Автор: Зеленецкий А.Л.
Теги: общие вопросы лингвистики, литературы и филологии языкознание лингвистика
ISBN: 5-7695-1418-3
Год: 2004
Текст
Высшее профессиональное образование
ВЫСШЕЕ ПРОФЕССИОНАЛЬНОЕ ОБРАЗОВАНИЕ
А.Л.ЗЕЛЕНЕЦКИЙ
СРАВНИТЕЛЬНАЯ ТИПОЛОГИЯ ОСНОВНЫХ ЕВРОПЕЙСКИХ ЯЗЫКОВ
Рекомендовано
Учебно-методическим объединением по специальностям педагогического образования в качестве учебного пособия для студентов высших учебных заведений, обучающихся по специальности 033200 — Иностранный язык
Москва
2004
УДК 800(075.8)
ББК 81я73
3-481
Рецензенты:
кафедра иностранных языков Военной академии РВСН им. Петра Великого (зав. кафедрой — доктор педагогических наук, профессор Л.Н.Ховрина)', доктор филологических наук, доцент МГЛУ Л. Д. Исакова
БИБЛИОТЕКА*
Калужский педагогический университет
им. К.Э. Циолковского fl
Зеленецкий А. Л.
3-481 Сравнительная типология основных европейских языков: Учеб, пособие для студ. лингв, фак. высш. учеб, заведений. — М.: Издательский центр «Академия», 2004. — 252 с.
ISBN 5-7695-1418-3
В пособии последовательно освещаются главные вопросы и приемы сопоставления языков соответственно типологическим принципам^ Общие и специфические черты основных европейских языков выделяются посредством специализированных языков-эталонов. Широта круга сопоставляемых языков служит раскрытию картины языкового многообразия.
Для студентов лингвистических факультетов высших учебных заведений.
УДК 800(075.8)
ББК81Я73
ISBN 5-7695-1418-3
© Зеленецкий А.Л., 2004
© Издательский центр «Академия», 2004
ПРЕДИСЛОВИЕ
В предлагаемом вниманию читателей пособии последовательно излагаются главные вопросы и приемы сопоставления основных европейских языков соответственно типологическим принципам. Общие и специфические черты языков, прежде всего немецкого и русского, выявляются с помощью специализированных языков-эталонов. Достаточно часто используется также материал английского и французского языков, несколько реже — нидерландского и итальянского. Эпизодически приводятся сведения и о других языках (преимущественно германских). Обращение к относительно широкому кругу сопоставляемых языков имеет целью не только раскрыть перед будущими лингвистами картину языкового многообразия, но и определенным образом помочь им в подготовке к потенциальной трудовой деятельности в контакте с носителями различных языков.
Пособие состоит из введения, освещающего важнейшие положения современной типологии как области лингвистического знания, части I, посвященной сопоставлению фонемных систем языков, и части II, в которой рассматриваются типология основных грамматических категорий, проблематика взаимодействия языковых уровней и организации словарного состава, а также ряд ключевых вопросов словообразовательной и синтаксической типологии.
Типологическое сопоставление языковых фактов сочетается с полевым подходом и применением методики типологических индексов.
В ряде случаев в пособии даны компактные выводы дидактического характера.
Пособие предназначается в первую очередь для студентов и аспирантов, которые осваивают курс, традиционно именуемый сравнительной типологией немецкого и русского языков. Оно может заинтересовать и лингвистов, занимающихся сопоставительным изучением языков, преимущественно европейских.
ВВЕДЕНИЕ
§ 1. Из истории сопоставительного языкознания
Целенаправленное сопоставительное описание языков сложилось относительно недавно прежде всего для оптимизации обучения иностранным языкам, которое ранее осуществлялось по той же методике, что и обучение родному языку. При описании любого языка в качестве своеобразных эталонов использовались древнегреческий язык или латынь, что считалось залогом единообразия и научности.
Другой предпосылкой возникновения сопоставительного языкознания явилась лингвистическая типология, которая выступала на первых порах в форме морфологической классификации языков и должна была по замыслу своих создателей — немецких романтиков начала XIX в. — показать своеобразие отдельных языков как проявление «духа» народов — их носителей. Главное внимание типология уделяла грамматическому строю (морфологии) языков, а не их лексике, которая уже в эпоху раннего Средневековья была зафиксирована так называемыми глоссами (переводами на «новые» языки и толкованиями трудных для понимания фрагментов латинских текстов), а с XVI в. отражалась многоязычными параллельными словарями. При этом какие-либо специфические особенности лексики, в первую очередь ее системная организация, не выделялись.
Во второй половине XIX в. сопоставительное языкознание эволюционировало параллельно со сравнительно-историческим языкознанием, базируясь во многом, как и последнее, на распространенных в ту эпоху идеях психологизма (в этой связи достаточно вспомнить также языковую концепцию младограмматиков). В 20 — ЗО-е гг. XX в. оно получило новые стимулы развития в связи с оформлением структурного подхода к описанию языков, плодотворно увязывавшегося с развиваемой типологией идеей выявления их строевых черт. Это взаимодействие помогало не только успешно преодолевать характерный для всего языкознания вплоть до конца XVHI в. европоцентризм, но и все более глубоко осознавать языковое единство людей. Крайним проявлением этого осознания стало генетическое толкование языкового единства в рабо
тах А.Тромбетти, H. Я. Марра, а в последние годы также в работах по ностратике, содержащих достаточно нетривиальные утверждения о родстве основной массы языков Северного полушария.
В то же время типология в узком (собственном) смысле слова исходит из идеи единства всех языков мира как средств передачи информации в человеческом обществе вне зависимости от их родственных связей друг с другом и в соответствии с этим рассматривает всякий отдельный язык как реализацию так называемого «мирового языка», являющегося необходимым атрибутом человечества. Естественно, что такой подход к языкам предполагает их сопоставительное (сравнительное) описание в целях выявления фундаментального сходства и тем самым непосредственно смыкается с установлением своеобразия строя отдельных языков, как это представлено в частном языкознании.
История сопоставительного языкознания неоднократно излагалась в отечественных учебных пособиях. В этой связи достаточно назвать классическую книгу А. А. Реформатского, в которой содержится очерк истории типологической классификации от ее зарождения в начале XIX в. до 20-х гг. XX в. и упоминается работа Т. Милевского, появившаяся в 60-е гг., в период оживления интереса к типологической проблематике (см.: Реформатский, 1996, 443— 456)'. Значительное внимание истории типологических исследований уделено также в пособии по сравнительной типологии английского и русского языков В. Д. Аракина, более подробно, хотя, возможно, и не всегда объективно, обсуждающего типологические исследования 30—70-х гг. XX в., в основном отечественные (см.: Аракин, 1979, 37—60, 64—67).
§ 2. Сопоставительное языкознание в отечественной высшей школе
С именем В. Д. Аракина связано появление в конце 60-х — начале 70-х гг. в вузах и на факультетах иностранных языков курса сопоставительного языкознания, названного «Сравнительная типология». Первоначально курс имел статус учебной дисциплины, вводимой соответственно особенностям бывших автономий РСФСР, в которых обучаемые должны были осваивать наряду с русским языком какой-либо иностранный (какправило, западноевропейский). В подобной ситуации отмечалась довольно интенсивная межъязыковая интерференция, последствия которой предполагалось «смягчить» путем обучения студентов языковых вузов и факультетов технике сопоставления (сравнения) языковых систем. Вполне есте-
1 В целях адаптации студентов к работе с научной литературой ссылки на цитируемые работы даны в пособии в соответствии с одним из вариантов, принятых в научных исследованиях.
ственно, с такой же проблемой в овладении иностранными языками сталкиваются и ученики как русских, так и национальных школ. В связи с этим курс сравнительной типологии вскоре был включен в общесоюзный учебный план специальности «учитель иностранного языка», где занял место завершающего теоретического курса в системе лингвотеоретической подготовки. Особое развитие курс, и в частности связанные с его обеспечением научные исследования, получил в бывших союзных республиках, где сложились собственные направления сопоставительного описания языков как фундаментального, так и прикладного характера.
После кончины В. Д. Аракина предпринимались попытки исключить курс сравнительной типологии из учебных планов. Так, в образовательном стандарте специальности «учитель иностранного языка» 1996 г. он обозначен как необязательный к изучению. Однако в стандарте той же специальности 2000 г. ему возвращен статус обязательного курса. В то же время образовательный стандарт специальности «Лингвистика и межкультурная коммуникация» освоения курса сравнительной типологии не предусматривает.
Одной из причин негативного отношения к курсу было его не вполне корректное с чисто лингвистической точки зрения наименование. В 1971 г. на первом совещании, посвященном введению в учебный план специальности «учитель иностранного языка» новых теоретических курсов (в том числе и курса сравнительной типологии), было отмечено, что в названии курса содержится внутреннее противоречие, поскольку лингвистическая типология предполагает сравнение языков и «несравнительной» быть не может. Также обращалось внимание на то, что сопоставление всего двух языков (родного и изучаемого иностранного) не может претендовать на уровень подлинно типологического. Противоречивость наименования курса подвергалась критике и на совещании по лингвотеоретическим курсам иностранных языков 1988 г. в МГЛУ, по итогам которого Б. А. Абрамов и Р. Р. Каспранский подготовили статью, раскрывающую специфические задачи курса и его необходимость для пол- , ноценной подготовки учителя иностранного языка (см.: Абрамов, 1999,169—175). В этой статье курс обозначен как «Сопоставительная типология» (см. там же, 173). Кроме того, встречается и наименование «Сопоставительное языкознание», которое можно считать наиболее корректным.
В связи с этим уместно показать, как семантика глаголов сопоставить и сравнить раскрывается в «Словаре русского языка» С. И. Ожегова: «сопоставить — рассмотреть, обсудить, сравнить с кем- чем-н. для получения какого-н. вывода» (Ожегов, 1988, 677); «сравнить — поставив рядом, сопоставить для установления сходства или различия» (там же, 620). Совершенно очевидно, что в приведенных толкованиях значение одного слова определяется через значение другого, так что в целом разъяснение идет «по кругу». Од
нако в описании значения глагола сравнить упоминаются сходства и различия (явлений), что полностью отвечает такой задаче лингвистической типологии, как выделение сходств и различий языков. Это подтверждает тавтологичность обозначения курса как «Сравнительной типологии», что дает основание признать название «Сопоставительное языкознание» более точным. В то же время обозначение «Сравнительная типология», используемое уже более тридцати лет, достаточно идиоматизировалось, его внутренняя форма (а следовательно, и заключенные в ней противоречия) во многом стерлась, поэтому оно, как кажется, не может быть полностью исключено в качестве условного названия лингвистического курса, посвященного сопоставительному, сравнительному рассмотрению систем некоторых языков. Иными словами, наименования «Сопоставительное языкознание» и «Сравнительная типология» существуют в практике отечественной высшей школы как синонимы, и выбор одного из них, скорее, определяется традициями научных школ, но не сутью вопроса.
Более актуален вопрос о разновидностях сравнения (сопоставления) языков в лингвистических исследованиях, связанный с установлением своего рода типологии лингвистического сравнения.
§ 3. Типология лингвистического сравнения
Начиная обсуждение проблематики лингвистического сравнения, следует заметить, что сравнение (сопоставление) вообще является одним из основных приемов научного познания, как, впрочем, и человеческого познания в целом. Что касается специфики лингвистического сравнения, то она определяется рядом моментов.
Прежде всего в лингвистике принято различать внутри- и межъязыковое сравнение. Внутриязыковым сравнением лингвисты занимаются постоянно, например выделяя так называемые морфологические классы слов (склонения или спряжения). Более интересен для внутриязыкового сравнения материал из сферы семантики. Так, русские высказывания Человек бьет собаку и Солнце бьет в глаза содержат один и тот же глагол в разных дистрибуциях, связанных с реализацией его разных валентностей, лексико-семантических вариантов, разной селекцией (выбором) слов и форм и т. п. Нет необходимости специально разъяснять, что все семантические различия устанавливаются при этом именно путем сравнения окружений. При переводе приведенных примеров с русского на другие языки использование одного глагола в обоих примерах не всегда возможно. Так, в немецком языке для значения ‘наносить побои’ можно использовать глагол schlagen, для значения ‘светить’ — глагол scheinen или fallen, springen (Die Sonne schien /fiel ihm in die Augen). В английском языке, как и в русском, в обоих случаях допустим один и тот же глагол (to strike), хотя в первом примере возможен также
глагол to hit. Таким образом, даже при поверхностном анализе видно, что любое лингвистическое сравнение в известном смысле слова всегда оказывается перекодированием, так что внутриязыковое сравнение ведет к межъязыковому, а межъязыковое сравнение способствует установлению тех или иных различий внутри каждого из сравниваемых языков.
Следует заметить, что типология внутриязыкового сравнения практически не разработана, тогда как межъязыковое сравнение представлено рядом достаточно четко различимых разновидностей, которые предполагается рассмотреть в последующих разделах.
Генетическое и негенетическое сравнение
Генетическое сравнение предполагает возведение одной языковой системы к другой, так что элементы первой системы посредством применения определенных приемов анализа представляются как результаты развития элементов второй системы. Если при этом сравниваются засвидетельствованные факты одного и того же языка, относящиеся к разным этапам его развития, то подобное исследование языка принято именовать сопоставительно-историческим. Оно образует предмет так называемой исторической грамматики данного языка, именуемой также иногда историей языка. Так, корневой гласный современной формы немецкого Konig может быть довольно легко возведен к соответствующей фонеме древневерхненемецкого kuning через указание на то, что фонема /и/ подверглась при переходе к средневерхненемецкому периоду умлауту, развившись в /у/, а затем, при переходе к ранненововерхненемецкому, /у/ расширилась в позиции перед носовым в фонему /се/, удлинившуюся в открытом слоге в /о:/.
При сравнении засвидетельствованных фактов различных языков в целях реконструкции их общего источника, так называемого архетипа, принято говорить о сравнительно-историческом исследовании. Обычно в этом случае устанавливаются также специфические особенности развития сравниваемых языков. Так, сравнение готской формы balgs, древнеисландской belgrvt древневерхненемецкой balg позволяет реконструировать германский (общегерманский) архетип *balgiz, к которому готская форма возводится через процессы синкопы (выпадения) безударного -z- и «оглушения» исходного -z, древнеисландская форма — через процессы умлаута и ротацизма, а немецкая — через апокопу (отпадение) исходного
Негенетическое сравнение известно, по меньшей мере, в двух разновидностях.
Первая разновидность основывается на изучении материала географически смежных языков. В этом случае речь идет о так называемой лингвогеографии, объясняющей общие свойства языков их соседством, их контактным развитием. Языки при этом могут быть
как родственными, так и неродственными. Наиболее очевидным примером контактного развития языков могут служить лексические заимствования.
Вторая разновидность негенетического сравнения, обозначаемая иногда как сопоставительно-типологическое языкознание (хотя наделе оно далеко не всегда таковым оказывается), не налагает каких-либо ограничений на характер языкового материала и может быть охарактеризована не только как негенетическое, но и как не-локализованное сравнение. Именно она представляет специальный интерес для установления общих и специфических черт языков независимо от их генезиса и их географии и позволяет поэтому реализовать самый широкий подход к языковому материалу. Естественно, что и в рамках такого подхода различается несколько вариантов (частных случаев), зависящих от применения тех или иных общих принципов (установок) и конкретных приемов сравнения.
Разновидности негенетического нелокапизованного сравнения
Наиболее простым типом негенетического нелокализованного сравнения языков является контрастивное сравнение, называемое также контрастивной грамматикой. Такое сравнение, позволяющее выявить различия (контрасты) между языками, проводится в первую очередь в дидактических целях для выделения объектов обучения. Так, например, в ряде пособий по немецкой грамматике указывается, что немецкий глагол имеет три формы прошедшего времени в отличие от русского глагола, имеющего только одну соответствующую форму, и это создает определенные трудности для усвоения русскоязычными немецкой глагольной системы. Помимо того что подобная информация лингвистически не вполне корректна, ибо не учитывает существования так называемого абсолютного и относительного времени в немецком языке и совершенного и несовершенного прошедшего времени в русском (т. е. практически двух форм), она (даже с указанными уточнениями) недостаточна для формулирования выводов об особенностях сравниваемых языковых систем. Создается впечатление, что каждый из этих языков уникален и не обнаруживает — или обнаруживает лишь в малой степени — какое-либо сходство с другим языком. Вместе с тем нет сомнений в том, что, как средство передачи информации об окружающей человека объективной действительности, языки должны обладать неким фундаментальным сходством.
Таким образом, чисто контрастивное сравнение нельзя признать достаточно перспективным; плодотворное сравнение языков предполагает учет не только их различий, но также и их сходств.
В свое время Г. Хельбиг обозначил подобный тип сравнения языков как конфронтативное сравнение с целью подчеркнуть его отличия от чисто контрастивного сравнения (см.: Helbig, 1976). Правда,
Таблица 1
Способы обозначения предстоящего события
Немецкий язык Английский язык Французский язык
1. Futurum: Ich werde (morgen) kommen 1. Future indefinite (shall / will): Whatever will he say? 1. Future simple: Je viendrai
2. Prasens в значении будущего: Ich котте morgen 2. Future continious: He’ll be coming in a few days 2. Present в значении будущего: Je vais au theatre apresdemain
3. Future c «going to»: He is going to give me the book next week 3. «allcr + инфинитив»: Je vais venir...
4. Present в значении будущего: He goes to Berlin on Saturday
в отечественной (российской) лингвистике данное обозначение не закрепилось, поэтому, к примеру, название выполненной под руководством Р. Штернеманна коллективной работы «Einfiihrung in die konfrontative Linguistik» (Штернеманн, 1989) переведено как «Введение в контрастивную лингвистику». Сколь бы неоправданным ни было пренебрежение к введенному Г. Хельбигом различению типов негенетического нелокализованного сравнения языков, следует иметь в виду, что в российской практике использования лингвистических терминов словосочетание «контрастивная лингвистика» обычно соответствует немецкому «konfrontative Linguistik», ибо, как уже было отмечено, чисто контрастивное сравнение недостаточно информативно и практически не применяется. В частности, известная работа В. Н. Ярцевой «Контрастивная лингвистика» (Ярцева, 1981) на деле представляет собой изложение принципов конфрон-тативного сравнения языков.
Эксплицитный учет в конфронтативных исследованиях1 не только различий, но и сходств языков позволяет делать важные выводы относительно техники межъязыкового сравнения. Так, в упомянутой монографии Р. Штернеманна и его соавторов указано, что «...в качестве объективной, не принадлежащей ни одному из сравниваемых языков единиц сравнения функционирует tertium comparationis... “третий член сравнения”» (Штернеманн, 1989, 144). Обычно tertium comparationis формулируется как некая содержательная величина, соотносимая с различными средствами
1 Представляется, что более корректно все же использовать термин, введенный его авторами.
плана выражения языков. Одним из примеров сравнения на базе tertium comparationis служит анализ (перечисление) способов обозначения предстоящего события в западноевропейских языках, показывающий их общие и специфические черты (табл. 1; см.: Штернеманн, 145—146).
С введением понятия tertium comparationis непосредственно связан также вопрос о разработке метаязыка конфронтативного описания (см. там же, 148), который должен методологически обеспечить процедуру сравнения и надежность его результатов.
§ 4. Метаязык и язык-эталон
Понятие метаязыка возникло в формальной логике в связи с необходимостью преодоления так называемых логических парадоксов. Примером их может быть известный парадокс лжеца, представленный в утверждении «Я лгу», поскольку это утверждение нельзя интерпретировать как истинное или ложное: «если истинно, что я лгу, значит, я говорю истину, т.е. не лгу», иначе: «лгу и не лгу одновременно». Использование логического парадокса как софистического приема ведения дискуссии изображено в романе И. С. Тургенева «Рудин»: в одном из эпизодов оппонент героя по фамилии Пигасов утверждает, что убеждений не существует, на что Рудин переспрашивает: «Стало быть, по-вашему, убеждений нет?» И далее диалог развивается следующим образом:
— Нет и не существует.
— Это ваше убеждение?
-Да.
— Как же вы говорите, что их нет. Вот вам уже одно на первый случай (цит. по: Налимов, 1974, 74— 75).
Подобные логические парадоксы разрешаются теорией типов Б. Рассела, согласно которой «...логические понятия (высказывания, индивиды, пропозициональные функции) располагаются в иерархию “типов”...», так что «...функция может иметь в качестве своих аргументов лишь понятия, которые предшествуют ей в иерархии» (Степанов, 1981, 339).
Следовательно, логически неправильно употреблять кажущуюся переменную из-под квантора общности в предикате того же предложения, в соответствии с чем запрещены высказывания типа «“Все {мои утверждения} ложны” есть мое утверждение» (там же, 342) (о понятии квантора см. § 10).
Высказывания высшего уровня составляют метаязык для высказываний низшего уровня, по отношению к которому высказывания низшего уровня выступают как язык-объект. При этом очевидно, что метаязык в принципе не может быть тождествен никакому языку-объекту, так что в основе приведенного выше софизма Рудина, по сути дела, лежит переключение высказывания Пигасова с
уровня языка-объекта на уровень метаязыка, чем и создается некорректное утверждение «“Все {убеждения} не существуют” есть мое убеждение».
Для лингвистики как науки о языке различение метаязыка и языка-объекта особенно актуально, поскольку в качестве метаязыка она использует естественный язык, что ведет к ситуациям типа логических парадоксов, когда те или иные единицы языка-объекта выступают в метаязыковой функции. Более того, в лингвистике даже принято выделять метаязыковую функцию естественного языка (см.: Слюсарева, 1990, 564). Таким образом, очевидно, что именно в лингвистике возникают особые трудности при разработке терминологии, когда слова обыденного языка (языка-объекта) используются в метаязыковой функции (о метаязыке см. также: Кондаков, 1976,348; Гвишиани, 1990,297— 298; Кронгауз, 2001, 79— 91). В этой связи достаточно напомнить уточнение Ф. де Соссюром терминов Sprache и Re de в их соотношении с французскими терминами langue, language и parole (см.: Соссюр, 1977, 52) при определении предмета лингвистики.
В сопоставительном (сравнительном) языкознании проблема метаязыка приобретает особую значимость. По наблюдению Б. А. Успенского, типологическое описание языка всегда имплицитно предполагало использование некоего метаязыка, выполнявшего роль своего рода эталона, с которым соотносились языки-объекты (см.: Успенский, 1962,18). Именно с этой функцией метаязыка типологии связано обозначение его как языка-эталона. В известном смысле можно считать, что язык-эталон обеспечивает связь общелингвистической теории с представлением строя языков-объектов, вскрывая их алломорфизм как проявление мирового языка в языковом многообразии. Поэтому чем более эксплицирован язык-эталон, тем больше возможностей он предоставляет для получения на своей основе соотносимых друг с другом и непротиворечивых описаний языков-объектов. Именно в этом заключается принципиальное отличие типологического сравнения (сопоставления) языков от других разновидностей их негенетического нелокализованного сравнения.
Целенаправленно (осознанно) язык-эталон в сопоставительном (типологическом) описании языков стал использоваться относительно недавно. В то же время, как уже указывалось, на практике описание языков издавна проводилось при опоре на определенные эталоны. Иными словами, практика применения языка-эталона имеет достаточное число прецедентов.
Наиболее простой язык-эталон используется при описании одного языка через категории другого, т.е. в качестве языка-эталона применяется тот или иной язык-объект. Именно так строились до относительно недавнего времени (еще в XIX в.) грамматики новых языков, которые так или иначе «подгонялись» под некий греко-ла
тинский образец. Методологически так же происходит и представление категорий иностранного языка через категории родного.
Недостатки таких описаний языков (в том числе и сопоставительных) вполне очевидны и во многом сродни обсужденным выше логическим парадоксам.
Прежде всего описание одного конкретного языка (языка-объекта) через категории другого конкретного языка не позволяет раскрыть соотношение в языках всеобщего, особенного и единичного и построить единообразное описание языка-объекта. Переход к языку-объекту от другого конкретного языка, принятого за эталон, неизбежно оказывается свертыванием эталонной системы в одном случае и ее развертыванием в другом. Так, например, нетрудно понять, что описание консонантизма и падежной системы в немецком языке при использовании в качестве эталона русского языка достигается посредством свертывания отношений исходной (эталонной) системы, тогда как соответствующее описание немецкого вокализма и глагольного времени, наоборот, осуществляется посредством их развертывания. Естественно, при описании системы русского языка через категории немецкого языка возникает зеркальная картина.
Кроме того, при использовании в качестве языка-эталона конкретного языка для ряда единиц языка-объекта и их свойств может не оказаться необходимых имен. В частности, посредством категорий русского языка невозможно описать категорию артикля западных языков1, а с помощью категорий немецкого языка невозможно описать категорию вида в русском языке. Структура языка-объекта в таком случае неизбежно искажается, а ее адекватное описание не достигается. Именно этим обусловлено освобождение на рубеже XIX—XX вв. европейского языкознания от представления языковых фактов по традиционному греко-латинскому образцу.
В настоящее время существует уже своего рода теория языка-эталона (специально по этому вопросу см.: Рождественский, 1969, 35—41). Соответственно задачам настоящего пособия наиболее важно в ней различение языков-эталонов анкетного и редукционного типа, хотя в строгом смысле слова эталонный характер присущ лишь редукционным языкам-эталонам (см. об этом подробнее: Виноградов, 1973, 249).
Анкетный эталон представляет собой, по сути дела, не что иное, как максимально широкий перечень единиц языков-объектов и их свойств с указанием соответствий между ними. Примером анкетного эталона может служить матрица идентификации фонем дихотомической фонологии (табл. 2), где столбцы содержат сим
1 Здесь и в дальнейшем словосочетания западные языки и западноевропейские языки применяются как синонимы для обозначения индоевропейских языков западноевропейского ареала, прежде всего английского, немецкого и французского.
волы фонем, а строки соответствуют их признакам. Фрагмент подобной матрицы для русского языка приводится ниже (см.: Халле, 1962, 339).
Таблица 2
Матрица идентификации фонем дихотомической фонологии (фрагмент)
Признаки фонем Фонемы
/V /4/ А/ А/ /о/ /а/ /и/
Вокальность — — — — + + +
Консонантность + + + + — — —
Диффузность 0 0 0 0 — — +
Компактность — — — — — + 0
Низкая тональность — — — — + 0 +
Напряженность — — + + 0 0 0
Назальность — — 0 0 0 0 0
Протяженность 0 0 + + 0 0 0
Звонкость — + — + 0 0 0
Палатальность — — — — 0 0 0
Ударность 0 0 0 0 + + +
Этот фрагмент с очевидностью демонстрирует такой недостаток анкетного эталона, как избыточность ряда признаков (свойств) для описания единиц языка-объекта (символ «О» в матрице), которая ведет к тому, что переход от эталона к языку-объекту происходит путем свертывания. Поэтому всякий язык-объект оказывается «проще» эталона, а эталон выступает как открытый, индуктивно пополняемый свод единиц языков и их свойств (см. об этом также: Виноградов, 1973,249). Проследить на основе анкетного эталона сходства и различия языков-объектов достаточно трудно, поскольку в нем не заданы принципы объединения сходных языков, а сами списки свойств языков весьма громоздки. В соответствии с этим анкетные, максимально полные эталоны перспективны в частном языкознании для получения по возможности подробного описания языка, тогда как при сопоставлении языков целесообразно прибегать к другому методу представления языковых фактов — использованию редукционного языка-эталона (у В. А. Виноградова — просто эталонный или дедуктивный метод).
Редукционный язык-эталон строится как неким образом упорядоченный перечень признаков (свойств) единиц языков-объектов, где каждый последующий признак вводится после предыду
щего таким образом, чтобы обеспечивалось расширение системы единиц, полученной на предыдущем шаге редукции. Тем самым редукционный язык-эталон оказывается, по сути дела, своеобразным исчислением признаков (и соответственно единиц) языков-объектов, получаемых на определенных этапах расширения некоторой минимальной системы. Благодаря этому между сравниваемыми посредством редукционного языка-эталона системами языков-объектов устанавливаются отношения большей или меньшей степени развитости (ни в коем случае не развития!) или сложности1.
Примером редукционного языка-эталона может служить опять-таки дихотомическая фонология (схема I), но на этот раз тот ее вариант, где фонемы русского языка представлены посредством дерева их исчисления (см.: Халле, 1962, 338).
Схема 1
Исчисление (редукция) русских гласных в дихотомической фонологии (фрагмент)
Невокальность Вокальность
г л X Г X
Неконсонантность Консонантность Неконсонантность Консонантность
и т. д. вплоть до признаков: «мягкость» и «ударность»
Приведенный фрагмент дерева исчисления фонем демонстрирует такое преимущество редукционного языка-эталона, как последовательное применение процедуры развертывания минималь
1 Ю. В. Рождественский обозначил такое представление языковых факторов как псевдогенетическое, или псевдохронию (1969, 63—65).
ной системы через добавление к ней все новых и новых признаков, что отвечает представлениям о языковом изо- и алломорфизме (едино- и многообразии). При этом введение новых признаков (свойств) единиц языков-объектов последовательно отражается узлами ветвления дерева. Тем самым фонема (а также любая другая единица языка-объекта) характеризуется через указание на путь к ней от корня дерева, или, что то же самое, на узлы дерева, расположенные между корнем и фонемой. Так, например, фонема/t/ характеризуется как «невокальная, консонантная, высокая, ненапряженная, неназальная, глухая, твердая», фонема /d/ — соответственно как «звонкая», фонема /s/ — как «невокальная, консонантная, высокая, напряженная, непрерывная, глухая, твердая», фонема /г/ — как «звонкая», фонема /о/ — как «вокальная, неконсонантная, недиффузная, некомпактная, низкая, ударная», фонема /а/ — как «вокальная, неконсонантная, недиффузная, компактная, ударная», а фонема /и/ — как «вокальная, неконсонантная, диффузная, низкая, ударная».
Исчисление фонем, как, впрочем, и других единиц языка, посредством редукционного языка-эталона явно обнаруживает также гетерогенность отдельных подсистем языка-объекта, получаемых на разных этапах исчисления. Так, в приведенном примере (схема 1) фонема /j/ выводится уже на втором шаге исчисления, плавные сонорные — на четвертом, тогда как для выведения шумных согласных (не включенных в иллюстрацию) необходимо от шести (шипящие) до восьми (переднеязычные) шагов, а для выведения гласных — пять (гласные верхнего подъема и /а/) или шесть (гласные среднего подъема) шагов. Еще более очевидно гетерогенность подсистем проявляется при межъязыковом сравнении (см. § 16, 19).
Необходимо также заметить, что редукционный эталон дает по сравнению с анкетным более экономное описание языков-объектов. Кроме того, он удачно увязывается с дидактическим принципом восхождения от простого к сложному.
Помимо дерева исчисления фонем в дихотомической фонологии существуют и другие прецеденты использования в лингвистической практике языков-эталонов редукционного типа. Прежде всего это методика так называемого семантического поля, когда, подобно исчислению признаков фонем, посредством ветвления дерева исчисляются семантические множители (семы). Например, систему имен родства можно представить путем последовательного введения сем ‘пол’, ‘поколение’, ‘прямое родство’ и т.д. Аналогичным образом могут быть описаны и такие семантические поля, как ‘движение’, ‘каузативность’, ‘время’, ‘лицо’ и др. При этом раскрывается специфическая структура поля языка-объекта, предстающая как его индивидуальная (идиоэтническая) особенность.
Как своеобразную редукцию можно рассматривать также переход от той или иной семантической категории к системе средств ее выражения в языке-объекте. Так, например, для категории падежа можно ввести следующую очередность пошагово вводимых уточняющих характеристик: семантический падеж —»морфологический падеж —> падежная система отдельного языка, организованная в соответствии с некоторым универсальным исчислением сем.
Редукционный язык-эталон, по сути дела, представляет собой и порождающая грамматика хомскианского типа с ее переходом от глубинной структуры к поверхностной через трансформации, специфическая цепочка которых образует характеристику языка-объекта. Например, при номинализации квалификативных предложений типа Дом — большой в именные группы для русского, немецкого и французского языков следует указать (установить) набор (цепочку) особых трансформаций обязательного согласования прилагательного с именем по роду и числу (франц, ипе maison grande), а также падежу (рус. большой дом, нем. ein grofies Haus), тогда как для английского номинализация сводится к вычеркиванию глагола-связки и взаимоперестановке существительного и прилагательного (ср.: англ, a big house <- The house is big)1. Очевидно, что на основе порождающей трансформационной грамматики можно получать достаточнодетальные и информативные описания языков-объектов. При этом как язык-эталон трансформационная грамматика отличается большой степенью единообразия и эксплицитности.
Своеобразную версию порождающей грамматики использовал как язык-эталон в свое время Ю. В. Рождественский при обосновании таких традиционных лингвистических понятий, как части речи и члены предложения (см.: Рождественский, 1969, 67—169). Именно ему принадлежит мысль о построении языка-эталона на основе порождающей грамматики (см. там же, 39, 40). Можно полагать, однако, что введенное выше определение принципа организации языка-эталона как редукции (отведения, выведения)1 2 дает его более обобщенную характеристику, которая точнее соответствует установкам сопоставительного языкознания (типологии).
В связи с проблемой языка-эталона в современной лингвистике следует также иметь в виду, что все типы языка-эталона (в том числе и редукционного) принадлежат сфере методики, научного инструментария, но не сфере методологии как некоторого мировоззрения, тем или иным образом ориентированного на онтологию языка. Обусловленные методом приемы описания нельзя абсолютизировать и рассматривать как отражение сущности объекта (в данном
1 В данном случае в целях упрощения примера особенности употребления артикля и позиции согласованного определения не обсуждаются.
2 В отношении грамматических теорий (в особенности те-®] обозначение было предложено (с негативной к< ншИИЕйГ! II
|) это
В-
Калужский педагогический университет им. К.Э. Циолковского
случае естественного языка). Ценность всякой методики заключается, в частности, именно в том, что от нее можно отказаться, заменить на другую (точнее, на другой ее вариант) и при этом остаться на тех же мировоззренческих позициях.
Таким образом, вполне очевидно, что продуктивное сравнение языков в любом случае целесообразно осуществлять на основе некоторых языков-эталонов, разрабатываемых специально для такого сравнения. Важно лишь, чтобы оно вело к оптимальному выявлению характерологии данных языков, т.е. к установлению того, каким образом в языках-объектах реализуются всеобщие свойства языка как атрибута человека и человеческого общества.
Необходимо также заметить, что использование языка-эталона позволяет создавать типологическое описание даже одного языка-объекта, поскольку он сопоставляется с эталоном, тогда как контрастивное и даже конфронтативное описание предполагает как минимум два языка-объекта. Посредством языка-эталона возможно также типологическое сопоставление языков различной онтологии: естественных и искусственных, живых и мертвых, реально засвидетельствованных и реконструированных, естественных языков и языков программирования и т.п. Таким образом, типологическое сравнение принципиально отличается от нетипологического, как это показано в табл. 3.
Способы сравнения языков
Таблица 3
Характер сравнения Характер языка Число языков Характер выводов
Нети дологическое сравнение Конкретный Не менее двух Частные
Типологическое сравнение Любой Не менее одного Общие
Иными словами, типологическое сравнение представляет собой сравнение (сопоставление) двух или более языков-объектов посредством одного и того же языка-эталона в целях выявления их типологической специфики.
§ 5. Сферы применения сопоставительного описания языков
Рассмотрение специфики сопоставительного языкознания и его оснований приводит к мысли о том, что главными сферами его применения являются лингводидактика и перевод. В рамках лингво-
дидактики сопоставление языков (особенно родного и осваиваемого иностранного) позволяет прогнозировать ошибки обучаемых, разрабатывать типологию этих ошибок и намечать пути их профилактики через оптимизацию введения и закрепления материала. В сфере переводческой деятельности сопоставление языков способствует оптимизации выбора переводческих трансформаций, трактуемых как перекодирование информации.
Имевшие ранее место споры о «статусе» курса сопоставительного языкознания, его большей или меньшей самостоятельности но отношению к курсу общего языкознания, таким образом, лишаются оснований, ибо перед курсом сопоставительного языкознания стоят собственные задачи, не совпадающие с задачами обобщающего, мировоззренческого курса общего языкознания. В известном смысле изучение сопоставительного лингвистического курса оказывается не чем иным, как завершающим этапом лингвотеоретической подготовки учителя-лингвиста (см. также: Абрамов, 1999, 169).
§ 6. Морфологическая классификация языков
Лингвистическая типология сложилась исторически как классификация языков по некоторым особенностям их внутренней структуры. Ее главным источником явилась, как указывалось, морфологическая классификация языков, наиболее полно изложенная в трудах В. Гумбольдта.
В. Гумбольдт различал флективный, агглютинативный, изолирующий и инкорпорирующий типы (классы) языков. Первые два типа обнаруживают известное сходство, проявляющееся в достаточно широком распространении в них такого явления, как аффиксация. Однако в функционировании так называемых флективных и агглютинативных аффиксов отмечаются существенные различия. Прежде всего они состоят в том, что значениями агглютинативных аффиксов являются отдельные граммемы, тогда как флективные аффиксы, как правило, связаны с некоторыми совокупностями (сочетаниями) граммем. Так, известный пример А. А. Реформатского с формами слова ара ‘пила’ в казахском языке демонстрирует, в частности, что постфикс -лар- передает значение мн. числа, а постфикс -га — значение дат. падежа, так что казахская форма арага соответствует русской форме пиле, форма аралар — форме пилы, а форма араларга — форме пилам (см.: Реформатский, 1996, 271). Весьма показателен также следующий пример В. Д. Аракина, раскрывающий сущность «техники агглютинации», когда к корню слова (совпадающему с формой им. падежа ед. числа) последовательно добавляются («приклеиваются») грамматические постфиксы. Ср.: ту-рецк. okul ‘школа’ — okullar ‘школы’ — okullarimiz ‘наши школы’ — okullarimizda ‘в наших школах’ (см.: Аракин, 1979, 14), где в преде-
лах словоформ отчетливо прослеживается параллелизм планов содержания и выражения.
С указанной особенностью агглютинативных аффиксов связано их тяготение к однозначности (симметрии планов содержания и выражения), когда один и тот же аффикс сочетается с любыми основами, при этом часто даже с основами разных частей речи. Так, например, в венгерском языке представлены единые числовые и падежные постфиксы имен и местоимений (-к—для мн. числа и -I — для вин. падежа). Ср.: haz ‘дом’ — им. падеж, hazat ‘дом’ — вин. падеж, hazak — ‘дома’ — им. падеж, hazakat — ‘дома’ — вин. падеж; аналогично: о — ‘он’, dt — ‘его’, дк — ‘они’, oket — ‘их’ (Einfuhrung ..., 1974, 351). Во флективных языках система аффиксов характеризуется высокой степенью синонимии и омонимии.
Наконец, агглютинативные аффиксы автономны в пределах словоформы, не сливаются с корнем и друг с другом, благодаря чему в словоформе четко выделяются морфемные швы, как это явствует из приведенных примеров. В то же время уже сравнение формы пил’-е (дат. и предл. падежи ед. числа) с формами, имеющими в исходе корня твердое /-л/ (пил-а, пил-ы, пил-ам и т.п.), обнаруживает взаимодействие (своего рода «слияние») исхода корня с окончанием, поэтому вопрос о том, каким средством передано в данном случае грамматическое значение падежа — окончанием или же чередованием фонем в корне — не имеет однозначного ответа. Скорее всего, названные средства передают падежное значение вместе, комплексно.
Пример с русской формой пил’-е наглядно демонстрирует сущность такого грамматического способа (грамматической техники), как внутренняя флексия, состоящая в значимом чередовании фонем корня. В русском языке внутренняя флексия выступает в виде чередования согласных (берегу — бережешь, рука — ручка) и гласных (нести — носить, брести — бродить) и так называемых беглых гласных (день — дни,ров — рва).
Широко представлена внутренняя флексия и в германских языках; в немецком, например, это аблаут (schreiben — schrieb — geschrieben*)', умлаут (die Mutter — die Mutter)', преломление (geben — gibt). В английском языке чередование гласных, восходящее исторически к германскому аблауту и умлауту, в ряде случаев служит единственным средством различения словоформ, например форм глагола sing — sang — sung или существительных man — men, foot — feet.
Отмечена внутренняя флексия также и во французском языке, ср., например, формы неправильных глаголов типа je veux — nous voulons, je vis — nous vivons или формы единственного и множе
* Переводы примеров на немецком, английском и французском языках даются лишь при необходимости передать некую специфическую семантику.
ственного числа существительных le cheval — les chevaux, I’oeil — les yeux. He вполне ясно, имеется ли внутренняя флексия в случаях типа франц, le journal — les joumaux и gris — grise.
Флективным и агглютинативным языкам, более или менее широко использующим аффиксацию, противостоят изолирующие языки (иногда называемые также аморфными), в которых ведущими грамматическими средствами служат порядок слов и интонация. Так, в китайском языке одно и то же определяющее слово может в зависимости от положения относительно определяемого выступать и как определение, и как предикатив. Например, группа leng tianki ‘холодная погода’ представляет собой именное словосочетание, а группа tianki leng ‘Погода холодна’ — предложение (см.: Будагов, 1958, 320—321). Строго говоря, чисто изолирующий язык должен иметь единицы только с лексическими значениями, т. е. даже такие значения, как время, число, лицо, должны передаваться в нем отдельными словами типа вчера, сегодня, много, а также порядком слов. В реальности такого языка не существует, хотя степень изолирования в системах отдельных языков порой весьма велика. Наиболее близки к изолирующему типу языки китайско-тибетской семьи, хотя, возможно, правильнее было бы считать максимально изолирующими скрещенные языки (так называемые пиджин-языки) типа пиджин-инглиш или бич-ла-мар, используемые в портовых городах для общения носителей разных языков. Образцы высказываний на таких языках дает В. А. Звегинцев. Так, например, на языке бич-ла-мар бенефактивная именная группа со значением ‘мой отец’ оформляется как структура вида рарра belong те (см.: Звегинцев, 1962, 233), состоящая из трех неизменяемых единиц.
Совершенно особую проблему для типологии языка составляет соотношение в нем изолирования и аналитизма. Это особенно актуально для таких, например, германских языков, как английский и африкаанс. Почти полное отсутствие в них словоизменения и передача грамматических значений посредством служебных слов и порядка слов требуют уточнения критериев морфологической классификации в связи с наличием или отсутствием в языке грамматических категорий и, следовательно, того или иного — пусть и аналитического — типа словоизменения (см. § 81).
Инкорпорирующие языки в качестве особого типа выделяют далеко не все лингвисты (ср. в этой связи, например, концепции Б. А.Успенского и Ю. В. Рождественского). Важнейшая черта таких языков состоит в нечетком разграничении словоформы и предложения, в возможности построения последнего как сложного комплекса, где в рамку из служебных элементов включено (инкорпорировано) некоторое число лишенных морфологического оформления лексических элементов. Например, чукотское г-ача-каа-нмы-лен ‘жирного оленя убили’ состоит из служебных элементов г- и -лен, несущих соответственно значения прошедшего вре-
мени и 3-го лица множественного числа, между которыми находятся (инкорпорированы) лексические элементы ача, каа и нмы, передающие соответственно понятия ‘жир’, ‘олень’ и ‘убийство’ (см.: Мещанинов, 1975, 89—91).
При разделении предложений инкорпорирующих языков на слова часто невозможно отделить определяющий элемент от определяемого, так что они сливаются в единое целое и воспринимаются именно таким образом. Так, в юкагирском языке противопоставлены друг другу комплексные, слитные лексические единицы tomoda-asa-k ‘большой олень’ и yukodeasa-k ‘маленький олень’, которые следует рассматривать как отдельные слова (см. там же, 108— 109), видимо, оформленные показателем -к.
Метаязыковая интерпретация морфологической классификации языков (морфологической типологии) была в свое время предложена Б. А. Успенским (1962,36— 42). Суть ее состоит в следующем.
Исходя из флективного строя, Б. А. Успенский показывает, что его семантическое описание предполагает линейное расположение граммем, слитно передаваемых флексией. Так, грамматические значения формы стол-а могут быть описаны как ‘существительное хрод. падежх ед. число’. Очевидно, что такому описанию соответствует реально существующий строй агглютинативных языков, где с каждым аффиксом связана лишь одна граммема. Тем самым строй агглютинативных языков выступает как метаязык для флективного строя.
Принцип соотношения языка-объекта и метаязыка распространяется на отношения между другими типами. Так, переход от агглютинации к инкорпорированию представляется как своего рода «вынесение за скобку» повторяющихся в словосочетании значений. В соответствии с этим, например, грамматическая семантика словосочетания хорошего стола интерпретируется следующим образом: (xopotw-хрод. падежхед. число) + (стол-хрод. падежхед. число) = (хорош- + стол-)хрод. падежх ед.число. Таким образом, инкорпорирующий строй оказывается метаязыком для агглютинативного.
Переход к изолированию как метаязыку для инкорпорирующего строя и одновременно как языку-эталону морфологической классификации достигается снятием различий лексических и грамматических значений и представлением последних как отдельных лексических единиц. Применительно к разбираемому примеру этот переход ведет к структуре вида 'стол- + принадлежать + один’1.
Редукционная форма (вид исчисления) описанному языку-эталону придается введением специальной цепочки усложняющих правил при отправлении от исходной системы изолирующего типа. Так, инкорпорирующий строй получается в результате введения
1 Ср. приведенный выше пример из бич-ла-мар: рарра belong те.
обязательных категорий типа «падеж» или «число», агглютинативный выводится из инкорпорирующего установлением правил обязательного согласования (в приведенном выше примере — прилагательного с существительным), и, наконец, флективный строй получается через введение синтетизма грамматических морфем.
Таким образом, становится очевидным, что традиционная морфологическая типология (классификация языков) действительно представляет собой достаточно строгое типологическое построение, имеющее непреходящую гносеологическую ценность.
§ 7. Основные противоречия морфологической классификации языков
Традиционная морфологическая классификация языков не свободна от определенных внутренних противоречий. Такие противоречия ощущались достаточно давно, и попытки их разрешения во многом стимулировали развитие современной типологии.
Ориентируясь на такой критерий, как структура словоформы, морфологическая классификация реализовала комплексный подход к слову и тем самым обеспечила себе особое место в системе лингвистического знания (см.: Рождественский, 1969, 45— 47). Однако выбор именно этого классификационного критерия обусловил коренное противоречие морфологической типологии, поскольку слово как центральная единица языка изучается в целом ряде аспектов, которые при создании традиционной классификации оказались недостаточно разграниченными. Иначе говоря, важнейшим недостатком морфологической классификации языков является отсутствие у нее четко выделенных критериев.
Из указанного недостатка вытекают, по меньшей мере, еще два наиболее очевидных.
Во-первых, выделенные морфологической классификацией четыре языковых типа неэквивалентны, они не могут быть получены в результате однократного разбиения множества языков на подмножества. В действительности их различение достигается не линейно, но последовательно (ступенчато) на основе ряда двоичных признаков, связанных с различными аспектами слова какязыковой единицы. Наглядно этот факт был продемонстрирован Ю. В. Рождественским, построившим дерево исчисления морфологических языковых типов на базе двух классификационных признаков: 1) изменения или неизменения состава слова под влиянием сочетания слов и 2) изменения или неизменения фонемного состава морфем (прежде всего корней) при сочетании морфем в словах. Первый критерий выделяет изолирующие языки, второй позволяет различать флективные и агглютинативные языки (см. там же, 1969, 46). При своем дополнении до инкорпорирующих языков дерево Ю. В. Рождественского приобретает следующий вид (схема 2):
Схема 2
Дерево исчисления морфологических языковых типов
Признак Различение слов Словоизменение Корнеизменение - '+ - + 1 _ +
Языковые типы Инкорпо- Изолиру- Агглютина- Флектив-рирующий ющий тивный ный
Приведенное представление отношений морфологических типов показывает, что класс изолирующих (у Ю. В. Рождественского — аморфных) языков несопоставим на одном уровне с классами агглютинативных и флективных языков, но противостоит им обоим, взятым в совокупности, о чем уже косвенно упоминалось (см. § 6). Таким образом, рядоположенность традиционных языковых типов есть результат проекции дерева их выведения на одну прямую (см. нижний ряд схемы).
Во-вторых, в пределах традиционно выделяемых языковых классов признаки типов обычно не существуют в чистом виде.
Так, уже отмечалось, что чисто изолирующих языков не существует; этот класс является пустым и может быть выделен лишь при известном абстрагировании от реальности языка, а языки, относимые к этому классу, имеют агглютинативные аффиксы лексического и грамматического характера.
В агглютинативных языках представлены элементы инкорпорирования. Так, однократное употребление постфикса множественного числа при оформлении именной группы типа венгерского словосочетания aszep hdz-ak ‘красивые дома’, где корни szep и hdz включены в образованную артиклем и постфиксом множественного числа рамку, ничем не отличается от техники инкорпорирования.
Весьма богаты признаками других типов (политипологичны) флективные языки. Так, наряду с развитой аффиксацией многие европейские языки располагают достаточным арсеналом служебных слов (союзы, предлоги, частицы, в западных языках — артикли), что роднит их с языками изолирующего типа. Особенно велик элемент изолирования в английском языке и языке африкаанс, которые практически не имеют словоизменения (морфологии) и широко используют такое грамматическое средство, как порядок слов. Русский и немецкий языки в данном отношении противопоставлены им как языки с преобладанием флексии. В то же время многие индоевропейские языки сохраняют более или менее богатую внут
реннюю флексию, что позволило традиционной классификации отнести их к одному типу. Естественно, в английском языке доля внутренней флексии относительно меньше, нежели в других языках. В африкаанс внутренняя флексия представлена лишь в немногих исключениях (практически отсутствует) (о внутренней флексии см. в § 80 «Фонемные чередования в корне»).
В европейских языках отмечаются и черты агглютинативного строя. Для русского языка в качестве примеров агглютинации можно указать: суффикс прошедшего времени глаголов -л, родовые окончания глаголов прошедшего времени -а, -о, постфикс множественного числа повелительного наклонения -те, возвратную частицу -ся. Примером агглютинации в германских языках могут служить: постфикс регулярного претерита (нем. -te, англ. -есГ), постфиксы множественного числа существительных, постфиксы (в немецком также конфикс) степеней сравнения прилагательных. Во французском языке агглютинативны отдельные глагольные формы (см.: Гак, 1977, 91—92). То обстоятельство, что некоторые из перечисленных аффиксов не обладают универсальной сочетаемостью с лексическими морфемами, не противоречит их агглютинативной сущности, так как определенная вариативность аффиксов в зависимости от типов словоизменения существует и в агглютинативных языках.
Намечается весьма интересная перспектива сравнения конкретных языков в отношении их морфологической политипологично-сти, точнее говоря, выявления степени развития в них черт того или иного языкового типа. Так, введением специальных приемов анализа можно «измерить» степень агглютинации русского, немецкого и английского языков и расположить эти языки в определенном порядке относительно друг друга. Подобная методика была в свое время предложена Дж. Гринбергом под именем методики типологических индексов (см.: Гринберг, 1963). Она состоит в том, что на отрезке текста, содержащем 100 слов, фиксируются и подсчитываются все случаи того или иного языкового явления. Делением числа морфем в таком тексте на 100 вычисляется, к примеру, индекс синтетичности, а сопоставление индексов, полученных на материале разных языков, дает основания для их типологической характеристики. Так, для английского языка индекс синтетичности имеет значение порядка 1,62—1,68, а для русского — 2,45. В работе Дж. Гринберга вычисляется также индекс агглютинации, получаемый делением числа агглютинативных конструкций на число морфемных швов; для английского он составляет 0,3 (см. там же, 91); для русского языка этот индекс у Дж. Гринберга не приводится.
Возможно также сравнение языков по степени развития того или иного признака в пределах их частных микросистем. При этом допустимо как относительно точное, так и более или менее приблизительное определение значений признаков. Так, например, даже без специальных подсчетов очевидно, что при построении формы
множественного числа имени наиболее агглютинативен английский язык со своим почти универсальным постфиксом, менее агглютинативен немецкий, где форма множественного числа по структуре агглютинативна, но так называемые суффиксы множественного числа не обладают универсальностью, тогда как степень агглютинации в русском языке близка к нулевой из-за чисто флективного характера именного словоизменения.
Помимо элементов изолирования и агглютинации в индоевропейских языках отмечаются также черты инкорпорирования. В качестве примеров в этом случае иногда приводят срединное положение между подлежащим и сказуемым личных и указательных местоимений во французском языке (например: Je te le donne — дословно ‘Я тебе это даю’), а также различного рода рамочные конструкции немецкого языка. Однако нужно иметь в виду, что в инкорпорирующих языках вставленные элементы неизменяемы. Поэтому, например, русское предложение Я так вот всегда везде говорю можно с рядом оговорок считать более точной аналогией инкорпорирования, нежели немецкие рамочные конструкции. Что касается английского, то в нем именные группы структурно полностью аналогичны рассмотренным ранее венгерским формам типа a szep hdz-ak (см. § 6). Так, в сочетаниях the good boys или the beautiful house-s явно представлена техника классического инкорпорирования. Нет необходимости специально подчеркивать, что изложенное в известной мере можно распространить и на другие германские языки, в том числе и немецкий; ср.: dierosa Kleid-er. Естественно, при этом следует учитывать различия, связанные в первую очередь с неизменяемостью английского прилагательного. Таким образом, характерная для германской именной группы монофлексия с типологической точки зрения представляет собой явное движение в сторону ее монолитности, инкорпорирования, как это было прослежено на примере из юкагирского языка (см. § 6).
Рассмотренные примеры показывают в целом, что политиполо-гичность английского языка (как и языка африкаанс) достигает той степени, которая удаляет его от многих других индоевропейских языков. В этой связи следует также напомнить о разрушении в английском языке (и африкаанс) родовой системы имени.
Проблематика политипологичности языков усложняется выделением в их строе черт синтетизма и аналитизма.
Аналитические черты (служебные слова и продуктивность порядка слов) в той или иной мере присущи всем языкам. Во всех языках существуют союзы, в большинстве языков есть частицы и предлоги. Менее универсальна значимость порядка слов. В процессе исторического развития многих индоевропейских языков степень их аналитизма нарастает. Из истории немецкого, английского и других германских языков известно, что в них развились аналитические формы глагола, артикль, возросла роль порядка слов. Ха
рактерной особенностью аналитического строя является исчезновение (африкаанс, западнороманские языки) или, по крайней мере, рачительная ущербность (английский) морфологической категории падежа. Ряд аналитических форм представлен и в русском языке, например сложная форма будущего времени, форма сослагательного наклонения.
Однако считать, что развитие от синтетического строя к аналитическому есть всеобщая закономерность, было бы ошибкой. Историческому языкознанию известны многие случаи превращения аналитических форм в синтетические. Так обстоит дело, например, с русским прошедшим временем на -л, возникшим из перфектного сочетания глагола быть с причастием прошедшего времени; ср.: др.-рус. ходилъ есмь, ходилъ ecu — рус. я ходил, ты ходил (см.: Иванов, 1964, 391). Из слияния инфинитива полнозначного глагола и вспомогательного лат. essere (франц, etre) развились некоторые глагольные формы романских языков (типа простого будущего франц. donnerai, donneras', vendrai, vendras).
Выделение признака синтетичности-аналитичности подтверждает тезис о политипологичности языков, о переплетении в них черт различных типов. При этом, как и в отношении признака флектив-ности-агглютинативности, разные части (фрагменты) языковых систем и разные языки (даже генетически родственные) характеризуются различной степенью аналитизма.
Так, относительно степени аналитизма русский, немецкий и английский языки можно расположить в том же порядке, что и в отношении степени агглютинации (см. выше). Поэтому, по всей видимости, в развитии германских языков можно усматривать эволюцию в направлении аналитизма и агглютинации. В то же время но французском языке (по крайней мере, в его устной форме) прямой зависимости между степенью аналитизма и степенью агглютинации нет. При высокой степени аналитизма этот язык характеризуется малым развитием агглютинации, представленной лишь отдельными глагольными формами, и сохраняет высокую степень флективности (например, глаголы так называемой 3-й группы), даже развивая новые типы чередований, близкие внутренней флексии (например, формы мужского и женского рода прилагательных типа^га—grise, grand—grande).
Степень аналитизма отдельных языков бывает порой настолько значительной, что побуждает к выделению особого класса аналитических языков, рассматриваемого в качестве равноценного таким традиционным классам, как флективные, агглютинативные и изолирующие языки (см.: Рождественский, 1969,189). Правильнее, однако, усматривать в таких свойствах, как аналитизм, флективность и др., различные признаки политапологичных языковых структур и характеризовать эти структуры относительно данных признаков и их комбинаций.
Если политипологичность есть признак общей системы языка, то в отношении его отдельных микросистем (парадигм) уместнее использовать обозначение «гетеротипологичность», противопоставляя гетеротипологичность микросистем их гомотипологичности. Так, например, русская глагольная система (как и глагольные системы большинства других языков) явно гетеротипологична, поскольку сочетает флективную микропарадигму презенса с агглютинативной (при передаче категорий времени, рода и числа) и аналитической (при передаче категории лица) парадигмой прошедшего времени. В немецком претерите, напротив, значение лица передается какфлективно (аффиксально), так и аналитически; ср. формы 2-го лица с окончаниями -st, -t и формы l-ro и 3-го лица, различаемые лишь местоимениями ich / er, wir I sie. Примером гомотипо-логичной (флективной) микросистемы может служить парадигма русского прилагательного. Гомотипологична (также флективна) и микропарадигма единственного числа имени в немецком языке. Совершенно очевидно, что по отношению к обшей системе языка понятие гомотипологичности неприменимо.
Степень гетеро- и гомотипологичности тех или иных языковых микросистем (микропарадигм) в дополнение к «текстовым» индексам Дж. Гринберга можно охарактеризовать более точно путем вычисления системных индексов их определенных признаков (параметров). Так, например, для микропарадигмы презенса (рус. настоящего времени, англ. Present Indefinite) можно вычислить индекс (показатель) функциональной нагруженное™ личных окончаний как отношение числа форм с разными окончаниями к общему числу форм в парадигме. Нетрудно подсчитать, что для русского языка этот показатель имеет значение 1 (6 : 6), для немецкого — 0,66 (4 : 6), для французского (в его устной форме) — 0,5 (3 : 6), для английского — 0,2 (1 : 5), для африкаанс — О (О : 6). Очевидно, что показатель функциональной нагруженно-сти личных окончаний является одновременно и показателем степени аналитичности соответствующей микропарадигмы, а также (при отличии его значения от единицы и нуля) меры ее гетеротипологичности.
Отмеченные трудности традиционной морфологической классификации языков во многом обусловили возрождение в отечественном языкознании интереса к обоснованной, прежде всего в трудах И. И. Мещанинова, контенсивной типологии (ср. англ, contents ‘содержание’, лат. contenire ‘содержать’). Контенсивная типология исходит из той посылки, что изучение языковых форм должно происходить с ориентацией на их содержание и что «...совокупность некоторых семантических универсалий (понятийных категорий) позволяет... найти определенные основания для сопоставления формальных средств самых разных языков» (Климов, 1983, 13—15). При этом в центре ее внимания находятся в первую
очередь так называемые субъектно-объектные отношения, различным образом отражаемые в языках (см.: Климов, 17—18,207) и различно проявляющиеся в глагольной семантике и организации падежных систем. Идеи контенсивной типологии использованы также в настоящем пособии (особенно в разделах о категории падежа, лица, моделях предложений).
§ 8. Понятие языкового типа
Вторым недостатком морфологической классификации языков (о первом недостатке и его следствиях см. § 7) было нечеткое разграничение понятий «языковой тип» и «класс языков». Поэтому становление современной типологии неизбежно сопровождалось их уточнением.
Прежде всего было эксплицитно сформулировано содержание понятий «языковой тип» и «класс языков». Так, если традиционная морфологическая классификация (как первая форма типологии) не проводила последовательной дифференциации этих понятий, то в настоящее время языковой тип рассматривается как совокупность (множество) некоторых общих свойств конкретных языков (языков-объектов), а класс языков — как подмножество всего множества языков, характеризующееся данной совокупностью свойств1 (подробнее см.: Ломтев, 1965). Таким образом, было однозначно установлено, что типология имеет дело с объектами двух видов: языками и их свойствами. При этом класс языков выделяется по наличию у принадлежащих к нему языков общих свойств, т. е. классификация языков не отождествляется с изучением типов, но трактуется как установление подмножеств языков, обладающих определенными языковыми типами. Иными словами, типология не сводится лишь к классификации языков.
Уточнение понятия «языковой тип» затронуло в основном его внутреннее содержание. Важной предпосылкой этого явилось осознанное применение в лингвистическом анализе системно-структурного принципа (см.: Журинская, 1972, 521, 532), позволившее провести четкие различия между системой, ее элементами и структурой (см.: Солнцев, 1971, 9—60', Журинская, 1972, 8— 82). При этом стало очевидным, что понятие «языковой тип» относится к сфере структуры языка как способа организации его элементов в данную систему. Таким образом, в наиболее общем виде оказалось возможным определить языковой тип как некоторую особую структуру языковой системы или ряда языковых систем, когда одно свойство структуры обусловливает наличие или отсутствие другого свойства или свойств (см.: Аракин, 1979, 17).
1 Имплицитно такое понимание терминов «тип» и «класс» дано в предшествующем параграфе.
Предложенное понимание языкового типа в целом соответствует общенаучному (см.: Кондаков, 1976,595; Солнцев, 1978,29—30) и позволяет вскрывать особенности строя конкретных языков.
Весьма перспективно сопоставление языков относительно некоторых контенсивных типов. Так, немецкий и русский, являясь в целом номинативными языками, обнаруживают тем не менее отдельные отклонения от номинативного строя, например: нем. mir ist angst and bange, mich schwindelt, рус. мне страшно, мне хочется, ветром снесло с нее платок (см.: Кацнельсон, 1972,207). Сравнение подобных примеров (см. подробнее § 49) вскрывает большую степень номинативное™ немецкого по сравнению с русским и побуждает к поиску причин этой особенности языков и выявлению ее взаимодействия и взаимосвязи с другими их чертами. При этом в целях объективности сравнения целесообразно использовать те или иные приемы вычисления типологических индексов (так называемой квантитатавной типологии), о которых шла речь в предшествующем параграфе.
§ 9. Структура современной типологии
Выяснение принципов морфологической классификации языков и анализ ее главных итогов привели к существенному обогащению типологии как раздела языкознания. Согласно логике развития науки классификация языков получила четкое обоснование, а ее отправные моменты были однозначно определены, ибо лишь при таких условиях возможно оформление стройной системы научных взглядов. Естественным следствием этого было перерастание классификации языков в современную типологию с выделением в ее рамках ряда разделов, существующих наряду с классификацией языков и обосновывающих ее.
Структура современной типологии как базы классификации языков проще всего разъясняется указанием на то, что для выделения классов языков нужно объединить языки с общими свойствами и разъединить языки с различными свойствами. При этом в типологии представления об общих и различных свойствах языков в известном смысле слова абсолютизируются в понятиях универсалий и уни-калий (см.: Виноградов, 1973, 224—229).
Между универсалиями как общими (всеобщими) свойствами языков и уникалиями как их специфическими (неповторимыми) свойствами располагаются свойства (черты), присущие более или менее многочисленным группам языков. В зависимости от степени своего распространения в языках эти свойства получили названия доминант (фреквенталий) и рецессивов (см.: Милевский, 1963, 30). Благодаря введению понятий доминант и рецессивов оказалась возможной более точная градация свойств языков по степени их распространения.
В сферах универсалий и уникалий типология смыкается с другими разделами лингвистики. Универсологическая проблематика, по сути дела, едина для типологии и общего языкознания, а изучение уникалий подлежит, скорее, компетенции частного языкознания. Поэтому порой можно встретить утверждение, что предмет типологии в собственном смысле слова состоит в изучении доминант и рецессивов как особенных (в разной мере специфичных и распространенных) свойств языков. Очевидно, что подобное ограничение предмета типологии, по существу, сводит ее к классификации языков, так как последовательное выделение особенных свойств языков с переходом от более общих к более специфичным объективно ведет к упорядоченному разбиению множества языков на все более мелкие классы и подклассы. При этом само обоснование классификации, состоящее в раскрытии соотношения всеобщего и единичного (соответственно — универсалий и уникалий), выносится за пределы типологии.
В то же время осмысление различных по степени распространенности свойств языков в свете категорий всеобщего, особенного и единичного требует учета всех свойств языков (в том числе и уникальных) как проявлений всеобщего, поскольку лишь в этом случае можно получить полное и адекватное представление о строе языка-объекта и решить вопрос об отнесении его к тому или иному классу. Иными словами, все свойства языков-объектов должны ос-мысляться как проявления всеобщего, а предмет лингвистической гипологии следует определять как изучение обнаружения всеобщих свойств языков (языкового единообразия, изоморфизма) в их особенных и единичных свойствах (в языковом многообразии, алломорфизме).
Таким образом, очевидно, что построение типологии невозможно как без изучения универсалий, так и без изучения реализации yi шверсального в особенном и единичном. Оба указанных направления исследований принадлежат типологии и образуют два ее базисных раздела, называемых соответственно универсологией и характерологией (такое толкование предмета характерологии см.: Виноградов, 1973, 237).
Очевидно, что характерология, по сути дела, образует ядро типологии, ибо именно она содержит главную посылку типологии, согласно которой всякий язык есть реализация мирового языка со своим особым способом членораздельности (см.: Рождественский, 1969, 61).
Все другие толкования соотношения типологии и характерологии (см. там же, 43—45) согласно изложенному едва ли верны, поскольку характерология по определению выступает как естественное дополнение универсологии, раскрывающее проявление типового единообразия языков в их индивидуальном многообразии.
Из изложенного следует также, что именно характерология (во взаимодействии с универсологией) образует основу (базис) последовательно типологической классификации языков, которую в соответствии с унифицированной номенклатурой называют также си-стематологией. Тем самым типология уже не сводится, как раньше, к классификации языков; в рамках современной типологии классификация языков выступает как своего рода надстройка над базисными разделами. \
Оперируя фактами конкретных языков (языков-объектов), уни-версология, характерологйя и систематология образуют ту часть типологии, которую можйо обозначить как описательную типологию. Описательной типологии противостоит типология объяснительная, известная как типологическая теория и предполагающая «...объяснение того, “почему это существует”», а также указывающая «...на некоторые внутренние детерминирующие связи внутри языковых систем» (Рождественский, 1969, 57).
Принято различать частную и общую типологические теории, объясняющие соответственно взаимоотношения (взаимосвязи) явлений внутри отдельного языка и внутри любых языковых систем, т. е. как бы в рамках «мирового языка». Опыт разработки обшей типологической теории был предпринят в свое время Ю. В. Рождественским (см. там же, 241—279).
На материале ограниченного числа языков, к тому же находящихся в относительно близком родстве, как это имеет место в настоящем пособии, возможно построение только некоторых элементов частной типологической теории.
Как уже указывалось (см. § 4), сопоставление языков-объектов, выявление их характерологии и построение их классификации предполагают применение языка-эталона, выступающего основным элементом типологического метода и представляющего собой в принципе исчисление возможностей организации тех или иных микросистем языков в рамках их общих систем. Поскольку подобное исчисление всегда в той или иной мере основывается на взаимосвязях элементов языка, очевидно, что теория языка-эталона находится во вполне определенном соотношении с типологической теорией.
По сути дела, общая типологическая теория выступает как основа построения языка-эталона. В то же время оптимальный язык-эталон по логике вещей должен «перерастать» в общую типологическую теорию. Объясняется это тем, что в конечном счете и типологическая теория, и типологический метод, как он реализуется в языке-эталоне, исходят из одной и той же посылки (постулата), согласно которой всякий отдельный язык (язык-объект) есть обнаружение (частный случай) мирового языка.
Таким образом, при оперировании материалом относительно небольшого числа языков, как это имеет место в рамках вузовского
курса сопоставительного языкознания (так называемой сравнительной типологии), на первый план выходят универсологический и характерологический подходы. Ни серьезные теоретические обобщения, ни решение каких-либо нетривиальных систематологиче-ских задач (за исключением вычисления типологических индексов) в данном случае невозможны.
§ 10. Проблематика универсологии
Универсологическая проблематика обсуждается в лингвистике достаточно оживленно. Однако для описания особенностей ограниченного числа языков специальный интерес имеют лишь ее отдельные проблемы. К ним принадлежат прежде всего способ установления универсалий, а также классификация универсалий по строению, характеру утверждения и объекту (обзор универсологи-ческой проблематики см., например: Успенский, 1970).
По способу установления различают индуктивные и дедуктивные универсалии.
Индуктивные универсалии представляют собой обобщение фактов отдельных языков и теоретически всегда допускают исключения. Примерами таких универсалий могут быть следующие высказывания: «Для любого языка имеет место, что местоимения различают три лица» или «Для большинства языков имеет место, что местоимения различают два числа». Истинность таких универсалий проверяется при изучении материала конкретных языков.
В отличие от индуктивных дедуктивные универсалии утверждают, что то или иное явление должно иметь место во всех языках мира. Например, из признания некоторого объекта человеческим языком делается заключение о том, что в нем существуют фонемы, парадигмы, оппозиции, предложения и др. Дедуктивные универсалии играют в типологии вспомогательную роль, они используются при формулировании индуктивных универсалий, представляя собой, по сути дела, определения объектов лингвистического анализа, и образуют в своей совокупности метаязык лингвистики (и типологии как ее раздела).
С развитием лингвистической науки состав дедуктивных универсалий и их определения могут меняться (см. ранее о языке-эталоне). В целях обеспечения терминологической четкости для дедуктивных универсалий было введено наименование «универсальные дефиниции» (Рождественский, 1969,25), призванное показать, что речь в данном случае идет не столько о свойствах языков, сколько о средствах их описания.
Как средства описания языков универсальные дефиниции принадлежат той сфере универсологии, где она перерастает в общелингвистическую теорию (см. § 9). Иначе говоря, они представляют собой не собственно типологические, но общелингвистические кате-
2 Зеленецкий
33
гории, используемые в равной мере всеми разделами языкознания. Напротив, индуктивные универсалии являются типологически релевантными свойствами языков, отражающими проявления мирового языка в строе и многообразии конкретных языков. Они изучаются типологической универсологией, отдельные положения которой излагаются ниже.
По своему строению индуктивные универсалии (далее в целях краткости — универсалии) разделяются на элементарные и импликационные.
Элементарные универсалии имеют вид простых нечленимых высказываний типа «Во всех языках есть союзы», «Во всех языках есть местоимения», «В большинстве языков местоимения различают два числа». Они описывают некоторое свойство языков вне зависимости от других свойств.
Импликационные универсалии устанавливают зависимость между двумя свойствами языков.
Структурно они состоят из двух простых универсалий, соединенных импликационной связкой «если..., то...», например: «Для всех языков имеет место, что если есть двойственное число, то есть и множественное число», «Для всех языков имеет место, что если есть различие по роду во множественном числе местоимений, то оно есть и в единственном числе», «Для большинства языков имеет место, что в случае возможности постановки подлежащего и дополнения перед сказуемым существует падеж».
По характеру утверждения различают абсолютные и статистические универсалии (фреквенталии). Абсолютные универсалии справедливы для всех, статистические — для большинства языков (ср. начала формулировок, приведенных выше в качестве примеров универсалий). При формулировании статистических универсалий принято указывать исключения из них. Так, исключение из универсалии, утверждающей различение большинством языков двух чисел местоимений, образуют языки кави и яванский.
В целях экономии при записи абсолютных и статистических универсалий используют так называемые кванторы (лат. quantum ‘сколько’); это понятие заимствовано типологической универсологией из логики предикатов. Кванторы показывают, какому подмножеству всего множества языков присуще описываемое той или иной универсалией свойство.
Абсолютные универсалии характеризуются квантором всеобщности (V), статистические — квантором вероятности (а). Эти кванторы соответственно читаются: «Для всех языков имеет место, что...» и «Для большинства языков имеет место, что...».
Совмещение классификации универсалий по строению и характеру утверждения позволяет выделить четыре наиболее часто встречающихся в типологических работах вида универсалий (в целях наглядности представлены в табл. 4):
Таблица 4
Виды универсалий
Строение универсалий Характер утверждения
Абсолютный — квантор (V) Статистический — квантор (d)
Простые Абсолютные универсалии Статистические универсалии
Импликационные Универсальн ые импликации Статистические корреляции
Обращает на себя внимание некоторая противоречивость номенклатуры универсалий, с которой тем не менее приходится мириться из-за значительной устойчивости наименований (подробнее см.: Серебренников, 1972, 33).
В настоящее время насчитывают уже несколько сотен универсалий, в связи с чем приводимые ниже примеры разных их типов представляют лишь небольшой фрагмент этой области лингвистического знания. Например:
абсолютные универсалии:
V (3 различие гласных и согласных)1,
V (3 различие компактных и диффузных гласных),
V (1э менее 13 фонем),
V (13 более 81 фонемы),
V (3 местоимения),
V (3 три лица местоимений);
статистические универсалии:
( 3 различие компактных и диффузных согласных),
( 3 различие высоких и низких гласных);
универсальные импликации:
V ((3 носовой гласный) —> (3 носовой согласный)),
V ((3 огубленный передний гласный) -> (3 огубленный задний гласный)),
V ((3 мн. число) —> (3 1 о-алломорф его)),
V ((род у глагола) —>(3 время или наклонение у глагола)),
V ((дв. число) -> (3 мн. число));
статистические корреляции:
d ((3 различие придыхательных и непридыхательных согласных) —>
-> (3 фонема /И/)),
d ((3 падеж) -> (3 число)).
1 В данном разделе универсалии записаны из соображения экономии сокращенно. При записи универсалий применены также квантор существования (3) и символ отрицания (1).
Универсалии выделенных четырех классов различно относятся к реальности языка. Так, абсолютные универсалии, по существу, описывают его всеобщие свойства, указывая на наличие некоторых явлений во всех языках мира. В этом смысле они сходны с универсальными дефинициями. Вероятно, именно поэтому некоторые типологи высказываются за выведение абсолютных универсалий из сферы типологии или же говорят об их опосредованном отношении к ней (см.: Серебренников, 1972; Гухман, 1973).
Более информативны универсалии других классов. В частности, статистические универсалии весьма показательны для характерологии языков и перспективны при поиске причин, объясняющих отклонения от статистических закономерностей (см.: Успенский, 1970, 20—21).
Особенно плодотворны для типологии универсальные импликации, отражающие определенные внутренние зависимости между некоторыми свойствами языков. Так, например, универсалия об импликации носового гласного носовым согласным вскрывает первичность признака назальности в подсистеме согласных, а универсалия об импликации огубленного гласного переднего ряда огубленным гласным заднего ряда — первичность связи огубленности и задней артикуляции гласных. Тем не менее, как справедливо отмечала М. М. Гухман, и такие универсалии далеко не всегда достаточно информативны (см.: Гухман, 1973, 9). Например, утверждение о том, что существование в языках не менее двух гласных имплицирует различие их по раствору, по сути дела, сводимо к абсолютной универсалии, констатирующей обязательное различение компактных и диффузных гласных (см. § 15).
Для статистических корреляций важно выявление условий, вызывающих нарушение тех или иных импликационных закономерностей (см.: Серебренников, 1972, 13). Во всяком случае, любое отклонение от общих закономерностей устройства языка плодотворнее мотивировать самой языковой реальностью, нежели относить на счет неточностей в формулировке предпосылок, как это делает для некоторых статистических закономерностей Б. А. Успенский (1970, 21).
Что касается классификации универсалий по их объекту, то обычно они группируются по уровням (подсистемам) языка. Однако особое внимание лингвистов привлекают так называемые межуровневые корреляции, отображающие структурированность системы языка в целом и поэтому перспективные для выявления взаимодействия уровней языка (см.: Гухман, 1973, 11—15', Климов, 1975, 24—25). Анализ таких корреляций на базе понятийных категорий языка открывает возможность использования в универсологии контенсивного подхода, позволяя ей стать прочной основой для построения других разделов типологии.
§ 11. Проблематика характерологии
Характерологическое исследование направлено на выявление внутренней типологической специфики конкретного языка (или некоторой группы языков), выделяемой на основе самых разнообразных критериев (см.: Журинская, 1972,534). Иными словами, характерология представляет собой именно описание языковых типов как проявлений языкового единообразия в многообразии конкретных языков.
В основном характерологическая проблематика (место характерологии в пределах типологии, проблема всеобщего, особенного и единичного в языке, понятие языкового типа и вопрос о возможное™ характерологического, и тем самым типологического, описания отдельного языка) обсуждена ранее (см. § 4, 8, 9), поэтому в । ыстоящем параграфе рассматривается лишь понятие типизируемой области (термин введен в работе Б. Ю. Городецкого, 1969, 60).
Выделение типизируемых областей состоит в установлении подвергаемых типологическому анализу частей (фрагментов) языковых систем (микропарадигм) и выявлении на этом основании в разных языках некоторых лингвистических типов, наглядно раскрывающих гомо- или гетеротипологичность сравниваемых микропарадигм (см. § 7). Критерии выделения типизируемых областей весьма различны, хотя в своей совокупности последние должны пол-। юстью охватывать системы отдельных языков, давая их общую характеристику.
В идеале характерологическое описание стремится к максималь-। юй координации своих частей. Такая координация в известной мере обеспечивается контенсивной типологией, которая интерпретару-ет различные особенное™ языков как обусловленные определенными особенностями их содержательных структур (см.: Климов, 1975,24). В связи с этим при характерологическом описании целесообразно исходить из семантики языковых единиц, выявляя в ней универсальные особенности человеческого мышления и прослеживая затем структурную организацию специфических языковых значений и способы их выражения в звуковой материи языка (см. в •той связи в § 3 «Разновидности негенетического нелокализован-пого сравнения»). Что касается характерологии плана выражения языков, то она в целом играет подчиненную роль.
Примерами семантически ориентированных типизируемых областей могут быть такие языковые категории, как падеж, время, модальность или же различные лексико-грамматические (например, существительное, вещественность, имена лиц) и чисто лексические (например, имена родства, названия профессий, названия пародов) классы. При этом типизируемые области должны описываться как ономасиологически, с точки зрения использования языковых средств для обозначения тех или иных фактов действитель-
ности (например, падежа как отражения отношения предмета к событию), так и семасиологически, с точки зрения структуры данного языкового значения и его взаимодействия с другими значениями (например, структуры падежной системы языка и ее соотношения с родовой системой имени) (подробнее о соотношении ономасиологического и семасиологического подходов см.: Кубрякова, 1990, 346).
Из изложенного ясно, что курс сопоставительного языкознания, получивший название «сравнительная типология», есть сравнительная характерология нескольких языков (обычно двух, хотя не исключено и большее их число), построенная на основе одного и того же эталона, чем обеспечиваются возможность сопоставления структур языков в одинаковых терминах и база для получения лингвистически обоснованных прикладных выводов.
Что же касается типологии в целом как раздела (точнее, системы разделов; см. § 9) современного языкознания, то она может быть определена как учение о языковых типах, выявляющее строение языковых систем и подсистем, устанавливающее наиболее общие закономерности строения языков и их проявление в особенных и индивидуальных чертах строя некоторых групп языков и отдельных языков и систематизирующее на основе этого языки мира в определенные классы.
§ 12. Метод типологии
Специфика типологического сравнения и его соотношения с другими приемами генетического и негенетического сравнения языков в целом рассмотрена выше (см. § 4). Однако помимо основного приема исследования лингвистические методы определяются также рядом других факторов, главными среди которых являются объект и цель исследования (см.: Серебренников, 1973, 259). Именно эти последние и задают в конечном счете исследовательские приемы.
Что касается типологического метода, то главная цель всех его разновидностей состоит в описании языковых типов как реализаций универсального в специфических особенностях строя языков (так называемое выявление языкового изо- и алломорфизма) и в построении на этой основе типологической классификации языков (см. об этом также § 9). Таким образом, в идеале применение типологического метода должно ответить на вопрос о том, в какой мере отдельные языки (языки-объекты) являются обусловленными или необусловленными вариантами системы человеческого языка как явления действительности (см.: Рождественский, 1969, 52). Так, например, в языках существует очевидная корреляция между наличием или отсутствием морфологического падежа и значимостью порядка слов, тогда как наличие или отсутствие в них имен-
пых классов с другими свойствами языковой системы в принципе I ic соотносится. Именно подобные свойства языков лежат в основе построения типологической теории.
В зависимости от объекта исследования принято различать част-। |ую и общую типологии, рассматривающие соответственно отдель-11 ые части языковой системы или же систему языка в целом. Однако в любом случае типологическое исследование исходит из систем языков, данных в неких — по возможности полных — описаниях. Иными словами, лингвистическая типология есть типология систем, но не текстов (см.: Рождественский, 1969,70. В связи с этим следует особо пояснить, что предложенная Дж. Гринбергом методика типологических индексов, вычисляемых на отрезках текста длиною в 100 слов (см. § 7), имела целью дать типологическую характеристику именно языковых систем, пусть и опосредованную их функционированием. Естественно, что более перспективны для типологии индексы, обозначенные ранее как системные и дающие непосредственные числовые характеристики (параметры) тех или иных микросистем языков (см. § 7).
Типологическое сравнение существенно отличается от других видов лингвистического сравнения. Кроме рассмотренных ранее (см. § 4) отличий его от контрастивного, конфронтативного и генетиче-с кого сравнения следует отметить также отсутствие у типологического сравнения пространственной и временной ориентированности (см.: Рождественский, 1969, 62—63; Виноградов, 1973, 233— 234).
По отсутствию пространственной ориентированности типологический метод противопоставляется диалектографическому и допускает сравнение языков самой различной географии, но не толь-. о соседних, для которых предполагается наличие определенных общих черт вследствие их контактного развития (см. в § 3 «Генетическое и негенетическое сравнение»),
В отношении временной неориентированности типологический метод противостоит сравнительно-историческому и сопоставитель-। ю-историческому (см. § 3). Особенно важно отметить при этом так । (азываемый панхронический характер типологического сравнения, который проистекает из того, что типология исследует причинные связи языковых явлений, обусловленные природой языка как факта действительности без какого-либо соотнесения их с генетическими отношениями между языковыми системами. Тем самым временной фактор при типологическом сравнении исключен в принципе, и оно всегда носит вневременной характер. Именно поэтому для типологического сравнения и связанного с ним языка-эталона важны некоторые наиболее общие представления об устройстве любой языковой системы (языка-объекта). Эти представления обеспечены развитием общего и частного языкознания, а также типологии. Они сводятся к немногим достаточно хорошо известным тезисам, данным далее в предельно сжатой форме.
1. Язык должен рассматриваться как система, единицами которой являются двусторонние знаки.
2. Каждая сторона знака обладает собственной системностью, что создает планы содержания и выражения языка, между единицами которых существует асимметрическое (невзаимно-однознач-ное) соотношение.
3. Единицы языка обладают различной степенью сложности и связаны разнонаправленными отношениями, образующими в своей совокупности структуру языка. Главными типами отношений являются парадигматические и синтагматические, с одной стороны, и иерархические — с другой. Различение этих видов отношений позволяет выделить в языках не менее четырех классов предельных единиц, являющихся основными подсистемами языка — языковыми уровнями. Таковы уровни фонем, морфем, словоформ и предложений.
4. В пределах уровней имеет место более дробная классификация единиц, выделение их категорий и субкатегорий. Применительно к плану выражения это означает классификацию фонем, выявление способов их группировок, а также выявление супрасегментных фонем. Применительно к плану содержания это означает классификацию языковых значений. Применительно к уровням двусторонних единиц это означает их семантическую и формальную классификацию, а также выявление типов связи значения и формы у единиц каждого из уровней.
5. В силу семантической ориентации типологического сравнения (контенсивная типология) необходимо учитывать возможность проявления одного и того же значения на разных уровнях языка и в этой связи — взаимодействие единиц разных уровней при выражении значений. Ведущим видом языка-эталона при построении сравнительной характерологии языков является поэтому семантическое поле, редуцированное из универсального понятийного поля и конкретизированное применительно к специфике типизируемой области сравниваемых языков.
Часть I
ТИПОЛОГИЯ ОСНОВНЫХ СРЕДСТВ ОРГАНИЗАЦИИ ПЛАНА ВЫРАЖЕНИЯ ЯЗЫКА
Глава 1
ЭЛЕМЕНТЫ ЯЗЫКА-ЭТАЛОНА ДЛЯ ОПИСАНИЯ ПЛАНА ВЫРАЖЕНИЯ ЯЗЫКА
§ 13. Предельные фонологические единицы
Выделение элементов языка-эталона для описания плана выражения языка предполагает в первую очередь различение предельных и непредельных фонологических единиц. Отличие предельной единицы от непредельной заключается в ее синтагматической не-членимости на данном уровне соответственно определенным правилам (договоренностям, см. § 4 о так называемой теории типов). Непредельные единицы, напротив, в известном смысле слова неопределенны, синтагматически членимы, а их состав не фиксирован (см.: Степанов, 1975, 88—89).
Предельной единицей языка-эталона для описания плана выражения является фонема. Не рассматривая различных толкований термина (литература по этому вопросу практически необозрима), фонему можно определить как ту совокупность признаков класса звуков (звукотипа), которая служит различению означающих языковых знаков1. Различительная функция фонемы обнаруживается в условиях так называемой контрастной дистрибуции, т. е. при сравнении означающих знаков, различающихся одним минимальным отрезком, например: рус. мол—мул—мал—мыл.
Единицы, находящиеся в отношении контрастной дистрибуции, образуют оппозиции, сходны в одних и различны в других признаках. Понятие фонемы, таким образом, соотносимо с понятиями оппозиции и различительного признака (РП). В самом общем виде можно сказать, что оппозиция есть противопоставление фонем, находящихся в отношении контрастной дистрибуции. РП в соот
1 С некоторыми изменениями здесь приведено определение фонемы Н. С. Трубецким (1960, 45).
ветствии с этим понимается как свойство, отличающее находящиеся в оппозиции фонемы друг от друга.
В практике описания языков оппозиции подбирают так, чтобы образующие их фонемы различались лишь одним признаком, например: рус. /п/:/б/, /п/:/п’/. При этом признак стремятся описать так, чтобы для одного члена оппозиции он имел положительное, а для другого — отрицательное значение; так, в приведенном примере /б/ — звонкий, /п/ — незвонкий, /п/ — велярный, /п’/ — невелярный. Член оппозиции с положительным значением признака называют маркированным, а член оппозиции с отрицательным значением признака — немаркированным. Подобные оппозиции называют привативными.
Привативные оппозиции всегда двучленны. Если РП, обеспечивающий данную оппозицию, повторяется в других оппозициях, то такие оппозиции называют пропорциональными; например, оппозиция рус. /п/:/б/ пропорциональна оппозиции /т/:/д/, или: /п/:/б/ = /т/:/д/, из чего легко заметить, что равенство может быть продолжено. Привативные пропорциональные оппозиции называют корреляциями. В современной фонологии все фонемные оппозиции стремятся представлять как корреляции. Такой принцип принят и в настоящем пособии.
Сказанное относится к парадигматическому аспекту языка. В то же время всякая языковая единица существует, как известно, и в синтагматическом аспекте. При этом, выступая в цепи одноименных единиц, она не совпадает полностью с парадигматической единицей, но неизбежно от нее отличается.
Для описания синтагматического аспекта фонологии используется термин «аллофон», обозначающий синтагматические реализации фонем как парадигматических единиц. Соотношения фонем и аллофонов достаточно сложны. Наиболее существенно в их различении то, что аллофоны имеют не только РП, но и так называемые интегральные признаки, определяемые условиями дополнительной дистрибуции. Таковы, например, локальные признаки среднего и переднего ряда у аллофонов [ы] и [и] в русских формах мыл и мил после твердого и мягкого согласного. В практике фонемы называют через аллофоны (в частности, и в данном пособии), хотя более строгим было бы описание их через РП. Например, как [ы], так и [и] — неогубленные гласные узкого раствора, так что для обозначения фонемы может быть использован знак любого из аллофонов. Отказываться от сложившейся традиции нецелесообразно, однако нужно всегда иметь в виду, что подобные обозначения фонем символичны и называют парадигматическую единицу через синтагматическую.
Для ясности при обозначении фонем и аллофонов в работах по фонологии используют скобки различного рисунка. В настоящем пособии обозначения фонем заключены в косые скобки, а обозначения аллофонов — в квадратные.
§ 14. Непредельные фонологические единицы и их признаки
Непредельные фонологические единицы представляют собой последовательности (цепочки) фонем и имеют, таким образом, произвольную протяженность (см.: Степанов, 1975, 82—89). В конечном счете они строятся из аллофонов, однако характеризуются также некоторыми специфическими свойствами, присущими каждой из непредельных единиц.
Кратчайшей непредельной единицей фонологии является слог. Он содержит гласную фонему и может в крайнем случае состоять только из нее.
Со слогом связана наиболее фундаментальная классификация фонем — деление их на гласные и согласные.
Интеграция слогов в более протяженные непредельные единицы обеспечивается так называемыми супрасегментными или просодическими средствами, реализующимися на определенных цепочках фонем. Важнейшими супрасегментными средствами являются ударение и интонация.
Фонологическое слово представляет собой группу слогов, объединенных одним главным ударением. Поэтому иногда его называют также ритмической группой. Минимально фонологическое слово может состоять из одного слога, т. е. может быть равно одной гласной.
Специфическими характеристиками фразы служат определенная мелодика и ритмика (распределение ударений), присущие фразе даже в случае, если она состоит только из одного фонологического слова (соответственно слога, гласной). Совокупность таких характеристик фразы принято называть интонацией.
Как наиболее протяженная непредельная единица фраза факультативно членится на синтагмы, каждая из которых имеет собственную интонационную характеристику.
Специфических характеристик, которые отличались бы от характеристик фонологического слова и фразы, у синтагмы нет. Поэтому она не может рассматриваться как единица, равноценная слогу, фонологическому слову и фразе. Однако понятие синтагмы необходимо для описания типов интонации, ибо сложность фразовой интонации прямо связана с членимостью фразы на синтагмы.
Охарактеризованные элементы языка-эталона позволяют описывать типологические (характерологические) особенности языков-объектов. Последовательность их рассмотрения в основном задана в настоящей главе. Сначала описываются фонемные системы языков, затем аллофоническое варьирование в них и, наконец, непредельные фонологические единицы со своими супрасегментными средствами в порядке возрастания их протяженности.
Глава 2
СРАВНИТЕЛЬНО-ТИПОЛОГИЧЕСКОЕ ОПИСАНИЕ ФОНЕМНЫХ СИСТЕМ
ВОКАЛИЗМ
§ 15. Вокалический минимум
Наряду с понятием основной единицы язык-эталон обязательно включает также определенное представление о минимальной системе (минимуме), которая выступает в качестве своего рода точки отсчета при типологическом сравнении и посредством расширения которой по некоторым правилам получаются системы языков-объектов.
Установление минимальной системы предполагает прежде всего определение ее состава (числа элементов) и организующих ее РП.
В свое время Т. Милевский постулировал трехэлементный вокалический минимум, базирующийся на таких универсальных РП, как подъем, ряд и лабиальность и включающий фонемы типа /1/, /и/ и /а/ (см.: Милевский, 1963,8). В то же время совершенно очевидно, что, с одной стороны, для трехэлементного минимума вполне достаточно двух РП, поскольку три РП позволяют различить до восьми фонем (по формуле исчисления бинарных оппозицийх = 2"), и что, с другой стороны, трехэлементная система не может считаться минимальной.
Точно так же едва ли можно допустить и одноэлементный вокалический минимум, поскольку он исключает различение гласных и согласных, утверждаемое одной из абсолютных универсалий (см. § 10), а соответствующий такому минимуму язык должен быть сил-лабофонемным, т. е. таким, где всякая фонема одновременно является слогом. На невозможность моновокалического языка указывают также и абсолютные универсалии о различении компактных и диффузных гласных и о существовании в любом языке не менее 13 фонем (см.: Успенский, 1965,187). Тем самым задачам сопоставительно-типологического описания вокализма наиболее удовлетворяет постулат о двухэлементном вокалическом минимуме, формулируемый соответствующей статистической универсалией (см. там же, 187). Элементы такого минимума противопоставлены друг другу по РП раствора и могут быть охарактеризованы как широкий и узкий гласные; в дихотомической фонологии для широкого гласного используется название «компактный», для узкого — «диффузный» (см. об этом: Зеленецкий, Монахов, 1983,34, а также: Плоткин, 1989,172— 173).
Все другие гласные (точнее, системы вокализма языков-объектов) выводятся из минимума путем его расширения за счет иерархически упорядоченных бинарных признаков (варианты упорядочения РП см.: Якобсон, Халле, 1962,266—267\ Ревзин, 1970, 69).
§ 16. Инвариантная часть исчисления систем вокализма языков-объектов
Среди РП, обеспечивающих развертывание вокалического минимума, многие являются общими (инвариантными) для систем вокализма большинства языков-объектов. Такими признаками можно считать в общей сложности четыре (здесь и далее названия РП даны в терминах артикуляционной фонетики): огубленность, сре-динность (центральность), палатальность и напряженность (схема 3). Акустически три первых признака так или иначе связаны с тональной дифференциацией гласных, четвертый — с их интенсивностью (силой, длительностью).
Схема 3
Исчисление систем вокализма
Широкий Узкий Огубленный Неогубленный Огубленный Неогубленный Сре- Несре- Сре- Несре- Сре- Несре- Сре- Несре- дин- дин- дин- дин- дин- дин- дин- дин- ный ный ный ный ный ный ный ный й®й®й$й5 а® Я ® и® й® й | й 5 Й 5 й § та Н та И pH та Н F-тантантанта н та н та н та н та таетататаётаё так так так ктактаётакта ста t-та ё та ста ЯкйкЯейк Яе Яе та Е та Е Е^Е^Е"Е« Е « Е « Е£ Е « Uh 3-< Зи 33 33 33 33 33 К 1 Т' т К ЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕК Е Е Е Е го го га го ГО ГО га го ГО га гого ГО ГО гага к к s к 2 к а а а к ее ее ее ОООООООО О О ОО ОО оо xieiiseiee s .а <е .я О, сх сх с, с, ex ex сх сх сх сх сх сх сх сх сх ЕЕББББЕЕБЕББ КБ ЕЕ гогогогогогогагагогогого гого гага ЯДКЯЯКДКЯККДКЯДК
Рус. а о У е И
Англ. аз а: Л о: о •Г’-1 и: и э: е i: I г ••
Франц. а а 0 ое О 0 У и е Е i f
Нем. а а 0 ое о о У Y и и е £ i i
Дерево исчисления РП (верхняя половина схемы) и фонемный состав языков-объектов (нижняя половина схемы)1 показывают, что наименее развернут русский вокализм, выводимый уже на второй ступени расширения минимума, тогда как для выведения систем гласных западноевропейских языков требуются еще два РП («палатальность» и «напряженность»). При этом если в русском использованы практически все частные значения РП в ветви «узкий гласный», то в западных языках в ряде подветвей этой ветви некоторые из частных значений РП не реализуются (ячейки с одним символом гласного) или вообще не могут быть реализованы (затемненные ячейки). Обращает на себя внимание использование западными языками частных значений РП в ветви «широкий гласный» вплоть до различения в английском языке напряженного и ненапряженного непалатальных (гласных заднего ряда /о:/ и /л/), в то время как русский язык имеет лишь один широкий. Основные различия между западными языками состоят в степени реализации РП «напряженность» в ветви «узкий гласный». При этом следует заметить, что в истолковании антропофонической (физиологической, артикуляционной) природы данного признака существуют довольно значительные расхождения. Так, для французского языка, скорее, следует говорить о различении открытых и закрытых гласных или даже об исторически кратких и долгих (см.: Щерба, 1953, 54— 57).
Что касается германских языков, то сомнения в справедливости традиционной интерпретации РП «напряженность» высказал в свое время Н. С. Трубецкой, который рассматривал в качестве маркированного члена данной корреляции краткий, так называемый усеченный гласный с сильным отступом, а в качестве немаркированного — «...“неусеченный” полноартикулируемый гласный без сильного примыкания к последующему согласному» (Трубецкой, 1960,243—244). Корреляция усечения, по мнению Н. С. Трубецкого, нейтрализуется в исходе слова или перед гласным в пользу неусеченного (см. там же, 244). Эту концепцию принял и развил В. Я. Плоткин, предложивший обозначать усеченные гласные как абруптивные, т.е. резкопрерванные, оборванные (применительно к английскому и немецкому языкам см.: Плоткин, 1982, 50—51, 64—66). Присоединились к данной концепции и некоторые другие авторы (см., например: Кузьменко, 1991, 9—10, 26— 28), признав тем самым значимость предложенного Н. С. Трубецким решения для построения характерологии германского вокализма, поскольку оно обеспечивает довольно однозначное противопоставление его вокализму романского и славянского, где нет взаимо
1 Обозначение в схеме (также и в § 19) фонем посредством символов транскрипции применено в целях экономии. Строго корректным было бы обозначение фонем через ведущие к ним от корня дерева ребра (путь).
действия между типом слогообразующего (гласного) элемента и структурой слога.
В качестве системного типологического индекса, отражающего степень развернутости фонемной системы языка-объекта в приведенной схеме, выступает показатель реализации расширения минимума. Он вычисляется как отношение числа фонем языка-объекта к их потенциальному числу по формуле Ind = ml'ln, где т — число фонем, ап — число РП, и составляет соответственно для русского языка 5/8 = 0,625, французского и английского — 11/32 = 0,344 и немецкого — 14/32 = 0,437.
Таким образом, в пределах инвариантной части вокализма русский язык наиболее полно использует разрешающие возможности языка-эталона, тогда как французский и английский используют их в наименьшей степени. Не исключено, что это обстоятельство объясняется полным выведением русского вокализма уже в пределах инвариантной части исчисления РП, в то время как для западных языков требуются еще определенные РП более или менее «экзотического» характера.
§ 17. Специфические различительные признаки гласных западных языков
Специфическим РП французского вокализма является назализация. По этому признаку противопоставляются четыре пары фонем: /а/ : /а/, /£/ : /е/, /сё/ : /ее/ и /5/: /о/. Ср.: франц, fin [f£] — fait | Ге], vent [va] — va [va]. Общее число гласных составляет во французском языке 15, что в три раза больше числа гласных в русском.
Для германских языков специфичен РП «дифтонгоидность». В немецком различаются три дифтонга, которые при своем традиционном представлении образуют одномерные оппозиции со срединными напряженными монофтонгами: /ае/:/е:/, /ао/:/о:/ и /э0/:/о:/ (такое решение было в свое время предложено в работе: Зеленецкий, Монахов, 1983,36—37). Однако поскольку немецкие дифтонги могут реализовываться также как /аг/, /аи/ и /эг/, прямое соотнесение их с монофтонгами не всегда возможно. Не исключено, что дифтонги образуют в немецком вокализме особую подсистему двугласных фонем с двумя рядами противопоставлений по огубленности: для первых элементов — в паре /ai/:/ai/ и для вторых элементов — в паре /ап/ : /аг/.
Выделение особой подсистемы дифтонгов тем более оправданно для английского языка, где их насчитывается не менее восьми и где они противопоставляются друг другу по признаку центростре-мительности (см.: Плоткин, 1989, 184). К центростремительным причисляются расширяющиеся дифтонги со вторым элементом /э/, к нецентростремительным (центробежным) — сужающиеся дифтонги со вторыми элементами /1/ и /и/ (см. там же). В группе
расширяющихся дифтонгов противопоставления осуществляются по признакам раствора и ряда (палатальности) первого элемента. Ср. оппозиции: /1э/:/еэ/,/иа/:/эа/и/1а/:/иэ/,/еэ/:/оэ/. Вгруп-пе сужающихся дифтонгов представлен ы противопоставление по раствору первых элементов в парах /ei/:/ai/, /он/: /аи/ и противопоставление по ряду вторых элементов в паре /ai/ : /аи/.
Очевидно, что подсистемы дифтонгов организованы не столь четко, как подсистемы монофтонгов, так что их описание связано с известными трудностями. Так, во фризском языке — ближайшем родственнике английского — традиционно принято различать до 26 дифтонгов (см.: Берков, 1996, 26), хотя, возможно, в действительности число их значительно меньше (ср.: Иванова, Зеленец-кий, 2000, 338)'.
Таким образом, общее число гласных фонем (монофтонгов и дифтонгов) в английском языке составляет 19 (по некоторым данным — 20; см.: Аракин, 1979, 76); в немецком языке их насчитывается не менее 17 (14 монофтонгов и 3 дифтонга). Восемнадцатой гласной фонемой немецкого обычно считают долгое открытое /г;/, противопоставляемое краткому /е/ и долгому /е:/. Именно эти различия чисто количественной и растворной природы представлены в современном немецком наряду с типовым противопоставлением неусеченного и усеченного (/е:/ : /е/). Ср.: qualen : quellen, schalen : schellen, Vater: Vetter; saen : sehen, Schiiren : scheren, nahmen : nehmen; Beet: Belt, schivelen : schtvellen, lest: lassi. Решение вопроса путем выделения оппозиции /е:/: /а:/ на основе РП «палатальность» (см.: Зеленецкий, Монахов, 1983, 35—36) при всей очевидности своего исторического аспекта довольно сомнительно с точки зрения синхронии. Скорее, для определенного участка немецкого вокализма следует выделять периферийный РП «длительность». Показательно, что в исконных немецких словах существует тенденция к слиянию фонем /е:/ и /е:/ (развитию /е:/ -> /е:/) (см.: Meinhold, Stock, 1982, 95), в результате чего периферийный элемент элиминируется из системы, точнее, поглощается ею.
Все РП гласных западных языков, не представленные в русском (палатальность, напряженность, назальность, дифтонгоидность), должны выступать в качестве специальных объектов обучения при формировании как рецептивных, так и продуктивных видов речевой деятельности. При этом особенно важно их адекватное лингвистическое описание, в частности истолкование соотношения германских напряженных и ненапряженных гласных в соответствии со структурой слога (его усечением или неусечением), но не сведение их к чистой длительности.
1 Во французском языке дифтонги традиционно не выделяются, хотя сочетания полугласного /w/ с последующими /а/ и /а/ в случаях типа rot [rwa], bois [bwa], moi [mwa], loi [Iwa] весьма напоминают восходящие дифтонги.
КОНСОНАНТИЗМ
§ 18. Консонантный минимум и общие принципы типологического описания консонантизма
Проблема выделения консонантного минимума более сложна, нежели проблема выделения вокалического минимума. Причина этого в том, что реально представленный в языках-объектах консонантизм всегда относительно развит, а консонантный минимум тем самым оказывается чисто логическим построением. Кроме того, в составе согласных отдельных языков отмечаются значительные расхождения. Так, существуют языки без компактных (заднеязычных) согласных, без плавных, без носовых, без фрикативных (см.: Якобсон, Фант, Халле, 1962, 179, 192, 210', Якобсон, Халле, 1962, 263). Поэтому постулирование семиэлементного минимума в составе фонем /р/, /t/, /к/, /гл/, /п/, абстрактного спиранта и абстрактного плавного (среднего между /г/ и /1/) (см.: Гак, 1977, 47) достаточно сомнительно. Более реалистична картина, постулирующая для системы консонантизма четыре минимальные оппозиции: 1) по способу образования, 2) по шумности — сонорности, 3) по активному органу, 4) по пассивному органу (см.: Плоткин, 1989, 172). Однако и она не может считаться бесспорной. Так, достаточно вспомнить о системе центральнонемецкого консонантизма (так называемого центральнонемецкого ослабления согласных) с одним рядом шумных согласных, не различающихся по РП шумности — сонорности.
Определенный выход из описанных противоречий был намечен в свое время в пособии по сравнительной типологии немецкого и русского языков (см.: Зеленецкий, Монахов, 1983, 39). Он состоял в двух исходных посылках построения характерологии консонантизма. Первая посылка заключалась в эксплицитном указании на то, что абсолютной универсальностью в пределах консонантизма обладает лишь противопоставление высоких и низких согласных, артикулируемых соответственно кончиком, а также передней частью спинки языка и средней или задней частью его спинки, а также другими органами ротовой полости. Подобно первичному противопоставлению гласных (см. § 15), это различие также имеет локальную природу, однако связано оно с движениями языка не в вертикальной, а в горизонтальной плоскости. Вторая посылка состояла в имплицитном указании на гетерогенность консонантизма, на необходимость различения в его пределах, по меньшей мере, подсистем шумных и нешумных согласных и на центральное положение подсистемы шумных, структура которой в той или иной мере повторяется в подсистеме нешумных или в ее отдельных фрагментах.
Таким образом, консонантизм рассматривается в дальнейшем как расчлененный на центральную (ядерную) подсистему шумных
и периферийную подсистему нешумных (прежде всего сонорных), а за его минимум принимается некое условное построение в составе высокого и низкого шумных согласных, полностью аналогичное вокалическому минимуму. Такой минимум можно, по крайней мере, бесспорно считать универсальным.
§ 19. Инвариантная часть исчисления систем консонантизма языков-объектов
Инвариантными РП, обеспечивающими развертывание консонантного минимума в системы согласных европейских языков, являются: диффузность, прерванностъ и некая дополнительная артикуляция, обнаруживающаяся в активизации тех или иных органов речи. РП диффузное™ связан с формантной характериешкой согласных, прерванностъ есть не что иное, как отсутствие в определенный момент колебаний проводящей среды (отсутствие звука), дополнительная артикуляция проявляется в самых различных акустических эффектах. Дерево исчисления консонантных систем (схема 4) строится аналогично дереву исчисления вокализма (см. § 16).
Схема 4
Исчисление консонантных систем
Высокий Низкий Г \ Г Л Диффузный Недиффузный Диффузный Недиффузный Пре- Непре- Пре- Непре- Пре- Непре- Пре- Непре-рван- рыв- рван- рыв- рван- рыв- рван- рыв- ный ный ный ный ный ный ный ный • X - X - X • X • X - X X • X х ч х ч х ч х ч х ч х ч х ч хч 40 40 40 40 40 40 40 40 ОК ОК ок ок ок ок ок ок ко ко ко ко ко ко ко ко 04 04 04 04 04 04 04 04 r=I# 4# t=t# t=£# i=t# 1=1# 4# (=[# НН Н- НН НН НН НН НН НН
Франц. d t z s 3 J" b P v f g k
Англ. d t s/z e/s d3 St 3 J" b p v f g k
Нем. d t/ts z s St (3) J- b p/pf v f g k j X
Рус. Д* f/ц 3* e 4 Ж* Ш* 6’ n’ в’ ф* Г к X
На основе приведенного дерева исчисления консонантизма (верхняя часть схемы) и состава согласных языков-объектов (нижняя часть схемы) видно, что инвариантаые признаки полностью обес
печивают выведение шумных согласных французского языка в составе 12 единиц. При этом потенциал признаков использован не полностью, что демонстрируют две затемненные ячейки в строке, соответствующей системе французского консонантизма. Не полностью реализован потенциал признаков и в других языках, что показано посредством затемненной ячейки в строке, соответствующей английскому консонантизму, и с очевидностью следует из наличия ячеек с одним символом в строках, соответствующих системам немецкого и русского языков (неразличение по дополнительному РП). Индекс степени развернутости систем языков-объектов в подсистеме шумных согласных значительно превышает соответствующий индекс для вокализма (см. § 16), составляя 0,75 (12 : 24) для французского и 0,875 (i4 : 24) для английского, немецкого и русского. Фонема /з/, как не встречающаяся в исконных немецких словах, дана в соответствующей строке в скобках и при подсчете индекса степени развернутости консонантизма не учтена.
Дополнительным артикуляционным признаком, выступающим на третьем шаге развертывания минимального консонантизма, обычно считается звонкость, заключающаяся в произнесении согласного с одновременным включением голосовых связок, вследствие чего соответствующий звук имеет два источника образования. Звонкие и незвонкие (глухие) согласные явно различаются во французском и русском языках. В германских языках со звонкостью сочетается дополнительная шумность (напряженность, сила) глухих, обусловленная деформацией, сужением резонаторных полостей при их артикуляции. Отсюда вытекает проблема отношения маркированности в оппозиции «глухой: звонкий», т. е. интерпретация ее как оппозиции «звонкий : незвонкий» или же «напряженный (глухой): ненапряженный (неглухой)». Если для английского языка в основном принимается традиционный вариант решения с различением глухих и звонких согласных (см., например: Аракин, 1979, 79) *, то для немецкого в последнее время иногда предпочитают выделять оппозицию по шумности (Gerauschhaftigkeit) или силе, как это представлено, например, в нормативной фонологии, изданной в бывшей ГДР, где фонемы /р/, /t/, /к/, /f/, /s/, /J/ и /х/ характеризуются как сильные (+ fortis), а /Ь/, /d/, /g/, /v/, /z/ и /j/ — соответственно как слабые, точнее, несильные (— fortis) (Meinhold, Stock, 1982, 723)1 2.
Включение в некоторые ячейки таблицы трех символов фонем (два из которых разделены косой чертой), а также символов фонем со звездочкой в строке, соответствующей русскому консонантизму,
1 Ср. работу Плоткина (1989,178), где так называемые звонкие характеризуются как слабые.
2 Ср. также традиционные метафорические обозначения типа «das harte р» для /р/ и «das weiche р» для /Ь/.
означает, что данные ветви дерева исчисления РП подлежат дальнейшему развертыванию за счет специфических (неинвариантных) признаков.
§ 20. Специфические различительные признаки шумных согласных германских и русского языков
Более широко распространен в языках, как видно из схемы 4, признак, обозначаемый в дихотомической фонологии как «резкость» и противопоставляющий немецкие и русские аффрикаты соответствующим смычным (ср. нем. /ts/: /t/, /gf/: /р/ и рус. /ц/: /т/), а также английские альвеолярные спиранты — межзубным (см.: Якобсон, Фант, Халле, 1962, 185). В подветви дерева, соответствующей нёбным смычным, представлены только резкие (англ. /Пз/, /V/, нем. /ф/, рус. /ч/).
Специфическим РП русского консонантизма является веляр-ность, составляющая его важнейшую характерологическую особенность и обеспечивающая выделение десяти четких коррелятивных пар шумных типа /п/: /п’/, /с/: /с’/ и т. п. Данным противопоставлением не охвачены лишь аффрикаты и низкие недиффузные /х/, /к/, /г/. Обычно эта корреляция описывается как основанная на свойстве «палатальность». Однако нейтрализация оппозиции перед аллофонами фонем /е/ и /и/, где допустим лишь палатальный (ср. рус. о месте и о мести [л'м’ес’т’ь} при формах мест и месть), свидетельствует в пользу интерпретации как маркированного члена именно велярного согласного.
§ 21. Типология нешумных согласных
Основную массу нешумных согласных образуют сонорные, среди которых, в свою очередь, различаются носовые, плавные и полугласные.
В западных языках представлены три носовых, различающихся, как и соответствующие шумные, по месту образования, — губной, переднеязычный и задний. Во французском, как и во многих других западнороманских языках, задний носовой артикулируется средней частью спинки языка (соответственно: герм, /г,/ и франц. /_п/), что в целом соответствует палатальной артикуляции франц, шумных /к/ и /g/. Русские носовые различаются местом образования (/м/: /н/) и велярностью (/м/: /м’/ = /н/: /н’/), их общее число равно четырем.
К плавным, безусловно, принадлежат боковой и дрожащий, представленные во всех сравниваемых языках и коррелирующие в русском также по признаку «велярность» (пропорция /р/ : /р’/ = = /л/: /л’/). Место нёбного звукотипа |j I в системах отдельных языков достаточно специфично. Так, во французском и русском он, ско
рее всего, входит в подсистему плавных, где противопоставляется /г/ как нерезкая фонема резкой; при этом /j/ и /г/ противопоставляются /1/ как недиффузные диффузной (см.: Зеленецкий, Монахов, 1983, 42). В английском /j/ и /w/ естественнее всего считать полугласными, соотносимыми с соответствующими узкими (диффузными) /1/ и /и/. Состав французских полугласных сходен с составом полугласных в английском, но отличается от него тем, что содержит лишь огубленные фонемы /w/ и /ц/.
Особые проблемы связаны с истолкованием статуса немецкой фонемы /j/, который в свое время был приравнен к статусу ее русского и французского соответствий (см. там же). Однако то, что в отличие от истинных сонантов немецкий fj] никогда не образует слога и в ряде форм существования немецкого языка (региональных формах Umgangssprache) выступает как реализация фонемы /g/, свидетельствует в пользу отнесения его к подсистеме шумных, как это представлено в соответствующей схеме настоящего пособия (§ 19).
Специфической согласной германских языков является фарин-гальная фонема /1т/ (нем. Hauchlaut). Интерпретация /11/ как самостоятельной фонемы требует установления ее корреляции с некоторой другой фонемой. В немецком языке /11/ может быть в принципе противопоставлена /х/ как ее нерезкий коррелят. Нерезкий характер /Ь/ сомнений не вызывает, а само решение соответствует отмеченной продуктивности класса низких недиффузных согласных в немецком. Для английского же языка подобное решение едва ли удачно (см. затемненную ячейку в соответствующей строке схемы согласных). Кроме того, нечеткая локализация фарингала, проявляющаяся в отсутствии специфической установки языка при его артикуляции, скорее, указывает на то, что в германских языках он противопоставлен всем другим согласным и образует с ними своеобразную групповую корреляцию.
Особенностью германского фарингала является также его ограниченная дистрибуция. В немецком и нидерландском языках он представлен в основном в начале корня (например: нем. Haus, horen и соответственно нид. huis, horen); редко — в начале отдельных суффиксов (нем. -heit, -haft; нид. -heid, -haftig), в нидерландском — также в начале глагольного префикса her-. Интервокальный фарингал встречается в этих языках лишь как исключение. Ср.: нем. Uhu, Ahorn; нид. ahorn. В английском /11/ отмечен лишь в начале корня; во фризском — также в суффиксе -held (очевидно, под воздействием нидерландского) и как призвук в начале некоторых корней перед /г/, /1/, /v/ и /j/, например: ring /'ring/ ‘кольцо’, waf'\ref ‘кто’ (см.: Жлуктенко, Двухжилов, 1984, 94).
Постановка произношения фарингала вызывает серьезные трудности у русскоязычных обучаемых. В несколько меньшей степени это относится к носовым /г>/ и /р/. В целом же артикуляция согласных западных языков усваивается легче, нежели артикуляция глас
ных. Главное внимание при постановке произношения обычно обращают на профилактику чрезмерной веляризации или же палатализации согласных, поскольку согласные западных языков по большей части являются так называемыми средними, т.е. артикулируются при нейтральный установке тела языка.
Глава 3
СРАВНИТЕЛЬНО-ТИПОЛОГИЧЕСКОЕ ОПИСАНИЕ АЛЛОФОНИЧЕСКОГО ВАРЬИРОВАНИЯ
§ 22. Общие проблемы аллофонического варьирования
Как синтагматические реализации фонем аллофоны обладают не только РП, но и так называемыми интегральными (неразличительными) признаками. Поэтому число их превосходит число фонем и в принципе не фиксировано. Чем больше признаков используется в данном языке как различительные, тем уже в нем круг интегральных признаков и, следовательно, тем меньше возможности аллофонического варьирования. Иными словами, между числом фонем и числом их аллофонов существует обратно пропорциональная зависимость (см.: Блумфилд, 1968, 105). Эта закономерность объясняет тот факт, что в основных подсистемах русский и западные языки обнаруживают разные тенденции аллофонического варьирования: реализация в русском вокализме меньшего числа РП, чем в вокализме западных языков, обусловливает возможность наличия большего числа аллофонов, тогда как в консонантизме наблюдается противоположное соотношение.
Наряду с варьированием по интегральным признакам аллофоны варьируют и в отношении РП. Во многих случаях при этом отмечается нейтрализация фонемных оппозиций, когда две или более фонемы реализуются в одном аллофоне; например, рус. волы, валы произносятся одинаково — [валы]. Отнесение случаев нейтрализации к сфере аллофонического варьирования признается не всеми лингвистами. В отечественном языкознании этот вопрос по-разному трактуется Московской и Ленинградской (Санкт-петербургской) фонологическими школами. Первая допускает возможность нейтрализации, тогда как вторая считает, что аллофоническое варьирование касается лишь интегральных признаков, и интерпретирует случаи нейтрализации как фонемные чередования (подробнее см.: Панов, 1967, 374—411). Каждая из школ внесла свой вклад в разработку проблем фонологии. Однако концепция Московской школы более перспективна для раскрытия специфики аллофонического варьирования, так как
она полнее вскрывает его особенности и противоречия парадигматики и синтагматики языка. Поэтому в дальнейшем чередования аллофонов рассматриваются относительно как интегральных, гак и различительных признаков.
Аллофоническое варьирование как строгое чередование синтагматических разновидностей фонем по правилам дополнительной дистрибуции сочетается в языках со свободным фоностилистическим варьированием нормативных реализаций фонем, так что в речи обычно бывает представлено их достаточно сложное переплетение. I ак, при общей тенденции русского предударного слога к редукции в так называемом полном стиле произношения в первом слоге слова сейчас выступает редуцированный гласный в сочетании с неслоговым /j/ ([c’nej ч’ас]), в нейтральном стиле — редуцированный гласный без /j/ ([с’ие'ч’ас]), а в неполном (беглом) стиле произношения первый слог вообще отсутствует ([сш’:ас] / [ш’:ас]). В синтагматической фонологии сложились определенные традиции тер-м инологического разграничения облигаторного и факультативного варьирования. Первые принято обозначать как обязательные редукции и ассимиляции, вторые — соответственно как факультатив-11 ые, а также как разного рода диэрезы (синкопы и апокопы); случаи пентез, протез, эпитез и метатез, как кажется, принадлежат периферии фоностилистического варьирования и к аллофоническому варьированию отношения, скорее всего, не имеют.
Вполне естественно, что с типологической точки зрения могут описываться только более или менее четкие случаи аллофониче-ских чередований. В сфере фоностилистического варьирования компетенции типологии подлежат лишь случаи, образующие очевидные чередования в определенных стилях произношения.
§ 23. Аллофоническое варьирование гласных
Основным типом аллофонического варьирования гласных является редукция, заключающаяся в меньшей длительности и меньшем тембровом своеобразии (соответственно количественная и качественная редукция) безударных аллофонов по сравнению с ударными. Редукция в различных языках имеет свою специфику.
В немецком и французском языках представлена количественная редукция гласных. В немецком она ярче проявляется у долгих гласных, реализуемых в безударной позиции как полудолгие, и в меньшей мере у кратких, хотя и они в безударном положении короче, чем в ударном. Большую роль при этом играет второстепенное ударение, значительно ограничивающее возможности редукции. Немецкая и французская редукция гласных обычно не бывает нейтрализацией, так как тембр безударных гласных (их напряженность или ненапря-женность) в основном стабилен, хотя для французского и отмечается определенная тенденция к сближению в безударных открытых
слогах аллофонов напряженных и ненапряженных срединных гласных /е/—/е/, /о/—/ое/и/о/—/о/(см.: Гак, 1977, 42).
По всей видимости, к сфере количественной редукции следует отнести также немецкие неслоговые Ц] и [и] в заимствованных словах типа Familie, Variante, Genua, Januar. Они чередуются со слогообразующими (ср.: Variante, но: variieren', Pramie, но: pram(i)ierew, Genua, но: Genuese) и аналогичны гласным среднего слога в таких словах, как Afrika и Singular.
Единственным случаем тембрового своеобразия безударного гласного в немецком языке являются аллофоны фонемы /э/, рассматриваемые иногда как реализации фонем /е:/ и /е/ или одного /е/. Однако отсутствие чередования [э] с ударными аллофонами ([э] никогда не выступает под ударением) свидетельствует в пользу истолкования его как самостоятельной фонемы с ограниченной дистрибуцией, противопоставленной всем другим гласным в синтагматическом аспекте. В то же время /э/ находится в явном отношении контрастной дистрибуции, по крайней мере с безударным /а/. Ср.: diene: Dina, Rose: Rosa, Note: Nota. Разумеется, фонемный статус /э/ущербен, хотя ее, бесспорно, можно считать девятнадцатой гласной фонемой немецкого языка с ограниченной дистрибуцией, наличие которой является его важной характерологической особенностью (о фонологическом статусе /о/ см. также: Зеленецкий, Монахов, 1983, 57; Раевский, 1983). По всей видимости, аналогичен статус редуцированного гласного и в таких языках, как нидерландский и африкаанс.
В английском и русском языках представлена как количественная, так и явно выраженная качественная редукция гласных. Так, в английском [э] не только выступает под ударением (например: first, word), но и чередуется с ударными аллофонами; ср.: ударное [а:] в первом слоге англ, drama с [э] в форме dramatic или аналогичное чередование дифтонга [ои] в первом слоге пары domesticity: domestic. Однако наибольшее развитие качественная редукция гласных имеет в русском языке. Так, в безударной позиции в начале слова, а также после велярных и низких недиффузных /к/, /г/, /х/ фонемы /а/ и /о/ реализуются в аллофонах типа [л] и [ъ]. При этом [л] выступает в первом предударном слоге, а [ъ] — во всех других безударных, например: первое /о/ в словах головка, голова, на голову и первое /а/ в словах пары, паровой, выпарить. В безударной позиции после невелярного (палатального) согласного фонемы /а/, /о/ и /е/ реализуются в аллофонах типа [ие] и [ь] j дистрибуция которых совпадает с дистрибуцией [л] / [ъ]; например: первое /а/ в словах трясти, трясогузка, вытрясти, первое /о/ в словах село, селянин, выселки и первое /е/ в словах весы, весовой, вывесить. По мнению некоторых авторов, этот тип нейтрализации охватывает также фонему /и/ (см.: Гак, 1977, 43). Тем самым чередование аллофонов в ряду миры, мировой, по миру толкуется как полностью идентичное
вышеприведенным. Из всех русских гласных лишь для /у/ бесспорно действуют законы количественной редукции, сходной с редукцией в немецком и французском языках. Эту устойчивость узких гласных возможно объяснить их относительно большей маркированностью по сравнению с другими.
Ассимилятивное варьирование гласных в западных языках развито в весьма малой степени. Обычно в этой связи упоминаются аллофоны немецкого редуцированного /э/, уподобляющиеся предшествующим гласным; например, в словах Lage, liege, Lilge [э] артикулируется соответственно при нейтральной установке языка и губ, при некотором продвижении языка вперед и при некотором огублении (см.: Норк, Адамова, 1976, 91). Напротив, в русском как в ударной, так и в безударной позиции отмечается интенсивная прогрессивная ассимиляция гласных предшествующим согласным в отноше-1 нии палатальности (ряда), сочетающаяся с аналогичной регрессивной ассимиляцией. Согласно Р. И. Аванесову, различаются шесть основных и четыре дополнительных позиции ассимиляции русских ударных гласных (см.: Аванесов, 1956, 97—105). При отвлечении от многочисленных деталей суть варьирования может быть сведена к тому, что предшествующий гласному аллофону или следующий за ним невелярный (мягкий) согласный обусловливает палатальный (передний) характер гласного, тогда как твердый согласный обусловливает соответственно его велярный (задний или средний) характер; аффриката /ц/ всегда выступает как велярный, а /ч/ — как невелярный. В начале слова и после низких недиффузных /к/, /г/, /х/ аллофоны фонем /е/ и /и/ аналогичны встречающимся после невелярных, аллофоны фонем /а/, /о/, /у/ — встречающимся после велярных. Поскольку «велярность» не является РП русских гласных, ассимиляция в ударной позиции не ведет к их нейтрализации. В безударной позиции ассимиляция русских гласных согласным по ряду взаимодействует с их редукцией, оказывающейся, как это указано выше, более интенсивной после невелярных согласных, т. е. у гласных переднего ряда (подробнее см. там же, 106—125).
Своеобразным типом аллофонического варьирования в немецком языке, не укладывающимся строго в рамки редукции и ассимиляции, является так называемый сильный приступ гласных, до известной степени сходный с приступом полузвонких согласных (глухость экскурсии и включение голоса со второй стадии артикуляции) . Правда, реализация приступа в ударных слогах и допустимость его не во всех позициях (лишь в начале слова и корня), скорее, свидетельствует в пользу интерпретации его отсутствия как редукции. В то же время следует отметить, что сильный приступ в принципе факультативен, зависит от стиля произношения, явно нефонематичен (ср. в этой связи варианты произношения типа The/ater со своеобразным «компенсирующим» сильным приступом на месте элизии (слияния) гласных).
§ 24. Аллофоническое варьирование согласных
В отношении аллофонического варьирования согласных существует явное различие между английским и французским языками, с одной стороны, и немецким и русским — с другой. В первых двух аллофоническое варьирование согласных развито весьма слабо, тогда как в немецком оно довольно интенсивно, а в русском — весьма интенсивно. Кроме того, в английском и французском варьирование согласных в основном сводится к ассимиляции, тогда как в немецком и русском представлена также и их редукция.
Общими случаями ассимиляции согласных в английском и французском можно считать их лабиализацию перед огубленными гласными (например: англ, took, book, франц, tour, bois), некоторую палатализацию низких недиффузных (заднеязычных) перед узкими палатальными гласными (например: англ, give, kick, франц, guide, quitter), изредка встречающуюся регрессивную ассимиляцию звонких согласных незвонким (глухим) типа англ, fivepence, франц. absent. Во французском отмечается также регрессивная ассимиляция по звонкости, например: disgrace, chaque jour. Достаточно специфична в английском прогрессивная ассимиляция согласных постфиксов -5 и иногда -ed в отношении звонкости—незвонкости исходному согласному основы; ср.: books, но: dogs', he looks, но: he plugs', he looked, но: he pluged, хотя в случае he wanted (в варианте постфикса [-id]) ассимиляции нет.
Ассимилятивное варьирование согласных в немецком и русском частично совпадает с представленным в английском и французском языках. Здесь также можно наблюдать лабиализацию согласных в случаях типа нем. gut, Kuchen, рус. бублик, кулик или же палатализацию низких недиффузных в случаях типа нем. Giebel, Kiefer, рус. гибель, килька, хитрый, а русская регрессивная контактная ассимиляция относительно признака звонкости — незвонкости (глухости) отличается от соответствующей французской лишь большей частотностью, отражаясь, например, в правописании приставок на -с; ср.: раздумье, раззадорить и раствор, рассердиться. Для немецкого выделение регрессивной ассимиляции по глухости проблематично. Скорее всего, формы типа sagt, hebt, shreibstgibst, ladt, в которых стечение шумных образует исход слога (и одновременно слова), следует интерпретировать как редукцию, обусловленную тяготением немецкого слога к закрытости (см. § 29).
Специфическими случаями регрессивной ассимиляции согласных в русском языке является ассимиляция по признаку невеляр-ности (палатальности) и признаку недиффузности (нёбности).
Ассимиляция по невелярности ограничена в отношении влияющего и уподобляющегося аллофонов. Она обязательна перед аллофонами фонем /е/ и /j/ (например: о сыне, Кате, в окне, пел, мел,
бел, скамья, судьи, лью) и факультативна перед невелярными (палатальными) шумными, затрагивая классы высоких и низких диффузных (губных и переднеязычных), за исключением резкого /ц/ (ср.: снять, кость, уздечка, ввёл, вбежать, ливмя).
Ассимиляция по недиффузности всегда факультативна и относится, скорее, к сфере фоностилистического варьирования, ей подвержены высокие непрерывные на стыке приставки и корня (например: сжечь, сшить), а также корня и суффикса (например: грузчик, возчик).
Для немецкого языка типична прогрессивная ассимиляция согласных по шумности (глухости), составляющая весьма характерную особенность нормативного произношения, когда в цепочке аллофонов выступают так называемые полузвонкие (или же полуглухие) согласные (см.: Норк, Адамова, 1976, 92); например: missbrauchen, mit-gedacht, Ausdehnung, abweichen, Schlafwagen, Trittbrett, Tages-durchschnitt, das Buch, mit dem Vater, bis dam, aus dem Fenster. Ассимиляция данного типа реализуется в пределах фонологического слова: на стыке префикса и корня, частей сложного слова, проклитики и полнозначного слова, а также между элементами проклитики.
Прогрессивной ассимиляцией следует считать также чередование аллофонов, известных под названиями Ich- и Ach-Laut ([g] / [х]) и выступающих соответственно после гласных переднего ряда и переднеязычных сонорных /г/, /1/, /п/ (например: mich, kriechen, schilchtem, Milch, durch, manch) или же после гласных заднего ряда (ср.: machen, Buch, doch). Ich-Laut, использование которого в уменьшительном суффиксе -chen не обусловлено характером предшествующего аллофона, рассматривается иногда как отдельная фонема (см. об этом: Meinhold, Stock, 1982,133). Однако этому препятствует отсутствие других аффиксов и тем более корней, начинающихся аллофоном Ach-Laut. Вообще аллофоны непрерывного шумного низкого недиффузного дистрибутивно ограничены и в начале исконных немецких слов не встречаются.
Чередование [g] / [g] в ауслаутных сочетаниях -ig / -iger (-igen) (типа wenig—weniger, Konig—Konige (Konigen I Konigin) и т.п.) может рассматриваться и как фонемная альтернация. В реальном немецком произношении его строгое соблюдение отмечается довольно редко.
Специального упоминания требуют случаи озвончения немецких согласных в интервокальной позиции. В литературном произношении это наблюдается у интервокального /Ь/ в пределах корневой морфемы (например: Ahorn, Oheim, Uhu), а также в определенных сниженных вариантах произношения — у интервокального /s/; например: Griifie [gry:zo], giefien (gi:zan) и т.п.
Редукция согласных охватывает в русском языке аллофоны всех шумных, кроме /ж’/, в исходе фонологического слова и ведет к нейтрализации оппозиции по РП «звонкость» (этот вид нейтрализа
ции принято называть оглушением). По мнению некоторых исследователей, редукция присуща и аллофонам сонорных, особенно аллофонам палатальных /р ’/, /л’/ и /j/ (см.: Буланин, 1970,124—125). В отличие от редукции шумных нейтрализации в этом случае нет.
Фонологическая интерпретация аналогичного явления в немецком языке затруднена из-за отсутствия однозначного решения вопроса об антропофонической природе дополнительного РП немецких шумных, который рассматривался традиционно как «звонкость», а в последнее время трактуется, скорее, как «напряженность, шумность» (см. § 19). В качестве наиболее «осторожного» истолкования обсуждаемого явления возможно следующее: для исхода слога (и фонологического слова) в немецком литературном произношении характерна редукция относительно дополнительного РП (какова бы ни была его антропофоническая природа), ведущая к нейтрализации фонемных оппозиций типа /d/: /t/; например: redlich : ratlich, Rad: Rat, или /Ь/: /р/, например: Alb: Alp. При этом следует, однако, отметить, что частотность совпадения звучания слов (типа рус. пруд : прут) ниже, чем в русском языке. В начале слова после паузы представляется возможным усматривать несомненную редукцию шумных по звонкости, называемую традиционно полузвонкостью и даже получившую специальное обозначение в транскрипции (типа [*b], [*d], [*g]). В то же время соответствующие глухие реализуются в данной позиции как аспирированные, напряженные (шумные), что послужило основанием для интерпретации их как маркированных членов оппозиции (см. § 19). Наиболее сильная аспирация представлена в начале ударного слога перед гласным или сонорным, а также в исходе ударного слога; например: Tag, Paar, Platz, treiben, tot, Kraft, Saat, Schritt, Stock, Trupp. В безударных слогах между двумя гласными, а также перед гласными после сонорных аспирация намного слабее (ср.: reiten, Rippe, stecken, Lampe, kranken), что побуждает трактовать подобное распределение аллофонов как редукцию. Вместе с тем практическое отсутствие аспирации в сочетаниях шумных, особенно в группах [fp-], [ft-], отнести к разряду редукций достаточно трудно; например: Akt, Haupt, Haft, Lapsus, sprechen, Spiel, stehen, streiten и т. д. В данном случае, скорее, представлено специфическое сочетание редукции с ассимилятивно-диссимилятивным варьированием в группах шумных. Аналогичное немецкому варьирование шумных по напряженности (аспирации) существует также в английском языке.
§ 25. Аллофоническое варьирование в сочетаниях гласных и согласных
Известное сходство немецкий и английский языки обнаруживают в отношении аллофонического варьирования в сочетаниях гласных с согласными.
Речь в данном случае идет в первую очередь о явлении, известном под именем слоговых сонантов. Как справедливо отмечается, в английском языке слоговые сонанты встречаются только в неначальных слогах (например: pencil [pen-sl], table [tei-bl], servant [sa:-vnt], students [stju:-dnts],fimctional [fXij-kJnl] и т.п.), в отличие от таких языков, как чешский или сербский, где они представлены прежде всего в односложном корне; ср.: чеш. vlk, серб, срп (см.: Аракин, 1979, 44—95). Единственной неточностью в традиционной интерпрета-1 ши проблемы можно считать отнесение сонантов к согласным, тогда как в действительности их истинная природа состоит именно в способности выступать и как гласные, и как согласные, выполняя или же соответственно не выполняя слогообразующую функцию.
В немецком, как известно, слоговые сонанты отмечаются как свободный вариант произношения несколько сниженной фоностилистической окрашенности в случае диэрезы (синкопы) редуцированного гласного конечного слога; например: Mittel [mitl], Kriippel [krypl], lesen [le:zn], waschen [vajn], diesem [di:zm], grofiem |gro:sm], Leben [le:bm], lecken [lekij] (в двух последних формах наблюдается также прогрессивная ассимиляция слогового носового по месту образования). Таким образом, от английских слоговых сонантов немецкие отличаются прежде всего в количественном отношении: несколько меньшей продуктивностью и несколько меньшим престижем как фоностилистические варианты. Впрочем, и в английском для слогового [ш] нет обязательных слоговершинных позиций и в принципе в качестве свободного варианта вместо слогового сонанта возможен слог с эпентетическим /а/ (см.: Плоткин, 1989, 191); ср. также варианты произношения типа [Тлцк[эпэ1].
Явный параллелизм существует между случаями факультативной вокализации немецкого /г/ и более обязательной вокализацией /г/ в английском; ср.: нем. Uhr [и:в], Moor [то:в], umgekehrt ['umga kc:et] / |'umga,ke:t], Pferd [|Dfe:nt] / [j9fe:t], verschlingen [fEB'jhrpn], zerstoren |tsn/fto:ran) и англ, more, word, forget.
С вокализацией /г/ непосредственно связан вопрос о составе редуцированных гласных в немецком языке, обусловленный тем, что в результате ее исходное сочетание /-аг/ реализуется как [в], противопоставляемое /а/ в формах одного и того же слова и даже в разных словах; ср.: mancher [mange]: manche [manga], Wetter [vrtte]: Wette Ivetta] и т.п. (см.: Meinhold, Stock, 1982, 92). Тем самым для некоторых форм существования немецкого языка, прежде всего для так называемого Umgangssprache, можно усматривать формирование новой фонемной оппозиции и, более того, формирование особой подсистемы безударных гласных в составе /а/ и /в/. Однако для немецкого литературного произношения [в] трактуется как свободный вариант реализации фонемной последовательности /-аг/ (см. там же, 93).
Что касается аллофонического варьирования в сочетаниях гласных и согласных в других языках, то, видимо, лишь для француз
ского возможно допускать определенные аналогии вокализации исходного /г/ в позиции после шумного; например: lettre, mettre,perdre, battre, arbre. В русском подобные случаи, равно как и слоговые сонанты, не представлены. В нидерландском, несмотря на возможность реализации фонемы /г/ и как заднеязычного [R], все же преобладает ее переднеязычная (при этом довольно раскатистая) реализация (см.: Миронов, 2001, 12). В сочетаниях «сонорный + согласный» здесь обычно появляется эпентетическое [э], а в исходном сочетании /-эп/, как правило, отпадает носовой; например: arm [а-гэт], melk [те-1эк], lezen [le-za] (см. там же, 13). Таким образом, сонорные здесь однозначно принадлежат системе согласных, так что картина в принципе противоположна представленной в немецком и английском языках. То же самое, по всей видимости, относится и к сонорным языка африкаанс (см.: Миронов, 1969, 17, 22; Игнатенко, 2000, 36, 43).
§ 26. Итоги сравнения аллофонического варьирования и дидактические выводы
Сопоставление аллофонического варьирования в разных языках показывает, что эта сфера языков очерчена значительно менее четко, нежели их фонемные системы, и не поддается исчерпывающему описанию. Поэтому обучение аллофоническому варьированию связано с преодолением больших трудностей, нежели обучение фонемным системам языков, и предполагает специальную тренировку. В этом отношении достаточно показательны хотя бы такие факты, как разнонаправленность ассимиляции в немецких и русских сочетаниях шумных согласных (типа нем. mitdem Vater, sett dem 20. January рус. под дубом, от берега, с одной стороны, и под столом, от папы, с другой) или характер редукции гласных, ведущие к интенсивной межъязыковой интерференции. Как правило, всякая опора на произносительные навыки родного языка при этом исключается.
Следует учитывать также, что при постановке произношения именно аллофоны выступают в качестве основных объектов обучения. Представляя собой оптимальное сочетание абстрактного (наиболее явно выступающего в понятии фонемы) и конкретного (наиболее явно выступающего в понятии звука), они полностью отвечают задачам дидактики. В соответствии с этим минимальным уровнем обучения в сфере произношения можно считать овладение РП фонем, тогда как степень овладения аллофоническим варьированием зависит, по меньшей мере, от таких факторов, как цели и условия обучения, а также контингент. При этом разные случаи аллофонического варьирования целесообразно упорядочить по их приоритету. Так, например, обучаемым намного важнее усвоить, что в немецком языке нет качественной редукции гласных, нежели овла
деть варьированием смычных /р/, /t/, /к/ по степени придыхания в 1ависимости от их места относительно ударения. Не исключено, что некоторые особенности аллофонического варьирования вообще можно исключить из состава обязательных объектов обучения. Это относится прежде всего к случаям так называемого фоностилисти-чсского варьирования, когда обучаемыми допускаются «ошибки», представленные в реальном произношении носителей языка. Таковы, в частности, гиперкорректное [-к] вместо [-§] в исходе слов । и па Konig, wenig или регрессивная ассимиляция по недиффузно-с ги (нёбности) на стыке аллофонов [s] и [f] типа Ausschau [aof:ao].
Применительно к немецкому языку специальную проблему создают также случаи слоговых сонантов и вокализации /г/, далеко не всегда включаемые в число объектов обучения при постановке произношения.
Таким образом, есть все основания полагать, что проблема оптимизации системы объектов обучения в сфере аллофонического варьирования (по крайней мере, для немецкого языка) не может считаться решенной окончательно и нуждается в дальнейшем обсуждении.
Глава 4
СРАВНИТЕЛЬНО-ТИПОЛОГИЧЕСКОЕ
ОПИСАНИЕ ПРОСОДИКИ
СЛОГОВЫЕ СТРУКТУРЫ
§ 27. Аспекты типологии слоговых структур
Слог, как и фонема, представляет собой в определенном отно-1иении предельную языковую единицу, так как с точки зрения фонетики он является минимальным высказыванием, например: нем. Ja!, Gut!, Wind?, рус. Так!, Вон!, Блеск!и т.п. Типология слоговых структур достаточно разработана (см., например: Гак, 1977, 60— 64’, Аракин, 1979, 92—98) и предполагает, по меньшей мере, следующие аспекты:
— соотношение в языках-объектах закрытых и открытых слогов;
— соотношение в языках-объектах слоговых и междусловных границ;
— слоговая длина слова;
— отношение слогов к ударению;
— наличие или допустимость в языках-объектах слоговых сонантов и дифтонгов;
— ограничения на позицию слогообразующего (гласного) в разных типах слогов и позиции, а также сочетания неслогообразующих (согласных) в инициали и финали слога.
§ 28. Соотношение закрытых и открытых слогов, слога и слова
Наиболее фундаментальное различие европейских языков в отношении слоговых структур заключается в их тяготении к закрытым или же открытым слогам. Сразу же следует заметить, что данная особенность не является качественным признаком, но имеет статистический характер. В частности, известно, что во всех языках, рассматриваемых в настоящем пособии, представлены как закрытые, так и открытые слоги, однако их продуктивность в языках весьма различна. Так, германские языки явно тяготеют к закрытым слогам, тогда как русский и французский (видимо, и другие романские) — к открытым. По данным В. М. Эссера, доля открытых слогов составля-етв немецком языке 33 %, в английском — 55 %, во французском — 75,5 %, в чешском — 69,5 % (данные по чешскому языку приведены из-за отсутствия данных по русскому)1 (см.: Meinhold, Stock, 1982,204). Различия в данных, представленных разными авторами, относительно невелики. Так, для французских и русских текстов иногда указывают долю открытых слогов порядка 70—80 % (см.: Гак, 1977, 61), а для английского — порядка 53 % (см.: Аракин, 1979, 97).
Особенно последовательно тяготение языков к открытым или же закрытым слогам обнаруживается в неконечных слогах, точнее — в их исходе; ср.: нем. Was-ser-fall, Er-fris-chungs-raum, Hoch-schul-bil-dung', англ, lan-ding-place, sports-man-like, bro-ken-win-ded, но: франц, pro-po-si-tion, tra-va-illeur, re-co-nnai-ssance-, рус.ру-ко-по-жа-mu-e, не-до-по-ни-ма-ни-е, вза-и-мо-вы-ру-чка. Менее специфичен исход конечного слога, хотя и в романских языках, и в русском открытые слоги отмечаются чаще, нежели в германских языках.
В неконечном открытом слоге русского и французского языков, если в его пределах объединены исход предшествующего слова и начало последующего, междусловные границы стираются, например слияние типа: рус. со-тцом, по-до-брыв, вде-ре-вню. Во французском наблюдается явление так называемого liaison ‘связывания, слияния’, вследствие которого фонологическое слово практически совпадает с синтагмой, например написание mes enfants, Us ont при слогоделении me-sen-fants, il-sont и озвончении /-s/ в исходе форм множественного числа местоимений.
Важным типологическим показателем соотношения слога и слова является также длина слова в слогах. И хотя этот показатель име-
1 В источнике, к сожалению, не указано, проведен подсчет частотности типов слогов на основе текстов или же словарей.
ет статистический характер, он позволяет не только судить о тяготении языков-объектов к более или менее протяженным словам, но и устанавливать степень продуктивности в них слов той или иной длины (протяженности). Согласно подсчетам, наиболее частотны в сравниваемых языках одно-, дву- и трехсложные слова. Это с достаточной очевидностью показывает приведенная ниже таблица сравнения слоговой длины слов (табл. 5) (составлена на основе: Москович, 1967, 27; Гак, 1977, 62).
Таблица 5
Слоговая длина слов в языках
Длина слов Языки
немецкий английский французский русский
Односложные 55% 72% 55% 34%
Двусложные 31% 19% 24% 30%
Трехсложные 9% 7% 10% 21%
Средняя длина 1,6 слога 1,4 слога 1,5 слога 2,3 слога
Приведенные в таблице цифры отнюдь не бесспорны, поскольку, например, для французского языка существует много разнящихся данных (см.: Левит, 1969, 77—18), что объясняется, по всей видимости, отмеченной трудностью разграничения здесь фонологического слова и синтагмы. Тем не менее таблица достаточно ясно показывает тяготение английского языка к коротким, а русского — к более длинным словам, тогда как для немецкого и французского показатели в целом близки. Обращает на себя внимание также групповое противопоставление западных языков русскому в отношении средней длины слова, связываемое обычно со спецификой морфологического строя языков, а именно с их большей или меньшей степенью аналитизма или же флективности, поскольку во флективном языке должна иметь место большая длина слова (см.: Гак, 1977, 63).
По отношению слогов к ударению германские языки противопоставляются русскому и французскому, поскольку для них характерна ударность корней и — реже — префиксов, тогда как в русском и французском ударными могут быть слоги в составе морфем любых классов. Эта особенность коррелирует с такими свойствами ударения, как его фиксированность и место. Как известно, ударение в германских языках в целом является фиксированным (подробнее об этом см. § 31), тяготея при этом к началу слова, тогда как в русском и французском ударение в принципе не фиксировано, а во французском к тому же всегда приходится на последний слог фонологического слова (или синтагмы). Тяготением ударения в немецком языке к фиксированности и начальному слогу объясняется высокая частотность редуцированного гласного (до 33,4 %; см.: Ска-
3 Зеленсцкий
65
ла, 1976, 245) как почти единственно возможной фонемы в безударных слогах исконных немецких слов и ассимилированных заимствований.
§ 29. Фонемный состав слога
Еще одна особенноств слоговых структур немецкого и английского языков (как, впрочем, и других германских языков, за исключением шведского) состоит в том, что в них допустимы двугласные слогообразующие, или дифтонги. В русском языке дифтонги не представлены, тогда как положение в романских языках противоречиво: дифтонги обычно различают в итальянском и испанском, а французский традиционно считают языком без дифтонгов, хотя в словах типа roi, loi кажется вполне возможным выделить восходящий дифтонг /\уа/.
Для немецкого и английского языков в качестве специфической черты следует отметить также наличие слогов, образуемых сонантами. При этом в английском слоги с такой структурой практически нормативны, тогда как в немецком они в принципе факультативны и должны, скорее, рассматриваться как примета определенного стиля произношения. В русском слоги с сонантами отсутствуют. Традиционно не выделяют их и во французском, хотя в отношении слов с исходом на /-г/ типа mettre, battre не существует полной ясности (см. § 25).
Важными типологическими характеристиками слоговых структур языков являются также ограничения на позиции и комбинации аллофонов в инициали и финали слога.
Немецкий и английский языки здесь снова обнаруживают фундаментальное сходство, заключающееся в недопустимости слогов с финальными усеченными гласными (см. § 16). Для инициали слога ограничения на гласный в этих языках не отмечены. Во французском, напротив, при допустимости любого гласного в финали слога исключены слоги с инициальным /э/. В русском языке любая из пяти гласных фонем может занимать в слоге как инициальную, так и финальную позицию.
Практически неизвестны для русского также ограничения на позицию одиночного согласного в инициали и финали слога; единственным исключением здесь является /ж’/, недопустимое в финали. В финали немецкого слога невозможна фонема /И/, только в инициали допустимы /z/, /v/, /И/, /j/. Аналогичная ситуация представлена в английском, где в начале слога с двумя инициальными согласными исключены также /з/, /ц/, /6/ и аффрикаты. Для финали французского слога невозможны сонанты /w/ и /ц/.
В связи с ограничениями на сочетаемость финальных согласных со слогообразующим гласным следует отменить однозначную связь немецкой фонемы /р/ и аффрикаты /pf/ с предшествующим усе-
чснным. В английском языке это также характерно для заднего носового /г/ и нёбного /|/.
Если по позициям фонем в слоге германские языки противопоставляются русскому и французскому (романским) языкам, то в отношении длины группы согласных в инициали и финали слога (числа согласных) они вместе с русским противопоставляются романским языкам.
В частности, в инициали слога в немецком и английском языках допускаются сочетания трех, а в русском — четырех согласных; ср.: нем. springen, Sprache, Spleifr, англ, screw, spray, straw, splay, pyc. всплеск, вскрик, вздрогнуть. В исконных французских словах максимальное число согласных в инициали слога нс более двух, например: brun, prendre, grand, spectre. Из приведенных примеров видно, что по большей части в инициали слога представлены комбинации согласных разных модальных классов, при этом обычно они включают сонорные. Типичные сочетания инициальных согласных могут быть описаны прежде всего посредством выделения ограничений на позицию того или иного согласного в пределах инициали. 11ри этом ограничений тем больше, чем меньше возможности комбинаций фонем (аллофонов). В данном отношении все западные языки противопоставляются русскому, как языку с максимальной свободой комбинаций.
Инициальные сочетания согласного с последующим /]/ возможны в русском (например: шью, лью, съел) и французском языках (например: vieux, lieu, tierce). В немецком они абсолютно исключены, тогда как в английском /у/ после инициального согласного допускается лишь в составе дифтонга (см.: Плоткин, 1989,188—189), ср.: beauty, tune, new.
Вопрос о сочетаниях согласных фонем в финали слога нуждается в особом обсуждении.
Так, в немецком и русском языках представлены финали, включающие до четырех согласных, например: нем. hilfst, hinkst, herrschst, wilnschst, warmst, quirlst, lernst; рус. царств, лакомств, средств. Однако наиболее частотными в немецком являются трехконсонантные, а в русском — двухконсонантные финали; ср.: нем. schimpft, wiinscht, Bedarfs, Samts; рус. смотр, риск, столб, визг (см. об этом также: Гак, 1977, 61).
Утверждение В. Д. Аракина о наличии в английском языке финальных сочетаний, содержащих до шести согласных (см.: Аракин, 1979, 96— 97), достаточно спорно, так как к подобным сочетаниям отнесены также сочетания с сонантами, образующими в действительности отдельные слоги (см. § 25), например: minstrels. В связи с >тим вполне обоснованно полагать, что в английском языке, как и в немецком, слоговая финаль допускает не более четырех согласных (например: texts), причем преобладают двух- или же трехконсонантные группы.
Известные трудности связаны также с допущением трехконсонантных слоговых финалей во французском (см. об этом: Гак, 1977, 60), например: arbre, perdre, martre, в которых из-за факультативной апокопы /э/ исходное /-г/ можно, по сути дела, рассматривать как сонант (см. § 25).
Для германских языков характерны слоги типа ССГСС со своеобразной «зеркальной» последовательностью согласных в инициа-ли и финали, они начинаются и завершаются шумным, тогда как в непосредственном соседстве со слогообразующим гласным располагаются сонорные, например: нем. Front, Brand, flink', англ, grand, friend, blunt. Возможно, что эта особенность строения германского слога связана с ранее отмеченным тяготением его к закрытости (см. об этом § 28).
Во французском и русском финальное сочетание согласных достаточно часто завершается сонорным; ср.: франц, battre, mettre, prendre и рус. выдр, косм, смысл.
В отношении допустимости тех или иных фонем и их сочетаний в пределах фонологического слова по сравнению со слогом существует ряд отличий.
Так, в начале немецкого слова исключены фонемы /э/, /s/, /tf / и /х/, в английском невозможны слова с начальным редуцированным /э/, во французском — с начальными /)/ и /р/. Для начала русского слова ограничения на употребление тех или иных фонем нехарактерны.
Во всех языках, материал которых рассматривается в настоящем пособии, не допускаются в начале слова определенные фонемные комбинации, представленные в его середине. Таковы цепочки /-sp-/, /-st-/, /-ft-/ в немецком, сочетания /-ps-/, /-ks-/, /-ft-/ в английском, группы /-sk-/, /-st-/, /-rb-/ во французском, /-бн-/, /-пц-/, /-пф-/ в русском; например: нем. lispeln, rasten, saftig', англ, hopscotch, oxbow, shiftless', франц, risquable, rester, reverbere', рус. особняк, хлопцы, цапфа.
В русском языке в середине слова возможны стечения гласных, относящихся, правда, к различным слогам (типа Родион, проахать)', в начале слова допускается невозможное в других позициях удвоение согласного на стыке префикса и корня, например: ввоз, ввез, ссыпать, сшить и др.
В немецком и французском языках в этом случае также допускается удвоение согласного, хотя префиксы при этом обычно образуют отдельный слог, не сливаясь с корнем; ср.: нем. mitteilen, verreisen', франц, illisible, immediat. В английском языке удвоение согласных не представлено; ср.: connection, innovate, illogical.
Важной типологической характеристикой языков может быть соотношение использованных языком и теоретически возможных сочетаний фонем в инициали и финали слога и слова. Однако опыта решения данной задачи пока нет.
СЛОВЕСНОЕ УДАРЕНИЕ
§ 30. Средства выделения ударного слога
Ударение как супрасегментная характеристика фонологического слова представляет собой обычно сочетание ряда антропофонических средств, к которым в первую очередь принадлежат сила, длительность и тон. При этом в разных языках соотношение этих средств различно. Гак, в германских языках ударение считается по преимуществу силовым, хотя определенную роль при выделении ударного слога играют также и высотные характеристики, более выраженные в английском языке, нежели в немецком. Вполне естественно также, что ударные гласные в германских языках в соответствии с явлением количественной редукции относительно протяженнее, чем безударные (см. § 23). Во французском все три средства выделения ударных слогов представ-псны примерно в равной мере. В русском языке ведущим средством пыделения ударного слога является длительность, которая в отдельных случаях может частично компенсировать силу выдоха (см.: Аванесов, 1956, 65), поэтому в целом ударные слоги здесь длиннее безударных, а между длительностью гласного и его интенсивностью существует взаимно-однозначное соответствие. Выделяются русские ударные слоги и несколько более высоким тоном по сравнению с безударными, хотя роль тональных средств здесь меньше, чем в английском и французском языках. В соответствии с этим русское ударение, как и немецкое, квалифицируется обычно как нетональное.
Квантитативное ударение по своей природе считается не совместимым с признаком «длительность» у гласных фонем. И хотя в западноевропейских языках отмечается количественная редукция гласных (см. § 23), здесь нет взаимно-однозначного соответствия длительности и ударения, ибо в ударном слоге встречаются какдол-гие (напряженные) гласные, так и краткие (ненапряженные). Наглядно описанное различие можно показать на схеме 5.
Схема 5
Соотношение длительности и ударности гласного
Западные языки Русский язык
Краткость Безударность Краткость Безударность
Долгота —Ударность Долгота Ударность
Однако наиболее важной особенностью русского ударения, объединяющей его до известной степени с английским и противопоставляющей немецкому и французскому ударению, является его связь с тембровыми характеристиками гласных, более четкими в ударной позиции, нежели в безударной (см. § 23). Такой тип ударения называют также качественным.
Можно полагать, что в языках с качественным ударением последнее более тесно взаимодействует с аллофонами, обусловливая их распределение по законам дополнительной дистрибуции, тогда как в языках типа немецкого и французского аллофоны относительно более независимы от ударения, которое связано с ними непрочно и как бы накладывается на фонологическое слово, вызывая в нем минимальное варьирование.
§ 31. Место ударения в слове
В отношении места ударения в слове французский язык противопоставлен всем другим, рассматриваемым в настоящем пособии, как язык с одноместным (конечным) ударением. В то же время безоговорочно считать германские языки языками с разноместным ударением было бы недостаточно корректно. Германское ударение тяготеет к первому слогу и приходится преимущественно на начало корня или префикс, тогда как количество безударных префиксов в этих языках сравнительно невелико. В русском языке ударение вообще не тяготеет к определенным слогам, так что степень его разномест-ности значительно больше, чем в германских языках. Иначе говоря, при общей качественной характеристике германского и русского ударения как разноместного следует констатировать существенные количественные различия между ними и характеризовать германское ударение как явно тяготеющее к одноместности и реализующее при этом определенную морфологическую функцию.
Будучи по своему качеству разноместным, ударение в германских языках может использоваться при различении омографов, например: нем. 'ubersehen — iiber'sehen, Aktiv—ak'tiv, 'August—August, или при различении двусложных слов как разных частей речи в английском типа имен the 'import, the 'imprint, the export и глаголов to import, to imprint, to export. Вполне естественно, что в русском, где ограничений на место ударения не существует, такие случаи встречаются значительно чаще (ср.: мука —мука, плачу—плачу и т. п.).
Другой важной типологической особенностью ударения является степень его подвижности или же фиксированности.
Для русского и французского языков характерно подвижное (нефиксированное) ударение, как бы «перемещающееся» в пределах словоформы при словоизменении; ср., например: рус. руки — руки, ноги —ноги, леса—леса и франц, je 'cerch(e)—nous cher'chon(s), tu 'donn(es) — tu do'nna(s), хотя при более строгом подходе в подобных случаях нельзя не учитывать также и роль аллофонического варьирования. Правда, между языками есть все же существенное различие, состоящее в том, что русское подвижное ударение является одновременно разноместным, тогда как подвижность французского ударения вытекает из его одиоместности и непосредственно обусловлена постоянной ударностью конечного слога, что демонстри
руют приведенные выше примеры, где в скобки взяты непроизносимые («немые») части французских графических словоформ. Таким образом, подвижность русского ударения представляет собой, скорее, его морфологическую, но не фонологическую характеристику и выполняет явную форморазличительную функцию. Французскому же ударению подобная функция не присуща; французские словоформы (если они не синкретичны) всегда имеют различный фонемный состав, а ударение в них приходится на последний слог. Английское ударение является фиксированным и поэтому не может выступать как единственное или дополнительное средство различения словоформ (ср. положение в русском и французском языках). Что же касается отношения к свойству «фиксированность — подвижность» немецкого ударения, то оно, как и в случае с местом ударения, довольно противоречиво. В немецком языке ударение в качественном отношении следует определять как подвижное, однако его подвижность весьма ограниченна и отмечается лишь в отдельных случаях образования формы множественного числа заимствованных существительных типа 'Motor— Mo'toren, 'Doktor— Dok’toren, а также в существительном Cha'rakter—Charak'tere. Разумеется, даже немногочисленные исключения типа названных не допускают истолкования немецкого ударения как абсолютно фиксированного. Как и в отношении места ударения, различие между немецким и русским языками в отношении фиксированности ударения является количественным. В целом немецкое ударение можно характеризовать как преимущественно фиксированное, так что от английского ударения оно отличается качественно. Вполне естественно, что отмеченные сходства и различия языков в отношении внешних признаков ударения свидетельствуют о значимости для типологии квантитативных методов (см. § 7).
§ 32. Ритмизующая функция словесного ударения
Поскольку фонологическое слово объединяется вокруг ударного слога, оно по своей протяженности обычно не совпадает со словом как лексической единицей и со словоформой. Фонологическое слово длиннее словоформы, так как включает в себя кроме главноударного слова еще и так называемые проклитики и энклитики (клитики), состав которых при наличии общих черт достаточно специфичен в разных языках.
Так, в русском языке проклитическими элементами являются прежде всего предлоги, некоторые союзы и частицы не, ни, реже — простые числительные и местоимения. Энклитиками выступают частицы, отдельные модальные слова, личные местоимения.
В немецком и английском языках проклитиками являются артикль, предлоги, союзы, относительные местоимения и наречия, вопросительные местоимения и наречия, частицы (типа нем. so и
zu). Как проклитиками, так и энклитиками в этих языках могут быть вспомогательные, модальные, связочные и фазовые глаголы, личные и лично-возвратные местоимения, местоимения: нем. esu man, англ, it и one, модальные частицы, а также отрицание (нем. nicht; англ. not). Послелоги (типа нем. meiner Meinung nach), естественно, выступают лишь как энклитики.
Что касается французского языка, то в нем конечное словесное ударение переходит во фразовое и объединяет синтагму, включающую в себя не только проклитики (энклитик во французском, видимо, быть не может), но и полнозначные слова со второстепенным ударением.
Таким образом, уже из приведенного перечня клитик можно видеть, что в западных языках фонологическое слово в среднем длиннее русского и содержит меньше ударных слогов. При этом французский язык отличается от всех других конечным местом словесного (и синтагматического) ударения.
Безударность проклитик и энклитик, естественно, относительна; как самостоятельные лексические единицы они всегда могут оказаться ударными при логическом выделении. Это свойство присуще всем языкам и обусловлено не их структурой, а функционированием языка как средства передачи информации. Однако в русском языке простые предлоги в ряде случаев могут быть ударными и при этом логически не выделяться, поэтому следующие за ними полнозначные слова не несут ударения. Чаще всего ударны предлоги на, за, под, по, из, без (см.: Аванесов, 1956, 81); например: на гору, по полу, из дому. Ударными могут быть и частицы не пни; например: не был, не к чему, нехотя, не во что, где бы я ни был.
Организуя фонологическое слово, ударение создает определенную ритмику речи, обнаруживающуюся в соотношении силы ударных и безударных слогов. Так, в русском языке сила ударения ослабевает в основном пропорционально удалению слабоударного слога от главноударного (например: [гьллва], [нагллъву]), тогда как в германских языках ударение слогов, соседних с главноударным, слабее, нежели более удаленных от него слогов; ср.: нем. 'Halte,stelle, 'Strafien.bahn, Ver'trauens,man; англ, celebration, interference, reso lution.
Однако наиболее очевидно ритмизующая функция обнаруживается у так называемого второстепенного ударения, особенности которого довольно значительно различаются в языках. Так, во французском второстепенное ударение практически совпадает с ритмическим и приходится на каждый нечетный слог от конца слова; например: ипе 'cata"strophe, I’apres-’guerre (см.: Гак, 1977, 69). Второстепенное ударение в германских языках представлено прежде всего в сложных словах и реже — в производных. При этом в автохтонных словах оно обычно приходится на второй элемент слова (корень или постфикс), тогда как первый элемент (корень) несет
главное ударение; например: нем. 'Schreib,tisch, Ver'trauens,mann, Ver'schieden,heif, англ, 'paper-hangings, forth coming-,case, friendliness. Для русского характерно иное распределение ударений разной силы: второстепенное (побочное) ударение, как правило, падает на первый элемент сложного слова, а главное — на второй; ср.: дальневосточный, идолопоклонник, миролюбивый.
В отношении степени обязательности второстепенного ударения немецкий язык отличается от английского и русского; за редкими исключениями, наличие второстепенного ударения в немецком сложном слове обязательно. В английском и русском языках многие широкоупотребительные сложные слова (типа англ, paperknife, milkman, land-bank', рус. водовоз, паровоз, миномет) с малопротяженным первым элементом не имеют второстепенного ударения. Более того, в русских сложных словах наличие второстепенного ударения обусловлено не столько их структурой, сколько книжным характером, т.е. причиной стилистической; ср., с одной стороны, машиностро ение, сельскохо зяйственный и, с другой — гальвано 'пластика, киносценарий (см.: Аванесов, 1956, 85).
Указанными отличиями русского ударения от ударения в западных языках объясняются главные трудности при постановке корректного произношения русскоязычных обучаемых.
Во-первых, с трудом преодолевается интерферирующее влияние комбинированного (динамически-квантитативно-квалитативного) характера русского ударения, затрудняющее овладение не только средствами выделения ударного слога, но и признаком длительности (напряженности) гласных, а также особенностями их редукции.
Во-вторых, у русских вызывают трудности длительные последовательности безударных слогов в западных языках (по аналогии с ритмикой русской речи в них появляются избыточные ударные слоги), постоянная безударность некоторых классов слов в нейтральном стиле речи (наиболее часто отмечается ошибочное ударение отрицаний nicht и not), особенности ритмического распределения второстепенного ударения.
При обучении немецкому и английскому языкам трудно усваивается также фиксированный характер ударения и его тяготение к началу слова. Ошибки особенно многочисленны при произнесении интернационализмов.
ИНТОНАЦИЯ
§ 33. Единицы интонации (элементы языка-эталона)
Вопросы интонации принадлежат к числу наименее разработанных в языкознании. Не ставя задачу их полного охвата в данном пособии, необходимо все же наметить некоторые общие отправ
ные моменты для сравнения интонации в основных европейских языках.
Прежде всего следует выделитв главные проблемы, дискутируемые при рассмотрении интонации:
— проблему истолкования (определения) интонации, связанную с выделением ее компонентов;
— проблему установления отношения интонации к планам содержания и выражения в языке;
— проблему выделения интонационных единиц.
В рамках первой проблемы принято различатв узкое и широкое толкование интонации. При узком толковании (см., например: Тор-суева, 1990, 197) интонация определяется как единство мелодики, интенсивности, длительности, темпа речи и тембра произнесения, а единство интонации и ударения рассматривается как особая просодическая система языка. В случае широкого толкования интонации в нее включают также ударение и паузы (см., например: Козьмин и др., 1990, 777), хотя при этом возникает достаточно сложный вопрос об отношении между супрасегментными и сегментными единицами, поскольку паузы, как отрезки с нулевым звучанием, скорее, являются аналогами аллофонов, а не супрасегментных единиц. В известной мере это противоречие разрешается различением интонационных единиц разной протяженности (см. ниже), поэтому предварительно интонацию можно расширительно определить как просодику единиц длиннее слова, т. е. фраз и — в случае членимо-сти последних — также синтагм.
Вторая проблема заключается в отношении интонации (и особенно ее единиц) к языковым знакам. Достаточно распространена точка зрения, согласно которой единицы интонации представляют собой двусторонние знаки (например: Торсуева, 1990, 198). В то же время очевидно, что из-за отсутствия четких соотношений между видами интонации и значениями один и тот же грамматический тип предложений связан со многими интонационными рисунками и, наоборот, одна и та же интонационная модель связана с целым рядом грамматических типов предложений. По сути дела, лишь А. А. Реформатский последовательно развивал концепцию чисто сигнальной роли интонации и в соответствии с этим идентичности интонационных единиц сегментным фонемам (см.: Реформатский, 1975 , 72—73). Сходную позицию занимает Ю. С. Степанов, полагающий, что нужно проводить различие между просодическими средствами как фактами звуковой стороны языка и своего рода «суперсегментными морфемами», представляющими собой знаковые единства просодических средств с передаваемыми ими значениями (см.: Степанов, 1975, 120—121). Подобный подход перспективен уже потому, что позволяет применять при описании интонации те же принципы, что и при выделении и описании фонем языка.
Таким образом, намечаются определенные перспективы решения третьей (центральной) проблемы единиц интонации и их соотношения друг с другом.
Традиционно единица интонации обозначается термином «инто-11ема» и определяется как «... совокупность интонационных признаков... достаточных для дифференциации значения высказывания или его части и передающих коммуникативный тип высказывания, смысловую важность синтагм, членение на тему и рему» (Торсуева, 1990, 198). Аналогично трактуется интонема и другими авторами (см.: Козьмин и др., 1990, 185; Норк, Адамова, 1976, 123—124; Mcinhold, Stock, 1982, 241—243)'. Однако при описании единиц интонации обычно недостаточно четко соблюдаются все принципы их непротиворечивого выделения. В частности, противопоставляя интонемы по каким-либо признакам (по сути дела — различительным), за которые обычно принимается тот или иной тип движения тона, не указывают однозначно на такое необходимое условие выделения различительных признаков, как отношение контрастной дистрибуции между соотносимыми друг с другом единицами, а в случае систематизации интонем — между единицами интонации. Иными словами, для успешного (непротиворечивого) выделения интонационных единиц их следует интерпретировать как некоторые сегменты и рассматривать базовую единицу интонации, аналогичную фонеме, как предельную (синтагматически нечленимую без нарушения своего тождества), поскольку именно предельность единицы позволяет устанавливать ее оппозитивные отношения и на их основе выделять в ней различительные признаки.
Подобный подход был в определенной мере реализован в разделе пособия О. А. Норк и Н. Ф. Адамовой об использовании интонации как единственного средства выражения коммуникативной установки предложения (см.: Норк, Адамова, 1976, 140—141). Более последовательное развитие этот подход получил в пособии по сравнительной типологии немецкого и русского языков, где за элементарную (предельную) единицу интонации принята интонация односложной фразы (см.: Зеленецкий, Монахов, 1983, 62). Это обеспечивало возможность применения к ней тех же процедур выделения, что и к фонеме. Сходная процедура выделения интонем как инвариантов интонации односложных фраз представлена и у Л.И.Хицко (см.: Козьмин и др., 1990, 186).
Аналогию между интонационными единицами и фонемой можно распространить также на сферу непредельных единиц. Подобно тому как устанавливаются определенные соотношения между фонемой в качестве предельной единицы и слогами, словами, синтагмами и фразами в качестве непредельных единиц, сходные соотно-
1 В пособиях по сравнительной типологии английского и французского языков понятие интонемы не используется (см.: Гак, 1977; Аракин, 1979).
шения устанавливаются между предельной и непредельными интонационными единицами.
В свое время в целях терминологической ясности для предельной интонационной единицы, т. е. для инварианта интонации односложной фразы (или, что в принципе то же самое, для инварианта интонации наиболее сильно ударенных слогов фразы), было предложено обозначение «нуклема», произведенное от лат. nucleus ‘ядро’, поскольку в практике описания интонации ударные слоги, в которых происходит преломление тонов (мелодии), обычно называют ядрами (см.: Зеленецкий, Монахов, 1983, 62). Непредельные интонационные единицы получили другие обозначения, последовательно отличные от названия предельной единицы.
Инвариант интонации синтагмы получил название «тонема». При всей условности этого термина введение его облегчает разграничение интонационных единиц по их протяженности, ибо тонема по определению включает не только нуклему, но и интонацию ряда безударных и слабоударных слогов. В случае нечленимости фразы на синтагмы тонема является интонацией данной фразы; например: рус. Он спит, Светает', нем. Erschlaft, Esregnet, EsistNachf, англ. Гт sorry, It rains', франц. C’est I’hiver, Ilneige. Тонему необходимо отличать от интонации фонологического слова, отнюдь не обязательно несущего синтагматическое и тем более фразовое ударение. Так, например, нем. Der Zug "kommt содержит два фонологических слова, но лишь один сильноударный слог и в соответствии с этим объединяется во фразу одной тонемой.
Как непредельная единица, тонема в отличие от нуклемы членится на сегменты. Естественно, что часть (отрезок) тонемы, располагающуюся перед нуклемой, логично обозначить как пренукле-му (лат. ргае ‘перед’), а часть тонемы, располагающуюся после нуклемы, — соответственно как постнуклему (лат. post ‘после, за’). Так, в рус. Светает интонация слога Све- есть пренуклема, а интонация слога -ет — постнуклема. Таким образом, специфика тонемы полностью описывается через составляющие ее нуклему, пренуклему и постнуклему. При этом пре- и постнуклема могут быть нулевыми; ср.: Ладно!', Он спит.
Для обозначения интонации расчлененной на синтагмы фразы, состоящей как минимум из двух синтагм, можно предложить термин «фразотонема»1. Специфика фразотонемы исчерпывающе описывается через составляющие ее тонемы.
Таким образом, отношения между интонационными единицами (одной предельной и двумя непредельными) аналогичны отношениям между соответствующими им цепочками фонем — слогом,
1 В пособии по сравнительной типологии немецкого и русского языков использовано обозначение «фразовая интонема», которое представляется менее удачным (см.: Зеленецкий, Монахов, 1983, 62).
синтагмой и фразой и могут быть охарактеризованы как некий нестрогий порядок, поскольку в предельных случаях фразотонема сводится к тонеме, а тонема, в свою очередь, к нуклеме: нуклема < тонема < фразотонема.
Эти единицы представляют собой элементы языка-эталона (универсальные дефиниции, см. § 10) для описания интонации. Их использование позволяет построить достаточно четкую интонационную характерологию языков через выявление специфики нуклем, пре- и постнуклем, а также возможностей их комбинирования друг с другом.
§ 34. Типология нуклем
Систематизация нуклем, иными словами — их парадигматика, сводится к противопоставлению их друг другу по определенным различительным признакам. В отличие от способа исчисления, принятого в пособии по сравнительной типологии немецкого и русского языков (см.: Зеленецкий, Монахов, 1983, 63—65), можно ограничить исчисление нуклем лишь двумя привативными иерархически упорядоченными признаками — «восхождение тона» и «замедленная скорость движения тона». Это задает следующее дерево исчисления (схема 6).
Схема 6
Исчисление нуклем
Нуклемы
Восходящий тон*
f Замедленная скорость
I Незамедленная скорость
- Невосходящий тон
(Замедленная скорость*
I Незамедленная скорость*
Однако для построения языка-эталона как универсального минимума нуклем всех сопоставляемых языков достаточно лишь трех нуклем, помеченных в исчислении звездочкой. Продемонстрировать специфику нуклем минимума можно посредством различного интонирования односложных фраз типа нем. Stopp-, Neirv, So; Gut и их аналогов в других языках, как это представлено в схеме 7.
Схема 7
Как видно из схемы, каждая из фраз ограничена слева и справа паузами, а это означает, что изображенные нуклемы (а также тонемы и фразотонемы) находятся друг с другом в отношении контрастной дистрибуции.
Следует заметить, что три нуклемы, как и в предложенной системе, выделяет (правда, называя их интонемами) также Л.И.Хиц-ко (см.: Козьмин и др., 1980, 186). Однако се система основана на эквиполентных оппозициях, различает три традиционных вида движения тона (падающий, ровный и восходящий) и приложима поэтому в основном к немецкому языку.
Принятие универсального характера выделенных нуклем означает, что характерологические черты языков обусловлены спецификой реализации нуклем, которая обнаруживается обычно как свободное варьирование и сводится прежде всего к частному типу движения тона (восходящий тон / восходяще-нисходящий тон, восходящий тон / нисходяще-восходящий тон, нисходящий тон / нисходяще-восходящий тон, уровень падения тона / уровень повышения тона и т. п.), его большей или меньшей абсолютной скорости движения, а также к более или менее резкой разрядке энергии. Так, в немецком языке нуклсма восходящего тона обычно реализуется как его нисходяще-восходящее движение, реже — как чисто восходящее, в русском в этом случае, скорее, представлен восходяще-нисходящий тон, для французского, по сравнению с другими языками, типичен более высокий тональный уровень нуклемы восходящего тона. Реализация нуклемы невосходящсго (нисходящего) тона в немецком языке также отличается от русского и английского языков: в нем обычно представлено чисто нисходящее движение, тогда как в русском и английском, скорее, восходяще-нисходящее. В отношении скорости движения тона для сопоставляемых языков выявляется следующая общая картина: наиболее быстрое движение тона отмечается во французском языке, несколько менее быстрое — в немецком; русский и английский характеризуются как языки с относительно медленной общей скоростью движения тона. Резкая разрядка энергии (напряжения) отмечается в немецком и английском языках; русский обычно характеризуют как язык со слабой интенсивностью разрядки энергии произнесения. Лишь в немецком языке падение тона регулярно достигает нижнего уровня, тогда как в других языках пределов падения обычно бывает нейтральный уровень.
Сравнительно редко реализация нуклем зависит от их позиции, образуя некоторое отношение дополнительной дистрибуции. В данной связи наиболее известен факт реализации в немецком языке нуклемы невосходящсго тона перед внутрифразовой паузой (т.е. в нсконечной синтагме), заключающийся в его незначительном падении в пределах среднего уровня, ровном движении или — реже — его незначительном (также в пределах среднего уровня) повыше-
пии. Такую разновидность мелодии традиционно называют ровным или парящим тоном, обозначаемым в немецкой номенклатуре как schwebcnde, weiterweisende, progrediente Melodic. В немецких конечных синтагмах невосходящий тон, как и в других языках, реализуется как нисходящий. Для русского, английского и французского языков столь жесткое чередование реализации нуклем невосходящего тона в зависимости от позиции синтагмы нехарактерно.
§ 35. Типология тонем
Поскольку тонемы, как непредельные единицы интонации, включают в свой состав помимо нуклем также пре- и постнуклемы, типология их сводится в целом к описанию специфики последних, определяемой некоторыми отношениями синтагматики, поскольку выбор того или иного варианта пре- или постнуклемы обусловлен прежде всего позицией тонемы.
В соответствии с позицией тонемы следует различать, с одной стороны, пренуклемы начальных и постнуклемы конечных тонем, а с другой — постнуклемы неконечных и пренуклемы неначальных тонем. Первые обязательны для всякой фразы (кроме французской, где из-за конечного ударения постнуклемы невозможны) и представляют собой соответственно ее интонационное начало и завер-В1ение; вторые встречаются только в расчлененных на синтагмы фразах и выступают как интонационное обеспечение соединения синтагм во фразы.
Типы пренуклем начальных тонем зависят от характера органи-<ующей тонему нуклемы. Если пренуклема связана с нсвосходящим тоном, то ее наиболее существенными характеристиками являются высота тона предударных слогов (так называемого предтакта) и их количество (протяженность предтакта). Обычно в немецком и английском предтакте представлено ровное или даже нисходящее движение тона, вследствие чего его преломление в прснуклеме (если она охватывает также ударный слог) или при переходе от прснук-лемы к нуклсме (при совпадении длины пренуклемы и предтакта) оказывается весьма резким. Сравните распределение ударений и соответственно протяженность пренуклемы во фразах типа нем. Die 'Menschen "schweigen, но: Sie "schweigen. В русском и французском языках подъем тона обычно происходит в предтакте, чему соответствует восходящая пренуклема, а тоновый интервал между прснук-лемой и нуклсмой незначителен. При этом в русском языке пред-такт чаще всего отсутствует. Что касается пренуклемы, связанной с восходящим тоном, то в немецком языке она обычно бывает нисходящей, реже — восходящей. Для английского языка в этом случае типична восходяще-нисходящая пренуклема, а для русского — восходящая. Французская тонема с нуклемой восходящего тона характеризуется общей высокой тональностью.
Виды постнуклем конечных тонем также зависят прежде всего от характера нуклемы. В немецком языке они охватывают по большей части только безударные слоги, совпадая по длине с так называемым затактом. Это обусловлено тем, что, как правило, синтагматическое (и соответственно фразовое) ударение приходится здесь на последний ударный слог. Поэтому немецкая постнуклсма, связанная с невосходящим (в конечной синтагме обычно падающим) движением тона, тонально ниже нуклемы и иногда (при завершении ударного слога в нейтральном уровне) обнаруживает дальнейшее падение тона. Следует иметь в виду также значительную протяженность (развернутость) немецкого затакта, обусловленную местом словесного ударения и распространением рамочных конструкций, например: Das Referat 1st "rechtzeitig 'angefertigt warden. В русском заударные слоги, объединяемые такими постнуклсмами, лежат на том же уровне, что и последний ударный, тогда как в английском нередко выступает восходяще-нисходяще-восходящая постнуклсма (см.: Stock, Zacharias, 1973, 115). Постнуклсма, связанная с восходящим тоном, в немецком языке достаточно специфична, она всегда продолжает повышение тона. В соответствующих русской и английской постнуклемах представлен нисходящий тон. Во французском языке постнуклсмы в конечных тонемах отсутствуют.
Неконечная постнуклсма, как и конечная, обычно охватывает безударные слоги, мелодически она продолжает соответствующую нуклсму и имеет те же варианты, что и последняя. В русском и английском языках в соответствии с этим представлена, как правило, нисходящая или же восходящая нсконечная постнуклема. Радикально отличается положение в немецком, где имеет место чаще всего ровное движение тона, соответствующее реализации нуклемы «невосходящий тон» (см. § 34). Во французском постнуклемы отсутствуют.
Пренуклемы неначальных тонем служат соединению тонем во фразотонемы и соответственно синтагм — во фразы. В западных языках это обычно обеспечивается тем, что пренуклсма неначальной тонемы тонально не выше предшествующей неконечной постнуклемы, т. е. лежит на том же уровне или даже несколько ниже. В русском языке подобное соотношение пре- и постнуклем выступает лишь как один из возможных вариантов; чаще здесь представлена пренуклсма, тонально более высокая, нежели предшествующая (при этом нередко восходящая) постнуклсма. Для немецкой (и английской) фразы подобный мелодический рисунок чужд, здесь, скорее, следует говорить о постепенном (ступенчатом) понижении тона.
§ 36. Типология фразотонем
Наиболее простыми типами фразотонем являются (по определению) нуклемы (см. § 33); тонемы представляют собой уже более сложные единицы — инварианты интонации многосложных, но еще
односинтагменных фраз. Интонационные единицы наиболее высокого порядка, обозначенные ранее как фразотонемы, возникают через соединение минимум двух тонем (одной начальной и одной конечной). Они выступают как инварианты интонации расчлененных на синтагмы фраз. В соответствии с этим характеристика начальной пренуклемы есть одновременно и характеристика начала фразотонемы, характеристика конечной постнуклемы — характеристика ее конца, а характеристики нсконечных постнуклем и неначальных пренуклсм — характеристики ее середины.
Очевидно, что число тонем превосходит число нуклем, а число фразотонем — число тонем. Однако вопреки выражаемому порой мнению о неисчислимости фразотонем (см.: Норк, Адамова, 1976, 165) их общее число все же конечно, поскольку конечно (исчислимо) количество нуклем и тонем. Одним из возможных путей исчисления может служить предложенное в предыдущих параграфах (§ 34, 35) восхождение от более простых (исходно — элементарных, предельных) единиц к более сложным. Показательно в этой связи, что в пособиях обычно даются достаточно обширные своды немецких фразотонем (в указанном пособии О. А. Норк и Н.Ф. Адамовой — общим числом не менее сорока под именем «интонационные структуры»; см. там же, 126—165).
Для русского языка выделяют семь типов интонационных конструкций, представляющих собой (в соответствии с изложенным в § 33 языком-эталоном) фразотонемы (тонемы) идентичных по аллофо-ничсскому составу, но различающихся по значению (коммуникативной установке) фраз типа: Он предупредил их и Он предупредил их?(см.: Брызгунова, 1982, 99—122). Тем самым единицы интонации трактуются в русистике, по сути дела, как двусторонние знаки (о вариантах трактовки сущности интонации см. § 33), что до известной степени объясняет относительно небольшое их число. В. Д. Аракин обозначает аналогичные единицы термином «интонационные синтагмы» и указывает основные различия в системе интонационных синтагм английского и русского языков (см.: Аракин, 1979, 86—92). В пособии В. Г. Гака сопоставление французской и русской интонации изложено весьма схематично и не дает оснований для выявления фундаментальных различий между языками, хотя определенные расхождения между французскими и русскими мелодемами (типами мелодики фраз) здесь все же намечаются (см.: Гак, 1977, 70— 71).
Иными словами, последовательно типологический подход к интонации языков отсутствует, из чего проистекают трудности построения сколько-нибудь информативного представления данной части их сопоставительного описания. Это обусловливает значимость предложенного в настоящем разделе языка-эталона для описания интонации и целесообразность его последовательного применения при разработке ее характерологии.
Часть II
ТИПОЛОГИЯ СООТНОШЕНИЯ ПЛАНОВ СОДЕРЖАНИЯ И ВЫРАЖЕНИЯ ЯЗЫКА
Глава 1
ИСХОДНЫЕ ПОЛОЖЕНИЯ.
ЭЛЕМЕНТЫ ОБЩЕЙ ТЕОРИИ ЯЗЫКОВОГО ЗНАЧЕНИЯ1
§ 37. Элементы языка-эталона для описания соотношения планов содержания и выражения языка
Основным лингвистическом понятием, отражающим соотношение планов содержания и выражения языка, является понятие языкового знака, трактуемого как единство означаемого и означающего. При этом последовательное соединение более простых знаков в более сложные, в целом аналогичное соотношениям единиц плана выражения (см. § 13, 14 и 33), позволяет различить не менее трех степеней их сложности.
Как и при выделении единиц плана выражения (фонем, нуклем и др.), при выделении знаковых единиц необходимо различение их предельности или непредельности. Наиболее явно это обнаруживается при выделении морфемы как простейшей знаковой единицы с синтагматически нечленимым значением, например, в русской форме бред-у, содержащей лишь две морфемы. Дальнейшее синтагматическое членение означающих морфем при этом возможно лишь в плане выражения, что, однако, может привести к иным означающим и означаемым. Так, к примеру, отсечение начального б- от корня бред- дает корень ред-, представленный в глаголе ред-еть, тогда как отсечение сегмента -ед- даст корень бер- / бр- в нулевой ступени огласовки; ср.: рус. бер-у, бр-атъ.
Предельность всех других знаковых единиц относительна и в силу их сложного строения и синтагматической членимости как в плане содержания, так и в плане выражения предполагает определенные оговорки. Тем самым при выделении подобных знаков все
1 Общие вопросы семантики как раздела лингвистики рассматриваются в недавно вышедшем пособии (см.: Кронгауз, 2001). В настоящем разделе проблема значения обсуждается в основном в своем типологическом аспекте.
гда нужно указывать на то, что основой их предельности является необходимость сохранения (соблюдения) специфического качества данной единицы. Такими знаками являются словоформа и предложение.
Основой предельности словоформы можно считать возможность использования ее как элемента предложения (члена предложения) или как минимального высказывания, например: Ночь', Смеркается и др.1. Однако и в этом случае ббльшая степень сложности предложения по отношению к словоформе обнаруживается уже в том, что оно включает в себя наряду со словоформой также супрасег-ментные средства интонации, словоформе принципиально несвойственные.
Словоформа состоит как минимум из одной лексической морфемы (корня) и одного аффикса. Известные трудности при этом связаны с проблемой соотношения словоформы и аналитической формы слова в разных языках, а также с вопросом о члени-мости словоформы в планах синхронии и диахронии и выделением так называемых уникальных морфем; ср. префиксы в рус. празелень и нем. Antwort или соответственно корни в рус. захолустье, брусника и нем. beginnen (аналогичные примеры нетрудно подобрать и в других языках).
Основой предельности предложения, как в целом следует из изложенного о критерии предельности словоформы, является то, что оно всегда образует минимальное высказывание (минимальный текст).
Намеченное соотношение знаковых единиц языка требует, однако, определенного уточнения. Так, совершенно очевидно, что из морфем складываются некоторые конкретные словоформы, а из словоформ — некоторые конкретные предложения-высказывания. Но если любую словоформу с определенными оговорками можно считать языковой единицей, то конкретное предложение, вне всяких сомнений, представляет собой единицу речи, на что совершенно справедливо указывали многие лингвисты.
Из изложенного вытекает необходимость учета в уровневой концепции языка разграничения планов языка и речи. В соответствии с этим принятие за простейшую знаковую единицу морфемы позволяет полагать, что все более сложные единицы описываются некоторыми схемами, содержащими указание на классы составляющих их более простых единиц и на порядок соединения последних между собой. Тем самым представление об уровневой организации языка уточняется за счет введения наряду с понятием степени сложности знаковых единиц также понятия их классов.
Классификация морфем прежде всего предполагает деление их на свободные (лексические — корни) и связанные (грамматические —
1 См. у Л. Блумфилда (1968, 187) о слове (по существу, о словоформе) как о минимальной свободной форме.
аффиксы), соединение которых друг с другом по определенным правилам дает словоформу.
Сходным образом схему предложения можно представить как соединение словоформ определенных классов. В европейских языках предложение чаше всего создается именной и глагольной словоформами, поэтому имя и глагол образуют в них минимум классов словоформ, необходимых для построения предложения (см.: Кацнельсон, 1972,145 и сл.).
Намеченное соотношение знаковых единиц разной степени сложности ведет к выделению трех их уровней, называемых обычно основными. В то же время в действительности построение единиц вышележащего основного уровня из единиц нижележащего уровня происходит более сложным путем, как это достаточно очевидно уже из выделения классов единиц в пределах уровней.
Так, известно, что помимо корней и словоизменительных (грамматических) аффиксов различают также словообразовательные аффиксы , а кроме имен и глаголов — также другие классы словоформ. Сложными по строению могут быть и грамматические показатели, например: рус. работа-л-а, по-йд-у, нем. Kind-er-n, habe ge-schrieb-еп; англ, has see-n, was speak-ing-, франц, donn-er-ai, ai donn-ё. Это отражается в утверждении, согласно которому единицы высших уровней строятся из единиц низших уровней ступенчато, через некоторые промежуточные звенья, образующие в своей совокупности промежуточные уровни (наиболее последовательно изложено: Маслов, 1968).
Выделение промежуточных уровней позволяет показать, что словоформа не есть простая сумма морфем, но получается посредством объединения единиц двух параллельно существующих промежуточных уровней: уровня основ и уровня формантов. Основа, в свою очередь, состоит из корневой и словообразующей морфемы, а формант — из нескольких грамматических аффиксов. Минимально основа и формант могут состоять из одной морфемы, тогда как словоформа включает в себя основу и формант в качестве двух обязательных элементов, т.е. характеризуется строго фиксированной структурой. Таким образом, между структурой единиц основных и промежуточных уровней существует вполне определенное качественное различие.
Аналогично представляется соотношение словоформы и предложения, между которыми выделяются промежуточные уровни членов предложения, словосочетаний, составов предложения.
Выделенные элементы языка-эталона образуют друг с другом отношение нестрогого порядка, которое можно продемонстрировать следующим образом: морфема < словоформа < предложение.
С изложенной концепцией уровневого устройства языковой системы плохо увязывается понятие слова. Семантическая гибкость слова, проявляющаяся в его смысловой эквивалентности морфе
мам (например, служебные слова), словосочетаниям (ср.: рус. столовая ложка, нем. Essloffel, англ, spoon, франц, cuillef) и даже предложениям (например: рус. взаимопонимание, чистоплюйство-, нем. Hundegebell, Katzenschnurren), создает впечатление отсутствия четких различий между знаковыми единицами разной степени сложности.
Указание в этом случае на то, что слово выделяется из словоформы при отвлечении от ее грамматических значений, выражаемых формантом, передает сущность так называемой лексической абстракции, состоящей в отражении явления действительности при отвлечении от его отношений с другими явлениями, и показывает, что специфическое содержание слова связано с основой, т. е. единицей определенного промежуточного уровня. Это в некоторой мере справедливо, ибо без формальных показателей слово не может выступать строевым элементом предложения как единицы вышележащего основного уровня.
Тем не менее отмеченная широта семантического диапазона слова требует, скорее, признания его межуровневой единицей, выделяемой на базе принципиально иных критериев, нежели лежащих в основе уровневой модели языка. Можно полагать, что именно межуровневый характер слова обусловливает его центральное положение в языке как основной номинативной единицы.
§ 38. Понятие языкового значения
Понятие значения занимает центральное место при описании плана содержания языка и тем самым при построении типологии его взаимодействия с планом выражения. В то же время это и одно из самых сложных и противоречивых понятий лингвистики, ибо оно пришло в нее из других наук (прежде всего из логики), в которых имеет различные толкования (см. об этом: Кондаков, 1976,185). Целый ряд трудностей возникал также из-за неразработанности классификации языковых значений и из-за фактической подмены определения понятия «значение» проблемой классификации значений. В последнее время в лингвистической практике широко используется также термин «концепт», коррелирующий как с термином «значение», так и с термином «понятие» и практически синонимичный им (см. об этом: Степанов, 1990, 384).
Сразу же следует отказаться от понимания значения как связи означаемого и означающего. Независимо оттого, что при этом имеют в виду под означаемым, подобное истолкование значения, по справедливому замечанию Т. Шиппан, основано на стремлении вывести содержание человеческих мыслей за пределы языка и недооценивает роль языка (и языкового значения) в процессе познания (см.: Schippan, 1975, 44— 45).
Также едва ли продуктивно широко распространенное раскрытие сущности языкового значения посредством семантического треугольника с использованием при этом понятий денотата и десигната или же интенсионала и экстснсионала, сводящее сущность значения к категориям формальной логики, поскольку оно допускает истолкование значения либо как явления действительности, либо как мысли об этом явлении, либо как того и другого вместе. Последний вариант решения особенно очевиден в случае различения так называемого денотативного и сигнификативного значения1.
Как известно, еще Ф. де Соссюр подчеркивал, что языковой знак имеет лишь две стороны: означаемое и означащее, представляющие собой соответственно понятие и акустический образ (см.: Соссюр, 1977, 98— 100). Иначе говоря, отношение языка к действительности опосредовано мышлением, вследствие чего связь имени с предметом (денотатом, референтом) возникает только в конкретном высказывании (см.: Гак, 1972, 14), тогда как в языке, являющемся средством построения высказываний, всякое имя (точнее, его акустический образ) соотносится только с идеей. На этом базируется в целом принимаемое современным языкознанием истолкование значения как некоторого образа человеческого мышления, связанного с определенным способом языкового выражения.
Место языкового значения в процессе переработки информации о действительности с помощью человеческого мышления и языка было в свое время наглядно продемонстрировано Ю. С. Степановым посредством удвоения семантического треугольника (см.: Степанов, 1971, 88—89), которое служит последовательному различению материальных и идеальных сущностей, недифференцированных в обычной форме семантического треугольника.
Анализ удвоенного семантического треугольника (достаточное разъяснение дастся: Зеленецкий, Монахов, 1983, 75) позволяет заключить, что, как образ внешнего мира (как идея), значение имеет одним своим пределом понятие о классе предметов действительности (см.: Степанов, 1975, 11 —12), а другим — представление о конкретном предмете. При подобном понимании языковое значение легко усмотреть во всех частных проявлениях: в терминологической лексике, где оно совпадает с научным понятием; в обиходной лексике, значения которой обнаруживают разные степени приближения к понятию (ср. значения таких слов (так называемые концепты), как стол, стул, с одной стороны, и дерево, животное — с другой); в грамматических морфемах, значение которых основано на абстракции иной природы, нежели у слов-терминов; в словах, обозначающих
1 Специально о разных точках зрения на сущность языкового значения см.: Кронгауз, 2001, 71— 78.
единичные явления действительности, прежде всего в именах собственных.
Другими словами, понятие языкового значения практически тождественно понятию сигнификата при его предельно широкой трактовке как любого мыслительного образа, связанного со звуковой формой. В этом состоит основное отличие лингвистического подхода к содержательной стороне языка от логического, при котором понятие и значение отождествляются (см.: Кочергин, 1969, 91—92).
Важной особенностью языковых значений является их дискретность, обеспечиваемая дискретностью единиц плана выражения и представляющая собой их определенную системную организацию в человеческой памяти. На определяющую роль языка в организации человеческого мышления, на создание им «квантованной» информации о действительности как основе коммуникации указывали многие лингвисты, прежде всего Ф. де Соссюр, говоривший об аморфности человеческой мысли и ее организации в языке (см.: Соссюр, 1977,144—146), и У. Л. Чсйф, введший представление о своего рода линеаризации мыслительного содержания в языковых символах (см.: Чсйф, 1975, 40—41). Таким образом, можно полагать, что языковые значения образуют некую систему и в соответствии с этим мотуг быть разделены на классы, задаваемые некоторыми классификационными признаками.
§ 39. Денотативные классы языковых значений
Классификация языковых значений по денотату (отражаемому явлению действительности) намечается уже в самом определении термина «языковое значение» в известном словаре лингвистических терминов О. С. Ахмановой, где различаются четыре класса объектов действительности: а) вещи или предметы; б) процессы или события, происходящие с вещами; в) свойства (признаки) вещей и событий; г) отношения между объектами трех названных классов (как внутри классов, так и между объектами, принадлежащими разным классам) (см.: Ахманова, 1966,160).
Вполне естественно считать, что различение классов объектов (классов денотатов) есть отражение в человеческом мышлении и в языковых значениях, как его специфической форме, реально существующей системно-структурной организации действительности. Видимо, именно поэтому оно издавна применялось как обоснование денотативной классификации языковых значений, разделявшихся в соответствии со своей спецификой на так называемые части речи. Так, перечисленным классам денотатов соответствуют такие знаменательные части речи, как существительное, глагол, прилагательное и наречие. Служебные слова, как и наречия, по всей видимости, принадлежат к четвертому классу.
Вместе с тем однозначное соответствие денотативных классов значений классам (реальных) денотатов существует лишь в сферах гносеологии и логики, где значения идентичны понятиям (см. § 38). В языке же оно асимметрично.
Этот факт достаточно широко известен прежде всего применительно к классу существительного, включающему согласно определению (грамматическая предметность) также слова типа рус. красота, развитие, здоровье и др., денотатом которых предмет, безусловно, не является. Интересные рассуждения относительно подобных случаев представлены у А.М.Пешковского, стремившегося показать, как в языке складывается асимметрическое соответствие денотативных классов значений и классов реальных денотатов (см.: Пеш-ковский, 1956, 70— 71). Принимая основные положения А. М. Пеш-ковского, все же нельзя согласиться с его утверждением, что лингвиста совершенно не должен интересовать логический анализ значений. Принципиальная идентичность природы языкового значения и понятия (см. § 38) побуждает признать, что понятие есть частный случай языкового значения и должно учитываться также при лингвистическом анализе. Применительно к семантике приведенных выше абстрактных существительных в этой связи нужно заметить, что она основана не на абстракции отождествления, обычно лежащей в основе семантики лексических единиц, но на так называемой аналитической (изолирующей) абстракции, при которой «...мысленно отвлекаются и четко фиксируются свойства, обозначаемые определенным именем, от предметов и иных свойств...» (см.: Кондаков, 1976,14).
Следует сказать также о попытках объяснения описанной асимметрии в теории генеративной грамматики. Суть их в общих чертах состоит в том, что набор номинативных единиц языка членится на классы значений, однозначно соответствующие классам реальных денотатов, а случаи асимметрического соответствия интерпретируются как результат разного рода порождающих процессов, например: рус. они разрушают —> их разрушение, они отказываются -э их отказ (см.: Хомский, 1972,169—170). Применительно к примерам абстрактных имен типа рус. красота, развитие, здоровье подобный подход означает, что такие существительные можно рассматривать как номинализации предложений с опущением указания на носителя признака или же на субъект процесса; ср.: Чья красота ?, Чье здоровье ? и Кто / что развивается ? В конкретном сообщении эти опущенные элементы обычно легко восстанавливаются из контекста.
Сходные черты обнаруживают и языковые значения некоторых других классов. Так, в основе ряда признаковых значений явно лежит отражение отношения; например, притяжательные прилагательные типа рус. отцовский можно рассматривать как трансформы групп типа отец имеет', отдельные событийные значения базируются на отражении признака, например глаголы типа рус. чер
неть, глупеть, уменьшаться. Фундаментальная близость событийных и признаковых значений обнаруживается прежде всего в таком значении, как состояние, свойство; ср. рус. Еда вкусна с нем. Das Essen schmeckt и франц, avoir bon gout или в рамках одного языка: рус. Он болен и Он болеет.
Таким образом, нарушение взаимно-однозначного соответствия денотативных классов значений и классов реальных денотатов происходит при построении конкретных сообщений, обеспечивая выполнение языком его интеллектуально-коммуникативной функции в условиях материальной и духовной практики людей.
Асимметрические отношения денотативных классов значений и классов денотатов служат основными источниками для построения типологии классов слов в языках-объектах. Язык-эталон в этом случае обычно исходит из минимума классов, представляя собой движение в направлении такой их системы, которая соответствует системе логически выделяемых классов и подклассов реальных денотатов (о такого рода редукции классов слов см.: Рождественский, 1969, 136—139; Кацнельсон, 1972, 170).
Типология классов слов, известная как проблема частей речи, является одним из сложных вопросов лингвистической теории. С учетом этого далее обсуждаются лишь ее отдельные моменты, наиболее существенные для сопоставительной характерологии европейских языков.
Прежде всего следует отметить отсутствие единых критериев выделения частей речи и их противоречивое соотношение с денотативной классификацией значений. Этим обстоятельством обусловлена размытость границ между некоторыми частями речи. Так, семантических различий, по существу, не обнаруживают качественные прилагательные и наречия, разграничиваемые лишь дистрибутивно; ср. рус. Он хороший человек и Он хорошо бегает. Если объединить их в рамках одного класса (что, кстати говоря, нередко делается), то в класс наречий попадают лишь слова со значением отношения, а это, в свою очередь, ведет к трудностям в отделении их от служебных слов, генетически часто восходящих к наречиям. Весьма сложна проблема выделения числительных, которые, как и наречия, принадлежат денотативному классу слов со значением отношения (количественного или порядкового), но ведут себя в языках как прилагательные (во многих языках неизменяемые) или же — реже — как существительные. Пересечениями признаков глагола соответственно с прилагательным и наречием являются такие классы, как причастие и русское деепричастие или английские формы на -ing.
Если в отношении указанных противоречий системы частей речи отдельных языков обнаруживают известное сходство, то в других отношениях они характеризуются рядом специфических особенностей. Так, из-за употребления в немецком и английском языках
предикативного прилагательного в краткой форме различия между этим классом слов и наречием здесь значительно меньше, чем в русском и французском; ср.: нем. Das Haus ist grofi и Das Haus ist oben; англ. The house is large и The house is down, но франц. La maison est haute [o:t], Lepalais est haut [о:] и La maison I Lepalais est en haut. Сходная картина наблюдается и в отношении количественных числительных; в русском языке эти слова ведут себя как существительные или прилагательные, а в западноевропейских языках они выступают в позиции прилагательных, при этом в немецком и французском языках отличаются от основной массы последних отсутствием согласования с существительным; ср.: рус. четыре человека, четырем человекам', нем. vier Menschen', франц, les quatre homines.
Однако наиболее очевидным случаем размытости границ частей речи следует считать явление конверсии, особенно продуктивной в английском языке. Суть конверсии состоит в том, что основы слов не могут быть вне контекста идентифицированы как части речи и приобретают приметы таковых лишь в конкретном высказывании. Естественно, что различия между основой и словоформой в этом случае обычно незначительны. Так, например, основа англ, age выступает как имя и как глагол (ср.: his age и We age) и в зависимости от окружения связывается с определенными грамматическими категориями и тем самым может быть (пусть и условно) идентифицирована как некоторая часть речи (подробнее о явлении конверсии см. § 84).
Нетрудно заметить, что степень размытости границ частей речи в языке прямо соотносится со степенью развития в нем аналитических средств передачи языковых значений. В английском она при этом приближается к изолирующему строю, тогда как в русском, напротив, развитая аффиксация обеспечивает четкое формальное противопоставление частей речи. Положение с формальным противопоставлением частей речи во французском и немецком языках следует признать промежуточным относительно английского и русского как своеобразных полюсов.
Не исключено, что четким формальным разграничением частей речи в русском языке в определенной мере объясняется выделение рядом исследователей так называемой категории состояния, к которой относят слова типа можно, стыдно, пора, нельзя, рад и т.п. В немецком и французском языках можно выявить лишь наречия с модальным значением типа нем. wohl, wahrscheinlich, leider, франц. bien, malheureusement. В английских грамматиках принято упоминать так называемые предикативные прилагательные, которые передают значения, близкие значениям слов русской категории состояния, но не имеют каких-либо особых формальных примет; ср. англ. Не is agog', Гт afraid и Не is blind', A blind man.
Что касается таких традиционно выделяемых частей речи, как предлоги, союзы, частицы, образующих группу так называемых
служебных слов, то в данном отношении языки различаются прежде всего наличием или отсутствием в подсистеме служебных слов артикля, а также составом слов, принадлежащих отдельным разрядам; ср., например, системы временных союзов или вспомогательных глаголов в языках.
Наибольшее сходство среди частей речи различных языков обнаруживают местоимения. Это касается как их лексического состава, так и деления на подклассы1. Объясняется данное обстоятельство тем, что, как слова-заместители, местоимения передают абстрактные значения, указывают на некоторые весьма обобщенные отношения действительности или же коммуникативного акта. Основанное на этом утверждение, что, как слова-заместители, местоимения «... образуют особую систему, параллельную системе назыв-ных частей речи и по-своему дублирующую ее» (Маслов, 1987,166— 167), справедливо, однако, не для всех классов местоимений. Так, если личные местоимения 3-го лица, соотносимые с ними притяжательные местоимения, указательные, вопросительные, относительные и некоторые неопределенные местоимения действительно можно считать полноценными словами-заместителями, то это не относится к личным местоимениям 1-го и 2-го лица, к связанным с ними притяжательным местоимениям, как и к неопределенным местоимениям типа рус. некий, всякий', нем. mancher, getvisser, англ, anybody — anything, some', франц, maint, chaque. Личные местоимения 1 -го и 2-го лица и производные от них притяжательные местоимения передают специфические значения в рамках особой грамматической категории (см. § 76), а атрибутивные неопределенные местоимения несут дополнительную информацию, близкую значениям прилагательных и числительных. Поэтому местоимения правильнее рассматривать как гетерогенный класс слов со своеобразным ядром, образуемым местоимениями 1 -го и 2-го лица и производными от них, и с периферией, состоящей из подлинных слов-заместителей и слов, близких прилагательным и числительным.
§ 40. Классы значений по их отношению к действительности
Источником классификации языковых значений по характеру их связи с внеязыковой действительностью являются идеи А. М. Пеш-ковского, который предложил различать объективные и субъективно-объективные грамматические категории (см.: Пешковский, 1956, 90). Объективным категориям приписывалась функция обозначения отношений между словами и словосочетаниями, субъективно-объективным — отношений самого говорящего (адресан
1 Специфическим местоименным глаголом английского языка является глагол to do.
та) к отношениям первого типа. При обобщении данной классификации и распространении ее на всю совокупность языковых значений (вне зависимости от способа проявления в языке) можно выделить два их класса: а) значения, отражающие факты реальной действительности вне отношения к человеку; б) значения, отражающие отношение человека (адресанта) к значениям первого класса. За значениями первого класса обычно сохраняют обозначение объективные, значения второго класса чаще называют субъективными.
Сходные классификации языковых значений представлены и у других лингвистов. Более того, классификация значений по их отношению к внеязыковой действительности подвергается уточнениям и развитию. Так, К. Г. Крушельницкая различает в рамках класса субъективных значений категории, выражающие отношение высказывания к действительности (время, наклонение), и категории, выражающие отношение адресанта к высказываемому (побуждение, вопрос) (см.: Крушельницкая, 1961, 5). УЧ.Филлмора аналогом понятия объективного значения является понятие пропозиции, а соотносимое с ним понятие модуса в основном соответствует понятию субъективного значения (см.: Fillmore, 1968, 23). Сходны, по сути дела, также соотношения между введенными Ю. С. Степановым понятиями «номинация» и «предикация», с одной стороны, и «локация» — с другой (см.: Степанов, 1975, 122— 142). Относительно недавно А. В. Бондарко обозначил объективные категории как отражательные, а субъективные — как интерпретационные (см.: Бондарко, 1992, 8).
Таким образом, учитывая некоторые различия в систематизации категорий соответственно их отношению к объективной действительности, можно более или менее обобщенно представить следующую классификацию значений.
Первый класс образуют значения, непосредственно отражающие явления реальной действительности (объективные значения). Прежде всего это такие классификационные значения, как вещественность, событийность-процессуальность, прйзнаковость (свойство), одушевленность (точнее, принадлежность классу живых существ), партитивность, принадлежность и др. К этому же классу относится и большинство лексических значений, за исключением значений, отражающих позицию адресанта по отношению к действительности. Из значений, отражающих отношения реальной действительности, сюда можно причислить значения падежа и таксиса.
Второму классу принадлежат значения, в той или иной мере отражающие позицию адресанта. Этот класс существенно многочисленнее первого, поскольку при построении высказываний об условиях коммуникации обычно сообщается больше информации, нежели о самом сообщаемом факте. В пределах второго класса значений можно различить два подкласса: значения, отражающие отно
шение адресанта к событиям действительности, и значения, отражающие его отношение к собственному высказыванию.
Значениями первого подкласса являются: вид, залог, степень качества, утверждение и отрицание. Из лексических значений сюда можно отнести в первую очередь значения отрицательных местоимений и наречий.
Второй подкласс образуют разные типы модального значения (побуждение, предположение, возможность, желание, уверенность и др.), нередко передаваемого также лексическими единицами — модальными наречиями и частицами. Значение, выражаемое соотносительными формами артикля, логичнее всего истолковывать как промежуточное между подклассами.
Кроме того, по всей видимости, целесообразно выделять особый класс дейктических значений (ср. понятие локации у Ю. С. Степанова), причисляя к нему прежде всего временное значение (темпо-ральность), регулярно выражаемое в европейских языках глагольными формами, а также посредством временных наречий и союзов; значение лица (персональности), трактуемое и как грамматическое, и как лексическое (лексико-грамматическое); разные частные виды собственно локального значения, отражающие пространственную характеристику события и обычно передаваемые в европейских языках лексически (наречиями) или же посредством особого типа служебных слов — предлогов.
Помимо охарактеризованных классов языковых значений в особый (третий) класс иногда выделяют значения, не соотносимые с внеязыковой действительностью, но обладающие лишь внутриязыковой денотацией и передающие отношение между языковыми единицами (см.: Шендельс, 1970, 33—34). Данному классу принадлежат такие значения, как род, число и падеж у русского и немецкого прилагательного, число и род у французского прилагательного и причастия некоторых аналитических глагольных форм или же число глагола в большинстве языков, а также род русского глагола в прошедшем времени и сослагательном наклонении.
Специфический характер значений данной группы отмечал еще А. М. Пешковский (1956, 92), тем не менее он не выделил их в особый класс, очевидно потому, что данные значения лишь отражают соответствующие значения имени и не несут самостоятельной информации. В силу этого их логичнее всего рассматривать как случаи дополнительного согласования.
Дополнительное согласование отмечается в языках мира довольно редко. Так, английский язык его почти не знает (кроме небесспорного согласования по числу в форме 3-го лица настоящего неопределенного времени), полностью отсутствует согласование в языке африкаанс, однако в немецком и русском языках оно распространено относительно широко, что составляет их важную характерологическую особенность.
Таким образом, в результате применения различных классификационных критериев возможна общая систематизация значений, представляемая табл. 6.
Таблица 6
Систематизация языковых значений
Типы значений Примеры
Объективные (отражательные) Падеж (у существительного), таксис
Субъективные (интерпретационные) Число (у существительного), артикль, вид, залог, модальность, степень качества
Дейктические Время, лицо, пространство
Согласовательные Род, число, падеж, одушевленность (у прилагательного)
Следует заметить, что достаточная ясность в основном существует лишь в отношении грамматических категорий (значений), на материале которых, как видно из вышеизложенного и из примеров схемы, классификация преимущественно разрабатывалась.
§ 41. Структурная классификация языковых значений
Структурная классификация языковых значений основывается на различении парадигматического и синтагматического аспектов языка.
Например, анализируя высказывание У меня есть брат, можно установить, что каждому из составляющих его четырех слов присуще собственное значение. Однако описать эти значения на основе лишь данного высказывания невозможно. Описания значений можно получить, только противопоставляя данное значение некоторому другому соотносимому с ним значению языка. Так, поставив задачей описание значения слова брат, можно построить ряд высказываний, идентичных приведенному, но отличающихся от него последним словом. Несколько предваряя последующий ход рассуждений, целесообразно расположить высказывания так (схема 8):
Схема 8
Парадигматические отношения значений
1. 2.
1. У меня есть брат. <-> У меня есть сестра.
2. У меня есть отец.
У меня есть мать.
Нетрудно заметить различия и взаимозаменяемость слов брат, сестра, отец, мать, обусловленные сходствами и различиями их зна-
чений. Очевидно, что различение слов брат: сестра в первом ряду и слов отец : мать во втором ряду связано со значением, отражающим признак пола; различение же слов брат: отец в первом столбце и слов сестра : мать во втором столбце связано со значением, отражающим признак поколения. Благодаря таким противопоставлениям оказывается возможным представить значения слов брат, сестра, отец и мать как сложные единицы, четко членимые на компоненты в соответствии с выделенными признаками (пола и поколения): значение слова брат представляется как ‘ближайший родственник мужского пола поколения адресанта’, значение слова сестра — как ‘ближайший родственник женского пола поколения адресанта’, значение слова отец — как ‘ближайший родственник мужского пола поколения родителей’ и, наконец, значение слова мать — как ‘ближайший родственник женского пола поколения родителей’.
Таким образом, рассматривая значения, находящиеся в отношении контрастной дистрибуции (таково отношение значений слов брат, сестра, отец и мать в приведенном примере), можно констатировать возможность их расчленения на признаковые компоненты значения; такие компоненты значения элементарны и далее неразложимы (в разбираемом примере это значения ‘мужской пол’, ‘женский пол’, ‘поколение адресанта’, ‘поколение родителей’). В лингвистической практике их чаще всего называют семами.
Членение значений на семы и тем самым представление их как сложных единиц возможны лишь в парадигматическом аспекте, тогда как в синтагматике те же самые значения предстают как элементарные. Сложные (комплексные) значения образуют классы, называемые парадигмами, и по большей части обозначаются в лингвистической практике термином «семема». Соотнесенные с единицами плана выражения, они выступают как значения морфем (см. § 38). Значения корневых морфем и основ обычно обозначают термином «лексема», значения грамматических аффиксов и формантов — термином «граммема». Семема соотносится с некой единицей плана выражения, тогда как для сем особые единицы плана выражения, как правило, отсутствуют. В то же время некоторые фонемные чередования порой, скорее, сигнализируют о различии сем, например: немецкий умлаут выступает как дополнительное средство выражения множественного числа имен (типа Gast — Gaste), а русские шипящие являются приметой производных слов типа ручка.
Приемы семного разложения семем в парадигматике в еще большей мере применимы для анализа грамматических значений, что обусловлено строго фиксированным составом грамматических парадигм.
Выделение сем имеет первостепенное значение для выявления типологии плана содержания языка, так как их состав в языках бо
лее единообразен, нежели состав семем. При удачном иерархическом упорядочении совокупности сем можно построить эффективный язык-эталон для описания взаимодействия планов содержания и выражения в языке (см. о редукционном языке-эталоне специально § 4).
§ 42. Классы значений, различаемые проявлением в языке
По характеру проявления в языке различают обязательные и необязательные значения.
Согласно И. А. Мельчуку, обязательное значение однозначно вызывается в данном языке некоторым другим (необязательным) значением и сопровождает его. Понятие обязательного значения в основном соответствует понятию грамматического значения, понятие необязательного значения — понятию лексического значения (см.: Апресян, 1966, 105), отличие новых наименований от традиционных состоит в их большей четкости, формализованности.
Распределение конкретных значений по классам обязательных и необязательных в отдельных языках достаточно специфично. Так, падежное значение обязательно в немецком, русском и, по мнению ряда авторов, также в английском языках, поскольку существительное в этих языках не может стоять в «никаком падеже», но необязательно во французском, итальянском и африкаанс. Употребление артикля при существительном обязательно в западных языках, но необязательно в русском; значение глагольного вида обязательно в русском и английском языках, но необязательно в немецком. Основную массу необязательных значений образуют индивидуальные значения лексических морфем и слов.
В связи с различением обязательных и необязательных значений следует сделать еще следующие пояснения.
Во-первых, необязательность того или иного значения отнюдь нс означает, что оно может сочетаться с любым другим необязательным значением. В контексте появление некоторого необязательного значения всегда в той или иной мерс обусловлено (предсказуемо). Например, по-русски можно сказать: Человек идет быстро, в кино, по дороге, подпрыгивая, по делам и т. п., но нельзя сказать: * Человек идет желто', последнее высказывание является неотмеченным (противоречит нормам сочетаемости слов русского языка).
Однако из этого не следует, что границы между обязательными и необязательными значениями расплывчаты. Напротив, набор обязательных значений, вызываемых, к примеру, необязательным значением русской морфемы ид-, полностью исчерпывается грамматическими категориями русского глагола (например, значения, связанные с окончаниями -у, -ешь, -ет, -ем или с формами шел, шла и др.), представляя собой, таким образом, строго фиксированный,
закрытый класс. В то же время класс необязательных значений при всех ограничениях оказывается открытым, т. е. содержит потенциально бесконечное множество единиц.
Во-вторых, значения, отражающие одни и те же денотаты, могут быть в пределах конкретного языка как обязательными, так и необязательными. Например, словосочетание книга отца и предложение Книга принадлежит отцу передают один и тот же факт действительности (денотат), хотя в первом случае значение принадлежности как частное значение родительного падежа обязательно, а во втором — нет, ибо нельзя утверждать, что значение принадлежности обязательно для любого русского глагола. Поэтому в дополнение к изложенному надо подчеркнуть, что различение обязательных и необязательных значений невозможно без обращения к плану выражения языка.
В-третьих, для того чтобы значение выступало в данном языке как обязательное, оно должно достигать известной степени абстрактности. В связи с этим вполне очевидна справедливость следующего замечания Ю. Д. Апресяна: «Трудно представить себе язык, в котором различие между иволгой и сойкой выражалось бы грамматически» (1966, 105).
Выделение обязательных и необязательных значений играет существенную роль в построении характерологии языков, ибо уже простое указание на то, как в данном языке обнаруживаются те или иные значения, дает важную информацию о его строе.
Состав обязательных значений европейских языков обнаруживает как сходства, так и различия. В частности, во всех языках представлены обязательные значения числа, степени качества, абсолютного времени, залога, наклонения, лица. Что касается значений падежа, таксиса, вида, артикля и некоторых других, то здесь обнаруживаются существенные различия. Кроме того, построение типологии обязательных значений сравниваемых языков предполагает установление особенностей их структурирования (членения на семы) и соотношения единиц значения с единицами плана выражения. Если же некоторое обязательное значение в данном языке отсутствует, то сравнение его с языком, имеющйм такое значение, возможно лишь в чисто семантическом плане, а аналогии между средствами языков оказываются более далекими.
§ 43. Классы языковых значений различной степени абстрактности
Классификация языковых значений по степени абстрактности непосредственно связана с характером их проявления в языке. Как правило, обязательные значения более абстрактны, нежели необязательные. Существует много значений, которые в силу малой степени абстрактности не могут выступать как обязательные (см. в пре
дыдущем параграфе пример со словами иволга и сойка). Обычно обязательные значения сопровождают необязательные, объединяя последние в достаточно многочисленные классы, известные как части речи.
Не располагая надежными способами измерения степени абстрактности значений, лингвистика с трудом соотносит ее с характером проявления значений в языке и вынуждена прибегать к обеим классификациям (по степени абстрактности и по характеру проявления в языке). Бесспорно лишь то, что значения отдельных слов минимально абстрактны (абстрактность слов-терминов, в том числе и названий обязательных значений типа «время», «залог», «падеж», имеет логическую, но нс языковую природу), тогда как обязательное языковое значение присуще ряду единиц, т. е. является некоторым классификационным значением.
Таким образом, на шкале степени абстрактности достаточно четко различимы лишь крайние точки: индивидуальные и предельно обобщенные значения. Выделение последних особенно важно для лингвистики, их принято называть категориальными значениями или категориями.
Достаточно изучены и описаны так называемые грамматические категории (ГК), которые можно определить как максимально абстрактные обязательные значения. Термин «лексическая категория» используется довольно редко, чаще выделяют лексико-грамматические категории (ЛТК), имея в виду предельные классы слов (словоформ) с общим лексическим значением и общими ГК. ЛГК можно, безусловно, считать такие части речи, как существительное, глагол, прилагательное, наречие. Отнесение к ЛГК различных классов служебных слов, а также местоимений и числительных спорно (см. § 39).
Система категориальных значений языка распадается, таким образом, на два основных класса (ГК и ЛГК), внутри которых различаются отдельные категории, например: ГК падежа, времени, залога и др. или ЛГК существительного, прилагательного, глагола.
Во многих языках существует связь между определенными ГК и ЛГК. Связь эта большей частью специфична, поэтому ее конкретные формы показательны для характерологии языков. Так, русское существительное имеет ГК падежа и числа, а немецкое, кроме того, — ГК артикля. В то же время английскому и французскому существительному присущи лишь категории числа и артикля. Более развита система ГК глагола. Так, русский глагол имеет ГК вида, времени, залога, наклонения и лица; немецкий глагол категории вида не имеет, но обладает ГК таксиса (относительного времени), слабо развитой в русском языке. Наиболее разветвлена система ГК английского глагола, которая включает все названные категории. То же относится и к французскому языку, хотя ГК вида в нем и не столь широко охватывает глагольные формы, как в русском и английском. Весьма существенны различия между языками в сфере так
называемого обязательного согласования таких частей речи, как глагол и прилагательное (см. § 40).
Соответствия между частями речи и ГК наглядно демонстрируются посредством матриц (см.: Абрамов, 1999,198); см., например, матрицу ГК существительного для русского, немецкого, французского, английского и языка африкаанс (табл. 7):
Таблица 7
Грамматические категории существительного в различных языках
Язык Категория
падеж число артикль
Русский + + —
Немецкий + + +
Английский ? + +
Французский — + +
Африкаанс — + +
Как абстрактное и общее, категориальное значение всегда проявляется в некоторой совокупности частных, единичных значений; например, категория падежа всегда реализуется в частных падежных значениях (см. § 48), а категория существительного — в значениях его различных подклассов и, наконец, в индивидуальных значениях отдельных слов. Иными словами, категориальное значение представляет собой инвариант, а частные значения — его варианты.
Вариантными значениями, реализующими ту или иную категорию, являются семы (примеры семного разложения см. в § 41), различные комбинации которых создают конкретные значения языковых единиц (семем) и включают их в семантические оппозиции. Таким образом, категориальное значение объединяет противопоставленные семемы в класс-парадигму, тогда как семы обеспечивают расчленение парадигмы на элементы. Тем самым в семантической сфере языка обнаруживается диалектический закон единства и противоположности общего и отдельного.
В лингвистической практике семы, реализующие значение категории, называют категориальными; как общие компоненты значений категориальные семы присущи определенным классам единиц. Например, сема ‘поколение адресанта’ входит в значения таких слов, как рус. брат, сестра, двоюродный, современник, одногодок и др., а сема ‘мнимость’ — в такие глагольные значения, как ‘побуждение’, ‘возможность’. В результате этого в рамках некоей категории создается противопоставление одних классов единиц некоторым другим, в данном выше примере — словам, обозначаю
щим представителей поколения родителей, или значению ‘немни-мость’ у форм индикатива. При этом, как можно видеть из приведенных примеров, наряду с понятием категориальной семы для противопоставления семем в пределах категории используется также понятие субкатегориальной семы; таковы семы ‘мнимость’: ‘не-мнимость’, ‘поколение адресанта’ : ‘поколение родителей’. Если классификационная функция семы специально не подчеркивается, то обычно различают интегральные и дифференциальные семы. Например, в рамках обозначений лиц одного поколения с адресантом сема ‘поколение адресанта’ выступает как интегральная, тогда как семы ‘родственник’: ‘неродственник’ или ‘женщина’: ‘мужчина’ являются дифференциальными. Такие же отношения можно установить для сем ‘мнимость’ и ‘гипотетичность’ при описании семантики сослагательного наклонения.
Приемы семного разложения категориальных значений применяются в грамматике и лексикологии и, как указано ранее (см. § 41), позволяют строить языки-эталоны для тех или иных фрагментов общей системы языка.
При отвлечении от характера проявления в языке (обязательного или необязательного) категориальные значения предстают как семантические (или понятийные) категории, на которых базируется типология, вскрывающая формы проявления всеобщих закономерностей человеческого мышления в структурировании планов содержания отдельных языков.
Иначе говоря, понятие категориального значения является фундаментальным при построении типологии языков, так как позволяет соотнести специфику отдельного языка (его характерологию) со всеобщими закономерностями строения языков.
§ 44. Общее и единичное в системе значений отдельного языка
Построение типологии языков невозможно без четкого осознания исходных представлений лингвиста о соотношении общего и единичного в плане содержания отдельного языка. В этой связи следует остановиться на таких концепциях лингвистической семантики, как теория языковой относительности и теория семантического универсализма.
Теория языковой относительности восходит, как известно, к мысли В. Гумбольдта о тождественности языка и духа народа — его носителя и о специфической, определяющей роли языка в жизни народа.
Основная идея теории языковой относительности (иначе — нео-гу мбольдтианства) состоит в утверждении своеобразия плана содержания отдельного языка и невозможности его интерпретации посредством плана содержания других языков. Более того, как спе
цифический феномен, язык помещается между человеком и действительностью и образует своим планом содержания особый «языковой промежуточный мир» (sprachliche Zwischenwelt), играющий роль посредника в организации человеческого мышления и поведения (см.: Уорф, 1965; Weisgerber, 1953; Weisgerber, 1962).
Едва ли следует в этой связи специально подчеркивать, что такие положения существенно расходятся с исходными посылками типологии, утверждающей принципиальную общность всех языков как реализаций мирового языка (см. § 9). Поэтому осмысление теории языковой относительности в ее соотношении с исходными положениями лингвистической типологии заслуживает хотя бы краткого обсуждения.
В частности, вполне справедливо было отмечено, что теория языковой относительности основывается на ряде объективных моментов (см., например: Панфилов, 1975, 7— <?). К ним относятся: тезис о том, что язык обеспечивает возможность человеческого абстрактного мышления, мысль о фиксировании в языке предшествующих этапов познания действительности и об активно творческом, преобразующем характере человеческого познания действительности и, наконец, положение о неповторимости и невоспроизводимости полностью плана содержания одного языка в плане содержания другого языка. Все эти мысли о связи человеческого мышления с языком и о существовании своеобразной картины мира в отдельном языке справедливы и не подвергаются сомнению. Небесспорен лишь делаемый иногда на этой основе вывод об отсутствии точек соприкосновения между планами содержания отдельных языков.
В частности, одним из распространенных приемов доказательства в теории языковой относительности является, к примеру, ссылка на то, что в отличие от русского немецкий, английский и французский языки не имеют отдельных слов для обозначения голубого и синего цветов или же, напротив, различают слова со значениями: ‘рука’ и ‘кисть руки’, ‘нога’ и ‘ступня’, ‘палец руки’ и ‘палец ноги’; ср. соответственно ряды: нем. Arm и Hand, англ, arm и hand, франц. bras и main', нем. Bein и Fuff англ, legvifoot, франц, jambe и pied', нем. Finger и Zehe, англ, finger и toe, франц, doigtu orteil. Специфической особенностью немецкого языка является наличие таких имен родства, как Geschwister или Schwiegereltern, не имеющих точных соответствий во многих языках, в том числе и в русском.
Довольно своеобразны в русском языке обозначения отношений свойства; ср.: рус. деверь, золовка, сноха и соответственно нем. Schwager, Schwagerin, Schwiegertochter, англ., brother-in-law, sister-in-law, daughter-in-law, франц, beau-frere, belle-soeur, belle-fille и т. п. Допустимо ли в данном случае ставить вопрос о более четком различении русскоязычными по сравнению с носителями западноевропейских языков отношений кровного родства и свойства, сказать однозначно довольно трудно; можно лишь констатировать весьма
серьезные аргументы в пользу такого допущения, во многом сходные с теми аргументами о различиях в менталитете северо- и латиноамериканцев, на которые обратил в свое время внимание Р. Ладо в связи с их отношением к бою быков (см.: Ладо, 1989, 53— 55).
Довольно тонкие различия можно выявить при сопоставлении русских предложных конструкций с соответствующими конструкциями западных языков. Так, сравнивая сочетания нем. an der Еске, am Ufer, am Strand, англ, at the frontiere, at the corner, франц, au coin, a la frontiere с их русскими эквивалентами (типа на углу, на берегу), можно заметить расхождения языков в отображении одних и тех же отношений реальной действительности; в западных языках предлог указывает на нахождение предмета по соседству с чем-то, вызывая представление о начале отсчета как точке или линии, тогда как в русском он показывает, что отсчет ведется от некоторой площади, опоры. Не меньшие различия можно обнаружить и в грамматической сфере, анализируя, к примеру, структурирование в разных языках таких ГК, как падеж или время.
Приведенные примеры, однако, не доказывают принципиального различия планов содержания языков. Сопоставления значений отдельных единиц, демонстрирующего несовпадение семантики единиц разных языков, при всей его наглядности недостаточно для признания радикальных различий понятийного аппарата людей, пользующихся этими языками. Национальная (этническая) специфика мышления, безусловно, существует, но обусловлена она не столько языком, сколько особенностями познавательной деятельности человека, его существованием в различных географических, исторических, производственных и других условиях. Язык выступает при этом лишь как средство оформления мысли, как способ ее материализации, но не как определяющий мысль фактор. Кроме того, неправильно ограничивать содержание человеческих мыслей лишь набором зафиксированных в языковых единицах значений, поскольку посредством такого набора «... носитель соответствующего языка выражает в речи и такое мыслительное содержание, которое непосредственно не закреплено за какой-либо отдельной языковой единицей» (см.: Панфилов, 1975, 9). Иначе говоря, абсолютизируя тезис о своеобразии строения плана содержания языка, нео-гумбольдтианство в известной мере исказило идеи В. Гумбольдта, подчеркивавшего, что язык есть не только продукт деятельности, но и сама деятельность, обеспечивающая адекватное выражение всего многообразия мыслей человека. Весьма показательна в данном отношении передача специфических значений ряда слов западных языков ресурсами русского языка.
Конечно же, факты несовпадения систем языковых значений должны тщательно изучаться и учитываться в практике преподавания иностранных языков. Так, усвоение русскоязычными обучаемыми того, что в речи на западноевропейских языках под углом пони
мают точку, а под берегом — линию, очень полезно при семантиза-ции немецкого предлога ап (также англ, at или франц, а), хотя это отнюдь не значит, что мышление западноевропейца и мышление русского кардинально различны. Во-первых, такого различия нет в реальной действительности как источнике мыслей, во-вторых, всегда существует принципиальная возможность описательной передачи специфики значения одного языка средствами другого; например, по-русски допустимо сказать возле угла, возле берега, несмотря на «непривычность» подобных сочетаний. В ходе развития языка такие описательные выражения могут в дальнейшем стать нормой (такова, например, судьба калек), поэтому строгое ограничение системы языка раз и навсегда заданным набором значений неверно. Как средство человеческого общения и мышления, язык находится в непрерывном развитии; обеспечивая при этом абстрактно-логическое мышление, он неизбежно обогащается терминологическими значениями, имеющими интернациональный и межъязыковой характер. Поэтому неудивительно, что основная часть так называемой безэквивалентной лексики образована по большей части обозначениями реалий типа нем. Eintopf или рус. самовар. Иными словами, будучи необходимым атрибутом человека, средством информации о всей бесконечной действительности, язык в потенции неизбежно дает адекватную картину мира. При этом между языками при передаче той или иной информации часто наблюдаются отношения компенсирующего характера (см.: Штернеманн, 1989, 169).
В отечественном языкознании и лингводидактике с неогумбольд-тианством в известной мере коррелирует концепция, называемая лингвострановедением (см.: Верещагин, Костомаров, 1990). Однако в отличие от теории языковой относительности лингвостранове-дение не тяготеет к абсолютизации когнитивной функции языка, а, скорее, акцентирует его связь со своеобразием материальной и духовной культуры определенного этноса. Поэтому элементы лингво-страноведения, вполне естественно, находят отражение в специальных лингвотеоретических курсах.
Если теория языковой относительности гипертрофирует единич -ное и особенное в системе значений отдельного языка, то концепция семантического универсализма, связанная с именем У. Вейнрей-ха, занимает противоположную позицию.
Исходя из правильного в целом критического отношения к теории языковой относительности, преувеличивающей культурную относительность логики и игнорирующей общие типы знаковых комбинаций, автор концепции семантического универсализма У. Вейн-рейх полагает, что семантическая структура речи может быть исчерпывающе описана с помощью терминов формальной логики, т. е. посредством аргументов и предикатов в выражениях вида f (х) (см.: Вейнрейх, 1970, 229).
Формально-логическая интерпретация семантики в работе У. Вейнрейха содержит ряд интересных наблюдений, многие из которых довольно широко вошли в лингвистический обиход, например: понятия слов-кванторов, семиотическая классификация знаков, типы комбинаций знаков и др.
Вместе с тем семантический универсализм обнаруживает и определенные недостатки. Прежде всего, акцентируя в системах значений языков общее, его автор практически игнорирует вопрос о том, как оно обнаруживается в единичном. Так, разрабатывая основы построения семантической характерологии языков, У. Вейн-рейх не применяет такого формально-логического приема представ-ления соотношения всеобщего и единичного, как установление иерархии сем и исчисление на этой основе семем конкретных языков. В то же время такой прием лежит в основе языков-эталонов редукционного типа (см. § 4), позволяющих, например, истолковать обязательное различение нижней части конечности и всей конечности в западноевропейских языках (типа нем. Hand, Fuji—Arm, Beiri), в отличие от русского, как различную степень использования в них разрешений языка-эталона, построенного в виде дерева исчисления сем, или (что то же самое) как различную глубину семного членения значений лексем, на что с полным основанием указывал в свое время П. Ф. Монахов (см.: Зеленецкий, Монахов, 1983, 195—196).
Второй недостаток семантического универсализма объединяет его с неогумбольдтианством. При всех различиях обе концепции гипертрофируют независимость языковых значений от внешнего мира. По существу, неогумбольдтианское абсолютизирование роли промежуточного языкового мира во многом созвучно утверждению У. Вейнрейха о том, что собственной областью лингвистической семантики является изучение не денотатов, но «... системы десигнатов, специфичной для каждого языка» (см.: Вейнрейх, 1970, 224). В обоих случаях недоучитывается то, что человеческие мысли в конечном счете отражают действительность, а высказывания несут информацию о ней и что ни те, ни другие не образуют самостоятельных ценностей, но могут рассматриваться как таковые лишь в строго ограниченных рамках, определяемых конкретными задачами информационного процесса. Очевидно, что обе названные концепции недооценивают взаимодействие духовного и материального, отрывая сферу значений от отражаемой ими действительности. При этом теория языковой относительности приписывает главную роль в формировании значений языку, тогда как семантический универсализм исходит из примата мышления, трактуемого как совокупность формально-логических операций. Поэтому едва ли полностью корректно утверждение, согласно которому обе рассмотренные концепции суть лишь частные (крайние) случаи семантикотипологической классификации (см.: Городецкий, 1969,499). Вдан-
ном случае речь идет не просто о методиках анализа (как таковые обе концепции допустимы и содержат ряд интересных наблюдений), но о разработке строгой научной характерологии языков с построением оптимального перехода от универсального к идиоэтниче-скому и с учетом отражения в языке-объекте всего спектра социальных, территориальных, исторических факторов его существования, а также с учетом диалектики субъекта и объекта, конструктивнотворческого характера сознания и «преобразования» мира в нем (видимо, и других моментов). Лишь на таких основаниях возможна научная характерология языков, имеющая помимо собственно лингвистического значения также и общегуманитарное.
Глава 2
ТИПОЛОГИЯ ОБЯЗАТЕЛЬНЫХ КАТЕГОРИЙ
§ 45. Принципы описания категориальных значений
Исходным моментом построения типологии взаимодействия значения и формы в языках является понятие категориального значения. В силу значительной близости планов содержания языков, в частности обсуждаемых в данном пособии, составляющие их семантические категории можно считать практически универсальными. Однако необходимость реализации значения в единицах плана выражения обусловливает специфическое обнаружение семантических категорий в языковых категориях, различающихся как характером проявления в языке, так и преимущественной связью с теми или иными уровнями языковой системы.
Наиболее специализированным средством выражения обязательных категорий считаются системы грамматических аффиксов, обеспечивающих реализацию категорий как инвариантов в строго фиксированных множествах вариантных значений (см. § 43). Именно поэтому выражение обязательных категорий во флективных языках преимущественно осуществляется на морфемном уровне, хотя их морфологическое выражение принято усматривать даже в аналитических языках. Однако обязательные категории, специфически обнаруживая семантические категории, не исчерпывают всего объема их содержания. Наряду с чисто морфологическими средствами семантические категории реализуются также в некоторых синтаксических, лексических и морфонологических средствах. Таким образом, обязательная категория как бы объединяет вокруг себя некоторую совокупность единиц, реализующих вместе с ней одно и то же инвариантное категориальное значение. Так, например, категория числа явно объединяет вокруг себя такие средства, как числительные и иные слова-кванторы.
Продуктивным способом описания гетерогенного и противоречивого отображения семантических категорий в системах отдельных языков является понятие семантического поля. Это понятие появилось в лингвистике XX в. и применялось сначала для описания лексических микросистем языков, например, именрбдства (см. §41). Однако достаточно скоро его стали использовать также для описания взаимодействия языковых средств разных уровней, в частности для описания совокупности средств, объединяемых некоторыми обязательными категориями.
Одним из первых полевый подход к описанию взаимодействия средств разных уровней применил, не используя самого термина «поле», акад. В. В. Виноградов. Введение им понятия модальности (см.: Виноградов, 1975,55,55) было, по существу, не чем иным, как выделением семантического поля вокруг ГК наклонения. Затем понятие поля применил при описании грамматического строя В. Г. Адмони (Admoni, 1966, 13—17), и, наконец, с конца 60-х гг. появляется ряд работ, посвященных конкретному анализу полей обязательных категорий в отдельных языках. Наиболее известными среди нихявляются работа Е. В. Гулыги и Е. И. Шендельс для немецкого языка, труды А. В. Бондарко для русского и В. Г. Гака для французского.
Опираясь на достигнутое в разработке проблемы полей обязательных категорий, можно выработать уточненное представление об их структурировании, которое должно показать, каким образом в пределах поля соотносятся друг с другом единицы значения и формы. При этом открывается также возможность уточнения номенклатуры полевой методики.
Прежде всего необходимо подчеркнуть, что всякое поле членится как в плане содержания, так и в плане выражения. План выражения поля конституируется (термин Е. В. Гулыги и Е. И. Шендельс) некоторой совокупностью форм, представляющих собой языковые средства передачи значений. Эти средства принято делить на центральные и периферийные. В соответствии со своей специализацией языковые средства центра поля принадлежат морфемному уровню. Периферийные средства не столь однородны. Среди них различаются синтаксические (порядок слов и интонация), грамматико-лексические (служебные слова типа союзов и предлогов), лексикограмматические (типа модальных и фазисных глаголов, введение которых в предложение ведет к изменению составляющих его словоформ, ср.: рус. Он работал и Он начал работать) и чисто лексические (типа временных или модальных наречий, использование которых не связано с изменением форм в предложении, но напрямую сообщает определенную информацию). Достаточно сложен вопрос о месте в пределах поля таких средств, как артикль и вспомогательные глаголы. Иногда они рассматриваются как своеобразные морфемы, хотя, строго говоря, им, скорее, следует приписывать грамматико-лексическую природу.
Однако ограничения структурирования поля выделением в нем лишь центра и периферии недостаточно, в действительности градация языковых средств является более дробной и характеризуется постепенными переходами.
Так, даже языковые средства центра неоднородны в смысле связи значения и формы. В этом отношении широко известен факт многозначности и синонимии грамматических форм, выражающих обязательные категории. Учет его требует признания того, что как совокупность морфологических средств центр поля расчленен, по меньшей мере, на две области: ядро и лежащие вокруг него формы во вторичных значениях, выступающие как синонимы некоторых форм ядра1. Так, например, немецкая форма «презенс индикатив», а также английская форма «настоящее неопределенное» как средство передачи значения настоящего времени принадлежат ядру поля, а как средство передачи значений прошедшего и будущего времени располагаются среди форм во вторичных значениях. Аналогичным примером могут быть формы немецкого конъюнктива соответственно как средства передачи значения гипотетичности, с одной стороны, и побуждения — с другой (формальное обоснование описанного разграничения см.: Москалева, 1977, 64—65).
Подобно средствам центральной части поля, средства его периферии также гетерогенны и обнаруживают различную степень близости центру. Приведенное выше перечисление периферийных средств поля соответствует расположению их именно в та
ком порядке.
Суммируя изложенные соображения о структурировании поля, можно построить его достаточно наглядный графический образ (см. рис. 1), где концентр 1 отображает ядро поля, концентр (пояс) 2 — формы во вторичных значениях (концентры 1 и 2 вместе образуют центр поля), концентр (пояс) 3 отображает синтаксические средства, концентр (пояс) 4 — грамматиколексические средства, а концентры (пояса) 5 и 6 — соответственно лексико-грамматические и лексические средства (концентры 3, 4, 5 и 6 вместе образуют периферию поля).
F
Рис. 1
Структура поля обязательной категории
1 Для представления структуры поля использовано удачное графическое изображение поля модальности из работы: Гулыга, Шендельс, 1969, ПО.
Нетрудно заметить, что проведенное упорядочение языковых средств поля отражает степень их регулярности (грамматичности), убывающей при удалении от ядра и приближении к крайней периферии и возрастающей в обратном направлении; ср. понятие «затухание специфичности» у А. В. Бондарко (1972, 23— 24). По этой причине подобную схему поля обязательной категории можно применять в качестве базы для построения редукционного языка-эталона, представляющего различные языковые средства как некоторые этапы (узлы) в процессе снятия каких-либо черт их регулярности (или, что то же самое, в процессе разрешения определенной иррегулярности).
Наглядно разрешения языка-эталона можно изобразить как ребра некоторого ориентированного графа, вершины которого соответствуют тем или иным группам средств передачи данного значения (схема 9).
Схема 9
Граф, отображающий отношение снятия регулярности средств выражения обязательной категории
I I
1.Ядро 2. Формы 3. Син- 4. Грам- 5. Лек- 6. Лекси-
поля во вто- такси- мати- сико- ческие
1 ► -----------► 1 ► ► -------------------------►
формы в ричном ческие ко-лек- грамма- средства
первичном значении средства сические тические
значении средства средства
I ! П
Центр
Периферия
Приведенная схема (граф) отображает следующую очередность в ослаблении регулярности средств: ход 1 —> 2 — снятие однозначности форм, ходы 2 -> 3,2—>4,2->5и2->6 — снятие морфологич-ности, ходы 3 —> 4, 3 —> 5 и 3 —> 6 — снятие грамматичности, ходы 4->5и4—>6 — снятие служебного характера средств, ход 5 -> 6 — снятие модифицирующего влияния средства на словоформы в предложении. Разветвление графа после узла 2 показывает, что снятие морфологичности допускает переход к любому узлу области 3 — 6 (периферии); в этом отношении все периферийные средства противопоставлены центральным (узлам области 1 — 2) как факультативные — обязательным.
Сравнение языков-объектов относительно описанного эталона осуществляется через указание на представленные в них узлы и соответственно на переходы от одного узла к другому, т. е. на вершины и дуги графа исчисления разрешений. Разумеется, такое описание должно сопровождаться анализом семантического структурирования поля и установлением соотношений между значениями и формами.
Семантическое членение поля обусловлено реализацией обязательной категории в некоторой совокупности сем (см. § 43), различные комбинации которых однозначно задают его семантические участки (всевозможные секторы и части колец типа фигуры HKLG на рис. 1 поля). Семантические участки, на которые поле непосредственно членится, принято называть микрополями (термин Е. В. Гулыги и Е. И. Шендельс); на рисунке это секторы, разделенные диаметром АЕ Установившиеся названия для более мелких участков поля существуют не во всех случаях. В дальнейшем для семантических участков, допускающих более дробное членение (типа секторов ДОС или HOG), используется обозначение «семантическая зона», а для элементарных семантических участков (типа секторов АОВ, ВОС, НОА и типа фигуры HKLG) — обозначение «граммема», поскольку именно так называют грамматические значения, связанные с определенным способом выражения (см. § 1, 38, 41).
Нетрудно заметить, что микрополя, семантические зоны и граммемы связаны отношением нестрогого порядка (микрополе > семантическая зона > граммема), и в предельном случае, при реализации категориального значения лишь в двух семах, они совпадают друг с другом.
Для сравнения семантического членения полей обязательных категорий в языках-объектах строятся специальные языки-эталоны. Однако в случаях сходства планов содержания языков это далеко не всегда необходимо.
§ 46. Состав и система именных категорий
Проблема состава именных категорий связана прежде всего с включением в нее или же исключением из нее категорий рода. Вопреки традиционным представлениям род следует относить в сферу классов слов, как это и сделано в настоящем пособии (см. §89).
Таким образом, к грамматическим именным категориям в узком смысле слова отнесены категории падежа, числа, артикля и степени качества.
Падеж противопоставляется всем другим категориям имени как объективная отражательная; число и артикль являются субъектив-
ними интерпретационными категориями. Определенные трудности связаны с квалификацией категории степени качества, у которой также можно усмотреть известный элемент субъективности.
Наиболее широко распространена в языках категория числа. Иногда к языкам без категории числа относят китайский, хотя при этом указывают, что форму множественного числа здесь имеют обозначения лиц и личные местоимения (см.: Солнцев, 1990, 225).
Артикль и связанная с ним грамматическая категория специфичны для западных языков, которые в данном отношении противопоставлены русскому.
У имени падеж бесспорно представлен лишь в немецком и русском языках, тогда как в отношении интерпретации английских именных форм на -’s и -s’ отмечается определенный разброс мнений (см. § 47). Западнороманские языки (прежде всего французский и итальянский) традиционно считаются беспадежными. Однако это относится лишь к существительному, поскольку у личных местоимений в этих языках можно различить до четырех падежных форм.
Категория степени качества первична у качественных прилагательных, хотя такое ее частное значение, как интенсивность, присуще порой и существительным. Как и число, которому данная категория семантически в известной мере родственна, категория степени качества явно обнаруживается в основных европейских языках.
КАТЕГОРИЯ ПАДЕЖА
§ 47. Падеж как явление грамматики
Падеж представляет собой весьма сложное явление грамматики. В особенности это относится к языкам флективного строя, где категория падежа связана с развитой системой средств выражения и пронизана отношениями синонимии и омонимии.
Наиболее удачно специфическая семантика падежа как отражения в языковом значении некоторых сторон действительности определяется указанием на то, что «...в падежных формах имени существительного отражается понимание связей между предметами, явлениями, действиями и качествами в мире материальной действительности» (Виноградов, 1972,139). Однако поскольку падеж представляет собой специфическую категорию существительного, приведенное определение его содержания требует еще и указания на то, что в сфере языкового значения отношения различных классов денотатов предстают преображенными в отношение предметов к событиям, свойствам и друг к другу в некоторых ситуациях. Отсюда вытекает как зависимость семантики конкретных падежей в качестве вариантов грамматической категории падежа существитель
ного от семантики глагола, отражающей саму ситуацию, так и ее связь с семантикой членов предложения.
Изложенное понимание грамматической категории падежа позволяет наметить два основных момента в ее проблематике: понимание падежа Существительного как некой морфологической словоизменительной категории, связанной с аффиксальным выражением, и как семантической категории, присущей именам и субстантивным местоимениям.
Наиболее ясным представляется положение в немецком и русском языках, где системы именного и местоименного падежа полностью симметричны, хотя при различении в русском восьми падежей имени, как это предполагает система Р. О.Якобсона (см. § 48), симметрии не будет.
Ситуация с категорией падежа в английском допускает различные интерпретации. Так, при истолковании притяжательного местоимения как формы родительного падежа и принятии постоянного синкретизма субъектного и объектного падежей имени вполне возможно усматривать у английского имени и местоимения симметричные трехпадежные системы в составе субъектного, объектного и родительного падежей; например: субъектный падеж he, объектный падеж him, родительный падеж his; субъектно-объектный падеж boy, родительный падеж boy’s. Именно такая падежная система может рассматриваться с типологической точки зрения как минимальная, ибо она задается сформулированной Ю. В. Рождественским статистической корреляцией, согласно которой без существования родительного падежа не существует различия прямого и косвенного падежей, т. е. не существует морфологического падежа вообще, а прямой и косвенный падежи могут совпадать в нулевой форме (Рождественский, 1969, 177).
Допустимо также (при рассмотрении притяжательных местоимений как особого разряда слов) различать у имени и местоимения асимметричные двухпадежные системы (общий и притяжательный падежи у имени; прямой и косвенный — у местоимения). Именно такое решение вопроса обычно предлагается традиционной грамматикой, хотя иногда у так называемого родительного падежа при этом усматривается особая семантика делимитации, а само значение грамматический категории падежа трактуется как сузившееся до передачи ограничения или неограничения референции определяемого существительного (см.: Плоткин, 1989, 143—144).
Наконец, имеется точка зрения, согласно которой английскому имени присуща не категория падежа, но категория притяжательно-сти (см.: Аракин, 1979, 114— 115). В этом случае, естественно, предполагается фундаментальная асимметрия систем имени и местоимения, поскольку двухпадежность последней не подлежит сомнению. В чистом виде ситуация подобного типа представлена, однако, не в английском, а в языке африкаанс, где при полном раз
рушении падежа имени четко противопоставляются две падежные формы личного местоимения единственного числа; ср.: ек— ту — 1-е лицо, jy—jou — 2-е лицо, hy—hom ‘он’, sy—haar ‘она’ — 3-е лицо; при этом форма косвенного падежа выступает также как притяжательное местоимение. Сходное соотношение систем имени и местоимения обнаруживается и в так называемых беспадежных западнороманских языках, прежде всего французском и итальянском, однако в отличие от языка африкаанс личное местоимение в них имеет специальные формы для прямого и косвенного дополнения.
Отмеченные противоречия между падежными системами имени и местоимения затрудняют разделение европейских языков на так называемые падежные, где существуют соответствующие словоизменительные формы имени, и беспадежные, где значения падежного типа передаются периферийными средствами поля падежа — порядком слов и предлогами (о строении поля обязательной категории см. § 45). Обусловленные отнесением падежа к сфере морфологии или же семантики, эти противоречия в известной мере стимулировали разработку концепции глубинных падежей, известной под именем падежной грамматики. Теория падежной грамматики свя-занасименамиЧ.ФиллмораиУ.Л.Чейфа(см.: Fillmore, 1968; 1969; Чейф, 1975), выделившими ряд амплуа (ролей) имен по отношению к обозначаемому предложением событию. Основными амплуа, к которым относительно часто прибегают в лингвистических работах, являются: агенс, определяемый как производящее действие лицо; пациенс, определяемый как изменяющийся, перемещающийся или же рассматриваемый с точки зрения своего существования предмет; результатив, представляющий собой возникающий в результате действия предмет; инструменталис, называющий стимул или непосредственную физическую причину события; экспериен-цер, определяемый как лицо в некотором физическом или душевном состоянии; бенефициант, представляющий собой владеющее или же вступающее во владение чем-либо лицо; локатив, определяемый как обстоятельственная характеристика события. В конкретных высказываниях эти роли далеко не всегда однозначно передаются именными формами или же иными средствами падежного поля языков и часто затемнены трансформациями.
В заключение следует подчеркнуть, что как собственная категория падеж присущ именам и субстантивным местоимениям, у прилагательного же и числительного, если они имеют падежные формы, он представляет собой согласовательную категорию. Основное различие падежного согласования прилагательного в немецком и русском языках состоит в том, что немецкое прилагательное согласуется с существительным лишь в атрибутивной функции, тогда как в русском также и предикативное прилагательное согласуется с подлежащим в роде и числе, а предикативный творительный можно рассматривать как своеобразное согласование с как бы элимини
рованным в высказывании именем; ср.: Этот человек сведущ во многом; Она всегда прилежна, Они очень прилежны, но: Он был послушным (учеником); Она стала более прилежной (студенткой).
Что касается числительных, то в немецком языке лишь некоторые из них имеют остатки склонения, тогда как большинство числительных ведут себя как неизменяемые (несклоняемые) препозитивные прилагательные; ср.: die Freundschaft zweier Jungen, но: (die) zweiJungen. Русские числительные практически всегда склоняются по типу имен, прилагательных или местоимений; ср.: пять — пяти и путь — пути; три — трех и оленьи — оленьих; три — трех и наши — наших. В так называемых беспадежных языках (английском, французском и др.), где имя не имеет морфологического падежа, согласование, естественно, не представлено.
§ 48. Падежные оппозиции и язык-эталон для исчисления падежных граммем
Оппозитивный подход к описанию падежной системы был впервые реализован P.O. Якобсоном, предложившим использовать для раскрытия семантики русских падежей семы ‘направленность’, ‘пе-риферийность’ и ‘объемность’, определенными комбинациями которых задаются падежные граммемы (см.: Якобсон, 1985). При этом эталонный характер падежной системы Р. О. Якобсона полностью очевиден, поскольку она позволяет различить в русском языке два родительных и два предложных падежа, которые можно обозначить как собственно-родительный и количественно-разделительный (ср.: запах меда, но: ложка меда /меду) и соответственно как изъяснительный и местный (ср.: говорить о лесе, но: жить в лесу), т.е. обеспечивает выявление граммем, нечетко выделяемых при обычном формальном анализе.
Однако ограниченность системы Р. О. Якобсона прежде всего русским материалом и ее сугубо синхроническая ориентация (см. там же, 173) побуждают к разработке оппозитивного исчисления падежных граммем (языка-эталона семантического членения поля падежа) на основе их импликативных связей, установленных в типологии.
Как показано ранее (см. § 47), минимальная падежная система включает три падежа: прямой и косвенный, противопоставленные вместе (в совокупности) родительному как своей трансформе. Таким образом, в пределах минимальной падежной системы различаются своего рода логический минимум, в основе которого лежит оппозиция «прямой, некосвенный падеж : косвенный падеж», и фактический минимум с оппозицией трансформированного (родительного) падежа нетрансформированному (прямому и косвенному в их совокупности).
Развертывание минимума (см. об этом § 4, 15, 18) производится в основном соответственно двум статистическим корреляциям
Ю. В. Рождественского, согласно которым существование дательного или местного падежа обусловливает различение винительного и именительного (или исходного) падежей, существование винительного падежа — существование именительного и (или) исходного, а существование эргативного или исходного падежа — существование именительного (см.: Рождественский, 1969, 177—178). Поскольку противопоставление дательного и винительного, родительного и эргативного, а также исходного и именительного падежей можно представить как отражение различных отношений предмета к некоей абстрактно мыслимой точке, то в граммемах дательного, родительного и исходного падежей естественно выделять сему ‘ориентированность’, задающую первую ступень расширения падежного минимума. В граммемах винительного, эргативного и именительного падежей эта сема имеет, естественно, отрицательное значение. Что касается второй ступени расширения минимума, то она задается семой ‘локативность’, которая образует переход к той части языка-эталона, где выводятся конкретные локативные падежи типа представленных в финноугорских и тюркских языках.
Таким образом, язык-эталон, обеспечивающий выведение падежных систем немецкого и русского языков (а также и ряда более развернутых систем), можно представить посредством следующего дерева исчисления (схема 10).
Схема 10
Язык-эталон выведения падежных систем
Факт, минимум Логический минимум — ‘косвенность’ 1-я ступень расширения —‘ориентированность’ 2-я ступень расширения — ‘локативность’
Трансформированность + Dativ +(Косвенный) А 1 — Akkusativ 1 1 1 1 1 1 ; (Нетранс.) (Транс.) [+ (Родительный) ; - -> ► + I Род./Gen. —(Эргативный) + Исходный — (Некосв., прямой) — Именительный Nominativ ' + Местный . — Дательный + [Изъяснительный] — Объектный + [Притяжательный] — [Партитивный] + (Аблатив) — (Инструменталис)
В приведенной схеме в круглых скобках даны обозначения падежных граммем, реально отсутствующих в немецком и русском языках; таковы граммемы логического падежного минимума, противопоставленные друг другу граммемы родительного и эргативного (ср. положение в эргативных языках), а также аблатива и инструменталиса. В квадратных скобках даны граммемы падежей, выделяемых в соответствии с концепцией Р. О. Якобсона. Без скобок даны обозначения падежных граммем, реально существующих в немецком и русском языках, соответственно в латинице и кириллице; при этом в целях соблюдения единства номенклатуры для русских граммем обозначение «исходный» применено вместо традиционного «творительный», обозначение «местный» — вместо «предложный» и обозначение «объектный» — вместо «винительный».
§ 49. Характерология падежных систем
Характерология падежных систем предполагает прежде всего систематизацию средств передачи падежного значения (на уровне понятийной категории) в соответствии с языком-эталоном (с его узлами-вершинами графа исчисления) обязательной категории.
Так называемые падежные языки, к которым безоговорочно относят немецкий и русский, располагают специальными словоизменительными формами, хотя в структуре падежных форм, а также в структуре падежных парадигм, равно как и в количестве падежных аффиксов между ними, отмечаются существенные различия. Главное различие структуры именной падежной формы немецкого и русского языков заключается, как известно, в том, что в русском используется синтетическое окончание, связанное одновременно с граммемами падежа и числа (например: стол-0, стен-ы, пол-ем; стол-ы, стен-ам, пол-ями и т.п.), тогда как в немецком такая же структура формы представлена лишь в единственном числе (ср.: Tag-es, Haus-e, Held-en и т. п.), а форма множественного числа агглю-тинативна и содержит в общем случае отдельные морфемы множественного числа и падежа (ср.: Tag-e-n, Kind-er-n, Tag-e-0, Kind-er-0). Следует также заметить, что система падежных окончаний в немецком в целом довольно бедна. Так, в слабом склонении омонимичны все формы косвенных падежей, в сильном склонении всегда формально маркирована лишь форма родительного падежа, а у имен женского рода падежных окончаний вообще нет. Таким образом, главным средством передачи падежного значения имени в действительности оказывается немецкий склоняемый артикль (особенно при именах женского рода), что позволяет характеризовать ситуацию с морфологическим падежом в немецком языке как в известной мере парадоксальную, ибо падежные формы имени различаются в основном аналитически за счет склоняемого артикля. Тем не менее падежные системы в обоих языках относительно разви
ты и у падежных форм существуют как первичные, так и вторичные значения. В целом среди германских языков немецкой падежной системе близки падежные системы исландского, фарерского и языка идиш (о типологии падежа в германских языках см.: Берков, 1996, 224—227).
В языках типа английского с реликтовым родительным падежом выделяется лишь один падежный показатель, который маркирует эту форму, противопоставляемую форме общего падежа (см. § 47). Аналогичная картина представлена в таких германских языках, как нидерландский, фризский, датский, шведский и норвежский. Язык африкаанс является беспадежным и в этом отношении типологически объединяется с западнороманскими. В беспадежных языках падежные отношения (семантика глубинных падежей) передаются предложными конструкциями (грамматико-лексически) и порядком слов (синтаксически), хотя оба эти средства широко применяются также и в падежных языках.
В системе личных местоимений, как отмечалось ранее (см. § 47), формально различаются не менее двух падежей. У местоимений 1-го и 2-го лица прямой (субъектный) и косвенный (объектный) падежи обычно противопоставляются друг другу супплетивно; ср.: рус. я—меня, мы — нас, нем. ich — mich, wir— uns; англ. I— me, we — us; франц, je — me; итал. io — mi, noi — ci и т. д. В подсистеме 3-го лица соотношение форм не всегда супплетивно; ср.: нем. er — ihn, рус. он — его, но: соответствующие формы англ, he — him. Личные местоимения различают падежные формы во всех европейских языках, что вызывает определенные сомнения относительно утверждения об отсутствии в отдельных языках (так называемых беспадежных) грамматической категории падежа, ибо эта категория присуща здесь субститутам, т. е. словам, выступающим в сугубо грамматической функции и в силу этого эксплицитно передающим грамматические особенности субституируемых единиц.
Семантика морфологических падежей относительно полно прослеживается лишь на немецком и русском материале, тогда как материал других языков в данном случае можно использовать только в качестве фона рассмотрения.
Наибольшую семантическую близость немецкий и русский языки обнаруживают в отношении именительного, винительного и родительного падежей, тогда как в сфере дательного падежа между ними отмечаются существенные расхождения. Сходство именительного падежа в этих двух языках обусловлено в основном его абстрактной семантикой и связанной с ней многозначностью (полифункциональностью). В частности, именительный падеж может обозначать агенс, пациенс, экспериенцер, а в случае пассивной конструкции предложения — и результатив, т.е. способен выступать практически во всех амплуа, кроме локатива; ср. материал хотя бы для одного языка: рус. Рабочий строит дом; Поезд приближается;
Исследователь всегда сомневается', Покупатель приобретает одежду, Камень разбил окно', Картина создана известным мастером.
В качестве первичного значения именительного падежа (т. е. за исключением результатива при пассивизации) можно рассматривать некое обобщенно агентивное представление (см.: Зеленецкий, Монахов, 1983,104), сочетающееся с синтаксической позицией подлежащего и являющееся поэтому характерной особенностью языков номинативного строя. Подобное совмещение агентивного значения и позиции подлежащего рассматривается также как своеобразный прототип (лучший образец) для реализации функции последнего (см.: Бондарко, 1992, 9).
По степени унифицированности формы подлежащего (по степени номинативности) немецкий и русский языки довольно сильно различаются. В русском представлен ряд отклонений от номинативного строя, в частности: возможность варьирования именительного и дательного падежей при передаче амплуа экспериенцера (ср.: Я хочу, Я должен, но: Мне хочется', Мне нужно / должно)', предпочтение безличного оформления бенефактивных предложений (напр.: У него есть + им. падеж); наличие так называемых безлично-страдательных конструкций (типа Город разрушило землетрясением)', использование предикативного творительного падежа после эксплицитной связки (ср.: Он студент, но: Он был / стал студентом, а также многие другие безличные конструкции, напр.: Здесь много народу, Там никого не было', Ему пять лет', Мне нравится + им. падеж и т. п.). В немецком языке отклонения от номинативного строя редки и являются исключениями; ср.: нем. Mir ist angst', Mich friert — рус. Мне страшно', Мне холодно. Иными словами, немецкий язык более номинативен, нежели русский.
Неноминативное оформление экспериенцера при глаголах со значением ‘нравиться’, ‘казаться’ отмечается во многих языках, в том числе и в так называемых беспадежных, если носитель (субъект) состояния выражен личным местоимением; например: нем. mir gefallt, mir scheinf, нид. dat bevalt me, me komt voor; франц, il me plait, il me semble', итал. mipiace, mi pare. В английском, как наиболее номинативном из европейских языков, при глаголе to like используется прямой падеж местоимения, тогда как при to seem выступает предложная группа; ср.: Hike it и It seems to me. В то же время все европейские языки в отличие от русского имеют специальный бенефак-тивный глагол (нем. haberi) для регулярного различения отношений обладания и тождества; ср.: рус. У него есть. В романских языках сочетания с бенефактивным глаголом используются также при обозначении возраста, например: франц. Ilatres ans. В германских языках для этого существует адъективный предикат типа нем. (einige) Jahre altsein, поэтому предложения, обозначающие возраст, также имеют здесь номинативное оформление. Соответствующие русские предложения оформляются безлично; ср.: Ему три года.
Как представляется, внутренняя логика номинативное™ состоит в том, что выделение подлежащего-субъекта (агенса, пациенса, бенефицианта и т.п.) через его формальное единообразие ведет в конечном счете к распаду морфологического падежа. Так, уже соединяя в форме именительного падежа почти все амплуа, тенденция к номинативное™ вызывает высокую степень его полисемии, минимальную семантаческую маркированность и превращает его, по существу, в падеж, называющий исходный момент высказывания (тему). Это снижение маркированности именительного падежа (ее своеобразное «снятие») естественно приводит к ликвидации морфологического падежа вообще. Иными словами, доведенный до предельной ступени своего развития (гипертрофированный) номинатив отрицает падеж. Видимо, прежде всего в силу этого в номинатав-ных языках развивается противопоставление косвенных падежей именительному. Что касается известной устойчивости родительного падежа, так или иначе сохранившегося почти во всех германских языках, то она — при учете высокой степени его полисемии — объясняется, скорее всего, наличием в его семантике специфического значения глубинной трансформированное™, противопоставляющего родительный падеж всем другим.
Расхождения в степени номинатавности между русским и западноевропейскими языками составляют известную трудность при обучении последним русскоязычного контангента и являются источником многочисленных ошибок.
Семантика винительного падежа в немецком и русском языках в основном сходна, в своем первичном значении он передает чаще всего амплуа пациенса и результатива. Общей вторичной функцией винительного является роль обстоятельства времени; ср.: нем. denganzen Tag arbeiten, рус. работать весь день. Как обстоятельство места винительный отмечен в немецком языке (например: diesen Weggehen), в русском в подобных случаях используется творительный падеж. Продуктивность творительного падежа в русском языке можно объяснить его, по сути дела, «некосвенным» характером, непосредственным соотношением с именительным падежом, вместе с которым он принадлежит первой ступени расширения падежного минимума и с которым он связан трансформационным отношением при пассивизации. Этим, в частности, объясняется многозначность творительного падежа, соотносимая с многозначностью именительного.
Специфика немецкого датива — его главное отличие от русского дательного падежа — состоит прежде всего в превалирующем локативном значении, тогда как в русском это, скорее, падеж адресата (см. § 48). Как первое дополнение форма датива используется в немецком при глаголах определенных семантических групп: приближения или удаления (nahen, weicheri), оценки (drohen, gefallen), обращения-речи (antworten, dankeri), пользы или вреда (dienen, helfen,
xchaderi). При этом, как видно из сопоставления с русскими соответствиями, управление глаголов в языках часто не совпадает, что ведет к ошибкам; например, глаголы нем. danken и рус. благодарить. При глаголах снабжения (geben, bringen, kauferi) дательный падеж выступает в своем основном амплуа бенефицианта; различий в управлении глаголов при этом не отмечается.
Продуктивность дательного падежа в русских безличных предложениях коррелирует с ограничениями на использование в них именительного падежа и рассмотрена в связи с проблемой номина-тивности.
Родительный падеж как элемент минимальной падежной системы противопоставлен всем другим и, вероятно, поэтому обладает максимальной полисемией, превосходя в данном отношении даже именительный и творительный падежи. Главные различия немецкого и русского языков в отношении родительного падежа (относительно подробное сопоставление см.: Зеленецкий, Монахов, 1983, 108—109) позволяют выявить существенные типологические расхождения между их системами. Во-первых, в русском языке широко распространен приглагольный родительный, употребляемый в отрицательном предложении и в так называемом разделительном (партитивном) значении (типа не понять человека, ничего не видеть, принести сахара/сахару, натекло воды, много народа/народу), тогда как в немецком языке родительный падеж весьма редко выступает как единственное (видимо, прямое) дополнение после некоторых глаголов, обозначающих внутренние переживания (типа sich seiner Tat schamen), и в роли второго дополнения при глаголах с первым дополнением в винительном падеже (типа j-n einer Tat beschuldigen, j-n einer Sache berauben). Во-вторых, русским именным словосочетаниям с родительным падежом часто соответствуют немецкие сложные имена (ср.: Hundegebell — лай собаки, Warenabnahme — приемка товаров, Windstoft — порыв ветра). В-третьих, в именных группах немецкий родительный падеж не представлен при передаче амплуа инструменталиса (ср.: рус. удар кинжала, но: нем. Dolchstoftили ein St oft mit dem Dolch).
В английском и других германских языках аналогичного строя родительный (притяжательный) падеж выступает, в отличие от немецкого и русского, только как приименный, находясь в отношении своего рода дополнительной дистрибуции с общим падежом. При этом если ранее родительный падеж в английском имели только обозначения живых существ, то в последнее время сфера его применения расширяется. Родительный падеж отмечается также у названий вещей, что трактуется как основание для признания преобразования его семантики в направлении указания на ограничение или неограничение (лимитацию) референции определяемого существительного (ср.: англ, the plane’s altitude, the train’s driver, a mile’s distance) (см.: Плоткин, 1989, 142—144).
КАТЕГОРИЯ ЧИСЛА
§ 50. Грамматическая сущность категории числа
С выделением в основе категории числа привативной оппозиции связаны определенные сложности, ибо в конкретном высказывании в зависимости от контекста может специально подчеркиваться как единичность предмета или лица, так и их определенное количество, т.е. принадлежность некоторому дискретному множеству; ср.: нем. Er hatte einen Bruder und drei Schwestern, где параллельно выступают формы единственного и множественного числа, равно актуализирующие единичность и множественность названных в высказывании лиц. Иначе говоря, имя может быть актуализировано любой из двух граммем числа, а как неактуализованные по числу выступают так называемые неисчисляемые существительные различных семантических групп (собирательные, вещественные, абстрактные, имена собственные и др.). Таким образом, категория числа взаимодействует с категорией собирательности как обозначением нечленимого (недискретного) множества (слова типа нем. Gebirge, Bauernschaft, Bilrgertum, Makkaroni, Personalien', рус. студенчество, макароны, очки', англ, proletariate, yeomanry, spectacles', франц. bourgeoisie, ouvriers, macaroni и т.д. независимо от оформления их как единственного или множественного числа) и со словообразованием, поскольку в случае образования форм множественного числа от существительных с несоотносительной формой единственного числа (так называемых singularia tantum) можно говорить об определенных расхождениях в лексической семантике форм чисел (случаи типа нем. Wein ‘вино как напиток’ — Weine ‘вйна как сорта, разновидности этого напитка’).
Тем не менее принято считать, что граммемы числа у исчисляемых имен достаточно четко противопоставляются друг другу семами единичности и множественности (см.: Гулыга, Шендельс, 1969, 22) и имеют формальное выражение. Кроме того, формы множественного числа могут передавать несколько вариантов значения множественности, доминантным среди которых является значение так называемой «чистой множественности», передаваемое грамматическими формами числа существительных (см. там же, 21). Указание на число объектов действительности в данном случае весьма условно и приблизительно; речь идет об одном или более чем одном элементе некоторого множества. Поэтому с точки зрения логики понятие чистой множественности весьма расплывчато и немотивированно, ибо счет «один — более чем один» достаточно малоинформативен, чтобы претендовать на отражение количественных отношений в строгом смысле слова. Скорее, за значением числа, как уже было отмечено, скрываются некоторые способы актуализации имени, сигнализирующие о возможности или невозмож-
но
ности выбора в пределах некоего множества явлений действительности; ср.: нем. Ein schones Lied 1st erklungen — Schone Lieder sind erklungen, а также переводы этого примера на другие языки.
При выражении значения числа количественным числительным или неопределенным местоимением-числительным (типа нем. alls, viele, einige, samtliche, manche; англ, all, some,few, франц, tous, quelques, plusieurs и т. д., а также их рус. аналогов) принято говорить об истинной множественности (определенной или неопределенной), когда дается информация о точном или приблизительном количестве идентифицируемых в некотором отношении предметов (явлений).
Относительно собирательных существительных следует заметить, что они в строгом смысле слова к грамматической категории числа отношения не имеют, ибо не соотносятся с представлением о расчлененном множестве, но представляют множество как единство. В соответствии с этим собирательные имена причисляют к группе неисчисляемых существительных, в рамках которой, хотя и в связи с категорией числа, они и должны рассматриваться.
Таким образом, совершенно очевидно, что категория числа явно интерпретационна и только на первый взгляд отражает реальные количественные отношения предметов.
Еще более противоречиво содержание категории числа у других частей речи. Так, у глагола и прилагательного она имеет согласовательную природу. При этом в немецком и русском языках окончания прилагательных передают одновременно как значение числа, так и падежное значение, тогда как глагольные окончания объединяют значение числа со значением лица. Аналогичное положение, правда, при большем синкретизме личных глагольных форм, представлено в нидерландском и фризском языках. Даже в английском, как известно, сохранился единственный случай согласования по числу в парадигме неопределенного презенса. В то же время в западнороманских языках согласование по числу в сочетании с согласованием по роду последовательно представлено в формах причастия прошедшего времени (герм, причастия II) в составе некоторых аналитических форм; например: итал. (он) ё entrato ‘вошел’, (она) ё entrata, (они — мужчины) sono entrati ‘вошли’, (они — женщины) sono entratc, французский материал в данном отношении менее показателен, поскольку аналогичное согласование обнаруживается часто лишь в графике.
Специального внимания заслуживает категория числа у местоимений. По большей части, у истинных местоимений-субститутов, значение числа повторяет соответствующее значение заменяемого слова. Однако так называемые формы множественного числа личных местоимений 1 -го и 2-го лица передают обычно несколько иные значения. Так, форма типа рус. мы вообще не может передавать значения чистой множественности, поскольку понятие «я» всегда предполагает уникальность личности адресанта. Тем самым семантиче
ски местоимение мы интерпретируется как ‘я + вы’ или ‘я + они’, различаемые соответственно как инклюзивное и эксклюзивное значения в зависимости от включения или же невключения в сферу дейксиса адресата. Форма типа рус. вы передает либо значение чистой множественности (много лиц, каждое из которых обозначается как ты), либо значение, аналогичное эксклюзивному (‘ты + они’).
§ 51. Неисчисляемые существительные
Противоречия между формами и граммемами числа зависят от лексических значений существительных, способность (соответственно неспособность) которых образовывать соотносительные формы числа и лексико-семантические сдвиги форм единственного и множественного числа относительно друг друга создает основу для субкатегоризации существительных — для выделения так называемых исчисляемых и неисчисляемых имен.
Формы единственного и множественного числа исчисляемых имен однозначно связаны со значениями единичности и множественности. Что касается неисчисляемых имен, то существует не менее двух их разновидностей. К первой относятся слова, неисчис-ляемость которых обусловлена их лексическим значением, ко второй — слова, представляющие собой случаи семантически немотивированной неисчисляемости.
Семантическими классами неисчисляемых имен являются собирательные, вещественные, абстрактные существительные, имена собственные и некоторые другие малочисленные группы. Чаще всего такие неисчисляемые имена оформляются единственным числом (например: нем. Arbeiterschaft, Mut, Milch, Berlin', англ.proletariate, sincerity, water, London', франц, bourgeoisie, honnetete, miel, Paris', pyc. крестьянство, мужество, молоко, Москва), хотя могут представлять собой и несоотносительные формы множественного числа; ср.: нем. Eltem, Makkaroni, die Anden', англ, contents, arrears ‘долги’, Pyrenees', франц, vacances, ouvriers, macaroni, les Pyrenees', рус. уста, макароны, Анды. Несоотносительные формы множественного числа (pluralia tantum) особенно продуктивны в английском и русском языках (см. ниже).
При образовании множественного числа от неисчисляемых имен с несоотносительной формой единственного числа (так называемых singularia tantum) обычно наблюдаются некоторые лексико-семантические сдвиги, в результате чего по своему лексическому значению форма множественного числа отличается от формы единственного числа. Это позволяет усматривать у формы множественного числа определенный словообразовательный потенциал.
Так, в ряде случаев форма множественного числа абстрактных и вещественных существительных способна передавать значение усиления, «большей экспрессии, сгущения представления» (см.: Гулы
га, Шендельс, 1969, 23—24)', например: нем. dieLiifte, die Winde, die Nebel, die Schmerzen, die Angste и их аналоги в русском языке, а также рус. морозы, снега. В английском и западнороманских языках подобное явление отмечается реже; ср.: англ, trials and tribulations', итал. dolori ‘боли’; видимо, также франц, les douleurs. Более очевидные и и целом относительно регулярные случаи представляет собой своеобразная «конкретизация» абстрактных и вещественных имен при образовании от них форм множественного числа. Так, форма множественного числа абстрактных существительных обычно обозначает конкретные предметы-носители или проявления называемого абстрактным именем признака, например: нем. Plastiken ‘скульптурные произведения’, Schbnheiten ‘красоты, достопримечательности’, Kritiken ‘критические замечания’; англ, lights ‘(умственные) способности’, arrears ‘долги, задолженность’, arrearages ‘долги, недоимки’, freedoms ‘вольности’; итал. le liberta ‘свободы’, le bellezze ‘достопримечательности’. Форма множественного числа вещественного существительного, подобно случаям типа Kritiken, называет иногда отдельные изделия из некоторого материала, приобретая при этом терминологическое значение, например: нем. Brote ‘выпеченные хлебы’, Glaser ‘стаканы, рюмки’; англ, glasses ‘очки’, papers ‘документы’, irons ‘цепи, оковы, стремена’; итал. bronzi ‘изделия из бронзы’. В германских языках форма множественного числа вещественных существительных используется также при обозначении порций некоторого блюда или напитка; ср.: нем. einpaarBiere, англ. two beers. Однако чаще она выступает для обозначения разновидностей, «сортов» вещества (в частности, изделий из некоторого материала), например: нем. Holzer ‘сорта дерева’, Weine ‘вйна’, Wasser ‘(минеральные) воды’, Staube (техн.) ‘виды пыли’, Zemente ‘сорта цемента’; англ, waters ‘(минеральные) воды’; итал. acque ‘воды’ и т. п. Специфической чертой германских языков (особенно немецкого) является обозначение сортов и разновидностей вещества сложным словом, например: нем. Getreidearten, Fleischsorten, Wollarten, англ, woodwork ‘изделия из дерева’ (см. там же, 24— 25).
В связи с обсуждаемым вопросом специального упоминания заслуживает своеобразный словообразовательный потенциал в западных языках формы множественного числа названий плодов. Так, формы типа нем. Kartoffeln, Tomaten, Gurken, Erbsetr, англ, potatoes, apples', франц. pommes,poires регулярно совмещают два значения: истинной множественности (некоторое количество плодов типа нем. zwei/ drei / vier и т. д. Kartoffeln) и вещественности; ср.: нем. Kartoffeln / Erbsen I Tomaten essen. В русском языке наряду с аналогичными случаями (типа огурец — огурцы, помидор — помидоры) представлены также обозначения плодов посредством чисто вещественных имен типа горох, картофель, от которых с помощью сингуляризационно-го суффикса -ин- образуются исчисляемые имена для называния отдельного плода; ср.: горошина — горошины (видимо, по аналогии с
ними появилось также слово (разг.) макаронина). В словах крупинка, овсинка за сингуляризационным суффиксом следует уменьшительный. Случаи жемчуг—жемчужина, бусы — бусина—бусинка позволяют прийти к выводу о том, что сингуляризационный суффикс допускает в русском языке образование исчисляемых имен и от других вещественных и собирательных; ср. также: крестьяне — крестьянин с возможным переосмыслением отношения производящей и производной основ. В целом сравнение примеров позволяет предположить, что словообразовательный потенциал формы множественного числа в западных языках выступает как своего рода компенсация менее продуктивной по сравнению с русским языком аффиксации.
. Для английского языка особо следует указать также на использование формы множественного числа при образовании абстрактных имен типа politics, tactics и при обозначении наук и учебных дисциплин; например: mathematics, optics, linguistics и т.п. Широко распространенные наряду с ними несоотносительные формы множественного числа типа spectacles, tonges, clothes, contents, munitions, goods, sweets co значением собирательности явно напоминают аналогичные русские слова типа отходы, опилки, помои, прятки, проводы. Правда, класс русских pluralia tantum со значением собирательности существенно многочисленнее, нежели в английском языке (достаточно детальный анализ русского материала см.: Виноградов, 1972,134—136), кроме того в нем более отчетливо выделяется группа слов, называющих парные предметы, например: очки, ножницы, сани, клещи, щипцы и т.п. (см. § 89 — Категория одушевленности).
§ 52. Средства выражения значения числа
В рамках поля числа средства центра и периферии достаточно четко закреплены соответственно за передачей значений чистой и истинной множественности (см. § 50).
Наиболее специализированным способом выражения чистой множественности является аффиксация. Постфиксы множественного числа в том или ином виде представлены практически во всех европейских языках. Лишь в устной разновидности французского языка сами формы имени различаются по числу весьма редко и значение числа выражается вне пределов имени соотносительными формами артикля, поэтому основное противопоставление единственного и множественного числа имеет здесь следующий вид: la table — les tables [latabl] — [letabl], а относительно регулярный в письменной форме языка агглютинативный суффикс -s не имеет звуковой ценности (см.: Гак, 1977,114). В случае когда в инициали французского имени выступает гласный, в исходе формы множественного числа артикля появляется фонема /z-/, которую можно рассматривать в качестве своеобразного агглютинативного префикса множе
ственного числа имени; например: l’ami—les amis [lami—lezami]. Флексия и супплетивизм при различении форм чисел во французском эпизодичны, хотя, естественно, отмечаются у достаточно частотных слов; например: cheval — chevaux, ceil—yeux. To же самое относится и к случаям типа seif—seifs [serf—set], трактуемым В. Г. Гаком как суффиксальная агглютинация (см.: Гак, 114). В целом следует заметить, что интерпретация изложенных фактов довольно дискуссионна. Иными словами, способы выражения множественности во французском языке весьма своеобразны и в типологическом отношении сильно отличаются от существующих в других языках.
Наиболее унифицирован именной постфикс (в традиции часто называемый окончанием) множественного числа в английском языке. Исключения типа man —men, ox—oxen, child—children, как известно, единичны. В нидерландском, африкаанс и фризском языках представлены два основных примерно равночастотных постфикса (как и в англистике, их обычно называют окончаниями): -(е)п и -s; ср.: нид. Ьотеп ‘деревья’, но ra’s ‘реи’. Немецкие постфиксы множественного числа, обычно называемые суффиксами, достаточно многочисленны. Традицинно различают четыре основных суффикса, включая нулевой (ср.: Tag—Tage, Name— Namen, Kind—Kinder, Wagen— Wagen), хотя в действительности следует выделять также суффикс -5, представленный как в заимстованных, так и в исконных немецких словах; ср.: Klubs, но: Uhus. Обозначение немецкого постфикса множественного числа как суффикса объясняется, по-видимому, трехморфемной структурой формы множественного числа, включающей также падежное окончание (см. § 49). Довольно многочисленны постфиксы множественного числа в скандинавских языках. Так, в шведском их насчитывается до шести или восьми. В целом в основной массе германских языков выражение значения множественности происходит агглютинативно.
Своеобразно выражение граммем числа в итальянском языке, где оно совмещено с передачей грамматического рода; например: libro ‘книга’ (муж. род, ед. число) — libri (мн. число), casa ‘дом’ (жен. род, ед. число) — case (мн. число). Синтетизм грамматических показателей побуждает рассматривать их как флексию.
Однако наибольшее развитие флективности при передаче значения числа свойственно русскому языку. Здесь, как указывалось (см. § 49), флективны все окончания существительного, комплексно выражающие падежно-числовое значение; например: река—реки, реки—рек, реке—река и т.д. Кроме того, именно в русском в качестве средства поддержания оппозиции чисел особенно широко распространена внутренняя флексия, выступающая как чередование согласных (типа брат—братья, друг—друзья) или как различные варианты соотношения полной и нулевой огласовки именного корня (типа дно—донья, сон—сны).
Из германских языков с русским типологически сближаются исландский и фарерский, в которых представлены синтетическая флексия (например, падежные формы: исл. hus ‘дом’, husi ‘дому’, husum ‘домам’) и чередования гласных в корне (например, формы чисел: исл. Ьдк ‘книга’ — boekur, nafn ‘имя’ — n'ofn, aks ‘колос’ — oks) (см.: Берков, 1996, 223— 224). В немецком языке формы множественного числа довольно часто характеризуются умлаутом гласного, носящего в целом иррегулярный характер, хотя и связанного как с определенными суффиксами множественного числа, так и с родовыми классами имен; например: Gast—Gaste, Nacht—Nachte, Apfel—Apfel, Mutter—Miitter, Wort—Wbrter, но: Tag— Tage, Wagen — Wagen, Wort— Worte и т. п.
Остаточно чередования в корне представлены в английском, нидерландском, африкаанс и фризском языках. Правда, распространены они весьма ограниченно. Так, в английском отмечаются единичные случаи чередования гласного именного корня и согласного в его исходе; например: man—men, foot—feet, mouse—mice, thief-thieves. В нидерландском, африкаанс и фризском относительно часто краткий гласный в корне формы единственного числа чередуется с долгим гласным в форме множественного числа, например: нид. dag ‘день’ — dagen, gebed ‘молитва’ — gebeden, hoi ‘пещера’ — holen. Иногда количественное чередование сочетается с качественным; например: нид. stad—steden ‘город’,schip ‘корабль’ — schepen.
Особой проблемой является использование для передачи граммем числа соотносительных форм артикля. В итальянском языке, как и во французском, числовые формы артикля последовательно различаются. Так, во французском как формы /-артикля в единственном числе выступают 1е — для мужского рода и 1а — для женского; во множественном числе существует единая форма les. Система форм ««-артикля полностью параллельна: в единственном числе для мужского рода выступает форма ип, для женского — ипе, формой множественного числа является des. В итальянском языке родовые формы артикля представлены также во множественном числе. Благодаря этому/-артикль в единственном числе имеет формы И и 1а соответственно для мужского и женского рода и параллельную пару форм / — 1е во множественном числе. Такая же система форм существует и у ««-артикля: в единственном числе ип — ипа, во множественном — dei—delle.
В английском и африкаанс, как неродовых языках, система форм артикля наиболее унифицирована; артикли the и а (ср. параллели: африк. die и ’п [он]) выступают в единственном числе, во множественном им соответствуют формы the и нуль. Тем самым функцию обозначения числа (при этом отчасти условно) можно усматривать лишь у «-артикля. Вообще нулевой артикль во множественном числе как соответствие «-артиклю в единственном числе представляет собой характерологическую особенность германских языков.
В других германских языках существуют также родовые формы артикля. В нидерландском они представлены лишь в сфере единственного числа J-артикля: de — для общего рода и het — для среднего. Во множественном числе для обоих родов выступает форма de. Еел-артикль существует в нидерландском в единственной форме для обоих родов в единственном числе.
Наиболее развита система артикля в немецком языке. По сути дела, здесь можно усматривать систему флективного словоизменения артикля по роду, числу и падежу. В единственном числе у rf-артикля четко противопоставлены друг другу родовые формы (der, die, das), не различаемые во множественном числе (формате); ограниченно различение родовых форм представлено у ezn-артикля (форма ein для мужского и среднего рода, форма eine — для женского).
Изменение артикля по падежам существует кроме немецкого также в исландском, фарерском и идише. Ситуация в других скандинавских языках подробнее не обсуждается из-за использования в них постпозитивного артикля.
Из других средств передачи значения чистой множественности следует упомянуть также ударение в русском языке в случаях типа руки — руки, где, правда, одновременно со значением числа различаются и падежные значения. Эпизодические случаи различного места ударения в немецком языке сочетаются с аффиксальным выражением числа; ср.: Ddktor — Doktoren.
Значение истинной множественности в основном передается лексико-грамматическими или же лексическими средствами и в соответствии с этим принадлежит периферии поля категории числа. Анализ таких средств в немецком языке и описание общей структуры микрополя множественности достаточно разработаны (см.: Гулыга, Шендельс, 1969, 18—40)', в силу четкой денотативной отнесенности значения истинной множественности они в целом действительны и для других языков, разумеется, с учетом различий в конкретном составе конституентов.
Периферийные конституенты, как указано ранее (см. § 50), несут информацию о количестве элементов расчлененного множества и определяются в этой связи как слова-кванторы, распадающиеся на подклассы числительных и неопределенных числительных-местоимений. В германских языках слова-кванторы представляют собой чисто лексические средства, поскольку их введение в состав именной группы не влечет изменений словоформ в ее составе, равно как и в предложении, например: нем. wenige Schuler, англ, few students. При этом в немецком языке некоторые слова-кванторы согласуются с существительным в роде и падеже (неопределенные числительные, кроме ein paar) либо неизменяемы (количественные числительные и неопределенное числительное ein paar). Склонение числительных в немецком, как известно, представлено в остаточной форме у слов eins, zwei, drei. В русском и французском язы
ках слова-кванторы являются одновременно лексическим и лексико-грамматическим средством. В русском числительные в зависимости от своей падежной формы либо требуют родительного падежа имени (именительный и винительный падежи, например: два человека, двух человек, семь человек), либо согласуются с именем (другие падежи, например: двум человекам, восемью учениками, двух рабочих). Кроме того, неопределенные числительные-местоимения имеют также согласуемые варианты для именительного и винительного падежей: многие и немногие. Во французском числительные и некоторые неопределенные числительные-местоимения представляют собой лексические средства, например: les trois amis, quelques amis. В то же время неопределенные числительные-местоимения Ьеаисоир и реи соединяются с именем посредством предлога de (beaucoup de livres), что напоминает русские группы типа семь человек, много человек.
Усвоение особенностей выражения значения множественности в отдельных языках, естественно, вызывает значительные затруднения и поэтому должно выделяться как особый объект обучения.
КАТЕГОРИЯ АРТИКЛЯ
§ 53. Природа артикля
Грамматическая категория, передаваемая соотносительными формами артикля, носит в грамматической традиции наименование категории определенности — неопределенности или категории определенности и неопределенности. Проблематика этой категории разрабатывалась прежде всего отечественной германистикой (см.: Москальская, 1956; 1958; Крушельницкая, 1961) в связи с употреблением соотносительных форм немецкого артикля (der / ein I о) и выражением в сообщении темы (данного, исходного пункта высказывания) и ремы (нового, ядра высказывания). При этом было показано, что противопоставление значений, передаваемых формами артикля, и значений темы и ремы не тождественны, хотя и имеют определенное сходство, поскольку в основе и тех, и других лежит одно и то же субъективное отношение, характеризуемое обычно как известность или неизвестность сообщаемого факта адресату сообщения (см.: Крушельницкая, 1961,49). Иными словами, соотносительные формы артикля представляют собой лишь одно из средств актуализации и используются адресантом для актуализации тех или иных содержащихся в его высказывании имен в целях представления их адресату как впервые появляющихся в сообщении или же в целях специального их выделения как особо значимых элементов сообщения. Таким образом, в так называемых артиклевых языках выделяется особая грамматическая категория актуализации адресантом имен.
Данное выше истолкование семантики артикля показывает, что используемые в грамматической традиции обозначения «определенность / неопределенность» (соответственно «определенный / неопределенный артикль») не вполне точно отражают отношение маркированности в связанной с обсуждаемой категорией оппозиции. Так, О. И. Москальская, используя традиционное обозначение категории, отмечает, что маркированным членом образуемой ею оппозиции выступает значение, передаваемое в немецком языке артиклем ein (см.: Moskalskaja, 1975, 193) (соответственно: англ, а, франц, ип). Аналогичное наблюдение сделано и на материале французского языка (см.: Гак, 1977,109).
Определенным выходом из отмеченного противоречия может оказаться такое переименование связанной с артиклем грамматической категории и образующих ее граммем, при котором новые обозначения обеспечивали бы адекватную передачу отношения маркированности в оппозиции. В соответствии с этим обсуждаемая категория именуется далее «рецентность» (от лат. recens ‘новый, актуальный’), а как маркированный член образуемой ею оппозиции рассматривается граммема, связанная с артиклем ein. Это означает, что маркированным элементом высказывания является существительное, которое называет новый вводимый в коммуникативный акт предмет, представляемый адресату как отсутствующий в его пресуппозиции (знании, которым коммуникант располагает до акта коммуникации). Тем самым данный предмет актуализируется и выступает в сообщении для адресата как рецептный. Так, например, в высказывании типа нем. Es kommt der Zug употребление артикля der означает, что данный поезд, место его назначения и иные характеристики известны не только адресанту, но и адресату и что, скорее всего, участники коммуникации уже говорили об этом поезде ранее. Напротив, высказывание типа нем. Es kommt ein Zug, скорее всего, означает, что характеристики поезда неизвестны обоим коммуникантам. Несколько иная коммуникативная ситуация наблюдается в следующем частично разобранном О. И. Москальской примере: нем. In der Versammlung hat auch der Direktor gesprochen (cm.: Moskalskaja, 1975,191), где выбор формы артикля der предполагает нерецентность имени, т. е. известность директора обоим коммуникантам, являющимся, по всей видимости, коллегами и работающим в подчинении этого директора. Пример, однако, следует дополнить высказыванием с артиклем ein типа нем. In der Versammlung hat auch ein Direktorgesprochen, где имя рецентно, а в сообщении специально подчеркивается, что уже известный адресанту директор является для адресата неизвестным лицом, вследствие чего сведения о нем представляются как отсутствующие в пресуппозиции. Именно подобные случаи контрастной дистрибуции форм артикля и обозначаемых ими граммем позволяют отчетливо проследить семантику категории рецентности и ее связь с коммуникативной ситуацией.
Во французской грамматике при использовании традиционных в целом обозначений соотносительных форм артикля принято включать передаваемые ими значения в сферу качественной и количественной детерминации имени (см.: Гак, 1977, 118— 125), что, по сути дела, представляет собой переход к полевому рассмотрению артикля.
Для английского языка В. Я. Плоткин считает возможным включать выражаемые формами й-артикля значения в сферу категории числа; ср. ряды форм: 1) мн. ч. stones, ducks, times, men, 2) ед. ч. a stone, a duck, a time, a man, 3) континуум (о-число) stone, duck, time, man, где формы первого ряда представляют денотат как расчлененный, составленный из отдельных экземпляров, формы второго ряда — как внешне отграниченный и внутренне единый, а формы третьего ряда — как континуум без внешних или внутренних границ (‘камень как вещество’, ‘утка как вид птицы и пищевой продукт’ и т. д.) (см.: Плоткин, 1989, 148тл сл.). Во многом подобное решение проблемы обусловлено строем английского языка с его тяготением к аналитизму (изолированию), объясняющим также более частое, нежели в немецком и французском, «опущение» артикля. В то же время очевидно, что это решение не касается проблемы употребления соотносительных форм артикля (the- или й-артикль) и тем самым не имеет непосредственного отношения к истолкованию сущности связанной с ним грамматической категории.
Особые проблемы возникают в связи с интерпретацией артикля как служебного слова или же морфемы. Обычное для грамматик западноевропейских языков отнесение артикля к категории служебных слов несколько осложняется положением с так называемым постпозитивным артиклем в скандинавских языках; ср.: в датском: препозитивный артикль (рецентный) еп bog ‘книга’, etar ‘год’, постпозитивный (нерецентный) bogen, aret (ед. ч.), bogeme, arene (мн.ч.) и свободно стоящий артикль (при сочетании имени с зависимым прилагательным) den gode bog, det gode dr (ед.ч.), de gode boger, dr (мн. 4.). Постпозитивный артикль представлен также в болгарском языке; например: човекът, жената, дедето. Совершенно очевидно, что постпозитивный артикль ведет себя во многом подобно обычному постфиксу, что, естественно, затрудняет интерпретацию его как служебного слова.
§ 54. Специфика употребления артикля в отдельных языках
В целом артиклевые языки обнаруживают значительное сходство в использовании соотносительных форм артикля, и расхождения между ними отмечаются лишь в отдельных более или менее второстепенных случаях. При дальнейшем изложении материала в качестве основы использована систематизация употребления артикля
О. И.Москальской, различающей в данном случае четыре типизированные ситуации (см.: Moskalskaja, 1975,192—193).
В первой ситуации — при индивидуализирующем использовании существительного — J-артикль передает значения нерецент-пости и темы, а е/п-артикль* — соответственно рсцснтности и ремы. Различие в этом случае существует между немецким и английским языками при обозначении месяцев и дней недели; в немецком эти обозначения, видимо, осмысляются какишка (название единственных явлений) и используются с J-артиклем (например: ini Mai, am Ireitag), тогда как в английском, — скорее, как имена собственные; ср: in October, on Friday.
При второй ситуации, связанной с генерализирующим исполь-юванием существительных, значение рецентности у последних исключается и соотносительные формы артикля передают только и гачения темы — ремы. Конкретные существительные при этом нередко используются понятийно и поэтому выступают с 0-артиклсм; ср.: нем. Mensch sein heiftt denken. По всей видимости, как понятийное осмысляется в немецком и французском языках также предикативное использование имени, например: нем. Sein Freund ist Lehrer, франц. Mon ami est ingenieur. В английском языке предикативное использование, скорее, воспринимается как генерализирующее в сочетании со значением ремы; ср.: Му friend is a teacher. В то же время немецкий и английский языки противопоставляются французскому в отношении использования форм артикля при обозначении времен года и частей суток, осмысляемых понятийно; во французском такие имена, скорее, трактуются как unika; ср.: нем. Es ist Herbst, Jetzt ist Abend', англ. It was winter, It is morning, но: франц. C’est I’ete, C’est le soir.
Фундаментальным отличием романских языков от германских и рамках второй типизированной ситуации употребления артикля является так называемый партитивный артикль, сопровождающий вещественные имена при обозначении ими некоторой части, количества, например: франц. Ilprend du cafe', J’ai achetddu lait; Je mange de la viande. Сочетания вещественного существительного с артиклем le (типа франц, prendre le cafe) указывают в этом случае на неограниченное количество вещества, некий континуум; в германских языках им соответствует вещественное имя с e-артиклем; ср: нем. Kaffee trinken. Аналогичным образом употребляется в романских языках и партитивный артикль при абстрактных именах; ср.: франц. Il a du courage, но: нем. Mut haben с 0-артиклем.
Третья и четвертая ситуации употребления артикля трактуются О. И. Москальской как конфликтные. Они представлены случаями типа нем. In der Sitzung hat auch der Dekan gesprochen, где значение
1 В целях простоты изложения и экономии как условные обозначения здесь и далее используются формы немецкого артикля.
нерецентности подавляет значение ремы, и Das istein Buch-, Hiergibt es eine Blume', Sie hat einen Bruder, где, наоборот, значение нерецентности подавлено значением ремы (подробнее см. § 55). Очевидно, что в основном употребление артикля в этих случаях по языкам не различается. Нс исключено, что к данной ситуации можно отнести упомянутые ранее французские примеры с обозначением времени года и суток (типа C’est le soir).
§ 55. Полевый подход к артиклю
Отнесение артикля в сферу актуализации высказывания (или его элементов) предполагает рассмотрение его во взаимодействии с другими языковыми средствами, выступающими в той же функции, и позволяет применить в данном случае приемы полевого анализа.
Прежде всего следует заметить, что артикль образует центр соответствующего поля, тогда как все остальные средства актуализации принадлежат его периферии. В ядерной зоне располагаются формы артикля в своих первичных значениях, когда они совмещают значения рецентности и ремы у е/и-артикля и значения нерецентности и темы у d-артикля. Пояс форм во вторичном значении образован случаями подавления значением ремы значения нерецентности у d-артикля (типа нем. Da кат der Dekan) и случаями использования ezn-артикля при явно нерецентных именах в качестве ремы (типа нем. Das 1st ein Tisch\ Ich habe einen Bruder).
Семантически поле, как в своей центральной части, так и на периферии, членится на два микрополя: рецентности-рсмы и нерецентности-темы. При этом периферийные средства обнаруживают различную связь со средствами центра. В частности, соотносительные формы артикля выступают параллельно с такими синтаксическими средствами актуального членения высказывания, как порядок слов и интонация (о конституентах полей обязательных категорий см. § 45). При этом они образуют достаточно сложные комбинации, обеспечивающие передачу весьма тонких оттенков значений (подробное описание такого взаимодействия для немец- 1 кого языка см.: Крушельницкая, 1961,54— 55,206— 216,225— 228, 232—246, 253—262).
Что касается лексико-грамматических средств поля артикля (местоимений), то в отличие от синтаксических средств они заменяют артикль и передают те же значения, что и он. В этом случае переход от центра поля к периферии в разных языках происходит неодинаково в зависимости от степени развития в них омонимии форм артикля и местоимений. Так, для немецкого языка К. Г. Крушельницкая трактует коррелятивное (и переводимое на русский) das в случаях типа Ich will dir das Haus zeigen, in dem ich geboren bin как указательное местоимение, омонимичное артиклю (см. там же, 62— 71). Омонимия (точнее, омография, поскольку обычно считается, что мес-
тоимсния в отличие от артикля ударны) свойственна и другим формам немецкого d-артикля и многим формам ezTi-артикля. Сходная картина наблюдается в нидерландском языке, где форма среднего рода d-артикля (het) омонимична личному местоимению среднего рода, а артикль ееп формально не отличается от соответствующего неопределенного местоимения. Во французском языке формам артикля le, la, les омонимичны формы объектного падежа личных местоимений 3-го лица. В то же время в английском языке формы артикля и местоимений четко разведены, поэтому переход от центра поля к его периферийным средствам здесь ясно выражен.
Подобно соотносительным формам артикля, местоимения распределяются по микрополям. К микрополю рецентности-ремы принадлежат неопределенные местоимения (типа нем. einer, irgendein; англ, some, any, франц, quelque, quelconque) и неопределенные числительные (типа нем. mancher, alle, viele; англ, all, every, франц, tout, maint); к микрополю нсрецентности-темы — указательные местоимения (типа нем. der, dieser,jener; англ, this, that; франц, се, celui).
Крайняя периферия поля артикля образована определениями существительного, являющимися чисто лексическими средствами; их употребление обычно сочетается с использованием артикля и задаст выбор его соотносительных форм. По большей части определения обусловливают у определяемого имени значение нерецент-ности-темы, хотя некоторые конкретные условия вызывают рецент-ность прилагательного, оказывающегося в этом случае ремой; ср.: нем. Der bekannte Schauspieler sagte..., но: Das war ein bekannter Schauspieler.
§ 56. Средства создания актуального членения предложения в русском языке
Применение полевого принципа при описании артикля позволяет не только оптимально сгруппировать разноуровневые средства артиклевых языков при актуализации имени, но и показать, что в безартиклсвых языках можно выделить собственные способы передачи семантики, сходной с той, которая выражается артиклем. Правда, для безартиклсвых языков речь в этом случае идет в первую очередь о средствах создания актуального членения высказывания, тогда как значения рсцснтности или нерецентности имени либо обусловлены его ролью в создании актуального членения высказывания, либо специально сигнализируются некоторыми лексическими средствами. Например, в русском высказывании Там выступил также декан речь, скорее всего, идет об известном адресату декане (значение нерецентности), а слово декан, как и в артиклевых языках, играет роль ремы. Для того чтобы существительное-рема несло в этом случае также маркированное значение рецент-ности (третья ситуация использования артикля по О. И. Москаль-
ской), его нужно употребить с каким-либо из неопределенных местоимений; ср.: Там выступил также какой-то декан.
Основными способами создания актуального членения высказывания в русском языке являются порядок слов и интонация. При этом большая свобода порядка слов в русском языке по сравнению с западными, несомненно, связана с отсутствием в нем артикля и частично его компенсирует (см.: Крушельницкая, 1961, 107). Иными словами, наличие артикля и степень свободы порядка слов могут осмысляться как обратно коррелирующие признаки и тем самым приобретают важное значение для построения характерологии языков.
Средства выражения указательное™ и количественной неопределенности в русском языке в целом аналогичны существующим в артиклевых языках; различия касаются лишь деталей. Однако степень соприкосновения этих средств друг с другом, естественно, намного меньше из-за отсутствия артикля, а сами они носят преимущественно лексический характер. Иными словами, артиклевые языки и русский язык различаются своим отношением к универсальному языку-эталону. Наличие в артиклевых языках центра поля обусловливает то, что в них представлены также практически все узлы языка-эталона от 1 -го до 6-го (видимо, кроме 4-го узла), тогда как средства русского языка охватывают узлы 3 — 6 и не достигают морфемного уровня.
Принято считать, что наиболее близка артиклю русская постпозитивная частица -то, указывающая в разговорной речи на нере-центность имени, например: А Иванов-то, слышали, женился', Кни-гу-то ведь я забыл (см. там же, 52—53; о других средствах выделения ремы в русском языке см.: Гак, 1977, 120—123). Однако у частицы -то нет однозначной связи с именем, она может сопровождать также местоимения, наречия, глаголы и выполняет в языке, таким образом, лишь роль выделения темы, не обнаруживая регулярности и относясь к числу грамматико-лексических средств синтаксического характера; ср.: Вчера-mo еще не было бы поздно.
Вполне естественно, что для русскоязычного обучаемого освоение обязательных значений западных языков, передаваемых соотносительными формами артикля, сопряжено со значительными трудностями. Имеющиеся на данный счет методические рекомендации, как правило, малоудачны.
Проведенное сопоставление артиклевых языков с безартикле-вым приводит к заключению, что подходить к обучению сущности артикля надо от контрастных контекстов, явно обнаруживающих семантику артикля, а не от отношения дополнительной дистрибуции его соотносительных форм, как это обычно предлагается в грамматиках, где речь идет о первом и повторном назывании предмета. При этом целесообразно учитывать также, по меньшей мере, следующие моменты:
— выделение моделей бытийных и репрезентативных предложений, предполагающих употребление е/л-артикля;
— представление о пресуппозиции как общем знании коммуникантов;
— субъективное намерение адресанта, который может выбрать форму артикля в соответствии с ним.
Вполне естественно, что в зависимости от уровня контингента должны быть найдены адекватные пути презентации подобного материала.
КАТЕГОРИЯ СТЕПЕНИ КАЧЕСТВА
§ 57. Семантика и средства выражения категории степени качества
Категория степени качества может считаться достаточно универсальной для европейских языков и присуща большинству качественных прилагательных и наречий. Это не означает, что всякое качественное прилагательное или наречие в форме позитива мыслится как противопоставленное прилагательному или наречию в сравнительной или превосходной степени. Часто позитив обозначает свойство вне сравнения предмета по его степени, и значение своего рода нулевой степени качества он приобретает только в определенных контекстах (см.: Гулыга, Шендельс, 1969,116). В этом случае значения степеней сравнения образуют оппозиции, лежащие в основе семантического членения поля компаративности (название Е. В. Гулыги).
Помимо степеней сравнения конституентами поля компаративное™ в немецком языке являются также некоторые сложные прилагательные, группы сравнения, сложноподчиненные предложения с придаточными сравнения (см. там же, 114). Состав конституен-тов достаточно сходен в разных языках и различается лишь деталями. Так, например, сложные прилагательные представляют собой в основном характерологическую особенность немецкого и практически нс встречаются в других языках. Таким образом, особенности языков сводятся прежде всего к соотношению синтетических и аналитических средств выражения компаративности и — в этой связи — к некоторым особенностям семантического членения поля.
Семантическая прозрачность категории степени качества обусловливает ее в основном идентичную реализацию в семах в разных языках. Поэтому можно считать универсальным предложенное Е. В. Гулыгой членение поля компаративности на микрополя равенства и неравенства (см. там же, 115), при этом в последнем следует выделять семантические зоны чистого сравнения (усиленного или же ослабленного) и высшей или же низшей степени качества.
Наиболее однозначно частные значения (граммемы) степени качества передаются в романских языках, где для обозначения ее усиленного (высшего) или ослабленного (низшего) значения существуют вполне определенные аналитические средства выражения. Так, во французском языке усиленная степень качества передается прибавлением к прилагательному слова plus, а ослабленная — прибавлением слова moins', ср.: ипе plus grande cite и ипе moins grande cite, соответственно: ‘больший город’ и ‘меньший город’. Значения высшей и низшей степени качества выражаются теми же служебными словами, но именная группа в этих случаях оформляется /-артиклем; ср.: la plus grande cite ‘самый большой город’. Нет необходимости специально подчеркивать, что аналитизм средств выражения обеспечивает в романских языках четкое семантическое членение поля, хотя в нем практически и отсутствует центральная часть (синтетические формы)1.
В русском языке для передачи значения чистого сравнения используются служебные слова более или менее (соответственно усиленная и ослабленная степень) и для передачи значений высшей и низшей степени качества — слова наиболее и наименее. Употребляются и аналитические сочетания со словом самый', в этом случае различение высшего и низшего значений степени качества осуществляется лексически, за счет антонимических прилагательных; ср.: самый большой и самый маленький. Кроме аналитических сочетаний в русском языке представлена также неизменяемая (краткая) синтетическая форма компаратива со значением усиления, образуемая посредством суффиксов -ее, -ей, -е и -ше обычно в сочетании с внутренней флексией, например: старее, старей, круче, старше, и изменяемая форма со значением высшей степени качества, образуемая посредством суффиксов -ейш- и -айш- и усиливаемая иногда префиксом наи- (например: (наи)красивейший, (наи)ближайший).
Таким образом, в целом русская система средств передачи граммем степени качества более противоречива, нежели французская (романская), хотя семантическое членение поля здесь также достаточно прозрачно.
В английском и немецком языках аналитические и синтетические средства выражения категории степени качества образуют весьма своеобразное переплетение.
В английском языке у односложных и некоторых двусложных прилагательных представлены синтетические формы усиленной и высшей степени качества, образуемые с помощью исконных гер
1 Как и в других языках, наиболее употребительные прилагательные (типа рус. хороший, маленький и т. п.) во французском языке имеют супплетивные формы степеней сравнения. В настоящем пособии они специально не обсуждаются, поскольку являются исключениями малой типологической значимости.
манских суффиксов (соответственно -ег и -est); например: stronger, (the) strongest. У прочих прилагательных соответствующие формы образуются аналитически; ср.: more intelligent, (the) most intelligent. Ослабленное значение и значение низшей степени качества передаются только аналитически, например: less intelligent, (the) least intelligent.
Немецкий язык отличается от английского практическим отсутствием аналитических форм со значением усиленной степени качества, возможных лишь при сравнении свойств одного и того же предмета, например: Das Zimmer ist rnehr lang als breit.
Другой особенностью немецкого является вариантность формы суперлатива (обозначения высшей степени качества). Синтетическая форма с суффиксом -st- употребляется в функции определения, тогда как аналитическая (с элементом ат) — как обстоятельство или предикатив, особенно при сравнении различных мер одного и того же предмета; ср.: das schonste Beispiel', Erspieltam liebsten Tennis', Es ist am einfachsten', Hier ist der Fluss am breitesten. Ослабленная и низшая степени качества передаются, как и в английском, только аналитически, например: minder (weniger) gefahrliche Schwer-metalle', ein weniger begabter Schriftsteller, die mindest (wenigst) riskante Handlungsweise', das wenigst interessante Gesprach.
Таким образом, немецкий язык по сравнению с другими языками характеризуется относительно нечетким различением в поле компаративное™ зон усиленной (наибольшей) и ослабленной (наименьшей) степеней качества, явно выделяемых лишь на периферии поля и обусловленных обычно узким контекстом, например: Stuben mit weniger starkem politischen Interesse (Brcdel); Er ist weniger begabt als fleijiig', das am wenigsten geeignete Beruhigungsmittel.
Недостаточная дифференциация в центре семантической зоны сравнения значений усиленной и ослабленной степеней качества обусловливает также то, что форма немецкого компаратива иногда совмещает в себе оба значения. Этим объясняется расплывчатость ее семантики в сочетаниях типа eine schbnere Frau, eine altere Frau, eine liingere Zeit, eine grofiere Stadt, до известной степени устраняемая лишь при учете лексической семантики прилагательного; ср. цепочки вида jung —jiinger — alter — alt, пей — neuer — alter — alt, klein — kleiner — grofier — grofi, где формы компаратива образуют переход от одного антонима к другому (см.: Гулыга, Шендельс, 1969, 120).
Трудности в процессе овладения средствами поля компаративное™ конкретного языка вызывают, естественно, синтетические формы, особенно если их значение расплывчато. Так, например, адекватное понимание словосочетания ein jiingerer Mann, после которого следует описание довольно немолодого персонажа в тексте одного из романов Э. М. Ремарка, вызывает у малоискушенных читателей известные трудности.
§ 58. Вторичные значения форм компаратива и суперлатива.
Периферия поля компаративное™
При описании строения центра микрополя неравенства в отдельных языках следует указать основные случаи использования форм степеней сравнения во вторичных значениях. Общим для всех языков является обозначение компаративом высшей степени качества в отрицательных предложениях; ср/, рус. Нет ничего лучше, нем. Esgibt nichts Besseres, англ. There is nothing better than..., франц. Il n’y a rien de mieux. В русском отмечено также значение чистого сравнения у некоторых синтетических форм суперлатива, носящих идиоматический характер; например: при ближайшем рассмотрении, в дальнейшем разговоре', в других языках такое явление не наблюдается.
Из характерологических особенностей периферийных средств поля компаративное™ западных языков следует упомянуть также исключительно аналитическую связь с компаративом стандарта сравнения, вводимого союзом als (редко denri) в немецком, союзом than в английском и союзом que во французском языке, тогда как в русском наряду с союзным оформлением используется также так называемый родительный падеж сравнения; ср.: лучше, чем я / меня', дальше, чем Москва / Москвы.
На периферии зоны высшей степени качества поля компаративное™ всех языков Наряду со словоизменением представлены в известной мере и словообразовательные средства.
В немецком языке к таким средствам принадлежат производные прилагательные с префиксами иг- и erz- (типа uralt, urkomisch, erzfaul) и так называемые народные суперлативы (сложные прилагательные типа steinreich, blutarm, mausetot, mauschenstill). По большей части такие прилагательные эмоционально окрашены и принадлежат обиходно-разговорной речи.
В английском языке к данному типу можно отнести, например, прилагательное over-nice, во французском — archipret, в русском — прилагательные с приставками пре- и раз- (типа презабавный, пресмешной, развесел ый, разухабистый).
Такие прилагательные часто обозначают несоотносимое свойство, семантически уподобляясь форме позитива. Поэтому вполне естественным можно считать образование по указанным моделям также эмоционально окрашенных имен со значением высшей степени качества; ср. рус. архиплут,раскапиталиспг, нем. Erzdummheit, Mordsskandal', англ, arch-liar, arch-enemy, франц, fripon fieffe,fdou fieffe.
Возможность образования имен со значением высшей степени качества следует рассматривать как реликт исконной размытости границы между ними и прилагательными.
ОБЩИЕ ПРОБЛЕМЫ СИСТЕМЫ ГЛАГОЛЬНЫХ КАТЕГОРИЙ
§ 59. Состав и система глагольных категорий
Европейские языки, материал которых рассматривается в данном пособии, являются глагольными языками, поэтому их система глагольных категорий богаче именной и более разветвлена. В составе глагольных категорий достаточно много общего, но есть и вариативная часть.
Глагольные категории не только многочисленны, но и гетерогснны, принадлежат как сфере пропозиции (называния некоторого события), так и сфере актуализации высказывания. Однако преимущественно они все же связаны с высказыванием и его различными параметрами и относятся поэтому к сфере дейксиса (см. § 40). В соответствии с этим предпринимаемая далее попытка систематизации глагольных категорий является сугубо предварительной и не может рассматриваться как окончательная и полная (схема 11).
Схема И
Система глагольных категорий
Собственные Чужие
Недсйктические Дейктические
Интерпретационные Объективные
Залог Накло- Вид Таксис Время Лицо (?) Число (?) нение '—.........' 4----v----1
Вид — таксис — время (ВТВ) Согласовательные
Приведенная схема тем не менее достаточно четко показывает многоаспектность систематизации глагольных категорий, а также противоречивые связи между категориями различной природы, особенно очевидные в случае категорий временной группы (так называемого «вида — таксиса — времени»).
§ 60. Категории вида — таксиса — времени
Объединение категорий вида, таксиса и времени обусловлено их обычно комплексным выражением посредством так называемых временных глагольных форм, не всегда отчетливо соотносимых с каждой из этих категорий. В то же время указанные категории не-
обходимо четко отличать друг от друга, выделяя при этом специальные средства их выражения.
Проблема усложняется также противоречивым соотношением обсуждаемых категорий и полевой структурой каждой из них. Поэтому для различения категорий абсолютного времени (тсмпо-ральности), относительного времени (таксиса) и вида (аспектуаль-ности), как они в дальнейшем рассмотрении обозначаются, в первую очередь следует ввести определенные номенклатурные уточнения. При этом большая ясность существует в отношении категорий темпоральности и таксиса, из которых первая субъективна, дсйктична, а вторая объективна. Природа категории аспектуально-сти (вида), как показано далее, семантически не столь прозрачна, в связи с чем она рассматривается раньше других.
КАТЕГОРИЯ ВИДА
§ 61. Общие проблемы видовой семантики
В настоящее время вид обычно трактуется как интерпретационная (субъективная) категория глагола, представляющая собой некоторое истолкование темпоральной структуры события адресантом (см.: Маслов, 1990, 83). При этом следует, однако, заметить, что точка зрения адресанта может в различной мере соответствовать (или не соответствовать) объективной реальности. От вида как грамматической категории принято отличать аспектуальность как понятийную (функционально-семантическую, грамматиколексическую) категорию. Последняя описывается обычно как поле с грамматическими средствами передачи видового значения в центре и достаточно развитой периферией, которую образуют прежде всего разного рода сочетания аспектуальной семантики и многочисленные наречия, характеризующие протекание того или иного события, например: конструкции типа рус. начать смеяться, продолжать говорить, быть желанным и т. п. или наречия типа рус. уже, еще, снова и т. п. Аналогичные примеры нетрудно подобрать и из других языков.
Интерпретационная природа категории вида объясняет высокую степень вариативности видовой семантики. Можно выделить ряд конкретных значений видового типа, в которых различно соотносятся объективные и субъективные компоненты. Для грамматики европейских языков наиболее значимыми среди видовых значений являются следующие четыре.
Во-первых, видовое значение может отражать достижение (или недостижение) некоторого внутреннего предела действия (события), как это имеет место в русском языке.
Во-вторых, видовое значение может подчеркивать процесс протекания события, что представлено, например, в английском прогрессиве (временах группы continuous).
Нетрудно видеть, что в указанных типах видового значения явно преобладает субъективная сторона, как это эксплицитно разъяснил на русском материале А. В. Бондарко, показав, что, например, высказывания Я уже обедал и Я уже п о обедал различно представляют (интерпретируют) один и тот же объективный факт относительно достижения / недостижения внутреннего предела; ср. также: Я уже читал..., но: Я уже пр о читал... и т.п. (см.: Бондарко, 1992, 12).
Два других видовых значения носят более объективный характер или меньше, нежели рассмотренные, отражают позицию адресанта.
В-третьих, здесь, прежде всего, следует назватьтип видового значения, представляющий событие как состояние, возникшее в результате каких-либо процессов или действий. В этом случае принято говорить о так называемом перфективном значении, отражающем объективную завершенность (законченность) процесса, приведшего к данному состоянию. Этот тип значения представлен во французском языке, в малой степени — в немецком и довольно отчетливо — в нидерландском.
Наконец, в-четвертых, видовое значение может характеризовать событие как многократное, обычное, повторяющееся. Это так называемый итератив, нередко обозначаемый русскими глаголами типа хаживать, говаривать, бывать (см.: Маслов, 1990, 84).
Выделяется и ряд других видовых значений, несущественных для материала пособия. Примером их может быть, в частности, инхоативное (начинательное) значение, передаваемое в нидерландском языке сочетанием глаголаgaan с инфинитивом и аналогичным сочетанием прогрессива глагола to go в английском, например: нид. Wijgaan verhuizen ‘Мы переезжаем’, Hijgaat eten ‘Он садится есть’; англ. Не is going to read this book next day. В западнороманских языках сочетания инфинитива с глаголом значения ‘идти’ также имеют инхоативное значение, в некоторых грамматиках французского языка они рассматриваются как особая временная форма, выражающая граммему ближайшего будущего (см. § 64).
Инхоативное значение принадлежит не только к типу видовых, но и к группе фазовых значений, отражающих тот или иной этап в развитии события. Обобщением тех и других является понятие способа действия, позволяющее дать представление о всей совокупности характеристик протекания некоторого события, в том числе и характеристик интерпретационной природы.
§ 62. Категория вида в отдельных языках
Наиболее отчетливо категория вида выступает в английском языке. Здесь она формально-грамматически эксплицирована благодаря наличию особых форм прогрессива, передающих в отли
чие от форм Indefinite маркированное значение длительности. В соответствии с этим в английском языке формально четко выражена каждая из трех категорий: вид, темпоральность и таксис, при этом как в пределах длительного, так и в пределах недлительного вида различаются полные наборы временных и таксисных граммем.
Во временной системе французского языка принято различать так называемые точечное и линейное представления событий соответственно как единичных, сменяющих друг друга действий или же длящихся процессов. Временные граммемы точечных действий передаются формами сложного и простого прошедшего (франц, обозначения passe compose и passe simple), граммема линейного прошедшего связана с формой имперфекта (франц, imparfait). Событие в плане настоящего времени воспринимается как процесс (см.: Гак, 1977, 150—152). Тем самым — пусть и с некоторыми оговорками — следует признать принципиальную обоснованность утверждения о существовании во французском языке грамматической категории вида.
По всей видимости, аналогичные значения представлены и у соответствующих итальянских форм.
Обращает на себя внимание известное сходство охарактеризованной временной системы с русской. Тем не менее полного совпадения видовых систем языков не существует.
Так, в основе французского и русского вида лежит различная семантика: первый реализуется как перфективность, законченность, второй — как обозначение внутреннего предела. При этом в приведенном описании французского вида отношение видовых граммем (точечности и линейности) интерпретировано В. Г. Гаком, скорее, как эквиполентное, тогда как русские обозначения «совершенный вид» и «несовершенный вид» явно предполагают привативную оппозицию граммем (о проблематичности однозначной интерпретации отношения видовых граммем в русском языке см. далее). Наконец, во французском языке реализация видового значения ограничена сферой прошедшего (отчасти — будущего) времени, тогда как в русском языке вид пронизывает всю временную систему, создавая, по сута дела, единую категорию вида-времени, что напоминает систему английского языка. Однако между русским и английским видом имеются и существенные различия: в русском языке каждая личная глагольная форма связана с двумя граммемами — видовой и темпоральной, тогда как в английском она передает три граммемы — вида, времени и таксиса.
Видовременная природа русской глагольной системы позволяет интерпретировать сочетания типа урок выучен как формы совершенного вида настоящего времени страдательного залога при неразличении видовых значений в настоящем времени актива. По всей видимости, такие сочетания демонстрируют взаимоусиление и бли
зость значений пассива и перфекта, достаточно часто наблюдаемые на материале разных (особенно древних) языков.
В немецком языке ситуация со значениями видового типа противоречива. В плане семантики она близка представленной во французском языке, поскольку в немецком существует ряд средств передачи перфективного значения. Однако четких видовых противопоставлений личных глагольных форм в немецком нет, поэтому пер-фективность выражается лишь в контексте, толкуемом в самом широком смысле слова.
Так, на перфективность, завершенность события указывает ряд наречий (например: schon, vbilig, bereits), союзы (типа nachdem, каит dass, bevor), сочетания глагола sein с причастием II, многие аналитические формы с причастием II (хотя в последнем случае большую роль играет контекст), префиксальные глаголы и другие средства. Достаточно развита также система средств передачи значения непер-фективности, к которой принадлежат, в частности, наречия oft, wiederholt, gewohnlich, союзы wahrend, solange, сочетания с фазовыми глаголами pflegen,fortfahren и др. Специального упоминания заслуживают и глагольные сочетания инхоативной и континуатив-ной семантики типа leh werde wiitend, Er ist (bleibf) schweigend, Ucken tut die Uhrsehrgut, отмечаемые преимущественно в устно-разговорной речи. В то же время значение немецкого претерита соответствует одновременно значениям французских форм imparfait и passe simple, т.е. в сфере прошедшего времени видовые значения не различаются. Это относится и к граммеме немецкого перфекта, хотя, конечно же, из-за включения в состав соответствующей формы причастия II у нее больше предпосылок для передачи значения псрфективности; ср. Wirhaben diese Arbeit geleistet (с явным перфективным значением) и Der Schriftsteller hat gestern auch am neuen Roman geschrieben (где очевидно подчеркивается незавершенность события).
Наиболее четкие различия видового типа существуют в системе немецких причастий. Как известно, причастие I имеет явно конти-нуативное значение (не просто значение неперфективности), тогда как причастие II всегда передает значение псрфективности. Поэтому семантика, нсвыражаемая в сфере личных глагольных форм немецкого языка, реализуется в периферийной сфере причастий.
Обращает на себя внимание также отсутствие в немецком языке семантического инварианта значений видового типа, выражающееся в приблизительно равной продуктивности перфективного и континуального значений. В целом положение с видовым значением здесь может быть охарактеризовано по сравнению с другими языками как наименее регулярное: при наличии ряда языковых средств выражения вида и способов действия в немецком языке нет ни одного в строгом смысле слова грамматического, которое могло бы образовать морфологическое ядро соответствующей категории.
Нидерландский традиционно считается языком с четким различением перфективного и неперефективного видов (так называемые группы voltooide и onvoltooide tijden). К первым (перфективным) относят перфект, плюсквамперфект и будущее II, т. е. формы, включающие причастие II, ко вторым (неперфективным) — презенс, претерит и будущее I. В нидерландском языке представлен также ряд конструкций со значением континуатива и способов действия. Морфологизация перфективного вида в нидерландском языке объясняет сохранение континуальной семантики бивербальными сочетаниями преморфологического характера, поскольку, как считается, включение перфекта в состав категории времени исключает морфо-логизацию континуального вида (см.: Смирницкая, 1977, 99). Тем самым типологически направления развития видовых систем английского и нидерландского языков исключали друг друга, т. е. движение в одном из них препятствовало движению в другом направлении. В целом ситуация в нидерландском языке позволяет лучше понять положение дел в немецком, поскольку она в известном смысле демонстрирует потенциальную перспективу развития последнего.
В русском языке категория вида явно интерпретационна (см. §61) и носит грамматический характер, поскольку русские глаголы и глагольные формы однозначно квалифицируются либо как глаголы (формы) совершенного, либо как глаголы (формы) несовершенного вида. Это распространяется также на так называемые двухвидовые глаголы типа казнить, исследовать и на глаголы, не имеющие парных видовых соответствий, типа спать (несовершенный вид), закричать (совершенный вид). Индикатором видового значения в данном случае выступает способ образования формы будущего времени: у глаголов совершенного вида возможно лишь простое будущее, тогда как у глаголов несовершенного вида — лишь сложное; ср.: Они будут атаковать насзавтра, но: Мыатакуемэту высоту завтра', Они будут лежать в комнате до утра, но: Мы вздремнем до полудня.
В отличие от английского и нидерландского языков, а также от французского в русском языке нет единообразного способа выражения видового значения. К морфологическим средствам его передачи можно отнести особые суффиксы (типарешить—решать), ударение (типаразрезать — разрезать), разные типы внутренней флексии (ср.: избежать—избегать, собрать—собирать), суффиксычас-тично словообразовательного характера (типа набить — набивать, прыгнуть—прыгать). Однако по большей части значение совершенного вида бывает связано с приставочными глаголами; например: ослепнуть—слепнуть, поесть—есть, вспотеть—потеть и т. п. При этом нередко наблюдается изменение лексической семантики глаголов; ср.: взлететь—лететь, убежать—бежать. Таким образом, категория русского вида должна рассматриваться в комплексе взаимодействия морфологических и словообразовательных средств и,
скорее всего, представляет собой явление одновременно грамматической и лексической сфер.
В системе причастий русского языка видовые противопоставления, как известно, проведены весьма последовательно, что позволяет, в частности, различить аналитические формы страдательного залога совершенного и несовершенного вида; ср.: Он расстроен и Он любим. Следовательно, как и в немецком языке, русские причастия образуют ту группу глагольных форм, где существуют оптимальные условия для реализации видового значения.
Заключая обсуждение категории вида в русском языке, необходимо упомянуть также три следующих момента.
Во-первых, противопоставление в парах типа списать—списывать, согреть—согревать, а также ходить—хаживать, говорить— говаривать не связано только со значением вида, но передает, скорее, упоминавшееся ранее значение способа действия, смыкающееся с видовым. Обращает на себя внимание также по существу архаичное гетероклитическое соотношение глаголов приведенных пар, различающихся как разные основы с одним и тем же корнем.
Во-вторых, следует указать на неоднозначность отношения маркированности граммем совершенного и несовершенного вида. Так, в паре прыгать—прыгнуть формально маркирован совершенный вид, тогда как в паре показать—показывать — несовершенный вид. В связи с этим не исключено выделение в русском языке также таких видовых значений, как итератив хаживать), континуа-тив (типа согревать) и др., обычно трактуемых как частные видовые значения, достаточно развернутые перечисления которых приводятся в русских грамматиках. Иными словами, отсутствие формально-грамматического инварианта русского вида обусловливает известную расплывчатость его значения, равно как и его тесное взаимодействие со способом действия как особой понятийной категорией, более самостоятельной в западных языках.
Наконец, в-третьих, как уже упоминалось, в отношении русского языка следует говорить о тесном взаимопроникновении категорий вида и времени, что обнаруживается в существовании здесь в полном смысле слова видовременных форм. Одним из проявлений этого можно считать своеобразные случаи нейтрализации типа Сколько будет дважды два? или А вы кто будете?, где форма будущего времени выступает вместо настоящего из-за невозможности сочетания лексической семантики глагола быть с семой совершенного вида, присущей в других случаях формам будущего простого; ср.: научу, приду, скажу и т. п.
Вполне естественно, что различия в организации категории вида разных языков создают существенные трудности при обучении данному материалу. Известно, что носители западных языков плохо усваивают необходимость отнесения всякого русского глагола к совершенному или же несовершенному виду, а русскоязычные обу
чаемые испытывают сложности при овладении английским прогрессивом, им также трудно уяснить, что в немецких придаточных предложениях с союзом bis форма перфекта обозначает не прошедшее, а предстоящее перфективное событие; например: Wir bleiben hier, bis er gekommen ist. Много проблем с выбором видовых форм возникает при переводе текстов с западных языков на русский, обычно при этом приходится опираться на контекст и лексику. В любом случае основательное сопоставление видовых систем языков оказывается в подобных случаях весьма полезным.
КАТЕГОРИЯ ТЕМПОРАЛЬНОСТИ
§ 63. Семантика и средства выражения темпоральности
Категория темпоральности (традиционно называемая также абсолютным временем) отражает, как известно, отношение между сообщаемым фактом (событием) и моментом речи (см.: Якобсон, 1972, 100) и в этом смысле является подлинно дейктической категорией, непосредственно связанной с условиями коммуникативного акта. Категория темпоральности передается не только грамматически, но и широким спектром лексических средств, к которым относятся временные наречия, существительные с временным значением, образованные от этих наречий и существительных прилагательные, а также некоторые частицы. Указанные средства образуют в языках поле темпоральности, в центре которого находятся временные формы глаголов.
Достаточно детально лексические средства поля темпоральности немецкого языка описаны Е. И. Шендельс (Гулыга, Шендельс, 1969, 62— 70). Это описание в принципе приложимо к различным языкам в силу меньшей идиоэтнической специфики лексики по сравнению с грамматикой (точнее — морфологией). Важным моментом описания является разделение временных наречий на две группы, первую из которых составляют наречия, передающие временные значения так же, как это делают временные формы, и распределяемые вследствие этого по соответствующим семантическим участкам (микрополям и зонам) поля темпоральности, например наречия типа рус. вчера, теперь, завтра, сегодня. Довольно часто наречия этого типа ведут себя как «переключатели» временных форм, которые выступают в этом случае в своих вторичных значениях; например: рус. Завтра еду в..., имеющее практически полные соответствия в основных европейских языках. Ко второй группе принадлежат наречия, уточняющие временную характеристику события и тем самым несущие некоторую дополнительную информацию по отношению к временной глагольной форме. В соответствии с этим их иногда называют еще современными (сопутствую
щими) наречиями. Наречия данной группы принято делить на три семантические подгруппы, к первой из которых принадлежат наречия, уточняющие срок события, ко второй — уточняющие его временную протяженность, к третьей — обозначающие кратность события; ср.: рус. днем, вечером, своевременно, но: долго, вечно, быстро или всегда, постоянно, снова', аналогичные группы лексем представлены и в других языках. Сходным образом описываются также существительные с временным значением и прилагательные, например: рус. в три часа, с пяти вечера, в течение двух минут', вчерашний, осенний, завтрашний и т. п. Определенные проблемы возникают в отношении слов типа рус. да, и, да и; нем. пип, па; англ, so, once; франц, alors, or qa, которые приближаются к своего рода частицам темпоральной семантики, например: рус. Он возьми, да и скажи; нем. Nun sprechen wir von...; англ. Once he said...; франц. Alors, nous parions de...
Грамматическая категория темпоральности имеет в языках-объектах достаточно своеобразную структуру и нуждается поэтому в особом обсуждении.
§ 64. Структура категории темпоральности в отдельных языках
В немецком языке граммемы времени в целом довольно легко представляются посредством членения их на две иерархически упорядоченные семы, передающие конкретные отношения события к моменту речи; первая сема отражает предшествование (непредше-ствование) события моменту речи, вторая — его дистанцированность (недистанцированность) от момента речи. Использование этих сем дает следующее дерево исчисления граммем (схема 12).
Схема 12
Сема
Предшеств.
Дистанцир.
Граммема
Немецкие временные граммемы
Время
Z-- —.........
- +
— + +
Презенс Футурум I Перфект Претерит
На схеме видны четкие соотношения маркированности временных граммем, а также возможности их нейтрализации в планах синхронии и диахронии, заключающиеся соответственно в характерном для немецкого языка регулярном использовании футураль-ного презенса и в отмирании в ряде диалектов граммемы (и формы) претерита.
Отсутствие претерита характерно также для языка африкаанс, система которого включает лишь три темпоральные граммемы: пре-зенс, футурум и перфект. Подобная перестройка системы естественным образом ведет к разрушению видового значения перфективного типа, ибо форма перфекта передает в ней также значения, выражаемые, например, в нидерландском (и немецком) языке формой претерита. В формальном плане следствием развития темпоральной парадигмы такого типа в африкаанс является исчезновение морфологического класса сильных глаголов и интенсивная редукция группы иррегулярных глаголов в целом.
Структура системы временных граммем английского и нидерландского языков в целом идентична немецкой, поскольку противопоставление претерита и перфектного презенса поддерживается здесь в принципе теми же семами (для английского см.: Плоткин, 1989, 121). Что же касается так называемого будущего в прошедшем, то его, по сути дела, едва ли следует относить в сферу темпоральности, ибо оно обозначает событие, следующее за актом речи, который предшествует другому акту речи (см. там же, 115), т. е. имеет таксисное значение. Таким образом, английской временной системе можно приписать ту же структуру, что и немецкой.
В русском языке в отличие от немецкого, английского и нидерландского вид и время, как известно, существуют слитно как видовременные граммемы, для исчисления которых в дерево следует ввести еще сему ‘совершенность’ (схема 13).
Схема 13
Русские видовременные граммемы
Сема
Совершен.
Вид—время
Предшеств.
Дистанцир. <
Граммема Настоящее
Будущ. сложи.
Прош, не-соверш.
Группы типа Дом построен
Будущ. прост.
Прош, соверш.
Следует указать также на возможность другого расположения семы ‘вид’ в системе русского языка, когда она помещается между семами ‘предшествование’ и ‘дистанцированность’, что образует дерево видовременных граммем несколько иного вида.
Наиболее развернутой среди временных систем рассматриваемых языков может считаться система французского языка, где временные граммемы имеют также, дополнительно к ранее рассмотренным, семы актуальности (неактуальности) события и времен
ного интервала (см.: Гак, 1977,153—154). Первая из названных сем обеспечивает различение групп граммем прошедшего времени, связанных прежде всего суетным и письменным стилями речи или (более корректно) с передачей особой позиции адресанта, который представляет излагаемые события как непосредственно его касающиеся или же, наоборот, как не имеющие к нему прямого отношения. Актуальное прошедшее передается формой passe compose и формами, связанными с ней, неактуальное прошедшее — формами группы, возглавляемой формой passe simple. Что касается семы временного интервала, то она явно маркирует граммему так называемого ближайшего прошедшего (франц, passe immediat), отражающую малый временной промежуток между минувшим событием и моментом речи; например: Il vient d’arriver ‘Он только что приехал’. Аналогичная форма будущего времени (франц, futur immediat) со значением непосредственно следующего за моментом речи события считается менее однозначной (см. там же, 154) (об аналогах франц, futur immediat в нидерландском и английском языках см. § 61).
Таким образом, система временных граммем французского (как, видимо, и итальянского) языка является весьма многоплановой и достаточно сложной.
§ 65. Основные случаи употребления временных форм во вторичных значениях
Рассмотренные в предыдущем параграфе системы временных граммем отдельных языков (особенно деревья их исчисления) показывают, что наиболее распространенным и практически универсальным случаем вторичного значения форм является так называемый футуральный презенс типа рус. Приду завтра ', Завтра работаю. Различаются языки в данном случае лишь возможностью связи временного значения с видовым (ср. нем. Ich котте morgen и Morgen arbeite ich, где значение перфективности в первом предложении обусловлено лексической семантикой глагола) и продуктивностью данной транспозиции. Бесспорно допустим во всех языках и исторический презенс.
Использование во вторичных значениях других форм имеет довольно широкие возможности прежде всего в русском языке в силу переплетения в нем видового и временного значений. Так, из-за наличия у форм совершенного вида частного значения внезапного события будущее совершенное порой используется вместо прошедшего, например: А он как гаркнет на детей. Аналогично, как кажется, используется будущее совершенное для обозначения обобщенного настоящего, например: В горсти ярких морских камней не сразу заметишь маленькую скромную жемчужину (см:. Бондарко, 1971, 165).
Во всех языках формы прошедшего времени могут использоваться во внутренней и несобственно-прямой речи для обозначения
предстоящего события. Однако такая ситуация связана с довольно узким контекстом.
Специфической особенностью английского языка является замена перфектной формы прогрессива неопределенным перфектом, например: Ihave worked herefor many years вместо I have been working here for many years.
Общим для немецкого и итальянского языков является использование формы будущего времени индикатива для передачи предположения в настоящем (типа нем. Er wird wohl schlafen), которое базируется на универсальной для всех языков ирреальности предстоящего события.
КАТЕГОРИЯ ТАКСИСА
§ 66. Семантика и общая система средств выражения таксиса
Таксис — единственная объективная (отражательная) категория глагола, он может быть определен как объективное время, связанное с отражением реально существующей в действительности последовательности событий1. Чаще всего эта последовательность предстает в языках как предшествование / непредшествование одного события другому.
В западных языках таксис выступает прежде всего как грамматическая категория, обозначаемая традиционно (в отличие от абсолютного времени — темпоральности) как относительное время или как временная (со)отнесенность. В русском языке таксис — семантическая категория, он образует функционально-семантическое поле, но не предполагает противопоставления некоторых граммем (см.: Бондарко, 1984, 86), т.е. грамматической категорией не является. Основным средством выражения таксисного значения в русском языке служат деепричастия. Деепричастия совершенного вида передают значение предшествования, деепричастия несовершенного вида — значение непредшествования; ср: Ответив на вопрос, он замолчал, но: Отвечая на вопрос, он пытался увильнуть от конкретного ответа. Таксисное значение русских причастий базируется на видовом значении; ср.: написанное письмо, но: писавшееся письмо. Деепричастия и в какой-то мере причастия как морфологические средства образуют в русском языке своего рода «центр» поля таксиса. Личные глагольные формы передают таксисные отношения через темпоральные значения, т.е. в данном участке глагольной системы русского языка таксис и темпораль-ность сливаются.
1 Термин «таксис» введен P.O.Якобсоном (1972, 101).
Периферия поля таксиса образована грамматико-лексическими, лексико-грамматическими и лексическими средствами.
К грамматико-лексическим средствам относятся прежде всего так называемые временные союзы, передающие в действительности отношения объективного времени (таксиса). Это могут быть явно обозначенные отношения предшествования одного события другому, их одновременности или следования; ср. соответственно союзы: рус. после того как, в то время как, прежде чем. Таким образом, сложные предложения с временными придаточными представляют собой достаточно однозначный способ выражения таксиса.
Основным лексико-грамматическим средством передачи таксисного значения являются предложные сочетания имен, обозначающих прямо или косвенно некоторое событие; например: рус. после обеда, во время работы, перед занятиями. Достаточно очевидно, что выражаемые предложными группами отношения не отличаются от представленных в сложноподчиненных предложениях.
Наконец, чисто лексическим средством выражения таксиса выступают многие наречия, называемые традиционно временными, но в действительности обозначающие отношения объективного времени, например: рус. сперва, одновременно, затем. Такие наречия обычно используются в учебных текстах на начальном этапе обучения, когда обучаемый еще не владеет временными глагольными формами; ср.: рус. Студент сперва пошел в читальный зал. Потом он долго сидел в столовой, а затем размышлял о предстоящем семинаре, одновременно он курил и т. п.
Рассмотренные вкратце периферийные средства выражения таксиса в русском языке не отличаются принципиально от аналогичных средств западных языков, хотя во всех языках представлены, естественно, отдельные единицы специфической семантики. В этой связи достаточно напомнить хотя бы немецкие союзы ohne dass и als dass, вводящие так называемые придаточные несостоявшегося события. Однако этот факт не носит структурно-грамматического характера, поэтому периферия поля таксиса в западных языках не нуждается в специальном обсуждении. В то же время обязательный, грамматический характер таксиса, реализация его как категории относительного времени предполагает рассмотрение используемых в данном случае личных (и именных) глагольных форм.
§ 67. Глагольные формы как средство выражения таксиса
Как уже указано, в западных языках центр поля таксиса образуют личные глагольные формы. Наиболее прозрачной в данном отношении считается английская система, где перфектные формы передают значение предшествования обозначаемого ими события другому, тогда как неперфектные формы связаны с семой ‘непредше-
ствование’. Презентный перфект обозначает предшествование относительно события, обозначенного презенсом, претеритальный перфект — относительно события, обозначенного претеритом, а футуральный перфект — относительно события, обозначенного футурумом. Форма со значением непредшествования, как правило, совпадает с эталонной (абсолютной). При этом многие формы развернутой перфектной группы (например, прошедшее время континуального перфекта) избыточны и практически не употребляются. Как специальная форма для обозначения последующего события относительно прошедшего используется будущее в прошедшем (future in the past). В целом же выбор относительной формы зависит от абсолютной формы, так что относительные формы определенным образом согласуются с абсолютными.
Во французском языке существуют специальные ряды относительных форм, согласующихся с определенными абсолютными формами и передающих как предшествование события, так и одновременность и следование одного события за другим. Наиболее однозначны при передаче значения предшествования времена группы anterieur; наряду с ними используются также формы плюсквамперфекта и ближайшего прошедшего в прошедшем (см.: Гак, 1977,148). Особенно детализирована передача отношений предшествования и следования относительно прошедшего и будущего, меньше различий отмечается при передаче одновременности (см. там же). Большое сходство с французской системой относительных временных форм обнаруживает аналогичная система итальянского языка.
Что касается немецкой системы таксисного использования личных форм глагола, то она в известном смысле наиболее специализирована за счет различения в ней того, что можно обозначить как их согласовательно-относительное и собственно-относительное употребление.
Сущность согласовательно-относительного использования личных форм уже охарактеризована применительно к английскому и французскому языкам, она хорошо известна также применительно к латыни как consecutio temporum (рус. согласование времен) и заключается в том, что выбор формы для обозначения предшествования или же непредшествования зависит от эталонной (абсолютной) формы. Так, в немецком языке предшествование обозначается в плане настоящего-будущего перфектом, а в плане прошедшего — плюсквамперфектом, тогда как непредшествование обозначается в плане настоящего-будущего презенсом, а в плане прошедшего — претеритом.
При собственно-относительном использовании личные глагольные формы никак не ориентированы на эталонную форму и передают то или иное таксисное значение в «чистом» виде. Подобным образом используются прежде всего формы конъюнктива в косвенной речи. В ряде случаев собственно-относительное использова
ние связано с первичным (главным) значением форм. Таковы формы перфекта и футурума I конъюнктива, а также в основном и форма презенса конъюнктива (по меньшей мере — в нейтральном стиле речи). У ряда соответствующих синонимичных форм (плюсквамперфекта, кондиционалиса I и претерита) собственно-относительное значение является вторичным. В отличие от форм индикатива с согласовательно-относительным значением в сфере собственноотносительного использования различаются не только значения предшествования (перфект и плюсквамперфект конъюнктива) и непредшествования (презенс и претерит конъюнктива), но и (при необходимости) также и значение следования одного события за другим, передаваемое формами футурума I конъюнктива и кондиционалиса I.
Собственно-относительные значения передаются во всех западных языках также именными глагольными формами. Аналитическая форма инфинитива, включающая причастие прошедшего времени (герм, причастие II), передает отношение предшествования, тогда как простая форма — отношение непредшествования. У причастных (и герундиальных) форм таксисное значение сочетается с видовым, как это можно видеть на примере немецких причастий (см. § 62). Степень развернутости системы именных глагольных форм в языках различна (разное число так называемых временных форм инфинитива и причастий) и позволяет детализировать разные оттенки видового и таксисного значений в их разнообразных комбинациях.
Обучение русскоязычных относительному времени западных языков связано со значительными трудностями, поскольку речь в данном случае идет о формировании грамматических значений, отсутствующих в родном языке (ср. положение с артиклем). Не исключено, однако, что определенной опорой в данном случае может служить семантическая категория таксиса, которая отражает отношения реальности, лежащие в основе грамматической категории относительного времени. Усвоение семантики таксиса облегчается во многом ее объективной природой.
КАТЕГОРИЯ НАКЛОНЕНИЯ И МОДАЛЬНОСТЬ
§ 68. Общее понятие модальности
Модальность представляет собой типичную интерпретационную категорию, отражающую отношение высказывания к действительности с точки зрения адресанта и отношение адресанта к собственному высказыванию. Эти отношения составляют содержание так называемой объективной и субъективной модальности, хотя обозначение «объективная модальность» в известной мере противоречиво
из-за явного наличия в любом типе модального значения субъективного, интерпретационного момента. Включение в сферу модальности также отношения между субъектом предложения и выполняемым им действием (типа рус. Каждый должен работать) (см.: Крушельницкая, 1961,128) едва ли правомерно, ибо последнее никак не связано с отношением между высказыванием и действительностью, а тем более с той или иной позицией адресанта.
Модальность характеризует каждое высказывание, выступая его обязательным компонентом и являясь основным средством привнесения человека (его точки зрения) в язык.
Традиционно модальность высказывания напрямую связывают с категорией наклонения (лат. обозначение наклонения — modus), хотя это представление греко-латинской грамматики далеко не всегда справедливо в применении к строю современных языков (см. далее § 69 — 71). Тем не менее уже сложившиеся в лингвистике подходы так или иначе опираются на интерпретацию отношений между граммемами наклонений и в качестве основных значений модальности указывают значения действительности (реальности) и недействительности (ирреальности), образующие с точки зрения полевого принципа два микрополя поля модальности (см., например: Гулыга, Шендельс, 1969, 76). При этом очевидно, что значение действительности отождествляется со значением прямого наклонения (индикатива), представляющего событие как реально существующее, а значение недействительности — со значением косвенных наклонений, указывающих на отсутствие события в момент речи, на его воображаемость, мнимость в самом широком смысле этого слова.
Естественно полагать, что именно мнимость, воображаемость, допустимость событий следует в отличие от традиционной точки зрения трактовать как маркированное значение модальности, а значение немнимости, выражаемое формами индикатива, рассматривать как немаркированное, в известной мере семантически неопределенное. В пользу такой интерпретации свидетельствует как практически неисчерпаемая полисемия индикатива, способного передавать (особенно в сочетании с лексическими модификаторами) также весь спектр значений косвенных наклонений, так и исторически засвидетельствованное в разных языках образование форм ряда косвенных наклонений от основы индикатива посредством специальных аффиксов и вспомогательных глаголов, т. е. их явная вторичность. Сложнее обстоит дело с формой императива, рассматриваемой иногда как первичная глагольная форма (своеобразная команда), к которой возводятся все другие. Однако с точки зрения синхронии такая интерпретация императива едва ли оправданна, так что он воспринимается как одна из глагольных форм в ряду других; ср. хотя бы: рус. ид-и и ид-ешъ. Особенно очевидна вторичность формы императива в случае переосмысления в нее соответствую
щих индикативных форм типа инклюзивного рус. Жеж/или эксклюзивных нем. Schreibtl, а также франц. Finissez!
Таким образом, категория модальности в дальнейшем рассматривается как поле, объединяемое общей семантикой входящих в него языковых средств вокруг грамматической категории наклонения и разделяющееся на микрополя мнимости и немнимости. Помимо форм наклонений (как морфологических средств) к полю модальности принадлежат также синтаксические (порядок слов и интонация), грамматико-лексические (некоторые типы конструкций и частицы), лексико-грамматические (модальные глаголы) и лексические (модальные слова) средства. Продуктивность этих средств и их соотношение друг с другом сильно варьируют по языкам, что требует их дифференцированного и более детального обсуждения.
§ 69. Проблема системы наклонений в разных языках
Наклонения как морфологическое средство выражения значения модальности обычно различаются на основе противопоставления таких маркированных значений мнимости события, как побуждение и гипотетичность (соответственно побудительное и сослагательное наклонения), немаркированному значению изъявительного наклонения. Наклонение, маркирующее косвенную речь и обозначаемое поэтому иногда как комментатив (см.: Ермолаева, 1987, 78— 84), выделяется не во всех языках и не всегда противопоставляется сослагательному.
В отличие от передаваемой глагольными формами модальной семантики, которая воспринимается достаточно четко, внешняя маркированность наклонений оказывается отнюдь не столь очевидной. Так, в английском языке вообще едва ли возможно усматривать морфологическую категорию наклонения. Побуждение передается здесь порядком слов и интонационно при использовании бесформантной основы (см.: Плоткин, 1989,107) глагола, например: Go Лоте/Точно так же бесформантная основа выступает в английском языке и при передаче значений, выражаемых в других языках формой сослагательного наклонения. При этом единицы be и were, интерпретируемые иногда как иррегулярные формы сослагательного наклонения, в своем противопоставлении формам индикатива am, is и was, а также сочетания бесформантной глагольной основы с формами (возможно также и частицами) should и would без особого труда сводятся к специфической дистрибуции тех или иных членов глагольной парадигмы, самих по себе никак не связанных с выражением какого-либо модального значения. Тем самым в соответствии с полевым принципом в английском языке модальная семантика передастся лишь периферийными (неморфологическими) средствами и не имеет выраженного инварианта.
Близка положению в английском ситуация в нидерландском языке. Здесь форма императива всегда равна глагольной основе, например: Маак! ‘Делай!’; Loop! ‘Беги!’. У глагола wezen ‘быть’ (императив Wees!) она совпадает с основой инфинитива, отличаясь тем самым от супплетивных форм индикатива ik ben,je bent, hij is и т.д. Форма конъюнктива существует лишь как реликт в устойчивых сочетаниях типа Leve de koningin! ‘Да здравствует королева!’; Moge dit jaar и veelgeluk brengen! ‘Пусть этот год будет для вас удачным!’; Als het ware ‘Словно’ (см.: Миронов, 2001, 76), а функционирование сочетаний претерита глагола zullen (единицы zou и zouden соответственно как единственное и множественное число) практически ничем не отличается от функционирования упомянутых английских сочетаний с should и would. По существу, то же можно сказать и о системе наклонений языка африкаанс (см.: Миронов, 1969, 89—91).
В русском языке четко противопоставляются друг другу формы повелительного и изъявительного наклонений. Первое обычно маркировано постфиксом -и в слоговой или неслоговой форме (ср.: неси, но: строй) или же имеет нулевой показатель; например: оставь, ешь, ляг. От таких форм с помощью специфического агглютинативного постфикса -те образуется эксклюзивное множественное, например: несите, бросьте, лягте и т. п. Особым случаем является глагол-частица на и ее форма множественного числа нате. Постфикс -те выступает и в инклюзивном множественном, образуемом от соответствующей формы изъявительного наклонения, например: идемте, споемте. Неморфологическим средством обозначения побуждения является также начальная позиция личного глагола.
Что касается явления, квалифицируемого традиционно как русское сослагательное наклонение (см.: Русская грамматика, 1982, 625—626), то оно, бесспорно, не имеет никакого отношения к морфологии. Подвижная частица бы в сочетании с формой прошедшего времени глагола представляет собой типичное грамматико-лексическое средство, в принципе намного более аналитическое, нежели весьма сходные с ним английские единицы should и would, позиционно соседствующие с основой смыслового глагола; ср. в этой связи хотя бы рус. Что бы ты ни говорил и Что ты ни говорил бы. Тем самым с точки зрения морфологической типологии русский следует считать языком с двумя наклонениями, отличающимся также высокой степенью аналитичности при передаче модальных значений.
Немецкий язык явно различает формы трех наклонений. Повелительное наклонение (форма ед. числа) маркировано здесь постфиксом -е или имеет нулевой показатель (часто в сочетании с внутренней флексией); например: antworte, schweig, nimm. Значение эксклюзивного множественного передается формой 2-го лица множественного числа индикатива в начальной позиции высказывания, а инклюзивного множественного — сочетанием формы 1-го лица множественного числа с соответствующим местоимением; ср.:
Arbeitet weiter!\ Arbeiten wir wetter!', JVollen wir wetter arbeiten! Особого упоминания заслуживает также немецкая форма вежливого побуждения, которая выступает в предложениях, отличающихся от соответствующих повествовательных лишь порядком слов и интонацией: Sprechen Sie ruhig!
Система форм сослагательного наклонения немецкого языка в целом симметрична системе форм индикатива, хотя в некоторых участках глагольной парадигмы противопоставление наклонений и не реализуется. Сюда полностью относятся слабый претерит, а также 1-е лицо единственного числа и 1-е и 3-е лицо множественного числа презенса. Однако распространение в немецком формы кондиционалиса I, который выступает в современном языке как аналитическая форма, синонимичная в ряде дистрибуций претериту конъюнктива, и образование аналитической формы плюсквамперфекта конъюнктива с помощью вспомогательных ware- и hatte- в любом случае позволяют опознать сослагательное наклонение вполне однозначно. Специальную проблему составляет при этом лишь разграничение между так называемым потенциальным конъюнктивом, обозначающим возможное, вероятное событие, и конъюнктивом косвенной речи, связанным с передачей имевшего ранее место высказывания и допускающим истолкование в качестве четвертого наклонения комментатива (см. выше). В пользу подобного допущения свидетельствует, в частности, значительное расхождение в составе форм конъюнктива, используемых при передаче указанных значений (см. также выше о собственно-относительном использовании презентного конъюнктива в современном немецком языке, § 67). Не исключено также выделение в немецком языке отдельной категориизасвидстельствованности (см.: Якобсон, 1972, /О/), соприкасающейся с относительно недавно описанным явлением эвиден-циальной ситуации как указания на совокупность подтверждающих некое высказывание фактов (см.: Урмсон, 1985,196—216). Однако обоснованное решение этого вопроса возможно только после серьезных исследований в области лингвистической прагматики.
В письменной форме речи французского языка форма 2-го лица императива иногда отличается от соответствующей формы единственного числа презенса индикатива (ср.: donne и donnesв первом спряжении при общей форме во втором и третьем спряжениях: finis и vends), тогда как в устной разновидности языка эти формы не различаются. Исключение составляют лишь глаголы etre и avoir, формы императива которых восходят к наклонению, именуемому в грамматиках как subjonctif. Формы множественного числа императива отличаются от соответствующих форм индикатива лишь дистрибуцией. Как и в других языках, форма императива во французском занимает первую позицию побудительного предложения.
Особенностью французского языка, как, видимо, и итальянского, является различение еще двух косвенных наклонений: conditionel
и subjonctif, выступающих соответственно прежде всего для обозначения потенциального события и в функции комментатива, но нередко пересекающихся при своем употреблении в косвенной речи и формально совпадающих (особенно в устной форме языка) с пре-зенсом индикатива (subjonctif) и футурумом (1-е лицо ед. числа conditionel). Тем не менее французский обычно рассматривается как язык с четырьмя наклонениями.
Выделяя общие черты рассмотренных систем наклонений в отдельных языках, следует в первую очередь указать на дистрибутивные отличия императива от других наклонений. Императив (независимо от того, передается он одной словоформой или двумя) занимает первое место в предложении и связан с определенным типом интонации; при синтетической форме императива соответствующее предложение не имеет подлежащего, т. е. в традиционном смысле односоставно.
При наличии в языке других косвенных наклонений, кроме императива, сослагательное наклонение образует с изъявительным отношение контрастной дистрибуции, при этом оно называет потенциальное, гипотетическое событие, как это представлено, в частности, в паре высказываний типа нем. Alles ist gut abgelaufen и Alles ware gut abgelaufen. Комментатив в принципе контекстуально обусловлен косвенной речью, где он в той или иной мере способен заменяться индикативом. Свободное внутри- и межъязыковое (особенно по стилям речи) варьирование оказывается в этом случае весьма значительным.
§ 70. Важнейшие моменты использования форм наклонений во вторичных значениях
Особенности морфологических наклонений в конкретных языках, в частности расплывчатость их семантики, обусловливают частое использование тех или иных форм наклонений во вторичных значениях.
Так, практически во всех языках при соответствующей интонации возможно выражение того или иного оттенка побуждения формой индикатива. Иногда это бывает категорическое приказание типа рус. Ты придешь домой! Нередко встречается также побуждение-пожелание или смягченное побуждение, например: Все будет хорошо', Так ты поговоришь с ним. Часто побуждение передается формой инфинитива, хотя использование в английском языке в данном случае бесформантной глагольной основы и затрудняет однозначную интерпретацию глагольной формы побудительного предложения. Выражение побуждения в немецком языке формой причастия II (типа Stillgestanden!) следует признать явлением достаточно уникальным. То же относится, видимо, и к разнообразию так называемых императивно-волюнтативных значений презенса конь-
юнктива, выделяемых в немецком языке, например: Edel sei der Mensch!-, Es lebe der Frieden!', Moge allesgut ablaufen!', Es sei noch erwahnt, dass...
Вполне естественной кажется довольно разветвленная система вторичных значений русского императива как единственного косвенного наклонения. Так, русский императив может передавать значение ирреального условия (например: Знай я (также: ты, он) это, все было бы иначе)', эмоциональное пожелание на границе со значением неизбежности события (ср.: Пропади все пропадом!', Пропадай моя телега!)', неожиданность события (например: А я возьми да и скажи). Для языков, имеющих также и сослагательное наклонение, подобные случаи нетипичны или малотипичны.
Специфическим, бесспорно, вторичным значением инфинитива является в русском языке значение внезапного действия, например: А он ну реветь. Аналогичное явление отмечено и во французском; ср.: Et luide repondre (см.: Гак, 1977, 166).
Во французском языке встречается использование формы имперфекта индикатива для передачи значения гипотетичности, например: Un реи plus et il etaitmort ‘Еще немного и он бы погиб’. Формы футурума и conditionel могут здесь также обозначать неуверенность адресанта; ср.: Il sera malade ‘Он, должно быть, болен’ (см. там же, 164). Аналогичное явление отмечено в немецком и итальянском языках (см. § 65).
§ 71. Периферия поля модальности
Выделение периферии поля модальности достаточно условно, поскольку, как показано выше (§ 69), далеко не всегда центр этого поля образован категорией наклонения. Так, аналитический английский язык и наиболее синтетический из рассматриваемых в данном пособии русский передают значение гипотетичности посредством грамматической частицы (или частиц) и обнаруживают тем самым фундаментальную типологическую близость данного участка общей системы языка. То же относится и к выражению в русском императивно-волюнтативного значения с помощью частиц пусть, пускай и да, сочетания с которыми соответствуют синтетическим формам сослагательного наклонения немецкого и французского языков; ср.: нем. Es lebe der Frieden!', франц. Vive la ра1х!Таким образом, в системе русского выделяется достаточно объемный участок с чисто аналитической структурой.
Универсальным и практически не знающим межъязыкового варьирования является такое средство выражения модальности, как интонация. Она способна передавать любую, порой противоположную информацию. Например, фраза из хорошо известного анекдота Вы правы, я не прав', извиняюсь в зависимости от интонации может означать и согласие, и издевательскую иронию. Видимо,
именно поэтому при рассмотрении модальности интонацию обычно не упоминают, относя ее к сфере паралингвистики.
Что касается порядка слов, то его роль сводится в разных языках к тому, что побудительные предложения как особый коммуникативный тип маркированы начальной позицией (личного) глагола вне зависимости от наличия или отсутствия в них подлежащего. Отклонение от этого словорасположения отмечено при передаче побуждения инфинитивом. По всей вероятности, как именная форма, инфинитив занимает в этом случае конечную позицию; ср.: нем. An den Tisch коттеп!; франц. A vous de jouer!
Среди синтаксических конструкций во многих языках представлены сочетания со значением неизбежного события (действия), лежащие в семантической зоне императивности, например: англ. lain to go on Monday, He has to do his work', нем. аналоги Das Problem ist zu Vosen, Er hatzu schweigen; франц. A vous de jouer!', рус. А вам отвечать.
К разряду уже упоминавшихся модальных частиц (§ 69) следует отнести также английское let в сочетаниях типа Let us go или Let АВ be equal to CD, где оно передает значение, близкое императивно-волюнтативному, и так называемые английские модальные глаголы типа must, will и may, сочетания которых с бесформантной глагольной основой служат выражению предположения типа You must have heard about it. Аналогично (без инфинитивного показателя to) сочетаются со смысловым глаголом и модальные глаголы сап и need, неиспользуемые для выражения модальных значений.
В немецком языке группа модальных глаголов при передаче значения предположения значительно мощнее, нежели в английском, и включает, по меньшей мере, такие слова, кгмпишеп, кбппеп, mogen, dilrfen и sollen, сочетания которых с инфинитивом без zu образуют постепенный переход от значения уверенного предположения до значения, близкого к отрицанию предположения (см.: Гулыга, Шендельс, 1969, 103— 108); ср.: Ermuss / капп / mag / darfzu House sein. Другим отличием немецких модальных глаголов от английских частиц является также то, что морфологически они представляют собой единицы с полной парадигмой словоизменительных форм. Специальный интерес представляет в этой связи нидерландский модальный глагол laten. Он схож с английскими модальными частицами, но имеет тем не менее полную парадигму форм и своеобразно коррелирует с остальной частью высказывания, где выступает полноценное местоименное подлежащее в субъектном падеже, с которым laten согласуется в лице и числе; ср.: Laten we gaan! ‘Пойдемте!’; Laatikbeginnen (met...) ‘Начну с...’ (см.: Миронов, 2001, 75).
В русском языке точных аналогов сочетаниям инфинитива с модальными глаголами нет. Отдаленное сходство можно усмотреть лишь в случаях типа Он должен быть дома; Он может быть дома. Однако они носят явно периферийный характер, а сочетание модального глагола с инфинитивом обнаруживает в них элемент лек-
сикализации, приближаясь к модальному слову; ср.: Он, может быть, дома.
Модальные слова являются общим для всех языков средством передачи модальных значений. Однако в языках, где широко распространены также сочетания инфинитива с модальными глаголами или частицами, они включены в общую систему средств выражения модальности и, по мнению Е. В. Гулыги, могут быть распределены в немецком языке примерно по тем же степеням уверенности — неуверенности, что и модальные глаголы. Более того, сочетание модальных слов и модальных глаголов в одном предложении создает весьма своеобразную картину «многослойной» модальности, позволяя довольно точно передавать степень уверенности предположения. Это можно, в частности, продемонстрировать на немецком материале, где в первом примере модальные слова как бы подкрепляют не вполне уверенное предположение адресанта, а во втором семантика модального слова противоречит семантике модального глагола; ср.: Es ist wohlmbglich, dass ich mich in derAufregung auch geirrt haben kann! (Prodohl) и Der Brandstifter muss wohl im Konstruktionsbiiro arbeiten (Prodohl).
Модальные слова можно считать наиболее легким объектом обучения в рамках категории модальности. Специфика же системы наклонений языков типа немецкого и французского вызывает существенные трудности при обучении. Поэтому в первую очередь важно выделять минимум материала, подлежащего активному усвоению соответственно целям обучения и контингенту.
КАТЕГОРИЯ ЗАЛОГА
§ 72. Залог как явление грамматики
Залог с полным правом можно считать одним из наиболее спорных явлений грамматики, до сих пор не получившим однозначного толкования. В частности, традиционный трансформационный подход к залогу в пособиях по практической грамматике различных языков не только не проясняет его сущности, но и порождает иллюзию точного соотнесения друг с другом действительных и страдательных конструкций (см., например: Skizze..., 1972, 287). В то же время связанное с таким подходом различение трех типов страдательных конструкций (одно-, дву- и трехчленных) вступает с ним в явное противоречие, ибо однозначно действительным конструкциям соответствуют лишь трехчленные страдательные конструкции. Так, по крайней мере для нидерландского языка, в научных грамматиках приводятся факты отсутствия прямой взаимотрансформи-руемости (с полным сохранением лексики) действительной и страдательной конструкции типа Er wordtgebeld, но: De belgaat ‘Звонят’
(см.: ANS, 1984, 1058). В немецком языке к таким конструкциям близки, как кажется, предложения, где агенс передается родительным падежом, а предложная группа называет средство, например: Die einfahrenden Zilge mit Material und Ablosungsmannschaften warden durch das wilde Geschrei der vorbeijagenden Menschenhaufen abgestoppt... (Kellermann). Порой при наличии в предложении предложной группы агенс вообще не называется, например: Der Pferdestall aufierhalb des Lagers, wo uber 7000sowjetische Kriegsgefangene durch Genickschuss getbtet warden (Fiirnberg). Возможно также принципиальное отсутствие агенса типа Die Leipziger Herbstmesse wird am 6. September erbffnet (cm.: Helbig, Buscha, 1974, 222).
Довольно часто в научных грамматиках при обсуждении залоговой семантики используется методика компонентного анализа, сводящаяся к выявлению сем, противопоставляющих залоговые граммемы (см., например: Moskalskaja, 1975, 137, 139, 141). В конечном счете эта точка зрения основывается на понятиях центробежности и центростремительности обозначаемого глаголом процесса, предложенных для описания природы залога М. М. Гухман (1964,8). Ряд авторов отмечали возможность оппозитивного подхода к залогу (для русского языка см.: Бондарко, 1978, 45). Применительно к немецкому языку залоговые оппозиции весьма подробно, но, как кажется, не вполне удачно описаны в пособии по сравнительной типологии немецкого и русского языков (см.: Зеленецкий, Монахов, 1983, 139). Здесь частные значения сем в составе граммем актива и пассива (‘процессуальность’, ‘транзитивность’, ‘направленность’ и др.) однозначно предполагают друг друга и, следовательно, не выступают в роли дифференцирующего средства, так что различение актива и пассива сведено на деле к достаточно тривиальному противопоставлению агентивности / неагентивности подлежащего и дополнения.
К описанию залога вполне возможно подходить с позиций полевого принципа (см.: Бондарко, 1972). Для немецкого материала эта позиция последовательно реализована Г. В. Озеровым; его рисунок поля залога использован в грамматике О. И. Москальской (см.: Moskalskaja, 1975, 143).
Отсутствует единое мнение о сущности залога и в русистике. Это относится прежде всего к вопросу о количестве страдательных конструкций. Так, академическая грамматика различает двух- и трехчленные страдательные конструкции (см.: Русская грамматика, 1982, 616). Л.Л. Буланин выделяет еще и одночленные конструкции (см.: Бондарко, Буланин, 1967, 168).
Для сопоставительного описания залога особое значение имеет, однако, факт большей продуктивности страдательных конструкций в западных языках по сравнению с русским и связанное с этим решение вопроса о сущности пассива путем указания на соотношение выбора залоговых форм глагола с актуальным членением пред
ложения (см., например: Бондарко, Буланин, 1967,170; ANS, 1984, 1059). Свое дальнейшее развитие это положение получило в рамках типологии, установившей определенную корреляцию между степенью связанности порядка слов и продуктивностью страдательных конструкций в языке. Фундаментальное разъяснение этой ситуации на английском материале дал В. Я. Плоткин, который показал, что пассив есть здесь словопорядковый прием актуализации предиката и/или агенса, вызванный невозможностью смещения предиката в конец предложения (см.: Плоткин, 1989, 59), и что традиционное преувеличение значения действия для понимания сущности страдательных конструкций бесперспективно (см. там же, 65).
Таким образом, наиболее удачным (по крайней мере, для европейских языков) является синтаксическое по своей сути понимание категории залога и истолкование пассивизации как средства актуализации глагола (реже также и агенса). Иными словами, залог осмысляется как сугубо интерпретационная категория, не столько представляющая некоторым образом отношения между действием и его участниками (традиционное понимание), сколько расставляющая коммуникативные акценты в определенном высказывании.
§ 73. Типология средств пассивизации
С точки зрения типологии средств выражения пассива (пассивизации) наиболее важны два момента: во-первых, специализация средств пассивизации и их соотношение со средствами выражения других категорий, во-вторых, возможность выделения основного средства пассивизации как центра микрополя страдательного залога.
Английская система средств пассивизации может рассматриваться как наиболее простая. Здесь распространены лишь аналитические формы страдательного залога, состоящие из личной формы глагола to be и причастия II. Видимо, аналогично и положение во французском, где форма пассива включает форму глагола etre в сочетании с причастием прошедшего времени. Факт существования во французском языке также местоименного (возвратного) залога (см.: Гак, 1977,167— 172) сомнителен прежде всего из-за многозначности возвратных конструкций. Следует учитывать также то обстоятельство, что в русском языке, выступающем в данном контексте как аналог французского, к парадигме пассива принадлежат лишь такие случаи использования возвратных глаголов, когда последние четко коррелируют с аналитическими формами пассива на оси видовых значений; ср. '.Дом строился, но: Дом был построен. Так называемый средневозвратный залог, представленный примерами типа рус. Она принарядится; Друзья ну обниматься; Иванов строится и т.д., трактуется в этом случае как особая форма (см.: Валгина и др., 1968,
239—240) и относится, скорее, к лексико-грамматической сфере, но не к словоизменению. Более корректной представляется поэтому точка зрения В. Д. Аракина, считающего, что предполагаемые для английского (как, впрочем, и для других языков) взаимный и возвратный залоги, как не располагающие особыми средствами выражения, в качестве залогов рассматриваться не могут1 (см.: Аракин, 1979,137).
Сказанное отнюдь не умаляет значимости известного тезиса М. М. Бухман о малом отграничении английского и французского пассива, передаваемого сочетанием глагола семантики ‘быть’ со страдательным причастием, от адъективного предиката. Широко распространенное в разных языках и издавна функционирующее как аналитическая форма пассива сочетание страдательного причастия с глаголом бытия, несомненно, принадлежит сфере залога, но при всей своей продуктивности как специализированное средство его выражения рассматриваться не может. Этому нисколько не противоречит то обстоятельство, что в ряде языков сочетание «быть + причастие II» выступает как единственная форма страдательного залога или же как одна из его форм.
Так, в русском языке сочетание страдательного причастия прошедшего времени с глаголом быть входит в достаточно развернутую систему регулярных средств выражения страдательного залога, к которой принадлежат, кроме того, сочетания страдательных причастий настоящего времени с глаголом быть и возвратные конструкции с явно страдательным значением, например: Он был обесславлен; Он был любим; Он восхвалялся всеми, а также соответствующие формы настоящего времени. Специально следует сказать о конструкциях типа Дом построен, представляющих собой формы настоящего времени пассива совершенного вида и не имеющих коррелята в микропарадигме актива, поскольку пассив выступает как контекст, стимулирующий проявление перфективного значения.
В итальянском языке в качестве основного вспомогательного глагола пассива также выступает глагол с семантикой ‘быть’ (essere), однако наряду с ним представлены и вспомогательные глаголы venire ‘прийти’ и andare ‘идти’ соответственно для передачи процесса (ср. далее о пассиве в немецком языке) и долженствования.
В грамматиках немецкого языка принято различать так называемый процессуальный пассив (с глаголом werden) и пассив состояния (с глаголом sein), формально (но не семантически!) полностью аналогичный английскому и французскому страдательному залогу. Проблема состоит в этом случае в отнесении или же неотнесении пассива состояния (статива) к микропарадигме пассива как его осо
1 Считается, что в скандинавских языках есть истинно флективный пассив действия с развившимся из возвратного местоимения показателем -5; ср.: датское Huset bygges ‘Дом строится’. Однако и здесь в силу полисемии возвратных форм однозначно решить вопрос о существовании синтетических форм пассива все же нельзя.
бой формы и соответственно в истолковании инвариантной семантики немецкого пассива. Согласно общепринятому взгляду формы с глаголом werden рассматриваются все же как главное средство выражения пассива, как центр микрополя страдательности. В частности, именно поэтому немецкий был охарактеризован в свое время как щеп/ел-язык (см.: Kotin, 1995, 17—20). Все другие средства выражения страдательного значения, включая сочетания «sein + zu + Infinitiv», принадлежат периферийным участкам этого микрогюля.
Своеобразное распределение вспомогательных глаголов zijn и worden по труппам времен представлено в нидерландском языке. Здесь глагол worden образует времена неперфективного вида, а глагол zijn — перфективного; ср.: Het huis ivordtgebouivd ‘Дом строится’ и Het huis is gebouivd ‘Дом построен’. При этом проводимое иногда разграничение перфективного пассива и формально нс отличающегося от него статива крайне затруднено, если не невозможно. В языке африкаанс в микропарадигме актива в силу утраты формы претерита (см. § 64) видовые различия если не разрушены полностью, то, по меньшей мере, сильно затемнены, тогда как в сфере пассива они выглядят так же, как и в нидерландском; ср.: Die huis word gebou и Die huis is gebou.
Из проведенного обзора средств пассивизации можно сделать вывод о том, что наиболее унифицированной следует считать систему немецкого языка, где пассив наиболее грамматизован и всегда четко противопоставлен активу. По всей видимости, немецкому пассиву можно приписать и наиболее четко выраженное значение актуализации некоторого события, составляющего ядро высказывания.
§ 74. Типология страдательных конструкций
Как указано ранее (§ 72), в немецком (также нидерландском и африкаанс) и русском языках традиционно принято выделять три типа страдательных конструкций предложения, различающихся количеством входящих в них членов предложения: одно-, двух- и трехчленные. В английском и французском языках выделяют лишь два типа страдательных конструкций (дву- и трехчленные) в зависимости от наличия или отсутствия в предложении обозначения агенса. Таким образом, очевидно, что рассматриваемая проблема сводится к интерпретации одночленных конструкций, установлению их места в общей системе страдательных конструкций и к объяснению состава страдательных конструкций конкретного языка.
С точки зрения чисто типологического подхода, заключающегося в исчислении возможностей реализации того или иного явления в отдельных языках, наиболее адекватной следует признать систематизацию разновидностей страдательных конструкций на основе бинарного принципа. При этом в качестве постоянного элемента страдательной конструкции рассматривается глагольная форма, а
ее переменных элементов — две именные формы, одна из которых обычно характеризуется в терминах членов предложения как подлежащее (субъект), а другая — в семантических как агенс, хотя в действительности она может называть и источник (причину) события; ср.: нем. Die Stadt wurde durch die Barbaren zerstort, но: Die Stadt wurde durch ein Erdbeben zerstort, а также их русские переводы. Соответственно составу переменных элементов страдательных конструкций выделяются два аспекта их систематизации: субъектность и аген-тивность. В каждом из аспектов различаются положительное и отрицательное значения признака, что ведет к выделению в общей сложности четырех (но не трех, как в традиции) типов страдательных конструкций, демонстрируемых в табл. 8 с примерами на немецком языке.
Тины страдательных конструкций
Таблица 8
тшГ- Агентивная Безагентивная
Субъектная Diese Gegend wird oft von vielen Touristen besucht Diese Gegend wird oft besucht
Бессубъектная Dariiber wird ofters von den Wissenschaftlern diskutiert Dariiber wird ofters diskutiert
Наиболее часто встречается субъектная безагентивная конструкция, служащая актуализации глагола со значением некоторого действия. Агенс (источник) в данном случае элиминирован (в принципе это неопределенно-личное местоимение, например: нем. Das Buch wird offers gelesen; англ. The text was translated', франц. La maison est construitc; рус. Дом построен). Актуализация подлежащего в таких высказываниях полностью исключена. Ср.: нем. *Ein Buch wird offers gelesen.
В субъектной агентивной пассивной конструкции помимо глагола актуализирован также агенс или источник (причина); например: нем. Das Fenster wurde von einem alien Mann geoffnet; Das Fenster wurde durch den Luftzuggeoffnet; англ. The lesson was explained by the teacher', франц. Cette maison avait ete construitcpar I’architecte N.; рус. Дом построен инженером H.
Бессубъектные пассивные конструкции традиционно именуются безличным пассивом (см., например: Erbcn, 1966, 42; Skizze..., 1972, 288; Kraak, Klooster, 1968, 184; ANS, 1984, 1058; Бондарко, Буланин, 1967,168). Однако уже приведенные в таблице примеры показывают, что бессубъектные агентивные конструкции, бесспорно, личны, тогда как бессубъектные безагентивные правильнее характеризовать как неопределенно-личные, хотя в некоторых ситуациях действующее лицо (агенс) может быть совершенно однозначно ус
тановлено на основе контекста. В данном отношении система бессубъектных пассивных конструкций полностью симметрична системе субъектных. Принципиально личный характер (включая не-определенно-личность) бессубъектных страдательных конструкций вытекает из того, что в них употребляются акциональные (иначе — личные) глаголы (см.: Kraak, Klooster, 1968, 184). Устранение (или хотя бы ослабление) акционального значения радикально модифицирует семантику страдательных конструкций. Так, предложения типа нем. Nun wird aber geschlafen! с глаголом (изменения) состояния передают эмоциональное побуждение, но никак нс называют какое-либо действие (для нидерландского языка см.: ANS, 1984, 1058). При этом для них характерно также нарушение строгого трансформационного соотношения с активом; ср.: нем. Man muss schlafen или Schlafen musstdu (см. об этом также § 72).
В бессубъектных пассивных конструкциях событие-действие актуализируется как комплекс; по сути дела, высказывания с ними моноремны; например: нем. Spater wurdezu Abendgegessen (Th. Mann); нид. Er wordt gedanst ‘Танцуют’; африк. Daar wordgesing‘ Поют’; рус. Про батарею Тушина было забыто (Толстой). По большей части такие предложения продуктивны в устной речи.
Бессубъектные агентивные конструкции менее распространены, нежели безагентивные, хотя и встречаются в текстах, например: нем. Von manchen Leuten wirdgegen diesen Vorschlagpolemisierf, нид. Er wordt blijkbaar weer gedanst door de Nijmegenaren ‘Неймегснцы, видимо, снова танцуют’; рус. Об этом неоднократно говорилось лингвистами.
Безагентивные стативные конструкции типа нем. Das Fenster ist geoffnet или рус. Окно разбито в отличие от истинного пассива амбивалентны, поскольку могут рассматриваться как неопределенно-личные (‘разбито кем-то’) и как безличные (‘разбито чем-то, какой-то природной силой, например ветром’). Проблема допускает разброс решений из-за многозначности сочетания глагола семантики ‘быть’ и страдательного причастия, особенно в русском языке. Очевидно, что подлинно безличными можно считать лишь русские предложения типа Лодку подбросило (волной); Человека убило (молнией), в которых страдательные конструкции соприкасаются с безличными, как это было отмечено в свое время еще В. В. Виноградовым (1972, 503). В таких конструкциях источником события не может выступать лицо или живое существо; ср.: * Пушкина ранило Дантесом; * Олега ужалило змеей.
Проведенный анализ бессубъектных страдательных конструкций в разных языках позволяет установить также несомненную корреляцию между типом страдательной конструкции и морфологией ее глагольного элемента. Так, в русском языке бессубъектные страдательные конструкции по большей части содержат причастие прошедшего времени, т. е. однозначно оформлены как пассивные (см.: Бондарко, Буланин, 1967, 154), например: Начальником отказано в
просъбе\ Про батарею Тушина было забыто (Толстой); Свистнуто, не спорю... действительно свистнуто, но... свистнуто очень средне (Булгаков). Возвратные бессубъектные страдательные конструкции характеризуются здесь семантической ограниченностью, в них используются глаголы мысли, чувства, восприятия (см.: Бондарко, Буланин, 1967, 174). Что же касается страдательных конструкций с причастием настоящего времени, то среди них бессубъектные не отмечены (ср.: *06этом было говоримо), что лишний раз подтверждает их периферийный (книжный) характер (см.: Русская грамматика, 1982, 615). В немецком и нидерландском языках естественны бессубъектные страдательные конструкции с глаголами werden и worden, тогда как случаи типа нем. Dem Freundist damitgeholfen явно периферийны.
Можно установить также некоторые корреляции между степенью номинативности языка и продуктивностью в нем страдательных конструкций, а также их типологией. Так, например, в русском языке глагол помогать страдательной конструкции не образует, тогда как в немецком в данном случае возможна бессубъектная страдательная конструкция, а в нидерландском — субъектная; ср.: нем. Der Mutter wird von den Kindern geholfen; нид. Hij wordt door zijn ouders geholpen ‘Он получает помощь от родителей’. Что же касается английского языка, то в нем допустимы только субъектные страдательные конструкции независимо от синтаксической и семантической роли актанта активного предложения, соответствующего подлежащему страдательной конструкции; например: I was given a book', I was told...', I have been told...', The book was spoken about. Эта особенность английского квалифицируется часто как практически абсолютная грамматичность английского пассива и иллюстрируется весьма показательными примерами: The hot-dog was believed to be dange reous', This bed was slept in by Napoleon', Advantage was taken of the man’s ignorance (cm.: Hoekstra, 1984, 162—163)' (ср. с точкой зрения В. Я. Плоткина, § 72). Подобная ситуация в английском объясняется, по всей видимости, практическим отсутствием морфологического падежа и проистекающей из этого его почти стопроцентной номинативностью.
В немецком языке (по крайней мере, в литературной норме) аналоги приведенным английским формам не отмечены. В устной форме нидерландского языка встречаются отдельные случаи одинакового истолкования прямого и косвенного дополнений при пассив-
1 Приведенные примеры показывают, что несовпадение в образовании страдательных конструкций в немецком и английском языках связано с глаголами свое- | образно ослабленной акциональной семантики (снабжения, информации, состояния и т.д.). Случаи полной аналогии немецкому бессубъектному пассиву типа англ. *The room was danced in были адекватно поняты информантами — носителями языка, но квалифицированы ими как ненормативные. Эксперимент проводил Г. И. Кириллов.
ной трансформации. В качестве примера этого рассматривают предложения типа De heren worden verzocht niet te roken ‘ Господ просят не курить’ с формой множественного числа глагола-сказуемого, заменяющие бессубъектную страдательную конструкцию вида De heren wordtverzochtniet teroken (cm.: Rijpma, Schuringa, 1957, Z?;Tacx, 1963, 65; Hoekstra, 1984, 167). Сходны с ними также региональные голландские просторечные конструкции типа De meld deed mij open > > Ik werd door de meid opengedaan ‘Мне открыла служанка’; Men ziet hem nog al naar ogen > Hij wordt naar de ogen gezien ‘Это видно у него по глазам’, где при элиминации прямого дополнения сохранившийся правый актант (косвенное дополнение) выступает как подлежащее страдательной конструкции (см.: Rijpma, Schuringa, 1957, 73).
Существование бессубъектного пассива в устной речи, а также продуктивность пассивных конструкций в западных языках свиде-тел ьствуют о необоснованности исключения данного материала как объекта обучения из школьной программы по немецкому языку.
КАТЕГОРИЯ ЛИЦА
§ 75. Природа и семантика категории лица
Категория лица существует во всех языках, что отражено соответствующей абсолютной универсалией, констатирующей также различение у местоимений трех личных граммем (см.: Рождествен-ский, 1969, 182). Лицо (персональность) представляет собой дейкти-ческую категорию, отражающую соотношение между участниками коммуникативного акта и участниками сообщаемого факта (см.: Якобсон, 1972, 100) или — иначе — указывающую на коммуникативные роли лиц и предметов (см.: Абрамов, 1999, 231). В соответствии с этим 1 -е и 2-е лицо обычно противопоставляются 3-му как участники коммуникативного акта его неучастнику; между собой они различаются как адресант и адресат (нсадрссант) сообщения. Таким образом, система граммем лица представляется как основанная на двух иерархических оппозициях (см. дерево исчислений: Зеленецкий, Монахов, 1983, 153).
В отношении природы категории лица в немецком языке имеются определенные разногласия. Так, традиционную точку зрения на лицо как сугубо грамматическую категорию оспаривает Б. А. Абрамов, полагающий, что, поскольку основным средством передачи этой категории в немецком языке являются личные местоимения при высокой степени синкретизма личных глагольных форм, категорию персональное™ здесь следует характеризовать нс как грамматическую, но как лексико-грамматическую (см.: Абрамов, 1988, 21). Следует, однако, заметить, что в отношении средств выражения категории лица немецкий язык отличается от русского (также
латыни, итальянского), где для выражения значения персонально-сти вполне достаточно личных глагольных форм (точнее — их личных формативов). Тем самым с точки зрения техники обнаружения категория лица в разных языках предстает как достаточно вариативная. В аналитических языках типа английского и африкаанс она должна быть признана чисто лексической, в языках типа немецкого и французского — преимущественно лексико-грамматической, а в языках типа русского, итальянского, латыни — в основном грамматической. В то же время нельзя игнорировать факт гетеротипологич-ности русской глагольной системы, заключающийся в аналитическом выражении лица в прошедшем времени и при передаче значения гипотетичности события (так называемое русское сослагательное наклонение).
Категория лица взаимодействует с категорией числа, что проявляется в их слитном выражении в парадигме личных глагольных форм языков синтетического типа. У местоимений множественного числа довольно специфично семантическое взаимодействие лица и числа, как это показано в соответствующем разделе пособия (см. § 50).
Как и другие семантические категории, категория лица образует поле, в центре которого находятся личные местоимения и личные глагольные формы, а в малоразвитой периферии — притяжательные и возвратные местоимения.
Ядсрная часть поля лица имеет в разных языках в целом идентичное строение, особое положение представлено лишь в английском языке с его недифференцированным по числу местоимением you. Более идиоэтничны средства и структура околоядерной зоны, а также пояса лексико-грамматических средств. Речь здесь идет о специфике вторичных значений личных глагольных форм, явлениях неопределенно-личности и безличности, а также об особенностях состава и организации систем местоимений отдельных языков.
§ 76. Парадигма личных глагольных форм
Полная парадигма личных глагольных форм представлена в изъявительном и сослагательном наклонениях. В повелительном наклонении в соответствии с его семантикой состав личных граммем своеобразен. С одной стороны, он дефектен: здесь существуют граммемы 2-го лица единственного числа и граммемы инклюзивного и эксклюзивного множественного (в английском языке — лишь граммемы инклюзива и эксклюзива). С другой стороны, в ряде языков отмечаются специальные средства выражения вежливого обращения, особенно вежливого побуждения, система которых порой разветвлена.
Полностью отсутствуют какие-либо средства выражения вежливого обращения в английском языке, где представлена единственная форма обращения, не допускающая даже такого способа обо
значения вежливости, как присущее французскому и русскому языкам использование местоимения 2-го лица множественного числа и соответствующей глагольной формы. В немецком, итальянском и испанском языках вежливое обращение более четко эксплицировано, нежели во французском и русском. Оно не совпадает по форме с «обычным» обращением во 2-м лице, но использует местоимения 3-го лица в сочетании с соответствующими глагольными формами; при этом в немецком языке вежливое обращение Sie не дифференцировано по числам, тогда как в итальянском и испанском они различаются; ср. соответственно единственное и множественное число: итал. Lei — Loro, исп. usted — ustedes.
Из европейских языков лишь нидерландский имеет (пусть и ограниченно используемое) специальное местоимение с семантикой вежливого обращения и, положение которого в системе языка заслуживает отдельного обсуждения.
Так, соответственно своему происхождению (согласно наиболее распространенной точке зрения — путем звукового прочтения с последующим стяжением сокращения Uwe (из Uwe Edelheid ‘Ваше благородие’), см.: Schonfeld, 1964, 139— 140) нидерландское и сочетается с формой 3-го лица единственного числа глагола. Однако вследствие синкретизма форм 2-го и 3-го лица единственного числа, а также 2-го лица множественного числа у большинства глаголов в современном языке это местоимение в равной степени может быть соотнесено и с формой 2-го лица глагола вне однозначной связи с числом. Для языка африкаанс, где и встречается при обращении к иностранцам и в переписке (см.: Миронов, 1969, 62), вопроса о его соотношениях с глагольными формами вследствие полностью аналитического выражения значения лица не возникает.
Своеобразие нидерландского местоимения со значением вежливого обращения при его сопоставлении с соответствующими средствами немецкого, итальянского и испанского языков сводится к трем основным моментам. Во-первых, слово и однозначно маркировано семой ‘коммуникант’, тогда как семантике немецких, итальянских и испанских форм вежливого обращения присущ известный оттенок отчужденности, обусловленный их явным соотнесением с 3-м лицом. Во-вторых, нидерландское и представляет собой особую лексическую единицу и отличается от соответствующих местоимений немецкого и итальянского языков отсутствием омонимов среди других личных местоимений. Иными словами, в рамках общей парадигмы и выступает как эксплицитная форма вежливого обращения, представленная в письменной и устной речи (сходная ситуация и в испанском), в то время как в немецком и итальянском вежливое обращение обозначается лишь графически, путем написания с прописной буквы местоимения 3-го лица в сочетании с соответствующими глагольными формами. Правда, в немецких двусоставных императивных предложениях типа Seien Sie bitte so gut!
можно усматривать особую (аналитическую) форму вежливого побуждения. В-третьих, нидерландская форма вежливого обращения сходна с немецкой своей недифференцированностью по числам, тогда как в итальянском и испанском языках различаются формы вежливого обращения единственного и множественного числа.
Указанные особенности средств выражения вежливого побуждения заслуживают внимания не только с точки зрения дидактики, где они составляют достаточно сложный объект обучения, но и в плане теоретической типологии (типологической теории). В частности, они до известной степени опровергают утверждение, согласно которому система личных глагольных формативов в настоящем времени индикатива не беднее системы личных формативов в других глагольных микропарадигмах, а все противопоставления по лицу и числу в рамках неизъявительного наклонения обязательно представлены в изъявительном (см.: Успенский, 1968, 11). По всей видимости, сфера вежливого обращения образует такую зону языка, где отмеченная закономерность имеет определенные ограничения.
§ 77. Вторичные значения личных глагольных форм
В отношении вторичных значений личных глагольных форм отдельные языки обнаруживают, скорее, различия в продуктивности того или иного вида их переноса. Так, в западных языках малопродуктивны транспозиции форм лица, связанные с использованием 1-го лица множественного числа вместо 2-го лица при фамильярном обращении, с авторским или торжественным употреблением 1 -го лица множественного числа вместо единственного, с обобщенно-личным употреблением 2-го лица единственного числа и 1-го лица множественного числа; ср.: рус. Моя хата с краю — ничего не знанх, Поживем — увидим', А главное, никогда не следует слушать ничьих советов. Ошибся, соврал — пусть и ошибка будет принадлежать только тебе', У нас все так, говаривал А.: кто первый даст острастку, начнет кричать, тот и одержит верх. Если, говоря с начальником, вы ему позволите поднять голос, — вы пропали (цит. по: Бондарко, Буланин, 1967, 142—146). В целом же обобщенно-личное значение глагольных форм представляет собой наиболее распространенный случай их переносного использования.
Семантика обобщенно-личности непосредственно связана с семантикой неопределенно-личности, когда некое лицо неизвестно адресанту или же намеренно не называется им. В русском языке этой цели служат, как известно, по преимуществу односоставные предложения с глаголом в форме 3-го лица множественного числа, тогда как неопределенно-личное местоимение некто носит явно книжный характер. Случаи типа русского Говорят отмечены иногда лишь в итальянском языке (ср.: Dicono), хотя более продуктивны здесь все же односоставные предложения с возвратной конструкцией типа Si dice.
Обычно же в западных языках значение неопрсделенно-лично-сти передается лексико-грамматически специальными местоимениями типа нем. man, англ, one, somebody, франц, on. Как известно, это ведет к различиям в структуре неопределенно-личных предложений, соответственно их одно- или же двусоставности и выбору множественного или единственного числа глагола, а также к многочисленным ошибкам русскоязычных при передаче значения неопре-деленно-личности.
§ 78. Безличные предложения и проблема «обезличивания»
Обозначение «безличность» используется, по меньшей мерс, в трех довольно различных смыслах.
Во-первых, в грамматиках иногда различают личные и безличные глаголы, первые из которых могут использоваться во всех трех формах лица, тогда как вторые выступают лишь в форме 3-го лица и в соответствии с этим имеют дефектную парадигму; ср.: рус. бежать, говорить, сделать, но: произрастать, простираться, звучать. Очевидно, что состав парадигмы глагола определяется его лексической семантикой и к строю языка в принципе отношения не имеет.
Во-вторых, издавна было принято выделять так называемые безличные предложения, специальное изучение которых привело к дифференциации двух других значений термина «безличность». Так, после появления известной статьи Р. Ружички, посвященной трансформационному анализу русских безличных предложений (см.: Ружичка, 1963), стали обращать внимание на противоречивость содержания термина «безличное предложение».
Например, С. Д. Кацнельсон предложил различать своего рода семантическую и формальную безличность (см.: Кацнельсон, 1972, 58). Семантическая безличность связана со способностью глаголов обозначать целостные события или ситуации; например.: рус. Светает, Вечереет', итал. Nevica ‘Идет снег’, Piove ‘Идет дождь’; нем. Es schneit, Es donnerf, англ. It snows / It is snowing, It rains', франц. Il neige', Ilpleut. Формальная безличность представляет собой безличное использование глагола или соответствующего ему предикативного прилагательного; ср.: рус. Мне больно, страшно', нем. Mir ist angst', Mich dilrstet', франц. Il me semble', итал. Mi place ‘Мне нравится’. Более строго «истинную безличность» можно истолковать как обусловленную глубинными семантическими особенностями высказываний, представляющих некие события как мысленно нечленимые, тогда как формальная безличность основана на своего рода «трансформации обезличивания», при которой имена в роли бенефицианта или экспериенцера оформляются косвенным падежом. Естественно, что в беспадежных языках такое «морфологическое
обезличивание» обнаруживается прежде всего в обозначении носителя состояния предложной группой; ср.: англ. It seems to те / to Sam.
Трансформация обезличивания продуктивна в русском языке, что демонстрируют случаи обозначения непроизвольности состояния типа Ему не спится', Мне думается, указания на отсутствие чего-либо типа Ничего нет', Еды не хватало или на ограниченное количество предметов типа Пришло сто человек', Ответило два студента. Обезличивание достаточно распространено как оговорка в устной речи, особенно в речи молодежи; ср.: * Вас тут не стояло', *Если бы Ленки там не сидело', *А кого тут есть-то со значением ‘Тут никого нет’. Это свидетельствует о том, что обезличивание представляет собой развивающееся явление со специфической семантикой, в которой достаточно сложно установить некоторый инвариант.
Несомненно, что продуктивность обезличивания находится в отношении обратной корреляции со степенью номинативности языка, как это было показано в § 49 и отчасти в § 8, и представляет собой существенную характеристику языка в рамках контенсивной типологии.
Семантически безличные предложения в принципе допускают односоставное оформление. При этом не имеет значения, является ли единственный формальный элемент таких предложений глаголом, как в приведенных ранее русских и итальянских примерах типа Вечереет и Nevica, или же именем, как это имеет место во всех обсуждаемых языках; ср.: рус. Дождь', нем. Regen', англ. Rain', франц. Pluie', итал. Piogia. Формально-типологической особенностью языков здесь можно считать лишь склонность более номинативных западных языков к развертыванию предложений, называющих природные явления, в двусоставные посредством своего рода формального подлежащего (нем. es и его аналоги в других языках), тогда как в русское предложение вводится десемантизированный глагол-вербализатор; ср.: (Идет) дождь (см.: Кацнельсон, 1972, 59— 60). Аналогичные трансформации используются и при двусоставном оформлении предложений, где некое событие намеренно представляется как нечленимое; ср.: нем. Es klingeltnpyc. (Звенит) звонок. Что касается итальянских односоставных глагольных предложений, то их, скорее всего, следует рассматривать как архаичные структуры, сохранившиеся вследствие синтетического характера глагольного словоизменения.
Вполне естественно, что различия между языками в отношении как семантически-безличных, так и формально-безличных предложений создают известные трудности при обучении русскоязычного контингента западным языкам.
§ 79. Периферия поля персональное™
Периферии поля персональное™ принадлежат лишь возвратные и притяжательные местоимения. При этом наиболее специфическим отличием русского языка от западных является то, что в нем суще
ствует подлинно возвратное местоимение себя в чередовании с постфиксом -ся I -съ (ср.: Он себя соблюдает', Они умываются; Я моюсь), тогда как в западных языках этому местоимению соответствуют лично-возвратные с различением в некоторых случаях еще и родовых форм в 3-м лице; ср. в этой связи наиболее развернутую систему английского языка с единицами myself, yourself, himself, herself, itself, ourself (ourselves), themselves.
Русская микросистема притяжательных местоимений сложнее соответствующих систем западных языков. Если в последних представлены лишь лично-притяжательные местоимения типа рус. мой, твой, его, ее, наш, ваш, их, система которых в основном симметрична системе лично-возвратных местоимений, то в русском языке есть еще и возвратно-притяжательное местоимение свой, синонимичное лично-притяжательным местоимениям только в 1-м и 2-м лице; ср.: Я взял мои деньги — Я взял свои деньги, но: Я взял его деньги.
Серьезные информативные сбои при неправильном использовании лично-возвратных и особенно лично-притяжательных местоимений в процессе обучения русскоязычных европейским языкам предполагают выделение их как особых объектов обучения.
Глава 3
ОСНОВНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ ЯЗЫКОВЫХ УРОВНЕЙ
§ 80. Основная проблематика морфонологии
Морфонология — раздел языкознания, где рассматривается взаимодействие единиц фонемного и морфемного уровней. Согласно взглядам создателя морфонологии Н. С. Трубецкого, ее задачи состоят в изучении чередований фонем и аллофонов в морфемах, а также в изучении фонемной структуры морфем. Если учесть, что чередования аллофонов относятся, скорее, к компетенции фонологии (см. § 22 — 26), то морфонология в собственном смысле слова сводится к анализу фонемной структуры морфем и фонемных чередований в них.
Фонемная структура морфем
Фонемная структура морфем коррелирует прежде всего с фиксированностью или подвижностью словесного ударения. В данном отношении германские языки противопоставляются русскому и французскому (романским), где в случае ударности флексии корень,
естественно, ударения не несет; например: рус. трава, траву, франц. cherchons, prenez.
Указанная особенность обусловливает неодинаковое отношение разных типов морфем отдельных языков к наличию или отсутствию в них гласного, что является их важным характерологическим признаком, поскольку лишь в отношении морфем, содержащих в своем означающем гласный, можно говорить о совпадении их границ с границами слогов.
Как в русском, так и во французском языке допустимы неслоговые варианты корня типа рус. сна, рта-, франц, rions. Более того, в русском неслоговой вариант корня выступает также в отдельных глагольных микропарадигмах (например: чтить, почтить, но почитать), а ряд существительных имеют неслоговые корни во всех словоизменительных формах; ср.: мгла, тля, мзда. В германских языках корни такого типа недопустимы, здесь типичен односложный корень, обычно довольно четко коррелирующий со слогом и в целом с ним обычно совпадающий. В отличие от германских языков в русском и французском слог выделяется, скорее, в словоформе.
Ситуация со слоговой структурой флективных морфем носит иной характер. Так, русская и французская флексии содержат гласный, т. е. образуют в пределах словоформы отдельный слог. При этом следует, правда, оговориться, что имеются в виду только так называемые ненулевые окончания и устная форма французского языка, в письменной форме которого представлены также «немые» консонантные окончания (типа в форме vends). Картина в германских языках достаточно противоречива. Так, в зависимости от наличия или отсутствия гласного в немецком языке различаются три типа окончаний. Первый тип обязательно включает гласный, это окончание -е в 1 -м лице единственного числа презенса индикатива и в дательном падеже единственного числа сильного склонения. Второй тип всегда состоит только из согласного, это окончание -п в дательном падеже множественного числа существительных. Третий тип реализуется как в слоговых, так и в неслоговых алломорфах, это глагольные окончания в формах типа schreibst — reitest, sammeln — schneiden. Положение в английском языке в этом отношении аналогично существующему в немецком; ср.: обязательно слоговой характер окончания -ing-, всегда включающее лишь согласный окончание притяжательного падежа -s; варьирование слоговых и неслоговых алломорфов типа Не works, но: Не classes the objects', the works, но: the glasses', worked, но: worded.
В русском и немецком языках кроме окончаний необходимо выделять также словоизменительные суффиксы, а в немецком еще и словоизменительный префикс причастий ge-. В английском такой тип морфем отсутствует, так что обычно при обсуждении английского словоизменения речь идет лишь об окончаниях. Что касается фран
цузского (и шире — романских языков), то для него существует проблема интерпретации так называемого инфинитивного показателя в формах футурума и кондиционалиса типа франц, donnerai, donneras и т. п., истолкование которых как образованных от инфинитива кажется чрезмерно формальным.
В отношении к слогообразующим фонемам русские и немецкие словоизменительные суффиксы не различаются. Среди них встречаются всегда слоговые (например: рус. суффиксы причастий -ущ-, -ом-, нем. именные суффиксы мн. числа -е, -ег, показатель компаратива -ег, суффикс слабого претерита-te, префикс причастия ge-), всегда неслоговые (например: рус. суффиксы причастий -вш-и -т-, суффикс деепричастий -в, суффикс прош. времени -л, нем. именной суффикс мн. числа -5) и выступающие в виде слогового и неслогового алломорфов (ср.: рус. описанный, но: принесенный, нем. Hirten, но: Nadeln, schonst, но: breitest). Таким образом, русские словоизменительные суффиксы сходны с русскими корнями, тогда как немецкие — с немецкими окончаниями и противопоставлены немецким корням. Обращает на себя внимание также совпадение немецкого и английского языков относительно слоговой структуры словоизменительных морфем.
У словообразовательных аффиксов отношение к обязательности или необязательности в их составе слогообразующих фонем своеобразно.
В русском языке все словообразовательные префиксы либо обязательно содержат гласный (например: известие, надбавить), либо выступают в слоговом и неслоговом вариантах (ср.: сделать — сотворить, сброс — собрание).
Среди словообразовательных постфиксов преобладает всегда слоговой тип (например: начальник, говорун, подпрыгивать), редко встречаются всегда неслоговые постфиксы (например: падаль, дояр, находка, торгаш, метла) и постфиксы со слоговым и неслоговым алломорфами (ср.: соседский — купеческий, дедовский). Таким образом, русские словообразовательные постфиксы в отношении слогообразующего элемента не отличаются от корней, тогда как префиксы отчасти сближаются в этом отношении с флексией, но не совпадают с ней полностью, допуская в некоторых случаях неслоговые варианты. Положение в западных языках более единообразно, словообразовательные аффиксы здесь практически всегда включают гласный, так что данный класс морфем представляет собой особый тип. Исключением является лишь немецкий постфикс -t в словах типа Fahrt, Saat, Fracht, Sucht, синхронически непродуктивный и поэтому едва ли выдслимый как отдельная морфема.
Более или менее наглядно достаточно противоречивую картину распределения слогообразующих фонем в морфемах разных типов по отдельным языкам представляет суммирующая таблица 9.
Таблица 9
Распределение слогообразующих фонем в морфемах разных типов
Язык Корень Словообразование Словоизменение
Префикс Постфикс Суффикс Окончание
Английский + + + + - — X
Немецкий + + + + — X + — X
Французский + X + + ? +
Русский + — X + X + —X + — X +
В представленной таблице: «+» — всегда слоговая форма, «—» — всегда неслоговая форма, «х» — наличие слоговых и неслоговых алломорфов, «?» — выделение данного типа морфем спорно.
Общие выводы по представленной таблице сводятся к следующим:
— очевидно фундаментальное сходство германских языков, где все типы морфем включают гласные в состав означающих;
— четко прослеживается в отличие от русского языка сходство словообразовательных аффиксов западных языков, включающих гласные фонемы в состав означающих;
— отчетливо видно сходство русских и французских корней относительно включения гласных фонем в состав их означающих;
— вполне очевидно также сходство русского и немецкого словоизменительных суффиксов относительно включения гласных фонем в состав их означающих.
В качестве важнейшего вывода общетипологического характера из проведенного анализа отношения морфем разных классов к наличию гласных фонем в составе их означающих необходимо специально подчеркнуть, что во всех рассматриваемых в данном пособии языках очевидно существуют односложные, но двухморфемные словоформы, например: англ, boy-s, sleeps', нем. sag-t, Klub-s', франц. ri-ons', рус. сн-а, тк-у, зл-о. В соответствии с этим ни один из рассматриваемых языков не может считаться изолирующим, хотя в количественном отношении ближе к изолированию находятся все же германские языки. Это следует из особенностей фонемной структуры германского корня (всегда содержащего гласный), а также из относительно более частого по сравнению с русским и французским языками совпадения слоговых и морфемных границ (типа нем. Tisch-ler, schlaf-los, ab-tragen), хотя нередки и случаи их несовпадения (ср.: fin-den, hoh-nisch, Fra-gen).
В связи с проблематичностью развития изолирования в русском и французском языках заслуживает упоминания их тяготение к разрушению не только морфемных, но также и междусловных границ типа рус. по-доткос, со-тцом', франц, nou-savons, mesamis (подробнее см. § 28).
Фонемные чередования в корне
Чередования фонем в корне, известные также под названием «внутренняя флексия», особенно широко распространены в русском языке как значимая замена одних гласных или согласных фонем на другие и даже на группы фонем при словообразовании и словоизменении. Русисты по традиции называют подобные чередования фонемными альтернациями и выделяют целые системы альтернационных рядов для гласных и согласных фонем.
Для гласных фонем наиболее характерно чередование с нулем («беглые гласные»). В именном словоизменении нуль выступает, как правило, в формах с ненулевой флексией; ср.: ров—рва, день—дня (см.: Русская грамматика, 1982,508). В глаголе нуль (точнее — формы с нулем гласного в корне) встречается в разных элементах глагольных микропарадигм (ср.: бить—бью, жечь—жгу, но: бил, били, жег—жгли); указания на распределение вариантов корня по словоформам существуют (см. там же, 680), но они менее определенны. Представлены и другие чередования; ср.: нести—носить, молоть—мели, обнять—обнимать, лежать—лягут. Установление регулярности в подобных чередованиях весьма проблематично. Примерами чередований гласных в сфере словообразования могут быть: бить — бой, читать — чтение, паять—припой.
Не менее многообразны чередования согласных. В словообразовании они обычно связаны с определенными суффиксами, выступая в комплексе показателей некоторых словообразовательных типов, и сводятся чаще всего к чередованию велярных с невелярными, например: сажать—посадка, дом—домик, поздно—поздний. Представлены также чередования одного согласного с группой согласных типа давить—давление, брести—брожение, квасить — квашня, ходить—хождение. В словоизменении иногда можно выявить соотношение (связь) определенных фонем с некоторыми формами и значениями. Особенно это характерно для чередований смычных с шипящими; ср.: сук—сучья, стригу—стрижешь. Широко распространены также чередования велярных и невелярных, часто увязываемые с довольно определенной семантической нагрузкой, хотя, естественно, и отнюдь не столь явно выраженной, как при аффиксации; ср.: колено—колени, церкви—церквам, зову—зовешь, бреду—бредешь. Отмечаются и чередования одного согласного с группой согласных типа сыпать — сыплю, рожать—рождает, скорбеть—скорблю.
Уже изложенных фактов достаточно для характеристики русского как типично флективного языка с избыточными чередованиями, практически всегда сочетающимися с аффиксацией. Случаи типа избегать — избежать здесь уникальны. Богатый материал по русским фонемным альтернациям достаточно полно приведен в академической грамматике (см. там же, 431—451, 507—510,561 — 562, 675—681).
Внутренняя флексия в немецком языке сводится к остаточным чередованиям гласных по аблауту, преломлению и умлауту, а также к следам чередований согласных по закону Вернера. Главное отличие от русского языка состоит здесь в очевидной функциональности чередований гласных в ряде случаев; например: аблаут в случаях типа wirschreiben —schrieben, умлаут — konnte—konnte, wirfanden— fiinden, Mutter—Mutter, Tochter— Tochter, хотя обычно чередования избыточны; ср.: fahre—fdhrst—fahrt, ich finde—fand, er bindet — er bande, Gast—Gaste, Buch — Bucher, Wort— Wbrter. Избыточны чередования, как правило, также в словообразовании; например: Griff— greifen, Flug—fliegen, kurz—kiirzen, arm—armlich, Brot—Brotchen. Семантическая нагруженность их отмечается лишь в отдельных случаях типа ich falle—falle, es warmt—warmt. По сравнению с чередованиями гласных чередования согласных в целом спорадичны; в этой связи достаточно напомнить группу случаев типа schneiden — schnitt, werden — wirst, biegen — Bucht и т.п., в которых обращает на себя внимание своеобразное «наращение» корня, близкое гетерокли-сии, например: steh-en — stand, bring-en — brach-te, zieh-en — Zuch-t. Большая функциональная нагруженность внутренней флексии в немецком языке по сравнению с русским объясняется, по-видимому, большим развитием в нем аналитизма.
В связи с этим вполне объяснима парадоксальная на первый взгляд ситуация в английском языке, где при развитом аналитизме нагруженность чередований гласных (в основном остаточного аблаута) в системе иррегулярного глагола достаточно велика; ср.: sing— sang—sung, become—became, know—knew. В то же время здесь имеются и случаи типа leave—left, burn — burnt, know—known с выравниванием словоизменения по аффиксальному типу. Представлены и так называемые неизменяемые глаголы типа burst, let, shut, демонстрирующие, по существу, корнеизолирующую технику. Во всяком случае, функциональная нагруженность аблаутных чередований гласных в английском языке больше, чем в немецком. Остаточный умлаут в отдельных именных формах (например: foot—feet, mouse— mice, man—men) и реликты чередования согласных у глаголов to bring и to think картины в принципе не меняют.
Африкаанс, как язык без сильных глаголов, следов чередований по аблауту не сохраняет. Однако и в нем в редких случаях имеются чередования гласных (преимущественно количественные) и элиминация интервокальных согласных /g/ и /d/ при образовании формы множественного числа имен; например: vat—vale ‘бочка’, skip—skepe ‘корабль’, dag-dae ‘день’, blad—blaaie ‘лист бумаги’ (см.: Миронов, 1969, 41).
Достаточно многочисленны фонемные альтернации во французском языке. Так, в принципе регулярный характер имеет чередование в формах числа у имен с исходом на -al (типа journal —journaux, travail— travaux, cheval—chevaux), тогда как подлинная внутренняя флексия
в этом случае эпизодична; ср.: ceil—yeux, ciel—cieux, beau—belle. Широко распространены в формах иррегулярных глаголов сближающиеся с гетероклисией или супплетивизмом комплексные чередования в сочетаниях гласных и согласных типа je fats — ilsfontje Us — Us lisentje puis / рейх — ils peuventje prends — ils prennent.
Особую проблему представляет интерпретация форм женского рода прилагательных (также причастий настоящего времени и некоторых причастий прошедшего времени), отличающихся от форм мужского рода «наращением» (исторически — исходом корня) типа grand—grande, gris—grise, vert—verte, bon — bonne, blanc—blanche, donnant—donnante, suffocant—suffocante, assis—assise, pris—prise. Истолкование подобных случаев как внутренней флексии сомнительно из-за их полностью иррегулярного характера. Едва ли можно считать отсутствие согласного в исходе форм мужского рода также особым типом морфемы, усечением, отбрасыванием (или «отрицательной морфемой»), при котором форма мужского рода образуется отженского, как это иногда утверждается в дескриптивистской традиции (см., например: Маслов, 1987,141). Сомнителен и другой предлагаемый в данном случае выход, когда различаются полная и краткая основы прилагательного (см.: Гак, 1977, 66). Оба решения достаточно искусственны и произвольны; скорее всего, случаи типа grand—grande можно трактовать как своеобразную вторичную гете-роклисию, которую следует отличать от чисто фонетических чередований типа vif—vive, а также от сочетания гетероклисии (в виде наращения) с внутренней флексией в случаях типа vieux—vieille, fou —folle, хотя чередование здесь и обусловлено фонетической позицией (перед гласным или согласным).
Таким образом, наиболее регулярна (упорядочена) внутренняя флексия в германских языках, в русском она, несмотря на широкое распространение, менее системна, тогда как относительно французского (и вообще романских языков) уместнее говорить о явлении иного порядка, в известной мере близкого гетероклисии.
§ 81. Аналитизм
Понятие аналитизма имеет, по меньшей мере, две трактовки: узкую, когда речь идет о передаче тех или иных грамматических значений посредством служебных слов, и широкую, когда имеется в виду выражение грамматических значений отдельно от лексических, т.е. вне словоформы, принимающей в этом случае вид основы с нулевым показателем или, точнее говоря, уже перестающей, по сути дела, быть словоформой. Понятие аналитизма распространяют в последнее время также и на лексику.
Основными классами служебных слов в языках, рассматриваемых в настоящем пособии, в сфере имени являются предлог и артикль, в сфере глагола — вспомогательные глаголы различных ана
литических форм времени, вида, наклонения и залога, в сфере прилагательного — формы компаратива (или суперлатива) прилагательного со значением ‘много’ в аналитических формах степеней сравнения (см. § 57).
Предложные сочетания распространены во всех сравниваемых языках и различаются лишь в отношении своей продуктивности. Так, например, при отсутствии морфологического падежа во французском (также итальянском) языке предлоги закреплены за выражением ролей актантов, тогда как в германских языках при выражении значения принадлежности предложное сочетание конкурирует с приименным родительным падежом.
Артикль представляет собой специфическое явление западных языков, выполняя в каждом из них различные функции. Наиболее богат функциями немецкий артикль; в условиях бедной падежной флексии он склоняется, как бы поддерживая тем самым синтетизм имени.
Истолкование предложно-именных сочетаний и сочетаний существительного с артиклем как аналитических форм достаточно спорно. Естественнее полагать, что для описания аналитического строя языка значимость такой универсальной дефиниции, как словоформа, вообще относительно невелика.
Я вное преобладание аналитических глагольных форм над простыми характерно для западных, особенно германских, языков. Здесь аналитичны все формы пассива, ряд форм сослагательного наклонения, большинство временных форм.
Интерес в этой связи может представить подсчет системного индекса синтетизма глагола1. Так, для временных форм (при отвлечении от таксисных) он составляет для языка африкаанс и идиша 1:5 = 0,2 (вторая цифра в соотношении несколько условна), для английского — 2:4 = 0,5, для французского — 4: 5 = 0,8 (общее число временных форм с учетом «иммедиатных», возможно, следует считать большим; небесспорно также истолкование будущего простого как синтетической формы), для русского — 4:5 = 0,8. Вычисления показывают, что по развитию глагольного аналитизма (индекс аналитизма получается вычитанием значения индекса синтетизма из единицы) «лидируют» германские языки. В отношении других глагольных форм русский выделяется, с одной стороны, синтетическими (пусть и полисемичными, и агглютинативными) возвратными формами страдательного залога, ас другой — аналитическим (практически по технике изолирования) выражением значения сослагательного наклонения.
Таким образом, рассмотрение соотношения аналитизма и синтетизма в рамках отдельных микросистем языков дает дополнитель-
1 Дж. Гринбергом нведен одноименный текстовый индекс (см.: Гринберг, 1963, 74, 79, 91).
ныс аргументы в пользу тезиса об их гетеротипологичности и о по-литипологичности языковых систем в целом.
Если использование служебных слов в основном связано с взаимодействием уровней морфем и словоформ, то аналитизм в широком смысле слова, по сути дела, отражает такое соотношение между словоформой (словом) и предложением, которое во многом смыкается с изолированием. Это касается непосредственно роли порядка слов при различении актантов в предложении и при оформлении именных групп, хотя в последних отмечается и ряд черт инкорпорирования. Тем самым монофлексия (как однократное выражение неких грамматических значений) на уровне предложения представляет собой изолирование в сочетании с инкорпорированием, а монофлсксия в именной группе — в большей мере чистое инкорпорирование. Монофлсксия (инкорпорирование) характерна для германских языков; романским языкам, и тем более русскому языку, она в целом мало присуща из-за развития формального согласования (см. § 40).
В качестве примеров аналитических лексем обычно приводят устойчивые сочетания с малой степенью идиоматичности типа англ. old man, little thing, start singing, keep silent, get rich, take a look, do carpentry, comedown, turn up (см.: Плоткин, 1989,203— 204)', как аналоги из других языков можно указать: нем. schlafen gehen, Platz / Abschied nehmen, teilnehmen, zuruckkommen, abwarten', франц, beau-frere, eau-de-vie, laisser-faire (см.: Гак, 1977,25 Г), prendre la liberte, faire la place. Единицы подобного рода менее распространены в русском языке и обычно стилистически ограничены, будучи присущи в большей мере официальной речи; ср.: иметь место, находить применение и т.п., но: терять терпение. Особое место среди аналитических лексем занимают германские (особенно немецкие) глагольные слово комплексы типа hinunterkommen, vorkommen, zukommen, соприкасающиеся в известном отношении со сложными словами (см. § 85). Что касается структурно-семантического сходства аналитических лексем европейских языков с образованиями изолирующих языков типа китайского [шуй-фу] (‘вода + носить > водонос’), то оно не имеет прямого отношения к материалу данного пособия и нуждается в специальном анализе.
Неоднократно отмеченное сходство аналитизма и изолирования тем не менее не дает оснований для того, чтобы их не различать. Даже на материале наиболее аналитических из германских языков (английского и африкаанс) можно показать отличия аналитических языков от языков изолирующего строя. Прежде всего в этих языках есть регулярное словоизменение, хотя бы и аналитическое, с помощью служебных слов. В их словоизменительных парадигмах всегда присутствует хотя бы одна синтетическая (простая) форма, что обеспечивает объединение вокруг нее множества аналитических форм. В соответствии с этим английский и африкаанс имеют ос
новные глагольные категории (время, таксис, залог), а также именную категорию числа и не имеют морфологического падежа. Наконец, и английский, и африкаанс сохраняют реликты неправильных глаголов (особенно английский), хотя их застывшие формы приближаются по своему статусу к грамматическим частицам, например: англ, let, must, ought, could или африк. het, sal, sou, указывающие соответственно на прошедшее, будущее время и гипотетичность события.
Таким образом, следует, по всей видимости, признать обоснованность точки зрения Ю. В. Рождественского, выделившего в своей морфологической классификации аналитические языки в отдельный класс (наряду с флективными, агглютинативными и изолирующими) и указавшего признаки каждого из четырех классов (см.: Рождественский, 1969, 189—190).
§ 82. Валентность
Понятие валентности, как и понятие аналитизма в широком смысле слова, отражает соотношение между словоформой (словом) и предложением (в меньшей степени между словоформой и словосочетанием). Достаточно подробно общая проблематика валентности в сочетании с такими явлениями, как управление, селекция, совместимость-сочетаемость и т. д., рассмотрена в пособии по сравнительной типологии немецкого и русского языков (см.: Зеленецкий, Монахов, 1983,162—168). Тем не менее она рассмотрена там скорее с позиций общего языкознания, нежели типологии, поэтому следует назвать хотя бы некоторые пути типологически ориентированного обсуждения проблем валентности.
Прежде всего необходимо отметить, что раскрытие идиоэтниче-ской специфики валентности достаточно успешно можно проводить на базе методики семантических сетей (см. об этом понятии: Скрэгг, 1983, 234; Чарняк, 1983, 310) как языка-эталона. При этом переход к языкам-объектам происходит через вычеркивание нереализуемых в них (неупоминаемых в высказывании) частей объективно существующего массива фактов. Примером подобной методики может служить семантическая сеть немецкого глагола antworten, выглядящая следующим образом (схема 14).
Схема 14
Семантическая сеть глагола antworten
Актанты: Wer? Wem? Was/Womit? Worauf?
antworten
Сирконстанты: Wo? Wann? Wie? Wozu?
Очевидно, что в рассматриваемом случае при построении высказывания возможно вычеркивание всех актантов (обозначений участников события), кроме отвечающего на вопрос Иёг?Тем более вероятно отсутствие в высказывании сирконстантов, вообще не принадлежащих минимуму высказывания и обозначающих внешние обстоятельства события. Все эти возможности неупоминания определенных элементов семантической сети объясняются тем, что сама семантика глагола antworten предполагает наличие в называемом им коммуникативном акте адресата, равно как и текста ответа, произносимого или записываемого тем или иным образом, и т. п.
Таким образом, применение методики семантических сетей позволяет установить как обязательные, так и факультативные валентности соотносимых лексических единиц разных языков. В соответствии с этим систему валентностей данной единицы языка-объекта можно представить на фоне аналогичных систем других языков как специфический фрейм, т. е. как множество лексико-грамматических средств данного языка для описания какого-либо события. Специфика фрейма особенно очевидно прослеживается в случаях расхождения состава обязательных валентностей семантически соотносимых слов, как это, например, имеет место у одновалентного русского глагола войти и нем. betreten, двухвалентного, как и все глаголы с префиксом be-.
Существенным моментом типологического описания валентности является установление различий языков в степени обязательности замещения тех или иных свободных позиций и в связи с этим — в степени продуктивности использования слов-субститутов. Как известно, в данном отношении между языками имеются значительные различия, демонстрируемые хотя бы возможностью нереализа-ции в русском языке при глаголах каузации перемещения актанта-дирсктива (обозначения направления) и его обязательной реализацией в немецком, где при элиминации именного актанта выступает субститут; ср.: рус. Поставь птичку!и нем. Stelle das Vogelchen hin! «Nun legdich schon endlich hin, Pauline...» (Bredel). Аналогичная ситуация отмечается и в случае актанта-инструменталиса; ср.: нем. Was macht man mit der Feder? — Man schreibt damit и рус. Пишут. С различиями языков в отношении факультативности или обязательности реализации отдельных валентностей соотносимых глаголов связаны также специфические случаи элиминации элементов модели предложения (см. § 91).
Наконец, специальным предметом анализа в рамках проблемы валентности является сопоставление соотношения предложной и беспредложной связи глагола и имени в языках-объектах, особенно случаи его варьирования, как свободного, так и альтернативного; ср.: нем.у-щ /anj-nschreiben, но: etw. halten ‘держатьчто-то’, aufetw. halten ‘придавать значение чему-то’. При этом языки достаточно четко разделяются на языки с управлением и на языки с коннекцией.
Представителями первых являются немецкий и русский языки с развитыми падежными системами, где предлог как бы «вызывает» некоторую падежную форму имени, представителями вторых — нидерландский, английский, африкаанс, а также западнороманские бес-падежные языки, где связь между глаголом и именем передается только предлогом как особой связующей единицей (коннектором) и имеет мало общего с управлением. В языках с коннекцией предлоги-коннекторы склонны выступать как своего рода заместители (сигнализаторы) определенных синтаксических функций. Зарождение этого явления можно видеть в падежном немецком языке, где предлоги типа filr, ап уже достаточно регулярно передают амплуа бенефицианта; например: an j-n schreiben, ein Briefan die Eltern, fiir j-n arbeiten, eine Sendungfiir Kinder. В английском в аналогичной функции (однако без всякого подобия управления) употребляются предлоги for и to, во французском — предлог а. В африкаанс коннектор, соответствующий немецкому/йг, несет весьма специфическое значение личного объекта (не прямого и не косвенного, как в других языках), например: Jan slaan vir Piet ‘Ян бьет Пита’.
Разработка всех упомянутых аспектов проблемы валентности предполагает сопоставление частных фрагментов языковых систем, перспективна для применения количественных методов, вычисления системных и текстовых индексов. Таким образом, в сфере валентности открываются широкие возможности разработки кон-фронтативной проблематики на явно типологической базе.
Глава 4
ЭЛЕМЕНТЫ СЛОВООБРАЗОВАТЕЛЬНОЙ ТИПОЛОГИИ
§ 83. Место словообразования в общей системе языка
Словообразование представляет собой довольно своеобразную сферу языка, с трудом поддающуюся типологическому описанию. Причина этого в том, что перечень способов словообразования относительно невелик и все они (или большинство их) представлены почти во всех языках, так что расхождения между языками сводятся в основном к деталям. Поэтому перечисление главных моментов словообразовательной типологии заключается в относительно немногих основных моментах.
Во-первых, следует указать на неправомерность выделения уровня словообразования. В словообразовании не существует особой основной (предельной) единицы типа морфемы, словоформы и т. п., различаемых в рамках уровневой модели языка. Слово представляет собой межуровневую единицу (см. § 37), соотносимую со своей
основой как единицей промежуточного уровня. В соответствии с этим словообразование в первую очередь следует рассматривать с точки зрения своеобразного преломления в нем взаимодействия основных языковых уровней.
Во-вторых, необходимо разграничивать семантическое и «формально маркированное» словообразование, поскольку лишь второе является словообразованием в строгом смысле слова, тогда как первое базируется на изменениях семантической структуры слова. В этой связи нелишне напомнить, что именно различение этих типов словообразования было положено в основу первой словообразовательной типологии языков Ф. де Соссюром, выделившим лексические и грамматические языки и указавшим соответственно на английский и немецкий языки как на представителей этих типов (см.: Соссюр, 1977,165—166). Таким образом, с точки зрения словообразовательной типологии в первую очередь важно идентифицировать отдельные языки соответственно этому первичному признаку, а уже затем обсуждать соотношение маркированного словообразования с другими сферами языка на основе анализа функционирования словесных знаков как двусторонних единиц. Именно здесь, на втором этапе анализа, актуально введенное В. В. Виноградовым различение морфологического, синтаксико-морфологического и отчасти морфолого-синтаксического способов словообразования (см.: Виноградов, 1975, 156, 211).
Исходя из изложенных посылок целесообразно выделить следующие главные проблемы словообразования соответственно взаимодействию основных языковых уровней: проблему соотношения словообразования со сферами грамматики (в единстве морфологии и синтаксиса) и лексики (включая частеречное распределение слов), проблему соотношения словосложения и словопроизводства и, наконец, проблему статуса словообразовательных средств соответственно типологии производных слов.
§ 84. Соотношение в словообразовании лексики и морфологии
Различаются, по меньшей мере, два основных момента соотношения в словообразовании лексики и морфологии. Прежде всего это изменение частеречной принадлежности языковых единиц без использования аффиксов, называемое иногда также транспозицией в узком смысле слова (см.: Гак, 1990, 519). Транспозиция отличается от аффиксации тем, что последняя не всегда приводит к изменению частеречной принадлежности производящей основы; ср.: рус. стол и стольник, книга и книжонка как слова одной части речи.
В рамках транспозиции следует различать конверсию и трансфигурацию (термин введен М. Д. Степановой, 1968, 170).
Конверсия представляет собой способ словообразования, наиболее явно обнаруживаемый в английском языке и наглядно продемонстрированный в свое время О. Есперсеном на примере английского слова (основы, корня) round. О. Есперсен показал, что частеречная принадлежность английского round зависит, по сути дела, от его дистрибуции. Так, в словосочетании a round of a ladder оно выступает как имя, в словосочетании a round table — как прилагательное, в предложении Не failed to round the lamp-post — как глагол, в предложении Come round tomorrow — как наречие, а в предложении Не walked round the house — как предлог (см.: Есперсен, 1958, 65—66). Из приведенных примеров хорошо видно, что истинная конверсия связана с таким состоянием языка, когда его слова не обнаруживают морфологизации и выступают, скорее, как члены предложения, но не части речи. Иначе говоря, при конверсии слова не имеют строгой частеречной отнесенности, поэтому в случае с единицей round возможна разнонаправленная интерпретация процессов словообразования и вообще речи о процессах словообразования в строгом смысле слова быть не может. Так, например, в обсуждаемом случае ничто не препятствует рассмотрению слова round как глагола (to round).
Изложенное понимание конверсии как своего рода аналитического способа словообразования вызывает сомнения в квалификации как случаев конверсии немецких и французских единиц типа нем. drahten, erden и франц, ипе repetition generale —> ипе generate, ип homme polyvalent -> ип polyvalent (см.: Гак, 1977, 252). В данном случае для немецкого языка естественно усматривать отыменное слово-производство, а для французского — субстантивацию. Тем более спорно использование термина «конверсия» при интерпретации соотношения слов супруг — супруга как обозначений пола денотатов в русском языке (см.: Кронгауз, 2001, 277). Видимо, из своеобразной «перестраховки» В.Д.Аракин избегает говорить о конверсии даже применительно к английскому языку, предпочитая обозначение «без-аффиксное словообразование» (Аракин, 1979, 222— 223). Основными разновидностями последнего, по В.Д.Аракину, являются: производство глагола от имени (N -> V типа word to word, dream —> -> to dream), глагола от прилагательного (А -> V типа round -> to round), имени от глагола (V-> N типа to try a try, to drive a drive), хотя, как показано выше при анализе примера О. Есперсена, сущность конверсии заключается именно в неоднозначности направления словообразовательного процесса. В данной связи следует указать на особую сомнительность направления словообразовательного процесса N -> V для пары dream —> to dream, по-видимому, ничем не отличающегося от представленного в паре to drive —> a drive. В то же время примеры так называемой конверсии в немецком языке, как и французские отыменные глаголы типа code -» coder, voisin —> -> voisiner,grandgrandir (см.: Гак, 1977, 250), напоминают, скорее,
именно безаффиксные образования в понимании В.Д.Аракина (словообразовательные процессы типа N -> V, А -» V).
Для русского языка едва ли применимо даже понятие безаффикс-ного словопроизводства. Во всяком случае, приводимые В.Д.Аракиным примеры такого словопроизводства (см.: Аракин, 1979,224) требуют уточнения и дополнительного анализа. Так, при образовании имен от глаголов (типаходить -уход, смотреть -у смотр) происходят чередования согласных в исходе корня, распространяющиеся в случае ходить -> хожу также на основы инфинитива и презенса. То же самое относится и к случаям образования глаголов от имен; ср.: глаз —> глазеть, зев —> зеваю при формах настоящего времени глазе]-у и зева]-у. Что касается случаев столовая комната —> столовая, раненый солдат —> раненый, то они ничем не отличаются от уже рассмотренных субстантиваций во французском языке. Случай утром, шагом представляет собой явную трансфигурацию, обсуждаемую ниже. Едва ли можно относить к безаффиксному словопроизводству и русские глаголы типа синеть (<— синий), поскольку для них всегда имеются парные единицы (в данном случае хотя бы синить) , так что -е- и -и- логичнее трактовать как словообразовательные суффиксы со значением переходности / непереходности.
Таким образом, следует согласиться с В.Д.Аракиным, когда он делает различие между конверсией и безаффиксным словопроизводством; в то же время нужно отметить, что приводимый им материал (особенно русский) не всегда абсолютно корректен.
Учитывая то, что конверсия представлена наиболее последовательно в английском языке, вполне естественно искать случаи ее проявления в генетически родственных языках. Так, в немецком языке намного большую близость конверсии, по сравнению с упоминавшимися ранее отыменными глаголами типа drahten, образуют случаи совпадения одного из вариантов глагольного корня с именным, представленные парами gehen — Gang, springen — Sprung, wetfen — Wutf, binden — Band и т. п. Тем более показательны как «движение в сторону конверсии» эпизодические случаи функционирования одного и того же корня в качестве именного и глагольного в парах типа Tanz—tanzen, Lehre—lehren и в качестве именного, адъективного и глагольного в тройках типа Wert— ivert—werten, Liebe—lieb—lieben. Отличие немецкого языка от английского состоит в данном случае лишь в том, что он имеет развитое синтетическое словоизменение, при котором конкретное слово включается в какую-либо часть речи, что препятствует его изолированному восприятию в грамматической плоскости и тем самым переходу его различных дистрибуций в сферу лексики (их различной частеречной принадлежности). Такое «лексическое» восприятие дистрибуции единиц типично для языка африкаанс, еще более аналитического, нежели английский. Здесь одна и та же основа (корень) сочетается с другими словами так, что ее функция (и в известном смысле слова часте
речная семантика) задается лишь окружением; ср.: die lag‘смех.’ — ек lag, ons lag ‘я смеюсь, мы смеемся’ (см.: Миронов, 1969, 40).
Что касается трансфигурации, то в русском языке она эпизодична в форме адвербиализации (например: вечером, внизу) и весьма продуктивна в форме субстантивации прилагательных и причастий; ср.: пьяный, раненый, глухой.
Субстантивация, не отличающаяся от русской, типична также для немецкого и французского языков, хотя более значима здесь все же возможность субстантивации инфинитива типа нем. das Rauchen или франц, le diner. Субстантивацию инфинитива нельзя смешивать с конверсией, поэтому англ, пара the smoke — to smoke никак не соотносима со случаями типа нем. das Rauchen — rauchen, для указания отношения слов в которых вполне уместно ввести стрелку , тогда как отношение в английском корректнее представить символом <->.
Вторым частным моментом соотношения в словообразовании лексики и морфологии является вопрос о степени грамматизации словопроизводства, т. е. о передаче словообразовательными средствами относительно близкой к грамматическим значениям семантики. В свое время Ш. Балли отметил практически регулярный грамматический характер немецких уменьшительных имен с суффиксами -chen, -lein (типа Hauschen, Voglein, Stiibchen) (см.: Балли, 1955, 272, 394). Следует упомянуть также способ обозначения женских особей живых существ на -in с его почти универсальной распространенностью, например: нем. Lowin, Arztin, Professorin, Bauerin, Arbeiterin и т.д.
В других языках, особенно в русском, единства в данном отношении нет. Более того, в русском языке широко распространены также и суффиксы со значением увсличительности, равно как и подлинно уменьшительные суффиксы и суффиксы сниженной (пренебрежительной) оценки; ср.: домище, домина, домик, домишко. Имеются суффиксы со значением увеличительности и в итальянском языке, где они выступают в качестве достаточно регулярного средства, например: librone ‘книжища’, pancione ‘брюхо, большой живот’, donnona ~ donnone ‘бабища’.
Как и в немецком языке (см. примеры из сферы немецкого именного словопроизводства, приведенные выше), в русском языке для образования наречий от качественных прилагательных практически регулярно используется суффикс -о; например: хороший—хорошо, злой — зло, богатый — богато. В романских языках аналогично функционируют суффиксы: франц, -ment, итал. -mente-, ср.: vrai — vraiment, douce — doucement, итал. vero ‘истинный’ — veramente, leggero ‘легкий’ — leggermente. В английском языке как регулярное средство превращения прилагательного в наречие иногда рассматривают форматив -1у. При этом В. Я. Плоткин специально подчеркивает перерастание в данном случае отношения словообразования в отношение словоизменения (см.: Плоткин, 1989, 45— 46).
§ 85. Соотношение сложного слова и словосочетания
В основе соотношения словосложения и синтаксиса лежит процесс идиоматизации свободного словосочетания в связанное, которое затем может превратиться в сложное слово, а последнее — в слово с полуаффиксом и, наконец, в истинное производное аффиксальное слово.
В русском языке реализация подобной цепочки переходов близка к нулю, поэтому сращения типа держиморда здесь единичны и характера словообразования не определяют. Напротив, во французском «... сложное слово по форме не отличается от свободного словосочетания» (Гак, 1977,257) и легко из него возникает. Здесь представлены такие типы сложных слов, как «имя + имя», «прилагательное + имя», «имя + предложная группа», например: timbre-post, beau-frere, eau-de-vie, arc-en-ciel. В качестве специфического типа сложных слов романских языков следует указать сочетания глагола с прямым дополнением, например: ^pzffi\.porte-plume,porte-monnaie, passe-temps, cache-pot и др. Такая разновидность словосложения обычно носит название синтаксического словосложения.
Аналогичные образования представлены и в английском языке; например: son-in-law wm jack-of-all-trades. Однако более специфичны здесь словообразовательные элементы, рассматриваемые обычно как наречия и послелоги в составе единиц типа stand up, bring off, come in и т. п. В то же время следует учитывать раздельнооформлен-ность подобных единиц, которые, возможно, правильнее интерпретировать как особые аналитические слова.
Переходный характер глагольных сочетаний с подобными единицами еще более очевиден в немецком языке, где отчетливо прослеживаются ступени постепенного «срастания» глагольных слово-комплексов в сложные глаголы. В данном отношении показательны усилившиеся в связи с проведением последней орфографической реформы колебания написаний типа hohnsprechen ~ Hohn sprechen, но: ich spreche Hohn-, ich hohnlache ~ ich lache Hohn при формах инфинитива hohnlachen и Hohn lachen. В то же время вариативность сочетаний глаголов с существительным Lob реформа не отменила. Единица lobsingen в основном выступает как сложный глагол, сохраняя раздельнооформленность в форме причастия II; ср.: du lobsingst, du lobsangst, zu lobsingen, lobsinge!, но: lobgesungen. Единица lobpreisen интерпретируется как полносложный глагол и в форме причастия, где допускается вариативность; ср.: lobgepriesen ~ gelobpreist. Во всех других формах она выступает как полносложный глагол, демонстрируя тем самым дальнейший шаг в сторону слияния глагольного словокомплекса в сложное слово.
Примером завершения процесса слияния имени и глагола в сложный глагол можно считать единицу liebaugeln, ни в одном из звеньев парадигмы которой реликты раздельнооформленности не
представлены (причастие geliebaugelt). При смещении ударения на глагольный корень в случае типа глагола froh locken (причастие froh'lockf) можно даже говорить об известном сближении сложных глаголов с префиксальными. Промежуточное положение между случаями типа liebaugeln и froh 'locken следует отвести единицам типа liebkosen с двумя вариантами ударения; ср.: причастие lieb'kost ~ ge'liebkost.
Аналитические единицы рассмотренного типа во многом близки сочетаниям с широкозначными глаголами типа нем. Platz nehmen, Abschied nehmen, Partei nehmen и не могут быть четко от них отграничены. Это вполне очевидно демонстрирует синонимичная пара единиц Anted nehmen и teilnehmen, неглагольные члены которых формально достаточно не схожи, хотя это и не связано с какими-либо семантическими различиями, кроме стилистических, или с возможностью предварить имя прилагательным; ср.: tatigen Anted anetw. nehmen. В настоящем пособии для рассматриваемых глагольных единиц, переходных между синтаксисом и словосложением, использовано обозначение «глагольный словокомплекс», что в целом адекватно отражает их сущность.
Как переходные между глагольно-наречными словокомплекса-ми и префиксальньпии глаголами следует рассматривать и немецкие единицы типа wiederholen, iibersetzen, widerspiegeln с вариативным ударением (в последнем глаголе даже без различий в семантике), а безударные морфемы типа wieder-, liber-, wider— трактовать как истинные глагольные полупрефиксы (специально о проблеме глагольных словокомплексов см.: Шатохина, 1998).
§ 86. Некоторые особенности словосложения и словопроизводства
Продуктивность словосложения является важной типологической чертой языков, что во многом подтверждается значением индекса словосложения, вычисленного Дж. Гринбергом (см.: Гринберг, 1963, 79— 80, 81). В германских языках словосложение более продуктивно, нежели в романских и русском, хотя следует заметить, что установление точных значений его индексов в отдельных германских языках сильно затрудняется наличием в них большого числа переходных единиц между сложными словами и словосочетаниями (см. § 85). Таким образом, относительно однозначные наблюдения можно сделать лишь в отношении словосложения таких частей речи, как имя, прилагательное и наречие, что не представляет особого интереса, ибо большая продуктивность словосложения в немецком и английском языках по сравнению с русским и романскими языками может быть достаточно четко показана наличием в них особых моделей сложных слов и распространением протяженных (много-элементных) сложных слов, включающих более трех корней, а в не-
мецком — порой и до четырех—пяти; например: SchiveiJSnahtfugen-raum, Lautsprecherscheinwiderstand.
Соотношение продуктивности словосложения и аффиксации отражается также в степени развития так называемых полуаффиксов или (в традиции русистов) аффиксоидов. Полуаффиксы тем продуктивнее, чем продуктивнее словосложение, что объясняется их переходным положением между высокочастотными элементами сложного слова и истинными аффиксами. Поэтому полуаффиксы широко распространены в немецком и английском языках (например: нем. Michmann, Laubiverk, anspruchsvoll; англ, milkman, helpful), тогда как наличие их в русском вообще сомнительно. Приводимые в этом случае в качестве примеров префиксоидов единицы типа полу-, само-, лже-, скорее, напоминают элементы сложных слов, а их финальные гласные явно сходны с интерфиксами; например: полукровок, лжепророк. Что же касается так называемых суффиксоидов типа -вод, -воз, то включающие их слова представляют собой явные сложения, где вторая основа усечена до корня; ср.: коновод, паровоз, водонос.
Известные различия существуют между русским и западными языками также в отношении распределения словообразовательных префиксов и постфиксов по частям речи. Прежде всего здесь следует напомнить хорошо известный факт высокой продуктивности в русском языке как префиксации, так и постфиксации в словопроизводстве всех основных частей речи. Правда, при этом многие глагольные префиксы и постфиксы находятся на границе словообразования и словоизменения, обеспечивая образование видовых пар типа рус. грузить—нагрузить, нагружать—нагрузить, но также и делать—сделать, бежать—прибежать, прыгать—прыгнуть, описать—описывать и т.п. (см. также § 62).
В западных языках глагольные словообразовательные постфиксы, как известно, за редкими исключениями, практически отсутствуют. Новые глагольные лексемы создаются здесь в основном с помощью префиксов. В то же время у имени примерно в равной мере распространены как словообразовательные постфиксы, таки префиксы, различающиеся функционально прежде всего своей способностью обеспечивать транспозицию. Во всех языках эта функция присуща именным и адъективным постфиксам (например: нем. Wecker, freundlich), различаясь лишь в количественном отношении. Для германских языков характерны также вербализирующие префиксы, служащие образованию глаголов от других частей речи; ср. случаи типа нем. bemasten, entwassern, vergroflern; англ, to befriend, to belittle.
Продуктивность и интенсивное семантическое развитие аффиксальных слов в русском, обусловленные высокой продуктивностью словообразовательных аффиксов, естественнее всего относить на счет его преимущественно синтетического флективного строя. Во
прос о том, в какой мерс высокое развитие русской аффиксации компенсирует меньшую продуктивность словосложения сравнительно с западными (особенно германскими) языками, нс имеет однозначного ответа и нуждается в отдельном обсуждении.
* *
Завершая рассмотрение словообразования с точки зрения типологии, следует заметить, что его относительно детальное описание, представленное в некоторых пособиях (например: Аракин, 1979; Зеленецкий, Монахов, 1983), отчасти затрудняет выработку обобщенного взгляда на данную область языка из-за перегруженности подробностями, более уместными при обсуждении специфики одного, максимум двух языков. Намного важнее четкое осознание особой, принципиально трансформационной природы словообразования, обусловливающей его специфическое положение в общей системе языка, где оно коррелирует со всеми знаковыми уровнями, занимая тем самым по отношению к ним во многом центральное положение.
Со строевыми (типологическими) чертами языков средства словообразования (его различные способы) коррелируют лишь весьма относительно. Бесспорно, что при высокой степени аналитизма языки тяготеют к конверсии, безаффиксному словопроизводству (которое все же следует отличать от конверсии), аналитическим лексемам, глагольной префиксации, тогда как для синтетических языков более характерна развитая постфиксация. Для таких способов словообразования, как трансфигурация и словосложение, связи с той или иной грамматической техникой установить едва ли возможно. Отдельной проблемой является уточнение отношений между аналитическими лексемами и фразеологическими единицами, достаточно продуктивными не только в аналитических, но и в синтетических языках.
Глава 5
ЭЛЕМЕНТЫ ТИПОЛОГИИ СЛОВАРНОГО СОСТАВА
§ 87. Элементы лексико-семантической типологии
Вопросы типологии словарного состава и системной организации лексики в известной мере уже были затронуты при обсуждении словообразования. В особом рассмотрении нуждается, однако, и типология словаря в целом независимо от связи определенных лексем с теми или иными трансформационными процессами, известными как способы словообразования.
Одним из центральных в лексической типологии является вопрос о характере мотивации слова. В данном случае традиционно принято различать два базовых типа: семантически и структурно-морфологически мотивированные слова. Значения семантически мотивированных слов основываются на образном переносе имени, значения структурно-морфологически мотивированных слов — на сложении их значения из значений составляющих элементов; ср.: рус. ключ ‘средство расшифровки’, но: дом + ик ‘маленький дом’. Нередко при сложении значения составного знака из значений его частей происходит также и перенос имени (связанный чаще всего с сужением значения), как это, например, имеет место в слове жгутик со значением ‘орган передвижения низших организмов’. Соответствующими иллюстрациями типов мотивации для немецкого языка могут быть: Fuchs ‘золотая монета’ — для переноса имени, Kanzleischreiber, Regenschirm — для необразных сложных знаков и Kugelschreiber, Bildschirm — для переносного использования составных обозначений1. Сомнения вызывает причисление к основным типам мотивации так называемой фонетической мотивированности, представленной в словах типа рус. кукушка, (детск.) бибика, поскольку она часто не обладает декларируемой экстралингвистиче-ской универсальностью; ср. немецкое «детское» обозначение автомобиля как Toff-toff. Во всяком случае, фонетическая мотивированность явно периферийна для основной массы слов языка.
Установить соотношение общего (универсального) и индивидуального (идиоэтнического) в мотивации соответствующих слов разных языков достаточно трудно. Так, сопоставление слов типа рус. подснежник, нем. Schneeglockchen, англ, snowdrop, франц, perce-neige или русского словосочетания шариковая ручка со словами нем. Kugelschreiber, англ, ball-point реп, франц, stylo показывает невозможность их не только регулярного формального (в случае: шариковая ручка — Kugelschreiber—stylo), но и семантического (в случае: шариковая ручка — Kugelschreiber — ball- point реп) соотнесения друг с другом. Даже при явной связи наименования весеннего цветка со снегом частная мотивация его обозначения глубоко индивидуальна в каждом языке, так что и в этом случае выявление типовых (строевых) черт едва ли возможно.
Поэтому попытки сопоставительного описания характера мотивации семантически соотносимых слов в различных языках, например, предпринятые В. Г. Гаком для французского и русского, весьма интересны, но едва ли могут быть перенесены на лексические системы в целом (см.: Гак, 1977, 254— 255).
Так, полная мотивация русского глагола ото-двиг-атъ, где суммарное значение слова складывается из значений префикса и корня,
1 Часто семантическую мотивацию слова называют также его внутренней формой, а сужение значения — конкретизацией внутренней формы (см.: Кронгауз, 2001, 106).
и частичная мотивация его французского соответствия ё-car-t-er, где на движение указывает лишь значение префикса, по справедливому замечанию самого В. Г. Гака, относительна. В противовес ей можно привести достаточное число примеров обратного соотношения русских и французских слов; ср.: рус. снять (одежду) с весьма неясным соотношением семантики префикса и корня, но: семантически прозрачное франц, deshabiller, эквивалентное в словообразовательном плане, скорее, рус. раздевать.
То же самое относится и к тезису о предпочтении русским языком прямой мотивации, а французским — косвенной, что демонстрируется парой рус. тягач <— тяга и франц, словом tracteur ‘тягач’, понятным лишь в соотношении с рядом слов (traction, retrac-teur). Как кажется, случаи прямой мотивации во французском достаточно очевидны уже на примере глагола deshabiller и едва ли могут рассматриваться как некая идиоэтническая черта. В частности, исторически опосредованные связи слов русского языка блестяще показал еще Л. В. Успенский в своей популярной книге, где он проследил, как значение русского прилагательного ловкий, явно производного от имени лов, опосредуется рядом других (частично утраченных) слов русского языка (см.: Успенский, 1957, 258и сл.).
Наконец, едва ли следует обобщать выводы о преимущественно функциональной мотивации производных слов в русском (типа занавес, скрепка) и лежащем в основе французского словопроизводства метафорическом переносе по форме предмета, демонстрируемом соответствиями типа rideau ‘занавес’ <— ride ‘морщина’, trombone ‘скрепка’. В этой связи достаточно привести в качестве примера хотя бы такие русские слова, как барабан (часть машины, устройства), лодочки (фасон женских туфель), паутинка (тонкий материал для чулок). Вместе с тем франц, montre ‘часы’ или radiateur ‘радиатор’ явно мотивированы по функции (соответственно montrer ‘показывать’ и radiation ‘излучение’) в отличие от русских соответствий.
Изложенные соображения показывают, что более или менее удачные сопоставления возможны лишь в пределах частных микросистем лексики, так называемых лексико-семантических групп, где выявляются определенные различия мотивации семантически соотносимых слов в разных языках. Удачным материалом в данном случае могут служить, в частности, имена некровного родства (свойства) в европейских языках, рассмотренные ранее (см. § 44). При этом следует иметь в виду, что их система связана с определенными устойчивыми социальными представлениями. Вследствие этого при описании микросистем лексики, не имеющих подобной социальной мотивации, выявление в них строгих отношений оказывается более затруднительным. Кроме того, сопоставление лексических систем всегда носит относительный характер, предполагая проведение многочисленных подсчетов конкретных случаев мотивации. Наконец, сопоставление лексико-семантических групп
более или менее наглядно проводится на материале двух языков, при увеличении же их числа картина существенно усложняется. Что касается выявления каких-либо универсальных особенностей организации лексики, то таковые установить едва ли возможно. Речь, естественно, не идет об организации лексики в тематические группы, обусловленной реальными связями явлений внешнего мира.
Тезис о большем по сравнению с русским языком развитии полисемии в западных языках обусловлен большим аналитизмом последних. То же относится и к развитию омонимии. Иногда в популярных книгах приводятся даже цифровые данные о среднем числе значений слов в словарях отдельных языков, которые, правда, всегда условны, субъективны и относительны (неполны).
При обсуждении вопросов полисемии слова следует упомянуть также ряд моментов, удачно выделенных в пособиях по сравнительной типологии языков.
Так, П.Ф. Монахов (см.: Зеленецкий, Монахов, 1983, /^справедливо отметил, что разные лексико-семантические варианты многозначного слова могут распределяться по разным лексико-семантическим группам, как это демонстрируют частные значения слова нем. Pferd'. 1) ‘лошадь — животное’; 2) ‘конь — спортивный инвентарь’; 3) ‘конь — шахматная фигура’ (ср. русские соответствия). Проблема в подобных случаях осложняется, правда, возможностью рассмотрения вариантов как терминов-омонимов.
В. Г. Гак удачно различает общие и специфические типы метафорического и метонимического переноса во французском и русском языках. К обшим случаям он относит метафоры антропоморфической природы (например: франц, la voiture mange, рус. (разг.) жрет), а также ряд регулярных метонимий, в частности использование во многих языках названия учреждения для работающего в нем коллектива, помещения, времени пребывания в здании учреждения; например, рус. театр в сочетаниях: театр предпринял новую постановку, весь театр это говорил, после театра (см.: Гак, 1977, 256—259).
Сопоставляя во французском и русском языках названия плодовых деревьев и их плодов, В. Г. Гак отмечает, что в русском их различие представлено лишь в случае яблоня — яблоко, тогда как слова типа груша, слива выступают как основанные на регулярной метонимии обозначения дерева и его плода. Во французском языке в качестве названия плодовых деревьев используются производные от названий плодов слова с суффиксом -ier, ср.: poire—poirier. В немецком, как известно, имена плодовых деревьев обычно также образованы от названий соответствующих плодов, но оформлены они как сложные слова со вторым элементом -baunv, ср.: Birne — Birnbaum', подобный способ применяется и в английском языке (ср.: pear—pear-tree).
При обозначении мяса того или иного животного в русском языке обычно представлены суффиксальные производные (типа свинья — свинина, баран — баранина), тогда как в немецком — сложные име
на со вторым элементом -fleisch (ср.: Rindfleisch, Hatnmelfleisch). Во французском языке в данном случае вещественное значение передается соответствующим именем с партитивным артиклем; например, форма ип роге имеет значение ‘свинья’, a du роге — ‘свинина’; из этого следует, что обозначения домашнего животного и его мяса различаются здесь не в сфере лексики, а в сфере грамматики. В английском языке названия наиболее распространенных домашних животных и их мяса обычно формально не соотносятся друг с другом и содержат разные корни; ср.: ох — beef, pig—pork, sheep — mutton. В случаях duck, goose, hen, turkey для обозначения мяса соответствующей птицы используется существительное с нулевым артиклем, переходящее, таким образом, в разряд вещественных. Так же употребляются некоторые имена животных и в немецком языке; ср.: Heute gibt es Ente, Er isst keinen Fisch.
Известный интерес в связи с раскрытием идиоэтничсских черт языков в лексической сфере представляют также наблюдения В. Г. Гака в области типичных коннотаций отдельных названий растений. Так, французское слово chou характеризуется положительной коннотацией и используется в основном как ласкательное (‘милый’), а слово noix несет негативную коннотацию (‘дурак’). Не менее интересны в данном случае, однако, также расхождения в коннотации соотносимых слов разных языков. Так, русское слово дуб обычно используется для обозначения неумного человека, тогда как нем. Eiche выступает как символическое название сильного, крепкого человека.
В целом наблюдения и исследования рассмотренного типа нужны и дают весьма интересные результаты. В то же время на их основе нельзя получить серьезных типологических обобщений, поскольку лексика характеризуется малой системной организацией.
§ 88. Проблемы системной организации лексики
Принципы описания системной организации лексики в целом достаточно известны и применительно к сопоставлению немецкого и русского языков изложены П. Ф. Монаховым (см.: Зеленецкий, Монахов, 1983,194—200). Они базируются на применении компонентного анализа и предполагают построение языка-эталона как исчисления сем со все более тонкой детализацией различаемых ими словесных значений (семем). Теоретически компонентный анализ в такой форме должен обеспечить представление всякого лексического значения любого языка как путь от корня дерева до его определенного узла. В соответствии с этим особенно важно соблюдать технику (методику) семного членения семем для каждого фрагмента лексики, различая дифференциальные и интегральные семы и последовательно переходя от категориальных сем к субкатегориальным и т.д. (см. там же, 199—200', также: § 4, 41, 44).
Методика компонентного анализа позволяет выявить, по меньшей мере, два основных типа отношений между лексическими системами сопоставляемых языков: отношение взаимных лакун (см.: Гак, 1977, 26Г, Зеленецкий, Монахов, 1983, 189— 190) и отношение межъязыковой гипо- и гиперонимии (см.: Гак, 1977, 265).
При отношении взаимных лакун семема, возможная в данном участке (на данной веточке) универсального дерева исчисления сем, представлена в одном языке, но отсутствует в другом, хотя теоретически в нем, естественно, вполне допустима. Примеры подобного отношения между лексическими системами демонстрируют, например, слова типа рус. сутки, кипяток (см. там же, 261), в западных же языках нет отдельных слов для обозначения отрезка времени протяженностью в 24 часа и (про)кипяченной воды. В качестве аналогичного примера из французского В. Г. Гак приводит глагол brunir ‘делать коричневым’ (см. там же, 262), из германских языков в качестве примера можно привести такие слова, как нем. Schulpflicht, Dramaturg, vermissen и его английское соответствие — глагол to miss в лексико-семантическом варианте ‘замечать отсутствие, тосковать’.
Отношение межъязыковой гипо- и гиперонимии заключается в различной степени реализации языками глубины семного членения значений слов данной лексико-семантической группы. Этот тип отношения между словами разных языков встречается довольно часто. Его демонстрируют, в частности, примеры типа рус. жениться и выходить замуж, которым соответствует одна лексема в западных языках, семантически не дифференцированная по семе ‘пол’, или типа немецких пар (или тройки) слов Angebot — Antrag — Vorschlag, Wand — Mauer, Arm — Hand, Leder — Haul, каждой из которых соответствует одна русская лексема (см.: Зеленецкий, Монахов, 1983, 189). Аналогичная ситуация легко прослеживается на французском материале в случае обязательного различения разных типов часов; ср.: horloge, pendule, montre (см.: Гак, 1977, 265).
Отношение межъязыковой гипо- и гиперонимии можно проиллюстрировать рядом дополнительных примеров:
— при обозначении видов домашней мебели для хранения чего-либо в русском языке используется недифференцированное слово шкаф в сочетании с прилагательным; наименования типа гардероб, сервант, буфет здесь, скорее, выступают как периферийные синонимы соответствующих словосочетаний; в немецком языке превалируют сложения с элементом -schrank, включая довольно своеобразную единицу Kilhlschrank', во французском и английском существуют особые слова для названия каждого из соответствующих видов мебели; ср.: франц, armoire, argentier, bibliotheque, англ, wardrobe, bookcase, cupboard',
— весьма своеобразна русская система разнокорневых обозначений свойства в своем соотношении с системой имен кровного родства по сравнению с западными языками (например, спсци-
фические русские слова: зять, деверь, шурин, золовка, сват, сватья, свекровь, теща и т.п.), описание которой нетрудно провести самостоятельно на основе относительно хорошо работающего эталона1 (см. § 44);
— более детализировано сравнительно с русским языком членение обозначений светлого времени дня в западных языках, где представлены слова типа нем. Vormittag и Nachmittag,
— для немецкого языка характерно противопоставление посредством сем ‘временная точка’ и ‘временной интервал’ семем Uhr и Stunde (например: ит zwei Uhrvtnurzwei Stunden), равно как и семем erst и пик,
— русским словосочетаниям со словом ручка и английским сложениям со вторым элементом реп в лексико-семантической группе ‘инструменты для письма’ соответствуют отдельные немецкие и французские лексемы, обозначающие разные типы писчих принадлежностей; ср.: нем. Feder, Fuller, -Schreiber, франц.porte-plume, stylo, bic;
— специфичны семантические различия некоторых глаголов движения в отдельных германских языках типа нем. reiten и fahren, первый из которых обозначает перемещение верхом на лошади, а второй — с помощью некоего технического средства, или нидерландского varen, обозначающего лишь передвижение по воде;
— французскому языку с глагольными парами типа monter — descendre, entrer — sortir, venir — partir свойственна преимущественная передача направления движения посредством разных корней (см.: Гак, 1977,267), тогда для русского и германских языков характерно в этом случае его внешнее (наречное и префиксальное) обозначение, по своей языковой природе не лексематическое, но словообразовательное или же аналитическое;
— в западных языках по сравнению с русским менее выражена дифференциация глаголов движения (традиционно — непереходных) и перемещения (традиционно — переходных), обнаруживающаяся в их (хотя бы частичной) омонимии; ср.: нем. ziehen ‘двигаться’, ‘тянуть’, fahren ‘ехать’, ‘везти’, англ, drive, франц, monter, descendre и т. п.
Очевидно, что приведенные примеры достаточно фрагментарны и не допускают глобальных обобщений, хотя в целом применение методики компонентного анализа следует признать продуктивным для сопоставления языков (в первую очередь типологического).
Плодотворен компонентный анализ и в практике преподавания иностранных языков, где он позволяет оптимизировать систематизацию лексики при ее отборе (прежде всего при составлении словаря-минимума) и в процессе беспереводной семантизации.
1 Достаточно полное представление русских имен родства и свойства см.: Крон-гауз, 2001, 161—166.
§ 89. Подклассы слов в рамках частей речи
Классификация слов, в том числе и выделение их подклассов в рамках частей речи, — важный раздел типологии. Обычно каждый из подклассов выделяют на основе какого-то одного критерия, что отличает их от частей речи, выделение которых основывается на комплексном критерии. О. И. Москальская обозначала подклассы в пределах частей речи как структурно-семантические подклассы, причисляя к ним прежде всего родовые подклассы, исчисляемые — неисчисляемые, конкретные—абстрактные, вещественные, собственные—нарицательные имена, обозначения живого—неживого (см.: Moskalskaja, 1975, 153—157). Неоднородность выделенных подклассов совершенно очевидна, что побуждает к их более или менее детальному обсуждению. При этом необходимо заметить, что в качестве критериев выделения подклассов выступают не только структурно-семантические, но также и дистрибутивные, функциональные, формальные и ряд других.
Род существительных
Роды (так называемые «грамматические роды») существительных представляют собой подклассы слов и этим отличаются от грамматических категорий падежа, числа и артикля (рецентности), характеризующих в равной степени каждую отдельную лексему некоторой части речи (о различии грамматических и лексико-грамматических категорий см. § 43). Существительное не изменяется по родам, но всегда принадлежит к какому-то одному родовому классу. И хотя эта особенность рода известна достаточно давно, его довольно часто рассматривают как грамматическую категорию имени, ставя в один ряд с такими явлениями, как падеж и число. В действительности же род соотносится с системой именных классов, представляющих собой традиционные группировки слов с общими грамматическими признаками. Рядом современных языков родовые классы утрачены, поэтому имена в них каких-либо формальных различий не обнаруживают; таковы английский язык и язык африкаанс.
Родовая классификация имен соприкасается в имеющих ее языках с классификацией названий живых существ соответственно их полу. Использование в данном случае термина «естественный род» ведет к известным противоречиям в номенклатуре, поэтому в дальнейшем изложении термин «род» будет применяться только в отношении именных классов как внутриязыкового явления, тогда как при обозначении классов живых существ по их половой принадлежности будут использоваться соответствующие описательные наименования (мужчины—женщины, особи женского—мужского пола, самцы—самки и т. п.).
Обозначение пола живых существ1 необходимо далеко не для всех случаев, многие языки не имеют специальных средств для постоянного обозначения, к примеру, пола такого живого существа, как мышь или тем более саранча. При необходимости подобные имена сопровождаются соответствующими лексическими указателями, что дает словосочетания типа рус. самец саранчи или самка саранчи. С лингвистической точки зрения в данном случае, несмотря на наличие в русском языке управления, очевиден некоторый шаг к изолированию (ср.: саранча-самец), явно обнаруживаемому в английских обозначениях типа he-cat и she-cat. Изолирование, по существу, лежит и в основе чисто лексического различения особей разного пола типа рус. отец — мать, бык — корова и их аналогов в других языках. Лексическое различение представителей разных полов проводится обычно в лексико-семантических группах названий людей (лиц) и важных в хозяйственном отношении видов домашних животных. В рассматриваемых европейских языках в этом случае довольно часто используются словообразовательные средства: постфиксы со значением особей женского пола или сложные слова, например: рус. писатель — писательница, врач-мужчина — врач-женщина', нем. Lehrer— Lehrerin, Milchmann— Milchfrau, Elefantenbulle — Elefantenkuh', англ, actor—actress, milkman—milkmaid', франц, maitre— mattresse, homtne de lettres—femme auteur. Наконец, половые различия живых существ (особенно лиц) регулярно выражаются соответствующими формами родовых личных местоимений (местоимений 3-го лица), которые служат в безродовых языках прежде всего для передачи такой семантики. Случаи использования в английском языке местоимения she при обозначении автомобилей, плавсредств и некоторых других предметов к системе языка, как думается, отношения не имеют.
В родовых языках система обозначений пола живых существ взаимодействует с делением имен на родовые классы. Наиболее прозрачны отношения многих наименований мужских и женских особей в двухродовом итальянском языке, где родовая принадлежность имени (и половая принадлежность обозначаемого им лица или животного) часто сигнализируется соответствующим постфиксом морфологического или же словообразовательного характера; ср.: (/7) ragazzo ‘парень’ — (la) ragazza ‘девушка’, I’asino ‘осел’ — I’asina ‘ослица’, (Zo) studente ‘студент’ — (la) studentessa ‘студентка’. Родовые формы артикля (порой неразличаемые) при этом роли практически не играют. Аналогию итальянским формам в русском языке составляют пары типа кум — кума, лис—лиса, гость—гостья, отличающиеся, правда, тем, что в русском принадлежность имени к определенному роду всегда связана с его принадлежностью и к некото
1 Достаточно детальное описание средств обозначения пола в русском языке см.: Кронгауз, 2001, 275—290.
рому именному склонению. В таких парах слов, как нем. der Pate— die Pate, der Ahn(e)—die Ahne, в отличие от русского языка, показателем рода и типа склонения (слабого или женского) выступает не окончание, а форма артикля. Кроме того, в родовых языках с делением живых существ по половой принадлежности связана также и система именных словообразовательных суффиксов, среди которых специально выделяются суффиксы для образования обозначений особей женского пола от обозначений особей мужского пола, при этом грамматический род имен соответствует естественному полу обозначаемых существ. В данном отношении особенно продуктивен немецкий суффикс имен женского рода -in, характеризующийся высокой степенью грамматизации (см. § 84).
Случаи формальной немотивированное™ грамматического рода полом живого существа относительно немногочисленны. Таковы прежде всего немецкие слова das Weib, das Madchen и их нидерландские соответствия het ivijfv. hetmeisje. Однако более парадоксальны случаи топа нем. der Leger и der Rog(e)ner, принадлежность денотата которых к женскому полу сомнений не вызывает. Точно так же противоречиво и включение суффикса -ег- в слово Wochnerin. Скорее всего, подобные случаи можно объяснить преобладанием в семантике суффикса -ег- указания на исполнителя определенного действия и его своеобразной вследствие этого «десексуализацией». Это обнаруживается и в использовании суффикса -ег- для образования названий профессий; весьма показательно в данном отношении включение его в название преимущественно женской профессии Kindergartnerin.
Что касается сущности родовых классов имен, то наиболее удачным вариантом решения вопроса кажется определение рода как согласовательного подкласса существительных, т.е. такого подкласса, элементы которого, «... будучи взяты в любой грамматической форме... требуют при любом типе согласовательной связи одной и той же словоформы... любого согласуемого слова» (Зализняк, 1964, 26). Охарактеризованная особенность рода более последовательно обнаруживается в русском, французском и итальянском языках, где род существительного отражается в прилагательном, местоимении и глаголе (см. также § 40) и менее последовательно — в немецком, где глагол с существительным по роду не согласуется.
Системы родовых классов имен в разных языках достаточно своеобразны. Во французском, итальянском и испанском языках представлена двухродовая система в составе мужского и женского рода. Для обозначений живых существ соотнесение рода с половой принадлежностью происходит обычно довольно однозначно, хотя итальянские имена с увеличительным суффиксом -one принадлежат мужскому роду, даже если они образованы от слов женского рода; например: И donnone ‘бабища’. Для французского имени выделяют иногда слова общего рода типа ип / ипе concieige, touriste. Однако,
поскольку род во французском языке (особенно в его устной форме, а в обсуждаемом случае также и в письменной) передается артиклем, слова данной категории не отличаются в структурном плане от других существительных. В итальянском языке род обычно сигнализируется артиклем и часто также именным окончанием. Вместе с тем в обоих языках есть случаи, когда однозначных формальных показателей рода нет, например: франц. I’ordre (муж. род), но: I’ordure (жен. род); итал. I’insegnante ‘учитель / учительница’.
В ряде германских языков: нидерландском, фризском, датском и шведском — представлена типологически другая двухродовая система, рассматриваемая далее на примере нидерландского с учетом некоторых его специфических особенностей. Здесь различаются общий, исторически возникший из слияния мужского и женского рода (артикль de), и средний (артикль het) род. Определенные сложности в такой системе связаны с тем, что родовые местоимения продолжают различать три рода (например: hij, zij и het) и система субститутов тем самым асимметрична системе имен, вследствие чего в отдельных случаях возникают определенные коллизии. Так, обычно имена живых существ субституируются в соответствии с половой принадлежностью последних. Однако для замены обозначений животных, в семантике которых отсутствует сема ‘пол’, может быть использовано и местоимение hij (см.: Тасх, 1963, 109). Это наблюдается и в случае, когда женские свойства особи специально не акцентируются, как это явствует из примеров типа De merrie heeftz’n pootgebroken, we moeten hem afmaken ‘Кобыла сломала ногу, ее нужно прикончить’ и De leeuwin heeftzijn jongen eerstoten ‘Львица бросила своего детеныша’ (см. там же).
Для замены имен общего рода, обозначающих предметы и явления из сферы неживого, в принципе возможно использование как местоимения hij, так и местоимения zij, хотя для замены абстрактных и собирательных имен все же более предпочтительно zij (см. там же, ПО). Интересно, что пережитки родовых различий сохраняются в безродовом языке африкаанс, где допускается замена названий деревьев и некоторых других предметов местоимением мужского рода hy вместо нормального dit (см.: Миронов, 1969, 62— 63), функционально явно соотносимого с английским it.
Родовые системы немецкого и русского языков, совпадающие по структуре, характеризуются рядом различий. При этом значимо не столько распределение конкретных существительных по родам (типа рус. молоко и нем. die Milch), сколько более или менее значительные (строевые) особенности языков. Таких особенностей выделяется не менее четырех.
Во-первых, в русском языке формальные признаки рода достаточно четко выражены в именной форме, поэтому, за немногими исключениями (например, слова I склонения мужского рода типа мужчина), тип склонения (часто только форма именительного па
дежа единственного числа) однозначно задает род существительного. В немецком же универсальным средством выражения рода является артикль, тогда как сама по себе форма корневого существительного на род не указывает. Такого указания нет даже в случае взаимно-однозначного соответствия женского рода и женского склонения, ибо именно в данном случае склонение является чисто аналитическим.
Во-вторых, названия живых существ в русском языке довольно часто принадлежат так называемому общему роду (слова типа судья, староста, разиня). Согласование зависимых слов с такими существительными обусловливается обычно половой принадлежностью обозначаемого именем лица. Полной аналогий общему роду в немецком языке нет, хотя при обозначении профессий преобладают слова мужского рода (см.: Schmidt, 1967, 95) (см. также выше о «десексуализации» суффикса -ег-).
В-третьих, несмотря на присущую обоим языкам связь словообразовательных суффиксов существительных с родом, в русском языке слова с суффиксами субъективной оценки принадлежат тому же роду, что и производящие основы (например: паршивый мужичонка, огромный домина), тогда как в немецком языке суффиксы -chen и -lein задают средний род существительного совершенно однозначно. Правда, уменьшительно-ласкательные слова типа Hansel, Gretel, Vati, Multi, Rudi сохраняют род производящей основы.
Наконец, в-четвертых, в русском языке родовая классификация тесно взаимодействует с делением существительных на одушевленные и неодушевленные.
Категория одушевленности
Различие одушевленных и неодушевленных существительных — уникальная черта русского языка, обнаруживающаяся в специфических типах синкретизма падежных форм: у одушевленных существительных синкретичны формы родительного и винительного падежей множественного числа, а у существительных мужского рода II склонения — также формы родительного и винительного падежей единственного числа; у неодушевленных синкретичны соответствующие формы именительного и винительного падежей. Данное различие особенно очевидно в так называемых диагностических окружениях, показывающих, что одушевленные и неодушевленные существительные, подобно родовым классам, обусловливают выбор определенной формы зависимого слова и должны поэтому рассматриваться как согласовательные подклассы; ср.: Вот тот дом, который вы видели или Я видел один из этих домов и Вот тот человек, которого вы видели или Я видел одного из этих людей (см.: Зализняк, 1964, 31 — 32). Таким образом, число согласовательных подклассов русского имени превышает их число в других родовых язы
ках и с учетом группы pluralia tantum достигает, по концепции А.А.Зализняка, семи. Представление о системе согласовательных подклассов русского существительного дает табл. 10.
Таблица 10
Система согласовательных подклассов русского существительного
Одушевленность Род
мужской женский средний парный
Неодушевленные дом стена окно сани
Одушевленные врач коза чудовище —
Главное, что следует иметь в виду, — это полное отсутствие в западных языках любых аналогий русским подклассам одушевленных и неодушевленных существительных. Различение названий живых существ и вещей принадлежит здесь чисто семантической сфере. Поэтому обозначение «одушевленность» или «неодушевленность» следует использовать только для русских согласовательных подклассов, а обозначение «живые существа» или «вещи» — для семантических подклассов, имеющих универсальную внеязыковую природу. Иными словами, применять понятие одушевленности для описания строя западных языков некорректно.
Необходимо отметить также, что в русском языке существует известная асимметрия соотношения согласовательных и семантических подклассов. Естественно, по большей части одушевленные существительные представляют собой названия живых существ, однако к ним принадлежат и такие слова, как мертвец, покойник, кукла, а также (как варианты) наименования игральных карт и шахматных фигур (например: валет, девятка, туз, ладья, пешка и др.). Поэтому в качестве критерия различения семантических подклассов правомернее рассматривать правила замены обозначений живого и неживого местоимениями. В принципе выбор соотносительного элемента пар типа рус. кто—что, некто—нечто, никто—ничто, нем. wer—was,jemand—etwas, англ.somebody—something, who—what, франц, qui—que и т.п. однозначно обусловлен принадлежностью субституированного существительного семантическому подклассу живых существ или вещей. Для русских существительных типа валет, пешка, кукла допустима, как будто, и замена местоимением кто, и местоимением что. В то же время слова мертвец и покойник трактуются в русском языке как названия живых существ.
Имена собственные
Имена собственные представляют собой семантический подкласс слов, противопоставленных именам нарицательным. Формальные особенности имен собственных (их отличия от имен нарицател ьных)
незначительны и сводятся к некоторым различиям в склонении (в падежных языках) и в употреблении артикля (в артиклевых языках).
В русском языке имена собственные формально мало отличаются от нарицательных, распределяясь по родам и типам склонения соответственно своей форме; ср.: Бразилия, Берлин, Кавказ, Дивное, Юра, Алатау, Дюрер, Петров, Сидорова и т. п. Особо выделяются несклоняемые имена собственные, например: Отелло, Леонардо, Дюма, Санд, Осло, Хельсинки, Орли, Дели и др. Род таких слов задается родом соответствующего имени нарицательного; ср.: Новый Дели, широкая По, мудрый Леонардо, страстная Жорж Санд. Некоторые особенности отмечены в склонении русских фамилий, которые в соответствии со своим происхождением имеют в ряде падежей адъективные окончания; ср.: львом и Ивановым, львам и Ивановым, львов и Ивановых. Подклассы одушевленных и неодушевленных имен собственных однозначно соответствуют семантическим подклассам живых существ и вещей.
В английском языке имена собственные не отличаются от нарицательных в употреблении показателя -’s', ср.: John’s plans, Mary’s plans, England’s plans. В немецком языке образование родительного падежа женских личных имен происходит так же, как и у мужских, с помощью показателя -5; ср.: Erwins Kopf и Emmis Kleid. Учитывая, что так же оформляется и родительный падеж географических названий среднего рода (типа die Straflen Berlins'), можно констатировать практическую принадлежность немецких личных имен (независимо от их рода) и географических названий среднего и мужского рода к сильному склонению.
Употребление имен собственных с артиклем или же без артикля обусловлено прежде всего их дистрибуцией. Личные имена и большинство названий городов при безатрибутивном употреблении артиклем не сопровождаются, а, сочетаясь с определением и артиклем, образуют обычные словосочетания; ср.: Peter, но: der kleine Peter, in Dresden, но: im alten Dresden. Точно так же употребляются в немецком и английском языках названия стран (также государств и местностей). В разговорной речи личные имена достаточно часто сопровождаются артиклем и при безатрибутивном употреблении (типа der Peter, die Marie) в силу того, что они, по существу, представляют собой так называемые unica.
Еще одним фактором, обусловливающим употребление или неупотребление артикля при географическом названии, является его семантика. Во всех артиклевых языках артиклем сопровождаются географические названия собирательного характера в форме множественного числа, названия водоемов и гор, например: нем. die Bermudas, die Elbe, der Ural', англ, the Hebrides, the Thames, the Caucasus', франц, les Alpes, le Rhone, le Jura. Во французском языке с артиклем употребляются названия стран и — как исключение — городов; например: la France, la Russie, I’Alsace, le Havre. Возможно,
эта особенность французского языка связана с отсутствием в его двухродовой именной системе среднего рода, которому в немецком принадлежит большинство названий городов и стран. Показа-тельно, что в двухродовом, как и французский, нидерландском языке, где существует средний род, противопоставленный общему, артикль при названиях стран употребляется так же, как и в немецком (см.: Миронов, 2001, 21, 37).
В родовых языках географические названия распределяются также по родам. Если в русском языке, как уже указано, это связано с их формой или с родовой принадлежностью соответствующего имени нарицательного, то в немецком и французском род географического названия в основном определяется его семантикой. Так, названия гор и озер в немецком языке, как правило, принадлежат мужскому роду, что касается названий рек, то здесь действуют достаточно противоречивые правила, связанные прежде всего с авто-хтонностью этих названий или же их иноязычностью, поскольку имена большинства рек немецкоязычных стран принадлежат (за немногими исключениями) женскому роду. Грамматический род названий рек других стран обусловлен фонемным исходом имени; ср.: der Ро, der Dnepr, но: die Rhone, die Oka. Все эти географические названия, как и названия стран мужского и женского рода, употребляются с артиклем. В то же время в современном немецком языке существует тенденция к переходу названий стран в средний род, как это показывает новая форма Tschechien вместо исконной die Tschechei. Во французском языке названия рек преимущественно принадлежат женскому роду, а гор — мужскому; имена стран и городов с родом последовательно не коррелируют.
Дистрибутивные и морфологические подклассы
Важнейшие семантико-синтаксические подклассы глаголов выделяются на основе своей дистрибуции. Так, модальные глаголы четко выделяются благодаря сочетанию с инфинитивом, при этом в немецком и английском языках — без специальной инфинитивной частицы zu/to. Без инфинитивной частицы сочетаются с инфинитивом и некоторые другие глаголы, например: нем. lehren, helfen, machen (в разговорной речи также brauchen), англ, to таке в значении ‘побуждать’. В языках, где инфинитив особого формального маркера не имеет, отличия модальных глаголов от других выражены менее отчетливо.
Выделение группы фазовых глаголов важно из-за их связи с категорией способа действия (см. § 61, 62), соприкасающейся с категорией вида. В германских языках инфинитив после таких глаголов употребляется с частицей zu/to, в романских — с предлогом: франц. а, итал. а после глаголов со значением ‘начинать’ и ‘продолжать’; франц, de, итал. di после глаголов со значением ‘завершать’.
Специфична также группа вспомогательных глаголов, состав которой сильно разнится по языкам в зависимости от представленных в них аналитических форм. В русском языке существует лишь один вспомогательный глагол быть', в немецком — их три; в английском и французском — не менее четырех. Наличие специализированного вспомогательного глагола формы пассива werden является характерологической особенностью немецкого языка, а также нидерландского, фризского и африкаанс.
Подклассы безличных глаголов различаются в отдельных языках прежде всего конкретным составом, а также продуктивностью. В силу широкого распространения в русском языке обезличивания (см. § 78) безличные глаголы в нем взаимодействуют с личными при безличном использовании последних.
Морфологические подклассы слов выделяются в рамках отдельных частей речи при наличии у принадлежащих им слов словоизменения. К ним относятся: типы склонения и образования множественного числа существительных, спряжения глаголов, типы местоименного словоизменения, изменяемые и неизменяемые слова в пределах классов склоняемых слов.
В аналитических языках морфологические подклассы развиты намного меньше, нежели в языках синтетических, хотя и в них (даже в африкаанс) следы аномального реликтового словоизменения отмечаются в определенных участках микросистем. Примером этого могут быть внутренняя флексия у английских иррегулярных глаголов или фонемные чередования при образовании формы множественного числа имен в языке африкаанс, а также представленные в той или иной мере во всех рассматриваемых в настоящем пособии языках супплетивные формы личных местоимений. Парадоксальность ситуации состоит в том, что и наиболее синтетические языки порой имеют в своих системах фрагменты с аналитическим строем (см. § 81). Применительно к русскому и немецкому языкам речь в данном случае идет о неизменяемых существительных в первом и неизменяемых прилагательных во втором. Особенности языков при этом тесно связаны с категорией артикля и склонением , существительного. Преимущественно аналитический характер немецкого именного склонения и возможность употребления практически любого существительного с артиклем исключают случаи синкретизма всех падежных форм типа рус. кофе, депо, пальто и т. п., хотя синкретизм самих форм немецкого существительного, взятых без артикля, более развит, чем в русском языке. Кроме того, существует тенденция (особенно явная в разговорном языке) использовать артикль для передачи рода и падежа личных имен, например: die Geschke, dem Ernst. Сходным образом склоняемый артикль допускает в немецком языке существование несклоняемых (синкретичных во всех формах) прилагательных типа lila, rosa,prima, Berliner, zwanziger,filnfziger. Уже простое сопоставление показывает,
что в безартиклевом русском языке сочетание неизменяемого существительного с таким же прилагательным исключало бы дифференциацию падежей; например: лиловое манто.
Как это часто бывает в языке, ведущий признак морфологических классов (отсутствие связи с семантикой и дистрибуцией) действителен лишь как общая закономерность, от которой существуют определенные отклонения, примерами чего могут быть дифференциация пола живых существ посредством типов склонения в немецком и русском языках (см. § 89 — Род существительных), дифференциация лексем или семем посредством типов спряжения, например: нем. сильные и слабые глаголы типа schaffen, erschrecken, wiegen или вариант англ, претерита и причастия wrought от глагола to work в значении ‘обрабатывать’. Особенно явно семантизированы морфологические подклассы местоимений, связанные с их смысловыми группировками. Тем не менее регулярных семантических противопоставлений морфологические подклассы не образуют, оставаясь преимущественно традиционными группами слов.
Глава 6
ЭЛЕМЕНТЫ СИНТАКСИЧЕСКОЙ ТИПОЛОГИИ
§ 90. Типология порядка слов
Проблематика синтаксической типологии весьма разнообразна и так или иначе связана со многими вопросами, обсуждаемыми в данном пособии. В частности, из уже рассмотренных тем непосредственно «выходят» на синтаксис такие, как «Падеж», «Валентность», «Аналитизм», «Залог», «Модальность» и др. Это вполне естественно, ибо все языковые средства в конечном счете служат построению высказываний и в высказываниях реализуются. Поэтому в настоящем разделе обсуждаются лишь те частные вопросы синтаксической типологии, которые, как кажется, еще нуждаются в определенных дополнениях и разъяснениях.
Основная проблематика порядка слов в свое время была достаточно детально проанализирована Дж. Гринбергом, выделившим 25 соответствующих универсалий (см.: Гринберг, 1970). При всей значимости этого материала для описания ситуаций в относительно небольшом количестве языков более важен, однако, анализ соотношения тенденций к связанному и свободному порядку слов в его различных проявлениях. На это справедливо указывали П. Ф. Монахов (см.: Зеленецкий, Монахов, 1983,226) и В. Г. Гак, подчеркивавший связанность порядка слов во французском языке, его так называемый прогрессивный характер, а также специфику мес
тоположения служебных слов (предлогов, артикля, неударных местоимений и т.п.) по сравнению с полнозначными и по отношению к ним (см.: Гак, 1977, 214— 215).
Таким образом, намечается ряд основных типологических показателей (констант) для сопоставления порядка слов в отдельных языках.
Для описания организации высказывания специальное значение имеет прежде всего установление места сказуемого, особенно личного глагола. Как известно, по сравнению с русским место глагола-сказуемого в западных языках более или менее фиксировано. Личный глагол здесь задает определенный «каркас высказывания», его достаточно жесткую составляющую. Поэтому констатация того факта, что, к примеру, немецкий и русский языки (а также и другие, обсуждаемые в данном пособии) соответственно систематизации Дж. Гринберга принадлежат одному типу с базовым расположением членов предложения SVO (см.: Зеленецкий, Монахов, 1983, 226), не только не несет сколько-нибудь нетривиальной информации, но и в известной мере противоречит реальному положению дел, так как недостаточно отражает возможность варьирования взаиморасположения элементов высказывания в русском языке и не ориентирует типологическое описание на применение количественных методов, в частности на вычисление индекса этого варьирования.
Большая жесткость порядка слов в западных языках по сравнению с русским позволяет, однако, не только ставить задачу вычисления индекса свободы или связанности порядка слов в каждом из них, но и сопоставлять типичные позиции тех или иных членов предложения в разных языках. Так, в беспадежных языках косвенное дополнение нормально предшествует прямому, но при своей актуализации может быть вынесено в конечную позицию, будучи оформленным посредством предлога-коннектора; ср.: англ. The teacher gave the pupil the book и The teacher gave the book to the pupil. В то же время в падежных языках в этом случае возможна простая взаи-моперестановка беспредложных дательного и винительного; ср.: нем. Der Lehrer erteilt dem Schuler die Aufgabe и Der Lehrer erteilt die Aufgabe dem Schiiler. Таким образом, не только выявляется характерное для языков-объектов взаиморасположение элементов предложения и их оформление, но и устанавливаются средства актуализации того или иного элемента высказывания.
Приименное адъективное определение в большинстве рассматриваемых языков согласуется с определяемым словом в роде и числе, а в падежных языках — также и в падеже. В английском языке согласование, как известно, отсутствует, поэтому единственным способом выражения зависимого характера прилагательного (и одновременно — логико-семантических связей в словосочетании) является его препозиция. В то же время в соответствии с взаиморасположением всех элементов именной группы в данном случае коррект
нее говорить о своеобразном инкорпорировании, поскольку прилагательное находится между артиклем или его эквивалентом и именем. В нидерландском и даже в аналитическом языке африкаанс сохраняются следы согласования адъективного определения с именем. За некоторыми исключениями прилагательное здесь оформляется показателем -е, как бы сигнализирующим данную синтаксическую функцию, например: нид. een grote schilder ‘известный художник’, eengrote schrijfster‘известная писательница’, африк. ’пpopulere arties ‘популярный артист’, ’п sonnige land ‘солнечная земля’.
Полное согласование по роду, числу и падежу представлено в немецком языке. При этом инкорпорирование прилагательного сочетается здесь с монофлексией, типологическая сущность которой состоит в данном случае в подвижности (свободной позиции) синтетического грамматического маркера, присоединяющегося к артиклю (или местоимению), прилагательному и даже к имени; ср.: der bekannte Schriftsteller, ein bekannter Schriftsteller, kalten Wassers. Разумеется, монофлективное оформление именной группы является в немецком языке не абсолютным законом, но ведущей тенденцией, с которой не согласуется оформление сочетания родительного падежа имен сильного склонения с прилагательным типа des grofien Schriftstellers. Однако монолитность именной группы в немецком языке в целом больше, нежели в английском.
Постпозиция большинства адъективных определений в романских языках и согласование их с именем по роду и числу (ср.: франц. ип homme delicat и ипе femme delicate) также обеспечивают целостность именной группы как особой (в известном смысле слова замкнутой) синтаксической единицы.
В то же время почти полная свобода расположения согласованного адъективного определения относительно имени в русском языке обеспечивается как его согласованием с последним, так и наличием собственных грамматических показателей у существительного и прилагательного и их независимым функционированием. Таким образом, в русском языке именная группа не столь четко обособляется в предложении, как в западных языках, и характеризуется достаточно «рыхлой» структурой.
Важным средством обеспечения монолитности именной группы в западных языках является артикль, специально маркирующий имя и как бы «концентрирующий» вокруг него элементы именной группы. В языках с препозитивным артиклем это наиболее очевидно обнаруживается в немецком языке с характерной для него монофлексией. Однако в языках с постпозитивным артиклем (ряде скандинавских) «замкнутость» именной группы с согласованным определением оказывается еще большей. Так, структура шведской именной группы с е/л-артиклем ничем не отличается от представленной в западногерманских языках; ср.: еп пу Ьок ‘новая книга’. В то же время в начале именной группы с постпозитивным ^/-артиклем пе
ред прилагательным появляется еще и так называемый свободностоящий артикль; ср.: dennya boken, где окончание -а отражает согласование прилагательного с o'-артиклем и рассматривается традиционно как маркер значения определенности (нерецентности). Очевидно, что степень дублирования грамматических показателей в данном случае даже больше, чем в русском, а артикль выступает, по существу, как раздельнооформленный инкорпорирующий маркер, обеспечивающий практически абсолютную замкнутость именной группы.
Важной характеристикой порядка слов является также место в предложении основного средства отрицания (отрицательной частицы), которое может находиться в простом предложении перед личным глаголом, как это представлено в русском и итальянском языках (например: итал. Non lavoro ‘Я не работаю’), занимать место после него, как в большинстве германских языков, или своеобразно «охватывать» личный глагол, как во французском; например: Je пе sais pas се qui se passe en moi (Saint-Exupery). В языке африкаанс постпозитивное отрицание обычно охватывает какой-то отрезок предложения после личного глагола; ср.: Ну het nie gekom nie ‘Он не пришел’; Die huis is niegroot nie ‘Дом небольшой’. Таким образом, помимо местоположения отрицания относительно личного глагола следует выделять его расчлененность или нерасчлененность.
Особые проблемы связаны с выражением отрицания посредством лексико-грамматических средств: отрицательных местоимений или наречий. Во французском языке в этом случае лексико-грамматическое средство как бы вытесняет (заменяет) второй элемент расчлененного отрицания; ср.: Je nesais rien. Тем самым предложение с расчлененным грамматическим отрицанием коррелирует здесь с полинегативным предложением, содержащим как грамматическое, так и лексико-грамматическое отрицание. Сходная структура отрицательных предложений характерна и для русского языка, где слова типа никто, нигде, никак, включаясь в предложение, как известно, не вытесняют частицы не. Однако в отличие от французского языка русским полинегативным предложениям противопоставляются мононегативные с нерасчлененным отрицанием. В итальянском языке в зависимости от порядка слов выступает либо поли-негативное предложение типа французского и русского, либо истинно мононегативное предложение с лексико-грамматическим отрицанием; ср.: Oggi non lavora nessuno и Oggi nessuno lavora ‘Сегодня никто не работает’. В африкаанс в предложениях с лексико-грамматическим отрицанием использование частицы nie факультативно; ср.: Ekhoorgeen ivoord van jou (nie) ‘Я не слышу от тебя ни слова’; Ну skryf nooit niks (nie) ‘Он никогда ничего не пишет’ (цит по: Миронов, 1969,116). Однако такие предложения сопоставимы не только с мононегативными предложениями других германских языков, где в принципе допустим лишь единственный носитель отрицания
вне зависимости от его грамматической или лексико-грамматической природы; ср.: нем. Niemandweifi das. Как видно из второго примера, отрицательные предложения в африкаанс могут иметь уникальную структуру, включая более одного лексико-грамматического отрицания при отсутствии грамматического отрицания. В другом полинегативном германском языке — языке идиш подобная элиминация грамматического отрицания невозможна, структура отрицательных предложений здесь такая же, как и в русском.
Порядок слов связан обычно также с коммуникативной установкой высказывания. Так, традиционно принято указывать на начальное положение личного глагола в императивных предложениях (см. § 69), а также в общем вопросе. Исключениями в последнем случае являются русский и итальянский языки, где порядок слов общего вопроса не отличается от порядка слов повествовательного предложения и вопрос передается преимущественно интонационно. Другим важным фактором, влияющим на порядок слов, является отношение данного элементарного предложения к другим в пределах сложного синтаксического целого. В этом случае можно выявлять разную степень координации порядка слов в зависимости от того, как он сигнализирует о связи элементарных предложений друг с другом. Видимо, наиболее интенсивная координация порядка слов существует в немецком, нидерландском и африкаанс, где для придаточных предложений характерен особый тип порядка слов, а главное предложение, следующее за придаточным, обычно начинается личным глаголом. Последний тип координации порядка слов отмечается порой и в английском языке. В то же время порядку слов в русском языке ощутимые ограничения подобного типа не свойственны. С ограничениями порядка слов в западных языках по сравнению с русским связана, как указано (см. § 72), также большая продуктивность в них пассивной трансформации как способа актуализации глагола-сказуемого.
Что касается вопроса о функциях порядка слов, часто обсуждаемого в литературе (сводный обзор см.: Зеленецкий, Монахов, 1983, 225 и сл.), то он с точки зрения развиваемой в настоящем пособии концепции существенного значения для типологии языков не имеет. Более перспективно исходить из посылки о полифункциональности порядка слов и в каждом отдельном случае соотносить взаиморасположение элементов высказывания с передаваемой им информацией самой различной природы: грамматической, лексической, актуализацией, логическим выделением и т. п.
§ 91. Типология моделирования предложения
Модели предложений, достаточно часто встречающиеся в практике описания синтаксиса отдельных языков, носят комплексный характер и обеспечивают выход синтаксического анализа на про
блематику глагольной семантики, валентности и категории падежа, а также на проблему степени номинативности строя языка.
В соответствии с семантикой моделеобразующего глагола различаются прежде всего модели предложений, максимально от нее независимые, и модели, образуемые глаголами определенных семантических групп, или — что то же самое — модели ограниченной семантики.
Первые модели занимают в языках центральное место, универсальны и в семантическом плане могут быть охарактеризованы как обозначающие некоторые отношения между явлениями действительности, а также между явлениями и их свойствами. Примерами таких моделей могут быть прежде всего ядерные структуры 3.Хэрриса (см.: Хэррис, 1962, 628), которые без особого труда можно выделить практически во всех современных европейских языках. Вторые модели связаны с более конкретной семантикой, они маргинальны, периферийны и обычно идиоэтничны. К данной группе принадлежат прежде всего модели бытийных, репрезентативных, бе-нефактивных предложений, а также модели неноминативного типа.
Для бытийных и репрезентативных предложений в европейских языках характерно использование некоторого вводящего элемента. Это слова типа англ, there, that, it, нем. das, es, франц, il, се, итал. ci, сочетающиеся чаще всего с глаголом бытия, например: англ. There is a good book, It is a chair, нем. Das (Es) ist ein Stuhk, франц. C’est une chambre; итал. C’e an bambino, Ci sono dei bambini ‘Вот (имеется) ребенок I (имеются) дети’1, Ё ипа tavola ‘Это стол’ (итальянское репрезентативное предложение строится без вводящего слова). В немецких и французских бытийных предложениях выступают другие глаголы; во французском — это глагол avoir в идиоматизированной конструкции Пу а... с последующим существительным в единственном или множественном числе, в немецком — форма gibt (конструкция Esgibt...) в сочетании с винительным падежом имени.
Таким образом, французские и немецкие бытийные предложения сходны в отношении использования формы единственного числа глагола, но различаются соответственно как номинативные и неноминативные. Впрочем, вплоть до начала XIX в. в немецкой сниженной речи встречался и аналогический номинативный вариант бытийных предложений типа Es ivird ein guter Weingeben (см.: Zeleneckij, 1999, 135), не закрепившийся в литературном языке. Возможно, одной из причин этого является соотнесение бытийных предложений со структурами Esmangelt... и Esfehlt..., передающими сходную с бытийной (бытийную в расширительном понимании) информацию об отсутствгш или недостаточном количестве чего-то. 11
11 Полной структурной аналогией итальянских бытийных предложений являются бытийные предложения с вводящим ег в нидерландском языке и с вводящим daar в африкаанс; ср.: нид. Er is een kind; Erzijn kinderen; африк. Daar is ’n kind / kinders.
Если в западных языках бытийные предложения, по меньшей мере формально, номинативны (даже в немецком в качестве «формального подлежащего» традиционно называют элемент es), то в русском они, как известно, формально безличны в отношении глагола, но номинативны в оформлении именного элемента; ср.: Имеется человек / Имеются люди. Формально безличны в русском языке и бенефактивные предложения типа У меня есть..., тогда как случаи типа Я имею... явно построены по образцу западных языков, где бенефактивные предложения включены в общую модель вида NVN. Характерен для русского языка также ряд других моделей предложений безличного оформления, обсужденных ранее (см. § 8, 49, 78).
При рассмотрении общих вопросов моделирования предложений следует также отметить зависимость степени детализации моделей прежде всего от наличия или отсутствия в конкретном языке морфологического падежа. Изложенные сведения и примеры относятся в основном к строю беспадежных языков; исключения составляют лишь немногие безличные структуры немецкого и русского языков. В то же время при выделении моделей предложений падежных языков в них необходимо вводить также сведения о падежных формах актантов. Обычно это делают посредством цифровых или буквенных индексов: символы N ] и Nn обозначают именительный падеж, a N4 и Na — соответственно винительный падеж. Естественно, что число моделей для падежных языков превышает их число для языков беспадежных. К детализации моделей ведет, кроме того, включение в них конкретных предлогов, порой неизбежное, когда речь идет о более или менее детализированном представлении каких-либо типов отношений. Таковы, в частности, трехместные предложения с семантикой идентификации или качественной квалификации, образуемые в немецком языке глаголом halten, например: Man halt ihn fiir einen Narren и Man hielt ihn fiir dumm.
* * *
При реализации модели предложения в речи, в конкретном высказывании нет необходимости каждый раз называть все ее элементы, часть их может не упоминаться, элиминироваться. В результате элиминации появляются так называемые неполные предложения (точнее — высказывания).
Идиоэтническая специфика элиминации относительно невелика, так как ситуативно обусловленные неполные предложения типа рус. Куда ты идешь ? — В гости представляют собой общее явление, присущее различным языкам. Поэтому следует остановиться лишь на главных различиях элиминации элементов модели предложения в отдельных языках.
В русском языке относительно часто встречается элиминация подлежащего (типа Знаю, что делаю', Сидишь и ничего не видишь),
довольно редкая в немецком (ср.: Bin dessen ganz sicher; Kannst ruhig bleiben) и французском (ср.: Suis alle prendre un verre de strop) wnpaKm-чески отсутствующая в английском. Объясняется эта особенность русского языка развитием личной глагольной флексии, однозначно передающей определенную глагольную граммему. Косвенным подтверждением этому может служить положение в итальянском языке, где личные местоимения при глаголах нормативно не употребляются, вследствие чего предложения имеют классически односоставную форму, сохранившуюся еще от латинского языка-источника.
Напротив, в немецком языке относительно распространена элиминация частей сказуемого: связки, вспомогательного глагола аналитической формы, инфинитива глагола движения после модального; например: Ihre Arme waren knochendiirr, welch und weifi ihre Hdnde... (Bredel); Der Brief wurde gelesen, die Antwort daraufgeschrieben; Er muss nach Hause. В русском языке регулярно элиминируется связка в форме настоящего времени (неупотребительность форм есть и суть) и допускается элиминация инфинитива; ср.: Мне нужно домой. В то же время элиминация вспомогательного глагола будущего времени невозможна. Во французском языке иногда элиминируется связка (Jolie, votre image!). В английском языке данный тип элиминации не представлен (возможно, лишь в просторечии — ср.: I (have) known it). В то же время в ответных репликах диалога регулярно элиминируется причастие перфектной формы; например: Have you read this book?— Yes, I have. Аналогичная элиминация возможна и в немецком языке; ср.: Haben Sie den Spiegelzertrilmmert?— Ja, dashab’ ich (Bredel).
Элиминация всего сказуемого (обычно простой, не аналитической глагольной формы) типична для русского языка, отчасти немецкого, иногда французского; ср.: рус. Ты бросил жену? — Нет, она меня (Шолохов); нем. Kein Larm drang hinein, nur mitunter ein Schiffstuten aus dem Hafen (Bredel); франц. Partout, le silence. В английском языке, где имеется особый глагол-субститут, данный тип элиминации, естественно, отсутствует; ср.: Did you do it yesterday? — I did!
Часто встречается в немецком языке элиминация подлежащего вместе со вспомогательным глаголом аналитической формы, демонстрируемая следующими примерами: Gut geschlafen?; Gut gebriillt, Lowe (Remarque); Einen Spazierganggemacht?(Brede\). В русском языке из-за малого распространения аналитических форм этот тип элиминации не представлен. То же относится и к английскому, где случаи типа нижеприведенного считаются просторечными, например: What are you reading? — Reading a magazine.
Следует заметить, что в западных языках элиминация полнозначного слова чаще, чем в русском, ведет к его субституции. Это видно уже из наличия в английском языке особого глагола-субститута и местоимений, замещающих обязательные актанты во всех западных языках, например: англ. I’ve found if, нем. Er macht es; Er
stellt das Gias hin; франц. Je le sals и т. п. Тем самым в западных языках, сравнительно с русским, обнаруживается большая сила управления, обусловленная относительной малочисленностью моделей предложений и жесткостью порядка слов.
§ 92. Типология сложного синтаксического целого
Вопрос о сложных синтаксических единицах привлекал меньше внимания, нежели другие частные проблемы типологии. Это объясняется, видимо, тем, что в данном отношении между европейскими языками наблюдается больше сходств, нежели различий, поскольку построение сложных высказываний в основном диктуется внеязыковыми факторами, но не свойствами языковой структуры. Тем не менее ряд идиоэтнических особенностей высказываний (предложений) с субпредикатными структурами (здесь и далее в настоящем разделе использован этот удачный термин англистики) выделяется достаточно четко.
Так, в пособии по сравнительной типологии немецкого и русского языков П. Ф. Монахов справедливо указывает на то, что в русском языке субпредикация достаточно часто происходит за счет приименных причастных оборотов типа учитель, живший / живущий на окраине деревни, где различение временных форм причастий обеспечивает широкий диапазон их использования (см.: Зеленецкий, Монахов, 1983, 232). Следует также добавить, что сама по себе возможность употребления подобных причастных оборотов связана со склоняемостью русского причастия, или, иными словами, с его согласованием с именем (как определения).
Встречаются причастные конструкции и в беспадежных романских языках при согласовании причастия с именем в роде и числе; ср.: франц. Le radio navigant du courtier de Patagonie... (Saint-Exupery).
Достаточно распространены они также в английском, хотя согласование с именем здесь в принципе отсутствует, например: the man greeting us. В то же время в немецком языке расширение именной группы возможно лишь за счет придаточных предложений типа der Lehrer, der am Dorfrand wohnte...', использование постпозитивного причастия здесь, несмотря на его склоняемость, исключено; ср.: *der Mann grufiend(er) uns. Допустима лишь обособленная группа с краткой формой причастия и специфическим порядком слов; ср.: Uns freundlich grufiend winkte der Mann mit der Hand.
В русском языке в подобных случаях выступают деепричастные обороты, которым в целом аналогичны группа с формой на -ing в английском примере и обособленный оборот во французском предложении типа Robineau, reste seul avec Pellerin, le regarda... (Saint-Exupery). Таким образом, в западных языках отнесение субпредикатной структуры к имени или же глаголу-сказуемому обозначено не столь четко, как в русском.
Вообще следует отметить сравнительно невысокую продуктивность причастных оборотов (в том числе и обособленных) в немецком языке, где они по большей части представлены в письменной речи. При этом, как и в русском языке, причастные группы допустимы лишь при тождественности их подразумеваемого субъекта с подлежащим предложения, например: Er ging, vorsichtig ит sich blickend...' Erbegann, ins Hotel zuriickgekehrt, wieder Briefe zu schreiben.
В то же время в английском языке формы на -ing и страдательное причастие сочетаются с собственным подлежащим и тем самым образуют субпредикации, семантически эквивалентные придаточным предложениям; ср.: Не insists on the boy returning-, She marched in front, the pupils trailing behind', John ran into the room, terror written on his face. Аналогично употребляется причастие и в романских языках; ср.: франц. Le delegue ayant ter mine son rapport tout le monde se mit a I’applaudir, итал. Arrivato i I padre ci siamo messi a tavola ‘Когда пришел отец, мы сели за стол’.
Наиболее своеобразным способом передачи отношения субпредикации можно считать характерную для английского языка редукцию придаточного предложения посредством элиминации его элемента, уже эксплицированного в главном предложении, или глагола to be придаточного вместе с подлежащим; ср.: the house the man bought и He studied French history while in Paris', They willfight if attacked', He moved his lips as if talking to himself (см.: Плоткин, 1989, 75).
Интенсивное развитие в английском языке техники примыкания ведет также к элиминации союзов и союзных слов, поэтому показателем характера связи главного и придаточного предложений оказывается их взаиморасположение; ср.: I think John sings, но: the songs John sings (см. там же, 72). По мнению В. Я. Плоткина, элиминация элементов придаточных предложений свидетельствует о большей силе сцепления частей предложения в английском языке по сравнению с другими языками (см. там же, 77).
Следует, правда, оговориться, что бессоюзие, пусть и не столь широко распространенное, как в английском, представлено в разных языках. В традиции русистики бессоюзные предложения не относят ни к сложносочиненным, ни к сложноподчиненным (см.: Русская грамматика, 1982, 455, 634), тогда как в грамматиках западных языков их обычно распределяют по тем же семантическим классам, что и союзные.
Как специфический признак немецкого языка следует указать особый порядок слов в бессоюзных условных и уступительных периодах, сохраняющих реликты архаичного сцепления вопросительного и повествовательного предложений, например: Kommt er? Dann ist alles in Ordnung —> Kommt er, (danri) ist alles in Ordnung; Kommt er nicht? Dann ist alles auch in Ordnung —> Kommt er auch nicht, (danri) ist alles in Ordnung и даже: Kommt er auch nicht, alles ist in Ordnung с некоординированным порядком слов в главном предложении.
Схема 17
Обязательное согласование различных элементов высказывания с подлежащим
По числу Полицу ' По роду 1— + - L + • Z- + — + + +
Русский ЯЗЫК г "Мн. число прош. времени глагола ю Прилагательное, аналитич. пассив, ед. число прош. времени глагола ^Наст. и буд. время глагола, лично-притяжат. местоим. 1-го, 2-го и 3-го лица мн. числа । Лично-притяжат. местоим. 3-го лица ед. числа
Немецкий язык Предикативное прилагательное *.1 - °' Лично-возвратн. местоим. 3-го лица i $1 Атрибутивное прилагательное “Синтетич. глагольн. формы, лично-притяжат. местоим. 1-го, 2-го и 3-го лица мн. числа, лично-возвратн. местоим. 1-го и 2-го лица 40 Лично-притяжат. местоим. 3-го лица ед. числа
Английский язык ° Прилагательное, претерит глагола ' V _ • - Лично-притяжат. и лично-возвратн. местоим. 2-го лица ". *;.*Ч ' 5 Презенс глагола, лично-притяжат. местоим. и лично-возвратн. местоим. 1-го и 3-го лица мн. числа S Лично-притяжат. и лично-возвратн. местоим. 3-го лица ед. числа
Французский язык ' 1» - • i £ Лично-возвратн. местоим. 3-го лица • i- :: К Прилагательное, причастие аналитич. глагольн. формы ^Синтетич. формы глагола, лично-притяжат. местоим. трех лиц, лично-возвратн. местоим. 1-го и 2-го лица
Примеры к пронумерованным ячейкам схемы 17.
Ячейка 1: пришли, бегали.
Ячейка 2: Он пьян, Она весела, Большой шутник, Злая ведьма', Дом построен, Армия разбита', пришел, пришла, пришло.
Ячейка 3: иду, идем, идешь, идете и т. д.; мой, наш, твой, ваш, их.
Ячейка 4: его, ее.
Ячейка 5: Das Kind ist fleifiig.
Ячейка 6: Der Junge, Die Tochter, Das Kind wascht sich, Die Kinder waschen sich.
Ячейка 7: kaltes Wasser, frische Luft, guter Wein; gute Weine, Hebe Kinder и т.д.
Ячейка 8: ich komme, wir kommen, du kommst, ihr kommt v\ т.д.; mein, unser, dein, euer, ihr; Ich waschemich, Wir waschen uns, Du wdschst dich, Ihr wascht euch.
Ячейка 9: sein, ihr.
Ячейка 10: This book is interesting, an interesting book; He came back ИТ.Д.
Ячейка 11: your, you.
Ячейка 12: Igo, Hegoeswr.R.; my, our, myself, ourself; theirs, themselves.
Ячейка 13: his, her, its; himself, herself, itself.
Ячейка 14: Il se lave, Elie se lave, Us se lavent, Elies se lavent.
Ячейка 15: unmonthaut, une maison haute, des monts hauts, des maisons hautes; Le mont est haut и т.д.; Il est mort, Elie est morte, Ils sont morts, Elies sont mortes; Ils‘estassis и т.д.; Lepalais est construit и т.д.
Ячейка 16: cherchai, cherchas, cherchames, cherchates и т.д.; топ, notre, ton, votre, son, leur; Je me lave, Nous nous lavons, Tu te laves, Vous vous lavez и т. д.
Из представления исчисления языковых объектов посредством некоторого дерева как редукционного языка-эталона логически вытекает, что своеобразие языка-объекта (его характерология) получает вид поддерева дерева исчисления (в данном случае — согласований). При этом общая картина оказывается достаточно информативной. Так, пустые ячейки схемы наглядно показывают различия языков-объектов в использовании возможностей исчисления, а ее пустые столбцы (в схеме затемнены) соответствуют исключенным или редко реализуемым возможностям исчисления. К таковым в пределах анализируемого материала принадлежит согласование по роду без согласования по числу. Теоретически такие столбцы могут быть заполнены при привлечении материала более широкого круга языков, что лишний раз указывает на открытость списка языков в типологическом анализе (см. § 4).
Объектом приложения представленного языка-эталона может стать также исчисление трансформаций расширения предложения посредством определений (включая специфику их оформления), сирконстантов (предложные конструкции / беспредложные фор
мы / наречия / местоименные наречия и местоимения), оборотов / придаточных предложений и т.д. или, наоборот, исчисление элиминаций элементов модели предложения. Не исключен трансформационный подход и при исчислении форм порядка слов, способов выражения отрицания и иных синтаксических объектов. При этом во всех случаях важно строго соблюдать формальные правила исчисления, обеспечивающие достоверность выводов и сопоставимость результатов описания языков-объектов.
* * *
Помимо хомскианской типологии вполне возможны и иные направления типологических исследований в области синтаксиса. Интерес может представить вычисление индекса длины предложения в соотносимых (одностилевых) текстах разных языков, а также в разностилевых текстах одного языка, вычисление индексов порядка слов, продуктивности обезличивания, пассивизации, обязательного согласования и т.п. Тем самым очевидно, что проблематика синтаксической типологии весьма многогранна и едва ли может быть строго ограничена.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Проведенное сопоставление основных европейских языков при всей относительности своих результатов позволяет не только подтвердить их уже известные типологические характеристики, но и обратить внимание на ряд их обычно неупоминаемых типологических черт, к которым, в частности, принадлежат инкорпорирование в именной группе германских языков в своем противоречивом соотношении с монофлексией, высокая степень аналитизма русского языка в сфере наклонения или явно неноминативный характер многих моделей русских предложений на фоне более номинативного строя немецкого языка и почти полностью номинативного строя английского. Многие такие черты очевидно демонстрируют политипологичность общей системы языка и гетеротипологичность его частных микросистем как проявлений внутренней диалектики строя языка и свидетельствуют о необходимости более широкого применения в лингвистике количественных методов, в частности методики типологических индексов (примеры вычисления даны в пособии), а также полевого подхода к описанию тех или иных семантических категорий.
Из политипологичности и гетеротипологичности конкретных языковых систем (особенно достаточно сходных, как это имеет место в настоящем пособии) естественно вытекает невозможность категорических (сильных) обобщений в отношении тех или иных их свойств.
Так, если сравнительно четкая организация прослеживается на фонологическом уровне языка, то на уровнях знаковых единиц при передаче одной и той же семантики представлена постоянная «конкуренция» средств разных языковых сфер, проявляющаяся, с одной стороны, как их взаимная поддержка, дублирование, а с другой — как отношение их взаимной компенсации. При этом взаимо-компенсация языковых средств, обнаруживаемая как при внутриязыковом, так и при межъязыковом сравнении, обеспечивает более или менее адекватную передачу идентичной информации всеми языками. Таким образом, при несомненном своеобразии картины мира в каждом отдельном языке следует признать его потенциальную способность к выражению любого человеческого знания о реальной и виртуальной действительности.
Для оптимального представления перечисленных особенностей языка в пособии предложен ряд вариантов конкретных языков-эталонов, опыт разработки и принципы построения которых могут найти применение при описании и сопоставлении разных языков за пределами круга обсуждаемых. Как думается, именно специальное внимание к принципам сравнения языков, в частности последовательное применение бинарного ветвления дерева языка-эталона, а также постоянное различение инвариантных и специфических участков систем сравниваемых языков с восхождением от более простых систем к более сложным (особенно очевидно в разделах о фонемных системах, категориях числа, степени качества, времени, вида, модальности и др.), составляет главную отличительную черту предлагаемого сопоставительного описания, ибо простое изложение сведений о разных языках не только малоинформативно, но и не обеспечивает продуктивного обобщения.
В тексте пособия достаточно осторожно сформулированы выводы лингводидактического характера. Они состоят прежде всего в уточнении состава объектов обучения и их интерпретаций и в меньшей степени — в разработке летальных систем обучения тому или иному материалу. Как представляется, сопоставительное языкознание не должно подменять методики обучения иностранным языкам и даже лингводидактики. Его лингводидактическая значимость состоит в первую очередь в формировании у преподавателя-лингвиста некоторых профессиональных умений, определенных материалом курса и закрепленных в его программе. Прежде всего это умение прогнозировать ошибки при обучении иностранным языкам и умение со строгих лингвистических позиций анализировать учебники и учебные материалы по практическому курсу того или иного языка. При этом преимущественная ориентация пособия на принципы сопоставления языков, а не на конкретные (частные) языковые факты предполагает открытость списка языков, с которыми предстоит работать будущему учителю, ориентирует его на принятие самостоятельных решений и имеет целью формирование его творческих потенций.
Едва ли подлежит сомнению значимость языкового сопоставления также и для переводческой деятельности.
Таким образом, лингводидактика и перевод суть две основные сферы приложения сопоставительного языкознания (сравнительной типологии), что, естественно, нисколько не умаляет его теоретической значимости, которая в настоящем разделе специально не обсуждается.
Едва ли можно сомневаться в том, что составление относительно детализированных сопоставительных описаний языков в настоящее время делает лишь первые шаги и что работа в данном направлении должна быть продолжена.
предметный указатель
Предметный указатель содержит главные терми ны и тем ы пособия. Не включены в него лишь бесспорно принятые в лингвистике и малосущественные в рамках проблематики пособия термины типа «звук», «речь», «язык» и т.п. В основном ссылки на страницу в указателе совпадают с номерами страниц, на которых употреблены термины; в ряде случаев они относятся к разделам, где рассматриваются те или иные вопросы.
Аблаут 180
абруптивный гласный 46
абсолютные универсалии 34
абстрактные существительные 123, 124
агглютинативные языки 19
агенс 112, 221
агентивность 166
адресант 129
адресат 129
адъективное определение 211
актант 185
актуализация глагола 163
актуализация имени 138
актуальности/неактуальности события
значение 148
актуальности сема 148
акциональное значение 167
алломорфизм языковой 12, 31
аллофон 42
аллофоническое варьирование 54, 55
аллофоническое варьирование в сочета-
ниях гласных
с согласными 60—62
аморфность человеческой мысли и ее
организация в языке 87
амплуа (роли) имени 112
аналитизм 21, 26, 27, 181
аналитическая (изолирующая) абстрак-
ция 88
аналитическая форма слова 83
аналитические и синтетические средства выражения категории степени качества 136, 137
аналитические лексемы 183
аналитические языки 26, 27
аналитическое словообразование 188
анкетного типа язык-эталон 14
антропофоническая природа различительного признака 46
артиклевые языки 128, 130
артикль НО, 182
артикля поле 132, 133
артикля природа 128—130
архетип 8
асимметрия денотативных классов значений и классов реальных денотатов 88, 89
аспектуальность 140, 141
аспирированные согласные 60
ассимиляция 58
ассимиляция согласных по невелярно-сти 58
ассимиляция согласных по недиффуз-ности 59
ассимиляция согласных по шумности 58
аффикс 83
аффиксация 19, 187
Базисные разделы типологии 32
беглые гласные 179
безагентивные стативные конструкции 167
безартиклевые языки 133
безаффиксное словообразование 188, 189
безлично-страдательная конструкция 117
безличность 173
безличные глаголы 173, 209
безличные предложения 173, 174
безличный пассив 166
бенефактивная именная группа 21
бенефактивные предложения 117, 215, 216
бенефактивный глагол 117
бенефициант 112
беспадежные языки 112, 113
бессубъектные агентивные пассивные конструкции 167
бессубъектные безагентивные пассивные конструкции 167
бессубъектный пассив 166, 167
бесформантная глагольная основа 155
бивербальные сочетания континуальной семантики 144
бинарное ветвление дерева языка-эталона 220, 221
ближайшее будущее 141
боковой согласный 52
будущее в прошедшем 148
бытийные предложения 215
Валентность 184—186
вариантность формы суперлатива 136
варьирование нуклем 77
вежливого обращения способы 171, 172
велярности согласных признак 52
велярных и невелярных (согласных) чередование 179
вербализирующие префиксы 193
Вернера закон (чередование согласных) 180
вероятности квантор 34
ветвь (дерева исчисления) 46
вещей обозначения 206
вещественные существительные 122
взаимные лакуны в лексике языков 199
взаимокомпенсация языковых средств 224
взаиморасположение элементов высказывания 211
вид (аспектуальность) 140
видовая семантика 140, 141
видовременные формы 145
видовые значения причастий 143
винительный падеж 118
вневременной характер типологического сравнения 39
внезапного события (действия) значение 149, 159
внутренний предел действия 140
внутренняя речь 150
внутренняя флексия 20, 179—181
внутренняя форма слова 195
внутриязыковое сравнение 8
возвратное местоимение 175
возвратно-притяжательное местоимение 175
возвратные конструкции 163
возвратный залог 163, 164
вокализация /г/ 61
вокалический минимум 44
восхождение тона 77
времени граммемы 147—149
временного интервала сема 149
временные наречия 146
временные глагольные формы 140
временные союзы 151
время (темпоральность) 140, 147
всеобщности квантор 34
вспомогательные глаголы 209
вторичные значения временных форм 149, 150
вторичные значения личных форм 172, 173
вторичные значения форм наклонений 158, 159
вторичные значения русского императива 159
вторичные значения форм 107
второстепенное ударение 72
выделения ударных слогов средства 69
высокий согласный 49
высшая (низшая) степень качества 135
Генерализирующее использование существительного 131
генетическое сравнение языков 8
географические названия 207, 208
гетероклисия 182
гетероклитическое соотношение 145
гетеротипологичность языковых микросистем 28, 37
гипертрофированный номинатив 118
гипо- и гиперонимия межъязыковая 199, 200
гипотетичности значение 155
глагольные языки 139
глагольный словокомплекс 183,191,192
глагольных категорий система 139
гласных чередование 179
глубина семного членения значений слов 106-199
глубинная структура 17, 151
глубинный падеж 112
гомотипологичность языковых микро-
систем 28, 37
гор названия 208
городов названия 208
государств названия 208
грамматизации словопроизводства сте-
пень 190
грамматико-лексические средства поля 106
грамматическая категория 98
грамматическая категория актуализа-
ции имени адресантом 129
грамматические морфемы 83
грамматические частицы модальной се-
мантики 155, 160
грамматическое отрицание 213
грамматичность английского пассива
168
граммема 19, 95,169
группа с формой на -ing в английском 218
Дательный падеж 118, 119
двухвидовые глаголы 144
двухвалентный глагол 185
двучленная страдательная конструкция 161
дедуктивные универсалии 33
деепричастие 150
дейктические значения 95
действительности значение 154
денотат 86, 87
денотативная классификация языковых
значений 87—91
денотативное значение 86
дерево исчисления 15, 22
десигнат 86
десемантизированный глагол 174
детерминация имени 130
директив 185
дискретность (языкового) значения 87
дискретность языковых единиц 87
дифтонгов подсистема 47, 48
дифтонгоидность 47
дифференциальная сема 100
диффузности согласных признак 50
диффузный гласный 44
дихотомическая фонология 14—16
длина слова в слогах 65
длительности маркированное значение 141
длительность гласных 48
доминанты 30
дополнительная дистрибуция 45, 55
дополнительное согласование 93
дополнительный (различительный) признак согласных 50, 59, 60
дрожащий согласный 54
Женских особей имена 190
живых существ обозначения 206
Закрытый класс 96, 97
закрытый слог 64
залога категория 162, 163
залоговая семантика 163
за медленная скорость движения тона 77 засвидетельствованности категория 157 затакт 80
значения сужение 195
значения, отражающие позицию адресанта 91, 92
Идентификации фонем матрица 14 идиоэтническое 105 иерархическое упорядочение сем 96 избыточные чередования 179 изо- и алломорфизм языков 16 изолирование 184 изолирующие языки 21 изоморфизм языковой 31 изъявительное наклонение 156 изъяснительный падеж 113, 114 имена собственные 86 именительный падеж 114, 116—118 именные глагольные формы 153 именные категории ПО императив 154, 155 императивно-волюнтативное значение немецкого конъюнктива 159
импликационные универсалии 34 индивидуализирующее использование существительного 131
индикатива полисемия 154
индуктивные универсалии 33
инициаль слога 66
инициальное положение личного глаго-
ла в императивных предложениях 214 инклюзивное множественное 122, 156, 157
инкорпорирование 183, 212
инкорпорирующие языки 21, 22
инкорпорирующий маркер 213
инструменталис 112
интегральная сема 100
интегральный признак 42, 54
интенсионал 86
интерпретационные категории (значения) 92
интонации единицы 74
интонационная единица непредельная 75,76
интонационная единица предельная 75
интонационная синтагма 81
интонационные конструкции 81
интонационные структуры 81
интонация 43, 74—81
интонема 75
инфектный вид 144
инхоативное значение 141
ирреальности значение 154
истинная безличность 173
истинной множественности семантика
121
исходный падеж 114
исчисление фонем 15, 16
исчисления нуклем дерево 77
исчисления синтаксических объектов примеры 220—223
исчисляемые имена 121
итератив 141
Категориальная сема 99
категориальное значение (категория) 98, 105
качественная редукция 56
качественное ударение 70
квантитативная типология 28, 30
квантитативное ударение 69
кванторы универсалий 34, 35
класс языков 29
классификация языковых значений по связи с внеязыковой действительностью 92—94
классов слов типология 89
классы единиц в пределах уровней 83
клитика 71, 72
количественная редукция 56
количественно-разделительный падеж 143
комбинации аллофонов (фонем) в слоге 66—67
комментатив (наклонение) 155, 158
коммуникант 129
коммуникативных ролей категория 169 компактный гласный 44 компаративное™ поле 135
компенсирующего характера отношения в семантике языков 103
компонентный анализ 198, 199
компоненты значения 95
конверсия 90, 188
кондиционалис 157
конечное ударение 70
конкретные локативные падежи 114
конкуренция языковых средств 224
коннекция 185, 186
консонантный минимум 49
контенсивная типология 28, 29
континуальное значение 144 контрастивное сравнение языков 9 контрастная дистрибуция 41
конфликтные ситуации употребления артикля 132, 133
конфронтативное сравнение языков 9— 12
концепт 85
конъюнктив 156
конъюнктив косвенной речи 155, 158
координация порядка слов 214
корень (морфема) 83
корень дерева исчисления 16
корреляция 42
косвенные наклонения 154
косвенные падежи имени 118
косвенный (объектный) падеж местоимений 116
косвенный падеж 113
критерии выделения частей речи 89
Лабиализация согласных 58
лексема 95
лексико-грамматическая категория 98
лексико-грамматические средства поля 106
лексико-семантическая группа 196
лексико-семантическая типология 194 лексико-семантический вариант 7 лексические и грамматические языки 187
лексические средства поля 106 лингвистическое сравнение 7 лингвогеография 9 лингвострановедение 103
линеаризация мыслительного содержания в языковых символах 87
линейное время 142
лица категория 169—175
лица поле 170
лично-возвратные местоимения 175
лично-притяжательные местоимения 175
личные / безличные глаголы 173
личные имена 207
личных глагольных форм парадигма 170—172
логические парадоксы 11
локатив 112
локация 92
Маркированное словообразование 187 маркированность зависимого предложения 220
маркированный член оппозиции 42
междусловных границ стирание 64
межуровневые корреляции 36
межуровневый характер слова 85
межъязыковое сравнение 7
мелодика 43
местностей названия 207
местный падеж 113, 114
место сказуемого в высказывании 211
место ударения 65
местоимения как часть речи 91
метаязык 12
метаязыковая функция естественного языка 12
методика 17
методология 17
микрополе 109
минимальная падежная система 113
минимальная система 15, 44
минимум нуклем 77
мировой язык 5, 32
мнимость (воображаемость, допустимость) события 154
множественности способы выражения 124-128
модальности поле 155
модальности поля периферия 159—161
модальность 153, 154
модальные глаголы 160, 208
модальные значения 93
модальные слова 161
модальные частицы 159, 160
моделеобразующий глагол 215 модели предложений 214 — 216 модели предложений ограниченной семантики 215, 216
модус 92
моновокалический язык 44
мононегативное предложение 213
моноремность (высказывания) 167 монофлексия 26, 183, 212 монофтонгов подсистема 48 морфема 82
морфемная структура формы множественного числа 125, 126
морфологизация 188
морфологическая классификация языков 19—23
морфологические подклассы слов 209, 210
морфологический падеж 111 — 118 морфонологические средства поля 105 морфонология 175 мотивации слова характер 195, 196
Надстроечные разделы типологии 32 назализация 47 наклонения категория 155 наклонения морфологическая (грамматическая) категория 155
направленности сема ИЗ напряженный гласный 46 наращение (корня) 181 невелярный согласный 58, 59 негенетическое сравнение языков 9 недействительности значение 154 неизменяемые глаголы 180 неизменяемые прилагательные 209 неизменяемые существительные 209 неисчисляемые имена 122—124 нейтрализация фонемных оппозиций 54 неконечные постнуклемы 80 нелокализованное сравнение (языков) 9 немаркированный член оппозиции 42 немнимости микрополе 155 неноминативного типа предложения 215
неноминативное оформление экспери-енцера 117
ненулевое окончание 176 необязательное значение 96, 97 неогумбольдтианство 101 — 103 неодушевленные существительные 205, 206
неопределенно-личное значение без-агентивных пассивных конструкций 160
неопределенно-личности значение 172, 173
неопределенно-личные местоимения 173
неопределенные местоимения-числительные 121
неперфективности значение 143 неполное предложение 216 непредельная фонологическая единица 43
непредшестнования значение 150 непрочная связь частей сложного синтаксического целого в русском 220
нерецентности-темы микрополе 132 нерецентность 129
неслоговые варианты корня 176 неслоговые гласные 56 несобственно-прямая речь 150 несовершенный вид 142, 144, 145 несоотносительная форма числа 120 несостоявшегося события придаточные
151
нешумный согласный 52
неэквивалентность морфологических типов языков 24
низкий согласный 49 номинализация 17, 88 номинативность, номинативный строй предложения 117, 118
номинативные языки 30 номинация 92 носовой согласный 52 ностратика 5 нуклема 76
Обезличивания трансформация 173,174 облигаторное варьирование 55 обобщенное настоящее 149 обобщенно-личное значение 171 обособленная причастная группа 218, 219
общая типологическая теория 32 общий род (два значения термина) 204, 205
общности квантор 11
объективная модальность 154
объективные грамматические категории 91
объективные значения 92 объекты обучения 48
объекты обучения в сфере произношения 62, 63
объемности сема 113
обязательная валентность 185 обязательная категория 105 обязательного согласования трансформация 17, 222
обязательное значение 96, 97 одновалентный глагол 185 одноместное ударение 70
односложный корень 176
односоставное оформление (предложения) 174
одночленная страдательная конструкция 161
одушевленности категория 205, 206
одушевленные существительные 205,206
озвончение согласных в немецком 59
озер названия 208
означаемое 82, 86
означающее 82, 86
омонимия 197
ономасиологический подход 37, 38
онтология 18
описательная типология 32
оппозитивное исчисление падежных граммем 114
оппозиция 41, 42
определенности и неопределенности категория 128
определенности (нерецентности) прилагательного значение 212, 213
опущение артикля 130
основа 84
основные уровни языка 84
отклонения от номинативного строя предложения 117
открытый слог 64
относительное время 150
относительные (временные) формы 152, 153
отождествления абстракции 88
отражательные категории (значения) 92
отрицание расчлененное 213
отрицания лексико-грамматические средства 213
отрицания основное средство 213
отрицательная морфема 181
отрицательная частица 213
Падежа категория 110
падежная грамматика 112
падежная семантика 111
падежная система 113
падежное поле 112
падежное согласование 112
падежные аффиксы 115
падежные граммемы 113
падежные оппозиции 113
падежные системы имени и местоимения 112
падежные языки 112, 115
падежных окончаний система 115
палатальности согласных признак 52
палатальности гласных признак 45 панхронический характер типологичес-
кого сравнения 39
парадигма 95
парадигматика 55
парный род 205, 206
партитивный артикль 131
пассивизации средства 163—165
пассивизация как средство актуализации 163
пациенс 112
переменная 11
периферийности сема 113
периферийные средства выражения так-
сиса 151
периферия поля 106, 107
периферия поля компаративности 138
персональное™ поля периферия 174,
175
перфект 147
перфективное™ (законченности) зна-
чение 141
перфективный вид 144
плавные согласные 53
побуждения значение 155
повелительное наклонение 156
поверхностная структура 17, 220
подветвь дерева исчисления 46
подвижное ударение 70
поддерево дерева исчисления 223
подклассы слов 201—210
подлинно возвратное местоимение 175
позитив 135
позиции аллофонов (фонем) в слоге 66,
67
пулевая методика 106
полинегативное предложение 213
полисемия 197
политипологичность языков 24—27
полная/краткая основа прилагательно-
го 181
полносложный глагол 191
половая принадлежность живых сушеств
202, 203
полуаффикс 93
полугласный 53
полузвонкий согласный 57
понятие 86
понятийное использование существи-
тельного 131
понятийные категории 28
порождающая грамматика 17
порождающая грамматика хомскиан-скоготипа 17
порождающий процесс 88
постауклема 76
постауклемы конечных тонем 80
постпозитивная частица -то 134
постпозитивное отрицание 213
постозитивный артикль 130, 212
потенциальная способность языка к выражению любого человеческого знания 224
потенциально бесконечное множество 97
потенциальный конъюнктив 157
предельная фонологическая единица 41
предельность знаковых единицязыка 82
предикативный творительный 117
предикация 92
предлоги-коннекторы 186
предложение 83
предложная/беспредложная связь глагола и имени 185
предложные сочетания 182
предположения значение 160
предтакт 79
предшествования значение 150
презентаый конъюнктив 157
преломление 180
преморфологические сочетания 144
пренуклема 76
пренуклемы начальных тонем 79
пренуклемы неначальных тонем 80
препозитивный артикль 130, 212
прерванное™ согласных признак 50
пресуппозиция 129
претерита отмирание 147, 148
префиксоид 193
привативная оппозиция 42
привативная оппозиция граммем 142
придаточное предложение 219, 220
приименное адъективное определение 211
приименный родительный падеж 119
притяжательные местоимения 175
притяжательный падеж 114
причастный оборот 218, 219
проблема частей речи 89
прогрессив 141, 142
прогрессивная ассимиляция 57
прогрессивная ассимиляция согласных 59
проклитика 71
промежуточные уровни языка 84
пропозиция 92
пропорциональная оппозиция 42
просодические средства (языка) 43
противоречия морфологической классификации языков 23—29
прототип 117
процессуальный пассив 164
прямой (субъектный) падеж местоимений 116
прямой падеж 113
Равенства и неравенства микрополя 135 развертывание минимальной системы 15 различительный признак 41 размытость границ частей речи 89 разной степени абстрактности языковые
значения 97, 98
разноместное ударение 70
расчлененное множество 121
расширение падежного минимума 114, 115
реальности значение 154
регрессивная ассимиляция согласных 58
редукционного типа язык-эталон 14, 15-16
редукция 55, 56
редукция придаточного предложения в английском 219
редукция согласных (оглушение) 59, 60
редуцированный гласный 56
резкости согласных признак 52
результатив 112
рек названия 207, 208
реконструкция 8
рема 128
репрезентативные предложения 215
референт 86
рецентности категория 129—130
рецентности-ремы микрополе 132
рецессивы 30
ритмизующая функция словесного ударения 71
ритмика 43
ритмическое ударение 71 — 73
ровный (парящий) тон 78, 79
род как согласовательный подкласс 203 род существительных 201 —204
рода категория 109
родительный падеж 119
родительный сравнения 133
родовые классы имен в разных языках 203, 204
родовые местоимения 204
родовые формы артикля 127, 128
родовые языки 202
Свободностоящий артикль 213
свободный порядок слов 210
связанный порядок слов 210
селекция 184
сема 16, 95
семантико-синтаксические подклассы
глаголов 208, 209
семантическая безличность 173
семантическая зона 109
семантически немотивированная неис-
числяемость имени 122
семантически универсальные модели предложений 215
семантические (понятийные) категории 100
семантические универсалии 28
семантический множитель 16
семантических сетей методика 184
семантического поля методика 16
семантического поля понятие 106
семантического универсализма концеп-
ция 103, 104
семантическое поле 16
семантическое словообразование 187
семантическое членение поля 109
семасиологический подход 38
семема 95
семное членение семем 148
сигнификат 86
сигнификативное значение 86
сила сцепления частей сложного предложения 220
силлабофонемный язык 44
силовое ударение 69
сильный приступ гласных 57
симметрия планов содержания и выражения языка 20
сингуляризационный суффикс 123
синтагма 43
синтагматика 55
синтаксические средства поля 106
синтетизм 26
синтетизма глагола индекс 182
синтетические формы пассива 164
сирконстант 184
систематология 32
системная организация лексики 198—
200
системные типологические индексы 28
склоняемый артикль 115, 116
скрещенные языки (пиджин-языки) 21
слова-кванторы 127, 128
слово 84, 85
словоизменительные суффиксы 176
словоизменительный префикс 176
словообразование 186
словообразования способы 187
словообразования уровень 186 словообразовательная типология 187 словообразовательные аффиксы 177 словообразовательные постфиксы 177,
193
словообразовательные префиксы 177, 193
словообразовательные средства поля сравнения 138
словообразовательный потенциал формы множественного числа 123, 124
словосложение 191, 192
словосложения и синтаксиса соотноше-
ние 191, 192
словоформа 71, 83, 181
слог 43
слоговые и неслоговые алломорфы 176—
178
слоговые сонанты 61
слоговых структур типология 63—65
сложное синтаксическое целое 218 —
220
сложный глагол 191, 192
служебных слов классы 182—183
смычных с шипящими чередование 179
собирательность 120
собирательные имена 120
собственно-относительное употребле-
ние временных форм 152, 153 собственно-родительный падеж 113 собственные имена 207, 208 совершенного вида настоящего време-
ни страдательного залога форма 145
совершенный вид 142, 144, 145
совместимость-сочетаемость 184
совпадение слоговых и морфемных гра-
ниц 178
современная типология 30
согласных чередование 178, 180
согласования (по роду, падежу, числу)
исчисление 222, 223
согласование по числу 121
согласовательно-относительное употребление временных форм 152
согласовательные подклассы русского имени 206
сонант 53
сонорный согласный 52
соотношение лексики и морфологии в
словообразовании 187—190 сопоставительная типология 6 сопоставительное языкознание 6, 7
сопоставительно-историческое языкознание 8
сопоставительно-типологическое языкознание 9
сослагательное наклонение 155, 157
состав немецких редуцированных гласных 61
состояния пассив 164, 165, 167
способа действия значение 141
сравнительная типология 7
срединный гласный 45
средний согласный 54
средневозвратный залог 165
стандарта сравнения оформление 138
статистические корреляции 35
статистические универсалии 34, 35 степени качества категория 110,135—139
степени сравнения значение 135
степень грамматизации словопроизводства 190
степень обязательности замещения валентности 135
степень развернутости фонемной системы 47
степень сложности знаковых единиц 83
страдательные конструкции 161, 162
страдательных конструкций типология 165-169
стран названия 207
строевые черты языка 4
структура современной типологии 30— 33
структурная классификация языковых значений 94—96
ступенчатость морфологической классификации 23, 24
субкатегориальная сема 100
субпредикация 218
субстантивация 190
субституция элиминированного элемента 185, 217
субъективная модальность 153, 154
субъективные значения 92
субъективно-объективные грамматические категории 91
субъектность 166
субъектные агентивные пассивные конструкции 166
субъектные безагентивные пассивные конструкции 166
суперсегментные морфемы 74
супплетивные формы степеней сравнения 136
супрасегментные средства 43
суффиксоид 193
существования квантор 35
сходства и различия языков 6
Таксис (относительное время) 139, 140, 150-153
таксиса семантика 150
тема 128
темпоральная парадигма 148
темпоральности категории структура 147-150
темпоральное™ категория 146
темпоральное™ поле 146, 147, 149, 150
темпоральное™ 139, 140, 146
терминологическая лексика 86
тип языковой 29, 30
типизированные ситуации употребле-
ния артикля 131, 132
типизируемая область 37, 38
типичные позиции членов предложения 211
типов теория 1, 12
типологическая теория 32
типологический метод 32, 38—40
типологических индексов методика 25
типологическое сравнение 18
тональное / нетональное ударение 60
тонема 76, 79, 80
точечное время 142
транспозиция 187
трансфигурация 187, 189, 190
трансформационная грамматика 17
трансформация 17, 220
трансформация обезличивания 173,174, 221
трехчленная страдательная конструкция 161
Увеличительное™ значение 190
ударение 43, 69
удвоенный семантический треугольник 86
узкая трактовка аналитизма 181
узкий гласный 44
узлы дерева исчисления 16
уменьшительные имена 190
умлаут 180
универсалии 30
универсальная дефиниция 33, 182
универсальные импликации 34, 35
универсология 31, 33
уникалии 30
управление 185
уровневая организация языка 82 — 84
усеченный — неусеченный гласный 46
усиленной — ослабленной степени качества значение 136
Фазовые глаголы 208
фазовое значение 141
факультативная валентность 185
факультативное варьирование 55
фарингальная фонема 53
фиксированное — нефиксированное ударение 65, 70, 71
финаль слога 66, 67
флективная морфема 176
флективные языки 19 — 21
фонема 41
фонемная структура морфем 175, 176
фонемные альтернации 59, 180
фонемные чередования в корне 179 —
181
фонетическая мотивированность (слова) 195
фонологическое слово 43, 72
фоностилистическое варьирование 55
формальная безличность 174
формальная немотивированность пола живого существа грамматическим родом 203
формально маркированное словообразование 187
формально-безличные предложения 174
формальное подлежащее 174
формант 84
фраза 73
фразотонема 76, 80, 81
фрейм 185
фреквенталии 30
функциональная нагруженность внутренней флексии 180
футуральный презенс 159
Футу рум 147
Характерология 31
хомскианская синтаксическая типология 220-223
Центр поля 106
центральнонсмецкое ослабление согласных 149
центростремительное™ дифтонгов признак 47
цепочка трансформаций 220
Частеречная принадлежность (слова) 188
части речи 87—91
частица бы 156
частная типологическая теория 32
чередование [з] / |g] в немецком 59 числа категории семантика 120—122 числа категория 120—128
числа категория у местоимений 121, 122 числительных склонение 113, 128 чистое сравнение 135
чистой множественности семантика 121
Широкая трактовка аналитизма 181,183 широкий гласный 44, 46 широкозначные глаголы 192 шумный согласный 79, 80
Эвиденциальная ситуация 157 эквиполентное отношение граммем 142 эксклюзивное множественное 122, 156, 157
экспериенцер 112
экстенсионал 86
элементарные универсалии 34 элиминация подлежащего 216, 217 элиминация подлежащего и вспомога-
тельного глагола 217
элиминация сказуемого 217
элиминация союзов в английском 219
элиминация части сказуемого 217 элиминация элементов модели предложения 216
энклитика 71
эргативный падеж 114, 115
Ядерные структуры 3. Хэрриса 220 ядерных предложений минимум 220 ядро поля 107 язык-объект 11
языковая категория 105 языковое значение 85 — 87
языковой относительности теория ИЮ-ЮЗ
языковой промежуточный мир 101
языковой тип 29, 30
язык-эталон 12
язык-эталон падежной
системы 113—115
язык-эталон поля 105 — 109
язык-эталон хомскианского типа 220— 223
Якобсона падежная система 113
Ach-Laut 59
anterieur (группа времен) 152
Conditionel 158
continuous 141
2)-артикль 129, 131
£7п-артикль 129, 131
0-артикль 131
Futur immediat 149
Ich-Laut 59
Indefinite 142
Liaison 64
Passe compose 142, 149
passe immediat 149
passe simple 142, 149
Subjonctif 158
Tertium comparationis 10
И^п/ел-язык 165
ЛИТЕРАТУРА
Абрамов Б.А. Первичные и вторичные функции средств выражения коммуникативных ролей в русском и немецком языках // Сопоставительные исследования межуровневого взаимодействия единиц в системах немецкого и русского языков. — Тула, 1988.
Абрамов Б.А. Теоретическая грамматика немецкого языка. Сопоставительная типология немецкого и русского языков. — М., 1999.
Аванесов Р. И. Фонетика современного русского литературного языка. — М., 1956.
Адмони В. Г. Опыт классификации грамматических теорий в современном языкознании // Вопросы языкознания. — 1971. — № 5.
Апресян Ю.Д. Идеи и методы современной структурной лингвистики. — М., 1966.
Аракин В.Д. Сравнительная типология английского и русского языков. — Л., 1979.
Ахманова О. С. Словарь лингвистических терминов. — М., 1966.
Балли Ш. Общая лингвистика и вопросы французского языка. — М., 1955.
Берков В.П. Современные германские языки. — СПб., 1996.
Блумфилд Л. Язык. — М., 1968.
Бондарко А. В. Вид и время русского глагола. — М., 1971.
Бондарко А. В. К проблеме поля в грамматике — залог и залоговость // Вопросы языкознания. — 1972. — № 3.
Бондарко А. В. Залог и семантика предложения // Проблемы теории грамматического залога. — Л., 1978.
Бондарко А. В. Функциональная грамматика. — Л., 1984.
Бондарко А. В. К проблеме соотношения универсальных и идиоэтни-ческих аспектов семантики: интерпретационный компонент грамматических значений // Вопросы языкознания. — 1992. — № 3.
Бондарко А. В., Буланин Л.Л. Русский глагол. — М., 1967.
Брызгунова Е.А. Интонация// Русская грамматика. — М., 1982. — Т. I.
Будагов Р.А. Введение в науку о языке. — М., 1958.
Буланин Л.Л. Фонетика современного русского языка. — М., 1970.
Волгина Н. С., Розенталь Д. Э., Фомина М. И., Цапукевич В. В. Современный русский язык. — М„ 1966.
Верещагин Е.М., Костомаров В. Г. Язык и культура. — М., 1990.
Вейнрейх У. О семантической структуре языка // Новое в лингвистике. — М., 1970. - Вып. V.
Виноградов В. А. Методы типологии // Общее языкознание: Методы лингвистических исследований. — М., 1973.
Виноградов В.В. Русский язык (грамматическое учение о слове). — М., 1972.
Виноградов В. В. Избранные труды. Исследования по русской грамматике. — М., 1975.
Гак В. Г. К проблеме отношения языка и действительности // Вопросы языкознания. — 1972. — № 6.
Гак В. Г. Сравнительная типология французского и русского языков. — Л., 1977.
Гак В. Г. Транспозиция // Лингвистический энциклопедический словарь. — М., 1990.
Гвишиани И. Б. Метаязык //Лингвистический энциклопедический словарь. — М., 1990.
Городецкий Б.Ю. К проблеме семантической типологии. — М., 1969.
Гринберг Дж. Квантитативный подход к морфологической типологии // Новое в лингвистике. — М., 1963. — Вып. III.
Гринберг Дж. Некоторые грамматические универсалии, преимущественно касающиеся порядка значимых элементов // Новое в лингвистике. - М„ 1970. - Вып. V.
Гулыга Е. В., Шендельс Е. И. Грамматико-лексические поля в современном немецком языке. — М., 1969.
Гухман М. М. Развитие залоговых противопоставлений в германских языках: Опыт историко-типологического исследования родственных языков. — М., 1964.
Гухман М. М. Лингвистические универсалии и типологические исследования // Вопросы языкознания. — 1973. — № 4.
Ермолаева Л. С. Очерки по сопоставительной грамматике германских языков. — М., 1987.
Есперсен О. Философия грамматики. — М., 1958.
Жлуктенко Ю. А., Двухжилов А. В. Фризский язык. — Киев, 1984.
Журинская М.И. Лингвистическая типология // Общее языкознание: Внутренняя структура языка. — М., 1972.
Зализняк А. А. К вопросу о грамматической категории рода и одушевленности в современном русском языке // Вопросы языкознания. — 1964. — № 4.
Звегинцев В. А. Очерки по общему языкознанию. — М., 1962.
Зеленецкий А.Л., Монахов П. Ф. Сравнительная типология немецкого и русского языков. — М., 1983.
Иванов В. В. Историческая грамматика русского языка. — М., 1964.
. Иванова И. В., Зеленецкий А. Л. Фризский язык // Языки мира: Германские языки. Кельтские языки. — М., 2000.
Игнатенко А. К. Учебник языка африкаанс. — М., 2000.
Кацнельсон С.Д. Типология языка и речевое мышление. — М.; Л., 1972.
Климов Г. А. О понятии языкового типа // Вопросы языкознания. — 1975. - № 6.
Климов Г. А. Принципы контенсивной типологии. — М., 1983.
Козьмин О. Г., Богомазова Т.С., Хицко Л. И. Теоретическая фонетика немецкого языка. — М., 1990.
Кондаков Н.И. Логический словарь-справочник. — М., 1976.
Кочергин А. Н. Моделирование мышления. — М., 1969.
Кронгауз М.А. Семантика. — М., 2001.
Крушельницкая К. Г. Очерки по сопоставительной грамматике немецкого и русского языков. — М., 1961.
Кубрякова Е.С. Ономасиология // Лингвистический энциклопедический словарь. — М., 1990.
Кузьменко Ю. К. Фонологическая эволюция германских языков. — Л., 1991.
Ладо Р. Лингвистика поверх границ культур // Новое в зарубежной лингвистике. — М., 1989. — Вып. XXV
Левит 3. Н. Лексикология французского языка. — М., 1969.
Ломтев Т. П. Типология языков как учение о классах и типах языков // Лингвистическая типология и восточные языки: Материалы совещания. — М., 1965.
Маслов Ю. С. Об основных и промежуточных ярусах в структуре языка // Вопросы языкознания. — 1968. — № 4.
Маслов Ю.С. Введение в языкознание. — М., 1987.
Маслов Ю.С. Вид//Лингвистический энциклопедический словарь. — М., 1990.
Мещанинов И. И. Проблемы развития языка. — Л., 1975.
Милевский Т. Предпосылки типологического языкознания // Исследования по структурной типологии. — М., 1963.
Миронов С. А. Язык африкаанс. — М., 1969.
Миронов С. А. Нидерландский (голландский) язык. — Калуга, 2001.
Москалева И. П. К вопросу о представлении структуры поля модальности в немецком языке // Семантика слова и словосочетания в немецком языке. — Тула, 1977.
Москальская О. И. Грамматика немецкого языка. Морфология. — М., 1956; 1958.
Москович В. А. Глубина и длина слова в естественных языках // Вопросы языкознания. — 1967. — № 6.
Налимов В. В. Вероятностная модель языка. — М., 1974.
Норк О.А., Адамова Н.Ф. Фонетика современного немецкого языка. — М., 1976.
Ожегов С. И. Словарь русского языка. — М., 1988.
Панов М.В. Русская фонетика. — М., 1967.
Панфилов В. 3. Язык, мышление, культура // Вопросы языкознания. — 1975.-№1.
Пешковский А. М. Русский синтаксис в научном освещении. — М., 1956.
Плоткин В. Я. Эволюция фонологических систем. — М., 1982.
Плоткин В.Я. Строй английского языка. — М., 1989.
Раевский М.В. К проблеме статуса немецкого редуцированного гласного и его функций Ц Вести. Моск, ун-та. Сер. X. Филология. —1983. — № 1.
Ревзин И. И. Некоторые замечания в связи с дихотомической теорией в фонологии // Вопросы языкознания. — 1970. — № 3.
Реформатский А. А. Фонологические этюды. — М., 1975.
Реформатский А. А. Введение в языковедение. — М., 1996.
Рождественский Ю. В. Типология слова. — М., 1969.
Ружичка Р. О трансформационном описании так называемых безлим ных предложений в современном русском языке // Вопросы языкознания. — 1963. — № 3.
Русская грамматика. — М., 1982. — Т. I.
Серебренников Б. А. О лингвистических универсалиях // Вопросы языкознания. — 1972. — № 2.
Серебренников Б. А. Проблемы взаимоотношения общей методологии лингвистической науки и частных методов лингвистического исследования // Общее языкознание: Методы лингвистических исследований. — М., 1973.
Скала Э. К вопросу о контрастивной структуре слога в немецком и чешском языках//Типология германских литературных языков. — М., 1976.
Скрэгг Г. Семантические сети как модели памяти // Новое в зарубежной лингвистике. — М., 1983. — Вып. ХП.
Слюсарева Н.А. Функции языка // Лингвистический энциклопедический словарь. — М., 1990.
Смирницкая О. А. Эволюция видовременной системы в германских языках // Историко-типологическая морфология германских языков: Категория глагола. — М., 1977.
Солнцев В. М. Язык как системно-структурное образование. — М., 1971.
Солнцев В.М. Типология и тип языка // Вопросы языкознания. — 1978. - № 2.
Солнцев В. М. Китайский язык // Лингвистический энциклопедический словарь. — М., 1990.
Соссюр Ф. де. Курс общей лингвистики // Труды по лингвистике. — М., 1977.
Степанов Ю.С. Семиотика. — М., 1971.
Степанов Ю.С. Основы общего языкознания. — М., 1975.
Степанов Ю. С. Имена, предикаты, предложения: Семиологическая грамматика. — М., 1981.
Степанов Ю. С. Понятие //Лингвистический энциклопедический словарь. — М., 1990.
Степанова М.Д. Методы синхронного анализа лексики. — М., 1968.
Торсуева И. Г. Интонация // Лингвистический энциклопедический словарь. — М., 1990.
Трубецкой Н. С. Основы фонологии. — М., 1960.
Урмсон Дж. О. Парентетические глаголы // Новое в зарубежной лингвистике. — М., 1985. — Вып. XVI.
Уорф Б. Л. Отношение норм поведения и мышления к языку // Звегинцев В. А. История языкознания XIX — XX веков в очерках и извлечениях. — М., 1965.
Успенский Б. А. Принципы структурной типологии. — М., 1962.
Успенский Б. А. Структурная типология языков. — М., 1965.
Успенский Б. А. Отношения подсистем в языке и связанные с ними универсалии // Вопросы языкознания. — 1968. — № 6.
Успенский Б. А. Проблема универсалий в языкознании: Предисловие // Новое в лингвистике. — М., 1970. — Вып. V.
Успенский Л. В. Слово о словах. — М., 1957.
Халле М. Фонологическая система русского языка: Лингвистико-акустическое исследование // Новое в лингвистике. — М., 1962. — Вып. II.
Хомский Н. Аспекты теории синтаксиса. — М., 1972.
Хэррис 3. С. Совместная встречаемость и трансформация в языковой структуре // Новое в лингвистике. — М., 1962. — Вып. II.
Чарняк Ю. Умозаключения и знания // Новое в зарубежной лингвистике. — М., 1983. — Вып. XII.
Чейф У. Л. Значение и структура языка. — М., 1975.
Шатохина Л. И. О проблеме аналитического слова в немецком языке и статусе глагольных единиц типа aufnehmen, achtgeben // Теория и история германских и романских языков в современной высшей школе России. — Калуга, 1998.
Шендельс Е.И. Многозначность и синонимия в грамматике. — М., 1970.
Штернеманн Р. и др. Введение в контрастивную лингвистику // Новое в зарубежной лингвистике. — М., 1989. — Вып. XXV.
Щерба Л. В. Фонетика французского языка. — М., 1953.
Якобсон P.O. Шифтеры, глагольные категории и русский глагол // Принципы типологического анализа языков различного строя. — М., 1972.
Якобсон P.O. К общему учению о падеже: Общее значение русского падежа // Избранные работы. — М., 1985.
Якобсон Р., Фант Г., Халле М. Введение в анализ речи // Новое в лингвистике. — М., 1962. — Вып. II.
Якобсон Р., Халле М. Фонология в ее отношении к фонетике // Новое в лингвистике. — М., 1962. — Вып. II.
Ярцева В.Н. Контрастивная грамматика. — М., 1981.
Admoni W. G. Der deutsche Sprachbau. — M.; Л., 1966.
ANS (Algemene Nederlandse Spraakkunst) / G. Geerts, W. Haeseryn, J. de Rooij, J. Toom. — Groningen; Leuven, 1984.
Einfuhrung in die Sprachwissenschaft / unter Leitung von Al. Graur. — Berlin, 1974.
Erben J. AbriB der deutschen Grammatik. — Berlin, 1966.
Fillmore Ch. The Case for Case // Universals in Linguistic Theory. — N. Y., 1968.
Fillmore Ch. Types of Lexical Information // Studies in Syntax and Semantics: Fondation of Language. — Dordrecht, 1969. — Vol. 10.
Helbig G. Zur Rolle des kontrastiven Sprachvergleichs fur den Fremd-sprachenunterricht // Deutsch als Fremdsprache. — 1976. — Heft 1.
Helbig G., Buscha J. Deutsche Grammatik. — Leipzig, 1974.
Hoekstra Th. A. Transitivity: Grammatical Relations in Government-Binding Theory. — Dordrecht, 1984.
Kotin M. L. Das Deutsche als «werden»-Sprache // Das Wort: Germanistisches Jahrbuch. — 1995.
KraakA., Klooster IV. G. Syntaxis. — Culemborg-Keulen, 1968.
Meinhold G., Stock E. Phonologic der deutschen Gegenwartssprache. — Leipzig, 1982.
MoskalskajaO.I. Grammatik der deutschen Gegenwartssprache. — M., 1975.
Rijpma E., Schuringa F. G. Nederlandse Spraakkunst. — Groningen; Djakarta, 1957.
Schippan Th. Einfuhrung in die Semasiologie. — Leipzig, 1975.
Schmidt W. Grundfragen der deutschen Grammatik. — Berlin, 1967.
Schonfeld’s historische Grammatica van het Nederlands / A. van Loey. — Zutphen, 1964.
Skizze der deutschen Grammatik / unter Leitung von W. Flamig. — Berlin, 1972.
Stock E., Zacharias Ch. Deutsche Satzintonation. — Leipzig, 1973.
TacxI. P. M. Nederlandse spraakkunst vooriedereen. — Utrecht; Antwerpen, 1963.
Weisgerber L. Vom Weltbild der deutschen Sprache. — Dusseldorf, 1953. — 1. Hlb.
Weisgerber L. Grundzugc der inhaltbezogenen Grammatik. — Dusseldorf, 1962.
Zeleneckij A. L. Satzmodellierung in der historischen Syntax // Das Wort: Germanistisches Jahrbuch. — 1999.
ОГЛАВЛЕНИЕ
Предисловие.............................................. 3
Введение................................................. 4
§ 1. Из истории сопоставительного языкознания.....4
§ 2. Сопоставительное языкознание в отечественной высшей школе......................................5
§ 3. Типология лингвистического сравнения.........7
Генетическое и негенетическое сравнение......8
Разновидности негенетического нелокализованного сравнения....................................9
§ 4. Метаязык и язык-эталон......................11
§ 5. Сферы применения сопоставительного описания языков...........................................18
§ 6. Морфологическая классификация языков........19
§ 7. Основные противоречия морфологической классификации языков.............................23
§ 8. Понятие языкового типа......................29
§ 9. Структура современной типологии.............30
§ 10. Проблематика универсологии..................33
§ 11. Проблематика характерологии.................37
§ 12. Метод типологии.............................38
Часть 1
ТИПОЛОГИЯ ОСНОВНЫХ СРЕДСТВ ОРГАНИЗАЦИИ ПЛАНА ВЫРАЖЕНИЯ ЯЗЫКА
Глава 1. ЭЛЕМЕНТЫ ЯЗЫКА-ЭТАЛОНА ДЛЯ ОПИСАНИЯ ПЛАНА ВЫРАЖЕНИЯ ЯЗЫКА.............................41
§ 13. Предельные фонологические единицы............41
§ 14. Непредельные фонологические единицы и их признаки..........................................43
Глава 2. СРАВНИТЕЛЬНО-ТИПОЛОГИЧЕСКОЕ ОПИСАНИЕ ФОНЕМНЫХ СИСТЕМ..........................................44
ВОКАЛИЗМ..............................................44
§ 15. Вокалический минимум........................44
§ 16. Инвариантная часть исчисления систем вокализма языков-объектов..................................45
§ 17. Специфические различительные признаки гласных западных языков..................................47
КОНСОНАНТИЗМ..........................................49
§ 18. Консонантный минимум и общие принципы типологического описания консонантизма............49
§ 19. Инвариантная часть исчисления систем консонантизма языков-объектов.....................50
§ 20. Специфические различительные признаки шумных согласных германских и русского языков...........52
§21. Типология нешумных согласных................52
Глава 3. СРАВНИТЕЛЬНО-ТИПОЛОГИЧЕСКОЕ ОПИСАНИЕ АЛЛОФОНИЧЕСКОГО ВАРЬИРОВАНИЯ...........................54
§ 22. Общие проблемы аллофонического варьирования.54
§ 23. Аллофоническое варьирование гласных.........55
§ 24. Аллофоническое варьирование согласных.......58
§ 25. Аллофоническое варьирование в сочетаниях гласных и согласных..............................60
§ 26. Итоги сравнения аллофонического варьирования и дидактические выводы...........................62
Глава 4. Сравнительно-типологическое описание просодики..63
СЛОГОВЫЕ СТРУКТУРЫ....................................63
§ 27. Аспекты типологии слоговых структур.........63
§ 28. Соотношение закрытых и открытых слогов, слога и слова....................................64
§ 29. Фонемный состав слога.......................66
СЛОВЕСНОЕ УДАРЕНИЕ....................................69
§ 30. Средства выделения ударного слога...........69
§31. Место ударения в слове......................70
§ 32. Ритмизующая функция словесного ударения.....71
ИНТОНАЦИЯ.............................................73
§ 33. Единицы интонации (элементы языка-эталона)..73
§ 34. Типология нуклем............................77
§ 35. Типология тонем.............................79
§ 36. Типология фразотонем........................80
Часть II
ТИПОЛОГИЯ СООТНОШЕНИЯ ПЛАНОВ СОДЕРЖАНИЯ И ВЫРАЖЕНИЯ ЯЗЫКА
Глава 1. ИСХОДНЫЕ ПОЛОЖЕНИЯ. ЭЛЕМЕНТЫ ОБЩЕЙ ТЕОРИИ ЯЗЫКОВОГО ЗНАЧЕНИЯ.......................82
§ 37. Элементы языка-эталона для описания соотношения планов содержания и выражения языка...............82
§ 38. Понятие языкового значения...................85
§ 39. Денотативные классы языковых значений........87
§ 40. Классы значений по их отношению к действительности.................................91
§ 41. Структурная классификация языковых значений......94
§ 42. Классы значений, различаемые проявлением в языке.96
§ 43. Классы языковых значений различной степени абстрактности.....................................97
§ 44. Общее и единичное в системе значений отдельного языка............................................100
Глава 2. ТИПОЛОГИЯ ОБЯЗАТЕЛЬНЫХ КАТЕГОРИЙ ...............105
§ 45. Принципы описания категориальных значений...105
§ 46. Состав и система именных категорий..........109
КАТЕГОРИЯ ПАДЕЖА.......................................по
§ 47. Падеж как явление грамматики................110
§ 48. Падежные оппозиции и язык-эталон для исчисления падежных граммем.................................113
§ 49. Характерология падежных систем..............115
КАТЕГОРИЯ ЧИСЛА.......................................120
§ 50. Грамматическая сущность категории числа.....120
§ 51. Неисчисляемые существительные...............122
§ 52. Средства выражения значения числа...........124
КАТЕГОРИЯ АРТИКЛЯ.....................................128
§ 53. Природа артикля.............................128
§ 54. Специфика употребления артикля в отдельных языках...........................................130
§ 55. Полевый подход к артиклю....................132
§ 56. Средства создания актуального членения предложения в русском языке......................133
КАТЕГОРИЯ СТЕПЕНИ КАЧЕСТВА.......................... 135
§ 57. Семантика и средства выражения категории степени качества.................................135
§ 58. Вторичные значения форм компаратива и суперлатива. Периферия поля компаративности...................138
ОБЩИЕ ПРОБЛЕМЫ СИСТЕМЫ ГЛАГОЛЬНЫХ КАТЕГОРИЙ.............................................139
§ 59. Состав и система глагольных категорий.......139
§ 60. Категории вида —таксиса —времени............139
КАТЕГОРИЯ ВИДА........................................140
§ 61. Общие проблемы видовой семантики............140
§ 62. Категория вида в отдельных языках...........141
КАТЕГОРИЯ ТЕМПОРАЛЬНОСТИ..............................146
§ 63. Семантика и средства выражения темпоральности....146
§ 64. Структура категории темпоральности в отдельных языках...........................................147
§ 65. Основные случаи употребления временных форм во вторичных значениях............................149
КАТЕГОРИЯ ТАКСИСА..................................... 150
§ 66. Семантика и общая система средств выражения таксиса..........................................150
§ 67. Глагольные формы как средство выражения таксиса..........................................151
КАТЕГОРИЯ НАКЛОНЕНИЯ И МОДАЛЬНОСТЬ.................... 153
§ 68. Общее понятие модальности...................153
§ 69. Проблема системы наклонений в разных языках.155
§ 70. Важнейшие моменты использования форм наклонений во вторичных значениях..................158
§ 71. Периферия поля модальности..................159
КАТЕГОРИЯ ЗАЛОГА ..................................... 161
§ 72. Залог как явление грамматики................161
§ 73. Типология средств пассивизации..............163
§ 74. Типология страдательных конструкций.........165
КАТЕГОРИЯ ЛИЦА.........................................169
§ 75. Природа и семантика категории лица..........169
§ 76. Парадигма личных глагольных форм............170
§ 77. Вторичные значения личных глагольных форм....172
§ 78. Безличные предложения и проблема «обезличивания»..................................173
§ 79. Периферия поля персональности...............174
Глава 3. ОСНОВНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ ЯЗЫКОВЫХ УРОВНЕЙ.........................................175
§ 80. Основная проблематика морфонологии..........175
Фонемная структура морфем...................175
Фонемные чередования в корне................179
§ 81. Аналитизм...................................181
§ 82. Валентность.................................184
Глава 4. ЭЛЕМЕНТЫ СЛОВООБРАЗОВАТЕЛЬНОЙ ТИПОЛОГИИ.................................................186
§ 83. Место словообразования в общей системе языка.186
§ 84. Соотношение в словообразовании лексики и морфологии.....................................187
§ 85. Соотношение сложного слова и словосочетания..191
§ 86. Некоторые особенности словосложения и словопроизводства............................ 192
Глава 5. ЭЛЕМЕНТЫ ТИПОЛОГИИ СЛОВАРНОГО СОСТАВА............194
§ 87. Элементы лексико-семантической типологии....194
§ 88. Проблемы системной организации лексики......198
§ 89. Подклассы слов в рамках частей речи.........201
Род существительных........................201
Категория одушевленности...................205
Имена собственные..........................206
Дистрибутивные и морфологические подклассы..208
Глава 6. ЭЛЕМЕНТЫ СИНТАКСИЧЕСКОЙ ТИПОЛОГИИ ...^.........210
§ 90. Типология порядка слов.....................210
§ 91. Типология моделирования предложения........214
§ 92. Типология сложного синтаксического целого..218
§ 93. Хомскианская синтаксическая типология......220
Заключение..............................................225
Предметный указатель ...................................227
Литература..............................................238
Учебное издание
Зеленецкий Александр Львович
Сравнительная типология основных европейских языков
Учебное пособие
Редактор Н. И. Чалых Ответственный редактор Н. П. Галкина Технический редактор Е. Ф. Коржуева Компьютерная верстка: Е.В. Тельнова Корректоры В. Н. Рейбекель, А. В. Птухина
Диапозитивы предоставлены издательством
Изд. Nb A-993-I. Подписано в печать 14.05.2004. Формат 60x90/16. Гарнитура «Таймс». Печать офсетная. Бумага тип. № 2. Усл. печ. л. 16,0. Тираж 5100 экз. Заказ №13391.
Лицензия ИД № 02025 от 13.06.2000. Издательский центр «Академия».
Санитарно-эпидемиологическое заключение № 77.99.02.953.Д.003903.06.03 от 05.06.2003. 117342, Москва, ул. Бутлерова, 17-Б, к. 223. Тел./факс: (095)334-8337, 330-1092.
Отпечатано на Саратовском полиграфическом комбинате.
410004, г. Саратов, ул. Чернышевского, 59.
СРАВНИТЕЛЬНАЯ ТИПОЛОГИЯ ОСНОВНЫХ ЕВРОПЕЙСКИХ ЯЗЫКОВ
Издательский центр «Академия»