Автор: Денисова Г.С. Уланов В.П.
Теги: общественные науки социология история история кавказа северный кавказ
ISBN: 5-8480-0365-3
Год: 2003
Текст
ЮЖНОЕ ОТДЕЛЕНИЕ РОССИЙСКОЙ АКАДЕМИИ
ОБРАЗОВАНИЯ
РОСТОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ
УНИВЕРСИТЕТ
Денисова Г.С., Уланов В.П.
РУССКИЕ НА СЕВЕРНОМ КАВКАЗЕ:
АНАЛИЗ ТРАНСФОРМАЦИЙ
СОЦИОКУЛЬТУРНОГО СТАТУСА
Ростов-на-Дону
2003
ББК 60.54
УДК 301.085
ДЗЗ
Рекомендовано редакционно-издательским советом
Ростовского государственного педагогического университета
Научный редактор: доктор философских наук, профессор
Волков ЮТ.
Рецензенты: заслуженный деятель науки России, доктор
философских наук, профессор Давидович В.Е.
доктор социологических наук, профессор Слепцов Н.С.
Денисова Г.С., Уланов В.П.
Д 33 Русские на Северном Кавказе: анализ
трансформации социокультурного статуса, г. Ростов-на-Дону. 2003. -
352 с.
Настоящая монография посвящена комплексному анализу
этносоциальных процессов, протекающих в республиках Северного
Кавказа, которые находят свое видимое проявление в сфере этнополи-
тических отношений. В работе рассматриваются узловые проблемы
социокультурной динамики формирования поликультурного региона
В книге используются материалы этносоциологических
исследований, которые проводились под руководством проф. Денисовой Г.С.
коллективом кафедры регионоведения и этносоциологии РГПУ
(включая аспирантов, соискателей и студентов) на протяжении 1996-
2001 г. при поддержке различных учреждений: Министерства
образования РФ (грант № 50 за 1997-2000), Программы Министерства
образования РФ «Российские университеты - фундаментальные
исследования» (фант № 10.01.90. 1997-2000), ФЦП «Интеграция»
(№ С0070, 2000-2001). Монография подготовлена к публикации при
поддержки гранта ФЦП «Интеграция» № 179 за 2002.
Монография адресована исследователям и преподавателям,
аспирантам и студентам в области социальных и политических
дисциплин, а также всем, кто интересуется процессами,
происходящими в постсоветский период на Юге России.
КВИ 5-8480-0365-3
© Денисова Г.С, Уланов В.П., 2003
© Оформление, Залуниной И.В., 2003
СОДЕРЖАНИЕ
Предисловие 5
Введение 7
Раздел 1. Формирования институциональной основы
российской культуры на Северном Кавказе 19
Глава 1. Проблема выбора методологических подходов к
анализу социокультурного пространства
Северного Кавказа 21
1.1. Понятие «социокультурное» и этническое
взаимодействие 22
1.2. Колонизация как институциональная экспансия
центральной зоны культуры 32
Глава 2. Политика создания субъекта институционального
строительства: этапы и специфика поселения
русских в регионе 41
2.1. Особенности имперского этапа колонизации
Северного Кавказа: аграрный проект 42
2.2. Советский период интеграции Северного Кавказа: ин-
дустриально-урбанизационный проект 59
Глава 3. Русские в формировании единого
социокультурного пространства Северного Кавказа 72
3.1. Дооктябрьский период 78
3.2. Советский модернизационный проект 87
Глава 4. Истоки оформления доминирующего статуса
русских в стратификационной системе Северного
Кавказа 104
4.1. Формирование параллельных систем социальной
стратификации 104
4.2. Этническая специфика модернизированной структуры 115
Раздел 2. Трансформация социальных институтов в
постсоветский период и динамика
социального статуса русских на Северном Кавказе 123
Глава 5. Оформление нового субъекта институционального
строительства: переход от солидарности к
межэтнической конкуренции 125
3
5.1. Региональные управленческие элиты как предпосылка
и результат советского модернизационыого проекта 126
5.2. Лвтономизация поля политики как фактор обострения
межэтнической конкуренции 135
Глава 6. Деконструкция российских социальных
институтов в постсоветский период: судьба русского
наследия 153
6.1.Земельный передел 154
6.2.Эффективность сельскохозяйственного производства 164
6.3.Преобразования в индустриальном сегменте 172
Глава 7. Российская социетальность без русского
присутствия 185
7.1. Воспроизводство российской социетальности
культурами северокавказских народов 185
7.2. Билингвизм как потребность и практика культурной
жизни народов региона 194
Глава 8. Северокавказский этнонационализм: обращение
российской социетальности против русских 208
8.1. Критика советского модернизационного проекта с
позиции отторжения его ментального основания 211
8.2. Критика повседневной культуры современных
«кавказских» русских 219
Глава 9. «Русский вопрос» в зеркале общественного
мнения: субъективное измерение статусных позиций
русских 229
9.1. Самочувствие русского населения в республиках
Северного Кавказа ^231
9.2. Интерпретация миграции русских из региона 240
9.3. Отношение к государственной власти как субъекту
регулирования социальных проблем 245
Заключение 254
Примечания 261
Приложения 274
4
ПРЕДИСЛОВИЕ
Для того, чтобы читатель взял в руки книгу, открыл ее и стал
скользить взором по строчкам, нужна определенная мотивация.
Одни книги учат - это все разновидности учебников и учебных
пособий, другие развлекают - детективы, дамские романы, легкая
фантастика, третьи требуют размышления, волнуют, побуждают
к тому, чтобы вникнуть в течение жизни и истории, пережить
судьбы других людей - это классика, современная серьезная
беллетристика.
Но есть книги иного плана - научные трактаты, философские
откровения, социологические изыскания.' Книга, к которой
написано это предисловие, - социологическое исследование. Оно
является результатом вдумчивой работы, напряженных раздумий,
опирается на обширную эмпирию, за каждым его выводом стоят
четко фиксированные реальные факты.
Тема книги не просто актуальна. Она остро злободневна.
Вряд ли можно сомневаться, что в сложных коллизиях
современного этапа отечественной истории проблема Кавказа, особенно
Северного, обнаруживает себя как наиболее волнующая,
привлекая к себе напряженное общественное внимание. Давно стало
хрестоматийным высказывание о том,что Кавказ - это «гора
народов» и живут на нем «народы гор». Действительно, в мире
мало таких относительно небольших территорией, которые были бы
столь полиэтничны, богаты своеобычными культурами, разными
языками, несовпадающим укладом жизни. Среди других
автохтонных народов Северного Кавказа уже несколько столетий
живут, работают, действуют русские люди. К началу нынешних
реформ они составляли около четверти всего населения.
Как склддываются отношения северокавказских народов и
давно укоренившихся здесь русских людей? Как меняется
социокультурный статус русского населения в результате мощных
общественных сотрясений последних 10-12 лет? Что происходит
сейчас и может произойти в обозримом будущем в этой сфере?
Две чеченские войны,-* бурный взлет этнического самосознания
кавказских народов, обострение межнациональных конфликтов,
нарастание тенденций к сепаратизму - это одни процессы. И
вместе с тем налицо понимание многими того, что Северный Кавказ
- это неотъемлемая часть исторической и нынешней России. Все
это наложило свою печать на положение русских и процессы,
которые происходят на Северном Кавказе.
Известно, что в медицине приняты процедуры, которые
можно обозначить так: ретроспективный и актуальный анализ, диаг-
5
ноз, прогноз и рецепт. Конечно, социологическое исследование
не тождественно врачебной деятельности. У него своя логика. И
все-таки названные моменты развертывания сюжета налицо в
книге. Книга написана на основе современной социологической
методологии, с использованием этнополитологического
категориального аппарата. Авторы Г.С. Денисова и В.П. Уланов
проводят емкий исторический экскурс, показывая, как в прошлом шло
поселение русских на Северном Кавказе и как на разных этапах
складывались их отношения с местным населением. В тексте
даны оценка и своего рода диагноз наличного состояния этих
отношений. Авторы не скрывают грозных негативных
обстоятельств современной ситуации, но и не делают односторонне
панических, пессимистических выводов. Этностатусная диспозиция
«русские - кавказцы» рассматривается строго, взвешенно, без
великодержавных или этносепаратистских перекосов. Прогноз
авторов осторожен, но реалистичен, лишен безоглядной
бравурной оптимистичности или безнадежных стенаний. Авторы
показывают, что после сегодняшнего отлива перспектива
возвращения русских на Северный Кавказ в качестве желанных гостей (а
не тех, кого ныне выдавливают из региона) не утопична, а вполне
оправданна. Г.С. Денисова и В.П. Уланов предлагают ряд
направлений продуктивного сотрудничества русских и кавказцев:
от экономических мер, хозяйственных инвестиций до культурных
модернизационных проектов, от заботы Центра по поддержанию
жизнеобеспечения региона до рекреационных планов.
Рабочая гипотеза авторов о состоянии этнополитического и
этнокультурного статуса русских на Северном Кавказе
последовательно и уверенно доказывается на протяжении всего
изложения. В книге, по существу прочерчены некоторые важные
моменты формирования государственной национальной политики на
Северном Кавказе. Русская проблема на Северном Кавказе, по
справедливому мнению авторов, - это проблема всей
сегодняшней российской государственности. Понятно, что без внятной
позиции Центра она не может быть позитивно разрешена.
Однако задача предисловия - не пересказывать идеи книги,
не выставлять авторам плюсы и минусы, а представить книгу
читателю. Думается, все, кому небезразличны судьба России и ее
место в регионе Кавказа, прочтут книгу с интересом и пользой.
Заслуженный деятель науки РФ,
Доктор философских наук, профессор
В.Е. ДАВИДОВИЧ
6
ВВЕДЕНИЕ
Развернувшиеся на протяжении последних полутора
десятилетий системные реформы в России обнаружили ряд
проблем, обладающих глубоким не только политическим и
экономическим, но и теоретическим содержанием. Одна из
них - интерпретация процесса стремительного и легкого
распада СССР, а также социально-политической и
экономической дестабилизации ситуации в отдаленных в
географическом отношении регионах России. Наиболее остро это
явление обнаруживается на Юге страны, в Северо-
Кавказском регионе. Поэтому естественно, что к
происходящим здесь процессам приковано внимание не только
политиков, но и специалистов различных научных
дисциплин. Можно с уверенностью утверждать, что изучение этих
процессов явилось катализатором развития сравнительно
мало разработанных в отечественной науке отраслей
знания: этносоциологии, этнополитологии, этноэкономики,
этнопсихологии. В результате усилий обществоведов
появилось много глубоких работ, в которых дается
оригинальный и подробный анализ различных сегментов сложной
социально-политической, экономической и культурной
обстановки, сложившейся и изменяющейся в регионе на
протяжении этого периода.
Наиболее многопланово представлен, как нам видится,
политологический анализ трансформационных процессов в
регионе. Акцент на политической активности этноэлит и их
конструирующей деятельности, выдвижение гипотезы о
формировании этноса в качестве актора политического
процесса ставит в центр внимания межэтнические
отношения в регионе. Они рассматривались в более широком
формате как составная часть стратегии реорганизации
федеративного устройства России.
При анализе этнополитических процессов в различных
отдаленных регионах России и, в частности, на Северном
Кавказе [1] вне поля зрения обычно остается проблема
русского населения, которое, например, в северокавказских
республиках составляло к моменту начала реформ более
четверти населения. Это объясняется слабой политической
активностью русских, отсутствием в их среде ярких поли-
7
тических лидеров, формальным характером их
общественно-политических организаций, не обладающих достаточной
популярностью. Русские не выступали реальным актором
политического процесса в республиках региона и уже
поэтому не представляли большого интереса для
политологического анализа.
Вместо активного участия в политических баталиях,
развернувшихся в первой половине 90-х гг., они предпочли
выезд за пределы республик. Так возник «русский вопрос»:
на страницах северокавказской региональной прессы он
рассматривался как бегство, не успешность и не
конкурентоспособность этой части населения, которая достойна
жалости и сочувствия; на страницах центральной прессы
почвеннического направления он звучал в коннотации «наших
бьют!» и адресовался центральной власти в ожидании, что
центр «должен навести в республиках порядок».
Обнаружение высокой миграционной подвижности
русского населения на Юге России, которая в первой половине
90-х г. проявилась особенно ярко, вызвало повышенный
интерес к проблемам этностатусной иерархии и миграции
русского населения у ряда ученых региона (В.А. Авксентьев,
В.С. Белозеров, А.Б. Дзадзиев, М.В. Савва, О.М. Цветкова,
Р.А. Ханаху, А.А. Цуциев и др.): В их исследованиях
проблема русских выглядит как частный случай этнополитиче-
ских процессов регионального уровня в целом,
ответственность за регулирование которых возлагается учеными
также на центральные органы власти.
Однако центр вместо урегулирования проблемы, казалось
бы, ее не видел. Рассматривая полный исход русских из Чечни
и Ингушетии, осетинский этносоциолог А.А. Дзадзиев
иронично заметил по этому поводу: «Что далее (после
установления режима Д. Дудаева -Авт.) произошло с русским
населением Чечни - известно всем, кроме руководства
Российской Федерации, которое в ходе многочисленных
переговоров с руководством ЧР ни разу не поставило на
обсуждение вопрос о положении русских и населения
других нетитульных национальностей в Чечне» [2, 143].
При реорганизации федеративного устройства РФ в
связи с демократизацией политического режима и
переходом на принципы рыночной экономики проблемы межэт-
8
нических отношений на внутриреспубликанском уровне
также не попали в фокус внимания. Федерализм обсуждался в
формате взаимодействия центра и субъектов (республик,
областей, краев). Правда, косвенно эта проблема имелась в виду,
что и объясняет утверждение странного типа федерализма -
асимметричного, при котором нарушаются два
фундаментальных принципа классического федерализма: равенство
всех субъектов и субсидиарность (что включает в себя
финансовую дееспособность субъектов, позволяющую им
обеспечивать административно-управленческую работу центра).
Введение принципа асимметричности явилось фактическим
признанием этнической специфики республик и было
направлено на поддержку политической элиты титульных
народов, но не затрагивало проблему регулирования
межэтнических отношений внутри республик.
Заметим, что сведение «русского вопроса» к
выдавливанию этой этнической группы из региона политически
активными титульными этносами крайне упрощает трактовку
реальной ситуации. Этот процесс сопровождается
фактически стагнацией экономики республик, трансформацией
характера межэтнических отношений и консервированием
межэтнических конфликтов на перспективу. Все
перечисленное - звенья одной цепи. А федеральный центр как
будто бы не замечает этих изменений.
Парадоксальность этого умозаключения провоцирует
выдвижение гипотезы о том, что позиции русского
населения в Северо-Кавказском регионе определяются не накалом
этнополитических процессов, не открытыми конфликтами,
близость которых формирует миграционные установки, и
даже не психологическим давлением на эту группу со
стороны радикальных идеологов этнонационализма в
республиках. Эти позиции определяются центром.
Зафиксируем проблемную область исследования: в 90-е г.
происходит заметный отток русской части населения из
республик Северного Кавказа. Приведем экспертную
справку: «Сальдо миграции русских за прошедшее
десятилетие «суверенизации» республик Северного Кавказа
составило (-) 293,1 тыс. чел. На долю миграционного оттока
пришлось почти 86% сокращения численности русских, на
долю минусового показателя естественного прироста -
1/2 1.3ак.520
9
14%. Удельный вес населения титульных национальностей
и русских в общей численности населения республик
составил на начало 1999 г. соответственно 70,6 и 19,0%.
Отметим, что 40 лет назад удельный вес населения титульных
национальностей и русских в численности населения
республик и автономных областей Северного Кавказа
составлял соответственно 50,7 и 38,9%), 20 лет назад -
соответственно 60,4 и 29,3%» [2,140].
Эти цифры указывают на количественные потери
населения, но подчеркнем и их качественную характеристику:
регион теряет урбанизированное население, значительная
доля которого была занята в современных
профессиональных видах деятельности. Параллельно с этим резко
упрощается отраслевая структура экономики республик, они
почти полностью становятся дотационными без видимой
перспективы изменения состояния экономической
депрессивное™. Тем не менее ни центральные властные органы,
ни властные органы республик не предпринимают каких-
либо мер для стабилизации миграционного оттока
квалифицированной рабочей силы. Перефразируя классика,
можно сказать: власть безмолвствует... '
Но так ли это? Напомним: вся первая половина 90-х г.
прошла под эгидой обсуждения проблемы национальной
политики (в советской трактовке этого понятия, где оно
означало регулирование межэтнических отношений). Анализ
основополагающих документов Российского государства
позволил ведущему отечественному этносоциологу Л.М. Дро-
бижевой выделить принципы итоговой концепции:
• «сохранение государственной целостности и
федеративного устройства России;
• обеспечение равенства прав граждан и народов на эт-
нонациональное развитие;
• свободное определение каждым гражданином своей
национальной принадлежности;
• наказание за разжигание межнациональной вражды,
оскорбления чести и достоинства по национальному
признаку;
• соответствие законов и иных нормативных правовых
актов в сфере этнонациональной политики общепризнан-
10
ным принципам и нормам международного права и
международным договорам РФ;
• взаимодействия органов государственной власти всех
уровней с общественными этнокультурными
объединениями, НКА» [3,173].
Перечисление этих позиций дает возможность
убедиться в том, что в настоящее время сняты с повестки дня
принципы управления межэтническими отношениями,
хорошо знакомые по советскому периоду, а именно:
выравнивание уровней социально-экономического развития
различных народов, подъем их культурного уровня (т.е.
создание письменности, формирование образовательных и
научных учреждений и пр.), коренизация управленческих
кадров, формирование национальной интеллигенции и т.д.
Нынешняя стратегия этнонационациональной политики
без излишних декларативных заявлений, которые
неоднозначно воспринимаются интеллектуалами в различных
регионах России, фактически исходит из конструктивистской
методологии рассмотрения природы культурных солидар-
ностей (в том числе и этнических). Этот подход и на
теоретическом уровне, и на уровне конкретной политики
активно утверждал в России известный отечественный ученый и
политик В.А. Тишков [4]. При его непосредственном
участии данный подход был заложен и в Конституцию РФ.
Другой, не менее известный активный участник разработки
стратегии управления сферой этнополитических
отношений Р.Г. Абдулатипов, четко прореагировал на проведение
этого подхода, заявив в письме Президенту РФ Б.Н.
Ельцину: «Народы угадывают скрытую логику подобных
рассуждений: России нужны Чечня, Тыва, Калмыкия и не нужны
чеченцы, чуваши, тувинцы, калмыки» [5, 232-233]. Большой
знаток реального состояния дел в национальных регионах по
опыту практической работы, Р.Г. Абдулатипов предвидел
возможные негативные социально-экономические
последствия такого резкого изменения курса для народов России.
Итак, властные структуры не безмолствовали, они
кардинально изменили курс в этнической сфере
государственного строительства. Если в советский период политике
центра было свойственно институциональное созидание в
регионах, втягивание автохтонных народов в модернизаци-
1/2 1*
И
онные процессы, то нынешняя власть отказалась от этого
курса в пользу стратегии обеспечения правовых условий
для реализации этнокультурных устремлений любого
гражданина или этнической общности. Эта переориентация
является важным элементом изменения парадигмы
государственного строительства.
По мнению многих отечественных и зарубежных
историков и политологов, Советский Союз на протяжении своего
исторического существования сохранил и развил базовые
характеристики государственной организации имперского типа.
Так, к периоду разложения советской политической
системы России по-прежнему были свойственны принципы,
заложенные при формировании советской власти:
безграничность универсалистской идеи, подкрепляемой мощью
государственной организации [6]; сближение разнородных в
этнокультурном плане элит и образование единого
правящего класса и «процесс постепенного выравнивания центра
и периферии, происходящий во всех областях социального
взаимодействия» [7, 67]. Наряду с ними сохранялся и
принцип территориального построения империи: «сутью
имперской формы организации является неравномерность
развития географического пространства при объективной
взаимосвязанности его частей» [8, 81].
Эти родовые характеристики имперской
государственности определяли содержание национальной политики,
проводимой в СССР и зафиксированной в краткой
формуле: «выравнивание социально-экономического и
культурного уровней развития народов». Реализация этого проекта
требовала активного институционального строительства в
национальных регионах (на политическом языке
большевиков - национальных окраинах). Исполнителем же этого
проекта выступило продвинутое в современных сферах
труда российское население (преимущественно русское, но
также и городское русскоговорящее - армяне, белорусы,
евреи, немцы, татары, украинцы). Выполнение этой задачи
определяло статус русского населения в регионе.
Разрушение политической системы СССР вызвало
необходимость поиска нового подхода в государственном
строительстве. В этой связи следует согласиться с мнением
С. Каспэ, определяющего сегодняшнее состояние россий-
12
ской государственности как системное преобразование,
связанное с «глубокими переменами в структуре и
содержании государственной парадигмы, в том числе в ее этно-
политическом секторе» [7. 11]. Фактически происходит
поиск перехода от государственной парадигмы имперского
типа к парадигме национального типа. Если в имперской
парадигме проблема этнической гетерогенности населения
в той или иной степени учитывалась, то в основе
национальной парадигмы лежит принцип гражданского
равенства вне зависимости от этнической принадлежности. В этом
контексте понятна нечувствительность российского центра
к межэтническим противоречиям, сохраняющимся в поли-
этничных регионах страны.
В контексте очерченного проблемного поля содержание
«русского вопроса» на Северном Кавказе следует
рассматривать как утрату русскими статусных позиций в
сложившейся этносоциальной иерархии. Данный ракурс изучения
проблемы переводит ее анализ в рамки институциональной
социологической теории, позволяющей рассматривать
статус как позицию в объективно сложившейся структуре
общества, которая предписывает выполнение определенных
функций (ролей).
Институциональная теория объясняет механизм
воспроизводства социальной жизни из анализа установлений
(институтов), «укоренения определенной процедуры
социальных действий и взаимодействий, обеспечивающей
самовозобновляющийся, прочный, четко налаженный характер
удовлетворения важнейших потребностей людей» [2, 214].
Здесь следует внести некоторые уточнения. Один из
ведущих современных теоретиков неоинституционализма
Д. Норт разводит нормы, принципы и правила социального
взаимодействия, с одной стороны, и организации, которые
возникают для официального (юридического) утверждения
этих правил и оказывают на них'обратное воздействие, - с
другой. Сами правила (собственно социальные институты)
бывают формальными и неформальными. «Институты
могут быть продуктом сознательного человеческого замысла -
как, например, Конституция США, или просто
складываться в процессе исторического развития, подобно обычному
праву» [10, 18]. Под организациями Д. Норт имеет в виду
13
«политические органы и учреждения (политические
партии, Сенат, городской совет и пр.), экономические
структуры (фирмы, профсоюзы, семейные фермы, кооперативы),
общественные учреждения (церкви, клубы, спортивные
ассоциации) и образовательные учреждения (школы,
университеты, центры профессионального обучения)» [10, 20].
Взаимодействие институтов («правил») и организаций
определяет направление трансформации самих институтов,
формирует возможности, которые открываются для членов
общества. По мнению Л. Норта, «результирующее
направление институциональных изменений формируется, во-
первых, «эффектом блокировки», возникающим вследствие
симбиоза (сращивания) институтов и организаций на
основе побудительных мотивов, создаваемых этими
институтами, и, во-вторых, обратным влиянием изменений в наборе
возможностей на восприятие и реакцию со стороны
индивидов» [10, 23]. Данное разделение правил социального
взаимодействия и организаций определяет процесс
юридической легитимации социальных установлений, их
закрепления в социальной структуре.
Подход Д. Норта позволяет рассмотреть утрату
русскими статусных позиций в республиках Северного Кавказа в
контексте обнажившегося разрыва между реальными
правилами социальных взаимодействий, поддерживаемыми
автохтонным населением, и социальными организациями,
привнесенными в регион Россией и утверждаемыми
русским населением.
Поэтому у «русского вопроса» есть несколько
измерений:
• этническое, которое проявляется в социальном
самочувствии оставшегося в регионе русского населения и его
миграционных установках;
•региональное, которое можно рассматривать с позиции
перспективы функционирования северокавказских
республик без русского сегмента населения;
• обгцефедералъное, которое предполагает анализ
степени укорененности институтов центральной зоны русской
культуры в культуре автохтонных народов.
Рабочей гипотезой нашего исследования выступило
предположение о внешней, по отношению к самой русской
14
части населения, заданности ее социально-статусных
позиций, изменение которых вызвали системные реформы в
России. Статус русского населения на Северном Кавказе
определялся ролью носителя российской
институциональной матрицы, исторически сформировавшейся в
центральной зоне российской (русской) культуры и привнесенной в
данный регион. Его трансформация возможна по одной из
следующих стратегий:
1) утрата этнического статуса при естественном
разрушении этностатусной иерархии на региональном
уровне, условием реализации этой перспективы является
успешность укоренения институтов центральной зоны
российской культуры в регионе, что проявляется в инте-
риоризации автохтонным населением ее ценностей,
норм и организаций, при таком векторе культурной
динамики регион полностью интегрируется в состав более
широкого культурного пространства, а русские
утрачивают роль носителя институтов центральной зоны
культуры по отношению к автохтонному населению региона;
этот процесс проявляется в постепенном исчезновении
из общественного сознания бинарной оппозиции «мы»-
«они», выстроенной на основе этнокультурных отличий,
и формировании параллельно с этим общей
региональной идентичности;
2) понижение этнического статуса, т.е. фактическое
оттеснение с доминирующих позиций в этностатусной
иерархии при ее сохранении и укреплении; эта
перспектива возникает при сбое функционирования институтов,
привнесенных Россией в культуру народов региона.
Дисфункция может быть вызвана
незаинтересованностью автохтоного населения в поддержании ценностей,
норм и организаций, выработанных в центральной зоне
русской культуры. При этом варианте происходит
трансформация организационной основы социальных
институтов и перерегуляция социальных связей;
3) сохранение доминируюгцего статуса в этностатусной
иерархии. Эта перспектива возможна при переходе на
экономический тип взаимодействия, гдо главными
акторами будут выступать экономические субъекты, а не эт-
нополитические элиты регионы. Однако выход на этот
15
тип взаимодействия возможен при сознательном
формировании экономической связанности и сотрудничества
северокавказских республик, встраивающихся во внут-
рироссийский рынок. Иными словами, условиями
реализации данной перспективы выступает формирование
новых институциональных связей.
Целью предпринятого исследования стали выявление и
анализ основного вектора трансформации статусной
позиции русского населения в республиках региона. При этом,
выделяя в качестве объекта исследования социальную роль
и функции русского сегмента населения в регионе, мы
допускаем существенное огрубление. Рассматривая реальный
процесс институционального строительства,
осуществляемого российским центром в регионе, мы, бесспорно, имеем
в виду, что в качестве исполнителя масштабных задач
выступали не только этнические русские, но и прибывшее в
республики Северного Кавказа русскоговорящее население из
разных регионов России (армяне, белорусы, немцы,
украинцы). Эти этнические группы выступали в той же роли
носителей ценностного ядра российской культуры при освоении
Северного Кавказа, что и этнические русские. Все они имеются
в виду под собирательным понятием «русские» во всех главах
за исключением последних двух, посвященных анализу
идеологического и психологического восприятия автохтонным
населением именно этнических русских.
Такое огрубление объясняется следующими позициями:
а) бесспорным численным доминированием в этом
сегменте именно этнических русских; б) выполнением
разрозненными представителями других народов тех же социальных
ролей, что и этническими русскими, что, в свою очередь,
проявилось в общей исторической судьбе и единой
миграционной динамике всего этого сегмента населения; в)
неудобством использования термина «русскоязычные»
(«русскоговорящие»), поскольку основное большинство
автохтонного населения региона также можно охарактеризовать
как русскоязычное. Общность исторической судьбы
русских, армян, евреев, белорусов, немцев в республиках
является лишним свидетельством того, что за «русской
проблемой» здесь на самом деле скрывается проблема российской
государственности.
16
Стремясь представить концептуальное видение
проблемы, мы опирались на большой массив работ историков,
экономистов, политологов. Однако в наши планы не входил
скрупулезный анализ исторических источников или
сопоставление позиций историков по тем или иным проблемам.
Мы также не рассматривали в качестве своей задачи
подробный анализ на региональном уровне трансформации
экономической сферы или сферы духовного производства.
С точки зрения сбора и систематизации эмпирического
материала любая работа уязвима, как уязвим и сам
индуктивный метод исследования. Сбор эмпирического материала
был подчинен общему видению анализа проблемы: произ-
водности статуса русского населения в регионе от
организационно-институционального строительства в нем,
осуществляемого российским центром.
В соответствии с постановкой общей проблемы
структуру монографии составляют два раздела. В первом разделе
рассматриваются основные проблемы экспансии
институциональной основы российской культуры на территорию
проживания автохтонных народов Северного Кавказа. В
целом здесь реализуется системно-структурный подход,
поскольку институциональное строительство
рассматривается по базовым сферам функционирования общества:
экономической, политической, социальной. Мы стремились
реализовать диахронный вариант анализа, сравнивая
основные вехи институционального строительства в
дореволюционный и советский периоды. Второй раздел посвящен
анализу трансформации созданных в регионе в
предшествующие исторические периоды институтов современного
общества (государства, образования, организационных
форм экономики). Значительное место уделяется также
анализу идеологического осмысления характера русского
присутствия в регионе, которое просматривается по
современным региональным научно-публицистическим
источникам. Заключительная глава данного раздела посвящена
сравнительному анализу общественного мнения населения
республик Северного Кавказа, дифференцированных по
этническим группам, по проблеме социального статуса
русского населения в регионе.
17
Общественное мнение изучалось методом
стандартизированного интервью, который проводился по пилотажному
типу. Площадками полевых экспедиционных работ
выступили: Республика Адыгея, Республика Карачаево-Черкесия,
Кабардино-Балкарская Республика, Республика Северная
Осетия-Алания. В монографии были использованы
результаты социологических опросов не только по данной теме,
но и по другим проектам, которые проводились в
различных республиках Северного Кавказа аспирантами и
студентами Центра прикладных социологических исследований
Ростовского государственного педагогического
университета на протяжении ряда лет при поддержке ФЦП
«Интеграция», Министерства образования РФ (Программа
Министерства образования РФ «Российские университеты -
фундаментальные исследования», руководитель проектов -
проф. Г.С. Денисова) [11]. Авторы выражают
признательность постоянным участникам полевых экспедиций,
которые заинтересованно выполняли наиболее трудоемкие виды
работ по сбору и первичной обработки эмпирического
материала: И.В. Архимандритовой, А.В. Бессарабову, Н.Б.
Гончаровой, А.А. Гук, А.В. Денисовой, Л.В! Клименко, Н.С. Кра-
сюковой, И.В. Круглову, М.Ю. Орловой, И.А. Петрулевич,
И.В. Панфилову, Ю.А. Федотовой, О.П. Чубу, Е.Г. Шуры-
гиной.
Большая организационная помощь в проведении
данного исследования была оказана Аппаратом полномочного
Представителя Президента РФ по Южному федеральному
округу, Представительством специального представителя
Президента РФ по вопросам урегулирования
осетино-ингушского конфликта, Правительством Кабардино-Балкарской
республики, Представителем Южного территориального
управления МПТР России в Республике Адыгея. Авторы
выражают признательность за обсуждение концептуальных
идей исследования коллегам из различных
научно-исследовательских организаций: В.А. Авксентьеву, В.Н. Алтунину,
А.Б. Дзадзиеву, Х.М. Думанову, Г.И. Герасимову, Е.И.
Степанову, Ю.П. Шестакову, В.В. Черноусу.
18
раздел первый
ФОРМИРОВАНИЕ ИНСТИТУЦИОНАЛЬНОЙ
ОСНОВЫ РОССИЙСКОЙ КУЛЬТУРЫ
НА СЕВЕРНОМ КАВКАЗЕ
Да!
Мы - камни
в фундаментах ваших плотин...
Ход истории
Точен и необратим.
Но опять мы встаем
из дымящихся лет,
Мы -
о/сивые как совесть.
Простые,
Как хлеб.
Р. Рождественский
19
Глава 1 Выбор методологических подходов к анализу
социокультурного пространства Северного Кавказа.
1.1. Понятие «социокультурное» и этническое
взаимодействие.
1.2. Колонизация как институциональная экспансия
центральной зоны культуры.
Глава 2. Политика создания субъекта институционального
строительства: этапы и специфика поселения
русских в регионе.
2.1. Особенности имперского этапа колонизации
Северного Кавказа: аграрный проект.
2.2. Советский период интеграции Северного
Кавказа: индустриально-урбанизационный проект.
Глава 3. Русские в формировании единого
социокультурного пространства Северного Кавказа.
3.1. Дооктябрьский период.
3.2. Советский модернизационный проект.
Глава 4. Истоки оформления доминирующего статуса
русских в стратификационной системе Северного
Кавказа.
4.1. Формирование параллельных систем социальной
стратификации.
4.2. Этническая специфика модернизированной
структуры.
20
Глава 1
ВЫБОР МЕТОДОЛОГИЧЕСКИХ ПОДХОДОВ
К АНАЛИЗУ СОЦИОКУЛЬТУРНОГО
ПРОСТРАНСТВА СЕВЕРНОГО КАВКАЗА
Отличительной особенностью развития постсоветской
России является регионализация социально-политического
пространства. По мнению современных исследователей,
процесс политического конструирования региона имеет ряд
объективных предпосылок. К ним относят в первую
очередь специфику хозяйственной деятельности, организация
которой значительно зависит от географических условий и
природных ресурсов. Не менее важными являются
накопленный технологический потенциал, производственные
ресурсы. Существенным фактором, определяющим
выделение регионов, выступает и исторический опыт
административного устройства. Он формировался как результат
попыток совмещения (примирения) политического и
этнического пространств.
Рассматриваемый с этой позиции Северный Кавказа
является специфическим регионом России. Здесь в основе
регионализации лежат идеи социокультурной общности
народов, населяющих эти территории, и опыт
административно-государственного устройства их жизни. Оба этих
параметра уходят корнями в этническую специфику
населения региона. Она столь значима, что в тезаурс
современных социологических исследований вошло понятие
«этническое пространство» [12, 34], а применительно к Северному
Кавказу - «этносоциальное пространство региона» [13, 60].
Северо-Кавказский регион демонстрирует
исключительное разнообразие групп этнического типа: собственно
этнических, этнолингвистических, этноконфессиональных,
этнорегиональных, клановых и т.д. На его территории
живут народы, говорящие на языках нескольких крупных
семей: индоевропейской, тюркской, картвельской,
северокавказской. На Кавказе распространены крупнейшие мировые
конфессии. Все многообразие наиболее крупных по
численности этнических общностей Северного Кавказа,
компактно проживающих в регионе, можно свести в 3 большие
21
группы: автохтонные горские этносы (адыго-абхазская
языковая группа, нахско-дагестанская группа и стоящий
особняком ираноязычный осетинский народ), тюркоязыч-
ные этносы (горские - карачаевцы, балкарцы, и степные -
ногайцы, кумыки) и русскоязычная группа (казаки и
заселявшиеся уже позднее, в конце Х1Х-ХХ вв., русские,
украинцы, белорусы). Специфическими особенностями их
расселения является поселенческая «чересполосица» и
исторически сложившийся у ряда народов способ поочередного
использования пастбищных территорий. Однако большая
часть народов региона имеет достаточно четко
обозначенные территории заселения.
В настоящее время на Северном Кавказе проживает
17,7 млн человек. По сравнению с другими регионами
России Северный Кавказ отличается высокой плотностью
населения (средняя плотность - 50 чел. на кв. км), высоким
уровнем этнокультурной мозаичности населения,
сохранившего внутриэтнические солидарные связи и сельское
хозяйство как доминирующую сферу деятельности в
условиях дефицита земли. Проживая в непосредственной
близости, вступая в тесное хозяйственное взаимодействие и
находясь в одном политическом пространстве на
протяжении уже более полутора столетий, народы региона тем не
менее сохраняют и поддерживают достаточно
непроницаемые культурные границы.
Такие специфические характеристики
Северо-Кавказского региона требуют для изучения социальных
процессов, наблюдающихся в его пространстве, адекватных
методологических подходов. Ключевой категорией такого
анализа является понятие «социокультурное». Поэтому
предварительно остановимся несколько подробнее на его
содержании.
1.1. Понятие «социокультурное» и этническое
взаимодействие
В редакции современного французского социолога Р. Бу-
дона проблема «социокультурного» обозначена через
соотношение социальной структуры и идей и ценностей,
циркулирующих в конкретном обществе: либо идеи и ценности
22
производив! от структуры, либо они независимы от нее и
сами играют в обществе конституирующую роль [14. 165].
Первый подход господствовал в отечественном
обществоведении вплоть до рубежа 80-90-х г. XX в. в форме
марксистского анализа социальной динамики. В начале 90-х г.
на смену «диктату структур» (прежде всего
экономических) как принципу объяснения социальных изменений
приходит «менталитетная парадигма», т.е. второй подход.
Отныне взлеты и падения государств и народов,
грандиозные события истории и великую серость повседневности
стремятся объяснить, исходя не из анализа динамики
экономического основания общества, а из господствующих в
обществе ценностей, предрассудков, архетипов и прочих
механизмов восприятия действительности.
Понятие же «социокультурное» является своего рода
синтезом обоих подходов. Оно представляет собой не
механическое «пристегивание» друг к другу
экономико-детерминистского и ценностного подходов в процессе
анализа к анализу истории и общества, а стремление
рассматривать «структуру» и «ценности» в границах определенной
социальной целостности. В результате исследователя
интересует уже не вопрос о первичности материальных или
духовно-ментальных структур в формировании общества, его
интересует общество как органичное институционально-
ценностное образование.
Эту позицию отчетливо выразил Н.М. Лапин:
«Специфика социокультурного подхода состоит в том, что он
интегрирует три измерения человеческого бытия (человека в
его соотношении с обществом, характер культуры, тип
социальности) именно как фундаментальные, каждое из
которых не сводится к другим и не выводится из них, но при
этом все они взаимосвязаны и влияют друг на друга как
важнейшие составляющие человеческих общностей. ... Он
(социокультурный подход) связывает цивилизационный и
формационный подходы в единое целое» [15, 4].
Познание общества как системного целого осложняется
в случаях, когда в качестве объекта анализа
рассматривается его особый тип - полиэтничное общество, в котором
существуют значительные расхождения в ценностях, а стало
быть, - и в поддерживающих их структурах. Эти исходные
23
позиции анализа определяют рассмотрение «общества-
системы» как процесса и результата взаимодействия его
отдельных этнических «обществ-подсистем»,
различающихся институциональными структурами и
принадлежащих к разным культурным традициям.
Проблема такого взаимодействия, но на глобальном
уровне, рассматривается, в частности, в работах
современного миросистемщика И. Валлерстайна. Единую
капиталистическую систему мира-экономики он анализирует через
контакты ее центра (в лице стран Запада) и обществ
периферии и полупериферии. Как пишет И. Валлерстайн, в XIX
в. «стало ясно, что центральная тема идеологии
капиталистического мира-экономики состоит в том, что любое
государство может достичь высокого уровня национального
дохода и в конце концов с высокой степенью вероятности
его достигнет» [16, 150]. Для этого необходимо было лишь
перенести на почву Третьего мира базовые институты,
обеспечившие прогресс, процветание, а также лидерство в
миро-системе странам Запада [16, 151-152].
Такая постановка проблемы взаимодействия
«передовых» и «отсталых» обществ и народов планеты вытекала из
логики «грандиозного социокультурного проекта
Просвещения, связанного с созиданием единого Большого
пространства и единого в своей направленности Большого
исторического времени» [17, 17]. На политическом уровне
данный проект выражался, как правило, в наличии в
программах развития стран Третьего мира всеобъемлющей
государственной цели «подъема национального богатства и
«модернизации» экономической инфраструктуры. Что еще
было общим - подчеркнутый оптимизм в вопросе
достижимости этой цели» [16, 157]. В совокупности из этих
посылок складывалась политико-экономическая концепция
«девелопментализма», т.е. концепции развития стран
периферии мира-экономики до уровня стран ее сердцевинной
зоны при опоре на институциональный опыт и
материальную помощь самих «развитых» стран.
Удар по концепции «девелопментализма» был нанесен
общемировой экономической стагнцией периода 1970-1990
гг. [16, 155]. Характерно, что переход к этой стадии (фазе Б
кондратьевского цикла) был спровоцирован повышением
24
ОПЕК цен на нефть в 1970-х [16, 161]. Это событие
показало, что мировых ресурсов не хватает одновременно на
«развитие» Юга и «пост-развитие» Севера. В результате
начался новый этап передела мира, в том числе и
средствами, тормозящими развитие современного типа экономики в
странах периферии, продолжающийся до сих пор.
Этот поворот потребовал своего собственного
идеологического обоснования. В фундамент новой
идеологической системы был положен тезис о необходимости и
ценности сохранения «множественности человеческих видов,
или социокультурных пространств, не имеющих общего
языка и смысла» [17, 17], а, следовательно, и единой
исторической перспективы [17, 18]. Такой подход, который был
выражен во множестве теоретически обоснованных работ,
фактически разрушал Просветительский проект.
«Священным текстом» горячей фазы нового передела
мира стала концепция «столкновения цивилизаций» С.
Хантингтона. Согласно ему, наиболее кровопролитные
столкновения прошлого и наиболее грандиозные столкновения
будущего производны от различий между цивилизациями,
под которыми автор понимает несхожесть «по своей
истории, языку, культуре, традициям и, что самое важное, -
религии. Люди различных цивилизаций по-разному смотрят
на отношения между Богом и человеком, индивидом и
группой, гражданином и государством, родителями и
детьми, мужем и женой, имеют разные представления о
соотносительной значимости прав и обязанностей, свободы и
принуждения, равенства и иерархии» [18, 515].
Каким образом разное понимание, например, природы
супружеских или других взаимоотношений могут вызвать
цивилизационные столкновения? Хантингтон указывает на
то, что культурные различия, служащие поводом к межци-
вилизационным конфликтам, важны не сами по себе. На
них обращают внимание только тогда, когда представители
той или иной «цивилизации» пытаются вызвать изменения
в сложившейся на данный момент системе господства-
подчинения, включающей в себя отношения между
сердцевиной, полупереферией и периферией мира-экономики [18,
517]. Попытки «Сердцевины» усилить свое господство над
«Периферией» и свою власть над ее ресурсами вызывают
25
бунт «Периферии» против диктата «Сердцевины». Эта
подоплека миросистемного процесса проявляется и
одновременно маскируется апелляциями к ценностям и идеалам,
выраженным в определенном для каждой цивилизации
образе жизни, который надо сохранить либо воскресить. В
странах периферии возникает почвенническая тенденция,
которая проявляется в отторжении опыта, привнесенного
из стран центральной зоны.
Таким образом, институциональные заимствования как
способ обмена социальным опытом возможны далеко не
всегда: между различными цивилизациями они затруднены в
силу разделяющих их различий - различий тех, кто
доминирует, и тех, кто подчиняется. Более того, навязывание
Центром мира-экономики институциональных новшеств
зачастую является лишь вживлением механизмов их господства в
саму плоть обществ его полупериферии и периферии.
Удавшиеся, на первый взгляд, попытки внедрения
чуждых данной цивилизации институтов на самом деле
создают своего рода институциональный вакуум: сложившиеся в
обществе потребности зачастую не могут быть
удовлетворены на основании новых правил игры. Поэтому место
изъятых традиционных институтов в удовлетворении прежних
потребностей заполняют «фундаменталистские
религиозные движения, в которые вовлекаются широкие
социальные слои» [18, 516]. Иначе говоря, формально и
номинально аналогичные институты, включаясь в фундаментально
разнящиеся культурные традиции, приводят к
принципиально разным практикам.
Данная проблема и охвачена, на наш взгляд, понятием
«социокультурного», т.е. социокупътурностъ есть указание
на свойство формально и номинально аналогичных
институтов менять свои базовые характеристики в различных
культурных средах. В данном случае под культурой мы
понимаем исторически сложившийся в конкретном
обществе механизм его адаптации к экологической и
геополитической нишам.
Феномен социокультурности в нашем толковании
данного; понятия может быть более глубоко рассмотрен,
исходя из концепции институциональных матриц,
разрабатываемой социологами и экономистами новосибирской шко-
26
лы. Согласно данной концепции, наблюдаемое нами
многообразие социально-политических форм может быть
классифицировано на основании их отнесения либо к
восточной, либо к западной институциональной матрицам. Под
институциональными матрицами понимается
совокупность базовых институтов, регулирующих три основные
сферы социальной жизни: экономику (оптимальное
использование материальных ресурсов с целью адаптации к
экологической нише), политику (социальное целеполагание и
социальная мобилизация) и идеологию (ценностно-
нормативная интеграция). Реализация обществом той или
иной матрицы осуществляется независимо от
индивидуальных воль, определяется предзаданной конкретному социуму
материально-технологической средой, т.е. совокупностью
природно-географических (экологических) условий и
собственно технологических средств, задающих специфику
социального воспроизводства. Данная специфика
выражается в уровне хозяйственных рисков: чем они выше в силу
неблагоприятных природно-географических условий (и,
добавим, геополитических, поскольку борьба за ресурсы
является движущей силой геополитических расчетов), тем
выше коммунитарность данной
материально-технологической среды, тем менее она приспособлена к приватной
эксплуатации ее отдельных элементов. И, напротив, при
уменьшении уровня хозяйственных рисков мы попадаем в
некоммунитарную материально-технологическую среду,
функционирующую в виде автономных по отношению к
целому производственных элементов.
Коммунитарность обусловливает развитие в обществе
восточной институциональной матрицы: нерыночных
институтов в экономической сфере,
унитарно-централизованной государственности в сфере политической и
приоритетности коллективистских ценностей в сфере идеологии.
Напротив, развитие в обществе западной институциональной
матрицы, обусловленной некоммунитарностью
материально-технологической среды, означает конституирование в
нем совокупности институтов, работающих на другой
основе: институтов рыночной экономики, федеративно-
субсидиарной [19] политической системы и доминирования
индивидуальных идеологических ценностей.
27
Помимо факторов эндогенного развития
институциональной матрицы, в конкретном обществе существует
практика институционального обмена, в ходе которой
заимствуются готовые институциональные формы.
Очевидно, что эти обмены могут происходить между обществами
как относящимися к одной институциональной матрице,
так и характеризующимися альтернативным типом
институционального развития. Такое заимствование может
укрепить доминирующую в обществе институциональную
матрицу или спровоцировать нарастание в нем деструктивных
процессов. При этом выбор институциональных форм
должен быть свободным, а не навязанным внешними силами.
В качестве примера, свидетельствующего о возможной
благотворности довольно-таки крутого внешнего
воздействия с точки зрения институциональных изменений,
сошлемся на Древний Рим, всемирно-исторической задачей
которого, по определению Теодора Моммзена, была
романизация Запада [20, 52]. К примеру, завоеванная римлянами
в ходе упорной борьбы Галлия восприняла многие из
римских институтов, относящихся к политике, экономике и
идеологии, и, более того, сохранили значительную часть
римского наследия для истории после падения великой
империи.
С.Г. Кирдина также приводит в своей работе
показательные факты, показывающие важные институциональные
заимствования, «активно осуществлявшиеся в русском
государстве в ХШ-ХУ вв., в период так называемого татаро-
монгольского завоевания» [21, 155-156]. Здесь налицо
одновременно институциональные заимствования и внешнее
принуждение. Последствия «навязанного внешними силами
воздействия» на практике будут отличаться в зависимости
от того, к какому обществу принадлежат эти «внешние
силы»: с аналогичной или альтернативной
институциональной матрицей. В первом случае даже грубое вмешательство
во внутренние дела того или иного социума, по
определению, не может иметь своей целью его фундаментальную
перестройку и, как следствие, «упадок и разрушение» в
силу утраты исторически сложившегося макросоциального
порядка вещей. К тому же подходящие по матрице
институты вне зависимости от того, навязаны они или восприня-
28
ты добровольно, вполне могут быть оценены культурой-
реципиентом как готовые и отрегулированные социальные
механизмы, управлять которыми в любой удобный момент
могут представители заимствующей культуры. Во втором
случае при взаимодействии обществ с различными
институциональными матрицами, даже без применения военной
силы, путем использования «бархатных» методов
разрушения культурного ядра общества с альтернативной
институциональной матрицей может быть достигнут
деструктивный эффект.
Но в теории институциональных матриц новосибирских
социологов обойден вниманием крайне важный аспект -
выявление внутренних источников социальной динамики.
Последняя рассматривается как функция
институционального обмена. Между тем при всей взаимосвязанности и
комплиментарное™ социальных институтов одного типа
общества они не возникают единовременно. Социологи
уже со второй половины XIX в. выделяли этапы
социокультурной динамики общества в зависимости от разных
критериев: уровня развития производительных сил
(социально-экономический детерминизм К. Маркса), способов
организации социального взаимодействия (Ф. Теннис, Т. Пар-
сонс) и др. На этом основании выделялись или социально-
экономические формации, или этапы развития: доиндустри-
альный (традиционный), индустриальный,
постиндустриальный. Современный отечественный историк А.С. Ахиезер
выделяет в социально-историческом развитии этап «локального»
и «большого» общества. Он показывает принципиальное
различие между обществами традиционного типа, которые
имеют локальный характер, и «большим обществом»,
отличающимся государственной формой организации,
правом, развитой формой денежного обращения и т.д. При
этом «большое общество не тождественно локальным. Оно
возникает не из механического суммирования локальных, а
несет в себе новое качество. Это новое качество -...и есть
тот, самый порог, который отделяет догосударственного
человека от человека исторического» [22, 31].
Отечественные обществоведы, работающие в
различных методологических парадигмах, разделяют взгляд на то,
что переход от догосударственных принципов организации
29
к государственности происходит на протяжении
длительного времени и сопровождается насилием. Так, А.С. Пана-
рин утверждает, что первая задача, которую решает
политическая власть, - это объединение людей не по родопле-
менному, а по территориальному принципу. Для этого
«власть намеренно ослабляла местные (в том числе и
родовые связи), заменяя естественную (кровнородственную)
связь искусственной - безличной. ...Таков был самый
ранний из способов превращения местных индивидов,
живущих изолированными микрогруппами, в индивидов
исторических, помещенных в ритмику большого общества» [17,20].
Рассматривая этот процесс на материалах истории XIX-
XX вв. России, А.С. Ахиезер отмечает, что период
политической победы большевизма и дальнейшая история страны
наглядно продемонстрировали «старую болезнь -
недостаток государственно мыслящих людей, превзошедших
эмоциональную ментальность локального мира, способных
возвысится за общество в целом» [23,92]. Даже первую
треть XX в. в России Ахиезер описывает как
противостояние государства и крестьянского мира: «крестьянский
космос замыкался в сельском мире, который самоизолировался
от государства и большого общества не пространственно,
но социокультурно, откупался от него податями и
рекрутчиной. Общинный мир самоорганизовывался по своим,
неписаным законам, ревниво охраняя свою автономию» [23,
112]. Весь XX в. российской истории рассматривается
отечественными историками постсоветского периода [23; 24;
25] как период формирования «большого общества»,
который разворачивался в жесткой борьбе традиционного
(архаичного) и государственного начал.
Но тот же процесс, хотя с другой интенсивностью и в
несколько сдвинутых временных рамках, наблюдался на
южных окраинах страны. Здесь формирование «большого»
общества было всегда осложнено межэтническим
взаимодействием. Традиционные и локально замкнутые миры
народов Северного Кавказа, основываясь на этнической
идентичности, изначально задавали потенциальные
«линии разлома» государственности, ассоциируемой с русской
этнической культурой. Межэтническое взаимодействие
разворачивалось как доминирование институтов государст-
30
ва со стороны русского этноса и архаичного догосударст-
венного мира с присущими ему институтами традиционной
самоорганизации со стороны автохтонных народов
Северного Кавказа. С точки зрения институциональной
концепции новосибирцев, взаимодействующие этнические
общности (русские и народы Северного Кавказа) относятся к
институциональной матрице одного типа, однако находятся
на разных фазах социально-экономического и культурного
развития.
Процесс становления «большого» общества на базе
русского этноса сопровождался в центральных районах страны
войнами, смутами, дезорганизацией, противостоянием
крестьянского архаичного мира и государства. Обобщая
исследования ряда постсоветстких историков, А.С. Ахиезер
пишет: «Государство понимается крестьянами не как сила
самого общества, людей этого общества, а как
существующее само по себе, независимо или почти независимо от
общества, как воплощение мирового зла. В таком массово
неадекватном для государства отношении к нему следует
искать причину его слабости» [23, 149]. На Северном
Кавказе этот процесс облекался еще и в форму межэтнического
(межконфессионального) противостояния, что придавало
становлению государственности еще более жесткие формы.
Таким образом, распространение одних и тех же
социальных институтов на различные этнокультурные среды
приводит к тому, что данные институты могут приобретать
латентные функции, которые начинают доминировать над
явным функциями. Возможны и другие варианты, в
частности, когда привнесенный институт функционирует до тех
пор, пока поддерживается носителями культурной
традиции, к которой он относится. Иными словами, даже в
рамках одного политического пространства, сформированного
едиными политико-правовыми нормами и территориально
закрепленного государственными границами, однородность
культурного пространства не гарантирована. Привнесение
и укрепление в другой культуре инородных по отношению
к ней социальных институтов вызывает возникновение в
ней вариантов их «отклоняющегося» функционирования.
Эта специфика и описывается понятием
«социокультурное». Процесс распространения базовых институтов рос-
31
сийского общества на народы присоединенной территории
Северного Кавказа осуществлялся специфическими
методами колонизации. Остановимся на рассмотрении данного
тезиса более подробно.
1.2. Колонизация как институциональная экспансия
центральной зоны культуры
Колонизацию можно интерпретировать как особую
разновидность институционального обмена, в ходе которой
новое для определенного социокультурного пространства
отношение переносится в него одновременно с приходом
исконных носителей данного отношения [26]. Другими
словами, при колонизации в иное культурное пространство
[27] внедряются несвойственные ему ранее институты
вместе с инородными людскими массивами, в силу чего как
принимающее общество, так и принимаемые им общности
отходят от предшествующих контакту моделей поведения, хотя
культурная и этническая граница между старыми и новыми
институтами сохраняется на неопределенно долгое время.
Против такого определения могут быть выдвинуты
соображения конкретно-исторического характера. Скажем,
колонизация русскими Северного Кавказа представляет
собой приход земледельческого населения в культурное
пространство народов с достаточно развитыми формами
интенсивной обработки земли [28, 15-16] и в этом плане не
привносит существенных новаций. Отвлекаясь от
технологических нововведений, привнесенных русскими, отметим
главное: распространение на Северном Кавказе
принципиально новых социальных институтов, в первую очередь,
государственности как иного способа организации
социальной жизни и хозяйствования под протекторатом мощной
государственной машины, выполняющей взаимообратную
функцию «контроль-вспомоществование». Отсюда следует,
что колонизация предполагает определенный
институциональный приоритет пришлого народа над автохтонными
народами, благодаря которому происходит закрепление
носителей другой культуры на новых землях.
!В колонизационном типе взаимодействия культура-
донор представлена институтами своей центральной зоны,
32
т.е. ценностно-нормативными средоточиями своей
уникальности. В трактовке Э. Шилза, центральная зона, или
центр общества, представляет собой «центр системы
символов, ценностей и верований, которые правят обществом,
имеют сакральную природу» [29, 79] и локализована в ряде
базовых для данного общества институтов. На основе
апелляции к ценностям трансцендентного характера в
центральной зоне определяются принципы контроля над всеми
видами ресурсов, имеющимися в обществе, и основные
параметры социального порядка; происходит очерчивание
символических границ между данным обществом и его
соседями; вырабатываются принципы социальной
стратификации, т.е. задается набор статусов и отношений между
ними внутри различных сфер социума и т.д. [29, 80-82]. В
общем, понятие центра общества в концепции Шилза-
Эйзенштадта до известной степени совпадает с понятием
институциональной матрицы новосибирских ученых.
Для нас важно сделать акцент на том, что «центральная
зона, как таковая, пространственно не локализована. У нее
едва ли есть более или менее определенное расположение в
той ограниченной культуре, которую занимает общество.
Ее центральность, однако, не имеет никакого отношения к
геометрии и очень небольшое - к географии» [29, 79].
Освоение автохтонным населением колонизируемого
региона нового типа социальных отношений,
продуцируемых насаждаемыми институтами, значительно
затрудняется именно тем, что новые институциональные роли
принадлежат не просто к чужой культурной традиции, а
именно к ее центру. Оптимально, когда в освоении чужого
социального пространства принимают участие институты
не столько центральной, сколько периферийной зоны
общества-донора. Носители периферии, испытавшие
некоторое ассимиляционное воздействие со стороны автохтонов,
обычно выступают в качестве посредников между двумя
взаимодействующими культурами, неся культуру как
общества-колонизатора, так и местного (автохтонного)
сообщества. Для институциональных структур (в частности,
государства) своей культуры «посредники» выступают в
качестве проводников в другую культуру, а для автохто-
2. Зак. 520
33
нов - образцами новых, более престижных моделей
социальной организации.
В качестве примера можно привести начало процесса
проникновения русского этнического элемента на
Северный Кавказ в ХУ1-ХУП вв. Здесь, во многом за счет
«беглого русского люда», формируется казачество. При всем
огромном значении в истории России института казачества,
как военизированного варианта русской общины, следует
отметить, что в центральную зону русского общества он
попадал, лишь действуя в смычке с российской
государственностью. Все казачьи инициативы - будь то освоение
территорий на Востоке страны или самочинный захват
Азова - получали исторически значимое, т.е.
институционально оформленное, завершение, лишь будучи
санкционированы царской властью. Если действия казаков
получали государственную поддержку, то независимо от того, где
они производились - в степях Дикого поля или на берегах
Тихого океана, казачество становилось институтом
центральной зоны русского общества. В противном случае
казачество оставалось институтом периферийным с весьма
размытой культурной идентичностью его представителей,
что, впрочем, облегчало им взаимодействие с различными
этнокультурными общностями на окраинах Русской земли
в условиях автономного (без государственного контроля-
вспомоществования) функционирования. Поэтому,
например, терско-гребенское казачество, осуществляя
спонтанное (безгосударственное) освоение территории Северного
Кавказа в хозяйственном плане и в ряде моментов
символического характера, лишь дублировало местное население,
которое, в свою очередь, не испытывало никакого
неудобства от соседства с казачеством: так, казачество делило «с
чеченцами и кабардинцами затеречные степи в
хозяйственных целях» [30, 219].
Между тем колонизация уже по определению
предполагает перемещение на новые земли институтов центральной
зоны культуры. Движущей причиной колонизации
выступает то обстоятельство, что функционирование данных
институтов осуществляется по экстенсивному типу: они
замыкают на себя значительную часть общественных
ресурсов, в силу чего обладают возможностью компенсировать
34
их относительную нехватку для продолжения своего
поступательного развития и распространения на ареалы иных
культур.
Выделим факторы эффективности институционального
обмена, разворачивающегося по колонизационной модели:
1) принадлежность культуры-донора (колонизатора) и
культуры-реципиента к одной и той же институциональной
матрице;
2) сохранение переносимым в новое
социально-географическое пространство институтом своего места в
центральной зоне культуры общества-донора; именно
общество-донор должно поддерживать свои центральные
институты в чуждой для них среде, пока принимающая культура не
модифицирует под их влиянием традиционный способ
функционирования; если же переносимые институты в
рамках своей собственной культуры утрачивают
центральное место, то весь колонизационный проект может
потерпеть крушение;
3) демографический фактор: речь идет о численности
исполнителей ролевого репертуара, относящегося к
переносимым в новую культуру институтам центральной зоны
общества-колонизатора;
4) комплиментарность контактирующих этнических
общностей, которая проявляется в их
взаимодополнительности при функционировании в определенной
геополитической и экологической нишах. Такая постановка
проблемы ставит задачу анализа моделей поведения и восприятия
социокультурных массивов встретившихся на Северном
Кавказе в ходе его колонизации Россией;
5) способность представителей культуры-реципиента
овладеть определенным ролевым набором, связанным с
обеспечением функционирования внедряемых институтов,
что вовсе не является гарантированным даже в случае
принадлежности обществ к одному типу институциональных
матриц. Например, подсечное земледелие и организация
набега являются с точки зрения способа социальной
организации (коллективности-индивидуальности) однотипными
формами организации труда, порожденными
невозможностью для отдельно взятого индивида выживания в
одиночку в определенных экологических условиях, но технологи-
2*
35
чески представляют собой кардинально отличающиеся
формы деятельности, так как переключение с набеговой
экономики на подсечное земледелие требует не только
близости материально-технологической среды.
В принципе можно говорить, что если при колонизации
сохраняются этнические границы контактирующих
этносов, то между ними возникает разделение социальных
функций, что определяет их различное место (статус) и в
социальном пространстве. Не будучи выработанным в
определенном социальном пространстве естественным путем
за всю его предшествующую историю, конкретное
социокультурное отношение, равно как и его носители,
инкорпорировавшие его в себя благодаря первичной социализации,
будут рядоположены с ним, а не интегрированы в него.
Эту позицию следует уточнить, так как именно в ней
заложена итоговая успешность колонизационного проекта,
направленного на распространение норм и технологий
культуры-донора на другие народы и территории.
Историческая практика межкультурного взаимодействия
свидетельствует, что при близости институциональных матриц
взаимодействующих обществ, при достаточном
демографическом обеспечении взаимодействия культуры тем не
менее сохраняют тенденцию к замкнутости, поддержанию
достаточно непроницаемых культурных границ.
Современный французский социолог П. Бурдье описывает
эту тенденцию понятием «габитус». Габитус представляет
собой иптериоризированные на телесном и ментальном
уровне, но не отрефлексированные принципы организации
социальных практик и восприятия действительности,
порождаемые конкретно-историческими условиями существования
данного индивидуального или социального организма [31,
102-105]. Это заложенная на телесном и ментальном уровнях
возможность практик, или «практические гипотезы,
базирующиеся на прошлом опыте» и придающие «неизмеримо
большое значение первым опытам» [31, 104]. Под «первыми
опытами» в данном случае понимаются «характерные
структуры одного определенного класса условий существования,
которые через экономическую и социальную необходимость,
давившую на них в относительно самостоятельном мире
домашней экономики и семейных отношений, а точнее говоря -
36
через собственно семейные проявления этой внешней
необходимости (форму разделения труда между полами, мир
предметов, способы потребления, отношение к родителям и
т.л.) формируют структуры габитуса [32], которые, в свою
очередь, лежат в основе восприятия и оценивания всякого
последующего опыта» [31, 104-105].
Инерция габитуса, в любом случае сдерживающая
освоение чужих институтов, в условиях колонизации
усиливается тем обстоятельством, что культура-до нор
представлена в данном варианте межкультурного взаимодействия
институтами своей центральной зоны, которые могут
распространять лишь модальные для данного общества
личности. Поэтому освоение их социальных ролей автохтонами в
силу инерции габитуса вряд ли возможно, особенно если
проникновение новых институтов не сопровождается тотальным
уничтожением старых.
Сохранение в одном территориальном и социально-
политическом пространстве различных в культурном плане
достаточно замкнутых общностей свидетельствует о
сформированное™ на Северном Кавказе «многосоставного
общества». В современной исследовательской литературе
этим понятием определяется общество, разделенное
«сегментарными различиями», «которые существуют там, где
линии политического противостояния полностью или
частично, совпадают с линиями социального разделения...,
которые могут иметь религиозную, идеологическую,
языковую, региональную, культурную, расовую или
этническую природу» [33, 38]. В таком обществе «политические
партии, группы интересов, средства коммуникации, школы,
добровольные объединения имеют тенденцию к
организации по линиям, повторяющим контуры существующих
внутри общества границ» [33, 38].
Многосоставный характер северокавказского общества
ярко обнаружился в 90-е г. XX в. сначала на уровне
административно-территориального дробления, проявившегося
в параде суверенитетов, а затем - на уровне
манифестирования внутриэтнической солидарности и межэтнических
различий, которые проявились в этнополитическом
процессе и демонстрировались национальными объединениями
[34] всех народов региона.
37
Обнаружилось, что народы Северного Кавказа,
несмотря на активное воздействие на них со стороны институтов
центральной зоны российской культуры, сохранили свои
традиционные институты как важный фактор социального
воспроизводства. Таким образом, Юг России продолжает
оставаться регионом, не только структурированным
административными границами северокавказских субъектов
Федерации, но и дробящимся на сегменты, границы
которых носят религиозный, языковой, этнический характер.
Выделенные культурные отличия одной общности от
другой являются потенциальной основой политических
мобилизаций.
Обратной стороной многосоставности Северного
Кавказа является достаточно высокий уровень культурного
единства двух его основных сегментов: русского и
северокавказского. Внешние черты единства культур народов
Северного Кавказа (традиции, поведенческие нормы, этноп-
сихический склад и др.) настолько ярки, что позволяют
целому ряду современных ученых обсуждать гипотезу
«кавказской цивилизации» [35].
Многосоставность Северного Кавказа формировалась
после присоединения данного региона к России в процессе
внедрения в культуру автохтонных народов базовых
социальных институтов центральной зоны российской культуры
(государства, права, образования, экономических
организаций). Носителями репертуарных ролей, присущих всем
этим институтам, выступало многотысячное,
преимущественно русское, население, переселившееся сюда из
центральных регионов России. Реализуя функции базовых социальных
институтов российской культуры, русское (русскоязычное)
население фактически интегрировало Северный Кавказ на
региональном уровне в структуру политического
пространства России. Тем самым в многосоставном обществе
Северного Кавказа русский сегмент выполнял большую
функциональную нагрузку: с одной стороны, русские были
носителями базовых институтов, функционирование
которых интегрировало регион в пространство «большого
общества» (или общества современного типа); с другой
стороны, русские со своей колонизационной активностью и
этнической инаковостью, самим своим присутствием в ре-
38
гионе представляли собой определяющий вектор его
социального структурирования; они выступали тем «иным», по
отношению к которому проявлялась общность всех
кавказских народов. Именно по отношению к русскому сегменту
выстраивалась иерархия всех остальных сегментов
многосоставного общества Северного Кавказа. Иными словами,
русские занимали центральную позицию (статус) в
социокультурной структуре региона.
Распространяя институты центральной зоны
российской культуры на территорию Северного Кавказа, привнося
их в функционирование культур автохтонных народов,
переселенцы из различных регионов России стремились к
укоренению на новой территории. По сути, в этом состоит
основная задача любой социально-экономической
колонизации территорий. Укоренение, врастание в новую почву
содержательно проявляется в ряде параметров,
важнейшими из которых выступают формирование региональной
идентичности и функционирование социальных институтов
на собственной «почве». Эти параметры тесно связаны
между собой.
Напомним ключевые положения теории социальных
институтов. Сам социальный институт выступает в
качестве устойчивой формы социального взаимодействия,
постоянно самовозобновляющегося, поскольку оно направлено
на удовлетворение какой-либо базовой потребности людей.
Социальные институты определяются в
экономико-социологических исследованиях как устойчивые нормы и
правила социальных взаимодействий («правила игры», которые
организуют взаимодействия людей и структурируют
стимулы обмена во всех его сферах-Д. Норт [10, 16]), или как
такие правила и нормы, которые опираются на учреждения,
организующие функционирование той или иной сферы
социальной жизни. В рамках второй позиции
исследователи выделяют ряд базовых характеристик социальных
институтов:
• распределение функций, прав и обязанностей
участников институционализированного взаимодействия;
• выработка специальных норм, регламентирующих
данную сферу деятельности, которые деперсонифицируют
ее выполнение;
39
• формирование ценностей, определяющих важность
данных потребностей и данной сферы деятельности,
которые материализуются в определенной символике;
• наличие учреждений, в рамках которых организуется
деятельность того или иного института;
• профессиональная подготовка кадров для выполнения
этих функций;
• наличие материальных ресурсов, необходимых для
функционирования данного института [9, 214-220].
Распространение базовых социальных институтов
центральной зоны культуры на осваиваемой территории
первоначально требует наращивания массива носителей этой
культуры на новых территориях. Но окончательная цель
такой колонизации - поддержание этих институтов всем
населением региона, независимо от того, к какой из групп
(колонизаторов или автохтонных народов) относится
конкретный индивид. Эта цель оказывается достигнутой в том
случае, когда автохтонное население само начинает
испытывать потребность в некогда привнесенных институтах
(включая ценности, нормы, правила). В этих условиях
социальный институт интериоризируетс^я самим населением и
поэтому обретает собственную почву для поддержания и
воспроизводства.
Участие в институциональном взаимодействии и инте-
риоризация норм, ценностей, ролевых функций, которые
являются непременными атрибутивными качествами
институтов, выступают основанием для создания «мы» -
идентичности. Поэтому успешная
социально-экономическая колонизация результируется в формировании «мы» -
идентичности и укоренении социальных институтов.
Изложенный подход позволяет предложить
методологический конструкт анализа происходящих на Северном
Кавказе социокультурных и политических процессов. Он
включает в себя выделение субъекта внедряемых в регион
культурных практик, с учетом его интересов и ресурсов, а
также этапов укоренения в регионе привнесенных
культурных практик. Принимая во внимание тот факт, что
социальные институты российской культуры были привнесены
на Северный Кавказ в ярко выраженный динамичный
период российской истории, их укоренение будет рассматри-
40
ваться по этапам, в зависимости от радикальных
преобразований в самой России (империя, советский и
постсоветский периоды).
Анализ эффективности преобразовательной
деятельности, направленной на распространение российской
культуры в регионе, наряду с изучением интересов субъекта и
этапов этого процесса, будет дифференцирован по
основным подсистемам общества: экономической, политической
и духовно-идеологической. При этом особое внимание
будет обращено на созданные учреждения как
инфраструктуру институтов и сформировавшиеся нормы
взаимодействия, соответствующие им, т.е. сами культурные практики.
Общей гипотезой исследования выступает предположение
об их приемлемости для русских как носителей российской
культуры и их диссонансе для основного массива
автохтонных народов. Под диссонансом понимается различие
между организациями как инфраструктурой институтов,
принесенными Россией в регион и по необходимости
принимаемыми автохтонным населением, и «правилами
игры», латентно им поддерживаемыми. .
Глава 2
ПОЛИТИКА СОЗДАНИЯ СУБЪЕКТА
ИНСТИТУЦОНАЛЬНОГО СТРОИТЕЛЬСТВА:
ЭТАПЫ И СПЕЦИФИКА ПОСЕЛЕНИЯ
РУССКИХ В РЕГИОНЕ
Хозяйственное освоение русскими Северо-Кавказского
региона - тема, глубоко изученная в дореволюционной и
советской историографии. Внешняя сторона процесса,
будучи отраженной с максимальной точностью, заключалась
бы в бесконечном перечислении хозяйственных объектов,
сельских и городских поселений, успехов формирования
индустрии и пр. Однако наша задача - отойти от
скрупулезной точности историков и за эмпирико-историческими
подробностями постараться выявить формирование на
Северном Кавказе социальных институтов иного типа, в
1/2 2. Зак. 520
41
функционирование которых согласно колонизационному
проекту должно быть втянуто все население региона
независимо от этнического состава. Исходя из статистических
данных, следует рассмотреть и другую задачу - степень
приживаемости привнесенных социальных институтов в
интегрируемом регионе.
Продвижение России на территорию Северного Кавказа
и его интеграция осуществлялись посредством постепенной
трансформации существующих здесь экономических форм
деятельности. Российское общество, как и народы
(общества) Северного Кавказа, к периоду окончания Кавказской
войны, который и выступает началом официальной
интеграции этого региона в состав России, являлось аграрными
по доминирующему типу экономической деятельности
большинства населения,
Присоединение новых территорий вызвало переселение
сюда крестьянского населения. Поэтому хозяйственное
освоение края в массовых масштабах началось с привнесения
сюда российских сельскохозяйственных технологий. По
мере модернизационных сдвигов в экономике центральных
регионов России менялось и содержание колонизационного
проекта. Уже с 20-х гг. XX в. можно фиксировать перенос
акцентов в хозяйственном освоении региона с сельского
хозяйства на наращивание здесь индустриального
производства, которое сопровождалось активным урбанизацион-
ным процессом.
Решение выдвинутых исследовательских задач -
выделить новые социальные институты, возникшие на Северном
Кавказе под влиянием российской колонизации, и
рассмотреть степень их укорененности - предполагает анализ в их
функционирование различных этнических групп населения
(русских и автохтонных народов).
2.1. Особенности имперского этапа колонизации
Северного Кавказа: аграрный проект
1
Достаточно активное проникновение Российской
империи на территорию современного Северного Кавказа
наблюдалось уже во второй половине XVIII в., когда была
построена Моздокско-Кизлярская пограничная линия,
42
включавшая в себя крепости, казачьи станицы и форпосты.
В первой половине XIX в. военные поселения были
преобразованы в казачьи станицы, которые наделялись землями.
Но официальное хозяйственное освоение Северного
Кавказа и его интеграция в социально-экономическое
пространство России начались по окончании Кавказской
войны. Уже в 80-е г. отмечалось активное продвижение
российского крестьянства на Кавказ, что было связано с
отменой крепостного права и обезземеливанием крестьян. С
1867 по 1897 гг. население Северного Кавказа увеличилось
за счет притока извне на 1586 тыс. человек, так в Терскую
область за эти 20 лет прибыло 345,7 тыс. человек, и это
притом, что колонизационный фонд области был совсем невелик.
С переселением русского крестьянства на Северный
Кавказ в исторической литературе часто связывают
проблему обезземеливания горцев. При этом речь идет о
дефиците равнинных территорий, которые занимались русскими
крестьянами в период колонизации региона. В частности,
рассматривая «земельный голод» северокавказских
земледельцев, Н.П. Гриценко фиксирует: на одну душу горского
населения, к примеру, в Чечне приходилось в среднем в
нагорной полосе Грозненского округа 1,8 дес. земли, в
плоскостной его части - 2,6 дес, а в Веденском округе - 2,14
[36, 26, 28, 29].
Но на основании этих данных судить о степени
земельного голода достаточно трудно. Сошлемся в качестве
примера на мнение В.И. Ленина, который, опираясь на
подробный анализ обширного статистического материала,
изложенный в работе «Развитии капитализма в России»,
относит к «буржуазии» крупные дворы, засевающие более
12 десятин. Но большинство подобных хозяйств обладало
значительной численностью семей - в среднем по 16 душ
(из которых лишь 3,2 были работниками) [37, 38-39].
Учитывая разные принципы наделения дворов землей,
существовавшие в общинах России, можно скептически отнестись
к утверждению о значительной разнице в наделении землей
среднего русского крестьянина и среднего
северокавказского горца.
Рассмотрим этот тезис о земельном голоде, который
был вызван переселением сюда крестьян на примере поло-
1/2 2*
43
жения дел в Терской области, к которой относилась
значительная часть территории большинства современных
северокавказских республик. Само по себе наличие в горах
террасного земледелия свидетельствует об изначальной нехватке у
горских обществ пригодных для сельскохозяйственной
обработки земель: недаром М.М. Блиев и В.В. Дегоев
скептически относятся к теории преобладания в данных
обществах в ХУШ-Х1Х вв. земледелия над скотоводством. Между
тем относительно недалеко от данной экологической ниши
находились значительные пространства невозделанной
плодородной земли. Но горское население не
предпринимало активных попыток ее освоения. Н.П. Гриценко пишет:
«Мы не располагаем достоверными данными о процессе
расселения горцев, особенно чеченцев и ингушей, на
плоскости в первой половине XVIII в., но все же можно
утверждать, что в середине XVIII в. и в последующее время
происходит активное заселение земель по Сунже и Тереку. В
1747 г. жители селения Гременчук просили русские власти
разрешить им поселиться на правом берегу Терека, что и
было исполнено. В 1778.г. алдинское население
перебралось на берега реки Сунжи, а через год чеченцы поселились
против Наурской станицы, у Терека. В это же время, а
возможно и раньше, появилось на правом берегу Сунжи до 24
чеченских селений. Плодородные земли плоскости
осваиваются и в последующий период» [38, 92].
Попытки, к примеру, чеченцев переселиться на равнину
из горных районов Северо-Восточного Кавказа
предпринимались и в XVII в., но «...источники XVII в.
свидетельствуют, что от набегов кабардинских князей больше всего
страдало пашенное хозяйство равнинной Чечни» [27, 19].
Поэтому, когда небольшая часть чеченского населения
стала осваивать равнинные земли на исходе XVIII в., она
стремилась держаться ближе к русской пограничной линии
[27, 19]. Аналогично важным стимулом для переселения
осетин на равнину стало строительство русской крепости
Моздока [38, 115].
Таким образом, наиболее важным
социально-политическим препятствием для ликвидации земельного голода в
горах являлась повышенная конфликтность горских
обществ при разрешении земельного вопроса. Причем при-
44
теснения, к примеру, чеченцев со стороны кабардинцев
были вызваны, вероятно, ценностью не столько занимаемой
переселенцами земли, сколько веками складывавшейся в
конкретном районе Северного Кавказа системы этнических
диспозиций: новые соседи означали лишь появление новых
проблем, не решая ни одну из старых. Так, кстати, и
оказалось: «...поселившиеся на равнине ичкерийцы, частично
находившиеся под властью аварских ханов, повели борьбу
за свое освобождение: прекратили платить подати,
захватывали земли. То же самое предпринимали малочеченцы
против кабардинских князей» [27, 124].
На усиление малоземелья оказывала влияние также и
культурная традиция гостеприимства. Как свидетельствуют
исследования, «...малоземелье крестьян нагорной полосы
усугублялось еще тем, что в некоторых аулах находилось
много пришлых людей, бежавших сюда от кровной мести
или по другим причинам. По горскому гостеприимству они
также пользовались общественной землей. Поданным 1907 г.,
в селении Гойтын-Кале на 523 человека коренных жителей
приходилось пришлых 110 человек, в селении Нихалой на
345 коренных жителей - 31 человек. В небольших аулах
пришлые иногда составляли почти половину населения»
[36, 27]. В то же время горское малоземелье не мешало
оборотистым горцам арендовать у обществ огромные
наделы земли, достигавшие иногда 6000 десятин [36, 32].
Ну и, наконец, бесспорно, влияние на ситуацию
земельного голода оказывало также и имперское правительство.
Л.В. Куприянова отмечает: «На Северном Кавказе имелись
национальные горные районы, поставленные политикой
царизма в трудные условия хозяйственного и социального
развития. Но преобладали почти незаселенные
пространства, освоение которых прибывавшими из дальних мест
крестьянами-переселенцами стало предпосылкой и основой
необычайно быстрого экономического прогресса» [39, 7].
Учитывая отсутствие точных статистических данных,
позволяющих проследить динамику землепользования
северокавказских горцев, можно предположить, что
наделение русских землей в горах Кавказа далеко не всегда
приводило к сокращению наделов проживавших по соседству с
русскими селениями представителей автохтонных народов.
45
Дело в том, что наделение казаков и русских землей шло
сплошь и рядом за счет бывших земельных владений
местных феодалов, поддержавших Шамиля, а также за счет
переселенных на равнину или ушедших за границу горцев.
При этом следует подчеркнуть, что и выбор земли для
наделов русских переселенцев осуществлялся не по
экономическим критериям, а исходя из политической
целесообразности. Сошлемся на мнение специалистов: наделение
русских землей в Терской области «...шло не сплошным
участком, а узкими полосами, врезывающимися в
территорию, занятую горскими племенами, что было вызвано
строго обдуманным планом разъединить горцев и обезопасить
главные коммуникации. Как юртовые наделы, так и места
для поселений выделялись при этом не в зависимости от
экономических условий (выделено нами -Авт.), а
исключительно по военным соображениям» [39, 149-150].
Технологический уровень горских и казачьих хозяйств
вплоть до появления в конце XIX в. фабричного железного
плуга не позволял им даже ежегодно перепахивать
отведенные под сельскохозяйственные культуры поля [36, 115-
116]. Только после появления этого плуга в Терской
области резко возросла площадь пахотных земель. Поэтому
можно говорить о том, что расширение пахотных земель
русскими было связано не с захватом территорий, а с
принесенными ими на Северный Кавказ технологическими
нововведениями.
Переселение русского крестьянства на территории
Северного Кавказа не было лишено противоречий. Всего за
пореформенные десятилетия приток населения извне
составил здесь более 1,5 млн человек [39, 155]. Однако в
Терскую область направились лишь 13% переселенцев [39,
156], причем значительная их масса осела в городах,
составив 54% здешнего населения [39, 157]. В канун XX в. (1896 г.)
в городах Терской области проживало примерно 120 тыс.
человек [40, 169], а под распашкой находилось лишь 8%
пригодной для полеводства земли (380 тысяч десятин из 4
млн.700 тыс. [41, 268; 142]. С конца XIX в. по 1917 г. поток
переселенцев сюда значительно сократился, а часть ранее
осевшего здесь русского населения ушла в Закавказье, за
Урал, в Среднюю Азию [36, 72].
46
Одна из значимых причин недостаточно активного
переселения русского крестьянства в регион -
недоброжелательное отношение к этому процессу не только местного
горского населения, но и казачества.
Например, строительство Владикавказской железной
дороги в 1875 г. привело к тому, что только во
Владикавказском округе в короткое время русскими переселенцами
было основано 8 населенных пунктов - хуторов,
состоявших из 198 семей. К 1898 г. во Владикавказском округе
насчитывалось в общей сложности 1023 человека
«иногородних». Во всех станицах проживали иногородние, которые
арендовали станичные наделы у казаков [43, 67-68].
Государственная и высшая казачья власть старались четко
контролировать переселенцев и их права. Законы 1862, 1868 гг.
давали переселенцам множество прав, а законы 1883 и 1888 гг.
уже ограничивали их в целях защиты казачьего образа жизни.
Обустройство на новых землях было сопряжено с
целым рядом трудностей. Переселенцы сплошь и рядом
получали неудобицы - земли, уступавшие по качеству
земельным наделам автохтонов: так, в Дагестане
переселенцам, как правило, «...предоставлялись участки, сплошь
покрытые кустарниками и камнями, болотистые места.
Земли, предоставленные русским, поселившимся на
территории Кизлярского района, были малопригодны для
выращивания сельскохозяйственных культур. Большую часть
земельных площадей здесь занимали песчаные буруны,
сухие бесплодные пески. Другим бедствием для этого района
были беспрерывные разливы Терека и его притоков
Прорвы и Таловки. Переселенцам приходилось прилагать
огромные усилия для расчистки участков от камней,
кустарников, камышей и пр., чтобы приспособить их под пашни. И
труд их был вознагражден - за относительно короткий срок
русским переселенцам удалось создать
высокопроизводительные хозяйства» [44, 34]. В случае, если появление русских
переселенцев наносило местному населению экономический
урон, оно использовало весьма эффективные методы для
выживания непрошеных гостей: «кражи, угон скота, другие
проделки», в том числе отвод источника воды [44, 27]. Н.П.
Гриценко пишет: «Иногда переселенцев, мечтавших о хорошей
жизни на Северном Кавказе, просто обманывали, а затем
47
разоряли. В конце XIX века 67 крестьянских семей
прибыло из Украины в Хасав-Юртовский округ, где у князя Уц-
миева приторговали землю и завели свое хозяйство. «Уц-
миев, - говорится в документе, - допустил крестьян
обустроиться на покупаемом участке, отказался от продажи и
по суду выселил просителей, причем все убранные уже
произрастания земли остались в пользу князя Уцмиева, а
крестьяне почти разорены и остались под зиму без приюта»
[36, 78-79].
Тем не менее даже в этих условиях аграрный сектор
русского локуса социокультурности достигал
производственных результатов, намного превышающих возможности
хозяйств коренных жителей региона.
Внешним проявлением успешного освоения русскими
северокавказской экологической ниши стал резкий скачок
товарности хлебного производства: «Если в 1897 году из
Терской области было вывезено 7370590 пудов зерна, то в
1899 году эта цифра достигла 15704439 пудов, то есть за
три года увеличилась в два раза» [41, 269]. Объемы его
стали столь велики, что убирать хлеб без значительной
помощи отходников из центральных губерний стало
невозможно: в 1906 г. в Терскую область прибыло 32 тысячи
сельскохозяйственных рабочих [36, 202], т.е. 1/6 часть от
числа всех переселившихся в Терскую область за три
пореформенных десятилетия, если сравнить эти величины друг
с другом.
Современные северокавказские исследователи
отмечают, что русские крестьяне, обустраиваясь на новых землях,
обставляли свой быт и жизнедеятельность в соответствии с
дотоле неизвестными на Северном Кавказе канонами
русской аграрной цивилизации. Огромные сады и
виноградники [45], племенные бугаи [46], бочки и кадки [47], паровые
мельницы [44, 46] и рамочные ульи [48] - весь этот живой
и мертвый инвентарь, все это изобилие предметов и, как
следствие, технологических приемов врастало в кавказскую
землю, приживалось на ней, вписывалось в ландшафт.
Именно успешность хозяйствования русских
переселенцев на земле на основе привнесенных из других
регионов технологических приемов и инструментов, с одной
стороны, и государственный контроль, обеспечивающий
48
мирное взаимодействие народов, запрет на работорговлю,
объясняют потребность и стремление горцев переселиться
на равнинные земли. Об этом свидетельствует и то
давление, которое испытывали формирующиеся русские города
от постоянных посещений горцев: «...с ранней весны и до
поздней осени для выращивания и уборки винограда
требовалось много дополнительных рабочих рук. Городская
площадь усеяна горцами, которые приходят толпами в
Кизляр на работу. Гонимые нуждой, они пришли сюда
заработать для своей голодающей семьи... Более богатые
горцы занимались торговлей. Так, осетины продавали сыр
и бурки, черкесы - мед, дагестанцы - медную посуду,
ингуши и чеченцы - ружья и шашки, караногайцы - овец и
коз, калмыки - тулупы и мерлушки, казаки - оружие и
рыбу» [38,99].
Эта торговая идиллия разворачивалась в Кизляре -
городе, полвека назад бывшем объектом неистовых атак
шейха Мансура. Но еще более удивительную метаморфозу
и в более короткие сроки претерпел другой символ
русского колониализма - крепость Грозная, еще в годы
Кавказской войны не только ставшая местом работы чеченцев, но
и служившая части из них защитой от Шамиля: «Здесь
работало много русских и чеченских ремесленников... В
период так называемой Кавказской войны на небольшом
расстоянии от Грозной начали возникать аулы из бежавших от
Шамиля чеченцев... Они... под надежным прикрытием
русских укреплений образовали аул Исти-Су...» [38, 99].
Итак, уже в царский период ярко проявилась и четко
фиксировалась потребность горских народов в
переселении на равнины, что могло бы разрядить социальную
напряженность среди северокавказских народов при
поддержке царского правительства. Более того, складывается
впечатление об исчерпании царской Россией своего
колонизационного потенциала на Северном Кавказе вообще, о
чем наглядно свидетельствует судьба терского казачества.
К началу XX в. развитие в России капиталистических
отношений, резко усложнивших воспроизводство
крестьянского хозяйства, сохранение казачества как сословия,
одновременно занятого и сельскохозяйственной
деятельностью, и военной службой вдали от дома, привели к упадку
49
всей системы казачьего жизнеустройства, служившей
каркасом российского присутствия на Северном Кавказе [36,
61, 140].
В советской и постсоветской историографии
неоднократно обсуждалась проблема казачьих привилегий,
которые во многом объяснялись идеологическими мотивами.
По описаниям советских исследователей, привилегии
казаков на Северном Кавказе выражались прежде всего в
огромных земельных наделах. При этом речь обычно шла об
«удобной» земле [36, 58, 64]. Так, в Терском казачьем
войске в 1869 г. был установлен размер надела в 30 десятин на
каждую мужскую душу [36, 59]. Но, сравнивая размер
земельного надела, следует сравнивать и расходную часть
хозяйств. Важно подчеркнуть, что каждый казачий двор
должен был самостоятельно обеспечить казака полным
военным снаряжением, включая строевую лошадь. Эта
повинность требовала в конце XIX в. - примерно ста рублей,
а в начале XX - уже около двухсот [36, 64]. В то же время
горский двор нес в начале XX века повинностей на сумму
от 9 до 15 рублей [36, 38]. Эти расходы несопоставимы, не
говоря о том, что регулярное лишение крестьянского
хозяйства мужских рук, как это было у казаков, наносит ему
ущерб, несоизмеримый с подымной податью горцев.
Казак как представитель «привилегированного»
сословия, выложив ради несения государевой службы из кармана
сумму, которую горский двор не выплачивал государству и
за дюжину лет, отправлялся на службу;
непривилегированный горец- на отхожий промысел. В условиях
капитализации- земельных отношений казачье хозяйство вообще
оказывалось в невыгодных условиях в системе рыночных
отношений.
Но, как можно увидеть по историческим документам и
статистическим данным, царское правительство не решало
проблему ни казачества, ни переселения горцев. Хотя сам
проект организации такого переселения в крупных
масштабах имелся уже во время Кавказской войны. В
исследовательской литературе встречается несколько вариантов
объяснения этой позиции. Один из самых распространенных -
жесткая колониальная политика царизма в отношении
горских народов. Достаточно часто встречается также роман-
50
тический мотив, объясняющий невозможность для горцев
переселения на равнину: «...горец крепкими узами был
привязан к земле предков, пропитанной потом, а иногда и
кровью его отцов, дедов и прадедов. Даже при
благоприятных условиях такой горец не всегда соглашался покинуть
горы и переселиться на плоскость. Один из современников
в 1910 году писал, что привязанность горцев к земельным
угодьям, «годным под обработку, благодаря дружным
усилиям целых поколений, настолько велика, что горец
предпочитает часто купить у своих родственников десятину
пашни в горах за 1000 рублей, чем приобрести на
плоскости за эту же цену 10 десятин отличной пахотной земли.
Владение культурными участками - основание
индивидуальной собственности в нагорной полосе, оно же - живая
связь владельца с его предками, культ которых до сих пор
почитается в горах» [36, 15].
Встречается и другое объяснение неактивного
переселения горцев в дооктябрьский период - рискованность
земледелия в Терской области из-за климатических условий:
«Не было ни одного года, чтобы в каком-нибудь из селений
не случилось стихийного бедствия. В 1908 году только в
одной станице Калиновской было побито градом 2 тысячи
десятин ржи. В 1911 году у крестьян селения Хаттуни
Веденского района урожай зерновых был низким из-за
больших ливней, ранних холодов и «большого наплыва мышей»
и т.д. [36, 126].
Между тем, как нам представляется, главная причина -
отсутствие у царского правительства материальных
ресурсов для разрешения проблемы земельного голода в горах.
Вспомним провал, которым завершилась организация
переселенческого движения в Сибирь в годы столыпинской
реформы. При этом речь шла о судьбах не нескольких
десятков тысяч горцев, затерянных в отрогах Кавказа, а о
миллионах крестьян, проживавших в центре России. Между
тем в 1911 г. в европейскую Россию возвратилось 60% тех,
кто переселялся в Сибирь: «Возвращается элемент такого
пошиба, которому в будущей революции, если таковая
будет, предстоит сыграть страшную роль... Возвращается не
тот, что всю жизнь был батраком, возвращается недавний
хозяин, тот, кто никогда и помыслить не мог о том, что он и
51
земля могут существовать раздельно, и этот человек,
справедливо объятый кровной обидой за то, что его не сумели
устроить, а сумели лишь разорить, - этот человек ужасен
для всякого государственного строя» [Цит. по: 37, т. I, 200].
Иными словами, проблема переселения горцев на
равнины не решалась не потому, что она отсутствовала или
была надуманной, и не вследствие жестокости царизма, а
из-за отсутствия действительной необходимости такого
шага и должных ресурсов у царского правительства.
Уже в середине XIX в. начинается формирование
индустриального сегмента экономики на территории Северного
Кавказа. В начале 40-х г. наместник Кавказа граф М.С.
Воронцов инициировал закупку казной Садонского рудника
(сегодня - Северная Осетия) и строительство там
плавильного завода. В 1847 г. в Садон было прислано с уральских
заводов 80 рабочих, хорошо знавших горное дело. А в 1850 г.,
когда Николай I своим указом официально учредил «Ала-
гирский серебросвинцовый завод», в сел. Алагир прибыло
120 семей с алтайских и уральских металлургических
заводов. Но активно промышленность стала развиваться в
регионе только в 80-90-е гг. преимущественно во
Владикавказском округе вместе с г. Владикавказом. В 1895 г. здесь
насчитывалось уже 167 промышленных предприятий (без
мельниц), в 1901 г. - 229, а в 1905 - 295. Владельцами
промышленных предприятий в городе были в основном
русские и иностранные капиталисты. Они же были
собственниками предприятий горнорудной промышленности и
цветной металлургии [49, 20].
В XVIII в. закладываются основные города региона:
Кизляр (1735), Моздок (1763), Владикавказ (1784). Они
выступают основным показателем развития промышленности.
Их рост и содержательный характер являются наиболее
яркими критериями институционализации индустрии,
поскольку позволяют судить не о результатах
промышленного производства, а об укорененности новых способов
экономической деятельности, утверждении нового типа
социальных отношений.
При всех природных богатствах Северного Кавказа,
рассматриваемых как внушительный потенциал для
возможного развития промышленности, освоение этого района
52
Россией не имело цели развивать здесь индустрию и
выкачивать природные ресурсы. Удельный вес Северного
Кавказа в начале XX в. в общем обороте промышленности
европейской России не достигал и 1%, а в общем обороте ее
торговых предприятий - 2,7%. Подчеркнем при этом, что
эти показатели относятся к региону в целом, а не только к
его отдельным частям [50, 17].
Приведенные цифры свидетельствуют о том, что
царское правительство не стремилось к реализации проекта
индустриального освоения Северного Кавказа.
Осуществить же модернизационный рывок за счет сил и средств
местной экономической элиты было абсолютно нереально:
указанные выше доли Северного Кавказа в российской
промышленности и торговле отражают больше не их
финансовый потенциал, а степень интереса иностранного
капитала к региону. Так, иностранным капиталом
контролировалась большая часть нефтяных богатств Северного
Кавказа, АО «Алагир», «...которому принадлежали Садонские
рудники, обогатительная фабрика в Мизуре,
металлургический завод, электростанция и трамвай во Владикавказе и
т.д.» [50, 18].
Развитию индустрии в регионе препятствовало и
отсутствие рабочей силы необходимого качества -
промышленных рабочих. Основное большинство (свыше 85%)
населения России накануне XX в. составляло крестьянство.
Рабочий класс формировался в индустриальных центрах, таких
как Москва, Петербург, Харьков, а также на Урале. Наряду
с дефицитом индустриальных рабочих в России в целом и
на Юге России в том числе, северокавказский регион
накануне XX в. вообще испытывал дефицит рабочих рук. Уже с
1897 г. колонизационный поток русских и украинских
крестьян на Северный Кавказ стал понемногу иссякать, а
провал столыпинской реформы (прежде всего в отношении
колонизации сибирских земель) показал и принципиальную
исчерпанность колонизационного потенциала русской
деревни на данном уровне социально-экономического
развития России. В этой ситуации невозможно было
рассчитывать на автохтонное население северокавказских аулов, в
подавляющем большинстве своем не имевшее даже
начального образования.
53
Однако анализ различных исторических исследований и
мемуарной литературы показывает не только
невозможность для царского правительства развивать индустриально-
городской сегмент жизни северокавказских территорий, но и
сознательное препятствование этому процессу. Это
проявилось и в различных способах, тормозящих переселение горцев
на равнину, в локусы русской социокультурное™, и во
введении различных барьеров, препятствующих проникновению
горцев в создаваемые городские поселения.
Так, карантинные ограничения, тормозившие развитие
меновой торговли, были вызваны «почти беспереводно
существующей за Кубанью и в Кабарде заразительной на
людях болезнью» [51] Объективными причинами объяснялся
и затяжной характер процедуры выдачи горцам
документов, разрешающих им отходничество.
Значимым фактором, ограничивающим допуск горцев в
города, выступала невозможность для царской власти
искоренить горскую традицию ношения оружия любым
представителем мужской части населения. Несмотря на запреты
и административные преследования оружейников, горец и
в начале XX в. не изменил пристрастиям своих предков,
лишь перейдя от кремневого ружья и пистолета на оружие
тульского или бельгийского производства: «Немало
разоряется воинственный горец на новое оружие - револьверы,
берданки, - писал А. Ардасанов. - Удалой горец скорее
обойдется без куска хлеба, чем без этих орудий, в которых
он просто души не чает. Но не только юноши так
рассуждают. Люди почтенные и уже пожилые также считают
обязанностью иметь то же самое оружие, потому что они
стесняются показываться в людях со своими кремневыми
пистолетами, когда на боку всякого молокососа и бедняка
красуется револьвер Смитта-Вессона... Не потеряли своей
репутации только шашки и кинжалы.
Усовершенствованное оружие, несмотря на запрещение носить его, или,
может быть, благодаря этому запрещению, получило сильное
распространение в народе, и на его покупку горцы теряют
много трудовых денег» [Цит. по: 36, 188]. Привнесение
этой традиции в городской образ жизни, где монополией на
легитимное насилие располагали только государственные
54
органы власти [52], угрожало основам функционирования
этого типа организации.
Но даже и в этой ситуации между «горами» и
«равниной» как локусами разной социокультурпости существовал
не железный занавес, а система фильтров, пропускающая
горцев, способных к встраиванию в новую для них
институциональную систему. Так, хотя в 1891 г. было издано
постановление, запрещавшее жить в черте города чеченцам,
не состоявшим на казенной службе [53, 80], это
постановление легко обходилось с помощью механизма этнической
солидарности: дома в городах покупали на свое имя горцы-
офицеры, после чего в них селились настоящие хозяева -
чеченские купцы [36, 228]. Попытки же русских купцов
избавиться от чеченских конкурентов путем раскрытия
махинаций с подставными покупателями оканчивались
неудачей: местные власти становились на сторону
«туземцев..:, уже много лет владеющих собственностью и мирно
занимающихся торговлей» [53, 229], т. е. удачно
вписавшихся в русскую социокультурность.
Скептическая оценка российских чиновников
способности местного населения самостоятельно вписаться в
структуру сложившихся норм российской культуры,
привнесенную на региональный уровень, выступила основанием
для создания горцам беспрепятственных условий для
выезда за пределы империи. С этой точки зрения показательны
посулы, которыми стремились заманить горцев в Турцию
ее посланники. В прокламациях, наводнивших почти
каждое горское селение, говорилось, «...что в России чеченцам
угрожает воинская повинность, чрезмерные денежные
повинности, подати и другие стеснения, а в Турции для
кавказских горцев приготовлены благодатные места, с чудным
климатом и роскошными лугами, построены дома и мечети
и что 1226 лет тому назад на турецких землях жили предки
чеченцев» [53, 36]. Примечательно, что в качестве
негативных в этих прокламациях подаются именно те обязанности,
которые в нерасторжимом единстве с правами составляют
суть городской рациональной культуры, пришедшей из
России.
О том, что в дореволюционный период Северный
Кавказ не рассматривался с позиции перспективного развития
55
индустрии, свидетельствует и прогнозная оценка развития
градостроения в европейской части России известного
российского ученого В.П. Семенова-Тян-Шанского, который в
1910 г. опубликовал ставшую классической монографию
«Город и деревня в Европейской России».
Рассматривая градостроительство как сопутствующий
индустриализации социальный процесс, он разделил
российские города на «истинные» и «мнимые» в зависимости
от перспектив экономического развития поселения [54, 11].
Превалирование в статусе конкретного населенного пункта
административных функций над экономическими делало, с
точки зрения известного географа, сомнительным
динамическое развитие города. Так, он «...не счел возможным
отнести к истинным городам 32 административных центра на
территории нынешней европейской России... Десять из них
(9 на Северном Кавказе...) не имели официального статуса
города, хотя и выполняли дающие на это право
административные функции, будучи центрами уездов, округов и
отделов» [54, 92]. Ученый не отнес к истинным городам: в
Дагестане Петровск-Порт (ныне Махачкала), Темир-Хан-
Шуру (ныне Буйнакск), Дербент и, конечно, не смог
предвидеть возникновение в 1932 г. Каспийска и Избербаша [54,
521]. Лишь два истинных города увидел он на территории
нынешней КБР: Прохладный и Котляревская (Майский), ни
одного на территории современной КЧР, два - Владикавказ
и Моздок - в пределах современной Осетии, Грозный и
станицу Грозненскую отнес он к истинным городам на
территории современной Чечни, а также оценил как будущий
город Назрань [54, 521-522].
Подробный экономико-статистический анализ развития
индустрии как сектора экономики Северного Кавказа и
урбанизма показывает, что в дооктябрьский период царское
правительство не испытывало необходимости формировать
эти сферы социального функционирования.
Более того, индикатором оценки стратегии царского
правительства в освоении региона выступает его
отношение к развитию торговых отношений на Кавказе. Еще в
конце XVIII в. по примеру торговых империй Англии и
Голландии царское правительство задумало учредить на
Северном Кавказе сеть постоянных меновых дворов, но
56
лишь в 1806 г. Комитет министров постановил «приступить
к меновому торгу с горцами» [41, 75], однако прошло еще
несколько лет, прежде чем в различных русских
населенных пунктах возникли соляные магазины и меновые дворы
[41, 76], предназначенные для «восстановления прочного
спокойствия» на Кавказской линии [41, 75] путем
привлечения к мирному торгу того или иного горского народа по
отдельности.
Но даже и после принятия постановления об
учреждении меновых дворов на Северном Кавказе здесь так и не
развернулась активная деятельность чиновников по
созданию у горцев новых (цивилизованных) потребностей
вместо наличных («диких»). Ценность Северного Кавказа
сводилась для российского центра едва ли не исключительно к
Военно-Грузинской дороге, тогда как сам край гор и лесов
никаких коммерческих ассоциаций не вызывал.
В результате на меновых дворах, которые должны были
служить коммерческой «витриной» российской
государственности для ее новых (скорее юридически, чем
фактически) подданных, цены на соль - главный продукт, в
котором нуждались горские скотоводы, - были установлены
примерно на 25% выше, чем в городах Кавказской области
[41, 80], в которые горцы попадали, невзирая на оцепление
Терской области пограничными заставами. Поэтому с
1818 г. продажа соли через меновые дворы резко пошла на
убыль, но лишь в 1827 г. начальник Кавказской области
внес в Министерство финансов предложение снизить цены
на соль. Министр сразу же предложил снизить их в два раза,
заметив при этом, что «...убытки для казны будут крайне не
велики и конечно не могут войти в сравнение с тем выгодным
впечатлением, которое малое сие от правительства
пожертвование произведет на соседей наших» [41,81].
Показательно другое: куда как больше, чем барыши от
торговли с автохтонными народами Северного Кавказа,
продукция которых представляла за редким исключением
лишь «региональный интерес», царскую администрацию
волновало сохранение на Северном Кавказе атмосферы
архаического нестяжательства. Судя по экономической
активности российского государства, оно не прочь было
ограничить «цивилизованные потребности» северокавказских
57
народов повышенным использованием соли в хозяйстве и
хлеба в питании. Сама меновая торговля предполагала, что
горцы могут покупать в меновых дворах интересующую их
продукцию за деньги, но привезенные ими товары они
могли обменивать не на звонкую монету и ассигнации, а
исключительно на предлагаемый на дворе товар. Характерен
перечень того, что разрешалось и что запрещалось ввозить
на меновые дворы для продажи горцам: «Запрещалось
продавать огнестрельное и холодное оружие, а также военное
снаряжение... Наравне с промышленными товарами
разрешалось ввозить в пределы территории Кавказа сталь, олово,
чугун в кусках и изделиях. Запрещалось ввозить
банковские ассигнации, депозитные и кредитные билеты» [41,
108]. Скорее всего и непомерно высокие официальные
цены на соль преследовали в качестве цели не извлечение
прибыли из торговли с горцами, а изымание у них
«лишних», по мнению чиновных блюстителей горских древних
нравов, наличных денег.
Подобное ущемление свободы торговли на Северном
Кавказе царской администрацией, как нам представляется,
исходило из стремления не допустить широкого внедрения
денежных отношений в горское хозяйство и тем самым
спасти устанавливающуюся здесь систему
государственного управления от дополнительных проблем с горским
военизированным люмпен-пролетариатом, разоренным своими
более оборотистыми соплеменниками.
Как известно, «...внедрение монетаризма в любое
некапиталистическое хозяйство приводит к катастрофе... Маркс
пишет о том, как это происходило во Франции: «Ужасная
нищета французских крестьян при Людовике XIV была вызвана не
только высотою налогов, но и превращением их из
натуральных в денежные налоги». Он приводит слова видных деятелей
Франции того времени: «Деньги сделались всеобщим
палачом»; «деньги объявляют войну всему роду человеческому»...
Многие страны спаслись только тем, что смогли защититься
от монетаризма с помощью государства (например, сохранив
натуральные налоги и взаимозачеты)» [37, 362].
I Несмотря на все меры предосторожности,
соприкосновение двух социокультурных массивов с разными
ценностными системами, различным уровнем социально-экономи-
58
ческого и политического развития вызвало
социокультурную реакцию, характеристики которой были
непредсказуемыми и неуправляемыми для какой бы то ни было
политической силы. Ни Шамиль, ни царское правительство не
смогли защитить горцев от «разлагающих» моментов
влияния русской социокультурное™ [55], тем более что и
Шамиль, и царское правительство были так или иначе
заинтересованы в том, чтобы это влияние усиливалось [56].
Рассматривая стратегию царского правительства в
области решения земельного вопроса, развития городов,
торговли и индустрии, можно сделать вывод о том, что
дореволюционная парадигма освоения Северного Кавказа была
колониальной в марксистском понимании этого слова, т. е.
воспроизводящей на новых социально-этнических
основаниях традиционную аграрную основу экономики и
социальных отношений региона.
Так, в имперский период интеграция Северного Кавказа
осуществлялась на базе расширенного воспроизводства
аграрной модели хозяйственной деятельности, передела
земель в пользу доминирования русского земледельца
(казачества), формирования здесь городов, преимущественно
как центров управления, что изначально обусловливало их
закрытый от проникновения горцев характер. Эта модель
социально-экономического проникновения в регион
обеспечивала доминирование в нем русского сегмента, но
одновременно при его достаточной обособленности от
северокавказского. Субъектом такой интеграции региона в состав
России, бесспорно, выступала ее государственность,
которая осуществляла колонизационный проект, исходя из
собственных интересов и за счет собственных ресурсов
(людских и финансовых). В отношении подвластных ему
народов царизм занимал позицию равноудаленности, не посягая
на их самобытность, но и не выпуская ее носителей из
занятой ими экологической и социокультурной ниши.
2.2. Советский период интеграции Северного Кавказа:
индустриалыю-урбанизационный проект
Как результат взаимодействия горских народов с
российской культурой на протяжении XIX столетия, особенно
59
после официального присоединения Северного Кавказа к
России, с социологической точки зрения можно
рассматривать формирование целого ряда культурных потребностей,
которые не могли быть реализованы в рамках социально-
экономической и политической политики империи. В
первую очередь речь идет о решении земельного вопроса и
политическом объединении автохтонных народов региона.
Реализации этого препятствовало несовпадение интересов
империи и элит автохтонных народов. Ситуация
изменилась с началом революционных событий 1917 г.
В 20-е г. XX в. новая власть России в крайне тяжелых
экономических условиях стала целенаправленно
разрабатывать и реализовывать программу переселения горцев на
равнины. Выделение для этой программы значительных
ресурсов и создание необходимых условий - реализация
политики «расказачивания», выселение казачества с
обжитых равнинных территорий для их передачи горским
народам - оказались возможными в результате осознания
властью ценности земельной потребности горцев. Специально
остановимся на некоторых ярких подробностях,
свидетельствующих о вложенных в решение этого вопроса
центральной властью материальных ресурсах.
Переселение горцев на равнину требовало создания
принципиально новых для Северного Кавказа элементов
социальной инфраструктуры: даже если отвлечься от
периодически вспыхивавших в горах эпидемиях, следует
учесть, что переселение на равнину, означавшее смену
экологической обстановки, вызывало проблемы
акклиматизации. Так, «в первой половине 20-х годов эпидемия малярии
свирепствовала в большинстве равнинных селений
Северной Осетии, и особенно в основанных переселенцами с гор
новых населенных пунктах, значительная часть жителей
которых еще не вполне акклиматизировалась и трудно
переносила жаркий климат равнины. Для борьбы с болезнью
были созданы противомалярийные учреждения,
организованы специальные противомалярийные отряды, проведена
поголовная хинизация населения. Были осуществлены
осушение и нефтевание болот, урегулировано
водоснабжение населения... Благодаря этому уже к концу 20-х годов
число заболеваний значительно уменьшилось» [53,66].
60
Переселенцам в советское время давались немалые
подъемные. В Осетии горцы-переселенцы получили 200
тыс. рублей, в Чечне ежегодно на организацию переселения
расходовалось 530 тыс. рублей [50, 26]. Чтобы иметь
представление о «реальной стоимости» этой суммы, вспомним,
что по бюджету 1925/1926 гг. доходы 6 автономных
областей Северного Кавказа составляли 2 млн 832 тыс. руб., [50,
27] т. е. сумма, равная 1/5 части доходов всех этих
областей, тратилась ежегодно на переселение одних лишь
горных чеченцев, правда, самого многочисленного
северокавказского этноса. Расходы 6 республик за этот же период
составили 10,5 млн рублей.
Статистические расчеты Н.Г. Волковой и В.К. Гардано-
ва показывают значительные миграционные потоки в 20-е
г. среди осетин, карачаевцев, ингушей и чеченцев. Так,
нагорная полоса Северной Осетии составляет примерно 62%
се территории. В 1920 г. здесь были расселены около 38
тыс. человек, однако уже к 1924 г. в результате
переселений части безземельных осетин на равнину в горах Осетии
оставалось немногим более 20 тыс. человек [53, 71]. В тот
же период «...на равнину переселилось 80% населения
нагорной Ингушетии. В Чечне на вновь полученных землях в
1921-1922 гг. поселилось 12116 хозяйств. В Карачае всего на
равнину переселилось 64% карачаевцев» [50, 26]. Н.Г.
Волкова приводит более подробные данные о территориях Чечни
и Ингушетии: «...в 1920 г. были переселены казачьи
станицы Сунженская, Аки-Юртовская, Ермоловская,
Михайловская, Самашкинская, Закан-Юртовская и
Фельдмаршальская на свободные земли в районы Терского округа.
Освободившиеся земли были отданы в пользование чеченцам и
ингушам из горных районов... всего, по подсчетам
Ингушского статистического бюро, к 1925 г. на равнину
переселилось около 13 тыс. чел.» [53, 72].
В 1926 г. учеными проводилось экономическое
обследование горных районов Ингушетии. Один из участников
этой экспедиции отмечал: «Современная горная Ингушетия
- страна почти безлюдная. Два-три двора на все селение,
иногда даже только один, два человека жителей, чаще
стариков, охраняющих древние очаги рода» [57, 61].
Исследователи-историки отмечают заметное влияние этого мигра-
61
ционного потока на этнический состав населения
равнинных районов, «... особенно в Карачаево-Черкесии, где к 30-
м гг. расширилась область расселения карачаевцев в
результате возникновения большого числа их селений в
предгорных и равнинных районах. То же следует отметить и в
отношении чеченцев и ингушей, заселивших некоторые
районы по рекам Сунже и Тереку, занятые до революции
казачьим населением» [53, 74].
Несколько менее масштабно миграция горцев
разворачивалась в 20-е г. в Дагестане. Для решения земельного
вопроса в этой республике к ней были присоединены земли
кизлярского казачества и ногайцев, Кизлярский округ и
Ачикулакский район. Уже 16 августа 1924 г. представители
автономных республик Северного Кавказа обратились к
Всероссийскому землеустроительному совещанию с
просьбой рассматривать Терскую губернию как земельный фонд
для переселения горцев в настоящее время и в будущем.
Эта же позиция была четко проведена в выступлении на
сессии ДагЦИКа в феврале 1926 г. одним из ведущих
политических деятелей Северного Кавказа советского периода -
Нажмутдином Самурским: «Кизляр и Ачикулак дают
Дагестанской республике возможность планомерно разрешить
земельный вопрос, а вместе с этим и выход горцам из
каменного мешка и возможность развивать барановодческое
хозяйство» [Цит. по: 58, 27].
Рассматривая предпринятые меры по решению
земельной проблемы горцев, невольно задаешься вопросом:
какими мотивами руководствовалась центральная власть в его
реализации, на что был нацелен этот проект?
Широко известна и хорошо освещена в исторической
литературе проблема использования большевиками
земельного вопроса для привлечения горцев на сторону
революции, что позволяет только обозначить этот сюжет в
анализе, не останавливаясь на нем специально.
Здесь важно подчеркнуть и другой аспект: после 1920 г.
правительство большевиков перенесло акцент в своей внешней
политике на Восток. Решение земельной проблемы,
направленной на изменение социально-классовых и
межнациональных отношений на Северном Кавказе, было чрезвычайно
важно для успешности новой стратегии внешней политики СССР.
62
Рассматривая процесс хозяйственной колонизации
русскими территорий Северного Кавказа в ключевой для
аграрного общества сфере - сельскохозяйственном освоении
края, можно сказать, что ими был разрешен главный вопрос
региона - передел равнинных территорий и обеспечение их
заселения горцами. При этом политика коллективизации,
проводимая в более поздний период советской властью,
привела в дальнейшем и к формированию крупных
сельскохозяйственных производств (колхозов и совхозов).
Оба этих направления институционализации сферы
сельскохозяйственного производства в регионе были
непосредственно связаны друг с другом, поскольку выступали
лишь элементами единого механизма распространения на
новую территорию и поддержания здесь системы социе-
тальных ценностей русского этноса. За коммунистической
идеей, составными частями которой выступали
коллективизм и социальное равенство, четко просматриваются идеи
русской соборности, общинности и уравнительной
справедливости.
Потребность и стремление горцев к переселению на
равнинные территории, освоению их с помощью
пригодных для равнин методов совпали с оценкой этого
стремления властными органами как возможного механизма
удержания власти и ее ценностного обеспечения со стороны как
горских народов, так и российских революционных масс.
Именно поэтому оказалось возможным выделение
огромных (по тем масштабам) финансовых и кадровых ресурсов
для реализации этой задачи. Основными носителями этих
преобразований выступали русские крестьяне и казачество
как в дооктябрьский период, так и после Октября,
приобретя «революционные» одежды.
Другим направлением интеграционной политики
советской власти в регионе было формирование индустрии и
градостроительства. Можно с уверенностью сказать, что
упор на развитие индустрии как главного содержания
экономической стратегии советской власти явился основой для
решения земельного вопроса в пользу горских народов.
Установка на индустриализацию и в послевоенный период
господствовала настолько, что позволила без видимых
колебаний кардинально продолжить земельную политику,
63
направленную на перераспределение равнинных
территорий в пользу автохтонных народов. В частности, по Указу
1957 г. основное большинство территорий старорусского
заселения (казачьих) были переданы под административное
подчинение национальным республикам - Дагестану и
Чечено-Ингушетии.
Новая власть изначально была устремлена к реализации
модернизационного проекта, связанного с наращиванием
индустрии, реорганизацией социального пространства на
основе урбанизации. Значимость урбанизации четко
осознавалась уже в начале XX в. Достаточно вспомнить
классические труды по социологии города М. Вебера и Зомбарта.
Один из известных представителей Чикагской
социологической школы Л. Уэрт отмечает: «Город - уже не только
место проживания и работы современного человека, но и
центр, откуда берет начало и управляется экономическая,
политическая и культурная жизнь, центр, вовлекающий в
свою работу самые удаленные сообщества и соединяющий
различные территории, народы и области деятельности в
упорядоченную систему» [Цит. по: 59, 522].
Исходя из этой оценки урбанизма, можно с
уверенностью говорить о том, что развитие городов выступает
значимым и показательным механизмом трансформации
культуры в стране, т. е. социально-экономической
инфраструктурой, организующей жизнь «большого общества».
Бурное развитие индустрии и градостроительства на
Северном Кавказе началось только после Октябрьской
революции. Здесь так же, как и при рассмотрении земельного
вопроса, видимой и, казалось бы, бесспорной
доминирующей целью курса была ценность самой индустриализации.
В советской историографии социальный смысл
индустриализации и урбанизации Северного Кавказа оттенялся
сравнением с политикой царского правительства,
заинтересованного в фактически колониальном статусе Кавказа и
поэтому преднамеренно сдерживавшего приобщение
горских масс к высокой культуре, образованию, понимаемым в
контексте современной эпохи как атрибуты городской
индустриальной цивилизации. Большевики, взявшие курс на
построение социализма и преодоление фактического
неравенства народов, ориентировались на высокие темпы роста
64
промышленности во всех национальных областях и
республиках Советского Союза [50, 28].
Не оспаривая эту интерпретацию, хотелось бы отметить,
что темпы индустриализации в разных регионах СССР были
различными. С экономической позиции (разработка
природных ресурсов, накопленный потенциал квалифицированной
рабочей силы, уровень прибыльности инвестиций) Северный
Кавказ не обладал преимуществами перед другими
промышленными регионами. Подъем индустрии требовал здесь
огромных капитальных вложений, но они выделялись на
промышленное развитие именно этого региона.
Сошлемся на цифры: согласно планам Первой
пятилетки, «...в национальных областях... должно было быть
построено 60 крупных промышленных предприятий, в том
числе в Адыгее - 4, в Черкесии - 2, в Карачае - 6, в
Кабардино-Балкарии - 16, в Северной Осетии - 7, в Чечне - 8, в
Ингушетии - 17... Характерно, что по темпу роста бюджета
национальные образования Северного Кавказа намного
опережали рост бюджета Северо-Кавказского края в целом.
Так, с 1925/26 по 1929/30 г. краевой бюджет увеличился на
151 %, а бюджет национальных областей - на 312%. В
соответствии с этим расход на душу населения в 1930 г. составил
по русским районам края 13 р. 84 к., а по горским областям -
30 р. 79 к.» [50, 29-30] В Дагестане в одну только
промышленность за 1928 - 1931 гг. было вложено 55 млн 382 тыс.
рублей [60, 85], тогда как общий объем капитальных
вложений в промышленность вышеназванных республик за годы
первой пятилетки составлял 121 млн рублей [50, 29].
Попытаемся дать качественную оценку этим суммам,
взяв за основу вложения в промышленность Дагестана. В
1926 г., после XV партконференции, призвавшей народы
СССР в исторически кратчайший срок догнать и перегнать
капиталистический мир, «...вложения в капитальное
строительство, запланированные на 1926/27 г., были
существенно увеличены - до 1 миллиарда 50 миллионов рублей» [61,
196]. Таким образом, уже на этой всесоюзной волне в
дагестанскую промышленность за 1926-1928 гг. было вложено
230 тыс. рублей [60, 33]. Тем не менее Дагестан с его
портами, нефтяными и рыбными промыслами, отличавшийся
от других административных образований (от Терской об-
3. Зак. 520
65
ласти, например) уже до революции, смог за
послереволюционное десятилетие, включавшее в себя годы гражданской
войны, крайне сложные для советской промышленности годы
НЭПа [62], к моменту принятия первого пятилетнего плана не
только восстановить довоенный (1913 г.) уровень
промышленного развития, но и увеличить его в три раза [60,43].
Эти инвестиции в индустрию именно национальных
территорий Северного Кавказа требуют четкого
определения главного мотива, т. е. потребности в таком
политическом курсе. Думается, его истоки все же заключаются не в
социальной политике (достижение равенство классов и
народов) и не в выгодной экономической конъюнктуре
региона, а в коренном стремлении новой власти в период 20-
30-х г. переориентировать внешнюю политику на
восточные страны. Здесь следует напомнить, что к 1920 г.
обнаружилась тщетность надежд большевиков на поддержку
мировой революции. С этого периода происходит
переориентация молодой советской власти на поиск союзников на
Востоке: «На бакинском Съезде народов Востока
тактический приоритет классовой борьбы в Европе-Северной
Америке был тихонечко положен под сукно в пользу
тактического приоритета антиимпериализма, темы, вокруг которой
Третий Интернационал надеялся построить политический
союз между европейскими, в основном
коммунистическими, партиями и, по крайней мере, наиболее радикальными
национально-освободительными движениями Азии и
других частей периферийных зон» [63].
Фактически отождествив себя преимущественно с
антиимпериалистическими силами периферии и полуперефе-
рии мира экономики, а не с революционными силами ее
сердцевины, большевики последовательно приступили к
созданию на Кавказе форпоста Советской России в
революционных битвах на Красном Востоке. Эта стратегия
объясняла развитие индустриализации в национальных
территориях Северного Кавказа не экономической
целесообразностью и необходимостью, а политическим курсом,
который требовал приблизить Россию как современное
общество к странам Востока. Современность
социалистической России должна была проявляться не только в Москве,
но и территориально в максимальной близости к Востоку, в
66
том числе и в образном, этнокультурном плане. Этой
логикой объяснялись и развитие индустрии, и активное
строительство городов, и наращивание кадров национального
рабочего класса, и учреждение на Северном Кавказе
неожиданно большого, если исходить из масштабов региона,
количества национальных автономий. Все эти
преобразования, как и значительные льготные налоги для развития
сельского хозяйства в горах, выступали средством
утверждения власти российского центра и приобретения ею
легитимности в сознании местного населения [См.: 50, 21].
Северный Кавказ становится регионом
широкомасштабного вливания дотаций. Так, за 1924/25 г. разница
между доходами и расходами (в скобках) на душу населения
была следующей: Адыгейская область - 8 р. 10 коп. (14 р.
80 коп.), Ингушская - 8 р. 70 коп. (15 р. 70 коп.),
Кабардино-Балкарская - 4 р. 70 коп. (19 р. 00 коп.), Карачаево-
Черкеская - 5 р. 90 коп. (11 р. 40 коп.), Северо-Осетинская -
7 р. 70 коп. (10 р. 70 коп.), Чеченская - 3 р. 20 коп. (5 р. 20
коп.) [50, 212].
Похожая ситуация была и в Дагестане: по разным
отраслям хозяйства из союзного и федеративного бюджета
республика получила в 1926 г. 6 млн 106 тыс. рублей [60,
27], тогда как 6 автономных областей Северного Кавказа -
за 1925/26 г. 7 млн 668 тыс. рублей дотаций [См.: 50, 27].
Неудивительно, что если в целом по России к началу
первой пятилетки уровень промышленного развития по
сравнению с довоенным (1913 г.) был превзойден на 32% [64,
138], то в Дагестане он был, как уже отмечалось,
превзойден в 3 раза.
Данные цифры важны для нас как материальное
выражение той цивилизационной значимости, которую Северо-
Кавказский регион приобрел для Советской России (а
потом и СССР) в годы постоянного балансирования на грани
войны с Западом. Однако для квалифицированных кадров
Центральной России Северный Кавказ был
малопривлекательным: наряду с политической нестабильностью региона,
средняя зарплата в индустриальном секторе отставала от
зарплаты в центральных областях России [60, 48]. Зато этот
регион был привлекательным для безработной молодежи,
«рожденной НЭПом» и не укорененной в налаженном бы-
з*
67
те, не обремененной статусом и уважением окружающих,
нередко лишившейся в Гражданскую войну семей и
близких. Естественно, что промышленные предприятия
становились местом притяжения их сил едва ли не в первую
очередь: при них велось достаточно интенсивное жилищное,
строительство в расчете на «урбанизирующуюся» аульскую
бедноту [60, 48]. Однако многие горцы не хотели
переходить в разряд горожан, воспринимали работу на фабриках
как отхожий промысел и ближе к лету, подчиняясь
«категорическому императиву» земледельческого календаря,
устремлялись на работу в родные аулы [60, 48].
Так, например, горцы Дагестана весьма неохотно шли
работать на железную дорогу: на рубеже 1920-1930-х гг.
национальные кадры здесь едва составляли 10% [60, 47].
Дагестанский индустриальный техникум подготовил за
1928/29 - 1931/32 гг. 263 человека, из которых дагестанцев
было лишь 18 человек, зато 192 русских и 54 представителя
прочих национальностей [60, 55]. Конечно, сказывался
прежде всего низкий уровень грамотности и владения
русским языком горского населения: например, в школах
профобразования, работавших, естественно, по облегченной
программе по сравнению с техникумами, представители
коренных народностей Дагестана составляли 70% [60, 54].
Лишь 54% обучающихся в 11 отраслевых техникумах
Дагестана в этот период составляли дагестанцы [60, 54] - и это
притом, что доля русских в республике всегда находилась в
пределах 20%. В результате, если за период с 1917 по 1926
гг. русское население Северного Кавказа сократилось с
2668,6 до 2433,2 тыс. человек (понятно, что это сокращение
произошло за годы Гражданской войны), то за
последующие 10 лет оно увеличилось в два раза [65, 294].
Параллельно выросла доля городских жителей в большинстве
северокавказских автономий [66].
Приведенные рассуждения не позволяют подвергать
сомнению огромную роль русского народа в
осуществлении индустриального и урбанистического скачка на
Северном Кавказе. Несмотря на все попытки или, точнее,
декларативные обязательства «коренизовать» промышленные
кадры в рекордно короткие сроки, расчет делался, прежде
всего, на приток русской рабочей силы, а также на перете-
68
кание русских старожилов на Северном Кавказе из деревни
в город.
Итак, северокавказский город вырос в материальном и
антропологическом планах не из северокавказского села, а
независимо от него. Именно русские, формируя рабочий
класс в национальных территориях Северного Кавказа,
спешно вербовали в свои ряды коренных жителей, доведя, к
примеру, за 10 лет (с 1922 по 1932 гг.) количество горцев
среди промышленных рабочих Дагестана с 30 до 71% [60, 51].
Квоты для горцев при поступлении в техникумы и ВУЗы [60,
54, 56], прикрепление к русским профессионалам местной
молодежи [60, 45, 51], из которой лишь 10% умели читать и
писать [60, 46], - все это имело смысл как пополнение
рядов советского рабочего класса людьми, которые были
более близки к Востоку по духу и должны были наглядно
продемонстрировать возможность соединения восточного
традиционализма и модернизированных технологий в
рамках грандиозного советского проекта.
Итак, в первые десятилетия советского периода
колонизационный проект был изменен содержательно. Главным его
направлением стали развитие индустрии и урбанизация.
Давая краткую оценку деятельности русских в сфере
индустриального освоения Северного Кавказа, следует отметить, что
она опиралась на экспорт рабочей силы из русских районов
страны, поскольку производственные качества местного
населения и его трудовые ценности не отвечали требованиям
индустриальных технологий. Кроме того, основное
большинство населения региона не испытывало потребности и
склонности к индустриальной сфере деятельности.
Проект индустриального освоения региона
реализовался традиционными для русской хозяйственной культуры
экстенсивными методами [67]. К строительству индустрии
привлекались все, кто благодаря своей индивидуальной
активности мог пополнить состав городского населения,
несмотря на контроль паспортного режима и большие
трудности получения паспорта жителями села. Как
правило, рекрутировалась эта группа из наиболее продвинутых в
ремесленных формах труда сельчан; молодежи,
отслужившей в армии или прошедшей специальную подготовку для
обучения в профессиональных образовательных учрежде-
69
ниях. В этой связи можно говорить об особых фильтрах,
которые требовалось пройти для обретения статуса
горожанина, сдав «тест на антитрадиционализм».
Однако к началу 40-х г. уже фиксируется начальный и
достаточно быстро растущий уровень формирования го-,
родского населения из автохтонных народов: «Наиболее
высокий процент жителей-горожан ... отмечался у осетин
(20,8%); более чем в 14 раз возросло с 1926 года чеченское
городское население, составлявшее, по переписи 1939 года,
7,7% общей численности народа. Активно происходил
процесс урбанизации и у ингушей, адыгейцев, карачаевцев, у
которых в городах проживало соответственно 9; 6,7 и 6,1%
населения. Городское население кабардинцев и балкарцев...
достигало 4,5 и 2,7%» [53, 83].
Огромные потери в людских ресурсах в результате
Отечественной войны и масштабные задачи восстановления и
развития экономики заставили центральную власть
демократизировать политический режим, что проявилось в том
числе и в «снятии фильтров», ограничивавших приток
сельского населения в города.
В Северо-Кавказском регионе, где город и село имели
ярко выраженную этническую окраску, эта политика
вызвала одновременно и очередной приток русских
(русскоязычных) индустриальных кадров из центральных регионов
страны, и активизацию подготовки кадров для городских
профессий из представителей автохтонных народов.
Сжатые сроки урбанизационного процесса привели к
негативным последствиям. Сформировавшееся такими темпами
городское население приобрело «негородской» характер. В
социологических исследованиях приводятся данные, которые
подтвервдают это явление на материале городов СССР. К
концу 80-х г. доля уроженцев города среди 60-летних
горожан СССР составляла 15%, среди 40-летних - от 30 до
40%, среди 20-летних - 50%. Только в 1980 г. на долю
городских матерей стало приходиться 59% рожденных детей-
горожан [68, 199].
Сопоставление динамики городского населения в
столичных городах Северного Кавказа также показывает
высокие темпы урбанизации, особенно в период 60-х г.
(табл. 2.1).
70
Таблица 2.1
Динамика городского населения в столицах Северо-Кавказских
республик
Города
Владикавказ
Грозный
Майкоп
Махачкала
Нальчик
Черкесск
1939
127
173
56
87
48
28,6
1959
164
250
82,2
119
88
42
1970
236
341
ПО
186
146
67
1979
279
375
127
251
207
91
1992
325
387,5
152,5
339,3
242,3
118,7
Не вызывает сомнения, что резко выросшее в городах в
60-е гг. население не являлось носителем городского типа
культуры, в основе которой лежит правовой принцип
регуляции поведения и доминируют не традиции, а
универсальные нормы нравственности. Горожане - выходцы из
села руководствуются преимущественно традиционными
нормами и имеют сельские стереотипы поведения.
Развитию городского типа социализации препятствовал
численно большой наплыв сельского населения, вследствие чего
города просто не справлялись с этой функцией.
Не менее важным фактором, затруднявшим в прошлом
этот процесс, являлся милитаризованный характер развития
экономики СССР, непременной чертой которого было
остаточное финансирование социальной инфраструктуры. В
этой ситуации численность городского населения росла при
отсутствии городского типа жилья, необходимых
экономических условий для производственной занятости
городского типа и развитой системы бытового обслуживания
населения. Поэтому в городах рос «сектор трущоб»,
воспроизводивших культуру барачного типа с сильным влиянием
традиционности.
Утверждение русских в ХУН-Х1Х вв. на Северном
Кавказе исходило из аграрной парадигмы жизнедеятельности:
русские занимали равнинные территории, что
обусловливало их доминирующие позиции в северокавказской
экономике и обеспечивало для русской культуры множество
точек соприкосновения с автохтонным населением, имея в
качестве перспективы его аккультурацию.
71
Сопоставление стратегии хозяйственного освоения
Северного Кавказа в дооктябрьский и послеоктябрьский
периоды показывает качественно разные парадигмы интериори-
зации его территории: советский проект представлял собой
скорее контрколониальную модель действия, поскольку
был направлен не на консервацию аграрного состояния
автохтонных народов, а, напротив, на его разрушение. Такой
подход диктовался ценностным отношением к главной
цели социального конструирования - утверждению общества
социалистического типа, реализация которой требовала
опоры на международную поддержку (цивилизационный
престиж СССР в странах третьего мира), в данном случае -
стран Востока.
Можно четко фиксировать потребность российской
(советской) власти формировать здесь индустриально-урбаниза-
ционную среду, которая соответствовала программным
ценностям новой власти -достижению социального равенства и
межнациональной солидарности. Исходя из этих
предпосылок, выделялись необходимые финансовые, людские
ресурсы, а также осуществлялось идеологическое и кадровое
обеспечение данного курса.
Однако индустриально-урбанизационная парадигма
развития региона привела к формированию в республиках
Северного Кавказа русского промышленного сектора с
одновременной потерей русскими аграрных позиций, что
вызвало «зависание» северокавказского русского города в
социокультурном пространстве автохтонной деревни.
1
Глава 3
РУССКИЕ В ФОРМИРОВАНИИ ЕДИНОГО
СОЦИОКУЛЬТУРНОГО ПРОСТРАНСТВА
СЕВЕРНОГО КАВКАЗА
Распространение государственной власти на
территории народов, ранее не входивших в состав данного
государства, вызывает проблему коммуникации и
распространения ценностно-нормативной системы. Доминирующие
72
социальные идеи формируются в систему, определяемую
как идеология. В ней рационализируются материально -
технологические условия жизни конкретного общества и на
их базе определяются социально значимые образцы
поведения и нормы, которые требуется поддерживать. Поэтому
идеология выполняет функцию интеграции общества на
основе единых ценностей и норм, обосновывает их как
оптимальные.
Под идеологией в данном случае понимается базовая
общественная идея, принимаемая всеми социальными
слоями общества, проявляющаяся в открытой или
латентной форме во всех сферах социального функционирования
(экономике, политике). «Базовая идея как идеологический
институт отражает и постоянно воспроизводит осознание
членами общества его внутренней природы и определяет
поведение людей в экономической и политической сферах. В
экономической сфере базовая идея.и основанная на ней
идеология служат естественным критерием принятия решений о
направлениях использования общественного продукта,
создаваемого населением страны. В политической сфере
доминирующая общественная идея является критерием
справедливости того или иного государственного порядка и
складывающейся системы властных отношений» [21, 102].
Базовая социальная идея выражает укоренившиеся в
конкретном обществе представления о том, какие формы и
цели действий должны быть доминирующими для
обеспечения выживания и развития общества.
В институциональной матрице западного образца в
качестве такой базовой идеи выступает институт
субсидиарное™, в восточной - институт коммунитарности. Институт
коммунитарности утверждает приоритет ценности и
интереса группы («Мы») над интересом личности («Я»).
Личность же занимает подчиненное положение и
рассматривается как усредненная.
Базовые социальные институты в своем согласованном
и синхронном взаимодействии образуют социетальную
сферу общества. Это понятие было введено Т. Парсонсом
для описания функциональных требований,
наличествующих в любой социальной системе, обеспечивающих ее са-
1/2 3. Зак. 520
73
мосохранение. В этой сфере воспроизводятся социальные
связи, значимые для общества в целом.
Важную роль при этом играет культура, поскольку на
основании воспроизведения общих культурных образцов в
сознании и поведении людей укрепляются солидарные
связи в обществе и адаптируются новации. Поэтому, выполняя
те или иные роли, взаимодействуя друг с другом, люди
воспроизводят не только специфические нормы поведения,
характерные для деятельности в ролевых рамках,
определяемых конкретным институтом, но и общие принципы и
нормы, характерные для особенностей культуры
конкретного общества в целом.
В традиционно организованных обществах проблема
формирования и поддержания социетальной сферы
разрешалась в первую очередь средствами религии.
Современное общество как определенный тип социальной
организации при своем рождении, юридически развело государство
и церковь. Религиозность была провозглашена частным
делом гражданина. А поэтому любое современное
государство несет самостоятельную ответственность за
поддержание своей социетальности. Важнейшим инструментом
решения этой задачи выступает распространение и
поддержание единого языка на всей территории государства.
Поддержание единого языкового а, значит, смыслового
(идеологического) пространства - задача не менее сложная
и важная, чем достижение правовой гомогенности или
сохранение сувереном монополии на право чеканить монету.
Государство легитимирует язык, который затем
посредством тех групп и индивидов, для кого он является родным
языком, легитимирует государство.
Современная нация-государство, где территория,
население и институты власти образуют вроде бы неразрывное
единство, тем не менее стоит перед проблемой
распространения своего суверенитета «...полностью, монотонно и
равномерно... на каждый квадратный сантиметр
законодательно отграниченной территории» [21, 102]. «Полностью,
монотонно и равномерно» - в этих словах выражены
требование полного перевода государственного управления во
всех уголках страны на один язык, монотонный дискурс
чиновников и официальной документации, смысл которого
74
равномерно доступен каждому гражданину данной нации-
государства.
Язык выступает в известном смысле «творцом»
формирующейся национальной общности как таковой.
Специальный анализ показывает, что «реальный мир» в
значительной степени бессознательно строится на основе языковых
норм данной группы [Цит. по: 69, 28]. Более того, говоря
словами Хаймса, «...имеется близкое соответствие между
языковой моделью и неязыковым поведением» [69, 28].
Наконец, указание на неразрывную связь языка и культуры
содержится в следующих словах Э. Сепира: «Культуру
можно определить как то, что данное общество делает и
думает. Язык же есть то, как думают... Само собой
разумеется, что содержание языка неразрывно связано с
культурой» [Цит. по: 69, 12], и, наоборот, содержание культуры
неразрывно связано с языком. Иначе говоря, язык и
культура представляют собой диалектическое единство формы и
содержания.
В полиэтничном пространстве общества современного
типа утверждение государственного единого языка всегда
наталкивается на проблему защиты собственной культуры
и языка не доминирующих по численности народов.
Изложенные общетеоретические рассуждения, которые
в настоящее время являются признанными в среде как
социолингвистов и культурологов, так и специалистов в
области политологии и этносоциологии, требуют
рассмотрения проблемы интеграции Северного Кавказа в состав
России и с точки зрения экспансии институтов, формирующих
и поддерживающих российские культурные нормы и
ценности. Бесспорно, первое место среди них занимают инсти-
туционализация и распространение русского языка в
полиэтничное пространстве Северного Кавказа.
О степени важности этой проблемы говорит уже тот
факт, что в 90-е г. XX в. именно она положила начало
процессу суверенизации и идеологическим спорам
относительно степени свободы культурного развития в составе
исторической России (империи, СССР) нерусских народов.
Поэтому уместно отнестись к рассмотрению этой
проблемы в контексте институциональной теории, обращая
внимание на те ресурсы, которые требуется вложить в реали-
1/2 3*
75
зацию проекта формирования единого культурного
пространства, на что функционально нацелен государственный
язык.
. Следует отметить, что проблема языковой
однородности государственных образований возникла в мире
относительно недавно: вопрос о «всеобщем, государственном
языке» не мог появиться в династическом государстве,
«ибо «серьезная» монархия в некоторых
основополагающих аспектах идет вразрез со всеми современными
представлениями о политической жизни» [70. 43]: если
легитимность исходит от Бога, а не от подданных, не все ли
равно, на каком языке они говорят?
Дискурс подданных становится открытой проблемой
для власти лишь в той социально-политической системе, в
которой подвластные получают в свои руки
институциональные рычаги экономического и политического контроля
за властью. Поэтому институционализация русского языка
в пространстве Северного Кавказа оказалась растянутой на
значительный промежуток времени. Здесь, как и при
формировании экономических институтов, можно выделить
два этапа, водоразделом между которыми выступает
Октябрьская революция, определившая модернизационный
проект развития страны.
Установка на распространение языка и культуры
доминирующего народа на всю территорию и все население
государства предполагает решение ряда частных задач
относительно степени и глубины проникновения
государственного языка, в частности русского, в структуру культуры
другого народа. Речь идет о политике русификации. Что
именно содержательно имеется здесь в виду?
Анализ литературы, раскрывающий содержание
понятия «русификация», позволяет выделить две разных модели
взаимодействия государственного и негосударственного
языков.
Первая модель порождена большей функциональной
мощностью русского языка по сравнению с языками других
коренных российских этносов и отражает объективное
соотношение вкладов этих этносов в создание тех сфер,
«...которые формируются на уровне нации...:
индустриальной экономики, средств массовой коммуникации, техниче-
76
ского образования» [71. 125]. В этой ситуации освоение
русского (государственного) языка происходит достаточно
стихийно всеми, кто желает освоить лингвистические
среды и сферы, функционирующие исключительно на базе
русского языка. К этому типу русификации отношение по
необходимости достаточно терпимое. Вторая модель
описывает тенденцию расширения функционирования
русского языка в культуре другого народа за счет сужения сферы
использования национального языка. Иначе говоря,
русский язык «пытается» обслуживать «...те сферы
деятельности, которые возникли еще на уровне народности и ранее»,
то есть становится языком семьи, сельского труда, поэзии и
т.д.» [71, 106]. Действительной русификацией является
только вторая модель. Как раз она описывает суть процесса
культурной ассимиляции.
Однако реализация первой или второй модели
распространения культуры (а следовательно, и языка) численно
доминирующего народа мало зависит от субъективного
произвола государственных чиновников.
Наряду с общецивилизационными процессами,
детерминирующими постановку проблемы выработки баланса
универсально общенациональных (государственных) и
локально-этнических ценностей, которая в технологическом
отношении сконцентрирована в вопросе статуса
государственного языка, можно вычленить специфические факторы,
определяющие развитие этого процесса именно з истории
России. К ним можно отнести:
•тип демографического воспроизводства русского
этноса, определяющий людские ресурсы для реализации
проекта культурной экспансии;
• доминирование этноэкономической модели
хозяйствования (экстенсивная или интенсивная), обуславливающей
использование трудовых ресурсов в развитии
индустриализации;
• уровень социально-экономического развития
автохтонных народов и характер свойственных им
демографических процессов;
• наличие слоя интеллигенции из числа представителей
автохтонных народов, сформированного на базе русского
языка и культуры.
77
Исходя из изложенных позиций, можно сделать вывод о
том, что интеграция Северного Кавказа в состав
политического пространства России потребовала постановки задачи не
только его экономического, но и культурного освоения. Эта
цель предполагала распространение социальных институтов,
формирующих культурные ценности в новом регионе.
Однако привычный механизм - мессианская деятельность
православной церкви - в силу культурно-исторических и
геополитических особенностей Северо-Кавказского региона
оказался для этой цели не пригодным. И эти условия
переориентировали ситуацию на распространение
духовной российской культуры другими средствами. Первым из
них было распространение русского языка. Поэтому
задачей данного раздела выступают анализ процесса институ-
ционализации русского языка в полиэтничном
пространстве Северного Кавказа и выявление тех культурных
функций, которые были реализованы при его утверждении в
регионе.
3.1. Дооктябрьский период
I
Проблема межкультурного (межязыкового)
взаимодействия русских и народов Северного Кавказа была осознана
в России до официального присоединения этого региона
после Кавказской войны. Создание укрепленных Азово-
Моздокской и Кизляро-Моздокской линий, фактически
интегрирующих в пространство России ряд кавказских
народов, выдвинуло её перед царскими чиновниками
Кавказского наместничества уже в начале XIX в.
Активизация мер российской администрации в области
образования в данном районе была связана с
необходимостью подготовки целого штата государственных
чиновников. Можно выделить два направления подготовки кадров:
с одной стороны, открывались училища и гимназии в
разных городах самого региона, с другой - выделялись места
для «туземцев» в университетах России. При этом
предоставление «кавказских стипендий» в университетах детям
знатных горцев рассматривалось правительством как
важная1 политическая мера, преследующая цель культурной
экспансии на Кавказ.
78
Важным событием в деле образования в регионе
явилось открытие в Ставрополе в 1837 г. гимназии, которая
стала первым светским средним учебным заведением в
крае. Ставропольская гимназия имела особую, отличную от
остальных гимназий империи, программу обучения,
которая объяснялась ориентацией на подготовку кавказского
чиновничества. Здесь изучались местные языки, а
обязательный в империи латинский имел статус
факультативного. Создание кавказского наместничества и назначение
наместником М.С. Воронцова привели к усилению
активности в области образования в крае. Воронцов объединил в
одном управлении учебные заведения Северного и Южного
(Закавказья) Кавказа, т. е. предпринял меры к
централизации школьной политики. Он же сделал обязательным
ежегодное поступление в университеты империи
воспитанников Ставропольской гимназии из кавказцев. Ввиду
специфики программы обучения в гимназии, ее воспитанникам
предоставлялся льготный год для адаптации к условиям
университета. Воронцов вверенной ему властью подчинил
себе образовательную систему в крае и построил ее
отличным от империи образом. Специфика школьной системы на
Кавказе заключалась в ее ориентации на потребности края
и учете этнокультурных особенностей местных жителей.
Император поддержал этот курс наместника.
Воронцов предпринял также попытку создания сети
государственных школ для мусульман с целью обучения
детей русскому языку. Первая такая школа была открыта в
Дербенте в 1849 г. Кроме того, наместник способствовал
отправлению детей знатных горцев на обучение в
кадетские корпуса. Воронцов имел намерение привлекать в край
в качестве учителей выпускников Казанского университета.
В условиях продолжающейся Кавказской войны школы
открывались при армии.
Отличительными чертами образовательной политики
Воронцова были:
• требование обучения русских хотя бы одному из
языков кавказских народов;
• выделение учеников не по сословному
происхождению, а по способностям;
79
• отстаивание позиции, согласно которой успешность
управления краем связывалась с наличием в
администрации чиновников с высшим образованием из представителей
кавказских народов.
По предложению Воронцова в Ставропольской
гимназии был введен сначала как обязательный для всех
учеников, потом только для адыгов, курс черкесского языка. Его
стал преподавать назначенный в гимназию известный
впоследствии просветитель адыгского народа Умар Берсей (он
находился на службе в русской армии в качестве
переводчика). Он не только подготовил будущих учителей
черкесского языка, но и разработал его азбуку, приемлемую для
всех его наречий. По этой азбуке и изучался язык в
гимназии.
' Организация кавказской школы рассматривалась
Воронцовым как важнейший рычаг регионального
управления, средство решения сложнейших политических задач.
Однако в центре эти взгляды и действия Воронцова жестко
критиковалась: в них усматривали пролог будущего
отсечения Кавказа интеллигенцией, сформированной из
местного населения. Государственные чиновники считали, что
образованные слои кавказцев при их достаточном
количестве не смирятся с властью империи.
В 1867 г. учреждается новое положение об
образовательном округе на Кавказе. В его ведение переходили все
школы: мужские и женские, частные и народные и пр., за
исключением церковных. Реформа образования закрепила
во всех школах империи преподавание на русском языке.
«В 1866-г. был составлен проект преобразований учебных
заведений на Кавказе и за Кавказом. Он декларировал цель
«введения на Кавказе и за Кавказом той же системы
народного образования, которая введена уставом гимназий и
прогимназий 1864 г.» [71, 45] (т.е. поворот в сторону
системы унификации).
Выстрел Каракозова 4 апреля 1866 г. спровоцировал
ужесточение внутренней политики правительства, в том
числе и в сфере образования. Во главе Министерства
народного просвещения стал Д.А. Толстой, известный своими
консервативными взглядами. Он обратил внимание на цели
«инородческого образования»: «сближение инородческих
80
племен с господствующим русским населением,
постепенное слияние их с русской цивилизацией» [71, 50]. Он
считал, что эта цель не достигалась потому, что
использовались неподходящие средства.
Новую систему просвещения инородцев разработал
профессор Казанского университета Н.И. Ильминский. Она
предполагала их просвещение с помощью православных
миссионерских школ, в которых первоначальное обучение
должно было вестись на родном языке с одновременным
изучением русского и последующим переводом обучения
на русский язык. Однако с точки зрения Я.М. Неверова,
бывшего попечителем Кавказского учебного округа уже
много лет, эта система была неприемлемой для Кавказа.
Во-первых, здесь был разноконфессиональный состав
обучающихся, что делало невозможным совмещение учебной
и миссионерской школ; во-вторых, многонациональный
состав учеников не позволял вводить первоначальное
обучение на родном языке. На практике в кавказских школах
обучение сразу велось на русском с учителями, которые
знали одновременно несколько кавказских языков. Эта
практика оказалась эффективной.
В начале 70-х гг. власти перестали вырабатывать
особые положения для Кавказского учебного округа, избрав
централистский путь развития школы. В период
руководства Д.А. Толстого обозначилась тенденция к постепенной
ликвидации льгот, предоставлявшихся прежде местным
детям (обучение первоначально на родном языке,
преподавание родного языка как самостоятельного предмета,
освобождение от изучения трудного латинского). Возникла
четкая установка брать на обучение равное количество
русских и горских детей. Совершенно четко проводилась
утилитарно-хозяйственная политика: готовить детей к
производству в различных отраслях хозяйства. Исходя из
этого, для горских народов образование ограничивалось
преимущественно «реальными» учебными заведениями, а
«классическое» и «полуклассическое» образование,
которое давало возможность дальнейшего обучения в
университетах, рекомендовалось преимущественно
православному населению.
Вместе с тем уже в 60-х гг. отмечается рост интереса
81
местных жителей к образованию. Поэтому со второй
половины 60-х гг. обучение в большинстве школ Кавказского
округа сделали платным.
В 70-х г. установка Министерства переносила основное
внимание на начальное обучение, усматривая в нем
главный рычаг имперского влияния, средство для «обрусения
инородцев». Вместе с тем министерство Толстого
возвращалось к принципам сословной школы, что существенно
сокращало возможности политики ассимиляции. В этот
период подчеркивалась абсолютная ненадобность включения
в обучение местных языков. Его введение в отдельных
школах осуществлялось по специальному разрешению
наместника, который и определял объем часов обучения.
Кавказский учебный округ перешел в подчинение
Министерства народного образования в 1881 г. С этого
периода система образования в крае окончательно приняла
формы унифицированной российской школы.
Итак, ведущим направлением развития образования на
Северном Кавказе на протяжении второй половины XIX в.
было стремление к унификации образовательного
пространства на основе русской школы.1 Вопросы образования
на Северном Кавказе рассматривались правительством с
точки зрения политики укрепления имперской
государственности и обучения всех живущих на территории
государства народностей и племен, говорящих не на русском
языке.
Официально декларированная цель - русификация
народов Северного Кавказа - и определенные шаги в этом
направлении (формирование в регионе школ, создание
централизованных органов управления, введение российского
законодательства в отдельные сегменты социального
функционирования) вызывали резкую критику со стороны
оппозиционно настроенных по отношению к
правительству кругов. Оно критиковалось как за отсутствие
активности в области образовательной политики [71, 274], так и за
активную русификацию. Приведем одну из
распространенных характеристик: «Русские школы, которые
функционировали в Дагестане, так же, как во всех национальных
областях, преследовали колонизаторскую цель и призваны
82
были готовить верных слуг для самодержавия и
господствующих классов» [71, 56].
Для того, чтобы определиться в этом вопросе, сошлемся
на данные переписи 1897 г. На Северном Кавказе число
владеющих русской грамотой было наиболее высоко среди
осетин (5,7%). Далее в порядке убывания шли карачаевцы
(1,5%), адыгейцы и черкесы (по 1,2%), кабардинцы (0,7%)
и, наконец, балкарцы, чеченцы и ингуши (по 0,5%). По
числу владеющих грамотой на других языках данные
народы располагались следующим образом: адыгейцы и
черкесы (7,8%), кабардинцы и карачаевцы (по 3,1%), чеченцы и
ингуши (1,9%), балкарцы (1,1%), осетины (0,3%) [72, 276].
Можно содержательно прояснить эти цифры.
Например, на 700 с лишним тысяч населения Дагестанской
области в 1904 г. приходилось всего 44 светские школы. Эти
данные никак не свидетельствуют о «курсе на расширение
русификации». Однако дагестанский автор делает иной
вывод: «...в результате русификаторской политики царизма у
значительной части населения Дагестана даже после победы
Советской власти сохранились подозрительность и
недоверчивое отношение к русским и русскому языку» [73,33].
Но вопрос о развитии образования на русском языке в
регионе должен быть соотнесен с возможностью
реализовать эту цель наличными средствами российского
общества. Только в 60-е г. XIX в. в России стали обсуждать задачи
реформы образования. Эту проблему выдвинули
капитализация промышленности, освобождение крестьянства и
привлечение его в систему промышленного производства. С
особой остротой встал вопрос о подготовке учителей для
начальной народной школы, перед которой впервые
открывалась реальная перспектива развития как массовой школы.
Российская интеллигенция расценивала задачу подготовки
народных учителей как одну из наиболее важных
социально-педагогических задач.
Подготовка народных учителей, развернувшаяся в
середине 60-х г. как общественная деятельность, развивалась
в русле просветительского движения тех лет
преимущественно в земствах. Основными ее направлениями были:
создание стационарных учебных заведений для подготовки
учителей, организация временных курсов и проведение
83
учительских съездов. Но именно общественный характер
подготовки народных учителей, всевозрастающее
общественное значение съездов и курсов, участие в их работе
передовой общественности заставили правительство обратить
на них свое внимание. Начиная с 1869 г., Министерство
народного просвещения поставило деятельность курсов и
съездов под контроль инспекторов и директоров народных
училищ. Еще более усилился надзор за ними в
последующее время, а в июле 1885 г. Министерством просвещения
был издан циркуляр о запрещении съездов.
Двухгодичные педагогические курсы были открыты
при Петербургском, Московском, Казанском, Киевском и
Харьковском университетах в 1860-1861 гг. Уже после
двух лет работы педагогических курсов (т. е. еще до
проведения реформы средней школы) стало ясно, что количество
дипломированных учителей такого уровня не
удовлетворяет потребности существовавших средних учебных
заведений. Педагогические институты при университетах вместе
с Главным педагогическим институтом ежегодно
выпускали 210 учителей, в то время как на курсах план приема
составлял всего лишь 67 человек, фактически же слушателей
было значительно меньше.
Для подготовки учителей для городских училищ,
созданных в 1872 г., в том же году были учреждены
учительские институты - закрытые трехгодичные учебные
заведения, в которые принимались лица всех званий и состояний.
Содержались институты за счет казны. Количество
учащихся составляло 75 человек. В институты в основном
поступали для продолжения образования народные учителя,
окончившие учительские семинарии или двухклассные
начальные училища и имевшие опыт практической работы в
школе. С 1872 по 1894 г. учительские институты
подготовили 2249 учителей для городских училищ, из них до
окончания курса выбыло 627 человек. Всего же, по данным
переписи 1897 г., среди русских на Северном Кавказе
образованные составляли 2,3% [73, 233], т. е. показатели вполне
сопоставимые с показателем уровня образования
автохтонных народов.
Иными словами, даже осознание необходимости
организации образования на русском языке в Северо-Кавказ-
84
ском регионе сталкивалось с нехваткой необходимых
ресурсов для реализации этой задачи. Можно констатировать
как отсутствие учительских кадров, так и соответствующей
потребности у местного населения. Поэтому данная задача
осуществлялась в достаточно узком масштабе, диктуемом
необходимостью подготовки чиновнического аппарата и
переводчиков.
Проведенный краткий экскурс в область рассмотрения
мероприятий, направленных на распространение
российских ценностей и норм на народы Северного Кавказа,
позволяет сделать вывод об отсутствии продуманной и
хорошо организованной культурной политики.
Как свидетельствуют исследователи, специально
изучавшие этот вопрос, владение русским языком было
свойственно наиболее мобильной части кавказских народов.
Например, как отмечает А.А. Абдуллов, с 60-х г. XIX в. и
до победы Октябрьской революции в Дагестане русский
язык в основном осваивался горцами, занимавшимися
отходничеством. В этот период «...распространение русского
языка в Дагестане шло неравномерно, стихийно. Он
функционировал в городах, на строительстве дорог, мостов, в
административном управлении, официальной торговле, в
конных войсках... В аулах ремесленников-отходников,
ориентированных на российские города, насчитывалось
несколько сот лиц, знающих русский язык, а в других аулах
таковых было мало» [74, 110]. Все средние школы (русских
светских школ к 1915 г. было 93 с 7092 учащихся) при этом
размещались в городах, а в сельской местности
функционировали в основном одноклассные училища [73, 56, 57].
Приводя эти данные, следует иметь в виду, что уровень
развития промышленности и урбанизации в регионе
находился на минимальной отместке, что можно рассматривать
в свою очередь как косвенное свидетельство
невостребованности образованности населения в экономической сфере
региона. Северокавказские народы не рассматривались и
государством с точки зрения ресурса экономического
развития страны. Вплоть до середины XX в. наблюдался
высокий прирост русского населения. Наиболее высокие его
показатели приходятся на конец XIX - начало XX в. По
свидетельству исследователей, «...людские ресурсы были
85
практически не лимитированы. Все это способствовало
экстенсивному развитию русского этноса» [67, 5]. В этих
демографических условиях вопрос об ассимиляции, в том
числе языковой, «инородцев», с которыми русский этнос и
соответственно Российская империя сталкивались на новых
землях, как правило, не ставился [75, 31]; считалось, что
инородцы еще до ассимиляции «не доросли» [75, 31; 76].
Новые земли осваивались за счет преимущественно
русских колонистов. «Инородцев» даже не заставляли служить
в армии [75, 31].
Иначе говоря, даже накануне Октябрьской революции
русским языком, что закономерно, владела только
верхушка народов Северного Кавказа и «продвинутые», социально
мобильные слои. В условиях развития капиталистических
отношений социальное поведение таких людей нередко
расходилось с моралью традиционного общества. Так что
враждебность к русскому языку во многом могла
стимулироваться социальными противоречиями в самом
дагестанском обществе: «...с укреплением торгово-экономической
и культурной ориентации мобильной категории населения
Дагестана на Россию социальная роль русского языка, как
самого престижного среди используемых ими неродных
языков, уже была осознана» [75, 100]. Для немобильных же
категорий населения русский язык становился символом
изменений (зачастую негативно воспринимаемых) во всех
сферах социальной жизни.
В заключение можно отметить, что осознание
проблемы необходимости формирования специальной культурной
политики в данном регионе наталкивалось на ряд проблем,
препятствующих ее реализации. В их числе - оценка
образования как механизма развития политической активности
населения, отсутствие достаточного количества ресурсов
для развития образования в стране в целом и отсутствие
реальной потребности в массовом образовании населения
Северного Кавказа.
Даже накануне Первой мировой войны русский этнос
так и не стал «коллективным культурным героем» для
народов Российской империи. У полностью аграрных этносов
отсутствовал «цивилизационный глазомер» для
определения занимаемых русским этносом социокультурных пози-
86
ций и связанных с ними преимуществ. Народам, уже
испытавшим модернизационные подвижки, казалось, что
русские ушли не слишком далеко, а то и вообще отстали.
3.2. Советский модернизационимй проект
Коммунистическая идея, заложенная в основе
кардинальной преобразовательной деятельности Советского
государства, предполагала создание массового рабочего
класса и опору на него. Широко известна та роль, которая
отводилась большевиками образованию. В этом отношении
можно говорить о том, что культурно-просветительная
политика большевиков охватывала все регионы страны, в том
числе и Северный Кавказ.
Но ее проведение в регионе натолкнулось на ряд
проблем, унаследованных от имперского этапа развития, К ним
можно отнести:
1) социальную пассивность автохтонных народов,
обусловленную культурной отсталостью, и отсутствие
широкого распространения русского разговорного языка;
2) широко распространенную подозрительность и
недоверие к русскому языку и русской культуре со стороны
автохтонных народов региона;
3)сохранение межэтнической конкуренции и
конфликтности на бытовом уровне;
4) разрушение в период гражданской войны базовых
институтов Российской империи, в первую очередь,
государства, что привело в национальных регионах к
свертыванию сфер функционирования русского языка.
Все это требовало от органов власти не просто
организации образовательной деятельности, а разработки
активной политики в сфере формирования единых ценностных
образцов и норм. Иными словами, сохраняя имперское
территориальное пространство, новая власть унаследовала и
нерешенную проблему культурной интеграции ряда его
окраинных регионов.
Можно выделить ряд направлений, по которым
прослеживается содержание преобразовательной деятельности в
области формирования интегрированного
социокультурного пространства на русской языковой основе:
87
• создание письменности для языков автохтонных
народов региона;
• выбор русского языка как языка межкультурного
общения;
• формирование института образования;
• подготовка кадров учителей для образовательных
учреждений.
Первые две позиции выступают главными для нашего
анализа и первичны по отношению к созданию системы
образования в регионе. Революционные события 1917 г.
застали Северный Кавказ не только на крайне низком
уровне образования населения (он был характерен и для
остальной части России), но и в состоянии его языковой
разобщенности, отсутствия письменности у подавляющего
большинства народов региона. В таких условиях началась
деятельность по ее созданию. Возникает естественный
вопрос: каковы были ресурсы этой деятельности, в чем
состояла социальная необходимость ее развертывания именно
в этот период?
Можно выделить, как минимум, две позиции:
• дистанцированность новой власти от внутренней
политики царизма как колониальной была сопряжена с
выдвижением на первый план свободы выбора языка
межкультурного общения;
• декларация новой власти необходимости отделения
церкви от школы поставила перед народами региона
проблему создания письменности, поскольку раньше в
различных районах региона обучение велось в основном в
медресе и на арабском языке.
16 октября 1918 г. был принят декрет ВЦИК «О единой
трудовой школе РСФСР», а 31 октября 1918 г. -
постановление Наркомпроса РСФСР «О школах национальных
меньшинств». Согласно первому вводились две ступени
школы: первая - 5-летний курс (для детей от 8 до 13 лет) и
вторая - 4-летний курс (для детей от 13 до 17 лет). В
Постановлении утверждалось, что все национальности
пользуются правом обучения на родном языке в школах обеих
ступеней и давалось определение национальной школы:
«Под национальной школой Российской республики
разумеется школа, которая обслуживает меньшинство населе-
88
ния, отличающееся от большинства своим языком и
бытовыми особенностями. Преподавание в национальной школе
ведется на родном языке... В связи с родным языком
изучается национальная литература и история своего народа».
Горская интеллектуальная элита начала 20-х гг.
первоначально попробовала решить данную проблему
самостоятельно. Представители каждого из народов выбирали свой
собственный путь. Например, балкарцы создали три
алфавита: один на латинице и два на кириллице. Одним из авторов
алфавита был видный балкарский революционер М. Энеев,
включивший в свой букварь впервые напечатанный на
балкарском языке текст «Интернационала». На основе
русского алфавита балкарская письменность функционировала до
1926 г. Попытка ввести арабскую графику для балкарского
языка закончилась неудачей, что объясняется во многом
структурными особенностями тюркских языков [73. 32].
Зато в Кабарде, где существовал влиятельный слой
интеллигенции, воспитанной арабистами, арабская письменность
успешно конкурировала с кириллицей: к началу 1921 г. на
ее основе был создан кабардинский букварь, ее изучали в
национальной школе. Так продолжалось до 1923 г., когда
было принято решение о переводе кабардинской
письменности на латинскую основу [73. 30; 77].
Однако в 1925 г., после смены нескольких
кабардинских алфавитов выяснилось, что средняя
продолжительность их жизни равна одному году. Так, карачаевский
букварь, выпущенный в Москве, имел на обложке не тот
алфавит, что был употреблен в самом букваре: алфавит успел
измениться, пока печатали букварь [78, 217].
При всей сложности процесса создания письменности
национальная элита с трудом шла на сотрудничество с
русскими лингвистами. Сакральное почитание языка, которое
присуще традиционной культуре, препятствовало
установлению отношений доверия с учеными другой
национальности в вопросе создания письменности. Приведем
свидетельство очевидцев. На «Второй краевой конференции по
вопросам культуры и просвещения горских народов
Северо-Кавказского края, проходившей в Ростове-на-Дону в
1926 г., известному русскому лингвисту Н.Ф. Яковлеву от
делегатов «...пришлось услышать такое заявление, что
89
наука - дело хорошее, но наши ребята не хотят науки, они
хотят сами разрабатывать графику» [78, 216].
Из этих слов видно, что граница между сторонами,
участвовавшими в разработке новых алфавитов, проходила по
линии «ученый» - «не ученый». Наука для горской
интеллигенции была «не наша», а потому её допуск к
священнодействию по созданию системы письменности [79] был
нежелателен. Сам факт соучастия в языковом творчестве
русских [80] означал для кавказской интеллигенции признание
большей компетенции «иноэтников» в языке конкретного
кавказского этноса.
Болезненность, с которой воспринималось
формирование письменности национальных языков, затрагивала
отнюдь не только сферу образования, но в первую очередь
сферу властных отношений. Политика советского
правительства, направленная на коренизацию кадров в
национальных территориальных образованиях, остро поставила
проблему языка делопроизводства, языка власти [81].
Именно эта сфера деятельности подталкивала к разработке
письменности, так как при организации власти обнажилась
традиционная для Северного Кавказа проблема
межэтнической конкуренции. Она привела к распаду Горской
республики и ярко проявилась в Дагестане, несмотря на его
проверенное веками единство. Именно с точки зрения
борьбы разноэтничных революционных кадров в аппарате
управления следует рассматривать дискуссию о языке в
Дагестане в 20-е гг.
В условиях Дагестана признание за языком той или
иной автохтонной этнической общности официального
государственного статуса означало предоставление
карьерных льгот незначительной части населения, причем при
этом неизбежно ущемлялись интересы других
внушительных по численности групп автохтонного (а не русского, с
чем, наверное, смирились бы) населения. Так, например, по
переписи 1926 г., на аварском языке, относящемся к ибе-
рийско-кавказской языковой семье, говорили 144689
человек; свыше 100 тыс. говорили на даргинском и лезгинском
языках, а на кумыкском (тюркская семья) - 87999 [73, 23-
24]. Всего коренными в Дагестане считались 32 языка, хотя
функционировали более 80, причем коренным считался и
90
русский язык [73, 23-24], но его позиции были ослаблены в
связи с опасениями русификации.
Основная борьба должна была развернуться между
духовными и политическими лидерами народов иберийско-
кавказской и тюркской языковых семей. При этом
относительно меньшее количество людей, говорящих на тюркских
языках, компенсировалось тем обстоятельством, что
дагестанские тюркоязычные этносы занимали равнины и были
более развиты в экономическом отношении, чем
дагестанские горцы, являясь, по словам Д. Коркмасова, «самой
богатой и развитой частью нашего населения» [82, 144]. На
экономическую выгодность изучения кумыкского (тюркского)
языка указывал нарком просвещения ДАССР А. Тахо-Годи:
«...к этому вынуждало географическое расположение
народов и языков. Все тюркские народы расположены на
плоскости, без которой горцы не могут жить. Круглый год горец
связан с плоскостью, он получает оттуда хлеб и товар, он
спускается туда со скотом на зимовку» [73,38].
Большая культурная и социально-экономическая «про-
двинутость» дагестанских тюрков (получивших до
революции образование в светских русских школах) обусловила их
лидерство в дагестанской партийной организации и, как
следствие, придало больший вес их взглядам на языковую
проблему. Как пишет по этому поводу А.Д. Даниялов,
«...узкая группа руководящих работников из местной
национальности присвоила себе право решать вопросы
развития республики, ...пользуясь широкой популярностью в
Дагестане... Часть руководящего актива, находясь под
влиянием Д. Коркмасова, Н. Самурского, А. Тахо-Годи, до
конца не протестовала против их ошибочных взглядов,
хотя сама и стояла на правильных позициях» [82, 151].
В результате пленум обкома от 4-7 октября 1927 г.
признал языком межплеменных сношений в Дагестане
тюркский язык. В феврале 1928 г. это решение было
подтверждено. Хотя официальными языками Дагестана
признавались русский и тюркский, функции русского языка
ограничивались «...связью трудящихся масс ДАССР с
трудящимися СССР, ...приобщением нашего актива к
социалистической культуре» [82, 147]. Тюркский же язык
выступал «...языком растущих межплеменных связей, то есть
91
общедагестанским и языком связи с советским Востоком»
[82, 147].
Однако, как и следовало ожидать, попытка
предоставить официальный статус языку одной из коренных
народностей Дагестана оказалась неудачной. Горские районы, по
сути, бойкотировали решение обкома: родители
демонстративно отказывались посылать детей в школу с
преподаванием на тюркском языке, а окружные парторганизации
выступали как против «введения отсталого во всех
отношениях тюркского языка», так и «за введение языка красной
Москвы, языка Ленина», «исходя из тех соображений, что
он является культурным языком, экономически выгодным»
[82, 145].
В целом попытка установить доминирование
кумыкского (тюркского) языка в Дагестане явилась, по всей
видимости, результатом действия сразу нескольких факторов,
помимо тех, что были названы выше. Доминирование более
«продвинутой» тюркоязычной равнины усилилось в
результате введения нэпа. 20-е гг., воспринимавшиеся
советскими исследователями как годы «расцвета» национальных
культур, предшествующие десятилетиям их «сближения»
[73, 92], в политическом отношении были периодом
равновесия центробежных и центростремительных тенденций в
воссоздаваемом евразийском политическом пространстве.
С этой точки зрения, тюркизация Дагестана может
восприниматься и как часть проекта по его сближению с
Азербайджаном, необходимость чего дагестанские лидеры в 20-е гг.
обосновывали экономическими, историческими и
культурными соображениями [73, 39-41].
В Дагестане при отсутствии абсолютно доминирующей
в численном отношении автохтонной этнической группы
(при условии их большого количества, внушительных
размеров многих из них и значительной культурной дистанции
между тюрками и горцами) языком межэтнического
общения мог стать лишь какой-либо «лингва франка», т.е. в
данном случае язык, чужой для всех «коренных»
собеседников. Социальные функции такой языковой ситуации
рассматривает В.М. Алпатов: «Общение на чужом для обоих
собеседников языке... Общий язык не является
материнским для обоих собеседников, но имеет носителей, сущест-
92
вование которых не может игнорироваться... Язык,
допускающий такое использование, иногда называют «лингва
франка»... Потребность взаимопонимания удовлетворяется,
потребность идентичности страдает из-за необходимости
освоить чужой язык... Ощущение лингвистической или
этнической неполноценности... в данном случае... легко
возникает у обоих собеседников (притом, что между ними
сохраняется равенство).
Общий язык обычно более влиятелен, чем материнские
языки собеседников. В колониях - это язык колонизаторов,
в бывших колониях - обычно язык бывших колонизаторов,
в международном общении между гражданами малых
государств - язык более сильного государства, а внутри
многонационального государства - очень часто язык наиболее
крупного этноса... Подобную роль у нас нередко играет
русский язык. Но, безусловно, чувство социальной и
этнической несправедливости возникает в данной ситуации
часто» [75, 19-20].
До революции таким «лингва франка» в Дагестане был
арабский, после революции им становится русский. Ни
тюркский, ни другие местные языки с этой функцией не
справлялись. Стремление установить доминирование
тюркского языка вызвало прежде всего сопротивление горских
этносов, относящихся к кавказо-иберийской языковой
группе. Организация же обучения в школах на родных
языках, как уже отмечалось, была нереальной из-за нехватки
необходимого количества учителей (по сути, на каждую
народность надо было открывать, как минимум, одно
среднее педагогическое учебное заведение, так как отдельных
групп, готовивших учителей на местных языках для школ
первой ступени, было явно недостаточно), отсутствия
учебников на родных языках (не доставало квалифицированных
переводчиков, а самим переводчикам в «своих» языках не
хватало необходимых терминов и понятий) и закрытости для
выпускников таких школ русскоязычной системы высшего и
среднего специального образования [73, 18].
Иными словами, необходимость разработки
письменности диктовалась политической и образовательной сферами.
Сложность разрешения этой проблемы вынудила
национальные политические элиты обратиться к русским специа-
93
листам-филологам. Но изначальная политическая
установка партии на латинскую графику привела к тому, что
русские лингвисты разрабатывали письменность
национальных языков народов Северного Кавказа на латинской
графической основе. В частности, в июне 1923 г. Юго-
Восточное бюро ЦК РКП(б) на совещании по вопросам
просвещения горских народов Северного Кавказа
аргументировало принятие латинской графики, «как наиболее
красивой, четкой, достаточно отвлеченной, чтобы не быть
элементом русификации (выделено нами - Авт.)
приближающей горские народности к общечеловеческой
культуре» [Цит. по: 73, 83].
Пример известного отечественного лингвиста Н.Ф. Яковлева
убедительно показывает социокультурную роль русских и
русского языка в жизни данного региона. Свою научную
деятельность Н.Ф. Яковлев, поступивший в 1911 г. в Московский
университет на славяно-русское отделение
историко-филологического факультета, начал с изучения русского фольклора и
диалектологии. По совету выдающегося исследователя русских летописей
А.А. Шахматова, Яковлев начинает заниматься живыми языками
Кавказа (чеченским, кабардино-черкесским, ингушским,
адыгским, абхазским и др.). Начиная с 1920 г., он совершает ряд
научных экспедиций в различные кавказские районы. Он создает
грамматики основных бесписьменных и младописьменных
языков Северного Кавказа [83, 557]. Н.Ф. Яковлевым была объяснена
семантика чеченских грамматических классов, которая была
«неразрешимой» задачей для всех прежних исследователей [83, 558].
Разработки исследователя оказали влияние на деятельность
знаменитого Пражского лингвистического кружка, одним из
основателей которого был евразиец Н.С. Трубецкой [84, 362-363].
На основе разработанных им теории фонем [85] и
«математической формулы алфавита» [86] Н.Ф. Яковлев и его сторонники
создавали письменность для различных языков Северного
Кавказа [78, 223]. Показателен сам процесс разработки алфавитов,
введенный русским ученым: звуки, которым предстояло войти в
унифицированный алфавит, подвергались длительному
обсуждению и принимались посредством голосования, причем
представители отдельных областей могли заявить о своем особом
мнении [78, 215]. Всю тактичность русского ученого можно оценить,
лишь зная, что Н.Ф. Яковлев обладал уникальным
фонологические чутьем: он был способен без обращения к техническим
средствам с предельной точностью дать артикуляционную и фо-
94
нетическую характеристику любого звука человеческой речи,
некоторые из которых были описаны им впервые в мировой
фонетической практике [83, 557].
Разработка письменности национальных языков создала
условия для реализации постановления Наркомпроса
РСФСР «О школах национальных меньшинств» (от 31
октября 1918 г.), в котором утверждалось, что все
национальности пользуются правом обучения на родном языке. В
Постановлении определялось понимание национальной
школы: «Под национальной школой Российской республики
разумеется школа, которая обслуживает меньшинство
населения, отличающееся от большинства своим языком и
бытовыми особенностями. Преподавание в национальной
школе ведется на родном языке... В связи с родным языком
изучается национальная литература и история своего народа».
В 1923-1924 гг. утвердилась письменность
кабардинского, а в 1926 г. - балкарского языков на латинской
графической основе. Это способствовало расширению
преподавания родных языков (составлению учебников,
подготовке учителей и пр.). К 1925 г. сеть школ только в Кабарде и
Балкарии увеличилась в 3,5 раза, а количество учеников - в
5. Но особенно примечательными были достижения в
развитии национальной школы. Если до Октябрьской
революции таких школ не было совсем, то в 1925 г. они составляли
88 из 158 (63 в Кабарде и 25 - в Балкарии) [87, 106].
В 1932-1933 гг. на Северном Кавказе, выполняя
постановление XV съезда ВКП(б), переходят на всеобщее
начальное обучение. В 30-е гг. был урегулирован вопрос о
языке обучения. В национальной школе дети на начальном
этапе обучались на родном языке, а русский шел как
предмет со 2-го по 4-й класс. С 5-го класса обучение
переходило на русский язык, а родной преподавался как предмет.
В результате работы по созданию письменности на
основе латиницы произошел заметный рост образовательного
уровня народов СССР вообще и Северного Кавказа, в
частности. В 1928/1929 учебном году грамотных на своем
родном языке стало: у адыгейцев, - 50%, у черкесов - 45%, у
кабардинцев и балкарцев - 50%, у ингушей - 34,2%, у
осетин -35,8% [73, 67].
В 1930 г. на июльском пленуме дагестанского обкома
95
партии было принято «...предложение, направленное на
перевод всех школ повышенного типа и педтехникомов
республики на языки народов Дагестана» [73, 106; 88].
Однако насколько при таком росте грамотности
изменился качественный состав рабочей силы? Насколько
грамотность на родном языке влияла на увеличение
численности слоя квалифицированных, профессиональных кадров?
Ответ на этот вопрос заложен в динамике поступления в
вузы из числа представителей северокавказских народов.
Так, в 1930 г. рост числа поступающих в вузы
Северного Кавказа по сравнению с 1926 г. составил 31,9%. В
абсолютных цифрах это составляет 5790 человек [72, 283].
Вместе с тем нельзя не обратить внимания на следующее
обстоятельство: социальный состав студентов вузов за 1926-
1930 гг. показывает стабильный рост доли детей рабочих (с
29 до 58%), стабильное снижение доли детей служащих (с
23 до 10%) и колебание доли детей крестьян (27-26-27-20-
23,4%) [72, 284]. Но ведь известно, что на Северном
Кавказе социально-профессиональные границы коррелировали с
этническими. Рабочие, бесспорно, концентрировались в
городах; но ведь «...к 1920 г. коренное население, за
исключением осетин, в сущности, насчитывало единицы
среди жителей городов» [53, 80]. Все это дает основание
считать, что среди абитуриентов, поступавших во второй
половине 20-х гг. в вузы Северного Кавказа, значительное
число составляла русская молодежь.
Результатом общего образования на национальных
языках стало появление «школьных тупиков»: закончившая
средние школы на родных языках горская молодежь не в
состоянии была продолжать учебу в вузах из-за языкового
барьера. В 1934 г. решение июльского 1930 г. пленума
дагестанского обкома было отменено [73, 52, 106], поскольку
предложение о создании вузов на родных языках было
отвергнуто четыре года назад. «Школьные тупики» явились
важной причиной, обусловившей поворот в языковой
политике Дагестана в 1934 г. в сторону русского языка.
Но такая ситуация сложилась в стране повсеместно,
поскольку была связана с возникшей к середине 30-х гг.
острой потребностью государства в форсированном обучении
всего населения страны русскому языку. В связи с рефор-
96
мой армии и переходом на всеобщую воинскую
повинность, а также развитием индустрии, требовавшим притока
негородского населения.
Необходимость форсированния образования привела к
созданию педагогических институтов в регионе.
Подготовка национальных педагогических кадров с высшим
образованием для всех автономных областей Северного Кавказа
осуществлялась до 1932 г. Горским педагогическим
институтом в г. Орджоникидзе. В 1932 г. открылся также
пединститут в Нальчике.
В 1936-1937 гг. был осуществлен перевод письменности
кавказских языков на русскую графическую основу. Об
относительной легкости перехода с латиницы на кириллицу
свидетельствуют его темпы: 16 ноября 1937 г. в Дагестане
была создана специальная комиссия для практического
руководства переходом на новый алфавит, к январю 1938 г.
новые алфавиты для народов Дагестана были готовы, а уже
с 1 сентября 1938 г. в школах началось обучение на их
основе. Печать перевели на новые алфавиты двумя месяцами
раньше [73, 122]. Такие же процессы шли и в других
республиках Северного Кавказа. В Чечено-Ингушетии в
августе 1937 г. для оказания помощи по переводу графики на
русскую графическую основу пригласили Н.Ф. Яковлева. В
Северной Осетии, где русская графика существовала до
1923 г., этот вопрос решился еще более легко и быстро [89,
43-44].
Сам по себе перевод младописьменных языков с
латиницу на кириллицу имеет несколько объяснений. Однако
некоторые из них, как, например, экономические (для
страны, экономившей на всем, создавая в ожидании войны
уникальную индустриальную базу, был немаловажен переход
на содержание одной кириллической полиграфической
базы вместо двух), все же менее значимы, чем идейно-
психологические факторы [90]. В марте 1938 г. было
принято постановление СНК СССР и ЦК ВКП (б) об изучении
русского языка в нерусских школах страны, которое
предъявляло единые требования к объему знаний и навыков по
русскому языку. Но в этот период русский язык
сохраняется в статусе языка преподавания, а обучение по прежнему
происходит па национальных языках.
4. Зак. 520
97
«Изучение письменной документации о работе школ
Кабардино-Балкарии начала 30-х годов показывает, что
учащиеся не владели едиными нормами литературного
произношения и употребления грамматических форм
родного языка, не умели сознательно применять правила грам-.
матики на письме и в живой речи. Еще большие недостатки
отмечались в знании русского языка,...которые во многом
объяснялись тем, что при его изучении слабо учитывалась
специфика русского по сравнению с родными языками
учащихся. Мало уделялось внимание устной речи» [75,
156]. Изучение русского языка начиналось со второго года
обучения, с прохождения предварительного курса, цель
которого - накопления необходимого запаса слов.
Проблемы с квалифицированными преподавательскими
кадрами на родных языках, отсутствие необходимого
комплекта учебников для средней национальной школы [92]
шли вразрез с провозглашенной XVII съездом целью -
осуществить во вторую пятилетку всеобщее
политехническое образование в объеме семилетки [89. 75].
Политика советской власти до 40-х гг. была направлена
в том числе и на создание национальной культурной
инфраструктуры, включая национальную школу. В целом в
этот, период в стране была создана письменность для более
чем 40 ранее бесписьменных языков, открыты начальные
школы на национальных языках, записаны памятники
устного народного творчества.
К началу 40-х гг. был осуществлен переход на
всеобщее семилетнее образование, который также отразился на
содержании образования в национальных школах. Этот
шаг в образовательной политике государства диктовался
социальным заказом развивающейся индустрии,
требующей усиления общеобразовательной подготовки
молодежи. Для многих народов, особенно младописьменных,
этот переход требовал выхода за пределы обучения курсу
начальной школы. Но это была задача не организации
учебного процесса, а культурного строительства,
поскольку многие народы не обладали тем уровнем развития
языка, который мог бы обеспечить содержание семилетнего
(общего) образования.
98
Проблему должного уровня образования народов
Северного Кавказа удалось решить значительно позже.
Укажем на то, что в послевоенное время небольшое
количество лиц коренных национальностей становились
студентами вузов. Так, например, в 1948 г. в
Кабардино-Балкарском педагогическом институте из 599 студентов
насчитывалось только 56 кабардинцев, а в Нальчикском
сельхозтехникуме - 7% от общего количества студентов,
среди учителей с высшим образованием также было только
7% кабардинцев [93, 61].
В 1960 г. в регионе открываются первые нерусские
классы с русским языком обучения. В 1965/1966 гг. уже все
первые нерусские классы были переведены на русский
язык обучения. По мнению Ш.Ш. Чеченова, перевод
обучения на русский язык резко повысил качество знаний по
русскому у детей начальной школы [93, 120]. Но здесь
возникла кадровая трудность: большинство учителей
начальной школы имели подготовку на родном языке и часто
слабо знали русский. Дети же в сельских районах приходили в
1-й класс с полным отсутствием каких-либо знаний по
русскому. Были трудности и с программами.
В 1964/1965 г. Были подведены первые итоги перевода
школ на русский язык обучения: «Эти итоги радуют.
Уменьшается острота проблемы преемственности между
начальным и средним звеном школы, долгие годы
затруднявшая работу, особенно нерусских школ. Успеваемость
пятых классов, которые с первого года стали обучаться на
русском языке, оказалась почти на уровне успеваемости
пятых классов русских городских школ» [93, 123]. Но при
этом количество часов на родной язык и родную
литературу не уменьшилось.
О том, что решить быстро и эффективно проблему
организации русскоязычного коммуникационного
пространства в регионе северокавказских народов было невозможно,
свидетельствует следующие факты. В частности,
Постановление о переводе с 1964-1965 учебного года обучения
детей в дагестанской национальной школе на русский язык,
начиная с 3-го класса, было принято Бюро обкома КПСС и
Совмином Дагестана еще в 1961 г. Но на период 1968 г.
только 65% всех учащихся республики обучались на рус-
4*
99
скомязыке [93,,126]. Другим показателем сложности
решения этой проблемы выступают данные о количестве лиц,
занятых в народном хозяйстве и имеющих высшее или
среднее (полное и неполное) образование. В 1970 г. в
Дагестане на тысячу человек их было 503, в Северной Осетии —
694, в Кабардино-Балкарии - 657, в Чечено-Ингушетии -
516, в Адыгее - 631, в Карачаево-Черкесии - 595 [94, 239].
Как видим, в некоторых республиках до половины
взрослых людей к 1970 г. не прошло через систему
русскоязычного образования даже в объеме неполной средней школы.
При этом вышеприведенные цифры относятся ко всему
населению республик и областей Северного Кавказа (включая
также русское), а не только к титульным этносам
существенно отстававших в ряде случаев по образовательному
уровню от русских.
Только активное развитие русского языка в рамках
самих республик Северного Кавказа на протяжении 60-80-х
гг., которое сопровождалось подготовкой кадров учителей,
равно владеющих родным и русским языками и
специалистов для экономики из представителей автохтонных
народов, финансированием развития учебно-методической базы
для обучения русскому языку, созданием сети вузов и гу-
мантарных исследовательских институтов во всех
республиках, развитием русскоязычной информационной среды
(печатные издания, радио, телевидение), позволило к концу
80-х гг. зафиксировать завершение „институционализации
русского языка в регионе. Индикаторами финала этого
процесса могут выступать сравнительные показатели
уровня грамотности населения республик по этническим
группам, количественные показатели специалистов со
среднетехническим и высшим образованием по этническим
группам, которые были зафиксированы переписью населения в
1989 г. (табл. 3.1). Эти данные свидетельствуют о степени
включенности автохтонных народов в систему экономики,
политики и духовного производства, функционирующих на
русской языковой базе.
Подводя итог проведенному анализу, можно сделать
следующие выводы.
100
Таблица 3.1
Удельный вес специалистов с высшим и средним специальным
образованием, занятых в народном хозяйстве по национальностям и
по типам демографического воспроизводства (на 1989 г.), %
Республика
1
Всего
специалистов
2
В том числе:
с высшим
образованием
3
со средним
специальным
образованием
4
Ыдыгея:
\- адыги
1- русские
23,3
67,8
37,3
31,0
62,7
69,0
[Дагестан:
1- народности Дагестана
1- русские
Кабардино-Балкария:
- кабардинцы
- балкарцы
- русские
72,4
17,0
45,3
39,5
54,7 .
60,5 •
40,0
8,2
41,3
45,4
51,0
37,7
54,6
49,0
62,3 |
{Карачаево-Черкесия: \
- карачаевцы
- черкесы
- русские
21,9
9,8
54,7
56,1
48,6
33,9
43,9
51,4
65,1 |
\Северная Осетия: \
- осетины
- русские
53,0
34,6
50,2
46,4
49,8 1
63,6
Чечено-Ингушетия: ■ |
- чеченцы
- ингуши
- русские
37,0
9,3
45,0
46,7
49,6
44,-3
53,3 1
50,4
55,7 |
1. Именно в советский период была разработана и
последовательно реализована программа действий,
направленная на формирование единого социокультурного
пространства регионе. Важнейшим механизмом достижения
этой масштабной задачи была институционализация
русского языка в культуре народов региона. На базе русского
языка через систему общего образования был создан
действительный механизм поддержания и трансляции в новые
101
поколения тонкого слоя общесоветских ценностей и
культурных стандартов.
2. Субъектами институционализации русского языка в
регионе выступили центральная власть (российский центр)
и местные органы власти. Но сам процесс был
инициирован центральной властью, которая выделяла необходимые
социальные ресурсы для создания материальной
инфраструктуры языкового образования. Осуществлялся же этот
процесс совместной деятельностью русской этнической
группы и народов Северного Кавказа.
3. Формирование социокультурного пространства
Северного Кавказа на почве российской культуры заняло
длительный период.
На институциональном уровне оно фиксируется по
индикаторам распространения русского языка на все новые
социальные сферы функционирования северокавказского
общества и вовлечения в русскоязычное пространство все
более широких слоев коренного населения.
На семантически-смысловом уровне становление
социокультурного пространства проявилось как
формирование культурного диалога на базе русского языка, который
прошел два этапа. На первом этапе (дооктябрьском)
происходит заимствование коренными языками лексических
единиц, объясняющих те бытовые, хозяйственные
нововведения, распространившиеся на массовом уровне, которые
сопровождали «физическое проникновение» носителей
русской культуры в регион. Второй этап (советский) был
вызван вовлечением масс в современные (экономические и
политические) сферы деятельности и сопровождался
освоением ими универсальных смыслов индустриальной
цивилизации, заложенных в русском языке.
4. Институционализация русского языка позволила
создать механизм реального билингвизма (двуязычия),
используя который большинство народов региона, сохранив
собственную языковую и культурную среду, освоило
русский язык и русскую культуру. С точки зрения
современных международных стандартов уровень языковой
компетенции на родном и русском языках средними и молодыми
поколениями автохтонных народов Северного Кавказа
позволяет говорить о формировании в их культурах билин-
102
гвизма как нормы социального функционирования.
Избранный еще в 20-е г. билингвизм как механизма создания
интегрированного социокультурного пространства
Северного Кавказа позволил на уровне межэтнического
взаимодействия расширить культурные границы автохтонных
языков региона, ускорить их модернизацию.
5. Механизмом формирования единого
социокультурного пространства региона и его интеграции в состав
России выступила не культурная ассимиляция, а интеграция
народов со значительной культурной дистанцией в общее
культурное пространство на базе русского языка при
сохранении и расширении культуры каждого из них. Этот
механизм предполагал (и реализовал) вовлечение народов
на равных основаниях в совместную деятельность во всех
сферах функционирования общества, что привело к
возникновению зоны «семантической конвергенции»
(формирования смыслового пространства, единого для языков
доминирующего и малых народов).
6. Доминирующая позиция русского языка в этом
процессе объяснялась применением не административного
ресурса центра, а другими позициями. В частности, его
равной удаленностью от языков конкурирующих этносов
(позиция «лингва франка») при достаточной
многочисленности русской этнической группы в регионе, что
позволяло выполнять посредническую роль в
межэтническом взаимодействии. Реализация этой возможности
обеспечивалась реальным доминированием русской
этнической группы населения, а следоват^льно, русского языка,
в сферах, обеспечивающих эффективное
функционирование общества современного типа; Русский язык
обеспечивал в коммуникационном плане развитие экономики
индустриального типа, конструирование общего
информационно-смыслового поля для контактирующих этносов, а
также вхождение народа (этнической общности) в
глобальные информационные потоки и создание предельно
широких возможностей для индивидуальной социальной
мобильности.
103
Глава 4.
ИСТОКИ ОФОРМЛЕНИЯ
ДОМИНИРУЮЩЕГО СТАТУСА РУССКИХ
В СТРАТИФИКАЦИОННОЙ СИСТЕМЕ
СЕВЕРНОГО КАВКАЗА
4.1. Формирование параллельных систем социальной
стратификации
Одним из аксиоматических принципов
институционального анализа является признание взаимосвязи и
взаимозависимости всех базовых институтов общества. Нельзя
реформировать экономику, не предполагая, что эти
изменения не вызовут трансформаций в духовных и социальных
отношениях. Поэтому бесспорно, то огромное воздействие,
которое оказала Россия на организационное оформление
Северного Кавказа как собственной административной
территории, не могло не вызвать определенных изменений в
характере взаимодействия сложившихся этнических
общностей и возникновении новых социальных групп.
Главным направлением этих изменений выступает
трансформация источников, порождающих социальное неравенство.
Если мы определяем социальный институт как
устойчивый комплекс формальных и неформальных правил, норм и
установок, регулирующих конкретные сферы человеческой
деятельности, то возникновение новых правил и норм
непосредственно приводит к формированию новых
социальных групп, выступающих их носителями. Степень близости
этих групп к наиболее важным и дефицитным социальным
ресурсам обуславливает их иерархию и определяет их
неравные позиции в обществе.
Со времен К. Маркса считается общепризнанным, что
наиболее общей причиной образования ведущих
социальных групп выступает общественное разделение труда, в
основе которого лежит различие
производственно-технической и социально-экономической аспектов труда.
Имеется в виду деление труда на аграрный и индустриальный,
управленческий и исполнительский, творческий и
репродуктивный и т.д. Группы, занятые этими различными
видами труда, занимают и различное положение в обществе,
104
что определяется степенью удовлетворения их базовых
потребностей. Анализируя специфику классовых различий,
выведенных Марксом, признанный отечественный
социолог 10. Левада подчеркивал макросоциологический уровень
данного анализа: «В «Капитале» категория
производственных отношений, например, действует не в рамках связи
отдельного рабочего с отдельным капиталистом, а в рамках
связей классов, в рамках макроструктуры общества» [95,
78-79]. Именно эти позиции и определяют
институциональные взаимодействия между людьми (экономические,
территориальные, культурные). Индивидуальные
стремления и деятельность людей оказывают производными от
приоритетов, диктуемых этими позициями.
Следует отметить также и другой важный аспект мак-
роструктурных позиций, которые определяются
общественным разделением труда. Речь идет о степени
проницаемости границ, отделяющих различные социальные
позиции. Чем выше уровень персонифицированности ролей,
заданных позициями в системе разделения труда, тем более
жесткие границы между группами, тем сложнее их
преодоление для индивида.
С этой точки зрения, для аграрных обществ, которым
свойственна высокая степень персонификации социальных
ролей, характерны также и жесткая закрепленность
индивида в социальной структуре общества, выполнение им
предписанных (аскриптивных) ролей.
Развитие индустриальных видов труда и переход к
городской поселенческой структуре, которая им
соответствует, сопровождается массовизацией социальных ролей, их
деперсонификацией. Эти изменения связаны с высоким
потенциалом социальной мобильности индивида, его
способностью пройти целый ряд иерархических статусных
позиций, формируемых по разным основаниям.
Для осмысления структурной организации общества
современного типа с высокой подвижностью социальной
структуры социологами XX в. были введены важные
понятия: «социальное пространство», «социальная
стратификация» и «социальная мобильность». Понятием «социальное
пространство» стали обозначать искусственную
материальную среду (социальную и производственную инфра-
1/2 4. Зак. 520
105
структуру, городские и сельские поселения и пр.),
созданную человеком в процессе его деятельности и
локализованную в физическом (географическом) пространстве. В
социальном пространстве на пересечении его различных полей
(экономического, политического,
культурно-символического) возникают статусы, как минимум, в трех
пересекающихся сферах: территориальной, отраслевой и
должностной. Насыщение социального пространства различными
духовными ценностями (символами, знаками и
значениями) придает ему еще духовно-идеологическое измерение,
которое добавляет к любому социальному статусу
измерение степени значимости для общества (престижности).
Как видим, понятие социального пространства не
тождественно географическому и в качестве составных элементов
включает в себя экономическое и политическое
подпространства. Известный современный социолог П. Бурдье замечает
также, что различные поля (экономическое, политическое и
пр.) стремятся наложиться друг на друга в одном
физическом пространстве, следствием чего являются концентрация в
одном месте наиболее дефицитных благ и услуг и отсутствие
их в другом сегменте физического пространства (например,
район гетто и элитарные кварталы). Тем самым, физическое
(географическое) и социальное пространства тесно связаны
между собой: от локализации в определенной точке
физического пространства зависит представление субъектов о своем
положении в социальном пространстве.
Физическое пространство неоднородно по объему
вмещаемых ресурсов и распределению различных видов благ и
услуг. Поэтому за присвоение физического пространства
идет постоянная борьба. Социальное пространство
обязательно проявляет себя в присвоении физического
пространства. «Такое двойное распределение в пространстве
агентов как биологических индивидов и благ определяет
дифференцированную ценность различных областей
реализованного социального пространства» [95, 41].
Борьба за обладание физическим пространством
характерна для всей истории человечества и наблюдается на всех
уровнях организации социальной жизни (макро-, мезо- и
микроуровнях). Однако на различных этапах социально-
экономического развития общества она проявляется по-
106
разному. В традиционном обществе эта борьба приобретает
формы земельных переделов, в индустриальном - в
пространственной организации городов, включающей
респектабельные кварталы, спальные районы и гетто.
Предшествующий анализ привнесения со стороны
России ведущих социально-экономических институтов
современного общества (индустрии, городского типа поселений)
на территорию расселения народов Северного Кавказа, а
также важнейшего института, открывающего канал
индивидуальной социальной мобильности - образования,
соответствующий этой иерархии социально-статусных позиций,
позволяет перейти теперь к анализу трансформации
социальной структуры в регионе. При этом мы сознательно
обходим проблему, вызывающую острые споры в
отечественной исторической науке на протяжении нескольких
десятилетий, - вопрос о специфике сословной структуры кавказских
обществ [96]. Поскольку нас интересует трансформация
социальной структуры на макросоциалъпом уровне, постольку в
качестве исходной достаточно будет сослаться на бесспорную
для ученых разных направлений позицию - признание
традиционности северокавказских обществ.
К периоду присоединения Северного Кавказа к России
населяющие его народы представляли собой достаточно
обособленные и территориально четко локализованные
общества. Важнейшим базовым основанием
взаимодействия выступали поземельные отношения, которые связывали
между собой различные социальные слои внутри них и
различные общества (этносы). В силу дефицита пригодной для
сельскохозяйственной деятельности земли обладание ею
выступало главным основанием для формирования
социальной иерархии народов. Экономическим выражением
этой иерархии были арендные отношения.
Установление Российской империей административной
формы управления территорией Северного Кавказа,
учреждение здесь Терской области существенно не изменили
социально-территориальной организации жизни народов и
сложившейся стратификационной системы, в основе
которой лежала земля. Как отмечает специалист в области
истории Северного Кавказа А. Кажаров, в Терской области
«...основная часть удобных земель находилась в Кабарде.
1/2 4*
107
В других округах дела обстояли похуже, поэтому арендные
отношения в основном завязывались с Кабардой» [97, 8].
Это определяло более высокие статусные позиции
кабардинцев среди соседних народов. При этом царское
правительство не особенно влияло на характер этих
взаимодействий, субъектами которых выступали народы. Сошлемся и
здесь на свидетельство историка: «Арендные отношения,
которые вызывались общим недостатком земли, хотя и
санкционировались царской администрацией, являлись
результатом попыток самых народов (курсив наш -Авт.)
решить свои проблемы» [97, 8].
Территориальное размещение этносов на Северном
Кавказе (т. е. в физическом пространстве) имеет свои
специфические особенности. Здесь этнокультурные общности
можно условно разделить на две группы: равнинные и
горские. Территориальная локализация в горах или на
равнинах является значимой причиной, обусловливающей
разную организацию жизнедеятельности людей в этих
природных условиях. Характерной отличительной чертой
организации общества в горах является высокий уровень
внутренней консолидированности горцев, который
объясняется суровыми условиями жизни, природной
изолированностью поселений и традиционно-общинным этапом
развития общества. Эти позиции объясняют также и
специфику этнокультурных социально-психологических черт
горцев. Поселенческая локализация (в горах или на
равнинах) определяла возможности межкультурного
взаимодействия, способствуя формированию и воспроизводству
открытости или замкнутости (закрытости) этнокультур.
Однако территориальная локализация этносов на
Северном Кавказе обуславливает не только специфику их
культурных черт, но и различие экономических форм их
деятельности и возможностей жизнеобеспечения. С
древности народы этого региона взаимодействовали по
принципу экономико-хозяйственной дополнительности: разная
природная среда поселений определяла развитие различных
форм экономической деятельности. Развитие этой
тенденции наблюдалось и при заселении региона новыми
(пришлыми) этногруппами в ХУН-Х1Х вв. Мигранты заполняли
те производственные ниши, которые не были развиты у ав-
108
тохтонного населения и не грозили сужением для него
сферы деятельности. Например, переселившиеся в XIX в. в
различные районы Северного Кавказа армяне и греки,
стали культивировать выращивание табака на тех землях,
которые были непригодны для зерновых культур,
традиционных для ряда автохтонных народов региона.
. Традиционно-общинный способ организации жизни и
аграрный сектор занятости предопределили принцип
группировки людей и формирования межгрупповых отношений
на Северном Кавказе. В этом качестве выступают именно
этнокультурные характеристики. Все остальные возможные
группы (клановые, субконфессиональные) производны от
этнической солидарности.
Таким образом, пространственная локализация,
определяя во многом комплекс этнокультурных черт, а зачастую и
культурную закрытость общности, служит основанием для
формирования системы дихотомических отношений «мы -
они», которая конституируется через социальный контакт,
социальное взаимодействие. Данное дихотомическое
отношение (бинарная оппозиция), вызывая социальное
сравнение, инициирует стратификацию социального
пространства. Поэтому, как замечают этносоциологи, «...этнические
группы точно так же, как и все прочие социальные группы,
образуют определенную иерархию» [12, 39]. Широко
известно, что иерархичность социальных (в данном случае -
этнических) групп проявляется как их неравенство, т. е.
расслоение по какому-то критерию (богатство, власть,
престиж и т. д.). В зависимости от степени обладания
значимыми для стратификации качествами, определяется
уровень социальной престижности той или иной этногруппы.
Для народов Северного Кавказа в основе такой
стратификационной системы лежало обладание землей (не
формально-юридическое, а естественно-историческое). При
этом отсутствие юридической нормы, закрепляющей за тем
или иным народом конкретную территорию, не мешает
народам идентифицировать собственную территорию в силу
поддержания норм обычного права. Территориальность
является важнейшим элементом социального статуса
народов Северного Кавказа. Непосредственно к этой позиции
примыкает демографический статус: численность народа,
109
структура его возрастных групп, прогрессивная
демографическая динамика, уровень брачности и рождаемости. Эти
две позиции - территориальность и характер
демографического воспроизводства - являются важнейшими
показателями социального статуса.
Специфика межэтнических взаимодействий и острая
конкуренция по поводу дефицитных природных ресурсов
обусловили еще одну значимую статусную характеристику -
уровень виутриэтнической сплоченности.
Рассматривая с этой позиции стратификационную
систему Северного Кавказа в период империи, можно
отметить, что, бесспорно, доминирующие позиции в ней
занимало казачество и русское сельское население. Это
доминирование объяснялось тем, что все казачьи и русские
сельские поселения занимали экономически удобные
равнинные территории, обладали соизмеримой автохтонными
народами численностью, которая постоянно пополнялась
как естественным путем (достаточно высокий уровень
демографического прироста), так и механическим приростом
за счет переезда новоселов. Высокий статусный ресурс
обеспечивался также самоорганизацией крестьянских
общин и казачьих поселений. При этом казачество, будучи
служивым сословием, обладало также близким к
автохтонным народам региона этнопсихологическим стереотипом
(маскулинностью, закрытостью, авторитарностью,
избегание неопределенности и пр.) [91, 223-245]. Наряду с этими
позициями русские сельские поселения обладали ресурсом,
отличавшим их от автохтонных народов. Они выступали
проводником государственной организации жизни и
поэтому опирались на административные органы власти
империи в регионе, что придавало им большую
организационную силу и усиливало их кратические позиции.
Стремление реализовать индустриально-урбанистский
проект в хозяйственном освоении Северного Кавказа, начиная
с Октябрьской революции, в качестве латентного эффекта
формировало тенденцию изменения критериев социальной
стратификации. Модернисткий проект советской власти,
направленный на индустриализацию, повсеместно разрушал
аскриптивные основания социального статуса и внутриэтни-
ческие связи как механизм социальной солидарности.
ПО
Но в Северо-Кавказском регионе и этот аспект
социальной динамики имел свою специфику. Несмотря на активные
социально-экономические и культурные преобразования
Северного Кавказа на протяжении столетия (с 60-х г. XIX по 60-
е г. XX в.), в регионе не удалось преодолеть доминирующего
аграрного типа занятости автохтонных народов. Социальные
институты современного общества (образование, государство,
индустрия, государственная идеология), привнесенные в
регион российской государственностью и поддерживаемые
русскими (русскоязычными) профессиональными кадрами и
населением, не вытеснили этничность как форму идентичности
на периферийный план общественного сознания.
Напротив, различные управленческие решения,
принимаемые властными органами России на разных
исторических этапах, закрепили этничность как значимый
индикатор, определяющий стратификационную систему региона.
Положения «О Кавказском управлении» (1865) и «О
Кавказском военно-народном управлении» (1880), а также
правовое признание специфики управления народами региона
и введение специальных территориальных органов для
этого уже на первом этапе колонизации выступили основой
легитимизации этничности со стороны империи.
Советская Россия с момента своего рождения
провозгласила политическое право наций (т.е. этносов) на
самоопределение, которое было утверждено в одном из первых
правовых актов советской власти - в «Декларации прав
народов России» (2 ноября 1917 г.). Согласно этому
документу советская государственность мыслилась как федерация
народов. Попытка реализовать эту установку в
политической практике России была предпринята после
гражданской войны. В 1920 г. на съезде народов Дагестана и Терека
были провозглашены две автономные национальные
советские республики -Дагестан и Горская Республика, которые
учреждались как полиэтничные и имели административное
деление на округа по этническому признаку населения. В
Горскую республику были преобразованы бывшие
национальные округа Терской области, которые составили 6
административных округов: Чеченский, Назрановский (позже
переименован в Ингушский), Владикавказский
(переименован в Осетинский), Кабардинский, Балкарский, Карача-
111
евский. Сами названия обозначали ведущий принцип
организации этих округов. И хотя они не имели правового
статуса автономии, но содержали некоторые ее элементы.
Дагестанская Республика состояла из 14 округов (Аварского,
Андийского, Ачикулакского, Гунибского, Даргинского,
Дербентского, Казикумухского, Буйнакского, Кайтаго-
Табасаранского, Кизлярского, Кюринского,
Махачкалинского и Хасавюртовского), организованных также по
этническому принципу, чему способствовало компактное
территориальное расселение этнических групп в Дагестане.
Важным фактом закрепления этничности были
правовые акты, как, например, фиксирование этнической
принадлежности в паспорте. Но значительно более мощными
по степени воздействия на сознание и закрепления в нем
этничности как важной характеристики личности стали
трагические события в истории ряда народов региона -
депортации 1944 г. Из автохтонных народов Северного
Кавказа ее испытали балкарцы, карачаевцы, ингуши и чеченцы.
Сам факт депортации по национальному признаку закрепил
в общественном сознании всех народов региона этничность
как принцип конституирующий общность и определяющий
жизнь носителя этнокультурных характеристик.
Наряду с этой правовой практикой закрепления
этничности, существовали юридически не закрепленные, но
четко соблюдаемые нормы квотного представительства
автохтонных народов в органах власти, а также квотирование
мест в вузы для подготовки кадров национальной
интеллигенции. Таким образом, практические политические меры,
используемые центральной властью для' преодоления
неравных стартовых условий социального развития народов,
латентно закрепляли у них этничность в качестве базовой
ценности и важного критерия дифференциации на
социальные группы. Иными словами, этничность не только
сохранилась как культурная характеристика, но и выступила в
качестве не формализованного социального института,
устанавливающего «правила игры» в регионе.
I Пересечение позиций в полях воспроизводства
социокультурных, экономических, демографических,
экологических характеристик суммируется в политическом статусе
этноса, который выступает в качестве интегрального инди-
112
катора, поскольку «...социальная культура и организация
российского общества много веков носит рецидивирующе-
редистрибутивный характер, а управление, подчинение и
контроль играют большую роль в поддержании
стабильности социальной системы» [98. 194]. Политический статус
этноса определяется наличием формы государственности:
относится ли этнос к государственно-образующим и
титульным или его представители не формируют
организованное единство и не представлены в качестве общности,
формирующей данный политико-правовой институт. Эти
позиции нетождественны, поскольку ряд народов в регионе
(особенно в полиэтничных республиках
Карачаево-Черкесии и Дагестане) являются государственно-образующими,
но не титульными. Политический статус проявляется в
политическом представительстве в различных структурах
власти - законодательных, исполнительных и пр., что
существенно влияет на принятие политических решений.
Но здесь следует специально акцентировать, что
политико-правовой статус народа на Северном Кавказе
произволен от его демографических, земельных и солидарных
характеристик. Этнос, обладающий наибольшей
численностью, групповой сплоченностью и контролирующий
лучшие территории, выступает в республике одновременно и
титульным. Центральные органы власти СССР опирались на
численно доминирующие этносы, формировали из их
представителей политическую элиту и интегрировала ее в
общесоветский слой номенклатуры. Тем самым, формируя
номенклатуру из представителей автохтонных народов, центральная
власть также углубляла между ними социальную дистанцию:
связи в слое политической элиты страны, объем властных
полномочий, собственности, опыта управленческих решений
и др., т.е. то, что сегодня называется политическим
капиталом, в неравной степени были приобретены численно
доминирующими и малочисленными народами.
Таким образом, уже к 40-м г. в регионе сложились две
параллельные системы социальной стратификации:
внутрирегиональная и общесоветская (общероссийская). На
региональном уровне в системе межэтнических отношений
социально-статусные позиции определялись групповыми
характеристиками этноса (численностью, территориально-
113
стыо, групповой сплоченностью), которые
интегрировались в политическом статусе. А социальный статус
личности во многом определялся его принадлежность к
этнической группе. Этническая основа социальных статусов, как
правило, была скрыта и измерялась характером
межгрупповых отношений.
В видимом же спектре социальных отношений
статусные позиции личности проявлялись как современные,
сформированные по общероссийским (общесоветским)
достигательным позициям (сфера занятости, партийность,
уровень образования, профессиональные достижения). При
этом аскриптивные и достигательные статусы на Северном
Кавказе конвентировались друг в друга. На региональном
уровне чрезвычайно ценились и ценятся статусные позиции
представителей автохтонных народов, которые были
достигнуты в общероссийском пространстве. И, напротив, их
индивидуальные высокие достижения укрепляют статус
конкретного народа в системе межэтнических отношений.
Вот как об этом пишет А.Цуциев: «В кавказских культурах
пользуются высоким престижем те, кто «обрел имя» в
России. «Тамошний» успех кажется более настоящим, так как
он санкционирован большим количеством независимых
экспертов, может быть даже более пристрастных, но
свободных от подозрений в родственно-клановой
озабоченности. Кроме того, успех в России представляет собой как бы
подтверждение самих национальных, культурных и прочих
потенций: этот личностный успех символизирует
общенациональные способности» [100, 54].
Фактически Россия, реализуя модернизационный
проект в регионе, не разрушила сложившуюся здесь этностра-
тификационную систему, а добавила к ней чрезвычайно
значимую координату - властный статус. Эта ось иерархии
возникла при организации административного управления
новым центром на региональном уровне. В своей
деятельности центр опирался на партийных активистов региона,
которые несли в себе исторически сложившиеся
представления и ценности, в том числе поземельных и
межэтнических взаимодействий. Этим, в частности, объясняется
распад Горской республики, просуществовавшей крайне
недолго. Теперь предметом межэтнической конкуренции
114
стала не земля как таковая, а власть, которая обуславливала
распределение всех ресурсов, в том числе и земли [101].
Вместе с тем контроль со стороны центральных органов
властной вертикали, т.е. кадров как властного ресурса, и
системы межэтнических отношений, особенно в сфере
формирования и поддержания этнической идентичности, «загонял в
тень» и основные параметры этностратификационной
системы, и любое проявление межэтнической конкуренции.
4.2. Этническая специфика модернизированной
структуры
Другая линия социального расслоения в пространстве
Северного Кавказа связана с модернизационным проектом, т. е.
с формированием институтов индустриально-урбанизацион-
ной социокультурной среды. Источники и система
социального неравенства советского общества в целом были
неоднократно и подробно проанализированы ведущими
российскими социологами: Л.А. Гордоном, Т.И. Заславской, С.Г. Кор-
донским, Э.В. Клоповым, Ю.А. Левадой, Р.В. Рыбкиной и др.
Приведем в схематичной форме основные результаты этих
исследований для того, чтобы раскрыть специфику проявления
стратификационных процессов в данном конкретном регионе.
Советская власть утверждала тип распределительных
отношений между официально признанными социальными
группами: рабочим классом, крестьянством и служащими.
Рабочий класс производил то, что нужно было обществу в
целом, и потреблял продукцию сельского хозяйства,
произведенную крестьянством. Крестьяне потребляли
продукцию промышленного производства и производили
продукты, необходимые для обеспечения города. Служащие
распределяли и контролировали произведенные продукты,
отслеживая необходимый уровень потребления. Баланс
между группами контролировался государством. При такой
системе, которая в своих основных чертах сложилась к 40-м г.,
«...нарушение заданной степени социальной однородности
фиксируется государственной статистикой, преобразуется в
политические и плановые решения, которые включают
механизм квот, ограничений, подбора и расстановки кадров,
иногда - репрессий» [102, 39].
115
Социальные группы советского общества выделялись
по территориальному, отраслевому и должностному
параметрам, каждый из которых подлежал метрическому
шкалированию. Например, поселения делились по категориям,
в зависимости от которых осуществлялось распределение
благ (снабжение продуктами питания, обеспечение
коммунальными услугами, развитие строительства и пр.).
Столицы и курортные города были вне категорий, затем шли
города I и II категорий. Неравное сосредоточение различных
благ в городах требовало ограничения возможностей
поселения в них, что достигалось пропиской, закрытостью
городов определенной группы для поселений. Наиболее
низкостатусными были повсеместно сельские поселения.
Так же, как территории, в советский период были
ранжированы и отрасли экономики. Ранг экономической отрасли по
шкале престижности определялся стратегией экономического
развития страны и укрепления ее обороноспособности.
Поэтому наиболее значимыми были отрасли ВПК и энергетики.
Предприятия престижных отраслей были наделены большими
возможностями в организации социальной сферы своих
работников (обеспечение жильем, коммунальными услугами,
домами отдыха и санаториями, детскими дошкольными
учреждениями и др.). Внутри отрасли социальный статус
определялся уровнем образования и квалификации.
Территории и отрасли экономики независимо от
степени их престижности обеспечивались трудовыми ресурсами.
Это достигалось плановой подготовкой кадров,
организованными наборами рабочей силы, регулированием
трудовой миграции, различными надбавками к заработной плате,
льготными отпусками и пр.
Третий параметр ранжирования в советской системе
был связан с иерархией должностей, основанных на
принципе номенклатуры. Каждый должностной ранг наделялся
определенными профессиональными обязанностями и
правами, в зависимости от которых организовывалось
жизнеобеспечение социально престижных групп.
Социальная политика советского государства строилась
как,стратегия преодоления существующей социальной
неоднородности, т. е. реального неравенства
социально-профессиональных и социально-территориальных групп, кото-
116
рая рассматривалась как перспектива сближения рангов по
всем трем метрическим шкалам (сближение города и
деревни, уменьшение различий между умственным и
физическим видами труда и пр.).
Советская стратификационная система, связанная с
индустриально-урбанистским проектом, разделила город и село по
степени престижности. Повсеместно в стране жители села
занимали низкостатусные социальные позиции. Но в
подавляющем большинстве национальных регионов (во всех
южных союзных и автономных республиках) эта
стратификационная матрица имела специфическое преломление: в силу
заполнения индустриального сектора экономики и городских
поселений русскими они автоматически обладали более
высокими статусными позициями по сравнению с автохтонными
народами, сосредоточенными в сельских поселениях.
Сосредоточенность русского населения именно в
городах, преимущественно в столичных, явилась результатом
управленческой стратегии центральных органов власти,
направленной на решение земельного вопроса в регионе.
Огромное значение имели в этом отношении два шага: первый -
реализация политики расказачивания накануне 20-х г., второй -
акт передачи в 1957 г. старорусских районов в
административное подчинение национальным республикам (Кабардино-
Балкарии, Северной Осетии, Дагестану и Чечено-Ингушетии).
Политика центральных органов власти и в первом, и во
втором случаях вызвала существенный отток русского населения
из сел. Это не привело к сокращению общей численности
русского населения в национальных территориях региона
(поскольку приток сюда русского населения наблюдался
вплоть до 70-х гг.), но вызвало перераспределение русского
населения в территориальном отношении.
Перепись населения 1959 г. зафиксировала рост
численности русских в республиках региона: с 1059 тыс. чел. в
1939 г. до 1244 тыс. чел в 1959 г., что в целом составляло
38,8% населения республик. Этот рост благодаря активной
политике урбанизации продолжался еще одно десятилетие:
за 60-е г. русский сегмент здесь увеличился еще на 134 тыс.
[103, 64-65] При этом в послевоенные годы произошло его
качественное изменение: старожильческое сельское
население выехало за пределы республик, преимущественно на
117
Ставрополье и Кубань, а республики Северного Кавказа
пополнились индустриальной частью русского населения.
Разная модель распределения совокупного дохода между
городом и селом, которая была принята в СССР, в
республиках Северного Кавказа автоматически привела к переводу
социальных различий, сформировавшихся по оси «город -
село», в различия по оси «русские - автохтонные народы». Тем
самым социальное расслоение, вызванное
социально-экономической динамикой и зафиксированное по критерию типа
поселения, приобрело этническое измерение.
Вместе с тем следует подчеркнуть, что расказачивание и
исход русского сельского населения из старорусских районов
привели к тому, что русские фактически вышли из этностра-
тификационной системы регионального уровня. Исход
русских из села привел здесь к стремительному старению
сельского населения, а расказачивание подорвало основу
механизма самоорганизации. Поддержка же центральной власти
переместилась в индустриальный сектор экономики. Таким
образом, в сельской местности, были исчерпаны важнейшие
ресурсы, обеспечивавшие доминирующие позиции русских
межэтнической конкуренции. Однако эта линия
трансформации социальной структуры не проявлялась, поскольку сама
этностратификационная система регионального уровня,
выстроенная по параметрам этнической иерархии, находилась в
латентном состоянии и обнаруживалась только в частных
межэтнических конфликтах в ситуации административного
передела территорий или в проблемах, касающихся земельного
вопроса (например, аренда пастбищ), в которых русское
население обычно не принимало участие.
Модернизационные процессы первой половины XX в.
обеспечили в регионе тенденцию разделения этносов на
доминирующий (русский) и доминируемые (автохтонные
народы). Доминантная позиция русского населения (что в
общественном сознании народов региона было обозначено
как «старший брат») определялась не специальной
национальной политикой государства, а его инвестициями в
индустриальный сектор, целенаправленным развитием
городской инфраструктуры. Реально приоритетное
положение1 русские имели не как этносоциальная группа, а как
занятые в индустриальном секторе экономики. Каналы
вхождения в эту стратификационную систему были откры-
118
ты для любого жителя республики. Этому способствовали
обычно партийная принадлежность, служба в армии,
система высшего и среднего специального образования,
которые обеспечивали возможность стать горожанином.
Стратификационные исследования американских
ученых Бло и Данкена, проведенные еще в 60-е г. в США,
показали взаимозависимость между социальной
мобильностью индивида и такими его характеристиками, как
профессия отца, национальность, величина родительской
семьи, тип и размер населенного пункта, полученное
образование [104, 149]. Большая семья, сельское
происхождение (или, точнее, происхождение из небольшого
населенного пункта вообще) существенно ухудшают шансы
индивида на восходящую социальную мобильность. Важным
показателем отсутствия мобильности группы является
воспроизведение поколением детей
социально-профессиональной и поселенческой структуры родителей. Факторы,
консервирующие социальную структуру, коррелируют с
аграрной стадией цивилизационного развития социума. Эти
тенденции легко фиксируются и в социальном
пространстве Северного Кавказа. Поэтому условием прогрессивной
сог/исшыюй мобильности является преодоление комплекса
г^ензов, регулирующих доступ индивидов к ограниченным
(экономическим, властным) ресурсам города.
Таким образом, социальная политика, направленная на
контроль численности основных социальных групп
(рабочего класса и крестьянства), их баланса, а также на
планомерную индустриализацию всех регионов и преодоление
различий их социально-экономического уровня, привела к
формированию специфических характеристик социальной
структуры в республиках Северного Кавказа:
• баланс основных социально-профессиональных групп
был достигнут, но за счет этнической стратификации
(русский город и автохтонное село);
• русское городское население, резко выросшее здесь,
не имело опоры в «русском селе» региона, поскольку
пополнялось не эволюционным путем за счет русских
выходцев из села, а за счет завоза русского населения с
индустриальными профессиями из других регионов России;
• достаточно, широкие возможности для представителей
автохтонных народов проникновения в городскую среду позво-
119
ляли посредством социального сравнения увидеть ярко
выраженное преимущество социальных возможностей и
перспектив, сосредоточенных в городе, и доступных преимущественно
русскому населению. Поэтому уже в начале 70-х годов можно
было прогнозировать формирование конкурентных отношений
между русской этнической группой и автохтонными народами
по поводу «присвоения» городского пространства.
Однако в 60-80-е г. возникла еще одна ось этносоциальной
стратификации, которая сформировалась уже внутри
городского населения под влиянием втягивания автохтонных народов в
процесс развития экономических и социальных отношений
«большого общества». Речь идет о том, что выходцы из села,
получив доступ к высшему профессиональному образованию,
по большей части приобретали его на территориях республик,
где создавались преимущественно вузы педагогического и
гуманитарного профиля. Поэтому формирование кадров
национальной интеллигенции разворачивалось в значительной мере в
сфере гуманитарного знания и духовно-идеологических
ценностей. Еще один профессиональный «отряд» интеллигенции из
числа представителей автохтонных народов устойчиво
формировался за пределами республик, в административном центре
страны. Речь идет о партийно-советской номенклатуре. Иными
словами, в сфере формирования специалистов в сложных видах
современного труда наблюдалось выпадение крайне важного
профессионального слоя - инженерно-технических
работников, которому в силу предметности и уровня подготовки
свойственны прагматизм и рационализм.
В качестве иллюстрации можно привести положение
дел на 1989 г. в Северной Осетии-Алании, отличающейся
наиболее длительным в регионе периодом формирования
индустриального сектора экономики. В этот период
осетины занимали первые места в регионе по многим
социокультурным показателям: степени урбанизации, уровню образо--
вания, количеству квалифицированных специалистов. В
столице проживало 2/3 городского населения, что
составляло 51% всего населения республики. Расчет занятости, по
данным статуправления, в этническом разрезе
свидетельствует о незначительном разрыве между ведущими этносами
по уровню'урбанизациии: удельный вес горожан среди
осетин составлял в 1989 г. 63,8%, среди русских - 80,3%.
Однако при расчете индекса представленности - показателя,
120
характеризующего соотношение удельного веса
национальных групп, занятых в той или иной сфере
производства, и их удельного веса во всем занятом населении
республики, легко выявляются диспропорции в отраслевом
составе занятого населения (табл.4.1).
Таблица 4.1
Индексы представленности национальностей в составе
специалистов отдельных отраслей экономики РСО-Алания
в 1989 г. [105,48]
№
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
8.
9.
10.
Специалисты по отраслям
Промышленность, строительство,
транспорт и связь в том числе инженеры
Сельское хозяйство
Торговля, общественное питание
Здравоохранение
В том числе врачи
Наука, высшая школа
Руководители организаций
Руководители предприятий
производственных областей
Руководители органов госуправления
Руководители партийных и
общественных организаций
Депутаты ВС СОССР (1990)
Национальности
РСО-А
осетины
0,8
0,7
1;3
1,2
1,1
1,2
0,9
1,2
1,4
1,3
1,1
1,3
русские
1,5
1,3
0,5
0,5
0,9
0,7
1,2
0,8
0,8
0,8
0,8
0,8
другие
1,0
1,0
0,8
1,2
1,0
0,8
1,2
0,9
0,9
0,4
0,3
0,4 1
Рассмотренные позиции стратификационной системы,
сформировавшейся в регионе после его присоединения к
России, дают основание сделать следующие выводы:
1) присоединение региона военно-политическими
средствами объясняет наращивание здесь русского
(русскоязычного) сегмента населения и формирование его доминантных
позиций в аграрном секторе и управлении, что связано с
необходимостью распространения на данную территорию
российских ценностей и норм жизни, а также стремлением
организовать административное объединение территории в
условиях обособленной жизни народов и геополитической
нестабильности Кавказа в целом;
2) реализация модернизационного проекта в советский
121
период привела к переносу доминирующих позиций русского
населения из аграрного в индустриальный сектор экономики
при преимущественном оставлении им как аграрной сферы
производства, так и сельских районов поселения;
3) сохранение аграрного сектора экономики и
традиционного способа организации автохтонных народов, а также
ряд стратегических решений, направленных на
административно-территориальное управление регионом, вызвали
закрепление этничности как важнейшей ценности для народов
Северного Кавказа; поэтому основные характеристики
вписывания этноса в природную среду (территориальное
размещение, демографический тип воспроизводства, этнохозяй-
ственный тип деятельности) выступили главными
параметрами этносоциальной стратификации, спроецированными на
политический статус народа;
4) форсированные сроки индустриализации Северного
Кавказа привели к разностатусному положению «города» и
«деревни», характерному для всего советского общества, как
неравенство позиций русского и автохтонных народов,
определив тем самым этничность как доминирующий вектор
социальной стратификации региона;
5) нацеленность политики Советского государства на
выравнивание социальных позиций различных народов
привела к формированию у них слоя специалистов в
сложных видах труда; однако социально-профессиональная
структура автохтонных народов оказалась неполной: из нее
выпали элементы, наиболее значимые для развития
экономики современного типа, а именно профессии
индустриальной сферы труда как в исполнительном, так и в
управленческом сегментах;
6) разная социокультурная среда (в центре и в регионе)
профессиональной подготовки кадров гуманитариев и
кадров управленцев из числа представителей автохтонных
народов закладывала потенциальный ценностный разлом
этнической интеллигенции по отношению к российской
государственности;
7) специфика сформировавшейся на Северном Кавказе
стратификационной системы проявилась в том, что все мо-
дернизационные институты и процессы приобрели
этнический параметр измерения, а центральным показателем
этнического статуса стали его кратические позиции.
122
РАЗДЕЛ ВТОРОЙ
ТРАНСФОРМАЦИЯ МОДЕРНИСТСКИХ
СОЦИАЛЬНЫХ ИНСТИТУТОВ В ПОСТСОВЕТСКИЙ
ПЕРИОД И СТАТУСНЫЕ ПОЗИЦИИ РУССКОГО
НАСЕЛЕНИЯ
И прах пат, с строгостью судьи и гражданина,
Потомок оскорбит презрительным стихом,
Насмешкой горькою обманутого сына
Над промотавшимся отцом.
М.Ю. Лермонтов
123
Глава 5. Оформление нового субъекта институционального
строительства: переход от солидарности к
межэтнической конкуренции.
5.1. Региональные управленческие элиты как
предпосылка и результат советского модернизацион-
ного проекта
5.2. Автономизация поля политики как фактор
обострения межэтнической конкуренции.
Глава 6. Деконструкция российских социальных
институтов в постсоветский период: судьба русского
наследия.
6.1. Земельный передел
6.2. Эффективность сельскохозяйственного
производства
6.3. Преобразования в индустриальном сегменте
Глава 7. Российская социетальность без русского присутствия
7.1. Воспроизводство российской социетальности
культурами северокавказских народов.
7.2. Билингвизм как потребность и практика
культурной жизни народов региона.
Глава 8. Северокавказский этнонационализм: обращение
российской социетальности против русских.
8.1. Критика советского модернизационного
проекта с позиции отторжения его ментального
основания.
8.2. Критика повседневной культуры современных
«кавказских» русских.
Глава 9. «Русский вопрос» в зеркале общественного
мнения: субъективное измерение статусных позиций
русских.
9.1. Самочувствие русского населения в республиках
Северного Кавказа.
9.2. Интерпретация миграции русских из региона.
« 9.3. Отношение к государственной власти как
субъекту регулирования социальных проблем.
124
Глава 5.
ОФОРМЛЕНИЕ НОВОГО СУБЪЕКТА
ИНСТИТУЦИОНАЛЬНОГО СТРОИТЕЛЬСТВА:
ПЕРЕХОД ОТ СОЛИДАРНОСТИ
К МЕЖЭТНИЧЕСКОЙ КОНКУРЕНЦИИ
Усилия центральных органов Советского государства
по индустриально-урбанизационному преобразованию
облика Северного Кавказа были направлены на
формирование здесь предприятий крупной индустрии, крупных форм
сельского хозяйства, развитие городской инфраструктуры,
достаточно плотной современной коммуникационной
системы. Решение этих задач привело к утверждению в
регионе новых правил организации жизни, которые
соответствовали принципам современного (т. е. «большого») общества.
Само создание этих институтов - предприятий
промышленного производства разных отраслей, транспортных
сетей, инфраструктуры городов, образовательных и
научных учреждений, сельскохозяйственных предприятий
крупных форм, административных органов власти
республиканского и городского уровней - учреждало новый тип
социальных отношений, характерными чертами которых
выступали деперсонификация, профессионализм и достига-
тельность. Аскриптивный характер социальных отношений
не исчез, но был локализован преимущественно в сельских
поселениях. Это объяснялось тем, что города создавались в
регионе преимущественно русским населением как элемент
современной культуры, в отрыве от сельской среды,
представители которой могли бы привнести этот тип отношений
как господствующий в города. В немалой степени этому
способствовал и жесткий партийный контроль,
направленный на предотвращение переноса семейных и клановых
отношений, свойственных народам региона в
производственную и административную структуры городской жизни.
Рассмотрение основных вех создания индустриально-
урбанизационной инфраструктуры, предпринятое в
предшествующих главах, показывает, что творцом этого
процесса выступили центральные органы партийно-государст-
125
венной власти. Они выработали данный масштабный
социальный проект, планомерно выделяли различного рода
ресурсы на его реализацию, а также контролировали
основные параметры его выполнения. Если рассматривать
развитие региона в целом, т. е. как социально-экономической
единицы страны, куда включались не только республики
Северного Кавказа, но и территории, составляющие
сегодня Ростовскую область, Краснодарский и Ставропольский
края, то можно увидеть соразмерность темпов развития
всех этих территорий. Более того, если рассматривать
пропорции развития республик по основным показателям -
рост индустрии, продуктивность сельского хозяйства,
возникновение учреждений науки, образования и культуры -
здесь также отсутствуют ярко выраженные диспропорции;
напротив, поражают темпы развития сфер социальной
жизни. Иными словами, центральные органы государственной
власти инвестировали создание базовых социальных
институтов и контролировали их функционирование. Поэтому
от позиций центральных органов власти непосредственно
зависела и зависит дееспособность этих институтов.
Сильное присутствие центральных органов власти
(инвестиции, контроль, управление) необходимо до тех пор,
пока в регионе не возникнет собственная потребность в
воспроизводстве и поддержании деятельности созданных
социальных институтов, которая определяет мотивацию
аналогичной деятельности уже других субъектов и
инвестирование ими необходимых ресурсов. Рассмотрение
трансформации управленческих органов в регионе
позволяет выявить тенденцию формирования властных структур
регионального уровня, претендующих на роль субъектов
институционального строительства. В этом качестве
выступают властные органы республик, формирование
которых прошло ряд этапов.
5.1. Региональные управленческие элиты как
предпосылка и результат советского
модернизационного проекта
1В дооктябрьский период народы Северного Кавказа
входили сначала в Кавказское наместничество, затем - в Терскую
126
область. После революции в эволюции административного
устройства региона выделяется ряд этапов [12, 63].
Первый этап (1917 - 1924 гг.) связан с образованием
основных территориально-политических единиц, которые с
некоторыми видоизменениями сохранились и в настоящее
время.
Второй этап (1922-1929 гг.) связан с формированием
на основе региона крупного
административно-территориального образования - единого экономического района
Северо-Кавказского края (за исключением Дагестана) с
центром в Ростове-на-Дону.
Третий этап (1929-1941 гг.) был вызван обратным
движением: разделением края на более мелкие единицы,
две из которых (Ростовская область и Краснодарский край)
представляли собой территории с преимущественно
русским населением, а третья объединяла территории,
населенные народами Северного Кавказа (ее
административным центром был сначала Пятигорск, затем -
Орджоникидзе (Владикавказ) и, наконец, с 1937 г. - Ставрополь).
Национальные автономные образования сохранились в
составе более крупных административных единиц.
Четвертый этап (1941-1958 гг.) охватывает период, в
течение которого осуществлялись многочисленные
административные переделы территорий, что было вызвано
депортацией карачаевцев, балкарцев, ингушей и чеченцев.
Пятый этап (1958-1990 гг.) связан с восстановлением
упраздненных автономий.
Продолжая логику исследователей, выделивших эти
этапы, можно сказать, что пятый этап завершается только в
настоящее время, поскольку в 90-е гг. автономные
республики и автономные области преобразуются в
самостоятельные республики, число которых пополняется за счет
раздела Чечено-Ингушетии на две республики. Однако их
границы пока четко не определены, что не позволяет считать
этот этап полностью завершенным.
Даже простой перечень этих исторических вех
показывает огромную роль в процессе административного
обустройства народов региона сначала союзного, затем
российского правительства. Центральные органы государственной
власти стремились осуществить унификацию политическо-
127
го пространства региона. О драматизме этих усилий,
обернувшихся для народов региона трагическими страницами
их истории, рассказывают исследования многих историков
[106-108]. Этот процесс анализируется и в
политологическом дискурсе [109-111].
Центральная государственная власть выстраивала
политическую конфигурацию региона. И, как показывают
выделенные этапы его административного обустройства, сам
процесс государственного строительства носил поисковый,
экспериментальный характер.
Если «спрямить» поиски центральной власти и
выделить стержневое содержание административных
преобразований, то легко заметить колебания между двумя
полюсами: формирования региона как целостной
административной единицы или как системы рядоположенных
административных единиц. Центральная власть
предпринимала, особенно на первых порах, значительные усилия
по формированию Северного Кавказа в качестве единого
политического региона. И эти усилия подчинялись логике
государственного строительства, прослеживаемой в любой
исторический период и в любой точке формирования
государственности, что фиксируется политологами: «Вместо
естественного стремления людей замкнуться в
изолированные локусы власть насаждала центростремительные
тенденции, подчиняя действия чуждых по крови людей
единым коллективным целям» [17, 20].
Важным средством реализации поставленной цели
являлось наращивание в регионе сегмента русского
(русскоязычного) населения, выступающего представителем
базовых институтов организации российского общества.
Сохранение и поддержание этнических границ между
отдельными сегментами населения северокавказских
территорий препятствовали реализации концепции
формирования однородного общества. Поэтому организация
Северного Кавказа как подсистемы России требовала введения в
этносоциальную систему русского сегмента.
Общества, состоящие из сегментов, т. е. «...неких
совокупностей индивидов, представляющих собой
организованные или неорганизованные группы, которые
различаются по языковым (лингвистическим), религиозным, этниче-
128
ским и тому подобным признакам, исповедуют разные
взгляды и имеют разные интересы» [33, 28], известный
современный политолог А. Лейпхарт определил как
многосоставные. Многосоставность представляет собой обращение
культурных различий в причину и повод политической
мобилизации. В границах сегментов происходит перерастание
культурного многообразия в многообразие «взглядов и
интересов», которые проявляются в сфере
социально-политических отношений.
Анализ большого эмпирического материала,
представленного в работе А. Лейпхарта, позволяет утверждать, что
многосоставность является долгосрочной предпосылкой,
способствующей развитию политической нестабильности и
кризисных ситуаций. По мнению Лейпхарта, единственный
способ противостоять этому - постоянно разрушать
некоторые из перегородок между структурирующими и
концентрирующими социальную агрессию каналами сегментов,
вовлекая их в единую деятельность по управлению
собственным обществом. На ее основе и формируется
специфический тип организации политических отношений, которую
он определил как сообщественную демократию.
А. Лейпхарт выделяет ее важнейшие условия: 1)
отсутствие такого сегмента, который представлял бы собой
абсолютное большинство; 2) отсутствие значимого
социально-экономического неравенства между сегментами [33, 28].
При соблюдении этих условий оказывается возможным
организовать стабильное взаимодействие разных в
этнокультурном отношении сегментов, обладающих социумными
характеристиками (сложившейся определенной структурой,
принципами организационного взаимодействия,
внутренней экономической автономией и пр.).
Политика Советского государства, независимо от
осознания и вербализации подобных задач, фактически была
направлена на создание этих условий. Вместе с тем
наличие большого количества этнических общностей,
значительно отличающихся по социокультурным
характеристикам от русской, задавали поиск механизмов,
обеспечивающих достижение задачи интеграции региона. К ним можно
отнести поддержание доминирующей позиции русского
сегмента путем инвестирования средств в развитие индуст-
5. Зак. 520
129
рии и городов, контроль государственного способа
организации жизни средствами кадровой политики, создание
коллективной государственности территориально близких
народов, а также административное манипулирование
территориальным ресурсом.
В настоящее время можно дискутировать об
изначальной осознанности и специальном моделировании в деталях
такой политики в царский и в советский периоды. Однако
она была направлена на решение главной задачи аппарата
государственного управления в любой стране: достижение
триединства политической власти, территории и населения,
проживающего на данной территории и поддерживающего
власть. Этим можно объяснить постоянные
административные переделы территории региона, переориентацию их
подчинения разным административным центрам
регионального уровня и столь же постоянную динамику русского
сегмента населения. Подвижность административных границ и
численности населения свидетельствует о поиске (возможно,
стихийном) необходимого баланса этнических групп в
границах определенного административного управления.
В процессе поиска этого баланса вырабатывался способ
регулирования важнейших функциональных сфер
государственной власти - территориальной организации
государства, устройства системы органов государственного
управления, обеспечения определенного порядка занятия
основных управленческих должностей.
В советский период русский сегмент в этносоциальной
стратификации не представлял собой большинства, но был
соизмерим по численности с титульными этническими
группами в каждой из автономий Северного Кавказа (за
исключением Дагестана). Наличие существенного
социально-экономического неравенства автохтонных этнических
групп и русского сегмента, которое проявлялось в разных
сферах занятости, уровнях профессионального
«образования, типах поселения и инфраструктуре организации жизни
русских и титульных народов, обеспечивало
доминирование русского населения. Ресурсом этого доминирования
выступала центральная власть, реализующая модернизаци-
онный проект хозяйственного освоения региона, для
которого требовался профессиональный потенциал завезеннно-
130
го русского кадрового состава. Можно с уверенностью
говорить о том, что русское население в северокавказских
республиках рассматривалось центром с инструментальной
позиции - как средство реализации выдвинутых целей
внутренней политики.
Вместе с тем, сохранение этничности как принципа
организации автохтонных народов и специальная политика
коренизации управленческих кадров в республиках
являлись условиями, которые постоянно воспроизводили
тенденцию к децентрализации на региональном уровне и
обособлению административных районов по этническому
критерию. Ее источником выступали региональные
управленческие элиты, где доминировали представители титульных
этносов. Такая практика показывает активную роль в
политических процессах не только союзного центра, но и
другого их субъекта в регионе - политико-управленческих элит
республиканского уровня.
Они, бесспорно, представляют региональный уровень
центральной государственной власти и в этом смысле
должны рассматриваться как ее составной элемент. Вместе
с тем они формировали (в различной степени в разные
периоды советской истории) и лоббировали те или иные
локальные интересы и в этом смысле выступали
относительно самостоятельными субъектами политической практики.
Скудность ресурсов региона, доступных для властных
этнических элит [112], определяла активную борьбу за их
освоение. Установление баланса интересов этих субъектов
потребовало поиска системы сдержек и противовесов,
достаточно эффективных в конкретных исторических условиях
для того, чтобы заставить стороны достигать компромиссов
мирным путем, если, конечно, сложность и запутанность
ситуации вообще не отпугнут их от выдвижения
претензий друг к другу. В этом ключе необходимо рассматривать
использование административного ресурса союзным
(российским) центром. Речь идет о перекраивании
административных границ между северокавказскими национально-
территориальными образованиями и создании
коллективной государственности территориально близких народов.
Оба этих направления обладали стабилизирующим
потенциалом.
5*
131
Административно-территориальный аспект советской
политики на Северном Кавказе оказался достаточно
эффективным. Территориальные, земельные претензии - обычное
дело для любого аграрного общества, в том числе и для
Кавказа. Перевод большевиками этой архаичной и в то же,
время вечно современной проблемы на государственный
уровень привел к ее восприятию как политической и
решаемой соответствующими методами. Именно так эта
ситуация оценивается учеными в регионе: «Сами по себе
принципы большевистской партии по решению земельной
проблемы были, по-видимому, благородными. Они
предусматривали уравнительное распределение земли между
трудящимися независимо от национальности. В Терской
области не все народы имели достаточно земли в пределах
своих национальных границ. В таких случаях Декретом о
земле предусматривалось переселение избытка населения
из определенной местности. Но в области, в том числе и в
Кабарде, свободных земель не было. Такая политика вела к
усилению территориальных претензий к Кабарде» [97, 11],
«земельный вопрос превращался преимущественно в
территориальный» [97, 10].
В этой ситуации возникает идея коллективной
(многосубъектной) государственности, а принцип этнической
стратификации выступает при этом в качестве механизма
регуляции межэтнических отношений на Северном
Кавказе. Так, закрепление административными границами
ландшафтного раздробления этноса на неравные части, одна из
которых в одной республике является доминирующей, а в
соседней находится «на вторых ролях», расширяет поле
торга как между самими северокавказскими субъектами
Федерации, имеющими на своих территориях «этнических
заложников», так и между республиками и Москвой, всегда
обладающей немалыми возможностями и поводами
вступиться за «обиженных» и тем самым понизить степень
автономии региональных политических элит.
Использование всех указанных механизмов привело к
определенной стабилизации в сфере государственного
строительства, которая наблюдалась с 1958 г., о чем
свидетельствует два главных показателя из вышеуказанных трех:
найденные формы государственного устройства (республи-
132
канская организация власти) и сложившиеся в основном
административные границы территорий республик и
областей. Однако стабилизации состава населения в республиках
(третий показатель) не произошло.
Рассматривая процесс административных
преобразований в рамках институционального подхода, можно сделать
вывод о том, что именно
административно-территориальные преобразования 1957 г. (когда были восстановлены
автономные республики депортированных народов и им в
подчинение были переданы старорусские равнинные
районы, которые стали отчасти заселяться представителями
возвращающихся из мест спецпереселений народов) стали
основой стабилизации положения для большинства
автохтонных народов региона, не считая ингушей, чеченцев-
ауховцев и ногайцев. Однако именно это решение не
устроило старожильческое русское население. Одновременно
происходило постепенное достижение соответствия
этнических и территориальных границ для автохтонных
народов. Эти позиции, видимо, обусловили выезд русского
населения. Как уже было показано выше, этот выезд русских
из села погашался завозом промышленных рабочих,
большей частью русских, из центральных регионов России, что
делало невидимым процесс исхода из региона
старожильческого русского населения.
Достаточно жесткий контроль центра республиканских
партийно-государственных органов, оценка эффективности
их функционирования по выполнению плановых показателей
развития индустрии, подчиненность большинства
индустриальных предприятий прямым союзным (центральным)
ведомствам и укомплектованность их русскими
производственными кадрами блокировали влияние этнического фактора на
механизм ротации кадров на региональном уровне. Русское
городское население в республиках, занятое на
предприятиях, подчиненных централизованным ведомствам
(предприятия индустрии, здравоохранения или образования),
обладало социальным капиталом, формирующимся
одновременно из двух источников: на местном уровне
управленческий и инженерно-технический состав предприятий
был связан с партийно-государственной номенклатурой, а
через систему ведомственного подчинения - с централь-
133
ными ведомствами в Москве. При этом под социальным
капиталом понимается не некоторая индивидуальная
характеристика, а «...отношения между людьми, в которые
включен данный индивид, ...по которым курсируют
ресурсы или информация об этих ресурсах» [113, 97].
Социальный капитал понимается как социальная сеть. Сельское
русское население потому стало выезжать из региона, что
было обнаружено отсечение селян от источников
социального капитала вследствие переориентации российского
центра на индустрию, подмены земельного вопроса
территориальным и его использования как административного
ресурса для торга с этническими элитами. Индустриальная
парадигма жизнедеятельности привела к созданию на
Северном Кавказе русского промышленного сектора, но город
с его промышленным потенциалом оказался не
укорененным в северокавказском культурном пространстве.
«Обвал» русского города в регионе стал реальным с
начала 90-х гг. Предпринятая в центре реформа политической
и экономической систем привела к ослаблению властной
вертикали и разрушению единого народно-хозяйственного
комплекса. На региональном уровне эти реформы вызвали
кризис индустриального сектора экономики (в первую
очередь предприятий военно-промышленного комплекса) и
передачу на места важнейшего административного
ресурса - формирование кадрового потенциала для всех
номенклатурных должностей.
Контроль кадрового состава органов государственной
власти на местах - тот механизм территориальной
организации власти, который был унаследован Советской властью
от Российской империи. Акцентируя проявление
имперской природы государственности, проявившейся в СССР,
С. Каспэ отметил следующие черты ее организации:
«кооптацию представителей локальных элит в состав
общеимперской элиты и удержание их таким образом под
контролем; монополизацию имперской элитой доступа к
символическому капиталу, распоряжение им в духе имперских
«плавающих ресурсов», то есть делегирование и отзыв
символического капитала как основной модус
властвования; использование локальных элит в качестве посредников
между элитой центральной и местными этнополитически-
134
ми сообществами...» [7, 186]. Этот отлаженный механизм
был в краткие сроки существенно деформирован
знаменитой фразой Б.Н. Ельцина: «Берите суверенитета столько,
сколько хотите...».
Властные элиты национальных республик остались
наедине с проблемами, вызванными системными реформами центра.
Одна из первостепенных в этом ряду - поиск стратегии
взаимодействия с возникшим новым политическим актором.
5.2. Автономизация поля политики как фактор
обострения межэтнической конкуренции.
Кризис индустриального сектора экономики,
реформирование политической системы, сформировавшийся
достаточно широкий слой этнической гуманитарной
интеллигенции - все эти условия выступили предпосылками
стремительного возникновения нового субъекта политических
отношений - неформальных общественно-политических
движений, организованных но этническому принципу.
Динамика их развития достаточно хорошо описана в научных
исследованиях последних лет [106, 114-117]. Эти движения
выступили с идеей отстаивания интересов не республик по
отношению к центру, а этносов. Их возглавляли, как
правило, представители этнической интеллигенции, хорошо
знакомые с ценностями самобытной культуры народов и
использующие политические средства для их отстаивания.
Все этнические движения прошли примерно
одинаковый путь своего социально-политического становления от
обществ, делающих акцент на возрождении культуры и
традиций народа, до политических движений,
выдвигающих в качестве цели изменение его политического статуса.
Образовавшиеся национально-политические движения и
партии активно заявляли цель формирования этногосудар-
ственности как необходимого механизма самосохранения
этноса и воспроизводства его культуры.
В первой половине 90-х гг. рисунок политического
процесса в республиках значительно разнился в
зависимости от уровня полиэтничности. Для республик, официально
заявленных как двухсубъектные (КБР, КЧР, ЧИР), было
характерно стремление национальных движений отстра-
135
нить от власти сложившееся номенклатурное руководство
и конституировать государственность на новой моноэтнич-
ной основе, декларируя при этом защиту гражданских прав
всего населения независимо от этнической
принадлежности. Полностью реализовался данный план в ЧИР, что
привело к расколу республики на две - Чечню и Ингушетию, -
затяжному кризису в Чечне, формированию депрессивного
состояния Ингушетии. К реализации такого сценария
вплотную подошел и Конгресс кабардинского народа в
КБР. В менее драматичной форме этот сценарий
прослеживался также и в КЧР.
В республиках, которые юридически (в названии)
обозначены как моноэтничные, - Северной Осетии и Адыгее -
политический процесс характеризовался иным сценарием.
Его стержень - контакт национальных движений с
официальной властью и постепенная этнизация самой власти (ко-
ренизация ее кадрового состава, перехват официальной
политической элитой национальных лозунгов и пр.).
В полиэтничной Республике Дагестан в связи с
разногласиями между многочисленными национальными
движениями органам республиканской власти удалось, опираясь
на более многочисленные горские народы, традиционно
доминирующие в дагестанской политической системе,
наладить диалог с оппозиционными силами и удержать
стабильность политической ситуации.
К 1994 г. во всех республиках Северного Кавказа
наблюдается заметный спад активности национальных
движений, что проявилось, в частности, в падении их влияния
на общественное сознание населения, низком рейтинге
лидеров этих движений при выборах в законодательные
органы власти. Исполнительная власть республик при
финансовой поддержке центра выбрала тактику опоры на
национальные движения численно доминирующих титульных
этносов, из которых и рекрутировались в предшествующие
годы ее функционеры. На этой основе осуществлялась
дальнейшая стабилизация ситуации: переговоры с
лидерами национальных движений недоминирующих этносов,
учет их интересов при разработке правовых документов,
затрагивающих интересы народов: законов "О языке", "Об
образовании", проектов конституций и т.д.
136
Возникновение в качестве политического актора
общественно-политических национальных движений и их
прямое или косвенное использование официальными
республиканскими политическими элитами объективно усиливали
роль последних по отношению к центру, что привело к
дисбалансу политических сил центра и республик и
увеличению нестабильности государственной власти на местах.
С 1996 г. наблюдается тенденция постепенного
укрепления политических позиций республиканской власти. Ее
важнейшими показателями являются утверждение
законодательными органами конституций республик, повторные
переизбрания глав исполнительной власти.
Делегирование властных полномочий от центра к
регионам, в первую очередь передача на места функции контроля и
ротации кадров на основных управленческих должностях,
вызвали острую межэтническую конкуренцию в республиках.
Она объяснялась экономическими (редистрибутивными)
возможностями, которые открывались на властных позициях.
Здесь следует обратить специальное внимание на то, что в
любой полиэтничной республике или автономии и в
советский период органы власти формировались на основе
квотного представительства всех народов. Однако конкурентные
межэтнические отношения не проявлялись в такой открытой
форме и в таком масштабе. Центральная власть создавала
условия и контролировала поддержание взаимодействий
сотруднического типа, выдвигая масштабные цели
социально-экономической деятельности и финансируя их
реализацию. Кроме того, сотруднические отношения
базировались также на естественно сложившейся этнокультурной
системе разделения труда.
В постперестроечный период в России, напротив, в
регионы были переданы полномочия в сфере социально-
экономических инициатив. Однако повсеместно в стране
созидательные цели управленческой деятельности
оказались подчиненными редистрибутивным установкам элит,
что и вызвало острейшую конкуренцию. Для
конкурентного типа взаимодействия характерны совершенно другие
черты, чем для сотрудничества. Основу конкуренции
составляет стремление опередить и подчинить другую
сторону; при этом у субъектов взаимодействия не только отсут-
1/2 5. Зак. 520
137
ствуют совместные цели, но, напротив, соперничающие
стороны выдвигают аналогичные цели и борются за право
их монопольного достижения.
Специфика перехода к рынку в республиках Северного
Кавказа выражена в узости и экономической
неэффективности производящего сегмента: обвал промышленного
производства обнажил нерентабельность сельского
хозяйства, а также всех тех видов экономической деятельности,
которые остались в городе. Отсюда - главный ресурс, по
поводу которого развернулась борьба, это - власть.
Обладание ею позволяет перераспределять сохранившиеся
ресурсы в республике и использовать каналы получения
ресурсов, находящихся за ее пределами.
Свертывание в настоящее время промышленного
производства в городе и активный переезд в город сельского
титульного населения породили напряженные
конкурентные отношения в городском секторе экономической
деятельности. За исключением промышленности, это,
преимущественно, - управление, система правоохранительных
органов, торговля, медицина и образование. Реальная
монополизация политическими лидерами титульного этноса
доминирующих позиций в сфере управления решает исход
конкурентной оппозиции во всех остальных сферах.
Однако конкурирующими сторонами выступили не
кавказцы и русские: русские управленцы негласно «сдали» свои
позиции, исходя из переориентации стратегии российского
центра, и выехали за пределы республик. Конкуренция
развернулась на республиканском уровне между элитами
различных этносов и на внутриэническом уровне между
старой номенклатурной и новой не
институционализированной элитной группой. Именно эти конфликты вылились
затем с помощью технологии этномобилизации в
межэтнические противостояния карачаевцев и черкесов,
кабардинцев и балкарцев, даргинцев и аварцев, аварцев и кумыков, в
латентной форме - между чеченцами и ингушами.
Межэтническая конкуренция развернулась, прежде всего,
в сферах политики и контроля территориального ресурса. Это
не( удивительно, поскольку за десятилетия советской власти
сложилась этакратическая социально-политическая система.
Ее главными характеристиками выступали: обособление соб-
138
ственности как функции власти, преобладание
государственной собственности, государственно-монополитический
способ производства, доминирование централизованного
распределения и пр. [118, 19]. В этой системе главной
задачей этнократических элит стало перераспределение власти.
Изменение российским центром механизма занятия
основных управленческих позиций ( переход от кооптации и
назначения к выборности) обнажило статусную
неравновесность этнических общностей в республиках.
Сосредоточенность основного массива автохтонного населения в
селах и аграрная структура занятости задали и главные
параметры статусных различий: масштабы и экономическая
оценка занимаемых территорий, степень внутриэтнической
консолидации. Наряду с ними, важное значение приобрел
также социальный капитал этноса. В данном случае речь
идет о сложившейся в советский период традиции подбора
центральной властью на доминирующие управленческие
позиции в республиках кандидатов из численно
преобладающих народов. В то же время представители
депортированных народов не занимали значительных позиций в
органах власти и поэтому не были включены в номенклатурные
«сети». Например, депортация карачаевцев в 1944 г. на ряд
десятилетий после возвращения из мест спецпереселений
заблокировала возможность для этого народа обрести
позицию политического доминирования в республике (при
его демографическом превалировании). То же касается
балкарцев, ингушей, чеченцев.
Поэтому в начале 90-х гг., к моменту реорганизации
политического пространства Северного Кавказа, различные
народы, обладая, казалось бы, равными «стартовыми»
позициями, отличались различным объемом политического
капитала, который составляют связи в слое политической
элиты страны, объем властных полномочий, собственности,
опыт управленческих решений и др.
Вместе с тем роль аскриптивных характеристик этног-
рупп (численное доминирование, титульность,
укорененность на территории) оказалась столь важной для
структурирования социального пространства Северного Кавказа,
что даже при разном «стартовом» объеме политического
капитала именно они выступают основой для политическо-
1/2 5*
139
го доминирования этносов. Эта доминанта проявилась и в
условиях демократизации политической системы,
принципы которой, казалось бы, полностью отрицают роль аск-
риптивных характеристик. Демократическая политическая
система (а именно ее формированием занята политическая
элита как России в целом, так и отдельных ее регионов)
основывается на равенстве гражданских прав личности, что
и декларировано на уровне Конституции РФ и конституций
отдельных республик. Но при неформальной
подчиненности личности этногруппе, что свойственно культурам всех
автохтонных народов региона, снятие административного
контроля со стороны центра за способом организации
властных отношений привело не к гражданской свободе
личности, а к легализации доминирующего «права» этногруп-
пы по отношению к личности, к утверждению первичности
этнической солидарности по отношению к правам
личности. Ощущение действия этого механизма на личностном
плане подробно выписал А. Цуциев, подчеркнув, что для
кавказца «...этничность не является частным делом, она
связана с комплексом солидарности, коллективной
ответственности. Ослабление этничности сопряжено с чувством
стыда и предательства» [100, 55].
Объективирование тенденции усиления этнической
солидарности наблюдается в реально развернувшейся борьбе
за присвоение физического пространства, где
сконцентрированы наиболее дефицитные экономические,
политические и социальные позиции, блага и услуги,
обеспечивающие политическое доминирование в новых условиях.
Этот общий рисунок динамики и особенностей
политического процесса 90-х гг. в регионе объясняет
отстраненность русской части населения от участия в политической
борьбе. Правда, в ней на первых порах (в первой половине
90-х гг.) попыталось активно участвовать казачество, но
эти попытки были не особенно успешными.
Казачество выступило как аналог национальных
движений титульных этносов, например, в Карачаево-Черкесии -
карачаевцев и черкесов. Это значит, что лидеры казачества
та1кже требовали либо суверенизации территорий своего
расселения (провозглашение Урупской и Зеленчукской
казачьих республик), либо их вхождения в субъект Федера-
140
ции с преимущественно русским населением
(Ставропольский или Краснодарский края). Но следует напомнить, что
в русской этнической картине мира, как и во всей системе
жизнедеятельности, организующим центром выступает
государство. Русское городское и сельское население в
качестве такого организующего центра рассматривало уже
наличную властную вертикаль. Эту позицию разделяло и
казачество в традиционных местах своего расселения, хотя
его лидеры апеллировали к сохранившимся, но заметно
подзабытым, нормам самоорганизации. Поэтому идея
суверенизации не имела большой популярности. Следует
напомнить также, что казачество в советский период не
выступало в регионе социальной базой для пополнения рядов
партийно-государственной номенклатуры, не было
представлено во властных структурах как субэтническая группа.
При этом оно не обладало ни финансовым, ни социальным
капиталом, а его территориальный статус был сильно
ущемлен центральной властью. Иными словами, сама
политика центра задолго до 90-х гг. блокировала казачество
как возможную социальную и политическую силу на
северокавказской окраине страны.
Использование демократических принципов выборов
перевело механизм ротации кадров под контроль
этнических сообществ. В этой ситуации даже те представители
государственного управления республик, которые прошли
партийно-советскую школу формирования номенклатуры и
в своей деятельности до 90-х гг. проводили универсально-
государственные интересы, вынуждены были приобрести
характерные черты этнических лидеров. Однако
практически во всех республиках этническая стратификация,
определяющая механизм функционирования республиканской
власти, не приобрела формально-юридического выражения.
Такое юридическое оформление она приобрела только в
Дагестане. Поэтому степень эффективности «новых правил
игры» в политическом поле наглядно проявляется на
примере этой республики.
Конституция Дагестана, которая была принята в июне
1994 г., закрепляет на юридическом уровне иерархичность
этнической структуры населения. Структура
законодательной власти (Конституционное Собрание, которым избира-
141
ются исполнительные органы государственной власти -
Государственный Совет и его Председатель) выражает
принцип пропорционального представительства основных
(государственно-образующих) национальностей
республики. Госсовет формируется на основе квотного принципа:
каждая из основных национальностей представлена в нем
одним представителем. Председатель Правительства,
Председатель Госсовета и Председатель Народного Собрания не
могут быть представителями одной национальности. Закон
«О выборах в Народное Собрание РД» оговаривает
обеспечение в парламенте не только представительства всех
национальностей, но и соответствующих пропорций их
численности.
Реализуется эта установка посредством специально
разработанного механизма. Парламент предусматривает
избрание 121 депутата. Для того чтобы они были избраны в
соответствии с пропорциональным принципом, были
введены национальные избирательные округа: из 121
одномандатного избирательного округа 65 округов со
смешанным этническим составом были идентифицированы по
этническому признаку, т. е. закон предусматривает избрание
здесь депутатов только одной определенной
национальности. Остальные 56 избирательных округов, расположенные
в горных районах, обладают однородным в этническом
смысле населением, и поэтому таких специальных
ограничений при избрании кандидата здесь не требуется. Иными
словами, в Основном Законе республики подробно
оговорен принцип этнической сегментированности
дагестанского общества. Думается, что именно актуальность
этнического фактора в общественном сознании Дагестана
обусловливает отрицательную реакцию на идею введения
поста президента в республике. По этому вопросу в
Дагестане неоднократно проводились референдумы.
Республиканские средства массовой информации предоставляют
массу материала, свидетельствующего о том, что введение
поста президента в республике выгодно численно
доминирующим этносам. Референдум 1993 г. выявил эти
настроения: институт президентства был поддержан в 12 горных
районах, населенных преимущественно аварцами и
даргинцами, городское население и население 29 сельских рай-
142
онов отнеслось к нему отрицательно [119, т. 2, 15].
Стабилизация этнической иерархии в политической жизни
Дагестана проявилась в итоговом признании необходимости
введения поста Президента, что и было зафиксировано в
поправке к Конституции Дагестана в 2003 г.
Разработка системы представительства народов на
уровне законодательных и исполнительных органов власти,
как показывает анализ политических событий в республике
и столкновений интересов политических сил, не решает
проблемы ущемления интересов этнических групп.
Юридически признавая и закрепляя этническую сегментацию
дагестанского общества, Конституция республики тем не
менее не рассматривает коллективное право этноса. Она
исходит из предпосылки, согласно которой наличие
депутата от этнической группы автоматически означает
эффективность его действий по защите интересов этой группы.
Такая половинчатость объясняется декларированием
установки на создание демократического правового
государства, которое не предусматривает коллективных прав, а
защищает только права личности.
Вместе с тем вхождение во властные структуры не
обеспечивает депутату или функционеру доступа к
реальным рычагам власти. Так, на III съезде полномочных
представителей лезгинского народа (28 сентября 1991 г., с. Ка-
сумкент ДССР) в докладе «Текущий момент и
политическое и социально-экономическое положение лезгинского
народа» был дан анализ властных позиций его
представителей. «Считается, что в Дагестане всего 111 должностей
руководителей министерств, ведомств, управлений,
объединений и других учреждений и организаций. Лезгины, по
официальным данным, занимают в качестве первых лиц 11
из них. В то время как аварцы занимают 23 должности,
даргинцы - 17, кумыки - 21, лакцы - 12 и т.д.» Такая же
«дискриминация отмечается и в кадровом составе
руководства по отраслям» [120, 510]. Эту же тенденцию отмечают
и лидеры других национальных движений [121].
Формирование органов власти с учетом этнической
принадлежности должностных лиц и функционирование
такой власти до настоящего времени не разрешили ни
одной острой проблемы межэтнических отношений, напро-
143
тив, обострили их. Межэтническая напряженность
возникает по поводу проблем государственных инвестиций,
распоряжения земельным фондом, распределения рабочих мест,
претензий этноэлитных групп на долю во властных
полномочиях. Основное большинство этих вопросов решается в
пользу представителей титульных численно
доминирующих народов.
Иными словами, даже пропорциональное
представительство народов как субъектов властных отношений в
законодательных органах власти не решает проблемы
защиты их интересов. Ссылка на малочисленность
депутатов от того или иного народа для лоббирования его
интересов на законодательном уровне важна, но трудность не
только в этом. Лидеры многих национальных
общественно-политических движений отмечали проблему подбора
кадров из малочисленных народов во властные органы,
указывая тем самым на теневой механизм рекрутирования
политической элиты. Этническая принадлежность здесь -
внешний маркер, который мало что объясняет.
Например, известный в Дагестане лезгинский политик
Г. Абдурагимов отмечал старую советскую традицию: «В
высшие органы власти отбирали «рядовых» в строгом
соответствии с предназначенной им ролью - самых
послушных, всегда готовых проголосовать «как надо»... среди
наших (имеется в виду депутатов от лезгин -Авт.)
избранников интеллектуальных бойцов не оказалось» [122]. Часто
она воспроизводится и в настоящее время. Даже при
попадании «во власть» избраннику не гарантирован доступ к
реальной власти. Это явление объясняется закрепленной
еще в советское время традицией формирования
социальных сообществ с фиксированным составом участников из
числа родственников и близких друзей, куда не
допускаются чужаки. Как отмечает С. Бюссе: «Советские модели
неравенства также повлияли на сетевую структуру. Многие
люди получили доступ к власти через родственников и
друзей, с учетом их места в должностной иерархии, а также
района их проживания в контексте географической
иерархии регионов. Советское наследство определило не только
композицию сетевых контактов, но и то, как эти связи
мобилизуются для решения тех или иных проблем» [113, 98].
144
Дагестанские социологи и политологи обращают
внимание на то, что этническая характеристика при
формировании политической элиты - только внешняя форма, в
которую облекаются объединения, выстроенные по другому
основанию: экономическим интересам, бизнесу. Доступ в
эти объединения оказывается крайне затрудненным и
обеспечивается кровно-родственными связями, на которых
выстраиваются деловые отношения: «...экономические связи
строятся по линии структуры родоплеменного общества, а
не чисто этнической линии» [123, 33]. И этот феномен не
является специфичным для Северного Кавказа. Напротив,
он зафиксирован в трудах британских антропологов еще
при изучении становления независимости в ряде молодых
африканских стран [124].
Это не значит, что в кланово-племенную группировку
входят представители только одной этногруппы, но им
принадлежат в ней доминирующие роли и они определяют
«правила игры», т. е. способы решения задач.
Организованность бизнеса по этому, отнюдь не гражданскому,
принципу позволяет эффективно не только реализовать
экономические устремления, но и оказывать значимое
«влияние на официальных лиц посредством неформальных
связей» [125, 30].
Такой тип связи очень существен, поскольку он придает
этим кланово-родственным объединениям все структурные
атрибуты западноевропейских политических партий:
• необходимый для мобилизации социальных сил
корпоративный интерес;
• организационную структуру для проведения
различных действий;
• социальную поддержку двух уровней: финансовую со
стороны имущественной элиты (того же рода) и
социальную со стороны определенных (этнических) сегментов
населения [125,34].
«Мнение, что властная элита консолидируется между
собой по национальному признаку, в общественном
сознании республики является аксиомой, но эти представления
не соответствуют действительности» [125, 34]. Этот вывод
делается Э. Кисриевым на основании анализа результатов
145
избирательных компаний в Дагестане в середине 90-х гг. С
ним солидарны и другие ученые: «...основной центр
лояльности «своих к своим», влияющий на социальную и на
материальную взаимную поддержку и вообще на
формирование групповых интересов, лежит в рамках не этнических
групп, обществ, джамаатов и даже не в рамках отдельных
районов, а в рамках кланов» [125, 33], т.е. их социальная
база еще уже.
Межклановые противоречия проявляются в системе
отношений политической элиты, которые вызывают
потребность в мобилизации этногруппы на поддержку того или
иного лидера или функционера. При этом собственно
межклановые разногласия остаются в тени и не попадают в
поле общественного внимания. В видимом же спектре эти
противоречия проявляются как межэтнические. Кланы
осуществляют «раздел» территории республики на сферы
влияния («подконтрольные зоны»). Но поскольку
представители численно доминирующих этносов в советской
системе традиционно выступали опорой центральной власти и
контролировали основные рычаги исполнительной власти
на местах, постольку сегодняшние кланы, доминирующие в
республиках, формировались из их среды (хотя и не
являются «чисто» этническими).
Сегодня для Северо-Кавказского региона так же, как и
для России в целом, оказывается верной
постмодернистская ситуация, когда становятся очевидными обособление и
авпюномизация поля политики от экономических и
социальных интересов подконтрольного власти населения:
власть борется только за свои интересы, т. е. интересы тех,
кто устроился во власти; властные рычаги используются в
частных целях.
Нужно уточнить, что обособление политического поля
совсем не означает отказа политиков от роли
представителей интересов тех или иных групп или нации в целом,
апелляции к высшим идеологическим ценностям и
смыслам. Напротив, ценностная риторика очень популярна
среди политиков. Однако, как замечает отечественный
политолог А.С. Панарин, она «...отныне предназначена
исключительно для внешнего пользования -для публики. Внутри
146
класса профессионалов, на «кухне», где делится власть, она
во внимание не принимается. ...Внутри собственно
политического поля сталкиваются не ценности и даже не
интересы: там сталкиваются силы, и «реальная политика»
выступает как результат столкновения сил, участвующих в
производстве власти. Все остальные соображения, от
«высших ценностей» до «высших интересов», выступают
лишь в контексте производства власти - как средства ее
достижения» [126, 106].
Апелляция политика к этносу, как будто бы
представляемому им, имеет большую функциональную нагрузку:
статусные позиции этноса и мера популярности данного
лидера в его среде выступают той «силой», которую
вынуждены принимать во внимание противники или
потенциальные партнеры этого политика по политической игре.
Иначе говоря, этничность, выступая механизмом
политической мобилизации, является властным ресурсом политиков
на Северном Кавказе.
Рассмотренная трансформация государственной власти
в республиках свидетельствует о наполнении
организационной формы этого института чужеродным ему
содержанием. Если разделять позицию, согласно которой государство
как социальный институт жестко и неуклонно вытесняет
кровно-родственные отношения из управления, деперсони-
фицирует управленческие роли, то следует заметить, что
под влиянием демократических преобразований 90-х годов
в сфере государственного управления республик
произошел обратный процесс - реанимация принципов
кровнородственных отношений в системе управления.
В частности, в российской прессе отмечается, что
«Дагестаном безраздельно правят 33 семьи, делящие по своему
усмотрению и прибыльные места, и доходные посты, чему
способствует нынешний механизм формирования властных
структур» [127]. Несколько иначе об этом говорят
дагестанские ученые: «В Дагестане сейчас 200 фамилий
концентрируют в своих руках огромные средства и
определяют систему внутриполитических отношений. Это
составляет приблизительно 1000 нуклеарных семей с охватом 6500
человек, что составляет 0,3% населения республики... Ос-
147
новная масса населения республики (около 70%) живет в
бедности» [125, 32].
Процесс изменения статусных позиций этнических
групп наглядно просматривается в индексе их
представленности в органах власти и в престижных сферах
занятости. Так, в РСО-А на 1 ноября 2000 г. в парламенте индекс
представленности осетин составлял 1,53, русских - 0,57; в
правительстве республики - осетины - 1,39, русские - 0,73.
Директорский корпус крупных предприятий: осетины -
1,51, русские - 0,28. Директора спиртовых заводов, директо-
ры банков, ректоры вузов: осетины 1,63, русские-0 [128, 3].
Та же ситуация наблюдается во всех республиках
Северного Кавказа независимо от численности русского
населения в них. Убедительно тенденция к этнизации власти
просматривается в Адыгее, где 2/3 населения составляют
русские, но даже при этом происходит переориентация
власти на титульный этнос. Еще в 1985 г. партийный контроль
показал, что ослабление кадровой политики центральной
властью привело к тому, что первый секретарь
Адыгейского обкома КПСС Хут М. С. сосредоточил в своем
окружении до 80% представителей адыгейской национальности.
Не изменилось положение и в настоящее время. Так,
адыгейцами по национальности заняты следующие посты:
Президент республики, премьер-министр республики, 22 из 33
председателей комитетов и управлений, председатель
Конституционной палаты, председатель Высшего
Арбитражного суда, председатель Верховного суда, 8 из 14 министров
республики. Анализ кадровой политики в республиканских
органах силовых и контролирующих структур не является
исключением в подтверждении факта о закреплении
ведущих позиций в данных структурах за представителями
титульного народа. В частности, начальник таможни
Республики Адыгея адыгеец и 3 из 4 его замов - адыгейцы, «...во
главе МВД республики поставлен В. С. Михненко, который
уже был министром, работу во многом развалил, но имея
пять заместителей - адыгов из шести, получал взятки; был
подконтролен и властям и криминалу» [129]. При этом
непотизм и правовой нигилизм являются повседневным
явлением от высших до низших уровней власти республики.
Президент Республики Адыгея А. Джаримов, возглав-
148
лявший исполнительную власть до 2002 г. проводил
политику, прямо направленную на усиление центробежных сил
и ратовал за ограничение влияния федеральных структур
власти. Указами от 8 октября 1997 года и 4 июня 1999 года
Президент закрепляет за собой право назначать и снимать с
должности на посты, находящиеся введении федерального
центра вплоть до начальника УФСБ РФ по Республики
Адыгея [130]. Еще более дерзким по отношению к федеральному
центру был указ Президента РА от 25 декабря 1998 г. № 153
«О приостановлении действия на территории Республики
Адыгея приказа Министра финансов Российской Федерации
от 19 августа 1998 года № 154 «О территориальных
контрольно-ревизионных органах Министерства финансов
Российской Федерации». Наложение вето на деятельность КРУ
давало бы возможность бесконтрольного использования
выделяемых федеральным центром средств по личному
усмотрению Президента. Данный Указ издан в противоречии ряда
статей Конституции Российской Федерации и прямых
постановлений Правительства РФ. Отмененный Указам
Президента РФ от 17 мая 1999 г., данный указ продолжал
действовать на территории республики до января 2000 года.
Известна «конституционная борьба», которая в
большей или в меньшей степени ведется во многих
республиках, но в Адыгее она особенно наглядна. Можно указать
лишь на два наиболее ярких конституционных средств,
которые направлены на резкое снижение возможностей
русского большинства в организации правового пространства
республики и ее исполнительных органов. Это - Закон «О
выборах Президента Республики Адыгея», согласно
которому Президентом «может быть избран лишь кандидат,
свободно владеющий государственными языками -
русским и адыгейским» [131]. В настоящее время этот закон
после долгой политической борьбы на республиканском
уровне удалось аннулировать.
Другим печально известным актом противостояния
республиканского и федерального законодательства
является избрание депутатов Государственного Совета - Хасэ 4
марта 2001 г. В целях создания «паритета»
представительства адыгского и славянского населения (впоследствии
149
данное положение о паритете было признано решением
Верховного суда РА от 20 февраля 2001 г. противоречащим
федеральному законодательству и не подлежащим
применению как нарушающее равные права граждан Российской
Федерации [132]), Президент и его окружение провели
противоречащую законодательству разбивку округов. В
результате, к примеру, население г. Майкопа (135 тыс.) и
г. Адыгейска (12 тыс.) было представлено равным
количеством депутатов (по 3 человека). Вследствие жалобы на
действия властей, поданной прокурором Республики и гр-
ном Н.М. Бурхайло, их требования были удовлетворены
Верховным судом РФ 15 февраля 2001 г. [132]. В день
выборов в СМИ Российской Федерации сообщалось о том,
что в республике происходят незаконные выборы в
Государственный совет, но тем не менее их результаты не были
аннулированы и на их основе сформирован ныне
действующий Государственный Совет.
Борьба этнических элит за власть, которая
прикрывается интересами автохтонного народа, в реальности имеет
прозаическую экономическую мотивацию -
перераспределение собственности и блокирование участия в этом
процессе широких масс. Подогреваемые межэтнические
противоречия позволяют использовать этномобилизациоыные
технологии для проведения в законодательные органы
власти представителей этноэлиты и создать условиях для этни-
зации исполнительных органов власти. Законодательный
орган принимает законы, противоречащие Конституции
России и позволяющие значительно сузить социальный
сегмент, участвующий в перераспределении собственности.
Сошлемся на авторитетное мнение контрольной комиссией
Южного Федерального Округа по проверке деятельности
исполнительной власти Республики Адыгея за 1998-2001
год. Она зафиксировала, что вследствие противоречий
законодательной базы РА Конституции РФ «все операции и
сделки, проводимые с собственностью республики
неподконтрольны представительному органу власти.
Приватизация^ продажа движимого и недвижимого имущества,
пакетов акций акционерных обществ осуществляется без
принятия программы приватизации. Целесообразность фи-
150
нансовых вложений бюджетных средств в уставные
капиталы акционерных обществ, создания или ликвидации
государственных предприятий, других функций, связанных с
управлением собственностью определяются
постановлениями Кабинета Министров республики. Между тем
затраты бюджета на эти цели составляют значительную часть
бюджета республики» [133, 14].
Изменившиеся принципы рекрутирования
политической элиты и устройства системы органов
государственного управления не оставили места для активного участия
русских депутатов, за которыми не стояли
консолидированные этнотерриториальные сообщества.
Государственный способ организации жизни русского
населения в республиках Северного Кавказа был подорван
демократической реформой, повсеместно направленной на
расшатывание и ослабление государственной власти и
вызвавшей кризис индустриального сектора экономики.
Источники социального капитала русского городского
населения в республиках были перекрыты. Реакцией на эти
изменившиеся условия, которые выталкивали русскую часть
населения в этносоциальной стратификации на нижние и не
престижные ее ступени, стал массовый выезд русских.
Рассмотренные позиции позволяют сделать общий
вывод о том, что в настоящее время институт
государственности на региональном (республиканском) уровне
кардинально трансформировался. Он отвечает потребностям этноэлит
в извлечении высоких доходов при крайнем обнищании
основной массы населения, для чего используется
механизм этнической мобилизации. Этот механизм позволяет на
региональном уровне актуализировать в общественном
сознании только функцию контроля социального порядка и
перевести экономические ожидания населения,
адресованные республиканской власти, в сферу обеспечения
контроля стабильности межэтнических отношений. Этот же
механизм используется республиканской властью в качестве
главного административного ресурса в диалоге с
центральной властью для получения инвестиций. Тем самым,
изменение принципа организации власти приводит
одновременно к переформатированию социальных отношений: тип со-
151
труднического взаимодействия, производный от
масштабных проектов, привнесенных в регион российским
центром, оказался вытесненным конкурентным типом,
укорененным в исторической традиции межэтнических
взаимодействий на Северном Кавказе.
Итак, можно сделать следующие выводы:
1) созданные за советский период органы
государственной власти стали приемлемыми и укоренились в качестве
институциональных структур организации
функционирования жизнедеятельности автохтонных сообществ;
2) передача российским центом в постсоветский период
существенного круга своих полномочий в регионах
республиканским политическим элитам вызвала фактическую
переформулировку «правил игры» для формирования
властных органов; теперь ведущим принцип из них стал
этнический статус: на должности, которые обладают реальными
властными полномочиями (финансы, кадры,
контролирование налогов, силовых структур и пр.) стали назначать
представителей наиболее многочисленных титульных, высоко
консолидированных народов;
3) наметившаяся в России тенденция автономизации
поля политики в республиках Северного Кавказа
проявилась в использовании этническими элитами института
государственности в узкоклановых интересах, манипулируя
при этом сознанием этнических групп;
4) формирование этнического характера
государственности в республиках региона проявилась в том, что важной,
но открыто не заявляемой задачей республиканских
органов власти является контролирование и поддержание этно-
стратификационной системы, которая направлена на
закрепление редистрибутивного механизма функционирования
экономики при ограниченности ресурсов;
5) отсечение русских от доминирующих позиций в
системе управления привело, с одной стороны, к архаизации
политической власти в республиках, укреплению этностра-
тификационной системы, а с другой стороны - к
использованию республиканскими властями механизма
этнической мобилизации в качестве ресурса для получения
инвестиций из центра.
152
Глава 6.
ТРАНСФОРМАЦИЯ МОДЕРНИСТСКИХ
СОЦИАЛЬНЫХ ИНСТИТУТОВ В ПОСТСОВЕТСКИЙ
ПЕРИОД: СУДЬБА РУССКОГО НАСЛЕДИЯ
Передача российским центром в регионы
кардинального властного ресурса - кадровой политики, механизма
исполнительной власти и ротации кадров - вызвала
утверждение региональных политических элит как реального
субъекта социально-экономического управления. Теперь
этот субъект формулирует социальные потребности и несет
ответственность за их реализацию. С этой точки зрения
уместен анализ совпадения (несовпадения) интересов
центра и региональных политических элит: их реальное
совпадение обеспечит преемственность функционирования
созданных за советский период базовых институтов
«большого» общества, а несовпадение проявится в реорганизации
институциональной основы республиканского субрегиона
Северного Кавказа.
В центре внимания предшествующего анализа
оказались несколько позиций институционального
строительства России в данном субрегионе:
1) административно-территориальное решение
проблемы земли, которая крайне важна для функционирования
общества с выраженной аграрной экономикой;
2) создание индустриально-городской инфраструктуры
организации жизни;
3) организация интегрированного культурного
пространства.
Возможную трансформацию институциональной
структуры республик мы также будем рассматривать по
этим направлениям. За точку отсчета постсоветской
динамики общества в республиканском субрегионе Северного
Кавказа можно принять 1991 г., когда были утверждены
конституции республик, изменившие их административно-
правовой статус. Более чем десятилетний период позволяет
выявить тен денцию трансформации рассматриваемых
институтов.
153
6.1. Земельный передел
Решение земельного вопроса на Северном Кавказе в
советский период было подчинено не только экономическим,
но и социальным задачам. Как отмечает один из
северокавказских авторов, «сами по себе принципы большевистской
партии по решению земельной проблемы были, по-
видимому, благородными. Они предусматривали
уравнительное распределение земли между трудящимися
независимо от национальности» [97,11]. Официальные документы
органов власти в период революции и на всем протяжении
советской истории свидетельствуют о том, что «этническая
окраска» территорий никогда не принималась во внимание.
Более того, вся земля национализировалась и составляла
государственный фонд.
Принцип уравнительного перераспределения
хозяйственных земель, который проводился органами советской
власти в различные периоды, особенно в 20-е г., всегда
вызывал большие споры и межэтническую напряженность в
регионе. Это легко объясняется различием интересов
советского государства, не рассматривавшего проблему с
этнической позиции и исходившего из необходимости
наделения землей всех бедняцких хозяйств независимо от
этнической принадлежности, и народов региона, являвшихся
аграрными й четко фиксировавших пофамильную
принадлежность земель. Попытка перераспределить землю в
рамках Горской республики привела к ее развалу и
административному закреплению земель традиционного заселения
этносов за соответствующими
национально-территориальными автономиями. Существенную роль в этом сыграли
руководители Кабарды, не допустившие переселения на
историческую территорию кабардинских поселений
безземельных горцев Карачая и Северной Осетии [97].
По-другому этот вопрос разрешился на казачьих
территориях. В частности, Кизлярский округ, в состав которого
входил в начале 20-х г. и Ачикулакский район Прикумско-
го уезда Терской губернии, населенный ногайцами, карано-
гайцами и туркменами, был присоединен в 1922 г. к
Дагестану. Этот административный акт разделил терское
казачество, находившееся в то время в процессе активного
154
социально-экономического развития, и тем самым, по
мнению сегодняшних ученых, парализовал возможности
дальнейшего развития казачества как субэтноса. Присоединение
земель кизлярского казачества и ногайцев к Дагестану было
направлено прежде всего на решение острого социального
вопроса - наделение землями малоземельных горских
народов [134]. Этот проект также вызвал несогласие у
местного населения, прежде всего, в рядах казачества [58,29].
Однако все доводы, в основе которых лежала и
экономическая целесообразность, и защита этнической самобытности
степных народов, были оставлены без внимания
центральным руководством. Административным способом земли
казачества и ногайцев были разделены между разными
управленческими единицами.
Весь последующий период административных
переделов показывает, что в качестве резервной и подлежащей
переделу территории рассматривались только казачьи и
старорусские поселения. Иными словами, подходу
перераспределения земли по социальному принципу, выдвинутому
центральной (российской) властью, автохтонные народы
региона противопоставили принцип этнического
закрепления земли.
Земельная политика северокавказских республик,
основанная на этом принципе, в постсоветский период
приобрела обновленное содержание. С одной стороны, в 70-80-е г.
у народов региона наблюдается демографический взрыв,
который вновь обострил проблему земельного дефицита.
Как правило, ее озвучивают представители наиболее
многочисленных титульных народов, демографический
прирост которых был более ощутим. С другой стороны,
демократические преобразования, поставившие формирование
политической элиты в зависимость от избирательных
кампаний, побуждают ее представителей способствовать
перераспределению земель для того, чтобы манипулировать
нарезкой избирательных округов и обеспечивать себе
необходимую поддержку. Как правило, это перераспределение
территорий идет за счет меньших по численности
равнинных народов в пользу титульных (или государствообра-
зующих) горцев. Иными словами, в земельном вопросе в
90-е г. властные органы в республиках региона перешли от
155
позиции удержания исторических территорий
определенными народами к политике перераспределения равнинных
территорий. Данный тезис требует аргументации и
рассмотрения на конкретном материале.
Наиболее ярко эта тенденция проявилась в Дагестане,
что объясняется сосредоточением здесь большого
количества различных народов и более открыто выраженным
этническим интересом в законотворчестве. С этой точки
зрения показательна ситуация на сегодняшних северных
территориях Дагестана, которые были ему переданы вновь в
1957 г. Перепись 50-х г. фиксирует на этих территориях
гребенских казаков, ногайцев и частично кумыков. В эти
районы в 60-70-х гг. руководством Дагестана стали
планомерно переселяться горцы (около 300 тыс.). В результате
переселения равнинные районы стали
многонациональными. Например, если в 1959 г. Кизлярский район был
полностью русским (43959 чел.), то в 1989 г. из 47808 чел.,
проживавших в нем, было 14069 русских, 14288 - аварцев,
7197-даргинцев, 1327-лакцев, 1427-лезгин.
Таблица 6.1
Динамика движения наиболее многочисленных этносов
в Кизлярском районе [135]
Национальность
Всего
Из них:
русские
азербайджанцы
армяне
аварцы
даргинцы
ногайцы
1970
чел.
42290
28295
822
358
4430
2070
2627
%
100
66,9
1,9
0,8
10,5
4,9
6,2
1979
чел.
41352
20519
911
297
8163
3855
3033
%
100
49,6
2,2
0,7
19,7
9,3
7,3
1989
чел.
47808
14069
1222
213
14288
7197
3760
%
100
29,4
2,6
0,4
29,9
15,0
7,9
%
79/70
97,8
72,5
110,8
83,0
134,3
186,2
115,4
89/79
115,6
68,6
134,1
71,7
175,0
186,7
124,0
В 80-е г. руководство Дагестана вновь принимает
решение о переселении горцев на равнину, которое вызвало
очередной отток русского населения из Кизлярского района. А
в соседнем, Ногайском районе, администрация успела
принять решение о запрете прописки горцев. Эта мера пока
заставляет горцев-мигрантов, огибая Ногайский район,
156
«оседать» на соседних территориях - в Бабаюртовском
районе, который стал в настоящее время одним из наиболее
полиэтничных, а также в Нефтекумском районе
Ставропольского края.
Такая же участь, как и Бабаюртовский постигла
Хасавюртовский район, населенный ранее преимущественно
кумыками. Решением руководящих органов Дагестана в
1967 г. он был разделен на два района. В новом, Кизилюр-
товском, районе переселенческая политика привела к
численному доминированию аварцев.
Из 39 сельских районов республики изменение
этнического баланса населения фиксируется только в шести -
Каякентском, Кизилюртовском, Кизлярском, Ленинском,
Новолакском, Тарумовском. Это районы активной
миграции горских народов - аварцев и даргинцев. Прирост их
численности между переписями населения 1970 и 1989 гг. в
этих районах колеблется от 50 до 100%.
Переселение горцев на равнину в последние
десятилетия идет в двух формах: реального переселения с
укоренением на новых территориях проживания и сезонной
миграции с возвратом в летнее время в горы, в места основного
проживания. Практика отвода горцам пастбищных земель
на равнинах (прикутанные земли) получила свое развитие
еще в 40-е г. Но в последние десятилетия она приобрела
значительный размах. Право распоряжаться и пользоваться
данными землями при этом передается горским
административным органам. Более того, цены на продукцию
сельского хозяйства, которая производится горскими
хозяйствами в этих районах (плоскостных), устанавливаются по
льготам, разработанным для горных районов [136, 19-20].
Поэтому и миграция горцев осознается как «агрессия»:
переселяясь, горцы приобретают право распоряжаться
землями, получают экономические льготы и большее количество
земли на одного хозяина, чем местные жители.
Общественно-политические движения равнинных (степных) народов
Дагестана, в частности кумыков и ногайцев, стремятся
активно противодействовать этому процессу. В большей
степени в Дагестане он коснулся кумыков.
В докладе на II Общенациональном съезде кумыкского
народного движения «Тенглик» его председатель С.Алиев
157
подчеркивал, что республиканские органы власти передают
земли горным районам без привлечения местных органов
власти «не просто для ведения прикутанного хозяйства, но
и в собственность или на постоянное пользование» [137,
25]. Необходимо отметить, что властные органы Дагестана
и не отрицают этой ситуации. В республике хорошо
известно, что усечение земельных угодий приводит к
разрушению сложившихся традиций организации жизни
кумыков. При увеличении численности кумыкских поселений
часть их жителей (преимущественно молодежь) отселялась
и создавала новые поселки. По признанию первых лиц
руководства республики, именно в связи с тем, что земли
вокруг многих кумыкских населенных пунктов находятся в
пользовании хозяйств других районов (горных) и они не
дают согласия на их возврат, кумыки «лишены
возможности выделять участки нуждающимся семьям, расширять
кладбища и т.д.» [119, т. 2, 25]. Иными словами, и властные
органы, и лидеры политического движения кумыков
указывают на то, что миграция горцев разрушает основу
традиционной жизни кумыкского этноса.
Такая же картина с прикутанными землями
наблюдается и в районах, заселенных ногайцами. Проблема
землепользования в Дагестане решается на основании
нескольких ключевых законов: «О земле», «О крестьянском
фермерском хозяйстве», «О земельном налоге», «О статусе
земель отгонного животноводства» (26 сентября 1996 г.).
Согласно системе земельного законодательства, в равнинных
районах Северного Дагестана значительная часть земельных
угодий является землями отгонного животноводства.
Например, в Бабаюртовском районе из 326 тыс. га
сельхозугодий колхозы и совхозы района располагают 47
тыс.га, что составляет только 14% от общей площади. Все
остальные площади используются в целях отгонного
животноводства. В Ногайском районе по состоянию на
1.01.1998 г. за землевладельцами и землепользователями
числилось 888,6 тыс. га. Но 567,7 тыс. га используют
отгонные хозяйства республики (85 хозяйств 12 горных
районов), а 320,9 тыс. га - хозяйства района. Иными словами,
только третья часть сельхозугодий Ногайского района
используется его хозяйствами. Такая же картина наблюдается
15«
в Кизлярском и Тарумовском районах: «Только в зоне Киз-
лярского района Ботлихский район занимает 1950 га, Цун-
тинский - 1774 га, Советский - 1211 га, Гергебильский -
11294 га, Гунибский - 57013 га. Всего раскроено 73732 га
земли, а вместе с Тарумовским районом - более 130000 га.
На бывших заливных лугах теперь пастбища горских
колхозов, управление которых находится за 300-500 км от
Кизлярщины» [58, 39].
Согласно Закону «О земле», в ведении Правительства
республики находятся распоряжение землями
скотопрогонов и право «изымать у колхозов, совхозов и других
предприятий и организаций земли, предназначенные для
ведения отгонного животноводства, используемые
нерационально или не по целевому назначению, и переводить их в
специальный земельный фонд, предназначенный для
последующего перераспределения» (ст. 15). Земли,
предназначенные для отгонного животноводства, имеют
республиканский статус, который был юридически оформлен
законом 26 сентября 1996. Следует привести несколько его
ярких формулировок.
«К землям отгонного животноводства относятся земли в
исторически сложившихся границах Республики Дагестан,
предоставленные хозяйствам для ведения отгонного
животноводства и другого технологически связанного с ним
сельскохозяйственного производства на территориях
других административных районов в плоскостных и горных
районах республики, государственного земельного фонда, а
также государственных скотопрогонных трасс, выделенных
в установленном порядке для передвижения скота, стоянок
и выпаса по пути следования с летних пастбищ на зимние и
обратно» (ст. 1).
«В случае необходимости Государственный Совет
Республики Дагестан по предъявлению Правительства
Республики Дагестан принимает решение об изъятии и
предоставлении земель отгонного животноводства и без согласия
землепользователей и администрации района, в
пользовании которого находятся земли, а также соответствующей
территориальной администрации» (ст. 4, п. 2).
«Специальным земельным фондом Республики
Дагестан распоряжается Правительство Республики Дагестан,
159
которое предоставляет земли в пользование, в том числе в
аренду, наиболее нуждающимся в них колхозам, совхозам
и другим предприятиям, организациям и учреждениям и
муниципальным образованиям» (ст. 4, п. 4).
Данным законом предусмотрена обязанность
землепользователя не только эффективно использовать
предоставляемые земли, но и осуществлять комплекс
мероприятий по их охране и улучшению их структуры.
Налогообложение арендных земель осуществляется в
соответствии с Законом «О земельном налоге», который, в
частности оговаривает: «Средства от земельного налога за
земли, расположенные на территории других районов,
распределяются в следующем порядке: 60% централизуется в
бюджете района, использующего земли на территории
других районов, 20% перечисляется в бюджет района, на
территории которого расположены земли, и 20% - в бюджет
республики Дагестан» (ст. 19).
Специально проясним и подчеркнем это различие:
например, Ногайский район за земли отгонного скотоводства,
находящиеся в его административных границах, получает
20% налога, выплачиваемого арендатором, а горный район,
представителем которого является арендатор, - 60%.
Статья 24 Закона «О земельном налоге» поясняет целевое
назначение взымаемого налога. Средства могут
расходоваться на «инженерное и социальное обустройство территории»
и на «фиксированные выплаты пользователям земли,
ведущим сельскохозяйственное производство на землях низкого
качества».
Таким образом, за счет использования отгонных земель
решается проблема не только повышения продуктивности
горного скотоводства, но и материальной поддержки
сельского населения горных районов. Если к этому добавить
также более высокую закупочную цену за продукцию,
которая выращивается горными хозяйствами
(использующими равнинные пастбища), по сравнению с закупочными
ценами, у равнинных хозяйств, то сложится более полная
картина экономической дискриминации равнинных
хозяйств и перераспределения совокупного дохода в пользу
горских народов.
160
Отметим, что законодательство предусматривает
штрафы за нарушение правил землепользования. Однако,
согласно многочисленным справкам, предоставляемым
Ногайским районным комитетом по земельным вопросам и
землеустройству в Республиканский государственный
земельный комитет, ежегодно многие горные хозяйства
отгонного животноводства нарушают Закон «О земле» по
нескольким пунктам: самовольное занятие земель;
использование земельных участков не по целевому назначению;
порча и уничтожение плодородного слоя. Все нарушения
можно свести в несколько групп: использование отгонных
земель для посадки бахчевых культур и лука; загрязнение
земель нефтеотходами; нарушение сроков перегона овец;
превышение поголовья овец, что приводит к выведению
земель из оборота. Повсеместно распространены в
настоящее время практика уничтожения межевых знаков и отказ
от налоговых платежей за землю. Хозяйства десяти
районов из двенадцати (за исключением Кизлярского и Кара-
будахкентского) не уплачивают налог за аренду земли с
1993 г. Однако неоднократные попытки привлечения
нарушителей к юридической ответственности не дали
позитивного результата.
Иными словами, земельное законодательство,
действующее в Дагестане, не предусматривает создания эффективного
механизма контроля за землепользованием со стороны
администрации районов. Существование земель отгонного
животноводства, которыми юридически не распоряжаются
районные администрации, является источником
поддержания межэтнической напряженности.
В последние годы наблюдается кризис отгонного
животноводства как формы хозяйствования. Он вызван
изменением экономической ситуации в целом по России. В
1993-1994 гг. произошел резкий спад в овцеводческой
отрасли животноводства, связанный с падением цен на
шерсть и резким повышением цен на бензин. Эта
устойчивая на протяжении ряда лет тенденция сделала
убыточными перевозку кормов и перегон скота. Изучая изменения в
расселении жителей Дагестана, Ш. Мудуев отмечает, что
«главной целью создания кутан была организация помощи
горным хозяйствам в обеспечении их зерном и кормами для
6. Зак. 520
161
скота» [138, 84]. Кутаны существовали в основном на
условиях экономических дотаций. Полученная экономическая
свобода резко увеличили возможности для эффективного
развития хозяйства на кутанах.
Здесь получил развитие процесс формирования кресть-
янско-фермерских хозяйств, когда работники кутан
оседают на постоянное место жительство. На территориях Баба-*
юртовского, Ногайского, Каякентского и' Дербентского
районов расположено основное большинство кутан горных
районов. «Многие из них растут за счет населения
соответствующих «материнских» населенных пунктов горных
административных районов. По численности населения
большинство прикутанных поселений уже опережают
«материнские» села. Это привлекает в кутаны население с гор и
даже из соседних городов и способствует их превращению в
постоянные населенные пункты....Кутаны теперь существуют
как самостоятельные селения» [138, 84-85; 139, 160].
Фиксируя этот процесс, Ш. Мудуев обращает внимание
на то, что развитию крестьяно-фермерского движения
оказывают сопротивление представители районных
администраций: «Стремление людей иметь частное хозяйство, с
одной стороны, и торможение фермерского движения
местными властями - с другой, создали противостояние в
деревнях» [138, 86]. Однако автор умалчивает
существенную «деталь»: кутанные поселения формируются как
значительные, быстро растущие по численности, иноэтничные
вкрапления горцев в основной массив степного этноса.
Именно этому процессу стремится воспротивиться местная
администрация.
В частности, согласно документам, по состоянию на 1
июля 1998 г. в Ногайском районе организовано 543
крестьянских (фермерских) хозяйства, которым было выделено
3137 га земли. Не это движение стремится затормозить
местная администрация. Она пытается противостоять
процессу превращения кутан в постоянные населенные пункты. В
сущности, речь идет о противодействии неформальному
процессу приватизации горцами земель отгонного
животноводства, расположенных на территории Ногайского
района, но административно подчиненных горским районам.
Закон «О статусе земель отгонного животноводства» по-
162
зволяет осуществить эту акцию. Его ст. 5 оговаривает:
«При реорганизации колхозов и совхозов, имеющих
отгонные земли, и создании на их базе других коллективных
организационно-правовых форм хозяйствования
(акционерных обществ, ассоциаций крестьянских (фермерских)
хозяйств, их объединений) земли отгонного животноводства
сохраняются за новыми предприятиями при условии их
дальнейшего использования в соответствии с настоящим
Законом».
Однако следует знать, что созданные в советский
период колхозы горных районов, в частности в Дагестане,
являются превращенной формой горских обществ (джамаа-
тов). Они создавались на основе бывших общинных земель,
а членами колхозов и совхозов становились члены джамаа-
тов. Более того, форма организации и функционирования
такого колхоза регулировалась не колхозным, а обычным
правом. Как отмечает специалист в области этнографии
права на Северном Кавказе В.О. Бобровников, «...после
форсированного проведения коллективизации основные
положения Устава сельскохозяйственной артели были
перетолкованы горцами согласно поземельным и
хозяйственным нормам местного адата» [140, 245]. Различные
административные меры, например, укрупнение колхозов и
совхозов, не изменили их кровно-родственной основы, которая
усиливалась сохраняющимися и поддерживаемыми
этническими принципами землепользования [141]. «А в конце 80-х -
начале 90-х годов в горах начинается реальный распад
крупных коллективных хозяйств на мелкие одноаульные
или даже одноквартальные колхозы. Причем возникают
они обычно в рамках дореволюционных джамаатов» [140,
246]. Иными словами, любая форма, в которую будет
преобразован бывший советский колхоз, все равно окажется
одним из вариантов джамаата. Вот поэтому указанная
статья Закона открывает правовой путь передела равнинных
(плоскостных) земель в пользу горских народов.
Рассмотренные материалы позволяют выявить
основную тенденцию решения земельной проблемы в
республиках Северного Кавказа в постсоветский период. При
сохранении земли в ведении государства и этнизации
государственности со стороны численно доминирующего титульного
б*
163
этноса земельный фонд перераспределяется в его пользу.
Здесь логично рассмотреть вопрос о хозяйственной
эффективности использования земель.
6.2. Эффективность сельскохозяйственного
производства
Не утихающие споры о земле объясняются ее
рассмотрением не только в эмоционально-этнической коннотации
(«родная земля», «отчий дом», «земля предков»), но и с
прагматической точки зрения как дефицитного
экономического ресурса. Механизм преодоления этой дефицитности в
советский период предполагал развитие
сельскохозяйственных предприятий крупного масштаба. Государственной
собственности на землю сопутствовала пропаганда
установки на коллективные формы ее использования и
присвоения произведенного продукта. Эти программные
позиции реализовались в организации колхозов и совхозов, т.е.
дефицитность земли как потенциального ресурса частной
собственности преодолевалась за счет ее обобществления.
Стихийная миграция, утрата контроля районных
администраций за аграрными технологиями
соседей-землепользователей привела к утверждению пользовательского
отношения к этому ресурсу. Этот подход просматривается по
ряду направлений. В частности, можно говорить о
нерациональном отношении к самой земле, а также об
изменении форм хозяйствования на ней.
Например, на севере Дагестана в 90-е г. произошло
резкое ухудшение состояния земельных угодий, в частности, в
зоне Черных земель Ногайского района и Кизлярских
пастбищ, на что обращал внимание экспертный коллектив под
руководством Ш.С. Севиханова. Здесь наблюдалось резкое
увеличение площадей (на 173,5 тыс. га.), подверженных
дефляции. На территории отгонных пастбищ явно
происходит процесс гидроморфного опустынивания,
выражавшийся в осолонцевании и осолончаковании почв. В результате
неправильной и чрезмерной эксплуатации пастбищ сбитые
кормовые угодья увеличились на 18,8 тыс. га.
1 Резкое ухудшение хозяйствами состояния пастбищ и
распашка земель привели к уменьшению противоэрозийной ус-
164
тойчивости земель. Дополнительным и сильным фактором
опустынивания является днтропогенное засоление, связанное
с увеличением площади орошаемых земель. «В условиях
отсутствия дренажа избыточные поливные фильтрационные
воды ведут к подъему уровня сильно минерализованных
грунтовых вод, которые при достижении критического уровня
вызывают процессы вторичного засоления» [142,43].
Эта экспертная оценка подтверждается и заключением
Комитета по экологии администрации Ногайского района.
В нем фиксируется, что за период 1993-1997 гг. в районе
из-за отсутствия финансирования не было посажено ни
одного гектара противоэрозийных лесных насаждений.
Увеличение площади под открытыми песками наблюдается
даже вблизи населенных пунктов. «С уверенностью можно
констатировать, что в зоне отгонного животноводства не
соблюдается система выпаса, пастбищеоборотов. Овцепо-
головье, как государственное, так и частное, круглый год
находится на территории района. Продолжается практика
распашки пастбищ под выращивание овощных и бахчевых
культур» [142, 43].
Исследователи отмечают важные факторы деградации
сложившейся на протяжении веков культуры
землепользования в горах: отмену особого статуса террасных полей,
механизацию сельского труда на равнине, развитие
транспортной инфраструктуры сельских районов и рыночного
хозяйствования. Эти причины объясняют невыгодность
сохранения многих направлений горного сельского
хозяйства. Так, с 1960-х г. наблюдается процесс забрасывания
пахотных земель, территория которых достигает 100 тыс. га
(22% всего фонда пахотных земель Дагестана) [139, 140].
То же явление прослеживается и в другом традиционном
виде горного сельского хозяйства - садоводстве. Как
отмечает М.-З.О. Османов: «Раньше горец еще не создав
участка, не имея собственной полезной площади, уже сажал
дерево, чтобы «зацепиться» за склон, постепенно выравнивая
его, а к концу 80-х гг. в горах пустовало 6 тыс. га готовых
садопригодныхземель...» [139, 149]
Скрупулезное сравнительное исследование равнинного,
горного и высокогорного хозяйственных типов в Дагестане
привело М.-З.О. Османова к выводу о том, что унификация
165
земледелия и скотоводства в районах различного
ландшафтного типа, соединение горного скотоводства с
равнинными пастбищами-кутанами и прикутанным
земледельческим хозяйством послужили важными причинами
переселения горцев на равнины и отказ от традиционных
форм эффективного (но преимущественно слабо
механизированного) горного сельского хозяйства [139, 168].
Культура землепользования изменилась и в других
республиках Северного Кавказа. Например, в Адыгее, которая
отличается наиболее благоприятными
природно-климатическими условиями для сельского хозяйства, таюке
фиксируется эта тенденция. В ряде районов республики
нарушены севообороты, не выполняется комплекс противоэрози-
онных мероприятий. В 2001 г. практически повсеместно не
проводились посадки полезащитных лесополос и
безотвальная обработка почвы. С 1999 г. хозяйства республики
перестали вносить органические удобрения, а внесение
минеральных - снизилось в 10 раз, что напрямую отразилось
на урожайности технических культур, картофеля и овощей.
За последние три года в 4 раза уменьшены объемы работ по
мелиорации земель: площадь орошаемых земель в
республике сократилась на 32% [143].
Не менее показательным является изменение форм
хозяйствования на земле в постсоветский период.
Хозяйственный эффект этих преобразований наглядно
просматривается в одном из продуктивных в советский период
сельскохозяйственных районов Северного Кавказа - Зеленчукском.
Он является наиболее многочисленным и территориально
обширным в Карачаево-Черкесии, с бесспорным
доминированием русского сегмента населения. Зеленчукский
район отличался высоким уровнем развития
сельскохозяйственного производства, альпийскими выпасами для скота,
расположением здесь перспективной зоны для развития
туризма международного уровня - Архыза.
В 1993 г. в России был принят пакет законов о земле,
который требовал своей адаптации для каждого субъекта
Федерации. Такая работа была проведена в Краснодарском
и Ставропольском краях, Ростовской области, Дагестане. В
Карачаево-Черкесии же на протяжении этих лет не была
осуществлена должная законодательная работа в области
166
землепользования. Учитывая сельскохозяйственную
структуру общественного производства республики и остроту
земельного вопроса, можно сделать заключение о
сознательном затягивании разработки земельного
законодательства в республике в условиях фактически идущего
«черного передела».
В результате ухудшение функционирования
сельскохозяйственных предприятий, связанное с системным кризисом
российской экономики, здесь не сопровождалось развитием
форм хозяйствования, которые позволяли бы труженикам
села держаться «на плаву» в условиях российского рынка.
К примеру, в КЧР долгие годы отсутствовала
законодательная основа для сдачи земли в аренду. При этом следует
подчеркнуть, что в наиболее проблематичном положении в
КЧР сегодня находятся крупные в прошлом
сельхозпредприятия. Еще в первой половине 90-х г. Правительство КЧР
приняло постановление о том, что эти предприятия пока не
подлежат реструктуризации.
Характер землепользования в республике от района к
району (а следовательно, и от народа к народу) разнится.
Например, администрация Хабезского района (в основном
с черкесским населением) смогла принять постановление о
преобразовании землепользования на паях (небольших по
площади) без их выделения из структуры хозяйства.
Бывшие колхозники получают арендную плату за свои паи
(ставропольская модель), поэтому здесь не оказалось
«гуляющей» земли и работа на земле обеспечена правовым
образом.
В казачьих районах иная картина. В них
преобразования в сельском хозяйстве, подобные хабезским, не
производились по двум причинам: 1) основные предприятия
здесь крупные; 2) сравнительно небольшие хозяйства не
преобразованы вследствие опасения, что распределение
земель может вызвать обострение межэтнических
отношений. Но уход от проблемы - не лучший способ ее решения:
хозяйства района функционируют бесконтрольно и это
выгодно для развития теневых отношений, контролируемых
администрацией (фактически карачаевской стороной).
Земля в аренду здесь все равно сдавалась и сдается, но налоги
за это в казну района не платятся. И этот недосмотр легко
167
объясним: он прикрывается ведущими районными
чиновниками, заинтересованными в поддержке такой аренды.
Арендаторами выступают достаточно состоятельные карачаевцы,
поскольку у оставшегося сельского русского населения
отсутствуют необходимые средства для оплаты аренды.
В настоящее время колхозы утратили прежнее
поголовье скота (например, бывший колхоз им. Ленина в Зелен-
чукском районе имел 10 000 голов крупного рогатого скота
в 1991 г., а в 2000 г. их насчитывалось 98), но
инфраструктура скотоводства (коровники, кошары, загоны) осталась.
Осталась и часть чабанского состава для «присмотра» за
этими строениями. В реальной действительности они
содержат там значительное поголовье частного скота с
использованием готовой инфраструктуры. В этом не было бы
ничего криминального при наличии законодательства,
регулирующего аренду пастбищ и строений, а также при
уплате налогов за каждую голову крупного рогатого скота,
как требует российское законодательство. В Зеленчукском
районе КЧР этого не происходит. Поэтому на отгонных
пастбищах под прикрытием незначительного общественного
стада пастухи выпасают многочисленные частные стада, но
организовать инспекционные проверки и учет такого скота
оказывается невозможным, так как руководство района
заинтересовано в таком сокрытии.
Как результат различного рода управленческих
решений в сельскохозяйственной сфере в Карачаево-Черкесии
наблюдается спад в сельском хозяйстве: объем продукции
здесь сократился в 7 раз. Уровень безработицы (с учетом ее
скрытых форм) крайне высок и, по оценкам местной
печати, достигает 80%. За последние шесть лет покупательная
способность населения здесь упала в 5 раз.
Совсем по-другому осуществляется реструктуризация
сельского хозяйства в соседних «русских» субъектах
федерации. Сошлемся на пример руководства Кубани,
создавшего в июле 1993 г. в результате реструктуризации двух
разорявшихся сельхозпредприятий ЗАО «Агрокомплекс»,
ныне представляющее собой «продовольственную
империю» в «7500 работников,...75 тысяч гектар пашни,...свыше
50 тысяч голов рогатого и хрюкающего скота, ...более
миллиона птиц,... 10 заводов и 80 магазинов» [144]. Перед
168
нами в данном случае - пример эффективного
преобразования коллективного хозяйства в рыночных условиях.
Однако в условиях КЧР, судя по всему, отсутствует даже
принципиальная возможность для экспериментов по
выживанию, подобных кубанскому опыту.
Опыт кубанцев не используется и в соседней Адыгее,
близкой по природно-климатическим и ландшафтным
условиям. Комплексный анализ социально-экономического
развития Адыгеи, проведенный специальной комиссией
Южного федерального округа в 2002 г., показал, что более
половины сельскохозяйственных предприятий республики
являются убыточными. Финансовое положение свыше 80 %
предприятий АПК оценивается как критическое.
Идет сокращение посевных площадей даже под
экономически выгодные культуры, например, сахарную свеклу.
Ее фактические посевы в 2001 г. снизились до 2,1 тыс. га,
хотя комплексной программой «Сахар Адыгеи»
предусматривалось ежегодное увеличение посевов до 8-10 тыс. В
республике в целом идет сокращение земель, используемых
в сельскохозяйственном производстве. По данным
Комитета по земельным ресурсам и землеустройству по
Республике Адыгея, в последние годы устойчиво не используются
13-14% пашни (около 32 тыс. га). Снижение
продуктивности, связанное с ухудшением технологической культуры
производства, присуще и животноводству. В Адыгее, так
же, как и в Зеленчукском районе (КЧР), за период
суверенизации резко снизилось поголовье скота. Так, только за
1998-2000 гг. «по различным причинам из оборота стада
только в сельхозпредприятиях выведено около 1,6 тыс.
коров. Остается на низком уровне выход молодняка: телят и
ягнят. Численность племенного поголовья всех видов скота
за период с 1991 года в республике сократилась вдвое»
[145]. Продуктивность же молочного стада на 1 фуражную
корову также значительно ниже в Адыгее, чем в соседнем
Краснодарском крае (2409 кг молока по сравнению с 3190
кг, которые дает корова в хозяйствах на Кубани [145]).
Спад продуктивности сельскохозяйственного
производства на крупных предприятиях наблюдается повсеместно в
республиках. По уровню производства зерна и продуктов
животноводства Дагестан вернулся к показателям 35-лет-
1/2 6. Зак. 520
169
ней давности. В настоящее время, по сравнению с
показателями 1986-1990 гг., объем валовой продукции в
сопоставимых ценах снизился на 34%. За последние полтора
десятка лет в общественном секторе численность КРС
сократилась на 95 тыс. голов, а поголовье свиней в 50 тыс.
полностью ликвидировано. Производство мяса в
республике сократилось, по сравнению с 1991 г., на 35%, молока -
на 25%), яиц - на 30%. В 1990 г. на землях колхозов и
совхозов было произведено посевов на площади 428,8 тыс. га,
в 1998 году из них осталось только 382,8 тыс. га.
Такое сокращение неудивительно и свидетельствует не
о деградации сельского хозяйства, а о неприемлемости для
местного населения его крупных организационных форм.
По свидетельству экономистов, особенностью современной
аграрной экономики северокавказских республик является
перемещение сельскохозяйственного производства из
крупных сельскохозяйственных предприятий в
мелкотоварные домашние хозяйства населения с преобладанием
ручного труда. Данные Госкомстата РФ показывают, что,
например, население Дагестана и Ингушетии почти
полностью обеспечивается продуктами животноводства за счет
продукции частных хозяйств. О значительно большей
эффективности семейно-индивидуальной формы в сельском
хозяйстве современного Дагестана по сравнению с
коллективными хозяйствами пишет, например, М.-З. Османов:
«529 сельскохозяйственных общественных предприятий
республики владели (1998 г.) основной массой земельных
угодий, техники, имели избыточные трудовые ресурсы (25
тыс. управленческого и обслуживающего персонала) и
производили валовой продукции на 528 млн. руб. А
индивидуальный сектор, не имея почти ничего, производит ее на
358 млн. руб. Цифры по животноводству вообще
поражают: общественная продукция - на 298 млн. руб.,
индивидуального хозяйства - на 244 млн. (81,8% от общественного)»
[139. 173].
Однако эти данные экономистов далеко не всегда
соответствуют официальной статистике. Так, на конец 1998 г.
зарегистрировано 18,6 тыс. крестьянских (фермерских)
хозяйств на 47,2 тыс. гектаров. При этом средний размер
земли, приходящейся на одно хозяйство, составляет всего 2,5
170
га. Было ликвидировано 2187 фермерских хозяйств, но,
несмотря на это, число фермеров растет. Такое огромное
количество хозяйств дает всего 4% валовой продукции
республики. То же явление фиксируется и в Адыгее.
Несоответствие количества фермерских хозяйств и их реальной
налоговой отдачи приводит к выводу о том, что они либо
не приступают к работе, либо не отчитываются, что создает
благоприятную среду для сокрытия налогов.
Процесс приватизации в республиках Северного
Кавказа отличается от других регионов России. Его важным
признаком является выраженная этническая специфика
формирующегося коммерческого слоя. Этот признак четко
проявляется в сфере сельскохозяйстенной деятельности. Как
правило, более широкий слой предпринимателей
формируется в титульном этносе, отличающемся, как уже было
сказано, более высоким уровнем консолидации и связями с
управленческим составом республики. Поясним этот тезис
на конкретном материале.
Анализ ситуации в Кизлярском районе Дагестана
показывает, что здесь «в последние годы были сняты
препятствия для развития индивидуальных форм хозяйствования.
Вследствие этого произошел стремительный рост
поголовья овец, коз в частном секторе. Возникает стихийный, не
контролируемый государством процесс: в частный сектор
утекают не только предназначенные для колхозных ферм
корма. Происходит также «передел» площадей,
необходимых для выращивания различных сельскохозяйственных
культур, в пользу частного скотоводства» [58, 36].
Этот процесс, как и любой другой социальный процесс
в Дагестане, также имеет четко выраженную этническую
окраску. Степное население (русские и казаки - в
Кизлярском районе, кумыки - в соседнем Бабаюртовском районе,
ногайцы - в Ногайском районе) полностью было охвачено
колхозно-совхозной формой хозяйствования, которая в 90-х
г. пришла в упадок, в то время как переселяющиеся на
равнину даргинцы и аварцы традиционно были связаны
семейными формами хозяйственной деятельности - более
оптимальными для развития фермерства.
Этоносоциологический анализ межэтнической
конкуренции в области хозяйственной деятельности по Кизляр-
1/2 6*
171
скому району, например, убедительно показывает
активность горцев, успешное вытеснение ими представителей
всех этнических групп из сферы высшего управленческого
звена, правовых структур, нарождающегося частного
предпринимательства; а также их стремительную активность в
создании «полулегально действующих мафиозных
структур, которые подавляют потенциальных конкурентов, не
давая им даже возможности приступить к делу» [58, 37].
При этом предпринимательская деятельность у
автохтонного населения приобретает форму «неформальной
экономики, выступает продолжением местных традиций
вторичной занятости, доходы от которой скрываются от
официального налогообложения» [2, 169].
Таким образом, рассмотрение основных характеристик
сельскохозяйственного производства в республиках
Северного Кавказа в постсоветсткий период показывает, что
важнейшие принципы хозяйственной деятельности,
привнесенные сюда русским населением: крупные формы
хозяйственного производства, современные агротехнические
технологии, племенное животноводство, приходят в
упадок. Сравнение продуктивности сельскохозяйственных
предприятий республик и Краснодарского и
Ставропольского краев, действующих в сходных природных условиях,
показывает отставание республик в этой отрасли. Вместе с
тем либерализация экономики привела к тому, что в
республиках на первое место вышла форма семейной
организации сельскохозяйственной деятельности, которая
развивается как сектор «неформальной экономики».
6.3. Преобразования в индустриальном сегменте
Экономика республик Северного Кавказа обладает в
основном аграрной структурой. Но каждая из них в 70-80-е г.
развивала ту или иную индустриальную специализацию. В
Кабардино-Балкарии - это цветная металлургия
(знаменитый Тырнаузский комбинат), в Карачаево-Черкесии -
химические предприятия, в Чечне - нефтеперерабатывающий
комплекс, в Северной Осетии - металлургия, горная
промышленность. Наряду с этим в республиках располагались
машиностроительные предприятия различного масштаба, а
172
также предприятия пищевой, легкой и
деревообрабатывающей отраслей промышленности.
Однако в целом экономика Северного Кавказа, за
исключением Ростовской области, не является
индустриальной. Одна из наиболее всесторонних и системных
аналитических работ по данному региону - коллективный доклад
независимых экспертов «Пути мира на Северном Кавказе» -
следующим образом определяет главные сегменты
экономики региона: «Хозяйственный профиль экономического
района определяют 4 главные отрасли: сельское хозяйство,
обрабатывающая промышленность рекреационно-туристи-
ческий и транспортный комплекс» [2, 75]. Наряду с этим во
всех субъектах представлена пищевая промышленность,
поскольку она выступает перерабатывающей отраслью для
продукции сельского хозяйства.
Следует отметить, что при постепенном угасании
предприятий индустриальной специализации во всех
республиках региона, особенно предприятий машиностроения и
отраслей ВПК, в действующем состоянии находятся
перерабатывающие предприятия, работающие на местном сырье,
пищевого, деревообрабатывающего профиля, строительных
материалов. Поэтому процесс трансформации
промышленного сектора экономики в республиках следует
рассматривать именно по ситуации в этих ее отраслях. Такой подход
дает возможность увидеть не только кризисность
производства, но и тенденцию трансформации данного сектора.
Здесь так же, как и в сельском хозяйстве можно
отметить четко просматривающиеся этапы: разукрупнение
предприятий, их банкротство, приватизацию и
перепрофилирование - тенденция, знакомая по другим регионам
страны. Однако сделаем акцент: в сложившихся
традиционных индустриальных районах этот процесс происходит
параллельно с сохранением части предприятий и
открытием новых, ориентированных на другие технологии. В
республиках же Северного Кавказа закрывающиеся
предприятия не имеют перспективы воссоздания. Так, в Назране
(Ингушетия) в 1998 г. была ликвидирована трикотажная
фабрика, которая поставляла продукцию в разные регионы
России и где были заняты около 2000 человек, в ее здании
сейчас расположился ОАО «Универсальный крытый ры-
173
нок». Похожая участь постигла там же и завод
«Электроинструмент», ликвидированный в 2000 г. Частное
предприятие ООО «Завод легких сплавов «ВИЛС», которое
расположилось на площадях «Электроинструмента», смогло
предоставить только восьмую часть от закрытых вакансий.
Повсеместно в республиках наблюдается низкое
использование (на 1/3) производственных мощностей
сохранившихся предприятий. И это - не проявление
общероссийской тенденции. Так, официальные данные Карачаево-
Черкесской Республики свидетельствуют о том, что по
сравнению со средними российскими показателями объем
производства на конец 90-х г. сократился в три раза.
Федеральная дотация КЧР за последние годы возросла с 30 до 85%.
Ликвидации подлежат не только промышленные
предприятия, продукция которых не требовалась на
региональном рынке и поставлялась в качестве сырья или
комплектующих на предприятия в другие регионы страны. Та же
участь постигла также рентабельные и необходимые для
региона предприятия. С этой позиции представляет интерес
анализ разрушения накопленного производственного
потенциала в казачьем районе Карачаево-Черкессии - Зелен-
чукском. Здесь была сравнительно высоко (для
сельскохозяйственного района) развита сопутствующая и
перерабатывающая промышленность. В районе были размещены
завод «Электроизолит», Кардоникский маслосырзавод
регионального (северокавказского) значения, райпищепром,
лесхоз, валяльно-войлочный завод союзного масштаба,
предприятие «Сельхозтехника», завод «Спираль», шубоме-
ховое производство, прядильная фабрика, типография,
мебельный комбинат. На всех этих предприятиях, как и в
колхозах, было занято преимущественно русское население.
Все эти предприятия были акционированы и через
некоторое время закрыты, что сопровождалось потерей
рабочих мест и распродажей дорогостоящего оборудования. Но
следует обратить внимание на особенности этого процесса:
разваливались производства, изготовляющие не
промежуточный продукт, а конечный и при этом работающие на
сельскохозяйственном сырье данного и соседних районов.
Эти предприятия являлись достаточно автономными по
отношению к общероссийскому промышленному комплек-
174
су. Попутно отметим, что за 90-е г. подобные предприятия
в Краснодарском и Ставропольском краях, напротив,
набрали обороты и стали рентабельными. Еще одна
особенность: развал производства был связан со сменой
руководства - хозяйственники старой школы (в данном районе -
русские), обладающие как специализированным
образованием, так и практическим опытом управления, были
вытеснены новыми владельцами контрольных пакетов акций -
управленцами-карачаевцами, как правило, «новой волны»,
не обладающими профильным образованием и часто не
имеющими опыта управления промышленным
предприятием. При таких условиях за приватизацией просматривалась
не производственная цель, а изначальная установка на
банкротство и распродажу. В Зеленчукском районе эта участь
постигла предприятие «Сельхозтехника», маслосырзавод,
валяльно-войлочную и прядильную фабрики, мебельный
комбинат, райпищепром.
Схема была везде одна и та же: предприятия
акционировались при сохранении 51% акций у работников
предприятий, 17% - у государства (республиканское отделение
Госкомимущества), а остальные акции распределялись
между колхозами-вкладчиками (заинтересованными в
конечной продукции предприятий) или выставлялись на торги.
Попытка предприятий выкупить акции оканчивалась
неудачей: торги якобы откладывались, а затем акции вдруг
продавались в то время (как правило, внеурочное), когда
отсутствовал представитель предприятий. Сбору акций в
руках «новых» карачаевцев способствовали и некоторые
колхозы, в руководстве которых оказались карачаевцы: они
уступали свою часть акций по недорогой цене. Новые
руководители предприятий создавали условия для зачисления
на руководящие должности своих сторонников, чаще всего
на основе родственных связей. Увольнение кадрового
состава рабочих сопровождалось жестким прессингом по
выкупу у них за бесценок акций предприятий. Производства
разваливались, оборудование распродавалось новыми
собственниками. Именно по этой схеме произошло
«обнуление» рентабельного и успешного предприятия Зеленчук-
ского района - Кардоникского маслосырзавода «Престиж»,
полностью укомплектованного импортным оборудованием
175
и ориентированного на производство продукции для всего
Северного Кавказа.
Такая процедура распространена и в других
республиках. В частности, комиссия ЮФО по проверке
деятельности исполнительной власти Республики Адыгея за 1998-
2001 г. отмечает: «Анализ результатов проведения
процедур банкротства в РА показывает, что доля их успешного
завершения низка. Преобладает конкурсное производство,
направленное на распродажу имущества. Из 165
завершенных процедур банкротства только 10 закончились
финансовым оздоровлением должника (6 процентов). Сумма
погашенной задолженности по платежам в бюджет и
внебюджетные фонды составила лишь 16,2 млн. рублей. (Долги в
бюджеты всех уровней составили 215 млн. рублей)» [133, 32].
И далее комиссия делает вывод: «Анализ результатов
завершения процедур банкротства по отдельным предприятиям
показывает, что зачастую этот инструмент используется в
криминальных целях. Это, прежде всего, незаконный перевод
собственности из одной формы в другую или вывод активов
предприятий с государственной формой собственности в
интересах узкого круга заинтересованных лиц» [133,33].
В Адыгее так же, как и в Карачаево-Черкесии является
распространенным нарушение Федерального закона «О
приватизации государственных и муниципальных предприятий в
Российской Федерации» в части передачи государственного и
муниципального имущества в собственность без проведения
конкурса либо аукциона, т.е. «своим людям».
Исполнительные органы власти используются не только
для перераспределения собственности, но и для
«приобретения» части государственной собственности посредством
механизма вхождения государственных чиновников
республиканского уровня в руководство акционерных обществ
с государственным участием в качестве представителей
государства. Проверка в Адыгее вскрыла крайне низкую
эффективность такой работы: «Доходность государственного
пакета акций практически равна нулю. За три года в виде
дивидендов в федеральный бюджет перечислено 24 тыс. рублей,
в республиканский - 52 тыс. рублей. Между тем 40 из 44
представителей государства в акционерных обществах
являются должностными лицами органов исполнительной власти
176
Республики Адыгея. Ротация в органах управления
акционерных обществ с государственным участием, а также ротация
представителей государства в составах совета директоров
практически не проводится» [133, 16].
Иными словами, созданные в республиках в
предшествующие десятилетия предприятия стали рассматриваться
исполнительными органами власти как ресурс,
подлежащий перераспределению и приватизации между
консолидированными этногруппами, что выразилось на практике в
бесконкурсной передаче государственного имущества,
передаче земли и зданий (домов культуры, детских
дошкольных учреждений, обанкротившихся предприятий и пр.) в
аренду без оформления арендных договоров, специальном
банкротстве предприятий для их распродажи, имитации
аукционов по распродаже предприятий и реальной их
распродаже по символической цене. Все эти явления
узнаваемы по опыту других регионов страны. Отличительной же
чертой северокавказских республик является четко
просматривающийся этнический характер этого процесса,
отстранение от него представителей недоминирующих
народов (в том числе русских).
Перераспределение собственности в городе
активизировало переезд сюда сельского автохтонного населения. На
протяжении 80-90-х гг. наблюдается стремительный
процесс урбанизации народов Северного Кавказа и
параллельно с этим - выезд из региона русского населения.
Численность русского сегмента населения достигла своей
максимальной величины в республиках Северного Кавказа в
промежутке между 1959-1970 гг. К концу 1959 г. русское
население составило здесь 38,8% общей численности. Его
количество увеличилось к 1970 г. еще на 134 тысячи
человек [103, 65]. Однако за 70-е г. численность русских
сократилась на 4,5%, а в 80-е - на 3,7%. Этот процесс проходил в
условиях демографического взрыва у неславянского
населения национально-территориальных образований
Северного Кавказа; в результате к 1989 г. русские составляли
лишь 1/4 жителей северокавказских автономий [103, 65].
За период с 1989 по 2000 гг. миграционный отток
русского населения из республик Северного Кавказа охватил
более 310 тыс. чел. При этом основной отток пришелся на
177
Чечню (210 тыс.) и Дагестан (45 тыс.). На Кабардино-
Балкарию, Карачаево-Черкесию, Адыгею и Ингушетию в
совокупности приходится около 55 тыс. чел. Таким
образом, за последние 12 лет удельный вес русского населения
в республиках Северного Кавказа сократился с 26% (1989 г.)
до 18%. Удельный вес титульного населения, напротив,
вырос с 64% до 75% [128, 3].
Специфика этнодемографических процессов в
республиках региона заключается в том, что численность
русского населения сначала сокращалась за счет выезда, но уже
к 80-м г. была усилена за счет естественной убыли этой
группы. Это объяснялось тем, что на протяжении ряда лет
из региона выезжала молодая часть русского населения, что
привело к стремительному нарастанию тенденции старения
остающейся части русских. Параллельно ухудшался и
профессионально-квалификационный состав русского
населения в регионе, поскольку выезжала не только молодая, но и
наиболее профессионально мобильная, образованная и
квалифицированная рабочая сила. Если в начале 60-х г.
русские выезжали из сельских районов республик Северного
Кавказа, то с 80-х г. они стали активно покидать города.
Исход русских отразился на трансформации всех
социальных институтов модернистского общества,
формировавшихся центральной властью в регионе с опорой на этот
массив населения.
Было бы ошибочным считать, что вновь прибывающее
население занимает рабочие вакансии, имеющиеся в
промышленном секторе экономики. Как правило, фиксируется
другое явление: при жесткой проблеме безработицы,
особенно среди молодежи, в республиках остро ощущается
дефицит рабочих кадров. Например, применительно к
Ингушетии эксперты в области экономике отмечают:
«Невозможность найти работу многими жителями республики,
связана не только с нехваткой рабочих мест по причине
слабого развития промышленности и инфраструктурных
отраслей, но и во многом с тем, что большинство ищущих
работу либо вообще не имеют никакой специальности,
либо 1имеют крайне низкую квалификацию. Деформации на
рынке труда привели к тому, что при огромном числе
безработных остро не хватает квалифицированных рабочих,
178
энергетиков, электросварщиков, радио- и телеинженеров,
техников, учителей, программистов, электронщиков,
полиграфистов и многих других специалистов для создаваемых
в республике новых современных производств» [146, 101].
Отсутствие специальных статистических
обследований, показывающих на региональном уровне динамику
изменения социальных слоев городского населения,
затрудняет отслеживание этого процесса. Но общие его
характеристики просматриваются по косвенным показателям.
Например, параллельно наблюдающиеся процессы: с одной
стороны, отток русского и русскоязычного городского
населения и сокращение рабочих мест в государственном
секторе экономики и, с другой стороны, рост городского
населения в поселенческой структуре автохтонных
народов, а также возникновение слоя малого бизнеса
(владельцы мастерских, ателье, магазинов, бензоколонок, грузового
и пассажирского транспорта) позволяют сделать вывод о
том, что в северокавказских республиках одновременно
меняются и этнический состав городского населения, и
структура его занятости.
Индустриальный сектор сжимается за счет расширения
сферы торговли и услуг. Например, в 2001 г. в Адыгее было
зарегистрировано 2202 предприятия (хотя активно
действует только половина). В Кабардино-Балкарии за время
реформ численность малых предприятий достигла 39 тыс. В
частном секторе и на предприятиях смешанной формы
собственности в КБР работает около 53% занятого населения,
что составляет 132 тыс. человек [147, 108]. В Адыгее в
сфере малого предпринимательства сосредоточено более 27%
работающих [133, 4].
В Дагестане оказались наиболее активно втянутыми в
урбанизационный процесс аварцы, в меньшей степени -
даргинцы. Аварцы расселены в настоящее время крупным
компактом в Махачкале, Каспийске и Хасавюрте (около
20%), а в Буйнакске, Кизилюрте и Южно-Сухокумске
составляют от 40 до 60% населения. Даргинцы составляют
более половины населения в Избербаше и менее пятой
части - в Каспийске и Южно-Сухокумске.
Изменение горскими этносами типа расселения
значительно изменило их позиции в сфере образования и хозяй-
179
ственной занятости. Наиболее эффективной с финансовой
точки зрения сферой деятельности в городах сегодня
выступают банковское дело и сферы, обслуживающие
государственное управление. По замечанию дагестанских
исследователей, «сегодня коммерческие банки, помимо
нескольких промышленных предприятий и АО республики,
являются едва ли не единственно доходными структурами,
приносящими реальную прибыль...» [123, 38]. Не менее
прибыльной является занятость в сфере
коммуникационных систем и транспортных узлов (морской порт, аэропорт,
железная дорога), что связано с геополитическим
положением республики. К этому же разряду относится и
занятость в федеральных службах, обеспечивающих
целостность границы и ее охрану, яркой иллюстрацией которой
является служба на контрольно-пропускном пункте Яраг-
Казмаляр - знаменитом «Золотом мосте», где расположены
контрольные пункты 11 ведомств [148].
Вакантные места во всех этих службах контролируются
и централизованно распределяются в столице республики.
Махачкала за последние десять лет приобрела статус
финансово-экономического и политического (а не только
административного, как ранее) центра республики. Это
проявилось в том числе, и в особенно большом различии
уровня материальной обеспеченности и
социально-экономической динамики жизни между сельскими районами и
столицей. «Махачкала абсолютно оторвана от других районов по
уровню доходов и товарообороту, по величине средней
зарплаты. Если сравнивать объем товарооборота в расчете
на одного работающего, то в районном центре республики
он составит не более 10-20% от объема в г. Махачкале. Это
свидетельствует о концентрации в дагестанской столице
группы населения с высокими доходами от
предпринимательской деятельности, риэлтерства и т.д. Можно даже говорить,
во-первых, о разном типе хозяйственной деятельности и
превосходстве Махачкалы в развитии товаропроизводящей сети,
в интенсивности коммерческой деятельности; во-вторых, об
огромной разнице в объемах циркулирующей денежной
массы» [123, 26-27]. Поэтому Махачкала как физическое
пространство, где сосредоточены основные экономические и
политические рычаги власти и собственности, стала в настоящее
180
время предметом межэтнической конкуренции. Здесь
решаются и кардинальные вопросы распределения ресурсов -
земли и власти.
Таким образом, на протяжении последних двух
десятилетий произошла постепенная трансформация этнического
состава населения городов северокавказских республик,
которая отразилась на изменении структуры занятости
городского населения и, соответственно, на облике самих
городов. В новых экономических условиях адаптация в
северокавказских городах предполагает использование других
каналов мобильности: образования, родственных «сетевых
сообществ», способных помочь с трудоустройством.
Вместе с тем ресурс этих каналов невелик, что объясняется
суммарным количеством рабочих вакансий, имеющихся в
городе. Стратегия регулирования рынка труда, избранная в
середине 90-х г. в Кабардино-Балкарии и ориентированная
на массовое высшее образование молодежи (с целью
оттянуть на время учебы выход какой-то ее части на рынок
труда), оказалась проблематичной именно в финальной
части. В настоящее время значительное количество
образованной молодежи оказывается в ситуации безработицы.
Уже сегодня можно наблюдать скрытый процесс замены
кадрового состава служащих нетитульных
национальностей в сфере здравоохранения, образования, строительства,
транспорта (не говоря о правоохранительных органах,
управленцах) на молодежь титульного этноса. Данный
процесс захватил уже не столичные города, а
сохраняющиеся пока города и районные центры с русским
(русскоязычным) населением (Кизляр, Прохладный, Майский,
Моздок, ст. Зеленчукская).
Узость рынка труда активизирует процесс оттока из
региона не только русского населения, но и значительной
части трудоспособного населения титульных народов. Этот
процесс стал наблюдаться уже в 70-е годы. Для ряда
народов - аварцев, даргинцев, кабардинцев, карачаевцев,
лакцев, ногайцев, чеченцев - уход на отхожие промыслы стал
традиционной формой решения проблемы занятости. В
частности, по данным сибирских социологов, выходцы из
республик Северного Кавказа в 70-е г. составляли 31%
среди сезонных мигрантов в Сибири [149]. Глубокое изучение
181
В.С. Белозеровым демографических и миграционных
процессов, наблюдавшихся на Северном Кавказе во второй
половине XX в., позволило показать миграционную
динамику титульных народов и рост их диаспор в степном
Предкавказье (Краснодарский и Ставропольский края,
Ростовская область) [103, 81-128]. Исследование диаспор
показывает и постепенное изменение структуры их поселений и
сферы занятости: от сельскохозяйственных (первоначально
животноводческих) форм деятельности кавказское
население перешло к строительству и коммерции.
Мигранты же 90-х г. концентрируют свои усилия на
коммерческой сфере, услугах в сфере общественного
питания, игорном бизнесе, не говоря о криминальных сферах.
Ареал их расселения также изменился. Если в 70-е г. выходцы
с Северного Кавказа искали производственную занятость в
сельских районах (различные формы животноводства,
строительство), то теперь наряду с потоком мигрантов,
ориентированных на сельские поселения, стремительно расширяется
поток, нацеленных на крупные города, включая столицы.
Невозможность успешно осуществлять индивидуальную
мобильность в промышленно развитых городах обусловила
распространение форм клановой консолидации. Этому
способствовал также выбор сферы торговой деятельности.
Однако, развивая экономическую инициативу в сфере торговли,
этнически консолидированные группы параллельно стали
осваивать наиболее прибыльные сферы деятельности в
непроизводственном сегменте социальной жизни - игорный
бизнес, гостиннично-ресторанный бизнес, а позднее
перешли к контролю за ними. Этнические группировки
достаточно эффективно проникают также и в сферу крупного
бизнеса. В частности, одной из самых богатых и самых
крупных группировок в Москве является ингушское
криминальное сообщество. Успешность его деятельности
объясняется экспертом следующим образом: «Группировка
тяготеет к банковским структурам и стремится в них
внедриться, поставив на пост вице-президента или главного
бухгалтера «своего» человека. Этот интерес связан с тем,
что Ингушетия представляла собой «свободную
экономическую зону», в которой действовали льготные условия для
предпринимательства. В результате ингуши весьма преус-
182
пели в банковских махинациях, и в этом деле они успешно
конкурируют с чеченцами». [149 (а), 123-124].
Таким образом, на свертывание экономики, ранее
поддерживаемой центром в республиках Северного Кавказа,
автохтонные народы «ответили» выдавливанием за
пределы республик населения, занятого в индустриальном
секторе, а также освоением рискованных сфер занятости в новых
российских регионах.
Проведенный анализ позволяет сделать ряд выводов.
1. Институциональные формы организации
экономической сферы жизнедеятельности, привнесенные русским
населением в Северо-Кавказский регион, в настоящее время
оказались разрушенными либо свернутыми. Этот тезис
верен и для индустриальной отрасли экономики, и для
сельского хозяйства (речь идет о колхозах, совхозах,
экспериментальных и племенных хозяйствах).
2. Уход русских из хозяйственной жизни региона лишь
в незначительной степени и не на долгое время позволит
оттянуть решение проблемы дефицитности ресурсов для
развития экономики в республиках. В городах рабочие
вакансии в значительной степени сокращены. Сочетание
низкой производительности труда, сохраняющегося высокого
естественного прироста населения в селе, слабого
экономического развития города и установок населения на высокий
уровень доходов делает неизбежным высокую
миграционную подвижность титульного населения.
3. Выезд русских из сельскохозяйственных и городских
населенных пунктов первоначально привел к
перераспределению территорий: в своем большинстве (за
исключением Дагестана, где в этот процесс вовлечены и территории,
заселенные другими равнинными народами)
освобождающиеся сельские старорусские территории заселяются
горцами. Перемещение значительных масс горского населения
на равнины привело также к отказу от традиционных форм
сельскохозяйственного производства, развитых в горных
районах, и исчезновению принципа хозяйственной
дополнительности различных сегментов этноэкономической
деятельности, который регулировал межэтнические
взаимодействия в регионе.
183
4. Сохранение отсталых технологий
сельскохозяйственного производства при дефиците земли выступает
значимой причиной формирования межэтнических противоречий
в республиках Северного Кавказа.
5. Отходнические промыслы титульного населения
выступают средством разрешения экономических проблем на
уровне отдельных семей, но в определенной степени
замораживают решение проблем экономического развития
республик в целом. В отходничество традиционных
(сельскохозяйственно-строительных) и новых форм (коммерчески-
криминальных) уходит наиболее мобильная и
предприимчивая часть трудоспособного населения титульных
народов. Экономическая сфера республик сохраняется при этом
в качестве «заповедной зоны», которой свойственны де-
прессивность и низкая производительность труда.
Все эти позиции интегрируются в социальном
переструктурировании современных северокавказских
республик. Советский модернизационный проект, реализованный
в республиках Северного Кавказа, вызвал формирование
этностратификационной системы, структурирование
которой реально определялось по цивилизационной границе:
доминирующее положение занимали этносы, достигшие
индустриальной фазы социально-экономического развития,
доминируемое - аграрные этносы. Однако источником
этого доминирования являлся не производственный, а
политический ресурс. Властный контроль социальных отношений
со стороны центра не позволял проявиться этностатусной
иерархии и создавал условия для индивидуальной
социальной мобильности.
В постсоветский период доминирующим критерием
социального структурирования выступил этнический
принцип. В силу того, что автохтонные этносы региона
являются аграрными по социокультурных характеристикам,
можно говорить о фактически произошедшем революционном
переструктурировании северокавказского социума. Теперь
доминирующее положение стали занимать цивилизационно
отцтающие этногруппы, что стихийно приводит к
архаизации общества. Принцип индивидуальной мобильности
становится подчиненным по отношению к групповой.
184
Глава 7.
РОССИЙСКАЯ СОЦИЕТАЛЬНОСТЬ
БЕЗ РУССКОГО ПРИСУТСТВИЯ
7.1. Воспроизводство российской социеталыюсти
культурами северокавказских народов
Социальные усилия, направленные на формирование
единого социокультурного пространства на Северном
Кавказе, сегодня, по прошествии радикального десятилетия
переустройства жизни в республиках, показывают себя как
наиболее результативные. Вероятно, это объясняется
активной заинтересованностью народов региона в их
поддержании, в основе которой лежит стремление
значительного числа представителей местного населения к
индивидуальному социальному продвижению. Масштабность
результатов формирования единого социокультурного
пространства проявляется в целом ряде достижений:
• утверждении русского языка в качестве
государственного;
• обретении основным большинством языков
автохтонных народов письменности, а следовательно, изменении
способа трансляции этнокультурной информации: от
устной традиции к письменной;
• сформированном билингвизме, который
характеризуется высоким уровнем грамотности населения на обоих
языках (русском и национальном);
• создании в социальной структуре каждого
автохтонного народа социального слоя, занятого
интеллектуальными видами труда различного уровня сложности.
Бесспорно, в основе этих результатов лежит огромная и
многолетняя организационная работа по созданию
образовательных учреждений, по подготовке кадров учителей и
вузовских преподавателей, по формированию учреждений
профессиональной подготовки разного уровня и профиля и
по организации учреждений культуры (музеев, библиотек,
театров) и средств массовой информации.
Но наиболее впечатляющими являются результаты ин-
ституционализации науки. Наука возникает позже всех
институтов сферы духовного производства и свидетельствует
185
о высоком уровне развития конкретного общества. Особую
роль при этом играют университеты. Ничуть не принижая
роль отраслевой науки и отраслевых вузов,
сформировавшихся в республиках Северного Кавказа и заслуженно
получивших признание в масштабах СССР (например,
Грозненский нефтяной институт или Северо-Кавказский
горнометаллургический институт), следует подчеркнуть, что
университеты имеют научно-исследовательскую
ориентацию и нацелены на продвижение в фундаментальных
областях знания. Таким образом, их цель - осуществить
прорыв из сферы локальных успехов на мировой уровень.
Достижение этой цели требует не просто образованных кадров,
а формирования научных школ. Поэтому университеты
возникают в республиках позже всего. Их создание
завершает формирование научно-образовательной системы.
К 70-м г. XX в., по статистическим данным, можно
фиксировать формирование значительного слоя научной
интеллигенции в республиках Северного Кавказа. «К этому
времени в Кабардино-Балкарии функционировало 8
научно-учебных и исследовательских структур (около 900
научных работников), в Северной Осетии - 12 (более 2 тыс.
чел.), в Чечено-Ингушетии - более 10 (около 2 тыс. чел.) и,
наконец, в Дагестане, располагавшем самой разветвленной
научной инфраструктурой в пределах национального
Северного Кавказа, более 20 (свыше 2 тыс. научных
работников)». [150, 96]
Изучение процесса создания научных кадров в [Регионе
показывает, что примерно до 50-х г. молодежь выезжала
для обучения в вузах в столицы, выбирая при этом МГУ,
ЛГУ, а из региональных вузов - Ростовский
госуниверситет. Но уже с конца 50-х г. научные кадры стали готовиться
в самих республиках, на базе созданного научного
потенциала. А со второй половины 70-80-х гг. осуществился
переход на самообеспечение научных сотрудников за счет
республиканских университетов, что можно наблюдать на
примере Дагестанского университета. Фактически можно
сделать вывод о том, что процесс институционализации
науки в республиках Северного Кавказа завершился.
Данный социальный институт стал работать на собственной
основе в культурной среде республик региона. Статистиче-
186
ские данные свидетельствуют, что, например, из
сотрудников Северо-Кавказского горно-металлургического
института (г. Владикавказ), «получивших высшее образование в 30-
е гг., свой собственный институт закончили 54%. Для более
молодых возрастов преподавательского и
исследовательского персонала эта цифра с каждым десятилетием
возрастала. В 60, 70, 80-е гг. она, соответственно, составила 76, 91
и 100%» [150, 100].
Это явление, бесспорно, положительное, имеет и
другую сторону: академическая наука в принципе внерегио-
нальна и развивается более успешно там, где происходит
циркуляция кадров, а также постоянное их обновление за
счет притока специалистов или повышения квалификации в
центральных вузах или вузах других регионов, включая
зарубежные. Однако выход республик Северного Кавказа
на воспроизводство кадров интеллектуальных профессий
на собственной основе был сопряжен с возникновением с
конца 80-х г. другой тенденции - «практически полной
замкнутости процесса кадрового пополнения
университета» [150, 99].
Важными ее причинами являются резкое сужение
финансирования научных исследований из федерального
бюджета, разрыв научных связей, нарастающая дистанция
между научно-исследовательскими центрами. Но наряду с
этими факторами общероссийского уровня можно
выделить и важную региональную причину. Речь идет о
сложившейся в процессе формирования науки в регионе ее
отраслевой структуры, которая способствует локализации
науки и ее тяготению к региональной замкнутости, т.е. к
провинциализму. Анализ статистических данных дал
возможность специалисту в области науковедения М.Д. Рози-
ну выявить различие отраслевого строения науки в разных
субрегионах Северного Кавказа. В частности, в Ростовском
и Кубанском (г. Краснодар) университетах доминирующие
позиции занимают естественные и точные науки (особенно
это характерно для РГУ), а в республиканских
университетах - Дагестанском, Кабардино-Балкарском, Северо-Осе-
тинском, Чечено-Ингушском (до 1991 г.) - гуманитарные:
история, филология, языкознание. Спектр социальных наук
представлен достаточно слабо во всех республиканских вузах.
187
Отличие республиканских университетов состоит в
большой концентрации здесь научных кадров в области
гуманитарных наук, которые в значительной степени
специализировались на изучении истории, культуры, языков и
литературы народов Северного Кавказа. Достаточная дис-
танцированность большинства гуманитариев, выросших в
последние десятилетия на собственной республиканской
базе, от методологии социальных исследований, их
погруженность в историко-культурную эмпирику не
способствовали выходу на широкие теоретические обобщения
собранного материала. Напротив, эти условия оказались
благоприятными для конъюнктурного использования знаний
гуманитарного профиля в идеолого-политических
дискуссиях, развернувшихся в 90-х г.
Демократизация политической системы СССР в конце
80-х г. показала, что именно представители гуманитарной
интеллигенции - писатели, журналисты, историки,
филологи, преподаватели вузов - выступили активными
реформаторами в качестве как идеологов этого процесса, так и
политических лидеров. Этот феномен проявился и в республиках
Северного Кавказа. Достаточно указать, что опозиционную
организацию межреспубликанского уровня -
Конфедерацию народов Кавказа - возглавлял преподаватель научного
коммунизма Ю. Шанибов, главным идеологом чеченского
сепаратистского движения и преемником Д. Дудаева был
поэт 3. Яндарбиев, идеологом и одним из лидеров
карачаевского движения «Джамагат» на стадии его радикальных
выступлений в начале 90-х г. был преподаватель
философии К. Чомаев. Можно привести и ряд других имен.
В процессе обсуждения направлений демократической
реорганизации северокавказских республик в числе
важнейших рассматривалась проблема придания мощного
импульса развитию культуры автохтонных народов.
Республиканские органы власти повсеместно формировали правовую
базу для этого процесса: были приняты законы,
утверждающие государственный статус национальных языков
титульных народов, закон об образовании в каждой из
республик. Согласно этим законам образовательная система
рассматривалась как направленная на «защиту
национальных культур и культурных традиций народов», а также на
188
обеспечение «национального возрождения и развития
коренных народов» республик [151].
Быстрые темпы урбанизации, которую переживают в
настоящее время все титульные народы республик
Северного Кавказа, сопряжены с нарастанием автономности
личности от контролирующих функций традиционных
институтов - семьи и поселенческой общности.
Функционирование публичной сферы жизни современного города на
русской языковой основе выступает дополнительным
фактором, размывающим традиционную культуру индивида,
переехавшего в город.
Этим во многом обусловлена тревога представителей
интеллигенции по поводу расширения каналов трансляции
этнокультурной информации. Бесспорно, важнейшим
институтом воспроизводства культуры и введения в нее
(социализации) нового поколения выступает школа. Отсюда
естествен перенос нагрузки воспроизводства этнической
культуры на современную школу. Эта позиция рождает
проблему трансформации существующей билингвальной
подготовки детей и юношества с акцентом на углублении
национальной языковой основы.
Язык выступает средством передачи этнокультурной
информации и одновременно механизмом вхождения индивида
в общечеловеческую культуру. Разный уровень социально-
экономического и политического развития народов Северного
Кавказа и русского народа обусловил необходимость
выполнения русским языком функции культурного медиатора.
Поэтому функции этнической социализации и освоения
основ общемировой культуры в регионе выполнялись
различными языками: этническим («родным») и русским. На
протяжении нескольких десятилетий отрабатывался
«баланс» этих компонентов. Создание в республиках
местными кадрами профессионалов на русской языковой основе
науки, медицины, образования и их успешное
функционирование при сохранении истории народов, национальных
языков и развитии национального художественного
творчества позволяют утверждать, что был найден
оптимальный баланс в преподавании языков. Но именно этот
результат и был подвергнут сомнению и критике в начале 90-х г.
радикально настроенной национальной интеллигенцией.
189
Поиск новационного варианта формирования
национально-русского двуязычия можно увидеть на опыте
Кабардино-Балкарии - республики, отличающейся
взвешенным политическим курсом. В КБР в 1989/90 учебном году
все школы работали по двум учебным планам:
многонациональной и национальной (нерусской) школы. На
изучение русского языка и литературы в первом плане
отводилось 85 часов, во втором - 76.
С 1988/89 учебного года в школах, работающих по
единому учебному плану, обучение в 1-х классах
экспериментально ведется на родном языке. В 1989/90 учебном году
эксперимент приобретает массовый характер. Издаются
переводные учебники по математике, природоведению.
Так, в 1989 г. учебник по математике для 1-го класса на
кабардинском языке вышел тиражом 12 тыс. экземпляров.
Таким же тиражом был выпущен в 1990 г. учебник для 2-го
класса, а в 1991 г. - для 3-го. В 1992 г. тиражом по 13 тыс.
экземпляров выходят учебники по природоведению (3-й и
4-й классы), по математике (4-й класс).
В 1990/91 учебном году общеобразовательные школы
РСФСР продолжают работать по' различным вариантам
учебных планов, разработанных Министерством народного
образования-в 1988/89 учебном году. Одновременно оно
составляет экспериментальные учебные планы
национальных (нерусских) школ РСФСР на 1990/91 учебный год,
разработанные на основе государственного базисного плана
средней общеобразовательной школы. Всего 15 вариантов:
1-й вариант - базовый, во 2-м варианте специальное время
отводится на изучение предметов «История родного края»,
«География родного края», в 3-м варианте объединены
уроки изобразительного искусства и трудового обучения и
т.д. Эти планы не получили дальнейшего распространения.
В 1991/92 учебном году в данные планы вносятся
изменения. В связи с принятием рядом автономных республик,
областей и округов Деклараций о государственном
суверенитете, в соответствии с которыми статусные языки определены
в качестве государственных языков наравне с русским, был
изменен подход к изучению родного языка в направлении
создания условий для*расширения возможностей
ознакомления с ним всех жителей конкретного
национального
регионального образования. Это нашло свое отражение и в
изменении названия учебного плана № 2 средних
общеобразовательных школ РСФСР. Теперь он называется
«Учебный план средних общеобразовательных школ РСФСР с
изучением языка республик и автономных республик,
входящих в состав РСФСР, автономных областей и округов».
В июне 1993 г. Министром образования РФ
утверждается Базисный учебный план общеобразовательных
учреждений Российской Федерации, который, как элемент
государственных образовательных стандартов, определяет
минимальное количество часов на изучение образовательных
областей, устанавливает нагрузку учащихся. В структуру
этого плана входит инвариантная часть, в которой
обозначены образовательные области, обеспечивающие
формирование личностных качеств обучающихся в соответствии с
общечеловеческими идеалами и культурными традициями,
создающие единство образовательного пространства на
территории страны, и вариативная часть, отвечающая
целям учета национальных, региональных и местных
социокультурных особенностей и традиций, обеспечивающая
индивидуальный характер развития школьников в
соответствии с их склонностями и интересами.
Опыт Кабардино-Балкарии характерен и для других
республик региона. Он свидетельствует о научной
непроработанности проблемы национального образования с
точки зрения педагогических технологий. Как отмечают
специалисты, идея национальной школы «реализуется не как
научно отрефлексированная образовательная модель, а как
спонтанная педагогическая практика» [152, 143]. Поэтому
проблемы национальной школы преимущественно
обсуждают педагоги и изредка лидеры официальной
политической элиты и национальных движений и партий. В
настоящее время в качестве оптимального пути формирования
билингвизма рассматривается последовательное обучение
сначала родному языку, а затем уже, на базе
сформированной языковой (речевой) способности ребенка в отношении
первого (родного) языка, - второму (русскому). Однако, в
силу насыщенности учебных программ школ и
необходимости подготовить учащихся к периоду обучения на второй
ступени, осуществляемому на русском языке, завершенное
191
формирование языковой компетенции на родном языке
становится проблематичным.
Анализ результатов перевода начальной школы на
родной язык обучения на II ступени, проведенный Кабардино-
Балкарским институтом повышения квалификации
учителей, показывает неутешительные результаты. У детей
отсутствует необходимый запас слов, что затрудняет
обучение по всем предметам в общей школе уже с 5-го класса.
Однако это преобразование имеет и другое следствие:
«Значительная часть учителей предпочитает преподносить
теоретический материал в готовом виде. Это приводит к
грамматизации обучения, снижает активность учащихся и
уровень сознательности усвоения теории. Известно, что
правило лучше усваивается в связанном тексте. Но такого
рода тексты учебника в лексическом отношении трудны,
поэтому учитель использует для объяснения отдельные
слова. Это же самое слово в контексте (диктант,
изложение) воспринимается учащимися как незнакомое, и они
допускают в нем ошибки. Таким образом, из практики работы
исчезло одно из основных достижений методики последних
двух десятилетий - изучение морфологии на
синтаксической основе» (Курсив наш - Авт.) [153, 244].
Комплексная проверка организации изучения русского
языка в национальных школах КБР, которая была
проведена республиканским Министерством образования в 1995 г.,
показала, что «в большей части упражнений учебников
содержится до 10-15 слов, значение которых учащиеся не
понимают. Поэтому с заданиями и упражнениями дети не
справляются. ...В тех случаях, когда члены комиссии
предлагали учащимся 5-6-х классов найти в школьном толковом
словаре слово, прочитать статью о нем и объяснить его
значение (на русском языке), большая часть учащихся с
этим заданием не справилась» [153, 243-244]. Нетрудно
догадаться о тех сложностях, с которыми сталкиваются
преподаватели математики, естествознания и других
дисциплин, которые преподают предметы в школе II ступени на
русском языке.
; Проблема, обусловленная уровнем функциональной
русскоязычной неграмотности детей, закончивших
начальную школу на родном языке обучения, выдвинула несколь-
192
ко вариантов разрешения. Во-первых, разработку стратегии
образования, вызванной новой образовательной ситуацией -
обучением русскому языку как государственному в школах
с нерусским языком обучения', во-вторых - поиск
оптимального варианта сочетания обучения двум языкам,
исходя из изменения временных пропорций.
Так, в качестве одного из способов разрешения
проблемы выдвигается «продолжение образования на первом
(родном) языке «вниз» (т.е. на уровень дошкольных
учреждений), чтобы к школьному возрасту, с которого
начинается системное формирование двуязычия, добиться
сформированное™ речевых способностей» [154, 121]. При этом в
качестве реального социально-экономического механизма
достижения этой задачи рассматривается изменение
принципа функционирования детских дошкольных учреждений.
Теперь они должны принять на себя языково-образова-
тельную функцию. Для этого опускается возрастная планка
для массового приема детей в дошкольные учреждения: он
осуществляется с 3 лет (возраста, который с точки зрения
психологов, позволяет ведение системного обучения
детей). Вместе с тем количество дошкольных учреждений в
настоящее время не позволяет реализовать эту программу,
также как и другие обстоятельства: отсутствие кадрового
потенциала - подготовленных к выполнению этой задачи
воспитателей детских дошкольных учреждений,
методических пособий для организации работы с детьми в этом
направлении. С этим сталкивается не только проект
«Продолжение образования на первом (родном) языке
«вниз», но и реализация идей национального
образования на уровне общеобразовательной школы. Иными
словами, речь идет о необходимости изучения
инвестирования средств в функционирование института
национальной школы со стороны государственных органов, в
данном случае - республик.
Предложен и другой подход - сужение объема и
качества преподавания русского языка, его изучение в
соответствии с прагматическими задачами. Обратим внимание на
методические рекомендации учителям-филологам:
«Следует также предостеречь некоторых неопытных учителей
национальной школы, полагающих, что целью преподавания
7. Зак. 520
193
русского языка в национальной школе являются умение
хорошо говорить, читать и писать по-русски без учета
жизненных ситуаций функционирования русского языка у
данной национальности. Нельзя ставить задачу вытеснения
родного языка из тех функций, из тех жизненных ситуаций,
где у данного народа функционирует родной язык
Нельзя ставить задачу выучить весь русский язык во всех
его возможных функциях. Следует обучать русскому языку
на тех жизненных ситуациях, на тех текстах, которые
представляют первейшую жизненную необходимость для
представителей данной национальности, данной национальной
школы» [15. 10-11].
Иными словами, формирование русскоязычной
компетенции у учащихся национальных школ понимается как
достаточно ограниченная сфера педагогической
деятельности, определяемая нуждами повседневной необходимости.
Достижения же последних десятилетий огромной армии
педагогов-русистов, работающих в национальных школах
(преимущественно сельских) - разработка методики
обучения реальному билингвизму, когда словарный запас и
правописание слов формировались на контекстной
социолингвистической основе и дети обучались языку не только как
элементу культуры, но и как ее механизму, - оказываются
реально заброшенными.
7.2. Билингвизм как потребность и практика
культурной жизни народов региона
В октябре-декабре 1996 г. нами совместно с А.А. Сусо-
коловым было проведено исследование проблем
национальной школы в Кабардино-Балкарской Республике,
которое включало не только анализ документальной базы
школ, но и изучение общественного мнения учителей и
родителей по проблемам национальной школы, а также
уровень потребности учащихся 10-х классов в более
глубоком освоении национальной культуры. В КБР было
опрошено всего 346 учащихся 10-х классов, 167 учителей
и 143 родителей выпускников. Респонденты
представляли жителей г. Нальчика и различных сельских районов
Кабардино-Балкарии.
194
Целью исследования было обнаружение
содержательных установок по проблемам национального образования
всех трех субъектов образовательного процесса. Исходной
гипотезой явилось предположение о несоответствии
способов реализации идей национальной школы потребностям
непосредственных «заказчиков». Проведенный опрос и
изучение обсуждения проблем национального образования
в республиканской прессе и в органах законодательной
власти действительно показали острый интерес к этому
направлению реформирования образования.
Заинтересованность в расширении знаний о культуре, языке, обычаях,
религии народа фиксируется у школьников и их родителей
(табл. 7.1). Более того, 67% опрошенных школьников
выразили готовность посещать группу по углубленному
изучению культуры и истории своего народа.
Таблица 7.1
Распределение ответов на вопрос: «Хотели бы Вы получать
в школе побольше знаний о языке, культуре, религии Вашего
народа при условии, что это будет связано с дополнительной
нагрузкой?»
№
1
2
3
4
Ответы
Хотел бы
Не хотел бы
Затрудняюсь ответить
Не задумывался
Всего ответов
Школьники
кол-во
ответов
183
29
67
66
345
%
53,0
8,5
19,4
19,1
100
Родители
кол-во
ответов
141
2
-
-
143
%
98,6
1,4
-
-
100
Учительский состав разделяет эту позицию, полагая,
что школьники не достаточно осведомлены о культуре
своего народа (72,4% респондентов); часть учителей (16%)
считают, что учащиеся «практически ничего не знают» в
этой области. При этом значительная часть учителей
(66,5%) убеждена в том, что эти знания должны быть
введены в курс обучения во всех школах республики,
независимо от этнического состава учеников.
Расширение и углубление этой области знаний
посредством школы требует осознания того, на что именно дол-
7*
195
жен быть нацелен этнокультурный блок преподавания.
Опрос показывает, что большинство школьников-кабардинцев
свободно владеет разговорной речью на своем родном
языке, причем сфера его функционирования не только семья,
соседство, но также и школа (хотя в меньшей степени)
(табл.7.2).
Таблица 7.2
Сфера применения кабардинского языка
учащимися-кабардинцами
№
1
2
3
4
Ответы
Дома
В школе
С соседями, друзьями
Со взрослыми родственниками
Всего ответов
Количество
ответов
203
134
168
196
225
%
80,0
60,0
74,6
87,1
100
В домашней обстановке подавляющее большинство
опрошенных детей используют родной язык, десятая часть
опрошенных (10,5%) пользуется наряду с родным еще и
русским языком, и только 11,2% школьников указали, что
для домашнего общения они используют русский язык.
Эти данные уместно сравнить с
аналогичным.исследованием, которое проводилось под руководством известного
ученого из Адыгеи Р.А. Ханаху в 1999 г. (т.е. спустя
несколько лет после перехода в Адыгее на обучение в
начальной школе на адыгейском языке). Его исследование
показало, что в 1999 г. «все так же, как и в 1993 г. только
1% адыгов говорит на родном языке в школе. ...
Рассматривая язык семейного общения, мы получили следующие
данные: 35% учащихся-адыгов общаются с родителями
только на адыгейском языке, 51% - на адыгейском и
русском и 14% - всегда на русском» [156, 9].
Видимо, поэтому, согласно опросу в КБР, повышенное
внимание к изучению кабардинского языка не является
актуальным для учащихся и их родителей. Ответы на прямой
вопрос о том, что прежде всего представляет интерес для
учащихся в национальной культуре, позволяют выстроить
следующий рейтинг (табл.7.3):
196
Таблица 7.3
Распределение ответов на вопрос:
«Какие знания о своем народе Вас интересуют больше всего
(отметьте ие больше трех пунктов)».
№
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
8.
9.
10.
11.
Ответы
Традиционный этикет
Традиционная кухня
Народные танцы
Традиционная одежда, народные
промыслы, архитектура
Легенды, сказания
Взаимосвязи с народами других
республик Кавказа
Народные песни, музыка
История вхождения в состав России
Традиционные верования
История эмиграции автохтонных народов
Северного Кавказа XIX - XX веков
Другое
Всего ответов
Количество ответов
203
138
131
59
86
72
68
61
46
40
6
910
%
22,3
15,2
14,4
11,6
9,5
7,9
7,5
6,7
5,0
4,4
0,6
100 |
В процессе опроса школьников обнаружилось, что
значительный поток информации об истории и культуре
народа они получали от родителей. Так ответили на этот вопрос
90% школьников (44,9% указали, что родители много
рассказывали им об истории и культуре своего народа, 45%
выбрали позицию: «рассказывают, но не очень много»).
Опрос родителей подтвердил сохранение роли семьи в
формировании этнокультурных ценностей: первое место в
качестве информаторов занимают сами родители (32,5%),
второе - бабушки и дедушки (25,5%), затем - книги (12,2%)
и телепередачи. Школа попала в раздел «другие
источники» и занимает одно из последних мест. Следует отметить,
что основное большинство родителей, соглашаясь с
необходимостью расширения этнокультурного сегмента
образования, все же не приемлет варианта такого расширения за
счет сокращения общеобразовательных дисциплин. И это
не случайно. Подавляющее большинство родителей
выпускников видят их дальнейший путь в продолжении образо-
197
вания на уровне учреждений среднего специального
образования или вуза. При этом желательными выступают
профессии юриста, экономиста, медика. Позиции родителей
большей частью совпадают с установками детей. Эти
данные были подтверждены более поздним исследованием,
когда при сравнении профессиональных ориентации
русской, адыгской и тюркских групп молодежи Северного
Кавказа обнаружилось, что «в группе адыгской молодежи
(адыгейцы, кабардинцы, черкесы) ориентация на
экономические специальности наивысшая. На втором месте -
государственно-правовые специальности, на третьем -
гуманитарные (врачи, учителя)» [157, 68].
Ориентация на современные и конъюнктурные на
рынке труда профессии, а также психологическая возможность
выезда за пределы КБР после окончания обучения в школе
для значительной части родителей и детей (12,8% хотели
бы уехать на работу или учебу из республики; 17,1 -
задумываются над этим) объясняют их заинтересованность
в русскоязычном обучении. При этом выявленные
профессиональные установки распространены у родителей и
учащихся как Нальчика, так и сельских районов. Однако
программы обучения сельских и городских школ различаются,
что связано с переводом определенного количества первых
на национальный язык обучения на I ступени. Это решение
было продиктовано тем, что, по мнению идеологов
национального образования в республиках, этот тип
образовательных учреждений подходит там, где основной
контингент учащихся формируется на этнической основе. Города
же полиэтничны, и поэтому там образование
осуществляется на русском языке.
Уже в этом подходе таится противоречие между
конституционным правом на выбор образования (культурного
стиля социализации) и стремлением административным
способом посредством школы закрепить этнокультурную
стилистику социализации.
В реальности оказывается, что национальная школа,
нацеленная на сохранение этнокультурного стиля и
предотвращение языковой ассимиляции, воспроизводит его там,
где он поддерживается естественным способом. В сельских
198
школах северокавказских республик образовательный
процесс отличается не только устойчивостью кадрового
состава учителей, но и тем, что они чаще всего являются
коренными жителями данных населенных пунктов. Из этого
следует, что образовательная деятельность учителей является
естественным продолжением и дополнением семейной
социализации молодежи, осуществляемой в традициях
национальной культуры в рамках самих сельских поселений.
Иными словами, в настоящих условиях нет особой
необходимости укреплять бытование национальной культуры на
селе еще и с помощью института образования.
Большая сохранность этнокультурной традиции на селе,
по сравнению с городом, приводит, казалось бы, к тому,
что задача усиления воспроизводства этнической традиции
и укрепления этнической идентификации средствами
школы должна решаться как раз в городской среде. В сельских
же школах, расположенных в социальной среде*
самовоспроизводящей этнокультурную традицию, напротив,
должен быть усилен общероссийский, универсальный
компонент образования. Но в настоящее время имеет место
обратное явление: национальные школы утвердились в
сельской местности, городские же школы вводят
этнический компонент образования на принципах
факультативных занятий. Такой подход закладывает основы для
углубляющегося разрыва по уровню образования и ценностным
ориентациям между выпускниками сельских и городских
школ. Тем самым национальное (этническое) образование
становится частью механизма усугубления и закрепления
социального расслоения.
Возможно, осознание этой тенденции привело к
«пассивному» расколу учительского корпуса по вопросу
формирования национальной школы: значительная часть
учителей рассматривают организацию национальной
школы по модели дополнительного образования к
общему среднему, другая часть поддерживает идею усиления
тенденции этнизации школы. Различия этих подходов
прослеживаются по существенным позициям, прежде
всего по определению целей функционирования
национальной школы (табл. 7.4).
199
Таблица 7.4
Распределение ответов учителей на вопрос «Как Вы понимаете,
что представляет собой национальная школа в зависимости от
целей обучения?».
№
1
2
3
Ответы
Это школа, которая имеет главной целью
сплочение народа, формирование
этнического самосознания, даже если это достигается
за счет временного понижения уровня знаний
Это школа, которая должна способствовать
прежде всего повышению социального и
экономического уровня данного народа,
даже если при этом меньше внимания будет
уделяться традиционной национальной
культуре и истории народа
Другое мнение
Всего ответов
Количество
ответов
67
81
1
149
%
45,0
54,4
0,6
100 |
Одна часть учителей выдвигает на первый план задачу
формирования этнического самосознания и внутригруппо-
вой сплоченности, другая - не столько специальную заботу
о трансляции культуры этноса, сколько стремление через
систему образования «вписать» молодежь в современное
состояние общества, ориентировать ее на освоение не
локальной, а мировой культуры. Поэтому мнения учителей
разделились и при оценке возможного поведения
родителей, которые стоят перед выбором: отдать ребенка в
русскоязычную школу, где более высокий уровень
преподавания, или в соседнюю школу с углубленным изучением
адыгской культуры? Первую линию поведения одобрила
большая часть учителей (58,7%), а пятая часть - осудила.
Вместе с тем, признавая специфику национальной
школы, определяемую контингентом учащихся, целями
этнической социализации и интеграции молодежи, учительский
корпус достаточно единодушен по вопросу языка обучения.
Основное большинство учителей не согласны с переводом
школы на национальный (кабардинский, балкарский) язык
обучения. Эту возможность поддержало незначительное
количество учителей (6,4%). Устойчивое большинство, про-
200
явившееся и в позициях по целям национальной школы,
считает необходимым преподавание родного языка как предмета
на всем протяжении обучения. (Заметим, что этот подход
утвердился в последние десятилетия советского периода
существования национальных сельских школ) (табл. 7.5).
Таблица 7.5
Распределение ответов на вопрос «Как, по Вашему мнению,
должен преподаваться родной язык в школах с преобладанием
учеников-адыгов?»
№
1
2
3
4
5
6
Ответы
Как предмет на I ступени (начальная школа)
Как предмет на всех ступенях
На нем могут изучаться некоторые
предметы на I ступени
Могут изучаться некоторые предметы на
всех ступенях
На нем может быть основным языком
обучения в средней национальной школе на
всех ступенях
Всего ответов (РКО)
РКО
21
96
19
18
11
165
%от
РКО
12,2
55,8
11,0
10,5
6,4
100
Поэтому учителя дифференцированно подходят к
изучению языков: национальная культура должна осваиваться
учениками на родном языке, а учебные предметы
«универсальной» культуры (математика, естествознание и др.)
предполагают использование более пригодного для этих
целей русского языка. Он же требуется и для освоения
общероссийского культурного наследия (табл. 7.6.).
Разделились позиции учителей и по проблеме
формирования учебных планов для национальных школ, т.е.
определения содержания обучения. 44,4% респондентов
считают, что учебные программы национальных школ должны
формироваться целиком по общероссийским стандартам,
включая в пределах компетенции школы некоторые
предметы, отражающие национальную специфику
(федеральный и региональный компоненты). Большая часть учителей
(54,4%) полагают, что им должна предоставляться более
широкая самостоятельность, по сравнению с обычными
школами, в определении круга предметов и их содержания.
1/2 7. Зак. 520
201
Таблица 7.6
Распределение ответов учителей на вопрос «Как Вам кажется, на
каком языке должны преподаваться следующие учебные
предметы в школах, где преобладают дети-адыги?» (п = 167 чел.)
№
1
2
3
Предметы
На языке своей
национальности
На русском
На обоих языках
Всего
Естественный
цикл
% от п
4,5
66,5
29,0
100
История
России
% от п
2,6
78,8
18,6
100
Адыгская
история
% от п
38,1
19,0
42,9
100
Адыгская
литература
% от п
56,3
6,6
31,1
100
Культура
адыгов
% от п
39,7
12,6
47,7
100
Иными словами, в Кабардино-Балкарии можно
фиксировать разделение учительского корпуса по вопросам
реализации идей этнического образования на две группы: тех,
кто придерживается подхода, утвердившегося в 70-80 годах
в сельских национальных школах, допуская при этом
усиление этнорегионального компонента, и тех, кто выдвигает
этот компонент на первый план.
Следует отметить, что подобный раскол характерен не
только для КБР. Он наблюдается в Карачаево-Черкесии,
Дагестане, Адыгее, Северной Осетии. Там, где
республиканские органы власти предпринимают достаточные
усилия для создания инфраструктуры национального
образования и перевода духовной сферы деятельности на
национальные языки, более быстрыми темпами идет процесс
этнизации школы, хотя это направление не всегда отвечает
потребностям и умонастроению населения республик.
В частности, исследование языковой ситуации в
Северной Осетии позволило сделать вывод: «Относительная
функциональная мощность осетинского языка в последнее
десятилетие изменялась парадоксальным образом:
наращивались институциональные ресурсы языка в таких важных
сферах, как школьное образование, книгоиздание,
телевещание, но одновременно продолжалось сокращение доли
осетин, лучше владеющих национальным языком, чем
русским. То есть, поведенческий сдвиг здесь явно запаздывает
202
за сдвигом институциональным» [158, ПО]. Этот парадокс
объясняется, видимо, пассивным сопротивлением
населения и части интеллигенции феномену «навязывания этнич-
ности». Возможно, поэтому разработка концепции
национальной школы в Кабардино-Балкарии «зависла» в воздухе:
даже в начале 1998/1999 учебного года на заседании
Министерства образования и науки КБР министр М.Х. Балкизов
назвал концепцию национальной школы нерешенной
проблемой [159].
На уровне образовательной практики можно
фиксировать интуитивное «понимание» учительским корпусом и
родителями реальной возможности для детей из сельской
местности в результате развития национальной школы
оказаться отстраненными от активного участия в современных
социальных процессах. По сути, национальная школа на
селе может выступить в роли фильтра, удерживающего
значительную часть сельской молодежи вдали от каналов
социальной мобильности, тормозящего индивидуальную
траекторию развития, и в перспективе стать одной из
причин назревающего внутриэтнического раскола по
социально-экономическим основаниям.
Однако реализация тенденции этнизации образования
потенциально таит в себе и более масштабные социальные
последствия для региона, связанные с усилением этноста-
тусных различий народов, населяющих республики
Северного Кавказа. Народы, даже в пределах одной республики,
оказались не равны и в возможности инвестировать
средства для развития национальной школы и создания
инфраструктуры для расширения функционирования
национальных языков.
Так, по данным на 1998 г. национальные школы
развивались далеко не во всех республиках (табл. 7.7). Нельзя не
обратить внимания на то, что собственно национальные школы
(школы с родным языком обучения) развиваются в Северной
Осетии и в республиках расселения адыгов, где они открыты
большей частью для адыгских детей (за исключением КБР,
развивающей национальные школы и для балкарцев).
Перевод начальной школы на родной язык обучения в КЧР (для
карачаевцев и ногайцев) идет медленными темпами, что
объясняется отсутствием финансовых средств.
1/2 7*
203
Таблица 7.7
Национальный компоненте школьном образовании
на 1997/98 уч. год. [2, 105].
1
Республика
1 Адыгея
|Карачае-
во-
Черкес-
сия
[Кабардино-
Балкария
|Северная
Осетия
[Ингушетия
Дагестан
Количество школ
с обучением на
родном языке
35
(карачаевский)-
3 (черкесский)3
(абазинский) -
(ногайский) -
(кабардинский) 91
(балкарский)20
27
(ингушский) -
(чеченский) -
(аварский)
нет сведений
(даргинский)
нет сведений
(кумыкский)
нет сведений
(лакскийкий)
нет сведений
(лезгинсккий)
нет сведений
(табасаранский)
нет сведений
(чеченсккий)
нет сведений
(ногайсккий)
нет сведений
(агульсккий)
нет сведений
(азербайджанский)
нет сведений
| Общий
охват
учащихся 1-4-х
классов
2859
407
25928
1748
4721
—
32873
19780
15157
2929
15504
4535
2950
нет
сведений
нет
сведений
583
Количество
школ, где
родной язык
преподается
как предмет
99
112
43
1 33
1 16
177
67
172
72
2
нет
сведений
нет
сведений
нет
сведений
нет
сведений
нет
сведений
нет
сведений
нет
сведений
нет
сведений
нет
сведений
нет
сведений
| Охват
учащихся с 4-х
по 11-е
классы ,
25028
30445
8533
6017
2343
72433
11686
75335
36942
687
74288
37828
36206
7630
39953
15082
11611
5542
2560
17902
т
В Дагестане, по данным Министерства образования РД,
на 1998 г. действовало 1100 школ с родным языком обуче-
204
ния до 4-го класса. За последние пять лет в этой республике
было издано более 500 наименований учебников для
учащихся 1-9-х классов на 14 языках народов Дагестана (по
родным языкам, математике и природоведению для
начальной школы «Культура и традиции народов Дагестана»,
«История Дагестана», «География Дагестана». Однако в
Дагестане на 1999 г. не был принят Закон «Об
образовании» из-за отсутствия средств для его выполнения, в этот
период по этой же причине не был принят также и Закон о
языках Республики Дагестан.
Отсутствие финансовых средств затрудняет реализацию
Государственной программы развития языков народов
Кабардино-Балкарии. Согласно Рекомендациям
парламентских слушаний, зафиксированным в Постановлении «О
ходе реализации Государственной программы развития
языков народов КБР» (1999), в настоящее время «отсутствуют
подзаконные акты, обеспечивающие расширение функций
кабардинского и балкарского языков как гарантов
государственного самосохранения народов, не выделяются
предусмотренные бюджетные ассигнования на выполнение
программы. Все это приводит к ослаблению значения
кабардинского и балкарского языков как государственных,
отрицательно влияет и на отношение к проблемам
двуязычия и многоязычия».
При опросе школьников в Кабардино-Балкарии им
было предложено выбрать те направления в изучении
культуры своего народа, которые вызывают у них наибольший
интерес. Условно их можно объединить в два блока:
историко-культурный (традиционная одежда, этикет, легенды,
верования, музыка, танцы, кухня) и историко-политический
(история вхождения адыгов в состав России, эмиграция
адыгов в Х1Х-ХХ вв., связи адыгов, расселенных в разных
республиках Северного Кавказа). 54,7% респондентов
среди школьников-кабардинцев при общем интересе к
историко-культурным знаниям подчеркнули свою ориентацию на
получение знаний в области политической истории. Среди
респондентов-школьников Адыгеи и Карачаево-Черкессии
этот блок вызывает заметно больший интерес по сравнению с
ориентацией на историко-культурные знания. Если на
проблемы политической истории при интересе и к культуре на-
205
рода указали 55,5% школьников, то «чисто»
историко-культурная информация интересует 35,3% опрошенных.
Иными словами, школьники, видимо, не без
воздействия общей обстановки в республиках и общения с
родителями, тяготеют к почвеннической традиции и осмыслению
политической истории народа последних полутора веков.
Но именно этот период истории и выступает предметом
публичных политических дискуссий. Острота их восприятия
и политического воздействия на молодое поколения может
быть сглажена более полной информированностью о культуре
и истории народов региона, осмыслением прошлого под
углом зрения трудного пути становления регионального
этнокультурного единства. Однако именно этого
уравновешивающего фактора и не хватает в образовательном процессе.
Две трети учителей, принимавших участие в опросе,
отметили, что их питомцы плохо ориентируются в культуре и
истории народов региона. Более того, при расширении
преподавания в этой области, с точки зрения учительского корпуса, оно
должно быть сориентировано на изучение культуры и
истории и народов Северного Кавказа, и русского народа. Но так
считает только треть учителей, обеспокоенных состоянием
гуманитарного образования школьников.
Сформулируем выводы.
1. Рассмотрение важнейших институтов социетальной
сферы в республиках Северного Кавказа - системы
образования и науки - свидетельствует о том, что они
укоренились в культуре народов региона и интегрированы ими.
Успешное функционирование образования и науки оказалось
возможным благодаря специальной языковой политике
советского государства, которая сегодня активно критикуется и
осуждается определенной частью радикально настроенной
национальной интеллигенции. Содержательно эта политика
была нацелена на активное внедрение русского языка в
культуру народов региона и использование его для интеграции
народов Северного Кавказа в единое социокультурное
пространство страны. Однако при этом акцент делался не на
языковую ассимиляцию, а на сохранение языков (и
культур) других, не доминирующих численно народов.
2. Стратегия межкультурного взаимодействия в рамках
одного государства, направленная на сохранение культур,
206
требовала создания такого языкового взаимодействия, в
результате которого возникает общее смысловое
пространство. Это - итог долгосрочной и активной политики
государства, при которой формируются смыслы, единые для
языков как доминирующего, так и малочисленных народов.
Это языковое взаимодействие, происходящее, как правило,
на базе языка доминирующей этнической группы, можно
определить как семантическую конвергенцию. Важным
фактором ее успешности является притягательность для
остальных этнических общностей паттернов
жизнедеятельности доминирующей этнической группы.
Влияние русского языка ограничивалось теми
лингвистическими сферами и средами, которые были привнесены
на новые территории русскими, тогда как материнские
языки продолжали обслуживать сферы традиционной
организации жизни. Мирное и творческое сосуществование (при
условии наличия мощной российской государственности)
данных русско-автохтонных лингвоментальных пластов
как в социальном пространстве, так и в индивидуальных
сознаниях составляет специфику социокультурного
пространства полиэтничных регионов России.
3. Ослабление властной вертикали российского центра
и доминирующих позиций институтов современного
общества (в частности индустрии), базирующихся на русском
языке, которые ранее оправдывали доминантность русского
языка и ценность его изучения, вызвали снижение его
статусных позиций. К факторам снижения социокультурного
статуса русского языка на Северном Кавказе относятся:
• размывание институциональных основ
промышленности, которая выступала в регионе своеобразной этноэконо-
микой русских;
• резкое снижение численности русского населения,
обеспечивавшего здесь русскоязычную среду как состояние
повседневности;
• тенденция коммерциализации высшей школы в России
и отказ от системы квотирования мест для национальных
регионов в ведущих вузах страны.
Усиление действия этих факторов таит в себе
возможность постепенного разрушения русскоязычной основы
социокультурного пространства Северного Кавказа.
207
Глава 8.
СЕВЕРОКАВКАЗСКИЙ ЭТНОНАЦИОНАЛИЗМ:
ОБРАЩЕНИЕ РОССИЙСКОЙ
СОЦИЕТАЛЬНОСТИ ПРОТИВ РУССКИХ
Проблема русских на Северном Кавказе назревала уже
несколько десятилетий. На феноменологическом уровне
она проявляется в заметных темпах миграции из региона
русского населения, которая в Чечне, Ингушетии и
Дагестане приобрела характер массового исхода.
Представленный анализ показывает, что уход русского населения из
региона сопровождается долгосрочной стагнацией
ключевых сфер экономики, а поэтому и потерей значительной
части продвинутой в профессиональном плане
трудоспособной и мобильной части автохтонных народов. Рационально
все вышеобозначенные тенденции оцениваются однозначно
негативно всеми социальными слоями северокавказских
республик. Однако реально организованной системы мер по
удержанию этой части населения не существуют ни в
одной республике. '
Это видимое противоречие на самом деле не является
таковым, если заглянуть за привычные идеологемы
советского периода, направленные на внедрение должных форм
взаимодействия народов («добровольное вхождение
народов в Россию», «дружба советских народов» и др.). Про-
страивание социальных институтов российского
(советского) общества в регионе, гордость реальными достиженими
этой стратегии, которые четко фиксируются в становлении
элементов современного общества в культуре народов
региона, не снимают вопроса о реальной степени
комплиментарное™ этнических групп в процессе их повседневного
взаимодействия. Однако именно этот вопрос практически
не рассматривается в научных исследованиях и научно-
публицистической литературе. Здесь по-прежнему
срабатывает табуирование обсуждения этих проблем, четко
контролируемое в советский период не только цензурой, но
исследовательской этикой ученых, осознающих хрупкость
баланса межэтнических отношений.
Вместе с тем умолчание этого аспекта, являющегося
208
непредвиденным результатом успешной реализации
рационально продуманного советского модернизационного
проекта на Северном Кавказе, своеобразным «процентом с
прибыли на капитал», затрудняет сегодня понимание
сложившейся ситуации. Первые попытки такого анализа уже
сделаны северокавказскими учеными. В известной работе
адыгейского исследователя Р.А. Ханаху [160],
направленной совсем не на анализ повседневности межэтнических
взаимодействий, прорываются целые пласты размышлений
по этой проблема, осетинский исследователь А.А. Цуциев
именно эту проблему делает предметом своего анализа в
работе «Русские и кавказцы: очерк привычных
восприятий» [100].
Появление этих исследований дает возможность
увидеть проблему исхода русских с точки зрения
психологического климата, повседневности межэтнических
взаимодействий, характер которых обнажился в регионе после отказа
российского центра от привычной активной
институциональной политики. В этих работах рационализируются
представления и восприятия, бытующие в повседневной
жизни и в значительной степени разделяемые большими
массами людей. Поэтому, бесспорно, многие суждения и
наблюдения авторов эмоционально задевают читателя,
провоцируют дискуссию. Но введение в пласт научных
исследований этой проблематики позволяет, во-первых,
увидеть социально-психологическое измерение
межкультурного взаимодействия русского и кавказских народов в
регионе, а во-вторых, переориентировать сам дискурс.
В современном гуманитарном знании в контексте идей
постмодернизма под дискурсом понимается специфическая
для конкретного социума (культуры) языковая реальность,
конструирующая социальный порядок, определяющая
социальные феномены в определенных категориях,
наделяющая их социальными смыслами [161, 99-100]. Специально
сделаем акцент на замечании известного французского
структуралиста М. Фуко о том, что дискурс никогда не
является зеркальным отражением действительности:
«Дискурс, скорее, следует понимать как насилие (уточним: как
речевое насилие. -Авт.), которое мы совершаем над
вещами, во всяком случае - как некую практику, которую мы им
209
навязываем» [162, 80]. С этой точки зрения, советский
дискурс по проблемам межкультурного (межнационального)
взаимодействия на Северном Кавказе определенным
образом структурировал восприятие реальности, скрывая пласт
социально-психологических проблем. Он был
сконцентрирован на видимых достижениях социально-экономического
развития народов региона, не затрагивая психологического
измерения «цены» этих достижений. Такое
структурирование реальности объяснялось политикой сознательного
конструирования надэтнической (используя европейское
понятие - национальной) общегражданской общности
советского народа.
Рационализация наблюдений повседневного
взаимодействия русских и кавказцев в регионе, которая осуществлена
Р.А. Ханаху и А.А. Цуциевым, задает ракурс для
интерпретации характера сегодняшних русско-кавказских
межэтнических отношений. Однако и в этом случае следует
попытаться реконструировать причины (мотивы) такого
структурирования восприятия реальности. Для этого требуется
обнаружить основную проблематику, в рамках которой в
научно-публицистических работах обсуждается ситуация
исхода русского населения из региона, и выявить
ценностный контекст обсуждения этих проблем. Знакомство с
достаточно обширной региональной публицистической и
научно-публицистической литературой позволяет выявить
несколько переплетающихся сюжетов:
1) рассмотрение прошлого имперского взаимодействия
русского и кавказских народов, лейтмотивом которого
является идея необходимого материального возмещения со
стороны государства утрат, понесенных кавказскими
народами; здесь возникает оппозиция: сильный
милитаризированный имперский (советский) центр и гордые, свободные,
насильственно подчиненные, но не смирившиеся народы;
2) критическое отношение к советскому опыту
строительства экономики в северокавказских республиках;
3) противопоставление повседневной, строго
регламентированной культуры быта кавказцев и «маргинального» в
культурном отношении, «деградирующего», с позиции
радикальных идеологов, русского населения.
Они логически связаны между собой: акцентирование
210
внимания на насильственном покорении народов региона и
огромных утратах, понесенных ими в связи с присоединением
к России, проецируется на вопросы об исторической «цене»
таких потерь и культурном потенциале завоевателей.
Если первый из выделенных сюжетов является
предметом достаточно широкого обсуждения в центральной и
региональной печати почвеннического характера и поэтому
не требует специального анализа, то два остальных
характерны для регионального, северокавказского дискурса. Их
рассмотрение требует проникновения в более широкий
круг взглядов, бытующих в общественном мнении региона.
Остановимся на втором и третьем сюжетах подробнее.
8.1. Критика советского модериизационного проекта
с позиции отторжения его ментального основания
Возможность выбора собственной стратегии социально-
экономического развития в условиях отказа от плановой
системы хозяйствования провоцирует ученых региона на
переоценку достигнутого экономического состояния и
обоснование альтернативных вариантов развития. Одно из
направлений критики - традиционное для экономистов
постсоветского периода утверждение тезиса о
несостоятельности колхозно-совхозной формы хозяйствования,
которая подрывает трудовую мотивацию и приводит к
разрушению традиционной трудовой этики [163]. Другое, не
менее распространенное в регионе, направление - обоснование
несовместимости этосов кавказских и русского народов, что
объясняет необходимость организовывать систему
производства иными способами. Здесь внимание концентрируется не
на технико-технологических аспектах советской
модернизации, а на несовместимости хозяйственно-экономических
ценностей русского и кавказских народов.
Понятием «этос» выражается «стиль жизни какой-то
общественной группы, общая (как полагают некоторые
авторы) ориентация какой-то культуры, принятая в ней
иерархия ценностей, которая либо выражена ехрПске, либо
может быть выведена из поведения людей» [164, 26]. Иначе
говоря, этос как стиль жизни представляет собой
институционализированные ценности, маркирующие определен-
211
ную социальную общность, в том числе этнос. При такой
трактовке этоса очевидна его соотнесенность с понятием
«социокультурное»: проблема этоса может возникнуть
лишь в поле внимания наблюдателя, заметившего разные
реакции членов различных общностей на аналогичные
социальные ситуации. Понятие «этос» есть та переменная,
которая позволяет объяснять, почему одни и те же
проблемы, возникающие в равных условиях функционирования
решаются разными народами отличающимися способами.
Одним из умеренных выразителей такого подхода
является уже упоминавшийся Р.А. Ханаху. Рассматривая
различные формы проявления этнической ментальности, он
определяет базовый элемент в иерархии ценностей горских
народов. В этом качестве выступает «воинская доблесть»,
специфический «военно-рыцарский дух,
распространяющий свое влияние на все остальные духовно-культурные
аспекты жизни традиционного общества» [160, 86].
Специфика менталитета горца выделяется Р. Ханаху посредством
проведения его косвенного сравнения с базовой ценностью
русских - тяжелым трудом, трудом как аскезой, как
служением. По его мнению, «...интересным представляется
исследование ментальных особенностей северокавказцев с
точки зрения их отношения к труду (хозяйственная этика).
Здесь не было воспитано христиански-православное
отношение к «черному труду» как к аскезе, как к «тяжкому
кресту» человека, в поте лица добывающего хлеб свой. Так,
перед адыгами не стоял вопрос о том, какому человеку -
богатому или бедному - легче попасть в рай. Они
предпочитали искать сокровища на земле, а не на небесах. При
этом горец мог легко расстаться с любыми «сокровищами»,
обменяв их на хорошее оружие или коня, которые в
материализованной форме выражали высшие ценности -
воинские. Таким образом, можно утверждать, что труд не был
сакрализован на Северном Кавказе (как это было у
протестантов). С другой стороны, для менталитета кавказцев
характерно добывание «земных сокровищ», а не «небесных».
Однако земные сокровища мало что значили по сравнению
с воинскими доблестями. Ни ислам, ни христианство в силу
разных причин не смогли стать для горцев достаточно
убедительными, для того чтобы они предпочли жизнь вечную
212
жизни земной» [160, 92-93; 165]. Эта, достаточно обширная
цитата важна, поскольку в ней - объяснение сдержанно-
позитивного отношения кавказского интеллектуала к
«откату» русских с территорий северокавказских республик.
Итак, с одной стороны, .«воинская доблесть», «военно-
рыцарский дух», с другой стороны, «труд как аскеза и
основа жизни». С одной стороны, иерархичность общества
(поскольку есть рыцари и воины, и есть крестьяне), с
другой - соборность и эгалитарность в труде. С одной
стороны, установка на «земные сокровища», которые выступают
элементом славы, функцией и показателем воинской
доблести; с другой - отречение от «земных сокровищ» во имя
служения «небесным» ценностям. За этими бинарными
оппозициями просматривается противопоставление
этнических этосов кавказских и русского народов, базовые
элементы которых в трансформировавшемся виде
проявляются и в настоящее время.
Русский этос реализовался в стратегии модернизации за
счет предельного напряжения жизненных сил народа. Не
имея цели специально рассматривать проблемы специфики
модернизационного развития России, сошлемся на общие
выводы по этому вопросу, сделанные Л.В. Миловым в
результате исследований, получивших признание в научном
сообществе. Модернизация российского общества, прежде
всего его индустриализация, в условиях скудности
производственных, технологических и финансовых ресурсов
проводилась за счет чрезмерной эксплуатации населения:
«Этот социум, в основе жизнедеятельности которого лежали
земледелие и скотоводство, едва покрывающие потребности
страны, обречен был выжимать совокупный прибавочный
продукт жесточайшими политическими рычагами насилия,
этот социум неизбежно «усвоил» (подмял) и новые
технологии под господствующий уклад хозяйственных отношений. К
такого рода процессам абсолютно неприменимы понятия
«реакционный», «консервативный» и т.п., так как они были
проявлением объективной необходимости, логикой
развития данного общества. Важно отметить, что применение
промышленного труда на крепостной основе,
совершающееся путем резкого возрастания эксплуатации крестьян
при непременном сохранении за ними земледельческого
213
производства [166], открыло возможности для
своеобразного варианта развития разделения труда. Сочетание
земледельческого и промышленного труда стало не временным
переходным состоянием для крестьянства, как это бывало в
Европе, а утвердилось более чем на вековой период и
сохранилось даже после 1861 г. Такова важнейшая специфика
развития социума с минимальным объемом совокупного
прибавочного продукта» [166, 526].
Именно эти условия - отсутствие «сделавших себя»
капиталистов-частников и раскрестьяненных пролетариев - и
позволили Л.В. Милову говорить о том, что особый период
первоначального накопления, включающий в себя, прежде
всего, формирование данных социальных классов, «в
социуме с минимальным объемом совокупного прибавочного
продукта был бы вряд ли возможен» [166, 553].
Советский этап индустриализации воспроизвел эту же
стратегию, но без участия иностранного капитала [167]: «в
1920 г. продукция тяжелой промышленности составляла
около 15% довоенной» [37, 300]. Тем не менее к началу
первой пятилетки (то есть к 1929 году) «уровень
промышленного развития дореволюционной России был...
превзойден на 32 процента... Россия находилась на пятом месте в
мире по объему промышленной продукции» [168, 138].
Индустриализация предвоенного десятилетия была
проведена за счет ограничения прежде всего крестьянского
потребления, что и позволило расширить накопление в
промышленной сфере [169]: «Государство, владеющее
ключевыми позициями и определяющее положение на рынке,
устанавливало относительно высокие цены на промышленные
товары, потребляемые деревней, и относительно низкие на
сельскохозяйственную продукцию, вынуждая крестьян
платить «нечто вроде «дани», своего рода сверхналог, дающий
средства для индустриализации» [170, 166].
Совсем другая модель решения проблем модернизации
хозяйственной сферы наблюдается при получении доступа
современной этнократии к властным ресурсам в
республиках. Обратим внимание на то, что она воспроизводится как
у старой номенклатуры, так и в устремлениях
оппозиционных этноэлит. Главный ее элемент - нацеленность на обре-
214
тение доходов от непроизводственной деятельности.
Приведем образцы решения этой задачи.
В Северной Осетии, например, в 1992 г.
республиканское правительство вынуждало предприятия республики
сдавать лом цветных металлов исключительно кооперативу
«Вторчермет» в обход государственных структур. Лом
продавался за границу по цене в 40 раз больше закупочной,
в результате чего «вторчерметовцам» удалось
прикарманить по курсу того времени около 25 миллионов долларов,
что послужило в дальнейшем почвой для целого ряда
громких скандалов на осетинском политическом Олимпе, не
прекращающихся до последнего времени [171].
Аналогичная ситуация наблюдалась в Ингушетии после
прихода к власти Р. Аушева, когда для поддержки экономики
нового субъекта Федерации центральной властью было
санкционировано создание свободной экономической зоны
«Ингушетия»: «Зона стала громадным насосом, перекачивавшим
деньги из всей России в маленькую Ингушетию, по размерам
сравнимую с двумя-тремя районами Московской области и
вообще лишенную значимых природных ресурсов и
полезных ископаемых. Но богатство Ингушетии стало
прирастать Сибирью, компании регистрировались в Назрани,
получали налоговое освобождение, но платили
администрации «зоны» разовую дань. Причем далеко ездить было не
нужно, скажем, в Москве достаточно было добраться до
Фрунзенской набережной» [172].
Наивно думать, что эти мощные финансовые потоки
были направлены на оздоровление экономической
ситуации в республиках: в Северной Осетии в конце 1998 г. 31%
работоспособного населения составляли безработные (в
среднем по РФ - 11,5%), тогда как в Ингушетии цифры
были еще выше [173. 77].
Эта же модель, но с опорой на другие источники
финансирования, просматривается в установках лидеров новой
элиты, выступивших с радикальных политических позиций в
первой половине 90-х г., например, у лидеров Конфедерации
народов Кавказа или чеченских оппозиционеров, когда их
взоры были обращены на Турцию и они проектировали
использование ее успешного опыта модернизации [174, 37].
Анализ источников послевоенного «экономического чуда»
215
Турции показывает их зарубежное происхождение [175,
87]. По свидетельству экспертов, для финансовой подпитки
Турции извне «чрезвычайно важную роль играют ее
геополитическое положение «моста» между Западом и Востоком,
Европой и Азией, ее членство в НАТО, прозападная
ориентация, стойкий антикоммунизм на уровне государственной
политики» [175, 87]. Иными словами, Турция
демонстрирует успешность стратегии извлечения ресурсов в качестве
ренты из своего соседства с Россией и поддержания
имиджа ее многовекового геополитического противника.
Политические выгоды от турецкой русофобии
заставляют Запад снисходительно относиться к экономическим
издержкам турецкого чуда. В целом политика Турции в
послевоенный период представляет собой следование курсу
интеграции хозяйства в мировую капиталистическую
систему в расчете на «гибкость и адаптационные возможности
Запада» [175. 90]. О степени зависимости Турции от
внешнего финансирования можно судить хотя бы по тому факту,
что за счет этого источника финансируются ее базовые
отрасли промышленности. Доля внешнего капитала «в
особенности велика для объектов энергетики, ирригации,
коммуникаций, металлургии и добычи минерального сырья,
достигая в среднем от 40 до 60%» [175. 90] (т.е. они
практически наполовину содержатся за счет внешних
источников). Именно эта установка - использование
геополитического положения для извлечения прибыли из возможного
проведения антироссийской политики - просматривалась в
построениях радикальных этнолидеров.
Бесспорно, модель экономического обыгрывания
геополитического положения между соперничающими
странами - не единственная в арсенале демонстрируемых этно-
элитами кавказских народов управленческих стратегий.
Для официальных управленческих элит - это еще и перевод
наличных производственных мощностей на выпуск винно-
водочных изделий. Сегодня на этом рынке активно заявили
о себе уже не только Северная Осетия, но и Кабардино-
Балкария, Карачаево-Черкесия; расширяется участие в этом
рынке Дагестана. Еще один вариант оживления экономики
выявился в процессе обсуждения этой проблемы «за круглым
столом» представителями кабинета предпринимателей, судя
216
по всему, чеченцами московской диаспоры (1992 г.). Их
главное требование - закон, дающий гарантии их
предпринимательской деятельности. Они убеждены в своей
конкурентоспособности: «Если мы сами развернемся как следует, то
здесь не останется места ни китайским предпринимателям,
ни американским». При этом для успешной конкурентной
борьбы на мировом рынке не требуется создания ТНК,
воссоздания связки «наука - производство» и т.д.: «Возьмите
Японию. 90% продукции на внешний и внутренний рынок
поставляют средние и мелкие предприниматели. Хороший
пример того, с чего надо начинать». В конце интервью
выявляется сфера, в которой собирается развиваться более
эффективный, чем постиндустриальный, чеченский бизнес:
«Продайте... нефтепродукты не иностранцам, а нам,
нашему кабинету предпринимателей, по самым высоким ценам.
А мы закупим по самым дешевым мировым ценам ту
продукцию, которую нам закажет парламент, президент. Мы
знаем, где, в каком регионе мира это сделать. Привезем, что
надо». Корреспондент подводит интервьюируемых к
«моменту истины»: «Кого из своих коллег-предпринимателей
вы назовете, о которых можно сказать, что они бизнесмены
в самом лучшем понимании этого слова?» Далее следует
характеристика идеального чеченского бизнесмена:
«Любой человек, который имеет сегодня средства от 500 млн и
больше. Средства, заработанные в честном бизнесе. Он
способен купить, привезти товар» [176]. Здесь - другая
распространенная установка - выстраивание экономики на
основе торгового капитала.
Итак, перед нами две стратегии модернизации:
«по-русски» (дореволюционный и советский опыт) и
«по-северокавказски»; одна предполагает труд и аскезу, другая -
использование непроизводственных ресурсов.
Здесь необходимо сделать уточнение: сегодняшняя
политическая элита в России точно так же стремится
использовать ресурс перераспределения вместо производства. Но
эти усилия имеют не столь разрушительные последствия
для экономической культуры общества, как в республиках
Северного Кавказа. На протяжении XX в. в России была
выработана форма индустриального производства, которая
стала для русских своеобразным «этнохозяйственным» ти-
217
пом экономической деятельности. Индустрия для русских в
России является таким же отличительным признаком, как
овцеводство - для горцев Дагестана или сфера автосервиса,
гостиничного бизнеса - для армян. Промышленный труд
институционализирован в русской культурной среде,
поэтому свертывание его сектора в одном месте
сопровождается его воссозданием - в другом. Этим объясняется тот
факт, что компрадорский характер значительной части
современной российской политической элиты не привел к
полному крушению индустрии. В республиках Северного
Кавказа иная ситуация, поэтому непроизводственная модель
управленческой деятельности фактически блокирует
возможности использовать производственный потенциал населения
республик, делает его малозиачимым. Поэтому
стремительные рыночные преобразования, вызвавшие повальную
коммерциализацию всех сторон деятельности, привели к
обесцениванию созидательного, но тяжелого труда.
Немощность национальных элит в стратегии
государственного строительства прикрывается критикой советскости
(русскости). На самом же деле, следовало бы признать, что
то наследие, которое осталось от советского периода
социального развития, оказалось не по плечу нынешней элите
республик. Сошлемся на невольное, даже неосознанное
признание этого факта Р. Ханаху: «Социалистическая
индустриализация не принесла с собой институционализации
новых порядков - таковыми они казались лишь на
поверхности «новой жизни». На самом же деле, ни «моральный
кодекс строителя коммунизма», ни «самая передовая в
мире идеология» не смогли полностью подавить действие
старой традиционной нормативной системы» [160, 133]. В
реальности же следует говорить о более широком
поражении: в культуре народов региона не произошло укоренения
индустриальных форм труда, его мотивации и его
ценностей, а также автономизации личности, которая выступает
результирующим итогом формирования принципов
современных организации жизни.
Зато сохранилась традиция как форма коллективных
предписаний, контроля, организации жизни. Она и
выступает культурным ресурсом, который активно
эксплуатируется управленческими и интеллектуальными группами в
218
республиках как механизм этномобилизации.
Профессиональная несостоятельность в современных видах
деятельности не видна в рамках традиционной культуры. Поэтому
поддержание собственного лидерства требует сохранения
этнической среды, утверждения ее как лучшей, более
передовой и совершенной. Решение этой задачи предполагает
постоянное обращение к манипулятивным технологиям,
использование сравнительной антитезы в подтверждение
собственной позиции. А это и есть побудительный мотив
для конструирования определенного видения реальности,
т.е. дискурса.
Фактически представители национальной
интеллигенции, радеющие за воспроизводство и поддержание базовых
элементов традиционной культуры, отстаивающие право
формирования этнонациональной государственности,
связанные узами этнической солидарности и подчиненные
императиву соответствовать предписаниям своего
этнического сообщества, защищают провалы экономической и
социальной политики республиканских элит и канализируют
возможную негативную критику их деятельности в русло
межэтнического противостояния. Здесь рассматриваемый
нами сюжет дискурса переплетается со следующим.
8.2. Критика повседневной культуры
современных «кавказских» русских
Известный политический деятель и идеолог
итальянского коммунистического движения А. Грамши описал
одну из распространенных техник манипуляции, которая
предполагает утверждение ценности «своего» за счет
унижения «другого». Он отмечал, что подрыв гегемонии
определенного социального слоя (класса или этноса) в обществе
представляет собой «молекулярный» процесс, который
«протекает... как невидимое, малыми порциями, изменение
мнений и настроений в сознании каждого человека. Гегемония
опирается на «культурное ядро» общества, которое включает
в себя совокупность представлений о мире и человеке, о
добре и зле, прекрасном и отвратительном, множество символов
и образов, традиций и предрассудков, знаний и опыта многих
веков. Пока это ядро стабильно, в обществе имеется «устой-
219
чивая коллективная воля», направленная на сохранение
существующего порядка» [Цит. по: 177, 60].
Отсюда следует, что для подрыва прежней гегемонии и
установления новой необходимо разрушить старое
культурное ядро. Для этого «надо воздействовать на обыденное
сознание, повседневные, «маленькие» мысли среднего человека.
И самый эффективный способ воздействия - неустанное
повторение одних и тех же утверждений, чтобы к ним привыкли
и стали принимать не разумом, а на веру» [177, 61].
Критика советских системных достижений в Северо-
Кавказском регионе представляет собой неудобный
материал для разрушения культурного ядра «бывшего
гегемона» (или «старшего брата»). Даже тогда, когда
исследователи, акцентирующие свою позитивистско-нейтральную
позицию, вынуждены признать успешность результатов
модерыизационного проекта советской власти, они
подчеркивают его внешний по отношению к кавказким культурам
характер и относятся к нему снисходительно, как к
«эксперименту» (характеристика, данная А. Цуциевым). Отметим,
в частности, одно из распространенных контекстных
обрамлений этих размышлений: «Однако определенные
заслуги Советской власти перед северокавказскими народами
следует отметить...» [160, 130]. В этой фразе великий
подвиг народов - и русского, и кавказских - подан как
некоторое искупление вины государства перед кавказскими
народами. Реальные достижения прошлых десятилетий трудно
оспорить. Характеристики культурного ядра общества,
которые пытаются отвергнуть сегодня постсоветские
идеологи, вызывают у населения такое чувство симпатии, что
северокавказские республики стали в стране «красным
поясом»: массы долго голосовали на выборах за депутатов от
коммунистической партии.
Зато постсоветский период, который обернулся автоно-
мизацией центральной власти от республик,
«сбрасыванием» национальных автономий с баланса Краснодарского и
Ставропольского краев, уходом мобильной части русского
населения из республик, позволил обнаружить выгодную
нишу для сравнения русской и кавказских культур.
Исход индустриального русского населения с
российского Кавказа напоминает печально известные события вы-
220
вода российских войск из Чечено-Ингушской Республики в
начале 90-х гг.: население выезжает, оставляя
омертвленный в производственной инфраструктуре капитал. Вместе с
ним остается и та часть населения, которая по каким-то
причинам не может выехать. Но она уже по своим
объективным позициям маргинальна: их сектор экономики
оказывается заброшенным, и оставшееся промышленное
население (преимущественного, предпенсионного и
пенсионного возраста) - в таком же состоянии. Отсюда и несколько
пренебрежительно-расточительная позиция московских
интеллектуалов по поводу перспективы оставления
русским промышленным населением Северного Кавказа: на
фоне финансового и экономического прорыва российских
столиц и сложившихся городских промышленных центров
этот регион рассматривается как отдаленная периферия
жизнедеятельности русского этноса, русской культуры. Но
именно этот сегмент культуры русских избран
сегодняшними кавказскими теоретиками, подвизающимися в
научной публицистике, в качестве объекта критического
сравнения.
Сравнение осуществляется не по центральным зонам
культуры: уровню достижений промышленного
производства или развития науки, многообразию форм и жанров
духовного производства, степени признанности в мире
мастеров искусств и т.д., достигнутыми различными народами.
Напротив, центральная зона культуры кавказских народов
сравнивается с периферийной и даже постепенно уходящей
зоной русской культуры.
Образец такого сопоставления демонстрирует Р. Хана-
ху. Когда он говорит о стремлении кавказцев учиться у
России, заимствовать ее передовой опыт, речь идет о
второй половине XIX в. - периоде, когда, с его точки зрения,
«в России интенсивно развивались наука и искусство,
промышленность и транспорт» [160, 132]. Видимо, речь идет о
достижениях, сосредоточенных в центральной зоне
культуры. Когда же автор делает заключение об исчерпанности
позитивного опыта России для кавказцев, он опирается на
оценку так называемой «культуры повседневности»,
бытовых форм жизни сегодняшних русских в республиках,
которые (формы) вызывают пренебрежение и чувство пре-
221
восходства: «В годы социализма, когда произошло
выравнивание большинства коренных жителей Северного
Кавказа с жителями «русской» России, когда кавказцы могли
непосредственно наблюдать культуру быта некавказцев,
культурный приоритет России, связанные с ним тяготение
и магнетизм, стремление познать и позаимствовать
«чужое» растаяли. Более того, известная практичность
кавказцев, корнями уходящая в традиционную культуру,
позволяла порой достигать им большего материального
благополучия, чем другим народам» [160, 132].
А.А. Цуциев показывает природу такой подмены: в
поле сравнения попадает элитный по уровню материального
благосостояния слой кавказского общества и стагнирую-
щий слой пока еще оставшегося на Кавказе обедневшего
русского населения: «Кавказское высокомерие есть
следствие сосуществования (или повседневного сопряжения) двух
этнически окрашенных социальных слоев: титульной элиты
«столичных» кавказских городов, обустроенной в наиболее
престижных и прибыльных сферах, и русского городского
населения на Кавказе - старой бюджетной интеллигенции и
рабочих, то есть групп, которым еще в 1970-1980 гг. были
недоступны солидные и устойчивые доходы. На
протяжении жизни двух-трех поколений произошло совмещение
границ этнической группы (русских) с границами
непрестижного, низкодоходного социально-экономического слоя.
Эффектом именно такого наложения и оказалось
нарастающее и повсеместное на Кавказе (даже в «русофильской»
Осетии) «пренебрежение к русскому мужику» [100, 49].
Та же самая диспозиция между материальными
условиями жизни бывших колонизаторов, с одной стороны, и
бывшего порабощенного населения - с другой -
складывалась и в аграрном секторе: «заброшенному и
ненадежному», «разрушенному в советское время сельскому русскому
миру» противостоят «наполненные новыми домами села
северокавказских мусульман» [100, 52].
А.А. Цуциев выделяет основные черты в повседневной
культуре русского населения северокавказских республик,
котррые вызывают неприятие у кавказцев и в той или иной
форме акцентируются в общественном сознании. К ним
относятся: «пьянство как культурно-одобряемая модель поведе-
222
ния»; мат как проявление деградации культуры; определенная
либеральность и эпатажность стиля одежды (особенно
«продвинутое™ русской женской моды»); отсутствие внешнего
проявления выраженной маскулинности в русской культуре
[100, 47-52]. Эти факты свидетельствуют об утрате обществом
функции контроля за индивидом в русской культуре.
Все выделенные А.А. Цуциевым неприемлемые черты
повседневной культуры, распространенные в быту русского
населения в республиках Северного Кавказа, являются
вариативным проявлением психологических параметров
русской культуры, полностью асимметричных параметрам
психологического измерения культур кавказских народов.
Опираясь на методики известных зарубежных психологов
Г. Хофстсда и Г. Триандиса, Г. Солдатова [98, 223-245]
выявила основные психологические параметры кавказских
культур: коллективизм, закрытость, дистанцию власти,
высокий уровень нетерпимости, маскулинность. За
исключением коллективизма русская культура по всем этим
измерениям достаточно дистанцирована от культур народов
Северного Кавказа. Она ориентирована на открытость,
равностатусность, предпочтение профессиональной
компетенции в сравнении с властью принуждения,
толерантность, психологическую допустимость неопределенности,
которая требует действия не по четко предписанным
правилам, а по ситуации. Гипертрофированное проявление
этих характеристик в условиях кризиса социетальности (а
именно эта ситуация сегодня фиксируется учеными)
выразилось в негативных чертах, на которые указывает А.А. Цуциев.
Мат как речевое проявление, пьянство, свобода выбора в
одежде - все это реализованный произвол по отношению к
групповому контролю. Но заметим, что феминность как
психологическая черта культуры, в частности, русской,
предполагает доминирование индивида по отношению к
первичному коллективу (маскулинность же, напротив,
подчинение индивида коллективу).
Вся совокупность противоположных психологических
характеристик русской и кавказских культур
концентрируется в оппозиции «маскулинность» - «феминность»
(напомним, что именно «воинский дух» Р. Ханаху выделяет
как базовый элемент структуры ценностей кавказских на-
223
родов). Ссылаясь на авторитетное мнение автора этого
подхода Г. Хофстеда, укажем комплекс психологических
характеристик, содержащихся в этой бинарной оппозиции.
«Высокая степень маскулинности (выраженности
«мужского начала»), согласно Хофстеду, означает высокую
ценность в данной культуре материальных вещей, власти и
представительности. Культуры, в которых в качестве
главных ценностей превалируют сам человек, его воспитание и
смысл жизни, считаются феминными (или основанными на
«женском начале»). В культурах маскулинного типа
подчеркиваются различие в половых ролях, исполнительность,
амбициозность и независимость. В культурах феминного
типа половые роли обычно не столь строго фиксированы и
упор делается на взаимную зависимость и служение друг
другу» [178, 60].
Русско-кавказское межэтническое взаимодействие
следует рассматривать в контексте этой психологической
оппозиции, выступающей доминантной по значимости для
кавказских культур, на что указывают сами кавказские
исследователи. Приведем ее дешифровку, данную А.А. Цу-
циевым: «Маскулинность кавказских культур выражается
отчасти в том, что агрессивность становится тем
стандартом, который сознательно воспитывается...». А сама сила
должна быть «регулярно подтверждаема: или в самом
облике, или во взгляде и манерах, либо в обостренной
гордости или подчеркнутой независимости» [100, 51]. Проециру-
ясь на межэтнические отношения в регионе, эта
психологическая установка интерпретируется самими кавказцами
следующим образом: «За русским миролюбием кавказец не
усматривает ни сдержанной агрессивности, ни готовности к
борьбе, а видит нежелание борьбы, бегство от нее.
Миролюбия нет в наборе маскулинности, причем отнюдь не
только в кавказских культурах» [100, 51].
Поэтому, в частности, акт передачи властных полномочий
центра в регионы кавказским элитам не был интерпретирован
населением республик в коннотациях демократизации жизни,
а1был расценен как слабость. Несоответствие культурным
ожиданиям наряду с разочарованием порождает ответный
силовой вызов: «кавказскую выдержанность... -
коммуникативное послание о сдержанной силе, готовой к взрыву. В этой
224
выдержанности содержатся не умиротворение, но угроза и
гарантия высокой агрессивной готовности» [100,51].
Рационализация уничижительной критики
характеристик повседневной бытовой культуры русских в регионе
' (независимо от степени их соответствия реальности)
позволяет определить ее доминирующий мотив -
компенсаторно-защитную реакцию на те проблемы, с которыми
столкнулись северокавказские республики в ситуации «шоковой
терапии» 90-х гг. Для представителей политических элит
(официальных и неофициальных) этот сюжет дискурса
обосновывает позицию силового шантажа по отношению к
центру. Для значительной части потенциально активного
кавказского населения это восприятие действительности
позволяет обрести уверенность для принятия решения о
«путешествии в русские», поскольку выезд из стагнирую-
щих депрессивных регионов Северного Кавказа становится
насущной необходимостью. Но в наибольшей степени этот
сюжет дискурса необходим для самой почвеннически
настроенной интеллектуальной элиты. Ее почвенничество и
сакрализованное отношение к традиции превращаются в
навязывание этничности для индивида.
«Прорастание зерен» советского модернизационного
проекта в форме урбанизации, достигательных установок у
определенной части молодежи, ее ориентированность на
современные формы трудовой активности и
информационные технологии - все это ломает социальные
взаимодействия, контролируемые традиционной культурой (межпоко-
ленческие взаимодействия и роли, тендерный ролевой
репертуар и др.). В этих условиях функция этнической
социализации в большей степени концентрируется в
профессиональной деятельности этнической интеллигенции.
Усилия, направленные на поддержание и укрепление
этнических границ, задают «прокрустово ложе»
социализации индивида, на что обращает внимание А.Цуциев: «Дома
кавказцу кажется, что ему изначально задана некая
культурная рамка, в которую он должен встроиться, чтобы стать
человеком. Встраивание в эту рамку, освоение этики жизни
и грамматики человеческих отношений есть олицетворение
той культуры, к которой он принадлежит. Кавказец
нагружен своей культурой, он несет ее. И несет он ее еще и к
8. Зак. 520
225
сведению русского» [100, 55]. Последняя фраза здесь
чрезвычайно важна: самоутверждение личности происходит не
в реализации собственного потенциала, а в манифестации
своей этнической группы. Но если сегодняшние
достижения культуры народа не блестящие, о чем свидетельствуют
стагнация экономики и низкий уровень жизни
значительной части населения, то компенсировать это можно,
актуализируя архетипический комплекс маскулинности. Его и
поддерживают идеологи-почвенники. Для них самих эта
деятельность имеет также огромный
компенсаторно-практический смысл - утвердить свою значимость в этнической
культуре, затушевывая профессиональную
неконкурентоспособность.
Та часть интеллектуальной элиты народов, которая
занята созидательным трудом (образованием, медициной,
наукой и др.), не нуждается в такого рода компенсации и
поэтому ориентирована на центральную зону российской
культуры, к которой сама и принадлежит. Для ее
представителей этничность - личностный выбор, свои собственные
частные характеристики, внутренний мир.
Приведем в качестве примера известного кабардинского
ученого Мурадина Абубекировича Кумахова, возглавившего в 1990 г.
Институт рентгенооптических систем. В начале 80-х гг. он сделал
революционное изобретение, позволяющее многократно
повысить плотность размещения радиоэлементов на кристалле
микросхемы, благодаря использованию сфокусированных
рентгеновских лучей [179, 481-482]. М. Кумахов выиграл гранты
правительства Италии (под создание супертелескопа), Европейского
сообщества, Национального института здоровья США и Дж.
Сороса: «Его зовут в США, суля золотые горы... Но он остается
здесь. И даже продал свой дачный участок, чтобы продолжить
работы. Качает головой: - Если бы успеть на пятнадцать лет
раньше, когда был Союз...» [179, 482].
Показательно восприятие Кумаховым феномена
государственной власти как долженствующей быть носительницей
общинных (соборных) начал в границах всей суверенной территории:
«Он гордо говорит: я - дитя Союза. Страны, которая учила всех
своих граждан» [179, 482]. Оказывается, для творца Россия
(СССР) выступает условием его личностной свободы, свободы
реализации своего личного созидательного потенциала: «Русские,
Россия - это просто другие названия для более либеральной и
анонимной среды, где он (кавказец) более свободен от пристра-
226
стного и назойливого группового внимания, которым отличается
Дом, и где он иначе обретает свою ответственность» [100, 56].
Профессиональная (т.е. индивидуально-личностная)
недостаточная успешность требует опоры на групповые роли,
их поддержания в качестве наиболее значимых и
ценностных. Это - давно известная стратегия, важный элемент
которой - молчаливое признание собственной
ограниченности. Напомним по этому поводу крылатое замечание
проницательного рационалиста- Мефистофеля:
«Надень парик с мильонами кудрей,
Стань на ходули, но в душе своей
Ты будешь все таким, каков на самом деле» [ 180, 289].
Выявленная мотивация конструирования дискурса по
русской проблематике представителями этнических
интеллектуально-идеологических групп, которые есть в каждой из
республик, не снимает с них ответственности за
идеологическое укрепление межэтнических границ и поддержание
этнической замкнутости, а напротив, требует ее озвучивания.
Сделаем выводы.
1. Центральным сюжетом северокавказского дискурса,
задающего ракурс рассмотрения русской проблемы в
регионе,' является критика советского модернизационного
проекта. Отрицание необходимости воссоздания и
поддержания индустриальной основы для модернизации
республик влечет умеренно-позитивное отношение к исходу
русского населения из региона.
2. Отличительными характеристиками русской мен-
тальности, позволившими в условиях общества с
минимальным объемом совокупного прибавочного продукта,
совершить модернизационный рывок, являются комплекс
нестяжательства и аскезы, обеспечивший необходимый
уровень накопления капитала, а также патерналистские и
соборные черты, выступившие основанием для
использования мобилизационных технологий, нацеленных на
индустриализацию. Индустриализация как ядро
модернизационного проекта осуществлялась за счет ограничения
потребления, подчинения сельского хозяйства задачам
создания промышленности, что и позволило расширить
накопление в промышленной сфере.
8*
227
3. В настоящее время модель советского модернизаци-
онного проекта в деятельности и целевых установках
официальной и оппозиционных республиканских этноэлит
заменяется другими проективными моделями. Их общей
сущностной чертой является нацеленность на поиск
непроизводственных источников доходов. В этом качестве
выступают технология извлечения ренты из геополитического
положения региона, манипуляция межэтническими
отношениями, перевод капитала в коммерческую и винно-
водочную сферы.
4. Непригодность для Северного Кавказа
апробированной советской модели модернизации утверждается путем
осмысления неприемлемости хозяйственного этоса русских
и акцентирования внимания на непривлекательности
повседневного быта русского маргинального слоя населения,
оставшегося в республиках Северного Кавказа.
5. Рассмотрение проблемы неэффективности
социально-экономической политики республиканских этноэлит
переводится в русло обсуждения противоположности
ментальное™ русской и кавказских культур. При этом
утверждается превосходство кавказских культур над русской в
бинарной оппозиции маскулинности - феминности с мани-
пулятивным использованием самого термина феминности
не в смысле строго научного понятия, а в обыденно-
уничижительной коннотации.
6. Важная роль в регулировании «русского вопроса» в
Северо-Кавказском регионе принадлежит всестороннему
осмыслению сложившейся ситуации, осознанию ее
неэтнического содержания. Однако вместо этого в
северокавказском поле духовного производства распространен другой
подход, нацеленный на акцентирование сюжетов,
способствующих расширению межэтнической дистанции.
Продуцирование идей в этом направлении, бесспорно, укрепляет
этнические границы и способствует накоплению
потенциала межэтнической напряженности, а также сдерживанию
социокультурной динамики народов региона. Тем самым
профессиональная деятельность представителей
почвеннического направления этнических интеллектуальных кругов
направлена на разрушение достигнутых в советский период
результатов модернизации кавказских социумов.
228
Глава 9
«РУССКИЙ ВОПРОС» В ЗЕРКАЛЕ
ОБЩЕСТВЕННОГО МНЕНИЯ: СУБЪЕКТИВНОЕ
ИЗМЕРЕНИЕ СТАТУСНЫХ ПОЗИЦИЙ РУССКИХ
Рассмотрение формирования и динамики социально-
статусной позиции русских в республиках Северного
Кавказа исходило из допущения о том, что она определяется
социальной и экономической активностью самого этноса.
Изменения в материальной культуре Северо-Кавказского
региона, произошедшие в результате его освоения
русскими, а также набор доступных им в регионе социальных
ролей являются реальными индикаторами их статуса, взятого
в его исторической динамике. Советский центр развернул и
финансировал модернизационный проект на Северном
Кавказе, обеспечил его выполнение кадровым (преимущественно
русским) потенциалом, и, возможно, поэтому роль русского
народа была представлена в общественном сознании региона
упрощенным стереотипизированным понятием - «старший
брат». Его употребление в культурах, сохранивших
значительные элементы традиции, особенно в сфере семейных
отношений, определяет ожидаемый набор функций от
народа, отождествляемого со старшим братом.
Этническая революция начала 90-х гг. в лице радикально
настроенных новых этноэлит декларировала эмансипацию
народов региона от «старшего брата». Предшествующий
анализ позволяет утверждать, что этнонациональный
дискурс, развернувшийся на Северном Кавказе в тесной связи с
разрушением здесь центральной зоны русской культуры,
сводится к развенчанию в границах его социокультурного
пространства экономических, политических, собственно
идеологических ценностей, олицетворяющих социетальную
сущность исторической России. Усилиями этноидеологов
они представляются как противоречащие фундаментальным
основаниям культур северокавказских народов.
Бесспорно, этноэлиты как старого, так и нового набора
своей деятельностью и анализом событий в регионе в
большой степени определяют видение современных
процессов значительными по численности группами
населения. Тем не менее на формирование общественного мнения
229
влияет масса факторов, поэтому трудно представить, что
оно полностью воспроизводит установки, задаваемые
радикалами. Выявление спектра позиций, характерного для
общественного мнения региона, крайне важно для оценки
ситуации. Поэтому при исследовании проблематики
«русского вопроса» в регионе был проведен социологический
опрос населения в местах компактного расселения русских
в различных республиках Северного Кавказа: Карачаево-
Черкесской Республике (Зеленчукский район) - 167 чел.,
Кабардино-Балкарской Республике (г. Нальчик,
Прохладный) - 278 чел., Республике Северная Осетия-Алания (г.
Владикавказ, Моздок) - 175 чел., Республике Адыгея (г.
Майкоп) - 180 чел. Наряду с этим опрашивались также и
представители титульного населения в КБР (кабардинцы - 115,
балкарцы - ИЗ), РА (адыгейцы - 54) и РСО-А (осетины -
367). Опрос проводился разведывательным (пилотажным)
методом по двум подмассивам: русскому и автохтонных
народов республик, при этом выдерживалось требование
принадлежности респондента и интервьюера к одной
этнической группе.
Целью опроса были выявление социального
самочувствия оставшегося русского населения в республиках, оценка
им факторов социальной напряженности, миграционных
установок и его видения перспектив разрешения
сложившейся ситуации. Наряду с этим ставилась также задача
выявления и анализа отношения титульного населения к
проблеме русских. Поставленные цели позволяли использовать
метод случайной выборки и маршрутную схему опроса.
Исходными гипотезами исследования были
предположения о том, что оценки положения русских будут
отличаться по двум выделенным подмассивам и по различным
республикам. Не меньшее влияние на позиции
респондентов будет оказывать статус этноса, с которым они себя
идентифицируют: представители численно
доминирующего титульного этноса будут высказывать отличающиеся
позиции по сравнению с представителями титульного
этноса, находящегося в численном меньшинстве. Кроме
того,1 само отношение к русскому вопросу выступает
индикатором статусной позиции того или иного этноса в
республике.
230
Исходя из этих положений, при рассмотрении собранного
материала уместно выделить следующие разделы: 1) анализ
самочувствия русского населения в республиках; 2) анализ
социальных позиций титульного населения по проблеме
русских; 3) сопоставление оценок населения по проблемам
национальной политики российского центра в регионе с
основными вопросами, выделенными нами в социально-
политическом дискурсе.
9.1. Самочувствие русского населения в республиках
Северного Кавказа
Социальное самочувствие русского населения в
условиях межэтнической конкуренции, ярко проявившейся в
последние десятилетия, в значительной степени определяется
степенью адаптации этой группы к условиям жизни
(природным и социальным) в регионе. Этот параметр снимался
двумя позициями: сопоставлением отличительных авто- и
гетеростереотипных характеристик со стороны титульных
народов республик; а также восприятием русскими и
титульными народами степени укорененности русской
группы населения в республиках Северного Кавказа.
В частности, опрос показывает высокий уровень
адаптивности русского населения к культурам народов Северного
Кавказа, что проявляется в интериоризации им важных
нормативов поведения, значимых для местного населения. Так,
среди отличительных черт русских, проживающих на
Кавказе, в самооценке русского населения на первое место
вышли «гостеприимство», «общительность», «внешний
облик». В различных республиках уровень их выделения
колебался (Прил. 1, вопрос № 2). Например, на
«гостеприимство» как наиболее выразительную отличительную черту
указали от 15,1 (в КЧР) до 27,8% (в РСО-А). Следует
подчеркнуть, что именно этот набор отличительных черт
указали и русские в Предкавказье: Ростовской области и
Ставропольском крае, т.е. там, где существуют контакты с
«кавказскими» русскими, что позволяет выявить их
отличительные черты. Именно эти черты выделили у
«кавказских» русских также и опрошенные представители
кавказских народов (табл. 9.1).
231
Таблица 9.1
Рейтинг наиболее распространенных ответов на вопрос
«Чем отличается русское население Северного Кавказа
от русских других регионов?» (опрос в КБР) [181]
рб
1.
2.
3.
4.
Ответы
Гостеприимством
Внешним обликом
Большей
общительностью
Другие позиции
Всего
Балкарцы
кол-во
ответов
51
20
40
81
192
%
26,6
10,4
20,8
42,4
100
Кабардинцы
кол-во
ответов
51
17
44
72
184
%
27,7
9,2
23,9
60,8
100
Русские
кол-во
ответов
131
74
71
224
500
%
26,2
14,8
14,2
44,8
100.0
Широко известно, что «гостеприимство» выступает одной
из наиболее значимых культурных характеристик
автохтонных народов региона, а в ролевой набор «гостевого
комплекса» входят доброжелательность и общительность. Поэтому
можно говорить о формировании этих характеристик в
русском массиве кавказского населения под влиянием
межкультурного взаимодействия с автохтонным населением как
способе адаптации к иноэтничной культурной среде.
Эту особенность следует специально выделить и
подчеркнуть, так как в современной региональной
публицистике часто встречается упрек в адрес местного русского
населения в том, что, проживая по соседству, его
представители в массе своей не освоили языки титульных народов.
И это интерпретируется как неуважение, высокомерие,
следы имперского прошлого. Думается, такие обобщения не
адекватны сложившемуся положению дел. В
межкультурном взаимодействии язык осваивается тем, кто испытывает
в нем прагматическую потребность. Об этом
свидетельствует исторический опыт совместного проживания самих же
кавказских народов. Модернистский проект предполагал
выведение народов региона на новый уровень технологической
культуры, которая опиралась на русский язык как
коммуникативное средство. Поэтому неудивительна отстраненность
русских от языков кавказских народов, которые не обслуживали
сферы экономической и политической деятельности. Но это
вовсе не свидетельствует о неуважительном отношении к
232
народам региона. Напротив, интериоризация русскими
важнейшей ментальной характеристики и модели поведения -
гостеприимства, которое выступает нормативным в
культурах всех кавказских народов, показывает успешность
межэтнического взаимодействия и открытость к заимствованию,
что противоречит образу имперского высокомерия.
Собранный материал показывает также, что за период
проживания в регионе у русского населения сформировались
не только значимые для межкультурного общения модели
поведения, но и важные элементы регионального
самосознания. Русское население воспринимает себя в данном регионе
либо как коренное, либо как старожильческое. Более
существенное смещение акцентов в сторону «коренного»
наблюдается у русских в Адыгее и Карачаево-Черкесии,
выделившихся из Краснодарского и Ставропольского краев только в
начале 90-х гг. Но следует обратить внимание на то, что в других
республиках, а также в соседних регионах (Ставропольском
крае, Ростовской области) от 1/3 до 1/4 опрошенных также
считают русское население в республиках коренным.
И это самоощущение коррелирует с высоким уровнем
восприятия региона как неотъемлемой части России. Так,
около 40% русских, опрошенных по республиканским под-
массивам, указали на отношение к Северному Кавказу как
к «родной земле» (Прил. 1, вопрос № 14). В этой позиции
проявляется сформированное представление об
интегрированное™ Северного Кавказа в состав российской
территории. Об этом же свидетельствует и оценка русскими
респондентами республик культурной идентичности молодого
поколения: по сравнению с моностилистическими
характеристиками русской культуры в ней превалируют
смешанные черты унифицированной массовой культуры и
смешанные характеристики, где переплетаются культурные
черты русских и кавказских народов (Прил. 1, вопрос № 25).
. Указывая на четко проявившуюся адаптированность
русских к региону, тем не менее следует обратить
внимание на то, что опрошенное русское население в разных
республиках «раскололось» на две соизмеримые части в
оценках социального статуса, характера межэтнических
отношений и перспективы их динамики. Так, большая часть
русского населения в КБР, РСО-А и РА считает, что
особого социального статуса у русских нет (41,0; 36,5; 43,31%),
1/2 8. Зак. 520
233
но примерно такая же часть указывает на то, что русские в
республиках превратились в национальное меньшинство с
присущими этому социальному статусу характерными
чертами (31,6; 30,0; 33,9% соответственно). В
Карачаево-Черкесии признает русских в статусе нацменьшинства еще
большее количество опрошенных - порядка 50%. Группы
русского населения республик, ощущающие себя
национальным меньшинством, не ожидают улучшения
межэтнической ситуации, напротив, прогнозируют ее ухудшение.
Это противоречие - с одной стороны, уже сложившиеся
модели жизни, адаптированные к социокультурным
условиям региона, уже сформировавшиеся автостереотипы,
которые подтверждаются адекватным восприятием со
стороны других взаимодействующих групп, и, с другой стороны,
ощущение уязвимости и незащищенности социальных
позиций - рождает представления о проблематичности
социального статуса русской группы населения.
Повсеместно в республиках более 60% (в Адыгее -
76,1%) опрошенных признают наличие «русского вопроса»
на Северном Кавка[зе. Он проявляется, с точки зрения
опрошенных, в первую очередь в невозможности устроиться
на работу в престижные сферы "занятости, ухудшении
материального положения русских по сравнению с титульными
народами в республиках, выезде русского населения. Эти
явления в совокупности с рядом других (безработица,
трудности в образовании детей, развитие бытового
национализма и пр.) характеризуют изменение социальных
позиций русской части населения.
При этом приоритетная сфера, где русское население в
наибольшей степени ощущает ущемление своих позиций, -
это сфера решения экономических проблем: не только
трудоустройства, но и открытия своего дела. Данную позицию
указала пятая часть'опрошенных по республикам. На
второе место вышли вопросы бытового национализма, на
третье - разрешение проблем, возникших в органах власти
(Прил. 1, вопрос № 16).
, Со стороны опрошенных представителей атохтонных
народов оценка исторического статуса русского населения
в республиках несколько иная: здесь акцент в значительной
234
степени смещен в сторону характеристики русских как
старожильческого населения (в 2 раза чаще, чем в качестве
коренного). Совокупность этих позиций свидетельствует о
том, что свыше половины респондентов этого подмассива
по каждой из республик признают высокую степень
укорененности русского населения в регионе. Только 1/5 часть (в
РСО-А - 1/3) опрошенных дифференцированно отнеслась к
этому вопросу, разделяя казачество и русское городское
население и отмечая инородность горожан (в русском под-
массиве эту позицию разделяет 1/4 часть) (табл. 9.2)
О признании высокой адаптивности русской части
населения к межкультурному взаимодействию
свидетельствует и оценка культурной идентичности русской молодежи.
От 40,0 (адыгейцы) до 70,0% (кабардинцы) опрошенных по
различным этническим подгруппам обращают внимание на
то, что по культурным характеристикам русская молодежь
близка кавказской (Прил. 2, вопрос № 25).
Таблица 9.2
Распределение ответов представителей автохтонных народов
на вопрос «Каков исторический статус русского населения
в республиках Северного Кавказа?»
№
1.
2.
3.
!4.
Ответы
Коренной народ
Северного
Кавказа
Старожильческое
население СК
Пришлое и не-
укорененное
население
Казаки -
коренной народ СК, а
городское
население - пришлое
Всего
Адыгейцы
кол-
во
ответов
10
17
16
11
54
%
18.5
31,5
29,6
20,4
100
Балкарцы
кол-
во
ответов
20
40
23
24
108
%
18,5
37,0
21,3
22,2
100
Кабардинцы
кол-
во
отве
тов
15
48
28
20
111
%
13,5
43,24
25,2
18,0
100
Осетины
кол-
во
ответов
69
119
65
112
365
%
19,0
32,6
17,8
30,7
100
1/2 8*
235
Вместе с тем. следует выделить и группу,
рассматривающую русское население в регионе как чужаков и
временных соседей, она составляет в среднем около 1/4
опрошенных представителей автохтонных народов.
Современный статус русского населения, по мнению
основного большинства респондентов титульных народов
(от 58,8% среди осетин до 83% среди кабардинцев), ничем
не отличается.от всего остального населения, т.е. особого
статуса у русских нет. При этом только в Осетии, всегда
выделявшейся среди республик Северного Кавказа уровнем
развития промышленного сектора экономики, 17,6%)
респондентов обратили внимание на связь социального
статуса русских с индустриальным сектором экономики. В
других республиках на этот аспект обратили внимание
преимущественно представители органов государственного
управления. Значительная часть респондентов (42-53%)
титульных этносов не видит «русского вопроса». Но
наличие этой проблемы признает 1/3 часть опрошенных.
Однако в действительности соседи в качестве
наблюдателей со стороны видят проявление «русского вопроса»
даже более остро, чем сами русские. Здесь уместно
сопоставить взгляды представителей трех основных этнических
групп населения Кабардино-Балкарии (табл. 9.3).
Таблица 9.3
Рейтинг наиболее распространенных форм проявления
«русского вопроса» по этническим группам в КБР [182]
№
1
1.
1
2.
Ответы
2 -
Общее ухудшение уровня
жизни русского населения
по сравнению с уровнем
жизни других народов,
населяющих регион
Выезд русских за пределы
республик СК
Балкарцы
кол-
во
ответов
3
87
77
%
4
20,0
17,7
Кабардинцы
кол-
во
ответов
5
46
49
%
6
18,3
19,5
Русские
кол-
во
ответов
7
12
20
%
8
11,2
18,7
236
Окопч. табл. 9.3
\Т
3.
4.
5.
\в.
7.
8.
9.
10.
2
Устранение основного
русского населения от
приватизации
Свёртывание
промышленности и отсутствие работы
Роспуск совхозов и
колхозов, где было занято русское
сельское население
Усложнение
трудоустройства на престижные места
Развитие бытового
национализма
Разобщённость русского
населения, отсутствие
лидеров, которым оказывались
бы поддержка и доверие
Не знаю
Этого вопроса нет
Реальное количество ответов
(РКО)
3
16
57
16
90
33
45
5
9
435
4
3,7
13,1
3,7
20,7
7,6
10,3
1,2
2,1
100
5
7
20
11
65
25
19
7
2
251
6
2,8
7,8
4,4
25,9
10,0
7,6
2,8
0,8
100
7
5
9
6
19
8
7
8
13
107
8
4,7
8,4
5,6
17,8
7.5
6,5
7,5
12,2
100
Как видно из приведенных данных, русская часть
населения в КБР осознает размывание объективных условий
своего проживания в республике: убывание русского
массива населения и фактический подрыв инфраструктуры
жизни - невозможность трудоустройства. Но
представители народов-соседей более интенсивно реагируют на эти
явления, они им «виднее». Это легко объяснимо: те
вакантные рабочие места, которые сохранились в республике, в
основном локализуются в сфере услуг, пищевой
промышленности, медицине, образовании и могут быть заполнены
представителями титульного населения. Конкуренция за
рабочие места объясняет эту позицию: вне промышленного
производства, с точки зрения представителей титульных
народов, для русских просто нет работы.
Характерно также, что балкарцы воспринимают
«русский вопрос» более в институциональном плане, нежели
кабардинцы. Так, 16,8% опрошенных балкарцев против
6,0% кабардинцев увидели содержание «русского вопроса»
в трудности устройства на престижную работу: иначе гово-
237
ря, среди балкарцев в 3 раза больше опрошенных считает,
что причину «русской проблемы» следует искать в
сложившейся в республике системе распределения властных
позиций в различных сферах социальной жизни, которую
контролирует кабардинское большинство. Напротив, 12,1%
кабардинцев против 7,1% балкарцев посчитали причиной
возникновения русского вопроса «бытовой национализм».
Здесь налицо сведение проблемы к ситуационной
обстановке, стихии межэтнических отношений.
Примерно те же результаты получены и по другим
республикам, но в Адыгее и Северной Осетии на этот вопрос
ответили не все респонденты (81,5 и 67,6%
соответственно). Этот разрыв также интересен: количество ответивших
на вопрос шире той группы, которая открыто признает
существование «русской проблемы».
Таблица 9.4
Рейтинг наиболее распространенных форм проявления
«русского вопроса» по этническим группам в республиках
№
1.
2.
3.
4.
Ответы
Понижение уровня
жизни по
сравнению с другими
народами региона
Выезд русских за
пределы СК
Устранение
русских от
приватизации
Свертывание
промышленности,
отсутствие работы
Адыгейцы
кол-
во
ответов
10
5
2
6
%
22,7
11,4
4,6
13,6
Балкарцы
кол-
во
ответов
12
20
5
9
%
11,2
18,7
4.7
8,4
Кабардинцы
кол-
во
ответов
13
13
2
15
%
14,3
14,3
2.2
16,5
Осетины
кол-
во
ответов
50
68
10
33
%
20,2
27,4
4,0
13,3
3 Северо-Кавказском регионе падение производства,
сопровождавшееся идеологической девальвацией ценности
производственного труда, имело деморализующий эффект.
238
Русское население, занятое в промышленном производстве,
оказалось в республиках группой, значительно более низко
материально обеспеченной, чем другие этнические группы.
И опрос населения показывает более интенсивное
осознание этого явления представителями кавказских народов,
чем самим русским населением.
Идеологический эффект этого явления для региона
четко выражен адыгейским исследователем: «При прочих
равных условиях следует ожидать, что больше людей будет
оказывать предпочтение культуре, носители которой
обладают властью и богатством, нежели культуре, для которой
характерны беспомощность и бедность. В силу разных
причин (групповой сплоченности и солидарности,
взаимовыручки и взаимопомощи, развитости отношений родства и
землячества, удаленности от аскетизма «православного
типа» и прочего бессребреничества) кавказцы, как показывает
практика, легче приспосабливаются к изменениям среды и
способны достигать больших богатств и власти, чем другие
народы» [160, 114].
Итак, можно сделать вывод о том, что русские и
кавказцы в значительной степени совпадают в признании
достаточной укорененности русского населения в республиках:
совокупность позиций «коренное» и «старожильческое» у
русских достигает 70-80% (в зависимости от республики), у
кавказцев - 51-55%. Разница образуется в значительной
степени за счет дифференцированного отношения
кавказцев к казачеству и русскому городскому населению, в то
время как среди массива опрошенных русских на нее
указывает меньшее число респондентов. Совпадение позиций
наблюдается также в оценках культурных характеристик
русской молодежи со стороны русской и кавказской групп
опрошенных.
Сравниваемые подмассивы показали одинаковый
рейтинг проявлений ухудшения статусных позиций русского
населения. Различие в оценках объясняется ситуацией в
республике, а также социальным статусом народа, который
представляет респондент. Подчиненное положение в
этнической стратификации народа проецируется на более
чуткое реагирование на ситуацию этнической ущемленности
самого респондента.
239
9.2. Интерпретация миграции русских из региона
Причины изменений своих статусных позиций, которые
вынуждают к миграции в другие регионы, русское население
в разных республиках оценивает по-разному. В Осетии на
первое место выдвинулась негативная оценка военных
действий федеральной власти в регионе, на второе -
общероссийский экономический кризис, на третье - признание утраты
исторически сложившейся социально-экономической роли
в регионе. В Кабардино-Балкарии - на первое место вышел
общероссийский кризис, на второе - изменение социально-
исторической роли русских, на третье - межэтническая
напряженность. В Карачаево-Черкесии на первом месте -
суверенизация республик, на втором - общероссийский
экономический кризис, на третьем - межэтническая
напряженность. В Адыгее - боязнь за будущее детей и
отсутствие защиты федерального центра (табл. 9.5).
Таблица 9.5
Оценка русскими респондентами факторов, вынуждающих их
к миграции из соответствующих республик Северного Кавказа
Ответы
1
Невостребованность сегодня
здесь русских
специалистов
1 Отсутствие защиты
со стороны
федерального центра
|Рост межэтнической
напряженности
СК - чужая для
русских земля
Война в Чечне
Боязнь за будущее
детей
Затрудняюсь
ответить |
Карачаево-
Черкесия
кол-
во
ответов
55
'80
79
10
39
100
12
Всего | 375
%
14,7
21,3
21,1
2,7
10,4
.26,7
3,2
100
Кабардино-
Балкария
кол-
во
ответов
" 74
89
55
18
69
139
-
450
%
16,4
19,8
12,2
4,0
15,3
30,9
1,3
100
Северная
Осетия
кол-
во
ответов
48
63
40
11
72
88
-
325
%
14,8
19,4
12,3
3,4
22,2
27,1
0,9
100
Республика Адыгея |
кол-
во
ответов
53
64
54
7
39
92
' 5
314
\%
17,0
19,6
16,7
2,5
13,0
29,7
14,5
100 1
240
Из всей совокупности факторов обратим внимание на
ощущение респондентами страха за будущее детей и
проблему межнациональных отношений в республиках. При этом
первый из выделенных факторов выступает важнейшим
мотивом для выезда из региона. На это указывает половина
опрошенных русских во всех республиках. Но следует отметить,
что это - не боязнь военных действий, а осознание
бесперспективности для детей оставаться в регионе.
Фактор обострения межнациональных отношений в
совокупности причин миграции не является первостепенным
по значимости.. Но специальный вопрос о характере этой
сферы социальной жизни в республиках предоставляет
дополнительную информацию. Только 10,0% русских
респондентов из Адыгеи и Северной Осетии не испытывают
давления этнического фактора на взаимодействия людей (в
Кабардино-Балкарии и Северной Осетии эту позицию
высказали около 1/3 опрошенных). Основное большинство
опрошенных отмечает либо подчеркнутую этническую
дистанцию («люди общаются преимущественно со
своими»), либо некоторую напряженность в межэтнических
отношениях, либо их конфликтность (Прил. 1, вопрос № 6).
Более того, от 30,0% русских респондентов в Кабардино-
Балкарии и Северной Осетии до 41,0 и 49,0% в Адыгее и
Карачаево-Черкесии соответственно ожидают в ближайшие
годы ухудшения характера межэтнических отношений в
республиках проживания (Прил. 1, вопрос № 7).
Такая оценка факторов, побуждающих к миграции, дает
значительной части опрошенных (порядка 30%) основание
считать неизбежным выезд русской части населения за
пределы республик региона. Поэтому даже при высокой
отрицательной оценке самой тенденции миграции 1/3 опрошенных
высказывает уверенность в том, что в ближайшие десятилетия
русские полностью покинут Кавказ. Но, судя по территориям
опроса, в каких-то республиках это произойдет обвально, в
каких-то - постепенно, посредством выезда молодежи и
естественной убыли старшего поколения.
Следует добавить, что прогнозные оценки убыли
русского населения имеют и другую, диаметрально
противоположную позицию - от 40,0 до 50,0% представителей
опрошенного русского населения в республиках считают, что
241
отток русского населения практически уже закончился. И
именно эта часть населения не предполагает покидать
регион. Однако добавим, что в основном это люди среднего и
старшего поколения. Другая же часть (25% в РСО, 35% в
КБР и 40% в РА) не исключает для себя перспективы
отъезда, и, наконец, третья группа (от 13 до 15%) предполагает
свой отъезд в ближайшей перспективе.
Для миграционных установок русского населения
характерна и еще одна подробность: значительная часть
опрошенных (от 30,0 до 40,0%) считает, что при наличии средств
русские выехали бы из региона (Прил. 1, вопрос № 14).
Отмечая достаточно высокий уровень тревожности
населения, осознание межнациональной конкурентности в
республиках и ощущение своей «брошенности» центром,
можно говорить о наблюдающемся общем состоянии
растерянности русского населения в оценке своего положения
в республиках. На массовом уровне люди по преимуществу
не могут рационализировать источники своей тревоги. Не
испытывая давления на уровне бытового национализма, не
наблюдая изменения своего собственного отношения к
республике проживания и своим соседям по месту
жительства и работе, русские дезориентированы в подспудно
протекающих этнополитических процессах. Фиксируется
ощущение происходящих негативных для этой группы
населения перемен, но, в чем их источник, оказывается
скрытым от массового сознания.
Респонденты, представляющие титульные народы,
иначе оценивают причины современной миграции русских из
региона. Значительная часть автохтонного населения
отрицательно относится к выезду русских. При этом более
высок процент отрицательного отношения к этому со стороны
представителей этнических групп, обладающих менее
выгодными позициями в ситуации межэтнической
конкуренции. В частности, балкарцы более нуждаются в русском
сегменте населения в республике по сравнению с
кабардинцами; нерешенность проблемы Пригородного района в
Северной Осетии, а также большой наплыв мигрантов из
Южной Осетии, отличающихся по своей культуре от
коренного городского осетинского населения Владикавказа,
объясняют необходимость для осетин присутствия русско-
242
го населения. Поэтому негативное отношение к выезду
русских из республик больше проявляется у балкарцев и
осетин, нежели у адыгейцев и кабардинцев, ощущающих
стабильное и статусно доминирующее положение своих
этнических групп. Этой причиной объясняется также
высокий уровень признания выезда русских как положительного
и неизбежного факта среди адыгейцев и кабардинцев. В
совокупности указанные позиции разделяют около 40%
опрошенных из этих этнических групп. Статусно
доминирующие этносы ощущают в присутствии русских
потенциал возможного пересмотра сложившейся в 90-е гг.
этносоциальной стратификации и поэтому достаточно
одобрительно относятся к их выезду (табл. 9.6).
Таблица 9.6
Распределение ответов в этнических группах на вопрос
«Как Вы относитесь к выезду заметного числа русских
из республик Северного Кавказа?»
№
1.
2.
3.
4.
Ответы
Положительно
Отрицательно
Это неизбежно
Другое
Всего
Адыгейцы
кол-
во
ответов
11
20
10
11
52
%
21,2
38,5
19,2
21,5
100
Балкарцы
кол-
во
ответов
17
65
20
4.
111
%
15,3
58,6
18,0
3,6
100
Кабардинцы
кол-
во
ответов
29
50
17
11
112
%
25,9
44,6
15,2
9,8
100
Осетины
кол-
во
ответов
42
185
81
49
357
%
11,8
51,8
22,7
13,7
100
В качестве причин миграции русских кавказцы указывают
на их страх за будущее детей и военные действия в регионе.
Часто эти две позиции совпадают (табл. 9.7).
Выделение этих причин как на наиболее важных
переводит проблему миграции из статуса федеральной и
республиканской в личностный план: респондент считает, что
конкретный человек (семья) не желает оставаться в регионе
в условиях близких военных действий и это - его выбор.
Эту интерпретацию подтверждают также и ответы
респондентов на вопрос о причинах невыезда из республик
сохранившейся части русского населения. От 1/4 до 1/3
опрошенных указали в качестве главного мотива сохранения
243
места жительства в республиках на неблагоприятные с их
точки зрения материальные условия для переезда в другие
регионы, т.е. опять на первый план выходит
индивидуальная мотивация.
Таблица 9.7
Распределение ответов в этнических группах на вопрос
«В чем причины миграции русских?»
№
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
Ответы
11евострсбованпость
сегодня здесь русских
специалистов
Отсутствие защиты
со стороны
федерального центра
Рост межэтнической
напряженности
СК - чужая для
русских земля
Военные действия в
регионе
Боязнь за будущее
детей
Другое
Всего
Адыгейцы
кол-
во
ответов
13
8
7
5
11
17
5
66
%
19,7
12,1
10,6
7,6
16,7
25,8
7,6
100
Балкарцы
кол-
во.
отве-:
то в
20
22
16
10
37
36
10
151
%
13,5
14,6
10,6
6,6
24,5
23,8
6,8
100
Кабардинцы
кол-во
ответов
16
16
18
17
47
23
8
145
%
11
11
12,4
11,7
32,4
15,9
5,5
100
Осетины
кол-
во
ответов
43
54
142
21
93
75
10
438
%
9,8
12,3
32,4
4,8
21,2
17,1
2,3
1001
С оценками причин и факта миграции русских
коррелируют по этническим группам и прогнозы относительно
перспектив миграции. От 13 до 20,0% опрошенных по
различным этническим группам предполагают почти полный
выезд русского населения за пределы республик. Основное
большинство (от 50,0% среди адыгейцев до 73,0% среди
кабардинцев) дает достаточно оптимистический прогноз по
этому вопросу: они считают, что начался процесс
стабилизации русской миграции из республики. Среди осетин и
кабардинцев от 14 до 20,0% респондентов надеются на
реэмиграцию русского населения.
244
9.3, Отношение к государственной власти как субъекту
регулирования социальных проблем
Осознание ухудшения своего положения в республиках,
возрастание тревожности в социальном самочувствии
побуждает русское население возлагать надежды в
разрешении возникших проблем на органы государственной
власти. При этом значимой для русского населения выступает
не представительная, а исполнительная ветвь власти.
Характерен также и еще один момент: примерно равное
количество опрошенных (около 40%) по всем республикам
считает, что разрешением проблемы русских должна
заниматься федеральная власть (Президент РФ) и все уровни
республиканской власти. Иными словами, в сознании
русского населения сохраняется императив к властной
вертикали: она должна быть выстроена как единое целое.
Оценки представителей титульных народов по данному
вопросу почти совпадают с русскими. Кавказцы тоже
считают, что проблема русских в регионе должна решаться
Президентом РФ и всеми органами властной вертикали. Но
разделяют эту позицию примерно на 10-18% меньше
опрошенных кавказцев по сравнению с русскими. Зато среди
представителей автохтонных народов достаточно
выражены группы, считающие, что эта проблема должна
разрешаться индивидуально самим человеком или
региональными органами власти (например, полномочным
представителем Президента РФ в регионе).
Ожидания, возлагаемые значительной частью населения в
республиках (независимо от этнической принадлежности)
на центральные органы власти (Прил. 1, вопрос № 17),
объясняют желание исследовательской группы выявить
сравнительную оценку, которую население может дать
национальной (этнической) политике, проводившейся
российской властью в различные исторические периоды. При
этом, конечно, требуется учитывать невысокий уровень
исторических знаний населения по конкретным вопросам
внутренней политики, а также эмоциональное восприятие
трагических страниц недавней истории. Иными словами,
245
задавая серию вопросов, направленных на оценку
кавказской политики империи, СССР и правительств
постсоветского периода, мы интересовались не уровнем
исторических знаний населения, а собирательным образом той или
иной стратегии развития региона, реализовавшейся в
разные исторические периоды. Собранный материал
показывает удивительное единодушие русского и титульного
населения республик Северного Кавказа в оценках разных
стратегий национальной (кавказской) политики. Оценки
отличаются по степени интенсивности в зависимости от
республик (например, осетины выставляют более высокий
балл), но их иерархия и колебания одинаковы. И это
подводит к выводу о наличии собирательного образа
политических стратегий в общественном сознании. Кроме того,
интуитивно-эмоциональные сравнительные оценки позволяют
выделить направленность ожиданий населения,
обращенных к федеральному центру.
Респондентам было предложено оценить по 7-балльной
шкале пять подразделов кавказской политики, которая
проводилась империей, СССР, правительствами Б.Н. Ельцина
и В.В. Путина. Заметим, что опрос проводился в 2000-
2001 гг., когда политическая линия правительства В.В.
Путина просматривалась еще неотчетливо, здесь можно
говорить скорее об «авансированных» оценках со стороны
населения, об уровне доверия к политической линии нового
Президента РФ. Рассмотрение по этническим подмассивам
сравнительных оценок показывает их единство в высокой
(выше среднего балла = 3,5) оценке национальной
политики советского периода. Правда, в русском и осетинском
подмассивах эти оценки, как и оценки кавказской политики
имперского периода, в среднем выше, чем в других
этнических группах. На этом фоне еще более ярко выражено
неприятие радикального изменения принципов национальной
политики, ее замены на региональную, отказа от
институционального строительства и помощи кавказски^
народам в качестве нормы внутренней политики страны,
которая осуществлялась правительством Б.Н. Ельцина.
246
Таблица 9.8
Оценка русскими респондентами по 7-балльной шкале,
где 7 - высший балл, эффективности кавказской политики
российского центра в различные исторические периоды
по основным сферам управления:
№
1.
2.
3.
4.
5.
Ответы
Экономическая
интеграция
Создание единого поли- "
тико-правового
пространства
Создание единого
культурного пространства
Развитие культур
коренных народов
Управление
межэтническими отношениями
Комплексный средний балл
Империя
2,5
2,9
2,5
2,0
2,7
2,5
СССР
5,4
5,4
5,4
4,9
4,4
5,1
Б.
Ельцин
1,7
1,7
1,8
2,4
1,8
1,9
В.Путин
3,0
3,1
3,0
3,5
3,0
3,1
Таблица 9.9
Оценка балкарскими респондентами по 7-балльной шкале,
где 7 - высший балл, эффективности кавказской политики
российского центра в различные исторические периоды
по основным сферам управления:
|№
1.
2.
3.
Г'
*
5.
Ответы
Экономическая
интеграция
Создание единого
политико-правового
пространства
Создание единого
культурного пространства
Развитие культур
коренных народов
Управление
межэтническими отношениями
Комплексный средний балл
Империя
1-7,
1,9
1,7
1,5
1,5
1,7
СССР
4,3
4,7
4,7
4,4
4,5
4,3
Б.
Ельцин
1,9
1,9
2,4
2,9
2,2
1,3
В.'Путин
3,7
3,7
3,4
3,9
3,6
3,7 1
247
Таблица 9.10
Оценка кабардинскими респондентами по 7-балльной шкале,
где 7 - высший балл, эффективности кавказской политики
российского центра в различные исторические периоды
по основным сферам управления:
1 №
1.
2.
3.
4.
5.
Ответы
Экономическая
интеграция
Создание единого
политико-правового
пространства
Создание единого
культурного пространства
Развитие культур
коренных народов
Управление
межэтническими отношениями
Комплексный средний балл
Империя
1,5
1;5
1,8
1,2
1,4
1,5
СССР
5,1
4,7
5,0
4,2
4,2
4,6
Б.
Ельцы н
1,6
1,2
2,0
2,7
1,5
2,0
В.Путин
3,0
3,3
3,1
3,3
2,5
3,1 1
Таблица 9.11
Оценка осетинскими респондентами по 7-балльной шкале,
где 7 - высший балл, эффективности кавказской политики
российского центра в различные исторические периоды
по основным сферам управления:
|'№
1.
2.
3.
4.,
5.
Ответы
Экономическая
интеграция
Создание единого
политико-правового пространства
Создание единого
культурного пространства
Развитие культур
коренных народов
Управление
межэтническими отношениями
Комплексный средний балл
Империя
2,9
2,8
2,5
2,3
2,5.
2,6
СССР
5,2
5,2
5,1
4,8
5,0
5,1
Б.
Ельцы н
2,8
2,8
3,0
3,0
2,7
2,9
В.Путин
4,7
4,8
4,7
4,6
4,6
4,7 1
248
Избрание на пост главы российского государства В.В.
Путина, демонстрация им силы государственной власти на
вербальном уровне и посредством мероприятий, направленных
на укрепление властной вертикали, вызвали рост доверия к
федеральному центру. При проведении опроса населения
исследовательская группа попыталась уточнить те
ожидания, которые адресуются им к органам власти в связи с
решением проблемы его русского сегмента. При разработке
инструментария опроса (в частности, рационализации
возможных ответов именно на этот вопрос) исследовательская
группа руководствовалась стремлением проверить
приемлемость для широких масс населения мер, обсуждавшихся
представителями депутатского корпуса и радикально
настроенными политиками. Собранный материал показывает,
что на уровне.массового сознания как среди русского
населения, так и среди представителей титульных народов
доминирует взвешенно-рациональная позиция. Ее главное
содержание состоит в утверждении необходимости
восстановления контроля со стороны центра за организацией
власти, унификации правового пространства, подбора кадров,
жесткого пресечения клановых связей во властных органах
(табл. 9.12). Русское население республик ожидает от
центра не специальных программ, а выполнения
конституционно установленных властных полномочий. И это дает
региональному органу центральной власти (в данном
случае - Аппарату полномочного представителя Президента
РФ в Южном федеральном округе) возможность
корректировать взаимодействие с руководством
северокавказских республик.
Вместе с тем собранный материал свидетельствует не
только о взвешенной позиции населения по острым
проблемам государственного строительства, но и о его критической
оценке политики федеральной власти. Совокупность позиций,
собравших наибольшее количество голосов (п. 1, 3, 4, 6),
свидетельствует о невыполнении федеральным центром своей
прямой функции - обеспечивать повсеместное
распространение универсальных стандартов власти.
249
Таблица 9.12
Распределение ответов «кавказских русских» на вопрос
«Что именно следует делать для решения проблем
русского населения в регионе?»
№
I
1.
2.
3.
4.
Г'
6.
7.
8.
9.
10.
11.
Ответы
2
Цривссти законодательство
республик в соответствие с
Конституцией РФ
Создать в рсспубликах,культур-
ную автономию русских и через
нес финансировать их развитие
Жестко пресекать клановые
отношения в органах власти
Регулировать кадровую политику
в республиках в целях
обеспечения представительства русских
во всех отраслях производства
и управления
1 Управлять инвестиции на
закрепление русского населения в
республиках
Обеспечить полновесное
представительство русских в
правоохранительных органах республик
Выделенные центром в
республику дотационные средства
направлять на поддержку предприятий,
где занято преимущественно
русское население
Оказывать всемерную поддержку
Православной церкви в
республиках Северного Кавказа
Жестко контролировать
процедуру выборов
Признать правовой статус
русских как единственного государ- ;
ствообразующего народа России
1,4сг необходимости в
специальных мерах, поскольку в условиях
рынка каждый должен сам решать
свои проблемы
1 Русское
население
КНР
кол-
во
ответов
3
[ 120
25
102
104
42
68
21
16
22
13
10
%
4
21,6
4,5
18,4
18,7
7,6
12,3
3,8
2Э
4,0
2,4
1,8
1 Русское
население
РСО-Л
кол-
во
ответов
5
54
14
92
74
41
70
17
26
24
20
8
%
6
12,1
3,1
20,6
16,6
9,2
15,7
3,8
5,8
5,4
4,5
1,8
1
Русское
население
РЛ
кол-
во
ответов
7
97
17
77
76
24
50
10
12
35
19
6
%
8
22,0
3,8
17,5
17,3
5,5
11,4
2,3
2,7
8,0
4,3
1,4
250
Оконч. табл. 9.12
1
12.
13.
2
Все равно ситуацию уже не
изменит»,
Другое
Всего
3
9
3
555
4
1,6
0,4
100
5
3
2
446
6
0,7
0,7
100
7
8
9
440
8
1,8
2,0
100
Этот вывод подтверждается и сопоставлением ответов на
этот вопрос, полученных в подмассиве представителей
титульных народов. Здесь, как и в других вопросах, проявилась
та же характерная черта: представители титульного населения
формируют ту же иерархию приоритетов, что и русское
население. Только ответы русских более интенсивны, поддержаны
большим количеством людей, более единодушны.
Население республик в поиске ответов на поставленный
вопрос выбрало не позицию льгот или формирования
каких-либо особенных стратегий. Его ожидания прозрачны и
соответствуют ролевым функциям власти: в настоящее
время ожидаемы меры, направленные на укрепление
властной вертикали, приведение правового поля в соответствие с
Конституцией РФ, формирование профессионального слоя
государственных чиновников. Иными словами, на уровне
общественных ожиданий воспроизводится потребность в
восстановлении главных элементов государства как
базового института российской институциональной матрицы.
Таблица 9.13
Распределение ответов автохтонных народов на вопрос
«Что нужно делать для решения проблем русских в регионах?»
№
1
Г
2.
Ответы
2
11ривести
законодательство республик в
соответствие с
Конституцией РФ
Создать в республиках
культурную автономию
русских и через нее
финансировать их развитие
Адыгейцы
кол-
во от-
ветов
3
12
3
%
4
17,9
4,5
Балкарцы
кол-
во
ответов
5
36
10
%
6
23,4
6,5
Кабардинцы
кол-
во
ответов
7
45
9
%
8
28,0
5,6
Осетины
кол-
во
ответов
9
75
26
%
10
16,9
5,9
251
Оконч. табл. 9.13
П"
3.
4.
5.
6.
7.
8.
9.
10.
11.
12.
\ъ\
1 2
1 Жестко пресекать
клановые отношения в
органах власти
[Регулировать
кадровую политику в
республиках в целях
обеспечения
представительства русских во
всех отраслях
производства и управления
Направлять
инвестиции на закрепление
русского населения в
республиках
Обеспечить
полновесное представительство
русских в
правоохранительных органах
республик
Выделенные центром в
республику
дотационные средства
направлять па поддержку
предприятий, где
занято преимущественно
русское население
Оказывать всемерную
поддержку
Православной церкви в
республиках Северного Кавказа
Жестко контролировать
процедуру выборов
Признать правовой
статус русских как
единственного госу-
дарствообразующего
народа России
Нет необходимости в
специальных мерах,
поскольку в условиях
рынка каждый должен
сам решать свои
проблемы
Все равно ситуацию 1
уже не изменить
Другое |
Всего |
г~г~
5
9
3
2
1
2
5
1
17
3
4
_67_|
ГТ"~
7,5
13,4
4,5
3,0
1,5
3,0
7,5.
1,5
25,4
4,5
6,0
_кю_|
Г3~~
23
17
8
16
4
1
5
3
21
4
4
_1_52
[ 6 "
14,9
11,0
5,2
10,4
2,6
0,7
3,3
2,0
13,6
2,6
2,6
100
ГТ~
20
12
9
8
2
2
8
1
31
8
2
157
гт~
12,4
7,4
5,6
5,0
1,2
1,2
5,0
0,6
19,2
4,2
1,2
100
Г~9"
53
25
26
29
5
26
26
8
94
23
17
443
"То
12,0
7,9
5,9
6,6
1,1
6,0
6,0
1,8
21,2
5,2
3,8
100
252
Проведенный опрос населения дает основание сделать
следующие выводы.
1. Между русским сегментом населения в республиках
и автохтонными народами нет глубоких различий в оценке
укорененности русских в регионе, что позволяет проводить
внутреннюю политику, опираясь на весь массив населения.
Более того, долгосрочность такой политики должна
включать в себя активное конструирование в общественном
сознании установки на российскую целостность населения,
постепенного ухода от этнической коннотации
гражданских понятий «народ», «нация».
2. Население северокавказских республик, независимо от
этнической принадлежности, достаточно ясно видит
происходящие процессы этнической дифференциации и
выдавливания русской части населения из республик. Отношение к
этому процессу в определенной степени зависит от этничности
респондентов (статуса их этнической группы в
республиканской стратификационной системе), но в большей степени
определяется социально-профессиональной принадлежностью и
индивидуальными мировоззренческими установками.
3. Значительная часть опрошенных, независимо от их эт-
• нической принадлежности, дает пессимистический прогноз по
вопросу устойчивости русских в составе населения
республик. Даже оптимистические оценки - предвидение
стабилизации миграционного процесса - обладают общей негативной
перспективой, поскольку более стабильным является
население старших возрастных групп. В настоящее время эти
группы не оказывают сколько-нибудь видимого влияния ни на
одну сферу функционирования северокавказских республик.
4. Результаты опроса свидетельствуют о том, что
население рассматривает «русский вопрос» не столько в ключе
напряженности межэтнических отношений, сколько в
контексте ослабления властной вертикали, от дисфункции
которой страдают не отдельные этнические группы, а все
население региона в целом. Дифференциация опрошенных по
этническим группам позволяет увидеть совпадение их оценок
общих результатов государственной политики в регионе в те
или иные исторические периоды. Перспективные
позитивные ожидания населения региона от центра связаны с
укреплением властной вертикали и четким выполнением
властных полномочий, заложенных в Конституции РФ.
253
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Завершая изучение основных тенденций
трансформации социальных позиций русского населения в
республиках Северного Кавказа, конечно, хотелось бы свести
воедино все результаты анализа. Для этого в общих чертах
напомним постановку проблемы, логику ее исследования и
основные выводы.
«Русский вопрос» наруживает резкое падение
статусных позиций русской части населения в регионе: от
«старшего брата» - к «бедному родственнику». Для изучения
этого стремительного нисхождения мы предложили
использовать не методологию политологического анализа, а
концепцию социальных институтов. Думается, она
представляет собой ядро теории социокультурной динамики,
поскольку в институтах в свернутом виде содержатся
нормы, ценности, модели деятельности, творимые культурой и
консервируемые ею. Их изменение приводит к
трансформации культуры общества в целом. Институциональный
подход определил и рамки анализа: выявление субъекта
институциональных изменений, потребности в тех или
иных нормах и правилах, ресурсном обеспечении
утверждения норм.
С точки зрения этого подхода, русское население в
регионе выступало активным носителем базовых институтов
российской культуры: государственности, крупных
коллективных форм хозяйственной деятельности, идеологии как
институционального выражения системы духовных
ценностей, важнейшими из которых являются коллективизм,
межэтническое сотрудничество, созидательность. Однако
актором (т.е. целеполагающим и действующим субъектом)
внедрения и поддержания этих институтов в культурном
пространстве народов региона выступало все же не русское
население, а российский центр.
На протяжении исторического периода с момента
официального присоединения Северного Кавказа к Российской
империи понятие «российский центр» меняло свое
содержательное наполнение: в этом качестве выступали
имперская власть, советское правительство, а теперь - централь-
254
ные властные структуры постсоветской России. Все три
этапа отмечены также изменением отношения властного
центра к Северо-Кавказскому региону. Российскую
империю больше интересовали территория и обеспечение
подданнического отношения к империи автохтонного
населения, («туземцев», выражаясь языком правительственных
чиновников). Советское правительство проявило интерес
именно к населению, пытаясь коренным образом
перестроить уклад его жизни на современный лад. И в первом, и во
втором случаях к Северному Кавказу было особое
отношение; которое определялось открытым или латентным
признанием культурной инаковости населения. Правительство
постсоветской России, напротив, исходило из признания
культурной однородности населения всех регионов страны,
в том числе и Северного Кавказа. Именно это допущение
позволило перевести проблематику межэтнических
отношений как межгрупповых в плоскость рассмотрения ее в
качестве проблемы индивидуальной культурной
идентичности. Поэтому принятая Концепция государственной
национальной политики РФ (1996 г.) исходит из двух
принципов: поддержания стабильности границ государства и
обеспечения юридической защиты права сохранения и
воспроизводства культурной идентичности гражданина.
На первый взгляд национальная политика
постсоветской России наиболее демократична и соответствует норме
обеспечения гражданских прав независимо от этнической
принадлежности. Но в реальной действительности она во
многом спровоцировала межэтническую напряженность и
конфликты, а также активное изменение этнического
состава населения на территориях межэтнического контакта.
«Русский вопрос» - один из побочных эффектов
национальной политики центра на Северном Кавказе. У него
множество измерений. В данной работе сделан упор на
анализе объективно-организационных оснований,
задающих статусные позиции русских в регионе. Они
создавались на протяжении Х1Х-ХХ вв. усилиями многих
поколений российских народов как реализация стремления к
осовремениванию кавказских обществ.
255
Наиболее ярко, целенаправленно и системно модерни-
зационный проект был разработан и реализован в
советский период. Однако только теперь мы можем выявить
степень его эффективности, важнейшим критерием которой
выступают его воспроизводство и поддержание на
собственной кавказской основе. Постсоветское десятилетие дает
возможность отследить трансформацию социальных
институтов, привнесенных российским центром в регион.
В политической сфере - это функционирование органов
государственной власти, в сфере экономики - это крупные
формы коллективного хозяйства, большие промышленные
предприятия, многопрофильность народного хозяйства
республик; в социальной сфере - это организационные
формы межклассовой и межэтнической солидарности; в
духовно-идеологической - это организация науки и
образования", утверждение ценностей коллективизма, социального
равенства, взаимопомощи, опираясь на которые,
осуществлялся прорыв из замкнутого локального мира в культурное
пространство «большого общества».
Анализ трансформации этих институтов показывает
избирательность их интериоризации со стороны
культур-реципиентов автохтонных народов Северного Кавказа. Усваивалось
то, что осознавалось как необходимое для обеспечения жизни
народов. Поэтому, например, передел территорий в пользу
автохтонных народов региона был поддержан и сохранился
как позитивный опыт. В подходящих условиях 90-х г. он
вновь был воспроизведен, но уже без специальной финансовой
поддержки центра, по собственной инициативе.
В качестве необходимого позитивного опыта был инте-
риоризован и институт государства. Однако
государственность используется как организационная форма властного
управления, но наполняется она архаичным содержанием:
подбор кадров и их ротация осуществляются по этническому
основанию, а не по профессиональному, т.е. по партикуляри-
стски-аскриптивным, а не по
универсалистски-достигательным критериям социальных взаимодействий. И этот,
казалось бы, не столь значимый признак деформирует
функционирование модернистского института власти в целом.
Он блокирует создание рациональной бюрократии на соб-^
256
ственной социальной базе. Межклановая конкуренция в
борьбе за власть, невозможность выдвижения
созидательных проектов, непрофессиональное функционирование
законодательного органа власти - все это следствия
отсутствия рациональной бюрократии. Функционирование данного
модернистского^ института оказалось подчинено
подкрашенной под современность традиции.
Экономические институты в сфере промышленного
производства и в значительной мере - в сфере сельского
хозяйства оказались не принятыми и не интегрированными
в культуру автохтонных народов. Уже разрушенные к
настоящему времени, они фактически обречены на стирание в
системе социальных взаимодействий.
В инерционном режиме функционирует сегодня
институт науки и образования, хотя именно в сфере духовного
производства произошел наибольший прирост: на массовом
уровне нормой жизни стал реальный билингвизм
(двуязычие), используя который, большинство народов региона,
сохраняя свою собственную языковую и культурную среду,
освоило русский язык и культуру. Сформированной
оказалась основа общероссийской гражданской идентичности.
На собственной культурной основе функционируют
современные формы хранения и передачи этнокультурной
информации. Но уже сейчас осознается существенный
недостаток финансовых средств для поддержания достигнутого
уровня духовного производства.
Иными словами, во всех сферах социального
функционирования наблюдается интеграция тех норм, которые
отвечают потребностям самих автохтонных народов. Исходя
из этого, можно с уверенностью говорить о том, что
советский модернизационный проект обладал большой
эффективностью, но был ориентирован не на анализ внутренних
потребностей региона, а на потребности центра. Поэтому
социальные позиции русского населения, выступавшего
проводником интересов центра в регионе, непосредственно
зависели от инвестиций центра в вынесенные сюда
институты центральной зоны российской культуры.
Потеря интереса российского центра к региону привела не
'только к социально-экономической стагнации и исходу рус-
9. Зак. 520
257
ского населения, но и к поиску альтернативных путей
поддержания жизнеобеспечения региона. Как было показано,
политические элиты (официальные и неформальные) активно
принимают стратегию шантажа для получения инвестиций.
Население же использует свой собственный ресурс - этносо-
лидарное взаимодействие, благодаря которому создаются
сетевые сообщества и осваиваются динамично развивающиеся
экономические регионы. Поэтому кавказские диаспоры
сегодня разбросаны по всей России от южных субъектов
(Краснодарского и Ставропольского краев, Ростовской области) до
регионов Западной Сибири. Диаспоры используют как
опыт трудовой адаптации, так и криминальные практики.
Приобретаемые финансовые ресурсы в значительной
степени отправляются в регион на поддержание
жизнеобеспечения семей. Но экономическая ситуация в регионе от
использования этих моделей выживания не меняется.
Фактически это - модернизированная и видоизмененная модель
набеговости. Суть ее остается неизменной: ресурсы
добываются «на стороне» и вкладываются в поддержание в
самом регионе инфраструктуры быта, но не производства. У
этого варианта организации функционирования нет
долгосрочной позитивной перспективы.
Проведенный анализ позволяет выявить жесткую
зависимость социально-статусных позиций русского населения в
стратификационной системе республик Северного Кавказа от
внутренней политики центральных органов власти. Кроме
того, сопоставление стратегий социально-экономического
освоения Северо-Кавказского региона центральной властью
убедительно показывает, что советский модернизационный
проект отличался действительной эффективностью и при всех
его издержках пользовался поддержкой населения.
Величайшим заблуждением советского социального инженеринга
было представления о равенстве потребностей и моделей
развития для всех регионов страны. Однако адекватное ожиданиям
населения изменение этнонациональной политики центра
состоит не в отказе от активного институционального
строительства, а в корректировке этого курса с поправкой на учет
потребностей и возможностей народов региона.
258
С этой точки зрения, большим потенциалом успешности
не обладают стратегии как индустриального развития, к
которому несклонно основное большинство автохтонного
населения, так и сельскохозяйственного, поскольку в
северокавказских республиках эта отрасль может обеспечить лишь
внутренние потребности и не обладает высокой финансовой
рентабельностью. Перспективным направлением является
развитие рекреационной индустрии. В пользу этого
свидетельствуют наличные природно-климатические условия и,
что наиболее важно, - гостевой комплекс в культуре всех
автохтонных народов региона. Рекреационная индустрия в
настоящее время - ресурсоемкое производство, способное
предоставить огромное количество рабочих мест, причем именно
по тем специальностям, к которым склонно население (от
строителей и транспортников до менеджмента сферы сервиса
и санаторно-оздоровительного комплекса). Перспективной
является эта стратегия еще и с социально-политической точки
зрения: возникновение общего созидательного проекта
вызовет необходимость выстраивания солидарных, а не
конкурентных взаимодействий. А высокая экономическая
прибыльность этой сферы потребует организации контроля этно-
политической ситуации со стороны властных структур самих
республик, а не перекладывания этой функции на центр. Тем
самым взаимодействие центра и республик будет переведено
из политической сферы в экономическую, а в ней самой - от
перераспределения к созиданию и накоплению ресурсов.
Здесь таится и еще одна позитивная перспектива:
менеджерский корпус республик региона вынужден будет
искать рынки сбыта рекреационных услуг и завоевывать
такие рынки. В этой деятельности кавказцы тоже будут
интегрироваться, из-за конкуренции с Турцией, Кипром,
Грецией и другими близлежащими передовыми
туристическими государствами. А в качестве объекта конкуренции
выступит российский потребитель, который сегодня
оплачивает подъем рекреационной сферы в зарубежных
странах.
Рекреационный проект также требует созидательной
институциональной политики центра. Его не выполнить
усилиями республик, а также при сохранении сегодняшнего фи-
9*
259
нансового донорства центра. Пока российская власть
соглашается под видом стабилизации политической обстановки
оплачивать профессиональную несостоятельность
республиканских структур государственного управления, поддержание
«про запас» этнополитической нестабильности является вы- •
годным бизнесом для региональных элит. Бесспорно, модель
нового институционального строительства требует иных
методов по сравнению с советской. Они должны быть
преимущественно социально-экономическими. Сегодня как за
рубежом, так и в нашем собственном Отечестве есть богатый опыт
успешной реализации конкурсных программ, условием
которых является формирование межгрупповых партнерских
взаимодействий. Этот опыт может быть эффективно
использован для финансирования совместных межреспубликанских
(и межэтнических) проектов.
Известная библейская мудрость гласит: «Время
разбрасывать камни - время собирать камни». Применительно к
Северному Кавказу политику постсоветского центра можно
определить как «время терять камни», а возможно - это не
потеря, а небрежное прожигание и проматывание того, что не им
нажито. Эскизно набросанный нами проект рекреационного
развития региона не новационен в своей постановке и не
содержит ни грана утопии. Но в контексте нашего анализа он
показывает возможную перспективу возвращения русских на
Северный Кавказ. Возвращения в качестве инвесторов и
партнеров, возвращения в качестве желанных гостей.
I
260
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Обоснование нашего понимания Северного Кавказа как
этнокультурного региона, который территориально включает в себя
все республики, юго-восточную часть Ставропольского края,
восточные районы Ростовской области и юго-восточные районы
Краснодарского края, представлено: Денисова Г.С, Радовель М.Р.
Этносоциология: Учебник для уни-тов и гуманит. вузов. Ростов
н/Д., 2000./Гл. 5.
2. Пути мира на Северном Кавказе. Независимый экспертный
доклад под руководством В.А. Тишкова. М., 1999.
З.Дробижева Л.М. Этничность в современном обществе: Эт-
нополитика и социальные практики в Российской Федерации //
Мир России. 2001. Т.Х. № 2.
4. Этническая общность с позиции конструктивизма
рассматривается как солидарность, выстроенная не на объективных
взаимодействиях, а на общем культурном мифе об их существовании,
который конструируется интеллектуальной и политической элитами.
Ъ.Абдулатипов Р.Г. Россия на пороге XXI в.: Состояние и
перспективы федеративного устройства. М., 1996.
6. «Имперское пространство есть двуединая граница: собственно
государственная граница, которая может быть и менее четко
очерченной, чем граница современного государства, и - смысловой горизонт
коммуникации. ...Реальный пространственный предел этой
(имперской) власти - фактическая граница империи, а степень
универсализма имперской идеи - ее идеальная граница» {Филипов А.Ф.
Наблюдатель империи (империя как социологическое понятие и
политическая проблема) // Вопр. социологии. 1992. Т. 1. № 1. С. 104).
7. Каспэ С. Империя и модернизация: общая модель и
российская специфика. М, 2001.
8. Макаренко В.В. Неравномерность развития создает
империю, изживание неравномерности ведет империю к кризису //
Закат империй: Семинар // Восток. 1991. № 4.
9. Общая социология. Учеб. пособие / Под общ. ред. А.Г. Эф-
фендиева. М., 2000.
10. Норт Д. Институты, институциональные изменения и
функционирование экономики. М., 1997.
11. «Национальная школа в этнополитическом процессе на
Северном Кавказе» (грант Министерства образования РФ № 50 за
1997-2000 гг.); «Воспроизводство этнокультурной целостности в
условиях административно-территориальной разделенности (на
примере ногайцев Северного Кавказа)», (программа
Министерства образования РФ «Российские университеты -
фундаментальные исследования», код проекта 10.01.90. 1997-2000 гг.); «Статус
261
русских в этносоциальной структуре населения Северного
Кавказа» (грант ФЦП «Интеграция» № С0070 за 2000-2001 гг.);
«Формирование правового сознания учащихся Северного Кавказа:
факторы формирования и ценностные ориентиры» (грант ФЦП
«Интеграция» № Е-О-193 за 2001 г.).
12. Сикевич З.В. Социология и психология национальных
отношений. СПб., 1999.
13. Деметрадзе М.Р. Проблемы межэтнической дистанции:
культурологические аспекты // Москва - Кавказ: диалог культур.
М., 1994.
14. Будон Р. Место беспорядка: Критика теорий социального
изменения. М., 1998.
\5. Лапин ИМ. Социокультурный подход и социетально-функ-
циональные структуры // Социол. ислед. 2000. № 7.
16. Валлерстайн И. Концепция национального развития,
1917-1989: элегия и реквием // Валлерстайн И. Анализ мировых
систем и ситуация в современном мире. СПб., 2001. С. 150. По
Валлерстайну, мир-экономика - это экономическая система,
распространившаяся на весь-земной шар. Единственной такой
системой в истории была и остается система капиталистического
хозяйства.
17. Папархш А.С Искушение глобализмом. М., 2002.
18. Хантингтон С. Столкновение цивилизаций? //
Сравнительное изучение цивилизаций. М., 1998.
19. Субсидиарное™ означает признание приоритета личности
над обществом и, как следствие, части над целым в политической
и экономической системах.
20. Моммзеп Т. История Рима. СПб., 1995. Т.У.
21. Кирдина СТ. Институциональные матрицы и развитие
России. М., 2000.
22. Ахиезер А., Яковенко И. Что же такое общество // ОНС.
1997. №2.
23. Ахиезер А.С, Давыдов А.П., Шпуроский М.А., Яковенко И.Г.,
Яркова Е.Н. Социокультурные основания и смысл большевизма.
Новосибирск. 2002.
24. Булдаков В.П. Красная смута. М., 1997.
25. Милое Л.В. Великорусский пахарь и особенности
российского исторического процесса. М., 1998.
26. Это определение позволяет, на наш взгляд, уйти от
оценочной нагрузки при анализе рассматриваемой формы
социокультурного взаимодействия. Ср. с рассуждениями по этому
поводу известного адыгейского исследователя Р.А. Ханаху: касаясь
оценок прихода России на Кавказ, он замечает, что «они
колеблются в амплитуде от "Россия принесла на Кавказ цивилизацию"
262
до "Россия колонизировала Кавказ, лишив его тем самым
возможности стать сообществом высокоразвитых цивилизованных
государств с многовековой древнейшей культурой"» (Ханаху Р.А.
Традиционная культура Северного Кавказа: вызовы времени
(социально-философский анализ). Ростов н/Д, 2001. С. 147).
Привнесение цивилизации оценивается автором позитивно, в то время
как колонизация порицается. Однако с точки зрения
институционального анализа обе оценки обозначают один и тот же процесс. •
27. При понимании колонизации как «заселения свободных,
пустующих земель на окраине собственной страны» речь идет об
определенном природном пространстве (Колонизация // Краткий
словарь иностранных слов. М., 1952. С. 167).
28. Бливв М.М., Дегоев В.В. Кавказская война. М., 1994.
29. Эйзенштадт Ш. Революция и преобразование обществ.
Сравнительное изучение цивилизаций. М., 1999.
30. Ахмадов Я. Терско-гребенское казачество
(происхождение и расселение) // Чеченцы: история и современность. М., 1996.
31. Бурдье П. Практический смысл. СПб.; М., 2001.
32. Очевидно, что в пространстве социологического дискурса
концепция габитуса П. Бурдье может быть рассмотрена как
характерная проекция на микросоциологический, субъектно-пове-
денческий уровень макросоциологической концепции
институциональных матриц.
33. Лейпхарт А. Демократия в многосоставных обществах.
Сравнительное исследование. М., 1997.
34. К ним относились национально-культурные центры,
общественные движения и организации, выстроенные по
этническому принципу. См. напр./Денисова Г.С. Этнический фактор в
политической жизни России 90-х годов. Ростов н/Д, 1996; Дро-
бижева-Л.М., Аклаев А.Р., Коротеева В.В., Солдатова ГУ.
Демократизация и образы национализма в Российской Федерации
90-х годов. М, 1996.
35. Абдулатипов Р. Кавказская цивилизация: самобытность и
целостность // Научная мысль Кавказа. 1995. № 1; Унежев К.Х.
Феномен адыгской (черкесской) культуры. Нальчик, 1997.
36. Гриценко ИЛ. Горский аул и казачья станица Терека
накануне Великой Октябрьской социалистической революции.
Грозный, 1972.
37. Кара-Мурза Г.С. Советская цивилизация. М., 2001. Т. 1. ,
38. Гриценко ИЛ. Города Северо-Восточного Кавказа. Ростов
н/Д, 1984.
39. Куприянова Л.В. Города Северного Кавказа во второй
половине XIX в. М., 1981.
263
40. Таким образом, из 195 тысяч переселенцев примерно 64800
человек - третья часть - осели в городском секторе [39, 169].
41. Кумыков Т.Х. Экономическое и культурное развитие Ка-
барды и Балкарии в XIX в. Нальчик, 1965.
42. Интересно, что в этот период свободных казенных земель
для русских переселенцев в Терскую область уже не было [39,
150]. Таким образом, видимо, значительная часть земель здесь
служила нуждам животноводческого сектора, поскольку
возможности для ее распашки не было. На это были свои
технологические причины, о которых будет сказано далее.
43. Кашежева Г.М. Некоторые вопросы переселенческого
движения в Терскую область в пореформенный период // Из
истории феодальной Кабарды и Балкарии. Нальчик, 1980.
44. Ризаханова М.Ш. Дагестанские русские. Махачкала, 2001.
45. «С переселением русских в Дагестан как среди самих
переселенцев, так и среди местного населения быстрыми темпами
развиваются садоводство, виноградарство» [44, 36].
46. «В первый период переселения русские разводили
крупный рогатый скот и овец горских, малорослых,
малопродуктивных пород. Однако со второй половины XIX в. происходят
существенные сдвиги в сторону улучшения породности скота.
Русскими в Дагестан завозятся породистые лошади, овцы, коровы,
быки. Но привезенные ими животные не были приспособлены к
суровым горным условиям. Поэтому был поставлен и в
последующем осуществлен метод скрещивания породного скота с
местным, в результате чего были получены новые породы скота,
приспособленные к новым условиям и в то же время
отличавшиеся высокой продуктивностью (коровы и овцы) и
выносливостью (лошади, быки). Дагестанский областной ветеринарный
инспектор К. Макаров в докладе на Закавказском ветеринарном
обществе говорил: «Мысль об улучшении животноводства в
Дагестане возникла еще в 1907 году. Поселенцы сел. Алексеевка,
стоящего от г. Темир-Хан-Шура в 12 верстах, снабжающие
горожан хорошими молочными продуктами, обратились ко мне с
запросом о возможности снабжения за казенный счет племенным
бугаем». Эта просьба была поддержана администрацией области,
и в сел. Алексеевка был организован случайный пункт по
выведению племенных швицов. Проведенные мероприятия по
улучшению крупного рогатого скота дали определенные результаты. По
примеру алексеевцев племенной скот стали приобретать и жители
других селений Дагестана (селений Казикумух, Нижний Дженгутай,
Кака-Шура, Эрпели, Нижнее Казанище и др.» [44,40-41].
47. «Вероятнее всего, бондарное производство занесли в
Дагестан русские переселенцы» [44, 43].
264
48. Заметим, что до этого «при выемке меда пчелиные семьи
уничтожались (выкуривание дымом и часто особыми ядовитыми
травами)» [45, 43].
49. Казбвков Г. В. Формирование и развитие рабочего класса
Северной Осетии (1860-1940). Орджоникидзе, 1963.
50. Гардапов В.К. Социально-экономические преобразования
// Культура и быт народов Северного Кавказа. М., 1968.
51. Отношение от 14 августа 1815 г. Кавказского
гражданского губернатора статскому советнику Корнееву [41, т. X, с. 79].
52. С>Г Кара-Мурза пишет о том шоке, который в русском
обществе начала XX века вызвал факт использования государством
в лице охранки уголовных элементов для убийства оппозиционных
деятелей и провокаторов - для борьбы с революционными
террористическими организациями: «Охранка пошла на абсолютно
недопустимое, особенно в традиционном обществе, предоставление
«лицензии на политическое насилие» против оппозиции. Размывание
абсолютной монополии на легитимное насилие - начало гибели
государства» [цит. по: 37, т. I, 202]. О том, что восприятие русскими
этой проблемы не изменилось, поскольку речь здесь идет
непосредственно об инстинкте жизни, свидетельствуют события 90-х гг. на
Северном Кавказе, связанные с требованиями казачества разрешить
ему создание собственных вооруженных формирований в ответ на
аналогичные действия северокавказских народов. Государству,
которое разрешило вооружиться кому-либо, кроме своих служащих,
доверять свою жизнь уже нельзя.
53. Волкова Н.Г. Основные демографические процессы //
Культура и быт народов Северного Кавказа. М., 1968.
54. Семенов-Тяп-Шанскнй В.П. Город и деревня в
Европейской России: сто лет перемен. М., 2001.
55. Шамиль - от табака, вина и жалованья своим мюридам за
нелегальную службу гяурам, царизм - от широкого
проникновения товарно-денежных отношений в полупатриархальное общество.
56. Не меньшую роль в структурировании статуса Дж.
Дудаева сыграли действия российских войск во время Первой
чеченской войны; по его собственным словам: «Чеченская нация стоит
как монолит... Спасибо вам всем, провокаторам, диверсантам,
террористам, что объединили эту нацию, сделали ее монолитной»
// Моск. новости. 1995. 19-26 нояб.
57'. Хриспшанович В.П. Горная Ингушетия. Ростов н/Д, 1928.
58. Кульчик Ю.Г., Конькова З.Б. Нижнетерское и гребенское
казачество на территории Дагестана. М., 1995.
59. ГиддвнсЭ. Социология. М., 1999.
60. Булатов А.Г. Индустриализация Дагестана: история,
опыт, проблемы (1926-1932 гг.). Махачкала, 2001.
1/2 9. Зак. 520
265
61. Лельчук В.С. Курс на индустриализацию и его
осуществление // Страницы истории советского общества: Факты,
проблемы, люди. М., 1989.
62. Начальный его период, связанный с введением
хозрасчета, привел к разорению многих предприятий [37, 305-307].
63. Валлерстайн И. Непреодолимые противоречия
либерализма: права человека и права народов в геокультуре
современной микросистемы // Валлерстайн И. Анализ мировых систем и
ситуация в современном мире. СПб., 2001.
64. Борисов Ю.С. Эти трудные 20-30-е годы // Страницы
истории советского общества. Факты, проблемы, люди. М., 1989.
65. Кабузап И. Русские в мире. СПб., 1996.
66. С 1926 по 1939 гг. в Северо-Осетинской АССР - с 34,6%
до 42,7%; в Кабардино-Балкарской АССР - с 5,9% до 24,2%; в
Чечено-Ингушской АССР - с 18,7% до 27,3% [53,80].
67. Сусоколов А.А. Русский этнос в двадцатом веке: этапы
кризиса экстенсивной культуры // Мир России. 1994. № 2.
68. Шалаев В. Этносы как открытые и закрытые системы //
Этнополит. вестн. 1995. № 2.
69. Воробьев В.В. Лингвокультурология. Теория и методы.
М., 1997.
70. Андерсон Б. Воображаемые сообщества. М., 2001.
1 Х.Арутюнов С.А. Народы и культуры: развитие и
взаимодействие. М., 1989.
12. Аристова Т.Ф. Развитие народного просвещения //
Культура и быт народов Северного Кавказа. М., 1968.
73. Магидов ШТ. Проблемы языка обучения и письменности
народов Дагестана в культурной революции. Махачкала, 1971.
74. Абдуллов А.А. Периодизация распространения русского
языка в Дагестане // Русский язык - язык межнационального
общения народов СССР. Махачкала, 1990.
75. Алпатов В.М. 150 языков и политиков. 1917-2000. М., 2000.
76. Как свидетельствует А.Г. Булатов, «многие буржуазные
исследователи предпринимали немало усилий, чтобы показать
неспособность ранее отсталых народов к промышленному труду
или экономическую неоправданность обучения и подготовки
национальных кадров рабочих». (Булатов А.Г. Индустриализация
Дагестана: история, опыт, проблемы (1926-1932 гг.). Махачкала,
2001. С. 6).
1 77. Образную характеристику этого непрекращающегося
процесса создания все новых и новых алфавитов для одного и
того же языка дал в своей работе «Ингуши» Н.Ф. Яковлев: «одни
придумали писать русскими буквами, а когда букв не хватало, то
ставили над подходящими, как им казалось, буквами точечки,
266
черточки, запятые, ударения и сверху, и снизу. Строчки
выходили такие, как будто над буквами мухи сидели. И наши
изобретатели были довольны. Но вот беда, возьмет такую рукопись
другой грамотей и ничего в ней понять не может. То, что казалось
подходящим одному, для другого совсем не подходит. Он вместо
точек ставит черточки и не снизу, а сверху - и ни одного слова не
может прочесть новый грамотей из того, что написал его
приятель... Конечно, больше всего в этом деле понимают сами
составители азбуки, раз уж они сами трудились над этим вопросом, и
многие из них уважаемые люди и из хороших фамилий... Да вот
беда: уж очень упрямы эти составители - стоит каждый на своей
азбуке и баста!» (Цит. по: Попов М.В. Теория фонем Н.Ф.
Яковлева и создание новых письменностей в СССР // Народы Азии и
Африки. 1974. №4. С.210-211).
78. Панов М.В. Теория фонем Н.Ф. Яковлева и создание
новых письменностей в СССР // Народы Азии и Африки. 1974. № 4.
79. Святость письма, его сакральное значение в культурах
различных народов хорошо показаны, к примеру, Яном Чесновым (см.
ЧвсновЯ. Лекции по исторической этнологии. М., 1998).
80. Специалистами по языкам народов Кавказа были Н.Ф.
Яковлев и Л.И. Жирков.
81. Например, Г.Ф. Гринько возмущался тем, что «армия до
сих пор остается средством русификации украинского
населения», и требовал, «чтобы культурно-просветительная работа в
Красной Армии была орудием просвещения инородцев на
близком им языке»... Он же вслед за решениями II конгресса
Коминтерна требовал: «Пролетариат в области национального вопроса
должен быть готов к величайшему самопожертвованию». В том
числе русские коммунисты, работающие в национальных
районах, согласно Г.Ф. Гринько, должны были добровольно
отказаться от русского языка. Х.Г. Раковский говорил: «Не будем же
мы, как царские жандармы, заставлять грузин изучать русский
язык. Это было в царское время, и царское время мы не можем
возвратить. Неужели же мы будем заставлять чекистов следить за
тем, чтобы инородцы изучали русский язык» (Цит. по: Алпатов В.М.
150 языков и политиков. 1917 - 2000. М., 2000. С.43).
82. Даниилов АД. Строительство социализма в Дагестане. М.,
1975.
83. Концевич Л. Р. Николай Феофанович Яковлев (к 75-летию
со дня рождения) // ИЛЯ. 1997. № 6.
84. Климов Г.А., Панов М.В., Реформатский А.А. Из истории
отечественного языкознания 20-40-х годов. Н.Ф. Яковлев (1892-
1974)//ИЛЯ. 1975.№4.
1/2 9*
267
85. Фонема - ряд звуковых оттенков, выделенных в данном
языке как единое целое.
86. В ее основе - положение о рациональных соотношениях
между типом алфавита и грамматическим строем языка.
87. Копачев И.П. Развитие школьного образования в
Кабардино-Балкарии (XVII - 30 годы XX вв.). Нальчик, 1964.
88. В других республиках и областях Северного Кавказа в
1929/1930 учебном году на родном языке обучались: в Северной
Осетии - 70%, в Ингушетии - 60%, в Кабардино-Балкарии - 55%,
в Чечне - 49%; в среднем - 60% населения {Магидов ШТ.
Осуществление ленинской национально-языковой политики на
Северном Кавказе. Махачкала, 1979).
89. Магидов ШТ. Осуществление ленинской национально-
языковой политики на Северном Кавказе. Махачкала, 1979.
90. О том, что разговоры о преимуществах кириллицы и
латиницы, а также об экономическом эффекте от их введения
всегда играют подчиненную роль по отношению к
психологическому аспекту см: [75,61-63].
91. Солдатова Г. У. Психология межэтнических отношений.
М., 1998.
92. Уже в 1941 г., на следующий год после принятия решения
о переводе среднего образования в Дагестане на языки его
народов, не были составлены учебники для 3, 4, 5 классов аварских
школ, 4 и 5 классов даргинских школ) из-за недостатока
квалифицированных переводчиков учебной литературы [73, 69].
93. Чеченов Ш.Ш. Осуществление ленинской программы
народного образования в Кабардино-Балкарской АССР (1920-1970 гг.).
Нальчик, 1971.
94. Взаимоотношение развития национальных языков и
национальных культур. М., 1980.
95. Левада Ю.А. Некоторые проблемы системного анализа
общества в научном наследии К. Маркса // Маркс и социология.
Информ. Бюл. ССА. М., 1968.
96. Речь идет о дискуссионности характера феодальных
отношений у различных северокавказских народов.
97. Кажаров АТ. Этнотерриториальный аспект становления
Кабардино-Балкарской автономии // Яся РиЬПка. 2000. Вып.1.
98. Волков ЮТ., Мостовая КВ. Социология. Учебник для
вузов. М., 1998.
99. Цуциев А.А. Русские и кавказцы: очерк привычных
восприятий. Ч.Н // Научная мысль Кавказа. 2001. № 3.
101. Документы по истории борьбы за установление
советской власти и образование автономии Кабардино-Балкарии
(1917-1922). Нальчик, 1983.
268
102. Кордоиский СГ. Социальная структура и механизм
торможения // Постижение. М., 1989.
103. Белозеров В.С Этнодемографические процессы на
Северном Кавказе. Ставрополь, 2000.
104. Радаев В.В., Шкаратан О. И. Социальная
стратификация. М., 1995.
105. Дзадзиев А. В. Отраслевой состав занятого населения
Северной Осетии (1959-1989 гг.) // Вопросы социологии Северной
Осетии. Владикавказ, 1993.
\ 06. Корни азов А. Этнополитическая ситуация на Северном
Кавказе. Ставрополь, 1994.
107. Чомаев КИ. Наказанный народ. Черкесск, 1993.
108. Эфендиев Ф.С. Этнокультура и национальное
самосознание. Нальчик, 1999.
№9. Дзидзоев В. Национальная политика: уроки опыта.
Владикавказ, 1994.
110. Хоперская Л.Л. Современные этнополитические
процессы на Северном Кавказе. Ростов н/Д, 1997.
111. Черноус В.В. Опыт национально-государственного
строительства на Северном Кавказе // Стратегия национальной
политики на Северном Кавказе. Ростов н/Д, 1995.
112. Действительно, не следует рассчитывать на богатство
природных ресурсов, если отсутствуют производственные
мощности для их освоения.
113. Бюссе С. Социальный капитал и неформальная
экономика России // Мир России. 2002. Т. XI. № 3.
114. Денисова Г.С. Этнический фактор в политической жизни
России 90-х гг. Ростов н/Д, 1996.
115. Дзидзоев В., Кадилаев А. В поисках национального
согласия. Махачкала, 1992.
116. Дзидзоев В Д., Гопов А.М. Конституция Росийской
Федерации и проблемы федерализма. Нальчик, 1995.; Коркмазов А.
Этнополитическая ситуация на Северном Кавказе. Ставрополь, 1994.
117. Хоперская Л.Л., Денисова Г.С. Современная
национальная политика на Северном Кавказе // Этнополит. вестн. 1995. № 6;
1996. № 1 и др.
118. Шкаратан О.И., Карачаровский В. В. Русская трудовая и
управленческая культура // Мир России. 2002. Т. XI. № 1.
119. Дагестан: этнополитический портрет. Очерки.
Документы. Хроника. М., 1994.
120. Абдураггшов Г. Кавказская Албания - Лезгистан. СПб.,
1995.
121. Обращение табасаранского народа. Утверждено III
съездом табасаранского народа 03.08.1996.
269
122. Абдурагимов Г. Народ не должен чувствовать себя
обделенным // Сов. Дагестан. 1989. № 6.
123. Атаев М.М., Гадэ/сиев Н.М. Этнополитические процессы
в постсоветском Дагестане. Махачкала, 1997.
124. См., напр.: Скворцов И.Г. Проблема этничности в
социальной антропологии. СПб., 1996.
125. Кисриев Э.Ф. Национальность и политический процесс в
Дагестане. Махачкала, 1998.
126. Панарип А.С. Политологиял Учебник. М., 1997.
127. Новые изв. 1998. 18 июля.
128. Дзадзиев А.А. Федеральная власть открывает глаза на
русский вопрос // Сев. Осетия. 2001. 17 марта.
129. Докладная записка Начальнику территориального
управления Президента РФ С. Самойлову от депутата
Государственного Совета - Хасэ Республики Н. Коноваловой // Архив
общественной организации «Союз славян Адыгеи».
130. Указ Президента Республики Адыгея «О внесении
изменений и дополнений в Указ Президента...» №111 от 04.06.99 г.
131. Ситуация в Адыгее: взгляд из Москвы: Докл. Глав, кон-
трол. упр. Президента РФ // Закубанье. 2000. № 18. Сент.
132. Информационное постановление Президенту,
Председателю Государственного Совета - Хасэ, Председателю ЦИК
Республики Адыгея из Прокуратуры РА от 2 марта 2001 г.
133. Материалы комплексной проверки
социально-экономического развития Республики Адыгея, проведенж^ комиссией
Южного федерального округа. Октябрь 2002 г.
134. Эта позиция была четко артикулирована в выступлении
на сессии ДагЦИКа в феврале 1926 г. одним из ведущих
политических деятелей Северного Кавказа советского периода Нажмут-
дином Самурским: «Кизляр и Ачикулак дают Дагестанской
республике возможность планомерно разрешить земельный вопрос,
а вместе с этим и выход горцам из каменного мешка и
возможность развивать барановодческое хозяйство» [Цит. по: 58, 29].
Сегодняшние дагестанские исследователи, в частности А. Агаев.
отмечают, что реализация такого проекта давала горцам
возможность получить земли, равные по территории половине горной
части республики. «Главное - плодородные земли, на которых
можно было сеять хлеб, выращивать овощи, бахчевые культуры,
содержать в зимнее время не менее миллиона голов овец и коз.
Это разгрузило бы горы от перенаселения, безземелья и
малоземелья» {Агаев А. Нажмутдин Самурский. Махачкала, 1990).
' 135. Национальный состав населения Дагестанской АССР по
данным переписи 1989. Махачкала. 1990. Т.1.
136. Дагестан: кумыкский этнос. М., 1993.
270
137. Алиев СМ. О путях реализации суверенитета
кумыкского народа // Тенглик. 1992. 3 апр.
138. Мудуев Ш. Кутанное и хуторское расселение жителей
Дагестана на современном этапе // Миграционные процессы на
Северном Кавказе: Тез. науч.-практ. конф. Ставрополь, 1998.
' 139. Османов М.-З.О. Хозяйственно-культурные типы
(ареалы) Дагестана в советскую эпоху. М., 2002.
140. Бобровннков В.О. Мусульмане Северного Кавказа:
обычай, право, насилие. М., 2002.
141. «Как прежде мульк (частносемейное поле) не мог
перейти не к члену джамаата, так и приусадебным участком мог
пользоваться только член данного колхоза или совхоза. Русские учителя и
врачи, появившиеся в горных селениях в 40-60-е годы, как правило,
не могли здесь получить приусадебного участка» [140,246].
142. Земельные отношения в Республике Дагестан. СПб., 1994.
143. Материалы комплексной проверки
социально-экономического развития Республики Адыгея, проведенной комиссией
Южного федерального округа. Октябрь 2002 г.
144. Анисий А. Вертикаль // Завтра. 2002. № 49.
145. Материалы комплексной проверки
социально-экономического развития Республики Адыгея, проведенной комиссией
Южного федерального округа. Октябрь 2002 г.
146. Северный Кавказ: Социально-эколномический
справочник. М., 1999. С. 101.
147. Бишенова М.М. Тенденции сдвигов в социальной
структуре современной КБР // Республика. Альманах социально-
политических и правовых исследований. Нальчик, 2000. Вып.1.
148. По данным профсоюза транспортников, изложенным в
прессе, переход 14 автомобилей через зону КПП Яраг-Казмаляр
обошелся более 50 млн. 650 тыс. руб. См.: Алиев А.А. Прозрачная
граница - сколько стоит. Две истории с одним сюжетом //
Аргументы и факты. 1996. (Дагестан). 11 нояб.
149. Шабанова М.А. Сезонная миграция строительных
рабочих // Социол. ислед. 1989. № 1.
149 (а). Мухин А.А. Российская организованная преступность
и власть: История взаимоотношений. М., 2003. С. 123-124.
150. Рознн М.Д. Научный комплекс Северного Кавказа.
Ростов н/Д, 2000.
151. Закон «Об образовании Кабардино-Балкарской
Республики». Ст. 2.
152. Белинская Е.П., Стефаненко Т.Г. Этническая
социализация подростка. М.; Воронеж, 2000.
153 Загашпюков А.Х. О проблемах преподавания русского
языка в национальных школах республики в условиях новой язы-
271
ковой ситуации // Пед. вестн. (Нальчик). 1996. Вып. 2.
154. Тхагапсоев Х.Г. Философия образования: проблемы
развития региональных систем. Нальчик, 1997.
155. Сукунов XX, Магомепюва М.П., Суку нова М.Х, Тажев Б. П.
К проблеме национально-регионального компонента в
содержании образования: Материалы к обсуждению. М., 1998.
156. Состояние и перспективы развития языкового
образовательного компонента в полиэтническом пространстве города
(Итоги социологического исследования). Майкоп, 2000.
157. Денисова Г.С., Радовель М.Р., Чеботарев Ю.А., Шогенов
Р.Х. Молодежь Северного Кавказа: общее и особенное в
профессиональной ориентации // Социол. исслед. 1999. № 5.
158. Цуциев А. Некоторые аспекты языковой ситуации и
языковой политики в Северной Осетии // Бюл. Центра соц. и гума-
нит. исслед. Владикавказ, ин-та управления и Владикавказ,
центра этнополит. исслед. Ин-та этнологии и антропологии РАН
(Владикавказ). 2000. № 1 (5).
159. Сначала надо воспитать личность // Кабард.-Балк.
правда. 1998. 22сент.
160. Ханаху Р. Традиционная культура Северного Кавказа:
вызовы времени. Социально-философский анализ. Ростов н/Д, 2001.
161. Макаров М. Основы теории дискурса. М., 2003.
162. Фуко М. Порядок дискурса // Фуко М. Воля к истине. По
ту сторону знания, власти и сексуальности. М., 1996.
163. Османов М.-З.О. Хозяйственно-культурные типы
(ареалы) Дагестана в советскую эпоху. М., 2002.
164 Оссовская М. Рыцарь и буржуа: Исследования по
истории морали. М., 1987.
165. Другое мнение по поводу роли ислама в этом контексте
см.: [28, 129-135]. Здесь последовательно на примере набеговой
практики чеченцев доказывается мысль, что исповедание
исламских ценностей и «добывание земных сокровищ» вполне можно
органично совмещать.
166. Имеются в виду категория «посессионных» и
«приписных» крестьян [25, 522].
167. Очевидно, что участие Запада в этом процессе
ограничивалось торговыми отношениями, нормализованными после
Генуэзской конференции, концессиями либо смешанными
предприятиями. При этом в целом капиталистический сектор в
промышленности был невелик и производил в 1923-1924 гг. лишь 5%
всей, продукции {Борисов Ю.С. Эти трудные 20-30-е годы //
Страницы истории советского общества. Факты. Проблемы.
Люди. М., 1989. С.138).
272
168. Борисов Ю.С. Эти трудные 20-30-е годы // Страницы
истории советского общества. Факты. Проблемы. Люди. М., 1989.
169. Несколько иной взгляд на эту проблему см.: Анисий И.
Тургенев. Чернь Волков // Завтра. 2002. № 32.
170. Гордон Л.А., Клопов Э. Форсированный рывок конца 20-
х и 30-х годов: исторические корни и результаты // Страницы
истории советского общества. Факты. Проблемы. Люди. М., 1989.
171. Марченко В. Еще раз о Хетагурове // Завтра. 2001. № 52.
172. Баранов А. Гуцериев & К0// Завтра. 2000. № 28.
173. Дзадзиев А. Северная Осетия: опыт политологического
мониторинга // Бюл. Центра соц. и гуманит. исслед. Владикавказ,
ин-та управ, и Владикавказ, центра этнополит. исслед. ин-та
этнологии и антропологии РАН. 1999. № 2.
174. Шанибов Ю.М. Победа единства. Сухуми; Нальчик, 1994.
175. Турция между Европой и Азией. М., 2001. Это
исследование предоставляет достаточно полный объем информации о
стратегии и реализации модернизации турецкого общества.
176. Возрождение. 1992. № 6.
177. Кара-Мурза СТ. Манипуляция сознанием. М., 2000.
178. Лебедева И. Введение в этническую и кросс-культурную
психологию. М., 1999.
179. Калашников М. Сломанный меч империи. М., 1999.
180. Гете И.В. Фауст. М., 1973.
181. Результаты опроса считались в процентном отношении
от всего количества анкет (Реальное количество анкет - Р.К.О.).
• 182. Данный вопрос задавался как многовариантный, т.е.
допускающий выбор респондентом нескольких ответов, поэтому
итоговая сумма ответов превышает количество опрошенных
(количество анкет). Здесь за 100% принимается количество ответов, а не число
опрошенных. По этой позиции считается удельный вес выбранного
респондентами мнения во всей совокупности ответов.
273
Русские РА
Русские РСО-А
Русские КБР
Русские КЧР
Е- <
^ о
РКО
о^ Си
РКО
<- <
о*
V0 ИГ
о^ Си
РКО
2?о
о^ си
ома
Текст ответов
« |
57.22
23.15
103
48.57
21.79
ОО
55.76
24.18
155
43.11
19.78
Знание языка
-[
46.11 |
18.65
го
оо
42.29
18.97
^1"
48.56
21.06
135
53.89
24.73
о
с*
Родная земля, природа
г4|
45.00
18.20
00
42.86
19.23
г-
41.01
17.78
114
38.32
17.58
^
40
Следование обычаям,
обрядам
го
20.56
8.31
ГО
20.57
9.23
чо
го
24.46
10.61
оо
ЧО
20.36
9.34
го
Принадлежность к
определенной религии
^
32.78
13.26
27.43
12.31
оо
26.98
11.07
г-
20.36
9.34
го
Черты характера,
психология
*о
33.33
13.48
о
40
28.00
12.56
с*
20.50
8.89
19.76
9.07
го
го
Историческая судьба,
прошлое
ЧО
8.89
3.60
40
9.71
4.36
г--
8.63
3.74
СЧ
14.97
6.87
10
сч
Внешний облик
гЧ
2.23
0.89
/^
1.71
0.77
ГО
2.52
1.09
г-*
1.80
0.82
го
Что-то другое
об
-ттг
0.45
сч
1.71
0.77
го
2.16
0.94
ЧО
5.39
2.47
о>
Ничто не объединяет
оч
247.22
100.00
445
222.86
100.00
390
230.58
100.00
641
217.96
100.00
364
Реальное количество
ответов (РКО)
сч.
г:
и
ъ
а:
•о
ч
а:
ъ
■■»
*»•-
5*
•»•
ъ>
^
*4
*«
•8
?
с^
о
52
сд
2
5
^
Ъ
^
<и
о
оо
^
^
Я
^
&
©
8;
&Г
*-^
^
о
о
сх.
1С
О
0С5
^
ч^
«
К
г:
*п
^
г*
^
^
^
К
X
Л
со
*
о
о.
с
2
я
х
о
и
о>
С-
о
с
00
о
ент
ч
г
о
с
и
СУ
тн
<
си
1Л
г-
1
<
■
О
и
а-
Г-
г-
<ч
1
Си
14
Ы
. г>
г-
ЧО
^
1
О-й-
сй
О
н
О)
00
н
о
к
5
X
си
Ч
О)
5
а
с
о
СЗ
а.
<У
4
X
32
X
Ъ
У
«
^
О
н
о
*
Я
я
о
00
н
и
си
т
ч
о
и
3
1©
о
274
Русские РА
Русские РСО-А
/сские КБР
|о-'
ясские КЧР
а.1
РКО
о^ Си
РКО
?*2
ё2
Ч? л
о4- Си
РКО
(- <
?«
^о
оч си
РКО
Текст ответов
« 1
Оч
оо
об
5.76
ЧО
22.29
10.83
Оч
СП
26.62
14.80
15.57
9.59
ЧО
СЧ
Внешним обликом
\
25.56
16.55
чо
42.86
20.83
1Л
Г-
25.54
14.20
г^
16.17
9.96
Г"»
СЧ
Большей
общительностью
СЧ
*""*
7.19
сч
4.00
1.94
г-
10.43
5.80
ОЧ
СЧ
15.57
9.59
ЧО
СЧ
Большей замкнутостью
СП
5.00
3.24
Оч
11.43
5.56
о
СЧ
7.91
4.40
СЧ
СЧ
5.39
3.32
Оч
Самоуверенностью
"*■
21.11
13.67
оо
СП
8.00
3.89
Н"
12.23
6.80
СП
17.37
10.70
оч
Подавленностью
1Л
5.00
3.24
Оч
15.43
7.50
г-
СЧ
13.67
7.60
00
СП
5.39
3.32
Оч
Большей
экономической активностью
40
9.44
6.12
г-
20.00
9.72
•л
СП
10.79
6.00
о
СП
6.59
4.06
н
Энергичностью
"Н
4.44
2.88
00
4.57
2.22
00
4.32
2.40
СЧ
11.38
7.01
Оч
Агрессивностью
00
5.00
3.24
о\
11.43
5.56
о
СЧ
8.99
5.00
*л
СЧ
11.38
7.01
Оч
Патриархальностью
семейных отношений
04
31.11
20.14
ЧО
»л
57.14
27.78
о
о
47.12
26.20
131
24.55
15.13
5
Гостеприимством
о
6.11
3.96
р
0.57
0.28
и
2.52
1.40
г-
2.40
1.48
^"
«Прижимистостью»
Ел
17.22 1
11.15
СП
1.71
0.83
СП
7.91
4.40
сч
СЧ
22.16
13.65
г-
СП
Ничем
СЧ
4.44
2.88
00
6.29
3.06
ОЧ
1.80
1.00
1Л
8.38
5.17
^
Другое
СП
154.44
100.00
278
205.71
100.00
360
179.86
100.00
500
162.28
100.00
271
Реальное количество
ответов (РКО)
к
О
^
•*
«■*
•ч
**
§
и
*>
^
1*
о
о
>ч
сч..
^
а:
^
3
г>>
^
5; *,
3
ичает
р*
^
*•
ъ
Чем
<*ч
$
40
О
&
"ч.
О
^
а
1
»»»
^
с
о
тру
ъ
275
Русские РА
Русские РСО-А
Русские КБР
Русские КЧР
*- <
Ч© л
^ч си
РКО
° ^
ч? 5Г
оч Си
РКО
^ о
6§
ч? 5Г
оч си
РКО
^ о
оч си
РКО
Текст ответов
я
41.11
41.81
36.57
37.21
чо
32.73
33.33
о
53.89
53.89
о
Коренной
народ Северного
Кавказа
~
31.11
31.64
чо
28.00
28.49
34.53
35.16
чо
27.54
27.54
чО
Старожильческое
население СК
см
2.78
2.82
ш
8.57
8.72
1Л
9.35
9.52
чо
СМ
4.79
4.79
оо
Пришлое и
неукорененное
население
СП
23.33
23.73
см
25.14
25.58
21.58
21.98
о
чо
13.77
13.77
СП
см
Казаки - ко- -
ренной народ
СК, а
городское
население - пришлое
"*■"
98.33
100.00
177
98.29
100.00
172
98.20
100.00
273
100.00
100.00
167
Реальное
количество ответов (РКО)
276
Русские РА
Русские РСО-А
Русские КБР
Русские КЧР
6 а
^ о
°3
о4 си
РКО
РКО
о4- Ои
РКО
?2
^ О
РКО
Текст ответов
8
17.22
15.27
СП
21.71
18.18
00
СП
10.07
8.95
оо
22.75
18.27
оо
СП
Спасение
христианского
населения
Закавказья
-"
38.33
33.99
чО
35.43
29.67
ЧО
45.32
40.26
126
36.53
29.33
чО
Борьба с
Турцией и Персией
за влияние на
СК
са
30.56
27.09
ил
ил
3657
30.62
чо
31.65
28.12
00
00
29.94
24.04
ил
Стремление к
расширению
южных
территорий
СП
6.67
5.91
са
5.14
4.31
о\
6.12
5.43
г-
11.98
9.62
сч
Борьба за
природные
ресурсы
^
20.00
17.73
ЧО
СП
20.57
17.22
ЧО
СП
19.42
17.25
ил
23.35
18.75
СП
Затрудняюсь
ответить
ил
112.78
100.00
203
119.43
100.00
209
112.59
100.00
313
124.55
100.00
208
Реальное
количество ответов (РКО)
277
3
'2 8
*а е-
а ад
О
о
«5
Русские РА
Русские РСО-А
Русские КБР
Русские КЧР*
** <
^ о
о\ Си
ома
^ о
^ч си
ома
52
^ о
^ч Си
РКО
^ о
ч? 5Г
РКО
Текст ответов
* 1
1
43.33
44.07
00
г*
36.57
37.21
^1-
чо
41.01
41.45
114
1
1
1
Особого статуса
нет - все равны
~
12.78
12.99
го
сч
23.43
23.84
5
17.99
18.18
о
1
1
1
Статус русских
определяется их
занятостью в
индустриальном секторе
экономики
с^'
33.89
34.46
ЧО
29.71
30.23
31.65
32.00
00
00
1
1
1
Сейчас русские
являются
меньшинством
го
8.33
8.47
ио
8.57
8.72
»л
8.27
8.36
го
гч
1
■
1
Затрудняюсь
ответить
"**
98.33
100.00
177
98.29
100.00
172
98.92
100.00
275
1
1
1
Реальное количество
ответов
278
§
*2
•с ^-«
§•
?
^
1 5
I
I
<5
Русские РА
Русские РСО-А
Русские КБР
Русские КЧР
^ О
^ Си
РКО
53
^ о
8*4 О,
РКО
^ о
^р л
о^ Си
РКО
5*
чР 5Г
^ч Си
РКО
Текст ответов
*
10.56
10.61
Оч
27.43
27.59
оо
26.98
27.68
ио
10.18
10.18
г-
Национальность не
играет роли в
отношениях людей
*"*
38.33
38.55
40
38.29
38.51
ЧО
30.94
31.73
ЧО
ОО
20.36
20.36
го
Люди чаще
общаются со
«своими», но никакой
напряженности нет
С^1
38.89
39.11
25.14
25.29
^
"^
32.01
32.84
Оч
ОО
42.51
42.51
г-
Существует
некоторая
напряженность
го
9.44
9.50
г-
6.86
6.90
сч
3.96
4.06
~
26.35
26.35
Отношения между
народами носят
конфликтный
характер
**
2.22
2.23
*^"
1.71
1.72
го
3.60
3.69
о
0.60
0.60
—
Затрудняюсь
ответить
«о
99.44
100.00
179
99.43
100.00
174
97.48
100.00
271
100.00
100.00
167
Реальное количество
ответов (РКО)
279
Русские РА
Русские РСО-А
Русские КБР
Русские КЧР
\$ о
ч? ^Г
бч си
ома
^ о
чр ^
оч Си
РКО
52
^ о
чр ЙГ
о^ Си
РКО
о ^
ё §
чР ТГ
^ч Си
РКО
Текст ответов
* 1
2.78
2.82
1Л
13.71
13.71
-ч1-
19.78
19.93
8.98
8.98
ю
Скорее
улучшатся
-
37.22
37.85
чО
47.43
47.43
СП
00
33.81
34.06
22.16
22.16
СП
Не изменятся
О)
38.89
39.55
г-
28.00
28.00
ОЧ
29.50
29.71
С4
00
49.10
49.10
О!
00
Скорее
ухудшатся
СП
19.44
19.77
СП
10.86
10.86
о\
16.19
16.30
19.76
19.76
СП
СП
Затрудняюсь
ответить
^
98.33
100.00
177
100.00
100.00
175
99.28
100.00
276
100.00
100.00
167
Реальное
количество ответов (РКО)
2
**
«*ч
*)
•м
ч^
5:
§
ъ
^
§
г>
^
§
2
5
§
*
&
*
,«
Ь<
к
*
О
О
р.
!С
О
05
Сч.
С
ч^
<Ч>
5
&
г:
•
§
^
ъ>
3
•3
У
§
Р*»
*Й
<$
280
Русские РА
Русские РСО-А
сские КБР
а,
Русские КЧР
о4 Си
РКО
РКО
ё<
РКО
!2
РКО
Текст ответов
з 1
80.56
39.84
145
63.43
34.05
—*
69.42
36.48
193
1
1
1
Эта территория, как и
другие, не может быть
утрачена
~~
20.00
9.89
СП
22.29
11.96
Оч
СП
25.54
13.42
г-
28.74
16.44
00
Утрата СК вызовет
распад России
<ч |
22.78
11.26
5?
26.86
14.42
29.86
15.69
СП
00
34.73
19.86
оо
СК необходим для
осуществления политики на
Ближнем Востоке
сп 1
20.56
10.16
*>
сп
15.43
8.28
сч
28.42
14.93
Оч
30.54
17.47
ю
Из-за необходимости
проникновения
блокирования экстремизма в
Россию и Европу
^" 1
39.44
19.51
г-
37.71
20.25
ЧО
чО
18.35
9.64
10
42.51
24.32
г-
Это важнейшая часть
российской инфраструктуры
>о |
10.00
4.95
оо
9.71.
5.21
г-
6.83
3.59
Оч
14.37
8.22
Из-за индустриального
потенциала СК
ЧО |
8.33
4.12
«о
9.14
4.91
ЧО
9.35
4.91
чО
см
7.19
4.11
см
Из-за невозможности
реэмиграции русских с СК
г-* 1
0.56
0.27
Г
1.71
0.92
СП
2.52
1.32
г-
16.77
9.59
оо
Другое
об]
202.22|
100.00
364
186.29
100.00
326
190.29
^сшю
529
174.85
^00.00
292
Реальное количество ответов
281
§■
I
8 1
о
о
Русские РА ~|
Русские РСО-А
Русские КБР
Русские КЧР
М
^о
1ё2
РКО
°3
РКО
62
чр 5Г
^ч си
РКО
^ <
РКО
Текст ответов
%_\
76.54
76.54
137
60.57
61.27
106
61.87
62.55
172
1
1
1
Й
А
11.17
11.17
Г4
23.43
23.70
-?
22.30
22.55
чО
1
1
1
Нет
сч
12.29
12.29
СЧ
СМ
14.86
15.03
ЧО
<ч
14.75
14.91
5
1
1
1
Затрудняюсь ответить
СП
100.00
100.00
179
98.86
100.00
173
98.92
100.00
275
1
1
1
Реальное количество ответов
&>
2
в
«Г
о
«8
Русские РА
Русские РСО-А
Русские КБР
Русские КЧР
Зч си
РКО
РКО
^ <
2?о
5§
ч? 57
о^ Си
ома
ё8
ч? 7Г
о^ си
ома
Текст ответов
2. 1
—
СП
сч
р
о
Оч
00
г^
ЧО
•л
"ч*-
СП
<ч
—
52.78
30.35
•л
04
26.29
18.33
*ч1-
31.29
20.00
00
1
1
1
Понижение уровня жизни по
сравнению с другими
народами региона
— 1
18.89
10.86
Г*"
СП
28.00
19.52
о\
27.70
17.70
г-
1
1
1
Выезд русских за пределы СК
<Ч
4.44
2.56
оо
4.00
2.79
г-
5.76
3.68
чо
1
1
1
Устранение русских от
приватизации
сп |
14.44
8.31
чО
04
11.43
7.97
сч
20.50
13.10
>л
1
1
1
Свертывание
промышленности, отсутствие работы
^ 1
282
вопр.Ю
Оконч.
-
2
к0
сч
НС
-
о
Оч
00
г^
чО
1Г>
^
СП
сч
\
6.67
3.83
сч
6.29
4.38
-
5.76
3.68
чО
1
1
1
Роспуск сельских хозяйств,
где были заняты русские
»л |
40.00
23.00
сч
37.14
25.90
чо
32.37
20.69
о
Оч
1
1
1
Усложнение устройства на
престижную работу
чо* 1
21.11
12.14
00
СП
14.29
9.96
1Л
01
11.87
7.59
СП
СП
1
1
1
Развитие бытового
национализма
г^ |
13.33
7.67
сч
10.86
7.57
Оч
16.19
10.34
1
1
1
Разобщенность русских,
отсутствие лидера
00
2.22 1
1.28
Г*"
4.00
2.79
г-
1.80
1.15
•л
1
1
1
Не знаю
°ч
0.00
0.00
о
1.14
0.80
сч
3.24
2.07
Оч
1
1
1
Этого вопроса нет
о
173.891
100.00
313
143.43
100.00
251
156.47
100.00
435
1
1
1
Реальное количество ответов
'спублик СК?
6
числа
1
а:
•••
с-)
к выез
'итесь
ютио
Вопрос №11. Как Вы
Русские РА
Русские РСО-А
Русские КБР
Русские КЧР
н <
РКО
РКО
о^ си
РКО
н <-
о4 си
0>1с1
Текст ответов
%_\
10.00
10.06
00
6.86
6.86
сч
16.55
16.67
чО
8.38
8.43
2"
Положительно
.1
65.00
65.36
117
60.00
60.00
105
62.23
62.68
173
69.46
69.88
116
Отрицательно
сч
20.00
20.11
ЧО
СП
26.86
26.86
19.06
19.20
СП
19.16
19.28
сч
СП
Это неизбежно
СП
4.44
4.47
ОО
6.29
6.29
-
1.44
1.45
^г
2.40
2.41
тГ
Другое
**
99.44
100.00
179
100.00
100.00
175
99.28
100.00
276
99.40
100.00
166
Реальное количество
ответов (РКО)
283
Сч..
5
I
>58
5
8-
I
I
ВС
I
3 1 =
о
&
3
Русские РА |
Русские РСО-А
Русские КБР
г сские КЧР
Си
ё <
^ си
РКО
^ о
^Р л
^ Си
РКО
** <
^ о
чР 5Г
^ си
ома
• *2
чр ёг
^ч Си
ома
Текст ответов
з
29.44
16.88
СП
•Л
27.43
14.77
оо
26.62
16.44
г-
32.93
14.67
»л
»Л
Невостребованность
сегодня здесь русских
специалистов
~
35.56
20.38
3
36.00
19.38
СП
ЧО
32.01
19.78
Оч
оо
47.90
21.33
о
оо
Отсутствие защиты со
стороны
федерального центра
г^
30.00
17.20
»Л
22.86
12.31
о
19.78
12.22
»Л
•л
47.31
21.07
Оч
Г*
Рост межэтнической
напряженности
СП
3.89
2.23
г*-
6.29
3.38
-
6.47
4.00
00
5.99
2.67
о
СК - чужая для
русских земля
чЗ*
21.67
12.42
04
СП
41.14
22.15
О!
Г-
24.82
15.33
Оч
ЧО
23.35
10.40
Оч
СП
Военные действия в
регионе
»л
51.11
29.30
Оч
50.29
27.08
00
оо
50.00
30.89
139
59.88
26.67
100
Боязнь за будущее
детей
±
2.78
1.59
г*
1.68
0.93
СП
2.16
1.33
ЧО
7.19
3.20
см
Другое
-
174.44
100.00
314
185.71
100.00
325
161.87
100.00
450
224.55
100.00
375
Реальное количество
ответов (РКО)
284
Русские РА
Русские РСО-А
Русские КБР
Русские КЧР
ч? ЙГ
о4 си
РКО
о*
2? О
оч Си
РКО
52
^ о
ч? 5Г
^ч Си
РКО
** <
^ о
чр 5Г
оч Он
РКО
Текст ответов
%
50.56
53.22
ОЧ
51.43
53.25
о
ОЧ
42.81
44.40
611
38.92
39.16
1Л
чО
Этот процесс
замедлится, и численность
русских останется
на этом уровне
-
-
11.70
СЧ1
8.57
00
00
оо
«л
14.39
14.93
о
11.38
11.45
С\
Начнется
возвращение русских, что
приведет к росту их
присутствия
СЧ
22.22
23.39
25.71
26.63
«л
32.01
33.21
Оч
00
32.34
32.53
Русское население
покинет СК
практически полностью
СП
10.56
1
о>
2.29
2.37
тГ
6.12
6.34
г-
•
1
1
Русские вернутся
при улучшении
ситуации
*чГ
0.56
0.58
\
8.57
8.88
*Л
1.08
1.12
СП
16.77
16.87
00
сч
Другое
*о
95.00
100.00
171
96.57
100.00
169
96.40
100.00
268
99.40
100.00
166
Реальное количество
ответов (РКО)
^Г
*
г*
^
30
•«*
^
*э
5
а:
•••
■о
30
'<
М
*
3
&•
о
^
^.
*>
а:
ъ
а
N
^
30
««*
5
й-
•м
•**
•*.
>56
^
**
о
о
1:
•а
3
«
8-
а
285
Русские РА |
Русские РСО-А
Русские КБР
Русские КЧР
н <
^ о
о\ Си
РКО
^ О
оч Си
РКО
$. о
чр Г*
оч Си
РКО
^ о
^Р ЙГ
^ч си
РКО
Текст ответов
1
39.44
31.98
г-
45.71
32.00
о
00
41.73
32.77
116
63.47
41.73
106
Нет средств
для переезда
-
55.56
45.05
100
56.00
39.20
оо
43.17
33.90
120
54.49
35.83
о>
СК - родная
земля для
живущих здесь
русских
сч
13.33
10.81
^
м
33.71
23.60
1П
31.29
24.58
г*
00
18.56
12.20
СП
В остальных
регионах жить
не лучше
_^_..
13.33
10.81
6.29
4.40
—
8.27
6.50
СП
01
11.38
7.48
2
Чувство долга:
русские здесь
стабилизируют
политическую
обстановку
" 1
1.67
1.35
СП
1.14
0.80
О)
2.88
2.26
00
4.19
2.76
"Н
Другое
»о
123.33
100.00
222
142.86
100.00
250
127.34
100.00
354
152.10
100.00
254
Реальное
количество ответов (РКО)
286
Приложение 3
Самоощущение русского населения в республиках
Северного Кавказа: сравнительный анализ1
Собранный социологическими методами эмпирический
материал относительно оценки русскими своих позиций в
республиках Северного Кавказа проверялся путем анализа результатов
психологического тестирования.
Для этих целей использовались две известные методики,
разработанные и апробированные отечественными
этнопсихологами. Одна из них направлена на исследование самоощущения
этнической группы, другая - на выявление типов этнической
идентичности.
Самоощущение русских как этнической группы
Самоощущение, с точки зрения психологии, представляет
собой некую совокупность субъективных отчётов и представлений
личности о своём психологическом состоянии в данный момент в
конкретной социокультурной среде. Исходя из когнитивной
парадигмы, можно обозначить самоощущение как процесс
ситуативного рефлексирования, заключающийся в объективации
собственного «Я», т.е. в формировании отношения к «Я» как к
«Другому». В поликультурной (в данном случае полиэтничной) среде
это означает оценивание своей личности в соответствии с
традиционными нормами доминирующей этнической группы.
Подобное сопоставление способно порождать конфликт двух уровней:
^ виутриличностный, который возникает в стабильные
периоды межкультурного взаимодействия, являясь следствием
необходимости акультурации иноэтничного индивида или группы. Данный
уровень конфликта способен продуцировать напряженность на
межгрупповом уровне, особенно в ситуациях кардинальной
оппозиционности традиционных ценностных блоков;
^ впутригрупповой-виутрилачностный, возникающий в
периоды социальной нестабильности и сопровождающийся
этнической мобилизацией на основе актуализации внутригрупповых
(внутриэтнических) норм и ценностей. Характерная для этих
периодов угроза утраты позитивного образа «Мы» вызывает
чувство тревожности, компенсируемое усиленным
манифестированием ртнических характеристик, и, как следствие этого процесса,
Материал подготовлен совместно с М.Ю. Орловой.
334
рост агрессивных тенденций в межэтническом поведении
индивида. В этой ситуации представители иноэтничных групп, в
стабильные периоды ощущавшие себя комфортно в полиэтничной
среде, испытывают внутриличностный конфликт за счет «ломки»
иерархии мотивов, спонтанно возникшей в стабильный период. В
ситуации конфликтного межэтнического взаимодействия
индивид находится в состоянии диссонанса между установкой на
более ускоренное и радикальное вхождение в иноэтничную среду
вплоть до растворения в ней и установкой на сохранение
собственной этничности, порожденной осознанием невозможности
адаптации к мобилизированному этническому массиву.
Высокая социальная нестабильность, межнациональные
конфликты, нарушения прав этнических меньшинств,
неравномерность экономического, социокультурного и демографического
развития русского и коренного населения создают препятствия на
пути удовлетворения потребностей как низших, так и высших
уровней, названных А. Маслоу1 соответственно потребностями
«нужды» и потребностями «роста». Фрустрация потребностей
различных уровней может стать важной причиной принятия
решения о миграции. В сложившейся ситуации у русских
меньшинств в большей или меньшей степени нарушаются системы
удовлетворения потребностей всех уровней. В первую очередь
актуализируются потребности низших уровней, удовлетворение
которых блокируется в основном экономическими и
политическими причинами. Ощущение постоянной неустроенности,
неуверенности в завтрашнем дне, а зачастую и физической
опасности выдвигает на первый план потребности «нужды», которые
начинают определять всю жизнедеятельность личности. В случае
возникновения затруднений, препятствующих удовлетворению
потребностей, зарождаются и усиливаются реакции в виде
страха, гнева, агрессии, которые из ситуативных становятся
постоянными детерминантами поведения. Осознание возможностей
удовлетворения или неудовлетворения потребностей является
также одной из существенных составляющих психологической
защищенности личности.
В соответствии с принципом А. Маслоу об относительном
приоритете актуализации мотивов, потребности более высоких
уровней начинают влиять на поведение лишь после того, как
удовлетворены потребности низших уровней. Тем не менее
только удовлетворение высших потребностей может принести
человеку счастье, обогатить его внутренний мир, способствовать раз-
Маслоу А. Мотивация и личность. М., 1998.
335
витию личности. На фоне роста межэтнической напряженности в
большинстве республик у русских, проживающих здесь,
актуализируются потребности в позитивном межэтническом
взаимодействии. Их удовлетворение или неудовлетворение существенным
образом отражается на самоощущении этой этнической группы:
либо определяет осознание себя равноправными гражданами
страны, либо формирует комплекс граждан «второго сорта»1. Эти
потребности можно разделить на два класса: в социальных связях
(в социальной присоединенное™, идентификации,
принадлежности к группе) и во взаимоуважении (признании, одобрении со
стороны общества). Их удовлетворение предполагает
полноценное равноправное взаимодействие и позитивную оценку в первую
очередь со стороны представителей коренной национальности.
Незащищенность прав этнических меньшинств и
усиливающаяся неравномерность экономического, социокультурного и
демографического развития русского и коренного населения в
ряде республик не могут не снижать возможности
удовлетворения и самой «высокой» из так называемых потребностей роста -
потребности в самоактуализации. Возникновение серьезных
препятствий на пути ее удовлетворения вызывает фрустрацию и
включает защитные психологические механизмы, которые в
данной ситуации будут связаны с защитой, своей этнической
идентичности, выступающей главным регулятором поведения
человека в ситуации межгруппового взаимодействия. Возникновение
реакций защитного типа является индикатором неблагополучного
самоощущения индивида в данной социокультурной среде.
Таким образом, самоощущение будет в значительной степени
зависеть от того, насколько индивид адаптировался к данной эт-
ноконтактной ситуации и насколько удовлетворяются его
экзистенциальные потребности, к которым можно отнести и
потребность в самоактуализации.
В проведенном нами исследовании были опрошены
представители русского населения, проживающие в так называемой эт-
ноконтактной зоне Северного Кавказа (Карачаево-Черкесская
Республика, Республика Адыгея, Кабардино-Балкарская
Республика, Республика Северная Осетия-Алания).
Целью психологического тестирования стало выявление
глубинных психологических ощущений русского населения, в
которых на уровне переживаний проявляется отношение к тем про-
Солдатова Г.У., Шайгерова Л.А., Шлягина Е.И. Нарушение
этнической идентификации у русских мигрантов // Социол. журн. 1995.
№З.С. 144-150.
336
цессам, которые происходят в республике проживания и
затрагивают их положение. Данная цель реализовалась в следующих
практических задачах:
1) выявить реакцию защитного типа, свидетельствующую о
дискомфортном самоощущении индивида в данной социальной
среде;
2) определить степень удовлетворенности индивида
реализацией своих экзистенциальных потребностей.
В качестве практического инструментария выступал
модифицированный вариант опросника этнокультурной адаптации,
разработанного ГУ. Солдатовой. Данный опросник представляет
собой список, состоящий из 38 утверждений, касающихся
различных жизненных ситуаций. Эти утверждения разделяются на 4
группы, каждая из которых описывает посредством прямых и
обратных вопросов те или иные установки на межэтническое
взаимодействие: этнокультурную толерантность, изоляционизм,
идентичность, экзистенциальную фрустрироваиность.
Выраженность установки определяется с помощью следующей шкалы:
«полностью согласен»; «в чем-то согласен, в чем-то нет»;
«полностью не согласен». Ответы респондента дешифруются с
помощью ключа.
Шкала «Этнокультурная толерантность» представлена 14
утверждениями, которые выражают установку респондента на
освоение культуры народа, среди которого он проживает. Вопросы
касаются осознания необходимости изучения языка народа-
соседа, следования его нормам и обычаям, отношения к
межнациональным бракам, дружбе между народами, окружающей
природе.
Шкала «Изоляционизм» состоит из 8 утверждений,
направленных на выявление частоты и характера взаимодействия с
представителями своего и другого этноса.
В шкале «Идентичность» представлено 8 утверждений об
отношении к своей этнической принадлежности и ее изменению
под воздействием иноэтничной среды.
В шкале «Экзистенциальная фрустрироваиность»
рассматриваются 9 утверждений, касающихся отношения респондента к
своему настоящему положению, прошлому и перспективам
своего пребывания в данной местности.
Этнокультурная толерантность в нашем исследовании
определялась через готовность к уважению норм и обычаев народа,
среди которого живешь. Такую готовность примерно одинаково
выражена во всех регионах, где проводился опрос: большинство
репондентов согласились с необходимостью изучения языка,
337
уважения традиций и обычаев народов. Это может быть
обусловлено рядом ментальных характеристик, связанных с
уважительным отношением к принимающей территории.
Интересным оказался факт отношения к природе. В степном
Предкавказье, где проживает в основном русское население и
местность равнинная, респондентам больше нравится
окружающая природа, по сравнению с гористым ландшафтом республик
Северного Кавказа (КБР, Республика Северная Осетия-Алания и
Адыгея). Исключение составляет Карачаево-Черкесия. Данный факт
может быть объяснен длительностью пребывания в регионе, что
отражается на степени адаптированности к окружающей среде.
Эти результаты могут быть объяснены рядом теорий
психологической адаптации к природной среде. Согласно теории
Д.Рассела и У. Ланиуса, предшествующие образы, к которым мы
были адаптированы, влияют аффективно (положительно или
отрицательно) на наши оценки последующих образов. Данная
теория описывает аффективный компонент психологической
реакции на среду. С. Капланом была предложена когнитивная
детерминация и на этой основе разработана модель личностно-
средовой совместимости, сочетающей аспект использования
информационного анализа.
Сходные данные были получены в 'работе Н.М. Лебедевой,
исследовавшей адаптацию к новой природной среде русских
переселенцев Закавказья. Проведя на большом массиве
психологическое тестирование, она аргументированно показала тесную
эмоционально-когнитивную связь этноса (этнической группы) с
природной средой места выхода (места формирования данного
этноса). При длительном проживании в иной природной среде у
переселенцев наблюдается определенная психологическая
переориентация (на глубоком психосемантическом уровне); довольно
медленная, охватывающая несколько поколений, сочетающая в
себе элементы «принятия» и «отчуждения» как «старой»
природной среды (лесной, степной ландшафт), так и «новой» (горного
ландшафта). Степень такого «принятия» или «отчуждения»
зависит от фактора культурной дистанции, разделяющей
представителей «коренного» и «пришлого» этноса1.
Следующей группой индикаторов выступала терпимость к
межнациональным бракам и религии. Здесь такого единогласия
не наблюдалось. Самый высокий показатель терпимости к
межнациональным бракам оказался у респондентов из Карачаево-
Лебедева Н.М. Социальная психология этнических миграций. М.,
1993. С.97.
338
Черкесии - 64,07 %, а самым незначительным - в Северной
Осетии-Алании. Но последний результат может быть обусловлен
тем, что мы использовали максимальную степень согласия, тогда
как в данном массиве наблюдалось большое количество
неопределенных ответов (в чем-то согласен, в чем-то нет). Вероятно,
тем же были обусловлены и результаты, касающиеся отношения
к межэтнической дружбе. Настораживает факт достаточно
высокой выраженности миграционных настроений. С утверждением
«Если появится возможность, я сразу же отсюда уеду» полностью
не согласились лишь 37,78% в Адыгее, 32,94% в КЧР, 25,86% в
КБР, 20,14% в Северной Осетии.
Продолжение тревожной тенденции наблюдается и по шкале
идентичности. Наблюдается увеличение роли национальности в
жизни людей, что выражается в том, что респонденты в
республиках Северного Кавказа чаще помнят о своей национальности,
чем респонденты, проживающие в районах, где русское
население является титульным. Эта разница составляет более 20% в
ответах респондентов и достигает максимального значения в
Адыгее. Также наблюдается все большее и большее слияние
русских в республиках с автохтонным населением. Об этом
свидетельствует тот факт, что большинство респондентов выразили
желание быть похожими на представителей коренных народов
(25,75% - в КЧР, 46,4% - в КБР, 41,7% - в РСО-А), а также
готовность подстраиваться под обычаи кавказцев. При таком
поведении достаточно вероятно размывание собственной
идентичности. А это, как отмечалось выше, - признак неблагополучия и
дискомфорта.
По шкале изоляционизма не наблюдается каких-либо
значимых различий между русским населением в различных регионах.
Причиной этого опять же может служить достаточно высокая
степень неопределенных ответов по этой шкале.
Интересная тенденция проявляется по шкале
экзистенциальной фрустрированности. Процесс адаптации или дезадаптации
этнической группы по типу психологической защиты в условиях
инокультурного окружения сопровождается, как правило,
снижением удовлетворенности осуществлением смысла жизни, так как
распад группы как субъекта межгруппового взаимодействия и
взаимовосприятия, снижение позитивной групповой
самоидентификации (а именно эти процессы наблюдаются в связи со
значительным оттоком русского населения) «бьют» по смыслообра-
зующим сторонам личного бытия человека. Подтверждением
данного утверждения служат результаты, полученные нами. По
таким индикаторам, которые касаются настоящего или прошлого
339
респондента, как удовлетворенность выбранным занятием,
наличие призвания и интересных целей в жизни, общая оценка
жизненной позиции («жизнь сложилась так, как я и хотел»), то
русские, проживающие в республиках, выражают максимальное
согласие с данными утверждениями (от 45 до 50% опрошенных),
тогда как все, что касается жизненных перспектив, видится
неопределенным и весьма тревожным (особенно в КБР и РСО-А).
Данная тенденция может быть обусловлена тем, что на
интуитивном уровне люди чувствуют тревогу и опасность, явлений
наблюдающихся в регионе.
Таким образом, результаты исследования показывают
наличие следующих тенденций. В Кабардино-Балкарии и Северной
Осетии-Алании преобладает адаптация по типу так называемой
«добровольной ассимиляции», цель которой - выжить среди
«других». Она проявляется в стремлении к поиску
психологической защиты от возможной агрессии путем вхождения в более
сплоченное (не фактически, а психологически), сильное и
объективно доминирующее «Мы», тем самым усиливая его
позитивный образ. В этноконтактных сельских районах Ростовской
области и Ставропольского края, подверженных активной миграции
выходцев из горных районов Дагестана и Чечни, наблюдается
тенденция к сегрегации - примеру изолированного независимого
существования этнических культур. Русское население
замыкается от приехавших. Республика Адыгея занимает промежуточное
положение. Здесь русские хотят сохранить свой статус,
сложившийся за многие десятилетия совместного проживания с
адыгейцами.
Типы этнической идентичности
В основе межэтнического, как и любого другого
межгруппового, восприятия лежат когнитивные процессы категоризации (на
«мы» и «они»), социальной идентификации и социальной
дифференциации. А. Тешфелом и Дж. Тернером был выдвинут общий
психологический принцип, согласно которому дифференциация
(или оценочное сравнение) категоризируемых групп неразрывно
связана с другим групповым процессом - групповой
идентификацией. Иными словами, как писал Б.Ф. Поршнев, «всякое
противопоставление объединяет, всякое объединение
противопоставляет, мера противопоставления есть мера объединения»1.
1 Поршнев Б.Ф. Противопоставление как компонент этнического
самосознания. М., 1973. С. 14.
340
Единый процесс дифференциации/идентификации приводит
к формированию социальной идентичности, которая в самом
общем смысле есть результат сравнения своей группы с другими
социальными объектами1. Одним из элементов социальной
идентичности выступает этническая идентичность.
Этническая идентичность - составная часть социальной
идентичности личности, психологическая категория, которая
относится к осознанию своей принадлежности к определенной
этнической общности.
В результате межэтнического взаимодействия могут
происходить различные трансформации этнической идентичности.
Одной из форм кризисных трансформаций этнической
идентичности является рост этнической нетерпимости (интолерантности),
степень которой оценивается на основе ряда критериев,
выделенных Г.У. Солдатовой2: уровня «негативизма» в отношении к
собственным и другим этническим группам, уровня порога
эмоционального реагирования на иноэтническое окружение, степени
выраженности агрессивных и враждебных реакций по
отношению к другим группам.
Типы идентичности с различным качеством и степенью
выраженности этнической толерантности были выделены на основе
широкого диапазона шкалы этноцентризма, начиная от
«отрицания» идентичности, когда фиксируются негативизм и
нетерпимость по отношению к собственной этнической группе, до
национального фанатизма - апофеоза нетерпимости и высшей
степени негативизма по отношению к другим этническим группам.
Трансформации этнического самосознания начинаются с его
ядра - этнической идентичности. Мы будем рассматривать три
вида ее изменений. Во-первых, этническая идентичность может
размываться, что выражается в неопределенности этнической
принадлежности, неактуальной этничности. Во-вторых,
возможны отход от собственной этнической группы и поиски
устойчивых социально-психологических ниш не по этническому
критерию. В-третьих, этническая идентичность может
гиперболизироваться и в контексте межэтнических отношений принимать
дискриминационные формы.
Под трансформациями этнической идентичности
подразумевается ее изменение относительно «позитивной этнической иден-
' ' Белинская Е.П., Стефаненко Т.Г. Этническая социализация
подростка. М.; Воронеж, 2000. С. 75.
2 Солдатова Г.У. Психология межэтнической напряженности. М.,
1998. С. 189.
341
тичности». Позитивная этническая идентичность характерна
для большинства людей и представляет такой баланс
толерантности по отношению к собственной и другим этническим группам,
который позволяет рассматривать ее, с одной стороны, как
условие самостоятельного и стабильного существования этнической
группы, а с другой - как условие мирного межкультурного
взаимодействия в полиэтнином мире. Поэтому позитивная этническая
идентичность приобретает статус «нормы». В ее структуре
позитивный образ собственной этнической группы соотносится с
позитивным ценностным отношением к другим этническим группам.
Соответственно описанным выше основным видам
трансформации этнической идентичности отклонения от «нормы»
могут происходить по типу этнической индифферентности, гипои-
деитичиости (этнонигилизм) и гиперидентичности (этноэгоизм,
этноизоляционизм, национальный фанатизм)1.
Этническую идентичность по типу нормы характеризуют
высокая толерантность и готовность к межэтническим контактам.
Позитивность отношений к собственным и другим народам,
сочетающихся в «норме», вовсе не предполагает эмоциональной
однозначности этих отношений. В противоположность
космополитизму, идеологии «гражданина мира» человеку с «нормальной»
этнической идентичностью свойственно естественное
предпочтение собственных этнокультурных ценностей. Это как бы
начальная ступень этноцентризма, когда стремление к позитивной
этнической идентичности является необходимым условием
сохранения целостности и неповторимости этнической общности в
этнокультурном многообразии мира.
Безусловно, понятию «нормы» тут не придается абсолютного
значения. Когда психологи говорят о «зоне нормы», имплицитно
допускается, что она колеблется в известных пределах и не может
быть жестко очерчена. Для психологии понятие «нормы»
особенно значимо на операциональном уровне. В этом случае «норма» -
это такая система установок, на которую опираются одобряемые
обществом социальные роли, определяющие позицию личности в
межэтнических отношениях. В этом смысле понятие «нормы»
представляет собой идеальную конструкцию.
Если рассматривать выделенную здесь этническую
идентичность в континууме «личностная-групповая» идентичности, то
«норма» ближе к «личностному» полюсу, а ее кризисные
трансформации, как результат «расширения» личности, - к «группово-
1
1 Солдатова Г.У: Психология межэтнической напряженности. М.,
1998. С. 104.
342
му». И гипоидентичность, и гиперидентичность - индикаторы
состояния психической инфляции, отражающие степень
рассогласования сознательных и бессознательных компонентов в
структуре идентичности.
Неизбежные попытки очередного вытеснения в кризисных
ситуациях «коллективной тени» в сферу бессознательного могут
иметь разные результаты. Индивиды, у которых самосознание
трансформировалось по типу гипоидентичности, плохо
справляются с таким вытеснением, оно носит иррациональный характер.
В результате этнонигилистические тенденции отражают
нежелание поддержать собственные этнокультурные ценности,
выражаются в ощущении этнической неполноценности, ущемленности,
стыда за представителей своего этноса, иногда негативизма по
отношению к ним, и в трудностях общения. Этнонигилисты,
вытесняя «коллективную тень», отчуждаются от собственной
группы. Отрицание как один из общих защитных механизмов при
этом типе идентичности может активизировать общую
агрессивность.
Индивиды с трансформацией этнического самосознания по
типу гиперидентичности, отчуждая негативную «коллективную
тень», проецируют ее на другую этническую группу. В основе
трансформации такого типа лежит гипертрофированное
стремление к позитивной этнической идентичности. Гиперидентичность
- своеобразный этнический нарциссизм. Это предполагает
переход от естественного предпочтения по ряду параметров
собственной этнической группы к абсолютной убежденности в
превосходстве над «чужими». При таком типе идентичности более
вероятными становятся насилие как форма действия и
агрессивный стиль решения конфликтов. Гиперидентичность - это
характеристика самосознания «наступательного» типа, отражающая
стремление представителей группы к этническому
доминированию. В межэтническом взаимодействии она проявляется в
различных формах этнической нетерпимости: от раздражения,
возникающего как реакция на присутствие членов других
этнических групп, до отстаивания политики ограничения их прав и
возможностей.
Относительно лояльный вид гипердентичности мы
обозначаем как этноэгоизм. Он может выражаться и в безобидной форме
на вербальном уровне как результат восприятия через призму
конструкта «мой народ». Но может предполагать, например,
напряженность и раздражение в общении с представителями других
этнических групп или признание за своим народом права решать
проблемы за «чужой» счет.
343
Более глубокие трансформации этнической идентичности
соответствуют формированию этнического самосознания по типу
этноизоляционизма. Это проявляется в убежденности в
превосходстве своего народа, признании необходимости «очищения»
национальной культуры, негативном отношении к брачным
межнациональным союзам, ксенофобии.
Крайним видом гиперидентичности является «национальный
фанатизм» - готовность идти на любые действия во имя так или
иначе понятых этнических интересов, вплоть до этнических
«чисток», отказа другим народам в праве пользования ресурсами
и социальными привилегиями, признания приоритета этнических
прав народа над правами человека, оправдание любых жертв во
имя благополучия своего народа.
В проведенном нами исследовании приняло участие русское
население двух республик: Кабардино-Балкарской республики и
Республики Северная Осетия-Алания в возрасте от 18 до 65 лет.
В качестве практического инструментария выступал
опросник «Типы идентичности», разработанный Г.У. Солдатовой и
СВ. Рыжковой. Главная задача методической разработки «Типы
этнической идентичности» - определение тенденций
трансформации этнического самосознания в иноэтничной среде.
Опросник состоит из 30 суждений-г-индикаторов,
построенных на основе методики неоконченных предложений,
интерпретирующих конец фразы: «Я такой человек, который...».
Индикаторы отражают отношение к собственной и другим этническим
группам в различных ситуациях межэтнического взаимодействия.
Респонденту предлагалось оценить суждения-индикаторы по
следующей шкале: согласен, скорее согласен, в чем-то согласен, в
чем-то нет, скорее не согласен, не согласен.
Рассматриваются следующие типы этнической идентичности:
п/п
1
2.
3.
4
5.
6.
Типы
Этнонигилизм
Этническая индифферентность
Норма (позитивная этническая идентичность)
Этноэгоизм
Этпоизоляпионизм
Национальный фанатизм
Индикаторы
(№ утверждения)
3,9,15,21,27
5,11,17,28,30
1,7,13,19,25
6,12,16,18,24
2, 8, 20, 22, 26
4,10,14,23,29
\
Нами были получены следующие данные (табл. 1).
Доминирующим в иерархии типов идентичн.ости в указанных нами рес-
344
публиках была идентичность по типу «нормы» - данный тип
идентичности выбрали 83,75% респондентов в КБР и 91,11% в
Северной Осетии-Алании. Это может быть обусловлено меньшей
консолидацией русских в республиках, а также тем, что для
большинства из них нехарактерно стремление к этническому
обособлению. Но, как было сказано выше, понятие «нормы»
относительно, и наиболее показательны в этом отношении
сочетания типов идентичности.
Таблица 1
Типы идентичности
п/п
1.
2.
3.
4.
Типы идентичности
Гипоидептичиость (этнонигилизм)
Этническая индиферентность
Норма
Гиперидентичность (этноэгоизм,
этноизоляционизм, национальный фанатизм)
Русские
КБР
12,50
48,75
83,75
53,75
Русские
РСО-А
11,11
51,11
91,11
20,00
Если оценка первой позиции в иерархии в обеих республиках
была достаточно сходной (разница в ответах составила менее
10%), то вторые позиции в указанной иерархии в республиках
имеют значительное расхождение и даже носят
разнонаправленный характер. Так в Кабардино-Балкарии вторым по
«популярности» выступает гиперидентичный тип поведения в
межэтническом взаимодействии (ему отдали предпочтение 53,75%
респондентов), тогда как в Северной Осетии-Алании данный тип
занимает третью позицию, уступая этнической
индифферентности (КБР - 48,75%), которой отдали предпочтение 51,11%
опрошенных. Эти результаты весьма тревожны, поскольку
свидетельствуют о нарастании в самосознании интолерантных установок и
при достижении критической массы могут перерасти в
доминирующие типы, обусловливающие поведение в межэтническом
взаимодействии.
Как указывает Г.У.Солдатова, в основе усиления тенденций
формирования этнической идентичности по типу
индифферентности лежат психологические механизмы, которые в условиях
высокой актуальности национальных проблем могут иметь
защитный характер и являться еще одним способом адаптации1.
Что же касается гиперидентичности, то здесь можно отметить
две специфические особенности: во-первых, разница между
1 Солдатова Г.У. Указ. соч. С. 108.
345
предпочтениями данного типа идентичности в КБР и РСО-А,
которая она составляет 33,75%; во-вторых, весьма различная
структура гиперидентичности русских в этих республиках (табл. 2).
Таблица 2
Структура гиперидентичности
п/п
1.
2.
3.
Типы
Этноэгоизм
Этноизоляционизм
Национальный фанатизм
Русские КБР
20,00
13,75
20,00
Русские
РСО-Л
11,11
6,67
2,22
Так, в Северной Осетии-Алании в гиперидентичном типе
наиболее выражены этноэгоистические тенденции как наиболее
лояльное выражение гиперидентичности, что может проявляться
в весьма безобидной форме и на вербальном уровне и не влечет
за собой значительных последствий, тогда как в КБР в равной
степени доминируют этноэгоистический тип и национальный
фанатизм (по 20% каждый). Этот факт настораживает, так как
при росте межэтнической напряженности, если таковой будет
иметь место, неизвестно, какой из этих тенденций будет отдано
предпочтение: более лояльной или же крайней форме выражения
нетерпимости.
На последнем месте по степени выраженности и предпочи-
таемости находятся этноизоляционистические установки. Доля
тех, кто испытывал трудности во взаимодействии с
представителями своего этноса или же стыдится своей этнической
принадлежности, не превышает 12,5% среди русских КБР и 11,11% в
Северной Осетии-Алании. Это связано, скорее всего, с
компенсацией этой установки гиперидентичностью или же
индифферентностью в межэтническом взаимодействии.
Таким образом, можно сделать вывод о том, что
сохраняющийся на настоящий момент «нормальный» тип идентичности в
обеих республиках при дальнейшем нарастании межэтнической
напряженности (в фоновой или же открытой форме) может
привести к нарастанию гиперидентичных тенденций у русских,
проживающих в Кабардино-Балкарской Республике, и дальнейшему
разм,ыванию идентичности, проявляющемуся в этнической
индифферентности, у русских Северной Осетии-Алании.
346
Методическая разработка инструментария
«Типы этнической идентичности»
Главная задача методической разработки «Типы этнической
идентичности» - определение тенденций трансформации
этнического самосознания в условиях роста межэтнической
напряженности. Одной из форм кризисных трансформаций этнической
идентичности является рост этнической нетерпимости (интоле-
рантности). Толерантность-интолерантность - главная проблема
межэтнических отношений в условиях роста межэтнической
напряженности - явилась ключевой социально-психологической
характеристикой при конструировании данного опросника.
Степень этнической интолерантности оценивалась на основе
следующих критериев: уровня «негативизма» в отношении к
собственным и другим этническим группам, уровня порога
эмоционального реагирования на иноэтническое окружение, степени
выраженности агрессивных и враждебных реакций по
отношению к другим группам.
Типы идентичности с различным качеством и степенью
выраженности этнической толерантности были выделены на основе
широкого диапазона шкалы этноцентризма, начиная от
«отрицания» идентичности, когда фиксируются негативизм и
нетерпимость по отношению к собственной этнической группе, до
национального фанатизма - апофеоза нетерпимости и высшей
степени негативизма по отношению к другим этническим группам.
Стимульный материал был разработан Г.У. Солдатовой и СВ.
Рыжковой.
Опросник состоит из 30 суждений-индикаторов,
интерпретирующих конец фразы: «Я такой человек, который...».
Индикаторы отражают отношение к собственной и другим
этническим группам в различных ситуациях межэтнического
взаимодействия.
Бланк «Типы этнической идентичности»
Инструкция испытуемому. Ниже приводятся высказывания
различных людей по вопросам национальных отношений, национальной
культуры. Подумайте, насколько Ваше собственное мнение совпадает с
мнением этих людей. Определите свое согласие или несогласие с
данными высказываниями.
Я - ТАКОЙ ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ
347
п/п
1
1)
Г
3)
4)
Ь)
6)
7)
8)
9)
10)
П)
12)
13)
14),
15)
16)
17)
Суждения -
* 2
предпочитает образ жизни
своего народа, но с большим
интересом относится к другим
считает, чго межнациональные
браки разрушают народ
часто ощущает превосходство
людей другой национальности
считает, что права нации всегда
выше прав человека
считает, что в повседневном
общении национальность не
имеет значения
предпочитает образ жизни
только своего народа
обычно не скрывает своей
национальности
считает, что настоящая дружба
может быть лишь только между
людьми одной национальности
часто испытывает стыд за
людей своей национальности
считает, что любые средства
хороши для защиты интересов
своего народа
не отдает предпочтения какой-
либо национальной культуре
нередко чувствует
превосходство своего народа над другими
любит свой народ, но уважает
язык и культуру других народов
считает строго необходимым
сохранять чистоту нации
трудно уживается с людьми!
своей национальности
считает, что взаимодействие с|
людьми других
национальностей часто бывает источником
неприятностей
безразлично относится к своей!
национальной принадлежности |
ласен
3
Скорее
согласен
4
1
В чем-
то
согласен, в
чем-то
нет
5
Скорее
не
согласен
6
Не
согласен
7<
>
348
Оконч.
1 1
18)
19)
20)
21)
22)
23)
24)
25)
26)
27)
28)
29)
30)
2
испытывает напряжение, когда
слышит вокруг себя чужую
речь
готов иметь дело с
представителем любого народа, несмотря
на национальные различия
считает, что его народ имеет
право решать свои проблемы за
счет других народов
часто чувствует
неполноценность из-за своей национальной
принадлежности
считает свой парод более
одаренным и развитым по
сравнению с другими народами
считает, что люди других
национальностей должны быть
ограничены в праве
проживания на его национальной
территории
раздражается при близком
общении с людьми другой
национальности
всегда находит возможность
мирно договориться в
межнациональном споре
считает необходимым
«очищение» культуры своего народа от
влияния других культур
не уважает свой народ
считает, что па его земле все
права пользования природными
и социальными ресурсами
должны принадлежать только
его пароду
никогда серьезно не относился!
к межнациональным проблемам
считает, что его парод не лучше!
и не хуже других народов |
3
4
5
6
-
1 7
349
Рассматриваются следующие типы этнической идентичности:
1 №
п/п
1.
2.
4.
5.
6.
Типы
Этпонигилизм
Этническая индифферентность
Норма (позитивная этническая идеи
тичиость)
Этиоэгоизм
Этноизоляционизм
Национальный фанатизм
Индикаторы
3,9,15,21,27
5,11,17,28,30
1,7,13,19,25
6,12,16,18,24
2, 8, 20, 22, 26
4,10,14,23,29
350
Научное издание
Денисова Галина Сергеевна,
Уланов Виталий Петрович
РУССКИЕ НА СЕВЕРНОМ КАВКАЗЕ:
АНАЛИЗ ТРАНСФОРМАЦИИ
СОЦИОКУЛЬТУРНОГО СТАТУСА
Редактор Л. Ф. Федосова
Технический редактор НА. Петрулевич
Иллюстрации И.В.Залутшой
Верстка Л.Г.Погодина
При оформлении обложки использован офорт Ф. Гойи
«Сон разума рождает чудовищ»
Лицензия ЛР № 65-43 от 22.10.1999 г.
Сдано в печать 21.10.2003.
Формат 84x108/32. Печать офсетная.
Гарнитура «Т1те$». Тираж 1000 экз. Заказ № 520.
Издательство Ростовского государственного
педагогического университета
344082, г. Ростов-на-Дону, ул. Б. Садовая, 33.
Отпечатано в ЗАО «Книга».
344019, г. Ростов-на-Дону, ул. Советская, 57.
Указом Президента Российской
Феде-рации от 11 мая 1998 г. и
Постановлением Правительства
Российской Федерации от 28 октября 1999
г. создана Российская академия
правосудия. Учредителями РАП являются
, высшие органы судебной власти
Российской Федерации: Верховный
Суд РФ и Высший Арбитражный Суд
РФ. Российская академия
правосудия готовит квалифицированных
специалистов преимущественно для
судебной системы.
Ростовский филиал Российской академии
правосудия создан по инициативе Ростовского областного суда,
Арбитражного суда Ростовской области и Совета судей
Ростовской области. В своей деятельности Филиал
ориентируется на тесное взаимодействие с судебными и
правоохранительными органами Южного федерального
округа. Именно активное сотрудничество с этими
органами, а значит, связь с практикой', а также сфера
действия - 5 субъектов Российской Федерации - являются
отличительными чертами юридического образования,
которое получат в Филиале Академии правосудия
будущие юристы.
В Ростовском филиале РАП проходят повышение
квалификации работники аппаратов судов общей
юрисдикции из Астраханской, Волгоградской, Ростовской,
Саратовской областей и из Республики Калмыкия.
Обучение в Ростовском филиале Российской
академии правосудия проводится на бюджетной и
внебюджетной основе по очной (5 лет) и заочной (6 лет)
формам обучения, а также по программе второго
высшего (3,5 года) образования. Ведется довузовская
подготовка будущих студентов на подготовительных курсах
Филиала.
Адрес: 344092, г. Ростов-на-Дону, пр. Космонавтов, 2.
Тел./факс: 20-61-37; 33-47-82; 78-50-36.
352