...
Нет? Но ведь •настанет искупление... и там .. . все объяснится
нам, все, что мы любим и чему не верим~... А может быть,
и не настанет: •все обман. Бога нет, и в мире нет закона~.
Обман? Все равно: •Ничего не забываю, ничего не предаю.
Те же звуки, то же •к раю~ и к •иному бытию~~...
В таких и в тысяче друmх противоречий поmбал Блок.
В самом деле, как сделать выбор между двумя противополож­
ными, обратными •истинами~, если обе кажутся истинными?
Блок говорил: •Стою перед стеной. Ничего не понимаю,
не могу сделать выбора~... Внутренние терзания переживал
он траmчески; и более, кажется, глубоко, нежели Адамо­
вич... Но тут следует кое-что вспомнить. (Я не сравниваю
двух поэтов, два дарования: мы говорим сейчас о другом.)
Адамович - не совсем блокавекого поколения, а какого-то
позднейшего... полупоколения, если можно так выразиться.
Это не были •дети страшных лет России~. тех, о которых
писал Блок; им нечего было •забывать~. а того, что ждало
их впереди, - они не знали. Вокруг них создалась, рядом
с траmчески-напряженной ( •блоковской~) атмосферой де­
сятых годов, -другая, удивительно легкая. Может быть, так
было нужно; нужен им был запас легкости перед тяжким
опытом войны, беспримерной революции; и тягчайшим -
изгнания. Его Блок не узнал. Как он принял бы его? Неиз­
вестно. Запаса легкости у него не бьто, и жил он совсем
276

не в той атмосфере, о которой, не без умиления, вспоминает
Адамович:
Без отдыха, дни и недели,
Недели и дни без труда
На синее небо глядели,
Влюблялись. И то не всегда.
И только. Но брежжил над нами
Какой-то божественный свет,
Какое-то тихое пламя,
Которому имени нет.
Да, это 4:ПЛамя~. может быть, и дало детям новых 4:Страш­
ных лет~ силу пережить первые катастрофы. Но испытание
длится. Помнить о давней 4:легкости• можно,- только за­
чем? Не нужнее ли было бы вспомнить теперь Блока, с его
тяжестью, с его серьезностью?..
Но из всего нашего 4:западного~ полупоколения один
Адамович все-таки чем-то близок Блоку. Его притягивает
самое ценное, что было в личности Блока: необыкновенная
правдивость, связанное с нею чувство ответственности, -
и не за одни слова писаний своих: в простой беседе Блок
останавливался перед тем или другим словом; его медли­
тельная речь была полна недоговоренностей, недомолвок,
шла иногда будто 4:около слов~ (совсем как у Адамовича...
в стихах). Правда, все это у него было природное; он не ду­
мал об опасности слов, об осторожном с ними обращении,
и глубины своих трагических переживаний не мерил: он
был бессознательнее Адамовича.
Но вернемся к Адамовичу - поэту.
Не во всех его стихах недосказанность. Есть другие, в них
уверенность чувства находит и уверенные слова. Эти сти­
хотворения можно бы назвать лучшими... если б не каза­
лись и недоговоренные тоже 4:лучшими~. И если б одно
из них, первое, не было так резко не в тоне всей книги. Оно
как будто не имеет права быть 4:договоренным~. Похожее
на проповедь или на проrрамму, оно не убедительно, даже
не своеобразно. А тут же, почти рядом, - другое, внутренно
с первым связанное, но несравнимое: так просто, с таким
словесным целомудрием оно написано (кто-то назвал его
даже 4:Гениальным~ ). Жаль, что не им начинается книжка
4:На Западе~:
277

За все, за все спасибо. За войну,
За революцию и за изrnанье...
Пленяет здесь и параллель с Лермонтовым. Не подража­
ние, - Адамович абсолютно свободен от подражательности;
но параллелям его поэзия не чужда: две вместе идущие
и несходящиеся линии. В этом бывает много очарования.
Самое договореиное стихотворение, где все слова сказаны -
и все нужны, это- ~Граф фон дер Папен•. Поэт, с такой недо­
верчивостъю относящийся к слову, может спокойно отвечать
за каждое в девяти этих строках о неискупимости измены.
Не многим дано сознание ответственности за свои слова.
Есть мнение, что поэзии оно вредит: музыке, ~свободному
полету вдохновения• ... и всяким таким вещам. Не будем
спорить. Заметим, что ответственности никто не любит:
к чужой равнодушны, своей бегут, боятся. Страх попятный:
такое чувство не приносит счастья. Блок это хорошо знал.
Но Блок и свою автобиографию хотел начать словами: ~Был
человек, который искал не счастья, а правды•... Если чувство
ответственности не дает счастья, зато спасает от великого
несчастья - от самодовольства. Оно страшнее, оно, как про­
каза, обезображивает человека и все дела его, все, к чему бы
он ни прикоснулся. Лучше совершать ошибки, даже пре­
ступления... Их можно искупить, проститъ - ~за белое имя
спасенья, за темное имя любви•... Самодовольство и слов
таких, имен любви и спасенья, не знает. О чем и как писал бы
~самодовольный• поэт, если б можно бъто его вообразить?
Человеку свойственны широкие, даже дерзновенные же­
лания: стать святым, или, поэту, написать (после долгих
испытаний) ~хоть пять - шесть строк• таких, чтобы ~они
прошли по странам и морям тоскующей земли•... Но чем
шире желания - тем острее чувство ответственности; и тем
дальше проказа самодовольства.
Если бы у Адамовича, в стихах (а, может быть, и в глубине
его человеческого существа) не бъто чувства ответственно­
сти,- не было бы и книжки ~на Западе•, такой, как она
есть. Была бы другая, другие стихи. Лучше или хуже - пусть
гадает кто хочет. Мое дело - рассказать об этих, именно
об этих стихах, об этой поэзии, и о том, что я в ней вижу.
Не все, быть может, досказано, не все договорено... это уж
влияние поэта: его строгой меры слов.
278

МАГИЯ СТИХОВ
•··· И на бушующее море
Льет примирительный елей•.
•Поэзия•. Тютчев.
Стихи обычно зовут ~поэзией~. Но поэзия - понятие
слишком широкое. Разве нет ее в лунной ночи? Или в вос­
поминаниях детства? Или в шуме волн- и в шуме пропел­
лера, когда неподвижные и неверные крылья несут аэроплан
над облаками? Даже если мы ограничимся областью слова,
то, не говоря о ~художественной~ прозе, - можно отыскать
~поэзию~ и в научном трактате. Поэтому я намеренно су­
живаю тему до стихов.
В стихах же (которые тоже можно рассматривать с раз­
ных сторон) меня интересует, главным образом, то, о чем
уже не раз приходилось мне писать, - стихотворная магия.
В словесном, как во всяком другом искусстве, - своя ма­
гия, своя особенная; магия стихотворная - то же ~своя~.
но она, - если можно так выразиться,
-
еще ~особеннее~
всех других, еще неопределимее, неуловимее, чище, легче.
Она и призрачна - и действительна, как самая несомненная
действительность.
Стихотворения хотя бы с одной ~магической~ строкой -
поэзия; без таких строк это лишь хорошее стихотворение,
учено, или умно, или музыкально написанное. Стихотворная
магия чрезвычайно ревнива, требует чистоты, осторожного
обращения, при малейшей примеси посторонней, - чего­
нибудь действующего на слух или зрение, - она закрыва­
ется, притаивается. Множество магических стихотворений,
если их прочесть вслух, с эстрады, публично, - совершенно
меняются. Хорошее ли чтение, или дурное, автор ли читает,
или не автор,- все равно: как будто внешний звук (голоса)
гасит внутреннюю, собственную музыку словосочетаний.
Недаром два лучших наших поэта - Блок и Сологуб
-
чи­
тали свои стихи с эстрады, или старались читать ~никак~:
с нарочитой монотонностью, без модуляций голоса. Все-таки,
даже при этом чтении, звук (в виде автора) отвлекал внима­
ние в сторону; известно к тому же, что слову услышан:н.о.му
не всегда хватает времени проникнуть глубоко в сознание
или в подсознание.
279

А чтение не авторское, декламация, т.е. когда привходит
сценическое искусство, затирает стихотворную магию на три
четверти. Наконец, последняя стадия - переложевне стихов
на музыку. Тут уж откровенно действует музыка. Может
быть, и хорошая, только от слов уже не остается ничего.
Впрочем, все это лучше пояснить примерами. Вот известное
стихотворение, пленительное с первой строки. Сколько бы
мы его ни разбирали, ни разлагали, мы не уловим, в чем
именно, где эта пленительность: •голос слышим, а откуда
приходит, куда уходит... ~:
О, как на склоне наших лет
Нежней мы любим и суеверней...
Гори, гори прощальный свет
Зари последней, зари вечерней.
Полнеба охватила тень...
Вообразим, что мы - публика, и строк этих еще не знаем.
На эстраду поднимается, не без труда, плотный старик, бри­
тый, остроносый: у него желтовато-бледное лицо и, как всегда,
~всклокоченные власы~. длинные и седые. Начинает читать:
О как на склоне наших лет...
Что же? Мы захвачены, заворожены? Нисколько. Мы
смотрим на старика, видим, что он произносит звучные сло­
ва, слышим их, понимаем смысл... но магия сочетания слов
не дошла до нас. Скрылась где-то на пути между эстрадой
и нами. Когда-нибудь дойдет, с этими же строками, в которых
продолжает жить, - но не здесь, не сейчас, не со стариком
на эстраде.
Не знаю, читал ли Тютчев свои стихи публично (поч­
ти наверно - нет). Не знаю даже, выступали ли и другие
наши поэты на •поэтических~ вечерах вроде нынешних, -
их, пожалуй, в прежнее время не водилосъ. Поэты читали
в дружеской компании, более или менее тесной. И то не все
стихи, а с выбором. Это другое дело. Мне вспоминается рас­
сказ старого Плещеева; ему (и еще третьему, тоже близкому
другу) Некрасов читал только что написанную поэму •Маты:
280
От ликующих, праздно болтающих...
... Уведи
меня в стан погибающих
За великое дело любви...

Плещеев, через столько лет, с дрожью в голосе, рассказы­
вал, как он, и третий присутствующий, оба рыдали, уронив
головы на стол.
А вот другой пример, из жизни, и касающийся чтения
•выразительного~.- актерского.
В Петербурге, в первые годы века, бывали литературные
вечера, которые звались у нас •генеральскими~. Так лове­
лось, хотя и не всегда происходили они в квартире какого­
нибудь родственного •генерала~: иной раз в обширных залах
и друmх лиц •высшего~ круга. •Генерал~ с семьей рассылал
драгоценные приглашения •на чашку чаю~. Получивший
карточку не знал точно цели благотворительного вечера, -
это не объявлялось, - но что цель •нелеrальная~
-
знал
(политический Кр. Крест, заключенные в Акатуе и т.д.).
Знал и с удовольствием шел, ожидая интересного •угоще­
ния~. Один из таких вечеров мне хорошо помнится (даже
два, но о втором я скажу далее). Программа стихами не ис­
черпывалась, но стихов читалось много; и устраивались эти
стихотворные чтения по особому (может быть, недурному)
методу; выбирались только два (иногда три) поэта: или два
старых, или два современных. Бывало, конечно, что оба со­
временные читали себя; но чаще они читали •старинных~.
на другом же вечере двух новых поэтов читали - артисты.
На вечере, о котором говорю, должны были, как раз, читать
артисты (и не какие-нибудь,- настоящие), а два выбранные
•современника~ бьти я и Сологуб. Зал этой частной квартиры
удобен, с дискретным, по желанию, освещением, публики, как
всегда, много... Кстати, два слова о публике: она, естественно,
•отличалась от той, что наполняла •демократические~ залы
всяких публичных вечеров, но отличалась не только своей
элегантностью. Чувствовался в ней и примитив, но и свежий
какой-то интерес к искусству. Не забудем, что это бьто время
•Мир Искусства~ и восхождения Дягилева, близкого той же
среде. В ней любезно принималея (только что умерший)
Влад. Соловьев. Во всяком случае, слой этот, с пережитками
своеобразной старой культурности, бьт открытее ко много­
му, нежели •интеллигенция~. интересовавшаяся в то время
только своими делами. Студенческая молодежь, - в массе,
конечно, - тоже; она не интересовалась даже декадентством,
а если Горьким и Л. Андреевым, то из гражданских чувств.
Что касается еще одного слоя, средне-низшего, т.н. •ново-
281

временщины~. то о самодовольно-грубом его невежестве,
об этих ~устоях~. мы избегали даже говорить.
Итак- вечер стихов моих и Сологуба (читают артисты).
Мы с ним в публике: не рядом, я даже не знаю, где сидит
Сологуб. Не совсем помню и сколько времени прошло с на­
чала чтения до минуты, когда меня точно сила какая-то по­
влекла прочь и вытолкнула из зала. Буквально вытолкнула:
отворялась только половина двери, и в этой половине мы
с Сологубом очутились в одну и ту же секунду. Он скорбно
посмотрел на меня, я на него, и мы без слов поняли друг
друга, и кажется, ~артистическая~ интерпретация стихов со­
логубовских меня даже больше потрясла, чем моих, потому
что последнее, что мы слышали, протискиваясь в дверь, -
зычный вопль из его ~качель~: ~качайся, черт с тобой!~
и шумные аплодисменты.
Это- стихи (поэзия) в декламации. А для заключения
~примеров~ - еще один, но как будто опровергающий мое
утверждение, что стихи (магия) никогда не доходят до слу­
шателей, до публики.
Тоже ~генеральский~ вечер. Отделение стихотворное -
Баратынский, Ал. Толстой и Тютчев. (Напоминаю, что Тютчев
тогда едва стал выходить из мрака забвенья.) Читать поручено
трем современным поэтам, имен не называю, это все равно.
Первый читал из Баратынского довольно много, с хоро­
шим выбором. Второй взял Ал. Толстого в его длинной вещи
(где есть удивительные строки). Все шло своим порядком.
Слушали с приятностью, дружно хлопали. Наконец, вышел
третий. Был он поэт... все равно какой, но стихотворную
магию чувствовал, как редкий.
И с первыми словами -
О вещая душа моя!
О сердце, полное тревоги!
невольно подумалось: зачем? Зачем это им, здесь?
Он кончил стихотворение. Публика похлопала. Минута­
полминуты молчания. Но вот - тот же голос и
-
то же
самое стихотворение. Слушатели, кажется, не сразу поняли,
что это оно же, удивились или смутились - не знаю. То
самое? Или похожее?
О сердце, полное тревоги...
282

Второй раз оно было прочитано медленнее. И кончилось.
Хлопки, но какие-то полурешительные, словно задумчивые.
Опять минута молчания. И опять, в третий раз, тот же ров­
ный голос, те же отчетливые слова:
О вещая душа моя!
О сердце, полное тревоги!
О как ты бьешься на пороге
Как бы двойного бытия!
И опять последнее:
Душа готова как Мария
К ногам Христа навек прильнуть...
Должно быть, встал кто-нибудь первый, с ~сердцем полным
тревоги», за ним поднялся второй, третий... встали с мест
почти все, явно не понимая, зачем. А когда опомнились,
зашумели неистовыми аплодисментами (не зная, что и кого
одобряют) - чтеца перед ними уже не было.
Вот единственный случай, когда мне показалось, что
~сердце» стихов доходит все-таки до ~многих» - до публики.
Может ли магическое стихотворение быть ~плохим»?
Да, в смысле не строгого соблюдения правил грамматики
и стихосложения. Это не значит, что его способен написать
правил не знающий, самоучка с ~вдохновением». (Вдохновение
вообще есть нечто подозрительное.) Но когда Лермонтову
издатель, друг его, заметил, что нельзя сказать ~из пламя
и света рожденное слово», поэт долго думал, потом махнул
рукой: ~пусть остается». И правда, пусть они остаются как
есть, эти волшебные строки.
Стихотворение магическое может также бьпь (или казаться)
банальным: вот, например, одно ~переводное» (подлинник,
кстати, совсем не магичен), написано оно без изысканности,
даже с рифмами через строку; а редко встречается равно­
душный к строкам,
~по синим волнам океана... ~ и т.д.
Почему по ~синим»? Лучше бы по ~серым». Но не хочется
ничего исправлять. Пусть будет, как есть.
Примеры магических строк можно бы от Лермонтова
продолжить до Блока... и дальше Блока, до наших эми­
грантских поэтов. Но с ними дело сложнее. И вообще-то
283

о современниках писать трудно (не всякий ведь еще себя
проявил), наши же парижекие поэты, при чрезмерной чув­
ствительности, не понимают, что нельзя писать, сравнивая
одного поэта с другим, искать, кто хуже, кто лучше, а важно
в каждом открыть его единственный ~лик• и сердце ~его•
стихов... Поэты чувствительны к отсутствию сравнений;
это, признаюсь, и останавливало меня от обстоятельного
рассмотрения всех - и каждого из наших стихотворцев
-
по моему методу, конечно.
Впрочем, останавливало и другое. ~Как. - говорят мне,
-
в наше грозное время, среди всех ужасов и безумных собы­
тий,- писать о стихах?.. До поэзии ли нам? Вот и Тютчев,
которого вы так любите, и он говорит:
Теперь тебе не до стихов,
О слово русское, родное...•.
Тютчева я, действительно, люблю. И на упрек, что я пишу
о стихах, что мы занимаемся поэзией, лучше всего ответить
тютчевским же стихотворением ~поэзия•.
Среди громов, среди огней,
Среди клокочущих зыбей,
В стихийном пламенном раздоре.
Она с небес слетает к нам -
Небесная - к земным сынам,
С лазурной ясностью во взоре.
И на бунтующее море
Льет примирительный елей.
ОБ ОДНОЙ КНИЖКЕ
Германец, если он ~наци•, может не возбуждать в нас
никаких особенных чувств. Другое дело, когда таким ~на­
ционалистом• становится русский, постепенно вбирая в себя
характерные черты известной ~идеологии•. Заранее можно
сказать, что это человек или вообще не способный отно­
ситься с пониманием и уважением к русским культурным
ценностям, или потерявший эту способность. Эти цен­
ности - явления и люди
-
годятся ему лишь для того,
284

чтобы 4Использовать• то или другое имя, исказив образ
человека, его носившего.
Пример такого использования - берлинская тоненькая
книжка 4Розанов в последние годы• неизвестного русского
автора. Задача ясна: показать, что 4Розанов - наш!•, так как
был яростным 4антисемитом• и 4Православным•.
С автором я, конечно, разговаривать не буду. Но хочу
обратиться к тем, кому книжка попадет в руки и кто Ро­
занова, может быть, мало знают (кто ныне- что знает!).
Не защитить Розанова перед ними хочу я, а скорее их
защитить от искаженного образа одного из гениальных
наших писателей, притом исключительно своебытного. Я,
конечно, понимаю, что о таком сложном явлении, как Ро­
занов в нескольких строках не расскажешь. Ограничусь,
поэтому, самым главным, без чего к Розанову подойти
нельзя, и чт надо помнить: это был человек величайших
и самых редких внутренних антиномий ( 4Ноуменальных•,
как он говорил). А при том необходимо еще знать, что пи­
санье у него было не писательством, а, по его выражению,
функцией, как бы дыханьем, 4Выговариванием• полноты
ощущения каждой своей минуты. Так он сам определил;
и потому 4стиль• его (если это стиль) воистину не под­
ражаем: читаешь не рассуждения писателя, а слышишь
человеческий голос. ( 4Разве я рассуждаю? Я только плачу
и смеюсь•.)
Если, при глубине антиномичности, 4Выговаривается•
у него каждая его минута,- не ясно ли, что ловким под­
бором цитат можно сделать из Розанова что угодно?
Вот еврейский вопрос. Всю жизнь Розанов ходил около
евреев, как завороженный. Не забудем: весь он жил только
Богом - и миром, Его плотью, Его теплотой. В еврейской
религии для Розанова так ощутительна была связь Бога
с плотью мира, с полом, с рождением, что евреи не могли
его не влечь к себе. Он был к евреям •страстен•... часто
пристрастен.
А Христос? К Личности Его он тоже был страстен. Тоже,
как к евреям, то прилипал - то отталкивался от Него. Он,
казалось Розанову, обидел людей, отнял у мира его светлость
и теплоту. Выгнал из дома в стужу: иди, не оглядывайся,
оставь жену, мать, детей... Отсюда его христоборчество, книга
4Темный Лик•.
285

Церковь? Православие? Духовные отцы считали его ~ере­
тиком~, иные ~безбожником~, но относились к нему с благо­
душной приязнью: он любил плоть Церкви (обряды), жена
такая православная; сам Розанов, пророчески предсказав,
что умрет ~с ними~, добавил: ~ ... конечно, духовенство мне
всех (сословий) милее... Но, среди них умирая, я все же
умру с какой то мукой о них~.
И вот мое последнее утверждение: Розанов, каким всю
жизнь был - таким и остался до смертной минуты. Внешние
катастрофы, и тяжкие личные, и та общая, русская, которая
и убила его, - только углубляли внутреннюю трагедию
этой души. Для тех, кто вздумает поверить, что если, мол,
Розанов и был ~когда-то~ за евреев, то в последние годы
покаялся, изменился, перешел в православне и стал убеж­
денным гонителем евреев, - я приведу два свидетельства,
два ~выговариванья~ его души:
~Услуги еврейские, как гвозди в руки мои, ласковость
еврейская, как пламя обжигает меня. Ибо пользуясь этими
услугами, погибнет народ мой, ибо обвеянный этой ласко­
востью, задохнется народ мой~.
Не написано ли это после ~раскаяния~, в Лавре? О, нет!
До войны, в самый разгар розановекого ~юдофильства~,
до Флоренского (умного и жестокого лаврского священника,
о нем Розанов сказал однажды: ~в нем что-то ползучее~ ... ) .
А что писалось-выговаривалось в Лавре, в последние месяцы
жизни?
~Евреи - самый утонченный народ в Европе. Все евро­
пейское грубо, жестко по сравнению с европейским... И везде
они несут благородную и святую идею ~греха~ (я плачу),
без которой нет религии... Они. Они. Они. Они .. . всунули
в руки пресловутому человечеству молитвенник: на, болван,
помолись. Дали псалмы. И чудная Дева из евреек... Со­
циализм? Но ведь он выражает мысль о братстве народов,
и они в него уперлись~.
Что же, переменился Розанов? Нет, он верен себе. Автор
берлинской книжки не приводит, конечно, этой предсмертной
цитаты. Ему нужна одна первая. Ему нужен Розанов-юдофоб;
вернее - нужна юдофобия, а попалось ~имя~, которым кое­
как можно ее подпереть - тем лучше.
Порадуемся, что подобные книги у нас редки. Слишком все
это чуждо не только розановской, но каждой русской душе.
286

С ХОЛОДНЫМ ВНИМАНИЕМ
Шарль Пэги, в своих ~поисках истины~, сказал: ни один
человек не живет без метафизики. Если у кого-нибудь она
отсутствует - это тоже метафизика.
Тут говорится, конечно, не о ~метафизике~ в том смыс­
ле, в каком слово это мы привыкли видеть в ~умозритель­
ной философии~, и Пэги разумеет его как внутренний,
чувственно-разумный, человеческий комплекс. Его можно
называть и как-нибудь иначе, во всяком случае отсутствие
его не менее важно, нежели присутствие, и с неменьшим
правом может быть названо тоже своего рода метафизикой.
Ею мы и займемся.
Рост ~метафизики отсутствия~ начался уже давно. ЛюдЯм
совсем наивным, не могущим отделить слова ~метафизика~
от чего-то смутно-отвлеченного, парадоксальным покажется
утверждение, что вся реальная тяжесть наших дней, круг
реальнейших мировых событий, - все это, в громадной
степени, исходит из болезни, заразившей человечество, -
метафизической пустоты; является ее следствиями. Про­
сто зрителю, в потоке событий активно не участвующему
(а таково положение русской эмиграции), не трудно в этом
убедиться: стоит лишь вырваться на минуту из давящей
атмосферы и взглянуть на то, что происходит а vol d'oiseau
или как бы ~с того света~. Он отчетливо увидит не только
контуры больших событий, но и связь их с мелкими фактами
жизни: ведь они тоже следствия - того же.
~метафизика отсутствия~, как я говорю, делает свое дело
незаметно и аккуратно. Она, прежде всего, выедает понятие
из его оболочки - слова. Все слова на лицо; но если это лишь
пустые оболочки- почему не играть ими, как угодно? По­
чему ложь не называть правдой (и обратно) миром - войну,
почему слово ~честность~ исключает замытление измены?
Почему не звать рабство - свободой, власть сталинской
опричины - в зависимости от момента
-
коммунизмом
или народовластием, демократией? Почему? Нет никакой
причины: ведь никто за слова свои не отвечает, - перед
кем отвечать? Да и некогда о таких вещах задумываться:
впору крепко держаться за свой интерес (действительный
287

или воображаемый) с ежеминутной оглядкой, как бы тебя
не окрутили. Но из-за общей перепутаницы безответствен­
ных слов часто случается, что тот или другой начинают
действовать во вред собственным интересам. Еще бы! Ведь
с потерей значения слов, подлинного смысла жестов, дей­
ствий, непременно теряется и чувство меры. Оба европейских
диктатора достаточно себе этим навредили. (Если третий,
главный, пока радуется - неизвестно еще, чем эта радость
завершится.)
Кстати, об отсутствии чувства меры. Удивляться, что
оно так характерно для нашего времени - нельзя, конеч­
но. Зачем и, главное, чем мерить поступки и слова, когда
позабыто их первичное значение? 4Tout се qui est exagere
est insignifiant• 1 - да, если не проявляется в 4МИровых мас­
штабах•: там оно, незначительное, делается уже злокаче­
ственным. А вне этих масштабов, вне политики (хотя где
теперь нет у нас политики?), просто в обыденной жизни,
с какой легкостью люди впадают в 4Незначительность•, т.е.
теряют чувство меры! Вот, хотя бы, статьи Н.А. Бердяева
в защиту Г.П. Федотова от професеаров Богословского ин­
ститута, протестовавших, как известно, против политиче­
ских взглядов последнего. В сути своей статья ничего но­
вого не представляет; вопрос о неевободе в исторических
христианских церквах известен, он ставился уже в те да­
лекие годы, когда Н.А. Бердяев не был ни православным,
ни даже идеалистом. Но не в сути дело, а в том замечатель­
ном отсутствии меры, с каким наш религиозный мыслитель
обрушивается на православие, ставя перед ним иреимуще­
ство католичества, находя, наконец, больше христианства
в Л. Блюме, нежели в представителях православной церк­
ви... Жаль, когда нечто, в основе правильное и, может быть,
нужное (как в данном случае) заваливается ворохом преу­
величений, погибает от бесчувствия к мере.
Другой случай 4Перегиба• еще нагляднее, цельнее: это
протест талантливого левого журналиста Ст. Ивановича про­
тив помещения статей христианского содержания в журнале,
среди сотрудников которого находятся евреи. Такой про­
тест свидетельствует не об одном забвении самого существа
1 ~все, что чрезмерно,- незначительно• (фр.).
288

свободы; автор его впадает, логически, в некий обратный
~расизм~: ведь дело шло отнюдь не о ~религиозных~ евре­
ях, вопрос ставился в иной плоскости. Редактор журнала,
А.Ф. Керенский удивился, выступил с возражениями... Но
редки сегодня люди, которые существом свободы интересу­
ются и ~метафизике отсутствия~ не сочувствуют.
Как вернуть это существо в опустевшую оболочку сло­
ва? Хочу признаться, что меня трогают всякие попытки
восстановления понятий, даже самые жалкие и беспомощ­
ные, - в забытом углу русской эмиграции. Но с каким
почти-негодованием смотрят на эти попытки люди ~отсут­
ствующей~ метафизики (или той, что была ~метафизикой~
во время оно и сохраняется ими в неприкосновенности
о ею пору). Особенно наши, так называемые, политики:
~опять доклад на какие-то отвлеченные темы? О личности?
О существе свободы? Метафизические рассуждения, когда
мир полон таких грозных событий, таких вопиющих пре­
ступлений, как захват Чехии, гонение на евреев, окружение
Данцига... ~ и т.д.
Кто-то из молодых эмигрантов пытался объяснять: мы,
мол, не одними отвлеченностями заняты, с вопросом о суще­
стве свободы связаны другие: когда, где, как и в какой мере
(если абсолют невозможен) должны мы стремиться свободу
осуществлять; и, наконец, грозных этих событий, пожалуй,
и не было бы, если бы существо свободы лучше понималось.
Но зачем возражать? Это ~существо~ совершенно не инте­
ресует сейчас ни правых, ни левых, ни евреев, ни арийцев,
ни демократов, ни диктаторов. Занятые, озабоченные ~физи­
кой~, они не понимают (в голову не приходит), что тут надо
~смотреть в корень~,- по вовсе не шутовскому, а верному
изречению Кузьмы Пруткова, - потому что физика исходит
от метафизики, от нее зависит, и если плоха- другой фи­
зикой ее не исправишь. Но и с метафизикой ничего нельзя
сделать физикой, как нельзя пушками внушить людям чув­
ство свободы, научить их свободе.
В каждом человеке, в каждом народе это чувство непре­
менно есть, - хотя бы с горчичное зерно. Но дело в том, как
вырастить из зерна развесистое дерево. Это целая школа.
Европа не со вчерашнего дня учится, а если, в последние
годы, заболев, потеряла память, - с легкостью вернется она
289
19 Том 13 У 11ас в Париже

к прежнему, чуть оправится. Россия моложе, и только что
начала по настоящему свободе учиться- школу захлопну­
ли. Русский период к свободе особенно ~талантлив~, если
можно так сказать; но что может сделать самый талантливый
к музыке человек, если не будет долго и серьезно учиться?
Как бы то ни было, русским людям, не пожелавшим
поступить, вместо запертой школы, совсем в другую, за­
дана нелегкая задача: доучиваться свободе у Европы, да
еще в эмигрантских, да еще у Европы больной, теряющей
память и нормальный облик. И удивительно, что среди за­
раженных общей болезнью, находятся все-таки способные
на ~момент неделанья~ по Толстому: т.е. на усилие воли,
чтобы вырваться из нашей атмосферы и увидеть реальную
действительность как бы со стороны или сверху, откуда все
виднее. Это помогает и очнуться от ~обморока свободы~
(по выражению Киркегарда)- пусть на минуту, такая ми­
нута уж не забудется.
Когда заболел мир? Когда началась борьба цивилизации
с культурой? Когда человечество, втянутое в эту борьбу,
стало на сторону цивилизации и превратило ее, невинную
в существе, в грозное чудовище? Чем кончится борьба, что
победит?
На эти вопросы у нас пока нет ответов.
ОПЫТ СВОБОДЫ
Как сердцу высказать себя?
Другому как понять тебя?
Тютчев.
Эта книжка - не обычный сборник; ее основы, условИя
ее рождения, особенные.
Она - первый опыт свободы слова.
Каждому участнику дана в ней полная свобода сказать
все, что он хочет и как хочет. Сам берет он любую форму,
любое содержание и сам - один
-
за написанное отвечает.
Но это был бы беспорядочный сбор, не будь ~редактора~.
Только у редактора права и обязанности тоже особенные:
290

он не выбирает произведений, он выбирает людей, - авто­
ров. Каждый, раз выбранный, берется безусловно: он волен
печатать то, что пожелает. Ни о редакторских поправках,
ни даже советах, - нет и речи; материал печатается в том
виде, в каком дает его автор.
Это положение требует большого доверия редактора к ав­
торам, и обратно. Доверие - всегда риск. Но и весь этот
литературный ~опыт свободы~ - риск; особенно сейчас,
в здешних наших условиях: о них речь ниже. Мы, - и ре­
дактор, и авторы, - не обманываем себя: вряд ли окажется
этот первый опыт тем, чем должен и мог бы оказаться (даже
с теми же участниками), уже потому, что он первый. Но
это не заставит нас отступить: чтобы был второй, третий
опыт, надо же когда-нибудь сделать первый. И мы слишком
верим, что они нужны, что для всякого, чье ~сердце хочет
высказать себя~. необходимо сознание своей свободы. А
писатели - не те ли именно люди, для которых главный
вопрос жизни в этом: ~как сердцу высказать себя? Друго­
му- как понять тебя?~
В полноте это недостижимо и для гения: Тютчев прав.
Но есть свой предел полноты для каждого писателя, - и ге­
ниального, и крупного, и менее крупного, - к которому он
непременно стремится. Может его не достигнуть. Но может
и достигнуть, и тем скорее, чем раньше начал учиться пи­
сать (как ~учатся~ и художник, и музыкант) и- в условиях
свободы.
***
Кто участники этой книги?
Они принадлежат к наиболее широкому кругу литературной
парижекой эмиграции, к следующему за ~старшим~ поколе­
JН'IЮ. Иные уже писали в России; другие начали здесь. Эти
успели проявить себя, более или менее, в 20-х годах, когда
еще была для них кое-какая возможность высказываться
в печати. Но незаметно наступила другая эпоха. Русская
пресса сжалась, изменилась и количественно, и качественно.
К половине 30-х годов у нас оказалась одна единственная
газета (с ее особенным журналом), и один уцелевший, тол­
стый журнал, выходящий раз в 3-4 месяца. Таким образом,
291
19.

возможность печататься (да еще свободно) для большинства
4Молодых• - отпала 1 •
Толстый трехмесячный журнал, признающий, по тради­
ции, неизбежность 4Изящной литературы•, берет порою 4ху­
дожественную• прозу молодых (если нет под рукой других,
заведомо признанных). Но с большим выбором и не стес­
няясь поправками или урезками; изредка проходит малень­
кая рецензия: тема и содержание должны, однако, быть зара­
нее одобрены, если не указаны, редактором. А заметим, что
ни один из редакторов существующих изданий собствен­
но к литературе касательства не имеет (как оно, впрочем,
и раньше бывало).
Более терпим старый политический журнал к стихам:
много места стихи не займут, вещь они всегда безобидная,
а старых стихотворцев все равно не осталось. Кстати: уже
не оттого ли и развелось у нас столько 4Поэтов•? Стихи
все-таки можно напечатать, и даже крошечную- 4Поэти­
ческую• - книжку можно выпустить.
Ну а писатели со склонностью и способностью к мысли,
к другим формам слова, - критике, философии, к статьям
всякого рода, - им что делать? Писать для себя, у себя
в углу? Пустое! Так не бывает, а если б и было - так пи­
сатели не вырабатываются. И они попросту замолкли2•
1 Эмиграция армянская куда счастливее русской: у нее, кроме друmх
периодических изданий, в одном Париже три еженедельника, большая
ежедневная газета и три толстых журнала (а всего то армянского народа,
считая и оставшихся в Армении, не больше 3-х миллионов).
2 Справедливость требует отметить: недавно созданные известным обще­
ственным деятелем И.И. Бунаковым собрания •Круга•, куда приrлашена
(с выбором) и литературная •молодежь•, выпускают (увы,- раз в год!)
небольшие сборники участников собраний. Но сборники эти редактИ'­
руются даже не единолично, а •коллеmей• (что вполне соответствует
общим взглядам инициатора). Он, может быть, и не знает, что в делах
литературных коллеmальное управление становится подчас горшим
единоличного. Поправки, урезки... все это оказывается неизбежным.
Так или иначе, сборники •Круга•, следуя традиционным путем общей
печати, атмосферы свободы не создают; это хорошо известно участникам
и собраний, и печатных выпусков. Мы готовы, однако, отдать должное
добрым намерениям иннциатора, тем более, что иные сборники довольно
удачны, как например последний.
292

Писатели, едва успевшие проявить себя, замолкли,
а жизнь, - и такая полная смен и событий!
-
идет вперед;
~человек~ в писателе движется вместе с нею, - может быть,
вырастает; у него новый опыт, постоянно прибавляющий
что-то к его мыслям, взглядам и чувствам; но как писатель -
он остановился на моменте, когда перестал высказываться.
Его мысли, чувства и ощущенья постепенно ~слеживаются~
в нем, как вещи в плотно набитом, годами неоткрываемом
сундуке. Обладатель его уже начинает и забывать, что там
есть, чего нет...
По привычке, повторяет обычные жалобы: ~негде ничего
сказать! Вот если бы...~. А предложи такому мечтателю вне­
запно, вдруг: ~пожалуйста, вот вам место, говорите свободно,
что хотите!~- он растеряется, бросится к сундуку, но оста­
нется недвижим, с тайной, ужасной (и неверной) мыслью:
~А ведь мне нечего сказать!~ Но стоило бы мужественно
открыть сундук, перетряхнуть вещи, хоть ближе лежащие,
и нужное наверно бы нашлось!
***
Не все, однако, из того же круга и того же поколения,
окончательно замолкли: иным (меньшинству) удалось приспо­
еобиться к данным условиям русской печати. Удача счастли­
вая, ей, поистине, можно радоваться: это ведь не ~советская~
печать, между здешним ~приспособлением~ и тамошней
гиперболикай никакой параллели провести нельзя. Но, как
оно, с известной стороны, ни хорошо, как ни велики бывают
внешние различия в судьбе замолкших и пристроенных, -
собственно писательская судьба тех и других одинакова.
Пристроенный пишет (много, подчас слишком много) и от­
ч>го пишет все лучше и лучше: он учится, он уже прекрасно
справляется с языком, при большем таланте и со стилем;
он может овладеть всей (очень важной!) техникой письма.
Но- кто он? Действительный писатель? Настоящий? Такой,
каким бьт ~задуман~?
Вообразим себе какого-нибудь писателя, задуманного,
например, Белинским или Герценом (т.е. Белинского или
Герцена в потенции). Или- для ясности- вообразим поэта,
задуманного, как Некрасов, которому пришлось бы ежедневно
293

писать забавные стишки, сообразованные с направлением
газеты. Что осталось бы в нем от Некрасова через несколько
лет подобного упражнения?
Если писателю, ~сердцу~ его, не дано ~высказывать себя~,
и он это знает, чувствует, все время (пусть бессознательно)
считаясь с редакторскими заданиями, он постепенно переста­
ет даже думать о ~своем~. У него так же ~слеживается~ его
собственное добро в запертом сундуке. Так же остановится
он, предложи ему написать что-нибудь на полной свободе;
и, если умен и добросовестен, спросить себя с сомнением:
~Могу ли я еще написать что-нибудь настоящее, что было бы
искусством, а не ремеслом?~.
Да, и это не прощается. В обоих случаях, - проявляет ли
себя писатель несвободно, не проявляет ли вовсе, - его
талант и способности хиреют; могут и совсем сойти на нет.
Пусть не говорят мне, что в России, мол, никогда не было
свободы слова, а какой высоты достигла наша литература!
Нужно ли в сотый раз повторять, что дело не в абсолютной
свободе (абсолюта вообще и нигде не может быть, ибо все
относительно); мы говорим о той мере свободы, при которой
возможна постоянная борьба за ее расширение. Довоенная
Россия такой мере во все времена отвечала: даже при Некра­
сове (его борьба с цензурой велась открыто и успешно);
о годах нового века нечего и говорить. Что же касается цен­
зуры редакторской, то, при множестве разнообразных газет
и журналов и при постоянном появлении новых, молодой
писатель всегда мог найти себе подходящее место. И находил.
Но признаем: общая свобода в России прогрессировала
медленно, и понятие ее медленно входило в душу русского
человека. Он, - не писатель только, а вообще русский чело­
век, - не успел еще ей как следует выучиться, когда всякую
школу захлопнули. Если бы не слишком рано захлопнули,
невозможно было бы, думается, и все нынешнее, уже двад~
цатилетнее, состояние России: ведь невозможно оно, даже
невообразимо, в Англии или во Франции, или где угодно.
Русский человек не достоин, конечно, тех глубин физическо­
го и духовного рабства, в которые сейчас Россия спущена;
но что он в свое время свободе не научился, не доучился,
и даже здесь, в Европе, пока что, до ее настоящего понимания
не дошел, - на это незачем закрывать глаза.
294

Русский человек (все равно кто, хотя бы и старый
интеллигент-свободник) - еще не понимает, например,
что атмосфера свободы дается лишь тому, или тем, кто сам
свою свободу, - свою собственную,
-
умеет ограничивать;
и сам за это, и за себя, отвечает. Правда, в последние годы
и Европа стала терять понимание свободы: точно вихрь
какой-то носится над ней, вихрь неистового упоения раб­
ством. Но это болезнь; а русский человек, может быть, еще
и не доходил (не успел дойти) до европейского понимания.
Оттого ему и здесь, в эмиграции, - мировыми вихрями
мало и захваченному, - без свободы и ответственности
как-то спокойнее, привычнее. Он может этого не сознавать,
но оно так.
Почему писатели будут исключением? И они такие же
русские люди. Даже у тех, у кого Россия не в памяти - она
в крови. И у них запрятано где-то темное ощущение ~бес­
призорности~. если они на полной свободе...
Что же, однако, делать? Говорят, чтобы научиться пла­
вать, надо сразу броситься в воду. Да, а все же сразу далеко
не уплывешь; и тут опять одна из причин вероятной неуда­
чи нашего первого опыта: первого свободного смотра сил
средне-молодой литературы.
***
Есть еще нечто, что необходимо учитывать и необходимо
подчеркнуть: повседневные условия жизни молодых лите­
раторов. Условия давно известные, только в них обычно
не вдумываются, да, мол, печально, но что ж делать, и все
так! Пожалуй; но мы заговорили о писателях, о молодой
здешней интеллигенции, на ней и остановимся.
Когда бывший военный, офицер, делается шофером так­
он, это не так уж плохо: воевать и служить ему все равно
негде, нет ни войны, ни русского полка. Но если молодой
интеллигент, со склонностью к умственному труду и со спо­
собностями или талантом писателя, убивает себя то на ма­
лярной работе, то делается коммивояжером по продаже
рыбьего жира со свининой (не спасаясь этим от ~saisie~ 1
1 арест имущества (фр.).
295

и последовательных выселений из прислужьих чердачных
комнат)- это дело как будто иное. Между тем, за редкими
исключениями (в числе их устроившиеся при алитератур­
ных редакторах), вся эта интеллигентная •молодежь• жи­
вет именно в таких условиях, с разными рыбьими жирами
для свиней.
Мне возразят, что и в старой России начинающий писi!тель
не мог жить литературой; и что некоторые из больших наших
писателей терпели, в юности, жестокую нужду, - Некрасов,
например. Это возражение легко отвести уже потому, что
русские в России - одно, а русские в чужой стране
-
со­
всем другое. Тогда, там, отдельные начинающие писатели
могли гибнуть (и гибли, вероятно), но чтобы гибло целое
литературное поколение, - об этом и мысли быть не мог­
ло. А сейчас, ввиду одних материальных условий, можно
опасаться и этого1 •
К сожалению, известный слой эмиграции, очень отзывчи­
вый на общую беженскую нужду, мало заботится и думает
о судьбе литературы, - той, с которой молодое поколение
могло бы вернуться в Россию; оставляет его представителей
работать со свиньями в рыбьем жиру, удовлетворяясь суще­
ствующей традиционной, алитературной, русской прессой.
Тип кое-что понимающего, культурного мецената бесследно
(и бесстыдно) исчез.
1 В тесной связи с тяжкими материальными условиями находится и дру­
гое печальное обстоятельство, беда молодого зарубежного поколения.
О ней очень сознательно говорит один из писателей этого поколения,
самый, кажется, молодой: «Ведь мы ничего по-настоящему ue зиае.м;
мы никакого систематического образования не получили, не успели
до катастрофы; мы не должны примиряться с ненормальной нашей
биографией, нам нужно догнать самих себя•....
Это отчасти верно; и если сравнивать зарубежную молодую интел­
лигенцию не с советской (перед которой первая- изысканное собрание
культурнейтих людей), а с довоенной (особенно литературной) и даже
очень зеленой, студенческой - разница несомненна.
Я это знаю, - мне много приходилось сталкиваться с начинающими
писателями, часто будущими знаменитостями. Да, многим из здешних
следовало бы общие свои знания пополнить; и это, при желании было бы
нетрудно, если бы... если бы опять не проклятый •жир для свиней•,
не вечная забота о куске хлеба. Когда тут о чем думать, что, когда, читать?
296

Все это, вероятно, естественно: ведь не говоря уж о нас -
и общемировой культурный уровень в последние десятилетия
понизился.
***
Я все-таки думаю, что дело зарубежной литературы сегод­
няшним днем не кончится. Трудны житейские условия; жалки
отдельные попытки разбить традиции, создать что-то вроде
школы свободы; но в конце концов, такой атрадиционный
журнал - будет. Я хорошо знаю эту средне-молодую лите­
ратурную среду и знаю, что почти у каждого уже и сейчас
~есть что сказать~. Если сразу не всем это удастся, вспом­
нить опять: как вещи ~слеживаются~ в запертом сундук, так
и мысли-чувства, невысказанные, в душе. Сразу их в порядок
не приведешь.
Возможно, что иной уже свыкся с молчанием, с своим
положением ~отверженного~. и погрузился в ~оцепенение~. -
о котором так верно говорится в одной современной книге.
Но человек с настоящей природой писателя, - художника,
политика, философа, - никогда со своей ~отверженностью~
не примирится, и погибельвое оцепенение ему не грозит.
Кстати: данный сборник, ~опыт свободы~. есть, в пекото­
ром роде, и ~салон отверженных~. Этим объясняется участие
в нем двух писателей ~старшего~ поколения: один, несмотря
на то, что книги его переводятся на почти все существующие
языки, вплоть до японского, и даже эсперанто, такой же ~от­
верженный~ для русской эмигрантской печати, как и молодые
его соседи по книге; так же, как они, он не имеет возмож­
ности печататься ни в одном парижеком журнале, ни газете.
Что касается другого ~старшего~ участника, -он, хотя
и работает у себя, по своей специальности, терпит ту же
. неудачу при попытке проникнуть в общую прессу с каким­
нибудь скромным, но живым фельетоном, с чем-нибудь, что
пишет для себя.
***
Вот, приблизительно, все, что надо знать читателю пре­
жде, чем он раскроет книгу.
297

Сказанное выше и, между прочим, указание на возможную
неудачу первого опыта, отнюдь не есть ~просьба о снисхож­
дении~: участники опыта в снисхождении не заинтересованы.
Читатели, - публика,
-
вольны критиковать книгу, как им
будет угодно. В том, как отнесется к ней публика, для нас
будет известный ~смотр~ и ей самой. Важно ведь знать, что
она думает о литературе, о свободе, о свободных начинани­
ях, - главное, о свободе,
-
и что она в ней понимает. Важно
знать также, интересуется ли она тем, что интересно молодым
писателям; сумеет ли она хоть как-нибудь рассмотреть их
~лица~. своеобразие каждого, непохожесть друг на друга?
Конечно, ~смотр~ публики, как наш, писательский, - оба
будут весьма несовершенны. Оба ведь сегодня - первые.
Завтра, если для писателей свобода сделается привычнее, -
может быть, станет она ближе, понятнее, и для читателей.

ВОСПОМИНАНИЯ
ПОРТРЕТЫ
<tfi

ТАЙНА ЗЕРКАЛА
(Иван Бунин)
1
Каждый русский замечательный писатель- в то же время
и замечательный человек.
Может быть, это правило (с исiUiючениями, его подтверж­
дающими) распространяется и на писателей других стран.
Сейчас я говорю о России, где так ярка и полна гармония
между человеком, - личностью,
-
и ее талантом.
Самый крупный пример - Лев Толстой. Он, как гор­
ная вершина, виден отовсюду. И никто, из русских ли или
из иностранцев, не будет спорить: Толстой сам по себе, как
человек, как личность, не менее гениален, чем его гениальные
произведения. Он и они - равны.
Если мы обратимся к другим нашим великим писателям,
хотя бы к Лермонтову и Гоголю, мы должны будем сказать
то же самое: оба они в рост своих произведений. Каждый
из них равен своему таланту, своему гению.
Писатель вообще, -а русский писатель в особенности, -
неотделим от своих произведений.
Многие русские критики знают это. Какой бы шумный
успех ни сопровождал нового писателя- он нас не ослепляет.
Если под смелыми, красивыми, даже сильными строками
сквозит робкая и пустая душа, если не чувствуется стержня
определенной личности, - мы знаем, что успех
-
только
внешность, случайная волна, которая схлынет. Произведения
писателя, если останутся - останутся лишь в рост человека,
их создавшего.
Волна внезапного успеха, захлестнувшая одно время
Максима Горького и Леонида Андреева, часто вредит писа­
телям, даже губит их, останавливает их нормальный рост.
Кто знает, не выработалась ли бы у Горького человеческая
душа, средняя, но крепкая, во всю меру его таланта, если бы
301

не исказил ее неумеренный внешний успех? Очень боль­
шая сила выдержала бы, конечно, все; и, конечно, не один
этот успех виновен в том, что мы сейчас в Горьком вместо
честного, хорошего писателя имеем безвольное, бессильное
жалкое существо, навеки потерянное и для литературы,
и для России; однако и несчастие успеха сыграло тут свою
роль.
Но я не о Горьком хочу говорить сейчас. Горький взят мною
лишь как один из бесчисленных примеров, - отрицательных.
Их слишком много. А именно теперь, когда кажется, что вся
Россия стала отрицательной величиной, - надо напоминать:
Россия есть, была и будет, Россия вечна. Не только потому,
конечно, что у нее была такая литература и такие люди, ее
создавшие; но между прочим и потому, что эта литература
и эти люди есть.
Один из людей-писателей, утверждающий своим бытием
бытие России, - Иван Бунин.
11
Иван Бунин имеет свою особенную судьбу, историю, свое
собственное, ни на что не похожее лицо. Он своеобразен,
как всякий замечательный русский писатель.
Никогда он не имел того кричащего, глупого успеха,
от которого в молодости кружится голова. Хотя я и думаю,
что его голова не закружилась бы, все же так лучше: к нему
гораздо больше идет его лестница восхождения, тихая слава,
которой он достиг. Действительно тихая и действительно
слава. С начала 90-х годов, когда Бунин впервые появился
на литературном горизонте, русская литература пережила
много судорог, метаний, взлетов, провалов; много имен вы­
скакивало на поверхность - и мгновенно исчезало навсегда.
Шумели скороспелые славы. Строился картонный трон Л. Ан~­
дрееву. Тут же объявлялись ~новые течения~ и рождались
хрупкие ~школы~ ... Бунин тихо шел рядом, ко всему при­
глядываясь и прислушиваясь, никуда не бросаясь с головой,
не оставляя собственного крепкого пути. Критика, в суете
оборачиваясь к нему, - не знала, что с ним делать: ей надо
было ~положить его на какую-нибудь полочку~, приклеить
к нему какой-нибудь ярлык, - но все ярлыки от него отвали­
вались. Подражатель Чехова? Нет. И уж никак не Горького!
302

И не декадент! И не символист! Пишет прекрасно, трезвый
человек,- да кто он? Куда его девать?
Можно бы, казалось, сообразить, что это просто Бунин,
великолепный писатель сам по себе и стоящий труда, чтобы
заглянуть в него поглубже. Но, повторяю, это было время
суеты и мыльных пузырей литературного муравейника.
АБунин,ктомуже,внемнежил,- оннежилвПетер­
бурге. И, лишь касаясь общей литературной среды, - прочные
дружеские связи он имел только с отдельными писателями.
Он был близок с Чеховым. Он знал Льва Толстого.
Русская земля, русский народ - вот колыбель Бунина.
Воздух неоглядных полей и синих лесов, которым он на­
дышался, стал как бы частицей его самого, вошел в его
кровь. Бунин происходит из старинной дворянской семьи,
когда-то богатой, но разорившейся. В скромной усадьбе он
провел детство и почти всю юность. Да и после - где бы
он ни жил, где бы ни странствовал - он неизменно воз­
вращается ~домой~. в родную деревню, в сердце России.
Странно было бы сказать о Бунине, как мы говорим
о некоторых русских писателях: он знает крестьянскую,
земляную Россию, знает мужика; или еще: он писатель
пессимист (или оптимист), он мрачно смотрит на русский
народ, не верит в него (или верит). Можно ли мрачно или
не мрачно смотреть на свою собственную руку, верить в нее
или не верить? Ее, прежде всего, чувствуешь изнутри, и так
она близка, что невместно говорить о любви к ней или
не любви, о знании ее или незнании.
Но если Бунин связан с русской землей, с народной Россией
той таинственной внутренней связью, которая позволяет ему
чувствовать боль ее как свою боль, - Бунин, при этом, зорок.
Он видит, - ни один, может быть писатель не обладает столь
острыми глазами,- и рассказывает то, что видит. Острота
зрения у Бунина - это первое, что поражает читателя.
Рассказывает? Нет, он даже не рассказывает; он незаметно,
тихо вводит читателя туда, где сам находится, заставляет его
видеть то, что сам видит. И, конечно, увидев, рядом с Буни­
ным, эти блески ~оловянной~ после дождя дороги, эти тихие
цвета и светы, читатель начинает чувствовать запах конопли,
слышать человечьи голоса... В этом смысле некоторые рас­
сказы Бунина почти маrичны. Он не говорит о физических
ощущениях - он их дает. Из неуловимых, мелких черточек,
303

теней и звуков сложившаяся - вдруг наваливается тоска,
точно камень стопудовый. И кажется, никогда из-под него
душе не вывернуться. Но вот крикнул что-то девичий голос,
и всколыхнул ночь, и разбудил неясную весеннюю радость.
Радость погаснет. Придет длинная -длинная скука, тягучая,
как полевая межа... Хотите или не хотите- вы пойдете за Бу­
ниным и в эту скуку, пойдете куда он ни поведет, до конца.
Такова власть художника Бунина, прозрачная и тихая
сила его языка.
Это много? О да, конечно, очень много. Эта художественная
магия, или это мастерство, как называют иные, бесспорное
для всех, дало ему сначала общее признание, затем, почти
незаметно, его прочную, пешумную славу. В сравнительно
молодые годы - Бунин уже академик, и не бьто журнала,
который не мечтал бы украсить свои страницы хоть самым
коротеньким его рассказом.
Но - надо сказать правду
-
как раз это самое художе­
ственное мастерство, сила художественного рисунка, это
чересчур острый взор, - не то что отталкивали от него,
но оставляли в иных - чувство неудовлетворенности, в дру­
гих- даже обиды. Простые души хотели любить Бунина,
но почему-то любить не могли. Самые глупые и злостные
выдумывали, что он то 4холоден, как лед~. то 4Ненавидит
народную Россию и клевещет на нее~ и тут же, кстати, ста­
ралисьи неуязвимую художественную форму его опорочить,
найти подражательность. Критики поумнее, отдавая должное
художнику, прибавляли: да, он удивительный описатель...
Но быть замечательным описателем - довольно ли, чтобы
быть и замечательным писателем?
Все это было, конечно, несправедливо. Но какая-то правда
скрывалась за неточными и неверными словами.
Говоря совершенно грубо, от Бунина бессознательно хо­
тели тенденции. И правильно хотели, ибо, если это требо­
вание перевести на язык иной, не грубый, отбросив слово
4тенденция~. - мы скажем: от писателя с таким громадным
даром виденья ждали отношения к тому, что он видит. А еще
глубже, еще вернее - жаждали ощутить замечательного
человека в замечательном писателе.
Любить - можно только человека. Мы любим человека,
даже любя писателя. А такого божественно-земного, земля­
ного писателя, вдвигающего нас в плоть мира, заставляю-
304

щего коснуться ее, почувствовать ее, - такого писателя, как
Бунин, не любить нельзя, но любить безлико, отвлеченно,
картинно тоже нельзя.
В чем же дело? Кто виноват? Читатель, всегда заворожен­
ный, но передко оставляющий книгу Бунина с недоуменной
и безысходной тяжестью на сердце, - или Бунин?
Я думаю, главным образом виноваты читатели. Они не уме­
ют читать. А затем повинен и автор: он не снисходит к этим
неумеющим, он не •милосерден~ к читателю. Он его хватает
и бросает в жизнь,- •а там разбирайся, как знаешь~.
Сам Бунин очень закрыт. Я не говорю о тех, кто от невни­
мания, от нежелания потрудиться, не находит его в его
произведениях. Но многие и хотели бы, да не могут. Люди,
как дети: они беспомощны перед автором, скрывающим себя
за художественным объективизмом.
Но не будем упрекать никого. Попробуем лучше про­
никнуть за эту художественную завесу, открыть Бунина,
насколько возможно.
Мы видим то, что он пишет. Но откуда он исходит? Куда
он идет? И куда идут за ним, с ним, читатели, покарепные
силой его художественного таланта?
111
Подойдя к этим вопросам я оставлю пока Бунина как
художника. Да о внешнем мастерстве его сказано довольно
и другими, и мною, выше. Не буду также останавливать­
ся на перечислении его многотомных трудов, - в стихах
и в прозе. Но отмечу, - и это очень важно!
-
что Бунин,
русский человек и русский писатель, чувствующий русскую
жизнь и природу изнутри, составляющий сам как бы часть
ее, - он шире России. Ему мало России, ему нужен мир.
На долгие периоды времени он покидает Россию, смотрит
на иные небеса, слушает голоса далеких морей. И там он
зорок, как никто. И туда, в перусекую жизнь, в перусекую
природу он с той же магической властью вводит читателя.
Правда, на берегу голубого Средиземного моря ему часто
видится золото родных хлебов; на Капри написаны его лучшие
русские рассказы; но ведь он ни на мrновенье и не перестает
быть русским. Это его корень. Цветы же его - над всей
землей, над миром.
305
20Том13 УнасвПариже

Родная Россия, чужие страны, родные и чужие люди, зве­
ри - все живет у Бунина. Но всмотритесь ближе, как можно
ближе в эту жизнь: она двоится, мир под взором Бунина.
Прекрасен? - О, да. Или нет; он лишь мог бы,
-
оставаясь
до мелочей тем же, - быть таким прекрасным, что . . . ,вот,
он - отвратителен, томителен, безвыходен. В чем же дело?
Какая тут тайна? Почему Бунин так любит ~образ мира
сего~, что этот же мир, сам, дает ему вдруг неисходную
тоску, неизбывное томление?
Чтобы понять, надо обратиться к истоку дней писателя,
к его рассказу, который так и называется ~у истока дней~.
~Большая комната в бревенчатом доме на хуторе, в степ­
ной России~ ... ~солнце косо падает в окна~ ... ~в простенке
старинный туалет красного дерева, а на полу возле него
сидит ребенок трех или четырех лет~...
Нечаянно взгляд ребенка падает на зеркало.
~я хорошо помню, как поразило оно меня~. ~я видел
его ранее. Но изумило оно меня только теперь, когда мои
восприятия вдруг озарились ярким проблеском сознания. И
все окружавшее меня внезапно изменилось, ожило,- при­
обрело свой собственный лик, полный непонятного~.
Ребенок не отходит от зеркал. Он наклоняет его,- ком­
ната падает вниз. Он потянул раму к себе, зеркало блесну­
ло - все исчезло.
Тайна осталась. Проходили дни, месяцы, годы... Но ~зер­
кало поразило меня. Я должен был разгадать его во что бы
то ни стало~... ~я любил угловую комнату. Я входил, затворял
двери - и тотчас же вступал в какую-то особую, чародейную
жизнь~. Оставался наедине с зеркалом- опять испытывал
его власть над собою.
~мальчик в отраженной комнате был теперь выше ростом,
смелее, решительнее, чем тот ребенок, несколько лет тому
назад. Но отраженная комната была все так же притягательна,
заманчива... во сто крат заманчивее той, в которой был я!
(Курсив мой.) И сладко было снова и снова тешить себя
несбыточной мечтой побывать, пожить в этой отраженной
комнате!~
Она та же, до малейших мелочей, и... ~во сто крат за­
манчивее», прекраснее.
Существует ли она? Где она? Мальчик с усилием ото­
двигает тяжелый туалет - но там ничего, шершавые до-
306

щечки. Ему сказали, что это стекло, намазанное ртутью. Он
поскоблил с краю - да, стекло, все исчезло. Значит в ртути
что-то чудесное?
Но он еще не знал всей тайны зеркала. Он понял неска­
занную глубину ее в тот момент, когда <~:тишину ночи про­
реЗали крики. Вошла заплаканная няня и быстро накинула
на зеркало кусок черной материи. И, как внезапный ветер
по затрепетавшим листьям дерева, по всему моему телу про­
шла одна мысль, одно сознание: в доме смерть! То ужасное,
чье имя - тайна!~
Тайна, как он говорит, <~:причастная тайне зеркала~.
Он еще спрашивает себя, почему, когда смерть, его (зеркало)
закрывают, но уже понял, уже ответил себе на этот вопрос.
Он знает: там, в зеркальном мире, точь-в-точь таком же, как
здешний, только во сто тысяч раз прекраснейшем - не мо­
жет быть смерти. Смерть не дo.llЖ'Ita в нем быть, не смеет
в нем отразиться. Это она требует, чтобы закрыли зеркало.
И не оттого ли мир зеркала так прекрасен, что в нем
нет смерти?
Рассказ Бунина <~:У истока дней~ даст нам ключ ко всем
его произведениям, к тому, закрытому, что лежит за его худо­
жественной магией, ключ к писателю - человеку. Это душа,
носящая в себе две тайны: тайну зеркального мира и тайну
смерти. Сближенные в одной душе - они находятся в по­
стоянном борении, в постоянном стремлении уничтожить
друг друга.
Жизнь, природа, люди, весь мир - не отраженный,
-
так
прекрасен; ведь он совсем такой же, как в зеркале! Красота,
радость, любовь... Но вот опять <~:как внезапный ветер по за­
трепетавшим листьям дерева по телу проходит одна мысль,
одно сознание: в мире смерть~ ... И мир искажается гримасой,
искажаются люди, носящие в себе смерть... Нет выхода,
-
нет входа туда, в чародейный и единственно любимый мир
зеркальный, где нет смерти.
Если мы с этим пониманием подойдем к Бунину, мы
увидим и ту человеческую боль, страдание, с каким написана
каждая строка его. Мы увидим в беспощадной зоркости его
упрямое желание разгадать жизнь, упрямую, неумирающую
любовь к жизни, здешней милой земной жизни... но побе­
дившей смерть.
Любовь?
307
20.

«Любовь - это когда хочется того, чего нет и не бывает.
Да, да, никогда не бывает!• (Здесь, в незеркальном мире,
со смертью.) Но все равно. Нужно нести в себе хоть какой­
нибудь, хоть слабенький огонек!•
Порою Бунин, побежденный, говорит о дне, когда он
исчезнет из мира в пустоту:
«И от моих попыток разгадать жизнь остается один след:
царапина на стекле, намазанном ртутью•. Но он ни минуты
не бывает побежден окончательно.
Он говорит тут же:
«Ни мое сердце, ни мой разум, никогда не могли и до сих
пор не могут примириться с этой пустотой•.
Бунин вообще, как человек (и как писатель), из непри­
миримых. Это его замечательная черта. Отчасти она является
причиной его закрытости, скрытости, сжатости, собранности
в себе.
Добр ли он? Не знаю. Может быть, добрее добрых; недаром
такие полосы, такие лучи нежности прорываются у него ...
Но как-то не идет к нему этот вопрос. Во всяком случае,
не мягок, не ломок. Достаточно взглянуть на его сухую,
тонкую фигуру, на его острое, спокойное лицо с зоркими
(действительно, зоркими) глазами, чтобы сказать: а, пожа­
луй, этот человек может быть беспощаден, почти жесток...
и более к себе, нежели к другим.
Кто-то заметил, что лицо его напоминает лицо Иоанна
Грозного. Да, пожалуй - только Иоанн Грозный был гораздо
более беспощаден к другим, нежели к себе. А это громадная
разница.
В наши дни, когда ветер смертных крьmьев обнял почти
всю землю, а родная Бунину земля, Россия, томится в аго­
нии, - в эти наши тяжкие дни неужели так с этой злой
тайной и примириться? Отдать ей красоту неба, душу и тела
людей? Забыть, разлюбить мечту о новом зеркальном (со­
всем, как здешний) мире? Покориться без борьбы?
Иван Бунин вырван с корнем из родной почвы. Он физи­
чески не может вернуться, прикоснуться, как древний бога­
тырь, к своей земле, набраться новых сил. Но он не древний
богатырь. Он может еще долго копить силы, не касаясь земли,
черпать их в страдании. Вот он вырван с корнем - но корень
свеж и жив. Кто знает, что было бы, если бы корень остался
сейчас в этой земле: ее соки ядовиты, она пропитана кровью.
308

Бунин был один из немногих, кто всем существом, из­
нутри, задолго до несчастия своей земли, чувствовал его
приближение. Зная что-то о тайне жизни и ~причастной ей•
тайне смерти - он видел тень смерти на земле, на людях.
Мы видели то же, с ним, - но мы не понимали.
Не любить Россию, не верить в русский народ! - крича­
ли ему. А сколько ныне из этих ~верующих• превратилось
в ~проклинателей•?
ДаведьделотутдажеиневРоссии.Иневверевнее.
Дело в том, что Бунин знал и видел то, что шире России.
А лишь видя и любя это всемирное, вечное, жизнь в ее
тайнах, - можно понимать и жизнь своей земли.
Зоркие очи. Крепкая, скрытая, упрямая сила любви к са­
мому сердцу бытия, - к его смыслу, к его светлой тайне.
Непримиримая, воинствующая ненависть к черноте, ко лжи,
наплывающей на бытие. И острое оружие в руках - вол­
шебство слова.
Это оружие не сложит, не опустит наш современный
боец, замечательный человек и замечательный писатель -
Иван Бунин.
ТАЙНА П.Н. МИЛЮКОВА
...г. Милюков...высказалсязанеобходи­
мость усиления советской власти. Мы
с должной похвалой отметили этот про­
блеск государственного сознания.
Большевисташй •Путь».
Есть истины, столь очевидные, т.е. видимые простым
глазом, что непостижимо, почему они не сразу доходят до со­
знания, остаются не видимыми, - тайными.
~истина•, пожалуй, слишком громкое слово для той ма­
ленькой правды, о которой здесь будет речь. Но это не важно.
Правда везде важна, и в малом, и в великом.
Я ее хочу сказать о П.Н. Милюкове и его ~новой• тактике.
Собственно, о новой тактике говорить нечего. Если мы
попробуем взять ее как тактику, да еще как новую, отдельно
от П.Н. Милюкова, мы увидим, что ее просто не существу­
ет, просто ничего нет. Слова, которые ныне произносятся
309

Милюковым и долженствуют представлять собою ~новую
тактику~ парижекой группы,- эти же слова давным-давно
приняты и группой пражской центро-левых эсеров. Формаль­
но те же существуют и у многих других групп, например,
у савинковской ... Они, эти слова, давно нам знакомы, менее
всего новы. Если б в них было дело, почему бы, кажется,
всем этим ~группам~ не соединиться? Нет, они жестоко
не признают друг друга. Милюковцы, правда, ухаживают
за эсерами, но бесполезно, ибо все-таки объявляют, что у них
какая-то ~своя~. да еще ~новая~ тактика.
Суть дела, значит, не в словах о тактике; и не в том даже,
что старые слова называются и провозглашаются ~новы­
ми~. Нельзя разгадать шумиху, поднятую на столбцах эми­
грантских газет по поводу ~новой тактики~, этого пустого
места, если рассматривать слова и направление милюков­
ских газет отдельно от него самого. Ясно же, что не слова
о тактике, старой с виду, как самый старый эсер, изумляют
всех, создают столько споров и разделений; не сами слова,
а то, что их, эти, произносит П.Н. Милюков, почтенный
лидер известной либеральной партии. Он их произносит,
он претендует на соответствующую им тактику, а между тем
ни эти слова, ни эта тактика, не соответствуют ему самому,
П.Н. Милюкову.
Он переменился? Он чему-то изменил?
Увы, это думают не только враги его, но и друзья. Ду­
мают потому, что центральная правда о П.Н. Милюкове,
хотя и простая, и очевидная, не доходит у них до сознания.
Перемены в П.Н. Милюкове не произошло ни на йоту. Он
по сей день тот же, каким был до войны, во время войны
и т.д. Не изменил ни себе, ни своей партии, ни своей тактике
(делу), она у него одна, - была, есть и будет.
Да, слова его ~другие~. Но то, что они теперь как будто
другие, разнятся с прежними, как разнятся между собою
правительства Романова и Ленина, - это лишь еще одно
доказательство адамантовой крепости, неиотрясаемой неиз­
менности самого лидера партии к.д.
Однако объяснимся до конца.
П.Н. Милюков - органический антиреволюционер. Или
ареволюционер. Он не мог, не может и никогда не сможет
не только понять, но даже увидеть какую бы то ни было
революцию.
310

П.Н. Милюков - прирожденный вождь и zлава лояльной
оппозиции законного правительства. Это его единая роль,
единое, действительно его, место. И в этой роли, на этом
месте, он совершенен.
В феврале 17 года место П.Н. Милюкова под ним про­
валилось. Временное правительство ( 4революционное~ 1) он
законным не ощущал, - что можно бы весьма убедительно
иллюстрировать, - и вот четыре года, как он фактически
находится в пустоте, не у дел. Четыре года исканий, мета­
ний, смены надежд.
Надежда Милюкова каждый раз фиксирована. Перед
крымской катастрофой его надежда обрести законное пра­
вительство определенно покоилась на Врангеле. Тотчас по­
сле падения Врангеля, - вспомним!
-
и явилась на свет
4Новая тактика~. 4Поворот~ и все такое. Значит ли это, что
Милюков изменился? Стал другой? Отнюдь. Он лишь на­
дежду свою перенес на других людей, в другое место, и как
раз требующее от Милюкова вот этих, сегодняшних, его
слов, этого уклона.
П.Н. Милюков ныне питает надежду, что законное пра­
вительство будет обретено в Москве.
Каким образом? Как допустить подобную надежду у Ми­
люкова?
Нечего ее допускать, она - факт. И попятный именно
у такого человека, как Милюков. Ибо, во-первых: прави­
тельство, которое он мог бы почесть законным, ему нуж­
но во что бы то ни стало, во-вторых: все другие надеж­
ды видимо исчезли, в третьих: дело с самой осени явно
клонится в сторону международного признания Москвы,
при чем застрельщицей - могущественная Англия. Конеч­
но, Милюков мыслит тут много предварительных этапов,
условий, как, например, эволюцию большевиков, целую
скалу их уступок (по его наблюдениям, это уже происхо­
дит)- вплоть до согласия разделить власть с меньшевиками
и эсерами.
Быть может, он даже рисует себе и дальнейшее эволю­
ционное шествие: постепенное вытеснение большевиков
эсерами, во всяком случае полную потерю влияния партии
коммунистической...
Но не пойдем далее. Нам довольно и этого. Надежда
Милюкова определилась. Определились для него и глав-
311

ные черты, главные свойства московского правительства,
в ближайшем будущем (по его соображениям) законного, -
международно признанного.
При этом правительстве он и готовит себе свое место­
лояльной оппозиции. Ясно: оппозиция этого правитель­
ства не может быть сама по себе, такой же, как «оппозиция
Его Величества•. Каждая «правительственная• оппозиция
должна соответствовать своему правительству. Милюков
работает над спешной перекраской своих строений, дабы
соответствовать месту, дабы он и его партия могли вступить
в свою роль, - «критиковать и поддерживать• крайне левое
(законное) правительство, как в свое время правительство
Его Величества.
Очень может быть, впрочем, что Милюков надеется стать
несколько ближе к этому новому, чаемому, правительству,
занять положение несколько более официозное: ведь в соз­
дании романовского он не принимал участия: а теперь он
взял на себя и предварительную работу, стараясь прибли­
зить вожделенный момент узаконения Москвы. Но эти его
расчеты уже частность, по существу ничего не меняющая.
«Недоуменные вопросы• всех «Рулей• по поводу «глубо­
кого и принципиального поворота в политическом мировоз­
зрении П.Н. Милюкова• падают сами собой: нет никакого
поворота, нет перемены. Есть перекраска, но ее требует
только переменившийся цвет правительства. Нет и никакой
перемены тактики: это все та же тактика прирожденных оп­
позиционистов, всегда готовых на суровую критику и верную
поддержку существующей власти.
Все легенды о милюковских переменах должны, таким
образом, быть разрушены. Все инсинуации врагов, упреки,
в «соглашательстве•, должны пасть: это вовсе не соглаша­
тельство, это сознательное согласие (и даже стремление)
занять место оппозиции полубольшевистского правительства,
только что будет узаконено.
Все дело в том, найдется ли место. Найдется - Милюков
имеет неотъемлемые права на свое место. Он неизменен,
как бы ни менялось все вокруг. Он утес, мимо которого
бегут облака.
До сих пор объективное установление факта не позво­
ляло мне коснуться сегодняшней милюковекой надежды
по существу. Она была только указана. Однако интересно:
312

косвенным путем даже самое существо этой надежды, ее
содержание, т.е. что это - надежда на Москву, даст нам
мысли о неизменности Милюкова... и его судьбы. Правда,
тут мы вступаем в другую плоскость, - психологических
ассоциаций, но они любопытны.
Давно известно и утверждено, что создатель ~новой так­
тики»- до художественности лишен ~такта»-. Назовем ли
~бестактностью»- странное его свойство, или иначе, - все
равно до сих пор выходило, что едва Милюков скажет
~бе»-, как жизнь ему немедленно ответит ~ме»-. Едва он
на чем-нибудь остановится, что-нибудь произнесет, как
тотчас, словно по тайному закону, окажется, что лучше бы
он на этом не останавливался и этого не произносил. Не
стоит перечислять всем памятных чудесных совпадений
~наоборот»- вроде несчастного ~правого блока»- перед самой
революцией, немецкой ориентации перед самым поражением
Германии и т.д. И теперь, в минуты сомнения, - редкие,
правда, у людей трезвого рассудка, -тот факт, что Милюков
принялся надеяться на законную Москву, очень ободряет
и поддерживает нас. Он думает так, - лишнее доказатель­
ство, что будет наоборот.
Ведь если б не было, если б (допустим на мгновенье)
надежды Милюкова реально осуществились, - это при­
вело бы Россию не только к полной, но еще и позорной
гибели. Нечего притворяться, мы это отлично знаем. На
такую mбель Милюков работает, к счастью, не зная этого.
И не узнает никогда, ибо работа его, к великому счастью
для него и всех нас, тщетна и останется тщетной.
А Россия, спасется или поmбнет, - поmбнет: во всяком
случае своими, не милюковскими путями. Не будет ~закон­
ного»- московского правительства из эволюционизированных
большевиков с милюковской, при нем, лояльной оппозицией.
Так же не будет, как вода в Атлантическом океане никогда
не будет сухой.
Относительно же П.Н. Милюкова можно задавать себе
только один вопрос: когда жизнь, с привычной невежли­
востью, опрокинет его сегодняшнее упование, когда явится
такое правительство, при котором Милюков, на своем месте,
может и должен быть, - успеет ли он своевременно сыграть
назад?
Жаль, если не успеет.
313

БЕССТРАШНАЯ ЛЮБОВЬ
(Русский народ и Ив. Бунин)
1
Они встречаются все чаще.
Лица у них молодые. А глаза старые-старые, странные -
пустые.
Эти люди молчаливы. Но могут вдруг разговориться,
итогдаговорятвсеотомже- ипочтиодноитоже.
-
Русский народ только теперь показал свой настоя­
щий ~лик~. И это не лик, а звериная харя. Русский народ
не способен ни к какому человеческому развитию, культуре,
просвещению. Его нужно запереть, ему нужно совершенное
рабство, железная палка.
Кто они, так говорящие? Правые? Убежденные после­
дователи Пуришкевича, Суворина и - Максима Горького,
только что заявившего на всю Европу, что он ~ненавидит~
русский народ, ~этих низколобых, недостойных называться
людьми?~
Нет, не правые. И не левые. Их нельзя никуда зачислить,
никуда приписать. Они совсем не политики и на политику
не претендуют. Это просто средние русские люди, но эта
сама толща интеллигентных и полуинтеллигентных рус­
ских изгоев. Бывшие офицеры, бывшие офицеры-студенты,
студеiПЫ-добровольцы, маленькие чиновники, учителя, техни­
ки, служащие... Они дети и внуки тех самых русских людей,
которые когда-то поклонились русскому народу ~до земли~;
шли на служение ему, не боясь гибели. И, может быть, недав­
но еще ~дети~ привычно верили ~богоносцу~ Достоевского,
Платону Каратаеву Толстого. Теперь они говорят: ~не Платон
Каратаев - а товарищ Пятаков. Русский мужик
-
подлец
и раб. Русский народ- зверь. Мы видели его харю~.
Средний русский человек, - имя ему легион,
-
очень
важен. Отметать его, ругать ~обывателем~.- какая жалкая
политика! И какая близорукая грубость! Теперь в особенности:
ведь каждый из этих изгоев, - учителей, студентов, добро­
вольцев, - прошел борьбу, с оружием в руках или без оружия,
но борьбу смертную. Речи его ужасны? Не отмахивайтесЪ
от них с легкостью. Поймите, что нужно пережить, чтобы
дойти до таких слов о своем народе, о собственном чреве,
314

собственном истоке, - о себе самом. Не знают ли они все
где-то подсознателъно, чувственно, что и сами они - тот же
русский народ? ~он зверь и раб. Значит, и мы звери и рабы.
Пропала Россия~. Чтобы понять- достаточно взглянуть в пу­
стые, старые глаза. В них - уже почти спокойное отчаяние.
Но мало понять отчаяние вот таких средних русских
людей: надо пытаться помочь им. Погибла обманная меч­
та о ~богоносце~. но что, если и вот это новое ~звание~
о лице - харе
-
русского народа, на реальном опыте как
будто основанное, - тоже мечта, обратная, но равно лживая
в своей безмерности? И если мы захотим правды, только
правды, где нам ее искать? Не живет ли подлинная правда
жизни - в ~мере~?
Вопрос о русском народе, о его сущности, о его лице -
старый вопрос. Мы не разрешим его. Но такой новой болью
терзает он теперь сердца, что не должен ли всякий, по мере
сил, сызнова подойти к нему, пытаться увидеть хоть малую
часть правды и осветить ее.
Для этого, как бы скромно ни подходили мы к вопро­
су, нам нужна помощь художника. Только художник знает
что-то о ~мере$>, о правде в мере. Но не Толстого, не До­
стоевского мы возъмем: пусть не будет бесполезного спора,
пусть не возражают нам, что старые пророки, покорные духу
своего времени, жили в старой мечте, идеализировали народ.
Нет, нам нужен художник самый близкий, наш современник,
и самый точный, самый правдивый.
Такой художник у нас есть. Это - Ив. Бунин.
Я знаю, что на него уже ссылаются, на него опираются
отчаявшиеся, зовущие народ зверем. Теперь - опираются;
но не с тем же ли правом, не с тем ли малым пониманием,
вниманием делают они это, с каким еще недавно считали
его •пессимистом~ и •клеветником~ на русский народ?
Так нельзя обращаться с художником. Нельзя пользоваться
им по собственному произволу, для себя. Ему надо верить
и, без готовых решений, без всяких собственных выводов
и настроений, пойти за ним. Только тогда поможет он нам
приблизиться к правде.
Каким же видели зоркие очи Бунина русский народ вче­
ра, - видят сегодня? И пусть он нам не рассказывает о на­
роде, а показывает его. Мы сами отличим лицо человеческое
от хари звериной.
315

11
4... Не война, а прямо бессмыслица!•
4Сказывалосъ исконное - быть на стороне тех, кто одо­
левает. И в восхищение приводили вести о разгромах русской
армии: ух, здорово! Так их, мать их так! - Восхищали и по­
беды революции, восхищали убийства: как дал этому самому
министру под жилу, - говорил Тихон в пылу восторга,
-
как
дал - праху от него не осталось!
-
Но нарастала и тревога.
Как только заговорили о земле, стала просыпаться злоба•...
И непонятен был в своем молчании, в своей уклончивости,
народ. - Скрытен он, прямо жуть, как скрытен,
-
говорил
Тихон. - Положим, что и музыка-то вся эта не хитрая.
Правителъство сменить да земелькой поравняет•... 4Дело
ясно, за кого он гнет, народ-то. Но, конечно, помалкивает.
И надо, значит, следить, да так норовить, чтоб помалкивал.
Не давать ему ходу! Не то держись: почувствует шлею под
хвостом- вдребезги расшибет!•
Это не сегодня, это было вчера. И 4шлея не попала под
хвост•. Все потянулось-пошло в деревне, как шло раньше,
веками. В деревне Дурновке или - в России?
4... Россия
-
да она вся деревня, на носу заруби себе
это!• - говорит Балашкин Кузьме.
Кузьма и Тихон - братья, оба дурновцы. Тихон
-
мужик
состоятельный, хозяин, бездетный. Кузьма совсем одинокий,
неудачник. Оба они как будто 4С мыслями•, но - страшно!
оба как будто во сне. Глядят вокруг - и видят, но точно
4Сквозъ тусклое стекло•.
4Кузъма всю жизнь мечтал писать и учиться. Ему хотелось
изобразить свою нищету и тот страшный в своей обыденности
быт, что калечил его•. 4Учитъся? Но когда? Где?• Бесплод­
но пошатавшись по губернии, Кузьма вернулся, поселился
у брата, из милости, старую усадьбу стеречь. И в деревне
он окончательно стал опускаться, дичать.
4В этой жизни страшнее всего то, что она проста, и с непо­
нятной быстротой разменивается на мелочи•. 43има, избы,
проруби, мальчишки, собаки на крышах, холод, грязь, бо­
лезни, скотская лень мужика• ... Детишки лядащего мужика
Серого всю зиму в избе без света. как кроты; слепнут, шалеют
от радости и удивления, когда засветят огонь. Старший сыи
Серого, Дениска, болтающийся парень, бьет отца смертным
316

боем, бессмысленно, по пустякам. Потом, так же бессмыс­
ленно, мирятся.
У Кузьмы мысли не только мутные, но и двоящиеся. У
ТИХона, впрочем, тоже. Оба томятся почти телесным томле­
нием, непрерывным, тусклым. Но и непутевый Дениска, что
бьет отца, и он в таком же противном, оголтелом томлении.
Написать глупое, безграмотное и сантиментальное письмо
о себе - так, никому. И ни зачем. Встретился Тихон
-
отдал
Тихону. Почитав его немного и выбрасывая в полоскатель­
ницу, Тихон удивляется: ~чудной мы народ. Пестрая душа.
То чистая собака человек, то грустит, жалкует, нежничает,
сам над собою плачет»...
Пьют все, - ради чего стоит не пить? А выпьет Тихон,
-
этот странный в своей грубости, не похожий на Кузьму, му­
жик, - и все-таки телу как будто станет легче, хотя ~душа
продолжает жить своей жизнью, хмурой и тоскливой. Думы
сменяют одна другую, но толку в них нет»... У Кузьмы бы­
вают даже мгновенья, когда ~слезы пьяной радости и силы,
искажающей всякую картину до противоестественных раз­
меров, застилают ему глаза». Душа Захара Воробьева, этого
на редкость здорового, жизнерадостного великана, ~жадно
искала подвига... все равно доброго или злого, даже скорее
доброго, чем злого». Но подвига не было, и не могло быть,
и он ничего не знал о подвиге. Он бессмысленно хватает,
~не помня себя от внезапной жалости», нищую, хромую
старушонку и тащит на руках пять верст. Бессмысленно
твердит непонятные слова, чуя в них ~какой-то чудесный
намек на что-то: ~дуб дюже велик вырос, да дупло добре
широка и ниток много распустил» ... Нестерпя томления,
жажды подвига, - он из вина делает подобие его: пьет гоме­
рически. Пьет, чтобы сделать ~удивительное» - и умирает
на дороге. Но ~страшная, смертельная тоска» не оставила
его, пока не ~разорвалось сердце».
Странно томился Егорка, непутевый малый. Бездельник
и лодырь: ~шли в нем сразу два ряда чувств и мыслей.
Спокойно, даже самодовольно думая о том, что попадет
на глаза, часто томился он в это же самое время и тщетным
желанием обдумать что-то другое. Он завидовал собакам,
птицам, курам: они, небось, никогда ничего не думают!»
Мать свою, кривую Анисью, забросил. Много ночей провела
она в пустой избе, что-то ~вспоминая и думая. Но никто
317

не узнал ее дум~. •Губы сжаты, лицо смиренно. Голова, как
всегда, кружится от голода~. Медленно доев последний хлеб,
умирая - и полузная, что умирает, поплелась за 15 верст
к сыну в сторожку. Шла, слабела, путалась в цветах и травах.
Сына не застала. Не удивилась. Осмотрелась. Клонило в сон.
Видно, лечь поскорее... И вот, •она спала, спала, и умирала
во сне~ ...
Что же Егор? Да ничего. Анисью хорошо схоронили (дал
помещик красненькую), Егор, как подобает, напился и еще
в тот же день отплясывал на могиле. Нанялся на железную
дорогу. И вдруг, на осенней заре, взбежал на насыпь - лег
под паровоз. - •Земля опустела ... И без слов сказал •ему
кто-то: ну, так как же?~ На вопрос надо было ответить,
но ответа Егор не знал.
Нежная безропотность Анисьи, нежность, бездонно-глубо­
кая, смиренно-тонкая, - и бесстыжая беспомощность Егора,
-
не одно ли они? Не то же ли томленье - силы, съедающей
себя в темной неисходности?
•Живорезы!~- кричит Кузьма. Но душа его двоится: •Нет,
несчастный народ, прежде всего несчастный. Пропали мы
с тобой, брат. Мы ни Богу свечка, ни черту кочерга~.- Тихон
внезапно соглашается: •Верно. Ни к черту негодный народ.
Пашут целую тысячу лет... а пахать путем, т.е. ни единая
душа не умеет. Единственное свое дело не умеют делать! ..
Хлеба ни одна баба не умет спечь! .. Народ! Сквернословы,
лентяи, лгуны, да такие бесстыжие, что ни единая душа
друг другу не верит. Друг другу! .. Ты думаешь, не убили бы
и меня на смерть лютую, кабы попала мужичкам шлея под
хвост, как следует, кабы повезло им в этой революции-то?
Погоди, погоди, будет дело, будет!~
Но когда Кузьма тут же спросил брата (они говорили
о недавних казнях)- значит, давить?- Тихон •отозвался
страдальчески: ну уж и давить... Это ведь я так~ .. .
Бог, - может быть? ..
•Господь, Господь! - говорит Кузьма.
-
Какой там Го­
сподь у нас? Я вон околевал, лежал, много я о Нем думал­
то? Одно думал? Ничего о Нем не знаю и думать не умею!
Не научен!~
Кузьма хоть знал, что ничего не знает. Аверкий не знал
и этого. Захворал в людях. Пришла за ним жена, просто,
чисто, деловито повела домой - умирать. Там он и стал
318

отходить, медленно удаляться, лежа в санях, в риге, глядя
ночами на холодные звезды. И был чем-то похож его от­
ход на смерть князя Андрея у Толстого; не все ли русские
люди - русский народ? Не вся ли Россия
-
деревня?
Но лежа в риге, отходя, Аверкий думал: 4Ведь вот какое
чудо! Жил-жил, а ничего не помню, ничего не понимаю~.
Когда зашел дьячок, сказал какой-то текст в разговоре, -
Аверкию стало приятно. Хотел ответить - не сумел, 4За­
путался в мыслях~. Он и после, 4как ни старался- не мог
разобраться в том высоком чувстве, которое возбудил в нем
дьячок словами о земле, о персте, о духе и Боге; но, вспоми­
ная их, каждый раз ощущал подъем душевных сил~.
Тихон, столь грубый и страшный, что даже Кузьма по­
рою зовет его мысленно 4Живорезом~. а сам он, отмахива­
ясь,- 4Не до лериrии нам, свиньям!~- признается: 4Ни
к кому у меня жалости не было~, - этот самый Тихон, сидя
с братом вдвоем, вдруг говорит: 4Ах, брат ты мой милый!
Скоро-скоро и нам на суд пред прееталом Всевышнего.
Читаю я вот по вечерам требник, - плачу, рыдаю над этой
самой книгой. Диву даюсь: как это можно было слова такие
сладкие придумать. Да вот, постой... -
И быстро поднялся,
достал толстую книжку, дрожащими руками надел очки
и со слезами в голосе, торопливо, как бы боясь, что его ире­
рвут, стал читать: - Плачу и рыдаю, егда помышляю смерть
и вижу в гробах лежащую по образу Божию созданную нашу
красоту, без-образну, безгласну, не имущую вида~. - 4... Про­
пала жизнь, братушка! Была у меня стряпуха немая, подарил
я ей, дуре, платок заграничный, а она взяла да и истаскала
его наизнанку... Понимаешь? От дури да от жадности. Жалко
налицо по будням носить, праздника, мол, дождусь, а при­
шел праздник - лохмотья одни остались .. . Так вот и я ...
с жизнью-то своей». Возвращаясь в этот вечер от брата,
4Кузьма чувствовал только одно- тупую тоску~... 1
Одно тупое томленье. Все то же. И лишь одно ждало
каждого впереди: и 4Живорезов~ Тихона, Егора, Дениску,
и святых, лампадным огнем теплящихся, Анисью, Аверкия,
старца Таганка, одно - смерть.
Старец Таганок - 4Нечеловечески прост~. Он прожил
целое столетие, весь XIX век, и - не заметил его. Ничего
1 Везде курсив И. Бунина.
319

не помнит, потому что ничего никогда и не знал. Не про­
носил ли и он свою жизнь наизнанку? Он готов и еще по­
жить лет пять; вот только разве: ~Через пять-то годов вошь
съест•, - говорит он как-то стыдливо-равнодушно.
Таганок досматривает свои последние сны во сне. Умрет
и он, как Анисья, как Егорка. Но святая смерть Анисьи,
похабная - Егорки, подвижническая
-
Захара Воробьева,
что это, - исход ли? Разрешение ли? Не грубый ли только
прерыв томленья личного?
Ведь у всех у них смерть одна: всех ~вошь съела•.
111
Лишь на одну минуту стали мы рядом с художником.
Лишь едва-едва приподнял он край завесы, показал нам
лицо народа, - и мы его увидели. Не могли не увидеть,
не могли не почувствовать правду, открываемую с таким
бесстрашием любви.
Что же мы видели? Что мы скажем?
Скажем только самое несомненное, самое бесспорное.
И на первый, страшный, вопрос: кто - русский народ?
Кто- русский мужик? Человек или зверь?- мы должны
ответить раз навсегда, и ответить - просто уничтожением
вопроса. До какого отчаяния нужно довести человека, чтобы
он ставил себе этот вопрос, или до какой постыдной поте­
ри личности, чтобы он ответил на него, как Горький: ~они
недостойны называться людьми!•
Нет, мы знаем; - знают в темной глубине души и от­
чаявшиеся: русский народ - люди, подобно всем другим
народам. Но как у других - есть у него свое собственное
лицо, единственное, особенное. Вместе с Буниным, мы еще
раз, еще ближе, всмотрелись в него, - и в жизнь народа,
вековую, - вчерашнюю.
Великое томление увидели мы. Убийцы, сквернословы,
лентяи, пьяницы, подвижники, сильные, святые, весь на­
род, как Анисья, - ~спал, спал, умирая во сне•. И не хотел
умирать, не хотел этого сна, бился в нем, тщетно вырываясь,
как из пут кошмара. Нельзя было не родиться томленью:
безмерный порыв внутренний - и связанность сна, непо­
ниманья, полуслепота, - ~как сквозь тусклое стекло•; жажда
неведомого подвига- и жизнь самая страшная, ибо страшная
320

простотой, ~обыденностью~ неисходной, жизнь, все время
таскаемая наизнан"У···
Хороши или дурны бьти общие условия русской жизни
безотносительно, - все равно. Дело в том, что как раз для
русского народа, в его сущности, эти условия были самыми
неподходящими, - самыми дурными. Возможно, что другой
народ, в тех же условиях, оказался бы, к 20-му веку, все-таки
более ~цивилизованным~. культурным. Но пора понять:
народ русский неспособен к культуре в ее чисто-западном,
европейском виде, т.е. культуре технической, механической,
только внешней. Народ не понимает ее, не принимает ее. Шагу
не может сделать по ее пути, - если это не есть, в то же
самое время, и путь просвещения, культуры внутренней.
А условия жизни в России были таковы, так складывались,
что именно просвещения народу неоткуда было достать.
Государство заботилось главным образом о крепости стен,
которым отделило себя от народа. Церковь, спаянная с го­
сударством, логлощенная им, пребывала в неподвижности.
Да и могла ли церковь православная, по самому существу
своему, дать народу внутренний устой, научить в жизни
отличать добро от зла? Кто знает сущность православия,
тому понятно, что именно к жизни народной и не могло
оно приблизиться, помочь высветлить ее ~мутное стек­
ло~. Негодяй Дениска пишет письма ~никому~. скорбит,
~жалкует~. страшный Тихон дрожащими руками хватается
за требник и плачет над ~нашей красотой, безгласной и без­
образной~. Аверкий жадно слушает текст дьячка, - и все они
~не умеют думать о Боге, не научены~; у всехуних-нет
никакой религии; никакого понимания или знания, ни кап­
ли света: но непрестанное воздыхание, великое томление,
тяга к свету.
Перед Россией и русским народом, каков он был, -
и есть, - лежало два пути. Только два. Первый: ~спать,
спать, умирая во сне~. ждать, что ~через пять годов~- пять
веков- ~съест вошь~. Второй: разрушить ~страшную обы­
денщину~. вывернуть корни. Без выворота корней, или без
~шлеи под хвостом~, без того взрыва безумия народного,
о котором Тихон говорит: ~Будет дело, будет!~. могла ли
Россия пойти по второму пути? Внутренняя сила, века сдав­
ленная, - и сила слепая,
-
как бы это она, вырвавшись на­
ружу, не расшибла все вдребезги, не послала все к чертовой
321
21Том13УнасвПариже

матери, не соблазнилась самыми предельными соблазнами?
Припадок был неизбежен, и неизбежно он проходит. За
ним - ждет такое страдание, какого не видели, может быть,
и народы более грешные. Но страданье новое, ибо не ту­
пое - а режущее. Оно не даст уснуть русскому народу. Не
даст умереть во сне. Оно поставит перед ним, - и ставит
уже, -смерть ~лицом к лицу~. И в муках родится новое
понимание смерти, жизни, борьбы за жизнь.
Высшей Волей был избран для России этот тяжкий -
второй - путь. Если б было дано выбирать нам, если б мы
знали, что выбираем, - не устрашились бы мы пути второго?
Думаю, устрашились бы. Но ~боящийся - песовершеиен
в любви~, и мы редко услышим ее последствия повеления.
Слышим ли их теперь? Видим ли, какого выбора требо­
вала истинная любовь к России?
Кто видит и понял - тот принимает все, совершившееся
в России, - и еще недовершенное,
-
отнюдь не ~преклоняясь
перед фактом~ или ~покоряясь воле Божией~. Нет, не Божья
только, но и наша собственная воля: обе воли тут - одно.
Лишь в таком принятии русского народа, - с его безумием,
с его соблазном и падением, с мукой, разрешающей от уз
смертного сна, - живет надежда. И к такому принятию на­
рода и пути его - нас ведет знание правды о нем.
Бесстрашен в правде Бунин. Не боится показать: ~Воры,
пьяницы, мошенники, убийцы, да такие бесстыжие, что друг
другу не верят~ ... Не скрывает: все они, и мужики, и госпо­
да, могут ~или властвовать -или бояться~ ... Бунин смеет
его видеть: не он ли видит и тяжкие, смутные думы, слезы,
жажду подвига, нежную тонкость, святую чистоту - этих
самых убийц?
Великое томление народное - его томление. И не хочет
зрячая любовь художника-человека, чтобы его мать, его
Россия, такая, какая есть- ~спала, спала, умирая во сне~ ...
~пестрая душа. Чудной мы народ. Но несчастный, несчас-т~
ный прежде всего... До чего затоптали, забили~ .. .
Еще далеко не совершилось все, чему должно совершить­
ся. Еще едва мы у перехода от безумия к новому нашему
острому, страданью. Но как бы мы ни были несчастны, те­
перь - не слезами Тихона плакать нам над ~лежащей во гробе
по образу Божию созданной нашей красотой, без-образной,
безгласной, не имущей вида~...
322

Безмолвен, страшен гроб, - но камень от этого гроба
уже отвален.
Тихон плакал, потому что боялся:
-Пропала жизнь!
Нам, если мы, вместе с Буниным, видим правду и верим
нашей любви, - нельзя бояться: жизнь России, жизнь рус­
ского народа - только у начала.
ВЕЛИКИЙ ЧЕЛОВЕК
Большевики убили Набокова.
Нет, нет, это не ошибка. Я знаю, что убийцы называются
~монархистами~. Но как бы им было ни угодно себя называть,
монархистами или коммунистами, они, главным образом,
убийцы. И это деление людей - на убийц и не убийц
-
для
нашего времени самое правильное и единственно реальное.
С этой точки зрения я и утверждаю, что Набокова убили
большевики - не монархисты, не коммунисты, не другие
какие-нибудь ~исты~. а, прежде всего, - убийцы.
Убийцы ходят между нами, здесь, и хотя главный штаб
их в России, - Европа заражена убийством.
Мы еще условно, привычно, разбираем: это правые, это
левые. Но круг сомкнулся; по окружности есть еще, пожалуй,
левее - правее, а только убийцы, даже один убийца, хотя
по желанию и обстоятельствам он может надевать любую
из двух масок: черную или красную.
Но и в красной маске, и в черной - он тот же убийца,
и только убийца.
Для Красной Маски Набоков и Милюков- были физи­
чески недосягаемы. И невыгодны. Не забудем, что Красная
Маска любит, привыкла, убивать наверняка, без риска для
себя, с чувством, с толком, с передышкой. Но в некоторые
времена и покушение на убийство определенных лиц бывает
выгодно, если его сделать под маской черной.
Кто, в самом деле, вздумает отрицать такую несомнен­
ную вещь: ведь задержись Милюков и Набоков в России,
в царстве большевиков, в главном штабе убийства, они уже
давно были бы расстреляны. Именно давно, и притом без
малейшего покушения, а наверняка, подобно тысячам других,
даже менее нужных убийцам.
323
21.

Это не вышло, благодаря физической недосягаемости.
В таких случаях большую пользу может принести, - и дей­
ствительно принесла, - черная маска. Даже если бы и тут
совсем ничего не вышло - в главном штабе была бы ра­
дость: как в данный момент хорошо можно использовать эту
историю! Видите, мол, это черный человек, а мы красные;
мы сами его боимся...
И делает вид красный, что боится черного. Но не опасен
ему черный. Ведь это все тот же, один, убийца. И лишь
с неуловимостью фокусника сменяет он маски.
Я спрашиваю, однако: согласились ли бы честные, вид­
ные люди со всех концов Европы съехаться где-нибудь,
поговорить, посидеть с господами офицерами, стрелявшими
в Милюкова и убившими Набокова? Думаю, что нет. По­
жалуй, оскорбились бы, если б им это предложили. Убийцы
арестованы, избиты, понесут кару.
Но вот те же убийцы уже едут на свидание с теми же чер­
ными, видными европейцами, которые не только не арестуют
их, но даже обещали заботливо охранять их спокойствие,
пока будут длиться застольные беседы.
Отчего это? Оттого ли, что убийца переменил маску?
И красная считается лучше, - ведь под ней убивают только
без риска? Отчего?
Пусть ответят на эти вопросы те, кто еще не лишился
памяти и здравого рассудка.
А я скажу еще: убийце все равно, кого он убивает. Он
потому и убийца, что не различает человеческих лиц. Но
мы должны помнить: убив Набокова, он убил великого
человека.
Это опять сознательное, точное, слово; определение, на ко­
тором я настаиваю.
У каждого времени свой гений, свое личное влияние.
В наши дни великим не будет ни завоеватель, ни обществен­
ный деятель, ни художник, ни ученый, ни поэт. В наши дни
велик лишь тот, кто до конца остается единым, единственным,
верным себе и своей внутренней правде; тот, кто воистину
остается самим собой.
Он и умирает своей смертью, такой высокой и достойной
Человека, какой умер Набоков.
Про него действительно можно сказать, что он попрал
смертью Смерть. Не он убит, не он мертв - мертв его убийца.
324

Это только мы, несчастные, слабые, еще не видим, что
убийца уже мертв.
Скоро увидим, узнаем. Он, Владимир Дмитриевич На­
боков, уже знает теперь все.
ЛУНДБЕРГ, АНТОНИН, ЕСЕНИН
Три легких силуэта. Каждого из этих людей, - незаме­
чательных, но типичных для нашего времени, - я помню
у истока его карьеры. И, может быть, мои ~ума холодные
наблюдения~ покажутся любопытными.
Лундберг- называл себя моим ~крестником~. Мне при­
надлежит... заслуга? спасения его первой рукописи от ре­
дакторского камина.
Двери нашего тогдашнего журнала, следовало, по мое­
му убеждению, широко открыть начинающим. Они и были
открыты, и не напрасно: у нас впервые стали печататься
Блок, Пяст, Сергеев- Ценекий и другие, себя впоследствии
оправдавшие.
Рукопись Лундберга показалась мне не блестящей, но воз­
можной. Вызываю неизвестного автора. И вскоре он стано­
вится частым посетителем как редакции, так и моего дома.
Большеголовый, большелицый, бледный юноша в синей
рубашке. Дикий неврастеник. Любит длинные, надрывные
разговоры. И мало-помалу я убеждаюсь, что это человек,
не лишенный, может быть, способностей, но обреченный
на ~личную негодность~: его точит и ест червяк безнадеж­
ного честолюбия слабых. Слабняк, если он не глуп, начинает
в этом случае с потери равновесия. И Лундберг особенно
охотно говорит - о самоубийстве.
Не всегда можно полагаться на правило: ~не убьет себя тот,
кто о самоубийстве говорит~. И потому оставить Лундберга,
уклониться от бесконечных разговоров, мне не хотелось. Они,
впрочем, не дали ему помощи: внутренний червяк тщесла­
вия, сосредоточенное, болезненное саможаление заслоняли
его от всех спасительных интересов, - к искусству, к фило­
софии, к вопросам общественным. Особенно безразличен,
даже враждебен он был к последним.
325

Но то обстоятельство, что он очутился в литературном
кругу, в связи с людьми, в которых он хотел вызывать к себе
участие, - пожалуй, ему и помогло.
Из Киева, куда он уехал, он продолжал писать мне. С
удивлением мы узнали, что он сделался ~учеником~. и даже
~любимым~. Л. Шестова. Мимолетная встреча в Киеве по­
казала мне того же Лундберга, ноющего, скорченного от вну­
тренней, мелкой боли, ничем, кроме нее, не интересующегося;
вернее - все берущего, как средство для ее невозможного
утоления. Как в письмах своих - он бьm уньmо и злоб­
но льстив... И этого не видит в ~любимом ученике~ глубокий
русский философ- Л. Шестов?
Впрочем, не наивны ли, не доверчивы ли, как дети, -
философы?
В Петербурге, когда Лундберг туда снова переехал, мы уже
не встречались. Нужды в нас больше не бьmо. Сделавшись
заправским литератором (при посредстве ли одного своего
~учителя~ или и других наивных людей - не знаю) он даже
писал какие-то особенно злостные против нас статьи. Мне
их, впрочем, не пришлось видеть, да и отметы не стоило бы,
если бы в то же время, изредка, не получались от Лундберга
письма, все те же, заунывно-льстивые... на всякий случай?
Прикончил Лундберга некий Иванов-Разумник.
Этого Иванова- Разумника долго называли ~обольстите­
лем недоносков~. Он таким и был, сидя в подполье, до дней
своего торжества, т.е. торжества большевиков. Литературный
критик, создатель ~скифов~. - он в сердцевине своей тот же
Лундберг, только похитрее и посмелее, а потому по приемам,
по самой материи своей - родной брат Петерсу и Дзержин­
скому. Выйдя на свет, он стал заглатывать уже не одних
недоносков, а ~гениальных детей~. Ремизова, Белого, Блока.
-
Как, и вы с ним? - спрашиваю раз в ужасе Блока
по телефону. - Пусть Боря (А. Белый), он ~потерянное
дитя~ ... Но вы? ..
И грустный прошелестел ответ:
-Да ведь и я, может быть... ~потерянное дитя~ .. .
Но когда-нибудь о Разумнике, о его большевизме, который
довелось мне наблюдать собственными глазами, я напишу
особо. Ремизов, успевший выскользнуть, помнит, конеч­
но, что делал этот господин с ним. Здесь я только под­
черкиваю, что развращение Лундберга закончил именно
326

Иванов-Разумник. Это было не трудно, при родственности
их природ. У Лундберга только все поуже, поробче, и была
еще оглядка, - до соединения с Разумником. Но разврат
один, сущность одна, то же ачеловечество, личная негод­
ность, которая лучше всего определяется двумя словами, -
банальными, но бездонно-глубокими: ni foi, ni loi 1• Ни веры,
ни закона. Ничего, кроме жажды утолить ненасытного (все
равно, какого) собственного червяка. Он - цель. Остальное,
остальное - средство.
Лундберг, •любимый ученик• Шестова, уже не мог не сде­
лать со своим •учителем• того, что недавно сделал. Утвердив­
шись в Берлине, на денъm своих господ, вздумал облагоде­
тельствовать изгоя (в нем сантименталъностъ, в Лундберrеl).
Скрыв происхождение денег, выпросил рукопись для напе­
чатания. А потом взял да и уничтожил книгу. Сжег, кажется.
Но уж наверно не обошлосъ без ламентаций и всяческого,
перед Шестовым, нытья... Ведь написал же он мне, в начале
большевистского хозяйства, абсолютно бесполезное письмо
с уньmым припевом: •Я знаю, что вы мне не ответите•...
Угадал верно.
•Ni foi, ni loi•, эта грознейшая из пустот, сближает ин­
дивидуумов самого разного обличья. И все они, слабые
и сильные, умные и глупые, от неврастенического недоноска
Лундберга до грубого темпераментного мужичищи - Анто­
нина, до прожженного пария Есенина, все кончают нынче
тем же провалом, откуда идет •некий дух, зело смрадный•.
Вот Антонин; еще не епископ - архимандрит. Первые,
получастные, •Религ. Фил. Собрания• подняли железный
занавес, отделявший среду церковную от интеллигентской.
Антонин с особой жадностью бросился к •светским•. К
нам зачастил и вечером, и утром, и на заседания, и так.
Секретарем •Собраний• был некий Е.Е., человек вида и ма­
нер (да, кажется, и биографии) интеллигента-нигилиста
60-х годов. Ему протежировал молодой тогда Тернавцев
и предобродушно знал своего приятеля не иначе, как •пес•.
Архимандрит Антонин и •пес• сделалисъ неразлучны. Вме­
сте шлялисъ по трактирам, причем Антонин заказывал себе
1 ни стыда, ни совести (фр.).
327

самые скоромные яства, а •пес•, в пику другу, - постные.
Вместе приходили они и к нам. Если народу было не так
много, то беседа сводилась к темам довольно интимным:
Е.Е., при Антонине, рассказывал о лаврских его успехах,
о дамах, о платочках, которые, подобно султану, он рас­
кидывал... Антонин, черный, громадный, костлявый, даже
сутулый от громадности и костлявости, с тяжелой нижней
челюстью и косматыми бровями, - слушал, помавая главою.
Подсказывал образы, гудел басом, сильно на •о•:
-
И тогда разбила она аланастровый сосуд тела своего
меня ради ...
Ничего •холеного• в нем не было. Он презирал •элегант­
ность• архимандрита Сергия. Помню его довольно замызган­
ный подрясник и круглую поярковую шляпу. Мы смотрели
на него немножко, как на enfant terriЬle 1 •
-
Поздно, о. Антонин. Ворота в Лавре уже заперли.
-
А пусть! Когда я выхожу на дела тьмы (это он наши
заседания и разговоры с интеллигентами, - •светскими•
-
называл делами тьмы) -я приуготовляю себе убежище, где
склонить главу...
Его почему-то любил тишайший Антоний, тогдашний
митрополит. Антонин сам не знал - почему, и городил
какую-то чушь:
-Говорю я ему: а потому вы меня любите, владыка свя­
тый, что мы схожи: вы Антоний - я Антонин. У вас губы
толстые - у меня губы толстые. У обоих, у нас, значит,
темперамент...
Кто-то сказал, что Антонин - невежда. Это неправда. Его
даже называли в церковных кругах •кладезем учености•. Он
был автором какого-то очень серьезного богословского ис­
следования, требовавшего большой эрудиции. Это не мешало
ему оставаться, конечно, диким и наивным. Но не в этом
дело. Дело в том, что сердцевина его бьта проедена тем же
червяком, что и у Лундберга. Если неврастенический слабняк
Лундберг пищал по ночам от боли, то громадный, толстогубый
Антонин должен был выть, корчась, - вот и вся разница.
Он не прибеднялся, не вертелся, не говорил и не думал
о самоубийстве. Он был прямее, открытее, не боялся быть
и мелочно-тщеславным, наивно-тщеславным. Раз думали
1 ужасный ребенок (фр.).
328

выбрать его председателем заседания. Он тотчас же радостно
объявил свой план.
-
Первое отделение - говорю я. Потом перерыв. После
перерыва - говорю опять я ...
Председателем он так и не был, но одну речь его, сильную
и жестокую, я помню. Он говорил против свободы совести
и начал так:
-
Христианство - экскоммуникативно .. .
Архимандрит Антонин, затем епископ, ныне ~советский~.
большевистский епископ Антонин -человек ~sans foi ni loi~;
человек без малейшей веры и без всякого закона. Безверие­
беззаконие из него, что называется, перло. И он этим не сму­
щался. Не на собраниях, конечно, но в большом и смешанном
обществе, при куче иерархов, при небезызвестном миссионере
Скворцове, лакее Победоносцева, он со смаком объявлял:
-
А я вам такое скажу, такое, что вы все зашатаетесь...
Вы послушайте. Ничего того, что в писании, не було. Ни
Христа не було, ни распятия, ни апостолов, ничего не було.
Аэтовсе- типы...
Не дослышав, но без удивления, готовый, очевидно, ко все­
му, Скворцов переспросил:
-Киты?
-
Не киты, а типы... -
вразумительно поправил его Анто-
нин и продолжал, занимая общее внимание, развивать свою
теорию. Говорил убежденно, не без желания нас поразить,
конечно, - но искренно.
-Все типы... Ничего не було .. . Саранча в Писании
-
тоже тип: понимай - мелкая пресса ...
Для него и иерархии ценностей не существовало: раз
~ничего не було~. так равны и саранча, и распятие... Не имел
он веры никакой, даже и материалистической, как ни малей­
шего закона. ~ложь? Что есть ложь? Христа не было, и...
христианство экскоммуникативно. Все типы~, и... он хочет
быть епископом. И будет. Его митрополит любит.
Червь, однако, не усыпает, и Антонин в вечном страда­
нии. Достигнув епископства, снова мучится, тянется дальше,
слепнет и... промахивается. В 1905 году, после октябрьского
манифеста, он ~дерзнул~: взял да и не возгласил в Казанском
соборе: ~самодержавнейший~.
Его тотчас же убрали. Отсюда начинается темная полоса
в жизни Антонина. Знаю только, что сосланный куда-то
329

на юг, не возвращаемый, несмотря на все прошения, он
дошел в муках своих до форменного безумия, даже сидел
в лечебнице. Мельком видели мы его на Кавказе перед вой­
ной: белый, засутулившийся еще круче, глаза горят той же
злой мукой: не усыпает червь.
Но вот пришло, наконец, время Антонина: время без­
верников и беззаконников. Часть их преуспеяний Антонин
непременно преуспеет... если успеет. Поздно что-то он вы­
плыл. Мог бы и раньше. Для ~советской власти~. если она
все-таки зажелает иметь патриарха,- Антонин самый под­
ходящий. Лучше не найти.
О маленьком Есенине - всего несколько слов.
Кто-то привел его на одно из моих воскресений, в 15 или
16 году. Во время войны. У меня тогда собиралось множе­
ство ~поэтической~ молодежи. Есенин только что, чуть ли
не за день до того, явился в Петербург. Обыкновенный,
неуклюжий парень лет 18-ти, в ~спинжаке~ поверх синей
рубашки. Видно, что наивничает, однако прожженный: уж
он со стихами, уж он и о Клюеве, давнем протеже Блока,
этом хитрейшем мужичонке... Есенин рассказывает, что он
с вокзала, пешком, прямо и отправился к Блоку... И что
первой этой встречей остался недоволен - не помню, почему.
Однако он скромничал тогда, смекнув, должно быть, что
так пока лучше. Стихи его нам всем показались мало инте­
ресными, и он перешел к частушкам своей губернии, которые
довольно много распевал.
Затем он исчез. Выплыл уже в компании Сергея Горо­
децкого, у так называемых ~пейзажистов~. Это была кучка
поэтов-стилизаторов, в то время, в 15-16 годах, настроенная
сугубо лженароднически и военно-патриотично. Есенина
одели по-~пейзажски~: в голубую шелковую рубашку, завили
ему кудри длинные, подрумянили. Живо приобрел он и СО'-~
ответственный апломб. В наш кружок больше не являлсю
Голубую рубашку и завитые букли этого ~добра молодца~
и ~самородка народного~ мне воочию пришлось видеть лишь
раз, чуть ли не в Рел. Фил. Обществе, со всей его дикой
компанией.
Последующая судьба Есенина совершенно ясна, логи­
чески неизбежна. Материя и сердцевина у него та же, что
330

у Лундбергов и Антонинов. Но эти долго выли или пищали
по ночам, ожидая своего времени, Есенин же почти сразу
к своему времени подоспел. О «foi• или «loi• он, может быть,
и не слышал, только инстинкты у него и были. У Лундберга,
не говоря уже об умном Антонине, долго имелись задержи­
вающие центры. Да и до сих пор Лундберг не говорит вслух,
что он - «величайший русский писатель•. Есенин говорит,
и с таким подозрительным спокойствием, что почти видишь
его полное удовольствие. Так же, впрочем, говорит, что он
хулиган и вор.
Он интересен, как явление очень наглядное. Продукт
химически чистый. На Есенине можно наблюдать процесс
разложения и конечной гибели человека; нормально в че­
ловеке происходит процесс обратный, - развития лично­
сти. Любопытно, что никакие отдельные способности, -
умственные, художественные или волевые, - не спасают
от разложения: бескостное существо, человек без спинного
хребта (без веры и закона) гибнет вместе с ними. Пропадом
пропадает все.
Страдания Есенина не сложны. Страдал немножко, зарвав­
шись на спекуляции, когда его недавно поймали с вагоном
соли и посадили в кутузку. Но выпустили (еще бы, ведь
не Гумилев!) -и памяти нет; опять пошли удовольствия,
подвернулась заграничная дива с любовью; старовата, да
черт ли в этом: для честолюбия «величайшего поэта• такой
брак - взлет на головокружительную высоту. Известно, что
чем ниже огонек сознания, тем уже потребности и тем легче
достигается удовлетворение. В приюте для идиотов - как
счастлив порой сосущий тряпку!
Ежели Есенины, - а ими все пруды «советской• России
нынче запружены, - счастливее Лундбергов и Антонинов,
то они также и невиннее. Пусть на взгляд человеческий это
самые обыкновенные негодЯи. Но разве они знают, что такое
негодяйство, - знали когда-нибудь? По слуху повторяют
какие-то слова: я - вор, я
-
поэт, я - хулиган,
-
и все они
для них равно без смысла.
Но вот эта упоенная самоудовлетворенность, да пекоторая
невинность, одни только и отделяют Есениных от Разумни­
ков, Лундбергов, Введенских, Ключниковых, Рейснеров и т.д.
Главная сущность у всех та же самая; и как следствие, тот же
происходит в них процесс: разжижение костного состава, раз-
331

ложение, потеря лица человеческого. Иначе и быть не может:
человек без внутреннего стержня без ~foi• и ~loi•, без веры
и закона, уже не человек. В лучшем случае он лишь никуда
негодное человекообразное существо.
БАЛЬМОНТ
Начиная эту заметку, я, к собственному удивлению, вижу,
что пишу о Бальмонте в первый раз. О ком только ни при­
ходилось мне говорить за эти долгие годы? Обо всех, кажется.
Отчего же никогда о Бальмонте? Оттого, вероятно, ни мне,
ни другим критикам моего типа и поколения не приходило
в голову писать о Бальмонте, что Бальмонт бът... как-то
слишком несомненен. Его сразу, без спора, и все решительно,
признали тем, чем он бът. Им тотчасувлеклисьи седовласые
адвокаты, и поголовно все барышни (до сих пор увлекаются,
я еще на днях слышал это признание из пятнадцатилетних
уст). Что нам, критикам, было говорить? Бальмонт сам
говорил и за себя, и о себе:
Я - размеренность русской медлительной речи .. .
Мы слушали и верили.
Я - певучий излом,
Я - играющий гром.. .
Мы слушали и видели: ну да, действительно, ~певучий
излом•, ~играющий гром•. Кому же на ум придет разби­
рать гром, писать критику на пенье соловья? И критики,
как все прочие, любят этими вещами просто любоваться,
наслаждаться.
Бальмонт был - Бальмонт, ценность в себе, всегда себе
равная.
Если любишь - возьми,
Если можешь - прими .. .
И все его любили, брали, принимали - долгие годы. Ров­
ные годы. Но еще до окончания их, до наступления новых
страшных лет, - повеяло мутными предчувствиями. Новые
требования стали рождаться, подниматься странные вопросы.
332

Человек ли - поэт? Несет ли он человеческую ответ­
ственность или ему ~все позволено»? Дает или не дает ~сво­
бодное» искусство своему служителю - свободу от всякого
человеческого устоя, от всякой ~банальной морали»?
Спор этот (дикий, в сущности) был очень реален, и чем
грознее нависали тучи, тем становился острее. Моя последняя
статья о Блоке, уже во время войны, начиналась эпиграфом:
Поэтом можешь ты не быть,
Но человеком быть обязан.
Блок, в предисловии к Ап. Григорьеву, тогда только что
проклял все освободительное движение, восхвалил «Новое
Время» и, кстати, безответственность поэта как человека.
Эта статья была прочитана Блоку до напечатания. Мы
слишком дружны были, чтобы поссориться из-за нее, да
и написана была она любовно, однако мы и проспорили
после весь вечер. ~потерянное дитя» ... не несчастье ли для
России, что поэт русский, силы и глубины Блока, может
оказаться не человеком - а только ~потерянным ребенком•?
Или (что еще хуже) русский писатель, как Горький, - таким
вредным человекообразным существом?
До большевиков, их засилья, до разрушения и страдания
России, у нас не было способа, совершенно безошибочно­
го, отделять ~людей• от ~нелюди». Теперь эту лакмусовую
бумажку мы имеем. И теперь, когда, под лозунгом «аполи­
тичности• искусства, писатели бросились в большевистские
рептилии, - этот лозунг уже никого не обманывает. Всякий
зрячий, к тому же, видит, что жизнь давно перехлестнула
~политику». Если прежде еще можно было горделиво бросить:
«Я занимаюсь искусством, мне наплевать на форму прави­
тельства», то повторить это теперь, сказать: ~я занимаюсь
искусством и глубоко плюю на то, что мой народ дошел
до людоедства» - согласитесь, это звучит уже не весьма гордо.
Испытание лакмусовой бумажкой дало нам, и продолжает
давать, массу неожиданностей. В частности, между писа­
телями, «нелюдьми» оказались многие, которых мы никак
в этом не смели подозревать...
А вот поэт, которому, казалось, Богом самим назначено
жить вне «политики», самый напевный, самый природный,
самый соловьиный, - Бальмонт,
-
оказался настоящим
человеком.
333

Книга ~Марево~ говорит нам о человечности поэта слиш­
ком красноречиво. И правда подлинной поэзии дает челове­
ческим, - если угодно
-
~политическим~ - утверждениям
Бальмонта силу убедительности, которой нет в лучших до­
кладах наиприсяжнейших политиков.
Это все тот же поэт Бальмонт, но и новый Бальмонт -
поэт-человек.
... Быть,
как Океан, в пустыне безразличья,
Накоплять волну, роняя в Вечность стих,
Нет, я не могу, и зеркало покоя
Не смотрясь в него, роняю - вот
-
разбил.
Миллионы душ в тисках огня и зноя
Нет, как раньше пел, сейчас нельзя, нет сил.
И далее:
Знаю острие единого лишь страха:
Страшно низким стать и сердце ослепить.
Это повторяется, с упорством и твердостью:
Только запомни, - ты стар или молод,
-
Плата измены - презренье в веках.
В книге Бальмонта - всечеловеческое страдание, бичи
праведного гнева и постоянная молитва:
Чрез десять тысяч верст я слышу зыби звука
И там, где в пытке брать, я около него.
Он действительно около, он видит:
Умерли. Замучены. Убиты.
Или смотрят в мерзлое окно.
И Луна струит им хризолиты
Но смотрящий стынет - пал на дно.
Как бы поучая трусливых эстетов ~аполитиков~, Баль­
монт говорит:
Не одни только сказки, и песни, и медь:
Сердце полную правду возьмет.
Не принять обвиняющий голос нельзя:
Через совесть проходит стезя.
334

И нисколько не боится он, наилиричнейший из лириков,
таких стихов:
Или:
Тридцатилетняя война
Была не более ужасна,
Чем власть, которая дана
Судьбой слепцам блуждать напрасно.
Слепой паук все тянет нить,
Сплетает лживое витийство.
О, кто придет убийц убить,
Чтоб их убить- убить убийство!
Пятирогатая кровавая звезда.
Все, что не я, - сотри. Всем, кто не я,
-
возмездье.
И гибнут области, деревни, города...
Книга Бальмонта - приговор:
Вы, чей бесовский спутник - страх,
Один вам приговор: Проклятье.
Он ~не понимает прощения врагов~ Той, которую так
нежно зовет:
Мать моя, открой лицо родное,
Мать моя, молю, заговори! -
которой ~верен он за мглою всех разлук~ и о которой одной
постоянно молится:
Свет, избавляющий, белый Христос,
С красною розой в груди..
Вспомни ее в колдовании гроз,
Вспомни ее и приди!
А тех, кто знает лишь расстрелы,
С кем гнет и ржавчина цепей,
В людские не включай пределы:
Кто Смерть призвал, тот будет с ней.
Поэт-человек Бальмонт, создавший некий Синтез, остается
неуязвим. Пусть скажут одни, что это плохое искусство? Не
335

скажут. Пусть другие, которым дела нет до искусства, попро­
буют сказать, что это плохая политика, попытаются записать
его в правые, в левые еще куда-нибудь? Нет, его ~политика~
мудрейшая из мудрых, она подсказана ему самой жизнью:
Ни направо, ни налево не пойду.
Я лишь веха для блуждающих в бреду.
Да, он, действительно, веха на дороге, не правой, не ле­
вой, - третьей. Пусть она еще не видна ~блуждающим
в бреду~: только она ведет к очищению и спасению России.
СОВЕТСКИЙ БАТЮШКА
(А. Введенский)
1
Петербург 1908-1909 года после двухлетнего парижского
уединения, показался нам истинно котлом кипящим.
Первые послереволюционные волны схлынули. Пошла
зыбь более широкая. <<Мертвая~, может быть... не знаю.
Очень странное время. Интеллигентские круги смеши­
вались, разделялись, опять смешивались... О группировках
чисто литературных, эстетических - не буду здесь говорить.
В области нам близкой - религиозно-общественной
-
был
большой подъем. На месте прежних, давно запрещенных,
глухих Религ. Философских Собраний возникло целое Р.
Ф-ское Общество. Оно сразу взяло тон более ~светский~. -
да и не было уж там архиереев и архимандритов. Вопросы,
на собраниях, врезались в область общественную. В длин­
ном зале ~польского 0-ва~. на Фонтанке, битком набитом,
стали появляться люди, к философии, особенно к религии,
касанья как будто и не имевшие.
Мода. Кто-то назвал эту зиму- ~сезоном о Боге~.
Словом - можно было не удивиться, когда в ~Речи~
появилось письмо с вопросами по ~религиозной анкете~.
Подписано оно было известным именем Александра Вве­
денского. И адрес - на Вас. Остров .. .
Мы-то, конечно, догадались, что это письмо не может при­
надлежать Алекс. Ив. Введенскому. Но все, более внешние
(боюсь утверждать, а, кажется, вплоть до самой редакции
336

~Речи~), так и приняли за автора письма этого профессора,
столь в Петербурге известного.
Кто привел к нам настоящего автора, - черного студен­
тика? Или сам пришел?
Высокий воротник давит ему горло. А, может быть, он
стесняется. Скоро, впрочем, разошелся.
Дело в том, что его завалили, буквально завалили отве­
тами на ~анкету~. Со всех концов России - письма, письма,
письма... И он с ними справиться не может. Не только разо­
браться в них, - он и прочесть их все не может. Большая
часть писем начинается: ~Многоуважаемый г-н профессор... ~.
Смотрю на него - и хочется спросить, нечаянно или
немножко нарочно вышло, что его спутали с Ал. Ив. Вве­
денским? Но как спросишь? Ведь он резонно ответит: ~не
мог же я написать: прошу не смешивать, я - Александр
Введенский- но ~не тот~?
Не мог. А, пожалуй, как-нибудь и мог. И не сделал. По­
жалуй, совпадением думал даже попользоваться... Кто его
знает!
Налицо факт, что под лавиной писем он погибает и про­
сит помощи.
Мы предложили передать это дело Р.Ф. Обществу. Он
разберет письма, потом кто-нибудь подготовит доклад об ан­
кете и ее результатах. Вопросы Введенского также будут
предметом обсуждения и критики, - ведь если бы О-во
ставило анкету, оно формулировало бы их иначе.
Вопросов у Введенского было много- 12 или 14, и, ска­
зать по правде, составил он их беспомощно, подчас грубо,
хотя некоторые имели значение существенное.
Введенский с радостью предложение принял. Но нам­
то вышло из этого мало радости. ~общество~ не имело
постоянного помещения, и письма пришлось перевозить
к нам на квартиру. Тюки свалили прямо в угол, загромоздив
довольно большую комнату. Чуть ли не на двух извозчиках
их привезли!
Интерес эти письма представляли громадный. Самое
количество было примечательно. Писал, главным образом,
средний ~обыватель~. Т.е. в сущности-то самая настоящая
~демократия~.
337
22Том13УнасвПариже

Были письма и наивные, и серьезные, и невежествен­
ные, - и замечательные, и глупые,
-
и необыкновенно глу­
бокие. Писали сельские учителя и учительницы, студенты,
крестьяне, писали торговцы и сектанты. Анонимов почти
не встречалось. Ставили и свои вопросы иногда; ждали,
просили, а то и требовали ответа.
Досадно вспомнить, что работа над этим всероссийским
материалом не была окончена. Сначала занялись ею добро­
вольцы из Р.Ф. Общества. Помогала жившая у нас тогда
покойная О. Флоренская. Скоро она осталась одна, а спра­
виться одной бьmо ей не под силу. Положим, исключительное
время не давало сосредоточиться на маленьком, хотя бы
и серьезном деле. Но мы все и в будничные времена от­
личались неуменьем работать.
Меньше других помог сам Введенский. Перевез письма,
свалил - и тотчас исчез. Как будто собственная ~анкета~
перестала его интересовать.
Он, однако, был такой ~забвенный~, такой сам по себе
незамечательный, что мы на него и посетовать забьmи. Никто
не заметил его исчезновения, точно и не существовало его
никогда.
А письма, полуразобранные остались. На разобранных
сверху, на конвертах - краткое содержание и адрес автора.
Иногда наиболее характерная цитата. Карандашом, рукой
О. Флоренской. Может быть, они где-нибудь еще есть. Но
вернее, что исчезли навсегда.
И десять лет прошло.
Мертвый Петербург. Единственная точка светлая, ис­
кра горящая - церковь. На нее
-
гонение, совершенно
естественное; откровенное, без экивоков, но еще несмелое
и потому неровное. Большевики знают, что все, имеющее
к церкви отношение, им враждебно в корне и без изъятия.
Но они, в 18-19 гг., еще трусят; еще присматриваютел и со­
мневаются: а вдруг нельзя? ..
Церкви, однако, все более полны народом. Крестные ходы
все грандиознее. Митинги с нанятыми ораторами не удаются.
Нет, надо переходить к террору. Но... с умом, постепенно все
время щупая почву.
338

Образование ~братств~ при храмах и первое появление
~проповедников~ относятся к этим же годам. Впоследствии
проповеди с амвона стали произносить и люди ~светские~,
интеллигенты (прежние ~безбожники~), но при начале это
были только священники. Иные сразу стали популярными.
Не довольствуясь своей церковью, они ходили и в другие.
За любимым проповедником следовала и толпа прихожан.
Введенский был в числе этих первых священников-про­
поведников. Действовал в группе с другими, тоже нам давно
известными, - имен не называю, ибо судьбы их не знаю.
-
Да какой это Введенский?
-
Тот самый, помните, студентик... Он ведь сделался
священником; кажется, не очень давно.
Как относился тогда к Введенскому народ - ~демокра­
тия~? Прямых о нем отзывов ~демократических~ в то время
мне слышать не приходилось (о других - много).
Зато в среде забитой интеллигенции, только что потянув­
шейся к церкви, - Введенский победил все сердца.
-
Нет, вы подите, послушайте. Он прямо захватывает!
И какой смелый... О политике, впрочем, не говорит. Да и за­
чем бы он стал о политике?.. Нет, удивительный.
Говорили еще, что он ~не боится~ изменять богослужение:
-
Как первые христиане: врата царские все время настежь.
А когда весь народ соберется, - внешние двери запираются.
После проповеди бывает общая исповедь. И целую ночь народ
в церкви. Что же, разве наше время- не время катакомб?
Наивные рассказы эти (почему у ~первых христиан~
были царские врата настежь?) ничего еще не говорили ни за,
ни против Введенского. Его склонность к переменам или
~новшествам~ могла быть одинаково делом и хорошим, и дур­
ным. Вообще - интеллигентские прозелиты, примитивно
невежественные во всем, что касается религии и церкви, даже
навыков не имевшие, - ничем меня не удивляли и ничего
не объясняли. Но удивила - в первое мгновенье
-
~хромая
Аня~.
~Хромая Аня~ -это круглолицая, хитренькая, невинная -
и страшная - Судьба царской семьи, ~другиня~ Гришки
Распутина. Анна Вырубова. Она достойна особого рассказа,
здесь я упоминаю о ней вскользь, - в связи с Введенским.
Еще совсем недавно Аня нашла в Алекс.- Невской Лавре
затворника. Двадцать пять лет сидел в затворе и никто о нем
339
22.

не знал, а теперь вышел, и она с ним удостоилась говорить.
Не велит уезжать. Как ни страшно ей оставаться, - она
не уедет.
Но вот Аня уже не поминает о затворнике. Она вся полна
Введенским. Мечтает поступить в его ~братство~.
-
Как он говорит, ах, как он говорит!
Восторг Ани породил во мне первое еще смутное подо­
зрение. Очень был характерен. Не сидит ли в ~черненьком
студенте с анкетой~ нечто, анино влечение и восторг объ­
ясняющее?
Но скажу раньше несколько слов о ныне убитом больше­
виками, многострадальном митрополите Вениамине.
К священникам-проповедникам он относился с величай­
шей ревностью и благостностью. Введенский особенно льнул
к нему, приникал к нему, под его крыло. Часто звал служить
в своей церкви (неподалеку от нас).
М. Вениамин был очень скромен, тих и - крепок. По­
ложение дел, надо сказать, он принял мужественно. Это
было особое, не кричащее, мужество. Служил везде, где его
только просили, ходил через весь город, иногда очень поздно,
пешком, один. А город - черный, небывало-страшный, снеж­
ные стены сугробов, и все знают, что убийцы и грабители
стерегут на уличных пустынях... (Так было в 18-19 году,
так, впрочем, продолжается и в 23-м.)
М. Вениамина потребовали к себе однажды кронштадт­
ские матросы. Бьто похоже на ловушку. Окружающие мо­
лили его не ехать - не послушался, поехал, даже чуть ли
не один. В нем была совершеннейшая готовность к смерти
в каждую данную минуту. Это чувствовалось и, вероятно,
не раз обезоруживало врагов. Не у всякого красноармейца,
не у всякого чекиста даже, русского мужика, поднялись бы
на него руки. Большевики это знали. Недаром и убийство
его ~сорганизовали~ они особенно подло: увезли в Москву,
долго замаривали в тюрьме, распускали слухи, что расстре­
ливать, если и будут, - не теперь. Затем, ночью, заставили
одних - обрить его догола и одеть в рубище; других
-
везти
его за город; и, наконец, третьих - расстреливать неизвест­
ного им, бритого, в лохмотьях, человека, приведеиного еще
и в бессознательное состояние.
340

Лишь потом эти третьи - палачи узнали, кого они убили.
Раз как-то, в 19 году, глубокой зимой, м. Вениамин слу­
жил всенощную в церкви Введенского. Служба кончилась
поздно, и знакомая семья, жившая в нашем доме (все чле­
ны церк. братства), попросила и Вениамина, и Введенского
у них заночевать. Усердные хозяева приготовили чай (из под­
жаренной морковки, конечно) и даже спекли крошечные,
темно-коричневые ~белые~ булочки.
Из церкви, вплоть до нашего дома, шла громадная толпа.
И все стояла у дверей, не расходилась, чернела на белой,
лунной, пустой улице. За кем шла? За будущим мучеником
Вениамином или за будущим предателем его - Введенским?
-
Требуют еще Владыку,- сказала мне впопыхах старушка
моя, бегавшая к воротам. - Он два раза опять к ним сходил,
благословлял, уговаривал. Теперь, может, дадут покой.
Луна выше, дом давно потемнел, час уже третий. И вот
опять - глухие стоны на улице. Подхожу к окну. Пусто, бело,
светло от луны. А по середине улицы - маленькое, черное
копошится, кричит. Ну, конечно, опять убили. Надо же, под
окнами как раз.
Посылаю узнать к бывшему швейцару. Но он на улице.
Тащит черное - оно упирается. Криков не разобрать. Все
равно- идем сами вниз. Оказывается: последняя женщи­
на из толпы решила не уходить от дверей, пока еще раз
не увидит Вениамина. ~не уйду! Не уйду! Ходу к Владыке!~
~А за милицией? А за комиссаром?~ Не слушает.
С середины улицы ее убрали, но она у стенки, в снегу,
просидела до утра... и Вениамина доЖдалась, если не замерзла.
11
Ну, а Введенский? В чем было его очарование для про­
зелитских сердец - и для ~хромой Ани~?
Послушать его было надо, и мы пошли - не с поклонни­
ками, меня ~на него~ звавшими, -а с людьми действительно
религиозными. Они его уже знали, но говорили уклончиво:
~сами послушайте~.
После этой проповеди дело, для меня, по крайней мере, сrало
необыкновенно ясно. Когда мы выходили, кто-то спросил: ~ну,
что скажете?~ Только одним словом и можно было ответить:
-Кликуша.
341

Да, Введенский не пропаведавал - он кликал. Самое
неприятное в этом кликушестве - была его нарочитость.
Может быть, в конце концов, он и себя приводил в транс,
как слушателей известного типа; но начинал-то - ~нароч­
но~. и впечатление производил бесстыдное, внутренно­
нецеломудренное.
Человек, до сжатости зубной, тщеславный. Мелко-тщес­
лавный. Завистник шаляпинекого успеха. Разновидность
типа весьма обыкновенного. Такие люди, при малейше­
благоприятных условиях, за них цепко хватаются. И поль­
зуются. И выплывают. И держатся. И уж на все идут, чтоб
держаться. В конце концов зарываются и, конечно, про­
валиваются.
Но у Введенского была одна черточка, она-то и не могла
не влечь ~хромую Аню~.
Тело Гришки Распутина после революции вытащили из­
под укромной часовни, где он был похоронен. Долго тело
возили на моторе, потом где-то за городом долго и неуме­
ло, в сыром снегу, жгли его, потом так же долго и неумело
~развевали пепел по ветру~. (Подумаешь, чем занималисъ,
на что драгоценное время тратили!)
Развеялся ли пепел по ветру? Не осел ли темной копотью?
А если носится в русском воздухе невидимо - не глотнул ли
его и ~советский батюшка~ - Введенский?
В нем несомненно было распутинство. На вид совсем
иное, по существу очень схожее. Только Распутин - му­
жик умный, кряжистый, властный и темпераментный.
А Введенский жидок: ума того нет - нет и той уверенно­
сти; суетлив, забеглив, и хоть сметка есть - все-таки мо­
жет ~перестаратъся~.
Сидит Введенский, в знакомом доме, после завтрака,
на диване. А перед ним, кругом, молоденькие ~братчицы~.
барышни в белых платочках.
Смех, визги. Обсуждается вопрос, на ком бы женить
молодого псаломщика? ~л мы вот на ком его женим~. -
предлагает батюшка. Визги и хохот усиливаются, предлагают
другие комбинации... Словом
-
веселье вовсю.
~Терпеть не могу сумрачных лиц, - заявляет Введен­
ский. - Христианство
-
это веселье, красота~ ...
~Красота~ - вот еще что у него. Красота с большой буквы,
так сказать. Распутин до этого не доспел (да и плевать ему
342

было на такие фасоны). А Введенский - с украшениями
декадентства. Самого настоящего, заматерелого, но для него
еще нового.
Он обожает, как Смердяков, - ~стишок~. Обстоятельства
благоприятны; в той области, где он действует, - в церков­
ной, - никаких больше внешних запретов и границ нет: все
позволено. О внутренних рамках, о внутренних мерах он,
может быть, и не думал никогда. Ему кажется, что насту­
пило время творчества для него, Введенского, - и он на­
чинает ~творить~, не стесняясь сообразно своей природе.
С упоением ~подпускает стишок~, ~обновляет~ богослужение...
посредством Игоря Северянина. Неистовый Антонин, потом,
вдолге, потянулся, бьmо за Введенским, тоже стал вводить
~стишок~ в литургию, однако того ~модерна~ не достиг, ибо
и стихи-то читал Марии Коноплицкой. Вскоре же, по голо­
су прежних навыков (он все-таки не религиозный ~проще­
лыга~) как будто и совсем отстал от молодого ~товарища~.
Лекции и беседы Введенского с молодыми ~братчицами~
были уж совсем ~поэтические~. Новое распутинство, дека­
дентское, - в известном смысле и не такое, может быть,
внешне-грубое, -цвело густо. Смех, веселье, декламация...
~чего хмуриться? Гляди веселей~ ... Это слова уже не Вве­
денского, а самого Гришки. И, пожалуй, в его-то устах они
натуральные. Когда он их говорил- в России не расстрели­
вали (по статистике!) в час по 52 человека. Это лишь в годы
Введенского: именно тогда требовал он непрерывного весе­
лья и веселился сам. Час просмеются, другой стишки почи­
тают, - глядишь, 104 человека укокошено, а совсем неза­
метно. Истинная находка для ~советского правительства~!
Неофитским интеллигентским сердцам трудно было
не увлечься этой помесью Распутина с поэтическим Смер­
дяковым.
Для ~черного~ же народа Введенский надумал особую,
специальную приманк~
Вышел как-то на амвон и начал:
-
Дорогие сестры и братья! Хочу поделиться с вами
радостью, милостью Божьей, мне ниспосланной. Господь
помог мне совершить чудо...
343

Далее - пространная повесть о расслабленной, два года
лежащей на одре, и о том, как он, Введенский, помолившись,
сказал ей 4встань~, и она встала и стала ходить, и даже Бога
благодарила на коленях.
Со своими чудесами Введенский очень возился, постоянно
к ним возвращался.
Но он расчеты строил без 4Народа~, его не зная ни пре­
жде, ни в данный момент.
Для народа, для вот этой демократической толпы, храмы
переполняющей, - Введенский бьт прежде всего слишком
шумен. Забывают, говоря о религиозном подъеме в России, -
а это надо помнить и понимать, -что сейчас люди, в церкви
стоящие, тихи, так жадно тихи, словно и в церковь-то их
потянуло - за тишиной. И нигде нельзя так пронзительно
понять, ощутить меру страданья России, как сегодня в церк­
ви, как сквозь эту последнюю тишину.
Была народная молитвенная тишина в м. Вениамине.
И не бьто ее в свящ. Введенском.
О тишине два слова. Мне скажут, может быть: не всегда ли
к ней влекся русский народ, поскольку он влекся к рели­
гии? И не сущность ли это православия, - подлинного,
конечно,- созерцательная, неподвижно покорная тишина?
Не в затворниках ли и молчальниках - бездейственная
святость его?
Да, возможно. Но я не говорю сейчас об этом. Не сегодня
будем рассуждать, судить о православной церкви. Сегодня
я говорю о новой тишине народа, идущего в церковь, в храм, -
о тишине страданья. Когда оно вот дошло до черты какой-то,
и уж больше не вместит, раздавит сейчас... тогда ползут под
ним, не думая ни о чем, инстинктивно, и приползают в цер­
ковь. И там замирают, без слов, без звука, только со вздохом
тихим, и уж такое облегчение, что можно вздохнуть.
Лишь об этом я говорю, и так оно действительно и есть.
Надрыву, шуму Введенского (помимо 4поэзии~) с этим
нечего было делать. Он мог вызывать ответные, отдельные
кликушества. И только.
Не захватывали народа и 4Чудеса~, объявляемые с амвона.
Общая настроенность и жажда тишины заставляли выслу­
шивать эти объявления с угрюмым недовернем.
Поэтому и ненависть к Введенскому. Когда он зарвался
и потерял себя у ног сов. власти, вспыхнула сразу так бурно.
344

Никто не удивился, узнав, что ~бритый~ и в буквальном
смысле предал Вениамина. Поверили тотчас. Я не знаю,
продолжал ли Введенский и в 22-м году так же ~льнуть~
к Вениамину, как льнул в 20-м; думаю - продолжал, только
с оглядкой по сторонам. Во всяком случае, чекисты, налетев
в Лавру за Вениамином, застали их вместе. Было тут и еще
·несколько священников. Чекисты в лицо Вениамина не зна­
ли. Введенский поспешил указать: ~вот он!~ Неизвестно,
~дал ли целование~. но это не помешало народу заклеймить
его именем Иуды (и правда, похоже), а затем и проломить
ему голову камнем, при выходе из здания Суда, где ~Иуда~
показывал против Вениамина.
После такого народного подарка ~сов. власть~ стала ду­
мать, куда ей девать своего лакея в рясе. Решила посвятить
его в архиерейский сан (почему советской власти, раз она
власть, не посвящать архиереев?), сделать митрополитом
даже - и отослать в Сибирь. Но, видно, и там пошел слу­
шок: беспокойно. Дело замялось.
Однако в Петербурге Введенскому не житье, и он мечет­
ся. Атмосфера затаенной ненависти душит его и рождает
непрестанное ощущение страха.
Некто, на днях приехавший из Петербурга, рассказывает:
шел он по улице, навстречу поп, весь бритый. Мужик, рас­
сказчику незнакомый, прохожий, - толкает в бок: ~Видал?~
~чего видал?~ ~л Иуду-то нашего окаянного, Введенского.
Ишь, заголился! Ровно большевик. Чтоб его... ~
Старушка, самая простая, но неглупая, повествует: ~Бьта
нынче у обедни, а там Введенский. Врата царские настежь,
он в алтаре, страшный: крест у него кверх ногами скачет,
кружится и все приговаривает: я Бог, я Бог!~
Не думаю, чтоб он это приговаривал или крест как-нибудь
перевертывал. Но это не важно. Важно, что его видят внутрен­
но, и видят верно. ~подпрыгивает, кружится... Большевик .. .
Предатель... ~ Таков ~глас народа~. И, пожалуй, в данном
случае- действительно- ~глас Божий~.
Поклонники Введенского из интеллигенции? Не сомне­
ваюсь, что их больше нет. В 19-20 гг. интеллигенция только
что начинала свой сдвиг к религии. Картина изменилась
с тех пор. Интеллигенция, сливаясь с общим населением
и демократизируясь, соответственно разделялась. Не говорю
о ~приспособившихся~. я их не знаю. Но из оставшихся вне
345

~советов~ одна часть, крепкая и живая, - жива исключи­
тельно крепостью религиозного чувства.
Люди в России инстинктом человеческим поняли, что
единая феноменальная сила, которую можно противопо­
ставить силе разрушительной, тоже феноменальной, - есть
сила религии. Организованная, конечно, если организова­
на и первая, разрушительная. Православная церковь была
единственной представительницей религиозной организации.
Главная и первая ее ценность в том, что она неразрушима.
Большевики долго пытались ее напросто уничтожить; нако­
нец, смекнули, что дело хитрее, чем им казалось, и прибегли
к испытанному способу предварительного ~разложения~
противника. Все эти Антонины и Введенские, все эти поощре­
ния ~новых~ и ~живых~ бесчисленных ~церквей~ - тот же
обходный маневр, как устроения ~накануней~ и т.д. Но
большевики исторически невежественны; их способы едва
годятся для кучки отбросной эмиграции; и уж, конечно,
русского православного монолита им не разложить.
Я, впрочем, не намереваюсь рассуждать ни о религии,
ни о церкви, как таковых. Я говорю просто о фактах, до­
ступных опытной проверке. Если когда-то в священнике
Введенском была приманка для прозелитов, то теперь ин­
теллигентских прозелитов нет. Есть живые люди, сознатель­
но и серьезно верующие, и есть другие, до такой степени
удушенные большевиками, что и для них самих они уже
не представляют интереса.
Промелькнуло известие, что Введенский командируется
в Берлин.
Может быть и этой командировке что-нибудь помешает;
но идея очень удачная. С одной стороны - Введенского
надо же куда-нибудь девать. Он неудобен, он возбуждает
страсти; кремлевскому двору не хочется, - да и скучно,
-
возиться с таким мелким претендентом на распутинство.
Церковных ~разложителей~ поскромнее дома много. С другой
стороны - в Берлине нету работников в данной области,
в Берлине Введенский очень может пригодиться. Недавно,
вот, Маяковский, самый ~крупный~ из придворной челяди
Кремля поэт, даже ухитрился в Париже четыре ночи про-
346

скандалить на Монмартре. Поили его русские артисты и же­
манфишисты, и указывали хлопающим глазами французам:
~c'est un grand poete russe qui n'est pas contre les Soviets• 1•
В Берлине же почище. В Берлине у большевиков целое
посольство. При нем, кстати, церковь: ограбленная и запер­
тая, - но можно отпереть, если Введенский будет посольским
батюшкой. ~советы гонят национальную церковь? Какая
клевета!• - воскликнут все ~накануне•. ~в посольской
церкви служит православный священник. В России свобода
совести, и русская власть отнюдь не против релиmи.. , со­
действующей революции, конечно• ...
Уже выскочили и добровольцы по ~встрече и приятию•
советского лакея от православия. Один из этих добровольцев
Лукьянов, сменивший вехи, другой - ~православный• писа­
тель, советский бард, господин Толстой, Алексей Николаевич.
Что ж, все это логично. Берлин не провалится, если в нем,
в захваченной большевиками церкви, попрыгает и покличет
черненький студентик с анкетой, коммунистический Смер­
дяков со стишком: ~я Бог! я Бог!•
Дело обойдется к общему удовольствию. Таков Берлин...
да что Берлин! Таков нынче, приблизительно, весь свет.
И как противно жить на этом свете!
УМНАЯДУША
(О Баксте)
И хочется - и не хочется мне говорить сейчас о Баксте.
Хочется потому, что все думается эти дни о нем. Но уж,
конечно, сказать могу лишь два слова, сотую долю того,
что думается и помнится. Всего больше говорят о человеке,
когда он едва умер. Так принято. Но я этого не могу. Гово­
рю или о живых, или об умерших давно, привыкших быть
умершими. А смерть близкая - она должна бы заражать
молчанием. Но не заражает; и все кажется, что шум наших
слов тревожит умершего.
Я скажу о Баксте кратко, тихо, полушепотом. Отнюдь
не перечисляя его художественных заслуг, - это сделают
1 сЭто великий русский поэт, который не против советского государ­
ства• (фр.).
347

в свое время другие, - нет, о Баксте просто. О Баксте
-
человеке. Ведь все-таки, все-таки, - до конца жизни моей
буду твердить, - человек сначала, художник потом. Перед
лицом смерти это особенно ясно. Особенно понимаешь,
что можно быть самым великим художником и умереть,
и ничье сердце о тебе не сожмется. А кто знает, не это ли
одно ценно для умершего, и очень ли нужны ему загробные
восхищения и восхваления?
Бакст был удивительным человеком по своей почти
детской, жизнерадостной и доброй простоте. Медлитель­
ность в движениях и в говоре давала ему порою какую-то
4важность~. скорее- невинное 4Важничанье~ гимназиста;
он природно, естественно оставался всегда чуточку школь­
ником. Его добрая простота лишала его всякой претензии,
намека на претензию, и это тоже было у него природное...
Не скрытный - он был, однако, естественно закрыт, не имел
этой противной русской 4души нараспашку~.
Его друзья по 4Миру Искусства~ (Бакст был членом их
тесного кружка в 1898-1904 rr.) знают его лучше и ближе
меня. Они почти все живы и когда-нибудь вспомнят, расска­
жут нам о Баксте-товарище, с его милой 4невыносимостью~
и незаменимостью, о Баксте дальних времен. Но я хочу от­
метить, - и теперь же,
-
черты, которые открывались мне
иногда в его письмах, иногда в неожиданном разговоре; они
стоят быть отмеченными.
Знал ли кто-нибудь, что у Бакста не только большая
и талантливая, но и умная душа? Знали, конечно, да не ин­
тересовались: интересуются ли умом художника? И поэту
радостно прощают глупость (одну ли глупость?), а в худож­
нике или музыканте ее даже принято молчаливо поощрять.
Откуда-то повелось, что искусство и большой ум - несо­
вместимы. Кто этого не говорит, - тот думает. Потому и нет
интереса к уму художника.
У меня этот интерес был, и я утверждаю, что Бакст об­
ладал умом серьезным, удивляюще-тонким. Не об интуи­
тивной тонкости я говорю, она в художнике не редкость,
художнику полагается, но именно о тонкости умной. Он
никогда не претендовал на длинные метафизические раз­
глагольствования, - они были тогда в большой моде,
-
но,
повторяю: случайное ли письмо, случайно ли выпавшая минута
серьезного разговора, и опять я удивляюсь уму, именно уму,
348

этого человека, такой редкости и среди профессионалъных
умников.
В Баксте умник наилучшим образом уживался не только
с художником, но и с жизнерадостным школьником, mмна­
зистом, то задумчивым, то попросту веселым и проказливым.
Наши 4Серъезные разговоры• отнюдь не мешали нам иногда
вместе выдумать какую-нибудь забаву. Так, помню, мы решили
однажды (Бакст зашел случайно) написать рассказ, и тут же
за него принялись. Тему дал Бакст, а так как была она весьма
веселая, то мы, подумавши, решили писать по-французски.
Рассказ вышел совсем не дурной: назывался он 4La cle•1•
Мне было жаль впоследствии, что куда-то запропастился
последний лист. Теперь, впрочем, все равно пропал бы, как
пропали письма Бакста со всем моим архивом.
Постоянно, в те годы, встречались мы и в моем интимном
кружке, очень литературном, но где Бакст был желанным
гостем. А в работе пришлось мне видеть его раза два или
три: когда он делал мои портреты и когда делал, у нас,
портрет Андрея Белого.
Работал настойчиво, крепко, всегда недоволъный собой.
Белого, почти кончив, вдруг замазал и начал сызнова.
А со мною вышло еще любопытнее.
Не знаю почему - его мастерская была тогда в помеще­
нии какого-то экзотического посольства, не то японского,
не то китайского, на Кирочной. Там и происходили наши
сеансы, всего три или четыре, кажется.
Портрет был опять почти готов, но Баксту молчаливо
не нравился. В чем дело? Смотрел-смотрел, думал-думал­
и вдруг взял да и разрезал его пополам, горизонтально.
-
Что вы делаете?
-
Коротко, вы - длиннее. Надо прибавитъ.
И, действительно, 4Прибавил меня•, на целую полосу.
Этот портрет так, со вставленной полосой, и был потом
на выставке2•
Еще одна черта, совсем, казалось бы, несвойственная
Баксту, с его экзотикой, парижанством и внешним 4Снобиз­
мом•: нежность к природе, к земле русской, просто к земле,
1 ключ (фр.).
2 Перед войной этот портрет находился, кажется, в коллекции Юрия
Беляева (?), где он теперь - неизвестно.
349

к лесу деревенскому, обыкновенному, своему. Может быть,
и не осталось в нем этого в последние десятилетия, забы­
лось, стерлось (вероятно, стерлось), но все равно - было:
ведь сказалось же однажды с такой неотразимой искренно­
стью в письме ко мне из Петербурга в деревню, что и те­
перь вспоминается.
Мы виделись и перелисывались с Бакстом периодически;
случалось, теряли друг друга по годам. Частые мои отлуч­
ки за границу этому содействовали, «Мир Искусства~ шел
к концу; расцвет его был позади.
Вернувшись как-то в Петербург, слышу: Бакст женится.
Потом: Бакст женился. И потом, еще через какое-то время:
Бакст болен. Спрашиваю его друзей: чем болен? Они сами
не знают или не понимают: какая-то странная меланхолия,
уныние; он очень мнительный, и ему кажется, что неведомые
беды ждут его, так как он перешел в христианство (в люте­
ранство, для женитьбы, жена его русская).
Друзья пожимают плечами, считают это мнительностью,
«Левушкиными чудачествами~, пустяками. Ведь только фор­
мальность, добро бы он был «Верующий~! Другие видели
тут, вероятно, начало душевной болезни... Но меня, и многих
из нас, навело это на совершенно другие размышления.
А когда, в 906 или 7-м году, в Париже, довелось мне
увидеть Бакста веселого, бодрого, воскресшего, - эти раз­
мышления приняли форму ясных выводов. Что воскреси­
ло Бакста? Париж, широкая дорога искусства, любимая
работа, восходящая звезда успеха? Тогда ведь началось
завоевание Парижа «Русским балетом~ ... Ну, конечно, кому
ни придало бы это бодрости и жизнерадостности. И Баксту
придало, но именно придало, прибавило жизни - живому.
А ожил он, вышел из припадка странной своей меланхо­
лии, раньше: тогда, когда смог (после революции 05 г.)
снять с себя «формальность~, навязанное ему христиан­
ство. Он физиологически выздоровел, вернувшись в родной
иудаизм.
Как, почему? Ведь Бакст - такой же «неверующий~ ев­
рей, какиневерующий христианин? Причем тут религия?
Оказывается, не совсем ни при чем. Вот еще один знак
глубины и целъности Бакста-человека. Добротность икре­
пость ткани его существа. Настоящий человек - физио­
логически верен своей вековой истории; а многовековая
350

история народа еврейского не метафизически и не фило­
софски, но и физиологически религиозна. Всякий еврей,
подлинный человек-еврей, страдает от разрыва, даже чисто
внешнего, и тем острее, чем он сам цельнее и глубже. Дело
не в вере, не в сознании: дело в ценности человеческой
личности и в праведной, до физиологии, связанности ее
со своей историей.
После долгих лет (и каких!) встреча с Бакстом опять
здесь, в Париже.
Я смотрю, говорю и лишь понемногу начинаю 4узнавать~
его. Медленно происходит во мне процесс соединения Бакста
давнишнего, петербургского, с этим, теперешним. Так ведь
всегда бывает, у всех, если очень долго не видишься. Даже
тогда, когда люди не очень изменяются внешне. Очень ли
изменился Бакст? Ну, изменился, конечно, да не в пример
нам всем, вырвавшимся из Совдепии: он ведь счастливчик,
он большевиков не видал; и на нем понятно, как нельзя их
вообразить тому, кто не видал. Его наивности насчет не пред­
ставимой жизни в Петербурге заставляют нас улыбаться,
как взрослые улыбаются детям.
Иногда я закрываю глаза и, слушая своеобразный медли­
тельный говор, совсем вижу перед собой прежнего Бакста:
его невысокую, молодую фигуру, его приятно-некрасивое
лицо, горбоносое, с милой детской улыбкой, светлые глаза,
в которых всегда было что-то грустное, даже когда они
смеялись; рыжеватые густые волосы щеточкой...
Нет, и это - Бакст; он весь поплотнел, стал слитно­
неподвижным, волосы не стоят щеточкой, гладко липнут
ко лбу; но те же глаза, лукаво улыбающиеся, грустные
и школьнические, такой же он невыносимый, досадный,
наивный, мнительный - и простой. Это Бакст, постаревший
на двадцать лет, Бакст - в славе, счастье и богатстве. По
существу - это тот же самый Бакст.
Но окончательно узнаю я Бакста - следующим летом,
когда между нами опять, - в последний раз!
-
завязалась
переписка. Опять тонкие, острые, умные письма, слова та­
кие верные, точные, под шуткой - глубина и грусть, под
улыбкой - тревога. Он прислал мне свою книгу •Серов
351

и я в Греции~. Эта книга... но я не хочу о книге. Не хочу
о ~литературе~. Скажу только, что Бакст умел находить слова
для того, что видел как художник. Но он находил их также
для видимого другим взглядом, внутренним, - слова свои,
очень прозрачные, очень простые, очень глубокие.
И вот он умер.
Мне сказали это поздно вечером. Умер Бакст? Не может
быть! Кто-то заметил, давно: ~к Баксту нейдет умереть~. Да,
пожалуй, извне так должно было казаться. Но я знаю, что
Бакст ни за что не хотел думать о смерти и - постоянно
о ней думал. Смерть его - неожиданность, невероятноетЪ
потому, что всякая смерть всегда неожиданность и невероят­
ность. Даже для нас, живущих в самое смертное из времен,
каждая отдельная смерть - неожиданность. К каждой надо
привыкать отдельно.
Я долго еще не привыкну, что умер Бакст, что ушла куда­
то его взволнованная, нежная и умная душа.
~по АРЦЫБАШЕВУ~
В дальние времена, когда все мы, критики со смыслом,
пытались бороться с повальным сумасшествием, - обожа­
нием Горького и Андреева, - появился молодой Арцыбашев.
Одна из его первых вещей, обративших на себя внимание,
была ~смерть Ланде~ в ~Журнале для всех~ (Миролюбова).
Этот журнал в те годы очень ~современничал~, претендовал,
с одной стороны, на демократизм (был вовсе не толстый
журнал, выходил синенькими тетрадками), а с другой -
щеголял самой ~последней~ беллетристикой, там Л. Андреев
напечатал даже свой знаменитый рассказ ~в тумане~, столь же
знаменитый, сколько противный: о гимназисте, всадившем
кухонный нож в живот проститутки.
~смерть Ланде~ Арцыбашева- был рассказ ~современ­
ный~, т.е. по-современному написанный, но выделявшийся
на фоне тогдашней современности прелестной своей све­
жестью, нежностью (да, вот это очень помню, именно -
нежностью) и какой-то, уже ставшей для нас непривыч­
ной, - осмысленностью.
В литературной среде поднимались споры об этом рассказе
и об Арцыбашеве. В нем находили отдаленно-родственные
352

черты с Достоевским: Ланде мог бы быть, как сказал кто-то,
внучатным племянником князя Мышкина.
Что молодой новый писатель талантлив- не сомневался
никто. Мы радовались: не поможет ли нам он косвенным
путем поставить Л. Андреева на свое место. Горький уже
был тогда на ущербе, и давненько не заявляли мне разные
студенты, что идут жить ~по Горькому~. поступают в ~босяки~.
Во время этих разговоров о новом писателе, кто-то на­
чал строить пессимистические предположения: вот увидите,
пройдет несколько лет, - и Арцыбашева, тоже, насмерть за­
ласкают; он талантлив?- Тем больше его жаль. От ~успеха~.
вроде Горько- Андреевского, обязательно теряется голова;
а не будете ли вы спорить, что голову потерять - всей
птичке пропасть ...
Да подождите, посмотрим. Конечно, не дай Бог никакому
молодому таланту очутиться в обезьяних лапах ~публики~.
Но будем надеяться, что Арцыбашеву не грозит потеря головы
и не обрушится на него горьконекий успех. Пусть пройдет
несколько лет...
Несколько лет прошло.
Случайно (эти годы прошли для меня вне России)
за расцветом молодого таланта мне следить не довелось.
Арцыбашев сразу предстал предо мной автором ~Санина~ и...
в сиянии успеха, который далеко превосходил горьконекий
(о Горьком в это время решительно никто уж не говорил,
все забыли).
Сначала мы ничего не понимали, когда потянулись к нам,
в Петербург, новые студенты и молодые люди просто, за со­
ветом: ~жить им или не жить ~по Санину~?~
Затем, осведомившись о современном положении дел
и нового романа, - мы сразу, без всякого колебания, на по­
добные вопросы стали отвечать: нет, нет, не живите по Са­
нину; сделайте милость, очень вам не советуем.
Если же кто-нибудь начинал дуться или недоумевать:
~вы отрицаете Арцыбашева? .. ~, мы ему тихонько стара­
лись пояснить, что, быть может, ~не жить~ по Санину еще
не значит отрицать Арцыбашева. Что, быть может, жить
~по Санину~- вовсе не окажется жить ~по Арцыбашеву~ ...
353
23Том13УнасоПариже

У меня был в то время лит. критический отдел в ~Русской
Мысли~. Я - критик строгий, ~не смотрящий ни на чье
лицо~ ... И, однако, мне не хотелось трогать ни ~Санина~
(который был для многих соблазнительным, не скрываю),
ни Арцыбашева: пусть ~переборщил~ он, по-русски, а все же
чувствовалась в этом писателе коренная добротность, тот
упругий стержень, с которым никакие грехи не страшны.
У Горького, ни в нем самом, ни в таланте его, с самого на­
чала и до конца, такого стержня не было; оттого, должно
быть, и не ощущался он никогда, как ~человек~ (не говоря
о писателе).
И я решаю ждать снова, ждать следующих шагов писа­
теля (кстати сказать, виделисъ мы с Арцыбашевым всего
единственный раз в жизни, мельком, задолго до ~Санина~).
Пусть пройдет еще несколько лет...
И опять прошло несколько... но не лет, впрочем, а несколь­
ко сот лет. Считать нам, русским, десятые годы ХХ века
за годы, а не за столетия - просто невозможно. Ведь это
-
время, когда неоформленное - оформилосъ, неопределен­
ное - определилосъ, все тайное стало явным и каждый
пошел к своему месту. Как будто самый страшный суд уже
был и только что кончился, приговор не для всех еще при­
водится в исполнение ...
На этом судилище, я не знаю писателя, - ни одного!
-
лицо которого осталось бы столь неомраченным, ответы
которого были бы столь ясны, тверды и чисты. Его челове­
ческая и писательская «добротносты> не обманула, сказалась
в самое нужное время и так, как нужно.
Да, Арцыбашев ~единственный~ из писателей; если и есть
у других такая же беспримесная, чистая ненависть к убийцам
России, такая же готовность на всякую борьбу, на всякую
жертву ради воскресения родины, - эти чувства
-
увы -
слишком часто соединяются с тоской о России прошлой,
невозвратимой и ненужной; но Арцыбашев, при всей кри­
стальной непримиримости своей к большевикам, хочет России
не старой, а новой, не рабской - но свободной. Большевики
для него не только убийцы тела: они повинны в грехе, какой
~не прощается ни в сем веке, ни в будущем~: они- хулители
354

и гонители Духа Божьего, в человеке проявляющегося. Духа
свободы, красоты, творчества, истины и любви...
Это понял Арцыбашев, и дело, которое он делает здесь
с момента оставления России, - действительно первое дело;
к нему все остальные дела должны сами ~приложиться•. Кто
из нас, чье оружие - слово, поднял это оружие с арцыба­
шевекой смелостью и до сих пор - до сих пор!
-
не устал
от постоянной борьбы? Кто из нас день за днем живет
в этой борьбе?
Вот когда хочется мне дать совет всем студентам и здешним
молодым людЯм (старым тоже), хотя бы они и не спрашивали
как им жить. Не спрашивают, а жить-то, однако, не умеют.
Им и следует дать совет, добрый, хороший совет: живите
не по Санину и, Боже сохрани, не по Горькому: живите
по Арцыбашеву!
~ПРАВОСЛАВНЪIЙ~ СТРУВЕ
Я не считаю особенно продуктивной полемику посред­
ством напоминания П.Б. Струве, что в таком-то году он
держался таких-то политических взглядов, а теперь выска­
зывает противоположные. Поворот Струве начался давно,
и об изменениях своих политических позиций Струве всегда
открыто заявлял. Но о перемене взглядов своих на религию,
в частности на Церковь и Православие, мы таких открытых
его заявлений не слышали. Поэтому мы вправе напомнить
о совсем недавней его позиции в данной области, чтобы
сравнить ее с той, которую он ныне занял в своей газете
~возрождение•.
Существа вопроса, поднятого в связи с докладом Ильи­
на, - вопроса о ~религиозном насилии•, о ~кресте и мече•,
-
я намеренно не касаюсь. По существу я буду говорить лишь
тогда, когда приду к полному убеждению, что мой собеседник
тоже берет вопрос по существу, хочет решать его безотноси­
тельно, вне зависимости от своих решений в другой области.
И я оrраничиваюсь пока изложением тех взглядов Струве
на православие, религиозную политику и т.д., которые он
иного раз высказывал и от которых ни разу не отрекался.
В течение нескольких лет, перед самой войной, между
П.Б. Струве и группой участников СПБ-ского Рел. Фило-
355
23*

софекого 0-ва велся оживленный спор, мало-помалу пере­
шедший в борьбу. Группа отстаивала связь религии с обще­
ственностью (и непременно с ее освободительной линией),
крайне отрицательно смотрела на подчинение Церкви ав­
тократическому государственному строю, одной из причин
этого подчинения считая внутреннюю неподвижность Церкви.
П.Б. Струве держался взглядов определенно противополож­
ных. Он, во-первых, отрицал в принципе связь христианства,
даже какой бы то ни было религии, с общественностью:
религия - ~приват захе•. Во-вторых, что касается церкви,
он не придавал важности ее связи с автократией: на пра­
вославную, ~седовласую•, по его выражению, церковь он
смотрел просто как на некую добрую необходимость ~для
народа•, - хотя бы в моральном отношении.
Эти взгляды, с большой четкостью высказываемые Стру­
ве и на собраниях, и печатно, привели его к действенному
столкновению с группой противников по поводу исключения
Розанова из Р.Ф. Общества. Это было во время дела Бей­
лиса. Струве признавал, что поведение Розанова - непо­
зволительно с общественной, политической, даже моральной
точки зрения. Но религиозное общество не может, будто бы,
его за это исключать, так как, по Струве, религия не имеет
к этому никакого касанья. Розанова все-таки исключили. Тогда
Струве, - очень последовательно,
-
вышел из Совета 0-ва.
Спор, - или борьба,
-
однако, продолжались. Я не могу
восстановить сейчас всей линии. Да это и не нужно. Пом­
ню, что всякую работу религиозно-общественную Струве
называл ~демагогией•. Именно это было темой моего ~от­
крытого письма П.Б. Струве•, напечатанного в последней,
перед войной, книжке ~Русской Мысли• вместе с его от­
ветом. (Приемы полемики в то время были такие, что мы
могли спорить рядом.)
Итак- все ясно. Взгляды Струве определены были им
самим, с присущей ему четкостью. Что же случилось? Как
объяснить, что он стал ныне во главе газеты не просто по­
литической, но православно-политической? Что он грудью
защищает ~истинное христианство•, Ильина с ~православным
мечом• и крайне подозрительно и насмешливо относится
к религиозному ~аполитизму•?
Только два объяснения возможны. Не изменился ли
Струве коренным образом? Быть может, религия для него
356

уже не приват захе, 4Седовласая~ Православная Церковь
не полезный институт для народных масс, а христианская
политика не демагогия? Но если Струве 4обрел истину~
для себя, то как могло случиться, что об этом - уж не по­
вороте, - а перевороте
-
он умолчал? Вспомним, что имен­
но религиозный переворот, даже в человеке менее прямом
и открытом, чем Струве, никогда не происходит тайно. Он
по природе, по существу таков, что кладет явный отпечаток
на дела человека, он требует доказательства. Еще в политике,
на худой конец, можно втихомолку сжечь то, чему покло­
нялся, и обратно; а Струве даже это делал всегда открыто.
Как не покаялся бы он в прошлых 4rpexax~, если б пережил
своего рода путь в Дамаск?
Нет, мы вынуждены отказаться от первого предположения.
И вот как приходится объяснить неожиданное 4Православие~
Струве: он коренных своих взглядов ни на христианство,
ни на православную церковь не изменил. Он изменил только
свою политику. Эта новая политика (новая для него, сама же
по себе- наиболее 4седовласая~ из политик) требует своих
аксессуаров, а главное- известных, испытанных подпорок.
Одна из таких подпорок - Православие. Что удивительного,
кстати, что многие верующие, не мирясь с этой ролью Церкви,
пытаются утвердить ее хотя бы аполитизм? Но для Струве
иерархия ценностей начинается с политики. Общий же ри­
сунок его религиозных взглядов таков, что никак не может
воспрепятствовать использованию православия; а приспо­
еобить эти взгляды, внешним образом, к данной политике
совсем не трудно. У многих сегодняшних политических
единомышленников Струве- подобная же иерархия цен­
ностей и подобные же религиозные взгляды: приспособление
происходит успешно и даже искренно. В искренности Струве
я нисколько не сомневаюсь. Почему, в самом деле, при том
взгляде на церковь, о котором говорилось, не использовать
ему, для защиты политики Ильина, Шульгина, Ольденбурга
и т.д., - то Серrия Радонежского, то Серафима Саровского,
от которого, при случае, можно перескочить к Константину
Великому? Не все ли равно, кого потревожить, лишь бы 4За­
бились белые сердца~ (по выражению Ильина) и годилось бы
имя для поддержки 4Седовласой~ политики?
Об этой политике, - политике 4Возрождения~, -я не буду
сейчас говорить. Установим только одно: как ее ни звать, -
357

национальной, самобытнической, консервативно-либераль­
ной, либерально-консервативной, - все это словесные узоры.
Самое точное, строго точное ей название - реставрация,
восстановление. А самое краткое и несомненное, что можно
в данный час истории сказать о политике реставрационной,
это что она - гиблое дело.
О ЖЕНАХ
~две жены~ (~Толстая и Достоевская~. комментарий
Ю. Айхенвальда) - книжка скромная, нужная, очень ин­
тересная. Жаль, конечно, что она отрывочна, что дневник
Достоевской приведен не целиком... Новый богатый материал
еще остается не собранным и большинству неизвестным. Но
это впереди, а пока - хорошо, что выходят и такие, многим
доступные, издания.
Помимо своей интересности, книга наводит на общие раз­
мьПШiения. Жены великих тодей? Какой должна бьnъ, в идеале,
жена замечательного человека, гениального писателя? Как
представили бы мы себе идеал жены для такого писателя?
Беззаветно-преданное женское существо, нянька, любящая
кухарка, словом - самоотверженная ~служительница гения~?
Многие думают так, прибавляя служительнице украшающие
названия ~подруги~. ~опоры~. ~утешения~ и т.д., что дела
не меняет. Служительница- еще лучшая жена, это бесспорно.
Идеала, однако, тут нет. Говоря откровенно, я и в воображении
не могу себе представить ни идеальной жены для выдающегося,
большого писателя, ни идеального для него брака.
Другое дело- брак удачный, брак ~счастливый~... более
или менее. Среди русских писателей мы не мало найдем таких
сравнительных счастливцев. Я говорю о браке ~счастливом~
для писателя в его цельности, т.е. для него - человека и для
него - художника.
Два имени вспоминаются; самогонесчастливого и само­
го, на мой взгляд, счастливого... Это не Толстой, и не До­
стоевский. Я назову имена ниже, а пока вернемся к Софье
Андреевне и Анне Григорьевне.
Мне довелось видеть обеих.
Анну Григорьевну мы в 90-х годах встречали у Полон­
ского. Она была уже расплывшалея пожилая женщина, в на-
358

колке, молчаливая, с добрым и настойчивым выражением
глаз. Дочь ее говорила много, подчас остроумно, всегда зло.
В ней чувствовалось то, что французы называют 4aigreur» 1•
Ее бледное, некрасивое лицо напоминало, вероятно, лицо
Федора Михайловича.
Анна Григорьевна со скромным достоинством несла свое
звание 4Вдовы Достоевского», никогда, как будто, о нем не за­
бывая. И это в ней было хорошо. (Мы встречали, у Полон­
еких же, и другую 4ЗНаменитую вдову» - гр. А.К. Толстого.
Не похожа она была на Анну Григорьевну: так царственно
проста и так царственно некрасива. Вот брак, - наряду
с браком Баратынского,- тоже достойный глубокого вни­
мания... Но это в скобках.)
Прошло несколько лет.А. Г., в большой свой квартире,
на Кирочной или на Фурштадтской, не помню, - уже одна:
дочь ее оставила, поселилась отдельно, сын тоже: его погло­
тила страсть к лошадям (страсть - с младенческого возраста,
как упоминается в дневнике матери). Но... мне казалось, что
А.Г. не чувствовала себя ни особенно несчастной, ни осо­
бенно одинокой. Дети не были для нее тем, чем были для
С.А. Толстой, носившей в душе какой-то монолит, что-то
громадное, где в неразрывном единстве пребывали и муж,
и дети. У Анны Григорьевны - другая душа. Достоевский
спрашивал: если жениться - взять ли 4умную», или 4до­
брую»? И выбрал - добрую. Добрая и положила всю душу,
без остатка, на него - одного.
К нему, человеку, - она подошла через 4Великого чело­
века»; при том- не случайно!- через физическое, конкрет­
ное касанье к его дару: знакомство началось с 4Игрока»,
написанного под его диктовку. И физическое, плотское от­
ношение к созданному Достоевским осталось у жены его
на всю жизнь. Одна, без детей, в пустой своей квартире, она
продолжала жить той же благоговейной, любовной заботой
о плоти произведений своего великого мужа: вся бьта в его
письмах, в хранении каждой бумажки и в деле издания его
книг. Начала издавать еще при нем, толчок дало, конечно,
бедственное положение Достоевского и практическая сметка
жены; но главной оставалась любовь к его книгам, которую
она соответственно и выражала. После смерти Достоевского
1 язвительность (фр.).
359

издания стали приносить большой доход. Насколько радовало
это Анну Григорьевну - не знаю; во всяком случае жила
она внутренно, в меру своего духа, не этим, а именно делом
любви к тому, во что проникнуть, быть может, не могла,
но что осязала как великое.
Да, жизнь Анны Григорьевны, при человеке с характером
Достоевского, была не жизнью, а ~житием~. Достоевский
любил ее; но ~влюблен~ в нее, конечно, не был никогда.
Влюблен мог он быть скорее в такое страшное - и низмен­
ное- существо, как Аполлинария Суслова (приукрашенная
Полина в ~Игроке~). Совсем ли он был свободен от этой
едкой влюбленности, диктуя ~Игрока~ молоденькой стено­
графистке? Не думаю. И уж если где видеть руку Божью, то,
конечно, в своевременном ниспослании Достоевскому этой
милой девушки. От Сусловой, уже сорокалетней, не спасся
юный В. Розанов. Но Розанову, пожалуй, и следовало пройти
годы испытания, когда ежедневно смешивал он, умываясь,
теплые слезы с холодной водой. В свое время послано было
избавление и Розанову.
Я не моrу удлинять моего очерка еще этой ~женой~.
Скажу лишь, что стоит раз взглянуть в глаза Сусловой,
даже старческие, чтобы поверить и в каждодневные сле­
зы розановские, и в утопившуюся воспитанницу старухи,
и во многое другое... вплоть до возможной влюбленности
Достоевского. Не между ~умной~ и ~доброй~ пришлось
ему выбирать, а между ~злой~ и ~доброй~. Благо нам, что
он выбрал ~добрую~.
Анна Григорьевна- из тех, ~лучших~ жен, ~служительниц
гения~. в браке с которыми великие люди находят возможное
для них ~счастье~.
Брак Толстых - того же типа, только совершеннее. Он
и бьm, в течение многих лет, счастливейшим. Толстой не толь­
ко любил Софью Андреевну, он был и ~влюблен~ в нее,
до старческого возраста, притом в нее - одну. А С.А.
-
из ~лучших~ -лучшая жена, подруга, - и ~нянька таланта~.
Цитирую: ~не только жена, но и поклонница гения».
Трагический конец этого брака обусловлен самим его
совершенством, в связи с исключительными личными
свойствами мужа и жены. Толстой не был, сам, в меру
своего писательского дарования. Оно росло, но и он рос;
рос - и перерос его. Вверх или в сторону пошел этот рост
360

~человека~ - не будем сейчас разбирать. Факт тот, что
человек-Толстой и писатель-Толстой перестали совпадать,
как совпадали раньше. Этого постигнуть С.А. не могла.
Она-то была уже на последней, высшей точке своего раз­
вития, очень гармонического. Развивалась рядом с мужем,
шла вместе с ним, но - путь ее кончался там, где еще
не кончался путь Толстого. Идти все-таки дальше, за ним?
Без своего пути, - идти чужим? Слабая женщина так,
вероятно, и поступила бы. Но С.А. женщина не слабая.
И она бросилась в борьбу.
Святая борьба: С.А. ведет ее за свои высшие, последние
ценности, за мужа - гениального писателя, которому жизнь
отдала на служение, который сам же возрастил ее душу, ее
силу и дал ей детей, пребывающих в ее сердце нераздельно
с ним. Но не могла борьба не кончиться трагически, так как
боролась С.А. вслепую, не только не понимая нового Толстого,
но даже не постигая факта его появления.
Она в борьбе не победила; но - не победил и он. Вер­
нее же всего сказать, - и это поймут когда-нибудь,
-
что
оба они вышли из борьбы победителями.
Когда Айхенвальд, комментируя ~записки~ С. А-ны,
становится на ее сторон~ особенно в усилиях ее вернуть
Толстого к чисто художественной работе (~для нее ты соз­
дан!~) жалеет, что Толстой ~подавлял в себе художника
и холодными дуновениими морали тушил свою поэтическую,
свою божью искру~ -- Айхенвальд не видит Толстого во весь
рост. Софью Андреевну он видит; и прав, утверждая, что она
не могла и не должна была ~стать толстовкой~.
Он прав и в определении личности Черткова. Чертков -
несчастная и печальная деталь этой великой трагедии.
Я помню, как Чертков пришел к нам, в 15 году, во время
войны, со своей знаменитой рукописью ~Уход Л. Толсто­
го~. Чертков всегда производил на меня исключительно
неприятное впечатление; особенно раздражала его какая-то
~подколодная~ смиренность. Тут они оба (его сопровождал
маленький толстовец Шохор-Троцкий) сидели, как водится,
поникши, пили бесконечный чай, - но отнюдь не с сахаром!
с леденцами, - и Чертков тихим голосом говорил о рукописи:
он намереналея ее печатать теперь же (хотя С.А. была еще
жива) в Англии. Рукопись он оставил на два дня нам, для
прочтения (сам вызвался), с бестактной просьбой ~ничего
361

из нее не переписыватъ~. Как будто стали бы мы делать
выписки из чужого текста!
Содержание ~Ухода~ в самом деле отвратительно по непри­
крытой злобе к С.А. Чертков хуже, чем лжет: невиннейший
факт он умеет преподнести как преступленъе. Думаю, на­
пример, что С.А. действительно сказала (в ответ на упреки,
что она ~убивает Льва Николаевича~): ~ну что ж, я тогда
поеду за границу: я там никогда не была!~ Она сказала мне,
в 1904-м году, на яснополянеком балконе, чуть не слово
в слово ту же фразу, - только не в раздражении и отчаянии,
а весело-шутливо: ~вы едете в Италию? Вот, оставайтесь
с Л.Н., а я поеду за границу- я там никогда не была!~ Черт­
ков вывел бы из этой фразы, что С.А. собиралась бросить
Толстого и бежать, на старости лет, за границу с ~другим~;
ведь вывел же, из подобных слов, что С.А. ~желала смерти
Л. Н-ча~!
Много мне пришлось перевидать толстовцев; но Черт­
ков - стоит особняком. Его можно, впрочем, разгадать: это
фанатик особенного подвига. Он не выходил из тайного
перед ним восхищения, он преклонялся перед его величи­
ем и громадностью жертв, которые принес ~идее~. Жертва
не могла не казаться ему громадной, так как он продолжал
высоко оценивать все, от чего отказывался: положение, со­
стояние и т.д. и т.д. Не естественна ли, поэтому, и злоба
к ~непонимающим~, и подколодноетЪ смирения, и жестокость
в борьбе с @рагами~, вроде С.А., и беспощадная требова­
тельность к другим, без разбора, вплоть до самого создателя
~идеи~ -Льва Толстого?
Софью Андреевну вряд ли и теперь уже нужно от кого­
либо защищать, а тем менее от Черткова. Облик этой цель­
ной женщины, все, в меру данного, исполнившей, - нам
достаточно ясен. Не ~идеальная~ жена гения, конечно, -
мы видели, что ~идеальной~ и вообразить нельзя, - но та
из ~лучших~, к типу которой принадлежит и А.Г. Достоев­
ская (в бледном отпечатке). Эти лучшие жены и создают
наиболее счастливые, - или наименее несчастные
-
браки
замечательных людей, великих писателей.
Кто будет спорить, что самым несчастным в прямом
смысле- окажется брак Пушкина? В погибелъном конце
этого брака бессмысленно было бы винить жену. Это брак
равно несчастный для обоих. Она не годилась для гения,
362

а он не годился для нее, что доказал ее вполне счастливый
второй брак. В трагическом конце или виноваты оба, или
не виноват никто, хотя конец этот - не случайность .. .
Есть большой писатель, на мой взгляд - ~счастливей­
ший~ ... Но я едва решаюсь назвать имя, так спорно его
~счастье~ в глазах большинства. Однако нет сомнения, что
никто не переживал любовь-влюбленность к женщине так
полно, остро, длительно, и ничье дарованье не отразило
любовь так особенно, с такой своей глубиной и сияньем.
А женщина не была из ~лучших~ жен: она совсем не была
женой, потому что и брака, в обыкновенном смысле, не было.
Я говорю о Тургеневе. Для него в цельности, т.е. для него
с его дарованием, такая любовь бьmа воистину счастливейшей.
И, пожалуй, его судьба - есть лучшее, что можно пожелать
большому писателю.
Но ведь ~брака~ не бьmо? Ни брака, ни семьи, ни заботли­
вой ~няньки таланта~, лучшей из жен? Или замечательному
человеку, большому писателю, гению, для которого жены
~идеальной~ и придумать невозможно, - лучше оставаться
без всякой, даже самой лучшей?
Этого я не знаю. Это вопрос неразрешимый для нас, он
сам как-то решается, самой жизнью.
А мы, в жизни, только можем иреклониться перед женами
лучшими, перед Софьей Андреевной Толстой, Анной Григо­
рьевной Достоевской и многими другими, им подобными,
перед женами-хранительницами избранных сосудов - ве­
ликих людей.
СУДЬБА ЕСЕНИНЫХ
А.А. Блок имел тяготение к поэтам ~из народа~. Зачастую
приходил ко мне со стихотворениями ~из глубины России~.
Кажется, первый из таких поэтов, и заводчик остальных, -
был Клюев.
С Клюевым Блок долго возился, долго переписывался
перед его появлением на петербургском горизонте. Потом,
когда Клюев, во второй или третий свой приезд, преобра­
зился и чуть ли не в смокинге стал посещать ~Бродячую
Собаку~. - Блок значительно к нему охладел. Но во время
войны Клюев появился опять в армяке, в валенках, и в со-
363

путствии •ученика~ (или •архангела~, как его называли)
так же одетого, с высоким крючком посоха в руке.
Клюев, в этом образе, с кафедры Религ. -Философско­
го 0-ва, призывал тогда всех •в истинную русскую цер­
ковь - зеленую, лесную~, и закончил речь длинной поэмой,
не из удачных.
Впрочем, о Клюеве, человеке довольно сложного типа,
я упоминаю лишь кстати: это он выискал Есенина и, выра­
жаясь по-современному, •поставил его в контакт~ с Блоком.
Не помню подробностей и не настаиваю на них. Но я хо­
рошо помню темноватый день, воскресенье, когда в нашей
длинной столовой появился молодой рязанский парень,
новый поэт •из народа~. - Сергей Есенин.
В годы 15-16 мои •воскресенья~ бывали очень многолюд­
ны. Собирались не •знаменитости~; фактически преобладала
самая зеленая молодежь, от 14 лет и выше... (попадались люди
и много выше). От количества стихов иной раз душновато:
все - •творцы~, все рвутся читать свои произведения .. .
Приходилось сдерживать поток.
Не знаю, кто привел Есенина, может быть, его просто
прислал Блок (он часто это делал). Во всяком случае, это
было очень скоро после первого въезда Есенина в роковой
для него Петербург: через день-два, не больше. Рассказывал,
не то с наивностью, не то с хитринкой деревенского маль­
чишки, как он прямо с Николаевского вокзала отправился
к Блоку, а Блок-то, оказывается, еще спит... •со вчерашнего,
будто~; он, Есенин, будто, •эдакого за Блоком не думал~ ...
У нас, впрочем, сразу создалось впечатление, что этот
парень, хоть в Петербурге еще ничего не видал, но у себя,
в деревне, уже видал всякие виды.
Ему лет 18. Крепкий, среднего роста. Сидит за стаканом
чая немножко, но мужицки, ссутулясь; лицо обыкновенное,
скорее приятное; низколобый, нос •пипочкой~, а монголь­
ские глаза чуть косят. Волосы, светлые, подстрижены по­
деревенски, да и одет он еще в свой •дорожный~ костюм:
синяя косоворотка, не пиджак- а •спинжак~. высокие сапоги.
Народу бьто мало, когда он заявился. Вновь приходившим
мы его тотчас рекомендовали; особенного стеснения в нем
не замечалось. Держал себя со скромностью, стихи читал,
когда его просили, - охотно, но не много, не навязчиво:
три-четыре стихотворения. Они были недурны, хотя еще
364

с сильным клюевским налетом, и мы их в меру похвалили.
Ему, как будто, эта мера показалась недостаточной. Затаенная
мысль о своей 4необыкновенности~ уже имелась, вероятно:
эти, мол, пока не знают, ну да мы им покажем...
Понемногу Есенин оживляется. За столом теперь так
тесно, что места не хватает. Писатель, тоже 4ИЗ народа~,
совсем не юный (но, увы, не 4ЗНаменитый~ ), присоединил­
ся к Есенину, вовлек его в разговор о деревне, - чуть ли
не оказались они земляками. В молодом Есенине много еще
было мужицко-детского и не развернувшейся удали - тоже
ребяческой. Кончилось тем, что 4стихотворство~ было за­
быто, и молодой рязанец, - уже не в столовой, а в дальней
комнате, куда мы всем обществом перекочевали, - во весь
голос принялся нам распевать 4ихние~ деревенские частушки.
И надо сказать - это было хорошо. Удивительно шли
-
и распевность, и подчас нелепые, а то и нелепо-охальные
слова - к этому парию в 4спинжаке~. что стоял перед нами,
в углу, под целой стеной книг в темных переплетах. Книги-то,
положим, оставались ему и частушкам -чужими; но частуш­
ки, со своей какой-то и безмерной - и короткой, грубой,
удалью, и орущий их парень в кубовой рубахе, решительно
еливались в одно.
Странная гармония. Когда я говорю 4удаль~ - я не хочу
сказать 4Сила~. Русская удаль есть часто и великое русское
бecCWlue.
А затем Есенин пропал... если не с горизонта нашего,
то из нашего дома.
Его закружила, завертела, захватила группа тогдашних
4Пейзанистов~ (как мы с Блоком их называли). Во главе
стоял Сергей Городецкий. Он, кажется, увидел в Есенине того
удалого, 4Стихийного~ пария, которого напрасно вымучивал
из себя во дни юности. С летами он поутих, а к войне вся
4стихийность~ Городецкого вылилась в 4Патриотический
пейзанизм~.
Есенин стал, со своей компанией, являться всюду (не ис­
ключая и Рел. Фил. Общества) в совершенно особом виде:
в голубой шелковой рубашке с золотым пояском, с расчесан­
ными, ровно подвитыми, кудрями. Война,- Россия,- на-
365

род, - война! Удаль во всю, изобилие и кутежей,
-
и стихов,
всюду теперь печатаемых, стихов неровных, то недурных -
то скверных, и естественный, попятный, рост самоупоенья, - я,
мол, знаменит, я скоро буду первым русским поэтом, - так
~говорят~ ...
Неприглядное положение Есенина - в этот и последую­
щий период времени - имело, конечно, свою опасность, но,
в сущности, было очень обыкновенно. И у другого, в девят­
надцать лет, закружилась бы голова. У русского же человека
она особенно легко кружится...
Но тут подоспели не совсем обыкновенные события.
Что было с Есениным за все эти дальнейшие, не короткие,
годы? Не трудно проследить: на фоне багровой русской тучи
он носился перед нами, - или его носило,
-
как маленький
черный мячик. Туда - сюда, вверх
-
вниз... В.В. Розанов
сказал про себя: ~я не иду... меня несет». Но куда розанов­
екое ~несение~ перед есенинским! Розанов еще мог сказать:
~мне все позволено, потому что я - я~. Для мячика нет
и вопроса, позволено или не позволено ему лететь туда,
куда его швыряет.
И стихи Есенина - как его жизнь: крутятся, катятся, через
себя перескакивают. Две-три простые, живые строки - а ря­
дом последние мерзости, выжигающее душу сквернословие
и богохульство, бабье, кликушечье, бесполезное.
В красном тумане особого, русского, пьянства он пишет,
он орет, он женится на ~знаменитой~ иностранке, старой
Дункан, буйствует в Париже, буйствует в Америке. Везде
тот же туман и такое же буйство, с обязательным боем, - кто
под руку попадет. В Москве - не лучше: бой на улицах, бой
дома. Знаменитая иностранка, несмотря на свое увлечение
~коммунизмом~, покинула, наконец, гостеприимную страну.
Интервьюерам, в первом европейском городе, она объявила,
что ~муж~ уехал на Кавказ, ~в бандиты~...
Но Есенин не поступил ~в бандиты~. Он опять женил­
ся... на внучке Толстого. Об этом его прыжке мы мало зна­
ем. Кажется, он уже начал спотыкаться. Пошли слухи, что
Есенин ~меняется~, что в его стихах- ~новые ноты~. Кто
видел его - находил растерянным, увядшим, главное
-
рас­
терянным. В стихах с родины, где от его дома не осталось
следа, где и родных частушек даже не осталось, замененных
творениями Демьяна Бедного, - он вдруг говорит об ощу-
366

щении своей 4Ненужности~. Вероятно, это было ощущение
более страшное: своего... уже 4Несуществования~.
И вот - последний Петербург
-
нет, 4Ленинград~: ком­
ната в беспорядке, перерезанные вены, кровью написан­
ное, - совсем не гениальное,
-
стихотворение, и сам Есенин
на шнурке от портьеры.
Для комментаторов - широкое поле: можно, например,
все свалить на большевиков: это они виноваты, не вынесла
талантливая душа... и т.д. Можно покачать головой: вот до чего
доводят богохульства. Можно и совсем не комментировать:
просто отдаться, как М. Осорmн, лирической скорби, от­
говорила, мол, роща золотая, умолк самый значительный
современный поэт, такой значительный, что лишь 4безна­
дежно равнодушные и невосприимчивые люди~ могут этого
не понимать и от этой поэзии в волнение не приходить.
Между тем, суть лежит глубже. И значительна вовсе
не поэзия Есенина, даже не сам он, но его история.
Что большевики тут совсем ни при чем - конечно, неправ­
да. Они, вместе с общими условиями и атмосферой, сы­
грали очень серьезную роль в судьбе Есенина. Мы не зна­
ем, сложилась ли бы судьба этого типичного русского, ода­
ренного, нетролутого культурой человека- без большеви­
ков так же, как сложилась при них. И, однако, большеви­
ки не суть, не главное. Не они создали 4Историю~ Есенина.
Как потенция - она была заложена в нем самом. Больше­
вики лишь всемирно содействовали осуществлению имен­
но этой потенции. Помогали и помогли ей реализоваться.
И возможность стала действительностью, - действительной
историей Есенина. Что ж? Хотя это звучит парадоксом, -
разве многие тысячи Есениных, в свою очередь, не помо­
гали и не помогли самим большевикам превратить их воз­
можности - в действительность?
Дело в том, что есть в русской душе черта, важная и страш­
ная, для которой трудно подобрать имя: это - склонность
к особого рода субъективизму, к безмерному в нем само­
распусканью. Когда она не встречает преград, она приво­
дит, постепенно, к самораспыленью, к последней потере
себя. Русская 4удаль~. - удаль безволия,
-
этому процессу
не мешает, а часто помогает.
Нетролутая культурой душа, как есенинская, - это мо­
лодая степная кобылица. На кобылицу, если хотят ее со-
367

хранить, в должное время надевают узду. Но тут-то как раз
никаких узд для Есенина и не оказалось. Понять нужду
в них, самому искать, найти, в такое время, - как он мог?
А перед инстинктом - лежало открытое поле. Не диво, что
кобылица помчалась вперед, разнесла, растоптала, погубила
все, что могла - вплоть до самой себя.
На Есенине это ярко и просто: пил, дрался, - заскучал,
повесился. Примитивный рисунок всегда нагляднее. Но если
то же самое происходит с человеком более сложной культу­
ры,- тот же процесс ~размягчения костей~,- видимые его
проявления могут быть не так резки. Для человека очень
значительного он обертывается трагедией, - внутренней,
конечно, - ибо все-таки в душе такого человека встают
противодействующие силы. Разве не трагичен Блок с его
слепым исканием упора, но вечными падениями в безответ­
ственность? Гениальный Розанов так долго был на скольз­
ком спуске, что уже не замечал ~современничающих~ ему
людей, уже объявлял, что ему ~все можно~ ... Однако ни он,
ни Блок до конца не спустились и без борьбы по спуску
не влеклись, как влекутся многие и многие русские люди:
незаметно, без внешней трагедии Есенина, почти с видом
благополучия.
Наше время - особенно соблазнительно. И с удвоенной
силой приходится нам, - где бы мы ни были, в России
или в Европе, - обороняться от внутреннего врага: от са­
мораспусканья, инстинктивной склонности к субъективиз­
му и безответственности. ~все- можно!~, даже сгибаться
в любую сторону под прямым углом... Да, только для этого
надо раньше потерять спинной хребет. ~мне - все можно,
и ничего!~ Да, ничего, только ~ничего~ с большой буквы,
есенинекий шнурок; символический или реальный - это уж
безразлично.
Говорит ли Пешехонов, ~за себя~, что эмиграция - пыль,
и нужно возвращаться под Р.К. П.; говорит ли Осоргин - се­
годня в тон Пешехонову, а завтра, не считаясь с собственной
памятью, обратное, - все это симптомы роковой русской
болезни. Уже потеряна иерархия ценностей; уже говорится
за одного ~себя~ (хотя вслух), но уже и за себя не отвечается.
Недаром Осоргин с таким мгновенно-искренним порывом
.бросился
к Есенину. Не почуял ли в нем какого-то, пусть
отдаленного, но своего подобия?
368

Нет; здесь или там, - и здесь еще больше, нежели там,
-
обязаны мы помнить, чем грозит безмерность, безволие,
безответственность. Каждому из нас пора собрать себя,
скрепить в тугой узел, действительно быть ~самим собой~.
Ибсенавекого Пера Гюнта спасла Сольвейг. Нам приходится
собственными силами защищаться от соблазна самопотери
и... от тех, кто уже себя потерял.
А Есенину - не нужен ни суд наш, ни превозношение
его стихов. Лучше просто, молчаливо, по-человечески пожа­
леть его. Если же мы сумеем понять смысл его судьбы - он
не напрасно умер.
ВСЕ НЕПОНЯТНО
(О Сергее Аркадьевиче Андреевском) 1
~ ... От первых сознательных дней, в самом раннем детстве,
я уже взглянул на жизнь, как на нечто мучительно странное ...
В иные мгновенья я, со внезапным ужасом, осматривался
и говорил себе: да что это такое?! Зачем я должен во всем
этом участвовать?! .. и хотя бы на одну страшную секунду,
но уже тогда мутилась моя мысль до отчаяния, я чувство­
вал, будто падаю в бездну~ ...
Острота этих первых переживаний ошеломила его, и так,
ошеломленным, он навсегда и остался. Ему даны были и ум,
и недюжинный талант, и добрая, хорошая натура, но в таком
несоответствии с ощущением загадочности бытия, что перед
1 В 1 номере <<Звена~ (5 ф. 23 г.) был напечатан очерк М. Винавера
~с.А. Андреевский~. Этот яркий очерк и возбудил во мне желание до­
полнить несколькими штрихами портрет нашего недавнего современ­
ника. Я подхожу к нему с другой стороны; я беру этого замечательного
человека в его человеческой жизни, ограничивая себя, - как всегда,
-
лишь воспринятым непосредственно. В данном случае я ограничиваю
себя даже больше, чем всегда, - намеренно воздерживаясь от оценок
и выводов. Слишком хорошо я знаю, что исключительность Андре­
евского, его внутренняя сила и глубина - особого рода, такого, как
сейчас, в наше время, понимается и воспринимается лишь немногими.
А для этих ~не многих~ довольно сопоставить остронежный рисунок
М. Винавера с моими скупыми намеками и с приводимыми мною, ред­
чайшими, фактами жизни Андреевского, чтобы понять этого человека
во всей его значительности.
369
24Том13УнасвПариже

этим ощущением он бьш бессилен. Старался жить, ~как будто
ничего~; легкомыслие помогало отвлекаться от недоуменной
пристальности; но не всегда. И напрасно пробовал он под­
ходить к ошеломившим его загадкам - с рассуждениями
ли, от чувства ли прекрасного, или даже от сердца: ничего
не получалось. ~Его эстетизм был угрюм~, сказал один кри­
тик. Нет, пожалуй; но и на эстетике его, и на рассуждениях
лежала печать покорной беспомощности, постоянной детской
оnечШlенности.
~что такое - я? что такое любовь? что такое смерть?
Все непонятно!~ Философ, художник или просто сильный
характером человек справляется с этими загадками жизни,
каждый по-своему, для себя. Но как справиться тому, чей
ум, талант, характер, ценные безотносительно, - ничто перед
ошеломляющей силой ощущения всенепонятности?
Об Андреевском было множество разных мнений: в боль­
шинстве хороших, никогда особенно дурных. Почти все
считали его ~дилетантом~: художники -дилетантом в искус­
стве, адвокаты - в адвокатуре. Тут есть доля правды. Только
~дилетантизм~ надо взять безмерно глубже, как дилетантизм
в земном бытии; тогда, может быть, сквозь самую слабость
этого навеки опечаленного человека, мы увидим ~необщее
выраженье~ его души.
Два есть беспристрастия: любовное и не любовное. К Сер­
гею Аркадьевичу Андреевскому, за долгие годы нашей близ­
кой дружбы, у меня всегда было беспристрастное любовное.
С этим беспристрастием и хочу я рассказать о нем - человеке.
1
-Ну, я ушла.
-Куда? Подождите.
-
Нет, я пошла. Надо читать!
Смеется, забавно, по-детски, морща нос, и с ленивой гра­
цией поднимается с моего низкого дивана. В Андреевском,
во всей его длинной, стройной фигуре, много изящества, много
именно грации, женственной, природной, без всякого ~муж­
ского~ фатовства. Он это знает. Поэтому и шутит со своим
~пришла, ушла~. Забегая ко мне постоянно, - ~на 17 ми­
нут!~ -всегда затем отправляется ~читать~. Неизвестно что(
может быть, дело, может быть, Пушкина. Я не спрашиваю,
370

смеемся, прощаемся. За эти семнадцать минут, он уже успел
рассказать все про себя, - от важного до потери любимого
кашне (впрочем, и это важно, кашне для него драгоценность!).
Подружились мы почти сразу. Не знаю, однако, назвать ли
наши отношения ~дружбой~? Хотя еще меньше - приятель­
ством. Как ни странно, у этого человека, избалованного
общим приветом, успехом, имеющего друзей, семью, нако­
нец, любимую женщину, - не было ~куда пойти~; с этим
ощущением он и шел ко мне, и, думается, чувствовал себя
чем-то вроде моей ~подруги~. И подружество его было тесное,
теплое, милое. Если, в первую голову, нужное ему самому,
если мною он никогда особенно не интересовался, - то, ведь,
нам обоим довольно было одного общего, неослабевающего,
интереса: к нему самому, к С.А. Андреевскому.
Такому ~подружеству~ предшествовал, впрочем, период
веселого, юного приятельства. Мне еще не было девятнадцати
лет, Андреевскому шло за сорок, и уже виски у него кра­
сиво серебрились, а приятельство все-таки было юное: мой
друг переживал тогда самую блистательную юность своей
жизни - первые месяцы первой и единственной любви.
Андреевский не делал и не сделал тайны из своего романа.
В ~книге о Смерти~ много отрывков (и прекрасных!), где,
не забывая ни внешних подробностей, ни дат, он описывает
первую встречу с Маделеной Юнг и всю историю любви.
Пытается выразить и свои переживания, но тотчас обрывает:
~нет, не могу! Нельзя! А все-таки тянет... ~. Его очень тяну­
ло к целой ~книге о Любви~; но писал он о любви только
в книге ~о смерти~. Любовь для него была такой же, той же,
ошеломляющей загадкой, как смерть.
Мне пришлось очень близко подойти к его роману, близ­
ко вглядываться в него. Оно кажется мне странным, опять
~необщим~. И если я ниже коснусь его, еще попятнее станет
~необщность~ души героя, а может быть, узнаем мы кое-что
новое и о любви.
2
~юными приятелями~ - мы встречаемся часто, везде:
в ~литературке~, на Гороховой, в Шекспиравеком Кружке
Спасовича, на собраниях у Вейнберга... В Л. Обществе пере­
кидываемся стихотворными эпиграммами, у Спасовмча -
371
24*

притворяемся чинными, а дома, у нас, бегаем по комнатам,
взявшись за руки; Андреевский вдруг произносит торже­
ственную речь перед гигантским желтым утенком на камине,
уверяя, что это ~гений дома~; или, угомонившись, читает нам
Тургенева, Мопассана... Читал удивительно: с простотой...
~доходящей до аффектации~, - шутили мы, но, в сущности,
с отрадной простотой.
Урусов (он уже переселился в Москву, но часто наезжал)
при всей искрящейся душевной светлости, понимании и обо­
жании прекрасного, казался грубее, шумнее. Как адвоката, его
считали талантливее Андреевского. Но их ни в чем нельзя
сравнивать. Эти друзья были так различны, как... как только
одни люди бывают различны.
Оба читали хорошо ... кто лучше? Оба любили Пушкина .. .
кто больше? Вот они читают у нас ~Моцарта и Сальери~. Ан­
дреевский, конечно, Моцарт, Урусов- Сальери. Изумительное
чтение, ни с каким сценическим несравнимое. Кончили -
и кому-то пришло в голову; а если повторить - наоборот?
Урусов Моцарт, Андреевский Сальери?
Чуть ли не сам Андреевский это и выдумал. Он любил
свою манеру и, пожалуй, хотел, с невинным тщеславием, от­
тенить ее. Во втором чтении Моцарт сделался иной, да и вся
вещь изменилась. Мне первый Моцарт нравился больше,
но это дело вкуса. А вне вкуса - кто читал лучше? Одно
было несомненно: разные души, разное понимание. Не часто
удается с такой яркостью увидеть, прямо ощутить, челове­
ческую различность. Андреевский и Урусов очень любили
друг друга. Но и в ~книге о Смерти~, в главе об Урусове,
есть черточки, подтверждающие, что оба они друг в друге
не понимали какой-то важной душевной сердцевины.
3
~книга о Смерти~ возникла равно, еще в период нашего
юного приятельства.
Андреевский не был честолюбив. Коренное ~недоумение,
с которым он открыл глаза~ и продолжал жить, лишало его
силы, потребной для страсти честолюбия. Но он был тщес­
лавен, - невинно, ибо откровенно. Радовался написанному,
или какой-нибудь своей речи, и ужасно был доволен, если
это иравилось другим. При тонком вкусе к поэзии, он не мог
372

долго увлекаться своими стихами и вполне искренно ~от­
рицал~ их (отдельные строчки любил, впрочем, вспоминать
и повторять). Да в стихах и не удавалось ему коснуться
самого своего важного.
Но вот ~книга~. С ней было так: написал ~смерть се­
стры Маши~. ~само написалось~,- говорил он. Прочитал
в тесном кружке, у нас. Все мы пришли в восторг от худо­
жественности отрывка.
-
Эту ~смерть~ надо скорее напечатать, - сказал кто-то.
Ничего равного нет в сегодняшней литературе!
Тут Андреевский и объявил свое (может быть, внезапное?)
решение: не только скорее - он совсем не будет печатать
~машиs>; он хочет писать целую книгу ~о Смерти~, и только
после его смерти будет она напечатана.
Казался растроганным: поверил и в художественность
своей вещи, и в то, что она больше, чем только литература:
он не хочет литературных лавров, не будет печатать при
жизни ...
И он как-то с двух сторон влюбился в свою ~книгу~.
Тщеславие выразилось в невинном ~ухаживании~ за ней:
отдавал переписывать на особом ремингтоне, прекрасно пере­
плетал отдельными томами, один экземпляр спрятал в сейф...
И не было в Петербурге знакомого человека, - не говоря
о друзьях, - кому бы эта книга не была посылаема на про­
чтение. Дорожил всеми отзывами и любил говорить о них.
Да, было тут и наивное тщеславие, но было и что-то другое,
заставлявшее преувеличивать значение книги: в ней он си­
лился выразить свою ошеломленную жизнью и смертью душу.
Но что же такое эта книга?
Мне было страшно перечесть ~Смерть Маши~ после
стольких лет, но радостно убедиться, что страх напрасен:
полудетское впечатление не обмануло меня. В художествен­
ном отношении эта часть не хуже лучшего Бунина; но есть
в ней еще воздушная тонкость, нездешнее очарование первой
влюбленности, тень тени от крыла Эроса, - тотчас вырас­
тающая в черную тень крыла Смерти. Это, конечно, лучшая
глава Книги. Лишь отдельные страницы из последующих
можно поставить с ней рядом.
Но я не пишу критической статьи о Книге Андреевского,
так несправедливо никем не замеченной. Я пишу о нем самом,
и здесь скажу только, что в Книге - его душа отразилась
373

с ее глубиной и слабостью, остротой и беспомощностью,
талантом и дилетантизмом, и с недоуменным взором, вечно
обращенным на себя, на смерть и на любовь.
4
-Опять за границу, опять ходить по гравию? Меня уж
не заманишь. В отелях сквозняки, вечно льет дождь, и един­
ственное наслаждение - под зонтиком ходить по гравию.
-
Избаловали вы себя, Сержинька! Жара - вы в теплом
пальто. На паркет ступить не можете, подавай коврик. Целое
лето сидите в городе, в пустой квартире, с запертыми окнами...
-Да, а вчера я лежал в бреду! Было 37,1!
Уверяю, что все капризы, притворство, изнеженность.
Действительно изнежен, но это к нему идет. Идет к жен­
ственной, ломкой грации, к темно-серебристым волосам,
к детски-веселым или беспомощно-опечаленным карим глазам
под черными бровями.
Боялся малейшего дуновения ветерка. И вдруг расхра­
брится: предлагает мне ранней весной, - деревья чуть опу­
шились, - ехать на Острова, ужинать над Малой Ненкой.
И мы ехали, дышали незабвенной, родной сыростью Елагина,
потом съедали по половинке какого-то младенческого ряб­
чика, пили легкое вино и смотрели с балкона, как бел белой
ночью пароходный дым над серой водой. А возвращаясь
по Марсову полю, около Летнего Сада, останавливались,
рвали веточки с первыми клейкими листьями, крошечными,
и он повторял: давайте забудем, о чем говорили на балконе
(а мы говорили о смерти). На минутку, пускай только весна!
Слово «эстет~. особенно в позднейшем понимании, не под­
ходит к Андреевскому. Он - очень сын своего времени: его
эстетизм- скорее «романтика~. Принято думать, что чуть
не вся современность второй половины 19 века бьта реали­
стичной. Но романтика живуча, а идеализм умеет принимать
всякие формы. Он был сильно вмешан и в самую «граж­
данственность~ той эпохи. Реформа Александра II открыла
новое поприще для молодежи, и очень многие смотрели
на судебную и адвокатскую деятельность не как на «деловую
дорогу~, а как на «сияющий путь к правде и красоте~. От
того к концу 80-х и началу 90-х годов, блестящая плеяда наи­
более талантливых адвокатов оказывается в таком близком
374

соприкосновении с литературой и литературными кругами,
и даже больше: в момент упадка литературы - является
как бы хранительницей ее вечных ценностей.
Но Андреевский носил в себе не зерно романтизма-эсте­
тизма, - он был романтик по преимуществу. Он в самом
деле не видел разницы между своей речью, судебной или за­
стодьной, и, скажем, своим очерком о Лермонтове; сборником
речей гордился как собранием поэм. На суде мне пришлось
слышать его только раз. Высокая фигура, красиво-резкий
профиль на белом фоне окна и - речь, такая же простая, как
чтение Пушкина в комнате. Речи его, среди адвокатов, так
и звались ~поэтическими~. Андреевский любил вспоминать,
что одну из них прямо начал двустишием:
Есть лица женские, в которых взор мужчины
Встречает для себя мгновенный приговор...
Пассивность романтизма, с налетом как бы скепсиса,
приближали Андреевского, с виду, к ~эстетству~. Но то, что
казалось скепсисом, не было ли только внешним отражением
его недоуменной, вечной, прикованности к загадкам жизни
и смерти? А по существу, этот адвокат-поэт, не остался ли
романтиком, настоящим сыном своего времени?
За его порог он так и не переступил.
Политика и общественность его никогда не интересо­
вали (чем он даже хвастался), но и в искусстве он не за­
метил движения жизни. Перелом 90-900 годов оставил
его добродушно-равнодушным. В период расцвета новой
поэзии (хорошей или дурной, не в том дело) он написал
статью о ~смерти рифмы~, носился с мыслью, что всякие
стихи вообще кончены. Не говоря о Блоке и позднейших,
он никогда не считал ~поэтами~ ни Сологуба, ни Брюсова,
ни Бальмонта...
Эта милая, - потому что откровенная,
-
чуждость всем
новым течениям, литературным и другим, естественно стала
разделять наши жизни, нисколько, впрочем, не изменяя наших
отношений. Годы текли, а он так же приходил ~на 17 минут~.
так же уходил ~читать~, до последней мелочи рассказав все
хорошее и дурное, что с ним случилось, все, с чем необхо­
димо ~к кому-нибудь пойти~.
Уменье рассказывать у него было такое, что давало ино­
гда иллюзию соприсутствия. Раз долго сидел у меня: день
375

свадьбы старшей дочери, домашняя суета смертельно на­
доела, - сбежал; вообще терпеть не мог, нежно любя детей
и жену, никакой •семейственности~, не понимал ее.
Пора, однако, в церковь, - нельзя же! Упрашивает про­
водить. Черный осенний вечер, дождь так и хлещет. Под
сырым фордеком извощика, шлепающего куда-то к Лиговке,
Андреевский с такой образностью и юмором рассказывает
мне о торжественных приготовлениях к свадьбе, и о дочери,
и о женихе, - что я решительно вижу лица, никогда не ви­
денные, и даже картину будущего венчания. Мы смеемся.
Вдруг он становится печален.
-
А как это, все-таки, страшно. И как я стар. Я ужасно
стар! Приехали. Иду венчать. Хорошо, что вы меня проводили.
Вылез из-под фордека, нарочно сгорбившись по-стари­
ковски (вовсе не был тогда стариком) и ушел, через дождь,
в освещенную церковь.
5
Есть ли, в литературе, роман, который бы начинался с кон­
ца? Такой, где бы момент первой встречи совпал с моментом
того, что зовется •завершением~ романа, и - главное
-
ока­
зался бы для героя, человека утонченной культуры, с душой
романтической и нежной, - зарею любви всей его жизни? Да
еще какой-то •небывалой~: в любви Андреевского, на про­
тяжении долгих лет, не уменьшаясь, пылали соединенно все
три огня: страсти, нежности и влюбленности. Любовь, даже
подлинная, имеет свой обычный порядок во времени: влюблен­
ность переходит в страсть, страсть завершается нежностью.
В романе Андреевского, как все сразу вспыхнуло в первую
минуту, так и осталось гореть неразъединимо: первая минута
длилась пятнадцать лет.
Можно себе представить, какие жизненные и житейские
перипетии создавались вокруг этой любви. В конце концов,
сама судьба ополчилась против нее. Но все оказалось бес­
сильно, хотя герой к жизненной борьбе был неприспособлен,
а перед судьбой совсем беспомощен.
Мне рассказывалась эта история, по мере своего тече­
ния, во всех мелочах. Как будто очень талантливый автор
перевертывал передо мною страницу за страницей своего
романа. Только это была не книга; в книге чего легче:
376

прошло, мол, десять лет... А в жизни, чтобы они прошли,
надо, чтобы они действительно проходили, каждым своим
днем. И сколько можно рассказать в десять лет, с каки­
ми подробностями! Мне было известно где, как и когда
произошла удивительная первая встреча с черноглазой
Маделеной, известно и дальнейшее: как отнеслась семья,
которую Андреевский продолжал искренно любить; как он
уходил от семьи, скитался, изнеженный, с вечными своими
невралгиями, по меблирашкам (с Маделеной не жил никог­
да, перевез ее из Москвы и сразу поселил отдельно); как
вернулся в семью, в свою привычную квартиру, к своему
письменному столу, - не уступив, однако, ни пяди в том,
что касалось любви.
Мне была ~дана~ квартирка Маделены на Николаев­
ской, даны ее характер, интонация голоса, ее вкусы, вплоть
до ее платьев. Действительно, показана была ~она~, и как
всякая ~она~, показаипая сквозь любовь, она была пре­
красна. ~эта женщина, - пишет Андреевский в ~книге
о Смерти~ - была воплощением моей души. Если бы ве­
личайший художник задумал изобразить мою Музу, он бы
вдохновенно нашел именно этот женский образ, и никакой
другой~.
Менее наглядны были, для меня, ее фотографии. Черно­
волосая, по-японски причесанная, молодая женщина, прямые
черты нерусекого типа, красивые руки. Немножко ~волоо­
кая~. Вот и все.
В белый, предвесенний, предвечерний час, в Страстную
Пятницу, является мой ~друг~:
-
Я за вами. Пойдемте к Плащанице, в Исакий. Я каж­
дый год езжу.
Змеей вьется у собора длинный хвост. Двигаемся и мы.
Терпеливая, чуть сгорбленная, в шинели, фигура Андреев­
ского. Каждый год ездит взглянуть на Христа в гробу. Но
ведь этот мертвый через три дня воскреснет? ~я потерял мою
детскую веру... ~ А все-таки тянет к божественной смерти .. .
с воскресеньем?
Выходим из собора. Белые сумерки. Холодно. Андреев­
ский запахивается в шинель. Говорит:
-
А теперь пойдемте к Маделене. Она давно знает вас,
через меня. Не будет дичиться.
И мы поехали.
377

6
Может быть, Вл. Соловьев прав: нет любовной •идеа­
лизации~, есть •прозрение~ любви. Человека подлинного
видит только тот, кто его любит. Он •слышит его музыку~.
Остальные видят маску и никакой музыки не слышат.
А, может быть, важна сама любовь, объект же ее совер-
,
'
шенно не важен, и не им она судится.
Так или иначе - для меня до сих пор существуют две
Маделены, обе одинаково реальные, и кто решит, которая
из них подлинная?
К моей, к Маделене моих собственных глаз, у меня всегда
было чувство жалости; впрочем не к ней только, а к тому,
что она такая и что я, видя ее такой, даже не понимаю, какой
видит ее Андреевский. Невольно хотелось жалеть и его...
Но стоило перевести глаза на него, на его любовь, - и вот,
другая Маделена, живая тоже, но другая, и это ей написано:
Мне снилось, я поэт, - но лишь до нашей встречи.
Я песни разлюбил, твой образ полюбя.
И если в песнях есть хоть звук небесной речи -
Он был подсказан мне - в предчувствии тебя
О первой Маделене как-то не хочется и писать. Но она
бьта не плохая. Необразованная, полуграмотная эльзаска,
с нечистым французским выговором (по-русски говорила
мало, - с прислугой)
-
она не лишена была, вероятно,
природной душевной тонкости. Вряд ли жизнь, на которую
она попала в Москву, полуребенком, ей соответствовала.
Кроткая, непритязательная, она сумела десять лет прожить
в совершенном одиночестве, никого не видя, кроме своего
Serge. Квартирка была невеселая, окнами во двор, убранная
заботливо, но дешево: Андреевский вечно стремился •поба­
ловать~ свою Маделену, да больших возможностей к тому
не имел. Кое-где сомнительный вкус Маделены выступал
ярко; но Андреевский не замечал этого.
Он решил познакомить нас в надежде развлечь Маделену:
ее характер стал меняться последнее время, явилась непри­
вычная угрюмость и раздражительность. Никто не знал, что
это были первые признаки ее роковой болезни.
Вид она уже имела не совсем здоровый: бледное, немного
отекшее лицо, веко одного глаза полуопущено. Впрочем,
лицо еще можно было назвать красивым.
378

Не знаю, удалось ли бы мне, несмотря на всю добрую
волю, сделаться маделенным развлечением, будь она даже
здорова. Знакомство, однако, продолжалось, - с перерывами:
мы часто уезжали.
Первый острый период ее заболевания (и все-таки еще
не подозревали, что это болезнь) - был ужасен для Андре­
евского. Он приносил мне ее безграмотные, полные диких
ругательств и угроз, письма и плакал, плакал безутешно, -
всеми слезами своего неисцелимого недоумения. За что?
Что это такое?
За что - осталось неизвестным. А что это
-
выяснилось,
и Маделену отвезли в больницу.
Через несколько недель она поправилась. Вернулась к себе,
в квартирку на Николаевской. ~ ... И еще два года мучи­
тельных радостей~, - пишет Андреевский,
-
опять той же,
неугасимой, страсти - нежности
-
влюбленности, пока вне­
запно ~весною, за одну неделю весь недуг не возвратился
с необычайной силою~ и Маделена, в бреду, была отвезена
в другую больницу, ~скрыта от моих глаз почти навсегда~.
Почти - ибо через два года, он добился последнего свида­
нья, ~чтобы хоть проститься~. Об этом страшном свиданьи,
когда она, прижимаясь к нему, не произнесла ни слова, и он
слышал только стук ее сердца, - он рассказывал мне мно­
го раз. О нем рассказано и в ~книге о Смерти~ (стр. 190):
~ ...я увидел .. . это была она. И я зарыдал громко, без удержу;
и плакал почти целый час, как бы над ее гробом... ~.
Да, опять: ~три бездны, три тайны, три надежды: Бог,
Любовь и Смерть... Но мечется между ними несчастная душа
человеческая... ~ Кто, в самом деле, мог ответить Андреевскому
на его недоумение, на вопрос его- за что?
7
Маделена умерла, когда мы жили за границей. (Мы пере­
писывались с Андреевским, но об этой смерти, он сообщил
кратко. О ней нет ничего и в Книге.)
Встретились по-прежнему тепло. Он как будто мало из­
менился за три года, волосы будто побелели, да немного
усы. Опять появилась и ~книга~ ... Но скоро мне стало ясно,
что Андреевскому совсем не к кому ~прислониться~, что
он совершенно один и что помочь этому нельзя. Жизнь
379

кипела вокруг еще более чуждая ему, среда его растаяла,
друзья ушли; не было ни Урусова, ни Спасовича, ни даже
Суворина, Чехова и Вейнберга. Петербург, в эти годы, бурно
жил общественными интересами, даже течения эстетические,
философские и религиозные принимали общественный ха­
рактер. Один остался Андреевский и в своей недоуменной
устремленности на вопросы любви и смерти. Вопросы-то бьmи
вечные, но его подход к ним, слишком субъективно-тонкий
и пассивный, уже не понимался и никому не был нужен.
Он, к счастью, всего этого не сознавал, хотя, вероятно, чуял
порою. Теснее прежнего прилепился к своей ~книге~ (она
только у него и оставалась!), старательнее прежнего за ней
~ухаживал~. Постоянно говорил о ней и тотчас посылал
на прочтение всякому, выразившему к тому охоту. Мне -
он сам читал отрывки о революции о Плеве и Столыпине.
И хотя начинаются они обычной его, полукокетливой, фразой:
~политика никогда не захватывала меня, я всегда смотрел
на правительство, как на прислугу, оберегающую спокойствие
жителей... ~
-
надо сказать, что очерки эти написаны не без
проникновения, а страницы о Столыпине прямо блестящи.
В то время Столыпин и его роль понимались грубее, да,
пожалуй, и до сих пор как следует не понимаются. Быть
может, нарисовать такой ясный образ ~работника на бу­
дущую революцию~, и нарисовать с таким чувством меры,
помогла Андреевскому именно его оторванность, взгляд
совсем ~со стороны~.
Чем дальше, тем больше уходил он в ~свою сторону~. Или
жизнь уходила у него из-под ног, а он, сам почти не замечая,
тихо ~свертывался~ внутрь. Мы как-то о современности уж
и не говорили, а все о прошлом: о недавней литературе,
о недавней Маделене...
Судьба продолжала быть к нему суровой. Мало знаю
о деловой его жизни в этот период, но, кажется, он сам стал
уклоняться от дел: адвокатура уже не захватывала его, не бьmо
прежней нервной энергии. Домашняя жизнь не грела, семья
расползлась... Наконец, после длительной болезни и смерти
жены, совсем ослабел, совсем ~свернулся внутрь~.
Но ему хотелось еще быть, для меня и для себя, прежним
Андреевским, баловником, остроумным капризником. Еще
приходил ко мне ~на 17 минут~ (после долгих переговоров
по телефону). Побелевший, немного ссутулившийся, но из-
380

ящный, выбритый, в том же pince-nez на черном шнурке,
садился в непривычное кресло... нет! было уютнее в старом,
милом доме Мурузи, веселее там говорилось о себе... Сделался
болтлив; уж не рассказывал, а болтал. Вдруг, с житейского,
перескочит на ~религию~: упрямо повторяет то же самое,
стараясь его лучше, или ~красивее~, выразить... Плохо уда­
валось. Не удалась ему и в ~книге~ последняя часть, так
и озаглавленная «Религия~. Вслух он мне ее никогда не читал.
8
Весенний, солнечный день. Ласковый, тепло-жаркий, -
такие бывают в Петербурге. Деревья пушистые, чуть-чуть.
Мы уеловились с Андреевским: я сегодня пойду к нему.
Какая это весна? Какого года? Я твердо знаю, что 1918,
но чем больше стараюсь восстановить в памяти это свида­
нье, тем больше сомневаюсь. Вопреки очевидностям, гадаю:
а вдруг был 16-й год? Или 14-й?
Дело в том, что наше свиданье было совершенно вне
времени, почти вне пространства. Такое точно могло быть
в любом году: большевицком, военном и довоенном, оди­
наково.
Больше двадцати пяти лет Андреевский прожил все
на той же самой квартире, на Знаменской, 35. Мне там бы­
вать приходилось, - всегда летом или весной, когда семья
уезжала и он оставался один. Иду по знакомой, пологой
лестнице в четвертый этаж. Вот, из передней, и широкая, вся
в солнце, гостиная, и чехлы на мебели, и громадный портрет
Делэра... И угловой, с фонариком, кабинет, широкие диваны,
и фотографии на письменном столе. Так же заперты окна
у зябкого хозяина, и так же светло смеется солнце сквозь
стекла... Только хозяин теперь не на время здесь остался
один, а навсегда.
Прожить в буквальном смысле один - этот старый ре­
бенок не сумел бы, конечно, и дня. За ним самоотверженно
ухаживает какая-то бывшая не то гувернантка, не то бонна
семьи- ~фрейлейн~. Это благодаря ей так, до сих пор, еще
все ~по-прежнему~. Это она покрыла, в солнечной столовой,
белой скатертью стол и приготовила ~угощение~.
Мы говорим... просто болтаем. Удивительно: и мне начи­
нает казаться, что ничего не случилось, что все - прежнее.
381

Вижу белые волосы Андреевского - и не вижу: слышу
его детский смех и, минутами, почти искренно, чувствую
и свое ребячество. Загадка жизни и смерти? да, мы о ней
не забываем; но ведь мы и тогда, - в словах ли, в молчании
ли, - о ней помнили ...
Самое яркое, что осталось у меня от этого дня: солнечный
луч в желтом золоте вина. Друг мой налил его (фрейлейн
сберегла!) в две широкие рюмки, мне и себе:
·
-
Знаете, какой сегодня праздник? Сегодня Духов день!
Давайте сегодня выпьем, наконец, на ~ты~. Уж давно пора!
И мы пьем, и целуемся, - да, пора и на ~ты~ перейти.
Какое светлое в солнце вино. И как оно мне запомнилось!
Убеждаю выйти на балкон, в гостиной открывается, ~Сер­
жинька~ надевает пальто, шапку- а почти жара! и мы вы­
ходим. Он даже приносит стулья. Но мне пора домой.
-
Я увижу отсюда, как ты пойдешь. Смотри, обернись!
А какая пустыня...
Внизу, действительно, пустыня (конечно, это был 18-й
год!) Ничего праздничного. Праздник только вверху, в небе,­
в солнце, в весне.
-
Не забудь же Духова дня! Не забудь обернуться!
Медленно иду по улице, останавливаюсь, оборачиваюсь,
и все вижу, высоко, маленький черный комочек за перилами
балкона.
Ну как же забыть Духов день? Это было наше последнее
свиданье.
9
Месяцы перед кончиной были очень тяжелы. Чтобы
кормиться, прежняя бонна распродавала, понемногу, все.
С величайшими усилиями и хлопотами сохраняли кварти­
ру Андреевского, чтобы не трогать его с места. Он всему
не то покорялся, не то мало замечал происходившее во­
круг. Мне кажется, его рассеянность возросла необыкновенно;
все дальше свертывался внутрь, внешне же это делало его
одиноко скучающим ребенком. От детской скуки, верно, и стал
ходить, с фрейлейн, в кинематограф. Более неподходящих
для этого времен и вообразить нельзя: постоянные облавы.
В одну из таких облав попал Андреевский. Морозной ночью,
на грузовике, повезли куда-то, где, на полу, он провел ночь.
382

Воспаление легких, снемедленным беспамятством. Стра­
дал он ужасно. Младшая дочь (она неожиданно оказалась
в Петербурге и присутствовала при его последних днях)
рассказывала мне потом: ~я стояла на коленях у его изго­
ловья и молилась только об одном: чтобы он скорее умер~.
Если б сам он, в своей Книге, писал ~о смерти С.А. Ан­
дреевского~ (как шутил иногда), он, верно, кончил бы тем же
безответным вопросом: ~за что?~ Хочется повторить его
и мне... Но лучше вспомнить из Книги несколько слов
-
не рассуждающих, неожиданных, вырвавшихся как вздох:
~но после долгих терзаний, в конце концов, я чувствую,
что, со смертью, мы отходим к Богу, под его крыло. Из-под
этого крыла мы вышли на свет - и под него укроемся .. .
Да будет!~
О Н.В. ЧАЙКОВСКОМ
llредварительноезамечание
Моей речи, произнесенной 7 мая, в Париже, на собрании
в память Н.В. Чайковского, я предлосьтаю несколько слов.
Они касаются и самого собрания, и статьи Д. Философова
~своеобразная богобоязнь~. Статья эта, по существу очень
справедливая, - в отношении к данному собранию не со­
всем точна. Это и не удивительно: автор берет собрание
по газетным отчетам, которые все поверхностны, сбиты,
и сути речей нисколько не передают.
Конечно, старая, традиционная, архаическая ~богобо­
язнь~ еще жива. Еще сказывается наше ~демократическое~
воспитание. А воспитание, для среднего человека, сильнее
всяких последующих переживаний и событий. Всю жизнь
повторять, что ~религия-реакция~. - недюжинная душевная
сила нужна, чтобы вдруг приняться за серьезный пересмотр
этого положения. Чаще встречаются люди (и теперь осо­
бенно часто), которые обладают просто запасом граждан­
ского мужества; такой, очень искренний, человек, оставляя
положение не пересмотренным, все-таки идет к религии,
q.xomя она и реакция». Я, по совести, не знаю, как отнестись
к этому явлению. Уж не лучше ли старый атеизм и слепая
богабоязнь? Ибо идти к религии, принимать религию, как
383

~реакцию:Р, - значит и действительно найти в ней реакцию.
Найти настоящую ~религию-реакцию:Р.
Было бы несправедливо, однако, не отметить и некоторый
общий сдвиг в нашей демократической интеллигенции. Слово
~религия:Р уже не звучит таким безоговорочным ~жупелом:Р,
как звучала раньше. Богобоязнь, прежде гордая и обяза­
тельная, ныне сделалась стыдлива. Является сознание, что
она... не совсем ~культурна:Р. И если кое-что скрывает эту
богабоязнь из нового страха- прослыть ~некультурным:Р,
другие, действительно культурные люди, не становясь рели­
гиозными, к позиции религиозной свое отношение изменили.
Таков, например, П.Н. Милюков, который даже печатно
отказывался от положения: ~религия-реакция:Р.
Но традиция дает себя знать тем, что в области рели­
гии представители нашей интеллигенции остаются крайне
неосведомленными, и в тех случаях, когда им с этой областью
приходится сталкиваться (а случаи учащаются) - неосве­
домленность ведет иногда к примитинным недоразумениям.
Нечто вроде такого недоразумения вышло и на поминках
Н.В. Чайковского. Оно прошло незамеченным и в газетных
отчетах не отравилось, а между тем значения не лишено.
Обойти молчанием область религии, говоря о Чайковском,
было невозможно. Упомянуть о <<вере:Р этого заслуженного
народника и революционера, как о ~старческой блажи:Р,
П.Н. Милюков, конечно, не мог (да и никто этого не говорил,
а Милюков, ручаюсь, так и не думал). Но в своей речи он,
касаясь, со всей осторожностью, данной стороны, подчеркнул,
однако, любовь Чайковского к жизни, к реальности, к материи,
из чего, к нашему удивлению, вывел, что ~потустороннее его
не интересовало:Р. Если бы так, то Чайковского, очевидно,
нельзя было бы и назвать ~религиозным:Р человеком; ка­
кая уж религия при полном равнодушии к потустороннему?
Но тут повинен общий интеллигентский взгляд на религию:
она во всяком случае нечто такое, что непременно отрывает
от земных интересов, от земной любви, отрицает материю
и плоть мира, все ~постороннее:Р во имя ~потустороннего:Р.
А так как Чайковский, действительно, жил и горел любовью
к земному миру, к людям, - то не следует ли из этого, что
~потусторонним:Р он не интересовался?
Мне и Мережковскому, как многим присутствовавшим
на собрании, были ясны причины недоразумения. Да и факт,
384

что у Чайковского был интерес к «потустороннему~, не под­
лежал сомнению. Мережковский обратился к президиуму
с просьбой дать ему слово для пекоторой необходимой по­
правки, но президиум, в лице Н .Д. Авксентьева, отказал ему,
находя, что это будет иметь вид полемики, а полемика для
данного собрания нежелательна.
Я касаюсь инцидента не для того, чтобы оспаривать со­
ображения президиума, которые имели свои основания,
но чтобы сделать поправку к газетным отчетам, где протест
Мережковского был отнесен к этой части речи Милюкова,
где он говорил о «поколениях~. Это было не характерно;
и очень характерно, напротив, что в нашей демократической
интеллигенции, даже среди наиболее культурных ее предста­
вителей, уже отказавшихся от формулы «религия-реакция~,
уже Освободившихея от «богобоязни~, - все-таки держится
старый упрощенный взгляд на религию: Бог - значит рвись
в небеса, а до земли тебе нет дела; дух - значит отрицай
плоть и на материю не заглядывайся.
Чайковский был воплощенным отрицанием такого взгляда.
Но что он ни делал, что он ни говорил, - никем в полноте он
попят и принят не был. Принимавшие его дела - не видели
его духа; а близкие, казалось бы, духу его - не принимали
его дел. На панихиде, в парижекой церкви, тоже произошел
маленький, незаметный и очень характерный инцидент: кто-то
из представителей или представительниц православия извест­
ного уклона довольно громко заметил по адресу собравшихся
на панихиду демократов: «Вот пришли революционеры~. За­
мечание было сделано таким тоном, что даже вызвало одного
из религиозных демократов на довольно резкую реплику.
Боюсь, что непонимание Чайковского с этой стороны,
со стороны лиц, мнящих и называющих себя «религиоз­
ными~ и «христианами~, - гораздо хуже демократической
«богобоязни~, о которой говорит Философов и которая, как
я утверждаю, в нашей интеллигенции мало-помалу исчезает.
Следы ее - недостаточная информированность в вопро­
сах религии, - вещь естественная, попятная и, в сущности,
невинная; со временем исчезнет, конечно, и она.
Я не сомневаюсь, что Н. В. Чайковского будут вспоминать
все с большей и с большей ясностью; образ этого человека
поможет понять еще не понимаемую, неразрывную, реальную,
религиозную, связь плоти и духа.
385
25Том13 УнасвПариже

Н.В. Чайковский
Николай Васильевич Чайковский... Трудно говорить
о нем, вспоминать о нем, как о мертвом. Я, по крайней
мере, не могу. Этот человек мне близок. И близок в своей
сущности, - в той области, о которой и вообще-то говорить
трудно: это - область религии.
Однако религиозное исповедание Чайковского есть то,
что освещает весь его образ, и увидеть его нельзя, не увидев
этой главной точки или не считаясь с нею.
Я говорю не о религиозном миросозерцаньи, а именно
о религиозном исповедании. Это две вещи разные. У Чайков­
ского исповеданье - было его кровью и плотью, было неот­
делимо от существа его, было реальностью всей его жизни. О
нем пусто сказать пустые слова: ~носил Бога в душе~. Нет,
не в душе, - в сознательной человеческой цельности его
-
обитал Бог. И не отвлеченный Бог, а тот, имя которого он
сам называл: Отец, Слово, Дух - и нераздельности.
Веками слышали люди: ~слово стало плотью~ ... или: ~так
возлюбил Бог мир, что Сына своего отдал~ ... Чайковский
не только слышал, но и услышал, и взял его в себя, поняв как­
то непостижимо-реально. Отсюда, из реальности понимания,
и вся его любовь к человеку и миру, весь путь, вся материя
его жизни и деятельности. Высокую ценность ее признают,
но называют, как придется: моральной, прекрасной, гуман­
ной, идеалистичной... Говорят о лучах, но не видят, откуда
лучи. Не знают, что без источника света не было бы и лучей.
К незнающим, только их тепло чувствующим, Чайков­
ский был беспредельно терпим и милосерден. Он ведь и сам
не сразу пришел к полному, определенному осознанию своей
веры и к ее исповеданию. Неправильно, однако, называть
его путь исканием истины. Истина была с ним всегда, вер­
но ведущая, а искал он лишь того, чтобы ее, осязаемую,
ощутимую, - увидеть глазами, назвать земным словом. И
нашел, и твердо верил, что если он нашел - значит, найдут
и другие. От ~других~ он не отделял себя: все - как он,
все- ~ближние~. Он естественно, не думая об этом, любил
ближнего, как самого себя.
Оттого и был терпим к непонимающим, без ~проповедни­
чества~. Проповедник всегда немножко насильник: слушайте
меня! Вы не знаете - я знаю! Чайковский знал; но, веря,
386

что в свое время другие тоже узнают, - лишь помогал им,
утверждал в них то, что они, уже понимали, в чем, по его
мнению, были уже на верном пути. Не навязывал человеку
Бога. С каждым говорил его языком. Брал в меру его ~воз­
раста~. Не высшее ли это милосердие?
Но он был и строг; был и непреклонен. Непреклонен к злу,
а строг с теми, кого считал и называл ~братьями~. с теми,
кто говорил, что видит ту же истину, пришел к тому же
исповеданию. К ним он был требователен, как к самому
себе, и малейшее действие или слово, если оно казалось
ему отступлением в сторону, вызывало в нем огорчение
и суровую отповедь.
У меня много писем Чайковского. Я прочту два из них,
уже последнего времени. Они ярко отражают эту строгость
к духовно-близким, - в данном случае ко мне,
-
так же ярко
отражая и его собственную, главную, сущность.
Но сначала два слова пояснения.
Лето 25 года, последнее лето своей жизни, Чайковский
проводил в Медоне, под Парижем. Мы, как всегда, пере­
писывались. Перед тем, как ответить на одно из моих пи­
сем, Н.В. прочел стихотворение, тогда мною напечатанное,
~молчи, молчи... ~•
Молчи. Молчи. Не говори с людьми.
Не подымай с души покрова
Все люди на земле, - пойми! пойми!
Ни одного не стоят слова.
Не плачь. Не плачь. Блажен, кто от людей
Свои печали вольно скроет.
Весь этот мир одной слезы твоей -
Да и ничьей слезы - не стоит.
Таись. Стыдясь страданья твоего.
Иди - и проходи спокойно.
Ни слов, ни слез, ни вздоха - ничего
Земля и люди недостойны.
И вот его письмо от 1 августа 1925 г.
~ ... Спасибо на теплом слове. Совершенно искренно хо­
тел бы ответить вам тем же. Но, к сожалению, должно быть
1 Стихотворение это, на собрании не приведенное, мож.б., для ясности
последующего, не будет лишним привести здесь.
387
25•

я не понимаю (сбоку: так думает NN, восхищенный и формой
и содержанием) ваших мыслей, вложенных в ваши пре­
красные по форме, на мой взгляд- сатанинские (или, если
угодно, байроно-тютчевские) стихи в 23 т. ~совр. Зал.~,­
по содержанию.
По-вашему: ~ни слов, ни слез, ни вздоха, - ничего -земля
и люди недостойны... ~ А кто же их достоин, по-вашему? ~небо
и Дух~, что ли? Но ведь Они в ваших слезах и вздохах, а тем
более в словах, не нуждаются. А тем, кто в них действитель­
но нуждается, и кому, согласно Нагорной Проповеди, они
предназначаются, вы гордо и легкомысленно отказываете.
Только сатана может учить этому, а не последователь Христа.
И дальше: как можно в реальной жизни отделять Дух
от Материи? и особенно в реальном человеке. Вон 2000 лет
тому назад Воплощенный в Христе Дух победил материю
и тем открыл людям путь к воскресенью. А через 2000 лет
усилий и культуры людской материя победила Дух, хотя бы
нескольких поколений (материализм, марксизм, большевизм
и т.п.).
И теперь нам, грешным, приходится искать Синтеза этой
борьбы, объединения этих двух извечных начал... в чем же? Не
в одухотворенном ли человеке, не во Втором ли Пришествии
Бога к людям, с тем, чтобы уж навсегда остаться с ними,
вселившись в них для жизни на одухотворенной земле?
А вы и этих людей, и эту землю объявляете недостойными
ваших духовных вожделений...
Не понимаю и протестую!
Не поздно ли возвращаться к остаткам байронизма для
того, чтобы в обольстительной форме смущать ~малых сих~,
склонных становиться в позы сатаны из-за своих неудач
в жизни. (В реальной-то жизни он, сатана, такими пустяками
не занимается, а, пользуясь удобным моментом смущения
духа событиями, кричит: ~Грабь награбленное!~). Кто же
этот ~я~, от имени которого вы говорите? ..
Мой этюд о ~счастье~ не напечатан, а ходит по рукам
в рукописи. Я уже давно его не видел. А писать для печати
у меня нет навыка, да нет и дерзости, ибо моя плохая память
и недостаточность образовательного багажа часто сажают
меня в ~калоши~. Моя сила в интуиции, а ее одной для
печати мало. Вот я и пишу для друзей.
Целую вас. Ваш... ~
388

В моем ответе, не в виде оправдания, а в виде поясне­
ния, говорилосъ, что у всех людей бывают в жизни разные
моменты, бывают и моменты сомнения... Они мелькают
-
и проходят. Но у человека со склонностью писать стихи,
т.е. запечатлевать моменты, - бывает, порою, запечатлен
и этот, темный...
Но, конечно, Н.В. был прав. В данном стихотворении,
может быть, и нет того сатанизма, который там усмотрела его
взволнованная душа, но я говорю о правде по существу. Не
всякий ~запечатленный~ момент подлежит обнародованию.
Это не цензура, а, в сознании ответственности, - свободное
самоограничение. Его глубоко понимал Чайковский.
Вот его следующее письмо, уже из Англии, от 15 авг.
~ ... Очень рад нашей духовной близости и от души благо­
дарю вас за вашу искренность, что избавило меня от лишней
занозы в душе.
Из вашего объясненъя я понял одно, что я совершенный
профан в деле поэтического творчества. Стихов я, действи­
тельно, никогда не писал, исключая двух-трех пустяков.
И для меня и сейчас непонятно, как это возможно творить
в такой совершенной форме с таким чуждым своему ду­
ховному существу содержанием? Да, и у меня, конечно,
бывают упадочные настроения, когда свет меркнет, вокруг
пустота и впереди ничего ясного и захватывающего. Но
это меня не только не увлекает до творчества, а, напро­
тив, обессиливает и угнетает. Откуда же у вас берется
такая подлая гармония ритма и звука с отрицательным
настроением? .. ~
Пропускаю несколько строк, касающихся моей статьи
о Вл. Соловьеве, русской интеллигенции и нашей ~близости
в вопросах духа и религии~ ... Вот конец:
~я сюда приехал на полтора месяца, т.е. до конца сентября,
когда надеюсь вернуться в Париж, если мое полупарализо­
ванное состояние удастся выправить. Если же оно превра­
тится в настоящий паралич или останется без перемены, мне
возвращаться не придется, а считать свою активную жизнь
оконченной. Дай Бог сохранить способность хоть продол­
жать свои воспоминания. Сейчас могу ходить только очень
медленно и на короткие расстояния, и не могу делать руками
никаких усилий, - даже писание этого письма утомляет
и требует отдыхов. От души обнимаю вас. Ваш... ~
389

Письмо написано уже гораздо более слабым почерком,
нежели предыдущее. Н.В. относился к смерти с совершенной
простотой. Часто встречаются люди, которые говорят, что
не боятся смерти. Но видеть человека с такой ощутимой,
действительной небоязнью смерти, - мне не приходилось.
И это - при полной, молодой, любви к жизни,
-
которую
Чайковский вовсе не идеализировал. Назвать его ~идеали­
стом~ так же мшю, как назвать моралистом. Сила, помогавшая
ему соединять бесстрашие перед смертью с любовью к земле,
к земной жизни, - была уверенная вера в неистребимость
бытия истинного, в вечность жизни преображенного мира
и человека-личности; вера, что ~людям открыт путь к вос­
кресенью~ ...
Чайковский был новый религиозный человек. Не потому,
что исповедовал новую религию, а потому что принял ее,
исповедовал ее, по-новому - реШlъно, так, как примет ее
лишь грядущее, новое человечество.
Не проповедник. Но для всякой живой души - его жизнь,
его образ, сам он, в целостности своей - наилучшая про­
поведь религию Отца-Слова-Духа, которую он называл ре­
лигией ~счастья~.
Николай Васильевич Чайковский умер? Какая неправда!
Если мы сами, сейчас, не мертвы, то не можем мы не чув­
ствовать, что, вот, он здесь, - живой среди живых.
МАЛЬЧИКИ И ДЕВОЧКИ
1
Господи! Какая мука, что от беллетриста непременно тре­
буют беллетристики! Помешались на этой самой беллетри­
стике, не знаю, чем и объяснить. Публика, что ли ее требует?
Недавно какой-то критик грустно и банально сказал: ~жизнь
убила творческую фантазию, литература по преимуществу
делается мемуарной~.
Очень верная банальность, но зачем, спрашивается, грусть?
Много мы фантазировали, хорошо и отдохнуть. Так нет,
публика требует ~творческой фантазии~.
Бывают исторические полосы, времена, когда всякое ~ис­
кусство~ - безвкусие, и художник, поскольку он художник,
390

безмолвствует. (Мы попали в эту полосу, и, на мой взгляд,
из нее еще далеко не вышли.) Но в такие времена особенно
усердно ~творит~ бездарность, и потому публика, - которая
не имеет понятия о вкусе и безвкусии, - художественного
молчания не замечает: ей что, была бы сказка!
Однако и ~мемуарная литература~ утомительна в большом
количестве. Есть вещи громадного интереса, лучше любого
романа... но общий поток скучен. А все же это нам нужно:
не праздно ~вспоминать~. пережевывать прошлое, а думать
о нем и по-новому, для будущего, осмысливать его.
Неприятны допотопные воспоминания с привкусом:
в старые-то времена как было хорошо! Это вздор. Совсем
не было хорошо в старые времена, и дряхлое шамканье это
ничуть меня не трогает. Если взглянуть на старое не прежним
слепым взором, а теперешними прозревшими глазами, -
то чего-чего там не увидишь!
Я в допотопные времена не пойду, а раз скажу кое-что
о русской молодежи предвоенной и военной, какой мне ее
пришлось в Петербурге близко наблюдать.
Теперь она уже не молодежь (кто остался в живых); хоть
и была в то время самая зеленая, воистину ~мальчики и де­
вочки~. да ведь столько лет прошло!
Ужасные вещи сказал мне один из этих бывших ~маль­
чиков~. чудом спасший жизнь свою и после спасения сде­
лавшийся неузнаваемым, даже возраста неизвестного: еще
молодой, а как будто и старый-престарый, древний.
Вот он что сказал:
-
Была ошибка вашего поколения, и нашего, и всех вообще
поколений, какие там были, - всей европейской культуры:
для чего фантастические выдумки и для чего их надо было
друг другу втемяшивать, из поколения в поколение пере­
давать? Для чего разные ~идеи~. какие-то справедливости,
права? Люди, мол, плохи... с нашей-то, с выдуманной точки
зрения. А реально и просто глядя - ни плохи, ни хороши,
только такие, какие на земле уродились, какие были и всегда
будут и какими мы их сейчас видим неслепыми глазами, без
идиотских требований. От этих требований - одна мука,
притом бесполезная. Большевики содрали со всех одежду,
у иных с кожей содрали - разве не мука? А были бы мы
заранее голыми, ну и ничего.
-Что вы путаете,- возражаю ему,- так нельзя.
391

-
Не путаю, напротив, распутать хочу. Очень важно
сузить круг страданий. Советское, большевистское воспи­
тание - самое, по-моему, подходящее. Чуть какая-нибудь
Октябрина или Комтрамвай начали ходить - выкидывай
их на улицу, пусть промышляют пищу и устраиваются, как
знают. И, главное, ничего не внушать, ни о каких 4Идеалах»
не рассказывать. Небось, кому выжить - сам поймет, что
для жизни требуется, выкрутится, отгрызется. Кого надо -
сам загрызет, и не почешется; а его загрызут - оплошал,
не на кого пенять. Разве вы не видите, что реальность именно
такова; зачем же обманные прикрытия, от которых у нас
до сих пор душа кровью плачет?
Он помолчал и прибавил:
-
У вас готовый суд, конечно: скажете, что это цинизм
отчаяния. Все старая точка зрения. Идеалы. Они фактов
не изменят...
Возражать на этот цинизм отчаяния не хотелось, да
и не легко было. В самом деле, если на минуту в корне
переменить точку зрения - разве не согласишься, что без
4Идеалов» удобнее? И не похожи ли мы все, если нас от­
кровенно раздеть, на говорящих зверей? И не лучше ли нам
это смиренно принять и, - как говорит один романист,
-
4Не задаваться на макароны»?
Фу, какой сумасшедший соблазн, однако! Если спасшийся
прежний 4Мальчик» мог дойти до этого, уж не счастливее ли
не спасшиеся?..
Я расскажу о том, какие они были, многие из наших маль­
чиков и девочек, в 1914-1916 годах. Конечно, от близкого
грядущего 4Кровавый отблеск» уже лежал на них. А в них
самих - уже таилось зерно разложения.
Но что они понимали? Да и что мы-то понимали тогда?
11
Ничего не понимали, но все, в те годы, тосковали, метались,
удушались. И, кажется, без различия кругов и возрастов.
Не знаю почему, у меня родилось убеждение, что если
стоит еще надеяться на кого-нибудь, то вот на самую ран­
нюю молодежь, на полудетей, на людей послезавтрашних.
Очень уж насмотрелись на 4Седых и лысых» (как мы гово­
рили), на нашу 4Передовую» интеллигенцию, болтающую
392

и топчущуюся на месте. А между нею и даже «официальной•
молодежью, т.е. студентами и всякими молодыми людь­
ми от 25-30 лет, - лег провал. При мне один пожилой
интеллигент-общественник просил: «дайте мне хоть одного
студента! Покажите мне живого студента! Чтобы он сидел
здесь, за этим столом!•
Но студент на интеллигентском собрании ему не дал­
ся, а, пожалуй, не по его вине: «официальная• молодежь
(среднемолодые) была тогда какая-то разбросанная, раскис­
шая и в корне серая. Миновав полосу самоубийств (десятые
годы) она пошла туда-сюда забавляться, если «так• не про­
живала. Мне эта «молодежь• была уже несколько знакома
и в высшей степени меня не интересовала. В суде над ней
мы очень сходились с покойным профессором М.И. Туган­
Барановским, старым моим приятелем.
-
Да, из этих ничего не выйдет, - говорил он, покачивая
головой. - Я присматривался довольно. Они уж свое пере­
жили. Или не дожили, что ли... Но какие-то свернувшиеся,
как молоко свертывается. Пожалуй, вы правы, надо на ма­
леньких смотреть, что, вот, из них будет... Есть и сейчас
любопытные.
О, конечно, есть! У меня уже имелось в то первое время
несколько закадычных приятелей и приятельниц младшего
возраста, из самых «зеленых•.
Буду говорить откровенно: я не знаю, давали ли мне мысли
о них - они, или сами оказывались моей выдумкой. Герои
пьесы «Зеленое кольцо• списаны с реальных мальчиков
и девочек, это факт; но были ли они в действительности
такими, или делались такими, идя навстречу моему вообра­
жению, - вот чего я не могу решить. И теперь, глядя назад,
склоняюсь к последнему предположению. О, не о притвор­
стве или обмане речь: обмана ни с чьей стороны не было.
Но очень возможно, что натиск моего «должного• изменял
и подменял, для них же самих, их «данное•... Впрочем, не сто­
ит разбирать: и они, и я, равно бьти тогда убеждены, что
«Зеленое кольцо• - это настоящие они. Взяли эту пьесу, как
свою, повсюду принялись заваривать у себя зеленые кольца.
Действовали самостоятельно, как - не знаю, но в то время
верилось, что отлично.
Однако пьеса- дело попутное, не ею же исчерпывался
мой интерес к молодежи? Да и хорошо пять-шесть «геро-
393

ев~, но если они и ласточки, -допустим! -весны-то они
не сделают... И, естественно, около этого первого ядра, круг
начал расширяться.
~литература~ и мое некоторое положение в ней сослу­
жили свою службу в деле сближения вот с этими первыми
~младенцами~. Ведь они имели для меня смысл вне их семьи,
вне своего круга, каждый как отдельный человек. И ~лите­
ратура~ оказалась прекрасным предлогом. Но она же, впо­
следствии, погубила круг расширенный... Не буду, впрочем,
забегать вперед, да и не это интересно. Просто расскажу, что
помнится. Без имен: мы ведь не о каждом знаем, жив ли он
или не погиб ли духовно... не обо всех знаем все, и потому
не надо имен.
111
Мое главное стремление- не играть никакой роли в дан­
ных сборищах. Пусть приходят друг для друга, а не для
меня и соединяются, если могут и хотят, друг с другом. Для
этого я предоставляю им физическую возможность - вот
эту мою длинную большую комнату с четырьмя окнами
на Таврический сад, каждое воскресенье, от 2 часов до 7.
С членами-основателями мы выработали краткие правила
для этих собраний, названных ~п. и п.~. Для непосвященных
буквы означали ~поэты и Прозаики~, но между собою мы
говорили: ~поэты и просто~ ... просто- люди. Ибо первое­
то наше правило, тоже тайное, гласило:
Поэтом можешь ты не быть,
Но человеком быть обязан.
Но очень немногим явным правилам - каждый член мог
привести гостя или нескольких, на одно воскресенье; в сле­
дующее эти гости не приходили, и присутствующие решали
сообща, принимаются они или отвергаются. На практике
это не очень строго исполнялось, но все же исполнялось.
А общим лозунгом было: ~свобода, равенство и вежливость».
Смешно вспомнить этот идеализм. Многие ведь серьезно
считали, что они достижимы, - свобода, равенство и веж­
ливость! Полагаю, что далеко не все умели чувствовать себя
свободно при обязательной вежливости (а насчет этого пун­
кта мы проявляли особую требовательность), равенства же
394

вовсе не было: при расширении круга повысился возраст
членов и ~старшие• немилосердно презирали ~младших•,
не говоря о том, что ~поэты• все сплошь тайно презирали
друг друга, и сугубо - не поэтов.
А так как основные-то члены собраний были ~младшие•,
то они очень скоро это неравенство почувствовали и начали
довольно глупо озлобляться.
Надо сказать, что лучше и независимее держали себя
барышни. Коренные мои приятельницы, - гимназистки,
хотя было им лет по 16-ти, в обиду никому не давались,
пребывая, как оне говорили, верными ~идеям• ~зелено­
го кольца•. Бьта и новая девочка, поэтесса, Леночка (ее
прислал к нам Блок), и она держалась смело и скромно.
А в одно прекрасное воскресенье появилась прехорошенькая
гимназистка лет 14-ти, в черном переднике, тоже ~поэтес­
са•; эта мало что понимала, но не стеснялась и не боялась
ничьего презренья.
Девочка, впрочем, скоро исчезла. Во-первых, ей каждый
раз надо было убегать из дома потихоньку; а, во-вторых,
Лиля и Варя, решившие ~заняться• ею, чтобы привлечь
в собственный кружок, скоро объявили: ~ничего она не по­
нимает и знать не хочет, кроме своих, - гадких,
-
стихов•.
Хорошо бы, если б она одна! Но вот, смотрю, - и с удив­
лением вижу, что в этом, уже широком круге молодых, -
большинство тоже ничего не понимает и ничего знать не хочет,
кроме своих, - гадких или хороших,
-
стихов.
Война. Первый год войны! Что они думают, что они чув­
ствуют? Ведь многие, если война продлится, должны будут
на войну идти. Они знают это - но точно и не знают. Не
занимаются. Ощущают, что атмосфера моего дома не ~воен­
ная•, и считают долгом, вскользь, неодобрительно отозваться
о войне; но поглощает их, главным образом, ~искусство•,
поэзия, стихи (собственные в первую голову). Читать свои
стихи - вот цель поэта, члена ~п. и П.•.
Хорошенький мальчик Р. с подведенными глазами и об­
кусанными ногтями, тоненький и лживый, - футурист.
Тайный, ибо знает, что на воскресеньях футуризму нет ме­
ста. Он талантлив; выбирает из кучи своих стихов наименее
футуристические и читает, сдерживая кривлянья. Он льстив,
дерзок и невежлив по существу, но и тут старается сдержи­
ваться; самолюбованье так и прет из него, однако. В нем
395

бабье сплетничестно и перепое; чувствуется, что он уже
попал в дурную компанию - и беззащитен против нее. Он
против всего беззащитен, непомерно слаб. И - это не инди­
видуально. Разрыхленная середина, душевная кашица, - вот
что я начинаю прозревать у многих. Душа накануне упразд­
нения - у худших. А на лучших
-
печать обреченности...
Мои усилия заставят их оглянуться вокруг, найти хоть
плохонькое отношение к внешнему миру, хоть не общее, хоть
индивидуальное, - не приводили ни к чему. Напротив, само­
дельная литературщина расплывалась, как масляное пятно.
Устраивались уже стихотворные конкурсы, т.е. читались
стихи (присутствующих) без имен, и, конечно, все- всеми
(кроме автора) жестоко осуждались.
Было два-три безумца - не притворных, как футури­
сты, а настоящих, тихих и страшных. Один в особенности
страшный: далеко не юный, молчаливый, не без дарования
и глубины. Его безумие заключалось в апофеозе безвольности,
до полной потери лица, до последней безответственности,
до растроения, расчетвереимя и т.д. личности. Может быть,
он был кокаинист или пьяница - не знаю; у меня он был
всегда вежлив, тих, добр; его было жалко; и все же, в конце
концов, мне пришлось указать ему на дверь.
Воскресенья выродились в какой-то шумный проходной
двор. Сегодня приходило тридцать человек; через неделю -
сорок, и опять ~разников~. т.е. не возвращающихся. Коренное
ядро, первые, ~мальчики и девочки~. стало разлагаться. Они
сами это заметили и попросили меня принимать их отдель­
но: в воскресенье же- но вечером, ~без стихов~. Хорошо,
попробуем. В первый же вечер - разноголосица. Кто-то
предложил выбрать из дневных двух-трех и присоединить
к вечерним. По-моему, тоже - эти двое-трое имелись и очень
полезны были бы для узкого вечернего кружка: например К.
и Н. Оба, конечно, и слабые, и на упадке, но в них чуялась
хорошая... материя. Однако большинство запротестовало:
К. и Н. были гораздо старше, да еще оба ~поэты~.
Ну и остались ~вечерники~ одни, себе на горе, потому что
сами уж изменились, вернее - определились более ясно в своей
беспомощности. Мне по-прежнему не хотелось вмешиваться
в их ~внутренние дела~ ничем, кроме совета, но советов
они уже не слышали и скоро между собой перессорились.
Неудивительно: пять-шесть подростков, - никого не желаю-
396

щие к себе пускать и считающие себя солью земли. Да еще
некоторые заразились литературой и сами записали стихи...
Словом, грустная ерунда. Гимназист С-в, мрачный, осо­
бенно прокликавший дневных стихотворцев, впал даже
в какое-то пророческое всезабвение, возомнил себя гением
и неожиданно развел детскую литературную мистику. Хоро­
шенькая Варя и некрасивая Лиля принялись его высмеивать...
Ни малейшего дела из воскресных вечеров не выходило.
К счастью - близилась весна, даже не весна- лето: собра­
ния сами собою поредели и, редея, освобождаясь от пришлых
и случайных элементов, становились спокойнее и проще. Без
суеты каждый был виднее, виднее и схожесть между ними.
Собственно общества «П. и П.~ больше не было; приходили
те, которым почему-нибудь хотелось приходить, новых при­
водили редко. Продолжал бывать черноглазый футуристик
Р. и грустный, нежный К. со своей застенчивой любовью
к Пушкину, и умный, «совсем большой~, путеец Н., и хи­
тренький, соломенно-белокурый беллетрист Д., игравший
девочку, и богатенький, разодетый, прилизанный, до трога­
тельности невежественный эстет В. Мои «зеленые~ бросили
претензии и не держались особняком. Но лада все-таки
ниукогонискемнебыло,какнебылоиссор.Онибыли
схожи во многом, но ничего общего, никакого соединения,
между собою не имели.
Мне долго хотелось утешить себя, что все это- и при­
митив душевный, и невежество, и обреченность у иных,
и слабнячество, - все это опять мои фантазии, и только
кажется: можно ли делать выводы из мимолетных встреч?
Пришли в дом раз в неделю, посидели за столом, почитали
стихи... Но мимолетность была не такая уж мимолетная. Мой
бескорыстный и подлинный интерес к ним, и к каждому
в отдельности, они чувствовали; это давало мне возможность
входить более или менее в их жизнь, узнавать их и вне моей
комнаты. Не говоря о «зеленых~ друзьях, совсем близких,
зналось много и об остальных, - из разговоров наедине,
из встреч в других стенах. Молодые, чуть ли не более ста­
рых, любят говорить о себе. Причем весьма важно не что
они о себе говорят, а как говорят, когда и почему лгут (ибо
лжет почти всякий).
И вот, если раньше мне казалось, что свежие порывы,
сила, действенность, возможность новых общих идей при-
397

надлежат нашему юному поколению, - после небольшого
опыта мысли мои стали неумеренно мрачны: да свойствен­
ны ли какие-нибудь общие идеи - молодежи?
Это была другая крайность. А правда - посередине.
И в том еще правда, что наша русская молодежь предвоен­
ных и военных годов - особая молодежь, самая несчастная,
действительно обреченная. Не стоит доискиваться причин, да
и разве мы знаем, что причина, а что- следствие? Оттого ли
пришла гибель чуть не целому поколению, что у них были
какие-то старые ~идеалы~ (как уверял спасшийся бывший
~мальчик~) или, напротив, оттого, что ~идеалы~ у них пред­
смертно оскудели? А может быть, и само духовное оскудение
было просто грозным знаком грядущего несчастья, - ведь
оскудевает же вода в колодцах перед землетрясением?
IV
Общество ~п. и п.~ не возобновилось, но в течение трех
последующих лет мои встречи со многими из его членов
продолжались. Так как это были годы 17, 18, 19 и развер­
тывались они, точно лента с превращениями, то легко пред­
ставить странность этих встреч и новый облик моих поэтов,
эстетов, гимназистов и путейцев.
Мне не хочется эти встречи вспоминать. По многим при­
чинам. Были трогательные, были и отвратительные. Но
ни одной такой, которая изумила бы, потрясла бы меня
неожиданностью. Каждый пошел по своей планиде. Путь
некоторых мне было дано следить близко.
Удивляться ли, глядя на гримасничающую мордочку черно­
глазого футуриста, когда он, сначала, в грязной защитке,
полулжет о своих подвигах, попрошайничает, уверяет, что
скрывается, - а через два месяца, в галифе, пуще лжет,
но... уже не скрывается? Поражаться ли, слыша весть, что
скромный пушкинианец убит красными на юге? А бело­
курый юноша, игравший девочку... нет, не надо о нем, да
и ни о ком больше. Судьба каждого была ранее начертана
невнятными - теперь попятными
-
письменами. Только
одна девочка, из самых милых, нежданно и больно удивила
меня. Только одна. Умные, ясные глаза. Мы знали ее близко,
15-ти лет, потом, во время революции, 16-ти. И ни разу мне
не пришло в голову, что она, так выяснилось после, одер-
398

жима фантастической, сказочной лживостью. Впрочем, это
бывает. Это форма сумасшествия.
Даром ли погибли погибшие, даром ли спаслись, кто
спасся? Бывший мальчик говорит, что даром. •Мы, - го­
ворит он, - были поколение кончающих. Последние из за­
раженных, все-таки, •идеями~. Это нас и задавило. Теперь
будут жить начинающие, - голые люди на голой земле. Что
Россия! Вы на Европу взгляните: еще кутаются в одежды,
да одежда всюду рвется, так и сверкает голое тело~.
Это, конечно, тоже сумасшествие, - думать, что люди
-
вовсе не люди. Нет, никто не погиб и не спасся - напрасно.
В том, какие они были, наши последние молодые, в самой их
слабости, в том, что они даже не хранили, а как бы от слабости
уже роняли человеческие идеи, - 4ИЗ рук вываливалось~,
-
есть глубокий смысл. Пусть они •последние~, - но они же
и будут первыми, ибо с них же, какие они ни будь, придется
начинать, тянуть нитку. Больше не с кого. Не с тех же бес­
племенных, беспризорных детенышей, что ныне завелись под
СССР-ским владычеством? От них - некуда, им и самим
некуда. Вот они, подлинные последние! Но они, в невинности,
этого не знают и ничего не боятся. Их не жаль, за то и су­
дить их не надо, и требовать от них нечего.
Требования - лишь к людям, настоящим, живым, спас­
шимся: и самый строгий суд над теми, кто уцелел, но погубил
себя внутренно, - умер второй смертью.
ЕГО ВЧЕРАШНИЕ СЛОВА
(М.М. Винавер)
Тот, кто знает, что такое лицо, личность человеческая, -
знает, что для нее нет смерти. Смерть - исчезновение лишь
для тех, кого и раньше не бьию. Это они, пуговицы без
ушков (по Ибсену), идут в ложку Пуговичника- Смерти
для переплавки.
Но смерть, как грань между здесь и не здесь, как непо­
нятная для нас перемена, - самое потрясающее, что есть
на земле. И потрясает она, всякий раз, изумлением. Так
обыкновенна - и так неожиданна. Умерший уже не здесь,
хотя и здесь. Двойное, совсем иное, непостижимое бытие!
Вероятно, ничего нет проще... Но и ничего - удивительнее.
399

Смерть Максима Моисеевича Винавера поразила меня.
Потрясла изумлением... (хотя в другом. порядке об этом
думалось уже с весны). Я не могу и не хочу писать сей­
час что-нибудь похожее на общие о нем ~воспоминания~.
Только - отдельные черты, касающиеся самого последнего
времени, последних месяцев и недель жизни М. М-ча, перед
таинственным переходом его в состояние, нам непости­
жимое.
Это будут не мои слова о нем, - а его собственные,
-
о себе, о своей книге. ~недавнее~, о своем журнале ~звено~:
краткие отрывки из писем его этим летом. Привожу их без
комментариев. Образ М. М-ча достаточно ясно отразился
и в малых каплях. Не везде удалось мне выключить все,
относящееся ко мне; оно оставлено ради понятности.
У нас с М.М. много общих интересов. Один, не менее дру­
гих захватывающий, -человек. О человеке-индивидуальности,
о том, как понять его изнутри и передать понимание в сло­
ве, - мы говорили особенно часто. Говорили, конечно, и о его
книге ~недавнее~. Этой весной она вышла вторым, допол­
ненным изданием.
М. М-чу было известно мое намерение писать об этой
книге. Но тут случилось маленькое недоразумение, благо­
даря которому дать фельетон в ~поел. Новости~ мне не за­
хотелось. Вот что написал по этому поводу М.М.
Но ранее - два слова о его письмах с внешней стороны:
у М.М. - редкий почерк, высокий, красивый, ровный,
-
но не сухой; приятный почти до нежности. ~почти~ - ибо это
не безличная нежность женского почерка; почерк мужской,
умный, - логичный, если можно так выразиться. Впрочем,
описать почерк столь же трудно, как и лицо.
От 11 июня, из Парижа:
~... понимаю вас отлично .. . И не насилуйте себя, не до­
жидайтесь ~пафоса~ для писания в П.Н. Если у вас вообще
есть охота писать (о ~недавнем~) ... мне пришло в голову
вот что ... ~
М.М. предлагает мне страницы ~звена~. Ближайшим
сотрудникам, просившим разрешения дать отзыв о книге
редактора, он отказал.
400

~ .. Я мог бы разрешить писать о моей книге в ~звене~
только писателю... который и в моих глазах не способен под­
даться, даже бессознательно, какому-либо пристрастию... ~. ~не
знаю, как бы вы к этому отнеслись, но вам я бы спокойно
доверился... ~. ~ .. . Только ради Бога скажите откровенно ваше
мнение... ~. ~ .. Я слишком давно и слишком глубоко уважаю
печатное слово, чтобы не преклониться перед стремлением
говорить всю правду до конца... Прошу вас потому дать
мне согласие только в том случае, если вы чувствуете, что
и на страницах ~звена~ можете также писать обо мне, как
писали бы в другом месте~. то есть - ~при ощущении пол­
ной внутренней свободы... ~.
Мое согласие было дано - с уговором: если что-либо
в статье покажется М. М-чу не совсем попятным или спор­
ным, - он рукопись в печать сразу не пошлет, а снесется
со мною. На это 21 июня:
~ ... От первого до последнего слова
-
во всем, во всем
с вашим письмом согласен. Договор, значит, заключен по всей
строгости закона. Можете даже, если удастся, вставить сло­
во, что с особою редактора не считаетесь. И пишите по­
кордельевски (Корделия, кстати, моя alte Schwache1) •••
(Последнее касалось моего замечания относительно об­
щей моей ~сухости~ в критике и скупости на хвалебные
слова.) Строки этого письма так же прямы и стройны, хотя
вот конец его:
~.. .День моего отъезда не установлен: схватил грипп и пишу
это письмо лежа в постели~ ...
Лишь 8-го июля:
~Оправился, наконец, от своего гриппа и послезавтра, 1О-го,
отправляюсь на отдых. Адрес мой Menthon St-Bernard~ .. .
Через 10 дней, 18 июля, - письмо очень интересное.
Повод - моя рукопись, но не в ней дело, а в мыслях М.М.
о своей книге.
~Получил статью и, не изменив ни одной йоты, отправил
немедленно в типографию. Предполагавшихея вами ~воз­
можностей~ в вопросе об эпохе не оказалось: я никаких
возражений не имею и к тексту нашего ~уговора~ прибе­
гать не пришлось. Ваше намерение поговорить когда-нибудь
по существу об эпохе чрезвычайно интересно. Не знаю: быть
1 старая слабость (не.м.).
401
26Том13 УнасвПариже

может, тогда кое в чем и разойдемся. Пока этих расхождений
нет. Есть интересные намеки на этот счет в оценке Спасо­
вича, но пока только намеки. В общем, ваша оценка Спа­
совича, к большому моему удовольствию, совпадает с моей!
характеристикой, о которой вы сказали столько лестных
слов. Курьезно, что до сих пор все писавшие и говорившие
со мною о моей книге особенно выделяли Пассовера. Только
вы поняли, что он у меня не целен и справедливо отдали
предпочтение Спасовичу. Хотя Андреевский мне и писал:
~вы разгадали этого сфинкса~ (Пассовера)- я считаю, что
все-таки не ~разгадал~ его. А привлекает он внимание людей
нынешнего времени именно тем, что он не целен, изломан,
раздвоен. Мы возвращаемся, как будто, к эпохе ~загадочных
натур~. Есть же в моей галерее натуры душевно-здоровые,
крепкие, на которые, однако, никто внимания не обращает,
хотя некоторые из них изображены, мне кажется, недурно.
Вот например, Мясоедов (за которого некогда осыпал меня
комплиментами Кони), тоже Колюбакин и попутно зари­
сованный Караулов (они должны были, как мне казалось,
обратить на себя и ваше внимание). Я говорю о здоровье,
о крепости, конечно, в смысле индивидуальной психики, вне
всяких общественных тенденций. Два слова об этой ~обще­
ственной~ стороне моих писаний. Я счастлив, конечно, что
удалось ~исполнить долг~ перед моей эпохой~... ~но вы
представить себе не можете, как это все вышло случайно, -
гораздо более случайно, чем это отмечено вами на основании
моего предисловия. ~общественность~ (если считать это слово
равнозначащим борьбе за право и свободу) играла у меня роль
только при выборе сюжета: раз фиксированная фигура уже
теряла для меня общественный интерес; я старался уловить
(и только за эту цену и мог уловить) чисто индивидуальные
черты. Мне всегда казалось ошибкою характеристик Кони,
что на них оставался этот лак общественности.
Заболтался я и вдруг призадумался: Имеет ли право
критикуемый автор так объясняться со своим критиком? Не
формальное право, а по существу. Что толку в этих объясне­
ниях раз дознано, что автор сам хуже всего себя понимает.
Даже предисловия, которые он пишет, чтобы себя немного
раскрыть, обобщить, только вредны. Слабость человеческая,
от которой никак нельзя отказаться. Броси~. поэтому, объ­
ясняться; когда-нибудь, вне данной 'IШUZU, поговорим об ~тих
402

предметах, главным образом об интересующей меня особенно
художественной природе литературного портрета. Пока же
скажу только моему критику: как он ни старался писать
по-кордельевски, критика его вышла крайне лестна для
меня и весьма снисходительна к моему случайному в этой
области литературному творчеству... ~
Конечно, вопрос о ~праве~ автора объяснять себя вызвал
мои серьезные возражения. Не предрассудок ли думать, что
автор ничего о себе самом не может сказать интересного
и никак себя раскрыть? Мне хотелось убедить М. М-ча, что
такой предрассудок даже вреден, что между автором и крити­
ком, - нормально,
-
должна существовать взаимопомощь ...
Вскоре случился некоторый перерыв в нашей переписке:
от М. М-ча не было письма недели 3. Это меня смутно бес­
покоило; слишком всегда бьm он аккуратен и быстр с ответами,
на этот же раз и темы, для нас обоих были исключительно
интересны. На вопрос, краткое письмо мое, - просто запрос
о здоровье,- очень скоро получился ответ (от 3-го сентября).
~Пристыдили вы меня, сразили своим великодушием.
Никакой извинительной причины моего молчания нет.
У вас там жара умеряется морским ветерком~ ... ~как же
вам объяснить, как добиться от вас оправдания человек~
который нарушает элементарные правила дружбы, приличия
наконец, единственно под влиянием жары? .. ~
И через две страницы (тоже очень интересные, хорошо
рисующие М. М-ча, его отношение к литературе, к ~звену~
и т.д., но которые я, однако, выпускаю) далее:
~ ... ваше особливо дружеское отношение к ~звену~ меня
бесконечно трогает. ~звено~ - поверьте мне
-
платит вам
взаимностью. И в этой взаимности отражаются не толь­
ко личные симпатии редактора, но и некоторое духовное
сродство между журналом и нами: бесконечное стремленье
к свободе мысли и бескорыстное искание~ 1...
И еще далее:
~ ... Меня очень обрадовала и поощрила ваша общая оценка
~звена~. Говорю ~поощрила~, потому что не скрою от вас,
моментами одолевают меня сомнения: хорошо ли я сде­
лал, взявшись на старости лет не за мое в сущности дело
1 Эту выписку я не опускаю лишь ради ярко выраженного внутреннего
взгляда М. М-ча на <<Звено!>.
403
26'

и с упорством продолжая его. Поддерживает меня толь­
ко нерадостная мысль, что никто другой за это, нужное
на мой взгляд, дело не берется и едва ли возьмется. Моя
писательская деятельность была всегда далека от журнали­
стики - я сам потому мало в ~звене~ пишу, и вынужден
опираться на других; моя задача- правда, нелегкая -.со­
стоит в подыскивании этих других, в выравнивании общей
линии. В условиях эмиграции это дело особенно трудное,
и руки не раз опускаются~ ...
Несмотря на эту грустную ноту, общие выводы М. М-ча
отнюдь не были пессимистичны. И, в конце концов, насчет
~звена~ мы пришли с ним ко всяческим согласиям...
Но дни сентября бегут, бегут... Вот последний листок
знакомого почерка, совсем такого же крепкого, чуть-чуть
разве более пологого (помечено 20 сентября):
~на сей раз не жара, а нечто худшее задержало мой от­
вет. Прихворпул - припадок сердечный (не из тяжелых,
правда)- пролежал неделю. Начинаю вставать, но еще пи­
сать много не могу. Ограничусь потому и скажу лишь, что
письмо ваше сильно обрадовало меня~.
Полстранички о ~звене~ и о делах, затем конец:
~ ... А пока дружески жму вашу руку. Когда оправлюсь,
напишу опять~.
~опять~ - не наступило. Больше мы с Максимом Мои­
сеевичем ничего друг другу не написали.
Но все это, - неправда ли?
-
такое... уж не ~недав­
нее~. а вчерашнее или даже ~сегодня утром~; и гораздо мне
было бы естественнее получить завтра конверт со знакомым,
тесным, почерком от живого М. М-ча, нежели думать, что
он - умер. Это не входит в чувство: только в изумленную
мысль... Но и она не признает его ~мертвым~.
-
не суще­
ствующим, не сущим.
К ~не сущему~ невозможно живое отношение. И с какой
легкостью рвется, порою, отношение к умершему! Его вби­
рает, на краткую минуту, чужая ~память~ (в чужой памяти
«житъ»- нельзя, это лишь метафора). О нем начинают гово­
рить, не считаясь с ним - воистину ~как о мертвом~,
-
что
он бъUl такой, имел такие-то высокие качества, делал такие­
то прекрасные дела... Словом, говорят и хорошо, и верно,
но так, как не говорили бы, если на секунду предположить,
что он- слышит...
404

Меня не оставляет чувство, что Максим Моисеевич слы­
шит: и говорить о нем я могу лишь так, как если бы это
было - при нем. Мало того: мне кажется, что все имевшие
с ним близкое соприкосновение, все работавшие с ним долж­
ны ощущать то же самое. Разве чувствуют себя сотрудники
~звена~ - окончательно покинутыми? Пусть говорят, как
хотят и как хотят зовут эту непокинутость: уважением к духу,
к памяти ... все равно, важно лишь чувствовать присутствие
отсутствующего.
Когда, в прежние времена, умирал глава семьи, его место
за столом оставалось незанятым, прибор готовым, как для
живого. Во всяком деле - друг друга
-
спрашивали: а как
решил бы он? И как он - так решали и они.
В ~звене~ Максима Моисеевича никем заместить нельзя.
И не нужно. Ведь он, для этого дела, не только искал -
он и находил тех, на кого мог опереться; не напрасно же
он, не в пустоту же, подчеркивал ~бесконечное стремление
к свободе мысли и бескорыстное искание~ ... Кто-то ведь
слышал и услышал его?
Не хочу готовых, привычных фраз: ~пусть светлая память
покойного живет среди осиротевшей семьи сотрудников~ ...
и т.д. Нет, пусть сам Максим Моисеевич живет в своем
~звене~. а те, на кого он опирался, - пусть служат и далее
исполнителями его сердечной и душевной воли.
ОСВОБОДЕ1
Что такое свобода?
Октябрь, 26
Канн.
Уж, конечно, я не стану сейчас заниматься разъяснениями
этого понятия. Слишком оно сложно, слишком широко. С
тех пор как люди себя помнят, они все разъясняют вопрос
о свободе. Но пока - бесконечные разъяснения весьма мало
помогали понять свободу тем, кто ее не понимал. Мне даже
приходит иногда в голову: а вдруг это что-то, с чем надо
родиться? Кто не родился - тому не разъяснишь. Зато
другой, с этим рожденный, и без всяких объяснений будет
1 Речь на собрании памяти М.М. Винавера 17 декабря 1926 г.
405

действовать так, что во всех его делах, в последней мелочи,
отразится его внутреннее чувство свободы. Его понимание,
что такое свобода.
Все, думаю, согласны, что Максим Моисеевич Винавер,....:..
имя которого нас здесь сегодня собрало- один из рожден­
ных с этим таинственным знаком в душе - знаком свобоДы.
Под ним проходила и прошла его жизнь. Я не буду касаться
его общей деятельности, она достаточно известна; но я под­
черкну: за какое бы дело, широкое или узкое, он ни брался,
к какому бы руки ни прикладывал - он вносил в него, пре­
жде всего, дух свободы.
Я хочу сказать два слова о Максиме Моисеевиче - ре­
дакторе литературного журнала, руководителе ~звена».
~одолевают меня сомнения, - писал он мне,
-
хоро­
шо ли я сделал, взявшись на старости лет не за мое, в сущ­
ности, дело и с упорством продолжая его... Поддерживает
меня только нерадостная мысль, что никто другой за это
нужное дело не берется и едва ли возьмется. Моя писатель­
ская деятельность была всегда далека от журналистики -
я сам потому мало в ~звене» пишу, и вынужден опираться
на других» ...
Сомнения понятные,- но напрасные: трудное дело ре­
дакторства (сейчас особенно трудное) Максим Моисеевич
исполнял так, как мог исполнять только он.
Опираться на других... еще бы! Бывает ли журнал - без
сотрудников? Существуют разнообразные принцилы и методы
в деле искания этой опоры. Между ними не последнее место
занимает метод переанальный (в иных случаях даже он один
и годится). Этот метод мне пришлось когда-то объяснять
одному редактору и даже прибегпуть для этого к такому при­
меру (прошу извинения за его вульгарность): ~представьте
себе, что вам нужно купить лошадь. Вы долго испытываете
ее, но наступает момент, когда надо решить, годится она
вам, или не годится. Годится - покупайте целиком, и уж
не рассчитывайте, что три ноги годятся, а четвертую вы
подвяжете, и тогда она повезет вас по вашему желанию. Нет,
она повезет только со всеми ногами и как ей свойственно.
Не можете решиться? Откажитесь от покупки».
Но на это данный редактор ответил мне: ~что за стран­
ный метод! Отношения редактора и сотрудников просты.
Это - строевое учение. Редактор
-
взводный, сотрудники -
406

солдаты. Взводный смотрит, и если кто-нибудь не в ногу
марширует, кричит: ~Стройсь!~
Максим Моисеевич меньше всего был ~взводным~. Ду­
маю, самый образ взводного, командующего солдатами -
сотрудниками ~звена~. никогда бы не пришел ему в голову.
Определив идейную дорогу журнала как ~бесконечное стрем­
ление к свободе мысли и бескорыстное искание правды~ -
он вглядывался, всматривался в людей, сам шел навстречу
тем, в ком видел возможных попутчиков. И раз ~узнав»
попутчика, уже брал его целиком, ~спокойно доверялся~,
как он говорил, ибо: ~я слишком давно и глубоко уважаю
печатное слово, чтобы не преклониться перед стремлени­
ем говорить всю правду до конца... при ощущении полной
внутренней свободы~.
Конечно, не всем дано действовать так, как действовал
Максим Моисеевич: ведь у него, кроме любви к настоящей
свободе (т.е. к своей и чужой равно)- был еще другой дар:
дар любви к личности, понимания, что такое личность и про­
никновения в природу всякой индивидуальности.
Это ценнейшее свойство и позволяло ему находить дей­
ствительных попутчиков, а найдя - ~спокойно им доверять­
ся~. Он слишком хорошо знал, что лишь ~при ощущении
полной внутренней свободы~ можно ~сказать всю правду
до конца~ ...
По некоторым словам Максима Моисеевича можно бы,
пожалуй, заключить, что сам он свой повышенный интерес
к личности ставил особняком, отдельно от своей же обще­
ственной деятельности, - отделял себя, редактора культур­
ного журнала- от себя борца ~за право и свободу~. Но ему,
в существе цельному, бьmа очень известна глубокая подземная
связь между пониманием свободы и пониманием личности.
Разве эти два понимания - не вода в двух сообщающихся
сосудах? Насколько полон один - настолько и другой.
Оттого, говоря с Максимом Моисеевичем о ~звене~, мы
и соглашались: дух, атмосфера журнала, не могут быть чисто
эстетическими; в журнале должно быть и то, что неуловимо
присутствует в книге ~недавнее~: элемент борьбы. И глубоко
ошибались все, кто думал, что ~звено~ только ~тихая при­
стань~, прежде всего тихая пристань для самого Максима
Моисеевича. Не такой он корабль, чтобы успокаиваться
в мертвых заводях. Обманывала, вероятно, тишина, которая
407

была в Максиме Моисеевиче. Но это тишина, мягкость чело­
века, обладающего чувством такта и меры в самой высокой
степени. Да и какая речь о 4пристани• - если сердце жур­
нала 4бесконечная свобода мысли и бескорыстное искание
правды?•.
Таков редактор одного из наших зарубежных свобод­
ных журналов. Повторяю опять уже сказанное: у меня нет
чувства, что он куда-то ушел от нас, от жизни, от бытия.
И я радуюсь, что его близкие, его попутчики и соработники,
сотрудники 43вена•, так же не верят в его отход, и так же,
как я, ощущают его постоянное присутствие.
ПОЛИКСЕНА СОЛОВЬЕВА
1
Она терпеть не могла, чтобы знакомя кого-нибудь с ней,
прибавляли 4сестра Владимира Соловьева•. Или даже гово­
ря о ней, это сестринство отмечали. 40ттого, что мой брат
4обыкновенный необыкновенный человек• - еще не следует,
что я не могу существовать и сама по себе•.
Между тем, прежде чем я и она увидели друг друга, мне
рассказывали о ней именно как о 4Сестре• Соловьева, стараясь
как будто заинтересовать этим; совершенно напрасно, ибо
сразу можно было догадаться, что в ней интересно, главным
образом, не это.
Самого Вл. Соловьева мне приходилось встречать с ранней
юности. Может быть, именно потому он как-то и не оста­
навливал на себе внимания, такого, какого был достоин.
Юность (всякая) любопытна, но не больше, и любопытство
ее неразборчиво. В моем кругу, кстати, оказывалось немало
людей разнородных, новых для меня и более 4Известных•,
чем Вл. Соловьев, и, на тогдашний мой вкус, более приятных.
Он только наезжал в Петербург, но часто, и встречала я его
в мои ранние и последующие годы в самых разных местах.
Помнится встреча одна из первых, - не первая конечно.
Где-то на Моховой или Пантелеймонской был тогда очень
гостеприимный дом г-жи Оппель. Молодой поэт Червинский
(рано умерший) говорил, что стоит кому-нибудь прийти
и сказать: 4Меня душит реакция•, чтобы быть припятым
408

с распростертыми объятиями. Не знаю, насколько это верно:
там бывал, правда, Гольцев, тогдашний редактор «Русской
Мысли~. и однажды, к концу ужина, провозгласил тост: «За
мою возлюбленную К.!~ Тост вызвал шумные одобрения, и,
кажется, только мне не удалось в то время догадаться, что
эта возлюбленная была - Конституция. Но с другой сторо­
ны в этом же уютном доме, где на двух стульях у чайного
стола обычно спали две таксы, желтая и черная, - бывал
постоянно Лесков: вряд ли его душила реакция.
В этот вечер, за длиннейшим столом в столовой, мы
с Лесковым оказались рядом. Вл. Соловьев - напротив. Он
постоянно вскакивал и хохотал - тем его «знаменитым~
смехом, к которому трудно было привыкнуть, такой он бьт
жуткий: с визгом, с открытым темным ртом.
Лесков (лицо у него казалось мне довольно обыкновен­
ным, немного холодным, но скорее приятным) обстоятельно
говорил мне что-то о драгоценных камнях, показывал свои
кольца и между ними одно - с громадным александритом.
С этим перстнем он, по его словам, никогда не расставался.
Было шумно; вдруг стало еще шумнее на минуту и - просьба
внимания: Владимир Сергеевич прочтет свою новую поэму.
Соловьев поднялся и зачитал прерывая чтение хохотом, -
ему вторили заетальники (не всегда громко). Признаюсь, что
и самая поэма, о каком-то пушкинском капитане, и вся соль
ее, пропала для меня даром. Ничего не пояснил и эпилог,
с тенью неизвестного князя Мещерского в облаках, ни того
менее хохот автора.
Гораздо интереснее был для меня конец вечера: с мо­
лодежью, детьми хозяйки, кажется, и с товарищем одного
из сыновей, юным гардемарином. Мы забрались куда-то
в самую глубь квартиры, в какую-то спальню, и этот гар­
демарин принялся читать нам «новые стихи~, - дикие,
-
и казавшиеся нам прелестными (напоминаю, что это была
первая заря «декадентства~: мое безразличное «хочу того, чего
нет на свете~ только что было написано и никем к печати
еще не принято). Гардемаринавекие стихи были, впрочем,
особенно дики, но кажется, не плохи (поэт через год умер).
О поэме Соловьева мы (я, по крайней мере) в этот вечер
и не вспоминали.
Кратких встреч с Соловьевым было, как я говорю, очень
много за эти годы (девяностые). У баронессы Икскуль, у ми-
409

лейшего друга нашего, графа Прозора (такого рассеянного,
что однажды, увидев нас в собственной передней, стал ис­
кать шляпу: 4Вы уходите? Я тоже, скука такая... ~). Вместе
с Соловьевым и, кажется, по его приглашению, читал мы
на двух 4Светских~ вечерах, Баратынского и Алексея Тол­
стого, в громадном двусветном зале на Невском. Хозяйкой
этих вечеров была 4дама~ Соловьева, известная Хитрово
(она мне показалась весьма неинтересной, смахивающей
на русскую дородную бабу). Соловьев везде был тот же:
не везде так весел, как у г-жи Оппель, в последние годы
совсем даже не весел; но его хохот оставался тем же, и еще
больше поражал, когда раздавался внезапно, после долгого,
серьезного, почти угрюмого молчания. Неудержимая склон­
ность к остротам, не всегда острым (она была и у сестры)
также не покидала его.
Не помню, как это вышло, но раз мы отправились, в белую
ночь, в тогдашнем ~ландо~, вчетвером на острова: я с Ме­
режковским, Соловьев и милый Михаил Альбертович Кавос,
преданный поклонник баронессы Икскуль. Соловьев был
очень весел и непрерывно острил. Кто-то из нас сказал:
4Какой это древний философ умер от черепахи, которую
птица уронила ему на лысину?~ Соловьев захохотал на всю
Неву и тотчас заявил, что 4лучше умереть от черепахи, чем
от рака!~
Но я не пишу о Соловьеве: встречи были слишком кратки
и незначительны, а слышали мы о нем то же, что и другие
(в последнее время он уже был очень известен) - я, пожалуй,
немного больше, - и о нем. И о семье Соловьевых,
-
через
Поликсену: с ней мы познакомились, когда она переехала
в Петербург, во второй половине 90-х годов. И наши от­
ношения не прерывались, можно сказать, до ее смерти: по­
следнее письмо она прислала мне уже в Париж, а вскоре
до нас дошла весть о ее кончине в Московской больнице
(вести и письма из России в 20-х годах еще доходили).
-
Она очень странная, - сказала мне как-то Зинаида
Венгерова. Ходит в пиджаке, стрижет волосы, говорит басом.
Ее псевдоним Allegro.
Рекомендация неутешительная. И хотя верная - глубоко
фальшивая.
В Петербурге существовал тогда 4Женоклуб~~. воспетый
впоследствии Игорем Северяниным. Каюсь, для меня (да
410

и не для меня только) он был предметом забав и подшу­
чиваний: ведь в самом деле, почему называлось это обще­
ство женское - •взаимно-благотворительным•? Нельзя себе
представить, чтобы дамы, там бывающие, друг другу благо­
творили, да и как, и зачем? Не знаю, были ли там •члены•,
•пр'едседательница• и т.д. Раз меня зазвала туда Венгерова,
днем. Я увидела несколько пустых комнат, по коридору
ходил истопник.
Та же Венгерова позвала меня в другой раз вечером:
-
Пойдемте в Женское О-во. Там •чашка чаю• и будет
Поликсена Соловьева.
Действительно, чашка. Длинный стол, массанеизвестных
мне дам. А вот и Поликсена.
Владимир Соловьев считался красивым. Если бы сбрить
ему бороду, уменьшить роскошную шевелюру, - он был
бы, пожалуй, совсем Поликсена. А Поликсена определенно
некрасива. Волосы еще темные тогда и короткие, лежат
со лба не гладко, но и не пышно; у нее толстые губы и сму­
глые щеки.
В тот вечер она была очень оживлена, мила, разговорчи­
ва. Мне еще не приходило в голову, что такова она всегда...
в обществе женщин, и совсем другая, молчаливо осторож­
ная, - в другом. Со временем это объяснилось для меня
просто.
Мы стали видаться - у меня, потом и у нее. Она пере­
ехала в Петербург с матерью, Поликсеной Владимировной,
и с преданной им обеим, хлопотливой и толстой, •вечной•
Марьей Михайловной. Переезд совпал и с пребыванием
в Петербурге Вл. Соловьева. Поликсена мельком сказала,
что у брата •секретарствует•; мне естественно подумалось,
что это и есть причина переезда, - но ненадолго: стоило
чуть ближе узнать Поликсену, чтобы понять: к брату, этому
•обыкновенному необыкновенному человеку• она относится
очень независимо, делаться его •секретарем• не в ее харак­
тере и Москву она для этого не покинула.
При общей нашей несклониости к разговорам в малейшей
степени интимным, эта причина долго оставалась мне неиз­
вестной, - пока мы не встретились у Поликсены с миловид­
ной дамой, блондинкой, женой доктора М.П. Манасеина. Её
мужа перевели в Санкт-Петербургский Павловский госпиталь.
Между этой •Наташей• и Поликсеной оказалась крепкая
411

дружба, с оттенком обожания со стороны Поликсены, чего
она, впрочем, не высказывала. Как-то мать, Поликсена Вла­
димировна, обычно-жалобным голосом, пояснила о переезде:
~сена захотела... Уж куда иголка, туда и нитка~ .. .
Не знаю, где жил Владимир, но семья поселилась на пер­
вый раз в маленьком деревянном домике, в очень глухом
тогда переулке Петербургской Стороны. Туда вечером было
даже страшновато ехать на сонном извозчике, ковылявшем
по ~арбузной~, как мы говорили, мостовой. Но была в этой
глуши и своя провинциальная прелесть: сады за серыми за­
борами, узкие дощатые тротуары... Там, тоже в маленьком
домике, начал, кстати, и Розанов свое петербургское житье.
Приезжая в домик на Петербургской Стороне - попа­
даю в царство женщин (пока еще не широкое). Мать Со­
ловьевых- худенькая старушка, с добрым страдальческим
лицом, румяная хлопотунья Марья Михайловна, сама По­
ликсена и, почти всегда вечером, блондинка ~Наташа~. Эта
дама меня не интересует, хотя она не неприятна и, кажется,
не глупа; я считаю ее неизбежным придатком Поликсены
и весело с неизбежностыо мирюсь, тем более, что придаток
характерен, а Поликсена очень чутка: ей хочется, чтобы На­
таша иравилась всем. У Натальи Ивановны маленькая дочь
и требовательный муж (позже, бывая в их доме, не трудно
мне было найти его и преприятным).
О чем мы говорим? Почти всегда о литературе, о стихах.
Ведь Поликсена пишет (и печатает) стихи. Она всегда -
от мужского имени и за подписью ~Allegro~. Какой непод­
ходящий псевдоним! Оказывается - случайный, и Поликсена
согласилась, что не очень подходящий.
Что такое ее стихи?
Вот тут надо остановиться и дать сначала общий облик
Поликсены в связи со всей семьей Соловьевых.
Типичная московская профессорекая семья того времени
и особенно талантливая,- с ней сходна другая такая же­
Лопатиных: дети обоих семей выросли в темном общении 1 •
Талантливость не всегда и не совсем то же, что талант. Все
члены одной семьи могут быть талантливы; у кого-нибудь
1 Очень интересны воспоминания покойной Екатерины Михайловны
Лопатиной, подруги Поликсены Соловьевой напечатанные уже здесь,
в эмиграции, в парижеком журнале ~современные Записки•.
412

из них обнаруживается талант, -у других остается их та­
лантливость, более или менее яркая, но это как бы рассе­
янный талант.
Выделив Владимира - все остальные Соловьевы были
~талантливы•; и те, которых мы знали только по рассказам,
как старший Всеволод и Михаил (любимый брат Поликсе­
ны, она его ставила выше Владимира) и в особенности сама
Поликсена. Общая талантливость, как известное внутреннее
свойство, может проявляться в чем угодно, смотря по лично­
сти: в искусствах, но и в любви или доброте. Владимир писал
стихи, но мы его знаем не как поэта; все свои разнородные
способности он вложил в одно главное дело - этим пере­
шагнул за грань ~талантливости•... Но вернемся к Поликсене.
Она писала картины и портреты (долго посещала мо­
сковскую школу ~живописи и ваяния• ). Она писала стихи,
печаталась в журналах, издала несколько книжек. Пробовала
себя и в прозе, в беллетристике. В последние годы перед
войной даже издавала детский журнал ~Тропинка• вместе
с Н.И. Манасеиной, у которой вдруг открылась способность
писать исторические романы для детей. Следует упомянуть
также, что Поликсена некоторое время занималась своим ред­
ким голосом, чудесным контральто: мне случалось несколько
раз слышать ее, просто в комнате, без аккомпанемента, и это
было удивительно. Но не знаю, пела ли она когда-нибудь,
если слушателей бьто больше двух-трех человек.
Я не знаток живописи, но мне всегда казалось, что в рисун­
ках и портретах Поликсены, чего-то не хватает: может быть,
какой-то техники, но такой важной, что она уже не техника.
Видно было (мне, по крайней мере) прилежное старание
выразить что-то, может быть настоящее, для нее попятное
и важное, что, однако, не выражалось.
С ее стихами и литературой дело обстояло немного иначе,
потому что сложнее.
***
Московская профессорекая семья того времени (т.е.
60-70-х годов),- как семья Соловьевых и Лопатиных1 , -
была явлением своеобразным, с обстоятельными традициями
и собственной атмосферой. Атмосфера интеллектуальная,
1 Опять отсылаю читателя к воспоминаниям Е.М. Лопатиной.
413

но отнюдь не интеллигентская. Кажется, тогда и слова ~интел­
лигенция» не было (его изобрел Боборыкин), но это ничего
не значит: достаточно сравнить тогдашнюю петербургскую
курсистку с московской барышней, любой из дочерей Со­
ловьева и Лопатина, чтобы увидеть, в чем разница.
По рассказам Екатерины Михайловны (~кати» Лопати­
ной, с которой мы много виделись в эмиграции), девочек
не был в обычае отдавать в учебные заведения, они воепи­
тывались дома, гувернантками. Тесное общение с братьями,
интеллектуальная атмосфера дома, имели, конечно, свое
влияние на женскую половину семьи, однако систематиче­
ского образования ни сестры Соловьева, ни Катя Лопатина
не получили. Поликсена, как младшая, росла даже в боль­
шей близости к сестрам, кузинам, нежели к братьям своим
и Лопатиной. Её талантливость,- ранняя склонность кис­
кусству, к живописи и литературе - даже природный ум
(несомненно больший нежели у сестер и у старшего брата
Всеволода), на всем этом осталось влияние и условия её
молодости, воспитания и женского окружения. Тут разгадка,
почему она, как бы избегая мужского общества, расцветала
среди женщин. Очень самолюбивая, она понимала, что ум
ее не получил естественного развития; она баялась - осо­
бенно при несколько наивных и внешних заботах о своей
мужественности, - какого-то неравенства,
-
действитель­
ного, а не того, конечно, о каком часто и не подозревают
так называемые ~умные» женщины, смело затевая ~умные»
разговоры. Среди женщин она была уверена в себе, эта уве­
ренность меняла ее, раскрывала и часто думалось даже, что
самолюбивый страх ее - преувеличен. Может быть, впрочем,
ей и помимо сознания (вернее, чувства) своего превосходства,
вообще иравилось общество женщин; ее душа, женственная
в самой глубине, лучше их понимала.
Если не мужественности, то мужества бьmо немало в цель­
ной натуре Поликсены. По-соловьевски страстная, скрытная -
и прямая, она бьmа религиозна как-то... пелотрясаемо и точно
насквозь. Никогда о религиозных вопросах не говорила; даже
о брате Владимире с этой стороны. Нельзя вообразить ее
с кем-нибудь тут спорящей. Даже верила с такой неуязвимой
твердостью, что кто-нибудь сомневающийся вызывал в ней
искреннее удивление. Неверие казалось ей невероятным. Она
как будто знала, что и рассуждать о таких вещах не нужно,
414

потому что они есть, как есть любовь и вечная жизнь. Не
боялась смерти, - своей; в смерти другого страшила ее воз­
можная длительность разлуки: ~сколько нужно терпения;
может и не хватит~.
***
Но два слова о стихах ~Allegro~.
У нее был тонкий литературный вкус и способность
к легкому стихосложению (завидная для меня). Владимир
тоже обладал этой способностью. Повторяю, между ними
было немало черт сходства, - полувнешних, у Поликсены
смягченных: в склонности к юмору, к постоянным остротам
(хотя бы неудачным), даже громкий смех Поликсены чуть-чуть
напоминал братнин. Но в ее юморе чувствовалось больше
доброты. В ~серьезные~ стихи она очень много вкладывала
своего, себя со своей ~талантливостью~. но, как и в картинах,
чего-то в них недоставало. Надо, впрочем, помнить, что это
было время обновления поэзии (говорю в общем; о чистом
~декадентстве~, которое меня всегда отталкивало, и о по­
следующем течении, получившем странную кличку ~симво­
лизма~, скажу при случае, дальше). С этой ~обновленной~
поэзией стихи Allegro не имели никакой связи и казались
мне тогда ~старыми~, в духе... ну Майкова, что ли, с меньшим
количеством удачных строк. У Allegro такие строчки часто
попадались, однако, и они, в связи с тем, что за ними угады­
валось, позволяли мне относится к стихам Поликсены с ис­
кренним утверждением; судить их с точки зрения ~старости~
не было нужды (да и как это доказать?)- из этого только
вышло бы бесполезное огорчение. Мне кажется, кроме того,
что Поликсена сама это чувствовала иногда. Мы случайно
написали два чем-то сходных стихотворения; выслушав мое,
Поликсена сказала: ~как будто тоже самое; но я о своем
сейчас и думать не хочу~.
Стихи в журнале ~Тропинка~ бывали у нее прелестные.
Последние годы века мы часто ездили за границу. Во время
одной из этих отлучек умер (летом 1900 г.) Владимир Соло­
вьев. Поликсена говорила со мной об этой смерти по своему
сдержанно и просто. Известно, что умер он не от какой-нибудь
болезни, а просто потому, что ~весь себя изжил телесно~,
т.е. как бы горел все время и наконец догорел. ~католики
будут говорить, что он перешел в католичество, а он никуда
415

не переходил, никуда и не мог перейти; он был в той церкви,
которой еще нет. Из нее и переходить некуда».
Михаила Соловьева (любимого брата Поликсены, о нем
она часто говорила) мы мало видели: раз, когда он был у нас
в Петербурге, и потом в один из наших приездов в Москву,
в его квартире на Арбате (в том же доме, в другом этаже,
тогда жили и Бугаевы, - Боря Бугаев
-
Андрей Белый
от Соловьевых почти не выходил). В этой семье, тоже явно
~талантливой», было что-то неуловимо странное, может
быть - предчувствие трагедии.
Ранним вечером, весной, звонок. Выхожу в переднюю.
Наталия Ивановна Манасеина, бледная, в волнении.
-
Мы должны были сегодня к вам, но мы сейчас, с Сеней,
едем в Москву. Они оба умерли.
-Кто? Как оба?
-
Михаил Сергеевич умер, и она застрелилась.
Когда, после возвращения из Москвы, мы с Поликсеной
увиделись, - она была спокойна. Только лицо потемнело
и что-то внемнеуловимо-и уж навсегда- изменилось.
Лишь вдолге узнались подробности. Слабый вообще,
Михаил Сергеевич не выдержал последствий гриппа - вос­
паления легких... Ольга не отходила от него до последнего
вздоха, потом, едва видя, куда идет (чуть не вошла в зеркало
вместо двери), добралась до своей комнаты, выпила отравы
(зеленой краски какой-то), приложила револьвер к виску
и спустила курок. Выстрел раздробил череп.
Хоронили вместе, ее с обвязанной головой.
-
Как же... не подумала она о сыне? - спрашиваю неуве­
ренно.
Поликсена не отвечает. Она, такая христианка, слишком
понимает тут язычницу Ольгу. Мысль о сыне ей, вероятно,
и в голову не пришла, как будто его и не было. Понимаю
все это и я. И мы молчим.
Кстати, о Сереже Соловьеве, так рано пережившем тра­
гедию. Через несколько лет - он близкий друг Блока и Ан­
дрея Белого. Поэт, выпустил книгу стихов (талантливых,
конечно). Женился на сестре первой жены А.. Белого. Потом
сделался православным священником. Потом (уже во время
революции) перешел в католичество. Потом, будто, опять
в православие. Последнее по слухам, за которые не отвечаю.
А в дальнейшем прекращаются и слухи.
416

~ГЛАЗА ЛАНИ~
... Воспоминание безмолвно предо мной
Свой длиiшый развивает свиток...
Пушкин
Странно как-то вспоминать мне об умершем Н.Д. Со­
колове - здесь: в полуразрушенном замке XVI века, среди
острых вершин и кряжей Альп. Слишком все это далеко
от Сергневекой улицы, да и дни далеки, когда покойный
нам соседствовал и к нам заходил. Однако вспомнить о нем
следует: индивидуальными качествами он не отличался, зато
много в нем было типичных черт ~интеллигент~ -ночи­
стейшей русской крови. Он происходил из духовного зва­
ния, а чище этой крови нет. Мне уже пришлось однажды
коснуться облика Н.Д. Соколова (без имени, правда: статья
называлась ~N!! 1~ - это когда он объявился в Париже,
в каком-то большеницком (небольшом) чине, встречался
на улице с прежними друзьями и также прятал от них глаза,
как затем прятал и в Варшаве. Теперь мне хочется к тогдаш­
нему очерку кое-что прибавить, да кстати и к недавней статье
Д.В. Философова в газ. ~за Свободу!~ - ~н.д. Соколов~.
Мне не кажется, что он ~производил внешнее впечатление
человека сурового и с большой волей~. На протодьякона, точ­
но, смахивал, но столько же походил и на большого черного
кота. В суде, на митингах, он, м.б., и ~гудел~ (не ~гремел~
наверное), просто же в комнате- неизменно шептал-лепетал,
с видом таинственным, самым конспиративным. А так как,
обычно, ничего ни таинственного, ни интересного в лепете
не оказьшалось, то слушаешь его - не вслушиваясь, и кажется
это лепетанье - мурлыканьем. Как настоящий кот, мурлыкал
он вкусно; да и вообще характернейшей чертой его было -
вкусное отношение ко всему: к жизни, к самому себе, к тому,
что он делал. И вкусиость не только в мелочах одних (вот
это надо понять); он вкусно и апельсин очищал, - и о ~се­
рьезном движении~ мурлыкал (когда никого и не было);
и также ~вкусно~ принялся за ~революционные действия~.
когда она, революция, случилась. Но странно: если и у меня,
на дне души, шевелится жалость к этому человеку, несмотря
на все зло, которое он по наделал, то именно при мысли о его
~вкусном~ жизнеощущении. Вероятно, потому, что здесь,
417
27Том13УнасвПариже

а вовсе не в ~добродушии•, можно открыть какую-то его
~невинность• (в особенности если помнить о нехватке ума).
Протодьякон ли, интеллигент ли меньшевик, но такой, как
он, со всей своей вкусностью, - кому и чему помешал бы
он, не случись около него того, что случилось? Прожил бы
вкусно и умер бы вкусно... А уж как теперь невкусно кончил!
Да еще с осиновым колом в могилу, который, по формальной
справедливости, вполне им заслужен ...
У меня случайно под рукой петербургская моя запись всех
дней рокового 17 года. Делаю из нее несколько выдержек,
касающихся Соколова, его деяний и лепетаний.
6 марта, понедельник... Был Соколов, этот вечно здоровый,
никаких звезд не хватающий, твердокаменный попович, прис.
поверенный, - председательствующий в Сов. Раб. Депутатов.
Это он, с Сухановым- Гиммером, там ~верховодит•, и про
него Пав. Мих. Макаров (тоже прис. пов., левый интеллигент,
но совсем не того облика) только что спрашивал: ~до сих
пор еще в красном колпаке? Не порозовел? В первые дни
был прямо кровавый, нашей крови требовал•.
На мой взгляд, или ~розовеет•, или хочет показать здесь,
что весьма розов. Смущается своей ~кровавостью•. Уверяет,
что свои присутствием ~смягчает• настроение масс. Приводил
разные примеры выкручивания, когда предлагалось броситься
или на зверство (моментально ехать расстреливать павловских
юнкеров за хранение учебных пулеметов) или на глупость
(похороны ~жертв• на мерзлой Дворцовой площади).
Рассказывал многое- ~с того берега•, конечно•. Уверял:
~составлению кабинета мешали отнюдь не мы. Мы даже
не возражали против лиц. Берите, кого хотите. Нам была
важна декларация вр. пр-ва. Все ее 8 пунктов даже моей ру­
кой написаны. И мы делали уступки. Напр., в одном пункте
Милюков просил добавить насчет союзников. Мы согласились,
я приписал...•. Распространялся насчет промахов пр-ва и его
неистребимого монархизма (Гучков, Милюков). - Стран­
ный, в конце концов, факт получился: существование рядом
с Вр. Пр. -двухтысячной толпы, буйного перманентного
митинга, - этого Совета раб. деп. Соколов рассказывал мне
1 Интеллигенция, в то время, как бы оказалась на двух берегах: боль­
шинство- на стороне правительства (революционного) другая часть -
на стороне Сов. Рабочих.
418

подробно (полушепотом, полусмущаясь, полуизвиняясь),
что он именно в напряженной атмосфере митинга писал
Приказ N!! 1 (где, что называется, хвачено!). Приказ, будто
бы, необходим был, так как, из-за интриг Гучкова, армия,
в период междуцарствия, присягнула Михаилу... ~но вы
понимаете, в такой бурлящей атмосфере у меня не могло
выйти иначе, я думал о солдатах, а не об офицерах, ясно,
что именно это у меня и вышло более сильно» ...
Через день, от 7 марта, у меня в записи такая фраза:
~ ... В Кронштадте и Гельсиифорсе убито до 200 офицеров.
Это прямо приписывается Приказу N!! 1... » (следует под­
робности убийств).
Еще через несколько дней от 14 марта (вторник), когда
Керенский был у нас: ~...бранил Соколова. Мы спросили: вы
знаете, что Приказ N!! 1 даже его рукой написан? Кер. закипел:
~это уж не большевизм, а глупизм. Я бы на месте Соколова
молчал. Если об этом узнают- ему не поздоровится... » .
Любопытно, что на этой странице моей рукописи есть
внизу такая приписка: ~примечание от 10 сент. 17 года: ~и во­
все даже не Соколов и писал-то Приказ (говорит Ганфман),
а Кляванекий из ~дня». Но этот сразу покаялся и скрывает.
Н.Д.-же полухвастается, а сам только присутствовал».
Что Соколов его, этот проклятый Приказ, фактически
не писал (думаю, не писал) и все-таки ~хотел, чтоб это он
писал», -не меняет дела. Пожалуй, для Соколова, ухудшает.
Но еще более ясной делает вот эту его черту - природное,
врожденное ощущение вкусности к собственным деяни­
ям и движениям. Нет, это не самоуверенность. Напротив,
самоуверенности-то Соколову и не хватало, и эта нехватка
была тоже важной чертой при том очень для него несчастной.
Несчастной, - невкусной. Ест кот мясо, жмурится, хорошо
ему. Но вдруг... ~знает, чье мясо съел ... » или хоть знает,
хоть сомневается, но уж тут другое у кота самочувствие,
уже ему не по себе. Пользы из этих сомнений соколовских
не выходило никакой, положим; выходили одни его смуще­
ния, полуизвинения, полунеловкости и, должно быть, тупая
внутренняя, - бесцельная,
-
тягость. Но вот - ее он нес,
и может, может быть все увеличивающуюся.
Беру из моей записи еще один отрывок, встречу его
с Д.В. Философовым, через пять месяцев, когда с Соколо­
вым мы уже не виделись (мало и хотели видеться).
419
27"

~22 августа (17 г.). Вторник... Проливной дождь ... При­
шел Д.В.Ф. из ~Речи~, рассказывает:
-
Сейчас встретил защитный автомобиль. Выскакивает
оттуда Н.Д. Соколов: ~Ах. я и не знал, что вы в городе. Вы
домой? Я вас подвезу~. Я говорю -нет, Н.Д., я не люблю
казенных автомобилей; я ведь никакого отношения к власти
не имею... ~что вы, это случайно, а мне нужно бы с вами
поговорить... ~ Тут я ему прямо сказал, что, по-моему, он
сознательно или нет, столько зла сделал России, что мне
трудно с ним говорить. Он растерялся, поглядел на меня
глазами лани: ~в таком случае я хочу длинного и серьез­
ного разговора, я слишком дорожу вашим мнением, я вам
позвоню~. Так мы и расстались. Голова у него до сих пор
в ермолке, от удара солдатского~ ...
~глазами лани... ~ Это глаза, пожалуй, еще невиннее глаз
кота. И мне приходит в голову: не правильнее ли, если уж
судить, - судить их отдельно: зло, произошедшее от человека,
такого, как Соколов, и самого такого человека? Зло, впрочем,
и судить нечего; зло вообще непростимо; судить его - значит
лишь определять его размеры. А человек... Он, Н.Д. Соколов,
очень ведь мало существовал сам в себе. Так мало, что зло
беспрепятственно прошло сквозь него, оставив ему ~глаза
лани~. Поскольку же он все-таки существовал- дана была
ему вот эта мутная, смутительная тягота, нечто похожее, из­
дали, на раскаяние. В его меру, - да ведь каждого надо его
мерой судить. Оттого-то, хотя по внешней справедливости
и достойна его могила осинового кола, - вбивать в нее этот
кол мне как-то не хочется. Больше скажу: если есть только
одно, что не прощается (человеку),- даже по логике немо­
жет прощаться, - нераскаянность, то Соколова вряд ли надо
прмчислить к сонму ~непростимых~. А этих нераскаянных -
непростимых у нас, действительно, сонм. Стоит взглянуть
внимательно. Разного калибра и положения, они, большею
частью, удачливее Соколова. И понятно: нет смущений, нет,
значит, и задержек в шествовании по выбранной тропинке.
Кто знает, будь у Соколова ума побольше, может быть,
его мутная тягость, лишь отдалено напоминающая раскаяние,
превратилась бы в раскаяние и настоящее. Тут сказывается
его чистая русская кровь, отцовское наследие. Характер­
ная черта русского человека - способность, даже влечение,
к покаянию. Правда, рядом черты не менее характерные:
420

незнание ни в чем меры, зарыв, провал и затем пассивное
лежанье в провале. Все эти черты у Соколова были, - в со­
ответствующем его незначительной личности виде. Были
природно, врожденно. Судьба сделала его русским- интел­
лигентом. А это не шутка. ~интеллигентство~ имеет роковое
свойство стирать из характерных русских черт только одну:
именно способность к раскаянию. И, однако, в Соколове
стереть ее окончательно не могло. Только сверху завалило,
а не уничтожило.
Да, немало злого прошло через глупые его руки. Это злое
ему же, в его меру, отлилось, и теперь единственное, что,
в сущности, мы могли бы о нем, человеке, сказать - ~да
будет легкою ему земля забвенья~. Могли бы... если бы та­
кой Соколов был один и умер. Он умер, но осталось много
живых, ему подобных. И о них забывать нельзя, потому что
они продолжают дела и делишки маленького интеллигента
с протодьяконской бородой, не имея притом даже бедного
его оправданья - ~глаз лани~.
около толстого
Толстовские дни... Отчего это во все человеческие ~юби­
леи~ всегда ввивается что-то неприятное, неблаголепное?
Должно быть, уж так устроены люди. Намерения самые
похвальные: вспомнить о человеке ~по случаю~ ... Всегда
помнить нельзя, так хоть по случаю. Однако сейчас же на­
чинается неумеренность: и в похвалах, и в натаскивании
вороха ненужностей, и в выискиваньи ~ночных туфель;
рядом же подымается спор - то насчет похвал, то насчет
туфель, и в споре живых между собой незаметно тонет ~до­
рогой юбиляр~.
Толстой особенно счастлив (или несчастлив) на ~юбилеи~.
Сам он их ужасно не любил. Но начались они с ним еще при
жизни, а после смерти, - если выключить несколько лет, когда
было не до юбилеев, - каждый год какой-нибудь ~случай~.
повод для суждений, осуждений и восхвалений Толстого.
Повторяю это, в корне, совсем не плохо, и понятно, если
вспомнить недавнее замечание Маклакова; он говорит, ~что
за Толстым мир не пошел, и хорошо сделал, ибо жить по Тол­
стому нельзя; но Толстой разбудил человеческую совесть.
421

Обеспокоил душу - ко благу. Поскольку продолжается это
беспокойство хорошо. Не начинает ли, однако, вырождаться
просто в шумиху юбилейничанья?
А на родине Толстого, в России большевистской, еще
хуже: там откровенно хотят Толстого ~использовать~ (самой
~маленькой пользой~ не брезгуют). И вообще-то, - если
по пословице ~мертвым телом хоть забор подпирай~,- под­
пиранье телом Толстого разнообразных заборов особенно
в ходу; но когда подпирается им забор большевистский, да
еще руками ~учеников~ (недавняя брошюра Гусева- пре­
красный пример) - смотреть на это очень противно.
А мы... Все чаще думается мне, что мы напрасно так ки­
даемся на всякий удобный ~случай~, чтоб поболтать о Тол­
стом, почествовать Толстого. Из любви к нему следовало бы
дохранить закрытыми воспоминание, свято довести до иной
поры. Сейчас мы - раненые; рана болит, и куда уж тут
судить о чем-нибудь спокойно и трезво, оценивать по спра­
ведливости. В каждую нашу старую любовь, самую вечную
и верную, часто вливается теперь какая-то горечь. Любовь
требует целомудренного молчания в такие времена, как
наше, когда -
<<От боли мы безглазы... ~.
И любовь к Толстому - в особенности. А то и выходит:
одни Толстого формируют, делая из него чуть не ангела­
хранителя России, потеряв которого она пала; другие, на­
против, считают его предшественником большевиков (!),
у третьих же, старающихся говорить о нем вне времени
и пространства, просто не выходит ничего.
Не касаясь самого Толстого, вспомнить что-нибудь или
кого-нибудь из его окружения - дело другое. Около Тол­
стого много было любопытного. Почти все ~толстовцы~.
такие разные и так печально-схожие, интересны; не меньше
и некоторые из ярых антитолстовцев. Особенно интересны
их отношения с Толстым; а порою даже загадочны.
Софья Андреевна, ее крепкое антитолстовство, вся так
называемая ~яснополянская драма~, - понятны каждому,
кто вгляделся в образ этой цельной русской женщины, жены
и матери. Ясно и отношение к ней Толстого: изменяясь, он
остался неизменным в любви к подруге всей жизни, - люб­
ви, притом, зрячей, он прекрасно видел Софью Андреевну.
422

Признаюсь: самое для меня загадочное - это фигура
Черткова. Да и не для меня только, для всех нас, я думаю.
Мы его не видим. А Толстой, который так видел людей и нам
их показывал, - Черткова не показал. В письме к Ал.Л.
(уже после ухода, перед самой смертью) назвал его 4Самым
близким и нужным человеком•; это, кажется, все, что мы
узнаем от Толстого. По-прежнему не видя Черткова, мы
не понимаем, почему он 4самый близкий и нужный•; и даже
на слово поверить - как-то боимся: ведь все письмо, где
это сказано, со всеми там написанными словами, до такой
степени не толстовское, на Толстого, каким мы его слышали
и любили, не похожее, что ему сплошь не веришь; близости
Черткова к Толстому подлинному - тоже . . .
К этому воистину ужасному по жестокости письму я вер­
нусь; а пока хочу сделать маленькую выписку из моего
4Петерб. дневника•,- не для того, конечно, чтобы решать
загадку Черткова, а просто чтобы прибавить мое впечатление
от этого 4самого близкого и нужного• Толстому человека
к впечатлениям других лиц, с ним встречавшихся.
28 мая 1915 г. (Война).
4... Не хочется писать, ириневаливаю себя, пишу частные
вещи... Вот был у нас Шохор-Троцкий 1 • Просил кое-кого
собрать, привез материал 4 Толстовцы и война•. Толстовцы
ведь теперь сплошь в тюрьмах сидят за свое отношение
к войне. Скоро и сам Шохор садится.
Собрались. Читал. Иное любопытно. Сережа Попов со свои­
ми письмами ( 4брат мой околоточный!•) с ангельским терпе­
нием побоев в тюрьмах - святое дитя. И много их, святых.
Но... что-то тут не то. Дети, дети. Не победить так войну!
Потом пришел сам Чертков.
Сидел (вдвоем с Шохором) целый вечер. Поразительна
4Не нравится• этот человек. Смиренно-иронический. Сдер­
жанная усмешка, недобрая, кривит губы. В нем точно его
4Изюминка• задеревенела, большая и ненужная. В не бросаю­
щейся в глаза косоворотке. Ирония у него решительно во всем.
Даже когда он смиренно пьет горячую воду с леденцами
(вместо чаю с сахаром)- и это он делает как-то иронически.
Также и спорит, и когда ирония зазвучит нотками пренебре­
жительными - спохватывается и прикрывзет их смиренными.
Не глуп, конечно, и зол.
1 Тоже толстовец, не из видных.
423

Он оставил нам рукопись «Толстой и его уход из Ясной
Поляны~. - ненапечатанная, да иневозможная к печати.
Думаю, и в Англии (где он хочет ее печатать). Это- под­
бор фактов, как будто объективный, скрепленный строками
дневника самого Толстого (даже в самый момент ухода).
Рукопись потрясающая и... какая-то нем:ыслимая. В самом
факте ее существования есть что-то невозможное. Оскор­
бительное. Для кого? Софьи Андреевны? 1 В самом подборе
фактов, да и в каждой строке, - злобная ненависть к ней
Черткова. Оскорбительная для Толстого? Не знаю. Но для
любви Толстого к этой женщине - наверно.
На рукописи прегадкая надпись - просьба Черткова
«ничего отсюда не переписывать~. Как будто кому-нибудь
из нас пришло бы в голову это делать!
Перо Черткова умело подчеркивать «убийственные2 дея­
ния Софьи Андреевны. До мелких черточек. Вечные тайные
поиски завещания, которое она хотела уничтожить. Вплоть
до шаренья по карманам. И тяжелые сцены. А когда, будто бы
кто-то сказал ей: «да вы убиваете Льва Николаевича!~ Она
отвечала: «Ну так что ж! Я поеду за границу! Кстати, я там
никогда не была!~
Любопытно, что это, может быть, правда, а для меня
случай прощупать, что делает с «правдой~ Чертков. Под его
пером эти слова С.А. звучат зверски, и никто их иначе, как
зверскими, и не услышит; а я вот имею возможность ины­
ми их представить, очень близкими к тем, что она сказала
мне на балконе Ясной Поляны, в холодный майский вечер,
в 1904 г. Мы стояли втроем, я, Д. Мережекавекий и она,
смотрели в сумеречный сад. Была речь о том, кажется, что
мы - по дороге за границу, едем туда прямо. С.А., с живой
быстротой полусерьезной шутки, возразила мне: «Нет, нет,
вы лучше останьтесь со Львом Николаевичем, а я с Дм.
Серг. поеду за границу: ведь я там никогда не была!».
Сказать, что С.А. выражала желание с чужим мужем
из Ясной Поляны за границу уехать, - ведь будет «прав­
да~? Чертковская, как и та, вероятно, о которой он пишет.
Если представить себе, что в ответ на упрек «кого-то~, явно
ненавистного, С.А. на зло бросила ту же привычную фразу
о загранице - «зверство~ как будто затмится... Но С.А.
1 Напоминая, что в то время (Ч. хотел печатать это немедля) С.А. была
еще жива.
424

я не •оправдываю~, - раз уж меня тянут к суду над ней
чертковскими •Фактами~. Только верю им надвое.
В ночь ухода Толстой (приводится его дневник) уже
лежал в постели, но не спал, когда увидел свет из-за чуть
притворенной в кабинет двери. Он понял, что это С.А. опять
со евечай роется в его бумагах, еще опять завещание. Ему
стало так тяжело, что он долго не окликал ее. Наконец
окликнул, и тогда она вошла, как будто только что встала
•посмотреть, спокойно ли он спит~. ибо •тревожилась о его
здоровье~. Эта ложь была последней каплей всех домашних
лжей, которая и переполнила чашу терпения. Тут замечатель­
ный штрих (в дневнике). Подлинных слов не помню; знаю,
что он пишет, как сел на кровати, еще в темноте, один ( С.А.,
простившись, ушла)- и стал считать свой пульс.
Он был силен и ровен.
После этого Толстой встал и начал одеваться, тихо-тихо,
боясь, что •она~ услышит, вернется.
Остальное известно... Ушел
-
навстречу смерти.
Как, все-таки, хорошо, что он умер! Что не видит нашего
страшного часа- этой небывалой войны. А если и видит - он
•ему не страшен, ибо он понимает...~. а мы, здесь, - ничего,
ничего! ..
С 1915 года много утекло воды. Дети Толстого разделились,
толстовцы тоже: одни из них в СССР, другие в Европе. Черт­
ков и Гусев (недавно подперший Толстым большевистский
забор) - в СССР. О Черткове, как всегда мало слышно. Даже
в эти •толстовские дни~ мне попалось на глаза подписанное
Чертковым лишь что-то краткое, - сухое и низкое вместе,
-
перепечатка (в •Своб.~) из московского журнала. Была ли
издана целиком его •невозможная~ рукопись - я не знаю.
Вероятно, была, ведь там все вещи теперь известные. Я
не помню точно, включала ли рукопись и то жестокое, петол­
ставекое письмо Толстого, о котором упоминалось выше; его
приводит ныне Алданов (в •Совр. Зап.~ ). Думаю, в рукописи
оно было, а если не помнится - то потому, что оно слиш­
ком с ней сливалось в одной и той же ненавистнической
линии, великолепно подтверждая •правду~ (чертковскую).
Там говорится о •подглядывании, подслушивании~. о •на­
пускной ненависти к самому близкому и нужному мне че­
ловеку~ и даже о •явной ненависти ко мне и притворству
любви~ ... ~. •Если кому-нибудь топиться, то уж никак не ей,
425

а мне~, ~я желаю одного - свободы от нее, от этой л:жи,
притворства и злобы, которой проникнуто все ее существо~.
Алданов подчеркивает жестокие слова (или они под­
черкнуты в подлиннике? Все равно, все слова одинаково
не толстовские) и спрашивает: ~написал ли он сгоряча это
ужасное свидетельство о женщине, с которой прожил 48 лет?
Или, может быть, прорвался в нем, подтолкнул его руку тот
демон, который мучил Толстого?~
Может быть, и демон. Ведь мы не знаем, кто Чертков.
Но вот что мы знаем, и наверно: ~самым близким и нуж­
ным~ для подлинного Толстого была правда, была ясность,
прощение другим - не прощение себе, непреклонность люб­
ви, т.е. как раз то, чего нет ни в рукописаниях Черткова,
ни в письме, на которое ~подтолкнул демон~. И если это мы
знаем, и в подлинную нужду подлинного Толстого верим,
мы с совершенным правом можем сказать: Толстой Черткова
не видел, глаза его ~были удержаны~. Чертков не был ему
~самым близким и нужным~. Ведь что-нибудь одно: правда
и любовь или мстительность и ненависть.
~петербургская Запись~, из которой я беру цитаты, дол­
гие годы считалась погибшей, и лишь недавно, каким-то
чудом, была мне возвращена. Не вся, только первая часть,
и обрывается рукопись на такой краткой отметке:
7 (20) ноября, вторник (1917 г.)
~Семь лет со дня смерти Льва Толстого. Никто его не вспом­
нил: ~ну я тебя вспомню, ~поденщик Христов!~ Вспомни
и ты о нас, счастливый~ ...
МЕЛЬКНУВШЕЕ МГНОВЕННО
Розы расцветают,
Сердце, уповай.
Есть, нам обещают,
Где-то лучший край...
Жуковский
Поднимаю занавес над одним, только одним, днем из про­
шлого. Это апрельский,- нет, майский,- день 1913 года,­
наша поездка на автомобиле из Ментоны в Сан-Рема, на виллу
~Вера~.
426

Ничего рассказывать, ничего объяснять не хотелось бы.
Но приходится. Постараюсь ограничиться необходимым.
***
Давно как-то, не помню даже когда, замечаю на пись­
менном столе С.А. Андреевского, в Петербурге, интересную
фотографию.
-Скажите, кто это?
-
Это Мадонна. Я так прозвал ее: очень хотел иметь ее
портрет, и теперь он всегда у меня на столе.
Рассказывает о группе политических, которых он, Андреев­
ский, защищал вместе с другими присяжными поверенными.
Среди этой группы была и ~мадонна~.
-
Вглядитесь в это лицо.
Я вглядываюсь, долго. Да, удивительное лицо. Нежное, тон­
кое, кроткое. Светлые косы венцом вокруг головы. А в глазах,
прозрачных, серых, должно быть, - вместе с кротостью
-
крепость, тихая сила. Мадонна? Не знаю; уж очень русское
лицо, светлое лицо настоящей русской девушки.
-
Она худенькая, кажется болезненная, - говорит Ан­
дреевский, - Посмотрите, какая чистота взгляда!
***
Прошло несколько лет. Я вижу ~мадонну~ въявь. Ве­
чер, небольшал парижекал квартира тогдашних эмигрантов.
Несколько человек, как всегда спорящих. Но ~мадонна~ - ее
зовут Мария Алексеевна, - молчит, прячется в темном уголке,
кутается в большой платок. Она нездорова. Я узнаю лицо
портрета: то же, только еще похудевшее, нежно-прекрасное
лицо, те же широкие глаза, так же косы заложены венцом ...
она вся маленькая, худенькая и глаза кажутся огромными.
Еще год или два... Вилла в Теуле, -это низкое зеленое
местечко между Канн и С. Рафаэлем. Вилла на самом берегу
моря. Об этой нарядной, холодной, таинственной вилле и ее
обитателях я расскажу когда-нибудь в другой раз. Там жил,
среди других, Савинков с женой.
Мария Алексеевна провела зиму в швейцарской санато­
рии. В Теул приехала весной.
Тут уж не было сомнений, что она больна серьезно. Лежа­
ла на длинном кресле, укрытая пушистым пледом. И что-то
новое, казалось мне, было у нее в глазах.
427

Но друзья говорили: ~о. ей теперь уж лучше. Этой зимой
как раз, - подумайте!
-
получила весть о трагическом конце
Сазонова... Но она стойко перенесла. На юге, среди своих,
скорее поправится~.
Самоубийства Сазонова и вообще Сазонова, - жениха
Марьи Алексеевны я здесь не касаюсь. В не так давно вы­
шедшем томе его писем этот крупный человек виден ярко.
С некоторых духовных сторон письма освещают его самым
неожиданным образом... Но тогда мы знали его трагедию
лишь в общих чертах. И важно заметить одно: всем нам
судьба этого человека тогда казалась верхом ужаса, и то,
что с ним сделало царское правительство - пределом звер­
ской жестокости! Он был членом боевой организации. Убил
министра. Его, по суду, приговорили к нескольким годам
каторги. Срок уже кончался. Но в тюрьму был прислан
новый, сменивший старого, начальник, оказавшийся весьма
грубым. Сазонов и ~политическая семья~ каторжан были им
несколько раз оскорблены. Наконец объявили голодовку.
Сазонов очень мучился за слабых друзей. Ему казалось,
что все это из-за него, что устранится он - другие спасутся.
И он себя устранил.
Ничего нет удивительного, что мы относились к этой
трагедии так, как относились. Мы тогда были человеч­
ны, и другой, кроме человеческой, точки зрения просто
не имели. Не знали о ней. Отсутствие человеческой точки
зрения - называли зверством,
-
у зверей ведь нет ника­
кой точки зрения. Если б нам рассказали тогда что-нибудь
из теперешней действительности, об институте заложни­
ков, например, о ~запасах человеческого мяса~, которые
сейчас делаются в России (в Европе) для избиения при
первом случае, - мы бы или засмеялись (не поверили),
или... сошли бы с ума. В низины, до последней низости,
надо спускаться понемножку, постепенно привыкая. Иначе
задохнешься.
Но я все отвлекаюсь. Трудность в том, что вызывая обра­
зы прошлого, надо ведь и свой образ вызывать - прошлый:
вспоминать себя такими, какими мы были тогда, с легкими,
приспособленными не к сегодняшнему воздуху низин.
А солнце Ривьеры и тогда светило так же, улыбалось
в море. Голубой ветер шелестел перьями пальм. Мы выехали
не рано, - пустяки ведь от Ментоны, которая почти на гра-
428

нице Италии, - до Сан-Ремо. По дороге мы завтракали
в одном из прибрежных отелей- в Италии. Неправда ли,
и это уж теперь странно? Съездить из Франции в Италию,
пообедать к знакомым, вечером - домой?
Ветер, ветер, яркий шелест, нежное море. И опять стран­
ность: еще ~сезон~- но дорога почти пустынна (по сравне­
нию): едва несколько автомобилей нам встретилось.
Мы едем строем: с нами - наш друг, известный эмигрант
(успел уехать тотчас после громкого оправдания, заочно был
приговорен потом в каторгу) - ближайший многолетний
друг Бориса Савинкова. Друг и однопартиец, но не член
боевой организации.
Существует ли, впрочем, боевая организация вот теперь,
когда мы едем на виллу ~Вера~, где живет Савинков с се­
мьей и с некоторыми из тех, кто ютился в теульской даче?
Не кончилась ли ~б.о.~ -в Теуле?..
Да; ее искусственное возрождение после скандальной
истории Азефа и не могло быть долговечным ...
Но вот мы уже на горе, над Сан-Рема, у решетки ~Веры~.
Какой пышный сад, какая светлая, белая вилла! И внутри,
где целый лабиринт небольших светлых комнат, так же ве­
село, - семейно. Детская колясочка у перрана еще подчер­
кивает ~семейность~. Толстый младенец (сын Савинкова)
на руках русской няни. Рядом - красивая, молодая мать
(как она поразовела с теульских дней!), другие какие-то
женщины, вообще впечатление, что много народу. Но если
комнаты ~Веры~ не похожи на мрачные, сырые сараи Теуля,
то и обитатели здешние все, даже прежние, какие-то другие
(большинства теульских, впрочем, совсем не вижу).
Савинков, как всегда, блестяще разговорчив. Пьем чай, -
в его кабинете, кажется, в одной из солнечных комнат. Об­
щество порядочное, а вот еще гости: барышни Плехановы.
Скоро пришел и сам Плеханов, - бодрый, стройный, sel et
poivre1 - социалист-джентльмен. Манеры его безукоризненны,
красноречие тоже, но во всем, что он говорит, - какая-то
неуловимая неприятность. И постоянное ощущение слиш­
ком близкого - дна ...
Но время идет... А Марья Алексеевна? Ее мы увидим
перед обедом. Она уже не покидает своей комнаты и даже,
1 седеющая борода (фр.).
429

последнее время, постели. Плотная незнакомая женщина
с усиками, пившая с нами чай, оказалась сиделкой. О Ма­
рье Алексеевне, о ее здоровье говорилось мало, - да и где
тут среди споров и речей на важные общественные темы!
Хотя надо сказать, что таинственное присутствие чего-то,
не совсем соответствующего жизни этого живого дома, -
чувствовалось ... или мне так казалось.
Очарователен розовый голенький бутуз в детской, на по­
душках. Его собирались купать, но он еще не хочет, каприз­
ничает; мать завертывает его в длинную пеленку, и, когда
сказали, что ~теперь можно в угловую~, мы все вместе дви­
гаемся к Марье Алексеевне.
Следующие десять минут были, - для меня, по крайней
мере, - самыми замечательными минутами всего дня.
Угловая (очень большая)- комната с четырьмя окнами,
распахнутыми в сад, - в ровно-теплый, майский вечер юга.
Не ~светленькая~, вроде других комнат, а полная тихим
светом-сияньем, и полная цветов, белых, как она вся. И как
узкая кроватка посредине, лишь изголовьем касающаяся
стены; и как сама та, которая легко приелонилась к поду­
шкам. Легкость и - не матовая, а полупрозрачная
-
белизна
всего, что было здесь: цветов, постели, одежды, лица и рук
сидящей на постели, - странное давали ощущение. Да, здесь
было совсем ~другое~. И, главное, мы, в комнату вошедшие,
были ~другие~, ей чужие, к ней неподходящие.
Я не помню, кто, собственно, присутствовал: Савинков,
конечно, его жена с ребенком и еще кто-то... казалось, что
народу много. Я не помню и разговора. Я помню тихий голос
девушки на постели, прозрачно-легкую, как у цветов белизну
лица, а главное, главное - помню лица всех ~других~. Эти
другие, от плотной сиделки с усиками, до розового толстень­
кого ребенка на руках матери, казались почти страшными:
такие они были тяжелые, прямо на взгляд тяжелые, с густо­
темными лицами, точно слишком красная, тяжелая кровь
наполняла их тела.
Таким же тяжелым ощущало себя и мое тело, таким же
темным показалось мне и мое собственное лицо, мелькнув­
шее в каминном зеркале.
Обитатели виллы, постоянно бывающие в комнате, ничего
этого, вероятно, не замечали. Но из нас кто-то сказал робко:
-
Не слишком ли много цветом?
430

-
Нет, ведь не пахучие, это не вредно, а Марья Алексеевна
любит, - произнесла сиделка, точно протрубила, и весело
повела плотными плечами.
Но цветы пахли, - только прозрачно и легко, как все
было прозрачно и легко, что принадлежало этой комнате.
Пахли- ~по-нездешнему~.
Ведь и сама девушка, - сказать, что она была красива
или некрасива, похожа на ~Мадонну~ или не похожа, - все
будет не то. Она была уже не здесь, уже ~нездешняя~, -
и только. И этого не чувствовать было нельзя: и это за­
быть - невозможно.
Есть, нам обещают, где-то лучший край:
Вечно-молодая, там весна живет...
За длинным столом, в сводчатой нижней столовой, за обе­
дом (сколько еще народу к обеду явилось!) ряд трапезую­
щих, жующих и говорящих, - все еще казался мне рядом
тяжелых и темных, (непроницаемых) тел. Лицо Савинкова,
его выдающиеся скулы имели кирпичный оттенок.
Было шумно. Кажется, между присутствующими эс-эрами
шла речь о том, нельзя ли создать ~единую социалистическую
партию~. Савинков пожимал плечами: ~Если они договорятся
в земельном вопросе, - в земельном вопросе я ничего не по­
нимаю,- может быть, и создадут такую партию~ ...
День кончился. Черная, нежная, южная ночь. Автомобиль
мчит нас домой, - во Францию.
Еще несколько слов - о другом дне, летнем, почти осен­
нем, но солнечном, жарком. В глубине России, в глуши
Новгородской губернии. Досчатая комната нашей маленькой
желтой дачки. Мы сидим с неожиданным гостем, - раньше
мы его никогда не видали. Этот небольшой, еще не старый
человек в синем кафтане, в картузе, явился к нам на му­
жицкой двуколеске. Он привез нам письмо из Италии, где
только что был, а теперь пробирается опять к себе домой,
за Волгу. Это - отец Марьи Алексеевны. Марья Алексеев­
на скончалась. Там, в Сан-Ремо, и схоронили... пока. Отец
возьмет ее домой, когда можно будет.
Когда можно будет!
431

ПАМЯТИ УШЕДШЕГО
Сергей Иванович Четвериков скончался ранее выхода
в свет этой брошюры, которая создавалась не только при его
участии, но и при его содействии. О широкой общероссий­
ской деятельности этого большого русского человека, столь
известного в дореволюционное время, много было сказано
в статьях, посвященных его памяти. Я могу ныне, со своей
стороны, засвидетельствовать, что это был человек воистину
большой, обладавший громадной волей, проникиовеиной
любовью к России, носитель подлинно русского духа. Хотя
судьба так и не свела нас лично, - после первого его письма
ко мне от 23 мая (оно приведено выше) между нами завя­
залась такая живая переписка, что в течение последующих
6-ти месяцев не было недели, когда бы мы не обменялись
письмами. Даже тяжелая болезнь не прервала ее: последнее
письмо датировано 10 декабря 1929 года (канун его кончи­
ны). Кроме писем и двух своих напечатанных книг (~Без­
возвратно ушедшая Россия~ и ~семейство Кореневых~),
С.И. пересылал мне, для прочтения, всякие свои тетради
заметок, воспоминаний, полных глубокого интереса; и даже
потом многое из них, по моей просьбе, для меня переписал.
Непонятные мне технические подробности своего творче­
ского дела он терпеливо объяснял. Действительно, дело его
жизни- может назваться делом культурного творчества ...
Начало нашей дружбе (могу так выразиться с правом) бьmо
положено нашим одинаково горячим отношением к мысли
о необходимом деле эмиграции, о неотложности совместной
работы ее по созданию общего экономического объединения.
И тут мы сходились даже во всех деталях. Он верил, что
~почин~ будет именно ~почином~. ~Надо,- писал он мне
впоследствии, - чтобы всякий русский человек, всякий
эмигрант понял, что никакие рубли, хотя бы сотни их он
у благотворителей выпросил, не дадут ему столько, сколько
одна копейка, которую он отдаст на устройство общего (т.е,
значит, и своего) благосостояния. А русский человек может
это понять, он ведь хочет не какой-нибудь, а ~человеческой~
жизни. Одно только надо, чтоб он твердо знал, куда эту
копейку понести. У нас вот пока и такого еще места нет~ ...
Я не сомневаюсь: продлись эта прекрасная жизнь, - С.И.
увидел бы, своими глазами, рост дела, к которому так горячо
432

лежало его сердце. Я верю его опытному знанию русско­
го народа, русской силы. Ведь решается - верно говорит
Бунаков-вопрос о самом бытии этого народа. Можно ли
не верить, что он решит - быть, если такой, до дна, до серд­
ца народно-русский человек, как С.И. Четвериков, говорит
нам: он должен быть, он будет!
ПОЭМАЖИЗНИ
(Рассказ о правде)
Январь, 1930 г.
Недавно в Париже был вечер поэтов - о поэтах. Ряд
кратких докладов о Тютчеве, Пушкине, Лермонтове, Некра­
сове. Предполагалось, что я буду говорить о Блоке. Но мне
пришло в голову, что о Блоке много слов сказано, много еще
будет сказано, и ничего Блок не потеряет, если на этот раз
им никто не займется: я же вспомню поэта, которого или
не знают, или забыли. По крайней мере и двух слов памяти
никто о нем не произнес.
Если ~поэзия~ - только стихи, если количеством и каче­
ством стихов определяется ~поэт~, тогда, пожалуй, моему поэту
среди таких имен, как Тютчев, Лермонтов - не место. Но
я-то думаю, что у человека, кроме его стихов, поэзией может
быть и жизнь. Не то, что ~интересная~ жизнь, нет, но особым
образом сложившаяся или сложенная, как поэма, с каким-то
единством замысла. Она может быть непонятна (не всякая
поэзия всем понятна), может нравиться или не нравиться,
может остаться неизвестной... а все-таки это поэзия.
Мои слова памяти будут о стихотворце, мятежнике, ра­
ботнике, священнике и мученике Леониде Семенове-Тянь­
Шанском.
Книжки его стихов (1903-1904 гг.) у меня нет. Сохрани­
лось только 5-6, небольтая лирическая драма и несколько
статей, - все напечатанное в нашем тогдашнем журнале
~новый Путь~, в Петербурге.
Знаю, можно найти эти стихи несовременными, усмо­
треть в них подражание Блоку (тогда еще непризнанному),
а в драме - влияние Метерлинка. Но мне и тогда стихи
юного поэта нравились, т.е. чем-то останавливали мое вни-
433
28Том13УнасвПариже

мание, хотя эпоха была такая, что талантливейших молодых
стихотворцев - хоть отбавляй. Между ними и Блок, тоже
студент (старше Л. Семенова немного) и тоже около ~нового
Пути~. где печатали свои первые заветные стихи и первые
рецензии. Но в стихах и писаниях Леонида Семенова было
нечто, что его отличало: было предотражение всей его жизни,
как она потом им оказалась сложенной. Двадцатилетний
студент, конечно, этого не знал. А в стихах - знал. Говорил
иногда о будущем в прошлом времени, как мог бы сказать
через 15 лет.
Тонкий, очень стройный, очень красивый (~даже до непри­
ятности~, - сказала о нем Поликсена Соловьева), с из­
ящными манерами, - он вначале производил впечатление
студента ~белоподкладочника~. избалованного барича. Он
и при дальнейшем знакомстве оставался выдержанным,
в меру веселым, умным собеседником, и так, будто ничего
в нем другого и не было. Он был скрытен - особой скры­
той скрытностью, которая в глаза не бросается, порой лишь
безотчетно чувствуется. Из-за нее, вероятно, из-за того, что
он никогда не говорил ~по душам~.- многие находили его
~не симпатичным~.
Он и о стихах своих не любил разговоров; да и всякий
разговор вдвоем или не вдвоем, если он касался чего-нибудь
более внутреннего, он отводил в сторону. Когда вопрос был
слишком прям -с улыбкой отвечал: ~ну, этого я не скажу~.
Улыбка- самая простая и вид совсем не ~таинственный~.
Литературу любил очень, хорошо знал (он вообще был
начитан и образован) и тонко понимал. Работая в журнале,
помогая мне наряду со многими своими сверстниками, он
с ними особенно не дружил. Кто были его друзья? Как-то,
смеясь, сказал, что больше всего дружен с дедом (известным
Семеновым-Тянь- Шанским)
А однажды попросил позволения привести ко мне По­
лякова (тоже поэта, но у нас неизвестного). Это был сту­
дент, - громадный, черный, костлявый и страшный. Говорил
угрюмо (Л. Семенов все время молчал). И в стихах этого
Полякова было что-то страшное. И покончил он с собой, -
очень скоро после нашего свидания, - тоже как-то страшно:
чуть ли не - застрелившись
-
выбросился из окошка.
Мы потом говорили с Л. Семеновым о самоубийстве.•
Подумалось спросить его: а вы, могли бы? .. Но он не от-
434

ветил, да и зачем? В стихах его уже имелся ответ. Разве
не ответ - две последние строчки в стихотворении «Свеча~>?
Я пустынею робко бреду,
Я несу ей свечу восковую...
Ничего от пустыни не жду,
Ни на что не ропщу, не тоскую...
Поэт не знает, кем и зачем вручена ему «невинная~> вос­
ковая свеча. Но -
... не мною
она зажжена
И свечу погасить я не смею...
Образ горящей восковой свечи - его любимый, часто
повторяемый. Другой такой же - «кони, их бешенный быт~>:
Спасайся, кто может и хочет!
Но свят, кто в пути устоит:
Он алою кровью омочит
Священную пыль от копыт.
О стихотворении «Вера!> (все того же, одного, периода)
я скажу дальше.
***
По видимости, Л. Семенов был, в то время, занят ис­
ключительно литературой. Даже близко работая в журнале,
не касался стороны «политики~>: ничего в ней, по его словам,
не понимал. О стороне «религии~>, довольно важной в «Нов.
Пути~>, тоже не помню никаких с ним разговоров... Но поэты
бывают разные, и разные у них с поэзией отношения. У
кого она вся в стихах - тому, конечно, без многого можно
обойтись. Но если поэзия тонким туманом наполняет всю
жизнь, - поэту некуда спастись ни от «политики~>, ни от «ре­
лигии~>. Будет встреча!
Журнал закрылся, Л. Семенова мы стали видеть реже.
Потом он, кажется, уехал. Говорили, будто опять в свое
имение (в средней России). Он его очень любил, жил там
балованным баричем.
Между тем, оказалось, что поэт вовсе не совершает одино­
кие верховые прогулки по лесам родного гнезда, но ... сидит
в одиночной тюрьме.
435
28"

Когда его выпустили, и он пришел к нам, - он был все
он же. Не в затянутом мундире, правда, а в черной тужурке,
но все тот же молодой ~поэт~, и говорил так же, - умно,
горячо, хотя по своему содержанию... о революции. Он уже
был партийный революционер.
Еще несколько свиданий в разных местах, и, наконец,
предпоследнее,- накануне манифеста 17 октября 1905 г. На
другой день он уехал в Москву, где готовилось восстание.
Прошло несколько лет. Нас не было в России. А когда
мы вернулись - Леонида Семенова не было в Петербурге.
Он ушел. Не то, что из литературы, из революции, из семьи,
где был баловнем: он вообще ~ушел~. Начал с нелегкого
~искуса~: он сделался работником у беднейшего мужика
той самой деревни, около которой лежало их имение. По­
шел в батраки к своему мужику. Должно быть, так ему было
нужно. Комедией здесь и не пахло. Его уже на второй год
стали звать ~Божьим человеком~.
Многие, я думаю, слышали об одном ~уходе~, тоже из семьи
и тоже из литературы, -об уходе Александра Добролюбова. Это
было лет за 10, если не больше, до ухода Леонида Семенова.
Мне довелось знать А. Добролюбова, видеть его еще декаден­
том- стихотворцем (только стихи у него были преплохие),
а потом и странником. Он являлся порою в СПБ, один или
с ~учениками~. Сидели все на полу, ~поникши~, говорили тихо,
мало, на ~ты~ или ~брат мой~, ели в кухне манную кашу, затем
исчезали. У ~декадента~ Добролюбава бьmи черные, немного
рачьи, на выкате, глаза, взгляд напористый и жесткий. А глаз
~странника~ - не знаю: он их держал опущенными.
Два ухода - как будто одинаковые; но так разны оба
человека, что и подобие лишь внешнее, не внутреннее. Это
я утверждаю, несмотря на то, что даже существует известное
жизненное переплетение между двумя ~ушедшими~, первым
и вторым. Встречался ли когда-нибудь Л. Семенов со ~стран­
ником~ Добролюбоным - неизвестно. Кажется, нет. Но он
любил сестру его, Марию Добролюбову. (Вряд ли и сама
она хорошо знала брата, слишком была молода.)
Светлые косы вокруг головы, лицо неземной тихости
и красоты. Настоящее лицо мадонны или идеальной рус­
ской революционерки (мне ее показывали в Рел.-Фил. Со­
браниях). Она и была революционерка. В тюрьме заболела
туберкулезом. Вернулась домой только чтобы умереть.
436

Вот эта ~мадонна», эта Мария и вошла в жизнь Л. Се­
менова. И должно быть, любовь к ней и помогла как-то его
жизни найти свое - не чужое,
-
предназначение.
***
Странника Леонида, ~Божьего человека», мы видели -
один раз. Это было во время войны. От юного студента,
по внешности, уже не оставалось ничего. Широкоплечий,
бородатый, ~простой» человек в тяжелых сапогах, в какой­
то чуйке поверх ситцевой рубахи. Пришел через кухню,
но на полу не сидел, а за столом пил с нами чай. Про­
сто чай, даже не горячую воду с леденцами, как толстовцы
и чертковцы. Все в нем, теперешнем, было естественно, как
в прежнем были естественны его изящные манеры.
Мы долго с ним разговаривали... о ~вере», конечно. Тоже
с большой естественностью, и почти не спорили. О чем спо­
рить? Перед нами был не сектант, не толстовец, а тонкий,
сдержанный, глубоко верующий человек с большой волей,
который сам делал свою жизнь.
Не странно ли все-таки? Пятнадцать лет тому назад он
уже знал - в студенческих стихах,
-
что все будет именно
так. Вот стихи, где о будущем он говорит, как уже о свер­
шившемся,- стихи о ~Вере!); ее-
... я
ризами обвил
И кротко, с тихими мольбами,
Земле родимой возвратил...
Но был ~обет душе смущенной!),
Что ты подругой обновленной
Однажды явишься ко мне.
С тех пор прошел я путь тяжелый
Скиталея долго одинок,
И обходя чужие долы,
Из терний, - тихий и веселый
-
Для встречи новой сплел венок.
Таким ~веселым!) он и сидел перед нами. Но путь был еще
не кончен. И это он тоже знал - тогда, давно (как и теперь):
Сердце тихо, не мятежное,
Все сбылось, чем жизнь ясна.
Что же медлить неизбежное?
Ночь и звездами темна.
437

Неизбежное не замедлило прийти.
В 1918 году, когда уже начались религиозные преследо­
вания, Леонид Семенов решил сделаться сельским священ­
ником (в средней полосе России в селе глухом и бедном).
Большевики его убили. В морозную, звездную декабрь­
скую ночь.
Свеча погасла. Не им зажжена была; его дело - лишь
нести ее, хранить и сохранить огонь до предельного часа.
И это дело поэт исполнил. Поэму жизни своей дописал.
Париж.
СТРАНИЧКА ПРОШЛОГО
(~Ф.К. Сологубу - для Игоря Северянина~)
Это мое стихотворение - письмо, ниже печатаемое, име­
ет свою маленькую историю.
Да ведь и относится оно ко временам историческим, -
чуть не доисторическим для нас, - довоенным!
В апреле 1913 года Ф.К. Сологуб прислал мне в Ментону
(где мы тогда находились) письмо, со вложением стихов
Игоря Северянина, о Балтийском море и посвященных мне.
Письмо было откуда-то из Крыма, там Сологуб жил тогда
вместе с И. Северянином, а, может быть, попали они туда,
совершая одно из совместных своих турне по России.
Мы часто переписывались с Сологубом. Бывало, и в стихах.
Ничего не сохранилось из этой переписки. Но сегодняшний
приезд Игоря Северянина в Париж заставил меня порыться
в старых бумагах и в моей памяти. Клочок бумаги с ответом
Сологубу ~для передачи Игорю Северянину~ - нашелся.
Его я печатаю ниже.
Кое-что нашлось и в памяти. Ф.К. Сологуб с особенной
горячностью, даже как будто с увлечением, относился к юно­
му тогда ~эго-футуристу~, поэту Игорю Северянину. Говорю
~как будто~, потому что Сологуб был человек с тройным,
если не пятерным, дном и, даже увлекаясь, никогда на ~увле­
кающегося~ похож не был. Во всяком случае, это в квартире
Сологуба положено было первое начало <<поэзо-вечеров~,
у Сологуба мы, тогдашние петербургские писатели, познако­
мились с новым поэтом и с напевным чтением его молодых
438

стихов. Это были стихи, впоследствии такие известные,
из ~Громкокипящего Кубка~: первая книга И. Северянина,
скоро потом вышедшая с интересным сологубовским пре­
дисловием.
Я очень помню эти вечера в квартире Сологуба. Он, вме­
сте с заботливой, всегда взволнованной А.Н. Чеботаревской,
нежно баловал Игоря Северянина. После долгих ~поэз~ - мы
шли веселой гурьбой в столовую. Нам не подавали, правда,
~мороженого из сирени~, но ~ананасы в шампанском~ -
случалось, и, уж непременно удивительный ликер, где-то
специально добываемый,- ~creme de Violette~.
Дела давно минувших дней! Игорь Северянин их, я думаю,
помнит. Вспомнят и другие, кто остался жив.
Письмо Сологуба со стихами И. Северянина и мой от­
вет стихотворный - относятся к периоду более позднему.
Как будто странный ответ: почему говорится в нем столько
о ~Ледовитом Океане~? Но я вспоминаю, почему: тогда,
в Ментоне, мы жили вместе со старыми, ~царскими~, эми­
грантами. И были как раз заняты чтением интереснейших
писем с крайнего севера, от политических ссыльных (тоже
~царских~).
Самое странное, - теперь!
-
что письма эти, с кучей
фотографических снимков, спокойно посылались из России
по почте и спокойно эмигрантами получались.
Другие времена. Другие эмигранты. Другая ссылка. Все
другое!
Но Ледовитый Океан остался.
Ф.К. Сологубу
(Ответ)
Ментона, апрель, 1913 г.
.. .Я
вижу, Игорь Северянин
Тремя морями сразу ранен.
Зане-
Он грезит Балтикай на Черном бреге
Сюда, ко мне
На Mediterranee1•
Ну что ж, скажите - я благодарю,
Хотя морями вовсе не горю.
1 Средиземное море (фр.).
439

Когда над средиземной простынею
Жужжу, ветрюсь на хидроплане,
И то я занят думою одною:
О Ледовитом Океане.
Там щурится морская кошка,
Сполохи яркие висят,
А утром встать немножко дрожко:
Наутровюрте- 50.
Там вешний день криклив и хмурен,
Там льдист апрель, июнь обурен,
И наст бесталый, вековой,
Звенит под летнею травой.
Голятся гуси в смертной сетке,
Дощатыеневерны ветки•,
Постель из хвой, сырой урас2•
Средь мги, на шкурной растопырке,
Ночного солнца белый глаз,
Седые воды Индигирки...
О, мокротяжкие плащи тумана!
О, стужное кипенье Океана! ..
ДАЛЕКАЯ ЕДИНСТВЕННАЯ ВСТРЕЧА
Во дни моей ранней юности был в Петербурге один осо­
бо- гостеприимный литературный дом. Собственно, не такой
~литературный~. как дома Полонского, Плещеева, Майкова,
Вейнберга: тут хозяева, вернее, хозяйка, литературой сами
вовсе не занимались. Писателей у нее собиралось, однако,
очень много, всяких, от знаменитых до неизвестных, да
и кроме их бывала куча <<интеллигентного~ народа.
Один наш приятель с серьезным видом уверял: ~хочешь
попасть к г-же Х? Скажи только: ~меня душит реакция~ -
и будешь принят с распростертыми объятиями~.
Что это значило,- для меня, в то время, было и непо­
нятно, и неинтересно. Какая реакция, и почему она душит?
1 Плоскодонная лодка.
2 Шалаш.
440

Почему <gнельзя~ печататься в <gНовом Времени~? Почему
Полонекий и Плещеев не бывают друг у друга, хотя стихи
обоих памятны мне с недавнего детства в одной и той же
хрестоматии?
Иногда эти загадки тревожили меня, но больше занимала
просто литература и литераторы.
Относительно же дома г-жи Х. мой приятель был и прав,
и не прав. Двери хозяйки открывались не только перед эти­
ми задушенными <gреакцией~. Существовали, должно быть,
и другие пароли ...
Правда, помню характерный вечер, когда вдруг явился
чернобородый и лысоватый Гольцев, редактор московской
<gРусской Мысли~. Явился неожиданно и как будто впо­
пыхах. Народу было много, все торопливо и сочувствен­
но жали ему руки. Торопливо было подано шампанское,
и Гольцев, с бокалом в руках, провозгласил тост за свою
@Озлюбленную~.
Все это меня крайне удивило, и даже раздосадовало:
гости кругом не удивляются, как будто знают, в чем дело,
а я, вот, ничего не понимаю!
Кто-то добрый человек, шепнул мне на ухо, что <gвозлю­
бленная~ -это «конституция». За нее и пьют. Неожидан­
ность появления Гольцева и торопливость - тоже потом
объяснились: приехал, было, в Петербург, и немедля, в тот же
день, его высьтали... По дороге на Николаевский вокзал он
и улучил минутку, заехал в дружественный дом.
Гольцева явно ~душила реакция~. но уж гораздо менее явно
душила она частого гостя г-жи Х.- Владимира Соловьева.
Чуть ли не там впервые (потом мы видались нередко)
встретился мне этот красивый, растрепанный человек с се­
рьезными глазами и с постоянными взрывами такого дикого
хохота, что непривычные вздрагивали.
За длиннейшим чайным столом (где, сколько бы гостей
ни было, всегда оставлялся стул для двух такс: желтой и чер­
ной) царила веселая непринужденность. Но Вл. Соловьев
держал себя особенно непринужденно, прямо сказать -ба­
лагурил. Скоро привыкали к хохоту его и не привычные, -
тоже принимались смеяться.
Читал свои стихи: все уморительные пародии на дека­
дентство, едва-едва начинавшее тогда появляться. А раз
прочел целую длинную поэму о каком-то пушкинском ~Ка-
441

питоне~. Кончалась она появлением в облаке тени князя
Мещерского. Поэма вызвала шумный восторг одних, кое-чьи
глаза опустились; не мои, впрочем, так как Мещерский мне
был неизвестен, и смысл поэмы от меня ускользнул. А был
на этот раз, не политический ...
За тем же бесконечно-длинным столом г-жи Х. оказался
у меня однажды сосед, которого, если и ~душила реакция>>,
то, наверно, еще больше, с другой стороны, душила именно
~не реакция~. Как мы теперь знаем, она почти что и за­
душила его.
Это был Н.С. Лесков.
Чаепитие уже давно началось, когда мы, я и несколько
человек зеленой молодежи, вернулись из внутренних комнат
г-жи Х.: там один из этих юных родственников хозяйки,
16-летний морской кадетик, читал нам свои стихи,- новые.
Новые, - потому что не похожие ни на Майкова, ни на Пле­
щеева, ни даже Надсона. Так называемое ~декадентство~
(сколько его уж не было) мне определенно не иравилось;
но не иравились и свои собственные стихи, печатавшиеся
в журналах. Чего-то нового хотелось, совсем другого; его
не оказалось у кадетика, но у ~старых~ искать - совсем
было бесполезно.
Впрочем, рядом с Лесковым, мысли эти вылетели у меня
из головы. И Лесков ~старый~ писатель. Все они - Тургенев,
Полонский, Лесков, Григорович, Гоголь, - были для меня
равно писателями ~из книги~. Встречаться с еще живы­
ми было немножко странно и любопытно; однако, живой
Григорович оставался отдельно, а тот, книжный, из книги
не выходил.
Но Лесков - не Григорович; их книги, да, только книги
Лескова и Гоголя были моими любимыми.
Смотрю на широковатую фигуру соседа, на его лицо,
очень простое, очень обыкновенное, на русые серебрящиеся
волосы; ~благоуханья седин~, к которому приучили меня
длинно-белобородые знаменитые старики, здесь нет. Нет
и плещеевской доброты в лице, а острые светлые глаза мне
даже кажутся злыми, или очень холодными.
В широких, немного пухловатых руках - свое выражение;
какое - не могу отгадать, только не злое.
Он мне, однако, нравится. Вижу перетип на пальцах,
думаю о его книгах, заговариваю о камнях.
442

Показывает знаменитый «александрит~. Он у него громад­
ный и, действительно, под лучами ламп и свечей отливает
кровью. Почти верить нельзя, что утром он нежно- зеленого
цвета. (Тогда не было электричества; неужели в нем, в ле­
сковском, ни одной искры зеленой не осталось бы вечером
и сегодняшним?)
-
А вот это, - сказал Лесков, снимая с мизинца другой
перетень с большим, круглым непрозрачным камнем, -
это (не помню названия) ... под ним хорошо хранить яд.
Он у меня тут и хранится. И кольца с ним я никогда
не снимаю.
Может быть, и неправда. Может быть, он хотел попугать
неизвестное юное существо, оказавшееся с ним рядом.
Мы оба улыбнулись. Продолжали разговор. Уж, конеч­
но, мне не пришло в голову завести речь о его произве­
дениях, о том, сколько раз читаны его книги, от первых
романов до последней, о том, какие больше всего мне
нравятся и почему... Я слишком хорошо знаю, как непри­
ятны бывают писателю (настоящему) такие разговоры,
такие... пожалуй, «приставанья~ случайно встреченного
поклонника.
Думаю теперь, что именно с Лесковым это было бы осо­
бенно «некстати~.
Если в разговоры что-нибудь, от моего знания и чело­
веческого глубокого утверждения, само проскользнуло, тем
лучше. Тогдашнее неведение мое всех душащих «реакциЙ>>
не помешало мне почувствовать, что большой человек этот
чем-то удушен. Может быть, и озлоблен. Не знаю. В нем
и наверное - измученность.
***
Когда была эта встреча, задолго ли до его смерти, - точно
сказать не могу. Во всяком случае, задолго до «открытия~
Лескова Флексером Волынским, которого тогда еще и в «Сев.
Вестнике~ не было, да, кажется, не было и на литературном
горизонте.
Помню еще, писательница Веселитекая в позднейшие
годы, рассказывала нам (у Розанова) много о Лескове.
Но больше мы с ним никогда не встречались.
443

ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА
(К истории Петербургских
Религиозно-Философских Собраний
1901-1903 гг.)
Это были глухие годы. Перелом назревал, но переломы
внутренние не совершаются по часам, происходят ~непримет­
но~. И даже к началу 1900 года в русском культурном интел­
лигентном обществе все как будто оставалось по-старому...
Однако в молодом поколении, в литературе преимуществен­
но, давно шли сложные процессы, намечались новые ли­
нии, совершались новые разделения и новые соединения.
Чистого эстетизма, которому впоследствии суждено было
совершенно отколоться от ~заветов~ интеллигенции и за­
жить самостоятельной жизнью, тогда не существовало. Он
находился в ближайшем соприкосновении с другим тече­
нием- символизма.
Так или иначе, всю эту молодую часть русской интелли­
генции объединяло одно: отрыв от главной основы миросо­
зерцания ~отцов~ - позитивизма.
Поскольку этот отрыв оставался в области искусства, ли­
тературы - он мог лишь создавать художественные ценности.
Он их и создавал, но в попутном, совершенно естественном,
стремлении к дальнейшему: положить другой краеуголь­
ный камень в основу общего своего мировоззрения. Это
и привело часть молодой интеллигенции к ~новой форме
исканий~ - религиозной.
Частью той же русской интеллигенции данная группа
не перестала, конечно, быть, несмотря на разрыв с пози­
тивизмом ~отцов~. Их заветы она в себе хранила. Идея
~личности~. возродившись, не сделалась в ней ~индиви­
дуализмом~. не вытеснила равноценную идею ~общности~.
Осталась и привычка к ~опытным проверкам~. привержен­
ность к ~мыслящему реализму~. Положительное отношение
к реальным ценностям у людей ~нового религиозного со­
знания~ (как тогда говорили) осталось неприкосновенным.
Этим тяготением к реальности объясняется также, почему
с вопросом о религии- возникает тотчас вопрос о христи­
анстве, и рядом с ним вопрос о церкви; притом не о церкви
в идее, но о церкви реальной, исторической.
444

Христианство, его данное и (потенциально) должное, его
воплощение в мире, в истории, в человечестве - вот главная
тема Религиозно-Философских Собраний 1901-1903 гг.
Задолго до самой мысли о них в общем кругу велись
разговоры о религии. Стали появляться новые люди, где-то
самостоятельно над подобными вопросам задумавшиеся. Были
всякие, были и студенты, неожиданного типа и формации.
Розанов, близкий всему нашему основному кругу, тянул
за собой лиц уже совсем иной, особой среды. А как бьто
Розанову не подойти вплотную именно к данным вопросам?
Ведь он, по его же слову, был сам ~весь на религиозную тему~.
Складывались всякие кружки, где толковали, спорили,
волновались... Кружков этих никто не устраивал
-
сами
устраивались.
Были очень живы, но от смешанности и текучести ~дела~
из них не выходило.
Однако они были нужны: они выделили из себя другие
кружки, более тесные, где уже стало возможным выяснить
главную линию движения, и где, наконец, явилась мысль
создать ~Релиzиозно-Фшософские Собрания», т.е. встречу
с Церковью (~исторической~), - с ее представителями,
-
лицом к лицу.
Это было стремление услышать ~голос Церкви~ (а где
его услышать, если не из уст ее представителей?). Как сама
она смотрит на свое прошлое, настоящее и будущее? Вклю­
чается ли мир - космос и мир человеческий в зону церков­
ного христианства, т.е. христианства, носимого и хранимого
реальной исторической Церковью?
Самый проект Собраний, мысль создать эту ~встречу~.
казалась, на первый взгляд, неисполнимой мечтой. Надо
помнить, в какое время, при каких условиях, все это про­
исходило.
Тут помогла смешанность, текучесть и разнообразный
состав наших частных кружков. В них бывали люди без
официального положения в духовном ведомстве, но имеющие
соприкосновение с духовными кругами. Мысль ~собраний~
их заинтересовала. Они нащупали почву и указали нам, куда
можно обратиться с первыми хлопотами о разрешении (пути
официальные, конечно, были заказаны).
8 октября 1901 г. уполномоченные ~члены-учредители~
отправились, по делу открытия ~Религиозно-Философских
445

Собраний~ в С.-Петербург, к обер-прокурору Святейшего
Синода Победоносцеву, а вечером того же дня - посетили
Петербургского Митрополита Антония.
~Уполномоченных~ было пятеро: Мережковский, Фило­
софов, Розанов, Миролюбов и Тернавцев.
С этого дня на разрешение Собраний, - получастных,
со строгим выбором, и только для ~членов~, - можно было
питать надежду. Надежда окрылила всех заинтересованных.
И тогда именно началось у нас настоящее знакомство с со­
вершенно новым для нас ~церковным~ миром.
Это воистину были два разных мира. Знакомясь ближе
с ~новыми~ людьми, - мы переходили от удивления к удив­
лению. Даже не о внутренней разности я сейчас говорю,
а просто о навыках, обычаях, о самом языке; все было другое,
точно совсем другая культура.
Ни происхождение, ни прямая принадлежиость к ду­
ховному званию (~ряса~) - не играли тут роли. Человек
тогдашнего ~церковного~ мира - неизменно носил на себе
отпечаток этого ~иного~ мира, не похожего на мир наш, обычно
интеллигентский, ~светский~, по выражению церковников.
Были между ними люди своеобразно глубокие, даже тон­
кие. Они прекрасно понимали идею Рел.-Фил. Собраний,
значение ~встречи~ интеллигенции и Церкви. Другим эта
встреча рисовалась просто в виде расширения церковно­
проповеднической деятельности, в виде ~миссии среди ин­
теллигенции~.
Признаться, мы этому толкованию особенно не противо­
речили: оно могло послужить на пользу разрешения. Толь­
ко бы разрешили, а там будет видно.
Как ~миссию~ воспринял будущие ~собрания~, между
прочим, и Скворцов, редактор ~миссионерского Обозре­
ния~ - журнала, о существовании которого мы раньше
и не подозревали, но который теперь стала выписывать
даже... редакция ~Мир Искусства~.
Скворцов состоял чиновником особых поручений при
Победоносцеве и был фигура довольно любопытная. От­
части комическая, - но достоин он был и не смеха: офи­
циальный ~миссионер~ - он славился своей жестокостью
по ~обращению~ духоборов и всяких ~заблудших~ в право­
славие. У этого типичного русского ~хитрого мужичонки~
(не без своеобразного добродушия) имелась, однако, слабость
446

тщеславия. Он стал мечтать о ~среде интеллигенции~. Зуд
~светскости~ и перспектива ~миссии~ уже не среди ниже­
городских и самарских мужиков - штундистов,
-
а среди
петербургской интеллигенции, совершенно увлекла его.
Но, конечно, не Тернавцев, один из самых замечатель­
ных людей того времени, мог помышлять о Собраниях, как
о .<<миссии~. Он даже высказался против такого взгляда
на первом же заседании. На Тернавцеве тоже лежал отпе­
чаток ~иного>>, не нашего мира; в этом смысле и была в нем
~чуждость~; однако это был человек, наиболее тогда близко
стоявший к нашим идеям.
О Тернавцеве, сыгравшем в Собраниях большую роль,
нужно сказать особо.
Богослов-эрудит, пламенный православный церковник,
он происходил не из духовного звания. Русский по отцу -
итальянец по матери; и материнская кровь в нем чувство­
валась сразу: так он был ярок. Яркость - главная, кажется,
его черта.
Молодой, высокий, плечистый, но легкий, чуть-чуть рас­
хлябанный,- не по-русски, а по-итальянски,- с лениостью
в самых живых движениях, чернокудрый и чернобородый -
он походил иногда на гигантского ребенка: такие детские
бывали у него глаза и такой детский смех. А то чувствует­
ся и хитринка: себе на уме. Помню, как он пришел к нам
в первый раз: сидел, большой и робкий, с мягкими концами
разлетающегося галстука. Самое замечательное в нем - его
талантливость; какое-то общее пыланье и неожиданные пере­
ливы огня. Оратор? Собеседник? Рассказчик? Или пророк?
И то, и другое, и третье; от пророка было у него очень много,
когда вдруг зажигался он заветной какой-нибудь мыслью.
Мог и внезапно гаснуть, до следующей минуты подъема.
Самый простой рассказ он передавал образно, художествен­
но, нисколько не ища этих образов, - сами приходили.
Был ли умен? Трудно сказать. Его талантливость, яркость,
его прекрасный русский язык - тоже не совсем ~интелли­
гентский~,- его упрямо узкая, фанатическая, но глубокая
и своеобразная трактовка некоторый идей, - как-то засло­
няли вопрос об его уме.
В Петербурге ~кудрявый Валентин~ появился с семьей
не так давно. Жили они в маленькой бедной квартирке.
Тернавцев нигде не служил. Был занят какой-то своей бес-
447

конечной работой по богословию, кажется, исследованием
хилиастического учения.
Наконец, разрешенье было получено. Собственно, полу­
разрешенье, как бы ~попустительство~ со стороны Победо­
носцева, молчаливое обещанье ~пока что~ терпеть Собрания
(увлеченный ~светскостью~ и ~миссией~ Скворцов не мало,
кажется, этой удаче посодействовал).
Иначе отнеслось высшее начальство духовное (менее,
положим, властное) - тогдашний митрополит Антоний.
Благообразный, с мягкими движениями, еще не старый, он
слыл ~либеральным~. Идее Собраний сочувствовал. Узнав,
что ~ведомство~ их разрешает, - дал благословение рек­
тору Духовной Академии, Сергию, епископу Ямбургскому1
быть их председателем; ректору Семинарии, арх. Сергию -
вице-председателем; дозволил участие в них всему черному
и белому духовенству, всем академическим професеарам
и приват-доцентам; разрешил даже духовным студентам,
по выбору, Собрания посещать.
Открылись Собрания 29 ноября (1901 г.) - докладом
Тернавцева.
Неглубокая, но широкая ~малая~ зала Географического
Общества (на Фонтанке) - переполнена. Во всю ширину
ее, по глухой стене - стол, покрытый зеленым сукном. Еп.
Сергий, молодой, но старообразный, с длинными вялыми,
русыми волосами по плечам, с мягким, круглым лицом, в оч­
ках - посередине. Рядом с ним
-
красивый и злой архим.
Сергий, вице-председатель. Духовенство, белое и черное, пре­
обладало. На первый раз даже черного бьmо, кажется, больше.
С левой стороны ютились ~интеллигенты~: ~учредители~
и члены просто. В углу - гигантская статуя Будды, чей-то
дар Географическому О-ву, закутанная темным коленкором.
~пользуясь своим положением председателя, - начал
еп. Сергий вступительное слово, - я хочу сказать, как я по­
нимаю наши Собрания и, в частности, личное мое в них
участие. Я являюсь сюда как служитель церкви и отнюдь
не намерен ни скрывать, ни изменять этого качества. На-
1 Впоследствии Финляндский, затем с 1927 г. митрополит- заместитель
местоблюстителя патр. престола в Москве.
448

против, мое искреннее желание быть здесь не в рясе только,
а и на самом деле служителем Церкви, верным выразителем
ее исповедания... Беседа наша серьезная и строго деловая.
Нам тяжело наше разъединение и взаимное непонимание... ~.
Закончил еп. Сергий обещанием искренности со стороны
Церкви и призывом к тому же ~подходящих с совершенно
противоположной стороны~ (интеллигенции). Лишь при
таком условии, - сказал он,
-
можно надеяться достигнуть
единения- ~несмотря на все наши несогласия~.
Слово еп. Сергия было явно обращением Церкви к ~про­
тивоположной стороне~, с которой она признавалась в ~несо­
гласии~. К кому была обращена речь Тернавцева? Прямо
к Церкви, и ценность доклада увеличивалась тем, что до­
кладчик стоял сам на церковном берегу. Если тут уместно
говорить ~мы~ и ~они~ (впрочем, это положение установил
еп. Сергий),- то Тернавцев в своей речи оказался с ~нами~,
не переставал быть с ~ними~.
И уж, конечно, никакой представитель интеллигенции,
если б он обращался к Церкви с основным вопросом - о ее
позиции общественной - не мог бы поставить его в более по­
пятной для Церкви форме, и даже более резкой. Интеллигент
и языка бы, вероятно, не нашел подходящего. То, что для
нас, ~противоположной стороны~, казалось примитивным,
общеизвестным, - и оно было нужно. Тернавцев знал сте­
пень осведомленности церковных представителей о новом
для них мире. И давал, где следует, - просто информацию.
Тут маленькое замечание.
Я прошу всегда помнить, где и в какое время Собрания
происходили. Ничего подобного не могло быть тогда сказано
в России, в публичной зале, вмещающей около 200 слу­
шателей. Недаром наши Собрания скоро стали зваться
~единственным приютом свободного слова~. Что они были
~как бы~ не публичны, и без гостей - им только помогало:
никакой тени обязательного пристава, а в члены мы запи­
сывали всех, по первой просьбе.
Речь Тернавцева, произнесенная в России 30 лет тому
назад, вообще была необычайна. И по смелости, да и по неко­
торым жутким фразам, в которых точно чувствовалось
смутное предчувствие всероссийской судьбы.
~Положение России, - начал Тернавцев,
-
тяжко и, по­
видимому, безысходно. Полная неразрешимых противоречий,
449
29Том13 УнасвПариже

как в просвещении, так и в государственном устройстве... -
Россия остается сама с собою перед фактом духовного упадка
и экономического разорения народа. Пугающая нагота этого
факта, общая беспомощность перед ним еще увеличиваются
тем, что помощи ждать, по-видимому, неоткуда...
Мы, как христиане, не можем оставаться безнадежными.
Россия возродится... Но где силы, способные ее возродить?
Церковь?
Силы Церкви не неизвестны, - продолжает докладчик.
-
Они слабы... Чем вооружены деятели Церкви? Ведь им при­
дется скоро лицом к лицу встретиться с другими силами, уже
не поместно - русского порядка, а мировыми, борющимися
с христианством на арене истории~ ... Но церковные деятели
в христианстве видят и понимают лишь загробный идеал,
оставляя земную жизнь, весь круг обществею-tьiХ отноше­
ний, пустым. Единственно, что они хранят, как истину для
земли, это самодержавие... с которым сами не знают, что
делать...
-
Надо искать новые силы. Где они? Это не бю­
рократия, не буржуазия, не дворянство, не образованный
класс вообще; это - интеллигенция~.
Уж, конечно, представителям Церкви и не енилось никогда
услышать такую апологию ~интеллигенции~. какую услышали
они в тот вечер. Да и мы (пока что ~отщепенцы~ в глазах
настоящей интеллигенции, своим присутствием здесь ее
лишь символизирующие) с удивленным вниманием следи­
ли за речью. Я жалею, что не могу привести из нее более
длинных цитат. Конечно, впервые была сделана такая оценка
~ордена~ русской интеллигенции, с таким проникновением
в сущность этой ~цельной общенародной величины~. и оцен­
ка ее значения с такой необычной - религиозной
-
точки
зрения. Ни преувеличений, ни излишнего пафоса не было;
напротив, - большая трезвость, историческая верность,
точность определений, выраженных своеобразно - ярким;
не ~интеллигентским~ языком. ~эти люди (интеллигенция)
не люди церковного исповедания. Но они проявляют в жизни
и деятельности нечто такое, что решительно не позволяет их
принимать как силу, чуждую света Христова. Дело совести
и свободы... составляет для них святыню~ .. .
Переходя к параллельному рассмотру ~служения~ Церкви
и интеллигенции, Тернавцев говорит: ~да, Церковь не поки­
дает народа в трудные времена. Но, оставаясь сама безучаст-
450

на к общественному спасению, она не может дать народу
ни надежды, ни радости в его тяжком недуге. Его бедствия
она понимает как посылаемые от Бога испытания, перед
которыми приходится только преклоняться ... Интеллиген­
ция же, с большими жертвами для себя, отстаивает понимание
власти как ответственности. Она создала смелое, убежден­
ное, дорого ей стоящее, обличение власти. Она отстаивает
веру, что человечество найдет путь к единению. Эту веру
она носит в себе, как некий золотой сон сердца. Вопрос
о труде и рабском отношении его к капиталу; проблема
собственности, ее противообщественное значение с одной
стороны, ее неизбежность с другой, вопрос об истинном
просвещении 1 - всему этому интеллигенция остается верна
и близка, несмотря на тесноту, гонения и горечь скиталь­
чества~ ... «деятелям же Церкви, свидетелям совершенного
разорения народа, вопросы эти чужды~ ...
Ни минуты Тернавцев не сходил со своей позиции хри­
стианина и сына Церкви. Это был призыв к единению с ин­
теллигенцией как «силой высшего порядка~. Но -только
если поймет Церковь сущность и правду интеллигенции,
если поймет, «что без веры в Богозаветную положитель­
ную цену общественного дела~ она не выйдет из помест­
ной, удушающей тесноты «На широту земли~ - только
тогда единение сделается возможным. Напрасно было бы
думать, что интеллигенция может примириться с Церковью
на какой-нибудь ложной или неглубокой почве. Ни детская
вера, ни схоластический деизм под словесными покровами
вероучения никого не утолит...
«... Всеобщая историческая гибель открывается ныне с воз­
растающей и грозной ясностью. Вот почему наступила пора,
для Церкви, дать ответы не словом, а делом, на общечело­
веческие запросы. Может ли статься, что вопросы действи­
тельные, роковые, есть- и нет отвечающего? .. ~
«для всего христианства наступает ныне время открыть
сокровенную в нем правду о земле~ ...
Первый же доклад поставил, таким образом, тему всех
дальнейших заседаний: вопрос о христианстве, об отношении
его к жизни человека и человеческого общества. И, попутно,
вопрос о христианской Церкви (или Церквах), о том, как
1 Т.е. «культуре•, но слово было еще не по времени.
451
29.

ими воспринимается христианство. В частности, конечно,
и о реальной русской православной Церкви, о ее положении
в данный исторический момент России.
Прения по докладу Тернавцева (им были посвящены два
вечера) были такого рода, что могли бы нас смутить, если б
мы ожидали чего-нибудь другого.
Влияла, конечно, и приподнятая атмосфера залы. Эта
взволнованность, непривычность обстановки, и самый до­
клад сразу спутали и растрепали беседу. Ясно было, что
говорившие (отвечала главным образом, церковная сторона)
ничего еще не поняли, не уразумели, о чем, собственно,
речь.
Священники начали что-то о городском и сельском ду­
ховенстве... Их беспомощные речи перебил представитель
черного духовенства, архим. Сергий, вице-председатель. Его
речь была настоящий академический эксегезис апостольского
учения о Церкви: ~мистическая Церковь... Взаимоотноше­
ние между Главою и телом Церкви... Прежде, чем упрекать
Церковь в безжизненности, надо пожелать, чтоб было ясно
сказано, что под этим разумеют... ~
Тернавцев, успевший от всего этого погаснуть, вяло отвечал:
-
Под безжизненностью Церкви я понимаю отчуждение
ее от насущных интересов общественных...
Напрасно молодые приват-доценты Академии, понимав­
шие, что дело неладно, пытались выправить линию прений.
Вставляли замечания - но осторожные, с оглядкой,
-
как
иначе? Не могли они удержать и Скворцова, жаждавшего
выступить и понесшего такую околесицу, что и председателю
стало не очень ловко.
Только ответ еп. Сергия был более или менее определенным:
-
Я не согласен, - сказал он,
-
чтобы Церкви надо было
первменить фронт, поставить себе новую задачу - раскры­
тия правды о земле. Когда мы устремляемся к небесному,
то вместе с тем достигаем и земного. Например, Никол~Й
Чудотворец, Преподобный Сергий... Или такой крупнейший
пример: Церковь прямо не восставала против рабства, но про­
поведовала истину небесного идеала. Этим, а не чем-либо
иным она достигла отмены рабства... Если интеллигенция
хочет христианства - ей нет причины восставать против
Церкви. Церковь не может отречься от неба, поставив во главу
служения земное благополучие...
452

Никто с нашей стороны даже не нашелся, что на такую
речь возразить... Тернавцев увял окончательно. Впрочем,
увядать ему оснований не было, - все последующие Со­
брания показали, что тема его не исчерпана и доклад далеко
не забыт.
С каждым вечером заседания в Географическом зале
с черною закутанной фигурой Будды в углу становились
все многолюднее, а вопросы все острее. Прения по докладу
Мережковского заняли два (а вернее - четыре) заседания.
Доклад был об ~отлучении Толстого~ (вопрос тогда очень
современный). Кто отлучил Толстого? Заявление Синода­
действие ли Церкви или Государства? Что такое Синод?
Кончался доклад так:
~да, здесь опять возникает и вдруг обостряется до по­
следней остроты нерешенный вопрос об отношении само­
державия к Православию, о подчинении Правослаnия- са­
модержавию~ ...
Легко понять, как взволновали сторону духовенства такие
вопросы. Даже самая возможность их постановки волновала.
И по первым-то вопросам многие хотели, но не успели вы­
сказаться, а тут новые, - и такой важности!
Страстная жажда говорить, притом не болтать, а как-то
~высказываться~, - была именно у духовенства, у церковни­
ков. Это так понятно. Даже Скворцовы понятны, но не перед
одними Скворцовыми, - перед всеми точно двери новые
раскрылись: можно громко сказать живое слово, - почти
свободно. Все это чувствовали- от провинциального свя­
щенника до петербургского иерарха. За годы немоты, к ко­
торой они привыкли, до ее незамечания, - вдруг оказалось
что-то у них накопленное и надо, надо высказать... можно!
Сумбур получился немалый. Одни хотели говорить о Си­
ноде, другие о Толстом, третьи о ~церковном параличе~,
четвертые об отношении русской церкви к государству...
Председатель 1 стоило громадного труда разделить вопросы
:о отложить последний (о самодержавии и русской церкви)
на следующие, пятое и шестое заседания... Они в стеногра­
фические отчеты не попали; боюсь говорить о них по памяти;
знаю лишь, что были они, кажется, самыми острыми из всех,
кроме двух последних, перед запрещением - второго о догмате
и первого о ~священстве~ (тоже не напечатанных нигде).
1 Фактические председатели менялись.
453

Живые участники Собраний помнят, я думаю, что, кроме
докладов и речей, т.е. слов, было в этой странной Географи­
ческой зале еще нечто: атмосфера самой залы. За словами
чувствовался невысказанный и не могущий быть высказан­
ным трепет жизни.
-
Мы, когда здесь, точно все чего-то ожидаем, - сказал
мне один священник. - А чего
-
неведомо. Как будто, хо­
рошего. А иной раз, спаси Господи, тревога какая-то...
Сближение двух разных ~миров~ происходило, однако,
не только в стенах Географического 0-ва. Вокруг Собра­
ний, около них, образовалось что-то вроде ~новой среды~.
в которую. входили участники Собраний с обеих сторон.
Поднялся, как мы говорили, ~железный занавес~, отделяв­
ший у Николаевского вокзала известную часть культурного
Петербурга (~светского~) - от Лаврского
-
церковного.
Большинство писателей, молодых, юных и тянущихся за но­
выми течениями пожилых, завертелось около новых кружков.
(Традиционная, так называемая ~либеральная~ интеллигенция
оставалась в стороне. Но и правые круги тоже.) Розановекие
~воскресенья~ сделзлись в ту зиму главным центром, где
собирались всякие люди: церковные и нецерковные, близ­
кие и далекие участники Собраний. Были и кружки, более
тесные, деловые: там предварительно обсуждалисъ доклады.
Несколько юных доцентов Духовной Академии, оказав­
шисся людьми очень чуткими, почти всегда присутствовали
при этом обсуждении.
Но присутствоватъ им было нелегко. Мы сначала даже
не понимали, в каком бытовом рабстве находятся эти ~свет­
ские~, т.е. никакого ~сана~ не носящие люди и даже в Лавре
не живущие. Однако имелся по ту сторону Невского дом:
обыкновенный дом с квартирами, но именно в них профее­
сорам и доцентам ~рекомендовалосъ~ жить. Специальные
~отцы~. приставленные для надзора, во всякое время могли
посещать эти квартиры, осматривать обстановку, следить
за жизнью надзираемого. Мне рассказывал один из них,
профессор, оставленный при Академии, и вовсе не юноша,
что он ~не смеет~ выходить по вечерам: - ~ведь узнается,
спросят, - куда?~ А картинку из ~нивы~. которая поправит-
454

ся, лучше прикреплять кнопочками, - скорей снять можно
при ~посещении~. Рассказывали они это, -и еще многое
другое, - как вещи обычные, неизбежные. Они ~не смели~.
потому что им в голову не приходило, что можно ~сметь~.
Очерченные кругом - жили, и круг этот, воображаемый
или нет - бьт крепок. Да и как вырваться из него могли
эти молодые люди, такие, какими они тогда были! Ведь
каждый, с одной стороны, - кладезь премудрости, санскрит­
ские наречия и т.д., а, с другой, - картинки из ~нивы~ . ..
~в семинарии лишь как-то раз Белинского читал, тайком,
не помню, что~ ... Пушкин? Достоевский? Толстой? Толстой
немножко... О Пушкине слыхали . . . Достоевский - никогда
и в руках не был...
Почти невероятно. А так. По Невскому ни один из этих
~светских~ русских професеорав не доходил до... Алек­
сандринекого театра. Сколько было сомнений, колебаний
и страха, когда мы предложили одному из них пойти с нами
на эврипидовскоrо ~Ипполита~! И страх победил. Не вышло.
Страх этот был какого-то сложного порядка, не один
прямой страх перед ~начальством~. На Собраниях, явно
~дозволенных~. они все же говорили с оглядкой и озираньем.
Высшее начальство держало себя, действительно, началь­
ством. ~либеральный~ митрополит Антоний подчиненных
принимал лишь по вызову. А вызов - означал выговор,
который провинившееся духовное или ~светское~ лицо вы­
слушивало стоя и удалялось затем молча.
Епископ Сергий для большинства молодых доцентов,
ему подчиненных, был старым товарищем: они помнили его
Ваней Старогородским. Помнили про себя, конечно, теперь
и для нихон-только ~владыка~.
Нам было тем труднее понять внутренние иерархические
отношения в этом мире, что к интеллигентам, внезапно
вторгшимся в мир церковный, высшие ~носители сана~
были крайне терпимы и любезно-снисходительны (говорю
о встречах вне Собраний). У других, как у необыкновенно
~ученого~. толстогубого, грубого, черного гиганта, архи­
мандрита Антонина, - было какое-то своеобразное, любо­
пытствующее тщеславие, с примесью природного озорства.
~непримиримые~ - это уязвленный, ущемленный и злой
архимандрит Серrий; или еще Феофан (впоследствии он ввел
Распутина в царскую семью, но раскаялся и за раскаянье
455

был выслан). На Собраниях часто можно было заметить его
черную голову с гладкими, точно приклеенными волосами.
Не говорил он ни разу. И пошедших к ~светскому~ обще­
ству, особенно молодых профессоров, своих однокашников,
осуждал.
Мы бывали в Лавре и у епископа Сергия, и у митрополита.
Всегда только нашей группой, т.е. ~интеллигентской~: никто
из ~зависимых~ не приглашался. У Сергия, в пустой зале,
с архиерейскими по стенам портретами, до льдистости свер­
кал паркет; в столовой, где тоненькие послушники подавали
чай с вареньем, мы мирно обсуЖдали какой-нибудь проект
доклада для Собраний. В Сергни было тихое, безвольное
благолепие. Он, что называется, ~не простирался вперед~...
В митрополичьих покоях - пышность и торжествен­
ность. Туда нам не сопутствовал не только никто из наших
друзей-церковников, но даже из белого духовенства никого
не было. Полукругом, около блистающего бриллиантовым
крестом клобука митрополита высились клобуки черные.
Когда медленным и красивым жестом Антоний белый кло­
бук снимал (перед чтением), - тотчас снимались, взлетая
крыльями, и черные. Чай разносили не послушники, а лив­
рейные лакеи. Розанов мне на ухо шептал: ~л варенье-то
засахаренное... у Сергия лучше~.
Там читал Мережковский (перед чтением в Собрании)
свой реферат ~гоголь и о. Матфей~. Очень резкий и даже
~дерзновенный~ реферат.
Но с каким благосклонным терпением его выслушали.
И столь же тихие, благолепные были потом разговоры. Все
возражали, и даже не стесненно; только без малейшей го­
рячности и вообразить какую-нибудь горячность здесь было
невозможно.
На Розанова эта атмосфера подействовала одеревеняюще.
Выходя, он опять зашептал: ~да что они говорили? Ничего
не помню~ ...
Духовному лицу, чтобы прочесть на собрании доклад,
надо было раньше представить его митрополиту. Но никто
не дерзал. Сунулся было раз священник Альбов, - запре­
тили. И, собственно, докладов с церковной стороны у нас
не было, - только ответы. ~как бы~ ответы, конечно, ибо
духовенство говорило много, пространно, иногда совсем
не на тему. Не могу дать списка священников-участников -
456

слишком он длинен. Скажу лишь, что группа 432•, известная
своей деятельностью во время революции 1905 г., почти вся
состояла из лиц, принимавших в Собраниях близкое участие.
Некоторые живы и теперь. Судьба их разнообразна...
Об Антонине, тогда архимандрите, мне уже приходи­
лось писать. Мы его хорошо знали, так как он всей своей
честолюбиво-тщеславной стороной прилепился к Собраниям
и к ~светской• среде. Захаживал к нам нередко. Сдружился
с секретарем Собраний Егоровым (впоследствии и секре­
тарем ~нового Пути• ). Рекомендуя Егорова, Тернавцев
весело хохотал: ~Лучше и не выдумать секретаря. Ловкий
пес! Удивительный! Шестидесятник; ни в Бога, ни в черта
не верует!• Какой он там был ~шестидесятник•- трудно
сказать, но уменье его обращаться с ~попами• и дружба
с Антонином, тогдашним духовным цензором, были, дей­
ствительно, полезны. Дружба закадычная; вместе ходили
по трактирам, а запрут лаврские ворота, - Антонин к Его­
рову ночевать.
Между приятелями было что-то общее. Грубоватость
какая-то, диковатость. А, может быть, и то, что Антонин
тоже ~ни в Бога, ни в черта• особенно не веровал. Бурный
казак-гигант, бешено честолюбивый и самоуверенный, он
не без цинизма это и высказывал своеобразными намеками.
В Собраниях он был другим. Во всеоружии своей ~ученно­
сти•,- но всегда очень резок. И тут выступала его, может
быть, главная и страшная черта: неутолимая жестокость.
В ней даже чувствовалось что-то ненормальное, сумасшедшее.
Особенно сказалось это в заседаниях ~о свободе совести•.
Даже епископ Иннокентий, тоже не сладкий владыка, с пу­
гающей, совершенно львиной наружностью, говорил тогда
о свободе мягче.
Этот доклад С. Волконского (~свобода совести•), напи­
санный по реальному поводу (притеснения сектантов, речь
Михаила Стаховича на Орловском съезде) - послужил лишь
новым толчком для развития и углубления все той же темы:
о церкви, самодержавии, о силе и насилии. Третий вечер был
прямо ~о силе и насилии в христианстве•. А так как все
это захватывало самую живую и близкую для духовенства
457

реальную жизнь, то можно себе представить, как остры были
прения. На нашей стороне разногласий, конечно, не было. Из
священников лишь два были за свободу, т.е. два высказались,
а были, конечно, другие, нам известные, молодые, которые
не могли не стоять за свободу веры (совести), только они
молчали. Выступившие смело - это Черкасский и прот.
Устинекий (самый замечательный священник и человек,
о котором следовало бы написать особо. Он был не петер­
бургский). Кроме этих двух, говорили человек 6-7 (имен
я не пишу). Они называли ~требование отмены уголовного
наказания за отпадения от православил - антицерковным~.
Вселенская церковь - это русская церковь. ~мы благослов­
ляем государственную власть в России, которая, начиная
с помазанника Божия... и кончая слугами его, всеми этими
губернаторами, исправниками, становыми и урядниками,
идет на помощь Ц., пока она, наконец, не оправится (!).
А прот.С. еще прямее: ~ ... на протяжении всей истории только
Государственная власть сдерживала совершение величайшего
беззакония, -разрушение Церкви~ ...
Я выписываю эти слова не из отчетов, а из ~мисс. Обо­
зрения~. которое, не медля, речи данных ораторов напечатало.
Промэнесены они были гораздо мягче, осторожнее. Иереи
данного типа уже начали понимать, что Собраниям для по­
добных проповедей не место, что сочувствия аудитории они
не вызовут, а только Бог весть какие еще ответы со стороны
светской. Загоняли же Василия Михайловича (Скворцова),
а публика поддержала.
Наша сторона, к этому времени, не то что окрепла, но при­
обрела некоторый навык в обращении к новой среде, а также
научилась иначе трактовать вопросы. Публика, состоявшая
теперь большею частью из молодежи (академические сту­
денты туда прямо рвались), неизменно сочувствовала сто­
роне ~интеллигенции~. Кстати сказать: эта сторона все реже
звала себя ~интеллигенцией~. Ведь из учредителей- разве
один только Миролюбов не считался ~отщепенцем~ (хотя
и неизвестно почему). Кроме того, сами вопросы очень рас­
ширились; и теперь чаще говорилось, вместо ~интеллигенция
и церковь~.- ~культурное общество и церковь~.
Этим представителям культурного общества аудитория
(т.е. не говорящие члены) и сочувствовала; не аплодис­
ментами, - Боже сохрани, их не водилось,
-
однако вы-
458

ражено было сочувствие очень ясно; в отчетах это лишь
мало передающие отметки: 4Голос•, 4rолоса•, 4Все говорят•,
4шум•.
Так как учредители Собраний, или вообще ядро их, или
(для удобства говоря) 4МЫ•, - почти все были писатели,
то следует сказать два слова о 4ЛИтературной• среде этого
периода. Ее, в точном смысле, не было. Уже к концу века
исчезли, вместе с большими писателями старой формации,
и старые литературные кружки. Новое же литературное
поколение, декадентство, быстро вылившееся в символизм
(всяких оттенков),- своей обособленной, чисто литератур­
ной среды не имело. Мы не переставали заниматься литера­
турой, занимаясь Собраниями. Но и вся новая литература
в Петербурге имела тогда к Собраниям касательство, более
близкое- или менее. 4Северного Вестника• уже не было:
он погиб на заре символизма. Но был другой журнал, нового
типа - культурно эстетический 4Мир Искусства•,
-
от­
нюдь не отяжеленный ни от символизма и символистов,
ни от розановских 4воскресений•, - ни от Собраний. Тесный
кружок - ядро журнала
-
посещал Собрания в полном
своем составе. Некоторые лица были и на частных наших
совещаниях.
Молодежь, едва вступавшая тогда в литературу, - сразу
попадала в общий круг эстето-символизма, внутри которо­
го находились и Собрания. А если, бывало, писатель или
поэт из пожилых, но неустроенных соблазнялся 4Новыми
веяниями•, он, усиленно переделывая себя под символи­
ста, - к Собраниям прямо прилипал. Издавна 4устроенные•
оставались, конечно, на старых местах. Но и они порою
заглядывали в Собрания: из любопытства.
Словом, писательскую петербургскую среду того времени,
поскольку она была, нельзя назвать средой чисто литера­
турной. Не та атмосфера.
Мережковский тогда печатал в 4Мире Искусства• свою
работу о Гоголе. Отрывок из нее 4Гоголь и о. Матфей• по­
служил докладом' на предпоследнем вечере Собраний. Пре­
ния заняли и второй вечер, которым заседания этой зимы
оканчивались.
1 В 4Мире Искусства• был в нему приложен рисунок Репина •Гоголь
и о. Матфей•.
459

Все тот же тернавцевский вопрос - о безземности цер­
ковно-исторического христианства. Включает ли в себя хри­
стианство, как оно понимается церковью, культуру? Свобо­
ду? Общественность? Или, напротив, отметает оно все эти
человеческие ценности вместе со всей плотью мира?
Прения бьmи опять так живы, что постоянно превращались
в диалог или беседу, - без всякого, впрочем, беспорядка.
Несколько лиц, забыв о длинных речах, обменивались ко­
роткими репликами. На реплики мастер был Розанов. Он
и вообще речей произносить не умел. Выступал или с ~за­
пиской~, которую сам даже не прочитывал, или с краткими,
в несколько слов, острыми ответами.
Ничего, конечно, не решилось и на последнем заседании.
Но решений никто и не ожидал. ~важно, что вопросиость
вопросов у нас здесь обострилась~ ...
-
сказал кто-то в конце.
Так или иначе, но у нас от этой зимы осталось впечатление,
что Собрания - нужны. Кажется, и на противоположной
стороне, - церковной,
-
многие думали то же самое.
Но медовые месяцы Собраний кончились. Зима 1902-
1903 гг. (до весеннего запрещения) - уже другая эпоха.
Поле борьбы расширилось. У нас явился ~новый Путь~,
который, с одной стороны, дал возможность пробовать свои
силы молодым нашим друзьям-церковникам, высказываться
по вопросам Собраний (о, в глубочайшей тайне!). С другой -
он открыл двери молодым, едва начинающим писателям
и поэтам. Их было много, очень много. Всех почти, о ком
осталась память, зовут теперь все-таки ~символистами~ (как
ни разнообразна их дальнейшая судьба). В ~новом Пути~ на­
чинали А. Блок - и Флоренский\ Андрей Белый
-
и Леонид
Семенов2, поэт Пяст, Лундберг, Сергеев- Ценекий и другие.
Писали там, под строжайшими псевдонимами, и молодые
доценты, - Карташев, братья Успенские .. . те, что год назад
еще ничего не знали о Достоевском и, ей Богу, мало отли­
чали стихи от прозы.
Но и в церковном мире приготавились усилить оборону:
к сентябрю 1902 г. был вызван из Казани ректор тамош-
1 Тогда студент-математик, впоследствии известнейший священник,
автор книги <~Столп и утверждение истины•.
2 Поэт, затем революционер, кончивший <~опрощением• по Ал. Добро­
любону и убитый большевиками.
460

ней Академии, арх. Михаил. Это была не очень счастливая
мысль. Как яро начал он в Собраниях борьбу против ин­
теллигенции, - я расскажу в очерке следующей зимы. Но,
может быть, еще не все забыли, что результатом явилось
его страстное обличение Православия, в списках ходившее
по рукам под заглавием: ~я обвиняю... ~.
Он перешел в старообрядчество; долго скрывался; в Фин­
ляндии. Потом был убит в Москве.
Но все это вдолге...
Закончу очерк первой зимы выдержкой из записанного
мною тогда же, в 1902 г. (листки случайно сохранившиеся).
В них дается как бы резюме опыта первой зимы. Несмотря
на некоторую наивность и поспешность выводов, фактически
записки эти верны и не лишены историзма.
~мы узнали много новых людей. Узнавали все больше,
из кого состоит православная (учащая) Церковь, которая,
казалось нам, нуждается в движении, в расширении, в рас­
крытии того, что отвечало бы современной душе.
Вот из кого ныне состоит Православная Церковь: из ве­
рующих слепо, по-древнему, по-детскому (святость Иоанна
Кронштадтского). Им наши вопросы, наша жизнь - не по­
нятны, не нужны и кажутся проклятыми. Затем: из равно­
душных иерархов-чиновников. Из тихих, неподвижных по­
лубуддистов: еп. Сергий. Из диких, злых аскетов мысли.
Из форменных позитивистов (вот это самое удивляющее,
на что мы натолкнулисЪ здесь: позитивизм!). Позитивисты
разные: бессознательные позитивисты-нравственпики че­
столюбивы и жестки. Блестящий схоласт Антонин не верит
даже в историческое бытие Христа.
Профессора Академии почти сплошь позитивисты. Есть
карьеристы, а есть и с молодыми студенческими душами;
но и они еще мало понимают, ибо глубоко, по воспитанию,
некультурны. К-в: странный, юный культурностью, полужи­
вой человек; задерганный воспитанием, полупонимающий,
тянущийся к культуре и - до конца не верующий.
Так вот из кого ныне состоит учащая Церковь. Говорю,
зная, имея опыт. Отстранив всех, лишь внешне в ней нахо­
дящихся, получим одного о. Иоанна и кто с ним (первичная
святость, подлинная). Народ? Не верю я в ~православный~
народ. Он спит, а чуть кто просыпается, думать начина­
ет, -тотчас идет куда-то, сам не разобравшись (плотники
461

в Семенове, ~согласия~ ~немоляев~ и ~ищущих~ за Волгой).
Наверно, есть ~во глубине России~. в народе, схимники, под­
вижники, .. но ведь их святость - далекой ниточкой связана
со святостью все того же о. Иоанна Кронштадтского.
Увы, увы! А что же нам-то делать? Отсечь эту жажду
разуменной веры, мысли о всем человеке, о всем мире и всех
людях, ~землю наполняющих~?
Прав Тернавцев: тут дело почти не в людях церкви. Тут
только удар какой-то новый разбудит, все переменит, новое
понятие откроет~ ...
ПЕРЕД ЗАПРЕЩЕНИЕМ
(Зи.ма 1902-1903 г. СПБ-ских
Религиозно-Философских Собраний)
1
Уже к концу первой зимы Религ. -Философских Собраний
можно было заметить, что высшее духовное начальство ими
недовольно. Ни митрополит, ни епископы, ни, тем менее,
белое духовенство: высшим начальством было ~Духовное
Ведомство~.
Победоносцев, давая свое полуразрешение, рассчитывал,
вероятно, на кое-какую от них ~пользу~. Толстой, его про­
поведь, его ~отлучение~. - все это в то время ~волновало
умы~. Если в известном слое общества заговорили о религии,
о церкви, выразили желание войти в связь с ее представи­
телями, то не является ли данная группа, в какой-то мере,
группой союзников?
Если подобные соображения, хоть отчасти, и побуди­
ли обер-прокурора дозволить собрания, то после докладов
об <<отлучении~, о ~свободе совести~ и неожиданных прений
~Ведомство~ успело о разрешении пожалеть; но пока выжи­
дало. Самая ~закрытость~ Собраний, при их многолюдстве,
оказывалась неудобной: о них все говорили, всякий по-своему,
и Бог весть, что из этих передач происходило.
Не знаю, кому принадлежала мысль вызвать,- для под­
крепления церковной стороны, - казанского иеромонаха Ми­
хаила. Иер. Михаил сльт ~ученым богословом~, и богословом
462

особого рода: не духовного происхождения (он, по рождению,
был еврей), не из духовной школы вышедший,- имел он,
как думали, помимо богословской, и ~светскую~ образо­
ванность: знакомство с современной литературой, поэзией
и т.д. На него, известного притом своей благонадежностью,
и пал выбор. Собрания, осенью 1902 года, прямо начались
с его доклада.
Но гораздо раньше, к концу лета того же 1902 года, -
у нас явилась надежда иметь свой журнал, т.е. возможность
печатать отчеты заседаний (все они, начиная с первого, были
застенографированы).
В августе приехал к нам на дачу П.П. Перцов вместе
с неким Пирожковым и совершенно неожиданно объявил,
что журнал будет, и дело уже на мази. (Оно действительно
оказалось на мази: первая книжка ~нового пути~, помеченная
январем 1903 года, вышла в ноябре 1902.)
Перцов рекомендовал нам Пирожкова - маленького,
черноватенького математика, с веселыми глазами и мане­
рами, - как человека грандиозных издательских планов.
Пирожков имел намерение издавать книги всех лучших
новых писателей.
Не очень верилось, что журнал разрешат; еще менее, что
позволят печатать отчеты. Лишь когда оба разрешения были
получены. мы сообразили: опять, вероятно, то же; опять рас­
считывает начальство получить от нас кое-какую ~пользу~
в смысле ~успокоения умов~. Журнал- религиозный; в про­
граммной статье - отречение от позитивизма; следовательно,
по упрощенным, привычным понятиям тогдашней власти,
отречение и от ~либерализма~. А кроме того, журнал будет
находиться, весь целиком, под двойной цензурой (светской
и духовной), даже под тройной, -так как для последнего,
третьего, просмотра, был назначен арх. Антонин.
~итак, Собрания наши теперь вновь открыты~ ...
-
на­
чинает свое слово председатель еп. Сергий.
Та же зала, та же фигура Будды в углу, под черным ко­
ленкором. Народу полным-полно. За длиннейшим зеленым
столом - участники почти в том же составе. Только белого
духовенства еще больше. Да чувствуется, что у стороны
463

«светской~ есть, в стороне духовной, и новые друзья, и но­
вые враги ...
Рядом с еп. Сергием сидит докладчик, казанский иеромонах
Михаил. Он маленький, черный, но уже начинающий лысеть,
с порывистыми движениями и необыкновенно блестящими
черными глазами.
Доклад его- «0 браке~.
Каким образом явилась эта тема у иер. Михаила для
первого его выступления - догадаться не трудно. Он был
наслышан, конечно, что писатель Розанов, специально за­
нимающийся «брачным вопросом~. - самый строптивый
из членов Собраний. Обвиняет «монашествующих~ и самую
церковь, что приверженноетЪ к аскетизму заставила их «косо
смотреть~ на брак и на семью... Иер. Михаилу, должно быть,
и подумалось, что надо начать прямо с розановекой темы,
показав, кстати, петербургским писателям свою литератур­
ную начитанность.
Нашей группе заглавие доклада, с которым выступил
приезжий монах, было безразлично. Никто не сомневался,
что тема, как будто лишь розановская, узкая, немедленно
расширится до коренных тем Собраний: до вопроса, как при­
емлется, - и приемлетел ли,
-
церковным христианством
жизнь и плоть мира.
Доклад начался, как предполагалось, с Толстого. И, как
мы ожидали, с «Крейцеровой сонаты~. взятой в виде примера
толстовских «заблуждений~. Отталкиваясь от них, иер. Ми­
хаил пытался обрисовать положительное отношение церкви
к браку.
Из первых же возражений выяснилось, по каким линиям
пойдут дальнейшие прения.
Почему, спрашивал Мережковский, о. Михаил сказал, что
будет говорить о браке, а о «девстве~ (аскетизме) говорить
не будет? Можно ли, указывая на положительtюе отношение
церкви к браку, не касаться вопроса, каково ее отношение
к девству? Не выше ли для нее идеал девства, т.е. отречения,
отрешения, удаления? .. Историческая христианская церковь
создала себе высший идеал - девства, отречения от мира,
а потому, по словам Розанова, и не может принимать брак
иначе, как словесно, номинально... Вы одинаково приводите,
в виде ваших доказательств, мнения: Шарапова, Мирянина,
Вербицкой, Розанова, Марселя Прево... У вас это как бы
464

равнозначащие ценности. Между тем" имея такого могучего
противника, как Розанов, вам следовало бы сосредоточиться
на нем одном~ ...
Иер. Михаил, немного растерявшийся от возражений,
от непривычной атмосферы Собраний и от того разговорного
стиля, в котором прения велись, сначала подавал реплики,
потом замолк. Но раздражен, видимо, был очень.
Вопрос решительно повернулся в сторону неравноцен­
ности, для церкви, ~брака~ и ~девства~. Затем, как водится,
стал еще расширяться.
Заседания ~о браке~ выяснили, что на борьбу с ~собрания­
ми~ и с духом их выступила новая сила. Она бъта не в иер.
Михаиле, человеке новом, слишком порывистом, слишком
самоуверенном и беспомощном. Тихо-разрушительная сила
эта шла от людей, в первую зиму почти молчавших; теперь
они стали выступать все настойчивее и средостением каким­
то подымались между светской группой и представителями
церкви.
Я говорю об ~ученых богословах~ (без ряс).
Странное впечатление они производили. Казалось, таки­
ми точно, со всем их богословским багажом, они родились
и такими же пребудут до конца веков. Непонимание, порою
~неслышание~ черного духовенства, протесты священников
из ~припадающих~ (крайне правых), все это бъто не похоже,
или не совсем похоже нанепонимание и протесты богословов.
В них все это присутствовало, но, по выражению Розанова,
~номенально~. В большинстве они были связаны с ~ведом­
ством~: но и те, которые официального положения не имели,
от первых не отличались: так же к Ведомству подходили,
будто для Высшего Духовного Управления специально бьти
устроены, и оно - для них.
Эту в пекотором смысле ~особую породу~ людей веками
вырабатывала даже не русская православная церковь, а рус­
ская духовная школа, вся русская духовная ~наука~, издавна
плотно и слепо сцепленная с русским самодержавным госу­
дарством. Среди них бывали, говорят, люди замечательные,
как, например, из недавних, Болотов. Но в годы Собраний
таких не было; по крайней мере, мы о них не слышали.
465
ЗОТом13УнасвПариже

Возможно, что люди этого типа искренни и даже бес­
корыстны. Искренно ненавидели они Собрания: самый факт,
их относительную свободу, их горячую атмосферу. А свет­
ских писателей, осмеливающихся рассуждать о христиан­
стве, о церкви, о христианнейшем российском государс;гве,
они, с таким же искренним негодованием, - презирали.
Горячность белого духовенства казалась им подозрительной:
снисходительность черного - неприятной; а попустительство
Ведомства - необъяснимым.
Второе, кажется, заседание ( «0 браке~), один из них, Х.,
буквально окостенил. Ему удалось, на этот вечер, изменить
самую атмосферу залы.
В отличие от бледного и худого Лепорского (другого
богослова), с какой-то даже воскаватостью в лице,- Х. был
приземист, довольно полон, рыжебород и румян. В нем тоже,
в отличие от Лепорского, еще сохранились какие-то искры
жизни, проявлявшиеся, впрочем, в виде злобных личных вы­
падов, полемики такого сорта, какой в Собраниях не водилось.
Труднее всего передать тон его доклада; а тон был так же
важен, как слова. Тон человека, пренебрежительно не же­
лающего считаться со всем, что тут происходило и проис­
ходит. Даже, мол, язык этих светских говорунов непонятен.
Непонятно, зачем ставится и самый вопрос: он не нужен,
не важен. Если для кого-нибудь есть в нем неясное, то лишь
для не обладающих Истиной, для не признающих божествен­
ности Церкви. Христианину нужен другой вопрос: о cnaceн,uu,
об отношении к сквернам души своей и ко крестному пути,
указанному Господом...
Все это было пересыпано текстами и обвинениями свет­
ских писателей, преимущественно Розанова, для которого
был приведен текст из ап. Павла: есть «враги креста~: «Их
конец погибель, их Бог - чрево, и слава их в сраме: они
мыслят о земном~.
Когда речь была окончена, возражать никому не хотелось.
Мережковский заметил только, что «С христианской точки
зрения не следовало бы обвинять всех так кровожадно~...
Речь Х-а весьма повлияла на священников: точно пре­
секлась их живость; заговорили длинно, монотонно... Кто­
то зачитал правила Гангрекого собора, 21 правило; только
и слышалось: «аще~ ... «аще~ ... «аще~ .. . И лишь очередная
«записка~ Розанова вернула Собрания к жизни.
466

В конце предпоследнего заседания сказал свое слово и наш
главный председателЪ еп. Сергий, - по вопросу ~брака~
и ~девства~ (к этому опять вернулись). Всего несколько слов,
которыми закончил: ~ ... и слушая эти разговоры (что брак
свят и не ниже девства), у меня такое впечатление, будто
искусный математик доказывает, что 2х2=5 ... Мы настолько
привыкли к христианству, настолько знакомы с ним, что
открытие такой Америки представляется неожиданным~ ...
~конечно, девство выше~ ...
Если пятым заседанием (16-м) ~Брак~ закончился, то вовсе
не потому, что было что-то выяснено, нашлось у кого-нибудь
общее понимание. Напротив, выяснились бездонные разно­
гласия. Главное же выяснилось, что рядом стоят вопросы,
или, вернее, один вопрос, самый важный, не коснувшись
которого, мы дальше не пойдем. Лишь внутри него решаются
все тысячи других.
В самом деле: можно ли уяснить себе, как относится
церковное христианство к мир~ ко всем явлениям чело­
веческой жизни, личной и общественной, - находящейся
в постояшюм движеиии, - и не напрасно ли спрашивать
об этом представителей церкви, не спросив их раньше: да
признают ли они, что христианская церковь, поскольку
и она находится в земной истории человечества, должна
двигаться тоже? Или же церковь, в какой-то момент, дошла
до предела раскрытия христианского учения, за которым
оно уже становится ~непостижимым~ для человечества, так
что дальнейший путь церкви уже кончен? И миру остается
лишь принять истину в ее ~непостижимости~ - и спастись,
или не принять - и погибнуть?
Если б какая-нибудь из исторических христианских церквей
ответила: ~да, это так~, - ответ ее означал бы: христианство
как путь кончено. Христианство не есть тайна, непрерывно,
в меру вырастания человеческой души, раскрывающаяся.
Христианству в истории, во времени, положен предел.
Неразумно, конечно, было думать, что могла какая-либо
церковь так прямо ответить на вопрос, который она, быть
может, себе не задавала; а если и задавала, то иначе фор­
мулировала. Но и среди участников Собраний никто еще
467
зо·

не знал, как его формулировать, хотя именно к нему, все
ближе и ближе, подводило каждое заседание.
На все частные подходы, по конкретным случаям, ответ
представителями церкви давался. С одним наклоном всегда!
но недостаточно, все-таки, определенным. А разноголосица
последних заседаний, неожиданное и неудержимое раздвое­
ние, растроение тем, привели даже к тому, что вдруг, вместо
~брака~. выплыл вопрос: духовенство - Церковь ли? В дан­
ных государственных условиях, может ли голос духовенства,
который один только слышим, считаться голосом Церкви?
~ ... Необходим церковный собор, взаимодействие духовен­
ства, мирян, народа... Пока будет лишь релиmозно-философ­
ское Собрание и будет оно отдаваться одним рассуждениям,
мы ни до чего не договоримся. Только тогда все выяснится,
когда начнется великое действие - собор~ .. .
... Как поставить вопрос,
самый главный, к которому мы
подошли вплотную? Какую найти форму? Доклад? Нет,
не надо доклада. Прямее. Тернавцев предложил выработать
краткие тезисы <<0 догмате~.
Но раньше надо сказать, что происходило за стенами
Собраний.
11
О прежнем благодушном настроении в церковной сре­
де говорить, конечно, уже не приходилось. Но со стороны
высшей иерархии перемена выразилась лишь в пекоторой
настороженности и отдалении. Другое дело ~Ведомство~:
там, по всем видимостям, собиралась гроза. Множество за­
щитников Собраний стали теперь их врагами. Иер. Михаил,
с такой уверенностью явившийся, но почувствовавший, что
у него ~не вышло~.- тоже вступил в борьбу с Собраниями
вне стен Георг. залы. На лекциях своих (публичных) в Со­
ляном городке разносил ~светских~ участников, назвав даже
некоторые их речи ~дрянной проповедью~.
Во всех этих переменах большую роль сыграло и появ­
ление ~нового Пути~ с прилагавшимися к нему стеногра­
фическими отчетами.
Надежды высшего начальства умерить волнения и толки,
разрешив журналу ~религиозному~ (т.е. не ~либерально­
му~) печатать отчеты, не оправдались. Несмотря на тройную
468

цензуру, ни журнал, ни отчеты никак не могли принять до­
статочно благонамеренного вида.
Просматривали мы отчеты обыкновенно с Тернавцевым.
Сухость стенограммы приводила нас в отчаяние: недавнее
заседание, с его настроением, с возбужденными репликами
из публики, было еще свежо в памяти. Тернавцева тоже
увлекала мысль превратить, по возможности, казенную за­
пись в образную картину. Ничего не выдумывая, мы лишь
старались припомнить опущенные мелочи: перерывы, шум,
голоса из публики... Цензура не могла бороться с этими
невинными примечаниями; с выступлениями церковной
стороны - тоже: ораторы сами заранее исправляли свои
речи (никогда ничего не смягчая). Речей светской стороны
и мы не смягчали, но, где нужно, очень затемняли.
Все это, с листами очередного номера, шло сначала
к светскому цензору, а затем везлось секретарем Егоровым
(он же секретарь Собраний) в Лавру. Цензура светская мало
вычеркивала в ~религиозном~ отделе журнала: полагалась
на духовную. А духовная... недаром издавна дружил Егоров
с Антонином. И недаром тщеславный Антонин был упоен
Собраниями, т.е. своими на них речами. Ему хотелось, чтобы
Собрания были представлены с наибольшей яркостью: на су­
хих и вялых теряли окраску и его выступления. Поэтому
вычеркивал он больше из светской части журнала (стихи
Сологуба, например); иной раз в речах белого духовенства
даже нарочно оставлял ~подозрительное~; а к отчетам -
только прибавлял, прибавлял... разные ~примечания цензора~.
Таким образом, обнародование Собраний не успокоило
~умов~: они разволповались пуще; мало того - это волнение
(и негодование) стало выражаться теперь публично. Вместо
шепотков, явились печатные листы и страницы, полные ...
чего? С одной стороны (либеральной)- издевательств над
Собраниями, а с другой- похуже: самых форменных доносов.
Этого было не миновать, конечно. Благоприятная же, для
врагов наших, случайность ускорила все дело.
Впрочем, случайность ли? Уж очень было похоже, что
кто-то сообразительный и хорошо знающий о. Иоанна Крон­
штадтского, пошептал ему в ухо о ~новом Пути~ и о Со­
браниях то, что нужно и как было нужно.
С великой поспешностыо и торжеством напечатало ~мисс.
Об.~ ~назидание верующим~, проповедь о. Иоанна после
469

литургии: «Умники неумные, вроде Толстого и его последо­
вателей, сбившись с истинного пути, находят путь заблуж­
дения, отвержения Христа, Церкви, таинств, руководства
священнослужителей, и даже выдумали журнал «Новый
Путь~ ... ~ «Это сатана открывает эти новые пути, и люди,
бессмысленные буи, не понимающие, что говорят, губят себя
и народ, так как сатанинские мысли свои распространяют.
Крепко, остро уши держите, знайте Единый Путь... Никакие
Толстые и их последователи не покажут нам другого, а сами
лишь постыдятся и как дым исчезнут. Аминь~. Слово, кото­
рого не хватало авторам длиннейших обличительных статей
в «Моек. Вед.~. «Русск. Вести~ и т.д., - было найдено. До
сих пор взывали к «пресечению~. говоря вообще, что Со­
брания «потрясают алтари и троны~. Но вот произнесено
слово «сатанизм~, да еще такими авторитетными устами!
Меньшиков подхватил его раньше всех: тотчас вступил с разъ­
яснением, что «сатанизм~ очень моден на Западе, где «среди
писателей служатся черные мессы... и, в формах омерзитель­
нейшего разврата, приносятся жертвы Сатане~ ... Напомнив,
что интеллигенты Собраний суть писатели-~декаденты~.
Меньшиков заключает: «Если декадентство есть падение,
или отпадение, то первый Падший натурально становится
их вождем и богом... «Новый Путь~, по-видимому, придер­
живается того же взгляда~.
«Новый Путь~ боролся, как мог. Но что он мог, когда,
позволяя перепечатывать клеветы и нападки, ему, обычно,
запрещали всякие комментарии? К проповеди о. Иоанна
не дали добавить даже самого почтительного указания,
что «Новый Путь~ редактируется не «последователями
Толстого~, а в Собраниях никто не «отрицает ни Христа,
ни Церковь~ ...
В это же время приходилось отражать нападки и тогдаш­
ней «либеральной~ печати. Она занималась нами не менее
пристально, нежели первая. Как-то в один и тот же день
с иововременекой появилась в «Новостях~ статья, негодую­
щая против этих «подлинных упадочников, представителей
того старческого маразма, который зовется мистицизмом~ ...
Только один либеральный журнал отозвался о Собраниях
с достойной и сдержанной серьезностью - «Вестник Европы~.
Главная же наша тревога - была надвигающаяся гроза
справа. Конечно, Собрания запретят, но когда? Иные на-
470

деялись, что, может быть, еще год... а в год мало ли что
может случиться?
Тезисы, предложенные 17 -му Собранию, были кратки: 1)
Можно ли считать догматическое учение Церкви закончен­
ным? 2) Осуществлены ли в действительности европейского
человечества (в государстве, в обществе, семье, культуре,
искусстве, науке) откровения, заключенные в христианстве?
и 3) Если дальнейшее релиmозное творчество в христианстве
возможно и необходимо, то каковы реальные пути к нему
в согласованности со св. Писанием и Преданием Церкви,
канонами вселенских соборов и учениями св. отцов?
Как ни определены были эти тезисы в их сжатой и точ­
ной формулировке, осторожный В. Успенский, руководи­
тель прений, еще сопроводил их добавочными положениями
и просьбой не уклоняться в споры о словах.
Но все оказалось напрасным. С первых фраз длинной
речи проф. богословия Лепорского, начавшего прения, даже
с первых звуков его голоса, - большинство собравшихся
пришло в недоумение: что он, не слышал? или не слушал?
или что? ..
~ ... Ставится вопрос,
-
начал Лепорский, - может ли
христианское вероучение быть дополнено новьши догмата­
ми. При такой постановке вопроса для богослова не может
быть выбора: он может дать исключительно отрицательный
ответ: никакое количественное приумножение догматов, раз
данных откровений, невозможно~ ...
Председатель не воспользовался своим правом остановить
Лепорского указанием, что ~постановки вопроса~, о которой
он говорит, - вовсе нет, что заниматься ответом богослова
насчет ~новых~ догматов, ~количественного их приумноже­
ния~. - бесполезно, ибо никто никого о том не спрашивает.
Председатель предпочел дать оратору волю продолжать;
но продолжать слушать дальнейшее - уже не было особой
нужды.
Кое-чего, к концу, Лепорский достиг: отяжеление атмос­
феры, которого достигали речами и другие богословы - Х.,
Рункевич, Белявский... На это раз, впрочем, надолго при­
давить живость Собраний не удалось.
471

~мы услышали то, что можно было предвидеть... -
сказал
Мережковский; и продолжал: - Вы утверждаете непости­
жимость ~догмата~. т.е. песоизмеримость его с человеческим
существом, разумом, волей. И в таком виде предлагаете его.
Это значит, предлагать кандалы. Если догмат не далекий
горизонт, к которому мы должны двигаться со всей свободой
ума и воли, если он то, что вы говорите, - нам остается
или разойтись, или покориться неподвижности догмата,
с которым ровно нечего делать ни в государстве, ни в семье,
ни в культуре, ни в искусстве~ ... ~на наш запрос,- закончил
Мережковский,- нам ответили ударом обуха~...
Острота тезисов, хотя и скрытая, сказалась. Атмосфера
в первых заседаниях была столь напряжена, что говорившие
точно ~не успевали~ произносить длинных речей. Помнит­
ся, вечера эти почти сплошь прошли в кратких репликах.
Кратко отвечал даже Лепорский. Еп. Серrий вступился: ~мы
не понимаем друг друга. Догматом мы называем, например,
то, что Христос пришел и спас нас. Тут нечего прибавлять.
Какие тут кандалы?~
Взаимное непонимание, действительно, никогда еще не об­
наруживалось так явно. Вся ~светская~ сторона твердила
о ~движении~. ~о развитии~. о возможных точках касания
религии к реальностям жизни... Ей отвечали то вопросом
~что такое движение?~. то предоставлением свободы... ~бо­
гословствовать~ ...
Некоторая тишина, - тишина внимания,
-
наступила,
когда заговорил Тернавцев.
Спокойно и резко отъединив себя от Лепорского, Терпавцеn
поясняет, что такое догмат. ~догматов у церкви два: истина
Троицы и истина Богачеловечества Спасителя. Но в факте
спасения, кроме этих двух тайн, - о Боге и Христе,
-
за­
ключается еще третья тайна, деятельностью Вселенских
Соборов не раскрытая, тайна о человеке и человечестве~ ...
~неужели вы думаете, что в христианстве не раскрыто, что
такое человек?~ - перебивает еп. Серrий. Терпавцеn ответил
лишь кратко: ~да~. и продолжал свою мысль.
Он сослался на авторитет Болотова: ~Другие же бо­
гословы додумывались разве что до ~неразъясненности~
некоторых вопросов учения, например, о свободе и власти,
о церкви и государстве... Мережковский только что сказал,
что с догматами, хранимыми церковью, решительно нечего
472

делать ни в государстве, ни в художественном творчестве,
ни в борьбе за устройство благой общественной жизни. Да,
с ними можно отрекаться от всего этого, но не созидать...
... В
то время, как христианство трагически разделено
на враждующие исповедания и стоит в противоречии с го­
сударством и культурой, нам говорят, что в учении церкви
все завершено. Это несчастнейшая ошибка нашего схола­
стического школьного богословствования...
.. . П роисходит
это также в силу отрицательной концеп­
ции жизни. Но отрицательной концепции наступил конец
в XVI веке, на Западе. Христианский мир находился в смя­
тении. На одном из незначительных сеймов в Вормсе поя­
вился Лютер и сказал: ~я ни в папу, ни в соборы не верю~.
Лютер почувствовал сам, что произошло что-то важное,
и собрание ощутило то же. Весь небосклон религиозно­
го сознания как бы лопнул над головой присутствующих.
В совесть средневековых людей что-то такое хлынуло, от чего
зашатался Рим, иерархия, догматичность учения... В чем же
дело? В чем заключалась сила нападения? В вере во Хри­
ста при отрицании церкви как священнического автори­
тета. Протестантство таким образом, по моему мнению,
не ересь. не секта...
... И
церкви не было дано ответить протестантству. Она
перестала после этого чувствовать себя госпожой мира. Это
сказалось в борьбе церкви с веком культуры, несущей по­
ложительную концепцию жизни, но - уже не религиозную .
... Понимание
церкви как священнического авторитета
проистекает из неверно понятой Евангельской эсхатоло­
гии. Земля есть место приготовления, но не только к небу,
а и к новой, праведной земле...
.. .Христианству предлежит великая религиозно творческая
задача. Нельзя скрывать ее трудности и опасности. Но боль­
шее зло, большая опасность- в умолчании и бездействии~...
Через минуту после речи Тернавцева собрание представ­
ляло прежнюю картину: опять едва сдерживаемое волнение
людей, спешащих и не успевающих высказаться. Светская
сторона тотчас присоединилась к Тернавцеву, церковники же
и богословы, вместе с двумя-тремя священниками (Темно­
меров, Аквилонов), оставив без внимания Тернавцева, лишь
глухо им раздраженные, обратили раздражение на светских
противников.
473

Озлобленные, они мало-помалу перестали стесняться.
Белявский, добившись ~слова•, построил свою речь, - до­
вольно странно: прямо вот об этой ~светской• стороне: Ме­
режковского назвал ~сыном века сего•, в ~толстой книге>>
которого отрицается нравственность. Там, мол, сказано, что
мы не рабы, мы свободны. Если все позволено, то, конечно,
в основе речей этого писателя лежит ~разрушение церкви•.
На такие выпады уже и отвечать было нельзя. Малень­
кие же, злостиенькие выпады Скворцова направлялись больше
против людей ~светских• из безобидных, почти безгласных...
111
Между вторым заседанием и третьим (19-м) - лежит
очередная ~записка Розанова•. Чтобы понятно было, почему
эта ~записка• так отразилась на ходе заседания, надо сказать
несколько слов о роли и позиции Розанова в Собраниях
Напомню: это был гениальный и глубочайший писатель -
своевольник, редкостный цветок, русскою землею взрощен­
ный. Быпа в цветке этом и отрава (даже для него самого,
человека, в сущности, несчастнейшего, хотя и не всегда о том
знавшего). Но была и такая пленительность, что ей под­
давались, хотя бы на время, хотя бы отчасти, люди самые
разнообразные, чуждые и друг другу, и Розанову, со всеми
его глубинами и со всеми соблазнами. На церковников он
порою наводил какую-то мару, тем более беспомощную, что
~литературных• красот они не понимали и не ценили, и шла
она, очевидно, не от слов'.
Церковники собраний, особенно узко умные и жесткие
рационалисты богословы, очнувшись от мары, с истинным
озлоблением лакидывались на Розанова.
Трудность же положения ~светской стороны• в Собра­
ниях была вот в чем: Розанов совпадал, - но не всегда,
и не во всем, - с линией Собраний. С некоторых сторон
он был громадной ей поддержкой и помощью; с других -
он ее искривлял и как бы разрушал. И когда в Собрани-
1 Была, впрочем, у церковных людей простых, всяких •батюшек•, к Ро­
занову и вообще любовь, или притяжение, но это уж другого порядка:
отклик на розановекое горение к •плоти мира• и, конечно, к •плоти•
церкви.
474

ях церковники нападали на Розанова огулом, одинаково
и на правду его и неправду, тут-то и приходилось трудно:
надо было Розанова защищать, но в то же время, защищая
~линию~, - отъединяться от него.
Ни в одной, кажется, из розановских ~записок~. как бы
в этой, - о догмате,
-
не было такого тесного переплетения
двух разных нитей, точно стеблей двух разных растений.
Один Розанов умел это делать так, что переплетение стано­
вилось незаметным, и принимались, вместе с действительно
верными положениями, и его, розановские, изгибы.
Он говорил о христианстве - нежном и пленительном,
как ~полевая линия~. И о том, что сделали из него в веках
~взявшие ключи разумения~ ... Христианство перестали лю­
бить, оно перестало быть ~умилительным~ с ~догматом~. «Бог
есть милое из милого, и вот, как начали догматики ~стро­
ить~, Христос невидимо заплакал и отошел от строящих>> ...
Мара на церковников была наведена в такой степени,
что Рункевич, один из деревяннейших богословов, сказал:
~хотя и рискованно выступать после такого блестящего
фейерверка, и речь моя покажется бедной невестой перед
бриллиантами ~Травиаты~, я предлагаю вернуться к вопросу
о завершенности догматического учения. А тем временем
можно будет разобраться в ~чарующем~ впечатлении от до­
клада Розанова~ ...
Скоро и в самом деле ~разобрались~. По-своему, конеч­
но. Я не запомню столь бурного и, временами, спутанного
собрания. Не случалось слышать нам и резкостей, до кото­
рых дошел иер. Михаил, мстя за пережитую чару: ~ .. .По­
зволителен ли самый тон доклада? Один из собеседников
сравнил красноречие Розанова с побрякушками ~Травиаты~.
И я думаю, что это- проституирование истины!~ (Тут Ми­
хаил был остановлен председателем.)
Другие говорили: Розанов - адогматист. Это уже не во­
прос о развитии догматического учения в христианстве, это
отрицание всего христианского учения, отрицание христи­
анства!
Хуже всего, что тут, в словах церковников, была доля
правды. Перед светской группой стояла задача: выделить
и вернуть Розанову чисто розановское, выпрямить главную
линию Собраний.
Отчасти это удалось...
475

... Но
центром заседаний ~о догмате» (в сущности по­
следних, ибо Собрания близились к концу) - надо счи­
тать выступление Тернавцева, тоже последнее. В нем снова
был подчеркнут тот единый вопрос, который положен был
~во главу угла» Собраний: отношение христианства к мировой
жизни человечества, христианская церковь в истории. Все,
что в Собраниях происходило, от серьезных речей до слу­
чайных споров, до недоразумений с богословами, - все это
вращалось вокруг этого многогранного вопроса.
Ответы... как могли они в то время, в тех условиях, явиться?
Кем могли быть даны? Но вопрос прозвучал, - как вопрос,
и кто-то все же его услышал. Этим одним уже оправдана
далекая попытка создать встречу двух миров, дотоле раз­
деленных.
Тернавцев начал прямо: ~Учение о полной завершенно­
сти и непознаваемости догмата не верно религиозно и для
христианства губительно».
Определив затем с большой точностью понятие догмата,
указав на его исток и на появление в исторических услови­
ях первохристианства, Тернавцев пояснил, почему с точки
зрения историка, христианство может быть названо ~языко­
христианством». Оно явилось в роковой для древнего мира
момент распада. В гонениях и мученичестве сознав свое
единство, христианство стало, среди погибающего античного
общества, как бы единственной твердыней жизни. Но в нем
и тогда оставалась не раскрытой тайна о земле, о земной
жизни человеческого общества. В своих отношениях к зем­
ному устройству христианство жило тем, что привнесено
было в него античным миром. Еврейство, связанное с хри­
стианством единством обетований, отошло куда-то далеко
в сторону от великой дороги всей истории церкви...
~Богослову или историку, чтобы почувствовать присут­
ствие Бога в истории, достаточно подумать о еврействе,
о поразительной судьбе его...
По пророчеству Апостола, оно обратится ко Христу
не в смысле отдельных личностей, а как народ. Но какой
нужен перелом в языко-христианстве, какое глубокое потря­
сение всего человеческого познания, чтобы это совершилось!
Еврейство не уверует, пока в христианстве не будут откры­
ты глубины Ветхого Завета: видения пророков, повелений
Божиих, данных навеки. И мало того: евреи не обратятся,
476

пока 20 веков горечи, страха, разбитых жизней - пока все­
му этому не будет дано действительного оправдания. Что
примирит их с историей? Какой силы должен быть огонь,
который переплавит все это и даст им новое сердце?
... Христианство, как оно сложилось в течение истории, -
перед нами. Все ли в нем открыто - даже для святых? По­
смотрите на противоречие между обетованиями и действитель­
ностью. Христианство не имеет в данный момент и единства:
оно делится на вероисповедания, которые отвергают друг
друга, как религиозную неправду. И я утверждаю: никакое
религиозное учение не оставляет своих последователей в та­
ких огненно-мучительных недоумениях, как христианская
церковь наших дней.
Противоречие между обетованиями и действительностью­
страшно. Оно наносит сердцу верющего смертельную рану.
Кто не ранен этой раной, тот никогда не познает .меча, скры­
того в христианстве, т.е. христианства как Откровения...
... Не о посягательстве на прежние Откровения я говорю,
но об их исполнении. Лишь неионимающие отделываются
от вопроса, думая, что тут спрашивают: может ли Церковь
переделать троицу на четверицу и т.п. Здесь речь об ином...
... Будем
говорить прямо, - продолжает Тернавцев, об­
ращаясь к представителям церкви и богословам. - Считае­
те ли вы ту жизнь, которая теперь вся, со своим счастьем,
искусством, наукой, экономикой оказалась вне и против
церкви, - считаете ли вы ее победимой для той доли ис­
тины, которой вы располагаете?
Зная уклончивость людей богословского образования,
я отвечу за них: нет. Внутреннее положение христианства
в историческом смысле, в трех измерениях Эвклидова про­
странства - безысходно .
... Вот почему самым роковым вопросом является
ныне
вопрос о христианстве как откровении и о новых в нем от­
кровениях. Это вопрос вопросов. Вопрос 4обо всем~. Правед­
ная земля, обетованная Богом, - вот какой тайне наступает
время открьпься~. Само появление этого вопроса показывает,
что мы стоим на краю истории. Но отвечать христианство
пока не может~... Закончил Тернавцев так: 4Историческое
языко-христианство не только учение, оно- своеобразный
социальный организм... В нем две великие силы ... Обе они
опираются на св. Писание и предания церкви... и обе держат
477

народы в недоумении целые столетия: это верховная власть
православного русского Востока и Римский священнический
авторитет, католицизм. Вот две вершины, в которые раньше
должна ударить молния~ ...
Этот конец речи - о «молнии~
-
был темен, вернее -
затемнен. Помня общий смысл многих частных разговоров
о том же предмете, я могу дать некоторые пояснения. Тернав­
цев считал, что в христианстве должен совершиться, прежде
всего, перелом сознания, который бы поставил его на путь
действенного стремления к «кафоличности~ (вселенскости)
и к раскрытию «правды о земле~. Этот путь, начало активной
связи с миром (созыв всенародных соборов, борьба против
понятия церкви как свящеmlИческого авторитета и т.д.)
был, по мысли Тернавцева, единственным для христианства
выходом из его данного положения. Теперь, даже в самом
строении существующих церквей, - говорил он,
-
чувству­
ются принципы Римской Империи ... (авторитет).
О Риме Тернавцев мог, конечно, и на Собрании говорить,
что угодно, со всей ясностью. Но не хотел: без такой же
равной ясности относительно второй «вершины~ (русского
Востока) - вся мысль его была бы искажена .. . Тут кстати
вспомнить его слова на первом Собрании: он сказал, что
церковь, будучи «безземной~, не имеет отношения ни к ка­
ким явлениям исторической жизни, «кроме самодержавия... ,
с которым сама не знает, что делать~.
Слышала ли, поняла ли речь Тернавцева церковная сто­
рона, - неизвестно. Богословы молчали. Что-то услышал,
должно быть, еписк. Иннокентий. Заговорил против, начав
с жалобы на «туманность~.
В отличие от еп. Сергия, говорившего бледновато, но про­
сто, речи Иннокентия, громадного иерарха с густой львиной
гривой по плечам, всегда звучали немного иронически. Так
и теперь:
-
Напугал нас В.А. своим докладом, право. И время
будто тревожное, и за христианство страшно, и чуть не све­
топредставления ждать надо завтра... А при чем тут явились
судьбы еврейского народа? Кафолицизм же церковь св. от­
цов всегда утверждала...
-
У св. отцов теология библейская, но антропология
языческая...
-
отвечал Тернавцев.
Однако Иннокентий продолжал допрос.
478

-
Для меня страшнее всего, что вы, точно посторонний,
подходите к вражде между исповеданиями. Почему же вас
повергает это в отчаяние? Если мы не согласны,- спросите
католиков: и для них мы - еретики. Что у вас за пустые
страхи! Вот, Ницше говорит в Заратустре об оживлении
язычества... не заключать же из этого, будто оно сотрет
христианство? Христос с христианством...
-
Но мы - со Христом ли, когда бездействуем?
-
воз­
ражает Тернавцев.
Этот бесплодный коллоквиум был прерван, наконец,
выступлением ~светской~ группы. Вся она была, конечно,
на стороне Тернавцева. Что касается аудитории, то в полноте
его речь была ей, может быть, непонятна ( ~z хотел бы быть
попятным, - сказал Тернавцев,
-
но нигде так не тяжко
пробивать новые тропы, как в сфере религиозной~) - однако
та же аудитория встречала одобрением всех, кто говорил
за Тернавцева.
~ ... Голос Тернавцева звучал так, что к нему хотелось при­
соединиться. К нему и все бы радостно присоединились, - это
чувствуется. Почему так чужды нам голоса духовенства? ..
В докладе хлынула волна. Казалось, она затопит; но она
отступила: камень Петра- церковь- неподвижен~ ...
Мережковский говорит:
~... Мы все согласны с Тернавцевым. Нам всем нужно то же,
что и ему. С тем же вопросом пришли мы сюда. И вот уж
два года, как длится поразительное недоразумение в этих
Собраниях. Нас все время будто обращают в христианскую
веру. Мы говорим, что верим, а нам отвечают: неправда, и вы
настолько погибшие, что всякий безбожник нам ближе...
.. .Да, христианство историческое есть камень Петра. Раз­
умеется, нужна была крепость Петрова. Вспомните, однако,
судьбу этого Апостола. Трижды отрекалея он; но закричал
петух - и он покаялся. Мы, светские люди, пусть мытари
и грешники, какую поддержку нашли мы в вашей крепости?
И если эти Собрания- крик петуха, слышите ли вы его?
Вот кто-то недавно, - не с нашей стороны, из залы,
-
возразил богословствующим: ~это Великий Инквизитор
говорил Христу: Ты и права не имеешь прибавлять к тому,
что уже сказал~ ... Да, церковники и догматики то же самое
говорят. Вспомните еще о Петре: не ему ли сказал Христос:
~Другой подпояшет тебя и поведет, куда не хочешь~ ...
479

... В
трех формах существует до сих пор христианство:
православной, католической, протестантской. Но далее должно
оно явиться в четвертой, включив в себя все три прежних.
Это христианство и будет по существу вселенским. Ни одна
из существующих церквей не стала и не станет вселенской,
ибо каждая отрицает две других. Начало вселенской церк­
ви - тайна любви и свободы, начало подлинно всемирное.
Только в ней открывается абсолютная истина всех трех
церквей: церковь вселенская не нарушает ее, а исполняет...
... Но
неиспытуемы времена... Видит ли крепость Петра,
что приближение времен сгущается в тучу над нею? Эта
туча будет все тяжелее. Что-то совершается, все чувствуют
в воздухе близость грозы. Покается ли Петр? Вступит ли
на великий путь обетования- Церкви вселенской?..
... Я
отлично сознаю, что слов моих еще почти никто
не слышит. Но если тут, в Собрании, в рясах или без ряс,
есть люди, которые чувствуют правду грядущей вселенской
Церкви, пусть они скажут безмолвно, в сердце своем: ~да
будет!~
Дальнейшие заседания о догмате ничего не прибавили; их
суть здесь передана. Настроение до конца оставалось припод­
нятым, это отразилось на тоне последних, приведеиных мною
речей. Следующей темой, после догмата, был вопрос ~о свя­
щенстве». Тема непосредственно вытекала из предыдущей,
связанная с ней как будто внешне, но, конечно, и внутренне
(единый-то ~вопрос вопросов~ оставался).
Отправной точкой намечалось торнавцевское отноше­
ние к ~понятию церкви, как священнического авторитета~.
Зная, что говорилось им и другими на прежних собраниях,
не трудно представить себе, как широко могла развернуться
эта в пекотором смысле почти ~государственная~ тема.
О первом вечере записи не сохранилось; а в моей памя­
ти сохранилось лишь общее впечатление от него: не было
вчерашней напряженности; разговоры велись спокойнее;
но зато и не были они так отвлечены, а сразу повернулись
к реальностям (вероятно, благодаря поставленным тезисам).
Словом, выходило что-то немножко непохожее на преды­
дущие заседания; но не менее важное и резкое, несмотря
на сдержанный тон.
480

Первый вечер этот оказался и последним вечером Со­
браний. 5 апреля (1903) арх. Антонин запиской на клочке
бумажки известил нас, что высшее духовное начальство
(Победоносцев) решило прекратить Рел.-Фил. Собрания,-
4вопреки доброй воле Митрополита Антония•.
Запрещение печатать отчеты последовало только через
1О месяцев. Не напечатанными остались два заседания: 21-е
и 22-е (первое о 4Священстве• ).
Сказать, что дело Собраний прекратилось с фактическим
их прекращением - бьто бы просто неправдой. Оно из­
менило форму, - конечно ... Не прекращалась и связь наша
с церковным миром. В этом мире теперь были у нас враги,
друзья и полуравнодушные доброжелатели. Если с послед­
ними связь несколько ослабела, зато с новыми друзьями мы
сблизились так тесно, как никогда раньше. Они и продолжали
с нами дело Собраний. Центром его стал, в последующие
годы, журнал...
Но обо всем, что было в эти годы, полные глубоких пере­
мен и общих потрясений (1903-1906), о судьбах кое-кого
из участников Собраний, а, главное, о том, как живые нити,
от Собраний явно идущие, вплетались в узор тогдашних
событий,- я расскажу особо, когда-нибудь в другой раз.
РАЗВОД?
Развод и брак. - 7рагедия В.В. Розанова.
-
19-я глава Еванге.пия от Матфея. -
Брак и развод в совре.менности
Самостоятельного вопроса о разводе не существует, - он
входит в вопрос о браке. Отношение к браку, взгляд на брак,
в ту или другую эпоху, определяет и взгляд на развод. А,
может быть, определяет отчасти и эпоху.
Многосторонняя сложность вопроса о 4браке-разводе•
такова, что немногие доходили до его сердцевины. Гени­
альному В.В. Розанову целой жизни не хватило, чтобы до­
статочно углубить его, а он им горел и страдал, пережил его
481
31Том13УнасвПариже

и опытно, в жизненной своей трагедии. Все-таки кое до чего
он тут добрался. И прежде чем перейти к положению вопроса
в современности, я считаю не лишним коснуться розанов­
екой борьбы за брак-развод. Если борьба его против русско­
го законодательства может казаться теперь анахронизмом,
то дальнейшая, против церкви и затем против христианства,
остается полной глубокого смысла.
Розанов был величайшим утвердителем брака. Но брака
истинного, который только и признавал нерасторжимым.
В ранней молодости Розанов женился на бывшей возлю­
бленной Достоевского, Сусловой, женщине вдвое его старше,
достаточно известной, чтоб в ~неистинности~ брака с ней
можно было сомневаться. Бедный Розанов, однако, терпел
эти узы, пока она сама его не бросила. Но когда он нашел
свою настоящую подругу жизни, настоящую жену, мать
его детей, - истинный брак его оказывался перед Богом
и людьми просто сожитием. И, конечно, Розанов, утверж­
давший брак не только феноменально, а, по его выражению,
и ~ноуменально~, не был бы удовлетворен, если бы имелось
в его время другое законодательство, если бы в граждан­
ском порядке второй его брак был признан. (Он считал его
не вторым, а первым и единственным.) Именно потому, что
Розанов расширил понятие брака до порядка ноуменально­
го, - религиозного,
-
он не мог бы примириться с тем, что
для церкви ~истинный~ брак его - прелюбодейство, а брак
с Сусловой остается действительным.
Формально и словесно - церковь утверждала то же, что
Розанов: ~истинный брак- нерасторжим~. Но она добавля­
ла: истинный тот, который благословила церковь; церковное
благословение и делает его истинным (нерасторжимым).
У Розанова было другое понимание ~истинности~ брака
и не вступить тут в борьбу с церковью он не мог. Венчали~
еще не делает брака истинным, говорил он. А всякий не ис­
тинный - расторжим ... ' И так, как если б его вовсе не было.
Вскоре борьба эта за брак-развод еще расширилась, ибо
церковь, к своим положениям прибавляла нечто, для Роза-
1 Православие, в отличие от католичества, признает (или допускает)
развод ~за вину прелюбодеянию•. Но фактически он труден, обставлен
тяжелыми формальностями, а в старой России сопровождался, кроме
того нестерпимыми злоупотреблениями.
482

нова уж совсем неприемлемое. Брак, говорила она, утвержда­
ется; но, как ценность высшая, христианством утверждается
отрицание брака, отказ от брака (девство, скопчество).
Розанову стоило лишь, для своего утверждения брака,
взять опорой ту самую евангельскую главу (19-я, Мтф.),
на которую опиралась церковь для его отрицания. К несча­
стью, Розанов принял эти слова Евангелия не в прямом,
а в издавна привычном, церковном, понимании; и его за­
щита брака от церкви - вылилась в защиту брака
-
уже
от христианства.
Тут кстати будет напомнить об этой главе и о том, как
она и доныне понимается. Она так проста, слова Иисуса
о браке-разводе так прозрачны, что даже удивительно, от­
куда явилось столь не прямое их понимание.
Фарисеи спрашивают Иисуса, как всегда, в порядке •за­
конничества~: о законных причинах для развода в браке.
Но Иисус, отвечая, говорит не о законном, а благодатном
браке (истинном), который тем и познается, как истинный,
что нерушим. И поясняет: они (в браке) уже не двое, а одна
плоть. Богом созданное единство плоти - как нарушит
человек? - Вопрошатели не унимаются: а закон Моисея?
-
Закон дан бьm вам по жестокосердию вашему (по незнанию
об истинном браке, о личной любви). Но не должно разру­
шать брака, если сам он уже не разрушен (т.е. совершено
прелюбодеяние).
Ученики ничего не поняли, •не вместили~ Его слов (как
это постоянно случалось), только испугались: такие обязанно­
сти! Да уж лучше совсем не жениться! Видя их непонимание,
Иисус прибавил, что дано вместить •слово сие~ (о браке)
не всем, •ибо есть скопцы~. по тем или другим причинам
ставшие таковыми. С них и не спросится. •Но кто может
вместить -да вместит~. И тотчас далее- •приведены к нему
были дети, чтоб Он возложил на них руки и помолился~...
Как могло быть принято все это за прославление скоп­
Чества? Неужели о трусливом слове учеников •да лучше
не жениться~ сказал Иисус, что не все •вмещают слово сие~?
и указал на высший идеал - скопцов,
-
которые вместили?
и неужели скопчество, а не благодатный брак, должен вме­
стить всякий •могий вместиты? Понималось же, и доныне
церковным сознанием понимается, именно так: кто только
может стать скопцом - пусть станет.
483
31*

Вот как умален в христианстве брак перед безбрачием,
говорили Розанову, на что он отвечал протестом против
христианства: умаляя брак - оно отрицает любовь, жизнь,
замораживает землю... Розанов искал опоры в Израиле, в древ­
нем Египте, но борьбу свою за истинный брак, за истинную
человеческую жизнь на земле - продолжал .. .
Неоконченный спор этот затих, заглох. В современности
вопрос о браке-разводе так больше никем не ставится. По
правде сказать, и слово-то ~брак~ современность наша по­
вторяет атавистически. Давно, вероятно, шел медленный
процесс, и незаметно привел к тому, что сегодня имеем
мы о браке довольно смутное понятие; да по совести, мало
в нем и нуждаемся. Современный брак легок, и легок раз­
вод. Так и должно быть. Чем легче, мгновение брака, тем
легче, моментальнее должен делаться развод. Это ведь два
сообщающиеся сосуда: убывает, пустеет брак- пустым делом
становится и развод.
Положим, если б холливудекой звезде, пять раз успевшей
развестись и вышедшей замуж в шестой, сказал кто-нибудь
правду, как Иисус самарянке: у тебя бъто пять мужей, но и тот,
которого имеешь, не муж тебе, - эта звезда, сегодня, еще
обиделась бы или рассмеялась; но вот, в современной Рос­
сии уже не смеются и не обижаются, все преодолели; и хоть
слова ~брак~. ~развод~ еще болтаются, но так ненужно и так
установленные формальности лишены всякой цели, что боль­
шинство ~свадеб~ происходит даже без них. Придет девица
с узлом в комнату человека мужского пола, вот и брак. Уйдет
или прогонит он ее с узлом - развод. Это предел легкости
развода, как и того брака, следствием которого он является.
В европейских странах до подобной легкости еще не дош­
ли. Но какие основания думать, что не дойдут? Да, наконец,
почему бы и не дойти? Сохранились бы и деньги, и время,
которые тратятся и при самом удобном разводе. А суть деЛа
осталась бы тою же. Пять, двадцать или сто переменных сd­
житий, сколько их браками не крести, браком не сделаются!
Как сто ~любвей~ в любовь не превратятся.
Что касается законодательств, то судить их надо просто:
не отвечают современным требованиям - плохи, отвечают
-
хороши. Отношение к браку у современного человечества
таково, что развод должен быть непременно облегчен. И хо­
рошо, что он облегчен.
484

Другое дело - это новое ~отношение~. Но его, пожалуй,
и совсем не стоит судить. Тем более, что не к одному ведь
~браку~ изменилось у современных людей отношение. Может
быть, в самом человеке начинает что-то перемещаться или
что-то отпадать. Есть мнение: ~современный человек - это
человек с выдающимся подбородком~. К нему другие до­
бавляют: ~да, и со срезанным затылком~.
Если так, можно ли требовать от срезанных затылков,
чтоб они имели не им свойственное отношение к вопро­
сам жизни, устраивали не им свойственный быт и жизнь
на земле? Пусть женятся как умеют, соединяются, как могут,
разъединяются, когда захочется. Вопрос о детях? и он легко
разрешится с уничтожением частной собственности, - как
приблизительно, разрешен у термитов.
Впрочем, это по логике, а Бергсон давно доказал, что
логика, применительно к живой истории, никуда не годит­
ся. Очень может быть, что среди уставшего от термитизма
человечества, явится новый Розанов. А с ним возникнет
и забытый вопрос о ~я~ и 4ТЫ~, о любви, о семье, браке
истинном, который потому и нерушим, что истинный.
48ЛЕТ
1jJагедил 1Ьлстого и его жены1
Эта замечательная книга, уже нашедшая живой отклик
во французской печати, вновь возвращает нас, и совсем
особенным образом, - к тем, которая сама по себе очень
тяжела. ~Трагедия Толстого и его жены~ - трагедия брака,
т.е. человеческих отношений самых сокровенных, - как
входить в нее; как судить ее? Но я понимаю, скрытой она
все равно остаться не могла, - ведь это Толстой! О его
ёемейной трагедии писали и пишут тысячи людей, судят
так и эдак, доискиваются, кто прав, кто виноват, муж или
жена? Мало того: вокруг нее создаются легенды, подчас
1 По поводу вышедшей в Париже на французском языке книги Е. <И.Д.>
Гальперина-Каминекого ~Трагедия Толстого и его жены~. Автор- очень
известный переводчик русских классиков, главный переnодчик Л.Н. Тол­
стого, с которым он был в личных отношениях и часто посещал Ясную
Поляну.
485

злостные (примеры даны в предисловии к вышеуказанной
книге). Поэтому всякий, кто может сказать тут свое слово
правды, не должен молчать, хотя бы первичное человеческое
чувство - прикосновения к чему-то слишком сокровенно­
му, - в нем и оставалось.
Авторы книги, о которой пишу - это сам Толстой и его
жена.Е. Гальперин-Каминекий дает лишь предисловие, с указа­
нием документов, которыми пользовался, краткую биографию
обоих Толстых (для французских читателей), да связующие
вставки между текстом; текст же сплошь, - ~интимные днев­
ники»- супругов, тайные ( ~secrets»-), которые читали только он
и она; письма их друг к другу, или к третьим лицам, самым
близким мужу или жене. Большинство документов только
что обнародовано в Сов. России (дневники в отдельных
изданиях, письма С.А. в двухтомном сочинении Жданова
~любовь в жизни Толстого»-).
Выдержки из одного ~тайного»- дневника перемежаются
с выдержками из другого, и видно, как муж и жена друг
другу отвечают, пишут будто в одной тетради поочередно.
Двое об одном, о своей любви, о своих отношениях. Не по­
нимали друг друга? Нам часто кажется- да, не понимали.
Но понимаем ли мы-то, со стороны, какое было еще между
ними понимание, сверх словесного, даже толстовскими
словами не выразимое? Стоит прочесть до конца эту ин­
тимнейшую повесть, 48 лет длившуюся, чтобы убедиться:
такое понимание между ними было; и оно оказалось силь­
нее всех умственных и прочих, несогласий; даже было оно,
в Толстом, чуть ли не значительнее его ~обращения»- и всей
его ~доктрины»-.
Говорят: С.А. ~не подходила»- к Толстому. Я скажу, быть
может, ересь: но к Толстому, прежде всего, не подходила его
~доктрина»-, его ~учение»-. Вовсе не потому, что он люби:~~
~буржуазную жизнь»-, или славу, или был ~грешник»-; нет,
толстовство не подходило к нему, как к живому человеку.
А ему одному столько отпущено было всего, что делает че­
ловека живым - на десять других могло бы хватить! Благо­
даря ей, громадной и всесторонней силе жизни, - Толстой
постоянно вырывался из сетей, которыми сам же все время
себя опутывал.
Если б Толстой и не был великим писателем, а только
жил бы, как жил, горестно и трудно, падая, подымаясь, снова
486

падая и взывая к Богу о помощи, - он все равно был бы
велик, ибо мы не знаем более страстного искателя правды.
Правды самой высокой, правды во всем и в себе, правды
перед собой и перед Богом. Он положил на это исканье
и душу свою; и сердце, и... разум. Только разум его бьт такого
свойства, а, главное, доверие его к собственному разуму бьmо
таково, что оно - то постоянно и связывало в нем живого
человека. Каждый этап, мысль попутную, он искренно при­
нимал за окончательную и, выразив в словах ( 4дав людям•)
уже считал себя ответственным за ее воплощение. Но при­
ходила другая, следующая; совесть не позволяла отречься
от предыдущей, и он бился в противоречиях.
Является к нему какой-нибудь 4Последователь• с упре­
ками: не ваши ли слова, что надо бросить роскошную,
праздную жизнь, уйти от всего? Почему же вы сами вашей
4доктрине• не следуете?- и Толстой, человек громадной
внутренней силы, слабеет, терзает себя, кается. Не смеет
сказать то, что говорил в дневнике: 4... совсем не нужно
менять внешние условия жизни, чтобы следовать учению
Христа... достаточно,
-
и это самое главное, - постоян­
но укреплять, очищать нашу внутреннюю жизнь, оста­
ваясь на том месте, в том положении, которое послано
каждому из нас судьбой... Если каждый в отдельности
станет лучше и выше, тогда и общая жизнь станет лучше
для всех• ...
Но о том, что нельзя жить в роскоши и праздности, он
ведь тоже говорил? тоже по совести, 4ПО разуму•... И Толстой
склоняет голову: 4Да, надо уйти, но я слаб, я еще не могу
решиться доставить горе людям, которых, хотя они и не со­
гласны с моими мыслями, я люблю•.
Способность любви была у него, природно, исключи­
тельная. Любви всяческой, и подлинной, т.е. живой. Но чем
больше говорит он о 4любви•, втискивает ее, и себя, в свое
4христианство•, - тем меньше любит; или нет, тем меньше
чувствует любовь: сдавленное путами сердце немеет, как
немеет крепко связанная рука.
Я говорю о любви вообще, - к людям и к человеку,
к миру и Богу; если же мы вернемся к нашей теме, -
любви Толстого к жене, - то надо сказать, что эта любовь
с особенной силой рвала налагаемые на нее путы; так, что
до самого последнего конца, до Остапова, оставалась живой.
487

А испытания ей были посланы безмерные... В меру одного,
разве, такого человека, как Толстой. Бесполезно прялагать
к этой любви обычные эпитеты: нежная, грубая, духовная,
плотская, верная, мучительная, грешная, святая ... нет, просто
любовь, ни такая, ни другая, а все вместе; любовь, которая
два существа заключает в один свой круг. Никакая раз­
ность (ума, талантов, свойств) его не разорвет; ни удары
судьбы, ни, тем менее, усилия посторонних людей. Все это
давало Толстому и его жене лишь страдания, доводившие
их подчас до слепоты, до слепых действий и поступков.
Но любовь оставалась: в ней была правда, одна и та же
для обоих.
В светлые минуты Толстой, с последней искренностью,
твердить своей подруге: ты не виновата, не виновата, я по­
нимаю, что ты просто физически не могла следовать за мною
по моему новому пути. Я тебя понимаю и я неизменно лю­
блю тебя...
Но перед крупным и самым страшным, - потому что
самым мертвым, - толстовцем, Чертковым, Толстой уже
начинает оправдываться: ~деторождение в браке, - пишет
он ему, - не разврат .. . и половое общение, позволяющее роду
человеческому продолжаться, - не грех, это божественная
воля... Христос не даром любил детей~ ...
Однако, едва прошло несколько месяцев, - вот ~Крей­
церова соната~ с ее послесловием, новая ~доктрина~, уче­
ние о полной чистоте, отрицание брака. Суровая проповедь
~братской~ любви~. ко всем равно. Проповедь, которой сам
Толстой, живой человек не следует, - и начинаются новые
терзания, недоумение, учения совести; покаянья перед глав­
ным мертвецом - Чертковым и маленькими мертвенькими
~толстовцами~.- круг которых в это время уже смыкалея
теснее.
.. Я ч ув ств ую себя у гн ете нны м, больным, пишет Толстой.
Я не могу победить себя... Я хотел бы отдать остаток моей
жизни на служение Богу. Но Бог не хочет меня. Или не хо­
чет направить меня на тот путь, по которому я хочу идти ...
И я раздражаюсь...
Глухо, но всем сердцем, болел он и страданьями Софьи
Андреевны. А она страдала не меньше, иногда больше его.
Она была той цельной, без особых сложностей женщиной,
какой создал ее муж, любовь, долгие годы беспорочного
488

брака. Толстой, в напряженной сложности своей, искал,
что-то находил, или думал, что находит. Она же все нашла,
ей могли грозить только потери. С мужем и любовью она,
действительно, теряла все. Не зная за собой вины (и не имея
толстовских •утешений~ ), она мучалась безвыходно, без­
разумно, с ощущением самым горьким, - великой неспра­
ведливости, над ней совершающейся.
Софья Андреевна - незаурядная женщина. В ней много
силы. А вечно-прекрасное, - женское и материнское,
-
так
было в ней ярко, что не могли менее яркими быть и другие
стороны женского: трепет потери всего, что составляло жизнь,
борьба с несправедливостью, собственной несправедливости,
несдержанность непонятого страдания.
Все это Толстой понимал. Понимал - и вдруг точно за­
бывал. И опять понимал - и опять забывал. Сила жизни
слабела. Можно только удивляться, как еще долго хранилась
она под этими путами, которые теперь затягивали на нем,
все туже, - другие.
В самом деле: будь его •живой человек~ жив, как прежде,
разве мог Чертков, пользуясь отсутствием С.А., приехать
и увезти к себе все •интимные, тайные дневники~, кото­
рые муж и она точно вместе 48 лет писали, а она столько
раз своей рукой переписывала? Ведь это вся жизнь их, все
дурные и хорошие минуты! А Толстой словно и горя ее
неистового не понял, огненной боли ее, когда она узнала.
Удивился, раздражился (на жену!), а потом все сразу будто
забыл.
Но вот больше: мог ли Толстой, до дна правдивый и лю­
бящий, пойти на такое действие, как подписывание где-то
в глухом лесу, на пне, таясь и скрываясь, тайное завещание?
И потом обманывать дальше, отрицать, что это было? Да
прежнему Толстому и предложить этого никто бы не по-
,,смелl Но теперь он это делает- под чертковским кулаком,
'1В котором зажата, вместо медного пятака, - •доктрина~.
Маленькие, из •восприявших~ доктрину, помогают... сре­
ди них и собственная дочь Толстого (о ней, о том, что
она до сих пор пишет об умершей матери, - не будем
говорить).
Чертков позаботился, чтобы лесное, секретное завеща­
ние, передающее в его власть все, до последней строчки,
Толстым написанное, было юридически законно. Толстой
489

и этому покорился. Даже у некоторых сообщников, малень­
ких ~толстовцев~, заговорила совесть. Сомнения явились.
Толстой записывает: ~говорил вчера с Р. (о тайном заве­
щании). Да, он прав: я скверно поступил... Я теперь вижу
свою виновность... Утешительно, что я сознаю, что все зло
ОТ меня ОДНОГО~.
Далее, еще: ~хорошо чувствовать свою вину. Я ее пре­
красно чувствую~ ...
И только. Это уже лепет полузадушенной совести. Алю­
бовь? Любовь жива. Всего за десять дней перед тем- нежней­
шее письмо к жене: хочет жить с ней доброй, мирной жиз­
нью, обещает не видеть больше Черткова, а ее - никогда
не покидать. И кончает: ~Ты ушла такая взволнованная,
страдающая... Я лег, но я думал о тебе, вернее - чувствовал
все время тебя, и не мог спать... Не мучай себя, голубка, ты
страдаешь во сто раз больше, чем все другие~ ...
Последний акт этой жизненной трагедии известен. Но
документы, собранные Е. Гальпериным-Каминским, дают
некоторые новые, дополняющие ее, черты.
Что такое, в сущности, этот ~уход~ Толстого? Бежал ли
Толстой от ~роскошной жизни~, от жены, чтобы воплотить,
наконец, свою доктрину? Решился ли осуществить давно
обдуманное намерение, когда С.А. сделалась окончательно
невыносимой? Нет. Толстой бежал этой ночью, как бежит,
закрыв глаза и уши, человек, задохнувшийся от ужаса; бежит,
сам не зная куда, только прочь - ~от всего~. В дневнике
Толстого так и отмечен этот порыв ~убежать от всех~ и все­
го. Он спасается из ада; медленно, постепенно, помимо его
воли, но при его участии, превращался несчастный дом -
в ад; и превратился, наконец, совершенно, благодаря новой
атмосфере - обмана. В этой атмосфере Толстой не задо­
хнуться, все-таки, не мог.
А Софья Андреевна? Она была в том безответственном,
естественно - ненормальном состоянии, в которое приходит.
всякая любящая, обманутая жена. Она чувствует, физиче­
ски ощущает обман, - и уже ни о чем не думает, ей надо
только схватить его, раскрыть, убедиться... а там пусть хоть
смерть! Когда молодая женщина ищет на столе мужа лю­
бовной записки, в сложном безумии оскорбления и любви,
мы сочувственно понимаем ее состояние; как же не видеть,
что именно в этом состоянии была и С.А., хотя искала она
490

не любовных записок, а завещание, и обманувшему мужу
было 82 года?
Ах, искала завещание, боялась потерять деньги! Плоский
вывод этот можно сделать лишь при полном непонимании
данной трагедии и ее героев. Сам Чертков так не думал;
но он знал, что легко поддаются люди соблазну подобных
суждений, - очень, для него, Черткова, выгодных; потому
и старанья его - подчеркнуть 4Меркантильность>> несчаст­
ной женщины, ее 4Жадность~. ради которой она не жалела
4Великого человека~,- так упорны. Но если были у С.А.,
раньше, заботы о семье, о средствах обеспечения детей, -
в эти предсмертные дни, последние, - никакие 4Практиче­
ские~ соображения не руководили ее действиями; и сердце,
и разум ее были полны лишь хаосом страдания.
Все дальнейшее, внешнее, только поддерживает вну­
треннюю картину трагедии. Как человек, который в по­
следнем ужасе, с закрытыми глазами, бежит, сам не зная
куда (от всего и всех), бежит и падает - упал и Толстой.
Жизнь еще теплилась; еще лились слезы, и не уходила 4Она~
из слабеющей памяти... Она близко
-
но дверь на ключ.
Дело попечителей о доктрине еще не доделано. Они окру­
жают постель умирающего, ловят его последние слова. Они
спешат даже спустить занавеску на окне, когда лицо той,
с кем Бог сочетал его в неразрушимом браке, приникло
к стеклу. Это от нее заперли едва живого, - но еще живо­
го, - человека на ключ.
Ключ повернулся не раньше, чем Толстой стал бесчув­
ственным телом.
Так завершилось все.
***
Впервые эта трагедия рассказана с такой невыносимой
открытостью самими ее участниками. Можно ли еще воз­
вращаться к вопросу, кто виноват, - он или она? Разные,
они любили друг друга одной и той же, одинаково сильной,
любовью. Они оба правы: и перед Богом, и перед людьми. Оба.
Чисто - человеческое суждение наше не может, однако,
примириться, что виновных нет. Найти виноватого, оставаясь
в простой жизненной плоскости, не трудно: это несомненно
Чертков.
491

Чертков, впрочем, не более, как движущийся и говоря­
щий мертвец. Он однажды провел у нас вечер, с малень­
ким учеником своим, толстовцем, - уже во время войны,
в Петербурге. ~смиренные~ слова, ~смиренные~ движения
его, - все напоминало о покойнике. Притом не о простом,
добром покойнике, но о каком-то вроде тех, что, в сказке,
подымаются ночью из могил, по бесовскому заклинанию.
Пил не чай - горячую воду, и не с сахаром
-
с леденцами:
все из смирения, очевидно, из верности ~доктрине~. Тихим
голосом излагал статью свою, которую намеревался, немед­
ленно печатать в Англии, - об ~уходе~ Толстого, конечно,
о том, как ~хотела смерти великого человека его жена, как
систематически его убивала~...
Слушать было и противно, и жутко. Но статья, которую
он нам оставил (со странной просьбой ~ничего не пере­
писывать~ оттуда!) оказалась еще противнее. В ней было
что-то хуже прямых клевет. Мы знали обоих Толстых (были
в Ясной Поляне лет за пять до смерти Л.Н.), но если бы
и не знали, если б даже дело шло не о Софье Андре­
евне, - просто о женщине, отвращение, думаю, было бы
то же. Чертков хотел печатать статью немедленно, т.е. при
жизни С.А. Хотел сделать то, чего она так страшилась,
что предчувствовала: вынести на всеобщий суд ее сокро­
венную жизнь - и как раз в его, чертковском, освещении.
(Не знаю, успел ли он сделать это тогда, успела ли С.А.,
живая, узнать об этом.)
Мы отослали Черткову его листы, от которых шел мерт­
вый дух, и больше его не видели.
Да, человеческий суд над Чертковым и его окружением
может быть только предельно суровым судом. Но это не ме­
шает взглянуть на минуту и глубже. Виноват ли мертвец,
что он мертвец? Даже сказочный, не добрый, которого бщ:
заставляет в полночь выходить из могилы? И не всегда л:ц
на земле борьба живого с мертвым, жизни со смертью, кон­
чается видимой победой смерти?
Впрочем, не все видимое - правда. И, может быть, Тол­
стой, так правду любивший, и верная спутница его жизни,
оба знают теперь, что их поражение было не поражением,
а истинной победой.
Закроем на этом трагическую повесть любви, сохранив ее
в глубине памяти и одев покровом благоговейного молчания.
492

СЛОВА И ЛЮДИ
(Заметки о Петербурге в 1904-1905)
1
-
Что это? Гроза?
-
Нет. Так. Зарницы играют.
Когда еще соберется...
Аfельников-llечерский
Солнечное апрельское утро. Страстная суббота 1903 г.
Известие, что Победоносцеву надоели Рел. Фил. Собрания:
довольно! Меньшиков о черной мессе заговорил, благонаме­
ренные журналы подхватили, тут же и о. Иоанн... довольно,
довольно! Антоний, митрополит С.- Петербургский и Ладож­
ский, заикнулся было, по ~либерализму~, слово в защиту
сказать, да перед непреклонной волей начальства - умолк.
Победоносцев бьm решителен, мнения имел определенные.
И о России имел он мнение очень определенное. Как-то
зимой Мережковский застал его - одного
-
у митрополита.
Тут-то знаменитый обер-прокурор, в уютном кресле сидя,
и пояснил, что такое Россия: ледяная пустыня без конца­
края, а по ней ходит лихой человек.
Разумелось, что и пусть ходит, не много беды от лихого
человека, в ледяной-то пустыне! А вот, коли, не дай Бог,
оттает она...
Мне - любопытную фигуру Победоносцева довелось ви­
деть только раз. Ее нельзя забыть. Что-то от летучей мыши
в ней было, с пергаментным лицом человека неизвестного
возраста. Походка медлительная, небрежная,- каблуки за­
девают пол. И при небольтом росте - эти громадные, блед­
ные, прозрачные уши... Впрочем, общее впечатление скорее
значительности; не комизма.
Запрет Собраний не удивил: давно ожидался. Что ж,
журнал ~новый Путь~, где печатаются стенограммы бывших
заседаний, остается; и связь с духовной средой; положение,
значит, не такое плохое.
Собрания уже дали один видимый результат: в среде
церковной стало меньше трепета перед «начальством~. Это
и по частным собраниям было видно, и по журналу. Не
говорю об одной ~духовной~ молодежи (без ряс); из этой
493

многие давно уже стояли в большой близости к редакции
и писали у нас (под псевдонимами, конечно). Но теперь
и священники, открыто критиковавшие церковную ~лите­
ратуру~, высказывали свои мысли. Хотя и подписывались
даже не псевдонимами, а ~свящ.Р.~, ~свящ.А.~, - но самое
участие их в таком ~проклятом~ журнале, как ~новый Путь~,
было с их стороны актом не малого мужества.
А на близком молодом окружении ~нового Пути~ стоит
остановиться. Теперь не все знают, что тогдашняя молодежь,
т.е. двадцатилетние начала века, была довольно культурна:
по нашим условиям, конечно, и сравнительно с поколением
предыдущим и последующим,- предвоенным.
Условный студент-рубаха, с Gaudeamus, с малознани­
ем, но с искренними порывами ~пострадать~ и ~постоять
за идею~, - не то что вывелся, а стал как-то не моден.
Но еще не вошел в моду и студент предвоенный, наивно­
невежественный сноб, ничем не интересующийся; мнящий,
однако, себя и своих ~Бродячих Собак~ верхом изысканности.
(Черты равно типичные и для не футуриста, и для футуриста.)
Совсем другого склада была молодежь, о которой я пишу.
Характерные для времени черты имелись одинаково и у просто
студентов, и у студентов, имеющих отношение или склон­
ность к искусству, и у молодежи так называемой ~духовной~.
Главная, может быть, черта - это серьезность отношения
к любому предмету и вопросу; невыдуманный, непритворный
~интерес к интересному~. В большинстве, студенты были
начитаны, даже разносторонне; поэты не увлекались своими
стихами до невнимания к истории или философии, как и дру­
гие, научного склада, не были чужды искусству. Молодежь
~духовная~ (из окружения ~нового Пути~) годами старше,
но душевно была, пожалуй, моложе наших ~светских~ студен­
тов; она обладала запасом специальных сведений и навыков,
позволявших ей успешно вести ~религиозно-философский~'
отдел, где продолжались обсуждаться вопросы Собраний. H<i
этой областью и специальными знаниями своими молодые·
доценты уже не удовлетворялись: их влекло к общей куль­
туре. Скоро стали они пробовать себя и в других отделах
(как, впрочем, и светские - заглядывают в философский
и религиозный, при случае). Если последним недоставало
тут знаний и опыта, - молодым церковникам недоставало
еще умения ~писать~; но они учились.
494

То, что в ~новом Пути• все как будто чему-то ~учились•,
заставляло недоброжелателей (подчас и доброжелателей,
эстетов из ~Мира Искусства•) упрекать журнал в ~диле­
тантизме•. На внешний взгляд, это, пожалуй, и было, -
отчасти; хотя я не знаю, мог ли журнал, при той особой
задаче, которую себе ставил, и при широком круге молодых
сотрудников, избежать ~учения•, - проб себя и опытов.
Он был неровен, особенно потому, что, кроме сотрудников
постоянных, открывал двери и для молодежи со стороны.
Бывало, что рядом с произведениями старших писателей,
уже известных, с серьезнейшими статьями молодых, но ис­
пытанных сотрудников появлялась какая-нибудь нежданная
~проба• начинающего. Из авторов таких проб иногда ничего
не выходило. А из других выходило; и вышло, хотя первые­
то пробы их были не очень умелы. Эта неровность больше
относится, впрочем, к художественной прозе. К стихам мы
были строже, не говоря об остальных отделах журнала.
***
В это лето, после запрещения Собраний, молодежь с особым
жаром отдалась журнальной и даже редакционной работе.
Редакция помещалась на Невском, около Литейной: ряд
громадных комнат-зал, почти без мебели: это была неудав­
шалея ~литературная Лавка• Пирожкова (по типу старой
~смирдинской•, но никакой лавки и не открывалось тут
никогда, и Пирожкова уже не было). Редактора Перцова
тоже не было, уехал на Волгу, секретарь Егоров - всегда
отсутствовал, даже корректур не читал. Приходилось дей­
ствовать на свой страх.
Тут-то молодежь и оказалась на высоте положения. Все
делали, что могли. Раз, в мудреннейшей и серьезнейшей
с:rатье Флоренского, московского сотрудника (тогда студента­
математика 2-го, кажется, курса) произошла невообразимая
корректурная путаница. Все наши ~присяжные• философы
собраны были на совет. Кое-как разобрались. Мне надо было
уезжать на дачу. Сижу в вагоне, второй звонок, - вдруг
летит по платформе один из совета, молодой ~духовный•
доцент, потрясая корректурными листами: ~мы ошиблись.
Тут надо дважды: ~данное-тварное•! И чертеж не к тварному!
Но теперь все в порядке!•
495

О московских молодых людях, о кое-каких московских
встречах я скажу потом. Сначала же хочется вспомнить жи­
вые лица вот этих петербургских; хоть о некоторых сказать
два слова, хоть назвать по имени.
Каждый стоял тогда при начале своей истории (жизни),
перед своей судьбой (концом этой истории). Никто не зна­
ет, - по-настоящему,
-
истории другого живого человека;
оттого и судьба, если она известна, часто остается непонятной.
Из наиболее близких (все студенты), начинавших свою
историю жизни, - вот Блок: его судьбу мы знаем, а жизнь .. .
как будто знаем тоже. Вот друг его, •сокровище~, Евг. Ива­
нов - •рыжий~, невероятно с Блоком несхожий, до последней
косточки русский, розановец, но с русской смиренностью
и особой глубиной, почти до юродства. Вот затянутый в сту­
денческий мундир польский граф, - будущий траппист.
Поэт Вл. Пяст, бледный, тонкий, скромный... говорят, он
недавно покончил с собой, в России. Серьезный Ельчани­
нов, - теперь он священник в Ницце. А вот талантливей­
ший юноша Л. Семенов (Тяньшаньский) - необыкновенно
красивый, с нежным девичьим румянцем, - это еще поэт,
тонкий писатель, но уже скоро революционер, потом сек­
тант, работник у мужика, потом православный священник,
убитый большевиками. Гораздо раньше друг его, Поляков,
тоже поэт, студент громадного роста и отталкивающего без­
образия, убил себя, выбросившись из окошка.А. Кондратьев,
со склонностью к истории и древнему миру. Умный, дельный,
образованный Смирнов... Впрочем, с него начинается ряд
лиц, дальнейшая история и судьба которых совсем неиз­
вестна: Фридберг, Лундберг, Юрий Череда, младший брат
С. Дягилева... и сколько еще, имен которых я не вспомню!
Из среды •духовной~ не буду называть никого. Неведомая
судьба многих, я думаю, трагична.
Москвичи - их было порядочно; но скажу пока лишь
об одном, очень тогда стоявшем близко и к журналу и к его
окружению, - об Андрее Белом, тогда больше просто
-
Боре
Бугаеве. Многие ли помнят молодым этого любопытного
человека? Необыкновенно талантливый, блестящий эрудит,
неутомимый болтун с танцующей походкой и кошачьими
движениями, с ореолом легчайших золотых волос надо лбом,
с детски-округленными голубыми глазами, он весь был как­
то вывернут; искренно неверный, искренно-лживый, вечно
496

играющий, - то маленького мальчика, то юродивого; какая­
то пленительность в нем тогда была; может быть, немножко
гениальность сумасшествия, и уже непритворного.
Дальнейшая история и судьба его более или менее известна.
11
С осени 4Новый Путь~ ускромнился. Редакция переехала
в маленькую квартирку, в Ковенеком переулке. Хотя все мы,
и старшие, и младшие, за немногими исключениями, писали
без гонорара, материальное положение бывало трудное. Раза
два - три мы ездили в Москву, искать денежной поддержки.
Долгов не было, но ведь издателя тоже не было.
Москва того времени, разнообразные круги ее, как ли­
тературные (тогда начинались «Весы~), так и другие, была
очень любопытна. Но вот из всей массы тамошних друзей
и знакомых - 2 человека, о которых я здесь вспомню.
Один жил в собственном доме-дворце и даже в собственном
переулке; был неучен и даровит, крепковолен и своенравен.
Это Василий Хлудов, уже старик. Известный богач, состоял
он в родстве со всей, кажется, московской купеческой знатью.
Был наружностью очень приятен: худощавый, седоватый,
типично-хитроватый, с быстрыми, бодрыми движениями,
со скорым говорком. От него поддержки журнала мы и не жда­
ли, - он был из тех русских, 4Своим горбом~ собирателей,
о которых говорят, что он двугривенного сразу из кармана
не вынет, раньше меж пальцами его сто раз перетереть. Но
к нам к 4Новому Пути~. к его вопросам, отнесся он с самым
живым интересом и... стал нашим сотрудником. Вряд ли,
как шла о нем молва, был он сектант (какой?) или что-то
вроде; но те статейки, которые сам он привозил для журнала
в Петербург, свежим и сильным языком написанные, и сейчас
кажутся не чуждыми своеобразной религиозной глубины.
С нами Хлудов, в первый раз, поехал к тому известному
по Москве человеку, о котором я тоже хочу упомянуть. Этот­
жил в розовом Донском монастыре, в двух просторных, уютных
комнатах - келье. Почему владыка Антоний (Пекинский)
отозван был из Китая и водворен 4На покой~ - не знаю. Но
Москва его тогда особенно любила, почитала, кажется, про­
видцем. Шла молва о его строгости... Но я могу сказать, что
столь ласкового, бурно-веселого, шутливого 4Владыки~ мы
497
З2Том13 УнасвПариже

и в Петербурге не встречали. Совсем еще не старый, бодрый,
представительный, красивый, с чуть тронутыми сединой тем­
ными кудрями, черноглазый, громкогласный, - он почему
то сразу воспылал к нам чрезвычайным расположением. Ни
о нас, ни о петербургских Собраниях он как будто ничего
не слыхал, и мы не знали бы, о чем с ним говорить. Но он все
время говорил сам, - о какой-то монастырской земле, которую
кто-то у кого-то несправедливо отобрал; принялся хлопотать
о чае, а когда чай мы похвалили-вытащил кубик (Пекин­
ской упаковки!) розовой ленточкой перевязал и мне подарил.
В соседней комнате вся стена у него была в ~картинках~:
водил показывать, очень гордился, обещал любую подарить,
когда еще приеду.
На Хлудова он, в этот первый раз, не обратил никакого
внимания. (После они, кажется, очень сошлись.) Помалкивал
и Хлудов, наслышанный о ~строгости~ владыки.
Впрочем, строгость в нем, вероятно, была, как и духовная
или душевная сила какая-то, скрьггая, ему самому непонятная,
с неожиданными проявлениями, как у русских ~старцев~.
Было в Антонии и чуть-чуть юродства; при искренности -
это, в русском человеке, порою, признак глубины.
Недаром впоследствии стал он духовником такого че­
ловека, как Флоренский и, в известный момент, прямо
не позволил ему постричься в монахи; приказал жениться
и пойти в священники. И Флоренский послушался. Надо
знать дальнейшую историю этого замечательного человека
(я случайно хорошо ее знаю), чтобы оценить и приказанье,
и послушанье.
В те ранние дни Флоренский, сотрудник ~нового Пути~.
друг Андрея Белого, еще просто студент, уже был ~кладезь
учености~. Но не этим останавливал он внимание. Когда,
бывало, при московских встречах в тесном кружке, гля­
дишь, как он сидит, угрюмый, сдержанный, собранный весь,
большеносый, с прямыми соломенно-светлыми волосами,
вдоль щек свисающими, - невальна вспоминаются рассказы
Белого, о том, как ~воспитывает волю~ в себе этот человек.
Большая сила чувствовалась в нем и тогда1•
1 Мне хотелось рассказать также о двух молодых москвичах, в то вре­
мя часто приезжавших в СПБ, видавшихся с нами и с Розановым: Э.
и Свенцицким. Но без дальнейшей их истории рассказ бьт бы неполо~;
а дальнейшее происходило уже в 1908-09 rr.
498

Может быть, не русский - перерусский Антоний Донской,
ни армянин Флоренский, ни даже Хлудов, ни даже Андрей
Белый, - не были бы тем точно, чем были,
-
в Петербур­
ге. Самый воздух, атмосфера, - и литературная, и религиоз­
ная, и всяческая, - в Москве была иная, не петербургская.
В оттенках, конечно. Нас отпугивал московский ~максима­
ЛИЗМ$>, москвичи пожимали плечами, удивляясь нашей ~уме­
ренности$>; европейцу же мы, наверно, показались бы оди­
наковыми и, быть может, одинаковыми максималистами...
***
Среди окружения ~нового Пути$> все возрастал, между
тем, новый, как будто, интерес: к вопросам общественным.
С существующими общественными группировками связи
не имели ни подошедшие со стороны эстетики, ни вышед­
шие из среды церковной; молодежь, по молодости, не имела
и времени для таких связей. Отношение же этих группировок
и к эстетике, и к религии ~нового Пути$>, т.е. ко всему, чем
журнал занимался, могло только оттолкнуть,- в дальней­
шем, от них. Но поворот к интересам общественным не мог
не произойти, он был естественной эволюцией, следствием
уже произведенной работы. Узость эстетики не удовлетво­
ряла, как, с другой стороны, - и церковная теснота, про­
тив которой боролись еще Собрания. Не ставились ли там
и религиозные вопросы ~жизненНО$>, т.е. с непременным
включением вопроса общественного?
Эта эволюция ~нового Пути$>, пока еще неопределенная,
повела, однако, к расколу, вернее, к отколу - и некоторых
церковников, и чистых эстетов. Часть Дягилевекого круж­
ка отдалилась. ~Мир Искусства$> стоял тогда перед своим
концом; скоро Дягилеву, талантливому новатору, предстояло
пойти по своей собственной дороге, уже вне и вопросов на­
ших, и даже литературы.
Еще до начала японской войны наметилось и наше от­
даление от Розанова. Шло как-то незаметно, само собой,
помимо его и нашей воли. Этот гениальный ~плотовидец$>,
как его называли, при всей своей общительности, в самом
деле не понимал никакой общности; в самом деле не пони­
мал, что ему ~современничают другие люди$>; одинок был
по существу.
499
32'

Война. Как отразилось начало японской войны на широких
слоях русского общества - не берусь судить. В нашем кругу,
признаться, оно произвело мало впечатления. Мы отрицали,
конечно, войну, но как-то теоретически, умственно. Никто из нас
на своем веку войн не переживал, и эту первую, с Японией,
мы не реализовали, чему помогала, вероятно, и ее далекость.
Вряд ли мы бьти тут особенным исключением, если ·даже
Толстой, которого видели мы как раз в это время, не проявлял
к войне особого внимания. Почти не говорил о ней; упоминал
вскользь, без всякой горячности, и это чувствовалось.
К тому же никаких внутренних перемен мы от нее не жда­
ли; разве только торжества и укрепления самодержавия,
потому что, в первое время, держалась общая уверенность,
что японцев мы победим. Помнится, раз вечером, в малень­
кой редакционной комнатке, шел разговор о войне. Был тут
и Хлудов, приехавший из Москвы. Розанов, на диване, по­
догнув ногу, куря папироску за папироской, шептал что-то
о японцах, и все приговаривал: ~конечно, конечно, медведь
этого мышонка-то раздавит, об этом говорить нечего» ... Дру­
гие, более, казалось бы, осведомленные, соглашались. Хлудов
один, хитро щуря глазки, качал головой:
-
Ну уж и раздавит... А как нет? Макаки тоже не дураки.
Мы-то, пожалуй, подурее.
А другой раз попал к нам, каким-то образом, адмирал
Рождественский, - перед самой своей экспедицией1 • Сидел
долго, рассказывал, как поведет свою эскадру кружным путем
в японские моря и что эскадра его решит дело войны уже
без всяких сомнений (чем все это кончилось- известно).
Мы слушали, молчали, сознавая свою некомпетентность,
но инстинктивно адмиралу не верили. Когда он ушел, молодой
поэт, совершенно уже в этих делах ничего не смыслящий,
вдруг дерзко заявил: ~по-моему, ничего у него не выйдет.
У него в лице что-то идиотическое. Или нет - обреченное.
Или то и другое вместе».
***
Бывают периоды, когда вдруг начинает казаться, что
~время пришло в умаление». Должно быть, оттого, что вся-
1 Его привез к нам, неизвестно для чего, какой то художник, имени
не помню.
500

ческие перемены внутренние и внешние, вблизи и вдали,
начинают быстро следовать одна за другой: так быстро,
в такие короткие сроки все меняется, что едва поспевает
за ними мысль. Что-то словно сдвинулось и покатилось.
Сначала, заметив, удивляешься, а потом и сам, невольно,
начинаешь торопиться.
Близкие нам круги не были исключением. Давно ли, ка­
жется, началась война? И началась, а перемен будто не при­
несла. Запретили отчеты; цензура надавила на журнал; от­
ношения с эстетами испортились; кое-кто из церковников
ушел; а извне, казалось, все идет по-прежнему.
Но перемены давно начались. Мелкие вели за собой другие,
покрупнее, те - опять следующие; не прошло и нескольких
месяцев, как в журнале и редакции все приняло,- с внеш­
ней стороны, - совсем другой вид. Редактор, основатель
~нового Пути~, Перцов, - ушел; журнал без Собраний,
и теперь без отчетов, да еще с растущей тягой к вопросам
общественным и политическим по линии, с его, перцовской,
не вполне совпадающей,- такой журнал уже мало его ин­
тересовал. Редактором сделался Философов, отошедший
от группы эстетов.
Не было и секретаря Егорова; он, тернавцевский ~пес~,
бессменный секретарь и Собраний, и журнала, так умевший
ладить с духовной цензурой, - тоже ушел. Вместо него
в редакции появилась фигура Чулкова. Этот новый в Пе­
тербурге человек, рекомендованный Щеголевым, не очень
подходил к сплоченному кружку нашей молодежи. Недав­
няя ссылка его (университетская история какая-то) нам
не импонировала, а поэтическими претензиями и общей
неуравновешенностью он, вначале, многих раздражал. Не
попадая в тон незнакомой среды, он вечно беспокоился, вол­
новался, нещадно теребя шевелюру. Кто-то сочинил на него
пародию, - добродушную, но меткую,
-
где он повторяет
свои же стихи, ~рвя на себе волосы~. ~я не ваш, я не их,
я ничей! Я хочу, и я буду кричать!~
Внутренние перемены тоже были не малые. Усиленное
внимание к вопросам общественности, потребность найти
к ним определенное отношение, все возрастали. И тем более,
что во всей атмосфере русской жизни уже чувствовалась
какая-то глубокая перемена: может быть, действовала бли­
зость событий.
501

В это неопределенное, тороШiивое время и приiШiа одному
из руководителей 4Нового Пути• - мысль реформировать
журнал, притом довольно радикальным способом.
111
Давно уж следили мы за эволюцией некоторых участников
московского журнала 4Психологии и Философии•. Теперь они
образовали отдельную группу и издали сборник - 4Идеали­
стический•. Что, если дорогам нашим суждено скреститься?
В теории мысль эта была правильная: мы исходим из разных
пунктов; предположив, что мы идем к тому же синтезу, -
мы должны встретиться; за ними стоит их опыт, - обще­
ственности; но у нас есть свой, которым мы могли бы им
послужить. Почему невозможна совместная работа?
Попытка реализовать этот проект была успешна. После
длительных переговоров, группа так называемых 4идеали­
стов• согласилась войти, - на равных с нами правах,
-
в 4Новый Путь•. И, к началу осени 1904 года, С.Н. Бул­
гаков, Н.А. Бердяев и другие (лично до тех пор мы с ними
не встречались) - бьти уже в Петербурге.
События и атмосфера этой осени известны: ее называли
4весной• Святополка-Мирского, нового министра, сменив­
шего убитого в августе Плеве. На Востоке теперь шел ряд
военных неудач; в закипевшем Петербурге - ряд политиче­
ских 4банкетов•. Даже не специально политических, в том
смысле, что захвачены были все слои интеллигенции. На
одном таком банкете мне пришлось сидеть между г-жой
Коллонтай, тогда еще красивой дамой, и- поэтом Сологубом.
А маленькая редакция наша внезапно, как по волшеб­
ству, преобразилась. Непривычный шум, говор, непривычная
теснота. Знакомых лиц почти было не видно, новые люди
приходили, толпились, уходили: кипела работа по выпуску
сентябрьской, - 4новой•,
-
книжки журнала.
Очень скоро, еще ранее выхода этого сентябрьского но­
мера (тогда все происходило скоро) выяснилось для нас,
и для людей близких прежнему журналу, что мы ошиблись:
Если дороги наши с 4Идеалистами• и должны скреститься
(если!), то время для этого не пришло. Они, конечно, бьти
на пути к религии. Но, стоявший за ними громадный опыт
еще слишком полно владел ими, - как, может быть, вла-
502

дел инами-наш, совсем другой. Религиозность ~идеали­
стов~. в те времена, была еще субъективно - подпольная,
если можно так выразиться. Волжский- Глинка, сотрудник
~Журнала для всех~, прежде воевавший с ~новым Путем~,
но потом, с идеалистами, вошедший в него, человек мягкий
до нежности, искренний до болезненности, признавалея
м~;~е:. в Казанский собор, нет-нет, кто-нибудь из них теперь
и зайдет, один; так, в темном уголке постоять... Но старается,
чтоб случайно другой ему там не встретился, не увидел ...
Разделяло нас, кроме того, и совершенно разное отношение
к области искусства, слова, эстетики. Область эта нашим
соредакторам была чужда; и, как чуждая, вызывала в них
какую-то осторожную недоверчивость, которая, естественно,
переходила и на нас.
Наше решение уже было принято, когда вышла первая
~совместная~ книжка ~нового Пути~. Толстая, пухлая, как
ни одна из двадцати прежних. Внутри, между пространно­
тяжелыми экономическими статьями, еще робко ютились
двое-трое из нашей молодежи. Юрий Череда, с тонким
письмом своим, казался каким-то жалобным.
Можно бьшо или идти на длительную, терпеливую борьбу
за наши позиции, - или сознательно, по-хорошему, отступить.
Мы выбрали последнее. Журнал, вышедший из Рел.-Фил.
Собраний и продолжавший их линию, уже сделал все, что
мог; ничего не прибавило бы его дальнейшее существова­
ние в эти тревожные времена. Брожение, которое в среде
церковной (белого духовенства) несомненно происходило,
приобрело свою независимую от ~нов. Пути~. жизнь. Бла­
годушные смешанные сборища у Розанова давно растаяли;
связь с наиболее интересными кружками и лицами была
у нас теперь и через Тернавцева, и непосредственная.
Так заканчивали мы наше журнальное дело, - полюбов­
ным соглашением с мгновенными соредакторами: журнал
передавался им, - к счастью, без долгов,
-
и менял с ян­
варя название (это было наше условие). На месте ~нового
Пути~. после ровно двухлетней его жизни, возник журнал
совсем другого типа, имевший с прежним разве лишь слабую
внешнюю связь.
В три последние книжки ~нов. Пути~ мы, в виду близкой
передачи, уже не вмешивались. Единственный случай, когда
пришлось стать на защиту прежнего,- это статья постоян-
503

ного, давнего сотрудника ~нов. Пути~. довольно известного
писателя, - о Блоке. Тогда вышла первая книжка Блока
~стихи о Прекрасной Даме~. И отзыв о ней- был, кажется,
первой; в печати, статьей об этом поэте. Секретарь Чулков,
который, хоть и повторял еще ~я не ваш, я не их, я ничей~.
уже явно был на стороне новых редакторов, явился с изве­
щением, что они не видят нужды в статье о Блоке: не так
он значителен, да и нужно ли вообще писать о стихах? ..
Тут мы не согласились и, так как был еще ~новый Путь~,
а редакторы считались соредакторами, - статья прошла. Но
без подписи автора, под буквой Х.
В новом журнале остались из наших сотрудников толь­
ко два или три писателя старшего поколения (не Розанов,
конечно). Но неудачная попытка совместной работы не на­
рушила прекрасных отношений между всеми нами и редак­
цией ~вопросов Жизни~. (Увы, солидный журнал этот, куда
шире поставленный и более обеспеченный, нежели ~новый
Путь~. не просуществовал и полного года.)
***
Откуда, собственно, взялся Гапон, - никто в эти лихо­
радочные месяцы толком не знал, хотя говорили о нем уже
много. Не знала ни ~духовная~ наша молодежь, ни те бывшие
участники Р.-Ф. Собраний ~в рясах~, которые собирались
у Тернавцева или приходили к нам. Что слышали мы от них
о Гапоне,- мало его объясняло; во всяком случае, это свя­
щенник не того типа, к которому привыкли мы в Собраниях;
не похож и на самых живых, собирающихся теперь в кружки.
А эти, живые, стали очень смелы, кстати сказать. Некоторые
из молодых являлись иногда к нам с такими проектами
и предложениями, что мы даже в страх приходили. Недаром
один умный иерей сказал: ~Кому в помощь Собрания наши
вышли, а кому и в соблазн. Ну, да Бог вразумит~.
Но эта смелость была другая какая-то, другого порядка,
чем гапоновская. Тернавцев о Гапоне отзывалея с неопреде­
ленным недовернем; он не мог не восхищаться, объективно,
его умением говорить с громадной толпой народа (Гапон бьт
священником в рабочем квартале, за заставой, там и речи­
проповеди свои произносил). ~он ведь что делает, - рас­
сказывал Тернавцев, - он не поучает, не наставляет, а раз-
504

говаривает с ними. Скажет что-нибудь - и сейчас вопрос
им: как думаете? Они все отвечают, - конечно, к ответу
он уж подвел их, но они-то думают- сами с ним говорят,
и чем дальше, - все идет зажигательнее. Кабы видели вы,
какие толпы вокруг него растут!•
Очевидно, это был стиль митинговый, у нас еще тогда
неизвестный. Год тому назад начальство быстро убрало бы
Гапона; но теперь, сбитое с толку 4банкетами•, не удоеужи­
валось заняться проповедияком в рясе, где-то за заставой.
Да и проповеди были ловки: все царь-батюшка поминался,
прямой защитник народа от общих несправедливостей.
Гапон, конечно, был человек неумный, даже не особенно хи­
трый, и слабый. Попал на зарубку, его закружило собственное
влияние и попеело куда то. Он легко становился игрушкой
во всяких руках, что доказала и дальнейшая судьба его...
Давно не было журнала, но кружок сотрудников еще
оставался сплоченным. Молодежь собиралась у нас, обык­
новенно, по воскресеньям.
Воскресенье, 9-го января, было морозное, не ярко, но ясно­
снежное: с утра над Летним Садом, на белом небе, висел
безлучный красный шар солнца, окруженный сияющим
радужным кольцом. Улицы тихи - зимняя петербургская
тишина.
Мы говорили у камина, все о том же: о странном времени,
о его тревожности, - теперь самые наивные чувствовали
близость каких то событий. Нас прервал на минуту неожи­
данный гость: Боря Бугаев (А. Белый) прямо с вокзала:
приезжая из Москвы, он останавливался у нас.
Но едва успел он поздороваться, как влетели еще двое
друзей наших, в сопровождении какого-то незнакомого мо­
лодого человека, и все сразу заговорили, в волнении, пере­
бивая друг друга: 4Вы знаете? Вы знаете?.. •
Смутный слух о том, что рабочие собираются идти прямо
к царю, подавать какую-то просьбу, и поведет их Гапон, -
уже был в городе. Слуху не верили. Теперь, со слов очевид­
цев (подошли и другие свидетели), оказывается,- да, шли
к царю (его, кстати, и в Петербурге не было), несли хоругви
и царский портрет. На Набережной встретила их полиция...
-
Нет, казаки! Ну, и полиция... И вдруг
-
залп. Пони­
маете, в безоружных! Повалило много. Раненые... И убитые,
конечно.
505

-А Гапон?
-
Впереди шел. Я видел. Ну, может, и не совсем впереди...
Только когда стали стрелять, он исчез.
-
Да, да, - перебивает другой свидетель.
-
Я знаю. Его
спасли, скрыли... друзья. Он переоделся, волосы ему кое-как
остригли, он в безопасности... Вы будете вечером в ВолЬJIО­
Экономическом?
Чтобы понять общее волнение, надо вспомнить, какой
непривычностью были тогда для Петербурга выстрелы
на улице, трупы и кровь на снегу... Кто-то еще приходил,
уходил, кто-то остался обедать. Большинством овладела
жажда ~действовать~. -так или иначе реагировать на со­
бытия. Явилась, - кому, не помню,
-
довольно странная
мысль, тотчас всеми принятая, однако: ехать по театрам,
прекращать спектакли.
-
Этого нельзя оставить... Это день траура .. . Нельзя, чтоб
люди сидели в театрах, как будто ничего не случилось...
Составилось несколько групп. Наша, из четырех или пяти
человек, паехала в Александринекий театр.
Там - все тихо и мирно. Шла пьеса Островского. Публики
ни мало, ни много, публика обыкновенная. Признаться, эта
знакомая тишь Александринки нас, приехавших скандалить
(протестовать!) как то охладила. Мережковский, который
хорошо знал директора, предложил просто вызвать его и по­
просить без шума прекратить спектакль,- ~по-хорошему~.
Воображаю, что вышло бы из этого наивного проекта: но он
не осуществился - директора в театре не оказалось.
Мы пошли в зал. Сели в разных местах. В полутемном
зале было тихо; минут пять-десять шло действие. Вдруг,
прерывая монолог Варламова, - звонкий голос из публики:
~мы просим прекратить спектакль... Сегодня, на улицах
Петербурга... ~
Несколько голосов присоединилось. Мы встали. Если б
Варламов не замолк, с детски-испуганным и огорченным
лицом, если б другие актеры нашлись,- все бы это кончи­
лось ничем. Но опять - такая была, для Петербурга и для
Александринских палестин, в подобной дерзости необычность,
что замерли актеры, остолбенел Варламов, вскочила с мест
публика, зажглась люстра, все дружно бросились к выходу,
а занавес пополз вниз.
Мы, из театра, поехали в Вольно-Экономическое.
506

Коренным петербуржцам памятны, конечно, собрания
в Вольно-Экономическом. Этот вечер был особенно любопы­
тен. Вся интеллигенция, кажется, налицо, известная и мало­
известная, в перемешку с людьми совсем неизвестными. Речи,
речи, то снизу, то сверху: с белых, низко-сводчатых, балконов.
Боря Бугаев, который безмолвно, с растерянно-любо­
пытствующим видом, следовал всюду за нами, - взобрался
на случайный стул, около меня; с хор вдруг заговорил кто-то
голосом диким, хриплым, точно перерванным. И речь была
странная, от хрипа казавшаяся еще диче, вся в кусках. ~по­
сле того, что ныне случилось... Мы надеялись .. . Но теперь .. .
Теперь я вызываю молодых техников... Химиков . . . Вина от­
ныне... вся вина~ . . .
Боря наклоняется с высоты стула ко мне, шепчет, окру­
глив глаза: ~химиков вызывают. Я тоже химик. Мне тоже
идти. Куда?~
Махаю ему рукой: молчите! Никуда! - Говорящего почти
не видно под низким сводом балкона. Но мы уже знаем, что
это переодетый, остриженный Гапон и что он призывает
к террору.
***
Атмосфера Петербурга, в течение последующих месяцев,
была странная. Неспокойствие, глухой и тревожный ропот
жизни чувствовались и в той ее части, которая находилась
в поле моих непосредственных наблюдений. Завивались но­
вые кружки, отдельные, мало между собой связанные. Даже
в литературной среде: редакция ~вопросов Жизни~ стояла
особняком, там были свои, для петербуржцев новые люди;
немногие писатели - новопутейцы, в журнале оставшиеся,
не еливались как-то с его кругом. Один из них, Вяч. Иванов,
уже начинал тогда создавать свое собственное, вскоре весьма
разросшееся, окружение. Вячеслав Иванов лишь два года
тому назад переселился из-за границы в Петербург. Новый
эстетический круг этого писателя, поэта, ученого, горячего
эллиниста, широкий, очень смешанный, казался нам - более
всех прежних - смутно-беспорядочным. По времени таким,
вероятно, ему и следовало быть; но мы все же держались
в стороне. С ~идеалистами~ виделись чаще, оставаясь в пре­
красных отношениях.
507

Особенно сошлись мы - лично
-
с Н.А. Бердяевым. Он
и я - проводили иногда часы в горячих беседах. Говорили
о религии мало. Бердяев, блестящий метафизик, бьт тогда
еще только •идеалистом~.
И уж совсем отдельно, почти подспудно, существовал
живой кружок •духовных~ лиц, участников Собраний. С ним
мы сохраняли связь довольно тесную. Из будущих •З21х~
священников наметилось, к весне, больше половины. Тер­
навцев действовал там с большой горячностью. В нем еще
незаметна была перемена, которая впоследствии - вдолге
правда, - привела нас к разногласию и затем к разрыву.
А что же студенты •Н. Пути~. вся •светская~ молодежь?
Она стала расходиться в этот момент, каждый по своей до­
роге, к своей судьбе. Судьбы многих теперь нам известны...
Но я говорю о тогдашнем времени. Тогда, к весне 1905-го
года, некоторые уже стояли близко к революционному движе­
нию. Между ними - и душевно тонкий юноша-поэт Леонид
Семенов, судьба которого особенно замечательна... (Летом
он был арестован.) Другие пошли сразу по религиозной
линии. Не знаю ни одного, кто бы вполне примкнул к эсте­
тическому поезду Вячеслава Иванова, бурно развивавшему
ход.
Скажу мимоходом, что некоторым из нас, этой весной,
случилось впервые действительно понять, что такое война,
прикоснуться к ее реальности. В Одессу прибыл пароход,
привезший все •человеческое~. что осталось от Порт-Артура.
Мы жили в той же гостинице, где поместилась вся группа
офицеров с сестрами милосердия. Неделя близкого с ними
общения дала больше, чем все рассказы о войне.
Люди с плохо залеченными ранами, большинство - ин­
валиды; но не это главное. А то, что они, при этом, были
как-то странно и жутко веселы: и вдруг, на минуту, веселье
сменялось слезами. Они были, - полузаметно, но несо­
мнено, - сумасшедшие. Сестры при них тоже казались по­
переменно - очень живыми и очень, совершенно мертвыми.
Вот тогда-то и понялось, что на войне, если даже не очень
ранено тело, и даже если оно совсем не ранено, - душа
ранена смертельно. Почти всегда. (Из этих офицеров, как
потом узналось, разнообразно погибли почти все.)
Но вот и •лето мира~ ... с Японией. Ход дальнейших со­
бытий известен. Осенний Петербург, погруженный во мрак,
508

являл невиданное зрелище. Чуть не на всех углах, до позд­
ней ночи, при мерцании каких-то случайных плошек, шли
уличные митинги.
Вокруг - толпа; вряд ли знает она, кто говорит и что,
собственно, но слушает тихо, внимательно. Несмотря на слухи
о· полицейских избиениях, на угрозы стрельбой, - не было
паники даже в ничего не понимающих обывательских низах;
было - любопытство. Легкомысленное
-
но скорее со­
чувственное. Как же не любопытно, что будто и вправду
~начальство ушло•? (Розанов издал под этим названием
брошюру, которая была конфискована.)
Интеллигентские собрания, при тусклом пламени свеч,
происходили с особенным подъемом. А раз, помнится, собра­
лись мы даже при одной свече на пустом деревянном столе.
Собрались с Тернавцевым, с пятью-шестью священниками,
в маленькой квартирке на Песках, неизвестно чьей. Обсуж­
далась окончательная редакция ~записки• 32-х священни­
ков. Тридцать два человека в комнатке нашего заседания
и не поместилось бы. Но подписи все уже стояли (громадное
большинство- участники Собраний).
Никто еще не знал тогда, чем кончатся ~неслыханные•
происшествия. Но присутствовавшие батюшки (из самых
смелых) твердили, что ~записка• все равно пойдет в ход,
как бы дело ни повернулось.
Вряд ли была она очень резка (я ее не помню) или очень
определенна. Однако заседание это, которому свеча в бутылке
придавала таинственность, и новое, мужественное настроение
служителей церкви, были отрадны. Тернавцев тоже был от­
раден - так пылко поддерживал он дух пастырей.
Высшая иерархия ничего об этом, конечно, не знала:
но в эти дни и о ней никто ничего не знал; точно и она
~ушла•,- вместе с начальством.
Напряжение в городе росло. Трудно теперь (после пе­
режитого) вспомнить ощущение, с каким смотрели мы,
из высоких наших окон, на ~демонстрации• - процессии
с красными флагами, двигающиеся по Литейному. Они нам
казались грандиозными. Приближалась гроза... Должно быть,
и на правительственные верхи все это производило извест­
ное впечатление, стараниями Витте, еще усиленное. Ничего
подобного раньше не бывало... В манифесте 17 октября так
ведь и сказано: ~этот неслыханный бунт•...
509

Первые слова человека, пришедшего к нам со свежень­
ким манифестом: ~ну, все кончено. Все получено. Свободы.
Парламент. Конституция~.
Радости в голосе - никакой.
-
Конституция? А может самодержавие дать конститу­
цию? Я объективно спрашиваю. Может?
-
Не... знаю. Нет, по-моему, не может.
··,
Конституция или не конституция, но что не ~все кон­
чено~ - в этом пришлось убедиться на другой же день.
Разросшиеся уличные демонстрации, с песнями, флагами, -
ну, это, - говорили иные,
-
радость народная по поводу
дарованного монаршей милостью. Забастовка не прекра­
тилась? Нельзя же, мол, сразу, завтра кончится... Но слухи
из Москвы шли тревожные. А вот уж и не слухи: молодой
рабочий в темной куртке, знакомое тонкое лицо: Леонид
Семенов, поэт новопутейский!
-Когда вас выпустили?
-
Не так давно... Не мог зайти к вам, был занят.
-Вы по делу с.-р.?
Нет, я отошел от с.-р. Я примыкаю теперь к группе с.-д.,
марксистского толка...
Молчание. С-деки, марксизм- было то, что со дней моей
юности, со дней молодости Туган-Барановекого и Струве,
которых мы хорошо знали, отталкивало меня неодолимо:
сперва полусознательно, а потом и сознательно. Но отто­
го ли не сошлись мы и с ~идеалистами~, что оставался еще
на них налет марксизма?
-
Диктатура пролетариата, - продолжал Леонид С.,
-
я убежден, что диктатура пролетариата...
Слушать было тяжело, он это заметил, заторопился:
-
Я пришел проститься. Сегодня еду в Москву. Решено
восстание. Силами согласных групп. Все готово.
-Так это, значит, правда?
Петербург не скоро узнал точную правду о восстании,
о ~Пресне~. Огорченных неудачей мне пришлось видеть
не много: да, кажется, большинство не понимало и смысла
его. Но все, и верящие, и неверящие в манифест, возмуща­
лись- репрессиями (по привычке, может быть?); льющаяся
кровь, - по непривычке, может быть?
-
действовала тогда
на людей подавляюще, раньше всяких рассуждений. Голоса
раздеЛЯЛИСЪ ПОТОМ.
510

Голоса церкви не было вовсе. Она молчала.
Понятна тревога тех, кто имел к церкви серьезное от­
ношение. События, по связи верхов правительственных
с церковными, не могли их не коснуться; и, действительно,
коснулись, в первое же время: ушел Победоносцев, а это,
по-тогдашнему, был целый переворот. Но ведь такие со­
бытия - не административные же перевороты и перемены;
может ли церковь (поскольку высшая иерархия- церковь)
молчать в эти дни?
Неизвестно кто,- новый ли обер-прокурор Оболенский
или митрополит Антоний, - понял первый, что церкви
невместно безмолвствовать; но, несомненно, что оба они,
и поняв, не могли найти форму, в которую должно выде­
литься слово церкви.
Я заключаю это из того, что воззвание м. Антония, на­
печатанное во всех газетах, было составлено - в нашем
доме, в присутствии Оболенского и нескольких церковных
друзей наших (не духовного звания). Сравнительно с тек­
стом, увезенным Оболенским, в печати были небольшие
сокращения, но никаких изменений. Насколько помнится,
это воззвание (или обращение, или, может быть, иначе) осо­
бенного ничего не представляло; вряд ли может оно быть
названо ~историческим•. Все же его появление успокоило
многих, искренно церковь любящих.
***
В этих кратких заметках я не могу коснуться всего и всех,
с кем приходилось нам тогда сталкиваться. Не все могу
и припомнить. Живо лишь ощущение всеобщего, разноо­
бразного, часто беспорядочного бурления.
Печать не замедлила воспользоваться новыми свобода­
ми. Говорю ~печать•, потому что литература, в те первые
дни, своей свободы не могла еще проявить, а рои вдруг за­
мелькавших листовок, брошюр, журнальцев, сатирических
и других, и остроумных, и грубых, всяких однодневок, -
литературой назвать нельзя же. Не литература были и со­
циалистические газеты, нового у нас тона. Меньшевистская
и большевистская публика различала, пока лишь по тому,
что в первых писалось ~социал-демократия•, а во вторых -
~социалдемократия•.
511

Если в однодневках попадались имена настоящих писа­
телей, - вроде Сологуба,
-
то в социалистических, кроме
Горького, еще не было никого. И многих удивила поспешность,
с какой Н. Минский, довольно известный в свое время ~поэт~.
кинулся прямо в социал-демократам (большевикам), стал даже
подписывать газету Ленина. Но этот умный, - более умный,
нежели талантливый, - стихотворец-философ (он изобрел
даже собственную, ~мэоническую~ философскую систему),
страдал всю жизнь каким-то странным беспокойством, где
ни почуется ему ~последний крик времени~, туда, не разбирая,
он и кинется. ~Гражданский~ поэт 70-х годов- в конце века
он уже старается ~декадентить~; в Рел. Собраниях защищает
~мистическую розу на груди церкви~; соблазнился, было,
эллинизмом и хороводами в кружке Вяч. Иванова; но вот -
социал-демократы; он ~вполне сошелся с ними~, -им нужна
философская ~надстройка~; эту надстройку, ~мэоническую~. он
и будет производить в газете. Однако после двух социалмэо­
нических фельетонов, Минский в газете перестал появляться;
кружку Ленина довольно было надстроек. Не помогали и по­
стоянные выступления Минского, на всех эстрадах, с новым
стихотворением, которое так и начиналось:
~Пролетарии всех стран, соединяйтесь! .. ~ 1
Кончилось же это совсем плохо: едва пошли разгромы -
новые друзья ~поэта~ скрылись, а он, ~редактор~. к ужасу
своему, попал в крепость. Выпущенный под залог, усерди­
ем друзей старых, - убежал за границу и превратился
-
нежданно-негаданно, безвинно и бессмысленно, в вечного
эмигранта.
А разгромы, всяческие, ждать себя не заставили. Начав,
после Москвы, свое дело ~успокоения~. правительство его
уже не прекращало. Дело, сказать правду, нелегкое: со ~сво­
бодами~ манифеста, в первое время, надо же бьто считаться,
не все привычные методы годились; а ~успокоения~ требовали
сверху немедля. Ошибочек, да и нелепостей, пошла от усердия
куча. Помню один ~литературный~ обыск, во время самого
~аполитического~ собрания у Вяч. Иванова: происшествие
более комическое, нежели страшное. Арестовали, впрочем
1 Впоследствии сам автор не сnорил, что стихотворение это, как стихот­
ворение, - помимо всего прочего,
-
ужасно. Но признавался, что в те
времена на все был готов, ~хоть nлясать• nеред аудиторией.
512

(на одну ночь) мать поэта Волошина: она была, по обычаю
своему, в шароварах; это показалось, должно быть, подо­
зрительным.
Когда сходился наш самый близкий, сильно поредевший,
кружок ~духовной~ и ~советской~ молодежи, разговоры
опять и опять шли о ~самодержавии~. Вопрос ведь поднят
был еще в Собраниях... и как теперь обострился! Студенты,
за один-два года, успели вырасти, словно за 10 лет. Даже те,
оставшиеся, не ушедшие в действенную политику с головой,
подобно Леониду Семенову, ставили теперь вопрос реально.
По существу спора не было: чисто ~духовная~ формула -
~самодержавие от Антихриста!~ так или иначе принималась
всеми. У ~светских~ и без Антихриста довольно находилось
исторических и философских доводов для такого же горя­
чего отрицания абсолютизма. Конечно, была в попутных
спорах и отвлеченность, порою наивность; но когда же, если
верить Достоевскому, обходились без этого ~русские маль­
чики~? ~да, - говорили одни,
-
самодержавие должно быть
уничтожено; но надо, при этом, чтобы сама ~идея погасла
в умах~; иначе оно непременно вернется, без личины или
под личиной, а с ним и рабство~.
Другие кричали: ~пожалуйста, гасите идею! Через пять
десятилетий вы еще будете сомневаться, совсем ли она в народе
погасла! А что, если и теперь ее почти уже нет? Свергнутое
самодержавие увлечет за собой и свою идею!~
Но как здесь, так и в других, думается, кругах еще сохра­
нялись тогда иллюзии относительно дарованных ~свобод~.
конституции, парламента... Что же, мол, за самодержавие,
если будет Дума? С ней начинается политическая жизнь
в России; фактом бытия своего Дума уничтожает и само­
державие, и само его имя.
В церковной среде происходило какое-то движение, но ухо­
дящее внутрь. Тернавцев вдруг увлекся московской рабочей
организацией, - ее окрестили впоследствии ~зубатовщи­
ной~. Считается, что это была затея мрачно-реакционная.
Вряд ли так: мы были у Тернавцева на двух заседаниях,
вместе с несколькими либеральными церковниками; присут­
ствовало 6-7 московских рабочих-делегатов. И впечатление
от этих вечеров у нас осталось скорее хорошее. Впрочем,
тернавцевского увлечения мы не разделяли, и как потом
дело обернулось-я не знаю.
513
33Том13 УнасвПариже

Время, между тем, шло... летело, вернее. Вся зима 1905-
1906 гг. видится мне теперь, как одна черта, разноцветным
зигзагом промелькнувшая и погасшая.
ФЛОРЕНЦИЯ- СЕГОДНЯ
1
Есть города, которые любишь, как живые существа. Лю­
бишь не за красоту, не за историю, не за историю своей
жизни, с ними связанной, - а за все это вместе. Такова
для меня Флоренция. В памяти сохранялся ее живой образ,
и мне даже не хотелось, после долгих годов разлуки, вновь
увидеть ее - сегодняшнюю. Ведь и долгие годы эти были
особенные годы, когда не только мы, ~покорны общему
закону•, переменились, - изменилось все и вся вокруг. . .
Конечно, древняя красота Флоренции неизменна; но ее ли,
такую известную, описывать? А новая жизнь - можно ли
понять ее в несколько дней, разобраться так, чтобы сделать
добросовестно-объективные выводы?
И я хочу ограничиться, в моих заметках, просто импрес­
сионизмом. Просто рассказать о виденном и слышанном,
передать впечатления от новой Флоренции, какими они
создались, не утруждая себя ни выводами, ни заключениями.
Это хороший метод, он дает и объективность известную,
и самую свободную свободу.
Когда-то мы подолгу живали во Флоренции. Отсюда
ездили по бесчисленным маленьким городкам Италии и воз­
вращались. Дважды были в селении Винчи, подымались
даже на Monte Albano с ее белыми дроздами и белой лесной
земляникой. Дроздов, впрочем, не видели, но земляники,
действительно, совершенно белой, и во Флоренцию при­
везли целую корзинку.
Профессор Уциелли в Винчи, с нами ездивший, первый
серьезный исследователь и биограф Леонардо, - давно умер.
Да и никого из тех, с кем у нас связана память о Флоренции,
нет уж, кажется, в живых. Невольно думалось об этом, когда
мы выезжали из Парижа. Лил холодный, точно не май­
ский, - осенний,
-
дождь. Траурное небо... Да и город в те
дни был траурный.
514

Только ночь одна, и вот, словно по волшебству, весна;
даже не весна - 4primavera» итальянская, со стерто-нежным
небом над нежной зеленью холмов. Мы это небо, именно
это, узнаем: такое здесь оно было, такое осталось. Узнаем
скоро и наклоненную башню, увитую галерейками, - она
как на ладони, - это Пиза. Площадь перед древней башней
заросла ли, как прежде, травой?
На флорентийском вокзале нас встретило несколько чело­
век, - председатель и члены учреждения, которое пригласило
Мережковского прочесть во Флоренции лекцию. Мы, в Па­
риже, не совсем, признаться, понимали, что это за общество;
да и трудно было понять издали, так как ни во Франции,
ни в других странах подобных учреждений нет. Во всех круп­
ных городах Италии имеются 4Комитеты» (отделения?) этого
общества 4Высокой культуры• (Alta Cultura). Комитет Фло­
ренции устраивает по веснам 4интернациональные культурные
недели•, т.е. приглашает для лекций более или менее известных
писателей других стран. В программе нынешнего года были,
между прочими, Томас Манн, Стефан Цвейг, Поль Моран,
Людвиг, американец Ezra Pound... Сбор с лекций (и не малый,
вероятно, ибо в зале Palazzo Vecchio почти на тысячу чело­
век) - идет в пользу 4Дома интернациональных студентов•.
Эти подробности мы узнали после. С вокзала, еще в зим­
них шубах, едем по солнечным улицам- домой.
Какое окно в нашей комнате! Лучшее место на Лунгарно,
почти у самого Ponte Vecchio. Внизу
-
тихий и быстрый,
бледно-малахитовый Арно, под тихим вечерним солнцем;
на той стороне - ряд старых домов, купающих подножие
прямо в воде. И колокола! Колокола! Давно мы их не слышали.
Это хорошо, что лекция еще не завтра, не послезавтра.
Успеем осмотреться. Арно-то знакомый, а божественный
купол флорентийской Марии Цветов тот же, а, все-таки, мы
в незнакомом городе; в незнакомой его жизни.
Еще в Париже мы получили несколько приглашений:
от четы Строцци (есть ли в Италии дворец прекраснее Строц­
ци?), от клуба Л. да Винчи, от 4Unione»,- Союза, который
так непонятен, что мы даже просили кого-нибудь оттуда
зайти к нам, в день приезда, чтобы сговориться.
Это, кажется, тоже что-то вроде интеллигентно-культурного
общества с отделениями по всем крупным городам. От него
пришла сначала маркиза делла Р., пожилая дама, а затем
515
зз·

другая, молодая, бар. C-li, она соседка, живет в старинном
палаццо своем, рядом.
Решаем Унион посетить перед самым отъездом. А с со­
седкой завязываем что-то вроде приятельства: она зовет нас
завтракать, потом вечером. У нее можно, кажется, встретить
кое-кого из интересных нам, и неведомых пока, - ~фашистов~.
***
Веселый город Флоренция, веселые и прелестные улицы,
говор и быстрый шаг текущей толпы, такой знакомый итальян­
ский ~rumore~ 1••• отчего сегодня мне все это кажется еще ярче,
еще веселее? А древние церкви и дворцы- еще прекраснее?
В каком, должно быть, угрюмом и злом сумраке протекли эти
долгие годы, если здесь, на свету, и знакомое - как новое.
Впрочем, есть в облике - внешнем
-
Флоренции кое-что
и действительно новое. Бывало, ходишь по извилистым, ~ин­
тимным~ улицам ее, как по своей комнате. А теперь тут же,
сзади, спереди, крича, протискиваются... автомобили. Именно
протискиваются, то между народом, то между стенами колен­
чатых коридоров-улиц. На перекрестках, кое-где - полицей­
ский, на парижского агента совсем не похожий: глаза строго
выпучены, руки в белейших перчатках, раскинуты в стороны,
чуть не касаясь пальцами стен, иногда. А флорентинцы, как
прежде, ходят себе посередине улицы, ни на автомобили,
ни на рои велосипедистов не обращая внимания.
На пьяцце Синьории, около Старого Дворца (лектор хотел
заранее взглянуть на залу, где будет читать), - ~rumore~ со­
всем нас оглушил, была пятница, день крестьянского базара.
Зал лекций разве лишь вполовину меньше главного, са­
мого громадного. Тут когда-то стену украшала знаменитая
фреска Леонардо - ~Битва при Ангиаре~. Она погибла,
как ~Тайная Вечеря~ в Милане, из-за несовершенства изо­
бретенных художником красок. Теперь на стенах зала висят
старые, прекрасно сохранившиеся ковры.
Лекционный зал - почти квадратный; широкие окна
по двум стенам. Не понимаю, какие тут ~лекции~: тут таин­
ственные совещания или служения торжественные; и кресло-то
на маленькой эстраде - словно трон. Нечего обманываться:
любой из продувных и грязноватых парижских зал, даже
1 шум (um.) .
516

новая, очень ~модерн•, но очень смахивающая на анатоми­
ческий театр, - больше приспособлена для лекций, пожалуй,
и в смысле акустики.
Домой возвращаемся пешком, вместе с писателем и про­
фессором Е. Барфуччи, одним из главных членов ~комитета•
Alta Cultura. Это на редкость симпатичный, тонкий и тихий
человек. Специальность его - этрусские древности, но пишет
он и по философии. Типа скорее созерцательного (чего и сам
не отрицает); достаточно пробежать его ~книгу утешений•,
чтобы это понять.
Но Барфуччи имеет соприкосновение с кругами самыми
разнообразными, и в долгой беседе с ним уклад здешней
жизни немного перед нами выяснился.
У Барфуччи нет ~значка•. Нет его и у сенатора Висконти,
длинного-длинного рыжебородого председателя клуба Лео­
нардо да Винчи, где мы пили чай на следующий день среди
множества собравшихся членов. Но у одного из наших спут­
ников на Сан-Миньяно (после клуба Висконти повез нас туда
прокатиться) вижу знаменитый фашистский значок, и даже
с особым украшением. Расспрашиваю осторожно. Заслужен­
ный фашистский генерал ничего, однако, интересного мне
не сообщает. Я так и не знаю, почему у большинства значка
не имеется. Ведь ношение его обязательно. Или только для
фашистов активных, действенных? На улице уж случилось
приглядываться: у молодых, демократического вида, - непре­
менно. А чуть постарше человек, посолиднее - не видать.
Значок, может быть, пустяки. Но я вообще решаю ~раз­
говаривать•. Что, в самом деле! Так- ничего не узнаешь.
А знать я хочу. Только о них, как они сами о своих делах
думают, как на них смотрят сами, - больше ничего.
***
На другой день, около пяти, подымаемся по бесконеч­
ной каменной лестнице, пологой, почти лежачей, в залы
Palazzo Vecchio.
Около лекционной есть сбоку небольшая комната с высо­
ким окном, со старыми деревянными скамьями-седалищами
по стенам, с низкой сводчатой дверью в зал. Если я говорю
~комната•, и ~небольшая•, то небольшая она только по срав­
нению, на комнату же весьма непохожа: пещера не пещера,
517

часовня не часовня. Может быть, и трапезная какая-нибудь
в прошлом: длинный досчатый стол посередине.
Тут, среди всех почти недавних знакомств наших, оказалась
и чета Строцци, у которой мы завтра обедаем.
Это - последние Строцци, последние прямые потомки
древних князей, владельцев флорентийского Palazzo: у них
нет наследников. Мы ожидали почему-то увидеть старичка
и старушку. Или старую величественную чету. Но они ока­
зались не такими. Он - совсем, правда, не молод, даже
-
стар, однако отнюдь не скажешь про него ни ~старичок•,
ни ~величественный старец•. Особенно же необыкновенна
она. Высокая-высокая, тонкая, как тростинка, пожилая... де­
вочка. Грациозные движения, худоба подростка, милое, почти
наивное, выражение глаз, - ну, совсем двенадцатилетняя
девочка... со старым лицом. Трудно передать это необычное
впечатление. Женились они недавно, уже после войны.
Но пора начинать лекцию. Зал давно полон. Мы вышли
из боковой двери. Лектор взобрался на узенькое возвыше­
ние, на кресло, нелепо смахивающее на трон. С первых слов
стало ясно, что великолепная зала, да еще переполненная,
акустику имеет отчаянную. Но хоть и акустика, и язык
французский, слушали ~иностранца• со вниманием. Может
быть, действовало то, что лекция была о Леонардо да Винчи.
А читал автор романа, в Италии довольно известного.
Впрочем, так лекция только называлась: в ней столько же
бъто о Леонардо, сколько о Гете, о Данте и... о ~безымянном
ужасе России•.
Меня интересовала публика: совсем другая, даже внешне
не похожая на публику всяких наших, привычных, русских
и французских ~конференций•. Да и все было не похоже:
и зал, и ярко бьющее в окна, сквозь белые занавески, ве­
сеннее солнце.
Рядом со мной сидит, уже знакомый нам с Парижа, пи­
сатель Джиованне Папини. Он только что сегодня приехал
откуда-то из деревни. Кажется, доволен, что лектор (хотя это
не в обычае) устраивает перерыв: в зале нестерпимая жара.
Немногим прохладнее и в боковой комнате. И там теперь
толпа. На столе - груда книг: лектор, вместо отдыха, при­
нужден их подписывать.
Дамы окружили Папини, соседка наша, баронесса C-i,
усиленно зовет его к себе, но он машет головой: он, оказы-
518

вается, ~sauvage!~. Настоящий дикарь, щебечет баронесса,
никуда не ходит!
Я, на скамье деревянной (stalles, как в монастыре), под
высоким окном, беседую с моисиньором Vay di Vayda (старая
венгерская фамилия).
Худенький, приятный, в черных перчатках, он рассказы­
вает мне, что долго жил в России. При большевиках сидел
в заключении, был смертником... (выручил, наверно, Рим).
Говорит мне об Иоанне Кронштадтском: ~неправда ли, он
похож на нашего Франциска Ассизского?~ Я не противоречу.
Мы сходим на святых, на двух Терез, на чудеса... Жалко,
перерыв кончился. Надо возвращаться в залу. Ах, какая
там теперь теснота! Лектор едва пробрался к своему месту,
мы же с Папинн так и не протолкались.
Но второе отделение, к счастью, было кратко. Преодолев
всякие еще задержки на пути, - мы выбираемся, наконец,
из дворца. Домой, домой! Духота особенно утомляет. А вече­
ром надо к соседке: ~только два-три человека у меня будут~.
11
~только два-три человека у меня будут!~- сказала нам
соседка, приглашая вечером к себе.
Один из этих двух-трех оказался, действительно, инте­
ресным.
Молодой, плотный, весь крепко-сшитый, с темноватым,
некрасивым, но значительным лицом: оно асимметрично
и сбоку чем-то напомнило мне лицо Савинкова. Жестов
очень мало, чувствуется сдержанность; мы привыкли ждать
~фуги~ от итальянцев, но тут фуги никакой. Это А-ти, убеж­
денный фашист и личный друг Дуче (как шепнула нам
раньше хозяйка).
Бьт, кроме А-ти, еще один молодой философ, была очаро­
вательная молодая венецианка. Разговор завязался интересный.
Но раньше - попутное замечание: со всеми почти людь­
ми, с которыми мы встречались в разных обществах, клу­
бах и гостиных, возможен был разговор более или менее
серьезный, - не болтовня; примечательно тоже, что в раз­
говорах этих принимали иногда участие и дамы, с немалой
культурной тонкостью. Мне скажут- что могли мы видеть?
Сталкивались только с ~элитой~, в том или другом смыс-
519

ле, т.е. с двойным, ~светским~ кругом: старой отживающей
аристократии и новой подымающейся правительственной.
Спорить не буду, поле наблюдений моих узко, но и в его
границах многое достойно отметы. Любопытно уже то, что
об ~аристократии~ образуют в данный момент один светский
круг. Не рядом сосуществуют, а в каком-то соединении.
Между прочим: всем известно, что два наиболее влиятельных
культурных деятеля Италии, Джиованне Джентиле и Бене­
детто Кроче, держатся не только не одинаковых на фашизм
взглядов, но даже противоположных; культурная жизнь Ита­
лии от этого, однако, не страдает: оба деятеля находятся
в постоянном контакте.
Но вернемся к ~верному~ А-ти. Он недурно говорит по­
французски; все же мало-помалу одушевляясь, переходит
на итальянский. Тема слишком живая: о принципе фашизма,
о христианстве и о ~liberta~ 1•
По существу, в словах А-ти ничего нет для нас неожидан­
ного: это - примат коллективного принципа; яркий, активный
национализм. Христианство? Оно, конечно, утверждается,
ведь оно- Рим, католичество. Свобода? В эти общие рамки
входит и свобода; вся свобода, которая нужна...
Передаю лишь приблизительную суть этой, - право,
вдохновенной, хотя и сдержанной, - речи. Прослушав ее,
Мережковский сказал:
-
Не знаю, возражать ли вам... Мои возражения вас, все
равно, не убедят. У меня другое понятие о свободе, вытекаю­
щее из понятия о личности. Если я вас понимаю, - прибавил
он с полушуткой, - скажем так: сегодня я вам не вреден,
не если б вам показалось, что я начинаю быть вреден, вы бы
меня устранили... любым способом? Не правда ли? Что же
касается христианства ...
Но тут перебила хорошенькая венецианка:
-
Мне кажется, вопрос был о христианстве, об отноше­
нии фашизма к христианству, а не к католической церкви.
Если же церковь, то надо брать Eglise Universelle2•
Это замечание, скромно выраженное, но очень верное,
осталось втуне для А-ти. И вовсе не потому, что он думает
(когда думает), что Рим и есть ~Eglise Universelle~. Нет,
1 <~свобода• (um.) .
2 Вселенская церковь (фр.).
520

мы все больше убеждаемся, что если в общее построение
известных идей и входит как необходимость Рим, Ватикан,
то быть при этом верующим христианином никакой необ­
ходимости нет.
***
С удовольствием думаю на другое утро о предстоящем
обеде у Строцци. Побывать в этом дворце дворцов, кото­
рым мы когда-то так любовались! На широких каменных
приступках-скамьях, его окружающих, сидел еще Леонардо,
может быть, с Маккиавелли беседуя...
Милую ~девочку~. княгиню, тоже повидать еще раз приятно.
В половине девятого за нами заехала сестра княгини.
Строцци занимают теперь лишь главную, угловую часть
дворца. В остальной помещается что-то вроде антикварного
музея. Кому иначе под силу поддерживать такую громаду? Да
и зачем и как жить в семидесяти непомерных покоях-залах?
Жилая часть дает понятие обо всем дворце. То ли, так ли
было в этих комнатах, в этих переходах несколько веков тому
назад? Думается, и так - и не так. Но живая жизнь, сегод­
няшняя, вошла в прошлое скромно, без оскорбительности,
даже там, где это особенно заметно. Вделанный в толстую
стену лифт не обижает: зачем идти по ступеням торжествен­
ной, но бесконечной лестницы? А электричество... могли ли
столь нежно сиять высокие покои, как сегодня сияют, под
мягким светом невидимых ламп?
Вижу, в углу гостиной, целые кусты весенних жасминов.
Не южных, ривьерских; нет, белые цветы звездочками, что
называются жасмином в России. Здесь, в Италии, они зо­
вутся ~ангельскими цветками~. ~fiori dei Angeli~.
Встретившая нас княгиня, в низко-открытом белом пла­
тье, худенькая, длинная-длинная, сама была похожа на этот
ангельский цветок, трогательно, чуть-чуть увядший. Мне
это мимолетно пришло в голову; а позднее, вечером, когда
салон был уж полон гостей, один старый профессор, ученый,
с нежностью положив свою руку на руку сидевшей между
нами княгини, так и сказал: она, мол, у нас считается и зо­
вется - ангельским цветком
-
жасмином.
Обедало нас не много, в сравнительно небольшой и потому
уютной столовой. Опять, и здесь, явно присутствовали обе
521

4аристократии~. старая и новая. Совсем разно на все смотрят;
разности этой не скрывают; и ничего! Стараюсь не думать
о надоевшей психологической загадке их мирного соедине­
ния; может быть, и нет никакой загадки; может быть, в уклад
их жизни входит это как-нибудь ужасно просто и грубо;
и, наконец, не все ли равно? Возъмем без углублений, как
данное. Ведь лифт, электричество и древняя красота дворца
соединены же как-то, и - ничего . . .
Болтаю с князем о розовом вине, которое он выделывает
только для себя, о том, о сем... Молодой сосед мой справа
произнес слово 4Россия~. Князь бът в России, посланный
на коронацию Николая II с представителъством от Италии.
Не без содрогания рассказывает о Ходынке: собственны­
ми глазами видел груду тел. Но иностранные посольства
напрасно убеждали царя, отложить бал... Советы не были
приняты во внимание.
К одиннадцати часам залы дворца были уже полны. Ве­
роятно, пышнее были праздники Возрождения и наряднее;
но, по сравнению с каким-нибудь собранием сегодняшним,
того же рода, в Париже, - это мне казалось и ярче, и, глав­
ное, живее. Случайно встреченная там знакомая светская
парижанка шептала мне свои догадки, из какого парижского
4дома~ какой туалет, - но это меня не трогало: другие лица,
другие движения, -дух другой здесь; его парижекий мундир
современной моды не победит. И - не знаю, воображение ли
это, бессознательное ли сцепление идей, - но дух современной
Италии все чаще связывается у меня с духом эпохи Воз­
рождения. Как будто опять тот же он или близкий старому
духу языческого романтизма и жизненного в нем подъема.
Маленькой длинной княгине, ангельскому цветку, очень,
кажется, понравиласъ вчерашняя лекция. На мое замечание
о духоте в зале быстро, и без всякой специальной светской
любезности, она отвечает: 4Я не знаю, я не заметила, я так
слушала!~ Но она же ничуть не была удивлена, только мило
улыбнуласъ, услышав, что видному представителю 4новой~
аристократии, С-ла, идеалисту, гегельянцу-фашисту, лекция
так не пришласъ по вкус~ что он со второго отделения
ушел. Опять, и в мелочах, глубокая разность взглядов (по­
нятная),- при мирном единении, сожитии (непонятном).
Конечно, такой, хотя бы, человек, как проф. Манакорда
(я о нем скажу далее), может быть 4Своим~ и там, и здесь:
522

слишком он крупная личность, слишком 4Сам по себе•. Но
не в отдельных же лицах дело!
Когда, под конец вечера, сестра Строцци показывала мне
дворец, мы остановились в одной из зал: такой громадной,
длинной, что она казалась пустой. Да в ней и не было почти
убранства. 43десъ все по-прежнему•, - сказала моя спут­
ница. Действительно, меж окон стоит - винный бочонок,
показалось мне, - но это древний ларец, темного дерева,
для драгоценностей. Непомерно-огромный камин в стене;
в камине сложены - не дрова, а буквально стволы толстых
деревьев. Такие же деревья клали в него, конечно, и тогда,
давно. И вдруг, среди всей этой несовременности, - столики:
играют в бридж! Этот бридж не был, однако, оскорбителен;
столики казались такими маленькими, затерянными в пустоте
залы. Пусть играют, ничего.
Провожая нас, беленькая хозяйка так была мила, так резво,
совсем как настоящая девочка, побежала куда-то за своей
шубкой для меня, что невозможно бъто ее не расцеловать.
Странное существо! И очарование этого 4Жасминного цветка•
не только внешнее: в ней много умной внутренней тонкости.
***
Профессор Манакорда встречается нам всюду. Везде он
у места и везде одинаков: говорит, что думает (без всякого
4чудачества•, он очень 4Светский• человек). Наедине гово­
рит только серьезнее, конечно. Он бодр, свеж, не очень стар,
лыс; интересное строение черепа, выразительное лицо. Под
его редакцией производится в флорентийском университете
им затеянная громадная работа: издание 4Festi Cristiani•'.
т.е. собрание всей христианской письменности, со второго
века начиная. Это, действительно, 4уникум• нашего времени,
ценность которого признана в европейских странах. Останав­
ливаться подробнее на этом труде и на книгах Манакорда
(одна из них называется 4Новая мистика•) я здесь не буду.
Это стоило бы отдельного рассмотрения.
Ученой сухости в Манакорда - ни следа. Он живо и дея­
тельно относится к современной реальности. Есть в нем, по­
жалуй, фантастичность, он видит широко и далеко, но судит
остро.
1 •Христианские празднества• (um.) .
523

Нечего и говорить, что это один из самых независимых
умов. Относительно фашизма, - как назову его? Вот тут видно,
до чего не точны наши слова и определения. Антифашист?
Тотчас представится человек, устремленный весь и на вся­
кую борьбу против Муссолини. А фашист? Будет означать
равнодушие; моя, мол, хата с краю, я ученый, политикой
не занимаюсь. Ни то ни другое к Манакорда не приложимо.
Ближе немного: это такой не фашист, противник фашизма,
которого равно слушают и фашисты, и антифашисты, слу­
шают и уважают (хотя, может быть, равно и не понимают).
Мы часто, в разной форме и разным людям, задавали
один вопрос, на который или вовсе не получали ответов, или
получали поверхностные, с намеренной уклончивостью, если
не с искренним непониманием. Мы спрашивали: как опреде­
ляются отличия фашизма от коммунизма, и нет ли сходств?
А так как сходства, по всем вероятиям, есть, то нельзя ли
проследить общий исток?
Мнение Манакорда, что общий исток - Гегель и гегельян­
ство. Эту мысль свою он развивает очень последовательно.
МеЖду прочим: идеализм, говорит он, в движении принимает
всякие формы. Но одно из коренных его свойств - он всегда
антирелигиозен. Фашизм и коммунизм могут казаться, в тех
или других формах своего проявления, не схожи, но первич­
ная материя у них одна. Так, идеалистическая фашистская
Италия ~католична~. потому что националистична; но как,
по существу своему, не может коммунизм быть христианским,
так и фашизм: существо у обоих единое, и христианского
фашизма нет.
Мы слушали и только добавляли, что если так,- ком­
мунизм, со своей идеей ~всемирности~. лучше вооружен и,
несомненно, сильнее националистического фашизма.
Помимо отвлеченных рассуЖдений, не мало говорили мы
с Манакорда и о всяких реальных сложностях данного мо­
мента. Одна черта в этом любопытном человеке осталась как
будто неясной. Не фашист и христианин, конечно, но сам-то
к Риму, - в каких отношениях? Давая мне свою ~новую
мистику~. он сказал: ~имейте в виду, что когда я писал
эту книгу, я еще не был настолько там (в кат. церкви), как
теперь. Там, внутри~. А на днях, в письме его к Мережков­
скому, были такие слова: ~Пробегая вашу лекцию глазами,
я в некоторых местах особенно чувствую наше согласие;
524

но есть другие места, за которые, признаться, я с удоволь­
ствием сжег бы вас на нашей Пьяцце~.
Загадочные слова, тем более, что ничего, кажется, ~для
костра~ в лекции не нашлось бы и в средние века.
Как не похож на Мамакорда другой писатель, исследова­
тель этрусских древностей, Барфуччи! Мы в последние дни
ездим к нему, - он порапил ногу, лежит в постели.
Как-то направлялись мы к его дому после длинной про­
гулки во Фьезоле (там теперь есть удивительный этрусский
музей). В автомобиле - опять у меня перед глазами фа­
шистский значок - молодого нашего спутника. ~покажите
мне карту, - говорю ему.
-
Ведь она всегда должна быть
при вас~.
С гордой готовностью вынул, показывает. Темно-розовая,
двойная. Любопытного в ней - только клятва, строчек шесть­
семь: клянусь исполнять все распоряжения Дуче, не рас­
суждая и, в случае, понадобится моя кровь, клянусь отдать
ее до последней капли ... Что-то вроде, дословно не помню.
У Барфуччи мы снова встретились с Папини. Этот ~sauvage­
тaки отверг приглашение маркизы и унионов; по природе
или по мудрости, он не любит никаких сборищ. Плотный,
тяжеловатый блондин, еще молодой, с движениями не то ле­
нивыми, не то сдержанными, он как-то особенно невозмутим,
может быть, чуточку высокомерен. Пышные волосы, совсем
не итальянское лицо: такое могло бы быть у профессора
из Москвы или из Казани.
Как независимый и серьезный религиозный писатель, он
очень известен в Италии, и не только в Италии: книга его
об Иисусе переведена почти на все языки. Мы уже вели
с ним разговоры в Париже. Его, пожалуй, и не Мамакорда
с удовольствием сжег бы, вместе с книгами, на Пьяцце; но он
благополучно существует и книги издает, а если в ~свете~
не бывает, то лишь потому, что его туда заманить не удается.
Кстати: на вечный наш вопрос, не помню уже, к кому об­
ращенный, - в чем разница между итальянским фашизмом
и русским коммунизмом, - мы однажды получили такой
ответ: ~да уж в том, что противники фашизма и Дуче про­
должают, как видите, свое физическое существование, а при
коммунизме они его теряют~.
С Папинн мы отправились домой, пешком, по извили­
стым, темным и прелестным улочкам Флоренции. Долго
525

еще потом сидели у нас наверху, разговаривали. Невозмути­
мый Папинн удивил нас, между прочим, широким знанием
русской литературы, и старой, и новой, он даже Розанова
прекрасно знает,- откуда, казалось бы?
***
Последний день. Он очень утомителен. Кроме Unione
надо побывать еще в разных местах.
Unione- это, действительно, еще один ~интернациональ­
ный~ союз интеллигенции, тоже с отделениями в крупных
городах. Во Флоренции возглавляет его маркиза В., писатель­
ница (которая оказалась, притом, специалисткой по Криту,
была там на недавних раскопках).
Союз тоже помещается в каком-то старинном дворце;
в комнатах, где потолки уходят в темную высоту, голоса так
гулки, а народу собралось так много, что мы попали точно
под водопад. Лица знакомые мелькают среди множества
опять новых, неизвестных.
Но понемногу осматриваюсь, завожу разговоры с кем
придется, - соседи мои за чайным столом непрерывно сме­
нялись. Вот молодой скульптор, почти такой же длинный,
как Висконти. Заметив значок и уже зная по этому, что он
и ~catholique~, расспрашиваю его о недавних трениях между
Ватиканом и Дуче. Объясняет, что это вышло из-за специ­
альной <<jeunesse~ 1, близкой Ватикану, которая вздумала
~заниматься политикой~. Теперь все уладилось.
-
Ну, да, папа уступил, - бесцеремонно заключаю я.
Как досадно, что не пришлось нам взглянуть поближе,
что делается в чисто-католических кругах! Но для этого,
конечно, нужно время.
Вижу издали, что Мережковский уже опять утонул в во­
рохе собственных книг, которые спешно подписывает чужими
стило. Но через несколько времени замечаю, с удивлением,
что к нему подсел тот самый ~влиятельный~ С., который ушел
со второго отделения лекции, и оба оживленно разговари­
вают. Не без труда, сквозь дам, пробираюсь к беседующим.
Друг известного римского Д. Джентиле и противник не ме­
нее известного и влиятельного Б. Кроче, - необыкновенно
любезен: он надеется видеть нас опять в Италии, он даже
1 ~молодежь• (фр.).
526

всеми силами хочет этому содействовать... Словом, ведет
себя на прощание, как и подобает ~культурному деятелю~ ...
Жаркая флорентийская улица показалась нам прохладной,
когда мы, после всяких еще речей и ~causeries~ 1 • вырвались,
наконец, из Униона. Какая-то пожилая, скромно-элегантная
дама (имени ее до сих пор не знаю) взяла нас в свой авто­
мобиль и, так как мы имели минут 20 свободных, повезла
нас в Кашины, милый здешний Булонский лес. Дама была
тиха, приятна, и краткая зеленая прогулка вышла освежаю­
щим отдыхом.
А затем наступил конец моим неофлорентийским впечат­
лениям. Последний завтрак во дворце соседки, последнее
солнце веселых улиц с их веселым ~rumore~, вокзал, вагон,
последние, мимо проплывающие, весенние, вечерние холмы ...
Только одна ночь - и вот другое небо, серое, низкое.
Дождь, дождь, такой же осенний, как в день, когда мы уез­
жали. Словно он с тех пор и не переставал.
Это Париж.
Май, 1932
•ИНТУРИСТЫ~ У ФАШИСТОВ
Опять Италия. - Старая или новая? - Культура. -
Две аристократии. -Веселый город Флоренция. -
Фашиз.м. - Значок и клятва. - Жас.мины и колокола.
-
Живое-живо
Кто не мечтал, со дней юности, об Италии? О художни­
ках и писателях уж не говорю. У нас - Пушкин промеч­
тал напрасно: ~Адриатические волны, о Бренто, нет, увижу
вас... ~. не успел, умер. Для Гоголя Италия стала @Торой
родиной~ ... И уж кажется, давным-давно красоты Италии
~описаны, воспеты~. а кто их сызнова каждый раз не вос­
певал? В.В. Розанов, которому совсем не свойственно было
путешествовать, да еще по Италии, при первой возможности,
однако, отправился, захватив жену и кое-каких детей; после
чего немедленно написал целую книгу ~итальянских впечат­
лений~. Даже Флексер-Волынский выпустил исследование
1 Беседа (фр.).
527

о Леонардо, хотя прибыв впервые во Флоренцию, не умел
еще отличать статую от картины, а к окружающему столь
был невнимателен, что на проrулках по окрестностям не от­
рывался от чтения какой-то посторонней, толстой книги.
Вот Чехов мало, кажется, писал об Италии. Мне хорошо
помнится встреча наша с ним и со стариком Сувориным
в Венеции, Флоренции и Риме, хотя и было это ~во вре­
мя оно~: во время первого нашего путешествия в Италию,
куда и Чехова повлек Суворин в первый раз. Мы не могли
за ними угнаться, так быстро ~делали~ они города: едва
попав во Флоренцию - Чехов уже стремился далее в Рим;
с ленивой усмешкой говорил, что, может, хоть в Риме удастся
где-нибудь на травке полежать.
Мне, относительно Италии, посчастливилось: сколько
раз, с ранних дней юности, пришлось там побывать, в какие
только уголки ни заглянуть! Мы,- я и Мережковский,­
изъездили Италию буквально вдоль (по двум даже линиям)
и поперек. Сначала ~по следам Леонардо и Франциска Ь
а потом и без всяких следов. В иных местах живали подолгу;
однажды всю зиму провели в Риме. Но излюбленной остава­
лась Флоренция: в какие бы городки и селения ни ездили -
туда возвращались. Там жил и друг наш, проф. Уциелли,
первый настоящий исследователь и биограф Леонардо да
Винчи. Вместе с ним дважды ездили мы на родину великого
итальянца, - в селение Винчи, недалеко от городка Эмполи,
у самого подножия Белой Горы, - Монте-Алтане. Видели
дом, где будто бы родился Леонардо, - просто крестьянская
лачужка под горой, и живут там обыкновенные крестьяне;
они (опять ~будто бы~) какие-то все же потомки Леонардо.
Семья вся, правда, рыжая и кудрявая, а в хижине сохранился
старый скульптурный камин; достоверность родства, однако,
сомнительна, хотя известно, что и Леонардо был рыжий.
А на Белую Гору мы даже подымались, она зовется Бе­
лой потому, что лишь там водятся белые дрозды и растет
белая лесная земляника. Легенда? Нет, по крайней мере
относительно земляники: мы ее, обыкновенную, лесную,
но совершенно белую, собственными руками собирали и даже
во Флоренцию корзиночку привезли, напоказ.
Жизнь наша так переплетена была с Италией, воспомина­
ния так полны, что теперь ... теперь возвращаться туда снова,
для новых каких-то впечатлений, решительно не хотелось.
528

Было даже страшно. Ведь мало сказать годы, - века, века
отделяют нас от прошлого! Пусть Флоренция та же... да нет,
и она не та, вся Италия другая, другими глазами и взглянем
мы на нее...
С такими чувствами подъезжали мы нынче, в мае, к Фло­
ренции, куда ~О-во Высокой Культуры• (Alta Cultura) при­
гласило Мережковского прочесть лекцию в знаменитом
Palazzo Vecchio.
***
Года два-три тому назад, при поездке в Югославию, мы
пересекли северную Италию. Это было мгновенное впечат­
ление: только вагонное окно, осенний ветер, да таможня.
И не поправилась нам ~новая• Италия. Положим, чему
там нравиться или не нравиться, - из окна то вагона!
-
но неприятной казалась эта обязательная ~casa di Faschio•
около каждой станции; а взгляды, бросаемые во все купе
проходящими по коридору военными - были жутки; дума­
лось - вот они, фашисты, глядят-следят точно российские
агенты из ГПУ.
Осень (и предвзятая мысль) таким впечатлениям помогали.
На этот раз вместо осени - весна, итальянский май,
такой же прелестный, как и в былые годы; с виду такая же
прелестная Флоренция, пахпущая русским жасмином, -
~ангельскими цветами•, по-здешнему... Фашизм? А почему
не приглядеться поближе, если не к нему, то к фашистам,
не поинтересоваться, в чем похож фашизм на русский ком­
мунизм? Прежние воспоминания останутся на своих местах,
не надо их трогать. Мы ведь теперь не для старой (вечной)
красоты Италии едем, мы попадаем к людям, в жизнь се­
годняшних обитателей Флоренции.
О, конечно, не в самую жизнь: так, с краю, едва-едва...
Мне даже не раз приходило в голову; во Флоренции, забав­
ное сравнение нас с российскими ~интуристами•. Положим,
наша параллель в том только и была, что принимали нас, как
~иностранцев•, званых гостей. Вот известный немец Людвиг,
незадолго до Мережковского тем же 0-вом в Италию при­
глашенный, - он в полноте ~интуристическую• параллель
провел: как в Кремль отправился, к Сталину, и разговоры
с ним опубликовал, так и потом и в Рим, к Дуче, и тоже
529
34Том13УнасвПариже

разговоры с ним опубликовал. В одинаковом тоне и внешне
описал об аудиенции.
Как бы то ни было, не претендуя на глубину наблюдений
над жизнью современной Италии, мы все же надеялись кое­
что в ней рассмотреть; и это кое-что оказалось интересным.
Во-первых, - жизнь культурная. Если судить по тем
слоям общества, с которыми мы соприкоснулись, культур­
ные интересы в Италии стоят очень высоко. Идет, в этой
области, оживленная работа; общий дух таков, что порою
напоминает чем-то дух эпохи Возрождения. Но он, конечно,
и новый дух, современный. Аристократия, носительница
древних, знаменитых имен, не держит себя особняком: она
каким-то образом объединена с новой, подымающейся снизу,
в сущности - с культурной демократией. Везде, и в бес­
численных обществах и союзах, и в частных собраниях,
в самых •аристократических•, как у четы Строцци, напри­
мер, в дивном их дворце Флорентийском (знаменитейший
дворец Италии) - мы видели тех же ученых, писателей,
светских дам и видных, влиятельных деятелей, - известных
•друзей Дуче•. Не знаю также, в какой еще стране есть
сейчас общества, вроде •Alta Cultura•, •Unione• или клуба
имени Леонардо да Винчи. Два первые имеют отделения
во всех крупных городах.
•Alta Cultura• по веснам приглашает иностранных лек­
торов со всего света, сбор с лекций (очень не малый, ибо
зала Палаццо на тысячу человек) идет в пользу •дома ин­
тернациональных студентов•. Главный деятель этого о-ва -
специалист по этрусским древностям. Председательница
• Унионе• - маркиза В.; она знаток новых исследований
и раскопок на о. Крите. А при флорентийском университете
ведется сейчас громадная работа, действительно •уникум•:
издание всей христианской письменности, со II века на­
чиная. Редактирует ее известный проф.М. (которого мы
тоже встречали везде, в самых •аристократических• салонах,
старой аристократии).
С фашистами же самыми интересными, убежденными
видались мы у одной светской дамы, у которой бывали ча­
сто: ее старинный дворец оказался рядом с нашим отелем.
Мы без стеснения ставили им самые прямые вопросы
насчет фашизма, пользуясь своим положением •иностранL•
цев• и гостей, а Мережковский, кроме того, и положением
530

автора популярных в Италии книг. Мы допытывались у этих
людей, молодых, очень не глупых, об отношении фашизма
к свободе, к личности, к национализму, к христианству...
Любопытны очень были они сами и как говорили они
о фашизме. Ну, а фашизм?
Фашизм как идеология (фашистами воспринимаемая)
чрез~ычайно прост, даже груб, и не нов. Это - идеализм,
гегельянского происхождения (исток коммунизма тоже ге­
гельянский), с входящим в него активным национализмом,
с приматом коллектива. С такой точки зрения признается
и... не христианство, конечно, но
-
Рим. Идея свободы
не то, что не признается, а как-то отсутствует, точно места
ей во всем этом не хватает.
Но если фашизм прост, - реальная, данная, фашистская
Италия вещь весьма сложная. И действительно разобраться
в ней не так то легко.
Я теперь присматриваюсь, даже на улицах, у кого есть
на борту •значок~ (фашистский), у кого нет. Чаще всего
замечаю его у молодежи, вида средне-демократического.
Ношение значка для фашиста обязательно, при соответствен­
ной •карте~ в кармане. Молодой секретарь 0-ва •Культура~
показывал мне эту розовую карту с •клятвой~: исполнять,
без рассуждений, все, что прикажет Дуче, отдать, если
понадобится, и кровь свою до последней капли. На ули­
цах весело шумно, порядливо, нарядно; из кривых темных
переулочков выскальзывают порой автомобили, но безза­
ботные флорентийцы не боятся: идут себе, как прежде,
посередине улицы, наполняя ее знакомым итальянским
шумом шагов и говора.
Помня о своем - если не об •интуризме~. то все же
о взгляде неизбежно-поверхностном, - спрашиваю заведомого
антифашиста: скажите, почему флорентийские улицы мне
кажутся сегодня еще веселее и оживленнее прежнего? Это,
может быть, внешность? Или это городская демократия?
А народ. Народ очень страдает от фашизма?
Мой собеседник, человек замечательный и ума острого,
улыбнулся: •Страдает? Народу не много нужно. Ему, в из­
вестный момент, нужны известные, незамысловатые обещания,
которые приводят его в энтузиазм. Энтузиазм народу тоже
нужен. Фашизм явился в свой момент и, заметьте, коротень­
кие обещания свои он выполнил, или как бы выполняет,
531
34.

и энтузиазм умеет, где следует, поддерживать. Пока, видите,
все на своих местах. А что дальше будет- посмотрим~.
Ну да, это и значит опять: фашизм прост, хотя и сложна
фашистская Италия. Ведь и первый фашист, Дуче, -весьма
прост: как в обращении, так и в мыслях своих, беседует ли
он с ~интуристом~ Людвигом, с итальянским мужиком или
с этим самым тонким, убежденным антифашистом, моим со­
беседником, который и свои мысли не стеснялся в личной
беседе ему высказывать.
***
Союз (или клуб) ~имени Леонардо да Винчи~, куда мы
попали на большое собрание членов, помещается подобно
всем здешним ~обществам~. в старинном дворце. Существует
союз давно, но особенно расцвел за последние годы. Самая
большая из комнат - зал, где был приготовлен чай, увешана
громадными портретами всех бывших председателей, вплоть
до настоящего, который мне это и пояснял, называя худож­
ника, кисти которого принадлежит тот или иной портрет.
Он, председатель теперешний, еще молодой, рыжебородый,
веселый и такой длинный, что собравшиеся члены кажутся
перед ним пигмеями. (Только сын его, после пришедший,
еще выше.) Веселый великан этот- сенатор Висконти: одна
из самых древних итальянских фамилий.
~значка~ у него нет (у сына есть). Да вряд ли найду
я здесь много значков: люди больше солидные, почтенного
возраста. А мне уж начинает казаться, что значки и клят­
вы - достояние, главным образом, молодежи .. .
На длинном столе, в углу, чай и - что всего удивитель­
нее - русский самовар! Мне даже лицо клубного слуги,
старика с седыми баками, чай разливавшего, стало казаться
русским... нет, итальянец! Заговорили о России. Перелистываю
большую клубную книгу, где, как водится, мы только что
расписались. ~вы у нас первые русские, - говорит кто-то
из стоящих вокруг и любезно прибавляет: - Какое прекрасное
начало!~ В эту минуту, на дальней странице мне бросаются
в глаза русские буквы... Изречение: ~свобода любит Красо­
ту, Красота любит Свободу~. Подпись- Максим Горький.
Ну, конечно! Кто еще мог выдумать столь беспардонную
банальность! Перевожу, смеясь, и без стеснения начинаю
532

говорить, что думаю, о знаменитом госте прекрасной Италии.
Старички как будто смущены. Из другого угла подходит
Мережковский. Ему, показалось, было, скользкой моя тема.
Но через минуту он увлечен и уже ставит вопросы о Горьком,
о фашизме и коммунизме, куда резче моего.
После чаю Висконти предложил нам сделать с ним, и еще
кое с кем, маленькую прогулку в окрестности.
Пока мы идем - я как-то не соединяю еще этот подъем
с когда-то столь знакомой и милой дорогой на Сан-Миньято.
Ведь мы едем в автомобиле! Автомобиль большой, длинный,
но длинные ноги Висконти едва ли в нем помещаются... Но
вот она, несравненная площадка на нежном склоне холма,
с цветком Флоренции внизу, с черной гигантской статуей
Давида на весеннем небе. Мы вышли - и забылось все:
автомобиль, Висконти, фашизм... Да, вот это, это самое,
-
есть, было, будет...
Однако, хотя Висконти и фашизма когда-то не было
и когда-нибудь не будет, сейчас они есть. В ярком свете
замечаю, что на отвороте одного из самых почтенных спут­
ников наших красуется ~значок~. Рядом- какой-то орден.
-
Если б он все свои ордена надел, - места на груди
не хватило, - смеется Висконти.
Расспрашиваю осторожно. Почтенный господин оказыва­
ется известнейшим фашистским генералом и, к удивлению,
отлично знающим всю историю русской революции. Говорит,
с горячностью, о временном правительстве, о Керенском,
о большеницком перевороте... Я его слушаю - и не слушаю.
Все-таки ведь здесь Флоренция, весна, пахнет жасмином, ..
а большевиков нету. И как-то не хочется ни спорить с ге­
нералом, ни спрашивать, нет ли кое-чего общего между
фашизмом и коммунизмом. Вероятно, есть. Наверное, есть.
Однако вот пахнет жасмином, и древний Сан-Миньяно цел,
и звонят Флорентийские колокола... Целы и убежденные
антифашисты, ни перед кем, вплоть до самого Дуче, своих
мыслей не скрывающие, и книги свои бесстрашно печатаю­
щие... Цела Италия, все-таки, все-таки!
***
За десять дней во Флоренции видели мы интересных
людей столько, сколько в Париже и за пять последних лет
533

не видали. Положим, мы были •гости~. иностранцы, а в Па­
риже мы оседлые... Эмигранты, люди, к которым хозяева
только •притерпелись~. Да надо правду сказать: русские
эмигранты во Франции и сами, чем дальше, тем все больше
в свой круг замыкаются, слишком, может быть, остро чувствуя
свою безземность, безродинность, свое приживальчество
на чужой земле. И, может быть, это замыканье - ошиqка,
но как судить чувства? Мы такими же безземными остава­
лись и в Италии; но там, помимо всего, вот еще что было:
было, - пусть краткое, минутами,
-
ощущение, что есть
у людей, кроме прямой, еще какая-то родина общая, всех
объединяющая: всемирная культура.
Может быть, в реальном, полном, воплощении и нет ее
пока; но в нее, как во вселенскую Церковь, которой тоже
еще нет, надо верить: и тогда будет.
Для нас эти десять живых майских дней в красоте старой,
живой Флоренции были просветом, праздником среди па­
рижских будней. Хотя были, с непривычки, и утомительны,
особенно для Мережковского: одна лекция чеrо стоила в ги­
гантском зале Palazzo Vecchio, зале красоты неописанной,
но с очень плохой акустикой. А сотни отовсюду приносимых
книг, его собственных, которые надо было подписывать!
а споры эти, захватывающего, правда, интереса, но такие,
что и конца краю им не видно!
Впрочем, сама усталость наша была иная, не парижская.
Как с живым существом простились, мы еще раз с Фло­
ренцией, с зелено-быстрым, тихим Арно, с колокольной
музыкой по воде, с куполом Марии Цветов... Новое свида­
ние не разрушало старой любви, нечего было бояться. Если
в новой, сегодняшней жизни людской есть здесь неверное,
пустое, злое, - оно минется, перейдет, перегорит, быть мо­
жет... а в оrне не rорящее, нужное, вечное
-
останется. Да
будет же оно благословенно, как и святая земля Италии!
ЛИТЕРАТУРНЫЙ ВЕЧЕР
Недавно продавалась с аукциона переписка Ан. Франса
и его •музы~, долголетнего друга, мадам де Кайявэ. По
нынешним временам, такой аукцион - дело естественное.
Но помнящего времена прежние это известие вчуже долж-
534

но было царапнуть. Как же: продаются с молотка личные,
совершенно личные, письма двух едва успевших умереть
людей.
Не буду, впрочем, останавливаться на этом факте: про­
дали и продали, а упоминаю о нем лишь потому, что имена
корреспондентов оживили в памяти моей один вечер, один
случай из жизни русской парижекой эмиграции. О, не на­
шей, сегодняшней; и не дальней, прошлого века. А той,
средней, что ли, годов 1905-1917, из которой многие еще
живы и даже не очень стары.
Вряд ли большинство новейшей эмиграции имеет ясное
представление о той, прежней, сравнительно недавней, о ее
жизни, столь отличной внутренне (и внешне) от жизни се­
годняшней. Я не собираюсь ее описывать, - уже потому, что
сами мы, в то время, эмигрантами не были. Мы лишь близко
с ней соприкасались, прожив два года сплошь в Париже,
затем постоянно туда наезжая и поддерживая непрерывную
связь. Эмигранты ~вторичные~, опытно прошедшие об эми­
грации, расскажут нам когда-нибудь историю тех прошлых
парижских лет. Б моей памяти хранятся лишь отдельные
эпизоды, как вот этот вечер, о котором напомнил мне аукцион
А. Франса. Для параллели между двумя эмиграциями -вечер
характерный: в сегодняшней он, такой, просто не мог быть.
Да, слова, названия как будто те же: и двадцать пять
лет назад был Париж, а в нем ~русская эмиграция~; была
и ~русская церковь~, на той же рю Дарю; устраивались со­
брания, лекции, вечера, балы, - ~в пользу русской эмигра­
ции~. Совсем, как теперь. Но знакомыми словами звалось
не совсем то, что теперь. Другие лекции, другие балы, другая
рю Дарю, даже залы для вечеров какие-то другие будто.
Где была, например, устроена, вернее - назначена, первая,
неудачная, лекция Мережковского (о самодержавии)? Зал
довольно просторный и удобный, нонеизвестный (теперь мы
все знаем), быть может, уже и не существующий. А лекция
не удалась потому, что лектор не мог пробиться к своему
месту сквозь слишком тесную толпу, такую тесную, что она
даже выдавила стекла, и агенты зал очистили. Эта лекция
потом состоялась в ~Гранд Ориан~.- зал известный,- там
места хватило. Б прениях участвовали эмигранты и не эми­
гранты; между прочими - Андрей Белый, гостивший тогда
в Париже.
535

Но чаще всего русские доклады, собрания происходили
в далеком, очень демократическом зале Шуази. Это было
(опять не припомню где) что-то вроде барака, длинного,
поместительного, но всегда полного. Да в то время везде
было полно. На ~балу~ эмигрантском все комнаты, бывало,
полны, не протолкаться, едва места хватало для кадрили
(вот старина-то - кадриль!).
Публика в Шуази держала себя без стеснений. Как-то под­
нялся в задних рядах шум, - это случалось, и безотносительно
притом к докладу; но на этот раз из дальнего угла послышался
вдруг голос, очень спокойный, однако: ~г-н председатель, здесь
стреляют~. Публика встала, но без особой паники; сидевшие
в первых рядах и на эстраде благоразумно удалились, вышли
в заднюю дверь, куда-то в темный садик. Прождав малое вре­
мя, вернулись, и все обошлось: агенты Шуази не сторожили.
Никаких объявлений о русских вечерах и собраниях не по­
являлось (что не мешало многолюдству), да и где объявлять.
Ведь русских газет в Париже не было. Никакой, что назы­
вается, эмигрантской прессы, или, того менее, эмигрантской
литературы. Да и нужды в ней, собственно, не было. Для
здешнего ~слова~ русского - имелась Россия. Специальные,
чисто политические издания (не знаю, много ль их было тогда)
переправлялись, сравнительно легко, в Россию вне цензуры;
для всего прочего - эмигрантам были доступны страницы
российских журналов и газет, только бы в цензурных рам­
ках, которые в эти годы были еще довольно широки. Кроме
того, желающим открывалась и французская пресса. Ведь
это очень нужно заметить: отношение французских кругов
ко всем русским, - эмигрантам и неэмигрантам, к русской
интеллигенции, - было, в то время, именно открытое: до­
брое желание чувствовалось во встречах. И встречи бывали
постоянно. В старой какой-то моей ~Agenda~ 1 попадаются
заметки то о собрании (частном) синдикалистов, с Лагарде­
лем во главе, то о группе ~Меркюр де Франс~ и о лекциях
русских в какой-то ~Ecole~ Виктора Баша, и о Поле Форе,
и о беседах с Леоном Блюмом, и о поэте Жане Мореасе, -
вплоть до видных представителей католического мира (им,
впрочем, интересовался лишь наш узкий кружок).
Подчеркиваю, что в отношении русской парижекой ин­
теллигенции особо резкого разделения эмигрантов и неэми-
1 <1:Записная книжка~ (фр.).
536

грантов никем не делалось. Если формальные эмигранты
занимались и своими собственными, по эмиграции, делами,
то, помимо них, имели полную возможность вести общую
жизнь с теми русскими и французскими слоями, которые
их более интересовали.
В этих условиях, естественно, устраивались и франко­
русские вечера, вроде вспомнившегося мне литературного
вечера, где, среди других участников, выступали Анатоль
Франс и Вера Фиrнер.
Нам уже приходилось ранее встречаться и с А. Фран­
сом и с мадам де Кайявэ; между прочим, у одной француз­
ской романистки русского происхождения. Эта дама не раз
жаловалась, что романы ее остаются непонятными; пото­
му, мол, что пишет она по-французски, а психология у нее
русская...
Перед Анатолем Франсом романистка благоговела; впро­
чем, не благоговеть было и нельзя: высокий гость, появля­
ясь, вносил с собой атмосферу не то что ожидания, а спо­
койного расчета на благоговение. Окружен был, словно лу­
чами, невидимыми приемпиками благоговения. Усаживалея
в кресло, около камина, всегда немножко особняком; опыт­
ная хозяйка тотчас принималась за дело: надо было Франса
•завести•. Он не умел, или не любил, беседовать: он должен
был говорить один, другие - слушать. Для этого хозяйка
и работала. Иной раз он капризился, не сразу •заводился•;
но, в конце концов, усилия хозяйки (мадам де Кайявэ ей
никогда не помогала) приводили-таки к успеху.
На мой взгляд, А. Франс не лишен был известного добро­
душия, а эти длинные, ~домашние• речи его, подчас остро­
умные, переливались так приятно, к концу лишь утомляли
немного. Он был сухощав, лицо с белой подстриженной
бородкой, оживленное и уверенное.
Впрочем, оживлялось оно, вероятно, от собственных ре­
чей, в кругу слушателей. Ибо, раз, случайно, видели мы
его совсем другим. Приехала как-то в Париж наша близкая
знакомая с двумя детьми, и мальчишки потребовали, чтобы
их тотчас же вели... на Эйфелеву башню. Каково было удив­
ление, когда заметили мы, на первом этаже, за ресторанным
столиком, - Анатоля Франса и мадам де Кайявэ, вдвоем.
· Боже, какое тяжело-скучное, каменное от скуки, было у него
лицо. Правда, ничего и скучнее нет этого башенного ресто-
537

рана, особенно в летний парижекий день, в закатный час.
Парижане там никогда, кажется, и не бывают...
Франс и спутница его молчали. Нас не заметили. Мы,
конечно, к ним не подошли.
Но я отвлекаюсь от литературного вечера.
Кто видел Веру Фигнер, особенно в эти годы в Париже,
после первой революции, после долголетнего Шлиссельбурга,
тот, верно, помнит ее. Помнить это длинное, правильное,
немолодое и пестарое лицо, серьезное до неподвижности,
большие карие глаза под тяжеловатыми веками, слегка сутулую
фигуру, - весь облик, оставлявший впечатление скромной,
до неловкости, сдержанности, может быть, застенчивости.
Белое платье, в которое одели ее для вечера, как будто стес­
няло, да и само выступление вряд ли ей улыбалось. Читать
она должна была что-то из шлиссельбургских воспоминаний
и, если не ошибаюсь, из тамошних своих стихов.
Это был нарядный литературный вечер, и в зале, довольно
нарядном. Не помню всех других участников и, боясь неточ­
ности, не называю никого. Да не в них дело, и вечер-то был
как вечер. Открыл его, конечно, Франс. Говорил очень долго;
без пафотически-бурного красноречия, к которому приучена
публика французскими ораторами (вроде Жореса), и потому
речь его, с эстрады, могла казаться вялой. Но мне нравилось.
Мы сидели близко, сбоку. На эстраде он бьт точно ниже
ростом, сутулее и почему-то напомнил мне знаменитого
в свое время петербургского оратора Спасовича.
Веру Фигпер принимали так же горячо, как Франса.
Читала она как-то непривычно (да и когда ей было при­
выкпуть к эстраде и белым платьям?), с тем же серьезным,
внутренно-собранным выражением лица. И рада была, ка­
жется, кончить и уйти в ~артистическую~.
Там, в артистической, бьто гораздо интереснее, чем в зале.
Длинный стол под белой скатертью, цветы и такая масса разно­
образнейшего народа, что, хоть комната и просторная, - тесно.
Вера Фигпер сидит за столом, на уголке; рядом с ней ма­
дам де Кайявэ: полная, скорее широкая, дама с краснова­
тым лицом и пышными, крутыми, белоснежными буклями.
Франс стоит невдалеке. Но говорит на этот раз не он, а ма­
дам де Кайявэ, все время обращаясь к Фигнер, и с леобык­
новенной любезностью, с какой-то даже ласковостью. Вид,
со стороны, что к Фигпер она пристает, - от восхищения.
538

и вот я слышу:
-
Vous etes une Mroine, Madame? N'est-ce pas, vous etes
une Mroine? 1•••
Настойчивый вопрос задавался, вероятно, с искренностью,
и восхищение было искреннее, и другие французы, толпив­
ШQеся вокруг ~русской террористки~. могли бы то же, так же
спррсить. Но мы невальна переглянулись: вопрос резнул.
Мелочь. Да. Что-то такое, до чего словами дотронуться почти
нельзя, - рассыплется, будто и нет. А, между тем, есть. Что
могла ответить эта скромная, серьезная женщина на такое
публичное любезное допытывание, ~героиня она или не ге­
роиня~. Француженка, пожалуй, ответила бы, - как-нибудь
~oh, Madame... ~. с соответственным жестом (хотя я не пред­
ставляю себе мадам де Кайявэ, задающую подобный вопрос
соотечественнице, даже самой Жанне д'Арк).
Бедная Вера Фигнер, конечно, не ответила ничего, продол­
жала сидеть молча, опустив глаза, без улыбки. Не знаю, что
она почувствовала. Достоевский (а в каждом из нас, русских,
хоть на капельку сидит Достоевский), верно, почувствовал
бы, что во всей этой минуте с этим вопросом есть нечто,
тень какая-тонеуловимая от его ~скверных анекдотов~. -
несказуемых, но острых душевных стыдов, в которых никто
неповинен. И уж, конечно, неповинна мадам де Кайявэ,
женщина, как мы знаем, в своем роде замечательная, с умом
и тонкостью.
Но бывает, что мелочь, незначительная сама по себе, на­
талкивает вдруг на какие-то попутные, новые соображения.
Мне вспомнилась, когда мы шли, после вечера, домой, -
неудачливая французская романистка с русской психологией.
Ее романы ~не понимаются~. Положим, плохи. А если бы
были хороши? А что, если все эти прекрасные люди, которые
так прекрасно к нам, русским, относятся, с таким интересом
беседуют с нами, - совсем как-нибудь иначе все слышать
и даже не понимают, что ничего в нас не понимают? Это
они; а, с другой стороны, может быть, и мы...
Но тут один из спутников наших, эмигрант, шедший
до тех пор молча (он тоже присутствовал в артистической),
вдруг произнес - и точно мысли мои продолжил:
-
Ничего нет труднее взаимного понимания людей раз­
ных народностей; настоящего, конечно, не иллюзорного.
1 Вы героиня, мадам? Неправда ли, вы героиня? (фр.).
539

Даже взять узко, если общаются люди одного и того же
культурного слоя, мы и французы, например: разве мы их
понимаем. Мы-то сами?
-Если вы о каких-нибудь психологических тонкостях
говорите, - отозвался другой мой спутник,
-
то, разумеется,
этого понимания ни с одной стороны и быть не может; да
и зачем оно?
-
Вовсе не о психологических тонкостях. Я говорю о про­
стом человеческом понимании ~чужого•, как оно есть. Та­
кое - нужно, необходимо! И возможно, только трудно очень:
годы усилий, воли сознательной требуются. А, прежде всего,
главнее всего, - доброе желание надо иметь. Много ль его
у нас? Уверенность какая-то: мы, мол, поймем, а нас, все
равно, никто не поймет. И не надо.
-
Преувеличиваете, голубчик. Доброе желание есть и у нас,
и у французов, пока что. Андрей Белый с Жоресом говорит,
Франс с Фигнер, - все ведь по доброму желанию. Вот на­
счет сознательной воли - другое дело . . .
-
А то еще хуже бывает, - не слушая, продолжал пер­
вый. - Хуже всего
-
сознательное нежелание понимать
~чужого•, - потому что он ~чужой•. У нас, у русских, при­
мер есть: Достоевский. Кажется, и гений, и провидец, а этим
пороком страдал. Именно порокомl
Не раз еще беседовали мы на эту тему, не предвидя, как
и при какой новой обстановке встанет перед нами вопрос
о ~взаимном понимании•, в том же Париже, через несколько лет.
Но это уже к старому литературному вечеру прямого
отношения не имеет.
У НАС, В ПАРИЖЕ...
(Пись.мо из Франции)
Пореволюционные клубы и •детский• шу;м. - Собрания
взрослых •дней~ -Литературный праздник. -
7рагическая кончина М.Л. IОльдштейна. -
Петербургское утро. - Суд над Мережковски;м
Сколько ни старайся, совсем от людей в Париже не спря­
чешься. Можно в новых ~пореволюционных• клубах не бы­
вать; все равно, они и ~дети• (всякого возраста)- шумят,
540

о себе напоминают. На собраниях взрослых ~дней~ этих
~пореволюционников~ неутомимо, пристально и жарко все
критикуют.
Впрочем, ~дни~ занимаются больше ~отцами, полупере­
шедшими в стан детей~ (как выразился В. Руднев в ~совр.
Зап.~) и самым, конечно, видным из пореволюционных жур­
налов- <<Новым Градом~.
~новый Град~, можно сказать, ~отпочковался~ от ~совр.
Записок~. Подлинных детей там гораздо меньше, чем ~по­
луперешедших~ отцов, среди которых, постоянных сотруд­
ников ~совр. Зап.~, имеется даже один из редакторов этого
журнала - И.И. Бунаков.
В широкой, довольно неуютной зале Лас- Каз, где про­
исходят собрания ~дней~, Бунаков недавно произнес речь,
длившуюся около 3-х часов. С этого и началось.
-
Опять на вас нападать будут? - спросил кто-то из нас
Бунакова, когда мы вместе ехали на одно из следующих
собраний. Он с доброй и веселой улыбкой махнул рукой:
-
До Рождества будут!
Бунаков - оратор, как говорится, обаятельный. Однако,
если не публика, то сотрудники ~дней~, и вообще извест­
ная часть русской парижекой интеллигенции, не склонна
оставить без возражений эту речь. Суть ее, вкратце, такова:
коммунисты, благодаря своему, пусть ложному, но целостно­
му миросозерцанью, сумели внушить советской молодежи
энтузиазм, который они направили на ~социалистическое
строительство~; задача эмиграции ~переключить~ этот эн­
тузиазм, направить соответственно иному, но тоже целост­
ному миросозерцанию. Вот единственно возможная борьба
с врагом, - большевиками,
-
и единственная, обещающая
успех: силу большевиков не следует приуменьшать.
Чувствуя, что аудитория ждет большей определенно­
сти, - что же делать сегодня? и какой оратор желает видеть
Россию послебольшевицкую? - Бунаков выдвигает Россию
~свободных советов~; для борьбы же, т.е. для ~переключе­
ния~ энтузиазма, надо, говорит он, идти в Россию, хотя бы
с готовностью там умереть.
Естественно, что эта речь, из уст такого популярного
деятеля и нового ~новоградца~, подняла тучу споров. Боль­
шинство, с Керенским во главе, не признает даже и пре­
словутого ~энтузиазма~; если кое-кто возражает против
541

взгляда Бунакова на 4Советские достижения• и экономику,
то уж лозунг 4свободных советов•, - некогда лозунг крон­
штадтского восстания, - решительно ни в ком не вызывает
сочувствия.
Самое любопытное, что новые 4Пореволюционные• груп­
пы строятся на различных, подчас противоположных, базах;
но, каким-то чудом, практические выводы у них получаюr~я
одинаковые. Например: 4Новый Град• объявил своим осно­
ванием, как-никак, христианство; 4Третья же Россия•, -
напротив, - устрояется на почве... ликующего какого-то,
человекобожества, идолатрии и борьбы с христианством.
Это не мешает обоим течениям друг друга приветствовать,
с готовностью 4Маленькие несогласия положить, при случае,
в карман•. Очевидно, объявленные 4первоосновы• не так
важны, как сближающая 4Пореволюционность•, непременными
признаками которой служат слова: 1) о 4Новом человеке•,
2) о борьбе с капитализмом и 3) о позиции 4лицом к со­
ветской молодежи•.
Этих именно слов одинаково много и в 4Нов. Граде•,
и в 4Тр. России•, хотя в первом журнале пишут 4Отцы•,
и даже талантливые, а во втором, как будто и настоящие
4дети•, - в самом печальном смысле. Лучше бы этому вто­
рому журналу 4Пореволюционными• словами и ограничить­
ся, не 4раскрывая баз•; но редактор, Баранецкий, не хочет:
усиленно пропаведует 4Новую• религию человека-бога, 4МО­
гуществу• которого нет пределов: не довольно ли взглянуть
кругом - аэропланы, телефоны, микрофоны . . .
Я не преувеличиваю. И ведь знаю я этого скромного,
мешковатого молодого человека с простым русским лицом.
Знаю, что после России (он из крестьян), после всяких ву­
зов, сравнительно недавно вырвавшись за границу, он успел
перечитать кучу всяких книг, до серьезнейших исторических
и философских. А культурная белизна его- незапятнана.
Ничто не прилипло, будто и не было на свете ни Канта,
ни Гегеля, ни Шеллинга... и уж, конечно, не было Нитше,
не было Гете; ни даже Достоевского! Человекобог у него
собственный, - своим умом он до него дошел: так мещанин
в Сызрани, сколько лет сидел взаперти и, перед войной,
выдумал-таки, сам,- велосипед... правда, деревянный.
С этим 4Могущественным• изобретением, с деревянным
своим человекобогом. Баранецкий любит выступать и на со-
542

браниях. Однотонно, скоро-скоро, невнятно, искренно говорит:
не слыша и не слушая, что говорят другие.
Да, говорят... Если бы, в параллель теме 4Дней~- 4Что
происходит в России?~ поставить другую- 4Что происходит
в эмиграции?~. то пришлось бы ответить (о парижской,
по крайней мере): в эмиграции - 4Говорят~. На недавнем
банкете 4Совр. Записок~ говорили, без перерыва, с десяти
часов до двух. И ведь недурно говорили, как подобает, и была
тут вся элита, весь цвет русской интеллигенции...
Уже почти в час ночи заговорил Керенский. Какие зна­
комые, приятные, раскаты голоса, какие знакомые слова:
4Свобода... борьба ... свобода .. . ~. От их гипноза, а может быть,
от усталости, нарядная зала как бы подернулась для меня
легким туманом. Словно не она уже и все это не теперь...
Из глубин памяти выплыл вдруг... далекий петербургский
Предпарламент. Тот, который называл несчастный Савин­
ков (грубо, но по существу верно) 4предбанником~. Ведь,
действительно, 4баня~ уж была затоплена, большевики уже
внедрялись медленно, в одно учреждение за другим, завла­
дели штабом, крепостью... а там слова еще лились; и когда,
наконец замолкли, поздней ночью, - половина говоривших
была на выходе арестована...
Нет, нет! На выходе нас встретит только ночной воздух
Парижа, тень порядливого агента в пелеринке да цепь мир­
ных огней. А если и говорим мы, если и есть в речах наших,
у нас, какое-то 4Пред~,- это пред... освобождением России.
Не один Керенский, - сегодня, здесь, в Париже,
-
видит
и верит, что час близок...
Как бы то ни было, юбилей 4Совр. Зап.~ был не обыч­
ным собранием, а праздником, и праздником литературным.
Литература (не будем скромничать) у нас есть, настоящая
русская литература; и то, что она 4Продолжается~, несмо­
тря на тяжкие условия зарубежья, - достойно гордости
и удивленья. Ведь здесь ей быть почти так же трудно, как
в СССР. Я подчеркиваю 4почти~; с трудностью советских
писателей ничто не может сравниться. Наш 4отрыв от по­
чвы~. о котором так любят говорить, нищенские условия
существования издательств и самих писателей, - что это
перед грозным рабством, в котором находятся дух и мысль
советских литераторов? Свобода - условие самого бытия
литературы. Не о стеснениях печати речь, конечно. Пуш-
543

кин мог быть при Николаевской цензуре; его не будет при
Сталиных, пусть Москва не беспокоится.
От литературы, от общественных споров передко от­
влекает меня реальность, трагизм жизни. Жизнь трагична
всякая и всегда, но у нас есть счастливый дар -забывать
об этом, привыкать к этому. Лишь иногда вдруг засквозит
что-то под налетом привычки, заставит остановиться и за­
думаться. Недавняя трагическая кончина М.Л. Гольдштей­
на- один из таких... случаев? Нет, явлений жизненной тра­
гедии. В Париже она всколыхнула многих, даже не знавших
Гольдштейна лично. О смерти, о такой смерти, можно бы
сказать многое; но философствования нынче не в моде,
и я лишь расскажу, где и при какой обстановке запомнился
мне Гольдштейн, этот человек, о котором так единодушно
жалеет вся эмиграция.
В давние времена он бьт помощником С.А. Андреевско­
го, близкого моего приятеля, и Андреевский беспрестанно
говорил мне о нем, - с приязнью, подчас с нежностью:
~молодой друг мой... молодой помощник~ ... Андреевскому
не мешало (а может быть, и помогало) то, что Гольдштейн
был адвокатом другой формации, не принадлежал к плеяде
старых адвокатов-романтиков. Из этой плеяды некоторые
не дожили и до ХХ века; Андреевский (он умер в 18 году)
уже после 905 г., заметно старея, начал отходить от дел (или
они от него), больше заниматься своей ~книгой о смерти~.
Но с Гольдштейном оставался в самых теплых отношениях,
ценил его, давно занявшего самостоятельное место среди
юристов, и, где только мог, его рекомендовал.
Перенесемся на минуту из Парижа в Петербург. Это
осеннее утро кажется отделенным от нас, по крайней мере,
двумя столетиями; но и двух десятков лет ему еще не ис­
полнилось ...
Утро серое, не морозное, - промозглое и скучное, каковы
бывают они в конце сентября. Мы идем, со старым другом,
Сержинькой Андреевским, по Литейной; он в теплом паль­
то, кутается в кашне и горбится. Не любит разговаривать
на улицах, и только тогда, когда мы вошли, по отлогим
лестницам, в пустоватые, пылью пахпущие залы окружного
суда, сказал:
-
Нет, я совершенно спокоен. Молодой друг мой знает
свое дело. Вот увидите.
544

В зале - скамьи для публики почти пусты. Ранний час,
да и мало кто знал о дне этого ~литературного»- суда.
Направо от нас, глубокая скамья подсудимых занята ~пре­
ступниками»-: на ней сидят- Мережковский, написавший
трагедию ~Павел 1»-, и Пирожков, эту трагедию издавший.
Мережковский обвиняется по 101-й статье в ~оскорблении
величества»- и предан суду сословных представителей. Ему
и его издателю грозит год крепости. От предварительного
заключения (около 6 месяцев) они были избавлены, благо­
даря небольшому залогу.
Неправда ли, почти с веселым умилением можно вспом­
нить теперь о таком суде в России?
Но и тогда он почему-то никого из нас не пугал. Даже
знаменитый Крашенинников, про которого говорили, что
~от него никто не уйдет»-, показался мне безобидным и ско­
рее симпатичным. Главный защитник был М.Л. Гольдштейн.
А так как в ~Павле 1»- нашли еще какое то место против
православной церкви; то с этой стороны защиту взял на себя
другой, - не припомню, кто.
Уже после обвинительной речи, необыкновенно мягкой
(с литературными комплиментами обвиняемому!), Андреев­
ский взглянул на меня, посмеиваясь: ~Прямо на мельницу
молодому собрату моему... Увидите!»-.
Гольдштейн говорил очень хорошо, и совсем не так, как
~отцы»- его, романтики (их немало довелось мне слышать).
У него была какая-то прямая, но острая деловитость: может
быть, узкая, но убеждающая простота. Положим, тут не было
присяжных: но, думается, и перед присяжными он говорил
с той же простотой и с тем же успехом.
В ожидании вердикта мы все вышли в соседнюю залу.
И тут уж с уверенностью говорили об оправдании.
Ждать пришлось недолго. Оправдание было полное.
М.Л. Гольдштейн почему-то так и остался у меня в па­
мяти связанным с этим серым петербургским утром, хотя
мы встречались и раньше, - и потом, в эмиграции. Утро
это кажется мне сном; а вот и М.Л. Гольдштейн ушел в сон.
Засыпая, вольно уходя в сон невозвратимый, он только
возвращения и боялся: ~я знаю, вы будете спасать меня.
Не спасете»-.
Но мне-то кажется, что где-то, - не здесь,
-
он все-таки
спасется.
545
35Том13УнасвПариже

СТАРАЯ, НОВАЯ И ВЕЧНАЯ
В Александринке ~Зеленое кольцо~ ставил Мейерхольд. -
Москвичи отвергли пьесу за ... ~безнравственность~. -
Последняя роль Савиной. - С Керенски.м на генеральной
репетиции. - Сегодняшняя .молодежь у ~пражан~.
-
Какая пропасть - эти 15 лет...
О своей пьесе автору писать не полагается. Я, положим,
думаю, что всякий разумный автор мог бы написать о своем
произведении, которому минуло полтора десятилетия, самую
разумную критическую статью; но меня занимает сейчас
не пьеса и не о ней я буду говорить.
В этот жаркий вечер первого представления 4:3еленого
кольца» в большом театре на Монмартре, у 4:художествен­
ников» (пражан), многие из нас реально ощутили то, что
разумом все мы знаем: ощутили пропасть, которая отделяет
сегодняшних русских людей от всего бывшего 15 лет тому
назад. Мы по-разному ощутили ее: молодые иначе, нежели
старые; но реальность ощущения была, кажется, одинакова.
4:3еленое кольцо» - пьеса о предвоенной молодежи, о самой
юной, о тогдашних подростках. Пьеса вышла (кроме выдуман­
ной фабулы) из моего общенья с петербургской молодежью
того времени, с юными посетителями моих 4:воскресений».
На Александринекой сцене она была поставлена уже
во время войны, и постановка эта сопровождалась очень
смешными обстоятельствами; особенно теперь кажутся они
смешными от далекости и допотопности. Одно то, что пьесу
ставил, и был ею увлечен - Мейерхольд ... нынешний 4:ПО­
четный красноармеец».
Было и другое: пьесу, уже одобренную директором, сле­
довало, по форме, провести через 4:Театральный комитет~.
Так как в петербургском комитете был членом Мереж­
ковский, мы послали ее (анонимно) в Москву. Отзыв та­
мошних 4:Старичков» поверг всех нас в полное изумление:
расхвалив пьесу литературно, они, однако, отвергли ее за...
4:безнравственность»! Мотивировка безнравственности -
изумительная тоже: зачем молодые 4:читают Гегеля» и без
особого почтения относятся к старшим.
Затем случилось новое чудо в древнем петербургском
быту: Мейерхольд апеллировал к Савиной. На этой пьесе
546

произошло у них ~примирение•; Савина сама пожелала
играть в ней (это была ее последняя роль) и уж, конечно,
не царице Александринки было считаться с формальностью
каких-то ~комитетов•! Случай этот помог мне ближе узнать
Савину: очень интересная она была женщина! Помню ее
и у нас, и у себя... Кажется, в рассказах, за столом, она была
даже талантливее, чем на сцене...
Помню наше путешествие с Блоком на репетицию, затем
с Керенским - на генеральную. Помню и нарядный зал перво­
го представления. Вот когда можно сказать: ~одних уж нет,
а те далече• ... На сцене - Савина, Юрьев, Рощина-Инсарова,
Домашева; в партере - Петербург военного времени, думцы,
фигура едва седеющего Милюкова; выше - свежие личики
моих ~воскресных• друзей - гимназисток ... Но довольно
воспоминаний, ведь это все ~на том берегу• пропасти.
На том берегу - и московская студия ~художников•, где
почти в то же время поставил пьесу незабвенный Стахович.
Она шла там долго, чуть ли не 22 года.
Мне не довелось видеть этой постановки. Нам присылали
фотографии, просъбу приехать на сотое представление, -
но разве можно было тогда поехатъ из Петербурга в Мо­
скву? Судя по отзывам (между прочим - жены Кокошкина,
столь трагически погибшего перед Учредит. собранием) -
в Москве это была другая пьеса, так, что ее почти и узнать
было нельзя. Оттого, должно быть, что играла ее подлинная
молодежь, подлинные ~семнадцатилетние•: такова была за­
дача Стаховича.
И вот, в группе тех же ~художников• той же студии,
когда-то ~москвичей•, теперь ~пражан• - стаховичеекая
традиция (относительно данной пьесы) осталась.
-
Мы давно хотели ее поставить, - говорила мне г-жа
Греч, игравшая в Москве - гимназистку, а теперь роль Са­
виной, - но мы не могли, пока не подобралась молодежь.
Она подобраласъ. Подлинная сегодняшняя - в париж­
еком театре, показала нам ~старую• молодежь, ту, которая
была... когда-то; 15 лет (или 15 веков) тому назад. Молодежь
петербургских ~воскресений•.
В Париже, в эмиграции, ~воскресенья• давно возобнови­
лисЪ как будто. ~Как будто• - ибо это вовсе не они, вовсе
не то. Многие из этих парижских ~воскресников•, новых,
~не тех•, и не юных, а только-только разве молодых, были
547
зs•

вместе со мною на спектакле. Смотрели на ~старыхj> моло­
дых. Вот тут-то и ощутили мы, по-разному, но одинаково
реально, какая пропасть - эти пятнадцать лет.
С одним из теперешних молодых людей (самым молодым
и самым, кажется, глубоким) мы вышли в антракте из теа­
тра на тротуар глухого моимартекого тупичка. Лицо моего
спутника выражало самые невеселые чувства.
-Знаете? - сказал он.
-
Я погрузился в смертельное
уныние. Как они, эти старые молодые, были счастливы!
Как им, тогдашним нашим сверстникам, легко жилось! Все
перед ними было ясно: чего хотеть, что любить. К жизни
готовиться, учиться... Если война - ясно, что надо идти за­
щищать Россию. А мы? Разве мы знаем, что нам, каждому,
делать, куда идти, чему верить? Мы ничего не знаем, и все
разделены ...
После спектакля наш кружок и артисты сошли вместе
вниз, в небольшое, скромное кафе. На минуту мне показа­
лось, что иллюзия сцены продолжается: так бурно весела
и оживлена была эта юность, только что представлявшая
юность ~старуюj>. Никто бы не сказал, что две очаровательные
девушки-девочки (Корсак и Кедрова) не те два подростка,
которых мы только что слышали и видели в пьесе. Может
быть, они все и не думали, какую молодость играли: просто
~молодостьj>, вечную, ту, которая была в них самих, в их
~сегодняj>.
Но вперемежку с этой веселой молодежью, - арти­
стами, - сидела другая нынешняя полумолодежь .. . наши
парижекие поэты-шоферы, студенты-маляры, художники,
моющие витрины. Не от малярства же одного и шоферства
так мрачны они, такие неподвижно-неловко-унылые у них
лица, у давешнего моего, в тупичке собеседника и у других?
Они почти не узнали старой России, почти забыли и знае-­
мое; но- ~почти», и потому живо ощутили, может быть,
пропасть, разделяющую два берега.
А для нас, много знающих, много помнящих, этот вечер
был полон еще более сложными, иногда страшными, впечат­
лениями. Когда юность предвоенных годов поет свой гимн:
~вперед, нас зовет Небывалое!j> -разве не жутко думать, что
~небывалое-тоj> и действительно к ним пришло, -но какое?
Кто из них, тогдашних, в каком ледяном походе или
в застенке Чека сложил голову? Кто в Соловках погиб? Кто
548

мыкается на чужбине, а кто, преждевременно состарившись,
голодный и раздетый, еще по России влачится? А кто-нибудь,
может, и врагу передался?
Странно, необыкновенно как-то, было минутами глядеть
на сцену: точно с того света, зная будущее, глядим на людей,
которые в это будущее верят, радуются ему, ждут, - не по­
дозревая, каким оно явится...
А все-таки, все-таки- насколько правее и праведнее на­
дежды юности старой веселье новой, нежели вот это уныние,
которое так часто овладевает теперь молодыми сердцами.
Пропасть? Да, через нее, конечно, не переступишь. Но веч­
ная правда молодости в том, что она всегда смотрит вперед,
всегда верит в будущее чудесное, ~небывалое~, идет к нему
навстречу, ищет его. ~л чего нельзя найти, того нельзя и ис­
кать~. - сказал Вл. Соловьев. Во все времена молодости
стремилась к ~небывалому~. и лишь поэтому мир и жив
еще, что она иногда его- настоящее!- находила.
Кто скажет, что для сегодняшней нашей молодежи все
пути отрезаны? Для той, может быть, которая унывает, за­
видует и жалуется: ~мы попали в щель истории... ~ Но ведь
есть другая, и ~гимн~ ее все тот же:
О •молодости, правде и воле• -
Вперед,
Нас зовет
Небывалое!
***
В те самые дни, когда юные ~пражане~ воскресили мо­
сковскую студию в Париже, мы получили толстое письмо
из Варшавы: артист Худ. театра г. Васильев воскресил эту
Студию и там. К письму были приложены снимки отдель­
.ных сцен из ~зеленого кольца~ и всей труппы, - очень
многочисленной. Совершенно так же, как у пражан (и как
было в Москве у Стаховича), в варшавской Студии арти­
сты - сама юность. Очевидно, этот принцип, для данной
пьесы (молодость актеров) - и есть самый верный; о нем
мне писали и из Лондона, где тоже есть русская Студия.
По фотографиям трудно судить о варшавской постановке,
хотя некоторые снимки очень характерны; по отзывам же,
до нас дошедшим, молодые артисты с честью выдержали свое
549

первое испытание. Я не сомневаюсь: они так же молоды, как
пражане, значит, с такой же искренностью и верой (может
быть, и не тщетной?) могут повторить слова ~вечной~ юности:
... Вставайте,
живые, идите за нами!
Приблизилось время ответное...
БРАК ПИСАТЕЛЯ
Какой должна быть идеальная жена писателя? -
Встречи с женами Достоевского и Толстого. -
<~Добра жена~>. - Не жизнь, а житие.
-
Се.м.ейная
трагедия Толстых. - Несчастный брак Пушкина.
-
Любовь Тургенева
В наше время всевозможных анкет никому, однако, не при­
шло в голову поставить вопрос: какой должна быть, в идеале,
жена писателя, большого писателя? И какие из жен заме­
чательных писателей к идеалу приближались?
Правда, идеал здесь, как всякий идеал, вообразить труд­
но. Правда и то, что вопрос, поставленный в виде анкеты,
мог бы напомнить отчасти известную сказку: как царь, сидя
под окошком девичьей светлицы, слушал речи девушек:
Если б я была царица,
Третья молвила девица...
Вряд ли, впрочем, много найдется современных девушек,
которые, думая о будущем муже, хотели быв видеть его из­
вестным писателем. А если б и нашлись такие, то, наверно,
ни одна не скажет, какой она будет ему женой, да и не знает,
какая писателю нужна.
В самом деле - какая? Беззаветно преданное женское
существо, нянька, любящая кухарка, словом - самоотвержен­
ная ~служительница гения~? Многие думают так, прибавляя
служительнице украшающие названия ~опоры~, ~подруги~.
~утешения~ и т.д., что дела не меняет. Служительница - еще
лучшая жена, это бесспорно. Однако идеал ли это? Говоря
откровенно, мы и в воображении не можем себе представить
ни идеальной жены для выдающегося, большого писателя,
ни идеального для него брака.
550

Другое дело брак удачный, брак ~счастливый~ ... более
или менее. Я говорю, конечно, о браке ~счастливом~ для
писателя в его цельности, т.е. для него - человека и для
него- художника. Примерами писательских браков, и удач­
ных и неудачных, можно бы заполнить целую книгу, - даже
если б ограничиться только русскими писателями. Поэтому
остановимся лишь на некоторых.
Два имени вспоминаются: самого несчастного и самого
~счастливого~. Это не Толстой и не Достоевский. Я назову
их ниже, но сначала - несколько слов о Софье Андреевне
Толстой и Анне Григорьевне Достоевской.
Мне довелось видеть обеих. Анну Григорьевну мы встре­
чали в 90-х годах у Полонского. Уже немного расплыв­
шалея пожилая женщина, в наколке, молчаливая, с добрым
и настойчивым выражением глаз. Дочь ее говорила много,
подчас остроумно, всегда зло. В ней чувствовалось то, что
французы называют ~aigreut~ 1 • Ее бледное, некрасивое лицо
напоминало, вероятно, лицо Федора Михайловича2 •
Анна Григорьевна со скромным достоинством несла свое
звание ~вдовы великого писателя~, никогда, как будто, о том
не забывая. Кстати: в эти же годы, у Полонского, встречали
мы и другую ~знаменитую вдову~ - вдову гр. Алексея Тол­
стого. Она была не похожа на Анну Григорьевну, а скорее
на некую ~вдовствующую императрицу~: так царственно
проста, идаженекрасивость ее была какая-то царственная.
Ал. Толстой встретил ее впервые ~средь шумного бала, слу­
чайно~, в маскараде, где ~тайна ее покрывала черты~ (ма­
ска). Но все-таки это уже было coup de foudre3• Не видав
еще ее некрасивого лица, он сомневался: ~люблю ли тебя,
я не знаю... Но кажется мне, что люблю~ .. . А увидав, скоро
убедился, что да, любит. К ней же, через годы, написано ли:
~в отлива час, не верь измене моря, оно к земле воротится,
.J1юбя~... Вот брак, который, наряду с браком Баратынского
(да и Тютчева) стоит отметить. Но это завело бы нас слиш­
ком далеко.
1 язвительность (фр.).
2 Люб. Фед. Достоевская пробовала себя впоследствии на писательском
поприще: издала (под псевдонимом) роман, заглавия которого я не пом­
ню; потом, кажется, воспоминания об отце. Умерла она в первые годы
эмиграции, в Италии, если не ошибаюсь.
3 Любовь с первого взгляда (фр.).
551

В начале столетия А. Гр. Достоевская уже одна: дочь ее
оставила, поселилась отдельно, сын тоже: его логлотила
страсть к лошадям (страсть с младенческого возраста, как
упоминается в дневнике матери). Но А.Г., казалось, не чув­
ствовала себя ни особенно несчастной, ни особенно одинокой
в большой своей квартире на Фурштадской. Дети не были
для нее тем, чем были для С.А. Толстой, носившей в душе
какой-то монолит, что-то громадное, где в неразрывном един­
стве пребывали и муж, и дети. У Анны Григорьевны другая
душа. Достоевский спрашивал: если жениться - взять ли
~умную~ или ~добрую~? И выбрал добрую. Добрая и по­
ложила всю душу, без остатка, на него - одного.
К нему, человеку, она подошла через ~великого человека~;
при том, - не случайно!
-
через физическое, конкретное
касанье к его дару: знакомство началось с ~Игрока~, на­
писанного под его диктовку. И физическое, плотское от­
ношение к созданиям Достоевского осталось у жены его
на всю жизнь. Одна, без детей, в пустой своей квартире, она
продолжала жить той же благоговейной, любовной заботой
о плоти произведений своего великого мужа: вся была в его
письмах, в хранении каждой бумажки и в деле издания его
книг. Начала издавать еще при нем, толчок дало, конечно,
бедственное положение Достоевского и практическая сметка
жены; но главной осталась любовь к его 'ЮlUUI.М. После смер­
ти Достоевского издания стали приносить большой доход.
Насколько радовало это А.Г. - не знаю; во всяком случае,
внутренно жила она не этим, а именно делом любви к тому,
во что проникнуть, может быть, не могла, но что осязала,
как великое.
По дневнику А.Г. (издан ли он в полноте?) видно, что
жизнь ее, при человеке с характером Достоевского, была
не жизнью, а ~житием~. Он любил ее; но ~влюблен~, конечно,
не был никогда. Влюблен он мог быть скорее в такое страш­
ное - и низменное
-
существо, как Аполлинария Суслова
(приукрашенная Полина в ~Игроке~). Совсем ли он был
свободен от этой едкой влюбленности, диктуя ~Игрока~
молоденькой стенографистке? Не думаю. И уж если где
видеть руку Божью, то, конечно, в своевременном ниспос­
лании Достоевскому этой милой девушки. От Сусловой,
уже 40-летней, не спасся юный В.В. Розанов. Но Розанову,
пожалуй, и следовало пройти годы испытания, когда еже-
552

дневно смешивал он, умываясь, теплые слезы с холодной
водой. В свое время послано было избавление и Розанову.
Старуха бросила его, хотя развода так Розанову нужного,
ни за что не давала - только по злости.
Я не могу удлинять моего очерка еще этой ~женой~.
Скажу лишь, что стоит раз взглянуть в глаза Сусловой, уже
старческие, чтоб поверить и в каждодневные слезы розанов­
ские, и в утопившуюся воспитанницу старухи, и во многое
другое... вплоть до возможной влюбленности Достоевского.
Не между ~умной~ и ~доброй~ пришлось ему выбирать,
а между злой и доброй. Благо нам, что он выбрал добрую.
Анна Григорьевна - из тех ~лучших~ жен, хранительниц
и ~служительниц гения~, в браке с которыми великие люди
находят возможное для них ~счастье~.
Брак Толстого - того же типа, только совершеннее. Он
и бьm в течение многих лет счастливейшим. Толстой не только
любил Софью Андреевну, он был и влюблен в нее до старче­
ских лет, притом в нее одну. А С.А. - из лучших
-
лучшая
жена, подруга, ~нянька таланта~. Трагический конец этого
брака обусловлен самим его совершенством в связи с исклю­
чительными личными свойствами и мужа и жены. Толстой
не был, сам, в меру своего писательского дарования. Оно
росло, но и он рос; рос - и перерос его. Вверх или в сторону
пошел этот рост ~человека~, - не будем сейчас разбирать.
Факт тот, что человек-Толстой и писатель-Толстой пере­
стали совпадать, как совпадали раньше. Этого постигнуть
С.А. не могла. Она-то была уже на последней, высшей точке
своего развития, очень гармонического, начало которому
положил муж. Она и шла за ним, с ним, но - ее путь кон­
чался там, rде еще не кончился путь Толстого. Идти все-таки
за ним? Без своего пути, - идти чужим? Слабая женщина
так, вероятно, и поступила бы. Но С.А. женщина не слабая.
И она бросилась в борьбу.
Святая борьба: ведь С.А. ведет ее за свои высшие, последние
ценности, за мужа, гениального писателя, который сам же
возрастил ее душу, ее силу и дал ей детей, пребывающих
в сердце нераздельно с ним. Но борьба не могла не кончить­
ся трагически, так как С.А. боролась вслепую: только любя,
но не постигая самого появления нового Толстого.
Она в борьбе не победила. Но не победил и он. Вернее же
всего,- поймут ли это когда-нибудь?- что оба они вышли
553

из борьбы победителями. Чертков... он только несчастная
и печальная деталь этой великой трагедии. Его, однако,
нельзя смешивать с толстовцами (немало их пришлось мне
перевидать!)- он стоит особняком. Впечатление производит
отталкивающее, и разгадка проста: это фанатик собственного
~подвига~, не выходящий из преклонения перед его величием.
Жертвы, которые он принес ~идее~, не могли ему не казать­
ся громадными, так как он продолжал высоко оценивать
все, от чего отказался: положение, состояние и т.д. Отсюда,
естественно, и злоба его к ~непонимающим~, и подколодное
смирение, и грубая жестокость в борьбе с ~врагами~ вро­
де С.А., и беспощадная требовательность к другим, вплоть
до самого создателя ~идеи~ - Л. Толстого.
Увы! Еще до сих пор приходится порой защищать Софью
Андреевну если не от Черткова, то от ее собственных детей,
перед ним не устоявших некогда. Между тем облик этой
цельной, любящей женщины и матери, казалось бы, ясен
теперь. Не ~идеальная~ жена, конечно, - идеал, мы говорили,
и вообразить трудно,- но та из ~лучших~, к типу которых
принадлежит и А.Г. Достоевская (в бледном отпечатке). Эти
лучшие жены и создают наиболее счастливые, - или наименее
несчастные - браки замечательных людей, великих писателей.
Кто будет спорить, что самым несчастным, в прямом
смысле, оказался- брак Пушкина? В погибельнам конце
этого брака бессмысленно было бы винить жену. Это брак
равно несчастный для обоих. Она не годилась для гения;
а он не годился для нее, что доказал ее вполне счастливый
второй брак. В трагическом конце или виноваты оба, или
не виноват никто, хотя конец этот - не случайность ...
Есть большой писатель, с моей точки зрения - ~rчаст­
ливейший~. Но я едва решаюсь назвать имя, так спорно его
счастье в глазах большинства. Однако нет сомнения, что
никто не переживал любовь-влюбленность к женщине так
полно, остро, длительно, и ничье дарованье не отразило лю­
бовь с такой своей глубиной и особым сиянием. а женщина
не была из ~лучших~ жен: она совсем не была женой, потому
что и брака, в обыкновенном смысле, не было.
Я говорю о Тургеневе. Для него в его цельности, т.е. для
него, человека-писателя, такая любовь была воистину счаст­
ливейшей. И, пожалуй, его судьба есть лучшее, что можно
пожелать большому писателю.
554

Но ведь ~брака~ не было? Ни брака, ни семьи, ни забот­
ливой няньки таланта, лучшей из жен? Или замечательному
человеку, большому писателю, для которого жены идеальной
и придумать невозможно, - лучше оставаться без всякой,
даже самой хорошей?
Этого я не знаю. Я только ставлю вопрос, как и первый, -
об <$идеалыюй» жене. Пусть решают их другие, если могут.
Пока же нет решений, мы должны преклониться перед
женами все-таки лучшими, перед Софьей Андреевной Тол­
стой, Анной Григорьевной Достоевской и многими другими,
им подобными; перед женами-хранительницами избранных
сосудов - великих людей.
О ВСТРЕЧАХ С КОРОЛЕМ АЛЕКСАНДРОМ
На съезде русских писателей. -
Речь Не.м.ировича-Данченко. -Король забывает
русскую речь. - Петербургские воспо.м.инания.
-
Цельнал личность.
Давно сказано, что нет горшей боли, - ~п n'est pire
douleur~,- нежели счастливое воспоминание во дни несча­
стий. Оттого, должно быть, так трудно мне сейчас возвра­
щаться памятью к нашей поездке в Югославию, поездке
сравнительно недавней. За годы во Франции мы - я и Ме­
режковский - не одну совершили поездку в 4послевоенные~
страны: но поездка в Югославию стоить особняком; она -
прорыв в унылой цепи последних годов...
Была осень. Мы ехали с юга, с Ривьеры,- из лета. В Ита­
лии (бывшей Австрии) -знакомая по Парижуосень мокрая,
серая. Но уже в последние ночи в вагоне, перед Белградом,
и ранним утром на белградском вокзале, пахнуло осенью
русской: бледное солнце, острый холодок. Русской осени,
~красоты ее смиренной, не поймет и не оценит гордый взор
иноплеменный... ~. но русские понимают и помнят несрав­
нимую прелесть ее, пусть редких, ясных дней.
И там же, на вокзале, - новые глаза людские, без чуждо­
сти или равнодушия глядящие на ~изгоев~... Я не собираюсь
описывать наше пребывание в Югославии, но так как мы
приехали на русский писательский съезд (за все годы тако-
555

го съезда не было ни в одной европейской стране), скажу
несколько слов хотя бы о его открытии.
На открытие мы попали прямо из вагона. Громадная,
глубокая зала нового, недавно отстроенного, университета.
Сверху до низу - головы, головы ... уже не публика, - целый
народ! Мы (гости съезда и хозяева) сидим на длинной эстра­
де, перед таким же длинным столом; посередине - кафедра.
Осматриваюсь, кое-кого узнаю. Рядом со мной - А.И. Бе­
лич (академик, писатель, один из инициаторов и главных
устроителей съезда, неизменный друг русских), с другой
стороны - Б.К. Зайцев. Потом еще кто-то, лица знакомые
и полузнакомые, когда-то виденные, будто во сне, и вдруг
вспомнившиеся... Речь на открытии читает В.И. Немирович­
Данченко. Что за чудесный, широко и плотно сшитый старик!
Белая раздвоенная борода, громкий, бодрый голос. Восемь­
десят пять лет, - вы, молодые, ну-тка!
Тихо переговариваюсь с соседями. Белич мне называ­
ет местных ~лиц~. Зайцев сообщает, что Куприн приехал,
но сейчас у себя, а Бальмонт и Алданов не будут.
Зал, - почти двухтысячная, думаю, толпа,
-
в неви­
данном подъеме: хлопанье, овации, бросание цветов... Речи
русские, французские, сербские и даженанеизвестных каких­
то языках. Не помню, сколько времени это длилось; но вот,
вынесенные общим потоком, мы на улице, в автомобиле и,
наконец, в нашем новеньком отеле. Но отдыхать некогда:
Белич сообщает нам дальнейшую программу съезда.
О том, как затем развертывалась праздничная картина,
о банкетах, приветствиях, о неожиданных разнообразных
встречах, о ряде наших лекций в учреждениях, самое бытие
которых говорило об исключительном положении русских
в этой стране с ее расцветающей столицей, - обо всем мне
удалось тогда дать очерк в одной варшавской газете, - увы,
лишь в ней, и теперь уже не существующей. Сейчас я хочу
ограничиться только одним воспоминанием: написать о встре­
чах с королем Александром.
Своевременной записи у меня нет; немало подробностей
уже стерлось в памяти. Но вот, без подробностей, - впечат­
лений легкие черты.
***
Мы в длинной зале с колоннами. Против нашего ряда,
через широкий проход, - другой ряд: иностранные делега-
556

ции, тоже представляющиеся королю. Влево, в нашем ряду
у колонны, замечаю внушительно белую бороду нашего
~патриарха~- Немировича-Данченко. Куприн стоит прямо
за мной, другие поблизости. Тут же, конечно, и Белич, наш
неизменный гид.
Ждем недолго. Король вошел слева. Он в военном мундире:
с двумя, кажется, генералами. Сразу, от дверей, начинает­
ся обход иностранных делегаций, - левого ряда. Говорит
с каждым несколько слов, двигается все ближе и, когда
останавливается перед стоящим против меня, я его узнаю. Не
по портретам только, а как-то еще особенно: бывает ведь, что
человек, никогда не виденный, вдруг кажется уже виденным,
давно знакомым... Это странное чувство усиливается, когда
король переходит на нашу сторону, здоровается и говорит
со стоящими правее меня, с Мережковским и с другими.
Король высок, не слишком, но чуть-чуть сутулится; моло­
дое, смуглое лицо редкой приятности: живые глаза, кроткие
и смелые, и - застенчивая улыбка. Говорит по-французски.
Я отвечаю на том же языке, но мне так странно слышать
от этого человека, давно будто знакомого; не родную мою речь,
что я неожиданно спрашиваю: ведь он говорит по-русски?
Улыбка: да, он говорит, но уже начинает немного забывать...
О, это жаль, замечаю я невольно, нисколько не думая о том,
что обаятельно-милый человек этот король и что за ~выго­
вор~ королю я получу впоследствии полушутливый выговор
от Белича, мало меня, впрочем, смутивший.
А за мной, в ту минуту, вдруг раздался взволнованный,
восторженный голос Куприна, протянулась рука с несдержи­
Баемым приветствием... это было так неожиданно, что король,
было, отступил: но тотчас же опять засияла его улыбка.
На русское, от сердца, приветствие Куприна - несколько
русских слов... Обход продолжался.
***
Через несколько дней мы завтракали у короля. Не могу
теперь вспомнить всех, кто сидел за этим не очень длинным,
сравнительно скромным, королевским столом. Другие наши
писатели, участники съезда, помнят, может быть, лучше. Мне
видится наш конец стола, ближе к окнам. По левую руку
от меня - король, справа
-
мэр города Белграда, приятный,
557

немножко грузный, веселый старик. Напротив - королева
Мария, рядом с Мережковским. Молодая королева- статная,
очень красивая женщина. Но в тот день, от серого ли небесного
света, от серого ли платья, лицо ее казалось утомленным.
Мы с королем разговаривали просто и весело. По-фран­
цузски, но это уже не замечалось.
Король помнит Петербург, помнит революцию 1905 года.
Он тогда был пажем, учился с русскими мальчиками, как
теперь учатся мальчики русские с югославскими. И так же,
думаю, не забывают русские мальчики и юноши-студенты
свою родину, как не забывал он.
Разговор переходит на литературу, - я, конечно, знаю,
что мой собеседник далеко не чужд литературе. Спрашиваю,
между прочим: а писал ли он стихи? Наверное - да, уж по­
тому, что нет ни единого человека на свете, который никогда
не писал стихов! И я обращаюсь за поддержкой к правому
соседу, старику-мэру, который тотчас же становится на мою
сторону: да, такого человека нет, который не писал бы стихов.
-И вы писали, правда?
-
Ия.Даещекак!
Мелочи, легкая беседа за завтраком... Но не забудем, и она
происходила в атмосфере особой, для нас, все меняющей и уже
нигде, ни в каком Париже, невозможной. И создателем этой
атмосферы был человек с живыми глазами и застенчивой
улыбкой, мой собеседник, король Александр.
О нем, о его жизни, о героических чертах характера и лич­
ной обаятельности столько говорилось в последнее время,
с таким единодушным возмущением узнал мир о его траги­
ческой кончине, что мне пришлось бы только повторять уже
сказанное. Но к собственному моему впечатлению я могу
еще прибавить вот что: в этом человеке чувствовалась редкая
цельность личности.
Как будто все, чем он обладал, было связано в один
неразъемлемый узел. Это впечатление непередаваемо с пол­
нотой; но довольно было видеть, как связаны, соединены
в Александре хотя бы его королевство с человечеством, -
а видеть это было не трудно. В своей цельности короля­
человека он жил, в ней и погиб. Для убийц он был лишь
~король~; но убийцы, всякие, за редчайшими исключениями
(политические, кажется, и без исключений), потому и могут
убивать, что вообще не способны к понятию человеческой
558

личности,- ее цельности, не какой-нибудь метафизической,
а самой реальной.
А то, как была воспринята смерть Александра большин­
ством мира и, главное, его народом, показывает, что ис­
ключительная цельность его личности ощущалась даже без­
отчетно. Оплакивала ли его Югославия лишь как доброго
повелителя? Или как доброго, прекрасного человека? Ни то,
ни другое, а то и другое вместе. Народное горе выразилось
цельно, как цельна была душа Александра. О силе же этого
горя сказало- о, больше всяких слов!- молитвенное мол­
чание народа, недвижно, темной ночью, стоявшего на путях
поезда с телом короля.
Что касается его отношения к России, к ее судьбе и рус­
ским, то я думаю, что у человека, подобного Александру,
иного и быть не могло. А было оно, опять в цельности, -
королевски-человеческое.
Этими простыми словами я и закончу. Не ко всему идет
словесная пышность. И даже, подчас, когда мы возвраща­
емся мыслью к трагической кончине Александра, к потере
человека-брата, нам хочется молчания, того самого, каким
встретил смертные останки героя его коленопреклоненный
народ.
НЕГАСИМАЯ СВЕЧА
(Памяти Амалии Фонда:минсхой)
Париж
Писать о человеке, которого любил, тотчас после его
смерти, - очень трудно. Хочется каких-то слов, но не о нем,
а к нему обращенных, прямо. Оттого и не могу я сейчас
писать об Амалии Фондаминской что-то вроде @ОСпоми­
наний~. Нет, не вспоминать ее хочу, а вызвать живой образ
этого единственного существа, - маленькой темноволосой
женщины с вещими глазами и мужественных сердцем.
Никто не был на нее похож. Мне, по крайней мере, никто
не встречался, ее напоминающий. Вот уж, действительно,
была она ~сама по себе~, как любила, смеясь, отвечать, когда,
шумно при ней спорившие, спрашивали, на какой же стороне
она. В той ли среде, в которой она провела большую часть
559

жизни, в среде русских интеллигентов-рволюционеров (муж
ее - известный деятель Бунаков), в Париже или в Москве,
в кругу родных, - нигде не изменяла она этому ~сам по себе~,
всегда оставаясь собой, всегда как будто зная еще что-то свое,
поверх всяких слов. Об ушедших людях пишут, открывая их
добродетель или хорошие дела. Но я подчеркиваю другие
высшие ценности. Амалия сама была ~делом~ - Божиим,
-
так ярко отразилась в ней единственность, особенность,
человеческой личности. Одна из ее особенностей, это -
непостижимое слияние, соединение многого, что, обычно,
в человеке не соединено. В ней бьmа прелесть вечно детского,
его веселая, капризная чистота, - и смелая; мужественная
воля. А поверх всего какая-то особая тишина.
Не эта ли ~единственность~ и влекла к ней, - к ~делу~
рук Божиих? Ее любили все. Каждый по-своему, не в ее
меру, а в меру собственной способности любить. Не все
и знали, за что любят; не понимали тех глубин ее существа,
которых, может быть, не понимала и она сама. Одни просто
чувствовали, что вот тут - светится (невидящие чувству­
ют свет), и тянулись к этому свечению. Другие говорили
себе, что Амалия им ~нравится~. Она и, действительно,
помимо всего, ~нравилась~. Вся нравилась, с ее маленьким,
гармоничным телом (всегда шутила над своей малостью),
темной головкой, слабо вьющейся прядью у виска, бледным
и свежим лицом. Только такой внешне, а не другой, могла
она быть...
-
думалось мне часто, не знаю, почему. (Может
быть, знаю, но это равно.)
В московской еврейской семье, богатой и патриархально­
благочестивой, Амалия, младшая, была тоже общей любими­
цей и баловницей. Отец умер в начале довоенной эмиграции
Фондаминских, но мать, души в ней не чаявшая, никогда
надолго с ней не расставалась, постоянно приезжала в Па­
риж, несмотря на годы и на привычку к родной Москве.
Амалия платила матери всей своей любовью. (Я даже ду­
маю, что когда, не так давно, старенькая мать ее скончалась,
здесь, - в Амалии впервые ослабел ее крепкий жизненный
упор.) Всеобщая любовь, говорят, не всегда полезна челове­
ку, в особенности женщине; и мне случалось слышать что
Амалия своенравна, требовательна. Я вовсе не хочу делать
из нее совершенства: живых совершенств нет, да и на что
они? Но я знаю, что не от слабости, а от силы исходила
560

ее, порою крутая, требовательность. Черты же своенравия
и упрямства у нее сказывались, главным образом, по отно­
шению к себе, к укладу своей жизни: тут она действовала
по собственной фантазии, не считаясь со своими физически­
ми силами. Скрытная, она переносила физическую, - как
и душевную, - боль с изумляющим терпением: никогда
не жаловалась.
А для того, лоневоле сдавленного, круга, каким была до­
военная революционная эмиграция, существование Амалии,
единственной, •особенной», имело громадное значение. Она
вносила как бы волну свежего воздуха. Атмосфера менялась,
многим было легче дышать.
Три последние десятилетия жизни Амалии передо мною,
и насколько можно знать человека, любя его, - я ее знаю.
В течение этих тридцати лет мы видели постоянно, и за гра­
ницей, и в России, а временами и жили вместе. Виделись
в самой различной обстановке, при всяких обстоятельствах,
иногда трагичных: военный Петербург, потом революция;
страшная петербургская зима 1917-1918 г. И всегда, везде
Амалия оставалась тем же особенным существом, с ее му­
жественной твердостью и нежной тишиной. Мне есть что
вспомнить о ней; но я не пишу •воспоминаний»: я хочу
опять вернуться к одной из удивительных особенностей
этой души, - к дару соединять в себе еще, для других,
разъединенное.
Амалия показывает мне московскую квартиру. (Это было
очень давно.) В кабинете отца все осталось, как при нем.
Тяжелые, священные книги с застежками. •А это - Тора»,
-
говорит Амалия, указывая на высокий, столбом, таинственный
свиток. Мы возвращаемся через комнату Амалии с маленькой
белой постелью. И на ночном столике я вижу - Евангелие.
Так лежит, что видно - оно всегда тут.
Краткий вопрос этот понятен: ведь я знаю, как благо­
честива мамаша, ни одной пятницы не пропускающая без
домашнего молитвенного собрания, которому всегда верна
Амалия, если она тут.
-Мамаша уж привыкла (т.е. видеть у нее Евангелие).
Тогда я тихонько спрашиваю дальше:
-
А как же... ты сама?
-
Да ведь это одно и то же, - отвечает Амалия.
-
Одно
из другого, - и одно, то же самое.
561
36Том13УнасвПариже

Как просто сказала, какой ясный ответ дала на вопрос,
еще мучительный, еще разделяющий многих. Для нее точно
и вопроса не было.
Да, Амалия - истинная, подлинная дочь Израиля. Но
в той высшей его точке, где великий народ, оставаясь верным
себе, узнает своего Царя, - соприкасается с христианством.
Долгая, тяжкая болезнь (туберкулез). Все знают, что конец.
И я знаю. Но нет веры в ее смерть. Я и теперь думаю, что
она могла бы остаться, могла не уйти, если бы воля жить
была у нее прежняя, преодолевающая усталость. Но послед­
ние сознательные слова ее - ~Хочу уйти. Очень устала• .. .
С самыми близкими она часто и спокойно говорила о сво­
ей смерти. Не пожелала формальных еврейских похорон,
с раввином. И раввина не было. Над ее гробом, на кладбище,
в присутствии толпы ее друзей и родных, - евреев и христиан
вместе, - молитвы читал ее брат, нежно любимый и сам ее
горячо любивший. И как знать, не расширила ли еврейскую
молитву любовь? Не было ли тут искры того соединения,
которое жило в душе Амалии?
А в тот же день, в маленькой, домашней, ~катакомбной•
церкви, та же (или почти та же) толпа друзей и близких,­
евреев и христиан вместе. Православный священник произ­
носит слова христианских молитв, - молится об умершей
еврейке. Он не забывает, что она дочь Израиля, не присоеди­
ненная к церкви таинством крещения. Но все, что доселе
вошло в христианскую церковь от Израиля, было сказано.
Такое двойное памятование умершей, если даже в полноте
не отразило душевной ее цельности, было все-таки необык­
новенным; значительным уже по этой своей необычности и,
кажется, единственности.
Но кто же она?
Если не этот вопрос, то другие, - о ней, о жизни и смерти
ее, - встают в душе многих. Ответ, быть может, в трепетных
строках Шиллера-Жуковского:
562
Не узнавай, куда я путь склонила,
В какой предел от мира перешла.
Я на земле земное совершила,
Я на земле любила и жила...

А 4КТО она• - на это лучше всего отвечают две строчки
из очень давно написанного ей стихотворения:
~ты- пред образом Господним
Негасимая свеча•.
СВОИМИ ПУТЯМИ
(О Е.М. Лопатиной)
-
Мне хотелось бы, чтобы вы прочли роман моего друга,
Кати Лопатиной. Он только что вышел, - говорит По­
ликсена Соловьева, прощаясь со мной на пороге нашей
петербургской квартиры. Я часто вижусь с Поликсеной, она
переехала в Петербург, но о друге ее детства, Кате, не знаю
почти ничего. Роман прочитан. Он кажется мне живым,
вылившимся из страстно-взволнованной женской души, и...
многословным. В то далекое время мы искали новых лите­
ратурных манер (или мод); роман же был сделан в добрых
старых тонах. Однако он меня заинтересовал, и с Поликсеной
мы об авторе немало говорили. Но полетели годы, десятиле­
тия... и мне не приходило в голову, что я когда-нибудь буду
писать о Кате Лопатиной, ни разу в России не виденной, как
о близком человеке. И о только что ушедшем, умершем...
Если это вообще трудно, то Екатерину Михайловну Лопатину
не живой почти и вообразить нельзя: в таком находилась
она движении, таким живым была человеком.
После тяжких переживаний на Кавказе, - куда попа­
ла, в первые годы большевизма, московская Община Ек.
М-ны, - она, с неизменным своим другом, председатель­
ницей Общины, О.Л. Еремеевой, и несколькими сестрами,
очутилась в Болгарии. Затем переезд во Францию; и тут,
в самый трудный момент, им помогла, их приютила малень­
кая католическая Община в 4Cambrai•. То, что мы слышали
о ней (и молодой ее 4Mere•) от Е. М-ны, и неизгладимое,
незабываемое впечатление, которое оставило Cambrai в ее
душе, очень помогло мне впоследствии глубже понять слож­
ную внутреннюю жизнь ее самой.
Душа, а, вернее, все существо Е.М. было насквозь рели­
гиозно. В ней, человеке не отвлеченных мыслей, а горячих
563
36*

чувств, жизненные нити свивались сложным клубком. Святой,
кровной традицией она, русская москвичка, была связана
с родной Церковью. Но такое же кровное прошлое жило
в ней и хранилось: среда, в которой она выросла, староин­
теллигентская, университетская Москва. Семья Лопатиных
была тесно связана с семьей Соловьевых. Юность свою
Е.М. провела в кругу студенческой молодежи. Ее братья
(один из них - будущий философ) и ближайший друг
их, ~Володя Соловьев~\ как она его называла, составляли
ядро одного из серьезных тогдашних молодых кружков;
бесконечные религиозно-философские разговоры между
друзьями оставили в душе Е.М. глубокий след и, может
быть, повлияли отчасти на все направление ее жизни. Оно,
несмотря на импульсивность ее натуры и разнообразные
жизненные переплетения, оставалось, в сущности, одним
и тем же; оно привело ее, еще молодой, и в Общину. Даже
всероссийский взрыв не изменил этого направления. На­
против, как бы подчеркнул его.
Все последние годы жизни Е.М. передо мною. Нет уже
многолюдной московской Общины, нет и богатой барыни,
председательницы, с верным другом-помощницей, Катей Ло­
патиной; но есть на горе, над Антибами, в полуразрушенном
старом замке, нищенский детский ~превенториум~; он создан
из ничего и существует, держится тоже ничем: только энер­
гией и волей одной из этих немолодых женщин и духовным
подъемом другой. Обе такие разные, они так необходимы
друг другу. Обе работают, как последние служанки, ибо
служанок нет, да и помощников постоянных мало. В делах
~мира сего~, практических, чисто внешних, Е.М. довольно
беспомощна, при всем своем внутреннем горении и доброй
воле. Но хотя тут успешнее действует энергия соработницы
и друга, - выпадают и на долю Е.М. такие дела. Когда она
бежит, по крутой лесной дороге, в темноте, вниз, куда-то
в Антибы, а то и дальше, я пугаюсь: Катя, да как же вы на­
зад, пешком, все эти километры? (Я знаю, что у нее плохое
сердце, что ей вредно.) Но она, и смеясь, и жалуясь, хлопочет,
1 Воспоминания Е.М. Лопатиной о Владимире Соловьеве напечатаны
в 28-й книге •Совр. Записок~ (К. М. Ельцова. Сны нездешние. К 25-ле­
тию кончины В.С. Соловьева). - Ред.
564

торопливо закалывает косынку, беспокоится: «Только бы
успеть, только бы вышло... ~
Полумонашеская одежда, которую она носила, отнюдь
не делала ее монахиней в условном смысле. В ней остава­
лась и московская Катя Лопатина, подвижная, экспансивная,
с острым чувством эстетики, с тонким юмором в рассказах;
подчас нелепая, способная и жаловаться, и восхищаться,
и возмущаться. А подо всем этим горело в ней какое-то
трепетное пламя, и даже те, кто не умел видеть, чувствовал,
приближаясь, его тепло.
***
Еще не забыта, думаю, осень, когда московский м. Серrий
предъявил к представителю зарубежной церкви требование
«лойальности~; и когда русская парижская пресса, т.е. верхуш­
ка интеллигенции, почти целиком стала на эту «лойальность~.
Это было понятно со стороны эмигрантской интеллигенции:
в большинстве она прозелитична; обостренное чувство потери
России естественно тянет хоть к какой-нибудь связи с ней,
а эта, церковная, казалась и безобидной... Но м. Евлогий му­
дро выжидал. Нас, сразу занявших определенную позицию,
было очень мало. Ек. Мих. приехала к нам, вся в волнении.
В ней тогда заговорила чистая, и невчерашняя, христианка,
опытно знавшая большевизм.
Потом все разрешилось, успокоилось, и лишь небольшая
кучка «лойалистов~. отколовшись, устроила, под водитель­
ством известного еп. Вениамина, свою церковь на улице
Петель. Почему так хотелось Вениамину присоединить к ней
Е. М-ну и Клозон? Стараний не жалел, во всяком случае.
Помню первые, кажется, его попытки. Мы жили опять вместе
с Е. М., в лесном Клозоне, поздней осенью. Вениамин дважды
вызывал Е.М. в Антибы, для «бесед~ (в Клозон ему тогда ходу
не было). Вернувшись, почти ночью, Е.М. художественно,
образно, не без юмора, описывала эти сведения и уговоры, -
о, безуспешные! Но в эту клозонскую осень я уже начинаю
узнавать в Е.М. что-то, раньше от меня ускользавшее. Наши
бесконечные, вечерние, последние разговоры позволили мне
взглянуть в религиозную сердцевину ее души. Поэтому,
должно быть, и не удивляли меня этапы ее дальнейшего
пути. А удивиться было бы легко: через год, или несколько
565

больше, в одном из ее спутанных, с перерывами писанных,
неразборчивых писем, она рассказала, что •Клозон~ (т.е. она
и ее друг) решил присоединиться к вениаминовекой церкви
на Петель. Попытки объяснить этот шаг ничего не объяс­
нили. Но мне и так было ясно: упорный внешний нажим
и посул, перед которым Е.М. устоять не могла: обещание
подлинной •церковной жизни~. Ответ мой был совершенно
откровенен: неосторожную доверчивость свою она переживет
очень тяжело, но дай Бог, чтобы кончилось скорее, - там
она, все равно, не останется.
Это последнее тоже бьто для меня ясно. Со времени
наших клозонских, разговоров, Е. М-на, •Катя Лопатина~,
стала мне вся, с ее порывами и стремлениями, так понятна,
как не бьта понятна, думаю, и самой себе. К этим разговорам
я хочу вернуться.
Холодная, сырая комната, тускло-мерцающая керосиновая
лампа, ватные одеяла на соломенных креслах, взволнованный
торопливый говор Е. М-ны... Она, как будто, перескакивает
с одной темы на другую, но между ними внутренняя связь.
Вот жалобы на •покинутость~ (церковную). Есть храм (тру­
дами и заботами Е.М. в замке устроена крошечная домашняя
часовня), но нет священника, изредка наезжает случайный,
и нет •церковной жизни~... Вдруг, сразу, переходит она на Все­
ленскую Церковь. •Катя, говорю я, вы сами напомнили мне
слова вашего •Володи~ Соловьева: истина в каждой церкви,
и ни одна из них не Вселенская. Она родится из соединения
церквей, но не механического, а химического, и будет новым
телом. А пока, мое мнение, мое лично, - подчеркиваю я,
-
лучше оставаться в той церкви, в какой родился~ ... Она все
это знает, не спорит, но и я не спорю: я понимаю, вижу, что
главное ее - за гранью словесности. И еще вижу, что подо
всеми ее рассуждениями лежит несказанная мечта, связанная
для нее с именем •Cambrai~.
Если все свести к простым словам, слишком простым,
а потому лишь приблизительным, то надо сказать: рели­
гиозность Е.М. была такого свойства, что ее не могла удо­
влетворить никакая личная христианская жизнь; она стре­
милась к христианской атмосфере, к особому •климату~.
воздуху, без которого ей трудно было дышать. В сущности,
стремилась она, даже рвалась, к •царствию Божьему назем-
566

ле», ни больше- ни меньше; но, конечно, так не думала,
не знала, а звала это, по коренной своей связи с церковью
вообще,- ~церковной жизнью». В ее представлении такая
общая атмосфера могла идти лишь от церкви; создавалась
лишь христианской церковью. В маленькой полумонаше­
ской общине Cambrai она почувствовала, увидела, - или
ей показалось. Что увидела,- именно эту атмосферу, этот
вечно-желанный воздух. И забыть его не могла.
Но ведь он - создание церкви? Отсюда и путь церковных
исканий. Путь скорбный, но и светлый, если он свой, этой
душе указанный.
Как больно за внешних, особенно за тех, кого она любила,
судивших ее искания и так сурово осудивших ее последний
этап - католичество. И как хорошо, что эти суды не тем­
нили ее душевного света. Мне - весь путь ее, все этапы
всегда бьти известны. Она не забывала, что ко многому мы
относимся по-разному: ~вы, ведь, против переходов»... Но
она знала, что ее то я понимаю, не говоря уже о том, что
я умею уважать чужую свободу.
Что ждало в дальнейшем эту мятежную душу - христи­
анку? Нашла ли бы она в последнем обращении - в церкви
католической, - то, к чему шла, как умела, то, что почу­
дилось, увиделось ей в Cambrai? На это не надо отвечать.
Кто-то нежно позаботился, чтобы и она, здесь, не узнала
ответа. Чтобы окончила путь, как жила все последние ме­
сяцы: в свете, радости и новой надежде.
У НАС В ПАРИЖЕ
Новые •nонеiJе.льники•. - Литературная
полу.молоiJежь. -Б. Поплавский и его живой облик. -
Пропаганда •целостного .миросозерцания•. -
Нужны ли рассуждения?
(Письмо из Парижа)
Современная заповедь: ~в чужие дела не вмешивайся!»
ни перед кем не стоит так строго, как перед русскими в Па­
риже. И надо сказать, что заповедь исполняется (во Франции,
по крайней мере), а вольно или невольно - другой вопрос.
567

Но, конечно, состояние европейской атмосферы влия­
ет на русские круги. В них замечается не то оживление,
не то какая-то взволнованность.
Мне ближе других, благодаря многолетним нашим ~вос­
кресеньям~. круг литературной полумолодежи. В ~чужие
дела~, да и вообще в какую-нибудь политику, кружок этот
никогда не ~вмешивался~. Не потому, что на ~воскресеньях~
был запрет говорить о ~политике~: запретов вообще никогда
тут не было, ибо тем ~воскресенья~ и держатся, что они
вольные. Вольно и сделалось, что затрагиваются все темы,
но всегда с интересным, более глубоким подходом. И поли­
тика, поэтому, уже перестает быть ~вмешательством~. про­
сто входит в общие мысли того или другого. Сейчас, кроме
влияния приподнятых европейских настроений, сгущенной
общей атмосферы, - оживлению ~воскресных~ разговоров
содействует и то частное обстоятельство, что Париж обогатился
еще ~понедельниками~. Их называют ~новоградскими~, ибо
созданы они редактором ~нового Града~. И.И. Бунаковым,
и доклады там читаются сотрудниками этого журнала. Но
слушателями - приглашена туда та самая литературная
~полумолодежь~. которая бывает на вольных воскресеньях.
Приглашена, впрочем, с выбором. Как производится выбор,
очень не ясно. Кружок отнюдь не политический: отбор же
производится по какому-то весьма смутному, но все же буд­
то политическому признаку, хотя слушатели не политики,
а писатели.
Неясность эту и сам Бунаков не может рассеять. Сам,
ибо вот что интересно: он приходит и на ~вольные~ вос­
кресенья, где продолжает, с теми же ~понедельничными~
гостями, уже вольный разговор. В нем принимают участие
и отверженные ~понедельниками~, - по неясным причинам.
(Кстати, в числе последних и мы, - я и Мережковский,
-
но это, пожалуй, понятно.)
В самое последнее время ~понедельники~ как-то за­
глохли; уже четыре или пять пропущено. Почему - и это
неясно. Устроитель отвечает, что благодаря Бердяеву, кото­
рый отложил свой доклад. Надо заметить, что предложения
приглашеиной группы литераторов выступить со своими
докладами обычно отклоняются, так что все дело стоит
на зрелых ~новоградцах~.
568

Возвращаясь к этой группе молодых и полумолодых
парижских литераторов, отмечу, что у них, помимо всяких
общих собраний, и •вопросов•, немало •внутренних дел•,
чисто литературных, а также событий, от маленьких до боль­
ших. Событием была недавняя смерть Б. Поплавского.
Мы Поплавского хорошо знали: в течение многих лет он
был постоянным гостем •воскресений•, а в последний год
не пропустил даже ни одного, летних не исключая. Почти
накануне смерти (он умер во вторник}, помню его, сидяще­
го за столом, со мной рядом, такого же, как всегда, так же
интересно, по-своему, об интересных вещах говорящего...
Понятно, что известие о его смерти меня, прежде всего,
изумило. Смерть, впрочем, всегда изумляет, как открыл
Флобер: •elle etait morte... quel etonnementl•t, -
говорит
муж Бовари.
О смерти же Поплавского и не думалось, -так он на •смер­
тника• был не похож. Напротив: был похож на человека,
которому предстоит долгая жизнь и которому именно долгая
нужна, иначе не успеть разобраться, привести в порядок
свое большое внутреннее имущество. А он о порядке пока
и не думал, все будто хотел еще и еще что-то приобретать.
Под свежим впечатлением этой неожиданной смерти его
друзья и сверстники преувеличили, может быть, значитель­
ность его несомненно интересной личности: вечера в его
память, рецензии о нем, все это было полно неумеренных
похвал, литературных и всяческих, скорее затемняющих его
подлинный облик.
Впрочем, никто его, как следует, и не знал, не исключая
и тех, кто считался его ближайшими друзьями...
Вот он входит, поздно, медлительной походкой, задевая
каблуками пол. Блестят вечные черные очки. И глядишь -
уже ввязался в разговор. Говорит быстро, невнятно, в нос;
это забывается, так всегда любопытно то, что он говорит.
•Ему нельзя верить•, - говорили про него его же приятели.
Но зачем, спрашивается, верить? Он и сам себе мало верил;
ничуть не обижался, когда ему замечали: •Хорошо, а посмо­
трим, что вы станете говорить в следующее воскресенье?•.
Если он, действительно, говорил другое, - это другое тоже
бьто интересно.
1 ~она мертва... Как удивительно• (фр.).
569

В его поле зрения имелось столько вещей и столько соб­
ственных (не чужих) мнений и мыслей о них, что он не мог
сделать выбора и, пожалуй, был прав, не спеша ограничивать
себя принятнем какого-нибудь 4Твердоrо взгляда•. Это само
пришло бы в будущем... или не пришло, трудно сказать.
Повторяю, его хорошенько не знали и те, кто считалисъ
близкими его друзьями. И для них (как, м.б., для себя) он
был полон неожиданностями, вплоть до неожиданной смерти.
На одном все сходилисъ: на его талантливости. И была она
даже какая-то общая, не только литературная. Ценно, что он
не желал быть русским талантом - самородком, талантом
своим доволъствующимся. Интересовался книгами, историей,
философией, всем, что можно назвать интересным, читал куда
больше своих сверстников и о чем бы ни шли разговоры,
чувствовалосъ, несмотря на парадоксальность мнений, что
он знает и понимает тему.
Что касается литературы, то при 4махровой• его талант­
ливости, именно благодаря ей, невозможно предсказатъ, кто
из него вышел бы: стихотворец? Сомневаюсь, хотя многие
из молодых поэтов считают его стихи 4Шедеврами•. Вряд ли
вышел бы и чистый романист-прозаик: он и тут еще искал
себя. Модернист, конечно, но без всякой видимой подража­
тельности. Ценил Джойса, но и за него ратовал довольно
странно: за его манеру, которая, будто бы, одна позволяет
человеку проникатъ в другого человека.
Мне почему-то, кажется, что он нашел бы впоследствии
свою особую форму для выражения Отстоявшихея чувств
и мыслей. И тогда мы увидели бы сквозь всякие 4нео• ко­
ренную связь Поплавского с русской литературой, - с Роза­
новым, Достоевским, Гоголем (только не с Толстым); связь,
оставшуюся подпольной, неявленной, да и неосознанной...
Но стоит ли гадать, что было бы, если б он не умер
так рано и так... случайно? Сколько об этой 4случайности­
неслучайности• было разговоров. Но, должно быть.. , есть
какой-то смысл в том, что жизнь этого даровитого человека так
странно оборваласъ; разум неволъно ищет смысла: ведь если
допустить хоть одну случайность - все делается случайным
и обессмысливается самое искание в чем-нибудь смысла...
Когда выйдет задуманное друзьями собрание сочинений
Поплавского, можно будет поговорить о его литературе. Не
570

думаю, впрочем, чтобы она могла довершить оставшийся
в нашей памяти живой и недовершенный его облик.
Были ли в Поплавском, при всех особенностях его лич­
ности, типичные черты, свойственные и другим его совре­
менникам из той же среды, того же положения, с той же
степенью культурности и тягой к литературе? Думается,
были. Взятый в отдельности, ни один из этой среды не 4ПО­
хож~ на Поплавского. Но во всех, при внимании, можно
открыть общий знак острых наших времен какую-то особую
внутреннюю неустойчивость, неуверенность, бессознатель­
ное ощущение своей недовершенности. И это, быть может,
не плохо, потому что ни у кого, кроме редких исключений,
нет тени самодовольства, - ни довольства литературой
своей, ни собой.
Цель новоградских 4понедельников~. по словам их устрои­
теля, привить 4молодой литературе~ посредством докладов
Степуна, Федотова, Мочульского, Бердяева и т.д. - так на­
зываемое 4целостное миросозерцание~.
На это один из приглашаемых ответил однажды (не в 4ПО­
недельник~ и в вольном разговоре):
-
Вы напрасно думаете, что мы не видим 4мира~ и равно­
душны к нему. У нас громадное 4мирочувствие~. мы знаем,
что его мало, но никакими словами в известных понятиях
вы его в 4Миропонятие~ не превратите. Мы хотим - хотели
бы, - вложить в слова новые понятия или очистить слова
от теперешних. Мы их не примем, как они есть. Лучше мы
совсем их не примем. Тогда новые понятия найдут другие.
В этом ответе была, если угодно, и дерзость, и большая
неопределенность. Но, по-моему, была и какая-то правда. Я,
со своей стороны, считаю, что единственно, что может дать,
в данный момент 4Старшее~ поколение - 4Среднему~, лите­
ратурному и другому, - это свободу и доверие. И каких бы
мыслей ни держаться, как бы ни стоять за 4Целостное ми­
росозерцание~ - пропаганда его, в данных условиях, мало
к чему приведет.
Не кажется ли вам, что сейчас 4пропаганда~. как она
была, вообще, не в порядке дня? Но если это и неверно, то,
в частности, дать человеку свободу с оказанием ему доверия,
бывает иногда действительнее и лучшие приносит результаты,
нежели усиленное вбивание ему в голову... все равно чего.
571

Но здесь и останавливаюсь со своими рассуждениями,
вспомнить недавнее на этих же страницах, замечание Петра
Пильского (цитирую по памяти): в газете надо писать так,
чтобы все было понятно всем, от самого культурного чита­
теля до гоголевекого Петрушки, читавшего, как известно,
по складам. Это мнение я знаю и, хотя лично его вполне
разделить не могу, имея принципиальные возражения, -
предпочитаю, пока что, в рассуждения не вдаваться. Это
правда, наше время не время рассуждений, а фактов. Они
понимаются всеми, а как- не все ли равно?
ДУШАЖИВАЯ
(К юбилею Т.С. Варшер)
Для русского человека, быть в Риме и не видать Татьяну
Варшер, гораздо непростительнее, чем не видать папу. Кто
она? Ученая женщина? Да, но если б она была только это,
или даже если б подходила, главным образом, на ~ученую
женщину~> в обычном представлении, - мне, портретисту,
описателю ~живых лиц~>, нечего было бы о ней сказать. О
ее работах, ученых заслугах в археологии, уже достаточно
писано специалистами; пусть они и продолжают, у меня же
своя специальность.
~самое интересное в мире, - говорю я в одной из моих
статей, - это живой человек. Весь, как он есть, настоящий,
с его судьбой, с его душой, с его талантом, с его ошибками,
с его особенностями... ведь каждый
-
единственный~>. Я
и теперь так же думаю: но это относится, конечно, только
к живому человеку; есть, и очень много, полумертвых, даже
совсем мертвых, таких, чьи души, по слову Данте, давно
мучаются в аду, пока тела еще пребывают на земле.
Татьяна Сергеевна Варшер именно тем и пленяет, что
она ~живой~> человек в самой высшей степени. В нее попало
столько бергсоновского elan vital 1' что не всякий бы с ним
справился, да и сама она не всегда справляется. Во всем,
за что она ни берется, или что на пути ни встречается, -
от главного, научной работы, которой она живет, до журна-
1 жизненный порыв, жизненная энергия (фр.).
572

листики, и даже вплоть до мелочей жизни, - решительно
во всем чувствуется эта ее бурная сила. Если, в отдельных
случаях жизни, взрывы бывают не в меру того или другого
обстоятельства, то надо признать, что лишь эта сила, и спо­
собность взрывов, могли помочь Т.С. в ее борьбе с жизнью,
с судьбой, сохранить ее ~живым человеком~, и ее труд.
Но и другое еще хранило и хранит Татьяну Сергеевну: это
неутомимая и неутолимая, откуда-то из неведомых глубин
сердца идущая, - доброта. Не та quasi 1 христианская доброта,
ровная, с холодком, ~charite~ 2, - а тоже бурная, страстная,
личная, похожая - если уж сравнивать
-
на расширенное
материнство. Так она относится ко многим из своих учеников
и учениц, местных, или группами приезжающих из разных
стран, чаще из Англии. Эта молодежь - не праздные ту­
ристы; Т.С. часто сопровождает ее в Помпеи, - ~царство
Варшер~, как я говорю иногда, смеясь. Некоторые из этих
молодых англичан остались с ней и до сих пор в самых
милых отношениях, пишут ей из Англии. Но не этих одних
принимает в душу Т. С. Достаточно ей столкнуться с каким­
нибудь человеком в несчастье, временном или постоянном
(эти чаще бывают русские) - она, если он ей симпатичен,
начинает действовать, не жалея сил и времени, бегает по Риму,
пишет письма, а пока пристраивает ~усыновленного~ к себе,
делится своим куском хлеба. А кусок этот очень невелик...
Как-то, при одном из взрывов ее негодования, мне вспом­
нилась строчка давнего моего стихотворения:
-
Ах, Татьяна Сергеевна, вы, в сущности, хотите ~того,
чего нет на свете!~
-
Я хочу справедливости. И сейчас самой маленькой,
которая должна же быть на свете! Я хочу покоя для работы,
одиночества в двух маленьких комнатах, где бы мне никто
не мешал. Неужели этого для меня ~нет на свете~, не может
быть? Не верю!
Да, она права. Конечно, все мы, в нашей работе, в наших
усилиях и мечтах хотим чего-то большого, предельного,
чего ~нет на свете~, как и высшей справедливости. Хочет
и Т.С., хотя бы сама об этом не знала. Но то, чего она хочет
1 якобы (лат.).
2 милосердие, благотворительность ( фр.).
573

сейчас, - покоя для работы, которой живет ее душа
-
так
просто, что я, глядя на моего ~ученого•, на этого ~живого
человека•, начинаю думать: высшей справедливости нет,
но вот высшая несправедливость. Неужели мир незаметно
так перевернулся, что даже в мелочах, в каждый отдельный
момент, ценность живого человека считается ни во что?
Находят ~несправедливость• в Евангелии: ~кто много
имеет, тому еще прибавится, а кто имеет мало, у того от­
нимется и то, что думает иметь•. Но не есть ли это самая
настоящая внутренняя справедливость? И ей надо быть
~верным и в малом•, всегда. Разве у того ~живого челове­
ка•, о котором я пишу, малое ~именье•? Очень большое.
Она стремится к его прибавлению, и все должны ей в этом
помогать; таких требует справедливость. Но полумертвые,
почти ничего не имеющие люди - ее не знают. Им все равно.
Может быть, когда у них ~отнимется и последнее• - остатки
живой души, - им и это уж будет все равно.
Возвращаясь к нашей ~ученой женщине•, столь не по­
хожей на ~ученую женщину• вообще и, вместе с тем, под­
линно ~ученую•, - скажу откровенно: как ни чрезмерны
казались нам порою бурные взрывы ее негодований, нельзя,
невозможно не завидовать ее энергии, силе жизни и глубине
сердца, не говоря о какой-то общей ~талантливости• ее
существа. Мы оба, я и Мережковский, благодарны судьбе
за встречу с ней. И очень желали бы мы, чтобы жилось ей
дальше во всем ~по справедливости•: и в малом, простом,
внешнем - и в большом, внутреннем, глубоком. Не этого ли
хотят и другие ее римские друзья?
Надо помнить, что человек ~много имеющий• и живой -
великая ценность.
ПОЧТИ-РАЙ
Встреча с ВячеславоАt ИвановЬ~Аt в Ри.ме
(Из итальянских впечатлений)
Париж.
В наше сумасшедшее время хочется иногда забыть все
сенсации, газетные известия, политические или холливуд-
574

ские, поговорить о чем-нибудь мирно-спокойном и красивом.
Рассказать, например, о рае, в котором мы жили три месяца.
Впрочем, мы называли его ~почти-рай•. Сам по себе от на­
стоящего он мало отличался; но в настоящем, я думаю, у нас
будет вечное острое ощущение счастья; а тут, - все-таки
на земле! - мы блаженства постоянного не испытывали.
~много видал я в жизни прекрасных стран, - говорит
Массимо д' Азелио, - горных, приморских, приозерных, мно­
го долин и широких пространств; но того, что открывалось
передо мною с балкона в Рокка-ди-Папа и столько говорило
воображению, чувству прекрасного, памяти о великом про­
шлом, - я не нашел нигде, ни в каком другом месте земли•.
Около этого городка, ~на дыбах~ Папской Скалы, мы
и жили на знаменитой вилле ~Флора•. Она похожа на па­
лаццо, но мы живем одни, в цветах и тишине. Гигантские
каштаны уже начинаются в саду, сзади дома, сад перехо­
дит в парк, парк в каштановые леса по всем горам. Темно­
зеленые, почти черные своды над лесными тропами, - мы
никогда не могли дойти до их конца. А в другой, закатной
стороне, к Риму, - то, на что смотрел д'Азелио с своего
балкона, а мы - из нашей лоджии с древними колоннами
или из верхних окон студии.
Там, за черной зеленью, - ниже-ниже -лазурно-льдистое
озеро в пушистых берегах, круглое, как библейский Моав:
~моав - умывальная чаша Моя . ..• . На берегу замок: там
живет сейчас старый-старый человек - папа Пий XI.
А еще ниже, в сизом дыму отдаления, под огромным
небом, - огромная римская Кампанья; без края. Нет, в яс­
ные дни край виден: полоска расплавленного серебра. Море.
Какое горячее солнце! Какой нежный горный воздух!
Молодая сицильянка накрывает на стол в садовой беседке.
Даже в этом что-то райское: всякий день на столе корзина
свежей лесной земляники. Настоящей, душистой, какую мы
собирали в русских лесах в июне. Только здесь, в почти-раю,
она, приозерная, почти всегда: от апреля до Рождества.
А когда сицильянка приходит в сад со своим младенцем
на руках, садится около саркофага, у стены, доверху увитой
голубыми цветами, мне начинает казаться, что рай - на­
стоящий: так молчаливо и значительно улыбается ребенок,
так прямо смотрит на солнце.
575

И она улыбается - ребенку. В эту минуту она прекраснее
гогалевекой Аннунциаты.
В студии, как ни ярко солнце, жаль припереть ставни,
закрыть небесное озеро, старинный замок, где живет папа.
Стол Мережковского у окна. Он пишет о... Лютере. Против
папы? Нет, только напротив, постоянно имея перед глазами
его замок; может быть, так и надо писать о Лютере: не за­
бываешь, сколько было, все-таки, прекрасного, и остается,
в римском католичестве.
Иногда уединенье наше нарушается: приезжают гости.
Русские редко; чаще итальянцы. Тут хочу признаться: ита­
льянцы вообще люди милые, любезные, многие, наверно,
замечательны, но... я их не понимаю. Каждый полон для
меня неожиданностями. Что такое, например, молодой богач,
владелец нашей Флоры? Вид у него кондотьера, говорит,
обычно, пустяки; в нашем ~палаццо~, которым он очень гор­
дится, рядом с памятниками старого искусства, с полотнами
Веласкеза, висят картинки современные, вкуса сомнитель­
ного. И вдруг, однажды, за рулем автомобиля, забыв, как
опасны узенькие улочки папской резиденции, он принял­
ся декламировать дантонекий ~Ад~. с жестами, с пафосом.
Автомобиль шатался, кренился, дети с криком разбегались,
но он не опомнился, пока всю ~песнь~ не прочитал.
Или милый, скромный Р., издавший роскошную книгу
о Ливии: вдруг оказалось, что он так любит русскую ли­
тературу, что собрал целую библиотеку перевадав с рус­
ского на разные языки. А друг его бурный, старый Г., веч­
но рассказывающий, хохоча, разные истории о ~габриелэ~
(д'Аннунцио), закадычном своем, с юности, приятеле?
Г. забавен, а историям я не верю. Или еще: знаменитый ге­
нерал с серебряной челюстью. Тоже был у нас с друзьями.
Никакого серебра под черной бородой не видно, очень мил,
любезен и - все-таки загадочен.
Мы водим гостей по парку, все веселы, шутят, смеются...
Да вот, должно быть, главное: очень они, итальянцы, жиз­
нерадостны, всегда полны - неизвестно на что
-
надежд.
Другой фон какой-то душевный; не оттого ли мы, русские,
да еще эмигранты, их не понимаем?
Наши горы возглавляются острой, узкой вершиной, где
когда-то был храм Юпитера. Доселе целы его мшистые
576

стены, будто нечеловеческими руками воздвигнутые. В их
гигантском кольце маленьким кажется средневековый мо­
настырь. Туда ведет древняя римская дорога, 4священная~.
тоже такими же гигантскими каменными глыбами выло­
женная, вымощенная.
Храм разрушен, но в ясные ночи, как в былые века, дра­
гоценным камнем переливается над вершиной звездный
Юпитер. Храм разрушен, но примирился ли с этим древний
бог? Всегда оттуда, из-за острия, тянутся первые, черно­
желтые, пальцы туч. Оттуда с воплем падает первый ветер.
Ломает деревья внизу, - своих вековых дубов и стен храма
не трогает. 40пять Юпитер сердится, - говорят жители
нижних гор,- не быть добру~.
Поздним осенним вечером мы стоим перед стеклянной
дверью нашей лоджии. Смотрим, что за дверью делается,
оторваться не можем. Все стоим, и сицильянка с младенцем,
и растрепанная девчонка Джина, что днем таскает младенца
по саду.
Там, за дверью, вместо огромного неба, огромные бело­
огненные крылья машут, ни на миг не переставая. С высо­
ты до земли быстрые, длинные взмахи, и земля под ними
вспыхивает, и озеро горит синеватым пламенем. 4Феста~,­
шепчет сицильянка, и правда, будто праздник, только не наш,
человеческий. У нас даже слов нет для взмахов этих кры­
льев, для голубого огня их: трепет? блистанье? Не похоже
ни на что. Вот только прямо перед нами падающие молнии
похожи на толстые колонны из огня, у которых вдруг от­
ламывалась верхушка. Разрушаясь, колонны падают- куда?
Близко; а может быть, далеко, - в море.
Так мы и стояли, смотрели, слушали; неизвестно сколько
времени. Потом пошли наверх, -там закрыты ставни, ничего
не видно. Только грохот- взбесившаяся Юпитерова конница
скачет по священной дороге. И так - до утра.
***
Октябрь. Мы покинули наш 4Почти-рай~. Мы опять
в Риме, - увы, ненадолго. Через несколько дней
-
Париж,
дождь, мокрые тротуары, монпарнасские поэты ...
577
37Том13 УнасвПариже

Сегодня последнее воскресенье. Пойдем в гости к нашему
знаменитому соотечественнику, ~мудрецу на Тарпейской
скале~, Вяч. Ив. Иванову.
В Риме, после Парижа, все ~рукой подать~. Мы идем
пешком.
Вот и волшебная лестница Капитолия. Волчицы не видно.
Она спит. Да ее, кажется, перевели из левого густого садика
в правый. Там тоже пещера.
Марк Аврелий на предвечернем небе. Что за величие покоя!
В одном мановении руки - мир всего мира ... Обогнув М. Ав­
релия, идем по узкой улочке, меж старых дворцов. Мы уже
на знаменитой скале, сейчас дверь В. И-ва, но невозможно
не остановиться на этой маленькой открытой площадке:
под нами Форум, далее - Колизей, и все
-
в оранжевом
пылании заката. Голос вечернего колокола, Ave Maria...
С крутой улочки в дом, где живет В.И., нет ступеней.
Но старые дома на Тарпейской скале - с неожиданностями.
Стоит пройти только через переднюю и маленькую столовую
на балкончик - там провал. И длиннейшая, по наружной
стене, лестница: шаткая, коленчатая, со сквозными ступеня­
ми, похожая на пожарную. Она спускается в густой зеленый
садик. Но пусть об этом садике скажет сам его хозяин-поэт,
в стихотворении, только что написанном и посвященном
своей постоянной сотруднице, помощнице в научных работах.
(Она же, эта изумительная женщина, и ~гений семьи~: с В.И.
живет его милая, тихоликая дочь, музыкантша, профессор
римской консерватории, и сын студент).
Вот эти стихи:
578
Журчливый садик, и за ним
Твои нагие мощи, Рим!
В нем лавр, смоковницы и розы
И в грозднях тяжелых лозы.
Над ним, меж книг, единый сон
Двух сливших за рекой времен
Две памяти молитв созвучных
Двух спутников, двух неразлучных.
Сквозь сон эфирный лицезрим
Твои нагие мощи, Рим.
А струйки, в зарослях играя,
Журчат свой сон земного рая.

Кто из петербуржцев-писателей не помнит знаменитую
-4башню~ на Таврической и ее хозяина? Минули годы (и ка­
кие!), все изменилось. Вместо башни - Тарпейская ска­
ла и -4нагие мощи~ Рима. Вместо шумного роя новейших
поэтов - за круглым чайным столом сидит какой-нибудь
молодой семинарист в черной ряске или итальянский уче­
ный. Иные удостаиваются -4а parte~ 1 в узком, заставленном
книгами, кабинете хозяина... Все изменилось вокруг, - а он
сам? Так ли уж изменился? Правда, он теперь католик;
но эта перемена в нем мало чувствуется. Правда, золотых
кудрей уже нет; но, седовласый, он стал больше походить
на древнего мудреца (или на старого немецкого филосо­
фа). У него те же мягкие, чрезвычайно мягкие, любезные
манеры, такие же внимательные, живые глаза. И - живой
отклик на все.
Мы отвыкли от встреч с людьми настоящей, хорошей
культуры. А какое это отдохновение! Вяч. И-в, конечно,
и -4КЛадезь учености~, но не в том главное, а в том, что за­
ранее знаешь: с ним можно говорить решительно обо всем;
он поймет значительность всякого вопроса, в любой обла­
сти. Как он сам на данный вопрос отвечает - уже не столь
важно: мы иногда не соглашаемся, спорим, но спора не де­
лим; взгляд В.И. сам по себе всегда интересен, любопытен;
споры же бесполезнейшая вещь на свете.
Но особенно живо воскресла передо мною -4башня~, когда
мы заговаривали о поэзии, о стихах. Мы привезли в Тарпей­
ское уединенье несколько томиков современных парижских
поэтов. Утонченный их разбор, давший повод к длинным
речам о стихах, о стихосложении вообще, - как это было
похоже на В.И. тридцать лет тому назад! Скажем правду:
в этом человеке высокой и всесторонней культуры, в этом
ученом и философе до сих пор живет -4Эстет~ начала века.
И, может быть, -4Эстета~ в себе он больше всего и любит.
Невольпая зависть. В самом деле, что такое новейшее
наше разочарование в эстетизме, в литературе, в силе слова?
Ведь это, пожалуй, только дань безумным -4Темпам~ нашего
времени, погоне за всяческой -4актуальностью~. Искусство
требует мира и тишины; а нам некогда слушать голос муз,
мы слушаем радио.
1 уединенной беседы (ит.).
579
37'

Так или иначе, жители Тарпейской скалы счастливее
многих из нас. У них и садик, 4земной рай•, и музыка,
и книги, и научный труд, и стихи, а Ave Maria из-за рим­
ского Форума...
Но не будем завидовать. Лучше порадуемся за них.
Рим. Октябрь, 37 г.
О СЧАСТЛИВОСТИ
(Г.И. Чулков)
Не могу сказать, чтобы Г.И. Чулков, недавно умерший
в Москве, был для меня воспоминанием особенно ярким.
Он появился в Петербурге в середине, кажется, 1904 г.,
в тот первый предреволюционный период, когда многое
кончалось, многое изменялось. Между прочим, и журнал
наш, 4Новый Путь•, уже потерял тогда свою физионо­
мию и главное значение: запрещены были Религиозно­
Философские Собрания, затем и печатание оставшихся
отчетов; запрет коснулся вообще вопросов, наиболее нас
заинтересовавших. Вместо ушедшего Перцова, редактором
стал Философов. Ушел также бессменный секретарь жур­
нала (и Собраний) Егоров. Мы не знали, будем ли и даже
хотим ли (имея другие планы) продолжать журнал. Но,
пока что, секретарь был нужен и кто-то (может быть, Ре­
мизов?) рекомендовал нам 4Начинающего поэта• не у дел -
Чулкова.
Собственно этими несколькими месяцами его секретар­
ства наше 4общение• с Чулковым и ограничивается, если
не считать беглых и случайных встреч в последующие годы.
Но, хотя 4общение•,- гораздо более формальное, чем это
ему казалось, - было недолговременно, оно дало нам опреде­
ленное понятие о характерных внутренних свойствах этого
человека. И - самое замечательное
-
что таким, каким
он был тогда, в молодости, - он остался навсегда, в те­
чение долгих лет, через все смены 4Эпох•: об этом свиде­
тельствует книга его воспоминаний, изданная в Москве,
в 30-х годах.
580

Уже тогда он, молодой человек болезненного вида, с поры­
вистыми движениями, придавал особую какую-то значитель­
ность всему, что с ним случалось: сначала своей студенческой
ссылке, потом действиям в Петербурге, своим настроениям
то •протеста~ (вообще), то безнадежности. В моих •домаш­
них~ пародиях он всегда изображался •рвя на себе волосы~.
Со всем тем он отнюдь не был лишен симпатичности, так
как в нем чувствовалась глубокая искренность. Он обладал
редкостным - и счастливым!
-
даром, который можно на­
звать даром ~са.момечтания».
Если, по общим отзывам, способности Чулкова, лите­
ратурные и умственные, были весьма средние, при отсут­
ствии к тому же самостоятельности, - сам он никогда этого
не подозревал. С подкупающей искренностью говорит он, -
в книге •Годы странствий~,- о себе, каким действительно
себя видит, мечтая: сначала пылким революционером, потом
известным писателем, критиком, драматургом, руководителем
журналов, идейным новатором ( •мистический анархизм~),
интимным другом •знаменитых~ современников. Даже пере­
давая неверные факты, - он не лжет: он верит, что так было.
•Это не исповедь автора~. говорится в предисловии; автор
хочет лишь показать •эпоху~ и ее людей. Но эпоха и люди,
если показаны, то со стороны отношений их к самому ав­
тору - только.
Повторяю и подчеркиваю: дар •самомечтанья~ - боль­
шой дар, потому что это дар счастья. Настоящего, может
быть единственного здесь, счастья. Мне попалось недавно,
в блоковских дневниках, одно мое (забытое) Блоку заме­
чание: •Вы человек, который ищет правды, а не счастья~.
Замечание ему понравилось, он пишет даже, что хотел бы
начать с него автобиографию: •был человек... ~ и т.д. Судя
по тому, что мы знаем о Блоке, о его внутренно-трагической
судьбе, - это, пожалуй, верно. Во всяком случае, счастья
у него не было. А Г.И. Чулков, судя и по книге, и по тому,
что мы о нем знали, - во все •годы странствий~, был неиз­
менно счастлив. Воспоминания доведены лишь до начала
февральской революции; но если есть продолжение, и мы
его когда-нибудь прочтем - вряд и там узнаем новое о Г.И.:
счастье •самомечтателя~ мало зависит от внешних обстоя­
тельств, от эпох. И слава Богу, что так.
581

Все мы хотели бы зваться искателями ~правды, а не сча­
стья». Но, по совести, многие ли согласились бы принять
трагическую судьбу настоящего искателя,- например, Па­
скаля или хоть Блока? И, узнав, что был счастливый человек,
невинно и вопреки всему счастливый, - как не обрадоваться
невольно, что такой был?

КОММЕНТАРИИ
~

ЛИТЕРАТУРНАЯ И ПОЛИТИЧЕСКАЯ
ПУБЛИЦИСТИКА 1928-1939 ff.
Тодането(с.5)
Впервые: Возрождение. Париж, 1958. Июнь. N2 78. С. 139-
142. Статья написана в начале 1928 г.
Познер Владимир Соломонович (1905-1992)- поэт, про­
заик, публицист, киносценарист.
~Бродячая Собака» (1922)- стихотворение впервые опу­
бликовано в газете ~возрождение~ (1929. 19 марта. N2 1386).
Мшюков Павел Николаевич (1859-1943)- один из орга­
низаторов партии кадетов, министр иностранных дел во Вре­
менном правительстве (март - апрель 1917). Эмигрировал
в 1918 г. С 1 марта 1921 г. под его редакцией стала выходить
парижская газета ~последние Новости~. Учредитель и бес­
сменный председатель (с 1921) Союза русских писателей
и журналистов в Париже.
Мелыунов Сергей Петрович (1879-1956)- историк, пу­
блицист, общественно-политический деятель. После пяти
арестов и расстрельного приговора, замененного тюрьмой,
выслан из России в 1922 г. Редактор исторического журнала
~голос минувшего на чужой стороне~ (Париж, 1926-1928).
Христиане на службе (с. 11)
Впервые: Возрождение. Париж, 1928. 18 января. N2 960.
с. 2-3.
~дни» (Париж, 1928-1933) - двухнедельный журнал
А.Ф. Керенского.
Вишняк М.В. (1882-1975)- политический деятель, пу­
блицист. Эмигрировал в 1919 г. Соредактор и секретарь ре­
дакции (1920-1936) журнала ~современные Записки~. Автор
книг ~~современные Записки~: Воспоминания редактора~
(1957) и ~годы эмиграции. 1919-1969: Париж- Нью-Йорк:
Воспоминания (1970).
585

Кускова Екатерина Дмитриевна (1869-1958) - полити­
ческий деятель, публицист. В 1921 г. одна из организаторов
~всероссийского комитета помощи голодающим Поволжья~
(Помгол), который был разогнан. В 1022 г. выслана за границу.
Полежаева Н.М. -член парижекой группы содействия
журналу ~Борьба за Россию~.
Сухом.лин Василий Васильевич (1885-1963)- общественно­
политический деятель. С 1918 г. в эмиграции, где редакти­
ровал пражский журнал ~воля России~. В 1954 г. вернулся
в СССР.
Талин- один из псевдонимов журналиста Семена Оси­
повича (Иосифовича) Португейса (1880-1944); печатался
также под псевдонимом: Ст.. Иванович. В эмиграции с 1920 г.
Ильин Владимир Николаевич (1891-1974) - философ.
богослов, критик. В эмиграции с 1919 г. В его книге ~за­
печатленный Гроб: Пасха нетленная~ (1926) дана история
Страстной и Пасхальной седмиц.
Ильин Иван Александрович (1883-1954) - философ,
правовед, культуролог, публицист, критик.
Соловьев Владимир Сергеевич ( 1853-1900) - философ,
поэт. Вероятно, Гиппиус вспоминает чтение Соловьевым его
шуточной пьесы ~дворянский бунт~ (1891) о князе Влади­
мире Мещерском (1839-1914), издававшем консервативную
газету-журнал ~гражданин~ (1872-1877, 1883-1914).
О Евангелии-книге. В -«Зеленой Лшнпе~ (с. 18)
Впервые: Возрождение. Париж, 1928. 27 февраля. N!! 1000.
С. 2. В литературном обществе ~зеленая Лампа~ (Париж,
1927-1939) 18 и 27 февраля 1928 г. состоялись собеседования
на тему ~толстой и большевики~. Вступительное слово про­
изнес Г.В. Адамович. Гиппиус с публикуемым сообщением
выступила в прениях.
Адамович Георmй Викторович (1892-1972)- поэт, критик.
Керенский Александр Федорович (1881-1970) -юрист,
публицист. С марта 1917 г. министр юстиции, военный и мор­
ской министр, министр-председатель (с июля) Временного
правительства. С 1918 г. в эмиграции. В 1922-1933 rr. издавал
газету и журнал ~дни~. В 1936-1940 rr. редактор журнала
~новая Россия~. Осенью 1940 г. уехал в США.
Скобцова (Кузьмина-Караваева, мать Мария) Елиза­
вета Юрьевна (1891-1945) - поэт, философ, публицист,
586

общественно-релиmозный деятель. Поmбла в концлагере
Равенсбрюк.
Минор Осип Соломонович (1861-1934) - публицист,
эсер. В эмиграции с 1919 г.
Розанов Василий Васильевич (1856-1919)- релиmозный
мыслитель, критик, публицист.
... от
имеющего .мало - отнимется и дастся то.му, кто
имеет .много. - Мф. 13, 12; 26, 29.
Компас (с. 21)
Впервые: Возрождение. Париж, 1928. 13 марта. N!! 1015.
с. 2-3.
«Версты» (Париж, 1926-1928)- журнал под редакцией
Д.П. Святополка-Мирского, П.П. Сувчинского, С.Я. Эфро­
на ~при ближайшем участии А. Ремизова, М. Цветаевой
и Л. Шестова~.
«Россия» (Париж, 1927-1928)- еженедельник, выходив­
ший под редакцией П Б. Струве.
«Всер<оссийское> Учред<ительное> Собрание»- статья
М.В. Вишняка в ~современных Записках~ (1928. N!! 34).
Фондаминский (Фунда.минский) Илья Исидорович (псевд.
Бунаков; 1880-1942) - публицист, эсер. В эмиграции с 1918 г.
Один из организаторов журнала ~Современные Записки~.
Погиб в фашистском концлагере (Освенцим).
... ».мутно небо, ночь .мутна»... -
А.С. Пушкин. Бесы (1830).
~современные Записки~ (XXXIV) (с. 28)
Впервые: Возрождение. Париж, 1928. 31 марта. N!! 1033.
С. 3-4 . Под псевдонимом Антон Крайний.
Степун Федор Августович (1884-1965) - писатель
и философ.
Ш.мелев Иван Сергеевич (1873-1950)- писатель. В эми­
грации с 1922 г.
Берберова Нина Николаевна (1901-1993) - прозаик,
критик. В эмиграции с 1922 г. Названный в тексте рассказ
~жених~ напечатан в журнала ~новый Корабль~ (1926. N!! 1).
Флоровский Георгий Васильевич (1893-1979) - фило­
соф, историк культуры, религиозный деятель. В эмиграции
с 1920 г. Один из основателей евразийского движения.
Сазонова (Сазонова-Слонимская) Юлия Леонидовна
(1887-1957)- прозаик, критик. В эмиграции с 1920 г.
587

Зощенко Михаил Михайлович (1894-1958) -писатель.
Вейдле Владимир Васильевич (1895-1979) - критик,
историк искусства, публицист. В эмиграции с 1924 г. Его
статья ~Владимир Ходасевич~ напечатана в ~современных
Записках~ (1928. N!! 34).
Ходасевич Владислав Фелицианович (1886-1939)- пи­
сатель. В эмиграции с 1922 г.)
Два завета. В ~зеленой Лампе~ (с. 33)
Впервые: Возрождение. Париж, 1928. 11 апреля. N!! 1044.
с. 2-3.
Ницше Фридрих (1844-1900)- немецкий философ, один
из основателей ~философии жизни~.
Ибсен Генрик (1828-1906)- норвежский драматург.
Вейнингер Отто (1880-1903) - австрийский философ
и писатель.
Как Иаков боролся с Богом... -
Бытие. 32, 24-25.
«Последние листья» - публикации В.Р. Ховина после
смерти В.В. Розанова в журнале ~книжный Угол~ (1918.
N!! 5; 1919. N!! 6; 1921. N!! 7).
Тернавцев В.А. (1866-1940)- богослов, чиновник особых
поручений при обер-прокуроре Синода (с 1907 г.).
Пуанкаре Раймои (1860-1934) - президент Франции
в 1913-1920, премьер-министр в 1922-1924, 1926-1929 rr.
Блюм Леон ( 1872-1950) - лидер французских социалистов.
Шесть вопросов (с. 40)
Впервые: Возрождение. Париж, 1928. 1 мая. N!! 1064. С. 2.
Эпиграф- стихотворение Гиппиус, написанное в апреле 1918 г.
и опубликованное в газете ~общее Дело~ (1921. 13 апреля)
под названием ~имя. Лавру Георгиевичу Корнилову~.
Корнилов Лавр Георгиевич (1870-1918)- генерал от Jщ­
фантерии (1917). 2 марта 1917 г. Николай II одновременно
с отречением от преетала назначил Корнилова командующим
войсками Петроградекого военного округа. С 18 августа
1917 г. верховный главнокомандующий Русской армией.
25 августа 1917 г. возглавил вооруженное выступление против
Временного правительства. Через два дня смещен Керенским,
объявлен вне закона и после ликвидации мятежа 2 сентября
арестован. 19 ноября освобожден Н.Н. Духониным, после
чего выехал на Дон. В Новочеркасске вместе с М.В. Алек-
588

сеевым возглавил формирование Добровольческой армии.
Погиб перед очередным штурмом Екатеринадара (ныне
Краснодар) .
... в .моем тогдашнем Дневнике ... -
3. Гиппиус. Дело Кор­
нилова (Новый Корабль. 1928. N.! 3. С. 13-37), отрывок
из •Петербургского дневника (Синяя книга)•.
Деншсин Аmон Иванович (1872-1947)- генерал-лейтенант
(1916), военный писатель9996666. В 1917 г. главнокомандую­
щий армиями Юга-Западного фронта. После Октябрьского
переворота один из главных руководителей Белого движения,
главнокомандующий Добровольческой армией (1918-1919)
и Вооруженными силами Юга России (1919-1920), •верхов­
ный правитель Российского государства•. 4 апреля 1920 г.
сдал командование генералу П.Н. Врангелю и выехал в Ве­
ликобританию.
Львов Георгий Евгеньевич, князь (1861-1925)- крупный
землевладелец. Депутат 1-й Государственной думы (1905).
Деятель земского движения. В марте- июле 1917 г. глава
Временного правительства. После большевистского пере­
ворота в эмиграции. В 1918-1920 rr. возглавлял в Париже
Русское политическое совещание.
Положение литературной критики (с. 44)
Впервые: Возрождение. Париж, 1928. 1 мая. N2 1064. С.
2 под псевдонимом Антон Крайний.
~сивцев Вражек» (Париж, 1928) -роман Михаила Ан­
дреевича Осоргина (наст. фам. Ильин; 1878-1942).
Меледа - канитель, пустяковое дело (от старинной игры,
состоящей в снимании и надевании колец на стержень).
Какой социализм? Какая релиrия? (с. 49)
•Впервые: Возрождение. Париж, 1928. 11 июня. N.! 1106.
С.З-4.
.Крупенский Анатолий Николаевич (ок. 1853-1923)-ди­
пломат, в эмиграции член Высшего монархического совета.
... о завете 1JJргенева - беречь ~великийрусский язык»? -
И.С. Тургенев. Русский язык (1882, стихотворение в прозе).
Невоспитанность (с. 56)
Впервые: Новый Корабль. Париж, 1928. N2 3. С. 48-51 под
псевдонимом Антон Крайний.
589

... «не знал, через «е» шtи через «о» пишется слово «нрав­
ственность». - В.В. Розанов. Уединенное. СПб., 1912. С. 155.
Душу потерять (с. 60)
Впервые: Новый Корабль. Париж, 1928. N!! 3. С. 58-59 под
псевдонимом Лев Пущин.
~не нравится - нравится• (с. 64)
Впервые: Новый Корабль. Париж, 1928. N2 4. С. 22-26.
В Париже бъutнедавно диспут... -
~кризис еврейской ко-
лонизации в России~ - так назывался диспут, проведенный
11 февраля 1928 г. Союзом студентов-сионистов в Париже.
Поляков-Литовцев Соломон Львович (1875-1945)- пи­
сатель. В Париже поселился в 1910-е гг. В 1921-1922 rr.
редактировал берлинскую газету ~голос России~.
«Услуги еврейские, как гвозди в руки мои... »- В.В. Роза­
нов. Опавшие листья [Короб первый]. СПб., 1913. С. 428.
«Темный лик» - книга В.В. Розанова, вышедшая в Пе­
тербурге в 1912 г.
«...Как зачавкали губами . . . Борух. . . Ревекка Ю-на . .. » -
В.В. Розанов. Опавшие листья [Короб первый]. СПб., 1913.
С. 84. Имеются в виду участник Петербургского Религиозно­
Философского Общества Борис Григорьевич Столппер
(1871-1937) и Ревекка Юльевна Эфрос, жена переводчика
и критика А.М. Эфроса.
«Евреи - самый утонченный народ в Евроnе»
-
В.В. Ро­
занов. Апокалипсис нашего времени. Сергнев Посад, 1918.
Вып. 6-7. Почему на самом деле евреям нельзя устраивать
погромов?
Нечто вроде открытого письма (с. 69)
Впервые: Возрождение. Париж, 1928. 8 ноября. N2 1255.
с. 2.
'
... отрывками моего Дневника...
-
З.Н. Гиппиус. О днях
петербургских. Из дневника за 1914-1918 годы//Возрож­
дение. 1928. 6, 8, 14, 21, 28 сентября; 5, 12, 20 октября. Отд.
изд.: Белград, 1929.
Правда и истина (с. 71)
Впервые: Возрождение. Париж, 1928. 16 ноября. N!! 1263.
с. 2.
590

Автор передовицы <1П.Н.» - ~Крестьянский террор~
-
передовая статья газеты ~последние Новости~ от 14 ноября
1928 г., в которой речь идет о Е.Д. Кусковой.
<1Сжечь все, чему по'КЛО1lЯЛСЯ» - неточно из стихотворения
Михалевича, персонажа романа И. С. Тургенева ~дворянское
гнездо~ (1859; гл. XXV). Выражение восходит к преданию
об основателе Франкского государства Хлодвиге 1, принявшем
в 496 г. христианство после многолетних гонений на него.
Крестивший короля архиепископ произнес фразу, которая
цитировалась многими историками Франции: ~поклонись
тому, что сжигал, и сожги то, чему поклонялся~.
Письмо о Югославии (с. 73)
Впервые: За Свободу! Варшава, 1928.7,8 декабря. N!! 282
(2614). С. 2; N!! 283 (2615). С. 3-4 . Мережковские приняли
участие в Первом зарубежном съезде русских писателей
и журналистов, проходившем в Белграде с 25 сентября
по 1 октября 1928 г.
.. .мне уже пришлось говорить об этом... -
Гиппиус во вре­
мя пребывания в Белграде выступила с докладом в Русском
научном институте (см. ниже ~мечта~ и пояснения ~от
автора~).
...вроде МаJЖовыхII-x... -
Марков 2-й Николай Евгеньевич
(1866-1945) -один из лидеров ~союза русского народа~,
глава фракции правых в 3-й и 4-й Государственных думах.
С 1920 г. в эмиграции. В 1921-1927 rr. председатель Высшего
монархического совета.
Антоний (Храповицкий Алексей Павлович)- глава рус­
ской церкви в Югославии.
Мечта (с. 81)
,Впервые: За Свободу! Варшава, 1928. 12 декабря. N!! 286
(2618). с. 2-3 .
Георг V (1865-1936) -английский король с 1910 г.
Без критики (О •Современных Записках$>) (с. 86)
Впервые: За Свободу! Варшава, 1929. 23 января. N!! 20
(2623). С. 3-4 под псевдонимом Антон Крайний.
...чеховская
девочка написала о море: <1Море б'Ьlло боль­
шое». - И.А. Бунин.А. Чехов в его книге: Воспоминания.
Париж, 1950. С. 79. Гиппиус читала очерки Бунина в ~по-
591

следних Новостях~ (1928. 7 июня) и ~о Чехове~ (1928.
14 июля).
Зайцев Борис Константинович (1881-1972) - прозаик,
драматург, публицист. С 1922 г. в эмиграции.
Лебедев Вячеслав Михайлович (1896-1969)- писатель.
В эмиграции с 1920 г. В ~современных Записках~ (1928.
N2 37) напечатаны его ~стихи о крыльях~.
Евангулов Георгий Сергеевич (Саркисович; 1894-1967)-
поэт, прозаик. В эмиграции с 1921 г. В ~современных За­
писках~ (1928. N2 37) папечаитапа его повесть ~четыре дня~.
Гаршин Всеволод Михайлович ( 1855-1888) - писатель.
Автор рассказа ~четыре дня~ (1877).
Земzор - Земельно-городской комитет помощи российским
гражданам, созданный в Париже в начале 1921 г. на деньги
российского посольства. В 1922-1926 гг. издавал информа­
ционный листок.
Тимирязев (Темирязев) - псевдоним писателя и худож­
ника Юрия Павловича Анненкова (1889-1874).
Руднев Вадим Викторович (1879-1940) - публицист,
издатель, деятель партии социалистов-революционеров; го­
родской голова г. Москвы с 11 июля 1917 г. В эмиграции
с 1919 г. Соредактор газет ~Родина~ (1920) в Лозанне, ~дни~
в Берлине, ~свобода~ в Париже, журналов ~современные
Записки~, ~Русские Записки~.
Кизеветтер Александр Александрович (1866-1933) -
историк, публицист, кадет. Депутат 2-й Государственной
думы. В 1922 г. выслан из России.
Опять о непримиримости (с. 91)
Впервые: Возрождение. Париж, 1929. 30 января. N2 1338.
с. 2-3.
... »недоносок» (состояние которого так прекрасно описал
Боратынский).- Стихотворение Е.А. Баратынского ~недо­
носок~ (1835).
«Евразия» (Кламар, 1928-1929) -еженедельник по во­
просам культуры и политики, выходивший в ~Евразий­
ском книгоиздательстве~ под редакцией Л.П. Карсавина,
Д.П. Святополк- Мирского, П.П. Сувчинского и др.
Курдюмов М. - псевдоним литературоведа и публициста
Марии Александровны Каллаш (1885/86-1956). В эмигра­
ции с начала 1920-х гг. Печаталась в журнале ~Путь~, газете
592

«Последние Новости~. Автор книг «0 Розанове>> (Париж,
1929) и «Сердце смятенное~ (Париж, 1934).
Бродячая Собака (с. 97)
Впервые: Возрождение. Париж, 1929. 19 марта. N!! 1386.
с. 2.
«Бродячая Собака» - литературно-артистическое кабаре,
открывшееся в Петербурге 31 декабря 1911 г. и просущество­
вавшее до 1915 г. в подвале Михайловского театра.
.. .моих «в оскресений» . ..
-
Гиппиус устраивала свои вос­
кресные журфиксы с 1890 по 1917 г. на квартире в Петер­
бурге (до мая 1912- в доме Мурузина Литейном пр. 24,
угол Пантелеймоновской, 27; с 1912- ул. Серmевская, 83).
«Общее дело» (1862-1942; с 1918 г. в Париже) - газета,
издававшаяся известным разоблачителем агентов царской
охранки, одним из организаторов и руководителей Русско­
го национального центра в Париже Владимиром Львови­
чем Бурцевым (1862-1942). В эмиграции газета придер­
живалась антибольшевистской направленности. Держась
«над схваткой~, пытаясь преодолеть разобщенность в среде
политиков-изгнанников, Бурцев и его сподвижники вместе
с тем остро дискутировали и с А.Ф. Керенским, и с дру­
mми деятелями «белой~ эмиграции - П.Н. Милюковым,
П.Б. Струве.
... к
Мелыунову... вкупе с его «Борьбой за Россию» . ..
-
С.П. Мельгунов был соредактором еженедельника «Борьба
за Россию~ (Париж, 1926-1931 ), который также редактировали
до 18 августа 1928 г. В.Л. Бурцев, А.В. Карташев, П.Я. Рысс,
М.М. Федоров; с 1929 г. журнал возглавлял М.М. Федоров.
РДО - Республиканеко-демократическое объединение,
создание которого происходило на межпартийной основе
с начала 1920 rr. (программа П.Н. Милюкова). РДО сформи­
ровалось к июню 1924 г. и распадалось в течение 1930-х гг.
из-за разногласий участников блока.
Гоголь и Белинский. В ~зеленой Лшнпе» (с. 102)
Впервые: Возрождение. Париж, 1929. 18 апреля. N!! 1416.
с. 2.
ДоЮlад Н. OUJJna ... -
«Спор Белинского с Гоголем~. В дис­
путе по докладу, прочитанному поэтом и критиком Нико­
лаем Авдеевичем Оцупом (1894-1958) в «Зеленой Лампе~
593
38Том\3УнасвПариже

25 марта 1929 г., приняли участие Г.В. Адамович, З.Н. Гип­
пиус, Д.С. Мережковский, В.И. Талин (С.О. Португейс),
М.О. Цетлин и др.
~Лереписка с друзьями» - книга Н.В. Гоголя ~выбранные
места из переписки с друзьями~ (1847), вызвавшая полемику.
...вознегодовал на Гоголя ... Аксаков... -
С.Т. Аксаков, про­
читав только что изданную книгу Гоголя ~выбранные места
из переписки с друзьями~, послал ему 27 января 1847 г.
письмо, в котором содержались резко критические суждения:
~Если б эту книгу написал обыкновенный писатель - Бог
с ним, но книга написана вами; в ней блещет местами преж­
ний могучий талант ваш, и поэтому книга ваша вредна: она
распространяет ложь ваши умствований и заблуждений~.
~судьба Гоголя» - книга Д.С. Мережковского, печатав­
шаяся сначала в журнале ~новый Путь~ (1903. N2 1-3),
вышедшая отдельными изданиями под названиями ~гоголь
и черт~ (М., 1906) и ~гоголь. Творчество, жизнь и религия~
(СПб., 1909).
... по ибсеновской ~великой Кривой»... -
Г. Ибсен. Пер Гюнт
(1867), действие 5 (~сказала Кривая: обойди сторонкой~).
Дело эмиграции - дело России (с. 107)
Впервые: Возрождение. Париж, 1929. 21 мая. N2 1449.
с. 2-3.
Голъденвейзер (Николай Любимов) - автор брошюры ~да
здравствует эмиграция!~ (Париж, 1929).
Любимая (с. 113)
Впервые: За Свободу! Варшава, 1929. 26 мая. N2 2768. С. 2.
Тереза Младенца Иисуса - Тереза Лизьеская (Мари Фран-
суа Тереза Мартен: 1873-1897), монахиня кармелитекого
ордена, канонизированная в 1925 г. Мережковский написао
о ней неоконченный роман ~Маленькая Тереза~ ( опубл.
в 1984 г.Т. Пахмусс).
Кармелиты - монахи католического нищенствующего
ордена, основанного в XII в. в Палестине.
Почему нам скучно? (с. 116)
Впервые: За Свободу! Варшава, 1930. 24 марта. N2 80
(8061). С. 2-3 . Доклад Гиппиус был прочитан в ~зеленой
Лампе~ 5 марта 1939 г. под названием ~отчего нам стало
594

скучно?~ В прениях участвовали [В. Адамович, В.А. Злобин,
Г.В. Иванов, Д.С. Мережковский, Н.А. Оцуп, Б.Ю. Поплав­
ский, М.О. Цетлин и др.
~о шестом чувстве~ (с. 122)
Впервые: За Свободу! Варшава, 1930. 3 мая. N2 118 (3099).
с. 2.
...после
доклада Георгия Иванова... - Доклад Георгия
Владимировича Иванова (1894-1958) в ~зеленой Лампе~
21 марта 1930 г. назывался ~шестое чувство (О символизме
и судьбах поэзии)~.
.. .мои
слова насчет ску'IШ...
-
см. статью ~почему нам
скучно?~ .
... статья вышла отдельной брошюрой ...
-
Гиппиус З.Н.,
Кочаровский К.Р. Что желать русской эмиграции. Париж, 1930.
.. Jlюбимое слово Блока: это несказанно. - См. стихотво­
рения А.А. Блока ~ты свята, но я тебе не верю... ~ (1902),
~твое лицо бледней, чем было... ~ (1906).
Наше прямое дело (с. 126)
Впервые: в книге: Что делать русской эмиграции: Ста­
тьи З.Н. Гиппиус и К.Р. Кочаровского с предисловием
И.И. Бунакова. Париж: издание книжного дела ~Родник~.
1930. С. 10-18. Карл Романович Кочаровский (1870-?) -
экономист, эсер; в эмиграции жил в Праге и Риме. К статье
Гиппиус приложено письмо к ней промытленника Сергея
Ивановича Четверикова (1850-1929) от 23 мая 1929 г. о ее
статье ~дело эмиграции- дело России~. Поддерживая ее
усилия объединить русскую эмиграцию во ~всенародный
Зарубежный Союз~. Четвериков пишет: ~по долголетней
ирактике знаю, что иногда ~почин дороже денег~, как акт,
сталкивающий вопрос с мертвой точки, как переход ~от слов
к делу~. Только в смысле такого ~почина~ позволяю себе
ирепроводить вам при сем перевод 5000 франков, - вполне
сознавая, как ничтожна эта сумма для намечаемого дела~.
Вслед за письмом - некролог Гиппиус (см. в этом томе
~памяти ушедшего~) о Четверикове, скончавшемся 11 де­
кабря 1929 г.
Свод общих положений статьи ~наше прямое дело~ Гип­
пиус до выхода книги опубликовала в газете ~сегодня~
22 декабря 1929 г. (N2 354).
595
зв·

Литературные размышления [1, 2, 3] (с. 136)
Впервые: Числа. Париж, 1930. N!! 1; с. 144-149; N!! 2/3. С.
148-154; N!! 4. С. 149-157 под псевдонимом Антон Крайний.
... «держа81lое течение»... -
АС. Пушкин. Медный Всадник
(1933). Вступление .
... «nокорно
общему закону» - АС. Пушкин. ~ . .. Вновь
я посетил... ~ (1835).
...заметкой
о Сирине... - Г.В. Иванов напечатал в N!! 1
~чисел~ рецензию на книги Сирина (В.В. Набокова) ~Ма­
шенька~ и ~Король, дама, валет~.
«Вестник Евроnы» (СПб., 1866-1918)- ~журнал истории,
политики и литературы~, в котором Гиппиус печаталась
в 1908-1909 rr.
«Речь» (СПб., февраль 1906- октябрь 1917)- ежедневная
политическая, экономическая и литературная газета, орган
конституционно-демократической партии. Издание выходило
под идейным руководством П.Н. Милюкова.
Андреев Леонид Николаевич (1871-1919)- писатель.
«день» (СПб., 1912-1917) - газета, в которой Гиппи­
ус печаталась в 1914-1915 rr. под псевдонимом Антон
Крайний.
«За Свободу!» (Варшава, 1920-1832: до 1922 г. называлась
~свобода~) - газета, в которой постоянно печаталась Гиппиус.
«Русская Мысль (М., 1880-1918; София, 1921; Прага. 1922;
Прага, Берлин. 1922-1924; Париж, 1927) - литературно­
политический и научный журнал, возобновленный в эмигра­
ции П.Б. Струве. Гиппиус печаталась в журнале в 1893-1914
и 1921 гг.
«Весы» (М., 1904-1909) - журнал, в котором Гиппиус
печаталась с 1906 г.
План Ионга (Юнга) - второй репарационный план для
Германии после 1-й мировой войны. Разработан комитетом
во главе с американским банкиром О. Юнгом и принят
на Гаагской конференции по репарациям 1929-1930 гг.
Ганди Мохандас Карамчана (1869-1948)- руководитель
национально-освободительного движения Индии, возглавив­
ший ~соляной поход~ 12 марта- 5 апреля 1930 г. в знак
нарушения колониальной соляной монополии.
Данцигский коридор - г. Данциг (польский Гданьск
до 1918 г. находился в Германии) был превращен по Вер­
сальскому мирному договору в ~вольный город Данциг~,
596

представляющий собой выход (коридор) Польши в Бал­
тийское море.
Малая Антанта- в 1920-1938 гг. блок Чехословакии,
Румынии и Югославии (Королевство сербов, хорватов и сло­
венцев).
Клодель Поль Луи Шарль (1868-1955) - французский
писатель, автор пьес и стихотворного цикла ~календарь
святых~ ( 1925).
В глубине, на са.мо.м дне сознанья... -
Стихотворение Г.В. Ива­
нова, напечатанного в ~последних Новостях~ (1927. N!! 31).
Не бьию измены. Только тишина... -
Стихотворение Г.В. Ива­
нова//Современные Записки. 1927. N!! 31.
Так и надо. Голову на zрудь... -
Из стихотворения Г. В. Ива­
нова ~глядя на огонь или дремля... ~ 11 Новый Дом. 1927. N!! 3.
... ~Дневник» Н. OtJuna... -
~из дневника Н. Оцупа~ 11 Чис­
ла. 1930. N!! 2/3; 1933. N2 9; 1934. N2 10.
... фразу Г. Адамовича
о большевиках...
-
Г.В. Адамович.
Комментарии//Числа. 1930. N!! 2/3. См.: Адамович Г.В. Собр.
Комментарии.М., 200. С. 280, 662.
... со статьей Поплавского ... -
Б.Ю. Поплавский. О мисти­
ческой атмосфере молодой литературы в эмиграции//Числа.
1930. N!! 2/3.
Арифметика тобви. Речь в ~зеленой Лшнпе~ (с. 157)
Впервые: Числа. Париж, 1931. N!! 5. С. 153-161. Заседание
~зеленой Лампы~ состоялось 3 июля 1929 г. (вторая беседа
о любви). После публикуемого вступительного слова Гиппи­
ус выступили Г.В. Адамович, В.А. Злобин, А.П. Ладинский,
Д. С. Мережковский, Н.А. Оцуп, Н. Тэффи, М.О. Цетлин и др.
М. Вишняк. Два пути (с. 164)
Впервые: Числа. Париж, 1931. N!! 5. С. 242-248. Эпиграф
из стихотворения Гиппиус ~Улыбка~ (1897).
Маклаков Василий Алексеевич (1869-1957) - юрист,
публицист, мемуарист, депутат 2-4-й Государственных дум,
член ЦК партии кадетов. С 1917 г. во Франции. С 1924 г.
возглавлял Эмигрантский комитет.
~записки Суханова» - ~записки о революциИ>> (Берлин,
1922-1923. Кн. 1-7) Николая Николаевича Суханова (Гим­
мер, 1882-1940). Расстрелян в Омске по ложному обвинению
в связях с немецкой разведкой.
597

. .. в ысказанные . . . А. Керенским...
-
~из воспоминаний~
А.Ф. Керенского публикавались в ~современных Записках~
(1928. N!! 37; 1929. N2 38, 39).
У кого мы в рабстве. Слово, произпесеппое
па собрании кружка •Зеленая Лампа~ (с. 171)
Впервые: За Свободу! Варшава, 1931. 21 июня. N!! 161.
с. 3-5.
Статье предпослано редакционное предисловие о том,
что 10 июня 1931 г. в парижеком литературном обществе
~зеленая Лампа~ прошло заседание на тему ~у кого мы
в рабстве? (О духовном состоянии эмиграции)~. Вступи­
тельное слово произнес Г. В. Иванов, в прениях участвовали
Г.В. Адамович, В.С. Варшавский, З.Н. Гиппиус, Б.К. Зайцев,
В.А. Злобин, А.И. Куприн, Д.С. Мережковский, Н.А. Оцуп,
Б.Ю. Поплавский, Ю. Фельзен, М.О. Цетлин.
БрешковСIШЙ (Брешка-Брешковский) Николай Николаевич
(1874-1943)- прозаик, журналист. В эмиграции с 1921 г.
... двум газетам и одному журналу... -
газеты ~последние
Новости~ (1920-1940), ~возрождение~ (1925-1940) и журнал
~современные Записки~ (1920-1940).
«Рулм (Берлин, 1920-1931)- русская ежедневная газета.
Омельянов А. - публицист, печатавшийся в берлинской
газете ~Руль~.
Ахматова Анна Андреевна (наст. фам. Горенка; 1889-
1966) - поэт.
«Мир Искусства» (СПб., 1899-1904) - литературно­
художественный иллюстрированный журнал, в котором ак­
тивно участвовали Гиппиус, Д.С. Мережковский, В.Я. Брюсов,
К.Д. Бальмонт, А. Белый, В.В. Розанов.
«Числа» (Париж,1930-1934) - журнал, отвечавший за­
просам ~молодого~ поколения эмиграции.
~У кого мы в рабстве?~ Четвертая цен.зурпая
дверь (О •Числах»). Письмо в редакцию (с. 177)
Впервые: За Свободу! Варшава, 1931. 8 июля. N!! 177
(3611). С. 3 под псевдонимом Антон Крайний. Используя
этот псевдоним, Гиппиус ведет полемику со своей собствен­
ной статьей ~у кого мы в рабстве~, напечатанной в газете
~за Свободу!~ 21 июня 1931 г. (см. выше).
598

Мое близкое участие в журнале, с nepвozo же номера... -
В N!! 1 журнала ~числа• (1930) напечатаны ~литературные
размышления• Антона Крайнего.
... ·«пути
своеzо не помнящих»- ...
-
см. в стихотворении
А. Блока ~Рожденные в года глухие/Пути не помнят свое­
го• (1914).
Гойя Франсиска Хосе де Лусиентес ( 1746-1828) - ис­
панский живописец.
... декадентского романа
Поплавского...
-
Б.Ю. Поплав­
ский. Аполлон Безобразов (главы романа были напечатаны
в журнале ~числа• в N2 2/3 и 5.
Авантюрный роман (с. 179)
Впервые: Современные Записки. Париж, 1931. N2 46. С.
458-463.
Пруст Марсель (1871-1922) - французский писатель.
Автор цикла романов ~в поисках утраченного времени•
(1913-1927).
Мориак Франсуа (1885-1970)- французский писатель.
Автор романов ~пустыня любви• (1925), ~Тереза Декейру•
(1927) и др.
Валери Поль (1871-1945)- французский поэт.
Джойс Джеймс (1883-1941)- английский писатель, ир­
ландец по происхождению; Автор романа ~Улисс• (1922).
Жид Андре (1869-1951)- французский писатель, автор
романа ~Фальшивомонетчики• (1925).
Кокто Жан (1889-1963) - французский писатель, ху­
дожник, близкий к сюрреализму, автор пьес ~Антигона•,
~Орфей• (обе 1928).
Жуандо Марсель (1888-1979)- французский писатель.
Автор романа ~месье Годов личной жизни• (1926).
Уоллес Эдгар (1875-1932)- английский писатель. Автор
более 150 романов, в том числе ~закон четырех справедливых
людей• (1921), ~Трое справедливых• (1926), ~опять трое
справедливых• ( 1928).
Живая книга (О ро.мане •Отечество•) (с. 186)
Впервые: Последние Новости. Париж, 1933. 12 января.
N!! 4313. С. 2-3 под псевдонимом Антон Крайний .
.
Роман ~отечество• Т. Таманина (псевдоним Татьяны Ива­
новны Манухиной, 1886-1962) вышел в Париже в 1933 г.
599

Гиппиус близко знала автора и ее мужа-врача И. И. Манухина,
эмигрировавших весной 1921 г. К статье Гиппиус П.Н. Ми­
люков поместил редакционное послесловие, в котором писал:
~и именно потому, что я ценю художественное дарование
автора более, чем его проповедничество, я хотел бы выра­
зить живейшее желание, чтобы на этом романе писательская
карьера г. Таманина не остановилась. Ведь часто бывает,
что, дав объективное выражение навязчиво волнующей его
идеи, автор, тем самым, от нее освобождается, - и получает
свободу идти дальше и копать глубже• .
...у памятника Екатерины... -
Памятник Екатерине Бели­
кой на Невском проспекте в Петербурге работы скульптора
А.М. Опекушина был открыт в 1873 г.
~современные Записки~ и ~числа~. Реч.ь (с. 193)
Впервые: Молва. Варшава, 1933. 12 марта. N2 59 (282).
С. 3. Речь Гиппиус была произнесена 16 февраля 1933 г.
на вечере, посвященном журналам эмиграции.
Мандельштам Юрий Владимирович (1908-1943)- поэт
и критик. Погиб в фашистском концлагере.
... ~ограничить ЖU31lb домашним 1Сругом»... -
А.С. Пушкин.
Евгений Онегин. Гл. 4. XIII.
~не хочу учиться, хочу жениться» -слова Митрофанушки
в комедии Д.И. Фонвизина ~недоросль• (1783). Д. 3. Явл. 7.
~новый Град» (1931-1939) - религиозно-философский
журнал.
Современность (с. 198)
Впервые: Числа. Париж, 1933. N2 9. Май.С. 141-145 под
псевдонимом Антон Крайний.
Б.Ф. Ходасевич напечатал в газете ~возрождение• (1933.
15 июня) статью ~о форме и содержании•, в которой писал,
что Гиппиус говорит о ~грехах современности• только для
того, ~чтобы под конец расправиться со мной. За мои грехи
влетело всей современности. Мной же З.Н. Гиппиус крайне
раздражена потому, что мне не нравится романнекоего г. Та­
манина, о котором она восторженно писала в ~Последних
Новостях•, а я совсем не восторженно в ~возрождении•.
Несогласие наше в основном сводится к тому, что, находя
в романе некоторые художественные недостатки, Гиппиус
требует, чтобы критика их простила г. Таманину ради идей-
600

ной, прости Господи, начинки, которая лезет из пухлого
таманинекого произведения, как капуста из пирога. Я же
думаю, что произведение художественно никчемное никакой
начинкой не спасется, как безголосые певчие не спасаются
~отменным поведением~~ .
...фельетон о романе «Отечество»... -
рецензия В.Ф. Хо­
дасевича в газете ~возрождение~ от 26 января 1933 г.
В сей час (с. 204)
Впервые: Последние Новости. Париж, 1933. 16 ноября.
N!! 4261. С. 3. на полосе ~Приветствия И.А. Бунину в свя­
зи с присуждением ему Нобелевской премии по литера­
туре~.
Тургенев завещал «хранить великий русский язык»...
-
И.С. Тургенев. Стихотворения в прозе. Русский язык ( 1882).
Встречи и свобода (Вроде предисловия) (с. 204)
Впервые: Встречи. Париж, 1934. N2 2. Февраль.С. 62-66.
...у ме'Н.Я уже бьutа подробная статья ... -
см. статью ~ли-
тературная запись. О молодых и средних~ в т. 12 наст. изд.
«Из сладкого выUuto силшое» - Суд. 14, 14: ~из сильного
вышло сладкое~.
Политика и поэзия (Доклад, прочитанный
на вечере стихов •Перекрестка~) (с. 209)
Впервые: Меч. Варшава, 1934. 27 мая. N!! 3-4 . С. 5-7.
Вечер ~Перекрестка~ состоялся 17 марта 1934 г.
... «nолнота ощущений данной минуты» ... -
цитата из ~ма­
териалов для биографии Е.А. Баратынского~ (Баратынский
Е.А. Сочинения. Изд. 4-е. Казань, 1884. С. 481).
Шенье Андре Мари (1769-1794) - французский поэт,
казненный якобинцами.
Ламартин Альфонс ( 1790-1869) -французский писатель­
романтик.
Пеги Шарль (1873-1914)- французский поэт.
... отзыв ... Мицкевича ...
-
А. Мицкевич. Пушкин и ли­
тературное движение в России (некролог во французском
журнале ~Le Globe~, 1837).
Лига Наций (1919-1946)- международная организация,
созданная для развития сотрудничества между народами.
СССР входил в Лигу в 1934-1939 гг.
601

. . . с трашное п ись мо Блока...
-
А.А. Блок - К.И. Чуков-
скому. 26 мая 1921 г.
На парижских улицах запахло порохом (с. 215)
Впервые: Сегодня. Рига, 1934. 29 апреля. N!! 118. С. 2.
О февральских парижских днях...
-
6 февраля 1934 г.
фашисты организовали в Париже манифестацию, планируя
завершить ее государственным переворотом. 12 февраля
прошла массовая антифашистская демонстрация и забас­
товка.
... недавними событиями... вАвстрии... -
В феврале 1934 г.
рабочие Вены и других городов оказали вооруженное сопро­
тивление отрядам фашистов.
«Музыка революции» - А. Блок. Интеллигенция и рево­
люция (1918).
Думерг Гастон (1863-1937)- президент Франции (1924-
1931). После провала фашистского путча 6 февраля 1934 г.
образовал правительство ~национального единства~.
Александр 1 Карагеоргиевич (1888-1934) - король
Югославии в 1921- 1934 гг. Убит в Марселе хорватскими
террористами (см. очерк Гиппиус ~о встречах с королем
Александром~).
Эррио Эдуар ( 1872-1957) - премьер-министр Франции
(1924-1925, 1932), государственный министр (1934-1936).
В 1924 г. установил дипломатические отношения с СССР. По­
сетил СССР в 1922 г., когда вышла его книга <<Новая Россия~.
«Алиса в стране чудес» (1865) - сказочная повесть ан­
глийского писателя Льюиса Кэрролла.
«Из.мен.ятъся, но не из.мен.ятъ»- из стихотворения Гип­
пиус ~Улыбка~ (1897).
Чернавина Татьяна Васильевна (1890-?) - искусство­
вед, сотрудница Эрмитажа. В 1932 г. с мужем эмигрирова­
ла в Финляндию, затем поселилась в Лондоне. В Париже
в 1934 г. выступила с докладами ~интеллигенция в СССР~
(14 апреля) и ~советская молодежь~ (21 апреля; опубли­
кован в ~современных Записках~. 1934. N!! 55). 25 апреля
во французском клубе ~Форум~ рассказала (на французском
языке) о своем драматическом бегстве из советской России.
В Париже успокоения еще нет (с. 221)
Впервые: Сегодня. Рига, 1934. 24 июня. N!! 172. С. 2. ·
602

ДовгШlевский Валериан Савельевич (1885-1934)- в 1928-
1934 гг. полпред СССР во Франции. В 1932 г. подписал
в Париже франко-советский пакт о ненападении.
Дон Аминадо. Нескучный Сад (с. 225)
Впервые: Современные Записки. Париж, 1935. N2 58.
С. 472- 474 под псевдонимом Антон Крайний.
Книга Дон-Аминадо (Шполянский Аминад Петрович,
1888-1957) ~нескучный Сад~ (Париж, 1935) наряду с поэти­
ческими произведениями содержит циклы афоризмов под
общим заглавием ~новый Козьма Прутков~.
«Горьким с.мехо.м .моим пос.меюся» - надпись на надгробии
Н.В. Гоголя из церковно-славянского текста Иеремии, 20, 8.
... <<nас.мотришъ с холодным вн,имание.м вокруг»... -
М.Ю. Лер­
монтов. ~и скучно, и грустно... ~ (1840).
Е. Бакунина. Любовь к шестерым (с. 228)
Впервые: Современные Записки. Париж, 1935. N2 58.
с. 478-479.
Бакунина (Новоселова) Екатерина Васильевна (1889-
1976) - писательница. В 1923 г. эмигрировала в Париж.
Автор сборника ~стихи~ (1931), романов ~тело~ (1933)
и ~любовь к шестерым~ (1935).
Лаурене (Лоуренс) Дэвид Герберт (1885-1930)- английский
писатель, автор романа ~любовник леди Чаттерлей~ (1928).
Мужья-итальянцы. О русских женщинах,
вышедших зШttуж за итальянцев (с. 229)
Впервые: Сегодня. Рига, 1936. 14 сентября. N2 254. С. 2.
... о «.мудреце на Тарпейской скШtе»... -
см. статью ~почти-
рай~ о встрече с Вяч.И. Ивановым в Риме.
В. Мамченко. Тяжелые птицы. - Л. Санников.
Аванпост. (с. 231)
Впервые: Современные Записки. Париж, 1936. N2 61.
с. 466-468.
Ма.мченко Виктор Андреевич (1901-1982)- поэт. В эми­
грации с 1920 г. ~Тяжелые птицы~ (1935) -первая книга
его стихов.
Савинков Лев Борисович (1912-1987)- сын Б.В. Савин­
кова, автор единственной книги стихов ~Аванпост~ ( 1935).
603

После 2-й мировой войны печатался в журнале ~новоселье~
(1948).
Дорогие покойнички (с. 234)
Впервые: Новая Россия. Париж, 1937. 11 апреля. N2 25.
С. 14-15 под псевдонимом Антон Крайний.
... ~дьявол
с Богом борется, а поле борьбы - сердце лю­
дей»... -
Ф.М. Достоевский. Братья Карамазовы. Слова Мити
Карамазова (кн. 111. Исповедь горячего сердца).
~Орден~ русской интеллигенции (с. 236)
Впервые: Новая Россия. Париж, 1937. 23 мая. N2 28.
С. 1-7 под псевдонимом Антон Крайний.
~Бесы» (1871-1872)- роман Ф.М. Достоевского.
Ягода Генрих Григорьевич (1891-1938) - нарком вну­
тренних дел СССР, один из главных организаторов массовых
репрессий.
Бакунин Михаил Александрович (1814-1876)- теоретик
анархизма и народничества.
Современность (с. 240)
Впервые: Новая Россия. Париж, 1937. 21 декабря. N2 38.
С. 12-13 под псевдонимом Антон Крайний.
Мы ~ленивы и нелюбопытны»... -
А. С. Пушкин. Путеше­
ствие в Азрзум (1836). Гл. 2.
... о потере ~первоначального смысла»... -
см., в частности,
рассуждение о случае с Уолтером Ралей (о разном восприятии
одного и того же, увиденного разными людьми) в рассказе
А. Франса ~Кренкбиль~ (1904).
В нашем парижеком углу
(Пись.мо из Парижа) (с. 243)
Впервые: Сегодня. Рига, 1938. 27 февраля. N2 58. С. 3.
... на недавнем ... заседании ... -
Заседание ~зеленой Лампы~
28 января 1938 г., на котором обсуждался роман Г.В. Ивано­
ва ~Распад атома~ (см. этом томе статью ~Черты любви~).
~Клуб читателей и писателей» - открылся в Париже
21 февраля 1938 г., о чем 22 февраля сообщили ~последние
Новости~. Вторая встреча писателей и читателей проходила
18 марта, третья - 8 апреля (с участием Н. Тэффи). Под­
робнее см. в статье ~в парижеком углу не скучно~.
604

Загадка Некрасова (с. 246)
Впервые: Русские Записки. Париж; Шанхай, 1938. N!! 3.
С. 222-231. Эпиграф из стихотворения Н.А. Некрасова ~демо­
ну• (1855): ~что же со мною случилось? Как разгадаю себя?•
... ~жадно глядишь на дорогу~... -
Н.А. Некрасов. Тройка
(1846).
.. . «Мо лодос ть сг убW lа .. . ~- Н.А. Некрасов. ~тяжелый крест
достался ей на долю... • (1855).
~Муза гнева и печшzи~- Н.А. Некрасов. ~замолкни, Муза
мести и печали! .. (1856).
~Бурла'КU~ - из стихотворения Некрасова ~Размышления
у парадного подъезда• (1858): ~Выдь на Волгу: чей стон
раздается... то бурлаки идут бичевойl .. •.
~Укажи .мне такую обитель~ - там же (~назови мне
такую обитель• ).
~Есть на Волге утес... ~ (1864)- стихотворение А.А. На­
вроцкого (1893-1914), ставшее народной песней.
~вперед без страха и со.мненья!~ - одноименное сти­
хотворение А.Н. Плещеева (1846). За участие в кружке
М.В. Петрашевского в 1849-1850 гг. поэт отбывал ссылку.
ЧуковС'КUЙ (Корнейчуков Николай Васильевич) Корней
Иванович (1882-1969) - писатель. Речь идет о его книге
~Некрасов: Статьи и материалы• (Л.; 1926), 2-е издание под
названием ~Рассказы о Некрасове• (М.; 1930).
... присваивает чужие деньги...
-
об этой неоднозначной
истории писали М.О. Гершензон в своей книге ~образы
прошлого• (М.; 1912. С. 529) и В.В. Розанов (Собрание
сочинений. Мимолетное.М., 1994. С. 174-175).
~Некрасов в Ри.ме!~ - пишет Герцен Тургеневу. .. -
А.И. Гер­
цен - И.С. Тургеневу. 8-9 декабря 1856 г.
В столицах шу.м, гре.мят витии... -
одноименное стихот­
ворение Н.А. Некрасова (1858).
Село Тарабогатай-в поэме Некрасова ~дедушка• (1870)
село Тарбагатай.
СкабичевС'КUЙ Александр Михайлович (1838-1910)- кри­
тик и историк литературы.
Словно как .мать над сыновней .могшой... -
начало поэмы
Н.А. Некрасова ~Саша• (1855).
Прости! То не песнь утешения ... -
Н.А. Некрасов. Рыцарь
на час (1862).
Тяжел .мой крест. Уединенье... -
Н.А. Некрасов. Несчаст­
ная (1856).
605

Вспоминается пройденный путь... -
Н.А. Некрасов. Ры­
царь на час.
Тяжелый крест... -
Н.А. Некрасов. •Тяжелый крест до-
стался ей на долю... ~.
Тяжелый год... -
Н.А. Некрасов. •Тяжелый год- сломил
меня недуг... ~ (1856).
Муравьев (с 1865 г. Муравьев-Виленский) Михаил Нико­
лаевич, граф (1796-1866)- генерал от инфантерии (1856).
В 1857-1862 гг. министр государственных имуществ. В мае
1863 г., в разгар Польского восстания, назначен Виленским,
Гродненским, Ковенеким и Минским генерал-губернатором,
командующим войсками Виленекого военного округа, глав­
ным начальником Витебской и Могилевской губерний. Был
наделен чрезвычайными полномочиями, что помогло ему
к маю 1864 г. подавить восстание.
~поэт и палач» - брошюра К.И. Чуковского, вышедшая
с подзаголовком •Некрасов и Муравьев~ (Пг., 1922).
~не здоровые имеют нужду во враче, а больные»- Мф.
9, 12; Лк. 5, 31.
В парижеком углу не скучно.
Пись.мо из Парижа (с. 256)
Впервые: Сегодня. Рига, 1938. 22 апреля. N!! 111. С. 3.
... доклад В. С. Варшавского об ~одиночестве» ... -
29 марта
1938 г. на заседании •Зеленой Лампы~ В.С. Варшавский
выступил с докладом •Одинокий человек в эмиграции~. В
прениях участвовали Гиппиус, Л.И. Кельберин, Ю.В. Ман­
дельштам, В.А. Мамченко, Я.М. Меньшиков, Д.С. Мереж­
ковский, Ю.К. Терапиано.
.. Асегодnя бал - азавтра будет два» ... -
А. С. Грибоедов.
Горе от ума. 1, 7 (•Вчера был бал, а завтра будет два~).
Степка-Растепка - герой рассказов Генриха Гофмана
(1809-1894).
... один
единственный (недавно сделавшийся двуглавым.)
журнал... -
имеется в виду, что с июня 1937 г. при участии
редакторов, издающих •Современные Записки~, начал вы­
ходить журнал •Русские Записки~ (1937-1939).
~смотр» - сборник •Литературный смотр~ (Париж,
1939), подготовленный З.Н. Гиппиус .
... ~без денег, без любви, в Париже» ... -
Г.В. Адамович. •За
все, за все спасибо... ~ из его книги •Единство~ (1967).
606

~черты любви~ (Доклад в о-ве •Зеленая Ламnа»)
(с. 260)
Впервые: Круг. Альманах. Париж, 1938. N!! 3 <июнь>.
С. 139-149. Доклад Гиппиус состоялся 28 января 1938 г.
на заседании ~зеленой Лампы•, посвященном обсуждению
романа Г.В. Иванова ~Распад атома•.
Любовь не помогает•.• (Пись.мо из Парижа) (с. 269)
Впервые: Сегодня. Рига, 1938. 7 августа. N!! 216. С. 4.
Поговори хоть ты со .мной... -
Ап. Григорьев. О, говори
хоть ты со мной... (1857).
Жигало -альфонс, мужчина, находящийся на содержании
у любовницы.
~Чужая любовь~ - роман Гиппиус, печатавшийся в газете
~возрождение• с 25 июля по 3 сентября 1929 г.
~А.м слав~ - славянином (не.м.).
Почти без слов. Георгий Адамович.
•На Западе• (с. 274)
Впервые: Последние Новости. Париж, 1939. 9 марта.
.N!!
6555. С. 3 под псевдонимом Антон Крайний. Третий
сборник стихов Г.В. Адамовича ~на Западе• вышел в Па­
риже в 1939 г.
... ~не поймет и не заметит чуждый взор~ - Ф.И. Тютчев.
Эти бедные селенья... (1855).
~дети страшных лет России~ - А. Блок. Рожденные
в года глухие... (1914).
~Был человек, который искал не счастья, а правды~... -
Гиппиус прочитала в ~дневнике• Блока (Л., 1928) запись
13 января 1912 г. в связи с подготовкой автобиографии:
~Есть такой человек• (я), который, как говорит З.Н. Гиппиус,
думал больше о правде, чем о счастье•.
Магия стихов (с. 279)
Впервые: Последние Новости. Париж, 1939. 12 мая. .N! ! 6619.
С. 2. Эпиграф из стихотворения Ф.И. Тютчева ~поэзия• (1850).
~о, как на склоне наших лет... ~ - Ф.И. Тютчев. Послед­
няя любовь (1852).
~качайся, черт с тобой!»- Ф. Сологуб. Чертовы качели
(1907).
О вещая душа .моя! - одноименное стихотворение
Ф.И. Тютчева (1855).
607

По сиии.м. волиам океа'IЮ... -
М.Ю. Лермонтов. Воздушный
корабль ( 1840).
Теперь тебе ue до стихов ... -
одноименное стихотворение
Ф.И. Тютчева (1854).
Об одной книжке (с. 284)
Впервые: Современные Записки. Париж, 1939. N!! 69.
С. 397-398 под псевдонимом Антон Крайний.
«Розаиов в последиие годы» - книга М.М. Спасовского
~в.в. Розанов в последние годы своей жизни: Среди неопу­
бликованных писем и рукописей~. Берлин, [1939].
«Темиый Лик»- книга Б.В. Розанова, вышедшая в 1911 г.
как часть запрещенной цензурой книги ~в темных рели­
гиозных лучах~ (впервые издана в 1994 г. в Собрании со­
чинений Розанова).
«Услуги еврейские, как гвозди в руки мои... »- см. коммен­
тарии к статье ~не нравится- нравится~.
С холодным вниманием (с. 287)
Впервые: Новая Россия. Париж, 1939. 1 июля. N!! 70. С. 5-6.
«Поиски истииы» - статья французского поэта и пу-
блициста Шарля Пеrи в издававшемся им журнале ~двух­
недельные тетради~. 1901. Октябрь .
... статья
Н.А. Бердяева в защиту Г.П. Федотова... -
Н.А. Бердяев. Существует ли в православин свобода мыс­
ли и совести? (Новая Россия. 1939. 30 мая. N!! 68). Георгий
Петрович Федотов (1886-1951)- христианский мыслитель,
историк культуры, публицист. Б эмиграции с сентября 1925 г.
Опыт свободы (с. 290)
Впервые: Литературный смотр: Свободный сборник /
Под ред. З.Н. Гиппиус, Д.С. Мережковского. Бступ. статья
З.Н. Гиппиус. Париж, 1939. С. 5-14 . Эпиграф из стихотво­
рения Ф.И. Тютчева ~silentium~ (1830).
«Круг» (1936-1938)- три номера парижского альманаха,
изданные литературным обществом ~Круг~ под руководством
И.И. Фондаминского.
... двух писателей старшего поколеиия ... -
имеются в виду
Г.Б. Адамович и Б.М. Зензинов.
608

ВОСПОМНАНИЯ, ПОРТРЕТЫ
1921-1939 гг.
Тайна зеркала (Иван Бунин) (с. 301)
Впервые: Общее Дело. Париж, 1921. 16 мая. N2 304. С. 2-3 .
Иван Алексеевич Бунин (1870-1953)- писатель. Эмигри­
ровал в январе 1920 г. В 1923 г. получил Нобелевскую пре­
мию. В 4Варшавском дневнике~ 11 марта 1921 г. Гиппиус
писала: 4Бунин - во-первых, слишком чистый 4художник~.
а во-вторых- не без черносотенства~.
Строшся картонный трон Л. Андреева - литератур­
ной известности Л.Н. Андреева (1871-1919) способствовал
М. Горький, знакомство с которым состоялось в марте 1900 г.
В 1901 г. издательство 43нание~ на средства Горького вы­
пустило первую книгу Андреева 4Рассказы~. имевшую успех
у читателей и критиков.
Он был близок с Чеховым...
-
12 декабря 1895 г. Бунин
познакомился в Петербурге с А.П. Чеховым, у которого
с 1899 г. подолгу гостил в Ялте. В парижекой газете 4По­
следние Новости~ 7 июня 1928 г. и 14 июля 1929 г. он
напечатал статьи-воспоминания о Чехове, вошедшие в его
книгу 4Воспоминания~ (Париж, 1950). В последний год своей
жизни Бунин приступил к работе над книгой 40 Чехове~,
оставшейся неоконченной.
Он 31IOJl Льва Толстого... -
Бунин познакомился с Л.Н. Тол­
стым в январе 1894 г. в Москве в его доме в Хамовни­
ках. Статьи о Толстом Бунин печатал в газете ~последние
Новости~ (9 сентября 1928 и 9 августа 1931), в журнале
4Иллюстрированная Россия~ (1936. N2 32) и в своей книге
4Воспоминания~ (Париж, 1950).
~У истока дней»- рассказ Бунина (альманах 4Шипов­
ник~. 1907. Кн. 2). В переработаином виде и под названием
43еркало~ напкчатан в газете 4Последние Новости~ 29 де­
кабря 1929 г.
Тайна П.Н. Милюкова (с. 309)
Впервые: Общее Дело. Париж, 1921. 30 августа. N2 409. С. 2.
~Путь» - литературно-художественные и научно-по-
пулярные сборники, выходившие в Москве в 1918-1920 гг.
.. :крымская катастрофа... -
разгром войск П.Н. Врангеля
в октябре-ноябре 1920 г. в Крыму.
609
39Том13УнасвПариже

Бесстрашная любовь
(Русский народ и Ив. Бунин) (с. 314)
Впервые: Общее Дело. Париж, 1921. 23 октября. N!! 463.
с. 2-3.
Гиппиус цитирует повесть И.А. Бунина ~деревня~ (1910).
...Максима Горького, только что заявившего на всю Евро­
пу...
-
16 октября 1921 г.М. Горький выехал из Петрограда
в Гельсингфорс, где давал интервью корреспондентам, что
и имеет в виду Гиппиус.
...верили ~богоносцу» Достоевского ... -
Ф.М. Достоевский.
Бесы. Слова Шатова: ~Единый народ - ~богоносец~
-
это
русский народ~ (ч. 11. Гл. 1. VII).
Платон Каратаев - солдат из романа Л.Н. Толстого
~война и мир~, встретившийся Пьеру Безухову в плену
и научивший его видеть жизнь в духе патриархального кре­
стьянства.
Пятаков Георгий Леонидович (1890-1937) - в 1920 г.
после овладения Крымом член Реввоенсовета, один из ру­
ководителей массовых расстрелов офицеров. Впоследствии
заместитель председателя Госплана. Репрессирован.
Великий человек (с. 323)
Впервые: Общее Дело. Париж, 1922. 7 апреля. N!! 563. С. 2.
Набоков Владимир Дмитриевич (1869-1922)- юрист, пу-
блицист, член ЦК конституционно-демократической партии.
Депутат 1-й Государственной думы. С 1919 г. в эмиграции.
Соиздатель берлинской газеты ~Руль~ Убит в Берлине при
покушении на П.Н. Милюкова, бросившись на террориста
и пытаясь его обезоружить. Отец писателя В.В. Набокова.
...убийцы уже едут на свидание...
-
имеется в виду Ге­
нуэзская конференция по экономическим и финансовым
вопросам (1922).
Лундберr, Антонин, Есенин (с. 325)
Впервые: Последние Новости. Париж, 1922. 6 июля. N!! 680.
С. 2-3 . под псевдонимом Антон Крайний.
Лундберг Евгений Германович (1883-1965) - прозаик,
критик. В 1903 г. познакомился с Мережковскими и на­
чал печататься в журнале ~новый Путь~ (рассказ ~под
липами~. 1903. N!! 12). Осенью 1920 г. основал в Берлине
издательство ~скифы~.
610

...у нас впервые стали печататься Блок, Пяст,
Серzеев­
Ценский. - А.А. Блок познакомился с Мережковскими в мар­
те 1902 г. и начал печататься в руководимом ими журнале
4Новый Путь• (1903, N!! 3), опубликовав цикл из десяти
стихотворений. Владимир Алексеевич Пяст (Пястовский,
1886-1940), поэт и переводчик, в январе 1905 г. познако­
мился с А. Блоком. Сергей Николаевич Сергеев- Ценекий
( 1875-1958) - прозаик, драматург, поэт, критик. Журнал Ме­
режковских 4Вопросы жизни• был закрыт цензурой в 1905 г.
за публикацию повести Сергеева- Ценекого 4Сад•. В даль­
нейшем Сергеев-Ценекий получил известность исторической
эпопеей 4Преображенная Россия• (1914-1958), в том числе
романом о Крымской войне 1853-1856 гг. 4Севастополъская
страда• (1937-1939).
Из Киева, куда он уехал... -
в 1905 г. Лундберг сблизил­
ся с 4Христианским братством борьбы•, в октябре 1905 г.
вместе со своим учителем философом Львом Шестовым
(Шварцман, 1866-1938), был в Киеве во время еврейского
погрома. Оставался в Киеве до 1909 г., когда был арестован
и отправлен в Петрапавловскую крепость в Петербурге, от­
куда вышел через полгода в результате хлопот Л. Шестова
и выехал за границу. В начале 1914 г. вернулся в Петербург
и возглавил литературный отдел журнала 4Современник• .
...злостные
против нас статьи...
-
статьи Лундберга
о поэзии и прозе Гиппиус печаталисъ в журналах 4Русская
Мысль• (1912. N!! 12), 43аветы• (1913. N!! 1). В 1914 г. он
выпустил книгу 4Мережковский и его новое христианство•.
Иванов-Разумник (Иванов Разумник Васильевич, 1878-
1946) -критик, журналист. В 1917 и 1918 гг. был в Петрограде
главным инициатором издания двух альманахов 4Скифы• .
. . . ~потер янное
дитя»...
-
часовой на передовом посту
в армии времен французской революции 1789 г. Гиппиус
так называет А. Блока в записи 4Черной тетради• 11 ян­
варя 1918 г.
...уничтожил книгу.
Сжег, кажется...
-
В конце 1921 г.
Берлин потряс слух о сожжении всего тиража брошюры
Л. Шестова 4Что такое русский большевизм?• ее издате­
лем - Е.Г. Лундбергом. Издатель и автор были связаны
долголетней дружбой. Уничтожение книги явилось след­
ствием сближения Лундберга с советскими представителями
в Берлине.
611
зэ·

Антонин (Грановский Александр Андреевич, 1860 или
1865-1927).
-
Гиппиус пишет о нем в своем дневнике
~о Бывшем» 29 марта 1903 г.: ~этот архиерей Антонин,
ныне епископ Нарвский (недавно) летом даже сходил с ума.
Теперь поправился». В 1908 г. получил степень магистра
богословия и был уволен по болезни на покой.
qРелиг<иозно>- Фwt<ософские> Собрания»- с 29 ноя­
бря 1901 г. по 19 апреля 1903 г. в Петербурге в зале Гео­
графического общества прошло 22 заседания ~Религиозно­
Философских Собраний», созданных Д.С. Мережковским,
В.В. Розановым, Д.В. Философовым, В.С. Миролюбовым,
В.А. Тернавцевым для встреч Церкви с представителями
~нового религиозного сознания». Секретарем Собраний был
Ефим Александрович Егоров, ставший и секретарем журнала
~новый Путь» (1903-1904).
Алавастровый сосуд - сделанный из твердого известняка
(алавастра).
Архимандрит Сергий (Страгородский Иван Николаевич,
1867-1944) - духовный писатель, епископ Финляндский
и Выборгский, ректор Петербургской Духовной академии
( 1901-1905), председатель ~Религиозно-Философских Со­
браний». С 1943 г. патриарх Московский и всея Руси.
Антоний (Вадковский Александр Васильевич, 1846-1912)-
духовный писатель, митрополит Петербургский и Ладожский.
8 октября 1901 г. благословил инициаторов Религиозно­
Философских Собраний.
Скворцов Василий Михайлович ( 1859-1932) - редактор
журнала ~Миссионерское Обозрение», выходившего в Петер­
бурге в 1896-1917 rr., чиновник по особым поручениям при
обер-прокуроре Синода К.П. Победоносцеве (1827-1907).
... после октябрьского манифеста... -
имеется в виду ма­
нифест 17 октября 1905 г. ~об усовершенствовании госу­
дарственного порядка», которым в России был создан Двух­
палатный представятельный орган (Гос. совет и Гос. дума),
отменена предварительная цензура, объявлена амнистия
лицам, осужденным за государственные преступления.
...чуть ли не за день до того я8Wlся в Петербург - С.А. Есе­
нин ( 1895-1925) приехал в Петербург 9 марта 1915 г. и, вероят­
но, посетил салон Гиппиус в воскресенье 14 марта (см. Русское
зарубежье о Есенине: В 2 т.jСост. Н.И. Шубникова-Гусева.М.,
1993. т. 1. с. 273).
612

Клюев Николай Алексеевич (1884-1937)- поэт, проза­
ик. Осенью 1909 г. завязал переписку с А. Блоком, который
способствовал появлению стихов Клюева в журналах 43о­
лотое Руно», 4Бодрое слово» и др. Первый сборник стихов
4Сосен перезвон» (1912) Клюев посвятил Блоку. В октябре
1915 г. познакомился в Петрограде с Есениным, с которым
выступал в столичных салонах. Вокруг Клюева и Есенина
групппровались писатели 4Новокрестьянского» направления.
В ноябре 1937 г. Клюев был расстрелян в Томске.
Городец1Шй Сергей Митрофанович (1884-1967) - писа­
тель. В 1915 г. вместе с Есениным и Клюевым пытался ор­
ганизовать кружок 4Народных писателей», которых Гиппиус
называет 4Пейзанистами» (от французского 4Крестъянин» ).
Рел<иzиозно>-Фuл.<ософское> OбZUfJcmвo- возникло в на­
чале 1907 г. в Петербурге и было более широким по составу,
чем 4Религиозно-Философские Собрания» (1901-1903).
Значительная часть докладов посвящалась осмыслению
философской значимости русской литературы.
... его недавно поймшtи с вагоном соли... -
Гиппиус, вероят­
но, использовала слухи о лекционной поездке летом 1920 г.
Есенина на Кавказ в отдельном вагоне с Г.Р. Колобовым,
имевшим дружеское прозвище 4Почем-соль» (С.А. Есенин
в воспоминаниях современников.М., 1986. Т. 1. С. 319-320).
ВведенС1Шй Александр - ему посвящена статья Гиппиус
4Советский батюшка» (1923) в настоящем издании.
Ключников Юрий Вениаминович (1888-1938)- правовед,
кадет. С 1919 г. жил в Париже, редактор журнала 4Смена
Вех» ( 1921-1922), соредактор берлинской газеты 4Накануне»
( 1922-1925). В 1923 г. вернулся в Россию, позднее арестован
и погиб в заключении.
Рейснер Лариса Михайловна ( 1895-1926) - писательница,
вместе с отцом Михаилом Андреевичем Рейснером ( 1868-1928),
профессором права, издавала журнал 4Рудин» (1915-1916).
11 января 1918 г. Гиппиус записала в 4Черной тетради»:
4Проф. Рейспер - подозрительная личность, при царе писал
доносы; на службе у большевиков. Лариса Рейспер -его дочь,
поэтизирующая с претензиями, слабо; на службе».
Бальмонт (с. 332)
Впервые: Последние Новости. Париж, 1922. 11 августа.
N!! 710. С. 2 под псевдонимом Антон Крайний. Константин
613

Дмитриевич Бальмонт (1867-1942) - поэт, критик, пере­
водчик. Эмигрировал в июне 1920 г.
Отчего же никогда о Бальмонте?- Гиппиус писала о Баль­
монте в ~литературном дневнике~ (статья ~два зверя~, 1903).
Я размеренность русской медлительной речи... - К.Д,
Бальмонт. Змеиный глаз (1901): ~я- изысканность русской
медлительной речи... ~. Далее неточно цитируется из того же
стихотворения.
Если любишь - возьми . ..
-
Гиппиус по памяти цитирует
стихотворение Бальмонта ~Русалка~ (1902).
Блок в предисловии к An. Григорьеву
-
имеется в виду
статья А. Блока ~Судьба Аполлона Григорьева~, опублико­
ванная в книге ~стихотворения Аполлона Григорьева. Со­
брал и примечаниями снабдил Александр Блок~. М., 1916.
С резкой критикой статьи Блока выступила Гиппиус (аль­
манах ~огни~, 1916).
q.Новое Время» - ежедневная газета, выходившая в Пе­
тербурге в 1868-1917 гг. и считавшаяся среди либеральной
и марксистской критики ~реакционной~.
q.Марево» - сборник стихов 1917-1921 rr. К.Д. Баль­
монта, вышедший в Париже в 1922 г., из которого Гиппиус
и приводит стихи.
Советский батюшка (А. Введенский) (с. 336)
Впервые: Последние Новости. Париж, 1923. 18, 20 фев­
раля. N!! 869. С. 2; N!! 870. С. 2-3.
Введенский Александр Иванович (1856-1925) - фило­
соф и психолог, профессор Петербургского университета
(с 1890 г.), председатель С.-Петербургского философского
общества (с 1899 г.), представитель русского неокантианства.
Вырубова Анна Александровна (1844 - после 1929) -
фрейлина императрицы Александры Федоровны (с 1904 г.),
посредница между царской семьей и Григорием РаспутинЫм.
В эмиграции с 1920 г.
Смердяков - один из центральных персонажей романа
Ф.М. Достоевского ~Братья Карамазовы~ (1879-1880).
Конопницкая Мария (1842-1910)- польская писательница.
q.Накануне» (Берлин, 1922-1925) - ежедневная газета,
продолжение парижского журнала ~смена Вех~ ( 1921-1922).
Маяковский... в Париже . .. -
В.В. Маяковский (1893-1930)
пробыл в Париже семь дней (18-25 ноября 1922 г.). 24 ноя-
614

бря Союз русских художников во Франции и французские
художникми устроили в честь поэта банкет.
Жеманфишисты- наплеватели (фр.), ниспровергатели.
ЛуК'ЬЯнов Сергей Сергеевич (ок. 1888-1938) - журналист,
филолог. С 1920 г. в эмиграции. Член парижекой политиче­
ской группы ~смена Вех~ (С 1921), соредактор берлинской
газеты ~накануне~ (в 1923-1924). Вернулся в СССР. Погиб
в заключении.
Толстой Алексей Николаевич (1882/83-1945)- писатель.
Эмигрировал в 1919 г. В 1922-1923 гг. соредактор ~литера­
турного приложеимя к берлинской газете ~накануне~. Летом
1923 г. вернулся в СССР, где стал депутатом Верховного
Совета, четырежды лауреатом Сталинской премии.
Умная душа (О Баксте) (с. 347)
Впервые: Последние Новости. Париж, 1925. 11 января.
N!!1446. С. 2. Лев Самойлович Бакст (Розенберг, 1866-1924.
23 декабря)- русский живописец и театральный художник,
один из организаторов кружка ~Мир искусства~ (1898-1904),
где часто встречался с Мережковскими. Известны написан­
ные им портреты З.Н. Гиппиус, В.В. Розанова, А. Белого.
В 1907 г. путешествовал с В.А. Серовым по Греции и создал
декоративное панно ~Древний ужас~. анализ которого дал
Вяч. Иванов в книге ~по звездам~ (1919). В 1903 г. же­
нился на Л.П. Гриценко (дочери П.М. Третьякова и вдове
художника Н.Н. Гриценко), для чего принял лютеранство.
В 1910 г. оформлял многие русские балеты С.П. Дягилева
в Париже. После разрыва с Дягилевым работал для париж­
ских театров.
4По Арцыбашеву~ (с. 352)
Впервые: За Свободу! Варшава, 1925. 25 апреля. N!! 108
(1512). С. 2. Михаил Петрович Арцыбашев (1878-1927)-
прозаик, драматург, публицист. См. комментарий к статье
~полет в Европу~ (1924).
<~В тумане» - рассказ Л.Н. Андреева, опубликованный
в ~Журнале для Всех~ (1902. N!! 12).
К1tЯЗЬ Мыш'IШн- герой романа Ф.М. Достоевского ~иди­
от~ (1868).
<~Санин» - роман М.П. Арцыбашева, печатавшийся в 1907 г.
в журнале ~современный мир~ (отд. издание 1908) и объ-
615

явленный марксистской и либеральной критикой - ~пор­
нографическим~.
Православный Струве (с. 355)
Впервые: Последние Новости. Париж, 1925. 5 июля.
N!! 1594. С. 2.
Струве Петр Бернгардович (1870-1944)- философ, исто­
рик, политический деятель. В 1925-1927 гг. в Париже под
его редакцией выходила газета ~возрождение~.
... доклад Ильина ... -
Иван Александрович Ильин (1883-
1954) в книге ~о сопротивлении злу силой~ (Берлин, 1925)
выступил против теории Л.Н. Толстого о песопротивлении
злу силой.
-«Приват захе» - личное дело (нем.) .
...исключение Розанова
из Р.Ф. Общества...
-
26 января
1914 г. Религиозно-Философское Общество вынесло резо­
люцию о ~невозможности совместной работы~ с В.В. Ро­
зановым. 15 февраля 1914 г. он подал заявление о выходе
из Общества.
Бейлис Мендель Тевье (1874-1934)- приказчик кирпич­
ного завода в Киеве, обвиненный в ритуальном убийстве
13-летнего Андрея Ющинского и на судебном процессе
(1913) признанный невиновным; после процесса уехал
за границу.
Открытое письмо Л.Б. Струве -опубликовано в ~Русской
Мысли~ (1914. N!! 5. С. 133-135) под названием ~открытое
письмо редактору~ .
... путь в Дамаск.
-
На пути в город Дамаск произошло
обращение в христианство апостола Павла.
Шульгин Василий Витальевич (1878-1976) - полити­
ческий деятель, монархист, писатель. С 1920 в эмиграции,
в 1944 г. эпатирован в СССР.
Ольденбург Сергей Сергеевич (1888-1940) - историк,
журналист, сын академика С.Ф. Ольденбурга. В эмиграции
с 1920 г., работал в редакции газеты ~возрождение~.
О женах (с. 358)
Впервые: Последние Новости. Париж, 1925. 30 июля.
N!! 1614. С. 2.
-«две жены: Толстая и Достоевская» - книга критика
Ю.И. Айхенвальда ( 1872-1928), вышедшая в Берлине в 1925 г.
616

Анна Григорьевна Достоевская (урожд. Сниткина, 1846-
1918)- жена Достоевского с 1867 г. После его смерти вы­
пустила семь собраний его сочинений.
Полонекий Яков Петрович (1820-1898)- поэт. В 1880-
1890-е годы по пятницам у него собирался кружок литера­
торов, который посещали Мережковские.
... ~знаменитую вдову» ... -
Софья Андреевна (урожд. Бах­
метьева, в первом браке Миллер), жена поэта А. К. Толстого,
с которой он венчался в 1863 г.
... брак Баратьтского ... -
В 1826 г. поэт Е.А. Баратынский
женился на Анастасии Львовне Энгельгардт (1804-1860),
дочери генерал-майора Л.Н. Энгельгардта.
~Игрок» (1866)- роман Ф.М. Достоевского, который он
продиктовал стенографистке А.Г. Сниткиной, ставшей после
этого его женой.
Суслова Аполлинария Прокофьевна (1893-1918)- воз­
любленная Ф.М. Достоевского в 1863-1865 гг. С 1880 г.
жена В.В. Розанова.
Софья Андреевна (урожд. Вере, 1844-1919) - жена
Л.Н. Толстого с 1862 г., дочь врача придворного ведомства.
Чертков Владимир Григорьевич ( 1854-1936)- друг и из­
датель Л.Н. Толстого. В 1922 г. в Москве вышла его книга
~Уход Толстого~.
... брака
в обыкновенном. смысле не бъию... - речь идет
об отношениях И.С. Тургенева с французской певицей По­
линой Виардо-Гарсиа (1821-1910), с которой он познако­
мился в 1847 г.
Судьба Есениных (с. 363)
Впервые: Последние Новости. Париж, 1926. 28 января.
N!! 1772. С. 2-3. Начало - вариант воспоминаний ~Лундберг,
Антонин, Есенин~ (см. выше).
~Бродячая Собака»- см. в этом томе статью ~Бродячая
Собака~.
Дункан Айседора (1878-1927) - американская танцов­
щица. В 1921-1924 гг. жила в России. 2 мая 1922 г. вышла
замуж за Есенина, приняв советское гражданство. С 10 мая
1922 до августа 1923 г. супруги путешествовали по загранице,
после чего их брак распался.
... опять женшся ... на внучке Толстого. - Есенин переехал
к внучке Л.Н. Толстого Софье Андреевне в июне 1925 г.
617

Демьян Бедный (наст. имя и фам. Ефим Алексеевич При­
дворов; 1883-1943) - поэт, автор ернических сатир на бе­
логвардейцев, религию, прославляющих советский режим.
Осоргин Михаил Андреевич (наст. фам. Ильин;
1828-1942)- прозаик, публицист. В 1922 г. выслан из России.
... отговорша <... > роща золотая... - из одноименного
стихотворения (1924) Есенина.
Пер Гюнт - герой одноименной драматическая поэмы
(1866) норвежского драматурга Генрика Ибсена (1828-1906).
Все непонятно
(О Сергее Аркадьевиче Апдреевско.м) (с. 369)
Впервые: Звено. Париж, 1926. 9 и 16 мая. N!! 171. С. 3-5
и N2 172. С. 5-7. Очерк перепечатан в газете ~сегодня~
( 1932. 17 и 20 января. N!! 17 и 20 под названием ~обиженная
душа: О блестящем адвокате, литераторе и поэте~ с эпи­
графом из ~Ангела~ М.Ю. Лермонтова: ~и долго на свете
томилась она ... ~.
Андреевский С.А. (1847-1918) - поэт, критик, юрист.
Гиппиус познакомилась с ним в 1889 г. и позднее вспоми­
нала: ~Андреевский сделался даже, потом, моей ~подру­
гой~, -единственной, зато настоящей, и постоянно бывал
у нас (до его смерти, уже при большевиках)~ (наст. изд.Т.
6. Живые лица.С. 227).
Винавер Максим Моисеевич (1862-1926, 10 октября)­
соредактор газеты ~звено~ (с 1923). В эмиграции с 1919 г.
«Книга о Смерти. Мысли и воспоминания» (Ревель, Бер­
лин: Библиофил, 1922-1928. Т. 1-2)- посмертно изданные
мемуары С.А. Андреевского.
Шекспировский Кружок Спасовича - впервые собрался
в Петербурге в 1875 г. Его участниками были С.А. Андре­
евский, А.Ф. Кони, А.И. Урусов, Е.И. Утин и др.
... на собраниях у Вейнберга...
-
Петр Исаевич Вейнб~рг
(1831-1908) - поэт, председатель Союза взаимопомощи
русских писателей (позднее Литературный фонд).
... сыростью Елагина ... -
Елагин остров в Петербурге.
Реформа Александра II - судебная реформа 1864 г., соз­
давшая суд присяжных.
... очерк
о Лермонтове... - Андреевский включил очерк
в свои книги ~литературные чтения~ (СПб., 1891) и ~ли­
тературные очерки~ (1902). В.В. Розанов высоко отозвался
618

об очерке в статье 4С.А. Андреевский как критик• (Новое
Время. 1903. 23 сентября).
Мне снwюсь: я поэт... -
С.А. Андреевский. Мрак. Поэма
(1880).
Суворин Алексей Сергеевич (1834-1912)- прозаик, дра­
матург, публицист. Владелец книжного издательства, в ко­
тором выходили газета 4Новое Время• (с 1876 г.) и журнал
4Исторический вестник• (с 1880 г.).
Столыпин Петр Аркадьевич (1862-1911)- министр вну­
тренних дел и председателЪ Совета Министров с 1906 г.
Убит эсером Д.Г. Богровым.
... до.ме Мурузи ... -
Мережковские в 1890-1913 гг. жили
в Петербурге в этом доме по адресу: Литейный пр., д. 24.
О Н. В. Чайковском (с. 383)
Впервые: За Свободу! Варшава, 1926.3 июля. N!! 149 (1880).
С. 2-3 . Редактор газеты Д.В. Философов сделал примечание
к статье: 4 7 мая сего года несколько русских организаций
устроили в Париже торжественные поминки по Н.В. Чай­
ковскому. Речи произиесли в числе прочих З.Н. Гиппиус,
Д.С. Мережковский и П.Н. Милюков. Между ораторами
проявилось существенное разногласие. В то время как Ме­
режковский и Гиппиус подчеркивали религиозную сторону
миросозерцания Чайковского, Милюков настаивал на том, что
Чайковский был приверженцем материализма и тем как бы
защищал его память от возводимых на него религиозных на­
праслин. На самом собрании произошла как бы полемика,
которая нашла себе отражение в отчете о собрании, поме­
щенном в газете П.Н. Милюкова 4Посл. Нов.•. Основываясь
на этом, так сказать 4официозном• материале, я написал статью
4Своеобразная светобоязнь• (см. 4За Своб.•. N2 12). В статье
этой я отметил страх русских прогрессивных кругов перед
рел:J,:~гией вообще и перед миросозерцанием, не совпадающем
с рядовым материализмом, унаследованным русской интел­
лигенцией с добрых старых времен. В связи с этим у меня
возникла переписка с З.Н. Гиппиус. Ввиду значительности
этой темы мы пришли к выводу, что всего целесообразнее
поместить речь З.Н. Гиппиус целиком (в 4Посл. Нов.• она
была приведена в сокращении)•.
Авксентьев Николай Дмитриевич (1878-1943) - эсер.
В эмиграции с 1918 г. Соредактор парижского журнала
4Современные Записки•.
619

~слово стало плотью» - Ин. 1. 14 .
~молчи, молчи... » - стихотворение З.Н. Гиппиус ~на­
ставление» (Современные Записки. 1925. N!! 23. С. 208).
Нагорная Проповедь - проповедь Иисуса Христа о ~бла­
женствах» (Мф. 5-7; Лк. 6, 17-49).
.. ..моей статьи о В л.
Соловьёве...
-
~Мертвый младенец
в руках» (1926; см. в т. 12 наст. изд.).
Мальчики и девочки (с. 390)
Впервые: Последние Новости. Париж, 1926. 17 сентября.
N!! 2004. С. 2-3 .
~зеленое кольцо» (1916)- драма Гиппиус.
Поэтом можешь ты не быть... -
перефразировка строк
из стихотворения Н.А. Некрасова ~поэт и гражданин» ( 1856).
Его вчерашние слова (М.М. Винавер) (с. 399)
Впервые: Звено, 1926. 31 октября. N!! 196. С. 2-4 .
Корделия - героиня трагедии У. Шекспира ~Король Лир»
(1606), которая не говорит лишней хвалы своему отцу-королю.
Кони Анатолий Федорович (1844-1927) - юрист, про-
фессор Петроградекого университета в 1918-1922 rr.
О свободе (с. 405)
Впервые: Звено. 1927. 9 января. N!! 206. С. 2-3 .
Поликсена Соловьева (с. 408)
Впервые: Возрождение. Париж, 1959. Май. N!! 89.
С. 118-124. Публикация В.А. Злобина. Незавершенный очерк
написан в середине 1920-х rr. К воспоминаниям о П.С. Со­
ловьевой Гиппиус вновь обратилась в 1943 г., когда нача­
ла писать книгу ~Дмитрий Мережковский» (1951). Одно
из продолжений очерка Т. Пахмусс под названием ~эпоха
~Мир Искусства»» напечатала в журнале ~возрождение»
(1968. N2 203. С. 69-73).
Соловьева Поликсена Сергеевна (псевд. Allegro; 1867-
1924)- поэтесса, прозаик. Дочь С.М. Соловьева.
Икскуль фон Гильдебранд Варвара Ивановна, баронесса
(1850-1928) - прозаик, издательница, хозяйка литератур­
ного салона.
Прозар Маврикий Эдуардович, граф - дипломат, гене­
ральный консул в Женеве.
620

... древний
писатель умер от черепахи... - Эсхил
(525-456 до н.э.), древнегреческий драматург, погиб, со­
гласно легенде, от того, что пролетавший над ним орел
сбросил ему на голову черепаху. Сохранилась античная гемма
с изображением этой сцены гибели Эсхила.
~жено'К.llуб», воспетый... Северянины.м. . . . -
И. Северянин
в стихотворении •Клуб дам~ (1912) писал: •Я в комфор­
табельной карете, на на эллипсических рессорах,/Люблю
заехать в златополдень на чвшку чая ы жено-клуб~.
Венгерова Зинаида Афанасьевна (1867-1941) - критик,
историк литературы. Сестра С.А Венгерова. Близкий друг Гип­
пиус, участница •воскресений~ у Мережковских в Петербурге.
... в маленьком домике... Розанов... -
В.В. Розанов с апреля
1893 до июля1899 г. в Петербурге жил по адресу: Петер­
бургская сторона, Павловская ул., д. 2, кв. 24. Здесь у него
бывали супруги Мережковские.
Воспоминания Екатерины Михайловны Лопатиной ( 1865-
1935) - мемуары •Сны нездешние: К 25-летию кончины
В. С. Соловьёва~, напечатанные под псевдонимом К. Ельцова
в •Современных Записках~ (1926. N!! 28).
Школа ~живописи и ваяния» - Училище живописи и вая­
ния, созданное в Москве в 1830-е гг.
4Глаза лани~ (с. 417)
Впервые: За свободу! Варшава, 1928. 22 августа. N!! 195
(2527). С. 2-3 . Эпиграф из стихотворения А.С. Пушкина
•Воспоминания~ ( 1828).
Соколов Николай Дмитриевич ( 1870-1928) - адвокат,
меньшевик. После Февральской революции член исполкома
Петросовета. Считается автором текста Приказа N!! 1 по Пе­
троградскому гарнизону о гражданских правах солдат, из­
данного исполкомом Петрасовета 2 марта 1917 г. тиражом
около девяти миллионов экз. Этим приказом отменялось
титулование офицеров, солдаты уравинвались в правах с дру­
гими гражданами России.
~м 1»- рассказ Гиппиус •Сосед N!! 1~ (см. в наст. изд.,
т. 11).
Суханов-Гиммер- Суханов (наст. фам. Гиммер) Николай
Николаевич (1882-1940) - экономист, публицист. Автор
•Записок о революции~ (1922-1923. Кн. 1-7).
Макаров Павел Михайлович (1872-1922) - в 1917 г.
комиссар Временного правительства.
621

...похороны ~жертв»... на Дворцовой площади ... -Жертвы
Февральской революции были похоронены не на Дворцай
пл., как первоначально предполагалось, а на Марсовом поле.
8 пунктов- программпая декларация Временного пра­
вительства, опубликованная 3 (16) марта 1917 г.
Muxawt Александрович (1878-1918)- великий князь, брат
Николая 11, отказавшийся 3 марта от прав на престол. Из
Романовых стал первой жертвой большевиков: убит 13 июня
1918 г. несмотря на предоставленное ему право ~свободного
проживания» в России в качестве рядового гражданина.
Гучков Александр Иванович (1862-1936)- предпринима­
тель, лидер партии октябристов. Член Государственного совета
(в 1907 и с 1915), председатель 3-й Государственной думы
(1910-1911). 2 марта 1917 г. принял отречение Николая 11.
Во Временном правительстве военный и морской министр
со 2 марта по 2 мая. В эмиграции с 1919 г.
Ганфман Максим Ипполитович (1873-1934) - юрист,
публицист.
Кливанский С.А.- деятель партии эсеров, член Учреди­
тельного собрания.
Около Толстого (с. 421)
Впервые: За свободу! Варшава, 1928. 27 сентября. N2 222
(2554). с. 2-3 .
Ма1СЛаков В.А. - автор книг ~толстой и большевики»
(1921), ~о Льве Толстом» (1929) и мемуаров.
... недавняя
брошюра Гусева ...
-
Н.Н. Гусев. Жизнь
Л.Н. Толстого.М., 1927.
Софья Андреевна (1844-1919)- жена Л.Н. Толстого.
Чертков Владимир Григорьевич (1854-1936) - друг
и единомышленник Л.Н. Толстого.
АлЛ.. -
Александра Львовна Толстая ( 1884-1979) - дочь
Л.Н. Толстого.
Шохор-Троцкий Константин Семенович (1892-1937) -
литератор, толстовед.
Попов Сергей Михайлович (1887-1932) - единомыш­
ленник Толстого.
... в холодный майский
вечер, в 1904 г. - Мережковские
были в Ясной Поляне у Л.Н. Толстого 11-12 мая 1904 г.
... приводит ньте Алданов... -
М.А. Алданов. О Толстом 11
Современные Записки. Париж, 1928. N2 36.
622

7 (20) ноября, вторник (1917 г.) - цитируемая Гиппиус
запись отсутствует в опубликованной (Белград, 1929) ~синей
книге. Петербургский дневник (1914-1917)~.
Мелькнувшее мrnовенно (с. 426)
Впервые: Сегодня. Рига, 1929. 29 сентября. N!! 270. С. 2.
Эпиграф из ~песни~ (1815) В.А. Жуковского (перевод сти­
хотворения немецкого поэта Ф.Г. Ветцеля).
Мария (Мариэтта) Алексеевна - Прокофьева ( 1883-1913),
невеста Сазонова (Созонова) Егора Сергеевича (1879-1910),
эсера-террориста, убившего 15 июля 1904 г. министра вну­
тренних дел В.К. Плеве. Приговоренный к вечной каторге,
покончил с собой.
Савинков Борис Викторович (1879-1925)- политический
деятель, писатель. С 1903 г. один из лидеров боевой орга­
низации эсеров, организатор и участник убийств министра
внутренних дел В.К. Плеве и московского генерал-губернатора
великого князя Сергея Александровича. В 1906 г. приговорен
к смертной казни. Бежал в Румынию, где занялся лите­
ратурным творчеством (написал романы ~конь бледный~
и ~то, чего не было~). В 1917 г. управляющий военным
министерством во Временном правительстве, исполняющий
обязанности командующего войсками Петроградекого во­
енного округа. В 1919 г. выехал за границу. 7 мая 1925 г.
покончил с собой в советской тюрьме (по другой версии­
убит чекистами).
Азеф Евно Фишелевич (1869-1918)- правокатор в пар­
тии эсеров. Разоблачен в 1908 г. В.Л. Бурцевым.
Плеханов Георгий Валентинович (1856-1918) - пропа­
гандиет марксизма. Мережковские познакомились с ним
в 1913 г. в Ментоне (Франция), На его кончину Гиппиус
написала в дневнике 21 мая (3 июня) 1918 г.: ~он умирал
в Финляндии. Звал друзей, чтобы проститься, но их больше­
вики не пропустили. После октября, когда революционные
банды 15 раз вламывались к нему, обыскивали, стаскивали
с постели, издеваясь и глумясь, - после этого ужаса внешнего
и внутреннего,- он уже не поднимал головы с подушки~.
Памяти ушедшего <С.И. Четвериков> (с. 432)
Впервые: в сборнике ~что делать русской эмиграции~.
Париж: издание книжного дела ~Родник~, 1930. С. 20-21.
623

Поэма жизни (с. 433)
Впервые: Сегодня. Рига, 1930. 29 июня. N2 177. С. 2
...в Париже был вечер поэтов... -
11 мая 1930 г. в парижеком
зале Дебюсси прошел вечер поэзии, организованный журналом
•Числа•. Г.В. Адамович говорил о Тютчеве, З.Н. Гиппиус­
о Блоке, Г.В. Иванов - о Некрасове. Гиппиус также сделала
сообщение о поэте-страннике Л.Д. Семенове-Тян- Шанском,
принявтем священство и расстрелянном большевиками.
Метерлинк Морис (1862-1949) - бельгийский поэт
и драматург.
Добролюбое Александр Михайлович (1876-1944?)- поэт.
Гиппиус познакомилась с ним в 1889 г. и писала о нем в ста­
тьях •Торжество смерти• (1900) и •Критика любви• (1901).
Страничка прошлого (•Ф.К. Сологубу­
для Игоря Северянина•) (с. 438)
Впервые: Иллюстрированная Россия. Париж, 1931. 7 мар­
та. N2 11. С. 1-2.
...стихи Игоря Северянина о Балтийсхо.м .море... -
И. Се­
верянин. Балтийское море (Одесса. 1913. Март)- стихотво­
рение с посвящением 3. Гиппиус, напечатанное в сборнике
•Златолира. Поэзы. Книга вторая• (М., 1914).
Далекая единственная встреча (с. 440)
Впервые: Сегодня. Рига, 1931. 15 марта. N2 74. С. 2.
Полонсхий Яков Петрович (1819-1898)- поэт. Литера-
турные собрания у него проводилисЪ по пятницам.
Плещеев Алексей Николаевич (1825-1893)- поэт, проза­
ик, критик. Кружок Плещеева был известен с 1850-х годов.
Майков Аполлон Николаевич (1821-1897)- поэт. Когда
роман Мережковского •Юлиан Отступник• ( 1895) не был
принят критикой, Майков устроил чтение романа автором
у себя дома, о чем Гиппиус вспоминает в книге •Дмитрий
Мережковский•.
Вейнберг Петр Исаевич (1831-1908)- поэт, переводчик.
В 1897-1901 гг. был председателем Союза взаимопомощи
русских писателей.
... 4:нельзя»
печататься в 4:Ново.м Времени»...
-
когда
в 1876 г. издателем газеты •Новое время• (1868-1917) стал
А.С. Суворин, то она стала считаться либералами наиболее
консервативным изданием.
624

Гольцев Виктор Александрович (1850-1906)- публицист,
критик, принимал участие в журнале •Русская Мысль~
и с марта 1885 г. стал его фактическим редактором (офици­
альный редактор-издатель В.М. Лавров). Речь идет, очевидно,
о втором аресте Гольцева в октябре 1888 г.; привлекалея
по делу о распространении в Москве нелегальной газеты
•Самоуправление~. издававшейся в 1887-1889 гг. в Швей­
царии как орган •социалистов-революционеров~ .
...свои собственные стихи... -
Гиппиус первые стихи опу­
бликовала в •Северном Вестнике~ в декабре 1888 г.
~Благоуханья седин» - название раздела в книге Гиппиус
•Живые лица~ (1925) .
. . . ~откр ытия» Лесков а Флек серо м-В олын ским .. . -
Волын­
ский А. (Флексер А.Л.). Н.С. Лесков. Критический очерк.
СПб., 1898.
Веселитекая Лидия Ивановна (псевд.В. Микулич, 1857-
1936) - беллетристка, переводчица, мемуаристка, автор три­
логии •Мамочка~ (1883-1893). С 1893 г. до смерти Лескова
в 1895 г. была вхожа в его дом и оставила воспоминания
о нем.
...у Розанова... -
•Воскресенья~ В.В. Розанова, начавшиеся
в 1899 г.; в числе постоянных посетителей литературных
встреч - Мережковские.
Первая встреча (Из истории Петербургашх
Религиозно-Философских Собраний
1901-1903 гг.) (с. 444)
Впервые: Последние Новости. Париж, 1931. 2 августа.
N!! 3784. С. 2-3; 4 августа. N!! 3786. С. 3-4.
Эвридиповский Ипполит - Еврипид. Ипполит. Трагедия
античного драматурга в переводе Д.С. Мережковского была
поставлена на сцене Александринекого театра в Петербурге
14 октября 1902 г.
~Гоголь и о. Матфей» - статья Мережковского •Судьба
Гоголя~ напечатана в •Новом Пути~ (1903. N2 1-3) с ри­
сунком И.Е. Репина •Гоголь и о. Матвей~.
УстинсюШ (Устьинский) Александр Петрович (1854-1922)-
протоирей в Новгороде.
~столп и утверждение истины» - книга П.А. Флорен­
ского, изданная в 1914 г.
625
40Том13УнасвПариже

Перед запрещением
(Зима 1902-1903 гг. СПб-ских
Религиозно-Философских Собраний) (с. 462)
Впервые: Последние Новости. Париж, 1931. 2 октября.
N!! 3845. С. 3; 13 октября. N!! 3856. С. 2; 23 октября. N2 3866.
С. 2-3 . Печаталось как продолжение предыдущей статьи
~Первая встреча~.
Пирожков Михаил Васильевич ( 1867 -1927) - владелец
книжного издательства, разорился в 1908 г.
Шарапов Сергей Федорович (1855-1911)- экономист,
писатель.
Мирянин - псевдоним профессора богословия, имя ко­
торого осталось неустановленным.
Вербицкая Анастасия Алексеевна (1861-1928) - писа­
тельница.
Прево Эжен Марсель (1862-1941) - французский ро­
манист, переводы собрания сочинений которого мздавались
в Петербурге в 1901 и 1912 г.
ЛепорСIШЙ Петр Иванович ( 1871-?) -духовный писатель,
профессор Петербургской духовной семинарии.
ГангрСIШЙ собор - проходил в середине IV века в Гангре
(Малая Азия); в припятых 21 правиле осудил аскетическое
движение Евстафия, основателя монашества, порицавшего
брак.
Соляной городок - район в Петербурге (около Летнего
сада), где в конце XVIII в. бьти склады соли и вина. В
1870 г. там проводилась Всероссийская промытленная вы­
ставка, в 1897-1881 rr. построено здание училища рисования
барона А.Л. Штиглица.
Меньшиков Михаил Осипович (1859-1918)- публицист,
сотрудник газеты ~новое Время~. Расстрелян во время боль­
шевистского ~красного террора~.
«Новости~ - вероятно, ~новости и Биржевая газета~,
выходившие в Петербурге в 1883-1905 rr.
Рункевич Степан Григорьевич (р. 1867) - секретарь Си­
нода, писатель.
Болотов Василий Васильевич (1853-1900) -церковный
историк.
Лютер Мартин (1483-1546) - основатель немецкого
протестантизма (лютеранства).
Мард - туман, марево.
626

~Травиатш~ (1853) - опера итальянского композитора
Джузеппе Верди.
Заратустра - имеется в виду книга Ф. Ницше ~так
говорил Заратустра~ (1883-1884).
~великий Инквизитор говорWl Христу... »- Ф.М. Достоев­
ский. Братья Карамазовы. Кн. 5. Гл.V. Великий инквизитор.
Развод (с. 481)
Впервые: Сегодня. Рига, 1932. 14 февраля. N2 45. С. 4.
Розанов Василий Васильевич венчался с Аполлинарией
Прокофьевной Сусловой (1839-1918) в 1881 г. и прожил
с ней до 1886 г. В 1891 г. он тайно венчался с Варварой
Дмитриевной Бутягиной (1864-1923). О проблемах брака
и развода он писал в книге ~семейный вопрос в России~
(1903) и в позднейших своих сочинениях.
48 лет. 7рагедия Толстого и его жены (с. 485)
Впервые: Сегодня. Рига, 1932. 27 марта. N2 87. С. 2.
Гальперин-КаминскийИлья Данилович (1858-1936)- ли-
тературовед, переводчик русской классики на французский
язык, автор работ о Л.Н. Толстом и И.С. Тургеневе.
~любовь в жизни Л. Толстого» - книга В.А. Жданова,
вышедшая в Москве в 1928 г.
Слова и люди (Заметки о Петербурге
в 1904-1905 гг.) (с. 493)
Впервые: Последние Новости. 1932.27 мая. N2 4083. С. 3.
Эпиграф из романа П.И. Мельникова- Печерского ~в ле-
сах~ (1875). Ч. IV. Гл. 1.
Иоанн- Иоанн Кронщтадтский.
.. .ледяная пустьтя без конца-края, а по ней ходит лихой
человек... -слова К.П. Победоносцева получили широкую
известность. В.В. Розанов передает их в статье ~к.п. По­
бедоносцев~ ( 1907).
Перцов Петр Петрович (1868-1947)- критик, издатель,
друг В.В. Розанова.
... статье Флоренского...
-
~новый Путь~ напечатал две
статьи П.А. Флоренского: 40 суеверии~ (1903. N2 8) и 40 сим­
волах бесконечности~ (1904. N!! 9).
Иванов Евгений Павлович (1879-1942) публицист,
друг А. Блока и автор воспоминаний о нем.
627
40"

Ельчанинов Александр Викторович (1881-1934) - про­
тоирей, покинул Россию в 1921 г.; в Париже посмертно
вышли его ~записки~ (1935).
Поляков Виктор Лазаревич (1881-1906) - поэт, дру­
живший с А.А. Блоком, сокурсником по Петербургскому
университету, и Л.Д. Семеновым, с которыми дебютировал
в 1903 г. в университетском ~литературно-художественном
сборнике~. Покончил ссобой.
Кондратьев Александр Алексеевич (1876-1967)- поэт.
Хлудов Василий Алексеевич (1841-1913)- московский
купец и промышленник.
...духовникам такого человека, как ФлоренСIСUЙ... -
П.А. Фло­
ренского познакомил с епископом Антонием А.А. Блок в марте
1904 г. (см.: Игумен Андроник. Епископ Антоний (Флорен­
сов)- духовник священника Павла Флоренского//Журнал
Московской Патриархии. 1981. N!! 9-10).
Э. и Свенцицкий- имеются в виду философ Владимир
Францевич Эрн (1881/82 -1917) и писатель Валентин Пав­
лович Свенцицкий (1879-1931), возглавлявшие в 1905 г.
~христианское братство борьбы~.
Дягилев Сергей Павлович (1872-1929) - театральный
и художественный деятель. Один из создателей объединения
художников ~Мир искусства~ (1900-1924). Организатор
выставок русского искусства и исторических русских кон­
цертов, а также ~Русских сезонов~ за границей (с 1907 г.)
и зарубежной труппы ~Русский балет Дягилева~ ( 1911-1929).
Рождественский (Рожественский) Зиновий Петрович
(1848-1909) - вице-адмирал. В русско-японскую войну
командовал 2-й Тихоокеанской эскадрой, совершившей пере­
ход из Балтийского моря на Дальний Восток, один из глав­
ных виновников ее разгрома в Цусимском сражении 14-15
(27-28) мая 1905 г.
Чулков Георгий Иванович (1879-1930)- писатель. Автор
книг ~о мистическом анархизме~ (СПб., 1906) со вступи­
тельной статьей Вяч. Иванова, ~годы странствий: Из книги
воспоминаний~ М.,1930 г. и др.
~психология и философия» - имеется в виду московский
журнал ~вопросы философии и психологии~ (1889-1918).
Святополк-МирСIСUЙ ПетрДанилович (1857-1914)- князь,
с августа 1904 г. по январь 1905 г. министр внутренних дел;
министр внутренних дел В.К. Плеве бьт убит 15 июля 1904 г.
628

Плеве Вячеслав Константинович (1846-1904)- в 1902-
1904 гг. министр внутренних дел и шеф корпуса жандармов.
Убит эсером Е.С. Созоновым.
KOJIJloнmaй Александра Михайловна ( 1872-1952) - участ­
ница большевистского переворота 1917 г., в 1930-1945 гг.
посол в Швеции.
Волжский-Глинка Александр Сергеевич (1878-1940) -
критик, историк литературы.
~стихи о Прекрасной Дам.е~ - книга А. Блока вышла
в октябре 1904 г. Рецензия в •Новом Пути» (1904. N!! 12, под­
писана буквой Х) принадлежит Гиппиус. Раньше появилась
положительная рецензия Вяч. Иванова (Весы. 1904. N!! 11).
~вопросы Жизни~ -журнал выходил с января по декабрь
1905 г. и был продолжением •Нового Пути».
Гапон Георгий Аполлонович (1870-1906)- священник,
организатор петиции петербургских рабочих царю и ше­
ствия к Зимнему дворцу 9 января 1905 г., окончившегося
расстрелом демонстрантов.
Варлам.ов Константин Александрович (1848-1915) -
с 1875 г. актер Александринекого театра в Петербурге.
Вячеслав Иванов... переселился ... в Петербург ...
-
Петер­
бургская квартира Вяч.И. Иванова ( •башня») с осени 1905 г.
стала литературным салоном ( •ивановские среды»).
Они были... сумасшедшие .. . -
имеется в виду рассказ Гип­
пиус •Нет возврата» (1912) о тех, кто вернулся с русско­
японской войны.
... ~начальство ушло~... -
В.В. Розанов •Когда начальство
ушло... 1905-1906 гг. » (издана в 1910).
...о восстании, о ~Пресне»... -
имеется в виду вооруженное
восстание в Москве 9-18 декабря 1905 г., организованное
большевиками. Баррикадные бои происходили на Пресне.
Оболенский Алексей Дмитриевич (1855-1933) - обер­
прокурор Синода с октября 1905 г. по апрель 1906 г.
... ~екая~ философскоя cucrneмtl- философскоеучение
о •меонизме» (от греч. meon - несуществующее), вобравшее
в себя идеи Ф. Ницше и восточной мистики, обосновал Нико­
лай Максимович Минский (Виленкин, 1855-1937) в книге
•При свете совести: Мысли и мечты о цели жизни» (1890).
~Пролетарии всех стран, со-е-диняйтесь!.. ~
-
лозунг
из •Гимна рабочих» Н.М. Минского, опубликованного в боль­
шевистской газете •Новая Жизнь» 13 ноября 1905 г.
629

.. .матъ
поэта Волошина... - Елена Оттобальдовна Во­
лошина (1850-1923).
... «русские мальчики»... -
Ф.М. Достоевский пишет о них
в романе ~Братья Карамазовы• (кн. 5, гл. 111. Братья зна-
комятся).
.
«Зубатовщина» - легальные рабочие организации для
решения экономических вопросов, созданные начальником
Московского охранного отделения полиции Сергеем Васи­
льевичем Зубатовым ( 1864-1917).
Флоренция- сегодня (с. 514)
Впервые: Последние Новости. Париж, 1932. 18 июня.
N!! 4105. С. 2.
Манн Томас (1875-1955)- немецкий писатель.
Цвейг Стефан (1881-1942)- австрийский писатель.
Моран Поль (1888-1976)- французский писатель иди-
пломат.
Людвиг Эмиль (1881-1948)- немецкий писатель. В де­
кабре 1931 г. в Москве имел беседу с И.В. Сталиным.
Ezra Роипd (Паунд Эзра, 1885-1972) - американский
поэт, в 1924-1945 гг. жил в Италии.
«Битва при Ангиаре» - картина Леонардо да Винчи,
над которой он работал в Палаццо Веккьо в 1503-1506 гг.,
осталась незаконченной, известна по копиям.
«Тайная Вечеря» (1495-1497) - роспись Леонардо да
Винчи в трапезной монастыря Санта- Мария делле Грацие,
разрушенная временем и варварством (во время оккупации
Милана французскими войсками в 1796 г. солдаты забавлялись
киданием камней в лики апостолов). Реставрирована в ХХ в.
Папини Джиованни (1881-1956)- итальянский писатель
и журналист.
«Фуги»- живость (ит.).
Джентиле Джиованни (1875-1944)- итальянский фило­
соф, министр просвещения в правительстве Б. Муссолини
(1922-1924).
Кроче Бенедетто (1866-1952) - итальянский философ,
историк.
Ма'К1ШавеЛJlи (Макиавелли) Никколо (1469-1527)- ита­
льянский политический мыслитель, писатель.
Ходътка - катастрофа на Ходынеком поле в Москве,
когда 18 мая 1896 г. во время раздачи царских подарков
по случаю коронации Николая 11 поmбло 1389 человек.
630

~Интуристы~ у фашистов (с. 527)
Впервые: Сегодня. Рига, 1932. 31 июля. N!! 210. С. 4.
<fАдриатические волны, о Брента... » - А.С. Пушкин. Ев-
гений Онегин, 1. 49.
Для Гоголя Италия стала <fвторой родиной»... -
Н.В. Го­
голь писал об этом М.П. Балабановой в апреле 1838 г.
...захватив жену и кое-каких детей... -
В.В. Розанов ездил
в Италию в апреле 1901 г. с женой Варварой Дмитриевной.
С детьми он ездил в Германию и Швейцарию летом 1905 г.
Его книга ~итальянские впечатления~ вышла весной 1909 г.
...исследование
о Леонардо...
-
А.Л. Волынский (Флек­
сер). Леонардо да Винчи (СПб., 1900). Книга была написана
после путешествия (совместно с Мережковскими) по Ита­
лии весной 1896 г.
... первого путешествия в Италию ... -
Мережковские свое
первое заграничное путешествие (Италия, Франция) совер­
шили весной 1891 г. Их встреча А.П. Чеховым произошла
в Венеции 24 марта 1891 г.
Франциск 1 (1494-1457)- французский король с 1515 г.;
во время Итальянских войн (1494-1559) занял в 1515 г.
Милан.
Литературный вечер (с. 534)
Впервые: Последние Новости. Париж, 1932. 7 августа.
N!! 4155. С. 4.
Кайявэ де - хозяйка парижского литературного салона,
близкий друг А. Франса.
Фор Поль (1878-1960)- один из руководителей фран­
цузской социалистической партии, государственный ми­
нистр в правительстве Леона Блюма.
Морвас Жан (1856-1910)- французский поэт, грек по про­
исхождению.
ФигнерВера Николаевна (1852-1942)- революционер­
ка, в 1884 г. приговорена к вечной каторге, провела 20 лет
в Шлиссельбургской крепости. В 1906-1915 гг. в эмиграции.
Эйфелева баш'НЯ - стальная башня (300 м.), сооружен­
ная в Париже по проекту инженера А.Г. Эйфеля для Все­
мирной выставки 1889 г.
У нас в Париже... (Пись.м.о из Парижа) (с. 540)
Впервые: Сегодня. Рига, 1932. 24 декабря. N!! 356. С. 2.
631

Руднёв Вадим Викторович (1879-1940) - журналист.
В эмиграции с 1919 г. Один из основателей журнала ~со­
временные Записки~ (1920-1940).
~новый Град» (Париж, 1931-1939)- религиозно-фило­
софский журнал.
~7р<етья> Россия» (Париж, 1932-1939) -журнал фи­
лософа и публициста Петра Степановича Баранецкого (ок.
1900 - не ранее 1965).
Банкет ~Совр. Записок» - состоялся 30 ноября 1932 г.
в зале Сен-Дедье, где выступили с речами Б.П. Вышеславцев,
В.Е. Жаботинский, Б.К. Зайцев, АФ. Керенский, П.Н. Милю­
ков, Д. С. Мережковский, Н.А. Тэффи, В.Ф. Ходасевич и др.
Гольдштейн Моисей Леонтьевич (1868-1932) - журна­
лист, юрист. В эмиграции с 1918 г. Сотрудник ~последних
Новостей~. Покончил с собой.
Крашенинников Николай Александрович (1878-1941)-
прозаик, драматург.
~Павел l»- драма Мережковского, тираж которой в 1908 г.
был конфискован. Суд над автором и издателем Михаилом
Васильевичем Пирожковым (1867-1927) состоялся 18 сен­
тября 1912 г.
Старая, новая и вечная (с. 546)
Впервые: Сегодня. Рига, 1933. 16 июля. N!! 194. С. 3.
~зеленое кольцо» (1916)- пьеса Гиппиус была поставле-
на в театре Монси в Париже 5, 8 и 12 июня 1933 г. праж­
ской группой МХТ.
Савина (Подраменцова) Мария Гавриловна ( 1854-1915) -
актриса Александринекого театра (с 1874 г.) в Петербурге.
Брак писателя (с. 550)
Впервые: Сегодня. Рига, 1933. 27 августа. N!! 236. С. 2.
Если б я была царица...
-
А.С. Пушкин. Сказка о царе
Салтане... (1831).
Достоевская Людмила Федоровна (1869-1926)- белле­
тристка, дочь Ф.М. Достоевского. На сборник ее повестей
~Больная девушка~ В.В. Розанов написал рецензию ~Пер­
вый дебют~ (Новое Время. 1911. 3 апреля). Имеется в виду
также книга ~Достоевский в изображении его дочери Л. До­
стоевской~ (М.; Пг., 1922), сокращенный перевод книги, вы­
шедшей в Мюнхене в 1920 г. на немецком языке.
632

~Средь шумного бала, случайно»- из одноименного сти­
хотворения А.К. Толстого (1851).
~люблю ли тебя, я не знаю... » - там же.
~в оТТIJШ8а час... » -ер. стихотворение А.К. Толстого ~взды­
маются волны как горы... • (1866).
По дневнику А.Г. - ~Воспоминания• А.Г. Достоевской
(1846-1918) впервые напечатаны в 1925 г. ~дневник~ за 1867 г.
опубликован в 1973 г.
О встречах с королем Александром (с. 555)
Впервые: Сегодня. Рига, 1934. 25 ноября. N2 326. С.4.
Король Югославии Александр I Карагеоргиевич был убит
9 октября 1934 г. в Марселе хорватскими террористами.
... нет горшей соли... -Данте. Ад. V, 121 .
... «Красоты в одной варшавской газете»... -речь идет оста­
тье Гиппиус ~письмо о Югославии~ (см. в настоящем изда­
нии), напечатанной в газете ~за Свободу!• 7 декабря 1928 г.
Негасимая свеча (Памяти Амалии
Фонда.минской) (с. 559)
Впервые: Последние Новости. Париж, 1935. 22 июня.
N2 5203. С. 3.
Фондаминская (Гавронская) Амалия Осиповна (ум. 1935) -
жена И.И. Фондаминского (псевд. Бунаков), редактора ~со­
временных Записок•. В 1937 г. в Париже вышла книга ~па­
мяти Амалии Осиповны Фондаминской•.
Не узнавай, куда я путь склонwш...
-
В.А. Жуковский.
Голос с того света (Из Шиллера) (1815).
Своими путями (О Е.М. Лопатиной) (с. 563)
Впервые: Современные Записки. Париж, 1935. N2 59 <но­
ябрь>. С. 459-462.
Лопатина Екатерина Михайловна (1865-1935)- писа­
тельница, печаталась под псевдонимом К. Ельцова (роман
~в чужом гнезде•, 1899), в эмиграции печаталась редко.
~Превенториу.м» - профилакторий.
У нас в Париже (Пись.мо из Парижа) (с. 567)
Впервые: Сегодня. Рига, 1936. 9 февраля. N2 40. С. 3.
Поплавскuй Борис Юлианович (1903-1935)- поэт и про-
заик, умерший при загадочных обстоятельствах: несчаст-
633

ный случай или самоубийство (принял слишком большую
долю наркотиков).
Муж Бовари - персонаж романа Г. Флобера ~госпожа
Бовари• ( 1857).
Джойс Джеймс ( 1882-1941) - ирландский писатель, пред­
ставитель модернистской и постмодернистской прозы.
ЛWlъский Петр Моисеевич (1879-1941) - писатель,
критик. В эмиграции с 1918 г., С 1926 г. вел литературно­
художественный отдел в рижской газете ~сегодня•.
Душа живая (К юбилею Т.С. Варшер) (с. 572)
Впервые: Сегодня. Рига, 1937. 23 апреля. N2 111. С. 2.
Варшер Татьяна Сергеевна ( 1880-1960) - историк антич-
ности и археолог, знаток раскопок в Помпеях, автор книги
~Виденное и пережитое в советской России• (Берлин, 1923).
~живые лица» (Прага, 1925)- книга воспоминаний Гип­
пиус.
Жизненный порыв - термин французского философа
Анри Бергсона (1859-1941) в его книге ~творческая эво­
люция (1907, рус. пер. 1914).
... ~того, чего нет на свете» ... -
из стихотворения Гиппи-
ус ~песня• ( 1893).
Почти-рай. Встреча с Вячеславо.м Ивановы.м
в Риме (Из итальянс"их впечатлений) (с. 574)
Впервые: Сегодня. Рига, 1937. 23 декабря. N2 352. С. 2.
Сокращенный вариант под названием ~поэт и Тарпейская
скала (О Вяч. Ив. Иванове)• напечатан в ~иллюстрирован­
ной России•. 1938. N2 2. 1 января.С. 1- 2.
Д'Азелио Массимо Тапарелли (1798-1866)- маркиз, ху­
дожник, писатель, участник итальянского освободительного
движения в 1848 г. Посмертно в 1867 г. опубликованы его
незаконченные ~мои воспоминания•.
Моав -умывальная чаша Моя...
-
Псалтирь. 59, 10; 107,
10. Моав- сын старшей дочери Лота, плод кровосмеситель­
ной связи ее с собственным отцом, родоначальником и эпо­
ним (давший свое имя) моавитского народа.
Пий XI- папа римский с 1922 г.
Кампанъя - область южнее Рима.
Аннунциата - персонаж отрывка ~Рим• ( 1842) из неза­
вершенного романа Н.В. Гоголя ~Аннунциата•.
634

Он пишет о... Лютере - книга Д. С. Мережковского •Лю­
тер• (из трилогии •Реформаторы•) бьта издана посмер­
тно на французском языке а 1941 г. и в 1991 г. по-русски
в Нью- Йорке.
Веласкез (Веласкес) Диего (1464-1524) - испанский
живописец.
Ливий Тит (59 до н.э. - 17 н.э.) - римский историк, ав­
тор •Римской истории от основания города•.
Д'Аннунцио Габриеле ( 1863-1938) - итальянский писатель
и политический деятель.
Тарпейская скша - согласно легендам, дочь правителя
на Тарпейской скале в Риме во время войны с племенем
сабинов (у которых римляне похитили женщин) обещала
впустить их в крепость, если они отдадут ей то, что носят
на левой руке, имея в виду браслеты. Взяв крепость, сабины
буквально следуя договоренности, побросали на изменницу­
дочь щиты, забив ее до смерти. В дальнейшем с Тарпейской
скалы сбрасывали осужденных на смерть преступников.
МаJЖ Аврелий - речь идет о конной статуе римского им­
ператора, иравившего в 161-180 гг.
...его MWlaя••• дочь... исын-студент. - Ивановы: Лидия Вя­
чеславовна (1896-1985), композитор, музыкальный педагог,
автор •Воспоминаний. Книга об отце• (Париж, 1990); Ди­
митрий Вячеславович (1912-?), журналист, писатель, один
из редакторов Собрания сочинений отца (Брюссель,1971-1987.
т. 1-4).
~Башня» на Таврической (д. 25, кв. 24, ныне д. 35) - име­
ются в виду литературные собрания в квартире Вяч.И. Ива­
нова в 1905-1909 гг.
О счастливости (Г.И. Чуд'Ков) (с. 580)
Впервые: Современные Записки. Париж, 1939. N!! 68
<март>. С. 462-463.
Чулков Георгий Иванович (1879-1930)- писатель. Автор
упомянутых в тексте книг •0 мистическом анархизме• (СПб.,
1906; вступ. статья Вяч.И. Иванова), •Годы странствий: Из
книги воспоминаний• (М. 1930).
635

УКАЗАТЕЛЪ ИМЕН
Авксентьев Н.Д. 39, 385, 619
Адамович Г.В. 18-21, 48, 63,
89, 145, 154, 156, 193,
234, 236, 260, 274-278,
586, 594, 595, 597, 598,
606-608, 624
Азеф Е.Ф. 429, 623
Айвазовский И.К. 229
Айхенвальд Ю.И. 358, 361
Аквилонов 473
Аксаков С.Т. 103, 594
Алданов М.А. 425, 426, 556,
622
Александр 1 Карагеоргиевич
217,557-559,602,633
Александр 11 374, 618
Александра Федоровна 614
Алексеев М.В. 588
Альбов И.Ф. 456
Андреев Л.Н. 142, 205, 281,
301, 302, 352, 353, 596,
609, 615
Андреевский С.А. 369-383,
427, 544, 545, 61~ 619
Андроник 628
Анненков Ю.П. 89, 592
Антоний (Вадковский АВ.)
328,446,455,456,493,
511, 612
Антоний Донской 499
Антоний из Карловцев 77
Антоний Пекинекий 497
636
Антоний (Флоренсов) 628
Антоний (Храповицкий А.П.)
77, 78,591
Антонин (Грановский А.А.)
325-332,346,455,457,
461, 463, 469, 481, 610,
612, 617
Арцыбашев М.П. 81, 352-355,
615
Ахматова А.А. 176, 255, 598
Бакст Л.С. 347-352, 615
Бакунин М.А. 238, 239, 604
Бакунина Е.В. 228, 229, 603
Балабанова М.П. 631
Бальмонт К.Д. 332-336, 375,
556, 598, 614
Баранецкий (Боранецкий)
п.с. 542, 632
Баратынский Е.А. 93, 213, 282,
359,410,551,601,617
Барфуччи Е. 517, 525
Баш В. 536
Бедный Д. 366, 618
Бейлис М.Т. 616
Белинский В.Г. 102, 103,
105-107, 234, 235, 239,
249,293,455,593
Белич А.И. 556, 557
Белый А. 98, 177, 326, 349,
416, 460, 496, 498, 499,
505,507,535, 540,59~ 615

Белявский 471, 474
Беляев Ю.Д. 349
Берберова Н.Н. 29, 587
БергсонА. 197,200,485,634
Бердяев Н.А. 16, 288, 502, 508,
568, 571, 608
Блок А.А. 125, 175, 178, 205,
212- 214, 234, 255, 259,
260, 276, 277-279, 283,
325,326,330,333,363-
365,375,395,416,433,
434,460,496,504,535,
581, 582, 595,599, 602,
607, 611, 613, 614, 624,
627, 628, 629
Блюм Л. 39, 221, 288, 536, 588
Боборыкин П.Д. 414
Богров Д.Г. 619
Болотов В.В. 465, 472, 626
Брешко-Брешковский Н.Н.
172,598
Брешковский - см. Брешко-
Брешковский Н.Н.
Брюсов В.Я. 202, 375, 598
Булгаков С.Н. 502
Бунаков - см. Фондамин-
ский и.и.
Бунин И.А. 29, 39, 88, 89, 137,
138, 140, 131, 204, 244,
301-309,314-323,373,
591, 601, 609, 610
Бурцев В.Л. 7, 99, 593, 609,
623
БутЯI'ИНа - см. Розанова В.Д.
Валери П. 180, 599
Варламов К.А. 506, 629
Варшавский В.С. 256, 598, 606
Варшер Т.С. 572-574, 634
Васильев 549
Введенский А.И. 336, 614
Введенский А.И., свящ. 331,
336-347, 613
Вейдле В.В. 32, 33, 588
Вейнберг П.И. 247, 371, 380,
440, 618, 624
Вейнингер О. 34, 36, 125, 159,
228,588
Веласкез (Веласкес) 576, 635
Венгеров С.А. 621
Венгерова З.А. 411, 621
Вениамин 340,341, 344, 345,
565
Вербицкая А. Л. 464, 626
Верди Д. 627
Веселитекая Л.И. 443, 625
Ветцель Ф.Г. 623
Виардо-Гарсиа П. 617
Винавер М.М. 369, 399-405,
618
Висконти 526, 533
Витте С.Ю. 509
Вишняк М.В. 11, 15, 24, 30,
31, 39, 49-51, 54, 55, 61,
90,164-171,585
Волжский-Глинка А.С. 503,
629
Волконский С. М.457
Волошин М.А. 513, 630
Волошина Е.О. 513, 630
Врангель П.Н. 589, 609
Вырубова А.А. 339-342, 614
Вышеславцев Б.П. 632
Вяземский П.А. 213
Гальперин-Каминский И.Д.
485,486,490,627
Ганди М.К. 146
Ганфман М.И. 419, 622
Гапон Г.А. 504-506, 629
Гаршин В.М. 592
Гегель Г.В.Ф. 542, 546
637

Георг V 591
Герцен А.И. 25, 238, 248-250,
255, 293, 605
Гершензон М.О. 605
Гете И.В. 180, 212, 542, 518
ГитлерА. 210,221,241,242
Гоголь Н.В. 102-107, 163,
164, 172, 234, 235, 442,
527, 570, 576, 593, 594,
603, 625, 631, 634
Гойя Ф.Х де 179, 599
Гольденвейзер-Любимов 107,
110-113, 594
Гольдштейн М.Л. 540, 544,
545, 632
Гольцев В.А. 409,441,625
Гончаров И.А. 234, 235
Городецкий С.М. 330, 365,
613
Горький А.М. 205, 217, 255,
281, 301, 302, 353-355,
512, 532, 533, 609, 610
Гофман Г. 606
Грановский Т.Н. 248
Греч А.Н. 547
Грибоедов А.С. 606
ГригоровичД.В.442
Григорьев Ап. А. 333, 607, 614
Гриценко Л.П. 615
Гриценко Н.Н. 615
Гумилев Н.С. 212,255,331
Гусев Н.Н. 422, 622
Гучков А.И. 418, 419, 622
Д'Азелио М.Т. 575, 634
Д'Аннунцио Г. 576, 635
Данте А. 151, 212, 518, 633
Делэр 381
Деникин А.И. 41,589
Джентиле Д. 520, 526, 630
Джойс Д. 180, 570, 599, 634
638
Дзержинский Ф.Э. 326
Добролюбов А.М. 436, 460,
624
Добролюбов Н.А. 248, 250
Добролюбава М.М. 436, 437'
Довгалевский В.С. 222, 603
Домашева М.П. 547
Доминик П. 141
Дон-Аминадо 225-228, 256,
603
Достоевская А.Г. 358-360, 362,
363, 551, 552, 554, 616,
617, 633
Достоевская Л.Ф. 551, 632
Достоевский Ф.М. 31, 45, 55,
74, 103, 106, 172, 179, 234,
235,262,267,315,353,
358-360, 455, 460, 482,
513, 539, 540, 542, 550,
551, 552, 570, 604, 610,
614, 615, 617, 627, 630,
632,633
Дружинин А.В. 248
Думерг Г. 216, 602
Дункан А. 617
Ду~юнин Н.Н. 588
Дягилев С.П. 281, 496, 499,
615, 628
Еваигулов Г.С. 89, 592
Евлогий 565
Еврипид 625
Егоров Е.А. 457, 469, 495, 501,
580, 612
Екатерина 11 189, 600
Ельцова - см. Лопатина Е.М.
Ельчанинов А.В. 496, 628
Еремеева О.Л. 563
Есенин С.А. 6,98,325, 330-
332, 363-365, 610, 612,
613, 617, 618

~аботинский В.Е. 632
~анна д'Арк 539
~анов В.А. 486, 627
~ИД А. 180, 599
~орес ~. 538, 540
~уандо М. 181, 599
~уковский В.А. 234, 426, 562,
623, 633
Зайцев Б.К. 89, 556, 592, 598,
632
Зензинов В.М. 608
Злобин В.А. 595, 597, 598,
620
Зощенко М.М. 31,588
Зубатов С.В. 630
Ибсен Г. 34, 104, 212, 369, 399,
588,594,618
Иванов Вяч. И. 229, 255, 507,
508, 512, 574-580, 603,
615, 629, 634, 635
Иванов Г.В. 122, 124-126,
142, 143, 150-153,
171-175, 245, 246,
260-268,595-598, 604,
607,624
Иванов Д.В. 578, 635
Иванов Е.П. 496, 627
Иванова Л.В. 578, 635
Иванов- Разумник Р.В. 326,
327, 331, 611
Иванович Ст. - см. Порту­
гейс С.О.
Икскуль фон Гильдебрандт
в.и. 410, 620
Ильин В.Н. 16, 17, 21,586
Ильин И.А. 17, 355, 357, 586,
616
Иннокентий, еп. 457
Иоанн IV Грозный 308
Иоанн Кронштадтский 461,
462,469,470,493,519,627
Ионг - см. Юнг О.
Кавос М.А. 410
Кайяве А. де 534, 537-539,
631
Кант И. 542
Караулов В.А. 402
Карсавин Л.П. 592
Карташев А.В. 460, 593
Кедрова 259, 548
Кельберин Л.И. 606
Керенский А.Ф. 18, 23, 39-44,
57, 59, 70, 170, 213, 215,
219, 221, 224, 289, 419,
543,546, 547,585-58~
593, 598, 632
Кизеветтер А.А. 90, 592
Киркегард (Кьёркегор) С. 290
Кливанский С.А. 419, 622
Клодель П. 146, 212, 596
Клюев Н.А. 330, 363, 364, 613
Ключников Ю.В. 331, 613
Кокошкин Ф.Ф. 547
Кокто Ж. 180, 599
Коллонтай А.М. 629
Колобов Г.Р. 613
Колюбакин Н.П. 402
Кондратьев А.А. 496, 628
Кони А.Ф. 402, 618, 620
Конопницкая М. 343, 614
Константин Великий 357
Корнилов Л.Г. 40-44, 70, 588,
589
Корсак 548
Кочаровский К.Р. 123, 130,
133,595
Кроче Б. 520, 526, 630
Крашенинников Н.А. 545, 632
Крупенекий А.Н. 54, 589
639

Кузьмина-Караваева Е.Ю. 18,
19,586
Куприн А.И. 244, 557,598
Курдюмов М. (Каллаш М.А.)
96
Кускова Е.Д. 12, 15, 18, 69-73,
170, 586, 591
Кэррол Л. 602
Лавров В.М. 3, 625
Лагардель 536
Ладинекий А.П. 597
ЛамартинА.3, 212,601
Лаурене (Лоуренс) Д.Г. 229,
603
Лебедев В.М. 89, 592
Ленин В.И. 217, 236, 237, 239,
254, 310, 512
Леонардо да Винчи 515-518,
521, 528, 530, 532, 630
Лепорский П.И. 466, 471, 472,
626
Лермонтов М.Ю. 151, 212,
225, 234, 235, 247, 278,
283, 433, 603, 60~ 618
Лесков Н.С. 234, 409, 442, 443,
620,625
Ливий Тит 576, 635
Литвинов М.М. 222
Лопатина Е.М. 412- 414,
563-567, 621, 633
Лукьянов С.С. 347, 615
Лундберг Е.Г. 325-332, 460,
460, 496, 610, 617
Львов Г.Е. 42, 43
Людвиг Э. 515, 529, 532, 630
Лютер М. 473, 576, 626, 635
Майков А.Н. 415, 440, 442, 624
Макаров П.М. 418, 621
Макиавелли Н. 521, 630
640
Маклаков В.А. 166, 169, 421,
597,622
Мамченко В.А. 231-233, 603,
606
Манакорда 522-525
Манасеин М.П. 411
Маиасеина Н.И. 411- 413
Мандельштам Ю.В. 193, 600,
606
Манн Т. 515, 630
Манухин И.И. 600
Манухина Т.И. 599, 600
Мария, королева 558
Мария Алексеевна - см. Про-
кофьева.
Марк Аврелий 578, 635
Марков 2-й Н.Е. 74, 76, 591
Маркс К. 238
Маяковский В.В. 255, 346, 614
Мейерхольд В.Э. 546
Мельгунов С.П. 8-11,
100-102, 585, 593
Мельников-Печерский П.И.
493, 627
Меньшиков М.О. 470,493, 626
Меньшиков Я.М. 606
Мережковские 619, 621, 622,
625
Мережковский Д.С. 17, 21,
179,193,383-385,424,
446,453,456,459,464,
466,472,493,506,515,
520,526,528,529,530,
533-535, 540, 545, 546,
555,557,558,568,574,
576,591,59~59~595,
597, 598, 606, 608, 610-
612, 615, 619, 62~ 625,
632,635
Метерлинк М. 433, 624
Мещерский В.П. 409, 442, 586

Милюков П.Н. 7-11, 15, 43,
89, 90, 99, 100-102, 166,
309-313, 323, 324, 383,
384, 418, 547, 585, 593,
596, 600, 609, 610, 619,
632
Минор О.С. 19,587
Минский Н.М. 217, 512, 629
Миролюбов В.С. 352, 446, 458,
612
Мирянин 484, 626
Михаил (Семенов П.В.) 461,
462,464,465,468,475
Михаил Александрович 419,
622
МицкевичА. 212,213,601
Мопассан Г. де 372
Моран П. 515, 630
Мореас Ж. 536, 631
Мориак Ф. 180, 181, 599
Моцарт В.А. 372
Мочульекий К.В. 571
Муравьев М.Н. 254, 606
Муссолини Б. 221, 241, 524,
630
Мясоедов Н.Н. 402
Набоков В.В. 142, 201, 596,
610
Набоков В.Д. 323-325, 610
Навроцкий А.А. 605
Надсон С.Я. 442
Наполеон 1 212
Некрасов Н.А. 212, 225,
246-256, 280, 294, 433,
605, 606, 620, 624
Немирович-Данченко В.И.
555-557
Нечаев С.Г. 238
Николай 1 174, 622
Николай 11 310, 522, 588, 630
41Том13 УнасвПариже
Нитше (Ницше) Ф. 34, 542,
588, 627, 629
Оболенский А.Д. 511, 629
Огарев Н.П. 249
Ольденбург С.С. 357, 616
Ольденбург С.Ф. 616
Омельянов А. 173, 598
Опекушин А.М. 600
Оппель Н.Л. 408
Осоргин М.А. 48, 368, 589,
618
Островский А.Н. 506
Оцуп Н.А. 89, 102, 106, 107,
154, 593, 595, 597, 598
Папаева А.Я. 250
Папинн Д. 518, 519, 525, 526,
630
Пассовер А.Я. 402
Паунд Э. 515, 630
Пахмусс Т.А. 594, 620
Пеги Ш. 212, 287, 601, 608
Перцов П.П. 495, 501, 580,
627
Петерс Я.Х. 326
Петрашевский М.В. 605
Пешехонов - см. Потехо-
нов А.В.
Пий Xl 575, 634
Пильский П.М. 572, 634
Пирожков М.В. 463, 495, 545,
626,632
Писарев Д.И. 247
Плеве В.К. 380, 502, 623, 628,
629
Плеханов Г.В. 429, 623
Плещеев А.Н. 247, 280,
440-442, 605, 624
Победоносцев К.П. 446, 448,
493, 612, 627
641

Позвер В.С. 6, 585
Полежаева Н.М. 14, 586
Полонекий Я.П. 358, 359,
440-442, 551, 61~ 624
Поляков В.Л. 434, 496, 628
Поляков-Литовцев СЛ. 64,
65,590
Поплавский Б.Ю. 154, 155,
179,567,569-571,595,
597-599, 633
Попов С.М. 423, 622
Португейс С.О. 15, 18, 19, 30,
31,39, 288,58~594
Пашехонов А.В. 368
Прево Э.М. 464, 626
Прозор М.Э. 410, 620
Прокофьева М.А. 427-431,
623
Пруст М. 157, 180,599
Пуанкаре Р. 39, 588
Пуришкевич В. М. 314
Пушкин А.С. 186, 236,
237,239,362,370,375,
397,417,433,455,527,
543, 550, 554, 587, 596,
600, 601, 604, 621, 631,
632
Пэги Ш. - см. Пеги Ш.
Пяст В.А. 325, 460, 496, 611
Пятаков ГЛ. 314, 610
Разумник - см. Иванов­
Разумник Р.В.
Распутин Г.Е. 339, 342, 343,
455,614
Рейсвер Л.М. 331, 613
Рейсвер М.А. 331, 613
Ремизов А.М. 89, 326, 580,
587
Репин И.Е. 625
Рожественский З.П. 500, 628
642
Розанов В.В. 19-21, 33-40,
59, 60, 66-68, 106, 107,
234,284-286,356,360,
366,368,443,445,446,
456,460,464-466,474,
475,481-485,498-500,
503, 504, 509, 526, 527,
552, 553, 587, 590, 593,
598, 605, 608, 612, 615,
616, 618, 621, 625, 627,
629, 631, 632
Розанова В.Д. 627, 631
Романов - см. Николай 11.
Рощина-Инсарова Е. Н. 547
Рубенс П.П. 251
Руднёв В.В. 541, 592, 632
Рункевич С.Г. 471, 475, 626
Рысс П.Я. 593
Савина М.Г. 546, 547, 632
Савинков Б.В. 310, 427, 429,
430, 543, 603, 623
Савинков Л.Б. 231-233, 519,
603
Сазонов (Созонов) Е.С. 428,
623, 629
Сазонова Ю.Л. 31, 122, 123,
587
Сальери А. 372
Свенцицкий В.П. 498, 628
Святаполк-Мирекий Д.П. 587
Святаполк-Мирекий П.Д. 502,
628
Северянин И. 343, 410, 438;
439, 621, 624
·.
Семенов-Тян-Шанский Л.Д.
433,460,496,510,513,
624, 628
Серафим Саровский 357
Сергеев-Ценекий С.Н. 460
Сергей Александрович 623

Сергий (Страrородский И.Н.)
92, 93,123,328,448,449,
452,455,456,461,464,
467,472,612
Сергеев-Ценский С.Н. 325,
611
Сергий Радонежский 357, 452
Серов В.А. 351, 615
Сирин - см. Набоков В.В.
Скабичевский А.М. 251, 605
Скворцов В.М. 446, 448. 452,
453,458,474,612
Скобцова Е.Ю. - см.
Кузьмина- Караваева Е.Ю.
Слоним М.С. 39, 193
Смирнов 496
Смоленский Ник. 6
Сниткина - см. Достоевская
А.Г.
Соколов Н.Д. 417-421, 621
Соловьев Вл. С. 17, 33, 34,
36-38, 103, 104, 158, 199,
228,234,235,281,378,
408-415, 441, 549, 564,
586, 620, 621
Соловьев Вс. С. 413, 414
Соловьев М.С. 413, 416
Соловьев С.М., историк 620
Соловьев С.М. 416
Соловьева О.М. 416
Соловьева П.В. 411
Соловьева П.С. 408-416, 434,
620
Сологуб Ф.К. 175, 176, 255,
279,281,282,375,438,
439,469,502,512, 60~ 624
Спасович В.Д. 371, 380, 402,
618
Спасовский М.М. 608
Сталин И.В. 237, 238, 240-
243,529,630
41*
Стахович М.457, 547,549
Степун Ф.А. 28, 30, 31, 49-56,
61-63,167,571,587
Столыпин П.А. 380, 619
Столпнер Б.Г. 590
Строцци 515, 518, 521, 523,
530
Струве П.Б. 59, 61, 355-358,
510, 593, 596, 616
Суворин А.С. 314, 380, 528,
619, 624
Сувчинский П.П.587
Суслова А.П. 360, 482, 552,
553, 617, 627
Суханов Н.Н. 166, 418,597,
621
Сухомлин В.В. 15, 16,18,586
Талин В.И. - см. Порту­
гейс С.О.
Таманин Т. - см. Манухи-
наТ.И.
Темномеров 473
Терапиано Ю.К. 606
Тереза Лизьеская 113-116, 594
Тернавцев В.А. 36-38, 327,
446-453,457,462,468,
469,472,473,476-479,
503, 504, 509, 513, 588,
612
Тимирязев (Темирязев) - см.
Анненков Ю.П.
Толстая А.Л. 423, 622
Толстая (Бахметьева) С.А. 617
Толстая (Берс) С.А. 358-363,
422,424,425,486-492,
551-555, 61~ 61~ 622
Толстая-Есенина С.А. 366, 617
Толстой А.К. 234, 282, 359,
410, 551, 617, 633
ТолстойА.Н. 6,98,347, 615
643

Толстой Л.Н. 18-20, 31, 33,
34, 55,90, 106,179,198,
201,207,234,235,252,
253,290,301,303,314,
315,319,358,360-362,
372,421-426,453,455,
464, 470, 485-492, 500,
550, 551, 553, 554, 570,
586, 609, 610, 616, 622,
627
Третьяков П.М. 615
Троцкий Л.Б. 237
Туган-Барановекий М.И. 205,
393, 510
Тургенев И.С. 56, 204, 234,
248,250,255,363,372,
442, 550, 554, 589, 591,
601, 605, 617, 627
Тэффи Н.А. 597, 604, 632,
Тютчев Ф.И. 234, 279, 280,
282,284,290,291,433,
551, 607, 608, 624
Уоллэс (Уоллес) Э. 181,
183-185,599
Урусов А.И. 372, 618
Успенские 460
Успенский В. 471
Устинекий (Устьинский) А.П.
458,625
Утин Е.И. 618
Уциелли 514, 528
Федоров М.М. 593
Федотов Г.П. 288, 571, 608
Фельзен Ю. 598
Феофан (Быстров В.Д.), еп.
455
Фет А.А. 152, 202, 225
Фигнер В.Н. 537-540, 631
644
Философов Д.В. 173, 176, 383,
384,417,419,420,446,
501, 580, 612, 619
Флексер-Волынский А.Л. 527,
625
Флобер Г. 180, 569, 634
Флоренская О.А. 338
Флоренский П.А. 286, 460,
495, 498, 499, 625, 627, 628
Флоровский Г.В. 30, 31, 587
Фонвизин Д.И. 600
Фондаминская А.О. 559-563,
633
Фондаминский И.И. 90, 96,
112, 123, 243, 292, 541,
560, 568, 587, 595, 608,
633
Фор П. 536,631
Франс А. 221, 241, 534, 535,
537, 538, 540, 604
Франциск 1 528, 631
Франциск Ассизекий 519
Фридберг 496
Хитрово Л.А. 41 О
Хлудов В.А. 497-500, 628
Хмара 259
Ховин В.Р. 588
Ходасевич В.Ф. 32, 33, 89, 202,
588, 600, 601, 632
Цвейг С. 3, 515, 630
Цветаева М.И. 89, 587
Цетлин М.О. 595, 597, 598
Чаадаев П.Я. 25, 175
Чайковский Н.В. 383-390, 619
Червинский Ф.А. 408
Череда Ю. 496,503
Черкасский 458
Чернавина Т.В. 220-223, 602

Чернышевский Н.Г. 239, 248,
250
Чертков В.Г.361, 362,423-
426, 488- 492, 554, 617,
622
Четвериков С.И. 236, 432, 433,
623
Чехов А.П. 88, 142, 143, 239,
302,303,380,528,591,
592, 609, 631
Чуковский К.И. 248, 249, 251,
252, 254, 255, 602, 605, 606
Чулков Г.И. 501, 580-582, 628,
635
Шагал М. 145
Шарапов С.Ф. 464, 626
ШекспирУ.371, 61~620
Шеллинг Ф.В. 542
Шенье А. 212, 601
Шестов Л. 32, 326, 327,587,
611
Шиллер И.Ф. 562,633
Шмелев И.С. 29,587
Шохор-Троцкий К.С. 361, 423,
622
Штиглиц А.Л. 626
Шубникова-Гусева Н.И. 612
Шульгин В.Л. 357, 616
Щеголев П.Е. 501
Эврипид (Еврипид) 455
Эйфель А.Г. 537, 631
Энгельгардт А.Л. 617
Энгельгардт Л.Н. 617
Эрн В.Ф. 628
Эррио Э. 218, 602
Эсхил 621
Эфрон С.Я. 587
Эфрос А.М. 590
Эфрос Р.Ю. 590
Юнг О. 146,596
Юрьев Ю.М. 547
Ющинский А. 616
Ягода Г.Г. 238, 604
Crevel R. 5
Pound Ezzra- см. Паунд Э.
Vau di Vayda 519
645

СОДЕРЖАНИЕ
Литературная и политическая публицистика
1928-1939 п.
То да не то ..................................................................................... S
Христиане на службе .............................................................. 11
О Евангелии-книге. В ~зеленой Ламnе» ......................... 18
Компас .......................................................................................... 21
~современные Записки~ (XXXIV) ................................... 28
Два завета. В ~зеленой Ламnе» ........................................... 33
Шесть вопросов ........................................................................ 40
Положение литературной критики ................................... 44
Какой социализм? Какая религия? ................................... 49
Невоспитанность ...................................................................... 56
Душу потерять........................................................................... 60
~не нравится - нравится~ ...................................................64
Нечто вроде открытого письма ........................................... 69
Правда и истина........................................................................ 71
Письмо о Югославии .............................................................. 73
Мечта ............................................................................................ 81
Без критики (О ~совре.менньtх Записках») ..................... 86
Опять о непримиримости ..................................................... 91
646

Бродячая Собака ...................................................................... 97
Гоголь и Белинский. В -«Зеленой Лампе» ..................... 102
Дело эмиграции- дело России ....................................... 107
Любимая ................................................................................... 113
Почему нам скучно? ............................................................. 116
«0 шестом чувстве•. В -«Зеленой Ламnе»,
после доклада Георгия Иванова -«0 шестом. чувстве»
(Символизм) (15 апреля 1930 г.) ...................................... 122
Наше прямое дело ................................................................. 126
Литературные размышления [ 1] ..................................... 136
Литературные размышления [2] ..................................... 142
Литературные размышления [3).
О розах и о другом. ................................................................ 148
1. Розы ................................................................................. 149
11. Pro domo non sua....................................................... 153
Арифметика любви. Речь в -«Зеленой Ламnе» ............. 157
М. Вишняк. Два пути
Издание «Совр. Зап.•. Париж, 1931
(О революции и о -«nравде») .............................................. 164
У кого мы в рабстве? Слово, произнесенное
на собрании кружка -«Зеленая Лампа» .......................... 171
«У кого мы в рабстве•.
Четвертая цензурная дверь (о -«Числах»).
Письмо в редакцию ............................................................... 177
Авантюрный роман .............................................................. 179
Живая книга (О романе -«Отечество) ........................... 186
~Современные Записки• и «Числа•. Речь .................. 193
Современность ...................................................................... 198
Мир....................................................................................... 198
Русский стакан ................................................................. 199
Человек и талант ............................................................. 200
Миллион терзаний .......................................................... 202
Опять мир .......................................................................... 203
647

В сей час ................................................................................... 204
Встречи и свобода (Вроде предисловия) ........................ 204
Политика и поэзия (До'К!lад, прочитанный
на вечере стихов ~Перекрестка») ................................... 209
На парижских улицах запахло порохам
События и французский здравый смысл. -
Протозы ~наших».- Своеобразная
~м.олодежъ». - Новая русская интеллигенция?
-
Керенский. - Что свойственно юности.
-
Жена ~вредителя.». - Воздух смерти
(Письмо из Пари:нса) ............................................................ 215
В париже успокоения еще нет
~Франсисты» и мистика сердца. - Правителъственные
~старые скептики».- ~А там., во глубине России... » -
Чернавина, ~царская» революционерка и советский
летчик. - Как бытъ настоящим. эмигрантом.?
-
Керенский на улице и в пари:нсских магазинах. -
Подлинная верностъ родине (Писъм.о из Пари:нса) .... 221
Дон Аминадо. Нескучный сад
Пари:нс, изд. ~дом. книги», 1935 ........................................ 225
Е. Бакунина. Любовь к шестерым
Ром.ан. Пари:нс, 1935 ............................................................. 228
Мужья-итальянцы
О русских женщинах, вышедших зам.уж
за итальянцев ........................................................................ 229
В. Мамченко. Тяжелые птицы. Пари:нс, 1935. -
Л. Савинков. Аванпост. Пари:нс, 1935 ............................ 231
Дорогие покойнички ............................................................ 234
~Орден» русской интеллигенции .................................... 236
Современность ....................................................................... 240
В нашем парижеком углу
См.ена двух эпох. - Создание 'КЛуба
писателей и читателей (Писъм.о из Пари:нса) ............ 243
Загадка Некрасова ................................................................ 246
648

В парижеком углу не скучно
Танцы на вулкане. - ~смотр• парижск:их
писателей. - Опыт свободы.
-
Клуб ~итателей,
писателей• и публики (Письмо из Парижа) ................. 256
•Черты любви• (До'КЛад в о-ве ~зеленая Ламnа•) ... 260
Любовь не помогает
Опасные темы. - Призрак Золотого века.
-
Московский артист и чужая звезда. -
Русскuй душевный строй и лад
(Письмо из Парижа) ............................................................ 269
Почти без слов
Георгий Адамович. ~на Западе• ....................................... 274
Магия стихов ......................................................................... 279
Об одной книжке .................................................................. 284
С холодным вниманием ..................................................... 287
Опыт свободы ........................................................................ 290
Воспоминания. Портреты
Тайна зеркала (Иван Бунин) ............................................. 301
Тайна П.Н. Милюкова ........................................................ 309
Бесстрашная любовь
(Русскuй народ и Ив. Бунин) ............................................. 314
Великий человек <В .Д. Набоков>.................................. 323
Лундберг, Антонин, Есенин ............................................... 325
Бальмонт .................................................................................. 332
Советский батюшка (А. Введенскuй) ............................. 336
Умная душа (О Баксте) ..................................................... 347
•По Арцыбашеву•................................................................. 352
•Православный• Струве .................................................... 355
Оженах ..................................................................................... 358
Судьба Есениных .................................................................. 363
649

Все непонятно (О Сергея Аркадьевиче
Андреевском) ........................................................................... 369
О Н.В. Чайковском ............................................................... 383
Предварительное замечание ..................................... 383
Н.В. Чайковский ............................................................ 386
Мальчики и девочки ........................................................... 390
Его вчерашние слова (М.М. Винавер) ........................... 399
О свободе.................................................................................. 405
Поликсена Соловьева .......................................................... 408
~глаза лани~ ............................................................................ 417
Около Толстого ...................................................................... 421
Мелькнувшее мгновенно .................................................... 426
Памяти ушедшего <С.И. Четвериков> ......................... 432
Поэма жизни (Рассказ о правде) ..................................... 433
Страничка прошлого
(-«Ф.К. Сологубу - для Игоря Северянина») ............... 438
Далекая единственная встреча ........................................ 440
Первая встреча (К истории ПетербургС1ШХ
Религиозно-ФwюсофС1ШХ Собраний
1901-1903гг.) ........................................................................ 444
Перед запрещением
(Зи.ма 1902-1903г. Спб-С1ШХ
Религиозно-ФwюсофС1ШХ Собраний) .............................. 462
Развод?
Развод и брак. - 7рагедия В.В. Розанова.
-
19-я глава Евангелия от Матфея. -
Брак и развод в современности ......................................... 481
48 лет. 7рагедия Толстого и его жены .............................. 485
Слова и люди (За.метки о Петербурге в 1904-1905) 493
Флоренция- сегодня ........................................................ 514
650

~интуристы~ у фашистов
Опять Италия. - Старая wtи новая?
-
Культура. -Две аристократии. -Веселый
город Флоренция. - Фашизм.
-
Значок
и 'КЛЯтва. - Жасмины и колокола.
-
Живое - :нсиво ......................................................................... 527
Литературный вечер ........................................................... 534
У нас, в Париже... (Письмо из Франции)
Пореволюционные клубы и ~детский» шум.­
Собрания взрослых ~дней» - Литературный
праздник. -Трагическая кончина
МЛ. Гольдштейна. - Петербургское утро.
-
Суд над Мережковским ....................................................... 540
Старая, новая и вечная
В Александринке ~зеленое кольцо» cmaвwt
Мейерхольд. - Москвичи отвергли пьесу за . . .
~безнравственность».- Последняя роль Савиной. -
С Керенским на генеральной репетиции. -
Сегодн.яшняя молодежь у ~пражан». -
Какая пропасть - эти 15 лет.......................................... 546
Брак писателя
Какой должна быть идеальная жена писателя? -
Встречи с женами Достоевского и Толстого. -
~добра жена».- Не жuзнь, а :нситие.-
Семейная трагедия Толстых. - Несчастный
бракПушкина. - Любовь Тургенева ................................ 550
О встречах с королем Александром
На сьезде русских писателей. -
Речь Немировича-Данченко. - Король забывает
русскую речь. - Петербургские воспоминания.
-
Цельная личность.................................................................. 555
Негасимая свеча (Па.м.яти Амалии Фондаминской) 559
Своими путями (О Е.М. Лопатиной) ............................ 563
651

У нас в Париже
Новые «nонеделъники~.- Литературная
полу.молодежъ. - Б. Поплавский и его живой облик.
-
Пропаганда «целостного .миросозерцания~. -
Нужны ли рассуждения? (Писъ.мо из Парижа) ........... 567
Душа живая (К юбшtею Т. С. Варшер) ........................... 572
Почти-рай
Встреча с Вячеславом Ивановым в Риме
(Из итальянских впечатлений) ........................................ 574
О счастливости (Г.И. Чулков) .......................................... 580
Комментарии ......................................................................... 583
Указатель имен ....................................................................... 636
652

ЗИНАИДА НИКОЛАЕВНА ГИППИУС
Собрание сочинений в пятнадцати томах
Том 13
У НАС В ПАРИЖЕ
Литературная и политическая публицистика
1928-1939 IТ.
Портреты. Воспоминания
1921-1939
Художественный редактор И.А. Шиляев
Технический редактор Т.В. Иванникова
Подписано в печать 24.02.12 .
Гарнитура ~Тайме~. Формат 84х108 1/32
Печать офсетная. Уел. печ. л. 34,44
Тираж 1000 экз. Заказ N2 1352
000 ~издательство ~Дмитрий Сечин~
Ул. Ирины Левченко, 2. Москва, 123298, а/я 33.
Тел. 8(985)995-79-70
E-mail: secninbook@mail.ru
Отпечатано в ОАО ~Первая Образцовая типография~,
филиал ~дом печати - вяткл~ в полном соответствии
с качеством предоставленных материалов.
610033, г. Киров, ул. Московская, 122.
Факс: (8332) 53-53 -80, 62-10-36
http:/jwww.gipp.kirov.ru; e-mail: order@gipp.kirov.ru