АКАДЕМИЯ НАУК СОЮЗА ССР
ПРЕДШ ЕСТВЕННИКИ
НАУЧНОГО
СОЦИАЛИЗМА
Под общей редакцией
академика
В. П. ВОЛГИНА
ИЗДАТЕЛЬСТВО АКАДЕМИИ НАУК СССР
Москва — Ленинград

АКАДЕМИЯ НАУК СОЮЗА ССР
Г. МАБЛИ
ИЗБРАННЫЕ
ПРОИЗВЕДЕНИЯ
Перевод с французского и комментарии
Ф. Б. ШУВАЕВОЙ
Вступительная статья
В. П. ВОЛГИНА
ИЗДАТЕЛЬСТВО АКАДЕМИИ НАУК СССР
Москва — Ленинград

OEUVRES CHOISIES
DE G.-B. de MABLY

Академик
В. П. ВОЛГИН
СОЦИАЛЬНОЕ УЧЕНИЕ МАБЛИ
I
Великое просветительное движение XVIII в.
было по своей социальной основе и по своим
целям движением буржуазным. Его предста-
вители, подвергая уничтожающей критике с
точки зрения разума и «природы человека»
все устои старого, феодально-абсолютистско-
го порядка, подготовляли буржуазную рево-
люцию. Но в своей борьбе против феодализ-
ма французская буржуазия была не одинока.
Всё обострявшиеся противоречия между раз-
витием производительных сил и устарелыми
производственными отношениями тяжело
отражались «а интересах буржуазии; несрав-
ненно сильнее и болезненней ощущалась
социально-политическая отсталость страны
низшими слоями населения: деревенской бед-
нотой и плебейскими массами городов. В этой
среде неуклонно росли революционные на-
строения. Поднимая знамя борьбы против
феодализма, буржуазия выступала в качестве

6
В. П. Волгин
выразительницы интересов всего «третьего со-
словия». Эта борьба имела большое прогрес-
сивное значение для общества в целом. С дру-
гой стороны французские рабочие XVIII в.
были еще очень далеки от сознания своих
классовых интересов. И тем не менее среди
громадной политической литературы, создан-
ной буржуазным «веком просвещения», име-
ются произведения, выходящие за пределы
буржуазного кругозора, пытающиеся теорети-
чески осмыслить неясные революционные меч-
тания полупролетарских и пролетарских масс.
Мы находим в них критику общественного не-
равенства и частной собственности, защиту
коммунизма, как порядка, отвечающего «при-
роде человека». Среди французских писателей
XVIII в., проповедывавших идеи имуществен-
ного равенства и противопоставлявших строю,
основанному на частной собственности, строй
коммунистический, наиболее влиятельным
был аббат Мабли. 1
• * *
Габриель де Бонно де Мабли происходил
из дворянской семьи. Предназначенный для
духовной карьеры, имевший все возможности
J «Вместе с революционными попытками еще не
сложившегося класса,— писал Ф. Энгельс,— возникли
и соответствующие теории: утопические изображения
идеального общественного строя в XVI и XVII сто-
летиях, а в XVIII — уже прямо коммунистические
теории (Морелли и Мабли)».
К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XIV,
стр. 18

Социальное учение Мабли 7
достигнуть в духовной и государственной ие-
рархии высоких степеней, Мабли отказался от
этих возможностей и посвятил свою
жизнь научно-литературным занятиям. Чело-
век прямого и независимого характера, Маб-
ли систематически уклонялся от почетных
предложений и званий. Так, он отказался от
преподавания политики дофину; так, он отка-
зался от кресла академика, не желая произне-
сти похвальное слово Ришелье. Мабли много
и усиленно занимался изучением античных
авторов и античной истории, и это увлечение
античностью отразилось очень сильно на его
аргументации. Несомненно влияние Руссо на
формирование взглядов Мабли; возможно
также известное влияние Морелли. Мабли
пользовался в XVIII в. большим авторите-
том и как человек и как мыслитель.
Мабли оставил большое литературное на-
следство. Он писал много, по преимуществу
на морально-политические и исторические те-
мы. Наиболее ярким из его произведений, по-
священных вопросам социальной теории, яв-
ляется полемическая работа, направленная
против физиократов,— «Doutes sur l'ordre
naturel» (1768). Более систематически те же,
по существу, идеи он изложил в диалоге
«De la legislation ou principes de lois» (1776).
Большой интерес для понимания взглядов
Мабли на общество и государство представля-
ет также его работа «Des droits et des devoirs
du citoyen», написанная в 1758 г., но опубли-
кованная лишь после его смерти.

8
В. Я. Волгин
Во всех перечисленных произведениях в
одинаковой мере сказывается характерная
черта построений Мабли: он прежде всего мо-
ралист с аскетическим настроением. К анали-
зу человеческого общества и к исследованию
его истории он подходит с моральным крите-
рием. Морализующие и аскетические тен-
денции свойственны и школе Руссо и Морел-
ли. В произведениях Мабли они сказыва-
ются с максимальной отчетливостью. Для
него истинная цель политики — социальные
добродетели; хорошая политика по существу
мало отличается от морали. Чтобы быть хо-
рошим законодателем, мало быть хоро-
шим финансистом или хорошим торговцем.
Мерой счастья общества — заявляет Мабли,
полемизируя с физиократами,— нельзя счи-
тать хорошие урожаи. Они, конечно, нужны,
но главное не в них: прежде всего надо иметь
хороших граждан. Счастье — в нас самих, а
не в окружающих нас предметах. Чем мень-
ше потребностей,— настойчиво повторяет
Мабли,— тем больше счастья. 2
Мабли разделяет с большинством полити-
ческих мыслителей XVIII в. теорию естест-
венного права, т. е. права, положения которого
вытекают из природы человека, и естествен-
ного состояния, как обусловленного природой
изначального состояния человечества. Но
2 М а b l у, Doutes sur I'ordre naturel.— Oeuvres
completes, Lyon, 1792 г., т. XI, стр. 28; Do la
legislation...— Там же. т. IX, стр. 9—10, 68 и др.

Социальное учение Мабли
9
в понимании естественного состояния и есте-
ственного права он расходится и с физиокра-
тами, и со школой Руссо. Мабли признает,
что основным свойством природы человека
является себялюбие. Но это — не единствен-
ное ее свойство. Рядом с себялюбием
творец вложил в человеческую природу
социальные качества: сострадание,
благодарность, соревнование, любовь к славе.
Из совокупного действия этих сил неизбежно
вырастает общество, ибо социальные качества
толкают людей к сближению; и наоборот —
без социальных качеств общество было бы не-
возможно. При образовании общества они
играли большую роль, чем потребность в уве-
личении средств существования: у первобыт-
ного народа эта потребность не велика, так
как население растет медленно. Общество— ес-
тественная форма жизни человечества. Обще-
ство и власть возникли раньше земледелия и
собственности, и вовсе не для их обеспечения.
Общественный порядок не отделяется у
Мабли от естественного состояния резкой
гранью, какой служит в теории Руссо обще-
ственный договор. Люди предназначены при-
родой к общественной жизни. Состояние пол-
ной изолированности индивидов,— а таково
естественное состояние по учению Руссо,—
противоречит основным свойствам человече-
ской природы. Понятия добра и зла, по мне-
нию Мабли, предшествуют образованию об-
3 М а b 1 у, Oeuvres completes, т. IX, стр. 56—57.

10
В, П. Волгин
щества. Следовательно, произвол людей был
уже ограничен до возникновения законов и
власти. Их функции выполнял в этот период
разум. Целью, ради которой люди образуют
общественный союз, является их благо. Ра-
зумное начало в человеке нередко уступает
влечению страстей. Законы приходят на по-
мощь разуму, правительства создаются для
укрепления разумного начала, для подчине-
ния ему страстей. Законы должны служить
как бы уздой страстей, подобно тому как ра-
зум служит им уздой в отдельном человеке.4
Общественный порядок отнюдь не отменя-
ет естественных прав человека. Никакая
власть не вправе отнять их у человека. Чело-
век не может быть лишен данного ему приро-
дой разума, присущей ему свободы, своего
непобедимого стремления к счастью — без
унижения своего достоинства, без уничтоже-
ния самой цели, для которой человек образует
общественный союз. Цель правительств — не
нарушение, а обеспечение естественных прав и
счастья граждан. Они должны действовать в
соответствии с требованиями человеческого
разума, а не вопреки им. Если правительство
принимает меры неразумные, вредные, то
каждый гражданин вправе требовать его изме-
нения. Это не только неотъемлемое право, но
долг гражданина. Неповиновение ведет к сму-
там. Но слепое повиновение ведет к рабству. 5
4 Маblу, Oeuvres completes, т. XI, стр.257—258;
266; 271.
5 Там же, стр. 340—341.

Социальное учение Мабли 11
Единственным источником верховной власти
для Мабли является народ. Договор, который
отдал бы народ полностью во власть правите-
ля, был бы совершенно бессмысленным. Та-
кой договор не может связывать разумное
существо. Такого договора никогда не было.
Первоначально народы давали своим вождям
лишь временную власть, мало определенную
по ее полномочиям. Они повиновались вож-
дям, отнюдь не считая себя ниже их. Лишь
постепенно эти вожди узурпировали абсолют-
ную власть. 6 Ни «право завоевания», ни дав-
ность не могут придать этой власти законную
силу.
Народ всегда сохраняет за собою право из-
менять существующее правление. Как бы ни
был разумен акт, устанавливающий форму
правления, народ может его уничтожить и
заменить другим. Пока человечество не знает
более разумных законов, оно обязано повино-
ваться существующим. Но с просвещением ра-
зума меняются и представления о разумном
порядке, и человечество не должно прино-
сить себя в жертву заблуждениям прошлого,
подчиняясь законам, которые оно считает
несправедливыми.7 Мабли призывает к осто-
рожности в пропаганде желательных преобра-
зований, указывает на необходимость учиты-
вать при этом обстоятельства. Для того,
чтобы преобразование было успешно, надо,
в Маblу. Oeuvres completes, т. XII, стр. 42—43,
7 Там же, т. XI, стр. 258.

12
В. П. Волгин
по его мнению, не только знать, к чему стре-
мишься, но и ясно понимать окружающее.
Однако он отнюдь не противник революцион-
ных методов. Революции,— говорит Мабли,—
не только возможны, но иногда и желательны.
Конечно, деспотизм ведет к спокойствию, а
революции—к смутам и к гражданским вой-
нам. Но спокойствие деспотического порядка
подобно смерти: народы коснеют при нем в
невежестве и предрассудках. Наоборот, граж-
данская война может быть полезна для обще-
ства. Гражданская война,— говорит Мабли,—
обычно происходит тогда, когда свобода наро-
да недостаточно обеспечена. Подобно опера-
ции, отсекающей больной член, она содейству-
ет оздоровлению общественного организма.
Призывать народ к терпению — значит укреп-
лять тиранию. Нечего опасаться частых рево-
люций. Народы слишком склонны держаться
за существующие учреждения, к которым их
привязывает привычка. Можно пожалеть, что
революции бывают редко и что поднимать их
трудно. Если бы в истории было больше
революций, это послужило бы на пользу че-
ловечеству. 8
Это оправдание гражданской войны и ре-
волюции отражало, несомненно, нараставшие
во французском обществе второй половины
XVIII века революционные настроения. Но
следует отметить, что у Мабли сочувствие к
8 Маblу. Oeuvres completes, т. XI, стр. 304
и след.; 320; 340—343 и др.

Социальное учение Мабли 13
гражданской войне остается чисто теоретиче-
ским. Обсуждая возможности гражданской
войны во Франции, он расценивает их в об-
щем скептически. Да во Франции, по мнению
Мабли, в таких крайних средствах нет и не-
обходимости. Во Франции реформа может
быть осуществлена без гражданской войны,
ибо в ее конституции имеются учреждения,
способные добиться реформы мирным путем.
Такими учреждениями Мабли считает парла-
мент и Генеральные штаты. 9
II
По своим политическим взглядам аббат
Мабли принадлежал к левому крылу буржуаз-
ных политических теоретиков XVIII в. На-
родный суверенитет, сосредоточение всей
полноты законодательной власти в народном
представительстве, выборность всех должно-
стных лиц, избрание высших органов испол-
нительной власти народным представитель-
ством и подчинение их власти законодатель-
ной, сочувствие республиканскому образу
правления и признание монархии допустимой
лишь при условии лишения монарха всех пре-
рогатив, позволяющих ему реально вмеши-
ваться в политическую жизнь страны,— эти
идеи Мабли создали ему большую популяр-
ность среди деятелей буржуазной революции.
Но характерная для буржуазных мыслителей
9 Маblу. Oeuvres completes, т. XI, стр. 397 и след.

14
В. П. Волгин
идеализация порядка, основанного на частной
собственности, была Мабли совершенно чуж-
да. Приближающееся «царство буржуазии»
он решительно отказывался признать царст-
вом разума и естественных прав человека.
Строй, основанный на частной собственно-
сти,— утверждает Мабли,— не естественный
порядок, а, наоборот, нарушение естествен-
ного порядка. В своей полемике с физиокра-
тами Мабли заявляет, что из трех провозгла-
шенных ими естественных прав человека он
признает два — личную собственность, под
которой Мабли, как и физиократы, понимает
личную свободу, и движимую собственность
как право на средства существования. Но из
этих двух прав отнюдь не вытекает право зе-
мельной собственности, и с точки зрения при-
роды трудно даже понять, как оно могло воз-
никнуть.
Природа предназначила людей быть рав-
ными. Она наделила нас одинаковыми орга-
нами и потребностями и объединила нас при
помощи социальных качеств. Она не раздели-
ла полей границами, все блага земли она
предоставила людям сообща. Природа гово-
рит нам на тысячу ладов: вы все мои дети,
и я вас всех одинаково люблю; я дала вам
равные права и обязанности; вся земля — до-
стояние каждого из вас. 10 Чем ближе люди к
равенству, тем ближе они к счастью. Физио-
10 Mably. Oeuvres completes, т. XI, стр. 11—12,
15.

Социальное учение Мабли 15
краты пытаются оправдывать социальное не-
равенство, выводя его из неравенства физи-
ческого. Такая аргументация, по мнению
Мабли, есть по существу оправдание права
силы. Физические качества одного человека
не дают ему никаких прав на другого, менее
одаренного природой. Первый вправе требо-
вать от второго ровно столько же, сколько
второй от первого.
В естественном состоянии,— говорит Маб-
ли,— нет высших и низших, нет тщеславия и
жадности. Пока население было редко, люди
жили охотой и рыболовством. Они были
кочевниками и не знали земельной собствен-
ности. Но общие потребности побуждали их
к взаимопомощи, а необходимость упорядо-
чить борьбу с несправедливостями вела к
установлению для этой цели общественной вла-
сти. Затем рост населения заставил людей пе-
рейти к земледелию и к оседлой жизни. Од-
нако культура земли вовсе не требует частной
собственности на землю. Наоборот, люди, ру-
ководствуясь своими привычными, идеями,
должны были соединить свои силы для об-
щего труда, как раньше они соединили их для
общего мира. На землю они привыкли смот-
реть как на общее достояние, с развитием со-
циальных качеств в их сознании крепла идея
общего блага,— все направляло их мысли в
сторону общности. 11
11 Mably. Oeuvres completes, т. IX, стр. 57—58;
т. XI, стр. 31.

16
В, П. Волгин
Возникший естественно коммунистический
порядок мог с легкостью удовлетворить
потребности общества. Более сильные обраба-
тывали землю, более слабые занимались реме-
слами. Продукты труда составляли общее
богатство. Это был золотой век истории че-
ловечества,— утверждает Мабли вслед за ан-
тичными поэтами. Раздел имуществ был вели-
чайшей глупостью. Трудно даже понять, как
он мог произойти. Возможно, что толчком к
разделу послужила леность некоторых членов
общества и нежелание других содержать лен-
тяев своим трудом. Возможно, что требование
раздела было вызвано злоупотреблениями
должностных лиц, присваивавших при распре-
делении больше, чем следовало. Надо было
искать средств борьбы с этими бедами, не
разрушая основ коммунистического строя. Но
люди не знали еще тогда, что частная соб-
ственность грозит им еще большими несча-
стьями, и поэтому пошли на раздел земли, на
установление частной земельной собственно-
сти, зачатки которой существовали уже и
раньше в виде права на хижину, на плоды
труда. 12 Оправдание наших предков, совер-
шивших эту пагубную ошибку,— в их невеже-
стве. Но невежество не может служить
оправданием для современных философов, ко-
торые, вместо того чтобы бороться с челове-
12 Маblу. Oeuvres completes, т. XI, стр. 18;
351 и след.; т. IX, стр. 63—64 и далее.

Социальное учение Мабли 17
ческими заблуждениями, объявляют их зако-
нами природы. 13
Разделив землю, люди пошли против веле-
ний природы и были жестоко за это наказаны.
Даже равный раздел земли не обеспечи-
вает равенства граждан. Частная собствен-
ность при самом справедливом ее распределе-
нии неизбежно ведет через некоторое время
к неравенству имуществ, общество распадается
на классы, социальные качества вырождаются
в пороки. Равенство, ограничивая потребно-
сти, поддерживает мир в душе и мешает
развитию страстей. Неравенство разлагает че-
ловека, изменяет чувства его сердца, порожда-
ет бесполезные желания, наполняет душу
предрассудками и несправедливыми заблужде-
ниями, открывает двери тщеславию и коры-
столюбию. Равенство соединяет людей, нера-
венство разъединяет их и сеет между ними
ненависть. У богатых возникают воображае-
мые потребности, беднякам нехватает на
удовлетворение самых насущных нужд. Богат-
ство ведет к самомнению, бедность вынужда-
ет продавать труд и унижает человека. Рабо-
чий глубоко несчастен среди производимого
им изобилия: за свой тяжелый труд он полу-
чает лишь плохую пищу, и у него нет уверен-
ности, что он получит ее завтра. 14
И все это — лишь начало целой цепи бед.
В частной собственности Мабли видит источ-
13 Mably. Oeuvres completes, т. XI, стр. 18—20.
14 Там же, т. IX, стр. 26—33

18
В, П. Волгин
ник всех страданий человечества. Богатые
стремятся узурпировать власть, а бедные
бессильны оказать им сопротивление. Аристо-
кратия с неизбежностью ведет к олигархии, а
затем к тирании. Закон сменяется произво-
лом. Земли, которой хватило бы на всех при
равенстве и умеренных потребностях, при не-
равенстве нехватает. Отсюда возникают
войны. Осуждая бедного, уличенного в воров-
стве, на смерть, богатые сами грабят сосе-
дей. Собственность, разорвав связи граждан
между собой в отдельном обществе, разорвала
также связи между частями человеческого об-
щества в целом, т. е. между государствами.
Люди, привыкшие к отношениям собственно-
сти, полагают, что их благосостояние увели-
чится, если их государство возрастет за счет
соседних государств. Это побуждает их под-
держивать внешние войны. Граждане, богатые
лишь общественным богатством, равные меж-
ду собою, имели бы больше мотивов не сму-
щать спокойствия соседей. Нищета, тирания и
войны — все это кары, постигающие людей за
удаление от предуказанного природой равен-
ства. 15
Так как равенство не может быть обеспе-
чено при частной собственности, то следует
притти к выводу, что только общность вла-
дения может обеспечить счастье человече-
15 Маblу. Oeuvres completes, т. IX, стр. 40—43;
т. XI, стр. 13—14.

Социальное учение Мабли 19
ства. 16 Размышляя о бедствиях, переживае-
мых человечеством при порядке, основанном
на частной собственности,— говорит Маб-
ли,— невольно мечтаешь об учреждении рес-
публики где-либо на пустынном острове.
В этой республике все должны быть равны,
все богаты, все бедны, все братья, считаю-
щие основным законом не иметь ничего свое-
го. Продукты труда каждого гражданина дол-
жны поступать в общественные магазины как
общее достояние всего государства. Из этой
общественной сокровищницы должностные ли-
ца должны выдавать отдельным лицам все,
что им необходимо; те же должностные лица
должны распределять между гражданами ра-
боту. Противники общности утверждают,
что отсутствие частной собственности лишит
людей необходимых побуждений к труду и
приведет общество ко всеобщей бедности.
Мабли решительно отрицает это положение. Он
признает, что собственность создает известный
стимул к труду, но вкус к труду может суще-
ствовать и без собственности. Для хорошей
обработки земли вовсе не нужна жадность
собственника. Наоборот, собственность может
содействовать развитию склонности к без-
дельничанью, роскошь часто опустошает дерев-
ни. С другой стороны, не надо забывать,—
говорит Мабли,— что у людей есть и другие
побуждения к труду, кроме тех, которые свя-
16 Mably. Oeuvres completes, т. IX, стр. 55, 62
и след.; т. XI, стр. 12.

20
В. П. Волгин
заны с собственностью. В настоящее время
люди, испорченные веками противоестествен-
ного порядка, этого не понимают. Однако лю-
бовь к славе и уважению может быть для
человека более действенным мотивом, чем
чувства собственника. Даже теперь есть лю-
ди, готовые принести себя в жертву ради об-
щего блага. Тем большее значение будут
иметь эти стимулы в обществе, где труд окру-
жен общим почетом. В идеальной республике
законы будут поощрять к труду и укреплять
в гражданах уважение и любовь к общему
достоянию. Общность, таким образом, от-
нюдь не мешает изобилию. Но если даже до-
пустить, что земельная собственность более
благоприятствует производству богатства, ей
все же следует предпочесть общность иму-
ществ: развитие социальных качеств следует
предпочесть культуре плодов. «Добродетель
выше плодов». 17
III
Не подлежит сомнению, что для Мабли
идеальным общественным строем является
коммунизм. Однако, в отличие от Морелли,
он не верит в возможность возвращения чело-
вечества к этому «естественному» порядку.
В этом вопросе позиция Мабли близка к
взглядам Руссо: нельзя, по его мнению, повер-
нуть назад колесо истории. Но, обосновывая
17 Маblу. Oeuvres, completes, т. IX, стр. 66—68;
т. XI, стр. 8—10 и др.

Социальное учение Мабли 21
эту позицию, Мабли развертывает аргумента-
цию, представляющую большой самостоятель-
ный интерес. Эта аргументация направлена
непосредственно против физиократов; но по
существу полемика с физиократами перера-
стает здесь у Мабли в полемику против ра-
ционалистического понимания общественных
отношений.
Многие думают,— говорит Мабли,— что
естественный порядок сразу установится, как
только люди узнают, в чем он состоит. Ведь
он соответствует природе человека, он являет-
ся наилучшим из всех возможных порядков,
и люди, естественно, к нему тяготеют. Все
это верно для естественного человека, но со-
вершенно неверно для человека, воспитанно-
го в строе, основанном на неравенстве. После
того как совершен раздел имущества, люди
осуждены навеки быть жертвой этой глупо-
сти (cette sottise du partage des biens). Пропо-
ведывать отказ от собственности, возвраще-
ние к естественному порядку — бесполезно.
Собственность вызвала к жизни тысячи
страстей, которые ее защищают и не дают
слышать голос разума. В обществе, где ца-
рит неравенство, не разум, а страсти руково-
дят поведением людей. Общество разделено
на классы, и классы имеют враждебные инте-
ресы. Политика, целью которой должно бы
быть счастье людей, подчиняется интересам
богатых и тщеславных, служит их страстям.
Внешний порядок поддерживается в обществе
страхом. В таких условиях никакая человече-

22
В, П. Волгин
ская сила не в состоянии восстановить ра-
венство; попытка к нему вернуться вызо-
вет в обществе еще большие беспорядки,
чем те, которые хотят уничтожить. Препят-
ствия, отделяющие нас от счастья, непреодо-
лимы. 18
В существующем обществе никакой поря-
док не может казаться всем наилучшим поряд-
ком. Допустим,— говорит Мабли,— что идеал
общественного порядка — строй, основанный
на частной собственности. Как убедить рабо-
чего, у которого нет ничего и который живет
в вечном труде, что это — наилучший поря-
док, что существование крупных собственни-
ков, которые все захватили себе и живут в
изобилии и удовольствиях,— прекрасное уста-
новление? Как убедить хлебопашца, что ему
так же хорошо быть арендатором, как соб-
ственником? Словом, как убедить бедняков,
т. е. большинство граждан, что они живут
в обществе, которое обеспечивает им наиболь-
шую сумму счастья и удовольствий? Сравне-
ние их состояния с состоянием их соседей
всегда будет порождать недовольство, чрева-
тое общественными смутами. Где есть богатые,
скажете вы бедняку,— есть и бедные: они
взаимно необходимы. Прекрасно, ответит он.
Но почему я должен быть доволен, играя низ-
кую роль бедного, в то время как другие, по
неизвестной мне причине, играют роль бога-
18 Маblу, Oeuvres completes, т. XI, стр. 12,
19—20.

Социальное учение Мабли 23
тых? Плебеев ведь не убедила известная
басня Менении Агриппы. 19 То же самое по-
лучится, если мы станем доказывать, что
идеальный порядок — общность. Все наши
доказательства будут бессильны против стра-
стей. Сильные не захотят возвращения к
коммунизму из тщеславия, богатые — из жад-
ности. В каждом государстве есть люди, извле-
кающие пользу из общественных бедствий.
Страсти не позволят им постигнуть истину.
А у массы слишком много работы, чтобы слу-
шать увещания философов. Да и нет теперь
у бедняков тех качеств, которые необходимы
для коммунистического строя: народ,— ут-
верждает Мабли,— потерял чувство равенства.
Льстить себя надеждой, что страсти можно
победить силой разумных доводов, значит не
знать их. Говорить им об общем благе бес-
цельно. Философы всегда видят человека толь-
ко с одной стороны: то как животное, кото-
рому нужно лишь питаться, то как ангела,
который не может противостоять силе очевид-
ности. Для философов страсти — рабы, сми-
ренно покоряющиеся разуму. На самом деле
они — душа мира, тираны, господствующие
над человеком. Это они установили земельную
собственность и изгнали равенство, они по-
очередно создавали правления и разрушали
19 Мабли имеет в виду басню, в которой, посред-
ством аналогии между отдельными общественными
группами и частями человеческого организма, дока-
зывается неизбежность классового деления обще-
ствa.

24
В. П. Волгин
их. В морали и политике нет общеобязатель-
ных истин, подобных геометрическим,— гово-
рит Мабли. Предмет морали и политики
очень сложен и многосторонен; в нашем суж-
дении о нем нас незаметно обманывают пред-
рассудки и частные интересы; страсти побуж-
дают человека без колебаний принимать за
истину мнение им благоприятное. Страсти —
наши господа, а не логическая очевидность.20
Если бы можно было уничтожить предрас-
судки и страсти, можно было бы вернуться к
полному равенству. Но в окружающей дей-
ствительности, по мнению Мабли, нет мате-
риала для постройки идеального здания.
Возможность направить государство по пути,
указанному природой, тем больше, чем скром-
нее нравы, чем ниже потребности, чем выше
ценится в обществе добродетель, чем меньше
в нем титулов и богатства. Поэтому легче все-
го повести по этому пути дикарей Америки
и Африки. У них еще отсутствует частная
собственность, они свободны от пороков и
предрассудков богатства. Их легче научить
необходимым искусствам, чем нас отучить от
излишеств. 21
Мабли дает, как мы видели, очень яркую,
быть может самую яркую в дореволюционной
Франции, формулировку идеи противоречия
классовых интересов и их влияния на идео-
20 Маblу. Oeuvres completes, т. IX, стр. 76—84;
т. XI, стр. 37—48.
21 Там же, т. IX, стр. 81—86.

Социальное учение Мабли 25.
логию. Физиократы, с которыми он полеми-
зировал, проповедывали под флагом рацио-
нализма буржуазную теорию социальной
гармонии. Они идеализировали буржуазный
порядок, закрывая глаза на его противоречия.
Критикуя рационализм физиократов, Мабли
безжалостно вскрывает эти противоречия. Но
силы, способной их разрешить и тем самым
создать порядок действительной гармонии —
бесклассовое общество, Мабли в окружающей
его действительности не находит. Это приво-
дит его к социальному пессимизму, к отказу
от осуществления социального идеала.
Если нельзя вернуться к коммунизму, то
это не значит,— говорит Мабли,— что следу-
ет совершенно отказаться от всякой борьбы с
неравенством. Но эту борьбу приходится ве-
сти, по мнению Мабли, стараясь не слишком
раздражать господствующие страсти. Законо-
датель должен двигаться к высокой цели —
к равенству, по возможности пользуясь стра-
стями, возбуждая одни, подавляя другие, на-
правляя их одну против другой. Первая из
страстей, создаваемых собственностью,— жад-
ность. Из нее вытекают все пороки. С нею
и следует прежде всего бороться. Так как
самые сильные страсти связаны с собствен-
ностью, то больше всего следует остерегаться
раздражать их нарушением собственности.
Все законы, не считающиеся с этим, будут
совершенно бесполезны. Так Мабли приходит
к заключению: раз собственность уже уста-
новлена,— как бы ошибочно ни было это

26
В. П. Волгин
решение в свое время,— на нее следует смот-
реть как на основу мира, порядка и безопас-
ности. Закон, установивший собственность,
был преступен; закон, ограждающий соб-
ственность от нарушений, разумен. Не уничто-
жение собственности, а возможное равенство
собственников — такова цель, к которой, по
мнению Мабли, можно и должно стремиться
при существующих условиях. Эту уравнитель-
ную политику надо проводить также с край-
ней постепенностью и большой осторожно-
стью. Но все же — в противоположность
коммунизму, уравнительная программа имеет
известные шансы на осуществление. В жизни
государств бывают случаи, когда они, стоя
на краю гибели, могут решиться на необходи-
мые реформы. Такие моменты нередки, не-
хватает лишь людей, способных ими разум-
но воспользоваться. 22
IV
Выдвигаемая Мабли программа реформ
очень близка к программе Руссо. Возможно,
что она и сложилась под влиянием Руссо; во
всяком случае, она содержит в основном те
же социальные требования, какие мы находим
в составленном Руссо проекте корсиканской
конституции.
22 Маblу. Oeuvres completes, т. IX, стр. 89—93
и др.

Социальное учение Мабли 27
Подобно Руссо, Мабли требует ограничения
торговли как одного из главных источников
больших богатств. Самый дух торговли,— го-
ворит он,— враждебен хорошему правлению,
так как она основана на жадности. У торгов-
цев нет родины. Чем ближе общество к нату-
ральному хозяйству, тем для него лучше. Да-
же государственные налоги следовало бы, по
мнению Мабли, заменить трудовыми повинно-
стями, «службами». 23 Подобно Руссо, Мабли
требует законов против роскоши. Эти законы
должны все регламентировать: мебель, жили-
ща, пищу, слуг, одежду. Чем суровее будут
законы, тем менее опасно неравенство. «Бес-
полезные искусства», изготовляющие предме-
ты роскоши, должны быть воспрещены. Пра-
вители должны подавать гражданам пример
скромности. Граждане не могут быть умерен-
ны, когда правители живут в роскоши. Зако-
ны о роскоши должны устранять у них
соблазн злоупотреблений. Мабли советует не
платить жалования за исполнение обществен-
ных обязанностей: общественные заслуги нель-
зя расценивать на деньги. Необходимо стре-
миться не к увеличению доходов государства,
а к сокращению его расходов. Богатство казны
вредно. Чем меньше потребностей у государ-
ства, тем меньше поводов у правителей гра-
бить народ. Мабли осуждает роскошь даже
в общественных зданиях, так как она может
23 Маblу. Oeuvrescompletes, т. IX, стр.100—101;
113—116.

28
В. П. Волгин
вызывать зависть и стремление к роскоши жи-
лищ у частных лиц. 24
Подобно Руссо, Мабли требует аграрных
законов, устанавливающих максимум земли,
которым может владеть одно лицо, и законов
о наследовании, препятствующих сосредото-
чению земельных богатств в одних руках и
способствующих их дроблению. Государство,—
говорит Мабли,— имеет право ограничивать
право собственности граждан в интересах об-
щества, имеет право устанавливать контроль
над переходом имущества. Завещания Мабли
считает необходимым воспретить. Можно
лишь разрешить завещать движимое имуще-
ство в награду слугам — это содействует
переходу богатств к беднякам. Нецелесообраз-
но также, по его мнению, допускать переход
имущества к отдаленным родственникам. При
наличии детей мужского пола имущество
должно делиться между ними поровну. В из-
вестных случаях, если сыновей в семье нет,
отец семьи должен брать в семью приемных
сыновей. Выморочные имущества должны рас-
пределяться между бедными семьями той ме-
стности, где жил последний владелец: хорошо,
чтобы богатые смотрели на бедных, как на
своих детей и наследников. Мабли резко
осуждают скупку дворянством и особенно
знатью крестьянской земли. Необходимо вос-
препятствовать этому процессу, приводящему
24 Маblу. Oeuvres completes, т, IX, стр. 96—
107 и след.

Социальное учение Мабли 29
к небывалому опустошению деревни. Законы
не мешают этим узурпациям богатых и не
защищают интересов бедных. Считаясь с
трудностью установления единого максимума
земельных владений в странах, где укорени-
лось сословное деление общества, Мабли ре-
комендует определить максимум для каждого
сословия отдельно, а в целях охраны кре-
стьянских владений запретить переход земе\ь
из владения одного сословия во владение дру-
гого. Ограничение размеров земельных владе-
ний и рост числа владений мелких, вопреки
утверждениям апологетов крупной собственно-
сти, не может, по мнению Мабли, вредно отра-
зиться на культуре земли: как раз в круп-
ных владениях забрасывают землю, а мелкие
всегда хорошо обработаны. 25
У Мабли большой вкус к истории. Он сам
написал несколько исторических работ.
И свою социальную теорию он старается обо-
сновать не только доводами от «природы че-
ловека», но и историческим опытом. Исто-
рия,— утверждает Мабли,— знает примеры
обществ без частной собственности на землю.
Главная сокровищница, из которой он черпа-
ет эти примеры, это идеализированная в ком-
мунистическом или уравнительном смысле ан-
тичность. Излюбленный античный образец
Мабли — Спарта. Ликурговское законодатель-
ство было, по его мнению, основано на тех же
25 Маblу. Oeuvres completes, т. IX, стр. 117—
124.

30
В. П. Волгин
принципах, которые он сам защищает. Оно не
признавало земельной собственности. Участки
земли, составлявшей общественное достояние,
раздавались гражданам во временное пользо-
вание (узуфрукт). Это,— утверждает Маб-
ли,— если и не коммунизм, то очень близко
к коммунизму. И отсутствие земельной соб-
ственности не только не разрушило государ-
ства, но, наоборот, обеспечило его существо-
вание и процветание в течение шестисот лет.
У спартанцев было меньше потребностей, но
они были ближе к счастью, чем другие наро-
ды: счастье можно находить и в суровых ли-
шениях. Римляне уже не смогли пойти так
далеко, как Ликург. Они ограничили лишь
размеры землевладения, установив максимум
в 200 арпанов. Это было хорошее средство
борьбы против тирании крупных собственни-
ков. Но рост богатств в результате войн и
обогащения военной добычей привел к тому,
что этот закон перестали соблюдать. Богат-
ства погубили римскую республику. Все бо-
гатства мира не смогли спасти Рим от варва-
ров. Однако если античная история дает Маб-
ли аргументы в пользу равенства, то она дает
также аргументы против попыток революци-
онного нарушения уже сложившихся отноше-
ний собственности: требование передела земли
и кассации долгов в античных государствах
вызывали всегда лишь смуты, всеобщую не-
уверенность и взаимную ненависть.
Приспособление античности к нуждам со-
временности, ее использование как идеально-

Социальное учение Мабли 31
го образца в идейной борьбе — явление, очень
широко распространенное во французской ли-
тературе XVIII в. Ликург, Гракхи, Брут как
борцы за республиканскую свободу и за
равенство пользовались исключительной попу-
лярностью накануне революции, еще боль-
шей — во время революции. Мабли содей-
ствовал этой популярности, пожалуй, в боль-
шей степени, чем кто-либо другой из его
современников.
* * *
Было бы большой ошибкой считать Мабли
последовательным коммунистом — даже в том
смысле, в каком мы употребляем этот термин,
говоря о таких утопистах XVIII в., как
Мелье или Морелли. Его уравнительная про-
грамма реформ представляет характерный
образец мелкобуржуазной утопии. В ней не
мало черт явно реакционных. Тем не менее
защита им коммунистического порядка как
порядка, наиболее соответствующего природе
человека, хотя, по мнению Мабли, ,и не осу-
ществимого,— не мало содействовала распро-
странению коммунистических идей в предре-
волюционной Франции. С полным правом мы
можем его признать одним из теоретических
предвестников коммунистичеокого движения
времени революции — так называемого «За-
говора равных».

Г. М А Б Л И
Избранные произведения

О ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВЕ
ИЛИ
ПРИНЦИПЫ ЗАКОНОВ

Титульный лист первого издания «О законода-
тельстве или принципы законов».

КНИГА ПЕРВАЯ
ГЛАВА I
Чтобы судить о наиболее полезных для общества
законах, надо знать, к какому счастью человек при-
зван природой и при каких условиях она разрешает
ему быть счастливым. Долг законодателя состоит в
том, чтобы содействовать проявлению социальных
качеств, побуждающих нас объединяться в общество.
Мне пришлось быть в обществе двух не-
обыкновенно достойных лиц, шведа и англи-
чанина; оба они отличились в народных
собраниях своей страны. Я попытаюсь изло-
жить со всей точностью, на какую я способен,
их беседы, во время которых они любезно до-
пускали меня присутствовать. Если мне это
удастся, я буду считать, что оказал немалую
услугу лицам, которые, будучи убеждены в
том, что счастье или несчастье людей зависит
от хорошего или плохого законодательства,
охотно занимаются этим интересным предме-
том. Англичанин, сторонник государственного
строя своей страны и той политики, которая
волнует, тревожит и раздирает Европу, был
убежден в мудрости английских законов и не
хотел иного счастья, чем то, к которому стре-
мились его соотечественники. А швед, удов-

40 О законодательстве или принципы законов
летворить которого было труднее, одушев-
ленный идеями древних философов об искус-
стве управления республикой, считал, что все
государства, мудрым правлением которых
мы восхищаемся, весьма далеки от принципов
мудрой политики. Мы заблуждаемся,— го-
ворил он, часто англичанину,— я боюсь, не
привыкли ли мы принимать наши ошибки и
предрассудки за истины. Не надо ли, прежде
чем добиваться счастья, знать, в чем оно со-
стоит? Не надо ли узнать, на каких условиях
природа разрешает нам быть счастливыми?
Не надо ли нам благоразумно начать с того,
чтобы осведомиться о месте, где можно найти
счастье? Можем ли мы надеяться, что не за-
блудимся, если будем идти ощупью? Если мы
бессмысленно будем искать счастья там, где
его нет, мы лишь без пользы устанем, и тень,
которую мы пытаемся обнять, беспрестанно
будет ускользать от нас. Оба мои философа
встретились в Париже, и уважение, которое
они питали друг к другу, вскоре перешло в
самую тесную дружбу. Они часто беседовали
о своих государствах, об их законах, о пар-
тиях, раскалывающих их народы, о политиче-
ском равновесии Европы, о силах важнейших
держав, их богатствах, их ресурсах, о догово-
рах, соединяющих их; и хотя между ними поч-
ти никогда не было согласия, они так искрен-
не любили истину и так умели находить ее, что
не могли не искать встреч друг с другом.
По какой-то фатальности, я бы сказал, в
Париже невозможно углубиться в какой-либо

Книга первая
41
вопрос: нет времени думать в этом большом
городе, где столько ума, безделья и развле-
чений, а следовательно, так мало разума. Мы
не передаем наше легкомыслие благоразумным
иностранцам, но в постоянной спешке все уви-
деть, все осмотреть, все знать, в этой вечной
рассеянности, на которую они здесь обречены,
они как бы теряют свой характер и восприни-
мают наш. Мои два друга, увлеченные своей
любознательностью и вынужденные выпол-
нять тысячи требований приличия, никогда
не могли видеться в течение продолжитель-
ного времени, чтобы методически добраться
до основных принципов затронутых ими во-
просов. Их беседы, хотя и прерывались по-
стоянно, задели мое любопытство. Передо
мною мелькали уже какие-то разрозненные и
не связанные между собой истины и мне
страстно хотелось уловить связывающую их
нить, делающую их полезными; без этой свя-
зи вечно колеблющийся и неуверенный в се-
бе ум неизбежно заблуждается.
К моему счастью, оба философа были при-
глашены в замок, где я обычно проводил луч-
шие минуты своей жизни; я надеялся, что
досуг, которым они будут наслаждаться в
деревне, окажется полезным моему просвеще-
нию. И я не ошибся. Как только мы прибы-
ли, новости, поступившие из Швеции, вызва-
ли желательный для меня спор между ними.
Как медлительно ваше Собрание,— сказал анг-
личанин шведу,— когда же оно начнет дей-
ствовать так, чтобы оправдать шум, с каким

42 О законодательстве или принципы законов
оно было созвано? Ваши соотечественники не
хотят, следовательно, выйти из узкого, огра-
ниченного круга мелких дел. Вам известно,
как я интересуюсь славой и успехами народа,
у которого хватило смелости разорвать цепи
и освободиться; но он должен, наконец, ис-
пользовать свою свободу, чтобы стать счаст-
ливым. Прошло уже сорок лет, как вы преоб-
разовали свою конституцию, а Швеция все
еще не благоденствует. Многочисленные бан-
кротства, расстроенные финансы, уничтожен-
ная торговля, утерянное доверие приведенное
в беспорядок управление — вынудили вас со-
звать чрезвычайное Собрание. Оно открылось;
там рассуждают, волнуются, стремятся испра-
вить бедствия, на которые все жалуются, и
никто не видит, что они являются плодами
вашей бедности. Вот они последствия ваших
недавних законов против роскоши, на которых
вы так неуместно настаивали и которые спо-
собны были лишь уничтожить вашу промыш-
ленность. Предсказываю вам, что если вы не
исправите ваши законы, если вы не признаете
принципы, противоположные вашим платонов-
ским принципам, вы потеряете необходимые
для вас мануфактуры; ваши поля опустеют и
не будут обработаны, а удар, нанесенный со-
стоянию частных лиц, поколеблет ваше госу-
дарство.
Странный замысел,— продолжал он,— стре-
миться ограничить себя произведениями своей
страны и во имя своего счастья безжалостно
запретить искусство, торговлю и промышлен-

Книга первая
43
ность, в то время как вся Европа учит вас,
что именно им государства обязаны своим
благосостоянием. Еще хорошо, если бы при-
рода, более благосклонная к вам, расточала
бы вам блага, в которых она отказывает
остальной части мира. Мы были бы вынуж-
дены обращаться к вам за помощью, и ваши
ошибки принесли бы вам лишь незначитель-
ный ущерб. Ваши жалкие реформаторы, не
знающие людей, руководствовались идеями,
которые, возможно, подходили некогда какому-
нибудь небольшому греческому народу, имев-
шему один лишь город <и необходимые для
его весьма скромного пропитания поля. Но
печально мечтать о таком счастье: какое оно
было бы нелепое и многотрудное! Пусть толь-
ко эта 'безумная политика достигнет успеха
у вас, и мы вскоре увидим, как ваши дикари-
сенаторы будут тянуть плуг. Когда вы пред-
ложите награду тому, кто вновь изобретет чу-
десную черную похлебку спартанцев? При-
дется ведь издать закон, повелевающий на-
ходить ее превосходной. Знаете ли вы, что с
вашими грубыми кожаными монетами и ва-
шим отвращением к деньгам вас можно срав-
нить с почтенными спартанцами? Но я не хо-
чу зло насмехаться; вы знаете, как я уважаю
народ, ревниво относящийся к своей свободе,
богатый великими людьми и игравший в тече-
ние целого века столь значительную роль в
европейских делах. Почему вы перестали
пользоваться таким уважением? Почему вы не
играете более роль северного арбитра? Поче-

44 О законодательстве или принципы законов
му вы предоставляете эту честь русскому
двору, который правит лишь рабами? Толь-
ко старые предрассудки все еще заставляют
южные народы домогаться вашей дружбы. Но
образумившись, наконец, они вскоре станут
пренебрегать вами. Почему? Потому, что бо-
гатство — это нерв политики во время мира,
как и во время войны, а вы обеднели. Обо-
гащайтесь же, если вы хотите восстановить
свою прежнюю репутацию. Ваша бедность
связывает вам руки, она против вашей воли
держит вас внутри ваших границ, она урвала
у вас ваши победы, она попрежнему дает вам
возможность принять участие только в наибо-
лее легких предприятиях; начните богатеть —
и вы станете могущественны.
Странные люди ваши законодатели, враги
торговли, искусства и роскоши. Если они не
понимают той истины, что богатство ведет к
могуществу, достаточно ли у них знаний, что-
бы устанавливать ваши государственные за-
коны? Если же они чувствуют ее, то почему
они медлят освободить вас от суровости ва-
ших законов против роскоши? Возможно, что,
не будучи такими философами, какими я вна-
чале назвал их, они полагают, что небольшие
владения могут составить богатство государ-
ства, как они составляют иногда богатство
частного лица. Возможно, они льстили себя
надеждой, что их законы воспрепятствуют не-
значительной сумме денег, которая имеется у
вас в обращении, перейти к иностранцам при
покупке необходимых вам вещей; быть может,

Книга первая
45
они полагают, что можно вести торговлю,
много продавая и ничего не покупая. Но я не-
однократно брал на себя смелость говорить
вам, что это значит носиться с несбыточными
мечтами. Не своим мачтовым лесом и смолой
разбогатеет Швеция. Торговля расширяется и
преуспевает только в той мере, в какой народ
умножает свои потребности и дает свободный
доступ всей иностранной продукции. Несмот-
ря на некоторые ошибки, в которых еще мож-
но нас упрекнуть, посмотрите, какими сред-
ствами Англия, сама по себе не столь могу-
щественная, достигла того, что при помощи
прибыльной торговли она стала арбитром
Европы и вызывает страх и уважение во
всех частях мира.
Непрестанно создавая все новые потребно-
сти, мы стимулировали и развивали все
искусства, и мы кормили теперь за счет
иностранцев бесчисленное количество народа,
составляющего нашу силу. Наши мануфактуры
известны всему миру, и мы лишь учимся, как
бы сделать их еще лучшими и необходимыми
для всех народов. Мы уверены, что везде,
где есть люди, мы найдем что-либо полезное
для нас. Получая отовсюду прибыль, мы со-
средоточиваем в Лондоне наслаждения и бо-
гатства всего мира, в то время как налог,
который мы платим государству за свои удо-
вольствия и свой труд, дает ему могуществен-
ный флот и союзников, которыми оно распо-
лагает по своему усмотрению. Законы против
роскоши чрезмерно расстроили бы это бла-

46 О законодательстве или принципы законов
госостояние. Запертые на своем острове,
неизвестные, бедные и нуждающиеся, мы с
трудом находили бы средства снарядить не-
сколько судов, необходимых для нашей безо-
пасности. Мы страшились бы народов, кото-
рые теперь боятся нас и стараются постиг-
нуть наши намерения, чтобы сообразоваться
с ними. Если политика ваших реформаторов
была бы столь гибельна для Англии, почему
вы рассчитываете, что она принесет преимуще-
ства Швеции? Ведь, наконец, с нашей страной
природа обошлась менее сурово, чем с вашей, и
для того, чтобы сравняться с нами в богатстве,
вам в большей мере, чем нам, следует способ-
ствовать торговле и промышленности.
Милорд,— ответил ему, улыбаясь, его про-
тивник,— снова подымаются наши вечные
споры, а между тем было бы много приятнее
получить удовольствие от прогулки. Вы по-
стоянно возвращаетесь к преимуществам, ко-
торые вы извлекаете из вашей торговли, и вы
знаете то, что я имел честь возражать вам
сотни раз. Нужно ли это повторять? Вы счи-
таете, что очень приятно умножать свои удо-
вольствия и, сосредоточив у себя богатства и
наслаждения четырех частей света, создавать
себе, так сказать, новую и более привольную
жизнь. Я с этим согласен и думаю, что вы
правы, когда дело идет об удовольствиях,
сопровождающих богатство и роскошь. Но
когда я рассматриваю печальные последствия,
неизбежно вытекающие из многих весьма па-
губных удовольствий; когда я вижу, что они

Книга первая
47
портят человека и противоречат целям при-
роды,— я думаю, что хорошо бы научиться
удовлетворяться теми удовольствиями, кото-
рые находятся у «ас под руками; чтобы быть
поистине счастливыми, государства, как и
частные лица, должны уметь пользоваться
удовольствиями умеренно. Не будем приучать
себя считать природу мачехой; это значило
бы быть неблагодарным к ней, либо не знать
ее. Везде, где природа поселила людей, она
поместила рядом с ними счастье, и от нас
одних зависит пользоваться им, так как сча-
стье скорее в нас самих, чем в вещах, окру-
жающих нас. Это зависит от нашего образа
мышления, и поверьте мне, оно вовсе не то-
вар, который купцы привозят вместе с саха-
ром и кошенилью и продают народам.
Может быть, для обществ, так же как и
для простых граждан, существуют выдуман-
ные блага, которых следует остерегаться и ко-
торые под соблазнительной, но обманчивой
видимостью скрывают в сущности несчастье;
может быть, счастье, которое вы представляе-
те себе, не то, какое предназначено нам
природой; может быть, для хорошего законо-
дателя недостаточно быть хорошим финанси-
стом или хорошим коммерсантом; может быть,
государство не должно внушать страх к себе,
так как оно может навлечь на себя ненависть;
быть может, вредно одерживать победы. Что
бы вы подумали, милорд, о ваших принципах,
если бы случайно вам доказали, что хорошая
политика вовсе не отличается прекрасной мо-

48 О законодательстве или принципы законов
ралью? Каково бы ни было счастье, оно ни-
когда не бывает ни печальным, ни утомитель-
ным. Тем хуже для ваших соотечественников,
если они считают, что счастье составляется
из такого множества вещей. Что касается ме-
ня, признаюсь, мне было бы трудно убедить
себя в том, что его можно найти среди тре-
вог, беспокойств и волнений, сопровождаю-
щих жадность и тщеславие. Я не стану искать
его в банках или в магазинах заграничных
товаров, потому что я знаю, что его находят
среди лишений, кажущихся вам самыми тя-
желыми. Я обращаюсь к спартанцам, похо-
дить на которых шведы были бы счастливы.
Гордые своей бедностью, своей воздержанно-
стью, умеренностью и храбростью, они были
счастливы, потому что они были справедливы
и ничего не боялись. Они с жалостью смот-
рели на другие народы Греции, казавшиеся
им детьми, беспрестанно нуждающимися в иг-
рушках для забавы и устающими в бесполез-
ной погоне за каким-то счастьем, достигнуть
которого они не могут.
Философ, который, войдя в роскошный
дворец богача, воскликнет: «Сколько здесь
вещей, не нужных мне!» — не будет ли ближе
к счастью, чем обладатель этих нелепых и
пресыщающих излишеств? Почему же вы,
милорд, берете на себя труд жалеть народ,
который обладает мудростью этого философа!
Не считаете ли вы, что было бы странно
или, вернее, невозможно, чтобы природа по-
ставила счастье народов в зависимость от

Книга первая
49
того, что составляет несчастье отдельного че-
ловека? Если шведам приятнее удовлетво-
ряться своей посредственностью, чем мучить-
ся в погоне за богатством, я полагаю, что
Швецию нечего жалеть больше, чем Англию.
Можно насмехаться над нашей бедностью и
нашими кожаными деньгами; наши суровые
реформаторы — люди из хорошего общества,
и у них достаточно мудрости, чтобы не счи-
тать дурным, если другие люди не столь
мудры, как они.
Наконец, милорд, вы слишком переоцени-
ваете ваши силы, ваши ресурсы и ваше могу-
щество; я решился бы дорожить хоть в ка-
кой-то степени тем, что вы называете играть
роль в европейской суете, вызывать страх к
себе, расширять свои владения и основать
большую империю на развалинах владений
своих соседей, только в том случае, если бы
вы сумели мне доказать, что создатель при-
роды, который, повидимому, любит людей, все
же обрек их на взаимную ненависть, обман
и вражду. Выражу вам свою мысль в двух
словах: я убежден, что политика и законы
общества хороши постольку, поскольку они
сообразуются с намерениями провидения,
которое, конечно, не связывало счастье с
несправедливостью, порождаемой тщеславием
и жадностью. Попытаемся же узнать, каковы
эти намерения, вместо того, чтобы учиться
удовлетворять свои страсти. Разве история
самых известных народов не учит нас тому,
как пагубно накоплять богатства за богат-

50 О законодательстве или принципы законов
ствами и подчинять себе своих соседей? И ес-
ли говорить об Англии, разве она была бы
менее счастлива и менее могущественна, если
бы с самого начала века она не стремилась ре-
шать судьбу всей Европы? Каковы плоды
этой политики, которой, по вашему мнению,
я должен восхищаться. Вы затратили так
много труда, чтобы умножить число ваших
врагов. Среди богатств, вызывавших у вас
тщеславие, превосходящее ваши силы, вам
приходится входить в огромные долги, чтобы
предпринимать и поддерживать войны, к
которым вы, по существу, должны быть без-
различны. В результате многих успехов и
побед вы находитесь в худшем положении, чем
раньше. Ваши враги будут бояться вас мень-
ше, и ваша свобода не упрочилась: ваша по-
литика, следовательно, не мудрая.
Я знаю, чего стоили Швеции ее заговоры с
честолюбивыми державами о порабощении
наших соседей, об унижении в Германии ав-
стрийского двора, который не причинил нам
никакого зла. Осуществление широких замыс-
лов Австрии в области внешней политики
привело бы ее к ослаблению и истощению,
прежде чем она смогла бы вызвать у нас ка-
кую-либо обоснованную тревогу. Нам гово-
рили, что религия и свобода в Европе были
в опасности, нам предлагали субсидии, нам
сулили великие победы, одним словом, Фран-
ция включила нас в свои честолюбивые пла-
ны. Но каковы плоды нашей славы, которой
вы благосклонно восторгались? Внимание, ко-

Книга первая
51
торое нам следовало обратить на домашние
дела, было отвлечено: выступая мстителями
за поруганную свободу Германии, мы не бы-
ли в состоянии защищать свою свободу. Мы
дали себя увлечь обманчивыми надеждами, а
наши короли считали, что обстоятельства
благоприятствуют им, и они могут освобо-
диться от слишком разумных законов, стес-
нявших их. Они успешно потворствовали на-
шей жадности и нашему честолюбию, а это
значило, что они тайно ковали нам цепи. Го-
сударственные сословия, слабо связанные
между собой, раскололись; наше правитель-
ство постепенно изменялось, и незаметно для
нас основы нашей свободы разрушались.
Это — истина, не подлежащая сомнению: на-
ша жадность и наше честолюбие ослабили
власть законов или, вернее, сломали пружи-
ны, поддерживавшие известное равенство
между всеми частями государства, и мы, с об-
щего согласия, в общенародном Собрании из-
брали себе властелина. Вскоре мы испытали
все крайности деспотизма, и со Швецией бы-
ло бы покончено, если бы, на наше несчастье,
наши короли, разбогатев за счет добычи от
нас, от наших соседей и за счет субсидий на-
ших союзников, стали жить с беспечностью сла-
дострастных монархов. Их пример развратил и
унизил бы нас до такой степени, что мы на-
чали бы любить свое рабство. Без этой счаст-
ливой бедности, которая шокирует вас и от
которой, по вашему мнению, мы должны из-
бавиться, у нас никогда нехватило бы смело-

52 О законодательстве или принципы законов
сти, после смерти Карла XII, сбросить давив-
шее нас иго, о котором я мог бы нарисовать
вам весьма умилительную картину. Наконец,
милорд, что осталось от уважения, приобре-
тенного нашими отцами? Небольшая провин-
ция в Германии, которой мы были бы
счастливы лишиться и которая может обречь
нас на сотни неприятностей, и сохранившаяся
еще репутация сильной державы, заставляю-
щая иностранные государства добиваться
союза с нами. Эта позорная торговля портит,
разобщает нас, заменяет интересы родины ча-
стными интересами, мешает нам ввести соот-
ветствующие нашему правлению нравы и при-
дать нашим законам силу и постоянство, в
которых они нуждаются.
Как бы то ни было, я не могу не призна-
вать, что ваша торговля доставляет вам боль-
шие богатства, но я отрицаю, что эти богат-
ства являются благом, если, делая англичан
более жадными, они делают их несправедли-
выми друг к другу. Богатства эти — зло, если
при них любовь к славе, к родине, свободе я
законам уступает место низменному интересу,
если они вносят в ваш парламент коррупцию,
превращающую его в сообщника тирании и
несправедливости. При нашей бедности мы
еще можем рассчитывать создать граждан;
увеличивая же свои богатства, вы лишь соз-
дадите наемников. Большие богатства вызы-
вают необходимость в еще больших, потому
что алчность ненасытна; вот почему, по-мое-
му, она всегда будет опасным средством в

Книга первая
53
руках политики- Денег, денег, какой угодно
ценой, денег! Вот что погубило римскую рес-
публику; поистине, милорд, я затрудняюсь
сказать, какое государство может процветать
при таком способе мышления; ибо, чем богаче
оно будет, тем больше в нем окажется граби-
телей, разоряющих его.
Вы скажете мне, что, требуя богатств, вы
требуете также нравственности. Но, позвольте,
не хотите ли вы соединить вещи несоедини-
мые! Что касается меня, я удовлетворюсь
требованием нравственности и совершенно не
боюсь бедности, так как я знаю, что бедные
граждане более склонны уважать справедли-
вость и законы, чем граждане богатые. Я
знаю, что с помощью нравственности можно
совершить великие дела; я знаю, что со все-
ми богатствами мира римляне не могли за-
щитить себя против нескольких банд варва-
ров. Правда, в Европе договоры, союзы,
вопросы мира и войны — все решают деньги,
но если Европа неправа, то не благоразумно
ли поступает Швеция, не подражая ей? На
ваши деньги вы купите только наемных сол-
дат; с помощью же нравственности легко
установить порядок и дисциплину, создающие
непобедимые армии. Можете ли вы рассчиты-
вать на союзников, купленных ценою денег?
Они будут стараться обмануть вас и будут
плохо служить вам, чтобы вы дольше нужда-
лись в них. Какую ценность имеет превосход-
ство, обязанное богатству? Оно исчезнет
очень быстро, так как богатства исчерпывают-

54 О законодательстве или принципы законов
ся гораздо быстрее, чем приобретаются. Госу-
дарство, ведущее войну при помощи денег, а не
смелостью, дисциплиной и талантами, если
можно так выразиться,— оказывается в конце
войны в худшем положении, чем в начале ее,
и ничто не доказывает лучше этого, что бо-
гатства не предназначены создавать благо-
состояние народов. Кроме того, милорд, если
бы даже ваши сокровища были неисчерпаемы,
какую пользу, хотя бы преходящую, вы из-
влекли бы из них, если бы вместо противника,
не имеющего ни лучших законов, ни лучшей
политики, вы встретили на своем пути какой-
либо народ, который имеет смелость любить
бедность и думать, как думали спартанцы и
римляне? Не угрожала ли бы вам судьба
персов и карфагенян?
Впрочем, ограничиваясь своей продукцией,
мы ничего не хотим покупать у иностранцев;
не хотим этого вовсе не с целью сберечь
наши деньги, а потому, что мы боимся приобре-
сти бесполезные потребности, которых мы и
так имеем слишком много. Как далеки мы от
той простоты, которой требует природа! Те,
кто предложил провести у нас законы против
роскоши, благоразумно заметили, что изли-
шества нам уже сейчас дороже, чем государ-
ство, которое мы любим и вправе любить.
Они знают, что свобода недолго является
главным благом для людей, постоянно под-
верженных соблазну Обогащения. Они знают,
что иностранные деньги имеют слишком боль-
шую власть в наших народных собраниях

Книга первая
55
и в нашем сенате, и с целью создать для
нас соответствующие свободному народу нра-
вы, они употребляют все свои усилия, чтобы
богатство было для нас не столь необхо-
димо
Вы полагаете, что из-за нашей бедности
нас будут презирать; я же думаю, что если
ничто не нарушит нашей политики и если мы
достигнем того, что будем презирать деньги
и потребность в роскоши, эта самая бедность,
внушая нам добродетель, создаст нам в Ев-
ропе авторитет и значение и вызовет к нам
уважение, какое в Греции когда-то заслужили
спартанцы. Не смейтесь, милорд, я говорю
совершенно серьезно; если мы не будем на-
стороже, если мы не предохраним себя от
тщеславия и доверчивости, всегда сопровож-
дающих хрупкие добродетели людей, я опа-
саюсь, как бы благосостоянию не удалось ис-
портить нас: уважение слишком часто являет-
ся подводным камнем для достоинства. Быть
может, привыкнув к тому, что нас боятся, лю-
бят и уважают, мы незаметно потеряем каче-
ства, которым мы обязаны своей властью над
соседями. Быть может, при первом причинен-
ном нам беспокойстве мы захотим говорить
как господа и сохранить силой авторитет, ко-
торый мы приобрели лишь своей справедли-
востью, умеренностью и великодушием.
Вы видите, милорд,— продолжал наш фи-
лософ,— что наши рассуждения основаны на
слишком различных и противоположных
принципах, чтобы мы могли понять друг дру-

56 О законодательстве или принципы законов
га; после того как мы двадцать раз спорили,
мы не подвинулись и не могли подвинуться
дальше, чем после первого спора. Можно ска-
зать,— прибавил он шутя, взглянув на ме-
ня,— что с тех пор как мы находимся во
Франции, милорд и я, мы восприняли мане-
ру французских бесед. Тут разговаривают
лишь для того, чтобы провести время; самые
важные вопросы неожиданно и без подготовки
начинают обсуждать с того, чем их следовало
бы закончить. Никогда здесь не устанавли-
вают, в чем суть вопроса; никогда не доходят
до пункта, который должен разрешить все
трудности, так что бог его знает, что было
сказано после того, как много поговорили.
Прежде чем рассуждать о тех или иных прин-
ципах, которые считают аксиомами, следовало
бы, если я не ошибаюсь, рассмотреть, не яв-
ляются ли эти мнимые аксиомы заблуждения-
ми. Чтобы судить о мудрости и пороках ва-
ших и наших законов, не следует ли раньше
попытаться проникнуть в намерения природы
относительно нас? Возможно, что в результа-
те общего порядка вещей счастье, которое
природа нам предназначает,— не покупается
за деньги. При таком-то порядке будет про-
цветать торговля, при другом —обогатится
государственная казна и вдвое повысятся до-
ходы государства; я согласен с этим, но со-
гласитесь и вы, что со всеми этими прекрас-
ными законами мы совершенно не продвинем-
ся вперед, если мы сможем стать счастливыми

Книга первая
57
только благодаря широкой торговле и боль-
шим доходам.
Прежде чем употреблять те или другие
средства для достижения цели, мне кажется,
было бы разумно раньше спросить себя, яв-
ляется ли цель, которую себе ставишь, той,
которую следует себе поставить. Не соблюдая
этой осмотрительности, законодатели, вечно
неуверенные в себе, поддающиеся воле стра-
стей и предрассудков граждан, никогда не
знали, на каком фундаменте им следует
строить благоденствие государства. Они за-
блуждались с первого же шага и, издавая за-
коны без руковорящего принципа и без вся-
кой системы, вечно делали одни ошибки за
другими. Отсюда это чудовищное разнообра-
зие правительственных форм, законов и нра-
вов на земле,— зрелище, способное забавлять
людей легкомысленных, но удручающее лю-
дей мыслящих, убедившихся, к стыду наше-
го разума, что человеческим родом всегда
управляла какая-то слепая и капризная судь-
ба. Каждый хотел создать себе счастье по
своей прихоти и искал его то в роскоши и
наслаждениях, то в алчности и изнеженности,
то в угнетении других и в подобных же без-
умствах, а природа, установившая иной по-
рядок вещей, насмехалась над нашими неле-
пыми затеями. Она наказала нас за наши
заблуждения; почти все народы сделались
жертвами неразумных законов, которые они
сами себе создали. Повсюду общество было
подобно скопищу угнетателей и угнетаемых.

58 О законодательстве или принципы законов
Тысячи жестоких революций уже тысячи раз
меняли лицо земли и уничтожали величайшие
империи и тем не менее столько раз повторяв-
шийся опыт не заставил нас заподозрить, что
мы ищем счастье там, где его нет.
Наоборот, какая-то мнимая философия, при-
нимая все бессмысленное, происходящее в ми-
ре, за правило того, что должно происходить,
пришла на помощь нашим предрассудкам,
придав им некий разумный вид, способный
увековечить их господство. Шарлатаны льсти-
ли нашим капризам; будучи сами невежест-
венными, они пытались учить нас; их блестя-
щий ум мог снабдить их лишь софизмами;
принимая их за истины, мы систематически
заблуждались. Они не проникали в наши
сердца, они не изучали наших страстей, они
искали законы и установления, долженствую-
щие составить счастье общества, в вещах, так
сказать, чуждых человеку. Если им верить,
провидение создало разное счастье для древ-
них и для нас, разное для Азии, Африки,
Америки и Европы. Они вам серьезно ска-
жут, что законы, годные на десятом градусе
широты, ничего не стоят на тридцатом. По-
истине, не должен ли законодатель изучить
склонности нашего сердца, а не показания
термометра, чтобы знать, что он должен при-
казать или запретить нам? Какое значение
имеют равнины или горы, почва более сухая
или более сырая, более или менее плодород-
ная, соседство моря или большой реки и сот-
ни других случайностей для решения вопроса,

Книга первая
59
какие законы наиболее способны составить
счастье человека? Разве характер климата ме-
няет природу нашего сердца? Не имеет ли че-
ловек повсюду одни и те же потребности,
одинаковые органы и чувства, одни и те же
склонности, страсти и тот же разум? Не по-
всюду ли притягательность удовольствия и
страх перед болью являются двигателями на-
ших мыслей и наших действий? Не в равной
ли степени они повсюду способны обмануть
наше желание быть счастливыми? На эква-
торе, как на полюсе, на равнинах и в доли-
нах, как на горах, не открывает ли каждое на-
ше чувство нашу душу множеству различных
страстей? Где те благословленные небом зем-
ли, на которых жадность, тщеславие, лень и
страсть к наслаждениям не могут произра-
стать? В каком климате эти ядовитые расте-
ния безнаказанно выращиваются? В одном
месте, возможно, наши страсти будут более
властны, а в другом легче укротимы; там они
подвержены более частым искушениям, здесь
частного рода случайности задержат их разви-
тие; я согласен со всем, что вы хотели бы
сказать о власти климата. Но разве не по-
всюду эти страсти являются источником на-
шего счастья или нашего несчастья, смотря по
тому, хорошо или плохо ими управляют? По-
всюду они нуждаются в обуздании или в над-
зоре, и закон должен приступить к урегули-
рованию их.
Но кто научит меня великому искусству
управлять человеческими страстями? Как по-

60 О законодательстве или принципы законов
стигну я тайны его? В изучении человеческого
сердца. Сначала меня привело в ужас наше
себялюбие, называемое эгоизмом. Это — по-
велительная страсть, от которой никто не мо-
жет освободиться, не уничтожив самого себя,
и которая является двигателем всех наших
мыслей, всех наших побуждений и поступков.
Она как бы воздвигает между нами барьер
или сближает нас только для того, чтобы во-
оружить одних против других. Если я не су-
мею приручить это свирепое чудовище, оно
разорвет свои цепи; если я допущу, чтобы та-
кие страсти, как алчность, сладострастие и
честолюбие, были, так сказать, орудиями его
наслаждений, каких только опустошений не
должен я ожидать от его неистовства? Но
я начинаю успокаиваться, как только, раз-
мышляя о мудрости природы, догадываюсь,
что не для того она вселила в нас чувство
любви друг к другу, чтобы сделать нас не-
счастными.
Я опускаюсь в бездну человеческого сердца
и открываю, что себялюбие — это звено, ко-
торое должно объединить нас в общество; ес-
ли бы я не любил самого себя, как мог бы
я любить себе подобных? Я вижу, с каким
замечательным мастерством творец наш раз-
мещает различные потребности, которым он
подчиняет нас, чтобы сделать нас необходи-
мыми друг другу и подготовить наше себялю-
бие к взаимному доброжелательству. Кроме
того, он наделил нашу душу некоторыми со-
циальными качествами, являющимися как бы

Книга первая
61
непроизвольными инстинктами, которые пре-
дупреждают наши размышления, делают до-
рогим для нас счастье наших ближних и при-
зывают нас — влечением ли к удовольствию
или страхом перед болью — к сближению,
объединению, любви, ко взаимной помощи и
ко взаимным жертвам. Я замечаю в себе чув-
ство жалости, благодарности, потребность
любви, страх надежду, любовь к славе, сорев-
нование и т. д. Сколько возможностей обуз-
дать наше себялюбие! Но едва я предался
радости этого открытия, как меня снова охва-
тывает страх при виде того, сколько зла мо-
гут принести эти социальные качества, кото-
рыми я был так горд, если не руководить и
не управлять ими с крайней осмотритель-
ностью.
В самом деле, эти качества в такой же мере
могут превратиться в пороки; они могут
заглохнуть, исчезнуть, если их не развивать.
Что мне дает то, что я имею от природы
сердце, способное чувствовать сострадание,
если бесчисленными потребностями, которые
я создаю себе каждый день, я лишь ожесто-
чаю себя. Можно ли ждать какого-нибудь
счастья для людей, если низменный интерес
и проклятая выгода исказят чувство благодар-
ности и злоупотребят моей склонностью к
любви? Все потеряно, если страх, который
должен отвратить меня от зла, лишает меня
смелости быть честным человеком. Предо-
ставьте мне обманчивые удовольствия, ока-
жите мне притворное уважение, и вот две

62 О законодательстве или принципы законов
сильные пружины — надежда и любовь к
славе — окажутся столь же гибельными для
общества, сколь могли бы быть благодетель-
ными для него, а соревнование, выродившееся
в зависть и ревность, принесет всюду нена-
висть, разлад и омуту.
Вот, милорд, если я не ошибаюсь, те сооб-
ражения, какие законодатели народов не
должны никогда упускать из виду при со-
ставлении законов. Они должны рассматри-
вать себя соучастниками провидения; они
должны понимать, что оно призывает нас
объединяться в общество лишь для того,
чтобы придать больше силы нашим социаль-
ным качествам и не дать им уклониться от
той цели, для которой они были нам даны.
Законы должны руководить нами сообразно
намерениям природы, а правители должны
заставить нас уважать этих руководителей.
Итак, я спрашиваю вас теперь, милорд,
где, в Англии или в Швеции, политика бли-
же к этим принципам, в справедливости ко-
торых вы не можете сомневаться? Я вижу,
как мы далеки от совершенства, к которому
общество должно стремиться, и как трудно
будет нам освободиться от множества грубых
пороков. Однако, упорядочивая и умеряя на-
ши потребности, разве не способствуют наши
законы против роскоши тому, чтобы мы не
стесняли друг друга? Способны ли роскошь,
торговля, жадность, честолюбие, которые вы
хотите сделать пружинами нашего управле-
ния, возбудить в гражданах взаимное добро-

Книга первая
63
желательство, утешающее их от невзгод и сла-
бостей человечества! Ясно, что чем больше
законы научат нас удовлетворяться малым,
тем больше они скрепят связи общества, ибо
они разовьют и поддержат наши социальные
качества. Земля дает нам лишь ограниченное
количество богатств; почему же мы хотим
иметь неограниченные потребности? Если за-
конодатели хотели быть всего лишь грабите-
лями, мне нечего сказать, но если они хотели
быть справедливыми, если они хотели соста-
вить счастье общества, как могли они не до-
думаться до того, что, делая излишество
необходимостью, они нарушают порядок, ус-
тановленный провидением, и что одна часть
людей не смогла бы более удовлетворять свои
действительные потребности, если бы другая
создала себе воображаемые? Наши потребно-
сти, которые, благодаря существующему в
природе порядку, должны были бы нас объ-
единять, послужат лишь к нашему разъедине-
нию из-за порядка или, вернее, из-за беспо-
рядка, созданного вашей политикой. Если об-
щество представляет собой собрание граждан
завистливых, жадных, ревнивых, желающих
во что бы то ни стало вредить друг другу,
потому что одни из них могут удовлетворить
себя только за счет других, может ли законо-
датель надеяться установить в таком обще-
стве союз, мир и счастье, издавая законы,
способные лишь возбуждать наши страсти.
Ваши соотечественники, милорд, умеют
прекрасно считать; я хотел бы, чтобы они мне

64 О законодательстве или принципы законов
сказали, в ущерб какому числу граждан или,
вернее, провинций, создано счастье вашего
короля. Думаете ли вы, что англичанин, не
имеющий средств к существованию, ничем не
может упрекнуть ваши законы, установившие
цивильный лист в миллион и разрешающие
нескольким гражданам владеть огромными со-
стояниями? Бесполезная попытка удовлетво-
рить необузданные фантазии десятка людей
потребует опустошения всей Азии. Кто это
чудовищное животное, называемое султаном
или софисом? 1 Оно пожирает все плоды зем-
ли, и его голод, постоянно возобновляющий-
ся, никогда не насыщается. Я бы никогда не
кончил, милорд, если бы захотел показать вам
детально, как ваша политика, которую вы
восхваляете, стремится лишь развратить нас
и сделать губительными самые ценные дары
природы. Будьте уверены, что если в государ-
стве допускают существование бесполезных
потребностей, им начнут вскоре покровитель-
ствовать, потому что одни захотят иметь все,
у других не будет ничего. По мере того как
потребности граждан увеличатся, наши соци-
альные качества ослабеют, заглохнут и извра-
тятся, а пороки обнаружатся с большим бес-
стыдством ,и вскоре даже потребуют к себе
расположения и почтения. Знаете ли вы, в чем
состоят бедствия, о которых говорит история?
Презрение к законам, разложение нравов,
гражданские войны, войны внешние, падение
империй — все эти бедствия происходят лишь
от нашего нежелания сообразоваться с намере-

Книга первая
65
ниями и порядками природы. Я с трудом по-
верю, чтобы, следуя за законодателями, имев-
шими в виду ложные блага ,и химерические
преимущества, нам удалось исправить их
ошибки. Уклоняясь от велений природы, при-
обретаем ли мы право уклоняться от них с
каждым днем все дальше? Можем ли мы на-
деяться, что, упорствуя во зле, мы принудим,
наконец, природу покориться нашим капри-
зам? Ома не уклонится от своих законов по
той причине, что мы уклоняемся от них. Речь
идет не о вечных законах, предшествовавших
зарождению городов и обществ и являющих-
ся, по выражению Цицерона, высшим разу-
мом самого бога, а о тех законах, которые
ежедневно публикуются в Европе и которы-
ми стоит лишь пренебречь, чтобы они погру-
зились «в небытие.
Я спрашиваю вас, далее, милорд, не яв-
ляется ли педантичная строгость наших ре-
форматоров более способной приблизить нас
к видам и намерениям природы, а следова-
тельно, направить нас по пути к счастью, чем
законы, посредством которых, как вы счи-
таете, мы увеличили бы свои потребности,
свои состояния, свои пороки и свои предрас-
судки? Разве столь грешно думать, что для
процветания Швеции мы должны, поскольку
это допускают существующие обстоятельства,
восстановить законы природы? А для того
чтобы их восстановить, мы должны устра-
нить или, по крайней мере, ослабить препят-
ствия, мешающие этому. Чтобы без усилии

66 О законодательстве или принципы законов
остаться честным человеком, говорит Агеси-
лай, 2 я избегаю искушений. Вспомните, с ка-
кой благородной простотой скиф Анахарсис 3
отказался от богатых даров Ганнона: 4 грубая
шкура служит мне одеждой, я хожу босой,
сплю на земле, голод заставляет меня считать
прекрасной самую обыкновенную и самую
скромную пищу; сохрани же свои дары для
твоих граждан или для богов. Может ли че-
ловек, имеющий так мало потребностей, не
иметь добродетелей? Так ли уж безрассудно
призывать нас к пренебрежению деньгами,
чтобы оживить почти заглохшие зачатки на-
ших социальных качеств и заставить нас
любить свою родину, свои законы и свою
свободу? А для того чтобы подготовить эту
счастливую революцию, разве столь неразумно
отнять у нас причины и поводы почитать
богатства? Платон одобрил бы нашу политику,
и разрешите мне предпочесть его одобрение
одобрению лондонских банкиров.
Ваши соотечественники изменят интересам
родины и предадутся разврату; удовлетворяя
свои потребности, они разорятся и поте-
ряют способность довольствоваться скромным
состоянием. Как бы вы ни множили свои за-
коны, они никогда не будут столь могуще-
ственны, как алчность, которой вы воздаете
почести, если вы не станете считать богатства
бесполезными. Вы желаете, чтобы деньги у
вас значили все; вправе ли вы после этого
ожидать, что они не развратят членов вашего
парламента? По вашему мнению, все доброде-

Книга первая
67
тели, вплоть до бескорыстия, покупаются за
деньги. Как только мы заметили, что эта
ужасная испорченность, на которую вы жалуе-
тесь, проникает к нам, мы решили, что жад-
ность возьмет верх «ад силой законов, если
мы допустим, чтобы властная потребность рос-
коши заставила нас считать деньги благом бо-
лее предпочтительным, чем добродетель.
Для того чтобы вполне оправдать строгость
наших законодателей, надо бы показать, что
в прошлом они заслуживали упрека в мягко-
сти и снисходительности. Надо бы углубить
идеи, которые я лишь набросал; надо бы,
так сказать, вырвать у природы ее тайны;
исследуя причины того, как случилось, что
мы заглушили и испортили наши социальные
качества, надо бы отыскать те средства, ка-
кие она дала нам для сохранения этих ка-
честв во всей их чистоте. Но довольно, не
требуйте от меня подробного трактата о за-
конах. Оставим наших законодателей-мизан-
тропов; разрешим нашим судам плавать во
всех морях; заставим все народы трепетать
при имени англичанина; привезем от них
огромные сокровища, которые, однако, никог-
да не удовлетворят вас и, быть, может, не-
когда повергнут вас в нищету, которой вы
так страшитесь. Но к чему теперь эти рассуж-
дения? Много разумнее или, по крайней мере,
легче предоставить миру итти, как он идет.
Я в ужасе от огромного расстояния, лежа-
щего между нами и нашим счастьем, и, ко-
нечно, мы не в состоянии преодолеть его.

68 О законодательстве или принципы законов
Вместо того, однако, чтобы беседовать о своих
глупостях и своих несчастьях, мы поступим
много лучше, если отправимся гулять и на-
сладимся приятными видами. Угасающая и
истощенная от летнего плодоношенья природа
как бы оживает в прекрасные осенние дни.
Забываешь, что приближается зима, а если
вспоминаешь о ней, то лишь для того, чтобы
поспешить насладиться красотой неба. Дей-
ствительно, милорд, большое счастье, что
власть наших капризов не распространяется
на порядок времен года; мы не преминули бы
все испортить, и, бог знает, не был ли бы
весь мир повержен в хаос, если бы мы стали
устраивать все согласно нашей фантазии. Ме-
ня приводят в восхищение оба эти вида.
Смотрите направо; перед вами течет Сена;
огибая широкий полукруг, она делится и ра-
стекается по этим лугам, а затем омывает
без пользы бесплодное подножье этой цепи
гор. Окиньте взором эту веселую долину на-
лево; по ней течет менее прославленная река;
окаймленная ивами, она, извиваясь, несет
плодородие и изобилие.
Какой-то покой нисходит на душу при виде
этих деревушек, не доступных страстям горо-
дов. Горе тому, кто не испытывает этого на-
слаждения. Мы предаемся сладким мечтам, и
наше воображение как бы говорит нам, что
это и есть то счастье, к которому мы призва-
ны. Что касается меня,— продолжал наш фи-
лософ,— я готов думать, что народы только
тогда воспользуются преимуществами жизни

Книга первая
69
в обществе, когда их скромные правители
будут избавлены от своего тяжелого состоя-
ния. Тогда-то законы будут справедливыми и
беспристрастными, а деревни — цветущими.
Теперь же наши ненасытные потребности в
роскоши и бездельи беспрерывно угнетают не-
счастных людей, которых мы обрекли на об-
работку земли. Не надо подходить ближе к
этим жилищам, если мы хотим сохранить при-
ятную для нас иллюзию. Труд, удручающий
земледельца, был бы лишь сладостным раз-
влечением, если бы его разделяли все люди.
Наша жадность держит их в нищете; среди
плодов, которые они для нас выращивают в
поте лица своего, :на их долю достается лишь
жалкая пища; все они обладают пороками
бедности, и страх перед будущим, быть мо-
жет, хуже для них, чем их нищета в настоя-
щем. И после этого восхваляют европейскую
политику! Прошу прощения, милорд, сам того
не замечая, я снова вернулся к нашим зако-
нам против роскоши и к нашим реформато-
рам.
Это как раз то, чего я хочу,— ответил ми-
лорд с живостью,—и наша беседа не может
быть более интересной. Я теперь несколько
освоился с вашими идеями, поскольку вы раз-
вили их более широко, и если бы даже ваша
доктрина оказалась хуже платоновской,
признаюсь, я был бы вполне склонен не про-
тиворечить вам. Ваши первоначальные раз-
мышления уже сильно меня поколебали. При-
ученный рассматривать политику и законы

70 О законодательстве или принципы законов
только в их отношении к парламентским де-
батам, к интригам наших министров, к успехам
нашей торговли, к безопасности нашего банка,
доходам наших таможен, к нашим колониям,
которые бунтуют, к равновесию Европы,
нуждающейся в нашей помощи, к нашему
флоту,— я был перенесен вами в совершенно
новые области, и то, что я уже увидел, вызы-
вает во мне желание узнать остальное. Я
рассматриваю богатства с той стороны, кото-
рая может вызвать уважение к ним,— со
стороны великолепия, удовольствий, роскоши,
многочисленных эскадр, союзников, уважаю-
щих нас, королей Германии и Италии, оспа-
ривающих друг у друга полезную честь быть
нашими пенсионерами. Все это, нет сомнения,
прекрасно, но, выслушав вас, я опасаюсь, как бы
не оказалось, что неудобств больше, чем выгод.
Я сопоставил все, что вы нам говорили, с
тем, что я наблюдал в Англии, и мне
думается, что я уже понимаю, почему прави-
тельство, созданное на самых мудрых прин-
ципах, возбуждающих самые светлые надеж-
ды, не в состоянии, однако, предупредить мно-
гочисленные злоупотребления, на которые мы
непрестанно жалуемся. Мы нашли злополуч-
ный секрет обходить все законы, стесняющие
наши страсти. Полюбуйтесь на мою проница-
тельность: я начинаю постигать, что государ-
ство может быть счастливо, только указав
гражданам правильный образ жизни, и что
бесполезно создавать законы, повелевающие
им быть справедливыми, бескорыстными и

Книга первая
71
благодетельными, если одновременно создают-
ся законы, возбуждающие нашу алчность и
делающие неизбежными пороки. Я испытываю
большое удовольствие, убедившись в том, что
наша политика, которую я считал наиболее
неопределенной и основанной на догадках
наукой, не является ловким маневром какого-
нибудь изворотливого и хитрого интригана,
старающегося обмануть нас, суля нам заман-
чивые надежды, либо применяющего, в зави-
симости от обстоятельств, сотни различных
приемов, чтобы, выйдя из одного затрудне-
ния, впасть в другое. Познакомив меня с ви-
дами и намерениями природы в отношении
нас, указав, на каких условиях она обещает
нам счастье и какие средства она нам дала,
чтобы обрести это счастье, вы показали мне,
что законодательство подчинено столь же вер-
ным, сколь простым правилам. Но, быть мо-
жет, из этого следует заключить, что наше
зло неизлечимо? Если законодатель должен
согласовывать свой образ действий с приро-
дой, как же могли бы мы рассчитывать иметь
хорошие законы? Но все равно, продолжайте,
прошу вас, просвещать меня. Любопытно уз-
нать путь, который проделали наши предки,
и если бы мы были убеждены, что общество
несчастно лишь по нашей вине, быть может,
мы сделали бы некоторые полезные усилия,
чтобы исправиться. Я присоединил свою
просьбу к просьбе милорда, и, когда мы вы-
шли на прекрасную лесную дорогу, наш фило-
соф продолжал беседовать с нами.

ГЛАВА И
Природа хотела, чтобы равенство имущества и now
жения граждан было необходимым условием процве-
тания государств.
Я согласен излагать вам свои идеи с тем
большим удовольствием,— продолжал наш фи-
лософ,— что вы укрепите меня в них, если
одобрите их, либо ваши замечания отвратят
меня от заблуждения, если я ошибаюсь. Я го-
ворил, нам, милорд, о наших социальных
качествах, и как бы вы ни склонялись в поль-
зу ложной политики, которой люди подмени-
ли политику природы, вы не могли бы не по-
чувствовать, насколько важно для государств,
чтобы эти качества, уклонившиеся от своего
назначения, не ослабели или не переродились
в опасные страсти. Однако законодателю во-
все недостаточно руководствоваться идеями,
которые я изложил вам; если он не хочет
заблуждаться, он должен узнать, не снабдила
ли нас сама природа средствами для сохране-
ния наших социальных качеств в чистоте.
Она, несомненно, слишком мудра и слишком
благодетельна, чтобы упустить это; мы же, со

Книга первая
73
своей стороны, должны быть настолько благо-
разумны, чтобы безболезненно подчиниться
условиям, требуемым ею от нас. Я изучаю
обязанности законодателя не по законам
Англии, Швеции, Франции или Германии,
я спускаюсь для этого в бездны моего серд-
ца. Я изучаю свои чувства, их взаимоотноше-
ния, их связь и узнаю, что природа предна-
значила людей быть равными. Мне кажется,
что именно с равенством связывает она со-
хранение наших социальных качеств и сча-
стья, и я прихожу к заключению, что законо-
датель будет напрасно трудиться, если он
сначала не сосредоточит своего внимания на
установлении равенства имуществ и состояний
граждан.
Чем больше я об этом размышляю, тем
больше я убеждаюсь, что неравенство иму-
ществ и состояний разлагает, так сказать, че-
ловека и изменяет естественные влечения его
сердца, ибо бесполезные потребности вызы-
вают у него бесполезные для его истинного
счастья желания и заполняют его ум самыми
несправедливыми и нелепыми предрассудками
или заблуждениями. Я считаю, что равенство,
ограничивая наши потребности, сохраняет в
моей душе мир, противящийся возникновению
и развитию страстей. Разве не было бы непо-
нятным безрассудством наше стремление к
изысканности, искусственности и утонченно-
сти, если бы неравенство состояний не при-
учило нас видеть в этой смешной изнеженно-
сти свидетельство превосходства, заслуживаю-

74 О законодательстве или принципы законов
щего какого-то почета? Почему бы я позво-
лил себе смотреть свысока на человека, кото-
рый, быть может, выше меня по своим до-
стоинствам? Почему бы я присвоил себе ка-
кое-то предпочтение? Почему бы я стал пре-
тендовать на какую-то власть над ним? И не
открыл ли бы я таким образом путь тирании,
рабству и самым пагубным порокам общества,
если бы неравенство состояний не открыло
мою душу честолюбию, а неравенство иму-
ществ — жадности? Мне кажется, что только
неравенство научило людей предпочитать до-
бродетелям множество вещей бесполезных и
вредных. Я считаю доказанным, что при со-
стоянии равенства ничего нет легче, как пре-
дупредить злоупотребления и твердо упрочить
законы. Равенство должно принести все бла-
га, потому что оно объединяет всех людей,
возвышает их душу и воспитывает их в чув-
ствах взаимного доброжелательства и друж-
бы. Я заключаю из этого, что неравенство
приносит все несчастья людям; оно унижает
людей и сеет между ними раздоры и нена-
висть. Если граждане равны между собой и
ценят в людях только добродетели и таланты,
соревнование само собой останется в справед-
ливых границах. Уничтожьте равенство, и тот-
час соревнование превратится в зависть и рев-
ность, потому что цели его не будут честными.
Чтобы убедиться в правдивости моих раз-
мышлений, достаточно изучить игру наших
страстей, рассмотреть, с каким уменьем и лов-
костью они используют все свои преимуще-

Книга первая
75
ства и каким образом, сталкиваясь, задевая
и раздражая друг друга, они обретают власть
над нами. Посмотрим, затем, что происходит
вокруг нас: чем меньше в государстве равен-
ства, тем больше в нем тщеславия, низости,
жестокости, жадности и тирании. Как бы вос-
питание ни учило нас скрывать эти чувства,
они повсюду обнаруживаются. Я всегда уз-
наю их скрытыми под маской; при первом
серьезном случае они бесстыдно проявляют
себя. Есть немногие избранные души, милорд,
которых природа как бы сильнее наделила
социальными качествами. Как удалось им
охранить себя от общего заражения? Я бы
хотел, чтобы лицо, у которого мы находимся,
сообщило нам свой секрет; но я отгадываю
его. Просвещенный разум помогает ему пре-
зирать все предрассудки, порождаемые боль-
шими богатствами, высокими титулами и
знатным происхождением. Ему дорого равен-
ство, потому что при нем люди не нуждаются
в тех ничтожных отличиях, какие мы приду-
мали, чтобы быть знатными.
Но некоторые исключения, вызывающие у
нас удивление, не нарушают общего правила:
род человеческий всегда будет предаваться
порокам, которые происходят от неравенства.
Если богатства распределены неравно, воз-
можно ли, чтобы более богатые не подчиня-
лись действию пленительной лени? Можно ли,
имея досуг, не измышлять новые наслажде-
ния и новые удобства? И как, живя в изы-
сканной роскоши, можно не придавать ей

76 О законодательстве или принципы законов
известной цены, известного значения? И не-
ужели возможно так безумно переоценивать
себя, чтобы начать презирать тех, кто остал-
ся в своем прежнем скромном положении?
Заметьте, что не может быть неравенства
состояний без того, чтобы не было богатых,
а следовательно, и бедных. Разве не придет-
ся последним продавать свои услуги первым
и разве не унизит это их души? Будем су-
дить о возникновении испорченности 'не по
тем незначительным злоупотреблениям, кото-
рые она вызвала вначале, а по тому печаль-
ному будущему, которое она предвещает. Же-
лать поставить предел злу, говорил один из
величайших людей древности,— это равно-
сильно утверждению, будто безумец, бросив-
шийся с утеса Декады, был бы властен, если
бы захотел, удержаться в середине своего па-
дения. Как только отходишь от разума, стра-
сти сталкиваются и устремляются с крайней
быстротой. Начав им повиноваться, мы охот-
но перестаем сопротивляться им. Цицерон
был прав: наше зло неизлечимо.
Проследите всю цепь наших пороков, пер-
вое звено которой связано с неравенством
имущества. Едва богатства приобретают
какой-то вес, богатые пытаются захватить
государственную власть. И вы думаете, что
униженная и презренная беднота сумела бы
противиться им? Когда честолюбие сколько-
нибудь щадит бедных, его успех несомненен.
Незаметно для себя государство оказывается
во власти деспотизма, а глупость народа на-

Книга первая
77
веки закрепляет его порабощение. Если не-
равенство имуществ настолько велико, что
богачи, более предприимчивые и более смелые,
открыто станут стремиться к тирании, вы уви-
дите, что бедные, потому ли, что они еще не
свыклись с игом, потому ли, что они возму-
тились новой несправедливостью, восстанут в
защиту прав человечества. Отсюда это мно-
жество раздоров, распрей, заговоров, междо-
усобных войн и революций, раздирающих
республику и ведущих ее к гибели.
Если благоприятный случай прекратит эти
волнения, и враждебные партии как будто
примирятся, государство станет более или
менее счастливым, в зависимости от того, на-
сколько законы, о которых договорились,
уравняют между собой граждан. Если это ра-
венство неполное, огонь не потухнет, он будет
лишь скрыт под пеплом, и можно ожидать
новых пожаров. Если же богатству удастся
установить аристократический строй, такого
рода государство просуществует до тех пор,
пока тираны народа будут одинаково богаты.
Если одни из них приобретут большие богат-
ства, в то время как состояние других по-
прежнему останется скромным, волнения, по-
добные тем, какие уничтожили власть народа,
уничтожат и власть аристократов. Постепенно
управление государством будет поручаться все
меньшему числу лиц. Образуются партии,
союзы, заговоры. Создастся олигархия, и те
страсти, которые объединили тиранов, вскоре
разъединят их. Подчинив себе совместны-

78 О законодательстве или принципы законов
ми усилиями республику, каждый из них
пожелает подчинить себе остальных. Тот из
тиранов, который приобретет влияние, устано-
вит свою власть и погубит всех внушающих ему
недоверие. Вместо попранных законов утвер-
дится слепая, произвольная власть, и люди,
объединившиеся в общество для своего блага,
постепенно, под ударами все усиливающихся
бедствий, попадут, наконец, под власть импе-
раторов, то безумных, то глупых, то жесто-
ких, то несправедливых и всегда изнемогаю-
щих под бременем своей власти в наказание,
которого они заслужили, уклонившись от ве-
лений природы.
Таковы частично те бедствия, которые мы
создали себе с тех пор, как неравенство
состояний не разрешает нам долее иметь
беспристрастные законы. Вы слишком образо-
ваны, милорд, чтобы мне нужно было пускать-
ся в подробные объяснения. Нужно ли мне
говорить вам о нищенстве, позорящем ныне
Европу, подобно тому как рабство некогда
позорило республики греков и римлян? По-
видимому, еще мало было тех несчастий, кото-
рые мы сами себе создали,— целые народы
вооружились одни против других, и все права
человечества были нарушены. Земель, кото-
рых хватало гражданам, имевшим при равен-
стве простые и немногочисленные естествен-
ные потребности, говорит Платон, не могло
хватить на поддержание общества, которого
неравенство состояний приучило почитать бо-
гатство, роскошь я наслаждения. Оказалось

Книга первая
79
выгодным грабить своих соседей, и, так как
грабеж был полезен, его вскоре стали почи-
тать более, чем справедливость, о которой мы
с тех пор имеем только ложное представле-
ние. Мы себе создали два рода мер и весов;
и, к стыду нашего разума, богатые карают
смертной казнью за кражу, потому что они
боятся быть обкраденными, и одобряют завое-
вания, потому что они сами грабят народы.
Но будьте добры, милорд, я прошу вас
выслушать меня еще немного, а затем вы
сделаете мне какие угодно возражения. Раз-
решите мне добавить, что для того, чтобы
доказать необходимость равенства для людей,
я не ограничусь показанной вам картиной
беспорядка, причиненного неравенством. При-
рода сделала равенство законом для наших
предков, и о своих намерениях она заявила
столь ясно, что не знать их было невозможно.
На самом деле, кто может отрицать, что, выйдя
из рук природы, мы находились в самом со-
вершенном равенстве? Разве она не дала всем
людям одинаковые органы, одинаковые по-
требности, одинаковый разум? Разве расто-
чаемые ею на земле блага не принадлежали
им сообща? Где вы найдете основание нера-
венства? Разве она дала каждому особую
вотчину? Разве она провела межи на полях?
Она не создала ни богатых, ни бедных. Раз-
ве она поставила в привилегированное поло-
жение некоторые расы, осыпав их особыми
благодеяниями, подобно тому как для установ-
ления власти человека над животными она

80 О законодательстве или принципы законов
одарила нас многими высшими качествами?
Она не создала ни великих, ни малых, она не
предназначила одних быть господами других..
Это еще не все. Разве для того, чтобы ут-
вердить это драгоценное равенство, природа
не поместила в сердце человека чувство бла-
городства, возвышенности и свободы, которое
должно защищать и охранять это равен-
ство? С какой энергией эта склонность души
все еще проявляется у свободных народов?
И хотя в странах деспотии она притупляется
и угасает, все же даже у рабов она воскресает
в глубине сердца, когда им наносят обиду,
к которой не приучила их обычная бед-
ность. С какой же силой это чувство, которое
не в состоянии были уничтожить многие века
рабства и тирании, должно было проявиться
при зарождении вещей? Чем больше равен-
ство необходимо было для счастья людей, тем
более было достойно мудрости природы при-
нять предосторожности для его сохранения.
В то время, когда, как я сказал, так легко
злоупотребить нашими социальными качест-
вами, в то время как, находясь постоянно в
соседстве с каким-либо пороком, они так лег-
ко могут извратиться, я вижу, наоборот, что
провидение не допустило, чтобы чувство ра-
венства могло быть оскорблено. Чем это чув-
ство живее, тем больше оно будет способство-
вать счастью. Оно никогда не может переро-
диться и стать пороком, потому что оно
никогда не может быть несправедливым и,
удаляя нас в равной степени как от тирании,

Книга первая
81
так и от рабства, оно объединяет людей и
внушает им одни и те же интересы. Чувство
равенства есть не что иное, как чувство на-
шего достоинства; люди стали рабами лишь
потому, что позволили этому чувству осла-
беть: они станут свободными, оживив его.
— Если бы вы ограничились,— сказал ми-
лорд нашему философу,— упразднением чудо-
вищного неравенства, установившегося почти
во всех европейских государствах, никто, я ду-
маю, не смог бы оспаривать ваши соображе-
ния; но вы требуете строгого равенства, и
ваши аргументы не убеждают меня. Если
природа одной рукой дала нам равенство, то
другой она отняла его. Трудно убедить себя
в том, что если провидение так сильно хо-
тело сохранить наше так называемое равен-
ство, оно не могло найти в неисчерпаемых
источниках своей доброты, своей мудрости
и своего бесконечного могущества верных
средств для его сохранения. Вы говорите, что
у нас одинаковые органы, одинаковые потреб-
ности, одни и те же права на продукты
земли; я с этим согласен, но мы имеем раз-
личные склонности, неравные силы и способ-
ности. Не следует ли из этого заключить, что
то равенство, которое существовало при со-
здании человеческого рода, было и не могло
не быть временным состоянием? Все из рук
природы выходит грубым и бесформенным, и
от искусства человека зависит совершенство-
вание ее произведений. Если мы не можем
удалиться от того состояния, в котором мы

82 О законодательстве или принципы законов
рождены, не вступив в противоречие с наме-
рениями провидения, почему же это не отно-
сится к нашей независимости в такой же ме-
ре, как и к нашему равенству? И то и дру-
гое — дары природы; почему же я должен
отказаться от одного и почему я должен со-
хранить другое? Если мы предназначены для
создания общества, если мы должны устано-
вить законы для придания новой мощи силам
природы, если нужны должностные лица для
надзора за соблюдением этих законов,— я из
всех этих верных истин заключил бы, что мы
не призваны природой жить в равенстве, ибо
очевидно, что состояние общества неизбежно
предполагает подчинение, а это не может быть
связано с равенством между гражданами,
которого вы хотите. Нужно установить какую-
то обуздывающую власть, которая не встре-
чала бы сопротивления в своих усилиях
предупредить злоупотребления. Но как созда-
дите вы эту власть, не уничтожив равенства?
— Позвольте, милорд,— ответил наш фи-
лософ шутя,— я вижу, что не так легко удов-
летворить вас. Но почему, оказывая мне
честь и считая, что я присутствовал на сове-
тах провидения, вы требуете, чтобы я объяс-
нил, как столь слабые, столь ограниченные и
немощные люди сумели воспротивиться
своему призванию и отказаться от равенства,
к которому их призывала всемогущая воля
провидения? Я не понимаю,— и этого никогда
никакой философ не поймет,— по какому по-
буждению бог захотел создать такое сущест-

Книга первая
83
во, как человек, который по потребностям
своих чувств опустился до унизительного со-
стояния животного, в то время как по своему
разуму, употребляя слова Цицерона, он бли-
зок самому божеству. Как могли собраться и
соединиться в один узел столь различные или,
вернее, столь противоположные качества,
остается тайной, смущающей наш ум. Но, как
бы ни казалось непонятным такое сочетание,
оно существует, и этим объясняется несовер-
шенство человека, его способность заблуж-
даться. Человек злоупотребил своей свободой
и не последовал склонности, к которой был
призван. Но не будем углубляться в метафи-
зический вопрос, выходящий за пределы на-
шего ума: не в этой жизни падет завеса, по-
крывающая наши глаза. Все ваши рассужде-
ния сведутся к жалобам на то, что человек
подавлен слабостями, и я вам отвечу, что я
вижу эти слабости и что они меня трогают;
но так как человек — творение бога, все дела
которого неизбежно ведут к лучшему, то я
уверен, что бог наделил его всеми совершенст-
вами. Я бы хотел, чтобы бог лишил меня свобо-
ды делать зло, но я вижу все возможности,
которые он мне дал, чтобы я делал добро.
Вы не извлечете, я думаю, никакого пре-
имущества из различия склонностей, сил и
дарований людей для доказательства того,
что равенство, в котором они рождены, не
могло существовать. Остерегайтесь, милорд;
не смешивайте наше настоящее положение с
положением, в котором находились наши пра-

84 О законодательстве или принципы законов
отцы, когда они вышли из рук природы.
Сколько разного рода потребностей, искусств,
профессий, пороков, суеверий, обычаев и стра-
стей создало установленное среди граждан
неравенство, способствуя таким образом унич-
тожению равенства! Потребности наших пра-
отцов были слишком просты, чтобы их склон-
ности могли быть столь различными, как вы
это полагаете. Вспомните о том, что писали
о нравах африканских и американских дика-
рей, и вы увидите, что они ограничены очень
узким кругом занятий, что их потребности,
будучи в условиях их равенства одинаковыми,
придают их нравам одинаковый характер.
То же самое я говорю о дарованиях. При-
рода вовсе не распределяет их так неравно,
чтобы они могли установить большое разли-
чие в положении людей. Это наше воспитание,
столь умело отупляющее одних и развиваю-
щее в других их душевные способности, убеж-
дает нас в том, что провидение создало
различные классы людей. В лачугах, которые
мы видели, подымаясь на эту гору, нищета,
быть может, скрывает Горациев, 5 Ферзенов,6
Мальборо,7 Аристидов, 8 Эпаминондов9 и
какого-нибудь Ликурга. 10 Вначале одинаковое
воспитание людей развивало у них прибли-
зительно одни и те же способности, и если
некоторые граждане отличались своими до-
стоинствами, они широко вознаграждались
уважением общества и теми должностями, на
которые их выдвигали.
Не менее трудно мне также постигнуть, как

Книга первая
85
могло неравенство сил способствовать унич-
тожению равенства. Разве природа создала
сторуких людей, чтобы они подчинили себе
подобных? Нет! Как же вы хотите, чтобы я,
будучи безоружным, без когтей и зубов льва,
принудил подобных мне людей признать мое
превосходство, которого у меня нет? Если я
злоупотреблю своими силами, разве люди не
объединятся для наказания меня и разве я
смогу устоять против восьми или десяти че-
ловек, более слабых, чем я? Вы предполагае-
те, что неравенство сил уничтожило равенство,
о котором мы говорим, еще до образования
общества? В таком случае я скажу, что вы
создаете неправдоподобный роман. Можно ли
желать, чтобы среди полнейшей независимо-
сти, когда еще не додумались до законов и
магистратов, когда еще не знали, что значит
приказывать, запрещать и господствовать,
появлялись планы о тирании? Вы переверты-
ваете весь ход развития идей и страстей
человека. Прежде чем подчиниться неограни-
ченной власти одного человека, надо при-
учиться к повиновению, начав с подчинения
законам и их исполнителям. Разве не после
образования общества произошла эта пагубная
революция? Сила может заслужить уважение
и доверие у грубого и дикого народа, но она
не может уничтожить равенство народа,
настолько развитого, что он образовал общест-
во. Цель, которую себе ставят люди, объеди-
ненные законами, сводится к образованию
общественной власти для предотвращения и

86 О законодательстве или принципы законов
пресечения насилия и несправедливости от-
дельных лиц. Как же может один человек
своей силой заставить признать его господство
и его тиранию? Нет, милорд, не по вине при-
роды люди потеряли свое равенство; они во-
все не злоупотребляли неравными силами, ко-
торые были им даны; следует обратиться к дру-
гим причинам. Это вина политики и законов,
которые были весьма неблагоразумны и весь-
ма опрометчивы, допустив, чтобы должност-
ные лица в слишком длительной практике
управления приучились к сладости повелевать,
повернули общественную власть в свою собст-
венную пользу и, наконец, стали господами.
Я не отрицаю, что природа неравномерно
распределяет между нами свои блага, но мне
кажется, что она это делает не в такой дис-
пропорции, в какой проявляется чудовищное
различие в состоянии людей. Наделив нас
различными вкусами, качествами, силами и
дарованиями, природа вовсе не хотела вовлечь
нас в западню или подготовить нас в какой-
либо степени к неравенству, ибо каким бы не-
значительным ни было это неравенство, оно
всегда будет пороком, который в короткое
время станет силой и приведет к крайним бед-
ствиям. Природа лишь стремилась умножить
и скрепить связи, долженствующие объеди-
нить нас под властью законов. Благодаря то-
му неравному распределению, на которое
наше самолюбие мешает нам жаловаться, при-
рода делает нас более полезными друг другу,
удовлетворяет все наши потребности и призы-

Книга первая
87
вает нас взаимно оказывать необходимые всем
нам услуги и благодеяния. Эти различные да-
ры природы, обусловливающие процветание
общества, при самом зарождений вещей спо-
собствуют возникновению общества. Если бы
все люди имели одни и те же качества, склон-
ности, одинаковые силы и дарования, они бы
не так охотно сближались, и каждый был бы
менее расположен занять то место, которое
он должен занять.
Прошу вас, милорд, не верить тому, что
для нашего счастья следовало в такой же
мере сохранить независимость, как и равен-
ство. И то и другое, правда,— дары природы,
но они различны и созданы для нас с разны-
ми целями. Мы не потому были созданы
равными, что нам важно было остаться неза-
висимыми, но мы рождены независимыми по-
тому, что нам важно было родиться равными
и остаться в нашем равенстве. Эта истина
становится ясной, когда мы обратим внима-
ние на то, что независимость, состоящая в
том, чтобы никому не давать отчета в своих
действиях и обнаруживать, если можно так
сказать, лишь познания своего ума и движе-
ния своей совести, не может существовать при
таком состоянии общества, когда человек,
став гражданином, имеет над собой законы,
суды и магистраты. Если для нас полезно
было образовать общества, нам, следователь-
но, полезно было отречься от нашей независимо-
сти. Не так обстоит дело с нашим равенством,
и я уже доказал вам, что оно является источ-

88 О законодательстве или принципы законов
ником величайших благ; утрачивая его, мы
подвергаемся величайшим несчастьям; нам, сле-
довательно, полезно было не отрекаться от него.
Мне думается, что разве только в Турции
или в каком-нибудь другом деспотическом
государстве может казаться, что неизбежное
в обществе подчинение несовместимо с равен-
ством. Если мой разум подчинен общему
разуму государства, если я согласен подчинять-
ся законам, если я признаю государя, сто-
ронником которого я являюсь, как и все
остальные граждане, почему же я не буду
равным с теми, кто имеет те же права, что и
я? Разве должностные лица, скажете вы, не
выше вас? Нет, отвечу я, если только я не
был настолько безумен, что сам взял себе
господина, или же если я дал этому должно-
стному лицу право угнетать меня, предоставив
ему слишком большую власть и преимуще-
ства, отделяющие его интересы от моих. Но
если, считаясь с простейшими правилами
здравого смысла, эти должностные лица, ко-
торых я поместил в трибуналах, занимают
лишь такое место, какое и я бы, в свою оче-
редь, мог занимать; если они обязаны подчи-
няться законам, как и я; если я могу подверг-
нуть их наказанию за нарушение этих зако-
нов; если они имеют лишь полномочия своих
сограждан и мое на поддержание порядка и
обладают лишь временной и преходящей вла-
стью,— почему же уважение, которое я обя-
зан оказывать таким должностным лицам,
должно меня унизить вместо того, чтобы

Книга первая
89
делать мне честь? Почему такое подчинение
будет противопоставлено полнейшему равен-
ству? Я знаю, милорд, нам нужна обуздываю-
щая власть, но, чтобы импонировать людям,
должностным лицам во/все нет нужды во всем
великолепии, величии и могуществе, которое
их сопровождает.
По воле рока,— сказал милорд нашему
философу,— лучшие доводы всегда приходят
нам в голову последними. Я готов отказаться
от всех высказанных мною сейчас суждений,
но существует неопровержимое доказательство
того, что люди не предназначены остаться в
обществе равными: как бы равно ни был
произведен раздел земель, невозможно, чтобы
в республике не появились вскоре граждане
богатые и граждане бедные, а неравенство
имуществ неминуемо приведет к неравенству
положений. Такова неизбежная судьба; было
бы безумием создавать законы, повелевающие
гражданам иметь одинаковый ум, ломкость,
одинаковый вкус к труду и одно и то же чис-
ло детей. Итак, земли дадут больший урожай
в одних руках и меньший в других, и при
равном разделе вскоре возникнет неравенство
имуществ. Предоставьте времени собрать или
разделить наследства, и я ручаюсь вам, что
через два поколения вы не найдете более ра-
венства в вашей республике. Но возможно,
что закон предпишет производить каждые сто
лет новый раздел земель? В таком случае я
предупреждаю вас, что лекарство будет хуже
болезни. К концу каждого века граждане бу-

90 О законодательстве или принципы законов
дут избегать обрабатывать земли, не надеясь
сохранить их за собой. Повсюду образуются
заговоры и партии, и, вместо того чтобы пре-
образовать республику, вы погубите ее.
Я отвечу вам на это,—сказал наш фи-
лософ,— что можно исцелить в значительной
степени это зло или, вернее, предупредить его.
Известно, что спартанцы жили в течение
шестисот лет в самом совершенном равенстве,
и вы не можете отрицать, что учреждения,
просуществовавшие в течение шестисот лет,
не были созданы энтузиазмом, мимолетным
фанатизмом или по капризу моды, а следо-
вательно, могли бы сохраниться и в течение
миллиона лет. В чем секрет Ликурга, сотво-
рившего это чудо? Он чувствовал всю силу
вашего возражения и потому, не довольству-
ясь равным разделом земель, приносящим
лишь преходящее и кратковременное благо,
отнял у своих сограждан их право собствен-
ности на землю. Она принадлежала респуб-
лике, которая наделяла ею отцов семейств на
правах узуфрукта. 11 Среди спартанцев появи-
лись разного рода злоупотребления; они
стали, наконец, хозяевами своих земель, распо-
ряжающимися ими но своему усмотрению,
и эта пагубная революция привела к гибели
республику и законы Ликурга. Мне кажется,
что из этого можно извлечь самые полезные
поучения о природе собственности и сделать
вывод, что счастье для нас возможно только
при общности имуществ. Прошу вас, милорд,
терпеливо выслушать меня.

ГЛАВА III
Об установлении собственности. Не она является
причиной объединения людей в общество. Природа
призывала их к общности имуществ.
Я уже достаточно говорил вам,— про-
должал наш философ,— о преимуществах
равенства, а ваш последний аргумент, доказы-
вающий, что оно несовместимо с собственно-
стью на имущества, так убедителен, что я не
колеблюсь считать эту злосчастную соб-
ственность первопричиной неравенства иму-
ществ и состояний, а следовательно, всех на-
ших зол. Поэты, которых Платон хотел
изгнать из своей республики, лучше, чем
законодатели и большинство философов, знали
происхождение и развитие чувств человече-
ского сердца. Они назвали золотым веком то
счастливое время, когда собственность была
неизвестна, и они поняли, что различение
«твоего» и «моего» вызвало все пороки.
Какое несчастье, что люди, слывущие фи-
лософами, постоянно один за другим повто-
ряют, что без собственности не может быть
общества! Верно ли, что люди создали зако-

92 О законодательстве или принципы законов
ны и их блюстителей для того, чтобы обес-
печить себе пользование своей собственно-
стью? Люди сблизились потому, что они
были наделены социальными качествами, и
потому, что их потребности призывали их к
взаимной помощи и взаимным услугам. Они
создали государственную власть, возложив
на нее заботу наказывать, мстить за обиды,
устранять несправедливости, совершенные
частными лицами, которые были подвержены
чувствам гнева, нетерпения, запальчивости,
ненависти и мести, не всегда слушались со-
ветов своего разума и часто злоупотребляли
правом мстить и наказывать своих врагов.
Конечно, общество образовалось до того, как
его население возросло и как его естественных
ресурсов, добываемых охотой и рыболов-
ством, не стало хватать для удовлетворения
потребностей обитателей. Почему, при таком
положении дел, люди вздумали бы обраба-
тывать землю? Только нужда заставляет
нас работать. В то время земля не имела ни-
какой цены, никакого значения; насколько
мы можем судить о происхождении народов
по памятникам, вначале они, очевидно, были
кочевниками. Как же могли они иметь соб-
ственность? Если общества при своем обра-
зовании не знали собственности, почему же
не могли бы они и дальше существовать без
нее?
Когда, размножившись, люди сознали, на-
конец, необходимость иметь постоянные
жилища и обрабатывать землю, могло ли

Книга первая
93
быть их первой мыслью — произвести раздел
и установить право собственности? Вводя но-
вое установление, наш ум обычно руковод-
ствуется еще своими привычными идеями.
Поэтому благоразумно думать, что наши
предки, вынужденные работать, чтобы до-
биться более удобного существования, соеди-
нили свои силы для общего труда, как они
уже объединились для образования государ-
ственной власти. Работая сообща, они сообща
и собирали урожай. Вы видите, как мудро
природа подготовила все, чтобы привести
нас к общности имущества и удержать от
падения в бездну, куда нас бросило установ-
ление собственности. Что касается меня, при-
знаюсь, я далек от того, чтобы считать эту
общность неосуществимой химерой, и с тру-
дом догадываюсь, как люди дошли до учре-
ждения собственности. У меня есть на это
лишь предположения, не вполне меня удо-
влетворяющие; и если бы я не боялся ока-
заться непочтительным к своим предкам, как
бы только ни упрекал я их в совершении
ошибки, которую почти невозможно было
свершить.
До сих пор я хранил глубокое молчание,
ню последние слова показались мне таким
необычайным парадоксом, что я не смог не
прервать нашего философа. Меня очень удив-
ляет,— сказал я,— что вас смущает то, что
нисколько не смущает меня. Так ли уж вино-
ваты наши предки? И что это за огромные
препятствия, которые пришлось им преодолеть

94 О законодательстве или принципы законов
и которые сделали их злыми? Мне кажется,
что людям более чем свойственно совершать
глупости. Не объясняется ли это просто тем,
что скрытые чувства жадности и тщеславия,
которые мы носим в своем сердце, не захотели
удовольствоваться общностью имуществ?
Если обе эти страсти прежде, чем их стало
разжигать чувство собственности, были менее
активны, чем в настоящее время, они должны
были, тем не менее, вызвать в нас силу для
получения, наконец, всего, что они потребова-
ли бы, и было бы каким-то чудом, если бы
наши предки не свершили ошибки, в которой
вы упрекаете их.
Вы были бы правы,— ответил мне наш
философ,— если бы природа создала челове-
ка жадным и честолюбивым, подобно тому
как она наделила его чувствами жалости,
гнева, благодарности, дружбы и т. д. Но по-
скольку она хотела сделать его счастливым,
она благоразумно не наделила его этими
двумя пороками, более всего способствующи-
ми его несчастью. Честолюбие и жадность —
не матери, если можно так сказать, а дочери
неравенства. Для того, чтобы убедиться, что
эти страсти были неизвестны при зарожде-
нии вещей и явились следствием собственно-
сти, а не предшествовали ей, достаточно об-
ратить внимание на то, что до установления
собственности богатства людей состояли
лишь в плодах, которые от времени быстро
портились и поэтому бесполезно было соби-
рать их или выращивать в количестве, боль-

Книга первая
95
шем, чем это нужно было для потребления.
Поскольку не было имущества, не могло быть
и жадности. Но семя этой несчастной страсти
было брошено в душу людей, как только по-
явилась собственность. Гражданин не смо-
трел более на обрабатываемое им поле так,
как он смотрел на него до сих пор; он забыл
общественное благо и стал менее великодуш-
ным. Началась торговля продуктами, кото-
рых семья не могла потребить. Излишек их
уже не был бесполезным — его можно было
обменять; потребности увеличивались, чело-
век начал чувствовать преимущества богат-
ства. Отсюда — жадность; она быстро ра-
стет, изобретая с каждым днем все новые
средства для своего удовлетворения.
То же происходит с честолюбием. Я знаю,
что некоторые философы полагали, что мы
рождаемся врагами друг друга и что как
только люди начинают дышать, они стре-
мятся к войне, к раздорам и к взаимному
порабощению. Не останавливаясь на опро-
вержении этой абсурдной философии, я хочу
лишь спросить, правильно ли предполагать,
что природа создала для нас такое положе-
ние, при котором человек может быть сча-
стлив только за счет другого? Разве не все го-
ворит нам, что забота о самосохранении должна
была вначале занимать нас полностью? По-
чему хотят, чтобы мыслящее существо под-
вергало себя опасностям войны без надежды
получить от этого благо? Если меня хотят
убедить, что люди были честолюбивы до со-

96 О законодательстве или принципы законов
здания общества, надо показать мне, какие
выгоды эта страсть могла им принести; нужно
убедить меня в том, что не безрассудно по-
лагать, будто у людей, не имевших иных
идей, кроме идей равенства, свободы, незави-
симости, могли возникнуть мысли о господ-
стве, рабстве и тирании.
Если бы появление честолюбия относили
ко времени, когда создавалось общество, еще
можно было бы, с какой-то тенью правдопо-
добия, сказать, что должностные лица, поль-
щенные удовольствием повелевать и гордые
тем, что они являются исполнителями зако-
нов, предадутся честолюбивым надеждам, но,
признаюсь, я с трудом поверил бы этому.
Как могли бы эти честолюбивые надежды
согласоваться с привычным, до установления
собственности, равенством? Заметьте, что у
всех народов, история которых нам известна,
жадность всегда предшествовала честолюбию.
Чем беднее нация, тем меньше она склонна к
честолюбивым замыслам и к тирании. Почему
так? Потому что беднякам неизмеримо легче
учредить такое правление, при котором граж-
данам нечего было бы бояться власти долж-
ностных лиц; последние были бы безумцами,
если бы они не стремились быть только про-
стыми исполнителями закона. В этом положе-
нии ничего нет проще, как внушить всем
гражданам любовь к общественному благу;
заглушая честолюбие, эта добродетель вызы-
вает лишь соревнование и любовь к славе.
Честолюбие предполагает собственность. Преж-

Книга первая
97
де чем появились честолюбцы, должны были
появиться богатые, которые пользовались
своими преимуществами и состояние которых
было одновременно предметом зависти и по-
читания. Без этого стоило ли человеку быть
честолюбивым? Ради чего решился бы он
совершать несправедливости и насилия, необ-
ходимые для успеха честолюбия, заглушая и
искажая при этом большую часть своих со-
циальных качеств?
Кажется, что в то время, которое предше-
ствовало учреждению собственности, ничего
не было легче, как удержать людей в пови-
новении долгу, ибо ничего не было легче
тогда, как заботиться об их нуждах и удо-
влетворять их. Я себе представляю, что гра-
ждане того времени были распределены по
группам; наиболее сильные из них предна-
значены были обрабатывать землю, другие —
заниматься грубыми ремеслами, без которых
общество не может обойтись. Я вижу повсю-
ду общественные магазины, содержащие бо-
гатства республики; а должностные лица,
действительно являющиеся отцами отечества,
не имеют иных функций, кроме поддержания
нравственности и распределения между
семьями необходимых им вещей.
Повидимому, счастье этого золотого века
нарушила леность. Возможно, что одни
люди, нерадивые и менее деятельные, чем
другие, существовали за счет труда обще-
ства и служили ему с меньшим усердием и
рвением. Их беспечность (как и другие по-

98 О законодательстве или принципы законов
роки), не будучи обуздана, возрастала. Ле-
нивцы становились в тягость своим сограж-
данам, вызывали их ропот, что приводило к
распрям в республике. Если эти догадки не
удовлетворяют вас, вы можете приписать по-
явление первых раздоров несправедливости
должностных лиц, которые при распределе-
нии продуктов или других необходимых ве-
щей брали себе лучшую долю или проявля-
ли несправедливое предпочтение к своим
родным или друзьям.
Каково бы ни было это первое недоволь-
ство, подготовившее пагубную революцию,
думаете ли вы,— прибавил наш философ,
взяв меня за руку,— что их невозможно было
устранить? В то время страсти не имели
того упорства и той силы, какие они приоб-
рели впоследствии. Для того чтобы упразд-
нить леность, надо было лишь побуждать
граждан к труду, создавая законы, вызыва-
ющие в них естественный инстинкт, повеле-
вающий домогаться уважения наших ближ-
них и бояться их презрения. Чтобы прекра-
тить жалобы трудолюбивых людей, которые
считали дурным работать для лиц, бесполез-
ных обществу, достаточно было бы вознагра-
дить их отличиями, благодаря которым на
них стали бы смотреть как на благодетелей
и отцов родины. Если зло происходило от
несправедливого предпочтения одних другим
при распределении продуктов должностными
лицами,— можно было бы без особого труда
призвать их к исполнению долга. Тысячи

Книга первая
99
средств, одни проще других, представлялись
нашим предкам в их политике, и все в оди-
наковой степени способны были поддержать
порядок. Бесполезно говорить о них и легко
их представить себе, поскольку многие наро-
ды, 'несмотря «а вспышки своих страстей, все
же нашли секрет предписывать должностным
лицам правила их поведения и принуждать
их повиноваться законам.
Без раздумий предавались люди чувствам
гнева, негодования и мести. Так как мы не
живем теперь естественными плодами земли,
говорили наиболее трудолюбивые, и труд
наших рук необходим обществу, справедливо,
чтобы каждый гражданин участвовал в нем
в равной мере. Есть лишь одно средство для
уничтожения лени и для наказания ленив-
цев: пусть отныне плоды земли принадлежат
только тем, кто их выращивает, тем, кто дает
им, так сказать, новое существование. Мы
напрасно надеемся, что должностные лица
будут соблюдать при распределении продук-
тов справедливость и беспристрастность, ка-
кой мы желаем. Чтобы остановить развитие
зла, на которое мы жалуемся, почему бы нам
не внести закон, предписывающий выдавать
каждому урожай, собранный его трудом?
Разделим поровну наши земли; нужда, са-
мый могущественный из всех законов, изго-
нит лень; она даст силу, энергию и трудо-
любие, и наши правители освободятся от за-
нятия, которого они не могут выполнить.
Люди не видели пропасти, которую они себе

100 О законодательстве или принципы законов
рыли, и внесли пагубный закон о разделе
земель.
Вы надеетесь,— сказал милорд шутя,—
что своими поэтическими идеями вы убедили
меня? Описанию вашего золотого века недо-
стает лишь молочных рек, текущих по равни-
нам, и если бы вам не удалось доказать мне,
что нельзя безнаказанно пренебрегать стро-
гими законами природы, я бы не был огор-
чен, что нас заставили перейти от золотого
века к серебряному. Если я вам скажу, что
людям, быть может, необходимо иметь не-
множко жадности, чтобы заставить их дей-
ствовать, вы мне ответите, что они незаметно
доведут ее до крайности, и я боюсь, что вы
будете правы. Что бы там ни было, общность
имуществ приводит общество к какой-то рас-
слабленности. Какое оцепенение! Вы совер-
шенно правы, когда боитесь, как бы лень,
самая мирная из страстей, не смутила, тем
не менее, ваших граждан. Зачем они станут
работать? Никто не будет стараться обрабо-
тать землю, и поля в руках тех, кто не во-
одушевлен интересом собственности, будут
давать скудные урожаи, ибо никто не рабо-
тает для другого с таким усердием, как для
себя. Какое жалкое зрелище представляли бы
собой общества, вынужденные стать крайне
малыми, чтобы управляться согласно вашим
принципам? Что за скучное занятие для дол-
жностных лиц, если единственной их заботой
является сбор продуктов земли, посещение
ремесленных мастерских и унылое распределе-

Книга первая
101
ние продуктов и одежды. Наконец, если не все
люди останутся в этом состоянии, не предви-
дите ли вы, что те, кто упорно не захочет
изменить своего положения, будут вскоре за-
хвачены какими-нибудь соседями, жадность и
честолюбие которых сделали их грозной дер-
жавой.
Милорд,— ответил наш философ,— если
людям нет нужды обладать собственностью,
чтобы быть чувствительными к удовольствию
и страданию, поверьте, что общность иму-
ществ не повергнет их в состояние оцепене-
ния, которого вы опасаетесь. Я не могу до-
пустить, что людям нужно быть жадными и
скупыми, чтобы земля была хорошо обрабо-
тана. Ваше возражение не ново для меня:
мне сотни раз выдвигали его, и сотни раз я
обращал внимание своих противников на то,
что, не составив себе ясного представления
о различии между людьми, которые следуют
установлениям природы, и людьми, чудо-
вищно отдалившимися от них, почти невоз-
можно договориться. В каком-то странном
заблуждении они смешивают чувства, кото-
рые дает нам воспитание, с нашими природ-
ными чувствами. По той причине, что наша
душа с детских лет воспринимает заблужде-
ния и страсти наших отцов, которые одни
способны побуждать нас к действиям, мы
приучились незаконно называть их есте-
ственными инстинктами. Теперь умение ис-
пользовать наши пороки заменяет нам все,
что способно возбудить и оживить нас; и те

102 О законодательстве или принципы законов
мотивы, которые побуждали бы к действию
и увлекали граждан моего золотого века,
оставляли бы нас бездейственными. Мы все
взвешиваем на весах низменных интересов;
наши удовольствия и наши страдания зави-
сят от наших прибылей и убытков, но люди,
не отличающиеся жадностью, имеют другие
источники радости и горя.
Вы говорите, что никто не работает для
другого с таким же старанием, как для са-
мого себя; это неопровержимая истина для
всех времен. Но кто сказал вам, что неуто-
мимый земледелец, получающий урожаи, бо-
лее обильные, чем ему нужно для удовлетво-
рения его потребностей и потребностей его
семьи, нe работает для себя? Он, действи-
тельно, будет работать для себя, милорд,
если законы сумеют воздать его труду почет
и славу. При всей испорченности наших нра-
вов мы все же видим людей, пользующихся
уважением своих сограждан и одобрением
своей собственной совести и считающих, что,
принося себя в жертву общественному благу,
они работают для собственного блага. Поче-
му же общность имущества не может создать
героев? Мы деятельны и трудолюбивы из
жадности; сообразуясь с намерениями при-
роды, мы будем ими по долгу, чтобы избе-
жать презрения и испытать удовольствие,
которое нам дает оказываемое нам уважение.
Успокойтесь же, милорд; но если я буду вы-
нужден признать, что при общности иму-
ществ урожаи будут менее обильными, чем в

Книга первая
103
условиях собственности, опустошающей столь-
ко областей,— какой вывод вы сделаете из
этого? Мне кажется, что не столь уж без-
рассудно думать, что для человеческого рода
предпочтительнее иметь немного добродете-
лей, чем множество плодов. А что будет с
народонаселением?— говорят мне. Я отве-
чаю, что лучше, если бы на всей земле был
один миллион счастливых людей, чем бесчис-
ленное множество несчастных и рабов,
прозябающих в дикости и нищете. Но я до-
бавляю, что если бы люди никогда не уста-
навливали собственности, земля так хорошо
обрабатывалась бы и была бы так плотно
населена, как только это возможно. Разве
счастье не способствует росту населения? Не
найти бы тогда правительств, истребляющих
своих жителей.
Вы говорили мне, что общества, неизбеж-
но ограничивающиеся небольшим числом
семейств, представляли бы собой жалкое
зрелище? А я, в свою очередь, спрашиваю
вас: разве эти большие государства, плохо
скрепленные части которых сталкиваются,
задевают друг друга и не могут образовать
правильно действующего организма, пред-
ставляют собой приятное зрелище? В то
время как одна часть граждан тупеет от ни-
щеты, другая тупеет от изобилия. Все ослаб-
ляется, прозябает, гибнет от бездействия;
люди способны лишь на мимолетную судо-
рожную деятельность; они хотят испытать
свои силы и чувствуют лишь свою слабость,

104 О законодательстве или принципы законов
и, наконец, длительный упадок предвещает
верную гибель. Наделив нас столь слабыми
знаниями, строго ограничивая наше внима-
ние и нашу бдительность, не учит ли нас
природа тому, что мы вовсе не предназначе-
ны создавать большие империи? Прошу про-
щения, милорд, добродетельные и счастливые
люди, как бы малочисленны они ни были, не
представляются ничтожной вещью в глазах
философа. Мне кажутся смешными эти боль-
шие общества, которые систематически за-
блуждаются, которых опыт ничему не учит и
которые в постоянной надежде излечить свои
болезни делают именно то, что может уси-
лить их.
Что за занятие, говорите вы, для долж-
ностных лиц проверять, точно ли исполняет
каждый гражданин порученную ему работу,
собирать в магазинах, сохранять и распреде-
лять равными долями плоды земли и другие
вещи, в которых нуждаются семьи! Действи-
тельно, нет большей пошлости, чем превра-
щение должностных лиц в надсмотрщиков
над рабочими, в управляющих землями, в
домохозяев; несомненно, много разумнее не
обременять наших должностных лиц такими
унылыми занятиями, а чтобы облагородить
их функции — поставить их перед необходи-
мостью ничего не делать или делать только
глупости. Вы, конечно, скажете, что должно-
стное лицо, занимающееся подкупом членов
парламента, изучающее цену каждому и по-
купающее его лишь за ту цену, которую он

Книга первая
105
стоит,— обладает теми талантами, которые
почитает разумное существо! Кормить и оде-
вать людей — что за чушь! Гораздо лучше
измышлять банкротства или чудеса ловкости
для ограбления граждан и за их счет поку-
пать для себя удовольствия. Вот в каких
счастливых выдумках проявляет себя ум.
Простите мне, милорд, мои злые шутки;
я, в свою очередь, серьезно спрашиваю вас,
есть ли более достойное для должностного
лица занятие, чем забота о пропитании лю-
дей, необходимая для того, чтобы эта пре-
зренная пища, в которой мы ежедневно нуж-
даемся, не стала бы источником смуты и
раздоров?
Неверно, наконец, будто бы при общности
имуществ функции должностных лиц долж-
ны быть ограничены простым распределе-
нием плодов и одежды. Среди нас были, оче-
видно, раздоры, если для устранения их мы
были вынуждены создать государственную
власть, законы и правительство. Наши соци-
альные качества близко соприкасаются с ка-
ким-нибудь пороком: жалость — со слабо-
стью, соревнование — с завистью, любовь к
удовольствиям — со сладострастием, гор-
дость — с хвастовством, любовь к отдыху —
с ленью и т. д. Всегда склонные заблуждать-
ся, окруженные кознями, мы постоянно нуж-
даемся в законах, которые бы нас охраняли.
Разве должностные лица, беспрерывно заня-
тые заботой о соблюдении законов, прислу-
шивающиеся к нашим нуждам с тем, чтобы

106 О законодательстве или принципы законов
добиться благоприятных для нас предписа-
ний или отменить те, которые были сделаны
небрежно или слишком поспешно,— думают
о пустяках? В самых незначительных зло-
употреблениях необходимо вскрывать начало
более крупных зол и заглушать его, прежде
чем оно успеет развиться. Если законы необ-
ходимы для того, чтобы поддержать наш ко-
леблющийся разум и наши хрупкие доброде-
тели, будьте уверены, что у должностных лиц
всегда будут серьезные занятия. Но если бы
даже они превратились только в экономов
своих сограждан, о чем вам жалеть? Разве
это было бы столь большим несчастьем, если
бы общество было настолько разумно устрое-
но, что его должностным лицам, свободным
от всяких забот и всякого беспокойства,
нечего было бы делать? Разве вам больше
нравятся те государства, где граждане, сте-
сненные ненавистными им законами, употреб-
ляют во зло твердость правительства,
обманывают его бдительность и сообщают
ему, наконец, все свои пороки.
Я не понимаю, почему общества, не вышед-
шие из того первичного состояния, о кото-
ром я сожалею, должны быть захвачены со-
седними народами, поспешившими выйти из
него. Для вашего успокоения я отсылаю вас
к Платону: смотрите, как Сократ отвергает то
самое возражение, какое вы мне делаете. «Не
беспокойтесь о моей республике,—говорит он
Адиманту,— армия бедняков, состоящая из
счастливых людей, непобедима; она одолеет

Книга первая
107
армию в два-три раза более многочисленную,
принадлежащую богатому народу. Разве опыт
не учит нас, что сдержанный борец всегда
побеждает невоздержанного? Мы не останемся
без помощи, мы обратимся к соседним госу-
дарствам и скажем им, что нам не нужно ни
золота, ни серебра, ни побед, что мы отдадим
им добро наших врагов, если они помогут нам
победить их. Неужели вы думаете, прибавил
он, что подобные предложения будут отверг-
нуты и что охотнее нападут на худых и силь-
ных псов, чем присоединятся к ним против
стаи жирных и лакомых». Вот, милорд, как
рассуждают те, кто не учился у жадности,
растлевающей души, смотреть на деньги, как
на нерв войны и мира. Сократ продолжил бы
это рассуждение, если бы ему пришлось го-
ворить в стране, не знавшей смелости, дис-
циплины и нравственности; но Греция не за-
была, что Ксеркс со всем своим войском
потерпел неудачу в борьбе против городов
Лакедемона и Афин.
Наконец, честолюбие, победы, армии ваших
соседей, которых вы боитесь, послужат вам к
тому, чтобы возвысить обязанности ваших
должностных лиц; заботясь о том, как бы
успешно отразить оскорбления и нападения
какого-нибудь беспокойного и честолюбивого
народа, они подымутся над хозяйственными
мелочами, которым вы придаете столь мало
значения. Ваши законы, милорд, обретут
больше величия; у вас появятся учреждения,
способные создавать столько героев, сколько

108 О законодательстве или принципы законов
у вас будет граждан; ими будут командовать
Мильтиады, 12 Фемистоклы, 13 Леониды. 14
И без законодателей, равных Ликургу, новая
республика будет более прекрасной, чем Ла-
кедемон, потому что принципы ее управления
ни в чем не уклонятся от намерений приро-
ды. Разве я ошибаюсь, если думаю, что хоро-
шее правительство и мудрые законы — луч-
ший оплот государства против врагов? Как
стыдилась бы Европа своей политики, если
бы она могла понять, что, создавая порочных
граждан, бессмысленно ждать от них великих
дел! Исследуйте, прошу вас, причины, разо-
рившие столько народов, о которых повест-
вует история, и вы увидите, что виною тому
вовсе не малочисленность их солдат и не их
бедность, а какой-нибудь порок их прави-
тельства. Разве потому была разрушена
Спарта, что у нее было только тридцать ты-
сяч солдат, совсем не было золота и больших
владений, а не потому, что она перестала
жить согласно установлениям своего законо-
дателя? Когда подумаешь, как слабы были
римляне, когда они отправились покорять
мир, и сколь велико было их могущество и
каково было их величие, когда несколько
банд моих древних соотечественников приве-
ли их к падению,— хочется верить, что бо-
гатства государств ничего не значат в том,
что наша современная политика так ценит.
Безрассудно интересоваться больше своими
соседями, чем самим собой: какое вам дело,
что они неблагоразумны, если только вы не

Книга первая
109
подражаете их безумию? Вы хотите найти
верных союзников и не иметь страшных
врагов — заставьте уважать свою справедли-
вость, свою бедность, свою умеренность, свое
постоянство и храбрость. И вот, я опрашиваю
вас, склонна ли республика, где имущества
общие, следовать политике государства, воз-
гордившегося своими богатствами и, будучи
богатым, способного вооружить для своей за-
щиты только лишь жалкий сброд. Где ныне
тот король, который может повести против
своих врагов двадцать тысяч спартанцев?
Маленькая Спарта была, следовательно, много
сильнее, чем самый страшный монарх в на-
стоящее время? Если бы нашим Ксерксам не
было никакого дела до других Ксерксов, они
бы находили всюду лишь Саламины, 15 Пла-
теи 16 и Микали. 17
Я не страшусь того, что общность имуществ
сделает граждан равнодушными к судьбе
государства. Чем меньше люди заняты своим
богатством, своей роскошью и своими на-
слаждениями, тем более они заинтересованы
в общественном благе; они как бы забывают
себя и любят только законы: опыт подтверж-
дает это, а разум подтверждает опыт. Если
у меня нет никакой собственности, и я полу-
чаю от правительства все, в чем я нуждаюсь,
будьте уверены, что я буду любить свое оте-
чество, ибо я ему буду обязан всем. Не бу-
дем строить себе иллюзий: собственность
разделяет нас на два класса — богатых и
бедных. Первые всегда предпочтут свою соб-

110 О законодательстве или принципы законов
ственность собственности государства, а вто-
рые никогда не будут любить правительство
и законы, допускающие, чтобы они были не-
счастны. Граждане моей республики будут
сравнивать свое положение с положением
своих врагов, желающих поработить их; гор-
дые своим равенством, ревностные к своей
свободе, они убедятся, что, перейдя под чу-
жую власть, они могут все потерять, и их
отчаяние придаст новую силу всем их добро-
детелям.

ГЛАВА IV
Непреодолимые препятствия, стоящие перед восста-
новлением разрушенного равенства. В том порядке
вещей, в котором мы находимся, законодатель дол-
жен с благоразумием обратить все свои силы против
жадности и тщеславия.
Я все это прекрасно понимаю,— сказал
милорд печально,— вы заставляете меня
содрогаться за Европу. Я надеялся, что, бе-
седуя с вами о законах, я узнаю от «ас, какие
законы в состоянии повести нас к счастью;
боюсь, что вы лишь доказали мне, что мы
находимся в пропасти, откуда невозможно
выбраться. После стольких совершенных глу-
постей и оплошностей, повторенных вновь,
начатых, завершенных, скопленных в течение
долгого ряда веков, как может политика
взяться за исправление этих ошибок? Я знаю
вас, вы не поколебимы в ваших принципах;
вы готовы восстановить равенство и, укреп-
ляя его общностью имущества, последуете
примеру Платона...
Не сомневайтесь,— горячо возразил наш
философ,— если бы я мог разрушить пред-
рассудки, которые вводят в заблуждение наш

112 О законодательстве или принципы законов
разум, если бы я мог вырвать из нашего
сердца всевластные страсти, порабощающие
его, я не колебался бы ни минуты перед тем,
чтобы вернуть людей к самому совершенному
равенству. Если бы мне дали возможность,
я бы вам дал законы, более строгие, чем пла-
тоновские; ибо я, между прочим, недоволен
тем, что этот философ, который хотел пред-
ставить нам картину совершенной республики,
потерпел неудачу в своем замысле по той
причине, что он не посмел сделать в отноше-
нии простых граждан то, что считал нужным
сделать в отношении правителей. Он, правда,
чувствовал, что для создания должностных
лиц и воинов, столь совершенных, как он того
хотел, надо было сделать их недоступными
жадности и честолюбию, а следовательно —
не оставлять им никакой собственности, ни-
какого имущества и возложить на общество
содержание их. Опасаясь даже, как бы семей-
ные интересы или кровные связи не отвле-
кли их от исполнения долга, он довел свое
благоразумие и предосторожность до крайно-
сти, установив между ними общность жен;
вот единственный закон, к которому, я думаю,
сумело бы приспособиться наше распутство.
Но если Платон, создавая такое положение
для должностных лиц и воинов, рассчитывал,
что оно принесет столько преимуществ, поче-
му же не установил он общность имуществ
среди всех граждан? Это не было бы ему
труднее. Я знаю, где-то он говорит, что для
того, чтобы судить о счастье республики,

Книга первая
113
достаточно рассмотреть характер и таланты
тех, кто управляет ею и обороняет ее; но я
позволю себе спросить у него, не следует ли
для суждения о характере и талантах долж-
ностных лиц и воинов рассмотреть нравы
граждан. Платан боится, как бы философы,
которым он доверяет управление государст-
вом, не предпочли уединение бремени государ-
ственных дел и как бы они не ответили отка-
зом на призыв своих сограждан управлять
ими. Что касается меня, я боялся бы, как бы
людям, имеющим все страсти, какими наде-
лила их собственность, не наскучили добро-
детели, которые Платон с большим трудом
собрал в своих правителях и воинах. Он при-
знается, что его республику постигнет та же
судьба, какая постигла другие государства, и
что после многих волнений его философы,
пресыщенные своей мудростью, восстанут
против государства, договорятся между собой
о разделе земель и превратят остальных
граждан в рабов. В поисках причины этого
фатального упадка Платон обращается к су-
дебной астрологии, в которой я не очень
хорошо разбираюсь. Но вместо того, чтобы
взваливать вину на звезды и воображать,
что после какой-то революции они не сумеют
более производить людей, способных к изу-
чению философии, не проще ли и не благо-
разумнее ли было бы обвинить в этом пороки,
которые Платон оставил своим гражданам,
наделив их собственностью, и которые неза-
метно привились бы правителям и воинам?

114 О законодательстве или принципы законов
Разве не очевидно, что люди, имеющие
собственность, будут ценить богатство, при-
обретут пороки, проистекающие от избытка,
и будут презирать философов, живущих на
общественный счет? Предоставляя им самое
скромное содержание, люди будут думать,
что делают для них слишком много. На них
будут смотреть как на тяжелое и неудобное
для республики бремя; их будут считать
наемниками и не только не будут подчинять-
ся им, но будут требовать от них снисходи-
тельности. Чем строже правители, растрачи-
вающие свое время на изучение мудрости,
будут в своем управлении следовать ее пра-
вилам, тем больше народ, не подготовленный
к этим высоким умозрениям, будет располо-
жен считать мечтаниями строгие законы,
справедливость и необходимость которых он
не будет чувствовать. Установив общность
имущества среди простых граждан, так же
как среди должностных лиц и воинов, можно
было легко создать республику, которая нашла
бы в себе самой все необходимые средства, что-
бы существовать вечно. Но так как Платон
упустил этот существенный пункт, в сердцах
его граждан должны были появиться страсти.
Как бы робки ни были эти страсти при сво-
ем зарождении, беспрестанно стремясь упразд-
нить противодействующие им законы, они
приобретут силу. Они породят разногласия,
споры, смуты; и как только должностные
лица, увлеченные, если можно так сказать,
потоком общественных мнений и нравов, по-

Книга первая
115
чувствуют, что их философия не может вос-
торжествовать над пороками граждан, их
бдительность ослабеет. Они сами, без влия-
ния звезд, начнут питать отвращение к сво-
ей добродетели и, затем, начнут свыкаться
с пороком, даже любить его,— долго ли
до этого? — и государство вскоре разру-
шится.
Но оставим Платона; и не бойтесь, ми-
лорд, что я вздумаю создать республику бо-
лее совершенную, чем платоновская; у меня
нет материала, чтобы соорудить такое зда-
ние. Если бы я задумал предложить высшему
классу граждан отказаться от своих преро-
гатив и слиться с последним сословием в го-
сударстве, представляете ли вы, как будет
принято мое предложение? Возмущенное
честолюбие знатных окажется единственной
их страстью. Я мог бы рассуждать, доказы-
вать; мои рассуждения будут бесполезны,
мои доказательства напрасны. Предложу ли
я им счастье — его с презрением отвергнут, и
все будет принесено в жертву сохранению
величия, от которого часто устают и к кото-
рому, однако, всегда стремятся. Если эта не-
удача не обескуражит меня и я попытаюсь
восстановить равенство путем нового распре-
деления имуществ, в надежде, что со ску-
постью легче справиться, чем с честолюби-
ем,— я, несомненно, прослыву безумцем, и
вскоре мне придется убедиться, что жадность
не более уступчива, чем честолюбие. Скажут,
что у людей есть лишь одна господствующая

116 О законодательстве или принципы законов
страсть; но будьте уверены, они имеют две
страсти, в равной мере сильные, властные,
одинаково прочные, заключившие между со-
бой вечный союз. Вы богаты? Вы хотите
стать и знатным. Вы знатны? Вы хотите
стать и богатым. Вы богаты и знатны? Вы
хотите быть еще более богатым и еще более
знатным.
Я скажу вам даже, милорд, нечто еще 6j-
лее невероятное. Если бы силой красноречия
и доказательства,— простите мне это смехо-
творное предположение,— было бы соверше-
но чудо и удалось бы принудить знатных и
богатых согласиться на полное равенство с
лицами, которых они презирают,— я не знаю,
согласились ли бы на это незнатные и бед-
ные люди, или, по крайней мере, смогли ли
бы они проникнуться соответствующими их
новому положению чувствами. Это вовсе не
шутка: почти во всей Европе они дошли до
такой степени унижения и нищеты, что испы-
тывали бы своего рода отвращение или стыд
к тому, чтобы быть равными со знатными и
богатыми, и пришли бы в смущение, нахо-
дясь рядом с ними. Вам никогда не прихо-
дилось встречать этих униженных людей,
столь убежденных в своем ничтожестве и
столь польщенных своим приближением к
высшим, что они способны ценой любой ни-
зости купить честь услужить им и получить
от них случайно брошенный взор? У народа
бывают приступы наглости, но совершенно
отсутствует принцип равенства. Я сотни раз

Книга первая
117
замечал, что даже лица, которые гордятся
справедливостью и силой своих взглядов,
дают себя увлечь блеском величия и богат-
ства и бессознательно вновь опускаются до
того состояния, в котором они, по воле судь-
бы, родились.
Знатные правы, когда боятся, как бы не-
знатные не лишили их величия. Все государ-
ства при своем возникновении имели законы,
благоприятствовавшие равенству; и, однако,
во всех государствах создались оскорбитель-
ные различия и преимущества между граж-
данами; и хотя богатства <и звания вначале
не были очень внушительны, они все же были
достаточны для подчинения себе большин-
ства: настолько могущественна власть богат-
ства и звания! Подумайте, сколько понадо-
билось времени даже римским плебеям, чтобы
решиться разделить с патрициями управление
государством. А между тем, народ там не
привык, чтобы его считали за ничто, как его
считают теперь почти во всей Европе. Изгна-
ние Тарквиния внушило народу сильную лю-
бовь к свободе; ему вселили надежду, что он
будет подчиняться только закону; он поддер-
живал долгую и упорную войну, которая
должна была возвысить его чувства. И одна-
ко, сколько эти несчастные плебеи вынесли
от плохого обращения с ними благородных,
прежде чем они задумали, не скажу, унизить
их, но защитить себя? Измученный тиранией
знатных народ, наконец, удалился на Свя-
щенную гору; 18 он был достаточно силен,

118 О законодательстве или принципы законов
чтобы погубить своих врагов или, по крайней
мере, вернуть себе равенство, которое ему
предоставляют законы, но какое-то почтение
к своим врагам останавливало его от мщения,
и его честолюбие удовлетворилось тем, что
он не будет более угнетаем. Должностные
лица, которым народ поручил наблюдать за
его безопасностью, не имели никаких зна-
ков отличия и смиренно сидели у наружной
двери сената. С каким трудом эти трибуны,
сознававшие свои силы и стремившиеся под-
нять достоинство своего сословия, чтобы
усилить его власть, заставили плебеев оце-
нить принципы равенства? Если толпа ино-
гда волнуется в общественном месте, если
громко раздаются ее жалобы, если она как
будто решается захватить власть — не бой-
тесь. Слепой и смутный инстинкт, плод при-
вычки и какой-то стыдливости, удерживает
плебеев, и незаметно для них самих этот
инстинкт успокаивает их волнение. Надо, что-
бы они свыкались постепенно с честолюбием,
которое им хотят внушить, и если они в ка-
кой-то момент вспышки получили привиле-
гию разделять с патрициями связку пруть-
ев, 19 пройдут два века, прежде чем они
осмелятся воспользоваться этой честью.
История всех народов подтверждает мою
правоту; ваша история, милорд, свидетель-
ствует о том же. Желая воздвигнуть истин-
ную республику на развалинах королевства
и отечества, к которым вы привыкли, какое
непреодолимое сопротивление испытали вож-

Книга первая
119
ди ваших пуритан20 со стороны самих граж-
дан, которые считали восстание законным,
взялись за оружие для уничтожения злоупо-
треблений и которые не могли решиться из-
менить основы управления государством!
После событий, способных, казалось бы, все-
лить новый дух в вашу нацию и дать ей
новые законы, вы оказываетесь в своем
прежнем положении. Для восстановления по-
рядка каждый занял свое место, никто не
осмелился стать равным со стоящим выше
его, и вы возвращаетесь по привычке к своей
великой хартии.21 Вот каковы пути ума и
сердца человеческого. По каким же призна-
кам узнает законодатель, способен ли еще
народ сообразоваться с намерениями приро-
ды, чтобы наслаждаться счастьем в равенст-
ве, к которому она предназначила его? На-
род будет способен на это тогда, когда нравы
станут настолько скромными, что бедняк бу-
дет удовлетворен своей бедностью, а богатый
не будет видеть никакого преимущества в
богатстве; когда добродетели будут более
почитаемы и более полезны, чем титулы и
богатства, и когда чины будут присуждать
сообразно честности.
Вы видите, что я не подаю вам больших
надежд; и если вы хотите заложить фунда-
мент совершенной республики, я советую
вам,— прибавил смеясь наш философ,— от-
правиться искать себе граждан в лесах Аме-
рики или Африки. Несчастные дикари тех
мест только невежественны, поэтому им не

120 О законодательстве или принципы законов
пришло еще в голову обрабатывать землю,
обзаводиться стадами и постоянными жили-
щами и заботиться сегодня о нуждах завт-
рашнего дня. Постоянно неуверенные в своей
судьбе, постоянно подавленные невозможно-
стью удовлетворить свой голод и потребность
в отдыхе, постоянно занятые охотой или
рыбной ловлей, они не имеют времени думать
о том, как избавиться от своей нищеты. Но
какая энергия во всех движениях их души?
Их пороки и их предрассудки не влекут их,
как наши, к роскоши, к изнеженности, к на-
слаждениям, к обманчивой славе, к честолю-
бию, к алчности. Какие мы могли бы предло-
жить им реформы и установления, которые
были бы выше их сил?
Легче принудить этих дикарей заниматься
полезными ремеслами, чем заставить нас
отказаться от лишних и бесполезных. Я на-
хожу в их, едва намечающемся, обществе
самое совершенное равенство. Оно не допус-
кает какого-либо различия между вождем
племени и последним отцом семейства; он
вождь потому, что он храбрее других, и он
перестанет быть им, если допустит, чтобы
кто-нибудь превысил его. Их народы, сеющие
маниоку, еще не разделили свои поля кана-
вами, изгородями или межами; их женщины
копают землю, сеют и убирают урожай сооб-
ща. Их мужья не обязаны по закону делить
охотничью добычу между жителями поселка,
но они были бы опозорены в собственных
глазах, если бы они этого не делали. Госте-

Книга первая
121
приимство им дорого, и, не задумываясь, они
расточают прохожим все, что у них есть.
Рассказывают даже, что во Флориде некото-
рые племена, сеющие индийский хлеб, или
маниоку, ссыпают свой урожай в обществен-
ные амбары, и каждая семья берет из них в
определенном порядке и без жадности нужное
ей количество зерна. Какие счастливые
склонности для установления общности иму-
ществ! Вот на берегах Огайо или Миссисипи
Платон мог бы учредить свою республику.
Как жаль, что, передавая этим народам наши
пороки и наши предрассудки, мы верим, что
несем им цивилизацию!
Поистине,— сказал милорд нашему филосо-
фу,— я, как и вы, отчаиваюсь в преобразова-
нии Европы; однако, когда я размышляю о
превратностях судьбы и, в особенности, о
скачках и капризах нашего воображения, мне
кажется, что мы способны на все и что порой
достаточно какого-нибудь пустяка, чтобы мы
дошли до крайностей, от которых мы, каза-
лось, были дальше всего. Я бы не хотел ска-
зать вам, что вы не увидите, как в каком-
нибудь кантоне будут установлены равенство
и общность имущества, на которые вы не
смеете более надеяться. Вспомните, что среди
смут, волновавших нас в царствование Кар-
ла I, появился какой-то фанатик, 22 который,
наряду с религиозным бредом, высказывал
идеи самой мудрой морали. Этот человек, без
образования, простой мастеровой, но по-сво-
ему красноречивый, находясь во власти силь-

122 О законодательстве или принципы законов
ного воображения, верил в то, что он имеет
постоянное общение с богом. Он проповеды-
вал мир, любовь к ближнему и сделал ваше
политическое равенство догмой своей религии.
В короткое время он собрал вокруг себя зна-
чительное число прозелитов, которые считали
себя такими же пророками, как и их учитель,
презирали земные блага и отличались край-
ним бескорыстием. Им ничего не стоило пере-
носить строжайшую воздержанность; не же-
лая никого признавать, ни высших, ни низ-
ших, они отказывались приветствовать короля
и говорили ему «ты», как последнему город-
скому носильщику.
Если бы этим энтузиастам даровали
остров,— ведь хотел же какой-то император
даровать остров последователям Платона для
установления на нем республики их учите-
ля,— я не сомневаюсь, что они восстановили
бы у себя общность имущества. Нужны ли
другие доказательства, кроме Эфрата, осно-
ванного квакерами, строго придерживавшими-
ся своего первоначального учения, и назван-
ного ими Дункардом или Думплером? Все
принадлежало сообща жителям этого счаст-
ливого города. Они не знали собственности,
богатства, званий, чинов — одним словом,
всего, что могло бы нарушить самое совер-
шенное равенство. Каждый, говорят реляции,
с точностью и с тем рвением, которое внуша-
ет фанатизм, выполнял назначенные ему
работы. Продукты земли общие: это — бо-
гатство республики и достояние всех граж-

Книга первая
123
дан. У дункардцев есть мануфактуры, они
культивируют полезные искусства не только
для удовлетворения своих нужд, но и для
того, чтобы вести небольшую торговлю во
вне, дающую им возможность обменять у
соседей свои излишки на полезные вещи,
которых у них нет.
К сожалению, когда Карл II дал Уильяму
Пенну провинцию,23 названную с тех пор
Пенсильванией, фанатизм квакеров несколько
ослабел. За двадцать лет до этого иллюми-
наты, оставшиеся у нас и в южной Германии,
отправились бы вслед за своим вождем. При
виде столь большого количества подданных
честолюбие Пенна было бы удовлетворено.
Чтобы населить свои пустыни, он не был бы
вынужден призвать туда невежд, которых
следовало бы прельстить иной приманкой,
чем общность имущества. Еще какое-нибудь
обстоятельство, событие, случай—и вы бы
увидели, что вся Пенсильвания управлялась
бы на тех же основах, что и город Эфрат.
То, что не случилось тогда, может произойти
с течением времени. Надейтесь...
Прекрасное средство предлагаете вы
мне! — возразил наш философ.— Я бы хотел
надеяться, но, откровенно говоря, я мало
ценю мудрость, которая достигается через
безумие. Оставим ваших квакеров, нашедших
бесполезную истину. К чему служит им их
равенство, которое они не могут использовать
для создания разумной республики! Считая
преступлением противопоставить силу силе я

124 О законодательстве или принципы законов
отразить врага, стремящегося уничтожить
нас, они могут удержаться только благодаря
покровительству иностранного государства и,
следовательно, они всегда находятся под
угрозой гибели. Какое смешное общество! Что
бы ни случилось с фанатиками, которые мо-
гут когда-нибудь лучше преуспеть, чем кваке-
ры, я с трудом поверю, что фанатики созда-
ны быть мудрыми законодателями.
Если равенство не существует более, если
граждане разделили между собой земли, если
общность имуществ не может быть восста-
новлена, каковы же, спросите вы. обязанно-
сти законодателя? Он должен подражать
кормчему, которого противные ветры властно
сбивают с его пути. Он не покоряется их
ярости, он лавирует, он располагает свои
паруса так, чтобы итти ближайшим путем.
Страсти, которые породила собственность,
являются в государстве тем, чем ветры на
море. Не потворствуйте им — они увлекут
вас, и вы погибнете. Но между кормчим и
законодателем разница в том, что один, под-
чиненный переменам погоды, не может управ-
лять бурями, а другой, подобно Нептуну24
Виргилия, может связать, когда захочет,
Аквилона25 и Борея26 и пустить по волнам
Зефира. 27 Но если говорить просто, без об-
разов, какова, милорд, будет судьба людей,
если законы, предназначенные для уничтоже-
ния страстей и поддержания спокойствия,
сами вызывают постоянные бури?
Чтобы узнать намерения природы, законо-

Книга первая
125
датель, по нашему мнению, должен спустить-
ся в человеческое сердце и проникнуть во
все извилины его и во все его тайны; чтобы
узнать, как исправить наши несчастия, он
должен изучить происхождение и игру наших
страстей, их причуды, выяснить, на какие по-
рывы они способны и как можно обуздать
их. Мне думается, что первая страсть, кото-
рую нам дала собственность,— это жадность;
если я не ошибаюсь, от нее проистекают все
наши пороки и все наши несчастия; надо,
следовательно, взяться за нее. Но эта ярост-
ная страсть обретает новые силы в борьбе:
чем сильнее ее страх, тем наглее она стано-
вится и всегда одерживает победу. Трудно
законодателю победить ее в открытой борьбе.
Следовательно, он должен употребить хит-
рость и искусство, и первое следствие, кото-
рое я извлекаю из этого принципа, заклю-
чается в том, что на собственность, которая
была однажды установлена в государстве,
надо смотреть как на основу порядка, мира
и общественной безопасности.

КНИГА ВТОРАЯ
ГЛАВА I
Характер законов, необходимых для уничтожения
жадности или, по крайней мере, для предотвращения
части зол, проистекающих от нее в тех государствах,
где установлена собственность имуществ.
Вот мы пришли на опушку леса,— ска-
зал наш философ,— сядемте на траву. Этот
узкий кругозор, эта тесная долина, почти что
овраг, гора, покрытая лесом, что высится
перед нами,— все это нам нравится, интере-
сует нас, притягивает после того, как наш
взор блуждал по широким полям, окаймляю-
щим Сену. Кажется, будто мы перенеслись
в пустыни Фиваиды; 28 мы одни во всем
мире. Не здесь я построил бы свой дом, но
я охотно приходил бы сюда помечтать.
В безлюдном месте душа, ничем не отвлекае-
мая, легче раскрывается, и нет сомнений...
Ну вот и прекрасно,— весело оказал ми-
лорд,— но я не забыл, что вы говорили нам
о двух страшных врагах общества — жадно-
сти и тщеславии, и я горю нетерпением уз-
нать, какими законами вы хотите преодолеть
и победить их.

Книга вторая
127
Хорошо,— ответил наш философ,— я ска-
жу вам без всяких предисловий, что пра-
вительство будет более или менее жадным и
пристрастным и что граждане будут в боль-
шей или меньшей степени почитать богатство.
Какой вывод можно сделать из этой первой
истины? Противодействие законов проявле-
ниям жадности и проистекающим от нее по-
рокам окажется бесполезным, если законы не
приведут к уменьшению государственных
финансов. Таков был основной закон Ликур-
га. И я хотел бы, чтобы те людишки, кото-
рые берут на себя смелость хулить его образ
действий, потому что они не в состоянии
понять его мудрость, сказали бы мне, что
должен был предпринять этот законодатель,
чтобы добиться от граждан предпочтения
свободы, родины, славы, справедливости,
умеренности и воздержанности множеству
других, может быть более приятных вещей,
если бы преуспеяние учрежденной им рес-
публики было основано на богатстве. Оба
короля, сенаторы, эфоры,29 правители бога-
той республики сначала усомнились бы, до-
стойно ли для них жить в простоте, какую
им предписывали законы. Им предстояло бы
постоянное искушение. Могли ли бы они
устоять перед ним в течение шестисот лет?
Если бы государство было богатым, у них,
вероятно, появились бы потребности. Я толь-
ко что говорил вам, что в республике Плато-
на пороки граждан должны были бы испор-
тить правителей, и я держу пари, что в этой

128 О законодательстве или принципы законов
республике испорченность правителей быстро
сообщилась бы гражданам.
Если мы хотим, чтобы правители были
справедливыми, нужно, чтобы у государства
было мало потребностей, а для того, чтобы
еще больше приучить правителей к справед-
ливости, надо, чтобы законы не предоставля-
ли им возможности иметь больше потребно-
стей, чем остальным гражданам. Вот почему
в Швейцарии, где более, чем в других стра-
нах, соблюдаются эти правила, граждане и
более счастливы. Бернский кантон, говорят,
имеет свою казну, по крайней мере известно,
что он поместил значительные суммы в ино-
странных государствах. Я считаю неблаго-
разумным не рассчитывать на силу доброде-
телей; быть может когда-нибудь республика
пожалеет о том, что она создала у себя очаг
жадности и раздоров. Но почему в Швей-
царии эти богатства не принесли тех зол,
какие сопровождают их повсюду в других
странах? Это происходит потому, что, имея
меньше потребностей, государство может об-
ходиться лишь простыми средствами для под-
держания их и не дает правительству пред-
лога обременять народ налогами и черпать
финансы из государственной казны; потому,
что правительство, ограниченное в своих дей-
ствиях, ввиду умеренных потребностей госу-
дарства, было лишено возможности внести
хаос и путаницу в управление финансами; по-
тому, что правители, сдерживаемые законами
против роскоши, не испытывают необходимо-

Книга вторая
129
ста в огромных состояниях, чтобы быть сча-
стливыми; потому, что правительство, оста-
ваясь всегда богатым благодаря малым
потребностям, легче могло сохранить свои ста-
рые обычаи, т. е. выполнить назначение при-
роды и быть благодетельным. В других
местах государство разоряет граждан; здесь
оно оказывает помощь тем, кто потерпел ущерб;
оно помогает гражданину восстановить свое
жилище, пострадавшее от пожара; возмещает
земледельцу, обманутому в своих «видах на
урожай, пострадавшему от града или другого
несчастного случая, понесенные им убытки;
посылает на воды за границу немощного, ко-
торый по своей бедности вынужден был бы
чахнуть у себя дома.
Таким образом, способствуя лишь установ-
лению простых потребностей и нравов, зако-
ны создали систему управления, предупреж-
дающую или задерживающую разрушения,
производимые жадностью. Дайте исчезнуть
этой простоте, и я ручаюсь вам, что предпи-
сания, сделанные для того, чтобы заменить
ее, не будут иметь никакого успеха. Чрезмер-
ные потребности республики не могут дли-
тельно сочетаться со скромностью нравов.
Будьте уверены, что правители, беспрестанно
колеблющие законы в угоду своим потребно-
стям, неминуемо будут низвергнуты. Следо-
вательно, все то, что служит увеличению
потребностей государства или его правителей,
является по природе своей пороком; наобо-
рот, всякий закон, способный уменьшить

130 О законодательстве или принципы законов
потребности, является спасительным и муд-
рым законом. Было бы безумием рассчиты-
вать, чтобы граждане довольствовались своим
умеренным благосостоянием в то время, как
правительство будет стремиться к роскоши и
великолепию. Люди восхищались роскошью
общественных зданий, воздвигнутых Римом
в царствование его королей; говорили, что
это величие было предзнаменованием великой
судьбы, к которой была призвана республи-
ка; но почему оно не было одновременно
предзнаменованием ее упадка и ее гибели?
Глядя на капитолий и королевский дворец,
не приучался ли патриций считать свое жи-
лище слишком малым и неудобным? В его
душе возникали незнакомые ему ранее же-
лания и потребности; развивалась грубая,
противившаяся успехам своего правительства
жадность, едва не погубившая нарождавшую-
ся республику. Под маской любви к отече-
ству и его славе жадность воспользовалась
всеми обстоятельствами, чтобы ввести в Риме
большую роскошь; она презрела и старые за-
коны и новые постановления, посредством
которых некоторые добродетельные люди хоте-
ли поддержать готовую рушиться республику.
Искусство законодателя состоит в умень-
шении потребностей государства, а не в уве-
личении доходов, облегчающих удовлетворе-
ние его потребностей. Я знаю, что честные и
неподкупные правители сумели одной лишь
экономией увеличить государственную казну;
их хвалили, и я готов уважать их честность

Книга вторая
131
и их умение, но не их познания. Они должны
были предвидеть, что их преемники не ста-
нут подражать их добродетели и что порок
злоупотребит их дурным примером. Разбо-
гатевшее государство меньше будет чувство-
вать ценность экономии; придавая значение
деньгам, оно научит граждан любить их;
придется, наконец, в ущерб государству
удовлетворять их потребности, тогда как
легче и быстрее было бы научить граждан
обходиться без них. По мере того как жад-
ность будет расти, расстояние между бога-
тыми и бедными увеличится, а тогда напрас-
ны будут попытки законов противиться
быстрому росту пороков, постоянно сопро-
вождающих богатство и бедность.
Всякое средство, придуманное для увели-
чения государственного дохода или прав фис-
ка, является губительным; вместо того чтобы
требовать денег, государство всегда должно
было бы требовать только услуг. Поэтому до-
статочно знать историю установления в рес-
публике любого налога, чтобы знать историю
ее несчастий, приведших ее в конце концов к
упадку. Так как с учреждением собственности
установлен страшный принцип—ничего да-
ром,— и так как государство нуждается в до-
ходе,— то пусть, по крайней мере, будет неру-
шимым закон, разрешающий введение только
прямых налогов на землю. Я этого требую не
потому, что всякий другой налог более обре-
менителен для народа, и не потому, что до-
казано, что все налоги, взимаемые другим

132 О законодательстве или принципы законов
способом, падают всегда на владельцев земли.
Эти прекрасные рассуждения меня мало ка-
саются; но меня огорчает, что неимущие под-
лежат обложению налогом. Я считаю неспра-
ведливым, чтобы после того как я пожертво-
вал свои руки, свой труд, свой пот государ-
ству, оно отобрало ловким обманом часть
моего заработка, полученного мною за обра-
ботку или охрану земель, где я ничем не вла-
дею. Вследствие этой несправедливости моя
родима станет менее дорогой мне и приведет
меня к нищете, являющейся самым страшным
позором для людей. Заметьте, что прямое об-
ложение земли беспрестанно напоминает пра-
вительству и гражданам об их обоюдных
нуждах; наоборот, косвенные налоги дают
правителям тысячи предлогов и тысячи ис-
кусственных средств для удовлетворения своих
страстей и для обмана народов. Искусство
сбора налогов, ввиду своей сложности, стано-
вится тайной совести, злоупотребления кото-
рой трудно раскрыть; наконец, граждане
оказываются под гнетом только потому, что
с их помощью общество обретает счастье.
Большинство европейских держав потому
погрязло по уши в долгах и вынуждено жить
на займы, что оно руководствовалось проти-
воположными принципами. Мы разрешаем
себе здесь свободно высказывать свои мысли,
и вы не сочтете дурным, милорд,— продолжал
наш философ,— если я обращу ваше внима-
ние на некоторые пороки в вашем государст-
венном управлении. На вашем изолированном

Книга вторая
133
от соседей острове, который так легко сделать
недоступным для врагов, имея в изобилии
продукты, расточаемые вам плодородной зем-
лей, какое вам дело, скажите, до распрей
Европы? Почему вы считаете необходимым
поддерживать дорого стоящее равновесие,
которое прекрасно поддерживалось бы и без
вас? Что вам нужно было в Индии и в Аме-
рике? Ваши предки так долго обходились
без этого! Вы захотели приобрести богатства;
признайтесь, стоило ли богатеть, чтобы вле-
зать в долги? Законы, требующие от вашего
правительства умеренности, были бы для
вас более полезны, чем ваши деньги и ваши
банки. Желая обогатить государство, вы лишь
обогатили частных лиц; их потребности, вы-
званные богатством, так разрослись, что ни-
кто не довольствуется своим собственным
состоянием; каждый считает себя разорен-
ным, если не пополняет его. Все делается за
деньги, и ваши законы не в состоянии более
устранить беспорядок, порожденный вашей
политической неосмотрительностью.
Так как потребности правителей государ-
ства обычно способствуют больше, чем все
остальное, умножению его потребностей, а
нравы правителей определяют нравы обще-
ства, я бы желал, чтобы богатства не давали
права участвовать в управлении государст-
вом. Если вы станете пренебрегать этим
пунктом, люди начнут до глупости скаредни-
чать, стараться разбогатеть, чтобы сделаться
достойными управлять делами республики.

134 О законодательстве или принципы законов
Я бы хотел более всего, чтобы по закону
участие в управлении не было связано с по-
лучением за это какого-либо содержания.
Рим содержал наемников, освободивших его
от ига Тарквиния, но ему никогда не удалось
бы установить свободу, если бы он после
этого стал платить или давать награды своим
консулам, диктаторам, трибунам, цензорам.
Почему в Римской республике было больше
храбрости, бескорыстия, великодушия, терпе-
ния, любви к законам, к славе, свободе, к
родине, чем в наших современных государст-
вах? Я считаю, что легче сделать героев
при помощи нескольких лавровых или дубо-
вых листьев, чем при помощи денег. Видя в
управлении государством только исполнение
долга, трудности, заботы и славу, посред-
ственные души не осмеливаются стремиться к
нему; вот что создало силу и величие рим-
лян. Если бы им были известны наши гоно-
рары, пенсии, прибыли, каждый гражданин,
любивший деньги, считал бы себя достойным
стать консулом или цензором. Он бы доби-
вался этого и при этом ввел бы в моду ин-
триги и коррупцию; он бы добился своего, а
его успех доказал бы, что тут заслуги бес-
полезны. Нетрудно догадаться, что стало бы
тогда с Римом. Честные люди, после некото-
рых усилий спасти республику, покинули бы
управление государством, чтобы найти счастье
в уединении; а вы знаете, милорд, что такое
правители без добродетели и без таланта.
Мне небезызвестны прекрасные рассужде-

Книга вторая
135
ния, которые противопоставят мне жадность
и предрассудки. Всякий труд, говорят, за-
служивает платы,— таковы речи раба. Дол-
жностное лицо, говорят еще, оставляет в пре-
небрежении свои домашние дела, и справед-
ливо, чтобы государство возместило его,—
таковы речи приказчика. Вина республики,
если она чрезмерно загружает должностных
лиц работой; пусть она распределит их
функции так. чтобы они были легкими и
приятными. Виновно, со своей стороны, и
должностное лицо: законы окажутся не спо-
собными сделать его достойным занимаемой
ям должности, если он не умеет, пренебрегая
своими личными интересами, добиться славы
и уважения своих сограждан. Но, говорят
кругом, должностные лица должны жить при-
лично, с известной пышностью, известным ве-
ликолепием; не в этом ли,— сказал обра-
щаясь ко мне наш философ, сдерживая
смех,— состоит то, что вы называете предста-
вительствовать? Так говорят только низкие
и испорченные люди, которых домашние слу-
ги, блестящая ливрея, экипажи, дворец и рос-
кошный стол занимают больше, чем их обя-
занности. Для того чтобы целый народ не
опустился до подобного рода, пошлых возра-
жений, законы должны принять меры, не до-
пускающие, чтобы должностные лица имели
иные потребности, кроме тех, которые имеет
простой гражданин. Ян де Вит, сопровождае-
мый в Гааге подростком-лакеем, носил перед
собой свечу, которая светила ему, а разве не

136 О законодательстве или принципы законов
был он почитаем и своими гражданами и са-
мыми могущественными монархами Европы?
Будь у него двадцать лошадей в конюшнях и
тридцать слуг в передних, что прибавили бы
они к уважению, которым он пользовался?
Потеряв скромную простоту, эту основу рес-
публики Соединенных провинций, что она
выиграла бы при этом, хотел бы я знать?
Верным средством деградации нашего прави-
тельства было бы увеличение вознаграждения
сенаторам; наши потомки будут счастливы
лишь тогда, когда они смогут говорить о пла-
те, которую мы даем сенаторам теперь, как о
варварстве своих предков.
Я бы никогда не кончил, милорд, если бы
я захотел подробно изложить все законы,
необходимые для того, чтобы остановить раз-
рушения, производимые жадностью, и чтобы
довести управление республикой до высшей
степени совершенства. Самая скромная плата
является пороком или, по крайней мере, за-
родышем большого порока. Должностное ли-
цо, получающее плату за свой труд, приучится
взвешивать свои услуги на весах своей жад-
ности и вскоре станет ценить их выше полу-
чаемой платы. Оно начнет небрежно отно-
ситься к своим обязанностям, и, чтобы
вызвать у него некоторую активность, надо бу-
дет увеличить его гонорар, а может быть, он
сам сумеет увеличить его, сам заплатит себе.
Не стану говорить вам о зарождении и раз-
витии наших пороков; скажу только то, что
говорил Цицерон Аттику 30 и его брату, бесе-

Книга вторая
137
дуя с ними, как и мы, о законах: «Достаточно
исследовать дух, который должен диктовать
их, найти, если можно так сказать, пробный
камень, чтобы судить о чистоте законов, и
установить меру, указывающую нам, насколь-
ко далеко каждое государство отстоит от
счастья или политического совершенства.
Достаточно указать законодателю путь, како-
го он должен держаться, если он не хочет
заблудиться».
Так как пороки республики неизбежно
умножаются вместе с ростом богатств госу-
дарственной казны, законодатель должен без
устали стараться уменьшить налоги. Если
это не является предметом его постоянной и
непрерывной политики, потребности государ-
ства будут с каждым днем увеличиваться,
потому что его должностные лица будут с
каждым днем становиться более жадными. Не
ожидайте встретить в ваших гражданах той
щедрости, которую проявляли римляне во
время второй пунической войны. Мы не дове-
рились бы правительству, научившему нас
быть скупыми. Ваши соотечественники, ми-
лорд, напрасно гордятся своим общественным
кредитом; если они дают деньги взаймы из
интереса, а не из великодушия, я опасаюсь,
как бы этот хваленый общественный кредит
не был для республики тем, чем являются
ростовщики для молодого распутника, кото-
рый спешит разориться.
Я различаю,— продолжал наш философ,—
два рода жадности: один, простите меня за

138 О законодательстве или принципы законов
эти выражения, я называю сохраняющей
жадностью, другой — побеждающей жадно-
стью. Как только собственность становится
знакомой людям, бесполезно лишать их же-
лания обогащаться или увеличивать свое со-
стояние: закон должен ограничиваться тем,
чтобы умерять жадность, руководить ею и
окружать ее, так сказать, преградами, сдер-
живающими ее и мешающими ей причинять
те личные и общественные 'бедствия, которые
вносят смуту и унижают государство. При-
нуждая эту страсть быть только сохраняю-
щей, законодатель значительно приблизит нас
к намерениям природы. Нужно обладать
искусством, чтобы помешать жадности переро-
диться в скаредность, делающую человека
низменным, ненасытным и черствым. Проти-
вопоставьте жадности такие установления, ко-
торые показывают людям, что может сущест-
вовать почетная бедность; боритесь с жад-
ностью, заставляя любить великодушие,— и
вскоре эта страсть, наряду с экономией и пре-
дусмотрительностью, которые во все времена
и повсюду являются добродетелями, станет
благоприятствовать скромности нравов и все
же не будет вовсе глуха к просьбам несчаст-
ных. Если из страха перед каким-нибудь не-
ожиданным, а быть может, воображаемым
случаем или из стремления увеличить состоя-
ние своих близких, скупой ограничится умень-
шением своих потребностей, его душа скорее
будет закрыта перед добродетелью, чем от-
крыта перед пороком: он не будет ни велико-

Книга вторая
139
душен, ни несправедлив; будучи посредствен-
ным гражданином, он не предпочтет состояние
государства своему состоянию, но и не нане-
сет государству удара, способного поколебать
его.
Что касается побеждающей жадности, ко-
торая рассматривает имущество другого как
принадлежащую ей добычу и успехи которой
делают ее с каждым днем все смелее,— вы
понимаете, что если она открыто проявляется,
ее надо заглушить тяжестью самых строгих
законов; если же, к счастью, она еще неиз-
вестна, не забывайте никогда, что вы обяза-
ны этим преимуществом только вашим
заботам, направленным к обузданию и умень-
шению сохраняющей жадности. Удвойте по-
этому внимание и никогда не допускайте ни
одного из тех установлений, которые дают
гражданину предлог притеснять другого
гражданина. Как только общество оказывает-
ся зараженным тем духом грабежа, который
создает откуп государственных налогов, ажи-
отаж с ценными бумагами и произвольные
налоги, не надейтесь найти в нем сколько-
нибудь справедливости и честности. Хит-
рость, мошенничество, ловкость, кляузы —
вот что составляет характерные черты такого
общества. Граждане будут расставлять друг
другу ловушки, мошенники всегда найдут ко-
го одурачить, и все погибнет, если одни лишь
глупцы будут опозорены. Делая сначала
подлости из-за денег, скоро станут делать их
и даром. Из совокупности всех этих пороков

140 О законодательстве или принципы законов
родится еще более опасный порок — станут
грабить одной рукой, чтобы расточать дру-
гой. Эта расточительная жадность, потребно-
сти которой все возрастают и всегда чрез-
мерны, не остановится ни перед чем; она
делает души жестокими. Это она создала
Катилин3l и всех тех людей, погрязших в
дебошах и долгах, о которых говорит Це-
зарь и которые могли найти свое благопо-
лучие только в гибели республики. Это она
создала подлые орудия тирании Тиверия,
Нерона и им подобных. Для чего тогда
Агис 32 или Катон? 33 Каковы будут основы
законов? Поток общественных пороков опро-
кинет все препоны, которые поставят на его
пути.
Пусть законодатели приучаются видеть в
самых небольших расстройствах в стране за-
родыши крупнейших бедствий. Если бы слу-
чайно, милорд, в Европе нашлось такое госу-
дарство, которому высказываемые мною во
время этой прогулки размышления показались
бы лишь робкими мечтаниями фразера, пре-
увеличивающего свои страхи, не сочтете ли
вы такое крайнее незнание человеческого
сердца и происхождения наших пороков яв-
ным доказательством плохого управления в
этом государстве? Я бы неустанно принимал
предосторожности; и если еще есть время
помешать жадности стать побеждающей, я
требую, чтобы законодатель приучался умень-
шать потребности простых граждан с тем
же вниманием, с каким он уменьшает потреб-

Книга вторая
141
ности республики и правителей. Если страсти
толпы не будут уничтожены, они не преминут
сообщиться правительству и будут оказывать
на него давление. Почему мы любим богат-
ства? Потому что непредусмотрительные за-
коны допустили, чтобы удовольствия, почести,
уважение покупались за деньги; потому что
они разрешают богатству показывать себя с
пышностью, поражающей нас, обманываю-
щей нас, сначала прикрывающей пороки, а за-
тем прощающей их и, наконец, заставляющей
нас уважать их. Вы хотите, чтобы я не желал
иметь имущество другого, которому я зави-
дую? Устройте свои законы так, чтобы я до-
вольствовался умеренным состоянием. Пока-
жите мне, что богатства бесполезны, если вы
не хотите, чтобы я изыскивал средства нако-
плять их. В Риме и в Греции были удоволь-
ствия и почести, которые не оплачивались, и
потому греки и римляне отличались нравствен-
ностью. Я знаю, что есть счастливые от рож-
дения люди, довольствующиеся умеренностью,
но их мало; почти никто не имеет храбрости
быть счастливым по своему вкусу, каждый
хочет быть счастливым, как все, потому что
люди любят, чтобы их счастье было на виду,
а быть может, и чтобы им завидовали.
В Лондоне, имея тысячу гиней, человек счи-
тает себя бедняком, так как со всех сторон
твердят, что надо иметь, по крайней мере,
сто тысяч гиней, чтобы быть богатым.
Вы уже видите, как достойна презрения
политика этих мнимых философов, вечно

142 О законодательстве или принципы законов
восхваляющих роскошь. Они считают боль-
шим благом нелепые траты богачей. Но раз-
ве это не зло, что есть граждане, производя-
щие нелепые траты? Бедняки ими живут,
однако помогать беднякам в их нищете
путем безумств богатых — это значит исправ-
лять одну ошибку другой, это значит совер-
шить две ошибки. Лучше бы богачи зарыва-
ли свое золото, тогда они одни были бы
достойны презрения; они же делают порочны-
ми тех, кто завидует им, кто восхищается
ими, кто хочет подражать им. Древние
мыслили более здраво, чем мы: «ни в одном
из их произведений вы не встретите ни вос-
хваления богатств, ни глупой апологии рос-
коши. Когда мы видим, как государства, жа-
луясь на свою испорченность, терзаются в
то же время желанием увеличить свои богат-
ства и восславить роскошь, мы испытываем
в душе какую-то горечь, и в то же время
улыбка сострадания появляется па наших
устах.
Я надеюсь, милорд, что наши реформато-
ры, которые так шокируют вас, не ограни-
чатся тем, что они сделали до сих пор.
Я надеюсь, что у нас не будут восстановле-
ны бесполезные искусства, которые они
запретили. Я надеюсь, что они оставят по-
лезным искусствам ту грубоватость, которая
им так к лицу. Я надеюсь, что простотой мы
отвратим королевскую семью от ее пагубного
преимущества появляться в одеянии, укра-
шенном позументами и вышивкой. Когда я

Книга вторая
143
подумаю о том, как губительны были для
афинян их прекрасные таланты, сколько не-
справедливости, насилия и тирании причи-
нили римлянам греческие картины, статуи и
вазы,— я спрашиваю, для чего нужна нам
Академия художеств? Пусть итальянцы ду-
мают, что их безделушки приносят честь на-
родам, а к нам пусть приходят искать образ-
цы законов, нравов и счастья, а не живописи.
Я никогда бы не кончил, если бы захотел
ознакомить вас со всеми преимуществами
наших законов против роскоши. Они долж-
ны распространиться на все: на мебель, жи-
лища, стол, слуг, одежду; если вы что-ни-
будь оставите без внимания, вы откроете
путь для злоупотреблений, которые распро-
странятся на все. Чем суровее будут законы,
тем менее опасным будет неравенство иму-
ществ. Отчаявшись заставить уважать себя
за то, что они имеют слуг, лошадей и одеж-
ду, богачи попытаются приобрести значение
сами по себе; бедняки, менее униженные, бу-
дут стараться заслужить уважение, которое
им оказано за те же услуги, как и богатым,
Признаюсь, я не понимаю, в силу какой
странности эти законы против роскоши, столь
рекомендуемые древними, так пренебрегаются
современниками; между тем, нет законов, ко-
торые было бы легче создать и легче выпол-
нить.
Отбросив упреки по адресу торговли в со-
здании у нас бесчисленных потребностей и в
излишествах, которые становятся для нас не-

144 О законодательстве или принципы законов
обходимыми, разве не правильно утверждать,
что присущий торговле дух алчности явно
противоречит духу всякого хорошего прави-
тельства? Не имеет ли торговля еще и теперь
и не будет ли она вечно иметь те самые поро-
ки, в которых упрекают ее древние? У купцов
нет родины. Их свобода, труд, услуги, наши
фантазии, пороки и капризы являются, так
сказать, товарами, которыми они торгуют;
правила их и нашей жадности — вот правила
их морали. Лучшие античные государства не
благоприятствовали этой профессии, они ста-
рались унизить ее. Она была предоставлена
рабам или презираемым гражданам для того,
чтобы коммерческий интерес не стал бы ин-
тересом республики. Что касается нас, что
выиграли мы, отказавшись от этих принци-
пов? Боюсь, не совершили ли мы ту же
ошибку, в которой обвиняют Карфаген.
Вы знаете, что говорили об этой респуб-
лике; многие философы с похвалой отзыва-
лись о ее законах; и она была бы счастлива,
если бы ее законодатель, столь же предусмо-
трительный, как Платон, считал бы сосед-
ство моря искушением для занятия торгов-
лей и принял бы меры, чтобы отвратить от
нее граждан. Карфагеняне злоупотребили
своим положением; ослепленные мнимым
процветанием торговли, они сделали ее ува-
жаемой профессией, заниматься которой
было разрешено и высшим гражданам. Мог-
ла ли управляемая ими республика не при-
обрести вкусы и страсти торговой республи-

Книга вторая
145
ки, не усвоить ее интересы и ее политику?
Стремясь увеличить свой богатства, респуб-
лика становится на путь завоеваний, и поро-
ки тщеславия, вместе с пороками жадности,
сделали то, что она стала несчастна и созда-
ла себе вовне врагов, которых она не в со-
стоянии была победить.
Те из наших государств, которые больше
всего покровительствовали торговле, ни перед
чем не останавливались. Едва разбогатев, они
возымели желания, превышающие их воз-
можности, а потребности, вызываемые их
тщеславием, оказались выше их производ-
ственных ресурсов. Вытянув из народа боль-
ше, чем это допускается благоразумием,
государства должны были пустить в ход на-
силие, ловкость и для обогащения казны дово-
дили народ до нищеты. Появились откупщи-
ки, т. е. люди, имеющие лишь два занятия:
насытить, если это возможно, алчность пра-
вительства, ежедневно придумывая для этого
какое-нибудь новое средство, и распростра-
нить неумеренную роскошь среди народа,
доводя его таким образом до обнищания.
Постоянный барьер отделяет интересы госу-
дарства от интересов его подданных. В то
время как правительству следовало бы думать
о том, как уберечь государство от гибели, оно
стремится к завоеваниям; это стремление,
возникшее в то время, когда государство
считало себя сильным, продолжает существо-
вать и дальше, ибо приятно скрывать свою
слабость. Но к чему должно привести, нако-

146 О законодательстве или принципы законов
нец, такое положение? Либо к переходу, по-
добно Карфагену, под власть иностранной
державы, либо к крайней степени унижения
государства.
Такова, милорд, неизбежная связь наших
пороков с нашими несчастиями. И в злоупо-
треблениях, совершенных из-за богатств, сле-
дует винить не того или иного короля или
министра, а сами богатства, которые по при-
роде своей не могут сочетаться с хорошими
законами. Есть, несомненно, правила, руко-
водствуясь которыми можно привести тор-
говлю к процветанию, но они никогда не
приведут к процветанию общества, ибо ваши
потребности увеличатся еще в большей сте-
пени, чем ваши богатства. Сколько бы вы ни
прибегали к советам финансистов, все их
советы окажутся вероломными; есть одно
лишь средство обогатиться — это научиться
удовлетворяться скромным состоянием.
Пойдем дальше, милорд. После законов,
призванных запретить торговлю и государст-
венные доходы, уменьшить потребности и
благоприятствовать скромности нравов, нет
более необходимых законов, чем те, которые
регулируют порядок наследования. В этом от-
ношении прекрасны были законы древних
римлян: они воспрещали переход родового
имения одной семьи к другой в виде наслед-
ства. Столь просто понять, насколько такой
порядок, благоприятствующий равенству, по-
лезен каждому гражданину, и так легко ви-
деть все происходящие от него преимущества,

Книга вторая
147
что я не могу придавать какого-либо значения
рассуждениям юристов. Мы не имеем, говорят
они, настоящей собственности, если мы не
вправе распорядиться ею по своему жела-
нию. Если установлено право собственности,
почему же несправедливо, чтобы завещатель
выбрал по своей воле наследника своего иму-
щества, взамен прямого наследника? Почему
несправедливо, чтобы отец разделил свое
имущество между детьми неравным образом?
Именно это право дает ему ценную для рес-
публики власть и, действительно, делает его
судьей его семьи.
Прекрасно; но я отвечаю этим юристам,
что если законы хотят воспрепятствовать
нам иметь неразумные фантазии, вредные
для общества, а следовательно, и для нас са-
мих, они не нарушают вашего права соб-
ственности так же, как они не нарушают
вашу естественную свободу, запрещая вам
обижать гражданина или оскорблять долж-
ностное лицо. Как мы уже согласились с ва-
ми, милорд, собственность открывает дорогу
тысяче пороков и тысяче злоупотреблений;
благоразумно поэтому, чтобы строгие зако-
ны надзирали за этой дорогой. Не допуская
нанесения малейшего ущерба вашей собствен-
ности, законы могут повелеть вам пользо-
ваться и распоряжаться ею только лишь
самым выгодным для общества способом, ко-
торый в то же время вполне соответствует
вашим истинным интересам. Несомненно,
завещатель может передать свое имущество

148 О законодательстве или принципы законов
какому-либо лицу, если государство этого не
запрещает, но правильно ли поступает госу-
дарство, когда оно разрешает передачу иму-
щества не своим членам семьи, если это
ведет к установлению слишком большого не-
равенства среди семей? Я очень опасаюсь,
что только тщеславие заставляет нас нерав-
номерно распределять имущество между на-
шими детьми. Для республики важно, чтобы
судьей семьи был отец, но разве не важно
для «ее, что дети, которые составляют ее на-
дежду и которые когда-нибудь будут управ-
лять ею, привыкнут действовать из личных
выгод и верить с самого детства, что день-
ги являются естественной наградой за за-
слуги?
В большинстве европейских государств
есть столько поводов к проявлению жадно-
сти и алчности, что невозможно судить с
какой-либо точностью о том зле, которое при-
чиняют законы, разрешающие отцам нерав-
номерный раздел их имущества среди детей
и предоставляющие каждому гражданину
свободу расточать свое имущество или рас-
поряжаться им по своему произволу. Но раз-
ве не ясно, что такое пренебрежение законода-
теля изменило нравы греческой и римской
республик? Мудрейшие из афинян хулили
закон Солона, разрешающий делать завеща-
ния. Если гражданин был, так сказать,
привязан к своему родовому поместью, следо-
вало с еще большей смелостью противиться
страстям, создающим мотов. Известно, что

Книга вторая
149
Спарта, уставшая от законов Ликурга, до-
шла до крайней степени испорченности толь-
ко после того, как гражданин, ставший соб-
ственником части земли, которой он владел
раньше на правах узуфрукта, смог отчуждать
ее, продавать и передавать по своему усмот-
рению. В Риме то же злоупотребление тайно
боролось с самыми разумными установления-
ми республики, одержало над ними победу и
дало волю жадности.
В хорошо управляемом государстве законо-
датель, несомненно, введет формальности,
затрудняющие продажу и отчуждение иму-
ществ. Для сохранения большего равенства
состояний он не разрешит, конечно, введения
права на завещание. Закон распорядится
имуществом умирающего или же, если он
предоставит умирающему право раздать
свое движимое имущество по собственному
усмотрению, то лишь с целью вознагражде-
ния своих слуг за их усердие и привязан-
ность, чтобы таким образом передать классу
бедняков некоторые богатства, вредные для
богатых. Установите степень родства, даю-
щую право на раздел свободного наследства,
но не распространяйте это право слишком
далеко из опасения, как бы большие надежды
на наследство не привели человека к мотов-
ству и жадности. Единственная дочь гражда-
нина принесет в семью своего мужа состояние,
опасное для семьи; она неизбежно злоупотре-
бит им и нанесет вред законам семьи. Для
того чтобы сласти ее нравственность и нрав-

150 О законодательстве или принципы законов
ственность общества от угрожающей им опас-
ности, пусть она владеет только третьей ча-
стью наследства, и пусть ее отец или ее опе-
куны дадут ей еще двух приемных братьев.
Если у человека нет никакого наследника,
его имущество не должно принадлежать госу-
дарству, подающему пример бескорыстия, а
должно быть разделено поровну между не-
имущими семьями той местности, где прожи-
вал человек, оставивший наследство. Пусть
послужит к счастью то, что богачи приучатся
смотреть на неимущих, как на своих сыновей,
братьев и наследников! Не входя в дальней-
шие подробности, я говорю, одним словом,
что хорошее законодательство должно неиз-
менно раздроблять и разделять состояние, на-
копленное жадностью и тщеславием
Вам никогда не удастся сдержать эти
сильные и властные страсти, если вы не
прибегнете к аграрным законам.34 Говорят,
что эти законы погубили римскую республи-
ку. Это заблуждение. Разве потому свобода
испытала потрясения, погубившие респуб-
лику, что ее законы были введены, а не по-
тому, что они были нарушены? Какое
безумие думать, что законы, запрещающие
владеть более ста арпанами35 земли, т. е.
законы, не допускающие возможности граж-
данину сделаться ни достаточно богатым, ни
достаточно могущественным для подавления
своих сограждан, были бы способны создать
узурпаторов и тиранов! Чем больше возбуж-
дения и чем больше ссор вызывало в об-

Книга вторая
151
щественных местах предложение о введении
аграрных законов, тем более должны были
римляне чувствовать их необходимость. Три-
бун Лициний36 не имел добрых намерений;
повидимому, он хотел умертвить патрициев,
но больше всего виновен он в том, что сам
мало уважал свой закон и не принял необхо-
димых мер для принуждения граждан пови-
новаться ему. Римляне же виновны в том,
что, увлеченные своим честолюбивым стремле-
нием обогатить республику, они не предвиде-
ли, что не в их власти будет умерить жад-
ность частных лиц. Вторая их ошибка заклю-
чалась в том, что они терпели грабеж богатых
до тех пор, пока он не становился чрезмер-
ным, и хотели сразу восстановить забытые и
пренебрегаемые законы при таких обстоятель-
ствах, когда жадность и тщеславие сделали
могущественными граждан, неохотно склоняв-
шихся перед властью старых законов и ждав-
ших лишь предлога, чтобы взяться за оружие
и стать тиранами.
Если верно, будто богатый никогда не по-
верит, что бедный имеет такие же, как он,
права на управление государственными
делами, вы никогда не достигнете без аграр-
ных законов сохранения известного равен-
ства, необходимого для объединения граж-
дан, поддержания равновесия между всеми
частями государства и не сможете воспрепят-
ствовать внесению пристрастных законов.
Когда в беседах, подобных нашей, я говорю,
что государство, где существует одно лишь

152 О законодательстве или принципы законов
сословие граждан, должно установить опре-
деленный предел владениям каждого граж-
данина или не должно разрешать гражданам
владеть землей сверх определенного количе-
ства, мне неизменно отвечают, что при таких
условиях агрикультура будет в пренебреже-
нии. Но какое значение имеет для меня это
затруднение, если оно способствует избежа-
нию еще большего затруднения? Пусть уро-
жаи будут менее обильными, лишь бы рес-
публика не разделилась на патрициев и пле-
беев. К тому же я отрицаю, что аграрные
законы вредят агрикультуре. Слишком боль-
шие земельные владения остаются бесплод-
ными, а как раз небольшие наследственные
земли культивируются лучше всего. Ставя
предел надеждам и умению ваших основных
граждан, говорят мне, вы притупляете их.
Это как раз то, чего я хочу, если под притуп-
лением понимают договоренность между гра-
жданами не желать ничего сверх того, чем
закон разрешает им владеть; и я отрицаю
его, если, наоборот, под этим понимают лень,
сопровождающую нищету. Ваши граждане,
говорят еще, покинут страну, они дезерти-
руют, чтобы создать себе новую родину.
Неужели я всегда 'буду слышать эти жалкие
возражения? Пусть бегут эти испорченные
люди, страсти которых не повинуются спа-
сительным законам; республика только вы-
играет от этого; у нее не будет более врагов
ее правительства, ее законов и нравов. Но
никто и не убежит; тирания правительства

Книга вторая
153
и правителей изгоняет иногда граждан, но
справедливые законы, наоборот, самой стро-
гостью своей привязывают их к родине.
В стране, где граждане разделены на со-
словия и имеют, следовательно, разное со-
стояние и пользуются разным положением,
невозможно предписать жадности и тщесла-
вию те же правила, что при демократическом
правлении; но если нельзя достигнуть совер-
шенства, не следует ли стремиться хотя бы
приблизиться к нему? Почему не предоста-
вить каждому сословию определенные владе-
ния? В Швеции уже введен такой порядок:
у нас есть земли, которыми могут владеть
только дворяне, а другими — только горожа-
не. Многие государства провели своего рода
аграрные законы против жадности духовен-
ства, и преимущества, которые извлекли госу-
дарства из этих законов, должны были под-
сказать им необходимость ввести в интересах
общественного блага такие же законы против
алчности других классов граждан. Почему не
различают земли дворян, церковные, земли
обывателей, которые согласно своему распре-
делению могли быть во владении только дво-
рян, духовенства и обывателей. Если со-
стояние каждого гражданина внутри его
класса могло бы измениться — уменьшиться
или увеличиться, то, по крайней мере,
состояние всего сословия осталось бы неизмен-
ным, и ни одно из них не было бы прези-
раемо. Почему допускают, чтобы сеньор
какой-либо деревни или коммуны сделался

154 О законодательстве или принципы законов
единственным ее владельцем? Обезлюдение
страны умножает пороки как богатства, так
и бедности.
Я должен признать, что, применяя сказан-
ное нашим философом по серьезному вопросу,
касающемуся аграрных законов, к тому, что
происходит у нас, я еще больше помял муд-
рость его доктрины. Богатые из жадности
поглощают все наследственные земли, а за-
коны не препятствуют этой узурпации и не
приходят на помощь беднякам. Феодальный
строй, несомненно, наиболее противоречил
той цели, какую люди поставили себе, когда
объединились в общество. И все же, несмо-
тря на грабеж, анархию, насилие и войны
феодального строя, наши деревни не были
тогда так опустошены, как теперь. То,
что феодалы считали своего рода честью
иметь много вассалов и большое количество
подданных на своей земле, служило как бы
противоядием их тирании. Не будучи в со-
стоянии поглотить все окружавшие его вла-
дения, сеньор раздроблял землю, создавал
себе защитников, и под его охраной семьи
множились. Но после того как феодальный
строй был разрушен руками самих феодалов,
владение землей потеряло свои преимуще-
ства; на землю стали смотреть только с точ-
ки зрения ее доходности, и каждый старался
прибрать к своим рукам все владения. Тер-
ритория, разделенная когда-то между мно-
гими семьями, жившими там в почете, теперь

Книга вторая
155
обезлюдевшая, принадлежит одному сеньору.
Чтобы расширить свои владения, люди без
колебаний скупают поместья несчастных кре-
стьян, обрекая их на нищету, более жестокую,
чем прежнее рабство их предков. Наши де-
ревни населены людьми с посеревшими, из-
можденными лицами. У них остались только
руки, чтобы кое-как поддержать существова-
ние их несчастных семей. Как редко встреча-
ются люди, любимые небом и людьми, кото-
рые щадят поместья бедняков и считают, что
каждый крестьянин, орошающий своим потом
землю, должен иметь какое-либо владение на
ней! Наша страсть к обогащению и возвыше-
нию приводит к тому, что все владения пере-
ходят в руки дворянства, что третье сословие
изо дня в день деградирует, а его унижение
унижает остальную нацию.
Если законы,— продолжал наш философ,—
не должны допускать, чтобы внутри государ-
ства образовались большие состояния, какие
же предосторожности должны они принимать,
чтобы граждане не отправлялись в другие
страны накоплять богатства, которые, будучи
привезены на родину, неизбежно нарушат
гармонию самого мудрого государства? Сле-
дующий пример пояснит вам мою мысль.
Когда Кальвин удалился в Женеву и дал за-
коны этой рождающейся республике, нечего
сомневаться в том, что он принял весьма бла-
горазумные меры для блага граждан. Он дал
всем одинаковые права, одинаковые преиму-
щества, одинаковое достоинство. Были учреж-

156 О законодательстве или принципы законов
дены советы с различными полномочиями и
подчиненные одни другим; каза\ось, они
должны были установить равенство и свобо-
ду. Был введен такой порядок, при котором
нельзя было принудить народ повиноваться
законам, не получившим его одобрения, и он
без страха предоставлял всю исполнительную
власть должностным лицам, которых сам из-
брал. Кальвин не преминул издать законы
против роскоши, но то ли он плохо знал че-
ловеческое сердце с его страстями, то ли ра-
венство состояний и небольшая территория
республики давали ему право надеяться,
что женевцы не подвергнутся сильным иску-
шениям и будут продолжать любить свою че-
стную и драгоценную умеренность, но он не
предохранил их от соблазнов жадности. За-
конодатель ошибся. Едва лишь его граждане
успокоились насчет судьбы своей религии и
своей свободы, как, оглянувшись на то, что
происходят в других государствах, они стали
смотреть с отвращением на свое скромное со-
стояние. Не было закона, который помог бы
им подавить нарождающуюся жадность; они
покинули свою страну, приняли участие в
злосчастной индустрии своих соседей, распро-
странились по всей Европе, успешно занима-
лись там торговлей и банковским делом и
привезли на свою родину богатства, приту-
пившие благотворную строгость законов про-
тив роскоши; страна незаметно разделилась
на граждан богатых и граждан бедных.

Книга вторая
157
Теперь, когда политическое равенство гра-
ждан поколеблено установившимся неравен-
ством их состояний, ничто не делает столько
чести женевцам, как то спокойствие, в кото-
ром они продолжают пребывать; несомненно,
это следует приписать законам против рос-
коши, являющимся причиной того, что одни
не осмеливаются выставлять на показ блеск
своих богатств, а другие — смотреть на эти
богатства с тем почтением, которое предше-
ствует унижению и ведет к порабощению.
И, однако, проникновение в Женеву богатств
не прошло для нее безнаказанно; семена
раздоров и разногласий были посеяны и
там. Руководимые духом сбережения и скопи-
домства, свойственным торговле, богатые не
хотели купить себе власть, к которой они
стремились и которую бедные, вероятно, про-
дали бы им; богатые намеревались добиться
власти постепенно и так, чтобы это им не
стоило ни гроша. Они не оскорбляли бедных,
но они втайне презирали их; законы не на-
рушались, но их обходили или извращали их
естественный смысл; больших несправедливо-
стей не совершали, и, тем не менее, новые
нравы заставляли правительство склоняться
к аристократии. Народ, которого не успели
испортить, заметил опасность, угрожающую
его свободе; он стал беспокойным и подозри-
тельным; со своей стороны, богатые забили
тревогу. Наконец начались ссоры, и мы ви-
дели, как они дважды вспыхивали и угасали.

158 О законодательстве или принципы законов
Мир установлен, но продлится ли он? Пред-
ставители народа требовали увеличения за-
работной платы должностным лицам. А раз-
ве это требование является хорошим пред-
знаменованием? Разве оно указывает, что
граждане довольны своей судьбой? Если они
почитают богатство, будут ли они располо-
жены принимать необходимые меры для
предупреждения злоупотребления? Если они
заняты другим делом, а не своей свободой,
смогут ли они защищать ее?
Я не отрицаю того,— продолжал наш фи-
лософ,— что политика, которую я вам пред-
лагаю, кажется несколько жестокой умам,
привыкшим в течение многих веков к люби-
мым нами порокам и предрассудкам Европы;
если бы я изложил принципы этой полити-
ки в каком-нибудь труде, я уверен, что ее
с презрением осудили бы. Наконец, не вина
философов, что они видят вещи такими, ка-
кими они существуют. Если бы им было по-
зволено изменять законы природы и разда-
вать счастье щедрее, чем она это делает, они,
несомненно, были бы снисходительны, хотя
у людей и нет снисходительности слушать их
и верить им; но философы не в состоянии
этого сделать, и я сожалею об этом. Несмо-
тря, на власть, которую приобрели у нас
предрассудки и страсти, не следует допускать,
чтобы разум и добродетель утратили свои
права. Несмотря на наше неблагоразумное
спокойствие, следует без устали развивать пе-

Книга вторая
159
ред людьми единственную доктрину, способ-
ную спасти их. Наши политики вызывают во
мне жалость глупостью, с какой они похва-
ляются, что они навсегда установили государ-
ственный строй в своей стране. Нет, милорд,
если видишь, что, несмотря на всю мудрость
Ликурга, лакедемоняне погибли, не следует
ли признать, что законы никогда не прини-
мали достаточной предосторожности против
жадности? Недостаточно уничтожить заро-
дыши этого порока в республике,— надо пре-
достеречь ее от пороков ее соседей. Исследуй-
те внимательно законы Ликурга, и вы увиди-
те, что он принял действенные меры для
уничтожения в Лаконии пороков, заражав-
ших Грецию; но оказалось, что это было не-
достаточно, ибо Лакедемон погиб. Необходи-
мо, следовательно, предостеречь себя против
случаев, которые, быть может, никогда не
произойдут, но которые могут произойти.
Приходится принимать сотни бесполезных
предосторожностей, чтобы быть уверенным,
что ты не упустил ни одной необходимой: за-
конодатель должен всячески остерегаться
капризов судьбы.
Спарта была привязана к своим государ-
ственным обязанностям столькими нитями, что
она не могла дать увлечь себя злу, воспри-
нимая дурные примеры других городов Гре-
ции. Но вот у ворот Пелопоннеса с блеском,
роскошью и богатством Азии появилась
армия Ксеркса; она была побеждена при
Платеях, и спартанцы, до сих пор имевшие

160 О законодательстве или принципы законов
смелость пренебрегать жалкой греческой добы-
чей, пришли в изумление от персидской
добычи; у них нехватило благоразумия побо-
роть искушение и удовлетвориться честью
одержанной победы. Требуя свою долю во-
енной добычи, они, быть может, не понима-
ли, какие чувства руководят ими при этом.
Они повиновались той скрытой алчности,
которую до тех пор удовлетворяли их желез-
ные монеты и привычный род собственности.
Спартанцам казалось, что, требуя добычу,
они этим лишь добиваются от Греции при-
знания, что она им обязана своим спасением.
Как бы там ни было, персидская добыча из-
менила нравы Лакедемона и нанесла смер-
тельную рану конституции республики. До
медийской войны37 Мильтиад и Фемистокл
никогда не вздумали бы вести переговоры пу-
тем подкупа сената, королей и эфоров. Пе-
рикл попытался это сделать, и нескольких
талантов оказалось достаточно, чтобы подку-
пить людей, которых толкнула к этому их
жадность. Как только спартанцы перестали
фанатически повиноваться важнейшему закону
Ликурга, как только жадность проникла в
республику, они вынуждены были принять
пагубную политику Лисандра.
Спарта стала требовать налогов от своих
врагов и от своих союзников. Под предлогом
необходимости вести внешние войны и иметь
флот она создала государственную казну, а
из казны богатства тайно потекли в карманы
должностных лиц и граждан. По мере ослаб-

Книга вторая
161
ления власти законов все смелее становилась
коррупция. Спарта испытала, наконец, судь-
бу других греческих республик, и в этих не-
счастиях больше повинны ее пороки, чем ее
поражения.

СОМНЕНИЯ, ПРЕДЛОЖЕННЫЕ
ФИЛОСОФАМ-ЭКОНОМИСТАМ
ПО ПОВОДУ ЕСТЕСТВЕННОГО
И НЕОБХОДИМОГО ПОРЯДКА
ПОЛИТИЧЕСКИХ ОБЩЕСТВ

Титульный лист первого издания «Сомнений, пред-
ложенных философам-экономистам по поводу есте-
ственного и необходимого порядка политических
обществ».

ПИСЬМО ПЕРВОЕ
Автору «Эфемерид гражданина» 38
С давних пор я являюсь, сударь, учеником
знаменитых философов, которых и вы назы-
ваете своими учителями. Не обязаны ли мы
ям многими истинами относительно характера
налогов и средств, способствующих процвета-
нию агрикультуры и торговли? До сих пор
политика в этих вопросах руководствовалась
случаем и, употребляя большие усилия для
обогащения государства, зачастую добивалась
лишь того, что источник его богатств иссякал.
Теперь же только от политики зависит про-
ведение мероприятий, успех которых доказан.
Мы с удовлетворением узнали, что, покончив
с этими вопросами, наши учителя стали заду-
мываться о более важных исследованиях, что
они добираются до самых основ общества.
Надежда познать новые истины сделала нас
особенно нетерпеливыми, так как мы пред-
полагали, что сельская философия, как вы ее
называете, должна служить базой и фунда-
ментом всякого политического строя, т. е.
счастья людей.

168 Сомнения, предложенные философам-экономистам
Когда у экономиста спрашивали, какой на-
род самый счастливый, он отвечал — тот, у
которого поля лучше всего обработаны. Какое
государство самое могущественное? То, кото-
рое способно извлечь наибольший доход из
своих земель. Мы ожидали, что вы дадите
нам простые законы, предписанные природой,
и, указав ошибки, отвратившие нас от исти-
ны, научите нас, какими путями мы можем
приблизиться к ней. Однако признаюсь, су-
дарь, в этих надеждах была и какая-то до-
ля сомнения; мы видели, что наши философы
питают своего рода презрение к народам, ко-
торые мы привыкли уважать. Они проявля-
ли предубеждение к китайскому правитель-
ству; мы не знали, как согласовать все это с
принципами честной философии, но из опасе-
ния, что нас заподозрят в богохульстве про-
тив неизвестных истин, мы молчаливо жда-
ли, чтобы оракул заговорил с меньшей таин-
ственностью.
Это время пришло, сударь, и вы легко мо-
жете судить, с какой жадностью я читал
«Естественное и необходимое состояние об'
ществ». 39 Но первые две части этого труда не
произвели на мой ум такого впечатления, как
третья часть. Я вижу, что в ней много гово-
рится об очевидности, мне же кажется, что в
ней ничего очевидного нет. Я читал, перечи-
тывал; мои сомнения не только не рассеива-
лись, они множились. Наши учителя говорят,
что сомнение держит нас в возбужденном со-
стоянии и что только очевидность приносит

Письмо первое
169
покой нашему уму; как обязан я вам, сударь,
этим покоем; кто лучше вас может разрешить
смущающие меня трудности? Вы являетесь
носителем философии, которую я стремлюсь
изучить; в ней нет ничего неясного для вас:
каждый месяц вы даете нам в своем журнале
уроки этой философии. Сомнения, которые
я беру на себя смелость изложить, покажутся
вам, быть может, недостойными вашего
внимания; но то, что является неясным для
меня, может быть недостаточно ясным и для
значительного числа читателей. Для силы
очевидности, предназначенной играть столь
большую роль в системе вашего социального
порядка, важно, чтобы ничто не могло задер-
жать ее торжество.
Чтобы не отнимать у вас драгоценного вре-
мени, перейду к делу. Я с трудом понимаю,
как можно то, что вы называете личной соб-
ственностью, движимой собственностью и зе-
мельной собственностью, или, иначе говоря,
как можно собственность на мою личность, мое
право на вещи, необходимые для сохранения
моей жизни, и собственность на мое поле
рассматривать как три рода собственности,
настолько связанные между собой, что их на-
до бы рассматривать как единое целое, из
которого не может быть отделена ни одна
часть, без того, чтобы за этим не последовало
разрушение двух других частей его. * Ска-
жите мне, сударь, почему люди должны поте-
* Гл. 4, стр. 46.

170 Сомнения, предложенные философам-экономистам
рять свою личную собственность, если, объ-
единившись в общество, они не установят в
нем земельной собственности? Если бы я ока-
зался теперь членом общества, принявшего
благородное решение повиноваться законам
Платона и установить общность имуществ,
почему мои сограждане и я потеряли бы на-
шу личную собственность? Быть может, я,
ошибаюсь; но мне кажется, что вещи, кото-
рые нельзя разъединить, не разрушив их,
всегда были едиными по существу и по при-
роде своей. Между тем каждый вид этой соб-
ственности существовал отдельно, так как,
согласно тому, что говорит сам автор, лишь
после того как люди * размножились а
когда естественных и даровых продуктов зем-
ли не стало хватать им более, они почувство-
вали необходимость в обработке земли,
необходимость, за которой должен был после-
довать раздел земель и из которой возник,
пользуясь термином автора, институт земель-
ной собственности. Итак, я спрашиваю, по-
чему институт, возникший по воле людей,
которые могли бы и не установить его, не может
быть изменен, не разрушая естественного по-
рядка вещей. Сколько еще и теперь существу-
ет обществ, не обрабатывающих землю; и на
том основании, что ирокезы и гуроны не зна-
ют раздела земель и земельной собственности,
вы бесчеловечно откажете им в личной соб-
* Гл. 5, стр. 28.

Письмо первое
171
ственности? Это следует из принципов нашего
автора, но я не чувствую в них истины.
Как только, говорит он, рост населения за-
ставит людей употребить свои способности на
увеличение средств к жизни, потребность в
культуре принудит их установить земельную
собственность, которая станет, следовательно,
совершенной необходимостью и совершенной
справедливостью. *
Меня нисколько не смутило бы, если бы
философы довольствовались требованием, что-
бы каждое общество имело земельную собст-
венность, ибо я прекрасно понимаю, что об-
ществу необходимо иметь свои земли для
обеспечения граждан пропитанием. Но если
они считают совершенной необходимостью и
совершенной справедливостью то, чего циви-
лизованные и процветающие общества избег-
ли, это смущает мой разум и путает все мои
представления.
Спартанцы не знали земельной собствен-
ности: республика давала каждому граждани-
ну известное количество земли на правах
узуфрукта. И тем не менее, оставаясь вне есте-
ственного и необходимого общественного по-
рядка, Спарта свершила большие дела, чем
государства, которые вы считаете более муд-
рыми, и она пользовалась неизменным сча-
стьем в течение шестисот лет. Особенно
неприятным обстоятельствам для вашей систе-
мы, сударь, является то, что спартанцы, как
* Гл. 3, стр. 32.

172 Сомнения, предложенные философам-экономистам
было замечено, стали столь же жестокими,
как и их соседи, а следовательно, и столь же
несчастными, только тогда, когда один из их
эфоров провел закон, устанавливающий соб-
ственность на землю и предоставляющий
гражданам право распоряжаться ею по своей
воле. Я знаю, что ваш журнал не придает
особенного значения этой республике, но я
разрешаю себе предупредить вас, что, если
это презрение необходимо для вашей филосо-
фии, вы у многих граждан рассеете предубеж-
дение против нее.
Все, вплоть до иезуитов, сударь, возража-
ют вам, а они разрешают себе в Парагвае
вольность безнаказанно пренебрегать основ-
ным законом вашего естественного порядка.
Вы знаете, что их миссионеры, собрав рас-
сеянных по лесам индейцев, образовали об-
щество, где все имущество общее. Каждый
житель должен, сообразно своим способно-
стям, силам и своему возрасту, выполнять
полезные функции, а государство, владеющее
всем имуществом, распределяет между граж-
данами необходимые им вещи. Вот, призна-
юсь вам, политическая экономия, которая мне
так нравится, как будто я и не читал того,
что писали наши философы о земельной соб-
ственности. Говорят, что иезуиты обратили в
свою пользу все преимущества республики и
что они думали только о том, чтобы создать
себе рабов, которых они отупляют под игом
суеверного благочестия. Но если, ограничив-
шись ролью миссионеров и привив индейцам

Письмо первое
173
понятие нравственности, они научили их само-
управлению и умению избирать себе должно-
стных лиц для ведения хозяйства республики,
кто же не захочет жить в этой республике
Платона и кто из ее граждан будет думать,
что он потерял свою личную собственность
потому лишь, что лишен земельной собствен-
ности?
Обратимся к нашему автору. Он говорит:
наибольшее счастье, возможное для общества,
состоит в возможно большем изобилии вещей,
способных давать нам наслаждение. * Почему
же жители Парагвая будут лишены этого
счастья? Почему вы боитесь, как бы земля
не отказала им в своих благодеяниях? Вы
скажете: потому, что изобилие является ре-
зультатом труда и что только удовольствие,
испытываемое от собственности, может вызы-
вать у нас вкус к труду. Но я настаиваю на
другом, сударь; я считаю, что наши индейцы
уподобляются нашим рабочим, не имеющим
собственности, и вы, несомненно, забываете,
что именно собственность принесла с собой в
мир безделие и праздность. Как! поля оста-
нутся необработанными, если стремление к
богатству и наслаждению не заставят меня
отказаться от глупой лени! Разве для опло-
дотворения земли нужны роскошь и сладо-
страстье? Почему же любовь к роскоши и
наслаждениям приводит всегда к опустоше-
нию полей? И разве только жадность и сла-
* Гл, 6, стр. 65.

174 Сомнения, предложенные философам-экономистам
дострастие способны возбуждать человеческое
сердце? Почему любовь к отличиям, к славе
и уважению не произведет большего дей-
ствия, чем самая собственность? Никто не
может помешать мне допустить существование
республики, где законы поощряют граждан к
труду и где общественные владения дороги
каждому отдельному лицу. В этом предполо-
жении нет ничего несуразного, и разве вы не
видите так же, как и я, что это должно при-
вести к наибольшему плодородию и наиболь-
шему изобилию! Но, сударь, разве наши
монахи, у которых нет никакой частной соб-
ственности и которые сообща пользуются
имуществом братства, равнодушны к судьбе
этого имущества? Разве их земли остаются
невозделанными? Наоборот, не лучше ли об-
работаны они, чем земли их соседей?
Я очень боюсь, как бы ваш естественный
порядок не оказался противоестественным!
Как только вводится земельная собственность,
появляются неравные имущества, и разве не
являются следствием этих неравномерно рас-
пределенных состояний неравные и противо-
положные интересы, пороки богатства, пороки
бедности, порча нравов, одичание умов, пред-
рассудки и страсти, постоянно заглушающие
силу очевидности, на которую, однако, наши
философы возлагают свои последние надеж-
ды? Читайте историю всех народов и вы
увидите, что все они страдали из-за этого не-
равенства имущества. Граждане, гордые своим
богатством, с презрением смотрели на рав-

Письмо первое
175
ных им людей, которые были обречены тру-
диться для того, чтобы существовать; вы ви-
дите, как тут же нарождаются несправедливые
и тиранические правительства, создаются при-
страстные и притеснительные законы, одним
словом — вся та масса бедствий, под тяже-
стью которых народы стонут.
Вот какую картину представляет история
всех наций; я ручаюсь, что, добравшись до
первоисточника этого беспорядка, вы найдете
его в земельной собственности. Почему не
оставляют нам только личную собственность,
которой мы владеем из рук благодетельной
природы? Она предназначила нас быть рав-
ными, ибо ни один человек не может требо-
вать для себя от другого человека того, что
он не считает себя обязанным сделать для
него; она всех нас наделила одинаковыми
потребностями, чтобы постоянно напоминать
нам о нашем равенстве; она объединила нас
социальными качествами, которые могли со-
ставить наше счастье и которые превратились
в грубые и жестокие страсти, как только по-
явились богатые и бедные. Мы очень наказа-
ны за то, что искали счастья там, где творец
наш не поместил его.
Как хотите вы, сударь, чтобы я нашел есте-
ственный и необходимый порядок общества
в том, что, по существу, составляет его бес-
порядок? Вот в чем мое затруднение. Не до-
стойно ли было бы наших философов разви-
вать те истины, о которых я имею лишь
смутное представление, и не для того, чтобы

176 Сомнения, предложенные философам-экономистам
сказать нам, что надо отказаться от своей
собственности и пойти по естественному пу-
ти,— эта проповедь была бы бесполезна,—
а для того, чтобы предложить нам верные
средства, какие философия может еще упо-
требить, чтобы, по крайней мере, смягчить и
уменьшить зло, приносимое нам земельной
собственностью? Разве неправильно говорю я,
что следовало лишь указать: неразумный раз-
дел имуществ уже свершился, и мы, к не-
счастью, обречены оставаться вечной жертвой
его? Мне думается, что собственность поды-
мает сотни страстей, готовых всегда встать на
ее защиту и никогда не повиноваться разуму.
Никакая сила человеческая не в состоянии
теперь пытаться восстановить равенство, не
причинив еще больших беспорядков, чем те,
которых хотят избегнуть. Третья часть сочи-
нения нашего автора не потеряла бы своего
значения, если бы ей предшествовали эти
важные и полезные для всех людей истины,
и автору не пришлось бы тратить труд на
составление кучи парадоксов и прибегать к
тонкостям, которые могут послужить предло-
гом для злонамеренных лиц, чтобы очернить
его труд.
Я не в состоянии отказаться от приятной
мысли об общности имуществ. Предположим,
что законодателю представляется случай вну-
шить гражданам свои взгляды по своему
усмотрению; думаете ли вы, что в таком слу-
чае его должна больше занимать культура
плодов, чем развитие социальных качеств?

Письмо первое
177
Я угадываю ваш ответ и делаю из него вывод,
что если бы даже земельная собственность
более благоприятствовала восстановлению
богатств, чем это происходит в действитель-
ности, то все же следовало бы предпочесть
общность имуществ. Какое значение имеет это
изобилие, если оно заставляет людей быть
несправедливыми и обогащаться силой и об-
маном? Можно ли серьезно сомневаться в
том, что в обществе, не знакомом с жадно-
стью и тщеславием, самый последний гражда-
нин будет счастливее наших самых богатых
собственников? Но не будем задерживаться,
сударь, на своих несчастиях, происшедших из-
за земельной собственности. Извращая все от-
ношения, которые должны связывать граждан
государства, разве не разорвала она связи
всего общества? Как же вы хотите, чтобы лю-
ди, привыкшие к собственности, не понимали,
что их состояние увеличится, если республика
расширится за счет своих соседей? Отсюда
всеобщие войны. И наоборот, разве у граж-
дан, не имеющих своей собственности, бога-
тых общественным имуществом и равных
между собой, не будет достаточно причин не
нарушать спокойствие своих соседей?
Зная эти истины, Ликург образовал свои
институты, которые часто хулят только пото-
му, что не знакомы с их духом. Не упрекайте
его в том, что он создал только солдат: ему
необходимы были люди, способные защитить
Лаконию и покровительствовать Греции, так
как установленная повсюду собственность на-

178 Сомнения, предложенные философам-экономистам
селила землю одними разбойниками и ворами.
Познав часть всех невыгод, не отделимых от
собственности, римляне внесли закон, запре-
щавший владеть более чем двумя стами арпа-
нов земли. Не будучи в состоянии, по
примеру спартанцев, установить общность
имущества, они хотели, по крайней мере, вос-
препятствовать появлению слишком крупных
земельных собственников, надменность и тира-
нию которых они благоразумно предвидели и
которых боялись. И только потому, что этот
закон не мог быть соблюден народом-завое-
вателем, разбогатевшим за счет захваченной
у побежденных добычи, этот народ испытал,
в конце концов, судьбу своих врагов.
Разрешите мне теперь, сударь, спросить вас,
является ли порядок, который предлагает наш
автор, тем необходимым порядком, к кото-
рому призывает нас природа. Мне кажется,
что природа на тысячу разных ладов говорит:
все вы мои дети, и я всех вас одинаково люб-
лю, я вам дала одни и те же права, я воз-
лагаю на вас одни и те же обязанности; вся
земля является достоянием каждого из вас;
вы были равными, выйдя из рук моих, по-
чему вам надоело это состояние? Не должны
ли вы были чувствовать, что ваша попытка
быть мудрее меня не останется безнаказан-
ной? Разве философия не должна говорить с
нами тем же языком? Вместо того, чтобы
одобрять наши заблуждения и превращать их
в правила нашего поведения, не должна ли
она говорить нам, что чем больше усилий мы

Письмо первое
179
употребим для приближения к равенству, тем
больше мы приблизимся к счастью? Между
тем нас хотят убедить в том, что те, кто жа-
луется на неравенство состояний, не видят,
что оно находится по существу в порядке
справедливости; * нас уверяют, что это фан-
тастическое равенство физически невозможно,
в каком бы состоянии мы ни представляли
себе людей. **
Посмотрим, каковы доказательства этих
странных предложений. Как только, говорит
автор, я приобрел вещь в свою исключитель-
ную собственность, другой не может стать
таким же ее собственником, как я, и в то же
самое время. *** Это, несомненно, верно, так
как люди произвели раздел земли и согла-
сились иметь земельную собственность; но
именно это соглашение породило неравенство
состояний и положений; следует рассмотреть
вопрос, было ли до него неравенство состоя-
ний по существу в порядке справедливости.
В доказательство этого мне говорят, что
неравенство состояний вовсе не следует рас-
сматривать как злоупотребление, зародившее-
ся в обществах; что если мне удастся рас-
пустить общества, мне не удастся прекратить
это неравенство. Его источник, говорят еще,
лежит в неравенстве физических сил и во мно-
жестве случайных обстоятельств, независимых
от нашей воли; таким образом, в каком бы
* Гл. 2, стр. 24.
** Гл. 16, стр. 200.
*** Гл. 2, стр. 24.

180 Сомнения, предложенные философам-экономистам
положении ни представили вы себе людей, вы
никогда не сможете сделать их состояния рав-
ными; разве только изменив законы природы,
вы сделаете для каждого из них равными
физические силы и случайности. *
Смотрите, сударь, как бы этот аргумент не
заставил людей считать право силы или хит-
рость действительным правом; опасный прин-
цип. И наш автор, конечно, очень далек от
мысли, что все принадлежит самому сильному
или самому ловкому. Если мои физические
или нравственные качества не дают мне ника-
кого права над человеком, менее, чем я, наде-
ленным дарами природы, если я не могу
требовать от него того, чего он не мог бы
требовать от меня,— скажите мне, на каком
основании я мог бы претендовагь, чтобы наши
условия жизни были неравными. Предполо-
жим, что общество, в котором я живу, было
бы распущено; следовательно, я оказался бы
снова в естественном состоянии, и как бы я
ни искал, я не увижу вокруг себя ни высшего,
ни низшего. Нужно показать мне, на основа-
нии какого права я мог бы установить мое
превосходство, или же перестать говорить
нам, что неравенство состояний находится в
порядке справедливости по существу и что
равенство ** является лишь химерой, в каком
бы состоянии ни представлять себе людей.
Нет, сударь, природа порицает эти заблуж-
* Гл. 2, стр. 25.
** Во французском тексте описка: неравен-
ство.— Прим. перев.

Письмо первое
181
дения человечества, если она наказывает нас
за них. С тех пор как мы имели несчастье
придумать земельную собственность и нера-
венство состояний, жадность, тщеславие, че-
столюбие, зависть и ревность стали разры-
вать наши сердца и, овладев правительствами,
угнетают государства. Установите общность
имуществ, и как легко тогда будет установить
равенство состояний ,и утвердить на этой двой-
ной основе счастье людей.
Физические и моральные качества человека
различны у разных индивидуумов; я знаю,
что, выражаясь языком нашего автора, в вих-
ре случайностей они встречаются в более или
менее счастливых положениях и что если пре-
доставить их самим себе, равенство вскоре
разрушится. Но не является ли обязанностью
политики заглушить зло в зародыше, не дать
ему развиться? Разве должен кормчий от-
даться на волю бури, вместо того чтобы со-
противляться порывам волн и ветров? Наши
предки не видели угрожавшей им опасности;
они не только не противились тому, что под-
готовляло неравенство состояний, но благо-
приятствовали ему, установив земельную
собственность; их невежество служит им
оправданием. Но, по мере того как общества
убеждались, что под покровительством соб-
ственности множатся беспорядки и состояния
людей, становясь с каждым днем все более
неравными, дают новую силу страстям, разве
не было обязанностью их политики добраться
до источника зла и поставить препоны гото-

182 Сомнения, предложенные философам-экономистам
вому разлиться потоку? Не следовало ли, по-
добно Ликургу, установить общность иму-
ществ или, по крайней мере, подобно римля-
нам, взывать к помощи аграрных законов?
Почему наши философы не сделают теперь
то, что не сделала политика по той причине,
что, уклонившись от своей цели в угоду бога-
тым и тщеславным, она стала лишь ору-
дием их страсти? Их долг предостеречь нас
от наших заблуждений; они же называют
злоупотребления наших страстей законами
природы. Нужно ли ставить себе целью, го-
ворит наш автор, * установление равенства
состояний? Нет. Я того же мнения: зло
слишком укоренилось, чтобы можно было на-
деяться излечить его. Но когда он добавляет,
что для достижения этого необходимо было
бы уничтожить всякую собственность, а сле-
довательно, всякое общество, я не могу не
просить у вас разъяснения, ибо я не вижу
необходимости в разрушении частной соб-
ственности, прекрасно существующей без зе-
мельной собственности и вполне способной
служить основой общества, т. е. заставить нас
установить и сохранить его.
Хотя мое письмо, сударь, становится очень
длинным, разрешите мне спросить вашего
мнения еще по поводу одного, смущающего
меня места. Все в природе — физическое, го-
ворит наш автор; ** таким образом естествен-
* Гл. 2, стр. 26.
** Гл. 6, стр. 60.

Письмо первое
183
ный порядок, часть которого составляет со-
циальный порядок, является и не может быть
не чем иным, как порядком физическим. Если
для кого-либо, добавляет он, составляет за-
труднение признать естественный и необходи-
мый порядок общества отраслью порядка фи-
зического, я буду считать его сознательным
слепцом и воздержусь от попытки излечить
его. Эта истина должна быть совершенно оче-
видной, чтобы нельзя было по своему жела-
нию отрицать ее; этот уверенный тон, быть
может, смутил бы меня, если бы я не нашел
у самого автора поводов для сомнений в том,
что ему кажется очевидным.
Не видеть, что образование общества есть
результат физической необходимости,— это
все равно, говорит он, что закрывать глаза на
свет. Да, я вижу, что наши физические по-
требности содействовали установлению обще-
ства; но если вы не хотите, чтоб я думал, что
и моральные причины участвовали в этом, по-
чему же вы в начале своего труда говорили:
очевидно, что человек, * способный к сочув-
ствию, жалости, дружбе, благотворению, сла-
ве, соревнованию, к множеству чувств, которые
он может испытывать только в обществе,
предназначен природой жить в обществе?
Я продолжаю чтение и нахожу в этой первой
главе следующее замечательное место: у нас
есть два рода побудительных сил, являющих-
ся основными принципами всех наших движе-
* Гл. 1, стр. 5.

184 Сомнения, предложенные философам-экономистам
ний: первое — это жажда удовольствия, вто-
рое — отвращение к боли. Под жаждой удо-
вольствий не следует понимать только жажду
чисто физических удовольствий, тех приятных
ощущений, которые неизбежно появляются у
нас по природной склонности наших чувств и
без содействия наших умственных способно-
стей; под удовольствиями надо понимать еще
и то, что мы можем назвать наслаждениями
души,— те приятные и живые чувства, кото-
рые так сладостно волнуют и наполняют ее
всю без остатка, которые вытекают из отно-
шений с существами, подобными нам, и ко-
торые мы можем испытывать только в обще-
стве.
То же самое я имею в виду, когда говорю
об отвращении к боли: высказываемая мною
мысль вовсе не относится только к физиче-
ским бедствиям; она охватывает и все го-
рестные, тягостные, печальные положения, в
которых душа может оказаться только при ус-
ловии нашего существования в обществе. Это-
го рода социальная любовь, хотя она сооб-
щается нам только лишь посредством наших
чувств, имеет над нами такую власть, что за-
ставляет нас зачастую жертвовать ей своими
наиболее дорогими физическими ощущениями.
Мы повинуемся этим социальным чувствам,
когда мы как бы отказываемся от самих се-
бя, чтобы жить в других, чтобы наслаждать-
ся их радостями, чтобы испытывать удоволь-
ствие лишь постольку, поскольку оно прихо-
дит от них к нам. Мы повинуемся им еще и

Письмо первое
185
тогда, когда мы поднимаемся до презрения
богатств и самой жизни и когда мы предпо-
читаем физическую боль и даже самую смерть
бесчестию или другой печали, возникающей
из наших отношений с обществом.
Почему, сударь, после того как наш автор в
первой главе своего труда познакомил меня с
моральными качествами, которые должны бы-
ли объединить людей в общество, после того
как я проникся этими идеями, нужно, чтобы
в шестой главе я приучался видеть в человеке
только физическую машину, из опасения, что
в противном случае меня сочтут сознательным
слепцом? Сударь, этот метод кажется мне же-
стоким; если вы обманули меня, почему же
вы упрекаете меня в моем заблуждении? Мне
говорят, что общество образуется под воздей-
ствием физических причин, но почему же
обходят молчанием моральные причины, ука-
занные в первой главе, если они обладают та-
кой силой для объединения людей? Общество
состоит из физических существ; но эти физи-
ческие существа имеют моральные качества.
Общество действует и поддерживается физи-
ческими средствами; но оно действует и под-
держивается также средствами моральными.
Цели его установления физические, резуль-
таты, свойственные ему, физические, но разве
некоторые из этих целей, некоторые из этих
результатов не являются моральными? Сколь-
ко бы я ни изучал человека, я вижу повсюду
смесь физического с моральным. Разве фило-
софу дозволено противоречить себе? Почему

186 Сомнения, предложенные философам-экономистам
разделяет он то, что природа соединила, что-
бы сделать лишь одно целое, наполовину фи-
зическое, наполовину моральное?
Не совершенно ли очевидно, говорят нам,
что для нас физически невозможно жить без
средств пропитания? Согласен; но, равным
образом, не очевидно ли, что мы не можем
состоять в обществе без социальных качеств?
Кто может отрицать, сударь, что моральные
качества много больше содействовали установ-
лению общества, чем потребность в средствах
пропитания? Земля сама производила плоды;
и сколько же прошло веков, прежде чем люди
поняли необходимость обработки земли? Не
совершенно ли очевидно, говорят нам далее,
что физически невозможно, чтобы люди, раз-
множаясь, согласно естественному развитию
физического порядка, в соответствующих кли-
матических условиях, не ощутили недостатка
в средствах пропитания, если они не увеличи-
вали их количество обработкой земли? Тут
я начинаю сомневаться и беру на себя сме-
лость ответить вам, что народ, не обрабаты-
вающий землю, не будет быстро размножать-
ся; но если дико растущих плодов, которые
природа повсюду производит, не будет хва-
тать, то охота и рыбная ловля снабдят его
пропитанием; и кроме того разве не может он
вырастить стада животных? Ведь живут же
в течение многих веков дикие племена в Аме-
рике или в Африке? А древние скифы, совре-
менные татары,— не подтверждают ли они
мое мнение? Надо быть, я полагаю, созна-

Письмо первое
187
тельным слепцом, чтобы не видеть, что нрав-
ственные учреждения способствуют размно-
жению людей и что общество нуждается в
обработке земли для умножения своих средств
пропитания лишь постольку, поскольку оно
цивилизуется, т. е. поскольку его нравы, за-
коны и учреждения более всего способны сде-
лать человека счастливым.
По мнению нашего автора, совершенно оче-
видно, что все требуемые для установления
культуры социальные учреждения становятся
физической необходимостью, а следовательно,
земельная собственность, дающая право обра-
батывать землю, также является физической
необходимостью. Может быть, окажут, что
предметом, целью общества является культура
земли? Нет, сударь, социальные институты не
потому 'были учреждены, что человек — жи-
вотное, которое нужно кормить, а потому, что
он разумен и чувствителен. Он может обой-
тись без обработки земли, но ничто не может
избавить его от создания законов. Культура
создана для украшения общества и для ока-
зания ему помощи, а общество вовсе не соз-
дано для процветания агрикультуры. Заметь-
те, что для доказательства того, что установ-
ление законов и должностных лиц является
отраслью физического порядка, наш автор вы-
нужден нарушить порядок наших потребно-
стей и рассматривать политические институты
только в их отношении к обеспечению обиль-
ных урожаев; можно подумать, что, зани-
маясь философией, он заинтересовался во-

188 Сомнения, предложенные философам-экономистам
просами агрикультуры и хотел бы, чтобы при-
рода подчинилась законам его развития.
Вы прекрасно понимаете, сударь, что после
всего, что я взял на себя смелость сказать
вам о несчастиях, неразлучно связанных с зе-
мельной собственностью, я не могу согласить-
ся с тем, будто бы она является физической
необходимостью. Не матерью нашей стала бы
природа, а нашей мачехой, если бы она об-
рекла нас на необходимость ввести это пагуб-
ное установление. Можно было злоупотребить
нашей свободой, заблуждаться и не пользо-
ваться должным образом разумом; но не сле-
дует обвинять природу в наших ошибках и
думать, будто измышления дурной политики
являются тем порядком, к которому она нас
призывает.
Я не последую за нашим автором в его ис-
следовании физических потребностей человека,
но я отмечу, что, так как в нем соединено фи-
зическое и моральное, они в равной степени
должны быть объединены в обществе, и я бы
хотел, чтобы была показана эта невидимая
нить, связывающая все моральные и физиче-
ские стороны его. В труде, в котором автор
пытается изложить нам естественный и не-
обходимый порядок общества, я бы не хотел
читать, что «наиболее возможное для всего
общества счастье состоит в наиболее возмож-
ном изобилии предметов, способных дать нам
наслаждение, и в наибольшей свободе пользо-
вания ими... что ежегодные обильные урожаи
являются мерой населения и всего, что

Письмо первое
189
составляет политическую силу общества; след-
ствием этого наибольшего роста богатств
общества является то, что в политической
системе оно устанавливает возможно лучшее
положение, т. е. высшее могущество общества
и его наиболее возможную безопасность». *
Ах! сударь, до чего мы дошли? Я бы ни-
когда не подумал, что можно так увлекаться
деревней. Не будем, как дикие животные, за-
ниматься только своим кормом; если бы у нас
была только эта потребность, мы, как и они,
не были бы способны к жизни в обществе.
Соблаговолим рассматривать себя иногда су-
ществами разумными и чувствительными, ко-
торых объединяют разум и чувствительность,
и мы увидим, как появляется много других
потребностей, кроме потребностей в агрикуль-
туре. Мы увидим, что справедливость, благо-
разумие, смелость и т. д. нам так же необ-
ходимы, как и плоды земли. Без социальных
добродетелей ваши поля останутся не возде-
ланными или будут опустошены. Бойтесь, как
бы без их помощи страсти ваших граждан не
уничтожили все; бойтесь, как бы жадные чу-
жестранцы, похитив вашу свободу, не обрек-
ли бы вас и ваши поля на бесплодие, кото-
рого вы боитесь... Нет, сударь, гари том со-
стоянии, до которого земельная собственность
довела людей, совершенно неверно, что вся
политика состоит в увеличении ее свободного
дохода, в установлении только прямых нало-
* Гл. 6, стр. 65—66.

190 Сомнения, предложенные философам-экономистам
гов на земли и в священном почитании земли,
необходимой для производства плодов. Надо,
конечно, иметь хорошие урожаи, но сначала
надо иметь отличных граждан. Процветание
агрикультуры обычно является плодом хоро-
шего правительства, но не агрикультура соз-
дает правительства. Не будем перестанавли-
вать вещи: человеческая культура, социаль-
ные качества, должны служить базой для
счастья общества — вот первая цель полити-
ки; а потом будут у нас и поля.
Имею честь быть... и т. д.

ПИСЬМО ВТОРОЕ
Несмотря на мое крайнее нетерпение, су-
дарь, перейти ко второй части «Естественного
и необходимого порядка обществ» и получить
от вас разъяснения по наиболее важным во-
просам, содержащимся в ней, я не могу отка-
заться от желания сказать вам еще несколько
слов по поводу земельной собственности и да-
же остановиться на некоторых местах первой
части, не имеющих, по крайней мере для ме-
ня, той всепобеждающей очевидности, против
которой ум не может устоять.
Наш автор прекрасно доказывает, что
частная собственность есть естественное пра-
во, присущее людям, право, которое непре-
ложно дается всякому живому существу, пра-
во, необходимое для его существования и
которого у него нельзя отнять, не свершив
несправедливости. * Я прекрасно понимаю Эту
доктрину; и когда автор доказывает, что то,
что он называет движимой собственностью, да-
ющей лишь право добывать себе пропитание,
* Гл. 7, стр. 75.

192 Сомнения, предложенные философам-экономистам
неизбежно вытекает из личной собственности
и является не менее священным правом, это
мне нетрудно понять. Но я не могу разга-
дать, как люди, познавшие личную и движи-
мую собственность, т. е. люди мыслящие, на-
чинают естественным образом чувствовать и
понимать справедливость и необходимость зе-
мельной собственности, происходящей, гово-
рит он, из двух первых видов собственности.
Я хозяин над своей личностью; я имею право
приобретать себе пропитание. Следовательно,
справедливо и необходимо, чтобы я имел зе-
мельную собственность. Этот аргумент не ка-
жется мне правильным, разве только в том
случае, если земельная собственность—един-
ственное и неизбежное средство существова-
ния для меня.
Если я ставлю себя на место одного из
тех первых людей, которые объединялись в
общество, и пытаюсь анализировать то, что
тогда происходит во мне, я как будто не на-
хожу ничего, что должно бы возбудить во
мне идею о земельной собственности. Я при-
вык считать всю землю достоянием каждого
человека. Мои социальные качества начали
развиваться, я предвидел появление новых
потребностей, и акт моего вступления в обще-
ство, вместо того чтобы помочь мне еще бо-
лее сосредоточиться на своих интересах, на-
чал в некотором роде удалять меня от самого
себя, дав мне идею об общем и общественном
имуществе. Как могло тогда появиться у ме-
ня желание иметь земельную собственность и

Письмо второе
193
чувствовать ее необходимость и справедли-
вость? Мне кажется, что согласно некоторому
сходству, существующему между всеми про-
явлениями нашего рассудка, мои мысли долж-
ны были бы, наоборот, обратиться в сторону
общности имущества, и помощь, которой я
ожидал от своих новых сограждан, указывала
мне на то, чего они, в свою очередь, ждали от
меня. Охота, рыбная ловля, плоды, которые
мы собрали,— все это, должен был бы я го-
ворить себе, будет принадлежать нам сообща.
Если бы судьба не благоприятствовала мне в
поисках пропитания, меня снабдили бы им
другие; в свою очередь, я бы утешал их в их
невзгодах, и если бы их труд не принес пло-
дов, я разделил бы с ними собранные мною
плоды, или добытую мною дичь.
Обратите внимание, сударь, на то, что, за-
ставляя человеческий ум двигаться с большей
быстротой, вы можете потерять нить, которая
должна связывать одну с другими все наши
мысли. Но оставим эти, чуждые моему пред-
мету, размышления. Одним из главных пре-
имуществ жизни в обществе я считаю свое
право требовать от него, чтобы оно добывало
мне средства пропитания, ибо я соглашаюсь
работать для него; но, беря на себя эту за-
боту, оставляет ли общество имущество в об-
щем достоянии или же делит его на земель-
ные владения для каждого гражданина,— это
совершенно безразлично. Чем больше я раз-
мышляю об этом, тем меньше видна мне та
справедливость и та необходимость, о которой

194 Сомнения, предложенные философам-экономистам
говорит автор. Я считал бы весьма правдо-
подобным, что первая мысль о земельной соб-
ственности родилась из лени у бездельников,
которые захотели жить, не трудясь, за счет дру-
гих, и которых не сумели научить любить труд.
Другое сомнение, сударь. Автор заявляет,
что совершенно необходимо, чтобы за безо-
пасность урожаев были вознаграждены те,
кто обеспечивает ее, и что обязанность охра-
нять урожаи предоставляет право охраняю-
щим участвовать в разделе урожая вместе с
земледельцем и землевладельцем. * Я боюсь,
что, вместо необходимого порядка природы,
нам дают здесь естественный порядок жадно-
сти, скопидомства и глупости. Общество нуж-
дается в должностных лицах для соблюдения
законов, и законы благоразумно предусмот-
рели, чтобы один гражданин не мог вредить
собственности другого и чтобы поля не были
опустошены враждебными чужестранцами. Я
восторгаюсь этим прекрасным порядком, но
почему, скажите, из этого следует заключить,
что должностное лицо имеет право разделить
урожай с землевладельцами? Вы мне скажете,
что эта доля урожая является законной опла-
той за труд должностных лиц и солдат — их
агентов, обязанных охранять страну и защи-
щать ее в то время, когда земледелец, заня-
тый распашкой нови, пахотой, посевом, по-
садкой, сбором урожая, будет пользоваться
необходимой ему безопасностью.
* Гл. 7, стр. 75.

Письмо второе
195
Я думаю, сударь, что это не есть естествен-
ный и необходимый порядок обществ, так как
разумная политика не может приспособиться
к нему. Разве вы не видите, скажет она, что
плата, следуемая должностным лицам,— это
уважение, это доверие, это почтение? Если же
они не довольствуются такой наградой, будьте
уверены, что вы уже далеки от того порядка,
который предписывает вам природа. Будьте
уверены, что у вас не остается никаких
средств воспрепятствовать тому, чтобы управ-
ление вашими делами не было поручено жад-
ным и не достойным доверия лицам. То, что
вы устанавливаете как справедливое, законное
и незыблемое право, является зародышем кор-
рупции. Зачем вводить в вашем обществе ми-
лицию? Разве вы не понимаете, что, вооружая
правителей этой силой, вы предоставляете им
возможность стать несправедливыми и что
они злоупотребят законами? Если у ваших
землевладельцев и у ваших земледельцев есть
здравый смысл, пусть они позаботятся о том,
чтобы взять в руки меч, когда им понадобит-
ся защищать свои поля от чужестранцев.
А если они не сумеют сами защитить себя,
они станут вскоре рабами своих правителей и
милиции.
Этот «прекрасный» принцип, сударь, опла-
чивать деньгами покровительство должностных
лиц и услуги граждан все испортил. Обратите
внимание на то, что, под предлогом исполне-
ния обязанности, вы угасили любовь к обще-
ственному благу и дали волю самым опасным
13*

196 Сомнения, предложенные философам-экономистам
страстям. Не может быть, чтобы должностные
лица и военные, которых вы превратили в
наемников, не любили деньги, ставшие их
вознаграждением. В то время как их лень
придумает им сотни причин для уменьшения
обязанностей, изобретательная жадность оты-
щет сотни средств для увеличения им опла-
ты; государственные нужды в [мгновение
ока увеличатся, и вскоре это громкое название
будут давать самым мелким нуждам управле-
ния. Все тогда погибло, ибо ваши землевла-
дельцы и земледельцы неминуемо убедятся в
том, что правительство злоупотребляет своей
силой и не обращает на них никакого внима-
ния. Где вы найдете тогда естественный и не-
обходимый порядок общества? Что касается
меня, то я вижу кругом только людей, недо-
вольных друг другом; при таком положении
социальные качества, через посредство кото-
рых природа призывает нас жить в обществе,
неизбежно должны превратиться в дикие
страсти, а слабые души должны впасть в со-
стояние отупения. Никто не может восстано-
вить свои права, никто не доволен своим по-
ложением, никто не хочет оставаться на зани-
маемой им должности; а если еще сохрани-
лась видимость порядка, то она является
следствием страха.
Обращаюсь к своему третьему сомнению.
Ясно, говорит наш автор, что естественный и
необходимый порядок обществ не может уста-
новиться, если он недостаточно известен. Кто
мог бы отрицать это положение? Но, продол-

Письмо второе
197
жает он, ввиду того, что этот порядок, состав-
ляет наилучшее для нас состояние, ясно, что,
как только его узнают, установление его долж-
но стать общей целью стремлений людей; он
неизбежно должен тогда установиться и, бу-
дучи установлен, неизбежно должен увеко-
вечиться. * Я все это отрицаю, сударь. Во-
первых, когда людям будет предложен истин-
ный естественный порядок, который, по моему
мнению, состоит в общности имуществ и ра-
венстве состояний, он,— я совершенно откро-
венно признаю,— не произведет никакого впе-
чатления на их умы; непреодолимые преграды
навсегда отделяют нас от этого счастья. Во-
вторых, я считаю, что если бы система нашего
автора способна была наиболее разумно ис-
править то печальное состояние, на которое
обрекла нас земельная собственность, то и
тогда эти великие истины вовсе не стали бы
целью стремлений людей.
Посмотрим, каковы доказательства нашего
философа. Жажда удовольствий, говорит он,
эта столь властная побудительная сила, при-
сущая нам, естественно заставляет нас всегда
стремиться к наибольшему увеличению на-
слаждений, а стремлению к наслаждению
свойственно захватывать средства для наслаж-
дения. Следовательно, люди лишь тогда смо-
гут познать наилучшее состояние, когда воля
и силы всех объединятся, чтобы добиться
его и обеспечить его себе. Вот прекраснейшее
* Гл. 8, стр. 82.

198 Сомнения, предложенные философам-экономистам
рассуждение. Но может ли в обществе с зе-
мельной собственностью, а следовательно с
неравенством состояний, где, в довершение
всех благ, должностные лица и граждане со-
держатся подобно наемникам, существовать
такой порядок, который всем им казался бы
самым лучшим? Кто не видит, что наши об-
щества разделены на различные классы лю-
дей, которые по причине существования у них
земельной собственности, по причине жадно-
сти и тщеславия, имеют интересы, не скажу
разные, но противоречивые? Надо очень ве-
рить в силу своего красноречия и в свое
искусство маневрировать софизмами, чтобы
надеяться убедить рабочего, для которого
единственным источником существования яв-
ляется его мастерство и который трудится в
поте лица, что это есть наилучшее для него
состояние; что хорошо, что существуют круп-
ные собственники, захватившие все, живущие,
наслаждаясь, в изобилии и в удовольствии.
Как можно убедить земледельца, что одина-
ково хорошо быть арендатором земли или ее
собственником? Я бы устал перечислять раз-
личные состояния, в которых люди чувствуют
себя плохо, но и в этих условиях они вредят
друг другу, в надежде добиться своего блага
за счет общего блага. Одним словом, сударь,
как возьметесь вы заставить людей, у которых
нет ничего, т. е. громадное большинство граж-
дан, поверить, что они, очевидно, живут в
таком государственном строе, где они могут
найти наибольшую сумму наслаждений и сча-

Письмо второе
199
стья? Доказать, что заблуждение это ис-
тина — невозможно.
Из постоянного сравнения каждым челове-
ком своего состояния с состоянием своих со-
седей и сограждан рождается тайное беспокой-
ство, беспрестанно тревожащее нас, способное
всегда взволновать общество, нарушая семей-
ный покой. Пусть снизойдет на землю бог,
как говорит Гораций, пусть внемлет он жела-
ниям всех, пусть каждый получит сегодня то,
чего он хочет,— и завтра же все надо будет
начать сначала. Испытывая новые наслажде-
ния, люди, подавленные своими страстями, не
будут счастливы до тех пор, пока общность
имуществ и равенство состояний не заставят
умолкнуть эти страсти. Вот, сударь, что за-
ставляет меня сомневаться, чтобы воля и си-
лы всех людей могли объединиться для тор-
жества истин, представленных нам автором.
Я хочу на миг согласиться с ним, что есте-
ственное и необходимое состояние обществ,
учитываемое во всех социальных институтах,
являющихся следствием абсолютной необхо-
димости поддержать право собственности и
свободу пользования своей собственностью,
представляет собой прекрасное единое целое,
состоящее из различных частей, в равной мере
необходимых одни другим. * Пусть сколько
угодно восхваляют нам это чудесное соответ-
ствие потребностей и взаимоотношений, объ-
единяющих и связывающих все части обще-
* Гл, 8, стр. 83,

200 Сомнения, предложенные философам-экономистам
ства; вы увидите, что, несмотря на все ваши
доказательства, эти части, столь близкие меж-
ду собой и столь необходимые друг другу,
попрежнему останутся разделенными до тех
пор, пока не создадут им равного состояния.
Если есть богатые, то должны быть и бедные;
они взаимно необходимы. Прекрасно, но по-
чему вы хотите, чтоб я был доволен своей судь-
бой, предназначившей меня играть жалкую
роль бедняка, тогда как другие, не знаю по ка-
кой причине, играют важную роль богачей?
Это мне напоминает, сударь, басню Мене-
ния Агриппы, рассказанную им удалившимся
на Священную гору римлянам. Как вы знае-
те, он говорил им, что однажды члены чело-
веческого тела, возмутившись против желудка,
живущего в полном безделье в то время, как
они вечно работают на него, приняли решение
восстать против него. И вот они перестали
работать: ноги отказались ходить отыскивать
пищу, а руки — подносить ее ко рту. Из-за
отсутствия питания желудок вскоре стал
слабеть, и тогда все члены тела, также
ослабевшие, поняли свою глупость и бодро
принялись снова за выполнение своих обыч-
ных обязанностей. Эта прекрасная притча не
убедила возмутившихся плебеев; они не захо-
тели быть наименее знатными людьми рес-
публики; они не захотели довольствоваться ра-
болепным подчинением сенату. Пришлось дать
им трибунов, с помощью которых они наде-
ялись заставить уважать себя и даже захва-
тить верховную власть,

Письмо второе
201
Со всей своей философией наш автор не
достигнет большего успеха, чем римский кон-
сул: не впервые сияющая в свете очевидности
истина была поругана. Подумайте, что при
системе земельной собственности всегда будет
огромное число людей, недовольных своим
положением, и что эти люди слишком заняты
своими делами и нуждами, чтобы выслуши-
вать рассуждения философа. Наиболее счаст-
ливые граждане, в некотором роде обременен-
ные милостями судьбы, еще имеют желания,
потому что среди них есть равные между со-
бой и есть высшие; неудовлетворенное тще-
славие закрывает им глаза на правду. Но это
еще не все, сударь. Учтите, что в каждом го-
сударстве вы найдете класс людей, исполь-
зующих общие бедствия, и для них худшее
управление является лучшим. Какова может
быть судьба истины в мире стольких стра-
стей? Это вовсе не шутка; страсти нагло вос-
противятся очевидности. Льстить себя надеж-
дой, что их можно убедить,— это значит не
знать их. Наш автор, конечно, ошибается ес-
ли он думает, что, для того чтобы заставить
их молчать, достаточно показать им с очевид-
ностью, что только в порядке можно найти
наибольшую сумму наслаждений и счастья.
Говорить страстям об общественном благе и
общем благе —это значит говорить с ними
на чужом языке.
Разрешите сказать вам, сударь, что поли-
тика наших философов-экономистов, как мне
кажется, никогда не убедит читателя, потому

202 Сомнения, предложенные философам-экономистам
что они никогда не рассматривают человека
в целом, со всеми присущими ему качествами.
Иногда они видят в нем только животное,
которое нужно насытить и которое занято
только своей пищей; вся их политика тогда
сводится к тому, чтобы земля была произво-
дительна, чтобы она приносила доход. Обще-
ство достигнет предела совершенства, если у
него обильные урожаи; вот в чем источник
естественного права, общественного права и
политического права нации. Увы! сударь, вы
установите в государстве ваши принципы аг-
рикультуры и торговли, которые я считаю
очень правильными и прекрасными, но у лю-
дей останется еще достаточно других причин
для несчастий. Жестокий произвол налоговой
системы и нищета народа, разумеется, вызы-
вали во многих государствах опасные волне-
ния. Но даже в тех странах, где каждый
гражданин найдет свободное и удобное суще-
ствование, еще будут происходить смуты и
беспорядки. Не будет жадности — тщеславие
будет волновать умы. Там нечего будет бо-
яться ни своих сограждан, ни своих правите-
лей, но, ввиду отсутствия личного интереса и
соревнования, люди будут томиться в каком-
то бессилии, роковом для народа, у которого
есть соседи.
Понадобится нашим философам считать че-
ловека существом, одаренным разумом? Тогда
он перестанет быть обжорливым животным,
каким нам его представляют; это уже ангел,
имеющий счастье повиноваться силе очевид-

Письмо второе
203
ности. Перед очевидностью страсти почтитель-
но умолкают. Дай бог, чтобы это было так!
Но, к несчастью, история человеческого рода
полностью отвергает эти прекрасные мечта-
ния.
Могу ли я спросить вас, сударь, почему во
всем труде нашего автора нет ни одной главы
о природе, силе, хитрости и активности стра-
стей? Разве они играют столь незначительную
роль в мире, что дозволяется забывать о них
при составлении книги о естественном и необ-
ходимом порядке обществ? Страсти совер-
шили, так сказать, насилие над природой; они
установили земельную собственность, они из-
гнали равенство; они основали и уничтожили
одно за другим все государства; они — душа
мира; во всех сословиях общества они господ-
ствуют над человеком и терзают его, и, од-
нако, если бы нашему автору не понадобилось
их содействие для нападок на аристократию,
они предстали бы во всем его труде лишь в
качестве рабов, покорно повинующихся силе
очевидности. Не правда ли, сударь, что, рисуя
страсти такими, какие они есть, он почув-
ствовал, что они помешают ему, что они опро-
кинут здание, которое он хочет воздвигнуть
при помощи магической палочки очевидности?
Поскольку эта очевидность является бо-
жеством в общественном строе нашего автора,
поскольку мы пользуемся ею по нашему ус-
мотрению и она должна служить разрешением
всех трудностей, предстающих перед нами, не-
обходимо, прежде чем перейти ко второй ча-

204 Сомнения, предложенные философам-экономистам
сти «естественного порядка общества», приве-
сти некоторые соображения о ее характере и
действии. Я очень боюсь, сударь, как бы эта
очевидность, которую все как будто бы
видят, но которая, однако, встречается так ред-
ко, не была бы большей частью пустым сло-
вом. Все философы считают ее своим знаме-
нем и, оглушая нас обещаниями и софизмами,
противоречат друг другу. Секты, взгляды ко-
торых кажутся нам теперь столь смехотвор-
ными, воображали, что они обладают силой
очевидности. В настоящее время нет ни одно-
го коллежа, где бы профессор философии не
доказывал очевидность некоторых весьма
сомнительных, а порой абсурдных, вещей.
История происшедших в философии револю-
ций учит нас тому, что мода распространяет
свое владычество даже на взгляды; как же
может очевидность примирить все умы? Вы
оказываете слишком много чести людям; вовсе
не очевидность управляет ими; власть, кото-
рую она требует себе, была отдана обществен-
ному мнению, и никакой монарх на своем
троне не имел столь прочной и столь абсо-
лютной власти.
В морали и политике нет истин, подобных
геометрическим, и наш автор неправ, смеши-
вая их. Предложения Евклида не вызвали
никаких опоров, тогда как и в морали, и в
политике нет вопросов, по поводу которых
люди самого утонченного и просвещенного
ума не имели бы разных мнений. В чем при-
чина этого различия? Это происходит оттого,

Письмо второе
205
если я не ошибаюсь, что математики рассуж-
дают о простых вещах и, имея, неминуемо,
одни и те же представления о предметах, за-
нимающих их, всегда согласны между собой.
Политики же и моралисты, размышляя об
очень сложных вопросах, лишены этого пре-
имущества. Их внимание останавливается од-
новременно на десяти различных вещах,
имеющих сотни различных сторон, которые
надо рассмотреть с одинаковым вниманием.
Им трудно договориться, ибо они вклады-
вают разное понятие в употребляемые слова.
Прибавьте к этим препятствиям, мешающим
вскрывать истину, сотни предрассудков, согни
частных интересов, которые незаметно для
нас обманывают нас. Наконец, вспыхивающие
страсти без колебаний принимают за очевид-
ность благоприятные им мнения. Поскольку
трудно быть уверенным в обладании истиной,
поскольку общественное мнение так сильно
похоже на истину, а ложную очевидность так
трудно отличить от истинной, как можно во-
ображать, что сила правды подчинит себе все
умы и одушевит волю всех?
Я согласен с нашим автором, что сомне-
ние — это надоедливое и тягостное состояние
для нас, но из этого не следует, что по како-
му-то инстинкту мы знаем или, по меньшей ме-
ре, чувствуем потребность в очевидности и
что наш ум имеет естественное стремление к
очевидности. * Само собою разумеется, что
* Гл. 9, стр. 100.

206 Сомнения, предложенные философам-экономистам
наш ум привлекает истина или, вернее, то,
что он считает истиной, но мы не настолько
требовательны, чтобы предаться только исти-
не или очевидности. Мы хотим верить, у нас
есть потребность верить; более или менее ра-
зумное мнение удовлетворяет нас; за отсут-
ствием правдоподобного мнения, мы прини-
маем смехотворное мнение.
Это естественное стремление нашего ума к
очевидности связано, говорят нам, с нашими
двумя внутренними побудительными силами—
жаждой удовольствий и отвращением к боли,
весьма заинтересованных в том, чтобы не быть
обманутыми выбором средств для своего
удовлетворения; вот почему мы можем быть
спокойны, только добившись уверенности, вы-
текающей из очевидности. * Я могу вас уве-
рить, сударь, и это весьма очевидно, что люди
лишены добросовестного и философского тер-
пения в отношении к средствам, дающим им
удовлетворение. Люди слишком спешат полу-
чить удовольствие или избегнуть боли, чтобы
быть способными ждать доводов для этого;
надежда на удовольствие служит доводом, и
все доказано, когда нам удается освободиться
от боли или когда мы испытываем удоволь-
ствие. Страсти, как сказал один философ,
рассуждают по-своему; они не спорят с тем,
что им нравится, и достаточно их возбудить,
чтобы заставить действовать. Они столь крас-
норечивы, столь сильны, столь деятельны, что
* Гл. 9, стр. 100.

Письмо второе
207
не нуждаются в очевидности, чтобы убедить
наш разум или по крайней мере заставить его
стать их соучастником. Страсти пренебрегают
самой очевидностью, если она хочет побороть
их. Тут-то величайшее их торжество. Я охотно
сравнил бы их с надменными кокетками, ко-
торые более всего довольны собой, когда им
удается встревожить сердце и помутить рас-
судок разумного человека. Счастлив тот, кто
думает, что я ошибаюсь, приписывая страстям
власть, которой у них нет! Кто из нас не
испытал, что в нем живут, так сказать, два
человека: человек разумный и человек чув-
ствующий, и один почти всегда бывает обма-
нут другим; в конце концов, мы обычно де-
лаем то, чего не одобряем. Очевидность не
есть, следовательно, благодетельное божество,
стремящееся внести мир на земле. Обще-
ственное мнение, мода или обычай взяли на
себя эту обязанность много веков тому назад,
и по милости наших слабых знаний и силь-
ных страстей они еще долго будут испол-
нять ее.
Я не могу, сударь, не обратить вашего
внимания на то, что говорит наш автор об
общественном мнении. Даже тогда, когда оно
представляет собой всего лишь предрассудок,
заблуждение, нет силы, в системе нравствен-
ности, подобной его силе: изобилуя всякого
рода чарами, оно, чтобы обмануть нас, заим-
ствует черты реальности; оно — неиссякаемый
источник добра и зла и мы на все смотрим
через него; мы желаем, мы действуем в со-

208 Сомнения, предложенные философам-экономистам
гласии с ним; верное или неверное, оно со-
здает добродетели и пороки, великих людей
и злодеев; нет опасности, способной остано-
вить его, нет трудности, не вызывающей его
раздражения; то оно создает империи, со оно
их разрушает. Каждый человек на земле, та-
ким образом, представляет собой небольшое
королевство, деспотически управляющееся об-
щественным мнением: оно предаст огню эфес-
ский храм,40 если общественное мнение со-
чтет нужным сжечь его; объятый пламенем
человек бросает вызов врагам, если его обще-
ственное мнение этого требует; наконец, все
физическое в нас кажется столь подчиненным
общественному мнению, что для управления
физическим надо начать управлять обществен-
ным мнением. *
Не слишком ли легкомысленно воображать,
что силой очевидности можно повергнуть в
прах столь страшного врага? Проследите, про-
шу вас, сударь, историю упадка разного рода
общественных мнений, следовавших одно за
другим, и судите, является ли он делом фило-
софии и очевидности; упадок общественных
мнений всегда означает, что одно заблуждение
уничтожило другое. Что касается взглядов,
формирующих характер народа, вы увидите,
что от них отказывались только тогда, когда
само правительство принимало новую форму
или, по крайней мере, если оно испытывало
какое-либо существенное изменение. Новые
* Гл. 9, стр. 104.

Письмо второе
209
страсти или, вернее, страсти, действующие при
других обстоятельствах, породили новые
ошибки, и они будут существовать до тех пор,
пока новая революция не заменит их новыми
предрассудками.

О ПРАВАХ
И ОБЯЗАННОСТЯХ
ГРАЖДАНИНА

Титульный лист первого издания «О правах
и обязанностях гражданина».

ПИСЬМО ПЕРВОЕ
По какому случаю велись беседы, которые излагают-
ся в этом труде. Первая беседа. Общие замечания
по поводу подчинения гражданина правительству, под
властью которого он живет.
Что вы делаете в Париже, сударь, в то вре-
мя, когда вас ждут здесь? Все дела? Какой
тяжелой должна казаться вам эта цепь?
Но если вы не можете разорвать ее, я попы-
таюсь, по крайней мере, утешить вас, изло-
жив вам несколько бесед, которые я имел с
милордом Стенхопом. Уже два дня как он
пребывает в этом очаровательном уголке, где
соединились свобода и философия. Вы знаете
мою репутацию знатока садов Марли. Мне
и было поручено показать их милорду, и то,
на что я сначала смотрел как на тяжелую
повинность, я считаю теперь особой благо-
склонностью судьбы. Мне казалось, что ми-
лорд Стенхоп не восхищается нашей фран-
цузской любезностью, и я был недоволен,
что он не делает ни малейшей попытки по-
дражать нам. Его вежливость благородна и
искренна; но, тем не менее, я принимаю ее
за английскую спесь. И вот с досады, я вы-

216 О правах и обязанностях гражданина
ступаю в качестве поборника нашей нации.
Мстя милорду, я заставляю его восхищаться
всем во Франции. Желая умалить Сен-
Джемский парк и Виндзорские сады, кото-
рые он, видимо, очень любит, я испытываю
злобное удовольствие, заставляя его осмот-
реть все красоты Малого парка Марли.
Согласитесь, милорд,— говорю я ему, когда,
осмотрев не спеша рощи, мы подошли к вы-
сокой насыпи пруда,— что нет в мире более
красивого вида, чем эти сады. Великие ху-
дожники умеют порой осуществлять фанта-
стические замыслы сказочников. С каким ис-
кусством высечены эти горы, образующие
кругом обширный амфитеатр, на котором
глаз с наслаждением отдыхает! Вода для
этих бассейнов и каскадов черпается из Сены,
протекающей в шестидесяти туазах41 под
нами. Сколько богатств рассыпано здесь и в
то же время с каким изяществом это сдела-
но, не утомляя глаз изобилием! Я не думаю,
чтобы где-нибудь в остальной части мира
нашелся королевский дворец, равный это-
му загородному дому короля. Вы правы,—
ответил улыбаясь милорд.— Что касается
Англии, я должен сказать вам, что наши
предки, несколько грубоватые, завели в ней
хороший порядок, но я очень опасаюсь,—
продолжал он более серьезно,— как бы в
своей испорченности мы не воздвигли, в кон-
це концов, нашим королям такие же красивые
и еще более величественные дворцы, чем
ваши.

Письмо первое
217
Устыдившись при этих словах своего ме-
лочного честолюбия, я начал думать, сударь,
что я был неправ, и вскоре полностью в
этом убедился.— Проезжая через ваши про-
винции,— сказал мне милорд,— я догадывал-
ся о том, что увижу здесь. В плодородной от
природы стране, населенной энергичными и
способными людьми, я видел поля под па-
рам, бледнолицых, унылых и полуголых кре-
стьян и хижины, едва покрытые соломой.
Что я мог из этого заключить? Что я увижу
в других местах непозволительную роскошь и
загородные дома, более великолепные, чем
должен быть дворец справедливого короля и
отца своих народов. Если бы вещи, сами по
себе весьма простые,— продолжал он,— не
были часто загадкой для малообразованных
иностранцев, я бы мог усмотреть некоторого
рода противоречие между жалобами, которые
вызывало у вас вчера вечером положение ва-
ших финансов и вашего народа, и теми по-
хвалами, которые вы расточаете сегодня
утром бесполезным и быть может вредным
тратам вашего правительства.
Милорд,— ответил я ему в смущении (что
я ставлю себе в заслугу),— вы совершенно
правы; то, что вы мне сказали, как луч света
в одно мгновение рассеивает все мои пред-
рассудки. Вместо восхвалений, я бы должен
извиниться перед вами за те диковины, кото-
рые я вам показываю. Ваша гордость за изо-
билие, в котором живет ваш народ, столь же
справедлива, сколь смехотворно наше честолю-

218 О правах и обязанностях гражданина
бивое стремление нравиться своим великоле-
пием, которое мы оплачиваем, лишая себя не-
обходимого. Даю слово, впредь я буду более
осмотрителен. Моя философия дает мне по-
нимание того, что законы, умеряющие власть
короля, оставляя подданным возможность
пользоваться своим состоянием и своим тру-
дом, предпочтительнее прекрасных садов.
Пользуйтесь счастьем, которое не создано для
нас и которым мы без зависти восхищаемся.
В то время как вы заботитесь о том, чтобы
сохранить свою свободу, не является ли для
нас своего рода мудростью пытаться забыть
о своем положении, если мы не можем его из-
менить? Мы, французы, были так же свобод-
ны, как вы теперь свободны в Англии; у нас
были штаты, которые никогда не сделали ни-
чего хорошего; мода на них прошла вместе с
модой на фижмы и стоячие воротники; наши
предки продавали, дарили и давали разру-
шать свою свободу; сожалениями мы не зер-
ном ее. Мир управляется постоянными рево-
люциями; мы дошли до состояния подчине-
ния, до которого, в свою очередь, дойдете и
вы. Мы попросту отдали себя на волю судь-
бы, правящей людскими делами; поможет ли
нам сопротивление игу? Мы лишь сильнее
почувствуем его тяжесть: встревожив нашего
господина, мы сделаем его правление более
жестоким. Быть может разумная философия
состоит не столько в рассуждениях о выгодах
своего положения, сколько в том, чтобы при-
способиться к нему, забыться, пытаться нахо-

Письмо первое
219
дить все хорошим, упражняться в терпении,
делающем все переносимым и все жизненные
положения приблизительно одинаковыми.
Мне казалось, что я сказал нечто необык-
новенное, но ничуть не бывало: милорду
Стенхопу очень не понравилась моя филосо-
фия. В вежливой форме он дал мне понять,
что мудрость, которую я ему восхвалял,
была лишь трусливым малодушием, которое
некоторые сластолюбцы превратили в систе-
му и которую глупцы восприняли по глупо-
сти, плуты — из плутовства и трусы — из
трусости. Простите мне,—сказал милорд,—
горячность, с которой я выражаюсь: слова о
свободе и рабстве никогда не оставляют
меня равнодушным. Если бы я не имел ни-
какого представления о связях, объединяю-
щих все народы, если бы я не знал, что дол-
жен желать всем им добра, я из любви
к моей родине хотел бы, чтобы все они были
счастливы, ибо их счастье, несомненно, вызо-
вет полезное соревнование моих соотечествен-
ников. Так же, как мы воспринимаем чужие
пороки, мы, несомненно, воспримем и чужие
добродетели. Через торговлю, объединяю-
щую теперь все народы, пороки одной нации
проникают в другую. Могу ли я, следова-
тельно, смотреть без волнения на развитие
деспотизма, заставляющего всю Европу
почти забыть основу, назначение и цель обще-
ства? Если человек, не ведая, что он в каче-
стве гражданина имеет права и обязанности,
унижается до отыскивания доводов, доказы-

220 О правах и обязанностях гражданина
вающих, что он должен быть рабом и
любить свои цепи, я боюсь, как бы вместе с
богатствами иностранцев их вялые страсти
не принизили наш характер, и я считал бы
в таком случае преступлением утаивать или
просто преображать истину.
Я жажду ее знать, милорд,— ответил я,—
и простите нас за нашу французскую опро-
метчивость, заставляющую нас говорить и то,
что мы думаем, и чего мы не думаем, не от-
давая себе ясного отчета в том, что мы гово-
рим. Но что бы там ни было, быть может я
достоин того, чтобы вы показали мне ату
истину; однако признаюсь вам, вы сейчас го-
ворили о правах и обязанностях гражданина
так, что это вынуждает меня подозревать, что
либо я не понимаю смысла, приписываемого
вами этим словам, либо я слишком далек от
того, чтобы приписать им тот же самый
смысл. Разрешите мне отдать на ваш суд мои
мысли или мои мечты.
Я думаю, что люди вышли из рук приро-
ды совершенно равными, а следовательно, без
прав одних над другими, и совершенно сво-
бодными. Природа не создала королей, прави-
телей, подданных, рабов — это очевидно, и
она нам предписала один закон: работать,
чтобы быть счастливыми. Пока люди остава-
лись в этом положении, их права были столь
же широкими, сколь ограниченными были их
обязанности. Все принадлежало каждому из
них, каждый человек был своего рода монар-

Письмо первое
221
хом, который имел право на мировую монар-
хию. Что же касается обязанностей, то я ду-
маю, что никто не мог быть повинен в неис-
полнении их, поскольку каждый человек ни-
кому, кроме как себе самому, ничего не был
должен; невозможно было, чтобы он не пови-
новался закону, возлагаемому природой и со-
стоявшему в том, чтобы сделать себя счастли-
вым.
Создание общества произвело необычай-
ную революцию: став гражданином, человек
договорился с себе подобными искать своего
счастья, следуя лишь определенным прави-
лам, с некоторыми изменениями; тысячи
жертв приносились той и другой стороной.
Беря на себя обязательство уважать права
своего ближнего и желая, чтобы последний
уважал эти же права у него, гражданин, не-
сомненно, поставил узкие границы безгранич-
ной власти, которую он имел как человек.
Но для утверждения основ рождающегося
общества недостаточно было этих соглаше-
ний: новое здание рушилось бы, если бы за-
коны не исполнялись. Понадобилось, следо-
вательно, создать правителей, а это означало,
что гражданин отказывался от своей незави-
симости. С этого момента, милорд, человек
представляется мне королем, свергнутым с
трона; он в некотором роде изменил свою
природу и, чтобы судить о его новых обязан-
ностях в этом новом положении, необходимо
ознакомиться с договорами, которые он за-
ключил со своими согражданами, и в особен-

222 О правах и обязанностях гражданина
ности исследовать основные законы правле-
ния; и именно это отношение гражданина к
общественному порядку заслуживает особого
внимания.
Здесь народ сам является своим законода-
телем; там сенат и привилегированные семьи
обладают верховной властью, которая в дру-
гом месте полностью поручена одному челове-
ку. Кодекс законов народов являет самую
верную картину странностей и капризов че-
ловеческого ума: каждая страна имеет свою
мораль, свою политику и свои различные за-
коны. Как можно в этом мрачном хаосе най-
ти права и обязанности, действительно при-
надлежащие человечеству? На самом деле,
милорд, англичанин прав в Англии, фран-
цуз — во Франции, немец — в Германии.
Я читал Гроция, Гобса, Вольфа, Пуффендор-
фа; все они говорят мне, что каждый гражда-
нин связан законами общества, членом кото-
рого он состоит,— и я этому легко верю.
Сказать, что эти законы не являются мерой
прав и обязанностей гражданина, означало
бы разрушить общество, для которого, как
тому нас одинаково учат все наши обязанно-
сти, все наши страсти и наш разум, мы со-
зданы и без которого людям нечего надеяться
на счастье.
Милорд слушал меня, сударь, с большим
вниманием, чем я того заслужил; я это за-
метил по тому, как он ответил мне. Знайте,—
оказал он мне,— что я не совсем с вами со-
гласен. Мы очень легко убеждаем себя в том,

Письмо первое
223
что права человека были безграничны до уч-
реждения общества, или в том, что он не
имел тогда «никаких обязанностей. Эта докт-
рина может быть правильна для начала
зарождения человеческого рода, в предположе-
нии, что первые люди, подобно новорожден-
ному, сначала были заняты испытанием, раз-
витием, изучением и совершенствованием сво-
их чувств, из чего должны были возникнуть
их идеи. Принадлежа, так сказать, еще
только к разряду животных, поскольку их ра-
зум не просветил их, они механически пови-
новались чувствам удовольствия и боли. Не
было тогда ни прав, ни обязанностей, мораль
еще не родилась для этих автоматов, как она
не родилась для дикарей, питающихся в лесах
травой, или для ребенка, играющего на ру-
ках своей кормилицы. Какое нам дело до та-
кого положения вещей? Это не наше положе-
ние, и, быть может, оно никогда и не суще-
ствовало.
Но когда повторяющиеся чувства удоволь-
ствия и боли запечатлели в памяти какое-то
количество представлений, когда люди с по-
мощью опыта стали замечать отношения,
существующие между окружающими их пред-
метами; когда они смогли размышлять, срав-
нивать и рассуждать,— правда ли, что их
права были безграничны и что они не знали
никаких обязанностей? Почему этот рождаю-
щийся разум не должен был пользоваться
властью над существами, начавшими стано-

224 О правах и обязанностях гражданина
виться разумными? То, что мы называем
справедливым и несправедливым, честным и
бесчестным, хорошим и плохим,— нуждалось
ли все это в помощи политических законов,
чтобы казаться этим существам равным и не-
ограниченным? В то время, когда еще не су-
ществовало каких-либо соглашений между
гражданами, чистосердечие отличали от пре-
дательства и жестокость от благодеяния: по-
скольку человек создан так, что он должен
испытывать чувство удовольствия или боли
от благодетельных или жестоких действий себе
подобных, у него должен развиваться ин-
стинкт морали, облагораживающий его ха-
рактер.
Обратите внимание,— прибавил милорд,—
что идея добра и зла неизбежно предшество-
вала установлению общества. Как могла
людям притти в голову мысль создать зако-
ны без помощи этой идеи? Как могли они
знать, что надо запрещать или приказывать?
Ваша философия доведет вас до признания
того, что есть последствия, не имеющие при-
чины. Если бы люди в природном состоянии
знали зло, они не все могли бы делать; их
разум был бы их законом и их повелителем;
их права, следовательно, были бы ограниче-
ны; если бы им было доступно добро, они
должны были бы, следовательно, выполнять
обязанности. Согласитесь,— продолжал улы-
баясь милорд,— что создание общества не
только не ухудшило нашу натуру, а наоборот,

Письмо первое
225
оно ее усовершенствовало. Законы и вся по-
литическая машина управления были приду-
маны лишь для того, чтобы оказать помощь
нашему разуму, почти всегда бессильному
против наших страстей.
Из этого принципа, который я считаю не-
оспоримым, я должен заключить, если я не
ошибаюсь, что гражданин вправе требовать,
чтобы общество улучшило его положение.
Я согласен, что законы, договоры или согла-
шения, которые люди создают, объединяясь в
общество, являются в общем законами, опре-
деляющими их права и их обязанности; граж-
данин должен им подчиняться, пока он не
знает ничего более разумного; но когда разум
просвещает и совершенствует его, должен ли
он принести себя в жертву заблуждению?
Если граждане заключили абсурдные согла-
шения; если они создали правительство, не-
способное охранять законы; если в поисках
пути к счастью они пошли в противополож-
ную сторону, если, к несчастью, они дали
невежественным и вероломным проводникам
завести себя не туда, куда следовало,— обре-
чете ли вы их бесчеловечно стать вечными
жертвами ошибки или заблуждения? Должно
ли звание гражданина уничтожить достоин-
ство человека? Должны ли законы, создан-
ные в помощь разуму и для поддержания
нашей свободы, унизить нас и превратить в
рабов? Должно ли общество, предназначенное
облегчить нужды людей, сделать их несчаст-
ными? Наша жажда счастья постоянно про-

226 О правах и обязанностях гражданина
тестует против обмана и насилия, причиняе-
мых нам. Почему я не могу проявить свои
права против законов, не способных дать
обществу то, чего оно от них ждет? Разве
мой разум говорит мне, что я не должен вы-
полнять никаких обязанностей ни по отноше-
нию к себе, ни по отношению к обществу,
членом которого я состою?
Писатели, произведения которых вы чита-
ли,— продолжал милорд,— несомненно,— лю-
ди очень достойные, но до них еще не при-
меняли философию при изучении естествен-
ного права и политики. В то время, когда они
создавали свои произведения, монархический
строй был установлен почти повсюду: он
устанавливался вслед за нелепым феодальным
строем, который принес Европе самые грубые
предрассудки и при котором короли или, вер-
нее, их министры, злоупотребляли своим
именем и своей властью, держали истину так
же, как народы, в плену. Гроций был больше
эрудитом, чем философом; однако мы чувст-
вуем, что этот глубокий гений, как бы создан-
ный для отыскания истины, не был, однако,
уверен в своих силах. Смелая истина поража-
ла его, и у него нехватало храбрости напасть
и разрушить почитаемые заблуждения. Он
родился в новой республике, где знали цену
свободе, но судьба обрекла его на изгнание.
Там он состоял на службе у королевы Хри-
стины. В это время он написал свою книгу о
праве мира и войны и вздумал опубликовать
ее при содействии вашего Людовика XIII.

Письмо первое
227
Пуффендорф, родившийся в стране, где сво-
бодой пользовались лишь притеснители наро-
да, казался мне порой настолько философом,
что я мог заподозрить его в сокрытии исти-
ны, которую он знал и ради которой он не
хотел пожертвовать благодеяниями некото-
рых, покровительствовавших ему, королей.
У Вольфа—почти все заблуждения этих двух
ученых, и его скучный труд, прочесть кото-
рый ни у кого нехватит терпения, не мог ни
научить, ни обмануть кого бы то ни было.
Гоббс мог бы похитить у Локка славу озна-
комления вас с основными принципами об-
щества; но, привязанный по ряду обстоя-
тельств или из интереса к злосчастной пар-
тии, он употребил все способности могучего
гения на установление гибельной для челове-
чества системы, которую он осудил бы, если
бы, вместо хаоса анархии, он испытал не-
взгоды деспотизма.
Как же поступают эти писатели, чтобы ли-
шить гражданина его самых законных прав?
Они никогда не представят вам предмет со
всех его сторон. То они слишком тонко раз-
бирают вопрос, то они перегружают его бес-
полезными дополнениями. Они нагромождают
одни софизмы на другие. Говоря о глубоком
уважении к законам, они стараются отвлечь
внимание читателя от той мысли, что если
есть справедливые законы, т. е. соответствую-
щие нашей природе, то есть также и неспра-
ведливые, повиновение которым унижает че-
ловечество и приводит государство к упадку

228 О правах и обязанностях гражданина
и разрушению. Они делают вид, что не знают
людей и средств, способных возбуждать их.
Если при таком-то управлении, диаметрально
противоположном установлению и цели об-
щества, было случайно совершено какое-ни-
будь преходящее или кажущееся благо, они
смело заявят вам, что это чудесная политика
и надо опасаться нарушить ее гармонию. Они
будут доказывать вам, что нужно слепо по-
виноваться закону, и красноречиво или про-
сто длительно станут излагать, какие опасно-
сти сулит вам попытка изучить эту политику.
Дайте им волю, и они докажут вам, что тво-
рец природы был неправ, наделив вас разу-
мом, и что он должен умолкнуть перед разу-
мом правителя, господствующего над вами и
не тратящего труда на то, чтобы думать. Они
с торжеством говорят о волнениях анархии и
о гражданской войне; воображение читателя
встревожено; в страхе он слишком легко ве-
рит им на слово.
Если бы я, в свою очередь, показал вам,
сколько зла может посеять в государстве один
несправедливый закон; если бы я показал
вам, что пороки большинства правительств
происходят даже от незначительного заблуж-
дения, стремящегося унизить человеческое
достоинство, если бы я представил вам ги-
бельные последствия этого слепого и рабско-
го повиновения, которое, вопреки нашему
разуму и природе, которая нас одарила им,
превращает нас в автоматов,— кто знает, что
бы вы сказали! Я докажу вам, что если лю-

Письмо первое
229
бовь к порядку и покою не основана на про-
свещении, она быстро толкает нас на всяче-
ские беды, которых мы хотим избежать; если
я вам покажу, что принципы ваших законо-
дателей неизбежно приведут к деспотизму с
его тюрьмами, его виселицами, его грабежа-
ми, его разрушениями, с его жестокостями и
его глупостями,— разве не станут они вам
подозрительны ?
Сударь,— прибавил милорд твердо,— ни-
когда нельзя безнаказанно уклоняться от по-
рядка, предписываемого нам природой; мы
справедливо бываем наказаны, когда мы хо-
тим быть мудрее ее или быть счастливыми, не
спросив ее совета: как много я мог бы вам
сказать! Но хватит и тех сомнений, которые
я предложил вашему вниманию. Было бы
осквернением этих прелестных садов,— ска-
зал улыбаясь милорд,— продолжать гово-
рить о естественном праве и политике. Нет,
нет,— возразил я с живостью,— напрасно вы
хотите переменить разговор; не для того ли
вы раскрыли мне глаза, милорд, чтобы пока-
зать мне, что я заблуждаюсь! Без вашей по-
мощи я бы никогда не выпутался. Вы ока-
зали мне честь, оказав: скрывать истину —
преступление. Хотите ли вы добровольно
стать преступником? Мое невежество, мои
предрассудки и их последствия на вашей
совести.
Не могу вам сказать, сударь, сколько мы-
слей беспорядочно толпилось в моей голове;
все, что я думал до сих пор, казалось, рухну-

230 О правах и обязанностях гражданина
ло. Мой ум в поисках истины, которую он
мог бы принять, одновременно бросался в
разные стороны. Мы встали, чтобы продол-
жать нашу прогулку; милорд, в свою очередь,
хотел дать мне полюбоваться некоторыми
статуями, но я желал лишь рассуждать и про-
свещаться.
Ваше великолепие,— сказал он,— представ-
ляется мне слишком великолепным: выстав-
ляя на разрушительное действие воздуха
этого Аполлона, этих детей, играющих с коз-
лом, эту Клеопатру, которой мы любовались,
и этих борцов, которые должны бы украшать
какой-нибудь кабинет, вы точно не знаете
цену им. И пусть, милорд,— ответил я ему,—
меня мало трогают эти мелкие ошибки после
того, как вы доказали мне, что создание это-
го сада является большой виной против мо-
рали и политики. Вначале вы находили меня
слишком строгим,— возразил милорд,— а те-
перь я требую от вас некоторой гуманности,
так как короли способны, по крайней мере,
создать хорошие места для прогулок. Фран-
цуз может наслаждаться ими без угрызений
совести: они созданы за его счет, а англича-
нин может смотреть на них с некоторым удо-
вольствием: быть может этому великолепию
мы обязаны той властью на море, которую
вы нам предоставляете.
Как бы милорд ни отвлекался, сударь, я
был слишком заинтересован вопросом о пра-
вах и обязанностях, которых я еще не знал,

Письмо первое
231
чтобы не возвращаться к ним беспрестанно.
Вы сами виноваты в том, что я преследую
вас,—сказал я ему.— Зачем вы говорили мне
о самой интересной для человека стороне мо-
рали? Еще рано возвращаться домой, а ста-
туи, которые вы видите отсюда,— это всего
лишь несколько античных статуй, весьма
посредственных и плохо реставрирован-
ных. Человек, милорд, много более достоин
вашего внимания, чем придуманное им искус-
ство.
Вы этого обязательно хотите? Хорошо,
давайте рассуждать, я согласен, но из опасе-
ния ошибиться,— сказал он,— постараемся не
слишком спешить; будем итти методически;
и для того, чтобы установить определенные
правила в исследовании прав и обязанностей
гражданина, рассмотрим внимательно приро-
ду человека. Если мы найдем, что есть
вещи, свойственные ей настолько, что нельзя
отделить их от нее, не принижая ее, мы сде-
лаем из этого заключение, что общество и
правительство, созданные для облагоражива-
ния человечества, не вправе лишать этого
граждан.
Наиболее существенное и наиболее благо-
родное из всего присущего нам,— это разум;
он является органом, через который бог учит
нас познавать наши обязанности, и единствен-
ным руководителем нашим, могущим повести
нас к счастью. Таков вечный и непреложный
закон, от которого избавить нас не может ни
сенат, ни народ, говорит Цицерон; он одина-

232 О правах и обязанностях гражданина
ков в Афинах и в Риме и будет существовать
во все времена; не сообразоваться с этим —
значит перестать быть человеком. Если пра-
вительство, при котором я живу, предоставит
мне возможность свободно и полностью поль-
зоваться моим разумом, если оно будет слу-
жить мне лишь опорой при выполнении обя-
занностей, которые я считаю основными, я
прекрасно чувствую, что должен уважать
такое правительство. Правители выполняют
обязанности человечества; моя обязанность
повиноваться им и лететь на помощь, когда
какие-то страсти возымеют желание нарушить
гармонию общества. Но вы,— прибавил ми-
лорд, пожимая мне руку,— если бы случайно
вы оказались в стране, где государство при-
несено в жертву страстям правителей; если
деспотизм, враг природы, с ревностью смот-
рит на права, которые она предоставила нам;
если бы вы и ваши соотечественники вели
себя как рабы, как стадо,— разве сказал бы
вам тогда ваш разум, что такова та прекрас-
ная цель, которую люди поставили перед со-
бой, когда, отказываясь от своей естественной
независимости, они создали правительства и
законы? Если бог приказывает вам быть че-
ловеком, разве вы не должны отстоять свои
права против деспота, повелевающего вам
быть животным; разве ваша обязанность
состоит в том, чтобы способствовать его не-
справедливости ?
Заметим,— продолжал милорд,— что сво-
бода — это второе присущее человечеству

Письмо первое
233
свойство, что оно столь же существенно для
нас, как и разум, и что оно даже неотделимо
от него. К чему послужило бы нам то, что
природа одарила нас способностью думать,
размышлять и рассуждать, если бы без сво-
боды мы не могли пользоваться нашим разу-
мом? Если бог хотел, чтобы воля какого-ни-
будь правителя заменила мою волю, он,
несомненно, создал бы какой-то особый род
существ, выполняющих эту священную обя-
занность. Он не создал ничего подобного;
я, следовательно, должен быть свободным в
обществе. Законы, правительство, должност-
ные лица должны иметь в обществе, в целом,
ту же власть, какую имеет разум у каждого
человека. Мой разум был мне дан для того,
чтобы я направлял, регулировал и умерял
свои страсти, для того, чтобы предупреждать
меня об их заблуждениях и предостеречь от
них. Таковы и обязанности правительства, ибо
люди создали законы и должностных лиц и
вооружили их государственной властью толь-
ко для того, чтобы вновь оказать помощь
разуму каждого индивидуума, утвердить его
неустойчивую власть над страстями и пу-
тем 'некоего чуда сделать их столь же полез-
ными, сколь они могли быть пагубными для
него.
После этих размышлений о природе чело-
века, которые я лишь бегло набросал вам,
могу ли я обратиться к безумствам, удостоен-
ным нами прекрасным названием цивилиза-
ции, и могу ли я так ослепляться, чтобы

234 О правах и обязанностях гражданина
поверить, будто обязанности гражданина
состоят в том, чтобы погрязнуть в потоке
заблуждений, а его единственным правом
является право терпеливо переносить неспра-
ведливости? Что хотят сказать эти придвор-
ные льстецы, рекомендуя слепо почитать вся-
кое правительство, которому мы подчинены? Я
полагаю, что первые люди, еще лишенные
опыта и, следовательно, мало просвещенные,
устанавливая законы и создавая свои прави-
тельства, могли ошибиться и должны были
поэтому считать себя навсегда в подчинении
к первой политической власти, которую они
установили. Мне думается, что это значит
навязать бессмысленный закон существам,
которых природа одарила медленно форми-
рующимся разумом, подверженным заблужде-
нию и имеющим для своего развития и муд-
рого поведения только лишь помощь опыта.
Я спрашиваю этих сторонников всякого пра-
вительства, откажут ли они безжалостно
ирокезам в праве исправить свои глупости и
цивилизоваться, когда они начнут краснеть
за свое варварство? Если американец имеет
право реформировать правительство своих
соотечественников, почему же европеец дол-
жен быть лишен этой привилегии? Если его
сограждане еще коснеют в их первоначальном
невежестве, или, если они знали когда-то ис-
тинные основы общества, то разве под воз-
действием времени и страстей они забыли их?
Разве не вздумали считать Ликурга вздор-
ным бунтовщиком за то, что, не будучи упол-

Письмо первое
235
номоченным составить законы, он реформи-
ровал правительство Спарты и сделал своих
соотечественников самым добродетельным и
самым счастливым народом Греции?
Марли, 12 августа 1758 г.

ПИСЬМО ВТОРОЕ
Вторая беседа. В каждом государстве гражданин
имеет право стремиться создать правительство, наи-
более способное составить счастье общества. Его
обязанность установить такое правительство. Сред-
ства, которые он должен для этого употребить
Не дождавшись вашего ответа на мое вче-
рашнее письмо, я спешу, сударь, написать
вам, ибо я представляю себе, что ваше нетер-
пение ознакомиться с политической филосо-
фией моего английского Сократа не меньше,
чем то удовольствие и те знания, которые я
получаю от бесед с ним. Сегодня утром мы
гуляли в верхних садах и, хотя Шарпантье
попрежнему не следит за ними, их роскошь
снова была предметом нашей беседы. Сколь
унизительна эта роскошь для обездоленных
бедняков! И что это за недуг ума человече-
ского, заставляющий людей, вместо того, что-
бы возмущаться этой роскошью, почти всегда
восторгаться ею? Какой утомительной она
должна быть для богатых! Они не вознагра-
ждаются за свои усилия, ибо, согласно при-
роде, искусственные потребности, которые мы
сами создали себе, не приносят нам истинного

Письмо второе
237
удовольствия. Какой пошлой и какой неспра-
ведливой должна казаться эта роскошь ли-
цам, умеющим ценить истинное величие! Но
к несчастью,— и это то, что сердит милор-
да,— роскошь более, чем все остальное, спо-
собствует распространению ложных идей в
умах; она открывает сердце всем порокам и,
заставляя любить их, мешает народам пытать-
ся приблизиться к законам природы.
Принимая во внимание высказанные нами
вчера размышления,— сказал мне, наконец,
милорд,— мне думается, что разум, каким
одарила нас природа, свобода, которую она
дала нам от рождения, и то непреоборимое
желание счастья, которое она вложила в нашу
душу, являются тремя пунктами, которые
каждый человек имеет право отстаивать
против несправедливого правительства, под
властью которого он живет. Из этого я заклю-
чаю, что гражданин не является ни заговор-
щиком, ни нарушителем общественного спо-
койствия, если он предлагает своим соотечест-
венникам форму политики, более разумную,
чем та, которую они приняли по своей воле
или которую события, страсти или обстоятель-
ства незаметно установили. Согласны ли вы
принять это положение? Это необходимо, ми-
лорд, иначе было бы абсурдно. Что же! — воз-
разил он,— я вывожу из этого неоспоримое
следствие, что если бы было возможно дока-
зать, что существует только одно хорошее
правительство, каждый гражданин был бы

238 О правах и обязанностях гражданина
вправе употребить все усилия для установле-
ния такого правительства.
Я готов принять ваше следствие,— сказал
я милорду,— вашему гражданину легко оспа-
ривать право, которым он никогда не сможет
воспользоваться. Как вы это понимаете? —
возразил он, перебивая меня.— Почему ни-
когда? Потому,— ответил я ему,— что поли-
тики не собираются притти к соглашению по
этому вопросу. Предоставьте им недобросове-
стно и вкривь и вкось спорить и рассуж-
дать,— ответил милорд,— они могут сколько
угодно мудрить и могут поставить свою логи-
ку на службу деспоту или каких-нибудь
честолюбивых правителей. Тем не менее оче-
видно, что общество было создано лишь для
того, чтобы лишить страсти содержащегося в
них опасного яда, оказать доверие разуму, ут-
вердив господство законов и предупредив по-
средством этого тиранию и анархию. Таким
образом была создана сокровищница обще-
ственного счастия, из которой каждый граж-
данин, каждое должностное лицо черпает
свое личное счастье.
Если государственный строй таков, что при
нем страсти подавляются только у одной ча-
сти граждан, разве не очевидно, что этот
строй будет ненавистен гражданам? Что из
этого следует? Это ведет за собой десятки
последствий,--продолжал милорд,— но вот
последнее из них: общественный порядок, при
котором должности становятся наследствен-

Письмо второе
239
ными или даже только пожизненными, проти-
воречит той цели, которую общество должно
ставить перед собой. Такой общественный
порядок неизбежно таит в себе существенный
порок, портящий, заражающий все частные
учреждения, как бы хороши они ни были са-
ми по себе. Представьте себе картину безумств
и несчастий человечества; исследуйте разви-
тие наших страстей, изучите историю и де-
лайте затем выводы. Я уверен, что вы без
колебаний примете за несомненную истину
для всех времен и для всех стран, что госу-
дарственные должности или исполнительную
власть следует доверять только на ограничен-
ный срок. Такое устройство должно быть
целью, которую каждый честный гражданин
должен себе ставить.
Я не знал, как мне быть, сударь, и так как
милорд заметил, какими неожиданными были
для меня эти столь мало известные положе-
ния, он, взяв меня за руку, сказал: Выслу-
шайте меня до конца, и если я неправ, то
обещаю вам сразу же взять обратно сказан-
ное мной. Разве не верно,— продолжал он,—
что страсти, эти вечные враги общественного
порядка, заставляющие каждого человека ви-
деть и чувствовать только свой частный инте-
рес, не будут уничтожены или разумно управ-
ляемы в обществе, если закон не облечет пра-
вителей такой властью и такой силой, кото-
рым гражданин не мог бы сопротивляться.
Подумайте об этом хорошенько и вы увидите,
что этот недостаток породил все беспорядки,

240 О правах и обязанностях гражданина
всю анархию древних и современных респуб-
лик, где граждане, не испытывая на себе тя-
жести законов и власти правителей, станови-
лись беспокойными и, смешав в своей непо-
корности свободу со своими причудами и рас-
пущенностью, ускорили крах государства.
Но если бы ваши правители имели ту об-
ширную власть, о которой я говорю, как
стали бы вы, в свою очередь, регулировать и
обуздывать их страсти, если бы они владели
своей должностью пожизненно или если бы
она стала их наследственным достоянием. По-
всюду наследственная или государственная
пожизненная должность превращала в деспо-
тизм и тиранию власть, которая прежде бы-
ла строго ограничена. Можно ли, зная чело-
веческое сердце, усомниться в этом хотя бы
на один миг? Сколько бы вы ни нагромож-
дали препятствий на препятствия, чтобы по-
мешать вашему вечному правителю злоупот-
ребить своей властью, вы скоро убедитесь,
что если граждане не могут выйти из пови-
новения ему, он сам нарушит законы. Они
станут орудием его жадности, его честолюбия
или его мести. Права, которые вы предостави-
ли правителю, послужат ему для захвата
других прав, которых он сам домогается. Его
принудят отказаться от скромности и умерен-
ности: вскоре граждане, забыв, по глупости,
свое достоинство и поверив в то, что они на
самом деле стоят ниже человека, который не
может больше быть членом одного с ними

Письмо второе
241
класса, своими низостями, угодливостью и сво-
ей лестью возбудят его страсти.
Что вы можете противопоставить мне? То,
милорд,— ответил я ему,— что, не ограничи-
вая срок исправления должности, государство
может достигнуть цели общества, т. е. может
обезопасить себя как от страстей граждан,
так и от страстей правителей. Для этого надо
лишь разделить власть на части, из которых
каждая налагала бы на себя обязательства и
которые взаимно уравновешивали бы друг
друга так, чтобы полновластные над гражда-
нами правители сами были принуждены под-
чиняться законам. Такова, например, ваша
Англия.
С вашего разрешения, это —ошибка,— воз-
разил мне милорд,— разве вы не видите, что
если общественная власть разделена между
соперничающими друг с другом правителями,
ее деятельность неизбежно будет ослаблена
из-за тысячи разных препятствий, а обществен-
ному благу будет нанесен ущерб? Кроме того,
разве нашему народу так легко, как вы ду-
маете, равномерно разделить свою власть с
королем? Разве не склоняются весы постоян-
но в сторону короля? Разве не достаточно
властен он всегда удержать в своих руках
прерогативы, которые нам важно было бы
вырвать у него? Не слишком ли часто гос-
подствует он в парламенте? В чем перво-
причина этого? В наследственности, и анг-
личанин не может усомниться в только что
сказанном мною. Но когда два лица рассуж-

242 О правах и обязанностях гражданина
дают, недостаточно произнести слово «равно-
весие» и предполагать, что этим все улаже-
но. Рассмотрим вопрос,— продолжал ми-
лорд.— Я согласен, что легко разделить
власть на несколько частей и установить та-
ким образом действительное равновесие ме-
жду временными правителями; но никакие
усилия человеческого ума не в состоянии по-
мешать тому, чтобы постоянная государ-
ственная должность не приобретала с те-
чением времени и, вместе с тем, незаметно
преобладающего значения. Я вспоминаю, как
вчера вы угрожали мне разрушением нашей
свободы. Вы, несомненно, говорили так по-
тому, что, по вашему мнению, правитель с
пожизненной, а особенно с наследственной,
властью имеет слишком много преимуществ
перед его временными коллегами; не обладая
ни умом, ни талантами, ему удастся уничто-
жить их. Но если я соглашусь с тем, что
пожизненная власть не угрожает республике
рабством в будущем, вы не можете не согла-
ситься, что она обрекает на старость и пу-
стословие должностных лиц. Сколько зло-
употреблений, сколько глупостей породит
она! Все то, что предстоит делать всю
жизнь, стараются делать только слегка!
Душа тоскует, соревнование заглушено. Ду-
маете ли вы, что римский консул, в распоря-
жении которого был один лишь год для про-
славления своего правления и который
поэтому должен был стремиться к чести
вторично получить связку прутьев, что он не

Письмо второе
243
был лучшим гражданином, более старатель-
ным и более деятельным, чем шведский се-
натор, который может потерять свое звание,
только свершив какое-нибудь большое пре-
ступление?
Еще хуже наследственная власть. Родить-
ся великим — это значит быть всю жизнь
малым; испорченный с малых лет похвалами
и ложью, опьяненный удовольствиями и
страстями в юности, человек не научается
мыслить и в старости прозябает в своей гор-
дости, в своих предрассудках, среди своих
куртизан. Некоторые короли были талантли-
вы, но ни один не знал своих обязанностей
и не был достоин своей судьбы. А если вы
и сможете назвать мне несколько исключе-
ний, то ведь не на трех или четырех исклю-
чениях захотите вы учредить систему всеоб-
щего счастья общества.
Но,— продолжал милорд,— не будем боль-
ше рассуждать о том, какому принципу об-
щественной безопасности, моему или вашему,
надо отдать предпочтение; мы поговорим об
этом в другой раз, а теперь пойдем дальше.
Мы оба согласились, что абсолютная власть
должностного лица над гражданином и зако-
нов — над должностным лицом неизбежны
для достижения счастья, являющегося целью
общества. Все древние думали так, и здра-
вый смысл громко говорит об этом каждому.
Какими аргументами будете вы оспаривать
перед гражданином какого-нибудь государ-
ства, которое плохо управляется, законы

244 О правах и обязанностях гражданина
которого изменчивы, а власть должностных
лиц угнетающая или ненадежная, его право
делать все от него зависящее, чтобы приве-
сти своих соотечественников к желаемому
нами управлению? Вспомните принципы, ка-
кие мы с вами установили вчера. Вы, кажет-
ся, в затруднении? Согласитесь откровенно
с этим правом, либо осмельтесь сказать, что
обязанность гражданина, любящего свою ро-
дину, состоит в измене основным интересам
общества.
Вы правы, милорд,— сказал я ему,—
я нахожусь в большом затруднении. Мне ду-
мается, что вы рассуждаете правильно. Но
разрешите мне свободно пофилософствовать.
Необходимо, чтобы вы ошибались. Я не мо-
гу обнаружить порока, который я подозревал
в вашем рассуждении, и это лишь свидетель-
ствует о моем невежестве или моей неловко-
сти. В конце концов,— прибавил я с какой-то
горячностью и досадой,— мир слишком глуп,
чтобы управляться принципами философии,
а не рутиной и привычкой. Вот почему,—
прибавил милорд смеясь,— все идет так хо-
рошо. Быть может,— возразил я,— эта по-
средственность есть неизбежное свойство че-
ловечества; быть может, мы неизменно обре-
чены на нее. Уже давно оказано: лучшее —
враг хорошего; когда все идет сносно, пусть
так и продолжается. Я не собираюсь утвер-
ждать власть законов и правителей, но до-
пустить за каждым гражданином право
играть роль реформатора — значило бы раз-

Письмо второе
245
рушить основы государства или, по меньшей
мере, подвергнуть общество опасным потря-
сениям. Эта теория обещает вам добро, но
на практике она приведет ко злу. Доверие,
которое должны внушать гражданам законы
и правители, будет поколеблено во всех умах.
Мы оказались бы в хаосе. Я не могу согла-
ситься...
Вы сердитесь! Хорошо,—сказал милорд,—
чтобы успокоить вас, я лишь прибавлю, что
долг гражданина использовать это право; я
считаю, по правде, что он не может избавить-
ся от этого права, не изменив долгу, и, что
еще хуже, несмотря на великий принцип, что
лучшее — вpaг хорошего, вы присоединитесь
к моему мнению.
...Ибо, поистине, я не был бы ни более
смелым, ни менее благоразумным, чем вы.
Если бы вы даже жили в каком-нибудь вос-
точном государстве, где люди, привычные к
оскорблениям и рабству, не ведают о суще-
ствовании законов, знают только приказания
и не смеют ни мыслить, ни действовать, я бы
сказал вам, что прошло время думать о воз-
вращении свободы вашей родине. Человек
никогда не теряет своих прав, но разум не
всегда разрешает ему добиваться их; он счи-
тается с временем, с обстоятельствами и ни-
когда не разрешает гоняться за химерой.
У народов, сохранивших еще какую-то силу
в сердцах и в умах, разум более смелый и,
в то же время, не менее мудрый; именно по-
тому, что большинство философов, писавших

246 О правах и обязанностях гражданина
об обществе и о гражданине, не делало
различия между разумным стремлением к осу-
ществлению своих прав и погоней за химе-
рой, они давали лишь смутные понятия о
нашем уме и наших обязанностях, и поэтому
столько реформаторов были свидетелями
провала своих замыслов. Используя свое
право неблагоразумным образом, способным
восстановить ваших сограждан, вы настолько
будете достойны осуждения, насколько вы
были бы почитаемы, действуя скромно, осто-
рожно и осмотрительно, как то предписывает
благородное человеческое сердце. Я согласен,
что порой благоразумно надеяться на боль-
шее, чем это признает верная житейская
мудрость, ибо честный гражданин1 перестает
надеяться на спасение республики только в
крайнем случае, а иногда слишком большая
надежда открывает вам в самом себе силы,
которых вы не знали; но об этих обстоятель-
ствах надлежит судить только гению, потому
что он один может сделать их благоприят-
ными.
...Я знал,— оказал он мне,— что лишь в
странах, подчиненных в течение многих поко-
лений капризной и изменчивой воле деспота,
не происходит и не может произойти ника-
кой революции. Там царят невежество, скры-
тое недовольство и тайный ропот, там крики
рабов, заглушены страхом,— этой самой вла-
стной и самой нелепой страстью; каждый че-
ловек чувствует только свою слабость или,
вернее, свою ничтожность. Вот почему такие

Письмо второе
247
важнейшие события, как неудачные войны,
свержение короля, убийство его министров,
восстание солдат, которые должны были бы
изменить лицо Турции и дать новое направ-
ление страстям, не производят никакого из-
менения за стенами сераля. Но в каждом
государстве, не дошедшем еще до этого пре-
дела бедствий, люди догадываются, что у
них могут быть законы и что выгоднее пови-
новаться им, чем капризам господина. Вер-
ховная власть, которую можно уважать, не
дрожа от страха, подвержена потрясениям,
проистекающим от страстей гражданина, пра-
вителей или монарха и тех мероприятий, бо-
лее или менее действенных, которые прави-
тельство принимает, чтобы увековечить и
утвердить свою власть. Хотя нация в целом
и не является своим собственным законода-
телем, она сохраняет еще какое-то значение,
которым она обязана своей гордости и кото-
рое вызывает страх и уважение к ней. Одним
словом, верховная власть, стремящаяся к
новым успехам, может встретить на своем
пути препятствия; она может отстать в сво-
ем движении, она, следовательно, может
быть поколеблена и свергнута. Тогда, я ду-
маю, еще возможны революции; итак, хоро-
ший гражданин должен надеяться и он обя-
зан, сообразно своему положению и своим
способностям, трудиться, чтобы сделать ре-
волюции полезными для своей родины.
Если суверенный народ, создающий сам
законы, которым он подчиняется, перестанет

248 О правах и обязанностях гражданина
постоянно укреплять свою свободу и исправ-
лять даже самый нечувствительный ущерб,
нанесенный его конституции, он вскоре на-
чнет повиноваться абсолютному монарху или
нескольким привилегированным семьям, ибо
должностные лица, на обязанности которых
следить за исполнением законов, имеют
большое преимущество перед простыми гра-
жданами, часто отвлекаемыми от обществен-
ного дела и обязанными повиноваться. Будь-
те уверены, что если подданные какой-либо
монархии, такой, например, как Франция,
столь неосмотрительно отдаются течению со-
бытий и влиянию страстей, деспотизм, с
каждым днем приобретающий все большую
свободу действий, станет добиваться посто-
янных успехов. Один англичанин,— доба-
вил милорд,— очень хорошо сказал, что если
бы чума могла раздавать должности, доход-
ные места, почести, пенсии, она вскоре имела
бы своих богословов и своих юристов, дока-
зывающих, что она божественного происхож-
дения и что оказывать сопротивление ее
опустошениям грешно. Обратите внимание
также и на то, что страсти, наиболее благо-
приятствующие развитию деспотизма, как-то:
страх, лень, скупость, мотовство, любовь к
почестям и к роскоши — столь же часты,
сколь смелость духа, скромность нравов,
вкус к умеренности и к труду и любовь к
общественному благу — редки.
В то время как свободный народ недоста-
точно остерегается от угрожающей ему опас-

Письмо второе
249
ности и засыпает порой слишком беззаботно;
в то время как в монархии вельможи с го-
товностью спешат навстречу порабощению, а
спесивые мелкие буржуа надеются увеличить
свое состояние, подражая языку и низости
куртизан,— в это время долг честных людей
стоять на дозоре и притти на помощь свобо-
де, если на нее тайно нападают, либо воз-
двигнуть барьер против деспотизма. Преж-
де всего не будем считать, что то, что дела-
ют, должно быть правилом того, что следует
делать, и что ваше правительство весьма
мудро в своих принципах и речь идет лишь
об исправлении его ошибок. В этом одно из
наиболее общих и наиболее опасных для
общества заблуждений; оно постоянно препят-
ствовало успешному развитию почти всех
государств. Это равносильно желанию воздвиг-
нуть здание правильной формы по фантасти-
ческому плану. Поистине, люди слишком глу-
пы! Вы хотите остановить развитие зла?
Найдите его источник. Вы хотите осушить
бассейн? Измените направление вод, втекаю-
щих в него. То, о чем думают самые грубые
крестьяне, недоступно пониманию наших са-
мых ловких политиков. В своем стремлении
уничтожить злоупотребления, которые проис-
ходят по вине того или другого правительства,
они, однако, ограничиваются лишь внесением
закона, запрещающего эти злоупотребления.
Довольно нам коснеть в чудовищном неве-
жестве. Пусть честные люди приложат свои
усилия, чтобы рассеять предрассудки, кото-

250 О правах и обязанностях гражданина
рые как цепи привязывают нас к ярму. По-
пытаемся показать последнему из людей его
достоинства. Не оставим в пренебрежении
изучение естественных законов. Просветимся.
Граждане, знающие свои права и свои обя-
занности, заставят правительство,— кото-
рое оказалось уже настолько могуществен-
ным, чтобы нарушать законы, либо с трудом
выносить малейшие противоречия,— при-
знать себя. Если общество уважает и ценит
патриотов, должностные лица республики
сами будут ревностными защитниками сво-
боды; из их среды появятся трибуны. Среди
волнений, которые может еще испытать мо-
нархия, подданные, сторонники власти зако-
нов, одержат верх, если нация просвещенная,
тогда как деспотизм всегда использует рево-
люции, чтобы взвалить ярмо на глупых и
невежественных.
Но к свободе надо стремиться разными
путями, в зависимости от своих сил, средств,
возможностей и от того, откуда ты отправ-
ляешься. Если я хочу пойти отсюда в Па-
риж,— сказал милорд,— я не буду пытаться
попасть туда одним прыжком. Я пойду туда
шаг за шагом, я выйду на шоссе, оттуда
пройду до горы Шантеко и моста Нейли и,
наконец, благополучно и без устали приду в
Париж. Наши души, хотя и бесплотны, но
столь же медлительны и тяжеловесны, как
наше тело; слишком длительный и слишком
быстрый путь утомляет наши физические ор-
ганы; когда моя душа слишком внезапно

Письмо второе
251
покидает свои привычные мысли, она вновь
возвращается к ним, потому что чувствует
себя так, как будто находится в незнакомом
месте. Надо изучить, надо узнать движение
человеческого ума и игру страстей, чтобы не
предлагать им ничего невыполнимого. Мы,
англичане, например, до сих пор имеем слиш-
ком неясные представления о королевской
власти; под видом прерогативы мы остав-
ляем королю слишком широкую власть, что-
бы мы могли сразу воздвигнуть совершен-
ную республику на развалинах королевства;
мы не достойны того правления, какое было
у римлян.
...Несмотря на то, что мы чванимся нашим
философским умом, мы, по милости наших
писателей, вбили себе в головы массу всяких
пустяков, жертвой которых, быть может, мы
станем когда-нибудь. Если мы не поймем,
что великая хартия короля Иоанна, к которой
мы по привычке всегда обращаемся, была хо-
роша когда-то, сделав нас свободными, но,
что для утверждения нашей свободы в на-
стоящее время нужно итти дальше; если мы
не поймем, что надо постепенно лишать ко-
роля права управлять и распоряжаться фи-
нансами или налогами, предоставляемыми на
государственные нужды; запрещать ему рас-
поряжаться людьми и раздачей должностей;
лишать его права объявлять войну и заклю-
чать мир, что дает ему слишком много вла-
сти над милицией; лишать права созыва и
роспуска парламента и права участия в со-

252 О правах и обязанностях гражданина
ставлении законов одобрением наших биллей,
что дает ему возможность нарушать их или
лишать их силы; если мы упустим эти неиз-
бежные для нас реформы,— у нас всегда бу-
дут одни лишь бесплодные революции: мы
сможем возвратить в Германию Ганновер-
скую династию и наводнить Европу своими
претендентами. Но это значило бы каждый
раз начинать снова, и мы, быть может, в
конце концов оказались бы одураченными
каким-нибудь ловким и честолюбивым коро-
лем.
Если верить милорду, сударь, то каким бы
безнадежным ни казалось наше положение,
мы можем извлечь из него большие выгоды,
чем англичане из своей свободы. Мы пре-
красно знаем, что у нас есть господин; мы
это чувствуем ежедневно: мы говорим о
французской свободе, мы не хотим быть ра-
бами. Как будто народ может быть свобод-
ным, не являясь законодателем и не имея
возможности путем разумных распоряжений
принудить правительство служить только
орудием и верным исполнителем законов.
Как будто деспотизм не возникает неизбеж-
но там, где кончается свобода! Мы придума-
ли, вопреки природе вещей и к нашему уте-
шению, какую-то химерическую монархию,
что-то, как будто имеющее смысл, что-то, яв-
ляющееся, по нашему мнению, средним меж-
ду свободным государством и деспотической
властью. Мы говорили, что король — это
верховный законодатель; это значит, что мы

Письмо второе
253
признаем его нашим господином, но, добав-
ляя при этом, что он обязан управлять со-
образно законам, мы обольщаем себя мыс-
лью, будто в действительности мы повинуемся
только законам. Мы верим, что воздвигли
барьер между деспотизмом и нами; все это,
по существу, очень смешно. Нелепо полагаться
на фразу в том, что является самым ценным
для нас. Эта прекрасная фраза, загадочный
смысл которой ни одна могущественная кор-
порация не считает себя вправе защищать
иначе, как путем мольбы и увещаний, не оста-
новит короля, дорожащего своей властью, че-
столюбивого, упрямого или жестокого, кото-
рый будет упорствовать в желании управлять
по-своему. Как ни ложна наша доктрина, ми-
лорд считает ее свидетельством нашего уда-
ления от деспотизма или нашего отвращения
к нему. Он не плохо пророчествует нам. Мы,
говорит он, больше любим быть плохими ре-
зонерами и довольствоваться галиматьей, чем
признавать, что мы рабы. Это заблуждение
и та бодрость, которую оно придает нам, мо-
гут при счастливых обстоятельствах служить
предлогом честным гражданам выдвинуть и
оценить благоприятные для общественного
блага истины.
В недавних ваших диспутах,— сказал мне
милорд,— вызванных фанатизмом некоторых
ваших епископов,-— которые между прочим
столь же злы, но более невежественны, чем
наши,— ваши законодатели, мне думается,
показали мудрость и смелость, не обращаясь

254 О правах и обязанностях гражданина
к великим принципам естественного права,
которые, несомненно, знакомы им, но которые
весь народ в целом не был еще способен по-
нять и оценить. Они не сказали королю:
«Кто вы такой? Народ вас сделал тем, что
вы есть. Гуго Капет, от которого вы унасле-
довали свое право, был таким же подданным,
как мы. Народ признал его королем, и если
вы этого не знаете, он может заставить ваш
дом испытать судьбу дома Карла Великого.
Не вам принадлежит Франция, а вы принад-
лежите ей, вы ее уполномоченный, ее интен-
дант. Только случайно, ловкостью и в често-
любивых целях ваши предки захватили зако-
нодательную власть. Разве удавшаяся узур-
пация дает столь почитаемое, столь святое,
божественное право, что ваши народы не мо-
гут более требовать вечных, неизменных, не-
зыблемых законов природы, в то время, ког-
да вы не желаете более признавать другого
закона для ваших действий, кроме собствен-
ной воли?» Ваши законодатели просто утвер-
ждали, что во Франции существуют основные
законы, которым король обязан повиноваться.
Желая, так сказать, прощупать настроение
умов и убедиться в том, как далеко они мо-
гут дойти, законодатели пробормотали не-
связно несколько слов против леттр-де-каше
(lettres-de-cachet),42 упомянули о естественной
свободе подданных, выдвинули идею, что
свобода внесения законов является сущест-
венной и составной частью законодательства.
Вот семена, которые прорастают, они прине-

Письмо второе
255
сут плоды; вот слабый свет истины, но, быть
может, это — заря прекрасного дня.
Я слишком ценю парламент, сударь, я
слишком глубоко был захвачен идеями ми-
лорда Стенхопа, чтобы прервать его и ска-
зать ему, что он делает слишком много чести
нашим законодателям, которые, несомненно,
знают множество вещей, но которые пребы-
вают в совершеннейшем неведении относитель-
но самых общих принципов естественного
права. Я, однако, признаюсь вам: какой бы
разумной ни казалась мне доктрина милорда,
я был лишь поколеблен ею, я не испытывал
еще того спокойствия, какое дает убежден-
ность. Все известные мне ученые и юристы
приходили мне на ум и, наконец, вооружив-
шись, как мог, их аргументами, я предложил
вниманию милорда несколько смущающих ме-
ня вопросов. Но эта мазня и так оказалась
слишком длинной, а курьер сейчас отправ-
ляется. В следующем моем письме я расска-
жу вам о продолжении нашей беседы. Про-
щайте, мой друг, обнимаю вас от всего
сердца.
Марли, 13 августа 1758 г.

ПИСЬМО ТРЕТЬЕ
Продолжение второй беседы. Возражения лорду
Стенхопу. Его ответы.
Вы ждете, сударь, продолжения моей вто-
рой беседы с лордом Стенхопом,— вот оно.
Мне как-то стыдно,— сказал я моему филосо-
фу,— не признать себя побежденным вашими
рассуждениями, но старые предрассудки не
исчезают в один день, в особенности если они
стали сие темой. По привычке я держусь
своих предрассудков, и мне как-то совестно
покинуть их. Я хочу, милорд, вступить с ва-
ми в переговоры и предложить вам полюбов-
ную сделку: по примеру старых философов,
открывавших свои тайные учения только по-
священным, мудрость и скромность которых
они давно проверили, скроем наши принципы
от народа и предоставим только мудрецам
право реформировать государство.
На этот предварительный пункт я не могу
согласиться,— холодно ответил мне милорд,—
ибо истина не может быть слишком изве-
стной, слишком распространенной, слишком
тривиальной. Готов признать, что вы правы

Письмо третье
257
в отношении некоторых истин, которыми лю-
ди не могут злоупотреблять,— сказал я,— но
опасайтесь, милорд, как бы, желая просве-
тить разум относительно его прав, вы не
дали бы новую пищу страстям, которые ста-
нут от этого более беспокойными, более пыл-
кими, более упорными. Возвратимся к тем
нравственным правилам касательно глупости
и злости людей, которые вы вчера устано-
вили. Разум людей слаб, сильные страсти
почти всегда подчиняют его себе и терзают
его. Мы равнодушны к добру, и требуется ис-
кусство, чтобы заставить нас полюбить его.
Если бы все было наоборот или, по крайней
мере, если бы люди не были сильнее привя-
заны к злу, чем к добру, ваша доктрина не
представляла бы никаких неудобств; можно
было бы следовать вашим предписаниям,
смягчая их с тем благоразумием, какого вы
требуете. Но если эти спасительные предпи-
сания распространятся в массах, поверьте,
что ваша политика послужит для них пово-
дом к смутам, так как большинство умов не
в состоянии понять их во всей их широте. Са-
мый последний из недовольных станет осо-
бенно опасным, потому что его страсти обре-
тут язык разума и долга. Слишком уже
склонны люди считать министров легко-
мысленными, несправедливыми или невеже-
ственными. Не сделав ничего полезного,
люди потеряют вкус к тому, что у нас есть,
а, между тем, то, что мы имеем, все же луч-

258 О правах и обязанностях гражданина
ше, чем анархия. Я уже говорил вам и беру
на себя смелость сказать еще раз: выйдя из
состояния полного невежества и приобретя
поверхностные знания, народ станет наглым
и непослушным. Если нашим великим сенье-
рам надоест быть слугами, они захотят сно-
ва стать тиранами. Повсюду начнутся волне-
ния, гибельные для общественного блага.
Я настаиваю на моем возражении. По сове-
сти, милорд, что вам стоит ограничить право
проводить реформы одними философами?
Что мне стоит? —.возразил милорд.— Пой-
ти на это — значило бы свершить большую
ошибку. По-вашему, если человек — не фило-
соф, он становится из-за этого в меньшей сте-
пени гражданином и должен прозябать со
своими предрассудками? Чем человеку труд-
нее самому найти истину, тем более надо спе-
шить показать ее ему. Разве общественные
блага не общие для философов и для тех, кто
не является ими? Почему же их права не
должны быть равными?
...Рассмотрим шаг за шагом ваше возраже-
ние,— продолжал милорд.— Если бы я со-
гласился на сделку, которую вы мне предла-
гаете, моя доктрина была бы бесполезна в
руках философов, людей, обычно мало из-
вестных, очень ленивых и занятых только
собой или некоторыми умозрениями, скорее
любопытными, чем полезными. Но если мы
предположим, что они занимают важные по-
сты и полны любви к общественному благу,
согласитесь, что, запрещая нам раскрывать

Письмо третье
259
наши тайны и распространять образование,
эти философы, короли или министры нико-
гда не найдут в государстве умов, подготов-
ленных для содействия им в их реформах.
Никогда нация не избавится от своих по-
роков, если у нее не будет сильного желания
изменить свое положение, а она может стре-
миться к этому только тогда, когда она про-
светится настолько, что будет в состоянии
понять, чего ей нехватает, и сравнить свое
настоящее положение с другим, дающим
больше преимуществ. Если нация не знает
важнейших истин об обществе, его видах, це-
лях и средствах, наиболее способных обеспе-
чить общественное благо и привести в цвету-
щее состояние государство, она произведет
случайные преобразования, которые, не сде-
лав ее счастливее, изменят лишь характер ее
несчастий; она привыкнет коснеть в нищете
и, не зная на что решиться, станет, наконец,
неспособной к исправлению. Невежественный
народ не использует наиболее благоприятные
для него события; он ничего не умеет ис-
пользовать. Среди волнений, неизбежных
для свершения революций и для создания
общественного блага, народ покоряется судь-
бе, вместо того чтобы руководить ею; он
становится вялым, он устает, ему скучно;
у него нет желаний, нет планов, нет понятия
о добре, о зле, о лучшем; под давлением
привычки он возвращается к своему прежне-
му состоянию.
Существует стремление оставить народ не-

О правах и обязанностях гражданина
вежественным, но заметьте, что эта причуда
распространена только в странах, где боятся
свободы. Невежество народа удобно для лю-
дей, занимающих высокие посты; им от это-
го легче обманывать и притеснять его. На-
род называют наглым потому, что у него не
всегда хватает снисходительности терпеть
наглость вельмож. Он непокорен, и его хотят
наказать за то, что он отказывается быть
вьючным животным. Желая предотвратить
какие-то мнимые волнения, опасные лишь
тогда, когда у нас нехватает ума использо-
вать их, разумно ли обречь себя на неспра-
ведливость со стороны правительства, кото-
рое, надеясь на полную безнаказанность,
будет считать, что ему все позволено? Я,
действительно, думаю, что если граждане со-
вершенно глупы, совершенно невежественны,
они живут в покое; но какой вывод мы с
вами должны сделать из этого покоя? Этот
покой напоминает то отупение, которое ско-
вывает все способности паралитика; ваш гра-
жданин, какой-нибудь низкий лавочник, бу-
дет служить государству, как вам служит
лакей; он будет повиноваться, потому что
терпение и постоянная нужда отупили его.
Но разве к отупению, к глупому терпению и
злосчастному покою, похожему на смерть,
стремились люди, когда они объединялись в
общества? Разве в этом счастье и сила об-
щества? Как можете вы желать, чтобы бес-
чувственные мумии стали добрыми граж-
данами?

Письмо третье
261
Вы, французы,— продолжал милорд,—
считаете себя погибшими, если не все ваши
дни похожи один на другой. Каждый раз,
когда вы прибываете в Лондон, вам кажется,
будто во время переезда из Кале в Дувр вы
пережили бурю, потому что вы не моряки.
У себя, во Франции, при малейшем волне-
нии, малейшем недовольстве, вам уже кажет-
ся, что начинается гражданская война и вы
перережете друг друга; это объясняется тем,
что, серьезно занятые удовлетворением своих
легкомысленных вкусов, вы ничего не знаете
о том, что составляет действительное благо
общества. Я слышал, что во время недавних
распрей между вашим духовенством и парла-
ментом вам казалось, что у вас происходит
чудовищная анархия; вы чувствовали себя
очень несчастными, потому что жалкие
вестовщики одновременно выкрикивали на
улицах противоречивые постановления пар-
ламента и совета. Я уже говорил: да благо-
словит бог начало этого благоденствия, ум
французов начинает проясняться, мелкие
разногласия им необходимы для того, чтобы
возбудить их душу. Мы в Англии чванимся
нашим мужеством; для сохранения нашего
превосходства мы употребим некоторые уси-
лия, чтобы совершенствовать наше прави-
тельство. Я наблюдал, как наши виднейшие
политики были обеспокоены и завидовали
вашим будущим успехам.
Тот, кто способен понимать человеческое
сердце, воздержится от стремления к покою,

262 О правах и обязанностях гражданина
который приводит граждан в состояние ока-
менения и неизбежно ведет к уничтожению
законов. Предоставим это неразумное стрем-
ление деспоту, который не может решиться
расстаться со своей неограниченной властью;
сознавая, каким опасностям он подвергается,
деспот, при всем своем величии, испытывает
слабость и боится всего, что его окружает.
Политическому обществу необходимо движе-
ние, иначе оно становится трупом. Но если
вы так любите порядок и покой, почему же
вы не утверждаете принцип, что законы ни-
чего не значат перед лицом короля? Почему
вы не обрекаете ваши парламенты на молча-
ние? Почему вы не смотрите на их столь
смиренные возражения королю, как на ка-
кие-то мятежные пасквили? Вы наслажда-
лись бы той блаженной тупостью, какая
царит в цветущих государствах турецкого
султана. Бойтесь страстей; но пусть этот
страх не приведет вас к желанию заглушить
их: вы пошли бы против заветов природы.
Удовлетворитесь тем, чтобы умерять их,
упорядочить их, управлять ими; вот для чего
природа дала нам разум.
Разве мало благ принесли когда-то рим-
ской республике постоянные ссоры между
патрициями и плебеями? Если бы народ
предпочел всему покой, он вскоре был бы
порабощен дворянством, и мы теперь не зна-
ли бы даже самого имени римлян. Наоборот,
благодаря их раздорам, вызывавшим сорев-
нование между гражданами, правительство до-

Письмо третье
263
стигло высшей степени совершенства. Гос-
подствовали лишь одни законы, и души
стали сильными; вот что создает силу госу-
дарств. Ни один талант не погиб; заслуги
отмечались и занимали должное место; и
республика, изобилующая добрыми гражда-
нами и великими людьми, была счастлива и
уважаема соседями. Помимо этого примера, я
укажу вам на нашу Англию, обязанную
своим благоденствием тому брожению, кото-
рое вы считаете злом. Устрашенные Генри-
хом VIII и обольщенные талантами Елиза-
веты, сумевшей, делая нас счастливыми, при-
учать нас к порабощению, не зависели ли бы
мы теперь от какого-нибудь Стюарта, его
любовницы или его министра, если бы у на-
ших предков было так мало ума, что они
предпочли бы свой покой свободе?
Милорд думал, что он разбил меня своими
доводами, однако это было не так. Согла-
сен,— сказал я,— что вы извлекли много
преимуществ из этого брожения: ваша сво-
бода и тот патриотизм, которого мы не знаем,
являются плодами его. Но, наряду с этим,
каких только бед не причинило вам это бро-
жение? Ваши партии обязаны ему своим воз-
никновением, а партиям свойственно препят-
ствовать добру, заглушать дух справедливо-
сти и жертвовать всем своей злобе и своему
частному интересу. Сколько раз заставляли
они вас, для удовлетворения своих вожаков,
принимать решения и брать на себя обяза-
тельства, противоречащие благу родины?

264 О правах и обязанностях гражданина
Вы увидите,— возразил мне милорд,—
что ваши министры, ссорящиеся между со-
бой и враждебные друг другу, никогда не
приносили государство в жертву своим мел-
ким интригам! Кто не знает, что в деспотиче-
ском государстве монарх, поглощенный своею
судьбой, может иметь заслуги только каким-то
чудом и что его постоянно осаждают женщи-
ны, святоши, фавориты и министры, оспари-
вающие друг у друга привилегию управлять
им? Открытые народные заговоры сдержи-
ваются нацией, которая наблюдает за ними и
заставляет бояться их. В тайных заговорах
деспоты употребляют лишь мелкую хитрость,
мелкое плутовство, одним словом, ничтожные
средства, ибо все остальное им бесполезно;
причиняемое ими зло не компенсируется ни-
каким добром.
Но разве, милорд, ваши гражданские вои-
ны,—возразил я,— не являются ужасным
противовесом всему благу, которое произво-
дит ваше брожение? Один день гражданской
войны... Я прерву вас,— сказал он с живо-
стью,— это вам говорят во Франции в утеше-
ние за потерю вашей свободы, но нет ничего
более неверного. Заметьте, прошу вас,—
продолжал милорд,— что мы отклоняемся от
главного предмета нашей беседы: я утверж-
даю, что каждый гражданин имеет право
стремиться создать правительство, наиболее
способное составить счастье общества, и что
его обязанность стараться всеми средствами,

Письмо третье
265
какие ему может дать благоразумие, устано-
вить такое правительство. Этому вы про-
тивопоставляете наши гражданские войны,
как будто их источником является это мне-
ние; а это вовсе не так; мы убивали друг
друга исключительно из интересов Красной
и Белой розы, и я не думаю, чтобы можно
было проливать свою кровь более неразумно.
Начавшиеся религиозные войны погубили бы
нас, если бы некоторые честные граждане не
внесли в бред фанатиков какую-то долю
стремления к свободе и общественному бла-
гу. Если мы все же склонны были воевать,
то это вовсе не потому, что мы пытались со-
здать наиболее полезную для нас форму
правления: мы в ходе наших революций
упорно предоставляли королю такие прерога-
тивы, что он порой мог вообразить себя
абсолютным властителем. Мы не стремились
укрепить нашу свободу, вот почему мы были
иногда вынуждены защищать ее мечом. Все
наши противоречия давно исчезли бы, если
бы наши предки, вместо того странного и
бессознательного почтения, какое мы еще пи-
таем к королевским прерогативам, знали
доктрину, которую я проповедую вам. Вы
полагаете, что англичане в своем стремлении
реформировать правительство готовы уби-
вать друг друга. Но именно потому, что они
об этом совсем не думают, их плохо упрочен-
ная свобода, быть может, будет еще нуж-
даться в помощи оружия для своей защиты
и поддержки.

266 О правах и обязанностях гражданина
Во-вторых...,— милорд на мгновение за-
молчал, глядя на меня,— во-вторых... но я не
осмеливаюсь сказать вам то, что я думаю о
гражданской войне: вы сочли бы меня за са-
мого мятежного и самого безумного англича-
нина, какой когда-либо существовал. Смелее,
смелее, милорд,— ответил я ему шутя.—
Я стал почти достойным слушать ©ас; и, «ро-
ме того, гражданин, искренне любящий благо
людей, может ошибаться, но никогда не вы-
зывает в нас негодования.
Значит вы этого хотите? Хорошо! —
сказал он мне, склонившись к моему уху.—
Гражданская война бывает иногда великим
благом. Дайте же мне слово не изумляться,
не негодовать; я сейчас разовью вам мою
мысль, которую я вам высказал из шалости
слишком неожиданно и резко. Гражданская
война — это зло потому, что она противоре-
чит безопасности и счастью, к которым люди
стремились при образовании общества, и по-
тому, что она губит множество граждан.
Гражданская война — это зло, подобно тому,
как ампутация руки или ноги является злом
потому, что она противоречит организации
нашего тела и причиняет мне жгучую боль.
Но когда у меня гангрена руки или ноги, эта
ампутация — благо. Итак, гражданская война
является благом, когда общество без помощи
этой операции подвергается гибели от ган-
грены и, говоря без метафор, подвергается
риску погибнуть от деспотизма. Прошу вас,—
продолжал милорд,— поразмыслить об этом.

Письмо третье
267
Когда гражданская война вызывается анар-
хией, т. е. когда граждане, лишенные нрав-
ственных устоев, не знающие своих прав и
обязанностей, презирают и ненавидят в рав-
ной мере как законы, так и их исполнителей;
когда они восстают против наказаний, пото-
му что хотят, оставаясь злодеями, не испы-
тывать страха; когда тот, кто более ловок,
может на все осмелиться, все предпринять,
во всем преуспеть,— при таких обстоятель-
ствах гражданская война великое зло. Это
уже не та операция, которая может восстано-
вить здоровье. Гангреной заражена вся кровь,
смерть уже распространилась на все члены
тела; это значит без надежды на благополуч-
ный исход мучить того, кто агонизирует, кто
хочет умереть без боли и без конвульсий.
Совсем иное происходит, когда граждан-
ские войны зажигают любовь к родине, ува-
жение к законам и вызывают справедливую
защиту прав и свободы нации. Войны Цеза-
ря, Помпея, Октавия и Антония были глу-
постью; каков бы ни был победитель, важно
то, что место несуществующих больше зако-
нов занимает властелин. Все эти честолюбцы
и их соучастники, появлявшиеся тогда во гла-
ве событии, взаимно уничтожали друг друга;
из их пепла рождались другие тираны. Но
не взглянете ли вы тем же взором на войну,
которую предприняли Соединенные Провин-
ции 43 для своего освобождения от владыче-
ства Филиппа II? Средство было крутое, я
согласен; но оно спасительно для меня, мне

268 О правах и обязанностях гражданина
необходимо отрезать себе руку или ногу, что-
бы спасти себе жизнь. Надеюсь,— прибавил
милорд,— что вам нелегко будет убедить гол-
ландцев в том, что их предки, увековечившие
себя своей храбростью, постоянством и свои-
ми трудами, совершили величайшую ошибку,
купив ценой опасностей и несчастий, неизбеж-
ных при гражданской войне, свободу, которой
голландцы пользуются в настоящее время.
Вы же, французы, простите меня, вы погиб-
ли бы в гражданской войне; вам следовало
бы готовиться к ней длительным режимом,
принимать подкрепляющие лекарства, упо-
треблять крепкие напитки, одним словом,
укреплять ваш темперамент. Но давайте го-
ворить начистоту и без околичностей. Вам
совершенно неведомо, каковы должны быть
принципы хорошего правительства, каковы
права и обязанности граждан. Вы слишком
мало знаете, на что вам надеяться и чего вам
бояться, для того, чтобы гражданская война
не стала для вас величайшим злом. Что же
касается нас. англичан, то если нас сумеют еще
лет тридцать мирно и терпеливо портить, за-
ставлять нас почитать короля больше, чем за-
коны, и торговлю, деньги и милости двора боль-
ше, чем свободу, то мы разучимся вести граж-
данскую войну я, во всяком случае, не сумеем
извлечь из нее какие-либо преимущества.
И далее,— прибавил милорд,— принимая
во внимание политику европейских госу-
дарств, которая отделяет солдата от гражда-
нина, военные обязанности — от обязанно-

Письмо третье
269
стей гражданских, подготовляя таким обра-
зом орудие и жертвы деспотизма,— я могу
лишь крайне пожалеть нацию, которой при-
ходится обретать свою свободу силою ору-
жия. Я боюсь, что ее постигнет судьба, ко-
торая выпала на нашу долю после пораже-
ния Карла I. Наша парламентская армия
превратилась в тирана для парламента, во
имя которого она «боролась. Одерживая
победу в борьбе за свободу, мы подвергаемся
опасному искушению стать тиранами. Побе-
доносная армия, естественно, склонна прези-
рать невооруженных буржуа и трудящихся.
На одного принца Оранского, который, не-
смотря на свои успехи, довольствуется поло-
жением первого гражданина республики,
найдутся двадцать Кромвелей. Что я говорю
двадцать? найдутся и сто.
Не знаю, сударь, какое впечатление произ-
ведет эта доктрина на ваш ум, но что ка-
сается меня, признаюсь, чем больше я раз-
мышляю о ней, тем больше исчезают мои
старые предрассудки. Я начинаю понимать,
что угнетатели общества обладали магиче-
ским искусством убеждать нас, что в наших
интересах не препятствовать их узурпациям
и несправедливостям и что гражданская
война для народа, еще достаточно доброде-
тельного, чтобы воспользоваться ею, являет-
ся еще большим бедствием, чем угрожаю-
щая ему тирания. С тех пор как я знаком-
люсь с английскими идеями или, вернее, с
мудрой философией милорда Стенхопа, я

О правах и обязанностях гражданина
беспрерывно спрашиваю себя, действительно
ли гражданская война является худшим
злом, чем рабство. Не жестокость какого-
нибудь Нерона или Калигулы страшит меня
больше всего; к счастью, такие чудовища
редки; они поражают только куртизан, име-
ющих дерзость или низость быть их прибли-
женными, и мир вскоре освобождается от
них.
Но меня поражает та нравственная сла-
бость, то глубочайшее смирение, та глупость
и то одиночество, то медленное, беспрерывное
и огромное опустошение, которое производит
наш европейский деспотизм и которое подав-
ляет народ. Если гражданская война и при-
чиняет больше бед, то ведь эти беды, по
крайней мере, преходящие, и, встряхивая
душу, они вселяют в нее бодрость, необходи-
мую для того, чтобы их перенести, Я вспо-
минаю слова знаменитого писателя, который
говорит, что народ никогда не бывает бо-
лее сильным, более уважаемым и более сча-
стливым, чем после потрясений гражданской
войны. Корсиканцы как будто стали новой
нацией, с тех пор как любовь к свободе вло-
жила в их руки оружие. Если среди смут
граждане не всегда становятся лучше, то, по
крайней мере, множатся таланты, повышает-
ся просвещенность, а души обретают извест-
ную гордость. Взгляните, какой была Фран-
ция после победы Генриха IV над лигой.
Быть может именно Фронда, герои которой,
однако, не отличались умом, возвратила на-

Письмо третье
271
ции ту активность и то благородство, которые
были извращены в правление кардинала Ри-
шелье; может быть именно это придало блеск
последнему царствованию и министры, более
разумные, чем министры Людовика XIV, из-
влекли бы большие преимущества.
Есть доля предрассудка, сударь, в том
различии, которое вам угодно установить
между войной внутренней и войной внешней.
Я готов исследовать происхождение этого
предрассудка. Я настолько доверяю вашей
дружбе, что, надеюсь, вы простите мне, если
я здесь изложу свои идеи наряду с идеями
милорда Стенхопа. Не считаете же вы, что
все народы, по причине незнания естествен-
ного права и своих страстей, склонны ду-
мать, подобно древним римлянам, не разли-
чавшим иностранца или соседа от врага?
Историки, поэты и ораторы исходят из этих
распространенных и непродуманных взглядов;
они представляют нам внешнюю войну в об-
разе славы и побед, в то время как граждан-
скую войну поносят именем беспорядка и
несправедливости. Вот каковы наши первые
учителя, жившие в том веке, когда еще не
сформировавшийся разум принимал за истину
всякого рода заблуждения; впоследствии, на
том основании, что эти учителя легко выра-
жали свои мысли, делался вывод, что они
обдумали то, о чем писали, им верили на
слово, и я, как и все, был одурачен ими.
В действительности всякого рода война в
одинаковой мере гибельна для человечества:

272 О правах и обязанностях гражданина
внешняя война не менее пагубна для всего
человечества, чем внутренняя война для от-
дельного общества; интересы же того и дру-
гого, несомненно, равны в глазах бога, со-
здавшего людей не для того, чтобы они не-
навидели друг друга и дрались между собой,
потому что их разделяет река, горы или мор-
ской залив. Но если, являясь гибельным по-
следствием власти страстей, внешняя война
бывает иногда полезна, если естественное пра-
во делает ее порой даже необходимой, ибо
она иногда служит единственным средством
для государства не дать себя в обиду, полу-
чить то, - что ему законно принадлежит, и не
допустить своего разорения, то я хотел бы
просить, чтобы мне спокойно сказали, почему
гражданская война не может быть иногда,
так же, как война внешняя, дозволена стро-
гой моралью. Разве внешний враг, желающий
подчинить себе какой-нибудь народ или от-
казывающийся восстановить нанесенный ему
ущерб, более виновен, чем внутренний враг,
который хочет поработить свой народ или
который открыто презирает законы? Не
свершают ли они несправедливость оба?
Если разум осуждает их одинаково, то по-
чему бы он дозволил отразить одного силой
и запретил бы сопротивляться другому?
Разве более выгодно для народа оспаривать
ценой крови сотен тысяч свое право на ка-
кой-нибудь город в Европе или на какие-
нибудь пустыни в Америке или заставить
уважать свой флаг на море и своих послов

Письмо третье
273
при иностранном дворе, чем иметь правитель-
ство, при котором гражданин спокойно поль-
зуется своим имуществом и, не нарушая за-
конов, ничего не боится?
Добродетельный гражданин вправе вести
гражданскую войну, если существуют тира-
ны, т. е. правители, имеющие притязания
пользоваться властью, которая может и
должна принадлежать только законам, и при-
том властью настолько сильной, чтобы угне-
тать своих подданных. Считать гражданскую
войну всегда несправедливостью, призывать
граждан не отвечать силой на насилие — это
доктрина, более всего противоречащая нрав-
ственности и общественному благу. Согласи-
тесь, сударь, что люди, которым поручено
обучать нас правилам, касающимся наших
обязанностей, обладают весьма ограниченны-
ми и весьма жалкими взглядами; они не за-
мечают или, льстя властям, не хотят заме-
чать, что обрекать подданных на постоянное
и неизменное терпение — это значит довести
королей до тирании и расчистить им путь
к ней. Если народ не считает себя вправе
защищаться от нападающих на него чуже-
странцев, он, несомненно, будет ими покорен.
Нация, не желающая сопротивляться своим
внутренним врагам, неизбежно, следователь-
но, должна быть угнетаема. Итак, я хотел бы,
чтобы наши богословы объяснили мне, поче-
му бог берет под свою защиту внутренних
врагов народов и предоставляет нашей враж-
дебности внешних врагов. Если право силы

274 О правах и обязанностях гражданина
не является самым священным правом, если
у людей существует какой-то разумный и
нравственный принцип, справедливость, сле-
довательно, разрешает прибегнуть к оружию
для оказания сопротивления угнетателю, на-
рушающему законы или ловко злоупотребля-
ющему ими для узурпирования неограничен-
ной власти.
Вы видите, сударь, что семена, посеянные
милордом Стенхопом, не попали на бесплод-
ную почву, и я надеюсь, что он будет так
доволен моими успехами, что предоставит мне
почетное место среди своих учеников. Ми-
лорд,— сказал я ему после того, как он разъ-
яснил мне свою доктрину о гражданской вой-
не,—вы добьетесь того, что я поверю всему,
что вы захотите. Это потому,— ответил он
шутя,— что вы благоразумны, а я говорю вам
разумное. Вы хотите соблазнить меня,— воз-
разил я,— я буду осторожен. Но мы еще не
квиты с вами; мои предрассудки еще зададут
вам работу; откровенно говоря, я еще не
чувствую себя свободным в моей новой манере
мыслить. Я могу предложить вашему внима-
нию несколько возникших у меня сомнений и
спросить у вас разъяснений по поводу вашего
права реформы.
Я прекрасно понимаю,— продолжал я,—
все, что может и что даже должен делать
свободный народ для того, чтобы защитить,
возвратить и утвердить свою свободу. Я не
забочусь о германском государстве, посколь-
ку оно юридически может свергнуть импера-

Письмо третье
275
тора или одолеть его силой, если он захочет
расширить свои прерогативы за пределы,
предписываемые ему его договором. У Шве-
ции свои основные законы, которым король
подчинен не в меньшей степени, чем ничтож-
нейший из граждан; действительно, было бы
глупо или, по меньшей мере, бесполезно, что-
бы у шведов существовал закон для короля
и чтобы он мог безнаказанно нарушить его.
Ваша Англия имеет свою великую хартию и
нечто еще более ценное,— акты, принятые ва-
шим парламентом во время последней револю-
ции,— вам нетрудно защищать свою свобо-
ду. Как бы ни были благосклонны Гроций и
Пуффендорф к неограниченной власти, они
все же признают, что каждый народ, подчи-
нившийся королю на определенных условиях,
волен с оружием в руках принудить его со-
блюдать эти условия. Я прекрасно понимаю,
что всякий народ, не заключивший формаль-
ного договора о безусловном подчинении ко-
ролю, имеет право употребить все усилия для
замены варварских обычаев, угнетающих его,
полезными законами.
Но в мире есть датчане, пожелавшие от-
дать свое счастье в руки своего короля. Не-
сомненно, каждый волен уступать другому
право, которым он располагает; почему же
нация, которой по существу принадлежит за-
конодательная власть, не могла бы пожало-
вать ее королю вместе с исполнительной
властью? Мне думается, что для нации,
отрекшейся полностью от своей свободы, те

276 О правах и обязанностях гражданина
преимущества, которые дает ей восстановле-
ние этой свободы, не являются достаточным
мотивом для оправдания предпринятого ею
шага. Если народ не связан неопровержимо
самыми свободными, самыми формальными,
самыми подлинными договорами — нет боль-
ше среди людей ни правил, ни справедливо-
сти, а тогда, что станет с обществом? Но
если этим договорам надо фанатически под-
чиняться, что же будет с бедными датчана-
ми? Я вижу, что тут все законы морали и
политики противоречат друг другу, и этот
конфликт смущает меня.
Посмотрим,— ответил мне милорд,— быть
может, существуют какие-то права, от кото-
рых мы не вольны отказываться; например,
права, которые настолько вытекают из самой
сущности человека и общества, что невозмож-
но серьезно разлучиться с ними; самые не-
вежественные законодатели признали, что
есть такие права. Никогда закон не был
настолько нелепым, чтобы повелеть винов-
ному оставить заботу о своем сохранении и
притти к судье просить наказания, которого
он заслужил. Все моралисты согласны, что в
тех случаях, когда судья не может притти
мне на помощь, я обладаю всей его властью
для наказания нападающего на меня разбой-
ника. Если в случае крайней нужды и голо-
да я ворую, чтобы насытить себя, закон
молчит; я — не вор. Все это верно, ибо
государственный закон никогда не должен
противоречить закону природы. И так как

Письмо третье
277
человек вступил в общество только для пре-
дохранения своей жизни от насилия и нужды,
было бы нелепо, если бы он был лишен
одновременно и той помощи, которую он
вправе ожидать от своих сограждан, и той,
которую он может найти в себе самом; это
означало бы сделать условия жизни в обще-
стве менее благоприятными, чем те условия,
которые предшествовали его возникновению.
Если бы народ сказал своему монарху:
«Мы клянемся, что обязуемся дышать, пить
и есть только по вашему приказанию и с ва-
шего разрешения»,— что бы вы думали о
действительности такого договора? Но пред-
положим,— продолжал милорд, не дожидаясь
моего ответа,— что народ этот говорит дру-
гим языком: «Мы подчиняемся, великий,
августейший, мудрый монарх, вашей воле и
свободно и добровольно жалуем вам всю
власть, какой владеет вся нация в целом.
Отныне все законы повинуются вам, вы воль-
ны толковать их по-своему, отменять их, до-
полнять их и ограничивать по вашему соиз-
волению; отнимайте, давайте, вновь отнимай-
те, вновь жалуйте должности по вашему
усмотрению; располагайте силами королев-
ства по своей воле; ведите войну или заклю-
чайте мир; взимайте налоги, как вы того
хотите; вся власть принадлежит вам, нет
власти вне вас»
Если я не ошибаюсь, эта уступка достаточ-
но широкая; но когда невежественный мо-
нарх не будет знать, как он должен править,

278 О правах и обязанностях гражданина
или же, начав управлять в угоду своим
страстям, покажет своим рабам, в каком они
ослеплении, думаете ли вы, что даже в том
случае, если у этих рабов будет возможность
выбраться из бездны, в которую они погрузи-
лись, их разум должен сказать им, что они
безвозвратно лишены права стремиться к
счастью? Какой суд допустит, чтобы двумя-
тремя негодными фразами можно было
разрушить правду и справедливость, опроки-
нуть все естественные права и перевернуть
все понятия общества? Нет, нет. Только
разумный, а не безумный акт может связы-
вать разумное существо! Это — безумие не
обезопасить себя против страстей или глупо-
сти какого-нибудь короля. Разве не было бы
безумием, если бы люди, образуя общество,
стали действовать в противовес главной
цели общества, состоящей в сохранении их
жизни, их свободы, их покоя и их имуще-
ства? Гражданский суд во всех цивилизован-
ных странах аннулирует соглашения, заклю-
ченные в припадке безумия; он разрывает
несправедливые и постыдные соглашения,
заключенные между двумя лицами; а ра-
зум — этот верховный судья народов и коро-
лей — запрещает повиноваться смехотворным
договорам, оскорбляющим святость его за-
конов.
Подобный акт неизбежно является иллю-
зорным, ибо он, очевидно, неразумен; чтобы
придать ему какой-то вид законности, следу-
ет придать ему разумность; надо полагать,

Письмо третье
279
что он содержит какой-то скрытый пункт,
предполагаемый и подразумеваемый, и этот
пункт, несомненно, означает, что король упо-
требит свою власть, чтобы трудиться на благо
своих подданных. Не подумайте, что это
просто мое предположение, юридическая тон-
кость; это — постоянная истина, так как ни
в каком случае, ни при каких обстоятельст-
вах, никогда, ни на один момент поддан-
ные не могли расстаться с желанием быть
счастливыми; их договор, следовательно,
условный, хотя условие и не выражено
в нем. Вследствие этого они обязаны ему
подчиняться лишь постольку, поскольку ко-
роль, со своей стороны, свято исполняет
его.
Милорд пошел еще дальше, сударь: и да-
же тогда, оказал он, когда основные законы
государства были бы такими мудрыми, ка-
кими они должны быть, нация тем не менее
была бы вправе вернуть себе власть, которую
она доверила своим правителям, и произвести
разделение этой власти по новому плану и в
иной пропорции. Нация, быть может, ока-
жется неблагоразумной, нарушая порядок,
при котором она чувствовала себя хорошо, но
она не погрешит против справедливости. До-
казательство этому простое и ясное. Суще-
ственный признак истинного верховенства, как
это сотни раз доказывали все законодатели,—
это абсолютная независимость или право ме-
нять свои законы, согласно различным усло-
виям и различным потребностям государства.

280 О правах и обязанностях гражданина
Действительно, было бы безумием думать,
чтобы верховная власть могла безвозвратно
связать себя своими собственными законами
и заранее, сегодня же отступить от тех зако-
нов, которые она сочтет необходимым уста-
новить завтра. Народ, изначально являющий-
ся носителем верховной власти, народ, един-
ственный создатель политического строя и
распределитель власти, доверенной полностью
или в разных долях его должностным лицам,
остается, следовательно, навсегда вправе тол-
ковать свой договор или, вернее, свои дары,
менять статьи договора, уничтожать их и
устанавливать новый порядок вещей. Ах, ми-
лорд, вы огорчаете меня,— сказал я,— все
мои мысли спутались. Это пагубное право,
которое дала нам природа и с которым трудно
не согласиться, как будто обрекает людей на
все новые несчастия. Если народ, свободный
от взятых на себя обязательств, может по-
стоянно менять свою конституцию, что про-
изойдет тогда с основными законами? Они
станут тем, чем они смогут стать,— ответил
он равнодушно,— вместо уничтоженных ос-
новных законов последуют новые основные
законы. Я понимаю,— возразил я,— но вы не
избавляете меня от беспокойства. Если лю-
дям важно, чтобы в их правлении установи-
лась своего рода рутина, формирующая их
характер и создающая их национальный дух;
если эта рутина необходима для того, чтобы
сдерживать смутьянов и мятежников, чтобы

Письмо третье
281
придавать законам значение и известную
твердость, что делает их, быть может, более
благотворными, чем самая мудрость их, од-
ним словом, чтобы придать всему государст-
ву в целом неизменную форму, уверенное и
однообразное развитие,— не станет ли тогда
эта рутина большим благом для народов?
Но пусть люди будут убеждены, что во вся-
кое время они вольны сменить свое прави-
тельство, и я ручаюсь вам, что малейший
каприз, малейшее недовольство произведет
переворот. Не смену основных законов уви-
дите вы, милорд, а анархию, которая вскоре
станет обычным состоянием этой опрометчи-
вой и непостоянной нации.
Ладно, ладно! — возразил мне милорд.—
Это французский аргумент! Вы хотите напу-
гать меня своей анархией; но разве вы не
видите, что, если вы боитесь незначительного
зла от моей доктрины, я должен бояться зна-
чительно большего зла от вашей доктрины,
которая оставляет неисправимыми все ошиб-
ки? И что же? Разве революции происходили
реже и были не столь жестокими? Послу-
шайте,— прибавил он, пожимая мне руку,—
народ будет убежден в справедливости того,
что я сейчас изложил вам, и, изменяя основ-
ные законы, он вовсе не разрушит их. При-
рода установила хороший порядок: доверьтесь
абсолютной власти, какую привычка имеет
над людьми. Мы, философы, углубляемся в
себя, добросовестно себя анализируем и будем

282 О правах и обязанностях гражданина
краснеть, видя себя почти всегда пошлыми
рутинерами. Народ часто привыкает к стран-
ному и порочному правительству, мероприятия
которого противоречат одно другому; будет
ли он стремиться переменить правительство,
которое не делает его несчастным? Своим
разрушением или своими преходящими бед-
ствиями государства больше обязаны упорной
привязанности людей к их обычаям или к
их законам, чем страсти менять их. Проследите
историю народов и укажите мне, какие из них
дошли до состояния анархии из-за смены
своих правительств; наоборот, именно потому,
что они рутинеры, они забывают и, наконец,
теряют свои основные законы. Власть посте-
пенно приобретают те простые обычаи, те
нравы, которые прививаются временем, об-
стоятельствами, халатностью или страстями
должностных лиц; но обычаи не настолько
сильны, чтобы заставить умолкнуть законы,
и хотя законы чахнут, они еще в состоянии
бороться с обычаями, и тогда, и только таким
путем, народы приходят к анархии.
У меня было желание, сударь, поговорить
с милордом о праве давности, которое могло
бы узаконить, после определенного срока,
наименее упорядоченные владения и, быть
может, исправить недостатки конституционно-
го договора общества. Оно могло бы служить
правом для тех правительств, которые, посте-
пенно приобретая ловкостью или силой
власть, совершенно отличную от той, какую

Письмо третье
283
им доверили, становятся, наконец, абсолют-
ными монархами. Но я так многому научился
во время бесед с милордом, что мне нетруд-
но было предвидеть его ответ, и я попросил
его только выяснить, были ли такие государ-
ства, которые не обязаны своим происхожде-
нием договорам.
Я предположил, что народ, который зажег
несправедливую войну, был побежден своими
врагами. Я едва мог постигнуть, чтобы после
его поражения у него еще оставались какие-
то права на свободу. Объявление войны та-
кому народу — это смертный приговор, и
это — смерть справедливая, ибо она является
наказанием за его несправедливость. Если по-
бедитель,— сказал я милорду,— является гос-
подином жизни побежденного, почему он не
может ее продать ему за свободу? И какие
права может иметь не являющийся членом
общества порабощенный народ, чья гибель
лишь отсрочена?
Общие права человечества,— ответил мне с
живостью милорд.— А что хотите вы мне
сказать вашим смертным приговором? Мне
кажется, что я слышу Аттилу. Если некото-
рые завистливые народы обрекли на рабство
своих побежденных арапов, то злоупотребле-
ние, какое они сделали из своей победы, и их
несправедливость, осужденная разумом, вовсе
не представляют собой какого-то права, про-
тивостоящего естественным правам: правилом
нашего поведения должно быть не то, что мы
сделали, а то, что мы должны были сделать.

284 О правах и обязанностях гражданина
В настоящее время мы враги. Но разве из
этого следует, что Англии дозволено опусто-
шить Францию, если она это может сделать,
и перебить всех французов? А вы можете
превратить наш остров в огромную пустыню?
Война разрешает убивать только граждан,
вооруженных для ведения войны: женщины,
дети, старики, буржуа... я дрожу! Даже убий-
ство солдата, складывающего оружие и про-
сящего пощады,— это преступление.
Прежде всего я скажу вам,— продолжал ми-
лорд,— что победитель, понимающий свои
истинные интересы, неизбежно должен по-
дражать умеренности римлян лучшей поры их
республики. Они оставляли побежденному
народу его законы, его обычаи, его должно-
стных лиц, его правительство; они требовали
от него только союза и дружбы с ним. Вот
как создают великую и процветающую импе-
рию.
Во-вторых, неправильно, что побежденные
не пользуются правами общества. Каждый
человек, за исключением сумасшедшего или
злоумышленника, должен быть гражданином,
если он живет среди людей, имеющих законы.
Неправда, что жизнь побежденных непрочна:
если они еще не заключили соглашения с
победителем, очевидно, что состояние войны
продолжается; следовательно, они еще ничего
не должны ему, они еще могут убить его и
свергнуть иго, которое на них налагают. Если
же соглашение существует, и война окончена,
побежденный обязан выполнить свой договор

Письмо третье
285
только постольку, поскольку статьи договора
не противоречат природе и цели общества.
Победитель должен быть осмотрителен: если
он нагло злоупотребляет победой и своими
силами, лишая побежденного привилегий,
какие дает общество, он возвращает его к
естественному состоянию, следовательно, де-
лает его свободным и независимым, и под
пустым названием мира в действительности
продолжает существовать война. Чем жесто-
кость моего врага несправедливее, тем больше
я имею права бороться с ним; если он ли-
шает меня преимуществ, неизбежно связан-
ных с моей принадлежностью к обществу, я
имею все человеческие права выступать про-
тив его тирании; от моей храбрости зависит
мое спасение, я могу отомстить за себя.
Простите мне, что я повторяюсь в столь
важном вопросе. Если мой победитель не
считает меня человекам, который создан лишь
для того, чтобы быть независимым в есте-
ственном состоянии, или для того, чтобы
быть гражданином в обществе, это его вина.
Так как мы не связаны законом, так как
над нами нет властелина, то в наказание ему
я могу взбунтоваться, и, хотя исход моего
бунта может быть несчастливым, мой бунт
ни в коем случае не будет преступным. Поди-
витесь на мудрость провидения: оно хочет, что-
бы победитель стал отцом и защитником по-
бежденного; если победитель злоупотребляет
своим успехом, провидение создает ему

286 О правах и обязанностях гражданина
врагов среди его новых подданных. Если по-
бедитель угнетает их так умело, что они не в
состоянии свергнуть его, он сам ослабляет
себя; он подрывает основы своей власти, он
не получит от своих рабов никакой помощи
против чужеземных врагов.
Ах, милорд, как я рад,— воскликнул я,—
что вы смутили меня своими рассуждения-
ми! Не только мой ум, мое сердце погло-
щает их, и я не могу насытиться этой док-
триной, дышащей гуманностью. Конечно, я
навсегда освободился от софизмов, измыш-
ленных сторонниками неограниченной вла-
сти; я убедился, что нет иной законной
власти, кроме той, которая основана на
разумном договоре, что только закон имеет
право властвовать над людьми и что все до-
зволено для установления его власти. Следо-
вательно, всякий свободный народ может
утвердить свою свободу путем ограничения,
разделения, умножения функций своих прави-
телей, всякий порабощенный народ может
стремиться восстановить свою свободу. Не
поразительно ли, что мне понадобились ваши
познания, чтобы увидеть, какое безумие счи-
тать преступлением стремление граждан сде-
лать общество более разумным? Но я уже
вижу, что моя Гроции и мои Пуффендорфы
ошибаются, желая, чтобы люди ждали, пока
злоупотребления тирании достигнут предела,
чтобы восстать против нее.
Да,— сказал милорд,— это все равно, что

Письмо третье
287
обратиться за помощью к врачу после смерти
больного.
Так как король Англии не больше, чем
человек, продолжал он, мы были бы неспра-
ведливы, если бы не прощали ему те чело-
веческие слабости, к которым каждый из нас
просит снисхождения у других. Ошибка, про-
мах, невнимательность, даже глупость — все
это ничего. Но не пытается ли он создать
себе какое-то новое право в ущерб хотя бы
одному гражданину? Не желает ли он рас-
пространить свои прерогативы за предписан-
ные ему пределы? Не осмеливается ли он
предполагать, будто все, что он имеет, он по-
лучил не от своих народов? При первых же
симптомах честолюбия народ должен дейст-
вовать с величайшей энергией. Это неважно,
стали бы кричать юристы, вы мучаете себя
из-за пустяков. Но это те пустяки, ответил
бы я им, которые, умножаясь и постепенно
нагромождаясь один на другой, создают, на-
конец, неограниченную власть. Невелико было
королевство ваших первых Капетингов, но,
незаметно, захватывая права своих вассалов
и их общин, им удалось создать такое могу-
щество, которое своей тяжестью разрушает
все. Ваше духовенство, ваше дворянство, ваше
третье сословие всегда говорили: не стоит
спорить, не стоит сопротивляться из-за таких
мелочей; а вот эта-то замечательная осторож-
ность постепенно обессилила их и лишила их
какого бы то ни было значения. Вот бездна,

288 О правах и обязанностях гражданина
куда неизбежно приводит доктрина ваших
ученых. Судите же, разумна ли она.
Почитайте, прошу вас, Пуффендорфа; в ка-
ком-то месте он спрашивает, должен ли не-
виновный гражданин, которого хотят погу-
бить и который не может спастись, терпеливо
переносить все, что бешеная злоба внушает
его господину. Старательно избегая видеть,
что, как только король порывает связь с об-
ществом, эта связь перестает существовать и
для его подданного, Пуффендорф разрешает,
наконец, этому несчастному прибегнуть к
силе, но по странному «великодушию» он
хочет, чтоб жертвой ее был именно этот не-
счастный: он запрещает его согражданам
притти ему на помощь. Надо признать, что
Пуффендорф рассуждал совсем не так, как
Солон. Однажды опросили этого афинского
законодателя, какой город кажется ему наи-
более счастливым и наиболее цивилизован-
ным? Тот, ответил он, где каждый гражда-
нин считает оскорбление, нанесенное его
согражданину, личным оскорблением и мстит
за него с той же страстью, как за себя. Как
принизила наши души и наши законы низость
наших нравов! Добродетель, которую Солон
требовал в Афинах, считалась бы теперь пре-
ступлением бунтовщика. Как мог Пуффендорф
не чувствовать, что насилие над моим со-
гражданином является оскорблением для ме-
ня? Если я не уничтожу эту возникающую ти-
ранию, она быстро усилится; и не заслужи-
ваю ли я, в свою очередь, стать ее жертвою?

Письмо третье
289
Наша прогулка кончается, вернемся,— при-
бавил милорд,— но я не могу воздержаться,
чтобы не сказать вам еще одно слово относи-
тельно этого права давности, которое столько
юристов защищают в пользу деспотов и се-
мей, узурпировавших верховную власть в
аристократиях. Почему вы упустили этот
серьезный аргумент? Я было хотел восполь-
зоваться им,— ответил я ему,— но благора-
зумно обратил внимание на то, что закон
давности, благотворный, когда дело касается
прав частных лиц на их владения, не может
быть применен к предметам более возвышен-
ным, о которых мы говорим, т. е. к принци-
пам управления государством.
Действительно, сударь, закон давности,
определяющий срок претензиям и взаимным
требованиям граждан, приносит им величай-
шее благо. Может ли существовать покой
для семейств, если никто никогда не может
быть уверен, что ему удастся спокойно поль-
зоваться домом, в котором он живет, и поля-
ми, которые он обрабатывает. Какое неустой-
чивое положение! Какой путь открывается
жадности, недобросовестности и кляузам.!
Могут ли судьи проникнуть в тьму времен и
узнать истину? С тех пор как существует
собственность, закон давности является самым
мудрым гражданским законом, потому что
он направлен к той цели, какую ставит себе
общество и устанавливает действительный
мир между гражданами. Но, распространяясь
на узурпации королей и должностных лиц,

290 О правах и обязанностях гражданина
этот закон, наоборот, будет благоприятство-
вать беспорядку и деспотизму, т. е. уничто-
жению основы и цели общества.
Кроме того,— продолжал я,— закон может
отказать гражданину в праве требовать воз-
врата дома или поместья, если он в течение
известного времени не требовал его, ибо он
претендовал бы на это владение только на
основании права, которое ему предоставляют
гражданские законы. А эти самые законы,
во имя порядка и мира, даровали высшее
право тому, кто спокойно владеет этим по-
местьем в течение многих лет. Закон тут не
совершает ничего несправедливого, посколь-
ку в вопросе гражданской собственности за-
коны природы умолкают, а все зависит от
соглашений, заключенных между собой граж-
данами. Отсюда это удивительное разнооб-
разие законодательств у разных народов и
даже у разных провинций одного и того же
государства: владение, законное в Дофинэ,
не является им в Нормандии.
Иное, когда мы рассматриваем гражданина
в отношении к политическому порядку об-
щества. Вы показали мне, милорд, что я об-
ладаю достоинством и свободой на иных пра-
вах, чем своим домом; вы научили меня, что
есть определенные права, которые мы имеем
от природы. Это—наши личные права; их
нельзя отделить от нас самих; мы не можем
отказаться от них; следовательно, ни один
закон человеческий не может нас лишить
этих прав. Если некоторые уступки, сделан-

Письмо третье
291
ные королю свободным и подлинным актом,
не имеют никакой силы, как же можно, поль-
зуясь законом давности, заставить подданных
уважать узурпации, являющиеся делом силы
и ловкости? Чем владение более давнее, тем
больше возражений можно сделать деспоту и
тем больше прав противопоставить его при-
тязаниям.
Я еще слыхал, как иногда говорят,— ока-
зал мне милорд,— о каком-то молчаливом
согласии, но я не считаю его законным. Ка-
кой-нибудь король, говорят, который в честь
чрезвычайного или неожиданного события
приобрел новую прерогативу, не встретив со-
противления или неодобрения со стороны его
подданных, пользуется ею законно, на осно-
вании их молчаливого согласия. Очевидно,
что это ничего не означает для слабой и по-
рабощенной нации, малейшее недовольство
которой, малейший знак неодобрения были бы
преступлением. Только у свободной нации, у
которой есть штаты или собрания, где она
может выразить свою волю, молчание под-
данных может считаться молчаливым согла-
сием. Наши английские короли, например,
присвоили себе каким-то образом разные пра-
ва и пользуются ими законно, ибо считается,
что если национальный парламент знает об
этом и не препятствует этому — значит он
дает свое согласие. Но наша нация всегда
вольна разрушить приобретенные и терпимые
по простому обычаю права, когда она увидит
угрожающую ей опасность, так же, как она

292 О правах и обязанностях гражданина
может, к своему великому благу, лишить ко-
роля даже тех прерогатив, какие ему присвое-
ны официальным законом. Во что может
превратиться это злосчастное молчаливое
согласие, когда мы не пощадили даже самых
торжественных актов?
Прощайте, сударь. Обещаю вам в другой
раз быть более кратким. Если чиновник, ве-
дающий тайнами почты, откроет это письмо,
то я надеюсь, он ничего в нем не поймет.
Марли, 15 августа 1758 г.

ПИСЬМО ЧЕТВЕРТОЕ
Третья беседа. Исследование отрывка из трактата
Цицерона о законах. Не следует повиноваться не~
справедливым законам. Причины, создающие мудрые
или несправедливые законы у народов.
Правда ли, сударь, что вам казалось, буд-
то ваша душа возвышается при чтении моих
писем? Это было бы очень приятной для
меня похвалой. Это означало бы, что мне
удалось внести в мои письма тот дух милор-
да Стенхопа, который делает рассуждения
интересными и трогает сердце, открывая исти-
ну уму. Я надеюсь, что вы не хотели поль-
стить мне, ибо мне кажется, что с тех пор
как я знаю свои права и обязанности, я сам
испытываю то же, что вы испытали. Мне
кажется, что суетность имен и титулов не
действует более на мое воображение. В лю-
дях, наиболее униженных судьбой, я вижу
свергнутых с трона королей, которых держат
в цепях; великих мира сего я считаю своего
рода тюремщиками.
Милорд,— сказал я ему вчера, когда мы
совершали нашу третью прогулку,— я узнал
благодаря вам права каждого народа; я

294 О правах и обязанностях гражданина
знаю, что свобода — это благодеяние приро-
ды, а неограниченная власть — предел несча-
стий; я знаю, что нелепо, чтобы законы,
уклонившиеся от их истинного назначения,
были подчинены воле монарха. Но труд-
ность не в том, чтобы познать истину, а в
том, чтобы провести в жизнь ее предписания.
Я пытался предусмотреть то, чему вы долж-
ны меня научить, и я заблудился в лабирин-
те. Прежде чем просить вас помочь мне вы-
браться из него, разрешите мне воспользо-
ваться еще одной минутой для беседы с
вами о предмете, имеющем очень близкое от-
ношение к нашему последнему разговору.
Вопрос касается законов. Цицерон написал
о них трактат; вчера вечером, просмотрев его
труд, я случайно наткнулся на очень инте-
ресный отрывок. Этот философ нападает на
эпикурейцев, считающих, что только то спра-
ведливо или несправедливо, что приказывают
или запрещают политические законы. Как! —
восклицает он с негодованием,— возможно
ли. чтобы законы, созданные тиранами, мог-
ли быть справедливыми! Если бы три-
дцать тиранов захотели предписывать афиня-
нам законы и если бы афиняне высказались в
пользу этих законов, явилось ли бы это мо-
тивом для подчинения им? Несомненно нет,—
прибавляет Цицерон,— существует только од-
но право, обязывающее людей, и есть только
один закон, устанавливающий право, и закон
этот — здравый рассудок, который учит то-
му, что надо приказывать и что запрещать.

Письмо четвертое
295
Многие нация, говорит он далее, допускают
у себя вредные, пагубные вещи, столь далекие
от разума, сколь далеки были бы соглаше-
ния, заключенные между разбойниками. Во
имя какого права я бы подчинился им? Не-
справедливый закон, под каким бы названи-
ем его ни подносили, не должен служить в
большей степени законом,— даже если бы
народ мог подчиниться ему,— чем смертонос-
ные снадобья невежественного шарлатана мо-
гут служить спасительными лекарствами.
В первый момент, милорд, я готов был
думать так, как думает Цицерон, и я охотно
сказал бы о нем то, что он говорил о Плато-
не: я согласен лучше вместе с ним заблуж-
даться, чем находить истину с другими фи-
лософами. Однако меня не испугала моя
смелая мысль, что мой собственный разум —
мой первый судья, мой первый правитель,
мой первый государь. Я убеждаюсь, что бог
одарил меня разумом не для того, чтобы я
руководствовался чужим разумом. Как толь-
ко я начинаю думать, что я никому не могу
отказать в том праве, которое я присваиваю
себе, у меня появляются беспокойство и не-
уверенность. Сколько людей — столько мне-
ний, а между тем разве не важно для блага
общества, чтобы существовал всеобъемлю-
щий разум, т. е. закон, примиряющий все
мнения? Наконец, милорд, мысль Цицерона,
столь соответствующая вашему мнению о
необходимости власти разума над разумными
существами, представляется мне противоре-

296 О правах и обязанностях гражданина
чащей вашей доктрине о законах. Все долж-
но повиноваться им, говорили вы мне; граж-
данин не должен сопротивляться должност-
ным лицам, а должностное лицо должно
быть рабом законов; отсюда проистекает
благо общества, и я этому так же верю, как
вы. Но вот что меня смущает: если гражда-
нин должен отказать несправедливому зако-
ну в повиновении, следовательно каждый
гражданин имеет право обсуждать законы.
Всем ложным умам, следовательно, дозволено
не повиноваться, и недостойные граждане по-
лучают повод для возмущения. Я не спокоен
и могу ли я быть спокойным, если я предви-
жу наступление анархии?
Попытаемся,— ответил мне милорд,— раз-
делить законы на различные разряды, и
нам, вероятно, удастся примирить достоин-
ство разума и власть законов, кажущиеся
нам противоречивыми, и судить об опасно-
стях или о преимуществах, связанных с
обсуждением законов, пугающим вас. Что
касается естественных законов, вы понимаете,
что, поскольку мы видим в них лишь пред-
писания нашего разума, нет нужды слишком
много изучать их; они столь простые, столь
ясные, что достаточно представить их людям,
чтобы они подчинились им, за исключением
случаев, когда человек встревожен какой-ли-
бо страстью или если функции его мозга на-
рушены. Самый лживый ум, самый простой
крестьянин знают так же хорошо, как и са-
мый глубокий философ, что они не должны

Письмо четвертое
297
делать другому того, что они не хотели бы
испытать на себе. Пусть человек унижен ни-
щетой и своим низким занятием, будьте уве-
рены, однако, что вам удастся внушить ему
некоторое представление о его достоинстве, в
то время как Август среди жертв, которые
ему приносят жрецы, и бесстыдной лести се-
ната, еще способен чувствовать, что он толь-
ко человек. Чем больше мы будем углублять
эти первоначальные законы природы, тем
больше смысла будут иметь наши политиче-
ские законы; и разве не потому мы все
испортили, что уклонились от этого правила?
...К первому разряду человеческих законов
я отношу основные или конституционные за-
коны управления каждого государства. Поис-
тине,— продолжал милорд, речи которого я
жадно слушал,— вы слишком скромны, если
вы считаете дерзостью судить об их справед-
ливости или несправедливости, и вы не очень
высоко цените своего ближнего, если вы от-
казываете ему в этой привилегии. Не бойтесь
ни долгих, ни оживленных споров: достаточ-
но самого обыкновенного здравого смысла,
чтобы видеть, свободны или зависимы зако-
ны от власти; стремится ли правительство к
общему благу или все общество в целом при-
несено в жертву одному какому-нибудь члену
его. Было ли правительство с самого начала
создано порочным или оно извратилось впо-
следствии,— мне кажется, что после нашей
последней беседы вы без колебаний должны
думать о нем так же, как о нем думает

298 О правах и обязанностях гражданина
Цицерон. Вовсе не стремясь к тому, чтобы
закон примирял все мнения, что укрепляло
бы несчастия общества, надо считать возра-
жения, сделанные закону, началом удачной
реформы. Ваш долг благоприятствовать ему.
Не бойтесь дать оружие неверным умам или
недостойным гражданам: страх перед прави-
тельством, угнетающим их, сдержит их; если
же они осмелятся говорить, их плохие рас-
суждения и их дурные намерения послужат
опорочению несправедливых законов.
Всякое правительство, какое бы оно ни
было, является источником всех частных за-
конов, которые законоведы делят на законы
экономические, уголовные, гражданские и т. д.
Я бы не хотел, как и Платон, чтобы в тех
счастливых краях, где законы созданы, об-
думаны и опубликованы свободным народом,
с теми формальностями и той разумной и
осторожной медлительностью, которые при-
дают законам величие и силу,— гражданин
имел претензии быть мудрее закона, отказы-
ваясь повиноваться тому, что он считает
несправедливым. Его разум был бы слишком
самонадеянным; он может высказать свои
сомнения и требовать объяснения, но предва-
рительно пусть повинуется закону. Его по-
виновение не будет преступным: сомнение не
является мотивом сопротивления закону, а
кроме того, разве мудрость правительства,
при котором он живет, не оправдывает его
повиновения?
... Монарх спокойно ставит в заголовке

Письмо четвертое
299
своих повелений: такова моя воля. По какой
причине, по какому праву он требует моего
повиновения? Разве составление законов, то,
что для людей наиболее свято,— это какая-
то увеселительная прогулка на охоту? Разве
буду я считать священными законами какие-
то обрывки тайно сфабрикованных с коры-
стной целью приказов, обнародованных не
по правилам или в незаконченном виде и не
обеспечивающих мне безопасность? Деспот
должен внушать мне подозрение уже по од-
ному тому, что его обязанности выше чело-
веческих сил и что хрупкая человеческая
добродетель вовсе не создана для того, что-
бы противиться искушениям и бесчисленным
обманам, которым подвергается королевская
особа. Я заставляю мою логику засвидетель-
ствовать, что ее беспристрастные законы стре-
мятся к общему благу и что народ не может
быть принесен в жертву страстям министров
и фаворитов деспота. Его диван44 ежедневно
делает такие глупости, над которыми глупая
чернь посмеялась бы, если бы она не была
их жертвой. Я не настолько безумен, чтобы
считать себя обязанным повиноваться этим
повелениям.
Нет, нет! Цицерон был прав: мы согласи-
лись считать неоспоримой истиной, что гра-
жданин должен повиноваться властям, а
власти — закону, и вы можете быть уверены,
что в республике, где будет соблюдаться
этот порядок, несправедливость законов ни-
когда не породит пагубных распрей. Но так

300 О правах и обязанностях гражданина
как счастливые республики в мире редки;
так как люди, всегда влекомые своими стра-
стями к тирании и раболепству, настолько
злы или настолько глупы, что создают не-
справедливые и нелепые законы, какое иное
средство можно применить к этому злу, как
не неповиновение? Это приведет к некото-
рым волнениям, но почему надо этого боять-
ся? Эти волнения докажут лишь, что вы
любите порядок и желаете восстановить его.
Слепое повиновение, наоборот, свидетель-
ствует о том, что тупой гражданин безразли-
чен к добру и злу. Чего же можно ждать от
него? Человек мыслящий стремится утвер-
дить власть разума; человек, повинующийся
без рассуждения, устремляется к рабству, так
как он находится во власти страстей.
Прошу вас,— сказал мне милорд,— вспом-
нить об одном праве из трактата о законах,
в котором Квинт выступает с красноречивой
декларацией против власти народных трибу-
нов. Что ответил ему Цицерон? Мой брат,
вот живое и верное изображение всех невы-
годных сторон трибуната; но будьте спра-
ведливы и, вскрывая эти стороны, покажите
нам одновременно и бесчисленные и бесцен-
ные преимущества, которые нам доставили
эти правители. Надо сравнивать добро со
злом и надо сравнивать их справедливо.
Начните с этого, и вы увидите затем, что
ваша республика никогда не пользовалась
бы теми неоценимыми благами, которыми
мы обязаны активности, смелости, твердости

Письмо четвертое
301
и ежедневной и строгой бдительности трибу-
нов, если бы мы захотели отвести от них те
преходящие бедствия, которые иногда при-
носили их честолюбие, их заговоры и их ин-
триги.
В политике все рассуждают так, как
Квинт; а я скажу вам, как Цицерон: эти
небольшие смуты, которые вас тревожат,
действительно создают затруднения, но они
сопровождаются преимуществом, несущим
безопасность и благополучие государству.
Трибуны Квинта ошибались иногда и пре-
пятствовали благотворным мероприятиям;
но, постоянно сопротивляясь тирании зако-
новедов и честолюбию сената, они сохранили
народное достоинство, являющееся достоин-
ством республики. Трибуны утвердили за-
коны и не допустили, чтобы они стали при-
теснительными; трибуны возбудили у граж-
дан бодрость, вызвали соревнование и пре-
доставили им все блага. Сколько вещей, ко-
торые мы берем на себя смелость хулить,
получили бы одобрение, если бы мы давали
себе труд рассмотреть их со всех сторон,
видеть не только их ближайшие последствия,
но и самые далекие!
Нам хотелось бы иметь чистые блага, без
всякой примеси, и, однако, безумно желать
этого, поскольку общество состоит из людей,
т. е. из материала весьма несовершенного.
Будем довольствоваться той степенью совер-
шенства, которого природа разрешила нам
достигнуть, и теми средствами, какие она

302 О правах и обязанностях гражданина
предоставила нам для его достижения. Наи-
меньшее зло — вот наше наибольшее благо.
В мире физическом так же, как в мире мо-
ральном, природа придала лекарствам какую-
то горечь. Следует ли поэтому отказаться от
них или, гримасничая подобно ребенку, при-
нимать их? Я прекрасно понимаю, что если
дух беспокойства распространится среди
граждан, он когда-нибудь окажется столь
же опасным, как и трибун, но это та узда,
которая сдерживает правительство, всегда
готовое перейти предписанные ему границы.
Впрочем,— прибавил милорд,— вопрос о
несправедливых и глупых законах и о ре-
форме правительства, который мы вчера об-
суждали,— в сущности говоря, один и тот
же вопрос, ибо невозможно гражданам одно-
временно исправлять пороки своего прави-
тельства и рабски повиноваться предписы-
ваемым им законам.
...Если вы знаете кого-нибудь, сударь, кто
хотел бы встать на защиту несправедливых
и нелепых законов, попросите его изложить
это на бумаге и пришлите мне эти записки.
Что же касается меня, я не смею далее на-
стаивать на таких законах, так как я в со-
стоянии противопоставить милорду только те
жалкие общие места, которые он без труда
опровергнет, к тому же признаюсь вам, что
я не обладаю счастливым талантом спорить
против того, что считаю истиной.
Так как мы вели беседу о законах,—
сказал мне милорд,— мы должны были бы,

Письмо четвертое
303
прежде чем перейти к детальному обсужде-
нию вопроса о реформе, к которой вы жадно
стремитесь, посвятить оставшееся время на-
шей прогулки рассмотрению тех средств, ка-
кие предоставила нам природа для создания
справедливых законов. Милорд,— возразил
я,— несомненно, природа слишком мудра,
чтобы дать нам разум, неспособный указать
нам, каковы наши обязанности, и позаботить-
ся об удовлетворении всех наших нужд. По-
чему мы не углубимся в самих себя; почему
мы не заставим умолкнуть наши страсти; по-
чему мы не обратимся за советом к нашему
разуму, чтобы узнать у него, каковы веления
природы? Наши законы, несомненно, будут
хорошими, если они будут, так сказать, толь-
ко отростками естественных законов. Они за-
претят порок и распространят добродетель.
Вы бы увидели тогда, что граждане без пе-
чали несут бремя законов и, может быть,
даже любят их как основу своей безопасно-
сти и благоденствия. Вы правы,— возразил
мне милорд,— ваш метод верный. Но, если
судить по опыту, вряд ли он осуществим.
Я хотел бы знать, существует ли такое искус-
ство, с помощью которого люди, всегда спо-
собные под влиянием своих страстей ослеп-
ляться и соблазняться, сумели бы избегнуть
соблазна страстей и найти столь полезную и
как будто всегда ускользающую от них
правду.
Я уже хотел было ответить, сударь, что
надо устроить так, чтобы в государстве про-

304 О правах и обязанностях гражданина
цветало изучение юриспруденции, чтобы бы-
ли основаны кафедры естественного нрава,
что надо основать законодательный совет из
честных людей; я хотел слазать и сотни дру-
гих столь же важных вещей, когда заметил,
к счастью, что милорд Стенхоп с любопыт-
ством следит, пошла ли мне на пользу беседа
с ним. У меня хватило здравого смысла по-
нять, что я найду свой ответ в тех принци-
пах, которые я воспринял от него. Милорд,—
оказал я ему шутя,— в ваших словах кроется
какое-то лукавство; я не совсем знаю, что
бы я ответил вам три дня тому назад, но
сегодня я смело говорю вам, что государство
может иметь хорошие законы только тогда,
когда оно само является своим собственным
законодателем.
Милорд обнял меня, сударь, и я, крайне
обрадованный такой честью и открытием, в
некотором роде, истины, злоупотребив его
терпением, заставил его выслушать меня.
Я доказывал ему то, что он знал лучше
меня,— что смешно ждать при монархии или
при аристократическом строе справедливых
и разумных законов. Как могут монарх или
спесивые патриции пользоваться законода-
тельной властью так, чтобы их страсти, бо-
лее слепые, чем страсти других людей, не
повернули все к их личной выгоде? Они все
могут, но разве они стремятся делать только
добро? Разве окружающие их льстецы сами
не помешают им выполнить их замыслы?
Если бы они их выполнили — это было бы

Письмо четвертое
305
чудом; едва ли во всей вековой истории
можно найти два-три подобных примера.
С тех пор как монархов безуспешно преду-
преждают о необходимости предпочитать об-
щественное благо их лошадям, их любовни-
цам, их собакам, их прислужникам, как еще
люди не поняли, что они говорили глухим?
Наоборот, если законодательная власть
окажется в руках народа, будьте уверены,
что он вскоре будет иметь мудрейшие и по-
лезнейшие законы. Гордый своим достоин-
ством республиканец, желающий повиновать-
ся только законам, естественно, обладает
честной, справедливой, возвышенной и сме-
лой душой. Тот, кто приспособляется к гос-
подству людей, должен быть готов почитать
капризы, несправедливость, безумства — сво-
его суждения он лишен. Почитая своего сул-
тана, турки привыкли смотреть на его лич-
ные приказы, как на законы. Для подданных
деспота нет других добродетелей, кроме тер-
пения и нескольких полезных рабских до-
стоинств, совместимых с ленью и страхом.
Если народ, ревниво охраняющий свою сво-
боду, и ошибается иногда, его ошибки не
долговечны, и они учат его; но для людей
порабощенных их первая ошибка неизбежно
подготовляет вторую.
Остерегайтесь,— сказал милорд, прервав
меня,— вы горячитесь; вы, пожалуй, слишком
далеко забегаете, не обращая внимания на то,
что истина одинаково далека от всякой край-
ности.

306 О правах и обязанностях гражданина
...Для возникновения республики достаточ-
но любви к свободе, но сохранить ее и сде-
лать цветущей может только любовь к зако-
нам; таким образом союз этих чувств должен
стать главной целью политики. Мы напрасно
будем стараться установить этот ценный союз
или сохранить его, если мы не добьемся бес-
пристрастного и благосклонного ко всем тре-
бованиям граждан правительства. Если вы
ставите себе такую цель, не бойтесь создать
несправедливые законы; если же вы пренебре-
гаете ею, не надейтесь добиться счастья
общества. Законодатель, намеревающийся
внести закон для исправления допущенного в
государстве злоупотребления, должен отнес-
тись к этому внимательно и спросить себя, не
способен ли этот закон в какой-то мере осла-
бить непосредственно или косвенным образом
любовь и уважение к законам вообще. Если он
произведет одно из этих действий, будьте
уверены, что, несмотря на кажущееся и пре-
ходящее благо этого закона, он нанесет смер-
тельную рану республике. Но одного этого
мало, необходимо, чтобы вы, так сказать,
сохранили эти два чувства в равновесии в
сердцах ваших граждан. Я уже говорил вам:
страсти такого рода, как честолюбие, гнев,
гордость, жадность, злоупотребят любовью к
свободе, если ею не руководит любовь к за-
конам. А другие страсти — лень, сладостра-
стие, страх — сделают бесполезным и даже
опасным уважение к законам, если оно не
одушевлено любовью к свободе.

Письмо четвертое
307
Проследите историю античных республик
и вы увидите, что как только они теряют то
равновесие, которого я требую, начинаются
разногласия. Восстановится оно — тотчас
вслед за смутой наступит спокойствие. Невоз-
можно более сохранить равновесие — тогда
государство безвозвратно пропало. В эти
периоды упадка республики, стонавшие под
тяжестью своих несчастий, безуспешно состав-
ляли законы и правила, с виду мудрые и
полезные. В чем причина этого? В том, что
реформу начинали не оттуда, откуда следо-
вало ее начинать. Мы начинаем лечить тот
или иной порок, вместо того чтобы сначала
изучить причины, вызвавшие его. Частного
рода законы не произведут никакого дей-
ствия, если основные законы государства
плохие или если они потеряли свою силу.
Люди почти никогда не знали порядка и
метода законодательства, не умели различать
законы по их значению, их действенности
и их влиянию. Государства почти всегда
безуспешно трудились над тем, чтобы сделать
себя счастливыми, или были ими только в те-
чение редких моментов. Свободные народы по
обыкновению имеют несчастие утаивать по-
роки своей конституции и даже любить их.
Поэтому многие республики лишь наполови-
ну пользуются теми преимуществами, кото-
рые предоставляет им свобода; их терзает
множество неудобств, от которых они не мо-
гут освободиться, потому что в основе они
дороги им. Мы, англичане, жалуемся на ты-

308 О правах и обязанностях гражданина
сячи беспорядков, происходящих от некото-
рых прерогатив короля. Зачем нужна нам
свобода выборов в общинах и эта власть
двухпалатного парламента, установленных бил-
лями, если мы почитаем право короля пор-
тить нас?
В других республиках правление построено
таким образом, что части его, разумно свя-
занные, взаимно укрепляются, но сами рес-
публики нередко нарушают эту гармонию. То
граждане по какому-то капризу сами усили-
вают власть правителей и замечают свою
ошибку лишь тогда, когда вражда и ревность,
которые они возбудили, уже не допускают ее
исправления; то они пытаются соединить ве-
щи несоединимые. Они хотели бы в свобод-
ном государстве наслаждаться пороками,
которые привели их соседей к подчинению
самовластию деспота. Какой народ обладает
такой мудростью, чтобы видеть тесную и
неизбежную связь, существующую между
свободой и нравственностью? Если вы ста-
нете, под предлогом благоприятствования
торговле, потворствовать жадности и роско-
ши, я предсказываю вам, что, какие бы
законы вы ни создали для укрепления вашей
свободы, они не помешают вам быть рабами.
Какая республика могла бы избегнуть судьбы
Спарты и Рима, если бы она восприняла их
пороки?
Я не стану повторять вам, сударь, всего то-
го, что милорд Стенхоп говорил мне о связи
морали с политикой. Он говорил с тысячью

Письмо четвертое
309
подробностей, правда, очень любопытных, но
я могу сказать, не желая льстить вам, что
много раз слышал эти же суждения от вас.
Он показал мне скрытую связь пороков; они
не столь опасны приносимым ими злом, сколь-
ко тем, что препятствуют осуществлению доб-
ра, повергая душу в какое-то оцепенение, в
какое-то бессилие. Нравственность стоит по-
добно часовому на страже законов и не до-
пускает нарушения их; безнравственность,
наоборот, заставляет предать их забвению и
презрению. Вы, конечно, помните, сударь,
сколько раз в наших политических мечтаниях
мы искали средства для исправления пороков
нашего управления? Каких только проектов
реформ ни придумывали мы? Но мы всегда
кончали наши грустные беседы жалобой на
то, что нельзя найти честных людей для их
исполнения.
Знаете ли вы,— сказал мне милорд к
концу нашей прогулки,— что является основ-
ным источником всех несчастий, угнетающих
человечество? Собственность имуществ.
Я знаю,— прибавил он,— что первобытные
общества могли по справедливости установить
ее; собственность находят даже в естествен-
ном состоянии, ибо никто не может отрицать,
что человек имел право считать своей соб-
ственностью хижину, которую он построил,
и плоды, которые он взрастил. Ничто, конеч-
но, не препятствовало тому, чтобы семьи, объ-
единяясь в общества для взаимной помощи,
сохранили свою собственность и разделили

310 О правах и обязанностях гражданина
между собой поля, которые должны были
снабжать их продуктами питания. Принимая
во внимание волнения, которые происходили
в естественном состоянии из-за дикости нра-
вов, и тот факт, что каждый хотел иметь пра-
ва на все, учитывая также отсутствие опыта,
который бы позволил предусмотреть все бес-
численные неудобства, вытекающие из этого
раздела,— новым гражданам могло казаться
выгодным установить собственность имуществ.
Но не должны ли были мы, знающие все бес-
конечные бедствия, вышедшие из этого зло-
счастного сосуда Пандоры,45 стремиться,—
если бы слабый луч надежды осветил наш
разум,— к счастливой общности имуществ,
столь восхваляемой, столь оплакиваемой по-
этами, к общности, которую Ликург устано-
вил в Лакедемоне, которую Платон хотел вос-
кресить в своей республике и которая из-за
развращенности нравов может быть в мире
лишь пустой мечтой?
Каким бы равным ни был первоначальный
раздел имущества республики, будьте уве-
рены,— продолжал милорд,— что через два
поколения равенство среди граждан исчезнет,
У вас только один сын, приученный вами к
экономии и труду, и он получит от вас на-
следство, заботливо сбереженное, в то время
как я, которому природа отказала в ваших
силах и ваших способностях, менее активный,
менее ловкий или менее счастливый, разделю
свое наследство между тремя или четырьмя
детьми, ленивыми или расточительными.

Письмо четвертое
311
И вот — люди неизбежно неравны, ибо нера-
венство имуществ неизменно приводят к раз-
личию потребностей и какому-то подчинению,
правда, неодобряемому законами природы и
разумом, но признаваемому многими страстя-
ми, порожденными богатством и бедностью.
Нельзя себе представить, чтобы богатые, как
только их начнут ценить и уважать за их со-
стояние, не стали бы объединяться и требо-
вать особого порядка, отличного от порядка
большинства. Искреннейшим образом они ве-
рят, что заслуживают место, в действительно-
сти принадлежащее лишь добродетели и та-
лантам. Они присваивают себе право быть
жестокими, надменными, наглыми по отноше-
нию к бедным, у которых они вызывают од-
новременно зависть и восхищение. Сколько
пороков терзают общество! Они множатся
вместе с бесполезными искусствами. Не на-
дейтесь больше, чтобы общественное благо
стало главным интересом гражданина: его
собственность и отличия, которые он приоб-
рел из гордости, ему дороже отечества. Воз-
никают интриги, заговоры, волнения. В то
время как роскошь развивает в высших слоях
общества дух тирании, она унижает народ, с
каждым днем все более тупеющий, и приучает
его к рабству.
Сначала раздается ропот против злоупо-
треблений, но их терпят пока можно, и эта
снисходительность способствует их укрепле-
нию. Когда же злоупотребления достигают
той степени наглости, которая вызывает воз-

312 О правах и обязанностях гражданина
мущение, тогда уже нельзя помочь. А если
будут созданы аграрные законы и законы
против роскоши? Они не будут более соот-
ветствовать ни общественным, ни частным
нравам. Напрасно вызывают народные вол-
нения в республике; они лишь доказывают,
что в ней нет бо\ьше правительства. И чтобы
заставить замолчать некоторые уже бесполез-
ные законы, к которым еще осмеливаются
взывать, напуганные граждане из жадности
и честолюбия прибегают к самому жестокому
насилию: страсти создают обширные планы,
их венчает успех; а тирания карает граждан,
которых она боится. Такова римская история.
Когда же люди безвольно и беспечно отдают-
ся ходу событий и порокам, тогда в госу-
дарстве повсюду устанавливается какая-то
холодная, вялая тирания. Общественным бла-
гом сначала повсюду пренебрегают, а затем
предают его полному забвению. Постыдные
рескрипты, опубликованные под названием
законов, посеют раздоры среди граждан и
возведут в почет унижение, мошенничество и
доносы. Тирания не соизволит проливать по-
токи крови, потому что она презирает своих
рабов. С одной стороны — угнетатели, лени-
вые, глупые и упоенные несметностью своих
богатств, готовые вознаградить всякого, кто
сумеет вернуть им заглохшее у них в неге
влечение к удовольствию. С другой стороны —
угнетенные, нищета которых лишила их спо-
собности мыслить; и эти животные, которые
перестали считать себя людьми и которые

Письмо четвертое
313
действительно не являются ими более, будут
заняты добыванием жалкой пищи, в которой
им отказывают. Такова история древних на-
родов: ассирийцев, вавилонян, медиян, персов
и т. п., обесславленных своей роскошью и
своей изнеженностью, и такова история боль-
шинства наших современных государств.
Присядемте на минуту на этот вереск,—
сказал мне милорд. Я не смог противиться.—
Сохраните мою тайну, я хочу доверить вам
мои мечты. Когда я читаю описание какого-
нибудь путешественника о некоем пустынном
острове, над которым расстилается ясное не-
бо и по которому течет полезная для здо-
ровья вода, у меня всегда является желание
отправиться туда и основать там республику,
где все богаты, все бедны, все равны, все сво-
бодны, все братья и где первым законом бы-
ло бы запрещение владеть собственностью.
Мы понесли бы в общественные магазины
плоды наших трудов; они были бы государ-
ственным сокровищем и достоянием каждого
гражданина. Ежегодно отцы семейств изби-
рали бы экономов, обязанностью которых
было бы распределение необходимых вещей
соответственно потребности каждого, распре-
деление работы, которая требуется от каждо-
го системой общности, и поддержание в го-
сударстве нравственности.
Я знаю, что собственность внушает вкус и
усердие к труду, но если при нашей испор-
ченности мы не знаем иного побуждения к
труду, кроме собственности, не будем заблуж-

314 О правах и обязанностях гражданина
даться, полагая, будто действительно нет ни-
чего, что могло бы заменить это побуждение.
Разве людьми владеет только одна страсть?
Не станет ли любовь к славе и уважению,
если мне удастся ее возбудить, столь же дея-
тельной, как и жадность, но без всех невыгод-
ных сторон ее? Не изобретателям искусств
буду раздавать я награды, поощряющие
соревнование, а земледельцам, поля которых
будут наиболее плодородными; пастуху, стадо
которого будет самым здоровым и самым пло-
довитым; самому ловкому и выносливому
охотнику, лучше других переносящему труд-
ности и непогоду в разные времена года; са-
мому трудолюбивому ткачу; женщине, больше
других занятой выполнением своих домашних
обязанностей; отцу семейства, больше других
старающемуся поучать свою семью исполне-
нию ее обязанностей перед человечеством;
детям, наиболее усердно выполняющим свои
уроки и более других с готовностью подра-
жающим добродетелям своих родителей. Раз-
ве вы не видите, что род человеческий облаго-
родится под влиянием такого законодатель-
ства и без труда обретет счастье, которое
напрасно обещают нам наша жадность, наша
гордость и наша изнеженность? Только от
людей зависело осуществление этой столь воз-
носимой мечты о золотом веке. Какая страсть
посмеет проявиться на моем острове? Над
нами не будет тяготеть бремя бесполезных
законов, угнетающих ныне все народы. Устав
от тягостного и бессмысленного зрелища, ка-

Письмо четвертое
315
кое представляет Европа, мое воображение
предается этим сладким мечтам и душа пол-
на приятных надежд. Я почти наслаждаюсь
созданными мною призраками и с сокруше-
нием расстаюсь с ними. Вы слушаете меня с
большим вниманием,— сказал мне милорд,—
ваше сердце, обманутое иллюзиями, вселяю-
щими в него надежду, с радостью отдыхает;
не говорит ли оно вам, что в этом счастье,
для которого созданы люди?
Поедем, милорд,— ответил я,— я после-
дую за вами. Когда и куда мы отправимся?
Давайте поселимся под новым небом, где,
освобожденные от предрассудков и страстей
Европы, мы были бы забыты ею навсегда и
не были бы свидетелями бесчеловечных
безумств наших правительств и несчастий на-
ших сограждан.
Прекрасно,— ответил мне милорд со вздо-
хом, а затем улыбаясь сказал,— поедем, я
согласен; но мы вдвоем не образуем респуб-
лики. Кто захочет последовать за нами? Кто
захочет отправиться искать где-то вдали от
своей родины счастья, которым он пренебрег
бы, если бы нашел его около себя! Мы дошли
до такой степени испорченности, когда выс-
шая мудрость должна казаться крайним
безумием и действительно им является; если у
нас совсем нет новых людей, которых мы мог-
ли бы по своей воле превратить в граждан,
как сумели бы мы изменить их представле-
ния? Как сумеете вы вырвать из их сердец
корни этих бесчисленных и вечно возрождаю-

316 О правах и обязанностях гражданина
щихся страстей, власть которых воспитание и
привычки сделали несокрушимой?
Цицерон где-то хулит Катона за то, что тот
говорит о римлянах своего времени так, как
если бы он жил в республике Платона. По-
стараемся не заслужить такого же упрека, бу-
дем разумнее Катона. Мы пресмыкаемся в
глубине бездны; мы влачим там тяжелые це-
пи, которые никакая человеческая сила не мо-
жет разорвать; оставим попытку подняться
быстрым взлетом на вершину горы, прореза-
ющей небеса.

КОММЕНТАРИИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ ОЧЕРК
Габриель Бонно де Мабли (1709—1785) родил-
ся в Гренобле в дворянской семье, принадлежавшей
к судейскому миру (к так называемому «дворянству
мантии»). Он был старшим братом философа Кон-
дильяка и двоюродным братом энциклопедиста
д'Аламбера. Гуманитарное образование Мабли полу-
чил в Лионе, в коллеже иезуитов, откуда вышло
много знаменитых людей того времени. По оконча-
нии коллежа Мабли отправился в Париж, где его
родственник кардинал де Тансен поместил его в се-
минарию св. Сульпиция. Семья Мабли и кардинал
Тансен готовили его к духовной карьере, но Мабли
отказался от нее, покинул семинарию и возвратился
в Гренобль. Здесь он отдался любимому занятию —
изучению классической литературы. Он почти на-
изусть знал Платона, Фукидида, Плутарха и фило-
софские труды Цицерона. Этот глубокий интерес к
античности нашел отражение во всей последующей
научно-литературной деятельности Мабли,
Первое сочинение Мабли под названием «Сравни-
тельный обзор истории Рима и Франции» («Parallele
des Remains et des Francais») вышло в 1740 г. В этом
труде Мабли еще полностью признает необходимость
монархического устройства Франции Книга имела

320
Комментарии
большой успех, но сам Мабли впоследствии стыдил-
ся ее. В 1751 г. в предисловии к своему произведе-
нию «Заметки по истории Рима» он подверг ее
суровой критике. По рассказу биографа Мабли, аб-
бата Бризара, увидев однажды свою книгу у графа
Эгмонта, Мабли на глазах у всех схватил ее и разо-
рвал. 1
Вскоре после выхода «Сравнительного обзора»
Мабли возвращается в Париж. Он становится частым
посетителем салона своей тетки m-me де Тансен, где
встречается с наиболее видными представителями из-
бранного парижского общества — с философами, пи-
сателями и др. Здесь он встретился с Монтескье и
д'Аржансоном, с которыми у него установились дру-
жеские отношения. M-me де Тансен оценила выдаю-
щиеся способности и ум Мабли и предложила своему
брату, кардиналу де Тансен, получившему в 1742 г.
портфель министра иностранных дел, пригласить
Мабли в качестве своего секретаря, Мабли оказался
чрезвычайно полезным для де Тансена и вскоре за-
нял видное положение в министерстве. Он подготов-
лял для кардинала его доклады в совете министров,
составлял мемуары, правительственные депеши и др.
В 1743 г. ему было поручено ведение переговоров с
прусским послом и составление договора с Пруссией
против Австрии; в 1746 г. он подготовлял перего-
воры в Бреда. Мабли ждала блестящая карьера го-
сударственного деятеля. И вдруг неожиданно Мабли
покинул в 1746 г. министерство и навсегда порвал с
официальной политической и дипломатической дея-
тельностью.
1 В г i s а r d. Notes historiques. Collection complete
des oeuvres de Mably (1794—1795), т. I, стр. 98.

Биографический очерк
321
После ухода из министерства иностранных дел
Мабли целиком отдался науке — истории и филосо-
фии. Он жил уединенно и весьма скромно, доволь-
ствуясь пенсией в 3000 ливров в год, что составляло
все его достояние. Он отказывался от всяких поче-
стей, в частности, от чести быть воспитателем дофина,
сына Людовика XV; при этом Мабли заявил, что
он учил бы дофина тому, что «короли созданы для
народов, а не народы для королей».
Резкий и окончательный разрыв Мабли с офи-
циальным миром был следствием глубокого измене-
ния его политических взглядов. Близкое знаком-
ство с абсолютистским режимом во всех его прояв-
лениях оттолкнуло Мабли от него. Он начинает
искать свой идеал государства у древних греков, изуча-
ет Плутарха, Фукидида и др. и проникается любовью
к демократическим учреждениям Греции и в особен-
ности к порядкам Спарты. Ликург, Солон и Фо-
кион — вот почитаемые им государственные деятели.
Начиная с 1746 г. биографические сведения о
Мабли чрезвычайно скудны. События его дальней-
шей жизни целиком связаны с напряженной литера-
турной деятельностью, с изданием его научных тру-
дов. В дореволюционной Франции с ее цензурным
гнетом издание трудов Мабли всегда наталкивалось
на препятствия. Политическая заостренность, страст-
ная ненависть к деспотизму и тирании, присущие
Мабли, пропаганда им свободолюбивых идей
и, наконец, его отношение к «гражданской войне» —
вот причина того, что труды Мабли не всегда могли
быть напечатаны во Франции.
Еще в бытность свою секретарем кардинала де
Тансена, Мабли составил для него обзор между-

322
Комментарии
народных трактатов, начиная с Вестфальского мира.
Этот обзор и был положен в основу вышедшей в
1748 г. в Амстердаме книги Мабли «Европейское
международное право, основанное на договорах от
Вестфальского мира 1648 г. до наших дней» («Droit
public de l'Еurоре, fonde sur les traites depuis la paix
de Westphalie, en 1648, jusqu'a nos jours»). В этой
работе ярко отображено изменившееся политическое
мировоззрение Мабли. Он подвергает в ней резкой
критике внешнюю политику европейских государств и
социальные и политические условия жизни их наро-
дов и впервые ставит те проблемы, разрешению ко-
торых он посвящает всю свою последующую жизнь.
Мабли говорит здесь о несправедливости неравного
распределения богатств, об отсутствии свободы, о
подчинении одного человека другому, о противоречии
всех этих общественных установлений со здравым
смыслом, с законами природы.
Результатом изучения истории древних республик
Греции и Рима являются два дальнейших труда
Мабли: «Заметки по истории греков» («Observations
sur les Grecs») — 1749 г. и «Заметки по истории
римлян» («Observations sur les Romains») — 1751 г.
В них Мабли прославляет античные республики,
противополагает их европейским государствам.
В 1757 г. вышла работа Мабли «Принципы диплома-
тии» («Principes de negociation»), в которой он осуж-
дает внешнюю и внутреннюю политику европейских
монархий, их грабительские войны, угнетение под-
данных. Он требует установления дипломатии на
новых принципах, отказа от тайных договоров,
установления добрых отношений с соседями, устра-
нения назревающих конфликтов мирным путем

Биографический очерк
323
и т. д. В следующем году Мабли написал работу
«О правах и обязанностях гражданина» («Des droits
et des devoirs du citoyen»), где он излагает свои
взгляды по вопросам внутренней политики. По цен-
зурным условиям эта книга не могла быть опублико-
вана при жизни Мабли. Она вышла лишь через
тридцать лет, в 1789 г., уже после его смерти.
В 1763 г. в Амстердаме анонимно вышла еще од-
на работа Мабли — «Беседы Фокиона об отношении
морали к политике» («Entretiens de Phocion sur le
rapport de la morale avec la politique»), В ней под
видом критики государственного строя Афин под-
вергается критике политический и социальный строй
феодально-абсолютистской Франции. Идеалом Фо-
киона является республика мелких земельных соб-
ственников, осуществляющих между собою равен-
ство. Бернская республика присудила Мабли премию
за эту работу, как наиболее полезную для всего че-
ловечества.
В 1765 г. в Женеве вышли два тома труда
Мабли «Заметки по истории Франции» («Observa-
tions sur l'histoire de France»), третий том этого
труда увидел свет только лишь в 1788 г.
Мабли изучает историю своей страны по перво-
источникам, анализирует хартии, законы, договоры
и 1. д., дает подробный обзор сеньериального режи-
ма со всеми его тяготами для народа, раскрывает
источник происхождения феодальных институтов и
абсолютной власти, нанося удар по теории божествен-
ного происхождения королевской власти. Единствен-
ным светлым явлением во всей истории Франции
Мабли считает краткий период царствования Карла
Великого. Идеализируя Карла, Мабли изображает его

324
Комментарии
королем, исполняющим законы, принятые народными
представителями. Он доказывает, что уничтожение Ге-
неральных штатов было большим несчастьем для Фран-
ции, а восстановление их, правда, на новой основе,—
единственное средство возрождения страны. Мабли
предсказывает наступление кризиса монархической
власти в недалеком будущем; народ должен будет
использовать этот кризис для созыва Генеральных
штатов. Эта работа была очень популярна во Фран-
ции в революционный период. Она была новым сло-
вом во французской историографии того времени.
«Заметки по истории Франции» считались лучшей
«историей Франции», ибо это была, говорит Бизар,
«не история королей, войн, осад и сражений, а история
развития государственного устройства, законов, нра-
вов нации, ассамблей, развития власти и борьбы за
свободу».2 Сам Мабли незадолго до смерти так сказал
о своей книге: «Эта работа — мое завещание».3
В 1768 г. Мабли опубликовал свой труд
«Сомнения, предложенные философам-экономистам
по поводу естественного и необходимого поряд-
ка политических обществ» («Doutes proposes aux
philosophes economistes sur l'ordre naturel et essentiel
des societes politiques»), являющийся ответом на вы-
шедшую годом раньше (1767) книгу видного пред-
ставителя французской экономической школы физио-
кратов философа Мерсье де ла Ривьера — «Есте-
ственный и необходимый порядок политических об-
ществ» («L'ordre naturel et essentiel dies societes
2 В r i s a r d. Ук. соч., стр. 20—26.
3 Там же, стр. 106/

Биографический очерк 325
politiques»). В этой работе Мабли резко и страстно
критикует основные положения физиократов по во-
просам собственности и политической власти.
К 70-м годам Мабли становится европейски из-
вестным политическим писателем, знатоком политиче-
ской теории, и некоторые государства обращаются
к нему за советами в конституционных вопросах.
Б 1770 г. Барская конфедерация поручила Маб-
ли составить конституцию для Польши. Впервые он
оставил свое уединение и отправился в Польшу, где
в течение года знакомился с ее политическим строем.
По возвращении Мабли написал книгу «Об управле-
нии и законах Польши» («Du gouverneraent et des
lois de Pologne»), опубликованную только в 1781 г.
В этой работе Мабли развертывает картину общего
положения в Польше. Он рисует мрачными красками
состояние народа: угнетение крестьян, эксплоатацию
народных масс мелким дворянством, анархию и дес-
потизм дворянства. Мабли предлагает Польше про-
вести умеренные реформы, необходимые для ее бур-
жуазного развития.
В 1778 г. был издан трактат Мабли — «Об изу-
чении истории» («De l'etude de 1'histoire»), написанный
для бурбонского принца Фердинанда Пармского, ве-
роятно, в 1767 г.
В трактате дан обзор истории народов древнего
и нового мира, все многочисленные бедствия которых
Мабли объясняет тем, что правители и исполнители
законов злоупотребляли своей властью. В своем обзоре
Мабли особо отмечает Швейцарию, Нидерланды и
Швецию, где народам, по его мнению, удалось до-
биться установления свободных институтов. Его вни-
мание привлекает преобразовательная роль Петра в

326
Комментарии
России; отдавая должное «гению Петра», он, однако,
порицает его деятельность главным образом за то,
что он не создал из своих подданных граждан.
Мабли убежден, что без изучения прошлого, без
использования исторического опыта нельзя управ-
лять государством. Поэтому Мабли считает, что пе-
ред историком стоят большие задачи, которые, с его
точки зрения, плохо выполняются современными ему
учеными. Мабли посвящает этой проблеме работу —
<-Как надо писать историю» («De la maniere d'ecrire
1'histoire»), изданную в 1775 г. Он предъявляет к
историку большие и новые для своего времени тре-
бования. Прежде всего он требует от него изучения
истории по документам, проверки правдивости фак-
тов, понимания законов развития народов и причин
упадка государств, показа роли народа в истории
государства, изучения жизни народа, его борьбы за
свободу.
В 1784 г., за год до смерти, Мабли издает свою
работу «Принципы морали» («Principes de morale»).
Подводя в ней итоги своей деятельности, он вновь изла-
гает те принципы своего мировоззрения, с которыми
он выступил как политический писатель и которым
оставался верен всю жизнь. Природа создала людей
равными и добродетельными; разделение общества на
богатых и бедных было источником всех зол; бога-
тые угнетают бедных и тем наносят ущерб всему об-
ществу, губя таящиеся в народе таланты. Мабли
требует установления в обществе равенства как ос-
новы спасительной морали.
В том же 1784 г. вышла последняя при жизни
Мабли его книга «Заметки об управлении и законах
Соединенных Штатов Америки» («Observations sur le

Биографический очерк 327
gouvernement et les lois des Etats-Unis d'Amerique») —
ответ на просьбу Франклина и Джона Адамса выска-
зать свое мнение по поводу конституции США. Маб-
ли отмечает положительные стороны конституции
США, ее прогрессивный характер в сравнении с кон-
ституциями европейских государств того времени, отме-
чает и отрицательные ее стороны и дает ряд советов
к исправлению ее недостатков. Однако Мабли песси-
мистически смотрит на будущее развитие США и
предсказывает новой республике неминуемую гибель,
если она не изменит своего социального строя, не
уничтожит имущественного неравенства. Мабли пред-
видит, что дальнейшее развитие неравенства приведет
США к агрессиям по отношению к другим народам;
они станут новыми карфагенянами, против которых
объединятся народы и окажут им сопротивление.4
После смерти Мабли были обнаружены неопубли-
кованные рукописи, которые вместе с ранее напеча-
танными работами вошли в 15-томное издание пол-
ного собрания сочинений Мабли. Lyon, 1792.
Второе полное собрание сочинений Г. Мабли вы-
шло под названием: Collection complete des oeuvres
de l'abbe de Mably 1'an III de la Republique (1794
a 1795) a Paris.
4 Mably. «Observations sur les Etats-Unis d'Ame-
rique». Oeuvres completes, т. VIII, стр. 483—484,

ПРИМЕЧАНИЯ
1Софи, софисы — персидская династия, осно-
ванная, Измаилом Софи и царствовавшая в течение
1505—1735 гг.
2 Агесилай — спартанский царь, талантливый
дипломат и полководец. О нем см. подробно: Ксено-
фонт. Греческая история. Умер в 358 г. до н. э.
3 Скиф Анахарсис — согласно преданию про-
исходил из царской семьи, много путешествовал и
во времена Солона посетил Афины и другие грече-
ские города. Греки причисляли его к семи мудре-
цам. По возвращении из Греции был казнен за
попытки эллинизировать свою страну. Французский
писатель Бартелеми избрал его героем своего романа
«Voyage du jeune Anacharsis en Grece» (1788).
4 Ганнон — карфагенский суффет (высшее долж-
ностное лицо). Оставил описание морского путеше-
ствия по западному берегу Африки, являющееся цен-
ным трудом по древней географии.
5 Гораций Флакк (65—8 гг. до н. э.) —
крупнейший римский поэт эпохи Августа. Сын вольно-
отпущенника, получил хорошее образование. Писал
сатиры и оды на житейские, философские и литера-
турные темы, легкие я изящные по форме, глубокие
по содержанию.
6 Ферзен Фредерик Аксель (1719—
1794) — граф, занимал видное место в шведском
сейме как один из вождей аристократической партии
«шляп». В 1772 г., после переворота, произведенно-
го Густавом III, был членом Государственного со-
вета.

Примечания 329
7 Мальборо Джон Черчил (1650—1722) —
герцог английский полководец и государственный дея-
тель. Участвовал в войнах против Франции при
Людовике XIV.
8 Аристид, по прозвищу Справедливый (540—
467 гг. до н. э.)—афинский политический деятель,
принадлежал к умеренному крылу консервативной
партии, занимал высшие государственные должности,
9 Эпаминонд — фиванский полководец и поли-
тический деятель IV века до н. э. Примыкал к демо-
кратической партии; имел широкие политические пла-
ны, направленные к ослаблению Спарты и Афин и
к установлению беотийской гегемонии, но осуществить
их ему не удалось. Умер в 362 г. до н. э.
10 Ликург — легендарный законодатель древней
Спарты. Древние авторы относят время его жизни
к VIII в. до н. э. По преданию, Ликург создал все
спартанские учреждения, в частности установил зе-
мельные наделы спартанцам. Представители утопиче-
ского социализма XVII и XVIII вв. считали Ликур-
га образцом разумного законодателя.
11 На правах узуфрукта — узуфрукт (лат.
usufructus) — важнейший из личных сервитутов рим-
ского права, состоящий в предоставлении известному ли-
цу пожизненного и неотчуждаемого права пользования.
13 Мильтиад — крупный афинский государ-
ственный деятель и полководец. В 490 г. до н. э. был
избран афинянами одним из десяти стратегов. Под
его командованием афиняне одержали победу над пер-
сами при Марафоне.
13 Фемистокл (около 525—461 гг. до н. э.) —
один из крупнейших государственных деятелей и пол-
ководцев Афин. Особенно отличился во время греко-
персидских войн. Усилиями Фемистокла Афины
создали сильный морской флот, что дало им возмож-
ность одержать морскую победу над персами у остро-
ва Саламин (480 г. до н. э.). Вся деятельность
Фемистокла была направлена к усилению Афин в
противовес Спарте.
14 Леонид I — спартанский царь 488—480 гг.
до н. э. Во время греко-персидских войн (480 г.

330 Комментарии
до н. э.) занял Фермопильское ущелье, чтобы вос-
препятствовать проникновению персидских войск в
Центральную Грецию. Погиб вместе со своим отрядом
при оказании сопротивления врагу. Греки окружили
легендами битву при Фермопилах и гибель Леонида.
15 Саламян— остров, расположенный южнее
Афин. У Саламина произошла знаменитая битва меж-
ду войсками персидского царя Ксеркса и греками,
окончившаяся победой греков. См. примеч. 13.
16 Платен—древний город в Беотии. Во время
греко-персидских войн (480 г. до н. э.) был разру-
шен персидским царем Ксерксом, а в 479 г. до н. э.
греки при Платеях одержали победу над персами,
вторгшимися в Грецию.
17 Микале — мыс Малой Азии, у которого афи-
няне вместе с союзниками (479 г. до н. э.) одержа-
ли морскую победу над персами.
18 Народ, наконец, удалился на Свя-
щенную гору — Мабли приводит здесь эпи-
зод из легендарной истории борьбы между патриция-
ми и плебеями. По преданию, тирания патрициев
довела плебеев до того, что они удалились на нахо-
дящуюся недалеко от Рима Священную гору (Авен-
тин). Согласно преданию, Менений Агриппа сумел
уговорить плебеев вернуться в Рим. Плебеям удалось
добиться права избрания двух трибунов для защиты
их интересов (494 г. до н. э.).
19 Разделить связку прутьев с патри-
циями— связка прутьев — отличительный знак,
который в древнем Риме носили на плече ликторы,
сопровождавшие царей или консулов и выполнявшие
их поручения. Мабли имеет здесь в виду борьбу пле-
беев за участие в управлении государством.
20 Вожди ваших пуритан — Мабли имеет в
виду деятелей английской буржуазной революции
XVII в., выступавших против королевского абсолю-
тизма Стюартов.
21 Вы обращаетесь к своей великой
хартии — речь идет о так называемой Великой
хартии вольностей 1215 г., которую английский ко-
роль Иоанн Безземельный вынужден был подписать

Примечания 331
под давлением своих баронов. Современные англий-
ские буржуазные историки рассматривают эту хар-
тию как основу английской конституции, английского
демократизма.
22 Появился какой-то фанатик — речь
идет здесь, повидимому, о распространенном в эпоху
английской буржуазной революции пуританском фа-
натизме, в котором выражался социальный протест,
доходящий до полного отрицания существующих
установлений как не соответствующих человеческой
природе. В глазах таких людей король, генералы не
стояли выше обыкновенных смертных. Возможно,
Мабли имеет здесь в виду Уильяма Эверарда.
23 Карл II дал Уильяму Пенну провин-
цию — Мабли имеет в виду Уильяма Пенна, основа-
теля Пенсильвании. За проповедывание в Англии
квакерского учения он был посажен в тюрьму. По
выходе из тюрьмы Пени решил основать в Америке
колонию для преследуемых квакеров. Для этого он
воспользовался долгом короля Карла II его отцу,
адмиралу Пенну, в 16 тысяч фунтов стерлингов.
В возмещение этого долга Карл II в 1681 г. и от-
дал Уильяму Пенну большую территорию в Аме-
рике.
24 Нептун — в древнем Риме бог воды, покро-
витель мореплавания.
25 Аквилон — северный ветер у древних рим-
лян.
28 Борей — сегерный ветер у древних греков.
27 Зефир — западный мягкий и теплый ветер у
древних греков.
28 Пустыни Фиваиды — пустыни в Верхнем
Египте. Начиная с III в. н. э. служили местом уеди-
нения первых раннехристианских отшельников.
29 Эфоры — высшие должностные лица в Спар-
те, введенные, по преданию, Ликургом и избиравшие-
ся народом на один год в количестве пяти человек.
Эфоры пользовались большой властью: они созыва-
ли народные собрания, вносили законы, руководили
внешней политикой, сопровождали в поход царей.
30 Аттик (100—32 гг. до н. э.) — из сословия

332
Комментарии
всадников, один из влиятельных финансистов конца
Республики. Был близок к Цицерону и Бруту.
31 Катилина (108—62 гг. до н. э.) — рим-
ский патриций. Потерпев неудачу на выборах консу-
лов в 64 г.. составил заговор («заговор Катилины»)
с целью убить консулов и силой захватить консуль-
ство. Цицерон, избранный в 63 г. консулом, получил
тайные сведения о действиях Катилины. Заговор был
раскрыт, многочисленные соучастники Катилины за-
хвачены и убиты.
32 А г и с — Мабли имеет здесь в виду спартан-
ского царя Агиса IV, правившего ок. 254—241 гг.
до н. э., задумавшего восстановить в Спарте «ликур-
гово» государственное устройство и уничтожить иму-
щественное неравенство. Проведению реформы воспре-
пятствовали, с одной стороны, эфоры, с другой —
начавшаяся война с Этолией. Обманутый в своих
надеждах народ лишил Агиса доверия. Этим вос-
пользовалась партия крупных аграриев и произвела
государственный переворот. Агис был низложен и, по
приказу эфоров, задушен в тюрьме. Трагическая
судьба Агиса часто служила темой драматических
произведений. Наиболее известна трагедия знаменитого
итальянского драматурга Альфиери (1749—1803)
«Agis».
33 К а т о н Старший (234—139 гг. до н. э.) —
римский цензор плебейского происхождения. Известен
своей строгостью и борьбой против роскоши. Зани-
мал высшие государственные должности. Идеолог
крайней консервативной партии.
34 Аграрный закон — термин, заимствован-
ный из античной литературы и означающий тре-
бование передела земли. Имел сторонников накануне
и в эпоху французской буржуазной революции.
35 А р п а н — древнефранцузская земельная мера
(от 30 до 51 ара) в разных провинциях Франции.
36 Лициний— римский народный трибун. Вме-
сте с другим народным трибуном, Секстием, провел в
367 г. до н. э. законы, расширявшие политические
права плебеев (Leges Liciniae Sextiae). Один из

Примечания
333
этих законов гласил: ни один римский гражданин не
должен владеть более 500 югеров (югер ок. 2 500 м2)
пахотной земли, по другому закону, один из консулов
должен был выбираться из плебеев.
37 Медийская война — так называли в древ-
ности греко-персидские войны.
38 «Эфемериды гражданина» — теорети-
ческий журнал французской буржуазной экономиче-
ской школы физиократов XVIII в.
39 «Е стественное и необходимое со-
стояние обществ» — труд, вышедший в 1767 г.
Автором его был один из виднейших представителей
школы физиократов — Мерсье де ла Ривьер, с кото-
рым полемизирует Мабли, предлагая ему свои «Со-
мнения»,
40 Эфесский храм — знаменитый в древности
храм богини Артемиды в г. Эфесе в Малой Азии.
В 356 г. до н. э. был сожжен Геростратом (согласно
легенде, в целях прославления своего имени), затем
снова отстроен с большим великолепием. Нерон по-
хитил его сокровища, а готы в 262 г. н. э. снова
сожгли его.
11 Т у а з — старинная французская мера длины
(ок. 2 м).
42Леттр де каше (lettres de cachet) — в доре-
волюционной Франции так называли тайные приказы
короля об аресте или высылке какого-нибудь лица
без суда и следствия, без указания причины нала-
гаемого наказания и срока заключения. Отменены в
самом начале французской буржуазной революции
конца XVIII в.
43 Соединенные Провинции — по Утрехт-
ской унии 1579 г. семь северных провинций Нидер-
ландов заключили оборонительный союз против Ис-
пании. В 1581 г. они официально отложились от
испанской монархии и стали называться республикой
Соединенных Провинций Нидерландов.
44 Диван (арабско-персидское слово) — государ-
ственный совет при султане. В ведении этого совета
были важнейшие вопросы внутренней и внешней
политики государства, кроме религиозных вопросов.

334
Комментарии
Он был также последней инстанцией по судебным
делам.
45 Сосуд Пандоры — сосуд, который, согласно
греческой мифологии, Зевс подарил Пандоре, отдавая
ее в жены брату Прометея Эпиметею. При этом он
запретил ей открывать сосуд. Но Пандора открыла
сосуд, и всякого рода несчастья, заключенные в нем,
разлетелись по всему миру на горе людям; на дне
сосуда осталась лишь надежда.

РУССКИЕ ПЕРЕВОДЫ
ПРОИЗВЕДЕНИЙ МАБЛИ
1. Мабли, Г. Разговоры Фокионовы о сходности
нравоучения с политикой. СПб., 1772.
2. М а б л и, Г. Размышление о Греческой истории и
о причинах благоденствия и нещастия Греков.
Пер. с франц. А. Радищев. СПб., 1773.
3. М а б л и, Г. Начальные основания нравоучения.
3 части. М., 1803.
4. М а б л и, Г. О изучении истории. 3 части. СПб.,
1812.
5. В о л г и н В. П. (составитель). Предшественники
современного социализма в отрывках из их про-
изведений, ч. I. М-—Л., 1928. (Отрывки из
произведения Мабли «О законодательстве, или
принципы законов»).
В настоящее издание «Избранных произведений»
Мабли вошли впервые переведенные на русский язык
следующие его работы:
1. О законодательстве, или принципы законов
(1-я книга полностью и первая глава II-й книги).
2. Сомнения, предложенные философам-экономи-
стам по поводу естественного и необходимого порядка
политических обществ (два первых письма).

3. О правах я обязанностях гражданина (четыре
первых письма).
В указанных произведениях сделаны некоторые
сокращения: опущены исторические рассуждения,
не имеющие непосредственного отношения к тематике
данной серии, сокращены детали, связанные со свое-
образной литературной формой работ Мабли (диалог,
переписка, рассказ и беседа во время прогулки и т.п.).

ПЕРВЫЕ ИЗДАНИЯ
СОЧИНЕНИЙ Г. де МАБЛИ
Parallele des Romains et dies Francais. Paris, 1740.
Droit public de l'Еurоре, fonde sur les traites, depuis
la paix de Westphalie, en 1648, jusqu'a nos jours.
Paris, 1748.
Observation sur les Grecs, Geneve, 1749.
Observation sur les Romains. Geneve, 1751.
Principes des negotiations. La Haye, 1757.
Entreliens de Phocion. Amsterdam, 1763.
Observations sur l'histoire de France. Geneve, 1765.
Doutes proposes aux economistes, sur l'ordre naturel et
essentiel des societes. Paris, 1768.
Dc la legislation ou principes des loix. Amsterdam, 1776.
Du gouvernement de Pologne. Paris, 1781.
De la maniere d'ecrire l'histoire. Paris, 1773.
De Г etude de l'histoire. Paris, 1778.
Principes de morale. Paris, 1784.
Observations sur les Etats-Unis d'Amerique. Paris, 1784.
Des droits et des devoirs du citoyen. Paris—-Lausanne,
1789.
Oeuvres completes de 1'abbe de Mably. A Lyon 1792.

ЛИТЕРАТУРА О МАБЛИ
Энгельс Ф. Анти-Дюринг. Соч., т. XIV, стр. 18, 357.
Волгин В. П. Предшественники современного со-
циализма, ч. I, M., 1928.
Волгин В. П. История социалистических идей,
ч. I. М.—Л., 1928.
Волгин В. П. Социальные и политические идеи во
Франции перед революцией (1748—1789 гг.).
М.—Л., 1940.
Г е р ь е В. И. Учение о нравственности и социаль-
ная утопия Мабли. «Русская мысль», 1885,
кн. I и II.
Г е р ь е В. И, Политические идеи аббата Мабли
«Вестник Европы», 1887, январь.
Чичерин Б. Н. История политических учений,
т. III, М., 1871.
А 11 i х Е. La philosophie politique et sociale de Маblу
Revue des etudes historiques, 1899.
Girsberger H. Der utopische Sozialismus des
XVIII Jahrhunderls in Frankreich. Zurich, 1924.
Guerrier M. W. L'abbe de Mably moraliste et
politique. Paris, 1886.
Janet P. Histoire de la science politique dans ses
rapports avec la morale, v. 2, 3-е ed., Paris,
1887.
Kingsley Martin. French liberal thought in the
eighteenth century, London, 1929.
La Serve P. Mably et les physiocrates. Poitiers, 1911.
Lichtenbejrger A. Le sociabsme an XVIII-e
siecle. Paris, 1895.

Литература о Мабли 337
М о r n e t D. Les origines intellectuelles de la Revolution
francaise. Paris, 1933.
M u 11 e r G. Die Gesellschafts- und Staatslehre des
Abbes Mably und ihr Einfluss auf das Werk der
Konstituante. Berlin, 1932.
See H. Les idees politiques en France au XVIII-e
siecle. Paris, 1920.
See H. La doctrine politique et sociale de Mably.—
«Annales historiques de la Revolution francaise»,
1924, N 2, стр. 135—148.
Villegardelle F. Histojre des idees sociales avant
la Revolution franchise, Paris, 1846.
Whitfield Ernest A. Gabriel Bonnot de Mably.
London, 1930.

СОДЕРЖАНИЕ
В. П. Волгин. Социальное учение Мабли 5
Г. МАБЛИ. ИЗБРАННЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ
О ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВЕ ИЛИ ПРИНЦИПЫ ЗАКОНОВ
Книга первая
Глава I. Чтобы судить о наиболее полезных
для общества законах, надо знать, к какому
счастью человек призван природой и при каких
условиях она разрешает ему быть счастливым.
Долг законодателя состоит в том, чтобы содей-
ствовать проявлению социальных качеств, побуж-
дающих нас объединяться в общество .... 39
Глава II. Природа хотела, чтобы равенство
имущества и положения граждан было необхо-
димым условием процветания государств ... 72
Глава III. Об установлении собственности. Не
она является причиной объединения людей в
общество. Природа призывала их к общности
имуществ 91
Глава IV. Непреодолимые препятствия, стоя-
щие перед восстановлением разрушенного равен-

ства. В том порядке вещей, в котором мы находим-
ся, законодатель должен с благоразумием обра-
тить все свои силы против жадности и тщеславия 111
Книга вторая
Глава I. Характер законов, необходимых для
уничтожения жадности или, по крайней мере,
для предотвращения части зол, проистекающих
от нее в тех государствах, где установлена соб-
ственность имуществ 126
СОМНЕНИЯ, ПРЕДЛОЖЕННЫЕ
ФИЛОСОФАМ-ЭКОНОМИСТАМ ПО ПОВОДУ
ЕСТЕСТВЕННОГО И НЕОБХОДИМОГО ПОРЯДКА
ПОЛИТИЧЕСКИХ ОБЩЕСТВ
Письмо первое. Автору «Эфемерид граж-
данина» 167
Письмо второе 191
О ПРАВАХ И ОБЯЗАННОСТЯХ ГРАЖДАНИНА
Письмо первое.
По какому случаю велись беседы, которые
излагаются в этом труде. Первая беседа. Об-
щие замечания по поводу подчинения гражда-
нина правительству, под властью которого он
живет 215
Письмо второе.
Вторая беседа. В каждом государстве граж-
данин имеет право стремиться создать прави-
тельство, наиболее способное составить счастье
общества. Его обязанность установить такое
правительство. Средства, которые он должен
для этого употребить 236

Письмо третье.
Продолжение второй беседы. Возражения
лорду Стенхопу. Его ответы 256
Письмо четвертое.
Третья беседа. Исследование отрывка из
трактата Цицерона о законах. Не следует по-
виноваться несправедливым законам. Причины,
создающие мудрые или несправедливые зако-
ны у народов 293
КОММЕНТАРИИ
Биографический очерк 319
Примечания 328
Первые издания сочинений Г. де Мабли 335
Литература о Мабли 336
Печатается по постановлению Редакционно-иэдательского
совета Академии Наук СССР
*
Редактор Ц. М. Подгорненскап
Технический редактор Н. ., Колгурина
Корректоры В. К. Гарди и Н. С. Родина
*
РИСО АН СССР № 3938. Т-00851. Издат. № 2418. Тип. заказ
№ 2633. Подп. к печ. 24/11-50 г. Формат бум. 70X921/32. Печ. л.
101/4 + 1 вклейка. Уч.-издат.12,3 Тираж 10 000.
Цена в переплете 13 руб.
2-я тип. Издательства Академии Наук СССР
Москва, Шубинский пер., д. 10