Автор: Дьяков А.В.  

Теги: теория культуры   культурология   философия   биографии  

ISBN: 978-5-288-04514-1

Год: 2008

Похожие

Фатальные стратегии

Прими красную таблетку

Прими красную таблетку. Наука, философия и религия в «Матрице»

Прозрачность зла

Текст
                    А. В. Дьяков
Жан БОДРИЙЯР
СТРАТЕГИИ
«РАДИКАЛЬНОГО
МЫШЛЕНИЯ»
Мшш
ИЗДАТЕЛЬСТВО
(ргтш
С.-ПЕТЕРБУРГСКОГО
Ши
УНИВЕРСИТЕТА


А. В. Дьяков
Ж АН БОДРИЙЯР:
СТРАТЕГИИ
«РАДИКАЛЬНОГО
МЫШЛЕНИЯ»
ИЗДАТЕЛЬСТВО С.-ПЕТЕРБУРГСКОГО
УНИВЕРСИТЕТА
2008


ББК 71.0
ДЭЗ
Научный редактор д-р психол наукА.С.Колесников
Дьяков А. В.
ДЭЗ Жан Бодрийяр: Стратегии «радикального мышле­
н ия » / Под ред. А. С .Колесникова— СПб.: Изд-во С.-Петерб.
ун-та, 2008. — 357 с.
ISBN 978-5-288-04514-1
Ж ан Бодрийяр (192 9-2007) — выдающийся французский философ , один
из самы х известных мыслителей современности. Введённые им в широкое
употребление понятия: «симуля кр», «соблазн», «трансэст етика» — сегодня
ка к никогда актуальны . Круг проблем, к которым он обращается: реаль­
ность и симуляция, потребительная стоимост ь и символический обмен, ре­
волю ция и система подавления, молчание масс и империализм масс-медиа, —
охватывает все значимые феномены современной западной ку льтуры.
Монография предста вляет собой первое русскоязычное исследование
творч ест ва Ж а на Бодрийяра. В книге представлен анализ основных кон­
цепций Бодрийяра в их историческом и генетическом развитии. Особое вни­
мание уделяется сопоставительному исследованию творчества Бодрийяра и
современных ему мыслителей. Книга предназначена для всех, кт о интересу­
ется современным состоянием философской мысли.
ББК 71.0
© А. В . Дьяков, 2008
© Издат ельство
С .- Петербургского
I S B N 978-5-288-04514-1
университета, 20 08


ВВЕДЕНИЕ
Мой интеллектуальный пу ть не предпо­
лагает никакой аккумуляции, никакой гло­
бальной конечной цели, а значит, строго
го воря, вовсе не является эволюционным
процессом... К тому же для меня характер­
но это почти патологическое стремление за­
бывать, ст ира ть из памяти, элиминировать то,
чт о мне наиболее дорого.
Ж. Бодрийяр. Беседа с Ф. Ливоне1
Жан Бодрийяр умер 6 марта 2007 г., в шесть часов вечера. Эту
книгу нельзя считать в прямом смысле данью памяти философа, по­
тому что она была написана о Бодрийяре живом. Впрочем, он и сейчас
во многом остаётся живым. Не потому, что он ещё не сделал своего
последнего заявлениия — этого, к сожалению, ожидать уже не при­
ходится,— и не потому, что его тексты могут ещё выкинуть что-ни -
будь неожиданное, что заставит нас пересмотреть своё представление
о нём, — а на это они (тексты) по-прежнему способны. Просто он слиш­
ком близок к нам и не вписывается во впитанное с детства обыденное
представление об истории. Впрочем, как говорил Леви-Строс, «всё —
история: и то, что было сказано вчера, уже история, и то, что было
сказано минуту назад, тоже становится историей»2. И лишь взгляд
на историческое развитие позволяет оценить все элементы филосо­
фии того или иного автора в их внутренних взаимоотношениях. Так
что историко-философское исследование о Бодрийяре писать всё-таки
можно и нужно, пускай оно и будет незаконченным. Мы имеем дело
с мыслителем столь необычным, что законченность здесь вообще едва
ли возможна, а трудности неисчислимы.
1 Бодрийяр Ж . Пароли. О т фрагмента к фрагменту / Пер. с фр. Н. Суслова.
Екатеринбург: У-Фактория, 2006. С. 76.
2Леви-Строс К. Структурная антропология / Пер. с фр. Вяч. Вс. Иванова. М .:
ЭКСМО-Пресс, 2001. С. 21.
3


Первая из этих трудностей делает парадоксальным замысел на­
стоящей работы: написать книгу о философии мыслителя, который
заявил, что «философия сегодня исчезла»3, и сделал всё возможное,
чтобы это стало заметно для всех. С этим связан его статус верховного
жреца постмодернизма. Но мы не станем увлекаться этой его ролью.
По словам Д. Келлнера, «Бодрийяра часто рассматривают как глав­
ного гуру французской постмодернистской теории, однако его можно
прочесть и как мыслителя, который комбинирует социальную теорию
и философию в оригинальной и провокативной форме, и как писате­
ля, выработавшего свои собственные стиль и формы письма»4. Этот
подход представляется нам более продуктивным.
Любой историк философии знает, как важны посмертные издания
всякого рода рукописей и заметок. Вспомним все эти грандиозные со­
брания не изданного при жизни мыслителя, которые так помогают
исследователям Гуссерля, Лакана, Фуко и т. п. Но в случае с Бодрий-
яром всё это несколько проще: Бодрийяр — модный философ, а потому
все его речи, лекции, интервью, путевые заметки немедленно выходи­
ли в свет. Возможно, когда-нибудь мы узнаем о скрытых сокровищах,
хотя и на сегодняшний день комментариев Бодрийяра к собственному
творчеству более чем достаточно. Но и программные работы Бодрий­
яра ещё не были как следует прочитаны в России. Удивительное дело:
сегодня уже можно читать на русском языке почти все его книги, а ни
одного монографического исследования нет. Неужели так мешает то,
что он — наш современник?
По-видимому, дело в другом. Бодрийяр одновременно и чрезвычай­
но сложен, и совершенно прозрачен. Его давно уже к месту и не к ме­
сту цитируют — причём не только те, кто дал себе труд прочесть хотя
бы одну его книгу. Симулякр — очень модное словечко, но когда пы­
таются выяснить, откуда оно взялось у Бодрийяра и что означает, —
начинается головокружение. В итоге многие наши соотечественники
(да и на Западе ситуация не слишком отличается) постановили счи­
тать Бодрийяра просто модным мыслителем, глашатаем постмодерна
(ещё одно непонятное слово) и виртуальной реальности (ещё непонят­
нее).
О «моде на Бодрийяра» мы скажем отдельно. Пока же совершенно
ясно, что пришла пора попытаться написать книгу о нём. Не «Введе­
ние в Бодрийяра» — это делать уже поздно, — но первый опыт исто­
рико-философского осмысления его творчества в целом. Попытаться
понять, каковы истоки его философии, как она развивается и, самое
3 Бодрийяр Ж . Прозрачно сть зла / Пер. с фр. JI. Любарской и Е. Марковской.
М.: Добросвет, 2000 . С . 133.
4 Kell ner D. Jean Baudrillard After Modernity: Provocations On A Provocateur and
Challenger / / The International Journal of Baudrillard Studies. 2006 . Vol. 3. N 1.
4


главное, каково её место в историко-философском процессе последних
двух столетий.
В настоящей книге речь пойдёт о Бодрийяре-философе. Это зна­
чит, что мы оставляем без специального рассмотрения многие сторо­
ны его творчества. Конечно, нам предстоит в значительной степени
затронуть политику, эстетику, социологию и т.п ., однако работам о
Бодрийяре — политике, социологе, эстетике, — ещё предстоит быть на­
писанным. Мы же, повторяем, будем говорить о философии. Иными
словами, о концептах. При этом нам приходится a priori отказаться
от выстраивания неких чётких схем развития философии Бодрийяра,
который и сам признавал, что «не ориентирован на окончательные ре­
шения и не нацелен на построение завершённых систем»5. Поэтому он
не застывает ни в каких «ставших» (по Шпенглеру) формах, но эво­
люционирует: «Патафизик в двадцать — ситуационист в тридцать —
утопист в сорок — виральный и металептический в шестьдесят —вот и
вся моя история»6.
Бодрийяр происходил из крестьянской семьи. Вернее, его дед и
бабка были крестьянами, отец и мать служащими муниципалитета, но
он первым в своей семье получил университетское образование. Ж ан
Бодрийяр родился 20 июля 1929 г. в Реймсе. Здесь он учился сперва
в средней школе, а потом в лицее, здесь получил первые познания
в философии. Один из преподавателей познакомил молодого чело­
века с идеями патафизики (позднее в Реймсе возникло объединение
интеллектуалов, называвшее себя «коллежем патафизики»)— весёлой
науки, изобретённой А. Жарри, автором кукольных пьес о папаше
Убю7. В том же Реймсе и в то же время зародилось сюрреалистиче­
ское движение «Grand Jeu» («Большая Игра»), участники которого
(Р. Домаль, P.- Ж . Леконт, Р. Вайян) выпускали одноимённый журнал
и стремились побудить людей к разочарованию в себе и в обществе.
Бодрийяр, конечно же, был ещё слишком мал, чтобы участвовать в
5Бодрий яр Ж . Пароли. О т фрагмента к фрагменту. С . 9.
6 Baudrillard J. Cool Memories II (19 87-1990) / Transl. by Ch. Turner. Durham
(N. Carolina), 1996. P. 83.
7«Патафизика... есть наука о том, что дополняет метафизику как в рамках
оной, так и за её пределами, причём за эти самые пределы патафизика простира­
ется столь же далеко, как метафизика — за границы обычной ф изики .. . Она изуча ­
ет законы, управляющие исключениями, и стремится объяснить то т иной мир, чт о
дополняет наш; говоря проще и без претензий, предметом её описаний будет мир,
который мы можем — а вероятно, и должны — видеть на месте привычного... Пата-
физика есть наука о воображаемых решениях, которая образно наполняет контуры
предме то в свойствами, пока чт о пребывающими лишь в потенции» (Жарр и А . Д е ­
яния и суждения до ктора Фаустролля , патафизика (Роман о новой науке) / Пер. с
фр. С . Дубина / / «Уб ю король» и другие произведения: пьесы, романы, эссе. М .:
Б.С .Г.- пресс, 2002. С. 274 -275).
5


«Игре», и основательно познакомился с её идеями позже. Впослед­
ствии он говорил, что горд тем, что это движение возникло в его род­
ном Реймсе, к которому, впрочем, он не испытывал сильных носталь­
гических чувств. Что же касается патафизики, то она сразу оказала
на будущего философа сильное влияние: он хорошо учился в лицее,
но патафизика требовала «жертвоприношения разума»8. Результатом
этого «жертвоприношения» стал сборник стихотворений «Гипсовый
ангел»9, в котором сам Бодрийяр усматривает влиянйя А. Рембо и
А. Арто. (Существовали ещё какие-то юношеские сочинения, но ав­
тор уничтожил их, сочтя незрелыми.) Таким образом, первые рабо­
ты Бодрийяра с языком были больше поэтическими, нежели рацио­
нальными, и это во многом определило его изысканный литературный
стиль.
По словам Бодрийяра, в школе он «самым примитивным образом»
впитал множество знаний, которыми мог пользоваться в универси­
тете, так что здесь практически не занимался и переходил с курса
на курс с лёгкостью. Освободившееся время он посвящает чтению:
У. Фолкнер, Ф. М. Достоевский, JI. Стендаль, JI.-Ф. Селин, Ф. Ницше,
И. X. Ф. Гёльдерлин, В. В. Набоков, С. Беллоу, Г. Черонетти... Вооб­
ще же литературные влияния на философию Бодрийяра различны и
многообразны. В его «бестиарии» в одном ряду прекрасно уживаются
Барт, Батай, Беньямин, Бодлер, Б орхес...
— и так на каждую литеру.
В зрелые годы он будет читать много американской научной фанта­
стики.
Образованность предопределила отрыв будущего философа от вос­
питавшей его среды. « . . . М не ... пришлось расстаться с семьёй, с ро­
дителями, которые были выходцами из крестьян, со всеми в общем-
то совершенно необразованными людьми, которые окружали меня с
детства. Расстаться, чтобы — в соответствии с уж не знаю откуда взяв­
шимся тёмным фантазмом самих же моих родителей — оказаться в го­
раздо более культурной ср ед е... » 10 Однако этот социально-интеллек­
туальный разрыв с прежним окружением не означал разрыва с пер­
вобытной культурой (или некультурностью) предков. Сам Бодрийяр
часто говорил, что по-прежнему чувствует в себе крестьянские корни.
В 1956 г. Бодрийяр стал преподавателем в средней школе. Но учи­
тельская карьера его не прельщала, и в начале 1960-х он устроился
сотрудником издательства «Seuil». Хорошее знание немецкого языка
8См .: Baudrillard J. Pataphysique. P., 2002.
9Baudrillard J. L’Ange de stuc: роётеэ. P., 1978. Бодрийяру вообще не чужда
поэтическая строка. Другим известным образцом его стихосложения является эле­
гия на смерть принцессы Д иа ны, положенная на м узы ку (Baudrillard J. Lament
For Lady Di / / After Diana. Irreverent Elegies. Ed. M . Merck. L., 1988. P. 75 -76).
10Бодрийяр Ж . Пароли. О т фрагмента к фрагменту. С . 187.
6


обусловило начало карьеры Бодрийяра: его первая научная работа—
перевод (совместно с Ж . Бадья) «Диалогов» Б. Брехта11. За этим по­
следовали переводы П. Вейса и работа редактора и рецензента. Сов­
местно с А. Оже, Ж . Бадья и Р. Картелем Бодрийяр участвует в пере­
воде «Немецкой идеологии» К. Маркса и Ф. Энгельса12. Но, несмотря
на такую близость к немецкой культуре, Бодрийяр считал своё зна­
комство с немецкими классиками — Кантом, Гегелем и Хайдеггером —
недостаточным. Последнего, например, он читал во французском пере­
воде и только выборочно. Кроме того, Бодрийяра-переводчика в боль­
шей степени привлекала поэзия; впрочем, его переводы Гёльдерлина
и Ницше до сих пор не изданы.
Как вспоминает сам Бодрийяр, в юности он был страстным поклон­
ником Ницше; с идеями немецкого мыслителя он познакомился, едва
приступив к изучению философии. В ходе конкурсного испытания по
немецкому языку на замещение должности преподавателя Бодрийяр
предпринял письменный и устный анализ работ Ницше, однако чле­
ны жюри оказались категорически несогласны с его выводами, так
что избрание по конкурсу не состоялось. «Помешав моему избранию,
Ницше, видимо, отомстил мне за самонадеянность, — говорил Бодрий­
яр позже, — хотя, может быть, и наоборот, оказал большую усл угу...
После этого я полностью перестал читать его книги, сохраняя сф ор­
мулированные им идеи в своего рода квазиглубинной памяти и из­
влекая из неё лишь то, что действительно хотел извлечь».13 В дни
юности Бодрийяра во Франции вспыхнула «мода на Ницше». Так что
о базельском филологе говорили все — от М. Фуко и Ж . Делёза до
Ж.- Ф . Лиотара и Ф. Соллерса. Тогда Бодрийяр, впрочем, отнёсся к
спорам о Ницше равнодушно, вернувшись к чтению немецкого фи­
лософа только в начале третьего тысячелетия. А в 1960-х Ницше
представлялся ему несовременным и «несвоевременным». У него бы­
ли другие авторитеты — Ж . Батай, М. Мосс, А. Арто, П. Клоссов-
ски... 14
«Своевременным» в те годы был структурализм, и Бодрийяр не
избежал его сильнейшего влияния. Собственно, его становление как
учёного представляет путь от сюрреализма и патафизики к струк­
турному анализу. Впрочем, таково было общее движение, захва­
11 Brecht В. Dialogues сГexiles. Trad. J. Baudrillard et G. Badia. P., 1956.
12 Marx K ., Engels F. L’Id£ologie allemande, critique de la philosophie allemande la
plus r6cente dans la personne de ses repr6sentants Feuerbach, R. Bauer et Stirner, et
du socialisme dans celle de ses diff£rents prophetes. Introd. and annotations by G. P.,
1968.
13 Бодрийяр Ж . Пароли. О т фрагмента к фрагменту. С . 65 .
14 «К о гда я начал преподавать, на моём столе постоянно лежали три или четы ­
ре книги: книга Батая, “Очерк о даре” Мосса, “Театр жестокости” Арто, а также
“Ж и вы е деньги” Пьера Клоссовски» (там же. С . 108).
7


тившее французских интеллектуалов. Как замечает А. А. Грякалов,
«повлиявший на возникновение структуралистской концепции эс­
тетический авангард... был оттеснён структуралистской аналити­
к о й»15. Молодой Бодрийяр старательно изучал труды А. Лефевра и
Р. Барта.
Бодрийяр всегда занимал маргинальную позицию по отношению
к популярным течениям в философии. Начав в 1966 г. преподавание
в университете в Нантере, западном пригороде Парижа, он прояв­
лял интерес к модному тогда ситуационизму16, однако его обособлен­
ность обернулась выпадами со стороны основанного Ги Дебором «Си-
туационистского интернационала». Собственно, мишенью для атаки
«интернационала» стал А. Лефевр, а заодно досталось и Бодрийяру,
которого ситуационисты считали последователем Лефевра. Бодрийяр
действительно долгие годы дружил с Лефевром, в университете был
его ассистентом, а произведённый Лефевром анализ повседневности,
дистанцированный в равной степени от психоанализа, семиологии и
структурализма17, оказал на него влияние, хотя в целом исследова­
ния Бодрийяра разворачиваются в другом направлении. В 1960-х его
привлекал ситуационистский лозунг «радикальной субъективности»,
но идея «Советов» уже тогда представлялась ему не соответствующей
духу времени. В 1966-1967 гг. Бодрийяр начал сотрудничать с антиси-
туационистским журналом «Утопия» (а чуть позже станет его редак­
тором), который объединил интеллектуалов, размышлявших об аль­
тернативных путях развития общества, архитектуре, городском пла­
нировании, культурной критике и социальной теории. Группа, в ко­
торую входил Бодрийяр, противопоставляла себя всем существующим
политическим и теоретическим группировкам и стремилась выйти за
пределы дисциплинарных границ и общепринятых форм политической
деятельности.
В начале 1960-х гг. Бодрийяр вместе с Ф. Гваттари и другими энту­
зиастами основал «Народную франко-китайскую ассоциацию». Гват­
тари был генератором идей: именно ему принадлежала идея создания
ассоциации и выпуска газеты. Потом Бодрийяр даже не мог вспом­
нить, как назывался этот печатный орган, хотя числился его редакто­
ром («на пост редактора газеты меня назначили исключительно пото­
15Грякалов А . А . Письмо и событие. Эстетическа я топография современности.
СПб.: Наука, 2004. С. 84.
16Ситуационизм, действительно, не ч у ж д «раннему» Бодрийяру, который в « Об­
ществе потребления» писал, чт о «всё делается спектаклем, т. е. представляет­
ся, производится, организуется в образы, в знаки, в потребляемые модели» (кур­
сив автора. — А . Д .; Бодрийяр Ж . Общество потребления. Его мифы и стру ктуры
/ Пер. с фр. Е . А . Самарской. М .: Республика: Культурна я революция, 20 06 . С . 240).
17См .: Лефевр В. А . Конфликту ющие стру ктуры . М .: И н-т психологии РАН,
1973.
8


му, ч т о я не учас твовал в идеологических баталиях и не принадлежал
ни одной политической организации»18, да и вышло-то всего два или
тр и номера. Представители ки тайского правительства не проявили ни­
какого интереса к ассоциации, а Ч ж оу Эньлай, премьер Госсовета КНР
в годы «культурной революции», не пожелал вести какие бы то ни бы­
ло беседы с эм иссаром ассоциации, встретившимся с китайским функ ­
цио нером в Алжире. Самой крупной акцией ассоциации стало общее
собрание в «Зале садоводов», которое было разогнано боевиками уль-
траколониалистской организации ОAS (Organisation armee secrete). В
общем, этот проект потерпел неудачу, зато ситуационисты заклеймили
Бодрийяра как оголтелого маоиста.
Он участвовал в левом движении, тем более что университет в
Нантере стал ключевым в «движении 22 марта» и одним из очагов
«майской революции» 1968 г. Впрочем, это не помешало Бодрийя­
ру защитить в 1966 г. диссертацию «Система вещей». Философ ак­
тивно выступал против франко-алжирской и американо-вьетнамской
войн. При этом он всегда с недоверием относился к французской ком­
мунистической партии, не поддержавшей леворадикальные движения
1960-х, и к «официальному» марксизму JI. Альтюссера, который пред­
ставлялся ему догма тически м и двуличным.
К началу 1970-х гг. Бодрийяр отошёл от политической деятельно­
сти и практически прервал сво и связи с французскими интеллекту­
алами. Многие авторы утверждают, что работы Бодрийяра (особен­
но те, ч то были написаны в 1980-1990-х гг. и принесли ему всемир­
ную известность) аполитичны или, по крайней мере, лишены социо­
политических выводов и прогнозов19. Конечно же, это неверно. Как
замечает австралийский исследователь Д. Те, «восприятию поздних
текстов Бодрийяра зачастую препятствуют незнакомство или недо­
статок внимания к более сложным ранним работам. Внимательное их
прочтение позволяет увидеть более сложную и рефлексивную поли­
тику, определяемую фактически смертью политики или какого-ли­
бо типа политической экономии , конец власти материально го про­
изводства»20. К этой теме Бодрийяр обратился уже в своей первой
книге, которая вышла в свет в 1968 г. и называлась «Система ве­
щей»21. Здесь философ открыто отвернулся от картезианской субъ­
ективистской традиции и обратился к изучению вещей. Этим он на-
18Бодрийяр Ж . Пароли. О т фрагмента к фрагменту. С . 83.
19См ., например: Best S. The Commodification of Reality and the Reality of Com­
modification: Jean Baudrillard and Postmodernity / / Current Perspectives in Social
Theory 1989. X* 9. P. 2 3 -5 1; Valente J. Hall of Mirrors: Baudrillard on Marx / / Dia­
critics. 1985. X* 15 (2). P. 54 -65 .
20The D . Baudrillard, Pataphysician / / The International Journal of Baudrillard
Studies. 2006 . Vol. 3. N 1.
21 Baudrillard J. Le Systёme des Objets: la consommation des signes. P., 1968.
9


влёк на себя новые упрёки, на сей раз — в «капитуляции перед капита-
29
ЛИЗМОМ»
.
В «Обществе потребления»23 (1970) Бодрийяр ещё во многом раз­
деляет идеи марксизма, однако утверждает, что объекты потребле­
ния следует понимать не как удовлетворяющие естественные потреб­
ности человека, но как плавающие означающие, провоцирующие же­
лание потребителя. Здесь Бодрийяр уже рассматривает вещи как зна­
ки в соссюровском смысле, то есть обладающие произвольно задан­
ным значением и автореферентностью в системе других означаю­
щих. А это значит, что потребление рассматривается как потребление
знаков.
В работах «К критике политической экономии знака»24 (1972)
и «Зеркало производства»25 (1973) Бодрийяр продолжает развивать
критику марксистской концепции потребительной стоимости. Основ­
ные концепции Маркса философ рассматривает как зеркальные отра­
жения капиталистического общества, так что марксизм в этих работах
предстаёт не как радикальная критика капитализма, но как высшая
форма его оправдания. В 1976 г. вышла самая крупная и самая извест­
ная (среди ранних работ) книга Бодрийяра «Символический обмен и
смерть»26, которая, с одной стороны, знаменует окончательный раз­
рыв с марксизмом, а с другой — намечает основные линии позднего
творчества философа.
В первой половине 1970-х гг. Бодрийяр много бывал в США. Впер­
вые он попал в Америку в 1970 г., будучи участником Международно­
го конгресса по проблемам дизайна. Затем преподавал в университете
Сан-Диего, в течение трёх месяцев читал лекции в Лос-Анджелесе. В
1975 г. он получил предложение занять должность штатного профес­
сора Калифорнийского университета. Однако Бодрийяр не пожелал
становиться американцем и ограничивался более или менее краткими
визитами в страну, которая представлялась ему гиперреальностью в
чистом виде. Позже он написал об этом замечательную книгу.
Первое знакомство американских интеллектуалов с книгами
Бодрийяра произошло благодаря деятельности полупрофессионально­
го журнала «Telos», издаваемого в Буффало молодыми сотрудниками
Нью-Йоркского университета. Летом 1973 г. один из них, Марк Постер,
посетил Париж и по совету коллеги, переводчика Хабермаса Дж. Ша­
22См .: Kelln er D. Jean Baudrillard: From Marxism to Postmodernism and Beyond.
Cambridge, 1989. P. 51 -53 .
23Baudrillard J. La Soci6t6 de Con sommation: ses mythes et ses structures. P., 1970.
24Baudrillard J. Pour une Critique de Гёсопогше politique du signe. P ., 1972.
25 Baudrillard J. Le Miroir de la production ou l’illusion critique du mat6rialisme
historique. P., 1973.
26Baudrillard J. L ’Echange symbolique et la mort. P., 1976.
10


пиро, встретился с Бодрийяром27. Несмотря на плохое знание фран­
цузского, Постер нашёл квартиру Бодрийяра и сумел побеседовать с
философом. Тот подарил заезжему американцу несколько своих книг.
Вернувшись домой, Постер решил перевести какую-нибудь из них; его
выбор пал на самую маленькую — «Зеркало производства». Вышед­
ший в 1975 г. перевод, впрочем, не имел в Америке никакого резонанса.
Бодрийяр стал здесь популярен гораздо позже — в 1980-х гг. Кстати,
стоит иметь в виду, что американцы лучше знакомы с поздними ра­
ботами Бодрийяра, нежели с ранними. «Система вещей», например,
была переведена только в 1993 г., когда самому Бодрийяру она уже
представлялась неактуальной.
В 1978 г. Бодрийяр издал книгу «В тени молчаливого большинства,
или Конец социального»28. Здесь он свёл счёты с социологией, осно­
ванной на идее рационального и «прозрачного» социального. Кстати,
многие исследователи до сих пор утверждают, что Бодрийяр — социо­
лог «по образованию». По-видимому, такое впечатление производят
его работы, особенно самая первая, « Система вещей», и тот факт, что в
Нантере он преподавал социологию. Однако Бодрийяр не имел социо­
логического образования и неизменно выказывал презрительное отно­
шение к этой дисциплине. Книга 1978 г., о которой у нас ещё будет
случай подробно поговорить, во многом стала планом философской
деятельности Бодрийяра в последующие три десятилетия.
В конце 1970-х гг. многие европейские и американские интеллек­
туалы воспринимали Бодрийяра как «нового философа». Но сам он
подчёркивал, что с идеями Б.-А . Леви и А. Глюксмана ничего общего
не имеет (и это совершенно очевидно для читателя его ранних работ) и
что чувствует близость к Ж . - Ф . Лиотару и Ж . Делёзу, а более всего —
к Р. Барту и своим друзьям П. Вирилио и К. Россе.
Всемирную известность Бодрийяр приобрёл после публикации
«Симулякров и симуляции» (1981)29. Эта книга в некотором смысле
ознаменовала ненаступление предсказанного Дж. Оруэллом всемир­
ного тоталитаризма. Общество зрелища, детально обрисованное фи­
лософом, было альтернативой паноптическому обществу, описанному
Фуко. Как сказал С.Лотринже, «все ждали Джорджа Оруэлла, но
вместо него пришёл Бодрийяр»30. Несмотря на то что в этой книге
Бодрийяр излагает идеи, в большинстве своём уже обнародованные
27Постер рассказывает об этой поездке в предисловии к своей книге «Экзистен­
циальный марксизм в послевоенной Франции»: P ost er М . Existential Marxism in
Postwar Prance: Prom Sartre to Althusser. Princeton, 1975. P. IX .
28 Baudrillard J. A POmbre des majortt^s silencieuses ou la fin du social. Fontenay-
sous-Bois, 1978.
29Baudrillard J. Simulacres et Simulation. P.: Galil6e, 1981.
30 Lot ringer S. M y ‘80s: Better Than Lif, Artforum: April 2003.
11


в «Символическом обмене», именно она остаётся самой популярной
у массового читателя — по-видимому, из-за малого объёма и просто­
ты изложения материала31. «Симулякры» стали за океаном наибо­
лее популярной книгой философа, а всемирная известность Бодрий­
яра, как и многих других французских постструктуралистов, берёт
истоки именно в Америке. Как заметил тот же С. Лотринже, «“ фран­
цузская теория” родилась в Америке»32. «Симулякры и симуляция»
стали особенно популярны в художественной среде, а главным про­
пагандистом новой эстетики стал влиятельный международный жур­
нал «Artforum». Свою репутацию провозвестника новейшего эстетиз­
ма Бодрийяр укрепил, прочитав публичную лекцию об Э. Уорхоле в
Музее американского искусства.
Ещё одна книга Бодрийяра, упрочившая его всемирную попу­
лярность, — «Америка» (1986)33, своего рода путевые заметки фи­
лософа. В США «Америка» вызвала негативную реакцию: афори­
стичный стиль этой работы не соответствует традиции аргументиро­
ванного изложения материала, распространённой в Америке34. Это
тем более удивительно, что Бодрийяр, вместо обычного для фран­
цузских интеллектуалов издевательства над простодушным самодо­
вольством американцев, заявил, что американизм — это постсовремен­
ность в чистом виде, пропитывающая сегодня каждую нацию и каж­
дого индивида35. По-видимому, эта книга попросту была непонятна
тем, кто не читал ранние работы философа36. Недаром А. Шрифт
в своей недавней работе вопрошал: «Почему мы так плохо читаем
французов?»37
31 На английский язы к книга бы ла переведена в сокращённом виде в 1983 г. ( Bau­
drillard J. Simulations. N. Y . : Semiotext(e), 1983). Полный перевод появился только
в 1994-м (Baudrillard J. Simulacra and Simulation. An n Arbor: University of Michigan
Press, 1994).
32Lotringer S. Cohen S. French Theory in America. N. Y ., 2001. P. 125.
33Baudrillard J. Am6rique. P ., 1986.
34 Этот аспект замечательно выражен в статье Э . Уилер, кот орая пишет:
«К о гд а постмодернистская теория, особенно французского типа, утверждает,
чт о “метанарративов” бо льше нет, это показывает её догматизм, допускающий
лишь единственное её прочтение» ( Wheeler Е. A . Bulldozing the Subject / / Post­
modern Culture. 1991. Vol. 1. No3. (http://jefferson.village.virginia.edu/pmc/text-
on ly/issue.5 9 1/wh eele r.59 1). С м. та кже: Dob son S. Baudrillard’s Journey to America.
Minerva Press, 1994.
35Cm.: Baudrillard J. Fragments: Cool Memories. III. (1990-1995). N. Y ., 1997. P. 71.
36Д ж . Култер замечает: «Те, кому трудно всерьёз относиться к Бодрийяру, воз­
можно, потерпели неудачу, начав знакомство с ним с “Америки” и не понимая раз­
вития его мысли в последние 18 л е т . . . Без знания предыдущих работ Бодрийяра
“Америка” воспринимается как теория мечтателя, едущего по пустыне с откупо­
ренной бутылкой виски в рука х» . (Coulter G. Reversibility: Baudrillard’s «On e Great
Thought» / / The International Journal of Baudrillard Studies. 2004 . Vol. 1. N 2 .)
37Schrift A. D. Is There Such a Thing as «French Philosophy?» or W h y do W e
12


Впрочем, Бодрийяр не возражал против «национальных» прочте­
ний его книг, полагая, что любой фрагмент мира становится тем или
иным лишь в отклике, который вызывает. В этом отношении характер­
но японское восприятие его философии. Общаясь в середине 1990-х гг.
с японским интервьюером, Бодрийяр узнал, что в Стране восходящего
солнца переведена и пользуется большим успехом его книга «Симуля­
ция и симулякры». Когда же Бодрийяр выразил удивление по поводу
отсутствия каких бы то ни было откликов от японских читателей, ин­
тервьюер объяснил: японцы прочли эту книгу и полностью согласи­
лись с ней. А раз так, им не о чем говорить с Бодрийяром. Бодрийяр
растворился в гиперреальности. Сходная история произошла некогда
с Буддой: Сангха обнаружила, что буддийской доктрины совершенно
достаточно, так что сам Будда стал лишним, да к тому же природа
его — пустота, и он спокойно может отправляться в свою нирвану.
В 1987 г. Бодрийяр оставил профессорское кресло в университете
Нантера и превратился в «свободного интеллектуала». Надо сказать,
что э то пошло на пользу его литературной деятельности: он стал боль­
ше писать, и книги его обрели новое качество. Впрочем, не обошлось и
без неудач: в 1989 г. Бодрийяр попытался выступить с новым пророче­
ством. В 1976-м он напророчил падение башен Всемирного торгового
центра в Нью-Йорке, на сей раз заявил о незыблемости Берлинской
стены как символа «замороженной истории» и «забастовки событий».
Стена, как мы теперь знаем, в самом скором времени была разру­
шена, и поток событий возобновился. В том же 1989-м вышла книга
«Оглядываясь на Конец Света»38— сборник эссе, редакторами кото­
рого выступили Бодрийяр и К. Вулф. Бодрийяр в ряду прочих авторов
предлагал анализ «конца потребления», «к онца истории» , «конца све­
та» и прочих расхожих фантазмов современности. При этом речь шла
не о мрачно-радостном предвкушении очередного Апокалипсиса, но о
попытке выработать новое чувство истории.
Вообще, к поздним книгам Бодрийяра можно применить его соб­
ственное выражение: «после оргии». После «оргии» критики и нис­
провержения философ чувствует потребность в позитивных деклара­
циях39. И хотя эта позитивность зачастую находит себе основание в
Read the French So Badly? / / After the Deluge: New Perspectives on Postwar French
Intellectual and Cultural History. Ed. J .B ou rg. Lanham: Lexington Books, 2004.
38Looking’Back on the End of the World. Eds. Ch. Wulf, J. Baudrillard. N. Y ., 1989.
39B .B . Марко в замечает: « Критик официальной идеологии, академической нау­
ки, ко тор ая под видом абсо лютных истин на саждала правила сохранения инсти­
т у т а надутых мандаринов, стал жалет ь о распаде культурных норм — так теперь
стало называться то, что ранее в революционной фазе расценивалось как чисто
буржуазное явление. Ка к будто проснувшись после тяжёлого похмелья, Бодрийяр
с ужасом оглядывается во круг и вспоминает вчерашнюю оргию » ( Марков Б. В.
После оргии / / Бодрийяр Ж . Америк а / Пер. с фр. Д . Калуг ина. СПб.: Владимир
13


явлениях, которые принято считать негативными (катастрофы, тер­
роризм и т.п .), Бодрийяр чётко обозначает свою позицию: он — чело­
век Просвещения и, как ни удивительно это слышать поверхностному
читателю его трудов, гуманист.
1990-е были десятилетием, которое Бодрийяр намеревался «отме­
нить». Но, несмотря на это, за декаду он написал шесть книг, не считая
второго и третьего томов «C ool Memories» (об этом немного позже),
множество статей и выпустил сборник интервью с Ф. Пети40, к ко­
торым мы не раз обратимся в настоящей книге. Кроме того, были
изданы материалы его парижских семинаров 1990-1991 гг., в 1993 г.
дополненные комментирующим текстом41. В это десятилетие философ
превратился в настоящую суперзвезду западных СМИ. Кроме того, он
много путешествует.
Бодрийяр много пишет о вооружённых конфликтах, и его статьи
нередко вызывают упрёки в излишней умозрительности. В Сараеве
«новый философ » Б.- А . Леви во время жестокой бомбардировки сни­
мает телевизионную передачу; в кадре появляется местная женщина-
библиотекарь, которая говорит: «Хорошо бы Бодрийяру взглянуть,
какова “прозрачность” в действительности». Подобные нарекания, свя­
занные с буквальным пониманием заявлений философа, преследуют
его непрестанно.
Хорошим примером, иллюстрирующим независимость теоретиче­
ских деклараций от реальных событий (как и наоборот), служат
две статьи философа в «Liberation». 4 января 1991 г. в газете бы­
ло напечатано эссе Бодрийяра «Идёт ли война в Заливе?»42. Здесь
он говорил о том, что события «бастуют» , а история «заморожена»,
и потому войны в Персидском заливе не случится. Через несколь­
ко дней военные действия всё-таки начались, и 6 февраля философ
выступил со статьёй «Войны в Заливе не было»43: войны не бы­
ло, утверждал Бодрийяр, она так и не началась. Имело место лишь
активно рекламируемое СМИ телешоу44. Эта война была выигра­
Даль, 2000. С. 17).
40Baudrillard J. Le Paroxyste indifferent: (Enjtretiens avec Philippe Petit). P., 1997.
41 Baudrillard J., Guillaume M . Figures de Гакёгкё. P., 1994.
42 Baudrillard J. La Guerre du Golfe n ’aura pas eu lieu / / Lit^ration. 1991. January
4. В российской прессе был напечатан перевод книжно го варианта публикации
(Baudrillard J. La Guerre du Golfe n ’ a pas eu lieu. P.: Galitee, 19 91): Бодрийяр Ж .
Войны в заливе не б ы ло// Художественный журнал. 1994. No 3.
43 Baudrillard J. La Guerre du Golfe a-t -elle vraiment lieu? / / Lit^ra tion. 1991. Febru­
ary 6.
44 «Война, превратившись в информац ию, перестает б ы т ь реальной войной и ста­
новится войной виртуальной» (Бодрийяр Ж . Войны в заливе не было / / Художе­
ственный журна л. 1994. No 3. С . 33). К стати, многие западные интеллектуалы так
и восприняли эту «войну в прямом эфире». Например, Й. Бэнкс в 1992 г. написал:
« Я сидел и смотрел. На ребят из C NN, веща ющих с багдадских улиц, на прочих
14


на заранее, поскольку о победе СМИ известили нас ещё до её на­
чала.
Само собой, эта история дала всевозможным комментаторам повод
заявить о наивности Бодрийяра и несостоятельности его попыток про­
гнозировать ближайшее будущее. Хотя, если вдуматься, он оказался
прав, просто не стоит поверять его гипотезы реальностью. А между
тем все его критики только этим и занимаются. Так, Э. Сэйд, услышав
от журналиста, что «войны в Заливе не было», воскликнул: «Старина
Бодрийяр! Я думаю, хорошо бы отправить его туда. С зубной щёткой
и банкой “Evian” — или что он там пьёт?»45 Сам же Бодрийяр говорил
по этому поводу: «После первой статьи в “Liberation” “Les Presses de
la Cite” предложила мне поехать в Залив освещать войну. Они обеща­
ли всё: деньги, документы, перелёты и т. п. Я живу в виртуальном.
Отправьте меня в реальное, и я не буду знать, что делать. И к тому
же, где бы я больше увидел? Те, кто поехал туда, не увидели ничего,
кроме всякого вздора»46.
По-видимому, лучше всего эту историю с «войной, которой не бы­
ло» , иллюстрирует замечание английского исследователя постмодер­
нистской философии К. Харта: «В 1995 г. вышла статья Ж ана Бодрий­
яра “Войны в Персидском заливе не было”, которая вызвала оживлён­
ную дискуссию. Вернее будет сказать, её название вызвало оживлён­
ную дискуссию, а саму книгу мало кто читал»47.
В 1996 г. Бодрийяр напечатал в «Liberation» статью «Заговор ис­
кусства»48, которая немедленно была переведена на английский и вы­
звала большой скандал. Американские художники-авангардисты уже
давно считали его «своим» и такого «предательства» никак не ожи­
дали. (Кстати, многие критики обрушивались на Бодрийяра как на
апостола постмодернистского искусства49, что только добавляло ему
популярности.) Этим ходом философ практически делегитимизировал
себя в качестве культурного гуру. Он объявил современное искусство
бессмысленным и пустым. Впрочем, как заметил С. Лотринже, «сущ­
ность скандала состояла не в том, что он напал на искусство, но в том,
ж у р на ли ст о в.. . Внимал рассусоливаниям студийных мудрецов насчёт выб ороч­
ных ударов и точечной точно сти — оказывается, в наши дни боевые действия не
“ведутся”, а “проводятся”. ( . . . ) То была война по сценарию Хеллера и по мотивам
Оруэлла... » (Бэнкс Й. Воронья дорога / Пер. с англ. Г. JI. Корчагина. М .: ЭКСМО;
СПб.: Домино, 2004. С. 473, 488).
45 Said Е. Orientalism and After: An Interview with Edward Said (by A. Beezer and
P. Osborne) / / Radical Philosophy. 1993. Spring. P. 2 2 -32 .
46 Baudrillard J. Interview with A Laurent / / Baudrillard Live. N. Y ., 1993. P. 188.
47Хар т К . Постмодернизм / Пер. с англ. К . Тка ченко. М .: Фаир-Пресс, 2006.
С. 96.
48Baudrillard J. Le complot de 1’art / / L^ration. 1996. May 20.
49См ., например: Brun er E. M . Abraham Lincoln as Authentic Reproduction: A
Critique of Postmodernism / / American Anthropologist. 1994 . N 96 (2).
15


что искусство нашло это нападение скандальным»50. Американские
художницы (С. Шерман, Ш. Левин, Б. Крюгер и др.) даже организо­
вали в Нью-Йорке выставку под названием «Анти-Бодрийяр».
В 2005-м нашумевшая статья вошла в сборник с тем же назва­
нием51. Здесь философ в очередной раз подвергает сомнению при­
вилегированное положение искусства в ряду человеческих практик.
Он говорит об утрате иллюзии исключительности в отношении искус­
ства: сегодня искусство замкнулось в себе и в своей регрессии сводится
к бесконечному самовоспроизведению. Тем самым Бодрийяр отчасти
возвращается к идеям ситуационизма, с которым он враждовал в мо­
лодые годы52. Впрочем, философ далёк о т грусти по поводу «конца
искусства»; напротив, он говорит о его новой функции — трансэстети­
ческой, — преображающей роль искусства в жизни человека и позво­
ляющей ему обрести новое качество в сфере купли-продажи. Как все­
гда, Бодрийяр шокирует своих читателей, на сей раз — рассматривая
в качестве трансэстетических объектов пожар во Всемирном торговом
центре, пытки иракских военнопленных и т. п.
В 1999 г. вышла «Невозможность обмена»53 —размышления об от­
сутствии репрезентации и ни на что не обмениваемых симулякрах.
Здесь философ заявил, что обмен между мышлением и миром, тео­
рией и действительностью, субъектом и объектом невозможен.
Бодрийяр говорит о несоизмеримости понятий и вещей, систем мыс­
ли и мира. Мир всегда уклоняется от схватывания мыслью, поэтому
философия и есть «невозможный обмен», в котором истина бытия все­
гда куда-то ускользает. Эта книга обозначила новый раскол, теперь —
между Бодрийяром и университетской философией.
В зрелые годы Бодрийяр сохраняет свою исключительную способ­
ность к провокации, он непрестанно наступает на любимые мозоли
интеллектуалов. Весьма показательна в этом отношении его конфрон­
тация с американской писательницей С. Зонтаг.
Летом 1993 г. Зонтаг посетила Сараево с целью привлечь внима­
ние мировой общественности к происходящему на территории бывшей
Югославии. Она призывала интеллектуалов всего мира к солидарно­
сти с жертвами учинённого сербами геноцида и занималась организа­
цией культурной помощи боснийским мусульманам (в частности, по­
становкой пьесы С.Беккета «В ожидании Годо»). Бодрийяр увидел
50 Lotringer S. The Piracy of Art / / The International Journal of Baudrillard Studies.
2005. Vol. 2. N2 .
51 Baudrillard J. The Conspiracy of Art: Manifestos, Texts, Interviews.
Ed. S. Lotringer. N. Y ., 2005.
5 2 Cm.: Brown B. The Look We Look at T. J. Clark’s Walk Back to the Situationist
International / / Arts Magazine. 1989 . N 63 (5).
53Baudrillard J. L’Echange impossible. P., 1999.
16


в этой деятельности работу на «новый мировой порядок», устанав­
ливаемый Западом по всему миру. Интеллигентская «солидарность»,
заявил он, представляет собой спекуляцию на страданиях боснийцев,
а гуманитарные жесты — форма согласия Запада с геноцидом. Запад,
считает он, распространяет на Восток свои иллюзии освобождения,
лицемерно используя бедствия каких-то безвестных людей. Но самое
главное в том, что все эти жесты сочувствия боснийцам на самом де­
ле оказываются выражением жалости западного общества к самому
себе54. Запад утратил свои силу и смысл существования, тогда как
боснийцы всё это сохранили. Поэтому люди в Сараеве не нуждаются в
сочувствии Запада; напротив, это Запад нуждается в их жалости. За­
падные интеллектуалы, подчёркивает Бодрийяр, стремятся перевер­
нуть ситуацию с ног на голову и, поддерживая систему подавления,
распространить западные ценности на Востоке. Поэтому Зонтаг играет
на руку системе, ценности которой переживают кризис: экстенсивное
распространение референтов этой системы позволяет отсрочить ката­
строфу.
Зонтаг очень резко отреагировала на подобные рассуждения
Бодрийяра, заявив о его «нечистой совести» и «невежестве». Заодно
досталось от неё и всему постмодернизму в целом. И здесь стало ясно,
в чём же по сути расходится Бодрийяр с более или менее традицион­
но мыслящими интеллектуалами: очевидна неприемлемость постмо­
дернистских деклараций для тех, кто продолжает мыслить старыми
категориями. Несмотря на то что визуальная культура постмодерна
в США уже в 1980-е гг. стала устойчивым фактором общественно­
го бытия, Америка до сих пор не готова принять разрушительные
французские идеи. Поэтому «Зонтаг скорее предпочтёт умереть, чем
признает, что Бодрийяр был прав хоть в чём-нибудь»55, поэтому она
предпочла перенести свой спор со знаменитым французом на персо­
нальный уровень и ограничиться простой руганью: «Я считаю его ни­
гилистом. Я думаю, что он невежествен и циничен»56. Кстати, ан­
глийский исследователь К. Норрис тоже считает Бодрийяра с его эпи­
стемологическим неразличением истины и лжи и декларацией интел­
лектуальной недосягаемости этического нигилистом57. В каком смыс­
ле сам Бодрийяр соглашался считать себя нигилистом, мы увидим
ниже.
54Baudrillard J. Pas de piti6 pour Sarajevo / / Lib6ration. 1993 . January 7.
55 Coulter G. Passings: Cool Memories of Susan Sontag: An American Intellectual / /
The International Journal of Baudrillard Studies. 20 05 . Vol. 2. N 2.
56 Susan Sontag in Evans Chan. Against Postmodernism, etcetera — A Conversation
with Susan Sontag (2001): http: / / www.iath.virginia.edu / pmc / text-only / issue.901
/ 12. lch an .txt.
57Norris C. Uncritical Theory: Postmodernism, Intellectuals and the Gulf War. L.,
1992. P. 194.
17


Не меньшее возмущение в западном (особенно американском) со­
обществе вызвали комментарии Бодрийяра по поводу падения башен
Всемирного торгового центра в Нью-Йорке. Гегемония Запада, заявил
Бодрийяр, потерпела 11 сентября 2001 г. символическое поражение.
Террористы сделали то, чего мы все хотели, по-карамазовски утвер­
ждал философ, ведь невозможно сносить терроризм воображаемого,
практикуемый сверхдержавой.
Бодрийяра немедленно обвинили в антиамериканизме и оправда­
нии терроризма, не слушая его речей о том, что он никого не оправ­
дывает и не обвиняет, но лишь анализирует ситуацию, в которой гло­
бализация создаёт условия для уничтожения западного мира58. Воз­
можно, именно благодаря такой скандальной рекламе эссе «Дух терро­
ризма»59, быстро переведённое на многие языки и стремительно рас­
пространившееся через Интернет, стало столь известным и укрепило
престиж Бодрийяра как «самого современного» философа. Любопыт­
но, что в антиамериканизме Бодрийяра обвиняли не только в Аме­
рике, но и во Франции. Так, Ж . Ж юлья заявил о его принадлежно­
сти к «жалким интеллектуалам-антиамериканистам», а А. Минк раз­
разился большой статьёй под названием «Терроризм духа»60. Минк
утверждал, что Бодрийяр следует французской интеллектуальной
традиции, которая вечно требует реализации революционных настро­
ений. Как Фуко в 1979 г. поддерживал Хомейни, так и Бодрийяр в
2001-м поддерживает террористов. Нападая на американский глоба­
лизм, он неявно защищает терроризм как зло, отвечающее на другое,
большее, зло. Это, считает Минк, ведёт Бодрийяра к неспособности
признать существование «иерархии ценностей», скрытой от него ниги­
листическим антигуманизмом, для которого нет никаких ценностей.
Поэтому философ сочетает антиамериканские настроения Третьего
мира с ультра-левыми декларациями. Сегодня, когда число жертв ан-
титеррористических операций в Афганистане и Ираке среди граж­
данского населения намного превышает число жертв нью-йоркского
теракта, эта «ода западному либерализму» звучит несколько лице­
мерно, так что симпатии западных интеллектуалов вновь на стороне
Бодрийяра. Как пишет У. Меррин, « это был один из самых громких
критических голосов, что раздавались после события, ужас которо­
го, казалось, снимал все вопросы, оставляя лишь почтительную ти­
58Впр очем, такие обвинения звучали и раньше. Э . Уилер ещё в 1991 г. писала, чт о
«миссия Бодрийяра, по-видимому, в том , чтоб ы заставить нас приня ть терроризм
как аб солютную да нность» ( Wheeler Е. A . Bulldozing the Subject).
59Baudrillard J. L ’esprit du terrorisme. P.: Galitee, 2002.
60Mine A . Le terrorisme d’esprit / / Le Monde. 2001 . 7 November. Статья по­
лучила распространение в английском переводе: Mine A . Terrorism of the Spirit
/ / Correspondence: An International Review of Culture and Society. 2002 . Issue
Number 9.
18


шину, в которой легитимировался курс неоконсервативного милита­
ризма»61.
В том же 2001-м г. Бодрийяр посетил Новую Зеландию. Его лек­
ции в университете Окленда вызвали большой шлейф публикаций в
Новой Зеландии и Австралии62. Можно сказать, что Бодрийяр разви­
вает свою экспансию, завоёвывая всё новые страны и континенты, как
некогда О. Уайлд завоёвывал Америку своими публичными лекциями.
Кстати, новозеландские исследователи творчества Бодрийяра видят в
этом его перемещении из культурных центров в ойкумену подрывную
деятельность, направленную против глобализации63.
Среди работ, написанных в наступившем тысячелетии, следует от­
метить многочисленные заметки Бодрийяра на злободневные темы
и дневниковые записи, помогающие многое понять в мировоззрении
французского мыслителя64. Самым крупным их собранием является
пятитомник « Cool memories»65. Эти работы замечательны тем, что
служат своего рода зеркалом творческой эволюции Бодрийяра. В пер­
вом томе он говорит о том, что пишет «после»: после того, как написал
те книги, благодаря которым его будут помнить, после того, как его
интеллектуальные способности стали слабеть с приближением старо­
сти, после того, как он встретил и потерял любимую женщину и т. п.
И речь в «C ool memories» идёт, естественно, о существовании после
конца истории.
Одна из ипостасей Бодрийяра — фотограф. Его фотовыставки с
неизменным успехом проходят во многих городах мира, в том числе и
в Москве. Неудивительно поэтому, что много пишут на тему «Бодрий­
яр и ф отограф ия»66. Кстати, фотоработы Бодрийяра представляют
6 lMerrin W. Total Screen: 9/1 1 and the Gulf War Reloaded / / The International
Journal o f Baudrillard Studies. 2005 . Vol. 2 . N 2.
6 2 Cm.: Baudrillard West of the Dateline. Eds. V . Grace, H. W orth and L. Simmons.
Palmerston North (New Zealand), 2003.
63Ibid. P. 140.
64 Вообще же библио графия сочинений Бодрийяра столь обширна, что требу­
ет отдельных библиографических трудов. С м ., например: Nordquist J. Jean Bau­
drillard: A Bibliography. Santa Cruz, 1991.
65Baudrillard J. Cool Memories. I (1980-1985). P., 1987; Baudrillard J. Cool Mem­
ories. II (1987-1990). P., 1990; Baudrillard J. Fragments, Cool Memoires. Ill (1990-
1995). P., 1995; Baudrillard J. Cool Memories. IV (1995-2000). P., 2000; Baudrillard J.
Cool Memories: Tome V , 2000-2004 . P.: Galil6e, 2005.
66Petrovic P . Between visibility and invisibility: Baudrillard, Jean-Luc Marion, and
Lance Olsen ’s Girl Imagined by Chance / / Extrapolation. 2005 . Vol. 46 . N 6 ; Butler R.
Baudrillard’ s Light Writing Or Photographic Thought j I The International Journal
of Baudrillard Studies. 2005 . Vol. 2. N 1 ; Haladyn J. Baudrillard’s Photography: A
Hyperreal Disappearance Into The Object? / / Th e International Journal of Baudrillard
Studies. 2006 . Vol. 3. N 2; Lukas S. A . Fragments of The World Thinking Me , Or How
The Digital Facilitates Human Separation / / The International Journal of Baudrillard
Studies. 2006. Vol. 3. N2 .
19


немалый интерес для исследователя его философии. Сам он скромно
говорил о своём непрофессионализме в фотографии67 («Я практикую
фотографию как законченный любитель»68), о том, что фотографи­
ровать начал случайно, когда в Японии ему подарили фотокамеру, и
о том, что в фотографии его интересует возможность схватить инако-
вость и безразличие мира.
Фотографию Бодрийяр тоже сделал философским методом: «Ес­
ли какая-то вещь хочет быть сфотографированной, это означает, что
она не желает раскрывать свой смысл, не желает отражаться. Это
означает, что она хочет быть схваченной и плененной непосредственно
тут же, на месте, будучи освещенной во всех деталях, во всех своих
изломах. Мы чувствуем, что вещь хочет быть сфотографированной,
хочет стать изображением, но вовсе не для того, чтобы продлиться,
а, наоборот, чтобы с большей вероятностью обрести исчезновение. И
субъект способен стать хорошим фотографическим медиумом, лишь
вступив в эту игру, лишь изгнав свой собственный взгляд и свое соб­
ственное эстетическое суждение, лишь воспользовавшись своим отсут­
ствием»69.
Для первого знакомства с Бодрийяром-фотографом лучше всего
обратиться к его широко известному альбому фотографий, сделанных
в парижском метро в период с 1995 по 1997 г.70 Сам автор говорил, что
«похитил» представленные здесь портреты, поскольку, согласно фран­
цузскому законодательству, каждый гражданин является владельцем
собственных изображений. Бодрийяр, впрочем, считает, что портрет
человека — пустой симулякр, так что проблема надумана. Альбом со­
провождает весьма любопытный авторский комментарий.
В 2002 г. Бодрийяр-фотограф посетил Москву в рамках «Фотоби­
еннале-2002». Здесь он представлял выставку своих работ, озаглавлен­
ную «Это вещь думает о нас». За шесть лет до этого, в 1996-м, нашу
столицу посетил Бодрийяр-философ. Он прочёл лекцию во Француз­
ском университетском колледже МГУ, но российскому обществу в то
тяжёлое время было не до него, так что этот визит не имел практиче­
ски никакого резонанса.
х
Популярность Бодрийяра в последние годы не уменьшается, но, на­
против, всё возрастает. Так, в «New Statesman» в 2003 г. его назвали
в числе двенадцати самых влиятельных мыслителей современности71.
67 Baudrillard J. The Ecstasy of Photography: Jean Baudrillard Interviewed by N.
Zurbrugg Ц Jean Baudrillard: A rt and Artefact. Ed. N. Zurbrugg. L ., 1997. P. 32 .
68Вирус прозрачности. Беседа с Ж а н о м Бодрийяром / / Рыклин М . Де констру к­
ция и деструкция. Беседы с философами. М .: Логос, 2002. С. 77.
69Бодрийяр Ж . Прозрачность зла. С. 226 -227 .
70Delahaye L., Baudrillard J. L ’Autre. P., 1999.
71 C m .: 12 great thinkers of our time. Ed. J. Cowley / / New Statesman Magazine.
2003. 14 July. P. 20 -37 .
20


Музей современного искусства и Музей американского искусства (Му­
зей Уитни) спорят за право обладания его фотографиями. А 75-летие
философа было отмечено симпозиумом в Центре искусства и медиа в
Карлсруэ.
Бодрийяр — человек и текст — существует в некоей трансполити­
ческой вселенной, исследование которой возможно лишь трансдисци­
плинарными средствами. При этом, как замечает канадский исследо­
ватель Дж. Култер, Бодрийяр не предлагает нам стройной теории,
разъясняющей, как^устроен мир; напротив, после чтения книг знаме­
нитого француза э тот мир становится ещё непонятнее72. Однако стоит
попытаться понять Бодрийяра. Сам он однажды сказал: «Существует
одно перманентное недоразумение... Всё, что я пишу, считают бле­
стящим, умным, но не серьёзным... Я не хочу сказать, что всегда
был чрезвычайно серьёзен, но кое-какие серьёзные идеи в моей работе
есть!»73
Стиль Бодрийяра- - отнюдь не комментаторский; он сам говорил,
что терпеть не может комментировать чьи бы то ни было тексты, пус­
кай даже великолепно написанные. Его книги скорее мозаичны: фраг­
менты других авторов и бесконечные аллюзивные и прямые отсылки к
литературным и философским произведениям органично уживаются
в них, зачастую работая совершенно по-новому, то есть так, как это
нужно Бодрийяру. Кроме того, надо заметить, что стиль Бодрийяра
претерпел эволюцию: от строгого теоретизирования «Системы вещей»
и «Символического обмена» к афористическому тексту в «Cool Mem­
ories»74. Ч то остаётся неизменным — так это удовольствие от чтения
его книг.
Пожалуй, следует немного сказать об исследовательской, анали­
тической и критической литературе, сложившейся вокруг филосо­
фии Бодрийяра. Эта литература весьма обширна и неоднородна — от
строгого академического анализа до модных нынче безответственных
«постмодернистских» спекуляций. При этом говорить нам придётся
преимущественно об англоязычных исследованиях: на сегодняшний
72 Coulter G . Editorial: Launching IJBS / / The International Journal of Baudrillard
Studies. 2004 . Vol. 1. N1 .
73Baudrillard J. Interview with A. Laurent (1991) / / Baudrillard Live. Ed. M . Gane.
N. Y ., 1993. P. 189.
74 «В афоризме, во фрагменте, — поясняет этот переход Бодрийяр, — заключено
стремление к максимальному освобождению от всякой массивности, и в нём вещи
предстают в ином свете: когда мы берём объекты в их разрозненности, когда мы
размещаем их в своего рода разреженном пространстве эллипса, они неизбежно
т ра нсфор м ирую тся .. . Тяжеловесная мысль есть продукт усталого духа, усталый
дух, как и уставшее тело, продолжает производить, он не останавливается, однако
производит он именно т яжелове сность!» (Бодрийяр Ж . Пароли. О т фрагмента к
фрагменту. С . 90).
21


день вышло более двух десятков монографий о Бодрийяре на англий­
ском языке и ни одной —на французском75.
Книга Д. Келлнера «Ж ан Бодрийяр: От марксизма к постмодер­
низму и далее»76 опирается в основном на бодрийяровскую «К кри­
тике политической экономии знака» и, как и заявлено в названии,
анализирует движение философа от марксистской политэкономии к
постмодернизму. К сожалению, автор почти не затрагивает ранние ра­
боты Бодрийяра, обращение к которым позволило бы лучше понять
отношение французского мэтра к марксизму и характер его претен­
зий к оному. Вместо этого Келлнер критикует Бодрийяра за критику
марксизма. Келлнер, кстати, вообще обошёлся с Бодрийяром доволь­
но сурово и даже заклеймил его как «Уолта Диснея современной мета­
физики»77. Американскому автору присуща некоторая догматичность
мышления, в силу которой он склонен рассматривать творческую эво­
люцию Бодрийяра как путь ренегата, отказавшегося от ортодоксаль­
ного марксизма ради «постмодернистского карнавала».
Келлнера, кажется, совсем не смущает то обстоятельство, что
Бодрийяр никогда не был ортодоксальным марксистом. Он пишет:
« . . . Бодрийяр подменяет прочный марксистский экономический и со­
циальный детерминизм (с его акцентом на экономике, классовой борь­
бе и человеческой практике) семиологическим идеализмом и техноло­
гическим детерминизмом, в которых знаки и вещи доминируют над
субъе ктом... Его работы можно рассматривать как нео-аристократи-
ческий эстетизм... » 78 И даже более того: Келлнер обвиняет Бодрийя­
ра в том, что его «фатальные стратегии» неявно требуют подчиниться
стратегии «мира вещей», то есть капиталистического общества. Здесь
Келлнер тоже преувеличивает: как заметил английский исследователь
У. Меррин, американский критик путает встречающийся в работах
Бодрийяра описательный анализ нигилистической системы с её про­
славлением79.
Но, несмотря на это, книга Келлнера имела большой успех в США
и в значительной мере подорвала авторитет Бодрийяра в кругах «ле­
75Причины такой ситуации анализируетхфранцузский автор Ф. Кюссе: Cusset F.
French Theory: Foucault, Derrida, Deleuze & Cie et les mutations de la vie intellectuelle
aux Etat s- Unis. P.: Editions La D6couverte, 20 03 .
76 Kelln er D. Jean Baudrillard: From Marxism to Postmodernism and Beyond.
77Ibid. P. 179. Эт о определение о тражает расхожее представление о философ е:
Бодрийяра ст оль же часто, сколь и неверно, воспринимают как веселящегося про­
рока игровой симуляции. Австралиец Э. Шир назвал его да же «эсхатологическим
шу тник ом» (eschatological prankster; см.: Scheer Е. «The most delicate of operations»:
Baudrillard’s Photographic Abreactions / / The International Journal of Baudrillard
Studies. 2006. Vol. 3. N1).
78 Kellne r D. Jean Baudrillard After Modernity: Provocations On A Provocateur and
Challenger.
79Merrin W. Total Screen: 9/11 and the Gulf War Reloaded.
22


вых» интеллектуалов. В других своих работах 1990-х гг. Келлнер про­
должает клеймить Бодрийяра как нигилиста, отказывающегося от по­
литической и моральной ответственности за происходящее в мире80. В
общем, можно сказать, что Келлнер нашёл слишком однозначный от­
вет на вопрос, поставленный Ф. Джеймесоном: «Мы видели стратегию,
посредством которой постмодернизм копирует или репродуцирует —
укрепляет — капиталистическую логику потребления; более значимый
вопрос в том, является ли эта стратегия также и сопротивлением такой
логике. Но э тот вопрос мы должны оставить открытым»81.
Кстати, М. Саруп в своём знаменитом «Введении в постмодер­
низм и постструктурализм» тоже рассматривает творческую эволю­
цию Бодрийяра как движение от марксизма к постмодернизму82. Са­
руп говорит даже: «О т радикально левой позиции он постепенно дви­
гался к правому постструктурализму и постмодернизму»83. В целом
же, считает Саруп, теорию Бодрийяра можно рассматривать как тех­
нологический и семиотический детерминизм84.
Гораздо беспристрастнее книга П. Хегарти85, который сделал каза­
лось бы невозможное — представил одновременно и хронологическую,
и концептуальную картину творчества Бодрийяра. Выделяя в филосо­
фии французского мэтра две основные идеи — символический обмен и
симуляцию, — Хегарти подчёркивает, что «фактически, даже до того,
как он в той или иной степени отказался от Маркса, в текстах Бодрий­
яра прописался Батай»86. Весьма ценное дополнение к этой книге —
проведённое в 2003 г. интервью с Бодрийяром, в котором собеседни­
ки обсуж дают войну в Ираке, превратное понимание идей Бодрийяра
людьми искусства, телевидение, проблемы Южной Америки, книги
М. Уэльбека, кинофильм «Матрица» и многое другое. Хегарти дела­
ет весьма справедливый, на наш взгляд, вывод: «Взгляды Бодрийяра,
независимо от того, понял их читатель верно или неверно, очень труд­
но использовать практически и непосредственно»87.
Ч. Левин88 попытался проследить истоки философии Бодрийяра
в работах Г. В .Ф . Гегеля, К. Маркса и Ф. Ницше, преломлённых в
трудах Д. Лукача, М. Хайдеггера, Ж . Батая и философов Франк­
80 Kelln er D .f Best S. Postmodern Theory. Critical Interrogations. L ., 1991.
81 Jameson F . Postmodernism and Consumer Society / / The Anti-Aesthetic: Essays
on Postmodern Culture. Ed. H. Foster. Port Townsend (W A), 1983. P. 125.
82Sarup M . A n Introductory Guide to Post-structuralism and Postmodernism. N. Y .;
L., 1993. P. 161.
83Ibid. P. 163.
84Ibid. P. 167.
85Hegarty P. Jean Baudrillard: Live Theory. L .; N. Y . , 2004.
86Ibid. P. 34.
87Ibid. P. 2.
88 Levin Ch. Jean Baudrillard: A Study in Cultural Metaphysics. N. Y .; L., 1996.
23


фуртской школы. Предприняв основательное историко-философское
и компаративистское исследование, Ч. Левин много говорит о вли­
янии Бодрийяра на постструктурализм и культурную антропологию.
Самое, пожалуй, ценное в этой работе — анализ функционирования ос­
новных понятий бодрийяровской философии (символический обмен,
смерть, соблазн, зло и т. п.). В том же стиле написана работа А. Кро­
кера и Ч. Левина89.
Поиск «источников» философии Бодрийяра —это, конечно, необ­
ходимый компонент осмысления его многообразного творчества. Но
более перспективны, на наш взгляд, компаративистские исследования
этого «внеисторичного» мыслителя. Отметим здесь работы британ­
цев И. Л. Харриса и П. Тейлора, которые проводят параллели между
философией Бодрийяра и концепциями К. Маркса, Д. Лукача, В. Бе-
ньямина, М. Хайдеггера, Г. Зиммеля, а также знаменитым фильмом
« Матрица»90. Другой британец, У. Богард, сравнивает модели власти
в концепциях Бодрийяра и Фуко91. Канадец Т. Норрис предпринимает
сравнение теории потребления раннего Бодрийяра и X. Арендт92.
Книга М. Гейна «Бестиарий Бодрийяра»93— своего рода «азбука»
философии знаменитого француза. Жанр, довольно популярный и
популяризаторский. Впрочем, автору удалось составить своего рода
«симфонию» текстов Бодрийяра, и в этом заключается несомненная
ценность работы.
Наконец, стоит сказать о многочисленных трудах, посвящённых
влиянию философии Бодрийяра на современное искусство и эстети­
ческие представления вообще. Прежде всего, отметим монографию
Б. Кершо94, в которой автор анализирует театральную культуру За­
пада в свете сочинений Б. Брехта и Ж . Бодрийяра. Это исследование
89Krok er A . , Levin Ch. Jean Baudrillard: Prom Symbolic Exchange to Virtual Reality.
Prentice Hall Europe, 1995.
90 Harris J. L ., Taylor P. Digital Matters: Theory and Culture of the Matrix. N. Y . :
Routledge, 2 005; Harris J. L ., Taylor P. «Baudrillard Bytes» (Selection from Digital
Matters: Theory and Culture of the Matrix) / / The International Journal of Baudrillard
Studies. 2005 . Vol. 2. N 2; Harris J. L .f Taylor P. «Phantom Objectivity» (Selection
from Digital Matters: Theory and Culture of the M atrix) I j The International Journal
o f Baudrillard Studies. 2005 . Vol. 2. N 2.
91Bogard W . The Simulation of Surveillance: Hypercontrol in Telematic Societies.
Cambridge: Cambridge University Press, 1996. Э ту линию применительно к «гипер­
реальности Лас-В егаса» продолжает канадец Н. Радке: Radke N. Simveillance in
Hyperreal Las Vegas / / The International Journal of Baudrillard Studies. 2005 . Vol. 2.
N2.
92 Norris T. Consuming Signs, Consuming the Polis: Hannah Arendt and Jean Bau­
drillard on Consumer Society and the Eclipse of the Real / / The International Journal
o f Baudrillard Studies. 2005 . Vol. 2. N 2.
93Gane M. Baudrillard’s Bestiary; Baudrillard and Culture. L .; N. Y . , 1991.
94 Kershaw B. The Radical in Performance: Between Brecht and Baudrillard. L .; N. Y . ,
1999.
24


позволяет Б. Кершо перейти к проблемам политики, которая представ­
ляется ему аналогом театра. Таким образом, политика оказывается по­
литикой культурной, и, уже, театральной. Эта книга любопытна имен­
но оригинальностью авторского подхода: идеи Бодрийяра не просто
анализируются, но творчески используются для новых конструктив­
ных построений. Здесь же стоит выделить монографию Д. Скотта95,
в которой речь идёт о семиотике культуры, причём автор обращается
к классике французской литературы.
Наконец, следует сказать о том, что в Интернете существует заме­
чательный ресурс — International Journal of Baudrillard Studies96. Этот
электронный журнал формируется в университете Бишопа в Канаде
(редактор —Дж. Култер) и отражает самые различные аспекты изу­
чения философии французского мыслителя.
Бодрийяра понимают и толкуют по-разному. Канадская иссле­
довательница Т. Раджан97, рассматривая его философию в русле
постструктуралистского деконструктивизма, подчёркивает, что место
Бодрийяра в ряду постструктуралистов уникально, поскольку он уде­
ляет большее, чем кто бы то ни было ещё, внимание техно-медиа,
вызвавшим лингвистический переворот в современном мире. Поэтому
«Бодрийяр — одновременно и жертва постструктурализма, и его наи­
более острый аналитик»98. Раджан предлагает интересную схему: по
её мысли, Бодрийяр анализирует структурализм как форму теории,
характерную для второй стадии симуляции (см. главу 2), а постструк­
турализм— как форму, свойственную третьей стадии, гиперреально­
сти. Этот анализ, подчёркивает Раджан, ведётся через скрытые намё­
ки и аллюзии на главных теоретиков структурализма и постструкту­
рализма, однако «тайный умысел» со стороны французского мысли­
теля просматривается весьма последовательно. Другие выводы этого
автора ещё более спорны, например, утверждение о том, что антропо­
логия Бодрийяра «выдаёт ностальгию по единому, неотчуждённому,
QQ
органическому миру»
.
Но, кроме таких, в общем, доброжелательных критиков, есть и
критики воинствующие. Так, например, Т. Флориан100, не предпри­
95 Scott D. Semiologies of Travel: From Gautier to Baudrillard. Cambridge, 2004. Cm.
т а к ж е : Cormack P. Sociology and Mass Culture: Durkheim, Mills, and Baudrillard.
Toronto, 2005.
96http: / / www. ubishops. ca/baudrillardst udies/index. html
97Rajan T. Deconstruction and the Remainders of Phenomenology: Sartre, Foucault,
perrida , Baudrillard. Stanford, 2002.
9®Rajan T. Baudrillard and Deconstruction / / The International Journal of Bau-
drillard Studies. 2004 . Vol. 1. No 1.
" Rajan T. Deconstruction and the Remainders of Phenomenology. P. 259.
loo f4 0rian Th. B o njo u r .. . Jean Baudrillard: Baudrillard sans simulacres. P.: Ca-
vatines, 2004 .
25


нимая, впрочем, систематического анализа работ философа, заявляет,
что «король голый», ч то Бодрийяр страдает гомофобией, антифеми­
низмом, элитаризмом, презрением к низшим классам общества, три­
виальным сексизмом и женоненавистничеством. Кстати, многие идеи
Бодрийяра вызывают резкое неприятие у феминисток101. И совер­
шенно естественно, что многие социологи, экономисты и занимающи­
еся социально-экономическими проблемами философы не принимают
бодрийяровских концептов символического обмена и «конца социаль­
ного»102.
Многие авторы стремятся к «прикладному» использованию идей
Бодрийяра, причём речь идёт не только о политологии или со­
циологии. Так, например, австралиец А. Чолоденко полагает, что
бодрийяровский концепт соблазна может быть использован для опи­
сания имплозивного эффекта «чёрной д ыр ы »103. Идеи Бодрийя­
ра применяются к анализу одурманивающего эффекта телевиде­
ния104, проблем коммуникации105, симулятивной природы совре­
менной социальной реальности106, этических проблем современно­
101 С м ., например: Ah med S. Beyond Humanism and Postmodernism: Theorizing a
Feminist Practice / / Hypatia. 1996. N1 1 (2). Тематика «феминистского прочтения
Бодрийяра» исчерпывающе изложена в работе: Grace V. Baudrillard’s Challenge: А
Feminist Reading. L.; N. Y ., 2000.
102См ., например: Cheal D. «Showing them you love them»: Gift Giving and the Di­
alectic of Intimacy / / Sociological Review. 1987 . N 35 (1); Cheal D. Unity and Difference
in Postmodern Families / / Journal of Family Issues. 1993 . N 14 (1).
103 Cholodenko A . The Nutty Universe of Animation, Th e «Discipline» o f All «Disci­
plines», And Th a t’ s Not All, Folks! / / The International Journal of Baudrillard Studies.
2006. Vol. 3. N1 .
104 Adams P . C. Television as Gathering Place j I Annals of the Association of Amer­
ican Geographers. 1992. N 82 (1); Altman К . E . Television as Gendered Technology:
Advertising the American-Television Set / / Journal of Popular Film and Television.
1989. N 1 7 (2); Chang B. G. Mass, Media, Mass Mediation: Jean Baudrillard’s Im­
plosive Critique of Modern Ma ss-M ediated Culture / / Current Perspectives in Social
Theory. 1986. N7 . P. 157-181 .
105 Goodnight G. Th. Public Discourse / / Critical Studies in Mass Communication.
1987. No 4 (4).
106 Agger B. Critical Theory, Poststructuralism, Postmodernism: Their Sociological
Relevance / / Annu al Review of Sociology. l x991. N 1 7 ; Alexander M . Outcaste Power:
Ritual Displacement and Virile Maternity in Indian Women Writers j I Economic and
Political Weekly. 1989. N 2 4 (7); Chang B. G . World a nd/o r Sign: Toward a Semi-
otic Phenomenology of the Modern Life-World / / Human Studies. 1987 . N 1 0 ( 3 -
4); Coronil F. Beyond Occidentalism: Toward Nonimperial Geohistorical Categories
/ / Cultural Anthropology. 1996 . N 1 1 (1); Debrix F. Deploying Vision, Simulating
Action: The United Nations and Its Visualization Strategies in a New World Order
/ / Alternatives: Social Transformation and Humane Governance. 1996. N 21 (1); Falk P.
The Past to Come / / Economy and Society. 1988. N 17 (3); Goldman R., Papson S.
Advertising in the Age of Hypersignification / / Theory, Culture h Society. 1994. No 11
(3); Goss J. The «M agic of the M all»: An Analysis of Form, Function, and Meaning in
the Contemporary Retail Built Environment / / Annals of the Association of American
Geographers. 1993 . N 8 3 (1).
26


сти107, политики в её «невозможном» состоянии108, «конца исто­
рии »109, трансэкономики110, транскультуры111, влияния глобальной
сети Интернет112 (которой сам Бодрийяр не пользовался) и научно-
фантастической литературы113.
В ряду отечественных исследований философии Бодрийяра сле­
дует прежде всего отметить работы Б. В. Маркова114. Этот автор не
только предпринимает вдумчивый анализ концепций Бодрийяра (пре­
имущественно поздних), но и предлагает весьма любопытный опыт
использования идей французского мыслителя на российской почве.
Кроме того, необходимо упомянуть труды переводчика многих ра­
бот Бодрийяра С. Н. Зенкина115, который рассматривает философию
Бодрийяра в её эволюционном развитии. Трёхчленная схема симуля-
кров в «Символическом обмене», говорит он, асимметрична: если «под­
делка» и «производство» относятся к материальным вещам, то тер­
мин «симуляция» применяется к процессам или символическим сущ­
ностям. Эта историческая эволюция симулякров, замечает С. Н. Зен-
кин, напоминает творческую эволюцию Бодрийяра, который от социо­
логической критики вещей перешёл к критике циркулирующих в об­
107Aldridge A . The Construction of Rational Consumption in Which? Magazine: The
More Blobs the Better? / / Sociology. 1994. N 2 8 (4).
l08Allor M . Theoretical Practice in the Post j I Communication. 1988. N 1 0 (3 -4 ).
P. 295 -303 .
109Eisenman P. The End of the Classical: The End of the Beginning, the End of the
End / / Perspecta: The Yale Architectural Journal. 1984 . N2 1 .
110Amat uro E ., Costagliola S., Ragone G. Furnishing and Status Attributes: A So­
ciological Study of the Living-Room / / Environment and Behavior. 1987. N 1 9 (2);
Ashley D. Ma rx and the Excess of the Signifier: Domination as Production and as Sim­
ulation / / Sociological Perspectives. 1990 . N 33 (1). P. 129 -146; Calcutt J. In Skirts and
Trousers That are Not of Our Own Making / / Art History. 1987. N10 (2).
111 Anto nio R. J., Bon nami A . Post-Fordism in the United States: The Poverty of
Market-Centered Democracy / / Current Perspectives in Social Theory. 1996. N 16 ;
Devisch R. Approaches to Symbol and Symptom in Bodily Space-Time / / Interna­
tional Journal Of Psychology. 1985. N 2 0 (4 -5 ); Dunn R. Postmodernism: Populism,
Mass Culture, and Avant-garde / / Theory, Culture & Society. 1991 . N 8 (1); Gup­
ta A . , Ferguson J. Beyond «Culture »: Space, Identity, and the Politics of Difference
/ / Cultural Anthropology. 1992 . N 7 (1).
l l2 Braman S. Policy for the Net and the Internet / / Annual Review of Information
Science and Technology. 1995. N 30 .
113 Eizykman B. Temporality in Science-Fiction Narrative / / Science-Fiction Studies.
1985. N12 (1).
114Марков В. В. После оргии / / Бодрийяр Ж . Америка. С. 5 -64; Марков Б. В.
Реквием сексуальному / / Бодрийар Ж . Забы ть Фуко / Пер. с фр. Д . Калугина.
СПб.: Владимир Даль, 2000. С. 5 -34; Марков Б. В. Ж . Бодрийяр: мелодрама диф­
ференциации / / Знаки бытия. СПб.: Наука, 2001. С. 534-538 .
11БЗенкин С. Н . Ж а н Бодрийяр: время симулякров / / Бодрийяр Ж . Символи­
ческий обмен и смерть / Пер. с фр. С . Н. Зенкина. М .: Добросвет, 2000. С. 5 -41;
Зенкин С. Н . О первой книге Ж а на Бодрийяра / / Бодрийяр Ж . С истема вещей
/ Пер. с фр. С. Н. Зенкина. М .: Рудомино, 2001. С. 3 -7 .
27


ществе абстрактных сущностей. Методологию ранних работ Бодрийя­
ра С.Н . Зенкин считает «пародией на структурализм», а точнее — на
его попытку отменить время, заменив его пространством, благодаря
чему структурализм вступает в сообщничество с симулякрами анали­
зируемой им цивилизации. При этом философ продолжает опираться
на фундаментальные интуиции структурализма: Бодрийяр «стремил­
ся свести структуру и эволюцию современного общества к единой по­
рождающей схеме»116. С этим утверждением мы вполне солидарны
и в первой же главе настоящей книги постараемся показать, в каком
именно смысле можно считать Бодрийяра «структуралистом».
Е. Петровская в своей весьма интересной статье «Вхождение в ко­
нечное» говорит о том, что единственная реальность, которая зани­
мает Бодрийяра, —это реальность соблазна. «Утверждая, что соблазн
обволакивает реальность, никогда с ней не смешиваясь, что он создаёт
своеобразную пустоту в сердце власти — но точно так же и производ­
ства, этого выведения на свет всего и вся, — разводя тем самым соблазн
и истину, соблазн и необратимость смысла (смысл может быть толь­
ко линейно наращиваемым), Бодрийяр, на наш взгляд, выступает уже
не просто критиком социальной системы технотронного капитализма,
но даёт философский абрис некой фундаментальной вписанности че­
ловека в мир, погребённый под позднейшими слоями познавательных
рационализаций»117. О бодрийяровском подходе к проблеме «человек
в мире» мы подробно поговорим в главе 7.
Е. А . Самарская, переводчик «Общества потребления», обращается
к «раннему» Бодрийяру и подчёркивает, что, несмотря на его близость
с радикальными социалистами вроде К. Касториадиса, сам Бодрий­
яр социалистом не был. « ...Бодрийяр не видит в мире потребления
места для отчуждения, так же как не видит в нём места для лич­
ности и её инаковости, для души и трансцендентного»118. Недостат­
ком предпринимаемого Бодрийяром анализа общества потребления
Е. А. Самарская считает то, что французский философ говорит ис­
ключительно об индивидуальном потреблении, не уделяя достаточно­
го внимания стимулам к производству, исходящим из государственной
сферы и от самой экономики. Упрёк небезосновательный.
В. В. Феррони119 склонен рассматривать Бодрийяра как феноме­
нолога: этот философ, говорит он, «придя в философию из социоло­
116 Зенкин С. Н. Ж а н Бодрийяр: время симулякров / / Бодрийяр Ж . Символиче­
ский обмен и см ерть. С . 19.
117 Петро вс кая Е. Вхождение в конечное / / Бодрийяр Ж . Соблазн / Пер. с фр.
А. Гараджи. М .: Ad Marginem, 2000. С . 16.
118 Самарская Е. Л. Ж а н Бодрийяр и его вселенная знаков / / Бодрийяр Ж . Об­
щество потребления. С . 253 .
119 Феррони В. В. Теория «сим улякров» Ж . Бодрийяра: «Ност альгия по настоя­
щему» / / Вестник ВГУ. Серия 1, Гуманитарные науки. 2001 . No 2. С . 222 -234 .
28


гии, фиксирует и анализирует “ситуацию постмодерна”, отталкиваясь
не от “тонких” структур “бестелесных” событий на “поверхности ве­
щей” (как, например, другой постмодернистский автор — Ж . Делёз)
или функционирования автономных “высказываний”, складывающих­
ся случайным образом в “фундаментальные” “эпистемы”, определяю­
щие направление мысли того или иного исторического периода (как
М. Фуко), он идет другим путем: не от “слов” к “вещам”, а непосред­
ственно исходя из способа существования самих “вещей” » 120.
Против такой позиции можно многое возразить: во-первых,
Бодрийяр никогда не был социологом (в своих интервью он сам неред­
ко посмеивается над исследователями, убеждёнными в том, что он им
когда-то был), во-вторых, считать Делёза «постмодернистом» — явная
натяжка121 (скорее уж, его можно рассматривать как феноменолога,
хотя и с большой осторож ностью), в-третьих, онтологическим субстра­
том философии Бодрийяра служат не сами «вещи», но именно их «си­
стема», так что он оказывается ближе к Леви-Стросу, чем к Гуссерлю.
Поэтому мы не можем разделить и вывод В. В. Феррони: «этот “гру­
бый философ” “вещного мира”, Мелисс постмодерна, в своей “носталь­
гии по настоящему” неожиданно... берет высочайшую ноту платонов­
ского стремления к Истине и подлинности»122. Мир у Бодрийяра не
«вещный», а симулятивный; «истиной» симуляции служит символиче­
ский обмен, так что о платонизме не может быть и речи. «Принцип
реальности», то есть «алиби» симулякров, заключающееся в мифоло­
гизированном представлении о том, что «по ту сторону» симулякра
стоит реальность как его референт, — главный противник Бодрийяра,
с которым он борется с самых первых своих работ123.
Весьма любопытна позиция С. В. Юркова, который рассматривает
философию Бодрийяра как гротеск, понимая под этим «изображение
(визуальное, вербальное или речевую фигуру), отражающее один из
моментов движения смысла по пути к его утрате (в пределе — нонсен­
су, абсурду), или, по крайней мере, момент его трансформации (что
также на какое-то время предполагает его ут р ату)»124. Работы пост­
120Там же. С . 222.
121 См . нашу работу, где эт от вопрос рассмотрен подробнее: Д ья к о в Л. В . Про­
блема субъекта в постструктура лизме: Онтологиче ский аспект. М .: И зд-во М Г С У
«Союз», 2005. С. 200 -204 .
122 Феррони В. В . Теория «симулякров» Ж . Бодрийяра. С . 233 .
123 Западные исследователи гора здо осторожнее в суждения х. Например,
Дж . Фроу говорит лишь о том , чт о Бодрийяр испытывает «ностальгию по ре-
ферент ност и». С м .: Prow J. Marxi sm and Literary History. Oxford, 1986.
124 Юрков С. В. Гротеск в философск ом мышлении постмодерна (Р. Барт,
Ж . Бодрийяр) / / Рабочие тетради по компаративистике. Вып. 8. Сравнительные
исследования в политических и социальных науках / Под ред. JI. А . Вербицкой,
B. В. Васильковой, В. В . Козловского, Н. Г. Скворцова. СПб.: Изд-во СПбГУ, 2003.
C. 178).
29


структуралистов, в том числе Бодрийяра, считает автор, в опреде­
лённой степени затруднили процесс мифотворчества, разоблачив це­
лый ряд идеолого-мифологических установок культуры как результат
субъективного произвола, в то же время став причиной экзистенци­
альной неустойчивости и недоверия к коннотативной сфере означае­
мых. Иными словами, такие мыслители, как Бодрийяр, продвинули
культурное сознание от состояния осмысленности бытия к абсурду.
Разоблачение мифа привело к тому, что мифологическое отчуждение
смысла сменилось отчуждением мистическим (магическим). Дешиф­
ровщики мифа сами занялись мифотворчеством: как Барт не смог
пробиться к чисто денотативному языку, так и Бодрийяр не сумел
очистить вещь от пелены симулякра. Таким образом, миф позволяет
сделать себя менее «ложным», а отчуждение при этом не снимается,
но лишь «притупляется». С. В. Юрков обвиняет Бодрийяра в создании
новой мифологии, которая не опирается на традиционный «именной»
дискурс, но занимается «называнием» отношений предметов — проце­
дурой магической125.
В сходном направлении мыслит Д. Кралечкин, который говорит,
что теории Бодрийяра «неудобны, что-то в них как будто всегда не
сходится и не подходит н ам»126. Работы Бодрийяра этот автор счи­
тает описательными, поскольку они изображают референциальную
структуру, которая в самом изображении отменяется. Предлагаемая
Бодрийяром теория заведомо ставится под сомнение в том самом пунк­
те, где она осуществляет свою теоретическую операцию127. Теория
у Бодрийяра, говорит Д. Кралечкин, оказывается сложной смесью
теории и практики, элементы которой постоянно реагируют друг с
другом, погашая или поддерживая друг друга, так что «теоретиче­
ское описание симуляции практически продлевается в необходимом
культурном плавании теорий-валют»128. А это значит, что в работах
Бодрийяра теория предпринимает усилие превзойти себя, не становясь
при этом собственным осуществлением или критическим выводом. Но
1 2 5 .Д ействия м и, совершаемыми как магом, т ак и ф илософом -по стстру ктура-
листом, преследуются сходные цели — обезопасить человека от окружающе го его
враждебного мира» (там же. С. 180). « ...Действиями, совершаемыми как магом,
так и философом -пост стру ктура листо м, преследуются сходные цели — обезопасить
человека о т окру жающего его вра ждебного мира» (там же. С . 180).
126 Кралечкин Д . Две или три вещи, которые я знаю о симулякрах / / Бодрий­
яр Ж . К критике политической экономии знака / Пер. с фр. Д . Кралечкина. М .:
Библион — Русская книга, 2003. С . 268 .
127 «Ч т о происходит с теорией тогда, к о г д а .. . аб страктный обмен не будет обеспо­
коен своей собственной монетарной и, соответственно, референциальной формой?
Может ли наука теоретически существовать без форм ы монеты? По сути дела, тео­
ретическая стратегия Бодрийяра может бы ть сведена к попыткам осуществления
такой доселе неизвестной форм ы научности» (там же. С . 271).
128Там же. С . 273.
30


всё это, по мнению автора, не ново: обыкновенный протест против ре­
алий капиталистической культуры129.
Ещё резче эту мысль высказал В. Кузнецов: «Бодрийяра можно
читать как ещё одного социолога, ставящего (неутешительный) диа­
гноз нашей эпохе; можно прочитать как пародию сразу на все модные
течения — структурализм, фрейдизм, марксизм и все остальные; мож­
но вычитать из него прикладной этнографическо-антропологический
взгляд на современную культуру, а можно — совершенно абстрактную
модель семиотики; в Конце концов, его можно вообще не читать, счи­
тая обычным постмодерновым симулянтом»130. На наш взгляд, луч­
ше всего не читать авторов вроде только что процитированного, а
обратиться к работам Бодрийяра, в которых есть не только ревер­
сивность мелкобуржуазных теоретических конструкций и обмен на
самого себя.
Хочется отдельно остановиться на весьма интересной статье
В. Фурса «Радикальная социальная теория Жана Бодрийяра»131. Ав­
тор предлагает рассматривать «теоретическое приключение» фран­
цузского философа как опыт построения радикальной социальной тео­
рии. Речь идёт преимущественно о ранних работах Бодрийяра, в ко­
торых концептуализируется целостность общественной жизни. «Гра­
ничное» мышление Бодрийяра, считает В. Н. Фуре, маркирует границу
социальной теории, адекватной современности. Бодрийяр изначально
разрабатывает собственную теорию, используя идеи Маркса без док­
тринальной зависимости от последнего. И марксизм, и психоанализ, и
социология для Бодрийяра — просто рядоположенные концептуальные
системы. Оригинальной, утверждает автор статьи, у Бодрийяра явля­
ется уже исходная постановка проблемы: специфическим предметом
рассмотрения здесь выступает общество потребления, «в самом себе»
представляющее собственный миф. При этом в идеологии потребле­
ния Бодрийяр анализирует работу бессознательной логики, так что по­
требление предстаёт не как узко экономический, но как целостный со­
циальный факт. Это значит, что теория потребления для французско­
го теоретика — не раздел экономической социологии, а общая теория
социального, инспирированная реалиями «общества-мифа». Главным
129«Неприязнь Бодрийяра к коду, власти, необоюдности обмена, м а с с-м ед иа ...
и его стремление к восстановлению реального символического об м е на .. .
— всё это
выдаёт определённую метафизиче ску ю направленность, которая никак не может
считаться новой, являя сь, по сути дела , постоянно присутствующей и возобнов­
ляющейся реакцией на укрепление капитала, техники, письма, экономического и
политического кода» (там же. С . 284).
130 Кузнец о в В. Бодрийяр и симулякры / / Бодрийяр Ж . К критике политической
экономии знака. С . 6.
131 Фуре В. Н. Радика льная социальная теория Ж а на Бодрийяра / / Социологи­
ческий журнал. 2002. No 1. С. 5 -40 .
31


социально-теоретическим достижением Бодрийяра В. Н. Фуре счита­
ет выявление «переменного перспективизма социального: социальные
феномены обладают реальным существованием, но лишь постольку,
поскольку они подчинены переменной величине “имманентной телео­
логии” ».
В настоящей книге мы не раз обратимся к социально-теоретиче-
ским конструкциям Бодрийяра, уточняя природу той «имманентной
телеологии», о которой говорит Фуре. Однако наша задача намного
шире, и мы не ограничимся ни проблемой возможности считать учение
Бодрийяра «социальной теорией» (а это действительно очень спорный
момент, и блестящая статья В. Фурса не разрешает его окончательно),
ни анализом «марксистской» линии в творчестве философа. Однако
мы вполне согласны с выводом минского автора относительно того,
что Бодрийяр — не марксист (ни ортодоксальный, ни какой-либо ещё)
и что понять его творчество «через Маркса» не представляется воз­
можным.
И, конечно же, стоит обратиться к отечественным исследованиям
эстетики Бодрийяра, тем более что сам философ подчёркивал гомо­
логичность постнеклассических науки и философии с постмодернист­
ской эстетикой. Н. Б. Маньковская в своей «Эстетике постмодерниз­
ма» предпринимает замечательный анализ эстетики симулякра. Со­
временный симулякр, подчёркивает она, символизирует конец подра­
жания и референциальности в искусстве. Понятие симулякра, считает
она, столь существенно для постмодернистской эстетики, что её в це­
лом стоит определить как эстетику симулякра132. Н. Б .Маньковская
возводит предлагаемую Бодрийяром концепцию симулякра к его пер­
вым работам и рассматривает симулякр как «вещеобраз в зените»: в
центре эстетики симулякра находится не субъект, а объект, не уни­
кальность оригинального, а избыток вторичного, что символизирует
«переход эстетики от классического “принципа добра”, на котором ос­
новано отражение субъектом объекта, к постмодернистскому ирони­
ческому “принципу зла”, опирающемуся на гиперреальный объект-си-
мулякр»133. Конец классической «способности суждения» приводит к
снятию оппозиции между прекрасным и безобразным, так что реаль­
ность превращается в набор «нейтральных» симулякров: «в резуль­
тате симулякризации артефакта форма становится его единственным
содержанием»134. К бодрийяровскому пониманию категории формы
132Симуля кр «заним ает в нек лассической постмодернистской эстетике то ме сто,
ко тор ое пр инадлежало в традиц ио нны х эстетич еских системах художественно ­
му образу» (Маньковская Н. Б . Эстетика постмодернизма. СПб.: Алетейя, 2000.
С. 60).
133Там же. С . 61.
134Там же. С . 62.
32


мы не раз обратимся в настоящей книге, но при этом эстетику формы
нам придётся значительно расширить.
В. М. Дианова также отмечает, что современную ситуацию Бодрий­
яр расценивает как симулятивную135. И сами взгляды таких мысли­
телей, как Бодрийяр, позволяют понять не только состояние сферы
художественного, но и своеобразие постмодернистской ситуации в це­
лом136.
Бодрийяр —философ оригинальный и самобытный. Поэтому,
несмотря на его частые обращения к системам предшественников, бы­
ло бы неверно понимать его, исходя из Маркса, Гегеля, Сартра, Леви-
Строса и т. п. В каждом случае мы получили бы искусственную схему,
не имеющую ничего общего с анархическим творчеством Бодрийяра.
Его мышление принципиально несистематично, поэтому претендовать
на выявление внутренней логики всей философии этого мыслителя,
а тем более на отыскание punctum’a, позволяющего рассмотреть его
идеи в некой единой перспективе, также было бы насилием над его
философией. Мы постараемся избежать подобных соблазнов и попыта­
емся поставить своего рода зеркало, в котором можно будет получить
отражение дискурса Бодрийяра. Таким образом, настоящую книгу в
каком-то смысле можно назвать лаканистской: наш текст выступает
по отношению к философии Бодрийяра не Другим, но тем, посред­
ством чего Другой приходит к ней, чтобы забрать её душу. Или, как
сказал бы сам Бодрийяр, наше исследование является демоническим.
Зеркало, которое мы ставим перед Бодрийяром, разбито, и в этом
его преимущество: осколки будут отражать концепты в их визуаль­
ной отграниченности друг от друга, а трещины и разломы позволят
избежать чрезмерной систематичности, которая в случае Бодрийяра
повредила бы больше всего. Через эти разломы в наш текст проник­
нет пустота непрезентности, то есть Другой. И в то же время, нигде на
поверхности зеркала текста этот Другой не сможет обрести своей су­
веренной территории. Это позволит нам в той или иной мере избежать
дурной схоластичности «критического анализа», без которой не обхо­
дится ни одно историко-философское исследование и которая не ведёт
ни к чему кроме схематизма, скрывающего живую мысль философа.
Кроме того, настоящая книга во многом следует установкам про­
кламируемого Бодрийяром радикального мышления. Мы будем вос­
принимать встречающиеся нам учения как рядоположенные концеп­
ции, избегая партийной приверженности той или иной из них. При
этом мы будем стараться продвинуть до логического конца (а может
135Дианова В. М . Постмодернистская философия искусства: истоки и современ­
ность. СПб.: Петрополис, 2000. С. 109.
136Дианова В. М . Постмодернизм как феномен культуры / / Введение в культу­
рологию; Под ред. Ю . Н. Солонина, Е. Г. Соколова. СПб., 2003. С. 127.
33


быть, и за его пределы) те из них, с которыми нам окажется по пути.
Это относится и к философии самого Бодрийяра.
Бодрийяр тесно связан с философией X X столетия, и мы по необ­
ходимости обращаемся к концепциям близких к нему по направлен­
ности поисков авторов. Поэтому в настоящей работе присутствует
компаративный подход, то есть, если воспользоваться определением
А. С. Колесникова, попытка исследовать внешние по отношению к фи­
лософии причины формирования традиции (а Бодрийяр задаёт не си­
стему, а именно традицию) и обозначить тот факт, что философия
Бодрийяра является звеном в цепи философских традиций137. В по­
следней главе книги мы постарались обобщить черты сходства и раз­
личия Бодрийяра с наиболее близкими ему мыслителями. Вместе с
тем, объём книги не позволил нам углубиться в компаративистские
исследования. Поэтому сравнительный анализ философии Бодрийяра
остаётся делом будущего. В этом отношении наиболее перспективными
нам представляются возможности проследить формирование филосо­
фии Бодрийяра в свете традиции французского литературного аван­
гарда, проанализировать место и роль Бодрийяра в традиции крити­
ки платонического репрезентационизма и предпринять сравнительный
анализ концепций Бодрийяра и буддийской философской традиции.
Теперь скажем несколько слов о замысле нашей книги. Поэтапная
реконструкция и анализ философии Бодрийяра видятся нам невы­
годными по нескольким причинам. Во-первых, рассмотрение работ
Бодрийяра в исторической последовательности не имело бы большой
ценности в силу доступности всех основных работ философа на рус­
ском языке. Зачем заниматься пересказом, если каждый желающий
может ознакомиться с первоисточником? Во-вторых, историко-биогра­
фический подход к изучению творчества философа, оправданный и ед­
ва ли не единственно возможный, например, в случае Фуко, при иссле­
довании творчества Бодрийяра не даст никаких результатов, оправды­
вающих такой подход. Бодрийяр, как он сам любил говорить, «неисто­
ричен», развитие его идей никак не связано ни с фактами его биогра­
фии, ни с реалиями текущего момента. Хотя в США зачастую подда­
ются соблазну считать Бодрийяра философом злободневности, а его
сочинения — откликами на текущие политические события, это может
быть применимо лишь к отдельным его статьям и напрямую никак не
связано с его философской эволюцией в целом. В -третьих, Бодрийяр
во многих книгах обращается к одним и тем же концептам, причём
порой они остаются без изменений, а порой с ними происходят удиви­
тельные «приключения». Поэтапное исследование его произведений не
137См .: Колесников А . С. Философская компаративистика: В осток — Запад. СПб.:
Изд-во СПбГУ, 2004. С. 245.
34


позволяет выявить эти важнейшие для понимания эволюции Бодрий­
яра моменты.
Поэтому мы предпочли внешне традиционный подход изложения
материала, заключающийся в анализе ключевых концепций филосо­
фа в их эволюционном развитии. Главная опасность этого подхода
заключается в соблазне представить философию Бодрийяра в виде
целостной квази-категориальной системы, а это в нашем случае со­
вершенно недопустимо по ряду причин, о которых мы уже упоминали
и которые рассмотрим ^чуть ниже. Поэтому мы постоянно старались не
упускать из вида общий замысел нашей работы — описать философию
Бодрийяра не как завершённую и ограниченную собственными кон­
цептами систему, но как философскую стратегию, открытую сразу во
многих направлениях. Этим объясняется сознательная «незавершён­
ность» многих моментов нашего анализа — в том смысле, что в ря­
де случаев мы избегаем однозначных обобщающих выводов, которые
неизбежно свелись бы к классификационным историко-философским
дефинициям. При этом наша позиция не противоречит важнейшей за­
даче истории философии, заключающейся в том, чтобы определить
место мыслителя в историко-философском процессе. Кроме того, это
позволило нам избежать столь частой в историко-философских рабо­
тах декларации того, что звучно называется «авторской позицией» и
на деле сводится к рассуждениям на тему «что я думаю о Бодрийяре».
Что думает исследователь о том или ином философе, интересно только
самому исследователю, а истории философии не доставляет никакой
пользы.
Замысел книги требует, прежде всего, прояснения характера фи­
лософствования Бодрийяра, который он сам определял как «теоре­
тическое насилие». В свою очередь, это предполагает выявление кон­
цептуальных оснований творчества философа и позволяет в первом
приближении очертить его место в ряду многочисленных философий
последних двух столетий. Анализ ключевых для философии Бодрийя­
ра концептов естественно начать с того, что принесло ему наибольшую
известность и что сегодня ассоциируется прежде всего с его именем —
с концепта симулякра. Мы постараемся показать, что концепт симуля­
кра постоянно присутствует в работах французского философа, хотя
порой и в неявном виде. (Идея симуляции и символического обмена
как её принципа становится у Бодрийяра своего рода альтернативой
критикуемых им представлений о «природе» явлений и процессов ре­
альности, выявляемой как их имманентная логика.) Это позволит не
только объяснить характер бодрийяровской критики марксизма, но
и обозначить предлагаемую философом теоретическую альтернативу.
Выявив теоретическую установку Бодрийяра, мы сможем прояснить
его учение об обществе потребления, революции и терроризме, в отно­
35


шении которых по сию пору существует большое количество недора­
зумений.
В том же русле будет пролегать наш анализ бодрийяровской крити­
ки «метафизики желания» и противопоставляемой ей концепции со­
блазна. Это приводит нас к исследованию бодрийяровского вариан­
та концепции субъективности и связанной с последней проблематики
телесности и сексуальности, представляющих исключительную важ­
ность не только для постструктурализма, но и для философии по­
следнего столетия в целом. Через призму бодрийяровского учения о
субъективности мы сможем рассмотреть его представления о комму­
никативной природе общества, не сводя их к позиции «где-то между
Соссюром и Маклюеном», но показав последовательность семиотиче­
ской стратегии Бодрийяра в русле «радикального мышления». Обра­
щение к эстетическим взглядам философа будет тем зеркалом, что
позволит показать гомогенность его философских представлений и в
то же время станет прояснением его этической позиции. Завершением
нашей работы явится анализ бодрийяровского концепта «конца исто­
рии», где мы сможем сделать максимально возможное обобщение идей
философа и обозначить намеченные им теоретические перспективы.
Наконец, последняя глава книги — своего рода appendix, возвращаю­
щий нас к исходной точке и позволяющий ещё раз, уже конкретнее,
сказать о месте Бодрийяра в историко-философском процессе.


Глава 1
« ТЕОРЕТИЧЕСКОЕ НАСИЛИЕ»:
ОСНОВАНИЯ РАДИКАЛЬНОГО МЫШЛЕНИЯ
. . . Логика может быть всюду лишь пото­
му, что по-наст оя щему её нет нигде.
77. Бурдъё. Практический смысл
Говоря о теоретических и методологических основаниях работ
Бодрийяра, надо прежде всего помнить о том, что мы имеем дело с
французским мыслителем, а социальная теория (как и во многом фи­
лософия) во Франции существует в пространстве между литературой
и теорией культуры, и потому не стоит искать в ней позитивистских
установок1. Интеллектуалы того поколения, к которому принадлежит
Бодрийяр, испытали сильнейшее влияние со стороны литературной
критики, которая во Франции во многом выполняет функции фило­
софии2. Кроме того, во Франции есть огромная традиция социологи­
ческой мысли. И Бодрийяр во многом наследует ей, в частности (что
для нас весьма важно) в представлении о социологии как коллектив­
ном воображаемом3.
Однако Бодрийяр не социолог, и сам он часто говорит о несосто­
ятельности этой дисциплины, принимающей на веру существование
социального, тогда как существование его проблематично. Поэтому
специфику бодрийяровского мышления искать стоит именно в фило­
софии. Влияния на его творчество весьма многообразны, но при этом
он не принадлежит ни к какой школе или направлению в философии.
Все философские концепции он воспринимает как рядоположенные,
хСм.: Gane М. French Social Theory. L., 2003. P. VIII. Автор этой замечательной
исторической работы подчёркивает да же, ч то для самих французов сегодня не
существу ет «французской социальной теории» (Ibid. P. IX). См. также: Cusset F.
French Theory: Foucault, Derrida, Deleuze & Cie et les mutations de la vie intellectuelle
aux Etats-Unis. P., 2003.
2С м .: Полторацкая H. И . Меланхолия мандаринов. Экзистенциалистская кри­
тика в контексте французской ку льтуры. СПб.: Алетейя, 2000.
3С м .: Cormack P. Sociology and Mass Culture: Durkheim, Mills, and Baudrillard.
Toronto, 2 002 . P. 105.
37


не отдавая предпочтения тем или иным из них. В силу этого в ра­
ботах Бодрийяра невозможно обнаружить единую группу исследова­
тельских методов, переходящую из одной книги в другую и опреде­
ляющую поле исследования. Он использует разнообразные методы и
процедурные подходы, не гипостазируя ни один из них и, более того,
вскрывая «мифологию» каждого из них и деконструируя их. Бодрий­
яр действует виртуозно: опираясь на тот или иной методологический
подход, он получает от него необходимый импульс движения, а за­
тем доводит его до логического завершения, так что в этой крайности
самый подход самоуничтожается. А Бодрийяр тем временем движет­
ся дальше. В этом движении он подобен «пассажиру без места», о
котором говорил Делёз: постоянно перемещаясь, он пребывает везде
и одновременно нигде4. Когда мы берёмся анализировать структура­
листские процедуры у Бодрийяра, он уже оказывается на позициях
марксизма; когда же мы обращаемся к бодрийяровскому «марксиз­
му», философ уже отошёл на позицию психоанализа и т. д. Все по­
пытки чётко определить Бодрийяра как марксиста, структуралиста,
лаканиста и т. п. приводят лишь к искусственным схемам, с позиций
которых можно описать только один из фрагментов его философии.
Любые попытки распространить этот подход на всё его творчество
заканчиваются неудачей. Мы уже говорили о том, к какой догмати­
ческой односторонности привело Д. Келлнера стремление понимать
Бодрийяра как марксиста.
И тем не менее в творчестве французского философа можно выде­
лить не постоянно присутствующие, но перманентно «всплывающие»
методологические подходы — структурализм, марксизм, психоанализ.
Кроме того, в каких-то моментах Бодрийяр — и логик, и диалектик.
Но не стоит ни на минуту забывать, что всё это — лишь скольжение
по методологическому пространству, не имеющему для Бодрийяра ни­
каких привилегированных топосов. Общая же процедурная стратегия
этого весьма неординарного мыслителя сводится к тому, что сам он
назвал «теоретическим насилием».
Первую книгу Бодрийяра— «Система вещей » — можно более или
менее определённо охарактеризовать как «структуралистскую». Соб­
ственно, Бодрийяр и сам во введении к этой работе говорит о том,
что он предпринимает структуральный анализ в области вещей. Од­
нако этот последний имеет иные предпосылки, нежели структурный
анализ языка. «Каждый из предметов нашего быта, — пишет Бодрий­
яр, — связан с одним или несколькими структурными элементами, но
при этом обязательно ускользает о т технологической структурности
4См.: Делёз Ж . Логика смысла / Пер. с фр. Я . Я . Свирского. М .: Раритет;
Екатеринбург: Де ло вая книга, 1998. С . 65.
38


в сферу вторичных значений, от технологической системы в систему
культуры»5. В «Обществе потребления» он утверждает, что «потреб­
ление является... системой обмена и эквивалентом языка»6. Но в со­
временных условиях производства и потребления уровни денотации и
коннотации не поддаются столь же чёткому разделению, как языковой
код и речь в лингвистике, ведь коннотация вещи существенно изменя­
ет её технические структуры. Причиной этому и, одновременно, тем,
что предоставляет возможность для структурального анализа мира
вещей, выступает противоречие между иррациональными потребно­
стями человека и рациональностью вещей. Кроме того, система тех­
нологии, находясь в состоянии перманентной революции, заставляет
Бодрийяра говорить не о структуре, но о структурной динамике.
И всё же надо признать, что Бодрийяр, особенно в своих ранних
работах, использует леви-стросовский принцип: как система родства
основывается не на единокровии, а на произвольном классификацион­
ном порядке, так и система потребления основана не на потреблении
и наслаждении, а на кодексе знаков и отличий. Биофункциональная
и биоэкономическая система благ здесь заменяется социологической
системой знаков. И даже основная функция этой циркуляции вещей
и благ совпадает с функцией циркуляции женщин в примитивных об­
ществах: обеспечение определённого типа коммуникации.
По всей «Системе вещей» разбросаны явные или скрытые отсылки
к ранним работам Барта. Бодрийяр даже рискует заходить на террито­
рию, детально исследованную знаменитым семиотиком, — территорию
моды. Впрочем, в «Системе моды» у Барта речь шла большей частью о
дамских нарядах, а Бодрийяр этим не ограничивается, распространяя
свой анализ на сферы политики и искусства, а по большому счёту —
на всю культуру в целом. Но ещё важнее для автора «системы вещей»
учение Барта о буржуазной мифологии «природности». Так, Бодрий­
яр пишет о том, что «природные» краски в буржуазных интерьерах
не природны, но лишь дают посул природного состояния, становясь
знаком-ловушкой: они завлекают потребителя тем, чего ему не дано
пережить. Это приводит его к образу «лепного ангела» барокко и вы­
работке концепта «подделки», отражающего вторую стадию симуля­
ции в его генеалогии симулякра.
В последующих книгах Бодрийяр чувствует себя всё свободнее, од­
нако структурный метод остаётся постоянной составляющей его ис­
следований. Собственно, анализ экономии и критика «политэкономии
знака» также структуральны. А структуралистский подход, состоя­
5Бодрийяр Ж . Система вещей. С . 13.
6 Бодрий яр Ж . Общество потребления. С . 86 . « . . . Потребление представляет со­
бой систему значений, как язык или как система родства в примитивном обществе»
(курсив автора. — Л. Д .; там же. С. 108).
39


щий в том, чтобы, отказавшись о т субстантивизма, анализировать от­
ношения, присутствует во всех его работах.
Дело не во внешнем сходстве или несходстве мысли Бодрийяра со
структурализмом. Важнее другое: философская предпосылка анализа
вещей-знаков и знаков-вещей. Как и К. Леви-Строс, Бодрийяр пыта­
ется «выйти за пределы оппозиции чувственно воспринимаемого и по­
нимаемого, сразу исходя из уровня знаков. Знаки объясняются через
знаки»7. Если пытаться подыскать для такой работы философский
метод, то, пожалуй, его нельзя обозначить иначе как термином «фе­
номенология» — не в гуссерлевском, а, скорее, в гегелевском смысле.
Конечно, вещи-знаки создают наш «жизненный мир», и ни в каком
ином мире мы никогда не обитаем. А вещи всегда даны нам именно
как знаки8. Таким образом, Бодрийяр обращается не к «самим вещам»,
а к отношениям, представленным в событийности мира. Избавившись
о т мифологии подручности и потребительной стоимости, он заявля­
ет: «Сам предмет — ничто. Он не представляет из себя ничего, кроме
различных типов отношений и значений, которые готовы сойтись друг
с другом, вступить в противоречие и завязаться на нём как предме­
те » 9. Бодрийяр использует фонологическую схему Н. С. Трубецко­
го: предмет-знак становится таковым лишь в отношениях с другими
предметами-знаками. Или, как писал Леви-Строс, «символы не имеют
внутренне присущих им инвариантных значений, они не автономны по
отношению к контексту. Их значение зависит прежде всего от поло­
жения»10. Именно в этом, а не в поисках мифической «структуры»11,
заключается бодрийяровский «структурализм».
7Леви-Стр ос К. Мифологики. Т. 1. Сырое и приготовленное / Пер. с фр.
3. А . Сокулер и А. 3 . Акопяна. М .; СПб.: Университетская книга, 1999. С. 22.
8Вспомним впечатление прустовского героя о т комнаты, «где я в первую же
сек унду бывал морально отравлен незнакомым запахом нарда и убеждался во
вра ждеб ности фиолето вых занавесок и наглом равнодушии стенных часов, стре­
ко тавших вовсю, как будто меня там не было; где всему здесь чуждо е и беспо­
щадное квадратное зеркало на ножках, наискось перегораживавшее один из уг­
лов комна ты, врезалось в умиротворяющую заполненность уже изученного мною
пространства ка ким -т о пустырём, всегда^ производившим впечатление неожидан­
ности» ( Пруст М . В поисках утраченного времени. Т. 1. По направлению к Свану
/ Пер. с фр. Н. М . Любимова. М .: Крус, 1992. С. 17).
9 Бодрийяр Ж . К критике политической экономии знака. С . 60.
10Леви-Строс К. Мифологики. Т. 1. С. 59.
11Впрочем, и в это м тоже, ведь через все ранние работы Бодрийяра проходит
мысль о т ом , чт о «ст руктура — это ст руктур а способа пр оизводства» ( Бодрийяр Ж .
К критике политической экономии знака. С . 87). Но вот чего Бодрийяр не разделя­
ет, так это леви-стросовского представления о тождественно сти языка и культуры.
Так, Л еви-С тро с пишет об обмене женщинами: « То об стоятельство, чт о “сообще­
ние” в данном случае состоит из ж е нщи н групп ы, которые циркулирую т между
кланами, линиями или семьями (т огда как в языке слова группы циркулируют
ме жду индивидами), не препятствует то ждеству явлений в обоих слу ча ях » (кур­
сив автора. — А . Д ; Леви-Строс К. Структурная антропология. С. 66).
^0


Со структурализмом Бодрийяра роднит и представление о первич­
ности языка по отношению к индивидуальной потребности говорить.
Таким образом, он солидаризуется с утверждением, выраженным в
«парадоксе Леви-Строса». Язык, утверждает Бодрийяр «дан вначале,
но не как абсолютная и автономная система, а как современная струк­
тура обмена самого смысла»12 (курсиз автора. — А . Д .) и, таким об­
разом, существует не из-за индивидуальной потребности говорить, но
основывается на социальном производстве различий. В этом он также
близок к Леви-Стросу, который относительно анализа мифов говорит:
«Верное понимание мифа заключено не в каком-нибудь наделённом
особыми преимуществами содержании. Оно состоит в логических от­
ношениях, которые свободны от содержания или, точнее, неизменяе­
мые свойства которых исчерпывают операциональную ценность мифа,
поскольку сопоставимые отношения могут быть установлены между
определёнными элементами большого числа отличающихся друг от
друга содержаний»13. Бодрийяр переносит это основание структур­
ного анализа в область политэкономии. Это позволяет ему избежать
метафизики субъекта и сопутствующего ей репрезентационизма. Для
пояснения этого положения целесообразно провести сравнение с кон­
цептуальными выкладками Ж . Деррида.
Деррида предлагает понимать «Bedeutung» («значение») Гуссер­
ля как «vouloir-dire» (букв, «хотеть го во ри ть »)14. Эта оговорка поз­
воляет ему выстроить собственную концепцию «говорящего субъек­
та», причём Деррида понимает «выражение» Гуссерля как «выход-
за-пределы-себя акта, а значит, смысла, который может оставаться
в себе, тем не менее, только в речи, в “феноменологическом” голосе».
Интерпретация «значения» как «желания говорить» означает, что оно
никогда не имеет места вне орального дискурса. Репрезентация гово­
рящего как самого себя налагается на акт коммуникации условно и
извне, а это означает изначальное единство речи и репрезентации ре­
чи: «речь есть сама репрезентация самой себя» 15. Если, подобно Гус­
серлю, оставаться на метафизических позициях, полагает Деррида, то
следовало бы признать, что выразительный язык выступает чем-то до­
полнительным к «абсолютному безмолвию» самоотношения, посколь­
ку всякое выражение мы считали бы указательным по отношению
к внешней «наличности». Однако «речь необходима. Смысл глагола
12Леви-Строс К. Мифологики. Т. 1. С . 75.
13Там же. С . 228.
14 «Та ким образом, можно бы т ь уверенным, ч то значение (Bedeutung) это всегда
то, что дискурс или кто-то хочет сказать, а значит, то, что сообщается, — это
всегда лингвистический смысл, содержание речи» (Деррида Ж . Голос и феномен и
другие работ ы по теории знака Гуссерля / Пер. с фр. С . Г. Кашиной и Н. В. Суслова.
СПб.: Алетейя, 1999. С . 31).
15Там же. С . 79.
41


“быть” . .. поддерживает совершенно исключительную связь со словом,
то есть с единством phone и смысла». Именно так Деррида понимает
учение Ф. де Соссюра: «бытие есть единство мысли и голоса в лого­
се » 16. Так понятая гуссерлевская позиция означала бы невозможность
феноменологии, поскольку «вещи» никак не смогли бы «заговорить».
Это означает, что необходимо отказаться от метафизического поня­
тия «наличие» (presence) и избрать иное определение бытия. Смысл
бытия — продемонстрирован ли он по Аристотелю или по Хайдегге­
ру ,—должен предшествовать общему понятию бытия. А этот смысл,
по Деррида, конституируется «различением». Это «различение» мы
не раз встретим у Бодрийяра.
Кроме того, Бодрийяр, как и Леви-Строс, считает, что «язык мыс­
лит, мыслит нас и для нас, и, по крайней мере, с не меньшим успехом,
чем мыслим мы с его помощью»17. И это «мышление языка» неизмен­
но обнаруживается как символический обмен между словами и иде­
ями. Слова в своей самодостаточности способны генерировать идеи.
Слово — это языковой оператор, благодаря которому идеи обретают
способность смешиваться и накладываться друг на друга.
Бодрийяр во многом «превосходит» структурализм. Во-первых, он
не верит в «невинность» денотации, в своего рода «нулевую степень»
знака. Вспомним, что именно такое разочарование в «нулевой степе­
ни» письма привело Барта на постструктуралистские позиции. Во-
вторых, Бодрийяр, обращаясь к гомологии между логикой знака и
логикой политэкономии, говорит о том, что и та, и другая работают
как идеологические схемы, не отражающие реального положения ве­
щей. Структурализм у него, таким образом, оказывается средством
разоблачения идеологических мифов, однако Бодрийяр не становится
на сторону поддерживаемой структурализмом мифологии. Наконец,
в-третьих, Бодрийяр выступает против принятого структурализмом
постулата о разделённости (и соответствии) мира и знака, что совер­
шенно дискредитирует структуралистскую установку на анализ язы­
ка, гомологичный анализу данного в языке мира.
Но главное не в этом. Важнее то, что Бодрийяр использует струк­
туральный метод, который позволяет опираться на не субстанти-
вистскую онтологию, но на отношения между элементами18. В этом
плане он возрождает изначальную установку структурализма. Как пи­
сал П. Бурдьё: «Философские комментарии, окружавшие одно время
структурализм, забыли и заставили забыть то, что несомненно состав­
16Там же. С . 99.
17Бодрийяр Ж . Пароли. О т фрагмента к фрагменту. С . 9.
18« . . . Р е ч ь идёт о то м ,— писал Леви-Строс, — чтобы определить абстрактные,
но постоянные соотношения, где обнаруживается пост ижима я ф орм а изучаемого
явления» (Леви-Строс К. Структурная антропология. С. 65).
42


ляло его существенную новизну: внедрить в социальные науки струк­
турный метод как таковой, или, точнее, реляционный способ мыш­
ления, который, порывая с субстантивистским способом мышления,
подводит к описанию каждого элемента через отношения, объединя­
ющие его с другими элементами в систему, где он имеет свой смысл и
функцию»19 (курсив автора.— Л. Д .).
Структурализм изначально представлял собой исследовательскую
позицию, но благодаря интересу, который проявили к нему филосо­
фы, стал восприниматься как философия. У. Эко в «Отсутствующей
структуре» прекрасно показал, каким образом это произошло: Леви-
Строс в своих этнологических исследованиях руководствовался прин­
ципом структурности, то есть, избегая субстантивистских конструк­
ций, предпринял анализ отношений между элементами в примитив­
ных культурах. Но в «Структурной антропологии» он высказал пред­
положение (на котором, кстати, вовсе не настаивал) о существовании
соответствия между структурами родства и языковыми структурами.
Эта гипотеза показалась ему чрезвычайно удачной, он вновь и вновь
возвращался к ней, и его ученики сделали из этого предположения
догмат. В своём неопозитивистском звучании он сводится к утвержде­
нию о том, что вся реальность, как она дана человеку, имеет единую
Структуру, и Структура эта — грамматическая. Таким образом, из ис­
следовательской программы структурализм превратился в метафизи­
ку20. Это, впрочем, не должно скрывать от нас достоинств структу­
ралистского метода, состоящих, по точному выражению П. Бурдьё, в
«применении к социальному миру реляционного способа мышления...
который идентифицирует реальность не с субстанциями, а со связя­
ми»21.
Развенчанием метафизики структурализма занялись французские
интеллектуалы, которых сегодня принято называть постструктура­
листами,— М. Фуко, Р. Барт, Ж . Деррида, Ж . Делёз и, конечно
же, Бодрийяр. Основными стратегическими направлениями борьбы со
19 Бур дьё П. Практический смысл / Пер. А . Т. Бикбова, К . Д . Вознесенской,
С. Н. Зенкина, Н. А . Шматко. СПб.: Алетейя, 2001. С. 12.
20 «М о ж но представить, — пишет П. Бурдьё, — насколько была притягательной
для умо в, настроенных не признавать ни наивности финалистики объяснений, ни
тривиальности причинно -следственных объяснений (особенно “вульгарных”, когда
они исходят из экономических и социальных фа кторов), вся эта таинственная це­
левая механика — п родукт разумный и, вероятно, желанный, однако не имеющий
своего производителя; она порожда ется структурализмом, когда то т одним дви­
жением заставляет исчезнуть социальные условия производства, воспроизводства
и использования символических объектов, а имманентную логику — появиться»
(Бурдьё П. Практический смысл. С. 78).
21 Бурдьё П. Социальное пространство и символическая власть / / Социология
социального пространства / Пер. с фр. под общ. ред. Н. А . Шматко. М .: Институт
экспериментальной социологии; С П Б .: Алетейя , 2005. С . 68.
43


Структурой стали критика бинаризма, каким он представлен в линг­
вистике Соссюра, и, что более важно, деконструкция стоящего за кон­
цептом Структуры репрезентационизма с сопутствующим ему пред­
ставлением о суверенном субъекте. В этом отношении Бодрийяр, несо­
мненно, принадлежит к лагерю постструктуралистов (напомним, что
единой школы с таким названием никогда не существовало, и объеди­
няет постструктуралистов именно борьба против общего противника,
которая ведётся самыми различными средствами). Бодрийяр проде­
лал огромную работу по деконструкции мифологемы бинаризма как в
семиотике, так и в экономике.
При этом исследовательский подход Бодрийяра (так же как и Фу­
ко, и Барта, и Гваттари, и многих других) остаётся структуралист­
ским. Но это ещё не всё. Бодрийяр сам возрождает Структуру под
другим именем — под именем Симуляции. Симуляция определяется
как отношение между элементами системы, которые обмениваются
только друг на друга и ни на что иное. Бодрийяровский симулякр
«пуст», он не имеет соответствий ни в языке, ни в какой бы то ни
было ещё «реальности». Но при этом логика симуляции остаётся по­
стоянной и единой во всех системах — логика коннотации, описанная
Бартом. Бодрийяр отказывается признавать определяющее влияние
социально-экономических ф акторов в той или иной модификации со­
циума, резко критикуя марксистскую оппозицию базис/надстройка.
Вместо этого он усматривает имманентную логику22, присущую са­
мим системам, в которых происходит взаимообмен и кругооборот
элементов-симулякров. Что такое эта «имманентная логика» симуля­
ции, как не возрождённая Структура?! Так, в обход структуралист­
ской метафизики, Бодрийяр оказывается большим структуралистом,
чем сам Леви-Строс, который, вообще-то, никогда не переставал со­
мневаться в верности своей гипотезы.
Считать ли Бодрийяра постмодернистом? Если мы примем опреде­
ление, которое даёт постмодерну Ж .- Ф . Лиотар: недоверие к метанар­
ративам,— то, безусловно, нужно признать Бодрийяра постмодерни­
стом. Эко предлагает игровое отношение к нарративам: поскольку их
всё равно не избежать, ибо нарратив — единственная выразительная
форма, доступная человеку, нам придётся порождать нарративы, но в
самый момент их порождения мы должны выказывать к ним недове­
рие. Программа Бодрийяра, направленная на борьбу с идеологической
системой современности (то есть Симуляцией Абсолютной), ещё более
радикальна: Бодрийяр предлагает создавать фантастические теории,
в которых все концепты подвергались бы переворачиванию и «взры­
22Разве не намеревается Бодрийяр, подобно Гегелю, « в видимости временного и
прех одящего позна ть субстанцию, которая имманентна, и вечное, которое прису т­
ствует в настоящем» (Гегель Г. В. Ф. Философия права. М .: Мысль, 1990. С. 54 .)?
44


вались изнутри». Но то же самое предложил в своей программе декон­
струкции и Деррида. К тому же двигался и Гваттари в своем шизоана­
лизе, порождающем «химер». Так что здесь мы не находим какой-та
существенной оригинальности Бодрийяра, которая позволила бы го­
ворить о «превосхождении постмодерна».
Но попробуем взглянуть на его философию истории (в отноше­
нии Бодрийяра это выражение, конечно, носит условный характер)-
С исторической наукой, какой мы её знаем на протяжении двух по­
следних столетий, вступил в борьбу уже Леви-Строс. Вспомним, ка­
кое возмущение вызывали у Сартра эти «убийцы истории» — спер­
ва Леви-Строс, потом Фуко. Леви-Строс в этом отношении предло­
жил всё ту же программу: избавиться от субстантивизма и говорить
лишь о том, что можно выявить в структурном анализе. Фуко заявил,
что наблюдать мы можем только дискретные эпистемы, и если нам
и удаётся описать механизмы их трансформации, то утверждать что-
либо относительно «смысла» и «направленности» истории, не впадая в
свободное мифотворчество, мы не можем. Гваттари радикализировал
фукольдианский проект, предлагая говорить о «машинах», которые
функционируют трансверсально по отношению к хронологическому
потоку. А что мы находим у Бодрийяра? Возрождение метафизики
Духа в форме Симуляции. Эта позиция прекрасно вписывается в фи­
лософ скую систему (здесь, хотя бы условно, можно говорить о систе­
ме) самого Бодрийяра: история —это симуляция истории, а как же
её симулировать, если не создавая новую метафизику истории?! Ес­
ли конец истории — это её бесконечное повторение, как утверждает
Бодрийяр, то сам он идёт в ногу с этим циклическим временем. Разве
что на этом основании его можно считать постпостмодернистом. Но
при этом оказывается, что Бодрийяр создал новый метанарратив, к
которому относится с полным доверием. Постмодерн в лиотаровском
определении действительно оказывается превзойдён. Но почему бы то­
гда не счесть постпостмодернистом и Гегеля?
Вместе с тем, как мы уже сказали, структурализм оказывается
у Бодрийяра феноменологией. В символическом обмене, говорит он,
предмет конституируется в качестве ценности, когда даритель отделя­
ется от него, чтобы отдать его другому, «то есть когда кто-то лиша­
ется этого предмета как той части самого себя, которая превращается
в означающее, которое всегда обосновывает одновременно и присут­
ствие двух терминов друг для друга, и их отсутствие по отношению
друг к другу (их дистанцию)»23. Разве не напоминает это рассуж­
дение Сартра о том, что намерение сесть в кресло представляет со­
бой всегда-уже-бытие-в-себе-в-кресле? Ведь именно такого рода — воз­
23 Бодрийяр Ж . К критике политической экономии знака. С . 62.
45


можность отделить предмет от себя-как-переживания. Но сам подход
Бодрийяра к анализу окружающей нас действительности антифеноме-
нологичен: он рассматривает объекты в отсутствие субъекта, так что
это не обращение к «самим вещам». «Сами вещи» неразрывно связа­
ны с воспринимающим сознанием. А от него-то Бодрийяр и предлагает
отказаться.
Ещё раз подчеркнём: говоря о «феноменологии» Бодрийяра, мы
имеем в виду не столько Гуссерля, сколько Гегеля. Ведь Бодрийяр, как
и Гегель, не принимает мысли о «природном» человеке. « . . .Для Геге­
ля, — пишет Кожев, — не существует “человеческой природы”: человек
есть то, что он делает; он сам себя сотворяет посредством действова-
ния; то, что в нём есть врождённого, “природного” , — это ж ивотное»24
(курсив автора. — Л. Д .) . Ниже мы подробно поговорим о гегелевско-
кожевской линии мысли в творчестве Бодрийяра (см. Разлом И). Пока
же отметим, что, несмотря на все перманентные сходства, не стоит ря­
дить Бодрийяра в «чистые» гегельянцы и прямо отождествлять Си­
муляцию с Духом (хотя повод для этого есть). И тем не менее, как
говорил М. К . Мамардашвили, «феноменология... есть момент вся­
кой философии»25.
По-видимому, таким же образом стоит оценивать обращение
Бодрийяра к психоаналитической традиции. Для западноевропейских
интеллектуалов конца 1960-х — начала 1970-х гг. характерно это увле­
чение психоанализом. И даже такой рациональный философ, как
Ю. Хабермас, в то время видел в психоанализе образец науки, эффек­
тивно соединяющей в себе герменевтическое понимание и объективи­
рующую рефлексию. Хабермас даже рассчитывал создать по методо­
логическому образцу психоанализа критическую науку об обществе26.
Очевидно, что эти (мнимые) достоинства психоанализа в какой-то мо­
мент привлекли и Бодрийяра. Но психоанализ для него не метод, а од­
на из концепций, которыми он может пользоваться или не пользовать­
ся. Поэтому «истинность» психоанализа Бодрийяр оценивает так же,
как и все прочие современные концептуальные конструкции, — в плане
их соотносимости друг с другом, — и приходит к заключению о «конце
психоанализа». Ниже мы подробнее рассмотрим вопрос о бодрийяров-
ском использовании психоаналитической гипотезы (см. главу 13).
В конце концов, Бодрийяр мыслит как против Фрейда, так и про­
24Коэюев А . Введение в чтение Гегеля (Лекции о Феноменологии духа, читавши­
еся с 1933 по 1939 г. в Высшей практической школе) / Пер. с фр. А . Г. Погоняйло.
СПб.: Наука, 2003. С . 108.
25 Мамардашвили М . К . Феноменология — сопутствующий момент всякой фило­
софии / / Ка к я понимаю фило соф ию / Под ред. Ю . П. Сенокосова. М .: Прогресс,
1992. С. 100.
26См .: Фуре В. Н. Философия незавершённого модерна Юргена Хабермаса.
Минск: ЗАО «Экономпресс», 2000. С. 11 -12 .
46


тив Маркса27. Признавая ценность как марксизма, так и фрейдизма
во многих областях, он всё же считает необходимым «запретить пси­
хоанализу вторгаться туда, где ему нечего сказать: о поэзии (худо­
жественном творчестве), символическом, антропологии (первобытных
обществ) ни Фрейд, ни Маркс не смогли сказать ничего, кроме как
редукционистски сводя эти области один — к способу производства,
другой — к вытеснению и кастрации»28. И та, и другая теории, счи­
тает Бодрийяр, носят частный и ограниченный характер. В качестве
общих генерализованных схем их принимать нельзя. Когда марксизм
и психоанализ сталкиваются с непреодолимыми препятствиями, им
нужно не помогать, но «безжалостно анализировать» их: именно эти
границы представляются Бодрийяру стратегическими пунктами рево­
люционного анализа29.
Бодрийяр очень многим обязан Марксу, так что временами он пред­
ставляет себя продолжателем марксистского учения: если в «Критике
политической экономии» Маркс раскрыл рождение формы-товара, то
в своей «Критике политической экономии знака» Бодрийяр раскры­
вает рождение формы-знака. Однако это добавление не только сводит
на нет догматическое понимание Маркса, но и ставит под сомнение
само марксово учение.
Д. Келлнер считает, что ранние работы Бодрийяра следует пони­
мать как неомарксистский анализ капиталистического общества. На
наш взгляд, это не совсем верный подход. Действительно, Бодрийяр
многим обязан Марксу, однако уже его первые книги ближе к струк­
турализму. К марксистской критике политэкономии он добавляет ан­
тропологическое и семиологическое измерения, которые переводят его
«неомарксизм» на принципиально иной уровень.
Маркс не устраивает Бодрийяра по многим причинам, которые в
целом сводятся к тому, что Маркс, по его мнению, основывается на
мифологии своей эпохи, прежде всего —мифологии «природности» и
«естественности». Французский мыслитель критикует Маркса за то,
что то т в своём анализе производства исходит из понятия прибавочной
27 «Предм ет , потребление, потребности, стремление, — все эти понятия необходи­
мо дек онструиро ва ть, по скольку построение теории на основе очевидностей обы­
денной жизни не более осмысленно, чем на основе очевидностей сновидения или
его о тк ры то го дискурса , ведь необходимо как раз проанализировать сам процесс
сновидения и его работу для того , чт об ы обнаружит ь бессознательную логику дру­
го го дискурса . То чно так же, именно процесс бессознательной социальной логики и
её рабо ту необходимо вы я вить под общеизвестной логикой потребления» (Бодрий­
яр Ж . К критике политической экономии знака. С . 59).
28 Бодрийяр Ж . Символический обмен и смерть. С. 385.
29 «М арк сиз м и психоанализ на ходятся в кризисе. С ледует не подпирать их один
другим, а столкнуть лбами эти два кризиса. Они еще долго могут драться между
собой. Не стоит лишат ь себя такого зрелища. Эт о всего лишь два поля критики»
(там же. С . 386).
47


стоимости, не принимая во внимание того обстоятельства, что обмен
основан на стоимости символической (это положение мы подробно рас­
смотрим в главе 3). Не приемлет Бодрийяр и марксистского концепта
товарного и денежного фетишизма, перегруженного христианскими и
гуманистическими коннотациями. Марксизм одновременно и поддер­
живает капиталистическую систему ценностей, опираясь на связанную
с христианским пониманием фетиша метафизическую антропологию,
и разрушает её, подвергая объективному историческому анализу30.
Так Маркс сам создаёт теорию-фетиш. Впрочем, считает Бодрийяр,
сама формула «товарный фетишизм» есть всего лишь неправильное
выражение, поскольку понятие «фетишизм» отсылает к магическому
мышлению, а «товар» — к структурному анализу капитала. Поэтому
избежать мифологии можно, только реконструировав процесс фети­
шизации в структурных терминах, а если это невозможно — следует
вообще отказаться от самого термина.
Бодрийяр постоянно подчёркивает необходимость избегать мифо­
логий (в бартовском понимании). Социология, говорит он, оказывает­
ся одурачена тем самым заговором, в который она вступила, согла­
сившись принимать идеологию потребления за само потребление. Так
некогда считали, что моральные принципы и религия тождественны.
Сегодня социология верит в то, что предметы и потребление имеют
один и тот же смысл для всех социальных групп и страт. Так возни­
кает универсальный миф standing’а.
Экономические же науки смешивают различные логики, которые
могут применяться при анализе экономических процессов. Бодрий­
яр даже выстраивает общую функциональную схему четырёх логик31
(табл. 1).
Лишь последняя, логика стоимости/знака, утверждает Бодрийяр,
может быть применена к анализу потребления, ибо только здесь за­
даётся «поле потребления». Философ призывает исследователя осво­
бодиться от мифов психологии, функционализма и политэкономии;
иными словами — очистить предмет потребления от психических ха­
рактеристик, определяющих его в качестве символа; от функци­
ональных характеристик, определяющих его в качестве предмета
утвари; от торговых характеристик, определяющих его в качестве
продукта. Освобождённый от этих коннотативных мифов предмет
30 «С вя зы ва т ь все проблемы “фе тишиз ма” с механизмами “ложного сознания”,
относящимися к надстройке, — это знач ит лишат ься всякой возможно сти да т ь ана­
лиз подлинного процесса идеологической работы. От ка з же от анализа стру ктур
и способов идеологического производства в его собственной логике — сколько ни
прикрыва ть ся “диалект ическим” дискурсом классовой борьбы — означает добро ­
вольное сам оосуждение на содействие расширенному воспроизводству идеологии,
т о ест ь самой капиталистической системы» (курсив автора. — А . Д .; там же. С . 96).
31 Бодрийяр Ж . Символический обмен и смерть. С . 64 .
48


Таблица 1
Типы логики
В операционном
плане
В этическом
плане
Статус
предмета
Функциональна я логика
потребительной стоимо­
сти
Логика практических
операций
Логика полез­
ности
Орудие
Экономическая логика
меновой стоимости
Логика
эквивалентности
Логика рынка Товар
Логика символического
обмена
Логика
амбивалентности
Логика дара Символ
Л огика стоимости/зна ка Логика различия
Логика стату­
са
Знак
предстанет перед нами как знак, захваченный логикой дифферен­
циации.
Бодрийяр требует освобождения и от субъектно-объектных отно­
шений, которые представляют собой продукт идеологии. Например,
для ребёнка может служить куклой любой предмет, однако, когда в
это т предмет вкладывается отношение, тогда и только тогда он обрета­
ет единственное фиксированное значение. «Символический материал
относительно произволен, — говорит Бодрийяр вслед за Соссюром, —
но отношение субъект-объект связано»32.
Обращение к проблематике вещи позволяет Бодрийяру решить
несколько задач. Свести на нет то концептуальное единство, кото­
рое принято считать вещью, — значит одновременно деконструиро-
вать концептуальное единство, которое принято называть потребно­
стью. А это, в свою очередь, позволяет взорвать концептуальное един­
ство, называемое субъектом. «Субъект, предмет, потребность: мифоло­
гическая структура трёх этих понятий одна и та же, она тройственно
категоризируется согласно наивной очевидности и схемам начальной
психологии»33.
Экономия знака, считает Бодрийяр, уже давно существует в форме
лингвистики и семиологии, однако эта экономия ещё не стала полити­
ческой. Свою задачу Бодрийяр как раз и видит в создании полити­
ческой экономии знака, которая стала бы прежде всего критикой, по­
добной той, что предпринял Маркс в отношении буржуазной политэко­
номии. Если Маркс создал критическую теорию меновой стоимости,
то Бодрийяр намеревается создать критическую теорию потребитель­
ной стоимости. «Критика политической экономии (или критическая
теория стоимости) и теория символического обмена —это одно и то
32Там же. С. 67.
33Там же. С. 69.
49


же, — утверждает Бодрийяр в работе “К критике политической эконо­
мии знака”. — Это основание революционной антропологии, (отдель­
ные) начала которой были даны марксистским анализом, который, од­
нако, не сумел их развить»34. Претензия, как мы видим, весьма серьёз­
ная. Расширение критики политэкономии посредством деконструкции
концепта потребительной стоимости направлено на уничтожение иде­
алистической антропологии, поэтому оба аспекта, как мы покажем ни­
же, у Бодрийяра тесно переплетены.
Вся эта критика марксизма, основные моменты которой мы по­
дробно рассмотрим ниже, имеет антропологический, а точнее — анти-
антропологический, — характер. Бодрийяр борется против метафизи­
ки субъекта. Именно из этой последней вырастают такие конструк­
ты, как «потребности», «потребительная стоимость», «отчуждение»
и т. п. Поэтому Бодрийяр и считает необходимым предпринять декон­
струкцию (но не деструкцию) основных положений марксизма: «После
Реквиема по Диалектике необходимо исполнить Реквием по Базису и
Надстройке»35.
Однако при этом мышление Бодрийяра остаётся экономическим,
и экономика в его работах охватывает все прочие сферы жизни. Соб­
ственно, никаких «прочих» Бодрийяр и не признаёт: всё есть эконо­
мика. Это общая установка, реей французской социальной философии.
Так, П. Бурдьё писал: «Теория собственно экономических практик об­
разует лишь частный случай общетеоретической экономики практик.
Даже когда практики являют собой все признаки бескорыстия, усколь­
зая от логики узко “экономического” интереса и ориентируясь на це­
ли нематериальные и трудно квантифицируемые (как в “докапитали­
стических” обществах или же в культурной сфере капиталистических
обществ), они всё равно продолжают подчиняться экономической ло­
гике»36. Установка вполне марксистская.
Сам Бодрийяр не считает себя ни социологом, ни экономистом, но,
скорее, антропологом. О своём понимании этих дисциплин и своём
месте в них он говорит в беседе с Ф. Пети.
Ф . П е т и : В «Символическом обмене и смерти» вы, осмелюсь ска зать, всё ещё
социолог. Многие ваши страницы обнаруживают близость к суждения м Филиппа
Арье о том же предмете. Ка жется , сегодня социология вас уже не интересует?
Ж . Б одрийяр: Нет, я никогда не был социологом в этом значении. Я очень
быстро отошёл о т социологии институций, права, социальных структур , всех этих
подходов, основанных на идее имагинации социального, его трансцендентности.
Моим предметом скорее было общество, утратившее трансцендентность; социаль­
34Там же. С . 152.
35 Бодрийяр Ж . Реквием по медиа / / К критике политической экономии знака.
С. 209.
36 Бурдьё П. Практический смысл. С . 238 .
50


ное, которое покинула идея социального. От сюда понятие массы, молчаливого
большинства. Массы бо льше не я вляю т ся социологическим концептом. Эт о чт о- то
вроде инстанции, молчаливое большинство или анти-большинство, неопределимая
мат ерия социального.
Я определённо предпочитаю антропологию социологии. Мне кажется, антро­
пология да льше, чем социология, от социального реализма. Она ближе к видовому
метам орфизму и к тем проблемам, которые ставятся биологически, на уровне вида,
проя вля ясь более чёт ко и вирулентно, чем на уровне социальности.
В чём я упрекаю социологию, т ак это в эф фе кте реализма, в утверждении
социального, словно оно в настоящее время не является выдумкой, утопией, а,
наоборот, к аким -то образом дано нам. Эт о т о, что я назвал бы глубинным руссо­
измом. Он не сомневается в том , ч то человек — существо социальное, хотя это ещё
надо до ка зать. Антроп ология тоже может бы т ь руссоистской. Она такой и была
изначально, но она ближе к перспективному видению своего объекта. Антропо­
логи закончили те м, ч то отказались от изучения первобытных племён, чтобы не
разрушат ь, не деструк турировать их, предпочли табуировать недосягаемую цель,
признав её недостижимой, поскольку знание несло разрушение. Более интерес­
ная, более оригинальная ситуация, позволяющая вернуться к своему объекту. Э т о
ближе к просто му видению объек та, чем в социологии, выдвинувшей постулат о
несомненном существовании социального, в котором социальное обосновывается
своим собственным существованием, — тавто логия , которая, к несчастью, лежит в
основании всех наших гуманитарных наук37.
Анализ властных отношений в обществе во многом сближает
Бодрийяра с теоретиками Франкфуртской школы социальной фило­
софии. Он использует многие идеи Маркузе и Адорно. Однако от
«франкфуртцев» его отличает понимание власти не как внешнего при­
нуждения по отношению к человеку, но как технологического режима
функционирования, в котором исчезает субъектно-объектная оппози­
ция, а по сути, сам индивид как субъект социальных отношений. Да
и сама социологическая исследовательская установка для Бодрийяра
неприемлема. Судьба современного человека — не интроекция и не сме­
нивший её мимезис, как это представлялось Маркузе38, а симуляция.
Поэтому Бодрийяр, по верному замечанию Б. В. Маркова, «считает,
что программа спасения, объявленная франкфуртцами, как бы выпол-
нена, но не принесла положительных результатов» .
Очень важно для Бодрийяра обращение к семиологическим кон­
цепциям. При этом семиология оказывается тесно связана с полит­
экономией. Знак, говорит философ, пытается представить себя в той
же очевидности смыслового значения, в какой товар предлагается в
«е стественной» очевидности своей стоимости. Таким образом, фети­
шизм знака и товарный фетишизм идут рука об руку. Против пер­
37 В audrillard J. Le Paroxyste indifferent. P. 76 -7 8 .
38 Маркузе Г. Одномерный человек: (Исследование идеологии развитого инду­
стриа льног о общества) / Пер. А . Юдина / / Эрос и цивилизация. Одномерный
человек. М .: ACT, 2003. С . 273.
39 Марков Б. В. После оргии / / Бодрийяр Ж . Америка. С. 16.
51


вого выступила критическая семиология группы «Tel Quel», против
второго — марксистская критика политэкономии. Структурная линг­
вистика в понимании Бодрийяра представляет собой политическую
экономию знака — «классовую теоретическую дисциплину»40, которая
в рамках общей идеологии является сегодня главенствующей дисци­
плиной. Влияние структурной лингвистики на антропологию, гума­
нитарные науки и т.п ., подчёркивает Бодрийяр, сопоставимо с тем
влиянием, которое в своё время политэкономия оказывала на все «мо­
ральные» и «политические» науки. П. Бурдьё недаром назвал подход
Бодрийяра (а также Хайдеггера, Леви-Строса и Лакана) «спириту-
алистской семиологией», основанной на внутренней предрасположен­
ности мыслителя к функции толкователя41. У нас ещё будет случай
подробнее поговорить о бодрийяровом видении семиологии и её идео­
логической функции (см. главу 10).
«Все нынешние теории, откуда бы они ни исходили...
— пишет
Бодрийяр, — и сколь бы яростно ни пытались добраться до некоей им­
манентности и внереферентной подвижности (Делёз, Лиотар и т. д .), —
все они страдают зыбкостью и осмыслены лишь постольку, поскольку
перекликаются одна с другой. Напрасно требовать от них соотнесения
с какой бы то ни было “реальностью” . . . Отныне все теории могут обме­
ниваться одна на другую по переменному курсу, не инвестируясь более
никуда, кроме зеркала их собственного письма»42. Но что теория (или
гипотеза? или что-то ещё?) Бодрийяра? Разве и с ней не происходит
то же самое? Да, честно признаётся философ, от сверхдетерминации
кода симуляции никуда не деться. Единственным достойным выходом
в этой ситуации он считает «теоретическое насилие»: «Смертельная
спекуляция, единственным методом которой является радикализация
всех гипотез»43. Даже применяемые им понятия «код» и «символиче­
ское» представляются самому Бодрийяру терминами-симуляторами,
о т которых в перспективе следует избавиться. «Сделать из собствен­
ной логики системы неотразимое оружие против неё. Против тавто­
логической системы единственно действенной будет стратегия своего
рода патафизики, “науки о воображаемых решениях”, то есть научной
фантастики на тему обращения системы против неё самой в высшей
точке симуляции в рамках гиперлогики разрушения и смерти»44. Это
40 Бодрийяр Ж . Реквием по медиа / / К критике политической экономии знака.
С. 202.
41 Бур дьё П. Практический смысл. С . 180.
42 Бодрийяр Ж . Сим волический обмен и смерть. С . 55 .
43Там же. С . 48.
44Там же. С . 47 -4 8 . «... Радикализация гипотез является единственно возмо ж­
ным методом, ибо теоретическое насилие образует на уровне анализа эквивалент
то го “поэтического насилия”, которое, как писал Ницше, “обновляет строй всех ато­
мов фразы”» (там же. С . 342).
52


требует разрушения всех элементов теории посредством их «перевора­
чивания» — программа более радикальная, чем «негативная диалекти­
ка» Адорно или даже деконструкция Деррида.
Бодрийяр — не материалист и не идеалист. Сам он считает матери­
ализм «идеализмом наоборот», так что эта пара образует игру чере­
дования45. Устраняя всякую трансцендентность, материализм остаёт­
ся с грубой «объективной» материей. Это, считает Бодрийяр, не что
иное, как идеалистическая уловка: материализм оказывается референ­
циальным противником и, одновременно, алиби идеализма, ведь мате­
риализм зафиксирован в эффекте реальности —лучшей опоре идеали­
стической мысли.
В «Системе вещей», замечает Бодрийяр в своей поздней статье,
переплелись две логики: 1) отсылающая к психоанализу фантазмати-
ческая логика и 2) социально-различительная логика, производная от
антропологии. «По ту сторону» этих логик вырастала 3) жертвенная
логика потребления и «проклятой доли»46. Всё это, говорит автор,
описывает проективный, воображаемый и символический универсум,
в котором объект служит зеркалом для субъекта. Иными словами, оп­
позиция субъ ект/объект в этой ранней книге была ещё значимой. Од­
нако «поздний» Бодрийяр отрицает существование подобной «сцены».
Вместо этого он говорит о некой имманентной отражающей поверхно­
сти — операциональной поверхности коммуникации.
Систематический отказ «позднего» Бодрийяра от «иллюзии реаль­
ности» вызывает, конечно же, множество нареканий. Однако Бодрий­
яра трудно обвинить в солипсизме или вообще идеализме. Его по­
зиция вполне логична. Приведем пространный фрагмент из беседы
Бодрийяра с Ф. Пети, который позволит нам яснее увидеть позицию
философа.
Ф . П е т и : К а к же не подозревать вас в нигилизме, если счастливому союзу идеи
и ре альности не находится места в ваших сочинениях? Сражаясь против иллюзии
реальности, не боитесь ли вы закопаться в релятивизме значений и принять своё
желание исчезновения за саму реальность?
Ж . Б одрийяр: Не думаю. В моём скромном отказе от иллюзии реальности
речь идёт не о дифференциации или релятивизме значений. Д а, реальность бросает
вызов: чем становится мышление в своём пределе, в своих крайних проявлениях,
можно ли здесь продолжат ь мыслить? Однозначного ответа не существует. Если
45 «Та к , по нятия “вещи” и “материи”, негативно образованные идеализмом как
его преисподняя, как его негативный фантазм, преспокойно перешли в состояние
позитивной реальности или да же революционного принципа объяснения мира, ни­
мало не потеряв в своей врожденной аб страктности. Идеализм фантазматически
измыслил в ходе вытеснения некую “материю”, и вот она-то, отягощенная всеми
родим ыми пятнами идеалистического вытеснения, и возникает теперь вновь в ма­
териализме » (там же. С . 380).
46 Baudrillard J. Ecstasy of Communication. Tr. J. Johnston / / The Anti-Aesthetic.
Essays on Postmodern Culture. Ed. H. Foster. Port Townsend, 1983. P. 126.
53


мышлению брошен вызов, его следует проверить. Скорее, это оп ыт мышления,
исследующего неизвестную область с другими правилами игры. Э т о нельзя на­
зва ть «нигилизмом », если понимать под нигилизмом утверждение, чт о реальность
и ценности — не более чем знак: обвинения в нигилизме и лживости всегда предпо­
лагают нечто большее. Но если рассматривать нигилизм в устоявшемся значении,
как мышление, которое исходит из аксиомы «по чему ничто предпочтительней, чем
неч то ?», противопоставляя её основному вопросу философии, вопросу о сущем:
«почему нечто предпочтительней, чем ничт о?», т огда я действительно хочу быть
нигилистом.
Моя гипотеза состоит в том , чт о мир существует таким, как он есть, чт о его
можно считат ь реальным и умопостигаемым в его внутреннем функционирова­
нии, но в другом отношении, будучи взят глобально, он не имеет ни всеобщего
эквивалента, ни умопостигаемости как таковой или объективной оценки. Он не об­
менивается на что-либ о иное. Он соотносится с невозможностью обмена. В этом
состоит принцип фунда ментальной неопределённости мира. Например, если я рас­
сматриваю экономику, я не могу отрицать, что существует принцип экономиче­
ской реальности, ст ру ктуры экономического обмена. Но, взятая в целом, эконо­
мика ни на чт о не обменивается. Не существует эквивалентности экономики как
таковой. В этом смысле мы говорим о непостижимом, если выразиться в терми­
нах радикального мышления. Радикальное мышление не уничтожает реальность,
хотя и могло бы это сделать, оно помещает её вне игры, вне эквивалентности. В
то время как диалектическое мышление, мышление критическое по необходимо­
сти принадлежат к области меновой стоимости, радикальное мышление лежит
в области невозможности обмена, неэквивалентности, непостижимости, неопре­
делённости.
Ф . П е т и : Я понимаю вашу заботу о разделении реальности и рационально­
сти, повязанных с головы до пят философией, ко торая слишком часто стремилась
объединит ь бытие и мышление. Но не впадаете ли вы, в свою очередь, в фикцию
объединения науки и философ ии? Где располагается ваше радикальное мышление:
в стороне, в противоположности, позади науки и философии?
Ж . Б одрийяр: В другом месте, прямо перед концом, так сказать, в парок­
сизмальной фазе. Любоп ытно, что пароксизм располагается не в самом конце, но
прямо перед концом. Пароксизмальное мышление располагается в пред-последней
позиции, в которой уже ничего нельзя будет сказать. Оно ненаучно, потому чт о
наука, как система обмена, информации, хранения, претендует на выявление окон­
чательного и объективного смысла. Так что, поскольку нет глобальной репрезен­
тации мира, придающей ему смысл, не может бы ть и науки, которая да ла бы ко­
нечное выражение истории. Таковы гуманитарные науки. Такие дисциплины, как
экономика или история, да и вся наука вообще, имеют внутренний интеллигибель­
ный принцип, основанный на их постулате и больше ни на чём, так что все они в
той или иной степени заражены неуверенностью. Э т а непостижимость в последней
инстанции отражае тся и в их внутреннем функционировании. Не избегают этого
и точны е науки, поскольку они тоже пребывают в рамках этой неопределённости
субъекта и объекта.
Ф . П е т и : «Б ольше никто не верит ни в реальность, ни в очевидность своего
собственного бы т ия .. . », — пишете вы. Каков вердикт! Хорошая ли это новость для
Ж ана Бодрийяра?
Ж . Бодрийяр: В самом деле, с точки зрения стоицизма, стремление допол­
нить верой объекта льность (objectalit6), радикальность события бессмысленно! Ве­
ра немного стоит. Моя гипотеза заключ ае тся в том, чт о за системами верований,
в которых мы развиваем этику реальности и придаём ей смысл, ка ждый облада­
ет (независимо о т уровня интеллекта и самосознания) радикальным эмпиризмом,
в силу которого в глубине души никто не верит в идею реальности. У к а ждо ­
го свой предел радикальности, определяющий представление о мире, независимо
54


о т идеологий и верований. Не до по лнят ь желание пафосом желания. Не допол­
н я т ь веру пафосом веры. Не до по лнят ь надежду надеждой. Всё это только ме­
ш ае т нашему мышлению. Стоики знали об этом. Важно найти ясную перспек­
тиву. Постараться отбросить расхожие представления, субъективные или коллек­
тивные.
Ф . П е т и : Э т о напоминает мне слова Планка из «Биографии простого челове­
к а », в которой он говорит, чт о нужно не схва тывать (begreifen) мир, но отбросить
его в некое подобие стоического бесстрастия.
Ж . Б о д р и й я р : Д а, создать некую пустоту вокруг объекта мышления, как
и вокруг материального предмета, не навязывая ему заранее существования или
интерпретации. Существу ет воз мо жность схватить предмет или мир в терминах
явления, а не в терминах производства мира по мыслительному образцу, до того,
ка к он обретёт конечную цель, прямо «перед его концом» (таким образом, это
пароксизмальный момент).
Ф . П е т и : Какое место вы отводите мышлению?
Ж . Б о д р и й я р : Давайте предположим, ч то оно играет роль регулятора,
ка ким -т о образом смягчающего иллюзию мира. Оно позволяет нам жить, созда­
вая во кр уг себя рациональную конфигурацию, представление о мире, в котором
возм ожно отражение. В таком случае оно выполняло бы позитивную функцию
зерка ла и позволяло бы получа ть информацию о мире, то есть давало максимум
информации и минимум энтропии. Э т о идеальное и идеалистическое представле­
ние. Да вайте предположим, что это вызов, угро за реальности, то, чт о приближает
её конец, ускоряет движение к конечной цели, какова бы она ни была, и превос­
х одит её. Таким образом, по сути это катастрофическая форма, игра появления и
исчезновения, которая мыслит мир как иллюзию или предполагает, что каким-то
образом он у же исчез. В таком случае, оно в самом центре рациональной системы
ведёт тайную работу по ультра-рационализации мира, катастрофически ускоряя
ег о движение к концу. Здесь мышление играет весьма ироническую роль. Из него
хотели бы сделать позитивную стратегию, рациональное преимущество, но оно все­
гд а ведёт двойну ю игру. Возм ожно, это просто паразитическая форма, вирус, ко­
тор ый развился внутри самой системы и который, благодаря пролиферации самой
систем ы, дестабилизирует её изнутри. В настоящее время именно такая версия
представляется мне наиболее интересной.
Ф . П е т и : Мне кажется, вашу мысль проще понять, обратившись к Делёзу. Вы
сказали, чт о мышление опирается на радикальное сомнение, у которого больше
нет истины как горизонта. Я хотел бы спросить, прежде чем иллюстрировать ваш
т езис, какой конкретный статус вы предписываете реальности. Виртуальность, в
ко тор ой мы пребываем, как вы любите говорить, уже не производит реальность.
Я задам вопрос иначе: вы производите реальность?
Ж . Б одри й я р : Я участвую в создании дискурса своим рефлексивным мыш­
лением, так ч то и я веду двойную игру. Делёз говорит, что мы производим концеп­
т ы . В это м заключае тся наша работа. М ы производим не истину в общепринятом
см ысле, но ф орму видения, стиль, позволяющий видеть и производить дешифров­
ку. Мышление функционирует, и именно мы заставляем его функционировать. Но
я спрашивал себя, не функционирует ли эта контр-фина льность мышления неза­
висим о от нас. И мне кажется, что , может быть, почти чудесным образом в этом
процессе присутствуе т чт о- то вроде принципа активного зла, некий демонический
п орядок. В озм ожно , в этом процессе бессознательные акторы более активны, чем
т е , чт о встрева ют со своей мыслью. Если мышление — функц ия, то это функция ам­
бивалентная, я бы сказал даже, антагонистическая. Ч то- то , что ускользает от нас.
Эт о одновременно и серое вещество, и чёрное. Эт а неясная масса проходит через
всю философ ию , в то время как радикальное и молчаливое разочарование боль­
ш е не поз воляют рациональному мышлению поддерживать трансцендентность, на­
дежду, идеал...
55


Ф . П е т и : Мышление обоюдоостро, значит ли это, что оно и убивает реаль­
ность, и выступает против этого убийства?
Ж . Бодрийяр: Да, оно служит орудием преступления.. . 47
Бодрийяр говорил, что в начале своей работы он пытался учесть
достижения всех популярных на тот момент дисциплин — психоана­
лиза, марксистского анализа производства и бартовского лингвисти­
ческого анализа. Однако вскоре он выяснил, что исследование мира
вещей требует разрушения границ между дисциплинами и междисци­
плинарности. А это означало сомнение в аксиоматике всех перечис­
ленных дисциплин, ведущее к деконструкции их категорий и концеп­
тов. « Ибо коль скоро понятия умирают, они умирают, если угодно,
своей смертью, претерпевая метаморфозу, — и это до сих пор лучшая
форма развёртывания мысли»48. Мышление, говорит Бодрийяр, ра­
дикально настолько, насколько оно не ищет для себя доказательств и
не стремится «сбыться» в реальности. Это не значит, что радикальная
мысль — всего лишь абстрактная спекуляция49; напротив, она должна
освободиться от финализма и референциализма. И, наконец, несколько
неожиданное в свете бодрийяровской борьбы с гуманизмом заявление:
«Мысль должна играть роль разрушителя, быть элементом катастро­
фы, провокации во вселенной, стремящейся к завершению, истребле­
нию смерти, уничтожению негативности. Но она обязана также и оста­
ваться гуманистической, внимательной к человеку и, следовательно,
вскрывать реверсивность добра и зла, гуманного и негуманного»50.
Однако философ вовсе не призывает нас вернуться к рационалисти­
ческому гуманизму с его девизом: «Ничто человеческое мне не чуждо».
По замечанию Д. Келлнера, девиз Бодрийяра звучит иначе: «Ничто
нечеловеческое мне не ч уж д о» 51.
Ключ к пониманию позиции Бодрийяра относительно мышления,
на наш взгляд, можно обнаружить в его заявлении о дуальности мыш­
ления: мы мыслим мир и одновременно мир мыслит нас, мышле­
ние распределяется между нами и миром. Мысль —это не субъект,
который, согласно классической философии, располагается вне ми­
ра как объекта и навязывает ему некоторую упорядоченность. Такая
интеллектуальная конструкция, считает Бодрийяр, никогда не отра­
жала действительного положения вещей. Сегодня мир вещей и ви­
47 В audrillard J. Le Paroxyste indifferent. P. 66 -73 .
48 Бодрийяр Ж . Пароли. О т фрагмента к фрагменту. С . 58.
49 В этом, кстати, Бодрийяра постоянно упрекают. Так, Р. Д жибсон назвал его
философию «техникой убедительной безответственности» (См .: Gibson R. Customs
and Excise / / Seduced and Abandoned. Ed. A . Frankovits. Glebe (New South Wale s),
1984. P. 45 -47 .)
50Бодрийяр Ж . Пароли. О т фрагмента к фрагменту. С . 59 .
51 Kelln er D. Jean Baudrillard: From Marxism to Postmodernism and Beyond. P. 165.
56


димостей явно преобладает над человеком с его мышлением. Между
миром и мышлением существуют отношения символического обмена,
« м ы сл ь ... оказывается мыслью-миром»52. Такое движение «от Канта
к Гегелю» приводит Бодрийяра к концепту «мысли-события», способ­
ной сделать принцип из неопределённости, а из невозможности обме­
н а — правило своей игры. Такая мысль не связывает себя с истиной и
не стремится властвовать над значением. Это парадоксальное мышле­
ние управляет иллюзией посредством иллюзии.
Проще говоря, Бодрийяр, как и в годы юности, обращается к па-
тафизике53. Современная реализация мира, говорит он, представляет
собой модель интегральной реальности. Такому гротескному феноме­
ну соответствует только патафизика — одновременно и наука о вооб­
ражаемых решениях, и миф о них. Да и сама патафизика должна
рассматриваться как воображаемое решение в ситуации финального
решения, конституируемого сегодняшним положением вещей. Поворот
к патафизике, подчёркивает Бодрийяр, не может быть результатом со­
знательного выбора, он происходит только в воображении и означает
трансформацию восприятия происходящих процессов. Патафизика—
это не философия и не метафизика, но игра и, в то же время, активно
действующее начало. «... Мы живём в мире, который, сам того не ве­
дая, оказался полностью патафизическим!»54 Это своего рода «сырая
феноменология»55, которая имеет дело с непрестанно появляющимися
и исчезающими феноменами.
Давайте же обратимся к патафизике, очерк которой предлага­
ет А. Ж арри, и постараемся увидеть, насколько серьёзно говорит
Бодрийяр о своих патафизических упражнениях.
52 Бодрийяр Ж . Пароли. О т фрагмента к фрагменту. С. 56.
53 Genosk o G. A . Fellow Doctors of Pataphysics: Ubu Faustroll and Baudrillard
/ / Jean Baudrillard: The Disappearance of Art and Politics. Eds. W . Stearns and
W . Chaloupka. N. Y ., 1992. P. 146 -159 .
54 Бодрийяр Ж . Пароли. О т фрагмента к фрагменту. С . 71. К ак замечает
Д . Келлнер, « ка к и в патафизике Ж арр и, вселенной Бодрийяра правят непредска­
зу ем о ст ь, обратимость, галлюцинация, богохульство и стремление шокировать и
о ск орблять» (Kelln er D. Jean Baudrillard After Modernity: Provocations On A Provo­
cateur and Challenger).
55C m .: Geniusas S. Baudrillard’s raw phenomenology / / Journal of the British Society
for Phenomenology. 2004 . Vol. 35 . N 3.
57


РАЗЛОМ I. ПАТАФИЗИКА
Универсального способа мышления
не существует, в сфере мышления всегда
имеют место только исключения. ..
Ж . Бодрийяр. Фрагменты афористические
(беседа с Ф. Л и воне)
Предметом патафизики в точности
и недвусмысленно является следующее:
великий Поворот, преодоление метафи­
зики, восхождение по ту либо по сю
сторону...
Ж. Делёз. Критика и клиника
Патафизика — это наука о воображаемых решениях, наполняющая контуры
предметов пребывающими в потенции свойствами. Прежде всего, патафизи­
ка есть учение о единичном, в то время как наука занимается лишь общим.
Наука зиждется на принципе индукции: видя, что некоторый феномен предше­
ствует другому, учёные заключают, что так было и будет всегда. Патафизика
же считает, что подобные выводы зависят лишь от частной точки зрения и
удобства мышления. «Всеобщее согласие само по себе представляет в высшей
степени иллюзорный и необъяснимый предрассудок»1. Вместо общего — еди­
ничное, вместо консенсуса — дмссенсус. Патафизика, как мы видим, сходна с
шизоанализом Ф. Гваттари: « . . . Мы хотели создать науку, в которой тряпки и
полотенца смешивались бы с другими разнородными предметами; где тряпки
и полотенца не объединяли бы под общей рубрикой "бельё", но были бы гото­
вы принять возможные контекстуальные различия, где разбирался бы вопрос
о бармене, протирающем стаканы тряпкой, и о военных, подающих взмахом
полотенца сигнал к бою »2.
Обратимся к тезисам д-ра Фаустролля, который поясняет свою позицию на
конкретных примерах: «С какой стати все утверждают, будто часы — круглой
формы? Нелепость подобных заявлений становится очевидной, если взглянуть
на часы сбоку (и мы увидим узкий прямоугольник) или под углом в три четвер­
ти (эллипс)— тогда какого дьявола считать истинной форму лишь в тот мо­
мент, когда мы пытаемся узнать, который час?»3 Люди, говорит Фаустролль
в своей рукописи, слишком примитивны для того, чтобы постигать сложные
фигуры, а потому договариваются об упрощениях. Собственно, вся оригиналь­
ность философии Бодрийяра состоит в том, что он рассматривает общеизвест­
ные феномены под своим собственным углом зрения.
« — Вы христиане?— спросил нас загорелый человек в просторной блузе,
вымазанной красками...
—
Как господа Аруэ, Ренан и Шарбонель, — ответил я, немного поразмыс­
лив.
1Жарри А . Дея ния и суждения до ктора Фаустролля, патафизика. С . 275 .
2 Guattari F. Les schizoanalyses / / Chimfcres. 1987. No 1.
3 Жарр и А . Деяния и суждения до ктора Фаустролля, патафизика. С . 275 .
58


—
Я Б ог, — сказал Фаустролль.
—
А-га! — промолвил Горбозад, не пояснив, что он имел в виду»4.
Перед нами общая схема критического осмысления универсализма, будь то
религиозного, экономического или философского. На универсалистский вызов
судебный исполнитель Скоторыл отвечает в духе рационалистической критики,
патафизик Фаустролль действует в рамках символического обмена, отвечая на
вы зо в немедленным равноценным ответом, то есть отвечает на дар равноцен­
ным отдариванием, а павиан Горбозад симулирует ответ, произнося единствен­
ную, да к тому же лишённую смысла, фразу, известную ему из французского
языка. Впрочем, Горбозад и есть чистый симулякр («существуя только в на­
шем воображении, [он] не мог в реальности и умереть»5, и появляется он при
воскурении магических трав. И не он один: Христос тоже является своей соб­
ственной симуляцией: «простёршись над образом в деревянном зеркале, губы
Христа неслышно шепчут: и -х -ц -и »6.
Патафизика не признаёт единственности рационального осмысления мира:
«к то знает, что же есть Всё: радующий глаз кристалл с идеальными пропор­
циями или порождённое воображением человека выморочное чудовище... »
Д-р Фаустролль критикует английского математика А. Кейли, способного «на
основании одной лишь кривой длиною в два с половиной метра, прочерченной
мелом на грифельной доске, детально обрисовать погоду любого дня в году и
все случаи гибельных эпидемий, привести слова, которыми уговаривают поку­
пателей все до единого торговцы кружевами в том или ином городе, и точно
указать октаву и силу звука всех существующих на земле инструментов... » 7
Эти претензии рационализма на всеохватность будет критиковать и д-р Бодрий­
яр, обратив свой упрёк даже к Марксу. Ведь, «подобно музыкальной партитуре,
искусство и наука до последней запятой записаны на искривлённых членах пе­
ревалившего за шестой десяток мальчугана, а следовательно, могут твердить
о собственном усовершенствовании бесконечно»8.
Плавание в решете, предпринятое д-ром Фаустроллем и его спутниками,
замечательно для нас тем, что в этом путешествии герои встречают едва ли не
все концепты, с которыми сталкивается в своём плавании другой патафизик —
Бодрийяр. Прежде всего, чтобы куда-то плыть, нужна карта. И у Фаустролля
она есть: «Доктор вернулся к нам под звон колоколов, сжимая под мышкой две
весьма подробные карты местности, вручённые ему проводником совершенно
безвозмездно; одна из них была прекрасным гобеленом, изображавшим в нату­
ральную величину тот лес, к которому и примыкала треугольная площадь... » 9
Эта карта получила большую известность. Ею, в частности, пользовался в сво­
их странствиях Борхес, а до Бодрийяра она дошла такой истрёпанной, что уже
непонятно, где сама карта, а где некогда покрывавшаяся ею местность. Но­
вый патафизик подробно пишет о ней в «Симуляции и симулякрах». Самый
Значительный эффект этой карты в наши дни — неотличимость оригинала и ко­
4Там же. С . 287.
5Там же. С . 324.
6Там же. С . 332.
7Там же. С . 336.
8Там же. С . 337.
9Там же. С. 288.
59


пии. Эта карта приводит путешественников Ж арри к тем самым диковинам10,
которые будет анализировать в своих книгах Бодрийяр:
ка пи тал
Один из повелителей этих зем ел ь... прополз по сточным тру­
бам до главной площади и стал из-под земли вгрызаться в клад­
ку её мостовой так, чтоб оставить камня над собой всего-то
на два па льца. Теперь о нём говорят: до висел ицы ему рукой
подать... В этой огромной колбе он и разбирает свои важные
дела, плодится, спит и пьёт, а его полуночные бдения освещают­
ся лишь платьями толпящихся на улице невест. О мудрости его
ходят легенды: одним из самых незначительных его изобрете­
ний ста ло открытие тандема, призванного продемонстрировать
ч етвероноги м все преимущества педалей,
рекла ма
Другой— сведущий в рыболовстве— украсил лесками пути
окружной железной дороги, привольно раскинувшиеся на рав­
нине подобно руслам рек. Одна ко поезда, в си лу преклонных ле т
не ведающие пощады, безжалостно пугают рыб свистками или
давят мальков этих зубастых тварей своим кованым чревом,
медиа
Третий постиг секрет райского наречия, доступного даже зве­
рям, и некоторые виды их решил усовершенствова ть. Он создал
электрических стрекоз и пересчитал бесчисленные орды Мура­
вьёв при помощи изг ибов цифры 3.
наука
Ещ ё один, который выделялся средь островитян лишённым
бороды лицом, поделился с нами чудодейственными х и тростя ­
м и — умением испол ьзо вать потерянные вечера, наукой возвра­
щать бездвижные, точ но запойный пья ница, кредиты и искус­
ством добиваться почестей Ф ранцузской академии, не жертву я
при этом собственным достои нство м,
этика
Следующий подражает мыслям людей при помощи набора
действующих лиц, от тел которых он оставил одну верхнюю
половину, стараясь исключить всё низменное,
социальное
И, наконец, последний за н ят возведением огромной кни­
ги, задумав перечислить на её страницах достоинства среднего
француза, каковой, при всей склонности к авантюрам, будет
столь же галантен, сколь и храбр, а обходителен под стать сво­
ему остроумию; желая без остатка посвятить себя этому тита­
нич еско му труду, ка к- то на за городной прогулке он воспользо­
вался минутной рассеянностью своего по то мства и, бросив оное
в лесу, немедленно ретировался.
Но главным эффектом описанных идей правителей-олигархов является по­
требление: «Поверхность Океана там вылизывает отвратительная жаба, кото­
рая глотает опустившийся на волны диск (солнце. — А. Д .), — так блёклый рот
луны ночами пожирает обла ка. Пред этой обжигающей облаткой она и прекло­
няет днесь колена, и пар выходит из её ноздрей, и восстаёт столб пламени — то
10Там же. С. 289 -290 .
60


души смертных... Строение лягушки таково, что, падая ниц, она одновремен­
но приседает, и, стало быть, её глотательное ликование никак не задано в про­
стр а н с т ве . Посколь ку же процесс пищеварения расписан у амфибии буквально
по часам, кишечник жабы даже не осознаёт, что сквозь него прошла звезда,—
да и усвоить жгучее светило он не в силах. Прокладывая свой извилистый путь
п о разноприродным потрохам земли , жаба выходит на поверхность с противо­
положной стороны и очищает организм от отравляющих его фекалий. Из этого
наноса и рождается диавол Множественности»11. Но множественность не в со­
стоянии соблазнить подлинного патафизика, как Фаустролль или Бодрийяр.
Ведь они прозревают за её патернальным фаллосом отсутствие такового:
«— Вы полагаете, спросил он доктора, — что женщина способна быть на­
гой? Возьмите стену: что, на ваш взгляд, делает её голой?
— Отсутствие окон, дверей и остальных отверстий, — изрёк Фаустролль.
—
Резонно,— согласился Враль. — Нагие женщины редко когда бывают
полностью нагими: старухи так и вовсе никогда»12.
Капитал существует лишь в унифицированном мире, и единообразие всех
живущих в нём — необходимое условие его власти. Поэтому владеющий фи­
лософским камнем д-р Фаустролль говорит: «Мне не составит ни малейшего
труда преобразить хоть всё вокруг, ибо я также обладаю этим камнем (и он
поднёс к моим глазам оправу своего кольца), однако опыт убеждает меня в том,
что облагодетельствует он только тех, чей мозг из этого камня и состоит (че­
рез крошечное окошко цифербла та, врезанное в родничок его черепа, он снова
продемонстрировал мне драгоценность)»13. Иными словами, капитал обмени­
вается только на капитал, и ни на что другое. Все симулякры этой вселенной
поддерживаются друг другом и существуют только благодаря этой поддержке.
Даже святая святых рационалистического биологизма— тело— «служит для
поддержания одежд, а вместе с оными и карманов»14. В карманах же помеща­
ю тс я измеритель ные приборы и экви ва ленты.
В се посредники здесь слу ж а т посла ни ями: та к , крепкие напитки, подноси­
мые Фаустроллю танцорами, налиты в замечательную посуду: «стекло в стака­
нах было толщиной с диаметр аметиста папской митры, но жидкости не содер­
ж ало и с напёрсток»15. Medium is message, как говорил Маклюен. Такая посуда
имеет глубокий смысл, ведь «сам образ жизни здесь торжествен и церемонен —
хотя в ушедшем веке это называлось попросту обыденным»16. Да и встреча­
ющиеся в «романе о новой науке» люди суть эффекты медиа, то есть, проще
говоря, клоны. Например, мальчишки с масляными лампами, освещающими
путь туристам на вулканическом острове, «рождаются и умирают, не старея, в
развалинах источенных червями барж или на берегу бутылочного моря». К то­
м у же, всё это — сплошные отбросы. Фа устролль и его спутники пу тешествуют
п о г и га н тской сва лке отбросов, производимых культурой: «Подобные сине-зе-
лёным и лиловым крабам, там бродят также брошенные абажуры, а в глубине
11Там же. С . 304.
12Там же. С. 309-310.
13Там же. С . 325.
14Там же. С . 339.
15Там же. С . 288.
16Там же. С . 296.
61


песков — где мы спаса ли сь бегством от морских зверей, рыщущих по п ля жу
на отливе, — дремлют их зонтики, прозрачные, как время»17. Инфантильная
тяга к отбросам не миновала и Бодрийяра, его первая книга (да, по сути, и все
остальные) также была посвящена этому мусору. Патафизике чужда субъектно-
объектная оппозиция, так что и сам Фаустролль, похожий на Бодрийяра всем,
кроме усов, тоже симулякр или клон: «Доктор Фаустролль родился в Черке­
сии в 1898-м .. . в возрасте шестидесяти трёх л ет» 18, и возраст его никогда не
и зменится.
Мир, в котором происходит плавание д-ра Фаустролля, испытывает потреб­
ность забыть о своём искусственно м происхождении. Путешествен ни ки наблю ­
дают убийство Хама («Э то весьма благообразный и подтянутый мужчина, во
всех отно шен ия х напоминавший рака -отшельн ика или иное стол ь же опрятное
членистоногое — как господь Бог бесконечно похож на человека»19). Техно­
л оги чески вооружённый пресвитер Иоанн «одним движением продолженной
мечом руки» рассёк Хама на части, которые предложил в качестве угощения
собравшейся публике. «Паства, очистившись от скверной ауры владевшего её
умами Хама, рукоплескала»20. Патафизики — как Фаустролль, так и Бодрий­
я р , — стремятся к низвержению всех, кто своими завываниями поддерживает
дискурс знания-власти, срывая с них броню их мифологем: «Поскольку всю
эту осанну копролалии белобородый психопат закончил диким криком и со­
всем уж неподобающими содроганиями, мы увидали с палубы ч е л на ... как
вниз слетела бела я броня из выкрашенного картона (или пап ье-м а ше) и пыш­
ным кустом распустилась мерзостная борода будто сошедшего с Сикстинской
фрески карлика сорока пяти л е т » 21. О психопате , лишённом брони, с ледует
забыть. В частности, Бодрийяр призывает «забыть Фуко».
Этот мир существует «после истории», и для д-ра Фаустролля это стано­
вится всё очевиднее, особенно же после его смерти. Одна ко король одной из
описываемых стран стремится скрыть это обстоятельство и по возможности
отсрочить конец истории: « Е г о единственн ым времяпрепровождением ста ла
постройка карточного замка — к которому он, что ни утро, прилаживает новый
этаж, — куда один раз в месяц съезжаются бесчинствовать властители замор­
ских островов. Когда число надстроек в замке будет уже сложно сосчитать,
светило неминуемо заденет их в своём полёте, что приведёт к поистине ка­
тастрофическим последствиям. Король, однако, благоразумно позаботился не
возвышать его в касательной к земной орбите, и замок ширится по сторонам
пропорционально своей высоте»22. Но даже и такими мерами королю не сохра­
нить свою власть: «Множественность выхолащивает власть, которая необходи­
ма для приказа, ведь чтобы быть услышанным, сигналу требуется отъединён-
ность; так, тысяча литавров для меня не перекроет звука одного лишь бубна,
а тысяча умов оказывается бездумной массой, что движима тупым инстинк­
то м ,— ступая по следам себе подобных, человек перестаёт быть индивидом,
17Там же. С. 298.
18Там же. С. 263 .
19Там же. С. 300.
20Там же. С. 301.
21Там же. С . 303.
22Там же. С . 305.
62


а значит, голова способна оставаться головой, лишь будучи отделена от те­
л а » 23. Стремясь упрочить самое себя, власть растворяется в массе, тут-то ей
и при ходит конец.
Конец истории состоит в обратном течении событий. Д-р Фаустролль, анти-
Бог, возжигая благовонные свечки, запускает сотворение мира в обратном по­
рядке:
«Ф аустролль, само спокойствие, зажёг коротенькую свечку благовоний, ко­
торая горела семь дней кряду.
На первый день пла мя её ста л о красным, и сдела лся о т него воздух ядом,
и пришла смерть всем золотарям и воителям.
Второй — всем женщинам.
На третий день — младенцам.
На следующий день ста л несравненный мор среди всех четвероногих, ко­
торых люди употребляют в пищу, но только среди тех, что принадлежали к
ж ва ч ны м и попирали зем лю раздвоенным копытом.
На пятый день шафранно- жё лтое горенье выкосило рогоносцев и племя
судных дьяков...
Голубова тое по трескиван ие шесто го дня приблизило кончину велосипеди­
стов, по крайней мере тех, кто защемлял штанину своих брюк клешнёй омара24.
На седьмой день свеченье обернулось ды мом, и доктор смог немного пере-
ос
дохнуть» .
Всё теперь движется в обратном порядке. «Более того, вскоре пойдёт на
убыль и огромный возраст солнца, а само оно сморщится, усохнув на три чет­
верти»26.
Отбросы этой повернувшей всп я ть истории продолжаю т преследова ть путе­
шественников: «Ф антомы полупрозрачных трупов — остатки давнишней бойни
семи дней — едва за метны м косяком с ледова ли за нами под защитой ретику­
лярных перекладин челна»27. Об этих фантомах Бодрийяр будет много писать
в своих поздних работах. Здесь больше нет ни времени, ни пространства, а по­
т о му отбросы времени и пространства дрейфую т в произвольных направлениях
(«ад в тот день находился в Артуа»).
Конец истории — э то бессмыслен ная гонка , вроде той, которую ведут ве­
лосипедисты в романе Ж арри «Суперсамец». Когда один из них умирает, он
23Там же. С . 313.
24 «В ообще говоря , всё т ворчество Ж арр и, постоянно взывающее к науке и техни­
ке, заселено машинами и находится под знаком Велосипеда: в самом деле, послед­
ний не просто машина, но простейшая модель соответствующей времени маши­
ны, — пишет Ж . Делёз. — Велосипед превращает С тра сть как христианскую мета­
физику смерти Бо га в высшей степени техническую многоэтапную гонку. Велоси­
пе д с его цепью и скоростями — это квинтэссенция техники: он охватывает и под­
х ва тывает , совершает великий Поворот Земли. Велосипед — это рама, наподобие
“четы рё хстороннего” у Хайдеггера» (Делёз Ж . Один неведомый предшественник
Хайдеггера: Альфред Жарри / / Критика и клиника / Пер. с фр. О. Е. Волчек и
С. Л . Фо кина. СПб.: Machina, 20 02 . С. 127). Таким образом, «смерть велосипеди­
ст о в» — это одновременно и см ерть мира-изделия, и смерть метафизики.
25Ж арр и А . Дея ния и суждения док тора Фаустролля, патафизика. С . 315.
26Там же. С. 343.
27Там же. С . 334.
63


становится обузой для живых: «На нас висел... мёртвый груз — иного слова не
придумаешь,— а чтобы выиграть такую гонку, годился любой груз, только не
мёртвый»28. Однако мёртвый велосипедист, несущийся по сибирским просто­
рам, продолжает крутить педали, сперва неохотно, но потом, подбадриваемый
криками товарищей, «мало-помалу он вошёл во вкус — вот и лодыжка стала
гнуться, он подстроился под наш ритм, пока не принялся, наконец, молотить
w
ОQ
ногами, точно швейная машинка» .
Осознав пустотность всех вещей, д-р Фаустролль, как новый бодхисаттва,
погружается в пучину, слож ив свои члены в « по зе каждодневного преклонения
брахманов Хурмокум»30. И вот результат просветления: «Очутился ли я вне
времени или вне пространства, нахожусь ли прежде или рядом, позже или бл и­
ж е? Я пребывал в том месте, куда попадаешь, отр ину в путы как времени, т а к
и пространства... » 31 Это и есть пресловутый конец истории: «попросту НИ­
ГД Е — или ГДЕ-ТО , что в данном случае одно и то же». Состояние постмодер­
на: « Пр едста в ь те себе, каким потерянным должен чувствова ть себя человек,
выброшенный за пределы пространства и времени без часов, мерной линейки
и ка мертона. Наверное, именно это состояние и можно назва ть см ертью »32.
Но горюют ли в такой ситуации патафизики — как д-р Фаустролль, так и
д-р Бодрийяр? Отнюдь. Избавившись от гигантского груза ненужных вещей,
они, наконец, вышли к сверхчеловеческому горизонту. Можно было бы гово­
рить о великом освобождении , если бы э то выражение здесь имело хоть какой-
нибудь смысл. Метафизика сменяется патафизикой. Когда смерть пережита,
она больше не представляет угрозы. Пока мы расчленяли мир посредством
субъектно-объектной оппозиции, мы ничего, кроме этой оппозици и, не видели.
Когда мышление освободилось о т этой пелены, перед ним откр ыл ись сияющие
просторы. Э то не наука, ибо наука всегда оста ва лась мышлением предметным
и методическим. Мышление патафизическое — это чистый процесс, ничем не
стеснённый. Здесь, в общем-то, не стоит говорить даже о познании, поскольку
больше нет ни познающего, ни познаваемого. А значит — философия наконец-
то свободна о т пятивекового гнёта рациона ль ности.
О близости патафизики Ж арри к постмодернизму уже писали. Так, Д. Те
отмечает, ч то пародийное отношение Ж а рр и к науке имеет много общего с
постмодернистским скептицизмом33. Ж арри не доверяет универсалистским
претензиям науки, но при этом выдвигает собственные аксиоматические уста­
новки; он издевается над научными диа лек та м и , но в то же время с похвалой
отзы вается о мудрости тех источни ков, которые вдохновл яю т его квази научные
суждения. И Бодрийяр, пишет тот же автор, продолжает эту традицию крити­
ческого отношения к злоупотреблениям языком и понятийным аппаратом, ха­
рактерным д л я научного зна ни я . В прочем, стол ь же непоч тительны к научным
28Жарри А . Суперсамец / Пер. С. Дубина / / «Убю король» и другие произве­
дения. С. 399.
29Там же. С . 400.
30Жарри А . Д ея ния и суждения до ктора Фаустролля, патафизика. С . 335 .
31Там же. С . 339.
32Там же. С . 340.
33The D. Baudrillard, Pataphysician / / The International Journal of Baudrillard
Studies. 2006 . Vol. 3. N 1 .
64


таксономиям были Делёз, Гваттари, Фуко и многие другие постструктурали­
сты. Д . Те подчёркивает, что исследователи творчества Бодрийяра зачастую
неверно трактую т степень и характер интеллектуальных влияний на оное: сле­
дует не стремиться записать Бодрийяра в марксисты или структуралисты, а
признать присутствие в его мысли различных антропологических и социоло­
г и ч е ск и х ко нцептов, у живающихся с си льнейшим воздействием ли тературной
традиции модернизма (от символизма до сюрреализма и дадаизма). Сами же
тексты Бодрийяра зиждутся на па гафизическом релятивизме, а потому тре­
буют патафизического прочтения. Вместо дисциплинарной классификации —
оценка идей Бодрий яра в его собственных терминах . Мы солидаризуемся с
этой позицией и в настоящей работе постараемся давать именно такого ро­
да оценки, памятуя о том, что философия Бодрийяра «ускользает от науки в
искусство» .
Обратимся к одному авторитетному исследованию патафизики, тем более
что, по выражению всё того же австралийского автора, «делёзова характери­
стика Хайдеггера-патафизика может послужить хорошим введением в Бодрий-
яра-патафизика».
Итак, Делёз предлагает следующие тезисы.
1. Патафизика как преодоление метафизики неотъемлема от феноменоло­
г и и — нового с мысла и нового понимания феномена . Феномен, подчёркивает
Делёз, это не кажимость и не явленность, как понимал его Гуссерль. Явлен-
ность отсылает к сознанию, коему она и является, а феномен — это то, что
показывает себя в самом себе. Делёз обращается к примеру Жарри с часами,
которые являют себя круглыми, когда мы хотим узнать время, но как феномен
они представляю т собой бесконечную серию эллипсов. Так что феномен — это
« м и р , образова нный из единичностей, которые за меча тельны или себя пока­
зывают (тогда как явленности суть не что иное, как единичности, сведённые к
обыденному...) » . Феномен отсылает не к сознанию, а к бытию — бытию фено­
м ен а ,— показывая-себя. Именно такое бытие феномена, «эпифеномен», есть
предмет патафизики. Если феномен— сущее, или жизнь, то эпифеномен— это
бытие феномена. « Не бытие, а феномен есть восприятие, феномен — это вос­
принимать или быть воспринимаемым, тогда как Бытие — это мыслить»35.
Метафизика, говорит Делёз, представляет собой заблуждение, заключаю­
щееся в том, что эпифеномен смешивают с феноменом как сущим. Мы при­
вы кли рассма тр и ва ть бытие как сущее, обосновывающее постоянство других
воспринимаемых сущих, а между тем его стоило бы мыслить как не-сущее, как
Пустоту, в «прозрачности» которой водят свой хоровод сингулярности. Сущее
перечёркивает бытие, разрушает его, жизнь убивает мысль. Если бытие — это
само-показывание сущего, то само себя оно не кажет и постоянно отступает.
Поэтому отступление — его единственный способ показать себя в виде бытия,
ведь оно и есть само-показывание феномена или сущего.
2. Метафизика состоит в сокрытии или забвении бытия, поскольку она
смешивает бытие и сущее. А техника как действенное господство над сущим
34 Ibid.
35Д ел ё з Ж . Один неведомый предшественник Хайдеггера: Альфред Жарр и
/ / Критика и клиника. С. 126.
65


завершает и реализует метафизику. «Бывший польский король» Убю — это
«раздутое сущее», наука машин. И у Жарри, и у Хайдеггера, подчёркивает
Делёз, техника и наука не только влекут за собой сокрытие бытия, но и застав­
ляю т его показывать себя в технике в «отстранённом» виде. Понять это мож­
но только патафизически (то есть онтологически), а не метафизически. Как у
Жарри, так и у Хайдеггера техника — это «место схватки», где бытие то теря­
ется в сокрытии, то показывает и разоблачает себя36. Завершение метафизики
в технике делает возможной патафизику как преодоление метафизики. Поэто­
му наука и техника становятся составными частями патафизики. Хайдеггер в
своих последних работах говорит не о метафизике и её преодолении, а о некой
Власти-Бытии, имеющей отношение лишь к технике. Жарри также открывает
Возможное по ту сторону бытия, которое само нуждается в технизированной
н ауке37.
3.
«Бытие показывается в том, правда, смысле, что оно постоянно отступа­
ет назад (прошлое), приходит Более и Менее, чем бытие, в том, правда, смысле,
что оно постоянно отступает, превращается в возможность (будущее)»38 (кур­
сив автора. — А . Д .) . Бытие показывается не только в сущем, но и в том, что
показывает его (неизбежное) отступление, а в том, что показывает его неисчер­
паемую возможность, оно есть более и менее, чем бытие. Э то ч то -то — зна к.
Наука и техни ка содержа т возможность с пасен ия , но не в состояни и развернуть
её самостоятельно и потому уступают место искусству как продолжению техни­
ки. У Жарри знак не обозначает или значит, но показывает. Как часто говорил
Делёз, язык созидает внутри себя знаки, когда один язык действует в дру­
гом, порождая третий, «почти иностранный». Только такой язык становится
поэтическ им .
«Немногие злоупотребляли языками науки столь же игриво, как Бодрийяр,
который продолжает семиотику, полученную от Малларме, Соссюра, Дюша­
на и сюрреалистов,— замечает Те. — Патафизическая сцена у него становится
морем плавающих означающих, театральной лабораторией, в которой функци­
онирует своего рода вербальная алхимия».39 По этому морю нам и предсто­
ит плавать, если мы хотим понять Бодрийяра, причём все волны этого моря
должны показывать нам себя, а мы должны забыть о том, что это мы на
них смотрим. « . . .По во ро т к патафизике вовсе не результат размышлений и
36 «В самом деле, недостаточно пр от ивопоставлят ь бытие и его забвение, бытие и
его сокрытие, поскольку то, что определяет утр ату бытия, является, скорее, забве­
нием забвения, сокрытием сокры тия, тог да как сокрытие и забвение сут ь способ,
каким бытие себя показывает или м о ж е т по ка зыва ть» (курсив автора. — А .Д .\
там же. С. 128.)
37« . .. Е с л и Хайдеггер определяет технику подъёмом некоей “почвы”, которая
стирает об ъе кт ради некоей бытийной возможности — самолёт как возможность
летать во всех её частях, — Жарри, со своей стороны, рассматривает науку и тех­
нику как подъём некоего “эфира”, или разоблачение траекторий, которые соот-
ве тст ст вую т молекулярным потенциальностям или виртуальностям в с ех частей
объекта: велосипед, велосипедная рам а я вляю тся как раз замечательной анато­
мической моделью, поскольку она образована из “соединённых жёстких трубок и
вращающегося руля”» (курсив автора.— Л. Д .; там же. С . 129.)
38Там же. С . 131.
39The D. Baudrillard, Pataphysician.
66


созна тельного выбора, он происходит исклю ч и тел ьно в воображении и означа ­
ет трансформацию восприятия происходящего. И я не буду обосновывать его
необходимость, ибо это противоречило бы сути патафизики: оставаясь сама
с о б ой , ° на не может быть философией или метафизикой! Очевидно, что она
всегда будет игрой и в то же время активно действующим началом»40.
0 Бодрийяр Ж . Пароли. О т фрагмента к фрагменту. С. 70.


Глава 2
ОНТОЛОГИЯ СИМУЛЯКРА
. . . Симулякр — это вовсе не то, что скры­
вает собой истину, — это истина, скры вающая ,
ч то её нет. Симуля кр есть истина.
Экклезиаст1
Понятие «симулякр» в массовом сознании сегодня устойчиво свя­
зано с работами Бодрийяра. Однако его «изобретателем» был вовсе
не Бодрийяр; французский философ лишь представил его в строй­
ной схеме2. Во французской традиции этот термин стал употребимым
благодаря трудам Ж . Батая, П. Клоссовски и А. Кожева. Словом «si­
mulacrum» Лукреций переводил эпикуровский «eicon», обозначающий
познавательный образ. Делёз предпринял весьма основательный ана­
лиз этого античного симулякра, ставший для него основанием критики
платонизма. Однако именно Бодрийяру удалось сделать э тот концепт
наглядным и в то же время «прозрачным» для понимания. Вместе с
тем, Бодрийяра часто понимают весьма превратно — то в том смысле,
что симулякр скрывает от нас некую «подлинную» реальность (то есть
в платоническом духе), то утверждая, что Бодрийяр объявил реаль­
ность несуществующей (то есть в духе какого-то примитивного поп-
берклианства). И то, и другое неверно.
Некоторые отечественные авторы утверждают, что Бодрийяр при­
шёл к учению о симулякре в своей книге, которая так и называется —
хЭ ту шуточ ную цитату Бодрийяр поместил в качестве эпиграфа к «Симу ля -
крам и симуляции» ( Baudrillard J. Simulacres et Simulation. P., 1981. P. 9 .) и очень
веселился, получ ая замечания от читателей, не обнару живших этого текста в книге
Экклезиаста. М ы приводим её в переводе С. Н. Зенкина (См .: Зенкин С. Н. Ж а н
Бодрийяр: время симулякров / / Бодрийяр Ж . Символический обмен и смерть.
С. 9.)
2 « . . . С именем Бодрийяра симулякры теперь неразрывно связаны, — пишет
В. К узнец о в,— поскольку ему удалось не только подробнейшим образом разрабо­
т ат ь соо тветствующую теоретическую конструкцию, но, кроме того, наглядно, яс­
н о — и, главное, — понятно показать, как это действует» (Кузнецов В. Бодрийяр и
симулякры / / Бодрийяр Ж . К критике политической экономии знака. С . 5).
68


«Симуляция и симулякры» (1980)3. Мы полагаем, что начало этого
важнейшего концепта надо искать уже в его первой книге — «Систе­
ма вещей». (В работе «Символический обмен и смерть» (1976) мы
найдём уже целую генеалогию симулякра.) Здесь очень ясно видно,
что определяющим моментом для «раннего» Бодрийяра стало учение
Р. Барта о коннотации. В «Системе вещей» Бодрийяр ещё считает, что
существуют «предметы чисто технические, с которыми мы никогда не
вступаем в субъективное отношение»4. Точно так же ранний Барт счи­
тал, что можно обнаружить «чистую» денотацию; позднее, впрочем,
он пришёл к выводу о том, что никогда нет такого уровня означива­
ния, который был бы вполне свободен от коннотации. Ту же эволюцию
проделывает мысль Бодрийяра, — это нашло выражение в представле­
нии о том, что нет никаких областей бытия, свободных от симуляции.
Однако в «Системе вещей» этого ещё нет, а, напротив, есть представле­
ние о «естественности» и «природности» человеческих потребностей,
каковая и выражается в иррациональности. Однако уже в этой ранней
работе Бодрийяр говорит о том, что основным предметом симуляции
выступает «природность», коннотации которой — свобода и безответ­
ственность.
Бодрийяр в общем солидарен с хайдеггеровским определением
Ttp&jjLcxTa как «подручности». В этом свете природа уже есть не про­
сто наличное: лес — это древесина, река — это гидравлический капор
и т. п.; растения ботаника уже не цветы на лугу, а исток реки в геогра­
фии — не родник. У Хайдеггера наряду с «подручными» вещами-сред-
ствами существуют и «неподручные», которые неприменимы и «пута­
ются под ногами» озабочения. Здесь происходит нарушение отсылки
от «для-того-чтобы» к «а-для-этого» — та самая иррациональность по­
требностей, о которой говорит Бодрийяр. Это приводит нас к тому, че­
го озабочение всегда уже «держится». «Взаимосвязь средств высвечи­
вается не как нечто никогда ещё не виденное, — говорит Хайдеггер, —
но как постоянно в усмотрении заранее уже высматриваемое целое.
С этим целым однако заявляет о себе мир»5. Бодрийяр идёт
дальше: рука, для которой существует «подручность» окружаю­
щих нас вещей,— это в наше время не хватательный орган, но
лишь «абстрактный знак сподручности»6. Иными словами, «спод-
ручность» — коннотация форм предметов, поддерживающая миф о
«природности», описанный Бартом. Тело человека наделяет вещи
3Так , Н. Б . Маньковская пишет: «Термином “симулякр” Бодрийар начинает опе­
риро ва ть в 1980 году» (Маньковская Н. Б. Эсте тик а постмодернизма. С. 58).
4Бодрийяр Ж . Система вещей. С . 14.
5Хайдеггер М. Бытие и время / Пер. В. В. Бибихина. Харьков: Фолио, 2003.
С. 95.
6Бодрийяр Ж . Система вещей. С. 60.
69


знаками своего присутствия, однако функционируют они автоном­
но: нажатие кнопки симулирует мышечную работу, но работа ве­
щи выполняется благодаря электрической или какой-либо иной
энергии.
Сверх-функциональность вещей приводит к тому, что techne в хо­
де своего прогресса приходит к мимесису: природный мир заменяет­
ся миром симулякров. В то же время конкретная динамика усилия
интериоризируется и превращается в динамику функционалистского
мифа — мифа о всецело функциональном мире. В такой ситуации об­
ладать можно не орудием, отсылающим нас к миру, но лишь вещью,
абстрагированной от своей функции и соотнесённой с субъектом. Та­
ким образом, это вещи, подвергшиеся символической кастрации, как
подвергают кастрации реальной домашних животных.
«Человеческое, слишком человеческое» и «функциональное, слиш­
ком функциональное», пародирует Ницше Бодрийяр, действуют сооб­
ща: мир людей проникается технической целесообразностью, а мир ве­
щей — целесообразностью человеческой. В силу иррациональных фан-
тазмов человека за всякой машинной и функциональной практикой
возникает фантазм функциональности. Как идеальная форма орудия
он представляет собой замену «фаллоса как высшей формы опера­
торного средства»7. (Нетрудно заметить, что миф о фаллоцентризме
в конце 1960-х гг. анализировал не один Деррида.) Впрочем, пола­
гает Бодрийяр, всякая вещь в какой-то мере представляет собой за­
мену фаллоса — в той мере, в какой её практическая инструменталь­
ность замещается инструментальностью либидозной. Таким образом,
принцип реальности в любой вещи может быть вынесен за скобки.
Иными словами, «за каждой реальной вещью стоит вещь как предмет
грёзы»8.
Уже в «Системе вещей» Бодрийяр писал о серийном производстве:
« . . . Все вещи оказываются моделями, и моделей больше не остаётся»9.
Модель носит идеальный характер: её сущность состоит в том, чтобы
быть идеей модели. А это значит, что модель носит виртуальный ха­
рактер10. Все смыслы в этой системе основаны на отличиях. Собствен­
но, система отличий и есть система культуры11. Однако эти отличия
всегда маргинальны и несущественны, поскольку отсылают лишь друг
к другу и резюмируются в «абсолютном различии» — модели12. Та­
7Там же. С . 129.
8Там же. С . 130.
9Там же. С . 154.
10 «М одель одновременно и существует, и нет» (там же. С . 156).
11Там же. С. 152.
12 «О тличия ограничены по количеству и порождаются систематическим перебо­
ром вариантов одной и той же парадигм ы» (там же. С . 162).
70


ким образом, различие в серийном производстве оказывается чистым
повтором. Не только различные серии промышленно изготовляемых
вещей включены в эти повторы, но и сама система потребления вос­
производит себя: «Всё течёт, всё меняется у нас на глазах, всё обретает
новый облик, и однако перемен ни в чём н ет»13. (Книга Делёза «Раз­
личие и повтор», в которой излагаются сходные идеи, вышла почти
одновременно с «Системой вещей».)
Бодрийяр говорит о рекламных знаках: «Образ создаёт пустоту, на
пустоту он направлец... » Подчеркнём, что в этой ранней работе фило­
соф ещё предполагает существование знаков и образов, отсылающих
к некоторой реальности, а не «пустых» . Но касательно этих «пустых»
понятий он утверждает, что «образ и его чтение — кратчайший путь
не к самой вещи, а к другому образу». Вскоре все без исключения
образы станут представляться Бодрийяру в равной степени «пусты­
ми» и отсылающими не к реальности, но друг к другу. Однако уже
здесь французский мэтр тяготеет к обобщению: «Необходимо постоян­
но иметь в виду эту функцию образа — функцию устранения реального
мира, функцию фрустрации»14.
Позднее Бодрийяр говорил, что «семиологическая формализация
действительности», каковой стало его учение о вещах (objets), приве­
ло его к мысли о том, что вещи «умеют ускользать в царство знака»,
где всё происходит иначе, чем в универсуме потребления, ибо «знак
есть постоянное стирание вещи»15. Эта позиция весьма близка к дер-
ридеанской. Вспомним категорию «следа» (trace), заимствованную у
Э. Левинаса16. Деррида говорит: «След — это не только исчезновение
(перво)начала, он означает так ж е ... что (перво)начало вовсе не исчез­
ло, что его всегда создавало (и создает) возвратное движение чего-то
неизначального, то есть следа, который тем самым становится (пер­
во началом (перво)начала». Таким образом, Деррида вырывает поня­
тие следа из классической схемы, которая требует, чтобы оно выво­
дилось из «первоначального» наличия или отсутствия следа: «если
всё начинается со следа, то никакого “самого первого следа” не суще­
ствует» 17. Такова же позиция Бодрийяра: «Предмет... указывает на
13Там же. С . 169.
14Там же. С . 191.
15 Бодрийяр Ж . Пароли. О т фрагмента к фрагменту. С. 12.
16 «Н е соответству ем ли мы в присутствии Другого “порядку”, означающему необ­
ратимый сдвиг, абсолютную минувшесть прошлого? Такое означивание есть озна­
чивание следа. Потустороннее, о ткуда приходит лик, означивает как след. Лик пре­
бы вает в следе От су тству ющего — абсолютно минувшего, абсолютно пр ош ло го .. . »
(Левинас Э. Гуманизм другого человека / Пер. с фр. И. В. Вдовиной / / Избранное:
Трудная свобода. М .: РОССПЭН, 2004. С. 626.)
17Деррида Ж . О грамматологии / Пер. с фр. Н. С. Автономовой. М .: Ad
Marginem, 2000. С. 187.
71


реальный мир, но также и на его отсутствие — и в первую очередь на
отсутствие субъекта»18.
Свой концепт симулякра Бодрийяр продолжает развивать в работе
«К критике политической экономии знака». Здесь представление фи­
лософа о симулякрах проясняется категорией различия. Обращение
к работам Ж .Д е лёза конца 1960-х гг., позволит нам вскрыть харак­
тер учения Бодрийяра о симулякрах, каким оно сложилось к началу
1970-х гг.
Делёз заимствует у стоиков учение о двух состояниях существова­
ния: 1) реальные сущности (физические тела) и 2) эффекты (логиче­
ские атрибуты вещей — то, что происходит на их «поверхности»)19. По­
ворот «от Платона к стоикам» позволяет Делёзу не только наметить
новую теорию значения, но и показать её онтологический статус20.
Проект Делёза связан с упразднением «мира сущностей и мира види­
мости», то есть с упразднением платонизма, который автор понимает
как «проблему “отмечания разницы” и проведения различий между
“вещью” как таковой и её образами, оригиналом и копией, моделью
и симулякром»21. Платонизм открывает для философии «область ре­
презентации, наполненную копиями-изображениями и определяемую
внутренним отношением к модели или основанию, а не внешним отно­
шением к об ъек ту» 22. Диалектика Платона — не диалектика противо­
положностей, но диалектика соперничества. И именно поэтому Делёз
считает первым философом Лукреция, который «рассуждал о природе
вместо того, чтобы рассуждать о богах»23.
Если копии являются образами, обеспеченными подобием между
вещью и идеей, то симулякры подобия не имеют и потому покоятся на
18 Бодрий яр Ж . Пароли. О т фрагмента к фрагменту. С . 12.
19« ...С ч и т а я всё телесным, стоики как раз именно “предметы высказывания”
считали нетелесными» (Лосев А . Ф. Стоициз м / / Словар ь античной философии:
Избранные статьи. М .: Мир идей, 1995. С . 84). См. также: Brehier Е. La tl^orie des
incorporels dans l ’ ancien stoicisme. P., 1970.
20В «Л огике см ысла» Делёз говорит: « . . . У Аристотеля все категории выска­
зывают ся о Бы тии. Различ ие присут ствует внутри Б ы т ия — ме жду субстанцией
как первичным смыслом и другими категория ми, связа нными с субстанцией как
акциденции. Д л я стоиков же положения вещей, ко личе ства и качества — такие же
сущие (или т ела), как и субстанция. Они — ча ст ь субстанции и на это м основании
противосто ят свер х-быт ию, у чре жда юще му бестелесное как несуществующую сущ­
ность. Та ким образом, высшим понятием выступа ет не Бы тие , а Неч то (aliquid),
по скольку оно принадле жит бы тию и небытию , существованию и присущности»
(Делёз Ж . Логика смысла. С . 22 -23).
21Делёз Ж . Платон и симулякр / Пер. с фр. Е. А . Наймана / / Интенциональность
и тексту альность. Философская м ысль Франции X X века. То мск: Водолей, 1998.
С. 225.
22Там же. С . 231.
23Делёз Ж . Лукреций и натурализм / Пер. с фр. Ж . В. Горбылевой / / Интен­
циональность и тексту ал ьность. С . 250.
72


несоответствии и разнице. В «Различии и повторении» Делёз говорит,
что симулякры, «вечного возвращения» которых стремится избежать
платонизм, представляют собой тождество и подобие, в которых схо­
дится «различное с различным с помощью различия»24. Вдохновлён­
ный Платоном катехизис утверждает, что Бог сотворил человека по
своему образу и подобию, то есть изначально человек был копией. Од­
нако в результате грехопадения он утратил подобие, сохранив образ, и
стал симулякром25; иными словами, из стадии морального существова­
ния перешёл в стадию существования эстетического. Если же, говорит
Делёз, мы всё-таки станем утверждать, что симулякр имеет модель,
то следует признать, что это модель (лакановского) Другого (ГAutre),
то есть «плохая» модель. Опрокинуть платонизм («перевернуть его
вверх ногами»), считает Делёз, можно только за счёт возвышения си-
мулякра. На высокой стадии деградации симулякр не является копией,
но становится «убежищем позитивной власти, которая отрицает ори­
гинал и копию, модель и репрезентацию»26.
Симулякр вызывает метафизическое головокружение, поскольку
уничтожает привилегированную точку зрения на вещи и какую бы то
ни было иерархию. Подобие становится внешним результатом симу-
лякра. Симулякр работает как «Дионисийская машина» (разумеется,
в ницшеанском смысле) и производит фантазмы, которые и есть си­
муляции. Власть симуляции производит эффекты, то есть знаки, — по
сути своей, « к остюмы» , указывающие на процесс «переодевания», при­
чём под каждым «костюмом» кроется другой. При этом «вечное воз­
вращение» симуляции симулирует (и тем самым ниспровергает) мир
репрезентации: «Здесь все случается так, как будто бы скрытое со­
держание было противопоставлено явному содержанию»27, имитируя
платонизм.
Хотя Бодрийяр и не углубляется в анализ диалектики, ход
его мысли близок к делёзовскому. Симулякры, говорит он, функ­
ционируют благодаря различению, а не отсылкам к реально­
сти. Первичной для различения выступает социальная функция, а
24Делёз Ж . Различие и повторение / Пер. с фр. Н. Б. Маньковской и Э. П. Юров­
ской. СПб.: Петрополис, 1998. С . 160. «Весь платонизм построен н а .. . желании из­
гна ть фанта змы или симулякры, которые идентифицируются с самим софистом,
этим дьяволом, этим лжецом или симулянтом... » (там же. С. 161).
25 «Симу ля кр — именно дьявольский образ, лишённый подобия; или, скорее, в
про тиво по ло жно сть иконическому образу, он поместил подобие снаружи, а живёт
различием » (там же).
26Делё з Ж . Плат он и симулякр. С . 235 . «В ситуации “переворачивания плато­
низма” подобие становится ушедшей во внутрь разницей, идентичность Разного
выст уп ает как изначальная власть Того же Самого, а сходное имеет лишь симуля-
ционную сущность, вы ражающую функционирование симулякра» (там же).
27Там же. С . 237.
73


функция эстетическая вторична. Так, парадигматические оппози­
ции «лакированное/матовое», «завёрнутое/обнажённое», «полирован­
ное/необработанное» (явно восходящие к «сырому/варёному» Леви-
Строса) выступают социальными различителями, то есть не формаль­
но различёнными, но активно различающими. Все эти маркеры реаль­
ности имеют смысл только внутри некой «универсальной» системы,
которая ими же и конституируется. Ближайшая аналогия — фоноло­
гия Н. С. Трубецкого, в которой коммуникативная система формиру­
ется её элементами, а эти элементы только тогда становятся таковы­
ми, когда они делаются участниками коммуникации28. Собственно, по
Бодрийяру, симуляция значит, что «все знаки обмениваются друг на
друга, но не обмениваются больше ни на что реальное (причём друг на
друга они так хорошо, так безупречно обмениваются именно постоль­
ку, поскольку не обмениваются больше ни на что реальное)»29.
В книге «Символический обмен и смерть» Бодрийяр говорит о трёх
порядках симулякров, сменяющих друг друга в европейской культуре
начиная с эпохи Возрождения: 1) «подделка», характерная для класси­
ческой эпохи (от Возрождения до промышленной революции); 2) про­
изводство, господствующее в промышленную эпоху; 3) симуляция, пре­
обладающая в настоящее время30. Не совсем понятно, можно ли счи­
тать симулякром изделие, ведь оно тоже вырвано из «мира как дара».
Бодрийяр об этом ничего не говорит, но, по-видимому, здесь можно
28См .: Troubetzkoy N. La phonologie actuelle / / Journal de psychologie normale et
pathologique. P., 1933.
29 Бодрийяр Ж . Символический обмен и смерть. С . 52.
30 Бодрийяр, как мы видим, выстраивает классификационную схему производ­
ства, симуляции и эквивалентного обмена, проще говоря, схему развития ценности
в западном обществе. Одни и те же принципы проходят через многие его рабо­
ты. Элементы его схемы развиваются постадийно, хотя появление каждо го нового
уровня не отменяет существования предыдущего. Представим его схему в виде
таблицы:
Стадия
симуляции
Производство Ценности
Законы
развития
Симуляция
I
Начальная
стадия
Бытовы^
ценности
Закон естест­
венного разви­
тия
Симуля кры
I порядка
(« по дделк и»)
II
Рыночная
стадия
Ценность
как средство
обмена
Закон рынка Симуля кры
II порядка
(производство)
III
Структурная
стадия
Ценность-
символ
Структурный
закон ценно­
стей
Симулякры
III порядка
(собственно си­
муляция)
Позже, в начале 1990-х , Бодрийяр будет говорить о чет вёртой стадии ценности —
фрактальной, на которой происходит эпидемическое размножение ценностей.
74


думать о «нулевой степени» симуляции, и лишь с того момента, ко­
гда начинается обмен изделиями. Но рассмотрим порядки симуляции
подробнее.
1. Подделка
Средневековый порядок знаков был порядком «свирепо-иерархиче­
ским»: все знаки здесь были прозрачны, число их было невелико, а рас­
пространение ограничено. Эти знаки не могли быть произвольными;
каждый из них представлял собой запрет, который в обществе прояв­
лялся как запрет на межклассовые переходы31. Подделка (а заодно и
мода) рождается в эпоху Возрождения, когда феодальный обществен­
ный строй сменяется строем буржуазным, а знаки отличия вступают в
«открытое состязание». Теперь знак в качестве означающего отсыла­
ет к «расколдованному» миру означаемого как общему знаменателю
реальности. Это знак эмансипированный, им могут пользоваться все
классы, и на смену «знаковой эндогамии» статусных обществ приходит
состязательность демократии.
Массовое распространение знаков согласно спросу, где знаки ста­
новятся межклассовыми обозначениями престижа, с необходимостью
влечёт за собой подделку. Такой знак уже не является обязатель­
ным, но «подделывается» под обязательный— «не путём извращения
“оригинала”, а путём расширительного употребления материала, чья
ясность была всецело обусловлена его принудительной ограниченно­
с т ь ю » 32. Новоевропейский знак выражает уже не дискриминацию, но
состязательность, он освобождён от всякой принудительности и обще­
доступен, однако выдаёт себя за связанный с миром и необходимый.
У такого знака нет реальной референтности, — а значит, обязатель­
н о сти ,— он обладает лишь референциальной причинностью и «есте­
ственностью». Такое положение представляет собой симулякр симво­
лической обязательности. Именно поэтому новоевропейский знак об-
ретает значимость в симулякре «природы»00.
31 «Знак и защищены запретом, обеспечивающим им полную ясность: каждый
з на к недвусмысленно о тсы лае т к определённому социальному статусу» (Бодрий­
яр Ж . Сим волический обмен и смерть. С . 114).
32Там же. С. 115.
33 «Проб лем ат ика “естественности”, метафизика реальности и видимости — это
х ара ктерно для всей буржуа зии с эпохи Возрождения, это зеркало буржуазного,
кла ссич еско го знака» — пишет Бодрийяр (там же. С . 115), вновь повторяя мысль
Бар та , котор ый писал о т ом , чт о буржуазный «миф ничего не скрывает и ни­
чег о не де монстриру ет — он деформ ирует; его тактика — не правда и не ложь, а
отклонение... Его задача — “протащить” некую понятийную интенцию, язык же
л иш ь подводит его, либо у нич тожая понятие в попытке его скрыть, либо демас­
к иру я его в попытке высказат ь. Чт об ы ускользнуть от такой дилеммы, миф и
в ыр аб а ты ва ет вт ор и чную семиологическую систему; не желая ни раскрыть, ни
лик видиро ват ь понятие, он его нат ур али зует» (курсив автора. — А . Д .; Барт Р.
75


Подделка появляется, таким образом, вместе с «натуральностью».
Здесь Бодрийяр усматривает некую глобальную стратегию: метафи­
зика подделки выражает устремление человека ренессансной эпохи к
преобразованию любой природы в единую и единственную субстан­
цию, унифицированную под знаком буржуазных ценностей. Систе­
ма исключительного владения знаками сломлена, и теперь открыт
путь к любым свершениям. Это буржуазное устремление обратилось
сперва на подражание природе, а затем — на производство. Симуляк­
ры заключают в себе особый тип социальных отношений и специфи­
ческую инстанцию власти34. Замысел поистине демиургических мас­
штабов: заменить природную субстанцию вещей субстанцией синтети­
ческой. В этом Бодрийяр видит истоки любой технологии и техно­
кратии.
Как нетрудно заметить, Бодрийяр забрёл на территорию, уже обо­
значенную и описанную Фуко. В «Словах и вещах» последний заявил
о том, что «вплоть до конца XVI столетия категория сходства играла
конструктивную роль в знании в рамках западной культуры»35. Фуко
выделил четыре фигуры сходства (см. главу 11), которые указывают
пути развития подобия, но не способы его регистрации и опознания.
«Знак, — пишет Фуко, — значим в той мере, в какой имеется сходство
между ним и тем, на что он указывает... » 36 Бодрийяр повторяет эту
мысль, как и мысль о том, что знак не гомологичен с обозначаемым,
так что «сходство оказывается самым очевидным, но вместе с тем и
самым скрытым, подлежащим выявлению элементом, определяющим
форму познания... » 37 Однако Фуко говорит об избыточном характере
этого познания: каждое сходство всегда фиксировано лишь благодаря
аккумуляции всех других, поэтому «весь мир нужно обследовать для
того, чтобы самая поверхностная из аналогий была оправдана и вы­
явлена наконец как достоверная»38. Бодрийяр же отказывает знанию
Ренессанса в такой кропотливости и утверждает, что универсальность
мира в эту эпоху не выявляется, но постулируется. Что-то вроде па­
радокса Леви-Строса в его частном проявлении: парадигма предше­
ствует познанию. Это лишний раз подкрепляет нас в мысли о том, что
Миф ологии / Пер. с фр. С . Зенкина. М .: И зд-во им. Сабашник овы х, 2000. С . 255).
34 «Лепнину можно мыслить как триу мфаль ный взлет науки и технологии, но
она также, и прежде всего, связана с барокко, а то в свою очередь — с Контрр е­
формацией, с той попыткой согласно новому пониманию власти контролировать
весь мир политических и душевных явлений, которую впервые предприняли иезу­
иты » (Бодрийяр Ж . Символический обмен и смерть. С . 116).
35 Фуко М . Слова и вещи. Археология гуманитарных наук / Пер. с фр. В . П. Виз-
гина и Н. С. Автономовой. СПб.: A-cad, 1994. С. 54.
36Там же. С . 65.
37Там же. С . 66.
38Там же. С . 67.
76


бодрийяровская Симуляция — нечто вроде универсальной Структуры
или Мирового Духа.
2. Производство
В эпоху промышленной революции появляются «знаки без касто­
вой традиции», то есть такие знаки, которые никогда не знали ста­
тусных ограничений, изначально производятся и потому не нуждают­
ся в том, чтобы выступать подделкой других знаков. « . . .Происходят
они из техники и смыслом обладают только как промышленные симу­
ля кр ы»39. Серийность —это возможность двух или более идентичных
объектов, которые соотносятся не как оригинал и подделка, но эквива­
лентны друг другу и неотличимы. Серийные вещи —симулякры друг
друга, как и производящие их люди. Производство, то есть серийное
изготовление вещей, как раз и становится возможным, когда исчеза­
е т оригинальная референтность и на её место приходит общий закон
эквивалентностей.
Неверно, считает Бодрийяр, понимать производство как ориги­
нальный процесс, дающий начало всем остальным, как это имеет место
в марксизме. Наоборот, это процесс исчезновения какого бы то ни бы­
ло оригинала, который давал бы начало серии идентичных единиц40.
Бесконечная репродуктивность по видимости бросает вызов «природ­
ному» порядку, являясь при этом воображаемым средством покоре­
ния мира, — впрочем, довольно слабым по сравнению с симулякрами
первого и третьего порядков. Стадия серийного производства длится
недолго: по завершении первоначального накопления серийное произ­
водство уступает первенство «порождающим моделям». Теперь формы
уж е не механически производят, но изначально задумывают исходя из
их воспроизводимости «из дифракции порождающего ядра-модели».
Это уже симулякры третьего порядка.
3. Симуляция
Симулякры третьего порядка — не подделка оригинала и не чистая
серийность; все формы здесь выводятся из моделей путём модулирова­
ния отличий. Все смыслы здесь соотносятся с моделью, всё выводится
из модели как «референтного означающего», образующего опережа­
ю щ ую целевую установку и фактор правдоподобия. Этой стадии со­
39 Бодрийяр Ж . Символический обмен и смерть. С . 122.
40 «Д о сих пор производство и труд рассматривались как некоторый потенци­
а л , сила, исторический процесс, общеродовая дея тельность — таков свойственный
соврем енной эпохе энергетико-экономический миф. Пора задаться вопросом, не
вы ст у п а е т ли производство в области знаков как одна лишь особенная фаза — не
я вля е т ся ли оно по сути лишь эпизодом в череде симулякров: симулякром произ­
во д ст ва , с пом ощью техники, потенциально идентичных единиц (объектов/знаков)
в рамках бесконечных серий» (там же. С. 122 -123).
77


ответствуют не серийность, но модуляция, не количественные эквива­
лентности, но различительные оппозиции, не рыночный, а структур­
ный закон ценности. Бодрийяр вновь настаивает на преимущественной
важности Симуляции как трансцендентального означаемого: не имеет
смысла искать секреты кода в технике или экономике; напротив, сама
возможность промышленного производства обнаруживается в генези­
се кода и симулякров.
Создаваемые человеком симулякры действуют уже не в мире при­
родных законов, но в мире сил и силовых напряжений, а в наши дни —
в мире структур и бинарных оппозиций. «После метафизики сущего
и видимого, после метафизики энергии и детерминизма — метафизика
недетерминированности и кода»41. Метафизическим принципом этой
современной стадии симуляции выступает бинарность, а эмблемой —
ДНК. Генетический код ДНК —это образ истребления всех референ­
ций и целевых установок, когда действует один только бинарный знак
программирования, соответствующий по своей структуре коду запроса
и контроля. Глубоко в биологическом теле сигналы кода погребены в
виде программных матриц. Здесь нет ни репрезентации, ни простран­
ства знаков, ни их конфликтов. Этот «чёрный ящик кода» постоянно
тестирует человеческое тело на всех уровнях, сверяя его с програм­
мой. У этого тестирования нет никакой иной цели, кроме поддержания
порядка, устанавливаемого кодом. ДНК —фундаментальная семиоти­
ческая система. Конечно, в случае с ДНК сохраняются ссылки на био­
логическую реальность и «природу» , и Бодрийяр это признаёт. Но эта
природа, говорит он, — природа фантазматическая (своего рода «мета­
физическое святилище»), выступающая в качестве алиби для кода42.
Философ, по-видимому, хочет сказать, что биологическая природа —
это не более чем рассказ о биологической природе, то есть симулякр и
фантазм. В наши дни этот фантазм имеет в своём основании бинарный
код ДНК. Как писал Маклюен, «вместо вопрошания о том, что появи­
лось раньше, курица или яйцо, внезапно пришло на ум, что курица —
это план яйца по преумножению яиц»43.
41Там же. С. 125.
42«...Должна же быть у кода “объективная” опора— а для этой цели ничто
не подходит лу чше, чем молекулы и генетика» (там же. С . 129). В «Собла зне»
Бодрийяр приходит к прямому отрицанию «природности» Д Н К : « . . . Генетический
код не является че м- то “естественным”. К а к всякая абстрагированная от целого
и получившая автономию часть, иска жающая это целое в попытке подменить его
со б о ю .. . так и генетический код, в котором сконденсирована якобы целостность
живо го существа, поскольку здесь заключена вся “информация” о нём (неверо­
ятное насилие генетической симуляции), есть арт еф а кт — искусственная матрица,
матрица си муляци и.. . » (Бодрийяр Ж . Соблазн. С . 294).
43 Маклюен М . Понимание Медиа: Внешние расширения человека / Пер. с англ.
В. Г. Николаева. М .; Жуковский: Канон-Пресс-Ц, 2003.С . 14 -15 .
78


Таким образом, Бодрийяр выговаривает своего рода алиби и для
собственных умозаключений: выходит, что никакой «природной» си­
муляции нет; симуляция — эффект, а вернее, имманентное основание,
человеческого знания о реальности. А наше знание о реальности —
это, собственно, и есть сама реальность. Таким образом, бинарный
код ДНК — не открытие, но изобретение («не является ли мифом сама
ДН К ?»44). Мысли Бодрийяра не откажешь в позитивистской после­
довательности. Однако здесь возникает одна значительная неувязка:
Бодрийяр утверждает, что симуляция — не секретный код производ­
ства, но, напротив, само производство возможно как эффект симуля­
ции. Так что Симуляция всё-таки остаётся у него трансцендентальным
означаемым, в том числе и для кода ДНК.
Бинарный код, говорит Бодрийяр, является стратегической моде­
лью современности, пришедшей на смену политэкономии. Дисконти-
нуальная недетерминированность генетического кода представляет со­
бой телеономический принцип, согласно которому цель не полагается
в итоге (которого теперь вообще нет и не будет), но изначально на­
личествует, будучи зафиксирована в коде. Фантазм власти здесь пере­
растает в молекулярный идеализм. Это, говорит Бодрийяр, очередная
бредовая иллюзия восстановления единства мира, такая же, с которой
мы сталкивались на первой стадии симуляции. Для философа совер­
шенно очевидно, что речь идёт не о биологии: «программа, которая
здесь имеется в виду, не имеет отношения к генетике, это программа
социально-историческая»45. «Естественная философия» технокибер­
нетики: кибернетизированный общественный обмен выглядит как ко­
дирование сходства/несходства. В практическом и историческом пла­
нах это означает замену социального контроля через цель —социаль­
ным контролем через предвидение и опережающее программирование,
то есть симуляцию. Впрочем, принципиальной разницы Бодрийяр не
усматривает. Совершенствуются лишь схемы контроля46. Завершается
длительный процесс, в котором один за другим умерли Бог, Человек,
Прогресс, История.
В «Симулякрах и симуляции» Бодрийяр обращается к аллегории
Борхеса: карта Империи размерами с саму Империю покрывает всю её
территорию; со временем карта изнашивается, от неё остаются лишь
фрагменты, и теперь уже невозможно точно установить, где карта
Империи, а где сама Империя. Такова тотальная симуляция, в кото­
44 Бодрийяр Ж . Символический обмен и смерть. С . 131.
45Там же. С. 129.
46 « О т продуктивистско-капиталистического общества к кибернетическому
неокапитализму, ориентированному уже на абсолютный контроль, — такова суть
перемены, которой оказывает поддержку биологическая теоретизация кода» (там
же. С. 130).
79


рой оказалось современное человечество: гиперреальность как синтез
комбинаторных моделей в гиперпространстве. Реальность теперь про-
изводна от матриц, банков памяти и управляющих моделей, то есть
функциональна. Гиперреальность не стабильна, но метастабильна, она
свободна о т различий между Реальным и Воображаемым.
Говоря о платонической традиции понимать образ как эквивалент
реальности, Бодрийяр выделяет четыре стадии развития образа, кото­
рые можно сопоставить с обсуждавшимися выше стадиями симуляции
(табл. 2).
Таблица 2
Стадия симуляции
Стадия развития образа
Подделка
Образ отражае т реальность
Производство
Образ скры вает и искажает реаль­
ность
Собственно симуляция
Образ скрывает отсутствие реально­
сти
Фрактальная стадия симуляции
Образ не имеет никакого отношения к
реальности
На первой стадии образ отсылает к сакральному, на второй — мале-
фицириуется и становится злом, на третьей — становится колдовским,
на четвёртой — чистым моделированием. Бодрийяр считает весьма по­
казательным иконоборческий спор. Почитание икон представляет со­
бой замену идеи Бога машиной образов. Иконоборцы очень ясно уви­
дели власть этих машин, вычёркивающих Бога из человеческого со­
знания: Бога нет, есть только его образы, так что Бог, очевидно, всегда
был лишь своим собственным образом. Метафизическое отчаяние ико­
ноборцев порождено мыслью о том, что за образом вообще ничего не
скрывается. Поэтому, считает Бодрийяр, иконоборцы, которых обык­
новенно упрекают в непочтительности к образам, напротив, видели
самоценность образов, в отличие от иконопочитателей, которые отри­
цали таковую. Следовательно, образ обретает свою ценность за счёт
разрушения реальности. «Тайну видимости» составляет «очарованная
симуляция» — обманка. Здесь нет зрелища или действия. Это пустые
знаки, антипафосные и антирепрезентативные. Эти объекты описыва­
ют не какую-то знакомую нам реальность, но её отсутствие. И именно
это отсутствие соблазняет (см. главу 6). Собственно, соблазн — это и
есть то, что вовлекает в символический обмен.
«Материальная иллюзия» мира, говорит Бодрийяр, состоит в том,
что вещи-в-себе отсутствуют, есть только их мнимое присутствие,
внешнее проявление предваряет суть, а значит, ничто не идентично
самому себе. Загадка отсутствующего мира повергает нас в ужас, от
80


которого мы защищаемся формальной иллюзией истины. Человек не
терпит ни пустоты, ни тайны, ни проявления в чистом виде. Но при
этом он стремится расшифровывать мир, не довольствуясь чистой ил­
люзией. Бодрийяр видит причину в том, что человек пребывает в «со ­
гласии с миром», отчего он не переносит ни иллюзии, ни пустоты.
«Радикальное мышление»47 — преодоление этого согласия.
В «Экстазе коммуникации»48 Бодрийяр пересмотрел свои ран­
ние представления о природе симуляции. Сегодня, утверждает он,
нет никакой системы вещей. В «Системе вещей» вещи понимались
как нагруженные смыслом знаки, то есть предполагали некую реаль­
ность. «Поздний» Бодрийяр считает, что вещи не обладают реаль­
ностью. Согласно расхожему мнению, виртуальное противостоит ре­
альному, однако сегодня повсеместное распространение виртуального
положило конец реальному. Философ отстаивает иную точку зрения:
« . . .Допущение реальности всегда было равнозначно её созданию, ибо
реальный мир не может не быть результатом симуляции»49. Это не ис­
ключает эффектов реальности, истины и объективности, но реально­
сти в себе не существует. Если двигаться от символического к реально­
му и, продолжив движение, выйти за пределы реальности, мы обнару­
жим, что реальность оказывается «нулевой степенью» виртуальности.
При этом понятие виртуального совпадает с понятием гиперреального,
то есть виртуальной реальности, то есть реальности операциональной,
заменяющей всё иное. Благодаря своему совершенству она более ре­
альна, чем общеизвестный симулякр реальности.
Виртуальное, пришедшее на смену реальному, — это окончательное
разрушение последнего. Здесь нет субъекта мысли или действия, а все
события происходят в технологическом режиме. Реальное, каким мы
его знаем, существовало не всегда. Реальность появилась лишь благо­
даря обеспечивающей его выражение рациональности, то есть набору
параметров, позволяющих репрезентировать реальность посредством
кодирования и декодирования в знаках. В виртуальном уже нет ника­
ких ценностей, но только простая информативность и исчислимость,
отменяющие все эффекты реальности. Виртуальность оказывается го­
ризонтом реальности. Впрочем, Бодрийяр признаёт, что всё это лишь
предположения: во-первых, исчезновение реального в наши дни ещё
предстоит доказать, а во-вторых, мы можем пока не знать о более
глобальном процессе, который охватывает и реальное, и виртуальное.
Бодрийяр предлагает своего рода паскалевское пари: « ...М о ж н о
держаться за реальный мир, за принцип реальности, к чему мы в из­
47С м .: Baudrillard J. La репэёе radicale. P., 2001.
48 Baudrillard J. Ecstasy of Communication. Tr. J. Johnston / / The Anti-Aesthetic.
Essays on Postmodern Culture. Ed. H. Foster. Port Townsend, 1983. P. 126 -133 .
49 Бодрийяр Ж . Пароли. О т фрагмента к фрагменту. С. 30.
81


вестном смысле испытываем постоянную склонность, однако разве не
гораздо более захватывающе сделать ставку на то, что реального не су­
ществует?»50 Вместо того чтобы говорить: «реального не существует»,
лучше сказать: «имеет место эффект реальности». А этот последний
Бодрийяр рассматривает в рамках процесса симуляции. Ведь реаль­
ное— это и есть эффект симуляции. Но то, что в какую-то гипотети­
ческую «первоначальную» эпоху человеческого мышления было лишь
эффектом, впоследствии стало принципом. Ещё Кант показал, что мы
имеем дело не с реальностью, а с нашими представлениями. Консти-
туирование объективной реальности было избавлением от неопреде­
лённого мира. А «объективная» реальность требует, чтобы субъект
репрезентировал её как таковую. Игра «объективной» и «субъектив­
ной» реальностей как раз и делает вещи «реальными». Сегодня объек­
тивная реальность стала реальностью интегральной. Теперь мы имеем
дело с гиперреальностью, в которой нет места для субъективности и
репрезентации. Мы находимся за пределами репрезентации— «по ту
сторону» . Если в классическую эпоху феномен объективной реаль­
ности, связанный с репрезентативностью, указывал на недоступность
объекта субъекту («вещь-в -себе» Канта или Реальное Лакана), то се­
годняшний мир избегает репрезентации. Мы уже никогда не сможем
вернуться к загадочному и непонятному миру, ибо теперь он полно­
стью расшифрован. Интегральное —это «невыносимое реальное».
Бодрийяр выступает против принципа реальности, тесно связан­
ного с репрессивным миром производства/потребления. Это вовсе не
означает, что он объявляет мир несуществующим51. Ему не присуща
«крайняя степень когнитивного скептицизма», как выражается англи­
чанин К. Норрис52. Отклоняя принцип реальности, Бодрийяр утвер­
ждает реальность феноменов соблазна и экстаза. Так что его трудно
назвать нигилистом. Скорее, он реалист. Собственно, ничего ужасного
с реальностью в философии Бодрийяра не происходит. Просто она ста­
ла нерепрезентативной. Но это не отменяет сущего. Сущее как таковое
в своей определённости всегда ссылается на иное, которое задаёт пре­
дел сущему и тем самым определяет его. Так что сущее (и не только у
Бодрийяра) задано как таковое в качестве системы отсылок, которые
50Там же. С. 111.
51 «Д ея те льно сть Бодрийяра часто предста вля ют как безоглядную атаку на прин­
цип реальности, — замечает английский исследователь Д . Джонсон. — Но это лишь
ка рик атура на Бодрийяра, пр едставляющая, будто он просто заменил претенци­
озное представление о т ом , ч то мир покоится на твёрдых основаниях, столь же
претенциозным представлением о т ом , чт о жизнь — это всего лишь сон» ( John­
so n D. Getting the Real On: Baudrillard, Berkeley and the Staging of Reality / / The
International Journal of Baudrillard Studies. 2004 . Vol. 1. N 2 ).
52C m .: Norris C. Uncritical Theory: Postmodernism, Intellectuals and the Gulf War.
L., 1992. P. 28.
82


его конституируют. И не обязательно здесь ссылаться на Н. С. Тру­
бецкого, в этом случае даже с Платоном нет никакого противоречия.
В 4-м томе «Cool Memories» Бодрийяр предлагает весьма любо­
пытную гипотезу: объективные истины, говорит он, действительно су­
ществуют. Они всегда есть, но стоят в очереди друг за другом с тем,
чтобы в определённый момент выйти на сцену. Такое оригинальное
решение сформулированной Дж. Беркли проблемы статуса ненаблю­
даемых объектов не делает Бодрийяра идеалистом. Ведь речь идёт
о том, что Гваттари называл «flux materiel»,—о материально-веще­
ственных потоках, обретающих объективацию в событийном поле53.
Симулякры, составляющие эти потоки, — не пустые понятия и даже
не псевдо-понятия. Псевдо-понятие может быть изобличено как лож­
ное, симулякр же пребывает по ту сторону истинности и ложности.
Как писал П. Клоссовски, «симулякр образует знак мгновенного со­
стояния и не может ни установить обмена между умами, ни позволить
перехода одной мысли в др угую» 54. Симулякр не отражает нашего
опыта в отношении реальности. По выражению того же Клоссовски,
он представляет собой «совершенно другое интеллигибельно-понятий-
ного сообщения»55.
Как мы уже говорили, основной упрёк Бодрийяра марксизму сво­
дится к тому, что этот последний опирается на метафизику «природ­
ных» потребностей, то есть «естественности». Предложив принципи­
ально иное представление о реальности человеческого мира, Бодрийяр
должен был подвергнуть критике марксистскую экономическую тео­
рию. Об этом и пойдёт речь в следующей главе. Но, прежде чем обра­
щаться к ней, читатель может открыть раздел, озаглавленный «Раз­
лом III. Гностицизм», — в нём мы попытались разобраться с весьма
любопытным моментом бодрийяровской концепции симуляции, кото­
рый можно обозначить как «магический» и говорить о нём в терминах
древнего гностицизма, к коему сам Бодрийяр испытывает большую
симпатию. Это позволит понять бодрийяровский концепт симулякра
не в изоляции, но вывести его на уровень этики.
53См .: Д ья к о в А . В . Феликс Гваттари. Шизоанализ и производство субъектив­
ности. Курск: Изд-во КГУ, 2006. Гл. 3.
54 Клоссовски П. Симулякры Ж оржа Батая / / Танатография Эроса: (Жорж Ба-
т ай и французская мысль середины X X века) / Пер. с фр. С . JI. Фокина. СПб.:
Мифрил, 1994. С. 81.
55Там же. С . 82 . В симулякре «бы тие схватывается только как вечно бегущее
всего существующего, как то, в чём понятие намеревалось замкнуть бытие, хотя
то ль к о лишь затем няло вид его бегства; разом существование ниспадает в прерыв­
но сть, которой оно не переставало “бы т ь”» (там же. С . 84).
83


Глава 3
СИМВОЛИЧЕСКИЙ ОБМЕН
. . . В едь все наши экономисты большей ча ­
стью образованные люди, в большинстве слу­
чаев профессора и академики, н о . . . вся их
наука представляет лишь очень смягчё нную
форму всеобщего невежества.
Г. Лебон . Пси хо логия масс
Все отношения между Робинзоном и ве­
щами, составляющими его самодельное бога т­
ство, настолько просты и прозрачны, что да ­
же г- н Бодрийяр сумел бы уразуметь их без
особого напряжения ума.
К. Маркс. Кап итал1
Исходный пункт предпринимаемого Бодрийяром анализа происхо­
дящих в обществе социально-экономических процессов состоит в сле­
дующем: « ...Н икогда не потребляют объект в себе (в его потреби­
тельной ценности) — всегда манипулируют объектами (в самом широ­
ком смысле) как знаками, которые отличают вас, то ли присоединяя
к вашей собственной группе, взятой как идеальный эталон, то ли от­
деляя вас от неё и присоединяя к группе с более высоким статусом»2.
Это не универсальный топос, в котором сходятся все линии филосо­
фии Бодрийяра, но исходная точка, из которой разворачивается его
критика марксизма.
Идея символического обмена красной нитью проходит через все ра­
боты Бодрийяра. «Символический обмен,—-говорит о н ,— важен для
меня как процесс, стирающий любые привычные нам границы меж­
ду явлениями, процесс, в пространстве которого все модальности цен­
ности, следовательно, могут функционировать лишь на грани своего
рода неразличимости». Сам термин «символическое» во французской
1Маркс К . Капитал. Критика политической экономии. Т. 1. М ., 1973. С . 87.
Ещё одна шут ка Бодрийяра (Бодрийяр Ж . К критике политической экономии зна­
ка. С . 169). В оригинальном тексте «Кап итала» Маркс подтрунивает над Максом
Виртом.
2 Бодрийяр Ж . Общество потребления. С . 87 .
84


традиции начиная с середины X X столетия нагружен лакановскими
коннотациями. Поэтому Бодрийяр, на наш взгляд, отчасти лукавит,
когда говорит, что понимает символический обмен исключительно в
антропологическом смысле. Ниже мы покажем лакановские линии в
мышлении философа. Однако несомненно, что прилагательное «сим­
волический» выводит «обмен», о котором говорит вслед за антропо­
логами Бодрийяр, из сферы экономики. В экономическом обмене цен­
ность всегда перемещается в соответствии с «законом эквивалентно­
сти»; в символическом обмене имеет место реверсия элементов. Бук­
вальный антропологизм Бодрийяра заключается в том, что, используя
понятие символического обмена, он выходит за пределы экономиче­
ских отношений и подвергает западное общество политической кри­
тике, как он сам говорит, « с позиции, которую можно, по-видимому,
назвать позицией утопии, но утопии, составляющей действительное ос­
нование отличных от нашей культур»3. В пространстве символическо­
го, подчёркивает Бодрийяр, нет никакой диалектики, но есть только
чистая обратимость.
Сам термин «символический обмен» и представление о важнейшей
роли обменных процессов на символическом уровне Бодрийяр заим­
ствовал у Ж . Батая. Этот «аристократический» поворот философа
означает разрыв с марксистской концепцией производства и обраще­
ние к поэтическому описанию культурной деятельности человеческого
общества как альтернативы капиталистическому производству и по­
треблению. Бодрийяр воспринимает от Батая и представление о том,
что жертва, непроизводительное истребление ценностей и разруши­
тельный потлач фз'ндаментальны для человеческого общества.
Введение понятия символического обмена, как мы скоро уви­
дим, означает радикальную критику экономики, предпринимаемую
Бодрийяром. Экономики в рациональном смысле, поддерживаемом
экономической наукой, по мнению философа, вообще не существует,
поскольку подлинным основанием движения вещей служит именно
символический обмен. Хотя западный человек и создал общество, ос­
нованное на рынке, он продолжает жить в мире, двигателем которого
выступает потлач как отрицание ценности.
Уже в «Системе вещей» Бодрийяр говорил о том, что в традицион­
ном обществе вещь представляется человеку как «скромный, пассив­
ный фигурант, раб и наперсник человеческой души»4. В этом пред­
ставлении форма предмета являет собой «абсолютный рубеж» между
внутренним и внешним, форму, содержащую в себе субстанцию. Таким
образом, утверждает Бодрийяр, первичная функция всякого предмета
3 Бодрийяр Ж . Пароли. О т фрагмента к фрагменту. С. 17.
4Бодрийяр Ж . Система вещей. С . 32.
85


есть воображаемая (в лакановском смысле) функция «чаши». Имен­
но благодаря этой функции предмет вбирает в себя душевный опыт
человека, который и сам становится «сосудом душевной жизни». Все
отношения между людьми при этом мыслятся как трансцендентные
их субстанциям. Изготовление вещей предстаёт как процесс взаимо-
наследования субстанций под властью формы, из которого возникают
смысл и ценность5.
Так понимаемый мир («по закону бессознательного и детской пси­
хики») переживается как дар, который человек должен раскрыть и
увековечить. Поэтому форма, ограничивающая предмет, сохраняет в
себе частицу природы, присущую человеческому телу; иными слова­
ми, все вещи антропоморфны. Человек связан с окружающими его
вещами так же, как с органами собственного тела; собственность на
вещи всегда подразумевает вбирание их субстанции через поедание,
то есть соотносима со структурами оральной сексуальности. « Есть и
быть съеденным — вот операциональная модель тел, типа их смеши­
вания в глубине, их действия и страдания, того способа, каким они
сосуществуют друг в др уге »6, — писал Ж . Делёз в «Логике смысла»,
вышедшей через год после «Системы вещей». Впрочем, представление
о собственности как о единстве с обладаемыми предметами довольно
прозрачно и для французской мысли не является чем-то новым. Так,
ещё Ж. - П . Сартр писал (кстати, тоже опираясь на этнологический
материал), что «присвоить какую-то вещь значит существовать в этой
вещи в модусе в-себе-бытия»7.
В современном обществе, говорит Бодрийяр, наступил конец тако­
го природного строя: разрушение границы между внутренним и внеш­
ним, которое отчётливо заметно в интерьере современного жилища,
есть разрушение формы. Жизненный проект технического общества
состоит в отмене происхождения вещей и «изначально данных» смыс­
лов и сущностей. При этом мир из дара превращается в изделие —
«нечто доминируемое, манипулируемое, описываемое и контролиру­
емое, одним словом приобретённое»8. Как писал X. Ортега-и-Гассет,
5Категория форм ы вообще очень важна дл я «раннего» Бодрийяра. В «Обществе
потребления» он использует её для описания трансформаций общества: «Именно в
форме всё изменилось: повсюду существует замена реальности “неореальностью”,
целиком произведённой исходя из комбинации элементов кода» (курсив автора. —
А . Д .] Бодрийяр Ж . Общество потребления. С . 164).
6Делёз Ж . Логика смысла. С. 44.
7 Сартр Ж . - П . Дневники странной войны (сентябрь 1939 — март 1940)
/ Пер. с фр. О. Волчек и С. Фокина. СПб.: Владимир Даль, 2002. С. 540. Рас­
точительное отношение Сартра к вещам, кстати, могло бы по служить прекрасной
иллюстрацией к рассматриваемой мысли Бодрийяра, вниманием которого через
несколько лет завладеет традиция потлача.
8 Бодрийяр Ж . Систем а вещей. С . 33 . Вновь можно привести отсы лку к Сар тру:
« . . . Т е , кт о предпочитает о кружа ть себя полезными предметами, изготовленны­
86


«человек — это человек лишь постольку, поскольку существование для
него обязательно и всегда связано с благосостоянием. А следовательно,
человек a nativitate — технический творец преизбытка»9.
Общество потребления расточительно, но в этом оно не оригиналь­
но: все общества во все времена расходовали и потребляли сверх необ­
ходимого, поскольку «только в потреблении излишка, избытка инди­
вид, как и общество, чувствует себя не только существующим, но и
по-настоящему живущим»10. Рационализм и порождённая им эконо­
мическая наука всегда настаивали на принципе полезности, считая
расточительство аморальным, однако Бодрийяр предлагает пересмот­
реть понятие полезности в соответствии с широко распространённой
общественной логикой, согласно которой расточительство отнюдь не
иррационально, а напротив, несёт положительную функцию, заменяя
собой рациональную полезность как высшая общественная рациональ­
ность. Ритуальная бесполезность и «издержки ни на ч т о » —мощный
фак тор производства ценностей, различий и смысла. Поэтому потреб­
ление следует рассматривать как растрату, то есть производительное
расточительство. Если удовлетворять только «естественные» потреб­
ности, человек ничем не будет отличаться от животного.
Это т новый строй вещей соотносится с сексуальностью не ораль­
ной, но фаллической (попытка прорваться сквозь реальность к объ­
ективным структурам) и фекальной (поиск универсальной квинтэс­
сенции, которая могла бы сделать материю исчислимой и расчленён­
ной) — анальной агрессивностью, сублимируемой в игре, классифика­
ции и дистрибуции11. Помимо лаканизма, здесь следует признать вли­
яние «Солнечного ануса» Ж . Батая, который рассматривал сексуаль­
ность как условие обратимости всего во всё. Именно эта всеобщая взаи-
мообратимость, которая станет одной из главных тем в зрелых работах
Бодрийяра, позволяет переживать мир как нечто присвоенное12.
ми ими самими, совершенствуются в присвоении» ( Сартр Ж . - П . Бытие и Ничто.
Оп ыт феноменологической онтологии) / Пер. с фр. В . И . Колядко. М .: Республика,
2004. С . 580).
9 Ортега-и -Гас сет X . Размышления о технике / Пер. с исп. А . Б. Матвеева
/ / Вопросы философии. 1993. К* 10. С. 39.
10 Бодрий яр Ж . Общество потребления. С . 67.
11 «Т а стра сть носила моральный, современная же — функциональный характер.
Она получа ет объяснение, если соотнести ее с функцией испражнения, для кото­
рой требуется абсолютная проводимость внутренних органов. Возможно, именно
здесь глубинная основа характерологии технической цивилизации: если ипохон­
дрия представля ет собой обсессивную заботу об обращении субстанций в организме
и о функцио на льности его первичных органов, то современного кибернетического
ч ело ве ка можно было бы охарактеризовать как умственного ипохондрика, одержи­
м о го идеей абсолютной проводимости сообщений» (Бодрийяр Ж . Система вещей.
С. 34).
12 «Д ва главны х движения, — пишет Батай, — суть движение вращательное и дви­
87


Такой ход мысли Бодрийяра потребовал от него сперва неявной
(не переходящей в прямую полемику), а потом и весьма прямолиней­
ной критики марксистской концепции прибавочной стоимости. Учение
Маркса автореферентно, и все категории здесь тяготеют к тому, чтобы
опираться друг на друга. Но при этом Маркс опирается на представле­
ние о «природности» человеческих потребностей: «Товар есть прежде
всего внешний предмет, вещь, которая, благодаря её свойствам, удо­
влетворяет какие-либо человеческие потребности. Природа этих по­
требностей, — порождаются ли они, например, желудком или фанта­
зией,— ничего не изменяет в деле»13. Именно «полезность вещи де­
лает её потребительной стоимость ю» 14, — подчёркивает Маркс. Если
отвлечься от потребительной стоимости, исчезнут все чувственно вос­
принимаемые свойства товара. При этом «потребительная стоимость,
или благо, имеет стоимость лишь потому, что в ней овеществлён, или
материализован, абстрактно человеческий тр уд »15. Эти фундамен­
тальные положения марксистской критики политэкономии Бодрийяр
подвергает критике.
Бодрийяр предлагает понимать «благо» , несомое вещью, как функ­
циональность. Однако эта функциональность в момент потребления
никак не связана с происхождением вещи, то есть вложенным в её
создание трудом. « ...Функциональность вещи,— пишет Бодрийяр,—
это не запечатлённость в ней какого-то реального труда, а приспособ­
ленность одной формы к другой (формы рукоятки — к форме руки),
в которой устраняются, опускаются реальные трудовые процессы»16.
Таким образом, от мышечного труда остаётся только жест как по-
средование между человеком и вещью. А моделью всех ритмических
жестов служит сексуальная ритмика, и именно ею определяется тех­
нологическая практика. Если традиционные вещи и орудия вбирали
в себя либидинозное содержание сексуального обмена, то современная
вещь это содержание вытесняет.
Но самый важный момент, в котором Бодрийяр расходится с Марк­
сом, — понимание потребления (именно отсюда вытекает и бодрийя-
ровское понимание прибавочной стоимости, отличное от марксистско­
го). Потребление, утверждает французский философ, — это не пассив­
жение сексуальное, сочетание которых выражено в локомотиве, состоящем из колёс
и поршней. Эт и два движения преобразуются друг в друга. Так можно заметить,
чт о Земля, вращаясь, заставляе т совокупляться живо тных и людей и чт о (посколь­
ку следствие неотличимо о т производящей его причины) живо тны е и люди, сово­
купляя сь, заст авляю т вращаться Землю » (Цит. по: Фокин С. Л . Философ-вне -себя.
Жорж Батай. СПб.: Изд-во Олега Абышко, 2002. С . 57 .).
13Маркс К . Капитал. Критика политической экономии. Т. 1. М ., 1973. С. 43 .
14Там же. С. 44.
15Там же. С. 47.
16 Бодрийяр Ж . Система вещей. С . 61 .
88


ное состояние поглощения и присвоения, но активный модус отноше­
ния к вещам, коллективу и миру в целом, универсальный отклик на
внешние воздействия. Вещи и материальные товары составляют объ­
ект потребностей и их удовлетворения. Человечество во все време­
на чем-то владело, пользовалось и что-то тратило. Однако потреб­
ление в собственном смысле слова возникло лишь в современном об­
ществе. Потребление — это не материальная практика и не феномено­
логия «изобилия» , потребление не определяется ни пищей, которую
человек ест, ни одеждой, которую носит, ни машиной, в которой ез­
дит, и тем более не речевым или визуальным содержанием образов
или сообщений, но лишь тем, как всё это организуется в знаковую
субстанцию: это «виртуальная целостность всех вещей и сообщений,
составляющих отныне более или менее связный дискурс. Потребление,
в той мере, в какой это слово вообще имеет смысл, есть деятельность
систематического манипулирования знаками»17. Вещь сама по себе не
может потребляться; чтобы стать объектом потребления, она должна
сделаться знаком, обретающим смысл лишь в соотнесённости с дру­
гими вещами-знаками. Таким образом, потребляются не сами вещи, а
отношения.
Бодрийяр признаёт существование потребностей, однако в своём
анализе потребления он говорит о другом: потребление есть во всех
обществах, но в современном обществе оно становится весьма специ­
фическим18. Обращение, покупка, продажа и присвоение благ и вещей
как знаков составляют язык нашей культуры и тот кодекс, согласно
которому члены общества коммуницируют.
Гипотеза потребительной стоимости представляется Бодрийяру
неприемлемой не сама по себе. Её отмена выступает абсолютной пред­
посылкой двойного анализа, который философ предпринимает в сво­
их работах 1970-х гг.: 1) анализа различающей социальной функции
предметов и 2) анализа политической функции идеологии, связанной
с первой. Гипотеза потребительной стоимости приписывает предме­
там функциональный статус, связанный с техническими операциями,
а тем самым — статус опосредования «природных» потребностей инди­
вида. Иными словами, она зиждется на мифе о «природности», кото­
рый вслед за Бартом развенчивает Бодрийяр. Эту гипотезу француз­
ский философ считает принципиально неверной. Он предлагает поме­
нять местами потребительную и знаковую стоимости, признав прио­
17Там же. С . 213.
18 «Т о , ч т о социо логически значимо дл я нас и отм ечает нашу эпоху знаком по­
т ребления , т ак это именно ра спространивша яся реорганизация первичного уровня
пот ребностей в систему знаков, ко торая оказывается одним из специфических спо­
соб ов, а м ож ет б ы т ь, единственным специфическим способом перехода от природы
к ку льтур е нашей эп охи» ( Бодрий яр Ж . Общество потребления. С . 109).
89


ритет второй над первой19. Потребности человека и функции предме­
тов, утверждает он, описывают лишь некий абстрактный, но данный
как «явный», дискурс предметов, по отношению к которому фунда­
ментальным выступает социальный дискурс, по большей части оста­
ющийся бессознательным. Поэтому в книге «К критике политической
экономии знака» Бодрийяр занимается выработкой теории социаль­
ной демонстрации и значения, которая должна занять место теории
потребностей и их удовлетворения.
Для объяснения своей позиции Бодрийяр прибегает к материалу
этнологии, вообще очень влиятельной в гуманитарном знании Фран­
ции X X столетия20. В примитивных обществах потребление благ не
соответствует индивидуальной экономии потребностей, но выступает
социальной функцией иерархизации, возникая не из «природных» по­
требностей, но из культурного принуждения21. Таким образом, потреб­
ление с самого своего возникновения является культурным институ­
том. В современном западном обществе за выбором и потреблением
предметов стоит механизм социальной демонстрации. Повторим: фун­
даментальная концептуальная гипотеза предпринимаемого Бодрийя-
ром социологического анализа потребления заключается в том, что
обмен базируется на символической ценности. Опираясь на работу
Т. Веблена22, Бодрийяр утверждает, что первобытный потлач в на­
ше время трансформировался в престижное потребление. Как в пер­
вобытных обществах, так и в обществах цивилизованных потребле­
ние является принудительным социальным институтом, детерминиру­
ющим типы поведения. Поэтому потребление следует рассматривать
не как обобщённое индивидуальное вознаграждение, а как социальную
судьбу, касающуюся в большей степени групп и классов. В отношении
же мира вещей можно сказать, что вещи никогда не исчерпываются
своим функциональным предназначением, но всегда наделяются зна­
чением престижа, имея своей коннотацией социальный ранг их обла­
дателя.
19 «Д ело обстоит совсем не так, словно бы первичным статусом предмета был
прагматический статус, на который лишь затем наклады валась бы социальная зна­
ковая стоимо сть (valeur), — наоборот, фундаментальной является знаковая меновая
стоимость, так что потребительная стоимость подчас оказывается просто её прак­
тическим приложением (или да же простой рационализацией). .. » (Бодрийяр Ж .
К критике политической экономии знака. С . 9 -10 ).
20См .: Абелес М . Об антропологии во Франции / Пер. с фр. Е. И . Филипповой
/ / Этнографическое обозрение. 2005. No 2. С. 75 -95 .
21 «Необ ходимо , чтоб ы блага и предметы производились и обменивались (порой в
форме насильственного распространения), дабы стала видимой социальная иерар­
хия» (курсив автора.— Л. Д .; Бодрийяр Ж. К критике политической экономии
знака. С. 10).
22См .: Веблен Т. Теория праздного класса / Пер. с англ. С . Г. Сорокиной. М -
Прогресс, 1984.
90


Предмет становится самодовлеющим, то есть овеществляется в
форме знака, в тот момент, когда разрушается отношение дарения. Об­
разуется предмет-знак, который уже не выступает подвижным озна­
чающим нехватки двух существ друг для друга, но отсылает лишь к
отсутствию отношения и разделённости субъектов. Такой предмет уже
не подлежит дарению, но присваивается и удерживается индивидом в
качестве знака, то есть кодированного различия. Предмет потребления
всегда относится к уничтоженному (овеществлённому и означенному
в коде) социальному отношению. Социальные отношения производ­
ства в таком предмете становятся непрозрачными; эта непрозрачность
есть тотальное принуждение кода, управляющего социальной значи­
мостью , иными словами — социальной логикой обмена. А логика про­
ста: предметы-знаки обмениваются между собой. Ситуация сходна с
обменом между мифами у Леви-Строса23.
Гипотеза «природных» потребностей, выступающих основой обме­
нов и потребления, говорит Бодрийяр, является по своей сути магиче­
ской мыслью24. Традиционное мышление полагает субъект и предмет
автономными разделёнными сущностями, поэтому возникает необхо­
димость обосновать их отношения. Если мы понимаем обмен как неко­
тор ую операцию между двумя разделёнными и до обмена существу­
ющими изолированно элементами, нужно обосновать существование
обмена посредством принуждения давать и брать. Туземцы, описан­
ные М. Моссом, предполагают существование магической силы (ма-
ны), имманентной предмету и подталкивающей дарителя к отделению
о т предмета25. Точно так же психологи и экономисты видят возмож­
ность соединения субъекта и предмета лишь благодаря потребности. В
действительности же эта операция сводится к тому, чтобы определить
23 «М иф ы , — писал Леви-Строс, — не имеют авторов: при первом же восприятии
и х в качестве мифов, каково бы ни было их происхождение, они уже существуют
т о льк о воп лощёнными в традиции. Когда м иф рассказан, индивидуальные слуша­
т ели п олу ча ю т сообщение, которое приходит, собственно говоря, ниоткуда» (Леви -
Строс К. Мифологики. Т. 1. С. 26).
24В сущности, речь идёт о das Innere (« ск ры той сущности вещей»), которая, по
Гегелю, соот вет ству ет мане первобытного мышления, платоновской идее, лейбни-
цевской монаде, силе в ньютоновской физике, жизни в виталистской биологии и
к ант овской вещи-в-себе. (См .: Гегель Г. В . Ф. Феноменология духа. С. 77).
25См.: Мосс М. Очерк о даре / / Общества. Обмен. Личность / Пер. с фр.
А . Б . Гофмана. М .: Восточ ная литература, 1996. Здесь Бодрийяр опирается на тео­
рию обмена М . Мосса, который утвержда л, ч то капиталистическое общество, как
и первоб ытное, основывается на дарении, приносящем почёт и уважение и спла­
ч ива ю щем общество. В ыгода в таких отношениях может быть только временной,
и материальное богатство вторично. В таком обществе должны соблюдаться три
пр авила : 1) раздават ь своё, 2) получ ать взамен предлагаемый дар, 3) возвращать
да р большей ценности. (См .: M oss М . The Gift: Forms and Functions of Exchange in
Primitive Societies. L ., 19 66 .) Опирая сь на работу Мосса, Бодрийяр рассматривает
п от ла ч как базовую модель обмена в обществе.
91


субъект через предмет, а предмет — через субъект. Понятие потребно­
сти освящает эту тавтологию, отнюдь не безобидную, поскольку по­
следняя представляет собой идеологию, рационализирующую систему
власти. Экономическая наука опирается на эту идеологию и, в свою
очередь, служит для поддержания оной. A posteriori получается, что
человек каким-то чудесным образом нуждается как раз в том, что
производится и предлагается на рынке. Значит, для того чтобы эта
потребность существовала, в человеке всегда заранее должно присут­
ствовать соответствующее виртуальное требование — «природная» по­
требность в новой марке автомобиля или сотового телефона. Эти шу­
лерские спекуляции вытесняют вопрос о социальной и политической
целесообразности порядка производства и делают принудительную си­
стему потребления «естественной». Таким образом, потребности — это
не врождённое спонтанное влечение или антропологическая возмож­
ность, но функция, «наведённая» в индивидах внутренней логикой си­
стемы, то есть не потребительская сила, «освобождённая» в обществе
изобилия, а сила производительная, затребованная функционировани­
ем самой системы. Иными словами, «потребности существуют лишь
постольку, поскольку система имеет в них потребность»26.
Бодрийяр во многом повторяет мысль Маклюена: «Ни у кого не
возникает потребности в автомобиле, пока автомобилей нет, и никого
не интересует телевидение, пока не появятся телевизионные програм­
мы »27. Маклюен связывает способность технологии создавать мир
спроса с тем обстоятельством, что технология есть не что иное, как
«расширение» наших тел и чувств. Бодрийяр само тело человека счи­
тает технологическим продуктом.
Бодрийяр вовсе не хочет сказать, что у человека отсутствуют при­
родные потребности. Например, голод имеет не символический ха­
рактер, его цель — насыщение. Эта потребность является функци­
ональной. Однако пища может удовлетворять не только функцио­
нальные потребности, но и потребности символические. Символиче­
ская парадигма радикально отличается от функциональной. Так, на­
пример, Э. Ладюри рассказывает об альбигойце X IV столетия, кото­
рый коллекционировал горбушки хлеба, благословлённые «совершен­
ными» катарами. Эту коллекцию он хранил 22 года28. Это уже не
пища, но символ, хотя, в принципе, благословлённые сухари можно
было бы съесть в любой момент. «Голод как таковой не наделяет се­
бя значением, он утоляется. Желание же наделяет себя значением в
26 Бодрийяр Ж . К критике политической экономик знака. С . 85 .
27Маклюен М . Понимание Медиа. С . 80 .
28Ле Руа Ладюри Э. Монтайю, Окситанская деревня (1294-1324) / Пер. с фр.
В. А . Бабинцева и Я . Ю . Старцева. Екатеринбург: Изд-во Урал, у н-та, 2001. С . 100.
92


цепочке означающих»29. Желание, в отличие от голода, не утоляется.
Вспомним, что у Гегеля Begierde (вожделение) нацелено на предмет
вообще, а не на предмет конкретный30.
Фундаментальным уровнем производства, утверждает Бодрийяр,
является уровень бессознательных структур, упорядочивающих со­
циальное производство различий. Именно поэтому наряду с произ­
водством благ существует необходимость в производстве значений и
смыслов — «так, чтобы бытие одного-для-другого существовало преж­
де, чем один и другой существуют сами по себе»31. Всякая группа и
даже индивид, до того как обеспечить собственное физическое выжи­
вание, сталкиваются с необходимостью производства себя в качестве
смысла, каковой может существовать лишь в системе обменов и от­
ношений. Поэтому логика обмена первична по отношению к логике
производства. Потребление — это обмен, постулирует Бодрийяр. Как
язык существует не из-за индивидуальной потребности говорить, но,
напротив, дан изначально как структура обмена, с которой связыва­
ется индивидуальная интенция речи, так и потребление существует не
из-за объективной потребности потреблять, а наоборот, индивидуаль­
ные потребности подстраиваются к социальному производству матери­
ала различий. Все смыслы происходят из различий, а не из экономи­
ческих отношений; иными словами — из различительной структуры, а
не из субъекта с его потребностями.
Выше у нас уже шла речь о четырёх логиках стоимости, типологию
которых намечает Бодрийяр (см. главу 1). Опираясь на неё, философ
предлагает общую гипотетическую картину взаимопревращений форм
стоимости (схема 1).
Схема 1.
29 Бодрийяр Ж . К критике политической экономии знака. С . 69.
30 «Begierde нацелено на предмет вообще, не на э то т предмет; хотят мяса, но не
именно э т о т кусок. Каким и бы ни были съеденные куски мяса, Begierde остаётся,
и его предмет остаётся тем же самым» (курсив автора. — А . Д.\ Коэюев А . Введение
в чтение Гегеля. С . 59).
31 Бодрийяр Ж . К критике политической экономии знака. С. 75.
93


Рассмотрим эти переходы подробнее:
1) потребительная стоимость — экономическая меновая
ст оим ост ь: поле производства меновой стоимости (форма-товар) 5
описанное политэкономией;
2) потребительная стоимость — меновая стоимость/зна^.
поле производства знаков за счёт разрушения полезности (расточи­
тельность и праздность, производящие статусные различия32), иными
словами — поле потребления, которое Бодрийяр определяет как про­
изводство знаков, систем и игры знаков;
3) потребительная стоимость — символический обмен:
поле растраты, то есть разрушения потребительной стоимости, осу­
ществляемого в трансгрессии экономики, восстанавливающей симво­
лический обмен. Речь идёт о дарах и растратах во время праздников;
4) экономическая меновая стоимость — потребительная
с т о и м о с т ь : процесс потребления в традиционном понимании (дей­
ствия частных покупателей или производство в производительном по­
треблении). Классическая политэкономия (в том числе марксистская),
говорит Бодрийяр, учитывает только этот пункт и пункт первый, не
обращая внимания на политэкономию знака;
5) экономическая меновая стоимость — меновая стои­
м ость/знак : акт траты как производства стоимости-знака, то есть
процесс потребления с точки зрения предлагаемой Бодрийяром полит­
экономии знака. Форма-товар здесь поглощается формой-знаком, так
что вся экономика преображается в знаковых системах, а экономиче­
ская власть становится кастовой социальной привилегией;
6) экономическая меновая стоимость — символический
об мен: трансгрессия экономики в символическом обмене. В этом по­
ле происходит деконструкция «кодов стоимости» (предмета, товара и
знака), так что намечается радикальный разрыв с самим полем стои­
мости33;
7) меновая стоимость/знак — потребительная стои­
м о ст ь : знаки одновременно являются потребительной и меновой сто­
имостью; поддерживаемые ими социальные иерархии и статусные раз­
личия переживаются как «потребности»;
8) меновая стоимость/знак — экономическая меновая
с т ои м о ст ь: реконверсия культурной привилегии в привилегию эко­
номическую. По сути, это поле взаимного порождения экономической
32Бодрийяр поясняет: « Э т о исключённые из своей объективной практики тех ­
ника и знание, внедрённые в “культурную” систему дифференциации» (там же.
С. 145).
33«Собственно говоря ,— замечает Бодрийяр,— не существует символической
“стоимости”, существует лишь символический “обмен”, который определяется имен­
но как иное стоимости и кода, как их “т а сторона”» (там же. С . 146).
94


эксплуатации и «культурного» господства, причём первая опирается
на монополию капитала, а второе — на монополию кода;
9) меновая стоимость/знак — символический обмен: транс­
грессия и деконструкция формы-знака;
10-12) то есть переходы символический обмен — потреби­
тельная стоимость, символический обмен — экономическая
меновая стоимость и символический обмен — меновая сто-
и м о ст ь /зна к представляют собой единый процесс слома и редукции
символического обмена, за которым следует установление экономиче­
ского порядка. Иными словами — «разбиение символического порядка
под прикрытием абстрактной и рациональной инстанции различных
кодов стоимости »34. Символический объект превращается в утварь,
товар или знак.
Пытаясь выделить в этом «ансамбле производства» некоторую гла­
венствующую связь, Бодрийяр приходит к формуле:
меновая стоимость/знак
экономическая меновая стоимость
символический обмен
потребительная стоимость
(стоимость/знак так же относится к символическому обмену, как эко­
номическая меновая стоимость —к потребительной стоимости). Это
значит, что между символическим обменом и стоимостью/знаком раз­
ворачивается такой же процесс редукции и абстракции, как между
конкретными потребительными стоимостями и данной в товаре аб­
стракцией меновой стоимости. Это и есть процесс политической эко­
номии, центрированный на отношении «экономическая меновая стои­
мость/потребительная стоимость» , в то время как отношение «мено­
вая стоимость-знак/символический обмен» должно анализироваться в
терминах политической экономии знака.
Новшество Бодрийяра заключается в том, что он предлагает вместо
знака как глобальной стоимости ввести его составляющие —означаю­
щее и означаемое. Таким образом, соотношение между формой-знаком
и формой-товаром принимает вид:
(меновая стоимость относится к потребительной как означающее —к
означаемому). Общая же формула распределения принимает вид:
экономическая меновая стоимость
означающее
потребительная стоимость
означаемое
экономическая меновая стоимость
потребительная стоимость
означающее
означаемое
34Там же. С. 147.
95


Это значит, что существует оппозиция всего поля стоимости, где
в пределах единой логической системы взаимосвязаны процесс мате­
риального производства (форма-товар), процесс производства знаков
(форма-знак) и поля символического обмена (поля не-стоимости). Но,
кроме того, это значит ещё и то, что символический обмен выступает
референтом по отношению к меновой и потребительной стоимости.
Ещё один важный момент: в буржуазной идеологии символический
обмен уничтожается, а структурная оппозиция меновой и потребитель­
ной стоимостей выражает суть экономии. Однако такая структурация
всегда означает привилегию одного из терминов, поскольку структур­
ная логика удваивается некоей стратегией (так, например, оппозиция
мужское/женское означает привилегию мужского, а оппозиция созна­
ние/бессознательное— привилегию сознания). В этой стратегии мено­
вая стоимость и означающее обладают стратегической ценностью, а
потребительная стоимость и означаемое — ценностью тактической. Аб ­
солютное преимущество на стороне меновой стоимости и означающего,
так что потребительная стоимость оказывается лишь эффектом сто­
имости меновой. Или, на семиотическом уровне, означаемое и рефе­
рент — лишь эффекты означающего, модели его симуляции35. Это али­
би потребительной стоимости. Так создаётся натурализующая идеоло­
гия, в которой потребительная стоимость идеализирована по отноше­
нию к стоимости меновой. Поэтому, говорит Бодрийяр, сегодня любая
революционная позиция должна заключаться в критике рационализи­
рующей, редуцирующей и репрессивной метафизики полезности. По
замечанию Д. Келлнера, «парадоксальный концепт символического
обмена у Бодрийяра можно объяснить как выражение желания освобо­
диться от модернистских установок и найти революционную позицию
по ту сторону современного общества»36.
Переход от потребительной стоимости к символическому обмену
представляется Бодрийяру весьма правомерным. Поскольку логика
товара и политэкономии пребывает «в самом сердце знака», то есть
в дифференциальной комбинаторике знаков, знаки приобретают воз­
можность функционировать как меновые стоимости (дискурс ком­
муникации) и стоимости потребительные (отличительное социальное
пользование). В то же время структура знака пребывает «в самом
сердце формы-товара» и наделяет последнюю эффектами значения,
так что вещи становятся средствами коммуникации, управляющей об­
щественным обменом. «Сегодня потребление... задаёт как раз ту ста-
35 Впроче м, это да же и не симуляция, ведь «нет никакой реальности или прин­
ципа реальности — кроме тех , чт о с самого начала были произведены системой в
качестве её идеального референта» (там же. С . 165).
36 Kelln er D. Jean Baudrillard After Modernity: Provocations On A Provocateur and
Challenger.
96


дню, на которой товар непосредственно производится в качестве знака,
стоимости/знака, а знаки (культура) — в качестве товара»37.
Такой ход рассуждений потребовал от Бодрийяра обращения к тео­
рии значения, в частности к постулату о произвольности знака, задан­
ному Ф. де Соссюром (см. главу 10). Здесь, подчёркивает Бодрийяр,
обнаруживается гомология логики означивания и логики политэконо­
мии. В логике означивания референт удерживается за пределами по­
нимания знака: внутренняя структура знака исключает референт, но,
тем не менее, знак отсылает к референту. Политэкономия отсылает
к потребностям и актуализирует потребительную стоимость как «ан­
тропологический горизонт», но при этом ни то, ни другое не включе­
но во внутреннюю структуру политэкономии. В действительности же,
утверждает Бодрийяр, система потребностей и потребительной стои­
мости включается в форму политэкономии в качестве её «заверше­
ния», как и референт включён в логику знака38.
Абстрактное разделение мира и знака, постоянно подчёркивает
Бодрийяр, опирается на пустое и магическое по своей сути понятие
мотивации. Переход между психологическим восприятием и областью
понятий осуществляется в учении Бенвениста по законам философско­
го идеализма и абстрактной теории ассоциаций. Мотивация — «маги­
ческий мостик», соединяющий мир и знак; в политической экономии он
функционирует под именем потребности. А пустым это понятие явля­
ется потому, что призвано заполнить разрыв, которого в действитель­
ности нет. «Различие между знаком и феноменальным референтом
существует лишь для метафизической точки зрения, которая идеали­
зирует и подвергает абстракции и знак, и мир опыта, которые в сво­
ём формальном противопоставлении становятся формой и содержани­
ем»39. Бодрийяр, как мы видим, вновь выступает против платонизма.
Но его, как всегда, интересует не «чистая» онтология, но возможность
разоблачения семиотических и политэкономических мифов: различие
между знаком и миром является стратегическим, и его преодоление
должно стать разрешением ложной проблемы произвольности и мо­
тивации знака. В самом деле, в семиологии мы имеем дело с опре­
делением по кругу: необходимость знака зависит от психологического
консенсуса (связь определённого означающего с определённым означа­
емым); объективность означающего как фрагмента реальности зави­
37Бодрийяр Ж . К критике политической экономии знака. С . 180.
38 «В обеих эт их областях господствующие формы (система меновой стоимости и
ко мбинаторика означающего) снабжают сами себя референциальным основанием,
неким содержанием, алиби, причём значимо, чт о в обоих случ ая х эта процедура
о существляется под одним и тпем otce знаком потр ебности и моти вац ии » (курсив
автора. — А.Д; тамже. С.186).
39Там же. С . 187.
97


сит о т консенсуса восприятия субъектов; этот последний основывает­
ся на психологическом консенсусе, связывающем определённое озна­
чающее с определённым означаемым. Этот порочный круг и лежит
в основании метафизической эффективности семиотики. То же самое
происходит в политэкономии: человек приобретает вещь как потреби­
тельную стоимость потому, что имеет в ней потребность. В реальности
же референт не конституирует реальность, но является экстраполяци­
ей на мир вещей логики знака, а потребности индивида не являются
«изначальным» выражением субъекта, но всегда выступают его функ­
циональной редукцией. Это значит, что референт не имеет никакого
значения, кроме значения означаемого, а потребительная стоимость —
лишь «натуралистический» залог стоимости меновой.
Бодрийяр вновь сближается с работами Барта и группы «Tel Quel».
Он буквально повторяет мысль Барта: «“Идеология” столь же полно
40
присутствует в процессе денотации, как и в процессе коннотации»
,—
и ссылается на « S/ Z» Барта. Однако Бодрийяра интересуют не зна­
ковые системы как таковые, а идеология потребления. Потребитель­
ная стоимость и есть денотативная функция вещей. Служа человеку,
вещь «делает вид», будто говорит что-то объективное. Эффект дено­
тации, заявляет Бодрийяр, постоянно производится в игре взаимных
наложений кодов. Таким образом, различение денотации и коннотации
оказывается чисто идеологическим. « . . . Денотация — это всегда лишь
самая прекрасная из коннотаций»41.
Выход за пределы того процесса означивания, который постули­
ровал Соссюр в своей бинарной оппозиции означающее/означаемое,
Бодрийяр видит в радикальной критике политэкономии знака. Полит­
экономию знака нельзя преодолеть, опираясь на одну из обозначенных
составляющих. Разрушение идеализма знака должно начинаться с мо­
мента различения и структурного связывания означающего и означае­
мого, который представляет собой модель симуляции смысла. Эта мо­
дель отбрасывает символическое, которое Бодрийяр намерен восста­
новить в правах. То символическое, которое является не ценностью и
не стоимостью, но разрушением ценности и позитивности знака. Этим
Бодрийяр занялся в книге «Символический обмен и смерть».
В современных нам общественных формациях, заявляет Бодрий­
яр в этой работе, вытеснение символического обмена превратилось в
истребление ценности42. Но при этом «по ту сторону всевозможных
40Там же. С . 193.
41 Бодрий яр Ж . Дизайн и окружение, или Эскалация политической экономии
/ / К критике политической экономии знака. С . 246 .
42 «В современных общественных формация х нет больше символического обмена
как организующей форм ы. Они, конечно, одержимы символическим — как своей
смерт ью. Именно потому, ч то оно больше не задаёт форму общества, оно и знакомо
98


топик и экономик» символический обмен продолжает форма обрати­
мости, циклического обращения и отмены, которая принимает для нас
форму истребления и смерти43. Такова форма символического, кото­
рая не мистична и не структурна, но неизбежна. На смену принци­
пу реальности приходит принцип симуляции. Вместо целевых уста­
новок — модели. Вместо идеологии — симулякры. Для того чтобы по­
нять эту систему, Бодрийяр предпринимает создание генеалогии зако­
на ценности и симулякров, в которой политэкономия предстаёт симу-
лякром второго порядка.
Политическая экономия сегодня стала симулятивной моделью, и
капитал больше не принадлежит ей, но играет ею как симулякром.
Потребительная стоимость, как мы уже видели выше, — воображае­
мая референция стоимости меновой. Но и сама меновая стоимость —
не более чем алиби господствующего упорядочивающего кода. Каждая
конфигурация ценности переосмысливается следующей за ней и инте­
грируется в неё как симулятивная референция. (Собственно, Бодрий­
яр снова говорит о бартовской коннотации.) Сегодня мы имеем дело
не с реальностью, но с гиперреальностью, то есть порядком третьего
уровня. Первым был строй природного закона стоимости, а вторым —
строй стоимости рыночной.
Стратегия сегодняшней системы состоит в гиперреальности «пла­
вающих» ценностей. Ценность здесь осуществляет своё господство че­
рез бесконечный ряд симуляций — порождающих моделей. На смену
детерминистской и объективистской науке приходят бинарная опе-
рациональность, генетический код, принцип неопределённости и т.п .
Теоретическая критика и революция как детерминированные процес­
сы также становятся симулякрами второго порядка. И это, по логи­
ке Бодрийяра, конец истории. Симулякрам третьего порядка нель­
зя ничего противопоставить: с ДНК бороться невозможно. Выше ко­
да, выше детерминированности и недетерминированности оказывает­
ся лишь обратимость смерти. «Один лишь беспорядок символического
способен прорваться в код» 44. Но, собственно, мы уже присутствуем
при смерти системы. Поскольку в систему не удаётся вписать её соб­
ственную смерть (ведь система идентична себе самой), она сама и есть
им лишь как наваждение, требование, постоянно блокируемое законом ценно сти.. .
Закон, везде Закон» (Бодрийяр Ж . Символический обмен и смерть. С . 43).
43 «Обратимость дара проявляется в отдаривании, обратимость обмена — в же рт­
воп риношении, обратимость времени — в цикле, обратимость производства — в раз­
рушении, обратимость жизни — в смерти, обратимость каждого языкового элемен­
т а и см ысла — в анаграмме; всюду, во всех областях — одна и та же общая форма,
фо р м а обратимости, циклического обращения, отмены; всюду она кладёт конец ли­
ней ному характеру времени, речи, экономических обменов и накопления, власти»
(там же. С. 44).
44Там же. С . 47.
99


смерть. Смерть, о которой здесь говорит Бодрийяр, не реальное собы­
тие, могущее произойти с некоторым субъектом. Это форма социаль­
ных отношений, в которой утрачивается детерминированность субъек­
та и ценности. Процесс становления ценности необратим, а потому для
системы смертельна только обратимость, составляющая смысл симво­
лического обмена.
Маркс и Соссюр, говорит Бодрийяр, жили в золотом веке диалек­
тики знака и реальности. Поэтому максимум, до чего мог дойти Маркс
в своей критике политэкономии, — это мысль о том, что принцип эк­
вивалентности составляет основу и стержень системы меновой стои­
мости. Но при этом он никак не мог уйти от представления о детер­
минированности и целенаправленности способа производства. Только
сегодня мы видим, как капитал пустил знаки в чистый оборот. Произо­
шла «фантастическая автономизация ценности». «Детерминирован­
ность умерла — теперь наша царица недетерминированность»45. Даже
собственные рассуждения о «политэкономии знака» кажутся теперь
Бодрийяру чересчур компромиссными. Во-первых, речь сегодня идёт
уже не о политэкономии: перед нами по-прежнему ценность и соответ­
ствующий ей закон ценности, но все содержательные элементы этого
понятия стали совершенно иными (по сути, вообще уничтожились),
да и постоянное разрушение регулируемых ценностью общественных
отношений уже не стоит называть экономикой. Во-вторых, код, о ко­
тором теперь по преимуществу надо вести речь, регулирует не всякие
знаки. О преобладании знака или материального производства уже
не стоит и говорить. Классический закон стоимости действует теперь
и в языке, и в производстве, а структурный закон ценности означа­
ет недетерминированность этих сфер по отношению друг к другу и
к собственному содержанию. В форме ценности, пришедшей на смену
материальному производству и знаковому обмену, и то, и другое уни­
чтожается. Сегодня, констатирует Бодрийяр, перед нами конец труда,
конец производства, конец политэкономии, конец диалектики означа­
ющего/означаемого, конец диалектики меновой/потребительной стои­
мости, конец линейного измерения дискурса, конец линейного измере­
ния товара, конец классической эры знака, конец эры производства.
Симуляция — это конец истории во всех отношениях. Все элементы,
которые прежде были диалектически противоположными и противо­
речивыми, сегодня свободно обмениваются. Обмениваются красивое и
безобразное в моде, «левые» и «правые» в политике, правда и ложь
в сообщениях масс-медиа, полезное и бесполезное в быту, природа и
культура на всех уровнях. Эффект господства кода, основанного на
принципе нейтрализации и неотличимости, состоит в упразднении гу­
45Там же. С. 52 -53 .
100


манистических критериев ценности. « . . .Мировой бардак капитала—
не для проституции, а для субституции и коммутации, для подмены и
подстановки» 46.
(У Маркса природа ускользает от универсального обмена: «Вещь
может быть потребительной стоимостью и не быть стоимостью. Так
бывает, когда её полезность для человека не опосредствована трудом.
Таковы воздух, девственные земли, естественные луга, дикорастущий
лес и т. д . » 47. Бодрийяр, не признающий необходимости опосредования
вещи трудом, не видит причин, по которым природа не подвергалась
бы обращению.)
Отрыв означающих от означаемых сегодня выглядит как отрыв
зарплаты от труда. Этот процесс происходит в двух направлениях.
Во-первых, отрыв производства от общественной референции и целе­
направленности. Экономический рост не ориентируется ни на потреб­
ности, ни на прибыль, но происходит «сам по себе и сам для себя».
Его сущность состоит в структурной инфляции знаков производства:
все знаки, включая денежные, «убегают вперёд». Во-вторых, отрыв
денежного знака от общественного производства. Утрата референци-
альности ведёт к неограниченной спекуляции и инфляции.
Символический обмен и его утрату Бодрийяр анализирует не толь­
ко в марксистских, но и в лакановских категориях. Обращаясь к эт­
нологическому материалу, он подчёркивает, что символический обмен
в «примитивных» обществах в равной степени происходит между жи­
выми, мёртвыми, а также камнями или животными. Обязательность
и взаимность обмена здесь абсолютно непреодолимы. «Символическая
функция» в первобытных обществах строится не на «законе Отца»
и индивидуально переживаемом принципе реальности, но на коллек­
тивном процессе обменов. Инстанция «Отца» здесь как таковая и не
появляется, разрешаясь в коллективе братьев-соперников. Принципу
Эдипа здесь противостоит принцип обмена сестёр между братьями.
Это автономный принцип социальной организации, основанный на вы­
зове и взаимности. Социальный принцип обмена вместо психического
принципа запрета. Символический обмен вместо обмена бессознатель­
ного. Психически сверхдетерминированная эдипальная триада семьи,
увенчанная «фаллосом» , здесь не возникает. В нашей культуре доступ
к обмену даёт лишь «Отец» как означающее Закона. Без инстанции
Отца и фаллического опосредования, по логике лакановского психо­
анализа, человек должен впасть в психоз48.
46Там же. С. 55.
47Маркс К. Капитал. Т. 1. С. 49.
48 «Сл ов о Отц а — это фо кус, защищающий от смертельного слияния, от раство­
рения в желании матери. Без фаллоса нет и спасения. Никуда не деться от этого
Закона , от блокирующей субъекта символической инстанции, благодаря которой
101


Фрейд, говоря об Эдиповом комплексе, имел в виду отношение к
биологическому отцу; Лакан же говорит об «имени отца», полагая,
что символ имени отца имеет значение закона. Это — «патернальное
означающее», выступающее главным организующим принципом сим-
волического порядка индивида, а также и мира, поскольку «мир слов
создаёт мир вещей». Символическое в плане развития ребёнка пред­
ставляет собой «встречу с отцом», то есть с Другим, с языковой куль­
турой (стадия Эдипа у Фрейда). Если на стадии Воображаемого су­
ществовало чёткое соответствие означаемого означающему, то здесь
символ взывает к открытой и бесконечной системе смыслов. Переход
ребёнка к миру Символического выражается в Эдиповом комплексе.
Законы языка и общества начинают укореняться внутри ребёнка по
мере того, как он принимает отцовское имя и отцовское «нет». Бессо­
знательное — это и есть речь Другого, « О тца»49. Поэтому Бодрийяр и
говорит о том, что в первобытных обществах бессознательный обмен
вытеснен обменом символическим: в отсутствие «Отца» бессознатель­
ное безмолвствует.
Поскольку первобытные общества не знают «Отца» и порождаемой
им структуры бессознательного, западная культура неявно объявляет
принадлежащих к ним людей тихими сумасшедшими. Эти общества
имеют «доступ к символическому», но не так, как мы, то есть не через
«Отца». Символическое для^них — цикл обменов, дарения и отдарива­
ния.
Итак, у Бодрийяра можно наблюдать гомологию между политэко­
номией и психоанализом (схема 2).
и осуществляется основа всего бессознательного — первичное вытеснение и кото­
рая тем самым да ет субъекту доступ к его собственному желанию » ( Бодрийяр Ж .
Символический обмен и смерт ь. С . 249).
49Ж . Делёз характеризует лакановского « О тц а » следующим образом: « В психо­
анализе у нас есть уже много отцов: прежде всего реальный, но так же и образы
отца. И все наши драмы происходят в напряжённости отношений м ежду реальным
и воо бражаемым. Ж а к Лакан открыва ет тре тьего, более фундамент ального о тца —
символического, то есть И мя -от ца . Не тольк о реальное и воображаемое, но и от­
ношения м ежду ними и их ра сстройства до лжны пониматься как предел процесса,
в котором они конституируются, исходя из символического. У Лакана и других
структуралистов символическое в качестве элемента структур ы является принци­
пом генезиса: структур а воплощается в реальности и образы согласно определен­
ным сериям: более того, воплощая сь, она их конституирует, но она не производна
от них, будучи более глубокой, явля я сь подпочвой под любым грунто м реально­
го и любыми небесами воображения. Кат астроф ы внутри стру ктурног о порядка
об ъясня ют видимые расстройства реального и воображаемого. . . » (Делёз Ж . По
каким критериям узнают структурализм? / Пер. с фр. Л. Ю . Соколовой / / Мар­
сель Пруст и знаки. СПб.: Алетейя, 1999. С. 136).
102


Схема 2
г—
Политэкономия,
развивающаяся под знаком
потребительной стоимости
Психоанализ,
развивающийся под знаком
принципа реальности
^Капитал
Отец
"pJrecтвенные потребности
Мать
'Пролетариат
Сын
"Чакон рыночной ценности
Фаллос
Потребительная стоимость
Бессознательное
Обе эти схемы представляются в политэкономии и психоанализе со­
ответственно незыблемыми, вечными и универсальными. Обращение к
опыту первобытных обществ позволяет Бодрийяру показать, что это
не так. Как политэкономия, так и психоанализ — изобретения опре­
делённой (западной) культуры, скрывающие и вытесняющие первич­
ность и непреложность символического обмена.
Таким образом, критическая работа Бодрийяра, направленная на
восстановление в правах символического обмена, носит то т же двой­
ственный характер, что и программа критикуемых им Делёза и Гват-
тари, изложенная в «Анти-Эдипе»: 1) освобождение политической эко­
номии от иллюзий потребительной стоимости и 2) освобождение (ла-
кановского) психоанализа от иллюзий эдипального бессознательного.
С авторами «Анти-Эдипа» в данном пункте он расходится только
в представлении о практических методах этого «освобождения». Де­
лёз и Гваттари говорили о революции, производимой сразу на обоих
уровнях — производства и бессознательного (которое, впрочем, произ­
водится согласно той же экономической модели). Бодрийяр, хоть и
постоянно говорит о бессмысленности всех революций, происходящих
на уровне Воображаемого, настаивает на необходимости взрывания
всей системы изнутри, производимого посредством переноса акцента
с потребления на символический обмен.
Однако «освобождение» символического обмена для него — не ко­
нечная цель. Символический обмен, как мы покажем в главе 5, ста­
новится структурой обратного дара, который состоит в немедленной
смерти Раба. Ведь «Символическое —это сам цикл обменов, дарения и
отдаривания, рождающийся из самой этой обратимости и неподвласт­
ный юрисдикции двух инстанций — вытесненно-психической и транс-
цендентно-социальной»50. То есть, как ни крути, «нулевая степень»
процессов значения. Но вот в эту-то «нулевую степень» Бодрийяр и
не верит. Вернее, не в саму «нулевую степень», а в стоящее за ней —
50Бодрийяр Ж . Символический обмен и смерть. С . 249.
103


рабочую силу или желание. Он говорит, что общество без вытесне­
ния и бессознательного не является «невинным». Он вновь клеймит
«идеализм желания и либидо, витающий в воображении теоретиков
фрейдо-райхианского, фрейдо-марксистского и даже шизо-номадиче-
ского толка»51. Оспорить теорию бессознательного, подчёркивает он,
значит оспорить и теорию желания, представляющего собой «нега­
тивный фантазм определённого порядка рациональности». Желание
отсылает нас к «природности» , то есть всё к тому же рационалисти­
ческому мифу. А символический обмен в трактовке Бодрийяра есть
имманентная сама себе Симуляция.
Симуляция, то есть сфера действия символического обмена, у
Бодрийяра противостоит бессознательному как накоплению «эквива­
лентной смерти» (см. главу 4). Символическое — это конец накопле­
ния и возможность обратимой смерти в процессе обмена. Символи­
ческая смерть, не подвластная воображаемой дизъюнкции жизни и
смерти, обменивается в социальном ритуале праздника. А вообража­
емая смерть, с которой имеет дело западное общество наших дней,
искупается «индивидуальной работой скорби».
В поздних работах Бодрийяр говорит, что в эпоху фрактального
размножения знаков и пролиферации всех компонентов культуры эко­
номика сменилась трансэкономикой. Это фиктивная экономика, в от­
личие от экономики реальной. Единственная реальность экономики
наших дней — безудержный кругооборот капитала. Даже если в этой
системе произойдёт обвал, равновесие реальной экономики не будет
нарушено. Сфера спекулятивных оборотных капиталов совершенно ав­
тономна, и к сфере реальности не имеет отношения. То же самое про­
исходит в сфере вооружённого противостояния держав: мы живём под
прицелом ракет, которые не взрываются. Виртуальная война идёт по­
всеместно, но она не имеет отношения к реальным территориальным
войнам.
Виртуальный оборот: обращение капитала в десятки раз превосхо­
дит товарообмен, хотя любого колебания фиктивной экономики, будь
она связана с реальностью, хватило бы для мирового финансового кра­
ха; тысячная часть существующего в мире ядерного оружия могла бы
уничтожить планету, но мир продолжает существовать; третий мир
выживает, хотя любая попытка взыскать с него часть долгов могла
51 Там же. С . 250. «В неомилленаристской идее освобождения бессознательного
не следует видеть искажение психоанализа: она логически порожда ется вообража­
емым воскресением утраченного объекта, о бъекта “а”, который погребен психоана­
лизом в самом сердце своей теории, — тог о реального, которое никогда не будет
найдено и которое по зво ляет психоанализу охра нять врата символического. Ф ак ­
тически же этот об ъе кт “а” представляет собой самое настоящее зеркало Ж ела ния ,
а заодно и зеркало психоанализа» (там же. С . 259).
104


бы привести к прекращению поставок и голодной смерти огромного
количества людей. Но ничего этого не происходит: система заботится
о поддержании симулятивного обмена. « Когда долг становится слиш­
ком обременительным, его взрывают в виртуальном пространстве, где
он выступает в роли катастрофы, замороженной на своей орбите»52.
Пока это происходит, мир остаётся неизменным. Примирить фиктив­
ную экономику с реальной невозможно, говорит Бодрийяр, фантазм
нельзя переместить в реальность. Поэтому «двойник мира» попросту
изгоняется, а мы продолжаем жить в его угрожающей тени.
Хотя экономика сегодня представляется актуальной, её актуаль­
ность не та, что в классическом и марксистском анализе. Движущей
силой экономики теперь не являются ни базис, ни надстройка. Струк­
тура стоимости распалась, рынок и реальная экономика дестабили­
зированы. Экономика освободилась от идеологий, общественных на­
ук, истории и экономических законов. Виртуальная экономика сво­
бодна от экономики реальной, это триумф «вирусной экономики» как
арены иррациональной игры и зрелищных эффектов. Политэкономия
превращается в трансэкономику спекуляции, в которой уже нет ниче­
го экономического или политического. Спекуляция —не прибавочная
стоимость, а высшая точка стоимости, не опирающаяся на производ­
ство с его реальностью.
Подлинной формой символического обмена, как подчёркивает сам
Бодрийяр, является обратимость53. Философ неоднократно заявлял,
что в его работах нет той «омеги», которая определяла бы все его по­
строения. Впрочем, можно, на наш взгляд, сказать вслед за Дж. Кул­
тером54, что такая «омега» есть, и это — обратимость или реверсив­
ность. Култер считает даже, что именно этой идеи недоставало ранним
работам Бодрийяра. Мы не считаем, что первым книгам философа
хоть чего-нибудь не хватало, но идея реверсивности, действительно,
является той перспективой, из которой можно окинуть взором всё его
творчество.
Предлагаемая Бодрийяром гипотеза символического обмена выгля­
дит стройной и убедительной, как и его критика марксизма. Однако
его размышления оставляют без внятного ответа один вопрос: почему
происходит символический обмен? Или, проще: что заставляет одари­
ваемого отвечать на дар? Или, шире, почему существует обратимость
всех вещей? Неужели в силу их «природы»? В таком случае это на­
поминает ситуацию с кантовскими синтетическими суждениями, над
которой издевался Ницше: «Как возможны синтетические суждения
52Бодрийяр Ж . Прозрачность зла. С. 43.
53Baudrillard Live: Selected Interviews. Ed. M . Gane. L.; N. Y .: Routledge, 1993.
P. 177.
54Coulter G. Reversibility: Baudrillard’s «On e Great Thought».
105


a priori? — спросил себя Кант; и что же он, собственно, ответил? В силу
способности: к сожалению, однако, не в трёх словах, а так обстоятель­
но, с таким достоинством и с таким избытком немецкого глубокомыс­
лия и витиеватости, что люди пропустили мимо ушей весёлую niaiserie
allemande, скрытую в подобном ответе»55 (курсив автора.— Л. Д.)
.
Здесь стоит обратиться к одной категории, которой Бодрийяр мно­
го пользуется в первой своей книге и которая имплицитно присут­
ствует в его позднейших работах, — к категории формы. Из формы
возникают смысл и ценность, и именно форма определяет реверсив­
ность вещей. Символический обмен —также форма социации, то есть
взаимодействия. То же надо сказать и о смерти, которая требует об­
ратимости именно в силу формы и является формой форм. Прихо­
дится признать, что в этой аристотелевской категории Бодрийяр на­
шёл «природу» символического обмена. Эта природа — не что иное,
как модифицированная Структура. Если структурализм был склонен
онтологизировать Структуру и объявлять её внеположным по отно­
шению к событийности мира сверхдетерминантом, то Бодрийяр, как
и лингвист Н. С. Трубецкой, полагает, что Структура конституируется
во взаимодействии, которое само же этой Структурой и определяется.
Такой подход к пониманию «природы» чужд метафизики, образцом
которой является биология, но это не снимает утверждения о том, что
символический обмен происходит «в силу природы».
Деконструкция «мифа о потребительной стоимости» позволяет
Бодрийяру по-новому взглянуть на общество потребления. Если тра­
диционно это общество анализировали с точки зрения удовлетворения
потребностей, то Бодрийяр предпринимает анализ властного дискур­
са, поддерживающего миф потребления, и механизмов стратифика­
ции, основанных на этом мифе.
55 Ниц ше Ф. По ту сторону добра и зла. Прелюдия к философии будущего
/ Пер. с нем. Н.Полилова// Сочинения: в2 т. М., 1998.Т.2.С.251.


Глава 4
СИСТЕМА СИМУЛЯЦИИ
КАК НЕВОЗМОЖНОСТЬ СОЦИАЛЬНОГО
. . . Народ безмолвствует.
А. С. Пушкин. Борис Годунов
Специфика бодрийяровского анализа идеологических систем за­
ключается в том, что философ приходит к нему через анализ дискур­
са, образуемого предметным окружением человека1. Подход, в общем,
близкий к марксистскому. Однако базисом здесь оказывается не потре­
бительная стоимость, но символическое значение. Дискурс предметов,
говорит Бодрийяр, «должен быть прочитан в своей классовой грам­
матике, классовых акцентах, в противоречиях, возникающих между
индивидом и его социальным положением или между целой группой
и её социальным положением, в противоречиях, проговариваемых в
самом дискурсе предметов»2. Прочтение дискурса вещей позволит по­
нять функционирование общества, ведь именно «под знаком предме­
тов» осуществляется процесс социального означивания, а сами пред­
меты служат терминами и выражениями этого процесса.
Система потребляемых человеком вещей, говорил Бодрийяр в
своей первой крупной работе, имеет идеологическую функцию, заклю­
чающуюся в следующем: «она даёт нам всего лишь игру в повышение
социального статуса, поскольку любые отличия изначально интегри­
рованы в систему»3. Это и есть идеология демократии. Однако участие
в этой игре требует от индивида потребления. Бесконечное принужде­
ние, которому подвергается современный человек, — принуждение к
потреблению. При этом потребляются не сами вещи, а стоящие за ни­
ми фантазмы, призванные включить человека в социоэкономическую
систему. В акте потребления индивид не существует как полноценный
субъект; эту фантазматическую полноценность ему даёт потребление,
1 «Посредством предметов обретает свой голос стратифицированное об­
щество. . . » (Бодрийяр Ж . К критике политической экономии знака. С . 22).
2Там же. С. 21.
3 Бодрийяр Ж . Систем а вещей. С . 166.
107


посредством которого индивид интериоризирует попечительную ин­
станцию (ярко выраженную в рекламе), то есть общество потребления
в целом. Если рекламные образы отсылают друг к другу, это ещё не
значит, что у них нет никакого означаемого. Единственным означае­
мым в этой системе выступает общество в целом4.
Эта позиция Бодрийяра имеет много общего с концепцией социаль­
ного пространства П. Бурдьё. « . . . В пространстве всевозможных благ
и услуг, — говорит Бурдьё, — выбирают блага, занимающие в этом про­
странстве позицию, гомологичную той, которую агенты занимают в
социальном пространстве».5 Этот процесс обеспечивается так называ­
емым габитусом, который есть одновременно и система схем произ­
водства социальных практик, и система схем восприятия и оценивания
практик. Через габитус формируется социальный мир, который пред­
ставляется нам очевидным6.
Вместе с тем, утверждает Бодрийяр, не существует «общества по­
требления», в котором самый процесс потребления уравнивал бы всех
граждан, стирая классовые границы. Напротив, «потребление, цен­
ности потребления определяются как главный критерий новой дис­
криминации: поддержка этих ценностей играет роль новой морали,
предназначенной для рабов»7 (курсив автора. — А. Д .) . В наше вре­
мя формы социального спасения, работающие посредством потребле­
ния и демонстративной траты, когда-то бывшие привилегией высших
сословий, оказались уделом низших классов. Потребление — социаль­
ная участь наследников рабских классов, элемент властной страте­
гии. Бодрийяр рассуждает в духе Ницше: мораль рабов — наслажде­
ние, безнравственность и безответственность; мораль го сп од— ответ­
ственность и власть.
Потребительность, утверждает Бодрийяр, является структурным
модусом производительности. Гипотеза французского мыслителя сво­
дится к следующему: труд появился в качестве производительной силы
на определённом этапе общественного развития, когда социальный по­
рядок уже не мог подкрепляться одной лишь властью, основанной на
личных иерархических отношениях, и потому стал нуждаться в тру­
де как средстве эксплуатации. Потребнбсти — новая производительная
сила, которая несёт в себе как новые возможности эксплуатации че­
4Там же. С . 192.
5 Бурдьё П. Социальное пространство и символическая власт ь. С . 75 .
6 « . . . Т е , кт о пьёт шампанское, противо поставляю тся те м, кто пьёт виски, но
они противопоставляются также, другим образом, тем, кт о пьёт красное вино; од­
нако у тех , кто пьёт шампанское, больше возможно стей иметь старинную мебель,
заниматься гольфом, верховой ездой, ходить в театры и т .д ., чем у тех, кто пьёт
виски, и бесконечно больше, чем у тех, кт о пьёт красное вино» (там же. С . 76 -7 7).
7 Бодрийяр Ж . К критике политической экономии знака. С . 56 .
108


ловека, так и новые социальные противоречия8. Если структурно по­
требление представляет собой систему обменов, то стратегически оно
является механизмом власти.
Изобретение таких буржуазных принципов, как гуманизм и демо­
кратия, говорит Бодрийяр, было вынужденным шагом капиталисти­
ческой системы. Даже школьное образование получило всеобщий ха­
рактер лишь тогда, когда стало навязываться в качестве средства со­
циального контроля и «приучения» к индустриальному обществу. Ес­
ли в эпоху индустриализации для извлечения прибавочной стоимости
не было нужды в активации потребностей, поскольку рабочая сила
прямо вымогалась за минимальное вознаграждение, то впоследствии
капитализм столкнулся с такими неприятными явлениями, как пере­
производство и снижение процента прибыли, и был вынужден перейти
к производству индивида как потребителя (вместо того, чтобы произ­
водить раба как рабочую силу).
В идеологической системе потребления Бодрийяр выделяет сле­
дующие существенные черты: 1) идеологическая операция всегда
проводится одновременно на уровнях психической и социальной
структур, причём здесь нет связей типа причина/следствие или ба­
зис/надстройка; 2) идеологическая работа всегда нацелена на сокры­
тие и уничтожение реальной работы (символической работы бессозна­
тельного по расщеплению субъекта и работы производительных сил,
взрывающих производственные отношения); 3) знаковая разметка все­
гда удваивается в знаковой тотализации и в формальной автономии
системы знаков; 4) это, в свою очередь, позволяет знакам функциони­
ровать идеологически.
Бодрийяр стремится развенчать многочисленные мифы, сложив­
шиеся вокруг понятия «идеология». Его не устраивают ни представле­
ние «франкфуртцев» о власти как внешнем принуждении, осуществ­
ляемом по отношению к человеку, ни «новая философия» с её «кня­
зем». « Идеология,— подчёркивает о н ,— это не таинственные трюки с
сознанием, а определённая социальная логика... » 9, и отсылки к «ин-
териоризации» ничего не объясняют. Идеология не пребывает «на сто­
роне» субъекта или объекта, базиса или надстройки, эксплуатации или
отчуждения, она выступает единственной формой, которая проходит
через все без исключения поля социального производства и является
включением любого производства (неважно, материального или зна­
кового) в процесс абстрагирования, редукции, всеобщей эквивалентно­
сти и эксплуатации. Впрочем, можно сказать, что «ранний» Бодрий­
яр продолжает развивать идеи «франкфуртцев», выходя за пределы
8Там же. С. 89.
9Там же. С. 132.
109


их теории, обращаясь к семиологическим концепциям и рассматривая
техногенный мир как пространство симуляции и фантазма.
В «Обществе потребления» Бодрийяр говорит о том, что окруже­
ние людей в современном обществе составляют не другие люди, а объ­
екты потребления, так что их повседневное общение состоит не в об­
ращении с себе подобными, а в получении благ и манипуляции ими.
Собственно, и сами понятия «окружения» и «среды» получили хож­
дение лишь с тех пор, как человек стал жить не в присутствии других
людей, а «под немым взглядом послушных и заставляющих галлюци­
нировать предметов, которые повторяют нам всё время одну и ту же
речь о нашем ошеломляющем могуществе, потенциальном изобилии, о
нашем отсутствии друг для др уга»10. Сегодня мы переживаем «время
вещей», то есть живём в их ритме и в соответствии с их континуаль­
ностью. Однако, будучи продуктом человеческой деятельности, вещи
подчинены не естественным экологическим законам, а закону меновой
стоимости. Потребление —это тотальная организация повседневности
и её гомогенизация, где всё «схвачено» и преодолено в удобстве и аб­
страктном «счастье». Труд, досуг, природа и культура переварены и
превращены в единую «фекальную материю». Если деньги ещё бы­
ли зримым символом «реальной фекальности» с её экономическими
и социальными противоречиями, то « контролируемая, смазанная, по­
треблённая фекальность перешла теперь в вещи, повсюду рассеяна в
неразличимости вещей и социальных отношений»11 (курсив автора. —
А.Д.).
Бодрийяр рассказывает притчу об обществе потребления: «Мела­
незийские туземцы были очарованы пролетающими в небе самолёта­
ми. Но никогда эти предметы к ним не спускались. Белые сумели их
заполучить, потому что они располагали в некоторых местах на зем­
ле сходными предметами, которые привлекали летающие самолёты.
Поэтому туземцы стали делать подобие самолёта из ветвей и лианы,
выделили участки земли, которые они тщательно освещали ночью, и
стали терпеливо ждать, когда настоящие самолёты там приземлят­
с я » 12. Таковы же и современные охотники-собиратели, предающиеся
шопингу в джунглях супермаркетов^: потребляя симулякры счастья,
они ожидают, что вместе с новым холодильником или пылесосом при­
дёт и счастье. Потреблением управляет магическая мысль; повседнев­
ностью жизни управляет ментальность чуда. Как и примитивные на­
роды, люди современного западного общества верят во всемогущество
знаков. Богатство и изобилие — это накопление знаков счастья. Блага
потребления переживаются в повседневности не как результаты труда
10Бодрийяр Ж . Общество потребления. С . 5.
пТамже.С.11.
12Там же. С . 12.
110


или процесс производства, но как чудо. Правда, у нас есть техниче­
ские средства, делающие нашу магию более действенной: самолёты не
спускаются к меланезийцам, а вот к телезрителю слетаются образы
всего мира. Однако суть от этого не меняется.
Место потребления — это повседневная жизнь, которая есть систе­
ма интерпретации. Повседневность разлагает праксис на две сферы:
сф ер у трансцендентную, автономную и абстрактную, к которой отно­
сятся политика, социум и культура, и сферу имманентную, замкнутую
и столь же абстрактную, то есть сферу «частной жизни». Частное за­
мкнуто и основано на формальной свободе индивида, успокоительном
присвоении среды и незнании и находится «по ту сторону» мира и
истории. Это мир «для внутреннего потребления».
Потребление несёт с собой собственную идеологию, ведь размыш­
ление о потребностях всегда покоится на наивной антропологии, пола­
гающей, что человеку присуще «естественное» стремление к счастью.
В обществе потребления счастье становится эквивалентом спасения.
Однако идеологическая сила понятия счастья возникает не из «есте­
ственной» склонности каждого индивида максимально реализовать се­
бя, а социоисторически, в силу того, что миф о счастье воплощает в
современном обществе миф равенства. Счастье является проводником
эгалитарного мифа, а потому должно быть измеримо в вещах и зна­
ках, то есть стало благосостоянием и комфортом. Счастье как внут­
реннее наслаждение, не нуждающееся в демонстрирующих его знаках,
исключается из идеала потребления, в котором счастье есть прежде
всего требование равенства. Демократический принцип применяется
на уровне равенства перед вещами и другими знаками социального
успеха и счастья, но не на уровне равенства способностей и социаль­
ных возможностей13. В этой «мистике равенства», говорит Бодрийяр,
понятие потребности составляет единство с понятием благосостоя­
ния. Скрытый тезис этой идеологии: все равны перед потребностью
и принципом удовольствия, поскольку все равны перед потребитель­
ной ценностью вещей и благ. Однако перед лицом меновой ценности
люди как раз не равны. Взаимодополнительные мифы благосостоя­
ния и потребностей устраняют объективное социальное неравенство.
А между тем, считает Бодрийяр, фактически никогда не существова­
ло ни «общества изобилия», ни «общества нищеты». Всякое общество
основывается одновременно на структурном избытке и структурной
нищете. Именно существование роскоши определяет богатство и со­
13 « Э т о — демократия уровня жизни, демо кратия телевизора, автомобиля и сте­
реосистемы , дем ократ ия по видимости конкретная, но также полностью формаль­
на я , которая соответству ет — по ту сторону социальных противоречий и нера­
ве нст в — форм альной демократии, записанной в конституции» (курсив автора. —
А.Д .; там же. С.74).
111


циальную структуру общества14. Равновесие —это лишь идеальный
фантазм экономистов. Всякое общество производит социальные раз­
личия, основываясь на определённом распределении богатств. Эконо­
мический рост не приближает нас к изобилию, но и не удаляет нас от
него. Сам рост как раз и является следствием неравенства, а равен­
ство —его вторичной и производной функцией.
Потребление не уравнивает общество, настаивает Бодрийяр, напро­
тив, оно даже указывает на его разнородность. Система дискримина­
ции оптимально осуществляется как раз в рамках абстрактной «де­
мократии орфографии» (школа) или «демократии телевизора» (ры­
нок). Предметы потребления не создают первичную демократическую
платформу, поскольку сам по себе телевизор или пылесос ещё не име­
ют никакого социального смысла; смысл рождается в их сочетании в
общей социальной перспективе. И этот смысл — всегда смысл разли­
чия. Вещи в своей материальности символов выражают структурный
принцип общества неравенства. Потребление — это такой же классо­
вый институт, как школа: не все имеют равные возможности обучения,
как не все имеют равные возможности выбирать и покупать товары.
Лишь привилегированное меньшинство имеет возможность постичь
рациональную логику элементов окружения и потреблять её, тогда
как отдельные вещи могут потреблять все. Эта фетишистская логика
и является собственно идеологией потребления. Точно так же и с обу­
чением: хотя все в западном обществе учатся читать и писать, лишь
избранные могут употребить эти навыки для достижения социального
успеха.
Общество роста противоположно обществу изобилия. В системе ро­
ста нет независимых потребностей, а есть только потребности роста.
В этой системе нет индивидуальных целей, есть только цели системы.
Даже все дисфункции системы логичны. «Демократизация» универси­
тета в той же мере отвечает потребностям системы, что и производство
автомобилей и строительство дорог. Система обеспечивает производ­
ство только для своих собственных потребностей. Общество изобилия
противоположно обществу роста и в том смысле, что оно производит
привилегии прежде, чем блага. Привилегия без нищеты невозможна,
они структурно связаны. Поэтому в силу самой социальной логики
рост характеризуется производством структурной нищеты как функ­
ции прогресса и стратегии власти. Кардинальный миф этого фальши­
вого общества изобилия сводится к тому, что распределение будто бы
может осуществляться в соответствии со схемой сообщающихся сосу­
дов, между тем как социальная инерция ведёт к состоянию разрыва и
14 «И зб ы то к может бы т ь до лей Бога, долей жертвы , расточительным расходом,
прибавочной стоимостью, экономической приб ылью или прест ижным бюджетом »
(там же. С . 77).
112


диспаритета. Иными словами, изобилие выполняет функцию различе­
ния.
Своим избытком вещи симулируют статус как «социальную сущ­
ность» — то т знак, который некоторым дан от рождения и которого
большинство, имеющее другое предназначение, никогда не сможет до­
стигнуть. Это наследственное право, говорит Бодрийяр, как раз и ле­
ж и т в глубине понятия статуса. Именно статус направляет динамику
социального передвижения. Это статус благодати и превосходства, с
которым было хорошо знакомо средневековое общество. И именно этот
статус пробуждает к Жизни мир фетишей, служащих показателями
статуса и организовывающих «спасение посредством творений» вслед­
ствие недостатка «спасения посредством благодати»15. Классовая ло­
гика диктует спасение через вещи — таков демократический принцип
в противоположность аристократическому принципу спасения через
благодать.
Потребитель переживает отличительные формы своего поведения
как свободу и выбор, основанные на личном стремлении, а не как при­
нуждение к дифференциации и подчинение кодексу общества потреб­
ления. Однако, говорит Бодрийяр, «отличаться всегда означает в то
же время принимать общий порядок отличий, который сразу оказыва­
ется фактом целостного общества и неизбежно выходит за рамки инди­
ви да» 16. Намечая свои цели в системе отличий, индивид уже осуждает
себя на включение в систему как относительного (а вернее, соотноси­
тельного с ней) существа и воспроизводит саму систему. Какой бы
социальный выигрыш ни выпал индивиду, система отличий остаётся
прежней. Бодрийяр неизменно настаивает на этой «системе»: невер­
но говорить, что потребности являются плодом производства, на деле
система потребностей составляет продукт системы производства17.
Принуждение к относительности не объяснимо с помощью теории удо­
влетворения потребностей, поскольку западное общество в целом уже
миновало порог потребительной ценности, подсчитанный в калориях.
Хотя этот предел и пройден, потребительские ритмы ускоряются, а
спрос увеличивается. Поэтому, говорит Бодрийяр, следует отказать­
ся от индивидуалистической логики удовлетворения потребностей и
признать решающее значение социальной логики дифференциации.
Бодрийяр описывает генеалогию потребления следующим образом:
1. Система производства создаёт техническую систему, существен­
но отличную от традиционного орудия.
2. Система производства создаёт капитал как рационализирован­
ную производительную силу и систему рационального обращения, су­
15Там же. С . 86.
16Там же. С . 87.
17Там же. С . 103.
113


щественно отличную от «богатства» и традиционных способов обмена.
3. Система производства создаёт наёмную рабочую силу как силу
абстрактную, систематизированную и существенно отличную от сил,
осуществлявших традиционную работу.
4. Система производства создаёт потребности, а точнее, систему
потребностей, спрос и производительную силу как рационализиро­
ванное, интегрированное и контролируемое целое, дополнительное в
отношении предшествующих пунктов и включённое в процесс общего
контроля над производительными силами и производством в целом.
Потребности, снова подчёркивает Бодрийяр, принципиально отли­
чаются от наслаждения и удовлетворения. Они производятся не как
отношение индивида к объекту потребления, а как элемент системы.
Потребности сами по себе и в отдельности — ничто, существует лишь
система потребностей. Вернее даже, потребности существуют только
как «более развитая форма рациональной систематизации производи­
тельных сил на индивидуальном уровне»18, так что потребление стано­
вится необходимым логическим стимулом производства. Потребления
«для себя» не существует; потребляют не в одиночестве, но входя в
обобщённую систему обмена и производства закодированных ценно­
стей, в которую, кстати, включены и сами потребители.
«Общество потребления является в одном и том же плане обще­
ством заботы и обществом репрессии, мирным обществом и обществом
насилия»19. «Мирная» повседневность, говорит Бодрийяр, постоянно
подпитывается «потреблённым насилием»— убийствами, революция­
ми, атомной и бактериологической угрозой и т. п. И умиротворение,
и насилие гомогенны между собой, поскольку и то, и другое живут
знаками и мифами. Насилие в гомеопатических дозах устраняет при­
зрак хрупкости умиротворённой жизни. Ведь цивилизацию изобилия
преследует не призрак нехватки, а призрак хрупкости. Гомеопатиче­
ское насилие действует на уровне Воображаемого. Однако подлинная
проблема насилия существует на уровне Реального. Благосостояние
в самом своём осуществлении порождает неконтролируемое насилие.
Такое насилие не имеет объекта и цели. Моральный миф о потреб­
лении, являющийся наследником идеалистического мифа о человеке,
«естественным образом» ориентированном на Добро, приучает нас к
моральной иллюзии рациональности всех индивидуальных и коллек­
тивных решений, так что насилие представляется нам абсурдным и
дьявольским. Однако, если отвлечься от потребительского мифа, ока­
зывается, что насилие — это то, что выходит за рамки сознательных
целей удовлетворения и благосостояния. Насилие вытекает из фунда­
18Там же. С. 104.
19Там же. С. 220.
114


ментальных противоречий изобилия — аномий, описанных Э. Дюрк-
геймом.
Трудности адаптации индивида к обществу изобилия показывают,
что «естественность» желания благосостояния не так уж и естествен­
на. Потребление требует новой системы моральных размышлений, ко­
торые не имеют ничего общего с «царством свободы». Эта новая мо­
ральная парадигма должна научить людей быть счастливыми и вы­
работать у них рефлексы счастья. Изобилие двусмысленно: во-пер-
вых, оно переживается как эйфорический миф о счастье «по ту сто­
рону морали и истории», а во-вторых, претерпевается как процесс вы­
нужденной адаптации к новым формам коллективного принуждения.
Изобилие, таким образом, представляет собой систему принуждения
нового типа. И этому новому социальному принуждению соответству­
ет новый тип освободительных требований. Таким образом, насилие
логично как оспаривание тоталитарной этики изобилия. Это насилие
принципиально отличается от насилия, порождаемого бедностью и
эксплуатацией, поскольку оно есть действенное проявление негатив­
ности желания — «негативности пропущенной, скрытой, процензури-
рованной тотальной позитивностью потребности»20. Соответственно
моделям потребления общество порождает и модели насилия.
Психологи-моралисты говорят о чувстве виновности современного
человека, утверждая, что это «остаточная виновность», сохранивша­
яся как наследие пуританства: «мы не созрели для счастья». Однако
эта «виновность» углубляется с развитием общества изобилия. Парал­
лельно процессу экспансии удовлетворения происходит процесс перво­
начального накопления тоски и виновности; этот последний питает
импульсивное разрушение, направленное против системы счастья. А
это значит, подчёркивает Бодрийяр, что неустойчивыми в состоянии
счастья делают людей не прошлое и не какие-то остатки первородного
греха. «Виновность» заключена в самом сердце системы потребления
и воспроизводится в ходе её эволюции. Желание, принудительно адап­
тированное к принципам потребности и полезности, кристаллизуется
в «потенциал тоски».
Общество потребления стремится предотвратить превращение это­
го потенциала в неконтролируемое насилие, действуя на двух уровнях.
Во-первых, тоску стремятся устранить умножением «органов заботы».
Однако эта задача неразрешима: бесконечно производя удовлетворе­
ние, общество изобилия истощает свои ресурсы в производстве про­
тивоядий от тоски, порождённой этим удовлетворением. Во-вторых,
общество использует тоску как фактор оживления потребления, а ви­
новность и насилие — как потребляемые блага и отличительные куль­
20Там же. С. 224.
115


турные знаки. Виновность становится интеллектуальной роскошью,
так что возникает и «меновая стоимость виновности». «Болезнь ци­
вилизации» превращается в объект коллективного наслаждения, что,
однако, ведёт лишь к более глубокой тоске. Эти механизмы, таким
образом, не в состоянии обезвредить процесс разрушительного пре­
вращения изобилия в насилие. В своих позднейших работах Бодрийяр
раз за разом возвращается к теме насилия в современном обществе.
К этому мы ещё обратимся, а пока для нас важнее те общие выводы,
которые делает Бодрийяр относительно общества потребления.
Общество потребления, говорит он, является своим собственным
мифом. Само потребление — это миф, то есть рассказ современного об­
щества о себе самом. Единственная объективная реальность потребле­
ния— это идея потребления, приобретшая значение здравого смысла.
Общество мыслит себя как общество потребления, поскольку оно по­
требляет себя в качестве общества потребления. Изобилие и потреб­
ление —это не изобилие и потребление материальных благ и услуг, а
«потреблённый образ потребления», то есть новая родовая мифология
и мораль современности. Миф о потреблении замечательно выража­
ет герой романа М. Уэльбека: «На первых этапах своего восхожде­
ния к славе и богатству я иногда вкушал о т радостей потребления, в
которых наш век стоит на порядок выше всех предыдущих. Можно
бесконечно полемизировать о том, были ли люди в прежние времена
счастливее, или нет; можно рассуждать об упадке религиозности, об
отмирании любви, спорить об их преимуществах и неудобствах; ссы­
латься на рождение демократии, на распад социальных связей, на то,
что не осталось ничего святого, — я и сам при случае занимался этим
в своих скетчах, хоть и в юмористическом ключе. Вы можете даже
усомниться в достижениях научно-технического прогресса, вам, на­
пример, может казаться, что по мере совершенствования медицинских
технологий ужесточается социальный контроль и повсеместно угасает
радость жизни. Всё равно в плане потребления превосходство X X века
неоспоримо: ни в какую иную эпоху, ни в какой иной цивилизации не
найти ничего, что могло бы сравниться с изменчивым совершенством
современного мегамолла»21. Это общество потребляет само себя в сво­
ём потреблении и поёт о себе хвалебную песнь, в которой, конечно,
есть место и для самокритики, что только делает повествование до­
стовернее в глазах слушателя.
В «Символическом обмене» Бодрийяр размышляет о дефиниции
современного общественного строя. Произошедший в наши дни пере­
ход от рыночного закона к структурному закону ценности заставляет
21 Уэльбек М. Возможность острова. Фрагменты романа / Пер. с фр. И. Стаф
/ / Иностранная литература. 2 006 . No 2. С . 189.
116


его признать, что современная нам общественно-экономическая фор­
мация — уже не капитализм, но гиперкапитализм. Поскольку жизнь и
смерть капитала разыгрываются в рамках рыночного закона стоимо­
сти, а революция — в рамках режима производства, это уже не капи­
тализм и не революция. Но если понимать капитал как режим господ­
ства, то мы по-прежнему имеем дело с капитализмом. Структурный
закон ценности — форма социального господства, не опирающаяся на
господствующий класс или насилие, но растворённая в знаках, что нас
окружают. Свою операциональную ценность это господство обретает
в коде, в котором и выговаривается дискурс капитала в чистом виде,
свободный от «классовых диалектов», свойственных ему в промыш­
ленную эпоху. Символическое насилие вписано в знаки, в том числе и
в знаки революции.
Труд — знак среди других знаков. В режиме симуляции отношения
Господина и Раба исчезают. В самой своей униженности труд рево­
люционизировал общество, будучи товаром, потенциал которого вы­
ше простого воспроизводства ценности. Сегодня труд стал воспроиз­
водительным, и воспроизводит он саму предназначенность к труду как
общественную установку. Таким образом, насилие — социальная симу-
лятивная модель, а не внешнее давление. Террор кода выражается в
стремлении не оставить на земле ничего не-произведённого. Труд (да­
ж е в форме досуга) представляет собой фундаментальную репрессию и
контроль. «Труд — повсюду, потому что труда больше нет»22. Сегодня
все институциональные формы подавления и дискриминации (школа,
больница, тюрьма и т.п .) распространились на общество в целом23.
Как замечает Бодрийяр в «Америке», «непонятно, с чего бы вдруг го­
род, столь же безумный, стал бы содержать своих сумасшедших вза­
перти, зачем ему лишать перемещения этих образчиков безумия, если
оно, в той или иной форме, уже захватило весь город»24. В «Симу­
лякрах и симуляции» Бодрийяр говорил о том, что в эпоху Великих
географических открытий встреча с индейцами поразила воображе­
ние европейцев потому, что эти вновь открытые люди демонстрирова­
ли самим своим существованием возможность избежать универсаль­
22 Бодрий яр Ж . Символический обмен и смерть. С . 70.
23 «В сё это по-прежнему существует — фабрики, приюты, т юрьмы, школы, — и,
ве роя тно, будет существовать всегда как знаки разубеждения, отвлекающие от
реального господства капитала к ч ему -т о воображаемо материальному. Так церкви
всегда существовали для того, чтоб ы скрыть смерть Бога или же тот факт, что Бог
по всю ду (что то же самое). Всегда будут существовать природные заповедники и
индейские резервации, чтоб ы скры ть, что ни живот ных , ни индейцев больше нет,
ч т о мы сами все стали индейцами. Всегда будут существовать заводы и фабрики,
чтобы скрыть, что труд умер, что производство умерло или же что оно теперь
всюду и нигде» (там же. С . 70 -71).
24 Бодрийяр Ж . Америка. С. 86 .
117


ного закона Евангелия. Поэтому, собственно, и началось их массовое
истребление. Сегодня никаких индейцев, живущих» в «природном»
состоянии, нет, потому что все мы так или иначе стали индейцами.
Американцы гордятся «перепроизводством» индейцев: теперь их даже
больше, чем до открытия Америки Колумбом. Тем самым уничтожает­
ся сама возможность быть индейцем: племенная культура опирается
на ограничение численности своих членов. И поэтому демографиче­
ское поощрение есть не что иное, как символическое истребление.
Генеалогия производства, по Бодрийяру, — это генеалогия заклю­
чения, наподобие того, что замечательно описал Фуко. «Промышлен­
ный», то есть неремесленный, коллективный и поднадзорный, труд
возник в Генеральных госпиталях. Общество, двигаясь по пути раци­
онализации, прежде всего прикрепило к месту и внушило рациональ­
ный принцип труда всякого рода бродягам и девиантам. Бодрийяр в
точности воспроизводит мысль Фуко: как безумие позволило обще­
ству узреть собственную истину, так принцип рационального труда,
применяемого прежде всего к «бездельникам», стал тем разрезом, ко­
торый позволил узреть принцип рациональности. Институты, ведаю­
щие безумием, распространились на общество в целом; точно так же
рациональный труд стал универсальной моралью общества производ­
ства/потребления25. Изначальный глубинный статус рабочего совпа­
дает со статусом отлучённых — безумцев, мертвецов, природы, живот­
ных, детей, женщин, негров и т. п. Так что и классовая борьба, пола­
гает Бодрийяр, всегда происходит на основе этой дискриминации. Со­
временный рабочий признан «нормальным» человеком; в этом новом
качестве он перенимает свойственные господствующим классам типы
дискриминации и выступает на стороне буржуазии по отношению к де­
виантам. Поэтому можно сказать, что «основополагающий закон этого
общества — не закон эксплуатации, а код нормальности»26.
Всё «человеческое» изначально задаёт своего структурного двойни­
к а— «нечеловеческое». Поэтому прогресс — это всё новая и новая дис­
криминация, объявляющая «других» «не-человеками», то есть несу­
ществующими. Если для дикаря, считающего себя «человеком», дру­
гие — это нечто иное, то для цивилизованного человека, живущего зна­
ком универсальной «человечности», другие суть ничто. Собственно,
Бодрийяр распространяет на всю культуру мысль Фуко о безумцах
классической эпохи: с картезианской точки зрения, «мысли не грозит
25«... Заточение становится микромоделью, которая затем, в качестве промыш­
ленной системы, распространяется на все общество в целом, и под знаком капитала
и продуктивистской целесообразности оно превращается в концентрационный ла­
герь, место заключ ения, затворничест ва» (Бодрийяр Ж . Символический обмен и
смерть. С . 85).
26Там же.
118


безумие, но охраняет ее не неизменность истины, позволяющая изба­
виться от заблуждения или пробудиться от сна, — ее хранит невозмож­
ность быть безумным, присущая не объекту мысли, а самому мысля­
щему субъ екту»27. Следовательно, всё, что выходит за границы раци­
онального мышления, не существует28. С развитием культуры опреде­
ление «человеческого» сужается. Бодрийяр предполагает даже, что в
эпоху окончательной универсализации «человека» все люди от этого
понятия будут отлучены, так что останется лишь концепт «человека»,
сияющий в пустоте.
Расизм современного человека Запада распространяется не только
на чужие культуры, но и на неодушевлённую природу, животных и т. п.
Фуко проанализировал выдворение безумцев, но в ту же классическую
эпоху началось выдворение детей, стариков и многих других катего­
рий людей. В наши дни помещают в гетто бедняков, слаборазвитые
страны, сексуальных девиантов, интеллектуалов, женщин и т. п. Ко­
гда современное общество интегрирует негра на основе «белых» кри­
териев, оно не перестаёт быть расистским, но просто «перекрашивает
негра в белого» под лозунгом универсализма. «Когда Человек стано­
вится похожим на Человека, то другие уже не походят больше ни на
ч т о » 29. Или, как пишет Э. Уилер: «Когда я слышу слово “постмодер­
низм”, я вижу белых людей, поселяющихся по соседству, и коричневых
людей, которые должны уехать»30.
Признавая исключительную важность исследований Фуко для ге­
неалогии дискриминации, Бодрийяр считает, что есть ещё один акт ис­
ключения, который состоялся раньше и носил более радикальный ха­
рактер, — исключение мёртвых и смерти. С развитием общества мёрт­
27 Фуко М . История безумия в классическую эпоху / Пер. с фр. И . К . Стаф. СПб.:
Университ етска я книга, 1997. С. 64 . «Декартово сомнение, неизменно ведомое све­
т о м истины, разрушает колдовские чары чувств, пронизывает пространства сно­
видений; но сомнение это изгоняет прочь безумие во имя самого сомневающегося,
ко тор ый не более способен утрат ит ь разум, нежели перестать мыслить и перестать
существовать» (там же. С. 65).
28 «... Поваль ное интернирование сумасшедших, преступников, бродяг, распутни­
ков, нищих, всякого рода эксцентричных личностей, и позднее устройство клиник
для лечения душевнобольны х пациентов, — пишет Ю . Хабермас, — сигнализируют
о дву х прак тиках , причём обе они служат цели изгнания гетерогенных элементов
из того постепенно укрепляющего свои силы монолога, который в конечном итоге
ве дёт сам с собой субъект, возвышенный до уровня общечеловеческого разума и
п ревращающий всё вокруг себя в объ ек т» (Хабермас Ю . Философский дискурс о
модерне / Пер. с. нем. под ред. Е. Л . Петренко. М .: Весь Мир, 2003. С. 254). Кста­
т и , и Бодрийяр, и Фуко сходятся с Хабермасом в представлении о том, что обще­
стве нное ра звитие Запада представляет собой рационализацию общества. Правда,
Хаберм а с, в отличие от постструк туралист ов, считает, что общественная рациона­
лизац ия как таковая не сводится к капитализму.
29 Бодрийяр Ж . Символический обмен и смерть. С . 233.
30 Wheeler Е. A . Bulldozing the Subject.
119


вые перестают существовать, поскольку выводятся за рамки симво­
лического оборота группы. Мёртвых выселяют — сперва на кладбище,
а в конечном счёте — в никуда. В новых городах может найтись ме­
сто для безумцев, но не для мёртвых. Быть мёртвым —ненормаль­
но31. Вспомним, что писал по этому поводу Хайдеггер: «Ведь видят
же нередко в умирании других публичное неприличие, если не прямо
бестактность, от которой публичность должна быть охранена»32. Фуко
предложил условную классификацию обществ по отношению к спосо­
бу избавляться от живых и мёртвых: 1) общества бойни и ритуальных
убийств, 2) общества ссылки, 3) общества реабилитации, 4) общества
заключения33. По этой классификации современное западное общество
является обществом ссылки.
Мёртвым больше не отводится никакого места. А ненаходимость
места, по логике Бодрийяра, означает его повсеместность: если больше
нет кладбища, значит, его функцию выполняют города в целом: наши
города — мёртвые города, города смерти. Да и в целом вся западная
культура — культура смерти. Бодрийяр опять повторяет мысль Фуко,
перенося её с безумцев на мёртвых. По Фуко, в классическую эпоху
возникает двойственный опыт безумия:
1) безумие соотносится с разумом34. Благодаря этому христианско­
му миру удаётся избежать угрозы «взрыва» изнутри дикой и бессмыс­
ленной силой безумия;
2) безумие превращается в одну из форм разума35. Это обезоружи­
вает безумие и лишает его привычного места.
Классический опыт безумия, пишет Фуко, заключается в том, что
«безумие сохраняет свои формы, но теперь они, покорные и проница­
емые для взгляда, составляют непременную свиту разума»36. Всё то
же самое применимо к мертвецам Бодрийяра. Интернирующее безум­
цев общество само инвестировано безумием, которое в конечном счё­
31 «Б ы ть мёртвым — совершенно немыслимая аномалия, по сравнению с ней всё
остальное пустяки. См ерт ь — это антиобщественное, неисправимо отклоняющееся
поведение» ( Бодрийяр Ж . Символический обмен и смерть. С . 234).
32Хайдеггер М. Бытие и время. С. 288.
33См.: Круглый стол (1972) / / Фуко М4. Интеллектуалы и власть. Ч . 2 / Пер.
И. Окуневой. М .: Праксис, 2005. С. 10 -11 .
34 «Разум человека в сравнении с Мудростью был всего лишь безумием; Разум
божественный в сравнении со скудной человеческой мудростью вовлечен в кругово­
рот присущего ему Безумия. По большому счету всё — только Безумие; по малому
счету само Всё — не более чем безумие. Иными словами, нет безумия безотноси­
тельно к разуму, истина же ра зума сводится к тому, чтоб ы на миг приоткры ть
безумие, которое он отрицает, и в свою очередь раствориться, затеряться в безу­
мии» ( Фуко М . История безумия в классическую эпоху. С . 52).
35 «Безу мие сохраняет определенный смысл и самоценность, лишь находясь в
пространстве разума» (там же).
36Там же. С. 60.
120


те оказывается единственным предметом символического обмена под
знаком нормальности. Точно так же изолируемые от живых мёртвые
обрекают на эквивалентную смерть всё общество. Как замечал Дер­
рида: «Моя смерть структурно необходима для произнесения Я. То,
что я являюсь также “живым” и конкретным, фигурирует как нечто
добавочное к появлению значения». «Я живой» или «я есть» имеет
идеальную идентичность, присущую выражению, если только оно не
ослаблено недостоверностью, то есть если « Я » могу быть мёртвым
в тот момент, когда оно функционирует. «Утверждение “я жив” со­
провождается моим бытием мёртвым, и н аоборот... Раньше мы доби­
рались до “я смертен” от “я есть” , здесь мы понимаем “я есть” из “я
мертв »
.
Смерть — это социальная демаркационная линия, отделяющая
«мёртвых» от «живых», поэтому она в равной степени касается и тех,
и других. Люди впадают в иллюзию, пытаясь объявить себя живыми
посредством исключения мёртвых и свести жизнь к абсолютной при­
бавочной стоимости, отсекая от неё смерть. Эквивалентность жизни
и смерти по логике символического обмена восстанавливается в фор­
ме «безразлично-фатального послежития». Смерть вытесняется в «по-
слежитие», а жизнь оказывается «доживанием», детерминированным
смертью.
Параллельно сегрегации мёртвых складывается ещё одно поня­
ти е-бессмерти е. «Загробная жизнь» прикрывает выдворение мёрт­
вых и разрыв символического обмена с ними. Пока мёртвые суще­
ствуют рядом с живыми (в архаических обществах), им незачем быть
бессмертными, это даже нарушало бы возможность обмена с ними. Но
по мере их исключения из круга существования живых они становят­
ся бессмертными; это знак их социального изгойства. Бессмертие —это
запрет на смерть и мёртвых; именно здесь возникает социальный кон­
троль. « . . . Смерть больше не гуляет на воле... мёртвые помещены под
надзор, в ожидании той будущей поры, когда в заточении окажется и
вся ж изн ь»38. Власть утверждается в точке отделения, между субъ­
ектом и телом, между человеком и трудом, но самое главное —между
группой и её мёртвыми, а сегодня — между человеком и его смертью.
Основополагающая операция экономики состоит в вычитании смерти
из жизни. При этом жизнь становится остатком, трактуемым в тер­
минах исчисления и ценности. Поэтому основополагающей операцией
символического должно стать восстановление смерти в жизни (см. гла-
ву 5).
Здесь, кстати, становится особенно заметным гегельянское основа­
37Дерр ида Ж . Голос и феномен. С . 127.
38 Бодрийяр Ж . Символический обмен и смерть. С . 238.
121


ние философии Бодрийяра, понятое, конечно, через призму Кожева-^
Лакана. Символическое, подчёркивает Бодрийяр, — не понятие, не ин­
станция, не категория и не «структура» . Это акт обмена и социальное
отношение, которое кладёт конец Реальному, а также оппозиции Ре­
альное/Воображаемое. Реальность жизни — эф фект разобщения жиз­
ни и смерти. Реальность «природы» (с её «объективностью» и «мате­
риальностью») возникает лишь в результате дискриминации души и
тела, то есть утверждения привилегированного положения «духовно­
го» . Символическое — э то утопия, ликвидирующая разделённость ду­
ши и тела, человека и природы, рождения и смерти. Оба элемента
этой оппозиции теряют «принцип реальности» в результате символи­
ческой операции. Принцип реальности — это Воображаемое концепту­
ализированного человека из оппозиции человек/природа. Точно так
же в оппозиции мужское/женское женщина оказывается Воображае­
мым мужчины. Вспомним, что у Гегеля именно с отделения человека
от природы как мира вещей начинается история отношений Господина
и Раба, то есть того Воображаемого, анализ которого предпринимает
Бодрийяр.
В современной системе за переживание жизни как позитивной цен­
ности приходится расплачиваться фантазмом смерти. Даже целевая
установка науки оказывается, по Бодрийяру, влечением к смерти (зна­
нию): объекты науки бывают только «мёртвыми» в своей инертной
объективности. Таковы же смерть и мёртвые. Если мы определяемся
как «живые», нашим Воображаемым оказывается смерть. Да и само
реальное событие смерти принадлежит к области Воображаемого. Ес­
ли в «примитивных» обществах символический обмен с мёртвыми про­
должается так же, как и с живыми, то в современном социуме за сим­
волический обмен с мертвецами (который, конечно же, продолжается
даже и в форме изгнания) нам приходится постоянно расплачиваться
собственной смертью.
Смерть, утверждает Бодрийяр, существует в качестве универсаль­
ного атрибута человеческой судьбы лишь с тех пор, когда началась
социальная дискриминация мёртвых. Рационалистический прогресс
ликвидировал загробное послежитие, а это значит, что оно попросту
перешло в нашу жизнь. Государство со своей абстрактной властью
основывается не на воображаемом потустороннего мира, а на вооб­
ражаемом земной жизни, опираясь на «секуляризованную смерть».
« Как медицина заведует трупом, так и государство заведует мёрт­
вым телом социума»39. Всё в этом обществе живёт смертью: церковь —
39Там же. С . 260 . С ходную мысль выр ажа ет Фуко: «Б ез сомнения, для нашей
ку льтур ы ре шающим ост анется то , чт о первый научный дискурс, осуществлённый
ею по поводу индивида, должен был обратиться ... к смерти» (Фуко М . Рождение
клиники / Пер. с фр. А . Ш. Тхостова. М .: Смысл, 1998. С. 293).
122


отсроченной вечностью40, государство — отсроченным общественным
состоянием, революционные партии — отсроченной революцией. Все­
общая эквивалентность и есть смерть. Основной рациональный дви­
гатель политэкономии — навязчивый страх смерти и стремление отме­
нить его посредством накопления. Прежде всего это накопление вре­
мени: смерть фантазматически переносится на конец бесконечного ли­
нейного развёртывания времени-ценности41. «В бесконечности време­
ни преобразуется бесконечность капитала, вечность производственной
системы, для которой нет больше обратимости обмена/дара, а есть
только необратимость количественного роста»42. Накапливаемое изы­
мается из символического обмена и становится «объективным» пара­
метром: так, накопление времени даёт понятие о прогрессе, а накоп­
ление научных знаний — понятие об истине. Однако в пределе нако­
пительный характер времени означает полную невозможность симво­
лического обмена, то есть смерть. Парадокс и тупик политэкономии
состоит в том, что она стремится отменить время через накопление,
однако время накопления — это и есть время смерти. Капитализм и
коммунизм здесь сходятся, ведь коммунизм стремится к той же цели —
отменить смерть, исходя из той же фантастической схемы бесконечно­
го накопления производительных сил.
Бодрийяр делает следующие выводы: во-первых, смерть переносит­
ся «на потом»; во-вторых, общество распространяет свою юрисдикцию
на смерть. Как и всё прочее, смерть социализируется: она теперь мо­
жет быть только «естественной», а всякая иная смерть — скандальный
непорядок. Смерть отнимается у каждого из членов общества, и теперь
никакой индивид не вправе умереть так, как ему этого хочется. По су­
ти, э то означает нейтрализацию жизни как таковой43. В таких декла­
рациях Бодрийяра можно усмотреть влияние изданной в 1975 г. книги
И. Иллича «Медицинская Немезида»44, автор которой настаивал на
праве человека быть свободным в своём «переживании»: свобода счи­
40Ср. у Делёза: « « С наступлением христианства меняется смысл отсроченной
судьбы , поско льку она у же не просто отсрочивается, но просрочивается, перено­
сится на после смерти, после смерти Христа и смерти ка ждог о» (курсив автора. —
Л. Д .- Делёз Ж . Критика и клиника / Пер. с фр. О. Е. Волчек и С. JI. Фокина. СПб.:
Machina, 20 02 . С . 61).
41 «Труд и есть Время, — говорит А. Кожев, — и потому по необходимости совер­
ша ется во времени: труд требует времени» (Коэюев А . Введение в чтение Гегеля.
С. 228).
42 Бодрийяр Ж . Символический обмен и смерть. С. 263.
43Здесь снова стоит провести параллель с «Рождением клиники» Фуко: «Фор­
мирование патологической анатомии в эпоху, когда клиницисты определяли свой
мет од, — не простое совпадение: равновесие опыта требовало, чтобы взгляд, устрем­
лённый на индивида, и язык описания покоились на устойчивом, видимом и раз­
борчивом основании смерти» ( Фуко М. Рождение клиники. С. 292 -293).
A4Illich I. Medical Nemesis: The Expropriation of Health. L., 1975.
123


тать себя больным, свобода отказаться от лечения, свобода умереть
без диагноза и т. п.45
Система —это система самовоспроизводства. Все переживаемые ею
трансформации направлены лишь на лучшее приспособление под себя
всей реальности. В наши дни система ликвидировала миф о перво­
начале и референтности, который она сама же когда-то и выработа­
ла, заменив его мифом о бинарности, ярко выраженном в коде ДНК
(см. главу 2). Ликвидация мифа о первоначале есть ликвидация внут­
ренних противоречий системы: ведь больше нет никаких реальности и
референции, с которыми можно было бы сопоставлять систему, а зна­
чит, нет и противоречий. Таким образом ликвидируется и миф о конце
системы, то есть о революции46. Революция — это гипотетическая по­
беда родовой референции человека, однако родового человека система
устранила, заменив его человеком генетическим, то есть подвластным
бинарному коду (ДНК). Операциональность сегодняшней системы —
это операциональность без дискурса, в которой капитал сам стано­
вится чем-то вроде социально-генетического кода, так что теперь его
уже невозможно свергнуть. Впрочем, говорит Бодрийяр, в основе это­
го кода опять-таки лежит миф — миф о ДНК. И разоблачить систему
можно, разоблачив статус науки как дискурса.
Постулат объективности, на котором зиждется современная нау­
ка, — всего лишь постулат логики определённого дискурса, симулякр,
прикрывающий определённую политику. Наука сама себя определяет
как порождающую дискурс-модель. Принцип тождества —это прин­
цип тотальной редукции. Наука, как и всякий дискурс, организуется
по конвенциональной логике, ища себе оправдание в какой-либо «объ­
ективной» референции как субстанциальном процессе. Если хоть где-
то в «объективной» реальности находится подтверждение принципу
тождества (два атома, говорят физики, абсолютно тождественны), то
и всё здание науки, построенное на этом принципе, объявляется вер­
ным. То же касается и бинарного кода.
Регулирование по модели генетического кода имеет место не толь­
ко в сознании учёных, но и в повседневной жизни. «Бинарные ко­
ды действуют среди нас»47. Все знаки, циркулирующие в современ­
ном обществе, действуют в режиме бинарного кода — как вопрос/ответ
и стимул/ответ. Цикл смыслообразования редуцируется к циклу во­
прос/ответ. (Вспомним, что такое бит в информатике: количество
информации, получаемое, когда степень неизвестности сокращается
45См .: Власова О. А . Антипсихиатрия : становление и развитие. М .: И зд-во М ГС У
«Союз», 2006. С. 162 -163 .
46 «Золоты м веком революции был век капитала, когда еще имели хождение ми­
фы о начале и конце» ( Бодрийяр Ж . Символический обмен и смерть. С . 131).
47Там же. С . 133.
124


вдвое.) То же самое происходит в рекламе, в моде, в политике и т. п. —
всюду, где «вопрос пожирает ответ» . Любое сообщение теперь выгля­
дит как вопрос/ответ, и вся система коммуникации перешла от син­
таксической структуры языка к бинарно-сигналетической системе те­
стирования. Тест и референдум —идеальные формы симуляции: от­
вет заранее моделируется вопросом. Поэтому референдум —это все­
гда ультиматум48. Результатом этого режима референдума становится
«общественное мнение» — гиперреальная политическая субстанция49.
Первый социальный институт, в котором обмен сводится к полу­
чению ответа, — выборная демократия. Всеобщее голосование —пер­
вое из средств массовой информации. В этой системе наблюдается
конвергенция экономики и политики: и то, и другое служит воспро­
изводству. Неважно, каково общественное мнение; важно, чтобы оно
непрестанно воспроизводилось. Неважно, что производит промыш­
ленность; важен лишь показатель валового национального продукта.
« . . . Производство умерло, да здравствует воспроизводство!»50 Форму­
ла Маклюена «medium is message» представляется Бодрийяру весьма
уместной: общественное мнение — это и сообщение, и средство сообще­
ния вместе. Социологические опросы как раз и занимаются постоян­
ным утверждением средства сообщения как сообщения.
Безраздельно манипулируя общественным представительством, по­
литика становится «пустой». Как социологическим опросам верит
только правящий класс, так и рекламе верят только специалисты по
рекламе. Опросы тождественны сему функционированию политики.
Именно в пустоте заключается секрет очарования политики. Сверх­
представительность никого не представляющей политики ведёт к удо­
вольствию от статистической созерцательности. (То же самое проис­
ходит в гуманитарных науках — этиологии, психологии, социологии.)
Контролируя ответы избирателей, власть уже никого не представляет
и повисает в пустоте. Бодрийяр называет эту ситуацию «лейкемиза-
цией социальной субстанции».
В современном обществе не может быть монополии — система жиз­
неспособна лишь в том случае, если она способна к удвоению. Таковы
двухпартийная система в выборной демократии, противостояние дер­
ж ав и т.п . (Бодрийяр писал о бинарном коде в политике в 1976 г.,
когда противостояние СССР и США было весьма наглядным. Однако
48 «М ы живем в режиме референдума — именно потому, что больше нет референ­
ции» (Там же. С. 134).
49О конкре тном проявлении такого референдума, в котором тестируется «Ев­
ропозитивность» и достигается «да-ифик ация» (oui-trification), Бодрийяр пишет в
ст ат ь е , посвященной французскому референдуму по конституции Евросоюза: Ваи-
drillard J. L ’Europe Divine / / Lib6ration. 2005. May 17.
50 Бодрий яр Ж . Символический обмен и смерть. С . 139.
125


падение СССР отнюдь не разрушает его построений. Во-первых, рас­
пад Советского Союза повлёк за собой дестабилизацию американского
общества, а во-вторых, сегодня мы можем наблюдать быстрое фор­
мирование нового образа врага США — мусульманского мира. Свято
место не бывает пусто. К тому же, Бодрийяр допускал существова­
ние не только двух глобальных сторон оппозиции, но и множества пар
одновременно действующих оппозиций.) Таково же, кстати, и страте­
гическое противостояние компаний Coca Cola и Pepsi Cola. Ядром про­
цессов симуляции в обществе выступает бинарная оппозиция, а вернее,
бинарный ритм — 0/1. Такова «божественная форма симуляции».
В эту же логику вписано и знаменитое сбывшееся пророчество
Бодрийяра. Здание Всемирного торгового центра в Нью-Йорке являло
собой точную форму системы капитала. Эти две башни, писал Бодрий­
яр в 1976 г., воплощают конец всякой оригинальной референции и вся­
кой конкуренции. Это визуальный образ конца знака, символ системы,
замкнутой в головокружительном самоудвоении51. Удар террористов,
разрушивших башни-близнецы 11 сентября 2001 г., был рассчитан аб­
солютно верно, поразив капиталистическую систему в самое сердце.
И теперь можно бесконечно спорить, удалось ли Бодрийяру узреть
будущее в своём философском пророчестве, или же он выступил про­
вокатором самого яркого теракта в истории человечества. (Можно по­
пытаться представить себе неких ближневосточных интеллектуалов,
пользующихся «Символическим обменом» как практическим руковод­
ством по революционной работе.) Так или иначе, Бодрийяр оказался
прав. Как говаривали когда-то у нас, «учение Бодрийяра всесильно,
потому что оно верно». Ведь это как раз тот редчайший для филосо­
фии случай, когда теория подтверждается на практике в буквальной
наглядности.
Башни-близнецы, заявил Бодрийяр в публикации в «Liberation»,
51 «При всей своей высоте, выше всех оста льных зданий, эти две башни тем не ме­
нее знаменуют собой конец вертикальности. Они не обращают внимания на осталь­
ные небоскребы, они — другой расы, и вместо того чтоб ы бросать им вызов и ме­
риться силами, они лишь любуются друг другом , высясь в очаровании взаимного
сходства. Они отражаю т друг в друге идею модели, каковой они и являю т ся друг
для друга, и их одинаковая высота уже4не об ладает смыслом превосходства — она
просто означает, что стратегия моделей и подстановок отныне исторически возоб­
ладала в самом сердце системы (а Нью -Й ор к действительно её сердце) над тради­
ционной системой конкуренции. Здания Рокфеллеровского центра еще отражались
друг в друге своими фасадами из стекла и бетона, вклю чаясь в бесконечную зер­
кальную игру города. Эт и же башни слепы и не имеют фа садов. Здесь устранена
всякая референциальность жилища, фасада как лица, интерьера и экстерьера, за­
метная еще в здании Чейз Манхэтт ен Бэнк или же в самых смелых зеркальных
небоскребах 60-х годов. Вместе с риторикой вертикальности исчезает и риторика
зеркала. Остается только серия, замкнут ая на цифре 2, как будто архитектура,
как и вся система, выводится теперь из неизменного генетического кода, из раз
навсегда установленной модели» (там же. С . 146).
126


служили эмблемой отсутствия отличий в западных обществах. Уже в
1996 г. он говорил о том, что над Нью-Йорком витает предчувствие
катастроф ы52. В политическом смысле, считал философ, башни сто­
ило бы рассматривать не как северную и южную, но как «правую» и
« левую», причём эти позиции меняются в зависимости от точки зре­
ния наблюдателя. К од ДНК — это абсолютное стирание различий и
торжество неразличимости.
Подобные заявления Бодрийяра «по ту сторону добра и зла» не
могли не вызвать обвинения в пособничеству терроризму53. Тем более
что ф илософ не скрывает своего мнения: «терроризм —меньшее зло,
чем способное покончить с ним полицейское государство»54. Как мы
понимаем сегодня, эти башни могли располагаться даже и не в Нью-
Йорке, а где угодно ещё, ибо никакого «мирового центра» в наше время
не существует. В этом отношении весьма примечательна книга архи­
тектора В. Лебьюса55, которая открывается сценой горящих башен.
Лишь через несколько страниц читатель понимает, что речь идёт не о
нью-йоркских, а о сараевских башнях-близнецах, сгоревших на девять
лет раньше. Таким образом, перед нами общая схема, и неважно, где
она реализуется.
В современной системе, говорит Бодрийяр, произошёл переход от
репрессии к контролю. От предписания (injonctio) система перешла к
расписанию (disjunction), то есть «от ультиматума —к побуждающей
забо те » 56. Здесь Бодрийяр повторяет мысль Фуко, который в книге
«Надзирать и наказывать» писал о том, что развитие пенитенциарных
учреждений движется от «дисциплины-блокады» к «дисциплине-ме-
ханизму», образом которой служит бентамовский «Паноптикон». Всё
это и создаёт общество надзора, которое внедряется в глубину наших
тел: «нельзя сказать, что прекрасная целостность индивида ампути­
руется, подавляется и искажается нашим общественным порядком, —
скорее, индивид заботливо производится в нём с помощью особой тех­
ники сил и тел » 57. Индивид захвачен проявлениями власти, которые
сам до себя и доводит, поскольку служит деталью машины власти.
52См .: Jean Baudrillard in Screened Out. N. Y ., 2002. P. 132.
53См.,
например: Goldblatt M. French Toast: America Wanted Septem­
ber 11 / / National Review Online, December 13, 2001. (http://w w w.na tional-
review.com/comment/comment-goldblattl21301.shtml.)
54Baudrillard J. Les Strat£gies fatales. P.: Grasset, 1983. P. 47.
55Lebbeus W . The Storm and The Fall. N. Y ., 2004.
56 Бодрийяр Ж . Сим волический обмен и смерть. С . 147.
57 Фуко М . Надзират ь и на казывать: (Рождение тюрьм ы) / Пер. с фр. В. Нау­
м ова п од ред. И . Борисовой. М .: Ad Marginem, 1999. С . 318. Ж . Делёз говорил о
Фуко: «... Фактически он один из первых сказал, что дисциплинарные общества —
эт о т о , о т чего мы намерены уйти, то , чем мы больше не являемся» (Делёз Ж . Кон­
т р о ль и становление (беседа с Тони Негри, «Futur anterieur». No 1. Весна 1990 г.)
/ / Переговоры / Пер. с фр. В. Ю . Быстрова. СПб.: Наука, 2004. С. 221).
127


Таким образом, индивид сам проявляет «заботу» о собственном про­
изводстве как субъекта.
Принцип заботы о себе, утверждает Фуко в лекции 1982 г., во­
обще является основой рационального поведения58. «Нужно создать
себя как субъекта, и в этот процесс должен вмешаться др угой»59?
то есть наставник, преобразующий индивида. Так снова возникает мо­
тив власти: властьнаставника позволяет проявить «заботу о себе», а
эта последняя, в свою очередь, позволяет осуществлять справедливую
власть над другими людьми. По сути, речь идёт о воле, направленной
на собственное «Я » . Здесь, впрочем, Бодрийяр расходится с Фуко: хо­
тя оба говорят о проблематике Господина и Раба и недалеко уходят
от Гегеля, Фуко склонен рассматривать «заботу о себе» в ницшеан­
ском духе, тогда как Бодрийяр не признаёт никакой «изначальности»
воли и считает последнюю симулякром (см. главу 13). В силу этого
разнятся и оценки: у Фуко нет негативного отношения к этой «забо­
те», ибо именно она позволяет субъекту стать таковым. Бодрийяр же
видит «заботу» как навязанную индивиду форму автосимуляции. (Об
этом расхождении мы ещё скажем, обсуждая книгу Бодрийяра о Фу­
ко.) И тем не менее близость «Символического обмена» к незадолго до
него вышедшей книге «Надзирать и наказывать» несомненна: в обоих
случаях имеет место рассмотрение власти не как «князя», о котором
толковали «новые философы», но как внутреннего «расписания» субъ­
екта.
Власть, утверждает Бодрийяр,— это вызов, брошенный обществу
в целом60. Смертельный вызов социальному как таковому. Этот фун­
даментальный вызов все формы власти стремились замаскировать,
представив в виде соотношения сил: угнетатель/угнетаемый, эксплуа­
татор/эксплуатируемый и т.п . Всякая власть — это персональный вы­
зов, и ответить на него можно только встречным вызовом. Власть
не существует и никогда не существовала— в этом её великая тай­
на. Властвовать можно, лишь зная, что никакой власти нет61. Когда
власть улавливает тайну собственного несуществования, она бросает
58 Фуко М . Герменевтика субъекта: Ку^гс лекций в Ко ллеж де Франс. Выдержки
/ Пер. с фр. И . И . Звонарёвой / / Социологос. В ып. 1. Общество и сферы смысла.
М.: Прогресс, 1991. С . 284.
59Там же. С. 294.
60 «Не инстанция, не ст ру ктура, не субстанция и, на самом деле, не отношение
сил: власть — это вызов» (Бодрийар Ж . Забыт ь Фуко. С. 78).
61 «С а м а власть никогда не воображала себя властью , и тайна великих полити­
ков заключалась в том, чтобы знать, что власть не существует... Этой тайной
несуществования власти, тайной великих политиков, также владеют и великие бан­
киры, которые знают, чт о деньги — это ничто , ч то денег не существует, и великие
теологи и инквизиторы, которые знали, ч то Бо г не существует, чт о Бог мёртв. Э то
даст им невероятное превосходство» (курсив автора. — А . Д.\ там же. С . 85).
128


самой себе вызов и становится в полном смысле слова высшей властью.
Когда же она пытается искать собственные субстанцию и репрезента­
цию, она теряет своё могущество, и тогда другие бросают ей ответный
вызов.
Власть соблазняет, но не благодаря гегелевскому «желанию дру­
гих» , а своей обратимостью. Власть бросает вызов обществу и сама
принимает ответный вызов: доказать, что она существует. «В сущ­
ности, власти не существует»62, — говорит Бодрийяр: одностороннего
силового отношения нет и быть не может, это лишь мечта власти, на­
вязанная нам рационализмом под видом реальности. Всё упраздня­
ется в цикле обмена, и лишь этот цикл соблазняет. Однако «соблазн
сильнее власти», потому что это обратимый смертельный процесс, а
власть рассчитывает быть необратимой и бессмертной. Власть пре­
тендует на принадлежность к строю Реального и тем самым помеща­
ет себя в сферу Воображаемого как суеверия, связанного с властью.
Соблазн не принадлежит к строю Реального и потому обволакивает
весь реальный строй производства. Именно пустота сообщает власти
отблеск реальности, чего не было бы без соблазна.
В поздних работах Бодрийяр пересмотрел некоторые свои ранние
идеи. Так, в 1997 г. он говорил: «В “Символическом обмене и смер­
ти” смерть выступала как фигура обратимости жизни и смерти. Как
символ, всегда означавший обратимость вещей. Культура смерти, этот
“dead end” , представляет собой подлинную смерть, но смерть, взятая
в символическом понимании, существенно отличается от неё. Очень
важно понять эту двусмысленность. Многие понятия оборачиваются
и принимают отрицательный, катастрофический характер, переходя в
свою противоположность. Сегодня следовало бы говорить не о смер­
ти, но об истреблении. Речь идёт не о насильственном, физическом
истреблении, но о спектральном и виртуальном мире, форме умерщ­
влённой, подвергнутой лоботомии. Так понимаемая смерть — не убий­
ство или рок. Скорее, это отсутствие рока. Мы больше не пребываем в
горизонте смерти, символического убийства, обладающего фантасти­
ческой энергией. Мы живём в режиме медленного, эндемичного, ви­
русного исключения. Это общество исключения (exclusion), бесправия
(forelusion) смерти. Летальное состояние»63.
Та социальность, которой бросает свой вызов власть, говорит
Бодрийяр в начале 1990-х гг., сконцентрирована «вокруг этого пори­
сто го объекта, этой одновременно непроницаемой и прозрачной реаль­
ности, этого ничто — вокруг масс»64. Массы не являются проводника­
Бодрийяр Ж . Соблазн. С. 96.
63 Baudrillard J. Le Paroxyste indifferent. P. 75 -76 .
64 Бодрий яр Ж . В тени молчаливого большинства, или Конец социального
/ Пер . с фр. Н. В . Суслова. Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 2000. С. 6.
129


ми смысла (как политического, так и социального), все энергии рас­
сеиваются здесь. Призыв к массам всегда остаётся без ответа. Именно
поэтому, считает Бодрийяр, масса выступает определяющей характе­
ристикой современности: она имплозивна и не может быть освоена
никакой теорией и никакой практикой. Актуальная сила самих масс —
это сила их молчания65. Масса противоположна тому, что принято
обозначать как «социологическое». Масса не имеет субъекта, она ни­
когда не бывает ни «массой трудящихся», ни массой кого бы то ни
было ещё. Массу составляют те, кто свободен от символических обя­
занностей. Ни атрибута, ни предиката, ни качества, ни референции у
массы нет. Она радикально неопределённа. Поскольку здесь нет ника­
кого различения, нет и отчуждения. Масса — это «неподъёмное ничто
всех дискурсов»66.
Политическое, утверждает Бодрийяр, исчезает сперва в системе ре­
презентации, а потом в рамках неофигуративности, в которой знаки
уже ничего не означают. В реальной социальной субстанции политиче­
ским знакам уже ничего не соответствует. Такие классические катего­
рии, как «народ», «класс», «пролетариат» или «объективные условия»,
не имеют социального референта. С исчезновением социального озна­
чаемого исчезает и зависящее от него политическое означающее. Се­
годня, говорит Бодрийяр, остался только один референт — референт
«молчаливого большинства». Сфера проявления этого последнего —
симуляция в пространстве социального, а точнее там, где социальное
уже отсутствует. Однако «молчаливое большинство», то есть массы, —
мнимый референт, в том смысле, что не может иметь какой-либо ре­
презентации. Массы не принадлежат к порядку презентности. Масса
наличествует не социально, но статистически, будучи выявляема при
её зондировании и тестировании. «Политический референт уступил
место референдуму»67. А референдум действует в плане симуляции, а
не репрезентации. Да и ориентирован он не на референт, а на модель.
В механизме симуляции отсутствует структура социального смысла.
«Молчаливое большинство» не составляет оппозиции по отношению к
зондированию и манипуляции. Масса оказывается непрозрачной для
сигналов, рассчитанных на ответную реакцию. Поэтому речь теперь
не о выражении или о представлении, но о симуляции социального.
Молчание масс —это «не молчание, которое не говорит, это молча­
65 «Та кова масса, соединённые пустотой индивидуальные частицы , обрывки со­
циального и распространяемые средствами информации импульсы: непроницаемая
туманность, возрастающая плотность которой поглощает все окрестные потоки
энергии и световые пучки, чтобы рухнуть в конце концов под собственной тяже­
стью» (там же. С. 8).
66Там же. С . 11.
67Там же. С. 26.
130


ние, которое накладывает запрет на то, чтобы о нём говорили от его
имени»68. Масса — больше не инстанция и не субъект и потому не про­
ходит политическую «стадию зеркала».
Немного отвлечёмся. «Стадию зеркала» — начало перехода от Во­
ображаемого к Символическому — Лакан считал главным моментом
в формировании человеческой личности: «стадия зеркала есть драма,
внутренний посыл которой стремительно развивается от недостаточно­
сти к опережению — и которая для субъекта, пойманного на наживку
пространственной идентификации, измышляет фантазмы, постепен­
но переходящие от раздробленного образа тела к форме, каковую мы
назовем ортопедической для его целостности, — и, наконец, к водру­
жённым на себя доспехам некой отчуждающей идентичности, которая
отметит своей жёсткой структурой всё его умственное развитие»69.
Здесь, как верно заметил Бодрийяр, необходим субъект (хотя бы и
расколотый, как у Лакана), для которого в «стадии зеркала» консти­
туируется отношение с его реальностью. В отсутствие субъекта подоб­
ные механизмы не могут быть запущены. Недаром Бодрийяр далее
говорит, что, избегая схем освобождения, революции и историчности,
масса «защищается, принимает меры против своего Я » 70. «Молчали­
вое большинство» функционирует по принципу симуляции и мнимого
референта и потому неподконтрольно политическому процессу. Для
власти эта пассивность масс гибельна. Поэтому сегодня правитель­
ства подталкивают массы к участию в управлении, призывают выска­
зываться, требуют «подать голос». Безмолвие «молчаливого большин­
ства» — главная проблема современности, утверждает Бодрийяр.
Парадоксальность массы заключается в том, что она одновременно
представляется и субъектом, и объектом симуляции, но не является ни
тем, ни другим. Так, масса существует только как точка схождения
описывающих её волн информационного воздействия. В то же время
она способна к гиперсимуляции, которая изменяет все модели. Масса
не может быть носителем автономного сознания. Но и описать её в
терминах элементов, отношений или структур тоже нельзя. Ни объект,
ни субъект познания здесь больше не существуют. В отношении массы
возможно не политическое воздействие, но воздействие магическое.
Заклинания и ритуалы имеют дело с объектом, ориентированным на
исчезновение из поля представления; такой объект не «схватывается»,
а симулируется.
Как мы уже видели, Бодрийяр отрицает модель классового про­
68Там же. С. 28.
69Лакан Ж . Ст адия зеркала как образующая функцию Я , какой она раскрылась
нам в психоаналитическом опыте / Пер. В. Лапицкого / / Кабинет: Картины мира.
Вып. I. Под ред. В . Мазина. СПб.: ИНАПРЕСС, 1998. С. 139.
70 Бодрий яр Ж . В тени молчаливого большинства, или Конец социального. С. 29.
131


тивостояния. Но при этом он признаёт, что существует некоторая ка­
ста, несущая социальное и политическое и властвующая над массой.
Эта каста стремится укрепить поле социального за счёт утверждения
смысла, а масса обесценивает все смысловые энергии. Таким образом,
победителем оказывается не тот, кто манипулирует, но те, кем мани­
пулируют. Мы сталкиваемся с гегелевской диалектикой Господина и
Раба, в которой победу одерживает Раб. Господин отрицает за Рабом
право на желание, Раб смиряется с этим положением. Однако Госпо­
дину необходимо желание Раба, чтобы реализовать своё собственное.
Но на все призывы Господина к реализации своего желания Раб отве­
чает молчанием. Тем самым он бросает вызов Господину, обретая ту
активность, от которой некогда отказался ради сохранения жизни.
Уход масс в область «частной», повседневной жизни —это форма
активного сопротивления политическому. Деполитизированные мас­
сы готовы похоронить политическое. Из этой ситуации каста поли­
тиков стремится извлечь свою выгоду: представить отказ от смысла
как новый смысл, то есть продвинуть бессмыслие в порядок смысла.
Гуманитарные науки обращаются к исследованию повседневности и
стремятся банальность, инертность и аполитичность масс, ещё недав­
но бывшие основой фашизма, представить как революционные силы.
Но это, говорит Бодрийяр, не более чем уловка. Масса не революцион­
на, она бессмысленна. Её сопротивление — не активно, но пассивно, не
революционно, но косно. Массы вообще не сопротивляются, они про­
сто заставляют все смыслы соскальзывать в сферу всеобщего гипноза,
то есть сферу неопределённости.
Техника, наука и знание вообще превращаются в магические прак­
тики и сводятся к зрелищности. Да и само потребление теперь симули­
руется и превращается в потлач, отменяющий потребительную стои­
мость. Экономика утратила рациональность, массы сделали её асоци­
альной и перестали ориентироваться на политэкономию. Социальное,
утверждает Бодрийяр, не является универсальной структурой чело­
веческого бытия. Существовали общества без социального и без ис­
тории. И социальность, какой мы её знали на протяжении последних
столетий, уходит в прошлое. В своей основе вещи никогда и не бы­
ли социальными, они всегда приходили в символическое, магическое
или иррациональное движения. Поэтому капитал есть вызов обществу.
Иначе говоря, «эта машина всеохватывающей перспективы, эта маши­
на истины, рациональности и продуктивности, какой является капи­
тал, чужда и объективной целесообразности, и разуму»71.
В «Прозрачности зла» бодрийяровские массы перестали хранить
безмолвие. Это, говорит философ, дело прошлое: если раньше массы
71Там же. С. 76.
132


молчали, то теперь они используют свои «пружины неуверенности».
Сегодня массы, вопреки стараниям изучающих их экспертов и мани­
пуляторов, поняли, что политическое «виртуально мертво» и стали
насмехаться над политической достоверностью. Если система власти
организует статистический порядок, то массы заняты производством
статистического беспорядка. Массы играют на своей неуверенности.
Поэтому вся система сегодня становится террористической, ибо терро­
ризм, по мнению Бодрийяра, есть ужас неуверенности и устрашения.
«Современная революция —это революция неопределённости»72.
В анализе масс Бодрийяр опирается на давнюю социологическую
традицию. В частности, его прямым предшественником в этом отно­
шении можно считать Г. Лебона, который в своём классическом труде
«Психология масс» выделил следующие специфические черты масс:
1) в толпе индивид теряет чувство ответственности и становится без­
ответственным, поддаваясь обычно сдерживаемым инстинктам; 2) в
толпе очень быстро распространяется «зараза», то есть индивид быст­
ро заражается коллективными влечениями и даже начинает действо­
вать вопреки своим личным интересам; 3) толпа в высшей степени
восприимчива к внушению, так что каждый индивид перестаёт суще­
ствовать как сознательная личность и начинает действовать бессозна­
тельно73. Более того, Лебон предвосхищает и мысль Бодрийяра о том,
что манипулирование толпой достигается благодаря предлагаемым ей
образцам, а не идеям74.
Массы, говорил Бодрийяр в московской лекции, не имеют собствен­
ного мнения или положительной воли. Это своего рода социологи­
ческий «чёрный ящик», в котором инвертированы все цели, задачи
и устремления. Массы «живут во мраке отрицания» и находят своё
определение в негативности. Их потенция неопределённа, они силь­
ны лишь неприятием и отрицанием. Прежде всего, отрицанием всего
недоступного их пониманию. Испытывая глубинное отвращение к по­
литике, массы становятся источником ненависти, которая проявляется
не только в расизме и преступности, но и в обыденном равнодушии. И
это относится не только к массе как целому, но и к каждому отдельно­
му индивиду, который, десоциализируясь и замыкаясь в себе, сам по
себе делается массой.
Ненависть порождается атмосферой общения и консенсуса. За­
72Бодрийяр Ж . Прозрачность зла. С . 64.
73 Леб о н Г. Психология масс / Пер. с фр. Я . Фридмана и Э . Пименовой. Минск:
Харвест; М.: ACT, 2000. С. 161 -162 . «Главной характерной чертой нашей эпохи
слу жит именно замена сознательной деятельности индивидов бессознательной де­
ят ельность ю то лп ы» (там же. С . 144).
74 «У п р а вл я ю т толпой не при помощи аргументов, а лишь при помощи образцов»
(там же. С . 245).
133


падная культура, будучи культурой «промискуитета противоположно­
стей», своей множественностью, терпимостью и синергийностью про­
воцирует реакцию неприятия. Синергия, говорит Бодрийяр, вызывает
аллергию: оставшиеся без работы антитела обращаются против самого
организма. Ненависть — это «фатальная стратегия», обращённая про­
тив умиротворённого существования. Если исторически известное на­
силие имеет определённый предмет, врага или цель, то ненависть —
страсть беспредметная. Бодрийяр предлагает даже генеалогию основ­
ных форм «коллективной страсти» (табл. 3).
Таблица 3
Форма «коллективной страсти»
Поле проявления
Священный гнев
Жертва
Историческое насилие
Терроризм
Ненависть
Виртуальное информационное
пространство
Сегодня ненависть как насилие третьего типа сосуществует с тер­
роризмом. Если уже терроризм не имеет определённых целей, то нена­
висть вообще ирреальна и неуловима, поэтому с ней практически
невозможно бороться ни профилактическими, ни репрессивными ме­
рами. Невозможно уничтожить причину ненависти, ибо никакой экс­
плицитной мотивации у неё цет. Поскольку в западном обществе боль­
ше не находится места для реального насилия, насилие имеет вирту­
альный характер. Это «ксерокс насилия», по аналогии с «ксероксом
культуры». По сути, речь идёт о насилии системы, подавляющей вся­
кую негативность и сингулярность. На насилие общества, кладущее
конец всякому насилию, можно ответить только ненавистью.
Самым тяжким запретом современного общества, считает Бодрий­
яр, является запрет на инаковость. «Окончательное решение» пробле­
мы Другого состоит в подключении к сети универсальной коммуника­
ции. Здесь уже нет отчуждения, но есть только бесконечный процесс
отождествления. Из этого рождается ненависть человека к самому се­
бе, вызванная досадой из-за потери инаковости. Ненависть — это не
неприятие другого, подчёркивает Бодрийяр, но фанатизм инаковости.
В своём исследовании общества Бодрийяр поднимает отнюдь не
новые темы. Прежде всего мы вновь должны указать как его пред­
шественников философов Франкфуртской школы. М. Хоркхаймер и
Т. В. Адорно в «Диалектике Просвещения»75 говорили о саморазру­
шительных тенденциях идеологии Просвещения. Просвещённое мыш­
ление знает вещи лишь в той мере, в какой оно может ими манипу­
лировать. Человек Разума — это индивид, который может определить,
75Horkheimer М ., Adorn o Th. Dialektik der Aufklarung: Philosophische Fragmente.
Leipzig, 1989.
134


что для него полезно. Упорядочивая мир вещей, субъективная раци­
ональность празднует свой триумф, который состоит в подчинении
всего сущего логическому формализму. Однако такая победа оплачи­
вается подчинением разума непосредственно наличному. При этом по­
знание ограничивается повторением уже-данного наличного, а мысль
сводится к тавтологии. Подчиняя себе налично сущее, res cogitans удо­
влетворяется его репродукцией. Поэтому Просвещение возвращается
к мифологии, отражающей в своих образах сущность наличного как
истину. В просвещённом мире место уничтоженных демонов занима­
ет мир вещей как «индустрия сознания». Проект индустрии сознания
посредством предписывания индивиду однозначных реакций создаёт
соответствующий тип потребителя. Хоркхаймер и Адорно даже гово­
рят о производстве этой индустрией человеческих потребностей. Так
освобождение человека превращается в его тотальное порабощение.
Бодрийяр развивает ту же линию мышления. Однако многое от­
личает его о т «франкфуртцев». Прежде всего, Бодрийяр не считает
источником развития капитализма какую бы то ни было идеологию.
Вещи, говорит он, не порождаются идеологией, напротив, сама си­
стема вещей производит идеологию. Источником же системы вещей
он называет символический обмен, причины которого скрыты от нас
во мраке: когда человек ставит на место «даров природы» изделие,
он уже включается в тот процесс производства, который приведёт
его к превращению в функциональное изделие. Поэтому, утвержда­
ет Бодрийяр, нет оснований говорить об идеологических проектах и
принуждении со стороны природы к эмансипации от неё же. Но вот
в чём он согласен с Хоркхаймером и Адорно —так это в том, что че­
ловек в своём технологическом развитии возвращается к мифологии
налично-данного. И в этом Бодрийяр не видит ничего пагубного для
человека. Напротив, избавление от метафизики субъектно-объектного
различения, считает он, позволяет человечеству освободиться от мно­
гих репрессивных мифов.
В этом аспекте Бодрийяр оказывается ближе к Хайдеггеру, кото­
рый рассматривает доведённую до логической завершённости технику
как чистую «волю к воле». Такая воля отрицает самостоятельную цен­
ность любой цели, рассматривая её в качестве служебного средства
для собственного самовозрастания. Форма становится единственным
содержанием воли, задействующей как средство и человека. Техноло­
гия втягивает всё и вся в процесс упорядочивания, который, по Хай­
деггеру, определяется пустотой как «оставленностью бытием». Произ­
водство становится бесцельным: пустота требует заполнения, однако
компенсировать полнотой сущего её невозможно, так что бегство от
пустоты выливается в непрестанную организацию сущего.
135


Глава 5
РЕВОЛЮЦИЯ И ТЕРРОРИЗМ
. . . Если и есть что-то, что мы не способны
совершить, так это — как нам теперь хорошо
известно — революция...
Б. Латпур. Н ов ого времени не было
В своих ранних книгах Бодрийяр описывал систему социального
контроля, и с течением времени его выводы о сверхдетерминирован-
ности человеческой деятельности звучали всё тревожнее. Однако с на­
растанием этой тревожности крепла и его уверенность в возможности
сопротивления Системе. Говоря об эволюции взглядов Бодрийяра на
формы революции в современном обществе, мы воспользуемся схемой
У. Меррина, который последовательно выделяет в работах француз­
ского философа «три источника сопротивления»: 1) противостояние
символического обмена семиотизированным процессам капиталисти­
ческого общества; 2) реверсивность всех процессов; 3) противостояние
обществам потребления символизированных культур.
В 1960-х гг. молодой Бодрийяр активно участвовал в леворади­
кальном движении. После «майской революции» 1968 г., когда фран­
цузская компартия, по сути, отказалась поддержать левое движение,
философ, и так всегда питавший недоверие к ортодоксальной рево­
люционной теории, отошёл от леворадикальных деклараций и занял­
ся анализом «мира вещей». Революция, о которой он теперь говорит,
описывается в терминах «аристократического анализа» и как тако­
вая представляется ему процессом;, происходящим не в головах, а в
«мире вещей». Здесь взгляды Бодрийяра также претерпевают значи­
тельную эволюцию. Если в работах 1970-х гг. он настойчиво ищет но­
вые формы революции, адекватные современному состоянию мира, то
к началу 1980-х революция в его понимании превращается в некий
фрактальный процесс, который происходит повсеместно в мире, где
не происходит ничего. Впрочем, давайте разберёмся в его теоретиче­
ских выкладках обстоятельнее.
Революция в традиционном понимании, утверждает Бодрийяр, се­
годня невозможна. Она слишком хорошо встроена в систему произ­
136


водства/потребления. Будучи всего лишь одним из симулякров, рево­
люция ничего не меняет в современном пространстве симуляции.
Исторически первой формой революции явилась забастовка, кото­
рую Бодрийяр вполне традиционно определяет как «организованное
насилие с целью отнять у осуществляющего встречное насилие капита­
ла если не власть, то хотя бы часть прибавочной стоимости»1. Сегодня
забастовка невозможна: во-первых, потому что системы производства
больше нет, а во-вторых, потому что забастовка ничего не может из­
менить, ведь она нацелена на перераспределение прибылей, а капитал
и сам успешно выполняет эту функцию. Нарушить цикл производ­
ственных отношений может лишь то, что неподвластно организации
и определению класса как 1) исторической представительной инстан­
ции и 2) исторической производственной инстанции. Иными словами,
то, что способно произвести переворот всей «классовой борьбы» «из
самой глубины своей несознательности».
Таковым видится Бодрийяру забастовочное движение иммигран­
тов. Пролетариат привязан к экономико-политическому силовому от­
ношению с буржуазией, так что иммигрант является его классовым
врагом и в силу своей социальной исключённости обходится без систе­
мы представительства (профсоюзы и т. п.), претендующей говорить от
его имени. Этой своей девиантностью иммигрант заражает весь про­
летариат и потому выступает революционной силой2. (Впрочем, го­
ворит Бодрийяр, профсоюзы и капиталисты уже почувствовали эту
опасность и стремятся избежать её, превратив иммигрантов в «полно­
правных фигурантов» классовой борьбы.)
Только забастовка ради забастовки, настаивает Бодрийяр, являет­
ся в наши дни подлинной борьбой. Забастовка, не направленная на
конкретные цели, немотивированная и лишённая политической рефе­
ренции. Именно такая форма борьбы может соответствовать и одно­
1Бодрийяр Ж . Символический обмен и смерть. С. 78.
2Это «ра звращение» заставляет Бодрийяра вновь вернуться к проблематике ис­
торическо го подавления символического обмена системой потребительной стоимо­
сти: «О т к а з от непрерывной работы , наплевательское отношение к ней, несоблю­
дение трудового расписания, равнодушие к заколачиванию денег, сверхурочным,
должностному росту, сбережениям и предусмотрительности — работают ровно по
м инимуму, после ч его прекращают и о тклады ва ют остальное на потом. Именно
за такое поведение европейские колонисты упрекают “недоразвитые” народы: их
невозможно п риуч ить к труду/ценности, к рациональному и непрерывному рабо­
чем у времени, к понят ию выигры ша в заработке и т .д . Только вывозя их за море,
удаётся наконец интегрировать их в трудовой процесс. Зато западные рабочие в
то же самое время всё более и более “регрессируют” к поведению “недоразвитых”.
Впечатляющий реванш за колонизацию в самой современной её форме (импорта
рабочей силы): развр ащается сам западный пролетариат, так что его еще, глядишь,
п ридет ся однажды эксп ортировать обратно в слаборазвитые страны, чтобы заново
там п риуч а т ь к историческим и революционным ценностям труда» (там же. С. 82).
137


временно противостоять производству, которое само немотивированно,
бесцельно, лишено референции и социальной потребительной стоимо­
сти. Производству ради производства может противостоять только за­
бастовка ради забастовки.
Систему нельзя уничтожить «прямой», диалектической революци­
ей экономического или политического базиса. Такое действие может
лишь «вывернуть наизнанку» систему и дать ей новый толчок. Как
писал Ж . Баландье, «высшая хитрость власти состоит в допущении
ритуального оспаривания с целью более эффективной своей консоли­
дации»3 (курсив автора. — А . Д .) . Логика системы —это логика энер­
гии, расчёта, разума и революции. Революционному насилию здесь
негде закрепиться, и оно оборачивается против себя же. Выражаясь в
лакановских терминах, Бодрийяр заявляет, что систему никогда нель­
зя победить в плане реального, поскольку реальное системы всегда
оказывается воображаемым4. Все выступления против реального ока­
зываются задействованы на уровне воображаемого и потому укрепля­
ют систему5. Как замечает Бодрийяр в «Симулякрах и симуляции»,
все выступления против системы оказываются подкреплением Реаль­
ного средствами Воображаемого: ложь подкрепляет правду, преступ­
ление-закон , забастовка— труд, революция — капитал. Точно так же
антитеатр поддерживает театр, антиискусство является формой искус­
ства, антипедагогика — формой педагогики, а антипсихиатрия лишь
укрепляет позиции психиатрии. (Власть может симулировать даже
собственную смерть на уровне Воображаемого: так, убийство Кеннеди
имело место потому, что он нёс в себе политическое измерение, но на
3 Баландье Ж . Политическая антропология / Пер. Е . А . Самарской. М .: Научный
мир, 2001. С. 48.
4Об этой невозможности произвести революцию в произведённом мире и не по­
родить нового тоталитаризма замеча тельно пишет М . Бланшо: « У т вер жда я , что
равенство — это основа всякого подлинного сообщества и что о нём нельзя гово­
рить, пока потребности всех его членов не будут удовлетворены в равной мере
(требование само по себе минимальное), комму низм имеет в виду не совершенное
общество, а принцип “о тк рыто го ” человечества, им же самим, в сущности, и по­
рождённого, “имманентного” (по выражению Ж а на - Л ю к а Нанси): имманентность
человека по отношению к человеку, что Предполагает та кже взгляд на него как аб­
солютно имманентное существо, поскольку он являе тся или до лжен стат ь целиком
и полностью творением, собственным творением, а в конечном счёте — творением
всех; всё, как говорит Гердер, до лжно бы ть произведено им — от чело веч ества до
природы (и да же Бога). Без остатка, до конца. Э т о и есть внешне безобидное нача­
ло самого зловещего тоталитаризма » (Бланшо М . Неописуемое сообщество / Пер-
Ю. Стефанова. М .: Московский философский фонд, 1998. С. 8 -9 ).
5 «Капитал хитёр, он не играет в критические игры, игры истории, он обманы­
вает диалектику, которая описывает его лишь задним числом, в запаздывающей
революции. Д а же революции, направленные прот ив капитала, соверша ются лишь
затем, чтоб ы да т ь новый импульс его собственной р ево люци и.. . » ( Бодрийяр Ж*
Америка. С . 154).
138


прочих американских президентов совершались только инсценирован­
ные покушения.)
Система живёт насилием символическим —непрестанной обрати­
мость ю отдаривания и захватом власти путём одностороннего одари­
вания. Поэтому революционное насилие необходимо перенести в сферу
символического, где действует закон вызова и обращения. По сути, ре­
ального насилия, как и реальных сил, здесь вообще нет, а есть только
вызов и символическая логика. Так, на смерть можно ответить только
другой смертью. Основание системы —дарение без отдаривания, даре­
ние труда, и ответить на этот дар разрушением или жертвоприношени­
ем невозможно. Так, невозможно ответить на «дары» СМИ, посколь­
к у они обладают монополией на код. Единственный выход, считает
Бодрийяр, состоит в том, чтобы обратить против системы сам прин­
цип её власти, то есть невозможность ответа и возражения. «Бросить
системе такой вызов, на который она не сможет ответить ничем, кроме
своей гибели и крушения». Этот дар может быть только даром смер­
ти. «Пускай система сама убьёт себя, отвечая на многократный вызов
смерти и самоубийства»6.
Откликом на смерть может стать только смерть. Бодрийяр гово­
рит не о буквальном, физическом самоуничтожении: смерть в данном
случае должна быть символической, как, например, отказ студентов в
мае 1968-го от получения дипломов по социологии. На такой вызов не
может ответить вся грандиозная машина подавления. Вспомним бунт
самоубийцы в «Двойном шпагате» Ж . Кокто, — он оставляет записку:
«Слишком много пуговиц, чем застёгивать их и расстёгивать, лучше
уме ре ть»7. На такой вызов система моды может ответить только соб­
ственной смертью8.
«Категория рабочей силы зиждется на смерти»9. Человек должен
умереть, чтобы стать рабочей силой. Эту свою смерть он продаёт в
обмен на заработную плату. Смерть предполагается уже самой воз-
6 Бодрий яр Ж . Символический обмен и смерть. С. 99. Бодрийяр не одинок в
свои х взг ля дах на вызов как сущность дара. П. Бурдьё, который опирается на
эт ногр аф ическ ий материал Северной Африки, также пишет о том, что «дар все­
гда заключает в себе более или менее отрицаемый самим дарящим вызов... Это
позволяет понять, что логика вызова и ответа есть тот предел, к которому стре­
м ит ся обмен дара ми, когда щедрость обмена доходит до состязания в щедрости»
(курсив автора. — Л. Д .; Бурдьё П. Практический смысл. С. 196).
7Кокто Ж . Двойной шпагат / Пер. Н. Шаховской / / Сочинения: в 3 т. М.:
Аграф, 2001. Т. 1. С. 38-39.
8 «Герой вызова неизменно занимает позицию самоубийцы, но его самоубий­
с т во тр иумф а льно: именно разрушая ценность (свою ценность), именно уничтожая
с м ыс л (свой смы сл), он вынужда ет другого реагировать всякий раз неадекватно,
всякий раз чрезмерно» ( Бодрийяр Ж . В тени молчаливого большинства, или Конец
социального. С. 77).
9 Бодрий яр Ж . Символический обмен и смерть. С . 102.
139


можностью количественной эквивалентности. Смерть рабочего пред,,
полагается эквивалентностью зарплаты и рабочей силы, а эквивалент
ностью всех произведённых товаров друг другу предполагается си ^
волическое истребление вещей. Речь идёт не о насильственно-физц.
ческой гибели, но о безразличной взаимоподстановке жизни и смер.
ти, нейтрализации как жизни, так и смерти в послежитии, то есть
в «отсроченной смерти»10. Труд, подчёркивает Бодрийяр, — это мед.
ленная смерть, не в смысле физического истощения рабочего, но как
медленная смерть, противостоящая смерти насильственной11. Един­
ственная альтернатива труду — жертвоприношение, то есть немедлен­
ная смерть. «Устранить интервал —значит устранить стратегию»12, ^
писал немного позже П. Бурдьё.
Бодрийяр обращается к «генеалогии раба», причём, в совершенно
гегелевском духе. Первоначально военнопленного умерщвляли, при­
знавая за ним достоинство умереть. Впоследствии его стали «щадить»
и, лишая достоинства, помещать в ряд предметов домашней роскоши.
Таким образом военнопленного избавили от немедленной смерти и об­
рекли на медленное умирание в качестве раба. Именно это и позволяет
Бодрийяру сказать, что труд есть отсроченная смерть13. Труд — знак
унижения, поскольку раба не признают достойным смерти. Неверно
было бы утверждать, говорит Бодрийяр, что капитал эксплуатирует
рабочего до смерти; напротив, капитал отказывает ему в смерти. Жить
в труде — бесконечное унижение. Господин обретает власть благодаря
этой отсрочке смерти, которую он дарует Рабу. Сам же он сохраняет
право рисковать жизнью. Рабу в этом отказано, и он остаётся жить,
не имея права вернуть дар жизни Господину. («Индивид, который не
рисковал жизнью, — пишет Гегель, — может быть, конечно, признан
личностью, но истины этой признанности как некоторого самостоя­
тельного самосознания он не достиг»14 (курсив автора. — А . Д .) .) Так
10Там же. С . 103.
11В этом отношении труд является отсрочкой смерти. «... Ка к можно заметить
в любом обществе, ответный дар, чт об ы не ст ать оскорбительным, до лжен быть
отсроченным и иным — ведь немедленно отдариться в точно сти такой же вещью
будет с очевидностью равнозначно отказу от д а р а .. . » (Бурдьё П. Практический
смысл. С . 206). И далее: «... Временной интервал, разделяющий дар и ответный
дар, как раз и позволяет воспринять отношение обмена как необратимое, иначе
ему всё время грозит бы ть воспринятым извне и изнутри как обратимое, то есть
сразу и обязательное, и к ор ы ст н о е.. . Ж ела ние расквитаться, не иметь до лгов-^
это значит задним числом разоблачить и первоначальный дар как продиктованный
желанием ко го -то обязать (курсив автора. — А . Д . : там же . С. 207).
12Там же. С. 208.
13«Всё решает ритм смерти — медленной или насильственной, б е з о тл а г а т е л ь '
ной или отсроченной: именно этим радикально разграничиваются два типа ор­
га низа ции— экономическая и жертвенная » (Бодрийяр Ж . Символический обмен И
смерть. С. 103).
14 Гегель Г. В. Ф. Феноменология духа. С . 102.
140


что власть состоит не в праве предавать смерти, а в праве оставлять
жизнь тому, кто не может её отдать. Изъятие из смерти есть изъятие
из оборота символического имущества; в этом и состоит насилие над
Рабом.
Поскольку власть — это отсроченная смерть, устранить её можно,
лишь устранив отсрочку смерти. Власть Господина, в одностороннем
порядке жалующего жизнь Рабу, можно упразднить лишь в том слу­
чае, если эту жизнь можно будет ему отдать, то есть в случае неотлож­
ной смерти. На отсроченную смерть ответить смертью немедленной.
Так, по логике Бодрийяра, восстанавливается символический обмен:
« любую вещь следует вернуть тем же жестом и в том же ритме, иначе
не получается взаимности и, собственно, нет и возврата как таково­
г о » 15. Стратегия властной системы заключается в сдвигании време­
ни обмена, когда незамедлительная обратимость смерти подменяется
непрерывностью и «смертельной линейностью» труда.
Ж . - Ф . Лиотар говорил о либидинальной экономике и интенсивном
наслаждении эксплуатируемого в своей униженности и эксплуатируе­
м о е TM 16. Конечно, соглашается Бодрийяр, инвестиция желания и отда­
ча своей смерти присутствует в либидинальной интенсивности, однако
э то т процесс происходит не в символическом ритме немедленного от­
вета. Поэтому наслаждение не-властью не может упразднить власть.
Этот «символический отпор», к тому же, нейтрализуется заработной
платой. Эксплуатируемый стремится отдать свою жизнь эксплуата­
тор у в труде, но эксплуататор обуздывает его самоотдачу зарплатой.
Политэкономия представляет дело таким образом, будто капитал по­
купает у рабочего его рабочую силу и отчуждает в свою пользу приба­
вочный труд; в реальности же, говорит Бодрийяр, капитал даёт трудя­
щемуся его труд, а трудящийся отдаёт капиталисту капитал. Именно
капиталист обладает инициативой дарения, что и обеспечивает ему
власть, и не только в сфере экономики.
Таким образом, даяние и получение труда функционируют как код
дискриминации и социального господства. Зарплата— «отравленный
подарок» , обобщающий знак всего кода. Кроме того, зарплата пре­
вращает рабочего в «получателя благ», так что дарение удваивает­
ся, и вдвое же возрастает символическая недостаточность рабочего.
Разрушить э тот экономический дар можно, только отказавшись от
работы и от зарплаты. («Революционное преобразование Общества:
посредством не Труда, но Борьбы (за признание)»17, — пишет А. Ко-
ж ев.) Ведь и сама зарплата сегодня выдаётся не как вознаграждение
за труд, а как то, что позволяет участвовать в потреблении, то есть
15 Бодрий яр Ж . Символический обмен и смерть. С . 104.
16С м .: Lyotard J. F . Economie libidinale. P., 1974.
17Kootcee А . Введение в чтение Гегеля. С . 179.
141


совершать труд иного рода. В ходе этого потребления воспроизводится
то же символическое отношение медленной смерти: потребитель поль­
зуется отсроченной смертью вещи.
В примитивных обществах господство подлежало искуплению по­
средством ритуального убийства вождя, описанного Дж. Фрэзером,
или же посредством ритуального обращения (праздник, жертвоприно­
шение). С приходом диалектики Господина и Раба обратимость власти
сменяется диалектикой воспроизводства власти. Искупление власти,
впрочем, по-прежнему симулируется. Так, в капитале формальный
«выкуп» власти осуществляется посредством механизма труда, зар­
платы и потребления. Сама экономика, предполагает Бодрийяр, воз­
никла именно с этой целью: это система искупления, контролируемая
и бесконечно распространимая, но в то же время не ставящая под угро­
зу отправление и наследование власти. Такой симуляцией искупления
экономике удалось скрыть структуру власти: в то время как власть
односторонне одаривает, большинство уверено, что она односторонне
присваивает. Все революции пытались отобрать у власти «взятое» у
них, тем самым содействуя упрочению власти.
Революция состоит в немедленной смерти. «Единственное произве­
дение и действие всеобщей свободы е с ть ... смерть, и притом смерть,
у которой нет никакого внутреннего объёма и наполнения; ибо то, что
подвергается негации, есть ненаполненная точка абсолютно свобод­
ной самости; эта смерть, следовательно, есть самая холодная, самая
пошлая смерть, имеющая значение не больше, чем если разрубить ко­
чан капусты или проглотить глоток вод ы»18 (курсив автора — А.Д.).
И действительно: подлинная революция, происходящая в наши дни,
по Бодрийяру, представляет собой терроризм, бессмысленный и не
направленный ни на какие цели. « ...А бсолютная Свобода —это чи­
стое ничто (=смерть)», — комментирует Кожев19. Захват и убийство
заложников при террористическом акте, говорит Бодрийяр, представ­
ляет собой (для заложников) возможность принять и подарить свою
смерть. Этот символический акт уничтожает «равнодушную негатив­
ность» отсроченной смерти, подаренной индивиду Капиталом20. (Поз­
же, в связи с событиями 11 сентября 2001 г., Бодрийяр уточнит свои
позиции. В интервью журналу «Spiegel» по поводу падения башен-
близнецов он скажет, что терроризм не является формой революций
18Гегель Г. В. Ф. Феноменология духа . С . 318 .
19Кожев А. Введение в чтение Гегеля. С. 181. « ...И менно Ужас-Террор кл»'
дёт конец Рабству, упраздняет сами отношения Господства и Р аб с т ва .. . » (там
С. 184).
20 «М ы все заложники — вот в чем секрет захвата заложников, и мы все м е ч т а в
не просто тупо умереть от износа, а принять и подарить свою смерт ь» ( БодриV'
яр Ж . Символический обмен и смерть. С . 294).
142


и восстания против несправедливостей капитализма, поскольку у него
нет никакой идеологии и никаких целей21.
Сегодня массы упраздняют систему, не восставая против неё, но
просто подталкивая её к функционированию по законам «гиперло­
гики»: потребление в отсутствие потребительной стоимости. Подоб­
но солдату Швейку, массы расшатывают всю конструкцию именно
потому, что следуют её законам. Существо современности, говорит
Бодрийяр, заключается не в классовой борьбе и не в хаотическом дви­
жении масс, а в деструктивном гиперконформизме гиперсимуляции,
уничтожающей социальное по его же собственным законам. Любая
власть разваливается от столкновения с массами. «Молчаливое боль­
шинство — это не сущность и не социологическая реальность, это тень,
отбрасываемая властью, разверзнувшаяся перед ней бездна, поглоща­
ющая её ф ор ма»22. Гибель власти —это одновременно и крах револю­
ции: имплозивная масса неспособна к взрыву. Любой обращённый к
ней революционный призыв она нейтрализует. Сила масс —это сила
«сомнамбулического отказа». Революция уже происходит, только это
революция не активно-критическая, но инволюционная, основанная не
на негативности, а на инерции. У этой революции нет никакого смыс­
ла.
Единственный феномен, который близок массе как виновнику
смерти социального, — терроризм. Как и сама масса, терроризм отри­
цает социальное и отказывается от смысла. «Современный терроризм
держит под прицелом социальное в ответ на терроризм социально­
г о » 23. На гиперреальную социальность терроризм отвечает гиперре­
альным действием, которое ускользает от репрезентации и детерми­
низма и действует в механизмах «цепной реакции передачи настрое­
ния». Терроризм лишён смысла и определённости в той же мере, что
и система, с которой он борется. Собственно, он включён в эту систе­
му. Терроризм не ведёт к революции, он ориентирован на массы в их
молчании и ни к чему их не призывает. Только террористический акт
лишён репрезентации. Он не представляет массы и не служит актив­
ным выражением их пассивного сопротивления. Между терроризмом
и поведением массы — отношение не означающего/означаемого, но эк­
вивалентности, ведь и то, и другое не имеют смысла. Их объединяет
отрицание любой репрезентативной системы. Подрывная сила терро­
ризма в том, что он, будучи сам нерепрезентативен, делает очевидной
нерепрезентативность любой власти. Терроризм не имеет ни цели, ни
21См .: This is the Fourth World War: The Der Spiegel Interview With Jean Bau­
drillard / Transl. by S. Gandesha / / The International Journal of Baudrillard Studies.
2004. Vol. 1. N1 .
22 Бодрийяр Ж . В тени молчаливо го большинства, или Конец социального. С . 57.
23Там же. С . 59.
143


конкретного врага и потому полностью соответствует недифференци-
рованности системы, в которой уже давно нет различия между целями
и средствами.
Терроризм, говорит Бодрийяр, имеет много схожего с природны­
ми катастрофами. И природа, и внезапно отказавшая технологическая
система в равной степени являются террористами и демонстрируют
возможность радикальной подрывной работы в отсутствие субъекта.
Отключение электричества в мегаполисе может быть вызвано и сабо­
тажем, и техническими неполадками, но результат одинаков: грабежи
и акты насилия. Это значит, что терроризм не порождается стремлени­
ем к насилию, но является одним из аспектов нормального состояния
социального в период его крушения.
Треугольник «массы — СМИ — терроризм» очерчивает простран­
ство имплозии. Это пространство пронизано «насилием пустоты». Но
имплозия может развёртываться не только как катастрофа, но и как
контролируемый и направляемый процесс. Такова она в примитивных
и традиционных обществах, которые замыкаются в нерепрезентатив­
ном процессе. Западная цивилизация также долгое время контроли­
ровала имплозию, будучи нацелена на стратегию экспансии. Однако
сегодня темпы высвобождения энергии уже не поддаются контроли-
94
рованию, поэтому западная культура разрушается .
В сущности, писал Бодрийяр в 1990 г., революция уже произошла,
и произошла повсеместно, но не так, как это принято представлять.
« Всё, что высвобождалось, получало свободу для того, чтобы, выйдя
на орбиту, начать вращение»25. Теперь всё, что освобождается, подвер­
гается серии замещений и таким образом становится неопределённым
и непостоянным. Эта участь постигла даже Бога, который не исчез
бесследно, но рассеялся в социокультурном пространстве, перейдя во
вторичное, притворное, существование. Поэтому, утверждает Бодрий­
яр, революции больше нет; есть только непрерывное вращение ценно­
стей, закрученное в спираль.
Пролетариат «опроверг» себя в качестве класса, тогда как, по геге­
левской логике, он должен был «опровергнуть» себя в качестве проле­
тариата как такового. В терминах Гегеля можно было бы сказать, что
Раб не разрешил себя как Раба, но лишь упразднил свои отношения с
Господином. (Бодрийяр не прибегает к такой терминологии, но мысль
его вполне прозрачна.) Классовое общество тем самым было упраздне­
но. Впрочем, Бодрийяр полагает, что пролетариат вовсе не был клас­
24 «М ы являемся свидетелями угасания системы взрыва с её о тч аянны м стреМ'
лением овладеть энергией, дошедшей до своего предела, или, что то же сам*#’
раздвинуть пределы этой э нерг ии .. .
— с т е м, чтоб ы спасти экспансию и движение
к освобождению» (там же. С . 71).
25 Бодрийяр Ж . Прозрачность зла. С . 8.
144


сом; подлинным классом была только буржуазия, и именно ей удалось
« опровергнуть» себя, уничтожив заодно капитал и породив бесклассо­
вое общество. Таким образом, гегелевский Господин выполнил свою
программу, выполнил негативно: не обретя реализации своего жела­
ния за счёт желания Раба, он исчезает с исторической арены. Однако,
говорит Бодрийяр, все революционные упования сводились к надежде
на самоотрицание пролетариата. И теперь, когда пролетариат рассе­
ялся вместе с классовой борьбой, всё произошло не так, как ожида­
лось. Марксистский анализ безупречен, подчёркивает Бодрийяр. Если
бы капитал развивался согласно своей собственной логике, несущей
в себе противоречия, он действительно был бы уничтожен пролета­
риатом. Однако логика функционирования капитала изменилась: ка­
питал трансполитизировался и вышел за пределы производственных
отношений и политических антагонизмов, автономизировавшись в ви­
де случайной (то есть такой, где место детерминизма занимает слу­
чайность) экстатической формы и представив мир по своему образу
и подобию. Сегодня капитал функционирует изолированно и вне сво­
их собственных конечных целей. Революционная теория предполагала
исчезновение государства и исчезновение политического в «прозрачно­
сти социального». Однако и этого не случилось: политическое исчезло,
а вместе с ним исчезло и социальное. Политику сменила трансполити­
ка, то есть «нулевой уровень» политического, наиболее благоприятный
для симуляции политики. Политическое всё время исчезает и не пере­
стаёт исчезать, так что его место всегда занято.
В статье по поводу атаки на нью-йоркские башни-близнецы 11 сен­
тября 2001 г. Бодрийяр подчеркнул, что «они это сделали, но мы этого
хотели»26. Все речи по поводу терактов опускают тот катарсис, кото­
рый эти события порождают. Моральное осуждение скрывает лико­
вание по поводу разрушения мировой мощи, а точнее —её саморазру­
шения. Террористическое воображение бессознательно живёт во всех
нас, порождённое самоубийственной красотой западной мощи. Мечта о
разрушении могущества, ставшая неоспоримым фактом, неприемлема
для западной морали и потому подавляется всеми дискурсами. Одна­
ко, утверждает Бодрийяр, от этого факта никуда не деться: если мы не
признаём, что события 11 сентября были для нас желанными, мы низ­
водим их на уровень произвольного действия нескольких фанатиков.
Так, в общем-то, и пытаются действовать СМИ. Однако этот мрачный
объект желания существует, и, не будь его, теракт не вызвал бы такой
эмоциональной реакции. Символическая стратегия террористов была
рассчитана на наше молчаливое согласие, и они не просчитались.
26Baudrillard J. L ’ esprit du terrorisme. См. также: Baudrillard J., Mo rin E. La
violence du monde. P., 2003.
145


Люди Ближнего Востока питают неприязнь к Западу не потому,
что Запад на протяжении столетий только брал у них и ничего не да­
вал взамен. Наоборот, говорит Бодрийяр, Запад всегда только давал
и никогда не брал, лишая Третий мир возможности ответного дара.
Так что ненависть к Америке и Западу вообще происходит не от экс­
плуатации, а из оскорблённого чувства27.
Причина подобных явлений заключается не в ненависти обездолен­
ных и эксплуатируемых к господствующей мировой силе, но в том, что
«желание зла» испытывают даже сильные мира сего. Аллергия на вся­
кий установленный порядок универсальна, а башни Всемирного тор­
гового центра олицетворяли этот порядок. Усиление власти обостряет
желание её разрушить, так что власть сама становится соучастником
своего собственного уничтожения. Падение башен, говорит Бодрий­
яр, было их самоубийством в ответ на самоубийство самолётов. Запад
сам себе объявил войну. Философ полагает даже, что террористы не
предполагали падения башен, об этом свидетельствует проведённая
одновременно атака на Пентагон, менее зрелищная и потому произ­
ведшая не столь сильное впечатление на телезрителей во всём мире.
Символическое разрушение башен произошло при непредусмотренном
террористами внутреннем соучастии, как если бы башни обрушились
сами по себе. Ведь сама система создала идеальные условия для нане­
сения удара по себе. Система, страдающая от избытка власти, бросила
вызов террористам, и они ответили на него восстановлением сингуляр­
ности.
Терроризм сегодня повсюду, он как тень следует за системой гос­
подства. Больше нет чёткой границы, которая позволила бы его обо­
значить. Всё сопротивляющееся Западу тайком соединилось с его соб­
ственным внутренним разломом. Терроризм подобен вирусу, встроив­
шемуся в метаболическую систему организма. СМИ стараются сосре­
доточить конфликт вокруг Америки и ислама, создавая иллюзию ви­
димого противостояния и возможности силового решения проблемы.
Однако дело не в Америке и не в исламе, а в столкновении глобализа­
ции с самой собой. Это мировая война, только не третья, а четвёртая.
Первая мировая война стала завершением эпохи колониализма и
разрушила превосходство Европы над миром. Вторая положила ко­
нец нацизму. Третья, имевшая форму «холодной войны», положила
конец коммунизму. Все эти мировые войны приближали мир к уста­
новлению единого порядка, который сегодня близится к концу. Чет­
вёртая мировая война — это война фрактальная, в которой все син­
гулярности восстают, подобно антителам при аллергической реакции.
27См. выступление Бодрийяра «Насилие глобального» : http: / / www.ctheory.net
/ text_file.a sp?pick=385.
146


Поскольку прямое столкновение стало невозможно (сталкиваться, в
общем-то, нечему), идею войны поддерживают при помощи «постано­
вочных» конфликтов вроде войны в Ираке или в Афганистане. Но при
этом Четвёртая мировая происходит повсеместно, будучи тем, что пре­
следует мировой порядок и гегемонию господства. Америка и ислам
могли бы поменяться местами, но это ничего не изменило бы.
Терроризм аморален, и символический вызов, заключающийся в
падении башен-близнецов, тоже аморален, отвечая требованиям амо­
ральной по своей природе глобализации. Бодрийяр призывает всех нас
стать такими же аморальными, ибо только это позволит нам заглянуть
«по ту сторону добра и зла». И здесь, «по ту сторону», Бодрийяр обна­
руживает, что «дух терроризма» заключается в том, чтобы никогда не
атаковать систему с позиции силы. Философ опять повторяет мысль,
изложенную в «Символическом обмене»: борьба ведётся в символиче­
ском поле, где на смерть можно ответить только смертью. Террори­
сты-камикадзе бросают системе вызов, на который она может ответить
лишь собственной смертью.
Бодрийяр не пытается копировать теорию классовой борьбы, заме­
няя пролетариат терроризмом. Конечно, «призрак коммунизма» име­
ет много сходства с «призраком терроризма»: если пролетариат был
агентом распада современной Марксу капиталистической системы, то
сегодня терроризм вызывает распад посткапиталистической сверхдер­
жавы. Однако Терроризм —это не классовый враг Капитала, он не яв­
ляется субъектом истории, а выступает как скрытый враг. Классовая
борьба, говорит философ, порождала исторические события. Терро­
ризм порождает лишь внеисторичные катастрофы. Сама глобальная
власть в наши дни вступает в конфронтацию с собой. Так что Систе­
ма имеет дело не с «призраком коммунизма», а со своим собственным
призраком28.
Бодрийяр, по его собственным словам, сопротивляется идее сопро­
тивления: сопротивление как элемент критического и деструктивного
мышления не адекватно современности29. Интегральная реальность
поглощает любую негативность, а значит, надежда на сопротивление
и противопоставление ценностям контрценностей представляет собой
иллюзию. В нашей ситуации, считает Бодрийяр, можно делать ставку
только на сингулярность, которая не сопротивляется, потому что кон­
ституируется в некоем «отдельном» мире со своими правилами игры.
Сингулярность в силу этого существует до тех пор, пока сама не позво­
ляет себя уничтожить. Сингулярность —это неодолимое препятствие
на пути системного с его экспансией.
28С м .: Baudrillard J. Virtuality and Events: The Hell of Power / Transl. by Ch.
Turner / / The International Journal of Baudrillard Studies. 2006 . Vol. 3. N 2 .
29С м .: Бодрийяр Ж . Пароли. О т фрагмента к фрагменту. С. 146.
147


Бодрийяр выделяет четыре модели нападения и защиты, выстра­
ивающихся в генеалогическую последовательность, — её звеньями вы­
ступают волки, крысы, тараканы и вирусы. Волки (как и нападающие
на людей люди) —это фронтальный враг, от которого можно устано­
вить заслоны (заборы, крепостные стены, баррикады и т. п.) и прибег­
нуть к тактике фронтального сопротивления. То же самое можно ска­
зать о классовой борьбе, описанной Марксом. Крысы —это скрываю­
щийся враг, а потому оказать ему фронтальное сопротивление не пред­
ставляется возможным. Против крыс эффективны санитарные меры —
дезинсекция и профилактика. Тараканы обитают не в трёхмерном про­
странстве, а в пространстве щелей. Они живут повсюду, и поэтому
бороться с ними ещё труднее, чем с крысами. Но самым опасным про-
тивником являются вирусы, которым мы вообще не в состоянии сопро­
тивляться. Вирус — это чистая информация, одновременно и носитель,
и деструктор информационного. Мы даже не знаем, стремится ли он к
выживанию или к самоуничтожению. Место фронтальной реакции се­
годня заняла абреакция, которая просто исключает то, что не удовле­
творяет нас. Современный человек испытывает глубокое недовольство
ситуацией, однако не видит своего противника и не может противопо­
ставить ему критику. При столкновении с невидимым врагом, говорит
Бодрийяр, нам тоже следует стать невидимыми и неуловимыми. Это
значит сражаться с врагом его собственным оружием и по законам
его собственной логики: «наша мысль, конституируя себя как вызов,
должна соответствовать парадоксальности, неуловимости и алеатор-
ности угрожающей нам системы»30.
30 Там же. С. 148.
РАЗЛОМ II. ГЕГЕЛЬ
Эта мысль хочет быть — в той мере, в какой
это возможно, — мысл ью Гегеля, той его мыс­
лью , которую современный м ысли тель, зная то,
чего не знал Гегель (з на я , например, ра звитие
исторических собы тий после 1917 года и, конеч­
но же, философию Хайдеггера), мог бы взять на
себя и развивать.
Ж . Батай. Гзгель, смерть и жертвоприношение
Отношения французских философов с Гегелем складываются весьма неров­
но. Если до 1930 г. к нему относились пренебрежительно, то в 1930-1940 -х гг.,
благодаря оживлению интереса к марксизму и лекциям А. Кожева, его ста­
ли считать авангардным мыслителем, так что М. Мерло-Понти заявил даже,
что Гегель стоит у истоков всего великого в философии последнего столетия
148


марксизма, ницшеанства, феноменологии, экзистенциализма и психоанализа1.
Однако к 1960-м гг. вновь возобладали антигегельянские настроения, и Де­
лёз в 1968-м считал хайдеггерианство, структурализм и современный роман
витающими в воздухе признаками «обобщённого антигегельянства»2, а Фуко
в своей лекции 1970 г. заметил, что вся современная (на тот момент) эпо­
ха стремится «избежать Гегеля»3. В общем, по выражению В. Декомба, «в
1968 г. всё, что есть современного, то есть те же Маркс, Фрейд и т.д ., враж­
дебно Гегелю»4. Бодрийяр оказался в стороне от этих баталий— сперва в си­
л у своей молодости , за тем из-за принципиальной диетанцирован ности от лю­
бых модных поветр ий. В те времена, когда Гегеля проклинают и поносят, он
скромно и на первый взг л яд незаметно обращается к философии немецкого
классика.
Сопоставление Бодрийяра с Гегелем, несмотря на всю заманчивость, требу­
ет осторожности. Эти философы мыслят в совершенно различных парадигмах,
и Б одрий яр постоянно выступает против историцистского телеологизма и ми­
фологии субъекта. При этом, однако, мы полагаем не только возможным, но
и необходимым предпри ня ть попы тку сведения э ти х несхожих систем мысли.
Рассуждение Гегеля о Господине и Рабе — важнейшая часть его филосо­
фии Духа. Э то позволяет ему отча сти избежать субъектно-объектного проти­
вопоставления и постулировать некий «смысл истории». Для Бодрийяра такая
п озици я , конеч но же, неприемлема. Он не склонен усма тр ива ть в истории ни
проявление Духа , ни вообще какую бы то ни было целесообразность и целена­
правленность. Поэтому говорить о присутствии у Бодрийяра философии Духа
в каком бы то ни было — хотя бы и «диалектически снятом» — виде совер­
шенно неправомерно. Но, ка к мы уже говорили, французские интеллектуалы
п озна ко ми л ись с Гегелем в и нтерпретации Кожева, а кожевский Гегель весьма
своеобразен и оригинален. Легко заметить, сколь несхожи Гегель «Феномено­
логии духа» и Гегель кожевского «В ведения...» . По-видимому, именно бла­
г одаря этой ситуации Бодрийяр смог воспользо ваться кожевско-гегелевскими
конструкциями, не затрудняясь тем обстоятельством, что за ними должен бы
стоять пресловутый Дух, проявляющийся в самосознании.
Итак, обратимся к диалектике Господина и Раба. Гегель говорит о том, что
человек, не отделяющий себя от мира вещей, является ещё животным. С пози­
ции Бодрийяра, здесь действительно ещё не приходится говорить об индиви­
де (« ч е л о ве к» — слово, несущее слишком много коннотаций гуманистической
эпохи, так что Бодрийяр предпочитает говорить об индивиде). Такой индивид
м ожет непосредственно уто л я т ь голод, который не я вляется «н аведённым» ,
«функциональным» и т.п . желанием/потребностью. Поэтому социоисториче-
ский анализ как у Гегеля, так и у Бодрийяра начинается с того момента, когда
ч еловек о тделяе тся о т мира вещей, противопоставл яет ему себя и исп ытывает
ж ела н ие, направленное на отделён ные вещи.
1Merleau-Ponty М. Sens et non-sens. P., 1948. P. 109.
2Делёз Ж . Различие и повторение. С . 9.
3 Foucault М . L ’ordre du discourse. P., 1971. P. 74.
4Д ек омб В. Современная французская философия / Пер. с фр. М . М . Фёдоро­
вой. М .: Весь мир, 2000. С. 18.
149


Желание, говорит Гегель устами Кожева (как у Деррида «Сократ пишет
под дикто вку Пл а то на » ) , неудовлетворимо. Будучи направлено на какой-либо
предмет, оно является негацией этого предмета и ведёт к его уничтожению. Так
человек, поедающий бутерброд, « убива ет » бутерброд в процессе удовлетворе­
ния желания с ъес ть его. Поэтому возникает необходимость поста ви ть между
собой и предметом некое посредствующее жела ние. Та ким образом, ж елание —
это желание желания другого. В этот момент и возникает общественная стра­
ти ф и кация: Господин перестаёт бы ть природным человеком, поскольку отрека­
ется от животных потребностей и направляет желание на то, что не является
необходимым для его физиологического (животного) выживания. А Раб оста­
ётся животным, поскольку и нсти нк т самосохранения в нём ока зы вается пре­
выше желания социального признания. Именно так Бодрийяр видит начало
символ ически х обменов в человеческом обществе, то е сть появление того , что
антрополог и называю т ку ль турой. В се обмены в первобытном обществе, под­
чёркивает Бодрий яр, направлены на конститу ирование социа льного престижа.
Эти обмены не есть нечто жизненно необходимое для биологи ческого человека,
и здесь-то инди вид как раз и ста нов и тся впервые человеком.
Здесь возникает первая трудность : по многовековой привычке мы задаём­
ся вопросом о прич и на х э то го процесса. Почему? Почему человек нач инает
тратить все свои усилия, не жалея зачастую собственной жизни, для дости­
жения того, что не является его физиологической потребностью? В «Забыть
Фуко» Бодрийяр поругивает своего коллегу за попытки найти «нулевой», не
подвергшийся ко ннотации уровень человеческого существова ни я . Одна ко и сам
он в работах 1970-х гг ., обращаясь к проблеме происхождения символ ического
обмена, пр изнаёт существова ние человека -жи вотного. Но вот почему человек
выходит из этого состояния, для нас остаётся загадкой. Гегель ссылался на
процесс самораскрытия Духа — Духа не трансцендентного, но имманентного,
который, собственно, ника к не отделён о т человека и его истории , та к что
выход из жи вотно го состояни я предста вля лся ему зако номерной формой раз­
вития Духа. Для Бодрийяра это неприемлемо. Он сталкивается с вопросом,
на который не может да ть удовлетворительного о тве та , а вот неудовлетвори­
тельность его решения Леви-Стросом у Бодрийяра всегда перед глазами. По-
видимому, никакого ответа мы так и не получим. Здесь французскому филосо­
фу приходится волей-неволей за нять позицию , бл изкую к неопози тивистской:
мы наблюдаем некоторый процесс, можем выя вить его закономерности и меха­
низмы, но не можем ска зать что-либо достоверное о его причинах. Собственно,
с той же трудностью столкнулся Фуко в своей «археологии».
Продолжим. Человек отделился от мира вещей и теперь, го ворит Б од рий ­
яр, переживает этот мир не как дар, но как изделие. У Гегеля (Кожева) Раб
преобразует вещи своим трудом , а Господин потребляе т их, потребляя на деле
даже не сами вещи, а желание Раба, на них направленное. Таково «изделие»
Бодрийяра, с которого он начинает отсчёт этапов симуляции. Бодрийяр как раз
и настаивает на том, что индивид потребляет не сами изделия, но их символи­
ческую ценность. А ценность эта состоит в утверждении его социального стату­
са, привилегий и т. п. Так что никакого расхождения с гегелевской д и а л е к т и к о й
здесь нет. В своём развитии э то т процесс приводит к серийному произворг
150


ству вещей, в котором производится не потребительна я стои мость предметов,
но меновая. Бодрийяр структурно различает изделие единичное и серийное,
но замечает, что хронологически и то, и другое, как правило, соприсутствуют
одновременно.
Вторая трудность: что поддерживает этот процесс? У Гегеля всё то же раз­
витие Духа. А Бодрийяр должен обратиться к анализу экономических процес­
сов. Меновая стоимость, говорит он, удваивается потребительной и даже по
большей ча сти подменяется ею. Та к возникает идеология производства, ко­
торая пребывает не где-то вовне производства как марксова надстройка, но
в самом производстве как его ведущий принцип и эффект. Возникает целая
м и фоло ги я « ес тес твен н ы х потребностей» , поддерживаемая всей буржуазной
наукой. В этой мифолог и и всё поставлено с ног на голову, т а к ч то символиче­
ский обмен пр едста в л яется чем-то вторичным по отношению к потребительной
сто и мос ти . И весь процесс производства обусловл ивается , поддерживается и
воспроизводится модификацией идеологии, — как сказали бы Делёз и Гватта­
ри, «машиной».
Впрочем, с Делёзом и Гваттари у Бодрийяра свои счёты. Их концепция
желающего производства», считает он, поддерживает всё ту же идеологию по­
требностей. Авторы «Анти-Эдипа», по его мысли, слишком доверяются кон­
цепту «желания», признают желание «естественным» и в результате создают
новую разновидность идеологии потребления. «Ж елание», говорит Бодрийяр,
при всей своей дискретности и распылённости готово с та ть новым Законом.
А Закон этот состоит в том, что «естественные» потребности должны удовле­
творяться. Естественных потребностей нет, настаивает Бодрийяр, они всегда
носят символический характер. Если принять позицию Бодрийяра, это вполне
логично, однако надо вспомнить о том, что он так и не справился с первой
труднос тью : почему нач инается процесс символи ческого обмена? Поэтому его
позиция ничуть не более выигрышная, чем у авторов «Анти-Эдипа». Здесь,
впрочем, кое-ч то на ч и нает проясн я ться : идеология потребления/ производства ,
по Бодрийяру, действует как политическое бессознательное. Но не заводит ли
это французского мыслителя в новый тупик, который на деле оказывается всё
тем же, старым: где истоки этого бессознательного? Делёз и Гваттари утвер­
ж даю т, ч то бессозна тель ное всегда производится социально-экономическими
структурами, и Бодрийяр с этим согласен. Но что является движущей силой,
энергетическим субстратом бессознательного? У Делёза и Гваттари это же­
лание, освобождённое от фрейдовских представлений об «энергии» неясной
природы. Бодрийяр говорит нам, что желание — тоже произведённый эффект
работы бессознательного. Но чем движимо бессознательное? На этот вопрос
(по сути, всё тот же самый), мы, кажется, тоже не получаем ответа. Впрочем, у
нас есть одна гипотеза: не скрывается ли за этими рассуждениями Бодрийяра
некий аналог гегелевского Духа?
Подкреплённые эти м подозрением, вернёмся к гегелевской диалектике. Гос­
подин, г оворит Гегел ь (Коже в), не может удовлетворить своё желание, посколь­
ку не признаёт достоинства за Рабом, на желание которого оно направлено.
А Ра б, н апротив, удовлетворяет своё желание посредством трудовой деятель ­
ности. Здесь завершается исторический процесс. «Конец истории» наступает
151


потому, что дальше двигаться уже некуда: человек в лице Раба достиг удо­
влетворения желан ия и обрёл ту свободу, о т которой (опять- та ки в лице Ра­
ба) первоначально от каза лся . Раб перестаёт бы ть Рабом, а Господин уходит
с исторической сцены. У Бодрийяра финал выглядит сходным образом: клас­
совое разделение эксплуататоры/эксплуатируемые исчезает, а все мыслимые
« п отребности » о казываю тся удовлетворены. При этом симво ли ческий обмен
вступает во фрактальную стадию: всё обменивается на всё. Вещи становятся
ч истыми си мул якрами, не удовлетворяя более ка ки х бы то ни было « потребно­
стей». Однако конец истории, конечно же, не означает того, что человечество
прекращает своё существо ва ние. Инерционное движение продолжается: коль
скоро все потребности , порождённые системой производства/потреблени я , ею
же удовлетворены, мы оказались в эпохе «после истории» и обречены симули­
рова ть историю , то есть возникновение потребностей и их удовлетворение. То
поли тическое бессозна тельное, которое было двига телем описа нного процес­
са, замкнулось само на себя. Стадия Абсолютного Духа, как сказал бы Гегель.
Отношения Господина и Раба подверглись диалектическому снятию.
Но Бодрийяр не признаёт «диалектического снятия». Попробуем понять
его через Л а ка на , который сто ль близок к Кожеву и к которому сам Бодрийяр
сто ль часто обращается . С невозможностью удовлетворения желан ия посред­
ство м негации другого связа но формирова ние пси хи ческой инста нци и Вообра­
жаемого. На месте « Я » или «самосознания» здесь всегда оказывается зияние,
отсутствие субъекта. Никакие проекции в сфере Воображаемого и не могут при­
вести к удовлетворению желания. Субъект, таким образом, отсутствует здесь
как до, так и после каких бы то ни было действий, называть ли их трудо­
вым процессом или си мволически м обменом. Потребности, о которых говорит
Бодрийяр, конституируются в области Воображаемого. Поэтому вся история
производства/потребления предста вл я ла собой погоню за несуществующей це­
лью. Охоту на Снарка, который, как мы теперь выяснили, оказался Буджумом.
Символическое — результат встречи с «Отцом», то есть с тотализирующим
символическим полем. Когда и в каком неза па мя тном детст ве человечество
повстречалось с «Отцом», мы по-прежнему не знаем (на этот счёт существу­
ет множество равно неубедительных гипотез — от Л . А . Уайта до Э. Кассирера),
знаем тол ько, ч то любой индивид исторической и пост-и сторической эпох с
ним сталкивается. Символическое ближе всего к тому политическому бессо­
зна тельному , о котором говорит Бодрийяр. С и мвол ическое по своей природе
всегда параноидально, поскольку « п роникает извне» . Но, проникая извне, оно
создаёт себе алиби, при киды ваясь исходящим изну три . Именно та кова потре­
бительная стоимость. Иными словами, идеология. Реальное же в нашем случае
представляет собой отрыв от мира вещей и связанные с ним переживания и
тоску по «утраченному раю». Переход от мира как дара к миру как изделию ^
и есть трещина Реального . С им воли ческое — это подарок, о т которого не может
отказаться никто из живущих. Подарком является жизнь, которую Господин со­
храняет Рабу, заставляя его работать на себя. Ж изнь Раба — не что иное, как
отсроченная смерть. Существует, впрочем, единственная возможность револю­
ционного отказа от дара — немедленная смерть. Такая «самурайская револю­
ция » , по мысли Бодрий яра, тол ько и может положи ть конец символи ческому
152


обмену. Поэтому «конец истории » для отказа вшегося умирать человечества —
н ик а кой не конец, а начало нового цикла. Человечество вновь и вновь обрече­
но и гра ть в Господина и Раба. Э то повторение, впрочем, действител ьно вносит
в их о тноше ни я игровое начало: Господин — тот, кто играет роль Господина,
Раб — тот, кто играет роль Раба. В бодрийяровском «обществе спектакля» все
обречены лишь играть роли, причём роли обмениваются на роли, но не на ка­
кую бы то ни было «реальность». «Конец истории» есть конец реальности и
начало симуляции.
Теперь нам с та но ви тся поня тна природа бодрийяровского Духа: это Си­
муляция. Дух — это Симуляция. Таково фундаментальное начало мира, кото­
рое обнаружил Бодрийяр. С имуляция — не способность индивида (врождённая
и л и п риобретённа я). Э то мировой порядок. Первобытная стадия изделия рас­
крывает нам Субъективную Симуляцию, стадия серийного (промышленного)
производства — Объективную Симуляцию, фрактальная стадия производства
симулякров — Абсолютную Симуляцию. Никаких иных движущих сил истории
искать не приходится, ведь Симуляция— это и есть «положение вещей». Не
т о л ь ко в-себе-бытие, но и для- себя- бытие.
Геге ль (Кож ев) говорит, что основанием и источником объективной реаль­
н о с ти и эмп ири ческо го существова ния человека (Dasein) выступает ничто, про­
я в л я ю щ ее себя ка к нега тивное и творческое, свободное и сознающее себя дей­
ствие. Бодрийяр как раз и предлагает выяснить, каким образом структурирова­
но э то ни ч то и каковы правила игры, которую можно в нём вести. Более того,
Бодрийяр предлагает подчиниться этим правилам и двигаться в соответствии
с ними до возможного предела. И даже далее.


Глава 6
СОБЛАЗН И ПРОБЛЕМАТИКА ЖЕЛАНИЯ
. . . Как и должно было случиться с точ­
ки зрения математики, если аппарат действи­
тельно порождал любовь, — МАШИНА ВЛЮ­
БИЛАСЬ В ЧЕЛОВЕКА.
А. Жарри. Суперсамец
Проблематика желания — одна из самых важных для французской
философии последнего столетия. Но если многие французские филосо­
фы, выступая против гегельянства, приходили к абсолютизации жела­
ния, то Бодрийяр, обращаясь к Гегелю, эту абсолютизацию уничтожа­
ет. Особенно ярко это выразилось в бодрийяровой критике установок
«Анти-Эдипа», о чём мы скажем ниже (глава 13).
Истоки учения Бодрийяра о желании совершенно отчётливо про­
сматриваются в лекциях А. Кожева по гегелевской философии, вообще
оказавших огромное влияние на всю французскую мысль после Вто­
рой мировой войны. Обратимся к Кожеву, который позволит нам не
только понять истоки бодрийяровских идей, но и во многом прояс­
нить их.
«Человек —это Самосознание»1, — излагает Гегеля Кожев. Созер­
цающий человек «поглощён» тем, что он созерцает; иными словами,
познающий субъект утрачивает себя в познаваемом объекте. «Погло­
щённый» созерцанием объекта человек «вспоминает о себе» лишь то­
гда, когда у него возникает Желание (например, желание поесть). Та­
ким образом, именно желание учреждает «Я » , и именно оно превра­
щает бытие в объект2. Бытие человеком скрывает в себе и необходимо
1Коэюев А . Введение в чтение Гегеля. С . 9.
2 «Именно Желание (осознанное) како го-то сущего учре жда ет это сущее в каче­
стве Я и раскрывает его в качестве такового, побуждая сказать: “Я”. .. И только
Желание превращает Бытие, само себе раскрывшееся в познании (истинном), 0
некий “об ъект”, который открылся некоему “субъекту ” как субъекту, от объекта
отлично му и ему “противостоящему”. То лько в “своём” Желании и через посреД'
ство Же ла ния , а лучше сказать в качестве такового, учреждае тся и раскрывается
человек — раскрывается себе и другим — как некое Я , как Я , по сути своей от­
154


предполагает Желание. Действие, порождённое желанием, направле­
но на удовлетворение этого последнего, и достичь своей цели оно мо­
жет лишь через «отрицание» (то есть разрушение или преобразование)
желаемого объекта. Так, утоление голода представляет собой уничто­
жение пищи. Это отрицающее действие на месте разрушенной объ­
ективной реальности создаёт некую субъективную реальность. « . . .Я
Желания, — пишет Кожев, — это пустота, наполняемая положитель­
ным реальным содержанием только посредством отрицающего дей­
ствия, которое удовлетворяет Желание, разрушая, преобразуя, “асси­
милируя” желаемое “не-Я”» 3. Поэтому у «Я » , образовавшегося в ре­
зультате удовлетворения желания, та же природа, что и у вещей, на
которые э то желание распространяется. Природный предмет даёт нам
лишь Самоощущение. Для того чтобы возникло Самосознание, пред­
мет желания должен быть не-природным.
Желание — это ничто, зияние, пустота, наличное отсутствие чего-
то. Это не то же самое, что желаемая вещь. Человеческое «Я » произ­
водится таким желанием, предметом которого выступает другое же­
лание. И бытием этого « Я » является действование. Это чистое станов­
ление, так что форма его — не пространство, но время. Пребывать для
него значит не быть тем, что оно есть, но быть тем, что оно не есть.
«Таким образом, это Я оказывается произведением самого себя ... » 4
Предметом человеческого желания должно быть другое желание.
Это значит, что желаний должно быть много, то есть «человек может
появиться на земле только в стаде», а человеческая реальность мо­
жет быть только общественной. Но, чтобы стадо сделалось обществом,
необходимо, чтобы предметом желаний отдельных особей были жела­
ния других особей. Таким образом, антропогенное желание направлено
не на налично-данный объект, но на другое желание. « . ..Ч еловечно
желать то, чего желают другие, и потому что они этого желают»5.
Так, не удовлетворяющий никакие организменные потребности знак
отличия или престижа желается лишь потому, что стал предметом же­
лания других: «человеческая история —это история желаемых Жела­
ний»6. Человек «питается» желаниями, как волк питается мясом. Ес­
ли желания животных определяются их стремлением сохранить свою
личное от He- Я и радикально ему противопоставленное. Я (человеческое) — это Я
Желания, то ли “какого-то”, то ли Желания как такового» (там же. С. 11 -12).
3Там же. С. 12. «...Самосознание... достоверно знает себя само только бла­
годаря снят ию того другого , которое проявляется для него как самостоятельная
жиз нь; оно есть в ож дел ен и е» (курсив автора. — А . Д .; Гегель Г В. Ф. Феномено­
лог ия духа. С . 97). (А. Кожев переводит гегелевское das Begierde (вожделение) как
la D£sir.)
4Кож ев А. Введение в чтение Гегеля. С . 13.
5Там же. С. 14.
6Там же. С. 15.
155


жизнь, то человеческое желание пересиливает желание самосохране­
ния. «Удостоверяя» свою человечность, человек рискует жизнью ради
удовлетворения желания другого желания. Однако желать желание —
значит испытывать готовность поставить себя на место ценности, со­
ставляющей предмет этого желания7, иными словами, желать, чтобы
ценность, которую я собой представляю, стала ценностью, желаемой
этим другим. Антропогенное желание, таким образом, всегда сводится
к желанию «признания».
Лакан использовал эти выкладки Кожева для создания концепта
Воображаемого, с которым мы постоянно встречаемся в философии
Бодрийяра. Однако у Кожева мы обнаруживаем и ещё кое-что, весь­
ма важное для бодрийяровского понимания социального производства.
Человеческое бытие основано на борьбе, ведущейся из соображений
престижа, ведь оно возможно только там, где сталкиваются два или
более желаний. Если бы все люди боролись за свой престиж до кон­
ца, человечество погибло бы в борьбе. Однако этого не происходит:
благодаря существованию двух человекообразующих типов поведения
один из противников уступает другому. Один из них ради спасения
жизни отказывается от своего желания и признаёт желание другого.
Так возникают Раб и Господин. « . . . Человек никогда не появляется на
свет просто человеком. Он всегда — неминуемо и по сути — либо Гос­
подин, либо Раб»8. Человеческая реальность образуется только как
реальность общественная, а сообщество является человеческим сооб­
ществом только при условии наличия в нём Господ и Рабов. Поэто­
му человеческая история есть история взаимоотношений Господства и
Рабства, заканчивающаяся их взаимным снятием9.
«Человеку Борьбы» незачем убивать своего противника, напротив,
его следует «диалектически снять». Это значит: сохранить ему жизнь
и сознание, отобрав самостоятельность. Иными словами, поработить.
Человек — продукт взаимных действий, его « Я » и представление о се­
бе опосредованы признанием, а его самостоятельность отстаивается в
социальной реальности. Раб — это побеждённый противник, приняв­
ший жизнь, дарованную Господином. Предпочтя рабство смерти и не
7«... Без такой замены желалась бы ценность, вожделённый предмет, а не само
Желание» (там же. С. 15).
8Там же. С. 17.
9 И диалектическое развитие истории, считает Кожев, до лжно описываться
в этих категориях: «... Если противоположность “тезиса” и “антитезиса” имеет
какой-то смысл только в рамках примиряющего “синтеза”, если у истории в точном
смысле слова обязательно должен бы ть конец, если становящийся человек в конце
концов должен стать состоявшимся человеком, если Ж елание до лжно привести
к удовлетворению, если человеческая наука должна обрести достоинство оконча­
тельной и всеобщей истины, то взаимоотношения Господина и Раба долж ны окон­
читься их “диалектическим снятием”» (там же. С . 18).
156


приняв принцип Господина «победа или смерть», он живёт жизнью
Раба. Таким образом, Раб предпочитает животную жизнь и сливается
с миром природных вещей. Раб признаёт человеческое достоинство за
Господином, считая себя животным. Поэтому «достоверность» Госпо­
дина объективна и опосредована признанием со стороны Раба10. Так
что Господин «опосредован» и тем самым очеловечен. Для Господи­
на вещи — средство удовлетворения собственного желания, в то время
как Раб составляет с ними одно целое.
Раб выполняет всю работу, а Господин использует приготовленные
для него вещи, потребляет их и тем самым разрушает. Поэтому лишь
благодаря труду Раба Господин свободен по отношению к природе. Но
Господином он является именно потому, что ранее «освободился от
природы», рискуя жизнью в борьбе за престиж11.
Однако отношения между Господином и Рабом на деле оказыва­
ются намного сложнее. Господин является Господином потому, что его
признаёт таковым Раб. Таким образом Господин признан в своём чело­
веческом достоинстве. Но признан-то он Рабом, то есть тем, за кем сам
он человеческого достоинства не признаёт. « . . . Его признаёт тот, кого
сам он не признаёт»12. Поэтому признание, ради которого Господин
рисковал жизнью, теряет всякий смысл: признание со стороны того,
кто недостоин судить о достоинстве, лишено всякой значимости. Так
Господин оказывается в тупике. Выходит, что его «признала» вещь,
так что предметом его желания в конце концов оказалась вещь, а не
желание другого, как представлялось первоначально. Это значит, что
ведущий себя по-господски человек никогда не сможет добиться же­
лаемого признания. Удовлетворение может получить только тот, кто
прошёл через Рабство и «диалектически снял» его. « . . . “Истина” Гос­
10 «... Господин является Господином только благодаря тому, что у него есть Раб,
признавший в нём Го сподина.. . » (там же. С . 25).
11 «Господин относится тс рабу через посредство самостоятельного бытия, ибо
оно -т о и держи т раба; это — его цепь, от которой он не мог абстрагироваться в
борьбе, и по том у оказалось, что он, будучи несамостоятельным, имеет свою само­
ст оя те ль но сть в вещности. М е жду тем господин властвует над этим бытием, ибо
он дока за л в борьбе, чт о оно имеет для него значение только в качестве некоторого
нег ативного; так как он властвует над этим бытием, а это бытие властвует над дру­
гим , (над рабом), то вследствие это го он подчиняет себе этого другого. Точно так
ж е господин соотносится с вещью через п осредство раба; раб как самосознание во­
о бще соотносится с вещью т акже негативно и снимает её; но в то же время она для
нег о самост оятельна, и поэтому своим негативным отношением он не может распра­
вит ься с ней вплоть до уничтожения, другими словами, он только обрабатывает
её. Напро тив тог о, для господина непосредственное отношение становится бла­
годар я этому опосредствованию чистой негацией вещи или потреблением; то, что
не удавалось вожделению, ему удаётся — расправиться с ней и найти своё удовле­
твор ение в потреблении» (курсив автора. — А .Д .\ Гегель Г. В. Ф. Феноменология
духа. С. 103).
12Там же. С. 27.
157


подина —это Раб и его тр у д»13. Таким образом, «целостным» челове.
ком, удовлетворённым тем, что он есть, может быть только «снявший»
своё рабство Раб.
Раб подчиняется Господину, то есть признаёт ценность человече-
ской свободы. Этой свободы у него нет, она всегда у другого, у Госпо-
дина, и в этом преимущество Раба. Неспособный признать признаю,
щего его Другого, Господин оказывается в тупике. Раб, вынужденный
признавать Другого, навязывает себя Господину, и в этом обоюдном
признании человек становится вполне человеком. Но для этого Раб
должен превзойти самого себя и «снять» себя как Раба. Господин не
желает «снять» себя как Господина, так что инициатива принадлежит
Рабу. Господина нельзя переделать: он стал таковым, рискуя жизнью,
а потому Господство для него — высшая ценность, которую он не в
состоянии превзойти. Раб стал Рабом, не пожелав жертвовать своей
жизнью, поэтому у него нет причин ограничивать себя положением
Раба или Господина. Он открыт переменам и в самой своей сути яв­
ляется становлением и историей.
Господин принуждает Раба к труду, а раб, трудясь, становится гос­
подином над природой. Он стал Рабом Господина потому, что перво­
начально был рабом природы, но посредством труда он освобождает­
ся от природы, то есть от того, что сделало его Рабом. Освобожда­
ясь от рабской сущности, он освобождается и от Господина. В мире
искусственном (technique) и преобразованном трудом Раб господству­
ет, и это уже не Господство Господина. Преобразуя в процессе труда
налично-данный мир, Раб переступает его и всё, что предопределено
налично-данным; тем самым он превосходит самого себя и Господина,
привязанного к налично-данному миру (ведь Господин не трудится и
оставляет этот мир в неприкосновенности).
Раб не уничтожает вещь, не подвергнув её обработке и переработ­
ке. Преобразуя вещи, он преобразуется сам. Продукт труда — это осу­
ществление замысла трудящегося, а значит, в этом продукте осуществ­
ляется он сам. Созерцая продукт, он созерцает самого себя. Лишь про­
изведя искусственный предмет, человек сам становится чем-то боль­
шим, чем природно-сущее. И лиип? в продукте труда человеку дано
осознание своей человечности.
Итак, человек приходит к человечности как свободе через раб­
ство. Это значит, что первоначально освобождающий труд должен
быть подневольным. Гегель говорит, что для того, чтобы прийти к
этому «сознанию в себе», необходимы: 1) страх и 2) служба. Мало
испугаться смерти, подчёркивает Кожев, нужно жить этим страхом-
Жить таким образом — значит служить тому, кто внушает тебе страх,
13Там же. С. 28.
158


то есть Господину как человеку или Господину сублимированному —
Богу. «Только служа другому, только размыкаясь вовне, сплачиваясь
с другими, можно освободиться от порабощающего страха смерти»14.
Лишь человек, испытавший страх перед Миром, способен отделить­
ся от этого Мира. Революционное преобразование мира предполага­
ет «негацию» как неприятие наличного мира в целом. А источником
этой абсолютной негации может быть только абсолютный страх пе­
ред миром, точнее, перед Господином мира. Но сам Господин —Раб
мира, над которым он господствует. И только смерть может освобо­
дить Господина от мира. А Раб может превзойти наличный мир и при
этом остаться живым. Только труд под страхом смерти и позволяет
ему это сделать. Освобождает не труд сам по себе, но преобразова­
ние трудом мира. Преобразуя мир, Раб преобразует самого себя, со­
здавая условия для возобновления борьбы за признание, от которой
он некогда отказался из-за страха смерти. Таким образом, рабский
труд осуществляет волю Раба; Раб побеждает там, где Господин терпит
поражение.
Для Бодрийяра желание — не стремление к наслаждению, то есть
удовлетворение некоторой (естественной) потребности, но производи­
мый капиталистической системой «соблазн». Действующими механиз­
мами такого желания оказываются процесс означивания и фетишиза­
ция. Об означивании мы уже много говорили, а теперь стоит обра­
титься к бодрийяровскому пониманию фетишизма.
Маркс описывал повседневную действительность капиталистиче­
ского общества при помощи термина «фетиш». У Бодрийяра это по­
нятие подвергается существенному переосмыслению. Как и всегда, он
критикует политическую экономию за пристрастие к мифам и маги­
ческий способ описания мира.
Термин «фетишизм», говорит Бодрийяр, представляет большую
опасность для исследователя, поскольку тянет за собой христиан­
скую и гуманистическую идеологию. Христианская коннотация тер­
мина связана с осуждением «примитивных» культов, а рационализм
как наследник христианского мировоззрения воспринимает фетишизм
как метафору «магического мышления». Метафора фетиша состоит в
отсылке к идее силы, или маны (таково же, кстати, и либидо), кото­
рой обладают существа, предметы или другие инстанции реальности.
В индустриальных обществах метафора фетиша поймала в ловушку
рационалистической антропологии либеральный и марксистский ана­
лиз общества. Так, считает Бодрийяр, марксистское понятие «товар­
ного фетишизма» означает представление о «ложном сознании», пре­
данном культу меновой стоимости, либидинальных ценностей и т.п.
14Там же. С. 36.
159


Метафора фетиша всегда предполагает фетишизм сознательного субъ­
екта («сущности» человека), то есть рационалистическую метафизику.
Бодрийяр предлагает обратиться к этимологии термина «фетиш».
Первоначально это слово означало фабрикацию — работу видимостей
и знаков. Оно пришло во Францию из Португалии в XVII в. как fetigo —
«искусственный» — и происходило от латинского facticius. Таким об­
разом, первичный смысл термина сводится к имитации посредством
знаков15. В гуманистической антропологии произошла подмена зна­
ковой манипуляции манипуляцией силами. Бодрийяр призывает пом­
нить о том, что «очарование, производимое... предметами, берётся из
знаков... а вовсе не из их потребительной стоимости или расплыв­
чатых “качеств” » 16. Если фетишизм существует (философу этот тер­
мин вообще представляется не самым удачным), то это не фетишизм
означаемого (субстанций и ценностей), предлагаемого отчуждённому
субъекту предметом-фетишем, но фетишизм означающего, то есть «за-
хваченность субъекта “деланными”, дифференцированными, закоди­
рованными и систематизированными моментами предмета»17. В фети­
шизме говорит не страсть предмета, но страсть кода, который подчи­
няет себе предметы и субъекты, обрекая их на абстрактное манипули­
рование18. Фетишизм — это амбивалентное очарование формы, то есть
логики товара или меновой стоимости, включённость в принудитель­
ную логику системы абстракций.
Как мы можем заметить, Бодрийяр вплотную подошёл к проблема­
тике желания. И действительно, он говорит, что в этой заворожённо-
сти формами обнаруживается «нечто подобное желанию» — желанию,
впрочем, извращённому, поскольку это желание кода, нацеленное на
систематичность знаков в силу того, что сама эта систематичность вы­
тесняет все противоречия трудового процесса. Это желание направ­
лено не на реальность, а на знаки, причём для бессознательного не
возникает вопроса о том, обмениваются ли эти знаки на какую бы то
ни было реальность. Таким образом, фетишизм — сакрализация не тех
или иных предметов и ценностей, а системы как таковой. Например,
так выглядит сакрализация христианской церкви: сакральным здесь
оказывается не божество и даже нехмистическое тело божества, а сама
разметка реальности, производимая христианством, так что в мистике
15 «Везде обнаруживается момент “притворности”, трюка че ства, искусственной
обработки, т о есть культурной работы знаков, дающей начало статусу предмета-
фетиша и, частично, т ом у непреодолимому очаро ванию, которое он производит»
(Бодрийяр Ж . К критике политической экономии знака. С . 98).
16Там же.
17Там же. С. 99.
18 «В о т фундаментальное выражение идеологического процесса: он состо ит не в
проекции ложного сознания на стру ктуры надстройки, а в самой генерализации
структурного кода, осуществляемой на всех уровнях сразу» (там же).
160


снимается изначально присущий этой религии этический дуализм. С
нарастанием систематичности усиливается и фетишистское очарова­
ние.
Фетишизм товара подчинён работе означивания (то есть производ­
ству различий и ценностей-знаков), составляющей активный коллек­
тивный процесс производства и воспроизводства кода. А код представ­
ляет собой систему, в которую вложено извращённое и исключённое
из реального трудового процесса желание, переносимое на то, что ис­
ключает реальный труд. Фетишизм предмета в наши дни связывается
с предметом-знаком, лишённым субстанции и истории и сведённым к
состоянию метки различия, каковая существует лишь в системе раз­
личий. Маркс писал о том, что золото и серебро представляются чело­
веку неким «естественным светом» , добытым из-под земли19, так что
тяга человека к этому металлу и причина его превращения в меновой
эквивалент объяснялись у классика политэкономии «естественными»
причинами. Но доллар или евро не добываются из земли и не «све­
тятся», и тягу к деньгам Бодрийяр объясняет захваченностью систе­
матичностью денежного обращения, то есть потенциальной возможно­
стью всеобщей взаимозаменимости ценностей. В деньгах притягивает
именно тотальная искусственность знака. Фетишизм с нарастанием си­
стемности принимает новые формы: если пушкинский скупой рыцарь
был патологически привязан к материальности золота (фекальной ма­
териальности, подсказывает Бодрийяр) с его мифологией света («ка­
кой волшебный блеск!»), то современный потребитель очаровывается
идеологическим процессом. Иными словами, «предметом желания ста­
новится артефакт»20.
С той же проблемой работает и психоанализ, причём Бодрийяр уве­
рен, что психоанализу одному лишь удалось избежать порочного кру­
га, в котором исследователь фетишизма сам приходит к магическому
мышлению. Достоинство психоанализа в том, что он связал фетишизм
со структурой извращения, «которая, может быть, находится в основа­
нии всякого желания»21. Но при этом, подчёркивает Бодрийяр, следу­
ет помнить о различии между «полиморфным извращением» (напри­
мер, у женщины-ребёнка), связанным с либидинальной автономией,
которое, собственно, и становится объектом изучения в психоанали­
зе, и фиксированным извращением, очерченным моделями, о котором
идёт речь в бодрийяровском «Соблазне». Впрочем, в обоих случаях в
соблазне всегда ищут то, что предшествует кастрации или уже не под­
чиняется ей, иными словами — то, что принимает облик «естествен­
19Маркс К . К критике политической экономии / / Собр. соч. М .: Политиздат,
1959. Т. 13. С . 136.
20 Бодрий яр Ж . К критике политической экономии знака. С. 102.
21Там же. С . 97.
161


ной» гармоничности, или же то, что в своей совершенной замкнутости
реализуется в знаках.
Здесь возникает ещё одна проблема: человек зачастую отказывает­
ся от удовлетворения «потребности» — в тот самый момент, когда ис­
чезает меновая стоимость, разрушается и стоимость потребительная.
Фетиш вдруг перестаёт работать. Бодрийяр предлагает три гипотезы,
объясняющие этот феномен:
1) предметы и порождаемые ими потребности возникают для устра­
нения тревоги, испытываемой человеком, который не знает, чего хочет.
Снова вспомним слова Барта о том, что система, в которой присут­
ствует избыток означающих, вызывает умиротворение и эйфорию, в
то время как система с дефицитом означающих — тревогу;
2) не опосредованное абстракцией меновой стоимости не существу­
ет также и в потребительной стоимости;
3) не опосредованное социальным соревнованием статусов не имеет
стоимости.
Всё это заставляет Бодрийяра неявно вернуться к гегелевской про­
блематике самосознания. Человеку изначально недостаёт самого себя,
что и вызывает к жизни фантазматическую организацию окружения,
в котором постулируется желание. Удовлетворение желания убивает
само желание, поэтому самосознание (в данном случае правомерно ис­
пользовать гегелевский термин, которого сам Бодрийяр, конечно же,
избегает из-за его нежелательных коннотаций) всегда нуждается имен­
но в нехватке. Символическая потребность субъекта, говорит Бодрий­
яр, сводится 1) к требованию неосуществления желания и 2) требова­
нию отношения, не опосредованного систематической логикой стоимо­
сти. Эта «тенденция к понижению процента наслаждения» разрушает
рациональные конструкции экономии и гуманитарных наук. Это не
влечение к смерти, поскольку в этом неосуществлении желания со­
храняется символическая возможность обмена. Таким образом, речь
скорее об Эросе, а не о Танатосе. Амбивалентность — вот что является
постоянной возможностью отмены стоимости и разрушения фантазма
стоимости.
Гегель был уверен в том, что желание производится, и производит­
ся в силу внутренней потребности индивида обрести самосознание, за
которой стоит метафизика Мирового Духа. Бодрийяр не принимает
мифа о Мировом Духе, поэтому утверждает, что желание произво­
дится не внутренними потребностями обрести самосознание, но в силу
принуждения социально-экономического кода. Таким образом, жела­
ние — не более чем игра кода. Если отменить меновую стоимость, то
исчезнет и само желание. А это значит, что отмена закона меновой
стоимости не освобождает желание, но уничтожает его.
Желание, как и бессознательное, — «шлаковый отвал политической
162


экономии», психическая метафора капитала. Здесь происходит редук­
ция соблазна, редукция фантастическая: «революция желания», в ко­
торой это последнее понимается как производство, означает утрату
символической подоплёки. Желание — это «отсутствующая форма со­
блазна, появляющегося как сексуальная галлюцинация»22. Ликвида­
ция соблазна как раз и придаёт силу теории желания.
Соблазн, говорит Бодрийяр, уводит нас из сферы Закона в сферу
Правила. Из области рационального — в область игры видимостей, иг­
ры вообще. Правило нельзя «преступить», но только —не соблюсти.
А несоблюдение правила отбрасывает нас в область Закона, то есть
рационального и производства. Ритуальные знаки Игры не являются
репрезентативными, а потому не ведут нас к пониманию. Правило во­
обще не обосновывается и не устанавливается, однако ему следует со­
циум в целом, тогда как Закон требует обоснования и утверждения на
уровне каждого индивида. В игре соблазна все элементы подвергают­
ся обязательному обращению. «Желание, конечно, Закон вселенной,
но вечное возвращение — её правило»23 (курсив автора. — А . Д.).
Источником соблазна в нашей социальности является сама идея
социального. Это «нулевая степень» соблазна. Однако социальность,
какой мы её знаем, пребывает во власти Закона. Это промежуточное
состояние, ведь «век Закона» уже позади, а значит, и общественный
договор остался в прошлом. Бодрийяр предлагает своего рода генеа­
логическую схему развития соблазна (табл. 4).
Таблица 4
Опреде ля юща я
форма
Порядок
Логика сигналов
Правило
Риту ально сть
Дуальность
Закон
Социальность
Полярность
Норм а
?
Дигитальность
Что должно прийти на смену социальности как порядку Закона,
Бодрийяр не говорит, но, по-видимому, это должна быть симуляция
в чистом виде, фрактальная симуляция, о которой уже не раз шла
речь. Императив наступающей эпохи: «минимум реальности и макси­
мум симуляции». Нас ожидает не возвращение к Игре, но погружение
в имманентность нормы и моделей.
Секрет соблазна в том, что он совершенно пуст. Соблазн лишь кон-
нотирует некое действие социального, в котором давно уже никто ни­
чего не понимает. « . . .Соблазн уже абсолютно пустой разговор, одна
22 Бодрийяр Ж . Соблазн. С. 86 .
23Там же. С. 256.
163


симуляция понятия»24. Соблазн был опошлен фигурой желания, ко­
торую придумал не Господин, но Раб. Исторически соблазн был по­
рождён подвластными под знаком освобождения и революции. Форма
желания лишь скрепила исторический переход Раба от статуса вещи к
статусу субъекта. Субъективность масс и есть самоуправляемое раб­
ство под знаком их собственного желания. «Теоретическая галлюци­
нация желания» служит прикрытием для симулякра соблазна.
Попытаемся прояснить мысль Бодрийяра, обратившись к его позд­
ней философии. Господствующий сегодня способ мышления, говорит
Бодрийяр, представляет собой идеологию счастья, которая по сути
глубоко несчастна. Западное общество отождествило добро с удачей,
а зло — с несчастьем. При этом добро и зло вступают в своеобразное
«диалектическое сообщничество». Между тем, утверждает философ,
зло не противостоит добру, добро и зло асимметричны и не являют­
ся противоположностями. Зло — это фрагментарность, тогда как сово­
купность выступает в роли добра. Поэтому определяющим фактором
движения западного общества является зло. Несмотря на огромное ко­
личество технологий добра и счастья, стратегия общества — это стра­
тегия зла, а вернее — «через зло».
Явления вещей — это разломы, трещины. Мы сталкиваемся с фе­
номеном именно тогда, когда нечто прорывается через эти трещины.
Между субъектом и так понимаемым феноменом нет предполагаемой
суждением дистанции; субъект здесь погружается в некий процесс ста­
новления. Он как бы превращается в явленную вещь, благодаря чему
воспроизводится измерение бытия как континуальности. Но в момент
погружения континуальности нет, есть лишь прерывность. Этот про­
цесс сопровождается утратой идентичности, эта утрата и конституи­
рует чуждый тотальности момент «прорыва», ведь этому последнему
присуща непреходящая фрагментарность.
Бодрийяр обращается к ницшевской идее «вечного возвращения»,
понимая его своеобразно: возобновляется не одно и то же, вечно воз­
вращается не то же самое, а формы. В сфере континуальности ве­
щи, изменяясь и обладая историей, не подвергаются метаморфозам,
они не возвращаются, но, скорее, уводят в бесконечность. Число ве­
щей беспредельно, тогда как число форм ограниченно. «Мир, в кото­
ром мы живём, характеризуется не только ограниченным количеством
энергии, но и ограниченным количеством ф ор м ... » 25 Наша вселенная,
утверждает Бодрийяр, конечна, и число способов её выражения тоже
конечно. Это не значит, впрочем, что движение частиц во вселенной
воспроизводит бывшее ранее. Расклад форм в конечном мире обрекает
24Там же. С. 299.
25Бодрийяр Ж . Пароли. О т фрагмента к фрагменту. С . 104 .
164


их на взаимное соответствие, своего рода резонанс или избирательное
родство, заставляющее их сменять друг друга в пределах «фатального
цикла». Это и есть судьба вещей, или их «вечное возвращение».
Управляющая производством система ценностей может быть ори­
ентирована только на бесконечное, поскольку формы существуют
лишь в сцеплении. Современное западное общество одержимо стрем­
лением всё освободить, избавившись от сцепления. Освобождение —
это стремление к добру, так что те, кто хочет только добра и счастья,
должны освобождать всё без исключения, особенно желание. Однако
этот процесс освобождения ведёт к уничтожению связей и ликвида­
ции всякого регулирования. В этой ситуации, подчёркивает Бодрий­
яр, необходимо выявить правила «игры в освобождение». Игра имеет
свои границы, она разворачивается в конечной вселенной и опреде­
ляется правилами, которые всесильны в игровом пространстве и не
действуют за его пределами. Закона здесь нет, есть только правила.
Всякая форма —это правило игры. Таким образом, постигая правила,
мы постигаем формы.
Правила игры не соотносятся с моральными или социальными за­
конами, они аморальны, будучи так или иначе связаны со злом как
автономной силой. Вселенная зла выстраивается параллельно вселен­
ной добра, иногда две вселенные сталкиваются, и тогда «в наш мир
прорывается и вспыхивает, подобно метеориту, сингулярность, имя ко­
тор ой — судьба»26. А добро в конечном счёте оказывается сферой, в
которой реализуется «прозрачность зла».
Ниже пойдёт речь о бодрийяровском концепте сингулярности, про­
тивопоставляемом традиционной метафизике субъекта. Ведь, декон-
струировав основания метафизики субъекта/объекта и развенчав но­
вую метафизику желания, Бодрийяр должен обратиться к анализу
субъективности.
26Там же. С. 106.


Глава 7
КОНЕЦ СИНГУЛЯРНОСТИ
И КРИТИКА ПОЛИТЭКОНОМИИ СУБЪЕКТА
Мы быстро приближаемся к финальной
стадии расширения человека вовне — стадии
технологической симуляции соз нани я.. .
М . Маклюен. Понимание Медиа
Проблема «смерти субъекта» — одна из самых спорных и животре­
пещущих в современной западной философии. Часто упрощённо го­
ворят, что постструктуралисты объявили человека несуществующим.
Особенно важное место здесь отводится Бодрийяру. Если объяснения
Барта и Фуко относительно того, что они не объявляли несуществую­
щим один — автора, другой — человека вообще, порой ещё принимают
во внимание, то Бодрийяру прощения нет: когда поверхностный чи­
татель его работ обнаруживает, что Бодрийяр «объявил несуществу­
ющей реальность», никаких сомнений относительно печальной участи
человека быть не может. Однако и то, и другое в равной степени невер­
но. Как мы уже видели, Бодрийяр выступает не против реальности,
а против принципа реальности. Пожалуй, то же самое можно сказать
и о субъекте: он борется не с субъектом как таковым, а с принципом
субъекта.
В «Системе вещей» Бодрийяр говорил о том, что функциональ­
ность вещей производит функционального человека: «человек... от­
стаёт от своих вещей, уступает им в связности»1. Вещи идут впере­
ди человека в организации его среды, а потому определяют те или
иные его поступки. Таким образом, порядок вещей готов заменить
собой человеческий порядок2. Как заметил М. Маклюен, «человек
превращается... в органы размножения машинного мира»3. Во вза­
имной согласованности форм вещей «человек упоминается лишь на­
мёком»4. Когда симулякры, то есть мир изделий, подменяют собой
1Бодрийяр Ж . Система вещей. С . 58 .
2 «Вглядывая сь в современные вещи и предметы обстановки, — пишет Бодрий'
яр, — замечаешь, что они уже прекрасно беседуют между собой, не дожидаясь пр11'
хода гостей, свободно сходятся и расходятся не хуже их... » (там же. С . 53).
3 Маклюен М . Понимание Медиа. С . 56 .
4Бодрийяр Ж . Система вещей. С. 60.
166


реальность и начинают её эффективно регулировать, человек по от­
ношению к таким симулякрам становится абстракцией. «На протяже­
нии механических эпох мы занимались расширением наших тел в про­
странстве, — писал Маклюен. — Сегодня... мы расширили до вселен­
ских масштабов свою центральную нервную систему... » 5 Ж . Бодрий­
яр, к оторого нередко сравнивают с Маклюеном, своеобразно продол­
жает эту мысль: «Сегодня судьба тела состоит в том, чтобы стать
протезом»6. Технологический прогресс заключался в том, что человек
проецировал себя в связную структуру, составляемую вещами. Одна­
ко именно этой связностью сам человек оказался отброшен в бессвяз­
ность. Перед лицом функциональной вещи он дисфункционален и ир­
рационален. Это значит, что человек стал пустой формой, открытой
для мифов функциональности и фантазмов эффективности.
В такой ситуации человеческая субъективность может становить­
ся лишь посредством овладения вещами. Дискурс субъективности —
это и есть владение. Вещи образуют орудийные серии, помогающие
человеку совладать с миром, и серии психические, позволяющие овла­
деть временем, сделав его дискретным и классифицируемым. Вещи
«своей дискретностью, классифицируемостью, обратимостью, неогра­
ниченной повторяемостью... ставят защитный экран между нами и
необратимым становлением мира, выгораживают в мире некоторую
зону, которая нам принадлежит»7. Индивид как бы раскладывает себя
по клеткам «парадигмы вещей» — это и есть его собственный управля­
емый дискурс, в котором вещи выступают означающими, а индивид —
означаемым. Ф. Гваттари сказал бы, что становление субъективности
происходит за пределами человеческого тела.8 Бодрийяр такого выво­
да пока не делает.
Обладание вещами обеспечивает «вторичную утилизацию» рожде­
ния и смерти человека в системе вещей. Речь о том, что присвоение
позволяет человеку постоянно и циклически контролируемо пережи­
вать процесс своего существования, то есть на уровне Символического
преодолевать своё реальное существование в его необратимости. Вещь
представляет человеку его собственную смерть, символически преодо­
лённую фактом обладания.
Потребление вещей, по логике Бодрийяра, оказывается производ­
ством субъекта9. В акте персонализированного потребления субъект
производит сам себя как объект экономического спроса. Жизненный
5Маклюен М . Понимание Медиа. С. 5.
6Бодрийяр Ж. Забыть Фуко. С. 30.
7Бодрийяр Ж . Система вещей. С. 105.
8См . : Guattari F. De la production de subjectivit£ / / Chimeres. 1987. 4.
9«... Современный п о тр еб и т е л ь... буквально принуждён осуществляться как
лично ст ь» (Бодрийяр Ж . Система вещей. С. 166).
167


проект субъекта ограничивается и раздробляется социоэкономической
системой, поскольку выбор субъекта изначально фиксирован, а потому
его сознание овеществляется; поэтому жизненный проект становится
самоотрицающим и несбыточным. « . . . Вещи суть категории вещей, ко­
торые самым тираническим образом создают категории личностей»10.
Мысль Бодрийяра сходна с мыслью Г. Маркузе и других философов
Франкфуртской школы: в своём самоосуществлении личность стес­
няется не внешними репрессиями и не нормами послушания; цензу­
рирование индивида осуществляется в его «свободном» поведении11.
В работе «К критике политической экономии знака» Бодрийяр даже
использует термин Маркузе «десублимация», понимая под этим де­
конструирование моральных и индивидуальных сознательных функ­
ций «Я » в пользу своеобразного «освобождения» «Оно» и «Сверх-Я»
как факторов причастности и потребления, иными словами — в пользу
«тотальной потребительской имморальности», в которой индивид по­
гружается в контролируемый планированием производства принцип
удовольствия.
Основным механизмом такого подавления Маркузе считает заме­
ну интроекции мимесисом. Если интроекция, «подразумевая разнооб­
разие и до некоторой степени спонтанность процессов, посредством
которых Я (Эго) переводит “внешнее” во “внутреннее”, предполагает,
таким образом, существование внутреннего измерения, отличного и
даже антагонистичного внешним нуждам, — индивидуальное сознание
и индивидуальное бессознательное помимо общественного мнения и
поведения» (курсив автора. — А . Д.\ там же. С. 273), то мимесис пред­
ставляет собой «непосредственную идентификацию индивида со своим
сообществом и через это последнее с обществом как целым» (там же.
С. 274). В результате возникает модель одномерного мышления и по­
ведения, в которой идеи, побуждения и цели, «трансцендирующие по
своему содержанию утвердившийся универсум дискурса и поступка»
либо отторгаются, либо приводятся в соответствие с терминами этого
универсума, то есть вписываются в рациональность данной системы и
её количественных измерений.
Индивид производит себя как смысл в системе обменов. В каком-
то смысле индивид вообще ничего собой не представляет, поскольку
с точки зрения предшествующей ему структуры обмена (слов, жен­
10Там же. С. 206 .
11 Г. Маркузе в своей знаменитой работе «Одномерный чело век » указывал, что
современное буржуазное общество подавля ет всякую возмо жно сть трансцендиро-
вания, причём под «трансцендированием» автор понимает «тенденции в теории и
практике, которые в данном обществе “переходят границы” у твердившегося уни­
версума дискурса и действия, приближаясь к их историческим альтерна тивам»
(Маркузе Г. Одномерный человек. С . 257).
168


щин, даров) и соответствующей социальной формы никаких индиви­
дов не существует. Именно структура обмена дифференцирует людей
как термины обмена на партнёров, отличённых и связанных правилом
обмена. Бодрийяр резюмирует: «Изначально человек не существует со
всеми своими потребностями, человек, предназначенный Природой к
самореализации в качестве Человека»12. Ни в какой из точек бытия
человек не оказывается лицом к лицу со своими природными потребно­
стями. Все отсылки к индивиду — продукт социальной логики. Даже в
своих потребностях выживания человек воспроизводится не как чело­
век, а как выживающий (то есть как «выживающая производительная
сила»). Недостаточно сказать: «человек —продукт общества». За этой
культурологической банальностью, говорит Бодрийяр, скрывается бо­
лее жестокая истина: система производит и воспроизводит индивидов
со всеми качествами, потребностями и бессознательным в качестве эле­
ментов системы, то есть производительных сил. Здесь французский
философ прямо критикует Маркса и Энгельса, которые в «Немецкой
идеологии» принимают как аксиому следующее утверждение: «Пер­
вая предпосылка всякой человеческой истории — это, конечно, суще­
ствование живых человеческих индивидов. Поэтому первый конкрет­
ный факт, который подлежит констатированию, — телесная организа­
ция этих индивидов и обусловленное ею отношение их к остальной
природе»13. Этого-то «природного» человека, утверждает Бодрийяр,
как раз и не существует, поскольку сама «природность» — изобретение
дискурса Нового времени, а не абсолютная реальность.
Стоит отметить несомненную близость Бодрийяра к концепту
«производства субъективности», намеченному Ж . Делёзом и Ф. Гват­
тари в «Анти-Эдипе» и развиваемому в позднейших книгах Гваттари.
Выступая против вновь открытой в XX веке мифологии тела, Бодрий­
яр говорит о её идеологическом основании: монополистический капи­
тализм уже не удовлетворяется эксплуатацией тела рабочего, он рас­
щепляет трудовую (а также меновую и игровую) выразительность тела
и заново собирает его как контролируемую совокупность индивидуаль­
ных потребностей (то есть производительную/потребительную силу).
В результате человеку навязываются новые формы универсальности
(права человека, свобода общества изобилия и т. п.). Кругооборот кол­
лективных и субъективных ценностей по необходимости приводит к са­
крализации инстанции тела — «идеологического алтаря» каждого ин­
дивида. А рядом с этим абсолютно позитивным Телом, уподобляемым
Капиталу (и так же, как Капитал, священному), возрождается Субъ­
ект частной собственности. Делёз и Гваттари в своём социоэкономиче-
12 Бодрийяр Ж . К критике политической экономии знака. С . 90.
13 Марк с К . , Э н гел ьс Ф. Немецкая идеология / / Сочинения. Т. 3. М .: Госполит-
издат, 1955. С . 19.
169


ском анализе прибегали к термину «тело без органов». Для Бодрийя-
ра оно слишком перегружено нежелательными коннотациями, однако
смысл от этого мало меняется. Впрочем, впоследствии у Бодрийяра
возникли к авторскому тандему значительные претензии.
Производя «естественные» потребности, общество потребления
производит и человека как персону. Бесконечные рекламные призы-
вы персонализировать себя, покупая ту или иную марку шампуня или
автомобиля (в зависимости от уровня доходов), обнаруживают, что
«никого нет»: «“Личность” в качестве абсолютной ценности, с её неуни­
чтожимыми чертами и специфическим значением, такая, какой её вы­
ковала вся западная традиция в организаторском мифе о Субъекте, с
его страстями, волей, характером или ... его банальностью, эта лич­
ность отсутствует, она мертва, выметена из нашей функциональной
вселенной»14. Это утерянное существо стремится конституироваться с
помощью знаков и отличий, каковые и представляют собой шампунь
и автомобиль. Эта личность, разрушенная в своей тотальной аноним­
ности, постулируется в её различии как том, что не имеет имени. Си­
стему потребления, считает Бодрийяр, лучше всего можно определить
как индустриальное производство различий. Если реальные различия,
отмечающие каждую личность, приводили к тому, что личности про­
тиворечили друг другу, то «персонализирующие» различия не про­
тивопоставляют индивидов др уг другу, но иерархизируют их при по­
мощи моделей. Поэтому дифференцироваться — значит определять се­
бя в зависимости от абстрактной модели или модного образа. Иными
словами, отказаться от сингулярности и всякого реального различия,
которые возможны только в конфликтном отношении с другими и с
миром.
Эффект персонализации во всём подобен эффекту натурализации,
который состоит в стремлении восстановить природу как символ после
того, как в действительности она уничтожена. Персонализация так­
же является натурализацией, функционализацией и культурализаци-
ей. «Монополистическая индустриальная концентрация», уничтожая
реальные различия между людьми, делает личности однообразными
и в то же время освящает царство дифференциации. « .. .В следствие
утраты различий устанавливается культ различия»15. Поскольку си­
стема уничтожает конкретные социальные отношения, она становится
систематическим производителем отношений. Эти произведённые от­
ношения так же подлежат потреблению, как и всё, что производится-
«Потреблённое» различие, из которого вновь появляется индивид,'"
одна из ключевых областей объемлющего весь мир производства. Пер'
14Бодрийяр Ж . Общество потребления. С . 118 -119 .
15Там же. С . 120.
170


сонализация состоит в повседневной разработке «наименьшего марги­
нального различия», то есть тех мелких качественных различий, через
которые могут проявляться индивидуальный стиль и социальный ста­
тус. Поэтому нарциссизм индивида в обществе потребления не явля­
ется наслаждением своей сингулярностью, а сводится к преломлению
коллективных черт.
Представители гуманитарных наук сегодня уже довольно отчёт­
ливо видят это исчезновение «природного», «естественного» человека.
Поэтому они устремляются в область, которая представляется им пер­
вичной и не произведённой, — в область телесности и сексуальности,
которые принято считать областью иррационального и нерационали-
зируемого. Однако Бодрийяр в своих работах весьма убедительно го­
ворит о вторичности и произведённости как тела, так и сексуальности.
Бодрийяр считает модную в наше время метафизику тела бур­
жуазным мифом. Даже «тело секса» сегодня функционирует в ре­
жиме 1) потребности (а не желания), 2) удовлетворения (не связан­
ного с нехваткой или смертью) и 3) права на тело и секс (в смыс­
ле формального «демократического требования»). Таким образом,
тело целиком и полностью вписано в идеологическую систему по­
требления, перегружено коннотациями и само является коннотаци­
ей потребности. На уровне тела происходит семиологическая редук­
ция символического порядка, которая конституирует идеологический
процесс.
Даже половой диморфизм мужское/женское, считает Бодрийяр,
представляет собой результат идеологии. Сексуальная амбивалент­
ность, которая сводится к оппозиции активность/пассивность, «впи­
сывается» в тело каждого субъекта, не будучи изначально привяза­
на к половому органу. Однако эта амбивалентность («глубочайшая
сексуальная валентность») ускользает от генитальной организации и
социального порядка и потому уничтожается в семиологическом по­
ле идеологической работой, рассеивается в различительной структуре
мужское/женское, опирающейся на «алиби биологических органов».
Иными словами, происходит «редукция пола как различия к различию
половых органов», соотносимому с культурными моделями, функция
которых — разделить полы и один из них наделить абсолютной при­
вилегией. Индивид смешивается со своим сексуальным статусом, что
позволяет подчинить его пол (эрогенную дифференциацию тела) тре­
бованиям сексуальной сегрегации, которая является одним из идео­
логических и политических оснований социального порядка16. Таким
16С м .: Бодрийяр Ж . К критике политической экономии знака. С. 108. По этой
причине Бодрийяр весьма скептически относится к «сексуальному освобожде­
нию », по ско льку освобождение сексуальных потребностей индивида, приписанного
к « сво ем у » полу, означает лишь упрочение идеологической дискриминации.
171


образом, не существует изначально двух полов; они возникают в силу
необходимости подчинить один пол другому.
То же самое происходит и с бессознательным, которое стало се-
миологическим редуктором и идеологическим эф фектором. Бессозна­
тельное, каким его описал психоанализ, представляет собой подрыв
субъекта сознания, поэтому, стремясь избежать его разрушительного
действия, его делают тем, что противопоставлено сознанию, причём
этот процесс происходит под знаком мифического Индивида, то есть
работает на миф о субъекте сознания17. Современный человек име­
ет «право на бессознательное» как одно из гражданских прав. Бур­
жуазные свободы переносятся на ту область, которая от них всегда
ускользает и которая их отрицает: так социальный контроль распро­
страняется на неподконтрольную ему область.
Бодрийяр утверждает существование гомологии между функци­
ональной «эмансипацией» предметов в потребительной стоимости и
«эмансипацией» частного индивида, цели которого в буржуазном об­
ществе задаются при помощи потребностей. Потребительная стои­
мость есть результат преодоления ритуальных и символических огра­
ничений посредством объективной рационализации. Лишённый об­
щественных обязательств магического или религиозного характера,
«частный» и автономный индивид определяется теперь трудом и
целенаправленным разрушением полезности. Индивид, подчёркивает
Бодрийяр, не выражает свои потребности в экономической системе; на­
против, экономическая система производит функцию/индивида и со­
путствующую ей функциональность потребностей и предметов. «Ин­
дивид—это идеологическая структура», то есть определённая исто­
рическая форма, соответствующая меновой и потребительной стоимо­
сти. «Индивид —это лишь субъект, мыслимый в терминах экономии,
субъект, упрощённый и абстрагированный этой экономией». А отсюда
важный вывод: «Вся история сознания и морали...
— это лишь исто­
рия политической экономии субъекта»18.
Потребительная стоимость вписывается в предметы как «мораль­
ный закон» в соответствии с целесообразностью «потребности» субъ­
екта. Это вписывание в предметы того, что уже вписано в субъект, —
христианского или кантианского морального закона, который претен­
дует быть сущностью субъекта и позиционирует его в финальном отно­
17«“Переоткрытое” и повсюду единогласно превозносимое Бессознательное ста­
новится, поэтому, противоположностью своего изначального смысла: противопо­
ложностью той структуры и той работы, которыми оно некогда было, простой
функц ией/знаком, рабочей силой и предметом, присвоенным автоном ным субъ­
ектом, унифицированным, вечным субъектом сознания и частной собственности»
(там же).
18Там же. С . 159.
172


шении к трансцендентной реальности (Богу или тому, что его заменя­
ет). Если у Канта моральный закон обеспечивал совпадение поведения
субъекта с божественным законом, то в буржуазной системе потребле­
ния провиденциальный код потребительной стоимости согласует пред­
мет с потребностью субъекта под прикрытием «функциональности»19.
Проще говоря, субъект ограничивается как субъект морального со­
знания и субъект потребностей, что позволяет ему действовать как
абстрактный индивид, определяемый эквивалентностью самому себе.
Но все эти абстракции могут существовать лишь в контексте идеоло­
гии потребления. А политэкономия (в том числе и марксистская) под­
держивает миф о «естественности» отношений между «природной»
потребностью человека и «природной» функцией предмета.
Логика товара в равной степени распространяется на человека и на
предметы, и человек, так же как и предметы, предстаёт в форме мено­
вой стоимости. А в своих «потребностях» человек осуществляет себя в
виде потребительной стоимости. Гуманистическая традиция постоян­
но утверждает, что в функциональности и целесообразности внешнего
мира человек осуществляет себя как человек. По логике Бодрийяра
выходит обратное: в окружении товаров и меновых стоимостей чело­
век сам является товаром и меновой стоимостью, «самым красивым»
из функциональных предметов. В процессе удовлетворения потребно­
стей человек оценивает свою способность наслаждаться, «реализует»
свои возможности, так что его «способность» к удовольствию стано­
вится производительной силой. Гуманистическая мораль —это и есть
«правильное использование» самого себя.
В современном мире, когда исчезли референтная инстанция и кон­
тролируемые эквивалентности, субъект и объект больше не обменива­
ются своими определениями согласно фиксированным правилам. Это
конец субъекта сознания. Бодрийяр проводит аналогию с денежным
обменом: если субъект сознания представляет собой психический эк­
вивалент золотого эталона, то бессознательное —психический эквива­
лент «плавающих» капиталов. Оторванные от своих объектных отно­
шений индивиды сегодня пребывают в состоянии непрерывных транс-
ференциальных флуктуаций, дрейфуя по отношению друг к другу.
Поэтому конец субъекта сознания означает приход царства бессозна­
тельного20. Но это бессознательное не имеет какого бы то ни было
19 «Один и тот же финализм закрепляет сущность субъекта (его самотождествен-
ност ь, устанавливаемую в признании такой трансцендентной целесообразности) и
устанавливает предмет в его “истине”, в его сущности, названной потребительной
ст оим о ст ью , в некоей прозрачности по отношению к самому себе и к субъекту,
обеспеченной рациональным знаком полезности» (там же. С . 160).
20 «... Вся общественная жизнь прекрасно описывается в терминах бессознатель­
ного по Делёзу либо монетарной механики (потоки, подключения, отключения,
т р а нсф ер/контр -т ра нсф ер), или же в рисменовских терминах “otherdirectedness” —■
173


привилегированного положения: это всего лишь психическая структу­
ра, современная структурной революции ценности.
ДНК —вот тот код, на который и в котором исчерпывающе обме­
нивается современный человек. Открытие ДНК привело к представле­
нию о теле как базе данных, своего рода информационной субстанции.
Сегодня перед нами открывается перспектива клонирования — беско­
нечного воспроизводства одних и тех же тел. Но то же самое про­
исходит и с социальным субъектом: «человеческий индивид отныне
не более как раковый метастаз своей базисной формулы»21 (курсив
автора. — А . Д.). Современный индивид —индивид фрактальный, рас­
сеянный и размноженный до бесконечности. В культурном отношении
он уже клонирован, поэтому ему, в общем-то, уже незачем клониро­
вать себя генетически22.
Сегодня человек, разочаровавшись в собственном интеллекте, со­
здаёт «мыслящие» машины. «Доверить свой интеллект машине — зна­
чит освободиться от всякой претензии на знание... » 23 Машины пред­
лагают человеку манифестацию мысли, и, управляя ими, человек от­
даётся этой манифестации больше, чем самой мысли. Своей самобыт­
ности человек предпочитает машину. Человек виртуальный приобре­
тает операционные качества. Искусственный интеллект не оставляет
места для мысли.
Машина «наивна», её нельзя «обольстить» , поскольку она не при­
емлет иллюзии. Единственная игра, в которую может играть ма­
шина,—это сочетание и перестановка. Искусственный разум, гово­
рит Бодрийяр, — одинокая машина, обречённая на безбрачие. Делёз и
Гваттари назвали «безбрачной машиной» субъекта, желание которого
«просачивается» через «тело без органов», порождая в нём деятель­
ность, каковую потребляет субъект. При этом субъект не вступает
в брак с потребляемым, то есть свободен от него. Он остаётся нома-
дической сингулярностью, кочуя на поверхности «тела без органов»
и не имея фиксированной идентичности. Таковы же и технологиче­
ские машины, о которых говорит Бодрийяр: они не способны полу­
чать наслаждение, превосходя собственную операционность. Безбра­
чие машин, продолжает Бодрийяр, влечёт за собой безбрачие человека
телематического, который живёт в воображаемом мире интерфейса.
Внутренняя активность человека стала интерактивностью экрана, а
написанное на экране предназначается не для глубокого изучения, но
собственно, “otherdirectedness” и выражает собой, разве чт о в англосаксонских и
не совсем шизофренических терминах, эту зыбкость личностных иде нтичностей»
(Бодрийяр Ж . Символический обмен и смерть. С . 77).
21 Бодрийяр Ж . Соблазн. С . 296 .
22 Бодрийяр Ж . Пароли. О т фрагмента к фрагменту. С . 35.
23 Бодрийяр Ж . Прозрачность зла. С . 75 .
174


для немедленного восприятия с ограниченным смыслом. Электронные
средства коммуникации создают особое измерение —не человеческое,
но эксцентрическое, и соответствуют ему деполяризация пространства
и неразличимость очертаний тела. Здесь неразличимы субъект и объ­
ект, внутреннее и внешнее, вопрос и ответ и т. п. Человек телемати­
ческий и машина сплетены воедино и преломляются один в другом:
человек предназначен машине, как и машина ему. «Машина делает
лишь то, чего от неё требует человек, но взамен человек выполняет
то, на что запрограммирована машина» .
Это значит, что больше нет действий или событий, которые бы не
преломлялись в техническом изображении. Всё фиксируется, сливает­
ся с памятью и тем самым приобретает способность к бесконечному
воспроизводству. Все действия тяготеют к виртуальной вечности. Нет
никакого выбора или возможности принятия окончательного реше­
ния. Все решения серийны и фрагментарны. «Человек ли я? Машина
ли я? На эти антропологические вопросы ответа больше нет»25. Ан­
тропология уничтожена технологиями. Современные машины не от­
чуждаю т человека, подобно машинам промышленной эпохи, но, на­
против, составляют вместе с ним новую целостность. Сегодня маши­
ны могут становиться физиологической частью человеческого тела,
как кардиостимулятор. Проблема человеческой свободы исчезает, че­
ловек свободен от мыслей о свободе. Человек телематический не мо­
жет быть Рабом, ибо у него больше нет собственной воли. Отторже­
ния человека человеком больше нет, есть только гомеостаз человека
и машины.
Клонирование, «клеточная мечта о размножении делением», не
вписано в символическую структуру воспроизводства. Здесь устра­
няются переплетение генов матери и отца и двойственность акта за­
рождения. Человек, вступающий на путь клонирования, не порождает
самого себя, но пускает ростки от каждого своего сегмента. Проблема­
тичная свобода субъекта исчезает, уступая место коду. Матрица гене­
тического кода ведает здесь операционным деторождением, очищен­
ным от всякой сексуальности. Собственно, никакого субъекта здесь
уже нет, поскольку «идентичное удвоение кладёт конец его раздвоен­
н ос ти »26. «Стадия зеркала» отменяется: нет больше медиума, а его от­
ражения — всего лишь отражения одним промышленным товаром се­
рийного производства другого, произведённого вслед за ним. Ни один
элемент не отражает другой, они могут лишь дополнять друг друга.
Клон — это уничтожение всех возможных изменений. Клонирование —
последняя стадия моделирования тела, на которой индивидуум обре­
24Там же. С. 83.
25Там же. С. 85.
26Там же. С . 170.
175


чён на серийное размножение. Тело становится чистым сообщением,
информационной субстанцией.
Впрочем, это вовсе не означает отрицания субъекта. Скорее, можно
говорить о неопределённости субъекта, который не состоянии ни быть
самим собой, ни обнаруживать себя в Другом. Отныне субъект — лишь
Тот же самый, не содержащий в себе ничего отличного от себя. Это,
говорит Бодрийяр, идеальный современный клон: субъект, из которого
вымарано всё Другое и который обречён на повторение себя самого.
Сартр говорил, что «ад — это другие». Бодрийяр утверждает: ад —это
ад Того же самого.
«Вы считаете, что фотографируете ту или иную сцену ради соб­
ственного удовольствия. На самом же деле это она хочет быть сфо­
тографированной, а вы лишь статист в ее постановке. Субъект —это
всего лишь фактор иронического явления вещей»27.
Ф . П е т и : Меня поражает ваше постоянство. Если проследить ваш интеллек­
туальный путь начиная с «Общества потребления» (1 970), складывае тся впечат­
ление, что судьба современного общества состоит в безысходности. О т персона­
лизации, заключающейся в маргинальном отличии, в книге 1970 г., к «г ото во ­
му» (ready made) индивиду и клону 1995 г., постмодерному человеку, у которого
уже нет шансов. Вернее, остался один, но лежащий вне социального поля с его
детерминациями. Ка к вам удаётся одновременно о су жда т ь индивида за то , что
он стал «го товым », и утвержда ть, чт о всё, чт о ему ост алось, — играть со своей
судьбой?
Ж . Бодрийяр: Я не «осуждаю» индивида и не утверждаю, что судьба — это
«всё, что нам осталось». Мой тезис состоит в другом. «Гото вый» индивид — это уль­
трасовременный продукт. Речь об индивиде не буржуазно м, а постмодерном. Это
уже не субъект, а клон. Его статус неустойчив, он стал па ртикулярным , корпуску­
лярным, молекулярным, свободным электроном, монадой. Такой индивид больше
не является объектом судьбы. Мо жно сказать, ч то он променял свою судьбу на фа ­
тальное экспериментирование с самим соб ой .. . Э т о значит, что индивид обязан ис­
кусственно провоцировать своего рода несчастье, которое заменило ему су дьб у...
Он больше ни с чем не играет, он занят тестированием, он ставит эксперименты
над самим собой___ И всё для того, чт об ы сохранить хотя бы фикцию инаковости.
Но это уже не инаковость соблазна, это искусственное, лабораторное воспроиз­
ведение инаковости, видимости судь б ы .. . Самое скверное в то м , ч то всё, на что
способен индивид, это встреча с последней ценностью — иде нтичност ью , у которой,
на мой взгляд, никакой ценности нет или, во всяком случае, она незначительна, и
которая ставит всех нас перед проблемой: кто я такой? чего я хочу? где другой?
Он вновь станет индивидом в борьбе со своей тенью или потеряет себя оконча­
тельно.
Ф. Пети: Какова, в таком случае, ваша концепция идентичности (ident^),
настоящего философского монстра?
Ж . Б о д р и й я р : Идентичность — это грёза патетического абсурда. М ы грезим
о самости (sui-meme), поскольку не можем сделать ничего лучшего . М ы грезим
об этом, поскольку утратили всякую сингулярность (а ку льтур а — это как раз
предельная форм а сингулярности общества). М ы больше не бьёмся за суверени­
тет или за славу — мы бьёмся за идентичность. Суверенитет был делом риско-
27Там же. С. 226.
176


ванны м, иде нтичность даёт безопасность (а также, на беду, системы безопасно­
сти и контроля, навязываемые идентичностью). Идентичность — это навязчивая
идея освобождения, однако это освобождение — лишь видимость, таковой не яв­
л яю ща яся . Э т о этикетка существования. Так что все энергии, человеческие ре­
су рсы , меньшинства и индивиды концентрируются сегодня в этом смехотворном
утвержде нии, в этом теле без органов: я есть! я существую! меня зовут Унтель!
я европеец! Это надо доказат ь со всей очевидностью, поскольку это вовсе не
о чевидно.
Идентичность — это неразрешимая проблема. К счастью или к несчастью, этот
фантазм захвачен техникой и рациональностью. Цель состоит в том, чтобы иден­
т иф ицирова ть всё, исключив негативное, исключив зло и произведя молекулярные
сам оидентичности. Идентификация индивида, субъекта, нации, расы — идентифи­
ка ция мира как такового, ставшего техническим и абсолютно реальным, ставшего
т ем , ч то он есть, а это значит, что всё может стать метафорой, подвергнуться ме­
та мо рфозе — такова бесконечная метастаза идентичности.
Стадия зеркала уступила место стадии видео. Больше ничто не ускользает
о т этой видимости, слышимости, непосредственного восприятия, симультанности.
Больше ничто не происходит вне экрана. Э то уже не зеркало. Жи вая идентичность,
эт о т субъект, предполагал зеркало, элемент рефлексии. Да же в разбитом зеркале
о т ч уждени я пражский студент перед смертью увидел своё отражение. У нас же та­
кого шанса нет. М ы больше не имеем права на собственный образ, у нас осталась
т ольк о мгновенная запись в реальном времени. В реальном времени невозможно
дистанцироваться от образа. Ины ми словами, чтобы существовать, нужно просто
дистанцироваться от самого себя. Отмена этой дистанции обрекает нас на беско­
нечное репродуцирование, смешное бессмертие, которое не имеет больше ничего
общего с судьбой. То же самое можно сказать об «освобождении». Не является ли
освобождение во всех своих форм ах исполнением и завершением свободы? В этом
и з аклю чает ся проблема современности28 .
Бодрийяр отказывается не от человека, но от гуманизма и антропо­
центризма. Рационалистическое представление о суверенном субъекте
было продуктом своей эпохи и стало возможным благодаря характер­
ной для Нового времени модификации научного и философского дис­
курсов. В связи с трансформацией этих дискурсов в современном ми­
ре возникла необходимость в создании новой модели субъективности.
Постструктуралисты настаивают на том, что выявление историчности
рационалистического субъекта стало возможным только в XX веке, по­
скольку описание и анализ дискурса невозможно произвести, находясь
«внутри» этого дискурса. Это означает, что каждая эпоха, не исклю­
чая и ту, в которой живём мы, обречена создавать собственные мо­
дели субъективности, которые будут оказываться непригодными для
будущего. Таким образом, Бодрийяр выступает даже не против ра­
ционализма как такового, обвиняя его в «ложности» и превратности
мышления, но выявляет необходимость конституирования новых мо­
делей субъективности в новом мире. Впрочем, в этом отношении фи­
лософ ия Бодрийяра выступает в одном ряду с другими философскими
направлениями X X века и представляет новацию не в своей деклара­
28 Baudrillard J. Le Paroxyste indiff£rent. P. 90 -94 .
177


ции потребности в новых формах философского мышления, но в своё^
процедурном подходе. Как справедливо заметил Б. Г. Соколов, «конец
матрицы новоевропейского субъекта —это отнюдь не конец света»29
Ведь матрица новоевропейского субъекта познания и единство созна­
ния реального человека — это совсем не одно и то же. В общем, слухи
о «смерти человека» сильно преувеличены.
29 Соколов Б. Г. Генезис истории. СПб.: Алетейя, 2004. С. 347. «Единство евро­
пейского субъекта — это отнюдь не единство самосознания и психики человека во­
обще, но лишь то т исторический горизонт, который традируется и посредством
воспитательной дрессуры становится ку льтурно априорными форма ми конкретно­
го индивида» (там же).
178


Глава 8
КОНЕЦ СЕКСУАЛЬНОГО: РЕКВИЕМ ТЕЛУ
Любовный акт лишён всякого смыс­
ла, поскольку повторять его можно до
бесконечности.
А. Жарри. Суперсамец
Тело — это «самый прекрасный объект потребления». Тело, говорит
Бодрийяр, в большей степени, чем что бы то ни было другое, нагруже­
но коннотациями. «Новое открытие» тела после тысячелетия пуритан­
ства произошло под знаками физического и сексуального освобожде­
ния. Средневековая и классическая культуры старались убедить чело­
века в том, что у него нет тела. Как у Жарри: « . .. Всё своё детство...
он провёл в скрупулёзно поддерживаемой чистоте помыслов —если
под чистотой вслед за католиками понимать полное забвение отдель­
ных частей тела под угрозой адских мук »1. Сегодня всё наоборот: тело
прославляется в гигиеническом, диетическом и терапевтическом куль­
тах, его воспевают реклама, мода и массовая культура. Всё это, счи­
тает Бодрийяр, свидетельствует о том, что тело стало объектом спасе­
ния. В своей моральной и идеологической функции оно заменило душу.
Всё потому, что тело не является очевидностью, напротив, свой статус
он о обретает благодаря культуре. При этом способ организации отно­
шения к телу отражает отношение к вещам и социальные отношения.
В современном западном обществе тело представлено как Капитал и
как Фетиш, или объект потребления.
Дискурс потребления предписывает примирение каждого индивида
с его собственным телом, однако на деле объективирует тело как угро­
жающий двойник субъекта, повторяя детерминации социальных отно­
шений — шантаж, репрессии, синдром преследования и т.п. Индивид
обязан нарциссически вложиться (и в экономическом, и в психоло­
гическом смысле этого слова) в своё тело, конституируя его как более
функциональный объект. Этот направленный нарциссизм обращается
к телу как к колонизованной территории: тело —объект эксплуатации,
1Жарри А . Суперсамец. С. 370.
179


из которого можно извлечь видимые знаки счастья, здоровья и кра­
соты. Это нарциссическое реинвестирование, организованное в виде
мистики освобождения, является в то же время инвестированием кон­
курентного экономического типа. Проще говоря, тело потому и инве­
стируется, что оно должно приносить доход. Тело предназначается не
для автономных удовольствий субъекта, но служит реализации норма­
тивного принципа наслаждения и гедонистической рентабельности.
В конце концов, тело обустраивают и манипулируют им как одним из
обозначений социального статуса. Функциональное тело —это уже не
«плоть» религиозных доктрин и не рабочая сила индустриальной ло­
гики, но элемент социальной тактики, главные лейтмотивы которой —
красота и эротизм.
Красота, ставшая новым религиозным императивом, теперь не яв­
ляется природной данностью. Красота —это «неизбежное свойство»
тех, кто ухаживает за собой. При этом красота получает мистиче­
ское обоснование: у женщин — чувствительность, у мужчин — интуи­
ция, адекватная возможностям рынка. Красота выступает абсолют­
ным императивом потому, что представляет собой форму капитала.
Бодрийяр определяет этику красоты как редукцию потребительных
ценностей тела к функциональной меновой ценности, то есть к исчер­
панности в обмене знаков. «Красота функционирует как ценность-
знак»2 (курсив автора. — А .Д .) . Императив красоты (сделать тело
производительным) включает эротику как средство извлечения сексу­
альности. Бодрийяр подчёркивает отличие эротики как менового от­
ношения от собственно сексуальности и эротического тела как опоры
меновых знаков желания от тела как вместилища желания. В эротизи­
рованном теле главную роль играет социальная функция обмена, так
что эротический императив — лишь метафора императива функцио­
нального. « . . . Эротика существует в знаках и никогда не существует
в желании... » 3 Тело конституируется как объект, соответствующий
другим функциональным и лишённым сексуальности объектам. И на­
оборот, объекты, инвестированные в модель тела-объекта, точно так
же фетишизируются, так что в результате вся область потребления
пропитывается эротизмом. Гомология тела и вещей служит основой
управляемого потребления. С телом всё обстоит так же, как с рабо­
чей силой. Его «освобождают» и «эмансипируют», чтобы можно было
рационально реализовывать продуктивистские цели. «Нужно, чтобы
индивид воспринимал самого себя как объект, как самый прекрасный
из объектов, как самый драгоценный материал для обмена, для то­
го чтобы на уровне деконструированного тела, деконструированной
2Бодрийяр Ж . Общество потребления. С . 172.
3Там же. С. 174.
180


сексуальности мог развернуться экономический процесс рентабельно­
сти»4.
В «Обществе потребления» Бодрийяр ещё говорит о том, что «осво­
бождение» тела как знака означает его подавление в «разрушитель­
ной истине желания». Вскоре он станет отвергать и всякую филосо­
фию «желания» как алиби системы потребления. Однако уже в этой
ранней работе он подчёркивает, что идеология «освобождённого» тела
есть лишь замена устаревшей идеологии души. Это тело современной
мифологии не более материально, чем душа, и точно так же, как эта
последняя, является идеей.
В классическую эпоху женщина ещё отождествлялась со «злой»
и осуждаемой сексуальностью. Это моральное осуждение сексуально­
сти основывалось на социальном рабстве женщины: и женщина, и те­
ло были рабами. Таким образом, сексуальное определение женщины
имеет исторический характер. Всякая эксплуатируемая (а потому тая­
щая в себе угрозу) категория людей приобретает в западной культуре
сексуальное определение. Таково же современное представление о ги­
персексуальности негров. Эмансипация тела и женщины также идут
рука об руку, так что идеологическое смешение между женщиной и
сексуальностью сохраняется и даже обретает большую силу, чем в пу­
ританстве. По мере своего «освобождения» женщина всё более смеши­
вается с её собственным телом: якобы освобождённая женщина сме­
шивается с якобы освобождённым телом. Женщины эмансипируют­
ся в соответствии с системой ценностей «опеки», то есть становятся
«безответственными», ориентированными на потребительское поведе­
ние и в то же время подверженными общественной «ссылке». То же са­
мое, замечает Бодрийяр, можно сказать о молодёжи: «молодёжь срод­
ни восстанию» , а это значит, что, предписывая молодёжи восстание,
система приписывает его определённой категории людей и устраня­
ет восстание, рассеянное по всему обществу. Так же и с женщинами:
смешивая женщину и сексуальное «освобождение», нейтрализуют обо­
их. « Женщина “потребляется” благодаря сексуальному освобождению,
сексуальное освобождение “потребляется” благодаря женщине»5.
Сексуальность, утверждает Бодрийяр, является структурой сим­
волического обмена, поэтому система потребления разрушает её, во-
первых, как символическое (заменяя зрелищными значениями пола
и «сексуальных потребностей»), а во-вторых, как обмен (индивиду­
ализируя Эрос и приписывая секс индивиду). Секс предназначается
в «частн ую» собственность индивида, вручается ему в пользование,
об эффективности которого индивид должен будет отчитываться. Так
4Там же. С. 175.
5Там же. С. 179.
181


сексуальность делается функциональной и попадает в двойную схему
потребительной и меновой стоимости. Потребительной стоимостью
для индивида она становится благодаря утверждению его «сексуаль­
ных потребностей», его собственному полу и «сексуальной технике», а
меновой —как «сексуальный стандарт».
«Мода на тело» и на всё, связанное с телесностью, по Бодрийяру,
представляет собой процесс фантазматической рационализации, в ко­
тором тело изгоняется и изживается. К проблеме тела Бодрийяр под­
ходит с несколько необычной стороны — со стороны Моды, которая
выступает самым значительным проявлением принципа всеобщей эк­
вивалентности. Однако это приводит его к социально-экономической
проблематике. Необычность же его подхода в том, что саму социально-
экономическую проблематику нашего времени Бодрийяр рассматрива­
ет как Моду. Впрочем, если задуматься, это не так уж и неожиданно.
«Можно, пожалуй, сказать, — пишет Ю. Кристева, — что коль скоро
весь лингвистический инструментарий употребляется на то, чтобы по­
нять “моду как смысл”, само это понимание превращается в дополняю­
щую его противоположность: смысл предстаёт как определённого рода
мода»6.
Существуют разные тела, говорит Бодрийяр, и все они произво­
дятся на основании той или иной формы редуктивного фантазма, об­
разующего основу той или иной системы7. Тело — это мода на тело. А
такое тело, говорит Бодрийяр, неизбежно оказывается асексуальным.
Мода — это самое эффективное средство нейтрализации сексуально­
сти8. Тело —средство сообщения моды, так что мода выступает как
своего рода театральное представление тела.
Если в традиционных культурах (в Европе —до XVIII века) одежда
6 Кристева Ю . Е т ^ е ю т х ^ . Исследования по семанализу / / Избранные труды:
Разрушение поэтики / Под ред. Г. К . Косикова. М .: Российская политическая эн­
циклопедия, 2004. С. 85.
7Бодрийяр выделяет четыре «базовые ф орм ы » тела:
Система знания
Идеальная цель
Форма тела
Медицина
Здоровье
Труп
Христианство
Воскресение
Зверь
Политическая экономия
Рациональная производительность Робот
Политическая экономия знака Раскрепощение сексуальности
Манекен
Отрицающее эти системы неустранимое отличие Бодрийяр называет виртуаль­
ным телом. Оно выступает материалом символического обмена и не имеет модели,
кода, идеального типа и управляющего фантазма. Однако и этот анти -о бъе кт не
стоит считать «нулевой степенью» тела, ведь он, собственно, и не существует.
8Ср. у Барта: «... Мода никогда не говорит о любви, она не знает ни адюльтера,
ни внебрачных связей, ни даже флирта... » (Барт Р. Система моды. Статьи по
семиотике культуры / Пер. С . Н. Зенкина. М .: И зд-во им . Саб ашниковых, 2003.
С. 295).
182


носила церемониальный характер, то в наши дни она «разъедается»
означаемыми тела, «просвечивающего» сквозь неё в своей сексуаль­
ности и «природности». Однако при такой операции нейтрализуется и
само тело. «Истина» тела теперь совпадает с его внешними границами,
то есть с наготой. Здесь можно проследить всё ту же схему эволюции
симулякров, о которой шла речь в главе 2 (табл. 5).
Таблица 5
Стадия
симуляции
Одежда
Тело
I
Церемониальный наряд Знаки тела смешиваются
со знаками не-тела
II
Мода
Оппозиция между одеждой
и телом /«п рир одой»
III
Симуляция наготы
Симуляция тела
Для татуированного индейца всё тело представляет собой лицо —
«символическое обетование и завоевание». Модная одежда представ­
ляет разрыв между означающим и означаемым, в котором тело одно­
временно и вытесняется, и обозначается. При симуляции наготы по­
следняя становится симулятивной моделью тела.
В буржуазно-пуританскую эпоху имело место «соединение моды и
женщины», при котором существовала двойная зависимость —моды
от скрытого тела и женщины от скрытого пола. « . . .Мода погружает
Ж ен щ ин у... в состояние невинности... » 9, — писал Барт. Тело стано­
вится «скрытым полом», и этот пол —женский. В мифологическом
плане «невидимое тело — женское тело». В примитивных, «церемони­
альных», обществах такого разделения не было; оно появилось в клас­
сическую эпоху и в наше время исчезает. Когда исчезает «запретная
истина тела», сама мода нейтрализует оппозицию одежда/тело. То­
гда и связь женщины с модой снимается: мода распространяется на
всех, независимо от пола и возраста. Конечно, в этом хочется увидеть
освобождение. Отнюдь, говорит Бодрийяр, это не освобождение, но со­
всем наоборот: если мода распространяется на всех, это значит, что на
всех распространяется теперь «запрет на тело» — вместо пуританского
подавления женской сексуальности приходит тотальная десексуали-
зация. Произошло «сексуальное расколдовывание» тела, при котором
оно, попав во власть моды, стало сексуально неразличимым. У всех
теперь один пол — мода. Как отличие пол утрачивается, но как симу-
лятивная референция становится всеобщим. «Сексуальность в одной
лишь нашей культуре пропитывает собой все значения —оттого, что
9Там же. С. 296.
183


знаки, со своей стороны, заполнили собой всю сферу сексуального»10.
М. Фуко в своей «Истории сексуальности» замечательно показал,
что запрет на сексуальность классической эпохи на деле был повсе­
местным насаждением сексуальности. При этом Фуко рассматривал
сексуальность как форму «заботы о себе». Бодрийяр уверен, что «за­
боту» об индивиде проявляет кое-кто другой, а именно — система си­
муляции. Сексуальность, считает Фуко, является тысячелетним «дис-
позитивом подчинения»11, орудием контроля и власти. Причём это
не власть-подчинение или власть-цензура, но власть-побуждение и
власть-знание12, то есть не внешнее по отношению к субъекту, а внут­
реннее. Поэтому любая борьба за сексуальное освобождение представ­
ляет собой участие в игре сил, образующих этот диспозитив. В «За­
быть Фуко» Бодрийяр риторически вопрошает: « . . . Н е является ли
желание или то, что соответствует ему в шизоанализе и теории либидо,
анаморфозой некоей власти, характеризующейся той же имманентно­
стью, той же позитивностью, теми же расходящимися во все стороны
структурами; и более того, можно даже задуматься, не подменяют ли
желание и власть друг друга от одной теории к другой, в бесконеч­
ном умозрении, в игре зеркала, которая нам кажется игрой истины»13.
Бодрийяр соглашается с Фуко: в западном обществе нет и никогда не
было подавления сексуальности; и добавляет: потому что никогда не
существовало сексуальности. Впрочем, к этому мы ещё вернёмся.
«Вся новейшая история тела, — пишет Бодрийяр, — это история его
демаркации, история того, как сеть знаков и меток разграфляет, раз­
дробляет и отрицает его в его отличности и радикальной амбивалент­
ности, реорганизуя его как структурный материал для знакового об­
мена наподобие вещей, разрешая его способность (не совпадающую
с сексуальностью) к игре и символическому обмену в сексуальность
как детерминирующую инстанцию — инстанцию фаллоса, всецело ор­
ганизованную вокруг фетишизации фаллоса как всеобщего эквивален­
та » 14. Заявление тем менее удивительное, что ещё в «Системе вещей»
Бодрийяр рассматривал фаллос как «высшую форму операторного
10 Бодрийяр Ж . Символический обмен и смерть. С . 186. « .. . Следует также учи­
т ыва ть, — добавляет Бодрийяр, — что женщина может “освобождать ся” и “эман­
сипироваться” только в качестве “силы наслаждения” или “силы моды”, подобно
тому как пролетариев всегда освобождали только в качестве рабочей силы... Ко­
гда женщина получает равный со всеми до сту п к труду по модели пролетария, то
одновременно и все по луча ют доступ к модно-половому освобождению по модели
женщины» (там же. С . 187).
11Foucault М. Dits et ecrits. IV vols. P., 1994-2001 . Vol. III. P. 259.
12Cm .: Ibid. P. 106.
13Бодрийяр Ж. Забыть Фуко. С. 46.
14 Бодрийяр Ж . Символический обмен и смерть. С . 193.
184


ср едства»15. Такие взгляды вообще характерны для всего поколения
французских интеллектуалов, испытавших влияние Лакана. Вспом­
ним, что у Лакана символический фаллос выступает как атрибут вла­
сти; это означающее целостности, которой всегда лишён человек неза­
висимо от его пола, символ желания слиться с Другим. Человеческому
мышлению, таким образом, присущ фаллоцентризм (определяющий
повседневное поведение индивида), который в текстуальном отноше­
нии выражается как фаллологоцентризм.
Эта концепция Лакана оказала и продолжает оказывать большое
влияние на всё постструктуралистское движение. Так, Деррида гово­
рит о том, что установка логоцентризма восходит к эротическому на­
силию и обладанию, поэтому ей присуща сексуальная окрашенность.
Это насильственное овладение истиной, обнажение реальности и т. п.
По Деррида, утверждение патернального логоса и фаллоса как лака-
новского «привилегированного означающего» являются выражениями
одной и той же системы16. Поздний Деррида характеризует европей­
ский рационализм как фаллоцентризм17.
Ту же позицию, с некоторыми модификациями, мы находим у
Бодрийяра. Мода, говорит он, представляет собой сценодраму эрекции
и кастрации. Сценарий здесь всегда один и тот же: всякая метка по­
лучает силу знака (и тем самым перверсивно-эротическую функцию),
а некая демаркационная линия пародирует кастрацию как символи­
ческую структуру неполноты. Проведём ещё одну параллель, которая
позволит нам понять мысль Бодрийяра: Делёз в «Логике смысла» пи­
шет, что описанный Фрейдом комплекс кастрации как раз и возникает
из-за двойной угрозы — со стороны пожирающего «глубинного фалло­
са» и «фаллоса высоты» как источника фрустрации. Если мать пред­
ставляет собой «тело глубины», то отец — «тело высоты», что приво­
дит к формированию комплекса Эдипа на поверхности, где действуют
образы матери и отца. «Именно в эдиповой фаллической фазе про­
исходит резкое различение двух родителей: матери, взятой в аспекте
поврежденного тела, которое нужно залатать, и отца, взятого в аспек­
те хорошего объекта, который надо вернуть»18.
15Бодрийяр Ж . Система вещей. С. 129.
16Derrida J. La diss£mination. P., 1972. P. 311.
17См .: Derrida J. Apokalypse. Wien , 1985.
18 «Ф алло с не врезается, а, скорее, — подобно плугу, вспахивающему плодород­
ный слой земли, — прочерчи вает линию на поверхности. Эт а линия, исходящая
из генитальной зоны, связывает вместе все эрогенные зоны, обеспечивая, таким
образом , их соединение и “взаимообмен” и сводя вместе все частичные поверхно­
сти в одну и ту же поверхность на теле ребенка» (курсив автора. — А . Д.\ Делёз Ж .
Логика смысла. С . 264). И далее: «... Одновременно с нарциссической раной (когда
фаллическая линия превращается в след кастрации) либидо, которое помещает эго
вто ричного нарциссизма на поверхность, подвергается особенно важному превра­
185


Каждая метка тела выступает как фаллическое означающее, озна­
чаемым которого является сексуальность как чистое понятие. Эта схе­
ма, как мы видим, аналогична схеме лингвистического знака. Кастра­
ция здесь переходит в состояние знака и потому становится неузнава­
емой. А всё тело становится эмблемой фаллоса, манипулируемым объ­
ектом-фетишем. Повсеместная эротизация представляет собой фал­
лическую фантазматизацию означающих и, одновременно, редукцию
сексуальности к означаемому (представляемой ценности). Такое за­
клятие позволяет субъекту «овладеть собой как ф аллосом»19. Даже
эротичность тела в его наготе, то есть лишённости знаков, действу­
ет на основе фантазматического разделения — разыгрываемой кастра­
ции. Любая выделенная черта тела (в том числе и тело как черта)
«фаллифицируется», и за этой чертой всё является фаллосом и «раз­
решается» в эквивалент фаллоса, даже женские органы. Фетишизации
подвергается не пенис и не пол, а фаллос как всеобщий эквивалент. В
общем относительно фаллоса Бодрийяр не сообщает нам ничего но­
вого по сравнению с Лаканом, однако он предлагает свою «экономи­
ку фаллоса»: здесь всё происходит так же, как в политэкономии, где
фетишизируется не товар-продукт, а форма меновой стоимости и её
всеобщий эквивалент.
Желание в этой системе также утрачивает абсолютность и стано­
вится предметом сделки, которая заключается в обмене фаллическими
знаками. Тело современного человека «замыкается в знаках» и обрета­
ет свою ценность в процессе знакового исчисления. Смысл этого экви­
валентного обмена знаками заключается в воспроизводстве субъекта.
Таким образом, западный человек пребывает в состоянии «полного
фетишизма»: своё тело он обращает в ценность и сам фетишизируется
законом ценности.
Тело женщины, говорит Бодрийяр, представляет собой по пре­
имуществу фаллос как объект-фетиш. Обнажённость его есть фал­
лическая симуляция и зрелище кастрации (отсутствие пениса). «Быть
кастрированным — значит быть покрытым фаллическими субститута­
ми»20. Поэтому мужское тело обеспечивает меньшую эротическую от­
дачу, не напоминая впрямую ни о кастрации, ни о её символическом
преодолении. Впрочем, Бодрийяр не исключает того, что когда-нибудь
и оно будет актуализировано как фаллос.
Мысль Бодрийяра сводится к тому, что ни мужское, ни женское
щению — тому, чт о Фрейд назвал десексуализацией» (там же. С. 272).
19 «... Фрагмент тела или все тело в целом как нечто позитивизированное, фе т11'
шизированное может стать предметом самоотсжде ствления или вторичного при'
своения субъекта, способствуя исполнению желания, которому так никогда и
узнать о своей гибели» (Бодрийяр Ж . Символический обмен и смерть. С . 194).
20Там же. С . 208.
186


не существуют изначально как некая биологическая «природа». И то,
и другое «становятся» в современном мире21. Но при этом женское
выступает подрывом оппозиции мужское/женское. Женское, считает
Бодрийяр, это то, что выходит за рамки этого противостояния и по­
тому некоторым образом упраздняет сексуальную идентичность. Но
гораздо важнее то, что женское у Бодрийяра является принципом ре­
версивности мужского и женского.
Стриптиз наиболее ярко и наглядно выражает ситуацию кастрации
и её сокрытия. Под снимаемыми одна за другой деталями одежды ни­
чего нет. Нагота как таковая выпадает из символического строя, и
обнажённость в стриптизе никому не интересна. Завораживает зри­
теля процесс кастрации — головокружение от небытия. Вся история
западной цивилизации, считает Бодрийяр, отмечена страбизмом ка­
страции: «под видом воссоздания “сути вещей” взгляд бессознательно
косит в пустоту»22. Не желая признавать кастрацию, человек создаёт
себе «фаллические алиби», а затем сам же начинает их устранять од­
но за другим, стремясь разоблачить истину в её наготе. А истиной
всегда оказывается кастрация — отсутствие и неполнота. (Бодрийяр
близок к идее «дополнительности» Деррида, и даже в обращении к
лакановской терминологии у них много общего.) Как писал М. Блан­
шо: «Избыток недостатка, недостатком и обусловленный, —это вечно
неутолимое стремление к человеческой недостаточности»23.
Таким образом, проблематика тела и телесности у Бодрийяра ока­
зывается не маргинальным интересом философии или «модой» в гу­
манитарных науках, но одним из уровней реальности, где находит своё
выражение Симуляция. Как и всё прочее, тело есть симулякр, а симу­
лякр одновременно и манит скрывающейся за ним пустотой, и эту пу­
стоту скрывает. Этот соблазн позволяет системе симуляции совершать
свои обменные процессы и контролировать поведение вовлечённых в
них индивидов.
Нарциссизм, столь характерный для отношения современного че­
ловека к своему телу, вписан сегодня в рамки функциональной эсте­
тики тела, представляет собой подчинение субъекта своему нарцис-
сическому «Я-идеалу» и ничем не отличается от общественного при­
нуждения. В этом процессе у человека не остаётся иного выбора, кроме
самоинвестиции по правилам, предписанным социумом. Самообольще­
ние всецело определяется нормами оптимального управления телом на
21 «По ста вив под сомнение тезис о том , чт о мужская сексуальность тождествен­
на себе по самой своей природе, я сосредоточился именно на процессе мужского
ст ановле ния женского и женского становления мужского» (Бодрийяр Ж . Пароли.
От фрагмента к фрагменту. С. 20 -21).
22Там же. С . 209.
23 Бланшо М . Неописуемое сообщество. С . 16.
187


рынке знаков. Эротикой управляет рациональная экономика ценно­
сти. Современный человек несёт ответственность за своё тело, обязан
распоряжаться им рационально и инвестировать его согласно схемам
престижа, опосредованным в расхожих моделях «успеха». Здесь, за­
мечает Бодрийяр, происходит перехват и перенос инвестиций тела в
театральное представление тела. Неонарциссизм связан с манипули­
рованием телом как ценностью, имеющей хождение на рынке знаков.
Исполнение желания при этом всецело переносится на универсальный
код. Снова, как мы видим, навязываемая индивиду «забота о себе».
Бодрийяр предлагает «генеалогию нарциссизма», к оторую можно
сопоставить с вышеприведённой схемой и свести в таблицу (табл. 6).
Таблица 6
Стадия
симуляции
Форма нарциссизма
Тело -с убъект
I
Первичный нарциссизм
Субъект и объект не разли­
чаются
II
Вторичный нарциссизм
« Я » интегрируется через са­
мопознание посредством дру­
гого
III
Третичный
(«синтетич еский»)
нар­
циссизм
Деконструированное
тело
гомогенизируется как место
производства знаков
Сегодня мы имеем дело с «синтетическим» третичным нарциссиз­
мом. Тело позитивизируется как схема соблазна, удовлетворения и
престижа и представляет собой «суммирование (sommation) частич­
ных объектов, субъектом которых является “вы” как субъект потреб­
ления (consummation)»24. Теперь наше тело — целостная знаковая си­
стема, организованная согласно принятым моделям; всеобщим экви­
валентом этой системы служит фаллический культ. То же самое мы
видим на уровне политэкономии: капитал — целостная система мено­
вой стоимости, эквивалентом которой служат деньги.
Нарциссизм стал общеобязательным, и через него осуществляет­
ся репрессия, которую принято рассматривать как «раскрепощение»
тела25. Внешнее принуждение превратилось здесь в принуждение зна­
ковое, то есть в замкнутую на себя симуляцию. Бодрийяр мыслит и
выражается в лакановских терминах: пуританский «закон Отца» рас­
пространялся на генитальную сексуальность и действовал насилием,
теперь же насилие сменила «умиротворённая репрессия», нацеленная
24 Бодрийяр Ж . Символический обмен и смерть. С . 212 .
25 «“Раскрепощенное” тело — это такое тело, где закон и запрет, раньше цензури­
ровавшие пол и тело извне, как бы интериоризировались в виде нарциссическоЙ
переменной» (там же. С . 213).
188


на самый уровень Символического, и осуществляется эта репрессия
« уж е не во имя Отца, а как бы во имя Матери»26. Символический об­
мен, говорит Бодрийяр, основан на запрете инцеста, так что любая де­
структурация этого уровня символического обмена является инцесту-
озной регрессией. Именно это сегодня и происходит: субъект больше
не отделяется от своей фаллической идентичности, но всецело опре­
деляется самоидентификацией с «материнским фаллосом»27. Именно
это , полагает Бодрийяр, случилось с телом: пуританская мораль и «за­
кон Отца» отменены по законам либидинальной экономики, для ко­
торой характерны деструктурация Символического и снятие запрета
на инцест. Пуританский невроз был основан на истерии; сегодняшняя
модель исполнения желания несёт в себе тревогу, порождаемую по­
дозрением, что тело — игрушка материнского желания. В такой ситуа­
ции субъекту недостаёт даже собственной неполноты, ведь он лишился
символического обмена как основы Символического. Повсеместная об-
сессивная фобия заключается в ощущении, что тобой манипулируют.
Изделия и товары, пишет Бодрийяр, производятся сегодня так же,
как знаки и сообщения. Поэтому и сексуальность, и тело философ
предлагает анализировать в терминах меновой/потребительной стои­
мости и означающего/означаемого. Таким образом, по Бодрийяру, сек­
суальность в ходе своего «раскрепощения» разрешается в потребитель­
ную стоимость (удовлетворение «сексуальных потребностей») и стои­
мость меновую (циркуляция эротических моделей). Происходит авто-
номизация сексуальной функции: от функции воспроизводства рода—
к обеспечению физиологического и психического равновесия. Так сек­
суальность становится элементом экономики субъекта. Сексуальность
принимает структурную форму, раскладываясь по обобщённым оппо­
зициям типа мужское/женское, и кристаллизуется в той или иной сек­
суальной модели. Структура мужское/женское означает преобладание
мужского начала. Фаллос становится «абсолютным означающим», сво­
его рода «Phallus Exchange Standard», регулирующим всю сексуаль­
26Там же. С . 214.
27 Ср. у Делёза: «... Мелани Клейн показывает, что шизоидная и депрессивная
позиции обеспечивает начальный этап Эдипова комплекса; то есть, что переход от
плохо го пениса к хорошему — это обязательное условие появления Эдипова ком­
плек са в строгом смысле слова и выхода на генитальную организацию и круг соот­
ве тс тву ющ их новых проблем. М ы знаем, в чём суть этих новых проблем: речь идет
о б организации поверхностей и о координации между ними. Действительно, если
по верхность влеч ет освобождение от пищеварительных и разрушительных влече­
ний, то ребенку может прийти мысль, будто он отбрасывает поддержку и власть
родит елей, а это в свою очередь позволяет надеяться, что пенис — как совершенный
и х ор оший орган — появится, дабы установиться и спроецироваться на гениталь­
н у ю зону ребенка. И если это так, то пенис станет фаллосом, который “дублирует”
ор га ны самого ребенка и позволяет ему вступ ать в сексуальную связь с матерью,
не оскорбляя отца» (курсив автора. — А . Д.\ Делёз Ж . Логика смысла. С. 262 -263).
189


ность, в том числе и «сексуальную революцию». Так «на развалинах
символической экономики тела образуется политическая экономия те­
ла»28. При этом субъект оказывается определяем фундаментальны­
ми нормами политэкономии. Тело и язык стали, если воспользоваться
выражением П. Бурдьё, «генераторами символических поступк ов»29.
Тело и секс существовали не всегда. Бодрийяр утверждает на манер
Ницше: сексуальность —это привычка, к которой наше сознание при­
учено не так уж давно30.
Под лозунгом тела и телесности кристаллизуется Воображаемое,
которое сводится к прокламациям раскрепощения «первичных», телес­
ных, процессов как принципа общественной реальности, освобождения
бессознательного как потребительной стоимости. Тело и пол — основ­
ная опора этих прокламаций, ведь, будучи постоянно вытесняемы в ис­
тории общества, они стали метафорами «радикальной негативности».
Однако эта «революционность» тела, утверждает Бодрийяр, — всего
лишь иллюзия. Привилегированное положение тела (в силу его вы-
тесненности) сегодня прекращается благодаря его эмансипации. «Рас­
крепощённое» тело отрицает те символические потенции, которыми
обладало тело «вытесняемое». Тело, которое «говорит само» (вспом­
ним Ж.-Л . Нанси, который хочет «писать не о теле, но само тело»31), —
противоположность тела, « о котором говорят». Сегодня тело — место
не первичных, а вторичных процессов (эротической потребительной и
меновой стоимости). Тело уже не одержимо желанием, но структури­
ровано и театрализовано в своей функции «операциональной сексу­
альности».
История негативности тела кончилась, говорит Бодрийяр; начина­
ется история его позитивности. Под прикрытием «вытеснения» проис­
ходило сближение тела с «материалистическими» ценностями — здо­
ровьем, благополучием, сексуальностью и свободой. Сегодня нагота
стала эмблемой «радикальной субъективности». Субъективность осво­
бождается как ценность, то есть как фантазм, в рамках управляе­
мой сигнификации. Таким образом, освобождение тела и субъектив­
ности заключается в переходе под власть политэкономии. Нагота—
эквивалент желания; тело —эквивалент пола; сексуальность — эквива­
лент оппозиции мужское/женское. «Сексуальный диполь играет роль
сценария отличий»32. Структурно раздвоенное либидо —эквивалент
влечения к смерти. Нагота, тело, пол, бессознательное и т. п. образуют
28Бодрийяр Ж . Символический обмен и смерть. С . 220 .
29 Бурдьё П. Практический смысл. С . 186.
30См .: Бодрийяр Ж . Соблазн. С. 83.
31Нанси Ж.-Л . Corpus / Пер. с фр. Е. Петровской и Е. Гальцовой. М .: Ad
Marginem, 1999. С . 31.
32Бодрийяр Ж . Символический обмен и смерть. С . 223 .
190


дискурсивную логику сексуальности, то есть дискурс пола как ценно­
сти.
Раскрепощение сексуального дискурса привело к «ненадёжности»
пола, а пролиферация желания — к «ненадёжности» желания. Прин­
цип реальности сменился принципом неопределённости, и теперь всё
индетерминировано. Экономическая рациональность держалась за
счёт нищеты; при этом её целью было уничтожение нищеты. С дости­
жением этой цели экономическая рациональность перестала существо­
вать. То же самое происходит с желанием, которое утверждалось за
счёт «нехватки». Когда желание операционализируется и «переходит
в запрос», оно утрачивает реальность. Желание теперь повсеместно,
но лишь в качестве обобщённой симуляции.
Сексуальность — это жёсткая дискриминантная структура, концен­
трирующаяся на фаллосе, кастрации и имени отца. Поэтому есть толь­
ко одно либидо — мужское. Сегодня, когда центр тяжести сексуаль­
ной мифологии переносится на женское, структура достигает «нуле­
вой степени»: либидо исчезает вообще. Женское ускользает от сексу­
альной революции. Женское нуждается в маске рабской зависимости
лишь как в камуфляже, позволяющем ему продолжать своё существо­
вание в той структуре, где его вытесняют —сперва путём подавления,
а затем через «сексуальную революцию». Психоанализ ничего не зна­
ет о настоящей, ускользающей от сексуальности, силе женского— со­
блазне. «Измельчание» психоанализа и сексуальности в «психомоле­
кулярной вселенной» (очередной камень в огород Делёза и Гваттари)
позволяет, утверждает Бодрийяр, разглядеть параллельную и не пе­
ресекающуюся с сексуально-психоаналитической вселенную, которая
«истолковывается... в терминах игры, вызова, агонистических дуаль­
ных отношений и стратегии видимостей»33. В этой «вселенной» жен­
ское не противостоит мужскому, но соблазняет его.
Здесь нет автономии желания, наслаждения, тела, речи или пись­
ма, но один только соблазн. Бодрийяр признаёт условность обозначе­
ния соблазна как «женского» — столь же условен «мужской» характер
сексуальности у Фрейда и Лакана. Однако «женское» всегда обри­
совывало то, что не производится и является «транссексуальностью
соблазна». Феминистки, протестуя против фаллократии, требуют ав­
тономии, различия, специфики желания и наслаждения, но соблазна
они стыдятся, полагая его «искусственной инсценировкой своего те­
ла». «Они не понимают, что соблазн представляет господство над
символической вселенной, тогда как власть — всего лишь господство
над реальной»34 (курсив автора. — А . Д .) .
33 Бодрийяр Ж . Соблазн. С. 35.
34Там же. С. 36.
191


В этом пункте можно вновь заметить противостояние Бодрийяра
концепции власти Фуко, на идеи которого во многом опирается движе­
ние феминизма в своей рефлексирующей ипостаси. «...Исторически
сама идея гражданского общества содержит элемент неравенства по­
лов, который надо искоренить, если мы хотим сегодня опираться на по­
нятие гражданского общества, — замечает Б. Фливбьерг. — Феминисты
обнаружили, что для этой цели Фуко пригодней, чем Х абермас... » 35
Не все феминистки столь наивны, как представляется Бодрийяру36.
Концепция логоцентризма здесь представляется как отражение муж­
ского, патриархального начала— фаллологоцентризма. Деррида по­
лагал, что утверждение патернального логоса и фаллоса как лака-
новского «привилегированного означающего» есть, по сути, выраже­
ния одной и той же системы37. Феминистки в рамках той же ли­
нии рассуждений отождествляют «истину», «разум», «фаллос» и «че­
ловека». В своей борьбе против логоцентризма они настаивают на
«женской» («интуитивной») природе письма, которая не подчиняет­
ся мужской логике. Вся традиционная культура при этом рассмат­
ривается как сугубо мужская и потому ложная. Феминистская кри­
тика утверждает, что сознание западного человека, независимо от
его пола, пронизано «мужской идеологией», проявлениями которой
выступают логика, рациональность и насилие упорядоченной мысли
над хаотической природой. Этому «мужскому господству» феминист­
ки противопоставляют интуитивно-бессознательную природу женско­
го осмысления мира. В таком же ключе, кстати, размышлял Ж . Де­
лёз, говоря о том, что в современном обществе человек не рождает­
ся мужчиной или женщиной, но делает выбор между тем или иным
полом.
Критика Бодрийяра, по-видимому, направляется против таких ли­
деров интеллектуального феминизма, как Ю. Кристева, JL Иригарай
и С. Кофман, утверждающих привилегированную роль женщины в
оформлении человеческого сознания. Так, Кристева говорит об «ор­
газмической матери», в которой соединяются сексуальность и мате­
ринство, причём её существование оказывается связано с бытием «ис-
кусства-в-языке» как «материнскрго наслаждения»38. Играя словами
35 Фливбьерг Б. Хабермас и Фуко: мыслители для гражданского общества / Пер.
Д. Г. Лахути / / Вопросы философии, 2002. No 2 . С . 151.
36Никакого единого «феминизма» вообще не существует. Так, К . Рутвен насчи­
тыва ет семь типов феминистской критики: 1) «социофе министки» ; 2) «сем иофе-
министки»; 3) «психофеминистки»; 4) «марксистские фем инистки»; 5) «социосе-
миопсихомарксистские феминистки»; 6) «лесбиянские фем инистки»; 7) «чёрные
феминистки». (См.: Ruthven К . К . Feminist literary studies: (An introduction). Ca m­
bridge, 1984.)
37Cm .: Derrida J. La dissemination. P., 1972. P. 311.
38Cm.: Kristeva J. Polylogue. P., 1977. P. 409 -435 . См. также: Zerilli L. M .- G .
192


на манер Деррида, Кристева говорит о женском начале как о «реально
истинном» (le vreel, от le vrai — истина и le reel —реальность). Le vreel
лежит за пределами «мужского воображения», логики, мужского гос­
подства и (опять Барт!) правдоподобия, а потому не представляема и
не воспроизводима. В том же духе мыслит JL Иригарай: «женская си­
ла» суть проявление прафеномена «мать-природа». А С. Кофман, хотя
и менее склонная к мифотворчеству, говорит об «обнаруженном» ею
у Фрейда символе матери как «учительницы правды»; отталкиваясь
от таких рассуждений, Кофман конструирует понятие «категориче­
ской женщины», которая отказывается принимать комплекс фаллоса
и утверждает двойственную и принципиально неопределимую сексу­
альность.
«Странный и лютый сговор феминистского движения со строем
истины», — патетически говорит Бодрийяр: феминистки отвергают со­
блазн как противоестественное отклонение от «истины женщины», ка­
ковая должна быть вписана в её тело и желание39. Эти поиски «впи­
санной в тело» истины уничтожают преимущество женского, которое
всегда было чуждо «истине» и господствовало над царством види­
мости. А ведь соблазн — это и есть игра видимостей, опрокидываю­
щая системы смысла и власти40. Отказ феминизма от анатомической
судьбы женщины открывает альтернативу столь же анатомическую
и биологическую. Анатомии как судьбе, настаивает Бодрийяр, может
противостоять только идея соблазна, разрушающего «различительную
сексуализацию тел» и «фаллическую экономию».
«Соблазну известно... что никакой анатомии нет, нет никакой
психологии, что все знаки обратимы»41 (курсив автора. — А . Д .) . Все
формы власти от соблазна ускользают, он имеет дело только с види­
мостями. Разыграть бытие против бытия невозможно, но можно про­
тивопоставить бытию и реальности стратегию видимостей. А женщи­
н а — это и есть видимость. Делёз сказал бы, что мужскому как глу­
бине противостоит женское как поверхность. Бодрийяр рассматрива­
ет женское как неразличимость поверхности и глубины, подлинного и
поддельного. По сути, он считает женское пространством симуляции:
здесь также нет никакой иной реальности, кроме порождаемой симу-
ляционными моделями. Двусмысленность женского состоит в том, что
оно, будучи симуляцией, в то же время представляет собой единствен­
А process without a subject: (Simone de Beauvoir and Julia Kristeva on maternity)
/ / Signs. 1993. Vol. 18. NO (december 21). P. 111 -135 .
39См.: Бодрийяр Ж. Соблазн. С. 36.
40«... Раскрутит ь волчком видимости, разыграть тело как видимость, отняв у
него глубину желания, — ведь все видимости обратимы — лишь на этом уровне си­
ст е м ы хру пки и уязвимы — смысл уязвим только для колдовства» (там же. С. 37).
41Там же. С. 39.
193


ную возможность выйти за пределы симуляции — в сферу соблазна.
Женственность, по Бодрийяру, расшатывает сексуальные полюса.
Она не противостоит мужскому, но упраздняет саму эту оппозицию, а
тем самым и сексуальность, какой мы её знаем в мужской фаллокра-
тии или можем вообразить в фаллократии женской. Тайна соблазна
состоит в пресуществлении пола в знаки. Таков близкий к священному
гермафродитизму античности соблазн трансвеститов, пародирующих
пол. Бодрийяр сравнивает трансвестизм с эстетикой первобытных об­
ществ и фашизма: только воин может быть обольстительным, а жен­
щина— пустое место; мужчина здесь аннексирует женское обольще­
ние. Это не суммирование полов, а их аннулирование. « . . . Женщина —
ничто . . . как раз в этом её сила»42. Фрейдовская теория кастрации
здесь сталкивается не с анатомическим, но с символическим поряд­
ком и разрешается в поверхностной гиперсимуляции. Мужская власть
есть власть производства. Женщина, производящая себя как женщи­
ну, оказывается в регистре производства. Гиперпроизводство женского
отсылает к прозрачности Воображаемого, а производство тем самым
аннулируется.
Бодрийяр отрицает столь популярную в постструктурализме идею
фаллократии. Никакой фаллической власти, патриархального господ­
ства, привилегированности мужского и т.п ., говорит он, никогда не
было. Универсальный дискурс о неравенстве полов — это нелепость.
Бодрийяр предлагает рассмотреть противоположную гипотезу: жен­
ское всегда господствовало и никогда не было закрепощённым. Жен­
ское не как пол, уточняет он, а как трансверсальная форма любого
пола и любой власти, как «тайная и вирулентная форма бесполости».
Вызов соблазна торжествовал во все времена. Мужское же всегда было
только остаточным, вторичным и неустойчивым образованием, оборо­
няемым посредством всевозможных ухищрений43. Согласно этой ги­
потезе, женское вообще является единственным полом, а мужское —
лишь усилие оторваться от него. Западное общество долго рассказыва­
ло себе фаллическую сказку, в которой женщина выводилась из муж­
чины путём вычитания, тогда как в гипотезе Бодрийяра мужчина вы­
водится из женщины путём исключения. Бодрийяр обращается к идее
Кристевой: движущая сила культуры — не женская зависть к фаллосу,
но мужская зависть к матке. Мужчины изобрели такой социальный,
политический и экономический строй, в котором всё перевёрнуто с ног
на голову. Эта гипотеза, говорит Бодрийяр, не более и не менее убеди­
42Там же. С . 45.
43 «Фаллическая твердыня действительно являе т все признаки крепости, иначе
говоря слабости. Только бастион явной сексуальности, целесообразности секса, ис­
черпывающегося воспроизводством и оргазмом, спасает её о т падения» (там же.
С. 47 -48).
194


тельна, чем фаллократическая. Здесь просто поменялись местами тер­
мины оппозиции. А анатомическая детерминация, хоть и вывернутая
наизнанку, по-прежнему остаётся в неприкосновенности. Освобожде­
ние женщины как угнетённого пола всё ещё мыслится здесь в терминах
рабства. Обе эти гипотезы следует отбросить: женское не вписывается
в режимы эквивалентности и стоимости. И вновь по гегелевской схе­
ме: «Исключённая форма втайне берёт верх над господствующей»44.
Иными словами, Раб одерживает победу над Господином посредством
не восстания, но подчинения.
«Сексуальная революция» представляет собой вытеснение всех
форм соблазна и замену его рационализированным производством.
Там, где есть производство, нет соблазна. Бодрийяр вновь ссылается
на «примитивные» культуры, не знающие культа сексуальности. Эти
общества мы осуждаем и «жалеем»: нам повезло с психоанализом,
который всё об этом знает, как некогда повезло с евангельским От­
кровением. А между тем сексуальность, как и политэкономия, — всего
лишь симулякр, который никогда не имел ничего общего с человече­
ской практикой. Homo sexualis, как и homo oeconomicus, — фикция. В
символическом строе первичен именно соблазн, а сексуальное явля­
ется всего лишь случайным дополнением к нему. « . . .Все освобожде­
ния и все революции хрупки, а соблазн неизбежен»45. Секс —это всего
лишь «раз-очарованная» и упразднённая форма соблазна, точно так
же как потребительная стоимость — разочарованная форма вещей, а
реальное — разочарованная форма мира.
Когда-то тело было метафорой души; потом оно стало метафорой
пола. Сегодня оно уже ни с чем не сопоставляется. Если в эпоху «сек­
суального освобождения» основополагающим лозунгом было: «Макси­
мум сексуальности и минимум воспроизводства», то сегодня, в «кло-
ническом» обществе, лозунг обратный: «Максимум воспроизводства и
минимум секса». Сексуальность утратила свой смысл, но продолжа­
ет воспроизводиться. Тело же замыкается на самом себе и становится
чем-то вроде замкнутой сети. Сексуальность сменилась транссексу­
альностью, которая распространяется на все сферы социокультурного
бытия. Даже СПИД связан не с избытком сексуальности, а с просачи­
ванием секса во все сферы жизни. «Может быть, — пишет Бодрийяр, —
мы ещё сохраним память о сексе... отпечаток безличной сексуально­
сти, разведённой в бульоне политической и информационной культуры
и, в конечном итоге, в вирусном неистовстве СПИДа»46.
Утопия «сексуального освобождения» предполагала, что секс
«опровергнет» сам себя как обособленный вид деятельности и уподо­
44Там же. С. 50.
45Там же. С. 90.
46 Бодрийяр Ж . Прозрачность зла. С. 16.
195


бится всей жизни в целом. Однако на этом пути сексуальность достиг­
ла только автономизации и уподобилась бессмысленному круговороту
сексуальных символов. А это ведёт не к «освобождению» , но к вирту­
альной индифферентности пола.
Если сексуальность связана с наслаждением, то транссексуаль­
н ость— с искусственностью. В наше время все люди потенциальные
транссексуалы, как и биологические мутанты. Не в биологическом,
а в символическом плане. Телесное изгоняется посредством симво­
лов секса, желание изгоняется посредством его преувеличенной де­
монстрации. Эта стратегия более эффективна, чем запрет на сексу­
альность классической эпохи. Эта новая стратегия, стратегия изгна­
ния, распространяется на всех без исключения, так что уже совер­
шенно непонятно, кому она может быть выгодна. Декартов афоризм
сегодня можно сформулировать так: «Я видим, следовательно, я су­
ществую». Смысл собственного существования никто уже не может
постичь, поэтому остаётся лишь выставлять напоказ свою видимую
наружность, не заботясь о том, чтобы быть увиденным. Это не нар­
циссизм, но своего рода «рекламное простодушие». Облик — это даже
не мода, но след исчезнувшей моды. «Освобождение» поставило нас
перед проблемой поиска собственной родовой и половой идентично­
сти, оставив очень малое количество возможных ответов. Это и есть
трансвестизм и транссексуальность.


Глава 9
MEDIUM IS MESSAGE
Критерием истинного не является его
непосредственная коммуникативность в отно­
шении каждо го.
Т. Адорно. Негативная диалектика
Обращение Бодрийяра к проблематике коммуникации отнюдь не
случайно. Предпринимая анализ экономических отношений, а вер­
нее— критику политической экономии знака, — философ с необходи­
мостью приходит к проблеме медиа. Собственно, эта тематика была
задана ещё Марксом, но во времена Маркса не существовало принци­
пиальной возможности для обоснования и критики «экономии медиа».
Но дело не только в политэкономии. Проблема коммуникации вообще
является одной из самых важных для философии X X -XX I вв. К ней
обращались и Э. Бенвенист, и У. Эко, и Ю. Хабермас, и лингвисты и
философы структуралистского направления... Современные концеп­
ции коммуникации, впрочем, совершенно не удовлетворяют Бодрийя­
ра, поскольку основываются на бинарной «метафизике кода», которая,
в свою очередь, становится орудием буржуазной идеологии. Поэтому
французский философ и приходит к необходимости «критики медиа».
«Теории медиа не сущ ествует»1, — пишет Бодрийяр в самом нача­
ле «Реквиема по медиа». Он соглашается с канадцем Маклюеном в
том, что у Маркса нет теории «медиа»: даже железные дороги Маркс
рассматривает не как средство коммуникации, но как элемент тех­
нической эволюции в рамках материального производства. Будучи ис­
ключены из теории производства, средства медиа оказались в положе­
нии маргинального надстроечного элемента. Поэтому для того, чтобы
поставить обмен знаками в центр исследовательского интереса, необ­
ходимо совершить антимарксистскую революцию. Пытаться распро­
странить анализ, производимый в терминах производительных сил, на
всё поле означивания и коммуникации —значит пытаться восполнить
1 Бодрий яр Ж . Реквием по медиа / / К критике политической экономии знака.
С. 202.
197


отставание марксистской теории, что потребует признать как огра­
ниченность марксистского определения производительных сил, так и
неправомерность перевода экономии знака в область надстроечных
процессов. Бодрийяр предлагает другую гипотезу и другой подход, ко­
торые, впрочем, противоречат лишь «официальному» марксизму, за­
косневшему в ограниченности моделей. Бодрийяр вообще не намерен
истолковывать проблему медиа в терминах производительных сил, по­
скольку этот путь не принесёт никаких плодов: марксистская теория
производства неожиданно оказывается частной2.
Медиа в обществе потребления подают всевозможные факты в
форме «универсального происшествия», одновременно безобидного и
чудотворного. Вся политическая, историческая и культурная инфор­
мация актуализована, то есть драматизирована в форме зрелища, и в
то же время деактуализована, то есть дистанцирована от нас посред­
ством коммуникации и сведена к знакам. Поэтому «происшествие»
становится кардинальной категорией магической мысли Запада. Ми­
фология происшествия опирается на требование «реальности» и «ис­
тины». Потребитель информации стремится испытать головокружение
от целостного присутствия в событии, иными словами, увидеть чудо,
которое состоит в том, что «я это видел, но я там не был». Это чудо
Бодрийяр называет фантазмом. Медиа дают нам не действительность,
а головокружение от действительности, ибо «сердце реального, сердце
страсти и войны... находится в геометрически очерченном месте мас­
совых коммуникаций и придаёт им головокружительную убедитель­
н ость,— это поистине то место, где ничего не происходит» 3 (курсив
автора. — А . Д .) . Обозначаемое медиа «происшествие» — это аллегори­
ческий знак события, и знак этот успокаивает потребителя. Таким об­
разом, мы отказываемся от действительности и живём под покровом
знаков. Медиа убаюкивают нас нашей дистанцированностью от дей­
ствительности. Медиа не отсылают нас к миру, позволяя нам потреб­
лять знаки в качестве знаков, удостоверенных образом действительно­
сти. Наше отношение к действительности сводится не к участию, ин­
тересу или ответственности, и не к тотальному безразличию, но к лю­
бопытству. Не познание мира и не тотальное невежество, но незнание.
Мы отказываемся от действительности, жадно изучая её знаки. Мы
отдыхаем перед телевизором, по которому передают образы очеред­
2« .. .Теория производства (диалектического шествия противоречий, связанного
с развитием производительных сил) точно соо тветствует своему объекту, мате­
риальному производству, и не может бы т ь перенесена в качестве постулата или
теоретической основы на те содержания, которые ею никогда не у чи т ы ва л и сь .. •
Диалектика рассыпается в прах, когда она выдаётся за систему интерпретации ре­
гиона, отделённого от производства материального» (курсив автора. — А . Д .; там
же. С . 203).
3 Бодрийяр Ж . Общество потребления. С . 15.
198


ной войны. Максимальное исключение из мира —это максимальный
знак безопасности. Насилие и жестокость внешнего мира позволяют
телезрителю не только глубже ощутить свою безопасность, но и вы­
строить «моральную экономию спасения»: каждый вправе выбирать
безопасность4.
В силу технологической инерции чем больше мы приближаемся к
документу-истине, тем более углубляется отсутствие мира и тем более
навязывается «истина» медиа, которая состоит в том, что каждое по­
слание прежде всего отсылает к другому посланию. Систематическое
рядоположение посланий —это не только дискурсивный способ медиа,
но и их послание. Вся технология медиа представляет собой единое
«повелительное послание»: послание потребления послания. Инфор­
мация потребляется как ценность, а содержание прославляется как
знак. Бодрийяр обращается к маклюеновскому описанию «галакти­
ки Гутенберга»5 и вслед за канадским автором говорит, что реальная
функция СМИ состоит в структурном изменении реальности, оказыва­
ющем сильнейшее влияние на формы человеческих отношений. Медиа
нейтрализуют живой событийный характер мира и заменяют многооб­
разную вселенную средствами информации, гомогенными друг другу
и отсылающими одно к другому. В пределе медиа становятся взаим­
ным содержанием друг друга — таково «тоталитарное послание» об­
щества потребления.
Телевидение несёт в своей технической организации идеологию ми­
ра, воспроизводимого на экране, фрагментируемого и читаемого в об­
разах. Здесь действует идеология всемогущества системы чтения в
мире, превратившемся в систему знаков. «Образы ТВ хотят быть ме­
таязыком отсутствующего мира»6. Образы-знаки ведут к предполо­
жению об исчерпывающем изображении мира, а значит — о тотальной
смерти мира в образе, выступающем как «память о мире». Потребле­
ние образов скрывает за собой империализм системы чтения: суще­
ствует только то, что может быть прочитано. Вопросы об истине мира
и его истории снимаются, важна только внутренняя связность системы
чтения. Благодаря такой деятельности мира мы обретаем возможность
потреблять всё содержание мира, лишившегося событийной, культур­
ной и политической ценности.
Медиа в современном социальном пространстве, утверждает
Бодрийяр, вовсе не исчерпываются функцией «простого и чистого»
распространения, то есть функцией орудия идеологической пропаган­
4 «Общество потребления хо чет б ы ть, как Иерусалим, охваченным в кольцо, бо­
га тым и находящимся под угрозой, в этом его идеология» (там же. С. 18).
5См .: Маклю эн М . Галактика Гутенберга: Становление человека печатающего
/ Пер. с англ. И . О . Тюриной. М .: Академический проект: Фонд «М ир », 2005.
6 Бодрийяр Ж . Общество потребления. С . 161.
199


ды господствующего класса. Напротив, медиа устанавливают опреде­
лённые социальные отношения посредством самой своей формы и сво­
его действия. А сами эти отношения сводятся не к эксплуатации, но
к абстракции, отделению, уничтожению и обмену. «Медиа — это не де­
монстраторы, а эффекторы идеологии»7 (курсив автора. — А . Д .), —
подчёркивает Бодрийяр, и в этой фразе ясно просматривается знаме­
нитый маклюеновский афоризм: «medium is message». В медиа осу­
ществляется сама идеология, которой нет до вложения в медиа как
какого-то гипотетического дискурса господствующего класса.
Бодрийяр понимает коммуникацию как обмен, пространство «вза­
имности» слова и ответа, то есть как личную взаимосвязь в обмене,
несводимую к простой процедуре передачи/приёма информации. В
этом свете масс-медиа предстают «антимедиатором»: они не тран-
зитивны, поскольку производят «некоммуникацию». Медиа делают
невозможным любой процесс обмена, кроме симуляции ответа. В этой
абстрактности медиа и находит основание система социального кон­
троля и власти. Бодрийяр в очередной раз обращается к структурам
примитивных обществ: здесь власть принадлежит тому, кто может да­
вать и кому нельзя отдавать. Таким образом, это разорванный об­
мен, при котором социальный процесс является неравновесным. Так
же и в сфере медиа: «речь говорится так, что на неё никогда не может
быть получен о тв ет»8. Совершить революцию, то есть опрокинуть со­
временную структуру медиа —значит восстановить возможность отве­
та, иными словами — восстановить кругооборот символического обме­
на. (В символическом обмене предмет никогда не является собственно
предметом, но всегда неотделим от конкретного отношения, благодаря
которому он обменивается. У предмета нет ни потребительной, ни ме­
новой экономической стоимости; его стоимость — символическая и ме­
новая. Таким образом, материал символического обмена представляет
собой медиум отношения и дистанции.) Но сегодня западный человек
живёт в безответном и потому безответственном обществе. Самый по­
казательный пример здесь референдум — венец демократической изби­
рательной системы, — где ответ всегда уже предполагается вопросом.
Точно так же, по Барту, обстоит дело в современной литературе (речь
идёт о «тексте-чтении»): «чтение оборачивается заурядным референ­
думом»9.
Бодрийяр подверг критике традиционную теорию значения
(см. главу 3). Ту же критику он переносит и на традиционную тео­
7 Бодрийяр Ж . Реквием по медиа / / К критике политической экономии знака.
С. 208.
8Там же. С. 210 .
9Бартп P. S/Z / Пер. с фр. Г. К. Косикова и В. П. Мурат. М .: Эдиториал УРСС,
2001. С . 32.
200


рию коммуникации. Так, Р. О. Якобсон предложил формализованное
выражение коммуникативной теории: кодировщик —сообщение —де­
кодер. Процесс коммуникации в такой схеме всегда имеет единствен­
ную векторную направленность — от передающего к принимающему,
так что «поляризованные» термины не подлежат взаимному обмену.
Эта «объективная» структура, говорит Бодрийяр, опирается на идео­
логические категории абстрактной очевидности и психологического
опыта, выражающие определённый тип социальных отношений, при
котором один говорит, а другой молча слушает, один может выбирать
код передачи, а другой волен лишь подчиняться ему или уклоняться
о т подчинения. В целом эта структура основана на той же произволь­
ности, что и структура означивания, какой её изобразили Соссюр и
Бенвенист: здесь «два термина... искусственно изолируются и искус­
ственно объединяются в некоем объективном содержании, называемом
сообщением»10. Таким образом, речь идёт о симулятивной модели ком­
муникации; внутренняя согласованность этой модели приписывает ей
качество единственно возможной. Однако эта схема со всей её стройно­
стью немедленно рушится, если допустить возможность амбивалент­
ных отношений. Ведь кода амбивалентности не существует, а значит,
исчезают и кодировщик, и декодер, и даже само сообщение, определяе­
мое как «переданное» и «принятое». Таким образом, «научная» теория
коммуникации, постулируемая Якобсоном, зиждется на «терроризме
кода», не допускающем амбивалентности. К од здесь —единственная
инстанция, которая говорит, обменивается сама на себя и воспроизво­
дит сама себя через разделение двух терминов11.
Как ни удивительно, но спасение от «терроризма кода» видит­
ся Бодрийяру в «поэтическом языке», в котором термины «отвеча­
ю т» друг другу, минуя инстанцию кода. Здесь можно заметить, что
Бодрийяр находится под влиянием бартовско-кристевского семанали-
за. Так, Ю . Кристева, обращаясь к работам М. Бахтина, пишет: «Двой­
ственная принадлежность дискурса (его принадлежность определён­
ному “я” и в то же время “другому”), тот spaltung субъекта, на кото­
10 Бодрийяр Ж . Реквием по медиа / / К критике политической экономии знака.
С . 2 2 2 -22 3 . «Н е т никакого их взаимного отношения, ни взаимного присутствия,
п оско льку ка ждый из терминов определяется отдельно по своему отношению к
сообщению и коду, “посреднику”, который удерживает их на отведённых им местах
(именно код удерживает их “соответствие” друг другу), то есть в удалённости друг
о т друга — удалённости, ко торую затем должна преодолеть полнота автономной
“ценности” сообщения (в действительности являющаяся его меновой стоимостью)»
(курсив автора. — А .Д .\ там же. С. 223).
11Та же самая схема, замечает Бодрийяр, работает на уровне знака в лингви­
стической теории. Здесь каждый знак расчленяется на означающее и означаемое,
приписанные друг к другу в определённом «отно шении»; при этом каждый знак
«ком муницирует » со всеми прочими, руководствуясь языком-кодом.
201


рый с научной осторожностью укажет психоанализ, а также топология
субъекта по отношению к внеположной ему “сокровищнице означаю­
щих” (Лакан) — всё это и обозначается термином “диалогизм” . Диа­
логизм рассматривает любое слово как слово о слове, обращённое к
другому слову; лишь в том случае, если слово участвует в подобной
полифонии, принадлежит “межтекстовому” пространству, оно оказы­
вается полнозначным»12. В бахтинском анализе текст Достоевского
предстаёт как столкновение различных дискурсных инстанций13. Та­
кой текст не образует «структуры», он лишён единства субъекта и
единства смысла; такая модель множественна, антитоталитарна и ан-
титеологична. Персонаж здесь является дискурсной позицией «Я » ; это
дискурс, который ведёт диалог не только с дискурсом пишущего «я»,
но и с самим собой. Такой полифонический текст не имеет собствен­
ной идеологии, поскольку у него нет идеологического субъекта. Ра­
бота, проделанная Бахтиным, резюмирует Кристева, подводит нас к
такой теории значения, которая нуждается в соответствующей теории
субъекта14. И действительно, позиция Бодрийяра в вопросе о комму­
никации представляет собой выступление против классической мета­
физики субъекта, каковой предстаёт у него прежде всего субъектом
потребностей15.
Ту же проблему под несколько иным углом зрения рассматривает
У. Эко в своей «Отсутствующей структуре» . Нам представляется це­
лесообразным обратиться к этой книге, чтобы предпринять сравнение
с идеями Бодрийяра, что позволит нам лучше уяснить последние.
Как и Р. Барт, Эко склонен рассматривать все культурные феноме­
ны как факты коммуникации. Категорически отвергая «метафизику
некоего Кода К од о в» 16, Эко стремится показать, что всякий комму­
никативный акт перенасыщен социальными и историческими кодами
и зависит от них. При этом Эко напоминает нам, что не мы говорим
с помощью языка, но язык говорит с нашей помощью. Психология,
генетика, нейрофизиология и другие науки так же, как и семиология,
при описании коммуникативных процессов пользуются бинарным ме-
12 Кристпева Ю . Разрушение поэтики / Пер. Г. К . Ко сикова / / Избранные труды:
Разрушение поэтики. С . 16.
13См.: Бахт ин М . Проблемы творчества Дост оевского. Л .: Прибой, 1929.
14См.: Кристева Ю . Разрушение поэтики / / Избранные труды: Разрушение по­
этики. С. 24 .
15Об опасности обращения к логике языка, которая влечёт за собой логоцен-
тризм, писал уже Л еви-Стро с: «Попыт ка рассматривать яз ык как логическую мо­
дель, которая может нам пом очь (поскольку она более совершенна и лу чше нам
известна) понять структуру других форм коммуникации, совершенно равнознач­
на взгля ду на речевую дея тельность как источник этих форм » (Л еви -С тр о с К-
Стру ктурна я антропология. С . 90).
16 Эко У. О тсутству юща я структура: (Введение в семиологию) / Пер. с ит.
А. Г. Погоняйло и В. Г. Резник. СПб.: Сим позиум, 1998. С . 29 .
202


-годом, заимствованным у математической теории информации: от 1 к
О, от «да» к «нет» и т.п. Узнавая, какое из двух событий («да» или
« нет») имеет место, мы получаем элементарную единицу информа­
ции— бит, то есть «бинарный сигнал» (binary digit).
Теория информации по необходимости принимает в расчет рав­
новероятность на уровне источника — энтропию. Из-за энтропийного
стремления элементов любой системы в коммуникационном акте воз­
никает необходимость ввести упорядочивающее действие кода. Код
ограничивает комбинационные возможности задействованных элемен­
тов и число самих этих элементов; кроме того, в ситуацию равноверо­
ятности источника вводится система вероятностей. Это позволяет со­
кратить информационные возможности источника и резко увеличить
возможность передачи сообщений. Эко определяет код как систему,
которая устанавливает 1) репертуар противопоставленных друг другу
символов, 2) правила их сочетания и 3) окказионально взаимоодно­
значное соответствие каждого символа одному определённому означа­
емому17. При этом все понятия информационной теории относитель­
ны, и сам код по сравнению со сформированным на его основе сооб­
щением характеризуется определённой энтропией.
Схема, описываемая теорией информации, безупречно работает, ес­
ли: 1) есть источник информации и передающее устройство с заложен­
ным в нём кодом; 2) приёмником информации является устройство,
однозначно реагирующее на поступающие сообщения; 3) приёмник и
передатчик настроены на один и тот же код; 4) передающее и прини­
мающее устройства не способны «усомниться» в правильности кода.
В машинной коммуникации эти условия нетрудно соблюсти. Одна­
ко когда в коммуникации участвует человек, источник и передатчик
могут совмещаться (я являюсь источником информации и намерева­
юсь сообщить её кому-то другому). Кроме того, отправитель или адре­
сат, будучи людьми, могут испытывать сомнения в правильности кода.
Здесь, говорит Эко, мы переходим от мира сигнала к миру смысла. И
теперь следует говорить о процессе означивания, поскольку сигнал в
этом случае — не просто ряд дискретных единиц, которые описывает
кибернетика, но значащая форма, которую адресат должен наполнить
значением. Эко называет «смыслом» динамический процесс, при ко­
тором отношения между символом и его значением меняются (разрас­
таются, усложняются, искажаются).
Понятие кода, считает Эко, соответствует понятию структуры.
Структура же представляет собой модель, выстроенную на упроще­
ниях реальности, что позволяет рассматривать явление с одной-един-
ственной точки зрения. Иными словами, сама по себе структура не
17См.: там же. С. 45.
203


существует, но представляет собой продукт целенаправленных дей­
ствий исследователя. Вместе с тем структура является способом дей­
ствовать, дающим возможность именовать различные вещи сходньщ
образом. Эко обвиняет структурную антропологию в том, что она
неправомерно использует сконструированные ею структуры: прибегая
к упрощению, структурная антропология описывает систему какого-
либо языка; затем она сравнивает эту систему с системой другого язы­
ка и, допустив новые упрощения, находит общую для обоих структу­
ру; затем находит структуру, общую для языков и систем родства,
и в конце концов приходит к некоему универсальному К оду Кодов,
управляющему любым (как культурным, так и биологическим) пове­
дением. При этом структурная антропология не обнаруж ивает объ­
ективно существующую структуру, но выстраивает её и изобретает
в качестве гипотезы и теоретической модели. Таким образом, гипо­
тетическая конструкция наделяется онтологическим значением. Стре­
мясь избежать ошибки структурализма, Эко говорит, что «код —это
структура, представленная в виде модели, выступающая как осново­
полагающее правило при формировании ряда конкретных сообщений,
которые именно благодаря этому и обретают способность быть сооб­
щаемыми»18, и только с этой оговоркой признаёт, что все коды могут
быть сопоставлены между собой на базе более простого и всеобъемлю­
щего кода.
Рассматривая коммуникационный акт, в котором задействован че­
ловек, исследователь сталкивается с основной проблемой философии
языка: если наши мысли являются нам в словах и никак иначе, следует
признать, что источник сообщения подвластен коду. Язык заставляет
нас говорить так, а не иначе. Поэтому, говорит Эко, подлинным источ­
ником и хранилищем потенциальной информации следует признать
сам код. Однако в ситуации коммуникации действуют не только коды,
но и коммуникативные обстоятельства. Отправитель сообщения и его
получатель могут пользоваться различными кодами. Выбор кода зави­
сит от коммуникативной ситуации, то есть такой реальности, в которой
человек, обладающий некоторым коммуникативным опытом, выбира­
ет значения. Коммуникативная сйтуация меняет: 1) смыл сообщения,
2) его функцию и 3) его информативную нагрузку. На этом уровне
работают «лексикоды» — коды коннотации. И теперь имеет смысл го­
ворить об идеологических и эстетических сообщениях.
Риторические коды составляют «идеологию», к оторую Эко пони­
мает как «всё то, с чем так или иначе знаком адресат и та социаЛЬ'
ная группа, которой он принадлежит, системы его психологических
ожиданий, все его интеллектуальные навыки, жизненный опыт, нрар'
18Там же. С. 67.
204


ственные принципы»19. Желания и мысли индивида нельзя постичь в
семиологическом анализе; мы можем уловить их только тогда, когда
они сообщаются. Однако и сам индивид способен сообщить их, только
сведя в систему условных знаков — иными словами, социализуя свои
желания и мысли и приобщая к ним других людей. Для этого знаемое
должно превратиться в систему знаков. Таким образом, идеологию
можно распознать, только когда она превращается в код: предзнание
делается явным знанием (управляемым, передаваемым и обменивае­
мым), становясь кодом, то есть коммуникативной конвенцией. Знаки
отсылают к идеологии, а идеология — к знакам, так что и семиотика,
как её представляет себе Эко, становится «непрестанным выявлением
идеологий, скрывающихся за риторическими приёмами»20. Позиция,
неотличимая от позиции раннего Барта.
Бодрийяр весьма скептически относится к идеям Эко. «Подрыв­
ное» чтение, при котором принимающая инстанция посредством се­
миотических приёмов ускользает от ловушек «направленной комму­
никации» и выявляет её идеологию, представляет собой, по мнению
Бодрийяра, лишь некоторое текстуальное изменение. Революционным
может быть только трансгрессивное искажение дискурса, которое иг­
рает не на каком-либо коде, но на «мгновенной деконструкции» дис­
курсивного кода. Иными словами, вообще отменяет категории кода и
сообщения. Таковыми представляются Бодрийяру граффити, искажа­
ющие смысл рекламных сообщений, распространившиеся после мая
1968 г. Здесь не меняется содержание или дискурс, но даётся немед­
ленный ответ, в то время как медиа требуют не-ответа. Таким обра­
зом, революционная стратегия борьбы против власти медиа должна
направляться не на сохранение (хотя бы и через «диалектическое сня­
тие») какой-либо из изолированных инстанций структурной решётки
коммуникации, но на то, что ведёт к отмене господствующей формы.
Современное состояние коммуникации, считает Бодрийяр, весьма
наглядно выражается в том процессе, который происходит с деньгами.
С переходом от золотого эталона к «плавающим» капиталам деньги
из референциального знака становятся структурной формой. На ре­
ференциальной стадии знака деньги были «hot» и представляли воз­
можность для некоторого сообщения. Сегодня же они стали «cool»,
перестав быть средством коммуникации и став самим оборотом. « Cool­
ness — это чистая игра дискурсивных смыслов, подстановок на письме,
это непринужденная дистантность игры, которая по сути ведется с од­
ними лишь цифрами, знаками и словами, это всемогущество операцио­
19Там же. С . 108. «Идеология есть последняя коннотация всей совокупности кон­
нотаций, связанных как с самим знаком, так и с контекстом его употребления» (там
же. С . 111), — говорит Э ко, солидаризуясь с J1. Гольдманом.
20Там же. С. 109.
205


нальной симуляции»21. Превращаясь в автономный симулякр, деньги
становятся сами по себе сообщением и обмениваются только сами на
себя. Medium is message.
Заслуга Маклюена, считает Бодрийяр, состоит в том, что он (как
и В. Беньямин до него) стал понимать технику как medium — «форму
и порождающий принцип всего нового поколения смыслов»22. Medium
(техника) берёт верх над Message (содержанием) изделия, то есть его
потребительной стоимостью, а также над рабочей силой. «Беньямин
и Маклюэн оказались прозорливее Маркса: они разглядели, что под­
линное содержание, подлинный ультиматум заключался в самом вос­
производстве. А производство как таковое не имеет смысла —его соци­
альная целенаправленность теряется в серийности. Симулякры берут
верх над историей»23.
Все средства массовой информации действуют в режиме референ­
дума, то есть в режиме вопрос/ответ. Телепередачи не информиру­
ют, но тестируют зрителя. Любое восприятие телепередач оказыва­
ется экзаменом на знание кода. Каждый кадр и каждая вещь из на­
шего окружения активируют в нас механизмы ответа по заданным
стереотипам. Любая информация является результатом отбора и мон­
тажа. « ...Реальность, которую вы тестируете, в ответ и сама тести­
рует в а с... » 24, — перефразирует Ницше Бодрийяр. Бинарная схема
дезартикулирует любой дискурс, отменяя диалектику означающего и
означаемого. Противоречие реального и воображаемого отменяется.
Бодрийяр разделяет идею Маклюена о том, что эра массовых элек­
тронных средств является эрой тактильной коммуникации: при визу-
альности ещё сохраняется дистанцированность от созерцаемого и воз­
можность задуматься о нём, осязание же представляет собой чистый
тест. Осязание становится сегодня общей схемой коммуникации.
Работающий за компьютером человек читает не глазами, утвер­
ждает Бодрийяр, но прибегает к «нащупыванию пальцами», в процес­
се которого взгляд двигается вдоль бесконечной линии. Осязаемость
более не связана с прикосновением, но означает «эпидермическую бли­
зость глаза и образа, конец эстетического расстояния взгляда»25. Нет
больше дистанции, отделяющей зрителя от сцены, а значит, нет и сце­
нической условности. Как писал Маклюен, «осязание — это не просто
контакт кожи с вещами, но сама жизнь вещей в разуме»26.
Иллюзии сегодня больше нет, потому что нет реальности. Приме­
21 Бодрийяр Ж . Символический обмен и смерть. С . 76 .
22Там же. С . 123.
23Там же. С. 124 -125.
24Там же. С. 136.
25Бодрийяр Ж . Прозрачно сть зла. С . 81 .
26 Маклюен М . Понимание Медиа. С . 123.
206


нительно к телевидению, замечает Бодрийяр в «Симулякрах и симу­
ляции», это значит, что полярная схема передача/зритель больше не
существует. Телевидение функционирует по той же модели, что и мо­
лекула ДНК. Расстояние между причиной и следствием, объектом и
субъектом исчезло. Есть только взаимные переходы —имплозия зна­
чения. Теперь все вступают в абсолютную манипуляцию, в которой нет
пассивных или активных элементов. Это всего лишь живое вещество
в состоянии молекулярного обмена по модели ДНК.
Массы, составляющие «молчаливое большинство», несовместимы
с рациональной коммуникацией. Они уничтожают информацию, по­
глощают её, каким бы ни было её содержание. «Массам преподносят
смысл, а они жаждут зрелища... Массам вручают послания, а они
интересуются лишь знаковостью»27. Массы ослеплены игрой симво­
лов и порабощены стереотипами. При этом нельзя утверждать, будто
кто-то намеренно вводит их в заблуждение или манипулирует ими.
Это сами массы противопоставляют диктату здравомыслия отказ от
смысла и жажду зрелищ. Массы смутно ощущают стоящий за гегемо­
нией смысла террор схематизации и сопротивляются ему, переводя все
без исключения дискурсы в плоскость иррационального и безосновно-
го, где знаки уже не обладают смыслом и могут лишь завораживать и
околдовывать. Эта контрстратегия является основанием работы по по­
глощению и уничтожению культуры, знания, власти и социальности.
Эта работа, считает Бодрийяр, началась в незапамятные времена, но
в полную силу развернулась именно в X X столетии.
Сотрудники рекламного бизнеса всемерно поддерживают в себе ил­
люзию того, что рекламное послание достигает хотя бы какой-то части
массы и смысл его подвергается дешифровке. Только этой верой и жи­
вёт реклама, как наука живёт верой в «объективность» мира. Однако
любой добросовестный анализ показывает, что подавляющее большин­
ство рекламных сообщений не доходят по назначению, поскольку пред­
полагаемому адресату безразлично их содержание и интересен только
носитель. Медиум выступает эффектом среды, и движение этих эф­
фектов завораживает массу. Формула Маклюена прекрасно характе­
ризует эту фазу нейтрализации любых сообщений в пустом простран­
стве. Критическая мысль избирательна, она заботится о смысле; массы
производят не различия, но неразличённость. Средства массовой ин­
формации используют в качестве основного принципа гипноз, а гипно­
тическое состояние свободно от смысла и развивается по мере исчез­
новения смысла. Поэтому средства массовой информации производят
насилие над смыслом, отрицающее основанную на смысле коммуника­
цию. Тем самым утверждается коммуникация иного рода. « . . . Масса —
27 Бодрий яр Ж . В тени молчаливого большинства, или Конец социального. С. 14.
207


медиум гораздо более мощный, чем все средства массовой информа­
ции, вместе в з я т ы е ...» 28 СМИ не подчиняют себе массу; наоборот,
она их захватывает и поглощает. Бодрийяр перефразирует формулу
Маклюена: «mass(age) is message».
В наше время, говорит Бодрийяр, коммуникация стала однона­
правленной. В атмосфере всеобщей коммуникации и пресыщенности
информацией символическое пространство становится беззащитным:
когда доступна любая информация, человек уже не может решить,
что полезно, а что бесполезно. В недифференцированном мире инфор­
мации невозможно определить, что прекрасно, а что безобразно, что
хорошо, а что плохо, где оригинал, а где копия. Из-за этого всё без
исключения делается «плохим» и вызывает отвращение. Крайней же
формой безразличия становится ненависть.
«Прометеевский», или «эдиповский», период производства и по­
требления сменился «протеевской» эрой соединений и всеобщего ин­
терфейса, породив «вселенную коммуникации», говорит Бодрийяр в
«Экстазе коммуникации»29. Посредством телевизионного образа тело
человека и вся окружающая его реальность становятся своего рода
контролирующим экраном. Человек больше не проецирует себя на со­
зданные им объекты; в этом смысле исчезло психологическое измере­
ние, хотя его симуляция продолжается. Нет больше присвоения, есть
только тактика использования. При этом основной проблемой стано­
вится проблема коммуникации с вещами, которые непрестанно тести­
руют субъекта на факт его присутствия. Вместо потребления — соли­
дарность между всеми элементами системы.
«Домашний универсум» человеческого мира становится космиче­
ской метафорой, когда на планетарную орбиту выводится «модуль»
двухкомнатной квартиры с кухней и ванной. Гипостазирование земно­
го жилища в космическом пространстве, говорит Бодрийяр, знаменует
наступление эры гиперреальности. То, что было на земле метафори­
ческой сценой, неметафорически переносится в абсолютное простран­
ство, которое оказывается пространством симуляции. Когда приват­
ная сфера человека переносится в пространство симуляции, сам че­
ловек оказывается своего рода терминалом единой сети. Подлинным
пространством человеческого обитания становится телевидение. Всё,
кроме телевидения, становится отбросами. Тело, ландшафт и время
исчезают со сцены, так же как и публичное пространство политики
и социального. Реклама больше не сценарий потребления вещей, но
эффект видимости предприятий, торговых марок и социальных уров­
28Там же. С. 52 .
29См .: Baudrillard J. Ecstasy of Communication. Tr. J. Johnston / / Th e Anti-
Aesthetic. Essays on Postmodern Culture. Ed. H. Foster. Port Townsend, 1983. P. 126 -
133.
208


ней коммуникации. Оппозиция между приватной и публичной жизнью
человека исчезла, и теперь интимные процессы человеческой жизни
становятся виртуальной питательной средой для медиа.
Первым «великим медиумом» нашего мира была товарная форма,
описанная Марксом, замечает Бодрийяр. Однако эта форма позволяла
передавать лишь одно, крайне упрощённое, сообщение: меновую стои­
мость. Такое сообщение принуждает само себя к чистой циркуляции.
Такую циркуляцию медиа Бодрийяр называет «потенциальным экс­
тазом». Возведя марксистский анализ во вторую или третью степень,
то есть отменив отчуждение с его «сценой», на которой разыгрыва­
ется оппозиция приватное/публичное, мы получим «экстаз коммуни­
кации», то есть чистую «обсценность»30. Это обсценность холодная,
коммуникационная, контактная и мотивационная. Промискуитет ком­
муникационных сетей — это промискуитет поверхностного насыщения,
непрерывного «приставания» и истребления защитных пространств
человека. Пространство коммуникации оказывается перенасыщенным,
и никакой свободы, конституируемой пространством, уже не существу­
ет. Информация стала вирусом, как подчеркнул Бодрийяр в статье о
Диснейленде: не инфекция зрелища, отменяющая действительность,
но инфекция виртуальности, стирающая зрелище31. Этот «бред ком­
муникации» вызывает у человека «негативный экстаз». Здесь больше
нет «сцены» с её вызовом и отражением, есть только экстаз и нарцис­
сизм. Всё внутреннее подвергается принудительной экстраверсии, а всё
внешнее — принудительной инъекции. Это последнее, говорит Бодрий­
яр, и есть категорический императив коммуникации. Бодрийяр пред­
лагает параллели между формами организации действительности и
типами психической патологии (табл. 7).
Таблица 7
Психическая патология
Организация действительности
Истерия
Выразит ель ность тела
Паранойя
Стру ктур ация ригидного мира
Шизофрения
Коммуник ация как имманентная
неупорядоченность связей
Истерии и паранойи в западном обществе больше нет, утверждает
Бодрийяр. Есть только присущее шизофренику состояние страха, по­
рождаемое ощущением беззащитности перед хаосом. «Шизо» не имеет
никакой «сцены» и открыт всему. Это конец внутреннего и интимно­
30Французское obscene имеет значение «непристойное», и Бодрийяр имеет ввиду
это т см ы сл, однако термин у него дейст вует в оппозиции по отношению к «сцене»
(scfcne), по это му транскрипция в данном случае предпочтительнее перевода.
31 С м .: Baudrillard J. Disneyworld Comp any / / Lib£ration. 1996 . March 4.
209


го, выпячивание и прозрачность мира. « Шизо» не способен проводить
границу своего внутреннего мира и играть пьесу «себя самого». Он —
чистый экран, на который проецируются любые внешние влияния.
По мысли Бодрийяра, все мы сегодня стали те сН и т’ами. Индивид
больше не несёт в себе никакого послания, которое было бы отлично
от его формы. Поэтому современный человек совершенно прозрачен
и пребывает в состоянии «мгновенной коммуникации». «Мировая де­
ревня», приход которой возвещал Маклюен, стала нашей реальностью.
Но если Маклюен говорил о возможности немедленной коммуникации
всех индивидов, находящихся в сколь угодно удалённых одна от дру­
гой точках земного шара, то Бодрийяр понимает это в том смысле,
что каждый теперь «проницаем» для каждого. Сингулярность полно­
стью поглощается унификацией кода. Все отличия — не что иное, как
порождаемые медиа симулякры. Реальности больше нет, есть только
медиа.
В самом деле, сегодня мы оказались во власти медиа. Идёт ли вой­
на в том или ином регионе современного мира? Это зависит только
от медиа: если нам сообщают, что война имеет место, мы знаем: она
есть. Если же нам ничего об этом не сообщают, никакой войны нет.
Но что же это за война без крови и убитых, ведь перед нами толь­
ко экран телевизора или печатный (электронный) текст? (Перед нами
террористический взгляд на историю, доставшийся французским ин­
теллектуалам в наследство от гегельянства. Так, во время «майской
революции» 1968 г. А. Кожев заявил: «Кровь не пролилась, значит,
ничего и не произошло»32.) Того, о чём не сообщают по телевидению
и о чём не пишут в Интернете, попросту нет. А если в медиа война
и происходит, она сводится к чистому зрелищу. Потому Бодрийяр и
говорит, что «войны в Заливе не было». Более того, всё это относит­
ся и к прошлому: имел ли место Холокост? По-видимому, нет. Вот
кинохроники и телепередачи с таким сюжетом периодически завладе­
вают нашим вниманием. Но чем они отличаются от «Звёздных войн»?
Предупреждением о том, что события Холокоста имели место в реаль­
ности, а перипетии «Звёздных войн» — нет? Но ведь и то, и другое —
тоже всего лишь сообщения, переданные медиа. А в медиа, как мы
знаем, «да» и «нет» стоят одно другого. Высаживались американцы
на Луне или нет? Разные медиа отвечают по-разному. В итоге един­
ственное, что мы можем утверждать более или менее твёрдо, — то, что
существует сюжет о высадке американцев на Луну. Видеоролик. Точно
такой же, как кинохроники, свидетельствующие о Холокосте, и эпизо­
ды «Звёздных войн». А где же истина? Истины, по-видимому, вообще
нет.
32Цит. по: Д ек омб В. Современная французская философия. С . 19.
210


Такие философы Франкфуртской школы, как Маркузе и Адор­
но, много и убедительно писали о том, что медиа представляют со­
бой средство промывки мозгов индивида и приведения его в состоя­
ние «одномерности». Сегодня это уже не так. Сегодня всё иначе: «ме­
д и а — сами по себе нечто реальное, нечто, существующее независимо и,
возможно, обладающее собственными потребностями и интересами»33.
Медиа — не орудие идеологии, они сами и есть идеология. «Прозрач­
ность» медиа имеет своим следствием то обстоятельство, что посред­
ством медиа уже невозможно провести ту или иную идеологическую
доктрину и насильственно интроецировать её в сознание потребителя
информации. Медиа производят только медиа.
В таком случае, конечно, приходится задаться вопросом о том, что
же является их движущей силой. Ответить на него невозможно, если
мы будем оставаться на позициях субстантивизма. Медиа не имеют у
себя «за спиной» никакой субстанции — ни экономической, ни полити­
ческий, ни тем более физической, — которая порождала бы их функци­
онирование. Их движущая сила — сам режим их функционирования.
Можно проследить историю становления их современной модифика­
ции, но исток, как и будущее, этого режима скрывается в какой-то
недоступной нам бесконечности.
Можно, конечно, обвинить Бодрийяра в тавтологии: если медиа
функционируют определённым образом, не имея для этого никакой
внешней причины, значит, такова их природа; природа же медиа со­
стоит в том, чтобы функционировать определённым образом. Мы стал­
киваемся с тем же пределом философии Бодрийяра, с которым уже
имели дело при обсуждении общей природы симуляции. В конце кон­
цов, заявление «такова их природа» означает «я не знаю». И Бодрий­
яр не стыдится этого «я не знаю». Во-первых, мы действительно не
можем постичь сущность той системы, частью которой являемся,—
об этом говорил и Фуко в своей «Археологии». Во-вторых, сам под­
ход, требующий обнаружения сущности происходящих процессов, не
может нас привести ни чему, кроме заявлений об их «природе». И
позиция Бодрийяра ничуть не более уязвима, чем позиции рациональ­
ного знания. Всё в конечном счёте упирается в эту «природу». Марк­
сизм, например, говорит нам, что медиа представляют собой надстро­
ечную структуру, базисом которой выступают экономические процес­
сы, в свою очередь опирающиеся на природу человека и мира. И марк­
систов совершенно не смущает тавтологичность заявлений о человече­
ской «природе». Природа есть данность, и с ней нам приходится иметь
дело. То же самое можно было бы сказать о «природе» медиа. Однако
33Рагикофф Д . Медиавирус. К а к поп-ку льтура тайно воздействует на ваше со­
знание / Пер. с англ. Д . Борисова. М .: Ультра-Культура, 2003. С. 28.
211


Бодрийяр постоянно выступает против этой мифологемы «природно­
сти». Значит, он должен предложить нам что-то большее. И он предла­
гает: раз уж мы не можем говорить о сущности чего-либо, не прибегая
к мифологии, давайте вообще перестанем говорить об этом и попы­
таемся выяснить функционирование того, что тем или иным образом
находится перед нами. А это как раз и требует от нас развенчания
мифологий. Можно назвать это нигилизмом — в ницшеанском смысле.


Глава 10
СТРАТЕГИЯ БОДРИЙЯРА В ЗЕРКАЛЕ СЕМИОТИКИ
Говорить о коде не годится — имен­
но по то му чт о тем самым предполага­
ется у же некий смысл.
Ж . Лакан. Телевиден ие
Последние полтора столетия философия уделяет языку самое
пристальное внимание. От представления об однозначной репре­
зентации реальности в языке западная мысль движется к призна­
нию искусственного и игрового характера языковых систем. Ещё
JI. Витгенштейн определял язык как «форму жизни» и рассматривал
значение прагматически — как способ употребления организующих че­
ловеческие практики правил. Знаки в языковых играх не репрезенти­
руют реальность (вне- или до-языковую), а являются референтами
самих знаков. Да и сами человеческие практики в витгенштейниан-
стве понимаются не как фундаментальный способ освоения мира, но
как игра знаков. При этом философия языка неизбежно тянет за со­
бой метафизику1. Обращаясь к семиотическим проблемам, Бодрийяр
с неизбежностью вступает на поле метафизики. Но при этом он стре­
мится подвергнуть метафизику языка деконструкции, и в значитель­
ной мере ему это удаётся. Метафизику можно деконструировать толь­
ко изнутри. При этом деконструктор сам должен стать метафизиком.
Но, доводя метафизику до предела, он приводит её к гибели.
Прежде всего, Бодрийяр пребывает в русле структуралистско-пост-
структуралистской традиции, которая стремится избавиться от суб-
стантивистского подхода в философии и обратиться к знаковому про­
странству как изначально данному исследователю полю. Это то, с
чем может работать философ, стремящийся избежать мифотворче­
ства. Обращение к семиотическим концепциям позволяет Бодрийяру
Усилить свою критику марксизма: как писал Маклюен, «ничто не мог­
ло стать для марксистской диалектики более губительным, чем идея,
*Как замечает Б. В . Марков, «философия знака... может быть описана только
языке метафизики, ибо в философии нет других понятий, кроме как метафи­
зических» (Марков Б. В. Знаки бытия. СПб.: Наука, 2001. С . 448).
213


что языковое средство коммуникации определяет форму социального
развития не меньше, чем средства производства»2. Кроме того, зрелые
работы Бодрийяра продолжают разрабатывать линию, намеченную
исследователями группы «Tel Quel», которые концентрировали внима­
ние на языке как исходной точке размышлений о политике и субъекте и
основывали свою практику на понимании истории как текста и письма
(ecriture), не как репрезентации, но как производства. На этой основе
группа пыталась выработать новую концепцию для описания социаль­
ной (в терминологии группы — «означивающей») практики, пригодной
для создания плюралистической истории и формулирования полити­
ки, которая показала бы логические последствия нерепрезентативного
понимания письма. Во многом «телькелизм» стал семиотизацией по­
литической семиологии Барта, предполагающей обращение к полити­
ческой проблематике и признание примата литературной критики над
любой рефлексией по поводу литературы. Как замечает М. Рыклин,
«телькелизм» стремится, во-первых, к созданию общей теории знако­
вых систем; во-вторых, к формализации семиотических систем с точ­
ки зрения коммуникации, точнее, к выделению внутри проблематики
коммуникации зоны производства смысла; в-третьих, к прямой поли­
тизации письма3. Ф. Соллерс утверждал, что «письмо» и революция
совершенно равнозначны в том отношении, что используют «немую»
преобразующую силу4. По крайней мере во Франции, считал он, рево­
люция является делом языка5.
Наиболее ярко эти установки были выражены в работах Ю. Кри-
стевой, которая предложила «производственную» концепцию семио­
тики: «В любой момент самопроизводства семиотика размышляет над
своим объектом, над своим орудием и над отношениями между ни­
ми; она, следовательно, мыслит самое себя и благодаря этой саморе-
флексии становится теорией той самой науки, каковой ока является»6.
Поэтому семиотика есть непрерывная переоценка собственного объ­
екта, собственных моделей, критика этих моделей и самой себя как
системы устойчивых истин. Семиотическое исследование в конце сво­
его пути не обнаруживает ничего, кроме собственного идеологического
жеста, и констатирует она его ли!Иь затем, чтобы отбросить и двигать­
2Маклюен М . Понимание Медиа. С . 59.
3См .: Рыклин М . К . Телькелизм / / Современная западная философия: Словарь
/ Сост.: B.C. Малахов, В. П. Филатов. М .: Политиздат, 1991. С . 297 . См. также:
French P. The Time of Theory: (A History of Tel Quel). Oxford, 1995; Forest Ph.
Histoire de Tel Quel, 1960-1982 . P., 1995; Kauppi N. The Making of an Avant Garde:
«Tel Quel». Berlin, 1994.
4 Cm.: Theorie d ’ensemble. P. 397.
5Cm.: Ibid. P. 398.
6 Кристева Ю. Ет^екишх^* Исследования по семанализу / / Избранные труды:
Разрушение поэтики. С . 55.
214


ся дальше. Таким образом, семиотика порывает с телеологией науки,
всегда подчинённой некой мыслительной системе и потому превраща­
ющейся в схему. Это пространство, в котором «науки изживаются»,
пространство «агрессии и утраты иллюзий внутри самого научного
дискурса»7.
Такая практика, считает Кристева, есть не что иное, как верно
понятый марксизм. Как и марксизм, семанализ отвергает любую аб­
солютную систему, сохраняя при этом научный способ мышления,
то есть процедуру выработки моделей, опирающихся на определён­
ную теорию. К. Маркс представил функционирование экономики и
общества (означаемое) как пермутацию известных элементов (означа­
ющих). «Производство» у него представляет собой: 1) трудовой про­
цесс и 2) общественные производственные отношения, элементы кото­
рых участвуют в общей комбинаторике. Вариативные реализации этой
комбинаторики, утверждает Кристева, представляют собой различные
типы семиотических систем8, ведь предметом марксистского анализа
является меновая стоимость как продукт труда, находящийся в обра­
щении. «Царство литературы — это царство рыночной стои мости... » 9
Поскольку стоимости в процессе коммуникации всегда суть сгустки
труда, труд не репрезентирует ничего за пределами стоимости, в кото­
рую он сгущается. Письмо романа, по Кристевой, выступает как «тек­
стовая продуктивность»; при этом книгу следует понимать не просто
как феномен (рассказ) или литературу (дискурс), но как «р аб от у» 10.
Семиотика всегда противится репрезентации.
Бодрийяр далёк от ортодоксального марксизма (и маоизма) груп­
пы «Tel Quel» и Кристевой. Как мы видели выше, марксистские кон­
струкции подвергаются у него жесточайшей критике. Кроме того,
Кристева рассчитывала сделать свою «семиологию» строго научным
методом (и потому расходилась с ненаучной «грамматологией» Дер­
рида). Кристева опирается на тот самый концепт меновой стоимости,
7Там же. С. 56.
8Аналогичную т оч ку зрения высказывал Ж . Деррида: « . . .Д виже ние аналити­
ческого абстрагирования при обращении произвольных знаков параллельно дви­
жению денег. Деньги замеща ют вещи знаками вещ ей .. . Критическое описание де­
нег — это вместе с тем и верное изображение размышлений о письме. В обоих этих
случ аях вещь подменяется неким безличным восполнением. К а к понятие сохраняет
лишь то , что в разных вещах доступно сравнению, как деньги даю т несоизмери­
мым веща м их “общую меру”, превращая их в товары, т очно та к же и буквенное
письмо переводит в систему произвольных и общих означающих разнородные озна­
чаемые— живые языки» {Деррида Ж . О грамматологии. С. 492 -493).
9Кристева Ю.
С. 159. См . также: Кристева Ю . Текст романа.
С. 439.
10«Текстовая продуктивность — это внутренняя мера литературы (текста), но
она не есть литература (те кст), подобно тому как любой труд есть внутренняя
мера стоимости, но не сама стоимость » (Кристева Ю . Et^eicotix^. С . 254).
215


который постоянно громит Бодрийяр. Однако понимание литературы
как «царства рыночной стоимости» (не по сути, а в современном фи­
лологическом дискурсе) Бодрийяр принимает как исходный пункт, в
котором и против которого он начинает свою борьбу с лингвистической
«мифологией». Не приемлет Бодрийяр и концепта интертекстуально­
сти, который представляется ему бессмысленной и глуповатой игрой
в «тексты-матрёшки», ничего не раскрывающей в функционировании
поэтического языка. Ниже мы ещё обратимся к сравнению представ­
лений о «поэтическом языке» у Бодрийяра и Кристевой. Пока же по­
смотрим, каким образом первый ведёт свою герилью на семиотическом
фронте.
Произвольность знака, говорит Бодрийяр, заключается не в его
немотивированности11 (то есть в том обстоятельстве, что конкретное
означающее не имеет «природного» призвания обозначать ту или иную
область реальности), а в факте полагания эквивалентности между дан­
ным означающим и данным означаемым. «Произвольность заключает­
ся в фундаментальном установлении точной корреляции между неким
“дискретным” означающим и столь же дискретным означаемым»12.
Иными словами, Бодрийяр усматривает произвольность в дискретно­
сти, выступающей принципом рациональности знака, который функ­
ционирует в качестве абстрагирующего и редуцирующего агента. Эта
11Этот «до гм ат произвольности» вообще вызывает значительную критику. Так,
ещё Леви-С трос замечал, ч то «языковой знак произволен a priori, но a posteriori
он перестаёт быть таковым» (Леви-Строс К. Структурная антропология. С. 99).
Г. Ламберт в своей «Нефилософии Ж . Делёза» пишет: «Мы помним... какой пе­
реворот вызвало утверждение Соссюра относительно “произвольности связи меж­
ду означающим и означаемым”. После этого заявления многие объявили, чт о эта
связь абсолютно свободна, в том смысле, чт о все означающие произвольны; по­
этому всякая связь потенциально ложна и носит деспотический характер. Такое
представление привело к преувеличенным и наивным утвержде ниям относительно
“произвольности означающего”, которые часто встреча ются в истории постмодер­
низма и поро ждаю т сходные заявления относительно “текста”, “ст ру ктуры смыс­
ла”, ведущие к деконструкции (“нет никакого означаемого”, “никаких значений”,
“ничего вне текста” и т. п .) и вызывающие т о ликование, то отчаяние . Большей
части подобных преувеличений можно было бы избежать, если бы те же самые
критики дочитали работу Соссюра до коцца; они обнаружили бы, что , хотя связь
м ежду означающим и означаемым носит “произвольный характ ер”, в то же время
она является “абсолютно необходимой”. Здесь Соссюр у твержда ет превосходство
Нечто над Ничто, принимающее форму “потребности”, исторически разворачива­
ющей свои зн ач е ния .. . » (Lambert G. The Non-Philosophy of Gilles Deleuze. N . Y .;
L., 2002. P. 77). Действительно, в «Заме тк ах по общей лингвистике» Соссюр пи­
шет: «I. В любой данный момент: язы к представляет собой систему, внутренне
упорядоченную во всех своих част ях, я зык зависит от обозначаемого объекта, но
свободен и произволен по отношению к нему. II. То т же язык... являе тся зави­
симым производным от фа кт ов, которые не [образуют системы]» (Соссюр Ф., де.
Заметки по общей лингвистике / Пер. Б . П. Нарум ова . Под ред. Н. А . СлюсаревоЙ-
М.: Прогресс, 1990. С . 112).
12 Бодрийяр Ж . К критике политической экономии знака. С . 182.
216


«редуктивная» рационализация знака выполняется по отношению к
тому, что выходит за пределы схемы эквивалентности и значения и
разрушается в кристаллизации означающего и означаемого, основы­
ваясь на исключении и уничтожении любой символической амбива­
лентности в пользу фиксированной и равновесной структуры. В этой
системе рациональности знак выдаёт себя за позитивную и обмени­
ваемую стоимость или ценность. В его структуре содержатся все по­
тенции смысла. Амбивалентность (которая есть разрыв с ценностью
и стоимостью, возникновение символического, которое, по Бодрийяру,
есть радикальная альтернатива понятиям знака и означивания) ста­
вит под вопрос потребительную (рациональное раскодирование) и ме­
новую (дискурс коммуникации) стоимость знака. Иными словами, ам­
бивалентность кладёт конец политэкономии знака и взаимному опре­
делению означающего и означаемого13.
В лингвистике Соссюра знак представляет себя в качестве дискрет­
ной единицы смысла, означающее отсылает к означаемому, а их сово­
купность — к референту. Таким образом, знак как абстрактная струк­
тура отсылает к какому-то фрагменту реальности. Э. Бенвенист пред­
ложил располагать произвольность знака между знаком и вещью, а
не между означающим и означаемым, которые обладают единой пси­
хической природой, существуя лишь в сознании субъекта14. Бодрийяр
не приемлет ни того, ни другого. Даже подход Бенвениста, говорит
он, страдает идеализмом; и вообще, изгонять произвольность из зна­
ка — значит просто смещать проблему и верить, что её удастся как-ни­
будь избежать. Разделение, о котором идёт речь, проходит, по мысли
Бодрийяра, между означающим как формой и содержанием, состав­
ляемым означаемым заодно с референтом. « . . . Разделение знака и ми­
р а — это выдумка, ведущая к научной фантастике»15 (курсив автора. —
Л. Д .) , где означаемое с референтом играют роль эффекта реальности,
посредством которого означающее осуществляет свою собственную
игру.
Бодрийяр предпринимает серьёзное исследование семиотики. Но
13 «В логике амбивалентности и символического мы имеем дело с процессом раз­
решения знаков, разрешения самого уравнения, с которым они связаны и которое
никогда не разрешается в коммуникативном дискурсе: это целостное, непрозрач­
ное, всегда затемнённое уравнение оказывается основанием общественной тайны —
так же, как и товар, представляющий другое средство связи, которое тоже поко­
ится на абстрактном уравнивании всех стоимостей» (курсив автора. — А .Д .\ там
же. С . 183).
14 «Произвольность заключается в том , чт о какой-то один знак, а не какой-то
другой прилагается к данному, а не другому элементу реального мира» ( Бенве­
н ист Э . Общая лингвистика / Пер. с фр. под ред. Ю . С. Степанова. М .: Прогресс,
1974. С . 93).
15 Бодрий яр Ж . К критике политической экономии знака. С. 186.
217


при этом, конечно же, его интересуют политико-экономические про,
блемы. Традиционное представление о языке пребывает во власти мо­
дели меновой стоимости. Однако в области языка, говорит Бодрийяр,
обнаруживается и модель символического обмена, ускользающего от
политэкономии, — поэтический язык. Бодрийяр полагает, что в иссле­
довании этой «зоны антидискурсивности» следует опираться на «Ана­
граммы» Соссюра. Впрочем, как мы сейчас увидим, сам Бодрийяр из­
лагает идеи, весьма сходные с теми, что разрабатывали Ю. Кристева
и столь важный для Бодрийяра Барт.
Поэтический язык — язык «безвыразительный», независимый от
законов и целевых установок, выработанных лингвистикой (которую,
собственно, тоже разработал Соссюр, только в поздних работах). Поэ­
тический язык — не структурная операция знаковой репрезентации, но
деконструкция знака и репрезентации. Основополагающими законами
описанной Соссюром поэтики выступают: 1) закон парности (гласному
звуку противостоит противогласный, согласные всегда имеют чётное
число, любой «остаток» среди гласных или согласных соответствует
избыточности в следующем стихе) и 2) закон слова-темы (поэт ис­
пользует звуковой материал слова-темы, порождая фонему имени соб­
ственного). Таким образом, поэзия «разлагает» звуковую субстанцию
слов, создавая из неё акустические или семантические серии. Поэзия
отрицает все законы сигнификации, и потому лингвистика, чувствуя
с её стороны угрозу, стремится нейтрализовать её, предписывая поэ­
зии «принцип реальности». Однако в поэтическом языке означающее
и означаемое не регулируются кодом эквивалентности, означающее не
регулируется законом линейности, так что от лингвистики здесь ни­
чего не остаётся. Лингвистика стремится включить поэзию в своё Во­
ображаемое. Бодрийяр возражает: поэзия — это процесс истребления
смысловой ценности (extermination de la valeur).
Лингвистический дискурс, говорит Бодрийяр, представляет собой
процесс накопления, производства и распределения речи как смысло­
вой ценности. «Закон» же поэзии состоит в том, чтобы «путём стро­
го рассчитанного процесса сделать так, чтобы не осталось ничего».
Сигнификация —это режим производства смысловых ценностей язы­
ка, и поэзия к ней не сводится. Лингвистика — наука о режиме этого
производства, поэтому поэзия не попадает в её ведение. «Поэзия —
это восстание языка против своих собственных законов»16. Термины
здесь истребляются через цикл удвоения. В ранней концепции Соссю­
ра Бодрийяр находит это твёрдое основание: «раскрытая Соссюром
форма обладает самостоятельным статусом для всех языков и всех
16Там же. С. 331.
218


эп о х»17. Эта форма — бинарный обмен, за пределами которого ничего
нет, то есть всё та же Симуляция.
В хороших стихах (это ясно «очевидностью наслаждения») ничего
не остаётся, звуковой материал уничтожается без остатка. В плохих же
стихах термины не исчезают и не уничтожаются, как при первобытном
даре/обмене, не достигая смерти и разрешения. Эта «зола дискурса»
и есть ценность, которой оперирует лингвистика. Экономика сигнифи-
кации и коммуникации основана на том, что не захвачено символиче­
ским действием языка и производится под властью кода. То же самое
происходит и в экономике: в оборот ценностного накопления поступает
то, что не исчерпывается в цикле дара и отдаривания. Эта «очевид­
ность наслаждения», конечно, несколько пугает. Непонятно даже, как
её трактовать —то ли в феноменологическом плане (что скорее все­
го), то ли в русле доктрины иллюминации. В любом случае, Бодрийяр
встаёт на шаткий путь метафизики, забыв о своей критике мифоло­
гии «природности». Впрочем, его можно понять в бартовском смысле:
«Письмо —... наука о языковых наслаждениях, камасутра языка»18.
Но тогда едва ли приходится говорить о философии.
Названные «законы» поэтического языка ломают эквивалентность
означающего и означаемого и линейность означающего. Но Бодрий­
яр усматривает здесь и третий фактор: безграничное производство
знакового материала —неограниченная дискурсивность. Эта «неуме­
ренность» в употреблении языка отличает европейскую культуру от
культур «примитивных», где к языку относятся бережливо. Дело в
том, говорит Бодрийяр, что в «примитивных» культурах язык высту­
пает средством символического воспроизводства. А в нашем обществе
язык рассматривают как неисчерпаемый «природный» ресурс. Такое
возможно только в социальных формациях, располагающих моделью
бесконечной продуктивности —лингвистической, экономической и де­
мографической. (Таковы же наши концепции пространства и време­
ни — неограниченной протяжённости и неограниченного следования.)
Поэтому, считает Бодрийяр, следует одновременно анализировать все
эти планы продуктивности. Слова и фонемы нашей дискурсивной си­
стемы, которые не подверглись обмену и уничтожению, остаются как
своего рода осадочный слой «языковых отходов». (Здесь происходит
то же, что и в промышленности: главная проблема цивилизации — про­
блема отходов, то есть гибели под грузом собственных остатков.) Это
ведёт к «падению уровня коммуникации». Утопия безграничного язы­
кового капитала аналогична утопии потребительной и меновой сто­
17Там же. С . 334.
18 Б а р т Р. Удовольствие от текста / Пер. Г. К . Косикова / / Избранные работы.
Семиотика. Поэтика / Под ред. Г. К . Косикова. М .: Издательская группа «Про ­
гресс», «Универс», 1994. С. 464.
219


имости: реально данная бедность и фантазм финального богатеть
Знаковое загрязнение столь же значительно, как и загрязнение пр<
мышленное. Лингвистика, подчёркивает Бодрийяр, способна уловит*
только эту стадию отходов, которую она универсализирует как есте
ственное состояние любого языка. Лингвистика неспособна предста­
вить себе какое-либо иное состояние языка, кроме абстрактно-комби­
наторного кода и бесконечной спекуляции на основе всеобщей эквива­
лентности.
Поэзия противостоит всей этой лингвистической экономике, вос­
создавая языковую ситуацию первобытных обществ: есть ограничен­
ный набор предметов, непрерывная циркуляция которых обеспечивает
неисчерпаемое богатство обмена19. Здесь слова имеют тот же статус,
что и вещи с материальными благами: они всегда в дефиците. Строгое
самоограничение предохраняет символическую эффективность зна­
ков20. Поэзия оперирует ограниченным корпусом означающего и стре­
мится к его полному разрушению и разрешению. Поэзия, как и перво­
бытный языковой ритуал, стремится не к производству означаемых,
а к циклическому истреблению знакового материала. Фундаменталь­
ным правилом символического обмена является ограниченность ра­
бочего материала. Самоудвоение и самоуничтожение обращающего­
ся на себя означающего Бодрийяр отождествляет с процессом дара
и отдаривания, где отменяется меновая и потребительная стоимость
предмета. Наслаждение от стихов как раз и основано на уничтожении
ценности.
Бодрийяр критикует подход Леви-Строса, который в своей «Струк­
турной антропологии» пишет, что манипуляции шамана «производят­
ся при помощи символов, то есть значимых эквивалентов означаемого,
относящихся к иному порядку реальности, чем означаемое»21. Напро­
тив, утверждает Бодрийяр, эффективность знака состоит в том, что
означающие обмениваются один на другой и в этом обмене разреша­
ются. Знаки не являются «смысловыми ценностями», и именно в этом
заключается их операторная сила. Первобытный знак лишён бессозна­
тельного и равняется своему оперированию. Он и есть своя собствен­
19Ж . Баландье в «Политической антропологии», на которую Бодрийяр почему-
то нигде не ссылается, пишет об обществе габонских фанго в: « В соответствии с
традиционной интерпретацией, блага, к которым может стремится индивид (су­
пруги, потомки, изделия, символы престижа), существу ют тольк о в ограниченном
и постоянном количестве. Всякое чрезмерное накопление одним из членов клана
или объединения по отцовской линии осуществляется в ущерб всем др угим .. •»
(Баландье Ж . Политическая антропология. С . 69 -70 ).
20 «Шаман или священный поэт работают с ограниченным набором считанных,
кодированных фонем, вырабатывая их до конца в условиях максимальной органи­
зованности смысла» ( Бодрийяр Ж . Символический обмен и смерть. С . 338).
21 Леви -С тр ое К. Стру ктурная антропология. С . 208.
220


ная операция, не дающая остатка, и поэтому он есть прямая «операция
в мире».
Поэзия — это революция на уровне фонематической ценности.
Бодрийяр повторяет мысль Кристевой: аналитическая операция (в
противоположность науке как процессу накопления) уничтожает свой
объект. Это стратегия субъекта, который не стремится покорить объ­
ект, но сам подвергается встречному анализу с его стороны, так что
позиции того и другого распадаются. Только таким образом субъект
и объект начинают обмениваться, тогда как в науке они лишь «беско­
нечно возвышаются друг против друга»22. Наука конструирует объект
и повторяет его в форме фантазма (в то же время идёт фантазмати-
ческое самовоспроизводство субъекта знания). С этим фантазмом свя­
зано перверсивное удовольствие от непрерывного воссоздания всегда
ускользающего объекта. Наслаждение анализа порождается тем, что
его объект вырабатывается без остатка.
Вспомним «текст-удовольствие» и «текст-наслаждение» у Барта.
«Текст-удовольствие», тесно связанный с культурой, приносит удовле­
творение и заполняет читателя без остатка. При этом, однако, удо­
вольствие не подчиняется логике разума или чувства, то есть, гово­
ря словами Бодрийяра, уничтожает ценность, а потому революционно
и асоциально. «Текст-наслаждение», расшатывающий исторические,
культурные и психологические устои читателя, вызывает в нём чув­
ства потерянности и дискомфорта, вызывая кризис в отношениях чи­
тателя с языком. Читатель, пытающийся одновременно удерживать
в поле своего внимания оба текста, по мнению Барта, анахроничен.
Это «дважды расколотый, дважды извращенный субъект»23: он ока­
зывается причастен и к культуре, и к её разрушению; он испытывает
эйфорию от устойчивости своего «я » (удовольствие) и в то же вре­
мя стремится к разрушению этого «я » (наслаждение). Именно такую
ситуацию усматривает Бодрийяр в современном западном обществе.
Поэзия, по Бодрийяру, представляет собой восстановление симво­
лического обмена «в самом сердце слов». В дискурсе сигнификации
слова устремлены к своим смыслам и не «говорят» друг с другом.
В поэзии происходит слом инстанции смысла, так что все конститу­
тивные элементы языка вступают во взаимный обмен. «... Операция
символического в том и состоит, чтобы быть сама себе окончатель­
ной целью». Символический обмен — это революция по отношению к
порядку, где ничто и никто не могут сообщаться между собой, не про­
ходя через модели, порождающие и воспроизводящие их в «чуждости»
Друг другу. Одна и та же революция происходит в языке и в обществе
22 Бодрийяр Ж . Символический обмен и смерть. С . 340.
23 Барт Р. Удовольствие от текста. С . 472.
221


при разрушении этого порядка. Революция — это «анаграмматическое
рассеяние инстанции власти». Останки разрушенной власти обмени­
ваются как социальное слово в «поэме бунта». Это слово нигде не на­
капливается, поскольку от него тоже ничего не остаётся. Но если что-
то останется неистреблённым, из этого остатка вновь родится власть,
ибо «власть — это и есть словесный остаток »24. Таким образом, или
революция имеет символическую природу, или её вообще нет.
Бодрийяр стремится развить анаграмматическую гипотезу Соссю­
ра «до последних выводов», радикализуя её в русле теоретического
насилия, о котором у нас уже шла речь (см. главу 1). Плохая поэзия
и аллегория, говорит он, отсылают к означаемым посредством мета­
форы и иносказания. Точно так же в шарадах, загадках и ребусах
вся работа сводится к отысканию ключевого слова. В этом, конечно,
есть своё удовольствие, признаёт Бодрийяр, но оно далеко от «поэ­
тического наслаждения». В этом последнем ничего не раскрывается,
не выражается и не выявляется. Здесь нет загадки или смыслового
упора, поскольку в поэзии уничтожается устремлённость к конечно­
му элементу и референция. Бодрийяр предполагает, что наслаждение
непосредственно зависит от разрешения всякой позитивной референт-
ности. В языке коммуникации, то есть «линейно-неподвижной» речи,
оно имеет минимальную величину. Это «нулевой уровень наслажде­
ния». В разгадывании текстов-загадок его больше: здесь имеет ме­
сто отрыв и дистанцирование означаемого— «differапсе» Деррида. И
в том, и в другом случае наслаждение соразмерно задержке ответа
и потерянному времени. В поэтическом тексте наслаждение оказыва­
ется бесконечным, поскольку никакая дешифровка здесь невозможна,
так что смысловой цикл никогда не завершается. Стихи отсылают к
нулевому означаемому, в этом и состоит сила поэзии.
Соссюр в своём анализе обращался к гипограмме, которая пред­
ставляет собой имя бога или героя. Анаграмматизация есть заклятие,
то есть непрямое произнесение имени божества. Этот режим радикаль­
но отличается от сигнификации, поскольку означающее здесь высту­
пает как отсутствие и умерщвление означаемого. Иными словами, имя
бога здесь возникает в своём разрушении и исчезновении, буквально
истребляется. Наслаждение, подчёркивает Бодрийяр, возникает от ги­
бели бога и его имени — от того, что там, где было нечто, ничего не
остаётся. Традиционно принято считать, что поэзия происходит от вос­
хваления бога или героя; по Бодрийяру, поэзия предаёт бога смерти
и является местом его жертвоприношения25. Бога здесь «приносят в
24Бодрийяр Ж . Символический обмен и смерть. С. 341 .
25 «Нужна наивность человека западной цивилизации, чт об ы думать, будто “ди­
кари” униженно покло няются своим богам, как мы своему. Напротив, они всегда
умели актуализировать в своих обрядах амбивалентное отношение к богам, воз­
222


жертву» в самом его имени. Поэтому Бодрийяр говорит вслед за Ба-
таем: экстаз поэзии — это экстаз смерти. Бог здесь — не сюжет выска­
зывания, как поэт — не субъект акта высказывания. В поэзии говорит
сам язык с тем, чтобы здесь исчезнуть. «Антилаканистский» вывод
Бодрийяра сводится к тому, что «имя бога — это ещё и имя О тца»26: в
анаграмме истребляется Закон вытеснения, означающего и кастрации,
которым «Отец» угнетал и субъекта, и язык. Лакан говорит об «име­
ни отца» , полагая, что символ имени отца имеет значение закона. Это
«патернальное означающее», которое выступает главным организую­
щим принципом символического порядка индивида, а также и мира.
По Лакану, человек не существует вне языка. По-видимому, Бодрийяра
надо понимать в том смысле, что истребление языка есть истребление
человека, так что поэзия, действительно, становится экстазом смерти.
Бодрийяр выступает с радикальной критикой лингвистики. Кри­
тикуя Ж . Старобинского (который заводит в тупик учение Соссю-
ра), Р. О. Якобсона (который заменяет амбивалентность означающего
неоднозначностью означаемого) и других лингвистов, он упрекает в
приверженности «буржуазной метафизике тотальности» и У. Эко. Эта
буржуазная метафизика, по Бодрийяру, требует от художественного
произведения цельности и принадлежности к более крупному целому,
то есть миру, в котором мы живём. Эко, говорит Бодрийяр, осуществ­
ляет тотализацию смысла через бесконечное умножение означаемых.
Базовой идеологией лингвистики становятся неоднозначность, поли­
семия, поливалентность и смысловая полифония: всё это, утверждает
Бодрийяр, свидетельствует лишь об «излучении означаемого». Мифо­
логия интерпретации основана на представлении о некоем допонятий-
ном первоначальном состоянии, что влечёт за собой идею о «тайных
соответствиях» , выраженную литературой Романтизма.- Полифониче­
ское «богатство» в современной лингвистике понимается как «прирост
информации»: 1) на уровне означаемого — например, поэзия Петрар­
ки образует капитал информации о любви; 2) на уровне означающе­
го -н а р у ш е н и я общепринятого строя речи делают сообщение более
информативным. «... В воображаемом семиологии романтическая по­
лифония прекрасно уживается с квантовым анализом»27.
Самой жёсткой критике, впрочем, Бодрийяр подвергает семиоло­
гию группы «Tel Quel», и в частности Ю. Кристевой. «Телькелисты»,
по его мнению, в своей деконструкции знака зашли дальше других,
Дойдя до полного «освобождения» означающего. Само означающее у
них оказывается множественным, так что они отказываются от идеи
м ожно да же, чт о они молились им только с целью предать их смерти» (там же.
С. 346).
26Там же. С . 347.
27Там же. С . 358.
223


полисемии. Означающее интертекстуально, оно производится и кон­
ституируется по своей собственной «материальной» логике. Кристе­
ва утверждает амбивалентность означаемого, каковая взрывает раз-
делённость понятия и отменяет бинарную логику. «Поэтическая нега­
тивность» обращена на саму логику суждения и порождает утопию
означаемого (нечто и является, и не является собой). Самоэквивалент-
ность вещи и субъекта исчезает, а значит, поэтическое означаемое —
это пространство, где бытие переплетается с небытием28. Однако, гово­
рит Бодрийяр, это пространство, где бытие переплетается с небытием
(отсылка к платоновскому «С оф исту»), Кристева принимает за топи­
ку, а «переплетение» — за диалектику. Так рождается новая позитив­
ная экономика, которую поэзия как раз должна бы разрушать. Ради­
кальная теория амбивалентности накладывается у Кристевой на кон­
цепты интертекстуальности и множественности кодов, то есть поли­
фонии. Оказывается, что поэзия отличается от дискурса только «бес­
конечностью» своего кода. Такую позицию Бодрийяр считает репрес-
сивно-редукционистской: между поэтическим и дискурсивным режи­
мами, настаивает он, существует не просто различие в способах арти­
куляции смысла, но радикальный антагонизм. Поэзия — не знаковая
инфраструктура, по отношению к которой дискурс выступает «супер­
структурой», а дискурс — не просто частный случай кода, а сам код,
ликвидирующий поэзию, бесконечность и анаграмматичность. Рево­
люция поэтического языка — это разрушение дискурса, при котором
язык вновь обретает возможность эквивалентности.
Однако такой критики Бодрийяру мало. Он утверждает, что пра­
вила языка, устанавливаемые лингвистикой, недействительны и в
сфере коммуникации. «Каждая наука, каждая рациональность жи-
29
вет столько, сколько длится ... раздел»—раздел между означаю­
щим и означаемым, инфраструктурой и суперструктурой, «базисом»
и «надстройкой», субъектом и объектом. Диалектика может лишь
формально упорядочить этот раздел, но никогда не сможет его раз­
решить. Непосредственная же практика речи противится рациональ­
ным абстракциям лингвистики. Как языковая, так и социальная обы­
денная, то есть не-научная, практика является революционной, по­
скольку избегает разделения. Бодрийяр повторяет мысль Леви-Строса
о том, что мифологическое сознание не делает резкого разграни­
чения между субъективными состояниями и свойствами космоса30.
28 «Поэтическое означаемое отсылает и в то же время не отсы лает к своему рефе­
ренту, оно и существует, и в т о же время не существует, одновременно является и
бытием, и небытием» (Кристева Ю . Поэзия и негативность / Пер. Г. К . Косикова
/ / Избранные труды: Разрушение поэтики. С . 268).
29 Бодрийяр Ж . Символический обмен и смерть. С . 362.
30См.: Леви-Строс К. Мифологики. Т. 1. С. 228 -229 .
224


Непосредственно-«стихийная» социальная практика, говорит Бодрий­
яр, никогда не разграничивает душу и тело, инфра- и суперструктуру,
теорию и практику и т. п. Сегодня эта практика перегоняет теорию,
что означает конец диалектики и исторического материализма. По­
вседневная практика речи не разграничивает знак и мир, означающее
и означаемое. Любой индивид, хотя бы и лингвист по профессии, в
быту говорит, не обращая внимание на такие вещи, как произволь­
ность знака. Поэтому «даже сам Бенвенист знает больше, чем Бен-
венист-лингвист»31. Разделение на душу и тело, как и разделение на
означающее и означаемое, — одно и то же Воображаемое32. Ни линг­
вистический, ни экономический субъекты никогда не существовали.
Точно так же не существует субъектов сознания и бессознательного.
А на более общем уровне — нет никакого субъекта знания. «В сущно­
сти, любой из нас понимает куда больше Декарта, Соссюра, Маркса и
Фрейда»33.
Бодрийяр мечтает о такой семиотике, которая рассматривала бы
знаки не в плане оппозиции, но в плане их взаимного «соблазна» и
притяжения. Современное назначение знаков состоит в том, чтобы
включаться в те или иные упорядоченные оппозиции с целью обозна­
чения. Но их судьба, утверждает философ, в том, чтобы «обольщать»
друг друга, а тем самым и нас. В той гипотетической семиотике, о
которой говорит Бодрийяр, «отсутствие соблазняет присутствие, хо­
лодное соблазняет горячее, субъект соблазняет объект — ну и наобо­
рот, разумеется... » 34 Так происходит в космогониях примитивных об­
ществ, где элементы реальности не ставятся в какое-либо структурное
отношение.
Как замечает Дж. Култер, «попытка Бодрийяра провести анало­
гию между системой вещей и лингвистической философией была не
уникальной для постструктуралистской эры, но более тонкой и сме­
лой, чем большинство аналогичных попыток. Его аналогия была на­
правлена не на сохранение и усиление марксизма или структурализма,
но на их растворение в отличном от них “различении”, символически
отменяющем эквивалентности (лингвистику, социологию, политэконо­
мию)»35.
31 Бодрийяр Ж . Символический обмен и смерть. С . 363.
32 «В первом случае реальную суть дела объяснил нам психоанализ, во втором ее
объясняет нам поэзия. Д а , собственно, для этого никогда и не требовалось ни пси­
хоанализа, ни поэзии: во всё это никто никогда и не верил — одни лишь сами ученые
да лингвисты; так же как никто никогда не верил в конечный экономический де­
терминизм — одни лишь сциентисты от экономики д а их критики-марксисты » (там
же).
33Там же. С . 364.
34 Бодрийяр Ж . Соблазн. С . 185.
35 Coulter G. Reversibility: Baudrillard’s «On e Great Thought».
225


Обобщая, можно сказать, что в своей критике семиотических кон­
цепций Бодрийяр проводит ту же мысль, которую мы встречали в
анализе медиа: абсолютной проводимости нет ни в чём. Прозрачность
посредника не только не делает яснее сообщение, но занимает его ме­
сто, и эта операция носит предумышленный идеологический характер.
В то же время, никакой идеологической системы обнаружить в этом
посреднике не удаётся, потому что её попросту нет. Нет репрессивной
идеологии, есть только игра. «Лакан прав: язык не является проводни­
ком значения. Он занимает место значения. Однако производимые им
эффекты —эффекты не структуры, но соблазна. Не закон, регулирую­
щий игру означающих, а правило, определяющее игру видимостей»36.
36Baudrillard J. Cool Memories. IV (1980-1985). L.; N. Y.: Verso, 1990. P. 6.


Глава 11
ТРАНСЭСТЕТИКА:
ИСКУССТВО В ЭПОХУ ТОТАЛЬНОЙ СИМУЛЯЦИИ
Мода сродни эстетике.
Ж . - Ф . Лиотар. Интеллектуальная мода
Бодрийяр прославился в мире художественной культуры дважды.
В первый раз —когда в США перевели его книгу «Симулякры и си­
муляция», которая стала Библией американского авангарда, а самого
философа стали воспринимать как высшего арбитра в вопросах эсте­
тического вкуса. Второй раз — когда Бодрийяр заявил о бессмыслен­
ности и пустоте того самого искусства, пророком которого его счита­
ли в Америке. И то, и другое свидетельствует о том, что «Бодрийяр,
возможно, один из последних людей, которым действительно небез­
различно искусство»1. Как и о том, что его идеи оказались весьма
влиятельными для современного художественного авангарда2.
Сегодня, говорит Бодрийяр, эстетика не имеет ничего общего с
категориями прекрасного и безобразного. Термины «красота» и «эс ­
тетическая ценность», конечно, продолжают смешивать и в совре­
менном мире, однако это смешение, логически неправомерное, име­
ет лишь стратегическое значение: управляемое модой (то есть стои­
мостью/знаком), оно позволяет Системе сохранить ценность «стиля».
В постиндустриальном обществе эстетика стала функциональной: ка­
тегория эстетики замещает категорию красоты. «Эстетика, бывшая
некогда теорией форм прекрасного, сегодня стала теорией обобщённой
совместимости знаков, теорией их внутреннего согласования (означа­
ющее/означаемое) и их синтаксиса»3. Это значит, что эстетическая
Ценность превратилась в коннотацию внутренней функциональности
1Lotringer S. The Piracy of Art / / The International Journal of Baudrillard Studies.
2005. Vol. 2. No 2.
2 «“Модный”, “легкий” Бодрийар с его концепцией симулякра, обращенной непо-
сРедственно к новейшему искусству, — пишет Н. Б . Маньковска я, — навел мосты
Между эстетической и художественной ипостасями постмодернизма» (Маньков­
ская Н. Б . Эстетика постмодернизма. С. 57 -58).
3 Бодрийяр Ж . Дизайн и окружение, или Эскалация политической экономии / /
К критике политической экономии знака. С . 235.
227


ансамбля форм, квалифицируя равновесие системы знаков. Таким об­
разом, эстетика —уже не ценность стиля и содержания, но идеализи­
рованная семиология, или семиологический идеализм.
Аристотелевская эстетика имела перед собой непрозрачную и нечи­
таемую амбивалентность желания, которая и задавала символический
порядок стиля. Сегодня мы имеем дело с семио-эстетическим поряд­
ком операционального разрешения, эквивалентностей и контролиру­
емых диссонансов4. Это «холодная» эстетика, основанная на идеаль­
ной прозрачности и действующая как функциональное удовлетворе­
ние посредством алгебраических доказательств. Функциональная эс­
тетика— это сверхабстракция, утверждающая систему меновой стои­
мости/знака посредством утопии, в которой эта система себя же скры­
вает. Таким образом, эстетика — это не что иное, как политика.
Бодрийяр постоянно испытывает потребность отгородиться от бур­
жуазного культа искусства. Поэтому он вырабатывает себе алиби: ры­
нок произведений искусства, говорит он, располагается на границе эко­
номической власти и культурного поля, что позволяет расшифровать
процесс идеологической работы, каковую представляет собой их со­
членение. Однако читатель, знакомый с творчеством Бодрийяра, ис­
пытывает соблазн принять это алиби за «криводушие» — в самом сно­
бистском смысле этого сартровского термина.
Бодрийяр часто говорит об эволюции, которая произошла в искус­
стве. При этом искусство у него оказывается квинтэссенцией мировоз­
зрения эпохи. В те времена, когда мир представлялся человеку отра­
жением некоторого порядка — божественного, природного или просто
дискурсивного, — искусство имело своей целью описание. Ведь «види­
мость вещей не требует разоблачения, являясь подписью некоторого
порядка, который проглядывает в них и который не поддаётся ана­
лизу». Всякое произведение искусства в таком мире представляет со­
бой комментарий —к «книге мира» и т. п.; все копии трансцендентного
оригинала при этом оправданны: «двойники не угрожают произведе­
нию искусства»5. Мир как оригинал и произведение искусства как его
копия уравновешиваются в системе целесообразности. Такие произве­
дения зачастую остаются без подписи, а если подпись и присутствует,
то свидетельствует, как правило, о даре, а не настаивает на «подлин­
ности» (подлинность и так не подвергается сомнению).
Бодрийяр ссылается на «Слова и вещи» М. Фуко. Обратимся к
4 «“Эстетический” ансамбль — это ансамбль без промахов, без провалов, ан­
самбль, в котором ничто не может скомпрометировать взаимосвязь элементов и
прозрачность процесса, то есть пресловутую абсолютную чи та емость знаков и
сообщений — идеал, общий для всех манипуляторов кода — и для кибернетиков, и
для дизайнеров» (курсив автора. — А . Д .; там же. С. 236).
5Бодрийяр Ж . К критике политической экономии знака. С . 113.
228


этой книге и мы, чтобы показать те моменты, которые Бодрийяр (со­
знательно или нет) упростил. По Фуко, конструктивное знание Ре­
нессанса зиждется на категории сходства. Философ выделяет четы­
ре фигуры сходства: 1) пригнанность (convenientia), подчёркивающая
не столько подобие вещей, сколько соседствование их мест6, а пото­
му в большей степени принадлежащая миру, чем самим вещам, — мир
и есть всеобщая пригнанность вещей; 2) соперничество (aemulatio) —
соответствие, свободное о т ограничений места и действующее на рас­
стоянии, подобное «естественному» удвоению вещей: «Оно порожда­
ется сгибанием вещи, оба края которой сразу же противостоят друг
ДРУГУ >:>75 3) аналогия, в которой совмещаются пригнанность и сопер­
ничество: аналогия обеспечивает столкновение сходств в пространстве
и при этом свидетельствует о взаимной пригонке вещей; 4) симпатия,
свободно действующая в глубинах мира; симпатия, обладающая вла­
стью уподоблять и отождествлять вещи, скомпенсирована антипатией,
сохраняющей вещи в их изоляции друг от друга. Эти фигуры сходства
говорят о путях развития подобия, то есть о том, как мир замыкается
на самом себе, однако для регистрации и опознания сходства нам необ­
ходимы приметы этих незримых сходств. Поэтому «мир подобного —
это непременно мир примет»8.
Сходство порождает знак; знак как раз и значим в той мере, в
какой есть сходство между ним и тем, на что он указывает. Однако
знак не гомологичен с обозначаемым им, это «лежащее рядом подо­
бие другого типа, служащее для распознавания первого, но выделяе­
мое в свою очередь с помощью третьего сходства»9. Обозначающая и
обозначаемая формы сходны между собой, но не совпадают. Поэтому
семиология и герменевтика XVI века совмещаются в фигуре подобия.
Поиск смысла представляет собой выявление сходных вещей, поиск
закона знаков — открытие сходных вещей. Язык, на котором говорят
формы бытия в это время, рассказывает только о синтаксисе, ведь
« сход ство... выявляется лишь в сети знаков, которая охватывает мир
от края до к рая»10. Природа вещей не отличается от их сходства. В
такой ситуации знание существует в «зазоре» между подобиями, об­
разующими начертания (то есть самими вещами), и подобиями, об­
разующими речь, а единственно возможная форма связи элементов
6 Вещи «соприкасаются краями, их грани соединяются друг с другом, и конец
одной вещи обозначает начало другой. Благодаря это му происходит передача дви­
жения, воздействий, страстей, да и свойств от вещи к вещи. Та ким образом, на
сочленениях вещей возникают черты сходства» ( Фуко М . Слова и вещи. Археоло­
гия гу манитарных наук. С . 55).
7Там же. С . 57. Ср. с учением Делё за о складке в искусстве барокко.
8Там же. С. 63.
9Там же. С. 65.
10Там же. С. 66.
229


знания —простое сложение. «... Знать —значит истолковывать, идти
от видимой приметы к тому, что высказывает себя в ней и что без нее
осталось бы невысказанным словом, спящим в вещах»11. При этом
между приметами и словами не существует значительного различия.
Итак, мы видим, что Бодрийяр упрощает в учении Фуко, во-пер­
вых, представление о связи между оригиналом и копией, а во-вторых,
саму категорию сходства. Отношения между «словами» и «вещами»,
по Фуко, имеют различные фигуры сходства и не сводятся к простой
гомологичности. У мира, по мысли Фуко, никогда не было периода
«трансцендентной невинности»; он всегда складывался из взаимной
расположенности вещей. Да и сама фигура подобия не означает копи­
рования. Впрочем, Бодрийяр не обращает на это особенного внимания.
Он лишь хочет показать, что в классическую эпоху авторство не озна­
чает серийности.
В современном мире, говорит Бодрийяр, трансцендентное подверг­
лось отмене, так что произведение искусства стало оригиналом. Смысл
его сместился от восстановления видимостей к их изобретению. По­
этому искусство стало последовательностью моментов, главный из ко­
торых— момент творческого акта,—и отсылает оно не к миру с его
порядком, но к творящему субъекту («предстающему в несходстве с
самим собой и в своём постоянном отсутствии»). Творческий акт как
центральный момент эстетической деятельности теперь помещается не
в пространстве, а во времени12, и задаёт некую серию. Конечным тер­
мином этой серии является субъект, но, поскольку э тот последний все­
гда отсутствует, необходимо обозначить его в подписи. Копия ложна
именно потому, что симулирует не содержание (к копиям содержания
в классическую эпоху относились без негативизма), а необратимый
жест художника. В такой ситуации только и можно придавать столь
важное значение «подлинности» картины и тратить целые состояния
на бесконечные экспертизы.
Нетрудно заметить близость этих идей к тем, что Деррида излага­
ет в книге «О грамматологии»: подпись замещает некое высказывание
художника («э то я написал»), а само высказывание замещает некото­
рого художника-субъекта, который всегда замещается картиной или
скульптурой как высказыванием. Да, собственно, индивид и не суще­
ствует как художник до момента написания картины. «Вторичность,
которую всегда считали признаком письма, на самом деле относится
ко всякому означаемому как таковому — причем это происходит “все­
гда-уже” (toujours deja), с самого начала игры. Нет ни одного такого
11Там же. С. 69.
12 «Теперь мы существуем во времени, а не в пространстве, в различии, а не в
подобии, в серии, а не в порядке» (Бодрийяр Ж . К критике политической экономии
знака. С . 114).
230


означаемого, которое бы ускользнуло из той игры означающих отсы­
лок, которая образует язык, — разве что ненадолго»13. Но вернёмся к
Бодрийяру.
Конститутивным качеством современного произведения искусства,
пишет наш философ, стала серия. Лишь внутри серии возможен про­
цесс различения, то есть обоснования произведения. А сама серия
определяется «подлинностью» знака. По сути, вся картина сводится
к подписи художника. Каждый из элементов картины является «сле­
дом» (опять Деррида!) художника-субъекта, но лишь подпись прямо
указывает на него, обеспечивая референцию. Подпись же имеет смысл
в силу социального консенсуса со стоящими за ним механизмами спро­
са и предложения. Вся система потребления искусства, утверждает
Бодрийяр, может действовать лишь благодаря соединению в подписи
знака и имени.
Таким образом, в современном искусстве означивается не мир в его
субстанциональности и протяжённости, но темпоральность субъекта —
именно субъекта, подчёркивает Бодрийяр, а не социального индивида
со своей биографией. Иными словами, «означивается прерывность и
восстановление субъекта при переходе от одного жеста к другому»14.
Поэтому и искусство становится современником самого себя, а не ми­
ра; оно умножает само себя и играет на различиях. Бодрийяр вовсе
не утверждает, что современное искусство не актуально; просто т е ­
перь оно описывает реальность при помощи двусмысленности. В тех­
ногенной цивилизации первичной функцией искусства стало обозначе­
ние момента эстетического жеста, то есть конституирование целостно­
го субъекта (можно сказать, что это функция компенсации нехватки
субъективности). При этом эстетический жест включён в ту саму се­
рийность, против которой он и выступает, ведь записывается этот жест
в серийном мире. Ж ест оказывается пустым, поскольку помечает от­
сутствие, и тем самым свидетельствует о систематичности современно­
го мира. Только такое искусство, которое основывается на серийности
и значении отсутствия, возможно в наше время.
Никакие формы искусства сегодня не могут избежать этой действи­
тельности. Даже серийным инсталляциям Э. Уорхола не удалось избе­
жать серийности, сведя её к эффекту моды. Искусство не может озна­
чить повседневное, на что так рассчитывал поп-арт. Повседневность
всякого предмета состоит в его серийном контексте (повседневность
стула — серия стульев), его различие включено в повторение. Изобра­
жая предмет на полотне, художник вырывает его из серийности и та­
ким образом лишает повседневности, а само полотно лишается харак­
13Деррида Ж . О грамматологии. С . 120.
14Бодрийяр Ж . К критике политической экономии знака. С . 118.
231


теристики повседневного предмета. Эффект моды не срабатывает, и
поп-арт оказывается в таком же тупике, как и все прочие направления
в искусстве: «искусство не может ни раствориться в повседневном...
ни ухватить повседневное как так овое... Имманенция и трансценден-
ция равно невоз мож н ы ...» 15 Искусство желает быть критикой, ин­
новацией и прогрессом, но постоянно оказывается интегрированным
в мир и потреблённым им. «Восстание стало комнатным»16, а искус­
ств о-и ск усств ом сговора. Оно может сколько угодно пародировать,
симулировать или обманывать ту игру, которую представляет собой
функционирование общества потребления, но никогда не сможет на­
рушить её порядка, поскольку он является и порядком искусства17.
Поп-арт, говорит Бодрийяр, не является формой современного ис­
кусства, выражающей логику знаков и потребления, это лишь резуль­
тат моды и чистый объект потребления. Все предшествующие тради­
ции изобразительного искусства претендовали на обнаружение «сущ­
ности» мира и его объектов. Поп-арт стремится соответствовать им­
манентной системе знаков, то есть сфабрикованному характеру окру­
жения. Иными словами, поп-арт претендует на систематическую секу­
ляризацию предметов, стремится быть «несвященным искусством» —
производителем объектов, а не творцом. « . . .П оп-арт означает конец
перспективе, конец воспоминанию, свидетельству, конец творческому
жесту и, что немаловажно, конец ниспровержению мира и прокля­
тию искусства»18. Поп-арт стремится уничтожить трансцендентное,
однако сам опирается на идеологию «природы» и подлинности. Все­
ленная сфабрикованных образов и вещей проявляется в своей глубине
как «природа», предполагая уровень «абсолютной реальности», кото­
рой никогда не найти в повседневности и которая поэтому выступа­
ет как сверхреальность19. Так поп-арт восстанавливает «священность
искусства» и не достигает своей цели. Поп-арт хочет быть искусством
банального, но банальное, говорит Бодрийяр, — это лишь современная
15Там же. С . 120. Бодрийяр форму лирует императив современного искусства:
«необходимо означиват ь т оч но та к же, как это дела ют в своей повседневности, то
есть в своей скрытой систематичности, сами предметы » (там ж е). В самом деле,
постмодернистскому искусству такой императив подходит как нельзя лучше.
16Там же. С . 121.
17Иллюстрацией к этой бодрийяровской мысли может по служить исследование
по социологии живописи: Уайт X . С ., Уайт С. А . Хо лст ы и карьеры: Социальные
м етаморфозы в мире французской живописи / Под ред. М . JI. Ма гидо вич . СПб.:
Центр социологии искусства, 2000.
18 Бодрийяр Ж . Общество потребления. С . 151.
19 «К оро че говоря, мы оказываемся в полном зам ешат ельстве и находимся перед
своего рода бихевиоризмом, возникшим из рядоположения видимых вещей, — нечто
вроде импрессионизма общества потребления, удвоенного смутной мистикой дзен
или буддистов об обнажении Э го или Суперэго ради нового обретения данности
окру жающего мира » (там же. С . 154).
232


версия категории возвышенного. Предмет банален только в момент
употребления; когда же он становится значащим, он перестаёт быть
банальным.
Итак, эстетика сегодня подпала под власть функциональности
предметов. За прозрачностью предмета по отношению к его функции,
каковая становится универсальным моральным законом, стоит слож­
ная работа, которую Бодрийяр сводит к трём моментам: 1) разложение
сложных отношений субъекта к предметам на простые аналитические
элементы, комбинируемые в функциональные ансамбли (это позволя­
ет отделить человека от его «окружения»); 2) обобщённое разделение
труда на уровне предметов, то есть аналитическое распределение, поз­
воляющее разбирать и собирать ансамбль предметов; 3) семиологиче-
ская дезартикуляция предмета с целью наделения его силой знака.
Так рождается функционализированный предмет/знак. Так функци­
онализм становится господствующим типом рациональности. Эта ра­
циональность носит произвольный характер и маскирует свою про­
извольность, порождая «иррациональный» контрадискурс, полюсами
которого являются сюрреализм и китч.
Сюрреалистический предмет представляет собой выход за преде­
лы функциональности. Однако производимые сюрреализмом предме-
ты/фантазмы предполагают функциональность как универсальный
моральный закон предметов и сами эти прозрачные в своей функции
предметы20. Таким образом, сюрреализм рождается из «пришествия»
предмета и семантического функционального исчисления, распростра­
няющегося на всё поле повседневности. Поэтому сюрреализм прекрас­
но прижился в современной культуре и стал её неотъемлемой частью.
Сюрреализм играет на дистанции между субъектом и объектом, не
пытаясь восстановить символическое отношение и рассматривая по­
следнее как фантазм соответствия субъекта и объекта. Здесь схваты­
вается момент, в который предмет уже начал поглощать человека в
своей функциональной ирреальности, но процесс этот ещё не завер­
шён. Рациональность «освобож дает» предмет в его функции; сюрреа­
лизм «освобождает» субъективность в её фантазме21. Однако сегодня,
20 «Если хорошенько об этом подумать, то об наружится, что в самом ф акте све­
дения предм ета к его функции ест ь ч то -т о ирреальное и, возможно, сюрреали­
стическое, ведь доста точно лишь чу ть -ч у ть подтолкнут ь этот принцип функцио­
на ль но сти— и из него родится абсурд» ( Бодрийяр Ж . Дизайн и окружение, или
Эскалация политической экономии / / К критике политической экономии знака.
С. 242).
21 Вспомним, чт о пишет А . Бретон в «Ма нифесте сюрреализма»: «Единствен­
ное, ч то ещё может меня вдохновить, так это слово “свобода”. Я считаю, что оно
способно безраздельно поддерживат ь древний людской фанатизм. Оно, бесспор­
но, отвечает том у единственному упованию, на которое я имею право. Следует
признать, что среди множества доставшихся нам в наследство невзгод нем была
233


когда функциональность распространилась с отдельного предмета на
всю систему предметов в целом, то есть когда рациональность пере­
шла в гиперрациональность, сюрреализм может выжить лишь в виде
фольклора. Гиперреальность системы поглощает критическую сюрре-
альность фантазма, а искусство становится «тотальным дизайном»,
« метадизайном ».
Китч выступает против функциональности и потому является
смертельным врагом дизайна. Функционализм, считает Бодрийяр,
был сформулирован прозрачнее всего теоретиками Баухауза. Эта фор­
мулировка сводится к следующему: каждая форма и каждый предмет
имеют в качестве объективного означаемого функцию. Иными слова­
ми, речь идёт об уровне денотации, а всё, что выходит за её пределы, —
«ад коннотации», то есть китч. Это воззрение опирается на представ­
ление об «истине предмета», каковой, понятное дело, не существует:
денотация всегда является коннотацией. Функциональность — не что
иное, как система интерпретации22. В потенции функционально всё, а
в действительности — ничего. В наше время всё стало дизайном. Лю­
бая форма может вступать в «беспредельную комбинаторику моды»,
поскольку её единственная функция заключается в том, чтобы быть
функцией/знаком. Затопление дизайна модой — знак его триумфа. Се­
годня всё маргинальное, иррациональное и бунтующее стало дизай­
ном. « Эра означаемого и функции закончилась революцией, с которой
начинается эра означающего и кода»23.
Если в XIX веке человека окружала «природа» или «среда», то
сегодня его окружение представляет собой мир коммуникации. Наше
окружение являет собой автономизацию мира практик и форм в ка­
честве пространства/времени коммуникации. За коммуникацией все­
гда стоит принудительный код. Идеология коммуникации становится
мифом, который выдаёт кибернетику за неогуманизм, ведь в вооб­
ражении человека изобилие знаков занимает место изобилия продук­
тов. (Ещё Барт замечал, что избыток означающих в системе порож­
дает эйфорию.) Стратегическая функция дизайна состоит в том, что­
предоставлена и величайшая свобода духа » (курсив автора. — Л .Д .; Бретон А.
Маниф ест сюрреализма / Пер. с фр. JI. Андреева и Г. Ко сикова / / Называть вещи
своими именами: Программные выступления мастеров западноевропейской лите­
ратуры X X века / Сост. JI. Г. Андреев. М .: Прогресс, 1986. С . 41).
22 «К антианска я и платоническая наследственность функционализма очевидна:
мораль, эстетика и истина смешиваются в ней в одном и том же идеале. Функ­
циональное — это синтез чистого разу ма и прак тического. Иначе говоря, функци­
ональное — это красота плюс польза. Полезное само по себе — это одновременно и
моральное, и истинное. Перемешайте три эти составляющие, и вы получите свя­
т ую платоническую троицу» (Бодрийяр Ж . Дизайн и окружение, или Эскалация
политической экономии / / К критике политической экономии знака. С . 247).
23Там же. С . 249.
234


бы производить коммуникацию между человеком и его окружением.
Дизайн действует в точке разрыва между человеком и его окружени­
ем. Здесь он безуспешно пытается восстановить прозрачность смысла
силами информации, а «понимание» — силами сообщений. Дизайн пы­
тается заставить природу участвовать в своих играх, воссоздать с ней
основанную на знаках коммуникацию и «объединить её становящиеся
опасными энергии в профсоюз, дабы получить контроль над ними»24.
В общем, приспособить природу к нормам рациональной гиперпродук­
тивности. В этом и заключается политическая идеология дизайна.
Все эти «права на природу» и «права на окружение» свидетель­
ствуют о том, что ни «природы», ни «окружения» уже нет. Произошла
гибель означаемого — мира как реального залога знака. Окружение —
это симулякр «природы» — «Великого Означаемого» XIX века. Если
«природа» уже была проекцией социальной модели, то «окружение»
представляет собой лишь метаэкономию общества; проще говоря, об­
щество стало своим собственным окружением. Так, если в прошлом
воздух и вода были производительными силами, то сегодня они ока­
зались в пространстве стоимости, признаком чего служит социальный
контроль воздуха и воды.
Если взглянуть на искусство через призму бодрийяровского учения
о симулякрах, то мы получим примерно такую картину: всё искус­
ство было основано на «зазоре» между симулякром и реальностью,
который чётко выражен в симуляции первого порядка. Теперь это­
го «зазора» нет. Нет больше сцены, отделённой от зрительного зала.
Зрелище и зрелищность отменяются во имя «тактильно-эстезической»
среды, пришедшей на смену среде эстетической. Гиперреализм —это
редупликация реальности: реальность исчезает при переводе из одно­
го материала в другой. Однако самим этим разрушением она превра­
щается в «реальность для реальности»: «вместо объекта репрезента­
ции— экстаз его отрицания и ритуального уничтожения: гиперреаль­
н ость»25. Противоречие реального и воображаемого здесь стирается,
нереальность —это галлюцинаторное самоподобие реальности. Гипер­
реализм — это не конец реальности и искусства. Наоборот, это высшая
форма искусства и реальности, поскольку обмен между искусством и
реальностью в гиперреализме происходит на уровне симулякра: здесь
обмениваются те мифы (привилегии и предрассудки), на которых ос­
нованы и то, и другое. Сама реальность сегодня гиперреалистична.
Сегодня весь общественный и индивидуальный быт изначально вклю­
чает симулятивный аспект гиперреализма. Всегда и везде современ­
ный человек пребывает в эстетической галлюцинации реальности. Вся
24Там же. С . 253.
25 Бодрийяр Ж . Символический обмен и смерть. С . 149.
235


реальность стала игрой в реальность, а значит — искусством26. Искус­
ство стало репродуктивной машиной; между искусством и промыщ,
ленностью нет теперь разницы. Бодрийяр делает практический вывод:
искусство мертво, поскольку реальность всецело пропиталась эстети­
кой собственной структурности и слилась со своим образом. А вывод
теоретический звучит следующим образом: принцип симуляции возоб­
ладал как над принципом реальности, так и над принципом удоволь­
ствия.
Это значит, помимо прочего, что искусство больше не отсылает
к реальности истории, которая тоже подверглась отмене. Через сотню
лет, предполагает Бодрийяр, фильмы про гладиаторов будут смотреть
так, как если бы это были «подлинные» документальные фильмы о
Древнем Риме, причём никого не будет смущать то обстоятельство,
что фрески на стене виллы Помпея принадлежат кисти Рембрандта27.
Отменяя историю, мы отменяем время. Но, как и всякая симуляция,
искусство, для того чтобы соблазнять, должно сохранять двусмыслен­
ность — не быть ни реальным, ни подделкой в чистом виде. Барт ещё в
1956 г. писал: «Именно такая двусмысленность и свойственна буржу­
азному зрелищному искусству: колеблясь между знаком интеллекту­
альным и знаком нутряным, оно лицемерно пользуется половинчатым
знаком, эллиптичным и одновременно претенциозным, присваивая ему
пышное имя “естественного”» 28.
В этой ситуации привилегированное положение занимает мода, в
которой «разрешается» без остатка мир вещей. Знаки моды лишены
какой бы то ни было детерминированности, их подстановка и пере­
становка абсолютно свободны. А мода в наши дни регулирует всё —
политику, мораль, культуру, науку, сексуальность и т.п . Мода — од­
новременно и самый поверхностный, и самый глубинный из всех со­
циальных механизмов, поскольку через её посредство код сообщает
свою инвестицию всем областям человеческой жизни. В моде озна­
чаемые ускользают, а серии означающих не ведут никуда. Различие
означаемого и означающего здесь попросту отменяется. Это, говорит
Бодрийяр, распад рациональности: разум попадает во власть простого
чередования знаков.
Бодрийяр в очередной раз обращается к проблематике, которую
до него разрабатывал Р. Барт. В «Системе моды» этот последний от­
мечал, что коллективное воображаемое современного западного обще­
ства следует моде во всём. Это воображаемое образуется по принци­
пу желания, однако имеет интеллигибельную субстанцию — «желания
26«... Искусство теперь повсюду, поскольку в самом сердце реальности т е п е р ь "
искусственность» (там же. С . 154).
27См .: Baudrillard J. Disneyworld Company.
28 Барт Р. Мифоло гии. С. 75.
236


вызывает не вещь, а её имя »29 — и потому становится предметом линг­
вистики как науки о воображаемых мирах. Барт расходится с теорией
Соссюра: знаковая система, утверждает он, основывается не на отно­
шениях означающего и означаемого (как в символе), а на отношениях
между означающими: любой знак существует благодаря своему окру­
жению, а не своим «корням»30. Та же мысль отчётливо просматрива­
ется и у Бодрийяра.
Впрочем, эта идея витает в воздухе. Так, М. Маклюен пишет: «В
одежде как внешнем расширении кожи можно видеть как механизм
управления теплом, так и средство социального определения Я » 31. Мо­
да, утверждает Бодрийяр, образует средоточие современной культуры.
В ритуальном порядке её нет, поскольку в нём нет серийно-комбина­
торной дифракции моделей. В современной же культуре это т принцип
выступает основным и единственным. Существует даже мода на нау­
ку и революцию. Моду следует искать в самом производстве смысла,
отвлекаясь от одежды. Само тело со своими идентичностью, полом
и социальным статусом стало материалом для моды. Одежда — всего
лишь частный случай модного тела.
Ирреальность современного мира, пишет Бодрийяр, больше не при­
надлежит к строю Воображаемого, но вписана в строй гиперреферен­
ции, гиперправдивости и гиперточности: «это введение всего в абсо­
лютную очевидность реального»32. Гиперреализм как в живописи, так
и в кино и в музыке, даёт человеку столь много, что ему уже нечего
добавить от себя. А это означает абсолютное подавление: давая слиш­
ком много, такое искусство отнимает у индивида всё. Классическая
музыка в квадрофоническом звучании предназначена не для прослу­
шивания, а для «завораживания». Реальность в целом превращается
в фантазм точности.
Сегодня искусство растворилось в «трансэстетике банальности» —
всеобщей эстетизации повседневности. На его месте мы видим чистую
циркуляцию образов. Эта трансэстетическая эпоха, считает Бодрий­
яр, началась с дадаизма и работ М. Дюшана. Когда Дюшан сделал
писсуар художественным объектом, он деэстетизировал эстетическое,
внеся в него банальность. Но это привело к смешению эстетическо­
го и банального: эстетическое отныне банально, а банальное эстетич­
но33. «В некотором смысле эстетическим, убийственно эстетическим,
оказывается всё»34. Несмотря на то что искусство повсеместно раз­
29Барт Р. Система Моды. Статьи по семиотике культуры. С. 34.
30См.: там же. С. 61.
31 Маклюен М . Понимание Медиа. С . 135.
32Бодрийяр Ж . Соблазн. С . 71 .
33С м .: Baudrillard J. Le Paroxyste indiff6rent. P. 183 -184 .
34 Бодрийяр Ж . Пароли. О т фрагмента к фрагменту, С. 165.
237


множается, оно исчезло как символическое соглашение, отличное от
простого производства эстетических ценностей, то есть культуры. Се­
годня нет никакого критерия, который позволил бы вынести эстети­
ческое суждение. Эстетическое в наши дни подобно валюте, которая
больше не подлежит обмену и курс которой не может колебаться по
собственному усмотрению. Современное искусство — сверхскоростная
циркуляция знаков при невозможности обмена.
Западный человек (да и не только западный) глубоко безразличен к
любым формам искусства и именно поэтому может успешно «расшиф­
ровывать» их. Любое движение современного искусства конвульсивно,
и за ним стоит инерция вращения вокруг собственной оси. «Застой жи­
вой формы искусства— и одновременно размножение, беспорядочная
инфляция ценности, многочисленные вариации всех предшествовав­
ших ф ор м ... И это вполне логично: где застой, там и метастазы»35.
В искусстве, как и в экономике и сексуальности, тоже произо­
шло «освобождение» — освобождение форм, линий, цвета, эстетиче­
ских концепций. Все культуры и все стили смешиваются, все формы
культуры превозносятся. Весь мир преображён эстетикой. Великое на­
чинание Запада — меркантилизм — заключалось в эстетизации мира.
Мир стал совокупностью изображений: каждая вещь сегодня обрела
свой символ. Даже банальность и непристойность признали культур­
ными феноменами и удостоили помещения в музеи. Система, гово­
рит Бодрийяр, функционирует в большей степени за счёт эстетической
прибавочной стоимости знака, нежели за счёт прибавочной стоимости
товара.
Искусство дематериализуется, находя своё воплощение в операцио­
нальной форме. И, как все исчезающие формы, оно стремится придать
себе значимости за счёт симуляции. Но, несмотря на это, искусство
прекращает своё существование, уступая место гигантскому музею ис­
кусств и рекламе. Современные деятели искусства — новые иконобор­
цы, не разрушающие образы, но создающие изобилие образов, не несу­
щих в себе ничего. Современные визуальные искусства создают объек­
ты, на которых ничего не увидишь, ^сроме исчезновения чего-то быв­
шего прежде. Монохромные картины И. Клейна ничего не скрывают
и ничего не показывают, снимая вопросы о красоте и безобразии, ре­
альном и вымышленном. Точно так же, по мысли Бодрийяра, действо­
вали византийские иконы, позволяющие продолжать верить в Бога и
не задаваться вопросом о его существовании. Современные изображе­
ния позволяют нам по-прежнему верить в искусство и не задаваться
вопросом о его существовании. Современное искусство, констатирует
философ, представляет собой ритуал и сводится к антропологической
35 Бодрийяр Ж . Прозрач ность зла. С . 25.
238


функции, не порождающий никаких суждений эстетического характе­
ра. И в этом — наше возвращение к культурному уровню первобытного
общества. Мы не среди прекрасного и не среди безобразного, мы не мо­
жем судить ни о том, ни о другом и обречены на безразличие. Это и
есть трансэстетическая сфера симуляции. Её следствием является экс­
таз ценности: поскольку эстетическая оценка стала невозможной, на
рынке произведений искусства безудержно растёт стоимость. Однако в
этом нет ничего аморального, замечает Бодрийяр, ведь мы находимся
по ту сторону добра и зла.
Искусство, говорит Бодрийяр, активно участвует в деле развенча­
ния искусства: сфера образа и воображения теперь нагружается обя­
зательной тоской и меланхолией, связанными с ощущением утрачен­
ного времени36. Существование искусства в наши дни продлевается
за счёт рециклирования элементов истории. Мы должны довольство­
ваться бесконечной ретроспективой того, что нам предшествовало. Вся
живопись сегодня обращена в прошлое. Сущностью искусства стано­
вятся цитирование, симуляция и реапроприация. Современное искус­
с тв о — это пародия на искусство, служащая признаком радикальной
разочарованности. Искусство — это копание в отбросах.
Бодрийяр обращается к самому актуальному из современных ди­
намических искусств, которое оказывается самым неактуальным,—
кинематографу. Он приводит в пример такие фильмы, как «Бар­
тон Финк»37 и «Основной инстинкт»38, которые, по мысли филосо­
фа, представляют собой «кинематографический шанкр»: внутреннее
перепроизводство, раковая опухоль кинематографической культуры.
Чрезмерность технических средств и затраченных усилий, полагает
Бодрийяр, запрограммированы на то, чтобы вызвать у зрителя разо­
чарование и чувство излишества кинематографа. В своей эволюции
от чёрно-белого к цветному и от немого к звуковому кино утратило
способность порождать иллюзии. Современный кинематограф погру­
зился в сферу гипертехничности, гиперэффективности и гипернагляд­
ности. Образ без пустот перестаёт быть образом и становится реаль­
ностью. Сверхразработанный образ никому не интересен, как никому
не интересны показываемые в прямом эфире военные действия аме­
риканцев в Ираке. Создающая совершенную иллюзию виртуальность
противоположна созидательной иллюзии образа. Традиционные ф ор­
мы иллюзионизма были сильны тем, что отнимали одно из измерений
У реальных объектов и таким образом делали их присутствие маги­
36С м .: Baudrillard J. Illusion, d6sillusion esth6tiques / / Trans-europeennes. 1 9 9 4 -
1995. No 5.
37 «Barton Fink» (1991), чёрная комедия братьев Д ж . и Э. Коэн, получившая
«Зо ло тую пальм овую ветвь» на Каннском кинофестивале.
38«Basic Instinct» (1992), м елодрама П. Верхувена с Ш. С тоу н в главной роли.
239


ческим. Иллюзия традиционных образов была «экстазом реального
объекта в имманентной форме». Мы же движемся по пути не вычи­
тания, а бесконечного прибавления, и материальное перепроизводство
может породить только иллюзию разочарования.
Сегодняшнюю живопись, говорит Бодрийяр, трудно увидеть, по­
скольку она стремится не к тому, чтобы её созерцали, но к тому, чтобы
её потребляли. Чем динамичнее циркуляция, тем меньше следов она
оставляет. А потому сегодня живопись тяготеет к дискурсу, в котором
нечего созерцать. Поскольку искусство всегда было гиперболическим
зеркалом мира, в безразличном мире оно должно усиливать это без­
различие. Искусство становится системой администрирования эстети­
ческих отбросов. Аутентичная современная живопись, подчёркивает
философ, просто обязана быть безразлична сама себе. И в этом нет
никакой моральной оценки: мы пребываем в психодраме исчезновения
реальности.
Существует, говорит Бодрийяр, симуляция аутентичная и неаутен­
тичная, иными словами — «истинная» и «ложная». Только этот крите­
рий и остался у искусства. «Плохая» симуляция бесконечно добавляет
то же самое к тому же самому, так что искусство становится серией на­
падок на свой собственный труп. «Хорошая» симуляция заключается
в том, чтобы вырвать то же самое у того же самого, так, что в каж­
дом образе что-то исчезает, не доходя то полного уничтожения. Такое
искусство основано на двойной стратегии: стирать следы реальности
и одновременно сопротивляться этому стиранию. Высшая задача зна­
ка, утверждает Бодрийяр, состоит в том, чтобы заставить реальность
исчезнуть и в то же время замаскировать это исчезновение. Ничего
другого искусство и не делает.
Конец репрезентации имеет парадоксальный позитивный эф­
фект —после технологического изгнания иллюзии из реальности «иро­
ния» вошла в сами вещи, причём именно в силу технологического
воздействия. Эта «ирония» —универсальная и спиритуальная фор­
ма утраты иллюзий миром. Некий призрак духа появляется из ба­
нальности технологических предметов. Но, если японцы усматрива­
ют божественность в каждом промышленном объекте, люди Запада
видят лишь «ироническое излучение» вещей. Объект больше не яв­
ляется функцией и зеркалом субъекта, он сам становится зеркалом
для объектного и искусственного мира, в котором отражается отсут­
ствие субъекта. Больше нет нужды в сюрреалистическом преувели­
чении функциональности вещей, вещи сами обрели «ироничное све­
чение», они сами сводят собственный смысл к абсурду, это стало ча­
стью их саморепрезентации. После физики и метафизики мы пришли
к патафизике знаков и операций. Современный мир —это рекламный
мир, и именно реклама интегрирует «шутовство» товара. Все вещи на­
240


стаивают сегодня на том, чтобы быть увиденными и прочитанными.
Субъект становится оператором «объективной иронии мира». Теперь
не субъект представляет себе мир, но объект проецирует субъекта. В
этом, говорит Бодрийяр, состоит предел эстетического освоения мира
субъектом.
Ту же линию мысли Бодрийяр проводит в своём теоретическом
осмыслении фотографии39. Как говаривал один персонаж А. Ж ар­
ри: «Уж если между нами, что такое эта химия, мой юный друг? Та
же фотография, только в рамку поставить нечего»40. То же самое
мог бы сказать патафизик Бодрийяр о философии. Фотография поз­
воляет схватывать тотальную чуждость и безразличие мира. «Хоро­
шая» фотография —это фотография, объекты которой не нуждаются
в Другом, то есть в субъекте. Вещи здесь не испытывают потребности
в Другом, они существуют без человека41. Бодрийяр-фотограф стре­
мится вырваться из собственных субъективности, эстетических пред­
почтений и личного выбора. Он хочет отринуть своё желание и стать
вещью в мире вещей. Это значит отказаться от системы «видения»
мира и обратиться к технологии, в которой вещи делают себя видимы­
ми через посредство наблюдателя42. Он утверждает, что вещи смотрят
на него и потому заставляют фотографировать себя. В противополож­
ность этому, современное искусство в большинстве своих проявлений
смотрит на то, что не смотрит на него, и потому терпит неудачу .
То, что вещь желает быть сфотографированной, означает, что вещь
управляет нами. «Мы можем видеть объект, только если он разгляды­
вает нас, смотрит на нас. Мы можем смотреть на него, только если
он уже видит нас. Строго говоря, мы мыслим мир, только если хо­
тим, чтобы он мыслил нас»44. А вещь, которая может помыслить нас,
есть нечто, лежащее между субъектом и объектом. Именно в этом
пространстве существует фотография. В этом поле всё является фото­
графическим, а «Я» — только одна фотография среди многих45. Соб­
ственно, фотография начинается там, где несколько объектов отры­
ваются от автоматизма камеры, производящей их бесконечный поток.
39См.: Butler R. Baudrillard’s Light Writing Or Photographic Thought jI The In­
ternational Journal of Baudrillard Studies. 2005. Vol. 2. N* 1.
40Жарри А. Суперсамец / Пер. С. Дубина // «Убю король» и другие произве­
дения. С. 382.
41 См.: Baudrillard J. The Art of Disappearance Ij Jean Baudrillard: Art and Arte­
fact. Ed. N. Zurbrugg. L., 1997. P. 29.
42Cm.: Ibid. P. 37.
43Cm.: Baudrillard J. Objects, Images and the Possibilities of Aesthetic Illusion
// Jean Baudrillard: Art and Artefact. P. 10.
44 Baudrillard J. It is the Object Which Thinks Us // Photographies 1985-98.
Ostfildern-Ruit (Germany), 1999. P. 145.
45C m .: Baudrillard J. Objects, Images and the Possibilities of Aesthetic Illusion
// Jean Baudrillard: Art and Artefact. P. 15.
241


Это делает фотографию необратимой. Нельзя не отметить близость
такого представления о «потоке объектов» к описанному Гваттари «ве­
щественному потоку»46.
Фотография нерепрезентативна, утверждает Бодрийяр, она не про­
изводит подражания посредством мимезиса. Между реальностью и её
изображением обмен вообще невозможен. В лучшем случае, достига­
ется фигуративная корреляция. Вновь обращаясь к идее «невозмож­
ного обмена», Бодрийяр говорит, что фотография —это своего рода
требование от объекта как Другого проявиться в отсутствие субъ­
екта, иными словами —объект всегда занимает тот участок, в кото­
ром субъект исчезает. Так что фотография —это непрезентное про­
странство, в котором отсутствует зритель-субъект. Этот «недостаю­
щий субъект» исключён из символического обмена. Бодрийяр подчёр­
кивает, что его фотографии не являются результатом субъективно­
го выбора или преднамеренной стратегии, но что он просто следует
за вещным порядком мира, не добавляя от себя ничего. Бодрийяр не
выбирает объекты, это объекты его выбирают. Объекты исчезающие:
«Если нечто хочет стать изображением, то не затем, чтобы длиться, а
чтобы эффективнее исчезнуть»47.
В беседе с Ф.Пети Бодрийяр говорил о том, что Эстетизация фо­
тографии губит её как таковую. В XIX веке сожалели о том, что фо­
тография убивает живопись; сегодня традиция визуальных искусств
берёт реванш: с появлением «художественной фотографии» живопись
убивает фотографическое искусство. Живопись живёт за счёт разли­
чия между реальностью и изображением-симулякром; фотография из­
начально была буквальным (магическим) копированием реальности и
представляла собой «радикальную иллюзию» мира. Впрочем, и реа­
лизм, и эстетизм в равной мере губительны для фотографии.
Ж . Бодрийяр: Я говорю не об инверсированной эстетике объекта. Я не го­
ворю, что объект стал хозяином игры. Объект производит переворачивание, ставя
на место навязываемых субъекту презентности и репрезентации отсутствие и ис­
чезновение, так что объект становится неразрешимым в своей очевидности. Фото­
графический «объект», впрочем, может быть ситуацией, светом или живым суще­
ством. Важно, чтобы это обрело силу объекта или чистого события, а для этого
нужно, чтобы субъект исчез. Нужно, чтобы где-то в этой машинерии, слишком
хорошо приспособленной к репрезентации, произошёл разлом. Приоритет объекта
разбивает сценарий репрезентации (а заодно и всю нравственную и философскую
диалектику, которую она за собой тянет). Это инверсия зеркала. До сих пор именно
субъект был зеркалом репрезентации, а объект был только её содержанием. Теперь
же объект говорит: «I shall be your mirror —Я буду твоим зеркалом», то есть «Я
буду привилегированным местом твоего исчезновения —We shall be your favorite
46См.: Дьяков А. В. Феликс Гваттари. Шизоанализ и производство субъектив­
ности.
47Baudrillard J. Photographies 1985-1998. Ed. P. Weibel. H atje-Cantz and Neue
Gallery, Graz, 1999. P . 129.
242


disappearing act». Субъект утрачивает монополию на интерпретацию. Или, вернее,
сама интерпретация становится невозможной. Поскольку объект ничего не говорит
и не имеет желаний... он не даёт комментариев или интерпретаций. Чтобы он был
схвачен, необходимо, чтобы субъект отказался от своих прав. Но субъект обрета­
ет здесь свою последнюю возможность, свой последний шанс, шанс отказаться от
прав на себя самого, не через традиционное отчуждение, но в реверберации мира,
в котором он занимает пространство, свободное от репрезентации. У объекта боль­
ше шансов победить в этой игре, поскольку, не пройдя через «стадию зеркала», он
не обрёл своего образа, идентичности и самотождественности. В этих проблемах,
в которых сегодня погряз субъект, объект играет роль желаемого (это касается и
сексуального «объекта»). Если мы сумеем уловить этот разрыв и эти объективные
сингулярности, мир изменится, —не только как интерьер реальности, но и по ту
сторону принципа реальности.
Ф. Пети: То, что вы говорите об объекте, касается и субъекта фотографии.
В своём пассаже о «героической эпохе фотографии» вы говорите о субъекте как о
мертвеце. По вашим словам, сегодня небытие исчезло из фотографических образов.
Причина в том, что больше нет искусства фотографии?
Бодрийяр: Эта история смерти, идея о том, что в центре фотографии
помещается фигура небытия, отсутствия и ирреальности, очень проста. Это небы­
тие в центре изображения было магическим. И это небытие выбросили, насытив
фотографию всевозможными референциями и означающими. Фотовыставки и га­
лереи свидетельствуют об эстетической и демагогической сентиментальности, о
стереотипах восприятия. Это настоящая проституция образа с его значением, за­
хват заложников посредством содержания. В большинстве образов присутствуют
смерть и насилие, но это смерть патетическая, идеологическая, показная, —взамен
того, что Барт называет punctum; этого отсутствия, этого небытия в центре образа,
этой движущей силы больше не существует. Мне это представляется контр-смыс -
лом, даже с точки зрения послания, так как никакие бедствия и насилие в мире
больше не трогают нас, если исчезла эта специфичность образа. Эта символиче­
ская пустота, которая даёт силу. Поэтому, кстати, так трудно фотографировать
человека и вообще живых существ, ведь они сами несут так много смыслов, что
практически невозможно отодвинуть их, найдя тайную форму их отсутствия48.
Бодрийяр отмечает, что «Барт очень удачно обозначил словом
punctum сердцевину образа, которая в нём отсутствует, но в которой,
именно благодаря её отсутствию, заключена вся сила образного... »49
Хотя Бодрийяр и ссылается на punctum Барта как на целостный кон­
цепт, такового обнаружить никак не удаётся. Барт выделяет в ф о­
тографическом образе две части: 1) stadium — «охват, протяжённость
поля, воспринимаемого мной вполне привычно в русле моего знания
и культуры»50, иными словами, речь идёт о прочитывании «мифоло­
гии» фотографии; 2) punctum — «тот случай, который на меня наце­
ливается»51, то есть, проще говоря, деталь фотографического образа,
которая останавливает наше внимание независимо от осознаваемых
48Baudrillard J. Le Paroxyste indiff6rent. P. 166 -168 .
49Бодрийяр Ж. Пароли. От фрагмента к фрагменту. С. 177.
50Барт P. Camera lucida. Комментарий к фотографии / Пер. М. Рыклина. М .:
Ad Marginem, 1997. С. 43.
51Там же. С. 45.
243


коннотаций. Studium всегда закодирован, a punctum — никогда. В си­
лу этого punctum обладает «виртуальной силой экспансии», которая
часто носит метонимический характер. И притом punctum является
чем-то добавочным по отношению к образу, несмотря на то, что он в
этом образе уже присутствует.
Бартовский punctum —понятие весьма вольное. При разглядыва­
нии фотографий, о которых говорит Барт, я пытайся самостоятельно
найти обозначенные им punctum ’bi, но почти всякий раз оказывалось,
что я принимаю stadium за punctum . (Кстати, переводчик «Световой
камеры» М. Рыклин описывает тот же самый опыт.) Барт словно из­
девается над своим читателем. В некоторых случаях он указывает как
на punctum сперва на один, а через пару страниц —на другой элемент
изображения. А потом и вовсе выясняется, что punctum ’oM может быть
давняя «бывшесть» изображённого, то есть то, что сам он в начале
книги назвал stadium ’oM. Великолепно написанная книга Барта, таким
образом, не даёт нам в руки никакого «метода», который позволил бы
отыскать punctum. И потому у читателя Бодрийяра немедленно рож­
дается подозрение, что и этот философ настроен столь же волюнта­
ристски. Впрочем, такова вся область эстетического. Хотя Платон, а
за ним и всё христианство, учили нас, что красота существует объ­
ективно, трудно отделаться от ощущения, что роза —пошлый цветок,
хотя идею цветка она выражает наилучшим образом.
Барт говорит, кроме того, что фотографию стоит возводить не к
живописи, а к театру, поскольку в обоих случаях присутствует смерть
как «передаточный механизм». «Это искусство, сколь бы ни исхит­
рялись сделать его живым (яростное желание “сделать живым” есть
не что иное, как мифическое отрицание страха перед смертью), срод­
ни первобытному театру, Живой Картине, изображению неподвижно­
го, загримированного лица, за которым угадывается мертвец»52. Эту
мысль Бодрийяр также подхватывает и говорит о том, что punctum,
по сути, и есть отсутствие и смерть.
Э.- М. Уиллис предлагает понимать страсть Бодрийяра к фотогра­
фии как ностальгию: его книги, замечает она, выдают ностальгию
по архаичным формам обмена, дара и отдаривания, о которых пи­
сали Мосс и Батай; его фотографии свидетельствуют о ностальгии по
образу, основанному на принципе референциальности. Мы полагаем,
впрочем, что стремление навязать Бодрийяру тоску по метафизике
презентности является результатом отождествления его с Бартом, ко­
торый писал, что «в случае Фотографии нельзя, в отличие от всех
других видов имитации, отрицать, что вещь там была»53.
52Там же . С. 52.
53Там же. С. 115.
244


Цифровая фотография наших дней, считает Бодрийяр, поглоти­
ла традиционную фотографию, переведя образ-отражение в простран­
ство оцифрованной реальности, то есть сделав его чистой информаци­
ей, не обменивающейся ни на что, кроме информации54. Традицион­
ная же, производимая химическим путём, фотография, хотя и убивает
принцип реальности, остаётся некоторым образом с реальностью соот­
носима. Как писал Барт, «то, что Фотография до бесконечности вос­
производит, имело место всего один р а з ... Событие в ней никогда не
выходит за собственные пределы к чему-то дру го му ... »55 Эта свобода
от спекуляции и привлекает Бодрийяра: «Только это и ничего друго­
го. Фото также не может быть преобразовано (высказано) философ­
ски, оно целиком отягощено случайностью, чьей лёгкой и прозрачной
оболочкой оно является»56. Это значит, что фотография позволяет
ускользнуть от системы симуляции.
Действительно, именно по этой причине Бодрийяр протестует про­
тив тотальной эстетизации, убивающей тайну вещи, благодаря кото­
рой вещь как объект искусства была чем-то большим, нежели эсте ­
тический предмет57. Как замечает Н. Руиз, фотографии Бодрийяра
являются антитезой культурным экспонатам, которые ежедневно об­
рушиваются на нас в форме «готовых» образов58. Запечатлеть объект
для него значит лишить этот последний всех измерений —веса, вкуса,
запаха, глубины, пространства, времени, а самое главное, значения.
Фотография должна противостоять эфф екту отрыва от реальности,
ценой которого симулякры обретают силу соблазна. Иными словами,
Бодрийяр стремится освободить мир вещей от объектальности и вер­
нуть ему вещность59. Можно сказать, что это продолжение бодрийя-
ровского проекта освобождения реальности от принципа реальности.
«Фотография, —говорит он, — привлекла моё внимание тогда, когда
я, по сути дела, перестал верить в эффективность теоретической мыс­
ли»60.. Аналитическое мышление всегда подчиняется логике дискурса,
которая состоит в конституировании смысла. Фотографический образ
отстранён от причинно-следственной связи «объективности».
54См.: Jean Baudrillard: Art and Artefact. Ed. N. Zurbrugg. L., 1997. P. 37.
55Барт P. Camera lucida. C. 11.
56Там же. С . 12.
57См.: Baudrillard J Delahaye L. L ’Autre. L ., 1999.
58Cm .: Ruiz N. A Gift for the Real // The International Journal of Baudrillard Stud­
ies. 2005. Vol. 2. No 1.
59Cm.: Baudrillard J. Photographies: 1985-1998. H atje Cantz, 1999. P. 130.
60Бодрийяр Ж. Пароли. От фрагмента к фрагменту. С. 174.
245


Глава 12
ПОСЛЕ ОРГИИ, ИЛИ КАК СУЩЕСТВОВАТЬ
В СОСТОЯНИИ ИСЧЕЗНОВЕНИЯ
Наша задача —обнаружить такое сингу­
лярн ое событие модерности или постмодерно-
сти (термин может быть каким угодно!), в про­
цессе анализа которого мы не могли бы огра­
ничиться простой коррекцией уже существу­
ющего видения мира и были бы вынуждены
открывать новые формы мысли, вводить но­
вые правила мышления...
Ж. Бодрийяр. Фрагменты и фракталы
(беседа с Ф. Ливоне)
Бодрийяр всегда охотно признавался, что у него отсутствует ис­
торическое восприятие происходящего. События он читает «мистиче­
ски», так что история превращается для него в долгий рассказ, кото­
рый он склонен мифологизировать. Бодрийяр обращается к гипотезе
английского натуралиста XIX века Ф. Г. Госса. Этот палеонтолог, изу­
чавший геологические отложения, пришёл к мысли, что Бог создал
мир ex nihilo сразу со всеми геологическими слоями, обеспечив та­
ким образом человечество прошлым. Бог предоставил человечеству
ретроспективное прошлое, которое можно изучать с точки зрения на­
уки, а вернее —создавать его. Гипотеза Госса вообще стала доволь­
но популярной в XX столетии — вспомним хотя бы замечательное эссе
X. J1. Борхеса1. Кроме того, можно вспомнить ещё одного знаменитого
предшественника Бодрийяра —Б. Рассела, который предположил, что
мир был создан пять минут назад со всей его историей и воспомина­
1 «Появляется Адам: его зубы и скелет насчитывают 33 года. Возникает Адам
(пишет Эдмунд Госс) и демонстрирует свой пуп, хотя никакая пуповина не со­
единяла его с матерью. Принцип разумности гласит, что следствия без причины
не бывает. Одни причины подразумевают другие причины, число их постоянно
возрастает; точные сведения имеются обо всех причинах, но в действительности
существовали только те из них, которые наследовали творению. В тр о ст н и к о в ы х
зарослях Лухана сохранились следы глиптодонтов, но глиптодонтов, тем не менее,
никогда на свете не было» (Борхес X. Л . Сотворение мира и Ф. Госс / Пер. И. Пет­
ровского // Сочинения: в 3 т. Т. 2. Рига: Полярис, 1994. С. 29).
246


ниями человечества. Посмотрим, как описывает такой неисторический
мир Бодрийяр.
«Если бы мне надо было дать название современному положению
вещей, —пишет он в самом начале “Прозрачности зла”, —я сказал бы,
что это —состояние после оргии». Философ понимает под «оргией» лю­
бой взрывной момент в истории общества. На протяжении всей своей
истории западное общество двигалось к всевозможным «освобожде­
ниям»: освобождали политическое, сексуальное, производительные и
разрушительные силы, женщин, детей, бессознательное, искусство и
т.п. Эта «оргия освобождения», утверждает Бодрийяр, сегодня при­
шла к завершению: «игра окончена— всё освобождено»2. Возникает
глобальный вопрос: что делать теперь, после оргии?
Теперь, считает Бодрийяр, западному человечеству остаётся толь­
ко изображать оргию и освобождение, притворяясь, что оно продол­
жает двигаться в том же направлении и даже в ускоренном темпе.
На деле же западный мир движется в пустоту, ибо все конечные це­
ли освобождения остались позади. Все результаты предвосхищаются,
все формы, знаки и желания априорно известны. Все утопии реализо­
ваны, и остаётся лишь делать вид, что этого не было. Но поскольку
утопии всё-таки достигнуты, западное общество может только беско­
нечно воспроизводить уже существующие фантазмы.
Мы уже сталкивались с бодрийяровской триадой развития ценно­
стей (закон естественного развития —закон рынка —структурный за ­
кон ценностей; см. главу 2). Эти различия между «законами», говорит
«поздний» Бодрийяр, носят формальный характер и не исключают
друг друга, но, напротив, дополняют одно другое. В конце XX века,
полагает философ, необходимо дополнить эту «физику микрообразов»
новым элементом: после описанных трёх стадий приходит четвёртая —
стадия дробления. Эту стадию Бодрийяр называет фрактальной, ви­
русной или стадией диффузии ценностей. Таким образом, дополненная
первоначальная схема принимает вид, представленный в таблице 8.
На четвёртой стадии ценности распространяются во всех направ­
лениях, причём это распространение не управляется и не описыва­
ется никаким законом или логикой. Самого закона ценности больше
нет. Строго говоря, уже и само понятие ценности можно применять
здесь лишь условно, ибо исчисление и оценка в такой ситуации ста­
новятся невозможны. Здесь ничто не имеет определённого положения
в какой бы то ни было системе координат. Каждый элемент движет­
ся по собственной случайной траектории, редко соприкасающейся с
траекториями других элементов. Такова ситуация в физике микро­
мира. Такова же ситуация в современной культуре. Освободившись
2Бодрийяр Ж. Прозрачность зла. С. 7.
247


Таблица 8
Стадия
симуляции
Стадии
производства
Функционирование
ценностей
Законы развития
I
Начальная стадия
Бытовые ценности
Закон естественного
развития
II
Рыночная стадия
Ценность как
средство обмена
Закон рынка
III
Структурная стадия Ценность-символ
Структурный закон
ценностей
IV
Стадия дробления
Диффузия ценностей
—
от своих идей и концепций, сущности и ценности, происхождения и
назначения, вещи, знаки действия бесконечно самовоспроизводятся.
Всё сущее по-прежнему функционирует, но смысл существования ис­
чез. Такое функционирование становится всё более совершенным и не
страдает от утраты смысла.
Хотя идея прогресса исчезла, прогресс продолжается. Исчезла
предполагающая производство идея богатства, но производство креп­
нет. В политике исчезли всякие идеи, но политика по-прежнему су­
ществует. Любимый пример Бодрийяра —телевидение: оно тоже про­
должает функционировать как нельзя лучше, будучи совершенно без­
различным к тому, есть ли на свете телезрители, или давно вымерли.
В таком континууме рождается метастатический порядок (а вернее —
беспорядок) размножения путём ракового деления, не повинующегося
генетическому коду ценности. Исчезает схема полового размножения:
машины, клоны и «протезы» (в маклюеновском смысле — «расшире­
ния» человеческого тела) воспроизводятся почкованием и насаждают
этот порядок среди людей. Недаром идея клонирования стала такой
популярной.
Во всех сферах сегодня исчезает метафора. Вирусный процесс
неразличимости —это всеобщее смешение и взаимное заражение3. На­
ступает эпоха «вирусной метонимии». Такое выражение представля­
ется Бодрийяру вполне правомерным и не смещающим биологическое
поле в чуждую ему область, ведь как биология заражается полити­
кой и экономикой, так и сама она заражает их. Сексуальность сегодня
присутствует не в сексе как таковом, но за его пределами; и политика
сосредоточена не в политике как таковой, а в сексуальности, экономи-
3 «Экономика, ставшая трансэкономикой, эстетика, ставшая трансэстетикой,
сексуальность, ставшая транссексуальностью, —все это сливается в универсальном
поперечном процессе, где никакая речь не сможет более быть метафорой другой
речи, потому что для существования метафоры необходимо существование диф­
ференцировалного поля и различимых предметов» (там же. С. 14).
248


ке, спорте, науке и т. п. Все категории совершают фазовые переходы и
рассеиваются сперва до гомеопатических доз, а затем и вовсе до полно­
го исчезновения. Сегодня всё сексуально, всё политично, всё эстетич­
но. Однако когда всё политично, не политично более ничто; когда всё
сексуально, не сексуально больше ничто, а секс становится неопреде­
лимым; когда всё эстетично, ничто более ни прекрасно, ни безобразно,
а само искусство исчезает. Это одновременно и полное осуществление
идеи, и её отрицание: трансполитика, транссексуальность, трансэс­
тетика.
«Орбитальная эра», в которую мы живём, имеет своим принци­
пом вращение всего и всех вокруг собственной оси. Пространство этой
эры —пространство кругового движения. Прогресс сегодня стал кру­
говым, а человеческая вселенная превратилась в громадную орби­
тальную станцию. От метафизики поступательного движения остаёт­
ся лишь циркуляция, а всё устремлённое в бесконечность отклоняется.
Само знание совершает вращательные движения, не касаясь реально­
сти, потому что ему негде закрепиться. Это не научная фантастика,
подчёркивает Бодрийяр, а развитие теории Маклюена о расширении
человеческого организма вовне. Человек со своим телом и даже вместе
со своим ареалом обитания стал спутником тех сателлитов, которые
сам же и создал. «Из превосходящего он стал чрезмерным»4. Такими
же сателлитами стали и все функции общества — война, финансовые
сделки, воспроизводство техносферы и т. п.
Мы живём в обществе размножения, говорит Бодрийяр, не среди
«возрастания», но среди «наростов». Все современные системы раз­
множаются как раковая опухоль— «дьявольская беременность» по яр­
кому выражению С. Зонтаг. Все механизмы столь избыточны, что не
могут быть использованы. Производится столько вещей, что они не
успевают сослужить свою службу (это относится и к ядерному ору­
жию). Производится столько сообщений, что их никогда никто не
прочтёт. И вся эта избыточность не ведёт ни к какому разрешению.
Требование декомпенсации вызывает ускорение всех процессов, а это
приближает человечество к апогею инертности.
В современном мире, замечает Бодрийяр, одержали триумф три
основные формы: терроризм как форма трансполитики, СПИД и рак
как форма патологии, транссексуальность и трансвестизм как форма
единства сексуальности и этики. Все три формы отражают одновре­
менно и ужесточение в политике, сексуальности и генетике как «иг­
рах», и распад соответствующих кодов.
Человеческое тело, помещённое в искусственную среду, теряет им­
мунитет. Человек, лишённый защитных свойств, становится уязвим
4Там же. С. 46.
249


для техники; точно так же, будучи лишён страстей, он уязвим для
психологии. Современная система изгоняет всякое социальное и бак­
териологическое загрязнение. Мышление человека, которое тоже по-
своему выступает системой иммунитета, тоже изгоняется и заменя­
ется электроникой. Таким образом, все системы стремятся к границе
иммунного дефицита. «В сверхзащищённом пространстве тело теряет
всю свою защиту»5. А тем временем в асептическом пространстве на­
чинают неудержимо множиться новые вирусы. Это касается как тела,
так и социума, ведь социальная система тоже теряет свою естествен­
ную защиту по мере её подделки. При этом медицина является частью
системы сверхзащиты и потому не может преодолеть новую патоло­
гию. Как нет политического решения проблемы терроризма, так нет и
биологического решения проблемы СПИДа и рака. Когда система от­
казывается от различий, говорит Бодрийяр, ею завладевает принцип
Зла как принцип возврата к прежнему состоянию6.
Вновь возникшие перед обществом проблемы, по мысли Бодрийя­
ра, представляют собой защитную реакцию: СПИД противостоит «сек­
суальной эпидемии», наркотики защищают от умственного отупения и
универсальной запрограммированности, терроризм защищает от «эпи­
демии согласия» и неограниченного влияния государственной власти,
неврозы защищают от безумия и т. п. Все эти явления отнюдь не ирра­
циональны, но, напротив, выражают логику системы. Экстремальным
явлениям и катастрофам присущ тайный порядок, заключающийся в
сходстве всех этих процессов между собой и в их соответствии систе­
ме. Своего рода «порядок внутри беспорядка». Это значит, что уни­
чтожить экстремальные явления в принципе невозможно; наоборот, с
возрастанием фальсификации системы они будут становиться всё экс­
тремальнее. И в этом заключается их благо: аномалии оказываются
терапией для системы7.
Частные катастрофы, говорит Бодрийяр, хранят нас от абсолют­
ной катастрофы, состоящей в вездесущности всех сетей и всеобщей
прозрачности информации. Конец информации и коммуникации, к ко­
торому в пределе движется и то, и другое, был бы равносилен социаль­
ной смерти. Хаос служит ограничением тому, что без него потерялось
5Там же. С. 91.
6 «В любом принуждении к сходству, отказу от различий, в любой приближен­
ности вещей к их собственному изображению, в любом смешении людей с их соб­
ственным кодом всегда есть угроза кровосмесительной вирулентности, дьявольско­
го изменения, появляющегося с целью испортить этот столь красивый механизм»
(там же. С . 95).
7« .. .Наши экстремальные явления, совершенно реальные, но локализованные,
позволяют, видимо, сохранить нетронутой энергию виртуальной катастрофы "
двигателя всех наших процессов как в экономике, так и в политике, как в ис­
кусстве, так и в истории» (там же. С . 101).
250


бы в пустоте. Однако конец всё-таки неотвратим, и уже сегодня, по
мнению Бодрийяра, можно наблюдать его признаки. Тотальное осво­
бождение —это и есть катастрофа.
Позитивные, притягательные импульсы, замечает Бодрийяр, сего­
дня уже не свойственны человечеству. Определённым чувством сего­
дня является лишь отвращение, отвращение к самому себе. Массы
черпают свои силы в отвержении, а отвергают они прежде всего то,
что превосходит их понимание. Отвращение к общественному поряд­
ку сочетается с циничным отказом приносить себя в жертву «светло­
му будущему». Политические страсти сменились отвращением к поли­
тике.
Когда государства перестают нападать друг на друга, они обраща­
ются к собственной территории, на которой устраивают гражданские
и междоусобные войны. Это, говорит Бодрийяр, ипохондрическое со­
стояние тела, пожирающего собственные органы. Государства доходят
до самоуничтожения, будучи лишены возможности уничтожать внеш­
него противника. Сегодня уже невозможны оригинальная политиче­
ская стра!,егия и разумное управление социальными отношениями, а
потому государство утрачивает свою социальную сущность. Теперь го­
сударством правят шантаж, притворство и провокации. Политическое
сменяется трансполитическим. За политическими псевдо-событиями
скрывается отсутствие политического общества.
Власть, по мысли Бодрийяра, существует только благодаря сим­
волической возможности указывать на врага и более или менее аб­
страктное Зло. Сегодня политическая власть на Западе —всего лишь
видимость собственной деятельности. Поэтому она утратила способ­
ность на что-либо указывать. Соответственно, нет и оппозиции, кото­
рая могла бы указывать на власть как на Зло. Поэтому Запад оказы­
вается бессилен перед исламским миром, который не страдает отсут­
ствием иммунитета и легко находит для себя врагов. Исламскому тер­
роризму Запад может противопоставить только рассуждения о правах
человека. Символическое могущество, подчёркивает Бодрийяр, всегда
превосходит могущество оружия и денег, а потому исламские фунда­
менталисты всегда выигрывают. Исламский мир пробивает бреши в
защитной системе Запада, отчего все ценности последнего провалива­
ются в пустоту.
Исчезла не только политика, исчезла и философия. Основная её
проблема состоит в том, «как существовать в исчезнувшем состоя­
нии»8. Например, размышления о том, был ли Хайдеггер нацистом,
представляют собой попытку посмертного оправдания в отсутствие
возможности произвести какую бы то ни было проверку. Вся реаль-
8Там же. С. 133 -134.
251


ность, в том числе и реальность прошлого, пропущена через СМИ,
так что теперь уже историческую правду выяснить невозможно. Хай­
деггера надо было разоблачать, пока он был жив. Сегодня же нацизм
представляет собой телепередачу. Понятия ответственности, объектив­
ной причины и смысла исчезли. Телевидение пребывает по ту сторону
добра и зла. Так что в один прекрасный день мы сможем спросить:
а существовал ли вообще Хайдеггер? Мы переходим от исторической
стадии существования к мифической, и это касается не только филосо­
фии, но всего без исключения. Особенно ярко, считает Бодрийяр, это
проявляется в сознании американцев: «Одна из сторон их чистосерде­
чия —настойчивое стремление всё воссоздавать из прошлого, истории,
которая им не принадлежала и которую они уничтожили и перехит­
рили»9.
В беседе с Ф. Пети Бодрийяр поясняет эту мысль следующим об­
разом:
Ф. Пети: ... Хотелось бы, чтобы вы пояснили вашу мысль относительно исчез­
новения. Исчезновение происходит потому, что мы живём в «реальном времени» с
его тиранией, или же потому, что реальное время —это наша судьба?
Ж . Б одрий яр: Реальное время сегодня представляет собой наш способ ис­
требления. Одно стоит другого. Не так кроваво, но тоже бесчеловечно. «Оконча­
тельное решение» имело место в Аушвице, а также в фильме «Холокост», который
даёт изображение и таким образом создаёт иллюзию воспоминания. Когда мы до­
бавляем к этому травматическому событию раскаяние и моральные суждения, мы
его, так сказать, санкционируем и избавляем от разрушительной энергии. То же
самое с Хиросимой. Существует экспозиция с фотографиями города до бомбар­
дировки, разрушенного города и сегодняшней Хиросимы. Таким образом, Хиро­
сима действительно возродившийся город, однако его окончательное определение
задаётся именно этой новой Хиросимой. Травматическое событие стёрлось. Все
архивные документы обнародованы. Событие отдалятся от нас теми средствами,
которые должны нам о нём напоминать. Это форма фатальности. Но кто за это в
ответе? Ведь все мы сообщники.
Ф. Пети: Что вы всё-таки понимаете под «реальным временем»?
Ж . Бодрий яр : Если попытаться придать смысл этому противоречивому вы­
ражению (ведь реальное время отрицает все временные измерения), то он сво­
дится к возможности одновременной актуализации всего. Это время немедленно­
го осуществления, планетарного рассеяния, удалённого действия. То, что уничто­
жает всякую последовательность настоящее/прошлое/будущее, а потому и всякое
следствие. Реальное время —это что -то вроде четвёртого измерения, в котором
все остальные уничтожаются. Будущее абсорбировано, потому что оно уже про­
исходит в реальном времени. У него просто нет времени произойти. У прошло­
го тоже нет времени произойти. Что же касается настоящего, оно всегда проис­
ходит только на экране. Таким образом, реальное время —это что -то вроде чет­
вёртого измерения, виртуального измерения, заменяющего реальность и высту­
пающего как абсолютная реализация. Tax что реальность больше не существу­
ет, поскольку имеет место прецессия виртуального, подобно прецессии моделей и
симулякров.. . 10
9Бодрийяр Ж. Америка. С. 109.
10Baudrillard J. Le Paroxyste indiff6rent. P. 59-61 . Концепт «реального времени»
252


Обобщая, Бодрийяр формулирует «теорему о проклятой стороне
вещей» — отголосок учения Батая о «проклятой доле»11. Сводится она
к следующему: негативное порождает кризис и критику, в то время как
позитивное в своём непрестанном самовозвеличивании порождает ка­
тастрофу. Эта катастрофа происходит в силу невозможности кризиса
и критики хотя бы в самых малых дозах. Любая структура, которая
изгоняет свои негативные элементы, подвергается риску катастрофы
именно из-за полного возвращения к прежнему состоянию. «Всё, что
извергает из себя проклятую сторону своей сути, подписывает себе
смертный приговор»12. Энергия «проклятой стороны вещей» принад­
лежит к «принципу Зла» и заставляет работать все системы в режи­
ме странного аттрактора. Этот принцип неравновесия, подчёркива­
ет Бодрийяр, не является принципом смерти. Напротив, это принцип
жизни, принцип разрушения связей. Согласованность —вот истинный
принцип смерти.
Современные системы, которым присущи катастрофические фор­
мы, перешли на сторону «принципа Зла». Между тем, переход на
сторону «принципа Зла» предполагает не только критическое, но и
криминальное суждение, так что все системы ценностей (особенно
либеральные) этот принцип отвергают. Бодрийяр поясняет, что под
«принципом Зла» он понимает всего лишь обыкновенное высказыва­
ние жёстких и нелицеприятных истин по поводу ценностей, права, вла­
сти и т. п. Западный мир переполнен позитивными эмоциями, так что
энергия зла в нём всегда слаба. Поэтому любое негативное движение
немедленно становится тайным, а малейший интеллектуальный намёк
ограждается непониманием. Но, несмотря на это, «принцип Зла» неот­
вратимо набирает могущество. Это что-то вроде гегелевского понима­
ния смерти, присутствующей в жизни и выступающей принципом дви­
жения жизни. Зло возрождается за счёт собственного расходования,
что «аморально» с экономической точки зрения, как с точки зрения
метафизической аморальна неразделимость Добра и Зла. Всякое осво­
бождение освобождает и то, и другое: вместе со свободой нравов и умов
развивает и друг Бодрийяра П. Вирилио. См.: Вирилио П. Тирания настоящего
времени / / Искусство кино. 1996. No 1.
11«Я буду исходить из следующего элементарного факта: живой организм в ситу­
ации, обусловленной различными видами взаимодействия энергии на поверхности
земного шара, получает, в сущности, больше энергии, чем необходимо для поддер­
жания жизни: избыточную энергию (богатство) можно использовать для роста той
или иной системы (например, организма); если система уже не может расти или же
избыток энергии не может быть поглощён для её роста, то эту энергию необходимо
потерять безо всякой пользы, растратить, по собственной воле или нет, со славой
или, напротив, —катастрофическим образом» (Батай Ж. Проклятая доля / Пер.
с фр. Б . Скуратова и П. Хицкого. М .: Гнозис; Логос, 2003. С. 17-18).
12Бодрийяр Ж. Прозрачность зла. С . 157.
253


мы получаем рост преступности и катастрофы. Если бы катастроф не
было, их следовало бы придумать, ведь они представляют собой при­
знак свободы.
Обращение Бодрийяра к понятию зла вызвало недоверчивое от­
ношение со стороны многих интеллектуалов. Как замечает Ч. Ле­
вин, «упорное стремление Бодрийяра опираться на такие архаич­
ные метафизические принципы, как Зло, встречается с большим мо­
ральным неудовольствием, особенно среди промоутеров радикаль­
ной культурной политики»13. Попытаемся прояснить, что понимает
под «злом» Бодрийяр. Зло, о котором он говорит, не является мо­
ральной категорией. В одной из бесед с Ф. Пети он поясняет этот
момент.
Ф. Пети: «Мы больше не умеем произносить проклятия. Мы умеем произ­
носить только речи о правах человека»14, —пишете вы в «Прозрачности зла».
Стремление положить конец злу, присущее ранее коммунистическому и нацист­
скому движениям, согласно Алену Безансону15, поразило и демократические об­
щества! Отменить зло, искоренить насилие —такова теперь невысказанная мечта
демократий. Что для вас значит «суметь назвать зло»? Обозначить, определить,
признать его как таковое?
Ж . Бодрийяр: Не думаю, что его можно обозначить как определённую вещь.
Для этого пришлось бы ссылаться на систему ценностей или признать, что зло про­
изводится как ценность. Я не определяю его ни в моральном, ни в имморальном
смысле. Зло, прежде чем стать безнравственностью, выступает как антагонисти­
ческий принцип. Впрочем, можно сохранить религиозное видение зла как идеи
отрицания, иллюзии, разрушения. С этой точки зрения зло выступает как агент
разобщения. Ведь добро становится прозрачным лишь в оппозиции добра и зла.
Зло состоит в неразличимости обоих. До тех пор, пока добро и зло обменивают­
ся, диалектически переходя одно в другое, мы в мире добра. Зло выступает одной
из сторон оппозиции добра и зла. Так что добро —лишь видимая часть айсберга,
скрытые девять десятых которого составляет зло. Таким образом, различие между
ними не в сущности, но только в видимости и прозрачности.
Ф. П ети: «Все, что извергает из себя проклятую сторону своей сути, подпи­
сывает себе смертный приговор. В этом и состоит теорема о проклятой стороне
вещей. Энергия проклятой стороны вещей, ее неистовая сила принадлежат прин­
ципу Зла»16, читаем мы на странице 99 «Прозрачности зла». Поскольку наши об­
щества упорствуют в своём стремлении изгнать зло, словно речь идёт о микробе,
они подвергаются риску, говорите вы, «катастрофы ввиду полного возвращ ения
к прежнему состоянию, подобно тому как биологическое тело, которое изгоняет
зародышей бацилл, паразитов и иных биологических врагов, избавившись от них,
подвергается риску рака и метастазов, иначе говоря, риску возникновения п ози ти в ­
ного, пожирающего свои собственные клетки». В чём различие между «проклятой
долей» Батая и «проклятой долей» Бодрийяра?
Ж . Бодрийяр: В представлении Батая «проклятая доля» —это то, что нельзя
обменять по конвенциональному обмену и что, таким образом, должно быть прине­
13Levin Ch. Jean Baudrillard: A Study In Cultural Metaphysics. N. Y .; L.: H arvest e r
Wheatsheaf; Prentice Hall, 1996. P. 270.
14Бодрийяр Ж. Прозрачность зла. С. 127.
15Besangon A. La Falsification d u bien. Soloviev et Orwell. P .: Com m entaire, 1985-
16Бодрийяр Ж. Прозрачность зла. С. 158.
254


сено в жертву, чтобы восстановить форму функционального равновесия. Так что
у примитивных обществ существует два цикла, два уровня. Есть обыкновенный
обмен и обмен в жертвенном цикле, о котором Батай говорит, что это пустая трата
(в действительности это позволяет восстановить равновесие). Существует фанта­
стический избыток, порождаемый энергией солнца или любви, который должен
быть растрачен. Если группа не может пустить его в оборот, она оказывается в
опасности. Проблема наших обществ в том, что мы уже не можем определить зло,
у нас нет жертвенной растраты этой «проклятой доли» из-за того, что мы чересчур
много производим, у нас слишком много знаков, товаров, богатств, а может быть,
и индивидов. Батай остаётся функционалистом, поскольку эта его «проклятая до­
ля», однажды включённая в жертвенный цикл, позволяет обществу бесконечно
воспроизводиться. Это даёт повод для самых вульгарных интерпретаций. Мож­
но сказать, что общества потребления перерасходовали свой эквивалент потлача
и сделали из всего, не имеющего экономической рациональности, разновидность
«проклятой доли». Можно сделать из бессознательного «проклятую долю» чело­
веческой души и т. п. Я же склонен думать, что оно заключается в принципе зла
и собственной эксцентричности17.
Такой ракурс рассмотрения вопроса приводит Бодрийяра к этиче­
ской проблеме, которую П. Рикёр назвал «этикой внимания». Однако
наш философ понимает «этику внимания» совсем не так, как Рикёр.
Нищета, говорит он, удваивается этой этикой. Нищета как раз и по­
рождается пристальным вниманием к ней. Не желая мириться с этой
«проклятой долей», западные общества впадают в тотальную дегума­
низацию.
То же самое происходит в повседневности политики: когда из пред­
ставительных органов власти изгоняются все антидемократические
партии, это ведёт к неразличимости «левых» и «правых». Прежде все­
го, это ничего не решает —невозможно искоренить терроризм, уничто­
жив талибов. К тому же, если мы занимаемся их уничтожением, уже
непонятно, кто из нас террористы —мы или они. Но самое катастро­
фичное последствие такой политики заключается в латентном безраз­
личии общества, которое заканчивается контр-трансфером в форме бо­
лезненной реакции общества на себя само. Если из демократического
правительства изгоняются представители «Национального фронта»,
это значит, что последний не требует больше никакой репрезентации,
а следовательно, может проявляться где угодно и когда угодно. Кроме
того, это значит, что и демократическое правительство уже никого и
ничего не представляет.
Таким образом, Зло, по Бодрийяру, является необходимым ком­
понентом реальности. Только из-за господствующей в западном мире
философии единства нам трудно признать существование двух этиче­
ских (а по сути —онтологических) начал. Бодрийяр призывает к дуа­
лизму в манихейском ду х е18: мы привыкли к диалектической оппози­
17Baudrillard J. Le Paroxyste indifferent. P . 51 -54 .
18«Для меня... предпочтительней именно принцип радикальной, бесповоротной,
255


ции добра и зла, обосновывающей мораль, согласно которой мы можем
выбирать в пользу того или иного начала. Однако христианский миф,
лежащий в основе такой «диалектики», не отражает действительности,
в которой никакой возможности выбора нет: все вещи реверсивны, и
добро —всего лишь реверс зла, как и наоборот. Иными словами, фило­
соф предлагает сделать шаг от этического дуализма ортодоксального
христианства к метафизическому дуализму манихейства. Дуальность,
утверждает Бодрийяр, есть единственный источник динамики нашего
мира, так что добро и зло в равной степени ответственны за происхо­
дящие в нём процессы.
В книге «Иллюзия конца»19 Бодрийяр рассматривает три гипотезы
относительно конца истории, каждую из которых он в той или иной
степени разделяет.
Гипотеза 1. Ускорение обновления в техническом, событийном и
коммуникационном планах привело к тому, что человечество переста­
ло учитывать действие реальных факторов в истории. Тот горизонт, в
котором «реальное возможно», остался позади, а потому и привязки к
вещам и событиям исчезли. В этой ситуации кристаллизация событий,
каковой является история, стала невозможной.
Гипо теза 2. В современных обществах, где господствуют массо­
вые процессы, многообразие и насыщенность социального взаимодей­
ствия порождают инерцию социальных изменений. История «замерза­
ет» вокруг инертной материи социальной сферы. События исчезают в
индифферентности, а массы, нейтрализованные средствами массовой
информации и невосприимчивые к ним, нейтрализуют историю и слу­
жат для неё своего рода поглощающим экраном. История завершается
вследствие замедления. Эта гипотеза, таким образом, противоположна
первой.
Гипо теза 3. С преодолением «предела» информационной экспан­
сии история перестаёт существовать: теперь история не может быть
изолирована от модели её «совершенствования», которая на деле есть
модель её симуляции, то есть модель «вынужденного поглощения ги­
перреальностью»20. Теперь мы уже просто не сможем узнать, какой
была история, предшествующая эпохе господства технической инфор­
мации. Мы выходим из истории и входим в симуляцию, поскольку са­
ма история представляет собой грандиозную модель симуляции. Мы
живём в эпоху, когда происходят события, обстоятельства которых
непрестанно осмысляются. Это одновременно и конец, и бесконечное
отодвигание конца. В традиционных обществах предметность жизни
бескомпромиссной дуальности» (Бодрийяр Ж. Пароли. От фрагмента к фрагменту.
С. 54).
19Baudrillard J. L ’illusion de la fin ou La grtve des £v6nements. P ., 1992.
20Ibid. P . 18.
256


задана в момент порождения бытия, а церемонии лишь поддерживают
совершенство некоего изначального события. Мы же имеем дело с ис­
кусственным процессом, в котором время целенаправленно воспроиз­
водится и дифференцируется. Начиная с 1980-х гг. западное общество
прошло апогей исторического времени и теперь по нисходящей дви­
жется к отправной точке. Так кончается линейность: будущее больше
не существует. А раз нет будущего, нет и конца. Таким образом, мы
имеем дело не с концом истории, но, скорее, с обращением вспять.
Мы должны привыкнуть к мысли, что никакого «конца» не бу­
дет. Выражения «конец истории», «конец политического», «конец со­
циального» или «конец идеологий» не несут больше никакого смысла.
Всё это мертво, и всё это продолжает существовать и даже каким-
то образом развиваться, подобно тому как после смерти у покойника
продолжают расти волосы и ногти. А раз нет ни начала, ни конца,
непонятно, откуда и куда вести отсчёт, а самое главное —непонятно, в
какой исторический момент мы живём. Уолт Дисней, смешивавший в
своих мультипликационных сказках различные времена и после смер­
ти криогенизированный с тем, чтобы быть размороженным 2100 г.,
может проснуться в 1730-м, а то и вовсе в одной из своих сказок.
Сегодня, говорит Бодрийяр, история сузилась до вероятностной
сферы причин и следствий, то есть сферы актуальности. Смысл со­
бытий стал программируемым, а сами события —ожидаемыми. Эта
«забастовка событий» (выражение М. Фернандеса) представляет со­
бой конец исторического Разума. Однако с историей нельзя просто
покончить; конец истории надо «питать». Поэтому мы по-прежнему
нагромождаем друг на друга знаки политики, социальности, прогрес­
са и изменения. Тем самым мы отодвигаем конец. Стремление вперёд
подменяется бесконечной ревизией исторически значимых явлений. К
тому же обращение к прошлому как бесконечная ретроспектива всего
предшествующего порождает проблему «отбросов истории». Ведь, по
сути, вся история представляет собой свалку отживших идеологий, ре­
волюционных утопий, мёртвых концепций, засоряющих духовное про­
странство западного человека. Экологическое мышление требует ути­
лизации отбросов путём их «рециклирования».
Бодрийяр разъясняет свою мысль в беседе с Ф. Пети.
Ф. Пети: В начале вашей книги «Иллюзия конца, или Остановка событий»
(1992) вы, кажется, окончательно распростились с историей, вы говорите о рассе­
ивании истории, выражая мысль, что «история, смысл, прогресс больше не могут
Ускоряться» и что событие, вырванное информацией и медиа из своей первона­
чальной сферы, из запоминающегося превращается в заурядное. «История, —пи ­
шете вы дальше, —не может опередить сама себя... она подвергается имплозии в
своей актуальности».
Не убивает ли такой диагноз всякую надежду на политические перемены? Чем
257


это отличается от позиции людей, которые ни во что не верят и повисают в пустоте?
История кончилась для вас, или же это вы подписываете свидетельство о смерти?
Ж . Бодрийяр: Ни то, ни другое. В той главе, которую я назвал «Патафизика
2000-го года», я исходил из идеи о том, что информация и медиа уже не позволяют
нам узнавать историю, что избыток истории, как и избыток обыденности, анну­
лировал саму возможность исторического события. Д ело не в том, что событий
стало слишком много, а в том, что событие в самом себе умножается его распро­
странением через средства информации. Я бы сказал, что именно потому, что всё
стало историей, верить в неё уже невозможно. Мышление, повседневная жизнь,
сексуальность —всё было историзовано (h is to id ). Т ак что, очевидно, именно из-за
этого избыточного рассеяния мы понемногу утратили понятие и смысл истории.
Это конец истории не в понимании Фукуямы, через разрешение всех порождённых
ею противоречий, но рассеивание истории как события: как постановка медиа, как
излишек видимости. Континуальности времён, которую обычно называют истори­
ей (чтобы существовала возможность последовательности событий, действительно
необходимы прошлое, настоящее и будущее, связанные в последовательность), всё
менее и менее обеспечена. При том, что информация распространяется мгновенно,
времени для самой истории не остаётся. Ей попросту некогда происходить. Она
циркулирует мгновенно. Констатировать это обстоятельство —значит не повисать
в пустоте, как вы выразились, но описывать завершение истории и пытаться вы­
явить угрожающие последствия.
Ф. Пети: Зачем же тогда настаивать на том, что «представление о будущем от
нас ускользает»? Ведь это значит, что всегда происходит только худшее. Однако
падение коммунизма не было таким уж скверным событием! Европейская исто­
рия воспряла от своего догматического сна. Даже при том, что после войны на
Балканах ситуация ухудшилась...
Ж . Бодрийяр: После падения коммунизма стали говорить: «история воз­
обновляется». Это колдовская формула, галлюцинация новой перспективы. Исто­
рия Центральной и Восточной Европы была заморожена, а после размораживания
предстала в новом виде. Это не повторение прогрессивной истории, и будущее это
покажет. Это возрождение истории, которая уже имела место. Призрачная исто­
рия преследует посткоммунистические общества. «Перезапись всего, что было в
XX веке». Коллаж из отходов истории. Обе системы обменивают свои отходы по
извращённой схеме контаминации, в гомеостатическом пространстве нового миро­
вого порядка. Размороженная свобода Востока и восхваляемая, музеефицирован-
ная свобода Запада —две стороны одной медали. И аналогичные события, такие
как национализм, который сегодня вновь появляется перед нами, имеют разный
смысл в истории, происходящей сегодня, и в истории разрушенной, в истории раз­
вития или в истории повторения.
Ф. Пети: У них не тот же самый смысл, однако у них есть смысл...
Ж . Бодрийяр: События происходят и следуют друг за другом, но не по­
рождают новых соотношений сил. Они увязают в прошлом, в уже пройденных
проблемах. Это вчераш ние проблемы, но способа их реш ения больше нет, как нет
и средства, которое позволило бы освободить место д ля какого-то нового события.
Была, правда, иллюзия перспективы в 1989 г., но вскоре стало ясно, что у про­
тагонистов этого «хэппи энда» вышли козыри. И тогда занялись рециркуляцией
истории, прокручивая фильм наоборот...
Ф. Пети: Возможно, но вы не можете отрицать, что коммунизм потерпел крах
и что имело место крушение советской Империи!
Ж . Бодрий яр: Коммунистическая система и Берлинская стена обрушились
не вовне, что значило бы открытость и свободу, но внутрь, что означает дезинтегра­
цию, насильственную деконструкцию, —однако без освободительных последствий.
Они самоликвидируются, оставляя пустое место, — к а к при имплозии зданий. Всё,
что освобождается в этом крушении, —заразные ростки крушения. Именно это
258


произошло в СССР: немедленное обращение, подобное радиоактивному излуче­
нию, распространяющее ферменты упадка и исчезновения, или шантажа исчез­
новения, страны Востока радостно экспортируют на Запад, получая взамен, под
знаком свободы, излучение либерализма и намного более производительную си­
стему ценностей, впрочем, столь же упадочную, как и у них. Равноценный обмен.
Становится ясно, что Стена защищала Запад от Востока, как и наоборот. Стано­
вится ясно, что коммунизм позволял сохранить хотя бы фикцию западных ценно­
стей. Единственное, что может дать надежду на возвращение к прежнему состо­
янию или чему-то эквивалентному, —крайняя мера, состоящая в реполяризации
мира.
Ф. Пети: Что же происходит сейчас?
Ж . Бодрийяр: Обе системы заражают друг друга. Одна передаёт другой
свои технологии и рынки, другая —свои грязь, вирусы, тревожность. Игра ещё
не окончена, но я полагаю, что победа не на стороне капитализма. Это всемир­
ное исчезновение универсального, если выразиться в терминах системы ценностей.
Конечно, это способствует экспансии прав человека и демократии, но они дазно
уже неэффективны. Речь теперь идёт не о противостоянии двух систем, но о чём-
то вроде негативного состязания, кто первым овладеет собственными ценностями,
чтобы уничтожить их, то есть о соревновании в ликвидации.
Коммунизм и его чудесное крушение, естественно, были закономерными яв­
лениями истории, это ликвидация социального, политического как идеи, как цен­
ности, как утопии, катастрофа осуществившейся утопии... Возможно, упадок и
разрушение капиталистического мира, его принципов и ценностей, предшествова­
ли социализму на Востоке? Возможно, это следствие равнодушия западного мира
к своим собственным ценностям —у него больше нет никакой идеологии, никакого
политического устремления, которое было бы достойно этого имени? Всё отличное
сегодня вынуждено капитулировать перед недифференцированным миром. Это по­
беда энтропии, рынка и демократии...21
Сам термин «капитализм», говорит Бодрийяр, сегодня утрачивает
свой смысл, ведь с ним больше не связаны такие понятия, как «рево­
люция» или «классовая борьба». Все различия в современной системе
стираются, оставляя пустое пространство для обмена знаками. Насту­
пила эпоха «ксерокса ценности».
Иллюзия истории исчезла, поскольку теперь время отсчитывается
в обратную сторону, подчёркивает Бодрийяр22. Это значит, что конец
близок, что конец уже наступил и что мы находимся по ту сторону
конца. Реальное время нашей современности больше не имеет ничего
общего с хронологическим временем. Все события в нашем мире на де­
ле представляют собой не-события. Символический разрыв во времени
создаёт символический разрыв в сознании. Мы мечтаем избавиться от
истории, которая начинается снова и снова. Мы мечтаем о событии,
которое пришло бы из «другой истории». Именно с этим, полагает
Бодрийяр, была связана шумиха вокруг наступления нового тысяче­
летия. Ни одна из проблем XX века не решена, и нам непонятно, как
теперь жить в веке XXI. Когда всё становится видимым (visible), ничто
21Baudrillard J. Le P aroxyste indiff6rent. P. 19-25 .
22См.: Baudrillard J. A l’ombre du miltenaire ou Le suspens de l’an 2000. P .: Sens &;
Tonka, 2005.
259


не может быть предвиденным (previsible). Поэтому мы у же не можем
помыслить будущее или выбрать направление, в котором хотели бы
двигаться.
«По ту сторону конца» существует лишь виртуальная реальность,
то есть горизонт реальности запрограммированной, где все физиоло­
гические и социальные функции человека становятся бесполезными. В
виртуальности действует только машина автоматического исчезнове­
ния мира. Бодрийяр прибегает к концепту Ф. Гваттари23 и говорит, что
машины желания становятся «крошечными механизмами спектакля»
и, превратившись в машины целибата, исчерпывают свои способности
в пустом роении. Вопрос: «Что делать после оргии?» сменяется во­
просом: «Что делать, когда оргия закончилась?» Нам приходится за­
даться вопросом о том, существовала ли вообще современность. Были
ли когда-нибудь прогресс и осуществление свободы? Поскольку линей­
ная прогрессия современности нарушена, нить истории превратилась
в запутанный узел.
«По ту сторону истории» существуют только сломанные линии
развития, прерывающиеся во всех направлениях. Это и есть глоба­
лизация: расширение человеческих и социальных функций в пустоту.
Бодрийяр, по-видимому, имеет в виду маклюеновский концепт: рас­
ширение человека продолжается в планетарном масштабе, как и пред­
сказывал канадский социолог, только сам этот планетарный масштаб
превратился в умозрительное виртуальное пространство. Навязчивой
идеей человечества становится возврат к истокам. Это стремление за­
ставляет нас заново изобретать начало истории, а по сути —симули­
ровать его.
Вообще-то, говорит Бодрийяр, «конца истории» тоже нет: мы утра­
тили его вместе с историей. И теперь человечество занимается уничто­
жением истории, которой никак не удаётся достичь собственного кон­
ца. Достичь конца —это самое страстное упование западного человече­
ства, ведь только конец может сказать нам, что же в действительности
произошло. Но, будучи погребены в толще медиа, мы не можем ска­
зать, произошло ли что бы то ни было, или нет. Уловка истории как
симулякра в том и состоит, что мы напряжённо ожидаем её конца,
который уже давно произошёл. Пока мы ждём конца, история про­
текает в обратном направлении. Признаком этого, говорит Бодрийяр,
служит возникновение повторяющихся ситуаций: войны, этнические
конфликты, националистические и религиозные восстания повторяют­
ся непрестанно. Бодрийяр даже предлагает назвать их «призрачными
событиями» (ghost-events). События призрачны именно потому, что
23О концепте «машины» Гваттари см.: Дьяков А. В . Феликс Гваттари: ШизО"
анализ и производство субъективности. С. 38 -55 .
260


мы пребываем в дефектной истории. Повторяясь, история превраща­
ется в фарс, а фарс, повторяясь, становится историей.
Бодрийяр согласен с часто даваемым нашей эпохе определением —
«постмодерн» или «постсовременность». Наше время постсовременно
в том смысле, что оно пребывает в состоянии симуляции событий,
единственным основанием которых служат средства массовой инфор­
мации. Это события нереальной, неспособной к обновлению истории,
действующие лица которой выступают не более чем статистами. СМИ
производят события, как капитал производит рабочую силу. Однако
когда рабочая сила становится продуктом капитала, акт работы утра­
чивает своё значение. Так же и произведённое СМИ событие не имеет
никакого исторического значения или политического объяснения. У
нас осталось только одно объяснение исторических, а вернее, псевдо­
исторических, событий — визуальное «объяснение» средствами инфор­
мации. Это значит, что события стали виртуальными. А виртуальность
уничтожает реальное движение истории. В виртуальном мире мате­
риальные условия не принимаются в расчёт. Какое-либо диалектиче­
ское объяснение современной исторической ситуации не представляет­
ся возможным. Виртуальное само является «последним объяснением»
истории и конечным результатом реальных конфликтов. Маркс писал,
что человечество узнаёт о проблеме, когда существуют материальные
условия её решения. Сегодня, говорит Бодрийяр, человечество раз­
мышляет над проблемой только тогда, когда та уже решена. Иными
словами, когда проблема стала отбросом.
О проблеме отбросов Бодрийяр много говорил в своей московской
лекции в 1996 г. Материальные отбросы промышленности и боль­
ших городов являются лишь симптомом качественных, человеческих
и структурных отбросов, которые образуются в результате глобаль­
ной попытки программирования и искусственного моделирования ми­
ра. Однако хуже всего не то, что мы завалены отбросами, а то, что
мы сами становимся таковыми. Вся естественная среда сегодня пре­
вратилась в отбросы, поскольку она никому не нужна и только меша­
ет. Она превратилась в труп, от которого обществу никак не удаётся
избавиться. Место биосферы —на помойке истории. Впрочем, ведь и
сама история выброшена на собственную помойку. Когда западные
общества создают образцовые объекты (города, функции, ансамбли
и т, п.), всё остальное, ненужное наследие прошлого, превращается в
отбросы. Всё, что окружает автостраду,—пустыня. Точно так же в
будущем, пророчествует Бодрийяр, бок о бок с информационными ар­
териями образуются информационные пустыни (своего рода инфор­
мационный «четвёртый мир»), в который будут заперты все те, кого
отвергли СМИ. Цивилизация вполне умышленно производит себя в
качестве отбросов.
261


Современный мегаполис —это «безбрачная машина» (Бодрийяр
вновь прибегает к термину нелюбимого им «Анти-Эдипа») , бесконечно
воспроизводящая сама себя. Д а и сами люди бесконечно воспроизво­
дят себя в качестве отбросов, обслуживающих «безбрачную машину».
Если в примитивных обществах излишек был «проклятой долей», то
западная культура производит огромное количество отбросов, превра­
тившихся в меновую стоимость. Характерная черта западной циви­
лизации состоит в том, что человек становится отбросом своих соб­
ственных отбросов. Современный город —это «музей идеальной де­
конструкции».
Понятие «конца истории» заставляет Бодрийяра обращаться к про­
блематике времени и темпоральности. Понятия «начало» и «конец»
составляют такую же пару, как «причина» и «следствие». Сегодня,
утверждает Бодрийяр, перед нами уже нет причинно-следственных
связей; события стали алеаторными. Точно так же и исторический
процесс стал бессрочным: он не имеет ни начала (которое ускольза­
ет от антропологов и палеонтологов в бесконечность прошлого), ни
конца (который постоянно отсрочивается). Конец —это ещё и конеч­
ная цель, делающая целенаправленным то или иное движение. Однако
мы сегодня втянуты в процессы, развёртывающиеся как цепная реак­
ция; за определённым критическим порогом они становятся экспонен­
циальными, а потому ни цели, ни направленности у западной истории
больше нет и, по-видимому, никогда уже не будет. Мы уже достигли
«точки невозвращения». Процесс уже не имеет человеческого изме­
рения, а потому мир становится вселенной бесплотных абстракций,
симулякров самих себя, продолжающих двигаться по инерции.
Такой ход мысли снова приводит Бодрийяра к весьма важной для
постструктурализма проблематике повторения. Бодрийяр предлагает
весьма нестандартное решение. Делёз утверждал, что «не праздник
Федерации чествует или представляет взятие Бастилии, но взятие Ба­
стилии заранее празднует и повторяет все Федерации; так первая бе­
лая кувшинка Моне повторяет все остальные»24. По логике Бодрийя­
ра, праздники Федерации —это ц есть единственная наша реальность,
в то время как взятие Бастилии отменяется из-за отсутствия интереса
к оному. Такова ситуация с событиями прошлого. Но и ситуация с со­
бытиями гипотетического будущего ничем не отличается: нам уже не
грозит ядерная война, поскольку «нет никакой бомбы, которая не взо­
рвалась прежде, чем её изобрели... Взрыв уже произошёл, а бомба —
всего лишь метафора»25.
Некоторые исследователи отмечают склонность Бодрийяра к пре­
24Делёз Ж. Различие и повторение. С. 14.
25Baudrillard J. Cool Memories / Transl. by С. Turner. L.; N. Y.: Verso, 1990. P. 55.
262


увеличениям. Так, Д . Келлнер пишет: «На мой взгляд, Бодрийяр пре­
увеличивает разрыв между модерном и постмодерном, представляя
возможное будущее как уже существующую реальность и усматривая
футуристическую перспективу в настоящем, как в традиции “чёрной”
фантастики, в диапазоне от Хаксли до киберпанка»26. Однако фанта­
стика, как известно, не предсказывает будущее, а предотвращает его.
Роман Оруэлла не утрачивает своей значимости оттого, что к 1984 г.
в Англии не был построен «ангсоц». То же можно сказать и о проро­
чествах Бодрийяра.
После террористического акта в Нью-Йорке 11 сентября 2001 г.
Бодрийяр заявил, что «забастовка событий» кончилась. Кончилась
стагнация, в которой мир пребывал на протяжении 1990-х гг. Паде­
ние башен-близнецов в Нью-Йорке —это «абсолютное событие», собы­
тие в чистом виде, концентрирующее в себе все события, даже ещё не
бывшие, «мать событий»27. Распространение терроризма и антитерро­
ризма показало, что великие мифы о будущем —Прогресс, Наука, Тех­
ника, История —умерли. Взамен единого европоцентристского гипер­
текста мы видим рождение множества малых текстов —религиозных,
этнических, политических. Сегодня нам нужен новый миф: поскольку
миф о целесообразности Добра больше не работает, необходимо ис­
кать абсолютный ориентир в целесообразности Зла. Так происходит
мифическое возвышение абсолютного Зла.
Теракт в Нью-Йорке, говорит Бодрийяр, открыл эпоху всепроника­
ющего и вездесущего террора. Это глобальное криминальное событие
необходимо уравновесить другим мифологическим событием, напри­
мер Холокостом. Холокост теперь — не историческое событие «с огра­
ниченной ответственностью», но культовое событие, фетиш, аккумули­
рующий сознание всеобщей жертвенности. Все мы —депортированные
и уничтоженные евреи; все мы —эсесовцы. Виртуальность овладевает
событием и превращает его в универсальный миф. Становясь осново­
полагающим мифом, Холокост утрачивает свою реальность.
Сегодня в общественном сознании соткался миф о существова­
нии «Оси зла». В неё входят не только вскармливающие террористов
исламские государства, но и природные катастрофы. Цунами —тоже
часть «Оси зла». Волна цунами сливается с волной террора, а волна
гуманитарной помощи жертвам цунами сливается с антитеррористи-
ческим походом на Восток. Международный терроризм принимает об­
лик природного бедствия, и наоборот. Природные катаклизмы сегодня
тоже проходят по ведомству терроризма, поскольку точно так же нару­
шают мировой порядок. Боги, вызывающие цунами, —террористы. За
26 Kellner D. Jean Baudrillard After Modernity: Provocations On A Provocateur and
Challenger.
27Cm.: Baudrillard J. L ’esprit du terrorism e.
263


природные катастрофы отвечают боги, за промышленные катастрофы
берут ответственность террористы. Всё это создаёт алиби для тотали­
тарного распространения Добра. Если во всём виноват Бог, его следует
привлечь к ответу. Обвинения против него: использование секретной
информации в корыстных целях (много знает, но ничего не говорит);
незаконное‘хранение Истины (он заставляет нас разувериться в его
существовании); попытка ускользнуть от правосудия (не существуя,
он тем не менее находит средства, чтобы исчезнуть). Если удастся его
арестовать, говорит Бодрийяр, его следует сжечь и развеять пепел по
Интернету. Когда же мы останемся без Бога и его провидения, следу­
ет нейтрализовать любое событие посредством превентивного террора.
Это уже Зло, не противостоящее Добру, но порождённое его избытком.
Апокалипсис Добра.
Фотографии, запечатлевшие пытки в тюрьмах Багдада, — это пор­
нография войны, крайняя форма её низости. Война перестала быть
лишь войной, на которой убивают людей, превратившись в инфан­
тильное и комически жестокое реалити-шоу, в безнадёжную иллюзию
могущества. Американское могущество уже не знает, что ему делать
с собой; его власть больше не имеет объекта и конечной цели, не ви­
дит своего врага и в то же время осознаёт свою полную безнаказан­
ность. Это могущество теперь может только проявлять насилие по
поводу и без повода, являясь выражением насилия, применяемого к
самому себе. Извращённое остервенение этого сверхмогущества есть
самоунижение и самоотречение. Американцев превзошло их собствен­
ное могущество, и теперь они не контролируют его. При этом, говорит
Бодрийяр, не стоит возлагать вину на одну Америку, ибо за этими
зверствами стоит весь Запад. Неважно даже, подлинные эти снимки
или фальшивые. Важно то, что они являются частью этой войны. Фо­
тография сегодня столь же виртуальна, как и сама война. На снимках
запечатлено символическое истребление.
Обращение в связи с темой «конца истории» к концепции Ф. Фуку­
ямы не только неизбежно, но и полезно для нашего исследования, по­
скольку оно позволяет показать логическую связность работ Бодрийя­
ра. Исходя из различных устанбвок, Фукуяма и Бодрийяр совершенно
различно трактуют тему «конца истории».
«Конец истории» у Фукуямы —завершение того, что сам он назы­
вает «универсальной историей». Этот концепт он перенимает у христи­
анской модели исторического движения человечества. Проект «уни­
версальной истории» —это попытка обнаружить универсальный мо­
тив и основную причину человеческой истории. При этом Фукуяма с
неизбежностью принимает и христианское представление о суверен­
ном субъекте, модифицированное философией Нового времени. Ход
истории, согласно концепции этого философа, определяется не эко­
264


номической, а моральной сферой, основным узлом которой являет­
ся борьба индивида за признание. Метафизическим основанием та­
кой концепции выступает философия истории Гегеля в её кожевской
трактовке28. Принципы свободы борьбы за признание в полной мере
реализуются в принципах либерализма и демократии. Иными слова­
ми, исторические процессы «неукоснительно» ведут все государства
к установлению режима либеральной демократии. А либеральная де­
мократия —это конечная точка «идеологической эволюции» человече­
ства и конечная форма человеческого правления, то есть «конец исто­
рии»29. Это не прекращение событий, но конец истории как единого
эволюционного процесса вследствие достижения наиболее адекватной
модели государственного устройства, после которого дальнейшее дви­
жение оказывается невозможным. Кроме того, это не только конец
проекта универсальной интерпретации, но и завершение порождаю­
щей и поддерживающей эту интерпретацию традиции.
Фукуяма утверждает, что человек руководствуется стремлением,
которое греки назвали thymos, —импульс к прогрессивным и «восхо­
дящим» изменениям человека, а также локус человеческой личности.
Борьба за признание разворачивается именно в этой плоскости: thymos
существует как megalothymia и isothymia. Megalothymia есть стремле­
ние к превосходству, доминированию и власти, то есть то, что в геге­
левской схеме движет Господином. Isothymia —стремление к равному
признанию и базис демократии. Megalothymia порождает конфликты
и войны и характерна для исторических и аристократических обществ.
Реализация isothymia порождает демократическое равенство и «хоро­
нит» историю. Собственно, осуществление демократии —это торже­
ство «последнего человека», столь презираемого Ницше: «Земля стала
маленькой, и по ней прыгает последний человек, делающий всё ма­
леньким. Его род неистребим, как земляная блоха; последний человек
живёт дольше всех. “Счастье найдено нами”, — говорят последние лю-
чп
ди и моргают» .
Для Бодрийяра неприемлемы многие исходные установки Фуку­
ямы. Во-первых, сомнительна роль моральных факторов в качестве
движущей силы истории. Хотя Бодрийяр и говорит о символическом
обмене, в котором конституируются признание и социальный престиж,
источником этого процесса он не считает осознанное стремление к при­
28Как отмечает Б. Г. Соколов, у Фукуямы «метафизический базис —гегелевский,
но интерпретация этого базиса скорее Кожева» (Соколов Б. Г. Генезис истории.
С. 288).
29См.: Fukuyama F. The end of history and the last man. N. Y.: The Free Press,
1994. Р . XI.
30 Ницше Ф. Так говорил Заратустра. Книга для всех и ни для кого / Пер.
Ю. М. Антоновского // Сочинения: в 2 т. / Сост. К. А. Свасьяна. М.: РИПОЛ
КЛАССИК, 1998. С. 12.
265


знанию. Эта ссылка на «природную» потребность в признании совер­
шенно бездоказательна. Во-вторых, существование суверенного субъ­
екта как «естественного» состояния индивида само по себе является
идеологическим продуктом классической эпохи. В -третьих, христиан­
ский телеологизм основывается на мифологии творения, замененной
у Фукуямы мифологией «естественных потребностей», против кото­
рой Бодрийяр борется всю свою жизнь. В -четвёртых, само представле­
ние об универсальности исторического развития является продуктом
европоцентризма, отказ от которого Р. Панвиц ещё в 1917 г. обозна­
чил термином «постмодернизм». Поэтому для Бодрийяра «конец ис­
тории» —это не достижения райского состояния демократии, а именно
прекращение исторической событийности. Ведь реальностью истории,
по мысли Бодрийяра, может быть только последовательность событий,
а всё прочее: «прогресс», «движение», «развитие» и т. п. — мифология.
Что же касается «исторической науки», она может продолжать своё
существование сколь угодно долго, симулируя историческое «движе­
ние» и «прогресс».
Бодрийяр, конечно, чу жд ницшевского аристократизма: он не пре­
зирает «последнего человека», напротив, он говорит, что «молчаливое
большинство» является единственной революционной силой современ­
ности. Однако в его работах постоянно звучит призыв к признанию
Зла наравне с Добром: «От времени до времени немного яду: это вы­
зывает приятные сны. А в конце побольше яду, чтобы приятно уме­
реть»31. Если у Ницше этот «яд» — лишь снотворное, то у Бодрийяра
это то, что способно пробудить «последнего человека».
РАЗЛОМ III. ГНОСТИЦИЗМ
От Фалеса до наших дней, достигая край­
них пределов мысли, ф ил ософы спорили о том,
должна ли мысль остановиться на Трёх или
Двух, должна ли она достигнуть Единого или,
по крайней мере, долж на стр ем ит ься к его до­
ст ижению ; по правде говоря, все сход ились на
Диаде.
А. Кожев. Предисловие к произведениям Ж ор ж а Б а та я
Бодрийяр охотно признаёт себя манихеем. В интервью журналу «Spiegel»
он весьма ясно декларирует свои убеждения:
Бодрийяр: Несомненно, зло существует изначально...
« Spiegel»: Вы могли бы объяснить это, не ссылаясь на Бога?
31Там же.
1 Der Spiegel. 2002 . N 3.
266


Бодрийяр: В восемнадцатом веке Руссо и другие пытались сделать это, но не
слишком убедительно. Н аилу чша я и сам ая простая гипотеза д ействи тельно с ост ои т в
постулировании Б о га. Б ог похож на д ем ократию : наименее коррумпирован и потому
является лучш им из возможных решений.
«Spiegel» : Слушая вас, можно заключить, что в Средние века вы были бы ката­
ром.
Бодрийяр: О да, я люблю мир катаров, потому что я манихей.
«Spiegel»: . . . И разделяете убеждение в том, что существует вечная оппозиция
между светом и тьмой, добром и злом .. .
Бодрийяр: ...Да, катары считали материальный мир злым и дурным, создан­
ным демонами. В т о же время они сохра няют веру в Б ога , св я то сть и возможность
совершенствования. Э т о намного более рад икальная точка зрения, нежели т а , которая
рассматрив ает зло только как нед остато к добра2 .
Концепцию такого порядка вещей, который отсылает к добру, утверждает
Бодрийяр, следует заменить концепцией судьбы, то есть порядка, связанного
со злом. « А исходить из зла, рассматривать его в качестве единственного ис­
точника производящей работу энергии— значит разделять манихейскую, более
того, катарскую точку зрения на вселенную»3 . Манихеи, говорит Бодрийяр в
«Символическом обмене», «толковали земной мир как агонистическую двой­
ственность— уже на этом свете — доброго и злого начал; они низводили ад на
землю, что было столь же безбожно, как и низводить на нее рай». Тем самым
они «снимали с рая и ада глазурь неземного бытия», за что и подверглись же­
сточайшим репрессиям со стороны Церкви, ведь стремление к «осуществленно­
му совершенству, неразличимости духа и тела, имманентному спасению через
коллективную веру» означает насмешку над «смертельной властью» церквей4.
К этой неразличимости духа и тела стремится и Бодрийяр.
Действительно, он весьма близок к манихейству в своём признании су­
ществования зла как созидательного принципа мира, в котором мы жи­
вём. Но к его манихейству можно подойти ещё и с другой стороны — че­
рез аллегорическое ницшеанство П. Клоссовски5. Как замечает Т. Раджан,
ницшеанство Клоссовски представляет собой «радикальный антикапитали-
стический шизоанализ», который усматривает позади симулякров «фанто­
мы»6 . После Августина языческие боги были закамуфлированы и предста-
Ли в виде демонов. Не имея возможности прямого контакта с богами, че-
л°век обращается к посредствующим сущностям— ангелам или демонам, —
с тем чтобы «соблазнить» богов. По выражению Ж . - П . Маду, Клоссов-
СКи занимается «симуляцией нерепрезентативного», соблазняя незримых бо-
г°в посредством моделей7. Так же и Бодрийяр «соблазняет» богов обще-
j 2Baudrillard J. This is the Fourth World War: The Der Spiegel Interview With
Baudrillard. См. также: Au-dela du vrai et du faux, ou le malin gёnie de l’image
' pahiers Internationaux de Sociologie. 1987. Vol. 82 (January-June). P. 139-145.
одрийяр Ж. Пароли. От фрагмента к фрагменту. С. 131-132.
одрийяр Ж. Символический обмен и смерть. С. 261.
£ речь идёт о романе Клоссовски «Бафомет» (1965). См.: Klossowski P. The
a^ o m e t / Transl. by S. Hawkes and St. Sartarelli. N. Y.: Marsilio, 1998.
Rajan T. Baudrillard and Deconstruction.
Madou J.- P . Бётопв et simulacres dans l’ouevre de Pierre Klossowski. P .:
ll*cksieck, 1987.
267


ства потребления, произнося их «имена». Традиция очень давняя, и возво­
дить её можно не только к гностическим учениям, но и к египетской «Книге
мёртвых».
Австралиец Дж. Смит в своей интереснейшей статье «Гностик Бодрийяр:
Философия терроризма в поисках чистого явления»8 называет метафизику
Бодрийяра «постмарксистским гностическим нигилизмом». Смит не одинок
в таком понимании идей французского философа. Так, У. Сантамария тоже
предлагает «поместить работы Бодрийяра в давнюю традицию гностического
манихейства»9. П. Фосс, напротив, говоря о близости Бодрийяра к Пиррону,
умалчивает о его пристрастии к манихейству10. Большинство же исследова­
телей, затрагивающих эту тему, — например, Э . Верник11, Г. Геноско12, А. Хо-
лоденко13, Ф. Боттинг14, — единодушно отмечают манихейскую линию в фи­
лософии Бодрийяра. Остановимся немного подробнее на работе Дж. Смита,
во многом резюмирующей исследования по теме «Бодрийяр и манихейство»,
оставив пока в стороне вопрос о путанице в терминах «гностицизм» и «мани­
хейство».
Смит считает, что Бодрийяр произвёл синтез нигилизма и радикального
скептицизма с постмодернизмом в свете терроризма. Говоря о событиях 11 сен­
тября 2001 г., Смит замечает, что эта катастрофа «ускорена Бин Ладеном и
предвещана гностиком Бодрийяром». «Гностик Бодрийяр прославляет терро­
ризм, побуждающий к отказу от реальности». Космогоническая драма мани­
хейства состоит в отделении Добра от Зла и Света от Тьмы. Иными словами,
подчёркивает Смит, речь идёт об исчезновении человека и достижении миром
абсолютной чистоты. Именно поэтому, по мысли Смита, Бодрийяр занима­
ется поисками некоего эфемерного момента, в который вещи ещё не имеют
значения. Ритуальное выражение такого поиска— терроризм как самая ради­
кальная форма истребления знаков. Так что гностики — первые террористы,
занимавшиеся отрицанием реальности. Символический терроризм средневеко­
вых манихеев — катаров — был вызовом для Церкви, которая ответила на него
терроризмом физическим, отправив на костры десятки тысяч альбигойцев.
8Smith J. The Gnostic Baudrillard: A Philosophy of Terrorism Seeking Pure Ap­
pearance // The International Journal of Baudrillard Studies. 2004. Vol. 1. No 2.
9Santamaria U. Jean Baudrillard: Critique of a Critique / Transl. by J. Macdonald
/ / Critique of Anthropology. 1979. Vol. 4. N13-14 . P. 192-193.
10Foss P. Despero Ergo Sum // Seduced and Abandoned: The Baudrillard Scene.
Ed. A. Frankovits. Glebe, 1984. P . 15.
11 Wemick A. Post-Marx: Theological Themes in Baudrillard’s America / / Shadow
of Spirit: Postmodernism and Religion. Eds. Ph. Berry and A. Wernick. L.; N. Y.:
Routledge, 1992. P. 63; Wemick A. Jean Baudrillard: Seducing God Ij Post-Secular
Philosophy: Between Philosophy and Theology. Ed. Ph. Blond. L.; N. Y .: Routledge,
1998. P . 357-358 .
l2Genosko G. Baudrillard and Signs: Signification Ablaze. L.; N. Y .: Routledge, 1994.
P. 31.
13Cholodenko A. The Logic of Delirium, or the Fatal Strategies of Antonin Artaud
and Jean Baudrillard // 100 Years of Cruelty: Essays on Artaud. Ed. E . Scheer. Sydney:
Power Publications and Artspace, 2000. P. 155-156.
14Botting F. Bataille, Baudrillard and Postm odern Gothic // Southern Review. 1994.
Vol. 27. N4. P. 495-499.
268


В интервью с К. Байяр и Г. Найтом15 сам Бодрийяр говорил о своей близо­
сти к альбигойцам, унаследованной от предков-крестьян. И не случайно мно­
гие называют его «первосвященником постмодернизма»16. Смит полагает, что
такой титул вполне подходит философу, синтезировавшему «гностический ни­
гилизм», но сам Бодрийяр «держит это в тайне». То ли в шутку, то ли всерьёз
Смит рассказывает, 1) что «первосвященник» в беседе с ним подчеркнул край­
нюю важность для него манихейства и немедленно перевёл разговор на дру­
гую тему, 2) что, услышав о его статье «Гностик Бодрийяр», он повернулся к
Н. Цурбругу и сказал: «Это опасный человек!» Оставив шутки, Смит заявляет,
что в работах Бодрийяра можно усмотреть переход от марксизма к гностициз­
му (подразумевая под последним именно манихейство): бодрийяровский пост­
марксизм, говорит он, носит не диалектический, а дуалистический характер.
Добро и Зло — не диалектические противоположности, способные к взаимному
переходу, но вечные антагонисты. Такую логику, подчёркивает Смит, мы нахо­
дим уже в книгах Бодрийяра 1970-х гг. (У. Сантамария находит манихейство
уже в «Системе вещей»17). А в юношеской поэме «Гипсовый ангел» будущий
философ говорит о «стойком Мани», казнённом в Персии.18
Попробуем разобраться с этой линией в творчестве Бодрийяра. Прежде
всего, вышеназванные комментаторы не вполне правомерно смешивают мани­
хейство и гностицизм. Манихейство зиждется на метафизическом дуализме,
тогда как гностицизм сочетает в себе метафизический монизм и этический
дуализм. Поэтому следует различать эти внешне сходные доктрины. Мы бе­
рёмся утверждать, что Бодрийяр — скорее именно гностик, ведь «Евангелие от
Бодрийяра» звучит следующим образом: «Глубокая трещина в космическом
устройстве — это, строго говоря, не источник света, но свет ведёт своё про­
исхождение именно от неё. Вначале трещины не было, затем она появилась.
И появившись, она создала нечто подобное материи и антиматерии. Будучи
отделённой от своего антипода и сосланной в космическое пространство, ан­
тиматерия, однако, не исчезла, она продолжает существовать и выступает в
качестве некоего чёрного континента, без всякого сомнения, как и материя,
излучающего энергию»19. Разберёмся с этой «космогонией».
«Они говорят, — пишет Ириней Лионский, имея в виду валентиниан, — что в
невидимых и неименуемых высотах сперва существовал какой-то совершенный
Эон, которого называют Первоначалом (Проарх^), Первоотцом (Протс&тоор) и
Глубиною (ВиЭбс;). Он — необъятный и невидимый, вечный и безначальный, су­
ществовал бесчисленные века времён в величайшей тишине и спокойствии»20.
По сведениям Ипполита Римского (Ref. VI 29, 3 -4), среди валентиниан велись
какие-то споры относительно того, присутствует ли в этом Абсолюте порож­
15Bayard С., Knight G. Vivisecting the 90s: An Interview with Jean Baudrillard
/ / Recherches semiotiques. 1996. Vol. 16. N1-2 .
16C m .: Baud rillard Live: Selected Interviews. P. 21.
17Cm.: Santamaria U. Jean Baudrillard: Critique of a Critique. P. 192-195.
18B англ. переводе см.: Baudrillard J. Stucco Angel / Transl. by S. Thomas / / The
Uncollected Baudrillard. Ed. G . Genosko. L.: Sage, 2001.
19Бодрийяр Ж. Пароли. От фрагмента к фрагменту. С. 184.
20Ириней Лионский. Пять книг обличения и опровержения лжеименнаго знания
// Творения / Пер. П. Преображенского. СПб ., 1900. С. 21.
269


дающее, женское начало. Одни говорили, что никакого женского начала в нём
нет, другие, «полагая, что мужское начало не в силах самостоятельно произ­
вести что-либо, прибавляют к нему Тишину, как его супругу, для того чтобы
он мог стать О тцом»21. Этот Отец, как бы то ни было, существует в совершен­
ном одиночестве и никак себя не проявляя22. Ириней (X I, 1), излагая учение
Валентина, говорит, что в начале всего существует неименуемая Двоица, ко­
торая, впрочем, всё-таки именуется: Неизречённый и Молчание23. Это как раз
то, о чём Бодрийяр пишет: «Вначале трещины не бы л о ...» В этот момент
вещи ещё не имеют значения. Как говорится в Берлинском папирусе, «есте­
ство ([cpuSu;) любое, форма (теХаВца) любая, тварь ( k tiSu;) любая существуют
одна в другой и совместно... » 24 Вещи приобретают значения, лишь становясь
вещами-знаками, то есть в своей взаимосоотнесённости. Первоотец же — такое
состояние вещей, при котором они имеют «нулевую степень», то есть самодо­
статочность, не отягчённую меновой и потребительной стоимостью. Поэтому
«Евангелие египтян» понимает Первоотца как «Эона эонов, самородного, са-
морождённого, родящего, инородного»25, то есть содержащего в себе потен­
цию различения, но самого по себе от неё свободного. «Апокриф Иоанна»
подчёркивает, что он «не определяем, ибо нет никого, чтобы заранее опреде­
лить его»26, и, что ещё важнее, «неназываемый по своему имени, ибо не могло
быть такого, кто существовал бы до [него], дабы дать Ему им я»27.
« . . . З а т е м она [трещина. — А Д.] появилась». Гностический Первоотец,
или Глубина, производит из себя творческую Мысль. Ириней говорит даже,
что Мысль (E v v o ia) была Первоначалу «соприсуща». Мысль, по Иринею, на­
зывается у валентиниан также Благодатью (Х&рк;) и Молчанием (Hiyi^). По-
видимому, валентинианское учение в иринеевом изложении следует понимать
в том смысле, что Первоначало, само будучи выше всякого определённого бы­
тия, имеет в себе абсолютную возможность всего определённого бытия, что
и называется здесь Молчанием. Сходным образом определяется первоначало
в системе Симона Волхва: это двойственный огонь, скрытый и явный (пер­
вый скрывается во втором, а второй возникает из первого), характеризуемый
21Цит. по: Школа Валентина: (Фрагменты и свидетельства) / Пер. Е . В. Афо-
насина. СПб .: Алетейя, 2002. С. 113. Ириней говорит, что «о самой Глубине у них
много различных мнений. Одни говорят, что она не имеет четы, не есть ни мужско­
го пола, ни женского , и вообще не есть что-либо; а другие называют её мужеско-
женскою, приписывая ей естество гермафродита» (Ириней Лионский. Пять книг
обличения и опровержения лжеименнаго знания. С. 55).
22 «Существовал только один Отец, нерождённый, вне времени и пространства,
который не имел (в себе) ни советчика, ни какой иной сущности, о которой можно
каким-либо образом помыслить. Он был абсолютно один, в пустоте, покоящийся в
полном одиночестве)» (цит. по: Школа Валентина. С. 115).
23Подробнее см.: Дьяков А. В. Гностицизм и русская философия: (Опыт
историко-философского анализа). М .: Изд-во МГСУ «Союз», 2003.
24Сочинения гностиков в Берлинском коптском папирусе 8502 / Пер. А. С. Чет-
верхухина. СПб .: Алетейя, 2004. С . 137.
25 «Евангелие египтян» —памятник мифологического гностицизма / Пер.
Е. Б . Смагиной // Вестник древней истории. 1994. N* 2. С. 232.
26Сочинения гностиков в Берлинском коптском папирусе 8502. С. 161.
27Там же. С. 163.
270


у Симона также аристотелевскими понятиями потенции и акта. Первый акт
первоначала есть всеобъемлющая мысль (emvoioc), рождая которую абсолют
определяется как ум и отец. Мыслящий Первоотец — это и есть та «трещина»,
о которой толкует Бодрийяр. Вернее даже, не сам он трещина— он трещиной
быть не может, ибо он вообще не может быть чем бы то ни было,— трещи­
ну, или, как сказал бы Делёз, «складку», образует его мысль. С появлением
этого различения появляется и возможность для «осуществления» материи и
антиматерии. А вещи обретают значение, то есть форму.
С этого момента начинается история мира симуляции. Ведь изначальный,
«подлинный» мир заключался в первом Эоне, который «не из тех, кто суще­
ствует». Видимый мир, а вернее, мир видимостей, возникает благодаря сочета­
нию сил добра и зла. Зло в гностицизме понимается не субстанциально. Зло —
это небытие, а оппозиция бытие/небытие возникает из «трещины»-мысли, о
которой шла речь выше. Поэтому позицию Бодрийяра стоит считать гности­
ческой. Симулякры не являются «подлинным» бытием, то есть Добром, по­
скольку они пусты и представляют собой чистые видимости, которые не обме­
ниваются ни на какую реальность, но только друг на друга. В то же время, они
не являются и Злом как небытием, ибо небытие — это только небытие, и не бо­
лее того. Симулякры — пребывание бытия в небытии, то есть сочетание Добра
и Зла. Гностики разворачивают целый эпос о выхождении плеромы-бытия в
кеному-небытие, благодаря чему и возникает мир видимостей.
Алиби симулякра обеспечивается «принципом реальности», то есть пла­
тоновской доктриной, согласно которой видимости обмениваются на реальные
сущности. В христианстве этот принцип предстаёт как доктрина о Боге, про­
изводящем творение ex nihilo. Гностики утверждают, что из ничего может про­
изойти лишь ничто, то есть, проще говоря, ничего не может произойти. Перед
нами наглядная трансформация мифа: церковное христианство выдвигает в ка­
честве «алиби» реальности миф о Боге-творце; капиталистическое общество
ставит на его место миф о «природе», обеспечивающей функционирование
потребительной стоимости. Даже Маркс не смог избежать этого мифа и стал
его верным проповедником, хотя и подверг критике фетишизацию товарно-
денежных отношений. Гностики предприняли мифологическую критику эко­
номии творения, Маркс — критику политической экономии Капитала, Бодрий­
я р — критику политической экономии знака (вернее, того, что П. Бурдьё назвал
«символическим капиталом», — форм, которые принимает Капитал, восприни­
маемый как легитимный28). Такая трёхчленная схема прекрасно вписывается
в предлагаемую Бодрийяром генеалогию симуляции (табл. 9).
На IV стадии симуляции ссылки на реальность отпадают за ненадобностью,
поэтому непонятно, возможна ли здесь какая-то форма критики. Сам Бодрий­
яр не даёт на этот вопрос удовлетворительного ответа. По-видимому, критика
здесь вообще не представляется возможной, поскольку она изначально вклю­
чена в симулятивные процессы.
Описанный гностиками мир си муля кров — это пустое пространство
(kenoma), которое, собственно, и конституируется только симулякрами. Сами
же симулякры представляют собой своего рода «свечения» частиц плеромы,
28См.: Бурдьё П. Социальное пространство и символическая власть. С. 70.
271


Стадия
симуляции
IV
Таб,
^,
ф о рма симуляции
^ орение (поделка)
■рромышленное про­
изводству
Соб с тв енно симуля­
ци я ______________________
фрактальная симу­
л яции___________
Принцип
реальности
Бог-творец
Природа
Семиотическая
реф ерентность
Форма крити ки
Гностицизм:
миф5}^Г\
ческая критика эконом^
креационизма
Ии
Марксизм: критика
политэкономии
Бодрийяр: крити ка
политэкономии знака
вошедших во взаимодействие с кеномой. Таким образом, существование ми­
ра видимостей поддерживается симуляцией. На это можно, конечно, возразить
что частицы светоносной плеромы отнюдь не пусты, что, напротив, только они-
то и являются бытийными элементами. Но мы предлагаем вспомнить, что же
представляет собой плерома. Плерома— божественная личность, иерархически
разделённая на эоны, но сохраняющая своё единство вплоть до неправомерных
действий Софии, пламенно устремившейся к Первоотцу и потому выброшен­
ной из плеромы вместе с частью божественной субстанции, ставшей душами
пневматиков. Первоотец же, источник самораскрывающейся плеромы, как мы
помним, «не из тех, кто существует». Собственно, существование есть нечто
недолжное, результат хаотического возмущения в виртуальном порядке эонов,
как сказал бы Новалис, «болезнь духа». Так что симулякры дважды иллюзор­
ны: во-первых, как иллюзия кеномы, скрывающая её пустотность, а во-вторых,
как временное (греческий термин «А icov» означает «век», чистую темпораль-
ность в отсутствие пространственности) и буквально виртуальное состояние
плеромы, существующее лишь в качестве момента самопознания «не-сущего
отца», как называл его Василид.
Ещё один, весьма важный для нас, момент: симулякры не есть порожде­
ние Зла, Добро ответственно за их генезис в равной степени. Поэтому не стоит
понимать гностиков и Бодрийяра как радикальных борцов против мира симуля­
ции, вроде философов Франкфуртской школы. Это алиби революционеров —
тоже симулякр.
Видимости умножает демиург — злой демон симуляции, о котором писал
Бодрийяр. Едва ли стоит отождествлять этого древнего демона с Капиталом.
Капитал — лишь одно из его обличий. Любая его персонификация — просто
ещё один симулякр. Однако этот диффузный демон порождает целую систе­
му подавления и поддержания иллюзий. В наши дни его самый наглядный
образ — телевидение. Демиург Ялдабаот, создатель и устроитель мира види­
мостей— это и есть медиа. Архонты соблазняют нас участвовать в симуляции:
«Некоторые же дадут себе имя, — поскольку они находятся под воздействием
архонтов, — некоего мужа и нагой женщины, которая имеет множество обра­
зов (цорф^) и подвержена множеству страстей»29. Путь пневматика пролегает
29Апокалипсис Петра / Пер. А.Л . Хосроева / / Хосроев А. Л . Из истории раннего
272


по территориям демонов-посреди иков — архонтов, которые посредствуют меж­
д у миром видимостей и плеромой. Но при этом сами архонты из посредников
превращаются во властителей нашего мира: medium is message. В отличие от
Маклюена, гностик Бодрийяр не даёт увлечь себя этому демону-обольстите-
лю. Впрочем, не стоит понимать медиа как исключительно дьявольское творе­
ние30, ибо здесь также присутствуют две стороны мира. Дьявольским орудием
становятся те медиа, которые сами делаются сообщениями, те зоны, которые
закрывают для пневматика проход в плерому. Спаситель же «пригвоздил силы
тринадцати эонов и через них установил тех, что движутся взад и вперёд, и
вооружил их оружием знания истины .. . » 31
В апокрифическом тексте «Деяния Иуды Фомы апостола» апостол испол­
няет замечательный гностический гимн об обществе потребления. Здесь гово­
рится о юноше, который отправился в Египет, чтобы отобрать жемчужину у
Змея. В Египте он снял свою светоносную одежду и, отведав блюд египетской
кухни, всё позабыл и уснул. Он получил из дома письмо с напоминаем о том,
зачем оказался в Египте. Это средство сообщения было из тех, которые Маклю­
ен называет «hot»: «оно полетело, подобно орлу, царю всех птиц, прилетело, и
опустилось около меня, и стало всё говорить. И голосом его, и шелестом его я
был разбужен и восстал от сна моего»32. Хорошо разбирающийся в стратегии
симуляции юноша соблазняет Змея: «И начал прельщать я его, змея стр аш­
ного, вздыхающего. Усыпил я его, и убаюкал его, ибо имя отца моего над ним
упом янул...» Юноша, как мы видим, оперирует лакановским «патернальным
означающим», оборачивая против общества потребления его же средство —
соблазн. Добыв жемчужину, он отправляется домой, ведомый всё тем же «хо­
лодным» средством коммуникации: «И послание моё, побудитель мой, предо
мною на дороге я нашёл. И так же как голосом своим оно пробудило меня, так
же светом своим оно меня вело»33. Герой гимна не пытается предпринимать
революционных действий против усыпившего его общества. Напротив, он со­
крушает это общество своим «молчаливым согласием» — впитыванием медиа­
посланий безо всякой референции и отклика, а в решительный момент обора­
чивает усыпляющее воздействие медиа против усыпившего его общества. И по
принципу символического обмена Змею ничего не остаётся, как уснуть.
Таким же образом поступает и «молчаливое большинство», которое своим
молчанием бросает вызов плероме. Эта последняя в ответ раскрывается как
Молчание Первоотца. И это вполне понятно, ведь «Отец света всех вещей.. .
христианства: На материале коптской библиотеки из Наг-Хаммади. М .: Присцельс,
1997. С. 318.
30Несмотря на то что и гностики, и Бодрийяр порой впадают в пафос отрица­
ния мира симуляции, « ...о н и создадут ещё одно подражание (dvTtjit^ov) во имя
Мертвеца, то есть Гермы, первенца неправедности, для того чтобы малые сии не
Поверили в свет, который действительно существует» (там же. С. 320).
31Евангелие египтян. С. 236 .
32Деяния Иуды Фомы апостола / Пер. Е. Мещерской // Мещерская Е. Апокри­
фические деяния апостолов: (Новозаветные апокрифы в сирийской литературе).
Присцельс, 1997. С . 224 -225 .
33Там же. С . 225.
273


[произошёл] из Молчания и покоит[ся] в безмолвии»34. Отец света, или Ло­
гос, есть звучащее слово Молчания. Поэтому откликом ему, высвечивающему
все вещи, должен стать мир «слов и вещей». Принимая же (вы)зов молчания,
он и сам покоится в безмолвной неразличимости. Такова структура вызова,
которую пневматик бросает архонтам: «О , если бы я смог [получить] такой
знак, который [архонты] были бы не в состоянии перенести.. . » 35 Если архон­
ты выступают подателями «жизни» как «природы», необходимо немедленно
отказаться от их дара, ведь они живут только отсрочкой ответного дара со
стороны человека. И пневматик находит основание для такого революционно­
го действия: «Тот, кто познал мир, нашёл труп, и тот, кто нашёл труп, — мир
недостоин его»36. Смерть — это тот вызов, на который архонты могут ответить
только своей смертью.
Мировой процесс в гностицизме мыслится как апокатастасис, то есть «ве­
ликое восстановление» изначального состояния вещей. Это восстановление
возможно лишь за счёт достижения «прозрачности» мира видимостей, о кото­
рой так много говорит поздний Бодрийяр. Этот процесс начался как достиже­
ние прозрачности того, что изначально абсолютно непрозрачно и представляет
собой Глубину (Виббс;). Так же он должен и завершиться, и теперь органом по­
знания, а по сути самопознания, Абсолюта становится пневматик. Постигая
мир видимостей и «принимая» его в себя, он в себе этот мир «разрешает» —
не в гегелевском смысле, снимая его противоречия и производя синтез, но
без остатка, делая его абсолютно «прозрачным». Пневматик подобен персту
будды, указующему на вещи, которые обретают при этом абсолютную прозрач­
ность пустоты. Когда все симулякры станут прозрачны, мир видимостей пере­
станет существовать: исчезнет история как событийная последовательность. О
такой «забастовке событий» и пишет Бодрийяр: начало истории отодвигается
в бесконечность прошлого, а её конец переносится в бесконечное будущее. Это
замечательно формулирует автор «Евангелия от Фомы»: «Ученики сказали
Иисусу: Скажи нам, каким будет наш конец. Иисус сказал: "Открыли ли вы
начало, чтобы искать конец? Ибо в месте, где начало, там будет конец” » 37.
Конец истории — это не только остановка событий. Это смешение всех цен­
ностей и видимостей. «Иисус сказал им: Когда вы сделаете двоих одним, и
когда вы сделаете внутреннюю сторону как внешнюю сторону и внешнюю сто­
рону как внутреннюю сторону и верхнюю сторону как нижнюю сторону, и когда
вы сделаете мужчину и женщину одним, чтобы мужчина не был мужчиной
и женщина не была женщиной, когда вы сделаете глаза вместо глаза и ру­
ку вместо руки и ногу вместо ноги, образ вместо образа,— тогда вы войдёте в
[царствие]»38. Мужчинами и женщинами не рождаются, но становятся: душа —
«по природе своей жена». Однако «покуда была она у Отца единой, была она
34Евангелие египтян . С. 232 .
35Евангелие от Филиппа, 49 (Н. X ., сб. II, соч. 3.) / Пер. М. К . Трофимовой
// Трофимова М. К . Историко философские вопросы гностицизма. Наг-Хаммади,
II, сочинения 2, 3, б, 7. М.: Наука, 1979. С. 176.
36Евангелие от Фомы, 61. С. 165.
37Евангелие от Фомы, 19. С . 162.
38Евангелие от Фомы, 27. С . 162 -163 .
274


дева и облика муже-женского»39. Определяясь в обществе как женщина, она
становится визуальным симулякром патернального означающего — фаллосом:
«Чрево же души обращено наружу, как естество мужское, которое снаружи»40.
«Сексуальное освобождение» не освобождает пол человека, но освобождает
человека от пола, так что мы утрачиваем сексуальную идентичность. Больше
нет мужчин, потому что сексуальность стала исключительно женской. Больше
нет женщин, поскольку все стали женщинами. Э т о — конец «заботы о себе».
Кстати, приведённый фрагмент гностического Евангелия звучит вполне по-
христиански: христианство — это религия отсутствующего Бога, чьё небытие
прикрывается образами. Однако в наши дни образ уже не маскирует отсут­
ствие, но подчёркивает его, не имея больше никакой функции. Христианство
было проектом истребления Бога, и в наши дни он успешно завершился: имена
обмениваются только на имена, а образы — только на образы. Трансцендент­
ность уничтожена.
Благодаря этому мы можем избавиться от субъектно-объектной оппози­
ции— самого вредоносного эффекта принципа реальности. Принцип реально­
сти постулирует существование мира как внеположного нам объекта, каким-то
образом отражающегося в субъекте: субъект «видит солнце, хотя он не солн­
це, и он видит небо, землю и другие предметы, не будучи всем этим». Этот
проект субъектно-объектного расчленения бытия не является универсальным,
как убеждает нас принцип реальности. Обращение к этнологии позволяет нам
ясно видеть, что это лишь частный проект, к тому же не слишком действен­
ный. К . Леви-Строс писал: «Мифы сконструированы на основе логики чув­
ственно воспринимаемых качеств, не делающей резкого разграничения между
субъективными состояниями и свойствами космоса. Во всяком случае, мы не
должны забывать, что такое разграничение сопутствовало развитию научного
познания в незначительной степени — как прежде, так и сейчас, и что по за­
кону, если не фактически, оно обречено на исчезновение. В этом отношении
мифологическая мысль не является донаучной; она, скорее, предвосхищает бу­
дущее состояние науки, на которое указывают как её развитие в прошлом, так
и её современная ориентированность и направление её движения»41. Снятие
39Толкование о душе, 127 (Н. X., сб. II, соч. 6.) / Пер. М. К . Трофимовой
// Трофимова М. К . Историко-философские вопросы гностицизма. С. 188. Такова
же «мужедева Иуиль» из «Евангелия египтян».
40Толкование о душе, 131. С. 190.
41Леви-Строс К. Мифологики. Т. 1. С. 228 -229. Леви-Стросу удалось довольно
точно угадать ближайшее будущее физики. Так, американский специалист в об­
ласти экспериментальной физики высоких энергий Р. С. Джонс предложил «иде­
алистическую переоценку физического мира»: «Я отвергаю миф о реальности,
внешней человеческому разуму, и считаю сознание источником космоса. Это ра­
зум отражается в материи. Физическая наука —метафора, при помощи которой
учёный, подобно поэту, создаёт и расширяет смысл и ценности ради понимания и
целесообразности... » (Jones R. S. Physics as metaphor. Minneapolis, 1990. P. IX). По
мысли P. С.Джонса, физика указывает на субъективный характер познания, так
что разум и материя не раздельны, но образуют органическое целое. Мир, стоящий
за нашими метафорами, един и хаотичен и наполнен страхом смерти. Наука, как
и мифология, занимается заколдовыванием этого мира, стремясь уйти от страха
смерти.
275


субъектно-объектной оппозиции избавит нас от многих забот, связанных с этой
искусственной схемой: « . . .Т ы увидел нечто в том месте — ты стал и м . . . По­
этому [в этом месте] ты видишь каждую вещь и [ты не видишь] себя одного.
Видишь же ты себя в том [месте]. Ибо [ты станешь] тем, что ты видишь»42.
Так пресловутая «смерть субъекта» оказывается освобождением от пут мета­
физики.
Пневматик принимает свою судьбу — как Добро, так и Зло. Поэтому он
принципиально имморален. «Свет и тьма, жизнь и смерть, правое и левое —
братья друг другу. Их нельзя отделить друг от друга. Поэтому и хорошие — не
40
хороши, и плохие — не плохи, и жизнь — не жизнь, и смерть — не смерть» , —
гласит «Евангелие от Филиппа». Этика пневматика как раз и состоит в при­
нятии всего мира, а не только «доброй» его части. Для него приемлем и тер­
роризм, и катастрофы, и несчастные случаи. В этом пневматик обретает свою
силу. Скверно только то, что мы отказываемся принять: «Что есть дурная
смерть, как не незнание? Что есть дурная тьма, как не забвение познания?»44
Неудивительно, что гностики подверглись репрессиям со стороны церковного
христианства: вместо унификации мира в терминах «добра» они занимались
исследованием неизвестных областей бытия и их правил. Более того, они стре­
мились продвинуть свою мысль за пределы добра и зла. Неудивительно и то,
что подвергся обвинениям в пособничестве терроризму Бодрийяр, который за­
явил, что пострадавшие от сербского террора боснийцы не нуждаются в сочув­
ствии Запада и что террористов, атаковавших башни Всемирного торгового
центра в Нью-Йорке, породил Запад. Иисус в «Евангелии от Фомы» говорит:
«Если вы поститесь, вы зародите в себе грех, и если вы молитесь, вы будете
осуждены, и если вы подаете милостыню, вы причините зло вашему духу» .
Не поститься, не молиться, не испытывать сострадания— это и значит прини­
мать свою судьбу. Именно так поступает «молчаливое большинство».
Манихейство — учение гностического типа, доводящее до крайности идею
противостояния сил Света и Тьмы, или Добра и Зла. Собственно, уже в гно­
стицизме намечался этот дуализм: например, «Евангелие египтян» понимает
мир как «образ ночи»46, а говорить о субстантивистском монизме здесь мож­
но лишь с большой долей условности, ибо самый субстантивизм гностицизму
чужд. К тому же, если египетские гностики были последовательными мони­
стами, то сирийцы, особенно Вардесан, явно склонялись к метафизическому
дуализму. Манихейство более резко, чем гностицизм, заявляет о противостоя­
нии Добра и Зла. Зло здесь признаётся самостоятельным началом, существу­
ющим извечно. Однако манихеи не принимают его, оставаясь «в силу своей
природы» всегда на стороне Добра. Когда Бодрийяр говорит о манихейском
принятии как Добра, так и Зла, он обращается, скорее, к средневековой тра­
диции катарства: катары, действительно, к Злу относятся вполне уважительно,
42Евангелие от Филиппа, 44. С . 175.
43Евангелие от Филиппа, 10. С . 171.
44Поучения Силуана (Н. X. VII. 84. 15-118.9) / Пер. А .Л .Хосроева // Хосро-
ев А.Л . Александрийское христианство: По данным текстов из Наг-Хаммади (II.7;
VI.3; VII.4; IX.3). М.: Наука, 1991. С . 188.
45Евангелие от Фомы, 15. С . 161.
46См.: Евангелие Египтян. С. 235 .
276


хотя и считают мир творением Сатанаила. Здесь начинает работать нефило­
софское религиозное сознание, которое склонно не замечать многих противо­
речий своей конструкции: этот мир — творение Сатанаила, главным агентом
которого выступает католическая церковь, поэтому следует отрицать телесное
воскресение. Вместе с тем, этот мир дан нам Сатанаилом, так что, хотя мы и
стремимся к Богу, мы должны быть благодарны Сатанаилу. Кроме того, сами
мы есть смешение добра и зла. Хотя тело принадлежит Злу, а душа — Добру,
в средневековом катарстве душа рассматривается как вполне плотская кровь
(это учение замечательно излагает Э. Ле Руа Ладюри47). А следовательно,
необходимо принимать как Добро, так и Зло.
Однако, так или иначе, но противостояние силам Зла, или Мрака, в мани­
хействе остаётся центральным моментом. Ведь, хотя Зло и самостоятельная
сущность, его агрессия против Добра и смешение с ним неправомерны: «Силы
Мрака возжаждали вы со ты .. . [взошли к] высоте, [захватили её,] чтобы раз­
делить [свет, который в ней,] и затеять битву [за сущность,] [которая им не
принадлежит]»48. В результате «Свет смешался с Мраком, а жизнь со смер­
тью», и это состояние манихеи переживают весьма болезненно: «Св ет пленён
во Мраке... а жизнь пленена в смерти»49. И весь исторический процесс мыс­
лится здесь как отделение Света от Мрака. То т же гностический апокатастасис,
только, если согласно гностической доктрине в результате апокатастасиса мир
видимостей перестанет существовать и исчезнет, подобно призраку на рассве­
те, по учению Мани, Свет и Мрак разойдутся и продолжат своё существование
порознь.
Таким образом, мы склонны считать Бодрийяра гностиком. Что же касает­
ся уклончивых ответов философа в беседе с Дж. Смитом, их можно объяснить
бедую щ им образом: Бодрийяр оказался хитрее лукавца из известного анек­
дота. Он говорит: «Я манихеи», чтобы мы подумали так: «Он говорит это,
Чтобы мы уверились, что он гностик. А между тем он манихей». Бодрийяр же
оказывается гностиком.
48^С
Ладюри Э. Монтайю, окситанская деревня (1294-1324).
Кефалайа («Главы»). Коптский манихейский трактат / Пер. Е.Б . Смагиной.
Восточная литература, 1998. С. 55.
Там же. С. 108.


Глава 13
БОДРИЙЯР И СТРАТЕГИИ XX ВЕКА
Если история философии являет нам так
много совершенно разных планов, то это не
только из-за иллюзий и их многообразия, не
только потому, что каждый по-своему вновь и
вновь восстанавливает трансцендентность, но
и, глубже, потому, что каждый по-своему со­
зд ает имманентность.
Ж. Д елёз, Ф. Гваттари. Что такое философия?
В истории философии XX века (едва ли уже пора делать какие-то
выводы относительно нового века) Бодрийяр занимает не совсем обыч­
ное положение. В США к нему относятся намного серьёзнее и вни­
мательнее, нежели во Франции. На родине Бодрийяр —фигура мар­
гинальная. У него не было своей кафедры в Коллеж де Франс (как
у Фуко), он оставил преподавание в университете. Д а и вообще ака­
демическая философия Франции не принимает его всерьёз. Причин
этому много. Бодрийяр развивал свои идеи в зазоре между различны­
ми дисциплинами. Он вроде бы и социолог, и многие исследователи,
как мы уже говорили, ошибочно считают, что у него социологическое
образование. Он развивал то, что при желании можно было бы на­
звать социальной теорией (которой так недостаёт Франции), но в то
же время резко выступал против социологии, объявляя её лженаукой,
основанной на мифологии. Поэтому он не может стать «своим» для со­
циологов: даже после работ П. Бурдьё социология остаётся слишком
«традиционной» для этого. Скорее, Бодрийяр философ, но и фило­
софией он занимался весьма своеобразно. Отказавшись от субстанти-
визма и диалектики, он не примкнул ни к ситуационизму, ни к то­
му, что принято называть расплывчатым термином «постмодернизм».
Кроме того, Бодрийяр постоянно провоцировал всех и вся, раздавая
увесистые оплеухи то марксизму, то фрейдизму, то ситуационизму
и т. д. Он не принадлежал ни к каким группировкам или партиям. А
это очень важно во Франции: определить, с кем ты —с Университетом
или с Академией. Бодрийяр же всегда был сам по себе.
278


В истории французской философии такие маргинальные фигуры
уже встречались. Например, Ж о рж Батай, которого никто не мог по­
нять: всерьёз он говорит или дурачится (а то и вовсе по-мальчише­
ски издевается над серьёзными людьми). Батай и подобные ему фи­
гуры всегда существовали где-то на периферии гуманитарной культу­
ры. У них никогда не было ни «школы», ни просто последователей, но
при этом они, по выражению Р. Рорти, выполняли работу философов,
предлагая новый язык для обсуждения этических проблем и задавая
новые направления философии и литературе1. Современная им эпоха
не принимала их всерьёз, однако последующие поколения интеллекту­
алов обнаруживали, что эти маргиналы для них намного важнее, чем
быстро забытые «серьёзные» философы. Бодрийяру повезло больше,
чем Батаю: с самых первых своих работ он обрёл известность, сперва
локальную, а затем и всемирную. Но, сделавшись «гражданином ми­
ра», он не стал от этого конформнее. Напротив, Бодрийяр сделался ещё
опаснее, и любой интеллектуал, какие бы тёплые чувства к Бодрийяру
ни высказывал, рисковал получить от него затрещину. Бодрийяр был
непочтителен и нелицеприятен, он двигался своим путём и не вступал
ни в какие союзы с попутчиками.
Это, конечно, не значит, что Бодрийяр жил в изоляции. Напротив,
он был публичным философом. Он взаимодействовал едва ли не со
всеми современными течениями в философии. Нельзя сказать, что он
не испытывал никаких влияний. Как раз наоборот: влияний этих так
много, что они накладываются друг на друга, порой давая эффект
интерференции, а порой взаимно погашаясь. Он брал своё там, где
видел своё. При этом зачастую даже невозможно сказать, что он что-
то взял или дал. Подобно Аполлонию Тианскому, он поклонялся всем
богам во всех храмах. Но при этом оставался атеистом.
В настоящей работе мы часто отмечали заимствования или влия­
ния на философию Бодрийяра со стороны его современников. Теперь
же стоит ещё раз сказать о тех мыслителях, к которым, на наш взгляд,
он ближе всего. Конечно, не всегда можно говорить в терминах «уче­
ничества» или «продолжательства». Это вообще едва ли имеет смысл
в отношении любого философа. Ученик редко копирует своего учи­
теля. Современники, движущиеся в одном направлении, редко дости­
гают конгениальности. Цель настоящей главы —дать своего рода ра­
бочий набросок интеллектуального поля, в котором двигалась мысль
Бодрийяра, не пытаясь прописать её по ведомству той или иной школы
или направления.
хСм.: Rorty R. The Historiography of Philosophy: four genres / / Philosophy in
History. Ed. R . Rorty, J. B . Schneewind, G. Skinner. Cambridge, 1984. P. 65.
279


БОДРИЙЯР И БАРТ
Аналогия —это сеть с очень
крупными ячейками...
Р. Барт. О Расине
Р. Барт оказал сильнейшее влияние на становление мировоззре­
ния молодого Бодрийяра. Не только в ранних, но и в поздних работах
Бодрийяра его идеи задают тон борьбе против всевозможных мифо­
логий. Мы полагаем, что Бодрийяра следует считать не марксистом,
но последователем Барта, ведь именно этот теоретик дал ему в руки
оружие, которым он боролся против догматического марксизма.
Барт был убеждён в том, что любая идеологическая критика долж­
на и может быть только семиологической2. (При этом семиология Бар­
та не даёт читателю метода, которым тот мог бы воспользоваться.)
Бодрийяр принимает эту установку и в своём анализе социального тя­
готеет именно к семиологическому подходу —весьма свободно тракту­
емому как анализ символических отношений. Этот структуралистский
подход, полученный от Барта, позволяет ему избежать субстантивизма
в трактовке реальности. В определённом смысле можно сказать, что
Бодрийяр проделал эволюцию, обратную по отношению к бартовской:
если Барт начал свои исследования с поисков «нулевой степени пись­
ма», а впоследствии отказался от мысли о существовании «чистой»,
то есть свободной от коннотации, денотации, то Бодрийяр, напротив,
начав с анализа коннотативных мифов современного общества, впо­
следствии обращается к поиску «нулевой степени вещей», то есть та­
кого их состояния, где они свободны от символизма социального и
принципа реальности.
«Мифологии» Барта представляют собой анализ идеологических
иллюзий, которые властные структуры общества потребления транс­
лируют посредством «мягких» семантических механизмов. «... Одна
из главных наших бед, — говорит он, — удручающий разрыв между на­
учным знанием и мифологией. Наука быстро движется вперёд, а кол­
лективные представления не подпевают за ней, отстают на целые сто­
летия, коснеют в заблуждениях под влиянием власти, большой прессы
и ценностей порядка»3. Мифом может стать всё, считает Барт, по­
скольку наш мир бесконечно суггестивен. Любой предмет может пе­
рейти из «замкнуто-немого» существования в состояние слова и «от­
крыться» для усвоения обществом, то есть обрести социальное приме­
нение. Воображаемый мир, конструируемый буржуазной мифологией,
2См.: Barthes R. R6ponses / / Tel Quel. 1971. No 47. P . 99.
3Бартп P. М ифологии. С. 110.
280


имеет следующие основные фигуры: 1) «прививка» — небольшие до­
зы открыто признаваемого зла; 2) изъятие из истории предмета, о
котором повествует миф, так что предмет становится неисторичным;
3) тождество —редуцирование всякого Иного до общепринятых обра­
зов или экзотики; 4) тавтология —определение предмета через него
же; 5) «нинизм» —мифологическая фигура, в которой две противопо­
ложности оцениваются одна с помощью другой и в итоге отбрасывают­
ся («ни... ни... »); 6) квантификация качества —сведение любого ка­
чества к количеству, что позволяет «дешевле» постигать реальность;
7) констатация —тяготение мифа к форме максимы, скрадывающей
следы рукотворности мира. Все эти механизмы в функционировании
мифа Бодрийяр вскрывает в своих работах. Но главные его против­
ники, о которых много говорил Ба рт,—это «здравый смысл» и «при­
рода».
«Здравый смысл» является защитным механизмом принципа ре­
альности, против которого выступает Бодрийяр. «Здравый смысл» го­
ворит нам о том, что вещи-знаки не могут быть «пустыми», что з а ни­
ми непременно скрывается некая реальность, что реальность такова,
какой мы её видим, что, наконец, тому, кто сомневается в существова­
нии этой видимой и очевидной реальности, самое место в психиатриче­
ской клинике. «Здравый смысл» освящает и защищает сложившийся
порядок вещей как вечный и неизменный. Поэтому он служит основой
репрессий по отношению к инакомыслящим, в том числе и философам,
сомневающимся в достоверности «того, что есть». Сам же «здравый
смысл» основывается на мифе о «природе», то есть «естественном» по­
ложении вещей. Так, классический буржуазный гуманизм всегда по­
мещает в глубине Истории Природу (в этом и заключается главный
принцип мифа); предполагается, что под многообразием исторических
форм скрывается некая единая природа человека.
В «автобиографической» книге Барт назвал своим злейшим врагом
аналогию. Аналогия, подразумевая действие Природы, делает «есте­
ственность» источником истины: все формы, наблюдаемые человеком,
обязательно на что-то походят, так что «человечество как бы обречено
на Аналогию, то есть в конечном счёте на Природность»4. В лаканов-
ских терминах Барт говорит, что, не поддаваясь аналогии, он фактиче­
ски противится воображаемому, то есть сходству означающего с озна­
чаемым, гомеоморфизму образов. А любые научные интерпретации,
прибегающие к аналогии, образуют Воображаемое науки. Бодрийяр
продолжает эту мысль и говорит о том, что приверженность мифо­
логии «природы» заставляет революционеров действовать на уровне
4Бартп Р. Ролан Барт о Ролане Барте / Пер. с фр. С. Зенкина. М.: Ad Marginem;
Сталкер, 2002. С . 52.
281


Воображаемого, то есть на уровне мифологии, пытаясь побить один
миф другим, тогда как борьбу следовало бы перенести на уровень Ре­
ального.
Частью мифологии «природы» является учение Маркса о потреби­
тельной стоимости: оно отсылает к «естественным» потребностям че­
ловека, выступающим причиной и движущей силой потребления. Эта
мифология заставляет нас верить в то, что существуют «природные»
потребности в жевательной резинке или новой марке автомобиля. По­
этому антимарксизм Бодрийяра представляет собой не что иное, как
критику мифологии «природности». Таким образом, Бодрийяра сле­
дует понимать исходя не «из Маркса», как это делают многие его кри­
тики, но «из Барта».
Истоки бодрийяровского анализа информационных систем, медиа
и моды также следует искать в ранних работах Барта. С поздним же
Бартом у Бодрийяра не так много общего: для него не имеет ника­
кой ценности бартовский анализ семиотических кодов. Впрочем, и сам
Барт не стал развивать «семный» анализ текстов.
Двух мыслителей роднит и общее увлечение фотографией. Если
сам Барт не фотографировал, а воспринимал себя как теоретика фо­
тографии, а скорее даже —как её зрителя, —то Бодрийяр стремится на
практике воплотить идею Барта относительно punctum’a. И у Барта,
и у Бодрийяра фотография становится важным элементом разоблаче­
ния мифологий.
Уже сегодня можно сказать, что, несмотря на приятие или неприя­
тие постструктурализма отдельными людьми, предпринятая Бартом и
Бодрийяром критика мифологий изменила стиль и характер философ­
ского мышления. После Барта и Бодрийяра мы уже не доверяем ссыл­
кам на «естественное положение вещей», «природу человека» и т. п.
Это в значительной степени затрудняет развитие философии субъек­
та, зато избавляет нас от связанного с этой последней произвола. Нам
могут сказать, что такая позиция устраняет возможность философии
вообще и ведёт к абсурду. Но разве не абсурдна сама философия «субъ­
екта» и «мира»? Разве не абсурдны заявления о том, что субъект или
мир функционируют тем или йным образом «в силу своей природы»?
И разве это «в силу природы» не означает «я не знаю»?


БОДРИЙЯР И ДЕБОР
Все, что раньше переживалось непосред­
ственно, теперь отстраняется в представление.
Г. Дебор. Общество спектакля
Во введении к настоящей книге уже шла речь об увлечении мо­
лодого Бодрийяра ситуационизмом и о том, что эта симпатия оста­
лась безответной. В поздних работах философа также обнаруживают­
ся отголоски ситуационистских идей. Всё это, конечно, не значит, что
Бодрийяра можно хотя бы в какой-то мере назвать ситуационистом, да
и сам ситуационизм был в большей степени политическим движением,
нежели философской теорией.
И тем не менее, есть идейная общность между Бодрийяром и Дебо­
ром, который в «Обществе спектакля»5 утверждает следующее: жизнь
современного капиталистического общества (а в этот разряд в книге
Дебора, написанной в 1967 г., попадают и СССР, и КНР) является
нагромождением спектаклей6. Спектакль представляет одновременно
и само общество, и инструмент унификации этого общества. Это не
злоупотребление визуальностью или продукт массированного распро­
странения образов, а ставшее действенным и выраженное материально
мировоззрение. Это одновременно и результат, и проект существую­
щего способа производства. Спектакль —не дополнение к реальности,
но «средоточие нереальности реального общества». Спектакль дока­
зывает свою «истинность» через собственное существование и требу­
ет пассивного приятия. Все его средства представляют собой в то же
время его цель. Иными словами, цель для него ничто, а развитие —
всё. Спектакль не стремится ни к чему иному, кроме как к себе са­
мому. Поэтому он есть экономика, развивающаяся ради самой себя.
В этом отношении он представляет собой верное отражение произ­
водства вещей и ложную объективацию производителей. Спектакль —
это хвалебный монолог современного общества о себе самом. Истоком
спектакля является утрата единства мира. Его альфа и омега —разде­
ление. Результатом же экономической системы разделения становится
пролетаризация мира, да и сама основанная на разобщении экономи­
ческая система представляет собой циклическое производство разоб­
щения. В марксистских терминах Дебор говорит, что спектакль —это
Капитал на той стадии накопления, когда он становится образом. Мир
5Дебор Г. Общество спектакля / Пер. с фр. С. Офертаса и М. Якубович. М.:
Логос, 2000.
6Французское spectacle означает буквально «зрелище», и не везде у Дебора пра­
вомерно понимать его в «театральном» смысле. Впрочем, мы будем следовать сло­
жившейся традиции русского перевода.
283


общества спектакля производится как псевдонаслаждение, сохраняю­
щее в себе репрессию.
С подобными утверждениями Бодрийяр в той или иной степени
солидаризуется, сам образ общества с его экономикой как спектакля
очень близок ему. Однако Дебор от образного описания мира спек­
такля переходит к революционным декларациям, которые для него
важнее теории. Пролетарское движение, утверждает он, является соб­
ственным продуктом, а этот продукт —сам себе производитель. По­
этому пролетариат сам является собственной целью, и только в нём
отрицается зрелищное отрицание жизни. Практический вывод: «Вся
власть Советам!» Такая ортодоксальная верность идеям и лозунгам
XIX столетия для Бодрийяра неприемлема: ведь само существование
классов во второй половине XX века весьма сомнительно, да и в воз­
можность классически понимаемого отчуждения он не верит по при­
чине невозможности трансцендирования в обшестве потребления. В
силу этого и Советы как «не отчуждающая форма осуществлённой
демократии» едва ли возможны. Дебор стремится оправдать себя тем,
что, анализируя спектакль, приходится говорить его языком и ста­
новиться на методологическую территорию общества, выражающего
себя в спектакле. Бодрийяр, в сущности, делает то же самое, но ему
удаётся привести спектакулярную методологию к пределу и самоуни­
чтожению.
В 1960-х для Бодрийяра и его учителя А. Лефевра «советизм» уже
не соответствовал духу времени. Однако выдвинутый Ситуационист-
ским Интернационалом лозунг радикальной субъективности был для
них весьма привлекателен. Позже, считает Бодрийяр, эта идея пере­
шла в сферу политического воображаемого, так что и сам ситуацио-
низм сошёл на нет. По мнению Бодрийяра, ситуационизм никогда и не
был ориентирован на победу, так что сегодня нам остался от него лишь
«призрак Дебора». Ситуационисты создали «последнюю форму суще­
ствовавшего способа мышления». Обратившись к исследованию повсе­
дневности, ситуационизм символизировал завершение революционно­
идеалистической идеологии, ибо «несмотря на то, что его сторонники
в какой-то мере ещё следовали традициям прежних типов мыслитель­
ной деятельности, все собственно марксистские структуры мысли в
их дискурсе оказались основательно деформированными»7. Бодрийяр
считает наследником ситуационизма фрейдомарксизм Д елёза —Гват-
тари и Ж.- Ф . Лиотара, с которым он также радикально расходится.
7Бодрийяр Ж. Пароли. От фрагмента к фрагменту. С. 84.
284


БОДРИЙЯР И БАТАЙ
Ницше, Батай, Арто —мы без конца воз­
вращаемся к одним и тем же мыслителям. Их
взгляды обрели статус исходной точки любого
анализа современного мира; и тем не менее за
последнее время что-то произошло, и это что-
то необходимо исследовать.
Ж. Бодрийяр. Фрагменты и фракталы (беседа с Ф. Ливоне)
Есть ещё один философ, многие идеи которого Бодрийяр использу­
ет в своих работах, — Ж . Батай. От этого мыслителя его отделяют це­
лые десятилетия и политические эпохи. Однако преемственность идей
несомненна.
Идею «проклятой доли» Бодрийяр заимствует у Ж . Батая, ко­
торый понимает под этим выражением избыточную энергию, подле­
жащую растрате. Однако «проклятая доля», как её понимал Батай,
по мнению Бодрийяра —нечто «слишком красивое, чтобы быть ис­
тинным». Батаевские идеи для него чересчур натуралистичны: Батай
утверждает, что солнце —это вечный источник энергии; наоборот, го­
ворит Бодрийяр, солнце сияет лишь потому, что получает символиче­
скую подпитку в виде жертвоприношений, так что некомпенсирован­
ной траты здесь не происходит. Описанный Моссом потлач представ­
ляется Бодрийяру более точным определением происходящих процес­
сов.
Батай считал, что понятие непроизводительной траты «аристокра­
тичнее» пустых понятий пользы и накопления. Человек, утверждал
он, «по своей природе» получает удовольствие от траты, праздника,
жертвы и т. п., в то время как капиталистические императивы рабочей
силы, полезности и накопления противны этой «природе». Бодрийяр
бежит от такого натурализма: сама «природа человека», считает он,
есть не что иное, как алиби общества потребления.
Для Бодрийяра в концепции Батая интереснее понятие излишка:
в излишке заключена возможность вечного становления. «Излише­
ство —вот то, благодаря чему существует некая малая часть вещей,
незначительная их доля, которую можно, наверное, называть и про­
клятой, но мне данный термин кажется достаточно двусмысленным.
Если бы он указывал исключительно на зло, он был бы вполне прием­
лемым, однако он отсылает ещё и к проклятию, а это серьёзно услож­
няет дело!»8 Бодрийяр признаёт свою «тайную» преемственную связь
с Батаем, но протестует против попыток комментаторов найти в его
текстах тщательно скрываемые батаевские отголоски.
8Бодрийяр Ж. Пароли. От фрагмента к фрагменту. С. 109.
285


Ещё одна важная линия бодрийяровского творчества, появившая­
ся, по-видимому, не без влияния Батая, — гегелевская философия. Ба-
тай прилежно посещал лекции А. Кожева9 и под впечатлением от них
создал свою собственную версию гегельянства. В письме к Кожеву
Батай впервые развивает идею «безработной негативности»: если дей­
ствие, по Гегелю, есть негативность, то у человека «конца истории»,
которому «больше нечего делать», сохраняется «безработная негатив­
ность», которая реализуется в непроизводительной трате —эротизме,
искусстве и т .п .10 У Бодрийяра то, что Батай называет «безработ­
ной негативностью», распространяется на все сферы человеческой де­
ятельности в условиях «конца истории».
Батаевская мысль диалектична в том смысле, что остаётся под вли­
янием философии Гегеля и Хайдеггера. Поэтому Батай стремится к
диалектическому «разрешению» всех напряжённостей в мире. Поэто­
му «проклятая доля» растрачивается, а негативность после «конца
истории» переходит в «безработное» состояние. Постоянное триади­
ческое разрешение Батая Бодрийяр заменяет дуалистическим сосуще­
ствованием противоположностей. Бодрийяр не признаёт «снятий» и
«разрешений», он говорит о вполне механическом символическом об­
мене. Таким образом, концепты Батая работают у него совершенно
своеобразно. И говорить здесь можно не о философском, но лишь о
«поэтическом» влиянии...
БОДРИЙЯР И ЛАКАН
...
Разве не забавно видеть, как с появле­
нием на сцене Лакана обольщение буквально
захлёстывает психоанализ, приняв галлюци­
наторную форму игры означающих, от кото­
рой психоанализ в той строгой, взыскательной
форме, которую желал придать ему Фрейд,
испускает дух столь же верно и даже ещё вер­
нее, чем от своего превращения в институт и
неизбежной в таком случае тривиализации.
'
Ж. Бодрийяр. Соблазн
Психоаналитическая терминология присутствует в большинстве
работ Бодрийяра. Однако фрейдовские понятия он чаще восприни­
мает через призму лаканизма. Уже в «Системе вещей» он говорит,
9См.: Фокин С. JI. Философ-вне -себя. Ж орж Батай. С. 229. См. также:
Hegarty P. Georges Bataille: Core Cultural Theorist. L ., 2000.
10 Батай Ж. Письмо к X, руководителю семинара по Гегелю // Танатография
эроса. С. 313.
286


xjto «дискурс бессознательного высказывается именно через аллего­
рию »11. В своём структуральном анализе вещей Бодрийяр —лаканист.
Он утверждает, что предметы первоначально исходят от Отца, так что
Присвоение вещи есть присвоение могущества Отца, а пользование ве­
щью представляет собой идентификацию с Отцом. Такая позиция во­
обще типична для французских интеллектуалов, которые, даже говоря
о Фрейде, имеют в виду Лакана.
Строго говоря, Бодрийяра можно считать фрейдистом лишь в том
случае, если сам фрейдизм рассматривать как учение об определяю­
щей роли бессознательных структур в деятельности индивида и обще­
ства. Именно в этом смысле французский философ говорит о том, что
в процессах обмена и потребления фундаментальным является уро­
вень бессознательных структур, упорядочивающих социальное произ­
водство различий.
Заслуга психоанализа, считает Бодрийяр, в том, что он открыл
«фундаментальное разделение субъекта, проходящее через тело». Од­
нако идеология капитализма, выросшая из рационализма, требует воз­
рождения индивида; если после Фрейда уже не удаётся говорить о
душе или духе, основанием легитимности целостного субъекта ста­
новится тело. С этим обстоятельством Бодрийяр связывает моду на
исследование телесности: по сути, мы наблюдаем процесс фантазма-
тической рационализации. «Открытие тела», которое принято считать
продолжением психоанализа, на деле представляет собой уклонение от
революционных открытий психоанализа12. Сам Бодрийяр постоянно
уклоняется от концептов «тела» и «телесности», предпочитая выра­
жаться в психоаналитических терминах.
Сексуалистские метафоры психоанализа позволяют легко разли­
чать за любой социальной, этической или политической практикой
сублимацию и рационализацию первичных процессов. Однако всё это,
говорит Бордрийяр, не более чем термины, а бессознательное — всего
лишь специальный язык. Психоаналитическая интерпретация стано­
вится объектом фантазма. Где есть рационализация во имя той или
иной инстанции, там имеет место мистификация. Именно это мы на­
ходим в психоанализе.
Хотя Бодрийяр и обращается к психоаналитическим концептам,
психоанализ как таковой для него оказывается неприемлем. Прежде
всего, он рассматривает фрейдо-лакановское учение как пародийную
симуляцию: психоанализ занимается не чем иным, как самовоспроиз-
11Бодрийяр Ж. Система вещей. С . 69.
12«Тело открывается для того, чтобы уничтожить Бессознательное и его работу,
чтобы придать сил Единому и Единородному Субъекту, являющемуся краеуголь­
ным камнем Системы Ценностей и Порядка» (Бодрийяр Ж. К критике политиче­
ской экономии знака. С. 104).
287


водством. Именно поэтому психоанализ бесконечен. Вернее, гипотети­
чески он может закончиться, когда у пациента кончатся деньги, но си­
стема производства/потребления заботится о том, чтобы этого не слу­
чилось. Психоанализ сам производит и воспроизводит бессознательное
как свою институциональную субстанцию13. Это ведёт к самозамыка-
нию, об опасности которого писал ещё Фрейд. Дискурс бессознатель­
ного в психоанализе работает по сценарию опережающей симуляции и
потому становится неуловимым. «Либидинальный гиперреализм» за ­
ключается в том, что все «сообщения» бессознательного оказываются
замкнуты сами на себя психоанализом как медиумом14.
Однако речь снова идёт о Лакане, а не о Фрейде. Посмотрим,
сколь оригинально использует Бодрийяр лакановские термины. Реаль­
ное представляет собой разобщение жизни и смерти, а потому оказыва­
ется у Бодрийяра лишь структурным эффектом разобщения этих двух
элементов. Собственно, традиционный для западного рационализма
принцип реальности является распространением этого дизъюнктив­
ного кода на все уровни: так, «объективность» и «материальность»
природы возникают из разделения человека и природы («тело» и «не-
Тело»), а само «тело» есть результат дискриминации души и тела.
Воображаемое есть наша смерть, —и здесь, на наш взгляд, Бодрий­
яр ближе всего к Лакану, у которого Воображаемое реализуется за
счёт чужой смерти. Наконец, «символическое —это не понятие, не ин­
станция, не категория и не “структура”, но акт обмена и социальное
отношение, кладущее конец реальному, разрешающее в себе реальное,
а заодно и оппозицию реального и воображаемого»15. Символическое
ликвидирует код дизъюнкции элементов и потому кладёт конец ре­
альному. При этом Символическое ликвидирует «взаимную заворо-
жённость» Реального и Воображаемого, то есть ту «фантазматиче-
скую самозамкнутость», которую описывает психоанализ и в которой
13 «Если раньше имела место работа бессознательного, то есть психоанализ был
детерминирован своим объектом, то сегодня это потихоньку сменилось детерми­
нированностью бессознательного самим психоанализом... Бессознательное входит
составной частью в наши нравы, пользуется большим спросом, и психоанализ об­
ретает общественное могущество, как код,— что сопровождается чрезвычайным
усложнением теорий бессознательного, которые по сути все безразличны и могут
подставляться одна вместо другой» (Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть.
С. 175).
14Весьма созвучен этим утверждениям пассаж Маклюена: «Если девятнадцатый
век был эпохой редакторского кресла, то наше столетие —век психиатрической ку­
шетки. Как расширение человека, кресло представляет собой специалистскую ам­
путацию ягодиц, своего рода отделительный абсолют заднего места, тогда как ку­
шетка есть расширение всего существа. Психиатр использует кушетку, поскольку
она отбивает соблазн к выражению частных точек зрения и устраняет потребность
в рационализации событий» (Маклюен М. Понимание Медиа. С. 7).
15Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. С . 243.
288


последний сам же и замыкается (бессознательное/сознательное). Та­
ким образом, символическое ликвидирует и сам психоанализ. Здесь мы
вновь сталкиваемся с оригинальностью философии Бодрийяра, кото­
рая состоит в том, что операциональные понятия, описывающие некий
процесс, оказываются сами же в этот процесс включены с тем, чтобы
быть им деконструированы.
Этот приём Бодрийяра представляется нам весьма перспективным.
Мыслитель находится в ситуации человека, бегущего по разрушающе­
муся мосту: доски, на которые он ступил, обрушиваются под его тяже­
стью, но он успевает обрести точку опоры и сделать новый шаг. Такая
деконструкция позволяет Бодрийяру философствовать, конструктив­
но использовать метафизические категории, но этот конструктивный
момент несёт в себе деконструкцию — «по принципу всеобщей эквива­
лентности», как он сам любил говорить: конструктивность обменива­
ется на деконструктивность, как жизнь обменивается на смерть.
«...Феномен Лакана — скорее всего, свидетельство смерти психо­
анализа, его гибели под натиском триумфального, хотя бы и посмерт­
ного, восстания всего того, что было отвергнуто вначале. Разве нельзя
это назвать исполнением судьбы? По крайней мере, психоанализ име­
ет шанс, начав с Великого Отречения, закончить Великим Обманщи­
ком»16.
БОДРИЙЯР И МАКЛЮЕН
Medium is message.
М. Маклюен
О сходстве концепций Бодрийяра и Маклюена написано очень мно­
го17, в 1980-х первого стали называть «новым Маклюеном». Это сход­
ство лежит на поверхности, Бодрийяр сам часто обращается к ма-
клюенизму, однако расхождение в представлениях двух знаменитых
мыслителей также весьма значительно.
В 1967 г. Бодрийяр назвал знаменитый афоризм Маклюена
«medium is message» «формулой отчуждения технического общества»
16Бодрийяр Ж. Соблазн. С. 113.
17См., например: Genosko G. The Paradoxical Effects of Macluhanisme: Cazeneuve,
Baudrillard and Barthes // Economy and Society. 1994. N23 (4). P. 400 -432;
Genosko G. Who is the «French McLuhan»? / / Jean Baudrillard: Art and Artefact.
Ed. N. Zurbrugg. L.; Thousand Oaks (Calif.): Sage, 1997. P. 104-120; Huyssen A. In
the Shadow of McLuhan: Baudrillard’s Theory of Simulation Ij Twilight Memories:
Marking Time in a Culture of Amnesia. N. Y .; L.: Routledge, 1995. P. 175-190; Kro-
ker A. Processed World: Technology and Culture in the Thought of Marshall McLuhan
/ / Philosophy of the Social Sciences. 1984. N 14 (4).
289


и критиковал канадского автора за натурализацию отчуждения и тех­
нологический редукционизм. Однако в 1970-е гг. формула Маклюена
стала руководящим принципом его собственной мысли. Д . Келлнер18
предлагает весьма любопытную «конфессиональную» интерпретацию
различий между Маклюеном и Бодрийяром: «вселенский католицизм»
Маклюена19 предполагает новый тип глобального сообщества и уни­
версального сознания, в то время как «пуританский протестантизм»
Бодрийяра рассматривает масс-медиа как идолов мнения, овеществ­
ляющих сознание человека и заманивающих его во «вселенную изоб­
ражения», где нет различия между зрелищем и реальностью и где ин­
дивидуум предпочитает первое второму. А канадец Г. Геноско20 даже
заявил, что тексты Бодрийяра представляют собой своеобразный век­
тор для передачи идей Маклюена. В своих ранних работах Бодрийяр
относится к Маклюену весьма скептически, считая предложенный им
анализ чересчур грубым и упрощённым21. И в то же время он признаёт
ценность многих идей Маклюена: «“The Medium is the Message” —это
не критическое утверждение, но в своей парадоксальной форме оно об­
ладает аналитической ценностью.. . » 22 Бодрийяр предлагает принять
эту формулу, очистив её от «технологического идеализма», в кото­
ром осуществляется перенос смысла на medium как технологическую
18 Kellner D. Baudrillard: A New McLuhan? // Jean Baudrillard: From Marxism
to Postmodernism and Beyond. См. также: Kellner D. Resurrecting McLuhan? Jean
Baudrillard and the Academy of Postmodernism / / Comm unication For and Against
Democracy. Eds. M. Raboy and P. A. Bruck. M ontreal; N. Y .: Black Rose Books, 1989.
P. 131 -146 .
19О католицизме Маклюена см.: Fekete J. McLuhancy: Counterrevolution in Cul­
tural Theory // Telos. 1973. N 15. P. 75; Kroker A. Technology and the Canadian Mind.
Montreal, 1984.
20Cm.: Genosko G. McLuhan and Baudrillard: The Masters of Implosion. N. Y ., 1999.
P. 3. Среди этих голосов диссонансом звучит утверждение британского исследова­
теля У. Меррина о том, что истоки бодрийяровских представлений о медиа следует
искать не в работах Маклюена, а в «дюркгеймианстве» (Durkheimianism) Батая и
Клоссовски и в книгах Д. Бёрстона (Merrin W. Total Screen: 9/11 and the Gulf War
Reloaded). Впрочем, Ф. Аусландер возводит идеи «Реквиема по медиа» к сарт-
ровской «Критике диалектического разума» (Auslander Ph. Going with the Flow:
Performance Art and Mass Culture // The Drama Review: A Journal of Performance
Studies. 1989. N33).
21 Так, в «Реквиеме по медиа» он пишет: «До сего момента “революция медиа”
остаётся эмпирической и мистической —как у Маклюэна, так и у тех, кто его
обсуждает. Со всей грубостью техасского канадца Маклюэн утверждал, что тео­
рия Маркса —современница паровой машины и железных дорог —была преодоле­
на уже при жизни её создателя, а именно в тот момент, когда появился телеграф.
То есть Маклюэн открыто признаёт, что своим материалистическим анализом про­
изводства Маркс будто бы полностью очертил границы ограниченной области про­
изводительных сил, из числа которых оказались исключены язык, знаки и комму­
никация» (Бодрийяр Ж. Реквием по медиа / /К критике политической экономии
знака. С. 202).
22Там же. С. 213 .
290


структуру. Главный Медиум, говорит Бодрийяр, — это Модель, то, что
схватывается формой-знаком.
Маклюен пишет: «“Содержанием” любого средства коммуникации
всегда является другое средство коммуникации»23. Так, содержание
письма — речь, а письменное слово —содержание печати. При этом
«“содержание” всякого средства коммуникации скрывает от наших
глаз характер этого средства»24. Формула «medium is message» обра­
тима, её можно понимать двояко: во-первых, в том смысле, что медиум
как технология в глазах адресата сводится к чистой визуальности (в
рекламном клипе «кока-колы» телезритель обращает внимание на рас­
сказанную в нём «историю», а в магазин не спешит); во-вторых, что
сама технология является «посланием». Первое как будто предпочти­
тельнее: Маклюен пишет, что «“содержание” средства коммуникации
подобно сочному куску мяса, который приносит с собою вор, чтобы
усыпить бдительность сторожевого пса нашего разума»25. И Бодрий­
яр много говорит об этом значении, например о том, что «молчаливое
большинство» заворожено зрелищем и совершенно игнорирует стоя­
щее за ним «послание». Но в то же время он заявляет, что Medium
(техника) берёт верх над Message (содержанием) изделия, то есть его
потребительной стоимостью. «Беньямин и Маклюэн оказались прозор­
ливее Маркса: они разглядели, что подлинное содержание, подлинный
ультиматум заключался в самом воспроизводстве. А производство как
таковое не имеет смысла —его социальная целенаправленность теряет­
ся в серийности»26. По-видимому, надо сойтись на том, что и Маклюен,
и Бодрийяр считают явным первый смысл и камуфлирующим второй,
основной.
Бодрийяра и Маклюена сближает пристальное внимание к визу­
альной сфере в ущерб сфере акустической. Так что и гиперреаль­
ность мира представляется Бодрийяру как тотальная визуализация,
а не как его гиперсоноризация. Маклюен, несмотря на свою музы­
кальность, тоже ориентировался на визуальность. В беседе с К. Байяр
и Г. Найтом Бодрийяр подчеркивал, что Маклюен сводит коммуни­
кативность к тактильности. Тактильности не в смысле физического
и чувственного контакта, но в смысле непосредственной коммуника­
ции, где происходит «короткое замыкание» между отправителем сооб­
щения и его получателем. Тактильность —это форма неразличимости,
недифференцированности, где всё восприятие сводится к осязательно­
сти. Маклюен перенимает средневековое представление о чувственном
23Маклюен М. Понимание Медиа. С. 10.
24Тамже.С.И.
25Там же. С . 22.
26Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. С . 124-125 .
291


восприятии, рассматривая «здравый смысл» как баланс всех чувств27.
Та же интуиция во многом присуща и Бодрийяру.
Бодрийяр развивает маклюеновскую теорию расширения челове­
ка в пространстве за счёт технологических «протезов». Но при этом
он считает представление Маклюена об универсализации человека че­
рез его опосредованное развитие чересчур оптимистичным. Функци­
ональные «продолжения» человека, считает Бодрийяр, вместо того
чтобы концентрически вращаться вокруг тела, превратились в эксцен­
трические сателлиты. В результате человек сам оказался в состоянии
эксцесса и эксцентричности относительно орбитальной экстравертно-
сти своих собственных функций и технологий28. Иными словами: если
Маклюен считал технологии расширениями человека, то Бодрийяр са­
мого человека рассматривает как функциональное расширение техно­
логий.
БОДРИЙЯР И ФУКО
Он прочитал мою статью. Мы обсуждали
её в течение трёх часов. Он сказал мне, что хо­
тел бы ответить на неё. Поэтому я не стал из­
давать свою статью, с тем чтобы когда-нибудь
можно было напечатать наши тексты вместе.
Но через месяц Фуко сказал мне: «Я не хо­
чу отвечать; поступайте как знаете». Я немед­
ленно выпустил брошюру. Тогда всё перемени­
лось. Фуко, который до сих пор воспринимал
всё это как игру, неожиданно пришёл в ярость.
Название, очевидно провокационное, больше,
чем сам текст, было интерпретировано как на­
падение на авторитет Фуко, бывший в то вре­
мя огромным. Я был подвергнут своего рода
отлучению, последствия которого ощущаю до
сих пор.
Ж. Бодрийяр. Интервью
Фуко, пожалуй, самый близкцй Бодрийяру мыслитель. Оба они
работают, по сути, на одной территории. Вместе с тем, работая на од­
ной территории, Фуко и Бодрийяр действуют совершенно различно.
По образному выражению Б. В. Маркова, «Фуко —“клиницист циви­
лизации” —ставит диагноз смертельной болезни и видит лекарство в
возвращении к античной “заботе о себе”. Бодрийар... не выписывает
лекарства и не обещает возможности спасения»29. Во-первых, Бодрий-
27См.: Marchessault J. M arshall McLuhan: Cosmic Media. L.: Sage, 2005. P. 125.
28См.: Бодрийяр Ж . Прозрачность зла. С. 46.
29Марков Б. В. Реквием сексуальному / / Бодрийар Ж . Забыть Фуко. С . 8.
292


яр многим обязан Фуко, «археологические» работы которого появи­
лись хронологически раньше, а во-вторых, именно Фуко подвергается
у Бодрийяра жесточайшей критике. «Стоит дружеству обратиться к
сущностям, как двое друзей оказываются претендентом и соперником
(впрочем, кто же их разберёт?)»30, —писали Делёз и Гваттари. Впро­
чем, личной дружбы Бодрийяр с Фуко не водил. Зато посвятил ему
вышедшее отдельным изданием эссе под вызывающим заглавием «За­
быть Фуко».
Дискурс Фуко, говорит здесь Бодрийяр, представляет собой зер­
кало описываемых им стратегий власти. И именно в этом его сила:
«дискурс Фуко обладает не большей истиной, чем любой другой, а
его сила и соблазн заключены в анализе, который раскрывает тон­
чайшие грани своего объекта, описывая его с тактильной и в то же
время тактической точностью, где аналитическая сила поддерживает­
ся силой соблазна и сам язык производит новые виды власти»31. Мы
уже знаем, что Бодрийяр понимает под «тактильностью»: осязание
как общую схему коммуникации, чистый «тест», в котором дистанция
между созерцающим и созерцаемым отменена. Поэтому дискурс Фуко,
по мнению Бодрийяра, —дискурс мифический. Кроме того, Бодрийяр
адресует фукольдианскому исследованию власти ту же претензию, что
и всем вообще наукам: как медицина «заведует трупом», как этноло­
гия изучает исчезнувшие общества, так и Фуко занимается изучением
власти, которой больше нет. Д а и самого Фуко тоже больше нет, он
был «последним динозавром» классической эпохи.
Хочется, конечно, спросить самого Бодрийяра, не закончилось ли
время симуляции, коль скоро он смог построить её если не теорию,
то хотя бы гипотезу. Однако философ полагает, что симуляция, во-
первых, всегда была имманентной сущностью происходящих в челове­
ческом мире процессов, но, так сказать, скрыто, а теперь она явлена
зримо и пребудет во веки веков. То есть время-то, конечно, кончилось,
а вот симуляция непреходяща. Таково свойство всех концепций «конца
истории», начиная с гегелевской.
Фуко, говорит Бодрийяр, не может уловить «изнутри» своей гене­
алогии конец власти, так что власть для него продолжает существо­
вать. Сделав прогресс в том, что касается Воображаемого власти, Фу­
ко остался верен Реальному, то есть, точнее, принципу реальности. В
сущности, Бодрийяр просто повторяет мысль самого Фуко, который
говорил, что, пребывая в определённой эпистеме, невозможно уловить
Принципы её функционирования. Это становится возможным, лишь
Когда наша эпистема остаётся в прошлом. Так что Бодрийяра, пожа­
30Делёз Ж ., Гваттари Ф. Что такое философия? / Пер. с фр. С. Н. Зенкина.
^Пб.: Алетейя, 1998. С. 12.
31Бодрийар Ж. Забыть Фуко. С. 38.
293


луй, надо понимать в том смысле, что Фуко, как некогда Маркс, рабо­
тал в определённом дискурсивном пространстве, которое не позволяло
исследователю взглянуть на него со стороны, а теперь, с окончанием
эпохи и отмиранием эпистемы, Бодрийяр видит все недостатки Фуко,
но именно потому, что пребывает где-то за пределами того поля, в ко­
тором остался Фуко. Учитывая, что эссе о Фуко Бодрийяр написал в
1977 г., когда тот был ещё жив и полон сил, эти «преждевременные
похороны» выглядят по меньшей мере странно. Когда Батай плясал
на могиле А. Франса, это было хоть как-то оправданно: Франс стал
для поколения Батая «змеёй, пережившей свой яд». Сказать в 1977 г.
то же самое о Фуко невозможно даже с самой большой натяжкой. Но
прислушаемся к упрёкам Бодрийяра.
Фуко «не видит неистовой семиургии, овладевшей симулякром».
Он даёт нам ключ к пониманию сексуальности тогда, когда это уже
не имеет значения. Поэтому «Надзирать и наказывать» — «превосход­
ная, но уже отошедшая в прошлое теория»32. Потому что никакого
контроля с его принципом прозрачности уже нет, а значит, и теория
контроля —дело прошлое. Механизм симуляции не имеет ничего об­
щего со стратегией прозрачности, да и сама прозрачность далека от
непосредственной и символической операции наказания. Почему дале­
ка, Бодрийяр не объясняет, но догадаться нетрудно: в символическом
обмене нет такой позиции, с которой можно было бы его обозреть и
проконтролировать. Фуко останавливается на пороге революционного
преобразования системы и не стремится его переступить.
Таким образом, Бодрийяр полагает, что той перспективы, из кото­
рой могло производиться фукольдианское исследование, сегодня уж е
нет. В беседе с Ф. Пети это выразилось весьма наглядно.
Ф. Пети: Фуко считал, что изучение настоящего возможно.
Ж . Бодрий яр: У исследования больше нет объективного смысла, как это
представлялось Фуко. Я не верю, что такое исследование всё ещё возможно. Мож­
но ли сегодня обнаружить объективное положение вещей? Сомневаюсь. Учёные
теперь практически не изучают вещи, но выдвигают различные гипотезы. Можно
ли сделать что-то большее? Не думаю. Можно анализировать ситуации рассудоч­
но, как это делал Сартр. Но такойхподход удовлетворяет только интеллектуалов.
Остаётся другой выход —создание гипотез. Но интересно ли пересматривать исто­
рию, опираясь на порождающее понятие? Мне так не кажется33.
Бодрийяр весьма проницательно уловил основную мысль Фуко от­
носительно трансформаций власти: власть трансцендентная, реакци­
онная и негативная, основанная на запрете и законе, замещается вла­
стью позитивной, имманентной, активной. А это означает едва ли не
32Там же. С . 44.
33Baudrillard J. Le Paroxyste indifferent. P . 42 -43 .
294


буквальное совпадение с концепцией «желания» у Делёза и Лиотара.
У Фуко власть занимает место желания34.
Поэтому столь важна для Фуко сексуальность. И критика фу коль-
дианского концепта сексуальности позволяет Бодрийяру вскрыть ме­
тафизичность учения Фуко. Здесь не только раскрывается расхожде­
ние во взглядах двух мыслителей, но отчасти проясняется и филосо­
фия самого Бодрийяра. Фуко, говорит он, стремится представить сек­
суальность как автономную инстанцию, непреодолимую «данность». А
между тем речь может идти только о генеалогии «сексуального разу­
ма», аналогичной генеалогии морали Ницше. Сексуальность —не био­
логическая реальность, а эпистемологическая складка. Ведь и сама
биология —это всего лишь дискурс, а всё «природное» и «естествен­
ное» производится как алиби производства. Таким образом, сексуаль­
ность, как и смерть, существовала не всегда и возникла лишь как один
из исторических диспозитивов знания/власти. Бодрийяр отрицает не
физиологическую реальность человеческого тела, но стоящий между
нею и исследователем принцип реальности. Впрочем, это практиче­
ски одно и то же. По сути, Бодрийяр вообще отрицает существование
свободных от коннотации элементов реальности. Реальности нет, есть
только симуляция. Д а и той, по совести говоря, тоже нет, ибо она, как
выражались гностики-василидиане, не из тех, что существуют.
Сексуальность, подчёркивает Бодрийяр, представляет собой про­
изводственную модель, действующую на уровне телесности. Тело, к
которому обращается западная культура, вообще не имеет иной ре­
альности, кроме реальности сексуальной и производственной модели.
В одном и том же движении капитал порождает как энергетическое
тело рабочей силы, так и сексуальное тело как вместилище желания и
бессознательного. Поэтому обращение Фуко к сексуальности как тому,
что норовит ускользнуть от властного дискурса, неправомерно: сексу­
альность сама порождается подавлением, а её кажущаяся революци­
онность —всего лишь один из эффектов подавления. Фуко говорит,
что сексуальность в западном обществе никогда не подавлялась, но,
напротив, всегда и повсеместно насаждалась. Именно, подхватывает
Бодрийяр: ведь это идеальный способ продолжения юрисдикции част­
ной собственности на уровне индивида: вверить каждому во времен­
ное пользование психический, либидинальный, сексуальный, бессозна­
тельный капитал, а потом требовать от человека отчёта перед самим
собой за рациональное или нерациональное его использование. (Про­
зорливость Бодрийяра не может не восхищать: ведь при написании
эссе о Фуко он не мог читать вышедший семь лет спустя третий том
34 «Вот почему Фуко не говорит о желании: его место уже занято... » (Бодрий­
ар Ж. Забыть Фуко. С. 46).
295


«Истории сексуальности» — «Забота о себе»35. Впрочем, в «Надзирать
и наказывать» идея «заботы о себе» выражена довольно прозрачно,
как и в лекциях Фуко 1974-1975 гг.) Подавления сексуальности нико­
гда не было, говорит Фуко; потому что не было никакой сексуальности,
«поясняет» Бодрийяр.
Власть у Фуко, говорит Бодрийяр, функционирует как генетиче­
ский код, согласно «телеономическому порядку»36. А телеономия, под­
чёркивает суровый критик, означает отказ от диалектики ради пози­
тивной кодовой записи программы развития, в которой остаётся ме­
сто только для бесконечно малых мутаций. Власть и сопротивление
уравновешиваются в этом дискурсе, который описывает лишь свою
(дискурса) власть.
Экономическая референция сегодня утратила свою силу в качестве
универсальной объяснительной схемы, говорит Бодрийяр. Её место за­
нимают референция желания и референция власти. Впервые появив­
шаяся в психоанализе референция желания достигает кристаллизации
в анти-психоанализе Делёза —в виде «рассыпавшегося молекулярного
желания». Референция власти у Фуко также оказывается на уровне
«рассеянной» власти и разветвлённых систем контроля. При этом,
подчёркивает Бодрийяр, в обоих случаях понятия не редуцируются и
не очищаются: Делёз говорит о некоем роде желания, Лиотар —о неко­
ем роде интенсивности, Фуко —о некоем роде власти. Но если желание
и интенсивность выступают «понятиями/силой», то фукольдианская
власть является понятием структуры —понятием, которое нельзя пре­
взойти.
Основной упрёк, который Бодрийяр адресует Фуко, сводится к сле­
дующему: Фуко отбросил иллюзию, согласно которой власть основы­
вается на субстанции производства (или желания), однако он не за­
метил симулятивного характера самой власти. Власть у него пред­
ставляет собой необратимый принцип организации, порождающий всё
реальное. «... Власть сама становится конечным принципом, она —по­
следнее слово, неустранимое сплетение, последняя история, которую
можно рассказать; она то, что образует структуру нерешённого урав­
нения мира»37 (курсив автора. — А . Д .) . Фуко не замечает, что власти
никогда реально не существует; её институция —нечто вроде перспек­
тивы, то есть, конечно же , симуляция перспективы. И потому власть —
такой же симулякр, как и экономическое накопление. Фуко не удаёт­
ся уловить радикальную неопределённость политического дискурса,
несуществование и симуляцию политики.
35Foucault М. Le souci de soi: Histoire de la sexual^. Vol. 3. P., 1984.
36«Конец теологической власти, конец телеологической власти, да здравствует
телеономическая власть!» (Бодрийар Ж. Забыть Фуко. С. 61).
37Там же. С. 68.
296


Впрочем, Бодрийяр принимает фукольдианскую гипотезу «воли к
знанию», но требует «перефразировать» её. Фуко, говорит он, замеча­
ет только производство секса как дискурса, будучи заворожён необра­
тимым развёртыванием речевого поля, которое есть институция вла­
сти. Но он не говорит, откуда власть черпает свою «сомнамбулическую
функциональность». Если социальность и сексуальность инсценируют­
ся властью, то и сама власть инсценируется знанием. Поэтому, счита­
ет Бодрийяр, весь комплекс знания-власти следует рассматривать как
симуляцию. Собственно, предлагаемая Бодрийяром новация касается
только онтологического основания процесса знания-власти, тогда как
об их взаимоопределённости говорил и сам Фуко. Однако новация эта
носит радикальный характер: уравнение власти и знания —всего лишь
конъюнкция «мёртвых» элементов, озаряемых отсветами друг друга.
Сами же они никакой самостоятельной силы уж е не представляют.
Бодрийяр говорит о том, что некогда существовала некая «изначаль­
ная» фаза, в которой знание и власть резко противостояли друг другу.
Фуко такой фазы не признаёт. Поэтому Бодрийяр и толкует об «исто­
щении принципа реальности» и собственных «энергий» этих элемен­
тов. Стазис знания и власти, полагает он, скрывает метастазы власти,
поражённой гиперреальностью. Поэтому, настаивает он, нужно всегда
говорить именно об этой паре, чтобы не впадать в ошибочное пред­
ставление о реальности власти.
БОДРИЙЯР И ДЕЛЁЗ
Процесс сексуализации Маркса и полити­
зации Фрейда породил совершенно невнятно­
го концептуального монстра, некую мешани­
ну из разноплановых идей, и этот теорети­
ческий винегрет по-прежнему остаётся люби­
мым блюдом значительного числа интеллек­
туалов.
Ж . Бодрийяр. Фрагменты «воинствующие» (беседа с Ф. Ливоне)
Бодрийяр относится к Делёзу вполне доброжелательно. Все упрё­
ки, адресуемые этому философу Бодрийяром, относятся к авторскому
тандему Делёз —Гваттари, а вернее, как мы сейчас увидим, к кон­
цептам Гваттари. « .. .Я восхищаюсь... Делёзом, хотя и без Гватта­
ри»38, — говорит он.
Основной упрёк, который Бодрийяр адресует Делёзу (а заодно и
Лиотару с его «либидинальной экономикой»),—тот же, что адресо­
38Вирус прозрачности. Беседа с Ж алом Бодрийяром // Рыклин М. Денконструк-
Ция и деструкция. Беседы с философами. С. 80.
297


ван Фуко: «Не является ли желание или то, что соответствует ему в
шизоанализе и теории либидо, — анаморфозой некоей власти, харак­
теризующейся той же имманентностью, той же позитивностью, теми
ж е расходящимися во все стороны структурами; и более того, мож­
но даже задуматься, не подменяют ли желание и власть друг дру­
га от одной теории к другой, в бесконечном умозрении, в игре зер­
кала, которая нам кажется игрой истины»39. Теории Фуко и Делё-
за, считает Бодрийяр,— близнецы-братья, синхронные и изохронные
в своём диспозитиве. Двигаясь параллельно, они взаимозаменяемы
и легко порождают гибридные продукты — «наслаждение властью»,
«желание капитала» и т. п. У Фуко власть функционирует так же,
как желание; у Делёза желание функционирует в качестве будущих
форм власти. Вывод Бодрийяра: «Когда власть становится желани­
ем, когда желание становится властью, тогда давайте забудем о них
обоих»40.
Обнаруживать в теле свободную либидинальную энергию, говорит
Бодрийяр, значит заново открывать в желании фантазматическую
«истину тела», то есть попросту выстраивать психическую метафо­
ру капитала. Бодрийяр говорит о структурной близости политической
критики Маркса и эдипальной критики Делёза. Если первая сводится
к генерализации аксиоматики производства, то вторая возвеличива­
ет аксиоматику желания’ и бессознательного. «... В . .. лозунге “про­
изводительности” “желания” сходятся очищенные аксиомы марксизма
и психоанализа»41. Фрейдомарксизм В, Райха, по мнению Бодрийя­
ра, был ещё слишком наивен и чересчур много толковал об Эдиповом
комплексе и пролетариате, подавлении и классовой борьбе. Но впо­
следствии производительность была очищена от своих противоречий
и исторических целей, а либидо —от Эдипова комплекса, гениталь-
ности и семейности, так что теперь «зеркало производства и зерка­
ло желания смогут бесконечно отражаться друг в друге»42. Позже
Бодрийяр говорил, что в начале 1970-х «желающая машина» Делёза
восхитила его, однако он быстро заметил, что машина практически
не работает.
Под видом желания, считаем Бодрийяр, Делёз заново открывает
механизм, который кибернетика описала как матрицу кода и контро­
ля. «Сегодня всё погрязло в молекулярном, равно как в революцион­
ном»43. А эта молекулярность —не что иное, как генетический код. В
«молекулярной топологии желания» потоки и разветвления совпади
39Бодрийар Ж. Забыть Фуко. С. 46.
40Там же. С. 47.
41Там же. С. 55.
42Там же. С. 56.
43Там же. С. 62.
298


ют с генетическими симуляциями. Желание, резюмирует Бодрийяр,
представляет собой молекулярную версию трансцендентного Закона.
Схема желания и схема контроля совпадают. «Молекулярность» при­
водит к абсолютному контролю44. В беседе с Ф. Ливоне Бодрийяр
выразился ещё яснее: «Многие решили, что в лице фрейдомарксиз-
ма мы имеем дело с исключительно радикальной философией, од­
нако такого рода философствование ставит крест и на желании, и
на революции. Соединяясь, желание и революция неизбежно взаим­
но уничтожают друг друга»45. Политическое и либидинальное при
соединении утрачивают свою сингулярность, которая наделяла их
силой.
Один и тот же упрёк Бодрийяр адресует и Делёзу, и феминист­
скому движению: и тот, и другое претендуют на критику фрейдизма,
однако продолжают говорить о теле, если не анатомическом, то, по
крайней мере, функциональном. А это значит, что либо тело, о кото­
ром идёт речь, — всего лишь метафора, либо говорящие о теле безна­
дёжно захвачены «анатомией как судьбой». И в том, и в другом случае
никакого противоречия с фрейдизмом нет46.
БОДРИЙЯР И ДЕРРИДА
Основным назначением перевода не явля­
ется передача сообщения.
Ж. Деррида. Вокруг Вавилонских башен
Из всех философов-постструктуралистов Деррида отстоит от
Бодрийяра дальше всего. Бодрийяр как-то заметил, что никакой бли­
зости с Деррида он не ощущает47. И дело здесь не в том, что меж­
ду двумя прославленными маргиналами от философии не сложи­
лась дружба. Скорее, причина в принципиально различном мироощу­
щении. Бодрийяр —гностик, принимающий свою судьбу; Деррида —
иудейский мистик, производящий деконструкцию иудаизма, но при
этом никуда из него не выходящий. Д а простят нам эту аналогию.
Строго говоря, Бодрийяр не пытается ничего деконструировать в дер-
ридеанском смысле, напротив, он действует, как верный адепт любой
44«Ничтожная по силе активность, исходящая от желания, — всего лиш ь про­
должение мощных попыток утверждения реальности, предпринятых капиталом,
распад на молекулярные образования —всего лишь логическое завершение тоталь­
ного усилия по поддержанию различных пространств социального» (Бодрийяр Ж.
В тени молчаливого большинства, или Конец социального. С. 70).
45Бодрийяр Ж. Пароли. От фрагмента к фрагменту. С. 85.
46Бодрийяр Ж. Соблазн. С. 38.
47См.: Вирус прозрачности. Беседа с Ж аном Бодрийяром // Рыклин М. Декон­
струкция и деструкция. С. 79.
299


концептуальной системы, доводит её до крайности, — не с тем, что­
бы разрушить, но чтобы произвести её переворачивание. Как заме­
тил Дж. Култер, Бодрийяр «более конструктивен, чем деконструкти-
вен»48.
Сам Бодрийяр говорил, что для него в философии Деррида важ­
нее всего концепт различения и связанная с ним аналитика «следа»49.
Конечно, существует соблазн (и в общепринятом, и в специфически
бодрийяровском смысле) рассматривать дерридеанский «след» как си­
мулякр. Однако это было бы большой натяжкой. «След», как и симу­
лякр, скрывает отсутствие реальности, по принципу дополнительности
занимая место отсутствующего предмета. Как и симулякр, «след» опи­
рается на алиби принципа реальности. Однако «след» непосредственно
деконструирует всякую презентность, тогда как симулякр до опреде­
лённого момента поддерживает её. «След» живёт за счёт отсрочки,
темпоральности различения, тогда как симулякры существуют в чи­
стой пространственности. Вернее даже было бы сказать, что симулякр
постоянно отсылает к некоему никогда не наступающему будущему, а
«след» живёт запаздыванием и непрестанно ускользает в прошлое50.
Будущее как форма времени не существует, выступая всего лишь как
пустое обещание. Так, например, в отношениях Господина и Раба от­
ветный дар предполагается, но бесконечно переносится «на потом» и
никогда не имеет места в реальности. Прошлое же существует как
логическая форма: «след» покрывает отсутствие вещи, только что
бывшей здесь. Поэтому отождествление этих двух концептов неправо­
мерно.
И симулякр, и «след» живут за счёт семиотического различения
(differance). Однако оба они ускользают о т соссюровской бинарной оп­
позиции. Ни симулякр, ни «след» не имеют ни референта, ни одно­
значно связанного с ними означаемого. Вместо последнего означающие
отсылают к огромному количеству возможных означаемых. Деррида
даже создал целую квазинауку, занимающуюся деконструкцией «им­
периализма логоса», — грамматологию. Грамматология ниспровергает
традиционный догмат презентности — тот самый принцип реальности,
против которого борется Бодриййр. Деррида утверждает, что грамма­
тология становится возможной только во второй половине X X века,
48 Coulter G. Passings: Taking Derrida Seriously / / The International Journal of
Baudrillard Studies. 20 05 . Vol. 2. N 1 .
49Cm .: Baudrillard J. Cool Memories II (1987-1990). P. 25.
50Э. Левинас, у которого Деррида заимствовал понятие «следа», пишет: «Не со­
о тве тствуем ли мы в присутствии Другого “порядку ”, озна чаю щему необратимый
сдвиг, абсолютную минувшесть прошлого? Такое означивание есть означивание
следа. Потустороннее, о ткуда приходит лик, означивает как след. Лик пребывает
в следе Отсутствующего — абсолютно минувшего, абсолютно прошлого... » (Леви -
нас Э. Гуманизм другого человека. С . 626).
300


когда «всё то, что уже в течение по крайней мере двадцати столетий
собиралось и наконец собралось воедино под именем языка (langage),
ныне начинает менять свое пристанище и получает имя письма»51,
так что «письмо переполняет язык и выходит за его рамки»52. Пе­
ремена заключается в том, что «означающее означающего» (то есть
письмо) перестало быть «убогой вторичностью». Вторичность тради­
ционно считали признаком письма, однако на самом деле вторичность
относится ко всякому означаемому как таковому, и происходит это
«всегда-уже» (toujours deja). В том же духе Бодрийяр анализирует
систему вещей/объектов, которую традиционно считали вторичной по
отношению к субъекту и которая на деле никогда таковой не явля­
лась, всегда-уже организуя пространство, в котором конституируется
«субъект». Сегодня эта система перестала нуждаться в таких алиби,
как субъект и потребление, и потому появилась возможность её ана­
лизировать.
Деррида говорит, что возникновение письма представляет собой
возникновение игры, а в наше время игра обращается на саму себя и
уничтожает все «опорные означаемые», а это равносильно разруше­
нию понятия «знак» и его логики. Бодрийяр утверждает, что «систе­
ма вещей» сегодня замыкается сама на себя и тем самым упраздня­
ет собственный Закон (политическую экономию), постулируя прави­
ла соблазна-игры. Таким образом, мы можем сказать, что Бодрий­
яра и Деррида сближает не только борьба против общего против­
ника — репрезентационизма, — но и общность исследовательских ин­
туиций.
Наконец, мы можем обнаружить общность этических установок
обоих исследователей. Выступая против метафизики субъекта и эконо­
мии реальности, и Бодрийяр, и Деррида не отказываются от гуманиз­
ма. Деконструкция, по мысли Деррида, — сугубо европейский продукт,
отношение Европы к самой себе как опыт «радикальной инаковости».
Так же Бодрийяр рассматривает свою критику политэкономии знака
и симуляции — как возможность обращения к сингулярностям, усколь­
зающим от системы производства/потребления.
Однако есть и существенное отличие: если Деррида постоянно
стремится разрушить всё, имеющее отношение к понятиям центра и
структуры, то Бодрийяр неявно возрождает структурность. Сама ис­
ходная установка его первых работ была структуралистской, и им­
плицитная мысль о структурности постоянно сопровождает его иссле­
дования симуляции. Конечно, всё это не значит, что Бодрийяр воз­
вращается к структуралистской онтологии Леви-Строса: структурные
51Деррида Ж . О грамматологии. С. 119.
52Там же. С. 120.
301


отношения в мире объектов остаются для него лишь феноменологи­
ческим полем исследования. Структурность для него —не определя­
ющий принцип бытия, но «слабое место» вещей, позволяющее раз­
облачить их стратегию. Поэтому Деррида можно назвать постструк­
туралистом, а Бодрийяра — неоструктуралистом, не обращая внима­
ния на те коннотации, которыми нагружают эти термины в США и
Германии.


ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Ну, французы , чт о на них ориентировать­
ся! Они слабоваты как философы, это всем из­
вестно. Немцы — другое дело.
Г. Г. Майоров1
Думается, любой фрагмент мира стано­
вится полноценным как раз в отклике, кото­
рый он вызывает.
Бодрийяр Ж . Фрагменты афористические (беседа с Ф. Ли во не)
В заключениях принято суммировать идеи, изложенные в книге,
говорить о значимости исследованного материала, о его актуальности
и применимости в конкретной исторической ситуации, как её понимает
автор, и патетически выражать надежду на какое-нибудь будущее. В
случае, если герой книги ещё жив, выразить надежду, что он и дальше
будет продолжать в том же духе, а если уже умер — взгрустнуть, но не
очень, и сказать что-нибудь о «наследии», а то и о «заветах». Конечно,
раз уж мы взялись писать заключение, не избегнуть такой участи и
нам. Хотя делать это не очень-то и хочется. Во-первых, потому, что, ес­
ли можно суммировать идеи вкратце, то незачем было и книгу писать,
а лучше ограничиться статьёй. Во-вторых, философия, о которой шла
речь в настоящей книге, вещь неактуальная и, даже будучи ультра­
современной, всё равно выпадает из современности. Всякий философ
современен, спору нет, но современен он не в том смысле, что у него
можно найти какие-то конкретные рецепты на сегодняшний день. И
Бодрийяр в этом отношении — не современнее Платона. Что же каса­
ется нашего ближайшего будущего, мы не верим в то, что, если даже
все российские интеллектуалы станут читать Бодрийяра, а заодно по­
листают и наш скромный труд, что-то изменится в нашей «культурной
пустыне». В-четвёртых, Бодрийяр ещё может преподнести нам не один
1 Философия как история философии (Круглый Стол в связи с книгой В. В . Со­
колова «Ист ориче ское введение в ф ило соф ию ») / / Вопросы философии. 2006 . JV®3.
С. 15.
303


сюрприз. Было бы весьма любопытно увидеть его в каком-нибудь но­
вом свете. Да к тому же, он не только не предлагал никаких «заветов»,
а всегда убегал от них. Поэтому ниже мы лучше попытаемся сказать
о том, что не было сказано в предыдущих главах.
Бодрийяр привлекает своей лёгкостью, но лёгкость эта очень ко­
варного свойства. Бодрийяр постоянно расставляет ловушки своему
читателю, и, судя по тому, что он и сам в них порой попадает, обой­
ти их вообще невозможно. Оказавшийся в сетях философа читатель
испытывает соблазн полностью разделять идеи Бодрийяра. Но вдруг
выясняется, что сам Бодрийяр этих идей не разделяет. Мы всегда как
бы отстаём от его беспокойной мысли на шаг. Когда мы пытаемся за­
фиксировать знаменитого француза в каком-то пункте, оказывается,
что он здесь только что побывал, но в данный момент находится на
другой позиции. И правила его перемещения с одной позиции на дру­
гую вроде бы существуют, вот только уловить их никак не удаётся.
Вероятно, потому, что читатель ищет не правила (которые различны
в каждом конкретном топосе), но единый Закон. А его-то у Бодрийяра
и нет.
Простодушный читатель (а это, как правило, читатель поверхност­
ный, не давший себе труд прочесть все основные работы философа)
склонен понимать Бодрийяра буквально. Например, так: Бодрийяр
объявил реальность несуществующей; Бодрийяр объявил, что, кроме
симулякров, ничего не существует; Бодрийяр утверждает, что реально­
сти больше нет, а есть только виртуальность; Бодрийяр заявил, что че­
ловека больше нет и что его полностью поглотил мир вещей. (Нам как-
то случилось услышать даже такое суждение (по поводу тестирования
студентов в университете): Бодрийяр говорит о вреде компьютерного
тестирования.) Да, коварный человек этот Бодрийяр. Ведь сколько
говорил о симуляции и исчезновении реальности, а потом вдруг заво­
дит речь о реальности и гуманизме да ещё называет себя «человеком
Просвещения».
Мы стремимся понимать Бодрийяра с позиций диалектики бы­
тия/небытия. Если всё есть интерпретация-коннотация, значит, оно не
существует. Раз симулякр не обменивается на реальность, он пуст, а
значит, тоже не существует. Если сексуальность — это симуляция сек­
суальности, значит, и она не существует. В конце концов, не существует
вообще ничего. А почему не существует ничего? Потому, что, если мы
путём перечисления назовём все окружающие нас вещи и выясним,
что они не существуют, нам останется ничего? Не так ли обстояло
дело с реляционной гипотезой пространства: если из комнаты убрать
все предметы, то в комнате ничего не останется? Бодрийяр нам это­
го не говорил. Нам это сказала диалектика. Но ведь это всего л и ш ь
диалектика, и не более.
304


К тому же, большинство читателей воспринимают Бодрийяра не
совсем всерьёз: мало ли что он там написал. Как заметила Э. Уи­
лер, «Бодрийяр и Лиотар могут искренне верить в смерть субъекта,
но большинство людей далеки от э то го » 2. Впрочем, Бодрийяр (как
и Фуко) никогда не утверждал, что субъект умер. Он предпринял
деконструкцию мифологии субъекта, в жилах которого, по выраже­
нию В. Дильтея, течёт не кровь, а «разжиженный сок разума в виде
чисто мыслительной деятельности»3. Такого субъекта Бодрийяр дей­
ствительно стремится устранить из философии, выбивая у него из-под
ног некогда казавшуюся твёрдой почву «принципа реальности». Это
не значит, конечно, что французский философ желает вернуться к то­
му субъекту, в жилах которого течёт «настоящая» кровь, то есть к
субъекту биологизированному, ведь биология — это тоже искусствен­
ная конструкция, алиби «принципа реальности». Биологизм в фило­
софии и социальной теории плодит репрессивные мифы, имея сво­
им стержнем понятие «естественности» (или «натуральности») как
некой непреходящей нормы. Поэтому «нормальный» человек —это бе­
лый мужчина, гетеросексуал, живущий в городе и включённый в про­
цесс производства и удовлетворения своих «естественных», «биоло­
гических» потребностей — например, «биологической» потребности в
холодильнике со звуковым сигналом или в сорочке с зелёной полос­
кой. Все же остальные — женщины, дети, старики, сельские жители,
психически больные, сексуально инвертированные, цветные, безработ­
ные и т. п. — не являются «нормальными». Поэтому их в той или иной
степени подвергают остракизму. Если же учесть, что в гипотетиче­
скую «норму» вписывается очень незначительная часть человечества
(в России, например, дорогие холодильники покупает лишь ничтожная
часть населения), оказывается, что «норма» — это недостижимый для
большинства идеал, а все мы — маргиналы и «ненормальные». Поэто­
му Бодрийяр и говорит, что все мы — индейцы, негры, сумасшедшие и
т. п. Кроме того, обнаруживается, что биологизм определяет себя че­
рез социально-экономические понятия, да и сама биология является
лишь частью всеобщей экономии производства/потребления. Поэтому
искать человека в биологизме так же бесполезно, как пытаться раз­
глядеть его в картезианско-феноменологическом субъекте.
Немедленно возникает вопрос: а какова альтернатива? Что Бодрий­
яр предлагает взамен, столь радикально расправившись с классиче­
ским субъектом? Особенность мысли Бодрийяра вновь проявляется в
том, что он, вообще-то, ничего не предлагает, по крайней мере напря­
2 Wheeler Е. A . Bulldozing the Subject.
3Дилътей В. Введение в науки о духе. Оп ы т построения основ для изучения
общества и истории / / Зарубежная эстетика и теория литературы X I X - X X вв.
Трактаты , статьи, эссе. М .: И зд-во Московского ун-та, 1987. С . 111.
305


мую. Всякий субъект, как бы мы ни пытались его определить, неиз­
бежно окажется продуктом того или иного дискурса. А всякий дис­
курс обусловлен историческими и социально-экономическими факто­
рами (речь об этих факторах сама по себе уже выдаёт определённую
дискурсивную стратегию) и основывается на мифологии. В этом нас
убедил ещё Барт. Поэтому Бодрийяр отказывается определять субъек­
та тем или иным образом, стараясь избежать любой дискурсивности.
Он ищет «нулевую степень» субъекта, то есть такую степень, в ко­
торой он свободен от дискурсов. Конечно, было бы слишком наивно
полагать, что нам удастся избежать всякой дискурсивности. Едва ли
это вообще возможно. И Бодрийяр не рассчитывает на такой успех.
Он движется обходным путём: он взламывает дискурсивные страте­
гии, не противопоставляя им контр-аргументацию и не обличая их
« ложность» (в таком случае пришлось бы постулировать новый, «ис­
тинный» дискурс), но заставляет эти стратегии двигаться в заданном
ими же направлении до той точки, в которой они уничтожают сами
себя. Бодрийяр подобен гашековскому солдату Швейку, который не
оспаривает приказы начальства, но доводит их до абсурда букваль­
ным исполнением. В этой ситуации, где дискурсы взрываются благо­
даря собственной мощи, Бодрийяр затевает игры: игры не следуют
универсальному Закону, но подчиняются частным правилам. В этих
играх он и задаёт собственное понимание субъекта. Однозначные де­
финиции здесь принципиально невозможны. Но каждая игра задаёт
собственный образ субъекта, и в результате мы получаем что-то вроде
мозаичного изображения, подвижного и непрестанно меняющегося.
Одна из таких игр — игра в «этнографию». Этнография представ­
ляет собой симуляцию науки: во-первых, никаких «индейцев» (как и
прочих этносов, живущих в «естественном» состоянии) давно уже нет,
а во-вторых, как уже было сказано, мы все стали «индейцами». По­
этому этнографии приходится симулировать свой собственный пред­
мет. Благодаря этому она получает не какую-то «истину» о человеке,
но образ Другого. Бодрийяр часто обращается к этнографическому
материалу, что позволяет ему обозначить принципиальную возмож­
ность инаковости, заявить о том, что европейская культура — не един­
ственная возможная форма человеческого существования, форма не
универсальная и не вечная. Это не значит, что он зовёт нас «назад
в пещеру». Скорее наоборот: это значит, что «пещера»—один из си­
мулякров нашей науки. Но эта игра с инаковостью даёт возможность
сказать, как minimum, о том, что человек не таков, каким его изобра­
жает классическая традиция. Само по себе это, конечно, ещё не поз­
воляет вскрыть истину о человеке или субъекте, но избавляет нас от
многих мифов. Бодрийяр подчёркивает, что «дикари» — это вовсе не
обязательно «первобытные» люди. «Дикари» — это те, кто не з а н я т
306


проблемой самотождественности4. Опыт существования таких людей
наиболее разрушителен для европейской культуры, и недаром Запад
стремится так или иначе уничтожить (хотя бы и путём «окультурива­
ния») «дикарей». Эти последние самим своим существованием броса­
ют вызов западной цивилизации. И Бодрийяр видит в них союзников.
Не стоит упрощать и говорить, что таким образом Бодрийяру уда­
лось разоблачить идеологию капиталистического общества, подменя­
ющего причину следствием и заставляющего нас верить в то, что че­
ловек есть животное потребляющее. Не стоит говорить о том, что
Бодрийяр обнаружил истинную сущность человека, которая состоит
в «естественной» потребности в символическом обмене. Ничего подоб­
ного он здесь не «обнаружил», ведь мы снова упираемся в тавтологию
«естественности»: почему человек участвует в символическом обмене?
Потому что такова его природа. А что такое его природа? То, что для
него естественно. А что для него естественно? Участвовать в симво­
лическом обмене. Бодрийяру удалось деконструировать самый значи­
тельный миф капитализма. (Хотя, конечно, остаётся сомнение: почему
философу это удалось —уж не потому ли, что таково было тайное на­
мерение Капитала? И в таком случае, не упрочивает ли это «разобла­
чение» систему потребительной стоимости?) Но эту его деятельность
невозможно представить таким образом, будто он снял дискурсивную
шелуху... с чего? с очередной «природы»? Бодрийяр прекрасно пони­
мает грозящую ему опасность — постулировать новый «естественный
порядок». Он признаёт, что символический обмен — симулятивная де­
ятельность, в такой же точно степени, как и обмен экономический. Но
что-то всё-таки побуждает нас к символическому обмену. Ведь симу­
ляция, кроме которой ничего нет, возможна лишь в том случае, если
есть вызов и ответ. А в чём причины этого вызова? Бодрийяр считает
этот вопрос бессмысленным. Вопрос же о том, почему мы принимаем
вызов и отвечаем на него, осмыслен, но сам Бодрийяр не может на него
ответить. «... Это остаётся тайной: почему отвечают на вызов? По ка­
кой причине соглашаются играть с полной самоотдачей и чувствуют
непреодолимое желание ответить на беззаконное приказание?»5 Здесь
предел философии Бодрийяра.
Бодрийяр отказывается от философской (и всякой другой) аксио­
матики, а вернее, предлагает «игру в аксиоматику». В паскалевском
духе: что мы теряем и что приобретаем, если реальности не существу­
ет? Вполне возможно, что, когда мы примем это утверждение за исход­
ный пункт, появятся новые Бодрийяры, которые с тем же основанием
смогут предложить: давайте считать, что реальность существует. Что
4 См .: Baudrillard J. Le Paroxyste indifferent. P. 176.
5Бодрийар Ж . Забыть Фуко. С. 88.
307


мы при этом теряем и что приобретаем? «Каждая система мысли все­
гда является последней возможной системой, тотальным объяснением
мира, то есть концом мысли»6, — замечает Р. Батлер. Предел, к кото­
рому пришёл Бодрийяр, — это предел определённой игры, которую он
вёл по всем правилам четыре десятилетия подряд. Он предоставляет
нам полный простор для других игр. И мы можем играть в них, если
сумеем установить их правила. Главное здесь —не пытаться подме­
нить правила игры единым референциальным Законом. Ответ, полу­
ченный нами от реальности, будет зависеть от того, какой вопрос мы
ей зададим. « У н ас... достаточно оснований полагать, что мир всё же
не объективируем и что даже неодушевлённая материя... реагирует
на воздействие сигналами, оказывающимися всего лишь отражёнными
сигналами воздействия, и выдаёт ответы, уже заранее содержащиеся
в обращённых к ней вопросах»7.
Бодрийяр соблазняется собственным дискурсом и соблазняет им
нас. В этом отношении его философию можно назвать зеркалом тех
стратегий, о которых он пишет: жёсткого принуждения в современном
западном обществе больше нет, сегодняшняя власть (если вообще это
слово можно ещё употреблять) не принуждает, но соблазняет. Так и
книги Бодрийяра: не убеждают, не заставляют нас разделять автор­
скую точку зрения, но соблазняют. Мы можем не разделять взгля­
дов Бодрийяра, но мы волей-неволей поддаёмся соблазну мыслить по-
бодрийяровски. Похоже, сам философ был об этом хорошо осведом­
лён, поэтому он редко прибегал к аргументации, его стиль не доказа­
телен, но афористичен. А афоризм — идеальное орудие соблазна. По­
хоже, Бодрийяру удалось соблазнить и сам Капитал, хотя, возможно,
ценой собственной соблазнённости Капиталом. Лучшей иллюстраци­
ей этому служит живое внимание к его философии со стороны шоу-
бизнеса.
Бодрийяр —модный философ, и эта «модность» часто ведёт к
всевозможным недоразумениям (хотя, если задуматься, не такие уж
это недоразумения). Самое известное из них — превратное понимание
философии Бодрийяра создателями кинематографической трилогии
«Матрица» братьями Вачовски, которые даже предлагали француз­
скому мэтру роль похожего на Фрейда архитектора из второй части
фильма. В июне 2003 г. Бодрийяр заявил, что «Матрица» — это фильм,
снятый матрицей о самой себе8. В интервью «Le Nouvel Observateur»
Бодрийяр рассказывает об истории непонимания его идей. Так, ещё в
1980-х гг. нью-йоркские художники-симуляционисты призывали его к
6 Butler R. Towards A Principle of Maximalism / / The International Journal of
Baudrillard Studies. 20 04 . Vol. 1. N 1 .
7Бодрийяр Ж . В тени молчаливого большинства, или Ко нец социального. С . 40.
8См.: Le Nouvelle Observateur. 2003 . June 19-25 .
308


сотрудничеству, восприняв его гипотезу симуляции как неопровержи­
мый факт и представляя симулякры как визуальные фантазмы. Такое
же непонимание проявили братья Вачовски.
«Le Nouvel Observateur»: Сходство между этим фильмом и тем видением,
которое вы развиваете, например, в «Совершенном преступлении», просто порази­
тельно. Изображение пустыни реальности, полностью виртуализованные призрач­
ные люди, которые представляют собой всего лишь энергетический резерв мысля­
щих вещей...
Ж . Бодрийяр: Да, но были ведь и другие фильмы, обращавшиеся к росту
неразличимости м ежду реальным и виртуальным: «Ш оу Трумена », «Особое мне­
ние», а особенно «Ма лхо лла нд Драйв» , шедевр Дэвида Линча. Ценность «М а тр и­
цы» главным образом в том, чт о она синтезирует всё это. Но её установка грубее и
пот ому не вызывает сильных эмоций. Герои т о ли находятся в матрице, то есть в
оцифрованной системе вещей, то ли они радикально вне её, в Сионе, городе уча ст­
ников сопротивления. Гораздо интереснее было бы показать, что происходит, когда
эти два мира сталкиваются. Самое удручающее в этом фильме то , что новая про­
блема, порождённая симуляцией, смешивается с классической, идущей от Платона.
Это серьёзный недостаток. Радикальная иллюзия мира — это проблема, вставав­
ша я перед всеми великими культурами, которые решали её посредством искусства
и символизации. Чт обы избавиться от этой муки, мы изобрели симулированную
реальность, которая теперь вытесняет реальность и является её окончательным
разрешением, виртуальну ю вселенную, из которой выброшено всё опасное и нега^
тивное. И «М а триц а», несомненно, её част ь. Всё, что относится к сфере мечты,
утопии и фантазма, получает выражение, «реализуется». Мы пребываем в абсо­
лютной прозрачности. Так чт о «М атриц а» — это фильм о матрице, который могла
бы произвести сама матрица.
«Le Nouvel Observateur»: Кроме того, это фильм, который обличает тех­
ницистское отчужде ние и в то же время играет на обаянии цифровой вселенной и
образов, генерированных компьютером.
Ж . Б о дрий яр : В фильме «Матрица: Перезагрузка» бросается в глаза отсут­
ствие мерцающей иронии, которая позволила бы зрителям задуматься над этим
нагромождением спецэффектов. Ни одного эпизода, где был бы т о т punctum, о
котором писал Ролан Барт, т о т цепляющий знак, который поставил бы вас лицом
к лицу с настоящим образом. Более тог о, это делает фильм поучительным, пре­
вращает его в актуальный фетиш вселенной экранных технологий, где бо льше нет
различия между реальным и воображаемым. «М а тр ицу» считают экстравагант­
ным произведением, одновременно наивным и извращённым, где нет ни «здесь» ,
ни «та м ». Псевдо-Фрейд, который берёт слово в заключительной части, хорошо вы­
ражает это: в какой-то момент мы перепрограммировали матрицу таким образом,
ч тобы интегрировать аномалии в общий порядок. И вы, оказывающие сопротив­
ление, являетесь её частью . Та к что мы, по-видимому, оказались в виртуальном
круге, не предполагающем ничего внешнего. И здесь я снова должен вы сказать
теоретическое несогласие (смеётся). «М а тр ица » создаёт образ монополистическо­
го всемогущества, подобного тому, что мы наблюдаем сегодня, и тем самым спо­
собствует его распространению. По сути, филь м как таковой поддерживает его
распространение по всему миру. Здесь остаётся только повторить за Маршалом
Маклюеном: the medium is the message. Message «М атрицы » — это её собственное
распространение, неконтролируемая и бесконечная пролиферация9 .
9 Цит. по: The Matrix Decoded: Le Nouvel Observateur Interview With Jean Bau­
drillard / Transl. by G. Genosko and A . Bryx / / The International Journal of Bau­
drillard Studies. 2004 . Vol. 1. N 2 . Тем а «Б одрийяр и “Матрица” » вообще вызывает
309


Бодрийяр стал жертвой собственной популярности, «Матрица»
лишь один из примеров тому10. Кстати, и другие американские кино­
режиссёры приглашали Бодрийяра на роль консультанта в их филь­
мах, в частности Оливер Стоун. Легко заметить, что Система стремит­
ся соблазнить философа. Но не потому ли, что ему самому удалось
соблазнить Систему? Бодрийяр вступил в очень опасную игру: будь
он провозвестником «электронной революции», иными словами — дей­
ствуй он на уровне Воображаемого Системы, ему было бы легче в эту
Систему вписаться. Собственно, этим занимаются все современные ре­
волюционеры, от яппи до киберпанков. Но он затеял игру, которая не
сводится к выступлениям против Закона. Бодрийяр стремится дей­
ствовать на уровне Реального. Поэтому он и заслужил славу фило-
софа-террориста, чего не удавалось даже Б.-А . Леви. Когда «новые
философы» затеяли «партизанскую войну в город ах»11, им ничего не
оставалось, как перенести её в горы Афганистана, где вообще-то де­
лать им было нечего (Бодрийяр совершенно справедливо замечает, что
русские в Афганистане занимались тем, что защищали западные цен­
ности). Двадцать лет спустя по стопам Леви двинулись вооружённые
силы США, чтобы заняться тем же, чем раньше занимался СССР. Но
теперь едва ли даже А. Глюксман со своей слепой любовью к Америке
может назвать это революцией.
Бодрийяру нечего делать ни в Афганистане, ни в Боснии, ни в
Ираке. Он гораздо опаснее в лекционных аудиториях американских
университетов, левые интеллектуалы которых клеймят его как рене­
гата марксистской догмы и приспешника Капитала. На уровне Вооб­
ражаемого это вполне может представляться именно таким образом.
Но Бодрийяр действует на уровне Реального. Здесь он встречается с
Отцом и оборачивает против него пресловутое зеркало. Играя по пра­
вилам Отца, он стремится не спровоцировать ярость этого Калибана,
но вызвать у него нарциссическое самолюбование. Система, занятая
самолюбованием, утрачивает всякую референтность и пожирает сама
себя. Как писал У. Берроуз, «иллюзия — оружие революции»12. Про­
большой интерес у западных исследователей. С м ., например: Harris J. L ., Taylor Р-
Digital Matters: Theory and Culture of the Matrix. N . Y . : Routledge, 2005; Rovira J.
Subverting the Mechanisms of Control: Baudrillard, The Matrix Trilogy, and the Future
o f Religion / / The International Journal of Baudrillard Studies. 20 05 . Vol. 2. N 2 ; Sta­
ples B. Editorial Observer: A French Philosopher Talks Back to Hollywood and «The
Matrix» / / The New York Times. 2002. May 24th; Merrin W. «Did you ever eat Tasty
W h ea t?» : Baudrillard and The Matrix j I Scope: A n Online Journal of Film Studies.
Posted Aug ust 2, 2003.
10См . также: Smith R. G . Lights, Camera, Action: Baudrillard and the Performance
of Representations / / The International Journal of Baudrillard Studies. 2005 . Vol. 2.
N1.
11Cm.: Glucksmann A . Strategic et revolution en France. P., 1968.
12 Берроуз У. Эле ктро нная революция / Пер. с англ. М . Немцова / / Голый зав­
310


тивопоставить симулятивному вызову Системы симуляцию — вот от­
вет Бодрийяра. Бросить тот же вызов Системе —значит заставить её
раствориться.
Не стоит упрекать Бодрийяра в том, что он ведёт философию в
тупик. Тупиков в философии вообще не бывает. Сама его философия
есть философия кризиса, философия перемен. При этом Бодрийяр не
настаивает на «истинности» и непреходящем характере своей мысли.
Как отмечает А. С. Колесников, «полифоничность современной фило­
софии в концептуальном, в содержательном и методологическом пла­
нах, кризис рациональных схем рефлексии поставили и человека в
выборе ориентаций в состояние перебора творчества мыслительных
форм, сочетающих нравственно-художественный смысл и абстрактно­
упорядоченные структуры мышления. Проблема состоит в том, что
не всегда эта операция завершается выбором философской парадиг­
мы, что и квалифицируется как кризис философии X X века. Тогда
как, по всей видимости, происходит очередная смена парадигм, о чём
свидетельствует и вся история становления и развития ф илософ ии»13.
Философия Бодрийяра отражает эту парадигмальную смену, служит
зеркалом тех процессов, что происходят сегодня в философии и куль­
туре вообще.
Бодрийяр выбивает из-под ног у философии её спекулятивную поч­
в у - а л и б и «реальности». Все теории, утверждает он, сегодня имеют
ценность лишь постольку, поскольку соотносятся друг с другом. Ины­
ми словами, он заявляет, что философия — не более чем симуляция
философии. Однако сам он продолжает заниматься философией и,
таким образом, тоже участвует в процессе симуляции. Претензия на
оригинальность здесь заключается не только в том, что Бодрийяр при­
знаёт себя симулянтом, но и в том, что он сознательно обращает симу­
ляцию против самой философии. Рассматривая философию как про­
странство, в котором возможны интеллектуальные игры, он играет в
самую радикальную из игр: философия Бодрийяра в пределе самоуни-
чтожается, деконструируя свои концепты и логические конструкции.
Он бросает вызов философской традиции своей не-философией. Как
замечает Дж. Култер, Бодрийяр «сделал теории такой подарок, на
который она может ответить только собственной смертью »14.
Многочисленные противники «постмодернизма в философии» об­
трак. Электронная революция. М .: Глагол, 20 00 . С . 266 .
13Колесников Л. С. Историко-философский процесс и реальность современной
зарубежной мысли / / Философия и вызов X X I века. Тезисы Всероссийской кон­
ференции, посвящённой 55-летию философского фа ку льтет а С анкт-Пет ербургско­
го Государственного университета. 9 -1 0 ноября 1995 г. / Под ред. Б . Г. Соколова.
СПб., 1996. С. 27.
14 Coulter G. Reversibility: Baudrillard’s «On e Great Thought».
311


виняют философов «постмодернистского» направления в том, что они
убивают философию: лишая её субъекта и принципа реальности, дела­
ют невозможным само философское мышление. Однако стоит вспом­
нить о том, что философия не всегда была субстантивистской, да и
субъект, каким мы его знаем, был изобретён довольно поздно. Стре­
мясь стать наукой, философия в XVII-XVIII вв. выработала эти ак­
сиоматические установки. Сегодня даже противники постмодерна ви­
дят, что классический рационализм зашёл в тупик и стал тормозом
для философской мысли. Поэтому стоит отказаться от рационализма
с его субъектно-объектной оппозицией и ссылками на «реальность».
Философия не умирает, но ищет новые пути.
Бодрийяр никогда не был столь же влиятелен во Франции, как
в англоязычных странах. Его популярность родилась за пределами
Франции. Во всём мире у него огромное количество почитателей и по­
следователей, однако на родине у него нет никакой «школы». Его тео­
ретическая работа носила интердисциплинарный характер, он посто­
янно бросал вызов стандартным способам мышления и разрушал дог­
мы. Поэтому он остаётся вечным маргиналом. Запад (особенно США и
Канада) видят в нём «главного теоретика» эпохи постмодерна, а Евро­
па — экстравагантного мыслителя, каких последнее столетие знавало
много.
Но, кроме обожателей и последователей, у него много критиков.
Обратимся к самому известному из них — американцу Дугласу Келл-
неру, уже не раз цитированному в настоящей книге. При всей своей
суровости (порой совершенно излишней) и ортодоксальной верности
традиционно понимаемому марксизму, Келлнер довольно ясно ф ор­
мулирует достоинства и недостатки философии Бодрийяра. Позволим
себе пространную цитату из его недавней работы о Бодрийяре:
«... Наверное, Бодрийяр более всего полезен как провокатор, кото­
рый предлагает рассматривать традицию классической философии и
социальной теории как производство концептов и прикладных мето­
дов философского, социального или культурологического анализа. Он
утверждает, что объект классической социальной теории — современ­
ность — сменился постсовременностью, в силу чего появляется необхо­
димость в альтернативных теоретических стратегиях, способах письма
и формах теории. В то время как его работы середины 1970-1980-х раз­
вивали парадигматическую постмодернистскую теорию, а его анализ
постсовременности стал очень влиятельным и, несмотря на преуве­
личения, по-прежнему используется в интерпретации существующих
социальных тенденций, его поздние работы, пожалуй, ближе к лите­
ратуре и философии, нежели к социологии. Таким образом, Бодрийяр
в конце концов уходит за пределы социальной теории как таковой —
в новую область и способ письма, позволяющие постигнуть современ­
312


ные социальные явления, и в провокативную критику современной и
классической философии и социальной теории, хотя и не обеспечивает
нас адекватной теорией современности и философией дня сегодняш­
него»15.
Действительно, Бодрийяр не даёт нам никаких канонов злободнев­
ной философии. Если бы он это сделал, он не был бы Бодрийяром. Да и
как возможна философия современности, если никакой современности
уже нет? А самое главнее, Бодрийяр продвинул свою мысль до такого
предела, где создание теории уже невозможно. В одном интервью он
сказал:
«Когда вы доводите систему до крайности, вы обнаруживаете, что
сказать больше нечего. Происходит дестабилизация. Возможно, это
своего рода провокация. Но среди всех дисциплин, с которыми че­
ловек сталкивается, или иронизирует над ними, или взаимодействует
как-то ещё, ни одна не является привилегированной. Это относится и
ко мне. У меня нет никаких доктрин, которые я стал бы защищать. У
меня есть стратегия, и тол ьк о... Я больше не являюсь частью совре­
менности, в том смысле, что современность предполагает своего рода
критическую дистанцию в суждениях и аргументации. Современность
предполагает существование позитивного и негативного, их диалекти­
ку. Мой способ мышления недиалектичен. Скорее, он провокативен,
реверсивен, это способ возвести сущности в n-ную степень, а не диа-
лектизировать и х» 16.
Бодрийяр сам по себе вообще не злободневен и немоден. Сам он
считал себя «человеком Просвещения», верящим в ценности разума.
Этот пророк цифровой вселенной не умел работать с компьютером
(он печатал на машинке)17 и пользовался плёночным фотоаппаратом,
отказываясь от цифровых камер. Как это ни удивительно, Бодрийяр
был старомоден. И эту старомодность нередко принимают за «постмо-
дерность».
15 Kelln er D. Jean Baudrillard After Modernity: Provocations On A Provocateur and
Challenger.
16 «Game W ith Vestiges» (interview with S. Mele and M. Titmarsh (1984)) / / Bau­
drillard Live: Selected Interviews. Ed. M . Gane. N . Y ., 1993. P. 82 .
17« . . . Сопротивление компьютеру у меня церебральное, — говорил Бодрийяр в
беседе с М . Рыклиным. — Я далёк от обожествления письма, но акт письма у меня
не ассоциируется ни с каким экраном, сколько бы ни говорили, чт о экран — это
та же страница. Д ля меня экран связан с изображением, это не текст, а образ;
поэтому я не могу работать с изображением на экране. Э то , знаешь ли, необрати­
мо. Куча друзей советовали мне обзавестись компьютером, и всё напрасно. Эт о не
идеологический рецепт. Отка з работать на компьютере в моём случае не идеоло­
гический. Просто то, как я пишу, сводит на нет преимущества компьютера, воз­
можность править, переставлять, хранить. Мой тип письма в этом не ну жда ет ся»
(Вирус прозрачности. Беседа с Ж а но м Бодрийяром / / Рыклин М . Деконструкция
и деструкция. С . 78).
313


Но всё это на Западе. А что же в России? У нас Бодрийяр тоже
вошёл в моду, особенно у подражателей западной культуры. Да и как
нам не подражать Западу, если мы хотим жить «так же, как они», но
никак не поймём, каким образом этого можно достичь. Споры о са­
мобытности России сегодня — не более чем симулякр. Ведь очевидно,
что никакой самобытности у нас не было и нет. Никакого аутентичного
пути развития, о котором спорят последние два столетия, не обнару­
живается. Конечно, существует огромное количество людей, которые
рады соблазняться симулякром «православной Руси» (в большинстве
своём, впрочем, они не читали не только Бодрийяра, но и вообще ниче­
го не читали). Но это даже и симулякром трудно назвать, ведь «право­
славная Русь» не обменивается ни на что и ни по какому курсу. Сама
технология подобных поделок устарела. Во-первых, русопятство пы­
тается опереться на репрессивную централизованную власть в эпоху,
когда власть становится «мягкой» и диффузной. Поэтому славяно­
фильская мифология повисает в пустоте, не будучи обеспечена ника­
кой референцией. Во-вторых, она не коррелирует ни с какими другими
мифологиями, что обрекает её на маргинальное положение, сколько бы
приверженцев она ни обрела. В-третьих, эта идеология обладает слиш­
ком малым террористическим потенциалом, чтобы бросать какие бы
то ни было вызовы современной Системе. И дело здесь не в злом духе
глобализации. До таких проблем, как глобализация, мы ещё не дорос­
ли. Это порождение Запада может быть осмыслено только самим За­
падом. Мы же ни в коей мере не участвовали в культурных процессах,
породивших глобализм, поэтому ни понять, ни, тем более, разрешить
его мы не можем. Пора признать, что Россия — страна так называе­
мого Третьего мира (хотя и не понятно, что тогда представляет собой
Второй), как в экономическом, так и в культурном отношении. И в
таком случае, что нам Бодрийяр и что мы ему?
Действительно, для взгляда «из России» Бодрийяр —экзотический
западный продукт, и непонятно, как с ним обращаться. Когда мы чи­
таем его работы, хочется с ним бесконечно соглашаться, но в то же
время подспудно появляется мысль, что всё это писано не про нас.
Скорее, это написано о той реальности, которую мы видим в запад­
ных кинофильмах или в рекламных буклетах, предназначенных для
отсутствующего в России «среднего класса».
В своей первой книге Бодрийяр пишет о том, что расстановка «ве­
щей» (на всех уровнях — от квартиры до города в целом) создаёт соб­
ственную логику, в соответствии с которой производится индивид. Да
ведь я-то не могу покупать новую мебель: во-первых, нет денег, а во-
вторых, её некуда поставить. Бодрийяр пишет о нефункциональных
украшениях автомобилей, переводящих их в план чистых симулякров.
Да ведь у меня-то никакого автомобиля нет и, по-видимому, никогда
314


не будет. Я вообще кроме книг ничего не покупаю, а их я приобретаю
не в силу их «модности», а потому что они нужны для работы.
В следующих своих работах Бодрийяр рисует красочную картину
общества потребления. И снова оказывается, что это не про меня. Ведь
не могу же я, в самом деле, поверить, что колбасу и китайскую лап­
шу я покупаю, потребляя лишь их символическую ценность. Да ведь
кушать хочется! Вот Маркс —тот меня понимает, не то что этот за­
евшийся француз. Бодрийяр пишет о том, что общество производства
превратилось в общество потребления, так что теперь его граждане
могут и не работать, если им этого не хочется, но потреблять они обя­
заны. И опять это не про меня: я работаю в трёх местах, а денег это не
приносит, так что и рад бы потреблять, да не могу. Бодрийяр говорит,
что общество изгоняет Зло и повсеместно насаждает Добро. О нашем
обществе этого никак не скажешь. Он пишет, что террористы бросают
вызов обществу потребления. Может быть, в Нью-Йорке оно и так, но
у нас в одночасье могут погибнуть от рук террористов сотни детей, а
общество от этого не вздрогнет. В общем, первое впечатление таково,
что Бодрийяр пишет про какой-то далёкий прекрасный мир, и непо­
нятно, почему он его так ругает. Невольно складывается впечатление,
что книги Бодрийяра —это хитрая самореклама Запада.
Но ведь недаром мы, русские, славимся тем, что, живя в неустро­
енном обществе, можем думать о судьбах всего мира. Поэтому и про­
блемы западного общества нас весьма живо задевают. Взять хотя бы
ту же глобализацию, о которой уже шла речь: у нас такой пробле­
мы нет, а наши интеллектуалы уже написали о ней несметное коли­
чество монографий и статей. А чего стоит бесконечное оплакивание
традиционных ценностей, гибнущих под железной пятой технологий?!
Несмотря на то, что никакой традиционной культуры у нас нет да
и с высокими технологиями дело обстоит неважно (даже в крупных
библиотеках всего пара ксероксов, и дерут за пользование ими неми­
лосердно, в большинстве школ Интернетом и не пахнет, а в наших
домах раз в неделю аккуратно отключают воду и электричество), мы
принимаем это близко к сердцу. В общем, мы вполне в состоянии ес­
ли не вызвать, то хотя бы симулировать у себя западные проблемы
и переживать их весьма остро. К тому же, есть у русского человека
неистребимая потребность верить, что где-то за горами, за лесами, за
широкими морями есть счастливый мир с молочными реками и ки­
сельными берегами. Нас утешает то, что не все люди живут так, как
мы. Что ж, будем радоваться за них и печалиться, если их счастью
что-то угрожает.
Впрочем, это тоже упрощение ситуации. Ведь «железного занаве­
са» больше нет, и западные продукты: бытовая электроника, модные
болезни вроде СПИДа или птичьего гриппа и демократия — беспрепят­
315


ственно поступают к нам. Даже электроника дешевеет с каждым днём,
а уж модный вирус и демократию может позволить себе каждый рос­
сиянин. Удовольствие, конечно, небольшое, но нас уверяют, что таковы
нормы Запада. Что ж, нам хочется хоть в чём-то быть «западными».
К тому же наша внешняя и внутренняя политика — тоже импортные
продукты. Даже террористов нам стали присылать «оттуда», так что
мы теперь не хуже других-прочих. В общем, оставив шутки, можно
смело констатировать, что многие западные проблемы стали сегодня
и нашими. Пусть Запад и смотрит на нас как на дикарей, но мы уже
ощущаем своё единство с мировым сообществом. И это, если вдумать­
ся, не так уж плохо. А раз так, книги Бодрийяра всё-таки нужны нам.
И прежде всего хотелось бы спросить его, что он думает о России.
Ещё в «Прозрачности зла» философ иронично приветствовал
«освобождение» СССР о т тоталитарной идеологии: «Весь мир облег­
ченно вздыхает при мысли о том, что История, придавленная заси­
льем тоталитарной идеологии, после снятия блокады со стран Востока
все увереннее возобновляет свой курс. Поле Истории, наконец, вновь
открыто для непредсказуемого развития народов и их жажды свобо­
ды. В противоположность гнетущей мифологии, которая обычно со­
провождает конец века, та, что существует сегодня, кажется, должна
положить начало резкому усилению финального процесса, новой на­
дежде, росту всех ставок» '18. Процесс, происходящий в перестроечном
СССР, представлялся Бодрийяру необратимым: то, что однажды было
разморожено, невозможно заморозить снова. Однако радости о т этого
события философ не испытывал, ибо оно представлялось ему весьма
двусмысленным.
СССР и страны Восточного блока, говорит Бодрийяр, были не
только «морозильной камерой», но и испытательным стендом для
«свободы», ибо именно здесь таковая подвергалась высокому давле­
нию — прямая противоположность Западу как свалке свободы и «прав
человека». На Западе свобода умерла, так что и самой проблемы сво­
боды здесь попросту не существует. На Востоке же она была убита, а
затем эксгумирована и подвергнута воскрешению, но предварительно
все её признаки были уничтожены. Эта «оттаявшая» свобода прояв­
ляется в рвении к автомобилям, электробытовым приборам, наркоти­
кам и порнографии. Таким образом, заключает Бодрийяр, свобода из
«замороженного» состояния переходит в «жидкое» . Возрождение де­
мократии в России представляет собой столкновение двух специфиче­
ских разновидностей Конца Истории: той, где история прекращается
в точке замерзания и концентрационных лагерей19, и той, где исто­
18 Бодрийяр Ж . Прозрачность зла. С . 139.
19На Западе до сих пор ведётся полемика по вопросу о том , можно ли считать
учреждения ГУЛАГа концентрационными лагерями. См., например: Коте к Ж >
316


рия завершается в центробежной экспансии средств коммуникации.
Оттепель в отношении прав человека, замечает Бодрийяр, является
социалистическим эквивалентом «разгерметизации Запада». Иными
словами, секвестированные в течение долгого времени на Востоке си­
лы теперь рассеиваются в западном вакууме.
Этот процесс представляется Бодрийяру тем более интересным,
что на Западе свободу уже променяли на облегчающие жизнь техни­
ческие средства. Россия же стремится избавиться от идеологии и упо­
добиться либеральным странам. Однако этот процесс может оказать
и пагубное воздействие — в виде политического парникового эффекта:
«такое потепление человеческих отношений в результате оттаивания
льда, примёрзшего к коммунистическому берегу, приведёт к затопле­
нию всех западных берегов»20. Если бы во времена «холодной войны»
Советский Союз выбросил свой золотой запас на мировой рынок, этот
последний был бы совершенно дестабилизирован. Сегодня страны Во­
сточной Европы привели в движении свой запас свободы, а это может
лишить стабильности метаболизм западных ценностей, ведь Запад же­
лает свободы не как действия, но как виртуального согласованного
взаимодействия. Поскольку источник свободы на Западе истощился,
либеральные страны рассчитывают на её восточные залежи. Однако
приток свободы, говорит Бодрийяр, может привести только к интен­
сификации поверхностной энергии обмена, а затем к быстрому обвалу
дифференцированных энергий и ценностей, как это происходит на лю­
бом рынке.
Провозглашённая перестройкой Гласность, по мнению французско­
го философа, представляет собой «ретроактивную прозрачность всех
символов современности в ускоренном темпе и из вторых рук» — пост­
модернистский римейк западной версии современности. С момента ли­
берализации советского режима Россия радостно открыла для себя
«права человека», рост преступности, увеличение числа несчастных
случаев и катастроф. Здесь, говорит Бодрийяр, «мы видим демонстра­
цию всего того, чем являемся сами, всех так называемых всеобщих
эмблем человеческого рода в виде идеальной галлюцинации и возвра­
щения всего подавлявшегося ранее, включая все самое худшее, все
самое пошлое и самое затертое в западной “культуре”, — все это о т­
Ригул о П. Век лагерей: Лишение свободы, концентрация, уничтожение. С то лет
злодеяний / Пер. с фр. Е. Мурашкинцевой, Н. Малыхиной, Ю . Розенберг. М .: Текст,
2003. С . 100 -110 . Французам вообще трудно понять российские реалии. Так, напри­
мер, авто ры указанной работы с ужа сом пишу т: «Много было также разговоров
о “психиатрическом ГУЛАГе”, где использовались такие медицинские препараты,
как аминазин» (там же. С . 170). И не понять западным авторам, что аминазиновая
терапия — это повседневная реальность отечественной психиатрии и чт о аминази­
ном по льзуют пациентов по сей день.
20Бодрийяр Ж . Прозрачность зла. С. 141 -142 .
317


ныне будет безграничным»21. Постперестроечная Россия столкнулась
с увеличением преступности, несчастных случаев и катастроф отнюдь
не случайно. Всё это притягивается гласностью и выступает призна­
ком долгожданной свободы. «Главное — направить проектор в нужном
направлении» 22.
Можно подумать, что Бодрийяр был настроен в отношении Рос­
сии в высшей степени скептически. Но это не совсем так. Вспомним,
что Зло, по Бодрийяру, выступает движущей силой сингулярности. О
сингулярности России философ говорил в апреле 2002 г., во время мос­
ковской выставки своих фотографий. В России, заявил он, осталось то,
что Запад давно утратил,— особенность, которая, конечно, не может
стать политической альтернативой, но альтернативой символической
вполне может быть.
Это взгляд извне. Многие западные мыслители X X столетия прочи­
ли России большое будущее. О. Шпенглер даже пророчествовал о том,
что русская культура придёт на смену обветшавшей западной. Но как-
то не случилось и теперь уже едва ли случится. Изнутри всё видится
несколько скромнее, и даже самые пламенные славянофилы рассмат­
ривали «третий Рим» не как цивилизационного лидера, но лишь как
державу народа-богоносца, которому нет дела до Запада, как и Запа­
ду—до него. Бодрийяр — вежливый человек, и на прямые расспросы
типа «что вы думаете о России?» говорил о сингулярности и симво­
лической альтернативе западной системе обесценившихся ценностей.
Но не стоит обманывать себя: Бодрийяру по большому счёту не было
никакого дела до России. Культура, хотя бы и «альтернативная», дела­
ется не здесь. Латинская Америка в этом отношении была ему гораздо
интереснее. И в душе он, скорее всего, считал, что с падением СССР
это громадное пространство перестало играть сколько-нибудь значи­
тельную роль в геополитике. Да мы ведь и сами понимаем, что Россия
больше не является одним из мировых полюсов, хотя бы и полюсом
Зла. Это место сегодня занял исламский мир. Мы же оказались на
задворках истории и утешаться можем только тем, что самой истории
больше нет. В этом отношении Бодрийяр нам очень полезен.
Впрочем, есть в нашей культуре энтузиасты, которые не удовле­
творяются существующим положением вещей и поэтому плохо впи­
сываются в российское общество, каковое, несмотря на брюзжание, в
общем-то всем довольно. Это философы. Существование философии
в России проблематично. Если понимать под этим выработку ориги­
нальных концептов и построение спекулятивных систем, то приходит­
ся признать, что философии у нас никогда не было и нет. Нельзя
21Там же. С. 144.
22Там же. С. 163.
318


же, в самом деле, считать философией «Письма» Чаадаева или ма­
ловразумительные декларации евразийцев. Религиозная философия
XIX — начала X X в. — явление очень яркое, все её персонажи — лично­
сти неординарные, каковая неординарность достигается, впрочем, тем,
что можно было бы мягко назвать «странностями». Но в сторону это.
Философы всегда славились своими «странностями». Гораздо хуже то,
что ничего, кроме повторения неоплатонизма, религиозная традиция
отечественной философии не предложила. Mutatis mutandis, конечно.
Потом религиозная мысль оказалась под запретом, и место официаль­
ной ведущей доктрины занял марксизм. Ничего дурного в этом нет,
Маркс задал мощнейшую парадигму философской мысли, и его по­
пулярность на Западе в X X столетии не намного уступала таковой
же в СССР. Но вот что поразительно: десятилетия работы Института
марксизма-ленинизма при ЦК КПСС не дали ничего, кроме неполно­
го издания трудов Маркса и Энгельса на русском языке. Бесчисленное
количество монографий, диссертаций и статей ничуть не приблизило
нас к пониманию марксизма. На Западе в то же время появлялись лю­
бопытнейшие работы по марксизму (и не только в Западной Европе, но
и в Восточной), а у нас ничего, кроме незавершённого проекта марк­
систской догматики, не вышло. Неудивительно, что борода Маркса
стала вызывать у многих отечественных интеллектуалов такое озлоб­
ление, что пришлось его обрить, как предлагал заезжий английский
писатель ещё в эпоху военного коммунизма. Но вот вопрос: помогло
ли это российской философии? Увы. Конечно, делать окончательные
выводы пока рановато: наша философия проходит через период иска­
ний, а это требует времени. Но уже сегодня можно заметить весьма
неутешительные тенденции.
Во-первых, мы переняли у Запада некоторые модные установки.
Прежде всего, это выразилось в том, что масштабные спекулятив­
ные метанарративы представляются нам теперь архаическими и даже
постыдными. В русской философии таковых, в общем-то, никогда и
не было, да и впредь, по-видимому, не будет. Впрочем, метанаррати­
вы, пожалуй, и впрямь сегодня непродуктивны. Хуже другое: у нас
появилась и уже окрепла мода на «философскую антропологию». В
англоязычных странах под этим словосочетанием понимают то, что
отличается от конструктивистских и постпозитивистских концепций
в философии. В континентальной Европе — исследования на грани­
це философии и этнологии (тесно связанной сегодня с лингвистикой).
Как занимаются «философской антропологией» на Западе? Обратим­
ся к примеру знаменитостей, как академических, так и маргинальных:
Леви-Строс подолгу живёт в первобытных общинах и собирает по­
левой материал, на основании которого выстраивает структуралист­
скую гипотезу; Кастанеда испытывает на себе действие галлюцино­
319


генных препаратов в компании мексиканских индейцев, параллельно
реконструируя их магическую картину мира; Лакан и Гваттари рабо­
тают в психиатрической клинике, получая любопытнейший материал,
на основании которого вырабатывают свои концепты... У нас же это
выглядит иначе: отечественные специалисты по «философской антро­
пологии» работают в библиотеках и в результате этой деятельности
выдают на-гора статьи и монографии, в лучшем случае соразмышля-
ющие западным классикам. При чём тут «антропология», непонятно.
Скорее, это можно назвать опытом несистематической спекуляции. В
точности то же самое происходит и с не менее популярной у нас соци­
альной философией, пришедшей на смену истмату.
Во-вторых, отечественные философы находятся под жёстким прес­
сингом со стороны бюрократических структур. И этот прессинг с каж­
дым годом усиливается. Поэтому всякого молодого ф илософа приуча­
ют к строгой схеме: в работе должны быть обозначены цели и задачи
(как будто не ясно, что в философии речь идёт о философии), методы
исследования (как будто непонятно, что человек работает с литерату­
рой), новизна, практическая значимость и т. п. Потом он и сам станет
учить тому же своих учеников. Такая система воспроизводит лишь
саму себя, не позволяя пробиться ничему новому. Представьте себе
Лакана, который попытался бы защитить диссертацию в России. «В
чём новизна вашей работы?» — спросили бы у него. «Я —тот, кто про­
читал Фрейда»,— отвечает он. «Ну, читать и мы умеем. Ступайте-ка
отсюда!» Но оставим Лакана, который, в конце концов, почти ничего
не написал. Посмотрим на диссертации, защищённые во Франции. У
Делёза это «Логика смысла», а у Бодрийяра — « Система вещей». Где
ж у них цели и задачи? А какой метод они использовали? А прак­
тическая значимость? Ни у одного, ни у другого не было бы шансов
защитить свои диссертации в России. Конечно, Франция нам не указ,
да только так говорить стоило бы лишь в том случае, если бы наша
философия подавала хоть какие-то признаки жизни.
И так будет продолжаться до тех пор, пока мы будем прикрывать
нелепыми декларациями аутентичности своё нежелание работать. Фи­
лософия «русская», «немецкая» или «французская»— не более чем
идеологические штампы. Они могут, впрочем, быть полезны историку
философии, прослеживающему корни того или иного концепта. Но ко­
гда этот штамп абсолютизируется и, хуже того, философы пытаются
«мыслить национально», философия исчезает. Философия — это все­
гда критика и деинституализация, поэтому она не может обслуживать
такой институт, как нация. Если она занимается этим, она переста­
ёт быть философией. Два века безуспешных поисков «самобытности»
должны бы убедить нас в том, что пора прекратить эту игру. И взять
пример с Запада, который тем и хорош, что никому не подражает и
320


всё делает сам, не задумываясь в то же время о своей самобытности.
А когда задумывается, состроит кислую мину и спешит прочь и далее.
Никак не избавиться нам от проклятого вопроса: « Ч то делать?»
И, в общем-то, мы на него уже отвечаем. Несмотря на экспансию ре­
лигиозного фундаментализма и прочие неприглядные явления, Рос­
сия ориентируется на западный путь развития. А раз так, нам стоит
прежде всего осознать свою западность —хотя бы как горизонт этого
развития. И нет ничего постыдного в том, чтобы обратиться к тем кон­
цепциям, которые Запад выработал как продукт рефлексии над соб­
ственным состоянием, пока мы искали свою самобытность. Передовой
край отечественной философии — э то изучение философии западной, а
в особенности — философская компаративистика, занимающаяся изу­
чением не отдельных мыслителей, а философских культур. Российские
философы уже многое сделали в этой области, так что многим можно
бы уже и удовлетвориться. Канта, например, у нас читают уже две­
сти лет. Спору нет, Кант великий мыслитель, но сколько же можно
писать диссертации на тему «Пространство и время у Канта»?! По­
ра признать, что история философии не закончилась ни Кантом, ни
даже Гегелем. И обратиться, например, к Бодрийяру, поразмыслив хо­
рошенько над его философией, а не над тем, что значит Бодрийяр «в
свете решений n-го партсъезда» или «в свете демократических преоб­
разований, направленных на построение гражданского общества» .
Здесь нужно удержаться от ещё одного соблазна — соблазна счи­
тать себя уже созревшими европейцами. В отечественной литературе,
посвящённой современным западным философским течениям, к сожа­
лению, уже распространился злостный снобизм: и не такое, мол, ви­
дали, всё знаем, всё читали и любому Бодрийяру запятую поставить
можем .
Скажем напоследок несколько слов о том, каким мы видим место
Бодрийяра в историко-философской перспективе.
Философия Бодрийяра в целом вписывается в рамки того, что при­
нято называть «неклассической» или «постметафизической» филосо­
фией. Конечно, эти выражения более или менее условны, однако они
позволяют обозначить некую «мыслительную формацию» современ­
ности24. Метафизика была проблематизирована внешними реалиями,
то есть, в конце концов, тем, что принято называть общественно-исто­
23Очень показательна, например, следующая статья: Надточий Э. Об идоле
субъекта / / Логос. 2001 . JY*5 -6 . С . 62 -70 . Автор высокомерно величает Бодрийяра
« овощефруктом той бурной на некоторых улицах Парижа эпохи» (с. 62), которая-
де осталась в далёко м прошлом , т ак чт о сегодня его маоизм — пе ре жит ок глубокой
старины.
24По поводу подобных определений см.: Фуре В. Н . Эпист емоло гиче ские импли­
кации постмодерного состо яния / / Топос. 20 00 . Jf* 1.
321


рическим развитием. Мир утратил свой центр, а потому и постмета-
физическая философия отказалась от претензии на всеобъемлющую
перспективу. А ведь именно исходя из этой последней метафизика раз­
личала сущность и явление. Таким образом, отказ от тотального охва­
та сущего означает и отказ от субъектно-объектной оппозиции. Это
значит, что философию уже невозможно сводить к последовательно­
му развитию строгих схем логических категорий и понятийных схем.
«Плюралистически открытая ситуация в философии», как выража­
ется Хабермас, требует признания событийности философии и вклю­
чения в её методологию психоаналитических и структурных методов,
семантического анализа, обращения к социально-психологическим ав­
томатизмам, выражающим внеличное содержание общественного со­
знания, имплицированного в знаковых системах.
Всё это мы видим в философии Бодрийяра, и всё это позволяет оха­
рактеризовать его как философа-постмодерниста. Впрочем, мы уже
говорили о том, что такое определение не вполне правомерно. Бодрий­
яр всегда пребывает в «до» либо «после» постмодернизма, а то и вовсе
где-то в стороне. Вообще, само существование постмодернизма в фило­
софии представляется нам проблематичным. Этот термин обозначает
чуть ли не всех мыслителей второй половины X X столетия и нико­
го в частности. Если вслед за Лиотаром понимать под постмодерном
недоверие к метанарратйвам, придётся считать «постмодернистами»
и Шопенгауэра, и, особенно, Ницше, а также ещё большое количество
философов, которые в удобной академической классификации обыч­
но проходят под рубрикой «модерн». Кроме того, в таком случае на­
до признать «постмодернистами» и античных скептиков, и гностиков,
и много кого ещё. В общем, нам это ровным счётом ничего не даёт.
Постмодернизм гораздо удачнее определять через особую эстетиче­
скую парадигму, для которой характерны карнавалазация, стирание
границ между элитарным и массовым, фрагментарность и т. п. Но та­
ким образом можно определить не собственно философскую, но лите­
ратурную ипостась Бодрийяра и прочих. Впрочем, снова приходит на
ум Ницше, который, несмотря на свой аристократизм, по многим кри­
териям подходит под такое определение. Поэтому лучше всего отка­
заться от маловразумительной сетки «модернизм — постмодернизм —
постпостмодернизм» и попытаться определить место Бодрийяра через
соотнесённость с историческими традициями философии.
На протяжении всей настоящей работы мы по мере сил старались
избегать подобных дефиниций, но в конце концов придётся рискнуть и
определить Бодрийяра одновременно как структуралиста, гегельянца
и гностика. Каковы для этого основания — мы уже говорили. Бодрий­
яр испытывает «недоверие к реальности», в то же время он занимается
поиском единой структурной схемы событийности и находит её в им­
322


манентной логике симуляции. Каждая из этих историко-философских
оценок описывает лишь одну из ипостасей триединого Бодрийяра и в
отдельности не даёт сколько-нибудь исчерпывающего обозначения его
философских ориентиров. Но триипостасно мы получаем Бодрийяра
как он есть. Сам Бодрийяр склонен называть всё это патафизикой. Но
патафизика — наука чересчур проблематичная и едва ли поддающая­
ся описанию как систематическое знание, так что мы считаем более
правомерным говорить о трёх источниках, трёх составных частях фи­
лософии Бодрийяра.


СОЧИНЕНИЯ Ж А Н А БОДРИЙЯРА
Baudrillard J. Review of Marshall McLuha n’ s «Understanding Medi a» j I L’Homme
et la Soci£t6. 1967. N5 . P. 227-230.
Baudrillard J. Review of Henri Lefebvre’s «Position: contre les technocrates»
/ / Cahiers Internationaux de Sociologie. 1968 . N 5 (44). P. 176 -178 .
Baudrillard J. Le Э } ^ ё т е des Objets: la consommation des signes. P.: Gallimard,
1968.
Baudrillard J. La genese id£ologique des besoins / / Cahiers International^ de So­
ciologie. 1969. N6 (47). P. 45 -68 .
Baudrillard J. Le ludique et le policier / / Utopie. 1969. N 2 -3 . P. 3 -15 .
Baudrillard J. La Morale des objets: Fonction du signe et logique de classe
/ / Communications. 1969. N13 . P. 23 -50 .
Baudrillard J. F£tichisme et id6ologie: la Eduction s6miologique / / Nouvelle Revue
de Psychanalyse. 1970. N 2. P. 213 -222 .
Baudrillard J. La Soci£te de Consommation: ses mythes et ses structures. P.:
S.G .P.P., 1970.
Baudrillard J. L ’ADN ou la ir^taphysique du code / / Utopie. 1971. N4 . P. 57 -61 .
Baudrillard J. Conte de g^ve 2 // Utopie. 1971. N4 . P.24 -27.
Baudrillard J. Requiem pour les media / / Utopie. 1971. N 4 . P. 3 5 -5 1 .
Baudrillard J. Le corps ou le charnier des signes / / Topique. 1972. N 9 -10 . P. 75-108 .
Le miroir de la production / / Utopie. 1972. N 5. P. 43 -57 .
Baudrillard J. Pour une Critique de Гёсопогте politique du signe. P.: Gallimard,
1972.
Baudrillard J. Conte de g^ve 3 // Utopie. 1973. N7 . P. 26 -43
Baudrillard J. Le marxisme et le systёme de 1’ёсоп огт е politique / / Utopie. 1973.
N6. P.5-44.
Baudrillard J. Le Miroir de la production ou l’illusion critique du mat£rialisme
historique. P.: Casterman, 1973.
Baudrillard J. Les animaux malades de la plus-value / / Utopie. 1974 . N 8 . P. 14 -17 .
Baudrillard J. Les animaux malades de la plus-value 2 / / Utopie. 1974 . N 9 . P. 14 -
17.
Baudrillard J. La campagne BNP j I Utopie. 1974. N8 . P. 45 -48 .
Baudrillard J. La dramatisation de l^cono mique / / Utopie. 1974 . N 8. P. 6 -17 .
Baudrillard J. Les 6lections’ 74 / / Utopie. 1974. N10 . P. 7 -17 .
Baudrillard J. La Sociёtё de consommation. P.: Gallimard, 1974.
Baudrillard J. Tro mpe-la-mort j I Utopie. 1974 . N 9. P. 18 -23 .
Baudrillard J. Au -dela de l ’inconscient: le symbolique / / Critique. 1975. N31(333).
P. 196 -216 .
Baudrillard J. L^conomie politique de la mort / / Traverses. 1975 . N 1 . P. 17 -27 .
Baudrillard J. Langages de masse / / Encyclopaedia Universalis, Vol. 17, Organum.
P. 39 4 -397 . P.: Encyclopaedia Universalis, 1975.
324


Baudrillard J. Le Miroir de la production, ou, L ’illusion critique du materialisme
historique. Le livre de poche. P.: Galitee, 1975.
Baudrillard J. Le cadavre en spirale / / Utopie. 1976. N14 . P. 10 -15 .
Baudrillard J. Conte de travail 3 / / Utopie. 1976. N14 . P. 19 -24 .
Baudrillard J. Conversations a batons (in-)interrompus avec Jean Baudrillard
Ij D6rive. 1976. N5-6. P.70-97.
Baudrillard J. Crash / / Traverses. 1976. N4 . P. 24 -29 .
Baudrillard J. Dies irae j I Utopie. 1976. N 13. P. 34 -3 7 .
Baudrillard J. L ’Echange symbolique et la mort. P.: Gallimard, 1976.
Baudrillard J. La mode ou la f6erie du code / / Traverses. 1976. N 3. P. 7 -19 .
Baudrillard J. Porno stereo / / Utopie. 1976. N13 . P. 87 -95 .
Baudrillard J. La prise d’otage 1 / / Utopie. 1976. N13 . P. 5 -9 .
Baudrillard J. Quand Bataille attaquait le principe n^taphysique de Гёсопогше
j j La Quinzaine Litt£raire. 1976. June 1-15 . P. 4 -5 .
Baudrillard J. La гёаМё dёpassё ГЬуреггёаПэте / / Revue d ’Estl^tique. 1976 . N 1 .
P. 139 -148 .
Baudrillard J. C astle le veille de son mariage / / Utopie. 1977 -78 . N 17. P. 2 -10 .
Baudrillard J. L ’Effet Beaubourg: implosion et dissuasion. P.: Galitee, 1977.
Baudrillard J. L’histoire: Un всёпагю retro / / Qa. N 12 -13 . P. 16 -19 .
Baudrillard J. La lutte еп сЬа^ёе ou le flute finale / / Utopie. 1977. N 16 . P. 6 - 9 .
Baudrillard J. Notre tl^&tre de la с г и а ^ ё (sur le terrorisme Mogadiscio) / / Utopie.
1977-1978 . N 17. P. 17 -24 .
Baudrillard J. Oublier Foucault. P.: Gali ^ e, 1977.
Baudrillard J. Territoire et n^tamorphoses / / Traverses. 1977. N 8 P. 3 -1 0 .
Baudrillard J. Le tro mpe-l’oeil / / Documents de Travail et Ргё-publications du
Centre Internationale di Semiotica di Linguistica. N 62. Urbino: University of Urbino,
1977.
Baudrillard J. A l’Ombre des m a j o r ^ s silencieuses ou la fin du social. Fontenay-
sous-Bois: Cahiers d ’Utopie, 1978.
Baudrillard J. L’Ange de stuc: poemes. P.: G ali^ e , 1978.
Baudrillard J. Le PC ou les paradis artificiels du politique / / Cahiers d ’Utopie, 5.
Fontenay-sous -Bois: Cahiers d ’Utopie/Quotidienne, 1978.
Baudrillard J. La ргёсёвБюп de simulacres / / Traverses. 1978 . N 10. P. 3 -3 7 .
Baudrillard J. Quand on enlfcve tout, il ne reste rien / / Traverses. 1978. N1 1 .
P. 12-15.
Baudrillard J. L’ecliptique du sexe / / Traverses. 1979. N17 . P. 2 -30 .
Baudrillard J. De la Sёduction. P.: Galitee, 1979.
Jean Baudrillard et la sёduction : Interview with Christian Descamps / / Le Monde.
1979. November 18-19 .
Baudrillard J. Rituel-Loi-C ode / / Violence et transgression. Eds. M . Maffesoli,
A. Bruston. P.: Editions «Anthropos», 1979. P. 97 -107 .
Baudrillard J. Desert for ever / / Traverses. 1980. N 1 9 . P. 5 4 -5 8 .
Baudrillard J. La fin de la modernite ou l’ere de la simulation j I Encyclopaedia
Universalis. P.: Encyclopaedia Universalis, 1980. P. 8 -17 .
Baudrillard J. Interview with R. Maggiori //La Repubblica. 1980, May 15.
Baudrillard J. La сёгётоте du monde // Traverses. 1981. N21 -22 . P.27 -36.
Baudrillard J. Le fatal ou l’imminence ^ versible / / Traverses. 1981 . N 23 . P. 24 -4 0 .
Baudrillard J. Entretien: Vivia n Forrester, Jean Baudrillard et Jean Revol / / Jean
Revol: peintures, dessins. France: Editions Feudon- В ё а т , 1981. P. 69 -74 .
Baudrillard J. Simulacres et Simulation. P.: Galitee, 1981. (Сокращённый англо­
языч ный перевод: Baudrillard J. Simulations. N. Y .: Semiotext(e), 1983. Полный пе­
ревод: Baudrillard J. Simulacra and Simulation. An n Arbor: University of Michigan
Press, 1994 .)
325


Baudrillard J. Fin de la modernite ou l’ere de la simulation //La modernite, оц
Гesprit du temps. P.: L ’Equerre, 1982. P. 3 2 -3 3 .
Baudrillard J. Histoires de voir: Jean Baudrillard (Interview avec C£cile Charbon-
nier) / / Cinematographe. 1982. July-Aug ust. P. 3 9 -46 .
Baudrillard J. El maligno genio de la pasi6n / / Revista de Occidente. 1982 . N 15 -16
P.17-36.
Baudrillard J. Modernite //L a Modernite, ou, l’esprit du temps. P.: L ’Equerre
1982. P. 28 -31 .
Baudrillard J. Otage et terreur: L ’echange impossible / / Traverses. 1982 . N25
P.2-13.
Baudrillard J. La Scene et ГОЬэсёпе. P.: Art Press, 1982.
Baudrillard J. De la croissance a l’excroissance / / Debat. 1983 . Vol. 23 . P. 2 -8 .
Baudrillard J. Ecstasy of Communication. Tr. J. Johnston / / The Anti-Aesthetic.
Essays on Postmodern Culture. Ed. H. Foster. Port Townsend: Bay Press, 1983. P. 126 -
133.
Baudrillard J. Le crystal se venge: Une entrevue avec Jean Baudrillard (avec
G. Bellavance) / / Parachute. 1983. Vol. 31. P. 26 -33 .
Baudrillard J. La gauche divine. I. La fin des passions historiques / / Le Monde.
1983. September 21.
Baudrillard J. La gauche divine. II. Social: la grande illusion / / Le Monde. 1983.
September 22.
Baudrillard J. Interview (avec D. Guillemot et D. Soutif) / / Psychologies. 1983.
N1. P. 65-68.
Baudrillard J. La «Look generation»: Le manierisme d ’ un monde sans manieres:
Un entretien avec Jean Baudrillard / / Le Nouvel Observateur. 1983. February 18-24 .
Baudrillard J. Nuclear Implosion / / Impulse. 1983 . Spring-Summer. P. 9 -13 .
Baudrillard J. Un personnage dangereux: Jean Baudrillard / / Le Monde. 1983.
April 22.
Baudrillard J. Please Follow M e (with Sophie C alle’ s Suite v6nitienne). Ecrit sur
l’image. P.: Editions de L ’Etoile, 1983.
Baudrillard J. Les seductions de Baudrillard (avec P. Bollon) / / Magazine
Litteraire. 1983. Vol. 193. P. 80 -85 .
Baudrillard J. Les Strategies fatales. P.: Grasset, 1983.
Baudrillard J. Wha t Are You Doing After the Orgy? / / Traverses. 1983 . N29
(October). P. 2 -15 .
Baudrillard J. L ’euphorie sous perfusion. I. L ’ usure de la representation / / Le
Monde. 1984 . November 14.
Baudrillard J. L ’euphorie sous perfusion. II. Le sourire du chef / / Le Monde. 1984.
November 15.
Baudrillard J. L ’enfant-bulle / / Traverses. 1984 . N 3 2 (September). P. 15 -17 .
Baudrillard J. Interview / / Cinema 84. 1984 . January. P. 16 -18 .
Jean Baudrillard j I Entretiens aVec Le Monde, 3, Idees contemporaines.
Ed. Ch. Descamps. P.: La Decouverte / Le Monde, 1984. P. 95 -104 .
Baudrillard J. L ’ an 20 00 ne passera pas / / Traverses. 1985. N 3 3 -3 4 . (January)-
P.8-16.
Baudrillard J. Une Conversation avec Jean Baudrillard (avec R. M . Maniquis)
jI Paroles Geiees: UCLA French Studies. 1984 -85 . Vol. 2 -3 . P. 1 -22 .
Baudrillard J. La Gauche divine: chronique des annees 1977 -1984 . P.: Grasset, 1985.
Baudrillard J. Modernite / / Encyclopaedia Universalis. Vol. 12. P.: E n c y c lo p a ed ia
Universalis, 1985. P. 424 -426 .
Baudrillard J. Le regard de Jean Baudrillard: le bonheur made in U .S .A / / Maga­
zine Litteraire. 1985 . Vol. 225 (December).
Baudrillard J. Amerique. P.: Grasset, 1986.
326


Jean Baudrillard: L ’Aii ^rique comme fiction (Interview avec J. Heric et G. Scar-
petta / / Art Press. 1986. May. P. 40 -42 .
Baudrillard J. Ргё-texte I j Masses et p o stm o d e r n ^ . Ed. J. Zylberberg. Quebec:
Presses de l’Univers^ Laval, 1986. P. 9 -10 . (фотоальбом)
Baudrillard J. La puissance du d£g6ut / / Traverses. 1986. Vol. 37. (April). P. 5 -13 .
Baudrillard J. L’Utopie гёаНвёе / / French Review. 1986. Vol. 60 (1) (October).
P.2-6.
Baudrillard J. Au -dela du vrai et du faux, ou le malin gёnie de l’image / / Cahiers
Internationaux de Sociologie. 1987. Vol. 82 (January-June). P. 139 -145 .
Baudrillard J. L ’Autre par lui-meme, habilitation. Dёbats. P.: Galitee, 1987.
Baudrillard J. Cool Memories, 1 9 8 0 -1985 . P.: Galitee, 1987.
Baudrillard J. Gorbatchev: une chance pour la репэёе (Entretien avec F. Marmande
et M. Surya) / / Lignes. 1987. N1 (November). P. 70 -88 .
Baudrillard J. Nous sommes tous des transsexuels / / L ^ r a ti o n . 1987. October 14.
Baudrillard J. « А Perverse Logic» j I UNESCO Courier. 1987. N7 . P. 7 -9 .
Baudrillard J. Please Follow M e / / Art & Text. 1987, N 2 3 (4).
Baudrillard J. USA 80s / / Semiotext(e). 1987. N13 . P. 47 -50 .
Baudrillard J. Le Xerox et l’infini / / Traverses. 1987. N 4 4 - 4 5 . (September). P. 1 8 -
22.
Baudrillard J. L ’economie virale / / L ^ r a ti o n . 1988. November 9.
Baudrillard J. Eloge d’un Krach virtuel / / L^ration. 1988. March 2.
Baudrillard J. Lament For Lady Di / / After Diana. Irreverent Elegies.
Ed. M . Merck. L.: „Verso», 1988. P. 75 -76 .
Baudrillard J. Necrospective autour de Martin Heidegger / / L ^ r a t io n . 1988 . Jan­
uary 27.
Baudrillard J. After Utopia: The Primitive Society of the Future (entretien avec
N. Gardels) / / New Perspectives Quarterly. 1989. N6(2). P. 52 -54 .
Baudrillard: le sujet et son double / / Magazine Li^ ra ire . 1989. N264 (April).
P.18-23.
Baudrillard J. Dёcongёlation de l’Est et fin de l’histoire / / L^ ra tio n . 1989. De­
cember 15.
Baudrillard J. La dёpгessuгisation de l’ Occident / / L ^ r a t i o n . 1989 . March 14.
Baudrillard J. Interview with John Johnston / / Art Papers. 1989 . January-February
1989.P.4-7.
Baudrillard J. Politics of Seduction (enretien avec S. Moore et S. Johnstone
/ / Marxism Today. 1989. N33 (January). P. 54 -55 .
Baudrillard J. Andy Warhol / / Andy Warhol: Silkscreens from the Sixties.
Ed. H . Bastian. Munich: Schirmer/ Mosel, 1990.
Baudrillard J. Le Baudrillard sans peine (enretien avec J. Folly) / / Evёnement du
Jeudi. 1990. November 8 -14 . P. 134 -135 .
Baudrillard J. Cool Memories. London & New York: Verso, 1990. (Translation by
Chris Turner of Cool Memories, 19 80 -1985 (1987).)
Baudrillard J. Cool Memories II, 1987 -1990 . P.: Galitee, 1990. (Англоязычное из­
дание: Baudrillard J. Cool Memories. II / Transl. by Ch. Turner. Durham (N. Carolina),
1996.)
Baudrillard J. L ’ere de f a c ti c ^ / / Technologies et symboliques de la communica­
tion. Eds. L. Sfez et G. СоиШе. Grenoble: Presses Universitaires de Grenoble, 1990.
P.34-40.
Baudrillard J. L ’hystёгёsie du millenium / / ОёЬа^ 1990. N 60 (May -Augu st). P. 6 5 -
73.
Baudrillard J. Le snobisme machinal / / Les Cahiers du Миэёе National d ’Art Mod -
erne. 1990. N34 (Winter). P. 35 -43 .
Baudrillard J. La Transparence du mal: Essai sur les рЬёпотёпез e xt^ m e s . P.:
СаШёе, 1990.
327


Baudrillard J. Cette biere n’ est pas une biere (enretien avec A . Laurent)
/ / The&tre/Publique: Revue de Theatre de Gennevillers. 1991 . July-August. P. 56 —61 .
Baudrillard J. L ’Amerique, ou la репвёе de l’ espace / / Citoyennete et urbanite.
Ed. Y . Dauge. P.: Esprit / Le Seuil, 1991. P. 155-164 .
Baudrillard J. La Guerre du Golfe n’aura pas eu lieu / / Liberation. 1991 . Janu­
ary 4.
Baudrillard J. La Guerre du Golfe a -t -elle vraiment lieu? / / Liberation. 1991 . Febru­
ary 6.
Baudrillard J. La Guerre du glofe n ’a pas eu lieu / / Liberation. 1991 . March 29.
Baudrillard J. La Guerre du Golfe n’ a pas eu lieu. P.: Galilee, 1991.
Baudrillard J. Interview (avec B. Liёvгe) / / Le Journal des Psychologues. 1991.
Jean Baudrillard: l ’a uto critique.. . un fagon de s ’ autoblanchir (enretien avec I.
N ataf// Figaro Litteraire. 1991. May 27.
Baudrillard J. Paysage sublunaire et atona: Entretien avec Jean Baudrillard / / Le
Pardon: briser la dette et l’oubli. Ed. O . Ab el. P.: Autrement, 1991. P. 34 -41 .
Baudrillard Shrugs: A Seminar on Terrorism and the Media with Sylvfcre Lotringer
and Jean Baudrillard / / Jean Baudrillard: The Disappearance of Art and Politics.
Eds. W . Stearns and W . Chaloupka. L.: Macmillan; N. Y .: St. Ma rtin ’s Press, 1992.
P. 238 -302 .
Baudrillard J. Biosphere II / / Eyssartel A . - M ., Rochette B. Des mondes inventes:
les pares к theme. P.: Les Editions de la Villette, 1992. P. 127 -130.
Baudrillard J. La dictature democratique est en bonne voie / / L ’autre journal.
1992. December.
Baudrillard J. L ’lllusion de la fin ou La greve des evenements. P.: Galilee, 1992.
Baudrillard Live: Selected Interviews. Ed. M . Gane. L .; N. Y . : Routledge, 1993.
Baudrillard J. Ensembles artificiels. La Biospere 2 ou De la conjuration du Mai a
la gestion des dechets / / Un Autre partage: homme, ville, nature. Toulouse: Ёгёв, 1993.
P.91-100.
Baudrillard J. Pas de pitie pour Sarajevo / / Liberation. 1993 . January 7.
Baudrillard J. Le Crime parfait / / Topique: Revue Freudienne. 1994 . N 24(53).
P.5-13.
Baudrillard J. Illusion, desillusion esthetiques / / Trans-europeennes. 1 99 4 -1995 .
N5.
Jean Baudrillard (enretien avec F. Ewald) / / Magazine Litteraire. 1994 . July-
August. P. 20 -24 .
Jean Baudrillard ... et al. Madonna, erotisme et pouvoir. Ed. M . Dion. P.: Editions
«Kime», 1994.
Mots avec Jean Baudrillard (enretien avec I. Huppert) / / Cahiers du Cinema. 1994.
March. P. 113 -120 .
Baudrillard J. La Pensee radicale. P.: Sens et Tonka, 1994.
Baudrillard J. Asserbissement occidental / / Liberation. 1995 . July 3.
Baudrillard J. Le Crime parfait. P.: Galilee, 1995.
Baudrillard J. Fragments, Cool Memoires III, 1990 -1995 . P.: Galilee, 1995. (Англо ­
языч ный перевод : Baudrillard J. Fragments: C ool Memories III, 1990—1995. N. Y .,
1997.)
Baudrillard J. Quand l’Occident prend la place du mort / / Liberation. 1995.
July 17.
Baudrillard J. L ’art entre utopie et anticipation / / Les Sciences de la prevision. P.:
Seuil / France Culture, 1996.
Baudrillard J. Le complot de l’ art / / Liberation. 1996 . M ay 20.
Baudrillard J. Cool Memories II. Transl. by Ch. Turner. Durham (N. Carolina):
Duke University Press, 1996.
Baudrillard J. Deep Blue ou la melancolie de l ’ordinateur / / Liberation. 1996.
April 1.
328


Baudrillard J. Disneyworld Company / / Libiration. 1996. March 4.
Entretien avec Jean Baudrillard / / S o ciitis. 1996 . N 5 (February). P. 5 -1 0 .
Jean Baudrillard: La commedia dell’arte / The Comedy of Art / / Art Press. 1996 .
September. P. 43 -48 .
Baudrillard J. «Je n ’ai pas la nostalgie des valeurs esthitiques anciennes» (enretien
avec G. Breerette) / / Le Mondel996. June 9 -10 .
Baudrillard J. Le mondial et l’universel / / Libiration. 1996. March 18.
Jean Baudrillard: Art and Artefact. Ed. N. Zurbrugg. L ., 1997.
Baudrillard J. Ruminations pour enciphales spongieux / / Libiration. 1996. April
15.
Baudrillard J. Le complot de l’ art / Illusion, desillusion, esthitiques I j Entrevues
a propos du „Complot de l’art». P.: Sens et Tonka, 1997.
Baudrillard J. De l’ exorcisme en politique ou la conjuration des imbiciles
/ / Libiration. 1997. May 7.
Baudrillard J. Ecran total. P.: Galilie, 1997.
Baudrillard J. Entrevues к propos du «Co mplot de l’ art». Dits et Contredits. P.:
Sens et Tonka, 1997.
Baudrillard J. Illusion, disillusion esthitiques. P.: Sens et Tonka, 1997.
Baudrillard J. Le Paroxyste indiffirent: Entretiens avec Ph. Petit. P.: Grasset, 1997.
Baudrillard J. Car l’illusion ne s’oppose pas a la realiti... P.: Descartes h Cie,
1998.
Baudrillard J. Photographies 1985 -98 . Ostfildern-Ruit, Germany: Hatje Cantz Pub­
lishers, 1999.
Baudrillard J. Cool Memories IV, 1995 -2000 . P.: Galilie , 2000.
Baudrillard J. Les mots de passe. P.: Pauvert, 2000.
Baudrillard J. Le Ludique et le policier. P.: Sens et Tonka, 2000.
Baudrillard J. La pensee radicale. P.: Sens et Tonka, 2001.
Baudrillard J. Telemorphose. P.: Sens et Tonka, 2001.
Baudrillard J. L ’esprit du terrorisme. P.: Galilie , 2002.
Baudrillard J. Paroxysmus. P.: Passagen Verlag G e s .M .B .H ., 2002.
Baudrillard J. Power Inferno. P.: Galilie , 20 02 .
Baudrillard J. Pataphysique. P.: Sens et Tonka, 2002.
Baudrillard J. Le Pacte de luciditi ou l’ intelligence du Mai. P.: Galilie , 2004.
This is the Fourth World War: The Der Spiegel Interview With Jean Baudrillard
/ Transl. by S. Gandesha / / The International Journal of Baudrillard Studies. 2004 .
Vol.1.N1.
Baudrillard J. A l’ombre du millinaire ou le suspens de l ’an 2000. P.: Sens et Tonka,
2005.
Baudrillard J. Cool Memories: Tome V, 2000-2004 . P.: Galilee, 2005.
Baudrillard J. Le complot de l’art, suivi de, Entrevues a propos du «Complot de
l’art». P.: Sens et Tonka, 2005.
Baudrillard J. L ’Europe Divine / / Libiration. 2005 . May 17.
Baudrillard J. The Conspiracy of Art: Manifestos, Texts, Interviews. Ed. S. Lotringer.
N. Y ., 2005.
Baudrillard J. Virtu ality and Events: The Hell of Power. Transl. by Ch. Turner
/ / The International Journal of Baudrillard Studies. 20 06 . Vol. 3. N 2 .
КНИГИ, НАПИСАННЫЕ В СОАВТОРСТВЕ
Baudrillard J Ca ll e S. Suite Vinitienne / Please Follow Me. Washington: Bay
Press, 1988.
Baudrillard J., Delahaye L. L ’Autre. L.: Phaidon Press, 1999.
Baudrillard J., Guillaume M . Figures de Гакёгйё. P., 1994.
329


Baudrillard JLotringer S. Le complot de Гart: Illusion et dёsillusion estl^tiques
P.: Sens &: Tonka, 2005.
Baudrillard J., Lotring er S. Oublier Artaud. P . : Sens et Tonka, 2005.
Baudrillard J., Merzeau L. Au jour le jour. P.: Descartes & Cie, 2003.
Baudrillard J M o ri n E. La violence du monde. P.: Editions du F£lin, 2003.
Baudrillard J., Nou vel J. Les objets singuliers. Y - a - t -il une v£rit6 de l’ architecture?
P.: Calmann-Levy, 1999.
Baudrillard J., Violeau J . - L . A propos d ’Utopie: Pr£c6d£ de L ’architecture dans la
critique radicale. P.: Sens et Tonka, 2005.
Baudrillard J., Zylberberg J. Masses et p o stm o d e r n ^ . P.: Pu Laval Presse Univers
2002.
ИЗДАНИЯ НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ
Бодрийяр Ж . В ойны в заливе не б ы л о // Художественный журна л. 1994. N 3 .
Бодрийар Ж . Город и ненависть / Пер. Б. Нарумова / / Логос. 1997. No9. С. 107 -
116.
Бодрийяр Ж . Реквием по масс-медиа / Пер. М . М . Фёдоровой / / Поэтика и по­
литика. (Альманах Российско-французского центра социологии и философии Ин­
стит ута социологии Российской академии наук) / Под ред. Н . А . Шма тко. СПб.:
«Алетейя», 1999. С . 193-226.
Бодрийар Ж . Забыть Фуко / Пер. Д . Калугина. СПб.: «Владимир Даль», 2000.
92 с.
Бодрийяр Ж . Экст аз и инерция / Пер. Б . Ю лдашходжаева / / Аполлинарий.
1998. No5. С. 81 -95 .
Бодрийяр Ж . А м ер и ка/ Пер. Д. Калугина. СПб.: «Владимир Даль», 2000.
206 с.
Бодрийяр Ж . В тени молчаливого большинства, или Конец социального / Пер.
Н. В. Суслова. Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 2000. 96 с.
Бодрийяр Ж . Прозрачность з л а / Пер. Л . Любарской и Е. Марковской. М .:
«Добросвет», 2000.
Бодрийяр Ж . Символический обмен и смерть / Пер. С . Н. Зенкина. М .: «Доб­
росвет» 20 00 . 387 с.
Бодрийяр Ж . Соблазн / Пер. А . Гараджи. М .: «Ad Marginem», 2000. 319 с.
Бодрийяр Ж . Система вещей / Пер. С. Н. Зенкина. М .: «Рудомино», 2001. 220 с.
Бодрийяр Ж . Вирус прозрачности. Беседа с Ж а но м Бодрийяром / / Рыклин М.
Денконструкция и деструкция. Беседы с философами. М ., 2002. С. 61 -80 .
Бодрийяр Ж . Бодрийяр Ж . К критике политической экономии з н а к а / Пер.
Д. Кралечкина. М .: «Библион — Русская книга», 2003. 304 с.
Бодрийяр Ж . Пароли. О т фрагмента к фрагменту / Пер. Н. Суслова. Екате­
ринбург: «У-Фактория», 2006. 200 с.
Бодрийяр Ж . Общество потребления. Его мифы и структур ы / Пер. Е . А . Са­
марской. М .: «Республика»; «Культурная революция», 2006. 269 с.


БИБЛИОГРАФИЯ
Абелес М . Об антропологии во Франции / Пер. с фр. Е. И . Филипповой / /
Этнографическое обозрение. 2005 . No2. С. 75 -95 .
Баландье Ж . Политическая антропология / Пер. с фр. Е. А . Самарской. М .:
Научный мир, 2001. 204 с.
Бартп Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика / Под ред. Г. К . Косикова.
М.: Издательская группа «Прогресс», «У ниверс», 1994. 616 с.
Барт P. Camera lucida. Комментарий к фо тографии / Пер. М . Ры клина. М .:
Ad Marginem, 1997. 224 с.
Барт P. S/Z / Под ред. Г. К. Косикова. М .: Эдиториал УРСС, 2001. 232 с.
Барт Р. Ролан Барт о Ролане Барте / Пер. с фр. С . Н.Зенкина. М .: Аа
Marginem; Сталкер, 2002. 288 с.
Барт Р. Система Моды. С та тьи по семиотике культуры / Пер. с фр.
С. Н .Зенкина. М .: Изд-во им. Сабашниковы х, 2003. 512 с.
Барт Р. Мифологии / Пер. с фр. С . Н. Зенкина. М .: И зд-во им. Сабашниковых,
2004. 320 с.
Батай Ж. Проклятая доля / Пер. с фр. Б. Скуратова и П. Хицкого. М .: Гнозис:
Логос, 2003. 207 с.
Бахтин М . Проблемы творчества Дост ое вского. Л .: Прибой, 1929.
Бенвенист Э. Общая лингвистика / Пер. с фр. Под ред. Ю .С . Степанова. М .:
Прогресс, 1974.
Берроуз У. Голый завтрак. Электро нная революция / Пер. с англ. В . К огана и
М. Немцова. М .: Глагол, 2000. 303 с.
Бланшо М . Неописуемое сообщество / Пер. с фр. Ю . Стеф анова. М .: Мо сков­
ский философский фонд, 1998. 80 с.
Борх ес X . J1. Сочинения в 3 т. Рига: Полярис, 1994.
Бретон А. Манифест сюрреализма / Пер. с фр. Л . Андреева и Г. Косикова
/ / Называть вещи своими именами: (Программные выступления мастеров запад­
ноевропейской литературы X X века) / Сост. Л . Г. Андреева. М .: Прогресс, 1986.
С.40-72.
Бурдьё П. Практический смысл / Пер. с фр. А . Т. Бикбова, К. Д . Вознесенской,
С. Н.Зенкина, Н. А . Шматко. СПб.: Алетейя, 2001. 562 с.
Бурдьё П. Социология социального пространства / Пер. с фр. Под общ.
ред. Н. А . Шматко. М .: Инст итут экспериментальной социологии; С ПБ .: Алет ейя,
2005. 288 с. ^
Бэнкс Й. Воронья дорога / Пер. с англ. Г. Л . Корчагина. М .: ЭКСМО; СПб.:
Домино , 2004.
Веблен Т. Теория праздного класса / Пер. с англ. С . Г. Сорокиной. М .: Про­
гресс, 1984.
Вирус прозрачности. Беседа с Ж а но м Бодрийяром / / Рыклин М . Денк онструк-
ция и деструкция. Беседы с философами. М .: Логос, 2002. С. 61 -80 .
331


Власова О. А . Антип сихиатрия: становление и развитие. М .: И зд-во М Г С У
«Союз», 2006. 220 с.
Гегель Г. В . Ф. Феноменология духа / Пер. с нем . Г. Шпета / / Сочинения. Т. IV .
М., 1959. 440 с.
Гегель Г. В. Ф. Философия права. М .: Мы сль, 1990.
Грицай Е. В. Инициация постмодерна (на полях у Бодрийяра) / / Вопросы
философии. 2003 . No9. С . 170 -179 .
Грякалов А . А . Письмо и событие. Эсте тич еска я то пограф ия современности.
СПб.: Наука, 2004. 485 с.
Дебор Г. Общество спектакля / Пер. с фр. С . Офертаса и М. Якубович. М .:
Логос, 2000. 224 с.
Деком б В. Современная французская ф илософ ия / Пер. с фр. М . М . Фёдоровой.
М.: Весь мир, 2000. 344 с.
Делёз Ж . Логика смысла / Пер. с фр. Я . Я . Свирского. М .: Раритет; Екатерин­
бург: Делова я книга, 1998. 480 с.
Делёз Ж . Различие и повторение / Пер. с фр. Н. Б. Маньковской и
Э. П. Юровской. СПб.: Петрополис, 1998. 384 с.
Делёз Ж . По каким критериям узнают стру ктурализ м? / Пер. с фр.
Л. Ю . Соколовой / / Марсель Пруст и знаки. СПб.: Алетейя, 1999. С. 133 -174 .
Делёз Ж . Критика и клиника / Пер. с фр. О . Е. Волчек и С. Л . Фокина. СПб.:
Machina, 2002. 240 с.
Делёз Ж . Переговоры / Пер. с фр. В. Ю . Быстрова. СПб.: Наука, 2004. 235 с.
Делёз Ж ., Гваттари Ф. Что такое философия? / Пер. с фр. С. Н. Зенкина.
СПб.: Алетейя, 1998. 286 с.
Деррида Ж . Голос и феномен и другие рабо ты по теории знака Гуссерля / Пер.
с фр. С. Г. Кашиной и Н. В. Суслова. СПб.: «Алетейя», 1999. 208 с.
Деррида Ж . О грамматологии / Пер. с фр. Н. Автоно мовой. М .: Ad Marginem,
2000. 513 с.
Дианова В. М . Постмодернистская ф илософ ия искусства: истоки и современ­
ность. СПб.: Петрополис, 2000 .
Дианова В. М . Постмодернизм как феномен культуры / / Введение в культу­
рологию / Под ред. Ю . Н. Солонина, Е. Г. Соколова. СПб., 2003. С. 125 -130 .
Дильтей В. Введение в науки о духе. О пы т построения основ для изучения
общества и истории / / Зарубежная эстетика и теория литературы X I X - X X вв.
Трактаты , стат ьи, эссе. М .: И зд-во Московского ун-та , 1987.
Дьяков А . В. Гностицизм и русская философия: (Опыт историко-
философского анализа). М .: Изд-во М ГСУ «С ою з», 2003. 328 с.
Дьяков А . В . Проблема субъекта в постструктура лизме: Онтоло гический ас­
пект. М .: Изд-во МГСУ «Союз», 2005. 600 с.
Дьяков А . В. Феликс Гваттари. Шизоанализ и производство субъективности.
Курск: И зд-во Курск, гос. у н-та , 20 06 . 235 с.
«Евангелие
египтян» — памят ник ч мифологического
гностицизма.
Пер.
Е. Б. Смагиной / / Вестник древней истории. 1994. No2 . С . 230 -251 .
Жарри А . « У б ю король» и другие произведения: пьесы, романы, эссе / Сост.
Г. К. Косикова. М .: Б. С. Г.-Пресс, 2002. 603 с.
Зенкин С. Н. Ж а н Бодрийяр: время симулякров / / Бодрийяр Ж . Сим воличе­
ский обмен и смерть / Пер. С. Н. Зенкина. М .: Добросвет, 2000. С. 5 -41
Зенкин С. Н. О первой книге Ж а н а Бодрийяра / / Бодрийяр Ж . Система ве­
щей. М .: Рудомино, 2001. С. 3 -7 .
Интенциональность и текстуальность. Философская мысль Франции X X века
/ Под ред. Е. А . Наймана и В. А . Суровцева. Томск: Водолей, 1998. 320 с.
Ириней Лионский. П я т ь книг обличения и опровержения лжеименнаго знания
/ / Творения / Пер. П. Преображенского. СП б., 1900.
332


Кефа лайа («Г ла вы ») . Коптский манихейский тра кта т / Пер. Е. Б . Смагиной.
М .: Восто чная литература, 1998. 512 с.
Kootcee А . Введение в чтение Гегеля (Лекции о Феноменологии духа, ч итавши­
еся с 1933 по 1939 г. в Высшей практической школе) / Пер. с фр. А . Г. Погоняйло.
СПб.: Наука, 2003. 792 с.
Кокто Ж . Сочинения: в 3 т. М .: Аграф, 2001.
Колесников А . С. Историко-фило софский процесс и реальность современной
зарубежной мысли / / Философия и вызов X X I века. Тезисы Всероссийской кон­
ференции, посвящённой 55-летию философског о факу льтет а Санк т-Пет ербургско ­
го Государственного университета. 9 -1 0 ноября 1995 г. / Под ред. Б . Г. Соколова.
СПб.: Изд-во СПбГУ, 1996. С . 25 -34 .
Колесников А . С. Философская компаративистика: Восто к — Запад. СПб.: И зд -
во СПбГУ, 2004. 390 с.
К оте к Ж . , Р и гул о П. Век лагерей: Лишение свободы, концентрация, у ничт о­
жение. Ст о лет злодеяний / Пер. с фр. Е. Мурашкинцевой, Н. Малыхиной, Ю . Ро­
зенберг. М .: Текст, 2003. 687 с.
Кралечкин Д . Д ве или три вещи, которые я знаю о симулякрах / / Бодрий­
яр Ж . К критике политической экономии з н а к а/ Пер. с фр. Д. Кралечкина. М .:
Библион — Русская книга, 2004. С. 268 -288 .
Кристева Ю . Избранные труды: Разрушение поэтики / Под ред. Г. К . Косикова.
М.: Российская политическая энциклопедия (РОС СПЭН), 2004 . 656 с.
К узнец о в В. Бодрийяр и симулякры / / Бодрийяр Ж . К критике политической
экономии знака / Пер. с фр. Д . Кралечкина. М .: Библион — Русская книга, 20 04 .
С.5-6.
Лакан Ж . С тадия зеркала как образующая функцию Я , какой она раскрылась
нам в психоаналитическом опыте / Пер. с фр. В . Лап ицкого / / Кабинет: Картины
мира. Вып. I. Под ред. В. Мазина. СПб.: ИНАПРЕСС, 1998. С . 136 -142.
Лебо н Г. Психология масс / Пер. с фр. Я . Фридмана и Э . Пименовой. Минск:
Харвест; М.: ACT, 2000. 320 с.
Левинас Э. Избранное: Трудная свобода. М .: РОССПЭН, 2004. 752 с.
Леви-Строе К. Мифологики. Т. 1. Сырое и приготовленное / Пер. с фр.
3. А . Сокулер и К. 3 . Акопяна. М .; СПб.: Университетская книга, 1999. 406 с.
Леви -Строе К. Структурная антропология / Пер. с фр. Вяч. Вс. Иванова. М .:
ЭКСМО-Пресс, 2001. 512 с.
Левинас Э . Избранное: Трудная свобода. М ., 2004.
Ле Руа Ладюри Э. Монтайю, окситанская деревня (1294-1324) / Пер. с фр.
В. А . Бабинцева и Я . Ю . Старцева. Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та , 2001. 544 с.
Лефевр В. А . Конфликтующие структуры. М ., 1973.
Лосев А . Ф. Словар ь античной философии: (Избранные статьи). М .: «М ир
идей», 1995. 232 с.
Маклюен М . Понимание Медиа: Внешние расширения человека / Пер. с англ.
В. Г. Николаева. М .; Жуковский: Канон-Пресс-Ц, 2003. 464 с.
Маклюэн М . Галактика Гутенберга: Становление человека печатающего / Пер.
с англ. И. О . Тюриной. М .: Академический проект: Фонд «Мир», 2005. 496 с.
Мамардашвили М . К . К а к я понимаю философию / Под ред. Ю . П. Сенокосова.
М .: Прогресс, 1992.
Маньковская Н. Б . Эстетика постмодернизма. СПб.: Алетейя , 2000. 347 с.
Марков Б. В. После оргии / / Бодрийяр Ж . Америка / Пер. с фр. Д . Калугина.
СПб.: Владимир Даль, 2000. С. 5 -64 .
Марко в Б. В. Реквием сексуальному / / Бодрийар Ж . Забы ть Фуком / Пер. с
фр. Д . Калугина. СПб.: Владимир Даль, 2000. С. 5 -34 .
Марков Б. В. Знаки бытия. СПб.: Наука, 2001. 566 с.
Маркс К. К критике политической экономии / Собр. соч . М ., 1959. Т . 13.
Маркс К . Капитал. Критика политической экономии. Т. 1. М ., 1973.
333


Маркузе Г. Эрос и цивилизация. Одномерный человек. М .: A C T, 2003. 312 с.
Мещерс кая Е. Апокрифические дея ния апостолов: Новозаветные апокрифы в
сирийской литературе. М .: Присцельс, 1997. 456 с.
Мосс М. Очерк о даре / / Общества. Обмен. Личность / Пер. с фр.
А. Б . Гофмана. М .: Восто чная лит ература, 1996.
Надточий Э. Об идоле субъекта // Логос. 2001. No5-6 . С. 62-70 .
Нанси Ж.-Л. Corpus / Пер. с фр. Е . Петровской и Е. Гальцовой. М .: Ad
Marginem, 1999. 259 с.
Ницше Ф. Сочинения: в 2 т. / / Сост. К. А . Свасьяна. М .: РИПОЛ КЛАССИК,
1998.
Ортега-и -Га ссет X . Размышления о технике / Пер. с исп. А . Б. Матвеева
// Вопросы философии. 1993. No10. С. 32 -68 .
Петровская Е. Вхожде ние в конечное / / Бодрийяр Ж . Соблазн / Пер. с фр.
А. Гараджи. М .: Ad Marginem, 2000. С. 7 -21 .
Полторацкая Н. И . Меланхолия мандаринов. Экзистенциалистская критика в
контексте французской ку льтуры. СПб.: Алет ейя, 2000 . 415 с.
П руст М . В поисках утраченного времени. Т. 1. По направлению к Свану
/ Пер. с фр. Н. М . Любимова. М .: Крус, 1992.
Рашкофф Д . Медиавирус. К а к по п- ку льтура тайно воздействует на ваше созна­
ние / Пер. с англ. Д . Борисова. М .: Ультра-Культура, 2003. 368 с.
Рыклин М . К . Телькелизм / / Современная западная философия: Словарь
/ Сост.: В. С . Малах ов В. П. Филатов. М .: Политиздат, 1991.
Самарская Е . А . Ж а н Бодрийяр и его вселенная знаков / / Бодрийяр Ж . Об­
щество потребления. Его мифы и стру ктуры / Пер. с фр. Е. А . Самарской. М .:
Республика; Культурная революция, 2006. С. 251 -264 .
Сартр Ж . - П . Дневники странной войны (сентябрь 1939 — март 1940). / Пер. с
фр. О. Волчек и С. Фокина. СПб.: Владимир Даль, 2002. 815 с.
Сартр Ж . - П . Бытие и Нич то. Опы т феноменологической онтологии / Пер. с
фр. В. И. Колядко. М .: Республика, 2004.
Соколов Б. Г. Генезис истории. СПб.: Алетейя, 2004. 372 с.
Соссюр Ф., де. За ме тки по общей лингвистике / Пер. с фр. Б . П . Нарумова.
Под ред. Н. А . Слюсаревой. М .: Прогресс, 1990. 280 с.
Сочинения гностиков в Берлинском коптском папирусе 8502 / Пер.
A. С. Четверхухина. СПб.: Алетейя, 2004. 448 с.
Танатография Эроса: (Ж о р ж Батай и французская мысль середины X X века)
/ Пер. С. Л . Фокина. СПб.: Мифрил, 1994. VI + 346 с.
Трофимова М . К . Историко философские вопросы гностицизма. На г-Хам м ади,
II, сочинения 2, 3, 6, 7. М .: Наука, 1979. 215 с.
Тузиков А . Р. Западная теория идеологии: о т критики «ложно го сознания» к
анализу дискурса масс-медиа. М .: Социально-гуманитарные знания, 20 02 .
Уайт X . С ., Уайт С. А . Хо лст ы и карьеры: Социальные метаморфозы в ми­
ре французской живописи / Под ред. М . Л . М агидо вич. СПб.: Центр социологии
искусства, 20 00 . 192 с.
Уэлъбек М. Возможность острова. Фрагменты романа / Пер. с фр. И. Стаф
/ / Иностранная литература. 2006 . No2 .
Философия как история философии (Круглый Стол в связи с книгой
B. В . Соколова «Истор ическое введение в фило соф ию ») / / Вопросы философии.
2006.No3.С.3-35.
Фливбьер г Б. Хабермас и Фуко: мыслители для гражданского общества / Пер.
Д. Г. Лахути. Вопросы философии, 2002. No2. С. 137 -157 .
Фокин С. Л . Философ-вне -себя. Ж орж Батай. СПб.: Изд-во Олега Абышко,
2002. 320 с.
334


Фуко М . Герменевтика субъекта: Курс лекций в К оллеж де Франс. Выдержки
/ Пер. с фр. И . И . Звонарёвой / / Социологос. Вып. 1. Общество и сферы смысла.
М.: Прогресс, 1991. С. 284 -314 .
Фуко М . С лова и вещи. Археология гуманитарных наук / Пер. с фр.
В.П .Визгина и Н. С. Автономовой. СПб.: A-cad, 1994. 407 с.
Фуко М. История безумия в классическую эпоху / Пер. с фр. И. К. Стаф. СПб.:
Университетская книга, 1997. 576 с.
Фуко М . Рождение клиники / Пер. с фр. А . Ш. Тхо стова. М .: Смысл, 1998.
310 с.
Фуко М . Надзирать и наказывать: (Рождение тюрь мы) / Пер. В. Наумова
под ред. И . Борисовой. М .: Ad Marginem, 1999. 471 с.
Фуко М . Интеллектуалы и власть: Избранные политические статьи, вы ступле­
ния и интервью. Ч . 2. / Пер. с фр. И. Окуневой. М .: Праксис, 2005. 320 с.
Фуре В. Н. Философия незавершённого модерна Юргена Хабермаса. Минск:
ЗАО «Экономпресс», 2000. 224 с.
Фуре В. Н. Эпистемологические импликации постмодерного состояния / / То -
пос. 2000. No1.
Хабермас Ю . Философский дискурс о модерне / Пер. с. нем. Под ред. Е. JI. П ет­
ренко. М .: Весь Мир, 2003. 416 с.
Хайдеггер М. Бытие и время / Пер. В. В. Бибихина. Харьков: «Фолио», 2003.
503 с.
Хартп К. Постмодернизм / Пер. К . Ткаченко. М .: ФАИР-ПРЕСС, 2006. 272 с.
Хоср о ев А . Л . Александрийское христианство: По данным тексто в из Н аг-
Хаммади (II.7; VI.3; VII.4; IX.3). М .: Наука, 1991.
Хоср о ев А . Л . Из истории раннего христианства: На материале коптской биб­
лиотеки из Н аг-Ха мм ади. М .: Присцельс, 1997.
Школа Валентина: (Фрагменты и свидете льства) / Пер. Е. В . Афонасина. СПб.:
Алетейя, 2002. 304 с.
Эко У. Отсутствующая структура: (Введение в семиологию) / Пер.
с ит. А . Г. Погоняйло и В. Г. Резник. СПб.: Симпозиу м, 1998. 544 с.
Юрков С. В. Гротеск в философском мышлении постмодерна (Р. Барт,
Ж . Бодрийяр) / / Рабочие тетради по компаративистике. Вып. 8. Сравнительные
исследования в политических и социальных науках / Под ред. JI. А . Вербицкой,
В. В. Васильковой, В. В. Козловского, Н. Г. Скворцова. СПб.: Социологическое об­
щество им. М . М. Ковалевского, 2003. С. 178-181 .
12
great thinkers of our time. Ed. J. Cowley / / New Statesman Magazine. 2003 . 14
July. P. 20 -37 .
After the Deluge: New Perspectives on Postwar French Intellectual and Cultural
History. Ed. J. Bourg. Lanham: Lexington Books, 2004.
Ahmed S. Beyond Humanism and Postmodernism: Theorizing a Feminist Practice
11 Hypatia. 1996. N 11 (2).
Akinsha K . Baudrillard on the Barricades j I Artnews. 1991 . N 9 0 (8) (October).
P.49-50.
Andrews D. L . Feminizing Olympic Reality: Preliminary Dispatches from Bau­
drillard’s Atlanta / / International Review for the Sociology of Sport. 1998 . N 3 3 (1)
(March). P. 5 -18 .
Anto nio R. J., Bonnami A . Post-Fordism in the United States: The Poverty of
Market-Centered Democracy / / Current Perspectives in Social Theory. 1996. N 16 .
P.18-19.
Apter E . Specularity and Reproduction: Marx, Freud, Baudrillard / / Princeton
Architectural Journal. 1992. N 4. P. 2 0 -35 .
Arac J. The Function of Foucault at the Present Time / / Humanities in Society.
1980. N3 (1). P. 73-76.
335


Amoux R .} Dawson R., O ’Connor M. The Logics of Death and Sacrifice in the
Resource Management Law Reforms of Aotea roa/New Zealand / / Journal of Economic
Issues. 1993. N27(4).
Ashley D. Introduction: Postmodernism in the Social Sciences / / Social Science
Journal. 1991. N28 (3). P. 279 -287 .
Ashley D. Ma rx and the Excess of the Signifier: Domination as Production and as
Simulation / / Sociological Perspectives. 1990 . N 3 3 (1). P. 129 -146 .
Ashley D. Postmodernism and the „End of the Individual»: Prom Repressive Self-
Mastery to Ecstatic Communication / / Current Perspectives in Social Theory. 1990 .
N10.
Ashley D .y Bet eb en n er D. Mathematics, Postmodernism and the Loss of Certainty
/ / Current Perspectives in Social Theory. 1996 . N 1 6 .
Auslander Ph. Going with the Flow: Performance Art and Mass Culture / / The
Drama Review: A Journal of Performance Studies. 1989. N 3 3 (2).
Bachman L. Tetes d ’ affiche: Jean Baudrillard, т е п а сё de devenir une «distance
pure» / / Lil^ration. 1983 . April 19.
Ballard J. G . In Response to Jean Baudrillard: A Response to the Invitation to
Respond / / Science-Fiction Studies. 1991. N 1 8 (3).
Ballif M . Seducing Rhetoric: Gorgias, Nietzsche, Baudrillard, and the Wo man with
the Rhetorical Figure / / Ph.D . Dissertation, 1994, University of Texas at Arlington.
(Abstract in Dissertation Abstra cts International (September 1995), 5 6 (3 A ):9 6 7 -A .)
Ballion R. Sur la sociёtё de consommation (A propos de deux livres Sce nts)
/ / Revue Fran^aise de Sociologie. 1971. N12 (4). P. 557 -568 .
Barthes R. Rёponses j I Tel Quel. 1971. N47 .
Baudrillard: A Critical Reader. Ed. D .M . Kellner. Oxford & Cambridge (Mass.):
«Blackwell», 1994.
Baudrillard West of the Dateline. Eds. V . Grace, H. Worth and L. Simmons. Palmer­
ston North, N .Z .: «Dunmore Press», 2003.
Bauman Z. The Wo rld According to Jean Baudrillard / Intimations of Postmoder­
nity. L.; N. Y .: «Routledge», 1992. P. 149 -155.
Bayard C. Epistemologie du corps et p o s tm o d e rn ^ : de l’ apocalypse de Baudrillard
a l ’Einfuhlung de Maffesoli / / Sociologie et Sociёtёs. 1992. N 24 (1). P. 19 -32 .
Bayard C .y Knight G. Vivise cting the 90s: An Interview with Jean Baudrillard.
w w w .ctheory .co m/a24 -v ivise cting_90 s.html. (Research in Semiotic Inquiry/Recherches
semiotiques. 1996. Vol. 16. N 1 -2 .) .
Beard S., McClella n J. Watch Out Baudrillard’s Ab o ut / / Face Magazine. 1989 .
January. P. 61 -62 .
Bell D. F. « . . .Ce soir к Samarcande»: Baudrillard and Rosset on Chance
/ / Chance, Culture and the Literary Text. Ed. Th. M . Kavanagh. An n Arbor: Uni­
versity of Michigan Press, 1994. P. 87 -103 .
Bell D. F . Stendhal’s Legacy: Baudrillard on Seduction / / Articulations of Dif­
ference: Gender Studies and Writing in French. Eds. D . D. Fisher and L.R . Schehr.
Stanford (Calif.): Stanford University Press, 1997. P. 18 -3 3 .
Bennahum D. S. Just Gaming: Three Days in the Desert with Jean Baudrillard,
DJ Spooky, and the Chance Band / / Lingua Franca. 1997. N 7 (2). P. 59 -63 .
Beniso n J. Jean Baudrillard on the Current State of SF I j Foundation. 1984.
November. P. 25 -39 .
Best S. The Commodification of Reality and the Reality of Commodification: Jean
Baudrillard and Postmodernity / / Current Perspectives in Social Theory 1989. N 9 .
P. 23 -51 ; Valente J. Hall of Mirrors: Baudrillard on Marx / / Diacritics. 1985. N 1 5 (2).
P.54-65.
Berko L. Baudrillard’s America j I Enclitic. 1989 . N 11 (2). P. 6 3 -6 6 .
Besangon A . La Falsification du bien. Soloviev et Orwell. P.: Commentaire, 1985.
336


Best S. Baudrillard, Jean / / Encyclopedia of Contemporary Literary Theory: Ap­
proaches, Scholars, Terms. Ed. I. R . Makaryk. Toronto: University of Toronto Press,
1993. P. 246 -248 .
Best S. The Commodification of Reality and the Reality of Commodification: Jean
Baudrillard and Postmodernism / / Current Perspectives in Social Theory. 1989. N 9 .
P.23-51.
Best S., Kell ner D. M . Postmodern Theory: Critical Interrogations. N. Y .: «Guil­
ford»; Macmillan , 1991.
Billig M. Sod Baudrillard! Or Ideology Critique in Disney World / / After Postmod­
ernism: Reconstructing Ideology Critique. Eds. H .W . Simons and M. Billig. London h
Thousand Oaks: «Park»; «Sage», 1994. P. 150-171.
Blask F . Baudrillard zur Einfiihrung. Hamburg: «Junius», 1995.
Bogard W . Closing Down the Social: Baudrillard’s Challenge to Contemporary So­
ciology / / Sociological Theory. 1990 . N 8.
Bogard W . Sociology in the Absence of the Social: The Significance of Baudrillard
for Contemporary Thought / / Philosophy & Social Criticism. 1987 . N 1 3 (3). P. 2 2 7 -
242.
Bogard W . The Simulation of Surveillance: Hypercontrol in Telematic Societies.
Cambridge: Cambridge University Press, 1996.
Bogue R. L. Pasta, Barthes, and Baudrillard / / Bucknell Review. 1982. N 2 7 (1).
P. 124 -139 .
Bondebjerg I. Postmodernism and the Media / / Kosmorama. 1989. N 35 (189).
P.42-45.
Botting F. Signs of Evil: Bataille, Baudrillard and Postmodern Gothic / / Southern
Review [Adelaide]. 1994. N 2 7 (4).
Burgoyne P. Jean Wasn’t Here / / Creative Review. 1998. N18 (4). P. 57 -59 .
Bradley D. History to Hysteria: Fellini’s Casanova Meets Baudrillard / / Canadian
Journal of Political and Social Theory / Revue Canadienne de Th£orie Politique et
Sociale. 1989. N 13 (1-2). P. 129-139 .
Brecht B. Dialogues d ’ exiles. Trad. J. Baudrillard et G. Badia P., 1956.
Brehier E. La theorie des incorporels dans l ’ ancien stoicisme. P., 1970.
Brown B. The Look W e Look at T.J . Cla rk’s W alk Back to the Situationist Inter­
national / / Arts Magazine. 1989. N 63 (5).
Bruner E. M . Abrah am Lincoln as Authentic Reproduction: A Critique of Post­
modernism / / American Anthropologist. 1994 . N 9 6 (2).
Bukatman S. Coda: Baudrillard in the Zone / Terminal Identity: The Virtual Sub­
ject in Postmodern Science Fiction. Durham &: London: Duke University Press, 1993.
P. 180 -182 .
Butler R. Jean Baudrillard: The Defence of the Real. L.: Sage. 1999 .
Butler R. Towards A Principle of Ma ximalism / / The International Journal of
Baudrillard Studies. 2004 . Vol. 1. N 1 .
Butler R. Baudrillard’s Light Writing Or Photographic Thought / / The Interna­
tional Journal of Baudrillard Studies. 2005 . Vol. 2 . N 1 .
Butterfield B. J. Adorno, Baudrillard, and Postmodern Negative Realism. Ph.D .
Dissertation, 1998, University of Oregon. (Abstract in Dissertation Abstracts Interna­
tional (January 1999), 59(7A):2485 -A .)
Butterfield В . Ethical Value and Negative Aesthetics: Reconsidering the
Baudrillard-Ballard Connection / / PMLA. 1999. N114 (1). P. 64 -77 .
Cadello J. P . Challenges to Social Philosophy: Baudrillard and Kristeva / / Rending
and Renewing the Social Order. Ed. Y . Hudson. Lewiston; N. Y . : „Mellen Press», 1996.
P. 327 -339 .
Carrier D. Baudrillard as Philosopher, or, The End of Abstract Painting / / Arts
Magazine. 1988. N63 (1). P. 52 -60 .
337


Cart er St. J. The Narratable «I» in Mieke Bal and Jean Baudrillard / / Critical
Survey. 1995. N 7 (3). P. 339 -344 .
Chang B. G . Mass, Media, Mass Mediation: Jean Baudrillard’s Implosive Critique
of Modern Mass-M ediated Culture / / Current Perspectives in Social Theory. 1986 . N 7.
P. 157 -181 .
Cheal D. «Showing them you love them»: Gift Giving and the Dialectic of Intimacy
/ / Sociological Review. 1987 . N 3 5 (1).
Cheal D. Unity and Difference in Postmodern Families / / Journal of Family Issues.
1993. N14 (1).
Chen K . - H . The Masses and the Media: Baudrillard’s Implausible Postmodernism
/ / Theory, Culture & Society. 1987. N4 (1). P. 71 -88 .
Cholodenko A . The Logic of Delirium, or the Fatal Strategies of Antonin Artaud
and Jean Baudrillard / / 100 Years of Cruelty: Essays on Artaud. Ed. E. Scheer. Sydney:
Power Publications and Artspace, 2000.
Cholodenko A . The Nutty Universe of Animation, The «Discipline» of All «Disci­
plines», And Tha t’s Not All, Folks! / / The International Journal of Baudrillard Studies.
2006. Vol. 3. N1.
Clouscard M . Baudrillard, le dernier homme qui cligne de l’ oeil j I Digraphe. 1988 .
N44 (June). P. 70 -74 .
Connor S. Jean Baudrillard / Postmodernist Culture: An Introducton to Theories
o f the Contemporary. Oxford & Cambridge (Mass.): Blackwell, 1996. P. 5 1 -61 .
Cook D. Ruses de Guerre: Baudrillard and Fiske on Media Reception / / Journal
for the Theory of Social Behaviour. 1992. N 22 (2). P. 227 -238 .
Cormack P. Sociology And Mass Culture: Durkheim, Mills, And Baudrillard.
Toronto: University of Toronto Press, 2004.
Coulter G. Editorial: Launching IJBS / / The International Journal of Baudrillard
Studies. 2004 . Vol. 1. N1 .
Coulter G. Reversibility: Baudrillard’s «On e Great Th ought» j I The International
Journal of Baudrillard Studies. 2004 . Vol. 1. N 2 .
Coulter G. Passings: Cool Memories of Susan Sontag: An American Intellectual
/ / The International Journal of Baudrillard Studies. 2 005 . Vol. 2. N 2.
Coulter-Smith G. Between Marx and Derrida: Baudrillard, Art and Technology
/ / Jean Baudrillard: Art and Artefact. Ed. N. Zurbrugg. London & Thousand Oaks
(Calif.): Sage, 1997. P. 91 -1 03 .
Csicsery-R on ay I. The SF o f Theory: Baudrillard and Haraway / / Science-Fiction
Studies. 1991. N18 (3). P. 387 -404 .
Cusset F. French Theory: Foucault, Derrida, Deleuze & Cie et les mutations de la
vie intellectuelle aux Etats-Unis. P.: Editions la Dicouverte, 2003.
Dalgleish D. In Search of (Wonder) Naive Criticism: Some Objections to Baudrillard
and Bukatman I j Science-Fiction Studies. 1997 . N 2 4 (1). P. 79 -92 .
Delahaye L ., Baudrillard J. L ’Autre. P., 1999.
Denzin N. K . Paris, Texas and Baudrillard in America / / Theory, Culture and
Society. 1991. N8 (2). P. 121-134.
Denzin N. K . Takes on the Postmodern: Baudrillard, Lyotard, and Jameson / Im­
ages of Contemporary Society: Social Theory and Contemporary Cinema. L .; Newbury
Park: Sage, 1991. P. 29 -52 .
Derian J. The Value of Security: Hobbes, M arx, Nietzsche, and Baudrillard / / On
Security. Ed. R . D. Lipschutz. N . Y .: Columbia University Press, 1995. P. 24 -4 5 .
Derrida J. La dissemination. P., 1972.
Derrida J. Apokalypse. W ien , 1985.
Descamps Ch. Simulacre et гёе1 / Les id£es philosophiques contemporaines en
France (1960-1985). P.: Bordas, 1986. P. 68 -74 .
Diani M. The Desert of Democracy, from Tocqueville to Baudrillard / / Esprit
CrSateur. 1990. N30 (3). P. 67 -80 .
338


Dob son S. Baudrillard’s Journey to America. Minerva Press, 1994.
Doch erty Th. Postmodernist Theory: Lyotard, Baudrillard and Others
/ / Twentieth-Century Continental Philosophy. Ed. R . Kearney. N. Y .; L.: «Routledge»,
1994. P. 474 -505 .
Dreaut H. Baudrillard est-il une betterave? / / Evёnement du Jeudi. 1990 . June 2 1 -
27.
Ehrenberg-Chalier C. Le Monde sans ombre de Jean Baudrillard / / Topique: Revue
Freudienne. 1994. N24 (53). P. 15 -17 .
Elmer J. The Exciting Conflict — The Rhetoric of Pornography and Anti-
Pornography / / Cultural Critique. 1987-1988 . N 8.
Fekete J. McLuhancy: Counterrevolution in Cultural Theory / / Telos. 1973 . N 15.
Flichy P. Current Approaches to Mass Communication Research in France / / Me­
dia, Culure and Society. 1980 . N 2 (2).
Florian Th. B o njo u r.. . Jean Baudrillard: Baudrillard sans simulacres. P.: Ca -
vatines, 20 04 .
Fontaine J. Foucault et Baudrillard. Deux m£ditations sur le pouvoir / / Revue
Nouvelles. 1978. N67 . P. 79 -85 .
Forest Ph. Histoire de Tel Quel, 1960-1982. P., 1995.
Forget Baudrillard? Eds. Ch Rojek and B. S. Turner. L .; N. Y . : Routledge, 1993.
Foss P. Despero Ergo Sum / / Seduced and Abandoned: The Baudrillard Scene.
Ed. A . Frankovits. Glebe, 1984.
Foucault M. L ’ordre du discourse. P.: Gallimard, 1971.
Foucault M. Le souci de soi: Histoire de la sexualit£. Vol. 3 . P. Gallimard, 1984.
Foucault M. Dits et ecrits. IV vols. P., 1994-2001 .
French P. The Time of Theory: (A History of Tel Quel). Oxford, 1995.
Frow J. Marxism and Literary History. Oxford: Blackwell, 1986.
Fukuyama F. The end of history and the last man. N . Y .: The Free Press, 1994.
Seduced and Abandoned: The Baudrillard Scene. Ed. A . Frankovits. N. Y . : Semio-
texte(e), 1984.
Gablik S. Dancing with Baudrillard / / Art in America. 1988. N 7 6 (6).
Gane M . Baudrillard: Critical Theory and Fatal Theory. L .; N. Y .: Routledge, 1991.
Gane M . Baudrillard’s Bestiary: Baudrillard and Culture. L .; N. Y . : Routledge,
1991.
Gane M . French Ant-Feminism: The Case of Jean Baudrillard j I Modern & Con ­
temporary France / ASM h CF. 1991. January. P. 19 -25 .
Gane M . Introduction to Jean Baudrillard, Symbolic Exchange and Death. Transl.
by I. H. Grant. L.: Sage, 1993.
Gane M . Radical Theory: Baudrillard and Vulnerability / / Theory, Culture and
Society. 1995. N12 (4). P. 109 -123 .
Gane M . Jean Baudrillard: In Radical Uncertainty. L ., 2000.
Gane M . French Social Theory. L.: Sage, 20 03.
Geniusas S. Baudrillard’s raw phenomenology j I Journal of the British Society for
Phenomenology. 2004 . Vol. 35. N 3.
Genosko G. Baudrillard and Signs: Signification and Ablaze. L.; N. Y . : Routledge,
1994.
Genosk o G. Bar Games: Baudrillard’s Encounters with the Sign. Ph. D . Disserta­
tion, 1992, York University. (Abstract in Dissertation Abstracts International (Septem­
ber 1993), 54 (3A):1116-1117 -A .)
Genosk o G. The Struggle for an Affirmative Weakness: de Certeau, Lyotard, and
Baudrillard / / Current Perspectives in Social Theory. 1992. N 1 2 . P. 179 -194 .
Genosk o G. Bar Games: Baudrillard’ s Table of Conversions / / RSSI: Recherches
S£miotiques/Semi otic Inquiry. 1994. N 14 (3). P. 105 -120 .
339


Genosk o G. Fellow Doctors of Pataphysics: Ubu Faustroll and Baudrillard / / Jean
Baudrillard: The Disappearance of Art and Politics. Eds. W . Stearns and W . Chaloupka.
N. Y .: St. Martin’s Press, 1992. P. 146 -159 .
Genosk o G. The Paradoxical Effects of Macluhanisme: Cazeneuve, Baudrillard and
Barthes / / Economy and Society. 1994. N23 (4). P. 400 -432 .
Genosk o G. W h o is the «French McLuh an »? / / Jean Baudrillard: Art and Artefact.
Ed. N. Zurbrugg. L.; Thousand Oaks (Calif.): Sage, 1997. P. 104 -120 .
Genosk o G. McLuhan and Baudrillard: The Masters of Implosion. N. Y .: Routledge,
1999.
Gibson R. Customs and Excise / / Seduced and Abandoned. Ed. A . Frankovits.
Glebe (New South Wales), 1984. P. 45 -4 7 .
Gilbert A. Did the Gulf War Really Take Place? / The Postmodernist Always Rings
Twice: (Reflections on Culture in the 90 ’s). L.: Fourth Estate, 1992. P. 154 -156 .
Girardin J . - C . Signs pour une politique: Lecture de Baudrillard / / Les Temps
Modemes. 1973. N29 (329). P. 1026 -1043 .
Girardin J . - C . Toward a Politics of Signs: Reading Baudrillard / / Telos. 1974. N 20.
P. 127 -137 .
Glucksmann A . Stгatёgie et revolution en France. P., 1968.
Goldblatt M. French Toast: America Wa nted September 11 / / National Review
Online, December 13, 2001 . (http: / / www.nationalreview.com / co mment/comment-
goldblatt 121301 .shtml.
Gosh o m A . K . Recuperation as a Figure o f Postmodernity: Testing the Uses of
Baudrillard’s Cultural Theory. Ph.D . Dissertation, 1992, Emory University. (Abstract
in Dissertation Abstra cts International (June 1993), 53 (1 2 A ):4 1 19 -A .)
Gottdiener M . Postmodern Semiotics: Material Culture and the Forms of Postmod­
ern Life. Oxford; Cambridge (Mass .): «Blackwell», 1995.
Grace V. Baudrillard’ s Challenge: A Feminist Reading. L .; N. Y . , 2000.
Gravert-May E. Oublier Baudrillard / / Manuscripte. 1989 . N 29 (103). P. 8 -1 2 .
Guattari F. De la production de subjective / / СЫтёгеэ. 1987. N4 .
Guerrin M . Baudrillard c6tё chambre noire. La philosophe expose ses images: un
ёк^е manq^ de la ЬапаМё et du detail // Le Monde. 1993. January 27.
Gupta D. Can Postmodernism be Universalised? Derrida and Baudrillard in the
Tropics / / Contributions to Indian Sociology. 1995. N29 (1-2). P. 393 -407 .
Haladyn J. Baudrillard’s Photography: A Hyperreal Disappearance Into The Ob ­
ject? / / The International Journal of Baudrillard Studies. 2006 . Vol. 3. N 2 .
Halperin D. M . Forgetting Foucault: Acts, Identities, and the History of Sexuality
/ / Representations. 1998. N 63.
Hamou S. Baudrillard, ou le spectateur absolu / / Li^ r a t u r e . 1986 . October.
P. 112-116 .
Harland R. Superstructuralism. Ph.D . Dissertation, 1986, University of New South
Wales, Australia. (Abstract in Dissertation Ab stra cts International (March 1987),
47 (9A):3412-A .)
Harris J. L ., Taylor P. Digital Matters: Theory and Culture of the Matrix. N. Y .:
Routledge, 2005.
Harris J. L ., Taylor P. «Baudrillard Bytes» (Selection from Digital Matters: Theory
and Culture of the Matri x) / / The International Journal of Baudrillard Studies. 2005 .
Vol.2.N2.
Harris J. L ., Taylor P. «Phanto m Objectivity» (Selection from Digital Matters:
Theory and Culture of the Matri x) / / The International Journal of Baudrillard Studies.
2005. Vol. 2. N2 ..
Harrocks Ch., Jevtic Z. Baudrillard for Beginners. Cambridge: Icon, 1996.
Harrocks Ch., Jevtic Z ., Appignanesi Z. Introducing Baudrillard. N . Y .: Totem
Books, 1996.
340


Hassan I. Desire and Dissent in the Postmodern Age I j Kenyon Review. 1983 .
N5 (1).
Hayles N. In Response to Jean Baudrillard: The Borders of Madness / / Science-
Fiction Studies. 1991. N18 (3). P. 321 -323 .
Hays M. A Response to Mark Poster on Jean Baudrillard / / Boundary 2. 1979 .No
8 (1). P. 288-293 .
Hayward Ph. Implosive Critiques: A Consideration of Jean Baudrillard’s «In the
Shadow of the Silent Majorities» / / Screen. 1984. N25 (4-5). P. 128 -133 .
Hegarty P. Georges Bataille: Core Cultural Theorist. L., 2000.
Hegarty P. Jean Baudrillard: Live Theory. L .; N. Y .: Continuum, 2004.
Hess R. Baudrillard, Jean / / Dictionnaire des Philosophes. Ed. D . Huisman. Vol. 1:
A-J , P.: Presses Universitaires de France, 1984. P. 229 -23 2 .
Horkheimer М ., Ado rn o Th. Dialektik der Aufklarung: Philosophische Fragmente.
Leipzig: Verlag Philipp Reclam, 1989.
Hughes R. Jean Baudrillard’s America / Nothing If Not Critical: Selected Essays
on Art and Artists. N . Y .: Knopf, 1990. P. 375 -387 .
Huyssen A . In the Shadow of McLuhan: Baudrillard’s Theory of Simulation
/ / Twilight Memories: Marking Time in a Culture of Amnesia. N . Y .; L.: Routledge,
1995. P. 175 -190.
Illich I. Medical Nemesis: The Expropriation of Health. L., 1975.
Jaccard R. Le simulacre du гёе1 / / Le Monde. 1995. October 6.
Jameson F. Postmodernism and Consumer Society / / The Anti-Aesthetic: Essays
on Postmodern Culture. Ed. H. Foster. Port Townsend (W A): Bay Press, 1983. P. 11 1 -
125.
Jean Baudrillard in Screened Out. N . Y .: Verso, 2002.
Jean Baudrillard: The Disappearance of Art and Politics. Eds. W . Stearns and W .
Chaloupka. N. Y .: St. Martin’s Press, 1992.
Jean Baudrillard: Art and Artefact. Ed. N. Zurbrugg. London & Thousand Oaks
(Calif.): Sage, 1997.
Johnson D. Getting the Real On: Baudrillard, Berkeley and the Staging of Reality
/ / The International Journal of Baudrillard Studies. 2004 . Vol. 1. N 2.
Kauppi N. The Making of an Avant Garde: «Tel Quel». Berlin, 1994.
Kelln er D. Baudrillard, Semiurgy and Death / / Theory, Culture & Society. 1987 .
N4 (1). P. 125 -146.
Kell ner D. Boundaries and Borderlines: Reflections on Jean Baudrillard and Critical
Theory / / Current Perspectives in Social Theory. 1989. N9 . P. 5 -22 .
Kelln er D. Jean Baudrillard: From Marxism to Postmodernism and Beyond. Stan­
ford: Stanford University Press; Cambridge: Polity Press, 1989.
Kelln er D. Resurrecting McCluhan? Jean Baudrillard and the Academy o f Post­
modernism / / Communication For and Against Democracy. Eds. M . Raboy and
P. A . Bruck. Montreal; N. Y .: Black Rose Books, 1989. P. 131 -146 .
Kelln er D. Jean Baudrillard After Modernity: Provocations On A Provocateur and
Challenger / / The International Journal of Baudrillard Studies. 20 06 . Vol. 3. N 1 .
Kelln er D ., Best S. Postmodern Theory. Critical Interrogations. L.: Macmillan
Press, 1991.
Kershaw B. The Radical in Performance: Between Brecht and Baudrillard. L.;
N. Y ., 1999.
Kester G. H. The Rise and Fall? of Baudrillard / / New Art Examiner. 1987. N15 .
P.20-23.
King A. Baudrillard’s Nihilism and the End of Theory / / Telos. 1998. N 112. P. 8 9 -
106.
Klarer M . Jean Baudrillard’s America: Deconstruction of America and America as
Deconstruction Jj Amerikastudien/American Studies. 1991. N 3 6 (2). P. 22 7 -240 .
341


Klaver E. David Mamet, Jean Baudrillard and the Performance of America
/ / David Mamet’s Glengarry Glen Ross: Text and Performance. Ed. L. Kane. N . Y .:
Garland, 1996. P. 171-183 .
Klossowski P. The Baphomet. Transl. by S. Hawkes and St. Sartarelli. N. Y . : Mar-
silio, 1998.
Kristeva J. Polylogue. P.: Seuil, 1977.
Krok er A . Panic Value: Bacon, Colville, Baudrillard and the Aesthetics of Depri­
vation / / Life after Postmodernism. Ed. J. Fekete. N. Y .: St. Martin ’s Press; Canada:
Macmillan, 1988. P. 181 -193 .
Kroker A . Panic Baudrillard / / Communication. 1988. N10 (3-4). P. 259 -270 .
Krok er A . Processed World: Technology and Culture in the Thought of Marshall
McLuhan / / Philosophy of the Social Sciences. 1984 . N1 4 (4).
Krok er A . Technology and the Canadian Mind. Montreal: New World Press, 1984.
Krok er A ., Levin Ch. Jean Baudrillard: From Symbolic Exchange to Virtual Reality.
L.: Harvester Wheatsheaf, 1993.
Krok er A ., Levin Ch. Cynical Power: The Fetishism of the Sign / / Canadian Journal
of Political and Social Theory. 1991. N15 (1-3). P. 123-134 .
Krok er A ., Cook D. The Postmodern Scene: Excremental Culture and Hyper-
Aesthetics. L.: Macmillan; N. Y .: St. Ma rtin ’s Press, 1986.
Lambert G. The Non-Philosophy of Gilles Deleuze. N. Y .; L., 2002.
Lane R. Jean Baudrillard. L .: Routledge, 2000.
Lebbeus W. The Storm and The Fall. N. Y . : Princeton Architectural Press, 2004.
Levin Ch. Jean Baudrillard: A Study in Cultural Metaphysics. N. Y .; L.: Harvester
Wheatsheaf; Prentice Hall, 1996.
Looking Back on the End of the World. Eds. Ch . W u lf & J. Baudrillard. N. Y . ,
1989.
Lotringer S. Cohen S. French Theory in America. N. Y . : Routledge, 20 01 .
Lotringer S. M y ‘80s: Better Than Lif, Artforum: April 2003.
Lotringer S. The Piracy of Art / / The International Journal of Baudrillard Studies.
2005. Vol. 2. N2 .
Lukas S. A . Fragments of The Wo rld Thinking Me, Or How The Digital Facilitates
Human Separation / / The International Journal of Baudrillard Studies. 20 06 . Vol. 3.
N2.
Lyotard J . -F . Economie libidinale. P., 1974.
L ’Yvonnet F. Jean Baudrillard. P.: „Herne», 2005.
McAuliffe Ch. Jean Baudrillard / / The Judgment of Paris: Recent French Theory
in a Local Context. Eds. K . D . S. Murray. North Sydney, N SW , Australia: „Allen &:
Unwin», 1992. P. 97 -112 .
Madou J . - P . Demons et simulacres dans l’ouevre de Pierre Klossowski. P.: Klinck-
sieck, 1987.
Marchessault J. Marshall McLuhan: Cosmic Media. L.: Sage, 20 05 .
Marks J. Fukuyama and the French: Wo ody, Fuku et Baudrillard / / French Cultural
Studies. 1994. N5 (2). P. 193 -208 .
Marx K . , Engels F. L ’ Id£ologie allemande, critique de la philosophie allemande la
plus r£cente dans la personne de ses repr6sentants Feuerbach, R. Bauer et Stirner, et
du socialisme dans celle de ses differents prophetes. Introd. and annotations by G. P-,
1968.
Mellencamp P. Seeing is Believing: Baudrillard and Blau / / Theatre Journal. 1985 .
N37 (2). P. 141 -154.
Mellencamp P. Situation and Simulation: An Introduction to I Love Lucy I j Screen.
1985. N26 (2). P. 35 -36.
Merleau-P onty M. Sens et non-sens. P.: „Nagel», 1948.
Merrin W. Uncritical Criticism? Norris, Baudrillard and the Gulf War / / Economy
and Society. 1994. N23 (4). P. 433 -458 .
342


Merrin W. „Did you ever eat Tasty Wheat?»: Baudrillard and The Ma­
trix / / Scope: An Online Journal of Film Studies. Posted Augu st 2, 2003.
http: / /w w w . nottingham .a c .u k /film/journal / a rticles/did-you-ever -eat.htm .
Merrin W . Total Screen: 9 /1 1 and the G ulf War Reloaded / / The International
Journal of Baudrillard Studies. 20 05 . Vol. 2. N 2.
Mine A . Le terrorisme d ’esprit / / Le Monde. 2001 . 7 November.
Moraru Ch. «The Collapse of Distan ce»: Lyotard, Baudrillard, and the Rhetoric of
Disenchantment / / Euresis: Cahiers Roumains d ’Etudes Litt£raires [Bucharest]. 1995.
N1-2. P.63-76.
Moss M . The Gift: Forms and Functions of Exchange in Primitive Societies. L.,
1966.
Muller R. Baudrillard’s Requiem for the Dialectic / / Brecht Yearbook. 1993.
Vol. 18. P. 139 -151 .
Muray Ph. Socialisme: la fin du «silence des intellectuelles»: Jean Baudrillard: plus
de piti^ pour la gauche fantome / / Figaro Magazine. 1985. March 2 -8 .
Nordquist J. Jean Baudrillard: A Bibliography. Santa Cruz, 1991.
Norris C. Lost in the Funhouse: Baudrillard and the Politics of Postmodernism
/ / Textual Practice. 1990. N8 (3). P. 360 -387 .
Norris Ch. Consensus «Re ality» and Manufactured Truth: Baudrillard and the Wa r
that Never Happened / / Southern Humanities Review. 1992 . N 2 6 (1). P. 43 -66 .
Norris C. Uncritical Theory: Postmodernism, Intellectuals and the G ulf War. L .:
«Lawrence & Wishart», 1992.
Norris T. Consuming Signs, Consuming the Polis: Hannah Arendt and Jean Bau ­
drillard on Consumer Society and the Eclipse of the Real / / The International Journal
o f Baudrillard Studies. 2005 . Vol. 2. N 2,
Nunes M . Jean Baudrillard in Cyberspace: Internet, Virtu ality and Post-Modernity
/ / Style. 1995. N29 (2). P. 314 -327 .
Pachet P. Jean Baudrillard: Publications recentes / / Nouvelle Revue Frangaise.
1978. August 1. P. 131-134 .
Pawlett W. Utility and Excess: The Radical Sociology of Bataille and Baudrillard
/ / Economy and Society. 1997. N26 (1). P. 92 -125 .
Pefanis J. Heterology and the Postmodern: Bataille, Baudrillard, and Lyotard.
Durham (N C): Duke University Press, 1991.
Petrovic P. Between visibility and invisibility: Baudrillard, Jean-Luc Marion, and
Lance Olsen’s Girl Imagined by Chance j I Extrapolation. 2005 . Vol. 46 . N 6 .
Poole S. The World According to Jean Baudrillard / / Guardian. 1998 . February
13.
Porush D. In Response to Jean Baudrillard: The Architextuality of Transcendence
/ / Science-Fiction Studies. 1991. N18 (3). P. 323 -325 .
Post er M . Existential Marxism in Postwar France: From Sartre to Althusser. Prince­
ton: New Jersey Princeton University Press, 1975.
Poster M. Baudrillard and Т. V . Ads: The Language of the Economy / The Mode of
Information: Postructuralism and Social Context. Cambridge: «Polity», 1990. P. 43 -6 8 .
Post er M . Introduction / Baudrillard J. Selected Writings. Ed. M . Poster. Stanford
(Calif.): Stanford University Press, 1988. P. 1 -9 .
Post er M . Semiology and Critical Theory: From Marx to Baudrillard / / Boundary
2. 1979. N8 (1). P. 274 -287.
Post er M . Technology and Culture in Habermas and Baudrillard / / Contemporary
Literature. 1981. N22 (4). P. 456 -476 .
Post er M . Translator’s Introduction / / Baudrillard J. The Mirror of Production.
St. Louis: «Telos Press», 1975. P. 1 -15 .
Post-Secular Philosophy: Between Philosophy and Theology. Ed. Ph. Blond. L.:
Routledge, 1998.
343


Pragier G ., Faure-Pragier S. Au -dela du principe de тёа\\Ьё: le virtuel / / Revue
Frangaise de Psychanalyse. 1995 . N 5 9 (1).
Radke N. Simveillance in Hyperreal Las Vegas / / The International Journal of
Baudrillard Studies. 2005 . Vol. 2. N 2 .
Rajan T. Deconstruction and the Remainders of Phenomenology: Sartre, Foucault,
Derrida, Baudrillard. Stanford: Stanford University Press, 2002.
Rajan T. Baudrillard and Deconstruction / / The International Journal of Bau­
drillard Studies. 2004 . Vol. 1. N 1 .
Ratcliff C. The Work of Roy Lichtenstein in the Ag e of Walter Benjamin ’s and Jean
Baudrillard’s Popularity / / Art in America. 1989. N77 (2). P. 110 -122 .
Redhead S. Baudrillard, Amerique, and the Hyperreal World Cup / / Sport and
Postmodern Times. Ed. G . Rail. Albany: State University of New York Press, 1998.
Revill D. Report: Jean Baudrillard / / Paragraph. 1990 . N 13 (3). P. 293 -30 0 .
Roderick R. Beyond a Boundary: Baudrillard and New Critical Theory / / Current
Perspectives in Social Theory. 1989. N 9. P. 5 -22 .
Rojek C. Baudrillard and Leisure / / Leisure Studies. 1990. N 8 (1). P. 1 -15 .
Rorty R. The Historiography of Philosophy: four genres / / Philosophy in History.
Ed. R . Rorty, J. B . Schneewind, G . Skinner. Cambridge, 1984.
Ross A . Baudrillard’s Bad Attitude / / Seduction and Theory: Readings of Gender,
Representation, and Rhetoric. Ed. D . Hunter. Urbana & Chicago: University of Illinois
Press, 1989. P. 214 -225 .
Rovira J. Subverting the Mechanisms of Control: Baudrillard, The Matri x Trilogy,
and the Future of Religion / / The International Journal of Baudrillard Studies. 2005 .
Vol. 2. N2.
Rubenstein D. The Mirror of Reproduction: Baudrillard and Reagan’ s America
11 Political Theory. 1989. N 17 (4). P. 582 -606 .
Ruddick N. B alla rd/Crash/Baudrilla rd / / Science-Fiction Studies. 1992 . N 1 9 (3).
P. 354 -360 .
Ruiz N. A Gift for the Real / / The International Journal of Baudrillard Studies.
2005. Vol. 2. N1 .
Ruthven К . K . Feminist literary studies: (An introduction). Cambridge, 1984.
Said E. Orientalism and After: An Interview with Edward Said (by A. Beezer and
P. Osborne) / / Radical Philosophy. 1993 . Spring. P. 22 -3 2 .
Salado R. Barthes/Baud rilla rd: La corruption de la thiorie / / Barthes apres
Barthes: Une a ctu aliti en questions. Eds. C . Coqui o and R. Salado. Actes du colloque
international de Pau, 2 2 -2 4 nov. 90 . P.: Publications de l’Universiti de Paris, 1993.
P. 145-156.
Santamaria U. Jean Baudrillard: Critique of a Critique. Transl. by J. Macdonald
/ / Critique of Anthropology. 1979. Vol. 4. N 13 -14 .
Sarup M . An Introductory Guide to Post-structuralism and Postmodernism. N. Y .;
L.: Harvester Wheatsheaf, 1993.
Scheer E. «The most delicate of operations»: Baudrillard’ s Photographic Abreac-
tions / / The International Journal of Baudrillard Studies. 2006 . Vol. 3. N 1 .
Schroeder R. Playspace Invaders: Huizinga, Baudrillard and Video Ga me Violence
/ / Journal of Popular Culture. 1996. N 30 (3). P. 143-153.
Schwichtenberg C. Baudrillard and South Florida: The Hyperbole of Everyday Life
11 Annals of Scholarship. 1989. N 6 (2-3). P. 207 -230 .
Scott D. Semiologies of Travel: From Gautier to Baudrillard. Cambridge, 2004.
Seduced and Ab andoned: the Baudrillard Scene. Ed. A . Frankovits. Glebe (New
South Wale s); N. Y .: Stonemoss Services; Semiotext(e), 1984.
Shadow of Spirit: Postmodernism and Religion. Eds. Ph. Berry and A . Wernick. L.:
Routledge, 1992.
344


Sim S. «The Text Must Scoff at Meaning»: Baudrillard and the Politics of Simula­
tion and Hyperreality / Beyond Aesthetics: Confrontations with Poststructuralism and
Postmodernism. Toronto &: Buffalo: University of Toronto Press, 1992. P. 118 -133 .
Sinker M . Pilger/Baudrillard mix — Virtual Geography by MacKenzie Wark / /
New Statesman & Society. 1995. N 8 (June 2). P. 45 -46 .
Slama A.-G. Id£es: Baudrillard, le r£actionnaire fataliste / / Spectacle du Monde.
1990. July. P. 79 -81 .
Smith J. Baudrillard and Ethics: Is Mystery His Message? / / Social Semiotics
[Sydney]. 1998. N8 (1). P. 93 -120 .
Smith J. The Gnostic Baudrillard: A Philosophy of Terrorism Seeking Pure Ap­
pearance / / The International Journal of Baudrillard Studies. 20 04 . Vol. 1. N 2 .
Smith R. G . Lights, Camera, Action: Baudrillard and the Performance of Repre­
sentations / / The International Journal of Baudrillard Studies. 2005 . Vol. 2. N 1.
Smith T. Critique of Marxism in Baudrillard / / Rethinking Marxism. 1990 . N 3
(3). P. 275 -285 .
Sobchack V. In Response to Jean Baudrillard: Baudrillard’s Obscenity / / Science-
Fiction Studies. 1991. N18 (3). P. 327 -329 .
Staples B. Editorial Observer: A French Philosopher Talks Back to Hollywood and
„The Matrix» / / The New York Times. 2002 . May 24.
Stockwell J. Baudrillard, Jean / / Los Angeles Magazine. 1997. N 4 9 (12). P. 66 -6 7 .
Susan Sontag in Evans Chan. Again st Postmodernism, etcetera — A Con­
versation with Susan Sontag (2001): http: / / w w w .iath.v irgini a.edu/pmc/text-
on ly/issue.901/12. lchan.txt.
Tacussel P. Une репэёе cr6pusculaire: Jean Baudrillard / / Revue d ’Esth£tique.
1989. N 16. P. 161 -163 .
Tarter J. Baudrillard and the Problematics of Post-New Left Media Theory
/ / American Journal of Semiotics. 1991. N 8 (4). P. 155 -171 .
The D . Baudrillard, Pataphysician / / The International Journal of Baudrillard
Studies. 2006 . Vol. 3. N1 .
The Uncollected Baudrillard. Ed. G . Genosko. L.: Sage, 2001.
Troubetzkoy N. La phonologie actuelle / / Journal de psychologie normale et
pathologique. P., 1933.
Valente J. Hall of Mirrors: Baudrillard on Ma rx / / Diacritics. 1985 . N 15 (2). P. 5 4 -
65.
Vine R. The Ecstasy of Jean Baudrillard / / New Criterion. 1989. N7 . P. 39 -48 .
Ward S. C . In the Shadow of the Deconstructed Metanarratives: Baudrillard, Latour
and the End of Realist Epistemology / / History of Human Sciences. 1994 . N 7 (4)P. 7 3 -
94.
Watt S. Baudrillard’s America (and O urs?): Image, Virus, Catastrophe / / Moder­
nity and Mass Culture. Eds. J. Naremore and P. Brantlinger. Bloomington: Indiana
University Press, 1991. P. 135 -157 .
Watt S. Beckett By Way of Baudrillard: Toward a Political Reading of Beckett’s
Drama j I Myth and Ritual in the Plays of Samuel Beckett. Ed. К . H. Burkman. Ruther­
ford (NJ): Fairleigh Dickinson University Press; L.: Associated University Presses, 1987.
P. 103 -123 .
Welchm an J. C. Art and America: Remarks on the Later Baudrillard / Modernism
Relocated: Towards a Cultural Studies of Visual Modernity. L.: Allen & Unwin, 1995.
P. 233 -247 .
W em ick A . Jean Baudrillard: Seducing God / / Post-secular Philosophy: between
Philosophy and Theology. Ed. Ph. Blond. L .; N. Y . : Routledge, 1998.
Wem ick A . Po st-Ma rx : Theological Themes in Baudrillard’s America / / Shadow
of Spirit: Postmodernism and Religion. Eds. Ph. Berry and A . W emick . L .; N. Y . :
Routledge, 1992. P. 57 -71 .
345


Wheeler E. A . Bulldozing the Subject / / Postmodern Culture. 1991. Vol. 1. N 3 .
(http://jefferson.village.virginia.edu/pmc/text-only/issue.591/wheeler.591)
Wilcox L. Baudrillard, DeLillo ’s Wh ite Horse, and the End of Heroic Narrative
/ / Contemporary Literature. 1991. N32 (3). P. 346 -365 .
Willett C. Baudrillard, After Hours, and the Postmodern Suppression of Socio-
Sexual Conflict / / Cultural Critique. 1996. N34 . P. 143-161 .
Wilson S. From Barthes to Baudrillard: Art History, Criticism and the
«Philosophes» in France / / Art Criticism since 1900. Ed. M . Gee. Manchester: Manch­
ester University Press; N. Y .: St. Martin’s Press, 1993. P. 218 -236 .
Zerilli L. M . - G . A process without a subject: (Simone de Beauvoir and Julia Kris-
teva on maternity) / / Signs. 1993. Vol. 18. NO (december 21). P. 111 -135.
Zurbrugg N. Baudrillard, Modernism and Postmodernism / / Economy and Society.
1993. N22 (4). P. 482 -500 .
Zylberberg J., Baudrillard J. Masses et postmodernit6. P., 1986.


ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ
Августин А. 267
Адорно Т. 51, 53, 134, 135, 197, 211
Альтюссер JI. 9
Арендт X . 24
Аристотель 42 , 72
Арто А. 6, 7, 285
Арье Ф. 50
БадьяЖ.7
Байяр К. 269
Баландье Ж . 138, 220
Барт Р. 6, 8, 11, 29, 30, 39, 42-44, 69,
75, 89, 98, 162, 166, 182, 183, 193, 200,
202, 205, 214, 218, 219, 221, 234, 236,
237, 243-245, 280-282, 306, 309
БатайЖ.6,7,23,68,83,85,87,88,148,
223, 253-255, 266, 279, 285, 286, 290,
291, 294
Бахтин М . 201, 202
Беккет С. 16
Беньямин В. 6, 24, 206, 291
Беркли Дж. 83
Берроуз У . 310
Бланшо М . 138, 187
Богард У. 24
Бодлер Ш. 6
Борхес X . JI. 6, 59, 79, 246
Боттинг Ф. 268
Бретон А . 233, 234
Брехт Б. 7, 24
Будда 13
Бурдьё П. 37, 42, 43, 50, 52, 108, 139,
140, 190, 271, 278
Вайян Р. 5
Валентин 270
Василид 272
Веблен Т. 90
Вейс П. 7
Верник Э . 268
Вирилио П. 11, 252
Витгенштейн JI. 213
Вулф К. 13
Гваттари Ф. 8, 44, 45, 58, 65, 83, 103,
151, 167, 169, 170, 174, 191, 242, 260,
278, 284, 293, 297, 320
Гегель Г.В .Ф . 7, 23, 33, 44-46, 57, 91,
93, 122, 123, 128, 140-142, 144, 148-
155, 157, 158, 162, 265, 286, 321
Гейн М. 24
Геноско Г. 268, 290
Глюксман А . 11, 310
Госс Ф. Г. 246
Грякалов А. А . 8
Гуссерль Э. 29, 41, 46, 65
Дебор Г. 8, 283, 284
Декарт Р. 119, 196, 225
Декомб В . 149, 210
Делёз Ж. 7, 11, 29, 38, 43, 52, 55, 58,
63, 65, 66, 68, 71-73, 86, 102, 103, 123,
127, 149, 151, 169, 170, 173, 174, 179,
185, 189, 191-193, 216, 229, 262, 271,
278, 284, 293, 295 -299, 320
Деррида Ж . 41 -43, 45, 53, 70, 71, 121,
150, 185, 187, 192, 193, 215, 222, 230,
231, 299, 300-302
Дианова В. М . 33
Дильтей В. 305
Дисней У. 22, 257
Домаль Р. 5
Дюшан М. 66, 237
Жарри А. 5, 57, 58, 60, 63-66, 154 179
241
ЖюльяЖ. 18
Зенкин С. Н. 27, 28, 43, 68, 76, 182 281
293
Зонтаг С. 16, 17, 249
Иллич И. 123
347


Ипполит Римский 269
Иригарай Л. 192, 193
Ириней Лионский 269, 270
Кант И. 7, 57, 82, 106, 173, 321
Кассирер Э. 152
Касториадис К . 28
Келлнер Д. 4, 22, 23, 38, 47, 56, 57, 96,
262, 290, 312
Кершо Б. 24, 25
Клейн И. 189, 238
Клоссовски П. 7, 68, 83, 267, 290
Кожев А. 46, 68, 93, 122, 123, 141, 142,
148-156, 158, 210, 265, 266, 282, 286
Кокто Ж . 139
Колесников А. С. 34, 311
Кофман С. 192, 193
Кралечкин Д . 30
Кристева Ю . 182, 192-194, 201, 202,
214-216, 218, 221, 223, 224
Крокер А. 24
Кузнецов В. 31, 68
Култер Дж. 12, 21, 25, 105, 129, 225,
300, 311
Кейли А. 59
Лакан Ж . 4, 52, 82, 102, 122, 131, 152,
156, 185, 186, 191, 202, 213; 223, 226,
286-289, 320
Лебон Г. 84, 133
Лебьюс В. 127
ЛевиБ.-А. 11, 14, 310
Леви-Строс К. 3, 29, 33, 40 -45 , 52, 74,
76, 91, 150, 202, 216, 220, 224, 275, 301,
319
Левин Ч. 23, 24, 254
Левинас Э. 71, 300
Леконт Р.-Ж. 5
Ле Руа Ладюри Э . 92, 277
Лефевр А. 8, 284
Ливоне Ф. 3, 58, 246, 285, 297, 299, 303
Лиотар Ж.-Ф . 7, 11, 44, 52, 141, 227,
284, 295-297, 305, 322
Лотринже С. 11, 12, 15
Лукач Д. 23, 24
Лукреций 68, 72
Маду Ж.-П . 267
Маклюен М. 36, 61, 78, 92, 125, 166, 167,
197, 199, 206 -208, 210, 213, 237, 249,
273, 288, 289-292 , 309
Малларме С. 66
Мамардашвили М. К . 46
Мани 269, 277
Маньковская Н. Б. 32, 69, 73, 227
Марков Б. В. 13, 27, 51, 213, 292
Маркс К. 7, 10, 23, 24, 31-33, 47-49, 59,
84, 88, 100, 101, 147-149, 159, 161, 169,
197, 206, 209, 215, 225, 261, 271, 282,
290, 291, 294, 297, 298, 315, 319
Маркузе Г. 51, 168, 211
Меррин У. 18, 22, 136, 290
Мерло-Понти М . 148
Минк А. 18
Мосс М. 7, 91, 244, 285
Нанси Ж.-Л . 138, 190
Новалис 272
Норрис К . 17, 82
Норрис Т. 24
Ницше Ф. 6, 7, 23, 52, 70, 105, 108, 190,
206, 265, 266, 285, 295, 322
ОжеА.7
Ортега-и -Гассет X . 86
Оруэлл Дж. 11, 15, 263
Панвиц Р. 266
Пети Ф. 14, 50, 53 -56 , 176, 242, 243, 252,
254, 257-259, 294
Петровская Б. 28, 190
Планк М. 55
Платон 72, 73, 83, 150, 244, 303, 309
Постер М. 10, 11
Пруст М. 40, 102
Райх В. 298
Раджан Т. 25, 267
Рикёр П. 255
Россе К. 11
Рыклин М. 20, 214, 243, 244, 297, 299,
313
Рембо А. 6
Самарская Е. А . 8, 28, 138
Сантамария У. 268, 269
СартрЖ.-П . 33, 45, 86, 87, 176,294
Саруп М. 23
Симон Волх в 270
Скотт Д. 25
Смит Дж. 268, 269, 277
Соллерс Ф. 7, 214
Соссюр Ф. де 36, 42, 44, 49, 66, 97, 98,
100, 201, 216-218 , 222, 225, 237
Стоун О. 310
Сэйд Э. 15
Те Д. 9, 64-66
Тейлор П. 24
Трубецкой Н. С. 40, 74, 83, 106
348


Уайлд О. 19
Уайт Л. А. 152
Уилер Э. 12, 18, 119
Уиллис Э.-М . 244
Уорхол Э . 12, 231
Уэльбек М. 23, 116
Фернандес М . 257
Феррони В. В. 28, 29
Флориан Т. 25
Фосс П. 268
Франс А . 294
Фрейд 3. 46, 47, 102, 149, 185, 186, 191,
193, 194, 225, 286-288, 297, 308, 320
Фрэзер Дж. 142
Фуко М. 4, 7, 11, 18, 24, 29, 34, 43, 44, 45,
62, 65, 76, 118-120, 122, 123, 127, 128,
149, 150, 166, 184, 192, 211, 228-230,
278, 292-298, 305
Фукуяма Ф. 258, 264 -266
Фуре В. 31, 32, 46, 321
Хабермас Ю. 10, 46, 119, 197, 322
Хайдеггер М. 7, 23, 24, 42, 52, 63, 65,
66, 69, 120, 135, 148, 251, 252, 286
ХаррисИ. Л. 24
Харт К. 15
Хегарти П. 23
Хоркх аймер М. 134, 135
Цурбруг Н. 269
Чолоденко А . 26
Шапиро Дж. 10,
Шпенглер О. 5, 318
Эдип 101, 102, 185
Эко У. 43, 44, 197, 202-205, 223
Энгельс Ф. 7, 169, 319
Юрков С. В. 29, 30
Якобсон Р. 201, 223
«Tel Quel» 52, 98, 214, 215, 223


ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ
Абсурд 29, 30, 176, 233, 240, 282, 306
Авангард 8, 34, 227
Альбигойцы 268, 269
Американизм 12
«Анти-Эдип» 103, 151, 154, 169, 262
Антропология 24, 25, 47, 48, 50-53, 111,
159, 160, 175, 204, 319, 320
Барокко 39, 76
Безумие 117, 118-120, 250
Берклианство 68
Бессмертие 121, 177
Бессознательное 86, 96, 101-104, 109,
151, 152, 160, 162, 168, 169, 172, 173,
190, 220, 225, 255, 287-289, 295, 298
Бинаризм 44
Биологизм 61, 305
Благодать 113, 270
Бог 59, 62, 63, 73, 79, 80, 112, 117, 128,
138, 144, 159, 173, 222, 223, 238, 246,
264, 267, 271, 272, 275, 277
Бытие 16, 30, 42, 54, 65-66, 69, 72, 83,
93, 121, 135, 154-157, 164, 169, 192,
193, 195, 224, 229, 256, 267, 270, 271,
275, 276, 302, 304
«Вечное возвращение» 73, 163-165
Виртуальное 81, 261, 309
Власть 24, 28, 31, 51, 61 -63, 66, 73, 76,
80, 92, 94, 99, 108, 109, 112, 121, 122,
125, 127-129, 131, 133, 137-143, 146,
147, 184, 185, 191-194, 200, 205, 222,
250, 251, 253, 255, 264, 265, 267, 293 -
298, 308, 314
Война 9, 14, 15, 23, 104, 146, 147, 154,
198, 199, 210, 249, 251, 258, 260, 262,
264, 265, 310, 317
Воля 128, 133, 135, 159, 170, 175, 297
Воображаемое 18, 37, 80, 102, 103, 114,
122, 129, 138, 152, 156, 190, 194, 206,
223, 225, 235 -237 , 281, 282, 284, 288,
293, 309, 310
Вызов 53-55, 59, 77, 101, 126, 128, 129,
132, 139, 146-148, 191, 194, 209, 268,
273, 274, 307, 311, 312, 314, 315
Вытеснение 47 , 53, 98, 102, 104, 195, 223
Габитус 108
Генетика 79, 202, 249
Гермафродитизм 194
Гиперлогика 52, 143,
Гиперкапитализм 117
Гиперпроизводство 194
Гиперпространство 80
Гиперреальность 10, 13, 25 , 80, 82, 99,
256, 208, 234, 235, 291, 297
Гиперсимуляция 131, 143, 194
Глобализация 18, 19, 146, 147, 260, 314,
315
Гностицизм 83, 266, 268, 269, 271, 272,
274-276
Господин 117, 122, 128, 132, 140 -142 ,
144, 145, 149-153, 156-159, 164, 195,
265, 300
Грамматология 214, 300
Гротеск 29
Гуманизм 56, 109, 177, 281, 301, 304
Дар 49, 59, 74, 86, 91, 94, 99, 103, 105,
123, 139-141, 146, 150, 152, 219, 228,
244, 274, 300
Деконструкция 44, 45, 50, 53, 56, 94, 95,
106, 205, 213, 216, 218, 223, 258, 262,
289, 299, 300, 301, 305, 311
Демократия 75, 107, 109, 111, 112, 116,
125, 259, 265 -267, 284, 315, 316
Денотация 39, 42, 69, 98, 234, 280
Деньги 110, 128, 161, 188, 205, 206, 215,
251
Детерминизм 22, 23 , 78, 143, 145, 225
350


Диалектика 50, 53, 72, 73, 85, 100, 132,
138, 142, 149, 150, 151, 198, 206, 213,
224, 225, 242, 256, 278, 296, 304, 313
Диалогизм 202
Дискурс 30, 33, 41, 47, 48, 55, 62, 89, 90,
96, 100, 106, 107, 117, 122, 124, 130,
145, 167-169, 177, 179, 191, 194, 200 -
202, 205-207 , 215-219, 221, 224, 233,
240, 245, 284, 287, 288, 293, 295 -297,
306
Диссенсус 58
ДНК 78, 79, 99, 124, 127, 174, 207
Дуализм 161, 255, 256, 269, 276
Дуальность 56, 163, 255, 256
Душа 28, 33, 85, 122, 179, 181, 195, 225,
255, 274, 275, 277, 287, 288
Желание 10, 36, 41, 55, 92, 93, 96, 101,
102, 104, 115, 129, 132, 140, 141, 145,
146, 149-165, 171, 174, 180, 181, 184-
193, 196, 205, 228, 236, 241, 247, 260,
295, 296, 298, 299
«Заба ст овка событий» 13, 257, 263, 274
Зло 18, 24, 32, 55, 56, 80, 146, 164, 165,
177, 250, 251, 253-256, 263-272, 276,
277, 281, 285, 315, 318
Игра 20, 54, 57, 67, 82, 87, 94, 98, 105,
107, 126, 162, 163, 165, 174, 184, 191,
193, 205, 207, 213, 217, 226, 230-232 ,
236, 242, 243, 286, 298, 301, 306 -308
Идеализм 22, 53, 79, 97, 98, 104, 217,
228, 290
Идентичность 73, 121, 131, 164, 174,
176, 177, 187, 189, 196, 237, 243, 275
Изделие 63, 74, 75, 86, 135, 150-152, 167,
189, 206, 220, 291
Иконоборцы 80, 138
Иллюзия 16, 17, 53, 55, 57, 79 -81 , 114,
121, 146, 147, 174, 190, 206, 207, 239,
240, 242, 252, 254, 259, 264, 272, 296,
309, 310
Имплозия 26, 144, 207, 257, 258
Индивид 12, 62, 87, 89, 91 -93, 98, 102,
107-109, 111, 113-115, 122, 123, 127,
128, 133-135, 140, 142, 149, 150, 152,
153, 162, 163, 167-174, 176-182, 184,
185, 187, 188, 205, 210, 211, 220, 223,
225, 230, 231, 237, 255, 265, 266, 287,
295, 314
Индукция 58
Интернет 18, 25, 27, 210, 264, 315
Искусство 12, 15, 16, 21, 23, 24, 32, 33,
39, 59, 60, 65, 66, 138, 192, 227-245,
247, 249, 250, 253, 286, 309
Ислам 146, 147
Истина 16, 17, 28, 29, 55, 57, 81, 83, 118-
120, 123, 132, 135, 156, 157, 169, 173,
181, 183-185, 187, 192, 193, 198, 199,
210, 234, 264, 273, 281, 298, 306
Капитал 31, 48, 60, 61, 95, 99, 100, 101,
103, 104, 113, 117, 118, 123, 124, 126,
132, 137, 138, 140-142, 145, 147, 163,
169, 179, 180, 188, 219, 223, 261, 271,
272, 283, 295, 298, 299, 307, 308, 310
Капитализм 10, 28, 109, 117, 119, 123,
135, 143, 169, 259, 287, 307
Кастрация 47, 70, 161, 185-187, 191,
194, 273
Клон 62, 175, 176
Код 39, 52, 78, 79, 99, 100, 118, 127, 139,
141, 161, 173, 174, 188, 201, 203-205,
234, 236, 288, 296, 298
Комму низм 123, 138, 146, 147, 258, 259,
319
Коммуникация 26, 39, 41, 53, 74, 81, 96,
125, 134, 175, 197, 198, 200-210, 214,
215, 217, 219, 222, 224, 234, 235, 250,
273, 290, 291, 293, 317
«К онец истории» 13, 27, 36, 151, 153,
237, 260, 262, 264 -266, 286, 293
«Ко нец света» 13
Коннотация 39, 44, 48, 69, 85, 90, 98, 99,
149, 150, 159, 162, 170, 171, 179, 204,
205, 227, 234, 244, 280, 295, 302, 304
Консенсус 58, 97, 98, 133, 231
Копия 72, 73, 208, 228, 230
Лингвистика 39, 44, 49, 52, 56, 217 -220,
223-225, 237, 319
Личность 28, 131, 133, 140, 168, 170, 265,
272, 319
Логос 42, 185, 192, 274, 300
Мана 91, 159
Манихейство 256, 267-269, 276, 277
Маоизм 215, 321
Марксизм 9-11 , 22, 23, 31, 35, 38, 47, 48,
50, 77, 83, 84, 105, 148, 149, 198, 211,
213, 215, 225, 269, 272, 278, 280, 298,
312, 319
Масса 51, 62, 130-133, 143, 207, 208
Материализм 53, 225
Материя 53, 87, 110, 269, 271, 275, 308
«Матрица» 23, 24, 308-310
351


Машина 45, 63, 70, 80, 132, 139, 151, 154,
174, 175, 236, 248, 260-262, 290, 298
Медиа 25, 31, 60, 61, 100, 197-200, 205,
209-211 , 226, 257, 258, 260, 272, 273,
282, 290
Медицина 122, 182, 250, 293
Мёртвые 101, 119-122
Метанарратив 12, 45, 319, 322
Метафизика 5, 22, 36, 41, 43 -45 , 50, 57,
58, 63 -67, 75, 76, 78, 83, 96, 106, 135,
160, 162, 165, 171, 197, 202, 213, 219,
223, 240, 244, 249, 268, 276, 301, 321,
322
Милитаризм 19
Миф 30, 31, 41, 42, 48, 57, 70, 75, 77, 79,
89, 91, 97, 104, 106, 109, 111, 112, 114 -
116, 124, 135, 159, 162, 167, 171-173,
234, 235, 256, 263, 271, 275, 280 -282,
305-307
Мифология 30, 38 -40 , 42, 47, 48, 116,
135, 149, 151, 161, 169, 181, 191, 198,
212, 216, 219, 223, 243, 266, 275, 278,
280-282, 305, 306, 314, 316
Мода 4, 7, 39, 75, 100, 125, 139, 179, 182 -
185, 187, 196, 227, 231, 232, 234, 236,
237, 282, 287, 314, 319,
Модель 8, 70, 72, 73, 77, 79, 80, 86, 88,
91, 96, 98, 99, 103, 115, 117, 124, 126,
130, 131, 148, 161, 163, 168, 170, 171,
177, 180, 182-184, 188, 189, 193, 198,
201, 202-204, 207, 214, 215, 218, 219,
221, 235, 237, 252, 256, 264, 265, 267,
291, 295,
«Молчаливое большинство» 130, 131,
143, 207, 266, 273, 276, 291
Наличность 41
Нарратив 44
Нарциссизм 171, 179, 185, 187, 188, 196,
209
Насилие 33, 35, 37, 52, 78, 114-117, 134,
137-139, 141, 144, 185, 188, 192, 199,
207, 222, 243, 254, 264
Наслаждение 39, 108, 111, 114, 116, 141,
159, 162, 171, 174, 180, 184, 191, 192,
196, 219 -222, 298
Нацизм 146, 252
Негативность 56, 115, 133, 134, 142, 143,
147, 190, 224, 286
Негация 142, 150, 152, 157, 159
Неомарксизм 47
Неопределённость 54, 57, 82, 99, 132,
133, 176, 191, 296
Нигилизм 53, 54, 2X2, 268, 269
Обмен 16, 23, 24, 26, 29, 30, 31, 35, 39-
42, 45, 48-50, 54, 57, 59, 61, 74, 75,
79, 80, 83-85, 88, 90, 91, 93-96, 98-
106, 109, 114, 121-129, 135-143, 150 -
153, 162, 168, 169, 173, 180-184, 186,
188, 189, 197, 200, 201, 207, 218-221,
235, 238, 242, 244, 248, 254, 259, 265,
273, 286-288, 294, 307, 317
Обсценность 209
Общество 5, 8, 10, 11, 17, 18, 20, 22, 26,
28, 31, 35, 36, 39, 46, 47, 50, 51, 74, 75,
79, 84-87, 89-92, 96, 98, 101-129, 132,
134, 136, 138, 140-142, 144, 145, 150,
152, 155, 156, 159, 164, 165, 168, 169,
170-172, 176, 179, 181, 183, 190, 192,
194, 195, 198-200, 209, 215, 219-221,
225, 232, 235, 236, 239, 247, 249-251,
254-258 , 261 -263, 265, 268, 271, 273,
275, 280, 283-285, 287-290, 293, 295,
307, 308, 315, 318, 321, 322
Объектальность 54, 245
Означаемое 30, 75, 76, 78, 79, 95 -98,
100-102, 108, 130, 143, 160, 167, 183,
186, 189, 198, 201, 203, 206, 215 -225,
227, 229-231, 234 -237 , 281, 300, 301
Означающее 10, 45, 66, 71, 75, 77, 91,
93, 95 -98 , 100-102, 130, 143, 160, 162,
167, 183, 185, 186, 189, 192, 201, 206,
215-220, 222 -227 , 231, 234, 236, 237,
243, 273, 275, 281, 286, 300, 301
Онтология 42, 68, 97, 301
Оргия 13, 246, 247, 260
Отчуждение 28, 30, 50, 109, 130, 134,
177, 209, 243, 284, 289, 290, 309
«Паноптикон» 127
Пароксизм 54
Патафизика 5-7, 52, 57-59, 62, 64-67,
240, 258, 322, 323
Письмо 4, 31, 42, 52, 191, 192, 205, 214,
215, 219, 230, 280, 291, 301, 312, 313
Платонизм 29, 68, 72, 73, 97
Послежитие 121, 122, 140
«Проклятая доля» 53, 253-255, 262,
285, 286
Пролетариат 103, 130, 137, 144, 145,
147, 284, 298
Психоанализ 56, 101, 102, 104, 289
Подавление 17, 117, 137, 139, 168, 181,
183, 184, 237, 272, 295, 296, 298
Подделка 27, 39, 74 -77, 80, 236, 250
Подручность 40 , 69
Пол 171, 172, 181-183, 185, 186, 188,
190-192, 194-196, 237, 270, 275
352


Политика5, 9, 25, 27, 39, 100, 111, 124,
125, 133, 145, 208, 214, 228, 236, 248-
251, 254, 255, 257, 296, 316
Постмодернизм 4, 17, 22, 23, 64, 119,
216, 227, 266, 268, 269, 278, 311, 322
Постструктурализм 23-25 , 36, 194, 262,
282
Потлач 85, 86, 90, 91, 132, 255
Потребление 10, 13, 23, 24, 28, 31, 35,
39,47,48,53,60,71,82,85,87-94,96,
98, 103, 106-116, 118, 132, 137, 141-
143, 151, 152, 157, 167, 168, 170, 171,
173, 179-181, 198, 199, 208, 231, 232,
255, 268, 273, 280, 282, 284, 285, 287,
288, 301, 305, 315
Потребность 10, 39, 41, 47, 49, 50, 62, 69,
83, 87-94, 97, 98, 101, 103, 106, 108,
109, 111-115, 135, 138, 149-152, 155,
159, 162, 169-173, 178, 181, 182, 189,
202, 211, 216, 228, 241, 265, 266, 282,
288, 305, 307, 315
Природа 13, 26, 32, 35, 36, 46, 69, 72,
75, 76, 78, 81, 86, 88,89, 100, 101, 105,
106, 110, 118, 119, 122, 135, 138, 144,
147, 151-153, 155, 157, 158, 169, 170,
183, 187, 192, 193, 211, 217, 222, 229,
232, 234, 235, 271, 272, 274, 276, 281,
282, 285, 288, 307, 192
Производство 9, 27, 28, 39, 40, 43, 47,
48,55,56,70,74,76-80,82,83,85,87,
91-96, 99-101, 103, 105, 108, 109, 111-
115, 117, 118, 125, 129, 133-135, 137,
138, 151-153, 156, 161, 163, 165, 167,
169-171, 175, 188, 194, 195, 197, 198,
206, 208, 214, 215, 218-220, 237, 238,
248, 272, 283, 287, 288, 290, 291, 295,
296-298 , 301, 305, 312, 315
Прозрачность 14, 65, 91, 145, 165, 172,
194, 210, 211, 226, 228, 233, 235, 250,
254, 274, 294, 309
Пролиферация 55, 104, 191, 309
Просвещение 14, 134, 135, 304, 313
Психоанализ 8, 31, 38, 46, 47, 53, 56,
101-104, 149, 161, 191, 195, 202, 225,
286-289 , 296, 298
Пустота 13, 28, 33, 55, 65, 71, 81, 119.
125, 129, 130, 135, 155, 187, 227, 239,
I? ’ 247>251, 257, 258, 260, 270, 274,
о14
103>109, 117, 122, 128, 132, 140"
1,:’ ,144>145, 149-153, 156-159, 1б4>
175, 195, 300
адикальность 54
Различение 42, 73, 98, 113, 130, 135, 185,
225, 231, 270, 271, 300
Расизм 119, 133
Растрата 87, 94, 255, 285
Реальное 15, 74, 81, 82, 102, 104, 114,
122, 129, 138, 152, 195, 198, 206, 211,
235, 237, 282, 288, 293, 296, 310
Реальность 4, 15, 26, 28, 29, 43, 44, 52 -
57, 59, 68, 70, 71, 73, 75, 78-83, 86, 87,
96-105 , 116, 122, 124, 129, 131, 141,
143, 147, 153, 155, 156, 159, 160, 163,
166, 67, 169, 173, 185, 187, 190, 191,
193, 198, 199, 203, 204, 206, 208, 210,
213, 216-218, 220, 225, 231, 232, 235-
237, 240, 242, 243, 245, 249, 252, 260,
262, 263, 266, 268, 271, 272, 275, 280,
281, 283, 288, 290, 293, 295, 297, 299 -
301, 304, 305, 307-309 , 311, 312, 314,
317, 322
Реверсивность 31, 56, 105, 106, 136, 187
Революция 9, 35, 39, 74, 77, 99, 103, 114,
117, 123, 124, 131, 133, 136-138, 142-
144, 152, 163, 164, 174, 190, 191, 195,
197, 200, 210, 214, 221, 222, 224, 234,
237, 259, 290, 299, 310
Регрессия 16, 189
Реклама 18, 60, 108, 125, 179, 207, 208,
238, 240
Религия 48, 161, 275
Релятивизм 53, 65
Ренессанс 76, 229
Репрезентационизм 34, 41, 44, 301
Репрезентация 16, 41, 73, 78, 82, 130,
143, 214, 215, 218, 240, 242, 243, 255
референдум 125, 130, 200, 206
референт 17, 29, 96 -98 , 130, 131, 213,
217, 222, 224, 300
Референциализм 56
руссоизм 50
рынок 49, 74, 85, 92, 105, 112, 180, 188,
228, 239, 247, 249, 259, 317
Свобода 69, 111, ИЗ, 115, 124, 142, 144,
152, 158, 169, 172, 175, 177, 190, 209,
233, 234, 245, 253, 254, 258-260 , 265,
316-318
Сексуальность 36, 86, 87, 171, 175, 180,
181-184, 186-196, 236, 238, 248, 249,
258, 275, 294-297, 304
Семиология 8, 49, 51, 52, 97, 202, 214,
215, 223, 228, 229
Семиотика 25, 31, 39, 44, 66, 98, 205,
213-217, 225
353


Серия 65, 71, 77, 102, 126, 144, 167, 218,
230, 231, 236
Символ 49, 74, 92 , 102, 126, 129, 170,
185, 196, 207, 223, 238, 248
Символический обмен 13, 23 , 24, 26, 29,
31, 35, 42, 45, 48-50, 57, 59, 80, 84-
106, 110, 121-123, 135-137 , 141, 150-
153, 181, 182, 184, 189, 193, 200, 203,
218, 220, 221, 237, 265, 273, 286, 294,
307
Символическое 47, 52, 81, 84, 85, 98, 99,
102-104, 121, 122, 131, 132, 139, 152,
167, 181, 189, 217, 221, 288, 289
Симулякр 4, 16, 20, 27 -30, 32, 35, 39,
44, 59, 61, 62, 68-83, 99, 110, 124, 128,
137, 152, 153, 164, 167, 183, 187, 195,
206, 207, 210, 227, 234, 235, 242, 245,
252, 260, 262, 267, 271, 272, 274, 275,
294, 296, 300, 304, 306, 309, 314
Симуляция 22, 23, 25, 27, 29, 30, 35, 39,
44-46, 51, 52, 59, 69, 73-83, 96, 98-100,
104, 110, 117, 125, 126, 130, 131, 137,
138, 142, 145, 150, 153, 163-166, 183 -
188, 191, 193, 200, 206, 208, 211, 219,
227, 235-240, 245, 248, 256, 261, 267,
271-273, 287, 288, 293-297 , 299, 301,
304-309, 311, 323
Сингулярность 65, 134, 146, 147, 165,
166, 170, 171, 174, 176, 210, 243, 299,
301, 318
Ситуационизм 8, 16, 278, 283, 284
Скептицизм 64, 82, 268
След 71, 185, 196, 300
Смерть 9, 24, 52, 56, 62-64, 98-100, ЮЗ-
106, 117, 119-123, 129, 138 -143, 147,
148, 152, 156-159, 162, 166, 167, 171,
177, 178, 190, 199, 219, 222, 223, 234,
243, 244, 250, 253, 257, 274-277, 288,
289, 295, 305, 311
Снятие 32, 152, 155, 156, 189, 205, 275,
286, 316
Соблазн 24, 26, 28, 33 -36 , 80, 82, 129,
154, 159, 161-164, 176, 187, 188, 191 -
195, 225, 226, 228, 245, 273, 288, 293,
300, 301, 304, 308, 321
Солипсизм 53
Сопротивление 23, 132, 136, 143, 147,
148, 296, 309, 313
Социальное 11, 26, 31, 32, 37, 50, 51, 60,
107, 128, 130, 132, 143-145, 163, 208,
257, 259, 280, 299, 320
Социология 5, 11, 26, 31, 37, 48, 50, 51,
125, 139, 225, 278, 312
Спасение 51, 66, 101, 108, 111, 113, 156,
179, 199, 201, 267, 292
«Стадия зеркала» 131, 175, 177, 243
Стоимость
— меновая 49, 54, 90, 93-100, 110, 116,
151, 159, 160, 162, 173, 182, 186, 188 -
190, 200, 201, 209, 215, 218, 228, 262
— п отребительная 10, 40, 49, 50, 88, 89,
90, 93 -101 , 103, 106, 107, 132, 137,
138, 143, 151, 152, 160, 162, 172, 173,
182, 189, 190, 195, 206, 220, 270, 271,
282, 291, 307
— символическая 48, 200
Стоицизм 54
Структурализм 7, 8, 25, 28, 31, 38, 40 -43 ,
45, 47, 106, 149, 204, 225
Субстантивизм 40, 45, 211, 276, 278, 280
Субстанция 43, 44, 72, 76, 85 -87 , 89, 125,
128-130, 160, 161, 174, 176, 211 ,218 ,236 ,
272, 288, 296
Субъект 16, 20, 22, 29, 32, 41, 46, 49 -51, 53,
54, 56, 70, 72, 81, 82, 91-93, 98, 100-102,
107, 109, 119, 121, 128, 130, 131, 144, 149,
152, 154, 160, 162, 164-180, 184, 186-189,
200, 202, 207, 208, 214, 217, 221, 223-225,
230, 231, 233, 240 -243, 264, 266, 275, 276,
282, 287, 301, 305, 306, 312
Субъективность 8, 36, 82, 83, 164, 165,167,
169, 190, 231, 233, 241, 242, 284
Счастье 110, 111, 115, 164, 165, 180, 265,
315
Сюрреализм 7, 65, 233, 234
Танатос 162
Телевидение 23, 26, 92, 199, 207, 208, 210,
248, 252, 272
Телеология 32, 215
Тело 21, 61, 63, 69, 72, 78, 86, 92, 121, 122,
131, 160, 167, 169-171, 174-176, 179-191,
193, 195, 208, 225, 237, 249-251, 254, 267,
277, 287-289, 292, 295, 298, 299
«Теоретическое насилие» 35, 37, 38, 52
Террор 117, 142, 207, 263, 264, 276
Терроризм 14, 18, 35, 127, 133, 134, 136,
142-144, 146, 147, 201, 249-251, 255, 263,
268, 276
Техника 31, 63, 65, 66, 77, 78, 94, 127, 132,
135, 177, 182, 206, 250, 263, 291
Технократия 76
Технологсия 39, 76, 92, 116, 135, 164, 175,
199, 241, 259, 291, 292, 309, 314, 315
Товар 48, 49, 51, 88, 89, 94 -97 , 100, 112,
117, 140, 160, 161, 173, 175, 186, 189, 215,
217, 238, 240, 255
354


Транскультура 27
Трансполитика 145, 249
Транссексуальность 191, 195, 196, 248, 249
Трансцендентность 50, 53, 55, 275, 278
Трансэкономика 27, 104, 105, 248
Трансэстетика 227, 237, 248, 249
Труд 77, 88, 100, 101, 108, 110, 117, 118,
121,123 ,137 -142 , 150, 157-159, 161, 184,
215, 233, 303, 304
Университет 6, 8 -10 , 13, 19, 25, 112, 278,
304, 310
Утопия 51, 85, 122, 195, 219, 224, 228, 247,
257, 259, 309
Фаллос 61, 70, 101, 103, 184-186, 189, 191 -
194, 275
Фаллологоцентризм 185, 192
Фаллоцентризм 70, 185
Фантазм 6, 13, 53, 70, 73, 78, 79, 104, 105,
107, 110, 112, 122, 131, 162, 167, 177, 182,
190, 198, 220, 221, 233, 234, 237, 247, 287,
309
Фантастика 6, 52, 217, 249, 262, 263
Фашизм 132, 194
Фекальность 110
Феминизм 192, 193
Феноменология 40, 42, 45, 46, 57, 65, 89,
149
Фетишизация 48 , 159, 184, 186, 271
Фетишизм 48, 51, 159-161, 186
Финализм 56, 173
Фонология 74
Форма 25, 30, 32, 33, 42, 44, 55, 56, 58,
70, 76, 77, 85, 86, 88, 97 -100 , 105, 106,
108, 109, 113, 114, 117, 120, 122, 125, 126,
128-132, 134-138, 143, 145, 146, 155, 160,
161, 163-165, 167, 169, 172, 173, 176, 180,
182, 184, 186, 188, 189, 193-195, 198-200,
203, 205-210, 213, 214 ,216 -219 , 221, 229,
231, 232, 234, 235, 238, 240, 243, 245-247,
249,252 , 254, 255, 264, 265 ,268 , 270-272,
281, 284, 291, 300, 306
Форма -знак 94, 95, 96, 291
Форма-това р 47, 94, 95, 96
Формализм 135
Фотография 20, 241-245, 264, 282
Фрейдизм 31, 47, 278, 287, 299
Фрейдомарксизм 284, 299
Фрустрация 71, 185
Функционализм 48, 233, 234
Шизоанализ 45 , 58, 184, 242, 260, 267,
298,
Эксплуатац ия 95, 108, 109, 115, 118, 146,
168, 179, 200
Экстаз 82, 209, 223, 235, 239, 240
Энергия 70, 78, 129, 130, 132, 138, 144, 151,
164, 177, 235, 250-255 , 267, 269, 275, 285,
297, 298, 317
Энтроп ия 55, 203, 259
Эпистема 29, 45, 293, 294
Эрос 162, 181
Эротика 180, 188
Эстетика 5, 12, 32, 33, 187, 194, 227, 228,
233, 234, 236 -238 , 242, 248
Эстетизм 12, 22, 242
Этнология 90, 275, 293, 319
Язык 6, 30, 38-42, 44, 59, 64, 66, 75, 89,
93, 100, 102, 123, 125, 190, 192, 201, 202,
204, 213, 214, 216, 218 -224, 226, 229, 231,
279, 284, 287, 290, 301


ОГЛАВЛЕНИЕ
В вед е ни е ...................................................................................................................................
3
Глава 1. «Теоретическое насилие»: основания радикального м ы шления___
37
Разлом I. Пат афизика....................................................................................................
58
Глава 2. Онт ология симуля кра ........................................................................................
68
Глава 3. Сим волический об ме н........................................................................................
84
Глава 4. С истем а симуляции как невозможность социально го ..........................
107
Глава 5. Революция и т ерр ориз м....................................................................................
136
Разлом II. Гегель..............................................................................................................
148
Глава 6. Соблазн и проблематика ж е л а ни я ...............................................................
154
Глава 7. Конец сингулярности и критика политэкономии суб ъек та ..............
166
Глава 8. Конец сексуального: реквием т е лу ...............................................................
179
Глава 9. Mediu m is M e s s ag e ..............................................................................................
197
Глава 10. Стра тегия Бодрийяра в зеркале с ем ио т и к и.........................................
213
Глава 11. Трансэстетика: искусство в эпоху тотальной с имул яц ии ................
227
Глава 12. После оргии, или К а к существовать в состоянии исчезновения. .
246
Разлом III. Гностицизм..................................................................................................
266
Глава 13. Бодрийяр и стратегии X X в е к а ...................................................................
278
Бодрийяр и Б а р т ............................................................................................................
280
Бодрийяр и Деб ор ..........................................................................................................
283
Бодрийяр и Б а т а й..........................................................................................................
285
Бодрийяр и Л а к а н ..........................................................................................................
286
Бодрийяр и М а к л ю е н ..................................................................................................
289
Бодрийяр и Фу ко ............................................................................................................
292
Бодрийяр и Д е лё з .................. .......................................................................................
297
Бодрийяр и Д ерр ид а ............ .......................................................................................
299
Заключение .............................................................................................................................
303
Сочинения Ж а н а Бо дрий яр а ..........................................................................................
324
Биб лиогр аф ия.........................................................................................................................
331
Именной у к аз а т е ль........................ ........................................................................................
347
Предметный у к аз а т е ль................ .......................................................................................
350


Научное издание
Александр Владимирович Дьяков
ЖАН БОДРИЙЯР:
СТРАТЕГИИ «РАДИКАЛЬНОГО МЫШЛЕНИЯ»
Редакт ор Н. Ю . Смирнова
Обложка художника Е. А . Сол ов ьевой
Верстка Е. М . Воронковой
Подписано в печать 10.01.2008. Формат 6 0 x90 1/i6-
Бумага офсетная. Печать офсетная. Уел. печ. л. 22,5.
Уч-изд. л. 27,5. Тираж 800 экз. Заказ No 12
Издательство СПбГУ.
199004, С.-Петербург, В .О ., 6-я линия, 11/21
Тел. (812) 328-96 -17; факс (812) 328-44 -22
E-mail: editor@unipress.ru
www.unipress.ru
По вопросам реализации обращат ься по адресу:
С.- Петербург, В. О ., 6-я линия, д. 11/21, к. 21
Телефоны: 328-77 -63, 325-31 -76
E- mai l: post@unipress.ru
Типография Издательст ва СПбГУ.
199061, С.- Пе тербург, Средний пр., 41


Издательство С.-Петербургского университета
предлагает
учебники,
учебные
пособия,
научную
и научно-популярную литературу по
истории,
экономике,
психологии,
философии,
филологии,
языкознанию,
естественным и точным наукам
студентам, преподавателям, научным сотрудникам, а также
учителям, школьникам — всем, кому интересен мир книги.
Книги можно
приобрести в магазинах Издательства,
а также через отдел реализации:
199034, С.-Петербург, 6 -я линия В. О ., д. 11/21, к. 21
Телефоны: 328-77 -63, 325-31 -76
E-mail: post@unipress.ru


Широкий выбор научной, образовательной, справочной
литературы в объединенной книготорговой сети
«Книги университетских издательств»
в Санкт-Петербурге:
Книготорговая сеть Издательства СПбГУ
Магазин No 1 «Vita Nova»:
Университетская наб., 7/9
Тел. 328-96 -91;
E-mail: vitanova@it13850.spb.edu
Филиал No 2:
Петродворец, Университетский пр., 28
Тел . 428-45-91
Филиал No 3:
В. О ., 1-я линия, 26
Тел . 328-80-40
Филиал No 5:
Петродворец, Ульяновская у л ., 1
(физический факультет)
Филиал No 6 «АКМЭ»:
В .О ., Менделеевская линия, дом. 5
(здание исторического и философского факультетов)
Филиал No 8:
Университетская наб., 11
(в холле филологического факультета)
Книжный магазин «Александрийская библиотека»
Наб. р. Фонтанки, 15 (здание РХГА)


«Книга-почтой»
Наша служба «Книга—почтой» предлагает широкий ассортимент
научной и учебной литературы по всем университетским дисциплинам.
Вы можете заказать как вышедшую, так и готовящуюся к изданию
литературу более чем 100 издательств Москвы и Санкт-Петербурга.
Информацию о новинках этих издательств можно найти в газете
«Книжное обозрение» (подписной индекс: 50051). Мы работаем с
частными лицами и организациями.
Условия оплаты — в зависимости от региона и выбора клиента.
•
СНГ, дальнее и ближнее зарубежье — только
предоплата (отправка книг заказной корреспонденцией).
•
Россия — наложенный платеж или предоплата по
выбору клиента.
В соответствии с заказом мы комплектуем ценные бандероли весом
до 2 кг. В сумму оценки входит примерно 30% от стоимости
заказанных книг на почтовые расходы. Отправка книг осуществляется
в течение месяца после получения заказа.
E-mail: post@unipress.ru
Подробнее — на нашем сайте
www.unipress.ru


Мой интеллектуальный путь
не предполагает никакой аккумуляции,
никакой глобальной конечной цели,
а значит, строго говоря, вовсе
не является эволюционным п роцесс ом . . .
А* /wav/у ж е для меня характерно это
почти патологическое стремление
забывать, стирать из памяти,
элиминировать то, что мне
наиболее дорого.
Ж. Бодрийяр