Социалистическая мысль в России: переход от утопии к науке - Пантин И.К.

Автор: Пантин И.К.
Теги: история россии революционное движение марксизм
Год: 1973
Похожие
Группа "Освобождение труда" и общественно-политическая борьба в России
Г.В. Плеханов
Петербургские марксисты и группа "Освобождение труда"
Лившиц Михаил. Плеханов. Очерк общественной деятельности и этических взглядов
Текст
                    'И.К.Пантин
Социалистическая
мысль
в России:
переход
от утопии к науке
// /6	J
И.К.Пантин““
(Социалистическая
мысль
в России:
переход
о г утопии к науке
ИЗДАТЕЛЬСТВО
ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
Москва 1973
1ФС
П16
Пантин И. К.
П16 Социалистическая мысль в России: пе-
реход от утопии к науке. М., Полит-
издат, 1973.
358 с.
Тема книги — становление научной революционной мысли
в России. Прослеживается движение русского социализма от
утопии к науке, от Чернышевского через народников к Пле-
ханову. Автор показывает, что повороту русской общественной
мысли к марксизму предшествовала не только героическая борьба
революционных народников, но и напряженный интеллектуаль-
ный поиск. В книге дана критика современных веховцев, пытаю-
щихся отрицать глубокие социальные корни марксизма в России.
Автор книги, философ и журналист, адресует свою работу
пропагандистам, преподавателям общественных наук, научным
работникам.
п
0154—171
079(02)—73 195~72
1 ФС
© ПОЛИТИЗДАТ, 1973 г.
Предлагаемая работа не является историче-
ским исследованием в собственном смысле это-
го слова. Хотя в ней и содержится конкрет-
ный эмпирический материал, его системати-
ческое и всестороннее рассмотрение ни в коей
мере не являлось целью автора. Задача за-
ключалась в другом: определить основные
проблемы изучения процесса перехода социа-
лизма от утопии к науке в нашей стране и
дать характеристику способов их решения.
Мы пытались показать, как последовательное
отстаивание интересов эксплуатируемых масс
приводит русских революционеров к разрыву
с народничеством, почему все более глубокое
осознание социальных проблем, напряженный
поиск революционной теории заканчивается в
итоге переходом части «чернопередельцев» на
позиции марксизма.
Исследование происхождения проблем, вы-
звавших поворот русской общественной мыс-
ли к марксизму, дает возможность показать
необходимый характер движения русской
революционной теории от Чернышевского к
3
Плеханову, раскрыть механизм преодоления
ограниченной, утопической формы социализ-
ма. Вместе с тем такого рода исследование
связано с определенным «выпрямлением» ис-
торического пути развития социализма в Рос-
сии, «растворением» богатства индивидуаль-
ного творчества выдающихся мыслителей в
общей характеристике процесса. Почему автор
избрал предметом своего исследования такую
общую, широкую проблему, как переход со-
циализма от утопии к науке в России? Конеч-
но, можно было бы остановиться на всесто-
роннем анализе творчества одного из мысли-
телей-социалистов, скажем Н. Г. Чернышев-
ского или Г. В. Плеханова. Однако, думается,
большинство читателей согласится с тем, что
время от времени возникает потребность ос-
мысления собранного и исследованного мате-
риала с точки зрения общетеоретической про-
блематики, что порою целостный охват кар-
тины является не менее важным средством
изучения предмета, чем скрупулезный анализ
частностей.
Одна из основных особенностей перехода
от утопического социализма к научному в на-
шей стране заключается, по-видимому, в том,
что теория научного социализма была уже
создана Марксом и Энгельсом, и речь, следо-
вательно, шла лишь о перенесении результа-
тов развития западноевропейской социалисти-
ческой мысли в российское революционное
движение. Однако мы совершили бы крупную
ошибку, если бы попытались на этом основа-
нии рассмотреть переход русских революцио-
неров к марксизму как чисто интеллектуаль-
ный акт. Марксизм не исчерпывается некой
суммой истин, с которыми нужно только озна-
комиться, чтобы принять их. Он представляет
собой метод, идеологию, мировоззрение, ко-
торым соответствует определенная практиче-
ски-политическая позиция. Для того чтобы
4
одержать победу над старыми взглядами и
практикой движения, марксизм как теория
пролетарского социализма должен был дать
ответы на вопросы, поставленные логикой ос-
вободительной борьбы в России, внутренним
развитием революционной мысли. Иными сло-
вами, поворот умов к марксизму в нашей стра-
не мог совершиться и совершился в условиях
капитализма только тогда, когда в освободи-
тельном движении возникли проблемы, нераз-
решимые в рамках старых теорий и идео-
логий.
Книга направлена также против упрощен-
ных представлений о том, что марксизм в Рос-
сии якобы может быть понят как прямое
и непосредственное отражение объективных
условий, создавшихся в пореформенную
эпоху,— развития капитализма, складывания
буржуазной группировки классов, расслоения
крестьянства и т. п. Не отрицая решающего
влияния этих условий на идеологический и со-
циально-политический климат в стране, мы
тем не менее полагаем, что анализ происхож-
дения интеллектуальной потребности в марк-
сизме должен брать во внимание и другие,
более конкретные факторы — прежде всего
процессы, происходившие в среде русской ре-
волюционно-социалистической интеллигенции.
Ибо, по словам Ленина, «...в России тео-
ретическое учение социал-демократии возник-
ло совершенно независимо от стихийного ро-
ста рабочего движения, возникло как естест-
венный и неизбежный результат развития
мысли у революционно-социалистической ин-
теллигенции» (2; 6,31) Именно эти процес-
сы, в особенности крах идеологии действенно-
го народничества, привели русских револю-
ционеров к сознанию необходимости разрыва
1 См. список цитируемой литературы в конце
книги.
5
с крестьянским социализмом и перехода к
марксизму.
Автор учитывает, что некоторые аспекты
исследуемой проблемы получили в последнее
время разработку в ряде монографий и науч-
но-популярных изданий L Свое исследование
он рассматривает как составную часть общей
работы советских ученых. В соответствии с
этим в нем освещаются лишь некоторые во-
просы, преимущественное внимание обраща-
ется на логику перехода от старой, утопиче-
ской теории к новой, научно-революционной.
Не автору судить, как и насколько ему уда-
лось претворить свой замысел в настоящей ра-
боте. Предлагая читателю свой труд, он готов
присоединиться к словам П. Л. Лаврова, од-
ного из персонажей этой книги: «Во всем луч-
шем он (автор.— И. П.) обязан своим источ-
никам; за все недостатки готов сам отвечать
перед критикой, если последняя заметит его
труд».
1 См. «История Коммунистической партии Совет-
ского Союза». В шести томах. Том I. М., 1964;
Ю. 3. Полевой. Зарождение марксизма в России. М.,
1959; В. А. Тбардовская. Социалистическая мысль в
России на рубеже 1870—1880-х годов. М., 1959;
Г. Г. Водолазов. От Чернышевского к Плеханову (Об
особенностях развития социалистической мысли в Рос-
сии). М., 1969; А. Ф. Костин. От народничества к
марксизму. М., 1967; В. А. Малинин, М. И. Сидоров.
Предшественники научного социализма в России. М.,
1963; А. А. Галактионов, П. Ф. Никандров. Идеологи
русского народничества. Л., 1966, и др.
ОТ НАРОДНИЧЕСТВА К МАРКСИЗМУ.
ПОСТАНОВКА ВОПРОСА
За два пореформенных десятилетия (60—
80-е годы XIX века) передовая русская
мысль прошла путь, равный смене эпох в
развитии социализма. В начале этого пути
стоит колоссальная фигура социалиста и кре-
стьянского демократа Чернышевского, в кон-
це — Плеханов и его товарищи по группе
«Освобождение труда», первыми в России под-
нявшие знамя марксизма. Обрисовать этот
процесс с фактической стороны, показать ис-
торическую ограниченность идей утопическо-
го социализма в условиях развивающегося ка-
питализма и начальных шагов русского ра-
бочего движения — в этом, по-видимому, и
должна заключаться основная задача иссле-
дователя, берущегося за освещение проблемы
развития социалистической мысли в нашей
стране. Однако дело обстоит несколько слож-
нее. Во-первых, подробно и скрупулезно опи-
сать эмпирический материал — это еще не
значит понять процесс развития. В советской
литературе создано, особенно в последнее
время, немало фундаментальных работ по ис-
тории русского освободительного, в том числе
7
и социалистического движения, без знания
которых нельзя писать о развитии социали-
стических идей в нашей стране. Вместе с тем
разочаровывает узость ряда исследований, в
которых история русского освободительного
движения сводится по преимуществу к изло-
жению фактов. Конечно, история демократи-
ческой и социалистической мысли должна на-
ходиться в полном и точном соответствии с
документами и источниками эпохи; конечно,
пополнение источниковедческой базы должно
являться предметом постоянной заботы спе-
циалистов, но ограничиваться этим — озна-
чает, говоря словами А. Грамши, «ограничи-
ваться лишь новой формой так называемой
«объективности», чисто внешней и механиче-
ской» (39; 3,335). Во-вторых, просто эмпири-
ческое исследование грозит с самого начала
стать беспредметным. Даже если нам повезет
и мы не захлебнемся в море эмпирического ма-
териала, это все равно не спасет положения.
Рассматриваемое явление потеряет у нас оп-
ределенные контуры и форму.
Свести факты и события истории социализ-
ма в России к некоему единству, придать ком-
плексу исторических явлений более или менее
четкие очертания мы сможем лишь в том слу-
чае, если ограничим сферу исследования кру-
гом определенных фактов и отношений. Ка-
ких? Это зависит прежде всего от цели ис-
следования, от его логических оснований и
средств, от хронологических рамок. Другими
словами, операция отбора материала, необхо-
димая и неизбежная для построения картины
исторического процесса, предполагает у ис-
торика определенную, предваряющую всякое
эмпирическое исследование позицию. Позиция
может быть явной или неявной, осознанной
или стихийной, но независимо от этого она
все равно определяет рассмотрение явлений
прошлого, видение проблем, способ выделе-
8
ния материала. Историки, которые пытаются
уверить себя и других, что в их работах связь
между историческими фактами устанавливает-
ся как бы сама собой, естественным путем,
либо находятся в приятном неведении относи-
тельно методологических оснований своего ис-
следования, либо — что гораздо хуже — же-
лают заранее оградить себя от критики, вы-
давая свое понимание проблем за единственно
возможное.
Еще Гегель подчеркивал, что граница не
просто отрицание чего-то, прекращение в од-
ном предмете некоторого другого. Граница, по
Гегелю, есть нечто положительное, что опре-
деляет предмет («нечто имеет свое наличное
бытие только в границе»). В границах пред-
мета исследования уже задан определенный
ракурс рассмотрения («границы суть принцип
того, что они ограничивают»). Поэтому, опре-
деляя границы нашей работы, мы будем гово-
рить не столько о том, чего по тем или иным
причинам не будем касаться, сколько о ха-
рактере нашего понимания предмета исследо-
вания, о составе проблем, подлежащих ана-
лизу, который определяется исходными рас-
членениями.
Научная работа не детективная повесть, где
читатель до самого последнего момента нахо-
дится в неведении относительно того, что по-
следует в финале. Здесь требуется рассмо-
треть концепцию сразу же, с первого шага, как
некоторое целое. Правда, это целое еще не
имеет ни четких контуров, ни деталей. Цель
общей картины — построение плана изуче-
ния; прорисовка же частей картины, проясне-
ние ее фрагментов, деталей — задача после-
дующих фаз. Тот, кто принимается за изобра-
жение логики перехода от старой доктрины
к новой, знает, что отвлечение от деталей,
второстепенных моментов, создание макси-
мально обобщенной, а значит, и неизбежно
9
упрощенной картины — необходимый этап ис-
следования: благодаря этому упрощению и
известной схематизации появляется возмож-
ность движения на основе общей теории.
Автор отдает себе отчет в том, что раскры-
тие замысла работы, предваряющее конкрет-
ное исследование проблем, может вызвать со-
мнение в отношении фактической доказатель-
ности его концепции, более того, нарекания в
предвзятости исходной позиции. В этом слу-
чае исследователю приходится делать выбор:
либо общая предварительная гипотеза — ис-
ходный пункт для осмысления и последующе-
го развития проблемы в целом, либо отсутст-
вие «предвзятой» концепции и следование в
каждом отдельном случае за фактами с по-
следующим обобщением на основе здравого
смысла. Последняя альтернатива в чистом
виде просто неосуществима: «только фактов»
не существует ни в естествознании, ни в ис-
торической науке. Факт как элементарный
компонент системы знания отыскивается, от-
бирается с позиций определенных теоретиче-
ских представлений, т. е. определенной кон-
цепции. Следовательно, отказ от «предвзя-
той», т. е. теоретически осмысленной, концеп-
ции означает (за немногими исключениями)
действие на основе концепции, в общем виде
неосознанной, а следовательно, принятой не-
критически (ср. 31; 200).
* *
*
Проблема становления пролетарского социа-
лизма в любой стране включает в себя анализ
его отношения к тем доктринам и концепциям,
которые он преодолел в процессе своего воз-
никновения и развития, а также к тем из них,
против которых он выступал в свое время во
всеоружии научной критики. Некоторые из
них имели не только гносеологические, но и
10
социальные корни, заключавшиеся в той или
иной особенности исторического движения
страны или группы стран. Вот почему, говоря
о переходе социализма от утопии к науке,
обосновывая неизбежность победы марксиз-
ма над народничеством в России, мы обязаны
обратиться к анализу фактов и причин, обус-
ловивших появление русского крестьянского
социализма, к тем проблемам, национальным
и общемировым, которые определили исход-
ный пункт и логику развития социалистиче-
ской мысли в России, привели к смене интел-
лектуальной позиции.
Выявление реальных проблем, из осмысле-
ния которых возникает сначала утопический
социализм, а затем и научный, представляет-
ся нам наиболее настоятельной потребностью
изучения русской общественной мысли. Это
своего рода фокус, в котором сегодня сходят-
ся не только собственно теоретические инте-
ресы, но и интересы идеологической борьбы.
Ибо нельзя критиковать и разоблачать вехов-
скую интерпретацию истории русского осво-
бодительного движения и русской револю-
ционной мысли, не показывая одновременно,
что демократические и социалистические идеи
в нашей стране имеют под собой глубокую
социальную и экономическую почву и солид-
ную историческую традицию.
Напомним, что «Вехи» первыми в русской
либеральной литературе предприняли попыт-
ку разработать общую концепцию русского ос-
вободительного движения как «интеллигент-
ского» по своему существу, чуждого нацио-
нальной традиции. Эта концепция подверглась
сокрушительной критике со стороны Ленина.
Теперь, спустя более 60 лет со времени вы-
хода ленинской статьи «О «Вехах»», как ни-
когда ясно, что за криками веховцев об «ин-
теллигентском» влиянии на народ скрывался
страх контрреволюционной буржуазии перед
11
вмешательством демократически настроенных
масс в политическую жизнь страны. Веховство
было разгромлено большевиками идейно и по-
литически. Однако традиции веховства в бур-
жуазной литературе оказались чрезвычайно
живучими. В настоящее время за рубежом
сложилось целое направление критики лени-
низма, представители которого доказывают
вслед за веховцами, что «экономической»,
«органической» партией в русском освободи-
тельном движении могла быть только либе-
ральная буржуазия, а большевики представ-
ляли лишь «идеологическую» группу, которая
овладела властью в результате бланкистского
(ткачевистского) заговора. Отсюда делаются
далеко идущие выводы о неприменимости
марксизма в России, о «народническом» ха-
рактере ленинского учения, о национально ог-
раниченном значении опыта русской револю-
ции, о специфически русских корнях лениниз-
ма и т. п.
Опасно недооценивать такого рода идеоло-
гические построения и тем более отделывать-
ся от них с помощью правильных, но общих
рассуждений о соотношении национального и
интернационального, об исторической роли
пролетариата как могильщика капитализма
и т. п., не учитывая того нового, что дала в
этом отношении русская революция. Ведь ве-
ховство — и «классическое» и современное —
отражает в кривом зеркале антикоммунизма
тот громадной важности социологический
факт, что буржуазия в русской революции
впервые оказалась не в состоянии решить об-
щенациональные задачи и стать гегемоном ос-
вободительной борьбы. Вместо того чтобы
послужить толчком для распространения ка-
питализма на новые территории, что харак-
терно для революций XVI—XIX вв. на За-
паде, русская революция стала процессом
рождения новой цивилизации, имеющей все-
12
мирно-историческое значение. И хотя актив-
ные силы, выступавшие за социализм, были
невелики, хотя в культурно-экономическом от-
ношении страна отстала от Западной Европы
почти на столетие, тем не менее именно в этой
стране победила первая в мире социалисти-
ческая революция.
Истоки русской революции, т. е. процесс
образования внутренних и внешних условий,
создавший возможность решения общенацио-
нальных проблем на социалистическом пути,
следует искать не в той или иной особенности
революционного движения в России, не в том
или ином конкретном событии (скажем, им-
периалистическая война 1914—1918 гг.), а в
самом ходе мирового исторического развития,
который привел к невозможности (= трудно-
сти) повторения в новых социально-экономи-
ческих условиях западноевропейских путей
построения цивилизации. Возникновение и
развитие социалистического движения в Рос-
сии — результат перерастания капитализма в
мировую систему угнетения народов и наций
и связанной с ним тенденции превращения
относительно однотипной европейской рево-
люционности в мировой революционный про-
цесс. Эта тенденция действует и в наше вре-
мя. В поступательное движение истории вклю-
чаются многие десятки народов, буквально
все человечество, океан людей, бытие которых
связано с разнообразными историческими ук-
ладами и общественными формами. Россия
первой ступила на этот путь, и русские социа-
листы, в первую очередь большевики, проде-
лали интернациональное дело — они дали ос-
вободительному движению разных народов
своим примером и опытом общие наметки той
исторической работы, которую человечеству
предстоит выполнить. И в нашу эпоху во всех
странах мира, где освободительное движение
пробивает себе дорогу через антагонистиче-
13
ские противоречия между империалистической
буржуазией и народными массами, процесс ас-
симиляции теории социализма повторяется с
теми или иными видоизменениями. Постепен-
но организующиеся и приобретающие полити-
ческий опыт социалистические партии и на-
правления как бы заново проходят те стадии
становления и развития, которые впервые
прошли революционное движение и социали-
стическая мысль в России. В этом смысле
опыт российского социализма имеет для них
неоценимое значение.
Вместе с тем российский опыт является оп-
ределенным опытом и, следовательно, не ис-
черпывает всего многообразия исторического
процесса движения к социализму. В силу это-
го перед советскими историками стоит задача:
не упуская из виду интернациональных проб-
лем и интернациональной перспективы, рас-
крыть и объяснить специфику перехода к со-
циализму характером российской националь-
ной истории. А это предполагает тщательный
анализ предпосылок — материальных, мо-
ральных, интеллектуальных — социалистиче-
ской революции в нашей стране.
Что же может дать для понимания этих
предпосылок история русской социалистиче-
ской мысли? Мы думаем, немало. Она долж-
на показать, что, начиная с Чернышевского,
а отчасти, еще раньше — с Герцена, русские
социалисты ставят вопрос о противополож-
ности интересов либеральной буржуазии и
трудящегося крестьянства, «капитала» и «тру-
да», пытаются найти альтернативу помещичье-
буржуазному развитию. Исследование рус-
ской социалистической мысли должно пока-
зать утопический характер народнической по-
становки вопроса о капитализме, но оно долж-
но также продемонстрировать, что по сравне-
нию с теориями, а главное, политикой либера-
лизма народнический социализм был огром-

ным шагом вперед. Он и возник как осмыс-
ление невозможности решить основные нацио-
нальные вопросы под эгидой буржуазии и на
пути капитализма, правда, осмысление уто-
пическое, а потому и неадекватное.
Задача историка русской социалистической
мысли, по нашему мнению, заключается и в
том, чтобы проследить пути и формы преодо-
ления этой отсталой доктрины, показать за-
кономерный характер перехода от народниче-
ства к марксизму. Трудность здесь заклю-
чается не столько в понимании необходимости
такого перехода, сколько в соблазне просвети-
тельского обличения предшественников рус-
ской социал-демократии. Ненаучный, утопиче-
ский характер народнического социализма
настолько бросается в глаза, что вызывает
иллюзию отлета от действительности. Однако
эта иллюзия исчезает, когда революционное
народничество начинают рассматривать под
углом зрения того, как завязывались пробле-
мы, определившие поиск правильной револю-
ционной теории, как причудливо, порой фан-
тастически отражались в сознании револю-
ционеров процессы пореформенной эпохи и
опыт европейского рабочего социализма. Как
мы говорили выше, этот подход является сей-
час весьма важным. Не могли родиться отве-
ты без вопросов. Марксизм не смог бы одер-
жать столь решительную победу в русском
освободительном движении, если бы он не су-
мел дать, благодаря научному пониманию все-
мирно-исторической перспективы, единственно
правильное истолкование непосредственных
задач революционной борьбы в России.
* *
*
Каковы же особенности зарождения и ста-
новления социалистической мысли в России?
Какие факторы сыграли решающую роль в
15
крахе народнического социализма? Когда и
как появляется в русском освободительном
движении интеллектуальная потребность в
марксизме? Чтобы правильно ответить на эти
вопросы, необходимо, на наш взгляд, хотя бы
вкратце, обрисовать возникновение и истори-
ческое развитие марксизма в странах Запад-
ной Европы. Это даст нам своего рода систе-
му ориентиров, в рамках которых можно пы-
таться описать переход от утопии к науке, как
он совершался в России.
Научный социализм как учение, обосновы-
вавшее неизбежность гибели капитализма и
преобразования мира на основе общественной
собственности, возник в 40-х годах XIX в. в
Германии. Первоначально он исходил по пре-
имуществу из теоретических предпосылок.
«Мы, немецкие теоретики,— пояснял Эн-
гельс,— еще слишком мало знали действи-
тельный мир, чтобы действительные отноше-
ния могли непосредственно пробудить в нас
стремление к преобразованию этой «дурной
действительности»» (1; 2, 239). Большое
влияние на теоретическое оформление научно-
го социализма в Германии оказала классиче-
ская немецкая философия, в особенности Ге-
гель. Однако существовать долго в абстракт-
ной, сугубо теоретической форме научный со-
циализм не мог.
С одной стороны, сами основатели нового
учения уже слишком глубоко вошли в поли-
тическое движение, чтобы ограничиваться
развитием социализма как чисто теоретиче-
ской доктрины, с другой — выступления про-
летариата во Франции и Германии накануне
революции 1848—1849 гг. убедили их в том,
что у рабочего класса нет будущности, поми-
мо социализма. Мыслители, провозглашавшие
во имя науки «беспощадную критику всего
существующего», нашли в пролетариате субъ-
ект этой критики — творческую силу пред-
16
стоящей революции. И хотя выступление ра-
бочего класса в июньские дни 1848 г. окончи-
лись разгромом и поражением, неудача рево-
люции в принятых ею в то время формах
отнюдь не опровергла истинности социалисти-
ческой концепции движения современной ис-
тории.
Революция 1848—1849 гг. дала громадный
толчок развитию пролетарского социализма в
главных странах Западной Европы прежде
всего тем, что обусловила крах утопических
форм социализма (отражением этого краха
была, в частности, духовная драма Герцена).
«Революция во всех стоанах показывает в дей-
ствии разные классы общества,— писал Ле-
нин.— Расстрел рабочих республиканской бур-
жуазией в июньские дни 1848 года в Париже
окончательно определяет социалистическую
природу одного пролетариата. Либеральная
буржуазия во сто раз больше боится само-
стоятельности этого класса, чем какой угодно
реакции. Трусливый либерализм пресмыкает-
ся перед ней. Крестьянство удовлетворяется
отменой остатков феодализма и переходит на
сторону порядка, лишь изредка колеблясь
между рабочей демократией и буржуазным ли-
берализмом. Все учения о неклассовом социа-
лизме и неклассовой политике оказываются
пустым вздором» (2; 23, 2).
Однако эти поучительные уроки революции
нужно было еще теоретически «переварить» —
лишь в этом случае они способны были стать
исходным пунктом обновления пролетарского
социализма. Без революционизирования умов,
без борьбы с разного рода мелкобуржуазны-
ми формами социализма революция 1848—
1849 гг. могла остаться в общественном созна-
нии лишь печальным, достойным сожаления
эпизодом в извилистом ходе буржуазно-демо-
кратической революции. Никто не понимал
этого лучше, чем Маркс и Энгельс — осново-
2 И. 1С. Пантин -	17-
положники научного социализма. Порвав со
сторонниками немедленных революционных
действий (группой Шаппера — Виллиха в
Германии), они с головой погрузились в тео-
ретическую работу по «перевариванию» уро-
ков революции и просвещению бурно нарож-
давшейся пролетарской демократии. Не слу-
чайно именно в этот период развиваются и
достигают зрелости основные теоретические
положения, которые в совокупности называют
научным социализмом.
Было бы неверно изображать распростране-
ние марксизма в рабочем движении Западной
Европы в качестве этакого победного шест-
вия истины, покоряющей мир одним только
своим существованием. Несмотря на то что
научный социализм с самого начала содержал
в себе скрытую критику всех и всяких форм
утопического и заговорщического социализма,
на практике эти формы социализма потерпели
поражение значительно позже. Их критика и
преодоление в европейском рабочем движении
заняли не одно десятилетие и составили це-
лую эпоху в историческом становлении марк-
систского социализма. Ломка старого способа
мышления, господствовавшего в рабочем дви-
жении Западной Европы, проходила в оже-
сточенной борьбе с мелкобуржуазными форма-
ми социализма — заговорщическим социализ-
мом, или бланкизмом, прудонизмом, лассаль-
янством, бакунизмом. Исход этой борьбы, на-
чавшейся сразу же после поражения револю-
ции 1848—1849 гг., окончательно определился
лишь к началу 70-х годов прошлого века, ког-
да разгром Парижской коммуны довершил
крах бланкизма и прудонизма в западноевро-
пейском рабочем движении. Сторонники этих
доктрин в конкретной ситуации оказались вы-
нужденными действовать вопреки собствен-
ным программам. В 70-х годах прошлого века
рабочее движение Германии избавляется на-
18
конец под воздействием уроков, преподанных
Бисмарком, от иллюзий государственного со-
циализма Лассаля.
Переход от утопического социализма к на-
учному в России совершился в середине 80-х
годов XIX в., когда Плеханов и его товарищи
по группе «Освобождение труда» порвали с
народничеством. Плехановские работы «Со-
циализм и политическая борьба» (1883) и
«Наши разногласия» (1885) стали манифе-
стом нового направления. В них бывшие на-
родники открыто объявляли о своей солидар-
ности с марксизмом и о стремлении развивать
социалистическое сознание русского пролета-
риата.
По крайней мере три момента определили
распространение научного социализма в Рос-
сии: 1) победа марксизма в западноевропей-
ском рабочем движении; 2) готовность опре-
деленных общественных слоев принять новую
систему взглядов, взять ее, так сказать, на
вооружение; 3) потребность, диктовавшаяся
всем процессом общественно-экономического
развития страны и оформившаяся в полити-
ческом сознании в виде некоторого «социаль-
ного заказа». Вот почему переход к научному
социализму в России нельзя понять как без
изучения процессов развития социалистиче-
ской мысли и пролетарского движения на За-
паде, так и без анализа факторов, определив-
ших поиск революционного миросозерцания в
России. Только на этом пути можно пред-
ставить разрыв русских революционеров с
крестьянским социализмом и переход их на по-
зиции пролетарского социализма не как слу-
чайность или акт личной воли, а как необхо-
димость в подлинном историческом значении
этого слова.
Вряд ли можно считать простой случайно-
стью то, что перемены в сфере общественных
идей и обращение к теории научного социа-:
19-
лизма совпали с процессом формирования ка-
питалистических производственных отноше-
ний. И крах «действенного» народничества и
борьба идей в социализме, итогом которой
явился переход группы революционеров-на-
родников на позиции марксизма, возникают
тогда, когда новое, буржуазное общество уже
прошло первые фазы своего рождения и раз-
вития. Быстрый рост городов, строительство
заводов, фабрик, железных дорог вызвали
крутую ломку старого, патриархального укла-
да жизни. В крупных городах, на фабриках и
заводах формируется рабочий класс, посте-
пенно объединяющийся для борьбы против
капиталистов. С другой стороны, в деревне
вырастало новое поколение крестьян, неиз-
меримо более развитое, побывавшее в отхо-
жих промыслах, в городах, просветившееся в
результате горького опыта бродячей жизни и
наемной работы. Мы уже не говорим о демо-
кратических кругах, в которых совершалась в
пореформенные десятилетия настоящая мо-
ральная и интеллектуальная революция. Без
этих общественно-экономических предпосы-
лок, а также сдвигов в сознании передовой ин-
теллигенции марксизм в России не смог бы
стать идеологией пролетарской демократии.
Однако социально-экономическое развитие,
будучи необходимой предпосылкой возникно-
вения новой теории, само по себе, без опре-
деленного «скачка» в общественном движе-
нии ничего не меняет в структуре идеологии,
не делает революцию в мышлении. Если мож-
но так сказать, оно задает объективное на-
правление развития мысли, конкретные же
пути осознания действительности, построение
новой теории определяются совершенно дру-
гими обстоятельствами и противоречиями.
Вообще говоря, интеллектуальная потреб-
ность в научном социализме, когда он уже су-
ществует, хотя бы и в других странах, и речь
20
идет о его усвоении, может возникнуть в ка-
честве следствия изучения образованными
слоями данного общества исторической теории
Маркса, его метода исследования экономиче-
ской структуры капиталистического общества.
Однако такой путь приобщения к марксизму
предполагает наличие в среде образованного
общества глубокого интереса к чисто научно-
му исследованию общественных проблем. За
немногими исключениями, не приходится го-
ворить об интересе к чистой науке в среде ли-
беральной интеллигенции — основного слоя,
поставлявшего кадры историков, юристов, фи-
лософов университетам. Если к тому же
учесть, что у передовых направлений русской
мысли не было такой философской традиции,
которую можно было бы сопоставить с фран-
цузскими энциклопедистами XVIII в. или —
как у немцев — с классической философией,
от Канта до Гегеля и Фейербаха, то этот путь
усвоения результатов интеллектуального раз-
вития Западной Европы в общем и целом
оказывается проблематичным.
Наиболее динамичным слоем в смысле ин-
тереса к социалистической теории в порефор-
менную эпоху была революционно настроен-
ная разночинная интеллигенция, находившая-
ся в своем подавляющем большинстве под
влиянием идей крестьянского социализма.
С теоретической стороны русский крестьян-
ский социализм обязан своим происхождени-
ем Герцену и Чернышевскому. Оба они были
современниками революции 1848—1849 гг., а
Герцен был даже непосредственным свидете-
лем июньского восстания парижских рабочих.
Революция стала поворотным пунктом в раз-
витии русских мыслителей: под ее воздейст-
вием они решительно рвут с буржуазными ил-
люзиями в социализме. Правда, Герцен до
конца дней не избавился от старых буржуаз-
но-демократических предрассудков, будто со*
21
циализм должен выступать «с проповедью,
равно обращенной к работнику и хозяину,
земледельцу и мещанину». Однако направле-
ние его эволюции после 1848 г. не вызывает
сомнений. «...Разрывая с Бакуниным,— под-
черкивал Ленин,— Герцен обратил свои взо-
ры не к либерализму, а к Интернационалу,
к тому Интернационалу, которым руководил
Маркс,— к тому Интернационалу, который
начал «собирать полки» пролетариата, объе-
динять «мир рабочий», «покидающий мир
пользующихся без работы»!» (2; 21, 257).
Путь Чернышевского в этом смысле гораздо
более прямой и определенный. Придя к социа-
лизму под влиянием идей утопистов, в особен-
ности Оуэна, поставившего экономику на ме-
сто права в своем толковании действительно-
сти, Чернышевский становится выдающимся
критиком буржуазной политической экономии.
Современник реформы 1861 г., он активно
включился в политическую борьбу, развер-
нувшуюся вокруг освобождения крестьян,
выступая в интересах угнетенного крестьян-
ства.
Слияние «русского социализма» с револю-
ционно и прокрестьянски настроенной интел-
лигенцией произошло в первой половине
70-х годов прошлого века, когда под впечатле-
нием бедствий крестьянства, вызванных гра-
бительской реформой, а также событий Па-
рижской коммуны разночинная молодежь
начинает непосредственную революционную
борьбу против существующего строя. Правда,
теоретический уровень народнической интел-
лигенции в это время не отличается особой
высотой. Хотя она и воспитывалась на сочи-
нениях Чернышевского и вследствие этого, ка-
залось, должна была бы выработать привычку
к строгому мышлению, однако недостаток фи-
лософского развития ощутимо сказался на ее
взглядах.; «Последователи.JHL Г. Чернышев-
22
ского,— указывал Плеханов,— не решались
даже подумать о критическом отношении к
мнению своего учителя. Строго держась каж-
дой буквы его писаний, они утратили всякое
понятие об их духе. Вследствие этого, они не
сумели сохранить в чистом виде даже резуль-
татов исследований Чернышевского и из сме-
си их с славянофильскими тенденциями обра-
зовали ту своеобразную теоретическую амаль-
гаму, из которой выросло потом наше народ-
ничество (22; 2, 152).
И тем не менее именно в этом слое русско-
го образованного общества мы обнаруживаем
движение мысли, борьбу идей, полемику, на-
пряженный поиск революционной теории, ко-
торые привели в конце концов часть народ-
ников-«чернопередельцев» к принятию марк-
сизма.
Выделение пролетарско-демократических
элементов из общего русла русского крестьян-
ского социализма происходило с гораздо боль-
шими трудностями, чем соответствующие про-
цессы размежевания в странах Западной
Европы. Прежде всего сказывалась нерешен-
ность аграрного вопроса — оселка буржуаз-
но-демократических преобразований страны.
В России, бурными темпами создававшей
крупную промышленность, современные сред-
ства связи, сеть банков, существовало нищее,
забитое, ограбленное крестьянство, с ног до
головы опутанное полукрепостническими от-
ношениями. Социально разнородное изнутри,
оно было объединено общей враждой к поме-
щику-латифундисту, к прямым остаткам бар-
щины, к чиновнику и государству.
В этой противоположности интересов по-
мещика и крестьянина, в борьбе крестьянских
масс за уничтожение помещичьего землевладе-
ния и заключались наиболее глубокие причи-
ны колоссальной живучести в русском освобо-
дительном движении идей народничества* На
23
них обращал внимание марксистов Ленин в
своей работе «Аграрная программа социал-де-
мократии в первой русской революции 1905—
1907 годов» (1907), подчеркивая отличие рус-
ского крестьянского социализма от распрост-
раненных на Западе в эпоху революции
1848—1849 гг. форм буржуазного и мелкобур-
жуазного социализма. И «социалистические»
фразы французских мелкобуржуазных демо-
кратов 1848 г. о «праве на труд» и желание
трудовика, а еще раньше народника преду-
предить развитие капитализма путем отмены
частной собственности на землю представляют
собой утопические грезы мелкобуржуазного
социализма. «И то и другое,— подчеркивал
Ленин,— несомненно, декламация буржуаз-
ного демократа, смутно выражающая дейст-
вительное историческое содержание борьбы.
Но декламация трудовика смутно выражает
действительные задачи буржуазной револю-
ции, которая по объективным условиям воз-
можна (т. е. возможна крестьянская аграрная
революция в России XX века),— а деклама-
ция французского Kleinbiirger’a 1848 года
смутно выражает задачи социалистической
революции, которая была невозможна во
Франции в половине прошлого века» (2; 16,
378). Если надежды мелкобуржуазных демо-
кратов во Франции были экономически не-
осуществимыми, поскольку обновить мелкое
производство на началах кооперации, социа-
лизма и т. п. нельзя, не затрагивая господст-
ва капитала, то обновление полукрепостниче-
ского сельского хозяйства России на пути на-
ционализации оказывалось экономически воз-
можным и прогрессивным. Таким образом, в
отличие от «социализма 1848 г.» в народни-
честве кроме ложной социалистической теории
имелось еще реальное буржуазно-демократи-
ческое содержание. Именно этим различием
можно объяснить живучесть идей народниче-
24
ского социализма на протяжении длительного
исторического периода, сохранившихся в ос-
вободительном движении даже тогда, когда
возник марксизм и появилось революционное
движение пролетариата.
Трудности размежевания крестьянско-де-
мократических и пролетарско-социалистиче-
ских элементов в русском освободительном
движении были связаны также со слабостью
основного «костяка» событий внутри страны.
Истины, которые в других европейских стра-
нах быстро усваивались в результате крова-
вого, но поучительного урока революций и
контрреволюций, в ходе открытого политиче-
ского столкновения классов, открывались ре-
волюционной народнической интеллигенции
мучительным путем проб и ошибок, длитель-
ного поиска, связанного с временными отступ-
лениями, перерывом традиции, крахом утопи-
ческих надежд и преувеличенных ожиданий.
Отсюда особая роль возникновения, развития
и краха действенного народничества, неудер-
жимо гнавшего процесс революционного про-
свещения вперед, к логическому финалу. Если
бы действенное народничество не ускорило не-
избежный кризис народничества, трудно ска-
зать, когда бы возникла потребность пере-
смотра основ крестьянского социализма. Во
всяком случае, без напряженных поисков пра-
вильной революционной теории, оплаченных
кровью и мученичеством тысяч борцов, только
на основе спокойного кабинетного творчества
выдающихся индивидов марксизм в России не
мог быть воспринят так быстро, не смог бы
так основательно преобразовать идеологию
русского революционного движения.
Существуют и другие особенности станов-
ления социалистического движения в нашей
стране, отличающие его от соответствующих
процессов в странах Западной Европы,— пре-
валирование собственно политической стороны
25
социализма, довольно значительный отрезок
времени между теоретической фазой пролетар-
ского социализма и возникновением рабочего
социал-демократического движения и т. д., но
пока в пределах исследования проблемы пере-
хода от народничества к марксизму нам впол-
не достаточно учесть вышеперечисленные спе-
цифические черты. Именно они определяют
процесс перехода социалистической мысли
России от утопии к науке.
* *
*
Мы обрисовали предмет исследования с
точки зрения тех параметров исторической
среды, которые задают направление и форму
процесса перехода социализма в России от
утопии к науке. Однако в нашей работе речь
идет не вообще о развитии русской револю-
ции и русского социалистического движения,
а об особенностях становления теоретического
учения социал-демократии в нашей стране.
Другими словами, нам предстоит исследовать
реальность особого рода — историческое дви-
жение идей, или, точнее, отражение истории в
понятиях, концепциях и доктринах социа-
лизма.
На этом пути возникают определенные
трудности, иногда довольно значительные.
Дело в том, что изучение логики движения
русской социалистической мысли началось
сравнительно недавно. Процесс изучения рус-
ской общественно-политической, в особенности
социалистической, мысли, пожалуй, можно
разделить на два этапа. Первый заключался
в детальном ознакомлении с материалом и
первичной обработке его. На этом этапе твор-
чество того или иного мыслителя анализиро-
валось в большей или меньшей степени изо-
лированно от направления в целом. Исследо-
ватель осваивал материал, группировал его по
26
определенным разделам, соотносил эти разде-
лы между собой. Конечно, и здесь тот или
иной мыслитель ставился в связь с направле-
нием, взятым как целое; однако выявление та-
кой связи не являлось специальным предме-
том исследования и стояло на втором месте.
Напротив, на втором этапе изучения, кото-
рый развертывается в последние годы, выяв-
ление связей и воспроизведение генезиса на-
правлений становится главной задачей. Твор-
чество отдельного мыслителя не только при-
водится в связь с общей логикой идей, но и
само исследуется под углом зрения этой логи-
ки. И хотя в настоящее время все большее
число исследователей обращается к выявле-
нию «сквозных» линий в развитии русской об-
щественной мысли, к характеристике общих
моментов и сторон идейного процесса, про-
исходившего в России во второй половине
XIX в., нерешенных проблем здесь еще очень
много. Вот почему в нашей работе речь пой-
дет лишь о первоначальном подходе к пробле-
ме. Исходя из общих принципов диалектики
познания, как они сформулированы в ряде ра-
бот наших философов, логиков, науковедов,
мы попытаемся наметить общую схему пере-
хода от концепции крестьянского социализма
к теории пролетарского социализма и конкре-
тизировать ее на материале истории русской
социалистической мысли. Это будет сделано
в последующих главах, на протяжении всего
хода исследования. В данном же месте следует
оговорить наше отношение к некоторым огра-
ниченным, односторонним представлениям о
развитии русской общественной мысли.
Следует, по-видимому, прежде всего отка-
заться от воззрения на исторический ход идей
в русском освободительном движении как на
процесс рассеивания «туманов заблуждения».
Этот взгляд, еще встречающийся в нашей ли-
тературе, как нам представляется, имеет сво-
27
им источником неисторическии подход к по-
знавательным средствам, к проблеме формиро-
вания нового знания. У сторонников его нет
понимания того, что теоретические задачи, по-
рождающие необходимость в пролетарском со-
циализме, а следовательно, и интеллектуаль-
ную потребность в более высокой, научной
теории, могут вообще отсутствовать на том
или ином этапе развития социализма и лишь
исторически возникнуть в ходе прогресса ре-
волюционного движения и освободительной
идеологии.
«Идеи не падают с неба,— любил повторять
А. Лабриола.— Более того, подобно любому
другому продукту человеческой деятельности,
они формируются при определенных обстоя-
тельствах, в такое время, когда в достаточной
мере созрели условия для их появления, под
влиянием известных потребностей и как ре-
зультат многократных попыток удовлетворить
эти потребности...» (46; 126). Неверно было
бы думать, что теория научного социализма
могла возникнуть и получить распространение
в России в любое время после 1861 г. путем
прямого заимствования марксистских идей
или «исправления» концепции Чернышевского
в духе марксизма каким-либо другим гениаль-
ным индивидом. Общая концепция, заклады-
вающая начало новой идеологии, вообще не
может быть понята, если она рассматривается
лишь как плод эрудиции отдельной гениаль-
ной личности, как квинтэссенция ее биографии
и образования. И дело здесь не только в том,
что всякое познание, а тем более социально-
историческое, имеет общественную природу и
общественные стимулы для своего развития.
Главное, ограничиваясь психологическим ас-
пектом интеллектуального творчества, мы ока-
зываемся не в состоянии ухватить необходи-
мый характер движения идей в российском со-
циализме, которое привело к усвоению учения
28
марксизма. Переход Плеханова к научному
социализму будет в этом случае выступать,
несмотря на апелляцию к объективным усло-
виям (развитие капитализма, становление ра-
бочего движения и т. п.), явлением в извест-
ной мере неожиданным, актом воли выдаю-
щейся личности.
Как преодолеть точку зрения «гения» в ис-
тории мысли, в общей форме известно давно:
следует выйти за пределы замкнутой сферы
сознания и подвергнуть анализу обществен-
ные потребности в данную историческую эпо-
ху, в данных условиях страны. Однако труд-
ности как раз начинаются там, где от общих
положений исторического материализма мы
переходим к выработке ответов на конкрет-
ные вопросы развития общественной (в на-
шем случае социалистической) мысли в Рос-
сии. Тогда обнаруживается, что соотношение
между логико-научным процессом и социаль-
но-историческим не является простым и одно-
значным. Так, прежде чем тот или иной факт
экономической жизни, классовой борьбы ста-
новится достоянием общественной мысли, он
проходит довольно длительный период освое-
ния практическим сознанием (нравственным,
политическим), в течение которого он осмыс-
ливается зачастую в форме утопических тео-
рий и доктрин.
Критика этих идей утопического социализ-
ма, доказательство их ненаучного характера
имеют первостепенное значение для понима-
ния генезиса русской социал-демократии. Она
должна показать неизбежность краха народ-
нических идей в социализме в условиях бур-
жуазного развития страны и первых шагов
рабочего движения — показать, что формиро-
вание пролетарско-социалистической тенден-
ции происходило в напряженной борьбе с тра-
дициями бланкизма и анархизма. Вместе с тем
перед исследователем, изучающим процесс пе-
29
рехода социализма от утопии к науке, встают
и свои специфические задачи. Критикуя, на-
пример, крестьянско-социалистическую докт-
рину, он должен обнаружить, каким образом
внутри революционного народничества возни-
кают противоречия и проблемы, разрешение
которых в пределах старой системы взглядов
уже невозможно. Критика идеологии народ-
ничества должна стать для него средством,
вернее, одним из средств, анализа путей фор-
мирования потребности в марксизме. Мы уже
не говорим о том, что исследование причин
кризиса народнических идей в социализме
важно для изображения духовной атмосферы,
в которой совершался поворот к революцион-
ному марксизму. Без такого исследования
трудно понять специфику плехановской кри-
тики народничества, а также плехановского
подхода к вопросам российского освободитель-
ного движения.
Подобно естествознанию, общественная
мысль не в состоянии, выражаясь словами
Ленина, «охватить = отразить = отобразить»
свой объект сразу, в единстве, в «непосредст-
венной цельности» его внешних и внутренних
форм (см. 2; 29, 164). Подобно естествозна-
нию, она делает это в результате длительного
исторического пути, когда создаются частич-
ные, относительно верные, ограниченные тео-
рии, представления, идеи. Если здесь и суще-
ствует какое-либо различие между естест-
венными науками и общественными, то оно
оказывается «не в пользу» обществознания:
окольных путей движения к истине, зигзагов
мысли, недостаточных представлений о пред-
мете, ограниченных концепций в нем гораздо
больше, чем в так называемых точных науках.
Это связано с целым рядом особенностей объ-
ективно-исторического и гносеологического по-
рядка, о которых в пределах решения нашей
задачи распространяться невозможно. Отме-
30
тим лишь те из них, с которыми нам придется
столкнуться в последующем анализе.
Это прежде всего особая «текучесть» исто-
рического объекта, исключительная быстрота
качественных изменений, за которыми общест-
венное сознание сплошь и рядом не «поспе-
вает». Объект уже изменился, стал другим, а
осознание его нового состояния растягивает-
ся в целую эпоху. Так, крестьянская реформа
1861 г., обусловившая развитие русского капи-
тализма, оказалась водоразделом в экономи-
ческой и политической истории нашей страны,
поворотным моментом в судьбах освободи-
тельного движения. Однако выявляется это в
идеях, в теориях лишь много времени спустя
после реформы, примерно в 80-х годах XIX в.,
когда делает успехи русский капитализм и в
русской деревне начинается более или менее
интенсивный распад старых экономических
отношений, сопровождающийся проникнове-
нием новых, буржуазных. Причем из пере-
довых течений русской общественной мысли
только марксизм открыто и бесповоротно стал
на позицию признания факта капиталистиче-
ской эволюции страны.
Далее. Исторические процессы содержат
огромные индивидуальные отклонения от все-
общей закономерности, которые заслоняют и
видоизменяют действие долговременных ко-
ренных факторов и делают невозможным бук-
вальное повторение одной и той же ситуации.
Для исторического (в широком смысле) по-
знания это означает как особую сложность
включения отдельного в общую картину дви-
жения истории, так и трудность включения
универсальных взаимосвязей в анализ отдель-
ного. Тот факт, что русские народники, пра-
вильно описывая бедствия крестьянства в по-
реформенную эпоху, оказались не в состоянии
сколько-нибудь удовлетворительно объяснить
их, не в последнюю очередь связан с трудно-
31
стями осмысления оригинальной обществен-
ной ситуации, возникшей после падения кре-
постного права. Чтобы правильно объяснить
ее, понадобилось не только знакомство с
Марксом и его учением, но и возникновение
таких исторических предпосылок, как разви-
тие капитализма и образование буржуазной
группировки общественных классов, а также
формирование рабочего движения. Тем не ме-
нее глубокое, последовательно научное пони-
мание общих и специфических закономерно-
стей российского исторического процесса ока-
залось возможным лишь с точки зрения и на
базе ленинской теории империализма и со-
циалистической революции, теории, отразив-
шей гигантский сдвиг, происшедший в разви-
тии капитализма.
Наконец, необходимо учитывать чрезвычай-
но сложную форму траектории движения об-
щественной мысли. То, с чем мы имеем дело
в историко-научной реконструкции, далеко не
тождественно объекту исследования. Это все-
го лишь модель, ретроспективный образ, вос-
производящие движение мысли в идеализи-
рованном виде. Причем соотношение между
теоретически отраженной и реальной траекто-
рией представляет собой соотношение между
«выпрямленным» и фактическим путем разви-
тия мысли.
Подобно тому как это было в странах За-
падной Европы, в России в период после ре-
формы 1861 г. основное направление развития
социалистической теории совпадало с трезвым
материалистическим анализом противоречий
буржуазного строя, с учетом интересов и
стремлений, выраставших на основе склады-
вавшейся буржуазной группировки классов, с
просвещением сил, способных и заинтересо-
ванных смести старое. В пореформенную эпо-
ху уже нельзя было найти действительно
социалистическое решение общественных во-
32
просов на ином пути, нежели тот, который
создавался развитием капитализма. Однако
реальное движение русской социалистической
мысли не совпадает прямо и непосредственно
с данным направлением. Возникает такое
идейное течение, как народничество, которое
непосредственно не укладывается в сконструи-
рованную нами схему. Историческое развитие
социализма оказывается неизмеримо сложнее,
богаче, «хитрее», как любил выражаться Ле-
нин, чем то, что можно было бы ожидать, ру-
ководствуясь только общей социологической
теорией. Поскольку мы отдаем себе отчет в
этом, постольку нам не страшно подобное
«выпрямление» реального пути движения со-
циализма. Представляя развитие в виде «пря-
мой», мы лишь стремимся зафиксировать об-
щую перспективу идейной эволюции русского
социализма, чтобы не просмотреть за пери-
петиями реального пути начало, ход и резуль-
таты процесса.
Ошибка возникает в том случае, когда не-
избежное различие между социологическим и
историческим способами исследования пред-
мета — в нашем случае развития социализ-
ма — превращают в разрыв между ними. Тог-
да идеализированный образ исторического
пути русского социализма от утопии к науке,
выступает в качестве некой заданной наперед
логики развертывания предмета. Та же исто-
рия социализма, которая фактически склады-
валась в виде зависимостей между различны-
ми сторонами и последовательностями про-
цесса, выступает как своего рода аномалия,
цепь отступлений от «закона». Расхождение
между двумя мысленными траекториями раз-
вития, «логической» и «исторической», начи-
нают трактовать в непосредственно онтологи-
ческом смысле, как различие двух равноправ-
ных реальных возможностей, из которых од-
на, оптимальная (прямой логический пере-
3 И. К. Пантин
33
ход к научному социализму), почему-то, к со-
жалению, не осуществилась. Реальная эмпири-
ческая история из предмета научного познания
и реконструкции становится объектом мора-
лизирования и поучений.
Отмеченные ошибки и односторонность в
подходе к проблеме развития общественной
мысли в России не следует сводить просто к
незнанию специалистами философии, логики.
Они — симптом начинающегося поворота ис-
ториков русского освободительного движения
к теоретическому осмыслению добытых фак-
тов, свидетельство растущей потребности в
разработке методологических проблем. Поэто-
му долг исследователя заключается не столько
в «разоблачении» этих ошибок, сколько в том,
чтобы, преодолевая их, одновременно вычле-
нять проблемы, вызвавшие к жизни ошибоч-
ные представления, постараться наметить
пути их научной трактовки. В этом, пожалуй,
и заключается основная задача, которую ста-
вил перед собой автор настоящей работы.
Н. Г. ЧЕРНЫШЕВСКИЙ —
РОДОНАЧАЛЬНИК
СОЦИАЛИЗМА В РОССИИ
Всякое начало есть скрытое определение. Тот
факт, что в качестве исходного пункта разви-
тия русского социализма от утопии к науке
в данной работе берется творчество Черны-
шевского (а не Герцена — также родоначаль-
ника народничества), свидетельствует о спе-
цифическом ракурсе, в котором исследуется
проблема. Мы исходим из того, что несоответ-
ствие крестьянского социализма научной тео-
рии и русской действительности обнаружива-
ется через развитие противоречий практи-
ки революционного движения. Неспособность
крестьянского социализма справиться с этими
противоречиями и послужила толчком к кри-
тическому пересмотру исходных положений
концепции. Противоречие доктрины и практи-
ческо-политических установок впервые более
или менее явственно проявляется, как будет
показано ниже, во взглядах Чернышевского.
Вот почему мы и начинаем исследование про-
блемы перехода социализма от утопии к нау-
ке с рассмотрения его мировоззрения.
Чернышевский — русский мыслитель, он
ищет ответа на вопросы, поставленные разви-
35
тием русской общественной мысли, исходит в
своем анализе и прогнозах из сочетания об-
щественных сил и экономических факторов
России эпохи падения крепостного права.
«Русские» вопросы — как обновить социаль-
ный строй России, как освободить народ от
крепостничества, как разбудить спящую кре-
стьянскую массу, как уберечь «простолюди-
нов» от бедствий капитализма и т. п.— стиму-
лировали направление теоретического поиска
Чернышевского.
Однако, исходя только из русской нацио-
нальной ситуации, нельзя реконструировать
его миросозерцание, нельзя понять характер
его концепции «крестьянского социализма».
Доктрина Чернышевского рассматривала рус-
ские проблемы под углом зрения всемирно-
исторического развития в той форме, которую
они приняли в социализме. И хотя Чернышев-
скому не удалось подняться до четкого ана-
лиза основных элементов, составляющих сов-
ременное общество, тем не менее он ближе,
чем кто-либо другой из утопистов, подошел к
научному социализму. В период, когда усло-
вия для создания новой социальной науки
еще формировались, когда основные ее идеи
были достоянием лишь выдающихся умов
Запада, Чернышевский предпринял критику
буржуазной политической экономии с пози-
ций социализма, причем сделал это с таким
успехом, что предвосхитил многие положения
материалистической социологии. Маркс неда-
ром назвал его великим русским ученым и
критиком, мастерски выявившим банкротство
буржуазной политической экономии (см. 1;
23, 17—18).
Чернышевский мыслитель-социалист сфор-
мировался в эпоху, когда буржуазная револю-
ционность на Западе уже умирала, а на исто-
рическую арену вступал новый класс — про-
летариат. События революции 1848—1849 гг.
36
в особенности июньское восстание парижских
рабочих, явившееся, по определению Маркса,
«первой великой битвой между обоими клас-
сами, на которые распадается современное об-
щество» (1; 7, 29), раздвинули умственный
кругозор Чернышевского. Расстрел рабочих
республиканской буржуазией в июньские дни
1848 г. ускорил формирование его демократи-
ческих взглядов — юноша Чернышевский ста-
новится, как он выразился сам, «партизаном
социалистов и коммунистов и крайних рес-
публиканцев».
Выяснение причин бедности «простолюди-
нов» в Западной Европе приводит его к пони-
манию антагонистичности отношений буржу-
азного строя. Чернышевский начинает созна-
вать, что нищета «низших сословий» является
органическим условием жизни современного
общества, его необходимым следствием и од-
новременно причиной. Современные отноше-
ния производства, капиталистическая частная
собственность делают наемный труд и его бед-
ствия неизбежными. Оставаясь на почве отно-
шений этого строя, невозможно выйти из его
противоречий. Необходимо пересоздание са-
мих основ современного строя, которое невоз-
можно без преобладания в обществе «низших
классов».
Стихийный характер пролетарского движе-
ния не помешал Чернышевскому понять исто-
рическое значение борьбы «простолюдинов».
Европейская социалистическая мысль помог-
ла ему распознать в стихийных выступлениях
«работников» не просто беспорядки, возни-
кающие и исчезающие с быстротой метеоров,
а решающий фактор, способный обновить раз-
витие общества, направить его по другому
руслу.
Правда, Чернышевский понимает, что исто-
рическое дело социализма еще впереди. «Глав-
ная масса еще и не принималась за дело, ее
37
густые колонны еще только приближаются
к полю исторической деятельности» (28; 7,
666). Борьба будет длительной и жестокой.
Новые силы еще не раз испытают горечь по-
ражения, прежде чем достигнут своих целей.
Но разве одним ударом или двумя была раз-
рушена Римская империя? Замена феодализ-
ма, отмечает Чернышевский, потребовала не-
сколько веков, да и то еще не завершена в
ряде европейских стран. Что же говорить о со-
циалистическом переустройстве, затрагиваю-
щем самые основы современного общественно-
го здания! По одному большому сражению за
социализм уже было дано в Англии и Фран-
ции. Это июньская битва в Париже и движе-
ние чартистов. Они проиграны. Но Чернышев-
ский уверен, что «на нашем веку еще будут
новые битвы». Как бы они ни закончились,
«мы должны вперед знать, что проигрыш
только возвращает дело к положению, из ко-
торого должны возникать новые битвы» (28;
9, 833).
Рабочее движение Западной Европы, в осо-
бенности события революции 1848—1849 гг.,
давшие Чернышевскому столь богатый мате-
риал для размышлений, не оказали бы на него
такого решающего воздействия и не стали бы
исходным пунктом нового миросозерцания,
если бы не политическая борьба в России, раз-
вернувшаяся в связи с отменой крепостного
права.
Подготовка и проведение крестьянской ре-
формы показали тот же антидемократический
характер либерализма, ту же необходимость
самостоятельного движения масс для победы
над крепостничеством, что и в странах Запад-
ной Европы. После уроков, преподнесенных
самодержавием русскому обществу в ходе под-
готовки и проведения реформы, уже нельзя
было говорить о неклассовой политике и о не-
классовом социализме. В осознании этой исти-
38
ны, точнее, в подходе к ней заключалось исто-
рическое значение крестьянского социализма
Чернышевского. И чем более развитыми ста-
новились условия общественно-политической
борьбы в России, тем явственнее проступало
то основное деление классов и партий, кото-
рое еще в эпоху падения крепостного права
гениально предвосхитил Чернышевский. Он
явился действительно первым русским социа-
листом. На заложенной им революционной
традиции сформировались целые поколения
русских революционеров — от революцион-
ных народников 70-х годов до русских социал-
демократов.
ФИЛОСОФСКОЕ ОБОСНОВАНИЕ
СОЦИАЛИЗМА
Общее философское мировоззрение Черны-
шевского принято называть антропологиче-
ским материализмом. Доводов для подобной
оценки философских взглядов русского соци-
алиста приводится в нашей литературе более
чем достаточно, (см. 40; 2, 75—77) и нет
смысла возвращаться к ним. Напомним лишь,
что сам Чернышевский неоднократно по са-
мым различным поводам демонстрирует связь
своего «антропологического принципа» с пред-
шествующей философской традицией, в осо-
бенности с фейербаховской. Фейербах для не-
го отец современной философии, «единствен-
но верный духу естественных наук». Фейер-
баховское преодоление гегелевской филосо-
фии представляется Чернышевскому наиболее
полным и последовательным преодолением
идеализма. И хотя великий русский мысли-
тель умел ценить теоретический вклад, вне-
сенный в философию Шеллингом и Гегелем
(«Мы... не можем не признать, что обе эти си-
стемы оказали большие услуги науке раскры-
39
тием общих форм, по которым движется про-
цесс развития»—28; 5, 363), его теоретиче-
ские симпатии все-таки целиком на стороне
Фейербаха.
Вслед за Фейербахом Чернышевский исхо-
дит из индивида как первичной предметной
реальности, несущей в себе все свойства «че-
ловеческого». Это своего рода «кирпичик»,
атом социальной структуры. Общество явля-
ется не чем иным, как множеством отдельных
людей, взаимодействующих друг с другом; за-
коны его существования получают как произ-
водные от законов их частной жизни. Как и
Фейербах, Чернышевский считает стремление
к приятному, к удовольствию коренным свой-
ством человеческой «натуры», проявляющим-
ся так или иначе во всех поступках индивида.
Человек руководствуется в своей обыденной
жизни выгодой, «расчетом пользы», отсюда и
возникает воля к тому или иному действию.
Комплекс постоянных мотивов и стремлений,
целей и ценностей, определяющих жизнедея-
тельность абстрактного индивида, образует
то, что он называет «натурой человека». Ника-
кой иной натуры, кроме той, которая обуслов-
лена биопсихической конституцией, у людей
нет и быть не может. Принадлежность людей
к миру природы достаточно жестко и одноз-
начно детерминирует «сущность» человека,
равно как и «сферу человеческих побуждений
к действию».
И тем не менее, хотя в чисто генетическом
плане философская концепция Чернышевского
основывается на антропологическом материа-
лизме Фейербаха, в своем реальном содержа-
нии она является продуктом развития других
отношений, отражением иных проблем и кол-
лизий.
Еще Энгельс отмечал «удивительную бед-
ность» исторических взглядов Фейербаха по
сравнению с Гегелем. За отправную точку
40
Фейербах берет человека, однако о мире че-
ловека, в котором тот живет, он ровным сче-
том ничего не знает. В отношениях между
людьми он видит только одну сторону — мо-
раль. Каким образом от фейербаховского аб-
страктного человека можно было перейти к
действительным людям? Для этого, подчер-
кивал Энгельс, нужно было изучать людей в
их исторических действиях, другими словами,
погрузиться в область истории. Но именно по-
следняя, наряду с политикой, всегда остава-
лась для Фейербаха недоступной. Непонятый
1848 год еще более оттолкнул его от общест-
венной борьбы. Тем самым все пути к дей-
ствительному пониманию человека оказались
для него окончательно закрытыми.
Если для Фейербаха 1848 год означал окон-
чательный разрыв с политикой, то для со-
циалиста и революционного демократа Чер-
нышевского он явился серьезной школой по-
литического просвещения. Изучение новейшей
истории, и в особенности истории революции
1848 года, показало Чернышевскому, что
современное общество расколото на враждеб-
ные классы («сословия»), борьба между кото-
рыми ведется прежде всего ради экономичес-
ких интересов. Выступления пролетариата в
1831 г., движение чартистов, наконец, июнь-
ское восстание 1848 г. не оставляли никаких
сомнений на этот счет. «Источником всей
силы,— утверждал Чернышевский в работе
«Июльская монархия»,— какую имело то или
другое французское правительство, бывала
надежда массы, что оно благоприятно для
нее; недовольство ее своим положением было
всегда причиною катастроф. Из чего же про-
исходило это недовольство?
Не из политических убеждений: масса оди-
наково была предана сначала республике, по-
том абсолютной монархии Наполеона. К по-
литическим формам в сущности была она рав-
41
нодушна. Ее требования относились к пред-
метам, не имевшим ничего общего с тою или
другою политическою формою,— самым яс-
ным свидетельством тому служило Лионское
восстание 1831 года...» (28; 7, 153).
Или еще, из статьи «Кавеньяк»: «...работ-
ники (речь идет о парижских пролетариях,
участвовавших в революции 1848—1849 гг.—
И. П.) увлекались вовсе не теоретическими
рассуждениями о качествах республиканской
формы политического устройства,— они хо-
тели существенных изменений в своем мате-
риальном быте, и когда республиканцы, до-
стигшие власти их силой, показали вид, что
хотят ограничиться изменением политической
формы, работники потребовали от них на
другой же и на третий же день после победы
принятия мер к улучшению материального
положения низших классов» (28; 5, 15).
Совершенно ясно, что вышеприведенные
факты и выводы не укладывались в рамки ста-
рого, идеалистического учения об обществе и
человеке, которого, по существу, придержи-
вался и Фейербах. Оно, это учение, не знало
классовой борьбы, основанной на матери-
альных интересах. Более того, материальные
интересы вообще не признавались за сущест-
венный самостоятельный фактор истории об-
щества; в специальных исследованиях они
обычно рассматривались как второстепенный
придаток истории культуры. Чернышевский
был недалек от истины, когда сетовал на ли-
тературу своего времени, в которой «о мате-
риальных условиях быта, играющих едва ли
не первую роль в жизни, составляющих ко-
ренную причину почти всех явлений и в
других, высших сферах жизни, едва упоми-
нается, да и то самым слабым и неудовлетво-
рительным образом, так что лучше было бы,
если б вовсе не упоминалось» (28; 3, 357).
Перед Чернышевским, так же как когда-то
42
перед Марксом и Энгельсом, встала задача
построения материалистического понимания
общества. Нужно было осмыслить такие
факты, как стремительное и бурное преобразо-
вание экономики, резкие конфликты буржу-
азного строя, революционное движение проле-
тариата. Однако путь, которым шел Черны-
шевский к материализму в истории, теоре-
тические средства, с помощью которых он
вводил «материальные интересы» в свою кон-
цепцию общества, коренным образом отлича-
лись от Марксовых.
Как мыслитель-материалист, Чернышевский
осознает, что нельзя рекомендовать людям
абстрактные нормы нравственности, благо-
даря которым они смогут якобы стать добро-
детельными, справедливыми, доброжелатель-
ными вне зависимости от условий их жизни.
Даже самая совершенная педагогика риску-
ет остаться добрым пожеланием, фантазией,
«бессильной перед необходимостью вещей»,
если она не соответствует логике действи-
тельности. «...Серьезное значение имеют толь-
ко те желания, которые основанием своим
имеют действительность; успеха можно ожи-
дать только в тех надеждах, которые возбуж-
даются действительностью, и только в тех де-
лах, которые совершаются при помощи сил и
обстоятельств, представляемых ею» (28; 3,
229). Другими словами, Чернышевский хочет
понять ту действительность, на почве которой
возможно осуществление норм нравствен-
ности.
Какое же содержание вкладывал Черны-
шевский в понятие «действительность»? Это
прежде всего человек, реальный, телесный, на-
деленный естественными силами и влечениями,
природа, которая его окружает и из которой
он черпает все необходимое для поддержания
своей жизни, и общественные условия. Ни о
каком сомнении в правильности исходного
43
пункта для него не могло быть и речи. Одна-
ко старое воззрение на «жизнь отдельного
человека» и соответственно «на жизнь рода
человеческого» его уже не удовлетворяет. По
мнению Чернышевского, до сих пор чрезмерно
большое значение придавалось «отвлеченной
морали и односторонней психологии». (Заме-
тим, что как раз Фейербах в своем учении о
человеке особенно злоупотреблял «отвлечен-
ной моралью»). В жизни человека, его мо-
ральных установках, доказывает Чернышев-
ский, чрезвычайно важную роль играет «ма-
териальный быт» («жилища, пища, средства
добывания всех тех вещей и условий, кото-
рыми поддерживается существование, кото-
рыми доставляются житейские радости или
скорби»). Это, как выражается Чернышев-
ский, «натурный элемент» жизни, и он дол-
жен занять подобающее место в понимании
действительности.
Таким образом, «натура человека» фикси-
руется русским социалистом уже не в биоло-
гических, а в социальных категориях. При-
знается, что «природа человека» находится не
внутри индивидуума как такового, а в един-
стве с природными и социальными силами,
без которых она не существует и сущест-
вовать не может. Первоначальные границы
антропологии раздвигаются: она должна не
только ответить на вопрос, что такое человек
вообще, но и определить условия, которые бы
обеспечивали присвоение индивидуумом его
собственных жизненных сил.
В контексте этих взглядов по-новому за-
звучал основной мотив материализма Фейер-
баха— о согласовании мира с «природой че-
ловека». Теперь речь шла уже не о том, чтобы
с помощью теоретического акта переворота в
сознании низвести небо на землю. Согласо-
вать мир с понимаемой по-новому «человече-
ской натурой» — значило преодолеть социаль-
44
ные препятствия, стоящие на пути к завое-
ванию индивидом собственной природы, обна-
ружить такие общие условия, при которых
материальные силы дополняли бы личность
каждого. Чернышевский убежден, что «по су-
щности своей природы человек есть суще-
ство стройное и согласное в своих частях»
(28; 5, 607). Однако его «натура» искажается
под влиянием «противных потребностям чело-
века условий внешней природы». Коренной
источник неблагоприятного влияния — «недо-
статочность средств к удовлетворению потреб-
ностей»— носит экономический характер, а
потому и «самые действительные средства»
против него нужно искать в экономической же
области. Одни средства «должны быть взяты
во внешней природе» («при нынешнем разви-
тии естественных знаний внешняя природа
уже не представляет этого препятствия»), дру-
гие доставлены «рассудительною энергиею са-
мого человека» (28; 7, 267). Перестроив сов-
ременный «экономический быт» на началах,
открытых социализмом, люди добьются соот-
ветствия действительности интересам индиви-
дов. Таким образом, главный вопрос антропо-
логии Чернышевского: «Не могут ли быть от-
ношения между людьми устроены так, чтобы
соответствовать потребностям человеческой
натуры» (28; 9, 334) — вел непосредственно
к критике буржуазной политической эконо-
мии и к логическому выводу из этой крити-
ки — к социализму.
Правда, эта критика еще не рассматривала
противоречие между «сущностью» человека
и его существованием как коллизию внутри
определенного социального организма и по-
этому не фиксировала объективные историче-
ские условия ее разрешения, а равным обра-
зом и специфические механизмы, которые вы-
водили бы общество за пределы непосредст-
венной действительности. Оставаясь в преде-
45
лах антропологического миросозерцания, Чер-
нышевский рассматривает общество («матери-
альные и нравственные условия человеческой
жизни») скорее как среду существования су-
бъекта («человека вообще»). Субъект являет-
ся здесь первичным и исходным. Значимость
той или иной общественной формы зависит
не от объективного исторического процесса,
а от того, какие возможности она дает инди-
виду для реализации изначальных стремле-
ний своей «натуры».
В пределах антропологии для Чернышев-
ского не существует вопроса об объективной
необходимости процесса преобразования мира.
Он исходит из того, что «необходимое» в
науке (т. е. «истинное», соответствующее «на-
туре человека») рано или поздно осущест-
вится и в действительной жизни. Почему? Да
потому, что истина соответствует интересам
и пользе людей: «...то будет принято людьми,
как бы ни ошибались они от принятия того,
что налагается на них необходимостью ве-
щей» (28; 7, 295).
Выводя комплекс общественных явлений из
материальных интересов индивидов, Черны-
шевский реализует таким способом свою
основную установку на выявление целей че-
ловека и его нравственности из «натуры», из
действительности. Человек в своей обыденной
жизни руководствуется выгодой, «расчетом
пользы», из этой позиции и возникает воля к
тому или иному действию. Иначе говоря,
какие бы цели человек ни выставлял на пер-
вый план, в своих действиях он верен своей
эгоистической «натуре» — «поступает так, как
приятнее ему поступать, руководится расче-
том, велящим отказываться от меньшей вы-
годы или меньшего удовольствия...» (28; 7,
285). Выдвигая «расчет личной выгоды» в
качестве одного «из главных руководителей
человека», Чернышевский преодолевал гра-
46
ницы старого миросозерцания, принимавшего
выставляемые напоказ, идеологически обра-
ботанные мотивы за определяющие причины
исторических событий. Побуждения великих
личностей, равно как и мотивы действия клас-
сов, масс, по его твердому убеждению, имеют
совершенно иную природу: люди действуют в
соответствии со своими интересами, среди ко-
торых главное место занимают материальные
соображения и выгоды.
Концепция Чернышевского означала шаг
в направлении материалистического изучения
общества. Этот шаг к историческому матери-
ализму не случайно был сделан мыслителем-
социалистом, проницательным критиком бур-
жуазного общества,— материалистическое по-
нимание истории вообще зарождается в лоне
социализма как теоретическое объяснение его
происхождения, обоснование необходимости
его существования и неизбежности будущего
торжества. Для того чтобы сделать следую-
щий шаг, превратиться из субъективной кри-
тики капитализма в объективную, социализм
Чернышевского нуждался в диалектике как
методе исторического познания. Но понима-
нию диалектики как теории исторической
науки препятствовал узкий горизонт антропо-
логизма.
Чтобы разобраться в антропологизме как
методе мышления, по существу своему неис-
торическом, важно понять, как представлял
себе Чернышевский саму задачу науки. Наука
для Чернышевского — это по преимуществу
естествознание. Только недавно, пишет он,
понятие науки стало, хотя бы отчасти, приме-
нимо к «нравственным наукам» (так Черны-
шевский называет общественные науки), и то
исключительно потому, что их стали разраба-
тывать «при помощи точных приемов, подоб-
ных тем, по каким разрабатываются естест-
венные науки» (28; 7, 258). Антропология в
47
качестве науки и является для Чернышевско-
го примером приложения естественнонаучного
метода к учению о человеке. Цель антрополо-
гии, как всякой естественной науки,— нахож-
дение всеобщих абстрактных отношений, непо-
средственное изображение «законов природы»
(в данном случае законов «натуры человека»).
«Характер науки есть всеобщность,— провоз-
глашает Чернышевский,— она должна иметь
истину для всякого времени и места, для вся-
кого данного случая» (28; 7, 16), независимо
от того, какая это наука — общественная или
естественная, политическая экономия или хи-
мия, социология или ботаника.
Моделируя «нравственные науки» по образ-
цу естествознания, выдвигая задачу объектив-
но-натуралистического описания общества,
Чернышевский не забывает тем не менее о
единстве «нравственных наук» и социально-
философского знания. «Нравственные науки»
призваны, по его мнению, дать ответ на во-
прос, что хорошо и что плохо для человека,
*гго способствует благу людей и что ему про-
тиворечит, т. е. не просто познавать действи-
тельность такой, какова она есть сама по себе,
вне человека, но с позиции интересов человека,
его «натуры». Другими словами, подход Чер-
нышевского к действительности носит норма-
тивный характер. В системе антропологиче-
ского миросозерцания, надеется Чернышев-
ский, этой «норме» впервые придается объек-
тивный характер, поскольку она совпадает с
«натурой человека вообще», устанавливаемой
точным естественнонаучным путем. Наука
«должна быть представительницею человека
вообще,— провозглашает Чернышевский,—
должна признавать естественным только то,
что выгодно для человека вообще, когда пред-
лагает общие теории» (28; 7, 46). Соответст-
венно этому он приглашает судить об обще-
ственных делах и экономических учреждениях
48
«не по временным и местным преданиям», а
«просто по здравому смыслу и по чувству
справедливости к человеку вообще, а не к ры-
царю или вассалу, не к фабриканту или ра-
ботнику» (28; 7, 47).
Такой подход таил в себе двоякого рода
тенденцию. С одной стороны, точка зрения
«человека вообще», совпадавшая, по Черны-
шевскому, с интересами и требованиями боль-
шинства общества, «простолюдинов», служи-
ла теоретическому обоснованию и критике су-
ществующего. Но с другой стороны, посколь-
ку антропологический принцип объявлялся
раз навсегда заданным абсолютным критери-
ем ценностей, он способствовал превращению
теории в абстрактную и догматическую си-
стему. Исторический момент, присутствовав-
ший в учении о необходимости общественного
переустройства, растворялся в естественно-
научном способе мышления.
Сам Чернышевский умел избегать этих
крайностей антропологизма. Гениальное исто-
рическое чутье помогало ему раздвигать узкие
рамки исходной абстракции: в его историче-
ских работах и политических обзорах антро-
пологизм выступает общим принципом пост-
роения «нравственных наук». Однако его по-
следователи далеко не так легко выходили из
противоречий антропологического мировоз-
зрения. Во всяком случае, теоретические по-
тери и срыв в субъективизм не в последнюю
очередь были обусловлены самой логикой раз-
вития исходного ограниченного принципа.
ЭКОНОМИЧЕСКИЕ ВЗГЛЯДЫ
И СОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ КОНЦЕПЦИЯ
Как социалист, Чернышевский исходил в сво-
их взглядах из факта, установленного соци-
альной наукой, что реальные условия освобо-
4 И. К. Пантин	49
ждения масс в XIX в. уже не совпадают с
условиями, в рамках которых буржуазия
освобождала себя и другие классы. Было вре-
мя, отмечает он, когда народ, боровшийся
под руководством «среднего сословия» про-
тив общего врага — феодалов и не имевший
никаких стремлений «к самостоятельному
историческому действию», давал основание
идеологам буржуазии думать, что народу не
нужно ничего, «кроме тех вещей, которые
были нужны для буржуазии». «Это были вре-
мена..,— указывал Чернышевский,— когда от-
купщик Эльвесиус (Гельвеций.— И. П.) был
амфитрионом всех прогрессистов» (28; 7, 38).
Но в XIX в., считает Чернышевский, поло-
жение изменилось. Интересы среднего сосло-
вия разошлись с интересами «простолюди-
нов» — в Англии они уже ведут себя «как две
разные партии, требования которых различ-
ны», во Франции «открытая ненависть между
простолюдинами и средним сословием... про-
извела в экономической теории коммунизм»
(28; 7, 39).
Поскольку теоретическим выражением си-
стемы буржуазной собственности являлась
политическая экономия, научная критика ка-
питалистического строя совпадает для Черны-
шевского прежде всего с критикой полити-
ческой экономии, с фиксацией противоречий,
присущих ее определениям и понятиям. Только
из критики ее, считает он, можно почерпнуть
объективные аргументы в пользу социального
преобразования. «Сущность социализма отно-
сится собственно к экономической жизни»
(28; 9, 828),— подчеркивал он неоднократно,
хотя и отдавал себе ясный отчет в том, что
вместе с преобразованием собственности «не
в одном экономическом быте должны произой-
ти коренные перемены» (28; 9, 828).
Чернышевский настаивает на историче-
ски преходящем характере буржуазного строя.
50
Нельзя абсолютизировать капиталистическую
организацию общества, выдавать ее за един-
ственно возможную форму производства и
присвоения материальных и духовных благ.
Это было понятным и естественным сто лет
назад, когда возникла теория Смита, когда
масса населения, страдавшая от эксплуатации,
«еще не имела твердой мысли о возможности
изменить свое положение». «Средний класс,
которому принадлежит смитовская теория,
думал тогда, что простолюдину ничего осо-
бенно не нужно, что полным счастием для
народа будет то, когда ему, среднему классу,
удастся осуществить свои требования» (28;
9, 35). В XIX в. экономические требования
общества изменились. Теперь следовать це-
лям, «к которым стремились и основатели
старой школы» (28; 5, 620),— значит пере-
работать экономическую теорию под углом
зрения интересов «простолюдинов», интере-
сов, которые во многом «несовместны с вы-
годами среднего сословия» (28; 9, 36). Сред-
нее сословие испугалось новых требований:
«борясь против них в жизни, оно старается
опровергнуть их в теории» (28; 9, 36). Вот
почему политическая экономия может продол-
жить свое развитие только как «теория тру-
дящихся», только в ней научный поиск совпа-
дает с интересами прогрессивного развития
общества.
Политическая экономия есть «наука о ма-
териальном благосостоянии человека». Основ-
ная задача ее — «искать условия, при кото-
рых увеличивается количество полезных ве-
щей, принадлежащих людям» (28; 9, 31), или,
как Чернышевский выразился в другом месте,
вырабатывать «формулу абсолютно выгодней-
шего сочетания элементов производства» (28;
9, 465). В противоположность буржуазным
экономистам, рассматривавшим капиталисти-
ческий способ производства как самый выгод-
51
ный для производства вообще, равно как для
создания национального богатства, Черны-
шевский доказывает, что в современных усло-
виях интересы производства и цели развития
человеческой природы уже разошлись с инте-
ресами буржуазии. Теперь только апологети-
ческая по отношению к буржуазии господст-
вующая экономическая теория может провоз-
глашать капитализм высшим воплощением
экономического устройства, «идеалом, совер-
шеннее которого люди не могут ничего ни
создать, ни даже придумать» (28; 9, 413).
Чернышевский не отрицает относительной
исторической прогрессивности капиталистиче-
ского способа производства: «При форме со-
перничества (капитализма.— И. П.) расчет
выгоды приобретает силу физической необ-
ходимости; в этой форме он довольно быстро
одолевает и рутину и фальшивое самолюбие»
(28; 9, 418). Однако, видя противоречия ка-
питализма, Чернышевский тут же пишет: «Не
следует ли искать еще лучшего и не имеет ли
человек уже и теперь средств ввести в свой
быт принципы, которые были бы на столько
же лучше нынешних, на сколько нынешние
лучше каких-нибудь чисто варварских старин-
ных» (28; 9, 418).
Крупное производство, меняющее коренным
образом «характер производительных процес-
сов», а вслед за ним и «характер труда», до-
казывает, по мнению Чернышевского, несоот-
ветствие «формы наемного труда» современ-
ным потребностям экономического развития.
«Для хорошего хозяйства необходим большой
размер полей.
Для хорошего хозяйства необходимо, чтобы
работники были хозяева, а не наемники.
Пока эти условия не совместились в хо-
зяйстве, оно будет плохо» (28; 9, 219). Этот
всеобщий, по мнению Чернышевского, закон
современного производства, относящийся оди-
52
каково «и к фабричному и ко всякому другому
производству», требует такого типа организа-
ции производства, который основывался бы
на общественной собственности. В этом смы-
сле судьба «наемщины» предрешена: необхо-
димость «принципа товарищества» заключена
уже «в самом развитии производительных
процессов».
Политическая экономия, считает Чернышев-
ский,— первая и единственная пока из обще-
ственных наук, которая смогла выработать
«точные формулы условий прогресса»,— вот
почему она и легла в основу учения социа-
лизма. Они заключаются в том, что «труду
не следует быть товаром, что человек рабо-
тает с полною успешностью лишь тогда, когда
работает на себя, а не на другого, что чувство
собственного достоинства развивается только
положением самостоятельного хозяина, что
поэтому искать надлежащего благосостояния
будет работник только тогда, когда станет
хозяином; что с тем вместе принцип сочетания
труда и характера улучшенных производи-
тельных процессов требует производительной
единицы очень значительного размера, а фи-
зиологические и другие естественные условия
требуют сочетания очень многих разнородных
производств в этой единице; и что поэтому
отдельные хозяева-работники должны соеди-
няться в товарищества» (28; 9, 643).
Наступление социализма необходимо и не-
отвратимо, каковы бы ни были его дальней-
шие судьбы и предшествующие фазы разви-
тия, которые сейчас невозможно предвидеть.
Социализма не минуешь, утверждает Черны-
шевский, он альфа и омега рационального
ведения хозяйства в масштабе общества. С
ним рано или поздно придется посчитаться
всем странам, на какой бы ступени экономи-
ческого развития они ни стояли, поскольку
социализм — единственный выход из проти*
53
воречии современного строя, на почве капи-
тализма неразрешимых, самый эффективный
и короткий путь «при данном размере нацио-
нального богатства» доставить людям «наи-
большую сумму благосостояния».
Каков будет ритм, темп экономических и
социальных изменений в направлении социа-
лизма, как быстро победят в жизни новые
принципы,— Чернышевский не знает, да и
сознательно отказывается от скоропалитель-
ных решений. «В вопросах о будущем мож-
но,— пишет он,— определительно видеть толь-
ко цель, к которой идет дело по необходимости
своего развития, но нельзя с математической
точностью отгадывать, сколько времени потре-
буется на достижение этой цели...» (28; 9,
222). Его теория социализма содержит лишь
предварительные, самые общие наметки той
исторической работы, которую человечеству
предстоит выполнить, те контуры преобразо-
вания, которые открываются добросовестному
ученому, поскольку он исходит из объектив-
ного рассмотрения вещей, из понимания раз-
вития действительности. Согласно Чернышев-
скому, теория социализма говорит только:
«...из настоящего положения вещей произой-
дут такие-то и такие-то перемены в таких-то
и таких-то фактах. Но когда призойдут, этого
она не говорит» (28; 9, 223).
Выражая собой общее направление эконо-
мической эволюции, социализм дает иссле-
дователю единственно правомерный, адекват-
ный действительности масштаб для оценки со-
вершающихся изменений. В XIX в., доказы-
вает Чернышевский, уже невозможно стоять
на уровне совершающихся преобразований в
экономике, научно понимать их и одновре-
менно сомневаться «в окончательном торже-
стве нового стремления к союзному производ-
ству и потреблению». В свете новой истори-
ческой перспективы, считает он, существенно
54
меняется значение общинного земледелия,
сохранившегося в России вследствие неблаго-
приятных обстоятельств и исторической не-
подвижности нации. «...Общинное владение
оказывается очень выгодным для благосостоя-
ния русского народа» (28; 4, 346), с одной
стороны, как средство против безгранично-
го действия «принципов агломерирующих», с
другой — как «удобное и просторное основа-
ние» для будущего переустройства жизни на
социалистических началах.
Возможность обновления социального строя
России, как мы видим, Чернышевский связы-
вает не с крестьянской общиной самой по
себе, а с тем обстоятельством, что она яв-
ляется современницей крупного производства
на Западе, требующего перехода к «форме то-
варищества».
Коренная черта экономического прогресса,
считает Чернышевский, заключается в пере-
ходе к крупному машинному хозяйству («все
отрасли производства постепенно принимают
фабричный характер»). Равным образом и в
земледелии крупное хозяйство имеет «очень
хорошие средства к успешному ведению дела»,
«лучшие орудия», «экономное распределение
земли». В этих условиях преимущества част-
ной поземельной собственности и наемного
труда, существовавшие когда-то, исчезают;
«общинное владение представляется нужным
не только для благосостояния земледельче-
ского класса, но и для успехов самого земле-
делия; оно оказывается единственным разум-
ным и полным средством соединить выгоду
земледельца с улучшением земли и методы
производства с добросовестным исполнением
работы» (28; 5, 378).
Конкретная формула некапиталистического
развития России, предложенная Чернышев-
ским,— непосредственное соединение патри-
архальной общины с достижениями науки, с
55
крупной машинной индустрией — была уто-
пичной в современных ему исторических усло-
виях. Крестьянская община могла стать эле-
ментом социалистического переустройства
страны только при условии победоносной со-
циалистической революции на Западе. Разви-
тие же крупной промышленности в самой Рос-
сии, неизбежно связанное с частной собствен-
ностью на средства производства, напротив,
влекло за собой разрушение крестьянской
общины. Однако реальное значение крестьян-
ского социализма Чернышевского заключает-
ся в том, что это была попытка найти новый,
сокращенный исторический путь построения
цивилизации в странах, подобных России,—
йуть, соответствующий интересам трудящихся
масс. Именно по этой причине социализм
Чернышевского, неизбежно неразвитый, уто-
пический, хотя бы потому, что в крепостной
России еще не существовало никаких реаль-
ных предпосылок освобождения трудящихся,
выражал требования общественного развития
неизмеримо полнее и глубже, чем «трезвые»,
свободные от социальных утопий теории тог-
дашних русских «манчестерцев» — идеологов
либеральной буржуазии.
ОТ «ПРОСВЕТИТЕЛЬСТВА»
К КРЕСТЬЯНСКОМУ ДЕМОКРАТИЗМУ
В нашей весьма обширной литературе по
Чернышевскому процесс становления полити-
ческой позиции великого русского мыслителя
остается по достоинству не оцененным. Боль-
шинство исследователей до сих пор исходят
из того, что взгляды Чернышевского сформи-
ровались сразу, где-то в начале 50-х годов,
если не раньше, и оставались в основном неиз-
менными на протяжении всей его жизни. Спо-
рят о том, существовали ли у Чернышевского
56
либеральные иллюзии в период 1855—1857 гг.,
сохранил ли он веру в крестьянскую общину,
после того как обнаружился грабительский
характер «освобождения», в чем заключались
«программа-минимум» и «программа-макси-
мум» вождя русской революционной демокра-
тии и т. п., однако почти никого не интере-
сует, каким путем, на основе каких фактов
и идей складывалось его отношение к усилиям
самодержавия и господствующих классов по-
кончить с крепостным правом, как вырабаты-
валось понимание творческой роли борьбы
«сословий», как оно развертывалось в идей-
ную платформу русской крестьянской демо-
кратии.
Причина подобного невнимания к проис-
хождению взглядов великого русского социа-
листа коренится в двоякого рода обстоятель-
ствах.
Прежде всего, она результат весьма упро-
щенного подхода к исследованию процесса
становления индивидуального сознания, к
изображению его на различных ступенях раз-
вития. Конечно, становление взглядов отдель-
ного мыслителя зависит от его воли и способ-
ностей и связано с усвоением уроков самой
действительности. Однако следует подчерк-
нуть, что создавать политическую концепцию
означает не только делать в одиночку «вы-
дающиеся» открытия. Если в действительно-
сти еще не сформировался субъект измене-
ния, относительно которого моделируется ре-
альность, то никакой, даже гениальный, мыс-
литель не в состоянии выйти за пределы
отвлеченной, «объективной» теории. Ибо в
политической сфере речь идет не о введении
некой «науки», неких открытий в понимание
общественной жизни, а о том, чтобы обно-
вить, придать критическое направление уже
существующей деятельности. Другими сло-
вами, политическое мышление предполагает
57
определенное единство, определенное соответ-
ствие между теорией и практикой.
С этой точки зрения никакие ссылки на
цензурные рогатки не могут объяснить «спо-
койного», «объективного» тона работ Черны-
шевского периода 1855 — середины 1858 г.
Как сказал бы Чернышевский, в это время
просто незачем было «горячиться». Умствен-
ная жизнь русского общества еще не вышла
из первичной фазы разработки предваритель-
ных общих понятий, призванных составить
«скелет» будущей политической теории. Ни-
кто так отчетливо не понимал внутренних
границ идейного творчества, зависимости их
от состояния умов в обществе, нежели сам
Чернышевский. Как бы предвосхищая свой
собственный путь в политической теории, он
писал о Лессинге, выдающемся немецком про-
светителе XVIII в.: «Умственная жизнь его
публики была очень тесна и слаба. Он упот-
реблял все силы свои на то, чтобы постепенно
расширять круг этой жизни, усиливать ее
деятельность, возводить ее от одних интере-
сов к другим, более живым и важным... И мы
видим, что при каждом новом фазисе он ста-
новился сильнее, обнаруживал все более ге-
ниальности, что могущество его мысли все
только яснее и полнее охватывало предмет, по
мере того, как предметы его деятельности ста-
новились выше и значительнее» (28; 4, 215).
Однако не только причины методологиче-
ского порядка препятствуют анализу эволю-
ции взглядов русского социалиста. К этому
примешиваются и другие, чисто объективные
трудности. Дело в том, что в самом творче-
стве Чернышевского переход к новому воз-
зрению совершается незаметно через ряд
промежуточных ступеней. Сам Чернышевский
почти никогда не фиксирует изменения своих
взглядов. Чтобы обнаружить перемены, не-
обходимо специально сопоставлять взгляды
58
Чернышевского на одни и те же предметы
(например, на готовность народа к револю-
ции, на роль «образованных сословий» в исто-
рии, на значение общины, на деятельность
Петра I и т. п.) в разные периоды его жизни.
Вот несколько образчиков противоречий, а
вернее, противоречащих друг другу высказы-
ваний Чернышевского, которые могут быть
рационально поняты и объяснены исключи-
тельно в контексте эволюции взглядов рус-
ского социалиста.
Как известно, из стен университета Чер-
нышевский вышел убежденным демократом,
революционером и социалистом. Его образ
мысли о России также отличался решитель-
ностью и оптимизмом. Он верил в прибли-
жение революционной катастрофы и страст-
но желал развязки. «Неудовольствие народа
против правительства, налогов, чиновников,
помещиков все растет,— пишет он в 1852 г.
своей невесте О. С. Васильевой.— Нужно
только одну искру, чтобы поджечь все это.
Вместе с тем растет и число людей из образо-
ванного кружка, враждебных против настоя-
щего порядка вещей. Вот готова и искра,
которая должна зажечь этот пожар. Сомне-
ние одно — когда это вспыхнет? Может быть,
лет через десять, но я думаю, скорее. А если
вспыхнет, я, несмотря на свою трусость, не
буду в состоянии удержаться. Я приму уча-
стие» (28; 1,418,419).
Проходит три года, и Чернышевский отдает
себе ясный отчет в страшной отсталости рус-
ского крестьянина, его политической неразви-
тости, царистских иллюзиях.
В январской книжке «Морского сборника»
было помещено сообщение об ответах 653 ра-
ненных под Севастополем матросов. Их спра-
шивали, в чем они нуждаются, чего желают
для себя или для родных. «Сколько мыслей
родят эти строки, запечатленные такою пора-
59
зительною правдою! — с горечью пишет Чер-
нышевский.— Из 653 человек только 43, да и
то единственно по повторенному требованию,
изъявляют определенные желания и надеж-
ды,— и как скромны эти желания! Осталь-
ные — говорят только, что поручают себя
милости начальства — пусть оно само чем-
нибудь наградит их, если находит достойными
награды... А большая часть не произносит
даже и этих слов... Как ярко обрисовывается
одним таким фактом жизнь русского воина,
умирающего за отечество, не ожидая воздая-
ний! Как хорошо обрисовывается ими жизнь
русского простолюдина вообще!» (28; 2,
582—583).
Сравним: 1852 г.— «неудовольствие народа
против правительства, налогов, чиновников,
помещиков все растет», нужна только искра,
чтобы вспыхнуло восстание; а через три года,
в 1855 г.— крестьяне, одетые в матросскую
форму, «говорят только, что поручают себя
милости начальства».
А вот оценки роли Петра I и его реформ.
«Для нас,— пишет Чернышевский в «Очерках
гоголевского периода русской литературы»
(1855),— идеал патриота — Петр Великий;
высочайший патриотизм — страстное, беспре-
дельное желание блага родине, одушевлявшее
всю жизнь, направлявшее всю деятельность
этого великого человека» (28; 3, 136). Или
еще: «Русский, у кого есть здравый ум и жи-
вое сердце, до сих пор не мог и не может быть
ничем иным, как патриотом, в смысле Петра
Великого,— деятелем в великой задаче про-
свещения русской земли» (28; 3, 138).
Проходит несколько лет, и деятельность
Петра рисуется Чернышевскому в ином свете.
«Петра Великого иные порицают за то, что
он ввел к нам западные учреждения, изменив-
шие нашу жизнь,— пишет он в «Апологии
сумасшедшего» (1861).— Нет, жизнь наша
60
ни в чем не изменилась от него, кроме военной
стороны своей, и никакие учреждения, им вве-
денные, кроме военных, не оказали на нас ни-
какого нового влияния» (28; 7, 612). Еще в
той же работе: «Надобно только помнить, что
чем меньшую важность мы будем приписы-
вать перемене, произошедшей при Петре в на-
шей общественной жизни, тем ближе мы бу-
дем к истине. Весь дух вещей остался преж-
ний, насколько может оставаться вещь в
прежнем виде, когда изменяется только имя
ее без всякого намерения изменить сущность»
(28; 7,613).
Вряд ли есть смысл продолжать этот пере-
чень противоречий и несовпадений. Они сви-
детельствуют об одном: за десятилетие своей
литературной деятельности Чернышевский
проделал огромную идейную эволюцию. На-
чиная с юношеской поры и до момента насиль-
ственного устранения его с политической
арены он беспрестанно шел вперед, и, чем
дальше, тем полнее и глубже становились его
мысли и взгляды. Принимая в основание
своих суждений о его политической концепции
самое зрелое ее выражение, мы в то же самое
время не должны упускать из виду пути, по
которым шло формирование его взглядов кре-
стьянского демократа и социалиста.
Если попытаться выразить в нескольких
словах направление идейной эволюции Черны-
шевского, то его можно определить как эво-
люцию от «просветительства» к точке зрения
крестьянской демократии Ч Такого рода эво-
1 Понятие «просветитель» мы берем в том значе-
нии, которое ему придавал Ленин в статье «От какого
наследства мы отказываемся?». «Просветительство»
было для него синонимом нерасчлененной антикрепост-
нической идеологии. Черты «просветителя» Ленин ус-
матривает прежде всего в том, что он «одушевлен
горячей враждой к крепостному праву и всем его
порождениям в экономической, социальной и юриди-
ческой области» (2; 2, 519); его отличает горячая за-
61
люция соответствовала общему ходу событий
в России в течение 50 — начале 60-х годов
прошлого века. В предреформенном русском
обществе еще нельзя было говорить языком
«политики», потому что политическая группи-
ровка общественных сил просто-напросто еще
не сложилась. На первом плане стояла про-
грамма элементарных демократических требо-
ваний: отмена крепостного права, требование
свободы, европеизации, уничтожения азиат-
чины в учреждениях и нравах. Ни одно из
этих требований в отдельности, ни все они,
вместе взятые, не замахивались на самодер-
жавие, хотя их осуществление избавило бы
русскую жизнь от варварства и дикости, по-
рожденных крепостнической системой.
Первый же крупный политический шаг са-
модержавия — намерение отменить крепост-
ное право и практическая подготовка рефор-
щита просвещения, самоуправления, свободы, европей-
ских форм жизни; наконец, «просветитель», солгасно
Ленину, отстаивает интересы народных масс, главным
образом крестьян, будучи уверен, что отмена крепост-
ного права и его остатков принесет с собой общее бла-
госостояние.
К «просветителям» в этом значении слова может
быть отнесен и сторонник социализма, каким был Чер-
нышевский, и приверженец буржуазных порядков, как
«манчестерец» Скалдин. Другими словами, понятие
«просветитель», как оно сформулировано в ленинской
работе «От какого наследства мы отказываемся?»,
еще не определяет политической, партийной принад-
лежности мыслителя. Оно фиксирует только то общее,
что характерно для всех направлений антифеодальной
идеологии. Поэтому Ленин и употребляет это понятие
для характеристики мыслителей, которые еще не видят
(отчасти не могут видеть) противоречий в новом, воз-
никающем строе.
Понятие «крестьянский демократ» Ленин выводит
из коренного различия двух тенденций в решении об-
щенациональных проблем России — либеральной и де-
мократической. Обе тенденции, подчеркивал Ленин,
несмотря на «субъективный социализм» крестьянской
демократии, оставались, особенно в эпоху реформы, в
рамках буржуазного строя, однако «определяли совер-
62
мы — коренным образом меняет обществен-
ную ситуацию в стране. В России возникают
общественные направления, значение которых
определяется уже не только конечными, но и
ближайшими целями, не только общими воз-
зрениями, но пониманием непосредственных
практических задач. Это еще не политические
партии в собственном смысле этого слова, но
зародыши будущей политической группи-
ровки классов в России. Во всяком случае, по
этим направлениям можно было уже судить
о реальных различиях интересов сословий и
классов в деле освобождения крестьян.
События продемонстрировали всю глубину
различия интересов русской демократии и
либералов, прояснив, в чем заключается сущ-
ность различных направлений, кто и за что
выступает, какие действительные интересы
кроются за той или иной программой. Те, кто
шенно различные формы его, совершенно различную
быстроту его развития, различную ширину захвата его
прогрессивных влияний» (2; 20, 86).
В отличие от «просветителя» крестьянский демо-
крат в России уже видит (или предвидит) противоре-
чия буржуазного строя, выходящего из крепостниче-
ства. Он чувствует антагонистический характер поре-
форменных отношений, не верит в гармонию интересов
на почве этих отношений, но фиксирует свою позицию
в русле демократической традиции, а не пролетарско-
социалистической. Антагонизм буржуазного общества
выступает перед крестьянским демократом как проти-
воположность интересов господствующих классов и
«народа», угнетателей и угнетенных, «дармоедов» и
«трудящихся» и т. п. Поэтому идеология крестьянского
демократизма носит противоречивый, двойственный
характер. С одной стороны, она завершает развитие
буржуазного демократизма, и в этом качестве может
рассматриваться как наиболее зрелое проявление анти-
крепостнических взглядов (= «просветительства»). С
другой — в ней уже отражаются в смутной, утопиче-
ской форме конфликты буржуазного общества, а имен-
но, его «прусско-юнкерской», «октябристской» разно-
видности. В этом смысле идеология крестьянского де-
мократизма представляет собой первый шаг на пути
отрицания буржуазного «просветительства».
63
ничему не научился из развернувшихся собы-
тий, кто остался на точке зрения «беспартий-
ной» борьбы за свободу, оказались отброшен-
ными к либерализму. Наоборот, те, кто пошел
вперед подобно Чернышевскому, кто стал и
достраивать и перестраивать свое мировоззре-
ние в духе крестьянской демократии, те со-
хранили и продолжили прогрессивное содер-
жание «просветительства».
«Просветительский» период творчества Чер-
нышевского начинается примерно в 1855 г. и
заканчивается в середине 1858 г. Он открыва-
ется магистерской диссертацией «Эстетичес-
кие отношения искусства к действительности»,
где впервые объявляется война устарелому
миросозерцанию и провозглашаются основ-
ные начала нового мироощущения и жизне-
понимания. Чернышевский напишет позже,
имея в виду полемику между Полевым и Бе-
линским: «...несогласие в эстетических убеж-
дениях было только следствием несогласия в
философских основаниях всего образа мыс-
лей... Эстетические вопросы были для обоих по
преимуществу только полем битвы, а пред-
метом борьбы было влияние вообще на ум-
ственную жизнь» (28; 3, 25). Эти слова пол-
ностью применимы к самому Чернышевскому.
В своем стремлении повлиять на мысли и
чувства современников Чернышевский исхо-
дил из того, что преимущественный интерес у
русского образованного общества вызывает
литература. Вот почему отправной точкой кри-
тики существующего служит для него русская
литература. Именно в ней, по мнению Черны-
шевского, русское общество начинало преодо-
левать старый мир. Ей русская читающая
публика была обязана первыми шагами «по
пути умственного и нравственного совершен-
ствования». «Литература у нас,— писал Чер*-
нышевский в «Очерках гоголевского перио-
да русской литературы»,— пока сосредоточи-
64
вает почти всю умственную жизнь народа, и
потому прямо на ней лежит долг заниматься
и такими интересами, которые в других стра-
нах перешли уже, так сказать, в специальное
заведывание других направлений умственной
деятельности» (28; 3, 303).
Приниженность народа, его покорность су-
ществующему, его неподвижность выступают
для Чернышевского как следствие деградиро-
вавшей в ходе истории способности мыслить,
страстно желать, энергически стремиться к
чему-либо. Поэтому задача «просветителя»
заключается в том, чтобы бороться с апатией
общества ко всем высшим интересам умствен-
ной и нравственной жизни. «...Существенней-
шая польза, какую может принести обществу
у нас отдельный подвижник просвещения,
посредством своей публичной деятельности,—
писал он,— состоит не только в том, что он
непосредственно сообщает знание — такой да-
ровитый народ, как наш, легко приобретает
знание, лишь бы захотел — но еще более в
том, что он пробуждает любознательность,
которая у нас еще недостаточно распростра-
нена. В этом смысле, лозунгом у нас должны
быть слова поэта: «Ты вставай, во мраке спя-
щий брат!»» (28; 3, 351—352).
Стремясь вывести русскую публику из со-
стояния апатичного согласия с окружающей
действительностью, желая возбудить в ней
интерес к широким вопросам умственной и
нравственной жизни, Чернышевский невольно
преувеличивал в это время значение интел-
лектуального фактора в жизни общества
(ср., например, «знание — основная сила,
которой подчинены и политика, и промыш-
ленность, и все остальное в человеческой жиз-
ни».— 28; 4, 6).
Социальные границы предстоящего преоб-
разования русского общества для Чернышев-
ского в это время выступают еще в весьма
б И. К. Пантин	65
общих чертах. Они в основном совпадают с
антифеодальными мерами в экономической и
общественной жизни страны: отменой кре-
постного права, всесторонней европеизацией
страны, защитой общенациональных, общего-
сударственных интересов, которые отождеств-
ляются для него прежде всего с интересами
крестьянской массы. Как социалист, выра-
зитель интересов трудящихся, он настаивает
лишь на одном пункте — сохранении «прин-
ципа общинного землевладения». Экономиче-
ское движение в Европе породило «страдания
пролетариата». Чернышевский не сомневается,
что в конце концов они непременно будут
исцелены, что болезнь эта «не к смерти, а к
здоровью», но «врачевание этих страданий
требует долгого времени и великих усилий»
(28; 4, 341). К счастью, в крестьянской
общине Россия имеет «противоядие против
болезней», отказываться от которого было бы
в данных условиях нерасчетливо и неразумно.
Правда, для того чтобы нация смогла вос-
пользоваться преимуществами общинного зем-
левладения, необходим ряд условий, и первое
среди них — отмена крепостного права. По-
скольку вопроса о крепостном праве нельзя
было касаться в то время в подцензурной пе-
чати, Чернышевский формулирует это следу-
ющим образом: «Нужно только одно то, чего
желал некогда Шторх, о чем говорил он не-
когда своим державным воспитанникам: да
идет наша держава по пути экономических
улучшений, и да совершит Александр II дело,
начатое Александром I и Николаем I» (28;
4, 347).
В полемике с И. Вернадским, экономистом,
сторонником буржуазного разложения общи-
ны, Чернышевский искусно аргументирует
свою позицию сохранения общинного земле-
владения. Мелкое частное хозяйство, доказы-
вает Чернышевский, не может устоять против
66
крупного капиталистического. Собственники
небольших участков, как правило, подавля-
ются крупными хозяйствами. Идиллия, кото-
рую рисуют вульгарные экономисты, будто
бы «при частной поземельной собственности
интересы всех трех факторов земледелия (соб-
ственность земли, оборотный капитал с адми-
нистрацией) работы и труд) соединяются в
одном лице...» (28; 4, 431), рассыпается в
прах при столкновении с действительностью.
Собственность, оборотный капитал и труд в
странах Западной Европы обособились друг
от друга, воплотились в трех разных обще-
ственных классах: собственниках земли, фер-
мерах и работниках. Сама природа частной
поземельной собственности такова, доказы-
вает Чернышевский, что «большинство земле-
дельческого населения или вовсе исключается
из участия в поземельном владении, или по-
лучает на свою долю ничтожные, гомеопатиче-
ские клочки, владельцы которых не обеспе-
чены в существовании возделыванием их»
(28; 4, 433). Отсюда следует, что националь-
ное благосостояние не обеспечивается частной
поземельной собственностью. Большая часть
земли возделывается не собственниками, име-
ющими непосредственный интерес в улучше-
нии агрикультуры, а «другими людьми, кото-
рые, производя прочные улучшения, достав-
ляют тем выгоду не себе, а иным людям...»
(28; 4, 433). Напротив, общинное землевладе-
ние обеспечивает земледельцам «несравненно
большую долю выгоды от прочих улучшений»,
поскольку оно передает «всю выгоду от улуч-
шений и от труда» трудящемуся и превращает
каждого земледельца в землевладельца.
С собственно экономической точки зрения
у Чернышевского нет ни малейших сомнений
в предпочтительности «государственной собст-
венности с общинным владением» по сравне-
нию с частной поземельной собственностью.
67
Но форма владения, понимает он, не исчерпы-
вает всего комплекса мер, в которых нуж-
дается для своих успехов сельское хозяйство.
Кроме сохранения общины необходимы «во-
дворение законности, справедливости и право-
судия, водворение хорошей администрации,
предоставление каждому простора для закон-
ной деятельности [предоставление каждому
трудящемуся обязанности содержать своими
трудами только себя и своих близких, а не
паразитов, ему чуждых или враждебных]»
(28; 4, 436). За осуществлением этих усло-
вий, надеется Чернышевский, последует и все
остальное: «пробуждение промышленной дея-
тельности», развитие городов, усовершенство-
вание средств сообщения и т. п.
Насущность ближайших, элементарно необ-
ходимых нужд и реформ как бы отодвигала
в сторону помыслы и соображения о чем-то
дальнейшем, скажем о политических условиях,
необходимых для достижения поставленных
целей. Предстоящие изменения выступают
для Чернышевского как общее дело всех без
исключения сил, озабоченных судьбами стра-
ны. Подобно большинству социалистов начала
XIX в. он полагает, что польза выдвинутых
им планов преобразования сильнее всех по-
сторонних соображений, что идеал, соответ-
ствующий «национальному интересу», «госу-
дарственной пользе», заключает в себе все
элементы убеждения и силу пропаганды.
Возможность избежать «язвы пролетариат-
ства» с помощью развития страны по пути
общинного земледелия Чернышевский считает
вполне осуществимой перспективой, посколь-
ку в России, в отличие от Западной Европы,
речь идет о том, чтобы защищать «не теорию,
противоречащую фактам, а факт против оши-
бочной теории». «...Теперь судьба нашего
народа на много веков еще в наших руках;
через пятьдесят, быть может, через тридцать
68
лет, или — кто знает, замедлится или уско-
рится неизбежный ход событий? — быть мо-
жет, и раньше, будет уже поздно поправлять
дело» (28; 4, 738). Пример Европы да будет
России уроком, убеждает Чернышевский обра-
зованное общество. «Теперь мы еще можем
воспользоваться этим уроком. Теперь, когда
мы еще только предвидим изменения, именно
и нужно нам приготовиться к тому, чтобы
сознательно встретить события и управлять
их ходом...» (28; 4, 746).
Раскол общества на классы и борьба между
ними кажется ему в тот период препятствием
на пути социального прогресса. Чернышев-
ский, правда, знает, что «обыкновенный путь»
к изменению гражданских учреждений нации
лежит через «исторические события» (войны,
революции), как происходило, например, в
Англии и Франции. «Но этот способ,— пола-
гает он,— слишком дорого обходится государ-
ству, и счастлива нация, когда прозорли-
вость ее законодателя предупреждает ход со-
бытий» (28; 4, 495). К тому же указанный
способ не является единственным; история,
по мнению Чернышевского, знает примеры,
хотя и немногочисленные, иного, более гуман-
ного пути развития, когда не борьба полити-
ческих партий и экономических интересов, а
наука и литература определяли обществен-
ный прогресс. Один из исключительных
примеров тому — Германия. «В половине
XVIII века немцы, во всех отношениях, были
двумя веками позади англичан и французов.
В начале XIX века они во многих отношениях
стояли уже выше всех народов. В половине
XVIII века немецкий народ казался дрях-
лым, отжившим свой век, не имеющим будущ-
ности. В начале XIX века немцы явились на-
родом, полным могучих сил...» (28; 4, 7). И все
это, по мнению Чернышевского, совершилось
благодаря немецкой литературе, которая без
69
всякой посторонней помощи, наперекор всем
препятствиям дала немецкому народу «созна-
ние о национальном единстве», пробудила в
нем «энергические стремления», «благородную
уверенность в своих силах».
Конечно, Чернышевский понимает, что исто-
рическое движение Германии в конечном счете
было обусловлено общим ходом европейских
событий. Германия пробудилась «из своей
нелепой и тяжелой летаргии» благодаря воз-
действию Англии и Франции, опередившим
ее в своем развитии. Но это обстоятельство,
по мнению Чернышевского, не опровергает, а,
напротив, усиливает значение немецкого опыта
для России. Оно показывает русскому народу
пути ускорения своего развития в XIX в. «при
помощи уроков и истин, выработанных
жизнью собратий...» (28; 4, 65).
В этом же сугубо просветительском русле
идут его рассуждения об общественной роли
литературы. Литература, доказывает он, бес-
сильна возбуждать или изменять народные
стремления — над ними «владычествует могу-
щество событий». «Но как бессильна литера-
тура в том деле, относительно которого суще-
ствует различие партий и интересов, которого
желают одни, которому противятся другие, в
деле изменения народных обычаев и стремле-
ний, точно так же сильно и незаменимо ни-
чем ее влияние в том деле, относительно кото-
рого никогда не бывает разноречия между
благоразумными и благонамеренными людь-
ми,— в деле сообщения национальному харак-
теру и национальным стремлениям хода бла-
горазумного и осмотрительного» (28; 4, 770—
771).
В наше время нетрудно заметить, что Чер-
нышевский собирался устранять глубокие про-
тиворечия недостаточными средствами, что
его представления о возможности гуманиза-
ции и ускорения общественного прогресса
70
несостоятельны и утопичны. Но гораздо важ-
нее понять естественность движения мысли-
теля-социалиста в «просветительском» русле,
правильно оценить значение этого периода в
духовном развитии самого Чернышевского.
Просветительские взгляды социалиста Чер-
нышевского вполне передавали дух време-
ни. Миросозерцание Чернышевского склады-
валось в условиях общей отсталости страны,
когда еще не получили четкого выражения
противоречия и требования различных соци-
альных групп. Удивляться надо, следова-
тельно, не тому, что русский социалист в этот
период еще вполне разделяет «просветитель-
ские» иллюзии относительно совместного дей-
ствования всех сословий во имя «националь-
ного интереса», а тому, как быстро он их
преодолевает, когда для этого возникает воз-
можность.
Важно подчеркнуть, что комплекс идей
крестьянской демократии возник в ходе дви-
жения его «просветительской» концепции,
хотя и представлял собой ее отрицание. Имен-
но в «просветительский» период Чернышев-
ский уясняет для себя общие условия эконо-
мического развития, укореняет в своем созна-
нии цели будущего в качестве критерия для
оценки событий в настоящем.
И пусть будущее России рисовалось ему
тогда как продолжение и логическое завер-
шение данного хода событий. Жизнь быстро
просветила Чернышевского, заставила распро-
ститься со многими иллюзиями. Осталось
главное для политического мыслителя — опе-
режение по пути теории социализма налич-
ной русской действительности, опережение,
без которого его концепция обернулась бы
анахронизмом, отстала бы от реального разви-
тия событий подобно воззрениям большинст-
ва «просветителей» 40—50-х годов XIX в.,
превратившихся в дюжинных либералов.
71
* *
*
Обнародование царского рескрипта гене-
рал-губернатору Назимову от 20 ноября
1857 г., последующие рескрипты от 5 и 24 де-
кабря, по-видимому, подкрепляли оптимизм
Чернышевского: дело освобождения крестьян
вышло наконец за пороги тайных комитетов и
превратилось в реальное намерение прави-
тельства покончить с крепостным правом.
Первым откликом Чернышевского на цар-
ские рескрипты была статья «Кавеньяк»
(1858). В ней Чернышевский указывает на
огромные трудности, которые стоят перед
«государственным человеком». Последний
сплошь и рядом оказывается «в положениях,
неразрешимых прежними случаями, потому
что в истории ничто не повторяется...» (28; 5,
7). «Государственному человеку» недостаточ-
но воли, доброго намерения. Всем этим об-
ладал, к примеру, диктатор Франции 1848 г.
Кавеньяк, и тем не менее он принес стране
«гораздо больше вреда, нежели пользы». Кро-
ме хороших намерений, само собой разумею-
щихся, «государственному человеку», дока-
зывает Чернышевский, «нужны еще другие,
высшие достоинства». Он «должен верно по-
нимать силы и стремления каждого из элемен-
тов, движущих обществом; должен понимать,
с какими из них он может вступать в союз для
достижения своих добрых целей; должен
уметь давать удовлетворение законнейшим и
сильнейшим из интересов общества как по-
тому, что удовлетворения им требует спра-
ведливость и общественная польза, так и
потому, что, только опираясь на эти сильней-
шие интересы, он будет иметь в своих руках
власть над событиями» (28; 5, 7). Короче,
«государственный человек» должен быть на
высоте исторического дела, навязанного ему
ходом событий.
72
Достоин ли имени «государственного чело-
века» Александр II, это покажут события.
В отличие от Герцена Чернышевский не спе-
шит выдать Александру II вексель в том, что
тот «работает с нами — для великого буду-
щего», хотя и признает (в первой статье —
«О новых условиях сельского быта»), что
с делом, которое начал русский император,
«может быть сравнена только реформа, совер-
шенная Петром Великим» (28; 5, 65).
Основным условием успеха всякого обще-
ственного начинания Чернышевский считает
соблюдение правила, внушаемого здравым
смыслом: «государственный человек» должен
понимать, «каковы существенные желания лю-
дей, прежде нежели искать их содействия»
(28; 5, 37). Союз с партией, враждебной на-
чинаемому делу, или, как выражается Чер-
нышевский, «доверие к людям, желающим со-
вершенно противного», приведет к тому, что
дело будет проиграно. «Государственный че-
ловек», если он хочет достигнуть цели, обя-
зан действовать решительно, опираясь на
людей, «сочувствующих его намерениям», и не
«оставлять влияния на ход событий врагам
своих намерений» (28; 5, 64).
Отмена крепостного права задевала инте-
ресы самого могущественного сословия в Рос-
сии — дворян. Как поведет себя дворянство,
сказать что-либо определенное в начале 1858 г.
было трудно. Обнародование рескриптов, за
которым последовало открытие губернских
дворянских комитетов для выработки мест-
ных проектов крестьянской реформы, энту-
зиазм «общества» по поводу предстоящего
уничтожения крепостного права — все это на
время оттеснило явных крепостников на зад-
ний план. Почти никто из них в то время не
решался открыто выступить против нового
правительственного курса. К тому же мнение
основной массы дворянства по вопросу о пред-
73
стоящей реформе еще только-только склады-
валось. В литературе оно было представлено
прежде всего проектами Ю. Ф. Самарина,
А. И. Кошелева, К. Д. Кавелина и др., напи-
санными еще до опубликования рескриптов.
Следует подчеркнуть, что во всех этих про-
ектах авторы шли дальше правительственной
программы. Как отмечал Чернышевский,
«почти все дельные проекты об уничтожении
крепостной зависимости, предшествовавшие
административным мерам, были составлены
людьми из сословия помещиков» (28; 5, 149).
Но захочет ли все дворянство руководство-
ваться государственными соображениями, ка-
кие интересы — общие или узкокорыстные —
победят в нем,— это покажет будущее. Во
всяком случае, считает Чернышевский, «те-
перь, когда... теория нескольких отдельных
лиц должна стать практикою целого сословия,
и степенью добровольного участия его в совер-
шении этого дела определится степень его
прав на уважение других сословий нации,—
скажем более, определится степень значения
этого сословия в обществе» (28; 5, 150).
Однако чем дальше развивалась подготовка
реформы, тем яснее становилось, что поме-
щики в своей массе не способны подняться до
национальных интересов. Царское же прави-
тельство направляло подготовку реформы в
бюрократическое русло. В марте 1858 г. Чер-
нышевский помещает в «Атенее» статью-ре-
цензию на повесть Тургенева «Ася» «Русский
человек на rendez — vous», в которой признает:
«грустное достоинство» повести в том, «что
характер героя верен нашему обществу». В ре-
цензии Чернышевского фигурирует «бедный
молодой человек», совершенно не понимаю-
щий смысла того дела, «участие в котором
принимает». Кто он, этот бедный молодой
человек? Он не привык к великому, живому,
потому что вся его жизнь буднична и мелка.
74
«...Он робеет, он бессильно отступает от всего,
на что нужна широкая решимость и благород-
ный риск...» (28; 5, 168). Чернышевский срав-
нивает его с игроком, который всю жизнь
удачливо играл в «ералаш» по полкопейки се-
ребром; но «посадите этого искусного игрока
за партию, в которой выигрыш или проигрыш
не гривны, а тысячи рублей, и вы увидите,
что он совершенно переконфузится, что про-
падет вся его опытность, спутается все его
искусство; он будет делать самые нелепые
ходы, быть может, не сумеет и карт держать
в руках» (28; 5, 168).
Игра, где ставка «не гривна, а тысячи руб-
лей», «искусный игрок», привыкший с блеском
играть по полкопейки, но делающий постыд-
ным образом «самые нелепые ходы» в крупной
игре,— современнику крестьянской реформы
нетрудно было догадаться, о ком идет речь:
слишком прозрачен был намек на бессилие
царя и либерального общества провести сколь-
ко-нибудь удовлетворительно громадное исто-
рическое преобразование, каким было осво-
бождение крестьян. Они — Чернышевский
подводит читателя к этой мысли намеками —
не те люди, которые могут воспользоваться
«благоприятным сочетанием обстоятельств»,
не та партия, которая в состоянии понять
требование времени и решить насущные во-
просы. Правда, автор рецензии все еще готов
желать «добра нашему герою и его собратам»,
но «против желания нашего ослабевает в нас
с каждым днем надежда на проницательность
и энергию людей, которых мы упрашиваем
понять важность настоящих обстоятельств и
действовать сообразно здравому смыслу...»
(28; 5, 172).
* *
*
Нелегко войти во внутренний мир такого
мыслителя, как Чернышевский, еще труднее
75
установить момент перелома его политических
взглядов. И все-таки внимательный читатель
заметит необычный тон предисловия к «Исто-
рии XVIII века» Шлоссера, печальный и
торжественный. Чернышевский как бы про-
щается со своими прошлыми взглядами, про-
щается с некоторой грустью, как расстаются
с юношескими порывами и надеждами. Чтобы
вполне понять и по достоинству оценить
Шлоссера, говорит Чернышевский, нужно
отказаться от «всех обольщений внешности»,
от «всех прикрас идеализма». Нужно «холод-
ную разборчивость старика соединять с бла-
городством юноши» (28; 5, 176). Конечно,
для большинства это будет связано с жерт-
вами: «...быть может, вы потеряете веру почти
во всех тех людей, которыми ослеплялись
прежде; но зато уже никакое разочарование
опыта не сокрушит того убеждения в неиз-
бежности развития, которое сохранится в вас
после его строгого анализа» (28; 5, 176). Не
героев добра и правды, сотканных, как выра-
жается Чернышевский, из «риторических фраз
и идеальных увлечений», а «людей простых и
честных, темных и скромных, каких, слава
богу, всегда и везде будет довольно», вы при-
знаете вместе со Шлоссером (и Чернышев-
ским, добавим мы) «истинно полезными дви-
гателями истории».
Не следует торопиться с выводами и ду-
мать, что начиная с этого момента (т. е. с
середины 1858 г.) Чернышевский сразу пере-
ходит на точку зрения свержения самодержа-
вия и призывает к крестьянской революции.
В отличие от некоторых своих соратников
Чернышевский в конце 50-х годов не ставил
вопроса в форме альтернативы: реформа или
революция. Живя в стране, где условия для
демократического движения еще только-толь-
ко складывались, он отдавал себе ясный отчет
в том, что выбора между борьбой за реформы
76
и вооруженным восстанием еще не существо-
вало.
Революция требует такой сознательности,
энергии, такой стойкости сопротивления, ко-
торых не было еще у трудящихся масс ни в
России, ни на Западе. Другое дело, что массы
в конце концов приобретут их — в этом Чер-
нышевский нимало не сомневался,— однако
сколько времени потребуется для того, чтобы
на смену «темным чувствам или предрассуд-
кам огромного большинства» пришли упро-
ченные привычкой «совершенно новые убеж-
дения», он не знает. Пока же условий для
революции нет, революционному демократу
следует, по его мнению, придерживаться иной
стратегии — формулировать требования, кото-
рые были бы способны сплотить вокруг себя
достаточно широкие общественные круги. Вот
почему программа практических требований,
развиваемая Чернышевским в ряде статей,
посвященных обсуждению готовящейся ре-
формы, при всей своей выдержанности в де-
мократическом духе отличается трезвостью и
реализмом.
В этот период Чернышевский намечает
основные теоретические проблемы, которые
предстояло поставить и решить русской рево-
люционной партии, формулирует основной ко-
стяк теоретических и политических идей кре-
стьянской демократии. Сделать это оказалось
весьма непросто. Нужно было дать истолко-
вание интересам различных сословий, а для
этого — понять, что борьба экономических
интересов представляет собой содержание и
движущий мотив истории. Нужно было уяс-
нить конкретные цели и пути, которые обес-
печили бы переход от потерпевшего банкрот-
ство крепостнического строя к обществу, отве-
чающему интересам широких крестьянских
масс. Предпосылкой нового воззрения явился
показ неспособности самодержавия и господ-
77
ствующих классов совершить овобождение
крестьянства от крепостничества.
В 1857 г. в рецензии на боткинские «Пись-
ма об Испании» Чернышевский называет «бес-
спорным преимуществом» испанского народа
тот факт, что сословия в нем «не разделены
между собою ни закоренелою ненавистью, ни
существенною противоположностью интере-
сов» (28; 4, 243) — в отличие от других стран
Западной Европы. Отсюда Чернышевский
делал вывод, что в Испании «все сословия
могут дружно стремиться к одной цели». Осу-
ществление общегосударственных интересов,
национальных стремлений — а таковыми в
России была отмена крепостного права — то-
гда он еще не связывал с исторической дея-
тельностью определенных социальных сил. По
крайней мере в отношении этих стремлений
раскол народа «на враждебные касты» не ка-
жется ему неизбежным. Напротив, думает
он, там, где нация осознает себя «одним це-
лым», там национальные стремления осуще-
ствляются более или менее безболезненно и
легко. Главное в этих странах, считает Чер-
нышевский,— разбудить в нации «потреб-
ность улучшить свой быт», преодолеть рутину,
неподвижность, «беззаботность невежества».
Теперь, в 1858 г., «потребность улучшить
свой быт» была разбужена, прежняя рутина
и неподвижность уходили в прошлое. И что
же? Оказалось, что, подобно европейскому,
русское общество расколото на «враждебные
касты». «Национальный интерес» оказался и
здесь не суммой интересов отдельных сосло-
вий, а выражением эгоистических устремле-
ний господствующих сословий, готовых «по-
жертвовать самыми драгоценными историче-
скими преобразованиями», лишь бы сохранить
свои привилегии.
Перед Чернышевским-социалистом, демо-
кратом и просветителем во весь рост встал
78
вопрос, невозможность решения которого
обернулась в 1848 г. духовной драмой для
Герцена: вопрос о путях развития общества,
разделенного по своим интересам на вражду-
ющие партии. Не будучи в силах подняться
до точки зрения классовой борьбы, Герцен
непосредственно после революции 1848—
1849 гг. был готов отрицать историческое бу-
дущее стран Западной Европы. От полного
краха и разочарования его спасла, как он
признавался сам, лишь вера в Россию. Теперь
исторический круг замкнулся. Россия, всту-
пившая на дорогу Запада (правда, в специфи-
ческой форме «самодержавной революции»),
первыми же шагами обнаружила, что един-
ства интересов современного общества не су-
ществует даже тогда, когда речь идет о ломке
заржавелых средневековых форм.
Поставленный перед необходимостью реши-
тельного выбора, Чернышевский предпочел
миражу единого общенационального интереса
суровую правду классовой борьбы. Потерпел
крушение не либерализм Чернышевского —
либералом он никогда в своей жизни не был,—
потерпели крушение иллюзии надклассового
социализма и демократизма. От утопического
социализма и «просветительства» он делает
шаг навстречу революционному социализму и
«теории трудящихся».
Чернышевский не хочет больше обманы-
ваться «официальными словами», он предла-
гает судить о действиях классов и партий не
по выставляемым ими лозунгам, а «по дей-
ствительным делам и интересам». Осуществ-
ление великих идей, начинает понимать Чер-
нышевский, вовсе не составляет содержания
и смысла деятельности исторических лично-
стей, равно как и мотивы действия партий и
классов, по его твердому убеждению, имеют
совершенно иную природу: люди действуют
в соответствии со своими интересами, как они
79
их сознают, среди них главное место занимают
материальные соображения и выгоды. Не по-
нимать этого означает отныне для него не
понимать «характера сил, которыми движется
история». И недаром в своих исторических
трудах, таких, как предисловие к Шлоссеру,
«Борьба партий во Франции при Людо-
вике XVIII и Карле X», «Франция при Лю-
довике-Наполеоне», «Июльская монархия»,
«Граф Кавур» и др., Чернышевский беспо-
щадно обнажает скрытые пружины политиче-
ских событий, демонстрируя, насколько мало
действительные стремления тогдашних партий
определялись их официальными лозунгами.
Категории «интерес нации», «благо чело-
века», «интересы государства» и т. п. остаются
у Чернышевского в целости и сохранности, но
теперь они означают уже нечто совершенно
другое, чем в просветительский период его
творчества. Можно, пожалуй, сказать, что они
теряют характер абстрактной внеклассовой
всеобщности, отождествляются с позицией и
стремлениями трудящихся.
Показывая обусловленность деятельности
классов и партий экономическими интересами,
Чернышевский впервые в русской литературе
дает объективное объяснение происходившей
борьбе высшего и низшего сословий. Вражда
«простолюдинов» к «господствующему сосло-
вию» предстает в контексте этой теории не
как исключение или нарушение нормального
состояния общества, а как закон его сущест-
вования на определенном этапе. Она выражает
факт раскола современного общества на две
противоположные части: «...одна живет чу-
жим трудом, другая — своим собственным;
первая благоденствует, вторая терпит нужду»
(28; 6, 337). Интерес одних заключается в
том, чтобы сохранить нынешнее положение
вещей, интерес других состоит, напротив, в его
изменении, «Это разделение общества, осно-
80
ванное на материальных интересах, отражает-
ся и в политической деятельности» (28; 6,
337).
Постановка Чернышевским проблемы осво-
бождения крестьян на плебейски-социалисти-
ческую основу была громадным шагом вперед
в развитии русской политической мысли. Вме-
сте с тем подобный подход заключал в себе
ряд серьезных трудностей и противоречий
(с ними впоследствии столкнется народниче-
ство и не сумеет разрешить, вернее, разрешит
в утопическом духе). Главным источником
невежества «простолюдинов», понимает рус-
ский социалист, является эксплуататорский
строй — «сами принципы нынешнего быта»,
препятствующие «человеческому благосостоя-
нию» и осуждающие большинство на тем-
ноту. Следовательно, чтобы просветить массу,
нужно уничтожить современный порядок. Но
современный порядок не может быть уничто-
жен невежественной и темной массой.
Чернышевский пытается найти выход из
противоречия, нащупать то звено, в котором
можно разомкнуть замкнутый круг, оставаясь
на почве реальности: предпосылкой уничто-
жения эксплуататорского строя, формулирует
он, как раз и является «умственная самостоя-
тельность» массы. Однако воспитать эту само-
стоятельность — дело необычайно трудное.
Социальный прогресс, предупреждает Черны-
шевский, совершается чрезвычайно медленно,
сопровождаясь «целою тучею самых неблаго-
приятных обстоятельств и случаев» (28; 6,
11), настолько медленно, что если ограничи-
ваться короткими периодами, то различные
зигзаги и колебания в общем поступательном
ходе истории могут заслонить «действие
общего закона». Он сравнивает историческое
движение с прыжками воробушка, молодого,
еще не оперившегося для полета; после каж-
дой попытки оторваться от земли, воробушек
6 И. К. Пачтин	81
падает в изнеможении, затем вновь подни-
мается, чтобы снова прыгнуть и — снова
упасть. «Смешно, если хотите, и жалко, если
хотите, смотреть на слабую птичку. Но не
забудьте, что все-таки каждым прыжком она
учится прыгать лучше... и со временем будет
прыгать прекрасно... А еще со временем,
птичка и вовсе оперится и будет легко и
плавно летать с веселою песнею» (28; 6, 13).
Какие же процессы способствуют воспита-
нию и просвещению масс? Чернышевский
теперь уже не стоит на абстрактно-просвети-
тельской точке зрения. Он отчетливо форму-
лирует мысль о том, что действительное вос-
питание и просвещение масс возможно лишь
в ходе вовлечения их в борьбу за свои права
и интересы. В борьбе трудящихся, пока еще
большей частью стихийной, инстинктивной,
Чернышевский увидел ключ к разгадке дви-
жущих сил современной истории. И хотя он
еще не понимает исторической миссии проле-
тариата и не усматривает в нем никакой осо-
бой исторической самодеятельности, только
ему одному свойственного политического дви-
жения, тем не менее он уже видит в выступ-
лениях «работников» нечто большее, чем про-
сто волнения отчаявшихся людей. Движение
пролетариата, особенно в июне 1848 г., зна-
менует для него начало новой эпохи в исто-
рии — самостоятельного действия народных
масс.
Отныне история, экономическая и полити-
ческая, предстает перед ним в четкой и ясной
перспективе — как процесс борьбы за созда-
ние нового общественного строя, сообразно
интересам «простолюдинов» — подавляющего
большинства человечества. Этот процесс мож-
но прервать, на время затормозить, но прекра-
тить его нельзя, поскольку содержание его —
«внутреннее стремление массы к улучшению
своего материального и нравственного быта»
82
(28; 7, 477). В общее движение рано или
поздно будут включены и русские «простолю-
дины» — таков общий ход дел в России и
Западной Европе. И хотя на этом пути пред-
стоят долгие и трудные испытания, в конце
концов новый общественный строй одержит
и здесь победу.
Конечно, теория Чернышевского, основы-
вавшаяся на борьбе «сословий», была прин-
ципиально отлична от Марксовой теории
классовой борьбы и диктатуры пролетариата.
Конечно, она облекала в форму социализма
лишь решимость крестьянской демократии
разделаться до конца с крепостничеством,
смести с лица земли накопившийся средневе-
ковый хлам, идеализируя в то же самое время
социальные результаты этой борьбы, не по-
нимая их исторически ограниченного содержа-
ния. Все это так, но именно теория Чернышев-
ского впервые выдвинула вопрос о коренном
различии интересов либерального дворянства,
либеральной буржуазии и революционного
демократического крестьянства в русской ре-
волюции, предвосхитив на десятилетия впе-
ред действительное размежевание классовых
сил в России. Именно она положила теорети-
ческое основание народничеству — идеологии
крестьянской демократии в России.
* *
*
Новое политическое и историческое миро-
созерцание обусловливает новый подход рус-
ского социалиста к усилиям самодержавия
отменить крепостное право.
Специфика политической ситуации в Рос-
сии, которую удивительно прозорливо схваты-
вает Чернышевский накануне реформы, за-
ключалась в том, что освобождение крестьян,
предпринятое самодержавием, было заранее
обречено на летальный исход, потому что
83
«качество средств» не соответствовало заду-
манному делу.
Чернышевский, знакомый с европейской по-
литической историей, не отрицал реформы
как одного из путей решения общественных
вопросов. Герой романа «Пролог» Волгин, вы-
ражавший в данном случае мысли самого
Чернышевского, говорил: «Возможности ре-
форм я не отвергаю: как отвергать возмож-
ность того, что происходит? Происходят ре-
формы, в огромном количестве...» (28; 13,
134). Но тот же Волгин подчеркивал, что он
решительно против реформ, «когда нет усло-
вий, необходимых для того, чтобы реформы
производились удовлетворительным образом»
(28; 13, 140).
Нельзя забывать всей сложности общест-
венной ситуации в России накануне реформы.
С одной стороны, самодержавие, решившееся
под влиянием поражения в Крымской войне
на отмену крепостного права, но не способное
провести реформу в интересах массы населе-
ния страны; с другой — помещики, вынуж-
денные принять царские рескрипты, но стре-
мившиеся максимально оградить свои приви-
легии (ни либерально настроенные дворяне,
ни тем более откровенные крепостники — ни-
кто не выказывал ни малейшего намерения
руководствоваться при освобождении интере-
сами большинства населения); с третьей —
крепостное крестьянство, представлявшее «на-
циональные интересы», но в настоящем своем
положении темное, забитое, политически не-
подвижное. Других общественных сил, заин-
тересованных в освобождении, а главное, спо-
собных провести отмену крепостного права, в
России не существовало. «Есть в истории та-
кие положения,— констатирует в 1858 г. Чер-
нышевский,— из которых нет хорошего вьн
хода,— не оттого, чтобы нельзя было предста-
вить его себе, а оттого, что воля, от которой
84
зависит этот выход, никак не может принять
его. Правда, но что же в таких случаях оста-
ется делать честному зрителю? Ужели обма-
нывать себя обольщениями о возможности,
даже о правдоподобности такого принятия?
Мы не знаем, что ему делать, но знаем, чего
он по крайней мере не должен делать: не ста-
раться ослеплять других, остерегаться зара-
жать других идеологической язвою, если сам
по несчастию подвергся ей...» (28; 5, 277).
В этих условиях Чернышевский эзоповым
языком подцензурных статей вскрывает перед
общественным мнением несостоятельность ца-
ризма в решении освободительной задачи.
О России, о царском правительстве он гово-
рить не мог, бдительная цензура не пропус-
кала ни слова осуждения в адрес правитель-
ства и готовившейся реформы. Поэтому он
пишет о Франции, развенчивает в глазах рус-
ской публики «наполеоновскую идею» (!),
«несоответствующую нынешним стремлениям
общества». «Столетия, проведенные под управ-
лением произвола,— пишет Чернышевский в
статье «Франция при Людовике-Наполеоне»
(1859),— до такой степени вкоренили в умах
французов мысль об его необходимости, что,
желая произвесть реформы, они постоянно
впадали в роковую ошибку, в ложное убежде-
ние, что нужно только заменить старую власть
новой властью и на эту новую власть пере-
несть все те чрезмерные права, которые при-
надлежали старой. Французы (конечно же не
русские!—догадывался читатель.— И. П.) не
замечали, как велико это зло, истощавшее весь
государственный организм, и как сильно оно
иссушало его силы на поддержку администра-
тивной машины, доведенной до чудовищных
размеров, и Франция, чувствовавшая свое
болезненное состояние, не понимая причины
его, прибегала к лекарствам, которые сами
усиливали тот недуг» (28; 5, 402).
85
Силой современного государства (царизма
и бюрократии) нельзя преобразовать суще-
ствующий строй и освободить народ — эта
мысль проходит отныне через все работы Чер-
нышевского, составляя их главный пафос и
содержание. Основной своей задачей он счи-
тает разоблачение либерального предрассудка,
«будто государственная власть может заме-
нять собою результаты индивидуальных уси-
лий в общественных делах», воспитание у на-
рождающейся демократии того чувства «граж-
данской самостоятельности, которое только
одно может упрочить здоровье нации» (28;
5, 402).
Перед умственным взором Чернышевского
вырисовываются действительные мотивы, по-
будившие самодержавие «поспешить» с отме-
ной крепостного права. В этом смысле пред-
ставляет интерес запрещенная цензурой
статья «Апология сумасшедшего» (1861), в
которой Чернышевский достаточно недву-
смысленно (хотя и в завуалированной форме
оценки реформы Петра I) указывает на под-
линные цели «великой реформы». Освобождая
крестьян от крепостного права, царское пра-
вительство, как когда-то Петр I, руководство-
валось не какими-либо мотивами гуманности,
а чисто государственными соображениями.
Цель заключалась вовсе не в европеизации
России, доказывает Чернышевский, а в «созда-
нии сильной военной державы». Этой целью
обусловлен характер освобождения и, соответ-
ственно, его результаты. «Результатом дея-
тельности Петра Великого было то, что мы,
получив хорошее регулярное войско, стали
сильною военною державою, а не то, чтобы мы
изменились в каком-нибудь другом отноше-
нии» (28; 7, 612). Могут ли быть иными ре-
зультаты отмены крепостного права, прове-
денной во имя тех же ограниченных целей?
Источник политической инициативы ца-
86
ризма, начинает понимать Чернышевский,—
это поражение в Крымской войне, доказавшее
несостоятельность старого порядка вещей и
доставившее силу так называемой либераль-
ной партии, которая требовала уничтожения
крепостного права. Однако кризис, порожден-
ный войной, с горечью констатирует он в
«Письмах без адреса» (1862), оказался не
настолько глубоким, чтобы вызвать к жизни
общественное движение, способное решительно
сломать старый строй. Не считая узкого слоя
людей, «более или менее думавших об обще-
ственных делах», остальная масса населения,
в особенности крестьянство, более всего за-
интересованное в переменах, стояла в стороне
от назревших событий. «Привычный произ-
вольный способ ведения дел» был, таким
образом, неизбежным результатом слабости
освободительного движения.
* *
*
Одновременно с осознанием невозможно-
сти провести реформу силами «старого по-
рядка вещей» Чернышевский начинает кри-
тику либерализма. Это совпадение вряд ли
можно признать случайным. Либеральствую-
щее самодержавие и монархически настроен-
ный либерализм оказывались в условиях под-
готовки и проведения реформы двумя сторо-
нами одной и той же медали, причем обе «сто-
роны» стремились к освобождению крестьян
на условиях сохранения и старой власти, и
помещичьего землевладения.
Впервые вопрос о коренной противополож-
ности интересов либеральной и демократиче-
ской партий Чернышевский ставит в упоми-
навшейся уже работе «Борьба партий во
Франции при Людовике XVIII и Карле X».
Он пишет: «У либералов и демократов суще-
ственно различны коренные желания, основ-
87
ные побуждения» (28; 5, 216). Либералы стре-
мятся прежде всего к политической свободе,
заботятся о политических правах, забывая
«о житейском благосостоянии масс, которое
одно и дает возможность к реальному осуще-
ствлению права» (28; 5, 218). Либералы хотят
политической свободы и преобразований, но
хотят вводить их постепенно, «без всяких по
возможности сотрясений». Конечно, ход собы-
тий может заставить либерала стать на время
радикалом, но он постоянно «будет искать
поводов, чтобы избежать надобности в корен-
ных переломах общественного устройства и
повести свое дело путем маленьких исправле-
ний, при которых не нужны никакие чрезвы-
чайные меры» (28; 5, 216).
Программа демократов сводится к тому,
чтобы «по возможности уничтожить преобла-
дание высших классов над низшими в госу-
дарственном устройстве», причем, каким путем
это сделать, «для них почти все равно». Де-
мократ— речь идет о революционном демо-
крате— не остановится и перед тем, чтобы
«производить реформы с помощью материаль-
ной силы», он «для реформ готов жертвовать
и свободой слова, и конституционными фор-
мами» (28; 5, 216). Либерализм же ограничи-
вает свои цели вещами, которые выгодны лю-
дям с независимыми материальными средст-
вами к жизни и с развитыми умственными
способностями, т. е. имущим сословиям (пар-
ламент, свобода выборов, партийной борьбы
и т. п.). Однако все эти вещи, считает Чер-
нышевский, не затрагивают основной причины
бедственного положения трудящихся.
На примере реформаторской деятельности
Тюрго Чернышевский демонстрирует, что пу-
тем частичных нововведений сделать ничего
серьезного в истории нельзя. Тюрго хотел
отменить феодальные права, уничтожить при-
вилегии дворянства, пересоздать систему на-
88
логов и пошлин, ввести свободу совести, ре-
формировать гражданские и уголовные за-
коны, ввести свободу печати, преобразовать
систему народного просвещения и т. п. И все
это он надеялся сделать, не ломая существую-
щих общественных отношений, не порывая с
«камариллой и королем».
«Странные надежды бывают у людей! —
комментирует Чернышевский.— В числе моих
знакомых,— вероятно, также и в числе ва-
ших, читатель,— есть такие странные люди.
Нельзя не уважать их за чистоту намерений,
за преданность общей пользе, но, воля ваша,
нельзя не улыбнуться, слушая их» (28; 5,
317).
Без освобождения народных масс от гнета,
без коренного улучшения их материального
благосостояния право выбора, право участия
в государственной жизни, равно как и дру-
гие права, останутся чисто формальной воз-
можностью: задавленным нуждой «простолю-
динам» будет просто не до политики. Вот
почему, по мнению Чернышевского, одни «пе-
ревороты в материальных отношениях по вла-
дению землею, по зависимости труда от капи-
тала драгоценны для массы» (28; 6, 369);
они-то и должны стать исходной позицией
для формирования демократической програм-
мы. Однако это вовсе не означает, что борьба
за политическую свободу не имеет значения,
как будут толковать доктрину Чернышевского
в 70-х годах народники-бунтари. Такого вы-
вода основоположник крестьянского социа-
лизма не делал. Подчеркивая, что дело не в
правах, не в формальной возможности влиять
на управление государством, он лишь указы-
вал на тесную связь, существующую между
политической и экономической самостоятель-
ностью трудящихся масс.
Одна из важнейших задач, которая стояла
перед Чернышевским, заключалась в том,
89
чтобы рассеять впечатление, будто спор демо-
кратов и либералов касается не разных целей,
а только разных методов борьбы. Для этого
нужно было показать русскому читателю, в
какой мере социальные установки либерализма
соответствуют (а вернее, не соответствуют)
нуждам освобождения русского общества.
Речь шла не просто о том, чтобы обнару-
жить путем критики вред капитализма для
народных масс, подчеркнуть его преходящий
характер и выявить основные черты будущего
социалистического общества, как полагал
Ю. Стеклов, а вслед за ним и ряд других
советских исследователей. Политический пи-
сатель, принимавший активное участие в идео-
логической борьбе своего времени, Чернышев-
ский хотел выработать у русской крестьянской
демократии ясное представление о тех задачах,
которые ставились развитием русского обще-
ства и которые система свободной конкурен-
ции не решала и решить не могла. Другими
словами, то, что у большинства исследовате-
лей Чернышевского фигурирует под абстракт-
ной рубрикой «критика капитализма», име-
ло на деле непосредственный политический
смысл: это была борьба с тенденцией к отож-
дествлению русских общественных задач с
целями буржуазного либерализма, борьба, без
которой крестьянская демократия в России не
смогла бы оформиться в самостоятельное
идейное течение.
Сегодня, спустя более столетия, когда си-
стема свободной конкуренции давно превзой-
дена в странах социализма и вызывает кри-
тику даже в среде самих буржуазных экономи-
стов, нам трудно оценить по достоинству
постановку вопроса о том, что «принцип
laissez faire, laissez passer не заключает в себе
один полного и готового ответа на всевозмож-
ные экономические вопросы, не может счи-
таться исключительным решением всех обще-
90
ственных задач» (28; 5, 578). Но для истори-
ческой эпохи, которую переживала Россия в
период отмены крепостного права, эта кри-
тика, разоблачавшая неспособность капита-
лизма решить проблему создания цивилиза-
ции в России, имела большое значение.
Нужно было обладать глубоким пониманием
действительных нужд страны, чтобы в обще-
стве, освобождающемся от крепостного права,
возвысить свой голос против системы сво-
бодного предпринимательства, которая для
большинства русского образованного общест-
ва означала в то время синоним человеческой
свободы и крайний предел развития цивили-
зации. С ясностью, поразительной для отста-
лых условий России, Чернышевский усматри-
вает историческую ограниченность принципа
свободной конкуренции, понимая его всего
лишь в качестве односторонней общественной
реакции на противоположный принцип —
«принцип власти», реакции, исторически по-
нятной и естественной, но все же односторон-
ней, которая будет превзойдена наукой и эко-
номическим развитием. С тех пор как в За-
падной Европе пал феодализм, пишет Черны-
шевский, «открылось, что, кроме средневе-
ковых злоупотреблений, человечество может
страдать и от других бедствий, против кото-
рых бессилен принцип индивидуальной неза-
висимости» (28; 5, 311).
Верить, будто система свободного предпри-
нимательства— единственно возможное сред-
ство достижения целей народного благосостоя-
ния,— значит вольно или невольно проповедо-
вать обман. Прежде всего, обеспечение мате-
риального благосостояния масс недоступно
частной собственности и в значительной мере
находится в противоречии с нею. Система сво-
бодной конкуренции провозглашает права
свободного индивидуума, но ничего не делает,
чтобы эти права стали реальностью для неи-
91
мущих. Сфера обеспечения прав находится вне
пределов досягаемости этой системы.
«Какая польза была, если говорили проле-
тарию: «Ты имеешь право работать», когда он
отвечал: «Как же я воспользуюсь этим пра-
вом? Я не могу обрабатывать землю для
себя,— родившись, я нахожу ее уже занятою.
Я не могу заняться ни охотою, ни рыбною
ловлею,— это привилегия владельца. Я не
могу собирать плодов, возращаемых богом
на пути людей,— эти плоды поступили в соб-
ственность, как и земля. Я не могу ни срубить
дерева, ни добыть железа, которые необхо-
димы для моей работы: по условию, в котором
я не участвовал, эти богатства, созданные, как
я думаю, природой для всех, разделены и
стали имуществом нескольких людей. Я не
могу работать иначе, как по условиям, возла-
гаемым на меня теми, которые владеют сред-
ствами для труда. Если, пользуясь так назы-
ваемою у вас свободою договоров, эти условия
чрезмерно суровы; если требуют, чтобы я
продал и тело, и душу; если ничто не защи-
щает меня от несчастного моего положения
или если, не имея во мне надобности, люди,
дающие работу, оттолкнут меня,— что будет
со мной? Найдется ли у меня сила восхищать-
ся тем, что у вас называется уничтожением
произвольных стеснений, сделанных людьми,
когда я безуспешно борюсь с условиями жиз-
ни? Буду ли я свободен, когда подвергнусь я
рабству голода? Право работать будет ли ка-
заться мне драгоценно, когда мне придется
умирать от беспомощности и отчаяния при
всем моем праве?»» (28; 5, 302).
Вновь подчеркнем: существенно новый
взгляд на задачи освобождения основывается
у Чернышевского на глубоком понимании ко-
ренных изменений, происходивших в общест-
венной жизни и сфере производства в XIX в.
В этой связи он ведет полемику с либераль-
92
ными экономистами относительно «границ го-
сударственного влияния» на экономическую
жизнь общества. Чернышевский понимает, что
государство в современном обществе состав-
ляет «огромную силу», которую приходится
принимать «как факт». Сила эта зависит не
от теории, «она определяется нравами обще-
ства и его потребностями». Задача теории за-
ключается лишь в том, чтобы определить
наиболее эффективный способ воздействия го-
сударства на общественные дела.
Согласно критериям системы свободной
конкуренции, государство должно охранять
общественную безопасность и не вмешиваться
в экономическую деятельность частного лица.
Чернышевский шаг за шагом разоблачает ли-
цемерие этого принципа, доказывая необходи-
мость для государства участвовать в экономи-
ческой деятельности, вставать на защиту
общественных нужд там, где возникает про-
тиворечие между системой частных интересов
и выгодами большинства общества. Никто,
кроме государства, не может, подчеркивает он,
утвердить приоритет общественных требова-
ний и обеспечить общие условия, необходимые
для материального благосостояния народа.
Предоставить решение этих проблем системе
свободной конкуренции — это значит, с точки
зрения Чернышевского, выдать большинство
населения на произвол меньшинства собствен-
ников.
В рассуждениях Чернышевского об эконо-
мической роли государства мы не найдем и
тени иллюзий насчет способности самодержа-
вия осуществить меры, которые диктуются
потребностями общественного прогресса и
благосостояния трудящихся. Напротив, Чер-
нышевский показывает, что по натуре своей
царизм не в состоянии исполнять предназна-
чение общественной власти, что «разумное за-
конодательство, учитывающее потребности
93
большинства, может опираться только на во-
лю и интересы «низших классов». Не остав-
ляя никаких сомнений на этот счет, он пишет
в «Очерках из политической экономии (по
Миллю)»: «Когда прогрессисты, или так на-
зываемые утописты, говорят о расширении
круга общественной деятельности в экономи-
ческой жизни, не следует воображать, будто
бы они рекомендуют расширение того, что
ныне называется правительственной деятель-
ностью» (28; 9, 659). Это слово служит у них
для обозначения «совершенно иных форм об-
щественной деятельности». Оно «лишь оста-
ток образа мыслей, против которого сами они
борются» (28; 9, 660).
* *
*
После всего сказанного следует вернуться
к исходному пункту социалистической концеп-
ции Чернышевского — общинному землевла-
дению, с тем чтобы посмотреть, изменилось ли
отношение нашего мыслителя к этому фунда-
ментальному принципу «крестьянского социа-
лизма». Напомним, что существование общин-
ного поземельного владения представлялось
Чернышевскому в начальный период его твор-
чества залогом некапиталистического разви-
тия России. «Этот порядок,— утверждал он,—
обеспечивает огромному большинству поселян
пользование землею. Он предотвращает из-
лишнее неравенство состояний между членами
общины: этих выгод, на наш взгляд, совер-
шенно достаточно для предпочтения общин-
ного владения всякому другому» (28; 4, 313).
Справедливости ради следует подчеркнуть,
что с самого начала Чернышевский, в отличие
от Герцена, стремился избежать всякого про-
виденциализма в отношении общинного земле-
владения. Существование общины в России
являлось для него показателем исторической
94
неподвижности нации; само по себе оно не
имеет, по мнению Чернышевского, никакого
значения — ни положительного, ни отрица-
тельного. Лишь «при настоящем развитии
экономического движения в Западной Евро-
пе», в котором предстоит принять участие
России, сохранение общинного землевладения
оказывается выгодным для благосостояния
землевладельческого населения страны.
По мере развития процесса подготовки ре-
формы постановка вопроса об общинном зем-
левладении существенно меняется. Значение
общины как формы отношений, наиболее со-
ответствующей в условиях России современ-
ному экономическому развитию, не ставится
им под сомнение. В этом смысле он придер-
живался прежнего взгляда. Однако политиче-
ское чутье подсказывает ему, что оставаться
при старом, абстрактно-теоретическом под-
ходе к проблеме общинного землевладения
уже нельзя. Специфика ситуации, которую
раньше других ухватывает Чернышевский, за-
ключалась в том, что готовившаяся реформа
создавала общине совершенно ненормальные
экономические условия, ставившие под угрозу
ее жизнь и развитие. Ввиду этой реально
обозначившейся опасности умертвления общи-
ны путем непомерного выкупа, налагаемого на
крестьян, Чернышевский конкретизирует свою
прежнюю постановку вопроса. Теперь он пере-
носит центр тяжести доктрины социализма с
чисто экономических рассуждений о преиму-
ществах общинного землевладения по сравне-
нию с частной собственностью на определе-
ние конкретных условий и социально-полити-
ческих мер, способных обеспечить эволюцию
сельской общины.
«Как ни важен представляется мне вопрос
о сохранении общинного владения,— пишет
Чернышевский,— но он все-таки составляет
только одну сторону дела, к которому принад-
95
лежит. Как высшая гарантия благосостояния
людей, до которых относится, этот принцип
получает смысл только тогда, когда уже да-
ны другие, низшие гарантии благосостояния,
нужные для доставления его действию про-
стора. Такими гарантиями должны считать-
ся два условия. Во-первых, принадлежность
ренты тем самым лицам, которые участвуют в
общинном владении. Но этого еще мало. На-
добно также заметить, что рента только тогда
серьезно заслуживает своего имени, когда
лицо, ее получающее, не обременено кредит-
ными обязательствами, вытекающими из са-
мого ее получения» (28; 5, 360). Если таких
«низших» гарантий нет, то общинное земле-
владение ничего не изменит в положении кре-
стьян, с общиной или без общины они ока-
жутся выданными на произвол торговцев, по-
мещиков, ростовщиков.
Перед взором Чернышевского вырисовы-
ваются подлинные масштабы той предвари-
тельной исторической работы, которую пред-
стояло проделать русскому обществу, чтобы
быть в состоянии воспользоваться уроками
развития Запада. Он не устает вновь и вновь
повторять, что главный источник бедствий
русского крестьянства заключается в колос-
сальной экономической и политической отста-
лости России. Если раньше он сравнивал свою
родину с Францией и Германией, хотя бы в
начале их исторического движения, то теперь
масштабом русского общественного и полити-
ческого устройства выступают для него ази-
атские государства. «Азиатская обстановка
жизни, азиатское устройство общества, азиат-
ский порядок дел,— этими словами сказано
все, и нечего прибавлять к ним. Может ли
земледелие получить европейский характер
при азиатском порядке дел?» (28; 5, 698).
«Азиатство» означает общественный строй,
при котором «не существует неприкосновен-
96
ности никаких прав, при котором не ограж-
дены от произвола ни личность, ни труд, ни
собственность» (28; 5, 700). «Азиатство» оз-
начает отвратительную администрацию и су-
дейскую власть, которая «не выполняет своего
предназначения». «Азиатство» — это полней-
шая зависимость чиновников от расположе-
ния начальства («...лишь бы был доволен
начальник, и никакая ответственность не упа-
дет на них») и невозможность для общества
«высказывать свое мнение о каждом офици-
альном действии каждого должностного лица».
Наконец, «азиатство» — это бедность народа,
апатия масс, жалкое положение земледелия.
Прорвать этот заколдованный круг причин
и следствий невозможно ни при помощи сохра-
нения общинного землевладения, ни при по-
мощи установления частной собственности на
землю: ни та ни другая мера сами по себе не
в состоянии устранить причины, вызывающие
отсталость экономики страны и умственную
спячку народа. «Потому-то и отвратительно
нам слышать рассуждения отсталых экономи-
стов о том, как дурное состояние нашего зем-
леделия может быть исправлено... уничтоже-
нием общинного землевладения и введением
на его место частной поземельной собствен-
ности. Не потому отвратительно слышать нам
эти тупоумные, суеверные рассуждения, что
мы — приверженцы общинного землевладе-
ния: нет, все равно, мы негодовали бы на них
и тогда, когда бы думали, что частная позе-
мельная собственность лучше общинного вла-
дения. Каково бы ни было полезное или вред-
ное влияние известной системы землевладе-
ния на успехи сельского хозяйства, все-таки
это влияние совершенно ничтожно по сравне-
нию с неизмеримым могуществом тех условий
нашей общественной жизни, в которых нашли
мы истинные причины жалкого положения на-
шего земледелия» (28; 5, 710).
7
И. К. Пантин
97
Таким образом, принцип частной собствен-
ности на землю не приемлем для русского со-
циалиста не только из-за его отсталости в
научно-экономическом смысле, но и в силу
отсталости общественно-политической систе-
мы. Чернышевский сравнивает либералов, ус-
матривавших в ликвидации общинного зем-
левладения основное средство покончить с
отсталостью сельского хозяйства, со знаха-
рями, а систему взглядов либерализма — с
диким суеверием (отсюда и название статьи
«Суеверие и правила логики»). «Больной чув-
ствует лихорадочный озноб оттого, что гнилой
климат и изнурительный образ жизни разви-
вают в нем чахотку; а вы, милостивые госу-
дари,— полемизирует он с либералами,— со-
ветуете ему лечиться порошком из раковых
жерновок... Всмотритесь получше в состояние
организма, и вы найдете, что лихорадочный
озноб производится причинами, против кото-
рых необходимо употребить средства, совер-
шенно различные от рекомендуемых вами
суеверных пустяков. Вся обстановка жизни
больного должна измениться для того, чтобы
прекратилось гниение основного органа его
тела» (28; 5, 710).
Если попытаться в немногих словах ухва-
тить то новое, что становится характерным
для социалистического миросозерцания Чер-
нышевского, то оно сведется к следующему:
крестьянская община, которая выступала в
свое время для него безусловным преимуще-
ством русского общественно-экономического
устройства в отличие от западноевропейского,
осмысливается теперь как одна из предпосы-
лок (причем не главная при данных условиях)
движения русского общества по пути про-
гресса. Оселком всех проблем становится для
Чернышевского умственное, нравственное и
политическое развитие трудящихся масс. Пока
русский народ спит «младенческим сном»,
98
община не поможет ему избежать бедствий
капитализма.
Естественно, что эта тенденция социализма
Чернышевского вступала в решительное про-
тиворечие с мессианским настроем герценов-
ской концепции. Скрытая полемика с Герце-
ном, начавшаяся невинным смещением акцен-
тов, вылилась в открытое столкновение точек
зрения (см. статью Чернышевского «О причи-
нах падения Рима»). И хотя можно согла-
ситься с тем, что, критикуя мессианский на-
строй концепции «русского социализма»,
Чернышевский прибегает порой к некоторому
огрублению взглядов Герцена, однако главное
здесь — дух критики взглядов Герцена, ха-
рактер аргументации Чернышевского.
В его взглядах на социализм все более от-
четливо проступает понимание реальной исто-
рической почвы, на которой новое движение
зарождается, и тех условий, при которых оно
может победить. Да, принцип общинного зем-
левладения в России действительно согла-
суется с принципом западноевропейского со-
циализма. «Принцип, положим, действительно
один и тот же. Но форма, до какой разви-
вается вещь, порождаемая принципом, совер-
шенно не та» (28; 7, 662). Чтобы подняться
на уровень западноевропейского социализма,
единственного, о котором могла идти речь в
XIX в., русскому народу предстоит преодо-
леть огромный исторический путь: порвать с
азиатчиной в умах и в учреждениях, переде-
лать свои привычки и нравы, развиться, в
европейском смысле этого слова, наконец, на-
учиться «порядочно вести дела».
Отношение русской поземельной общины к
европейскому социализму Чернышевский упо-
добляет отношению китайских веревочных мо-
стов к европейским мостам — продукту совре-
менной инженерной мысли. «Какое же тут уча-
стие имели китайцы в прогрессе европейской
99
инженерной науки и практики? Чем была тут
или будет обязана им человеческая цивили-
зация или Западная Европа?—спрашивает
Чернышевский.— Напротив, когда они из
своего бог знает какого бестолкового состоя-
ния перейдут в порядочную цивилизацию,
они же будут учиться от Западной Европы не
тем одним вещам, сходного с которыми ничего
не было у них в их прежнем азиатстве, а
между прочим и постройке висячих мостов,
сходная с которыми вещь была у них» (28;
7, 662).
Конечно, веревочные мосты облегчали су-
ществование китайцев, пока они были не в
состоянии построить современные мосты. «На-
верное обычный этот факт окажется полезен
и для дальнейшего их прогресса, когда они
станут способны завести у себя лучшие пути
сообщения по европейской науке» (28; 7, 663).
Но смешно надеяться, доказывает Чернышев-
ский, что китайцы сами, без помощи европей-
ской цивилизации смогут в обозримый исто-
рический период научиться строить современ-
ные средства сообщения. «Вот точно такого
же рода история и с нашим обычным земле-
владением» (28; 7, 663). Оно окажется не-
обходимым русскому народу, когда у него
разовьется потребность «в лучшем устрой-
стве». Вероятнее всего, оно обеспечит «удоб-
ное, просторное основание» для этого устрой-
ства. Но социализм, поскольку он станет не-
обходимостью для России, будет связан с
укоренением в народной жизни завоеваний
западноевропейской цивилизации.
В данном случае мы имеем дело с рожде-
нием того, что Плеханов позже назовет «чув-
ством исторического расстояния». Чернышев-
ский потому и был великим политическим
мыслителем, что не боялся взглянуть правде
в глаза, какой бы безрадостной она ни была.
Трезвое понимание громадных трудностей,
100
стоящих на пути исторического развития Рос-
сии от азиатчины к цивилизации (и уж за-
тем только к социализму), резко отличает его
как от современников, в частности от Герцена,
так и от последующего поколения русских
революционеров. Смешно преувеличивать зна-
чение крестьянской общины, когда в стране
нет элементарных условий цивилизации, та-
ких, например, как грамотность населения.
Смешно надеяться, что, оставаясь отсталой,
Россия сможет прийти к социализму быстрее
более развитых стран Европы.
Не община, вернее, не только и не столько
община, тем более в ее наличной форме, при
наличных условиях, выдвигается в концепции
Чернышевского на первый план русского осво-
бодительного движения, а способность массы
к революционным действиям, ее решимость
уничтожить самодержавие, ликвидировать
азиатские формы управления и хозяйствова-
ния. Община отходит на задний план потому,
что преувеличенные надежды на нее способны
только заслонить понимание животрепещущих
задач освободительной борьбы, утопить реаль-
ное положение дел в оптимистической фразе.
Впоследствии его ученики не смогут удер-
жаться на высоте взглядов учителя. Акценты
сместятся, пропорции будут изменены. Пер-
спектива движения будет объявлена непосред-
ственной задачей борьбы, а община превра-
тится в единственное и всеспасающее сред-
ство от любых социальных зол. Герцен в со-
знании большинства революционных народни-
ков одержит верх над Чернышевским. И толь-
ко трудным практическим путем поражений,
борьбы и разочарований движение прибли-
зится к пониманию исторических задач, стоя-
щих на очереди дня в России. Реализм, свой-
ственный Чернышевскому, возродится, но
уже на новой основе и в новой форме — в
форме пролетарского социализма.
К ПРОБЛЕМЕ ГЕНЕЗИСА
НАРОДНИЧЕСТВА
О народниках и народничестве у нас в стране
создана большая литература, особенно за по-
следние 15—20 лет. Специальные работы по-
священы возникновению народничества как
идеологии и как практического движения. Не-
сколько монографий всесторонне исследуют
народовольческий этап развития революцион-
ной борьбы в России. Начинается освоение
периода 80—90-х годов прошлого века, когда
господствующее положение в легальной пуб-
лицистике приобрело либеральное народни-
чество.
Казалось бы, положение дел с изучением
народничества обстоит более чем удовлетво-
рительно, и пишущему по этим сюжетам
остается одно — подытожить в немногих об-
щих положениях проделанную работу, уточ-
няя некоторые детали и частности. Однако
тот, кто захотел бы сегодня воспроизвести на
основе проделанной работы генезис народни-
чества, его идейную эволюцию, встретился бы
с неожиданным препятствием. Общие харак-
теристики народничества, предлагаемые в ка-
честве отправных пунктов анализа, сплошь и
102
рядом не могут служить ни путеводными ве-
хами, ни точными ориентирами исследования.
Об этом свидетельствует дискуссия по про-
блемам народничества, которая продолжается
с перерывами вот уже 15 лет (если датиро-
вать ее начало 1959 г., когда появилась работа
Б. П. Козьмина «Народничество на буржуаз-
но-демократическом этапе развития освободи-
тельного движения в России»). Спор идет
вокруг таких проблем, как взаимоотношение
понятий «революционная демократия» и «на-
родничество», вопрос о причинах идейных
сдвигов в демократической идеологии на ру-
беже 60—70-х годов прошлого века, о перио-
дизации буржуазно-демократического этапа
освободительного движения в России, о со-
держании, которое нужно вкладывать в тер-
мин «родоначальники народничества». Поле-
мизируют насчет того, следует ли распростра-
нять ленинскую характеристику идеологии
народничества, как она дана в работе «От
какого наследства мы отказываемся?», на
революционное народничество 70-х годов, или
она применима только к доктринам либераль-
ных «друзей народа», как понимать категорию
«просветительство», в частности «просвети-
тельство» Скалдина, в чем заключается на-
родническая «прибавка» к общедемократиче-
скому мировоззрению, и т. д. и т. п.
Как это иногда бывает в дискуссиях, ито-
гом полемики явилось не решение спорных
вопросов, а самоопределение сложившихся то-
чек зрения, опробование «своей» аргумента-
ции, выяснение позиций оппонентов. Однако,
несмотря на такой внешне малоутешительный
финал, дискуссия не прошла даром для нашей
исторической науки: она обозначила те во-
просы, которые разделяют исследователей,
показала, с какими методологическими труд-
ностями предстоит еще справиться историкам
русского освободительного движения. Теперь,
103
после дискуссии, уже ясно, что прогресс иссле-
дования народничества, по крайней мере на
современном этапе, упирается прежде всего в
разработку собственно теоретических, мето-
дологических проблем: девять десятых всех
трудностей, вставших перед историками, на
наш взгляд, связаны с этим.
Серьезное препятствие для плодотворного
диалога историков заключается, по нашему
мнению, в устаревших способах расчленения
и интерпретации материала, который быстро
накапливался в последние 20 лет. Если масса
фактических данных росла гигантскими тем-
пами, то этого нельзя сказать о теоретической
работе, которая все более отставала от запро-
сов эмпирического исследования. В итоге по-
лучился разрыв между инструментарием уче-
ного-историка и самим составом проблем —
разрыв, который историки должны осознать,
если они хотят найти выход из противоречий.
К сожалению, переход от одного логиче-
ского момента исследования к другому до сих
пор совершался стихийно. Точка зрения на
народничество как на утопическую идеологию
реакционного мелкого буржуа не была «снята»
на новом теоретическом уровне. Она просто
рухнула под напором громадного фактиче-
ского материала, который она оказалась не
в состоянии объяснить рационально. Исто-
рики вынуждены были отказаться от нее для
того, чтобы сохранить добытые факты и про-
должать работу.
Подобная форма научного движения, пред-
ставляющаяся порой естественной и единст-
венно возможной, таит в себе многочисленные
опасности и издержки. Вспомним Герцена:
«...для того, чтоб действительно перейти
пределы какого-либо логического момента, на-
добно, по крайней мере, понять, в чем именно
ограниченность исчерпанной формы: ничто в
свете не путает так понятий, как бессознатель-
104
ный выход из одного момента в другой» (10;
3, 101). Эмпирическое исследование преодоле-
вает ограниченную теоретическую концепцию
лишь постольку, поскольку обнаруживает и
ставит на обсуждение явления и факты, выхо-
дящие за пределы возможностей данной кон-
цепции. Однако сама по себе апелляция к
фактам не решает проблемы. Отвергнуть то,
что кажется нам заблуждением, порвать с
предрассудками, вовсе не означает еще прев-
зойти ошибочный взгляд; чтобы преодолеть
и, главное, изжить его, он должен быть объяс-
нен в новой, более высокой концепции, высве-
чен на фоне новых средств анализа и интер-
претации.
В пределах настоящей работы мы не мо-
жем стремиться к решению всех спорных
проблем. Одному исследователю это не под
силу. Наша задача гораздо скромнее: мы со-
бираемся проанализировать некоторые мо-
менты, связанные с изучением возникновения
народнической идеологии. Нам представляет-
ся, что проблема генезиса народничества в
определенном смысле является ключевой. Не
говоря уже о том, что она связана со многими
сторонами общей концепции изучения кре-
стьянского социализма, многие спорные мо-
менты истории русского освободительного
движения сразу же становятся ясными, как
только правильно задается связь между Чер-
нышевским и революционным народничеством
70-х годов.
В чем же заключается основная трудность
исследования происхождения народнической
доктрины?
Подобно всякой идеологии, народническая
доктрина выступила не просто зеркальным
отражением новых фактов действительности,
но отражением, внутренне согласованным с
основным идейным комплексом старого миро-
созерцания, наследниками и продолжателями
105
которого народники себя считали. Созданные
предшествующим развитием интеллектуаль-
ные средства легли в основу построения новой
социалистической теории. И что же? Разра-
ботанная с их помощью концепция револю-
ционного действия оказалась в противоречии
с философско-историческим миросозерцанием
Чернышевского. В народничестве 70-х годов
нет и в помине гениальных прозрений родона-
чальника доктрины: переход к более конкрет-
ным, практическим проблемам сопровождает-
ся, как правило, отступлением к волюнта-
ризму. Общая связь исторического процесса
исчезает, на первый план выступают про-
блемы, ответы на которые еще нельзя найти
в русской действительности. Материализм
сменяется позитивизмом, исторический реа-
лизм «шестидесятников» уступает место со-
циологическому субъективизму. Распростра-
няются разного рода теории «самобытности»
пути России и романтическая критика капи-
тализма. Единое прежде учение распадается
на ряд враждующих между собой направле-
ний, каждое из которых предельно односто-
ронне и тем не менее претендует на безуслов-
ное решение всего круга революционных за-
дач. Мы уже не говорим об эклектизме, прису-
щем всем течениям революционной мысли: в
народнических кружках одинаково поклоня-
лись Лаврову и Чернышевскому, Бакунину и
Марксу. Противоречие это настолько бьет в
глаза, что большинство исследователей до
сих пор предпочитает говорить о попятном
движении в русской общественной мысли.
Проблема становится еще более неясной,
если учесть, что именно в это время (т. е. в
начале 70-х годов) революционное движение
начинает набирать силу. Семена, брошенные
в русскую почву Герценом, Чернышевским,
Добролюбовым, Писаревым, дали первые
всходы. Шире стал круг революционеров,
106
тесней их связь с народом. Впервые в рус-
ском обществе возникает сознательно демо-
кратическое направление, враждебное либера-
лизму. И при всем этом непонятный идейный
спад.
Часть исследователей пытается объяснить
эти изменения в крестьянском социализме с
помощью явлений базисного порядка. Идей-
ный сдвиг в сознании интеллигенции на ру-
беже 60—70-х годов XIX в. отразил, по мне-
нию этих исследователей, решающий поворот,
происшедший после реформы 1861 г. в рус-
ских общественных отношениях, в частности
развитие капитализма в России и возникнове-
ние буржуазной группировки классовых сил.
Начиная с этого момента, считают они, только
интересы пролетариата представляют прогрес-
сивное развитие русского общества. Интересы
же всех других классов носят по отношению к
экономическому и политическому развитию в
лучшем случае двойственный характер. По-
скольку, например, крестьяне боролись против
остатков крепостничества, их борьба была
прогрессивной, поскольку же они выступали
против капитализма, их протест становился
реакционным, он выражал страх мелкого бур-
жуа перед капитализмом, его стремление упро-
чить мелкую собственность вопреки крупной,
капиталистической. Это противоречивое поло-
жение мелкого производства в буржуазном
обществе непосредственно отразилось в харак-
тере идеологии народничества с ее своеобраз-
ным переплетением идей прогрессивных, демо-
кратических с идеями отсталыми, реакцион-
ными. Позитивизм в философии, субъектив-
ный метод в социологии, «самобытничество» в
понимании исторических путей развития Рос-
сии, реакционные ламентации против капита-
лизма, анархическое бунтарство и составляют
как раз, по мнению этих исследователей, спе-
цифически мелкобуржуазную «прибавку», ко-
107
торую делает народничество 70-х годов к по-
следовательно демократической традиции рус-
ских революционеров конца 50 — начала 60-х
годов XIX в.
Мы сознательно не ссылаемся на имена
исследователей, разделяющих в той или иной
степени подобную точку зрения. Нам инте-
ресны не персоналии, а исключительно логика
рассуждения, ход мысли и способ доказа-
тельства, которые объединяют целое направ-
ление в подходе к народничеству.
Исходная посылка этой концепции состоит
в том, что все перемены в сфере обществен-
ных идей якобы должны быть представлены
как непосредственное выражение изменений в
экономике. Такой способ интерпретации идео-
логии выдается чуть ли не за основной посту-
лат марксистского историзма. Однако на деле
к историческому материализму он никакого
отношения не имеет. Маркс и Энгельс под-
черкивали, что экономическое развитие лишь в
конечном счете определяет ход исторических
событий. «Если же кто-нибудь искажает это
положение в том смысле, что экономический
момент является будто единственно опреде-
ляющим моментом,— писал Энгельс,— то он
превращает это утверждение в ничего не гово-
рящую, абстрактную, бессмысленную фразу»
(1; 37, 394).
Безусловно, исторические явления, включая
органические изменения в идеологии, в конеч-
ном счете имеют социально-экономический
смысл. Если народническая система взглядов
противопоставляет, хотя и в иллюзорной, фан-
тастической форме, интересы крестьянской
демократии и либерализма, то значение этого
противопоставления выходит за рамки чистого
мышления. Видимость самостоятельного дви-
жения идеологии не должна вводить нас в
заблуждение. Даже будучи несостоятельной
в собственно научном, теоретическом плане,
108
утопичной в качестве социалистической док-
трины, система взглядов народничества ока-
залась исторически правомерной идеологией.
Как показал опыт трех русских революций,
она имела глубокие экономические корни в
положении крестьянских масс России, стра-
давших от буржуазно-помещичьего гнета. Од-
нако одно дело — не забывать о глубокой
социально-экономической основе народниче-
ства, другое — выводить изменения в фило-
софских и социологических идеях и политиче-
ских доктринах непосредственно из процессов
в экономическом базисе — развития капита-
лизма, социальной дифференциации в поре-
форменной деревне, появления кулачества
и т. д.
Устойчивое идейное и политическое движе-
ние не может существовать без единства
между интеллигенцией и «простыми людьми»,
большинство которых в России составляли
крестьяне,— с этим вряд ли кто-нибудь ре-
шится спорить. Только разрабатывая теорети-
чески проблемы, поставленные жизнью масс,
образуя с этими массами единый культурный
и политический блок, та или иная «интелли-
гентская» система идей приобретает способ-
ность влиять на массовое движение, подни-
мать его на уровень сознательной политиче-
ской борьбы. Однако ошибка вульгарно-со-
циологического толкования народничества за-
ключается в том, что идеологическое единство
народнической интеллигенции и мелкобуржу-
азного крестьянства постулируется как исход-
ный пункт, а не выводится как итог историче-
ского развития, в ходе которого изменяются
и интеллигенция и народные массы. Сводя
генезис народничества к отражению интересов
мелкобуржуазного крестьянства, исследова-
тель заранее освобождает себя от необходи-
мости анализировать момент исторического
развития идеологии и, если угодно, момент
109
исторического творчества. Сложный, порой
мучительный, процесс превращения идей оди-
ночек в систему взглядов и политики, способ-
ных выражать нужды, чаяния, психологию
крестьянских масс, процесс, имеющий свои
объективные этапы, предстает как разверты-
вание неявной вначале мелкобуржуазной сущ-
ности. Таким образом, еще до конкретного
анализа идеологии народничества читателям
навязывается идущая впереди максима, кото-
рая, хотят того или не хотят, звучит как
морализующее обвинение в адрес первых рус-
ских социалистов, как скрытый упрек в ме-
щанской ограниченности их кругозора.
С точки зрения абстрактно-социологической
разница между утопическим социализмом ре-
волюционных народников 70-х годов и ме-
щанскими утопиями «друзей народа» неве-
лика: и те и другие отстаивают по существу
несоциалистические, непролетарские взгляды,
и тех и других можно подвести под ленин-
скую характеристику народнической «прибав-
ки» к демократическому наследству. Однако
с точки зрения развития освободительного
движения в России различие между ними
носит принципиальный характер. Их четкой
границей разделяет крах народнического со-
циализма и выделение пролетарски социали-
стических элементов в особое идейное направ-
ление. И не случайно из среды революцион-
ных народников вышли Плеханов и его дру-
зья — первые русские марксисты, из среды
же «друзей народа», группировавшихся вокруг
«Русского богатства»,— первые ликвидаторы
в демократическом движении, которые «отрек-
лись от «подполья» и от его лозунгов» и обра-
зовали «открытую партию» (2; 24, 336).
Ленин никогда Не упускал из виду специ-
фику действенного народничества как особого
этапа в развитии русского освободительного
движения. Для него не могло быть и речи о
110
том, чтобы сводить действенное народничество
к идеологии мелкого буржуа, хотя некоторые
мелкобуржуазные черты и были присущи этой
социалистической доктрине с самого начала ее
возникновения. Так, горячее сочувствие к все-
мирно-исторической борьбе международного
социалистического пролетариата сочеталось у
«семидесятников» с обличением язв капита-
лизма, носившим романтический характер,
стремление к борьбе с действительным врагом,
с помещичьим землевладением и царской
монархией — с верой в особый путь разви-
тия России, вера в силы народа, его правоту,
апелляции к исторической самодеятельно-
сти масс — с «интеллигентским самомнением»
и т. д. й т. п. Имея в виду сочетание противо-
речивых элементов в народничестве, Ленин
указывал в конспекте лекций по аграрному
вопросу (1903), что народническую доктрину
составляют: «элементы] демократии] + уто-
пический] с[оциализ]м 4" м[елко]б[уржуа]з-
[ные] реф[ормы] + реакционность] м[елкого]
б[у]ржуа» (2-а; 237). Однако конкретная ком-
бинация этих элементов, удельный вес каж-
дого из них различны в различных направле-
ниях народничества. В действенном народни-
честве доминируют первые два элемента, в
идеологии либеральных «друзей народа» —
два последних.
И революционные народники и «друзья
народа» не видят основного капиталистиче-
ского характера экономической эволюции Рос-
сии, складывавшейся или сложившейся бур-
жуазной группировки классов. И те и другие
отрицают роль фабрично-заводских рабочих
как передовых борцов за социализм, связывая
свои надежды на лучшее будущее прежде
всего с крестьянством. Однако источники по-
добной слепоты совершенно разные. У рево-
люционных народников это закономерная
ограниченность взглядов социалистов-утопи-
111
стов, желавших бороться против эксплуата-
торского строя, но не видевших еще реаль-
ных средств борьбы. У либеральных народни-
ков это выражение мелкобуржуазной узости
взглядов, мещанской ограниченности круго-
зора. Если попытаться дать социально-поли-
тическую оценку той и другой тенденции в
народнической идеологии, то можно сказать,
что для действенного народничества харак-
терны утопия крестьянской социалистической
революции и реальное стремление поднять на
борьбу против крепостничества и абсолютизма
широкие массы; для либеральных же народ-
ников— приспособление идеалов «социали-
зма» к интересам хозяйственного мужика,
боязнь крутых общественных переворотов,
поиск компромисса с господствующими клас-
сами.
Чтобы пояснить сказанное и сделать на-
глядной нашу мысль, уподобим на миг исто-
рическое движение своего рода спирали с
огромным радиусом кривизны. Для наблюда-
теля, перед которым эта гигантская спираль
только начинает разворачиваться, практиче-
ски она выступает в виде прямой. Мысленно
продолжая отрезок, он может принять даль-
нейшее движение за прямую. Конечно, это
ошибка, но ошибка понятная и естественная.
Но та же самая ошибка будет непроститель-
ной узостью кругозора, когда наблюдатель
находится в середине или конце витка спи-
рали или когда он может использовать точные
способы измерения кривизны. Тогда ошибка
превращается в доктринерскую слепоту со
всеми вытекающими отсюда последствиями.
Нечто вроде этого и представляет собой отно-
шение между революционным народничеством
и последующими фазами развития этого дви-
жения.
Существует еще одна ограниченная точка
зрения на генезис народничества, на первый
112
взгляд, полярно противоположная только что
изложенной. Ее сторонники признают утопи-
ческо-социалистический характер идеологии
революционного народничества, отрицая, од-
нако, неизбежность народнической окраски
русской революционной демократии. С этой
точки зрения доктрина народнического социа-
лизма, возникшая на переломе 60—70-х годов,
является простым заблуждением, очевидным
предрассудком, которого могло бы и не быть,
если бы русские революционные демократы
остались верны концепции Чернышевского.
Подход к народничеству только как к иллю-
зии, отклонению от истины базируется на
абстрактно-теоретическом рассмотрении на-
роднической системы идей с точки зрения
доктрины. Сопоставляют доктрины и концеп-
ции и закономерно приходят к выводу о мел-
кобуржуазном характере теории народниче-
ского социализма, останавливаясь перед наи-
более важным и интересным вопросом: какая
политическая программа обосновывается с по-
мощью этой отсталой, научно несостоятельной
теории. Естественно, что сумма проблем, от-
носящихся к анализу народнической идеоло-
гии, ограничивается при таком подходе разоб-
лачением мелкобуржуазного характера идей
крестьянского социализма. Б. П. Козьмин,
один из крупнейших специалистов по истории
народничества, был недалек от истины, когда
говорил, что многие работы по проблемам на-
родничества в его время «имели скорее обли-
чительный, нежели исследовательский харак-
тер» (44; 638). Нужно отметить, что это
утверждение Козьмина в настоящее время
уже не соответствует действительности. В по-
следние годы появился ряд исследований,
авторы которых уже не ограничиваются аб-
страктно-моралистическим обличением уто-
пизма народнической идеологии, а стремятся
понять историческую обусловленность идей,
8 и. К. Пантин	113
их преемственность в отношении демократиче-
ской традиции русского освободительного дви-
жения. Система взглядов народничества рас-
сматривается в этих работах уже не просто
как уклонение с пути Чернышевского, не как
досадное заблуждение, которое следует осу-
дить задним числом, стоя на точке зрения
более высокой теории, но как своеобразный,
исторически обусловленный предел истины,
преодоленный марксизмом и русской социал-
демократией.
Если обратиться к ленинским работам, то
можно легко убедиться в том, что Ленин ни-
когда не рассматривал народничество как
только предрассудок. Ему органически была
чужда точка зрения грубого метафизического
материализма, для которого любое утопиче-
ское воззрение «только чепуха». Тем более
когда речь шла о таком идейном явлении, как
народничество, Ленин не мог ограничиться
констатацией его ошибочности, теоретической
несостоятельности. Конечно, народничество —
теоретически ложная и поэтому в конечном
счете несостоятельная идеология,— здесь для
Ленина двух мнений быть не могло. Но ленин-
ский историзм заключался, между прочим, и
в понимании того, что народническая «при-
бавка» к демократизму, по крайней мере в
условиях русской революции, выражает нечто
большее, чем реакционную или романтическую
утопию мелкого буржуа.
На первый взгляд кажется, что смысл на-
роднической доктрины легко уловить, сопо-
ставив ее исходные предпосылки с точкой зре-
ния марксизма или же с помощью историче-
ского описания этой идеологии. Однако такое
понимание характера познавательной задачи
при всей правомерности страдает просвети-
тельской односторонностью. Оно создает ил-
люзию, будто возможно установить подлинное
значение народничества, не прибегая к ана-
114
лизу того комплекса разнообразных явлений
истории, который вызвал к жизни идеологию
народничества, дал ей силу и общественное
звучание. Бесспорно, критика народнической
доктрины с точки зрения марксизма — это
составная часть и необходимый момент выра-
ботки научного подхода к проблеме. Только
сравнение идей крестьянского социализма с
научной теорией общественного развития
позволяет нам понять ограниченный характер
народнической доктрины, неизбежность ее
трансформации в идеологию русской мелко-
буржуазной демократии.
Однако, сопоставляя исходные посылки на-
родничества с теорией научного социализма,
мы на деле решаем лишь первую задачу иссле-
дования, убеждаемся, что по своим идеям на-
родничество является разновидностью мелко-
буржуазного социализма со всеми его недо-
статками, такими, как «непонимание материа-
листической основы исторического движения,
неумение выделить роль и значение каждого
класса капиталистического общества, прикры-
тие буржуазной сущности демократических
преобразований разными якобы социалисти-
ческими фразами о «народе», «справедливо-
сти», «праве» и т. п.» (2; 23, 1—2). Ни на
какое раскрытие реального исторического со-
держания народнической идеологии подобное
сопоставление претендовать еще не может.
Для того чтобы выяснить действительное
историческое содержание народничества, нуж-
но продвинуться дальше — проанализировать
причины возникновения этого направления и
его дальнейшие судьбы.
Изучая генезис народничества, иссле-
дователю, по-видимому, предстоит прежде
всего решить, с чем он имеет дело: с иллю-
зиями и вымыслами так называемых образо-
ванных людей, не связанными с настроениями
масс и классов, или с начальной фазой станов-
115
ления органической идеологии, выражающей
интересы определенных классовых сил.
Далеко не каждая философско-теоретиче-
ская конструкция способна стать источником
идей, руководящих принципов для формиро-
вания идеологии определенного класса. Сле-
дует, по-видимому, различать, как это делал
А. Грамши, «исторически органические идео-
логии» (т. е. такие системы взглядов, которые
соответствуют основной тенденции обще-
ственного развития) и философии «произ-
вольные», «придуманные», «рационалистичес-
кие» — «плод индивидуального ученого кор-
пения». Если первые становятся ферментами
глубоких общественных движений, преобра-
зующих социальную действительность, то
вторые в лучшем случае составляют элемент
умственной жизни незначительного интелли-
гентного меньшинства (см. 39; 3, 38). Рацио-
нальность и историчность той или иной систе-
мы идей проверяется не только ее соот-
ветствием (или несоответствием) взглядам,
которые признаются научными в данную ис-
торическую эпоху, но в первую очередь тем,
отвечает ли данная система идей требованиям
того или иного исторического периода. Дру-
гими словами, ценность всякой идеологии
определяется в конечном счете обратным воз-
действием, которое она оказала на ход поли-
тической борьбы, на социально-исторические
процессы. Именно мера обратного влияния на
общественную жизнь и есть мера ее истори-
ческого значения, свидетельство того, что она
не «плод индивидуального ученого корпения»,
а «исторический факт».
Отвечает ли этим критериям органической
идеологии революционное народничество,— на
этот счет, как нам кажется, не может суще-
ствовать разных мнений. Действия миллионов
крестьян в трех русских революциях доказали,
что основные идеи народнического социа-
116
лизма: право крестьян на землю, уничтоже-
ние частновладельческих латифундий, кре-
стьянское самоуправление и т. п.— имели глу-
бокие экономические корни в русской дейст-
вительности. Недаром многие положения дей-
ственного народничества (например, учение
Лаврова о критически мыслящей личности,
критика крупного землевладения Флеровским
и т. п.) вошли в идейный арсенал левонарод-
нических партий, послужили той почвой, на
которой крестьянская демократия в России
осознавала свои собственные интересы, боро-
лась за них и т. п.
Рассматривая генезис народничества с этой
точки зрения, мы должны признать, что воз-
никновение народничества имело прогрессив-
ное значение для судеб освободительной борь-
бы в России и развития общественной мыс-
ли. Без преувеличения можно сказать: только
с распространением народнического социа-
лизма впервые начинается высвобождение в
«массовом» масштабе крестьянско-демокра-
тических элементов русской интеллигенции
из-под эгиды буржуазного либерализма.
Новая идеология распространила в русском
освободительном движении идеи Чернышев-
ского о значении трудящихся масс, законности
их борьбы против эксплуататоров, чувство
духовной общности с западноевропейским
пролетариатом. Прямая постановка вопроса о
положении трудящихся масс, о борьбе народа
против своих угнетателей, горячее сочувствие
угнетенным и эксплуатируемым, апелляция к
их разуму, энергии — вот черты революцион-
ного народничества, которые отличают его от
«обычного», буржуазного, демократизма.
С этой стороны народнический социализм
не просто обычный предрассудок, своего рода
аберрация сознания, которой могло бы и не
быть, а закономерный этап развития револю-
ционного движения и демократической идео-
117
логии. В утопической, иллюзорной форме
народники отразили реальные предпосылки и
условия действительного освобождения рус-
ского народа от векового рабства — в особен-
ности тот факт, что решение задач русской
революции могло быть осуществлено толь-
ко путем самостоятельного действия низших
классов.
* *
*
Нет ничего более простого, но зато и тео-
ретически более бессодержательного, чем
объявить Чернышевского и народников 70-х
годов принципиально разными направлениями
общественной мысли, да еще противопоста-
вить их по классовому признаку. Любое исто-
рическое явление, взятое вне его родословной,
легко противопоставить предшествующему
развитию. К сожалению, в некоторых случаях
так и исследуют революционное народничест-
во: сразу же говорят о нем как о чем-то став-
шем, сформировавшемся, а затем констати-
руют, что никаких связующих звеньев между
ним и концепцией Чернышевского и других
«шестидесятников» не обнаруживается. Но
можно ли понять сущность и значение дейст-
венного народничества, если не выяснено, как
происходило выделение его проблем из общего
миросозерцания крестьянского социализма?
Можно ли говорить об исследовании генезиса
народничества, если не обращаться к анализу
его теоретических истоков?
Своеобразие познавательной ситуации в
случае с народничеством состоит в том, что
разрыв между доктриной революционного на-
родничества и идеями «шестидесятников»,
как это ни странно, проник не из действитель-
ности в наши теории, а скорее наоборот, из на-
ших теорий в мыслимую действительность.
Для революционеров конца 60-х и начала 70-х
118
годов, участников «хождения в народ», «Ис-
торические письма» Лаврова и другие работы
народнических теоретиков служили продолже-
нием русской демократической и социалисти-
ческой традиции, в частности Чернышевского,
и, кроме того, соединяли ее с западноевропей-
ским рабочим социализмом, включая марк-
сизм. Имея в виду факт реального, хотя и не-
ожиданного, единства идей, не должны ли мы
самокритично сказать о себе так, как некогда
говорил Плеханов: что в нашем мозгу не мо-
гут ужиться рядом понятия о таких вещах,
которые прекрасно уживались в действитель-
ности?
И в самом деле, оставаясь в пределах рас-
пространенного объяснения генезиса народ-
ничества с точки зрения эволюции теоретиче-
ского знания, мы не сможем избежать ука-
занного противоречия. Ибо Чернышевский
как мыслитель действительно не имел себе
равных среди русских социалистов ни в 60-е,
ни в 70-е годы прошлого столетия. Это был
гений во всеоружии знания, в то время как
его последователей можно в лучшем случае на-
звать талантами. Перефразируя слова Герцена
об Аристотеле и его учениках, можно сказать,
что Чернышевский потускнел в следовавших
за ним мыслителях, он остался какой-то осе-
няющей тенью, недосягаемой, высокой, от ко-
торой все вели свои начала, к которой все хо-
тели прикрепиться, но которой никто не пони-
мал до конца. Точно так же нельзя отрицать,
что по ряду теоретических позиций народники
70-х годов стояли позади «шестидесятников».
Идеи «самобытничества», анархического бун-
тарства, романтическая критика капитализма
хотя и присутствовали в демократической ли-
тературе 60-х годов, тем не менее не получили
в ней сколько-нибудь широкого распростране-
ния. В народнической идеологии они домини-
руют.
119
Однако дело в том и состоит, что прогресс
идеологии нельзя сводить к формуле кумуля-
тивности Многие явления исторического ге-
незиса народничества остаются вне пределов
досягаемости для нее. Например, она не может
объяснить такие проблемы, как опережение и
предвосхищение конкретных исследований аб-
страктной социологической теорией, движе-
ние познания в разных плоскостях (скажем,
в плоскости собственно теоретической и в плос-
кости политики), возможность попятных дви-
жений в ходе становления новой системы
взглядов, движущие стимулы и внутренние
противоречия прогресса идеологии и многое
другое. Точно так же из поля ее зрения выпа-
дает неизбежность возникновения противоре-
чий в миросозерцании крестьянского социа-
лизма благодаря отражению в нем новых свя-
зей и отношений действительности. Мы уже
не говорим о том, что кумулятивистская тео-
рия движения идей в принципе исключает рас-
смотрение особенностей идеологии, отличаю-
щих один фазис освободительного движения
от другого. Словом, для сторонника кумуля-
тивистского понимания прогресса идеологии
речь идет о результатах идейного развития,
1 Согласно формуле кумулятивности знания о фак-
тах мира, однажды приобретенные наукой, не отбрасы-
ваются ее последующим развитием, но вбираются им,
накапливаются (кумулируются). В каждый данный
период теория — в нашем случае концепция крестьян-
ского социализма — представляет собой сумму знаний,
накопленных предшествующим периодом и передавае-
мых последующим поколениям,— сумму, которая, та-
ким образом, непрерывно возрастает при переходе от
одного мыслителя к другому (см. 48; 244).
Смешно ставить под сомнение факт приращения
знаний в процессе развития теории и практики в XX в.
Каждый знает о поступательном, от эпохи к эпохе,
движении науки. Ошибка кумулятивистов заключается
совсем не в признании факта приращения знаний, она
начинается тогда, когда кумулятивностью пытаются
объяснить прогресс знания, отождествляют прогресс
теории с кумулятивностью.
120
сам же процесс развития, со всеми его проти-
воречиями и проблемами оказывается за кули-
сами концепции, в лучшем случае подразуме-
вается (см. 48; 274). Для нас же главным яв-
ляется как раз диалектика процесса развития.
Сложность сравнения взглядов Чернышев-
ского с народничеством заключается прежде
всего в том, что приходится сопоставлять су-
щественно разные моменты идеологии: об-
щефилософские построения, социологические
доктрины, политические концепции, програм-
мы, тактические установки, лозунги и т. п.
Взяв за критерий сравнения какой-либо один
признак идеологии, например философское
обоснование крестьянского социализма, мы
неизбежно искажаем перспективу развития
идеологии в целом. С точки зрения прогресса
абстрактно-социологических и философских
представлений в развитии русской социалис-
тической мысли можно, ничего не теряя, пере-
шагнуть от Чернышевского прямо к Плеха-
нову. В пределах исследования общей логи-
ки движения теории этот переход является
вполне правомерным, ибо в собственно науч-
ном смысле никто из последователей Черны-
шевского ничего нового по сравнению с ним не
дал. Однако будет ли картина этого перехода
выражать действительный смысл изменений
в крестьянском социализме? По-видимому,
нет. Ведь то, что разделяет Чернышевского,
с одной стороны, и народников с другой, не
может быть сведено лишь к разному толкова-
нию теоретических проблем, к различию ин-
терпретации концепций. Историческое движе-
ние, которое кажется на первый взгляд пере-
ходом от одной формы мышления к другой,
являлось на деле процессом становления кре-
стьянского социализма как направления идео-
логии и политической практики.
Известно, что идеология существует не
только в виде доктрин и концепций професси-
121
ональных мыслителен, стремящихся придать
мировоззрению «научный» статус, т. е. опреде-
ленное логическое единство и последователь-
ность, но и как взгляды, определяющие нормы
практической деятельности людей, как эле-
мент их духовного и нравственного уклада.
При всей связи теоретического слоя идеоло-
гии с мировоззрением групп и классов, теории
и концепции как продукты интеллектуальной
деятельности обладают относительной авто-
номией. Отсюда появляется возможность рас-
сматривать их, так сказать, в чистом виде и
применять к ним аппарат сравнительной оцен-
ки продуктов собственно научной деятель-
ности. Возникает особый тип исследования
идеологии, когда те или иные идейные образо-
вания сравнивают между собой по меркам ло-
гики.
Подобное отождествление идеологии с соб-
ственно теоретической деятельностью имеет
определенные основания. Оно опирается на
очевидный факт совмещения в идеологии двух
различных уровней, в которых происходит
отражение действительности — «научного» и
«практического», особенно на начальных эта-
пах развития идеологии. В это время новое
общественное направление представляет со-
бой, как правило, более или менее критически
осмысленное и последовательное (в определен-
ных рамках, конечно) мировоззрение, проти-
востоящее другим концепциям и доктринам.
Однако при всем том рассмотрение идеологии
только как доктрины страдает односторонно-
стью. Оно не берет во внимание того факта,
что система оценок идеологии не совпадает
вполне с системой оценок теоретического зна-
ния.
Главная функция идеологии — это достиже-
ние единства убеждений, определяющих как
систему теоретических идей, так и соответст-
вующие ей нормы практического поведения
122
больших социальных групп. Она решает зада-
чи воздействия на массовое сознание, создает
единство теории и мировоззрения, без кото-
рого невозможно никакое политическое движе-
ние. По самой своей сути идеология ориен-
тирована не только на решение научных проб-
лем, хотя и содержит в себе момент рациона-
лизации взглядов, но и на создание дейст-
венного мировоззрения, на основе которого
можно было бы создать идейный контакт меж-
ду «простыми людьми» и интеллигенцией.
Вот почему с точки зрения идеологии, как пи-
сал Грамши, «масса людей, приведенная к еди-
ному и последовательному образу осмысления
реальной действительности,— это «философ-
ский» факт, куда более значительный и «ори-
гинальный», чем открытие каким-нибудь фи-
лософским «гением» новой истины, остающей-
ся достоянием узких групп интеллигенции»
(39; 3, 14). Какую роль играет при этом «на-
учная» разработка мировоззрения, зависит от
многих обстоятельств, в частности от того, в
каких условиях происходит распространение
новой идеологии, какой культурный уровень
имеет «принимающая» ее общественная груп-
па и т. п.
Таким образом, если мы хотим понять,
откуда появилось народничество и куда оно
росло, какой этап в развитии идеологии кре-
стьянского социализма представляло, то мы
должны проделать предварительную рабо-
ту логико-методологического плана. Следует
прежде всего уяснить себе различие форм
идеологической деятельности, которые объе-
диняются сейчас под общим названием идео-
логии крестьянской демократии. Каждая из
названных форм соответствует одному из
уровней идеологического воздействия, каждая
решает свои особые проблемы и задачи, имеет
свои особые средства, получает особые про-
дукты. Нужно, далее, различать так называ-
123
емый интеллигентский уровень идеологии и
массовый. Это особенно важно сделать по от-
ношению к истории русского освободительного
движения и русской революционной мысли,
поскольку здесь единство теории и убеждений
долгое время поддерживалось на уровне идей
узкого круга народнической интеллигенции.
В идеологии народничества 70-х годов преоб-
ладал, скорее, момент утопической доктрины,
момент веры интеллигенции в новый мир, чем
реальное экономическое содержание.
Не претендуя на решение всех проблем, свя-
занных с построением методов исследования
генезиса идеологии народничества, мы попы-
таемся развить некоторые общие соображения
и схемы, которые, на наш взгляд, облегчат по-
нимание картины и существо изменений в рус-
ской демократической мысли, совершавшихся
на переломе 60—70-х годов XIX в.
Следует различать по крайней мере три
этапа становления идеологии, назовем их «ин-
дивидуальный», «групповой» и «массовый».
Каждый из них связан с определенной стадией
развития нового общественного направления,
с определенной фазой зрелости представляю-
щих его сил и тенденций. На каждом этапе
проблемы, выдвигаемые жизнью классов и
масс, получают свое специфическое отражение
в идеях и доктринах мыслителей, в сознании
интеллектуальных групп. Для каждого такого
этапа понятие прогресса идеологии обладает
особым содержанием.
Первый этап — новая идеология возникает
в головах одаренных одиночек-мыслителей,
теоретиков, философов, возвысившихся благо-
даря своим способностям и образованию до
понимания отдаленных последствий зарож-
дающегося исторического движения. Созда-
тели новых теоретических систем идут обычно
непроторенными путями, не выводимыми из
движения предшествующей мысли. На первый
124
план здесь выдвигаются черты индивидуально
разработанной мысли: облик творца системы
во всей его неповторимости является на этом
уровне весьма существенным компонентом те-
оретического построения. Отсюда колоссаль-
ная амплитуда «разброса» точек зрения род-
ственных по взглядам писателей, тем большая,
чем дальше отстоят их теоретические пост-
роения от области экономических интересов.
«Чем дальше удаляется от экономической та
область,— писал Энгельс,— которую мы ис-
следуем, чем больше она приближается к чисто
абстрактно-идеологической, тем больше будем
мы находить в ее развитии случайностей, тем
более зигзагообразной является ее кривая»
(1; 39, 176).
Однако подчеркивая громадное значение
субъективного момента — широкого умствен-
ного кругозора, образования, способности до-
стигать значительных результатов на основе
ограниченных средств, мы не должны упускать
из виду, что направление теоретической дея-
тельности, рамки идейного поиска в конечном
счете задаются объективно. Возникновение
новых идей в умах свидетельствует о том, что
в толще массы происходит брожение. «Умы
всегда связаны невидимыми нитями с телом
народа» (1; 33, 147). Чем сильнее становится
брожение, тем явственнее проявляется протест
против отживших отношений и институтов,
тем более точно и адекватно отражаются в
идеях интеллигентов настроения, нужды и
чаяния масс, тем более непосредственно вы-
ступает связь теории с положением и интере-
сами определенного слоя.
Второй этап — это распространение уже от-
крытых истин, сопровождающееся превраще-
нием их в нормы групповой деятельности. На
этом этапе новые идеи становятся достоянием
более или менее широкого «интеллигентного»
слоя. Распространение того или иного учения
125
почти всегда приводит к его упрощению, к
утрате завоеваний индивидуальной мысли, но
это неизбежные издержки социализации, ко-
торая, несмотря ни на что, есть шаг вперед в
развитии идеологии. Отныне уже не единицы,
а сотни и тысячи людей придерживаются но-
вой идеологии, более того, последняя превра-
щается «в основу практической деятельности,
в элемент координации людей, в элемент их
духовного и нравственного уклада» (39; 3, 14).
Укоренение новых идей далеко не всегда
начинается с выработки точной и ясной эконо-
мической или политической программы. Чаще
всего началом служит более общее мировоз-
зрение, своего рода социально-этическая по-
зиция, прокламирующая новые ценности и
новые установки. Если угодно, речь идет о по-
литическом сдвиге, но только совершаемом не
прямыми политическими средствами, а изме-
нением элементов культуры, строя мыслей
определенных общественных групп. В конеч-
ном счете этот сдвиг способен привести к из-
менению существующего равновесия сил, но
только в конечном счете и при определенных
благоприятных условиях. Для этого нужно,
чтобы новое сознание вышло, выражаясь сло-
вами Энгельса, из абстрактно-идеологической
области и приблизилось к экономической, сде-
лалось непосредственно политическим дейст-
вием. Это уже не акт узкогрупповой воли, а
объективный процесс истории, совершающий-
ся на основе данного экономического развития
и данного соотношения классовых сил.
Переход от общих взглядов и доктрин к вы-
работке конкретных экономических и полити-
ческих программ сопровождается появлением
«трещин» и «разрывов» в миросозерцании, а
иногда ведет к перерождению идеологии. Так,
развитие народничества в теоретическом и
практическом направлениях привело к совер-
шенно неожиданным результатам: из теории и
126
программы социализма получилась идеология,
выражающая интересы радикальной мелко-
буржуазной демократии. «Такое развитие на-
родничества было совершенно естественно и
неизбежно,— подчеркивал Ленин,— так как в
основе доктрины лежало чисто мифическое
представление об особом укладе (общинном)
крестьянского хозяйства: от прикосновения с
действительностью миф рассеялся, и из кре-
стьянского социализма получилось радикаль-
но-демократическое представительство мелко-
буржуазного крестьянства» (2; 1, 286).
Наконец, третий этап — превращение док-
трин и идеологий, исповедуемых отдельными
группами, в практическую деятельность масс.
Это эпохи, когда народные массы сами со
всей своей девственной простотой и грубова-
той решительностью начинают творить исто-
рию, воплощать в жизнь прямо и непосредст-
венно «принципы и теории», которые до сих
пор были достоянием интеллигенции (см. 2;
41,389).
Практическая деятельность классов произ-
водит решающую проверку того, в какой мере
та или иная система взглядов способна выра-
жать интересы прогрессивного класса, на-
сколько в доктринах «интеллигентов» отрази-
лись и получили истолкование проблемы, пос-
тавленные социально-экономической жизнью
общества. На этом этапе идеологическую дея-
тельность приходится изучать уже не саму по
себе, путем сравнения доктрин и концепций, а
в контексте более широкого целого — поведе-
ния, интересов и требований масс, поднимаю-
щихся к самостоятельному творчеству.
Первая русская революция, например, под-
твердила марксистскую оценку народничества
как течения, выражающего интересы и точку
зрения мелкого буржуа. Но революция, под-
черкивал Ленин, не оставила вопроса о на-
родничестве в «прежнем положении и в преж-
127
нем виде», она перенесла его на «несравненно
более высокую почву». В чем же состояло уг-
лубление постановки вопроса? «...Прежде дело
шло,— писал Ленин,— только о сравнении
доктрин и идеологий, о политике группок; те-
перь дело идет о сравнении исторической дея-
тельности классов и масс, идущих за этой
или родственной идеологией. Прежде спраши-
вали только: верно ли то, что эсеры говорят,
верна ли тактика этой идейной организации?
Теперь вопрос встал: каково на деле поведе-
ние тех слоев народа, которые мнят себя со-
лидарными с эсерами или родственными их
основным идеям («трудовому началу» и т. п.)?
Ошибка меньшевиков состоит в непонимании
этого изменения, созданного революцией» (2;
17, 350).
Для всякой идеологии момент отождествле-
ния теории и практики является критическим
актом: она либо доказывает свою реалистич-
ность, свою способность служить идейным
облачением интересов определенного класса,
либо обнаруживает свою принципиальную не-
состоятельность. Само собой разумеется, что
поддержка классом той или иной идеологии
зависит не от воли одного человека или
группы людей, какими бы талантами они ни
обладали. Она в конечном счете определя-
ется соответствием системы взглядов интере-
сам и потребностям того или иного клас-
са. «Произвольные построения,— отмечал А.
Грамши,— более или менее скоро оказываются
вытесненными из исторического соревнования,
даже если, как это иногда бывает, им удается
благодаря благоприятной комбинации непос-
редственных обстоятельств некоторое время
пользоваться кое-какой популярностью; пост-
роения же, органически соответствующие тре-
бованиям сложного исторического периода,
всегда в конечном счете берут верх и удержи-
вают превосходство, даже если им приходится
128
проходить через многие промежуточные фа-
зы, когда их утверждение происходит лишь в
более или менее странных и причудливых ком-
бинациях» (39; 3, 31—32).
Предложенное расчленение отнюдь не явля-
ется некой всеобщей схемой исследования иде-
ологии. Однако как инструмент изучения ге-
незиса народничества и родственных по типу
идеологий оно обладает, если можно так вы-
разиться, высокой «разрешающей способно-
стью». В частности, оно позволяет зафиксиро-
вать тот факт, что идейные феномены в кре-
стьянском социализме различаются между со-
бой не только познавательной ценностью, но и
разным отношением к практическим задачам
освободительной борьбы. В пределах предло-
женной схемы исследования процесс станов-
ления народнической идеологии может быть
осмыслен в органической связи с фазами ис-
торической зрелости освободительного движе-
ния как в России, так и за ее рубежами.
Как всякая идеология, народничество не ис-
черпывается построениями выдающихся мыс-
лителей или взглядами определенных групп
интеллигенции. Оно развивается и совершен-
ствуется в той мере, в какой оно оказывается
способным повлиять на сознание все более ши-
роких слоев общества. При этом взаимодейст-
вие между теоретической доктриной и практи-
ческим сознанием всякий раз является осо-
бым, оригинальным. На каждом данном этапе
распространение новых взглядов принимает
свою специфическую форму, обусловленную
политическими, а в конечном счете социальны-
ми причинами. Как мы увидим, далеко не всег-
да развитие доктрины соответствует требова-
ниям логики познания, скорее наоборот, теоре-
тическая форма идеологии сплошь и рядом
противоречит им. На разных временных отрез-
ках получают развитие разные потенции тео-
рии, прежде всего те, которые в наибольшей
9 И. К. Пантин	129
степени соответствуют устремлениям, убежде-
ниям, позиции общественного слоя, признаю-
щего новую идеологию «своей». К тому же
многие новые проблемы осваиваются первона-
чально посредством форм практического соз-
нания. Отсюда «разрывы» и противоречия,
сопровождающие теоретическое обоснование
идеологии, движение мысли в разных плоско-
стях, взаимодействие разнородных идейных
влияний и т. п.
Таким образом, процедура сопоставления
системы взглядов Чернышевского с доктрина-
ми народничества носит достаточно специфи-
ческий характер. Не учитывая этой специфи-
ки, не разводя теоретическую форму мировоз-
зрения и реальное содержание идеологии, мы
рискуем исказить перспективу, превратить
сравнение различных уровней идеологического
воздействия в сравнение несопоставимых ве-
щей.
Наша задача ограничивается исследованием
происхождения народничества, поэтому мы
будем сопоставлять только первые два этапа
идеологического процесса — индивидуальный
и групповой. Это вовсе не означает, что при
изучении становления народнической идеоло-
гии можно игнорировать третий этап. Он в
определенном смысле является решающим.
Однако, постоянно имея его в виду как предпо-
сылку, мы не будем затрагивать его непосред-
ственно — это увело бы нас слишком далеко
от предмета исследования.
* *
*
Вопрос о том, в какой мере точка зрения
крестьянского социализма Чернышевского от-
ражала условия эпохи падения крепостного
права, не вызывает особого интереса у наших
историков общественной мысли. Часть из них
молчаливо исходит из того, что система взгля-
130
дов великого русского социалиста явилась
выражением духовного и политического подъ-
ема, охватившего русское общество в связи
с предстоящим падением крепостного права.
Другие идут дальше, связывая воззрения
Чернышевского непосредственно с ростом чи-
сла крестьянских восстаний, с революционной
ситуацией в стране.
Бесспорно, события, связанные с падением
крепостного права и освобождением крестьян-
ства, дали мощный стимул интеллектуальному
творчеству Чернышевского. Невозможно пра-
вильно оценить большинство его работ, если
абстрагироваться хотя бы на миг от перипе-
тий борьбы вокруг готовившейся реформы.
Вместе с тем вряд ли возможно вывести ми-
ровоззрение Чернышевского непосредственно
из ограниченной русской ситуации конца 50 —
начала 60-х годов прошлого века. Дело в том,
что идейно Чернышевский значительно опере-
дил русскую действительность. Задолго до
размежевания и открытого столкновения клас-
сов на русской политической арене он сумел
разглядеть характер общественных сил, борь-
ба которых на десятилетия вперед определила
исход освободительной борьбы в России.
И чем больше условия общественно-политиче-
ской борьбы в России становились буржуаз-
ными, тем явственнее проступало то основное
деление классов и партий, которое в эпоху
падения крепостного права едва-едва обозна-
чалось. В этом смысле крестьянский социа-
лизм Чернышевского стал начальным момен-
том целого направления в русской обществен-
ной мысли, богатой почвой идей и взглядов
для нескольких поколений русских револю-
ционеров.
С теоретической стороны возможность ми-
росозерцания Чернышевского была обуслов-
лена достижениями тогдашней европейской
науки: знакомство с главными направле-
131
нйями общественной мысли первой половины
XIX в.— классической немецкой философией,
английской политической экономией, француз-
ским утопическим социализмом — позволило
основателю крестьянского социализма под-
няться на громадную высоту, стать одним из
выдающихся критиков буржуазного общества
и буржуазной политической экономии. Одна-
ко широта воззрения и высокий теоретиче-
ский уровень, присущий учению социализма
в формулировке Чернышевского, были во
многом определены индивидуальностью его
творца.
Незрелости общественных условий соответ-
ствовала и неразработанность методов. Кон-
цепция Чернышевского во многом не решение,
а лишь общее предвосхищение тех проблем,
которые науке и политической практике пред-
стояло еще конкретно разрабатывать. Охва-
тывая широчайшую область наук (философия,
социология, политическая экономия, история,
политика, эстетика и т. п.), развивая в ней
громадное богатство мыслей, Чернышевский
не стремится к построению завершенной си-
стемы. Он как будто намеренно не желает
скреплять отдельные стороны своего миросо-
зерцания жесткими связями и переходами.
Работы его объединены скорее общей идеей,
подходом, чем строгой логикой. Кажется,
будто что-то мешает Чернышевскому катего-
рически формулировать свою точку зрения,
остановиться на одной, по-видимому, ясной и
доказанной им же самим позиции, что-то за-
ставляет его удерживать в пределах данной
теории противоположную концепцию, посто-
янно воспроизводить теоретические противо-
речия, не разрешая их до конца. Это «что-
то» — предчувствие мыслителем проблемы,
решить которую рационально он еще не мо-
жет, но и не желает освободиться от нее путем
мнимого решения и односторонности. Отсюда
132
развитие мысли в разных, не совпадающих
между собой уровнях, несоотнесенность поло-
жений друг с другом, постановка далеко иду-
щих вопросов и невозможность дать на них
исчерпывающий ответ.
Противоречия концепции Чернышевского и
свидетельствуют о стремлении великого мыс-
лителя не утерять конечные цели движения
и сохранить общую канву проблем. Впослед-
ствии ученики Чернышевского попытаются
устранить внутренние противоречия доктри-
ны своего учителя, каждый выберет одно из
его решений, одну из его формул и все вместе...
потеряют богатство теоретического поиска.
Будучи родоначальником народничества,
Чернышевский намечает основные вехи тео-
рии крестьянского социализма: определяет на-
иболее общие моменты, ориентирующие дви-
жение в целом. Предвидение новой эпохи, иду-
щей на смену капитализму, основано у него на
выявлении в движении общества постоянно
действующих законов, которые он приписы-
вает «натуре человека». В рамках антрополо-
гической концепции Чернышевского общест-
венные действия людей выступают как реали-
зация естественных потенций, заключенных в
самой действительности. При этом он отнюдь
не сбрасывал со счетов революционную ини-
циативу масс, способную прокладывать новые
пути развития, «учить историю»; более того,
на признании творческой роли «энтузиазма
масс к действию» и основывается в конечном
счете его надежда миновать для России ка-
питалистическую стадию развития. Однако
эпоха Чернышевского была слишком бедна
исторической самодеятельностью «низших со-
словий», а пути, способствующие ее развитию,
оставались слишком неясными, чтобы этот
взгляд мог принять у него сколько-нибудь
конкретную и систематизированную форму.
Отсюда абстрактно-теоретический подход к
133
теории социализма. Даже найденное Черны-
шевским решение вопроса об общине — одна
из фундаментальных идей русского крестьян-
ского социализма,— по существу, не имело
прямого выхода в конкретную политическую
практику. Он и по этому кардинальному во-
просу ограничился в основном доказатель-
ством теоретической возможности перехода
крестьянской общины в высшую, коммунисти-
ческую форму.
Несмотря на этот общий, или, как выра-
жался Плеханов, «алгебраический», подход к
проблемам социализма, Чернышевский умел
трезво оценивать современную ему полити-
ческую ситуацию. За «алгеброй» он видел
«арифметику». Борьба во имя социалистиче-
ского учения никогда не заслоняла от него
животрепещущих задач данного исторического
момента, как это имело место у революцион-
ных народников. Не упуская из виду общей
перспективы, он в то же время умел «ограни-
чивать свои советы в практических делах на-
стоящего лишь одною частью своей системы,
удобоисполнимою и для настоящего...» (28;
9, 354).
Если иметь в виду конкретный политиче-
ский аспект учения Чернышевского, его реаль-
ную политическую программу (а не теорети-
ческое предвидение социализма), то можно
сказать, что он, как правило, не выходил за
рамки непосредственно назревших антикрепо-
стнических преобразований, хотя и выступал
на самом левом фланге движения. В этом
смысле его можно назвать революционным де-
мократом без всяких народнических наслое-
ний. Вместе с тем в его мировоззрении наме-
чены уже основные .контуры нового по сравне-
нию с эпохой падения крепостного права со-
отношения социально-политических сил. Один
из немногих, Чернышевский предвидел, что
русское освободительное движение не смо-
134
жет восторжествовать и добиться своих целей,
если не примет в итоге характера глубокой со-
циальной революции, преобразующей в инте-
ресах трудящихся масс отношения собственно-
сти. Поскольку он предвидел новую общест-
венную ситуацию, равно как необходимость
более высокого размежевания сил, постольку
он поднимался над горизонтом «обычного»
демократизма. Он не «просветитель» в том
смысле слова, в каком был «просветителем»,
например, буржуа Скалдин, и даже не «рево-
люционный просветитель». Он идеолог пле-
бейской, крестьянской демократии в противо-
положность либерализму и либерально-демо-
кратическим элементам движения, основатель
народнического социализма.
Рядом с концепцией Чернышевского, в со-
прикосновении с нею развиваются теории и
взгляды, которые с теоретической стороны
стояли значительно ниже его миросозерцания,
хотя и шли в общем русле крестьянского со-
циализма. Н. П. Огарев, М. А. Антонович,
Г. 3. Елисеев, Н. В. Шелгунов, М. Л. Михай-
лов, братья А. А. и Н. А. Серно-Соловьевичи,
А. П. Щапов — все это писатели крестьянско-
демократической ориентации, тем не менее их
взгляды по ряду важных вопросов далеко не
совпадали с точкой зрения Чернышевского.
В конце 50 — начале 60-х годов это обстоя-
тельство не имело особого значения: перед
задачей борьбы с крепостным правом стуше-
вывались все и всякие теоретические различия
в демократическом лагере. И хотя эти разли-
чия существовали, давая о себе знать то в
полемике Герцена с Чернышевским, то в споре
Чернышевского и Щапова о роли государст-
венного элемента в жизни русского народа, то
в разноголосице революционных прокламаций,
главный водораздел взглядов проходил не
здесь: с политической точки зрения гораздо
важнее было различие между сознательными
135
революционерами и основной массой русского
образованного общества.
Как всякая большая перемена, предстоящая
ликвидации крепостного права вызвала огром-
ный энтузиазм. Русское общество сравнивало
вчерашний застой с сегодняшним движением
и делало из этого далеко идущие выводы
насчет завтрашних свершений. Никого не сму-
щало, что недавние противники реформы сего-
дня находились в числе ее ревностных защит-
ников. Никто не задумывался насчет того, что
освобождение задевает огромную область эко-
номических и социальных интересов, а следо-
вательно, влечет за собой политические столк-
новения и борьбу. Большинству русской пуб-
лики конца 50 — начала 60-х годов освобож-
дение крестьян и идеал всеобщего равенства
перед законом представлялись крайним преде-
лом социальной справедливости, далее кото-
рого все политические вопросы расплывались
в туманной дымке. К этому образу мыслей
охотно присоединялись те из русских либера-
лов, кто, придя на основе анализа европейской
истории к отрицанию социализма, заняли по-
зицию сознательной поддержки царского пра-
вительства в его борьбе с радикальными и
демократическими элементами (Катков, Каве-
лин, Чичерин и др.).
«Образованные классы» в своей массе еще
верили обещаниям царской монархии освобо-
дить крестьян от крепостного ига. Лишь после
опубликования манифеста в среде демократи-
чески настроенной молодежи пробивается
смутное сознание необходимости «что-то де-
лать» помимо либералов и правительственной
власти.
Это различие между точкой зрения рево-
люционных демократов во главе с Чернышев-
ским и настроениями, господствовавшими в
русском обществе накануне реформы, имело
глубокий политический смысл: оно свидетель-
136
ствовало о том, что идеология крестьянской
демократии в силу неразвитости политических
отношений в стране еще не стало связующим
звеном между теоретиками социализма и
основной массой интеллигенции. Русское обще-
ство переживало начальный этап размежева-
ния демократической и либеральной тенден-
ций. Чтобы превратиться в сознательную
крестьянскую демократию, русские оппозици-
онные элементы должны были пройти труд-
ный курс политического просвещения. Им
предстояло порвать со всякими надеждами на
возможность освобождения страны «сверху»,
силами самодержавия и либерально-поме-
щичьей партии, понять, что только массовая
борьба способна привести к успеху и что она
может развернуться только во имя серьезных
экономических преобразований. Все это ста-
новится достоянием передовых слоев русской
демократической интеллигенции гораздо поз-
же, в 70-х годах XIX в., под влиянием уроков
пореформенного развития и событий револю-
ционной борьбы западноевропейского проле-
тариата.
* *
*
В народничестве мы уже не находим такого
разнообразия точек зрения, как в демократи-
ческой литературе 60-х годов. Амплитуда
«разброса» идей колеблется вокруг четырех-
пяти направлений. Однако это свидетельст-
вует не столько о бедности идейной жизни,
сколько о возросшей определенности требова-
ний к теориям и доктринам в результате фор-
мирования прокрестьянской партии. Отныне
включение теоретических построений в сферу
идеологии зависит от того, насколько полно
они сумели выразить непосредственные уст-
ремления демократической интеллигенции.
Иными словами, их судьба решается не внут-
ри группы теоретиков на основе оценки до-
137
стоинств той или иной доктрины, а в обще-
ственно-исторической практике, хотя бы этой
«практикой» была борьба интеллигенции во
имя утопического идеала.
Собственно, научный вклад народников в
крестьянский социализм невелик. Пожалуй,
только социологическая доктрина П. Л. Лав-
рова, работы В. В. Берви-Флеровского заслу-
живают специального науковедческого ана-
лиза и рассмотрения, плюс некоторые идеи
Н. К. Михайловского, относящиеся к психо-
логии массового действия. Однако тот, кто на
этом основании попытался бы принизить идео-
логию народничества 70-х годов, совершил бы
серьезную ошибку. Дело в том, что действен-
ное народничество не столько результат одно-
значного теоретического выбора, сколько след-
ствие многих разнородных решений, как
абстрактно-теоретических, так и, в особенно-
сти, нравственных, политических, практиче-
ских. Поэтому ни логическая последователь-
ность взглядов, ни научный уровень теории
здесь не могут служить показателями дейст-
вительного значения этой идеологии. Послед-
нее измеряется совсем другими мерками —
отражением в доктринах и взглядах револю-
ционеров реальных противоречий обществен-
ной жизни, каким бы «капризным» подчас оно
ни являлось, способностью народничества к
борьбе со старыми взглядами, степенью воз-
действия идеологии на моральное поведение,
направление воли людей.
В связи с этим важное значение приобре-
тает методологическая установка, без учета
которой исследование идеологии действенного
народничества грозит выродиться в голое мо-
рализирование на манер просветителей,—
.требование рассматривать народнические док-
трины в-соответствующем историческом кон-
тексте. Взятые в отрыве от общественной си-
туации, в которой они возникли и развились,
138
большинство формул народничества утрачи-
вают свой содержательный пафос. Что, напри-
мер, можно сказать о «формуле прогресса»
Н. К. Михайловского, если рассматривать ее
исключительно в собственно теоретическом
плане? А ведь в свое время она сыграла
огромную роль в становлении убеждений рево-
люционной молодежи России. То же самое
относится к воззрениям Щапова на роль
земства, «земско-вечевого мира» в истории
России, к лавровской идее «долга» интелли-
генции перед народом и т. п.
В отличие от Чернышевского у «семидесят-
ников» речь идет уже не о собственно тео-
ретической концепции крестьянского социа-
лизма, а о построении «философии действия»
в самом широком смысле этого слова. Народ-
нические писатели сознательно стремятся ут-
вердить новый статус крестьянского социа-
лизма, разрабатывают систему взглядов, цель
которой — борьба за реализацию социалисти-
ческих идеалов. Их задача заключается в том,
чтобы нащупать пункт, в котором совершается
«логический» переход от мировоззрения к
морали, соответствующей этому мировоззре-
нию, от «теории» к «действию», от философии
к практической борьбе, обусловленной этой
философией.
В рамках крестьянского социализма возни-
кают теории и доктрины, которые прямо
«замыкаются» на революционную практику.
В сущности, здесь можно говорить о струк-
турных изменениях социалистической теории;
стратегический взгляд Чернышевского на рус-
скую социалистическую революцию сменяется
у народников «конкретной» политической Про-
граммой, которая включает в себя в качестве
важнейшего компонента определение практи-
ческого пути ее осуществления.
Наиболее рельефно общая для социалистов
70-х годов установка на непосредственное, в
139
практических целях использование теории вы-
ражена в работах П. Н. Ткачева. «Спокойно
предаваться беспечальному созерцанию исти-
ны,— пишет он,— спокойно и бесстрастно
раскапывать груды научных фактов, безо
всякой осязательной, более или менее непо-
средственно применимой практически полез-
ной цели,— в то время, когда жизнь просит
дела, когда со всех сторон раздаются стоны
и вопли угнетенных, зовущие на помощь, когда
взор повсюду встречает бедность, невежество
и страдание, когда зло своим тяжелым гнетом
давит и душит человека,— заниматься в это
время наукою ради науки — это, по меньшей
мере, глупо и бесчестно. Потому наука, как и
искусство, в глазах каждого честного человека,
не служат сами по себе целью; теперь они
нужны нам только как средства» (27; 1, 88).
Мы сейчас не спрашиваем, насколько пра-
вомерным с точки зрения логики революцион-
ного процесса было выдвижение указанных
проблем,— это особый сюжет. Забегая впе-
ред, можно отметить, что революционное воз-
буждение, охватившее молодежь, не было свя-
зано с соответствующим сдвигом в массовом
народном сознании. Смутное и политически
не оформленное брожение крестьянской бед-
ноты служило, скорее, фоном, на котором раз-
вертывалась трагедия действенного народни-
чества. Русскому революционному движению
70-х годов с самого начала не хватало реаль-
ного исторического импульса, который при
всем желании не мог быть компенсирован
фанатической жаждой деятельности, охватив-
шей интеллигентную молодежь. Однако, по-
вторяем, нас в данном случае это не интере-
сует. Главное, народническая доктрина стре-
мится укоренить в умах разночинцев конкрет-
ную программу поведения и действования,
соответствующую основному социалистиче-
скому выбору.
140
В теоретическом плане новая идеология вы-
ступила против провиденциальной веры в не-
кий объективный «разум истории», кото-
рый в итоге всегда одерживает верх над
неразумными общественными порядками,
против изображения долга индивида в каче-
стве его «естественной потребности», мораль-
ных требований — в качестве «эгоистического
интереса», т. е. против наивно оптимистиче-
ского понимания общественного обновления.
В особенности П. Л. Лавров в своих «Исто-
рических письмах» настаивает на том, что
прогресс в истории не представляет собой ка-
кого-либо императива или закона, присущего
естественной и непосредственной смене чело-
веческих поколений, что он немыслим помимо
сознательных действий людей, в первую оче-
редь «критически мыслящих личностей», спо-
собных руководствоваться интересами народ-
ных масс. Цель, которую теоретики народни-
чества ставили перед собой, заключалась,
таким образом, не в том, чтобы построить
какую-то новую доктрину, отличную от кре-
стьянского социализма, а в том, чтобы попы-
таться поднять на более высокий уровень всю
сферу сознания и деятельность русской демо-
кратической интеллигенции. Этико-социологи-
ческий подход к общественным вопросам поз-
волял влиять на ценностное отношение рус-
ского разночинца к действительности: он от-
крывал перед ним новые горизонты моральной
ответственности («общественный прогресс»,
«благо народа», «социальная справедли-
вость»), новые реальности, которые индивид
должен был принять во внимание, делая свой
нравственный выбор.
Как политическая доктрина народничество
в общем и целом ориентируется на историче-
скую инициативу революционного меньшин-
ства. Поучительные уроки 1861—1863 гг.,
когда темное, забитое крестьянство оказалось
141
не в состоянии пойти дальше стихийных бун-
тов, приводят народников к выводу, что без
решительных действий революционеров Рос-
сии не может сложиться ситуация, благо-
приятная для выступлений народа. Какой
характер должны принять действия револю-
ционеров — пропаганды, агитации, организа-
ции заговора,— каждое направление отвечало
на этот вопрос по-своему. Единство взглядов
существовало лишь в том пункте, что всякий
отказ от подобной работы является несовме-
стимым со званием революционера и социа-
листа.
Большинство народников-практиков исхо-
дит из бакунистского тезиса о готовности
русского народа немедленно поддержать рево-
люционеров. Особенно на начальном этапе
ни о каком развитии политического сознания
у крестьянских масс вопрос не ставится.
Согласно народнической доктрине народ
стоит к социальной революции гораздо ближе,
чем интеллигенция. Речь могла идти только о
том, чтобы помочь народу подняться к исто-
рической деятельности, внести в революцию
элемент науки и организации. Обосновать
подобный взгляд на русский народ с теоре-
тической стороны возможно лишь в том слу-
чае, если сделать значительный шаг назад, от
социалистического реализма Чернышевского
к идеализации «самобытности» русской исто-
рической жизни в духе Щапова, к бакунин-
скому противопоставлению экономической
структуры общества его политической органи-
зации и т. п. Этот шаг был сделан, причем
тем легче, что революционная молодёжь и не
подозревала о существовании различий меж-
ду указанными мыслителями. Она видела, как
отмечал Плеханов, единомышленников Черны-
шевского во всех писателях, отстаивавших
принцип общинного землевладения (см. 22;
2, 152).
;142
Комплекс политических истин народниче-
ства отличается от соответствующих взгля-
дов Чернышевского изменением в сторону
значительной вульгаризации. Многое из того,
что у Чернышевского рассматривалось в ка-
честве проблемы, у народников выступает как
решение. Готовые формулы, истины, полагае-
мые за известные, идущее вперед видение
предмета — все это придает действенному
народничеству характер идеологической одно-
сторонности и невыгодно отличает его от ре-
волюционно-демократических взглядов 60-х
годов. Однако не следует забывать, что без
известного упрощения социалистических де-
мократических идей, без появления норматив-
ного плана теории крестьянский социализм не
смог бы завоевать умы и сердца разночинной
интеллигенции, не смог бы стать устойчивым
течением общественной мысли страны. То, что
в конце 50 — начале 60-х годов было доступно
кучке талантливых публицистов, теперь ста-
новится достоянием целого общественного
слоя — крестьянско-демократической интел-
лигенции.
Было бы неверно приписывать указанный
идейный сдвиг лишь влиянию народнической
публицистики. Как ни велико было значение
работ Лаврова, Флеровского, Бакунина, Ми-
хайловского и др., они не смогли бы вызвать
формирование русской прокрестьянской пар-
тии, если бы под воздействием ряда истори-
ческих обстоятельств в общественном мнении
не обозначалась бы антилиберальная, созна-
тельно демократическая тенденция. Именно
она послужила непосредственной основой фор-
мирование действенного народничества и пре-
вратила указанных писателей в идеологов це-
лого направления в русской идейной и обще-
ственной жизни.
Обстановка экономических и социальных
перемен, характерная для пореформенной
143
эпохи, повлияла на весь строи мысли разно-
чинцев 60 — 70-х годов. Создается новая чи-
тающая публика, у которой отзывчивость к
общественным вопросам, социальным требова-
ниям сочетается с обостренным чувством спра-
ведливости. Михайловский нисколько не кри-
вил душой, когда много лет спустя объяснял
причины своего литературного успеха суще-
ствованием «друга-читателя», понимавшего
его «с полуслова». Точно так же и Лавров
обязан популярностью своих «Исторических
писем» прежде всего революционному энту-
зиазму молодежи.
В умственном и нравственном отношении
поколение разночинцев конца 60 — начала
70-х годов стоит впереди не только по сравне-
нию с «отцами» — «людьми» 40-х годов, но
и «со старшими братьями» — современниками
реформ. От смутного недовольства сущест-
вующим положением вещей и неопределенной
потребности чего-то лучшего интеллигент-
разночинец переходит к более точному опреде-
лению своей позиции, своего отношения к
жизни и общественным вопросам. Он уже не
хочет больше ограничиваться бессильными
воздыханиями о добре, абстрактной пропо-
ведью справедливости, а ищет прямых и точ-
ных ответов на вопросы о причинах общест-
венной несправедливости, угнетенного поло-
жения крестьян, засилья бюрократии, о путях
и средствах борьбы с существующим злом.
Огромное впечатление на русскую демокра-
тическую интеллигенцию произвели бедствия
крестьян во время голода 1867—1868 годов и
особенно 1873 г. Они не только пошатнули
веру в антибуржуазные свойства реформы, но
и связали причинной связью в сознании ин-
теллигенции обнищание крестьянства с разви-
тием страны по буржуазному пути. Отныне
борьба за освобождение крестьян отождеств-
ляется русской демократией с борьбою против
144
«капитализма». В свете социалистического
движения пролетариата на Западе напол-
няется новым содержанием идея борьбы низ-
ших сословий против высших, бедных — про-
тив богатых, сформулированная еще Черны-
шевским. Теперь эта борьба рассматривается
как неизбежное следствие устройства совре-
менного общества, как нечто такое, что может
покончить с эксплуатацией человека челове-
ком и проложить путь к социализму.
Чувство духовной общности с борьбой за-
падноевропейского пролетариата за свое осво-
бождение порождает специфическую аберра-
цию сознания: «рабочий класс», независимо
от того, в каких условиях он живет и борется,
начинает выступать в глазах демократической
интеллигенции субъектом исторического про-
гресса, с ним связываются надежды на при-
ближающееся обновление мира, на переворот,
идущий неизмеримо дальше традиционных
«буржуазных» рамок.
Конечно, за разговорами о «народе» и «ра-
бочем классе» стоял не реальный крестьянин
России или рабочий Запада, а русский интел-
лигент-разночинец, со своей совестью и сво-
ими проблемами. Оторванный образованием
от темного, забитого мужика, он стремился
вернуться к нему, соединиться с ним. Говоря
современным языком, интеллигент-разночинец
испытывал определенный «комплекс» по отно-
шению к народу, поэтому он спешил возвы-
сить народ и наделял его самыми благород-
ными качествами. Обездоленный крестьянин
приобретает в его глазах роль мессии, при-
званного обновить мир. Фигура крестьянина
и весь уклад крестьянского «мира» идеализи-
руются. Прошлое народа рисуется в романти-
ческой дымке, а все социальное зло (угне-
тение, неравенство, пассивность) относится
за счет господствующих классов и государ-
ства. Народ, как туча, лежал на горизонте
10 И. К. Пантиы
145
нашей жизни со времени освобождения,
вспоминал В. Г. Короленко. Правда, туча еще
не шевелилась. «В ней одно время не видно
было даже зарниц и не слышно даже отдален-
ных раскатов, но загадочная тень уже ложи-
лась на все предметы еще светящейся и свер-
кающей жизни, и взгляды невольно обра-
щались в ее сторону. Молодежь, наиболее
впечатлительная и чуткая часть общества,
сделала свои выводы» (13; 6, 141). «От ли-
кующих, праздно болтающих, обагряющих
руки в крови» она двинулась туда, где «рабо-
тали рабочие руки» и где зрела, как ей пред-
ставлялось, формула новой жизни.
Каким бы наивным ни казалось нам сейчас
это мировоззрение, не забудем, что оно да-
вало закваску всей народнической литера-
туре, и эмигрантской и русской, подцензур-
ной. На него опиралось, к нему апеллировало
большинство демократических публицистов.
Оно сыграло не последнюю роль в повороте
революционной молодежи к непосредственным
действиям против самодержавия.
По своим теоретическим взглядам народ-
ники были социалистами. В этом смысле рево-
люционное народничество продолжает тради-
ции Чернышевского. Они социалисты, потому
что выступают против всех и всяких форм
угнетения трудящихся. Они социалисты, по-
скольку разоблачают плутократическую при-
роду либерализма и чувствуют буржуазность
пореформенных порядков. Наконец, они со-
циалисты по чувству, по симпатиям, по дея-
тельности. Однако в отличие от Чернышев-
ского, для которого идеалы социализма ни-
когда не заслоняли задач данного этапа
борьбы, в воззрениях народников появляется
отрицательная черта. Они абсолютизируют
ограниченную доктрину в ущерб живому,
многостороннему пониманию действительно-
сти.
146
Элемент утопической доктрины порою на-
столько довлеет в народничестве, что приво-
дит русских революционеров к серьезным
антиисторическим ошибкам. Так, они оказа-
лись не в состоянии понять, что создают со-
циалистическую программу в полукрепостни-
ческой стране, в условиях значительно более
отсталых, чем те, которые существовали в
Западной Европе. Думая главным образом о
том, как избежать господства буржуазии, они
готовы были игнорировать необходимость соз-
дания широкого движения за политическую
свободу. Только опыт «хождения в народ» и
деятельность «Земли и воли» внесли решаю-
щие коррективы в теорию и практику народ-
ников: борьба народовольцев ведется уже под
флагом политического освобождения страны.
Вместе с тем несомненной заслугой действен-
ного народничества перед русским освободи-
тельным движением останется правильное
осознание утопичности всех попыток мирно,
без насилия, с помощью конституции, «пожа-
лованной» монархом, выйти из запутанного
клубка противоречий, созданных веками рус-
ской истории. В этом отношении все народ-
ники—«бунтари», «пропагандисты», «наба-
товцы» — более реалистичны, стоят ближе к
истине, к правильному взгляду на вещи, чем
русские либералы с их реакционными полити-
ческими иллюзиями получить свободу без
борьбы, европеизировать страну без уничто-
жения помещичьего землевладения. Другое
дело, что верная мысль о необходимости кре-
стьянского восстания, его победы над самодер-
жавием и помещиками облекалась у народни-
ков в неадекватную политическую форму.
Точно так же дело обстояло и с экономиче-
скими воззрениями народников.
Настаивая на отмене частной собственности
на землю, мере, которая кажется им антика-
питалистической, народники не видят глубо-
147
кои связи возникающего социального неравен-
ства крестьян с развитием буржуазных отно-
шений в деревне. Для них все дело социализма
заключается в обеспечении условий для «пра-
вильного», «незадержанного» развития общи-
ны. В этом смысле они (за исключением
Флеровского) стоят позади «буржуа-просве-
тителя» Скалдина с его превосходным зна-
нием непосредственных нужд русского му-
жика.
Однако все превосходство Скалдина перед
народниками, и в особенности революцион-
ными, исчезает, как только речь заходит о
понимании общих, коренных интересов угне-
тенной крестьянской массы.
Выступая против крупного землевладения,
народники нащупывают действительную эко-
номическую основу отсталости сельского хо-
зяйства и господства азиатчины в стране.
В этом смысле они стоят далеко впереди
Скалдина. Их экономическая программа, по-
скольку можно говорить о таковой по отно-
шению к революционным народникам, выра-
жала интересы действительного развития
производительных сил неизмеримо глубже и
точнее, чем все и всякие либеральные про-
жекты принудительного отчуждения прави-
тельством части земли в пользу крестьян.
Разъясняя этот парадокс, Ленин приводит
пример подхода Энгельса к утопическому со-
циализму начала XIX в. «...Этот социализм
был «ложен» в формально-экономическом
смысле. Этот социализм был «ложен», когда
объявлял прибавочную стоимость несправед-
ливостью с точки зрения законов обмена.
Против этого социализма были правы в фор-
мально-экономическом смысле теоретики бур-
жуазной политической экономии, ибо из за-
конов обмена прибавочная стоимость выте-
кает вполне «естественно», вполне «справед-
ливо».
148
Но утопический социализм был прав в
всемирно-историческом смысле, ибо он был
симптомом, выразителем, предвестником того
класса, который, порождаемый капитализмом,
вырос теперь, к началу XX века, в массовую
силу, способную положить конец капитализму
и неудержимо идущую к этому» (2; 22, 120).
Ложный в формально-экономическом смы-
сле, народнический социализм есть истина в
историческом смысле — в этом заключается
мысль Ленина. Смешно и глупо разделять
иллюзии народника, обещавшего избавить
трудящихся от капиталистической эксплуата-
ции с помощью радикальных буржуазных
мер, вроде разрушения помещичьего землевла-
дения. Марксисты, враждебные всяким уто-
пиям, должны разоблачать и эту народниче-
скую утопию. Они должны видеть, что «бур-
жуа-просветитель» Скалдин в «формально-
экономическом» смысле, несомненно, прав. Но
народничество право в историческом смысле,
право как симптом и предвосхищение глубо-
кого демократизма трудящихся масс, идущих
в своей борьбе против крепостничества и всех
его порождений в экономической, социальной,
юридической области гораздо дальше, чем вся
либеральная буржуазия.
В этом несовпадении «формально-экономи-
ческого» (и формально-теоретического) мо-
мента народнической идеологии с ее объектив-
ным историческим содержанием и заклю-
чается, пожалуй, основная трудность иссле-
дования проблемы генезиса народничества.
Итак, главное условие плодотворного ана-
лиза происхождения народничества состоит в
необходимости посчитаться с особым, специ-
фическим этапом в развитии крестьянского
социализма — действенным народничеством.
Действенное народничество — это утопически-
социалистическая идеология и социалистиче-
ское движение разночинной интеллигенции,
149
революционно настроенной молодежи по преи-
муществу. Вместе с тем действенное народни-
чество знаменует крах русского утопического
социализма. Единое прежде направление рас-
калывается:	пролетарски-демократические
элементы рвут с народничеством и переходят
к марксизму, в народничестве же все более
отчетливо проявляется мелкобуржуазное со-
держание. Взятое в отдельности, каждое из
этих утверждений неполно, односторонне от-
ражает положение дел, а взятые вместе, они
противоречат друг другу. Процесс дальней-
шего исследования покажет нам, как разре-
шить это противоречие.
Д. И. ПИСАРЕВ.
ОСМЫСЛЕНИЕ УРОКОВ
ПЕРВОЙ РЕВОЛЮЦИОННОЙ
СИТУАЦИИ
Буржуазные реформы 1861 —1864 гг. были
проведены в условиях, когда основные силы,
заинтересованные в этих преобразованиях,
идеологически и политически еще не сложи-
лись и не могли поэтому сколько-нибудь
эффективно повлиять на реформу и процесс
преобразований. Ленин неоднократно указы-
вал на слабость демократических элементов
в эпоху падения крепостного права в России.
В среде русского образованного общества
сплошь и рядом были распространены сенти-
ментальные барски-обломовские взгляды на
основные вопросы демократии. В отмене кре-
постного права, отмечал Салтыков-Щедрин,
большинство современников реформ видели
только красивую сторону дела — «устранение
безнравственных и бесправных отношений че-
ловека к человеку». «Казалось, что останется
то же самое, что было и прежде, только преж-
ние принудительные отношения примут харак-
тер добровольный, что, конечно, несравненно
приятнее. Относительно судебной реформы
опять то же пристрастие не к существенной,
а к красивой стороне дела, т. е. к гласности
151
и устности, которые дают больший простор
талантам» (26; 170—171).
Распространенность этих иллюзий объясня-
лась, с одной стороны, отсутствием у русского
общества политического опыта, с другой —
совпадением до поры до времени интересов
различных общественных классов. И демо-
крат и либерал в 1861 г. одинаково были на-
строены против старого порядка, крепостного
права, привилегий высшего сословия, засилья
бюрократии и т. п., настроены в пользу осво-
бождения крестьян и «европеизации» России.
Конечно, различия между этими элементами
проявлялись и тогда, однако большинству они
казались более или менее частными, относя-
щимися к практической стороне крестьянской
реформы. Нужна была гениальность Черны-
шевского, чтобы уже в эпоху подготовки ре-
формы разглядеть за этими практическими
«деталями» нечто более глубокое и фунда-
ментальное — противоположность интересов
«простолюдина» и либерального помещика.
Слабость демократического элемента и не-
развитость политических отношений в период
проведения реформы не дали возможности
либеральной и крестьянско-демократической
тенденциям развиться до логического конца,
проявить себя на общественной арене в откры-
том столкновении классов, как это было, на-
пример, во Франции в период буржуазно-
демократической революции. И хотя разли-
чие либерального и демократического направ-
лений наметилось в литературе и в жизни
уже в эпоху падения крепостного права
(вспомним отношение Кавелина к аресту Чер-
нышевского, шовинистическую позицию в
отношении Польши бывшего либерала Кат-
кова и др.), их самоопределение и полное раз-
межевание было делом будущего. Массе рус-
ских демократов еще предстояло освободиться
от общеоппозиционных настроений периода
152
падения крепостного права и научиться пони-
мать враждебность либерализма делу осво-
бождения трудящихся. В этом процессе про-
свещения русского разночинца, подготовив-
шем почву для восприятия идей народниче-
ского социализма, одно из первых мест
принадлежало Д. И. Писареву — ученику
Чернышевского, талантливейшему русскому
публицисту пореформенной эпохи.
Обращение к творчеству Писарева в кон-
тексте исследования генезиса народничества
может показаться на первый взгляд стран-
ным. Ведь Писарев не только не принадлежит
к народникам, но и являет собой почти един-
ственный пример российского социалиста не-
народнической ориентации. Недаром возглав-
ляемые им публицисты «Русского слова» вели
на протяжении ряда лет резкую полемику с
журналом «Современник», где в начале —
середине 60-х годов наметилась вполне опреде-
ленная тенденция к идеализации общинного
устройства крестьянской жизни. И тем не
менее ненароднический социализм Писарева
должен быть рассмотрен в связи с формирова-
нием социализма народнического. Одним из
первых среди советских историков к осозна-
нию этой «отрицательной» зависимости при-
шел в 20-х годах нашего века Б. П. Козьмин,
попытавшийся проанализировать творчество
Писарева под углом зрения «раскола в ниги-
листах». Из современных историков русской
общественной мысли Г. Г. Водолазову уда-
лось показать необходимость изучения Писа-
рева с точки зрения общей логики движения
русской демократической мысли.
Первая проверка демократического миросо-
зерцания событиями революционной ситуации
показала всю призрачность надежд на истори-
ческую инициативу крестьянства. Революци-
онный взрыв, ожиданием которого жила демо-
кратическая Россия, не произошел. В деревне
153
к весне 1863 г. воцарилось спокойствие. Ста-
новилось ясным, что русское освободительное
движение потерпело сокрушительное пораже-
ние: в силу векового гнета, забитости и тем-
ноты русское крестьянство в эпоху реформы
1861 г. оказалось способным лишь на отдель-
ные разрозненные бунты, не освещенные по-
литическим сознанием, бунты, которые до-
вольно легко были подавлены правительст-
вом. Как нередко бывает в истории, предпо-
сылки революции находились в процессе фор-
мирования в то время, когда преобразование
в целом стало уже неустранимым и в этом
смысле вполне созревшим. «...История,—
писал Ленин,— вовсе не идет таким простым
и гладким путем, чтобы всякое исторически
назревшее преобразование означало тем са-
мым достаточную зрелость и силу для прове-
дения этого преобразования тем именно клас-
сом, которому оно в первую голову выгодно»
(2; 20, 152—153).
Реформа «сверху», предпринятая для того,
чтобы предупредить революционный взрыв
«снизу», по-видимому, удалась. Благодаря ре-
форме царскому правительству удалось вы-
рвать политическую инициативу из рук оппо-
зиционных и революционных элементов. Раз-
гром польских повстанцев в условиях спада
демократического подъема открывал дорогу
«мирному» периоду. Русская демократия очу-
тилась лицом к лицу с фактами, учет кото-
рых в доктрине опрокидывал многие старые
шаблоны и рецепты. Прежде всего станови-
лось проблематичным представление о кре-
стьянстве как о субъекте русской социальной
революции: события показали, что народные
массы, по крайней мере при данных обстоя-
тельствах, не в состоянии возвыситься до
сознательного протеста. Русское демократиче-
ское движение практически открывало для
себя ту горькую истину, на которую не раз
154
бесстрашно указывал Чернышевский: что вре-
мя переворота в России еще не настало, что
потребуется длительный период, прежде чем
темный, забитый русский мужик превратит-
ся в сознательного революционера. Посколь-
ку в творчестве Писарева этот кардинальный
факт русской общественно-политической жи-
зни получает глубокое реалистическое ис-
толкование, постольку Писарев стоит впереди
остальных «шестидесятников». Вслед за ним
и отчасти под влиянием его работ сознание
неспособности крестьянской массы к само-
стоятельной исторической инициативе про-
кладывает себе дорогу в русскую демокра-
тическую и социалистическую публицистику.
Демократический подъем 1861 —1863 гг. по-
казал полную неспособность русских либера-
лов к роли руководителей освободительного
движения. На протяжении всего периода под-
готовки и проведения крестьянской реформы
русское «образованное общество» плелось в
своих мнениях и ожиданиях в фарватере цар-
ского самодержавия. Поведение либеральных
кругов во время пожаров 1862 г. в Петербурге
окончательно показало, что ни о какой само-
стоятельной политике у подобного рода «де-
мократов» не могло быть и речи: они не
только боялись репрессий правительства, но и
не знали, куда вести и за что бороться. Одна-
ко и революционная доктрина в той форме,
в которой ее исповедовали радикальные демо-
краты накануне реформы, не могла дать вер-
ных ориентиров. Во время «освобождения» и
после него русское крестьянство не обнару-
жило сколько-нибудь явственного стремления
выйти из состояния общественной пассивно-
сти. В этих условиях Писарев с присущей ему
трезвостью доказывает необходимость посчи-
таться с уроками поражения демократических
сил, учесть в теории изменения условий дея-
тельности русских демократов в первые поре-
155
форменные годы. Какими бы противоречиями
ни сопровождалось это вынужденное призна-
ние фактов, какие бы колебания оно ни вызы-
вало у самого Писарева, нельзя отрицать
общего положительного итога переоценки цен-
ностей: полемика против застывших догм и
устаревших миросозерцаний проложила но-
вым идеям путь в умы разночинцев — «мысля-
щего пролетариата», как называл их Писарев.
* *
*
Итак, реформа совершилась, крестьяне по-
лучили из рук царского правительства осво-
бождение от крепостного права.
О чем свидетельствовал успех самодержа-
вия? О силе режима? О способности его с
помощью реформы разрешить общественные
задачи страны? Или о слабости обществен-
ных сил, чьи интересы требовали преобразо-
ваний? Каким путем пойдет дальше общест-
венное развитие? Каковы ближайшие задачи
демократических сил в России?
Ответы на эти вопросы надо было вырабо-
тать самостоятельно, опираясь на теорию Чер-
нышевского (другой революционной теории в
России не было), осмысливая действитель-
ность в схемах этой теории, но обязательно
принимая во внимание новые условия.
Разными потоками, рукавами, ручейками
русская демократическая мысль стремилась в
одном направлении — к осознанию характера
политической ситуации, сложившейся в Рос-
сии после реформы, к выработке новой кон-
цепции действительности, которая учитывала
бы уроки поражения революционных сил.
Одним путем шли публицисты, группировав-
шиеся вокруг «Современника», другим — кру-
жок Ишутина, третьим — Писарев и «Русское
слово». Каждое из этих течений можно про-
анализировать и через полученную таким
156
образом картину характеризовать общее на-
правление идейной эволюции разночинцев
после 1861 г. Мы будем рассматривать Писа-
рева, его творчество, его идейный поиск.
Двоякого рода соображения делают для нас
предпочтительным творчество Писарева. Во-
первых, его концепция рельефнее, чем взгляд
любого другого публициста того времени,
демонстрирует наметившуюся в демократиче-
ской литературе тенденцию пересмотра ста-
рых установок. Он смелее и тверже других
идет (до определенной поры) против течения,
не боясь преувеличений, не подделываясь под
традиционные схемы. Недаром фигура Писа-
рева, его творчество в 60-х годах XIX в.
вызвали полярные оценки, рождая либо вос-
торженных поклонников и последователей,
либо бескомпромиссных врагов (см. 44; 63).
Во-вторых, Писарев — один из тех после-
дователей Чернышевского, кто не только бла-
гоговел перед великим именем, но и умел
применять метод своего учителя. Тем интерес-
нее и существеннее для нас, что в новых усло-
виях Писарев приходит к несколько иным
выводам, чем Чернышевский. Можно сказать,
что Писарев конкретизирует теорию Черны-
шевского, а конкретизация, как правильно
отмечает Г. Г. Водолазов, как раз в том и
состоит, что ««абстрактные» (неясные и нео-
щущаемые, или едва ощущаемые, «размы-
тые») противоречия проясняются. Внутрен-
ние, скрытые противоречия единого прежде
учения получают самостоятельное развитие,
самостоятельное существование. Одна из сто-
рон прежнего учения становится самостоя-
тельной теорией...» (34; 81).
Спад революционного возбуждения почти
повсеместно повлек за собой настроения уны-
ния и разочарования. Демократическое дви-
жение оказалось отброшенным назад, к пе-
риоду подготовительной работы. Основные
157
трудности заключались не только в том, что
арест Чернышевского, М. Л. Михайлова,
Н. А. Серно-Соловьевича, разгром студенче-
ских подпольных кружков, запрещение дея-
тельности воскресных школ, народных чита-
лен, Шахматного клуба и других центров
легальной пропаганды нанесли непоправимый
урон революционной партии, что многие рево-
люционеры (А. А. Слепцов, Н. Н. Обручев
и др.) отошли от политической деятельности,
другие эмигрировали. Главное поражение де-
мократических сил состояло в колоссальной
деморализации русского образованного обще-
ства, в потере интереса у русской публики к
политической мысли и действию.
В этих условиях на легальную демократи-
ческую публицистику («Русское слово», «Со-
временник») легла тяжелая обязанность: со-
хранить и продолжить демократическую
традицию, не дать порваться идейной нити,
связывающей новое поколение разночинцев
идеалами Чернышевского.
Оставаться передовой силой в тяжелые вре-
мена и суметь не только самому пережить, но
и поднять к сознательной жизни, просветить
для будущей борьбы новое поколение разно-
чинцев,— что могло быть актуальнее для осво-
бодительного движения 60-х годов прошлого
века! Для этого надо было иметь мужество
выступить с критикой прежних иллюзий, не-
достаточности первых революционных попы-
ток, не боясь одиночества, рискуя быть непо-
нятым, двигаться против общего течения.
Нужно было понять необходимость выработки
у «новых людей» того, что сам Писарев оце-
нивал как способность «ровным шагом идти к
далекой цели, не спуская с нее глаз ни на
одну минуту и постоянно соразмеряя ваши
собственные силы с тем расстоянием, которое
вы должны пройти...» (21; 3, 74—75). Нужно
было доказать формирующейся демократии,
158
что мысль и действие должны находиться все-
гда в «самой неразрывной связи с действи-
тельными потребностями нашего общества»
(21; 3, 7). Нужно было, наконец, уяснить
сумму условий, в которых очутилось русское
освободительное движение после реформы,
указать ему «ближайшие цели» и перспек-
тивы, разъяснить, «на что надеяться и чего
желать» (21; 4, 215).
Писарев был одним из немногих демокра-
тических публицистов, кто понимал необходи-
мость учета в теории и в практике трудного
поворота событий в России, кто не только
стремился, но и умел сообразовывать револю-
ционное дело с изменившимися историческими
обстоятельствами и с наличными силами. Не-
легко призывать к трезвости знания, когда
большинство тянется к иллюзиям. Этот тя-
желый крест выпал на долю Писарева. Ему
пришлось не только проповедовать скромное
дело познания и самокритики, но и убеждать,
что эта неяркая работа, не обещающая немед-
ленного и громкого эффекта, является в опре-
деленных условиях единственной дорогой, спо-
собной повести впоследствии к историческим
событиям.
Приобщение нового разночинца к общест-
венной жизни в обстановке деморализации,
апатии, полного отсутствия политических ин-
тересов могло совершаться в сравнительно
примитивных формах пропаганды научного
образа мысли, популяризации естествознания
и общественных наук. Однако Писарев пони-
мал, что в обществе, где большинство живет
жизнью, всецело оторванной от общих инте-
ресов, пробуждение деятельности ума есть
начало политического просвещения. Проснув-
шийся к умственной жизни интеллигент неиз-
бежно потянется к политике — о чем другом,
а уже об этом непременно позаботится рус-
ское самодержавие — и в конце концов вый-
159
дет на дорогу борьбы. Какие формы будет
носить эта борьба и когда она начнется, Писа-
рев не знает, но появление и распространение
в русском обществе людей типа Базарова
явится в итоге, в этом Писарев не сомне-
вается ни на минуту, источником событий,
идущих неизмеримо дальше, чем способно
предположить самое смелое воображение.
* *
*
Любое понимание перспектив освободитель-
ной борьбы в начале 60-х годов не могло
сформироваться, не ответив на вопрос о том,
решила или нет реформа 1861 г. основные
проблемы общественной жизни России. Статья
Писарева «Идеализм Платона» появилась
вскоре после царского манифеста, и есть все
основания считать ее ответом критика на ре-
форму. Тема статьи — развенчивание благо-
детелей рода человеческого, разного рода ре-
форматоров, считающих себя «призванными
быть воспитателями и врачами неразвивше-
гося и нравственно больного человечества»
(21; 1, 96). Этот род «воспитания», доказы-
вает Писарев, всегда связан с насилием над
волей и достоинством людей, с преобладанием
бюрократии. Не случайно, считает он, теоре-
тик этих стремлений, «генерал от философии»
Платон, кладет в основу своего «идеального
государства» бюрократический принцип, про-
водя его с беспримерной последовательностью.
«...Злейшим врагом этих стремлений был мо-
гучий дух критики и сомнения, элемент сво-
бодного мышления и личной оригинальности,
и этот элемент ненавистен Платону; нравст-
венною опорою им служила вывеска народного
блага, и этою же вывескою пользуется Пла-
тон; материальною поддержкою их было вой-
ско, и эта же самая сила имеет важное место
в государстве Платона» (21; 1, 95).
160
Доктрина Платона оправдывает попытки
«перестроить общество на новый лад, заста-
вить целый народ жить не так, как он привык
и как ему хочется, а так, как, по моему убеж-
дению, ему должно быть полезно...» (21; 1,
91), в то время как «бедное человечество...
лишено даже права голоса в таком деле, ко-
торое называется его общим благом» (21; 1,
82). Современник Писарева без труда угады-
вал в этих картинах силуэт только что прове-
денной «великой реформы», критику ее основ-
ной доктрины, заключавшейся в том, чтобы
провести общественные преобразования, от-
страняя элементы, непосредственно заинтере-
сованные в них, силою бюрократии и чинов-
ничества («силою старого порядка вещей»,
как сказал бы Чернышевский).
Но «общественное благо», уверен Писарев,
не может быть достигнуто на этом пути:
«...во всей всемирной истории мы не видим
ни одного примера, чтобы личная воля одного
человека, отрешенная от естественных потреб-
ностей народа и эпохи, основала какое-нибудь
прочное государственное или социальное зда-
ние, какое-нибудь долговечное учреждение,
какое-нибудь живучее бытие» (21; 2, 58—59).
Эти слова приведены нами из статьи Писарева
«Бедная русская мысль» (1862), целиком по-
священной доказательству, что помимо масс,
по произволу исторического деятеля (хотя бы
это был русский самодержец!), «не сде-
лается никакого ощутительного изменения ни
в жизни, ни в понятиях, ни в стремлениях
(21; 2, 63).
Вся история доказывает, говорит Писарев,
что действительность сложнее, богаче, «упря-
мее», нежели любая, пусть даже гениальная,
«личная логика» того или иного исторического
деятеля. «Крупная личность вовсе не управ-
ляет ходом событий; она сама, как ингредиент,
входит в процесс исторической жизни; ее дей-
11 И. К. Пантив	161
ствия перерабатываются известными усло-
виями и обстоятельствами, образуют с этими
условиями и обстоятельствами разные комби-
нации и компликации, вовсе не зависящие от
ее личной воли» (21; 2, 60). Поэтому невоз-
можно предусмотреть, а тем более «преду-
строить» ход событий так, чтобы он соответ-
ствовал субъективным намерениям («личной
логике») исторического деятеля. Писарев от-
нюдь не отрицает возможности предвидеть ре-
зультаты исторического действия вообще, его
скептицизм относится к бюрократическому
способу проведения крупных общественных
преобразований, способу «а 1а Петр Великий»,
насильственному осчастливливанию поддан-
ных сверху.
Если проведенная «верхами» реформа не
решила насущных задач социального развития
страны — в этом Писарев ни на минуту не
сомневается,— то проблема альтернативы по-
лицейско-бюрократической реформы остава-
лась тем не менее чрезвычайно трудной и
драматической. Свою программу Писарев фор-
мулирует четко и определенно: «Мы бы же-
лали, чтобы народ развивался сам по себе,
чтобы он собственным ощущением сознавал
свои потребности и собственным умом приис-
кал средства для их удовлетворения» (21; 2,
66). Однако Писарев отдает себе ясный отчет
в том, что народ в настоящем его состоянии
не способен решать свою судьбу самостоя-
тельно. Полемизируя со славянофилами, Пи-
сарев обнажает истоки трудной проблемы. Вы
говорите, обращается он к ним, что победа
лжи над правдою есть явление временное,
«происходящее от временного ослабления этой
правды». Но тогда «не вините Петра в том,
что он будто бы задавил это живое начало.
Да и что за правда? Где она? В какой это
прелюбезной черте старорусской жизни вы ее
видите? В боярщине, в унижении женщины,
162
в холопстве, в батогах, в постничестве и юрод-
стве? Если это правда, то во всяком случае
правда относительная. Иному она нравится,
а иному и даром не нужна» (21; 2, 65).
Как деятельность великих личностей, так и
деятельность народов, доказывает он, опреде-
ляется объективными, не зависящими от воли
людей, историческими обстоятельствами, а
также количеством и качеством идей, находя-
щихся в обращении в данную эпоху.
Смешно винить Петра за его образ дей-
ствия: «В России, в начале XVIII столетия,
сын царя Алексея Михайловича не мог дей-
ствовать иначе; за то, что он сделал, он лично
не заслуживает ни признательности, ни осуж-
дения; сочувствовать ему мы не можем, обви-
нять его мы не вправе, потому что на плеча
одного человека, хотя бы этот человек был
исполин, нельзя наваливать ответственность
за ошибки целой эпохи или за безгласность
целого народа» (21; 2, 78).
Писарев твердо и решительно отклоняет
моралистическую точку зрения на историче-
ские события. Нет титанов добродетели или
порока в истории — это оптический обман.
Исторический анализ показывает, что дело не
в колоссальности страстей титана, все равно,
хороших или дурных, но прежде всего в
«исключительности его случайного положе-
ния», в общем настроении умов в данную
эпоху. Возможность для Петра (а равно и
для Александра II) проводить бюрократиче-
ские эксперименты обусловлена темнотой, не-
подвижностью народных масс. Народ беспро-
будно спит, и, «проснулся ли он теперь, про-
сыпается ли, спит ли по-прежнему,— мы не
знаем» (21; 2, 68). Единственное, что навер-
няка известно Писареву,— он «проснется сам
по себе, по внутренней потребности; мы его
не разбудим воплями и воззваниями, не раз-
будим любовью и ласками, как не разбудил
163
Петр Алексеевич нй казнями сФрелЬЦой, йй
изданиями голландской типографии Тессинга»
(21; 2, 68).
Писарев исследует историю не для того,
чтобы осуждать прошлое, далекое или недав-
нее, он стремится понять мир таким, каков
он есть и каким стал, не для того, чтобы
констатировать его безумие, а для того, чтобы
ухватить его разум. По-видимому, есть какая-
то логика в том, что русские революционные
мыслители проходили через горнило своеоб-
разного «примирения с действительностью».
Белинский, Чернышевский в его просветитель-
ский период, наконец, Писарев — все они на-
чинали свое развитие с теоретического «оправ-
дания» данного хода вещей, чтобы вслед за
этим в самой действительности обнаружить
имманентные источники и силы преобразова-
ния. Может быть, именно в таком ходе раз-
вития кроется разгадка их социологического
реализма...
Радикально изменить течение истории —
это означает, по Писареву, прежде всего вве-
сти в ход событий «живые силы народов».
Прослеживая общую картину исторического
развития в новое время, он отмечает, что
основное направление прогресса в истории
совпадает с постепенным пробуждением само-
стоятельности масс: «...простые смертные на-
чали думать, что, чего доброго, можно жить
и своим умом» (21; 2, 81). Чем вызван этот
процесс? Развитием сознания. На этот счет
у Писарева не существовало двух мнений. Все-
мирная история для него — это история вы-
работки человеком, путем ошибок, уклонений
от истины, правильного осознания законов
своей природы. Помочь человеку понять «как
самого себя, так и те бытовые условия, при
которых деятельность его может быть пло-
дотворна, развитие — быстро и успешно и
счастье — по возможности совершенно» (21;
164
2, 242—243),— в этом, по Писареву, заклю-
чается задача современного мыслителя.
В «Очерках из истории труда» (1863) Пи-
сарев формулирует два, по его мнению, основ-
ных условия материального и интеллектуаль-
ного прогресса человека — устройство мате-
риального быта («человеку необходимо завое-
вать себе на земле квартиру, стол, одежду и
разные другие материальные обеспечения
жизни».— 21; 2, 228), а также общение людей
друг с другом («человек должен сближаться
с человеком, помогать ему в его предприя-
тиях и в свою очередь находить в нем есте-
ственного помощника и союзника».— Там же).
С точки зрения обеспечения этих двух основ-
ных потребностей человека Писарев рассмат-
ривает условия прогрессивного развития
России, которые совпадают для него в пер-
вую очередь с прогрессом производитель-
ных сил.
Основным условием правильного, незадер-
жанного развития, как указывалось выше,
Писарев считает умственное развитие массы.
Без него нет прогресса общества. Однако
мысль Писарева упирается в ту самую антино-
мию отсталости, над решением которой бился
Чернышевский. Только на основе культурного
и гражданского подъема народных масс мо-
жет быть осуществлена альтернатива граби-
тельской реформе, обеспечено материальное
благосостояние масс. Но условием культур-
ного подъема является, в свою очередь, изме-
нение социального положения угнетенных
масс, изменение экономических условий их
существования. Надо «хоть немного облегчить
тот страшный гнет материальных забот, лише-
ний и стеснений, который обременяет собою
низшее сословие даже в самых образованных
государствах Европы и который в странах,
еще не успевших освободиться от рабства или
от крепостного права, парализирует в низшем
165
сословии всякую самодеятельность мысли,
всякую энергию воли и поступков, всякое ре-
шительное стремление к лучшему порядку ве-
щей» (21; 2, 70).
«...Мы бедны, потому что глупы...— форму-
лирует Писарев эту антиномию в своей статье
«Реалисты» (1864).— Чтобы разбогатеть,
надо хоть немного улучшить допотопные спо-
собы нашего земледельческого, фабричного и
ремесленного производства, то есть надо поум-
неть; а поумнеть некогда, потому что окру-
жающая бедность не дает вздохнуть» (21;
3,9).
Как разорвать этот «заколдованный круг»
причин и следствий, где причина предпола-
гает следствие, а следствие причину?
Улучшить материальное благосостояние
крестьянства и дать ему средства к дальней-
шему развитию возможно действием законо-
дательной власти. Однако неспособность цар-
ского правительства решить экономические и
социальные проблемы страны была слишком
очевидна для Писарева, чтобы он мог сколь-
ко-нибудь серьезно распространяться об этой
перспективе. Опыт реформы не оставлял на
этот счет никаких сомнений. Правда, история
дает примеры, когда «пробуждение в массах
политического смысла и национального чув-
ства» творило, по-видимому, чудеса и подни-
мало к жизни народ, находившийся до этого
в бедственном положении. Но Писарев знает,
эти случаи слишком редки, к тому же пло-
дами их в силу неразвитости народа пользо-
вались, как правило, не массы, выносившие
на своих плечах всю тяжесть исторических
преобразований, а эксплуататорские классы.
«В истории трудно,— пишет он,— отыскать
хоть один такой факт, в котором энергия на-
рода, его героические усилия, его жертвы, при-
носимые трудом и кровью, произвели бы в его
образе жизни действительное улучшение, со-
166
ответствующее подобным затратам» (21; 2,
283). Где же выход?
Историческое чутье подсказывает Писа-
реву, что положение народных масс тесно
связано со способами добывания материаль-
ных благ. Только на основе роста «ценности
человеческого труда», совершающегося благо-
даря увеличению его производительности,
можно «улучшать материальное и всякое дру-
гое положение трудящегося человека» (21; 2,
260).
Писарев знает, что путь к материальному
прогрессу сложен и противоречив: машины,
делающие труд человека производительнее,
«часто отбивают у работника хлеб или увели-
чивают его порабощение...» (21; 2, 260).
Однако источник этого зла коренится не в
машинах, а в «элементе присвоения». Как бы
то ни было, прогресс человека налицо. «...Мы
все-таки замечаем в передовых странах Евро-
пы постоянное возрастание народонаселения,
постоянное улучшение технических приемов и
вследствие того постоянное стремление к пере-
ходу от тощей почвы к более плодородной»
(21; 2, 250). Равным образом и для России
выход заключается во всестороннем развитии
ее производительных сил, и в первую очередь
в организации «рационального земледелия».
Условиями последнего являются коренное
улучшение путей сообщения, прокладка дорог
там, где «того требуют выгоды производителей
и потребителей» (21; 2, 295), развитие ману-
фактуры, ремесла, машинной индустрии, «рас-
пространение полезных сведений между мас-
сами и разнообразие занятий, неизбежно ве-
дущее за собою образование местных центров
производства и притяжения» (21; 2, 319).
Массы воспитываются «не школьною указ-
кою», но в первую очередь «правильным, здо-
ровым и незадержанным развитием общест-
венной и экономической жизни». Только ре-
167
шительный прогресс экономики способен под-
нять народную нравственность, пробудить в
массах чувство собственного достоинства,
сознание своих прав. Всегда и везде до сих
пор, утверждает Писарев, преодоление патри-
архальной тупости сельского населения про-
исходило на базе прогресса промышленности,
который, в свою очередь, находился в связи
с развитием капитализма. Сторонник истори-
ческого взгляда на общество, он мерит настоя-
щее будущим, а не прошлым, ищет в самом
ходе экономического развития противоядие
против общественного зла, которое у него
прочно связывается с «элементом присвое-
ния». Развитие капитализма при всех его
отрицательных чертах есть шаг вперед в про-
свещении массы населения, особенно сель-
ского. Оно связано с появлением промышлен-
ности, с разнообразием промыслов, с возник-
новением чувства собственного достоинства у
простых людей. «Где все пашут землю, там
личность работника не существует; там чело-
век, идущий за сохою, по свойствам своего
труда очень мало отличается от лошади или
от вола, на которых он покрикивает и помахи-
вает кнутом» (21; 2, 274). Разделение труда
и связанный с ним обмен товарами застав-
ляет людей вступать в более тесные отноше-
ния между собой, делает связи между ними
более регулярными и интенсивными. А «сбли-
жение с людьми составляет для человека са-
мое могущественное средство умственного
развития...» (21; 2, 272).
При всем этом Писарев менее всего аполо-
гет капиталистического прогресса. Его опти-
мизм— явление совершенно отличное от ли-
цемерного оптимизма буржуазных экономи-
стов, проповедующих гармонию интересов при
капитализме. Угадывая историческую прогрес-
сивность той ломки социальных отношений,
которую нес с собой капитализм, Писарев вме-
168
сте с тем разоблачает противоречия буржуаз-
ного строя, порождаемые им угнетение и
общественное неравенство, хотя и не сводит
еще эти противоречия к интересам различных
классов. Как просветитель-социалист, он уве-
рен в неизбежности гибели буржуазного
строя. «Средневековая теократия упала, фео-
дализм упал, абсолютизм упал; упадет когда-
нибудь и тираническое господство капитала»
(21; 2, 308). Господству буржуазии придет
конец, доказывает Писарев, точно так же, как
пришел конец преобладанию аристократии,—
«перевес ума, таланта и образования» перей-
дет в конце концов «в ряды трудящегося
пролетариата».
Вслед за Чернышевским Писарев исходит
из того, что без определенных предпосылок
цивилизации в России, в особенности без про-
свещения массы, невозможен не только социа-
лизм, но и вообще превращение темного му-
жика в гражданина, способного, пользуясь
выражением Чернышевского, «порядочно ве-
сти дела». Основная причина косности и не-
подвижности масс — «теперешнее устройство
материального труда». «При теперешнем по-
ложении чернорабочего класса» трудящиеся
массы закабалены в безвыходном рабстве.
Они потеряли, думает Писарев, даже сознание
лучшего положения. Они задавлены, забиты
непосильным трудом, особенно в России, «при
наших допотопных приемах и орудиях ра-
боты». Поэтому как о силе, способной к само-
стоятельной инициативе, о них еще нечего
говорить. «Они составляют пассивный мате-
риал, над которым друзьям человечества при-
ходится много работать, но который сам по-
могает им очень мало и не принимает до сих
пор никакой определенной формы» (21; 3, 68).
К кому же в таком случае обращаться?
К «культурным классам», отвечает просвети-
тель Писарев, к «среднему сословию», един-
169
ственному пока элементу русского общества,
способному к самоизменению. Всегда и везде
до сих пор, утверждает Писарев в статье
«Реалисты», «физический труд был управляем
капиталом», всегда и везде «образованные и
достаточные классы» преобладают над тру-
дящейся массой. Против этого «неизбежного
факта» надо не возмущаться, а постараться
использовать, обращая его на пользу самого
народа. Писарев думает, что, давая детям
капиталистов «полное, прочное чисто челове-
ческое образование», открывая им доступ к
наслаждению умственным трудом и полезной
деятельностью, можно научить их «правильно
понимать» как свою собственную пользу, так
и потребности того мира, который их окру-
жает. Превращение же капиталистов в «мыс-
лящих руководителей народного труда» при-
ведет к изобилию и распространению просве-
щения в массе народа, «а если народ будет
деятелен, богат и умен, то что же может по-
мешать ему сделаться счастливым во всех
отношениях?» (21; 2, 364).
Смешна и наивна надежда Писарева с помо-
щью общественного мнения дать «другое на-
правление мыслям» представителей формиро-
вавшейся русской буржуазии. Однако научная
критика ее сейчас нас не интересует. Гораздо
любопытнее попытка Писарева связать реше-
ние задачи духовного подъема народных масс
с движением страны по пути капитализма.
Вытекала ли подобная альтернатива из тео-
рии Чернышевского? По-видимому, да. Вели-
кий русский социалист не только не исключал
подобного оборота событий, но и резко кри-
тиковал людей, не понимавших исторических
потенций «среднего класса», его роли как дви-
гателя экономического прогресса. В упоминав-
шейся выше статье «Апология сумасшедшего»
он прямо говорит о том, что среднее сословие
еще только овладевает историей и далеко «не
170
выказало всех своих сил, не переделало всего,
что хочет и должно переделать». «...Силы
среднего сословия все еще развиваются,—
констатирует Чернышевский,— и много, очень
много улучшений в западной жизни произве-
дет даже один этот элемент, уже много сде-
лавший перемен» (28; 7, 618). Силы «среднего
сословия» не исчерпаны еще на Западе, не-
чего и говорить — такова логика статьи,— что
они не исчерпаны в России, стране только
начинающей приобщаться к мировой цивили-
зации.
Однако в доктрине Чернышевского наличе-
ствовало, как мы знаем, и иное, более высокое
миросозерцание. Оно было связано с надеж-
дами на историческую самодеятельность тру-
дящихся масс, способную открыть русскому
обществу принципиально новые возможности
развития. Какая из этих возможных альтер-
натив победит, Чернышевский еще не знает,
ответ на подобный вопрос могла дать только
история; теоретически Чернышевский не
исключает ни одной из них при рассмотрении
русской действительности.
* *
*
Для Писарева-«реалиста», зачинателя це-
лого направления в публицистике 60-х годов,
характерно не просто определение общей исто-
рической перспективы, а выявление специфи-
ческих черт российской ситуации, переформу-
лирование, переосмысление ближайших задач
демократических сил.
«В своих понятиях о добре и зле,— харак-
теризует Писарев тип «новых людей»,— это
поколение сходилось с лучшими людьми пре-
дыдущего; симпатии у них были общие; же-
лали они одного и того же; но люди прошлого
метались и суетились, надеясь где-нибудь
пристроиться и как-нибудь, втихомолку, урыв-
171
ками, незаметно влить в жизнь свои честные
убеждения. Люди настоящего не мечутся,
ничего не ищут, нигде не пристраиваются, не
поддаются ни на какие компромиссы и ни на
что не надеются. В практическом отношении
они так же бессильны, как и Рудины, но они
сознали свое бессилие и перестали махать
руками» (21; 2, 19). Однако осознание бесси-
лия— это не просто констатация факта, но
уже первый шаг к силе. Человек, сознающий
свое бессилие, уже не будет браться за дело,
на которое, он знает, у него сил недостает, и,
таким образом, не скомпрометирует дело, не
погубит себя впустую.
Освободительному движению России пред-
стоит длительный и суровый путь, предупреж-
дает Писарев, впереди огромные препятствия,
«под ногами снеговые сугробы и холодные
тундры». Но это единственный путь, другого
нет. По нему пойдут лишь те, кто «не отсту-
пит перед препятствием и не струсит перед
опасностью» (21; 2, 46). Таких людей еще
очень немного в России, но они уже есть,
черты этого нового на Руси типа людей Писа-
рев разглядел в тургеневском Базарове. Писа-
рев трезво и хладнокровно относится к своему
любимому герою. Он не апологет, а критик
Базарова, критик, но не обличитель. Писарев
знает, что новые идеи и стремления в русском
обществе будут еще долго проявляться «в са-
мых разнообразных формах, редко привлека-
тельных, часто оригинальных, иногда уродли-
вых» (21; 2, 7). Преклонение перед Базаро-
выми поэтому вредит им самим, закрепляет их
ограниченность и односторонность. Люди, ко-
торые «заменяют критику подобострастным
поклонением, оказываются людьми узкими,
бессильными и часто вредными» (21; 2, 28).
По отношению к Базарову «строго-критиче-
ский взгляд», утверждает Писарев, «оказы-
вается гораздо плодотворнее, чем голословное
172
восхищение или раболепное обожание» (21; 2,
29). Критика позволяет отделить в Базаро-
вых их здоровую натуру от того, что привно-
сится внешними условиями развития, ограни-
ченной обстановкой, воспитанием и т. п., что
составляет преходящее, «болезнь века». Кри-
тика Писаревым Базарова — это самокритика
сил освобождения, уяснение собственной сла-
бости, мечтательности, ошибок. «Мы смотрим
холодно и трезво на все, что нас окружает,
посмотрим же точно так же холодно и трезво
на самих себя; кругом чушь и глушь, да и у
нас самих не бог знает как светло. Отрицае-
мое нелепо, да и отрицатели тоже делают
порою капитальные глупости...» (21; 2, 25).
Писарев как бы говорит современникам:
да, мы должны признать свою слабость в на-
стоящее время, да, наши надежды и расчеты
не осуществились. Но мы не должны скры-
вать от себя, что поражение не было случай-
ным. Мы ожидали неосуществимого, нельзя
было «ожидать чудес гражданской и челове-
ческой доблести от такого общества, в котором
большая половина сама не знает того, что она
говорит и чего хочет» (21; 2, 35). Однако
даже сейчас, когда поражение стало фактом,
мы все еще не способны трезво отнестись к
реальности. Мы отворачиваемся от Тургенева
только за то, что он вывел «нигилиста» База-
рова в качестве представителя нового поколе-
ния людей. Наше эстетическое чувство оскорб-
ляется Базаровым, его грубыми манерами
неотесанного бурша настолько, что мы не
замечаем коренных свойств его как социаль-
ного типа, забываем, что Базаров — «человек
жизни, человек дела», в нем «есть сила», са-
мостоятельность, энергия, которых слишком
мало в русском обществе; «из Базаровых, при
известных обстоятельствах, вырабатываются
великие исторические деятели...» (21; 2, 44).
Мы боимся действительности. Мы предпочи-
173
таем сладенькую ложь суровой правде, тре-
буем от Тургенева изображения таких явле-
ний, таких героев, «которых нет в России и
для которых в русской жизни нет ни почвы,
ни простора» (21; 2, 35), демонстрируя тем
самым, что мы 'еще не созрели, чтобы стать
силой.
Позиция Писарева — это позиция стоиче-
ского реализма. Он предпочитает безжалост-
ную действительность вымыслу успокоитель-
ных идеалов. Долой обманывающие нас иллю-
зии. Нужно трезво, принимая истину такой,
какова она есть, посмотреть в лицо фактам.
«Истина есть истина, и, встретившись с нею
лицом к лицу, мыслитель, достойный этого
имени, признает ее беспрекословно и не позво-
ляет себе ни под каким видом замаскировы-
вать ее строгие черты различными робкими
умолчаниями или мошенническими искаже-
ниями» (21; 4, 248).
Для того чтобы победить, по мнению Писа-
рева, русское освободительное движение дол-
жно прежде всего учиться:
учиться не обольщаться, не принимать же-
лаемое за действительное, бороться с засильем
фразы, трезво учитывать размеры имеющихся
в наличии сил, действовать сообразно им;
учиться думать: не повторять готовые фор-
мулы, а именно думать, т. е. искать самостоя-
тельное решение проклятых вопросов, выраба-
тывать его. Русское общество «не только мало
размышляет, но оно даже не имеет никакого
понятия о том, что такое деятельность мысли»
(21; 3, 70). Умственный капитал русской
публики — это «лексикон мудрых слов», «це-
лые сборники готовых изречений»; общество
не только не знает ничего, но «и не умеет
даже отличить живую деятельность мысли от
бессознательной игры слов и оборотов» (21;
3,71);
174
учиться не впадать в отчаяние, не опускать
руки при виде громадных трудностей, стоя-
щих на пути общественного преобразова-
ния.
«Реалист» Писарев изо всех сил стремится
доказать прогрессивным силам, что дорога к
демократическому преобразованию в России
лежит через обновление общественного соз-
нания вообще и сознание интеллигенции в
особенности. Только великие умственные дви-
жения, подобные французскому Просвещению,
в состоянии положить начало радикальным
общественным переменам. Условием перемен
в русском обществе и народе является про-
буждение умственной и гражданской инициа-
тивы в интеллигенции. Без широкого идей-
ного движения нет и широкого демократиче-
ского движения. Поэтому первая задача рус-
ских демократических публицистов, считает
Писарев, заключается в том, чтобы способст-
вовать появлению в России «серьезной и
влиятельной литературы», которая могла бы
со временем превратиться в «общественную
силу», стараться вызвать к жизни обществен-
ное мнение. Пусть Писарев преувеличивал
историческое значение разночинной интелли-
генции, пусть верил в способность обществен-
ного мнения вызвать к жизни из среды бур-
жуазии поколение «мыслящих руководителей
народного труда», все эти преувеличения не
могут перечеркнуть его основной заслуги —
последовательной борьбы за умственную и
нравственную самостоятельность русских де-
мократических сил.
Знание, знание и еще раз знание! Без него
нет и не будет света в «темном царстве». Надо
сначала превзойти действительность в мысли,
чтобы быть в состоянии затем превзойти ее
на деле. Современные убеждения нельзя
взять взаймы. И люди, и книги дают только
материал, на основе которых человек должен
175
самостоятельно выработать убеждения. Чи-
тайте, советует Писарев, как читал Рахме-
тов: только то, что «нужно», что «основа-
тельно», что «капитально», читайте великих
людей, «титанов» науки. Но, даже «знакомясь
с этими титанами», сохраняйте «самостоя-
тельность своей собственной мысли...» Россия,
как и Европа, может быть и должна быть,
повторяет он Вольтера, «живою, деятельною
и самосознательною личностью, а не мертвым
и пассивным материалом, над которым раз-
личные канцелярии, дипломаты и полководцы
обнаруживают свои таланты и производят
свои эксперименты» (21; 4, 165—166). Для
этого ей прежде всего нужна собственная
демократическая интеллигенция, собственное
общественное мнение.
Эта писаревская тенденция, особенно на
первых порах, была встречена в штыки. Ве-
теранам демократической публицистики, рабо-
тавшим еще с Чернышевским, в писаревских
призывах к «реализму», в подчеркивании
значения предварительной работы чудилась
проповедь трезвой практичности, недооценка
роли массового движения, предательство —
вольное или невольное — целей и идеалов не-
давнего прошлого. Столкновение «Современ-
ника» с направлением Писарева и «Русского
слова» было неизбежным. Полемику открыл
в январе 1864 года «Современник» фельето-
ном Салтыкова-Щедрина, и она продолжалась
с перерывами вплоть до 1866 года.
Истоки «раскола в нигилистах» заслужи-
вают того, чтобы сказать о них более под-
робно. Б. П. Козьмин говорит о «перерожде-
нии» журнала «Современник» после ареста
Чернышевского (см. 44; 63—65). Конечно,
утраты, которые понесло освободительное
движение со смертью Добролюбова и заточе-
нием в тюрьму и ссылкой Чернышевского,
велики. Но сами по себе они еще не объяс-
176
няют «перерождения», не обусловливают его
необходимости. Нам думается, что с «Совре-
менником» в середине 60-х годов XIX в. слу-
чилась история, которая, к сожалению, часто
бывает с теоретиками и публицистами, когда
они оказываются неспособными преодолеть
инерцию первичного решения. Повторяя в из-
менившихся условиях «правильные» (абст-
рактно правильные) формулы, они превра-
щают революционные идеи в фразу и с по-
мощью этих фраз отделываются от решения
новых вопросов, вставших тем временем на
повестку дня. Неверная позиция Антоновича
в отношении «Отцов и детей» (неверная не
вообще, а именно в тех конкретных условиях)
не только и не столько его личный промах.
Она неизбежное следствие его догматической
позиции, неумения двинуться вперед. Только
с точки зрения развивающейся теории (хотя
бы в пределах концепции Чернышевского),
способной учиться действительности, способ-
ной улавливать новые задачи, можно было
увидеть в Базарове новый социальный тип,
который определит на какое-то время физио-
номию разночинной интеллигенции.
У Писарева были все основания, познако-
мившись с романом «Что делать?», констати-
ровать: «...все новые люди принадлежат к
базаровскому типу...» (21; 4, 11). Ученик
остался верен учителю, и если в каких-то
деталях Лопухов, Кирсанов, Рахметов отли-
чались от Базарова, то по своему характеру
все они принадлежали к одному поколению.
Писарев, таким образом, оказался ближе к
Чернышевскому, чем Антонович, поскольку
сумел уловить в Базаровых и ему подобных
силу, которая «заключает в себе элементы,
необходимые для решения общественной за-
дачи, поставленной русскому народу всем те-
чением нашей исторической жизни» (21; 3,
460).
12 И. К. Пантин 177
Катерина или Базаров? Для публицистов
«Современника» (особенно для Антоновича)
сама постановка этого вопроса была оскорб-
лением святая святых, разрывом с демократи-
ческой традицией, тем более что Писарев
прямо и открыто заявлял о своем несогласии
с Добролюбовым. Они полагали, что этот
вопрос раз и навсегда был решен основате-
лями доктрины—Чернышевским и Добролю-
бовым. Добролюбовский образ народа — мно-
говодной реки, которую нельзя остановить в
ее течении, которая разрушает все препят-
ствия и все преграды на своем пути,— заво-
раживал их сознание. В эпоху разгрома дви-
жения и всеобщей деморализации он превра-
щался в символ морального сопротивления,
сплочения сил революции, упрямой настойчи-
вости. Реальная история преображалась в акт
веры, в некую рациональность истории. Этот
образ народа как бы говорил революционе-
рам: сейчас вы разгромлены, но придет и ваш
час, исторический ход дел за вас, многовод-
ную реку народной жизни остановить нельзя,
потому что подобная остановка была бы про-
тивна ее естественным свойствам.
Однако такой образ народа и его роли в
истории, верный в абстрактно-социологиче-
ском смысле, менее всего был пригоден для
уяснения конкретных задач, которые встали
перед освободительным движением в связи с
событиями реформы 1861 г. Массовое движе-
ние в силу неразвитости, темноты крестьян
потерпело поражение. Однако оно — и это
главное для Писарева — не было разгромлено
в жестокой схватке, как был разгромлен, на-
пример, парижский пролетариат в июне
1848 г.,— крестьяне просто не смогли под-
няться до сознательной борьбы с царизмом.
Нация рабов, сверху донизу — все рабы — эти
горькие слова не случайно вырвались у Чер-
нышевского, человека, не склонного к эмо-
178
циям в политике. «Рабочие пчелы — жалкие
парии, не чувствующие своего унижения, не
способные из него выйти и поддерживающие
в этом унижении следующее поколение, кото-
рое в свою очередь будет действовать в том
же возмутительно-консервативном духе, и так
далее, до бесконечности» (21; 2, 101) — разве
не перекликаются эти писаревские строки с
горькой тирадой Чернышевского.
Русский народ в конце концов выйдет из
состояния пассивности — относительно этого
у Писарева не было сомнений, речь идет у него
о другом: какую лепту должна внести рус-
ская публицистика, русская интеллигенция,
чтобы приблизить, ускорить пробуждение на-
рода. Общественная жизнь России в настоя-
щее время, утверждает он, нуждается не в
сильных характерах, подобных Катерине
(«чего другого, а железной воли и ультраосли-
ного терпения у нас во всякое время было
довольно».— 21; 3, 460—461), а прежде
всего и исключительно в сознательности, но-
сителем которой являлся в то время базаров-
ский тип. «...Каждое событие оканчивается
самою нелепою и печальною развязкою, если
у данного народа не оказывается в налично-
сти тех умственных способностей, тех знаний
и той опытности, которые могли бы поворо-
тить, куда следует, дальнейшее течение исто-
рической жизни» (21; 3, 462). Поэтому он не
может согласиться с мыслью Добролюбова
о том, что революционеры из интеллигенции
«похожи на фонтанчики, бьющие довольно
красиво и бойко, но зависящие в своих про-
явлениях от постороннего механизма, подве-
денного к ним...» (11; 2, 366). Всеми своими
работами Писарев стремился разъяснить со-
временникам огромное значение сознательно-
сти и «возможные последствия умственного
движения» (21; 4, 149).
179
Поворот к «реализму», осуществленный Пи-
саревым, и заключался как раз в осознании
того, что в России пока еще нет реальных
общественных сил, способных покончить с по-
зором азиатского самодержавия. Это — тяже-
лое, вынужденное признание, но только оно
могло стать началом длительной и многотруд-
ной работы по созданию революционного
авангарда в России, по демократическому вос-
питанию русского народа. Оставаясь на совре-
менном уровне сознательности, доказывает он,
народные массы не способны выйти из рамок
отношений данного строя. Только преодоление
предрассудков и узкого горизонта сознания
общества может создать условия для возник-
новения массового демократического движе-
ния. Так было во Франции, так будет в
России. Переход массы к сознательности осу-
ществляется под воздействием теории и при
помощи интеллигенции. Новые идеи, прежде
чем они оплодотворят сознание масс, должны
взбунтовать умы и души образованных лю-
дей. А для этого нужны мыслители и публи-
цисты типа Вольтера (и Писарева, добавим
мы). «На Вольтере воспитывались все моло-
дые люди, способные и желавшие решать си-
лами собственного ума высшие вопросы миро-
созерцания. Благодаря литературной деятель-
ности Вольтера те антиклерикальные идеи,
которые до того времени переходили поти-
хоньку от одного мыслителя к другому, полу-
чили небывалое распространение и сделались
общим достоянием всей читающей Европы.
По милости Вольтера сомнение проникло в
тысячи свежих и пылких голов» (21; 4, 164).
Верный инстинкт истины подсказывает Пи-
сареву, что нельзя ставить по-старому во
главу угла революционного дела самодеятель-
ность массы: надо сначала завоевать на свою
сторону сознательные элементы переворота.
Вот почему он воюет (порой несправедливо)
180
с попыткой «Современника» возвысить Кате-
рину за счет Базарова. «...Знание составляет
ключ к решению общественной задачи не в
одной России, а во всем мире» (21; 3, 461);
никаких задатков решительного разрыва со
старыми нелепыми отношениями, новой нор-
мы жизни Катерина с собой не несет; она
«сама заражена до мозга костей всеми нелепо-
стями понятий, господствующих в обществе
самодуров» (21; 3, 459).
Критикуя Добролюбова, а вернее, публици-
стов «Современника», их линию, Писарев бес-
страшно обнажал проблему самоизменения
народа, толкал общественную мысль вперед,
не давал ей успокоиться на абстрактно пра-
вильных рассуждениях о неизбежности побе-
ды. Его концепция представляет подход к
верной теории, поскольку он стремился прео-
долеть механическое и фаталистическое пони-
мание общественного преобразования, нес
трезвое сознание огромных задач, стоящих
перед революционной интеллигенцией России.
Конечно, было бы очень хорошо, если бы про-
гресс общественной мысли проходил в России,
как выражался Чернышевский, «по рецепту
всесторонности и спокойствия», если бы он
сопровождался повышением уровня теории.
Но такой прогресс мысли бывает слишком
редко. Так обстоит дело и у Писарева. Такти-
ческая задача, особенно поначалу, заслоняет
перед ним общую стратегическую линию дан-
ного периода освободительного движения, вы-
растает до размеров основного маршрута
исторического движения. Но дело и не могло
обстоять иначе. Невозможно предположить,
чтобы прогресс теории, выход за пределы об-
щей концепции демократизма к уяснению не-
посредственных задач освободительного дви-
жения совершился бы без нарушения прежней
целостности миросозерцания, без появления
теоретических «разрывов» и противоречий.
181
Концепция Писарева в это время невыгодно
отличается от воззрений Чернышевского и
Добролюбова элементами рационалистичес-
кого просветительства, преувеличением роли
интеллигенции и т. п. Как всякому просвети-
телю, ему кажется, что усвоение новых идей
сразу же поставит общество вне господствую-
щей системы отношений, будет само по себе
способно обновить практику. И тем не менее
в этой ограниченной теоретической форме он
правильно учитывает специфически русскую
потребность в создании и воспитании созна-
тельного авангарда движения.
* *
*
Первые годы после крестьянской реформы
были трудным временем для русской демокра-
тической мысли: в ней совершался мучитель-
ный процесс переосмысления происшедшего,
шла выработка новых установок, соответству-
ющих изменившимся обстоятельствам. Это
уяснение новой ситуации, новых условий
борьбы проходило в трудной борьбе идей,
полемике между единомышленниками. Однако
«раскол в нигилистах» не заслонил от Писа-
рева более важных, более существенных задач,
чем выяснение отношений между журналами.
Раньше, чем кто-либо другой из публицистов
«Русского слова», он осознает необходимость
углубления программы «реализма».
Казалось бы, все свидетельствовало о реши-
тельной победе. Книжки журнала «Русское
слово» со статьями Писарева мгновенно раску-
пались публикой и зачитывались до дыр.
Мыслящая часть разночинцев постепенно
склонялась на сторону идей «реализма».
Среди молодежи росло число поклонников
и последователей Базарова. За Писаревым
прочно закрепилась слава первого критика
182
России. И тем не менее Писарев чувствует
приближение опасности. Ее сигналами слу-
жили и постепенная эволюция издателя «Рус-
ского слова» Благосветова на позиции буржу-
азного прогрессизма, и экстравагантные вы-
ходки Зайцева, который в общем и целом раз-
делял писаревские взгляды, и появление тьмы
развязных подражателей Базарову, называв-
ших себя нигилистами. Шаг за шагом все
более отчетливо Писарев понимает, что пер-
воначальная новизна предложенных им реше-
ний пропадает, «реализм» без широкого вы-
хода в политическую область превращается в
моду, стиль поведения. Отказ от увлечения
общими перспективами, который раньше слу-
жил уяснению непосредственных практических
задач демократической партии, теперь, перед
лицом обозначившегося размежевания поли-
тических сил, грозил обернуться потерей
общего направления. Речь шла, таким обра-
зом, о том, выйти ли новому направлению к
широким социальным рубежам или, застряв
на старых позициях, выродиться в конце кон-
цов в секту.
Пересмотр собственной просветительской
концепции, предпринятый Писаревым, возро-
ждал в новых условиях революционную
тенденцию русского демократизма. Это был
решительный поворот критика к идеям и ми-
росозерцанию основателя крестьянского со-
циализма. Не случайно в статье «Мыслящий
пролетариат» (1865), посвященной роману
Чернышевского «Что делать?», Писарев от-
крыто становится на точку зрения револю-
ционной концепции истории и начинает кри-
тику либерализма.
Нарождающиеся в России «новые общест-
венные силы», пишет Писарев в статье «Под-
растающая гуманность» (1865), эволюциони-
руют в сторону грязного, корыстного, торга-
шеского либерализма. Скоро все «почтенные
183
европейские либералы, от графа Росселя до
Юлиана Шмидта, будут принуждены узнать
своих младших братцев, еще робких и не-
опытных, но уже способных выводить тонень-
ким дискантом некоторые модуляции обще-
либерального мяуканья» (21; 4, 50). Какие
же черты, по мнению Писарева, отличают фор-
мирующийся на Руси тип либерала? Это
прежде всего «консерватизм», скрытый под
личиной «пламенной и безграничной предан-
ности великим идеям и интересам». «Либерал
должен постоянно стремиться и порываться
вперед, не двигаясь с места и тщательно удер-
живая других людей от всего того, что стано-
вится похожим на действительное движение»
(21; 4, 51). Великие идеи и поступки не под
силу либералу, они вызывают в нем такие же
чувства, «какие персидская ромашка возбуж-
дает в клопе». Но, оставаясь либералом, он
вынужден скрывать это, вынужден «убла-
жать и растрогивать» публику.
Основной герой писаревской статьи «Подра-
стающая гуманность» — просвещенный поме-
щик из повести Слепцова «Трудное время»
Александр Васильевич Щетинин. В его лице
Писарев развенчивает молодую поросль рус-
ских либералов и прощается с собственными
иллюзиями относительно «мыслящих руково-
дителей народного труда» (см. 45; 296). Ще-
тинин живет в своем имении и, как выражает-
ся Писарев, старается уверить себя и других в
том, что он «гуманизирует сельских обывате-
лей, интересуется европейскою политикою и
следит очень внимательно за развитием науч-
ной агрономии». Правда, гуманизирование
земледельцев сводится лишь к взысканию
«установленных штрафов за потравы», а что
касается научной агрономии и политики, то
«книжки ученых журналов лежат неразрезан-
ные», а «пачки русских и иностранных газет
остаются нераспечатанными».
184
Однако Щетинин подарил крестьянам зем-
лю («которой они владели», замечает вскользь
Писарев) и поэтому уверяет себя и других,
что совершил подвиг бескорыстия и великоду-
шия. Он даже предается мечтам, что это
только начало, что «тут-то вот и начинается
настоящее дело». Какое же?—спрашивает
его университетский приятель Рязанов и слы-
шит в ответ: «Социальное, любезный друг,
социальное». И далее Писарев разворачивает,
на основе повести Слепцова, панораму того,
во что превратилось и должно было превра-
титься «социальное дело» в руках либераль-
ных помещиков типа Щетинина. Не могут
Щетинины и иже с ними преобразовать жизнь
и быт крестьян, принести им благоденствие
и культуру. Мужик не верит и не поверит
Щетининым, потому что, несмотря на свою
гуманность, они стоят на стороне его угнета-
телей.
Мечты Писарева о просвещении народа уси-
лиями «культурных классов» не были похожи
на практику Щетинина. Но практика Щети-
ниных как бы показала Писареву реальный
облик его надежд в действительном, а не мни-
мом виде. Она развернула, как метко выра-
зился сам Писарев, «затаенную нелепость»
его неверной идеи. В теории можно преда-
ваться каким угодно фантазиям, полемизи-
рует Писарев, по существу, сам с собой, со
своими прошлыми иллюзиями, «но у жизни
есть своя собственная логика, которая пере-
ломит вашу непоследовательную брезгливость
и непременно вымажет вас с ног до головы
общеобязательною краскою или грязью, соот-
ветствующею основным требованиям вашего
принципа» (21; 4, 68).
Не намерением, не замыслом определяется
значение той или иной программы, а реаль-
ным положением людей, реальными их интере-
сами. Любые, пусть самые хорошие, намерения
185
цивилизовать мужика, не затрагивая при этом
всю совокупность социальных условий, кото-
рые держат крестьянство в темноте и невеже-
стве, обречены на провал, вырождаются в
щетининскую деятельность. «Всякому изве-
стно,— продолжает Писарев,— что есть люди,
которые добывают себе хлеб собственным тру-
дом, и есть люди, которые кушают хлеб, до-
бытый другими, и могут жить не трудясь»
(21; 4, 75),— примирения между ними быть
не может.
Просветитель уступает в Писареве, как
когда-то это произошло с Чернышевским, ме-
сто трезвому мыслителю, революционному де-
мократу, понимающему, что изменение поло-
жения общества возможно лишь через дей-
ствия масс и во имя их интересов. Трудя-
щиеся и «дармоеды» — борьбой их интересов
определяется, по Писареву, вся современная
история. Она коренным образом изменится
лишь тогда, когда «работники» найдут в себе
силы твердо отстаивать свои интересы против
«людей, которые кушают хлеб, добытый дру-
гими», иными словами, когда они покончат с
гнетом эксплуататоров. В этом смысле точка
зрения Писарева — это точка зрения социа-
лизма «простолюдинов», выражающего инте-
ресы трудящихся (подавляющее большинство
которых в России были крестьяне), ориенти-
рующего на революционную ломку «снизу»
отжившего полукрепостнического обществен-
ного строя. Социализм Писарева — это идея
борьбы трудящихся против господствующих
классов, понятая под влиянием борьбы социа-
листического пролетариата на Западе как ре-
шение «социальной задачи». Впрочем, корен-
ное перераспределение собственности в пользу
крестьянства явилось бы действительно реше-
нием «социального вопроса», решением его в
той исторической форме, в которой единствен-
но он мог быть решен в России после 1861 г.
186
Социалистический идеал Писарева сводился
к тому, «чтобы граждане были здоровы, сыты
и свободны, то есть чтобы они на всем про-
тяжении страны дышали чистым воздухом,
чтобы они раньше времени не вступали в брак,
чтобы все они имели полную возможность ра-
ботать и потреблять в достаточном количестве
продукты своего труда и чтобы, наконец, все
они могли приобретать положительные зна-
ния, которые избавляли бы их от разоритель-
ных мистификаций всевозможных шарлатанов
и кудесников» (21; 4, 190). В XVIII в. этот
идеал был бы идеалом передовой буржуазной
демократии. Но 80 лет, прошедшие со времени
французской революции, показали всему
миру, а пореформенное развитие — русскому
обществу, что буржуазии не под силу его осу-
ществить, что эта «новая плутократия», как
ее отныне называет Писарев, не намерена
«делиться с народом выгодами своего поло-
жения»,— его осуществление может быть де-
лом только самих «низших классов». В Рос-
сии этим «низшим классом» была масса кре-
стьянства, отныне с ее пробуждением и борь-
бой связывает Писарев свои надежды на
будущее.
Писарев начинает уяснять, что основным
источником нищеты, забитости и темноты
трудящихся являются господствующие отно-
шения собственности, что без их ниспровер-
жения любые попытки изменить к лучшему
положение масс, их нравственность и созна-
ние будут безрезультатны. «...Требовать пра-
вды, оставляя нетронутыми все те условия,
которые порождают ложь,— значит требовать,
чтобы на немощеной улице не было грязи,
когда идет дождь» (21; 4, 305). При сохране-
нии существующих условий общественной
жизни, любые попытки просвещать массу за-
кончатся самым нелепым фарсом. Бурса, изо-
браженная Помяловским,— продукт цивили-
187
заторских усилии русского правительства —
одних «развращает голодом», другим «засо-
ряет головы и загораживает дорогу к образо-
ванию». Та же самая антиномия отсталости
(мы бедны, потому что глупы, потому что
окружающая обстановка не дает нам вздох-
нуть) разрешается теперь Писаревым в совер-
шенно ином духе. Порочный круг отсталости,
уверен Писарев, может и должен быть разор-
ван вмешательством народа в общественную
жизнь.
Писарев и теперь отдает себе ясный отчет
в том, что масса забита, невежественна, темна.
«Не зная самых крупных фактов новейшей и
современной истории, не имея тех простейших
элементарных сведений, которые должны слу-
жить фундаментом политического развития,
не умея разбирать те буквы, которыми напол-
нен листок газеты, не понимая тех слов род-
ного языка, которые составлены из этих букв,
не привыкнув следить внимательно за сколь-
ко-нибудь сложною и отвлеченною мыслью,
развивающеюся в целом ряде предложений
и периодов, не имея возможности оторваться
от тяжелого скотского труда, который кормит
ее в обрез, часто оставляет ее впроголодь и
всегда мешает ей возвыситься до каких бы то
ни было соображений и обобщений,— масса
обыкновенно относится ко всем своим стра-
даниям с одинаково угрюмою покорностью...»
(21; 4, 398—399). Если она и протестует про-
тив зла, то этот протест обыкновенно выра-
жается в индивидуальных преступлениях или
в массовых эпидемиях и вымирании. Но это —
в обыкновенные времена. Опыт Великой фран-
цузской революции показывает, что в другое
время, хотя бы на короткий период, ненадолго,
массы способны возвыситься до сознательного
выступления: тогда «глас народа» становится
действительно «гласом божьим», определяю-
щим «своим громко произнесенным пригово-
188
роМ течение исторических событии» (21; 4,
400).
Как проникает в народную толщу «созна-
тельное неудовольствие?» Каким образом из
«туманного пятна» вырабатываются новые
миры? Ответа на эти трудные вопросы Писа-
рев еще не знает. Механизм возникновения
массового действия необычайно сложен, одна-
ко долготерпению масс, как показывает ход
истории, рано или поздно все же приходит
конец. Исторические события — войны, мир-
ные договоры, переходы областей из рук в
руки, смены династий, государственных си-
стем, административные преобразования, с
одной стороны, и размеры и свойства бед-
ствий народа, с другой,— все это так или
иначе воздействует на состояние масс: либо
забивает и усыпляет их, либо «живит и раз-
вивает в народе способность верно понимать,
сильно желать и твердо настаивать» (21;
4, 401).
Возникшее массовое движение далеко не
всегда достигает цели. Во Франции в XVIII в.
дело окончилось неудачей — вручить власть
«истинным друзьям и достойным представи-
телям народа» не удалось. Однако саму не-
удачу Писарев рассматривает теперь по-дру-
гому: «...не в том смысле, что революция не
принесла Франции никакой пользы, а только
в том смысле, что результат не соответство-
вал наивно преувеличенным ожиданиям на-
рода и его вождей» (21; 4, 216). В ходе рево-
люции был с корнем вырван феодализм, под-
черкивает Писарев, Франция за несколько
революционных лет завоевала столько, что
никакая реставрация не смогла взять назад
этих завоеваний. Ход событий оказался не-
обратимым. И хотя «золотой век» не наступил,
хотя плодами революции воспользовались ли-
бералы, французское общество сделало гро-
мадный шаг вперед.
189
Писарев связывает ограниченные резуль-
таты французской революции с характером
тогдашней теории и практики, с верой «в чу-
дотворную силу голых политических переворо-
тов». Однако в XIX в., считает он, эта вера
выдохлась. Теперь уже ясно, что «всевозмож-
ные конституционные гарантии и уравнове-
шивания клонятся исключительно к тому,
чтобы регулировать смещение мудрецов, при-
шедших в негодность, и выбор новых мудре-
цов, долженствующих занять их место» (там
же),— отношений господства одного класса
над другим, отношений собственности они со-
вершенно не затрагивают. Современная мысль
доработалась до социализма, который стре-
мится как раз «изменить римское определение
собственности значит перестроить сверху
все здание междучеловеческих отношений»
(21; 4, 220).
Революция, понимает Писарев,— это дол-
гий и трудный процесс, включающий в себя
насильственную ломку старых общественных
форм. Насилия избежать нельзя, и дело здесь
не в чьих-то кровожадных помыслах и наме-
рениях, а просто в том, что «две сильные пар-
тии резко и решительно расходятся между
собою в своих намерениях и желаниях» (21;
4, 346) и нет возможности «покончить дело
соглашением». Этот путь тяжелый и крово-
пролитный, но иного пока история не пред-
ставляет; перевесить «массу человеческого
неблагоразумия», узкого своекорыстия и бли-
зорукого упрямства не удается уговорами и
силой пропаганды. Революционное развитие
событий имеет громадную важность для на-
рода. В ходе революции, начинает понимать
Писарев, народ радикально пересоздает себя
нравственно, политически. Из умственно от-
сталой, покорной и апатичной массы, для
которой освобождение своими силами было
немыслимо, французский народ смог превра-
190
титься в течение нескольких революционных
лет в грозную непобедимую силу, перед котог
рой оказались ничтожными все происки и по-
пытки внешних и внутренних, явных и тайных
врагов.
«...Как и почему заморенный и невежествен-
ный народ сумел и смог подняться на ноги и
обновиться радикальным уничтожением всего
средневекового беззакония — это, конечно,
одна из интереснейших и важнейших задач
новой истории» (21; 4, 406). Констатируя
бурное самоизменение массы в революцион-
ную эпоху, Писарев прослеживает те силы и
влияния, которые подготовили французский
народ к его политическому пробуждению. Это,
по его мнению, «низшие слои буржуазии»,
будоражившие массы своими фрондерскими
речами, затем «низшее духовенство», которое
учило крестьян грамоте и, наконец, разного
рода «фанатики общественного блага» — буду-
щие якобинцы. Им был обязан французский
народ своим просвещением, именно они поро-
дили в нем процесс брожения, «которого даль-
нейшее развитие трудно было остановить или
предугадать» (21; 4, 422).
На первый взгляд кажется, что Писарев в
своем идейном развитии почти буквально по-
вторяет развитие Чернышевского. Как и Чер-
нышевский, он приходит к выводу о необходи-
мости революции для решения общественных
задач, стоявших перед Россией. Как и Чер-
нышевский, понимает трудности, стоящие на
пути русской революции. Тем не менее точка
зрения Писарева несколько отличается от
точки зрения Чернышевского. Придя к идее
революции, он уже рассматривает ее не только
как средство сокрушить препятствия, но пре-
жде всего как процесс рождения народа, спо-
собного к исторической самодеятельности.
Только революция обновляет народ, пробуж-
дает в нем неиссякаемую энергию, «глубокое
191
понимание своих потребностей и стремлений»,
«силу политического воодушевления».
Как и Чернышевский, Писарев считает, что
чрезвычайные условия выдвигают людей,
соответствующих «характеру обстоятельств».
В великие исторические минуты люди, подоб-
ные Рахметову, «выпрямляются во весь рост,
и этот колоссальный рост как раз соответст-
вует величию событий». Однако Писарев — и
в этом его отличие от Чернышевского — уже
понимает, что такие люди не появляются сами
собой, что их надо готовить заранее, т. е. раз-
вивать, просвещать, расширять их умственный
кругозор, показывать верные пути. Течение и
ход революции, ее исторические результаты
связаны в конечном счете с тем, сколько лю-
дей, подобных Рахметову, и какого качества
найдется в обществе в нужный момент. Эти
люди, которых Писарев называет «титанами
любви», стоят во главе народных движений,
религиозных и социальных. Они борются и
умирают, сохраняя в себе «в полной неприкос-
новенности святыню собственного убеждения
и величие человеческого достоинства. Галь-
ванизируя и увлекая массу, титан идет впе-
реди всех и с вдохновенною улыбкою на
устах первый кладет голову за то великое
дело, которого до сих пор еще не выиграло
человечество. Титаны этого разбора почти ни-
когда не опираются ни на обширные факти-
ческие знания, ни на ясность и твердость ло-
гического мышления, ни на житейскую опыт-
ность и сообразительность. Их сила заклю-
чается только в их необыкновенной чуткости
ко всем человеческим страданиям и в слепой
стремительности их страстного порыва» (21;
4, 212). В XVIII в. таким «титаном любви»
был Робеспьер, но, воспитанный на ограни-
ченных принципах Руссо, он погубил многих!
людей, которые были бы очень полезны Фран-
ции,— Дантона, Демулена, Шометта и Ана-
192
харсиса, а вместе с ними революцию. Теперь,
считает Писарев, положение дел меняется к
лучшему: «титаны любви» сближаются с «ти-
танами мысли», и «это слияние деятельной
любви и трезвой науки заключает в себе един-
ственные возможные задатки будущего об-
новления» (там же).
Этот взгляд на роль революционного мень-
шинства связывает Писарева уже с народни-
ками. Понадобилось очень немного времени,
чтобы такое понимание революции, носив-
шееся в воздухе, явилось в «Исторических
письмах» Лаврова во всеоружии философской
и социологической доктрины.
13
И. К. Пантин
У ИСТОКОВ ИДЕОЛОГИИ
ДЕЙСТВЕННОГО
НАРОДНИЧЕСТВА
Относительно смысла и значения термина
«действенное народничество» в нашей лите-
ратуре существуют разные мнения. Часть ис-
следователей доказывает правомерность этого
термина, употребленного Лениным в статье
«О народничестве», для характеристики пово-
рота к непосредственным революционным
действиям, наметившегося в среде разночин-
ной молодежи в начале 70-х годов XIX в.
Они считают, что термин «действенное народ-
ничество» фиксирует специфику народниче-
ского движения в 70-х годах, подчеркивает
«действенный» характер борьбы народников,
их стремление найти пути к народу, объеди-
нить силы передовой интеллигенции и кре-
стьянства. Недаром Ленин иногда употреблял
эти термины рядом, один за другим, как бы
усиливая обычное значение слова «револю-
ционный» (см. 43; 24—25). По мнению дру-
гих исследователей, разграничение понятий
«действенное» и «революционное» не имеет
смысла. Революционности без активности
(действенности), доказывают они, для Ленина
не существовало никогда. Поэтому, когда
194
Ленин употреблял рядом, вместе оба слова,
он лишь усиливал их эмоциональное звучание
(см. 47; 207).
Мы полагаем, что понятие «действенное на-
родничество» имеет право на самостоятельное
существование. Однако его содержание, как
нам представляется, можно получить не путем
сопоставления терминов «действенное» и «ре-
волюционное» (близких по своему смыслу), а
через уяснение той специфической классифи-
кации развития народничества, которую Ле-
нин проводит в своей работе.
«Народничество очень старо,— писал Ленин
в статье «О народничестве».— Его родона-
чальниками считают Герцена и Чернышев-
ского. Расцветом действенного народничества
было «хождение в народ» (в крестьянство)
революционеров 70-х годов. Экономическую
теорию народников разрабатывали всего цель-
нее В. В. (Воронцов) и Николай — он в
80-х годах прошлого века. В начале XX века
социалисты-революционеры выражали наибо-
лее оформление взгляды левых народников»
(2; 22, 304—305). На первый взгляд кажется,
что ленинская классификация не имеет еди-
ного основания. В самом деле, теоретические
доктрины помещены в одном ряду с практи-
ческим движением («действенное народниче-
ство»). Вслед за этим идут эсеры — направ-
ление народничества, оформленное уже в по-
литическую партию. Но первое поверхностное
впечатление сразу же исчезает, как только мы
принимаем во внимание специфический харак-
тер ленинской классификации народничества,
ту задачу, которую он ставит перед собой и
которая определяет расчленение предмета.
Ленину здесь важно выделить исторические
этапы развития народничества и воспроизве-
сти их в качестве определенных идеологиче-
ских структур. В этом расчленении историче-
ского развития крестьянского социализма
195
впервые обретает смысл понятие «действен-
ного народничества». Оно не столько выра-
жает момент активности революционных на-
родников, сколько определяет специфическую
фазу становления народнического движения
и его идеологии.
«Действенное народничество» — если разу-
меть под ним понятие, а не термин — озна-
чает, что в революционном движении появ-
ляется новый момент — «конкретная» социа-
листическая программа, которая включает в
себя определение практического пути ее реа-
лизации (теория об особом укладе народной
жизни, обоснование необходимости сплочения
революционных сил в партии, представление
о крестьянстве как о прямом борце за социа-
лизм, учение о роли социалистической интел-
лигенции и т. п.).
Мы сейчас не касаемся того, что это за
программа, насколько она учитывает условия
борьбы за социализм, какой характер носят
взгляды, на которых она основывается. Нам
важно только одно: идеи родоначальников
русского крестьянского социализма развер-
тываются в действенном народничестве в
идеологию непосредственной революционной
борьбы во имя социального освобождения, в
учение о том, как поднять крестьянские массы
на социалистическую революцию.
Было бы неверно отрывать идеологию дей-
ственного народничества от питавшей ее со-
циалистической и демократической традиции
40—60-х годов прошлого века. Родоначаль-
ники крестьянского социализма Герцен и Чер-
нышевский даже в конце 60 — начале 70-х
годов XIX в. оказывали огромное влияние
на умы революционной молодежи. Вспомним
хотя бы впечатление революционеров от
книги Чернышевского «Что делать?». Но все
же непосредственно у истоков действенного
народничества стоят другие: П. Л. Лавров,
196
В. В. Берви-Флеровский, Н. К. Михайлов-
ский, М. А. Бакунин, П. Н. Ткачев и др.
Именно они наложили печать своей индиви-
дуальности на формировавшуюся идеологию
разночинцев. Они рассказали молодежи о
«цене прогресса», об «обязанностях лично-
сти», о возможностях, которые раскрываются
перед ней на пути развития критической мы-
сли, о значении объединения усилий «крити-
чески мыслящих личностей» для успеха рево-
люции. Они открыли ей глаза на бедственное
положение русского рабочего, крестьянина, на
«рабочий социализм», который может быть
достигнут только путем социальной револю-
ции, на решающую роль масс в этой револю-
ции. Наконец, именно они ответили на настоя-
тельную потребность революционной моло-
дежи действовать немедленно, чтобы оконча-
тельно разбить старые цепи и не дать окреп-
нуть новым (см. 16; 27—28).
В данной главе мы охарактеризуем лишь
две работы, которые сыграли большую роль в
идейном становлении действенного народни-
чества,— «Исторические письма» П. Л. Лав-
рова и «Положение рабочего класса в России»
В. В. Берви-Флеровского. Это вовсе не озна-
чает, что другие авторы, русские и западно-
европейские, не оказали воздействия на соз-
нание молодежи. Просто в конце 60 — начале
70-х годов, когда новое миросозерцание еще
только вырабатывалось, эти работы в наи-
большей мере стимулировали процесс крити-
ческой мысли в революционной среде.
П. Л. ЛАВРОВ.
«ИСТОРИЧЕСКИЕ ПИСЬМА»
«Исторические письма» Лаврова, опублико-
ванные под псевдонимом «П. Миртов» в «Не-
деле» в 1868—1869 годах, были первым и
197
наиболее значительным произведением, в ко-
тором новое мировоззрение получило фило-
софско-социологическое обоснование. С выхо-
дом в свет этой работы «действенное народ-
ничество» обретало свою собственную тео-
ретическую базу. На идеях «Исторических
писем» воспитывалось целое поколение рево-
люционеров-народников.
Успех «Исторических писем» был огромен.
Писатель, известный по прошлым философ-
ским статьям лишь узкому кругу читателей,
становится сразу признанным теоретиком це-
лого общественного направления — возникав-
шего в эти годы «действенного народниче-
ства». Даже недостатки работы, отвлеченность
и тяжеловесный стиль, способствовали ее по-
пулярности — за ними угадывался ученый,
пришедший в стан социальной революции не
в результате чувства или мимолетного им-
пульса, но сознательно, после глубокого раз-
мышления.
Революционная молодежь высоко оценила
значение работы. «...Книга — «Исторические
письма»,— отмечал «семидесятник» О. В. Ап-
текман,— вознесла меня на вершины социаль-
но-этического мышления: я должен, я обязан
выработать из себя критически мыслящую
личность, прогресс творящую, т. е. «воплотить
идеалы истины и справедливости в человече-
ские отношения» (Лавров). Я читал, перечи-
тывал многократно эту книжечку...» (4; 58—
59).
Другой современник «Исторических писем»
Н. Русанов вспоминает: «Ах, надо было жить
в 70-ые годы, в эпоху движения в народ,
чтобы видеть вокруг себя и чувствовать на
самом себе удивительное влияние, произведен-
ное «Историческими письмами»! Многие из
нас, юноши в то время, а другие просто маль-
чики, не расставались с небольшой, истрепан-
ной, нечитанной, истертой в конец книжкой.
198
Она лежала у нас под изголовьем. И на нее
падали при чтении ночью наши горячие слезы
идейного энтузиазма, охватывавшего нас
безмерною жаждою жить для благородных
идей и умереть за них» (25; 261).
А вот еще одно свидетельство — револю-
ционерки 70-х годов Л. Лойко: «Яркое созна-
ние и — вместе радостное чувство долга перед
народом, выносящим на своих плечах куль-
туру и прогресс небольшой верхушки,— соз-
нание и чувство долга, охватившее все суще-
ство, незабываемо, как и вера в значение
«средней» личности,— без этой веры среднему
человеку трудно было вступать в борьбу.
Помню, какую бодрость, какой подъем вызы-
вали в нас страницы, говорящие о том, как
много может сделать средняя «критически
мыслящая личность»» (16; 28).
В отличие от Чернышевского, Лавров исхо-
дит в понимании исторического процесса не
из объективных перемен, совершающихся в
обстоятельствах, не из данного стихийного
хода дел, а из изменения самой человеческой
деятельности как предпосылки преобразова-
ния действительности. Он прежде всего «по-
литик», а потом уже философ, социолог, исто-
рик. Его «Исторические письма» — это свое-
образный сплав исторической теории и идео-
логии. Действительность выступает в его кон-
цепции как объект действия, результат прило-
жения воли к историческим обстоятельствам.
Он как бы «распредмечивает» исторические
события, показывая, что в каждом из них за-
ключена воля отдельных людей, стремящихся
достигнуть своих целей.
Задача его «Исторических писем», таким
образом, иная, чем задача Чернышевского,—
превзойти ограниченный исторический фазис,
выделив из общей массы недовольных револю-
ционную интеллигенцию, «критически мысля-
щих личностей» — ядро будущей партии.
199
«Исторические письма» адресованы именно
этой интеллектуальной прослойке, призваны
помочь ей стать «самой собою», повлиять на
ее сознание, поведение и волю. Отсюда отно-
шение к интеллигенции как к носительнице
прогресса, разработка проблем сознательного
действия порой в ущерб другим аспектам со-
циологической теории (см. 32; 7).
Лавров полагает, что изменить убежде-
ния— означает изменить и непосредственную
практическую деятельность. Ему кажется, что
самоизменением интеллигенции удастся нако-
нец разрешить ту проклятую антиномию от-
сталости, над решением которой билась мысль
его предшественников — Чернышевского, Доб-
ролюбова, Писарева. Для широких целей бу-
дущего будут указаны тем самым возможные
средства в жалком строе настоящего. Это
соображение являлось постольку верным, по-
скольку речь шла о привлечении на сторону
социализма и революции мыслящего аван-
гарда. В стране, где отсутствовала классовая
борьба в ее современной форме, где еще не
проснулись массы,— в этой стране револю-
ционная партия могла появиться лишь благо-
даря энергичным действиям небольшого числа
личностей, обладавших исключительной силой
воли и исключительной целеустремленностью.
К энергии, героизму, сознательной и целе-
устремленной инициативе русской революци-
онной интеллигенции и апеллировал Лавров
в своих «Исторических письмах». По прочте-
нии «Исторических писем» интеллигент из
разночинцев чувствовал, как воскресает в нем
надежда: будущее страны зависело от него.
Переделав себя, сбросив ветхого Адама, он
мог и должен был завоевать мир.
Лавров в большой степени преувеличивает
возможные исторические результаты усилий
революционной интеллигенции. Это вполне
понятно: разве можно было звать людей на
200
беспримерное самопожертвование, воспиты-
вать самоотверженных борцов и бояться пре-
увеличения? Иллюзии в данном случае были
движущим стимулом напряженной внутренней
работы революционеров по самосовершенство-
ванию и духовному возвышению.
Конечно, иллюзии всегда вредны, даже
если это революционные иллюзии. Но исто-
рический материализм учит нас вскрывать
источник и причины тех или иных иллюзий,
отличать реакционные иллюзии отживающего
класса от иллюзий революционеров в эпоху,
когда в стране еще не созрели условия для
открытой, массовой борьбы классов и партий.
Иллюзии революционеров необходимо крити-
ковать — иного способа преодолеть их и дви-
нуться вперед не существует, но критиковать
их следует, не выплескивая ребенка вместе с
грязной водой, критиковать по-марксистски,
как критиковали Маркс и Ленин, а не по-
струвистски. Поэтому, оценивая этико-социо-
логическую доктрину Лаврова как ненаучную,
иллюзорную, следует, на наш взгляд, проти-
вопоставлять ей не просто моралистическое
обличение иллюзорного сознания, а научный,
исторический анализ проблем теоретического
и практическо-политического свойства, поро-
дивших это причудливое сочетание субъек-
тивизма и революционной романтики, объяс-
нение обстоятельств и условий, которые при-
вели к проявлению этой неадекватной науке
формы преодоления противоречий познаний и
практики.
Успех «Исторических писем» явился симп-
томом глубокого морально-психологического
сдвига, происходившего в определенных слоях
русской демократической интеллигенции в
конце 60 — начале 70-х годов. Полоса разоча-
рования, крайнего индивидуализма, нравст-
венной апатии и самоизоляции, вызванная не-
удачей революционных сил в 1861—1863 гг.,
201
приходила к концу. Идея революционной дея-
тельности пробивала себе дорогу в умы интел-
лигентов, прежде всего учащейся молодежи.
Казалось, совсем недавно Писарев тщетно
бился над тем, чтобы хоть как-нибудь расше-
велить умы и души сонной российской пуб-
лики, интеллигентов и полуинтеллигентов всех
мастей, более всего на свете боявшихся по-
терять себя, свое «я» в общественном деле.
В «Исторических письмах» Лавров уже от-
крыто выступает за широкие общественные
идеалы личной нравственности. «Личность
должна развить в себе понимание обществен-
ных интересов, которые суть и ее интересы;
она должна направить свою деятельность на
внесение истины и справедливости в общест-
венные формы, потому что это есть не какое-
либо отвлеченное стремление, а самый близ-
кий эгоистический ее интерес» (14; 2, 98).
Индивидуализм лишь тогда может быть
оправдан, когда он стал или становится «осу-
ществлением общего блага помощью личных
стремлений»...
Революционное дело требует не подчинения
общественного элемента личному и не погло-
щения личности социумом, но «слития обще-
ственных и частных интересов»; иным спосо-
бом, как через деятельности личности, обще-
ство не достигает своих интересов.
«Исторические письма» — менее всего обыч-
ное научное сочинение по проблемам истории
или социологии. Это особый жанр этико-со-
циологического повествования. Лавров не
просто исследует факты истории, он одновре-
менно хочет воздействовать на современность.
Исторические сюжеты не имеют для него са-
модовлеющего значения, они аргументы в
пользу возможности и нравственного долга
передовых людей действовать. Лавров как бы
говорил интеллигенции: условия для созна-
тельной революционной инициативы налицо,
202
а раз это так, то свобода личности превра-
щается в моральный долг, уйти от которого
возможно только путем отречения от соб-
ственной идейной и нравственной выработки,
перечеркивая себя как развитую личность.
«Лишь бессильный и неразвитый человек па-
дает под ответственностью, на нем лежащей...
Зло надо исправить, насколько можно, а это
можно сделать лишь в жизни. Зло надо за-
жить, Я сниму с себя ответственность за кро-
вавую цену своего развития, если употреблю
это самое развитие на то, чтобы уменьшить
зло в настоящем и в будущем. Если я разви-
тый человек, то я обязан это сделать, и эта
обязанность для меня весьма легка, так как
совпадает именно с тем, что составляет для
меня наслаждение... Итак, мое дело ограни-
чивается одним простым правилом: живи со-
образно тому идеалу, который ты сам себе
поставил как идеал развитого человека!» (14;
2, 86).
Никакие трудности — а они громадны, в
этом Лавров отдает себе отчет,— никакие
ссылки на слабость сил, на недостаток та-
ланта, малый круг влияния, враждебную
среду не могут оправдать бездействия мысля-
щих людей. Никто за интеллигенцию, за
«критически мыслящих личностей» их дела не
сделает, оно не осуществится и само собою,
без всяких усилий с их стороны. «Всем жалоб-
щикам о разврате времени, о ничтожестве
людей, о застое и ретроградном движении сле-
дует поставить вопрос: а вы сами, зрячие
среди слепых, здоровые среди больных, что
вы сделали, чтобы содействовать прогрессу?»
(14; 2, 88).
Чтобы отнестись критически к существую-
щему, осознать потребности прогресса и дей-
ствовать во имя него, доказывает Лавров, во-
все не нужно быть исключительной лич-
ностью. Надо только не упускать ни одной
203
возможности действовать в духе общей цели;
придавая действиям одно и то же направле-
ние, революционеры могут получить резуль-
таты на первый раз скромные, однако прямо
противоположные существующему ходу дел,
особенно если они совпадут с «удобными
условиями». Усилия во имя прогресса не про-
падут даром, даже если человек не увидим их
результатов,— борьба за прогресс спасет его
как личность «от безнравственного индиффе-
рентизма», от которого его не спасут ни лите-
ратура, ни искусство, ни наука, взятые сами
по себе. «...Лишь тот литератор, художник или
ученый действительно служит прогрессу, ко-
торый сделал все, что мог, для приложения
сил, им приобретенных, к распространению и
укреплению цивилизации своего времени; кто
боролся со злом, воплощал свои художествен-
ные идеалы, научные истины, философские
идеи, публицистические стремления в произ-
ведения, жившие полной жизнью его времени,
и в действия, строго соответственные количе-
ству его сил» (14; 2, 92).
Нравственно лишь то, что служит целям
осуществления прогресса. Сама по себе, неза-
висимо от влияния на человека, никакая сфера
интеллектуальной деятельности — ни литера-
тура, ни искусство, ни наука — не имеет бо-
лее высокого значения, чем просто «накопле-
ние воска в улье». Это лишь материал про-
гресса, из которого другие люди сделают ору-
дия и средства цивилизации. Общественная
позиция интеллигенции в любой области дея-
тельности имеет огромное значение. Если у
личности нет сознательно выработанной кри-
тической позиции по отношению к существую-
щему, значит, она не выполняет своего назна-
чения, значит, она недостаточно развила сама
себя, «а только кажется себе развитою» (14;
2, 99).
204
Проповедь сознательного революционного
действия, пробуждавшая к политической борь-
бе определенные слои разночинной интелли-
генции, была сильной стороной «Историче-
ских писем». Утопизм революционного мыш-
ления Лаврова начинается там, где он пы-
тается втиснуть революционный процесс в
рамки деятельности интеллигенции. Пока речь
идет о привлечении на сторону революции
разночинной интеллигенции, до тех пор на
первом месте, конечно, стоит пропаганда. Но
когда счет идет, говоря словами Ленина, не на
сотни и тысячи, а на миллионы и десятки
миллионов, когда нужно будить энергию, втя-
гивать в революционное действие массу, тогда
схемы, ориентированные на пробуждение к
политике «критически мыслящих личностей»,
оказываются идеалистическими и неверными.
Лавров не знает иных форм революционной
работы, кроме пропаганды, поэтому будущее
освободительного движения вплоть до мо-
мента революции рисуется ему как процесс
все более широкого распространения социали-
стических идей. Только деятельность «Народ-
ной воли» внесла некоторые коррективы в
эту идеалистическую картину революционного
процесса. Но об этом позже.
В собственно теоретическом плане этико-
социологическая доктрина Лаврова была по-
пыткой преодоления с позиций «субъектив-
ного метода в социологии» концепции и воз-
зрения вульгарного прогрессизма. Объект
критики Лаврова — буржуазный историзм с
его тезисом о предопределенности социального
развития, с его претензией с помощью фактов
раскрыть ход исторических событий, «как он
есть на самом деле». Отказываясь принимать
за науку выводы буржуазного объективизма,
оправдывающего действительность, Лавров
стремится показать невыполнимость требова-
ний идеологической нейтральности знания.
205
Историческое знание по самой своей сути,
по самой формулировке научной задачи от-
лично от естествознания. Лавров решитель-
но отрицает традицию, восходящую еще к
XVIII в., когда теоретическую основу исто-
рической науки получали путем сближения с
естествознанием. «Исторический закон», до-
казывает Лавров, имеет совершенно специ-
фическое значение, отличное как от законов
собственно естественных наук, так и от зако-
нов социологии—«одного из отделов естество-
знания в его приложении к человеку» (14;
2, 33). Естествознание ищет повторяемости в
явлениях. Для него понятие закона отожде-
ствляется с предзаданностью развития, с по-
стоянством в повторах. «...Что повторяется в
неизменной связи, то важнее, потому что в
нем-то и есть закон...» (14; 2, 37). Точно так
же дело обстоит и с социологией, поскольку
она при помощи исторического материала
определяет, «как преобладание того или дру-
гого элемента действует на развитие общества
вообще и как оно всегда будет действовать,
если повторится это преобладание» (14;
2, 34).
Является ли история наукой в этом смы-
сле?
По-видимому, нет. Правда, поскольку сло-
во «закон» означает группировку событий
во времени, отмечает Лавров, постольку оно
относится и к истории. Однако — и это глав-
ное — историю нельзя свести к процессу по-
вторяющихся событий. В ней определенность
связана с движением во времени, в каждый
данный момент мы вынуждены заново опре-
делять внутреннюю связь процессов, равно
как и значение основных его параметров. Эта
текучесть свойств объекта предопределила не-
удачу тех мыслителей, которые, подобно Вико,
Гегелю, Конту, «старались свести историю на
процесс повторяющихся явлений».
206
Какое же значение имеет тогда понятие за-
кона человеческой истории? Или, что то же,
какими факторами обусловливается в ней рас-
пределение событий?
Противник формализации истории по типу
естественных наук, Лавров выдвигает целепо-
лагание в качестве теоретической основы исто-
рического знания. «...Постановление целей и
стремление к ним есть столь же неизбежный,
столь же естественный факт в природе чело-
века, как дыхание, кровообращение или обмен
веществ»,— утверждает он (14; 2, 23). Исто-
рия не может и не должна устранять из своих
рассуждений этот «человеческий элемент»,
наоборот, она должна сознательно поставить
его во главу угла анализа явлений.
Чтобы уловить закон хода исторических
событий, для этого нужно понять, доказывает
Лавров, цели, умственные и нравственные,
одушевляющие деятельность наиболее разви-
тых индивидов в данную эпоху, исследовать
условия, которые вызвали данное миросозер-
цание. Вокруг них нужно затем сгруппиро-
вать, расположить «все прочие события чело-
веческой истории».
Нет и не может быть, провозглашает Лав-
ров, объективной исторической науки, потому
что не может быть «объективной», т. е. неза-
висимой от целей человека, истории. «Субъек-
тивны разнообразные цели, преследованные
личностями и группами личностей в данную
эпоху; субъективно миросозерцание, по кото-
рому оценивались эти разнообразные цели их
современниками; субъективна и оценка, при-
ложенная историком к миросозерцаниям дан-
ной эпохи, чтобы выбрать из них то, которое
он считает центральным, высшим, и ко всему
ряду миросозерцаний, чтобы определить ход
прогресса в человеческой истории, отметить
прогрессивные и регрессивные эпохи, причины
и следствия этих фазисов исторического дви-
207
жения и указать современникам возможное и
желательное в настоящую минуту» (14; 2, 41).
Как социолог социалистической ориентации,
Лавров указывает на скрытую в теориях бур-
жуазного прогрессизма апологетику существу-
ющего хода дел. Историческая школа, говорит
Лавров, изображает прогресс в форме посту-
пательного восхождения к вершинам знания и
справедливости. Она претендует на «объектив-
ность» изображаемой ею картины, поскольку
берет за норму фактическое положение вещей.
Но фактичность исторического процесса, счи-
тает Лавров, не может быть взята за основу
построения исторической науки. Она выраже-
ние определенного партийного взгляда. Дей-
ствительность подвижна, альтернативна, тот
или иной оборот событий в истории опреде-
ляется живыми личностями, их нравственным
сознанием и волей. Вот почему социология,
по Лаврову, не есть наука, отдельная от эти-
ки. Основные ее истины суть истины личной
нравственности. «Объективная» точка зре-
ния, подчиняющая историческую науку дан-
ному рутинному ходу дел, выражает, согласно
Лаврову, определенное личностное отношение
к действительности, буржуазный нравствен-
ный идеал.'
Для Лаврова и его «субъективного метода
в социологии» не существует проблемы све-
дения «нравственного идеала» историка к
общественно необходимым, объективно обус-
ловленным интересам определенных классов.
Он не знает, каким объективным критериям
должен отвечать «нравственный идеал», с по-
зиций которого возможно построить объектив-
ную «науку прогресса», более того, он отри-
цает саму возможность установить подобную
позицию. Таким образом, поскольку Лавров
пытается определить источник сознательной
деятельности людей, постольку он оказы-
вается на позициях идеализма.
208
Лавров настаивает на главном тезисе: что
переход от стихийности к сознательности —
обязательная предпосылка возникновения ре-
волюционного движения. Однако самое созна-
тельность он понимает все же узко и идеали-
стически. Для него сознательность и усвоение
выработанных наукою социально-политиче-
ских понятий являются результатом субъек-
тивных усилий «критически мыслящих лич-
ностей». Социально-исторические и экономи-
ческие условия, которые вызывают эту созна-
тельность и эти усилия по усвоению научных
понятий, остаются вне пределов его анализа.
Возникновение критического сознания, его
распространение среди мыслящего меньшин-
ства в исторической концепции Лаврова никак
не связаны с развитием материальной произ-
водственной деятельности, которая, по мне-
нию Лаврова, представляет лишь «элементар-
ную технику приспособления к среде». Лавров
сравнивает эту форму деятельности с ин-
стинктивным поведением животных, отказы-
вая ей в каких-либо исторически преобразую-
щих потенциях. Создаваемый ею мир плюс
культура общества — это лишь почва деятель-
ности, среда, обусловливающая возможное в
данную эпоху,— не более. Орудием же дея-
тельности человека является мысль. «Мысль
есть единственный деятель, сообщающий че-
ловечное достоинство общественной культуре.
История мысли, обусловленной культурою, в
связи с историею культуры, изменяющейся
под влиянием мысли,— вот вся история циви-
лизации» (14; 2, 109).
Иного взгляда на сознание и сознательную
деятельность трудно ожидать от социолога,
оставшегося на почве антропологического
миросозерцания. Для сторонника антрополо-
гизма источник побуждений к деятельности
человека коренится в потребностях его «на-
туры». Чернышевский силой своего гения
14 И. К. Пантин 209
раздвигает узкие горизонты антропологиче-
ского миросозерцания в направлении истори-
ческого материализма. По крайней мере, в
анализе конкретных исторических ситуаций
он от абстрактного «человека вообще» пере-
ходил к действительным людям, к действиям
партий и классов. Объективный источник со-
циальной борьбы и научных направлений не
укрывается от взора Чернышевского.
Позиция Лаврова в «Исторических пись-
мах» иная. Он уже понимает, что революцион-
ное сознание не возникает стихийно из непо-
средственного движения масс, а является ре-
зультатом критической работы особого слоя —
интеллигенции. Однако, оставаясь на пози-
циях антропологизма, он оказывается не в
состоянии понять реальный генезис револю-
ционного сознания — классовые антагонизмы,
противоречия и антагонизмы общественного
бытия, увидеть в самой действительности глу-
бокие источники ее преобразования.
Чтобы объяснить возникновение критиче-
ской мысли, он постулирует в качестве пот-
ребности человека потребность «перестроить
мыслимый мир по требованиям истины, реаль-
ный мир — по требованиям справедливости»,
придает ей, этой потребности, решающее для
исторического прогресса значение.
С точки зрения Лаврова, идеал, вырабаты-
ваемый «критически мыслящими личностями»,
совсем не обязательно должен сообразовы-
ваться с действительностью, хотя бы в форме
обоснования возможности, внутреннего за-
кона. Всякий нравственный идеал, критиче-
ский по отношению к существующему, субъек-
тивен и иным быть не может, утверждает
Лавров. Правда, Лавров вовсе не думает, что
все субъективные по своему существу нрав-
ственные идеалы равнозначны, равноправны,
что в историческом знании нет критерия науч-
ной истины. «Почему заключать из нынешних
210
споров между мыслителями о нравственных
вопросах, что тут до научных результатов
никогда не дойдут?» (14; 2, 53) — спрашивает
он. Нравственные идеалы нельзя уравнивать
в правах, как нельзя ставить на одну доску
результаты, полученные естествоиспытате-
лями, и рассказы о привидениях и пророче-
ских снах. Идеалы бывают разного качества,
и поэтому мыслителю необходимо «стараться
о критической выработке нравственного идеа-
ла, наиболее рационального, и о построении
науки прогресса — истории — на основании
этого идеала» (14; 2, 54). На современном
этапе развития науки таким нравственным
идеалом, считает Лавров, является социализм.
Прогресс и социализм — понятия совпадаю-
щие. Только с точки зрения социализма
можно выработать научную формулу про-
гресса в истории и, наоборот, прогресс, не
берущий во главу угла развитие личности в
физическом, нравственном и умственном отно-
шении, не может называться прогрессом.
Лавров, таким образом, хочет стоять на
почве истории, стремится связать социализм
с исторической деятельностью людей, но в
условиях России конца 60-х годов он не ви-
дит реальных сил и объективных тенденций
социалистического обновления существующе-
го. Их тогда в России просто не существо-
вало.
Лавров уже не верит в способность кре-
стьянской массы к самостоятельной социали-
стической инициативе — опыт 60-х годов не
прошел для него бесследно. «Нечего и гово-
рить,— утверждает он,— о выработке крити-
ческого взгляда на вещи, о понимании неиз-
менности законов природы и утилитарного
значения справедливости для огромного числа
тех, которые должны еще отстаивать свое су-
ществование против ежеминутной опасности»
(14; 2, 61). Но и противопоставить крестьян-
211
ству другую массовую силу, объективно, по
своему положению, заинтересованную в социа-
листической революции, он оказывается еще
не в состоянии. Принимаемая им точка отсчета
прогресса субъективна в том смысле, что она
выступает делом произвольного выбора того
или иного исследователя. Объективный и фа-
талистический детерминизм, оправдывающий
данный ход событий, отвергается им как точка
зрения буржуазии. Но вместе с ним устра-
няется и всякая объективная, т. е. учитываю-
щая ход и направление «естественноисториче-
ского процесса» (Маркс), позиция историка.
Альтернатива существующему ходу дел осно-
вывается у него поэтому на идеалах и жела-
ниях «критически мыслящих личностей», на
их самовозвеличении и претензиях научить
историю.
История предоставляет гораздо большие
возможности для ее изменения, нежели ду-
мают, убежден Лавров. «Народный дух», о
котором говорят историки, не аргумент для
того, чтобы не действовать в направлении
желательного. «В нем неизбежно лишь то, что
обусловлено физически и климатически. Все
остальное — привычка, постоянно изменяю-
щаяся под влиянием мысли личностей и их
действий» (14; 2, 116). Ссылаются на «разум
истории», но и он «не более как слово, при-
зрак для мечтателей, пугало для трусов, если
этот разум есть что-либо вне формулы: боль-
шинство всегда подчинялось необходимости;
меньшинство всегда стремилось наслаждаться;
немногие личности хотели понять и воплотить
в жизнь истину и справедливость. Личность,
ясно понимающая минувшее и энергически
желающая правды, есть, по своей природе,
правомерный ценитель истинного опыта чело-
вечества, правомерный истолкователь истин-
ного разума истории» (14; 2, 119).
«Критически мыслящая личность» в оди-
212
почку бессильна перед общественными фор-
мами, но история показывает, говорит Лавров,
что личность может сделаться силой, если она
станет под знамя общественной теории. Орга-
низация партии необходима для борьбы и
победы. Партия явится, во-первых, центром,
вокруг которого будет сплачиваться все спо-
собное к самостоятельной мысли и борьбе, что
живет в среде интеллигенции; во-вторых,
организация партии выявит значительное чи-
сло людей из массы, страдающих от сущест-
вующего строя и желающих бороться. Они не
сразу разглядят в партии своего руководи-
теля, не сразу преодолеют к ней недоверие.
«Это ничего не значит,— пишет Лавров.—
Партия должна все-таки организоваться ввиду
союза с этими общественными силами, союза
неизбежного если не сегодня, то завтра. Не-
признанные, непонятые сначала, сторонники
борьбы за лучшее будущее должны во всех
своих словах, во всех своих действиях иметь
в виду этих союзников, не только возможных,
но неизбежных» (14; 2, 128).
«Исторические письма» — это произведение,
пронизанное идеей сознательного революцион-
ного действия. Вне действий людей нет исто-
рического движения. В истории всегда дей-
ствуют какие-либо общественные силы, дея-
тельность которых далеко не всегда влечет за
собой прогресс. Поэтому надеяться на объек-
тивный ход дел, который фатально выведет
человечество на путь прогресса, нельзя. Все
зависит от количества личностей, выступаю-
щих за прогресс, от качества их убеждений.
Лавров настолько боится любых форм про-
виденциализма, что даже склонен отрицать
возможность предсказания прогрессивности
будущего. «Теория прогресса,— указывает
он,— дает нравственную оценку совершив-
шимся событиям истории и указывает нрав-
ственную цель, к которой должна идти кри-
213
тически мыслящая личность, если она хочет
быть прогрессивным деятелем. Нравственное
развитие личности возможно лишь одним
путем. Нравственная прогрессивная деятель-
ность личности возможна лишь в определен-
ном направлении. Будет или не будет осуще-
ствлен прогресс в его окончательных зада-
чах— это неизвестно...» (14; 2, 239). Так
много требовать от личности и так мало обе-
щать ей можно лишь в преддверии револю-
ционной эпохи.
В. В. БЕРВИ-ФЛЕРОВСКИЙ.
«ПОЛОЖЕНИЕ РАБОЧЕГО КЛАССА
В РОССИИ»
Работа Лаврова «Исторические письма» вы-
являла, как мы пытались показать выше, дей-
ственный аспект концепции крестьянского со-
циализма—необходимость выделения «крити-
чески мыслящих личностей» из общей массы
образованного общества, объединения их уси-
лий для изменения общественной обстановки,
которая обрекала основную массу населения
на внеисторическое прозябание. Однако для
того, чтобы могло возникнуть революционное
народничество — направление радикальной со-
циалистической идеологии и непосредствен-
ного действия, предстояло еще обнаружить
точку приложения социализма к конкретным
проблемам пореформенной России. Другими
словами, нужно было доказать на материале
российских данных непосредственную бли-
зость социального переворота. Книга Н. Фле-
ровского «Положение рабочего класса в Рос-
сии» (1869) как раз и помогла революционно
настроенной молодежи уяснить себе характер
и размеры предстоящей исторической работы.
В этом отношении Флеровский стоит вместе
с Лавровым у истоков идеологии действенного
народничества.
214
В. В. Верви (Н. Флеровский — псевдоним
писателя) прожил долгую жизнь, богатую со-
бытиями и невзгодами. За публичное выступ-
ление в поддержку требований 13 тверских
мировых посредников, отказавшихся признать
«Положение 19 февраля», молодой ученый,
незадолго до этого занявший кафедру госу-
дарственного и международного права в Пе-
тербургском университете, был арестован и
без всяких оснований объявлен умалишенным.
Его поместили вначале в психиатрическую
лечебницу, а затем выслали в Астрахань.
В Астрахани за пропаганду среди местного
населения его вновь арестовывают и в 1864 г.
ссылают в Сибирь. Затем следует Вологда,
Тверь, Новгородская губерния, Нижний Нов-
город, Архангельская губерния, Кострома —•
почти во всех этих местах Флеровский побы-
вал не по своей воле, а единственно благодаря
«заботам» царского правительства.
За свою жизнь Берви-Флеровский написал
свыше полусотни работ. Наиболее известные
среди них — «Положение рабочего класса в
России» (1869) и «Азбука социальных наук»
(1871). С особой любовью Флеровский отно-
сился к последней работе, которую он написал
по просьбе членов революционного кружка
«чайковцев». «Абзуку социальных наук»
Берви-Флеровский ставил выше, чем «Поло-
жение рабочего класса в России». И все же,
несмотря на большую популярность этой ра-
боты в русских революционных кругах, он во-
шел в историю русской и европейской социа-
листической мысли прежде всего как автор
«Положения рабочего класса в России».
Выход в свет труда Флеровского произвел
огромное впечатление на Маркса. В письме к
членам Русской секции Интернационала он
охарактеризовал его как «настоящее откры-
тие для Европы». От Маркса не укрылся ряд
слабостей книги («небольшая доза благодуш-
215
ного пустословия», иллюзии «о провиденци-
альном характере общинной собственности в
ее русской форме» и т. п.), тем не менее зна-
чение ее он оценивал чрезвычайно высоко.
«Это — труд серьезного наблюдателя, бес-
страшного труженика, беспристрастного кри-
тика, мощного художника и, прежде всего,
человека, возмущенного против гнета во всех
его видах, не терпящего всевозможных нацио-
нальных гимнов и страстно делящего все стра-
дания и все стремления производительного
класса,— писал Маркс.— Такие труды, как
Флеровского и как вашего учителя Черны-
шевского, делают действительную честь Рос-
сии и доказывают, что ваша страна тоже на-
чинает участвовать в общем движении наше-
го века» (1; 16, 428).
Из правдивого, мастерски выполненного
описания экономической ситуации в России
после реформы 1861 г. для Маркса следовал
вывод о том, что «отмена крепостного права
в сущности лишь ускорила процесс разложе-
ния и что предстоит грозная социальная ре-
волюция» (1; 32, 364). Труд русского эконо-
миста становится одним из важных звеньев в
цепи Марксовых доказательств неотвратимо-
сти огромных социальных перемен в России.
В этом же направлении, хотя и совершенно
иным путем, шло воздействие идей Флеров-
ского на русское общественное мнение.
Оговоримся сразу: в русской демократиче-
ской публицистике книга Флеровского не вы-
звала таких горячих откликов, хотя и была
встречена прогрессивной печатью в общем
доброжелательно. Так, «Отечественные запи-
ски» отмечали правдивость нарисованной
автором картины положения трудящихся,
тщательное изучение и исследование им «на-
шего рабочего вопроса». Правда, пять номеров
спустя те же «Отечественные записки» напе-
чатали статью, где автор говорил, что Фле-
216
ровскии «вдается в преувеличения», сгущает
краски, делает картину темнее, чем она есть,
хотя и с благородной целью — «привлечь вни-
мание общества к делу рабочих». Высоко оце-
нили «Положение рабочего класса в России»
журналы «Дело», «Библиограф» и др. Реак-
ционная и либеральная пресса, вполне есте-
ственно, обвиняла автора книги в пристрастии
и тенденциозности при освещении вопроса и
пыталась опровергнуть достоверность приво-
димого фактического материала (см. 43; 98).
Если говорить о демократической публици-
стике, то некоторая сдержанность оценки свя-
зана была, по-видимому, с выводом Флеров-
ского о полной неспособности общины проти-
востоять объединенному натиску помещика,
кулака и сборщика податей, о проникновении
в обессиленную общину отношений социаль-
ного неравенства. Во всяком случае, несмотря
на элементы идеализации крестьянской общи-
ны, Флеровский решительно порывал с тра-
дицией первых пореформенных лет, когда пи-
савшие об общинном начале представляли его
в качестве незыблемого устоя русского на-
рода и общества L
Однако у революционно настроенной моло-
дежи книга Флеровского встретила поистине
восторженный прием. Молодые люди читали
и перечитывали книгу, горячо обсуждали ее на
нелегальных собраниях. «Положение рабочего
класса в России» буквально открыло им глаза
на сущность реформы 1861 г. «Впервые мы
узнали доподлинно,— вспоминает О. В. Ап-
текман,— что она действительно дала народу.
1 «Наш народ и наше общество,— писалось во
«Внутреннем обозрении» «Современника» № 10 за
1864 г.,— доселе живут большей частью обычаем сло-
жившимся и, следовательно, на основании воззрений,
не имеющих часто ничего общего с воззрениями сов-
ременного европейского общества. Мы представляем
собою величины, часто совершенно не соизмеримые с
1 .пропою» (12; 219).
217
И потрясающая картина народного разорения,
обнищания, пауперизма встала перед нами...
Молодежь была потрясена до глубины души»
(4; 73). Другой народник, В. Рейнгардт, гово-
рил на допросе о том огромном впечатлении,
которое произвела на него книга Флеровского:
«Какими ужасными красками он обрисовал
положение крестьян и положение всего вообще
чернорабочего люда! Как искренно, как го-
рячо сочувствовали мы им! Строили планы,
перебирали все средства улучшить их настоя-
щее положение; нам казалось, это нетрудно...
стоило только возбудить в них недовольство»
(24; 1,242).
В этих двух отзывах сфокусировано, пожа-
луй, основное, что определило успех «Поло-
жения рабочего класса в России» среди нового
поколения революционеров и социалистов.
С одной стороны, книга Флеровского вдре-
безги разбивала казенный и либеральный
оптимизм относительно благотворных эконо-
мических результатов освобождения кресть-
ян царизмом; с другой — вселяла надежды
в сердца революционеров. Долготерпению
народа, поставленного в такие условия, пола-
гали они,рано или поздно должен прийти
конец.
То, что «великая реформа» 1861 г. не ре-
шила задач, стоявших на пути экономического
развития русского государства и народа,— в
этом отдавали себе отчет большинство писа-
телей-демократов эпохи падения крепостного
права. В особенности Чернышевский, отмечал
Ленин, «понимал, что русское крепостническо-
бюрократическое государство не в силах осво-
бодить крестьян, т. е. ниспровергнуть крепост-
ников, что оно только и в состоянии произве-
сти «мерзость», жалкий компромисс интере-
сов либералов (выкуп — та же покупка) и
помещиков, компромисс, надувающий кре-
стьян призраком обеспечения и свободы, а на
218
деле разоряющий их и выдающий с головой
помещикам» (2; 1, 292).
Однако в первые годы после реформы никто
не мог сказать, в чем именно заключались кон-
кретные результаты «освобождения». Броже-
ние в деревне прошло. Достоверные сведения
об экономике крестьянского хозяйства почти
отсутствовали. В то время как либералы пре-
давались, по выражению М. Е. Салтыкова-
Щедрина, «голословному энтузиазму» по по-
воду благотворных последствий отмены кре-
постного права, крепостники, группировав-
шиеся вокруг газеты «Весть», со злорадством
пророчили ухудшение участи крестьян в связи
с полученной ими «волей». Мнение демократи-
ческих кругов того времени о положении в
стране и деревне, сложившемся после осво-
бождения, отчасти передает цикл статей
Н. В. Шелгунова «Сибирь по большой до-
роге» (1862). Автор статей — русский демо-
крат, революционер, социалист, объехавший
ряд губерний Европейской России и Си-
бири,— рисует фотографически точную кар-
тину экономики быта и нравов населения
страны, только что покончившей с крепост-
ным правом.
Главное, что он фиксирует в своих путевых
заметках,— это тяжелейшие проблемы, кото-
рые оставила в наследство эпоха крепостниче-
ства. Экономическая отсталость, бедность,
материальная и умственная, неудовлетвори-
тельная постановка народного образования,
господство азиатчины в жизни, нравах, при-
вычках, отсутствие потребностей, застой —
корень всех этих бедствий народа заклю-
чается, по Шелгунову, прежде всего в крепо-
стническом прошлом страны. Правда, Шелгу-
нов отмечает и такие причины бедности кре-
стьянства, как чрезмерно высокие налоги, ма-
лоземелье и т. п., однако центр тяжести его
рассуждений лежит все-таки в проблеме эко-
219
номическои отсталости страны, азиатской не-
подвижности населения, умственной апатии
и т. п. «Нас одолевает бедность и больше
ничего,— доказывает он.— Все же жалобы на
пьянство, грубость и всякие пороки русского
человека (камень в огород крепостников.—
И. П.), при всей их справедливости, пустые
слова и больше ничего, пока не обеспечены
потребности желудка и не улучшен материаль-
ный быт. Но уровень материальных потреб-
ностей русского человека не поднимется скоро,
даже при весьма выгодных условиях эконо-
мического быта. Нужно, чтобы целое поколе-
ние привыкло жить иначе и воспиталось в
новых условиях и гражданского, и экономи-
ческого положения» (29; 1, 201).
Столь общее, хотя и абстрактно верное,
воззрение на действительность не могло удер-
жаться долго. Голод 1867—1868 гг., обнажив-
ший глубокий кризис нищего кабального кре-
стьянского хозяйства, заставил русских пуб-
лицистов искать ответы на конкретные во-
просы пореформенной жизни общества. В чем
заключаются причины голода? Как он связан
с отношениями, сложившимися в деревне
после реформы? Каково положение крестьян-
ского хозяйства, на котором держались основ-
ные платежи и налоги государства?
Интерес, проснувшийся в обществе к поло-
жению крестьянина, выразился в появлении
множества статей, очерков, материалов по
аграрному вопросу. Так, «Отечественные
записки» опубликовали в 1869 г. несколько
очерков Скалдина, которые в следующем году
вышли отдельной книгой под названием
«В захолустье и в столице».
О книге Скалдина читатель наверняка знает
по известной ленинской работе «От какого
наследства мы отказываемся?» (1897). Как
отмечал Ленин, «Скалдин был едва ли не
первым писателем, систематически, на осно-
220
вании обширных фактов и подробного рас-
смотрения всей жизни деревни, показавшим
бедственное положение крестьян после прове-
дения реформы, ухудшение их быта, новые
формы их экономической, юридической и бы-
товой зависимости...» (2; 2, 509). Тем инте-
реснее сравнить эту работу «буржуа-манче-
стерца» Скалдина с работой социалиста и де-
мократа Флеровского. Забегая вперед, мы мо-
жем сказать, что по сравнению с «просветите-
лем» Скалдиным «народник» Флеровский де-
лает шаг вперед, выдвигая перед обществен-
ной мыслью вопросы, которые Скалдин не
ставит по свойственной ему узости кругозора.
Если к этому добавить отсутствие у Флеров-
ского жесткой доктрины, присущей последую-
щим народническим писателям, то его книга,
несмотря на наличие ряда теоретически сла-
бых пунктов, в общем и целом предпочтитель-
нее очерков Скалдина.
Флеровский один из первых, если вообще
не первый, в русской пореформенной литера-
туре указал на тесную связь голода, нищеты
и бесправия трудящихся классов с экономи-
ческими и социальными условиями, создан-
ными в результате «освобождения» 1861 г.
Его книга на огромном фактическом мате-
риале личных наблюдений, статистических
данных подтвердила то, о чем в свое время
предупреждал русское общество Чернышев-
ский, указывая на грабительский характер
выкупа и чиновничье-бюрократический способ
проведения реформы. Самые худшие опасения
Чернышевского не только подтвердились, но
и были, так сказать, превзойдены жизнью.
В полном соответствии с прогнозом Черны-
шевского Флеровский показывает, что граби-
тельская реформа предопределила образова-
ние в стране не класса свободных земледель-
пев, подобных западному фермерству, а, на-
против, способствовала превращению огром-
221
нои массы крестьян в пауперов, находящихся
постоянно на грани нищеты. Положение за-
падноевропейского пролетария значительно
лучше, доказывал Флеровский, чем положение
российского «работника». В Западной Европе
«оплакивают участь работника-пролетария;
у нас пролетариев мало, но зато масса нашего
рабочего класса состоит из работников, кото-
рых участь хуже, чем участь всякого проле-
тария,— из работников оброчных. Пролетарий
ничего не имеет, но он ничего не платит, а
над оброчным всегда гроза, он несет риск и
капиталиста, и пролетария и не имеет преи-
муществ ни того, ни другого: удары судьбы
бьют его с двух сторон, и ни с одной она не
подставляет ему ступеней для того, чтобы
подняться и оправиться» (7; 1, 113).
«Просветитель» Скалдин при всей его горя-
чей вражде к крепостному праву и порожде-
ниям крепостничества в экономической, со-
циальной, политической областях не ставит
вопроса об экономическом значении поме-
щичьего землевладения как главного препят-
ствия на пути прогресса страны. Критикуя
результаты реформы, Скалдин говорит лишь
о «слишком значительном отрезке от кре-
стьянских наделов». Флеровский же высту-
пает в своей книге убежденным противником
помещичьей собственности вообще. Не делая
никаких практически-революционных выво-
дов, он проводит мысль о непримиримом про-
тиворечии интересов «рабочего класса» России
и интересов крупной собственности. Невоз-
можность для крестьянского хозяйства суще-
ствовать, а тем более улучшать агрикультуру
при непомерных платежах и налогах, кабаль-
ные формы эксплуатации крестьянства со
стороны помещиков, засилье чиновников, ко-
торые всегда держат сторону имущих, прини-
женное положение «работников», убивающее
в них всякую предприимчивость и трудолю-
222
бие, жалкое положение «инородцев», темнота
масс, хронический голод и т. п.— все эти бед-
ствия нельзя объяснить просто умственной и
материальной бедностью населения, отста-
лостью страны; они коренятся в самом строе
пореформенных общественно-экономических
отношений, в антагонизме интересов крестьян-
ской и помещичьей собственности.
Книга Флеровского, пожалуй, впервые в
русской литературе, рисует силу и значение
крупного землевладения как основного пре-
пятствия, стоящего на пути благосостояния
масс. Латинфундист в России, показывает
Флеровский, эксплуатирует мелкого произво-
дителя не столько как наемного рабочего,
сколько как мелкого землевладельца. Кресть-
янин обрабатывает помещичью землю своим
инвентарем, порой вывозит на помещичье
поле свои удобрения, затрачивает время в
ущерб собственному хозяйству. Даже те круп-
ные частновладельческие хозяйства, в кото-
рых организовано современное производство,
не оказывают ни малейшего прогрессивного
влияния на общую обстановку в стране: они,
как правило, связаны с внешними рынками,
обслуживают его нужды и требования. Зато
крупная собственность препятствует развитию
внутреннего рынка, поскольку разоренное пла-
тежами и задавленное латифундиями кре-
стьянское хозяйство не может стать основой
повышения покупательной способности масс.
Не имея внутреннего рынка, промышленность
развивается вяло и слабо (кроме отраслей,
субсидируемых правительством). Возникает
разрыв между распадом старого уклада, ста-
рых отношений и развитием новых форм
жизни, разрыв, который губительно действует
па уровень жизни «работников», заставляя их
соглашаться на любые условия.
Флеровский знает, что выход из этого круга
противоречий весьма труден, «тут можно ука-
223
зывать только на направления, в которых сле-
дует действовать...» (7; 1, 431). Но одно
направление деятельности не подлежит для
него никакому сомнению с точки зрения при-
нятых им «научных начал»: благотворность
ликвидации крупного частного землевладения.
«Ничто не имело для нашего отечества та-
ких громадных и таких пагубных послед-
ствий,— утверждает в своей книге Флеров-
ский,— как почти исключительное водворение
в нем крупной поземельной собственности.
Это начало, которое имело в Европе и Аме-
рике менее пагубные последствия вследствие
исторических и других причин, сделалось би-
чом не только для русского земледелия, но и
для благосостояния всей страны, это — глав-
ная причина истощения наших земель, нашей
бедности и недостатка цивилизации» (7; 1,
272). «...Мы можем быть вполне уверены,—
доказывает он далее,— что если бы у нас не
было помещичьих земель, то Россия по бла-
госостоянию своему немедленно сравнялась
бы с Европой, а при улучшении финансовой
системы стала бы догонять Америку...» (7; 1,
282). «Каждый крупный землевладелец в
России — в маленьком виде Мехмед-Али, он
дает земледелию ложное и бедственное для
народа направление» (7; 1, 292), и т. д. и т. п.
Напомним читателю, что эти яростные филип-
пики против крупной помещичьей собственно-
сти срываются с уст писателя, который, по
крайней мере в период создания книги, не
отвергал возможности для высших и низших
слоев русского общества идти вместе к одной
цели, сохраняя веру в то, что «разлад обще-
ственных классов в России» — явление «ис-
кусственное». Однако трезвый и честный эко-
номист всегда брал в нем верх над иллюзиями
«классового мира».
Как и Скалдин, Флеровский является го-
рячим защитником просвещения, самоуправле-
224
ния, свободы, выступает против азиатчины во
всех ее видах. Однако как социалист, защит-
ник интересов трудящихся, он переносит
центр тяжести постановки вопроса на реаль-
ные условия всесторонней европеизации: до-
казывает необходимость просвещения основ-
ной массы населения — крестьянства, высту-
пает против произвола чиновников, которые
в подавляющей массе своей гнули линию иму-
щих классов — помещиков, подрядчиков, куп-
цов, капиталистов, сельских богатеев, нако-
нец, разоблачает азиатские порядки, господ-
ствовавшие на частновладельческих предприя-
тиях и заводах Горного ведомства. Таким
образом, в отличие от большинства «просвети-
телей», ограничивавшихся общей защитой
просвещения, прогресса, свободы, европейских
форм жизни, Флеровский обнажает, если
позволительно так выразиться по отношению
к утопическому социалисту, глубокие социаль-
ные корни азиатчины в умах, нравах и учреж-
дениях страны — власть помещиков, купцов
и капиталистов, власть, которая в конечном
счете сводится к экономическому господству.
Засилье на местах продажного чиновничества,
тяготение высшей бюрократии к самоуправ-
ству, коррупция государственного аппарата,
бесправие «простого человека» в обществен-
ной жизни и т. п.— все это, по Флеровскому,
следствие и выражение общественного устрой-
ства страны, где определяющими являются
отношения господства и эксплуатации. Вот
почему, страстно защищая просвещение, рас-
пространение культуры среди народных масс
(«Кому дорога слава русского отечества, кто
желает, чтобы Россия стояла в ряду великих
цивилизаторов человечества, тот должен всеми
зависящими от него средствами стараться,
чтобы грамотность и интеллектуальное разви-
тие распространились между крестьянским
сословием» — 7; *1, 121), демократ и социалист
15 и. к. Паптин 225
Флеровский озабочен прежде всего отыска-
нием путей и средств, с помощью которых
можно было бы улучшить материальное поло-
жение «рабочего класса» России. Он мог бы
сказать вслед за Чернышевским, что дело не
в предоставлении формальной возможности
усваивать знания и передовые приемы труда,
а в том прежде всего, имеются ли условия
для развития агрикультуры. «У народа, ко-
торого работники-земледельцы искрещивают
страну постоянно вдоль и поперек,— уверен
Флеровский,— распространение агрономиче-
ских знаний не встретит никакого затрудне-
ния, было бы чем орудовать, а если нет семян,
нет скота и почва истощается от недостатка
удобрения, тогда никакая агрономия не помо-
жет» (7; 1,291).
Наконец, как и «просветители», Флеров-
ский отстаивает интересы народных масс,
большинство которых составляли крестьяне.
Однако в отличие от «просветителей» Фле-
ровский является «народником», сторонником
общинного землевладения. Господству круп-
ной земельной собственности он противопо-
ставляет не мелкую крестьянскую собствен-
ность, а «безоброчное общинное владение» —
наиболее рациональную, по его мнению, форму
землепользования. Однако Флеровский — и
это выгодно отличает его от позднейших на-
родников — не пытается возвести свои взгля-
ды в ранг всеобщей социалистической док-
трины, у него нет, как отмечал Маркс, «ника-
кого аграрного мистицизма (хотя он и сторон-
ник общинной собственности), никаких ниги-
листических крайностей» (1; 32, 358).
Главное условие благосостояния масс и
успешного развития производства — это, по
Флеровскому, уменьшение доли националь-
ного дохода, идущего в пользу высших клас-
сов. Вся история «европейского работника»,
считает он, «с начала до конца была проте-
226
стом против притязании высших классов
брать с него дань, прикрываясь именем соб-
ственности. Чем более удавалось ему пони-
зить эту дань, тем более вся страна начинала
процветать, в ней развивалась промышлен-
ность, распространялся свет наук, и, наоборот,
чем больше высшим сословиям удавалось
распространять свои права собственности, чем
более им удавалось увеличить дань, платимую
им рабочими классами, тем больше в стране
распространялось бедности и загрубения нра-
вов; лиц, призванных для интеллектуальных
занятий, было несравненно больше, а вместо
науки распространялось невежество, промыш-
ленность исчезала» (7; 1, 304).
Поскольку «безоброчное общинное владе-
ние» ближе всего подходит к идеалу освобож-
дения труда от притязаний собственности,
постольку Флеровский решительно высказы-
вается в пользу этого института, который
сверх того, по его мнению, «приводит, по
крайней мере внутри общины, к рациональ-
ному распределению земли между работни-
ками» (7; 1, 593). Однако центр тяжести
народнического социализма Флеровского ле-
жит не в рассуждениях о возможностях про-
гресса на базе общины, а в критике социаль-
но-экономических условий, обрекающих кре-
стьян на разорение и пауперизм. Именно эта
критика, а не идеализация общинного земле-
владения, превратила его в выдающегося пи-
сателя своей эпохи. Жгучая ненависть к поме-
щикам, капиталистам, чиновникам делает его
последовательным, решительным противником
какой-либо узости, ограниченности, либера-
лизма, несмотря на апелляцию к «образован-
ному обществу», на иллюзии относительно
возможности преодолеть «разлад обществен-
ных классов».
Все те вопросы, которые поставил на обсуж-
дение и разрешение Флеровский (об экономи-
227
ческой роли крупного частного землевладения,
о непомерных платежах и налогах, об изъятии
общинных земель в собственность помещиков,
об уменьшении надельного землевладения в
результате реформы, о засилье чиновников
и т. п.), развеяли в глазах думающей моло-
дежи либеральный миф о реформе. На осно-
вании опыта первого пореформенного десяти-
летия Флеровский проводит новую, более чет-
кую грань между демократией и либерализ-
мом. После него простое указание на так на-
зываемые «недостатки реформы» перестает
быть признаком демократизма. Российский
демократ, принимавший всерьез это имя, от-
ныне должен был выработать ответы на
вопросы, которые поставил в своем труде
Флеровский. А искать ответы на них можно
было только на пути крестьянского социа-
лизма...
Нельзя полагать, что книга Флеровского
сразу убедила всех прогрессивно настроенных
людей. Мы уже говорили выше, что даже
«Отечественные записки» высказали мнение,
будто автор «Положения рабочего класса в
России» намеренно сгустил краски. Еще опре-
деленнее высказался народнический орган
того времени «Неделя», открыто заявивший
о невозможности из-за отсутствия достаточно
проверенных данных судить о положении кре-
стьянского хозяйства после реформы. Однако
тем, кто еще сомневался в достоверности кар-
тины, нарисованной Флеровским, преподал
поучительный урок голод 1873 г., затронув-
ший черноземельную Самарскую губернию, а
также, хотя и в меньшей степени, Оренбург-
скую, Уфимскую губернии, земли Войска
Донского и ряд других (см. 44; 698).
О голоде заговорила вся легальная пресса,
подпольная революционная печать. П. Л. Лав-
ров издал за границей отдельную книгу «По
поводу самарского голода», которая имела
228
огромное пропагандистское значение. Отрыв-
ки из этой книги ходили по рукам в качестве
прокламаций. Главная мысль, которую прово-
дили народники в листовках и проклама-
циях,— это неразрывная связь голода с эконо-
мической политикой царизма, с пореформен-
ным укладом деревни. Вдумываясь в экономи-
ческое положение крестьянской массы, народ-
ники вынуждены были констатировать то, что
доказывал еще в 1869 г. Флеровский,— пол-
ную необеспеченность существования кресть-
янина, переплетение различных форм эксплуа-
тации, невыносимый гнет налогов и платежей,
произвол властей, продажность чиновников.
Благодаря урокам голода 1873 г. основные
идеи Флеровского проникли в сравнительно
широкие слои интеллигенции, прежде всего
революционной молодежи. Однако практиче-
ские выводы, которые сделала молодежь, на-
блюдая народные бедствия в голодный год,
кардинально отличались от выводов Флеров-
ского. Осень 1873 г. явилась переломным мо-
ментом в становлении действенного народни-
чества. С этого времени революционеры на-
чали непосредственную подготовку к «хожде-
нию в народ» (см. 43; 52). Флеровский, сыг-
равший в свое время большую роль в идей-
ном становлении революционного подполья,
оказался отодвинутым в сторону. И хотя в
течение 70—80-х годов он много и плодотвор-
но работал над проблемами экономической
жизни России, его творчество уже не могло
оказывать прежнего влияния на революцион-
ное движение.
ОСНОВНЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ
ИДЕОЛОГИИ
ДЕЙСТВЕННОГО НАРОДНИЧЕСТВА
Мы видели выше, как накапливались в ходе
идейной эволюции Чернышевского новые эле-
менты, чуждые ортодоксальной доктрине
«русского социализма». Шаг за шагом Чер-
нышевский не только отклоняет претензии
Герцена на мессианскую роль русской общины
в отношении социального переворота, но и
доказывает единство исторического пути Рос-
сии и западноевропейских стран при всем
своеобразии русских экономических и куль-
турно-бытовых условий. Даже собственно со-
циалистическое учение претерпевает у него
определенную трансформацию. Община пере-
стает рассматриваться в качестве единствен-
ной формы некапиталистического развития.
К ней прибавляется производственная ассо-
циация в духе Фурье или Оуэна, основанная
на началах взаимопомощи, а также ассоциа-
ция с государственной помощью (см. 57; 210).
Но главное, что становится определяющим
моментом его взглядов,— это четкое осозна-
ние необходимости свержения всех старых
властей, идея самостоятельной борьбы трудя-
щихся за свое освобождение.
230
Непосредственно перед реформой Черны-
шевский окончательно укрепляется в мысли,
что России придется позаимствовать кое-что
существенное из политического опыта ушед-
ших вперед в своем развитии западноевро-
пейских стран. Центр тяжести его доктрины
социализма переносится с крестьянской общи-
ны как фактора обновления жизни общества
на непосредственные задачи борьбы с азиат-
чиной в политическом устройстве, нравах,
культуре страны. Иными словами, вынужден-
ный существовать и бороться в настоящем,
Чернышевский не хочет рассматривать его
только в категориях будущего. Этот поворот
к вопросам политической демократии, от ре-
шения которых непосредственно зависели
судьбы освободительного движения, был серь-
езной победой политического реализма Чер-
нышевского над социалистическим утопизмом.
Теоретик-социалист, развивавший свои идеи
«с одной заботою о справедливости и после-
довательности системы», Чернышевский по-
казал тем самым, что он является и великим
политическим мыслителем.
Фокус, куда сходятся все нити азиатского
строя,— царское самодержавие. Порождение
господствовавшей в России азиатчины, само-
державие превратилось в свою очередь в наи-
более могучий оплот всего отжившего и реак-
ционного. Поэтому без уничтожения царской
монархии или по крайней мере без устране-
ния ге влияния на ход дел в стране, уверен
Чернышевский, никакой шаг вперед в обще-
ственном развитии невозможен. Без сверже-
ния самодержавия крестьянство не избавится
от засилья помещиков. Этот взгляд нашел
четкое выражение в прокламации «Барским
крестьянам от их доброжелателей поклон», в
которой Чернышевский исходит из необходи-
мости направить протест крестьянства пре-
жде всего в русло борьбы против самодержа-
231
вия. Такт истины, никогда не покидавший
Чернышевского, проявился и здесь — центр
тяжести политического преобразования вели-
кий русский социалист переносит не на ту или
иную форму политического устройства, а на
достижение народовластия. Отметив преиму-
щества республики с выборным «народным
старостой», Чернышевский пишет: «А то и
при царе тоже можно хорошо жить... только,
значит, с тем, чтобы царь во всем народу
послушанье оказывал и без народу ничего сде-
лать не смел, и чтобы народ за ним строго
смотрел...» И дальше: «Чтобы народ всему
голова был, а всякое начальство миру покор-
ствовало, и чтобы суд был праведный, и ров-
ный всем был бы суд, и бесчинствовать над
мужиком никто не смел, и чтобы пачпортов не
было и подушного оклада не было, и чтобы
рекрутчины не было. Вот это воля, так воля
И есть» (28; 7, 522—523).
Наиболее трудным вопросом для Черны-
шевского был вопрос об источниках револю-
ционной самодеятельности народа. Что народ
поднимается к историческому творчеству с
трудом, что революционный взрыв подготов-
ляется не пропагандой, печатной или устной,
а «фактами жизни,— общественными отно-
шениями и великими историческими случайно-
стями вроде какого-нибудь неурожая или
другого бедствия» (28; 10, 139),— это было
ясно великому русскому социалисту из исто-
рии Западной Европы. Он знал также, что
стихийный взрыв народного возмущения сам
по себе не способен давать прочных историче-
ских результатов. Он будет иметь значение
фактора прогресса лишь в том случае, если
найдутся в обществе силы, которые сумеют
направить недовольство в нужное русло. Об
этом Чернышевский писал в своей статье «Не
начало ли перемены?» (1861).
232
Поворот Чернышевского от общины как
ячейки «социализма» в сторону «политики»
не остался незамеченным в русской литера-
туре. Одним из первых это зафиксировал
Герцен. Основатель доктрины «русского со-
циализма» подверг его резкой критике в своей
полемической заметке «Мясо освобождения»
(1862), опубликованной в «Колоколе». Глав-
ная идея герценовской заметки, а также по-
следующих статей, касавшихся этого сюже-
та,— особый путь развития русской социаль-
ной революции. Герцен придает огромное
значение социалистическому характеру пере-
ворота, усматривает неудачу всех европейских
революций в том, что народу навязывали по-
литическое освобождение. Народ не слушали,
а поучали, воспитывали. С ним обращались,
как с «мясом освобождения», «вроде наполео-
новского пушечного мяса». Предпочитали
«писать у себя в кабинете счет без хозяина,
чем его спрашивать у него...» Отсюда траге-
дия июньских дней 1848 г.
Статья «Мясо освобождения» и другие
статьи Герцена еще только обозначают кон-
туры направления, которому впоследствии
предстояло сыграть столь важную роль в ре-
волюционном народничестве. Тем не менее
некоторые пункты идеологии будущего рус-
ского бунтарства здесь уже налицо: «соци-
альный» вопрос довлеет над всеми осталь-
ными, политическая демократия рассматри-
вается исключительно под углом зрения
обеспечения ею гегемонии господствующих
классов, народ, как субъект социального пере-
ворота, берется абстрактно, независимо от его
политической зрелости.
Жестко придерживаясь основоположений
«крестьянского социализма», Герцен разви-
вает в ряде своих работ противоречащее дей-
ствительности, хотя и «правильное» с точки
зрения логики утопической доктрины, пони-
233
мание характера и задач предстоящего пере-
ворота. Политический переворот, доказывает
Герцен, прокладывает дорогу буржуазной рес-
публике, которая столь же враждебна народу,
как и монархия. Поскольку буржуазная рес-
публика сохраняет условия угнетения и
эксплуатации, она монархична по своему су-
ществу, «всегда может сделаться монархией
или, еще хуже, попасть под деспотическую
власть плута или солдата, под самовластие
предательского, но самодержавного Собрания,
под гнет проданного министерства и его аген-
тов» (10; 5, 179). Бороться за такую респуб-
лику, доказывает Герцен, бессмысленно, она
не стоит не только крови, но даже и чернил.
Где же выход? Он заключается, по Герцену,
в развитии исконных начал русской народной
жизни — общины, сельского мира. «Наш пере-
ворот должен начаться с сознательного воз-
вращения к народному быту, к началам, при-
знанным народным смыслом и вековым обы-
чаем. Закрепляя право каждого на землю, т. е.
объявляя землю тем, чем она есть — неотъем-
лемой стихией, мы только подтверждаем и
обобщаем народное понятие об отношении
человека к земле. Отрекаясь от форм, чуждых
народу, втесненных ему полтора века тому
назад, мы продолжаем прерванное и отклонен-
ное развитие, вводя в него новую силу мысли
и науки» (10; 16, 223).
Движение дает вначале перевес взглядам
Герцена, «бунтари» не признают необходи-
мости борьбы за политическое освобождение.
Это вполне естественное явление, ибо понять
значение политической борьбы с точки зрения
крестьянского социализма вообще нелегко:
ориентация его на сельскую общину как на
более или менее готовую ячейку социализма
до поры до времени заслоняет понимание по-
литических условий переворота. Вот почему
народники начинают с отождествления «со-
234
циального» и «политического». Только тяже-
лый опыт убеждает революционеров в необхо-
димости политической борьбы как способа
осуществления социализма. Но это уже не
просто возврат к Чернышевскому, а нечто но-
вое, родившееся в качестве практического от-
рицания народнической доктрины, оно и за-
ставило революционеров обратиться к марк-
сизму, теории и идеологии пролетариата.
Таким образом, правильный взгляд на зна-
чение борьбы за политическое освобождение
несовместим с народнической доктриной; в
пределах последней признание политических
целей движения возможно лишь в форме тка-
чевизма — тактики заговора с целью захвата
орудий государственной власти. Означает ли
это, что точка зрения революционных демо-
кратов эпохи падения крепостного права, пони-
мавших значение политической борьбы, была
ближе к истине, чем народничество? Отве-
тить на этот вопрос не так просто, как пред-
ставляется на первый взгляд. Вне сомнения,
революционеры-«шестидесятники», как пока-
зывает анализ прокламаций 1861 —1862 гг.,
несмотря на все их различия, не теряют из
виду политические задачи демократии. С од-
ной стороны, точка зрения прокламации «Ве-
ликорус», с ее революционно-демократической
программой, точной и четкой, но лишенной ка-
ких-либо связей с социализмом, с другой —
огаревское воззвание «Что нужно народу?», с
(‘го неизжитыми либеральными иллюзиями и
пренебрежением к вопросу о форме власти; с
третьей — политическая программа «К моло-
дому поколению», ставившая в неразрывную
( вязь политические и социалистические пре-
образования,— все они так или иначе выделя-
ют борьбу за политическое освобождение
страны. Даже Ишутин, за которым в нашей
литературе прочно установилась репутация
противника политических преобразований в
235
общем и целом, как показала Э. С. Виленская,
понимал значение политического переворота
для «правильного социального устройства
низших общественных классов» (см. 33; 453).
«Теперь» же (в начале 70-х годов XIX в.)
демократ решительно сторонится «политики»,
т. е. самостоятельной борьбы за республику
(или Земский собор), за конституцию, поли-
тическую свободу и т. п. Он, по выражению
Ленина, «фыркает» на буржуазный демокра-
тизм, усматривая в нем прикрытое парламент-
скими формами господство антинародной бур-
жуазии.
Несомненно, что анархическое бунтарство
является шагом назад в демократическом ми-
росозерцании по сравнению с цельной про-
граммой политического освобождения, сфор-
мулированной «шестидесятниками». И чем по-
следовательнее развивали народники свою
анархическую точку зрения, тем дальше ухо-
дили они от правильного понимания задач
русской революции. Однако истина всегда
конкретна. Выдвигая идею конституции, Зем-
ского собора, большинство демократов эпохи
падения крепостного права исходили из того,
что крестьянство вместе с «культурными клас-
сами», под руководством их может добиться
удовлетворения своих нужд — освобождения
от крепостного права, снижения суммы вы-
купа, правовой самостоятельности и т. п. На-
родники уже не верят в возможность освобо-
дить крестьянство под эгидой либерального
общества. Уроки реформы не прошли для них
даром. Трагедия Коммуны и торжество ее
либеральных палачей окончательно оттолкну-
ли русских революционеров-разночинцев от
буржуазного республиканизма и буржуазно-
демократической идеологии. Резче обозна-
чился и корыстный характер русского либера-
лизма. Своим поведением после реформы рус-
ские либералы показали, что под «европеиза-
236
цией» России они понимают не что иное, как
путь преобразований в духе реформы 1861 г.
Русская буржуазия не смогла выдвинуть
сколько-нибудь радикальной политической
программы. Предел мечтаний либералов огра-
ничивался бессильными воздыханиями насчет
«увенчания» здания реформы дарованием мо-
нархом конституции. Ни о каком свержении
монархии, ни о каком посягательстве на поме-
щичью собственность они и не помышляли.
Естественно, что в качестве законной, хотя
и неадекватной, реакции на такое «политиче-
ское» миросозерцание революционеры пере-
ходили к отрицанию «политики», т. е. борьбы
за политические свободы, конституцию и т. д.,
к идее непосредственного «социального» пере-
ворота. «Политика» служила для них живым
воплощением сделки с власть имущими, напо-
минанием о невозможности решить таким пу-
тем вопросы, касающиеся коренных интересов
народа. Другими словами, анархизм являлся
в тех условиях своеобразной формой разрыва
русской революционной демократии с либе-
ральным холопством в политике, с буржуаз-
ным затушевыванием жгучих экономических
(«социальных») проблем. Переходя к анар-
хизму, «социалист» из культурных классов
как бы свидетельствовал о готовности стрях-
нуть со своих ног прах буржуазного общества.
Таким образом, распространение теорети-
чески беспомощной и практически неверной
доктрины свидетельствовало не просто о тео-
ретическом заблуждении, но о сложном про-
тиворечивом идеологическом движении рус-
ской революционной демократии.
Имея это в виду, обратимся к анализу
доктрины М. А. Бакунина — основателя рус-
ского анархизма. Бакунин — сложная, проти-
воречивая фигура, и значение его для рево-
люционного движения Запада и России раз-
лично.
237
На Западе, где на повестку дня были по-
ставлены организация и социалистическое
просвещение пролетариата, деятельность Ба-
кунина, практическая и теоретическая, играла
реакционную роль. Она отражала настроение
и психологию отчаявшихся в своем спасении
мелкобуржуазных слоев, разоряемых капита-
лизмом, их неспособность к выдержанной,
систематической, организованной классовой
борьбе. Бакунизм являлся проводником бур-
жуазного влияния на пролетариат. Как писал
В. И. Ленин, «тогда, после поражения Париж-
ской Коммуны, история поставила на очередь
дня: медленную организационно-просвети-
тельную работу. Иной не было. Анархисты не
только теоретически были (и остаются) в
корне неправы, и экономически и политиче-
ски» (2; 31, 181).
Это относится прежде всего к деятельности
Бакунина как лидера анархического направ-
ления в I Интернационале, к его яростной, не
останавливающейся ни перед чем борьбе про-
тив Маркса и марксизма. Преодоление баку-
низма, политический и организационный раз-
рыв с ним явились важным шагом в развитии
западноевропейского рабочего движения, в
деле освобождения его от мелкобуржуазного
социализма.
Бакунизм как теоретическая доктрина раз-
вращал социалистическое сознание западно-
европейских рабочих. В нем не было ни пони-
мания причин эксплуатации пролетариата при
капитализме, ни понимания законов развития
капиталистического общества. Анархизм от-
рицал классовую борьбу как творческую силу
осуществления социализма, не признавал роли
политики в буржуазном обществе, отрицал
необходимость организации и воспитания ра-
бочих (см. 2; 5, 377—378).
Бакунизм в России, точнее, «переделанный
на русский лад бакунизм», как выражался
238
Плеханов (см. 22; 3, 141), играл несколько
иную роль. Он был здесь одной из разновид-
ностей революционно-демократической идео-
логии русского бунтарства. Антигосударст-
венная проповедь Бакунина воспринималась
в народничестве как призыв к уничтожению
самодержавия, царской империи. Специфиче-
ское звучание приобрела среди русских рево-
люционеров и идея политического воздержа-
ния: народники истолковывали ее в смысле
отрицания буржуазной политики, т. е. легаль-
ной деятельности в рамках существующего
строя. По их мнению, предстоящая социали-
стическая революция покончит одновременно
и с социальным, и с политическим гнетом
(см. 41; 1,54).
Как идеолог народничества Бакунин отве-
чал на потребность революционной интелли-
генции 70-х годов — стремление действовать.
Вот почему Бакунин, не давший в собственно
социалистической теории ничего, кроме «об-
щих фраз против эксплуатации» (Ленин), тем
не менее стал основателем целого направления
в революционном народничестве. Каждое
время требует слуги своего...
Бакунин — непримиримый противник вся-
кого государства, независимо от его формы,
степени демократичности и т. п. Для него,
как и для Герцена, «слово: республика не име-
ет другой цены, кроме цены чисто отрицатель-
ной: оно означает разрушение, уничтожение
монархии (6; 1, 49). Как и монархия, респуб-
лика не способна обеспечить гражданам бла-
годенствие и свободу. «Правительственный
деспотизм» процветает при республике ничуть
не меньше, чем при монархии, более того, ста-
новится сильнее и страшнее, поскольку «опи-
рается на мнимое представительство мнимой
народной воли» (6; 2, 28). Поэтому цель со-
циальной революции, по Бакунину,— уничто-
жение всякой государственности, потому что в
239
ней всегда скрыт «деспотизм управляющего
меньшинства». Бакунин не мыслил себе поли-
тической борьбы во имя социализма. Всякое
политическое движение, говорил он, «не мо-
жет быть иным, как движением буржуазным»
или совершаемым «в пользу радикальной бур-
жуазии».
«Между монархией и самой демократиче-
ской республикой,— конспектирует Бакунина
П. А. Кудрявцев, участник вятского народни-
ческого кружка,— существует только одно су-
щественное различие: в первой чиновный мир
притесняет и грабит народ для вящей пользы
привилегированных, имущих классов, а также
и своих собственных карманов, во имя монар-
ха; в республике же он будет точно так же
теснить и грабить народ для тех же карманов
и классов, только уже во имя народной воли.
В республике мнимый народ, народ легаль-
ный, будто бы представляемый государством,
душит и будет душить народ живой и дей-
ствительный. Но народу отнюдь не будет
легче, если палка, которою его будут бить,
будет называться палкою народной» (цит. по
43; 222—223).
В отличие от Чернышевского Бакунин по-
стулирует готовность русского народа к со-
циалистической революции: «Он (народ.—
И. П.) может похвастаться чрезмерною нище-
тою, а также и рабством примерным. Страда-
ниям его нет числа, и переносит он их не тер-
пеливо, а с глубоким и страстным отчая-
нием...» (24; 1, 43). Ни о каком предвари-
тельном политическом воспитании народа не
может быть и речи. Идеал социализма уже
существует в массе народа, по крайней мере
в общих своих чертах. Он выдвигается из
«глубины народной жизни» и есть результат
«его (народа.— И. П.) стремлений, страданий,
протестов, борьбы». Народное развитие со-
вершается «не путем книжного образования»,
240
а «путем естественного нарастания опыта и
мысли», «путем бесконечного ряда тяжких и
горьких исторических испытаний». Беспре-
рывные крестьянские бунты на Руси, в осо-
бенности разинский и пугачевский, доказы-
вают, по Бакунину, что народ созрел для побе-
доносного «экономическо-политического» пе-
реворота. Идеал русского народа характери-
зуется тремя главными особенностями: во-
первых, «это всенародное убеждение, что зем-
ля, вся земля, принадлежит народу, орошаю-
щему ее своим потом и оплодотворяющему
ее собственноручным трудом»; во-вторых,
«право на пользование ею принадлежит не
лицу, а целой общине, миру, разделяющему ее
временно между лицами»; в-третьих, «это
квазиабсолютная автономия, общинное само-
управление и вследствие того решительно
враждебное отношение общины к государ-
ству» (24; 1, 45). Правда, признает Бакунин,
этот идеал омрачен некоторыми отрицатель-
ными чертами (патриархальность, поглоще-
ние лица миром, вера в царя, религиозность).
Исправить народный идеал возможно, лишь
опираясь на внутренние тенденции, кореня-
щиеся в самом народе.
Тип мышления Бакунина с логической сто-
роны довольно высок. Кое-что взято от мар-
ксизма, например, постановка вопроса о путях
преодоления религиозности народа (см. 37;
57—58). Но никакое логически развитое мыш-
ление не спасает Бакунина от социального
утопизма и элементов фантастики. Метод
имманентного рассмотрения действительности
он применяет к анализу социального объекта,
лишенного внутренних потенций обновле-
ния,— русской крестьянской общины. Вот по-
чему все его претендующее на научность по-
строение является на деле иллюзией, понят-
ной и оправданной в конкретных условиях на-
чала 70-х годов, но все-таки иллюзией.
16 И. К. Пантин 241
Война с отрицательными явлениями в на-
родном сознании уже началась в самом на-
роде, утверждает Бакунин, дело революцион-
ной интеллигенции — ускорить и облегчить
этот очистительный процесс. «Война против
патриархальности ведется ныне чуть ли не
в каждой деревне и в каждом семействе, и
община, мир до такой степени обратились
теперь в орудие ненавистной народу государ-
ственной власти и чиновнического произвола,
что бунт против последних становится вместе
с тем бунтом против общинного и мирского
деспотизма» (24; 1, 53). Равным образом,
считает Бакунин, ослабло и «поприелось» в
сознании народа и «богопочитание царя». На
место помещика-крепостника стали дворянин,
купец-землевладелец, кулак, а главное, чинов-
ник— «ангел или архангел царский». Так ход
событий просветил крестьянина, сделал из
него врага самодержавия. «Нет, воля ваша,—
восклицает Бакунин,— русский мужик — не-
вежа, но не дурак. А он должен был бы быть
круглейшим дураком, чтобы после стольких
глаза колющих фактов и испытаний, вынесен-
ных им на своей собственной шкуре, он [не]
начал понимать, наконец, что у него нет врага
пуще царя» (24; 1, 53).
Итак, по мнению Бакунина, народ вполне
развился до революции и дело революционе-
ров, не боясь трудностей, помочь ему одер-
жать решающую победу над царизмом. Пер-
вой и главной обязанностью революционной
молодежи Бакунин считает «установление
всеми возможными средствами» «живой бун-
товской связи между разъединенными общи-
нами» — задача трудная, но не невозможная,
ибо, как показывает опыт крестьянских вос-
станий, общины сами стремятся «к установ-
лению этой спасительной связи» (24; 1, 50).
Вторая задача — агитация среди крестьян.
Мужику надо втолковать, дать почувствовать,
242
что все его беды «идут прямо от царской вла-
сти, опираются на нее и возможны только
благодаря ей...» (24; 1, 53). И наконец,
третья — провести между общинами «живой
ток революционной мысли, воли и дела» —
установить связь, преимущественно личную,
между передовыми крестьянами деревень, во-
лостей, областей, а где возможно, установить
контакт между крестьянством и фабричными
рабочими.
Многое из того, что сказал Бакунин, не
было новостью для русских революционеров,
оно носилось в воздухе, и основатель анар-
хизма лишь придал ему теоретическое обос-
нование и авторитет своего имени. На это
обстоятельство обратил внимание историков
еще Л. Шишко, современник и участник со-
бытий 70-х годов. «Бакунинская пропаганда,—
писал он,— лишь совпала с тем главным вы-
водом, к которому пришла внутренняя подго-
товительная работа и уже имевшаяся револю-
ционная практика данного поколения, а по-
тому она как бы заменила собою, в глазах
некоторых историков движения, все то ничем
не заменимое и гораздо более продолжитель-
ное воспитательное влияние, какое имела на
данное поколение социалистическая литерату-
ра 60-х годов и пореформенное положение рус-
ского крестьянства» (30; 4, 218).
Тем не менее без Бакунина русское бунтар-
ство не имело бы такого распространения.
Он первый провозгласил открыто, на языке
народнической доктрины, что необходимые
условия для социалистической революции в
России существуют. Задача сводится не к
тому, чтобы создавать эти условия, а к тому,
чтобы вывести их на поверхность социальной
жизни, что должна сделать революционная
интеллигенция. К этому надо прибавить авто-
ритет его имени и страстный язык проповед-
ника революции. Его «Прибавление «А» к
243
книге «Государственность и анархия»» не си-
стема доказательств и рассуждений, но преж-
де всего и главным образом политический ма-
нифест, цель которого — вызвать к жиз-
ни практическую деятельность и волю. Баку-
нин взывает к сознанию и чувству молодежи.
Он доказывает, что громадная азиатская
страна с крестьянским по преимуществу насе-
лением, темным, бесправным, забитым, стоит
накануне грандиозного социального перево-
рота и что народное освобождение за-
висит только от энергии и самоотверженности
революционеров. Можно ли было молодежи,
рвавшейся к непосредственному революцион-
ному делу, остаться глухой к этим призывам?
* *
*
С критикой бакунизма первым выступает
«Народное дело», редакция которого позже
составила ядро Русской секции Интернацио-
нала.
Теоретическая и политическая деятельность
членов Русской секции Интернационала имела
немаловажное значение для революционного
движения в России.
Последователи Чернышевского, члены Рус-
ской секции Интернационала ставили себе
целью развивать учение своего учителя в
направлении передовой европейской теории.
Идейная атмосфера Западной Европы, кон-
такты с руководителями I Интернационала,
прежде всего с Марксом, делали, по-види-
мому, реальной возможность раздвинуть го-
ризонты русского революционного миросозер-
цания. Однако члены Русской секции, за ис-
ключением некоторых частностей, не двину-
лись вперед по сравнению с Чернышевским.
Пытаясь применить теорию и тактику
Интернационала к русским условиям, они пра-
вильно ухватывали ту истину, что передовые
244
страны указывают отставшим кое-что суще-
ственное из их будущего. В этом отношении
они следовали за Чернышевским, изучавшим
менее развитый исторический объект — со-
циальные отношения России — с точки зре-
ния более развитых условий и форм истори-
ческого движения западноевропейского обще-
ства.
Однако как это делалось последователями
Чернышевского? Так, что отсталые общест-
венные условия России изображались по
образу и подобию развитых капиталистиче-
ских стран. Русские революционеры ищут и
находят общие принципы развития револю-
ционного движения Западной Европы и Рос-
сии. Например, в статье «Русское социально-
революционное дело в его соотношении с ра-
бочим движением на Западе», напечатанной
в органе секции «Народное дело», обосновы-
вается необходимость перенесения всего пере-
дового из опыта Западной Европы в условия
российской действительности. Далее со ссыл-
кой на Чернышевского автор статьи доказы-
вает «применимость к нашему народному бы-
ту» западноевропейских революционных те-
орий. «Как теперь на Западе,— утверждает
он,— поставлен на очередь передовым суще-
ственным вопросом вопрос о земле, без кото-
рой немыслима воля, так этот вопрос ста-
вился и у нас в России в 60-х годах и ставится
и теперь партией Народного Освобождения...
Вопрос о земле, о владении народа ею, и о вла-
дении на социалистических, общинных нача-
лах,— это есть тот коренной существенный
вопрос всемирного пролетариата, из-за кото-
рого он пойдет с неутомимою энергиею на дол-
гую и, если нужно, на крайнюю, беспощадную
борьбу со всеми вещественными и личными
препятствиями» (20; 143).
Слово «пролетариат» — это не оговорка
автора. Как и Чернышевский, члены Русской
245
секции не проводили принципиальной грани
между рабочим классом и крестьянством.
Вспомним, что и Берви-Флеровский толковал
о «рабочем классе», «рабочем сословии» в
России, разумея под ними трудящиеся массы
страны.
«Народное дело» считало, что основные
стремления русских и европейских пролета-
риев одинаковы, так же как и пути их осуще-
ствления. Экономическое положение русских
трудящихся и рабочего класса Западной
Европы тоже одинаково: удел тех и других —
голод и нищета. Вот почему и здесь и там
протест против существующего исходит со
стороны народных масс, а не образованного
общества. Правда, своеобразие неразвитых со-
циальных условий России создавало опреде-
ленные теоретические трудности для наро-
додельцев, но они преодолевали их, стараясь
не отступать от принципов и идей Интерна-
ционала. Отмечалось, например, что русский
«пролетариат» менее развит, менее культурен,
чем западноевропейский, сумевший создать
свою рабочую интеллигенцию. Поэтому усло-
вия для начала революции на Западе более
благоприятны, чем в России, зато в послед-
ней, полагали народодельцы, успешней будут
внедряться в жизнь социалистические начала.
В самое трудное положение «Народное
дело» попадало тогда, когда членам его редак-
ции приходилось, сообразуясь с общим духом
своего направления, доказывать применимость
в условиях крестьянской России тактических
принципов и форм борьбы западноевропей-
ского рабочего движения — слишком уж отли-
чались условия русского революционного дви-
жения от обстановки на Западе. Однако и в
данном случае теоретики-эмигранты не отсту-
пали: ставя знак равенства между забастов-
ками рабочих на Западе и «неповиновением»
крестьян властям в России, они призывали к
246
развертыванию пропагандистской и организа-
ционной работы в деревне. Стачка на Невской
бумагопрядильной фабрике вызвала у народо-
дельцев большие надежды в отношении воз-
можностей пропаганды среди городских ра-
бочих.
Так, оставаясь на почве концепции Черны-
шевского, члены Русской секции, стремившие-
ся применить передовой опыт и революцион-
ную теорию Запада к условиям своей страны,
вынуждены были «подтягивать» русские усло-
вия к обстановке западноевропейского рабо-
чего движения, т. е., по существу, фальсифи-
цировать, хотя и ненамеренно, картину дей-
ствительности.
Среди революционеров, действовавших в
самой России, схемы членов Русской секции
вызвали резкую оппозицию. Косвенно о су-
ществовании такой оппозиции взглядам чле-
нов Русской секции свидетельствует содержа-
ние статьи «Интернациональная ассоциация
и Россия», в которой автор-народоделец в
очень нелестных тонах рисует противников
перенесения тактических схем Интернацио-
нала в Россию как людей, опасающихся гнева
правительства. Однако это обвинение вряд ли
было справедливым. Просто-напросто рево-
люционеры, действовавшие в России, пони-
мали, по-видимому, гораздо яснее, чем члены
Русской секции, всю несостоятельность их
тактических рекомендаций. И чем резче члены
Русской секции настаивали во имя «правиль-
ной» доктрины на ложной, не соответствую-
щей конкретным условиям тактике, тем боль-
ше они теряли влияние в среде русских рево-
люционеров.
Влияние западноевропейского социализма,
его практических установок и идеологии про-
слеживается и на политической доктрине
11. Л. Лаврова — главы пропагандистского на-
правления в русском народничестве. Как и
247
для членов Русской секции, «социальный во-
прос» для Лаврова не имеет ясно очерчен-
ных исторических границ. Содержание его,
согласно Лаврову, независимо от степени эко-
номического развития той или иной страны,
сводится к «борьбе с легально-промышленным
строем настоящего в пользу рабочего...» (24;
1, 24). Правда, Лавров уже понимает, что
«русский сельский работник должен идти к
перестройке русского общества путем иной
организации, чем фабричный работник За-
пада...» (24; 1, 24). Но это различие является
у него различием пути, а не цели. Цель рево-
люционной борьбы в России та же самая, что
и у рабочего движения Западной Европы,—
завоевание условий для полного господства
«рабочих» в новом общественном строе. Как и
в Западной Европе, «вопрос политический»
в России подчинен «вопросу социальному» и
«в особенности экономическому».
В редакционной статье первого номера
«Вперед!» (август 1873 г.) Лавров двойствен
в своей оценке течений, боровшихся в I Ин-
тернационале. Для него марксизм и баку-
низм— правомерные оттенки социализма,
борьба которых уясняет спорные вопросы;
каждое из течений право в одном отношении
и ошибается в другом. Позиция Лаврова —
критика односторонности всех платформ и
сотрудничество со всеми направлениями в
борьбе против общего врага. В этом смысле
он стоит позади членов Русской секции Ин-
тернационала, поддержавших Маркса и Эн-
гельса в их борьбе с бакунистами. Впослед-
ствии (см. его работу «Государственный
элемент в будущем обществе») у Лаврова
произойдет существенное изменение взглядов
на анархизм. Он выскажется за необходимость
диктатуры большинства, признает роль госу-
дарства в строительстве социалистического
общества, увидит в Парижской коммуне обра-
248
зец нового государства. Но все это будет
позже. В 1873 г. Лавров еще отдает опреде-
ленную дань анархизму, усматривая «полити-
ческий прогресс человечества» в «увеличении
автономного начала в мелких группах коммун
и свободных союзов за счет централизацион-
ного начала современных легальных госу-
дарств...» (24; 1, 25).
Какие же средства рекомендовали Лавров и
его журнал «Вперед!» русской революцион-
ной партии? Прежде всего пропаганду социа-
лизма.
Обязанность сознательного революционного
меньшинства, по Лаврову, состоит в том,
чтобы разъяснить народу его «истинные по-
требности», «наилучшие средства удовлетво-
рения этих потребностей». Никакого навязы-
вания народу своих целей, никакого исполь-
зования удачного стечения обстоятельств для
захвата власти, но прежде всего и единствен-
но деятельность, направленная к тому, чтобы
«вызвать в народе сознательную постановку
целей, сознательное стремление к этим це-
лям».
«...Перестройка русского общества должна
быть совершена не только с целью народного
блага, не только для народа, но и посредством
народа» (24; 1, 28),— повторяет Лавров ос-
новной лозунг Интернационала. Однако, при-
мененный к русским условиям, этот ло-
зунг, по крайней мере на первом этапе осуще-
ствления народной революции, означал нечто
совершенно другое, весьма далекое от перво-
начального смысла. В обстановке отсутствия
самостоятельного революционного движения
масс идея революции «посредством народа»
соединялась в сознании Лаврова с верой во
всемогущество революционного меньшинства,
в его способность посредством предваритель-
ной пропаганды придать будущему перевороту
социалистический характер.
249
Знакомый с марксизмом и историей рево-
люционного движения, Лавров настаивает на
том, что революции «искусственно» вызвать
нельзя, что они не «продукты личной воли»,
а результаты «целого ряда сложных истори-
ческих процессов». Не революционеры, а ход
событий укажет «минуту переворота» и «го-
товность к нему народа русского». Революции
происходят фатально, доказывает Лавров,
весь ход исторических дел подготавливает
общественное потрясение. Однако социалисти-
ческий характер революции тем не менее за-
висит от интеллигенции, ее усилий и настой-
чивости. Пока революционеры посредством
пропаганды не сумеют повлиять на сознание
народа, не сумеют помочь ему уяснить истин-
ные цели и средства, до тех пор революцион-
ные попытки будут ставить у власти «кружки
и партии, враждебные истинной народной
программе».
Как никто другой, Лавров понимал трудно-
сти работы в народе. «Нигде положение ци-
вилизованного класса не так трудно при на-
родном движении, как в нашем отечестве,—
писал он,— где разделение между классами
определено не только большим или меньшим
богатством личностей, но всеми подробно-
стями культурного быта, всеми частностями
жизненной обстановки, целою группою еже-
дневных привычек, которые прежде всего бро-
саются в глаза, от которых всего труднее
отделаться и которые всего более мешают
сблизиться людям, ставящим обществу один
и тот же идеал в будущем. Проклятое преда-
ние старого барства и чиновничества тяготеет
на всяком, кто живет жизнью цивилизован-
ного класса в России: оно внушает народу
недоверие к его словам, к его действиям, и
много личных усилий необходимо для того,
чтобы уничтожить это недоверие, чтобы народ
признал своим того, кто отделен от него ме-
250
лочами культурных привычек» (24; 1, 29).
Отсюда Лавров делал вывод о необходимости
для революционера усиленной личной подго-
товительной работы, умственного и нравствен-
ного самовоспитания, прежде чем он окажется
в состоянии работать среди народа. Опыт
«хождения в народ», «Земли и воли» показал,
насколько прав был Лавров, предупреждая
революционеров о трудностях работы среди
крестьянства. Правда, тот же опыт показал,
что рекомендуемые Лавровым средства для
преодоления пропасти между социалистиче-
ской интеллигенцией и массой крестьянства
недостаточны, утопичны. Только появление
среди трудящихся классов промышленного
пролетариата впервые давало возможность
социалистической партии поставить вопрос о
реальной связи с крестьянской массой, с мил-
лионами пролетариев и полупролетариев де-
ревни.
В отличие от Русской секции Интернацио-
нала, направление Лаврова сумело добиться
определенного влияния в русских революцион-
ных кругах. Его программа в большей мере
отвечала взглядам и настроениям русской мо-
лодежи. Его призыв готовиться к решитель-
ной минуте и готовить к ней русский народ
воспринимался революционерами как напоми-
нание о серьезности задач предстоящего со-
циального переворота. И все же пропагандист-
ское крыло скорее умеряло, чем нейтрализо-
вало влияние бакунинской тенденции. Русская
революционная молодежь в большинстве
своем не хотела больше ждать: отсрочка «на-
стоящего дела», решительной борьбы с само-
державием бросала ее в объятия бунтарства.
Несколько особняком в первой половине
70-х годов стоит направление П. Н. Ткачева,
резко отличающееся и от бунтарей и от «про-
пагандистов». Ткачев-политик по преимуще-
ству человек действия, призывавший к непо-
251
средственному вмешательству революционной
партии в ход событий. Практический подход
к социализму и революции порождает у него
своеобразный тип мышления, логически более
элементарный, чем бакунинский, но более
адекватно отражавший сложившуюся обста-
новку в России и ближайшие задачи револю-
ционного движения.
Как и большинство народников 70-х годов,
Ткачев знаком с марксизмом и разделяет ряд
его положений. Вслед за Марксом он доказы-
вает, что экономические отношения «дают,
так сказать, тон и направление всей социаль-
ной жизни общества». Право, философия, ли-
тература, религия, утверждает Ткачев, не мо-
гут быть правильно поняты «отдельно от
жизни социальной», которая в свою очередь
есть не что иное, как «продукт известных эко-
номических принципов». Однако признание
Ткачевым отдельных положений теории Мар-
кса вовсе не означало, что ему удалось прео-
долеть идеалистическое понимание истории.
Как и все народники, Ткачев не в состоянии
понять революционно-преобразующую дея-
тельность масс в качестве необходимого мо-
мента, одной из тенденций самой действи-
тельности. Источник революционного преоб-
разования существующего коренится для Тка-
чева не в противоречиях общественной прак-
тики, а в активной воле отдельных личностей.
Ткачев принадлежал к числу тех немногих
народнических теоретиков, кто уже в начале
70-х годов констатировал факт развития Рос-
сии в направлении капитализма. Правда, на
этом пути, доказывал он, сделаны еще первые
шаги, однако «экономический прогресс» уже
породил силы — «класс кулаков» в деревне и
класс буржуазии в городе,— консолидация
которых поставит под сомнение социалистиче-
скую перспективу России. Поэтому фактор
времени в концепции Ткачева играл перво-
252
степенную роль. «Теперь или очень нескоро,
быть может, никогда!» — ставит вопрос Тка-
чев перед революционерами.
Предварительным условием социальной ре-
волюции в России и главной задачей момента
являлось, по Ткачеву, объединение сознатель-
ных элементов переворота в конспиративную
централистскую партию. Организация такой
партии, ее твердые и решительные действия
против старой власти не только восполнят
нехватку революционной инициативы в наро-
де, но и подвинут интеллигентное меньшин-
ство к практической революционной деятель-
ности. Используя такие формы борьбы, как
заговор, дезорганизация государственного ме-
ханизма и т. п., партия, по мысли Ткачева,
вызовет к жизни дремлющий в народе рево-
люционный, коммунистический дух, превра-
тит крестьянство из возможной революцион-
ной силы в действительную. Неодолимость
старой власти можно поколебать в глазах кре-
стьянина не словесной пропагандой, а только
решительным ниспровержением ее. Когда на-
род увидит, пишет Ткачев, что «та грозная
власть, перед которой он привык трепетать и
пресмыкаться, в несокрушимую силу которой
он привык верить,— что эта грозная власть
поругана, расстроена, дезорганизована, бес-
сильна,— о, тогда ему нечего и некого будет
бояться, и его скрытое недовольство, его по-
давленное озлобление с неудержимою силою
вырвется наружу» (27; 3, 244).
Не революционное просвещение народа дол-
жно предшествовать революции, говорил Тка-
чев, а революция должна предшествовать про-
свещению. Сам, своими силами народ никогда
не в состоянии подняться на революцию, по-
тому что отношения эксплуатации и угнетения,
порождающие невежество, апатию, принижен-
ность массы, а также мощный аппарат наси-
лия, обрекают народ на беспомощность перед
253
господствующими классами. Народ может
стать фактором революции лишь после того,
как революционное меньшинство захватит
власть и овладеет средствами государствен-
ной власти. Опираясь на «разрушительно-ре-
волюционную силу» народа, социалистиче-
ское меньшинство сможет парализовать со-
противление врагов и проложит дорогу соци-
альной революции.
В противоположность Бакунину Ткачев не
верит в способность русского крестьянства
самостоятельно, без помощи извне, переуст-
роить общественную жизнь на социалистиче-
ских началах. Народ, по его мнению, не в
состоянии построить новое общество, которое
было бы способно прогрессировать в направ-
лении коммунистического идеала. Поэтому
социалистическое меньшинство не имеет пра-
ва и после революции отказаться от власти.
Для переустройства жизни на коммунистиче-
ских началах понадобятся меры принуждения,
т. е. государство. Опираясь на мощь государ-
ства, революционное меньшинство вносит в
народную жизнь «новые прогрессивно-комму-
нистические элементы», «сдвигает эту жизнь
с ее вековых устоев». Ткачев отдает себе отчет
в трудностях, ожидающих революционное
меньшинство на этом пути, тем более что
активная поддержка народом реформаторской
деятельности представляется ему весьма про-
блематичной. Но он верит, что при соответ-
ствующем такте по отношению к массе социа-
листический авангард способен выполнить
задачу — создать общество без эксплуатации
и угнетения.
Направление Ткачева не получило распро-
странения в 70-х годах XIX в. С одной сто-
роны, оно слишком контрастировало с господ-
ствующим направлением анархического бун-
тарства, с другой — нечаевское дело приучило
революционеров с подозрением относиться ко
254
всяким поползновениям к «генеральству». От
Ткачева отталкивало также и его трезвое, без
сантиментов отношение к крестьянству, кото-
рое казалось большинству неверием в народ-
ные силы. Только длительный опыт неудач,
разочарований заставит революционеров при-
знать необходимость политической борьбы и
централизованной организации. Но это будет
позже, в период формирования народовольче-
ства. В середине же 70-х годов имя Ткачева
и его журнал «Набат» не пользуются особой
популярностью среди революционеров.
ПРОВЕРКА ТЕОРИИ ПРАКТИКОЙ.
ПОВОРОТ К ПОЛИТИКЕ
Историческая наука имеет дело с прошедшим,
с уже осуществившимися возможностями, с
завершенными процессами развития. Однако
отсюда вовсе не следует, что в ходе событий
минувшего все могло идти только так, как
происходило. Фактический ход дела, как не-
однократно подчеркивал Ленин, является в
конечном счете равнодействующей борьбы
классов, партий, столкновения воль, идей,
умов. Осуществившийся вариант историче-
ского развития часто несет на себе следы тен-
денций, не сумевших взять верх в политиче-
ском столкновении или победивших лишь ча-
стично. Поэтому фактическое положение дел
не может непосредственно служить крите-
рием оценки совершившегося ни в истории
общества, ни в истории мысли, в противном
случае мы рискуем впасть в апологетику осу-
ществившегося. Однако нет ничего более да-
лекого от марксизма, чем полагать, что при
оценке прошлого можно руководствоваться
личными пожеланиями или мерками разума.
Историк связан объектом своего исследова-
256
ния с событиями и фактами совершившегося
когда-то процесса, будь то процесс экономи-
ческий, политический или идейный. Его отно-
шение к прошлому, даже если оно носит кри-
тический характер, все-таки должно опираться
на закономерности самого исторического про-
цесса. Поэтому неосуществившаяся альтерна-
тива может, конечно, служить базой для
оценки фактически осуществившегося, но
только при наличии доказательства, что эта
альтернатива не носит чисто умозрительного,
спекулятивного характера.
Как всякое живое учение, концепция Чер-
нышевского несла в себе возможность, а в
исторической перспективе и необходимость
появления более высоких воззрений. Как вся-
кая система идей, она не вполне передава-
ла действительность, отражая ограниченность
исторических условий русской революцион-
ной практики 50—60-х годов прошлого века.
Но когда и каким образом возникает необхо-
димость пересмотра его концепции, как и при
каких обстоятельствах скажется неучтенная в
теории крестьянского социализма сторона
российской действительности,— ответить на
эти вопросы a priori, исходя только из логики
системы, нельзя: никакой наперед заданной
программы преодоления точки зрения Черны-
шевского не существовало. Вот почему, абст-
рактно говоря, нельзя с порога отвергать
возможности иного, более прямого, короткого
пути развития русской революционной теории
к научному социализму, нежели крушение
иллюзий народничества в результате безус-
пешных попыток поднять крестьянство на
социалистическую революцию. Однако спо-
соб, которым некоторые историки хотят ухва-
тить диалектическую природу процесса по-
знания — рассмотрение движения обществен-
ной мысли к марксизму с точки зрения, если
можно так выразиться, самого короткого,
17 И. К. Пантин
257
теоретически оптимального пути к научному
социализму, вызывает возражение.
Посмотрим, как же обосновывается воз-
можность кратчайшего, логического и опти-
мального движения русской общественной
мысли к научному социализму Маркса. Так
как Чернышевский, рассуждают они, ближе,
чем кто-либо другой из утопистов, стоял к
Марксу и Энгельсу, он мог бы в случае зна-
комства с марксизмом по достоинству оценить
его значение. Если русский социалист не при-
нял марксизм как цельное и последовательное
учение пролетариата, то он во всяком случае
мог бы усвоить некоторые главные его поло-
жения, облегчив тем самым в дальнейшем
утверждение в России научного социализма.
К сожалению, Чернышевский не был, по-ви-
димому, знаком с трудами основателей науч-
ного социализма, на этот счет имеются весьма
противоречивые данные, поэтому говорить о
его эволюции к марксизму под воздействием
трудов Маркса не приходится. Другое дело —
члены Русской секции Интернационала. Они
не только были знакомы с трудами Маркса,
но и работали непосредственно в контакте с
основоположниками пролетарского социализ-
ма. И не случайно, подчеркивает С. С. Волк,
Русская секция «выдвигала программу хотя и
утопическую, но гораздо более приближаю-
щуюся по своим исходным началам к принци-
пам Первого Интернационала и западноевро-
пейской социал-демократии, чем какая-нибудь
другая народническая программа» (35; 116).
Не вина, а беда Русской секции, что рево-
люционное движение России не поддержало
ее усилий, направленных на сближение кре-
стьянской демократии с западноевропейским
социализмом. В революционном народниче-
стве возобладали настроения в пользу анар-
хического бунтарства. Однако нет никаких
оснований считать, что русское демократиче-
258
ское движение могло развиваться только под
флагом бакунизма. Пример киевского про-
фессора Н. И. Зибера, серьезного экономиста,
ученого, труд которого по теории стоимос-
ти Рикардо заслужил положительную оценку
Маркса, свидетельствует, что существовали
условия для иной, более высокой формы рус-
ского демократического движения — в союзе
с научным социализмом. И пусть Зибер, оце-
нивший прогрессивную роль крупного капи-
талистического производства, был далек от
революционного движения и не возвысился
до понимания всемирно-исторической миссии
пролетариата — все равно его точка зрения
представляет собой большой шаг вперед по
сравнению с народничеством — она подни-
мается над утопическим социализмом и бур-
жуазным либерализмом с его апологией капи-
тализма (см. 35; 132). Во всяком случае его
труды, весьма популярные в революционных
кружках, способствовали преодолению народ-
нической доктрины и победе марксизма в
России.
Следует отметить по крайней мере две осо-
бенности приведенного способа рассуждений.
Первая исключительное значение, которое
прид«1 *тс я фактору воздействия передовой
теории на формирование идеологии. Знаком-
ство с марксизмом рассматривается сторонни-
ками этой точки зрения как решающая сила,
способная сама по себе, вне связи с полити-
ческой практикой оторвать мышление от ста-
рой системы категорий, в пределах которой
шло развитие идей, и создать новые исходные
понятия.
Ошибка подобного подхода к прогрессу
общественной мысли заключается, на наш
взгляд, в том, что не учитывается весьма
существенный, если не решающий, момент
внутренней самокритики того или иного на-
правления. Для исследователя существуют
259
лишь готовые результаты мышления, прибли-
жающиеся, как ему кажется, к соответствую-
щим положениям более высокого учения
(в нашем случае — научного социализма), а не
путь, не способ их получения. Раз Чернышев-
ский по некоторым своим выводам прибли-
жается к Марксу и Энгельсу, следовательно,
был возможен (хотя, к сожалению, и не осу-
ществился) непосредственный логический пе-
реход от доктрины основателя крестьянско-
го социализма к точке зрения марксизма.
Необходимо подчеркнуть, что любая док-
трина, в том числе и такая, как крестьянский
социализм, не исчерпывается простым обоб-
щением какого-то числа фактов. Концепция
Чернышевского — это не просто обобщение
фактов, но прежде всего определенный строй
мышления, определенная логика, видение
мира, специфический способ объяснения собы-
тий (см. 31; 201). Изменить этот строй мыш-
ления, это видение действительности невоз-
можно путем устранения «недостатков» кон-
цепции, замены «неправильных» фрагментов
«правильными», не перестраивая теорию по
существу, не меняя кардинально сам способ
мышления о мире. «Согласие» с Марксом
людей, придерживавшихся принципиально
иных (народнических или либерально-бур-
жуазных) взглядов, еще мало что говорит о
действительной роли мыслителя в ходе раз-
вития русского социализма от утопии к
науке. С Энгельсом, например, «соглашался»
Шелгунов, когда развивал на страницах
«Современника» основные идеи «Положения
рабочего класса в Англии». С Энгельсом был
«согласен» и М. Л. Михайлов (см. 18; 3).
Однако это не помешало им остаться на пози-
циях крестьянского социализма и доказывать,
как доказывал, например, Шелгунов, всю не-
выгодность «нам организовать у себя особый
класс фабричного населения».
260
В 1872 г. в России выходит в переводе
I том «Капитала». На защиту его от нападок
либеральных критиков встает не кто иной, как
Михайловский, теоретик народничества, один
из создателей так называемого субъективного
метода в социологии. И что же? Революцион-
ная сторона марксизма как теории социали-
стического пролетариата остается для Михай-
ловского книгой за семью печатями (кстати,
как и для Зибера, другого защитника Мар-
ксова «Капитала»). Главным в работе Маркса
для Михайловского было обличение капита-
листического рабства. Прочтенный глазами
народника, «Капитал» становился еще одним,
причем чрезвычайно веским, доказательством
пагубности, неприемлемости для России за-
падноевропейского буржуазного строя (см. 41;
1, 48—50). Другими словами, марксизм пре-
спокойно приспосабливали к народничеству,
добросовестно (пока еще добросовестно)
доказывая, «по Марксу», неприменимость
Марксовой теории к русским условиям. Мож-
но без конца умножать примеры. Все они
только подтвердят, что при оценке значения
того или иного направления общественной
мысли нельзя исходить из выражаемого его
представителями «согласия с Марксом».
Означает ли сказанное недооценку воздей-
ствия пролетарского социализма на русскую
общественную мысль? Никоим образом.
Влияние западноевропейского рабочего дви-
жения и социалистической мысли (включая
марксизм) явилось, как мы стремились дока-
зать, могучим фактором прогресса освободи-
тельного движения в России. Если на миг
абстрагироваться от внутренних условий
страны и проблем русского освободительного
движения, то можно сказать, что июньское
восстание парижских рабочих подвинуло Гер-
цена и Чернышевского к крестьянскому со-
циализму, а деятельность Интернационала и
18 И. К. Пантин 261
Парижская коммуна оказали огромное воз-
действие на становление революционного на-
родничества. Мы уже говорили о том, что без
влияния западноевропейского социализма,
включая марксизм, на русское освободитель-
ное движение идеология крестьянской демо-
кратии имела бы неизмеримо более отсталую
теоретическую форму. Но дело в том, что
влияние идей марксизма на русскую общест-
венную мысль совершалось в конкретных
исторических условиях, в рамках содержания
и мыслительных средств, выработанных пред-
шествующим идейным развитием. Без обна-
ружения недостаточности этих средств, без
выявления противоречий старой доктрины,
без новых требований к теоретической форме
социализма,— короче, без возникновения ин-
теллектуальной потребности в более высоком
мировоззрении «согласие» с отдельными поло-
жениями марксизма ни о чем не говорит; оно
в лучшем случае свидетельствует о глубоком
уважении русских революционеров к велико-
му мыслителю, не больше.
Вторая особенность рассматриваемой точ-
ки зрения — сведение идейного развития к
упоминавшейся формуле кумулятивности зна-
ния. В этом случае о прогрессе теории кре-
стьянского социализма начинают судить толь-
ко по «прибавлению» к ней некоторых идей,
кажущихся близкими к марксизму.
Мы уже говорили выше, что, рассматривая
развитие какого-либо общественно-политиче-
ского направления, следует учитывать слож-
ное взаимоотношение собственно-теоретиче-
ского уровня идеологии и сферы так называе-
мого практического сознания. Движение на
этих уровнях далеко не всегда является син-
хронным. Сплошь и рядом получается так, что
теоретический прорыв к более высокому миро-
созерцанию в силу разных обстоятельств не
может быть закреплен в соответствующих
262
моральных, политических установках и по-
этому оказывается бессильным повлиять на
идеологию революционного движения. Каж-
дой из фаз развития направления соответст-
вует, по-видимому, своя определенная интел-
лектуальная деятельность; теоретическое дви-
жение, способное преобразовать умы, нель-
зя создать произвольно или вызвать рань-
ше времени. Ход освободительного дви-
жения сам определяет проблемы, за разреше-
ние которых следует браться с шансами на
обновление теории. Подобные «критические
точки» в развитии идеологии возникают обыч-
но тогда, когда практика освободительного
движения уже открыла новые горизонты
отношения к действительности и стоит задача
рационализации этого отношения. В эти пе-
риоды прорыв одиночки-мыслителя к более
высокому миросозерцанию может стать ис-
ходным пунктом формирования направления.
Так дело обстояло, например, с Плехановым
и группой «Освобождение труда». Что же
касается выдержанной в духе Интернационала
тактической платформы Русской секции, то
она, несмотря на свои плюсы, не могла послу-
жить реальной альтернативой народничеству,
поскольку не учитывала в достаточной мере
условий революционной борьбы в России.
Идеи Интернационала не могли тогда востор-
жествовать в русском демократическом дви-
жении просто потому, что для них оно было
слишком отсталым (в смысле пролетарского
социализма, конечно). Избавиться же от этой
отсталости по прямой дорожке марксистского
просвещения оказалось делом невозможным,
потому что источник отсталости носил не тео-
ретический только, а прежде всего, как мы
знаем теперь, практический характер.
Теоретическое преодоление утопического
мировоззрения в Западной Европе еще не
означало автоматически возможности его
263
преодоления в России в условиях порефор-
менной эпохи. Как правильно подметил Гер-
цен, «логика, раскрывая нелепость, думает,
что она сняла ее; история знает, какими креп-
кими корнями нелепость прирастает к зем-
ле,— и она одна может ясно раскрыть состоя-
ние современной борьбы» (10; 3, 211). Осво-
бодительному движению России и револю-
ционной мысли пришлось проделать трудный,
противоречивый путь развития, прежде чем
возникли предпосылки для поворота к новой
форме политического мышления, появилась
сама потребность изменения теории.
Сравним на миг концепции и доктрины вы-
дающихся мыслителей с цепью вершин в раз-
витии общественного сознания, по крайней
мере сознания наиболее образованных слоев.
Используем это сравнение для того, чтобы
читатель смог яснее понять, против какой
ошибки мы выступаем.
Представим теперь человека, стоящего на
вершине скалы. Перед ним другая вершина,
еще более высокая, и расположена она в ка-
ких-нибудь пяти километрах (если мерить по
прямой) от места, где находится наш альпи-
нист. Пять километров — расстояние ничтож-
ное для тренированного человека. Но наш
альпинист прекрасно знает, что идти ему при-
дется не пять километров, а гораздо больше.
Вершина, которую ему предстоит покорить,
высока, нахоженных троп почти нет, дорога
будет трудной. Нашему альпинисту предстоит
двигаться обходным путем, цепляться за едва
заметные выступы. На каждом шагу его под-
стерегают опасности. Он может сорваться и
даже погибнуть (особенно если он предприни-
мает штурм высоты один). Но если он опыт-
ный альпинист, если есть у него воля к победе
и надежные товарищи, он преодолеет все труд-
ности восхождения и в конце концов достиг-
нет цели. Он будет стоять на вершине поко-
264
реннои скалы «счастлив и нем», с хорошей
завистью к людям, у которых «вершина еще
впереди». И пусть читатель представит себе
другого человека, который много лет спустя
проделывает этот же путь в кабине подвесной
канатной дороги и никак не может понять,
почему люди, зная про этот самый короткий
путь, двигались тем не менее опасной и не-
удобной горной тропой. Что ответить такому
человеку? Что раньше подвесной дороги здесь
не было? Что люди не всегда могут ждать
более удобных, чем горная тропа, путей сооб-
щения и вынуждены штурмовать вершины с
риском для собственной жизни? Что усилия
и жертвы первопроходцев не пропадают да-
ром: там, где когда-то двигались альпинисты,
люди строят современные дороги?..
Нет нужды, по-видимому, растолковывать
дальше, что наша точка зрения на развитие
социализма в России — это исследование дей-
ствительно исторического пути, по которому
двигалась передовая общественная мысль
после Чернышевского. Хорош или плох этот
путь с современной точки зрения, это нас ни-
мало не волнует, абстрактно моралистическая
точка зрения на прошлое давно отвергнута
наукой, к тому же, как мы стремились убе-
дить читателя, выявление противоречий докт-
рины крестьянского социализма и преодоле-
ние народничества оказались единственным
путем к марксизму для русского революцион-
ного движения. Все остальные пути и ходы
мысли оказались тупиковыми в тех историче-
ских условиях. Неправильно оценивать их
как бесполезные. Нет, они сыграли свою роль,
и подчас немалую, в становлении научного
социализма в России. Так, например, теоре-
тическая и политическая деятельность членов
Русской секции Интернационала имела нема-
ловажное значение для революционного дви-
жения в России. Продолжая традиции Чер-
265
нышевского, «Народное дело» выступало за
необходимость всесторонней подготовки рево-
люции, боролось с анархизмом, расширяло
теоретический горизонт русских революционе-
ров, знакомя их с опытом борьбы западно-
европейского пролетариата. Если народниче-
ское движение в России сравнительно быстро,
хотя и нелегким путем, преодолело бакунист-
ское «вспышкопускательство» и склонность к
революционным авантюрам, то, несомненно,
свою роль здесь сыграла и пропагандистская
работа членов Русской секции (см. 41; 1, 54).
Точно так же, хотя в меньшей степени, пропа-
ганда экономических идей «Капитала» Зибе-
ром и другими профессорами способствовала
росту популярности марксизма среди русской
интеллигенции и даже рабочих.
И все же не члены Русской секции, не Зи-
бер, как ни близко, казалось, они подходили
к пониманию Марксова учения, определили
способ преодоления идеологии крестьянского
социализма и форму перехода к научному,
пролетарскому социализму. Поворот к мар-
ксизму возник внутри революционного народ-
нического движения 70-х годов как ответ на
его вопросы и коллизии, как единственный
выход из кризиса революционного движения
и народнической доктрины. Именно внутри
народничества впервые намечаются новые
точки роста революционной теории, возни-
кает сама потребность в изменении формы
мышления. Новая теория появляется не из
старой, народнической, она возникает в дру-
гой идеологической области. Немаловажная
деталь: в начале 1880 г. Плеханов уезжает за
границу, где перед ним открывается возмож-
ность поработать на свободе и приобрести не-
обходимые знания. Основательное штудирова-
ние работ Маркса и Энгельса (а также Ге-
геля, Прудона, братьев Бауэров и т. п.), не-
посредственное знакомство с европейским
266
рабочим движением, с различными течениями
западноевропейского социализма колоссально
ускорило процесс духовного перерождения
Плеханова. Однако процесс этот начался в
России, он имел свои глубокие корни, и пре-
жде всего в кризисе «чернопередельчества»
и народничества вообще, в изменении со-
циально-политических условий, вызванных
буржуазным развитием.
Нам могут сказать, что конечным итогом
эволюции народничества является крах на-
дежд на крестьянскую социалистическую ре-
волюцию в России, что в идеологии «Народ-
ной воли» этот скепсис в отношении народных
масс выражен со всей определенностью. Все
это так, однако развитие народничества — и
об этом недаром писал Ленин — не только
крах, простое обнаружение ошибочности докт-
рины, но и движение, поиск, изживание иллю-
зий, запрос научной теории, т. е. все то, без
чего нет условий для восприятия марксизма.
Марксизм являлся правильной революцион-
ной теорией и в конце 60-х годов прошлого
века, когда члены Русской секции соединяли
его с крестьянским социализмом, и в начале
80-х годов, когда Плеханов и его товарищи
обнаруживают несовместимость Марксова
учения с народническим миросозерцанием. Но
существование правильной теории и знаком-
ство с нею еще недостаточная предпосылка
для того, чтобы революционное движение из-
бавилось от отсталой утопической идеологии.
В случае с действенным народничеством, как
и во многих других, только суровая школа
разочарования, только неудачные попытки
осуществления старой теории на практике мо-
гли послужить наглядным уроком и спо-
собны были избавить революционеров от
иллюзий, от которых они, как отмечал в свое
время А. Лабриола, далеко не всегда охотно
освобождаются на основании доводов разума.
267
Ленин прекрасно понимал, что избавиться
от отсталой утопической доктрины русскому
революционному движению было невозможно
только путем преимущественно теоретическим,
путем усмотрения правоты марксизма, путем
анализа всемирного опыта XIX в. Этот путь
к более высокой теории слишком исключите-
лен, он требует от революционеров глубокой
теоретической подготовки, умения охватить
исторический процесс в целом, в его всеоб-
щих моментах. Движение, особенно русское,
в целом не могло развиваться таким образом,
т. е. преодолевать старое миросозерцание на
основании доводов более высокой доктрины.
Оставался другой путь преодоления иллюзий,
трудный, зигзагообразный, но зато весьма
основательный,— путь «обучения, испытания
на практике, разочарований, проверки, сопо-
ставления опыта Европы» (2; 41, 8). Идя по
нему, освободительное движение и револю-
ционная мысль как будто не имели видимых
приобретений. Наоборот, каждый шаг вперед
сопровождался страданиями и жертвами.
Жертвовали не только жизнью, жертвовали
надеждами и верованиями, подвергали сомне-
нию исходные принципы и идеалы. Но именно
в это время крушения старых идей, физиче-
ских и нравственных мучений, беспрерывных
потерь совершался важнейший для будущих
судеб русского революционного движения
переворот — рушился комплекс унаследован-
ных от прошлого истин и правил, предрас-
судков, иллюзий и несбыточных надежд.
И каким бы трудным ни был этот переворот,
какой бы растратой революционных сил он ни
сопровождался, он не пропал даром, проло-
жив дорогу для усвоения теории научного
социализма.
268
* *
*
Мы не намерены в данной книге писать
историю народнического движения 70-х годов
прошлого века. Во-первых, она уже написана
и читатель может при желании ознакомиться
с нею по целому ряду весьма добротных иссле-
дований последнего времени. Во-вторых, и это
главное, предмет нашего анализа не история
направлений народничества, а исследование
смены народничества марксизмом в России,
изучение перехода от утопии к научному со-
циализму. В рамках этого предмета нам и
предстоит выявить и обрисовать ту ступень
развития народнического движения, где вы-
ход за пределы крестьянского социализма,
ломка прежнего способа мышления является
необходимостью.
Этот переломный пункт в развитии народ-
нического социализма вряд ли можно датиро-
вать серединой 70-х годов XIX в. («хожде-
ние в народ»), когда потерпела крах первая
попытка сблизиться с крестьянскими мас-
сами. Правда, «хождение в народ» и более
близкое знакомство с крестьянами убедили
революционеров в неподготовленности рус-
ского мужика к непосредственному восприя-
тию идей социализма. Революционеры-народ-
ники начинают отдавать себе отчет в том, что
«осуществление анархических идеалов во всей
их полноте» в данный момент невозможно.
Волей-неволей приходилось сужать требова-
ния «до реально осуществимых в ближайшем
будущем». К последним, по мнению народни-
ков, относились: переход всей земли в руки
сельского рабочего сословия и равномерное ее
распределение, уменьшение доли обществен-
ных функций, передаваемых общинами пра-
вительству, полнейшая свобода вероисповеда-
ния, право населения окраин на отделение
от Российской империи. Таким образом, рево-
269
люционеры признавали, если не теоретически,
то на практике, что выработанная ими анар-
хистская программа оказалась неприменимой
к конкретным условиям России. Лозунг «зем-
ля и воля», а также программа, формулиро-
вавшая народные требования, «каковы они
есть в данную минуту», весьма существенно
отличались от прежнего утопического идеала.
Однако несоответствие бакунистско-анархи-
ческой программы нуждам русского крестьян-
ства в это время еще не осознавалось рево-
люционерами как ограниченность бунтарско-
анархического миросозерцания. Как и прежде,
народники усматривали в русском народе при-
рожденного социалиста, выражая надежду,
что в процессе осуществления своих насущ-
ных требований он разовьется до принятия
анархическо-коллективистского идеала во всей
его полноте. Как и прежде, они рассчитывали
на организацию стихийных элементов недо-
вольства в народе, на усиление этого недо-
вольства с помощью агитации.
Главным уроком, вынесенным народниками
из неудачи «хождения в народ», явилось, бес-
спорно, осознание необходимости организации
партии. Идея создания революционной пар-
тии была высказана еще П. Л. Лавровым в
его «Исторических письмах» и встретила под-
держку в среде революционеров. Однако по-
нимание народниками этой идеи до 1874—
1875 гг. было довольно специфическим: под
«социальной революционной партией» подра-
зумевался союз людей одинаковых убежде-
ний, между которыми существует весьма не-
определенные, по крайней мере в организа-
ционном отношении, связи. Некоторые из на-
родников считали даже возможным существо-
вание революционной партии на началах пол-
нейшей автономии отдельных кружков. Тра-
диции кружковой раздробленности питались
не в последнюю очередь враждой между баку-
270
цистами и лавристами, тем более неприми-
римой, когда речь шла о догматических тонко-
стях и притязаниях на доктринерскую непо-
грешимость. «Хождение в народ» круто из-
менило в этом смысле всю обстановку в рус-
ском революционном движении. Теоретиче-
ские споры оказались отодвинутыми в сторону.
По свидетельству О. В. Аптекмана, «револю-
ционеры, словно сговорившись, делали в на-
роде одно дело — пропагандировали идеи со-
циализма» (4; 180).
Атмосферу лояльности, установившуюся на
время в русском революционном подполье,
хорошо передает корреспонденция из России,
опубликованная в газете «Вперед!». «В среде
искренних революционеров,— отмечал автор
(или авторы) корреспонденции,— в настоя-
щее время становится все меньше как мирных
пропагандистов, мечтающих о бескровной со-
циальной революции, так и чистокровных бун-
товщиков, рассматривающих революционное
дело с точки зрения одного кулачного права.
Не существует какой-нибудь демаркационной
линии между этими фракциями, и той секта-
торской исключительности, какова была два-
три года тому назад. Каждая группа, считая
свою деятельность наиболее целесообразной,
признает в то же время большее или меньшее
значение и за деятельностью других групп»
(9; 783). Таким образом, после неудачи «хож-
дения в народ» в революционном движении
наметился поворот в сторону организации
«социально-демократической партии». Конеч-
но, воспоминания о нечаевщине были еще жи-
вы в революционных кругах. Боязнь «гене-
ральства» давала время от времени себя знать
в подозрительном отношении к людям, более
или менее энергично стремившимся объеди-
нить разрозненные кружки, но тем не менее
общее мнение все чаще порицало «борьбу врас-
сыпную». Кружковщина изжила себя, идея
271
революционной организации шаг за шагом
пробивала себе дорогу в умы революционеров.
Отражением в литературе назревшей необхо-
димости явилась передовая статья в газете
«Вперед!» за 15 марта 1876 г. «Задачи орга-
низации социально-революционных сил в Рос-
сии». В ней перед движением в качестве
основной ставилась задача «содействовать ор-
ганизации русских революционных сил для
разрушения современного политического и
экономического порядка и для установления
нового, в котором могли бы осуществиться на-
чала рабочего социализма». Правда, и здесь
еще имеются предостережения насчет «безот-
ветственной диктатуры» отдельных лиц, но
общий тон статьи в отношении создания рево-
люционной организации был безусловно ма-
жорным.
Еще более решительно на страницах той
же газеты 1 июня 1876 г. за объединение ре-
волюционных сил высказался автор письма
«Насущные практические вопросы». «Мы дол-
жны,— писал он,— во что бы то ни стало
сплотиться в одно цельное и стройное тело
и... должны сойтись, порешить спорные разде-
ляющие нас вопросы и обеспечить наше дело
в ближайшем ли, дальнейшем ли будущем.
Нам пора узнать свои силы, сосчитать свои
ряды, обеспечить их от нападений врагов, со-
здав организацию, которая удесятерит наш со-
юз. Мы должны узнать друг друга, свой и чу-
жой образ действий, мы должны сами пока-
зать пример коллективности, которую мы про-
поведуем» (8; 337).
Так практическая деятельность поставила
первую крупную веху, обозначившую магист-
ральный путь русского революционного дви-
жения.
Организация революционной партии да-
лась народникам не сразу. Кружковщина,
привычки к своеволию, психология индиви-
272
дуализма давали себя знать на каждом шагу.
«Сколько выпало на нашу долю неприятно-
стей, иногда даже насмешек! — вспоминал
Александр Михайлов, один из руководителей
«Земли и воли» (а позже и «Народной
воли»).— Но все-таки, в конце концов, сама
практика заставила признать громадную важ-
ность для дела наших указаний, казавшихся
иногда мелкими. Мы также упорно боролись
за принципы полной кружковой обязательно-
сти, дисциплины и некоторой централизован-
ности. Это теперь всеми признанные истины,
но тогда за это в своем же кружке могли глаза
выцарапать, клеймить якобинцами, генера-
лами, диктаторами и проч. И опять-таки сама
жизнь поддержала нас — эти принципы вос-
торжествовали» (18; 163).
Землевольцы сделали большой практиче-
ский шаг вперед в создании революционной
организации, способной противостоять абсо-
лютизму. Ее принципами стали дисциплина,
взаимный товарищеский контроль, центра-
лизм и конспирация, т. е. все то, без чего
невозможна была революционная борьба с
самодержавием. Ленин недаром считал орга-
низацию, созданную землевольцами, образ-
цом «боевой централизованной организации»
(2; 6, 135). И тем не менее не деятельность
«Земли и воли» явилась непосредственным
источником перемен в народнической идеоло-
гии, хотя программа общества и свидетель-
ствовала о начавшемся отходе от бакунизма.
Им стало течение терроризма, выдвинувшее
на первый план борьбу с правительством, за-
воевание политической свободы, борьбу за
переход власти к народу.
Признанию террора как средства револю-
ционной борьбы предшествовали важные из-
менения в народническом движении. Переход
от летучей пропаганды к оседлой, организо-
ванной, совершенный «Землей и волей», не
273
создал ожидаемого перелома в революцион-
ном движении. В лучшем случае «сидение» в
деревне приводило к некоторому сближению
пропагандистов с крестьянами. Никому из
поселенцев так и не удалось приступить к
созданию массовой крестьянской организации,
если не считать южных бунтарей — бакуни-
стов Стефановича, Дейча, Бохановского, Чу-
барова, пустивших в ход среди крестьян
Чигиринского уезда Киевской губернии под-
ложную «царскую грамоту». Центр револю-
ционной работы постепенно перемещался в
город, где народники в поисках «настоящего
дела» все более вовлекались в стачечную
борьбу рабочих, в организацию демонстраций,
в студенческое движение и т. п.
Ситуация в народническом движении стано-
вилась все более щекотливой: либо безрезуль-
татная деятельность во имя социализма в
деревне, либо не предусмотренная доктриной,
но обещавшая результаты работа в городе.
С одной стороны, темная, политически непод-
вижная деревня, с другой — город, в котором
народники улавливали начало революцион-
ного движения. «Оставаться только зрите-
лями этого движения,— говорится в письме
землевольческого центра к «деревенщикам»,—
значит признать свою полную ненужность
для народа и неспособность дать ему что бы
то ни было. При таком способе действий мы,
как партия, уничтожаемся, выходим в тираж»
(5; 99). Впрочем, большую часть землеволь-
цев не пришлось долго убеждать в целесооб-
разности работы в городе: они либо были
отозваны из деревни центром, либо сами бе-
жали в города, спасаясь от преследования
властей, либо были схвачены жандармами. Во
всяком случае, к концу 1878 г., по свидетель-
ству О. В. Аптекмана, существовало только
два землевольческих поселения: ново-саратов-
ское и тамбовское (см. 4; 340).
274
Перемещение центра тяжести революцион-
ной работы в города привело к появлению и
распространению принципиально новых форм
борьбы с самодержавием, главной из которых
становится террор. Поначалу террор был от-
ветной мерой революционеров против зверств
властей, против шпионов и провокаторов.
Однако постепенно в террористическую дея-
тельность втягивается все больше и больше
революционеров. Революционеры-народники
овладевают военным искусством, как когда-то
овладевали ремеслом, чтобы поселиться среди
крестьян. Иллюзию особой эффективности
террора как средства борьбы с государствен-
ной властью, как важнейшего революцион-
ного «дела», в противовес революционному
безделью порождало прежде всего разочаро-
вание практиков-бунтарей в возможностях со-
циалистической работы в деревне. В то время
как ведущие публицисты «Земли и воли» до-
казывали ненужность изменений в программе
движения, бунтари-практики начинали заме-
чать глубокое противоречие между бакунин-
скими догмами о народе и реальной действи-
тельностью. Даже те из народников, кто еще
не разуверился в возможности работы в де-
ревне (к числу их относился, например,
В. Я. Стефанович), начинают открыто гово-
рить об отсутствии у крестьян солидарности,
об их темноте, невежестве, царистских иллю-
зиях, общественной пассивности. Большинство
же народников вообще толковали о работе в
деревне скорее по инерции, чем по глубокому
внутреннему убеждению. И сколько бы ни
выступали против террора ведущие публици-
сты «Земли и воли», он шаг за шагом укреп-
лял свои позиции. Народники-бунтари все
дальше и дальше уходили от принципов кре-
стьянско-социалистической программы к фак-
тическому признанию политических целей
освободительной борьбы в России.
275
Естественно, что раньше всех действи-
тельный смысл поворота к террору угадал
П. Н. Ткачев, основоположник бланкистско-
политического направления в народнической
литературе. Приветствуя первые шаги движе-
ния в направлении политической борьбы и
побуждая идти дальше в борьбе с царизмом,
редактор «Набата» с понятной гордостью на-
поминал, что с самого начала своей деятель-
ности он и его товарищи призывали револю-
ционеров стать на этот путь. Однако среди на-
роднических публицистов, работавших в Рос-
сии, осмысление начавшегося поворота к
политической борьбе происходило с большим
трудом.
Примечательно, что в числе первых из них
с защитой новых форм борьбы и обоснованием
политических требований выступил Н. К. Ми-
хайловский. В народническую литературу
Михайловский вошел еще в конце 60-х годов
XIX в. как критик спенсеровской теории
«органического» развития общества и один из
авторов субъективного метода в социологии.
Его работу «Что такое прогресс?» демократи-
ческая молодежь ставила наравне с «Что де-
лать?» Чернышевского и «Историческими пи-
сьмами» Лаврова. Однако подлинной сти-
хией Михайловского была публицистика и
литературная критика. Здесь он был настоя-
щим «властителем дум». «Сильные ненави-
стью к настоящему», его работы пользова-
лись огромной популярностью среди читате-
лей: они звали русскую интеллигенцию к слу-
жению интересам народа, пробуждали чувство
ответственности за судьбы страны, доказы-
вали необходимость и законность борьбы с
существующим порядком.
В начале 70-х годов Михайловский еще шел
в общем русле аполитизма (см. 50; 519—520).
Террористические акты революционеров про-
будили Михайловского. К концу 1877—
276
началу 1878 г. он приходит к выводу, что осу-
ществление социалистических идеалов невоз-
можно без коренного преобразования полити-
ческого строя страны. В наметившемся пово-
роте землевольцев к политическим акциям он
быстро разглядел «ближайший исторический
шаг, безусловно необходимый для страны».
В той же прокламации «Летучий листок»
(апрель 1878 г.) Михайловский раскрывает,
в чем должен заключаться этот ближайший
шаг, который введет новый принцип в жизнь
народа. «Принцип этот называется: конститу-
ция, земский собор... Общественные дела
должны быть переданы в общественные руки.
Если этого не будет достигнуто в формах
представительного правления с выборными от
русской земли, в стране должен возникнуть
тайный комитет общественной безопасности.
И тогда горе безумцам, становящимся попе-
рек путей истории» (19; 10, 70).
Напоминание о «комитете общественной
безопасности», да еще «тайном», т. е. русском,
указывало революционерам на политический
характер их предстоящих действий. Несколько
позже в статье «Утопия Ренана и теория авто-
номии личности Дюринга» Михайловский
прямо оправдывает тактику индивидуального
террора как средства политической борьбы:
«Раз обида нанесена, раз насилие совершено,
надо видеть во враге врага, причем оказыва-
ются дозволительными орудия хитрости и
насилия... Зло существует и с ним надо бо-
роться, бороться иногда жестокими, даже
террористскими средствами» (19; 3, 233).
Точно так же недвусмысленно, как борьбу
за политические свободы и конституцию, ха-
рактеризует поворот к террористическим дей-
ствиям М. П. Драгоманов в памфлете «За что
старика обидели и кто его обижает?», вышед-
шем вскоре отдельной брошюрой. Оценивая
террористические акты, и прежде всего поку-
19 и. к. Пантин 277
шение В. И. Засулич, Драгоманов утверждал,
что «эти явления одинаково политические, а
не социалистические», хотя и вышли из недр
социалистического движения последних лет.
Конечно, большую роль в той недоверчиво-
сти, с которой народнические публицисты,
а также теоретики «Земли и воли» встретили
поворот движения к террористической борьбе,
играла инерция старых решений, привержен-
ность бакунистской догме. Однако суть дела
заключалась не только в доктринерстве. При-
знание идеи политического переворота проти-
воречило основным посылкам социалистиче-
ского миросозерцания, как оно рисовалось
народникам. Весь социализм исходил из при-
знания необходимости развития самостоятель-
ной борьбы масс, это признание, понимали
народники, было азбукой всякого социализма,
и русского, крестьянского, и западноевропей-
ского, пролетарского. И вот теперь русской
социалистической партии предлагали во имя
целей, как казалось землевольцам, посторон-
них движению, отказаться от социалистиче-
ской пропаганды в народе. Аргументом в
пользу предпочтения «политики» социалисти-
ческой работе в деревне служила сплошь и
рядом ссылка на сложившийся «ход вещей».
На этот аргумент П. Аксельрод в «Общине»
имел полное право ответить: «...если мы во-
лей-неволей должны бороться против абсолю-
тизма и, следовательно, косвенно завоевывать
буржуазные политические права, то мы тем
не менее обязаны употреблять с нашей сто-
роны все усилия, чтобы политическая борьба
не сбила нас с социалистического пути и не
дезорганизовала окончательно социалистиче-
ские элементы в России» (см. 3; 32).
Во всяком случае, революционная партия не
имеет права добровольно уступать тяготению
«хода вещей», она должна сообразовывать
свою линию с программными целями и уста-
278
новками, а не со стихией, если не желает пере-
родиться и потерять свое лицо.
Отказываясь от непосредственной социали-
стической работы в народе и поворачивая к
политической борьбе, революционеры оказы-
вались лицом к лицу с прогрессивной частью
имущих классов. «Союз либералов и социали-
стов» для борьбы за политическую свободу —
вот реальная альтернатива бакунизму, кото-
рая практически не была осуществлена в на-
чале 80-х годов, но которая теоретически
вырисовывалась более или менее явственно.
Эта цена за преодоление политической изоля-
ции не казалась чрезмерно высокой таким
людям, как М. Драгоманов, В. Дебагорий-
Мокриевич, В. Бурцев и даже Н. К. Михай-
ловский; в силу разных причин они относи-
лись довольно скептически к идее самостоя-
тельного движения масс, не верили в нее.
Поэтому они смело призывали развертывать
политическую борьбу, не оглядываясь на
старые социалистические догмы. Но в народ-
ническом движении были и другие люди, ко-
торые не мыслили социализма помимо органи-
зации борьбы масс. Они справедливо доказы-
вали «политикам», что отказ от революцион-
ной работы в народе ставит под сомнение
социалистический характер «Земли и воли».
«Под влиянием ваших затей,— обращался
Плеханов-народник к «политикам»,— наша
организация вынуждена покидать одну за
другой наши старые области деятельности,
подобно тому как Рим покидал одну за другой
свои провинции под напором варваров» (22;
24, 305). Даже в практическом отношении
переход партии к террору будет минусом для
движения, доказывали «деревенщики» «поли-
тикам», поскольку он «усилит репрессии пра-
вительства и создаст невозможность деревен-
ской деятельности и при отсутствии организа-
ции в угнетенных классах послужит привиле-
279
гированным, которым удастся вымолить себе
конституцию» (цит. по 55; 50).
Но практика упорно доказывала невозмож-
ность работы в среде крестьян, по крайней
мере в условиях существующего строя. Что в
таком случае оставалось делать революцион-
ной партии? Отказаться от практической дея-
тельности, превратиться в литературное на-
правление? Это было бы шагом назад по
сравнению с достигнутым уже уровнем дви-
жения. И трудно еще сказать, что для рево-
люционной партии хуже: подвергнуться
разгрому в открытом столкновении с самодер-
жавием или самоликвидироваться, нанеся тем
самым движению огромный моральный урон.
Поскольку мысль о самороспуске «Земли и
воли» отметалась с самого начала, выход из
тупика был один — признать правомерность
борьбы против самодержавного произвола за
политическое освобождение России, пожерт-
вовать бакунистской догмой во имя продол-
жения революционного дела. Значение наро-
довольчества в истории русского освободи-
тельного движения как раз и заключалось в
том, что в его лице народническое направле-
ние вступало на путь непосредственной поли-
тической борьбы с самодержавием.
Войну объявило царское правительство,
причем войну не только революционерам, но
«всей России», доказывали будущие народо-
вольцы, революционеры лишь принимают
брошенную перчатку. «...Мы не боимся борь-
бы,— говорится в газете «Земля и воля»,—
и в конце концов взорвем правительство,
сколько бы жертв ни погибло с нашей сто-
роны» (23; 452). Или еще в передовой
«Листка» № 4 «Земли и воли»: «Этот дикий
произвол, отнимающий у социалистов всякую
возможность действовать, превратил их в ре-
волюционеров, кинул их на путь вооруженной
борьбы и завязал их отношения к правитель-
280
( гву в такой узел, что им теперь остается
сказать: «вы или мы, мы или вы, а вместе мы
существовать не можем»» (23; 512).
С теоретической стороны эта аргументация
нс отличается глубиной. Здесь больше пате-
тики, чем доводов. Но теоретическое обосно-
вание террора ни в 1879 г., когда были напи-
саны приведенные строки, ни позже, после
окончательного раскола «Земли и воли» на
«Народную волю» и «Черный передел», не
составляло сильной стороны народовольче-
ского направления. Скорее напротив: чем
меньше народовольцы теоретизировали, чем
больше они оставались верными требованиям
практики, тем быстрее приходили к эмпириче-
ски правомерным, хотя и парадоксальным с
точки зрения народнической доктрины выво-
дам. Это противоречие означало, что практика
движения переросла исходные программные и
теоретические установки, дальнейшее движе-
ние крестьянского социализма могло совер-
шаться только на пути практического отри-
цания старой теории. Нужно ли специально
доказывать, что подобный путь идейного дви-
жения не является оптимальным, что он свя-
зан с идейными издержками, теоретическими
шатаниями? Но бывают ситуации, когда
другого пути обновления доктрины не суще-
ствует.
К. МАРКС
ОБ ОСОБЕННОСТЯХ РУССКОЙ
ПОРЕФОРМЕННОЙ СИТУАЦИИ
По-видимому, нет ничего более естественного,
чем продолжить анализ проблемы развития
социализма в России от утопии к науке иссле-
дованием причин краха народничества, среди
которых не последняя роль принадлежала
влиянию марксизма и рабочего движения За-
пада и России. И все же, какой бы естествен-
ной ни казалась такая последовательность
изложения, она не передает всей специфики
движения русского социализма от утопии к
науке. Взятая сама по себе, эта схема расчле-
нения предмета абстрактно, неполно, односто-
ронне характеризует процесс русского поиска
революционной теории. В поле ее обзора ока-
зываются лишь те факты и события истории
русского освободительного движения, которые
способствовали усвоению предварительных и
общих положений марксизма, одинаково при-
менимых к условиям любой страны, где про-
тиворечия между пролетариатом и буржуа-
зией породили тенденцию к социализму.
Понять, как сложилась непосредственная
сфера теоретических интересов первых рус-
282
( к их марксистов, в силу чего революционеры
из народников пришли к потребности корен-
ным образом переформулировать свое миро-
созерцание и порвать с утопической доктри-
ной «крестьянского социализма», конечно,
очень важно для изучения генезиса социал-
демократии в России. Собственно говоря, это
и составляет задачу данной работы. Однако
доказательство исторической необходимости
распространения научного социализма не ис-
черпывает проблемы перехода от утопии к на-
уке. Необходимо еще определить, какое звено
между прошлым и будущим в развитии рус-
ского социализма составляет марксистская
концепция Плеханова периода «Социализма и
классовой борьбы» и «Наших разногласий»,
в каком направлении развивалась социалисти-
ческая мысль России в конце XIX — начале
XX В.
Выше уже говорилось, что движение мысли
от Чернышевского к Плеханову являет собой
процесс становления условий для усвоения
марксизма, когда выступающие на арену про-
летарские элементы заново проходят те ста-
дии образования, которые в свое время про-
шли их предшественники в других странах.
Поскольку Россия позже других европейских
стран приобщилась к буржуазному развитию,
постольку формирование научного социализма
происходило здесь более быстрыми темпами,
ибо, как правильно отмечал А. Лабриола,
«воспринять уже существующее учение или
направление, естественно, гораздо легче, чем
впервые создать то и другое» (46; 26).
В лице Плеханова и его единомышленников
научный социализм в России только начинал
свое существование; он нуждался в развитии
и действительно развивался, нащупывая,хотя
и не сразу, основное свое русло и точки роста
теории. Историческое предвидение революции
как пролетарской по своей сути, лежавшее в
283
основе «Наших разногласий» и «Социализма
и политической борьбы», было впоследствии
развито, сделано более конкретным посред-
ством разностороннего и обстоятельного ана-
лиза генезиса русского капитализма (мы
имеем в виду ленинское «Развитие капитали-
зма в России»), а также благодаря превра-
щению марксистского учения в программу
борющейся партии, в ясные и четкие такти-
ческие схемы, выражавшие по-новому осмыс-
ленные задачи пролетариата в русской рево-
люции.
Конечно, анализ развитого состояния пред-
мета дает многое для понимания начальных и
промежуточных стадий. То, что существовало
в неразвитой форме, в качестве намека, заро-
дыша, что могло казаться следствием стече-
ния более или менее случайных исторических
обстоятельств, то в развитом состоянии пред-
мета обретает свою «настоящую» форму: яв-
ление выступает «очищенным» от привхо-
дящих обстоятельств, в нем фиксируются
лишь те всеобщие моменты, которые действи-
тельно играют важную роль в функциониро-
вании предмета.
Однако, будучи правильным сам по себе,
такой подход к генезису теории социализма
таит в себе определенную опасность упроще-
ния сложной картины прошлого. Он как бы
выпрямляет историческое развитие согласно
отношениям и логике, зафиксированной раз-
витой системой, низводя все неосуществив-
шиеся возможности до уровня случайных хо-
дов мысли. Было бы неправильно на этом
основании отрицать значение общих, разви-
тых схем как средства исследования неразви-
тых форм, но точно так же было бы не-
правильно абсолютизировать их применение.
Анализ неосуществившихся возможностей
способен играть важную роль в познании
исторического генезиса явлений, будь то яв-
284
лепия экономической жизни, политической
борьбы или движения мысли. Он позволяет
гораздо глубже понять необходимость побе-
дивших в соревновании путей теории и прак-
тики. Это особенно важно при анализе гене-
зиса социального знания, развитие которого
до определенного пункта не имеет строгой
логической последовательности и совершается
норой с какой-то почти нарочитой разметан-
ностью во все стороны. Поскольку движение
мысли идет одновременно в разных направле-
ниях, на разных уровнях, постольку логиче-
ски последующий момент определяется не
сразу, не непосредственно, а лишь в итоге дол-
гого и трудного научного поиска. К нему ве-
дет не одна-единственная дорога, а множество
перекрещивающихся путей. Синхронизировать
их, «выпрямить» в один более или менее одно-
родный «пучок» линий всегда составляет
трудную задачу для исторического исследова-
ния. Тем более она осложняется, когда речь
идет о процессах мысли, совершающихся в не
совпадающих между собой теоретических пло-
скостях. Но именно так обстояло дело с науч-
ным поиском Маркса (и отчасти Энгельса),
с одной стороны, и формированием плеханов-
ской концепции социализма — с другой.
Оговоримся сразу, что оригинальный и в
высшей степени плодотворный анализ Мар-
ксом русской ситуации не оказал непосред-
ственного воздействия на формирование рус-
ского марксизма. С одной стороны, сам Маркс,
по существу, не предал гласности результаты
своих размышлений, считая их еще несовер-
шенными, черновыми набросками идеи (а
смерть оборвала его дальнейшую работу).
С другой стороны, русское революционное
движение переживало тот этап, когда размыш-
ления Маркса о России еще не могли быть
актуальными для русского рабочего социа-
лизма, делавшего первые шаги на идейном
285
поприще. Произошло то, что, к сожалению,
слишком часто происходит с творцами нового
в науке: Маркс выступил раньше других и
шел таким быстрым шагом, что те, которым
предстояло в силу их положения пройти этот
путь, просто не поспели за ним. Они не су-
мели пойти по этой дороге потому, что дви-
гаться по ней до поры до времени мог только
гений.
Научный поиск позднего Маркса и первые
шаги Плеханова в области марксизма — это
различные, во многом не похожие друг на
друга попытки теоретического освоения рус-
ской общественной ситуации, предпринимав-
шиеся под углом зрения разнородных интере-
сов и задач. Для Маркса это была попытка,
во многом плодотворная, как мы увидим да-
лее, расширить исторический горизонт науч-
ного социализма, выйти за рамки условий
относительно однотипной европейской револю-
ционности. Для Плеханова же речь шла пре-
жде всего о том, чтобы найти в теории мар-
ксизма научный метод интерпретации фактов
русской действительности, средство вывести
революционное движение России на путь про-
летарского социализма.
Анализируя русскую ситуацию, Маркс су-
дит о неразвитой форме буржуазного обще-
ства с точки зрения исторически более высо-
ких адекватных отношений. Русские экономи-
ческие и социальные процессы оказываются
включенными у него в общую картину капи-
талистического развития Европы и Северной
Америки, а в тенденции — и всего мира, на
правах чрезвычайно важного ее фрагмента.
Россия для Маркса — это страна, где конт-
расты и противоречия новейшей стадии капи-
талистического производства выражены наи-
более рельефно, обострены до крайней степени
общей социальной и культурной отсталостью.
Плеханов судит, а вернее, вынужден судить о
286
русских отношениях с точки зрения западно-
европейских исторических образцов. Его за-
дача заключалась в том, чтобы доказать срав-
нимость русских социальных и экономических
условий с теми, которые существовали в
передовых странах Западной Европы, и, соот-
ветственно, правомерность применения мар-
ксизма к русскому историческому процессу.
Духовно он опережает ограниченные условия
своей родной страны, поскольку предвидит на
основании исторического опыта ушедших впе-
ред стран пути развития России, а также те
противоречия, которые неизбежно приведут
развивавшийся капитализм к гибели. И все-
таки горизонт его во всемирно-историческом
смысле еще ограничен. Он еще вынужден
накладывать классические схемы в неизмен-
ном их виде на русскую ситуацию, сущест-
венно отличавшуюся от западноевропейской,
не чувствует потребности развивать марксизм
сообразно условиям новой эпохи.
Подход Маркса к Чернышевскому носит по
преимуществу научный характер. Не разделяя
взглядов Чернышевского по существу, Маркс
видит в нем прежде всего крупного ученого,
мыслителя, поставившего в своих трудах во-
прос о возможности некапиталистического
развития России. Можно спорить по поводу
того, дал ли сам Маркс решение проблемы
некапиталистического развития России (мы
склоняемся к мысли, что это был скорее поиск
решения проблемы, по необходимости весьма
общий и предварительный), однако нельзя
сомневаться в том, что Маркс не отвергает
с порога самой проблемы, пытается найти в
тогдашней действительности — и общеевро-
пейской и русской — возможности перевода
общественного развития страны, где капита-
листическая тенденция уже обозначилась бо-
лее или менее явственно, на рельсы некапита-
листического пути.
287
Забегая вперед, можно сказать, что по
сравнению с Чернышевским Маркс делает
огромный шаг вперед: он впервые ставит
вопрос великого русского социалиста на
действительную материалистическую почву,
осмысливает саму проблему как результат
противоречий русского капитализма, разви-
вавшегося в иной, более высокой историче-
ской среде, чем капиталистические страны За-
падной Европы. Общими у Маркса и Чер-
нышевского оказываются лишь проблемы, в
понимании же, в разработке их существует
громадное и принципиальное различие.
Нельзя сказать, что Плеханов не умел це-
нить теоретического наследия Чернышевского.
Начиная с «Наших разногласий», одной из
первых своих работ марксистского периода,
он всегда воздавал должное великому рус-
скому социалисту. И все-таки Плеханов-мар-
ксист не сумел преодолеть своего рода про-
светительского отношения к великому рус-
скому социалисту и революционному демо-
крату. Для него концепция Чернышевского
выступала, как правило, в одном-единствен-
ном ракурсе — исторической ограниченности.
Плеханов признавал, что это была выдаю-
щаяся для своего времени и ограниченных
русских условий попытка обоснования социа-
лизма, но с появлением научного социализма
в России, теоретической формы пролетарского
движения, она оказалась по существу своему
превзойденной, с одной стороны, в результате
изменившихся условий существования обще-
ства, с другой — в силу более ясного понима-
ния законов, управляющих его образованием
и развитием.
Такая постановка вопроса относительно на-
следия Чернышевского имела основание, по-
скольку она фиксировала прямо и недвусмыс-
ленно превосходство марксистской историче-
ской концепции по сравнению с историческим
288
идеализмом родоначальника крестьянского со-
циализма. Однако, как показало дальнейшее
развитие русского революционного движения,
в ней крылся элемент узости и догматизма.
Что Чернышевский не научный социалист
(в современном смысле этого слова), что его
учение не стояло на уровне высшего достиже-
ния современной революционной мысли, т. е.
марксизма, понять было, конечно, необходимо.
Это понимание в 80-х годах XIX в. составило
эпоху в развитии русского социализма. Вме-
сте с тем Плеханов не увидел неразрывной
связи между утопическим социализмом Чер-
нышевского и его демократизмом, не заметил
глубоких истоков народнического социализма
как идеологии крестьянской революции в
России, которая развертывалась в условиях
неизмеримо более развитых, чем соответст-
вующие революции в странах Западной
Европы.
Маркс, а позже Ленин не ограничивались
простым противопоставлением крестьянскому
социализму Чернышевского и следовавшему
за ним народничеству доктрины современного
социализма. Они, если можно так выразиться,
вставали в диапазон силы великого русского
мыслителя, критически анализировали не то,
что принадлежало прошлому,— ограниченную
теоретическую форму социализма, а то, что
было рациональным в концепции Чернышев-
ского,— поиск последовательно демократиче-
ской альтернативы либерально-буржуазному
развитию России.
Чья постановка вопроса — Маркса или Пле-
ханова — была историчнее, правомернее для
тех условий, в которых находилось русское ре-
волюционное движение в 80-х годах XIX в.,
ответить категорически нельзя, каждый из
них прав по-своему, каждый руководствовал-
ся логикой своего теоретического развития.
Только сейчас, в наше время, имея в виду
289
совершившийся процесс, можно сказать, что
Маркс был прав во всемирно-историческом
смысле, с точки зрения учета общего течения
событий в мировой истории и развитии науки,
а Плеханов — в непосредственно ситуативном
плане, с точки зрения тогдашнего политиче-
ского положения дел в России и насущных
теоретических задач пролетарского социа-
лизма В конкретной политической ситуации.
Научный поиск Маркса обгоняет русскую
действительность, поскольку впервые ставит
проблему исторической среды как активной
силы, способной воздействовать на ход собы-
тий, включая иногда судьбу народа. Эта про-
блема встает перед русской социал-демокра-
тией во весь рост гораздо позже, в начале
XX в., когда развитие революции подведет
пролетариат и народные массы России к ре-
шающему выбору. Фигурально выражаясь,
для того чтобы идеи и прозрения Маркса из
факта его биографии стали формулой, выра-
жающей закон размахов исторического маят-
ника, потребовались неизмеримо более разви-
тые общественные условия, чем те, которые
существовали в России и Западной Европе в
80-х годах прошлого века. Они возникли в
России и во всем мире в начале XX в. Исто-
рия подтвердила прогноз Маркса относи-
тельно глубокой социальной революции в Рос-
сии и возможности перехода ее при опреде-
ленных условиях в социалистическую фазу, но
подтвердила, как это часто бывает, в неожи-
данной и неизмеримо более оригинальной
форме, чем это мог предположить Маркс.
Речь шла не о том, чтобы буквально повто-
рить выдвинутые Марксом идеи: мировое
освободительное движение в начале XX в.
неизмеримо выросло по сравнению с 70 — на-
чалом 80-х годов XIX в., когда Маркс уяснял
себе перспективы русской социальной рево-
люции. Оно пользовалось теперь иными сред-
290
ствами и развивалось иными путями, соот-
ветствующими изменившейся политической
ситуации и более зрелому политическому
опыту. Короче, обстановка в мире измени-
лась настолько, что Марксовы наметки отно-
сительно русской ситуации оказались и по
форме и по существу превзойденными. Однако
направление научного поиска Маркса оказа-
лось исторически плодотворным, соответст-
вующим содержанию проблем развития осво-
бодительной борьбы в России в XX в.
Анализ Марксом взаимодействия разнотип-
ных элементов исторической эпохи, попытка
уяснить пути превращения отдельных обществ
(в частности, русского) в звенья общечелове-
ческого движения в условиях развития круп-
ной промышленности и кризиса капиталисти-
ческих отношений, рассмотрение проблемы
асинхронности вызревания экономических, по-
литических и духовных элементов социаль-
ной революции и т. п.— все эти замечатель-
ные предвидения Маркса получили очень
скоро подтверждение на громадном поле на-
блюдения. Без них нельзя глубоко понять
ряда важнейших ленинских положений, в част-
ности его вывода о том, что «Россия, стоящая
на границе стран цивилизованных и... стран
всего Востока, стран внеевропейских... должна
была явить некоторые своеобразия, лежащие,
конечно, на общей линии мирового развития,
но отличающие ее революцию от всех преды-
дущих западноевропейских стран...» (2; 45,
379). Они помогают нам яснее представить
всю новизну проблем, встающих перед стра-
нами, впервые в XX в. втягивающимися в
общее русло исторического движения. Нако-
нец, они способствуют освобождению теоре-
тического мышления от шор однозначности,
от фаталистического взгляда на исторический
процесс, от возведения в абсолют особенно-
стей какой-либо полосы или формы общест-
291
венного прогресса. Вот почему в настоящее
время нельзя прийти к правильному понима-
нию особенностей генезиса российской социал-
демократии, не возвращаясь мысленно к этим
черновым наброскам Марксовых идей, не про-
слеживая вновь процесс их рождения, не
синхронизируя их с движением русской рево-
люционной мысли.
Вместе с тем мы не должны забывать о
том, что реально, исторически поворот к науч-
ному социализму связан с развертыванием
кризиса народничества и теоретической дея-
тельностью Плеханова, а также его соратни-
ков по группе «Освобождение труда». Именно
Плеханов впервые среди революционеров-на-
родников осознал невозможность движения в
старом идейном русле и поднял знамя рево-
люционного марксизма в России.
Конечно, его идеи более просты, более эле-
ментарны, чем прозрения Маркса. Соотноше-
ние социализма и политической борьбы,
осмысление пролетариата как движущей силы
русской революции, доказательство факта эво-
люции страны по пути капитализма, критика
политической доктрины народовольчества
и т. п.— вот что составляло круг теоретиче-
ских интересов Плеханова и его единомыш-
ленников в 80-х годах XIX в. Но зато этот
круг идей наиболее соответствовал непосред-
ственным интересам развития пролетарского
социализма в России, прямо и непосредствен-
но отвечал на животрепещущие вопросы рус-
ского революционного движения. Без усвое-
ния этих основ марксизма русская социал-
демократия не смогла бы воспользоваться
богатейшим историческим опытом пролетар-
ского движения Западной Европы, и в пер-
вую очередь его интеллектуальными завоева-
ниями, не сумела бы приступить к научному
изучению русской общественно-экономической
и политической ситуации.
292
Итак, хотя последовательность изложения
процесса развития социализма, когда непо-
средственно перед Плехановым анализиру-
ются взгляды Маркса на русскую революцию,
кажется на первый взгляд странной, опроки-
дывающей привычную схему исследования
предмета, тем не менее именно она соответ-
ствует поставленной теоретической задаче —
выявить необходимость перехода от утопии
к науке. Анализируя вначале взгляды Мар-
кса на русскую ситуацию (а не процесс под-
готовления разрыва с народничеством группы
«чернопередельцев»), мы стремимся задать
необходимую направленность исследованию.
При таком подходе развитие социалистиче-
ских идей как бы рассматривается с точки
зрения его будущего, его основных тенденций,
что дает возможность расположить факты и
явления идейной эволюции в четкой и ясной
перспективе. У исследователя появляется
своего рода система теоретических координат,
которая позволяет ему описывать процессы
развития мысли не только эмпирически, но и
в генетической логической связи, а также дает
критерий для различения существенного и
просто бросающегося в глаза, необходимого
и случайного.
* *
*
Анализ движения Марксовой мысли пока-
зывает, что интерес к перспективе развития
стран, подобных России, возник у него не
случайно, не вдруг. Он не только органически
соотнесен с основным направлением теорети-
ческого поиска основателя научного социа-
лизма, но и имел предысторию в виде попыток
решения проблемы общенациональной проле-
тарской революции в странах Западной
Европы.
Основоположникам научного коммунизма с
самого начала была чужда точка зрения вуль-
293
гарного социологизма, будто обязательной
предпосылкой успеха пролетарской революции
является разорение капиталом основной
массы крестьянства и полное исчезновение ее
с политической и социальной арены. Маркс и
Энгельс строго различали неустранимую при
капитализме экономическую тенденцию раз-
ложения крестьянства на горстку крупных хо-
зяев и массу батраков и общественно-полити-
ческую реальность Западной Европы второй
половины XIX в., включавшую мелкую бур-
жуазию с ее разумом и предрассудками в
качестве существенного своего компонента.
В своих политических прогнозах они всегда
исходили из необходимости завоевания кресть-
ян на сторону социалистического пролета-
риата.
Впервые во весь рост эта проблема встала
в дни стремительного вихря французской ре-
волюции, когда в июньские дни 1848 г., вы-
нужденный событиями на выступление, па-
рижский пролетариат потерпел сокрушитель-
ное поражение от объединенных сил контрре-
волюционной буржуазии, запуганных мелких
буржуа — крестьян, лавочников, ремесленни-
ков и деклассированных люмпенов. Поражение
пролетариата открыло глаза Марксу и Эн-
гельсу на ту жестокую истину, что француз-
ский рабочий класс в силу незрелости клас-
совых антагонизмов еще не способен «осуще-
ствить свою собственную революцию» (1;
7, 16). Причина заключалась не только в
ошибках пролетариата, верившего вплоть до
июня в возможность своего освобождения бок
о бок с буржуазией,— революционное созна-
ние и обдуманная тактика, уверены Маркс и
Энгельс, придут в конце концов в результате
политического опыта. Трудность была иная,
не субъективного, а объективного свойства:
в силу того что крупная промышленность не
преобразовала радикально всех отношений
294
собственности, борьба французского пролета-
риата против капитала в это время еще не
стала и не могла стать общенациональным
содержанием революции. «Французские рабо-
чие не могли... ни на волос затронуть буржу-
азный строй, пока ход революции не поднял
против него, против господства капитала,
стоящую между пролетариатом и буржуазией
массу нации, крестьян и мелких буржуа, и не
заставил их примкнуть к пролетариям как к
своим передовым борцам» (1; 7, 17).
Преграда, о которую разбилась револю-
ционная волна во Франции, оказалась вовсе
не специфически французской. Чем дальше,
тем яснее перед умственным взором Маркса и
Энгельса вырисовывается картина в высшей
степени неравномерного, асинхронного вызре-
вания предпосылок грядущего социалистиче-
ского переворота. Парижский пролетариат,
выставляющий пускай смутные, неосознанные,
но по существу социалистические требования,
и мелкобуржуазная крестьянская Франция,
еще облекающая свою оппозицию буржуазии
в форму бонапартистских иллюзий; Франция,
в которой противоречия между основными
классами уже вылились в открытую граждан-
скую войну, и другие европейские государ-
ства, где развертывались революции патрио-
тического, либерального, демократического
характера; Западная Европа, завершавшая
шаг за шагом буржуазные преобразования,
и царская Россия, оплот реакции в Европе,
форпост азиатского деспотизма,— в эти «за-
зоры», «разрывы» протискивалась контррево-
люция, обрекая на неудачу все и всякие по-
пытки изменить существующий порядок ве-
щей. Чтобы обеспечить положение, при кото-
ром пролетарская революция оказалась бы
способной осуществить свои задачи, европей-
скому обществу предстояло создать неизме-
римо более развитые условия, чем те, которые
295
существовали до начала событий 1848—
1849 гг.
Каковы, по мнению Маркса и Энгельса,
действительные политические предпосылки
европейской социальной революции? Прежде
всего революционизирование масс крестьян-
ства, как французского, так и вообще европей-
ского. Повсеместно в Европе, и в особенности
во Франции, революция встретила неодоли-
мое препятствие в обстановке жизни, в кото-
рой находилось мелкобуржуазное крестьян-
ство, в медленном, разнохарактерном, зача-
стую противоречивом механизме его движе-
ний. Династия Бонапартов как раз и явилась
представительницей французского крестьяни-
на, но «представительницей не революцион-
ного, а консервативного крестьянина, не того
крестьянина, который стремится вырваться из
своих социальных условий существования,
определяемых парцеллой, а того крестьянина,
который хочет укрепить эти условия и эту
парцеллу,— не того сельского населения, ко-
торое стремится присоединиться к городам и
силой своей собственной энергии ниспроверг-
нуть старый порядок, а того, которое, наобо-
рот, тупо замыкается в этот старый порядок
и ждет от призрака империи, чтобы он спас
его и его парцеллу и дал ему привилегирован-
ное положение» (1; 8, 208—209).
Как всякое сельское население, крестьян-
ство тяжело на подъем, считает Маркс в
«Восемнадцатом брюмера Луи Бонапарта»
(1852). Однако перспективы не безнадежны:
в середине XIX в. «интересы крестьян нахо-
дятся уже не в гармонии с интересами бур-
жуазии, с капиталом, как это было при Напо-
леоне, а в непримиримом противоречии с
ними» (1; 8, 211). Поэтому существует реаль-
ная возможность превратить это противоречие
крестьянства и буржуазии в революционное
движение против существующего строя, а зна-
296
чит, дополнить пролетарскую революцию вто-
рым изданием крестьянской войны. После-
дующий ход событий показал Марксу и
Энгельсу, насколько трудной является про-
блема, от решения которой зависел исход
битвы между пролетариатом и буржуазией.
Даже подвергаясь беспощадной эксплуатации
капиталом, западноевропейское крестьянство в
силу своей политической инертности и реак-
ционных предрассудков выступало на протя-
жении всего XIX в. главным стабилизирую-
щим фактором политической жизни буржуаз-
ного общества. «...Во Франции, как и в
большинстве континентальных стран,— кон-
статировал Маркс после Парижской ком-
муны,— существует глубокое противоречие
между... промышленным пролетариатом и
крестьянством» (1; 17, 556). Преодолеть его
оказалось невозможным при жизни Маркса
и Энгельса.
Одновременно с этим мысль Маркса дви-
жется и в другой плоскости «крестьянского
вопроса» — уяснения общих условий и фази-
сов перехода человечества к социализму. Про-
блема для Маркса заключалась в том, «мо-
жет ли человечество выполнить свое назначе-
ние без коренной революции в социальных
условиях Азии» (1; 9, 136). Склоняясь в об-
щем и целом к отрицательному ответу, т. е.
признавая необходимость разрушения тради-
ционного экономического базиса азиатских
общин в качестве начала социальной револю-
ции в этих странах, Маркс тем не менее пре-
дельно осторожен в своих прогнозах. Он ста-
рательно избегает категорических выводов.
Его мысль как бы прощупывает проблему
крестьянской Азии, выявляя возможные исто-
рические альтернативы и влияние их на судьбы
пролетарского движения в Западной Европе.
В 1858 г. Маркс обращает внимание Эн-
гельса на существенную трудность, с которой
20 И. К. Пантин	197
придется столкнуться европейскому рабочему
движению. «Трудный вопрос заключается для
нас в следующем,— писал он своему другу
8 октября 1858 г.,— на континенте (в Запад-
ной Европе.— И. П.) революция близка и
примет сразу же социалистический характер.
Но не будет ли она неизбежно подавлена в
этом маленьком уголке, поскольку на неизме-
римо большем пространстве буржуазное обще-
ство проделывает еще восходящее движение?»
(1; 29, 295).
Заметим, что этот «трудный вопрос» фор-
мулируется Марксом в письме, написанном по
получении известий из России о готовящейся
там отмене крепостного права.
Восходящее движение капитализма на
огромных пространствах Восточной Европы,
Азии и Америки — и маленький уголок зем-
ного шара, где буржуазное общество развило
свойственные ему антагонизмы, где на по-
вестку дня встал социалистический переворот.
Какую роль сыграют в судьбах социализма
сотни миллионов крестьян, населявшие обшир-
ные пространства Восточной Европы и Азии?
Вольют ли они свежие силы в дряхлеющий
социальный организм капитализма, или, на-
оборот, их движение направится в новое
русло? Останется ли пореформенная Россия
резервом европейской реакции, или социаль-
ная революция взорвет этот форпост деспо-
тизма?
Непосредственно после реформы решить эти
вопросы просто не представлялось возмож-
ным: никто не мог сказать, как конкретно сло-
жится результат реформационной деятельно-
сти царизма, удалось ли ему в итоге прове-
денных преобразований создать условия для
буржуазного прогресса. Правда, характер ре-
формы — ограбление мужика при разделе
земли, присвоение помещиком общинных ле-
сов, выпасов, непомерные платежи, к которым
298
принудили крестьян, и т. п.— позволял пред-
полагать возникновение в будущем недоволь-
ства в массе крестьянства. Однако поручиться
за неизбежность социального переворота ни-
кто, конечно, не мог. Только голод, охватив-
ший крестьян в 1867—1868 гг. и в 1873 г., и
оживление революционного движения в стране
показали Марксу и Энгельсу, что в России
зреет глубокий социально-экономический кри-
зис. Разобраться в его экономических истоках
было нелегко, еще труднее — определить воз-
можное его развитие и пути разрешения.
Капитализм в промышленности России в
результате реформы получил мощные импуль-
сы для своего развития. Наученное опытом
катастрофы в Крымской войне, правительство
не жалело средств для финансирования строи-
тельства заводов, фабрик, железных дорог
и т. д. Как отмечал Энгельс в статье «Социа-
лизм в Германии», «буржуазию... стали бук-
вально выращивать посредством щедрой госу-
дарственной помощи, субсидий, премий и
покровительственных пошлин, постепенно до-
веденных до крайних пределов» (1; 22, 261).
В течение короткого времени железнодорож-
ные и банковские воротилы стали ведущими
фигурами в среде русской буржуазии, сли-
ваясь рядом постепенных переходов с потом-
ственными мануфактуристами и фабрикан-
тами, вчерашними откупщиками, хлеботоргов-
цами, деревенскими богатеями, «Колупаевыми»
и «разуваевыми».
Бурный рост крупной капиталистической
промышленности, железных дорог совершался
за счет невиданного разорения крестьян-
ства — основной массы населения страны. По-
ложение крестьян, поставленных в тяжелей-
шие условия, усугублялось необходимостью
перехода от натурального хозяйства к денеж-
ному. Обязательный выкуп усиливал нужду
крестьян в деньгах и, следовательно, еще бо-
299
лее обострял положение. Конкуренция круп-
ной промышленности отнимала рынок у мест-
ных кустарных промыслов — один из основ-
ных источников денежных доходов.
Развивавшийся капитализм требовал от
крестьянина быстрого приспособления к но-
вым экономическим условиям, крутой ломки
привычного уклада жизни и психологии. Вы-
шедший недавно из крепостной зависимости
русский мужик вынужден был под угрозой
гибели приспосабливаться к совершенно дру-
гой, чуждой ему общественной обстановке
товарно-капиталистического хозяйства. При-
чем, чем дальше развивался капитализм, тем
мучительнее становился этот переход для
основной массы русского крестьянства. По-
чему? Да потому, что приспособиться к усло-
виям крупной капиталистической промышлен-
ности крестьянину было гораздо труднее, чем
к обстановке мануфактурного производства.
Это обстоятельство отметил еще Энгельс.
«Французский крестьянин,— писал он,— мед-
ленно втягивался в сферу мануфактурного
производства, русский же крестьянин сразу
попадает в бурный водоворот крупной про-
мышленности. Если мануфактурное производ-
ство било по крестьянам из кремневого ружья,
то крупная промышленность бьет по ним из
магазинного ружья» (1; 22, 263).
В 70—80-х годах Маркс и Энгельс сравни-
тельно мало говорят о крепостнических пере-
житках как основном источнике бедствий
крестьянства. Все их внимание приковано к
невиданно крутой ломке общественных отно-
шений ввиду развития крупной промышлен-
ности в России. Правда, они отмечают грабеж
общинной собственности помещиками, непо-
мерные налоги на крестьян, вымогательство
чиновников, бесправие народных масс, азиат-
ский деспотизм самодержавия, однако все эти
прямые пережитки крепостничества не связы-
300
ваются ими непосредственно с системой полу-
феодального земледелия, с засильем крепост-
ников в общественной жизни, с кабальной
зависимостью крестьянина от помещика. Что-
бы проникнуть в путаницу русских аграрных
отношений, нужно было более основательное
знакомство с ними, так сказать, изнутри. Как
показывают документы, Маркс предполагал
в связи с работой над третьим томом «Капи-
тала» заняться вплотную русскими аграр-
ными отношениями. Однако смерть помешала
ему осуществить этот замысел. В русской же
литературе вопрос об отработках, кабальной
системе русского сельского хозяйства подни-
мается народниками только в 80-х годах прош-
лого века, т. е. уже после смерти Маркса.
Огромную литературу по экономике русской
пореформенной деревни впервые с марксист-
ских позиций проанализирует Ленин в своем
«Развитии капитализма в России». Получен-
ные результаты позволят ему сделать следую-
щий шаг в научном объяснении строя русских
аграрных отношений. В период же, о котором
сейчас идет речь (60—80-е годы XIX в.),
Маркс и Энгельс делают упор в основном на
сдвигах в направлении развития капитализма.
Акцентируя свое внимание на том общем,
что роднило Россию с западноевропейскими
странами периода первоначального накопле-
ния, Маркс вместе с тем внимательно вгляды-
вается в особые черты русского капитализма,
обусловленные не столько национальной спе-
цификой его, сколько тем, что этот капитализм
складывается в иных общественно-экономиче-
ских условиях, на ином витке истории челове-
чества, нежели «классическое» буржуазное
общество. Другими словами, русский капита-
лизм для Маркса интересен как пример новей-
шего экономического развития, которое про-
исходило в условиях, резко отличавшихся от
аналогичных условий Западной Европы. О ре-
301
зультатах этих наблюдений можно судить по
письму Маркса Н. Ф. Даниельсону от 10 ап-
реля 1879 г.: «Железные дороги возникли
прежде всего как «couronnement de I’oeuvre»
(«увенчание дела».— Ред.) в тех странах, где
современная промышленность достигла наи-
большего развития,— в Англии, Соединенных
Штатах, Бельгии, Франции и т. д. Я называю
их «couronnement de I’oeuvre» не только в том
смысле, что это были, наконец (наряду с
океанским пароходством и телеграфом), сред-
ства сообщения, адекватные современным
средствам производства, но также и потому,
что они послужили основой для возникнове-
ния огромных акционерных компаний, одно-
временно образовав новый отправной пункт
для создания разного рода других акционер-
ных компаний, начиная с банковских. Одним
словом, они дали такой толчок концентрации
капитала, которого раньше никто не предви-
дел, и в то же время ускорили и в громадной
степени расширили космополитическую дея-
тельность ссудного капитала, благодаря чему
весь мир оказался опутанным сетью финан-
сового мошенничества и взаимной задолжен-
ности — этой капиталистической формой «ме-
ждународного» братства.
С другой стороны, возникновение сети же-
лезных дорог в ведущих странах капита-
лизма поощряло и даже вынуждало государ-
ства, в которых капитализм захватывал только
незначительный верхний слой общества, к
внезапному созданию и расширению их капи-
талистической надстройки в размерах, совер-
шенно не пропорциональных остову общест-
венного здания, где великое дело производства
продолжало осуществляться в унаследован-
ных исстари формах. Не подлежит поэтому
ни малейшему сомнению, что в этих государ-
ствах создание железных дорог ускорило со-
циальное и политическое размежевание, по-
302
добно тому, как в более передовых странах оно
ускорило последнюю стадию развития, а сле-
довательно, окончательное преобразование
капиталистического производства» (1; 34,
290—291).
Пусть читатель не посетует на нас за эту
обширную выдержку: она вводит нас в са-
мую сердцевину проблемы научного поиска
Маркса. То, что русский капитализм по мер-
кам XIX в. интенсивно развивался, обрекая
на гибель все прежние экономические уклады,
не вызывает сомнений у Маркса. Проблема
заключалась для него в другом: как долго
удастся этому капитализму, сразу вставшему
на крупнопромышленную основу, опиравше-
муся на современные средства сообщения, на
акционерные компании, двигаться вперед, раз-
виваться, не революционизируя отсталого спо-
соба производства в деревне. Ответа на этот
вопрос еще нет. В одном только Маркс уве-
рен: «финансовая, торговая и промышленная
надстройка» не может бесконечно увеличи-
ваться, не подвергая опасности общественное
здание в целом. Противоречие «вершин» капи-
тализма его «основанию», обострявшееся по
мере успехов буржуазного развития, неиз-
бежно подводило страну к революционной
катастрофе.
Чтобы еще более оттенить особую форму
(тип) русского буржуазного развития, Маркс
сравнивает его с капитализмом Соединенных
Штатов. «В Соединенных Штатах,— пишет
он,— концентрация капитала и постепенная
экспроприация народных масс представляют
не только орудие, но и естественное порожде-
ние (хотя и искусственно ускоренное Граж-
данской войной) неслыханно быстрого про-
мышленного развития, прогресса в сельском
хозяйстве и т. д.; Россия же напоминает ско-
рее Францию времен Людовика XIV и Лю-
довика XV, когда финансовая, торговая и
303
промышленная надстройка или, вернее, фасад
общественного здания (имевшего, правда, под
собой гораздо более прочный фундамент, чем
в России) выглядел насмешкой на фоне за-
стоя большей части производства (сельскохо-
зяйственного) и голода среди производите-
лей» (1; 34, 292—293).
Любой капитализм, где бы он ни возник,
предопределяет разорение непосредственных
производителей («экспроприацию народных
масс»). Но это разорение может быть выра-
жением общего прогресса страны на капита-
листическом пути, как это было в Соединен-
ных Штатах Америки, а может быть сред-
ством создания капитализма за счет кре-
стьянства исключительно в интересах господ-
ствующих классов (прусско-юнкерский путь
развития). Проникавшее в социальные отно-
шения буржуазное содержание не сглаживало
в последнем случае противоречия между ка-
питалистической эволюцией страны и отста-
лыми способами производства в сельском
хозяйстве, а, наоборот, обостряло их, добав-
ляя к варварству крепостничества все недо-
статки новейшего капитализма. Маркс мог бы
сказать о России то же самое, что он в свое
время говорил о Германии: «Она разделяла
страдания этого развития, не разделяя его
радостей, его частичного удовлетворения»
(1; 1,424).
Анализ первых шагов русского капитализма
приводит Маркса к выводу о несомненном
историческом его своеобразии, обусловлен-
ном рядом обстоятельств как всемирно-исто-
рического свойства (гигантский рост произво-
дительных сил в Англии, Соединенных Шта-
тах, Бельгии, Франции), так и национального
(освобождение от крепостного права в 1861 г.,
проведенное царизмом и оставшееся поэтому
незаконченным, урезанным). Этот капитализм
вряд ли было бы правильно назвать неразви-
304
тым. По сравнению с соответствующим перио-
дом западноевропейского капитализма он был
вполне развитым, а главное, развивался высо-
кими для своего времени темпами. Его «сла-
бость», «неразвитость» заключалась в дру-
гом — в колоссальном несоответствии всего
общественного здания бурно разраставшейся
капиталистической «надстройке». Прогресс
капитализма в России не устранял почвы для
глубокого социального переворота, наоборот,
каждым своим шагом он делал разрушение
устоев старого порядка все более необходи-
мым, неотложным.
Но какие силы и как совершат русскую
революцию? Какой характер примет пред-
стоящий в России социальный переворот?
Какая комбинация сил соответствует револю-
ции в России?
На первый взгляд вопрос о характере рево-
люции предельно ясен. В России развивался
капитализм и революция неизбежно должна
была носить буржуазный характер. Даже
если в ходе развития событий получат пре-
обладание плебейские элементы города и де-
ревни, они, как это не раз бывало во всех
европейских революциях, своей деятельностью
помогут лишь расчистить почву для господ-
ства буржуазии — единственного класса рус-
ского общества, способного утилизировать
результаты революции.
И тем не менее Маркс и Энгельс не фор-
мулируют своего мнения так категорически.
Конечно, Маркс и Энгельс понимали, что
предстоящий социальный перворот не будет
носить непосредственно социалистического
характера («в России неизбежна и близка
грандиознейшая социальная революция —
разумеется, в тех начальных формах, которые
соответствуют современному уровню развития
Московии»). Однако, уверены основополож-
ники научного социализма, он будет очень
305
глубоким. За «русским 1789 годом» последует
«русский 1793 год», за это ручается острота
экономического кризиса, в котором очутилась
Россия в пореформенную эпоху, невозмож-
ность разрешить его «обычными» буржуаз-
ными средствами, т. е. направить страсти
«в спокойное парламентское русло». Незави-
симо от того, кто начнет русскую революцию,
считают Маркс и Энгельс, крестьяне развер-
нут ее дальше и выведут за пределы первого
фазиса. Содержание исторической работы,
которую пришлось бы проделать в этом слу-
чае, совпало бы с основным направлением
экономического развития в XIX в., однако
историческая форма этой работы — глубина,
размах прогрессивных преобразований, вовле-
чение в активную политическую жизнь широ-
ких народных масс — существенно отличалась
бы от буржуазного прогресса, как он обрисо-
вался в России после 1861 г.
Капиталистическое или социалистическое
развитие — в такой форме вопрос для Маркса
и Энгельса не стоял. Проблема стави-
лась по-другому: пойдет ли Россия, а вслед
за ней и остальные крестьянские страны, втя-
гиваемые в исторический поток, по пути За-
падной Европы, т. е. длинным рядом му-
чительных эволюций, или осуществится пер-
спектива более быстрого и интенсивного
развития. Правда, Маркс и Энгельс не исклю-
чали, что стечение особо благоприятных
обстоятельств (социальный переворот в Рос-
сии совпадает с социалистической революцией
на Западе) может направить общественное
развитие по некапиталистическому пути.
Однако независимо от того, возникнет ли это
особо благоприятное стечение обстоятельств
или не возникнет, все равно воздействие рус-
ской революции на ход событий в Европе бу-
дет огромно. «Она означает исчезновение
огромной, хотя и неуклюжей военной дер-
306
жавы, которая со времен французской рево-
люции являлась становым хребтом объединен-
ного европейского деспотизма. Она означает
освобождение Германии от Пруссии, ибо
Пруссия всегда была креатурой России и су-
ществовала, только опираясь на нее. Она
означает освобождение Польши. Она означает
пробуждение малых славянских народностей
Восточной Европы от грез панславизма, взле-
леянных среди них нынешним русским прави-
тельством. И она означает начало активной
национальной жизни самого русского народа,
а вместе с тем возникновение настоящего ра-
бочего движения в России. Словом, она озна-
чает такое изменение во всем положении Евро-
пы, которое рабочие всех стран должны с ра-
достью приветствовать как гигантский шаг по
пути к их общей цели — всеобщему освобож-
дению труда» (1; 19, 146).
Итак, позиция Маркса и Энгельса в 60—
80-х годах — это позиция развития русской
социальной революции. Ни тот ни другой не
сомневаются в том, что способ, которым было
осуществлено изменение аграрных отношений
в России в 1861 г., предопределил не какое-
либо иное, а буржуазное развитие страны и
буржуазное разложение общины. В этом
смысле, в отличие от народников, оба стоят
на почве реальной экономической действи-
тельности, учитывают в своих прогнозах ре-
альные тенденции. Однако стоять на почве
действительности отнюдь не означало для
Маркса и Энгельса оправдывать существую-
щий ход дел во имя неизбежности буржуаз-
ного развития. Даже в отсутствие русской
революции они не хотят под видом «объек-
тивности» общественного прогресса пропове-
довать необходимость и тем более благоде-
тельность уничтожения общины капитализ-
мом. Их позиция — это не апологетика со-
вершающегося, а оценка событий с точки
307
зрения надвигающегося социального перево-
рота, который произойдет либо завтра —
в народной крестьянской революции, либо
послезавтра — в пролетарской, социалистиче-
ской, но произойдет обязательно. Они стоят
на почве «объективизма классовой борьбы»,
который, как указывал Ленин, позволяет во
сто крат глубже и точнее понять политиче-
скую действительность, отнюдь не оправды-
вая ее, а, напротив, выделяя «в самой этой
действительности самые глубокие (хотя бы
и невидные с первого взгляда) источники и
силы ее преобразования» (2; 22, 101). С этой
точки зрения мы и проанализируем переписку
Маркса (вернее, ее небольшую часть) с рус-
скими деятелями.
* *
*
Прежде всего несколько слов о письме
Маркса в редакцию «Отечественных записок».
Казалось бы, настаивать на неизбежности
развития капитализма было естественно и не-
обходимо для Маркса (как материалиста,
критика народнического волюнтаризма). Од-
нако Маркс протестует против попыток
Н. К. Михайловского превратить его (Мар-
кса.— И. П.) «исторический очерк возникно-
вения капитализма в Западной Европе в
историко-философскую теорию о всеобщем пу-
ти, по которому роковым образом обречены
идти все народы, каковы бы ни были истори-
ческие условия, в которых они оказывают-
ся...» (1; 19, 120). Исторический материализм,
подчеркивает Маркс в письме в редакцию
«Отечественных записок», не универсальная
отмычка ко всем проблемам, а научная тео-
рия, которая требует во имя научности
серьезного изучения каждой конкретной
исторической ситуации и всех объективно
возможных при данных условиях путей вы-
хода из нее.
308
Исторические события, поразительно схо-
жие друг с другом, подчеркивает Маркс, в
различной общественной обстановке способны
приводить к совершенно разным результатам.
Так, например, в Древнем Риме экспроприа-
ция крестьянства, образование крупной зе-
мельной собственности, а также крупных де-
нежных капиталов не привели к развитию
капиталистического способа производства.
Римский пролетариат не стал наемным рабо-
чим, а превратился в праздную чернь. Побе-
дил рабовладельческий способ производства,
который созрел к этому времени экономиче-
ски. Приводя пример с Древним Римом,
Маркс этим вовсе не хочет сказать, что Рос-
сия обязательно пойдет путем, отличным от
Западной Европы, минуя капитализм (как
доказывали русские народники). Он всего
лишь демонстрирует пустоту и никчемность
бездумного, механического распространения
социологических схем, обобщающих истори-
чески определенный путь стран Западной
Европы, на все возможные в настоящем и бу-
дущем варианты прогрессивной эволюции.
«Изучая каждую из этих эволюций в отдель-
ности и затем сопоставляя их, легко найти
ключ к пониманию этого явления (превраще-
ние римских пролетариев в праздную чернь,
возникновение рабовладельческого способа
производства. —И, П.); но никогда нельзя
достичь этого понимания, пользуясь универ-
сальной отмычкой в виде какой-нибудь общей
историко-философской теории, наивысшая
добродетель которой состоит в ее надысторич-
ности» (1; 19, 121).
В отношении России Маркс не склонен пре-
даваться оптимизму на манер своих оппонен-
тов из лагеря народников. Правда, он не
исключает, что Россия, «развивая свои соб-
ственные исторические данные», способна
завладеть плодами развития капитализма, не
309
испытав всех мук этого строя, но и не фети-
шизирует подобной возможности. То, что он
считает нужным сказать, оставаясь на науч-
ной почве, сводится к следующему: «Если
Россия будет продолжать идти по тому пути,
по которому она следовала с 1861 г., то она
упустит наилучший случай, который история
когда-либо предоставляла какому-либо на-
роду, и испытает все роковые злоключения
капиталистического строя» (1; 19, 119).
Письмо в «Отечественные записки» яв-
ляется одним из свидетельств той напряжен-
ной работы, которая совершалась в эти годы
в голове Маркса. Если попытаться кратко
сформулировать основные проблемы, с кото-
рыми столкнулся Маркс, то можно сказать,
что в 70 — начале 80-х годов он вплотную
подходит к пониманию специфического харак-
тера европейских схем исторического процесса.
Мировой процесс исторического развития
явно не умещался в них. Примером тому как
раз была «русская ситуация», в которой ка-
питалистическое производство внедрялось в
общественный организм, в других отношениях
слабо затронутый буржуазным историческим
движением.
Должна ли Россия для превращения в об-
щество с современной экономикой разрушить
общинное землевладение? Или она сможет
воспринять достижения буржуазной цивили-
зации, прежде всего крупную промышлен-
ность, не превращая бывших общинников в
пролетариев и пауперов? Этот вопрос стано-
вится предметом напряженных размышлений
Маркса в самом начале 80-х годов XIX в.
В феврале 1881 г. Вера Засулич обратилась
с письмом к Марксу. Русскую революционерку
волновал вопрос относительно роли и буду-
щих судеб сельской общины в России. «В по-
следнее время,— писала Засулич Марксу,—
мы часто слышим мнение, что сельская общи-
310
на является архаической формой, которую
история, научный социализм,— словом, все,
что есть наиболее бесспорного,— обрекают на
гибель. Люди, проповедующие это, называют
себя Вашими учениками par excellence: «мар-
ксистами». Их самым сильным аргументом ча-
сто является: «Так говорит Маркс...» Вы пой-
мете поэтому, гражданин, в какой мере инте-
ресует нас Ваше мнение по этому вопросу и
какую большую услугу Вы оказали бы нам,
изложив Ваши воззрения на возможные судь-
бы нашей сельской общины и на теорию о том,
что, в силу исторической неизбежности, все
страны мира должны пройти все фазы капи-
талистического производства» (1-а; 435).
И вот Маркс отвечает Вере Засулич. Пре-
жде всего Маркс точно ограничивает предмет
анализа своего «Капитала» исследованием
капиталистического процесса производства,
как он сформировался в Западной Европе.
Основой возникновения его явилась экспро-
приация земледельцев. Радикально она осу-
ществлена только в Англии. Однако все дру-
гие страны Западной Европы идут по то-
му же пути. «Следовательно,— подчеркивает
Маркс,— «историческая неизбежность» этого
процесса точно ограничена странами Запад-
ной Европы» (1; 19, 250). Никаких доводов
ни за жизнеспособность русской общины, ни
против нее почерпнуть, основываясь на «Ка-
питале», нельзя; для этого нужны специаль-
ные исследования по экономике России. Они-
то и убедили Маркса в том, что «община яв-
ляется точкой опоры социального возрожде-
ния России» (1; 19, 251). Правда, для того
чтобы она могла стать исходным пунктом со-
циального переворота, «нужно было бы пре-
жде всего устранить тлетворные влияния,
которым она подвергается со всех сторон, а
затем обеспечить ей нормальные условия сво-
бодного развития» (1; 19,251).
311
Это короткое письмо к Засулич достаточно
широко известно читателям, как специали-
стам, так и неспециалистам. Менее известен
тот факт, что его написанию предшествовала
напряженная теоретическая работа. В ходе
подготовки ответа на письмо Засулич Маркс
составил четыре черновых наброска. Он
явно стремился дать «пригодный для опубли-
кования» вариант ответа, но по каким-то
причинам не смог этого сделать. По каким?
Один за другим он отвергает три варианта и
останавливается на четвертом, самом кратком,
абстрактном, самом бедном по содержанию.
Это всего несколько строк, написанных с
целью рассеять недоразумение русской рево-
люционерки.
Письмо Вере Засулич датировано 8 марта
1881 г., т. е. его отделяет от письма в «Отече-
ственные записки» четыре года. Вспомним,
что это были годы работы над вторым и тре-
тьим томами «Капитала», время углубленного
знакомства с русской экономической литера-
турой, как по официальным источникам, так
и по либеральным, народническим и т. п.
Письмо Маркса Даниельсону, выдержки из
которого мы приводили выше, написано тоже
в этот период (1879). И что же? В результа-
те колоссальной исследовательской работы
Маркс все более укрепляется в мысли, что
историческое развитие России не может быть
понято вне и помимо процессов, происходящих
в экономической и общественной жизни раз-
витых стран Западной Европы и Северной
Америки. Международные отношения, эко-
номическая взаимосвязь, обмен духовными
ценностями, культурой между странами вы-
росли и развились в такой степени, что стали
активно воздействовать на ход событий. в
каждой отдельной стране, предопределяя
возникновение новых возможностей общест-
венного развития.
312
В отличие от Западной Европы, где исто-
рический процесс, основой которого являлся
генезис капитализма, проходил в более или
менее однородной социальной среде, Россия
в XIX в. имела существенно иные предпо-
сылки для своего развития, в особенности
внешние. Главная из них — существование
крупной промышленности и капитализм в его
нисходящем фазисе, когда «он находится в
борьбе и с наукой, и с народными массами, и
с самими производительными силами, кото-
рые он порождает» (1; 19, 402).
Благодаря тому что русская община яв-
ляется современницей капиталистического
производства, «она может,— считает Маркс,—
усвоить его положительные достижения, не
проходя через все его ужасные перипетии»
(1; 19, 401). Теоретическая возможность по-
добного хода эволюции не вызывает ни малей-
ших сомнений у Маркса. Во всяком случае
научный анализ перспективы развития такой
страны, как Россия, должен брать во внима-
ние не только внутренние условия, но и
«историческую среду». «Роковой кризис, пре-
терпеваемый капиталистическим производст-
вом в европейских и американских странах»,
способен существенно модифицировать дви-
жение обществ, подобных русскому. Перед
ними открывается возможность разных типов
исторического развития.
Крупное историческое событие, такое, на-
пример, как русская революция, приходит к
выводу Маркс, может открыть путь некапи-
талистическому развитию, стать при благо-
приятных условиях эпохой поворота России к
социализму. При таком обороте событий кре-
стьянская община способна стать точкой
опоры социального обновления страны.
Правда, существует и другая альтернатива.
При сохранении существующего хода дел гос-
подствующие классы могут «создать из более
21 И. К. Пантии 313
или менее состоятельных крестьян средний
сельскохозяйственный класс и превратить
бедных земледельцев, т. е. массу их, в про-
стых наемных рабочих, т. е.— обеспечить
себя дешевым трудом» (1; 19, 415). В этом
случае кризис будет решен в направлении
капитализма; крестьянская община погибнет
под действием совокупного гнета государства,
помещика, ростовщика. Борьба интересов,
происходящая внутри общины, обострится и
в конце концов взорвет эту архаическую
форму.
Маркс ставит здесь точку, он не идет даль-
ше к выдвижению конкретных схем, конкрет-
ных моделей общественного развития, соот-
ветствующих многолинейности исторического
процесса. Он не гадает, какие социальные и
политические фазы предстоит пройти России,
а также другим странам, вступающим на путь
некапиталистического развития, прежде чем
они придут к социалистической революции.
Для этого русская действительность еще не
давала достаточно материала. Научное реше-
ние проблемы упиралось здесь не в теорию, а
в развитие политической практики, в истори-
ческий прецедент.
Как мы видим, суть расхождений между
Марксовой и народнической постановкой во-
проса состояла не в признании или непри-
знании возможности для России избежать
капитализма, а в различном понимании усло-
вий, при которых становится возможной пер-
спектива некапиталистического развития
(см. 55; 90). Что крестьянскую общину воз-
можно теоретически (т. е. предполагая по-
стоянно нормальные условия жизни) пере-
вести в высшую форму, что привычка кре-
стьянина к артельным отношениям способна
облегчить ему переход от единоличного к ко-
оперативному хозяйству,— в этом Маркс ни-
мало не сомневается; трудность для него в
314
другом: каким образом может быть преодо-
лено «стечение разрушительных влияний»
на общину. «Известный род капитализма,
вскормленный за счет крестьян при посред-
стве государства,— констатирует Маркс,—
противостоит общине; он заинтересован в
том, чтобы ее раздавить» (1; 19, 415). Эту
угрозу можно отвести только мощным проти-
водействием революционных сил. «Чтобы
спасти русскую общину, нужна русская рево-
люция» (1; 19, 410). Откуда и как она воз-
никнет — этого Маркс не знает. Конечно,
«русское правительство и «новые столпы обще-
ства» делают все возможное, чтобы подгото-
вить массы к такой катастрофе» (1; 19, 410).
Но сумеет ли крестьянство выдвинуть из
своей среды элементы, способные к инициа-
тиве? Ведь община — и Маркс прекрасно от-
давал себе в этом отчет — это своего рода
«локализованный микрокосм», консервирую-
щий неподвижность крестьянина, его отор-
ванность от внешнего мира. Какие условия
потребуются для развертывания русской ре-
волюции? Произойдет ли она в «надлежащее
время»? На все эти вопросы никто, даже
Маркс, не в состоянии был дать «марксист-
ского» ответа: условия для революционного
преобразования России находились еще в ста-
дии своего формирования. Ответы на подоб-
ные вопросы могли быть только «народниче-
скими», т. е. по необходимости утопическими,
теоретически ложными, фантастичными.
Но и не отвечая на них по существу (За-
сулич, конечно, ожидала конкретного, одно-
значного ответа и на них), Маркс воюет про-
тив истолкования исторического пути Запад-
ной Европы, и, следовательно, марксистской
исторической теории, в духе фатализма и
плоского детерминизма. Да, говорит Маркс, в
Западной Европе исторический процесс ста-
новления буржуазного строя «заменил форму
315
частной и раздробленной собственности ра-
ботников капиталистической собственностью
ничтожного меньшинства... заменил один вид
собственности другим» (1; 19, 411). Но что
отсюда следует? Только то, что Россия, если
она пойдет по пути установления капитали-
стического производства, в чем заинтересо-
ваны либералы; должна будет начать «с уни-
чтожения.общинной собственности и с экспро-
приации крестьян, т. е. широких народных
масс» (1; 19, 411). Ничего большего «запад-
ный прецедент» не доказывает и доказать в
данном случае не может. Никакого обоснова-
ния необходимости, а тем более благодетель-
ности разрушения общины и апологетики
капитализма в России в нем не содержится.
Ссылки либералов на «опыт Европы» и на
европейскую науку не имеют под собой ни ма-
лейшей почвы.
«...Нынешнее положение общины,— это
Марксу ясно,— не может больше продолжать-
ся», она либо возродится и возродит русское
общество путем революции, либо погибнет от
нанесенных ей в результате «освобождения»
1861 г. ран. Но выставлять насильственное
ускорение ее гибели (по примеру Западной
Европы) в качестве благодеяния для кресть-
ян, ссылаться в оправдание ее гибели на
естественные и неотвратимые законы экономи-
ческого развития способны, по Марксу, толь-
ко литературные лакеи «новых столпов об-
щества». Правда, для них, присовокупляет
Маркс, «речь идет... уже не о проблеме, кото-
рую нужно разрешить, а просто-напросто о
враге$ которого нужно сокрушить» (1; 19,
410).
Итак, Маркс не смог дать «пригодного для
опубликования краткого ответа» на вопросы
-Засулич. Но ход его мысли дает богатую
пищу для размышлений, выходящих за пре-
делы поставленных В. Засулич вопросов.
316
Марксу, а еще более Энгельсу не раз при-
ходилось выступать против отсталых фанта-
стических, идеалистических, а иногда и прямо
реакционных построений народников (вспом-
ним хотя бы отповедь Энгельса П. Ткачеву).
Но, критикуя народничество, Маркс и Эн-
гельс не выплескивали ребенка вместе с гряз-
ной водой. За шелухой «социалистической»
доктрины народничества он различает кон-
туры реальных проблем русской революции,
разрешить научно которые в XIX в. было
невозможно, но которые предстояло разре-
шить рано или поздно. Это проблемы исто-
рического пути к цивилизации крестьянских
стран, подобных России, в эпоху начавшегося
кризиса капитализма. Гипотеза Маркса о воз-
можности развития России по «общинному
пути» не решение проблемы, она даже не по-
становка ее, а скорее, как мы говорили выше,
поиск, нащупывание, формулировка пробле-
мы, решение которой принадлежало будущему.
В общей марксистской концепции эта гипотеза
и связанный с нею ход мысли так и остались
на «периферии». С одной стороны, Марцс и
Энгельс исходили при формулировке социа-
листической перспективы из того, что евро-
пейское буржуазное общество, вторично пере-
жившее после 1848 г. «свой шестнадцатый
век», не протянет долго: неумолимый истори-
ческий кризис «сведет его в могилу» (1; 29,
295). А раз будут реорганизованы на социа-
листический лад Европа и Северная Америка,
это даст «такую колоссальную силу и такой
пример, что полуцивилизованные страны сами
собой потянутся за нами; об этом позаботятся
одни уже экономические потребности» (1; 35,
298). С другой стороны, русская революция
так и не стала фактом при жизни Маркса и
Энгельса. Царизм подавил народовольческий
терроризм. Революция была отсрочена на
десятилетия, и теоретический задел Маркса
317
не нашел непосредственного применения в
русской революционной практике. Однако со-
держание Марксова поиска не было «поте-
ряно» в историческом процессе развития со-
циалистической мысли.
Вовлечение в революционный процесс Рос-
сии, превращение по преимуществу европей-
ской революционности во всемирную потребо-
вало от марксистов признания многообразия
объективно возможных исторических путей
построения современной цивилизации, и не
только признания, но и осмысления альтерна-
тивности исторического движения законом
развития современной революции. То, что у
Маркса было «закраиной» мысли, превра-
щается у Ленина в итоге длительного и слож-
ного идейного развития в органику теории, в
средство научного анализа действительности.
Подобно тому как движение по спирали повто-
ряет пройденную ступень, так и русская ре-
волюционная мысль, в иных условиях, на
ином, более высоком историческом этапе, воз-
вращается к Марксову поиску, обогатив его
ленинским анализом монополистической фазы
капитализма и опытом трех русских рево-
люций.
Г. В. ПЛЕХАНОВ.
ПЕРЕХОД К МАРКСИЗМУ
По-видимому, самое важное в анализе про-
цесса становления научного социализма в Рос-
сии — определить тот пункт, ту ступень, где
переход к марксизму становится логически и
исторически необходимой формой револю-
ционного движения. Эта ступень должна
содержать условия, подготовленные предше-
ствующим развитием, которые определяют
направление дальнейшего идейного поиска.
В развитии крестьянского социализма можно
зафиксировать два переломных момента, ко-
гда поворот событий заставлял революционе-
ров возвращаться к критическому анализу
общих основ мировоззрения. Первый — в 60-х
годах XIX в., непосредственно после пораже-
ния первого революционного натиска, вто-
рой — в начале 80-х годов, т. е. в эпоху, ана-
лизом которой мы сейчас заняты. И в том и
в другом случае передовая общественная
мысль России оказалась лицом к лицу с фак-
тами, которые решительно не укладывались в
рамки имевшихся представлений о ходе раз-
вития революции. И в том и в другом случае
демократический подъем натолкнулся на непо-
319
движность основной массы населения страны,
на трусость и бесхарактерность так называ-
емых образованных классов. Однако исход
этих кризисных ситуаций, их влияние на
судьбы освободительного движения и револю-
ционной мысли оказались принципиально
различными. Полемика и борьба идей по
проблемам демократизма в начале 60-х годов
стали прологом к формированию идеологии
действенного народничества; раскол на
почве кризиса народничества и возникновение
«политического» направления создали усло-
вия для поворота группы «чернопередельцев»
к пролетарскому социализму.
Чем же объяснить это различие интеллек-
туальных результатов? Почему соответствие
между демократической теорией и практикой
революционного движения 60-х годов устанав-
ливается на базе народнического социализма,
а в 80-х уже требует перехода к марксизму?
Первое, что приходит на ум в качестве ответа
на этот вопрос,— различие экономической и
социально-политической обстановки в стране.
В начале 60-х годов XIX в., когда Россия
только что покончила с крепостным правом,
не существовало никаких условий, матери-
альных, моральных и интеллектуальных, для
того, чтобы русские революционные демокра-
ты приняли марксизм. Иначе говоря, ситуация
в стране была еще настолько неясной, запу-
танной, что истолкование ее в понятиях науч-
ного социализма оказывалось под силу только
таким титанам мысли, как Маркс и Энгельс.
Развитие капитализма, появление первых
отрядов крупнопромышленного рабочего
класса, процесс социальной дифференциации
«в деревне и т. п., по-видимому, впервые соз-
дают условия для распространения марксист-
ских идей в России. Картина русских социаль-
но-экономических отношений настолько упро-
щается, настолько напоминает соответствую-
320
щие западноевропейские образцы, что стано-
вится ясно: Россия бесповоротно стала на
путь капиталистического развития со всеми
вытекающими отсюда последствиями. В рево-
люционных кругах появляется течение науч-,
ного социализма, представленное Плехановым
и группой «Освобождение труда».
Как ни подкупает своей простотой и доступ-
ностью подобное обоснование исторической
необходимости появления марксистских идей
в России, оно является слишком абстрактным,
а потому и недостаточным, неточным. Анали-
зируя процесс развития русских социалисти-
ческих идей с точки зрения непосредственного
отражения в нем конфликтов складывавшего-
ся буржуазного общества, мы не должны за-
бывать о правомерных границах подобного
описания идейного творчества. Границы эти
совпадают с абстрактно теоретическим, «со-
циологическим» подходом к генезису научного
социализма в России, при котором не берутся
во внимание конкретные исторические обстоя-,
тельства и процессы, обусловившие реальную
форму перехода от утопии к науке, не говоря
уже о рассмотрении внутренней логики идей-
ного развития. В рамках этого подхода к ге-
незису научного социализма речь идет, как
правило, об установлении факта капитали-
стического развития страны. Поскольку он
установлен, поскольку доказано, например,
что Россия после реформы 1861 г. развива-
лась по капиталистическому пути, что в ней
складывалось не какое-нибудь иное, а бур-
жуазное отношение классов, постольку пред-
полагается, что все это получило отражение и
в сфере идеологии. Классовая борьба буржуа-
зии и пролетариата, организация классов в
политические партии, осознание противобор-
ствующими силами своих интересов и т. п.
считаются уже существующими, уже опреде-
ляющими политическую и идейную физионо-
321
мию данного общества. Если здесь возможны
какие-либо отклонения от образца, то они
относятся исключительно к национальной спе-
цифике, к степени развития капитализма, к
живучести крепостнических пережитков.
Повторяем, подобный способ описания
идеологических процессов правомерен в опре-
деленных границах, особенно тогда, когда
наше внимание фиксируется на таких объек-
тивных предпосылках распространения мар-
ксистских идей в стране, как та или иная ста-
дия капитализма, те или иные формы господ-
ства буржуазии и т. д. Однако существует
по-видимому, внутренний критический рубеж
подобного подхода к исследованию возникно-
вения теоретических учений, за которым начи-
нается ошибка вульгарно-социологического
толка. Если этот рубеж не осознан, а тем бо-
лее не преодолен, не «снят» в диалектическом
смысле, исследователь начинает незаметно для
самого себя сводить идейную эволюцию к
социально-экономическим эквивалентам: ус-
пехам в развитии русского капитализма, изме-
нению положения различных классов, диф-
ференциации в среде крестьянства и т. п.
Идя таким путем, он не столько выясняет ро-
дословную научного социализма в России,
сколько фиксирует самые общие пара-
метры среды, в которой совершалось разви-
тие национальной мысли от утопии к
науке.
Остаются без ответа важные вопросы, свя-
занные с анализом проблемы происхождения
научного социализма в России:
каковы движущие причины и стимулы
идейного поиска, которые привели группу
«чернопередельцев» во главе с Плехановым
к научному социализму;
благодаря чему в русском освободительном
движении сформировалась интеллектуальная
потребность в марксизме;
322
каким образом русская пролетарская демо-
кратия смогла выделиться из общей крестьян-
ско-демократической струи до возникновения
массового рабочего движения в России.
Но главное, пожалуй, чего не достигает по-
добного рода анализ идейных сдвигов в рус-
ском освободительном движении,— это пони-
мание конкретных проблем и противоречий, с
которыми столкнулось освободительное дви-
жение в ходе своего внутреннего развития и
которые непосредственно определили приня-
тие марксизма группой «чернопередельцев».
Кризисная ситуация в народничестве, как
указывалось выше, возникла в связи с пере-
ходом народовольцев к политической борьбе.
На первый взгляд кажется, что сходное поло-
жение уже существовало в русском освободи-
тельном движении в начале 60-х годов, когда
рухнули надежды русских революционеров на
крестьянское восстание. Однако сходство это
чисто внешнего порядка. По существу, перед
нами две совершенно различные, социологиче-
ски, политически, ситуации с разными про-
блемами, и соответственно разными способами
их решения. Поражение первого натиска на
самодержавие ускорило идейное размежева-
ние крестьянско-демократической и либераль-
ной тенденций в русском освободительном
движении. И хотя кризис затронул все на-
правления общественной мысли, включая
демократическое, он означал прежде всего
крах либеральных и либерально-демократиче-
ских иллюзий русского общества. Появление
в 70-х годах действенного народничества
с его сознательной ориентацией на крестьян-
ство свидетельствовало о начавшемся высво-
бождении крестьянской демократии из-под
эгиды либерализма.
Ситуация начала 80-х годов связана с кри-
зисом народничества и стоит уже на целый
порядок выше.
323
«Народная воля» явилась следствием внут-
реннего развития действенного народниче-
ства. И вместе с тем она представляла собой
живое отрицание народнических доктрин.
«Народничество стояло в резком отрицатель-
ном отношении ко всякой государственной
идее,— свидетельствует Плеханов,— народо-
вольцы рассчитывали осуществить свои со-
циально-реформаторские планы с помощью
государственной машины. Народничество от-
крещивалось от всякой «политики»; народо-
вольцы видели в «демократическом политиче-
ском перевороте» самое надежное «средство
социальной реформы». Народничество осно-
вывало свою программу на так называемых
«идеалах» и требованиях крестьянского насе-
ления, народовольцы должны обращаться,
главным образом, к городскому и промышлен-
ному населению, а следовательно, и отвести
интересам этого населения несравненно более
широкое место в своей программе» (22; 2, 41).
Разрешить эти противоречия можно было,
лишь перейдя на точку зрения пролетарского
социализма.
Таким образом, то, что разделяет, скажем,
Писарева и Плеханова, не может быть сведено
к различию экономических условий, ибо дело
не только и не столько в них. Между Писаре-
вым и Плехановым пролегла целая историче-
ская полоса со своеобразными условиями на-
рождения революционности в нашей стране и
за ее рубежами, со своеобразной логикой
развития освободительного движения. Их раз-
деляет, наконец, напряженный поиск правиль-
ной революционной теории, связанный с воз-
никновением, развитием и крахом народниче-
ского социализма.
* *
*
Существует , прочная связь между отрица-
нием значения политической борьбы и слабо-
324.
стью, неразвитостью революционного движе-'
ния, своего рода замкнутый круг отсталости.
Пока движение не убедилось на соответствую-
щем практическом опыте в необходимости
борьбы за политическое освобождение, до тех
пор любая теория, какой бы верной она ни
была, оказывается не в состоянии сдвинуть
дело с мертвой точки. Сколько бы ни доказы-
вали члены Русской секции Интернационала
превосходство политических идей и тактики
западноевропейского рабочего движения над
анархизмом и бакунистским вспышкопуска-
тельством, какие бы аргументы в пользу своих
правильных положений они ни приводили, их
деятельность не смогла повлиять сколько-ни-
будь заметно на формирование тактических
установок в русском революционном движе-
нии В последнем почти безраздельно господ-
ствовала идеология анархического бунтар-
ства, умеряемая некоторыми идеями Лаврова.
Жертвы и борьба не пропали даром для
русского освободительного движения. Период
70 — начала 80-х годов стал для социали-
стов-народников периодом исследования и
проверки революционных концепций и мето-
дов. Десятилетие практической борьбы в раз-
ных ее формах — от анархизма до бланкиз*-
ма — дало для понимания объективных усло-
вий русской революции неизмеримо больше,
чем предшествующий период, в течение кото-
рого программу приходилось создавать чисто
теоретическим путем. Опыт показал народни-
кам, что в России любая политическая прог-
рамма не может считаться революционной,
пока она не формулирует точно и ясно ответ
на вопрос, как ниспровергнуть власть цар-
1 Отсюда отнюдь не следует, что им не надо было
браться за критическое оружие. Пропаганда правиль-
ных взглядов не пропадает даром даже тогда, когда,
по выражению Ленина, «целые десятилетия отделяют
посев от жатвы».
325
ского самодержавия — оплота отсталости и
азиатчины страны.
Поскольку народовольцы своей практикой
и борьбой поставили этот вопрос перед рус-
ским революционным движением, постольку
они сделали важный шаг вперед в определе-
нии реальных нужд освободительной борьбы.
Политически революционные выступления
русских социалистов были с восторгом встре-
чены Марксом и Энгельсом, которые сразу же
становятся на сторону народовольцев против
группы «Черный передел». Суть дела для них
заключалась не только в героическом едино-
борстве народовольцев с самодержавием, но и
в выходе революционного движения России
на арену политической борьбы. Даже не зная
тогда (в 80-х годах XIX в.) ничего об эволю-
ции «чернопередельцев», Маркс и Энгельс
предвидели, что политическая борьба более
коротким путем подведет русских социалистов
к рабочему движению и современной револю-
ционной теории, гораздо быстрее побудит их
покончить с сектантством и догматизмом. Их
предвидение оправдалось.
Поворот народовольцев к политической
борьбе создал решающий стимул для нового
умственного движения. Чтобы оставаться со-
циалистом, надо было заново осознать связь
между социализмом и политической борь-
бой, которые отделились и разъединились в
ходе практической борьбы и рассматривались
в этой изоляции. Надо было возродить це-
лостную концепцию социализма и тем са-
мым перекинуть мост между теорией и прак-
тикой. Новая доктрина, не упуская из виду
конечную цель освободительной борьбы,
должна была наметить ряд переходных эта-
пов, которые русским революционерам пред-
стояло пройти, прежде чем в стране созда-
дутся условия для массового социалистиче-
ского движения.
326
Однако сами народовольцы оказались не в
силах решить эти задачи. В теоретическом
отношении они не вышли за пределы старого
воззрения. Как отмечал Плеханов, борьба за
политическое освобождение представлялась
большинству революционеров «каким-то вы-
нужденным компромиссом, временным торже-
ством «практики» над «теорией», насмешкой
жизни над бессилием мысли. Сами «поли-
тики», оправдываясь от сыпавшихся на них
упреков, избегали всякой апелляции к основ-
ным положениям социализма, а ссылались
опять на неотразимые требования действи-
тельности. В глубине души они и сами, по-
видимому, верили, что им не совсем к лицу
политические тенденции, но утешали себя тем
соображением, что только в свободном госу-
дарстве они могут предоставить мертвым хо-
ронить своих мертвецов и, покончивши всякие
счеты с политикой, всецело посвятить себя
делу социализма» (22; 2, 30). Поскольку же
идеологи «Народной воли» пытались теоре-
тически обосновать свою точку зрения на со-
отношение социализма и политической борь-
бы, постольку они повторяли с некоторыми
видоизменениями аргументы П. Н. Ткачева.
Заметить противоречие народовольческой
программы и народнического учения, факт не-
соответствия старой теории новой разверты-
вающейся практике могли только теоретиче-
ски подкованные люди, более или менее
знакомые с европейским социализмом. Боль-
шинство из них были членами «Черного пере-
дела».
Специфические качества Плеханова-мысли-
теля — стремление к последовательному раз-
витию своих взглядов, умение двигаться про-
тив общего течения, теоретическая честность
и т. п.— сыграли огромную роль в переходе
его от народничества к марксизму. Среди ре-
волюционеров, теоретическая совесть которых
327
вполне удовлетворялась немногими, эклекти-
чески соединенными положениями социали-
зма, он оказался, по-существу, первым, кто
решился бросить вызов народничеству и по-
казать полное банкротство его идей (см. 34;
187).
Поворот Плеханова к научному социализму
можно объяснить (в рамках психологического
анализа) личными качествами, обусловлен-
ными его характером, свойствами таланта,
воспитанием и жизненным опытом. Но нам
важно провести социологический анализ —
выйти за пределы сферы индивидуального
сознания и исследовать генезис проблем, кото-
рые привели мыслителя к марксизму. Даже
самый пристальный интерес к проблемам об-
щей теории не смог бы обнаружить несоответ-
ствие народнического миросозерцания дейст-
вительности, если бы развитие революцион-
ного движения не подорвало основ крестьян-
ского социализма, а главное, не конкретизи-
ровало задачу новой теории как задачу
соединения классовой и политической борьбы.
Этот пункт, ввиду его важности, заслужи-
вает специального рассмотрения.
Следует сказать, что процесс разрушения
старой бакунистской доктрины с неудержи-
мой силой разворачивался в конце 70 — на-
чале 80-х годов. Не только идея воздержания
от борьбы за политическое освобождение
страны, а буквально все пункты народниче-
ского миросозерцания оказались в противо-'
речии с процессами пореформенной действи-
тельности. Так, народовольцы оказались вы-
нужденными признать, вопреки старой
бакунистской доктрине, что, несмотря на сла-
бость русской буржуазии, она способна в не-
далеком будущем сложиться в серьезную эко-
номическую и политическую силу. «...Еще не-
сколько поколений — и мы увидим у себя на-
стоящего буржуа; увидим хищничество, воз-
328-
веденное в принцип, с теоретической основой,
с прочным миросозерцанием, с сословной
нравственностью» (15; 23). Однако объясне-
ние причин усиления влияния буржуазии оста-
валось вполне народническим: большинство
народовольцев считали развитие буржуазии
явлением неорганическим, чуждым основам
русского экономического быта, результатом
правительственной политики поощрения ка-
питализма.
Все более отчетливо перед умственным взо-
ром народовольцев выступал и процесс рас-
слоения крестьянства. И хотя большинство
народников не признавали в кулацкой про-
слойке новой общественной силы, считая
вслед за В. В. (В. П. Воронцовым), будто
кулака возвышает «не хозяйство, а мироед-
ство», озабоченность новыми процессами в
деревне была огромной. Главное, что вызы-
вало тревогу народников,— полная неспособ-
ность общины противостоять натиску «при-
жимки» х. «Общинный и артельный дух,—
констатировала «Народная воля»,— не поме-
шал развиться у нас эксплуатации, беспри-
мерной по наглости и полноте» (15; 162).
Правда, признавая этот факт, народовольцы
объясняли его опять-таки политикой само-
державия, ограбившего деревню.
Гораздо более трезвую позицию в 1879—
1881 гг. народовольцы занимают и в вопросе
о судьбах капитализма в России. Для них
капиталистическое развитие страны является
неоспоримым фактом. «Поглядите: в деревнях
1 В. А. Твардовская совершенно правильно выде-
ляет из общей струи народовольческих взглядов на
кулачество позицию П. Н. Ткачева. Отмечая появле-
ние новой формации сельских мироедов, Ткачев обра-
щал внимание на то, что новые кулаки не грабят, не
жгут, не разбойничают, а только «пускают в оборот
капитал» «на законном основании», являясь в данном
отношении «представителями неотразимой силы капи-
тала» (см. 55; 65).
22 И. К. Пантин	329
крестьянская земля постепенно переходит в
руки кулаков и спекуляторов; в городах фаб-
ричные и заводские рабочие попадают все в
большую кабалу к фабриканту; капиталисты
становятся силой, с которой разъединенным
рабочим бороться трудно»,— утверждается в
«Программе рабочих членов партии «Народ-
ная воля»» (24; 2, 186). Но какой вывод
делается из этих правильно подмеченных яв-
лений? Как можно скорее произвести полити-
ческий переворот и уничтожить самодержав-
ное государство, которое, по мнению народо-
вольцев, представляет собой «крупнейшую в
стране капиталистическую силу» (см. 24;
2, 171).
Таким образом, как бы правильно (эмпири-
чески правильно) ни фиксировали народо-
вольцы положение дел в стране, теоретически
они не могли подняться над горизонтом огра-
ниченной доктрины. Это еще одно свидетель-
ство того, что сами по себе факты, какими бы
они ни были, не порождают поворота в соз-
нании революционеров, не ведут их непосред-
ственно к марксизму. Как и во всех случаях,
когда речь идет о смене исходных методологи-
ческих оснований, обобщение определенного,
всегда конечного числа явлений и фактов,
противоречащих принятой теории, не может
привести к отказу от унаследованной системы
идей. Потребность в новом миросозерцании
имеет совсем другой характер, нежели простое
сопоставление учения с действительностью. Ее
источник коренится внутри самого револю-
ционного движения, в том опыте, который ре-
волюционеры приобретают, в тех противоре-
чиях, которые оно порождает в своем разви-
тии. То, что непосредственно определило
поворот группы «чернопередельцев» к мар-
ксизму, меньше всего имело своим источником
исследование экономики России. Разрыв с на-
родничеством предопределялся в первую оче-
330
редь не запросами теории, а необходимостью
сохранить социалистическую традицию в об-
становке всеобщего разлада целей и деятель-
ности революционного движения.
О происхождении кризиса действенного на-
родничества подробно говорилось выше. Сей-
час мы хотели бы обратить внимание читателя
на содержание понятия «кризис» примени-
тельно к развитию народнического движения
в конце 70 — начале 80-х годов прошлого века.
Этот кризис был связан не только с неудачей
революционеров поднять темное, забитое кре-
стьянство на социалистическую революцию,
хотя неудача и способствовала вызреванию
элементов кризисной ситуации. Еще меньше
кризис народничества можно связывать с раз-
громом партии «Народная воля», последовав-
шим сразу же вслед за покушением на Але-
ксандра II,— обессиленная арестами, потеряв-
шая руководящую группу организация еще
продолжала свою борьбу. Но никакой ге-
роизм рядовых членов «Народной воли» не
мог возвратить народничеству то единство
теории и практики, программы и тактических
установок, которое является условием суще-
ствования революционной партии и которое
было утрачено движением в ходе внутренней
эволюции. Вот почему мы определяем «кризис
народничества» как выявившуюся невозмож-
ность для русского революционного движения
руководствоваться старыми принципами и
программами и — одновременно — неспособ-
ность представителей новых тенденций осмыс-
лить свою деятельность в адекватной системе
взглядов, поскольку последняя неизбежно
вступала в противоречие со всей старой идео-
логией социализма.
В этом своем значении понятие «кризис
народничества» имеет непосредственное отно-
шение к исследованию генезиса пролетарского
социализма в России. Оно характеризует от-
331
правкой пункт размышлений и поисков Пле-
ханова и его товарищей по группе «Освобо-
ждение труда», т. е. стимулы, идейные и по-
литические, которые толкали их к разрыву с
теорией крестьянского социализма. Харак-
терно, что Плеханов в первой же своей мар-
ксистской работе «Социализм и политическая
борьба» прямо указывает на кризисную ситуа-
цию в народническом движении, связанную
с перерастанием теории практикой, как на
непосредственную причину возникновения по-
требности в более высоком миросозерцании.
«...С появлением «Нар. Воли»,— читаем мы
там,— логическое развитие нашего револю-
ционного движения переходило уже в тот фа-
зис, в котором оно не могло более удовлетво-
ряться народническими теориями доброго
старого,— т. е. чуждого политических интере-
сов,— времени... Внося то или другое измене-
ние в свою тактику, подвергая тем или другим
переделкам свою программу,— продолжает
Плеханов,— революционеры часто и не подо-
зревают, какому серьезному испытанию под-
вергают они общепризнанные в их среде уче-
ния. Многие из них так и умирают в тюрьмах
или на виселицах, вполне уверенные в том, что
они действовали в духе именно тех учений,
между тем как в сущности они были предста-
вителями новых тенденций, возникших на
почве старых теорий, но уже переросших их
и готовых найти новое теоретическое выраже-
ние. Так было и у нас с тех пор, как окрепло
«народовольческое» направление» (22; 2,
40—41).
«Ход вещей» пришел в столкновение с «хо-
дом идей». Однако «ход вещей» — это не про-
сто объективное экономическое развитие
страны по буржуазному пути, но прежде всего
и главным образом революционная практика.
Именно она выявила в форме антиномии «со-
циализм» — «политическая борьба» противо-
332
речие народнического социализма потребно-
стям освободительной борьбы в эпоху наро-
ждавшегося в России капитализма.
Другое дело, что в такой резкой форме ан-
тиномия существовала не для всех. Пожалуй,
только Плеханов со свойственным ему стрем-
лением к целостности взглядов, логической
завершенности доктрины, формулировал анти-
номию столь четко и бескомпромиссно. Од-
нако даже те, кто, признавая политическую
борьбу, избегали обращения к теории социа-
лизма, чувствовали, насколько довлеет над
ними необходимость изменения существую-
щих взглядов.
Революционная практика не только вы-
звала к жизни кризисную ситуацию в народ-
ническом движении, но и сделала ее разре-
шение необходимостью. Ибо противоречие
между доктриной и тактикой революционеров
появилось не случайно, не в результате допу-
щенных ошибок или отклонения от правиль-
ного пути. Как мы пытались показать, сама
логика борьбы за социализм вывела народни-
ков в сферу политики, благодаря которой со
всей ясностью выявился основной порок ис-
ходной доктрины. То, что раньше выступало
как различие точек зрения народнических
публицистов, с возникновением народо-
вольчества превращалось во внутреннее про-
тиворечие самого революционного движения.
Своим героическим, но безнадежным едино-
борством с самодержавием «Народная воля»
поставила проблему социализма и политиче-
ской борьбы, так сказать, на лезвие ножа.
Русские социалисты оказались перед решаю-
щим выбором: либо отказ от поддержки раз-
вернувшейся политической борьбы, либо от-
каз от теории, в которой «политике» не нахо-
дилось места.
333
* *
*
Сила, сущность и значение первых мар-
ксистских работ Плеханова заключались пре-
жде всего в новом для России понимании
исторического процесса, которое в них изло-
жено. Благодаря этому пониманию истории
социалистическое движение России обретало
адекватную теоретическую базу, сознание
правоты и необходимости. В немногих сжатых
положениях Плеханов рисует картину клас-
совой борьбы, идущей в странах Западной
Европы, акцентируя внимание на том, что
борьба между классами ведется политиче-
скими средствами. «...Ни один класс, добив-
шийся политического господства, не имеет
причин раскаиваться в своем интересе к «по-
литике»; если, напротив, каждый из них до-
стигал высшей, кульминационной точки своего
развития лишь после того, как он приобретал
политическое господство, то мы должны при-
знать, что политическая борьба представляет
собою такое средство социального переустрой-
ства, годность которого доказана историей»
(22; 2, 55).
Пока вопрос о политическом освобождении
страны, доказывает Плеханов, ставится с кре-
стьянско-социалистической точки зрения, он
не имеет удовлетворительного решения: бур-
жуазия, а не крестьянские массы воспользует-
ся прежде всего благами политической сво-
боды. Более того, получив свободу слова и
действия, буржуазия попытается использовать
ее против социалистической партии — в поли-
тике на благодарность вчерашних союзников
рассчитывать не приходится. Но по отноше-
нию к пролетариату, борющемуся за свое эко-
номическое освобождение, ни о каком про-
игрыше речи быть не может. Политический
строй общества представляет для рабочего
класса далеко не безразличное условие его
334
развития. Рабочие «стремятся... к политиче-
скому господству, чтобы помочь себе путем
изменения существующих социальных отно-
шений и приспособления общественного строя
к условиям своего собственного развития и
благосостояния» (22; 2, 58). Русские револю-
ционеры не могут больше сторониться поли-
тической борьбы. Непонимание ее значения
для социализма свидетельствует лишь о не-
зрелости революционного движения. К сча-
стью, логика событий, подчеркивает Плеханов,
вывела русское движение на другую дорогу и
заставила революционеров в лице «Народной
воли» добиваться политического господства
для осуществления экономической революции.
Рассматривая программу «Народной воли»
с точки зрения пролетарского социализма,
Плеханов констатирует, что в той форме, в ко-
торой эта программа представлена в основных
документах, она является простым продолже-
нием радикально-демократической традиции.
То социалистическое, что есть в народовольче-
стве, носит благодаря народнической доктрине
утопический характер, практическая же дея-
тельность партии никак не соотносится с ее
основными целями. Главное, что мешает на-
родовольчеству приобрести социалистическо-
революционный характер,— это, по мнению
Плеханова, непонимание значения самостоя-
тельной классовой борьбы пролетариата.
Исходя из общей бакунистской концепции,
народовольцы считали наличное соотношение
политических сил и экономических факторов
в стране чрезвычайно выгодным для социа-
листов, пока и поскольку буржуазия еще не
сложилась в социальную и политическую
силу. Однако «выгода» эта носит в действи-
тельности мнимый характер, доказывает Пле-
ханов. Далеко не всякие условия способны
вызвать к жизни массовое революционное
движение, подобное тому, какое русские рево-
335
люционеры наблюдали в западноевропейском
пролетариате. Неразвитость классовых анта-
гонизмов приводит к неразвитости политиче-
ского сознания населения, что обрекает со-
циалистическое движение интеллигенции на
неудачу. Однако два пореформенных десяти-
летия не прошли для России даром. Общест-
венная ситуация изменилась коренным обра-
зом благодаря развитию русского капита-
лизма и возникновению пролетариата. Послед-
ний не только способен, как показывает опыт
Западной Европы, к самостоятельной истори-
ческой инициативе, но более, чем любой дру-
гой класс, восприимчив к движению, нача-
тому русской революционной интеллигенцией.
Специфика пролетариата как революцион-
ного класса, подчеркивал Плеханов, имеет
решающее значение для судеб русской осво-
бодительной борьбы. Во-первых, пролетариат
не просто угнетенный, обездоленный класс,
лишенный средств производства. Он еще и
самый революционный класс современного
общества, связанный с наиболее передовой
формой производства. Все промежуточные
классы уничтожаются с развитием крупной
промышленности, пролетариат же именно ею
и создается, организуется, просвещается. Во-
вторых, подчеркивает Плеханов, «пролетариат
не нуждается в материальном богатстве, чтобы
развиться до понимания условий своего осво-
бождения. Его нищета,— обусловленная не
бедностью и дикостью общества, а недостат-
ками общественной организации,— такая ни-
щета не только не затрудняет, но облегчает
понимание этих условий» (22; 2, 66).
Таким образом, в лице пролетариата рус-
ские социалисты имеют общественную силу,
которая способна противостоять всяческим
зигзагам исторического хода вещей. Все дело
заключается в развитии политического созна-
ния рабочего класса, в его сплоченности и ор-
336
ганизованности. «Именно эти элементы его
силы,— пишет Плеханов,— и подлежат воз-
действию нашей социалистической интелли-
генции. Она должна стать руководительницей
рабочего класса в предстоящем освободитель-
ном движении, выяснить ему его политические
и экономические интересы, равно как и взаим-
ную связь этих интересов, должна подгото-
вить его к самостоятельной роли в обществен-
ной жизни России. Она должна всеми силами
стремиться к тому, чтобы, в первый же период
конституционной жизни России, наш рабочий
класс мог выступить в качестве особой партии
с определенной социально-политической про-
граммой» (22; 2, 84). Плеханов не преумень-
шает трудностей, которые стоят перед рус-
скими социалистами на этом пути в условиях
абсолютизма. Широкое, политически созна-
тельное движение рабочего класса предпола-
гает наличие ряда демократических учрежде-
ний. Но завоевать эти учреждения, в свою
очередь, без политической борьбы пролета-
риата невозможно. Прорвать порочный круг
можно только путем постепенного политиче-
ского воспитания рабочего класса.
Это было началом пролетарского социа-
лизма в России. Именно здесь проходит ру-
беж, отделяющий его от народничества.
И Ленин недаром усматривал в работе «Со-
циализм и политическая борьба» подлинный
исходный пункт русской социал-демократии.
«Первое profession de foi всемирного социа-
лизма, «Коммунистический манифест» устано-
вил уже ту, ставшую с тех пор азбучной,
истину, что всякая классовая борьба есть
борьба политическая, что рабочее движение
только тогда перерастает стадию зародыше-
вого состояния и детства, только тогда стано-
вится классовым движением, когда переходит
к политической борьбе. Первое profession de
foi русского социал-демократизма, брошюра
337
Плеханова «Социализм и политическая борь-
ба», вышедшая в 1883 г., подтверждала эту
истину в применении к России и показала,
как именно и почему именно русское револю-
ционное движение должно привести к слия-
нию социализма и политической борьбы, к
слиянию стихийного движения рабочих масс с
революционным движением, к слиянию клас-
совой борьбы и политической борьбы» (2; 4,
311 — 312).
В свете этих взглядов на политическую
борьбу Плеханов развивает совершенно незна-
комый тогдашним русским революционерам
взгляд на социальную революцию как на про-
цесс развития угнетенного класса в ходе суро-
вой освободительной борьбы. «Так называе-
мая революция,— доказывает он,— есть толь-
ко последний акт в длинной драме рево-
люционной классовой борьбы, которая ста-
новится сознательной лишь постольку, поско-
льку она делается борьбою политической»
(22; 2, 58—59).
Современному читателю трудно по достоин-
ству оценить всю новизну плехановского ре-
шения проблемы русской социалистической
революции на пути развития классовой борь-
бы пролетариата. Оно кажется настолько оче-
видным, естественным, что доказывать его
пространно — означало бы ломиться в откры-
тую дверь. А между тем для русского рево-
люционного движения начала 80-х годов это
решение обладало всей самобытной силой уче-
ния, только что рожденного в результате ве-
личайшего усилия мысли. Признание пролета-
риата конкретным субъектом русской со-
циалистической революции — свидетельство
решительного пересмотра всего традиционного
понимания целей и задач революционного
движения. Народники всех направлений —
и землевольцы, и народовольцы — ориентиро-
вались на то, что инициатива социального
338
переворота должна исходить от революцион-
ной интеллигенции. Последняя, с помощью ли
социалистической пропаганды или захвата
орудий государственной власти, побуждает
народ, преимущественно крестьянство, к непо-
средственным действиям против своих врагов.
Словом, предполагалось, что народ уже готов
к революции. Стоит только интеллигенции
устранить путы, наложенные на него темнотой
или деспотизмом, как сразу же обнаружатся
все признаки внутреннего обновления.
Схема социальной революции, выдвинутая
Плехановым, принципиально отличалась от
подобного рода ожиданий. Прежде всего она
исходила из того, что действительный про-
цесс революции нельзя отождествлять с дея-
тельностью сознательного меньшинства. Со-
циальная революция — это, согласно Плеха-
нову, длительный исторический процесс, ко-
торый связан с развитием производительных
сил и преобразованием экономического базиса
производства. Она, следовательно, возможна
там, где возникли производительные силы,
обладающие тенденцией к росту, где суще-
ствует и крепнет сознательное движение про-
летарских масс. «Только там, где историче-
ские обстоятельства вырабатывают новый
экономический базис для переустройства об-
щества в интересах ...низшего класса, только
тогда, когда класс этот начинает сознательно
относиться к коренным причинам своего раб-
ства и к существенным условиям своего осво-
бождения,— только там и только тогда,— под-
черкивает Плеханов,— можно, не впадая в ма-
ниловщину, «ждать» новой социальной
революции» (22; 2, 238—239). Пока этих ус-
ловий нет в наличии, революционный перево-
рот не приобретет социалистического харак-
тера, даже если революционному меньшинству
удастся захватить орудия правительственной
власти. Оно истощит себя и выродится в по-
339
вторных и безнадежных попытках создать
средствами принуждения экономические ус-
ловия своего сохранения и существования.
Социальная революция, таким образом,
связывается Плехановым с определенными
историческими условиями экономического и
социального развития; она возможна там, где
вместе с капиталистическим производством
развивается промышленный пролетариат.
Плеханов уверен, что Россия уже ступила на
этот путь. Правда, «главный поток русского
капитализма пока еще невелик; еще не много
таких мест в России, где отношения нанима-
теля к работнику совершенно соответствовали
бы общераспространенному представлению об
отношениях труда к капиталу в капиталисти-
ческом обществе; но в этот поток со всех сто-
рон направляется такое множество мелких и
крупных ручейков, ручьев и речек, что общая
масса направляющейся к нему воды огромна,
и быстрый, сильный рост потока не подлежит
сомнению» (22; 2, 271).
Россия ступила на путь капитализма и, по-
видимому, пройдет его до конца. С этим об-
стоятельством должна посчитаться русская
социалистическая партия, если она хочет пре-
вратиться в серьезную политическую силу,
посчитаться не в смысле «определения на
службу» к русскому капиталу, а в смысле раз-
вития и просвещения класса, способного в бу-
дущем уничтожить капитализм.
* *
*
Существование марксизма, непосредствен-
ное знакомство с западноевропейским рабочим
движением, с идейной борьбой различных те-
чений социализма существенно облегчали за-
дачу Плеханова: они указывали, где и как
искать ответ на «проклятые вопросы» русского
революционного движения. Однако трудно-
340
сти, вставшие перед Плехановым, не следует
преуменьшать — речь шла не просто о при-
знании марксизма как теоретической доктри-
ны, но о применении теории Маркса к ана-
лизу русской действительности, к проблемам
русского освободительного движения. Нужно
было объяснить посредством социалистиче-
ской теории особенности объективного поло-
жения дел в России, выработать революцион-
ную концепцию и методы борьбы, по-суще-
ству, новые, несмотря на их видимое сходство
с опытом освободительного движения в дру-
гих странах. Нужно было на основе критиче-
ского анализа определить исходную точку
русской революции, доказав, что борьба за
политическое освобождение России способна
при определенных условиях (политическое
воспитание пролетариата) стать прологом со-
циалистической революции. Наконец, пред-
стояло дать четкий и определенный ответ, как
ниспровергнуть власть самодержания. Сло-
вом, проблем было много, и надо удивляться
не тому, что Плеханов не решил их все, а то-
му, что он все-таки сумел обрисовать позицию,
на основе которой можно было двигаться
дальше, вырабатывать конкретную программу
и тактику.
Плехановская марксистская концепция воз-
никла в ту эпоху, когда самостоятельного ра-
бочего движения в России еще не существо-
вало, когда пути развития русской революции
приходилось определять на основе общей
исторической теории. Среди тех пятерых, со-
ставлявших группу «Освобождение труда»,
которые выступили в 80-х годах прошлого
века пионерами марксистских идей в нашей
стране, едва ли не все пришли к научному
социализму путем знакомства с трудами
Маркса и Энгельса, а через них — к анализу
русской общественной ситуации. С этим свя-
заны достоинства первых русских маркси-
341
стов — высокий теоретический уровень мыш-
ления, умение схватить научный социализм
как целое; но с этим же связаны и их недо-
статки — известного рода абстрактность,
схематизм, пропагандистский, по преимуще-
ству, характер их работ (см. 51; 219).
В работах «Социализм и политическая
борьба» и «Наши разногласия» картина
классовых отношений русского общества ри-
суется крупными мазками, без проработки
отдельных деталей. Такие существенные про-
блемы, как выяснение роли буржуазии в рус-
ской буржуазно-демократической революции,
создание партии нового типа, проблема по-
литического воспитания пролетариата в ходе
революционной борьбы, исследование сути
аграрного вопроса в России и отношение про-
летариата к крестьянским массам,— все эти
актуальные для русской революции вопросы
оставались в общем и целом в 80-х годах за
пределами теоретических обобщений Плеха-
нова. Связь борьбы социалистического про-
летариата с судьбами других классов не до-
казывается в подробностях; она скорее по-
стулируется Плехановым как естественная и
само собой разумеющаяся предпосылка.
В этом недостаток плехановской постановки
вопроса о руководящей роли рабочего класса
в русском освободительном движении, вслед-
ствие которого она уступает место ленинской
идее гегемонии пролетариата.
Разрывая с народничеством, Плеханов ни
в малейшей степени не склоняется к сектант-
ству. Под углом зрения развития классовой
самостоятельности пролетариата он рассмат-
ривает все вопросы предстоящей русской ре-
волюции. Он уверен в том, что «возможно
более скорое образование рабочей партии есть
единственное средство разрешения всех эко-
номических и политических противоречий со-
временной России» (22; 2, 349). Никакой
342
догматической боязни экономической и куль-
турной отсталости страны, ограничения рево-
люционных задач пролетариата ввиду этой
отсталости. Движение России по капиталисти-
ческому пути есть непреложный факт, отри-
цать который бессмысленно и реакционно,—
страна уже ступила «на след естественного
своего развития». Однако это движение, дока-
зывает Плеханов, не предопределено фаталь-
но, оно может быть более мучительным или
менее мучительным для народа «в зависимо-
сти от комбинации всех общественных и меж-
дународных отношений данной страны». При-
чем пролетариат, в котором сосредоточивают-
ся все революционные интересы современного
общества, в состоянии решающим образом
повлиять на эту комбинацию. Развитие капи-
тализма не застало социалистическую партию
врасплох; она оказалась стоящей на более
высокой ступени развития, чем буржуазные
партии. Если это преимущество не будет по-
теряно, если социалисты сумеют организовать
широкую пропаганду в рабочей среде, то от-
пор буржуазии будет решительным и энер-
гичным и капиталистическая фаза будет
превзойдена в исторически короткие сроки.
Но не только внутренние факторы — социа-
листическое просвещение и организация рус-
ского пролетариата, его классовая самостоя-
тельность — определяют, по мнению Плеха-
нова, более короткий, чем в европейских стра-
нах, срок существования капитализма в
России. Историческая среда, в которой проис-
ходит развитие русского капитализма, также
будет способствовать ускорению процесса.
«Наш капитализм отцветет,— доказывает
он,— не успевши окончательно расцвесть, за
это ручается нам могучее влияние междуна-
родных отношений» (22; 2, 337) L
1 В 1917 г. эти пророческие слова молодого Пле-
ханова подтвердит история. Социалистическая рево-
343
В «Наших разногласиях» Плеханов не
знает, как поведет себя русская буржуазия в
предстоящей революции. Он ограничивается
констатацией противоречия интересов русской
буржуазии интересам абсолютизма, делая при
этом многозначительное замечание насчет
того, что буржуазия умеет извлекать пользу
«из существующего режима» и «потому не
только поддерживает некоторые его стороны,
но и целиком стоит за него в известных своих
слоях...» (22; 2, 203). Однако он не спешит
с выводами, не желая по некоторым частным
сторонам процесса заключать обо всем его
направлении. По его мнению, русская буржуа-
зия переживает сейчас (т. е. в 80-х годах
XIX в.) «важную метаморфозу: у нее разви-
лись легкие, которые требуют уже чистого
воздуха политического самоуправления, но в
то же время у нее не атрофировались еще и
жабры, с помощью которых она продолжает
дышать в мутной воде разлагающегося абсо-
лютизма» (22; 2, 203).
В своих первых марксистских работах Пле-
ханов еще не ставит вопроса, каким образом
сознательный пролетариат сумеет принять
участие в буржуазной революции, не таская
из печи «каштаны политического освобожде-
ния» для буржуазии,— решение этой трудной
задачи было впереди. Однако он уверен: в
предстоящей революционной борьбе русский
рабочий класс должен вести самостоятельную
политическую линию. «Наше «общество» ли-
люция станет навязываться событиями в качестве
единственного выхода из национальной катастрофы,
созданной империалистической войной. Но меньшевик
Плеханов и его газета «Единство» будут пятиться на-
зад от пролетарской революции к союзу с буржуазией,
будут клеветать на Ленина и большевиков как на
бланкистов, которые якобы пытаются в экономически
слабой стране ввести социализм, будут призывать ре-
волюционные массы к поддержке Временного прави-
тельства.
344
шено такого (как в Западной Европе.— И.П.)
влияния на рабочий класс, и социалистам нет
ни нужды, ни выгоды создавать его заново.
Они должны указать рабочим их собственное,
рабочее знамя...» (22; 2, 346).
Даже темное, политически неподвижное
крестьянство — факт, с которым столкнулось
и о который разбилось революционное народ-
ничество,— не пугает Плеханова; он уверен,
что промышленные рабочие способны сыграть
решающую роль в политическом развитии
крестьянства. В крестьянской стране марксист
Плеханов вовсе не думает игнорировать му-
жика. Напротив, выдвигая на первый план
задачу политического просвещения рабочего
класса, он тем самым надеется отыскать более
действенные способы влияния революционной
партии на сельское население. Не социали-
стическая интеллигенция сама по себе, а пре-
жде всего сознательный рабочий способен
обеспечить влияние революционных идей на
народ. «Ни по привычкам мысли, ни по спо-
собности к физическому труду наша револю-
ционная интеллигенция не имеет ничего об-
щего с крестьянством. Промышленный рабо-
чий и в этом случае составляет середину
между крестьянином и «студентом». Он дол-
жен, поэтому, послужить связующим звеном
между нами» (22; 2, 251). Интеллигенция
должна начать свое революционное слияние
с народом не с крестьянства, а с пролетариа-
та, но именно начать, приступая по мере раз-
вития и укрепления рабочего движения к
систематической революционной работе в кре-
стьянстве. Таким образом, программа маркси-
стов в России, как ее формулирует Плеханов
в 80-х годах, не жертвует деревней в интересах
города, не игнорирует роли крестьянства.
Она, по мысли Плеханова, «ставит своей зада-
чей организацию социально-революционных
сил города для вовлечения деревни в русло
23 И. К. Пантин 345
всемирно-исторического движения» (22; 2,
353).
Конечно, идея руководящей роли рабочего
класса, сформулированная Плехановым, каче-
ственно отличалась от ленинской теории геге-
монии пролетариата в русской революции.
Ленинский подход, составивший эпоху в раз-
витии марксизма, подразумевал нечто неиз-
меримо более богатое и конкретное: осмысле-
ние борьбы пролетариата с буржуазией как
фокуса многочисленных и разнородных конф-
ликтов и социальных войн, имеющих место
при капитализме. Однако то, что сделал Пле-
ханов, не было забыто Лениным: как «сня-
тый» момент оно присутствует в разработан-
ной Лениным научной теории социалистиче-
ской революции.
¥ ¥
*
Характеристикой взглядов Плеханова
можно было бы заключить очерк развития
социализма от утопии к науке в России, ибо
в лице Плеханова русское революционное дви-
жение преодолело своеобразный критический
рубеж. То, что до преодоления этого рубежа
казалось невозможным — образование в рус-
ском революционном движении собственно
марксистского крыла,— стало естественным и
необходимым в итоге деятельности группы
«Освобождение труда». И наоборот, прото-
ренный путь революционной борьбы, по ко-
торому еще продолжала идти «Народная
воля», превращался в анахронизм и отста-
лость.
Научный социализм в России начинается
с решения той задачи, перед которой оста-
новилась предшествующая революционная
мысль,— с проблемы слияния политической
борьбы с классовой. С этого времени русская
пролетарская демократия обретает почву для
своего непрерывного развития. Отныне ни
346
перемены в классовых отношениях, ни изме-
нения в политической ситуации, ни постановка
новых общественных задач не в состоянии
будут нарушить преемственность русского
социалистического движения: оно твердо ста-
новится на точку зрения марксизма.
Однако из сказанного не следует, что Пле-
ханов и первые русские марксисты сумели дать
исчерпывающий ответ на все вопросы рус-
ского пролетарского социализма. Будучи науч-
ными социалистами, последователями Маркса,
Плеханов и его товарищи по группе «Осво-
бождение труда» первыми в России постигли
связь и историческое значение пролетарского
движения, первыми указали на пролетариат
как на силу, способную свалить самодержавие.
Но превзойти ограниченный исторический
этап, на котором находилось русское рабочее
и революционное движение в 80-х годах
XIX в., они, конечно, не могли.
Плеханов и его соратники не могли присту-
пить к решению ряда вопросов научного со-
циализма просто потому, что ход историче-
ских событий еще не поставил их на повестку
дня движения, не сделал их актуальными для
русской социал-демократии. Вот почему, от-
мечая во имя исторической истины ограничен-
ность плехановской трактовки ряда вопросов,
мы должны избегать просветительского обли-
чительства первых русских марксистов, а тем
более рассматривать Плеханова 80-х годов,
пионера марксизма в России, преимуществен-
но как будущего оппортуниста, идеолога
меньшевизма. Это неправильно в двоякого
рода смысле: во-первых, потому, что деление
на большевизм и меньшевизм относится к
более позднему этапу развития пролетар-
ского социализма, когда произошло слияние
социал-демократии с рабочим движением; во-
вторых,— и это главное — гносеологические
истоки меньшевизма Плеханова восходят не
347
к конкретным ответам на конкретные вопро-
сы, а к тому теоретически ограниченному ви-
дению проблем социализма, которое сложи-
лось как отражение определенной историче-
ской полосы в развитии социал-демократии.
Не отдельные тактические ошибки и теорети-
ческие промахи определили в конечном счете
судьбу воззрений Плеханова, а своеобразный
подход к проблемам развития социализма в
России, сложившийся, кстати, в борьбе с на-
родничеством.
Связанный идейными нитями с миросозер-
цанием II Интернационала, этот подход соот-
ветствовал меркам и отношениям доимпериа-
листической эпохи, которая на грани XIX—
XX вв. стала отходить уже в прошлое. Поли-
тическую сущность его впоследствии Ленин
определит как «объективизм буржуазного
оправдания действительности». Характерная
его черта, исторически возникшая в борьбе с
субъективизмом народничества,— это фатали-
стическая, под маской «объективности», кон-
цепция исторической необходимости. Плеха-
нову и его товарищам казалось, что, противо-
поставляя социологическому субъективизму
народников закономерный ход вещей, объек-
тивный и не зависящий от чьей-либо воли,
они следуют букве и духу исторической тео-
рии Маркса. Однако они забывали, что в
реальной политической истории подобным
воззрениям соответствует либо неразвитость
классовой борьбы пролетариата и неспособ-
ность его влиять на события, либо утрата
рабочим классом исторической инициативы в
результате поражения революции. Социоло-
гически эта картина верна лишь для очень
больших периодов общественного развития,
когда можно не принимать во внимание исто-
рических «случайностей» — ускоренное или
медленное развитие процесса, ту или иную
форму преобразований и т. п.
348
Пока речь шла о борьбе со старым русским
народничеством, упор на объективность, на
необходимый ход вещей был понятным и пра-
вомерным и ни к какому меньшевизму не вел.
Однако к началу XX в. в России вызрела
глубокая народная революция, в которой со-
циал-демократии в силу ряда причин при-
шлось играть ведущую политическую роль.
Непосредственное вмешательство пролетариа-
та в ход событий превратилось в необходи-
мость еще до того, как на повестку дня была
поставлена «его собственная», социалистиче-
ская революция. В этих условиях упор на
объективный характер исторического про-
цесса перерастал в непонимание конкретных
политических задач момента, в принижение
возможностей рабочего класса, тем более не-
терпимое и опасное, что события революции
поставили перед русским социал-демократи-
ческим пролетариатом вопрос о руководстве
движением масс.
Плеханов не сумел понять, что революция
производит коренные перемены в образе по-
литического бытия всех классов русского об-
щества, и прежде всего пролетариата. Послед-
ний перестает быть объектом чужой воли, он
превращается в действующее лицо историче-
ской драмы, активно творит новую социаль-
ную действительность. Переменам в образе
бытия пролетариата должно соответствовать
изменение способа мышления социал-демокра-
тии. Но именно в этом пункте все меньшевики,
ориентировавшиеся на схемы абстрактно тол-
куемого марксизма, оказались банкротами.
Они, по выражению Ленина, подделывали
Маркса под Струве, вместо того чтобы учить-
ся у Маркса, как творить историю. Для них
неизменность содержания тех формул, с кото-
рых начинается марксизм, оказалась альфой
и омегой теории и тактики русской социал-
демократии.
349
Еще раз подчеркнем: если бы речь шла
просто об общей теории марксизма, об общих
принципах, то точка зрения Плеханова и его
единомышленников не вызывала бы никаких
возражений. Но общие положения марксизма,
верные для любой страны, для любой исто-
рической эпохи, становились ложью, как
только их непосредственно, без переосмысле-
ния применяли к конкретным условиям кон-
кретной революции. «...Есть граница,— разъ-
яснял меньшевикам Ленин,— перейдя кото-
рую вы превращаете эти бесспорные указа-
ния в сужение задач и размаха движения, в
доктринерское забвение насущных передовых
политических задач момента» (2; 10, 356).
Повторяя общие марксистские положения
об исторической роли буржуазии, о политиче-
ском воспитании, которое буржуазия поневоле
дает пролетариату, о поддержке рабочим
классом буржуазии в ее борьбе со старым по-
рядком, Плеханов и меньшевики, по существу,
пятились назад от конкретных политических
задач социал-демократии в данной русской
революции к общим социологическим схемам.
Абстрактность оборачивалась на практике
оппортунизмом, игнорированием новых воз-
можностей революционного действия. Так не-
умение творчески развить усвоенную теорию
мстило за себя политической отсталостью.
Метод Ленина был принципиально иным.
Он базировался на новом, более высоком по-
нимании «необходимости» и «свободы». Ле-
нин, как политический мыслитель новой фор-
мации, исходит из того, что пролетариату в
русской революции предстоит руководить
всеми жизнеспособными силами нации. Дей-
ствительность для него включает не только
волю и действия других классов общества,
творящих действительность сообразно своим
интересам, но и гегемонию рабочего класса,
его решающее влияние на непролетарские мас-
350
сы. Ему глубоко чужда точка зрения абстракт-
ного механистического материализма, согласно
которой действовать в рамках реальной дей-
ствительности означает лишь приспосабли-
ваться к существующей системе равновесия
классовых сил. Как политик, Ленин включает
в сферу исторической практики не только реа-
лизацию уже выявивших себя возможностей.
Его точка зрения не ограничивается исполь-
зованием в интересах пролетариата «реаль-
ного хода событий». Она значительно шире,
охватывает не только данное, но и «должное»,
т. е. рассматривает историческое развитие
общества в связи с потенциально возможным
преобразованием практической деятельности
революционных классов.
Характерно, что, в отличие от Плеханова
и меньшевиков, Ленин не ставит перед тео-
рией задачу предсказать, как будет совер-
шаться «действительно» ход событий. Он по-
нимает, что в эпоху революции, когда все ре-
шает открытая борьба классов и партий,
помноженная на страсть, ум, фантазию мил-
лионов, подобный «объективный» прогноз ли-
шен всякого научного смысла. Поэтому его
предсказания, строго говоря, относятся не к
«действительному», жестко детерминирован-
ному ходу событий, а только к объективно
возможному. Будущее перед ним выступает
не как запрограммированная схема, а как со-
вокупность реальных альтернатив, реальных
в том смысле, что каждая из них соответст-
вует объективно возможному ходу развития
событий. Развитие процесса определяется бо-
рьбой классов и масс за реализацию одной
из этих альтернатив. Отсюда задача проле-
тариата,— познав объективное направление
борьбы, использовать все шансы, все возмож-
ности для победы оптимального варианта.
Угол зрения исторической активности про-
летариата позволяет Ленину разглядеть неза-
351
метные с первого взгляда, Но на деле самые
глубокие источники и силы изменения суще-
ствующего. То, что меньшевикам представля-
лось «химерическими планами», то для Ле-
нина было сутью проблемы гегемонии проле-
тариата в буржуазно-демократической рево-
люции. Конечно, отвечает он меньшевику
Н. Николину, новая Россия строится «в борь-
бе интересов». Но для судеб социализма да-
леко не безразлично, кто построит ее — проле-
тариат, ведущий за собой крестьянство, или
помещики и буржуазия, направляемые либе-
ралами. Коренная идея марксизма — рабочий
класс может освободить себя, лишь освободив
все общество,— превращалась в устах мень-
шевиков в пустой звук, поскольку они отно-
сили ее только к заключительному этапу
освободительной борьбы рабочего класса, к
моменту полной победы пролетарской рево-
люции. В ленинской теории эта идея была
призвана направлять каждый шаг социал-де-
мократии на каждом этапе освободительного
движения.
Таким образом, теоретическая деятельность
Плеханова и группы «Освобождение труда»
была лишь исходным пунктом научного социа-
лизма в России. Наши пионеры марксизма
выступили рано, раньше других. Их мировоз-
зрение сформировалось еще тогда, когда ра-
бочее движение в стране почти отсутствовало.
Вот почему они сумели обозначить лишь
общие контуры, общие наметки той работы,
которую русской социал-демократии пред-
стояло выполнить. В направлении, указанном
ими, двинулись другие, и прежде всего Ленин
и большевики.
Как подчеркивается в Тезисах ЦК КПСС
«К 100-летию со дня рождения Владимира
Ильича Ленина», «заслуга соединения науч-
ного социализма с массовым рабочим движе-
нием, развития марксистской теории в новых
352
условиях, воплощения ее в практику социали-
стической революции и социалистического
строительства принадлежит партии больше-
виков во главе с Лениным» (2-6; 37). Именно
ленинизм дал ответы на актуальные вопросы,
поставленные ходом развития русской рево-
люции, именно он вооружил российское и все
международное движение научно обоснован-
ной стратегией и тактикой. Социализм, пре-
вращенный Марксом и Энгельсом из утопии
в науку, перенесенный Плехановым на рус-
скую почву, превратился в трудах Ленина в
программу и социальную практику всех пере-
довых сил современного общества.

СПИСОК ЦИТИРУЕМОЙ ЛИТЕРАТУРЫ *
1.	К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения.
1-а. «К. Маркс, Ф. Энгельс и революционная Россия».
М., Политиздат, 1967.
2.	В. И. Ленин. Полное собрание сочинений.
2-а. Ленинский сборник XIX.
2-6. «К 100-летию со дня рождения Владимира Ильи-
ча Ленина». Сборник документов и материалов.
М., Политиздат. 1970.
3.	П. А. Аксельрод. Переходный момент нашей пар-
тии. «Община», 1878, № 8—9.
4.	О. В. Аптекман. Общество «Земля и воля»
70-х гг. Пг., «Колос», 1924.
5.	«Архив «Земли и воли» и «Народной воли»». М.,
1930, № 11—12.
6.	М. А. Бакунин. Полное собрание сочинений под
ред. А. И. Бакунина. Изд. И. Балашова.
7.	В. В. Берви-Флеровский. Избранные экономиче-
ские произведения в двух томах. М., Изд-во соци-
ально-экономической литературы, 1958.
* В тексте книги в ссылках на источники первая
цифра обозначает номер источника, последующие —
соответственно том и страницы.
354
8.	«Вперед», № 34, 1 июня 1876 г.
9.	«Вперед», № 29, 15 марта 1876 г.
10.	А. И. Герцен. Собрание сочинений в тридцати то-
мах. М., Изд-во Академии Наук СССР, 1955—
1964.
11.	Н. А. Добролюбов. Избранные философские со-
чинения, т. 1—2. М., Госполитиздат, 1946.
12.	Г. 3. Елисеев. Внутреннее обозрение. «Современ-
ник», 1864, № 10.
13.	В. Г. Короленко. Собрание сочинений в десяти то-
мах. М., Государственное издательство художест-
венной литературы, 1953—1956.
14.	П. Л. Лавров. Философия и социология. Избран-
ные произведения в двух томах. М. «Мысль», 1965.
15.	«Литература партии «Народная воля»». М., 1930.
16.	Лидия Лойко. От «Земли и воли» к ВКП(б).
1877—1928. Воспоминания. М.—Л., 1929.
17.	А. Д. Михайлов. Материалы биографии «Былое»,
1906, № 2.
18.	М. Л. Михайлов. Иностранная литература. «Совре-
менник», 1861, № 5.
19.	Н. К. Михайловский. Полное собрание сочинений,
т. 1—8, 10, изд. 4. Спб., 1906—1913.
20.	«Народное дело», 1869, № 7—10.
21.	Д. И. Писарев. Сочинения в четырех томах. М.,
Государственное издательство художественной ли-
тературы, 1955—1956.
22.	Г. В. Плеханов. Сочинения. М., Государственное
издательство.
23.	«Революционная журналистика семидесятых го-
дов». Париж, 1905.
24.	«Революционное народничество 70-х годов XIX
века». Сборник документов и материалов в двух
томах. М., «Наука», 1964—1965.
25.	Н. С. Русанов. П. А. Лавров (Очерк его жизни
и деятельности). «Былое», 1907, № 2.
26.	М. Е. Салтыков-Щедрин. О литературе и искус-
стве. М., «Искусство», 1953.
355
27.	П. Н. Ткачев. Избранные сочинения на социаль-
но-политические темы в четырех томах. М., 1932.
28.	Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений
в пятнадцати томах. М., Государственное изда-
тельство художественной литературы, 1939—1950.
29.	Н. В. Шелгунов. Сочинения, т. 1, 2. Спб., 1871 —
1872.
30.	Л. Шишко. Собрание сочинений. Пг.— М., 1918.
* *
*
31.	А. С. Арсеньев, В. С. Библер, Б. М. Кедров. Ана-
лиз развивающегося понятия. М., «Наука», 1967.
32.	В. В. Богатов. Философия П. Л. Лаврова. Изд-во
МГУ, 1972.
33.	Э. С. Виленская. Революционное подполье в Рос-
сии. (60-е годы XIX в.). М., «Наука», 1965.
34.	Г. Г. Водолазов. От Чернышевского к Плеханову
(Об особенностях развития социалистической мыс-
ли в России). Изд-во МГУ, 1969.
35.	С. С. Волк. Карл Маркс и русские общественные
деятели. Л., «Наука», 1969.
36.	А. И. Володин. В поисках революционной теории.
М., Госполитиздат, 1962.
37.	А. А. Галактионов и П. Ф. Никандров. Идеологи
русского народничества. Л., 1966.
38.	Б. Н. Горев. Революционное народничество 70-х
годов. М., 1928.
39.	Антонио Грамши. Избранные произведения в трех
томах. М., Издательство иностранной литературы,
1957—1959.
40.	В. Е. Евграфов. Философские и общественно-поли-
тические взгляды Н. Г. Чернышевского. Сб.
«Очерки по истории философской и общественно-
политической мысли народов СССР в двух томах».
М., Изд-во АН СССР, 1955—1956.
41.	«История Коммунистической партии Советского
Союза в шести томах». М., Политиздат, 1964—
1970.
42.	Б. С. Итенберг. Первый Интернационал и револю-
ционная Россия. М., «Мысль». 1964.
356
43.	Б. С. Итенберг. Движение революционного народ-
ничества. Народнические кружки и «хождение в
народ» в 70-х годах XIX века. М., «Наука», 1965.
44.	Б. П. Козьмин. Из истории революционной мысли
в России. Избранные труды. М., АН СССР, 1961.
45.	Б. П. Козьмин. Литература и история. М., «Худо-
жественная литература», 1969.
46.	А. Лабриола. Очерки материалистического пони-
мания истории. М., Госполитиздат, 1960.
47.	«В. И. Ленин и русская общественно-политическая
мысль XIX — начала XX века». Л., «Наука»,
1969.
48.	Э. Г. Лейкин. К критике кумулятивистских кон-
цепций развития науки. Сборник «Очерки истории
и теории развития науки». М., «Наука», 1969.
49.	М. К. Мамардашвили. Формы и содержание мыш-
ления. М., Изд-во «Высшая школа», 1968.
50.	И. К. Пантин. Н. К. Михайловский. «Советская
историческая энциклопедия», т. 9. М., «Советская
энциклопедия», 1966.
51.	Ю. 3. Полевой. Зарождение марксизма в России.
1883—1894 гг. М., Изд-во Академии Наук СССР,
1959.
52.	М. Поташ. Народнический социализм. М.—Л.,
1930.
53.	М. Розенталь. Философские взгляды Н. Г. Чер-
нышевского. М., Госполитиздат, 1948.
54.	Ю. М. Стеклов. Н. Г. Чернышевский. Его жизнь
и деятельность. 1828—1889, т. 1—2. М.—Л., 1928.
55.	В. А. Твардовская. Социалистическая мысль Рос-
сии на рубеже 1870—1880-х годов. М., «Наука»,
1969.
56.	В. С. Швырев. К проблеме специфики социального
познания. «Вопросы философии», 1972, № 3.
57.	В. М. Штейн. Очерки развития русской общест-
венно-экономической мысли XIX—XX веков.
Л., Изд-во ЛГУ, 1948.
СОДЕРЖАНИЕ
От народничества к марксизму. Постановка во-
проса	7
Н. Г. Чернышевский — родоначальник социа-
лизма в России	35
Философское обоснование	социализма	39
Экономические взгляды и социалистическая
концепция	49
От «просветительства» к крестьянскому де-
мократизму	36
К проблеме генезиса народничества	102
Д. И. Писарев. Осмысление уроков первой рево-
люционной ситуации	151
У истоков идеологии действенного народниче-
ства
П. Л. Лавров. «Исторические письма»	197
В. В. Берви-Флеровский. «Положение рабо-
чего класса в России»	214
Основные направления идеологии действенного
народничества	230
Проверка теории практикой. Поворот к политике 256
К. Маркс об особенностях русской пореформен-
ной ситуации	282
Г. В. Плеханов. Переход к марксизму	319
Список цитируемой литературы	354
Пантин Игорь Константинович
СОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ МЫСЛЬ В РОССИИ:
ПЕРЕХОД ОТ УТОПИИ К НАУКЕ
Заведующий редакцией В. М. Михкалев
Редактор С. С. Никоненко
Младший редактор О. И. Безрукова
Художник Н. Н. Симагин
Художественный редактор С. И. Сергеев
Технический редактор Н. Е. Трояновская
Сдано в набор 19 февраля 1973 г. Подписано в печать 29 мая
1973 г. Формат 84 X 90*/з2. Бумага типографская Хе 1. Условн. печ.
л. 15,75. Учетно-изд. л. 14,82. Тираж 15 тыс. экз. А04612.
Заказ Хе 2178. Цена 1 р. 09 к.
Политиздат, Москва, А-47, Миусская пл., 7.
Ордена Ленина типография «Красный пролетарий».
Москва, Краснопролетарская, 16.
1 р. 09 к.