А. И. УЁМОВ
ИСТИНА
И ПУТИ
ЕЕ ПОЗНАНИЯ
ИЗДАТЕЛЬСТВО
ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
Москва 1975

ш
У32
Уёмов Авенир Иванович.
У32 Истина и пути ее познания. М., Политиздат,
1975.
88 с. с ил. (Философ, б-чка для юношества).
10502—030
*079(02)-75186-75 Ш
Заведующий редакцией А. И. Могилев
Редактор С. Л. Воробьев
Младшие редакторы
Ж. П. Крючкова и В. С. Молчанова
Художник Е. П. Суматохин
Художественный редактор Г. Ф. Семиреченко
Технический редактор Л. К. Уланова
Сдано в набор 22 июля 1974 г. Подписано в печать 25 сентября 1974 г.
Формат 70 X 108V32. Бумага типографская № 2. Условн. печ. л. 3,85. Учет-
но-изд. л. 3,77. Тираж 100 тыс. экз. А 00223. Заказ № 3710. Цена 11 коп.
Политиздат. Москва, А-47, Миусская пл., 7.
Ордена Ленина типография «Красный пролетарий».
Москва, Кшснопролетарская, 16.
© ПОЛИТИЗДАТ, 1975 г.

I. ЧТО ТАКОЕ ИСТИНА?
Наивный ответ и к чему он ведет
Не каждый увлекается фотографией,
не каждый любит домашних животных,
не каждый хочет выяснить тайны атомного
ядра. Но что такое Истина, Добро,
Красота, Справедливость — интересует всех.
Особенно живо этот интерес проявляется
в молодости, когда нужно определить свое
место в жизни.
Все перечисленные понятия связаны
друг с другом. И все же вопрос об истине
и путях ее постижения стоит на первом
3

месте. Вне ответа на него любые высказывания о Добре,
Красоте и Справедливости будут иметь произвольный
характер.
Но что есть истина? На известной картине художника
Ге изображен римский чиновник, прокуратор Иудеи Пон-
тий Пилат, который задает этот вопрос Иисусу Христу.
Нас не интересует здесь тот смысл, который
вкладывали авторы евангельской легенды в вопрос о том, что есть
истина. Мы будем понимать его как требование
философского анализа понятия истины. При этом
мы вынуждены будем отвлечься от других понятий, к
которым можно вернуться после того, как станет понятным,
что такое истина, то есть в результате философского
анализа истины.
Не для всех, вероятно, очевидна необходимость в таком
анализе. Кажемся, что каждый человек способен отличить
истину от лжи и этого ему достаточно. Возьмем такие
утверждения:
Вода в море соленая.
Вода в репах не соленая.
Вода кипит при 100° С.
Волга впадает в Каспийское море.
Истинность этих утверждений ни у кого не вызывает
сомнения, так же как очевидна ложность, например,
таких суждений:
Москва расположена на берегу Балтийского моря.
Ласточки живут в реке.
Всякий, кому хочется узнать, истинно или ложно то или
иное утверждение, легко может это сделать, сравнив его с
тем, что есть на самом деле. Казалось бы, здесь и
проблемы никакой нет. Подобный взгляд характерен для людей,
специально не занимающихся философией. Среди
философов он известен под названием наивного реализма.·
Нетрудно понять, почему он называется реализмом:
люди в этом случае исходят из признания реальности суще-
4

ствования того, что они воспринимают в окружающем их
мире. Что же касается прилагательного «наивный», то оно
означает, что такой реализм не является обоснованным,
что люди не задумываются над тем, насколько правомерен
указанный подход, а просто исходят из него как из чего-то
само собой разумеющегося.
Однако даже в очень простых случаях можно заметить,
что этот реализм требует определенных уточнений. Далеко
не всегда истинность какого-то положения легко проверить
его сопоставлением с тем, что «есть на самом деле». В
повести Марка Твена «Том Сойер за границей» Том вместе со
своим другом Геком Финном летит на воздушном шаре над
Соединенными Штатами Америки. Гек Финн внимательно
смотрит вниз, сопоставляя свои наблюдения с картой.
Вскоре он убеждается, что карта «врет», поскольку на
карте разные штаты окрашены в разные цвета, а «на самом
деле» их цвет один и тот же — зеленый.
«Да неужто ты воображаешь, что каждый штат в
природе такого же цвета, как на карте?
— Скажи-ка, Том Сойер, для чего, по-твоему,
существует карта? Ведь она сообщает нам о фактах?
— Разумеется.
— Ну а как же она может сообщать нам о фактах, если
она все врет?
— Ох ты, болван несчастный! Ничего она не врет.
— Нет, врет.
— Нет, не врет.
— Ну ладно, если она не врет, тогда, значит, все
штаты разного цвета. Что ты на это скажешь, Том Сойер?»
Здесь трудность возникла даже несмотря на то, что
Гек имел возможность наблюдать, что есть «на самом
деле».. Но далеко не всегда то, что есть «на самом деле»,
можно легко установить. Возьмите, например, вопрос,
который в свое время привлек внимание Н. Г.
Чернышевского: «Благо или зло дождь?» Ответить на него не так
2 А. И. Уемов
5

просто.. Сказать, что дождь — благо, будет неверно, так как
что хорошего в дожде, который не дает высушить сено?
Но нельзя дождь считать и злом, ибо без дождя трава не
выросла бы. Приходится делать оговорки: дождь — зло в
одних условиях и благо — в других.
Древнегреческий философ Гераклит (ок. 530—470 гг.
до н. э.) спрашивает о морской воде: чистая она или
грязная, пригодна для питья или нет? Здесь, казалось бы,
вопрос более ясен, чем с дождем: морская вода — горькая, для
питья не годится. Однако морские рыбы обходятся без
пресной воды. Поэтому Гераклит высказывается осторожно:
морская вода чистейшая и грязнейшая. Рыбам она
пригодна для питья и целительна, людям же для питья не
пригодна и вредна.
Казалось бы, вторая часть утверждения Гераклита
истинна безо всяких оговорок: морская вода для питья не
пригодна. Но, побывав на Балтийском море, вы не станете
утверждать это с прежней уверенностью. Поезжайте
весной к Черному морю, в Одессу. Вы опять-таки сможете
напиться морской воды, и с вами ничего не случится.
Скажете, здесь «не типичная» морская вода. Хорошо, будем
говорить о типичной, нормальной морской воде. Сотни лет
во флотах всех стран морякам запрещалось пить морскую
воду. Люди гибли от жажды посреди океана воды. Но вот
французский врач Ален Бомбар один, на резиновой лодке,
переплыл океан и доказал на опыте, что морскую воду
человеку пить можно.
Как видим, вопрос об истине не так прост, даже если
речь идет о таком частном вопросе, как пригодность для
питья морской воды. А есть вопросы и посложнее.
Тем, кто читал в журналах и газетах отзывы критиков
и зрителей на различные кинофильмы, театральные
постановки, хорошо известно, как непохожи иногда бывают
мнения об одной и той же кинокартине, постановке или
только что вышедшей книге. Может быть, для выяснения
6

истины в этих случаях следует произвести подсчет числа
сторонников разных точек зрения: где больше сторонников,
там и истина?
Именно таким образом — количественно, через мнение
большинства — и пытались некоторые философы
определить понятие истины. Однако стоит только вспомнить о
том, что еще сравнительно недавно большинство людей
были убеждены в существовании нечистой силы, домовых
и ведьм, чтобы усомниться в достоинствах количественного
способа выявления истины. В свое время атеистов были
считанные единицы среди миллионов людей, глубоко
веривших в сотворение мира богом. Но это, как мы знаем,
отнюдь не означало, что истина была на стороне болыпин-
ствд.
Можно ли различить истину и ложь?
Послушаем лжеца, который говорил правду
Мы видим, что точка зрения «наивного реализма»
встречается с большими трудностями. Эти трудности
приводили многих мыслителей к подозрению о том, что
истины вообще не существует. Обосновывая эту точку зрения,
они не только ссылались на различие мнений по одному и
тому же поводу, но и приводили аргументы чисто
логического характера. От древних греков дошла до нас история
о критянине Эпимениде, сказавшем как-то, что все
критяне — лгуны. Если это высказывание истинно, то есть
действительно все критяне — лгуны, то Эпименид, будучи
критянином, лжет, и, следовательно, его высказывание о
критянах ложно. Получается, что, допустив истинность
высказывания Эпименида, мы должны констатировать его
ложность, а тем самым в определенном смысле стирается
граница между истиной и ложью.
Однако в той форме, в какой изложен здесь тезис
Эпименида, он довольно легко разрешим, стоит только допу-
7

стить, что существуют критяне, которые иногда лгут, а
иногда говорят правду,— что вполне правдоподобно.
Куда сложнее ситуация, связанная с той
разновидностью знаменитого «парадокса лжеца», которую придумал
Эвбулид. Эвбулид утверждал, что то, что он сейчас
говорит, — ложь. Если это правда, то есть если он говорит
истину, то это означает, что он говорит ложь, а если то, что
он говорит,— ложь, это означает, что он говорит истину. И
здесь нам не поможет предположение о том, что Эвбулид
иногда говорит истину, а иногда — ложь. Ведь речь идет
об одном, конкретном, данном высказывании.
Чтобы ликвидировать всякую двусмысленность,
перефразируем высказывание Эвбулида следующим образом:
Высказывание, записанное в этой рамке, ложно.
Если это высказывание истинно, то, если ему же и
верить, оно оказывается ложным, а если оно ложно, то,
значит, верно то, что оно утверждает, то есть высказывание
истинно.
Как же быть? Рассказывают, что древнегреческий
философ Диодор Кронос, будучи не в силах решить этот
парадокс, от огорчения скончался. Другой философ — Филипп
Косский, пытавшийся разобраться в парадоксе, не перенес
неудачи и кончил жизнь самоубийством.
«Парадокс лжеца» сформулирован две с лишним
тысячи лет тому назад, литература об этом парадоксе
накоплена огромная. Итальянец Риветти Барбо написал
солидный том, анализируя мнения, высказанные на протяжении
всего лишь нескольких десятилетий. Мы пишем маленькую
книжку и поэтому ограничимся самым главным. В
последнее время большим авторитетом пользуется мнение
известного американского логика А. Тарского (р. 1902 г.),
8

который считает «парадокс лжеца» вообще неразрешимым
в рамках обычных, так называемых естественных языков:
русского, немецкого, польского и т. д., поскольку все эти
языки настолько богаты по своим выразительным
средствам (и, кроме того, сам синтаксис естественных языков
столь неопределенен), что в них можно сформулировать
предложения самого экстравагантного вида. Для того
чтобы избежать парадокса, Тарский предлагает перейти к
более бедным выразительным средствам, специально
построенным логическим языкам, с помощью которых можно
якобы устранить семантическую многозначность понятий.
Истина объективная, абсолютная и относительная
Трудности, которые, как мы видели, возникают в
связи с определением понятия истины, часто приводили
философов к так называемому релятивизму: кому, как кажется,
так оно и есть на самом деле. То есть истина у каждого
своя, и, таким образом, общей, объективной истины не
существует вообще. Подобные мнения высказывались уже в
глубокой древности, однако параллельно с релятивизмом
существовала и богатая традиция утверждения
объективности истины. В IV в. до н. э. Аристотель сформулировал
материалистический тезис об объективности истины:
«...прав тот, кто считает разделенное — разделенным и
соединенное — соединенным, а в заблуждении — тот, мнение
которого противоположно действительным
обстоятельствам... Надо иметь в виду — не потому ты бел, что мы
правильно считаем тебя белым, а < наоборот > — потому, что
ты бел, мы, утверждающие это, правы».
Таким образом, согласно Аристотелю, истина не
зависит от мнений отдельных людей, она существует
объективно.
Определение Аристотеля в настоящее время обычно
называется семантическим определением истины (семан-
9

тика — наука об отношении языковых выражений к внея-
зыковой действительности), поскольку истинность
высказывания здесь определяется соответствием данного
высказывания с тем, что лежит вне языка. Сущность
семантического определения истины А. Тарский выражает следующей
схемой: «Высказывание «Р» истинно тогда и только тогда,
когда Р». Если вместо символа Ρ взять конкретное
высказывание, например, «снег идет», то получим:
«Высказывание «снег идет» истинно тогда и только тогда, когда снег
идет».
На первый взгляд кажется, что такое определение мало
что дает: в одной его части повторяется то, что сказано в
другой. Однако это не так. Разница между левой и правой
частью определения весьма существенна. В левой части
имеется в виду предложение, а в правой — объективное
положение дел. Сущность определения заключается в
том, что истинным предложение признается только в том
случае, если оно соответствует объективному положению
дел.
Определение Аристотеля предполагает объективность
истины. Однако оно не раскрывает само понятие
объективности. Это было сделано В. И. Лениным в работе
«Материализм и эмпириокритицизм». В. И. Ленин называет
объективной истиной такое содержание человеческих
представлений (знания), «которое не зависит от субъекта, не
зависит ни от человека, ни от человечества...» 1.
Это определение нельзя понимать так, что под истиной
понимается сама природа, поскольку природа существует
объективно. Речь идет о содержании человеческого знания,
а не о природе. Вне знания невозможно ставить вопрос об
истине. Истинна не природа, а наши знания о природе,
например, знание о том, что природа существовала до
человека, что человек познает и переделывает природу и т. д.
В. И. Ленин. Палн. собр. соч., т. 18, ,стр. 123.
10

Объективность истины является ее важнейшей
характеристикой. Но диалектико-материалистическая
концепция истины не сводится к констатации ее объективности.
В рамках этой концепции один из принципиальных
вопросов — это проблема соотношения в истине моментов
абсолютного и относительного.
В. И. Ленин отмечает, что проблема истины содержит в
себе два основных вопроса: «1) существует ли объективная
истина» и «2) Если да, то могут ли человеческие
представления, выражающие объективную истину, выражать ее
сразу, целиком, безусловно, абсолютно-или же только
приблизительно, относительно?» 1
Те трудности, которые были показаны в связи с
критикой наивно-реалистической точки зрения, свидетельствуют
о том, что истины, с которыми мы встречаемся в науке и в
повседневной деятельности, носят относительный характер.
По мере развития науки каждая из тайих истин
уточняется, конкретизируется, выясняются границы ее
применимости. Вспомним высказывание «вода в море соленая»
и те ограничения, конкретизации, уточнения, которые
понадобилось ввести, чтобы это, казалось бы, банальное
положение было справедливым. «Вода в реках не соленая».
Однако и речная вода представляет собой раствор
различного рода солей, и в этом смысле она «соленая». «Вода
кипит при 100° С»,— многие альпинисты и
путешественники, уверенные в безусловности этой истины, испытали
много затруднений, пытаясь сварить картошку в бурно
кипящей воде: высоко в горах, оказывается, вода кипит не
при 100° С, как на равнине, а всего лишь при 80° С. «Волга
впадает в Каспийское море». А почему не Ока? Ведь Ока
до соединения ее с Волгой у Горького длиннее Волги. Так
что, быть может, логичнее считать, что Ока впадает в
Каспийское море, а Волга — в Оку?
1 В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 18, стр. 123.
И

Мы не приводим примеров более сложных — из области
физики, химии или биологии, где, кажется, не осталось ни
одного положения, истинность которого не была бы
подвергнута сомнению, в том числе и таких, которые раньше
считались абсолютными истинами.
Но значит ли это, что понятие абсолютной истины
бессмысленно? Нет, не значит.
Для того чтобы выяснить смысл этого понятия,
рассмотрим тенденции развития некоторых истин
относительных.
О форме Земли в разное время думали по-разному:
«Земля имеет форму лепешки»; «Земля имеет форму
барабана»; «Земля — шар»; «Земля — геоид». Эволюция
познания, как правило, идет таким образом, что каждое
следующее положение так или иначе связано с.предыдущим,
уточняя, конкретизируя его. В Древней Греции одни
философы полагали, что Земля походит на лепешку, которая
плавает в реке, называемой Океан, другие считали Землю
похожей на барабан. После путешествия Магеллана стало
общепринятым мнение, что Земля —- шар. Новая точка
зрения не уничтожала интуицию предшествовавших ей:
и у шара, и у лепешки есть нечто общее: то и другое
округло, ни там, ни здесь нет острых углов. Модель
«Земля — шар», более адекватная, чем предыдущие
модели, оставляла в себе их главную идею. Дальнейшие
исследования показали, что Земля — не совсем шар. В
результате точных измерений выяснилось, что расстояние
между полюсами меньше, чем расстояние между
противоположными точками экватора, и, таким образом, Земля
как бы сплюснута по оси N — S. Это открытие не
опровергло полностью точку зрения, что Земля шарообразна.
Глобусы до сих пор моделируют нашу планету как шар
именно потому, что новая точка зрения только уточнила
старую, а не отбросила ее. Таким образом, в новой истине
всегда^ есть нечто от старой, которая, как говорят фило-
12

софы, сохраняется «в снятом виде». В диалектическом
материализме это фиксируется в положении о том, что
абсолютная истина складывается из относительных.
Если внимательно проанализировать различные точки
зрения по тому или другому вопросу, то чаще всего
выясняется, что каждая из спорящих сторон отражает какой-то
момент абсолютной истины: каждая точка зрения
представляет собой относительную истину, в которой содержится
зерно истины абсолютной. Трудность в том, что мы не
знаем, в чем состоит это зерно в каждом конкретном случае.
Относительность истины никоим образом нельзя
отождествлять с ее субъективностью. Истина относительна
потому, что она неполна, приблизительна, но отнюдь не
потому, что именно так, а не иначе, думать кому-то нравится
больше.
Иными словами, относительные истины, как и
абсолютная, являются объективными в том смысле, что в них есть
такое содержание, которое не зависит от познающего
человека и человечества. Смешение субъективности и
относительности порой приводило некоторых философов к очень
грубым ошибкам в оценке важнейших достижений
современного естествознания. Им казалось абсурдным, что в
теории относительности, разработанной Эйнштейном,
размеры тел и даже время зависят от той системы
отсчета, в которой рассматриваются эти свойства. Некоторые
усматривали в этом вопиющий субъективизм. Однако мы
на каждом шагу сталкиваемся с относительностью, живем
в мире относительности, и это не кажется нам
субъективизмом. Никто не удивляется, что на вопрос: «Каково
расстояние до Москвы?»—нельзя ответить, не зная «системы
отсчета», не уточнив тех отношений, в системе которых
рассматривается в данном случае Москва; по отношению
к городу Иванову это расстояние одно, а по отношению к
Одессе другое. Расстояние относительно, однако оно
объективно.
3 А. И. Уемов
13

Из сказанного следует, что истина содержит и момент
абсолютного, и момент относительного. Абсолютная
истина складывается из истин относительных. Чем больше
будет собрано относительных истин о предмете, тем ближе мы
подойдем к абсолютной истине о нем; однако никакая,
сколь угодно обширная, совокупность относительных истин
ни на каком этапе познания не дает нам абсолютную
истину.
Возможно ли мгновенное постижение истины?
Сказанное выше определяет общую стратегию
постижения истины. Если бы истина существовала в качестве
абсолютной, данной сразу и навечно, то и познать ее можно
было бы сразу. С религиозной точки зрения так и
получается. Бог снисходит к избранному им человеку и сразу
сообщает истину, истину абсолютную, в последней
инстанции. Этот путь познания называется откровением и
является настолько несовместимым с научными методами, что
остается за рамками нашего рассмотрения.
Впрочем, не только религия говорит о возможности
мгновенного постижения истины. Сущестует целый ряд
философских идеалистических систем, теория познания
которых так или иначе допускает ее непосредственное
усмотрение. Характерен в этом отношении древнегреческий
философ Платон (ок. 427—347 гг. до н. э), по имени
которого все направление идеализма в истории философии
В. И. Ленин называл «линией Платона». Платон считал, что
человек «во плоти и крови» не может сразу узреть истину.
Но возможность такого познания он не отрицал. Путь,
предложенный Платоном, следующий. Когда-то, до своего
воплощения в телесной форме, человеческие души
пребывали в особом сверхчувственном мире идей. В этом мире
души могли непосредственно созерцать истину и обладали
целостным знанием. Воплотившись в человеческую форму,
14

душа потеряла эту способность. Однако кое-что она
помнит. И задача учителя сводится к тому, чтобы пробудить
эти воспоминания. Познание, по Платону,— это
вспоминание.
Другой путь непосредственного постижения истины,
так называемое интуитивное познание, в XIX в. связан с
именем немецкого философа-идеалиста Шопенгауэра.
Шопенгауэр не отрицал правомочности разума и научного
познания, но отводил науке второстепенную роль по
сравнению с интуицией. Научный поиск, по его мнению, так
или иначе базируется на первоначальной интуиции,
значит, зависит от нее, подчинен ей. Кроме того, интеллект в
конечном счете познает не сами вещи, не их идею, а только
отношения вещей. Иначе и быть не может, считает
Шопенгауэр, потому что интеллект, разум служит практике,
направлен на удовлетворение практических интересов.
Другими словами, интеллект, наука не бескорыстны и поэтому
не могут дать подлинного знания. Свободно от корысти
только незаинтересованное чистое созерцание. Таков,
например, взгляд на мир художника. Художественное
воззрение, опирающееся на интуицию, может дать, в отличие от
научного, целостное видение истины.
В конце XIX — начале XX вв. взгляды Шопенгауэра
развивал по-своему французский интуитивист Анри
Бергсон. Защищая преимущества интуитивного познания, он
ссылался, в частности, на инстинктивное поведение
насекомых (Бергсон рассматривал инстинкт как разновидность
интуиции). В некоторых случаях оно прямо-таки
поразительно. Так, маленький навозный жук кладет яйцо у входа
в подземную галерею, прорытую определенным видом пчел.
Личинка жука долго подстерегает самца пчелы при выходе
из галереи, садится на него верхом и катается до тех пор,
пока не получает возможность пересесть на самку. Когда
последняя снесет яйца, личинка жука перебирается
сначала на яйцо, потом прогрызает себе дорогу внутрь яйца,
15

обеспечивая себя, таким образом, сразу и домом, и
пропитанием.
Еще более удивительны, отмечает Бергсон, способности
так называемых парализаторов. Чтобы накормить свое
многочисленное потомство, насекомым нужно запасти
большое количество мяса — пауков, жуков, гусениц. Чтобы это
мясо не испортилось, его нужно как-то законсервировать.
Но консервных заводов у насекомых нет. Нет — и не
нужно. Ибо насекомые обладают «знаниями» по поводу
консервации, до которых нам, людям, далеко. Некоторые осы,
например, безошибочно отыскивают нервные узлы паука или
гусеницы и делают молниеносный укол. Жертва
парализуется, утрачивая способность к передвижению, и тем не
менее она остается живой. Ее мясо не портится. Теперь
можно откладывать яички прямо в живое тело, и молодые
личинки будут обеспечены вкусным, свежим мясом жертвы,
которая вынуждена терпеть все время, пока ее выедают.
Самое интересное то, что насекомые-парализаторы
учитывают устройство нервной системы своей жертвы. Так,
сколия, нападающая на личинку жука, колет ее в одной точке,
где сконцентрированы двигательные узлы,— укол других
узлов мог бы вызвать смерть. Сфекс, нападающий на
сверчка, колет его три раза, соответственно парализуя три
центра, каждый из которых управляет движением одной пары
ножек. Аммофил колет 9 раз, поражая 9 нервных центров
гусеницы. Потом он еще жует ее головку, но так, чтобы не
умертвить, а только вызвать паралич. v
Насекомые, утверждал Бергсон, постигают истину
сразу — как только родились. И разуму этого не понять. Разум
имеет дело с познанием отношений. На проникновение в
суть вещей способен лишь инстинкт. Человеческая
техника при всем своем могуществе не способна на то, что
легко делает насекомое. И это потому, что человеческая
интуиция уступает интуиции осы. Бергсон советует не
доверять разуму и больше полагаться на интуицию, которая
16

у человека, уступая в известном смысле интуиции
насекомых, все же превосходит его разум, поскольку «разум
характеризуется органическим непониманием жизни».
Практическая деятельность людей опровергает
концепции идеалистов. Мы сейчас знаем неизмеримо больше того,
что знали древние греки. И это вовсе не потому, что у нас
было больше времени «вспоминать» истину. Платон и его
ученики не смогли бы «вспомнить», как выглядит
обратная сторона Луны и каково устройство атома, не говоря
уже о том, что они не могли бы «вспомнить» о тех
событиях, которые происходили после их смерти. Насекомое
действительно в чем-то превосходит человека, но
превосходство человека — в значительно большем. Человек
превосходит насекомых прежде всего своим умением
приспособиться к быстро меняющимся условиям среды, чего
нельзя сказать о насекомых, поведение которых почти
целиком предопределяется их наследственностью.
Однако главное преимущество человека — в его
способности к творчеству, к созданию нового. «Паук совершает
операции, напоминающие операции ткача, и пчела
постройкой своих восковых ячеек посрамляет некоторых
людей-архитекторов. Но и самый плохой архитектор от
наилучшей пчелы с самого начала отличается тем, что, прежде
чем строить ячейку из воска, он уже построил ее в своей
голове... Человек не только изменяет форму того, что дано
природой; в том, что дано природой, он осуществляет
вместе с тем и свою сознательную цель...» 1
Бергсон, как мы видели, рассматривал интуицию с
точки зрения инстинкта, противостоящего разуму. И это,
конечно, делает его интуитивизм легко уязвимым. Но
значит ли это, что понятие интуиции, как таковое,
бессмысленно? Конечно, нет, если взглянуть на дело с позиций
материалистической диалектики. Обобщая самые различ*-
1 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 23, стр. 189.
17

ные понимания интуиции, Mbi замечаем, что все они так
или иначе сходятся на фиксации момента
непосредственности в процессе познания. И в этом — их рациональное
зерно. В самом деле: ведь не всегда же в процессе
познания мы проделываем, каждый раз заново, весь путь от
исходных данных через ряд ступеней к результату.
Зачастую промежуточные ступени опускаются, и мы
принимаем решение непосредственно от исходных данных. Именно
в этом смысле часто говорят об интуиции врача, летчика,
шофера, которые бывают вынуждены принимать решения
молниеносно, не осознавая того, как и почему они выбрали
это решение. Но эта интуиция не имеет мистической
подоплеки, в ней нет ничего таинственного, она не противостоит
разуму. Напротив, такая интуиция является в некотором
роде следствием предшествующей работы разума по
обобщению результатов опыта. Недаром чем богаче опыт, тем
богаче интуиция. Таким образом, с точки
зрения-материалистической диалектики, интуиция важна как
характеристика элемента непосредственности в познании, которое
представляет собой единство противоположностей
чувственного (непосредственного) и рационального (опосред-
ственного). Интуиция, таким образом, не враждебна
рассудку, а диалектически взаимодействует с ним в процессе
познавания человеком мира.
Зачем познавать истину?
Часто можно слышать утверждение, что истину
познают ради нее самой, независимо от практической пользы
познания. Так ли это? Несомненно, процесс познания
истины доставляет глубокое удовлетворение. Не зря
древнегреческий философ Демокрит говорил, что доказательство
теоремы он предпочел бы персидскому престолу. Но можно
ли вообще говорить о «чистом» познании, независимом от
практического его значения? Думается, что нет. Познание,
18

конечно, имеет свою логику и не всегда непосредственно
связано с теми или иными актуальными потребностями
практики. Оно может опережать практику настолько, что
воспринимается как «чистая» деятельность разума,
имеющая цель в самой себе. И в какой-то мере так оно и есть.
Если бы познание ориентировалось только на выполнение
практических заказов сегодняшнего дня, оно оказалось бы
несостоятельным с наступлением завтра. Напротив,
деятельность разума, еще недавно казавшаяся бесполезной,
замкнутой в себе, на новых исторических рубежах вдруг
обнаруживает свое в высшей степени практическое
значение. Перед человечеством возникают принципиально новые
задачи, и оказывается, что для их разрешения оно уже
располагает стройной и глубоко продуманной теорией.
Таким образом, спор о «чистом» познании истины или
познании «утилитарном» — спор надуманный, основанный
на внеисторическом подходе к проблеме.
Основой и целью познания является практика.
Рождение познания из практики зафиксировано даже в
названиях отдельных наук. Так, «геометрия» означала
первоначально «измерение земли». Главной целью астрономии
была разработка методов ориентировки человека в пустыне
или на море.
Потребности нарождающейся промышленности
вызвали развитие механики, физики, химии в эпоху
Возрождения. Однако те потребности в развитии науки, которые
имели место в прошлом, несравнимы с теми, которые
характерны для настоящего времени. Если раньше
промышленность, сельское хозяйство, транспорт могли развиваться
в известной мере независимо от науки, то сейчас
невозможно сделать ни шагу в развитии любой отрасли
народного хозяйства без соответствующих научных
исследований.
Наука становится непосредственной производительной
силой.
19

II. ЭТАПЫ ПОЗНАНИЯ ИСТИНЫ
С чего начинается познание истины?
Не обманывают ли нас чувства?
Начало познания связано с
чувственным восприятием. Чувственное
восприятие — источник познания. Если бы человек
чувственно не воспринимал мир, он
ничего не мог бы познать в нем.
Принято считать, что у человека пять
видов ощущений. Каждому из них
соответствует определенный орган: зрению —
глаз, слуху — ухо, осязанию — кожа, вку-
20

су — язык,- обонянию — нос. Но на самом деле органов
чувств у человека больше. Кроме перечисленных пяти
органов чувств, воспринимающих сигналы непосредственно
из окружающей среды, есть еще органы (рецепторы),
фиксирующие' движение отдельных частей тела и состояние
внутренних органов. Они расположены в глубине тканей,
дыхательных путей, в стенках желудка и т. д. Через все
эти органы чувств в наш мозг в каждый отдельный момент
поступает огромный поток информации. Однако
значительная часть этой информации не доходит до нашего
сознания, ее присутствие не переживается нами психически,
мы ее не ощущаем. В здоровом состоянии человек не
чувствует, например, как функционируют его внутренние
органы. Все процессы в них регулируются автоматически.
И только в случае резкого нарушения нормы мы можем
психически пережить или чувство боли, или удушье и
т. п.— сигнал того, что воаможнорти автоматического
регулирования организма иотерпайы.. Элементарные акты
психического переживания информации различных
органов чувств носят название ощущений. Ощущение — это
простейший этап процесса познания. Через ощущение мы
узнаем об отдельных свойствах, качествах предмета.
Мы ощущаем тепло, слышим шум, чувствуем все
предметы, ощущаем запах и т. д. Все это — отдельные
ощущения. Соединив их в своем сознании в комплексы, мы
получаем то, что называется восприятием, т. е. информацию о
предмете в целом как о некоторой совокупности свойств,
каждое из которых отражается в ощущении. Мы ощущаем
звук, цвет, кислое, сладкое, а воспринимаем море, дерево,
Одесский маяк.
Более сложной формой чувственного образа является
представление — воссоздание образа предмета в памяти.
В нашем воображении может воссоздаваться образ моря,
маяка и т. п., в то время когда мы и не видим их перед
собой (если, конечно, мы видели их раньше или если у
21

пас есть другая основа для представления — описание,
картинка, схема).
Итак, ощущение, восприятие и представление
составляют чувственную ступень познания.
Но дает ли чувственное познание истину? Не
обманывает ли оно нас? Этот вопрос обсуждали уже
древнегреческие философы. Некоторые из них были убеждены, что
наши чувства всегда точно и полно отображают
окружающий мир: каким мы воспринимаем предмет, таков он и
есть на самом деле. Они говорили, например, что Солнце
величиной с медный таз, потому что именно таким оно нам
кажется.
Легко убедиться, что подобный оптимизм мало
оправдан. Мы едем в поезде или идем пешком. На небе — Луна,
и кажется, что она сопровождает нас: куда мы, туда и она,
как бы быстро мы ни шли. Так сообщает нам о поведении
Луны наше восприятие, мы привыкли к этому и не
удивляемся. Но один мой знакомый, семилетний мальчик,
усмотрел (и не без основанця) противоречие в поведении
Луны: она «идет» одновременно в разные стороны.
Каждый уверен, что Луна идет за ним. Кто же прав? Чье
восприятие отображает истину? Трудно представить, что все
правы и что Луна на самом деле перемещается во всех
направлениях. Если же предположить, что истину
отображает кто-то один, то как найти этого человека?
Другой пример. Фигура человека на расстоянии
кажется меньше, и чем дальше от нас он уходит, тем меньше он
кажется. Изменяется ли рост человека на самом деле?
Поверить в это так же нельзя, как и в то, что Луна «бежит»
одновременно с нами то в одну, то в другую сторону.
Могут сказать, что эти примеры вызовут удивление лишь у
детей. Однако они удивляют и взрослых, не потерявших
способности удивляться. Ученые-психологи всерьез
занимаются исследованием иллюзий восприятия, потому что
это очень важно для понимания механизмов постижения
22

истины. Если два отрезка одинаковой длины обозначить
стрелками противоположного направления, то один из них
обязательно будет казаться короче. Платье с
продольными полосами делает человека тоньше, а с поперечными —
полнит. Это всегда учитывают женщины, выбирая
материал для платья. Из двух рядом стоящих автомобилей
красный кажется ближе к нам, чем серый.
Выходит, что на ощущения сами по себе не всегда
можно положиться. Как же быть?
Может быть, все дело в том, что у человека мало
органов чувств и поэтому его чувственное познание так
несовершенно?
...Перед нами маска монгольского бога войны Жаме-
рана. На его устрашающем, украшенном черепами лице
мы видим не два, а три глаза. По-видимому, по
представлениям средневековых монголов, три глаза давали
возможность скорее постичь истину, чем два. Древнегреческое
мифическое существо Аргус изображалось с сотней глаз.
Современный человек два своих глаза усиливает во
много раз, используя микроскопы, телескопы и другие
приборы, которые позволяют ему видеть лучше и дальше не
только трех, но даже сотни таких глаз, какие у него есть.
Приборы не только усиливают наши чувства, но и дают
нам как бы дополнительные органы восприятия. Так, мы не
можем ощущать электрическое или магнитное поле;
приборы позволяют нам это сделать. С помощью приборов мы
узнали, как ориентируется в воздухе слепая летучая мышь,
что и на Солнце есть пятна, что рыбы издают звуки и т. д.
Однако расширение и усиление аппарата нашего
чувственного восприятия само по себе все же не решает
рассматриваемую познавательную проблему полностью. В
конечном счете любой прибор человек может использовать
лишь с помощью тех же глаз, ушей и т. д., и если они его
обманывают, то, будучи стократно усилены, может быть,
в сто раз больше и обманут?
23

Мышление и его основные формы
Обратим внимание на то, что даже в повседневной
жизни люди, как правило, вовсе не исходят из того, что в
окружающем мире все на самом деле так, как им кажется. Мы
постоянно вносим «поправки» в показания наших органов
чувств. Предмет, удаляясь от нас, как будто бы
уменьшается — мы это видим, но тем не менее уверены, что на
самом деле этого не происходит: иначе и сами мы в
аналогичной ситуации должны были бы уменьшаться, а мы
знаем, что наши размеры постоянны. Мы, таким образом,
постоянно критикуем и корректируем чувственную сторону
своего познания с помощью мышления.
Мышление, подобно чувственному восприятию, не
является чем-то недифференцированным; оно протекает в
различных формах. Можно выделить три основные формы
мышления: понятие, суждение и умозаключение. Мы
говорим о понятии в том случае, когда в мысли объединяется
в единую систему некоторое множество общих и
существенных признаков, фиксирующих определенные свойства
предметов действительности. В языке понятие
выражается отдельным словом или словосочетанием. Например,
«корабль», «море», «человек», «социальная революция»,
«атомное ядро», «русские слова, заимствованные из
латинского языка» и т. д.
В отличие от представлений, которые связаны с
чувственным образом предмета, понятие выходит за рамки
чувственности. Так, мы не можем чувственно представить
скорости света, понятие же скорости света является вполне
строгим и определенным. Попробуйте представить себе
конечную Вселенную. Попробуйте теперь представить
бесконечную. Вам не удастся ни то, ни другое. Невозможно
также представить многомерное пространство. Нет
чувственного различия между 1234- и 1235-угольником, тогда
как в понятии они дифференцируются совершенно точно.
24

В отличие от понятия, суждение заключается в
приписывании объекту того или иного свойства или в
установлении того или иного отношения между объектами.
«Суждение представляет собой такую мысль, в которой что-то
утверждается или отрицается о предметах
действительности и которая объективно является либо истинной, либо
ложной и при этом непременно одной из двух» (Д. П.
Горский). Обычно, когда говорят о мысли, имеют в виду су
видения. Например, «Жучка есть собака», формула
физического закона F = та,— все это суждения. В языке
суждения выражаются повествовательными предложениями.
Важнейшей формой мышления является
умозаключение. С умозаключением мы имеем дело тогда, когда
определяем истинность или ложность одних мыслей на
основании истинности или ложности других. Здесь мы выводим
одно из другого. Те мысли, истинность или ложность
которых предполагается известной, называются посылками; то,
что мы получаем в результате умозаключения,— выводом
или заключением. В качестве простейшего примера
умозаключения можно привести древнее, восходящее к
величайшему мыслителю древности — Аристотелю —
рассуждение о смертности некоего Кая на том основании, что
Кай — человек, а все люди смертны.
Аристотель рассуждал так. Известно, что свойство
смертности присуще всякому человеку, а свойство «быть
человеком» присуще Каю, значит, свойство смертности
присуще Каю. Такое рассуждение было названо
силлогизмом, что по-гречески означает «умозаключение».
По мнению Аристотеля, все умозаключения можно
привести к изученной им форме умозаключений — форме
силлогизма. Позднее было показано, что это не так.
Существует много разнообразных форм умозаключений. Мы с
удовольствием^ изложили бы их здесь, но объем и характер
брошюры мешают это сделать. Поэтому читатель
отсылается к соответствующим книгам по логике.
25

Конфликт между мышлением и чувствами.
Чему верить?
Хорошо, если все формы отражения действительности
соответствуют друг другу. Но мы видели выше, что уже в
довольно простых случаях такого соответствия нет. С
помощью мышления, то есть с помощью понятий, суждений,
умозаключений, мы анализируем и корректируем
результаты чувственного познания — ощущения, восприятия,
представления. Но если это так, если в случае
противоречия между чувственным восприятием и результатом
размышления мы отдаем предпочтение мышлению, то не
лучше ли от начала до конца доверять только мышлению и
данные, полученные с помощью органов чувств, не
принимать во внимание?
На такую точку зрения стали философы из
древнегреческого города Элей. Один из них, по имени Зенон
(ок. 490—430 гг. до н. э.), рассуждал следующим образом.
Представим себе, что герой древнегреческой мифологии
Ахиллес бежит за черепахой. Догонит ли он ее? Казалось
бы, никаких сомнений быть не может — Ахиллес бежит
быстро, черепаха ползет медленно, ясно, что он ее догонит,
и очень скоро. Но так, говорит Зенон, происходит лишь в
нашем чувственном представлении. Если же
руководствоваться разумом, то нетрудно доказать, что Ахиллес
никогда не сможет догнать черепаху. В самом деле: если
Ахиллес находится в некоей точке А, а черепаха в точке В,
то для того, чтобы достигнуть точки В, Ахиллес должен
пробежать расстояние АВ. Для этого требуется
определенный промежуток времени, в течение которого черепаха,
поскольку она не стоит на месте, достигнет уже точки С.
Пока Ахиллес бежит до точки С, черепаха еще
продвинется вперед, в точку Д, и так до бесконечности. Таким
образом, Ахиллес в принципе не может не только перегнать, но
даже догнать черепаху, с какой бы скоростью он ни бежал
26

и как бы медленно ни ползла черепаха. Мало того,
продолжает Зенон, если рассуждать разумно, то необходимо
признать, что человек вообще не сможет сделать ни одного
шага, потому что, прежде чем сделать один шаг, нужно
сделать сначала 7г шага, а до этого lU шага, а до этого
7δ шага и так далее, до бесконечности.
Таким образом, в действительности нет никакого
движения. В мире, по мнению элейских философов, царствует
покой. Рассказывают, что один из противников Зенона, не
тратя лишних слов для опровержения его вывода, стал
просто ходить перед ним взад и вперед. Вспомним строки
А. С. Пушкина:
Движенья нет, сказал мудрец брадатый.
Другой смолчал и стал пред ним ходить.
Сильнее бы не мог он возразить;
Хвалили все ответ замысловатый.
Но, господа, забавный случай сей
Другой пример на память мне приводит:
Ведь каждый день пред нами солнце ходит,
Однако ж прав упрямый Галилей.
Пушкин обратил внимание на важную проблему.
Действительно, чувственное восприятие каждого человека
говорит за то, что Солнце вращается вокруг Земли. Именно
поэтому идея Коперника о том, что на самом деле Земля
вращается вокруг Солнца, у многих вызвала насмешку.
Была даже сочинена сатирическая пьеса, где Коперник
изображался в виде пьяницы, у которого под ногами
закачалась земля. Известно, в какой отчаянной борьбе
пришлось сторонникам теории Коперника отстаивать свою
точку зрения. Достаточно сказать о процессе Галилея, о
судьбе Джордано Бруно. Но в конечном счете именно эта
точка зрения одержала победу, и сегодня церковники
вынуждены с ней считаться. Католическая церковь
официально заявила, что процесс Галилея был «ошибкой».
А Джордано Бруно даже причислен теперь к лику святых.
27

Как видим, взгляды философов Элейской школы нельзя
считать простым недоразумением, несмотря на всю их
необычность, на их полнейшую несовместимость с нашими
привычными и сами собой разумеющимися
представлениями.
В истории философии взгляд на разум как на главный
источник и орудие познания мира называется
рационализмом (от латинского слова ratio — разум).
Противоположная точка зрения, согласно которой достойным доверия
является чувственное знание, а разум только
«коллекционирует», классифицирует чувственные факты, называется
эмпиризмом (от греческого εμπειρία — опыт).
Философы Элейской школы были крайними
рационалистами. Традиция рационализма тянется от них через
века и страны к философии нового времени.
Рационалистами были французский философ Рене Декарт (1596—
1650) и голландский мыслитель Бенедикт Спиноза (1632—
1677), немцы Лейбниц (1646-1716), Кант (1724-1804)
и Гегель (1770—1831). И не всегда рационализм
приводил к плохим результатам. Иногда на основе чисто
рационалистических соображений, не опираясь на чувственный
опыт, ученые получали правильные выводы. Так Декарт
пришел к закону сохранения движения, сыгравшему очень
большую роль в развитии физики.
Но бывали и такие случаи, когда рационалисты
попадали впросак.
Гегель однажды опубликовал работу, в которой, на
основании своей философской концепции, утверждал, что в
небе могут существовать только те семь небесных тел,
которые уже известны. Почти сразу же после выхода в свет
работы Гегеля астрономы обнаружили новую небольшую
планету, получившую название Церера. Была открыта
первая из многочисленных планет-астероидов, которые
вращаются между орбитами Марса и Юпитера. Когда
обнаружилось столь явное противоречие между чувственны-
28

ми фактами и разумом, Гегель, будучи последовательным
рационалистом, сделал вывод, что оно свидетельствует не
против разума, а против чувственных данных: не разум
ошибается, а чувства, и если чувственные факты
противоречат разуму, то тем хуже для фактов.
Крайний эмпиризм, как и крайний рационализм,
приводит к абсурдным выводам. С точки зрения
последовательных эмпириков, получается, что Солнце — размером с
медный таз, а рационалисты отрицают, что мы можем
двигаться и вообще что-то делать.
Каков же выход?
Единство чувств и разума
Самое простое было бы попытаться соединять то и
другое: и чувства нужны, и разум важен. Но всегда ли можно
просто соединять друг с другом противоположности?
Может быть, такое соединение окажется еще дальше от
истины, чем каждая из составляющих в отдельности? Можно
ли вообще соединять противоположности?
Конечно, соединить можно что угодно, вопрос в том,
что из этого получится. Можно в сладкий компот положить
соли, перцу, горчицы, но мало кто похвалит такую
комбинацию, даже если еще добавить сливочного масла. Скажут,
испорчены хорошие продукты, лучше бы употребить их
каждый в отдельности и по назначению.
С точки зрения материалистической диалектики
единство противоположностей будет иметь место не в том
случае, когда мы их просто соединим — такое соединение
называется эклектикой,— а тогда, когда мы находим одну
противоположность в другой противоположности. Не одно
и другое, а одно в другом. Применительно к нашему
случаю это означает, что следует не просто соединять
чувственное и рациональное, а найти рациональное в чувствен-
4 А. И. Уемов
29

ном и чувственное — в рациональном. Трудности, о
которых говорилось выше, связаны именно с тем, что чувство
и разум рассматривались сами по себе, в отрыве от своей
противоположности.
Человек не может чисто чувственно, без рационального
осмысления своего опыта, воспринимать мир.
Исследования ученых показали, что изображение, получаемое в
сетчатке глаза, перевернуто. Иными словами, глаз
«фотографирует» окружающих нас людей «вверх ногами». Тем не
менее каждый из нас видит другого человека «прямо»: ноги
внизу, голова вверху. И это потому, что мы очень рано
научаемся понимать невозможность того, чтобы люди
ходили вверх ногами, что приводит к переработке
чувственных образов у нас в мозгу. Мы научаемся также видеть
предмет на расстоянии (в известных пределах, конечно) в
его нормальном размере. Сопоставляя удаленный предмет
с другими, окружающими его предметами, которые также
«уменьшаются» на расстоянии, мы благодаря этому
рациональному моменту корректируем само наше
чувственное восприятие в соответствии с действительностью.
Маленький ребенок может еще поддаваться иллюзии и,
видя из окна поезда людей и животных, спрашивать, что
это за маленькие существа там ходят. В отдельных
случаях, когда человек должным образом не соотносит
воспринимаемый им чувственный образ с другим, подобное может
случиться и со взрослым человеком.
Герой рассказа «Сфинкс» Эдгара По увидел...
Но так как лучше самого Эдгара По об этом все равно
не напишешь, то и предоставим ему слово:
«Дело в том, что вскоре по приезде в коттедж со мной
произошло нечто до того необъяснимое и зловещее, что мне
простительно было счесть это предзнаменованием. Я был
настолько подавлен и вместе с тем озадачен, что прошло
много дней, прежде чем я решился рассказать об этом
моему другу.
30

На исходе очень жаркого дня я сидел с книгою в руках
возле открытого окна, откуда открывался вид на берега
реки и на отдаленный холм, который с ближайшей к нам
стороны оказался почти безлесным вследствие так
называемого оползня. Мысли мои уже давно отвлеклись от
книги и перенеслись в соседний с нами город, где царило
уныние и ужас. Подняв глаза от страницы, я увидел
обнаженный склон, а на нем — отвратительного вида чудовище,
которое быстро спустилось с холма и исчезло в густом лесу
у его подножия. При появлении этого существа я сперва
подумал, не сошел ли я с ума, и во всяком случае не
поверил своим глазам; прошло немало времени, пока я
убедился, что не безумен и не сплю. Но если я опишу чудовище,
которое я ясно увидел и имел время наблюдать, пока оно
спускалось по склону, читателям еще труднее, чем мне,
будет в него поверить».
Страшное чудовище оказалось... насекомым, которое
ползло по паутине вдоль оконной рамы. Неправильное
осмысление чувственного образа заставило героя рассказа
пережить кошмарные минуты.
Наше чувственное восприятие, таким образом,
меняется в зависимости от рационального его осознания. Именно
поэтому, как отмечает Ф. Энгельс, человек видит на земле
в общем больше, чем орел, хотя глаза орла гораздо зорче,
чем глаза человека. Вы смотрите на часы и узнаете,
сколько времени. Узнаете потому, что у вас сформировались
понятия о времени и его единицах — минуте и секунде,
часе,— которых нет у ребенка или представителя какого-
нибудь первобытного племени.
Итак, в чувственном большую роль играет момент
мыслительного. Но это лишь одна сторона вопроса.
Мышление, в свою очередь, также не может существовать без
чувственных ощущений и восприятий. Когда человек мыслит,
в его мозгу возникают соответствующие чувственные об-
31

разы. Остановите поток этих образов — и вы остановите
сам процесс мышления.
Иногда говорят, что мышление существует в двух
формах: в образной форме — в искусстве и в абстрактной — в
науке. Обычно это утверждают специалисты по
искусствоведению. Действительно, в искусстве образность играет
большую роль, чем в науке. Но и в науке без нее не
обойтись. Безобразного мышления нет ни в искусстве, ни в
науке. Рассказывают, что ученик одного знаменитого
математика внезапно бросил науку и ушел в поэзию.
«Естественно,— заметил его бывший учитель,— у него не хватило
воображения для математики».
Когда ученый рассуждает об атомах, речь идет о том,
что недоступно непосредственному чувственному
восприятию: отдельных атомов еще никто не видел. И тем не менее
ученые всегда как-то представляли их. Демокрит
изображал атомы в виде небольших телец, снабженных шипами и
крючками. В XIX в. атомы представляли то в виде билли-
ардного шарика, то в виде булки, в которой «запечены»
изюминки-электроны. В нашем веке об атомах сначала
говорили как о некотором подобии солнечной системы, а
затем — как о чем-то похожем на облако.
Конечно, современные ученые сознают всю
ограниченность подобного рода чувственных представлений, однако
избавиться от них, исключить их из своего мышления они
не могут, хотя попытки такого рода в свое время имели
место. Чтобы согласовать чувственные образы с фактами,
ученым часто приходится соединять в них, казалось бы,
несоединимое. Получается нечто вроде кентавра.
Единство чувственного и рационального в процессе
познания означает, что чувственный и рациональный момент
нельзя отрывать друг от друга во времени.
Чувственное познание является исходным, первичным
в познавательном, гносеологическом, но не в
хронологическом плане, если иметь в виду современного человека. Раз-
32

личные формы соотношения чувственного и рационального
в познании определяют уровни процесса познания:
эмпирическое и теоретическое познание и являются такими
уровнями. На эмпирическом уровне чувственный момент
играет доминирующую роль, а мышление —
вспомогательную. В качестве примера знания, полученного на
эмпирическом уровне, можно привести знание о том, что
мальчиков рождается 51,4%, а девочек — 48,6%. Это знание
получается путем простого подсчета числа рождений
мальчиков и девочек, проведенного в разных странах, в
различных условиях и т. д. Конечно, в отдельных случаях
эта закономерность может не соблюдаться. Например, в
каком-то родильном доме в течение дня может родиться
одинаковое число мальчиков и девочек или даже больше
девочек. Но чем шире сфера исследования, чем больше
данных, тем ближе к указанной цифре получаем результаты.
Однако, собрав сколько угодно материала,
подтверждающего эту закономерность, мы ни на йоту не
приблизимся к ответу на вопрос, почему именно так получается, то
есть не дадим разъяснения полученному в опыте
соотношению. Наше знание в этом случае не выходит за пределы
эмпирического уровня.
Другой пример. Иоганн Кеплер, обрабатывая таблицы,
в которых регистрировались результаты многочисленных
наблюдений Тихо де Браге, вывел законы, которым
подчиняется движение планет. Оказалось, в частности, что все
планеты Солнечной системы движутся по эллипсам, в
одном из фокусов которых находится Солнце. Этот закон
можно рассматривать как знание, относящееся к
эмпирическому уровню. Кеплер не мог объяснить, почему
планеты двигаются именно так, а не иначе. Он даже был готов
допустить, что планеты увлекают по их орбитам ангелы.
Теоретический уровень познания связан с объяснением
тех фактов и закономерностей, которые были получены на
эмпирическом уровне. Если на эмпирическом уровне роль
33

мышления сводилась в основном к «коллекционированию»
и обобщению фактов, то на теоретическом уровне
мышление как бы отрывается от фактов. Но диалектика познания
такова, что этот «отрыв» помогает глубже познать сами
факты. При этом на теоретическом уровне познания могут
сопоставляться, связываться друг с другом факты, которые
на первый взгляд не имеют между собой ничего общего.
Исаак Ньютон, гуляя в саду, обратил внимание на
явление, с которым каждый из нас хорошо знаком: яблоко
оторвалось от ветки и полетело вниз, к подножию яблони.
На эмпирическом уровне познания мы ограничились бы
констатацией этого факта. Ньютон же сопоставил его... с
движением Луны и законами Кеплера. По-видимому,
предположил Ньютон, существует некая сила всемирного
тяготения, которая заставляет все тела притягиваться друг к
другу. Именно под влиянием этой силы яблоко падает на
землю, а Луна не улетает в космическое пространство.
Согласно Ньютону, Луна просто не успевает этого сделать.
Ньютон обосновал свою точку зрения математически: он
вывел из гипотезы о существовании силы тяготения, прямо
пропорциональной массе взаимодействующих тел и
обратно пропорциональной расстоянию между ними, то, что
любое небесное тело должно двигаться по орбите,
представляющей одно из конических сечений: эллипс, окружность,
гиперболу, параболу. При определенных начальных
условиях, существовавших, по-видимому, в момент
возникновения Солнечной системы, орбиты движущихся планет
приобретают эллиптический характер.
Таким образом, мы видим, что Ньютон объяснил
закономерности движения планет. Его выводы по отношению к
законам Кеплера имеют теоретический характер.
Различие между эмпирическим и теоретическим
уровнями познания не является абсолютным. Эти два уровня
не отделены друг от друга китайской стеной.
Эмпирический уровень связан с описанием, явлений, теоретиче-
34

ский — с их объяснением, но всякое описание что-то
объясняет, и всякое объяснение что-то описывает.
Иоганн Кеплер, формулируя закон движения планет
по эллипсам, в известной мере объяснял те движения
планет, которые мы непосредственно воспринимаем. Ведь мы
не видим эллипсов, но эллипсы Кеплера объясняют то, что
мы видим. Ньютон с помощью силы тяготения объяснил
эллипсы Кеплера. Но это объяснение само, в свою
очередь, нуждается в дальнейшем объяснении. Как отмечал
В. И. Ленин, процесс познания идет от сущности менее
глубокой к сущности более глубокой, от сущности первого
порядка к сущности второго порядка и т. д. без конца 1.
Таким же образом может быть объяснен и закон
всемирно^ тяготения Ньютона. Эта задача является одной из
основных проблем современной физики. Она решается в
общей теории относительности, созданной Альбертом
Эйнштейном.
Итак, понятия эмпирического и теоретического уровней
познания следует считать относительными. Тот или иной
уровень может считаться эмпирическим по отношению к
одному уровню и теоретическим — по отношению к
другому. Переход от эмпирического уровня к теоретическому
может быть более или менее труден, в зависимости от
специфики исследуемых объектов. Процесс развития
теоретического знания в последние годы особенно заметен в таких
областях, как физика, химия и другие науки о неживой
природе. В биологии мы пока не имеем в этом отношении
таких успехов, как в физике. В частности, отмеченное
выше в качестве эмпирической закономерности появление
большего числа мальчиков, чем девочек, не имеет пока
удовлетворительного теоретического объяснения. Однако
есть основания предполагать, что биология находится
накануне такой же революции теоретического знания, кото-
1 См. В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 29, стр. 227.
35

рая произошла в физике. Многие ученые полагают, что
если сейчас мы живем в «век физики», то следующее
поколение будет жить в «век биологии».
Как уже говорилось, теоретическое знание отличается
от эмпирического большей ролью в нем абстрактного
мышления. При этом по мере накопления теоретических знаний
роль абстрактного мышления все время возрастает. В
частности, этот рост заметен уже с первого взгляда на
современные работы по физике и математике. Если раньше
физики и математики писали на общепонятном, естественном
языке (будь то русский или украинский, английский или
немецкий), то сейчас чуть ли не большую часть текста
составляют формулы, представляющие собой элементы
специального искусственного символического языка.
Некоторые полагают, что рано или поздно символический язык
вытеснит язык натуральный, по крайней мере в науке.
Такие прогнозы, на наш взгляд, слишком поспешны,
поскольку выражения любого символического языка должны
пониматься, то есть так или иначе переводиться на
естественный язык. Однако тенденция к увеличению роли
символических языков в познании несомненна.

III. НЕМНОГО О понятии истинности
К чему относится истинность?
Теперь, когда мы знаем о различии
между чувственным этапом познания и
мышлением и осведомлены о том, что
мышление осуществляется в различных
формах, вопрос об истине может быть
поставлен более конкретно. Что может быть
истинным? Существуют различные ответы
на этот вопрос. Некоторые философы
считают, что говорить об истинности и
ложности показаний органов чувств бессмыслен-
37

но. Такая точка зрения иногда бывает связана с
признанием наших ощущений, восприятий и представлений
единственной реальностью, вне которой ничего нет. А это есть
субъективный идеализм, несостоятельность которого
выявлена в работе В. И. Ленина «Материализм и
эмпириокритицизм».
Если мы не считаем ощущения единственной
реальностью и полагаем, что вне нас существует материальный
мир, который так или иначе отображается в ощущениях,
то вопрос об истинности или ложности чувственных
данных является вполне законным. Если эти чувственные
данные соответствуют отображаемой ими
действительности, то они истинны, если искажают ее, то — ложны.
Но здесь возникает интересный вопрос, который
поставил еще древнегреческий философ Демокрит (ок. 460—
370 гг. до н. э.). В наших ощущениях есть горькое,
сладкое, соленое. А в действительности? По Демокриту, нельзя
говорить о том, что в действительности существует
сладкое или соленое. В действительности — только атомы и
пустота.
Знаменитый английский философ Джон Локк (1632—
1704) выдвинул теорию первичных и вторичных качеств.
Первичные качества — это те, которые присущи телам
независимо от человеческого восприятия. Это прежде всего
их формы и размеры. Вторичные качества — цвет, вкус,
запах. Эти качества обусловлены особенностями
человеческого восприятия. Бессмысленно в самой природе искать
цвета, вкусы и запахи. Если бы не было человека, то
никаких цветов, вкусов и запахов не существовало бы.
Развивая точку зрения Локка, можно поставить такие
вопросы: имеет ли цвет внутренность арбуза, пока его не
разрезали, а если имеет, то какой; шумит ли пустынное
море?
Марксистско-ленинская философия — диалектический
материализм — не утверждает, что мир таков, каким он
38

дан в чувственном восприятии. Но чувственное восприятие
всегда более или менее точно отображает то, что
находится за его пределами. Это относится в равной мере и к тому,
что Локк называет вторичными, и к тому, что он называет
первичными качествами. Форма тела, существующая
объективно, совсем не то, что форма тела, данная в том или
ином чувственном восприятии. И, естественно, то же
можно сказать о цвете. Поэтому арбуз, пока его не разрезали,
имеет цвет, но это не тот цвет, который Иван называет
красным, а Петр розовым. Это — некоторый объективно
существующий аналог цвета, который разными людьми
воспринимается по-разному. Впрочем, даже форма тел
воспринимается по-разному. Локк считал, что если тело имеет
форму шара, то эта форма безотносительна к чему-либо
внешнему. Современная физика показала, что форма тела
зависит от того, в какой системе отсчета она
рассматривается. В одной системе это будет шар, а в другой —
эллипсоид.
Приведенные примеры говорят о том, что
применительно к чувственным данным вполне имеет смысл спрашивать
об их истинности или ложности. Ну а мышление? В любых
ли своих формах его результаты могут быть
квалифицированы как истинные или ложные? На протяжении веков в
логике господствовало мнение, согласно которому
истинность и ложность присущи мысли не в любой форме, а
лишь в форме суждений. На первый взгляд это кажется
справедливым. В самом деле, если мы говорим, что
трактор — сельскохозяйственная машина, то высказываем
мысль истинную, если говорим, что трактор — это
быстроходный танк/то наша мысль ложна. А если просто
«трактор»? Тогда это ни ложно, ни истинно. Мы даже можем
назвать вещь, не существующую в действительности,
например «кентавр». И это также — ни истинно и ни ложно.
Однако такой подход связан с отождествлением понятия
со словом, которое это понятие «обозначает». Если иметь
39

в виду не просто слово, а понятие «трактор», т. е. мысль,
объединяющую в целостное единство такие признаки
предмета, как «быть стальным» и вместе с тем «способным
пахать землю и производить другие сельскохозяйственные
работы», то естественно поставить вопрос: имеет ли место
соответствующее объединение признаков в
действительности? Для признаков, объединяемых в понятии
ковра-самолета, такого объединения в действительности нет и не
может быть, а для признаков, объединяемых в понятии
«трактор», есть. Поэтому говорят, что первое понятие —
ложное, а второе — истинное. Соответственно понятие
«лошадь» — истинное, а «кентавр» — ложное. Истинными
будут понятия «лев» и «человек», но ложным — понятие
«сфинкс», несмотря на то, что в нем объединены
действительные признаки льва и человека.
Следует отметить, что истинность понятия нельзя
ставить в зависимость от наглядного присутствия в данный
момент определенных предметов, хотя это присутствие и
может быть использовано для доказательства истинности.
Например, понятие «чемпион мира по шахматам» было
истинным и тогда, когда после смерти Алехина никакого
чемпиона не было. Понятие «трактор» не перестанет быть
истинным, если будут уничтожены все тракторы. Понятие
«море» истинно всегда, оно истинно и для тех, кто
никогда не видел моря. Здесь важно не само существование
определенных предметов, а то, что такие предметы в
принципе могут быть.
Интересен вопрос об истинности и ложности
умозаключений.
Запишем такое выражение:
Все S суть М, где S обозначает некий класс предметов,
а Μ — их способность обладать каким-то свойством.
Запишем далее:
Все Μ суть Р, где предметы, обладающие свойством М,
обладают и свойством Р.
40

Тогда, по правилам логики, свойством Ρ будут обла^
дать и все S.
В общем виде это умозаключение можно записать так:
Все S суть Μ
Все Μ суть Ρ
Все S суть Р.
Например:
Все S (кошки) суть Μ (млекопитающие)
Все Μ (млекопитающие) суть Ρ (теплокровные)
Все S (кошки) суть Ρ (теплокровные).
Но подставим вместо S, Ρ и Μ какие-нибудь другие
значения, например:
Все S (огурцы) суть Μ (планеты)
Все Μ (планеты) суть Ρ (обладают свойством
вращаться вокруг Солнца)
Все S (огурцы) суть Ρ (вращаются вокруг Солнца),
«Все огурцы — планеты. Все планеты вращаются
вокруг Солнца. Следовательно, все огурцы вращаются вокруг
Солнца». Читателя, наверное, позабавит такой вывод. Он
точно знает, что огурцы не планеты. Но вместе с тем
другое суждение истинно: ведь все планеты в самом деле
вращаются вокруг Солнца. И заключение тоже истинно.
Однако, поскольку первое суждение ложно, говорить об
истинности всей конструкции было бы затруднительно. В
логике принято говорить о том, что такое умозаключение
формально правильно, хотя одна из посылок ложна.
Иногда в логической литературе разграничивают понятия
«правильность» и «истинность». Истинность — ложность, с этой
41

точки зрения составляет свойство суждений,
умозаключения же могут быть лишь правильными и,
соответственно, неправильными.
Но поставим такой вопрос. Чем определяется
правильность или, соответственно, неправильность умозаключений?
Если она определяется внутренними законами самого
мышления, то непонятно, почему правильные
умозаключения все же гораздо чаще приводят нас к истине, чем
неправильные. По нашему мнению, правильность представляет
собой тоже своего рода истинность. Но истинность
суждений — это соответствие определенному конкретному
факту. Истинность умозаключений, то есть их формальная
правильность,— это соответствие общим законам
действительности. Среди этих законов особую роль играет
непротиворечивость. Ни один предмет не может обладать
противоречащими друг другу, взаимно исключающими друг
друга свойствами. Если снег белый, то он не может быть
одновременно и в том же отношении черным. Этот факт
имеет объективный, не зависящий от человека и
человечества характер. Мышление, не считающееся с этим фактом,
неправильно, а потому и неистинно, хотя
непротиворечивость сама по себе истинности не гарантирует. Джонатан
Свифт имел основание иронизировать над капитаном,
поверившим в рассказ Гулливера из-за его
непротиворечивости. «Капитан, человек умный, после множества попыток
уличить меня в противоречии, составил себе лучшее
мнение о моей правдивости».
Ну а как быть с моральными нормами, правилами,
предписывающими тот или иной способ поведения? Могут
ли они характеризоваться как истинные и ложные?
Возьмем такие предложения:
Выполняй взятые на себя обязательства.
Умей оказывать первую медицинскую помощь.
Соразмеряй цель со средствами.
Не кури.
42

Сопоставим их с другими:
Сжигай себя после смерти мужа.
Не ешь свинины.
Протыкай ноздри для ношения украшений.
Мы согласны с первыми и будем возражать против
вторых. Но значит ли это, что первые мы считаем истинными,
а вторые — ложными? Выполнение взятых на себя
обязательств является моральной обязанностью каждого
человека. Умение оказывать первую медицинскую помощь
очень важно, ибо часто от этого зависит спасение жизни
человека. Если не будешь соизмерять цель со средствами,
то потерпишь неудачу. Курить — здоровью вредить. Все
это верно. С другой стороны, обычай самосожжения вдов
(в Европе по крайней мере) выглядит диким. Не есть
свинины — бессмысленно (для всех, кроме иудаистов и
мусульман), ибо свиное мясо вкусно и содержит много
ценных питательных веществ. Носить украшения в носу, с
нашей точки зрения, некрасиво, поэтому протыкать ноздри
ради этого не стоит.
Мы опять-таки сказали верные вещи. Все
предложения, написанные нами после последнего вопросительного
знака в предыдущем абзаце, выражают истинные
суждения. Истинность этих суждений побуждает нас к принятию
или отбрасыванию соответствующих предписаний. Это,
конечно, не означает, что сами предписания становятся
истинными или ложными. Тем не менее можно говорить
о том, что предписания обладают характеристикой,
аналогичной истинности или ложности. Между этой
характеристикой и истинностью — ложностью моральных суждений,
то есть суждений с предикатом «морально», имеет место
четкое соответствие. Так, моральному требованию:
«Помоги человеку, попавшему в беду» — будет соответствовать
моральное суждение: «Помочь человеку, попавшему в
беду, морально». Наоборот, из суждения: «Отношение
личности к общему благу как к высшему — морально» — сле-
43

дует императив: «Относись к общему благу как к
высшему!»
Как отмечает советский философ Г. Н. Гумницкий,
приводя эти примеры, «норма может быть адекватным
отражением действительности, а постольку имеет значение,
сходное со значением истины».
Разумно принять истинные предложения и отбросить
ложные. Столь же разумно принять одни предложения,
сопоставимые с истинными суждениями, и отбросить
другие, сопоставимые с ложными суждениями. Таким
образом, мы приходим к обобщенному понятию истинности,
которое, наряду с обычной, включает в себя и «как будто бы»
истинность — квазиистинностъ.
Существование квазиистинности дает возможность
построить особую логику предписаний, которая получила
название деонтической. Она находит широкое применение
в юриспруденции, где очень важно выяснить
соотношения, которые имеют место между различными
предписаниями.
Понятие истинности в обобщенном смысле может
применяться также и к вопросам. Вопрос будет считаться
истинным в том случае, если он поставлен правильно, и
ложным, если правила постановки вопроса нарушены.
Выяснение правил постановки вопросов и связей,
существующих между разными вопросами, имеет большое
практическое значение. Это является предметом исследования
особой логики — логики вопросов, которая довольно быстро
развивается в последнее время.
Таким образом, мы видим, что истинность и,
соответственно, ложность, понимаемые в достаточно широком
смысле,— это черта не какой-то одной формы, а всех
форм отображения действительности в сознании
человека.
44

Утверждает ли мысль
свою собственную истинность?
Напишем предложение: «Каждый, кто прочитает мою
книжку об истине, будет жить до 123 лет». Шутки
шутите, скажет читатель, прочитав это место, и не поверит.
Прав ли он? Автору кажется, что читатель не прав. Однако
это не значит, что автор в самом деле уверен, будто
каждый читатель его книжки действительно будет жить до
123 лет. Он просто привел предложение, предложение как
таковое, не ставя вопрос об истинности выражаемой им
мысли. Ведь когда учитель русского языка на уроке
приводит пример для грамматического анализа: «Белое облачко
поднимается над горизонтом»,—ученикам не приходит в
голову выглядывать в окно и сопоставлять его слова с
действительностью. В современной логике принято строго
различать две особые характеристики, связанные с каждым
повествовательным предложением: 1) смысл предложения,
его содержание (информацию), иногда говорят — концепт
и 2) суждение — психологический акт утверждения
истинности содержания, концепта.
На смешении смысла тех или иных предложений с
фактическим положением дел, с бытийственностью, основано
много забавных ситуаций в художественной литературе.
Вспомним, например, урок арифметики из комедии
Фонвизина «Недоросль»:
Цыфиркин. Задача. Изволил ты... идти по дороге со
мною. Ну, хоть возьмем с собою Сидорыча. Нашли мы
трое...
Μ и τ ρ о φ а н (пишет). Трое.
Цыфиркин. На дороге... триста рублей.
Митрофан (пишет). Триста.
Цыфиркин. Дошло дело до дележа. Смекни-тко, по
чему на брата?
5 А. И. Уемов
45

Митрофан (вычисляя, шепчет). Единожды три —
три. Единожды нуль — нуль. Единожды нуль — нуль...
Г-ж а Простаков а. Врет он, друг мой сердечный.
Нашел деньги, ни с кем не делись. Все себе возьми,
Митрофанушка. Не учись этой дурацкой науке.
Митрофан. Слышь, Пафнутьич, задавай другую.
Ц ы φ и ρ к и н. Пиши, ваше благородие. За ученье
жалуете мне в год десять рублей.
Митрофан. Десять.
Ц ы φ и ρ к и н. Теперь, правда, не за что, а кабы ты,
барин, что-нибудь от меня перенял, не грех бы тогда было
и еще прибавить десять.
Митрофан (пишет). Ну, ну, десять.
Ц ы φ и ρ к и н. Сколько бы ж на год?
Митрофан (вычисляя, шепчет). Нуль да нуль —
нуль. Один да один... (Задумался).
Г-жа Простаков а. Не трудись по-пустому, друг
мой! Гроша не прибавлю; да и не за что. Наука не такая.
Лишь тебе мученье, а всё вижу, пустота. Денег нет — что
считать? Деньги есть — сочтем и без Пафнутьича хоро-
шохонько.
Кутейкин. Шабаш, право, Пафнутьич. Две задачи
решены. Ведь на поверку приводить не станут.
Митрофан. Небось, брат. Матушка тут сама не
ошибется.
Не менее смешно получается в том случае, когда
буквальный смысл фразы смешивается с тем, который она
должна иметь в данном контексте. В одной из пародий
на детективы шпион говорит в качестве пароля: «Я лк^блю
сосиски с капустой». Другой шпион — недоучка понимает
это буквально и отвечает, вместо того, что следует: «А я
предпочитаю с картошкой».
Но вернемся к учителю. Если он хочет сообщить своим
ученикам некоторую информацию о белом облачке, он,
46

по-видимому, не ограничится приведенным выше
предложением, а скажет, например, так: «Смотрите, белое
облачко поднимается над горизонтом» — или что-нибудь в
этом роде.
Если автор этой брошюры на самом деле хотел бы
сказать, что ее чтение гарантирует жизнь до 123 лет, то он
должен был не просто написать соответствующее
предложение, а дать понять каким-то способом, что считает
истинной выражаемую им мысль. Например, он мог бы
написать: «Предложение «каждый, кто прочитает мою
книжку об истине, будет жить до 123 лет»—истинно».
И в этом случае тоже ему вряд ли поверили бы, но зато
его претензии стали бы более определенными, если только
тот контекст, в котором данное предложение написано, не
заставлял читателя опять-таки воспринимать его просто
как материал для анализа.
Как же мы поступаем в повседневной жизни? Нам
говорят: «Сегодня я встал в 8 часов, быстро позавтракал
и к 9-ти уже был на работе». Если мы верим человеку,
то верим и в то, что действительно все так и было, как
рассказано. Нам не обязательно, чтобы рассказ был
перестроен, например, так: «Истинно, что я сегодня встал в
8 часов; я на самом деле быстро позавтракал, и факт, что
к 9-ти часам я был уже на работе». Это было бы и
неэкономно и опять-таки не решало бы проблемы, ибо
дотошный скептик мог бы заподозрить, что предложение
«истинно, что сегодня я встал в 8 часов» есть не что иное,
как материал для анализа, и имел бы право спросить,
истинно ли, что «истинно, что сегодня я встал в 8 часов».
Затем пришлось бы перейти к истине 3-го порядка и т. д.
до бесконечности.
Чтобы этого не делать, мы молчаливо допускаем, что
мысль утверждает свою собственную истинность, кроме,
разумеется, тех случаев, когда она этого не делает, как
в примерах с уроком русского языка и встречей двух
47

шпионов. Различие между случаями, когда утверждение
мыслью собственной истинности имеет и не имеет места,
определяется контекстом, тоном голоса, мимикой,—
словом, массой всех тех средств, с которыми знаком каждый
человек, но которые ученые еще не научились
анализировать.
Логические и фактические истины
Если верить Алексею Толстому, то однажды известный
лекарь Богомол, приглашенный лечить заболевшего Бура-
тино, поставил очень интересный диагноз: «...пациент жив
или он умер. Если он жив, он останется жив или он не
останется жив. Если он мертв, его можно оживить или
нельзя оживить». Такой диагноз производит комический
эффект, поскольку оставляет нас в полном недоумении —
что же все-таки делать с больным? Тем не менее он
обладает и некоторым преимуществом перед обычными
диагнозами — он совершенно верен. Можно поручиться за то,
что, если даже относительно пациента будет получена
дополнительная информация, диагноз Богомола не будет
поставлен под сомнение. Его нельзя опровергнуть. Он —
всегда истинен.
Такие, всегда истинные, положения носят название
тавтологий. Истинность тавтологий устанавливается не
сопоставлением с фактами, а путем анализа логической
структуры выражения. Тавтология состоит всегда из
нескольких более простых элементарных предложений. И
построена она так, что, какие бы значения ни принимали
ее компоненты, сама она остается истинной. Если Бура-
тино на самом деле жив, то тавтология, приведенная выше,
истинна потому, что будет истинна первая компонента
вырая'зния «пациент жив или он мертв». Если же Бура-
тино умер, то тавтология опять-таки останется истинной,
так как будет истинна вторая компонента того же
выражения.
48

Поскольку истинность тавтологии определяется ее
логической структурой, тавтологии называют логически
истинными, или сокращенно «ff-истинами, в
противоположность обыкновенным, фактическим истинам.
Не следует думать, что логические истины совершенно
бесполезны для науки. Мало того, их роль в познании,
особенно для установления правильности выводов,
является даже большей, чем роль обыкновенных, фактических
истин. Научную ценность представляет не знание того или
иного утверждения, а знание о том, что это утверждение
истинно. Соответственно может иметь большую ценность
и знание о том, что то или иное положение является
логической истиной, представляет собой тавтологию.
Вернемся к диагнозу Богомола и поставим два вопроса: а)
если известно, что диагноз представляет собой тавтологию,
то какова ценность информации, получаемой от
применения этой тавтологии к данному конкретному случаю?
б) какова ценность информации о том, что данное
выражение действительно представляет собой тавтологию?
Мы были уверены в том, что диагноз Богомола
является логической истиной. Тогда польза от него для Бу-
ратино действительно близка к нулю. Ну, а если это не
так и пациент, кроме того, что он жив или мертв, может
пребывать в каком-нибудь промежуточном состоянии —
скажем, в том самом, в котором находится парализованная
гусеница или сверчок? Или, быть может, Буратино
находится в состоянии, называемом клинической смертью, когда по
всем признакам больной уже умер, но все же его еще
можно оживить? Тогда, пожалуй, Богомол не столь уж
тривиален. Его можно понять так (впрочем, я уверен: Толстой
так его не понимал), что он как раз хотел исключить эти
промежуточные состояния, то есть констатировал, что
Буратино не парализован и что это не клиническая смерть.
Подобная информация действительно представляла бы
ценность. Но тогда это означало бы, что данный диагноз
49

является не логической, а фактической истиной. Так на
самом деле, какую же истину произнес Богомол? Ответ на
этот вопрос не прост. Поэтому на наш вопрос б) следует
ответить в том смысле, что ценность информации, о
которой идет речь, может быть весьма значительной.
Как уже отмечалось, тавтологичность выражения
устанавливается путем анализа его логической структуры.
Однако такой анализ связан с выяснением смысла тех или
иных терминов, то есть с семантическими проблемами.
Например, выясняя тавтологичность диагноза Богомола,
нам нужно знать: одно и то же — «не жив» и «умер» или
нет? И здесь нельзя обойтись без привлечения
фактических истин биологии.
Возникает вопрос: в каком отношении находится
деление истин на логические и фактические к рассмотренной
выше проблеме соотношения абсолютной и относительной
истины? Можно ли отождествить фактические истины с
относительными, а логическую истину рассматривать как
абсолютную? Что касается фактических истин, то они все
являются относительными, поскольку факты,
установленные в будущем, могут привести к необходимости их
уточнения, конкретизации. Однако и логические истины в
общефилософском смысле следует считать относительными.
Ведь они зависят, как мы убедились на примере диагноза
Богомола, от истин фактических. Абсолютную истину не
следует искать среди отдельных положений науки. Она —
результат суммирования относительных истин, истин как
фактического, так и логического характера.
Существуют ли мысли не истинные и не ложные?
Мы выяснили, что понятия истинности, соответственно
ложности могут применяться к различным формам
отражения действительности. Но, с другой стороны, всякую ли
50

мысль можно охарактеризовать как истинную или
ложную?
Спросим, не является ли нынешний король Франции
лысым? Допустим, нам ответили: «Нынешний король
Франции лысый». Будет ли ответ истинен? Для того чтобы
выяснить это, мы должны будем поехать во Францию и
попросить аудиенции у короля. Однако и в Париже мы
ничего не выясним, ибо королей во Франции давно нет.
Поэтому мы не можем признать данный нам ответ
истинным. Тогда, быть может, он ложен? Но если «ложно, что
нынешний король Франции лысый», то, по законам
логики, должно быть истинным противоречащее ему
суждение: «Нынешний король Франции не лысый». Чтобы
убедиться в истинности этого положения, нам опять-таки
нужно просить аудиенции, и мы вновь не сможем этого
сделать вследствие того, что «нынешний король Франции»
не существует.
Таким образом, трудности возникают и в том случае,
когда мы приняли данный нам ответ за истинный, и в том,
когда мы сочли его ложным.
Возьмем другой пример, приведенный в свое время
Аристотелем. Зрячий или слепой камень? Аристотель
справедливо полагает, что оба ответа — «камень зрячий» и
«камень слеп» — были бы неправильны, ибо свойства зрячести
и слепоты применимы лишь к живым существам и о камне
спрашивать такое бессмысленно. Но если неверно
говорить, что «камень зрячий», значит, это суждение не может
быть признано истинным. Вместе с тем оно не ложное, ибо
ложность суждения «камень зрячий» влекла бы за собой
истинность суждения «камень не зрячий», то есть «камень
слепой», а это суждение также не является истинным.
У Аристотеля есть и другой пример. Некто утверждает,
что завтра будет морской бой. Истинно ли это? Доживем
до завтра и посмотрим. Назавтра к вечеру оказывается,
что никакого морского боя не было. Но ведь установили
51

мы это «сегодня», а прогноз относился к «завтра»! То, что
будет «завтра», мы никогда не сможем проверить. Ведь
любая проверка происходит «сегодня», даже «сейчас».
Проверка прогнозов имеет смысл, когда они относятся
не к неопределенному «завтра», а к некоторому
фиксированному отрезку времени, который когда-нибудь будет
«сегодня».
Некоторые нерадивые работники торговли иногда этим
пользуются и, покидая свое рабочее место, вешают
объявление: «Приду через час». Если считать, что в каждый
момент это суждение истинно, то, начиная с каждого
момента, нужно ждать час, чтобы его проверить. Через час от
любого момента оно снова остается истинным и опять
нужно ждать час. Разумеется, мы-то понимаем, в чем дело,
и ждать без конца не будем. Но это потому, что в нашем
распоряжении некоторые дополнительные сведения,
которыми может не располагать, скажем, марсианин,
выучивший русский язык, но не знающий, что в данном
случае время отсчитывается только от одной
определенной, хотя и остающейся неизвестной, точки. Если бы
продавец повесил такое объявление: «Ушел в 8.15. Приду
через час», то, прождав от любого момента после 8.15 не
больше часа, мы легко могли бы установить, истинно оно
или ложно. Утверждение же «приду через час» нельзя
считать ни истинным, ни ложным, если только не
добавить к нему другого положения, фиксирующего начало
отсчета времени.
Итак, мы видим: несмотря на то что любая форма
отражения действительности может быть в широком смысле
этого слова охарактеризована как истинная или ложная,
существуют мысли, относительно которых вообще нельзя
сказать, истинны они или ложны. Казалось бы, здесь
противоречие. Однако, по сути дела, его нет. Мышление в
целом отображает действительность, что несомненно. Но
это не означает, что каждая мысль в отдельности являет-
52

ся формой отображения действительности. Если даже
отдельные элементы мысли отображают действительность и
допускают оценку с точки зрения истинности и
ложности, возможно, что мысль в целом не будет обладать этим
свойством. Так, понятие «лысый» отображает
действительность правильно. Понятие «нынешний король
Франции» отображает действительность неправильно, это —
ложное понятие. Оба понятия соотнесены друг с другом
произвольно.
Не сопоставляется с действительностью и то
суждение, в котором камню приписывается свойство зрячести
или слепоты. Что касается того, что будет завтра или
через час, то здесь также нет возможности соотнести
сказанное с действительностью.
Приведенные примеры не опровергают, а подкрепляют
тезис о том, что «истинность — ложность» определяется
применительно к различным формам отображения
действительности. Вне отношения к действительности эти
понятия теряют смысл. Поэтому для характеристики мыслей
наряду с истинностью и ложностью необходимо ввести
третье понятие — бессмысленность. В таком случае
истинность и ложность будут частными случаями
осмысленности.
Раздел логики, в котором, помимо истинности и
ложности суждений, принимается во внимание и третье
значение, называется трехзначной логикой. Третьим
значением может быть не обязательно бессмысленность, но и
неопределенность. Например, не имея возможности
проверить утверждение о том, что человечество возникло в
районе Бердичева, мы договариваемся считать это
утверждение неопределенным. Понятие неопределенности следует
рассматривать как нечто среднее между понятием
истины и лжи. Очевидно, что между истиной и ложью может
быть не одно значение неопределенности. Вообще говоря,
здесь возможно мыслить множество значений: например,
53

«почти истинно», «неопределенно», «почти ложно» и т. д.
Вероятность того, что человечество возникло именно в
Бердичеве, настолько мала, что это позволяет нам
считать приведенное выше утверждение почти ложным. Учет
множества различных «промежуточных» значений между
истиной и ложью составляет предмет многозначной
логики. Если эти значения отождествляются с
соответствующими вероятностями, мы имеем вероятностную логику,
В такой логике истинное суждение понимается как
суждение, имеющее вероятность /, ложное суждение — как
суждение с вероятностью О, а остальным суждениям
приписывается вероятность Р, большая нуля и, естественно,
меньшая единицы.
Необходимость перехода от обыкновенной, двузначной
логики к трехзначной особенно очевидна при анализе
проблем современной физики элементарных частиц.
Известно, что, согласно положению В. Гейзенберга,
невозможно одновременно точно определить значение
координаты и импульса (произведения массы на скорость)
электрона. Принято считать, что одновременные точные
значения той и другой величины просто не существуют.
Суждение, фиксирующее точное значение одной величины,
делает суждение о точном значении другой не ложным, а
неопределенным. Поэтому использование трехзначной
логики здесь имеет большое практическое значение. В
других случаях такое же значение имеет применение
многозначной и вероятностной логики. Все это говорит о
сложности понятия истины, о неправомерности жесткого
противопоставления «истина» — «ложь».

IV. К ВОПРОСУ О КРИТЕРИИ истины
Существует ли критерий истины
и в чем он?
Знание диалектики чувственного и
рационального позволяет разрешить многие
из парадоксов, о которых уже говорилось
выше. Однако констатация неразрывного
единства двух ступеней процесса
познания отнюдь не дает нам окончательное
решение вопроса об истине. Проблема
обоснования истинности результатов познания
может быть решена лишь в том случае,
55

если будут найдены способы установления истинности —
критерии истинности.
В истории философии были попытки найти критерии
истинности познания в самом Познани. В зависимости от
того, что считалось главным — чувственное или
рациональное,— критерий истинности искали соответственно
в характере чувств или в характере мышления. «Как
отличить сон от действительности?» — спрашивал
английский философ-идеалист епископ Беркли (1685—1753).
И давал такой ответ: сон отличается тем, что чувственные
представления во сне гораздо менее ярки, менее
отчетливы, чем та совокупность ощущений, которая, по его
мнению, составляет действительность. Однако это не всегда
так. Хорошо известно, что, когда гипнотизер внушает
человеку те или иные представления, они бывают
чрезвычайно яркими. Можно наблюдать, как взрослые люди под
гипнозом становятся на четвереньки, делают
плавательные движения, воображая себя в воде, их можно
заставить уверовать в то, что они великие художники,
артисты и т. п., и они будут рисовать, петь. Но совершенная
яркость их чувственных образов при этом не означает, что
все это — реальность.
Рене Декарт, будучи рационалистом, пытался найти
критерий истины в самом разуме. По мнению Декарта,
истину дает такое мышление, в результатах которого
невозможно сомневаться. Например, невозможно
сомневаться в том, что если человек мыслит, то он существует.
Таким образом, истинное знание, по Декарту,— это знание
очевидное. Однако практика науки вообще и особенно
современной науки изобилует примерами того, как
очевидное оказывается ошибочным. Очевидно, что люди не
могут ходить вверх ногами. Однако же на «той» стороне
земного шара по отношению к нам они ходят действительно
вверх ногами, хотя и не на головах.
Казалось бы, невозможно сомневаться в том, что время
56

течет всегда и везде одинаково, независимо от того,
движемся мы или нет. Но теория относительности
Эйнштейна доказала, что это не так. Мы не приводим здесь
большего количества примеров, тем более что такого рода
примеры приводились выше, когда речь шла о проблеме
относительной и абсолютной истины.
Практика
Итак, мы не нашли критерия истинности познания ни
в чувствах, ни в разуме. Его нужно искать не в самом
познавательном процессе, а вне его, в применении его
результатов на практике, «Вопрос о том, обладает ли
человеческое мышление предметной истинностью,— пишет
К. Маркс,— вовсе не вопрос теории, а практический
вопрос. В практике должен доказать человек истинность,
т. е. действительность и мощь, посюсторонность своего
мышления» \
Если бы человек не мог правильно отражать
окружающий мир в своем сознании, он бы не смог
приспособиться к миру. В этом можно убедиться на примере
душевнобольных, которые, будучи физически вполне здоровыми
людьми, не могут самостоятельно существовать именно
потому, что неправильно отражают в своем сознании
окружающее.
Результаты познания могут считаться истинными
только в том случае, если они подтверждаются практической
деятельностью человека. До практической проверки любая
теория, какой бы развитой она ни была, может
рассматриваться лишь как предположение, как гипотеза. Без
гипотез невозможно познание. Но всякая гипотеза должна
1 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 3, стр. 1
57

быть в конечном счете подтверждена или опровергнута
практикой. Очень многое из того, в чем сейчас все
уверены, сначала было гипотезой, которая нашла практическое
подтверждение. Так, гипотезой была идея об атомном
строении вещества, выдвинутая Демокритом, пока ее не
подтвердили многочисленные лабораторные
эксперименты, в свою очередь позволившие перейти к практическому
использованию атомной энергии. Ф. Энгельс приводит
убедительный пример с красящим веществом — ализарином.
Когда-то ализарин добывали из корня растения марены.
Но затем стали получать его более дешевым химическим
путем — из каменноугольного дегтя, и сделать это можно
было лишь на основе правильных представлений о
химическом строении ализарина.
Подобных примеров можно привести множество.
Повсюду нас окружают искусственные материалы, и
промышленное производство каждого из них — практическое
доказательство истинности соответствующих теоретических
положений о строении веществ.
Такая — производственная — практика, конечно,
наиболее убедительна. Однако в науке не обязательно все
доводить до уровня производственной практики. Здесь
большое значение имеют эксперимент и наблюдение явлений,
которые были предсказаны теорией.
Долгое время в физике господствовало представление
о траектории светового луча как об идеально прямой
линии. Из общей теории относительности Эйнштейна
вытекало, что луч света звезды, проходя мимо Солнца, должен
отклоняться от пряйой линии на определенную теорией
величину. Во время солнечного затмения этот так
называемый эффект Эйнштейна можно было проверить. В 1918 г.,
после окончания первой мировой войны, экспедиции,
отправленные к берегам Африки и Америки, показали, что
предсказанные теорией явления действительно имеют
место. Таким образом, гипотеза Эйнщтейна, базирующаяся
58

на общей теории относительности, нашла практическое
подтверждение.
Все это так, скажет читатель. Действительно,
истинность нашего познания во многих случаях
устанавливается практикой. Но всегда ли это так? В средней школе
изучают теорему о том, что сумма углов треугольника
равна двум прямым. У каждого ученика есть транспортир.
Казалось бы, чего проще — возьми и измерь. Однако
учитель вместо этого начинает длинно и сложно доказывать
теорему.
Выше говорилось не только о фактических, но и о
логических истинах, устанавливаемых с помощью анализа их
логической структуры. Какое отношение к ним имеет
практика?
Пойдите в кино на какую-нибудь картину,
посвященную исторической теме, скажем «Петр I», «300
спартанцев», «Крестоносцы», «Даки» и т. п. Фильмы интересны,
они захватывают нас остротой сюжета, перипетиями
борьбы. Мы как будто сами становимся свидетелями
исторических событий. Но так ли происходили они на самом деле,
как показывают на экране? Что может здесь сказать
практика? Не можем же мы воспроизвести сражение в
Фермопилах или Полтавский бой! И кто прав в спорах о том,
были ли на Земле космические пришельцы, особенно
разгоревшихся после кинофильма «Воспоминания о будущем»?
Сторонники гипотезы о космических пришельцах
ссылаются на изображения, найденные в пещерах Африки; на
огромные камни в Баальбеке; на Вавилонскую башню,
которая, по их предположениям, представляла собой
стартовую площадку для корабля космонавтов; на железную
колонну, найденную в Индии; на кости динозавров, в
которых обнаружены отверстия, похожие на пулевые, и
т. д. Аргументы весьма убедительны. В самом деле, если
с помощью современной техники плиты на «Баальбек-
ской веранде» невозможно даже поднять, то как могли
59

сделать это наши предки, если только им не помогали
высокоразвитые в техническом отношении пришельцы из
космоса? Изображения, найденные в африканских
пещерах, чрезвычайно напоминают скафандры космонавтов.
Что это — фантазия туземцев? Но фантазия всегда
основана на чем-то реальном, тогда каким образом эти рисунки
могли сделать туземцы, не имея соответствующего
образца? и т. д. и т. п.
Но и аргументы противников гипотезы о гостях из
космоса представляются не менее убедительными. Так,
например, они говорят, что там, где сейчас находится «Ба-
альбекская веранда», в свое время по приказу римских
императоров строился грандиозный храм Юпитера. Он не
был достроен за недостатком средств. О земном
происхождении огромных плит свидетельствуют следы ударов
зубил. Изображения в пещерах, утверждают противники
гипотезы о пришельцах, не что иное, как изображение
ритуальных масок. И потом, почему костюмы пришельцев
должны быть похожи на костюмы космонавтов именно
нашего десятилетия? Ведь, всего скорее, в следующем
десятилетии они будут совсем другими! Читатель в
растерянности. Он не знает, на чью сторону ему встать. Практически
проверить истинность той или другой точки зрения,
казалось бы, нет другой возможности, кроме как сесть в
машину времени и самим поискать космических
пришельцев!
Кажущаяся неприменимость критерия практики к
рассмотренным случаям является следствием неправильного,
слишком узкого понимания того, что такое практика.
Нельзя понимать практику как нечто ставшее, застывшее
во времени. Человеческая практика — это не
единовременный акт, но многообразный исторический процесс, в
котором диалектически связаны друг с другом моменты
относительного и абсолютного в познании человеком мира.
Если один ученик измерит транспортиром один треуголь-
60

ник, то это, конечно, практика, но практика, сугубо
ограниченная местом и временем. Тысячи, миллионы
измерений — это уже практика гораздо более широкая и
потому более действенная. Доказывая теорему, мы используем
ряд аксиом или аксиоматических истин. А истинность
аксиом основывается в конечном счете на практике, причем
практике не одного человека и не группы лиц, а всего
человечества на всем протяжении его развития:
«...практическая деятельность человека миллиарды раз должна была
приводить сознание человека к повторению разных
логических фигур, дабы эти фигуры могли получить
значение аксиом»1. Таким образом, прибегая к
доказательству вместо измерения транспортиром, мы заменяем
не практику чем-то иным, а один вид практики, менее
надежный, другим видом, более надежным.
Критерий практики может применяться не прямо и
непосредственно, а опосредованно, через целый ряд
промежуточных звеньев. Именно таким образом применяется
критерий практики к установлению истинности
положений, относящихся к прошлому. Мы не можем наблюдать
непосредственно войну римлян с даками. Однако,
сопоставляя наше представление об этой войне с новыми
фактическими данными (например, с результатами новейших
археологических раскопок), мы постоянно корректируем,
уточняем, делаем более адекватным наше знание о ней.
Гипотезы должны приводить к следствиям, которые
допускают практическую проверку. И в этом смысле
гипотеза о космических пришельцах принципиально не
отличается от гипотез, скажем, в области физики. Только
проверка следствий в первом случае — гораздо более сложный
и более растянутый во времени процесс. Истинность
положений, относящихся к прошлому, проверяется
практикой, развивающейся в будущее.
1 В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 29, стр. 172.
6 А. И. Уемов
61

Не только в физике или астрономии, до также и в
истории вполне возможно предвидение. Известны
поразительные случаи исторического предвидения. Керам в своей
книге «Боги, гробницы, ученые», в частности,
рассказывает об одном из них. Немецкий ученый Шлиман
выдвинул гипотезу о том, что в основе «Илиады» Гомера лежат
действительные факты и что, несмотря на легендарный,
мифологический характер описываемых Гомером событий,
Троянская война в самом деле имела место. Шлиман был
просто уверен, что под одним из холмов можно
обнаружить развалины Трои, и его предвидение полностью
подтвердилось: он нашел древнюю Трою.
Критерий практики, будучи в конечном счете
единственным для установления истины, не носит, однако,
абсолютного характера. Иными словами, если положение
подтверждено практикой, это еще не означает, что оно
является абсолютной истиной. Было немало случаев, когда те
или иные представления находили практическое
применение и тем не менее в конечном счете они оказывались
неточными или даже неверными. Так, физики долгое время
исходили из предпосылки, что теплота представляет собой
особого рода жидкость — теплород. До сих пор в нашем
языке сохранились такие слова, как «теплопередача»,
«теплоемкость», в которых есть отзвук старой идеи
теплорода. Теория теплорода долгое время находила
практические подтверждения даже в промышленности. Однако со
временем были обнаружены факты, противоречащие этой
теории. Разумеется, это не означало, что в теории
теплорода все было ложно. Целый ряд отношений,
зафиксированных этой теорией, сохранили свое значение. Но от идеи
существования определенного вещества,
обусловливающего эти отношения, пришлось отказаться. Они стали
объясняться иначе. Другой пример. Классическая механика,
основанная на работах Галилея и Ньютона, находила
практическое применение в конструировании любой ма-
62

шины, которой пользовались люди. И тем не менее
эксперименты, подтвердившие специальную теорию
относительности, показали неточность классической механики.
Эта неточность дает о себе знать, когда приходится иметь
дело со скоростями, сравнимыми со скоростью света.
Критерий практики не носит абсолютного характера
еще и потому, что на каждом конкретном этапе истории
человеческая практика ограничена, относительна.
Гелиоцентрическая точка зрения Коперника в свое время была
встречена в штыки еще и потому, что практика того
времени успешно подтверждала точку зрения Птолемея.
Капитаны, прокладывавшие курс к берегам Америки,
совершенно точно делали это и без помощи Коперника: в
навигации его идея просто ничего не меняла. И только с
развитием человеческой практики, с ее восхождением на
более высокую ступень стала очевидна практическая
несостоятельность теории Птолемея и глубокая правота
Коперника.
«...Критерий практики,—писал В. И. Ленин,—никогда
не может по самой сути дела подтвердить или
опровергнуть полностью какого бы то ни было человеческого
представления. Этот критерий тоже настолько
«неопределенен», чтобы не позволять знаниям человека превратиться
в «абсолют», и в то же время настолько определенен,
чтобы вести беспощадную борьбу со всеми разновидностями
идеализма и агностицизма» *.
Истина и простота
Практика — критерий истины. Однако, как мы уже
видели, лишь в наиболее простых, элементарных случаях
применение критерия практики носит непосредственный
1 В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 18, стр. 145—146.
63

характер. Приведенные выше примеры показывают роль
промежуточных звеньев между практикой и теорией в
познании истины. В качестве такого промежуточного
звена с давних времен выдвигалась простота. Древнее
латинское изречение гласит: «simplicitas est sigiUum veri» —
простота — печать истины. Такой точки зрения
придерживались классики науки — Коперник, Галилей, Ньютон,
Ломоносов. Они считали, что, чем проще теория, тем больше
оснований при прочих равных условиях считать ее
истинной. Простота теории может служить гарантом истинности
потому, что отражает такую же черту окружающего нас
мира. Природа проста, писал И. Ньютон, и не
«роскошествует излишними причинами».
В дальнейшем идея простоты как свидетельства
истинности теории была искажена идеалистами — Махом,
Авенариусом и другими, которые стали саму истину
подменять простотой, трактуемой ими как «экономия
мышления». И если, по мнению этих философов-идеалистов,
«экономнее» мыслить мир без материи, то его и нужно
мыслить без материи, несмотря на то что практика
развития науки доказывает материальность мира.
В. И. Ленин подверг концепцию «экономии
мышления» решительной критике, подчеркнув, что «мышление
человека тогда «экономно», когда оно правильно
отражает объективную истину...» 1.
В советской философии была показана
несостоятельность отождествления принципа простоты как
свидетельства истины с махистской концепцией «экономии
мышления». Однако в процессе разработки этой проблемы
советские ученые столкнулись с рядом очень интересных и не
имеющих традиционного решения вопросов. Прежде
всего, прост ли мир? Практика развития науки в последние
десятилетия показывает, что мир совсем не так прост, как
В. И. Ленин. Иолн. собр. соч., т. 18, стр. 176.
64

считал Ньютон или даже как до недавнего времени ду>
мали мы. Но если мир не прост, то каким образом
простота теории, отражающей мир, может свидетельствовать о
ее истинности? Не вернее ли обратное, не является ли
простота теории свидетельством ее ложности? И поэтому
не разумно ли при равной мере соответствия фактам из
двух теорий предпочесть ту, которая является более
сложной! Далее, что может служить мерой простоты? Если еще
в начале века говорили о простоте недифференцированно,
считая это понятие очевидным и не пытаясь давать точных
количественных определений, то сейчас мы имеем целый
ряд концепций, в которых простота — сложность
исследуемых объектов находит количественное выражение в виде
некоторого числа. При оценке одних и тех же
теоретических Конструкций, если исходить из разных мер, числа,
представляющие количественные выражения простоты,
получаются разными. Какие из них предпочесть в
качестве меры свидетельства лстинности?
Поиски ответа на первый из поставленных здесь
вопросов приводят к следующим соображениям.
Простота может быть связана с истинностью не
потому, что мир прост, а именно потому, что он слооюен.
Пониманию ситуации может служить следующая аналогия.
Пока речь шла об измерениях простых объектов, можно
было обходиться единицами, находящимися в весьма
сложных отношениях друг к другу: локтями, аршинами,
саженями и т. д. По мере роста сложности исследуемых
объектов растет и потребность в более простых системах мер:
внутриатомные и космические расстояния трудно
выражать в локтях и саженях. Точно так же теория,
отображающая мир с помощью более простых средств, имеет
больше оснований быть принятой. В этом случае мы,
попросту говоря, меньше рискуем запутаться.
Такое обоснование принципа простоты как основания
для отбора научных теорий, в равной мере согласующих-
65

ся с экспериментом, имеет свой смысл. Однако оно не
может рассматриваться как окончательное.
Никакая теория не отражает мир целиком. Каждая
теория относится к какой-то стороне или части мира. Если
эта часть (то, что непосредственно отражается теорией)
проста, то и теория должна быть простой. Соответственно
сложность отображаемого объекта (после того, как будет
сделано все, чтобы выбрать наиболее простые способы его
отображения) подразумевает, что и теория, его
отображающая, должна быть более сложной. Если же сложность
отображаемого объекта будет больше, чем в первом
случае, но меньше, чем во втором, то и сложность теории
должна иметь промежуточное значение.
Остается неясным вопрос: каким образом измерять
простоту, точнее, какими из предложенных разными
авторами мер простоты лучше пользоваться? И как можно
измерять сложность объектов независимо от знания, их
отображающего? Ведь понятно, что мы имеем дело с
объектом лишь постольку, поскольку знаем его. Тех, кого
интересует теоретическая разработка этих проблем, мы
отсылаем к специальным работам, а здесь отметим лишь
следующее. Все меры простоты можно распределить
соответственно типам теорий. Каждый из этих типов теорий
отображает окружающий мир с определенной точки
зрения. Это дает возможность выбора наиболее адекватной
меры простоты. Сложность объекта может быть
представлена сложностью того множества фактов, которое
является эмпирической основой теории. Таким образом,
непосредственно можно соотносить сложность теоретического
знания не со сложностью самого объекта, которую
определить вне знания действительно невозможно, а со
сложностью данных опыта, практики.

V. НЕКОТОРЫЕ ПРИЕМЫ
И МЕТОДЫ ПОЗНАНИЯ ИСТИНЫ
Усиление чувств. Приборы
Для того чтобы наука и далее могла
развиваться ускоренными темпами,
нужны средства, ускоряющие сам процесс
познания.
Выше речь шла о роли чувственного и
рационального, эмпирического и
теоретического в процессе познания. Познание,
как мы уже выяснили, начинается с
ощущений. Сами по себе ощущения, во вся-
67

ком случае на современном уровне развития науки, вряд
ли могут быть усовершенствованы. Но мы можем, как уже
говорилось, раздвинуть сферу чувственного познания с
помощью приборов.
В свое время французский философ О. Конт (1798—
1857) полагал, что мы никогда не узнаем химический
состав звезд, поскольку у нас нет средств до них добраться.
Изобретение спектроскопа позволило определить
химический состав звезд. Благодаря спектроскопу на Солнце
удалось открыть гелий раньше, чем он был обнаружен на
Земле.
С помощью приборов типа микроскопа, телескопа,
спектроскопа осуществляется наблюдение, то есть такое
чувственное отражение предметов, которое не связано с их
преобразованием.
Другой тип приборов позволяет осуществлять
эксперимент — активное преобразование предмета, позволяющее
глубже проникнуть в его сущность. К экспериментальным
относятся самые разнообразные приборы — от аппарата
для измерения давления крови, которым пользуется врач,
до колоссальных ускорителей элементарных частиц в
Дубне или Серпухове.
Наблюдение и эксперимент, как с помощью приборов,
так и без них, позволяют фиксировать факты. Чтобы
добиться наибольшего успеха уже на уровне эмпирического
знания, необходимо владеть определенными методами
отбора и обработки фактов. Здесь требуется усиление не
только чувств — с помощью приборов, но и разума — с
помощью метода.
Одно дело, когда наблюдается что попало и как
попало, и совсем другое — когда наблюдение ведется по
определенному плану. Эксперимент же вообще немыслим без
предварительного плана.
68

Усовершенствование разума.
Индукция через перечисление и статистика
Простейшая форма обработки фактов — это их
обобщение, то есть вывод общего положения на основании
отдельных фактов. Такой вывод носит название
индуктивного или просто индукции (от латинского inductio —
наведение).
Например, если мы видим, что один, другой, третий
дельфин обнаруживают хорошее отношение к человеку,
и делаем отсюда вывод о том, что дельфины вообще
хорошо относятся к человеку,— такой вывод будет
индуктивным. Но верен ли полученный результат? Из истории
науки можно привести немало случаев, когда индуктивные
выводы оказывались ошибочными. Так, древние
египтяне, основываясь на тех фактах, которые были в их
распоряжении, с уверенностью делали вывод, что все реки
текут на север.
Математики много раз предлагали формулы, с
помощью которых можно было бы вычислять так называемые
простые числа, которые делятся только сами на себя и
на единицу. И эти формулы обобщали большое
количество фактов. Однако всякий раз находилось число, которое
не укладывалось в предложенную формулу.
В свое время биологи на основе многочисленных
наблюдений были уверены, что все лебеди белые. Они были
просто поражены открытием в Австралии черных
лебедей.
Как же избежать ошибок? Нужно больше фактов.
Такой ответ на поставленный вопрос даст большинство
читателей. И в известной мере они будут правы.
Действительно, ограниченное количество фактов часто делает
неосновательным вывод. Рек в Египте было мало, поэтому
египтяне не должны были торопиться с выводом, что все
реки текут на север. С другой стороны, разве мало виде-
69

ли белых лебедей, разве мало простых чисел подставляли
математики в свои формулы?
Большее значение, чем количество обобщаемых
фактов, имеет их разнообразие. Основным логическим
дефектом в приведенных выше примерах выводов было то, что
все наблюдаемые факты относились только к одной
части той области, на которую распространялось обобщение.
Так, египтяне имели дело лишь с реками северо-восточной
части Африки, биологи — с лебедями, живущими в
Европе, Азии и Африке, математики — с простыми числами,
недостаточно большими, и т. д.
Но как достичь нужного разнообразия? В наших
примерах, когда уже ясна ошибочность индуктивного
вывода, это сделать нетрудно. Сейчас каждый скажет, что,
прежде чем делать вывод о всех реках или всех лебедях,
необходимо много путешествовать по всему свету. Но
это — простые случаи. Можно привести немало
примеров тех трудностей, с которыми мы встречаемся, желая
достичь наибольшего разнообразия исследуемых фактов.
Допустим, нам нужно проверить качество пшеницы на
поле. Простейший способ — подъехать к полю и сорвать
по нескольку колосков из разных мест. Но для вывода
этого будет недостаточно, поскольку мы брали колоски
только с одного края поля. Можно объехать поле с разных
сторон, однако и в этом случае не будет необходимого
разнообразия, поскольку все колоски все равно взяты с края
поля. Ясно, что нужно пробраться в середину поля. Но
оказывается, что и так мы не решим проблему,
поскольку будем выбирать те или иные колосья не
бессознательно. Иногда поступают так. Берут какой-нибудь обруч и
бросают его в воздух наугад, а затем отбирают те
растения, которые он накроет. Но даже и таким способом,
считают ученые, мы не полностью преодолеваем
односторонность выбора, поскольку обруч может падать
преимущественно на низкие колосья, или же мы сами можем бессоз-
70

нательно бросать его туда, где пшеница кажется нам по
высоте близкой к средней.
Для того чтобы избежать субъективности в отборе
обобщаемых фактов, особая дисциплина, называемая
математической статистикой, рекомендует прибегать к
помощи специальных таблиц случайных чисел. Их составляют,
например, на основе таблиц восьмизначных логарифмов.
Последние три-четыре цифры логарифмов можно
рассматривать как совершенно случайные. Например, из
натуральных чисел от 1 до 100 будут рассматриваться как
случайные числа 82, 49, 18, 48, 9, 50, 17, 37, 51. Теперь нам
следует разбить поле на 100 участков, пронумеровать их
и колоски брать из участков под соответствующими
номерами. Если участки оказываются слишком большими,
каждый из них следует разбить аналогичным способом.
В математической статистике определяется также
необходимое число наблюдений для получения тех или иных
выводов.
Применение методов математической статистики
позволяет получить достаточно надежные результаты без
сплошного обследования всех элементов интересующей нас
совокупности объектов. Понятно, что это дает
колоссальную экономию средств.
Поиск причины
Мы рассмотрели некоторые проблемы так называемой
индукции через перечисление и связанного с ней
статистического метода. Здесь мы не выходили за рамки
эмпирического уровня познания. Переход к теоретическому
уровню, как уже отмечалось, связан с объяснением
фактов. Последнее чаще всего осуществляется путем
нахождения причин. В логике научного познания разработаны
специальные методы нахождения причинной связи. Неко-
71

торые из них, как, например, методы единственного
сходства, единственного различия, сопутствующих изменений,
разработаны еще в прошлом веке английским логиком
Д. С. Миллем и носят название «канонов Милля».
Сущность метода единственного сходства хорошо
видна на следующем примере. Допустим, два корабля идут
параллельным курсом. Расстояние между ними
уменьшается. Вдруг один из кораблей резко меняет курс и таранит
борт другого. На судебном процессе капитан
категорически отрицает, чтобы кто-либо из его команды
перекладывал руль. Выходит, что корабль повернулся сам собой?
Возможно ли это?
Одна из самых страшных катастроф на море — гибель
английского лайнера «Титаник» в апреле 1912 г. при
столкновении с айсбергом. В последний момент
«Титаник», как известно, удалось вывернуть, и он пошел
параллельно айсбергу. Но все же он столкнулся с ледяной
горой, которая пробила борт корабля. Как это можно
объяснить? Чтобы понять это явление, рассмотрим другие
факты. Течение реки высасывает воду из болота,
соединенного с этой рекой. Ураган сбрасывает крышу, даже если
он2 совершенно плоская и не создает препятствий
движению воздушных масс. Вентилятор в вагоне состоит из
двух труб. Во время хода поезда в расположенной над
крышей трубе образуется ток воздуха, который
«отсасывает» воздух из вагона. И, наконец, возьмем
обыкновенный пульверизатор для разбрызгивания одеколона. Здесь
также две трубки. Они расположены под прямым углом
друг к другу. В одной трубке с помощью груши создается
ток воздуха. Тогда по второй трубке, опущенной во
флакон, поднимается одеколон и разбрызгивается в воздухе.
Во всех этих случаях имеет место возникновение
некоторой силы, действующей на объекты — на одеколон, на
крышу, на воздух в вагоне или на корабли. Метод
единственного сходства и заключается в том, что отыскивается
72

обстоятельство, одинаковое во всех случаях, где имеет
место изучаемое явление, несмотря на различия всех
прочих обстоятельств. Это общее обстоятельство
рассматривается как причина изучаемого явления. Таким общим
обстоятельством в наших примерах будет поток жидкости
или газа. Движущаяся жидкость или газ оказывают на
стенки сосуда, в котором происходит движение, меньшее
давление, чем жидкость покоящаяся. Поскольку движение
относительно, то все равно: считать ли стоящими корабли,
а воду между ними движущейся, или наоборот. Поэтому
показания капитана корабля на суде заслуживают
доверия. «Титаник» мог повернуть в сторону айсберга под
действием той же причины.
Применяя метод единственного сходства, необходимо
следить за тем, чтобы прочие обстоятельства, за
исключением одного общего, были возможно более
разнообразными.
Метод единственного различия мы проиллюстрируем
на примере из другой области. В 1929 г. английский
бактериолог профессор Флеминг изучал колонии (культуры)
микробов-стафилококков, вызывающих фурункулы и
чрезвычайно опасные загноения ран. Одна культура оказалась
испорченной: на ней появилось зеленое пятно плесени.
Надо было бы выбросить эту культуру, но Флеминг
обратил внимание на некую странность. Под пятном плесени
стафилококки почти полностью исчезли. Это наблюдение
было повторено. Всегда оказывалось, что если имелись
два случая, отличающиеся друг от друга только тем, что
в одном из них была плесень, а во втором ее не было, то
в первом случае микробы исчезали.
Грибок зеленой плесени, с которой имел дело Флеминг,
назывался «пенициллиум ногатум». Впоследствии из него
было выделено вещество, сейчас всем хорошо известное —
пенициллин. Пенициллин и другие антибиотики, открытые
позже, спасли жизнь миллионам людей.
73

Сущность примененного Флемингом метода
единственного различия заключается в следующем: при сравнении
двух случаев, в одном из которых изучаемое явление
имеется (гибель микробов), а в другом отсутствует,
существует единственное отличающее их обстоятельство. Все
остальные обстоятельства должны быть одинаковыми.
Сходен с методом единственного различия метод
сопутствующих изменений. Здесь исследуемое явление не
полностью исчезает в одном из случаев, а лишь меняет свою
интенсивность или частоту. Причиной будет считаться то
явление, изменение которого — при прочих неизменных
обстоятельствах — сопутствует изменению изучаемого
явления. Так, исследования, проведенные на основании
данных по городу Киеву с 1963 по 1968 г., показали, что
частота заболеваний инфарктом миокарда увеличивается
соответственно изменениям в напряженности магнитного
поля Земли. Следовательно, возмущения в магнитном
поле Земли влияют на, казалось бы, не связанные с ними
непосредственно процессы в организме человека.
Открытие указанной зависимости позволило заблаговременно
проводить соответствующие профилактические
мероприятия.
Различные методы индуктивного исследования можно
объединить друг с другом. Тогда они дают наибольший
эффект. Интересный пример применения объединенного
метода сходства и различия дает одно из исследований
академика В. П. Филатова. Было известно, что ряд
окулистов — Фукс, Мажито, Шимановский, Комарович,
Савельев — пытались делать пересадки роговицы глаз, взятых у
трупов. За исключением одного случая у Мажито,
стойкого успеха не было. Все эти случаи объединяло одно общее
обстоятельство: глаза, из которых бралась роговица для
пересадки, принадлежали только что умершим людям.
Лишь в одном случае, у Мажито, был использоЬан глаз
человека, умершего 8 дней назад. В 1931 г. Филатов сде-
74

лал первую пересадку трупной роговицы. Несколько
тысяч пересадок, сделанных впоследствии им и его
учениками, показали, что успех связан с пересадкой именно не
самой свежей роговицы. Дальнейшие исследования
привели к открытию так называемых биогенных
стимуляторов — веществ, стимулирующих жизнедеятельность
организма.
Необходимо отметить, что применение методов
индуктивного исследования причинных связей в истории
науки давало не только положительные результаты.
Увлечение индукцией часто было источником заблуждений.
В большинстве случаев ошибочные выводы получались
вследствие того, что общее или различное обстоятельство
при использовании методов единственного сходства и
различия не было единственным. Суть подобной ошибки
видна на таком шуточном примере. Некий слесарь заболел,
принял лекарство и выздоровел. Затем заболел столяр,
принял то же лекарство — и умер. Руководствуясь методом
различия, можно сделать вывод: от этого лекарства
столяры умирают, а слесаря выздоравливают. Вывод,
естественно, абсурден: различие между людьми не сводится к
различию профессий. Существенно в данном случае только
различие болезней.
Однако в большинстве случаев, с которыми имеет дело
ученый, вопрос о единственности различия или сходства
решается далеко не просто.
Английский физик Максвелл, исходя из своей теории,
в 1873 г. предсказал, что поток света оказывает давление
на поверхность тел. Долгое время физики не могли
проверить это предположение, поскольку в своих опытах они не
могли исключить возможного влияния других факторов.
Лишь в 1899—1900 гг. Петру Николаевичу Лебедеву
удалось обеспечить в экспериментах единственность различия
между двумя случаями — когда световое давление
действительно было и когда его не было.
75

Трудности обеспечения единственности сходства и
различия стимулировали разработку теории так
называемого многофакторного эксперимента, при котором
сравниваемые явления различаются одновременно в ряде
отношений. Предположим, что мы желаем выяснить
влияние на урожай двух факторов — скажем, внесения
удобрений и характера обработки з^мли. В эксперименте
обычного типа сначала меняется один фактор — внесение
удобрений — с сохранением способа обработки и всех прочих
факторов неизменными, а затем меняется другой фактор
без изменения первого. Но такой способ ведения
эксперимента оставляет неясным, какое значение имеют
различные способы обработки земли при различных количествах
внесенных удобрений. Суть многофакторного
эксперимента в том, что сопоставляются результаты действия
различных значений одного фактора при различных значениях
других факторов. В нашем примере — это разнообразные
типы обработки земли при различных количествах
внесенных удобрений., В последние годы создана строгая
математическая теория планирования эксперимента,
применение которой позволяет резко повысить эффективность
экспериментальных исследований.
Аналогия и моделирование
В процессе научного исследования большую роль
играет не только обобщение фактов, но и перенос
результатов исследования одних фактов на другие факты. Такой
перенос осуществляется с помощью умозаключения,
носящего название вывода по аналогии. Так, исследованию
особенностей распространения звука помогали уже
известные факты из другой области — распространения волн
на поверхности воды; в исследовании тепловых явлений
не последнюю роль сыграла аналогия с движением жид-
76

костей; исследование атома проводилось с помощью
аналогии с планетной системой. Что же дает нам право
переносить результаты исследования одних фактов на
другие? Обычно говорят, что основанием такого переноса
служит ряд некоторых общих свойств у фактов того и
другого класса. Сама аналогия в таком случае определяется
как сходство двух предметов, скажем, в ряде качеств.
Вывод по аналогии, следовательно, понимается как перенос
некоторого нового качества, обнаруженного в одном
предмете, на другой предмет.
В практике научной деятельности используются
выводы по аналогии совершенно иного типа. Общее для всех
выводов, называемых выводами по аналогии, заключается
в той, что в любом случае непосредственному
исследованию подвергается один предмет, а вывод делается о
другом предмете. Иначе говоря, вывод по аналогии в самом
общем смысле можно определить как перенос информации
с одного предмета на другой. Но эта информация не
обязательно связана с тем, что исследуемый предмет обладает
определенным свойством и, самое главное, основанием,
делающим возможным перенос этой информации,— не
обязательной является общность свойств сравниваемых друг
с другом предметов.
Тот предмет, который непосредственно исследуется,
называется моделью, а тот предмет, на который
переносится информация, полученная при исследовании модели,
называется прототипом. Наряду с термином «прототип»
употребляются также понятия «образец», «оригинал» и
т. д. Модель в процессе познания выступает как
некоторый заменитель своего прототипа, по той или иной
причине недоступного непосредственному исследованию.
Например, в качестве прототипа может выступать атом.
Моделью же служит планетная система. В результате
исследования этой модели можно предположить, что атом имеет
сложное строение и что вокруг его центра вращаются
77

электроны, подобно тому как вокруг Солнца вращаются
планеты.
Аналогия — это отношение между моделью и ее
прототипом. Например, ту или иную мысленную
конструкцию можно рассматривать как модель и тем самым как
аналог действительности. Вывод по аналогии — это вывод
от модели к прототипу.
Основания для такого вывода могут быть различными.
В частности, таким основанием служит наличие общих
свойств или взаимно однозначного соответствия элементов
модели и прототипа {изоморфизм). Поскольку выводы по
аналогии являются логической основой использования
моделей в процессе познания, следует говорить не о двух
различных методах — аналогии и моделировании, а об
одном методе — аналогомодельном, который сможет
рассматриваться в разных аспектах.
Физическая природа моделей и прототипов также
бывает самой различной. Прежде всего, это могут быть два
разных материальных объекта. Таковы модели, широко
использующиеся в технике. Чтобы решить, как будет себя
вести высотная Асуанская плотина, достаточно ли она
надежна и безопасна, была построена значительно меньшая
по размерам модель этой плотины, в которой
воспроизводились все важнейшие элементы моделируемого объекта.
Однако чаще всего между моделью и прототипом нет
очевидного внешнего подобия. Например, в качестве модели
железнодорожного моста используется не
пространственно подобное своему прототипу сооружение, а электронная
цепь, состоящая из сопротивлений, индуктивностей и
емкостей.
Игнорирование результатов, полученных с помощью
моделей, может привести к плачевному результату. Один
из наиболее ярких по своему трагизму примеров —
история с английским.военным кораблем «Каптэн». Инженер
Рид, производя опыты на модели, сделал вывод о том, что
78

«Каптэн» будет плохо держаться на волне и может
затонуть во время шторма. Адмиралы ему не поверили.
«Каптэн» погиб, и с ним погибло 533 моряка. В Лондоне
установлена мемориальная доска с «вечным порицанием
невежественному упрямству лордов Адмиралтейства».
Однако не всегда вывод, полученный с помощью
модели, надежен. Адмиралы японского флота, перед тем как
вступить в сражение с американской эскадрой у атолла
Мидуэй, разыграли это сражение на игровой модели и
одержали победу. Однако перенос вывода, полученного на
этой модели, на прототип оказался ошибочным, и в
реальном бою японцы потерпели полное поражение.
Задача исключительной практической важности —
определение условий правомерности различных типов
выводов по аналогии. Решение этой задачи, несомненно,
ускорит темпы развития как эмпирического, так и
теоретического знания.
Дедукция и тайны машинного мышления
Наибольшие успехи современной логикой достигнуты
в развитии дедуктивных методов, которые, в общем виде,
представляют собой вывод от общего к частному.
Дедукция особенно широко применяется на теоретическом
уровне развития науки. Выше, говоря об умозаключениях,
мы приводили пример со смертностью Кая. Как было
отмечено, умозаключение такого типа Аристотель называл
силлогизмом. Силлогизмы и сегодня часто используются
как в практике каждодневного мышления любого
человека, так и в науке. Так, зная на основе теории
относительности, что время на всех движущихся телах
замедляется, физик делает вывод о том, что оно замедляется на
космическом корабле, несмотря на то что с помощью
приборов такое замедление пока еще не может быть
обнаружено.
79

Мы привели примеры несомненно правильных (по
терминологии Аристотеля, совершенных) силлогизмов.
Однако довольно часто люди строят и неправильные
силлогизмы. Так, приходится наблюдать, как человек обвиняется
в принадлежности к тому или иному направлению на
основании силлогизма следующего типа: «Идеалисты
признают активную роль сознания. А признает активную роль
сознания, значит, А —идеалист». Этот силлогизм будет
неправильным, потому что из истинности тех посылок,
которые в нем даны, вовсе не вытекает истинность
заключения: А — идеалист. Дедуктивная логика как раз и
занимается изучением условий правильности подобного рода
умозаключений.
Рамки настоящей брошюры не позволяют дать строгое
и развернутое определение дедукции; здесь решается
лишь задача определения следствий, которые вытекают из
заданных положений согласно принятым правилам.
Отметим лишь, что дедукция, в отличие от индукции и
аналогии, не нуждается в максимальном расширении области
исследуемых объектов.
Важным достижением современной теории дедукции
следует считать установление тесной аналогии между
логическими и математическими отношениями, благодаря
чему эта теория получила название математической
логики.
Вспомним «Путешествия Гулливера» Свифта. Когда
Гулливер прибыл в академию на острове Лапута, он был
весьма удивлен, увидев, какими бессмысленными
вещами там занимались. Например, лапутяне пытались
добывать солнечную энергию из огурцов, понастроили машины,
с помощью которых мышление заменялось
вычислениями. Долгое время читателей забавляла глупость лапу-
тянских академиков. Однако теперь в любом
вычислительном центре можно увидеть «машины лапутян»,
только, разумеется, гораздо более совершенные. В наши дни
80

электронно-вычислительные машины могут управлять
доменным процессом, полетом космического корабля. Они
могут решать логические задачи, определяя, что следует
и что не следует из данных посылок. Они могут также
переводить с одного языка на другой, сочинять музыку и
играть в шахматы. Быстродействующая
электронно-вычислительная машина проверила доказательства всех
теорем из известного многотомного труда Рассела и Уайтхе-
да «Принципы математики», отметив имевшиеся там
упущения. Все это стадо возможным благодаря широкому
применению метода формализации.
Сущность метода формализации заключается в том,
что отношения между мыслями как бы отвлекаются от
содержания самих мыслей и рассматриваются в
качестве самостоятельных объектов изучения. Возьмем для
примера такие суждения: «Киев — столица Украины» и
«Одесса находится на берегу Черного моря». Эти мысли
могут быть соединены друг с другом различными
способами, которые в математической логике определяются
типом зависимости истинности составного суждения от
истинности его составляющих частей — компонецт. Ерли
составное суждение будет истинно в том, и только в том
случае, если будут истинны обе компоненты, то яолучим
логическую связь, которая называется конъюнкцией.
Конъюнктивная связь соответствует в естественном языке
союзу «и».
Поскольку для определения конъюнкции конкретное
содержание суждений несущественно, мы можем их
обозначить абстрактными буквами, скажем, «а», «Ь». В
качестве знака конъюнкции возьмем знак &. Тогда
конъюнкция двух суждений будет выражаться как а & Ъ.
Указанные выше условия истинности этого сложного
предложения можно задать следующей таблицей, где буквой «и»
обозначим истину, а буквой «л» — ложь: то есть сложное
выражение а & Ь истинно только тогда, когда обе компо-
81

a
и
л
и
л
Ь
и
и
л
л
а & Ъ
и
л
л
л
ненты одновременно истинны. В любом другом случае
выражение а & Ъ будет ложным.
Соответственно дизъюнкция определяется как такая
связь между суждениями, при которой сложное суждение
истинно, если истинна хотя бы одна из его компонент.
Обозначается дизъюнкция символом V :а\/ Ъ. Эту связь
также можно задать таблицей:
а
и
и
л
л
Ъ
и
л
и
л
а V Ь
и
и
и
л
Если исключается возможность истинности первого и
ложности второго суждения, то мы имеем логическое
отношение между ними, называемое импликацией.
Обозначается импликация часто стрелкой -> : а-» в. При этом
логическая связь не обязательно должна сопровождаться
связью суждений по смыслу. Так, с точки зрения
приведенных выше определений будут истинными выражения
«Киев — столица Украины» и «Одесса стоит на берегу
Черного моря», а поэтому и импликдция: «Если Киев —
82

столица Украины, то Одесса находится на берегу Черного
моря» — тоже будет истинной.
Таблица для импликации будет иметь вид:
а
и
и
л
л
Ъ
и
л
и
л
а -> Ь
и
л
и
и
Нетрудно заметить, что указанные отношения между
суждениями можно воспроизвести на объектах любой
природы, например на электрических лампочках. Пусть у нас
имеется три лампы, соединенные последовательно. Третья
лампа будет гореть лишь в том случае, если горят обе
предыдущие. Стоит одной из них перегореть, как цепь
разомкнётся и третья лампа гореть не будет. Таким
образом воспроизводятся, «моделируются» особенности
конъюнкции.
Особенности дизъюнкции можно воспроизвести с
помощью параллельного соединения первых двух ламп.
Третья лампа, включенная последовательно с ними,
будет гореть, если горит хотя бы одна предыдущая.
Несколько более сложным способом можно
моделировать импликацию и другие логические связи. В
электронно-вычислительных машинах используются, разумеется,
не осветительные, а электронные лампы, точнее,
некоторые комбинации этих ламп или полупроводниковых
элементов, которые могут находиться в двух состояниях —
проводящем и непроводящем. Эти два состояния
соответствуют двум возможным оценкам суждений — их
истинности и ложности.
83

Таким образом, очевидно, что все, что допускает
логическую формализацию, может быть воспроизведено в
соответствующей машине.
Но все ли может быть формализовано? И если нет, то
где границы формализации? Этот очень интересный
вопрос является предметом многочисленных дискуссий, но
его разбор выходит за рамки нашей работы.
Широта и специализация
Мы рассмотрели методы, которые позволяют улучшать
результаты, получаемые с помощью различных форм
умозаключений. Однако это не единственный путь
совершенствования познавательного процесса. Очень важна не
только форма мысли, но и ее направленность. Иными
словами, существенно не только то, как мы мыслим, но' и то,
что является, предметом исследования. Такая постановка
вопроса может удивить, поскольку всегда мы изучаем
окружающий нас мир. Но этот мир весьма разнообразен. На
заре развития науки древнегреческие философы еще
могли ставить вопрос о познании мира в целом. У
Аристотеля, например, мы находим сочинение, посвященное
логике,— «Органон», а также «Физику», «Поэтику», «Этику»,
трактат «О душе», «О частях животных» и т. д. И это
лишь часть того, что в какой-то форме дошло до наших
дней. Есть основания предполагать, что фактически круг
вопросов, которыми занимался Аристотель, был еще более
широким. Однако даже такому гениальному человеку, как
Аристотель, не под силу познание всего мира. И поэтому
прав Козьма Прутков, говоря, что «никто не в силах
объять необъятное».
Уже в Древней Греции намечается специализация
ученых-мыслителей. Одни стали больше заниматься
физикой, другие — учением о душе. В связи с развитием
науки специализация сужалась, хотя еще 400 и даже 200 лет
84

тому назад находились такие мыслители, как Леонардо да
Винчи или М. В. Ломоносов, которые обладали
серьезными знаниями обо всем, чем интересовалась наука их
времени. Однако, чем дальше, тем меньше оставалось таких
мыслителей.
Поскольку информации, накопленной, скажем, в
биологии, становилось так много, что одному человеку уже
не под силу было с ней справиться, ученый избирал одну
из частей науки и становился в ней специалистом.
Проходило еще какое-то время, и выбиралась часть этой
части и т. д. И так было во всех науках. Специализация
позволяла ученому быть досконально сведущим в какой-то
небольшой доле своего предмета, но взамен лишала его
целостного видения предмета. Или, как говорил тот же
Козьма Прутков, «всякий специалист подобен флюсу:
полнота его односторонняя.
Специализация была исторически неизбежна, но, с
другой стороны, становилось все более очевидным, что
современному ученому не обойтись без сведений из других
отраслей знания. Такие новые дисциплины, как
биофизика, физическая химия, биохимия, химическая физика,
математическая лингвистика, требуют квалифицированного
сочетания сведений из совершенно различных областей.
Раньше ученый, который занимался физикой, мог очень
мало интересоваться химией, химик мог совсем не
интересоваться биологией и т. д. В настоящее время такая
«индифферентность» снижает качество научной работы.
Выходит, что рядовой химик или физик должен быть
титаном мысли, достаточно разносторонним, чтобы
держаться на уровне своей задачи. А поскольку рядовой ученый
по определению не гений, ему приходится учиться все
дольше и дольше, прежде чем он почувствует в себе силы
двигать науку вперед.
Однако возврат к специализации вполне возможен, но
на иной основе, чем раньше. Раньше специалист изучал
85

все более узкий класс объектов, все глубже и всесторонне.
Тип серьезного ученого-специалиста, знающего «все о
немногом», противопоставлялся поверхностному дилетанту,
знающему «немного обо всем». Такое противопоставление
предполагает, что проблемы в науке связываются в
целостные комплексы только теми объектами, к которым они
относятся. Более узкий круг объектов — более тесная
связь между отдельными проблемами.
Однако может быть и так, что установление связей
между ранее изолированными проблемами будет означать
вместе с тем взаимоизолирование проблем, которые
раньше казались тесно связанными в рамках одного предмета.
Возьмем в качестве примера проблему колебаний.
Колебания имеют место в разных объектах. Они могут быть и
механическими, и акустическими, и электромагнитными
и т. д. Чтобы детально, всесторонне изложить вопрос о
колебаниях, необходимо заниматься механоакустикой и
рядом других предметов. Здесь проявляется взаимосвязь
различных наук. Но вместе с тем можно изучать
колебания, игнорируя специфику объектов, в которых эти
колебания наблюдаются. Эта специфика совершенно
несущественна для той точки зрения, с которой подходит к своему
предмету теория колебаний. Специалист по теории
колебаний — это специалист, знающий «немного о многом».
В еще большей мере такими специалистами являются
математики. Математик, устанавливая хотя бы простейшие
арифметические зависимости, узнает, по сути дела,
«немного обо всем». И никто его на этом основании не
обвинит в дилетантизме.
Математика долгое время была чуть ли не
единственной наукой, которая могла игнорировать специфику
объектов и сосредоточиться на изучении некоторого типа
отношений между ними — по преимуществу
количественных,— рассматривая сами эти отношения как особые
предметы.
86

Положение быстро меняется в последнее время. Всего
четверть века тому назад возникла наука, открывшая
новые горизонты в исследовании отношений. Речь идет о
кибернетике. Появление кибернетики вызвало серьезные
затруднения в классификации наук. Был неясен тот класс
объектов, которые изучает кибернетика. Относится ли она
к неживой, одушевленной или неодушевленней материи?
Многим казалось, что если положения кибернетики
относятся ко всем этим объектам, то тем самым живая материя
сводится к неживой, одушевленная — к неодушевленной.
На самом же деле кибернетика не сводит
высокоорганизованную материю к неорганизованной просто потому, что не
изучает ни ту, ни другую. Она исследует отношения —
отношение управления и отношения с ним связанные,
независимо от материальных носителей. Отсюда ее общий
характер.
Отношение управления имеет место в объектах
различной природы, например в живых организмах и
технических устройствах. Отсюда — возможность описания в
единых терминах как технических систем управления, так
и живых организмов. Общность кибернетики является
общностью такого же рода, что и математики, и теории
колебаний.
* * *
Заключение писать трудно. Вряд ли имеет смысл
повторять в нем то, что было сказано, даже в краткой форме.
Если читатель, прочитав брошюру, представил себе как
сложность пути к истине, так и мощь человеческого
разума, который имеет все возможности для достижения
истины, автор может считать свою задачу выполненной.
87

СОДЕРЖАНИЕ
I. ЧТО ТАКОЕ ИСТИНА? 3
Наивный ответ и к чему он ведет —
Можно ли различить истину и ложь? Послушаем
лжеца, который говорил правду 7
Истина объективная, абсолютная и относительная 9
Возможно ли мгновенное постижение истины? 14
Зачем познавать истину? 18
II. ЭТАПЫ ПОЗНАНИЯ ИСТИНЫ 20
С чего начинается познание истины. Не
обманывают ли нас чувства? —
Мышление и его основные формы 24
Конфликт между мышлением и чувствами. Чему
верить? 26
Единство чувств и разума 29
Ш. НЕМНОГО О ПОНЯТИИ ИСТИННОСТИ 37
К чему относится истинность? —
Утверждает ли мысль свою собственную
истинность? 45
Логические и фактические истины 48
Существуют ли мысли не истинные и не ложные? 50
IV. к вопросу о критерии истины 55
Существует ли критерий истины и в чем он? —
Практика 57
Истина и простота 63
V. НЕКОТОРЫЕ ПРИЕМЫ И МЕТОДЫ ПОЗНАНИЯ
ИСТИНЫ 67
Усиление чувств. Приборы —
Усовершенствование разума. Индукция через
перечисление и статистика 69
Поиск причины 71
Аналогия и моделирование 76
Дедукция и тайны машинного мышления 79
Широта и специализация 84