Восточная Европа в древности и средневековье. Мнимые реальности в античной и средневековой историографии - Мельникова Е.А.

Амелькин А.О. Проблема Тмутороканского княжества в исторической мысли допетровской России

Арапов Д.Ю. Полигамия в мусульманском браке: правовые нормы, стереотип восприятия, реальная практика

Артамонов Ю.А. Мнимые реальности биографии преп. Антония Печерского

Арутюнова-Фиданян В.А. Фотий и Псевдо-Фотий в переписке с армянами

Бибиков М.В. Святость как пространственная категория

Бубенок О.Б. Страна Берсилия: миф или реальность

Ведюшкина И.В. Летописные повести о походе Всеволода Большое Гнездо на Волжскую Булгарию в 1183 году

Габдрахманов П.Ш. Матрилинейные родословные церковных зависимых во Фландрии ХII-ХIII веков: мнимая реальность

Глазырина Г.В. Heliopolis — «Город солнца» или «Град Христа»

Горский А.А. К вопросу о составе войска Олега в походе на Царьград

Гутнов Ф.Х. Аланские «цари» древнеармянских памятников

Джаксон Т.Н. Ultima Thule: обретение реальности

Дмитриева О.В. «Agnus scythicus» и английское ученое сообщество в конце XVI — начале XVII в

Добродомов И.Г., Кривко Р.К. Русские письмена в «Житии св. Константина»

Ерусалимский К.Ю. Конструирование современности в «Истории о великом князе московском» A.M. Курбского: постановка проблемы

Зайцев И.В. Мнимый протекторат: Казанское ханство и Османская империя в середине 20-х гг. XVI в

Зверева В.В. Casus realis: к вопросу о научной классификации единорога

Илюшечкина Е.В. «Скифский лук» как модель для ориентации в пространстве

Калинина Т.М. «Великан» ибн Фадлана и легенды о гигантах

Картамышева Е.П. Между жизнью и смертью: к вопросу о структуре загробного мира у древних скандинавов

Каштанов С.М. О жалованной грамоте Пскова Якову Голутвиничу

Коновалова И.Г. Арабские гидронимы Восточной Европы

Литвина А.Ф., Успенский Ф.Б. Из истории России XVI века: реальные имена и мнимые даты в жизни Дмитрия Угличского

Литовских Е.В. Место жительства как элемент характеристики персонажей «Саги о Ньяле»

Лукин П.В. О так называемом «племенном вече» у восточных славян

Мельникова Е.А. Первые русские князья: о принципах реконструкции летописцем ранней истории Руси

Мишин Д.Е. «Крепость джиннов» в рассказах средневековых мусульманских авторов о завоевании Северной Африки арабами

Молчанов А.А. Версия о библейских корнях рода Багратидов в средневековой исторической традиции

Мусин А.Е. «Два Кирилла, три Леонтия...»: Особенности восприятия небесного патроната в древнерусском сознании

Никольский С.Л. Мнимые реальности смешанного права русско-византийских договоров 911 и 944 гг

Перевалов С.М. Железные ворота Александра: легенда и действительность

Петрухин В.Я. Традиция и исторический факт в средневековой историографии

Подосинов А.В. «Мнимые реальности» в античных представлениях о Восточной Европе

Рождественская М.В. Древнерусские описания рая и Святой земли: мнимое и реальное

Рукавишников А.В. Проблема «непризнания родства» в раннесредневековых хрониках и Повесть временных лет

Свердлов М.Б. Немецкие латиноязычные названия Руси IX — начала XIII в. как отражение реальностей истинных и мнимых

Суриков И.Е. Законы Драконта как мнимая реальность

Толочко П.П. Редактировал ли Игумен Сильвестр Повесть временных лет

Успенский Ф.Б. Из истории Швеции XI века: конунг Стейнкель в «Саге о Хервир» и у Адама Бременского

Чекин Л.С. Земля «по ту сторону» Северного океана

Черных А.П. Реальные проблемы воображаемой геральдики

Чеснокова Н.П. Ирреальное и рациональное в византийской политической астрологии XII в

Шейкин Е.В. Форма готландских камней группы «А»

Щавелев А.С. Символические функции креста в Древней Руси

Юрченко А.Г. Ирреальная империя Чингис-Хана

Автор: Мельникова Е.А.

Теги: историография всеобщая история восточная европа чтения

Год: 2002

Похожие

Повесть временных лет. Часть 2.

История русского летописания Т.1. Повесть временных лет и древнейшие русские летописные своды Кн.1. Разыскания о древнейших русских летописных сводах

Древняя Русь. Эпоха междоусобиц. От Ярославичей до Всеволода Большое Гнездо

Татищев В.Н. Собрание сочинений. Том 4. История Российская. Часть 2.

Текст

Восточная Европа
в древности
и средневековье
XIV
Российская академия наук
ИНСТИТУТ ВСЕОБЩЕЙ ИСТОРИИ
ВОСТОЧНАЯ ЕВРОПА
В ДРЕВНОСТИ
И СРЕДНЕВЕКОВЬЕ
МНИМЫЕ РЕАЛЬНОСТИ
В АНТИЧНОЙ И СРЕДНЕВЕКОВОЙ
ИСТОРИОГРАФИИ
XIV Чтения
памяти члена-корреспондента АН СССР
Владимира Терентьевича Пашуто
Москва, 17-19 апреля 2002 г.
Материалы конференции
Москва
2002
Председатель Оргкомитета Чтений:
д.и.н. Е.А. Мельникова
Редакционная коллегия:
д.и.н. Т.Н. Джаксон (ответственный редактор)
к.и.н. Т.М- Калинина (ответственный секретарь)
к.и.н. Г.В. Глазырина
к.и.н. И.Г. Коновалова
д.и.н. Е.А. Мельникова
д.и.н. А.В. Назаренко
д.и.н. А.В. Подосинов
д.и.н. И.С. Чичуров
чл.-корр. РАН Я.Н. Щапов
XIV Чтения памяти чл.-корр. АН СССР В.Т. Пашуто
проводятся при финансовой поддержке РГНФ (№ 02-01-14035г)
perm/
© Институт всеобщей истории РАН
2002 г.
А. О. Амелькин
ПРОБЛЕМА ТМУТОРОКАНСКОГО КНЯЖЕСТВА
В ИСТОРИЧЕСКОЙ МЫСЛИ
ДОПЕТРОВСКОЙ РОССИИ
В конце X - XI в. на дальней юго-восточной окраине Рус-
ского государства существовало одно из самых загадочных рус-
ских княжеств - Тмутороканское. Отделенное от основного мас-
сива русских земель морем и степями, занятыми воинственными
кочевниками, оно стало символом необычайной удаленности.
Возникнув в иной культурной среде, нежели остальные русские
земли, будучи на столетия оторванным от основной территории
Руси, это княжество стало своеобразным мифом русской исто-
рии. После потери этого княжества Тмуторокань на долгое вре-
мя исчезла со страниц русских источников. Лишь в конце XII в.
город был четыре раза упомянут автором «Слова о полку Иго-
реве»: во время похода русских полков к Дону Див «велитъ по-
слушати земли незнаем'!., ВлъзТ и Поморто и Посулпо и Сурожу
и Корсуню и теб!>, Тьмутораканьскый блъвань»; о походе Игоря
и Всеволода говорится; «Се бо два сокола слЪтТста съ отня сто-
ла злата поискати града Тьмутороканя»; вспоминая о междо-
усобных войнах князя Олега, автор рассказывает, как Олег
«ступает въ злать стремень въ градЬ ТьмутороканЬ»; повествуя о
Всеславе Полоцком, поэт сообщает, что князь «въ ночь влъкомъ
рыскаше изъ Кыева дорискаше до куръ Тмутороканя». Скрыто
Тмуторокань упоминается в связи с повествованием о Мстисла-
ве Храбром, поскольку его подвиг (победа над касожским кня-
зем Редедей) связан с событиями у Тмуторокани. Судя по этим
упоминаниям, автор «Слова» хорошо представлял себе, где на-
ходилось Тмутороканское княжество. Он считает излишним
уточнять его местоположение, более того — использует
«Тмуторокань» в качестве географического ориентира, полагая,
что и его читатели прекрасно представляют себе местоположе-
ние этого города. Как убедительно показал В.А. Кучкин, в
«Слове о полку Игореве» нашел отражение комплекс дополни-
тельных сведений, оставшийся неизвестным автору Повести
временных лет. Сам герой «Слова», очевидно, также хорошо
представлял себе, где была Тмуторокань и планировал дойти до
этого города, на который менее чем за 100 лет до этого распро-
3
странялась власть князей черниговского дома.
После этого упоминания в конце XII в. Тмуторокань долго
не была востребована общественной исторической памятью, и
даже само ее местоположение было забыто. Показательно, что в
конце 1708 - начале 1709 г. митрополит Дмитрий Ростовский,
работая над «Летописцем келейным», в письме к монаху Чудова
монастыря Феологу спрашивал: «Что за страна варяги и где го-
род Тмуторокань?». Однако с середины XVI в. вопрос об исто-
рических судьбах Тмутороканского княжества уже заинтересо-
вал русских людей. И первым, кто попытался на него ответить,
был царь Иван Грозный.
В октябре 1553 г. к юному, но уже прославившемуся поко-
рением Казани Ивану IV пришло посольство от ногайских мурз,
возглавляемое неким Темиром. Мурза Исмаил и иные ногайские
мурзы просили русского государя защитить их «оть Емъгурч1а
царя Астороханьского» и возвести на астраханский престол
Дербыш-царя. При этом ногайцы обещали действовать во всех
войнах по воле русского царя. Иван Грозный повелел вести пе-
реговоры с ногайским посольством окольничему Алексею Ада-
шеву и дьяку Ивану Михайлову. У русских были свои «обиды»
на астраханского хана - он нарушил условия заключенного ра-
нее договора с Россией и ограбил русского посла. Но для начала
боевых действий, направленных на смену правителя в Астрахан-
ском ханстве, это показалось недостаточным. Иван Грозный хо-
тел опереться и на историческое право России вмешиваться в
астраханские дела, тем самым подкрепив идеологически гото-
вившуюся войну.
Рассуждения Ивана Грозного по этому поводу помещены в
«Летописце начала царства»: «И въспоминая царь и великий
князь древнее свое отечество, яже прежебывыи его родители
святопочивший великий князь Владимиръ, просветивый Рус-
скую землю святымъ крещениемъ, разделяя области на части
детемъ своимъ, и ту Азторохань, тогда именовался Тмуторокань,
и да ее сыну своему Мстиславу, въ нейже храмъ Пречистые
сътворенъ быль; и многие государи христианьские оть Влади-
мира прежепочившии сродники царя и великого князя Ивана
Василиевича всея Русии теми месты обладали». Из этого рассу-
ждения видно, что сведения о Тмуторокани были почерпнуты
государем прежде всего из Повести временных лет. Иван Гроз-
ный воспользовался рассказами Повести о разделе Русской зем-.
ли при князе Владимире и о сооружении тмутороканским кня-
зем Мстиславом храма Пресвятой Богородицы в честь победы
4
над касожским князем Редедей. Надо отметить, что далеко не
все сведения о Тмуторокани попали в поле зрения русского ца-
ря. Им были отобраны факты, подчеркивающие принадлежность
этой земли Рюриковичам и христианство жителей Тмуторокан-
ского княжества. Несмотря на отрывочность сведений, исполь-
зованных Иваном Грозным, в его рассуждениях представлена
законченная концепция истории Тмуторокани. Основанная свя-
тым Владимиром, она была местом прибежища христиан, но из-
за междоусобных браней стала средоточением зла, резиденцией
нечестивых правителей («грех ради христианьскыхъ и не за ис-
правление закона Христова и многыхъ межьусобныхъ браней
Русскыхъ государей, обладана бывши нечестивыми цари Ор-
диньскыми, иже именовалася Большая Орда. И много леть цари
нечестивые въ той Орде водворялися, и многые беды и крови
православные государи от нихъ пострадали и мученическы вен-
чашася, въ нихъже и блаженный князь Михайло Черниговьскый
и боляринъ его Феодоръ и прочие государи зле пострадали, и до
блаженнаго великого князя Ивана Василиевича всея Русии»).
После освобождение Руси от их власти там укрылись последние
ордынские ханы («великымъ княземъ Иваномъ Василиевичемъ
всея Русии вначале свободилъ Богъ христианьство отъ работы
бесерменьскыа, и та Болшая Орда имъ порушилася, и почали те
цари Ординьские жити въ Азсторохани, а Болшая Орда опусте-
ла, а место ея во области близъ города Азсторохани, два днища
по Волге вверхъ, именуется Сараи Болшие»), Однако одного
исторического обоснования прав на низовья Волги царь считал
недостаточным и подкреплял его, обвиняя астраханского хана в
недружественных действиях («за свою обиду и срамоту») и об-
ращением к нему жителей Нижнего Поволжья («по Нагайскыхъ
мурзъ челобитию»).
Взгляд Ивана Грозного на прошлое самого удаленного
уголка Киевской Руси не был лишен серьезных искажений.
Прежде всего, место, где предполагалось нахождение Тмуторо-
кани, определялось по созвучию его имени с названием города,
современного царю Ивану. Направление поиска было подсказа-
но политическими интересами, которые к XVI в. переместились
на Волгу. Поэтому русский государь с такой легкостью принял
ошибочное отождествление Тмуторокани с Астраханью.
Во-вторых, прекращение существования отдаленного русского
княжества было связано им с татаро-монгольским нашествием и
существованием Большой Орды. В-третьих, желая подчеркнуть
связь Тмуторокани с наследием Орды, сократившимся к середи-
5
не XVI в. до Нижнего Поволжья, Иван Грозный привязывает к
Тмуторокани все события, происходившие в Орде в целом.
В-четвертых, считая Тмуторокань в годы ордынского владыче-
ства воплощением зла, царь делает ее местом гибели всех тех
князей, которые погибли в Орде. Иван Грозный подчеркивает
связь русских государей с территорией Тмуторокани, ставшей,
по его мнению, местом убиения многих русских князей. Особое
выделение среди пострадавших государей Михаила Чернигов-
ского, не являвшегося прямым предком Ивана Грозного, воз-
можно, объясняется не только популярностью этого святого, но
и тем, что имя Михаил носили в крещении несколько тмуторо-
канских князей. Так, Любецкий синодик черниговских князей
упоминает княжившего в Тмуторокани Олега Святославича и
Феофано Музалон как «князя Михаила Черниговского и княги-
ню его Феофанну».
Предложенная Иваном Грозным версия истории Тмуторо-
кани попала в «Степенную книгу царского родословия», создан-
ную в начале 60-х гг. XVI в. пресвитером Андреем (будущим
митрополитом всея Руси Афанасием) на основе Никоновской
летописи. Эта схема исторического развития Тмутороканского
княжества оставила свой след в «Лицевом летописном своде».
Предположение о тождественности Тмуторокани и Астра-
хани высказано и на страницах «Скифской истории» А. Лызло-
ва. Его труд, завершенный в 1692 г., оказал огромное влияние на
развитие русской историографии XVIII - начала XIX в., создав
новую форму исторического сочинения. В нем А. Лызлов иссле-
довал проблемы векового противостояния оседлых народов Ев-
ропы натиску «скифов» - кочевых народов Евразии. Со ссылкой
на «Степенную книгу» и «Хронику» М. Стрыйковского он отме-
тил те же самые моменты ее истории, какие отмечал еще Иван
Грозный. Но рассказ А. Лызлова дополнен сообщением о пре-
бывании Тмуторокани в составе Древней Руси якобы вплоть до
времени правления Всеволода Большое Гнездо («И тако тамо
державствоваху российстии князи от великаго князя Владиме-
ра... даже до великаго князя Всеволода Юрьевича Долгорукова,
множае двусот лет»). Неизвестно, откуда именно А. Лызлов взял
эту подробность. Возможно, она явилась результатом осмысле-
ния текста «Степенной книги», сообщавшей о гибели Тмуторо-
канского княжества в результате Батыева нашествия. А посколь-
ку Всеволод Большое Гнездо был одним из последних великих
князей домонгольской Руси, то именно с ним А. Лызлов и решил
связать конец Тмутороканского княжества. Иначе, чем Иван
6
Грозный, исследователь рассмотрел и период татарского влады-
чества в Тмуторокани. Если для царя Тмуторокань-Астрахань
XIII-XV в в. была, прежде всего, местом, где русские государи
«зле пострадали», и убежищем, где «почали цари Ординьские
жити» после разгрома татар на Угре, то А. Лызлов подчеркивал
многократное появление в этих землях русских войск и непо-
корность местных жителей («И оттоле не покоряхуся им, аще и
многажды великия князи российски» с воинствы тамо хождаху и
варваров сих под власть свою покаряху; но тии паки потом от-
ступоваху и не покаряхуся».).
Такое смещение внимания представляется вполне естест-
венным. Ивану Грозному, готовившемуся завоевать Астрахань,
важно было показать не только законность своих прав на низо-
вья Волги, но и обоснованность своей борьбы с астраханским
ханом, рассматривая ее как продолжение русско-ордынского
противостояния. А стольник Андрей Лызлов, участвуя в русско-
турецкой войне, являвшейся частью войны нескольких европей-
ских государств против Османской империи, воспринимал ее
как проявление извечной борьбы оседлого (земледельческого) и
кочевого (разрушительного, «скифского») начал в организации
человеческого сообщества.
Обращение к прошлому Тмутороканского княжества оказа-
лось, таким образом, тесно связанным с политическими интере-
сами русского общества и государства.
Д.Ю. Арапов
ПОЛИГАМИЯ В МУСУЛЬМАНСКОМ БРАКЕ:
ПРАВОВЫЕ НОРМЫ, СТЕРЕОТИП ВОСПРИЯТИЯ,
РЕАЛЬНАЯ ПРАКТИКА
Постоянный интерес немусульман к жизни мира ислама во
многом связан с узаконенным шариатом обычаем полигамии. По
словам христианского автора «противомухаммеданского» трак-
тата XI в., пророк Мухаммед потворствовал «своим страстным
наклонностям» и поэтому позволил каждому из своих последо-
вателей «иметь по четыре жены и открыто сожительствовать с
ними»1. Лишь сам основатель ислама обладал исключительным
7
правом на неограниченное число жен. Последующая исламская
традиция закрепила установленную пророком предельную нор-
му количества брачных связей". Следует отметить, что в антиму-
сульманских движениях в эпоху раннего средневековья претен-
денты на роль новых духовных вождей обязательно старались
превысить максимально допустимое шариатом число своих за-
конных жен, утверждая таким способом свои претензии на ли-
дерство (Мусейлима в Аравии, Муканна в Средней Азии)3.
Феномен полигамии в исламе способствовал складыванию
одного из самых популярных стереотипов в восприятии евро-
пейцами мусульманского мира. По устойчивому убеждению,
бытовавшему в скованной жесткими узами моногамного брака
среде христианского средневековья, каждый мусульманин от
Испании на западе до Туркестана на востоке не только мог, но
был просто обязан обзавестись многочисленным гаремом.
Обычай многоженства в мусульманстве, согласно Повести
временных лет, привлек пристальное внимание уже в первые
десятилетия русской истории. В рассказе об «испытании вер»
подчеркивается острый интерес Владимира I к красочному опи-
санию гаремной роскоши исламского рая4. После крещения Руси
власть в целом негативно относилась к мусульманской полига-
мии, но подходы ее церковных и светских кругов к существова-
нию данного института заметно разнились.
Православная церковь резко осуждала и полностью отвер-
гала весь исламский уклад жизни, в том числе шариатские нор-
мы брачных отношений. При обращении мусульманина в хри-
стианство «новокрещен», отрекаясь от старой веры, должен был
публично произнести вслух следующие слова: «Проклинаю за-
коноположения Моамедовы, яже о брацех и о разрешении бра-
ков и чищения прелюбодейным женам и числу жен и наложниц
и вся елика о таковых нечистая повеления»5.
Политика светской власти по отношению к обычаю поли-
гамии в исламе носила в целом более толерантный характер.
Князья и цари дома Рюрикова не лишали своих подданных —
мусульман права на многоженство, запрещая им лишь брать в
жены женщин - христианок российского подданства. При Рома-
новых к концу XIX в. сложилась государственная система рос-
сийского законодательства об исламе и мусульманах. Специаль-
ное место в ней было отведено регулированию порядка семей-
ных отношений, в том числе юридически подтверждено право
мусульман на полигамный брак6.
Насколько же на практике было распространено многожен-
8
ство в среде российских последователей учения пророка Му-
хаммеда?
Исследование масштаба применения этой правовой нормы
в русском средневековье затруднено из-за почти полного отсут-
ствия необходимой информации. Для освещения темы нами был
использован материал более позднего времени, который отно-
сится ко второй половине XIX - началу XX в. На наш взгляд,
при всех известных оговорках он довольно репрезентативно от-
ражает общее состояние брачности, характерное для мусульман
России.
Анализ разнообразных, особенно этнографических и стати-
стических источников достаточно убедительно показывает, что
реально, как правило, полигамный брак был доступен лишь
очень небольшой, достаточно обеспеченной группе мужчин-
мусульман. По данным первой Всеобщей переписи населения
1897 г. в Российской империи на 2 835 тысяч мужей-мусульман
приходилось лишь 2 902 тысячи жен-мусульманок7. Весьма ти-
пична информация русских статистиков о степени распростра-
нения многоженства среди мусульман, полученная в результате
обследования кочевников Ферганской долины (данные 1911—
1913 гг.). Здесь было учтено 29 380 кочевых хозяйств, среди ко-
торых зафиксировано наличие полигамии в 1 413 хозяйствах
(4,85 %), из них - браки с двумя женами в 1 338 хозяйствах
(4,6 %), браки с тремя женами в 70 хозяйствах (0,24 %), браки с
четырьмя женами в 3 хозяйствах (0,01 %)8.
Таким образом, выявляется наличие крайне значительного
разрыва между действовавшими в дореволюционной России
правовыми нормами, разрешавшими многоженство, и возмож-
ностями их реализации большинством российских мужчин-
мусульман. Факты свидетельствуют, что вызывающий столь не-
однозначные чувства в христианской среде образ торжества ис-
ламской полигамии является классическим фантомом, реальное
же состояние брачности в мусульманской общине России носи-
ло совершенно иной характер.
Примечания
1. Против Мухаммеда И Православный собеседник, 1881. Март.
С 278.
2. Изложение начал мусульманского законоведения. СПб., 1850.
С. 137.
9
3. Бартольд В.В. Мусейлима // Бартольд В.В. Сочинения. М., 1966.
Т. VI; Якубовский А.Ю. Восстание Муканны — движение людей в
«белых одеждах» // Советское востоковедение, 1948. Т. V.
4. ПВЛ. С. 176.
5. Чин и устав бываемыи еже от срацин обращающихся ко чистеи и
истинней вере нашей христианьской // Православный собеседник.
1881. Март. С. 271.
6. Канторович Я.А. (сост.) Законы о вере и веротерпимости с при-
ложением свода разъяснений по кассиционным решениям Сената.
СПб., 1899. С. 72.
7. Общий свод по Империи результатов разработки данных первой
Всеобщей переписи населения, произведенной 28 января 1897 г.
СПб., 1905. Т. II. С. 176.
8. Караханов М.К. Демографические процессы в Средней Азии во
второй половине XIX столетия. Источники изучения демографи-
ческой истории Средней Азии // Брачность, рождаемость, смерт-
ность в России и СССР. М., 1977. С. 208.
Ю.А. Артамонов
МНИМЫЕ РЕАЛЬНОСТИ
БИОГРАФИИ ИРЕН. АНТОНИЯ ПЕЧЕРСКОГО
Отсутствие достоверных известий о том или ином событии
часто становится причиной возникновения и бытования в обще-
стве различного рода пустых домыслов и ложных слухов. Со
временем эти ничем не подтвержденные известия могут на-
столько прочно утвердиться в сознании людей, что постепенно
начинают восприниматься как вполне достоверные и заслужи-
вающие доверия сведения. Очевидно, что решающее значение в
этой «трансформации» принадлежит книжной традиции: едино-
жды повторенные в каком-либо тексте, такие известия, «кочуя»
из рукописи в рукопись, постепенно начинают приобретать ста-
тус «достоверного факта».
Благодатной почвой для возникновения «мнимой реально-
сти» всегда было сравнительно далекое прошлое, обращаясь к
которому, люди стремились либо восполнить имеющиеся про-
белы в знаниях, либо отыскать то, что могло бы оправдать их
10
деяния или претензии в настоящем. Чаще всего повышенным
вниманием потомков пользовались биографии известных исто-
рических деятелей, эпохальные (с точки зрения последующих
поколений) события. Одной из таких актуальных тем была и ос-
тается история становления древнерусской церкви, которая не-
разрывно связана с возникновением Киево-Печерского мона-
стыря, основанного в середине XI в. преп. Антонием Печерским.
Древнейшее Житие этого святого, написанное, по всей видимо-
сти, в 80-е годы XI в.1, до нас не дошло2. Между тем, попытки
компенсировать эту утрату привели к возникновению и широ-
кому бытованию в литературе крайне сомнительных «фактов»
жизни Антония.
Древнейшие сведения о жизни и подвигах преп. Антония
Печерского сохранились в текстах нескольких произведений
древнерусского периода. Наиболее информативным в этом
смысле следует считать «Сказание, чего ради прозвася Печерь-
ский монастырь», которое является составной частью летопис-
ной статьи 6559 (1051) г. Согласно этому рассказу, созданному
не позднее начала второго десятилетия XII в., Антоний был
уроженцем города Любеча. Приняв постриг на Афонской Горе,
он вернулся на Русь, где поселился в пещерке Илариона, которая
опустела после возведения последнего на митрополию. Слава об
Антонии быстро распространилась, что способствовало склады-
ванию вокруг него пещерной монашеской общины. Однако
стремление Антония к уединенному житию стало причиной его
удаления на другой холм и создания там новой пещеры, в кото-
рой преподобный и провел оставшуюся часть жизни. Дополни-
тельные сведения об Антонии содержатся в тексте летописной
статьи 6582 (1074) г. Там, в частности, сообщается, что в мае
1069 г. при помощи черниговского князя Святослава Ярославина
Антоний тайно бежал в Чернигов, где основал Болдинский мо-
настырь. Кроме того, некоторые сведения об Антонии имеются
в Житии Феодосия Печерского, написанном печерским монахом
Нестором около 1107/8 г.3
Значительно сложнее обстоит дело с теми данными об Ан-
тонии, которые имеются в Киево-Печерском патерике (первая
треть XIII в.). Исследования показали, что для его авторов Жи-
тие Антония было авторитетным свидетельством, на которое
они довольно часто ссылались, но отнюдь не занимались пере-
сказом и переписыванием его отдельных частей, как было при-
нято считать раньше4. Основным источником для них были ле-
генды и предания, которые возникли в стенах Киево-Печерской
11
обители и передавались здесь из поколения в поколение. Отсюда
следует, что историческая достоверность части рассказов об Ан-
тонии в Киево-Печерском патерике должна быть поставлена под
сомнение. Прежде всего это касается тех сведений, которые со-
держатся в «Слове о создании церкви Печерской» , как то: рас-
сказа о встрече Антония с варягом Шимоном накануне битвы
русских князей с половцами на Альте; предсказания Антония о
погребении тела Шимона в Печерском монастыре; сообщения о
передаче Антонию золотого пояса, позже использованного в ка-
честве строительной меры для Успенского собора Киево-
Печерского монастыря6. Что же касается непосредственных
ссылок авторов Патерика на древнейшее Житие Антония, то
они, несомненно, заслуживают самого пристального внимания.
Анализ этих данных позволяет сделать вывод о том, что Житие
Антония рассказывало о пострижении Леонтием первого рус-
ского митрополита Илариона, о чудесах исцеления, о варяжском
кладе и пещере, о чудесах при основании каменной церкви Ус-
пения, о свв. Герасиме, Дамиане, Иеремии, Матфее и Исакии, а
также о приходе из Польской земли и смерти Моисея У грина7.
Однако ответить на вопрос, в каком контексте все эти события и
люди упоминались в недошедшем до нас памятнике, а тем бо-
лее, как связаны они с именем и жизнью Антония, пока не пред-
ставляется возможным.
В 1462 г. печерский уставщик Кассиан составил очередную
редакцию Киево-Печерского патерика, которую принято имено-
вать Кассиановской 2-ой. По сравнению с летописью в текст
«Сказания, чего ради прозвася Печерьский монастырь» Кассиа-
новской 2-й редакции были внесены существенные изменения.
Согласно «патериковой» версии, Антоний отправился на Афон
еще при Владимире Святославиче, а, возвратившись на Русь,
поселился в Варяжской пещере. После смерти Владимира, когда
в стране началась братоубийственная война, Антоний, «видя та-
ково кровопролитие», принял решение вновь уйти на Афон8. Ко-
гда же Ярослав победил Святополка, Антоний вернулся в окре-
стности Киева, где поселился в пещерке Илариона. Таким обра-
зом, в Кассиановской 2-ой редакции Киево-Печерского патерика
повествуется о двух путешествиях Антония на Афон9. Несостоя-
тельность этих «дополнений» была основательно доказана
Д.И. Абрамовичем и С.А. Бугославским10. Дополнительные ар-
гументы в пользу данной точки зрения привел А.Ю. Карпов11.
Несмотря на это, значительная часть современных исследовате-
лей продолжает описывать жизнь Антония, обращаясь к
12
«патериковой» версии Сказания12.
Популярность Кассиановской 2-ой редакции в средневеко-
вой рукописной традиции стала причиной возникновения оши-
бочных хронологических сведений об Антонии в более поздних
летописных текстах. Так, например, согласно Густынской лето-
писи, составленной около 1623—1627 гг., первый раз Антоний
вернулся на Русь в 1013 г., в 1017 г. вновь ушел на Афон, а
окончательно вернулся в Киев в 1027 г.13
Последующие рукописные и печатные издания Киево-
Печерского патерика, используя текст Кассиановской 2-й редак-
ции, продолжали писать о двукратном посещении Антонием
Афона. Причем сама повесть получила в них уже новое загла-
вие: в польском печатном издании Печерского патерика 1635 г.
- «Житие св. Антония Печерского» («Zywot S. Antoniego Pie-
czarskiego»); в рукописной редакции, составленной в 1647-1656
гг. по распоряжению архимандрита Киево-Печерской лавры Ио-
сифа Тризны, - «Житие и подвиги преподобного отца нашего
Антония»; в славянском печатном издании Патерика 1661 и
1678 гг. - «Житие преподобного и богоносного отца нашего Ан-
тония». При этом в тексте этих «житий» появились новые до-
полнения, хронологические указания и пояснения. Так, напри-
мер, в редакции 1661 г. сообщалось, что по дороге на Афон Ан-
тоний посетил Константинополь, а возвратился на Русь в 1013 г.;
к сообщению о поисках подходящего монастыря было прибав-
лено: «иже тогда от иноков, пришедших на крещение России с
митрополитом Михаилом из Грек, здатися начинаху». Желание
«реабилитировать» в глазах верующего читателя Изяслава Яро-
славина, гнев которого вынудил Антония бежать в Чернигов,
стало причиной создания рассказа о скором раскаянии князя,
который, якобы осознав несправедливость своего гнева, вскоре
попросил старца вернуться назад. Кроме того, в тексте появи-
лись сообщения о приходе 23-летнего Феодосия к Антонию в
1032 г., о смерти Антония в возрасте 80 лет; к рассказу о постав-
лении Илариона митрополитом было добавлено, что он «прежде
того, от преподобного Антония постриженъ бысть в иноческий
чин», и некоторые др.
«Житие Антония», читаемое в печатном Патерике 1661 г.,
было использовано Дмитрием Ростовским в написании офици-
альной церковной биографии Антония, которая вошла в четвер-
тую часть «Житий святых» и была впервые опубликована в Кие-
ве в 1705 г. Многочисленные переиздания этого труда, как,
впрочем, и собственно Киево-Печерского патерика в редакции
13
1661 г. (с незначительными изменениями), осуществлявшиеся на
протяжении XVIH-XIX вв., способствовали распространению и
утверждению в обществе ошибочных представлений о жизни
преп. Антония Печерского.
На конец XVII в. приходится появление в письменной тра-
диции новых сведений о раннем периоде жизни Антония. В
«благословенных грамотах» архиепископа черниговского Лазаря
Барановича (от 15 января 1693 г.), киевского митрополита Вар-
лаама Ясинского (от 7 августа 1693 г.), печерского архимандри-
та Мелетия Вуяхевича (от 21 сентября 1693 г.), архиепископа
Феодосия Углицкого (от 24 января 1694 г.)14, а также в грамоте
гетмана Ивана Мазепы (от 1 февраля 1694 г.), выданных иеро-
дьякону Ионе Можиевскому и Инокентию Щирскому на осно-
вание Антониевского Любечского монастыря, имеются сведе-
ния, согласно которым еще в юности, начиная приобщаться к
иноческим подвигам, Антоний вырыл пещерку в окрестностях
древнего Любеча, где периодически молился Богу. Эту же пе-
щерку, согласно грамоте Варлаама Ясинского, Антоний посещал
и во время проживания на Болдинских горах под Черниговом,
после того как в 1069 г. был вынужден покинуть Киев. Недосто-
верность этих данных определяется, во-первых, отсутствием та-
ких сведений в древнейших источниках, а во-вторых, вполне
понятным желанием основателей нового монастыря отнести ис-
торию его возникновения к первым десятилетиям распростране-
ния на Руси христианства, связав ее с именем «отца русского
монашества» — преп. Антонием Печерским.
В сороковых годах XIX в. тяжелое материальное положение
афонского монастыря Есфигмена стало причиной рождения в
его стенах очередного биографического мифа об Антонии, со-
гласно которому святой принял постриг в этой обители и неко-
торое время проживал близ нее в пещере. Впервые сообщение
об этом прозвучало из уст архимандрита Агафангела, прибыв-
шего в Россию с целью сбора милостыни для своего монастыря.
В 1841 г. в нартексе главной церкви обители была сделана фре-
ска с изображением преподобного и надписью - «Преподобный
Антоний Есфигмен - русский». В 1845 г. недалеко от монасты-
ря, в пещере, где якобы подвизался святой, началось возведение
часовни, которая в 1850 г. была закончена и освящена в память
преп. Антония Печерского. В 1858 г. из Киево-Печерской лавры
в монастырь Есфигмена была послана икона с изображением
преп. Антония, сделанная из эмали15. Есфигменцами было напи-
сано Житие Антония, в первой редакции которого сообщалось,
14
что святой пришел на Афон в 973 г., то есть почти за пятнадцать
лет до крещения Руси. Когда это несоответствие было замечено,
были созданы вторая, а затем и третья редакции Жития, которые
целиком основывались на старопечатном издании Киево-
Печерского патерика. Несостоятельность подобных измышле-
ний была доказана Е.Е. Голубинским16. Несмотря на это, рассказ
о пострижении Антония в монастыре Есфигмена до сих пор
можно встретить не только в изданиях церковной традиции, но и
в работах, претендующих на сугубо научное изложение истори-
ческого материала.
Таким образом, процесс «воссоздания» биографии Антония,
растянувшийся на столетия, шел по пути постепенного прира-
щения и переосмысления различного рода догадок и сомнитель-
ных предположений. Причем, возникавшие при этом несоответ-
ствия как хронологического, так и событийного характера ста-
рательно нивелировались с помощью введения дополнительных
уточнений и пояснений, что, естественно, приводило к еще
большей путанице. К сожалению, в ряде случаев роль наследни-
ка и продолжателя этих «традиций» взяла на себя историческая
наука.
Примечания
1. Артамонов Ю А. О времени написания древнейшего Жития Анто-
ния Печерского // Могилянские чтения - 2001. Киев, 2002 (в печа-
ти).
2. Причиной исчезновения памятника, который был хорошо известен
еще в начале XIII в. авторам Киево-Печерского патерика, следует
считать монгольское нашествие, приведшее к уничтожению мно-
гочисленных памятников письменной культуры периода Киевской
Руси (см.: Heppell М. The «Vita Antonii», a Lost Source of the
«Patericon» of the Monastery of Caves // Byzantinoslavica. 1952/53.
Vol. 13. P. 58.)
3. О датировке Жития Феодосия 1107/08 г. см.: Артамонов
Ю.А. Княжеская власть и русская агиография XI-XII вв. (История
создания агиографических сочинений Киево-Печерской тради-
ции). Автореф. дис. кан. ист. наук. М., 2001. С. 21-23.
4. Подробнее об этом см.: Артамонов Ю.А. Проблема реконструк-
ции древнейшего Жития Антония Печерского // Средневековая
Русь. М., 2001. Вып. 3. С. 5-36.
5. См.: Федотов Г.П. Святые Древней Руси. М., 1990. С. 69-70.
15
6. Легенда о варяге Шимоне могла возникнуть не ранее середины XII
в. во Владимиро-Суздальской Руси и была связана с преданиями
как местного, так и скандинавского происхождения (подробнее об
этом см.: Еремин И.П. Киево-Печерский патерик // Художествен-
ная проза Киевской Руси XI XIII веков. М., 1957. С. 319; Кочан
Р.И. Варяг Шимон, легендарный ктитор Успенского собора // Ве-
ликая Успенская церковь Киево-Печерской лавры. След в веках.
Киев., 2002 (в печати).
7. Артамонов Ю.А. Проблема реконструкции. С. 35-36.
8. Киево-Печерский патерик / Под ред. Д.И. Абрамовича. Киев, 1991
(репринт). С. 16.
9. В историографии предпринимались попытки связать первую часть
этого рассказа с не дошедшим до нас Житием Антония (см.: Шах-
матов А.А. Киево-Печерский патерик и Печерская летопись. Спб.,
1897. С. 33; Он же. Житие Антония и Печерская летопись //
ЖМНП. 1898. № 3. С. 124-127).
10. Абрамович Д.И. Исследование о Киево-Печерском патерике как
историко-культурном памятнике. Спб., 1902. С. 94-95. Бугослав-
ский С.А. К вопросу о характере и объеме литературной деятель-
ности преп. Нестора // ИОРЯС. Т. XIX. Кн. 3. Спб., 1914. С. 155.
11. Карпов А.Ю. Когда возник Киевский Печерский монастырь? //
Очерки феодальной России. М., 1997. Вып. 1. С. 11.
12. См., например: Очерки истории Киево-Печерской лавры и запо-
ведника / Под. ред. Ю.Д. Кибальник и др. Киев, 1992. С. 8-10;
Горсъкий В.С. Свят! Кшвсько! Pyci. КиТв, 1994. С. 128; Еремина
ТС. Мир русских икон и монастырей. История, предания. М.,
1998. С. 37—38; Гордеева Н.А. Образы преподобных Антония и
Феодосия Печерских в ранней иконописной традиции // Русское
средневековье. М., 1999. С. 86.
13. ПСРЛ. Т. 2. Спб., 1843. С. 261,263,266.
14. Грамоты Мелетия Вуяхевича, Варлаама Ясинского и Феодосия
Углицкого долгое время считались утраченными. Об их существо-
вании было известно только по оглавлению бумаг Антониевского
Любечского монастыря (просуществовал до 1786 г.) (см.: Милора-
дович Г. А. Любеч Черниговской губернии Городницкого уезда.
Родина преподобного Антония Печерского. М., 1871. С. 21.) Со-
всем недавно тексты их были обнаружены в сборнике № 226 Биб-
лиотеки Польской Академии наук в Кракове (см.: Мицик Ю.
Вщновления Антошевих печер у Любеч! (XVII ст.) // Кшвська ста-
ровина. КиТв, 1996. № 2-3. С. 78-82.)
16
15. Папулидис К.К. Из истории отношений Киево-Печерского мона-
стыря и Афона: преподобный Антоний Печерский // Византино-
pyccHKa=Byzantinorussica. М., 1994. № 1. С. 158.
16. Голубинский Е.Е. История русской церкви. М., 1881. Т. I. Ч. 2.
С. 469.
В.А. Арутюнова-Фиданян
ФОТИЙ И ПСЕВДО-ФОТИЙ
В ПЕРЕПИСКЕ С АРМЯНАМИ
В обширном эпистолярном наследии патриарха Фотия
(858-867; 877-886) существует раздел, именуемый «перепиской
с армянами», большая часть ее недавно переиздана Б. Лаурдасом
и Л.Г. Вестеринком1. «Послание к католикосу Захарии», дошед-
шее до нас на древнеармянском языке, изданное А.И. Папа-
допуло-Керамевсом и переведенное на русский язык Н.Я. Мар-
ром в конце прошлого века“, издатели не включили в Bibliotheca
leubneriana, т. к., по мнению Б. Утье, оно «поп potest Photii
esse» («не может принадлежать Фотию»)4. Попытка найти ответ
на вопрос, кому же принадлежит послание к Захарии, так долго
(даже до настоящего времени) атрибуируемое Фотию и так точ-
но легшее в канву интенсивного общения между византийской и
армянской церквями, может, как мне кажется, пролить новый
свет на отношения и взаимосвязи православных церквей Хри-
стианского Востока.
Переписка Фотия с Ашотом Багратуни приходится, скорее
всего, на 877-886 гг. (именно в это время в Византии выдвигает-
ся версия о происхождении Василия I Македонянина, 867-886,
из армянского царского рода5). «Письмо великого патриарха
константинопольского Фотия к князю князей Ашоту» сохрани-
лось только в армянской версии и содержит, кроме краткого
увещания признать Халкидонский собор, сообщение о посылке
частицы св. Креста6. Константинопольский патриарх пишет, что
его адресат (армянский царь) «возлюбил общее для всех христи-
ан царство (т. е. Византийскую империю) с глубокой страстью и
намерением чистосердечно ему подчиниться»'. Короткое посла-
ние Фотия написано, всего вероятнее, в интересах обнародова-
ния этой последней фразы, т. к. вопросы богословского характе-
17
ра сводятся к утверждению ортодоксального символа веры и
правоверия Халкидонского собора на уровне прокламации, даже
без обычных цитат из творений святых отцов, что подмечает и
резко осуждает в ответном письме ученый вардапет Саак, пи-
савший от имени Ашота.
В ответном послании Ашот Багратуни обещает нерушимо
пребывать «в служении и подчинении вашему святому и бого-
данному царству, согласно завещанному нам Священному писа-
нию», но, признавая себя вассалом Византии, он независим в
своих конфессиональных убеждениях. В послании опровергает-
ся правоверие Халкидонского собора и излагается монофисит-
ский символ веры8.
В историографии зафиксировано три ответа на этот письмо.
Первое: «Никиты Византийца изобличение и опровержение по-
слания, отправленного архонтом Армении с клеветой на нашу
православную веру и на святой Вселенский четвертый собор по
поручению христолюбивого и благочестивейшего нашего импе-
ратора. Написано архонту от имени патриарха»9. Второе посла-
ние на армянском языке озаглавлено «Ответ на грамоту царя
Ашота, которую написал армянский вардапет Саак»10, и, нако-
нец, третье носит название «О ереси теопасхитов»11.
Итак, на одно письмо Ашота Багратуни получено три (!) от-
вета от патриарха Фотия. Исследователи почему-то не обратили
внимания на это удивительное обстоятельство. Из трех посланий
только письмо Никиты Византийца не вызывает сомнений в ау-
тентичности. Оно написано в резком тоне антиармянской инвек-
тивы, обычной для византийской богословской полемической
мысли, содержит многочисленные цитаты из письма Ашота и
отправлено от имени патриарха, сан которого был получен «от
наших всесвятых и православных императоров». Известно в
греческом оригинале.
Второе послание написано на армянском языке и гораздо
сдержаннее толкует богословские проблемы (вопрос же о Хал-
кидонском соборе в нем не затрагивается). Адресат назван
«царем» [тагавор] - титулатура, невозможная для греческого
оригинала (если он вообще существовал).
«Защитникам аутентичности “Послания к Захарии”, - отме-
чает Ж. Гаритт, - придется объяснить необъяснимый парадокс:
наиболее сведущий из византийских патриархов вынужден ис-
кать в армянском источнике сведения не только об армянской
церкви, но и по истории собственной церкви, и в этой истории,
которую он знал, как никто другой, множество данных совер-
18
шенно очевидно недостоверны»12.
Сюжеты, композиция, хронология (при незначительных от-
личиях) возводят «Послание» к общему с «Повествованием о
делах армянских» армяно-халкидонитскому источнику. Необъ-
яснимый парадокс Ж. Гаритта им самим разъясняется в том
смысле, что «Послание» было подготовлено армянами-
халкидонитами.
Однако арменоведы (византинисты почти не занимались
этой проблемой) и после появления исследования Ж. Гаритта не
спешили признать грамоту Фотия фальшивкой. Самое большее,
на что они могли пойти, - это предположить, что «в определен-
ной части» послание было подготовлено «армянами-
халкидонитами на армянском языке», но при этом они (армяне-
халкидониты) «могли использовать материалы, принадлежащие
самому Фотию». Эти армяне-халкидониты, по мнению
К.Н. Юзбашяна, например, могли использовать не только мате-
риалы самого Фотия, но и подпись и печать патриарха13. Иными
словами, исследователь полагает, что это были армяне из окру-
жения Фотия.К. Н. Юзбашян указывает, что это послание фигу-
рировало в Армении в качестве подлинного документа и, следо-
вательно, «считать его обычной фальшивкой не приходится».
Исследователь напоминает о том, что, возможно, на этот доку-
мент намекал Фотий в своих посланиях в Армению на греческом
языке, что наличие этого документа должно было способство-
вать успеху миссии архиепископа Иоанна на Ширакаванском
соборе. «Поэтому, - заключает он, - послание Фотия Захарии
принадлежит историй сношений византийского патриарха с ар-
мянами в той же степени, что и грамоты, составленные им соб-
ственноручно», а «вся переписка Фотия с армянами проливает
яркий свет на церковные и политические отношения империи с
армянами»14.
Однако уже историческая традиция, идущая от первоисточ-
ника «Послания» и «Повествования», указывает на то, что авто-
ром (или авторами) «Послания» никак не мог быть армянин из
окружения Фотия. Вспомним о неправильной датировке Вселен-
ских соборов, о плохой осведомленности относительно внутри-
имперских событий и, напротив, о достоверных сведениях по
армянской истории, о том, что V и VI Вселенские соборы автор
тенденциозно стремится связать с важными событиями армян-
ской истории.
«Послание», приписываемое Фотию, не просто описывает
события армянской истории, что может быть, и могло бы быть
19
расценено как знак внимания византийского первосвященника к
адресату - армянскому католикосу, но оно еще интерпретирует
важнейшие события мировой истории, в связи с политической и
конфессиональной историей Армении, а это не представляется
возможным ни для мышления, ни для пера византийского пат-
риарха. В то же время автор «Послания» настойчиво упоминает
о присутствии армянских католикосов (Аристакеса, Нерсеса) на
Вселенских соборах и пользуется армянским летосчислением.
Совокупность вышеупомянутых аргументов указывает на
то, что «Послание» было подготовлено армянами-халквдони-
тами на армянском языке и в самой Армении.
Стремление атрибуировать «Послание» Фотию или его ок-
ружению (армянам-халкидонитам Константинополя) вытекает
из непременного желания как средневековых православных ар-
мян, так и современных арменоведов считать «Послание» фак-
том армяно-византийских церковных отношений15, между тем
как оно несомненно являлось свидетельством внутриармянских
коллизий, взаимоотношений между армянами-монофиситами и
армянами-халкидонитами. Последние использовали в своей
борьбе имя и авторитет патриарха Фотия. Почти в то же время
появляются письма, также приписываемые Фотию, которые
должны были легитимизировать программное «Послание к За-
харии». В письме, условно именуемом «О ереси теопасхитов»,
автор упоминает о том, что «Фотий отправил послание католи-
косу Захарии», и о том, что Фотий командировал архиепископа
Ники Иоанна на Ширакаванский собор, и в результате миссии
последнего часть армян перешла в «правильную» веру. О
«Послании к Захарии» упоминается и в «Письме к армянам»,
также приписываемом Фотию. Совершенно очевидно стремле-
ние местной армяно-халкидонитской общины ввести это
«Послание» в культурную канву армянского мира, и это стрем-
ление явно увенчалось успехом, поскольку «Послание» Фотия к
Захарии упоминают более поздние писатели Самуэл Анеци и
Вардан Великий16.
Создание поддельных документов - обычный и весьма дей-
ственный в средние века прием контрпропаганды, однако орга-
ничность использования имени Фотия в том и заключается, что
именно в его время происходит значительная интенсификация
армяно-византийских связей, государственных и конфессио-
нальных. С именем патриарха Фотия связана активизация почи-
тания Григория Просветителя в Византии. Патриарх стремился к
консолидации сил восточно-христианской церкви перед лицом
20
Запада. Имя Григория упоминается в переписке Фотия, при нем
появляется греческая версия Агафангела, Житие Григория Про-
светителя включается в менологий Симеона Метафраста, что
способствовало широкой популярности армянского святого в
странах византийского культурного круга.
Византийские императоры, патриархи и богословы (Маври-
кий, Ираклий, Фотий и др.) - фигуры вполне реальные и реально
участвовавшие в политической жизни и конфессиональной
борьбе в Армении, - становятся еще и символами, лите-
ратурными персонажами, которые вводятся одной, а иногда и
обеими сторонами в богословскую полемику.
Примечания
1. Photii patriarchae Constantinopolitanae epistulae et amphilochia / Rec.
B. Laourdas et L.G. Westerink. Leipzig, 1985. Vol. Ill (перевод армя-
. ноязычных посланий на латинский язык выполнен Б. Утье) (далее
-Phot. Ер. III).
2. Православный Палестинский сборник. Т. II. СПб., 1892. С. 179-
195, русск. пер. - с. 227-245 (далее - «Послание»).
3. Переиздано без лакун Н. Акиняном в 1968 г. (Handes Amsoreay.
1968. Т. 82. Стб. 65-100; 129-156). Большая часть «Послания» (по
изданию Н. Акиняна) опубликована в: Кавказ и Византия. 1987.
Вып. 5.С. 147-155.
4. Phot. Ер. III. Р. XI.
5. AdontzN. Etudes armcno-byzantines. Lisbonne, 1965. P. 81.
6. Handes Amsoreay. 1968. T. 82. Стб. 439^150, Phot. Ep. III. P. 167—
172.
7. Darrouzes J. Deux lettres inedits de Photius aux Armeniens // Revue
des etudes Byzantines. 1971. T. 129.
8. Phot. Ep. III. P. 1-3.
9. Patrologiac cursus completus. Series Graeca. T. 105. Стб. 487-665.
10. Phot Ep. III. P. 172-174.
11. Ibidem. P. 4 97.
12. Narratio de rebus Armeniae / Ed. critique et comm, par G. Garitte.
Louvain, 1952. P. 375.
13. Юзбашян K.H. Армянские государства эпохи Багратидов и Визан-
тия IX-XI вв. М„ 1988. С. 264.
14. Там же.
15. Там же. С. 267.
16. Там же. С. 262.
21
М.В. Бибиков
СВЯТОСТЬ КАК ПРОСТРАНСТВЕННАЯ КАТЕГОРИЯ*
Понятие «святости» в древнерусских текстах уже в самых
ранних хронологически памятниках было многозначным. Поли-
семантизм категории определялся библейской традицией, с опо-
рой на которую образ «святого» воплощался первоначально в
переводных, а затем и в оригинальных памятниках древнерус-
ской письменности1.
«Святые» в библейских текстах были представлены как ка-
тегория избранных, право верующих. Ими могли быть и иудеи в
отличие от язычников, как в Книге Маккавеевой (2 Мак. 15:24),
где речь идет о «святом народе», что соответствует тексту Сеп-
туагинты. Ими назывались и христиане в отличие от иудеев и
язычников (Еф. 1:1: «святым и верным во Христе Иисусе»), По
отношению к Богу «святой» означает всесовершенный, правед-
ный (Святыи Боже - Никон. Панд. 2, 151, XIII в. из Ауто? 8е6?).
Его последователи — люди, живущие по правилам, предписан-
ным верой, а также угодники Божии («бояаше ся Иоана веды и
мужа праведна и святого»: Мст. Еванг., 280, XI-XII вв. из ayiov
- Марк 6:20). Применительно к действию «святым» может име-
новаться дело, основанное на правилах веры. Предметы стано-
вятся таковыми, будучи предназначены к священному употреб-
лению, освященные (Исх. 28:4) или посвященные2.
Многозначность понятия «святой» в древнерусской пись-
менности определена не только различиями ветхо- и новозавет-
ной традиций, на которые опираются переводные памятники.
Даже в рамках христианской семантики древнерусские понятия
«святой», «святая», «святое» передают часто различные грече-
ские слова, имеющиеся в византийских оригиналах. «Не дадите
святого псом» Мстиславова Евангелия (65) XI - XII вв. соответ-
ствует греческому то ayiov (Матф. 7:6), а диаконское возгла-
шение «святая святым» в Изборнике Святослава 1073 г. (53) -
греческому множественному числу то ауто tols crylois', в то
время как текст «яко тогда будет взят Иерусалим град, и святая
пожежется» из древнерусского перевода Иосифа Флавия (Полон
Иерус. 2, 36) XI в, (в списке XVI в.) - греческому суперлятиву то
Исследование выполнено при поддержке РГНФ и Минобразования России
(проект № 01-01-85004а/у).
22
сгутытатог, как и в Синайском патерике XI в. («и молях того же
святаго патриарха», 90).
Однако в переводе Григория Назианзина XI в. «якоже и
приступаюштеи к святыим» (16) в значении священнодействия
слово передает греческое то!? серо!? Тот же греческий термин
iep6v переводится в древнерусской Хронике Георгия Амартола
в списке XIII-XIV вв. (восходя к тексту XI в.) как «и святие» (64)
в значении «святилище», «храм», а тот же русский термин (31)
передает в тексте списка романа «Александрия» XV в. (перевод
XII в.) другое греческое слово с аналогичным значением -
тецего?.
«Святой» применительно к святыням, реликвиям, предме-
там, постройкам, местам имеет значение «священный»,
«посвященный Богу». Так, в Изборнике Святослава 1073 г.
«покланяу ся древу честнаго Креста... святыим сосудом»
(22 об.) соответствует греческому lepa византийского прототипа
текста. В переводе же Геннадиевской Библии 1499 г. «Всяку по-
весть святу восхощеши слышати» термин «святой» передает
Srqyriaiv Geiav (Сирах. 6:35) в значении «божественный»,
«связанный с Богом».
Древнерусские производные от слова «святой» / «свя-
титель» и глагол «святить» передают исходные разнокоренные
греческие слова. Так, в Изборнике 1073 г. «облагаше же ся свя-
титель» (120 об.) передает слово «архиерей» (о ctpyiepru?) ори-
гинала, а в Ефремовской Кормчей XII в. «аште кыи епископ свя-
тит епископа» (112)-el ... xeipoToi/i)aoi оригинала (Халк 2).
Итак, «святой» (с дериватами) в древнерусской переводной
письменности воспроизводит разнокорневые и разносемантич-
ные понятия греческих оригиналов, аккумулируя и всю иерар-
хию значений, передаваемых через единое, столь важное для
Руси, понятие «святости»3.
На этом фоне тем более показательным выглядит бытова-
ние в древнерусских текстах устойчивых сочетаний «Святой
Град (Город)», «Святая Гора», «Святой остров» и «Святая Зем-
ля» с вполне определенным и конкретным значением в каждом
случае4.
В древнерусских текстах «Святым Градом» в соответствии с
греческой традицией библейских переводов неизменно называл-
ся Иерусалим. В Остромировом Евангелии 1057 г., древнейшем
дошедшем до нас письменном памятнике Древней Руси, слова
«и ишедше из гроб по воскресновении Его, выидошя в Святыи
град» (201) соответствуют d? тдг dylav ttoXlv оригинала
23
(Матф. 27: 52-53). Так и в непереводном, оригинальном тексте
«Жития и хожения Даниила», датирующемся 1104-1107 или
1117 г. (список 1496 г.), постоянно как формула употребляется
словосочетание «Святый град Иерусалим»: «...похотех видети
святый град Иерусалим и землю обетованную. И благодатию
Божиею доходих Святага града Иерусалима и видех святая мес-
та, обходих всю землю Галилейскую и около Святаго града Ие-
русалима по святым местом, кудаже Христос Бог наш походи
своима ногама и велика чюдеса показа по местом тем святым»
(27)5; «...еже писах о Святем граде Иерусалиме, и о земле той
блазей, и о пути еже къ святым местом» (27); «Мнози бо ходив-
ше святаго града Иерусалима, пойдуть опять» (28); «И бывает
тогда радость велика всякому христианину, видевше святый
град Иерусалим» (32); «...и доидохом по здраву Святаго града
Иерусалима и похвалихом Бога...» (55).
Столь же определенны формульные выражения в «Книге
ксенос, или Странник» Зосимы диакона Троице-Сергиева мона-
стыря, который совершил паломничество в Константинополь и
Палестину в 1419-1422 гг., бывал в византийской столице и ра-
нее, в 1411 г., сопровождая брачный поезд дочери великого кня-
зя Василия Дмитриевича (сына Дмитрия Донского) Анны, вы-
данной за младшего сына византийского императора Мануи-
ла II Палеолога - будущего императора Иоанна V Палеолога.
Все эти впечатления отразились в описании Зосимы, сохранив-
шемся в семи списках, древнейший из которых датируется тем
же XV в. (РГАДА. Ф. 196. Собр. Мазурина. № 344). После по-
сещения Царьграда и Афона, пишет странник, «восхоте видети
Святый град Иерусалим, еже Исус Христос подья страсти...»
(126); «.. .поидохом Понетским морем семьсот миль и пристахом
в Палестинская места, едва с нуждею доидохом Святаго града
Иерусалима...» (126). Игумен Варсонофий (из Полоцка?) побы-
вал в Палестине дважды - в 1456 г. и в 1461-62 гг. Описание
второго хождения в единственном списке в составе рукописного
сборника XVII в.: «Сотворих другое путешествие ко Святому
Граду Иерусалиму по шести летех прихода моего на Русь» (162).
Наконец, уже в конце XVI в. посланники Ивана Грозного мос-
ковские купцы Трифон Коробейников и Юрий Греков отправи-
лись в 1582 г. с милостыней на помин души убиенного отцом
царевича Иоанна в Константинополь и на Афон, а в 1593-94 гг.
тот же Трифон побывал и в Иерусалиме также «с милостыней»
вместе с дьяком М. Огарковым: «В лето 7090, в марте, Царь и
Великий Князь Иван Васильевич, всея Руси, послал с Москвы в
24
Царьград, и во Антиохию, и во Александрию, и во святой град
Иерусалим, и в Синайскую гору, и во Египет...» (50)6. Описание
этих поездок получило широкое распространение (известно бо-
лее четырехсот их списков) в обработке Василия Познякова во
второй половине XVI в.: «О Святом граде Иерусалиме, и о мес-
тех того Святаго и Богонаследимаго града Иерусалима сказа-
ние» (52).
Другим устойчивым сочетанием в древнерусских, как заим-
ствованных, так и оригинальных памятниках было «Святая Го-
ра» применительно к Афону, его монастырям и обителям. В на-
чальной летописи Повести временных лет под 6559 (1050/51) г.
читается: «Он же устремися в Святую Гору и виде ту монастыри
сущи». Игумен Даниил, описывая в начале XII в. свой путь по
выходе в Средиземное море, говорит: «и ту есть на Великое мо-
ре внити, на шюе в Иерусалим, а на десно к Святей горе, и к Се-
луню, и к Риму» (29), т. е. направо путь лежал к Афону, Фесса-
лонике (Солуни) и к Риму. Игнатий Смольнянин, известный пи-
сатель конца XIV - начала XV в., ходивший в 1389 г. в Констан-
тинополь и описавший его в 1389-1393 гг. (сохранилось 24 спи-
ска как краткой, так и полной летописной редакции) в сочине-
нии «Хожение в Царьград», сообщает, что «от Царяграда до
Лимноса острова триста миль, а от Лимноса до Святая Горы 60
миль близь Святой Горы» (104), т. е. дает расчет расстояний от
Константинополя до о. Лемноса и от Лемноса до Афона. Подоб-
ный итинерарий представляет и диакон Зосима, ходивший в
1419-1422 гг. в Константинополь, Афон и Палестину: «И мину-
хомь остров Лимнос, и оттуда плыхом шестьдесят миль и при-
стахом под Святую гору и взидохом на Святую гору и покло-
нихся по всем церквамь...» (125-126). Записки Трифона Коро-
бейникова 1582 г. почти повторяют текст Даниила: «отГалиполя
до широкого моря Белого (т. е. Средиземного. — М.Б.) же день
ходу. А оттуда ходят в два пути: един путь ко Иерусалиму, а
другий путь во святую гору Афонскую и в Селунь» (50).
Зосима дает и первое в русской книжности описание афон-
ских монастырей: «Всех же монастырь в Святей горе 22, се же
имена монастыремь: первое Лавра, второе Ватопед, третиее Хи-
лондарь, 4 руски монастырь святыи Пантелеймон, пятый Панда-
кратор, шестыи Свимень (т. е. Эсфигмен. - М.Б.), седмые Ивер-
ски монастырь, осмыи Зуграф, девятый Дохиарь, десятый Се-
нохь (т. е. Ксенодохион. - М.Б.), 11 Алуп, 12 Калакал
(Каракалла. - М.Б.), 13 Кутлумус (Кутлумуш. - М.Б.), 14 Прота-
тии, 15 Ксеропотамь, 16 Филотеи, 17 Василефпиги, 18 Павлова
25
пустыни, се же общая жития, 19 Деонисьев монастырь, 20 Гри-
горьев монастырь, 21 Симона Петране, 22 Кастамонит» (126).
Традиция описания Святой Горы сохранялась и в XVII в.: «В
Македонии Афонская гора ныне ту гору святою называют, зело
крута, вся исполнена греческими иноки» (Алф. 2, 84 об.). Прила-
гательное «святогорский» и нарицательное «святогорец» не тре-
бовали дополнительного пояснения: «И благословихся от свято-
горских отец и поидохь по суху в Селунь» (Зосима, 126). Во всех
приведенных случаях очевидна калька с греческих выражений
Ayiov "Оро?, ау1ор1тг|9. Святым островом прослыл Патмос в
память о пребывании на нем Иоанна Богослова (Даниил, 30).
Наиболее распространенными и, вместе с тем, наименее
географически определенными, были устойчивые сочетания
«святые места» и «Святая Земля». В принципе, «святыми» назы-
вали места жизни и страдания Иисуса Христа; так, например,
Нестор в начале XII в.: «Таче слыша пакы о святых местех, иде
же Господь наш Иисус Христос плетию походи, и жаждаше та-
мо походити и поклонитися им» (Жиг. Феод. 2). Игумен Даниил
тогда же: «Не можно, по истине, яко видех, тако и написах о
местех святых» (64); «...но все добро показа нам Бог видети
очима вся святаа та места, куда Христос Бог наш походил деля
спасения» (72).
Нестору вторит Зосима почти буквально, недвусмысленно
указывая на источник своего вдохновения: «И пребы в Лавре,
еже зовется Киевская пещера, у гроба преподобнаго игумена
Антония и Феодосия поллета, возмыслихся и хотех святая места
видети, идеже Христос своима стопама ходил и святии апостоли
последоваху ему» (120). А в конце XVI в. Трифон Коробейников
отчитывается: «И жихом мы грешны во святом граде Иерусали-
ме 7 недель, и обходихом вся святая места, и благословихомся у
патриарха, и поклонихомся святым местам и святому граду...»
(67).
В том же смысле употреблялось и словосочетание «Святая
Земля» применительно к Палестине. Даже в позднем тексте 1628
г. сохранилась эта традиция: «Арапленя, которых белых знаме-
ний употребляют, мало не всегда разбоем в своей земли во
Египте и в Святой Земли упражняются» (X. Рад., 27). Но по-
следний текст о Святой Земле показателен для ее географиче-
ской идентификации. Судя по контексту, Египет оказывается
вне ее. Об этом как будто бы свидетельствуют и другие опреде-
ления рассматриваемых авторов. Так, Трифон Коробейников и
Юрий Греков, завершив хождение по «святым местам», отправ-
26
ляются далее в Египет: «...и поклонихомся святым местам и
святому граду, и поидохом с патриархом Иерусалимским Соф-
ронием во Египет» (67). Диакон Зосима в свое время также раз-
личал «Египет» и «Палестину», не отождествляя Египет со Свя-
той Землей (135-136).
По крайней мере с начала XII в. «святые места» локализу-
ются в Палестине: «...и походихом всю Палестинскую землю; та
бо земля вся зовется около Иерусалима Палестина. Божиею по-
мощию укрепляем, походих места та святаа...» (Даниил, 73).
Игуменом Даниилом «святые места» и «земля обетованная» по-
мещаются в окрестностях Иерусалима и в Галилее: «...похотех
видети святый град Иерусалим и землю обетаванную. И благо-
датию Божиею доходих святаго града Иерусалима и видех свя-
тая места, обходих всю землю Галилейскую и около святаго
града Иерусалима по святым местом...» (27); «туда же и нас
грешных сподоби походити и видети святая та места и чюдную
ту землю Галилейскую видехом очима своима, всю землю Пале-
стину Бог сподоби мя обиходили» (72). В круг «святынь» вклю-
чается Даниилом и Лавра св. Саввы Освященного в Иудейской
пустыне: «И оттуда показа ему Бог столпом огненным над ме-
стом тем святым, идеже есть ныне лавра святого Савы» (46).
«Святым городом» изредка называется Вифлеем, как, на-
пример, у игумена Даниила, правда, он всегда упоминается вме-
сте со «святым градом Иерусалимом»: «Вифлеем же святый есть
на юг ...от Иерусалима святого, 6 верст вдалее...» (49); «И дои-
дохом по здраву до святого града Вифлеема и ту поклонихомся
Рождеству Христову и ту, почивше, идохом с радостию в святый
град Иерусалим» (56). Исключение, лишь прекрасно подтвер-
ждающее правило!
С друюй стороны, к «святым местам» относится несомнен-
но и Синай. Будущий игумен, иеромонах Варсонофий, посетив-
ший в 1456 г. Палестину и Иерусалим, а в 1461—62 гг. Египет,
Синай и повторно Палестину, описывает «святые места» Синая:
«Приидох же иеромонах Варсанофие во святой монастырь Си-
найски в землю Аравитскую и Мадиямску...» (164). Помимо
монастыря св. Екатерины, «святыми» называются и горы Синай-
ские («.. и повели мощи ея положите во святей церкви мана-
стыре святыя горы Синайския», 165), в частности Хорив («А ле-
жит той святый камень на самом верее тоя святыя горы хорив-
скиа...И ту же и з Богом беседова усты ко устом на той святой
горе Хориве святый пророк боговидець Моисии...», 164) и гора
св. Екатерины («И та же святая высокая гора глаголется Екате-
Т1
ринина гора», 165)-
«Египтом» древнерусские паломники именовали не столько
страну, сколько город - современный Каир. Так, купец Василий
в 1465-1466 гг. писал: «Египет град велми велик...» (173). А
Трифон Коробейников через сто с лишним лет свидетельство-
вал: «А старый Египет ныне пуст, не много в нем живут старых
Египтян, а турки и христиане не живут...» (71).
«Святой», пСийипйо Сютая, в русской лтпсратурс Солее позд-
него времени, в XVI в., именуется гора Сион: «Сион есть святая
гора, в ней же Господь показа всю благодать, и та гора Сион на-
рицашеся мати церквам...» (Сл. и поуч. против язычн., 87).
Близкий к этому текст находится и в записках Трифона Коро-
бейникова: «...стоит гора Сионская велика, на той же горе цер-
ковь велика святый Сион, мати церквам, Божие жилище...И та
вся святая места на Сионе» (61).
Однако ни Синай, ни Сион не называются в текстах просто
«Святой горой»: это осталось афонской привилегией. Не упоми-
нается в качестве «Святой Земли» и Арарат, точный перевод
имени которого означает в ветхозаветной традиции как раз
«святая почва» (Быт. 8:4). Имя «Израиль» тоже употребляется
только в ветхозаветном контексте в рассматриваемых памятни-
ках и не идентифицируются со «Святой Землей». Наконец, не-
смотря на обилие древнерусских сочинений, посвященных Кон-
стантинополю и его реликвиям (летописное повествование о
путешествиии княгини Ольги в Царьград XI в., Хождение Доб-
рыни Ядрейковича ок. 1204 г., анонимное хожение в Царьград
конца XIII - начала XIV в., описание странствия Стефана Нов-
городца в Константинополь 1348-1349 гг., Хожения Игнатия
Смольнянина в 1379 г. и 1389-1390 гг., паломничество Пимена
тогда же, путешествие диакона Зосимы в 1419-1422 гг., путеше-
ствие Трифона Коробейникова в 1582, а затем в 1593-1594), вы-
ражения «Святой град» и «Святая Земля» к этим местам не при-
менялись.
Зато к XVII в. возникает вдруг и получает распространение
новая традиция именования «святыми» городов и стран7.
«Святой» называется православная Русь («Не бывать уж нам на
святой Руси». Аз пов., 113), а «святым градом» - Москва («А на
Москве реке царствующий святыи и великии град Москва». Кн.
Бол. Чертежу. С. 121). Но это уже совсем другая история.
28
Примечания
1. Топоров В.Н. Святость и святые в русской духовной культуре. М.,
1995. Т. 1.С. 12-14.
2. Срезневский И.И. Словарь древнерусского языка. М., 1989. Т. 3.
4.1. С. 307-310; Словарь русского языка XI-XVII вв. М., 1996.
Вып. 23. С. 210 213.
3. Ср.: Живов В.М., Успенский Б.А. Царь и Бог: Семиотические ас-
пекты сакрализации монарха в России // Языки культуры и про-
блемы переводимое™. М., 1987. С. 47-153.
4. Святая Земля. Юбилейное издание. Авторы текста: М.В. Бибиков
и др. М.; Иерусалим, 1999; Бибиков М.В. и др. Святая Земля. Ис-
торический путеводитель. М., 2000. С. 6 и след.
5. Все тексты, за исключением описаний Трифона Коробейникова,
по изд.: Книга хожений. Записки русских путешественников XI—
XV вв. М., 1984.
6. Путешествия в Святую Землю. Записки русских паломников и
путешественников ХП-ХХ вв. М., 1995. С. 50-77.
7. Кэмпфер Ф. Представление о русском христианстве и концепция
«Святой Руси» // Тысячелетие введения христианства на Руси.
988-1988. Юнеско, 1993. С. 154-163; Синицина Н.В. Третий Рим.
Истоки и эволюция русской средневековой концепции (XV-XVI
вв.). М., 1998. С. 250.
О.Б. Бубенок
СТРАНА БЕРСИЛИЯ-. МИФ ИЛИ РЕАЛЬНОСТЬ?
У средневековых историков особый интерес вызывали сю-
жеты, связанные с происхождением и ранней историей хазар.
Один из них встречается в рассказах некоторых мусульманских
и христианских авторов о легендарной стране Берсичия. Однако
истоки этого сюжета теряются в глубине веков, и поэтому про-
верить достоверность данной информации весьма сложно.
К числу наиболее ранних сочинений, где говорится о стране
ач-Баршапия, следует отнести сочинение ал-Балазури (IX в.)
«Китаб футух ал-булдан», в котором мусульманский автор по-
мещает данную область к северу от Дербента1.
Наиболее же подробные сведения о стране Берсилия со-
29
держатся у христианских историков, в частности в «Хроно-
графии» Феофана (760-818 гг.). Византийский автор, повествуя
о событиях середины VII в., относящихся к распаду булгарской
орды в Приазовье, отмечает: «... после того, когда они (булгары.
-О. Б.) разделились... на пять частей и стали многочисленны, из
глубин Берзилии, первой Сарматии, вышел великий народ хазар
и стал господствовать на всей земле по ту сторону вплоть до
Понтийского моря»". Таким образом, сообщение Феофана по-
зволяет считать, что в середине VII в. страна Берсилия находи-
лась на восток от Приазовской Булгарии и являлась частью Сар-
матии.
В отличие от Феофана, другой византийский автор - Ники-
фор (738-829 гг.) в своем «Бревиарии» не отождествляет землю
сарматов и Берсилию и отмечает: «И так как этот народ
(булгары. - О. Б.) разделился и рассеялся, племя хазар, посколь-
ку оно поселилось поблизости от сарматов, из глубины страны,
называемой Верилия (Берсилия. - О. Б.), стало с тех пор безна-
казанно совершать набеги. Они подвергли нападениям все селе-
ния в землях за Понтом Эвксинским и достигли моря»3. Это со-
общение также подтверждает, что страна Верилия (Берсилия)
находилась на восток от Приазовской Булгарии.
Наиболее же подробный рассказ об этих событиях содер-
жится в «Церковной истории» Михаила Сирийского (1126-1999
гг.), писавшего на арамейском языке. Однако этот поздний автор
относит описываемые события уже ко временам византийского
императора Маврикия (582-602), что уже само по себе вызывает
удивление. По данным Михаила, тогда из внутренней Скифии
вышли три брата с 30 тысячами скифов, которые проделали путь
в 65 дней со стороны Имеонских (?) гор и достигли Танаиса
(Дона. - О. Б.). Вызывает интерес то, что одного из братьев зва-
ли Булгар и он с 10 тысячами своих соплеменников достиг
р. Дунай и получил от византийских императоров Мезию и Да-
кию, что очень напоминает о булгарском хане Аспарухе, жив-
шем значительно позже. Дальнейшая информация Михаила
также весьма отличается от данных Феофана и Никифора: «Два
других брата пришли в страну алан Берсилия, в которой римля-
нами были построены города Каспия, называвшиеся вратами
Тигаде... Когда над той страной стал господствовать чужой на-
род, они были названы хазарами по имени старшего брата, имя
которого Хазарик». Рассказ Михаила, но уже в сокращенном
варианте, повторяется в «Истории» другого писавшего на ара-
мейском языке автора - Григория Бар-Гебрея, жившего в ХШ в.4
30
Многие современные историки полагали, что Михаил Си-
рийский заимствовал сюжет о трех братьях из «Истории» Иоан-
на Эфесского, умершего в конце VI в. Однако никого не смуща-
ли хронологические несоответствия - упоминание Аспаруха под
именем Булгара, а также само утверждение хазар в причерно-
морских степях, относящееся не ко второй половине VII в., а к
концу VI в. Переводчик сочинения Иоанна Эфесского на рус-
ский язык Н.В. Пигулевская отметила отсутствие данного сюже-
та у Иоанна и считала, что Михаил Сирийский мог заимствовать
легенду о трех братьях у другого, более позднего автора. Кроме
того, по наблюдениям Н.В. Пигулевской, «рассказ Михаила Си-
рийца о трех скифских братьях имеет... общее с традицией гре-
ческих историографов, но с ней не совпадает»5.
Мифичность сюжета, а также противоречивые сведения
средневековых историков о хронологии и месте описываемых
событий могут заставить усомниться в существовании самой
страны Берсилии.
Современные исследователи, основываясь на данных авто-
ров раннего средневековья, неоднократно высказывали мнение,
что название Берсилия следует связывать с именем народа бар-
силы (басилы), проживавшего во времена Хазарского каганата в
Дагестане. Барсилы (басилы) неоднократно упоминаются в
«Истории Армении» Моисея Хоренского (V в.)6, в «Истории
страны албан» Моисея Каланкатуаци (VIII—IX вв.)7, где данный
народ выступает как союзник хазар в их походах на Армению со
стороны «ворот Чора», т. е. территории Дагестана. При этом
раннесредневековые авторы упоминают басилов и хазар в связи
с событиями III в.н. э., что уже само по себе может вызывать со-
мнения в достоверности описываемых событий. «Армянская
география» (VII в.) также упоминает басилов и локализует их в
Сарматии на р. Атиль (Волга. - О. Б.)&.
Этническая принадлежность этого народа до сих пор оста-
ется предметом дискуссий. Так, И. Маркварт считал барсилов
гуннской народностью VI в.’ Я.А. Федоров и Г.С. Федоров -
одним из болгарских племен10, А.П. Новосельцев11 и С.А. Яцен-
ко12 - аланским племенем.
Что же касается локализации страны барсилов, то здесь су-
ществуют всевозможные версии. С.А. Плетнева поместила Бер-
силию «на современной территории Дагестана»13. М.И. Артамо-
нов локализовал Берсилию в Северном Дагестане14. Я.А. Фе-
доров и Г.С. Федоров располагали страну барсилов не только в
Северо-Западном Дагестане, но также на всем Северо-Западном
31
Прикаспии, отождествляя данную территорию с первой Сарма-
тией Феофана15. С.А. Яценко считает, что на заре хазарской ис-
тории басилы и хазары не граничили между собой, и поэтому
склонна располагать первоначальную территорию басилов
(барсилов) в Нижнем Поволжье16. А.П. Новосельцев же дал бо-
лее широкую локализацию Берсилии - Восточное Предкавказье,
часть Центрального Предкавказья и низовья Волги. Хотя при
этом исследователь допускал, что в VIII—IX вв. Берсилией могла
именоваться «и более ограниченная территория в пределах Се-
верного (Приморского) Дагестана»17.
В сложившейся ситуации необходимо исходить из того, что
народ барсилы мог с течением времени под воздействием сосе-
дей в послегуннский период изменить место своего обитания, а
также подвергнуться процессу ассимиляции. Поэтому асин-
хронные известия письменных источников дают нам противоре-
чивые сведения об этнической принадлежности барсилов
(басилов) и локализации их страны Берсилии. Возникает вопрос:
почему жившие в Передней Азии раннесредневековые авторы
связывали страну барсилов с Дагестаном, а византийские авторы
указывали на нахождение Берсилии к востоку от Приазовской
Болгарии в VII в.? Не связано ли это с особым географическим
положением Берсилии?
О том, что барсилы жили за пределами Дагестана, могут
косвенно свидетельствовать данные некоторых средневековых
авторов и этнонимии. Так, мусульманские авторы Ибн Русте
(X в.), Гардизи (XI в.)18 и «Худуд ал-‘Алам» (X в.)19 сообщают,
что волжские булгары делятся на три группы: барсула, аскел и
собственно булгар. Большинство современных исследователей
считает, что булгарское племя барсула и северокавказские баси-
лы — это один и тот же народ. Если исходить из этого, то тогда
сложно объяснить, как могли булгары, традиционным местом
которых до переселения их части на Среднюю Волгу были зем-
ли Восточного Приазовья, присоединить к себе часть барсилов
(басилов), которых традиционно локализуют в Дагестане. Более
логичным могло бы быть предположение, что в ранний хазар-
ский период прикавказские булгары и басилы были соседями. А
это позволяет считать, что западные границы страны Берсилии в
VI-VII вв. могли находиться в Центральном Предкавказье.
Весьма примечательно, что южные соседи современных кара-
чаево-балкарцев - грузины - называют первых именем басиа-
ни20, что может свидетельствовать о проживании в прошлом на
территории Карачая и Балкарии потомков басилов. Мегрелы так
32
не называют карачаевцев и балкарцев, но используют по отно-
шению к карачаево-балкарскому населению термин аланы. В
данном случае весьма уместно напомнить, что Михаил Сирий-
ский назвал Берсилию «страной аланов», а многие современные
исследователи считают, что территория современных Карачая и
Балкарии в средние века входила в состав северокавказской
Алании.
Таким образом, существование легендарной Берсилии, ко-
торую до середины VII в. могли покорить хазары, не вызывает
сомнений. Однако попытки некоторых средневековых переднеа-
зиатских авторов отождествлять Берсилию только лишь с ча-
стью Дагестана, вызывают возражения. В данном случае необ-
ходимо исходить из того, что в период ранней хазарской исто-
рии басилы вместе с хазарами вторгались в страны Передней
Азии со стороны Дагестана, что нашло отражение в историо-
графии этих стран. Поэтому нам представляется весьма вероят-
ной первоначальная локализация страны Берсилии в предгунн-
ский период nq Нижней Волге, а в раннехазарское время - меж-
ду Северо-Западным Дагестаном и Северо-Западным Кавказом,
т. е. в Центральном Предкавказье. По-видимому, после событий
середины VII в. часть барсилов вместе с булгарами Северо-
Западного Кавказа могла переселиться на Среднюю Волгу, а
оставшиеся их потомки под воздействием более сильных сосе-
дей вынуждены были продвинуться в предгорья и горы Карачая,
Балкарии и Дагестана, где могли подвергнуться этнической ас-
симиляции со стороны местного населения. Что же касается
первоначальной этнической принадлежности барсилов, то мож-
но вполне согласиться с мнением тех исследователей, которые
относили басилов к аланам. Однако в данном случае весьма
проблематично говорить о том, что басилы представляли всего
лишь одно племя. Более логичным могло бы выглядеть мнение,
согласно которому на обширной территории исторической Бер-
силии мог проживать союз племен барсилов.
Примечания
1. Ал-Балазури Китаб футух ал-булдан. Лейден, 1866. С. 195.
2. Чичуров И.С. Византийские исторические сочинения: «Хроно-
графия» Феофана, «Бревиарий» Никифора. Тексты, перевод, ком-
ментарий. М., 1980. С. 61.
3. Тамже. С. 162.
33
4. Артамонов М.И. История хазар. Л., 1962. С. 128.
5. Пигулевская Н. Сирийские источники по истории народов СССР.
М.;Л., 1941. С. 105-108.
6. Моисей Хоренский. История Армении. М., 1858. С. 134.
7. Мовсэс Каланкатуаци. История страны Алуанк. Ереван, 1984.
С. 239,255,260.
8. Патканов К. Из нового списка географии, приписывемой Моисею
Корейскому И Журнал Министерства народного просвещения.
1883. Ч. CCXXV1. С. 16.
9. Marquart J. Die Chronologic der alttiirkischen Inschriften. Leipzig,
1898. S. 87.
10. Федоров Я.А., Федоров Г.С. К вопросу о южной границе Хазарии
// Вестник МГУ. Сер. IX. История. 1970. № 3. С. 84.
11. Новосельцев А.П. Хазарское государство и его роль в истории
Восточной Европы и Кавказа. М., 1990. С. 83-84.
12. Яценко С.А. «Хазары» и «басилы» ПГ-V вв. в Северо-Западном
Прикаспии. По армянским источникам // Актуальные проблемы
археологии Северного Кавказа (XIX «Крупновские чтения»). Те-
зисы докладов. М., 1996. С. 167-169.
13. Плетнева С.А. Хазары. М., 1986. С. 15.
14. Артамонов М.И. История хазар. С. 130,132.
15. Федоров Я.А, Федоров Г.С. К вопросу. С. 84.
16. Яценко С.А «Хазары» и «басилы». С. 168-169.
17. Новосельцев А.П. Хазарское государство. С. 79.
18. Заходер Б.И Каспийский свод сведений о Восточной Европе. Т. II.
М., 1967. С. 28,48.
19. Худуд ал-Алем (рукопись Туманского) с введением и указателем
В. Бартольда. Л., 1930. С. 12, табл. 76.
20. Волкова Н.Г. Этнонимы и племенные названия Северного Кавказа.
М., 1973. С. 94.
34
И.В. Ведюшкина
ЛЕТОПИСНЫЕ ПОВЕСТИ
О ПОХОДЕ ВСЕВОЛОДА БОЛЬШОЕ ГНЕЗДО
НА ВОЛЖСКУЮ БУЛГАРИЮ В 1183 ГОДУ*
Поход Всеволода Большое Гнездо против волжских булгар
в 1183 г. оставил заметный след в древнерусском летописании.
Ему посвящены летописные повести в Лаврентьевской и Ипать-
евской летописях (далее - Лавр., Ипат.)1, а также краткие сооб-
щения в новгородских летописных памятниках2. Иногда иссле-
дователи называют этот поход первым событием, о котором со-
хранились две самостоятельные повести в разных летописных
сводах3.
Сопоставление повестей, однако, выявляет, наряду с бро-
сающимися в глаза расхождениями, некоторые общие черты,
как в текстах отдельных фрагментов, так и в композиции, а так-
же в идеологических, тематических и даже лексических пред-
почтениях обеих повестей в целом.
Наибольшее количество текстологических совпадений со-
держится в описании того эпизода похода, где рассказывается об
успешном отражении нападения булгар на оставленные русские
суда. Но редакционные различия именно этих фрагментов име-
ют принципиальное значение, поскольку касаются лексики са-
моидентификации: в Лавр, речь идет о «наших» воинах и ладьях,
в Ипат. они же названы «русскими», «русью»4. Необходимость
выяснить происхождение этих различий придает вопросу об ис-
точниках повестей особую актуальность. Косвенные данные по-
зволяют предположить, что общий источник описания
«сражения у причалов» в обеих повестях, скорее всего, употреб-
лял термин «наши».
Обе повести очень большое внимание уделяют ранению и
гибели Изяслава Глебовича — племянника Всеволода и брата
князя Переяславля Русского Владимира Глебовича. Причем
фрагменты, посвященные судьбе Изяслава, очень близки и вкра-
плены в повести как бы по общей канве. Возникает впечатление,
что кончина Изяслава полностью перечеркивает для летописцев
все результаты в целом удачного похода против иноверцев. Ни в
Работа подготовлена при поддержке РГНФ. проект № 01-01-00382а.
35
одной из повестей нет места мотиву о заступничестве иконы Бо-
городицы Владимирской или самой Богородицы (в повести
Лавр, она лишь один раз упомянута наряду с Божьим Гневом и
молитвой князя Всеволода), столь ожидаемому для владимиро-
суздальской книжности после 1164 г., особенно при описании
столкновений с Волжской Булгарией. Владимирский Богоро-
дичный собор упомянут в обеих повестях лишь в самом конце,
опять-таки как место захоронения Изяслава Глебовича. Впечат-
ление об особом внимании к Изяславу усиливается при обраще-
нии к текс I у краткого сообщения о походе 1183 г. в Новгород-
ской первой летописи: «Томь же лГтЬ ходи ВсГволодъ на Бълга-
ре съ всею областию своею, и убиша Българи князя ГлГбовиця
Изяслава»5. В некоторых летописных сводах, содержащих по-
весть о походе 1183 г. в варианте, близком к Лавр., эта летопис-
ная статья имеет подзаголовок: «Убиение князя Изяслава Глебо-
вича Переяславского», а Изяслав регулярно именуется Переяс-
лавским князем. Ло1ично сделать предположение, что исключи-
тельное внимание к Изяславу Глебовичу вызвано использовани-
ем в качестве одного из источников летописного памятника, со-
ставленного в Переяславле Русском при непосредственном уча-
стии его брата Владимира Глебовича. Согласно концепции
М.Д. Приселкова, княжеский летописец Владимира Глебовича
Переяславского был использован в Лавр, в статьях 1184, 1185 и
1187 гг.6 Это предположение подтверждается фразой «Видевъ
брата изнемагающа» в Лавр. Если отвергнуть в данном случае
авторство Владимира Глебовича, который пишет о своем уми-
рающем брате, то получится, что Изяслав именуется в одной и
той же повести то племянником («сыновцем») Всеволода Боль-
шое Гнездо, то его братом, что, как нам кажется, маловероятно.
Предположение об использовании переяславского источника,
составленного при непосредственном участии Владимира Гле-
бовича, объясняет, на наш взгляд, некоторые смысловые акцен-
ты повестей.
Составители обеих повестей проявляют пристрастие к омо-
фоничным лексемам и аллитерациям: в начальной части повести
Ипат. фигурирует остров Исады, а в заключительной части по-
вести Лавр. Всеволод после осады Великого города «поиде
опять» к пристани, которая по-древнерусски называется
«исады». У этой же пристани, но повести Ипат., стоят русские
«носады», т. е. суда. Скалывается впечатление, что составители
повестей в некоторых случаях по-разному понимали лексику
36
одного из общих источников и поэтому по-разному его сократи-
ли и редактировали.
Полное отсутствие внимания к действиям во время похода
киевского отряда во главе с Владимиром Святославичем свиде-
тельствует, видимо, о том, что киевских свидетельств о самом
походе не сохранилось. Киевскому редактору могут принадле-
жать лишь начальные фрагменты повести Ипат., предшествую-
щие описанию похода, и уже упомянутые нами важные редак-
ционные изменения в описании «сражения у причалов». Обе по-
вести, видимо, являются результатом обработки источников,
происходящих из Северо-Восточной Руси и Переяславля Южно-
го.
Примечания
1. ПСРЛ. Т. 1. Стб. 389-390; Т. 2. Стб. 625-626.
2. ПСРЛ. Т.З.С. 31.
3. Горский А А «Всего еси исполнена Земля Русская...»: Личности и
ментальность русского средневековья. Очерки. М., 2001. С. 25.
4. Кучкин В. В «Русская земля» по летописным данным XI - первой
трети XIII в. // ДГ, 1992-1993 гг. М., 1995. С. 74.
5. ПСРЛ. Т. 3. С. 37.
6. Приселков М.Д История русского летописания XI-XV вв. СПб.,
1996. С. 89, 95, 110-111, 125, 128 (там же см.: Лурье Я.С. Приме-
чания - Примеч. 38, 58, 64; С. 263, 265—266).
Т.Л. Вилку л
АГИОГРАФИЧЕСКИЙ ФИЛЬТР
(О ЛЕТОПИСНЫХ ИЗВЕСТИЯХ 1174/75 ГОДА)
Выстроенная на двух уровнях — героические деяния (1140—
1150 гг.) и свидетельства святости князя (1150-1170 гг.) - пане-
гиристическая линия жития Андрея Боголюбского сохранилась
в двух летописях, Лаврентьевской и Ипатьевской (далее - Лавр.,
Ипат.)1. Она прерывается в Ипат. вкраплениями совершенно
иной традиции. Ниже мы попытаемся сравнить параллельные
летописные рассказы о смерти князя, взяв за основу такого сопос-
37
тавления не Лавр, и Ипат., как это принято в историографии, а текст
Новгородской первой летописи, поскольку это - современная собы-
тиям и, видимо, наиболее ранняя фиксация факта убийства Андрея
Боголюбского в источниках. Новгородский летописец сообщает о
смерти князя подробно, приводя любопытные детали: «Убиша Во-
лоди мири князя Андрея свои милостьници: на канонъ святою
Петру и Павлу, в нощь, спящю ему въ Боголюбьмь, и бяше с
нимь одинъ кощеи малъ; избивъше стороже двьрьныя, придоша
къ сЬньмъ, князю же очютивъше, попадъ мечь и ста у двьрии,
боряся с ними, оныхъ же бяше много, а князь одинъ; яко нале-
гоша силою и выломиша двьри и въя^зоша на нь, и ту и насу-
нута рогатинами, и ту сконьця животъ свои»2.
При сравнении этой версии с Лавр, и Ипат. оказывается, что
практически ни один из элементов повествования НПЛ в агиогра-
фической редакции не отразился.
1. «Убиша... князя Андрея свои милостьници». Указание на
убийц-милостников отсутствует в Лавр, и Ипат.3 По-видимому, это
связано со стереотипами восприятия летописцами «верности» и
«неверности» князю. Так, «хорошие» князья неизменно обладают
исключительно верной дружиной, а по поводу отрицательных или
сомнительных персонажей книжники позволяли себе ремарку
«бояре его отступиша от него». Указание на статус убийц было бо-
лезненным, видимо, в том отношении, что «милостници» (позднее
«любовници»4) были наиболее близкими князю слугами, и от них
ожидалась высокая степень лояльности, - собственно говоря, безус-
ловная верность5. Не имея возможности полностью скрыть правду,
летописец прибег к другому ходу: не стал фиксировать статус, ог-
раничившись общим замечанием о «неверных убиицях».
2. «...бяше с нимь одинъ кощеи малъ». Никаких следов этой
информации в редакции Лавр, и Ипат. нет. В Ипат. фигурирует
только некий «милостник Прокопья». Его имя помещено в тексте
далеко от княжьего, а возраст милостника не указывается. Он вызы-
вает ассоциации с верным слугой, и упоминание его является одним
из элементов уподобления житию св. Бориса (ср.: «угрин Георгий»),
Можно предположить, что присутствие «кощея» не было зафикси-
ровано, поскольку могло прочитываться как намек на
«содомлянский грех», что в житийной редакции было недопустимо.
3. «Князю же очютивъше, попадъ мечь и ста у двьрии, боряся с
ними». Версия Лавр, и Ипат. прямо противоречит известию НПЛ,
сообщая, что Анбал вынул меч князя, принадлежавший некогда
св. Борису. По-видимому, здесь в Лавр, и Ипат. пересекаются не-
сколько мотивов: тема заговора (совершенно не развитая в НПЛ),
38
тема чудесного меча и тема пассивности жертвы. Заговор несколь-
ких отчужденных от князя бояр, а не его верной дружины или слуг,
относится к распространенным в летописи сюжетам, касающимся
«добрых» князей. Чудесный меч - уникальный для Древней Руси
мотив, однако известны его европейские аналоги. Что касается пас-
сивности, то это - агиографический и летописный топос. В летопи-
си положительные герои не начинают какой-либо сомнительной
деятельности (ссоры, войны и т. п.), а только предпринимают от-
ветные действия6. И наконец, такая деталь, как «рогатины» НПЛ,
которыми будто бы был убит князь. Лавр, в качестве орудия убий-
ства называет мечи и сабли, Ипат. добавляет к ним еще и копья.
Версия НПЛ - отнюдь не нейтральная: у князя отрублена рука, что
рогатинами сделать невозможно. Вероятно, новгородский летопи-
сец «неблагородным оружием» хотел вызвать ассоциации с охотой
или с низким положением убийц князя.
Как видим, в НПЛ и Лавр., Ипат. использованы нарративные
модели с противоположными знаками (— +)7, как это часто бывает в
параллельных летописных сюжетах. Новгородская версия - весьма
жесткая и использует мотивы из арсенала традиционных летопис-
ных средств выражения (хотя без привлечения сравнительного ма-
териала она может показаться нейтральной и фактографической).
Составитель агиографической редакции ориентировался на преда-
ния борисо-глебского цикла, но в то же время опирался и на лето-
писную топику.
Сцена смерти Андрея Боголюбского стала своеобразным
катализатором мотива княжеской святости. Это несомненно для
Лавр., в которой отмечены заимствования из «жития Андрея»8,
и, кажется, справедливо для Ипат. Данная проблема упирается в
вопрос соотношения версий Лавр, и Ипат. Позднее редактирова-
ние Ипат. отмечалось многими исследователями. По моим на-
блюдениям, зависимость ее текста от протографа Лавр, (в общих
для Лавр, и Ипат. фрагментах) прослеживается вплоть до описа-
ния похода 1183 г/ Есть основания полагать, что, например,
рассказ об убийстве Игоря Ольговича (1147 г.) в Ипат., где име-
ются текстуальные параллели с повестью об убиении Андрея,
был отредактирован и дополнен человеком, знавшим текст по-
вести10. Прекрасно выписанные сцены смерти Андрея и Игоря
произвели такое впечатление на современников, что летописцы
во многих случаях уже не заботились о том, чтобы создать хотя
бы наметки собственно жития (как это сделано в отношении
Андрея). Вероятно, для них достаточно было дать намек на свя-
тость в описании смерти и в посмертном панегирике".
39
Примечания
1. Соотношение версий оценивается противоречиво, но, скорее все-
го, Ипат. подверглась более интенсивной обработке (здесь, между
прочим, продублирован зачин убийства: ПСРЛ. Т. 2. Стб. 586), а
Лавр, точнее отражает протограф.
2. НПЛ. С. 34.
3. В Ипат. убийцы даже противопоставлены милостникам Андрея
(ПСРЛ. Т. 2. Стб. 586, 589).
4. Соответствие западнославянского milosc - древнерусскому лю-
бовь; в светских текстах любовница впервые упоминаются в НПЛ:
«а на Лрослалихъ любъвницехъ поимаша новгородци кунъ много
и на городищанохъ» (НПЛ. С. 68; 1229 г.).
5. В древнерусских источниках милостници-любовници упоминают-
ся редко, но, судя по всему, они были наиболее тесно связаны с
князем (НПЛ. С. 24, 34, 68; ПСРЛ. Т. 2. Стб. 57, 589, 614). О том,
что ожидание лояльности зависело от того, к какому разряду при-
надлежали слуги, см.: Hicks М. Bastard Feudalism. L.; N.Y., 1995.
Р. 84.
6. Вкпкул Т. Bine в паралельних повздомленнях л)топис!в // Ук-
рашський гсторичний журнал. 1998. № 4. С. 70-81.
7. И.Н. Данилевский находит отрицательную семантику в Лавр, и
Ипат., однако его аналогии несколько искусственны. Отъятие пра-
вой руки вместо левой, видимо, связано с традиционной оценкой
левого (нечистого) и правого; семантика меча в Библии совсем не
однозначна (что отмечает и автор, ср.: Данилевский И.Н. Древняя
Русь глазами современников и потомков (IX-XII вв.). М., 1999.
С. 327-334), и речь идет о мече св. Бориса; долгая смерть - упо-
добление мученичеству св. Бориса, и именно так это прочитыва-
лось самими древнерусскими книжниками. В историографии тра-
диционно мнение о подобии описаний смерти Андрея и Игоря
Ольговича (с отчетливой линией Imitatio Christi) — см.:
Podskalsky G. Principal Aspects and Problems of Theology in Kievan
Rus // Harvard Ukrainian Studies. 1987. Vol. XI. № 3/4. P. 284. О мо-
делях королевской/княжеской святости см: Klanichay G. The Uses
of Supernatural Power. The Transformation of Popular Religion in
Mediaeval and Early-Modern Europe. Cambridge, 1990. P. 79-94; 7b-
лочко О. Смерть митрополита Константина (До розумшня давньо-
руськоТ модел! святост!) // Mediaevalia Ucrainica. Кшв, 1993. Т. II.
' С. 30-48.
8. Прохоров ГМ. Повесть о Батыевом нашествии в Лаврентьевской
летописи // ТОДРЛ. 1974. Т. XXVIII. С. 77-98; Милютенко НИ.
40
Владимирский великокняжеский свод 1205 г. (Радзивиловская ле-
топись) // ТОДРЛ. 1996. Т. XLII. С. 36 58.
9. Здесь в Лавр, главной фигурой является Владимир Глебович, в
Ипат. перечисляется множество князей, однако по недосмотру ре-
дактора осталось единственное число («и берендГевъ с нимь бы-
ло...»), ср.: ПСРЛ. Т. 2. Стб. 631; Т. 1. Стб. 395-396.
10. В1лкул Т. Лпописна повгсть про вбивство 1горя Ольговича 1147 р.
// Кишська Старовина. 1999. № 6. С. 24-36.
11. Толочко А.П. Похвала или Житие? (Между текстологией и идеоло-
гией княжеских панегириков в древнерусском летописании) //
Palaeoslavica. Cambr. (Mass.), 1999. VII. Р. 26—38.
П.Ш. Габдрахманов
МАТРИЛИНЕЙНЫЕ РОДОСЛОВНЫЕ
ЦЕРКОВНЫХ ЗАВИСИМЫХ ВО ФЛАНДРИИ ХП-ХШ
ВЕКОВ: МНИМАЯ РЕАЛЬНОСТЬ?
Проблему мифологем в истории я хотел бы связать с так на-
зываемым «постмодернистским вызовом» и поставленной им
проблемой принципиальной возможности (а точнее принципи-
альной невозможности) для историка добраться до исторической
реальности сквозь дошедшие до нас исторические тексты, в ко-
торых эта реальность отражена как бы «в кривом зеркале». Дан-
ный тезис я попытаюсь проиллюстрировать на примере женских
генеалогий средневековых церковных зависимых, о которых
уже шла речь на предыдущих Чтениях памяти В.Т, Пашуто
(2001. С. 47-54).
В отличие от привычных средневековых родословных
«властвующих и правящих», которые представляют собой пре-
имущественно мужские патрилинейные генеалогии, родослов-
ные церковных (или монастырских) зависимых, называемых в
средневековых источниках servi ecclesie, sanctuarii, tributarii,
censuales и т. п., описывают, наоборот, преимущественно жен-
щин, которые находятся друг с другом в родстве по материн-
ской линии и которых трудно в массе своей отнести к числу
знатных и привилегированных; скорее, напротив, больше осно-
ваний считать их обычными простолюдинками.
41
Но они несомненно являли собой пример особого слоя по
сравнению с массой обычных сервов, поскольку в обязанности
этих церковных зависимых входила уплата лишь небольшого
ежегодного денежнего чинша, невысокой единовременной
брачной пошлины и посмертного побора на наследство, так на-
зываете мэнморта. Взамен они пользовались покровительством
и судебной защитой со стороны епископа или аббата. Их нельзя
было также насильственно заставить обрабатывать держание и
выполнять другие «низкие» сервильные службы.
То обстоятельство, что они находились не в поземельной, а
в личнонаследственной зависимости (и, по всей вероятности,
пользовались правом неограниченного передвижения), и предо-
пределило, видимо, столь своеобразную, но в тех условиях
весьма разумную и практичную форму их учета и описания в
виде составления для них генеалогий. Женский же тип этих ро-
дословных связан с порядком наследования статуса этими зави-
симыми, определяемого обычаями (кутюмами), в соответствии с
которыми в средневековой Фландрии этот статус наследовался —
как говорилось в одной из таких кутюм — «по животу» (par
ventre т), т. е. через матерей.
Ключевой вопрос в связи с этим заключается в следующем:
имеем ли мы здесь дело с сугубо формальной, созданной мона-
хами лишь в угоду своей административной прихоти схемой на-
следования статуса, или речь идет о реальной, отчетливо само-
сознающей общность своего происхождения и своего родства
по женской линии семейно-родовой группе? Иначе говоря, оп-
равданно ли считать данные родословные одной из форм семей-
ного самосознания и семейной памяти самих в них описанных
церковных зависимых (в том числе и мужнин), или эти родо-
словные представляли собой лишь некую фикцию, выполняв-
шую сугубо утилитарную функцию учета этих церковных зави-
симых и контроля за ними со стороны администрации того или
иного монастыря, а самими церковными зависимыми рассмат-
ривались в лучшем случае лишь как правовой инструмент со-
хранения за собой и своими потомками своего статуса и связан-
ных с ним прав и привилегий?
Действительно, с одной стороны, данные родословные
дошли до нас, естественно, лишь в виде текстов, созданных
внутри того или иного средневекового монастыря или кафед-
рального собора и включенных в его грамоты, картулярии или
регистры. Они были составлены и записаны монахами или кли-
риками по формуляру в соответствии со своими представления-
42
ми и традициями нотариата, т. е. их непосредственными авто-
рами отнюдь не являются сами включенные в них церковные
зависимые. Очевидна также причина и связь появления таких
родословных с административными целями и хозяйственными
интересами соответствующего монастыря или кафедрального
собора. Сами же эти родословные редко вообще называются
«генеалогиями» (genealogia)', чаще их составители, т. е. монахи и
клирики, ограничиваются указанием на то, что речь идет лишь о
некоем поименном перечне подвластных лиц (haec sunt nomina
que spectant ad advocatia), либо же называют их иногда «линией»
(tinea successionis) или «рядом» (ordo posteritatis) «потомства» и
даже просто «потомством» (successio, posteritas, etc.) той или
иной церковной зависимой.
Однако, с другой стороны, существование грамот с родо-
словными, обновленных по инициативе и при участии самих
церковных зависимых, описанных в этих родословных, а также
наличие судебных грамот, в которых их потомки (в том числе и
мужчины) совместно с другими такими же потомками отстаи-
вают свои права и привилегии, ссылаясь на общность своего
происхождения и своего статуса, свидетельствуют о том, что эти
потомки явно знали о своем родстве по женской линии и вос-
принимали себя в качестве матрилинейной родственной группы,
иногда даже прямо и называя ее не иначе, как parentella,
cognatio, progenies, origo, genealogia.
В качестве примера сошлюсь на одну из таких грамот, до
сих пор нигде не публиковавшуюся. Она происходит из архива
монастыря Святого Ланделина в Крепене, датирована 1250 го-
дом и сохранилась, к сожалению, не в оригинале, а лишь в двух
поздних копиях XVII и XVIII веков. Из ее содержания (см. при-
ложение) мы узнаем, что две вдовствующие сестры (совместно,
видимо, со своей кузиной) сообщают о том, что они, как «весь
их род» (omnis origo nostra), с давних времен («вот уже около
ста лет или более») пребывают «свободными» зависимыми мо-
настыря Святого Ланделина и обращаются к аббату с просьбой
обновить и «подкрепить» подтверждающую этот их статус
«древнюю грамоту» (yeterem cartam), доставшуюся им от их
«предшественницы» (a predecessore nostra) по имени Бруна (из
текста родословной явствует, что это была их бабка по матери),
«которая первая и передала себя и все свое потомство Богу и
Святому Ланделину». Аббат в ответ на их «настоятельную
просьбу», «а также их многочисленного рода» (ас etiam multe
originis earumdem), предоставляет им в соответствии со старой
43
новую грамоту, а в конце этой обновленной грамоты - видимо,
не без помощи и самих этих женщин, и других членов их originis
- приводит в генеалогической последовательности «по поколе-
ниям» (per etates) имена женщин, происходящих от упомянутой
Бруны.
Приложение
(1250, sept.): Renovation de la charte d’assainteurement avec la
genealogie des sainteures de 1’abbaye de Crespin.
A. Original perdu.
B. Copie de 1694; Archive dep. du Nord a Lille, fonds de 1’abbaye de
Crespin, 4H 25, piece 195. D’apres A.
C. Copie du XVIIIe s.; B.N., Collection Moreau, T. 172, f. 10. D’apres
A?
Indique: A.-M- Helvetius. Sainteurs de 1’abbaye de Crespin du Xe au
ХШе siecle // Revue beige de philologie et d’histoire.T. LXVI (1988) N 2.
Bruxelles. 1988. P. 241. Note 55.
In nomine Sancte et individue trinitatis. Notum sit omnibus tarn foturis
quam presentibus, quod ego Maria relicta Johannis le Nain, et Juliana relicta
Alardi del Jonkoit, et ego Ricaldis uxor Radulphi de Nemale cum essemus a
multis retroactis temporibus, transactis fere centum annis vel amplius, libere
et nullius servitude obnoxie, et a predecessore nostra quadam muliere nomine
Bruna que primitus se Domino Deo et sancto Landelino de Crispinio cum
omni posteritate sua libere condonavit, veterem cartam originis nostre ab
ecclesia Crispiniensi, poposcimus roborari. Talis est igitur totius originis
nostre et predicte deditionis conditio, quod omnis otigo nostra in autentica
libertate abbatis et predicte ecclesie Crispiniensis permaneat in futuro,
exclusa omni advocatia cujuslibet laici. In die autem festi ejus que est .xj.
kalendae octobris ad altare ipsius vir duos denarios et mulier unum pro
capitali censu persolvat annuatim, vel ad altare ipsius per fidelem nuntium
transmittat, et ultra hunc censum non sit qui requirat neque placitum, neque
badimonium, neque servitium, nec advocationem aliquam, nisi quod pro
maritali licentia vir sive mulier sex solummodo denarios persolvat, pro
mortua vero manu duodecim. Si quis autem hanc ingenuitatis cartam
infringere voluerit iram divinam incurrat, et a consortio Sanctorum alienus
existat. Ut autem hec carta stabilis permaneat in aetemum honorum
testimonio corroboratur virorum. Signum Johannis abbatis de Crispinio.
Willelmi prioris. Gonteri presbyteri? de Crispinio, et aliorum multorum. Nos
44
autem J. dictus abbas de r ispinio et ejusdem loci conventus ad p eces et
instantiam p edicta um mulie um ac etiam multe о iginis ea umdem jam pe
etates subsequute ca te p esenti enova e secundum vete is teno em, sigilia
nost a cy og apho p edicte о iginis duximus apponenda. Actum tempo e
enovationis anno Domini M. rr. quinquagesimo, mense septemb i.
Nomina mulie um a p edicta В una pe etates subsequuta um. Ipsa
В una genuit Emmam de Bia ignies, et Heldia dem de Vila i. Emma genuit
Ruesselam et Helvidem.
Heldia dis genuit Radulphum de Vilai, Egidium Billelte, Maiam
uxo em Johannis le Nain, et Julianam del Jonkoit.
Ruessela genuit Evam de Vila i, Ma iam de Bia ignies, Agnetem de
Ha veng, Pet onillam de Vila i et Ma ga etam de Bia ignies.
Ц Ma ia uxo Johannis le Nain genuit Agnetem le Mae esse de
Monste nel, et Ma iam uxo em В ognet.
U Agnes genuit Mensaindim rastelaine, et Ma iam.
Ma ia uxo В ognet genuit Johannam de Sto Gisleno.
К Ricaldis genuit Ma iam, Elizabeth, et Gislam.
Ma ia de Bia ignies genuit Agnetem.
К Helvidis genuit He semdim.
К Eva genuit Sesilam, Idam et Ma iam.
Agnes de Ha veg genuit Johannam, Ma iam, et Elizabeth.
К Pet onilla genuit Ma iam, et Elizabeth.
Г.В. Глазырина
HELIOPOLIS - «ГОРОД СОЛНЦА»
ИЛИ «ГРАД ХРИСТА»?*
Исследователи, изучавшие древнеисландскую «Сагу об Ин-
гваре» , созданную не ранее конца ХП в. и рассказывающую о
походе большого отряда свеев по Восточной Европе в середине
XI в., много внимания уделили определению маршрута этой
экспедиции. Сформировались две основные точки зрения:
большинство ученых называет Кавказ и Закавказье, ряд авторов
полагает, что отряд дошел до Византии и Малой Азии. В самой
* Работа подготовлена по проектам: РГНФ № 00-01-00225; РГНФ и Минобра-
зования России № 01-01-85004а/у.
45
саге почти нет деталей, позволяющих сделать определенные вы-
воды: в той части повествования, где описывается поход Ингва-
ра, упомянуто лишь несколько географических наименований,
поясняющих продвижение отряда. Одно из них - топоним He-
liopolis2, являющееся в древнескандинавской литературе hapax
legomenon.
Херманн Палссон и П. Эдвардс3 предположили, что автор
саги название заимствовал, возможно, у Исидора Севильского
(ок. 570-636 гг.), труды которого были широко известны в кон-
тинентальной Европе, а к концу XII в. уже могли достигнуть и
Исландии. Данное предположение не лишено оснований: сочи-
нения Исидора оказали заметное влияние на развитие «ученой»
литературы на европейском севере, в частности, именно к Иси-
дору восходят многие разделы исландской энциклопедии Alfroedi
Izlensk.
Сам факт заимствования топонима Heliopolis из другого со-
чинения, созданного задолго до того, как произошло описывае-
мое в саге событие, говорит о том, что автору «Саги об Ингваре»
не было известно подлинное название города, до которого до-
шел отряд. Устная традиция, в которой бытовал сюжет о походе
Ингвара, такой подробности не сохранила. Следовательно, автор
искал топоним для своего сюжета, и мы вправе полагать, что
Heliopolis был предпочтен всем другим географическим именам,
которыми изобилуют «Этимологии», не случайно, поскольку
данный топоним должен был не только помочь осмыслить исто-
рико-культурный контекст сюжета и отвечать замыслу создателя
саги, но и быть понятным его аудитории.
В том случае, если автор саги опирался на письменный
текст Исидора, он бы не мог не обратить внимания на указанную
в нем локализацию Гелиополя: «Heliopolis urbs Aegypti, que
Latine interpretatur solis civitas...» - пишет Исидор4. Упомянутый
в этом произведении город располагался в Нижнем Египте, к
востоку от Пелусинского рукава дельты Нила, и был построен
на берегу канала, который соединяет реку с Красным морем
(совр. название города, находящегося северо-восточнее совре-
менного Каира, - Эль Матария). Свидетельствами о египетском
Гелиополе изобилуют древнеегипетские «Тексты пирамид» и
«Книга мертвых», Геродот говорит о нем как об основном ори-
ентире при описании Египта (кн. П); известен он другим антич-
ным авторам, например, Страбону (XVII, 1). Возникший в IV
тыс. до н. э., город являлся местом культа бога Ра, которому был
посвящен грандиозный храм, связанный с культом солнца. По-
46
еле непродолжительного пребывания под властью Рима (с 30-х
гг. I в. н. э. до 395 г.), а затем Византии (395 г. - 40-е гг. VII в.)
Египет входит в состав арабского халифата и становится му-
сульманским. Этот регион, расположенный, впрочем, на некото-
ром отдалении от главных христианских святынь, попадает в
сферу общепознавательных интересов европейцев о Малой Азии
и Северной Африке с началом крестовых походов, в период ко-
торых была создана сага, и особенно в связи с четвертым кре-
стовым походом (1202-1204 гг.), в планах осуществления и
маршруте которого Египту отводилось существенное место.
Однако два других топонима, упомянутые в саге по ходу
рассказа о походе Ингвара - город Citopolis" (Скифополь в Па-
лестине) и Siggeunf* (согласно Исидору, возвышенность на ази-
атской части Геллеспонта7 - пролива Дарданеллы), указывают
на то, что автор саги локализует описываемые им события зна-
чительно восточнее, там, где находился другой, одноименный с
египетским Гелиополем город. Гелиополь малоазийский (совр.
Баальбек в Ливане в Келесирии), раскинувшийся у подножия
храма, был построен в XVIII в. до н. э. и связан с культом Ваала,
широко распространенным в Финикии, Сирии и Палестине во
II-I тыс. до н. э. Ваал - первоначально бог солнца и природных
явлений, таких как молнии, гроза и гром, - постепенно транс-
формировался в воинственного, злого бога, покровителя царской
власти. В Палестине его культ продержался долго, вплоть до VII
в. до н. э., и соперничал с культом древнееврейского бога Яхве.
Круг античных источников, включающих свидетельства о пале-
стинском Гелиополе, относительно узок. Из тех античных авто-
ров, произведения которых в средневековье стали широко из-
вестны в Европе, он упоминается, в частности, у Лукиана. В ви-
зантийских источниках город фигурирует у Михаила Пселла под
названием «Илиуполь»8. Хотя малоазийский Гелиополь не при-
надлежит к числу топонимов, часто фигурирующих в европей-
ских средневековых источниках, его местоположение вблизи
крупных христианских центров, впоследствии оказавшихся в
области мусульманского влияния, дает основания полагать, что
среди христиан - как на Западе, так и на Востоке, в частности,
на Руси - и этот город, как и Гелиополь египетский, мог также
стать известным, например, в связи с распространением сюже-
тов о мученичестве святых (например, св. Варвары).
В Исландии, наблюдавшей за континентальной историей
«со стороны», едва ли имели представление о том, что в черно-
морско-средиземноморском регионе одновременно существова-
47
ло два города с одинаковым названием. Практически исключена
возможность того, что подобная информация могла стать из-
вестной исландским клирикам из сочинений античных авторов:
греческий язык не получил распространения в средневековой
Исландии, с него не выполнялись переводы; убедительных сви-
детельств знакомства исландцев с сочинениями, созданными на
классической латыни, исследователями пока также не приведе-
но. Содержание античных литературных памятников стало дос-
тупным исландцам лишь в латинских переводах, выполненных
на континенте, которые начали поступать на остров лишь в ХШ
в. Однако до Исландии доходили устные рассказы о крестовых
походах в отдаленные страны, устные популярные сказания
агиографического толка, в которых могли фигурировать оба Ге-
лиополя. Их роль в средневековой истории была несопостави-
мой со значением крупных христианских центров - Иерусалима
и Константинополя, которые нередко упоминаются в памятни-
ках древнескандинавской письменности и в значительной мере
подменяют собой названия других святых мест. Плохая инфор-
мированность исландских авторов об отдаленной части ойкуме-
ны, признающаяся исследователями, вела к тому, что географи-
ческие объекты идентифицировались и локализовались весьма
неточно, и вследствие этого ментальная карта была очень услов-
ной. Согласно представлениям скандинавов, одноименные горо-
да, расположенные на северо-востоке Африки и в Малой Азии,
находились в одном ареале - в южной четверти ойкумены. Два
Гелиополя легко могли быть отождествлены и восприниматься
как один географический объект. Этому могла способствовать и
сходство их истории: каждый из них в свое время являлся цен-
тром языческих культов местного населения, а позднее вошел в
состав территории, на которую распространилось влияние му-
сульман, противопоставленных христианам; оба находились в
регионе, представлявшем особый интерес в ходе проведения
крестовых походов. Этими причинами можно объяснить тот
факт, что египетский Гелиополь Исидора, упомянутый в «Саге
об Ингваре», может ассоциироваться, скорее, с Гелиополем ма-
лоазийским.
Все же выбор названия «Гелиополь» автором «Саги об Ин-
гваре» среди множества других, упомянутых Исидором в дан-
ном регионе, едва ли был случайным, и существенную роль, без
сомнения, сыграла семантика топонима, подчеркнутая Исидо-
ром («que Latine interpretatur solis civitas»): Heliopolis - «Город
солнца». Солярная тематика уже с середины XI в. появляется в
48
исландской христианской скальдике. Для автора-христианина
слово «Солнце» в переносном смысле означало, в первую оче-
редь, имя Христа. Ограничимся несколькими из многочислен-
ных примеров. Так, Арнор Тордарсон, прозванный Скальдом
Ярлов, в своей «Драпе о Рёгнвальде», обращаясь к Богу с прось-
бой о заступничестве, вводит кеннинг «властитель крыш солн-
ца» (т. е. властитель неба9). В другой висе, в которой речь идет
об архангеле Михаиле, который на Страшном Суде делит людей
на грешников и праведников, Арнором использован другой кен-
нинг Бога - «властитель шлема солнца» (solar hjalms tyggi), так-
же включающий солярный компонент*°. Обозначение Христа
как Солнца сохраняется и в поздней христианской скальдике. На
этом образе строится анафора «Солнце я видел» (Sol ек sja) в
«Песни о Солнце», созданной в конце XIII в., семь раз повторен-
ная в поэме. Произносящий ее умирающий человек чувствует,
что пришел конец его земного существования. В видениях, со-
шедших на него, он видит мир, который он покидает и который
он ощущает уже чужим и холодным, он слышит, как захлопы-
ваются врата ада, но свои слова он обращает к все еще осве-
щающему его солнцу". При всей сложности произведения и за-
печатленных в нем образов, образ солнца в нем однозначно по-
нимается исследователями не только как небесное светило, но и
как библейский символ Христа как «Солнца правды»12.
Широкое распространение «солярности» в скальдической
поэзии исландцев в XI—XIII вв. и устойчивые ассоциации образа
Солнца с Христом дают основания полагать, что топоним Helio-
polis мог быть введен в сагу не только в качестве конкретного
географического наименования, в котором отразились представ-
ления автора «Саги об Ингваре» об общем направлении похода
Ингвара в сторону христианских святынь Палестины. Явная
христианская дидактика произведения, проявившаяся, в частно-
сти, и в последовательном противопоставлении христиан и не-
верных, позволяют полагать, что название «Гелиополь» —
«Город Солнца» могло также служить символом «Града Господ-
ня» - Иерусалима, христианской святыни, находившейся в пе-
риод создания саги в руках мусульман, которых христиане счи-
тали язычниками.
Выбор топонима Heliopolis автором «Саги об Ингваре» ока-
зался весьма удачным. Во-первых, он позволил наметить на-
правление движения отряда свеев: из Восточной Европы не на
юго-восток, на Кавказ и в Закавказье, но на юго-запад в черно-
морско-средиземноморский регион, возможно, в Малую Азию.
49
Это же направление указывают и две шведские рунические над-
писи на ингваровых камнях, отмечающие, что гибель участни-
ков экспедиции произошла sunnaria a Serklandi («на юге в Серк-
ланде»)13. Во-вторых, использовав культурно-исторический кон-
текст, в котором Гелиополь известен как центр язычества, автор
сумел сделать сюжет о давнем походе актуальным для своего
времени и связать его с современными крестовыми походами.
Исторический сюжет о военной кампании свеев был переосмыс-
лен и трансформирован в повествование о миссионерском похо-
де в земли, населенные язычниками. В третьих, топоним Helio-
polis, значение которого могло пониматься на основе привычной
для исландцев образно-художественной системы скальдических
кеннигов, адаптировал сюжет и для той части аудитории, для
которой языческие реминисценции были недоступны: перевод
топонима как «Град Христа» побуждал эту аудиторию воспри-
нимать сюжет в предложенной автором интерпретации.
Примечания
1. Yngvars saga viSforla / Е. Olson. Kobenhavn, 1912 (далее - YS).
2. YS. Bl. 17,25.
3. Vikings in Russia. Yngvar’s saga and Eymund’s saga / Hermann
Palsson and Paul Edwards. Edinburgh, 1989. P. 7.
4. Isidori hispalensis episcopi etymologiarvm sive originvm I
W.M. Lindsay. Oxonii, 1966. Lib. XV. i:33. В египетский контекст
введено это название (вариант написания: Eleopolis) и на карте в
рукописи XII в. из Экс-ан-Прованса, служащей иллюстрацией к
тексту «Этимологий» (Чекин Л.С. Картография христианского
средневековья VIII-XIII вв. Тексты, перевод, комментарий.
М., 1999. С. 63-64. Карта № 15).
5. YS. BI. 29.
6. Ibidem. В1. 18.
7. Isidori hispalensis episcopi etymologiarvm. Lib. XIV. vii:2.
8. Михаил Пселл Хронография / Перевод, статья и примечания
Я.Н. Любарского. М., 1978. С. 214, 215, 343. См. комм. 11 на с.
427.
9. Гуревич Е А, Матюшина И.Г Поэзия скальдов. М., 2000. С. 602.
10. Тамже. С. 615.
11. Древнеисланская Песнь о Солнце / Введение, перевод и коммента-
рий М.В. Раевского) // Атлантика. Записки по исторической по-
этике. М., 1997. Вып. 3. С. 216-217.
50
12. Матюшина И.Г Песнь о Солнце и закат скальдической традиции
// Атлантика. Вып. 3. С. 42.
13. Мельникова Е.А. Скандинавские рунические надписи. Новые на-
ходки и интерпретации. Тексты, перевод, комментарий. М., 2001.
С. 305 (Б-Ш.5.8), 310-311 (Б-Ш.5.20).
А. А. Горский
К ВОПРОСУ О СОСТАВЕ ВОЙСКА ОЛЕГА
В ПОХОДЕ НА ЦАРЬГРАД
В Повести временных лет под 6415 (907) г. приведен пе-
речень участников похода Олега на Константинополь: «Иде
Олег на Грекы, Игоря оставив Киев!,, поя же множество варяг, и
словень, и чюдь, и словене, и кривичи, и мерю, и деревляны, и
радимичи, и поляны, и сЬверо, и вятичи, и хорваты, и дулЪбы, и
тиверци, яже суть толковины: си вси звахуться от грекь Великая
Скуфь». В литературе распространено доверие к этому списку,
позволяющее говорить об огромном разноплеменном войске», о
мобилизации киевским князем воинских сил со всей Восточной
Европы. Упоминание в перечне тех или иных восточнославян-
ских (и иноязычных) общностей расценивается как показатель
их реального участия в походе. Однако приведенный текст вы-
зывает много вопросов.
Во-первых, вообще непонятно, откуда у летописца, рабо-
тавшего два века спустя, могла взяться такая по сути дела «ра-
зрядная роспись» участников похода. В Новгородской первой
летописи, донесшей более ранний по отношению к ПВЛ текст
Начального свода, перечня участников нет: там просто говорит-
ся, что «иде Олег на Грекы и приде Цесарюграду». Остается до-
пустить, что перечень дошел в составе устного предания о похо-
де. Однако приведенными соображениями недоумения не ис-
черпываются.
Словене почему-то названы в перечне два раза; вятичи до
60-х гг. X в. находились под властью хазар, а не Руси; общность
дулебов, согласно тексту вводной части ПВЛ, обитала на Запад-
ном Буге во времена, предшествующие датированной (с середи-
ны IX в.) части летописи, будучи современниками авар, а позд-
51
нее на их месте жили волыняне; ничего не известно о зависимо-
сти от Киева до конца X в. прикарпатских хорватов; наконец,
текст можно понять так, что все перечисленные именуются гре-
ками «Великой Скуфью», в то время как во вводной части так
говорится только о двух общностях — уличах и тиверцах.
Все эти несуразности разъясняются, если признать, что пе-
речень участников похода сконструирован на основе нескольких
фрагментов предшествующего летописного текста.
Перечень 907 г. Фрагменты предшествующего летописного текста
варяг и словенъ и б'Ьша у него варязи и слов’Ьни и прочи (882 г.)
и чюдь, и словене, и кривичи, и мерю имаху дань варязи изь заморья на чюди, и на словЪнехь, на мери и на всЬхь кривичЪхь (859 г.)
и деревляны, и ради- мичи, и поляны, и сЬверо, и вятичи, и хорваты, и дулЪбы и живяху в мир"Ь поляне, и деревля- не, и сЬверъ, и радимичи, и вятичи, и хрвате. Дул^би живяху по Бугу... (вводная часть)
и тиверци, яже суть тол ковины: си вси звахуться от грекь Великая Скуфь а улучи и тиверьци сЬдяху по Днестру, присЬдяху кь Дунаеви. БЬ множьство ихь; сЬдяху бо по Днестру оли и до моря, и суть грады их и до сего дне, да то ся зва- хуть от грекь Великая Скуфь (вводная часть)
Повторное упоминание словен в таком случае объясняется
их помещением под 882 г. рядом с варягами, а под 859 - вместе
с чудью, мерей и кривичами; включение в перечень вятичей,
хорватов и дулебов - тем, что они стоят рядом с полянами, древ-
лянами, северянами и радимичами во вводной части; упомина-
ние «Великой Скуфи» вызвано употреблением этого выражения
при характеристике уличей и тиверцев. Однако поскольку ранее,
под 885 г., в ПВЛ говорится, что Олег «с уличи и тЬверци имяше
рать», а из Начального свода составитель перечня знал, что ули-
52
чи были покорены только при Игоре, он поставил в текст только
тиверцев, пояснив, что они были «толковинами» (союзниками),
т. е. выступили в поход не по причине подчинения Олегу.
Составление перечня, в который вошли все восточносла-
вянские общности, вместе с финноязычными чудью и мерей, а
также варягами, явно преследовало цель представить успешный
поход Руси на Царьград как грандиозное предприятие, в кото-
ром участвовали войска со всей территории Древнерусского го-
сударства в границах начала XII в. Сделано это было составите-
лем не вполне тщательно, в результате чего в список вошли
общности, не подчинявшиеся в начале X в. Киеву, и даже не су-
ществовавшие уже к этому времени дулебы.
Ф.Х. Гутнов
АЛАНСКИЕ «ЦАРИ»
ДРЕВНЕАРМЯНСКИХ ПАМЯТНИКОВ
В ряде древнеармянских исторических памятников содер-
жатся свидетельства об аланских (маскутских = массагетских)
«царях» первых веков н.э. Так, в родословной просветителя Ар-
мении святого Григория и жизни св. Нерсеса, патриарха Арме-
нии, упоминается «царь алан Урнайр». В памятниках армянской
агиографической литературы V в. (мученичество Воскеанов,
мученичество Сукиасянов) и у Мовсеса Хоренаци (П, 50, 52)
приведен сюжет о «царевне» Сатиник, несколько раз упомина-
ются аланские «цари». Фавстос Бузанд (Ш, 6) достаточно под-
робно рассказал об «аршакидском царе мазкутов (маскутов), имя
которого было Санесан. Ибо и их цари, и армянские были одно-
го и того же происхождения и рода». В другом месте он вновь
называет «мазкутского царя, повелителя многочисленных
войск». Родственные связи царей армян и алан-массагетов Фав-
стос (III, 7) подчеркивал неоднократно: «мазкутский царь Сане-
сан, сильно разгневавшись, проникся враждой к сородичу сво-
ему. армянскому царю Хосрову... И армянский царь Хоеров ук-
лонился от встречи со своим братом, то есть мазкутским царем
Санесаном... И голову великого царя Санесана принесли армян-
скому царю. А он, когда увидел, расплакался и сказал: "Братом
53
же он был моим, родом Аршакуни”» (курсив мой. -Ф.Г.).
В армянских памятниках агиографической литературы
упоминаются некие аланы, «приближенные великой царицы»
Сатиник, «прославленные и могучие мужи», принадлежавшие «к
высшему сословию и первые в войне», «мужи смелые и добро-
детельные», «военачальник по имени Барлах», «второй сановник
государства» алан. Агатангехос (79) сообщает о «многочис-
ленных и храбрых, хорошо вооруженных всадниках» алан. В
арабской версии Агатангехоса (842) говорится о «царе алан» и
«собрании князей»; в списке крещенных Григорием Просвети-
телем народов называются «царь аланов и все князья и главы
народов и племен, и все их подвластные, и множество слуг,
мужчин и женщин».
Древнеармянские историки оставили ценные сведения о
происхождении одного из знатных армянских родов — Араве-
леанов. Согласно Мовсесу Хоренаци (II, 58), «в его (Арташеса. -
Ф. Г) время [появились] Аравелеаны, родом из аланов, сродни-
ки Сатеник, ее сопровождавшие, [были] возведены в достоинст-
во армянского нахарарства как родственники великой царицы».
Мовсес Хоренаци (III, 9) в описании правления Хосрова
поместил рассказ о набеге «жителей северной части Кавказа»,
подстрекаемых «в особенности просьбами Санатрука, по тайно-
му приказанию Шапуха, царя персидского». Причем, нападав-
ших было всего «около двух тысяч». Тем не менее северяне про-
шли половину страны, «нанесли поражение нашим (армянским.
- Ф. Г.) полкам, обратили их в бегство, очутились под стенами
Валаршапата». Очевидно, учитывая малочисленность отряда и в
то же время его боеспособность, в данном случае следует видеть
в нем отряд (дружину?) катафрактариев. Это тем более веро-
ятно, что Мовсес назвал нападавших «копейщиками», во главе
которых «выступил какой-то чудовищный исполин, во всеору-
жии... он совершал чудеса храбрости посреди войска. Храбрей-
шие из армян... напали на него, но не могли причинить ему вре-
да; от ударов копий только вращалась его войлочная (броня)».
Сюжет о «чудовищном исполине», предводителе «копей-
щиков», повторил Степанос Таронский (XI в.), вероятно, поза-
имствовав его у Мовсеса. Первый переводчик обоих текстов на
русский язык Н. Эмин отметил, что в подлиннике вместо «чудо-
вищный исполин» стоит анариска. К. Патканов перевел это сло-
во как собственное имя Анариска. Ю.С. Гаглойти не без осно-
вания сопоставил имя Анариска с осетин, анарисга «не чувст-
вующий боли».
54
Интересен рассказ древнеармянских авторов о браке царя
Трдата III (298-330 гг.) с дочерью повелителя алан. Согласно
Мовсесу Хоренаци (II, 83), Трдат отправил аспета Смбата
«привести в жены девицу Ашхен, дочь Ашхадара, которая рос-
том не уступала царю, [который] приказал записать ее в Арша-
куни, облечь в пурпур, возложить на нее корону, дабы она могла
быть супругой царя. От нее родился сын Хоеров, который рос-
том не походил на своих родителей».
Современные армянские исследователи (Налбандян 1977;
Габриелян 1989) отмечают внутреннюю связь имен Ашхадар и
Ашхен, восходящих к одному корню - xsa «власть». Первый ан-
тропоним разбивается на составные xsa «власть» + dar «иметь» =
«владеющий властью». Ашхен сопоставляется с осетинской
формой axsin «княжна». Учитывая время, в которое жили носи-
тели антропонимов, внесем небольшую корректировку в пони-
мание их имен. Ашхен точнее трактовать как «госпожа», а не
«княжна». Часть имени Ашхадар действительно восходит к
древнеиран. xsathra. Если исходить из трифункциональной кон-
цепции Ж. Дюмезиля, то термин связан со второй, военной
функцией и в догосударственный период означал «военную си-
лу», «военную доблесть». По В.И. Абаеву, «эта семантика пре-
обладает в осетинском». Своеобразие же аланского термина со-
стоит в том, что xsar понимается как «высшее достоинство в
бою». В таком случае антропоним Ашхадар следует переводить
как «обладатель высшей воинской доблести», может быть, -
«военный вождь (багатар}». Здесь же отметим, что именник
предков осетин в основном состоял из т. н. «говорящих» имен.
Большая их часть была мотивирована, т. е. отражала различные
стороны быта и окружающей среды (Козырева 1976). С этой
точки зрения, Ашхадар и Ашхен принадлежали, очевидно, к
высшему слою аланской военной аристократии.
Таким образом, древнеармянские памятники рисуют слож-
ную социальную структуру алан первых веков н. э. с «царями»
во главе. Однако это не превращает автоматически территорию,
контролируемую «царями» алан и маскутов древних закавказ-
ских памятников, в царства в позднейшем значении термина.
Что же следует понимать под аланскими и маскутскими
«царями» отмеченных письменных источников?
Для ответа на этот вопрос необходимо сначала разобраться,
что представляли из себя «цари» Армении в начале н. э.
А.П. Новосельцев полагал, что в Армении царский род (азг) по
сути еще не сформировался как собственно царский. Азг Арта-
55
шесидов и Аршакидов - «обычные большие семьи»; единствен-
ным связующим звеном была общая родословная. Анализ тер-
мина азг показал, что роды нахараров и «царей» могли пред-
ставлять обширную организацию, включая принятых в род раз-
ных лиц иного происхождения (Новосельцев 1980).
В социальной структуре Армении I—IV вв. существовали
две основные группы-сословия: азаты (буквально: «свобод-
ные») и противостоящие им ишнаканы (юридически свободные,
но несущие налоговое тягло). Хотя, конечно, сословий и соци-
альных групп было больше. Арабская версия Агатангехоса со-
общает о ближайшем окружении Трдата, взявшего на встречу с
Григорием Просветителем «жену Ашхен, свою сестру Куса-
радухту, царя грузин, царя русов, царя аланов, начальников сво-
их, князей и владетелей народов» (Габриелян 1989).
О характере социального устройства Армении этого перио-
да свидетельствует состав собраний. По некоторым данным, «в
часы придворных званых пиршеств... выносилось 900 подушек»,
на которых восседали гости (Адонц 1971). Интересно, что еще в
IV в. мнение шинаканов в определенной мере учитывалось при
решении важнейших вопросов общегосударственного масштаба.
Созываемые в таких случаях сословные соборы - отголосок
древних народных собраний. А.П. Новосельцев в этой связи об-
ратил внимание на рассказ Фавстоса Бузанда о соборе середины
IV в. Царь Аршак долгие годы воевал с персами. В конце концов
эти войны так истощили страну, что к католикосу собрались
«все люди Армянского царства», включая «дасапетк шинака-
нац», т. е. главы, старейшины шинаканского сословия. Собор
объявил, что «народ устал и воевать больше не хочет, предло-
жив царю при желании воевать самому. После отказа такого ав-
торитетного собрания Аршаку ничего не оставалось, как сдаться
на милость шаха Шапура II» (Новосельцев 1980).
Как видно, власть «царя» Армении серьезно ограничивалась
реликтами прежних социальных институтов. Очевидно, еще
меньше на «царей» в собственном значении термина походили
«цари» алан и маскутов, тем более что они нередко упоминают-
ся во множественном числе.
На наш взгляд, правящие династии алан представляли со-
бой военную аристократию, возглавлявшую потестарное обще-
ство. Власть уже передавалась по наследству, т. к. после смерти
Сатиник «царем» алан стал ее брат (Хоренский 1858). Однако
социальная стратификация еще не привела к четкому оформле-
нию классов. Для обладания привилегиями все еще недостаточ-
56
но было происходить из знатного рода. Привилегии по-
прежнему тесно увязывались с исполнением важных общест-
венных функций. По свидетельству Аммиана Марцеллина
(XXXI, 2), «начальниками они и теперь выбирают тех, кто в те-
чение долгого времени отличался в битвах». Не случайно Бара-
кад, хотя и принадлежал к «царскому» роду, вместе с тем являл-
ся одним из «главных военных чинов». В Армении, приняв хри-
стианство, он 44 года не прикасался к оружию («даровал мне Бог
мирную жизнь»). Тем не менее, присланный от «царя» алан Бар-
лах сразу определил сословную принадлежность Баракада: «У
тебя вид мужа войны».
С.А. Яценко, опираясь на фольклорный сюжет об аланской
«царевне» Сатиник, предполагает наследование именно царской
власти. Между тем, источники, которыми он оперирует, не дают
оснований для такого заключения. Рассматриваемый сюжет до-
шел до нас в древнеармянских агиографических памятниках
(двух житиях) и в «Истории» Мовсеса Хоренаци. Специфика
житий как источника очевидна, и буквально следовать за их тек-
стом не следует. Сведения о Сатиник, ее роде и походе алан в
Армению Мовсес Хоренаци черпал из фольклорных памятни-
ков, на что сам же и указывал. К тому же, те же источники при-
равнивали родственников Сатиник к армянским нахарарам —
представителям элиты, но все же не «царям». В описании тех же
событий Леонтий Мровели назвал братьев Сатиник «царями об-
скими по имени Базук и Амбазук». Таким образом, в этно-
социальной общности, к которой принадлежали Сатиник и ее
братья, был «царь»-отец и еще два брата-«царя». По одному
фрагменту труда Мовсеса (II, 52), противники рода Сатиник
«завладели их землею». Армянский полководец Смбат, придя на
помощь брату Сатиник, «опустошил землю его врагов». Следо-
вательно, здесь речь идет о двух автономных этно-социальных
общностях, но не о едином государстве; а в аланских «царях»
древнеармянских источников следует видеть вождей позднепо-
тестарных обществ.
Литература
Абаев В И Историко-этимологический словарь осетинского языка. М.;
Л., 1958. Т I.
Адонц А. Армения в эпоху Юстиниана. 2-е изд. Ереван, 1971.
Алано-Георгика. Сведения грузинских источников об Осетии и осети-
57
нах / Сост. и комм. Ю.С. Гаглойти // Дарьял. Владикавказ, 1992,
№ 1-4; 1993. № 1-4.
Аммиан Марцеллин. Римская история. М., 1994.
Армянские источники об аланах. Ереван, 1985. Вып. I.
Габриелян Р.А. Армяно-аланские отношения (1-Х вв.). Ереван, 1989.
Козырева Т.З. Осетинская антропонимика древнего и средневекового
периодов И Ономастика Кавказа. Махачкала, 1976.
МровелиЛ Жизнь картлийских царей. М., 1979.
Налбандян Г.М. Армянские личные имена скифо-алано-осетинского
происхождения // Вопросы иранской и общей филологии. Тбили-
си, 1977.
Новосельцев А.П. Генезис феодализма в странах Закавказья. М., 1980.
Яценко С.А. Аланы в Восточной Европе в середине I - середине IV вв.
н. э. // Петербургский археологический вестник. СПб., 1993. № 3.
Т.Н. Джаксон
ULTIMA THULEt ОБРЕТЕНИЕ РЕАЛЬНОСТИ’
Где океан, век за веком, стучась о граниты,
Тайны свои разглашает в задумчивом гуле,
Высится остров, давно моряками забытый, -
Ultima Thule.
В.Я. Брюсов
Пифей из Массилии, греческий купец и путешественник,
совершил во второй половине Г/ века до н. э. знаменитое и зна-
менательное путешествие на север, в «Страну олова», «Страну
янтаря» и к легендарному острову Туле.
Подлинное сообщение Пифея не сохранилось, однако по
ссылкам на его труд в позднейшей литературе можно составить
следующую картину: остров Туле «отстоит от Бреттании к севе-
ру на 6 дней морского пути и находится вблизи замерзшего мо-
ря» {Strabo. I, 4, 2); это - «самый северный из Бреттанских ост-
ровов»; он «является наиболее отдаленной страной, и там летний
* Статья написана в рамках проекта, поддержанного РГНФ и Минобразования
России (грант №01-01-85004а/у).
58
тропик одинаков с полярным кругом» (Strabo. II, 5, 8); в сосед-
них с Туле областях «нет более ни земли в собственном смысле,
ни моря, ни воздуха, а некое вещество, сгустившееся из всех
этих элементов, похожее на морское легкое... по нему невоз-
можно ни пройти, ни проплыть на корабле» (со ссылкой на По-
либия: Strabo. II, 4, 1); ночь в этих областях очень короткая и
продолжается «в некоторых местах два, в других - три часа»
(Geminos. Elem. astronom. VI, 8,9).
Исследователи, обращая внимание на информацию о про-
должительности дня и ночи на Туле, либо о протяженности пла-
вания до него от Британии, а также рассуждая о том, что могло
подразумеваться под «морским легким», пытались найти озна-
ченный остров, то помещая его среди Гебридских и Шетланд-
ских островов, то отождествляя его с Исландией, Норвегией или
Гренландией. Важнее, на мой взгляд, все же не топографические
и астрономические детали того, что сообщил об острове Туле
Пифей, а общий контекст его открытия (степень осведомленно-
сти о Европейском севере, само понимание «севера» в его время)
и, как это ни удивительно, несколько использованных им клише
(подчеркнутых мной в приведенных выше цитатах). Ведь не
случайно отметил Плутарх, что «ученые мужи, трудясь над опи-
санием земель, все ускользающее от их знания оттесняют к са-
мым краям карты, помечая на полях: “Далее безводные пески и
дикие звери”, или: “Болота Мрака”, или: “Скифские морозы”,
или: “Ледовитое море”» (Plut. Thes. 1).
Возникнув как «мнимая реальность», как воплощение, ма-
териализация человеческого представления о крайнем северном
пределе обитаемой земли, остров Туле был «обречен», по мере
расширения географических знаний, смещаться на север.
Со времен Пифея античные и средневековые географы не
прекращали поисков острова Туле, и все же очевидным было
отсутствие реальных знаний о европейском севере (Simek 1996.
67). По признанию исследователей, античные авторы от Аристо-
теля и Платона до Тацита немного могли сообщить по этому
поводу (Brenner 1877. 25-61; ср.: Ельницкий 1961). Исидор, (Эро-
зий и Бэда сумели лишь крайне мало добавить к тому, что уже
было сказано античными авторами (Райт 1988. 75).
К примеру, для Прокопия Кесарийского (ок. 500 - ок. 560
гг.) остров Туле лежит далеко на север от Британии; земля на
нем по большей части пустынна; солнце не заходит около летне-
го солнцестояния в течение приблизительно сорока дней и не
появляется около зимнего солнцестояния тоже в течение сорока
59
дней (Bell. Goth. 2, 15). Для Исидора Севильского (ум. в 636 г.)
Туле - крайний остров океана на северо-западе; летний день
здесь самый длинный; за островом нет никакого дня; окружаю-
щее его море - спокойное и замерзшее (Etym. XIV, VI, 4). Для
Беды Достопочтенного (673-735 гг.) остров Туле лежит к северу
от Британии на расстоянии шести дней плавания; в одном дне
плавания к северу от него море оказывается замерзшим; здесь
самая длинная ночь и самый длинный день тянутся одинаково
целые сутки (De temporum ratione liber. 31; 34).
В средние века горизонт географических знаний на севере
расширяется. Середина VIII в. - начало эпохи викингов. Первый
этап, характеризующийся эпизодическими грабительскими на-
бегами, вскоре сменяется вторым: с середины IX в. начинается
колонизация ряда областей и стран. Норвежцы основывают ко-
ролевства в Дублине и на острове Мэн, герцогство в Нормандии;
укрепляются на Оркнейских островах; заселяют Шетландские,
Фарерские острова, Исландию, часть побережья Гренландии.
Викинги завоевывают Северную и Восточную Англию. В конце
X в., за несколько веков до Колумба, скандинавские мореплава-
тели доходят до побережья и островов Северной Америки.
Сведения античных географов с IX в. пополняются новыми
данными. Англо-саксонский король Альфред в приложении к
своему переводу Орозия (конец IX в.) сообщает о плавании ха-
логаландца Опара вокруг Северной Норвегии вплоть до Белого
моря. Ирландский монах и ученый Дикуил (не позднее 770 -
после 825 г.), автор географического трактата «Об измерении
круга Земли», рассказывает о неизвестных ранее островах в
Атлантическом океане со слов живших там ирландских монахов
(Liber de mensura orbis terrae. VII, 7-13).
Один из этих островов - Туле. Пересказав известия Пифея
(по Плинию), Исидора, Присциана и Солина, Дикуил со слов
очевидцев уточняет, что в летнее солнцестояние и в дни до и
после него на этом острове «нет темноты», и предполагает, «что
в зимнее солнцестояние и в течение нескольких соседних дней
рассвет наступает на Туле на кратчайшее время». Весьма велика
вероятность того, что Дикуил говорит об Исландии, поскольку
первый исландский историк Ари Мудрый (1067/68—1148 гг.) со-
общает, что раньше чем Исландия была заселена из Норвегии,
там жили христиане, которые ушли, не захотев жить с язычни-
ками, и после которых остались «ирландские книги, колокола и
посохи», и про которых поэтому «можно думать, что они были
ирландцами» (Islendingabok. 1). Тем не менее, реальный остров
60
Дикуила носит еще условное название «Туле».
«Ультима Туле» обретает реальность, когда появляется да-
леко на севере реальный остров с реальным названием. И это —
тот самый остров, который ок. 825 г. описал Дикуил, но который
ок. 870 г. открыли, поименовали и заселили норвежцы, а именно
- Исландия.
Это отождествление с конкретным островом было в первую
очередь значимо для самих скандинавов.
Так, Адам Бременский (ок. 1070 г.), имевший скандинав-
ского информатора (датского короля Свена Эстридсена), сооб-
щал (Lib. IV, cap. XXXVI), что остров Тиле (= Туле) отделен от
прочих островов бескрайним океаном; со ссылкой на «римских
писателей» и «варваров» - что это самый отдаленный остров,
что после летнего солнцестояния на нем не бывает ночи, а после
зимнего подобным же образом отсутствует день, и эти периоды
длятся по шесть месяцев; со ссылкой на Беду, ссылающегося, в
свою очередь, на Пифея, - что Тиле лежит к северу от Британии
на расстоянии шести дней плавания, и что на обоих островах в
течение шести месяцев сплошной день; что Тиле теперь называ-
ется «Исланд» по тому льду (а лед этот черный и сухой), что
сковывает океан (здесь же сообщаются размеры острова; расска-
зывается об образе жизни и нравах обитателей; о принятии ис-
ландцами христианства; о епископе Ислейве). «Предел мира»
при этом отодвигается еще дальше к северу - за те земли, кото-
рые к этому времени открыты норвежцами, а именно за
«Винланд» (Северную Америку). Адам повествует со слов дат-
ского короля Свена Эстридсена, но характеристику непригодно-
го для плавания из-за сковывающих его льдов океана дает по
Марциану, демонстрируя, с одной стороны, свою ученость, и с
другой стороны - отсутствие конкретных знаний: «За оным ост-
ровом, - говорил король, - в океане нет больше обитаемой зем-
ли, так как в тех местах невозможно жить из-за льдов и запол-
няющего все тумана. Марциан пишет об этом следующее: В од-
ном дне плавания от Тиле лежит Замерзшее море. Многоопыт-
ный король норманнов Харальд (Прекрасноволосый. - Т.Д.) не-
давно исследовал сей вопрос. Плывя на кораблях, он хотел вы-
яснить величину северного океана, однако, увидев туманные
пределы угасающего мира и исполинскую бездну, едва уцелев,
повернул назад» (Lib. IV, cap. XXXIX - перевод В.В. Рыбакова).
В анонимной «Истории Норвегии» (ок. 1170 г.) речь идет
конкретно об Исландии. Сообщается целый ряд деталей: остров
- большой; он лежит к западу от Фарерских островов; он не был
61
известен людям и не был заселен до времени Харальда Прекрас-
новолосого (втор. пол. IX в.); открыли его Гардар и Амбре (?);
первопоселенцами были Ингольв и Хьерлейв; норвежцы назвали
его «Исланд» (glaciei terra)-, на нем много гор с вечными ледни-
ками; римляне называли его «ультима Тиле» (HN. 92—93). Ото-
ждествление - прямое и однозначное, но никак не мотивирован-
ное.
Монах Теодрик в «Истории о древних норвежских королях»
(1177—1180 гг.) рассказывает о том, как неких норвежских куп-
цов, направлявшихся на Фарерские острова, прибило, после дол-
гих блужданий по океану, к какой-то весьма удаленной земле,
куда вскоре после них приплыли Гардар и Флоки, а позднее Ин-
гольв и Хьерлейв, начавшие обживаться там на десятый год
правления в Норвегии Харальда Прекрасноволосого (т. е. в кон-
це 860-х гг.). Теодрик весьма осторожен с именованием этой
«удаленной земли»: «кто-то считает ее островом Тула, но мы,
поскольку не знаем того доподлинно, не поддерживаем их и не
опровергаем». Он лишь утверждает: «сейчас мы называем ее
Исландией». Говоря о крещении Исландии, он еще раз возвра-
щается к этой теме: Исландия «считается некоторыми островом
Тула по причине определенного сходства, в наибольшей же сте-
пени потому, что день там не кончается в течение летнего солн-
цестояния, а ночь постоянно длится в течение зимнего»
(Theodricus. 8, 19 - перевод А.В. Бусыгина). Здесь Теодрик явно
следует Беде, хотя и не упоминает его. Есть у него также пере-
кличка с известием «Книги об исландцах» (1122-1133 гг.) Ари
Мудрого об ирландских отшельниках, которые жили на острове
до норвежцев: «в старину лишь очень немногие с острова Ибер-
ния, то есть с Малой Британии, бывали там, как полагают на ос-
новании некоторых примет, а именно, найденных их книг и
иной утвари».
В «Книге о взятии земли» (восходящей к началу ХП в., но
сохранившейся в нескольких списках XIII-XVII вв.) и в
«Большой саге об Олаве Трюггвасоне» (ок. 1300 г. или несколь-
ко позднее) Тиле и Исландия отождествляются («мудрые люди
думают, что Исландия могла называться Тиле») на том же осно-
вании, что и у Теодрика, но присутствует прямая ссылка на «De
ratione temporum» Беды Достопочтенного. В «Книге о взятии
земли» повторяется информация Пифея о шести днях плавания
от Британии до Тиле, вводимая словами «в книгах говорится»
(Landnamabok. 1). В саге, кроме того, сообщается (дословно по
тексту Ари) об ирландцах-христианах, живших на острове
62
раньше норвежцев (61. Tr. en mesta. I. 254-255; III. 69-70, 75-76;
Flat. 1860. I. К саге, вероятно, восходит сообщение «Oddveria
Annall», втор. пол. XVI в., под 870 годом - 1А. 458-459).
Если отождествление Исландии и Тиле сохраняется здесь в
довольно поздних источниках, то причину следует искать в тра-
диционности исландской культуры. Для остальной Европы, од-
нако, это отождествление вскоре теряет свою актуальность. К
примеру, Гиральд Камбрийский (1146-1223 гг.), автор трактатов
об Ирландии и Уэльсе, пишет про Исландию (Top. Hib. II. 13),
что она находится в трех днях плавания к северу от Ирландии,
что власть там находится в руках епископа (ср. у Адама: «своего
епископа исландцы чтут за короля»), что там бывают вулканиче-
ские извержения и лавовые потоки. Исландию он не связывает с
островом Туле. Более того, повторив слова Солина и Исидора об
этом последнем, Гиральд утверждает, что ни один из известных
людям островов не похож на Туле, а потому это либо остров
сказочный и потому знаменитый, либо скрытый где-то в далеких
уголках Борейского океана рядом с Северным полюсом (Ibidem.
II. 17). Точно так же на средневековых картах Тиле и Исландия
нередко изображаются как два различных острова (Чекин 1999:
III. 2. 6; X. 2; X. 12); порой, напротив, упомянут только Тиле, но
нет ясности, относится это обозначение к Исландии или к не-
коему «пределу земли» (Там же: III. 2. 2; VII. 3. 1); кое-где Тиле
{Tile insula) смешивается с Тилосом {Tilos insula), островом Бах-
рейн в Персидском заливе (Там же. С. 226; ср.: Cassidy 1963).
Любопытно, что исландские карты и географические сочинения
(будучи ориентированными в большей степени на европейскую,
нежели на местную традицию) отражают это развитие геогра-
фической мысли: Исландия для них больше не «ультима Туле»:
на исландской карте середины XIII в. Тиле и Исландия изобра-
жаются как два различных острова (Там же: III. 2. 6), а исланд-
ское географическое сочинение второй половины XIII - начала
XIV в. «Какие земли лежат в мире» и древнеисландский перевод
Библии называют остров Тиле только «в море около Индиалан-
да» (Мельникова 1986. 61/63, 145). «Ультима Туле» вновь стано-
вится «мнимой реальностью».
63
О.В. Дмитриева
«AGNUS SCYTHICUS»
И АНГЛИЙСКОЕ УЧЕНОЕ СООБЩЕСТВО
В КОНЦЕ XVI - НАЧАЛЕ XVII в.
В состав коллекции Р. Хаклюйта, историка-любителя, соби-
равшего исторические свидетельства, отчеты и дневники («Пла-
вания, путешествия и открытия английской нации»; первое из-
дание - 1599 г.), вошли заметки Р. Ли, посла английской короле-
вы Елизаветы к русскому императору, о его пребывании в Мос-
ковии. Среди прочего на любознательного англичанина про-
извела сильное впечатление услышанная здесь история о «скиф-
ском агнце» или так называемом «баранце». Ли был убежден,
что сумел завладеть зримым подтверждением того, что это зага-
дочное животное действительно существовало.
Согласно представлениям Ли (восходящим к противоречи-
вым устным свидетельствам «очевидцев», а также к сообщениям
авторитетных авторов - Скалигера, Либавия и Герберштейна), в
«Татарии» из земли росли некие животные, походившие обли-
ком на ягнят, покрытые шерстью. Они якобы поднимались из
земли на стебле, подобном стеблю артишока. Его венчали почка
или бутон, который со временем разрастался, принимая форму
ягненка, и оживал, покоясь на стебле, игравшем роль пуповины.
Это существо поедало траву, растущую вокруг, а когда корм ис-
сякал, умирало. По рассказам Ли, когда у ягненка отрастало ру-
но, местные жители собирали шерсть, весьма ценимую ими за
качество. Они также использовали ее как средство против чумы
и прочих болезней.
Ли пытался купить шкуру ягненка за большие деньги, но
ему дали понять, что животное встречается редко, поэтому когда
его обнаруживают, шкурки становятся ценным подарком для
вельмож или самого императора. Веру посла в реальность
«скифского агнца» поддерживало то, что у царя была мантия,
якобы отделанная шкурами этого животного; более того, об
этом было известно королю Швеции, который горячо, но безус-
пешно желал ее получить.
Путем блестящего дипломатического маневра Ли удалось
выманить мантию в обмен на ступку с пестиком, вырезанные из
прекрасного агата, которые он подарил царскому медику, чтобы
64
готовить снадобья для его господина. Тронутый этим шагом
царь исподволь выведал, что бы хотел получить английский по-
сол по окончании его миссии, и презентовал ему мантию. По
рассказам Ли, возвращаясь домой, он сделал остановку в Шве-
ции, где шведский король предлагал ему за царский подарок
огромные деньги, но так ничего и не добился. В Англии же
большую часть русских даров у него забрала королева Елизаве-
та, так и не компенсировав дипломату их стоимости. Но мантию
Ли утаил от нее, возможно, считая ее самым ценным сувениром,
вывезенным из Московии. Помимо прочего, он полагал, что эта
редкостная вещь может иметь научную и общественную цен-
ность.
На рубеже XVI-XVII вв. в Англии наблюдался подъем как
естественнонаучных, так и гуманитарных штудий. Это было
время расцвета антикварного движения в исторической науке,
исповедовавшего в качестве основополагающего принципа опо-
ру на источники - как письменные, так и материальные. Антик-
варии изучали археологические памятники, вплотную занялись
нумизматикой, эпиграфикой, кодикологией. Их излюбленным
подходом к изучению народов, стран и регионов было историко-
топографическое описание, сочетавшее географические и карто-
графические «полевые исследования», изучение «естественной
истории» региона и собственно его истории. При этом критиче-
ский подход к источникам требовал их присутствия под рукой,
ссылок и цитирования, а в случае с материальными памятника-
ми - по меньшей мере их точных описаний, зарисовок и заме-
ров. Пиетет перед подлинными историческими свидетельствами
вызвал подъем музейного, архивного и библиотечного дела. В
конце XVI - начале XVII в. многие частные коллекции ученых
превращаются в открытые для публики музеи и кабинеты редко-
стей. Универсальный характер науки того времени определял и
универсальный состав подобных коллекций, в которых соседст-
вовали древние рукописи, книги, памятники, извлеченные в ходе
раскопок, образцы флоры и фауны, этнографические материалы
и диковинки из разных стран. В начале XVII в. наиболее приме-
чательными из таких собраний были Музей Джона Традесканта
- известного ботаника и путешественника (на основе которого
вскоре возник Эшмолеанский музей в Оксфорде), а также пуб-
личная Бодлеянская библиотека, учрежденная ученым и дипло-
матом Томасом Бодлеем при Оксфордском университете в
1602 г.
Р. Ли еще при жизни передал в Бодлеянскую библиотеку
65
несколько ценных русских богослужебных книг, привезенных
из Московии. Умирая, он завещал ей и мантию из «скифского
агнца», «дабы она хранилась там как памятник, поскольку, как
он полагал, это было подходящим местом для сокровища такой
ценности и стоимости». Предполагалось, что кураторы библио-
теки закажут специальный ларь из благовонного дерева для ее
хранения.
Спустя несколько лет, в 1624 г., произошел небольшой ин-
цидент между родственниками Ли и хранителями библиотеки.
Некий Эдуард Смит, лондонский юрист, посетив Бодлеянскую
библиотеку, обнаружил, что их семейная реликвия хранится под
замком в кабинете покойного Томаса Бодлея, без полагавшегося
ей ларца и недоступная для публики. Кроме того, к мантии не
прилагалось никакой пояснительной записки, так что едва ли
кто-нибудь мог понять, зачем этот предмет находится в библио-
теке. Смит призвал кураторов к ответу и лично составил текст,
разъяснявший ценность экспоната, рассказав историю Р. Ли.
Тем не менее дальше этого дело не продвинулось, и мантия так
и не стала жемчужиной коллекции, явленной глазам публики.
Разница в подходах Смита и хранителей библиотеки к цен-
ному экспонату отражает не просто рвение одного и небрежение
других, а скорее особую ситуацию с умонастроениями просве-
щенных людей XVII в. Некоторые из них были вполне готовы
принять на веру существование одушевленного растения или
животного, вырастающего из земли на стебле, несмотря на весь
свой жизненный опыт и отсутствие подобных примеров в окру-
жающей природе. Другие выказывали явный скептицизм, но
еще не были способны ни в теоретическом плане, ни эмпириче-
ски опровергнуть существование легендарного животного.
При этом на стороне Ли и Смита оказывались весьма уче-
ные люди. В 1611 г. сам Томас Бодлей, уже получивший в свое
распоряжение знаменитую мантию из «скифского агнца», наме-
ревался показать эту диковинку Якову I и, возможно, преподне-
сти ее в дар королю в благодарность за обещанные библиотеке
книги (однако, поскольку Яков не прислал книг, обмен не состо-
ялся).
Вернувшийся из посольства в Московию в 1618 г. ботаник
Джон Традескант, по-видимому, тоже верил в реальность
«баранца», поскольку, согласно каталогу его музея, там имелся
«плащ, отороченный agnus scythicus», хотя сам этот экспонат не
сохранился среди раритетов, перешедших по наследству Эшмо-
леанскому музею. Там имелось лишь изображение агнца, рас-
66
тущего на стебле. Однако прогресс науки и кампания критики
средневековой легенды, которую вели некоторые ученые, в ча-
стности А. Холл, все же сказались на отношении к этому чуду
природы: надпись на раме уже поясняла, что знаменитый
«баранец» есть ни что иное, как сорт папоротника, растущего в
«Татарии».
И.Г. Добродомов, Р.Н. Кривко
РУССКИЕ ПИСЬМЕНА В «ЖИТИИ СВ. КОНСТАНТИНА»
Самое темное место «Жития Константина-философа», где
упоминаются загадочные руш(ъ)ские (русские) письмена, най-
денные в Херсонесе, до сих пор не получило удовлетворитель-
ного освещения из-за отсутствия достаточного материала отно-
сительно культурно-языковой ситуации в Таврике середины
IX в., причем иранские данные для решения этой проблемы не
привлекались, вероятно, из-за их скудности и маловыра-
зительности. При этом упускается из виду чтение руш(ъ)ск- не-
которых южнославянских списков Жития, которое в соотне-
сении с формой рус(ъ)ск- не получает никакого объяснения на
славянском материале.
Ключ к решению этой сложной проблемы находится в
иранском прилагательном *rauxs - (ср.: осет. roxs + акт
«светлые аланы»), которое не чуждо этнонимии Северного При-
чероморья. Иранское roxs- на славянской почве по закону
X. Педерсена преобразовалось в *ги%-, которое перед суффик-
сом -bsk- изменялось в руш(ъск)-. В связи с этим именно форму
руш(ъск)~ следует считать первичной (как lectio difficilior), а
форму русъскыи - возникшей в результате паронимической ат-
тракции к этнониму и топониму Русь.
Появление рокс(алан)ов в «Житии св. Константина» объяс-
нимо: вместе с готами они составляли значительную часть хри-
стианского населения средневековой Таврики, образуя вместе с
ними общежительные монастыри в составе относившейся к
Константинопольскому патриархату Готской епархии, центр
которой, по одному из предположений, находился в районе Хер-
сонеса. Священное Писание было у готов с IV в., чего нельзя
сказать об аланах. Следовательно, в «Житии св. Константина»
67
речь идет именно о готах и о библейском переводе Вульфилы.
Готы отождествлены с аланами, во-первых, потому, что готом
себя в Европе никто не считал (о них знали только из историче-
ских сочинений), во-вторых - по признаку общности прожива-
ния обоих этносов на территории Таврики. Примеры подобного
смешения этнонимов хорошо известны в средневековой пись-
менности.
К.Ю. Ерусалимский
КОНСТРУИРОВАНИЕ СОВРЕМЕННОСТИ
В «ИСТОРИИ О ВЕЛИКОМ КНЯЗЕ МОСКОВСКОМ»
А.М. КУРБСКОГО: ПОСТАНОВКА ПРОБЛЕМЫ
Для средневекового восприятия времени исследователи от-
мечают обостренное чувство настоящего, сиюминутного как
точки решающего испытания, в которой всякий раз происходит
осуществление библейской вечности и начало завершения исто-
рии'. В узком смысле, в текстах современность ограничивалась
жизнью или правлением монарха, одним мероприятием, значи-
мым периодом жизни повествователя (особенно если его сочи-
нение являлось или граничило с мемуарами и записками путе-
шественника). В широком смысле, от исследователя последних
деяний требовалось напряженное осмысление их причин и воз-
можных последствий, он должен был втянуть в свой рассказ
любой другой временной отрезок, чтобы сделать предмет изло-
жения более понятным (мотивированным и поучительным).
Правила по составлению исторического сочинения, распростра-
ненные в XV-XVI вв. на Западе в словарях и пособиях и про-
никшие в Московское государство посредством «Азбуковни-
ков», предполагали, что историограф создаст красноречивое
развернутое повествование о современности, в событиях кото-
рой автор принимал непосредственное участие, то есть объеди-
нит деятельность и писательство2.
На раннем этапе жанровой рефлексии в Московской Руси, в
окружении Максима Грека, демаркация между историей и хро-
никой была непреодолима: «число лет» могло включаться толь-
ко в хронограф. Летописание также считалось обособленным
68
жанром. Уже в конце XVI в. ригоризм был ослаблен, и в
«Азбуковниках» появилось новое предписание: «история - пове-
стьнаа книга, еже есть летописец»3. Князь А.М. Курбский (1528-
1583) следовал ранней версии словарной статьи и, уже в духе
античной и новоевропейской поэтики, считал летописным сочи-
нение с погодным и более дробным изложением о давних и но-
вых делах, «хроникой» - цельное повествование, организован-
ное «по временам и летам», о событиях, отдаленных от жизни
писателя. «История» пересекается с данными жанрами (может
быть тоже «по временам и летам», что, впрочем не обязательно
значит «с числами лет») и составляет широкое семантическое
поле для различных вариантов изложения. В любой момент ис-
тория может стать частью хроники или летописи, но она являет-
ся целостной, внутренне завершенной повестью и без них; она
пространна, длиннее письма; она заключает в себе особый
смысл, мудрый, поучительный или даже священный и пишется
если не участником излагаемых событий, то человеком, свыше
уполномоченным и способным в них разобраться4.
В его «Истории вкратце» и «Истории о князя великого Мос-
ковского делех» (далее - ИВКМ) нет ни одной даты и летопис-
ной статьи. Данные о хронологии ряда событий приведены не-
точно, с демонстративной неопределенностью, выраженной в
формулах «в тех же летех...», «по тех же всех...», «тогда же...»,
«егда же уже...», «аки...» или в развернутых описательных кон-
струкциях: «пред самым же солнечным восходом, або мало что
уже нача солнцу являтися», «в начале мучительства своего...»,
«и прежде даже оному Филиппу на митрополию еще не возве-
денну...». Неуловимая хронологическая сетка как бы намеренно
затушевывается, на ее месте появляются громоздкие узлы из
привязок к различным временам повествования, и единое время
«от Адама» исчезает, уступив место противоречивым хроноло-
гиям от начала рассказа. Характерный прием у Курбского - без-
донная хронология, то есть дата от события, которое само за-
фиксировано лишь в соотношении с другими событиями пове-
ствования.
Методика исследования такого узлового конструирования
внутреннего времени текста, с целью датирования источника,
должна отличаться от приемов, разработанных для летописных
памятников5. Индикаторы современности, призванные уточнить
положение автора на хронологической оси, работают на неопре-
деленных участках текста. Индикаторы удаления от событий
также фиксируют временной промежуток только между исход-
69
ной точкой и высказыванием. Крайние, рамочные даты (самое
раннее и самое позднее события, современные автору) при этом
не обязательно применимы для датировки. Степень их дейст-
венности может быть установлена при условии воссоздания всей
сетки хронологических привязок отдельных высказываний тек-
ста. Последовательность анализа может быть следующей:
1) выявление архитектонических пластов (аутентичность разде-
ления текста); 2) определение хронологических узлов для каж-
дого пласта; 3) соотнесение временной организации между пла-
стами; 4) внутренняя датировка работы над высказываниями;
5) внешняя датировка текста.
В обширной историографии, посвященной датировке
ИВКМ, присутствует тот общий недостаток, что на всем тексто-
вом полотне производится поиск высказываний, адресующих к
крайним датам (часть 4-го этапа анализа), к которым притягива-
ется внутреннее время остального повествования.
«Работоспособность» многих датирующих признаков до
сих пор дискутируется. Наиболее устойчивые аргументы строят-
ся на упоминаниях лиц и цитатах из датированных сочинений
А.М. Курбского. Сфера действия этих индикаторов требует ог-
раничения узкими контекстами до осуществления первых трех
пунктов программы и систематичного рассмотрения четвертого.
А.А. Зиминым был обоснован тезис о наличии добавлений
из «Истории краткой» и дополнений к первому и второму мар-
тирологам ИВКМ с информацией за 1573 г. Считать 1573 год
рубежным для составления текста не позволяет следующее: бо-
лее поздняя датировка «Нового Маргарита», упоминания в
ИВКМ еще более поздних казней в третьем мартирологе и неяс-
ная, но значительная хронологическая дистанция автора от
поздних событий рассказа при составлении первых двух . От-
вергнув дату «1573 г.», мы не получаем, однако, автоматических
оснований устранить логику построения А.А. Зимина и значи-
мость рубежа 1572-1573 гг. для создания текста или его частей.
С.А. Елисеев, уже опираясь на осторожные текстологиче-
ские сравнения III ПК7 с ИВКМ, проведенные Дж. Феннелом
(направление текстологической связи до сих пор не исследова-
лось), аргументировал в пользу поздней датировки всего текста
«Истории». Решающим исследователь признает тот факт, что
Курбский не ссылается в письмах 1578-1579 гг. на ИВКМ, а
значит, продолжает над ней работать. Глухое пророчество о ги-
бели царского дома не могло быть составлено, по мнению
С.А. Елисеева, до смерти царевича Ивана 19 ноября 1581 г. Сле-
70
довательно, князь Андрей работал над своим трудом в конце
1570-х и закончил его между концом 1581 и маем 1583 г.8
И. Ауэрбах и после нее В.В. Калугин признавали тот же день
смерти Ивана Ивановича датой ad quern, поскольку сыновья
Ивана Грозного в ИВКМ «упоминаются как живые»9. Разногла-
сие вызвано неясностью источника. Во-первых, Иван и Федор
Ивановичи в тексте не упоминаются. Во-вторых, «убийцей сы-
нов» назван царь в сравнении с упомянутым тут же Иродом10.
Эта ассоциация не исключает истолкования С.А. Елисеева: у
Курбского за тревогой о детях Ивана IV заметно пророчество:
«От сего, Боже, сохрани тебя... Бо уже и то, аки на острею висит,
понеже агце не сынов, но соплемянных и ближних в роде братею
уже погубил еси»1 . В Речи Посполитой распространялись слухи
о ссорах царя с наследником, о случаях замены царем жен и
двора сыну. Убийство сынов - уже «на острию», назрело. Князь
мог написать эти строки Заключения «первой части» вскоре по-
сле гибели царевича, когда курсировали многочисленные непод-
твержденные слухи о случившемся.
И. Ауэрбах и В.В. Калугин восполнили недостаток построе-
ний от датированных текстов и на основании истории складыва-
ния комплекса сочинений князя датировали все сочинение, опи-
раясь на поздние цитаты. Особенно существенны отрывки
третьего мартиролога, текстуально совпадающие с текстами
«агиографического свода» Син-219, возникшего не ранее 1575 и,
скорее всего, около 1579 г. Построение основано на единствен-
ной цитате внутри текста ИВКМ (не считая глосс), текстологи-
ческий анализ которой не исключает общего источника с Син-
219, а возможно, и ее первичности по сравнению со сводом, в
котором пропущено, судя по контексту, необходимое слово:
«Понеже пустыня покоя и ума почивания наилутчая родитель-
ница и воспитательница»12. Датирующий признак не исчезает,
но усложняется его использование. Его действие, независимо от
решения вопроса, ограничивается третьим мартирологом.
Невостребованным до сих пор ресурсом остаются письма
царя Ивана к князю Андрею. С.О. Шмидт обратил внимание на
формы риторических личных обращений Курбского к Ивану
Грозному в повести о суде над советниками . В II ПК адресату
заявлено: «А хотех на кождое слово твое отписати, о царю...»14.
Князь удержал руку, отложил спор до Страшного Суда, но это
не значит, что I ПГ осталось без развернутого ответа. Открытая
полемика с царем в ИВКМ в заключительных разделах хроники
и мартирологов содержит значительные аллюзии на II ПГ и тес-
71
но примыкает к серии писем, составивших в «сборнике Курб-
ского» П1 ПК. Царь, уничижаясь в начале послания, сравнивает
себя с иудейским царем Манассией (696-642 гг. до н. э.): «иже
паче Монасия беззаконовах, кроме отступления»15. Курбский не
приводил в своих ранних текстах подобного сравнения, и царь
не почувствовал его в I ПК, что ясно из его ответов. Покаянная
ремарка, возникшая под пером царя Ивана, не была спровоциро-
вана. Ее ассоциативный круг чрезвычайно богат и сводится к
качествам неправедного правителя, подчиненного соседнему
государству (Ассирия - Крым?), переполнившего Иерусалим
невинной кровью (царь как бы признает серию упреков I ПК) и
творившего языческие мерзости перед Ликом Господним (от
чего царь отказывается)16. Князь Андрей ухватился за образ и
развил его в Ш ПК (1), сославшись на (легендарное) покаяние
иудейского царя «по кровопийствах и неправдах» и указывая на
необходимость новозаветного покаяния с намеком на «четверо-
сугубное» возвращение награбленного евангельским Закхеем17.
В заключении хроники ИВКМ образ получает дополнительное
развитие. Беды московского правителя обрушились на него «за
советом любимых твоих ласкателей и за молитвами Чюдовского
Левкии и прочих вселукавых мнихов»18. Курбский взывает к ца-
рю, что настал час «образумитися и покаятися ко Богу, яко Ма-
насия»19. Следует серия цитат из «Нового Маргарита», примеров
из московской истории, намеков на мартирологи, рассуждений о
задачах историографа, ссылок на Псалтирь, и только тогда заме-
чание о Закхеевом покаянии20. Эпистолярный полемический тон
почти исчезает, острота упрека в лицемерии снята. Но это толь-
ко потому, что исчезает адрес, каковым в Ш ПК была цитата из
II ПГ. В ИВКМ возникает новый контекст, не допускавший
ссылки на царское письмо. Наиболее вероятным представляется,
что первоначальный вид ответ Курбского на смирение Ивана
Грозного имел в III ПК и позднее «конспект» расширился в
ИВКМ. И даже если тема развивалась в двух памятниках парал-
лельно, ее спровоцировал царь в послании 1577 г.
Резюмируя достижения в изучении хронологической рефе-
ренции ИВКМ, следует отметить, что «современность» в книге -
сложный конструкт: повествователь не определяет своего поло-
жения в линейном времени и направляет актуальность как в
прошлое, так и в эсхатологическое будущее, как в библейские
сюжеты, так и в свою биографию. Расщепление момента выска-
зывания происходит в результате использования «хронологи-
ческих узлов», а также из-за неоднократного редактирования
72
текста в автографе. Одинаково отвечая на вопрос, «откуды сия
приключишася», заявленный во Вступлении, сюжеты «Истории»
могут объединяться во временной соотнесенности, в биографии
автора, в биографии одного из его героев или в последователь-
ности рассказа. Данный феномен историографического мышле-
ния характерен для русской литературы середины XVI в. и уже к
началу XVII в. трансформируется под воздействием новой по-
этики, размывающей границы между историческими жанрами.
Примечания
1. Le Goff J. Histoire et memoire. Paris, 1988. P. 47-49.
2. Kelley D.R. Faces of History: Historical Inquiry from Herodotus to
Herder. New Haven; London, 1998. P. 99 129; Ковтун JJ.C. Азбу-
ковники XVI-XVII вв. Старшая разновидность. Л., 1989. С. 196.
3. Ковтун Л.С. Азбуковники. С. 41-44.
4. ОР ГИМ. Увар-301. Л. 222-231; ОР ГИМ. Син-219. Л. 155-155 об.,
337-338 об.; Kurbskij А.М. Novyj Margarit: Historisch-kritische
Ausgabe auf der Grundlage der Wolfenbutteler Handschrift I Hrsg. von
I. Auerbach (Bausteine zur Geschichte der Literatur bei den Slawen).
Giessen, 1982. Bd. 2. Lief. 7. BI. 207 v; 1989. Bd. 3. Lief. 14. Bl. 445;
Eismann W. О siiogizme vytolkovano: Eine Ubersetzung des Ftirsten
Andrej M. Kurbskij aus den Erotemata Trivii Johann Spangenbergs.
Wiesbaden, 1972. S. 80; Die Dogmatik des Johannes von Damaskus in
der Ubersetzung des Fursten Andrej M. Kurbskij (1528-1583) / Hrsg.
von J. Besters-Dilger unter Mitarbeit von E. Weiher, F. Keller und
H. Miklas. Freiburg, 1995. S. XXXVII; Bl. 50b/l 1, 79b/23, 138b/25;
Курбский А.М. История о великом князе московском (Извлечено
из «Сочинений князя Курбского»), СПб., 1913 (далее - История).
Стб. 1/1, 33/17, 67/6, 85/34, 98/5, 114/21, 168/5, 170/19, 186/19,
187/5; Калугин В. В. Андрей Курбский и Иван Грозный
(Теоретические взгляды и литературная техника древнерусского
писателя). М., 1998. С. 332.
5. Лихачев Д.С., при участии А.А. Алексеева и А.Г. Боброва. Тексто-
логия на материале русской литературы X-XVII веков. Изд. 3.
СПб., 2001. С. 280 299.
6. Prince А.М. Kurbsky’s History of Ivan IV / Ed. with a transl. and notes
by J.L.I. Fennell. Cambridge, 1965. P. VII; Морозов Б.Н. Первое по-
слание Курбского Ивану Грозному в библиотеке странствующего
монаха Ионы Соловецкого (к вопросу о распространении пере-
73
писки в конце XVI - XVII в.) // Culture and Identity in Muscovy,
1359-1584. Moscow, 1997. C. 477-480.
7. Здесь и далее римской цифрой обозначается номер послания, ПК -
послание А.М. Курбского Ивану Грозному, ПГ - послание Ивана
Грозного Курбскому.
8. Елисеев С.А. О времени создания А.М. Курбским «Истории о Ве-
ликом князе Московском» // История СССР. 1984. № 3. С. 151—
154.
9. Auerbach I. Gedanken zur Entstehung von А.М. Kurbskijs Istorija о
velikom knjaze Moskovskom H Canadian and American Slavic Studies.
1979. Vol. 13. № 1-2. S. 171; Калугин B.B. Андрей Курбский. С. 44.
10. История. Стб. 111/18-25.
И. Тамже. Стб. 111/25-31.
12. Калугин В.В. Андрей Курбский. С. 42; см. также: Auerbach I.
Gedanken. S. 169-170.
13. Шмидт СО. К истории переписки Курбского и Ивана Грозного //
Культурное наследие Древней Руси: Истоки, становление, тради-
ции. М., 1976. С. 147-151.
14. Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. Репринтное вос-
произведение текста издания 1981 г. / Подг. текста Я.С. Лурье и
Ю.Д. Рыкова. М., 1993 (далее-ПИГАК). С. 102 (л. 138 об.).
15. Там же. С. 103 (л. 254).
16. См.: 4 Цар. XXI. 1-17; 2 Пар. XXXIII. 1-20.
17. ПИГАК. С. 106 (л. 140 об.).
18. История. Стб. 109/28-31; ОР РГБ. Тихонрав-639. Л. 518 об.; ОР
ГИМ. Увар-301. Л. 74 об.
19. История. Стб. 110/13-14.
20. Там же. Стб. 115/9.
И.В. Зайцев
МНИМЫЙ ПРОТЕКТОРАТ: КАЗАНСКОЕ ХАНСТВО И
ОСМАНСКАЯ ИМПЕРИЯ В СЕРЕДИНЕ 20-х гг. XVI в.
Предпосылки идеи османо-татарского альянса, направлен-
ного против России и стран Европы, можно найти уже в русской
публицистике и литературе XVI в.1 Однако расцвет историогра-
фической концепции приходится на XX в. Если в работах конца
74
30-х гг. подчеркивалось, что актуальность восточного вопроса
во внешней политике России при Иване IV определялась фактом
наличия системы постордынских государств, «стремившихся к
гегемонии в Восточной Европе»2, то вскоре историки главным
претендентом на первенство в регионе стали считать Турцию, а
эти государства - послушными орудиями в осуществлении за-
мыслов Османских султанов. Вопрос о золотоордынском на-
следстве начинает увязываться с характером русско-турецких
отношении. Наряду с группировкой аристократии, делавшей
ставку на союз с Москвой, крупной политической силой в Ка-
занском ханстве в конце XV — начале XVI в. считали партию,
ориентировавшуюся на Крымское ханство и Турцию4. Казанские
события весны 1524 г. (Сахиб-Гирей «заложился» за султана)
стали рассматривать как «поворот в русско-турецких отношени-
ях от дружественных к враждебным. Поворот этот определялся
активизацией восточноевропейской политики Турции, которая
провозглашением своего протектората над Казанью выражала
стремление выступить в роли гегемона в системе татарских го-
сударств Восточной Европы»5. Симптомы разложения идеи ста-
ли видны уже в работах Л.Н. Гумилева6. Следуя, в целом, схеме,
он, однако, отходит от нее в вопросе реальности турецкой угро-
зы для России в Поволжье.
В последнее время наблюдается явный отход от предвзято-
го рассмотрения османо-московско-ордынских отношений. Вы-
сокая степень заинтересованности и участия Турции в судьбе
постордынских государств (за исключением Крыма), агрессив-
ная политика Османской империи по отношению к народам По-
волжья и России подвергаются сомнению. Оценки действий ту-
рецкой дипломатии в восточноевропейском регионе становятся
более сдержанными, хотя интересы Порты в регионе не отрица-
ются7. Центр тяжести антирусской политики на Востоке смеща-
ется в работах историков из Стамбула в Бахчисарай8. Мягче зву-
чат оценки территориальных приобретений России и Турции в
зоне общих геополитических интересов9. Справедливо крити-
куются работы 50-60-х гг., часто жертвовавшие фактами ради
абстрактной схемы. Например, С.Х. Алишев считает, что Сахиб-
Гирей лично действительно был вассалом турецкого султана, но
это не имело никакого отношения к Казанскому ханству. Сло-
весное объявление не означало установления турецкого протек-
тората, поскольку в том же 1524 г. хан Сафа-Гирей дал шертную
грамоту Василию III, признав свою зависимость от Москвы10.
Еще более определенно высказался по этому поводу М.А. Усма-
75
нов11. По мнению С.Ф. Орешковой и Н.Ю. Ульченко, казанские
события 1521-1524 гг. следует оценить как дипломатический
зондаж, а не реальные политические цели Османской империи12.
Однако при общем скептическом отношении к возможности ус-
тановления турецкого протектората над Казанским ханством
некоторые исследователи все же утверждали, что сам факт
предложения со стороны Сахиба имел место 3.
Несмотря на изменение общего мнения относительно ос-
манского «протектората» и здравый скептицизм в этом вопросе,
конкретного и опирающегося на источники исследования, дока-
зывавшего, что османы не имели реальных интересов в Казани в
середине 20-х гг. XVI в., до сих пор не появилось. Эпизод рус-
ско-османских отношений 1524 г., связанный с так называемым
«турецким протекторатом» над Казанью, заслуживает в этой
связи отдельного рассмотрения.
В 1521 г. в Казани произошел переворот и на престоле, вме-
сто русского ставленника Шах-Али, оказался брат крымского
хана Мухаммед-Гирея - Сахиб-Гирей. Смерть самого Мухам-
мед-Гирея в 1523 г. позволила туркам утвердить в Крыму более
покладистого хана - Саадета. При нем турецкое влияние сильно
возросло14. «А тому нашему царю счастливой хандикер как бы
родной отец. Там у него жил и взросл, и что тамо видел, котрой
у турского обычай, и у него тот же обычай», - писал один из
крымских вельмож Девлет Бахты15. Однако никакого поворота
во внешней политике Турции по отношению к Московскому
великому княжеству не произошло. Более того, Саадет-Гирею
был, видимо, дан наказ поддерживать дружбу с Москвой. Он
- сам пытался помирить Москву с Казанью. Имела место попытка
реставрации союза Московского государства и Крыма по образ-
цу договору Ивана III с Менгли-Гиреем. Основой этого согла-
шения должны были стать два условия: московский займ Крыму
в размере 60 000 алтын и осуществление общей враждебной по-
литики по отношению к Польско-Литовскому государству16.
Идея поставить московское правительство перед опасно-
стью развязывания конфликта с Турцией была умело спланиро-
ванной провокацией Саадет-Гирея. Османский посол Искандер
(ренегат из мангупских греков) до приезда в Крым вместе с рус-
ским послом оценивал свою задачу в Москве весьма невысоко:
его миссия сводилась лишь к покупке соболей для султана. В
Москве об этом прекрасно знали: «А Скиндерь большее, сказы-
вают, идет на Салтана рухляди купити... А дела за ним великого
не чают... И урядства на нем не никоторого и близко Салтана не
76
живет»17. Ибрахим-паша в Стамбуле говорил московскому послу
И.С. Морозову: «Государь наш посылает Изкиндеря с тобою
вместе з деньгами соболей купите, да и тобя проводите, а не по-
сольством». На пути из Аккермана до Перекопа сам Искендер
говорил Морозову: «Ныне, деи, яз иду не посольством ... и речи,
деи, от Салтана к вашему государю за мною не великие»18. Лишь
по дороге из Кафы в Перекоп Искандер заявил: «А иду ныне от
государя к государю с великими делы»19. Такое резкое измене-
ние целей посольства произошло, видимо, после консультаций
Искандера с Саадетом и его окружением. Причину этого следует
искать в московско-казанских отношениях. В письме И. Колыче-
ва, доставленном в Москву в марте 1524 г., московский посол в
Крыму сообщал государю: «За две недели... Рожства Христова,
из Казани от Саип-Гирея царя к Саидет-Гирею царю в Перекоп
посол пришел Шаусейн сеит. А привез... от Саип-Гирея царя к
Саидет-Гирею царю поминков две девяти да от собя девят. А в
деветех... - суды серебряные, да плат(ь)е, да кони. А гороворил
[так в тексте. - ИЗ.} сеит от Саип-Гирея царя Саидет-Гирею
царю: нынеча княз великий московской поставил город на Суре
на реке. А достоваючи подо мною моего юрта Казани. И ты б ко
мне прислал пушек, и пищалей, и янычан, а не пришлеш ко мне
пушек, и пищалеш и янычан, и мне противу московских воевод
стояти не мочно» . Таким образом, сейид Шах-Хусейн21 доста-
вил казанские известия в Крым в декабре 1523 г., именно тогда,
когда туда прибыли из Аккермана Морозов и Искендер. Уже в
сентябре 1524 г. в Москве Искендер произнес фразу: «Ино Сайп
Гирей царь присылал ко государю нашему сее весны биги че-
лом,, а зал ожил ся за государя нашего: и то юрт государя наше-
го»2".
Идея «заложить» Казань за султана родилась в Крыму и бы-
ла детищем антимосковски настроенных крымских кругов, же-
лавших удержать Москву от вмешательства в казанские дела с
помощью угроз ввязать в спор Османскую империю. Османские
чиновники (например, азовский бей-кулу Мухаммед) прекрасно
сознавали, что в Стамбуле к событиям на территории Дешт-и
Кыпчака относились весьма сдержанно («Ино, государь, и от-
манскому ему [Саадет-Гирею. - И. 3.] не пособите, — самому от
любово борониться, а земля, государь, дальнея», - писал Му-
хаммед в Москву)23. Как правильно заметал И. Смирнов, к мо-
менту переговоров со Скиндером вопрос о Сахиб-Гирее носил
уже в значительной степени «академический характер»24, т. к. с
весны 1524 г. в Казани правил его племянник Сафа, после похо-
77
да русских войск под Казань летом того же года признанный
Василием законнным ханом23. Хотя в определенных кругах в
Москве известие об интересе Турции к казанскому вопросу вы-
звало иную реакцию. На церковном соборе 1525 г. Максиму
Греку и некоторым его сподвижникам было предъявлено обви-
нение в шпионской деятельности в пользу Турции. «Да вы же
говорили: ратует князь великий Казань да николи ему будет и
сором: Турскому ему не молчати... Да ты же [Максим. - И. 3.]
говорил многим людем: быти на той земле Рустей султану тур-
скому, занеже султан не любит сродников Царегородских царей,
а князь великий весь Василей внук Фомы Амарейского... Да ты
же, Максим, говорил: князь великий Василей выдал землю
крымскому царю26, а сам, изробев, побежал, - от Турского ему
как не бежати? Пойдет Турской, и ему либо карачь [т. е. харадж.
— И 5.] дата, или бежати»27. Таким образом, в Москве были си-
лы, которые считали участие Турции в казанском вопросе более
чем вероятным и боялись этого. Интересно, что среди выразите-
лей этих настроений были греки.
Примечания
1. См.: Казакова Н.А. Новый памятник турецкой темы в русской ли-
тературе XVI в. // Памятники культуры. Новые открытия. 1974.
М., 1975. С. 70.
2. Смирнов И.И Восточная политика Ивана IV И 120 лет Ленинград-
скому государственному университету. Научная сессия. Тезисы
докладов. Л., 1939. С. 92.
3. Смирнов Н.А. Россия и Турция в XVI-XVII вв. Т. 1 (Ученые за-
писки МГУ. Вып. 94). М., 1946. С. 103.
4. Смирнов И. И. Восточная политика Ивана III // Исторические за-
писки. Т. 27. М.; Л., 1948. С. 18.
5. Смирнов И. И К. вопросу о суде над Максимом Греком // Вопросы
истории. 1946. №2-3. С. 120.
6. Гумилев Л.Н. От Руси к России: очерки этнической истории.
М„ 1992. С. 295.
7. Мейер М.С. Основные этапы ранней истории русско-турецких от-
ношений // Османская империя: проблемы внешней политики и
отношений с Россией. М., 1996. С. 70-71.
8. Ермушев А.М К вопросу об активизации политики России в от-
ношении Казанского царства (1545-1546 гг.)// Гуманитарные нау-
ки и образование: проблемы и перспективы. Материалы I Сафар-
78
галиевских научных чтений. Саранск, 1997. С. 131; Краснов А.В.
Проникновение Османской Порты и ее вассалов на Северо-
Западный Кавказ в XVI — нач. XVII вв. // Археология, архитектура
и этнокультурные процессы Северо-Западного Кавказа. Екатерин-
бург, 1997. С. 102-104.
9. Орешкова С.[Ф.] Османская империя и Россия. К вопросу о фор-
мировании культуры межгосударственных отношений в евразий-
ском пространстве // Евразия: Народы. Культуры. Религии. 1996.
№ 1 (4). С. 41-42.
10. Алишев С.Х. Казань и Москва: межгосударственные отношения в
XV-XVI вв. Казань, 1995. С. 64-65. См. также: Aliyev
S.H. Communication of the Volga Tatars with Turkey // XIII. Turk
- Tarih Kongresi. 4-8 Ekim 1999 - Ankara. Bildiri Ozetleri.
Ankara, 1999. S. 19—20.
11. Соседи называли их «татарами» (беседа В. Трепавлова с
М.А. Усмановым) // Родина. 1997. № 3—4. С. 43—44.
12. Орешкова С.Ф., Ульченко Н.Ю. Россия и Турция (проблемы фор-
мирования границ). М., 1999. С. 14.
13. Pelenski J. Russia and Kazan. Conquest and Imperial Ideology (1438-
1560s). The Hague; Paris, 1974. P. 36.
14. Сыроечковский B.E. Мухаммед-Герай и его вассалы // Ученые за-
писки МГУ. Вып. 61. История. Т. II. М., 1940. С. 59
15. РГАДА. Ф. 123. On. 1. Ед. хр. 6. Л. 60 об.
16. Там же. Л. 11 об.
17. Дунаев Б.И. Преподобный Максим Грек и греческая идея на Руси
в XVI веке. М., 1916. С. 60.
18. Там же. С. 69, 72-73.
19. Там же. С. 69.
20. РГАДА. Ф. 123. On. I. Ед. хр. 6. Л. 49-49 об.
21. О нем подробнее см.: Зайцев ИВ. К истории книжной культуры в
Джучидских государствах // Восточный архив. № 4—5. М., 2000.
С. 78-79.
22. Дунаев Б.И. Преподобный Максим Грек. С. 77.
23. Там же. С. 58. Бей-кулу - командир отряда янычар, который ис-
полнял гарнизонную службу в крепости.
24. Смирнов И.И. К вопросу о суде. С. 120.
25. Худяков М.Г Очерки по истории Казанского ханства. М., 1991.
С. 93.
26. Имеется в виду поход крымских и казанских войск на Москву
1521 г.
27. Цит. по: Смирнов И.И. К вопросу о суде. С. 122-123.
79
В. В. Зверева
CASUS REALIS-. К ВОПРОСУ
О НАУЧНОЙ КЛАССИФИКАЦИИ ЕДИНОРОГА
Вымышленные, фантастические существа, полноправные
обитатели ученых текстов европейского средневековья, покида-
ли страницы научных произведений рубежа Нового времени
неохотно. Складывание нового облика знания в XVI-XVII вв. -
в данном случае, знания о природном мире, - проходило мед-
ленно, порой принимая причудливые формы.
В период, именуемый «Научной революцией», в европей-
ской интеллектуальной культуре сосуществовали различные
принципы изучения мира, организации и представления знания.
В одном и том же тексте обнаруживались черты инноваций и
преемственности со средневековыми традициями. Это относи-
лось и к вербальным, и к визуальным способам репрезентации
предмета изучения.
Интерес исследователей к опытному, точному знанию о ми-
ре, об устройстве вещей долгое время уживался с книжным зна-
нием о Божественном творении, с изысканиями гуманистов в
области классических текстов. Эти составляющие накладывали
свои отпечатки на способы написания трактатов, трудов по
«Естественной истории».
«Естественная история» - жанр, объединявший энциклопе-
дический массив сведений, историй о внешнем по отношению к
человеку мире. В европейской культуре он просуществовал со
времен античности до XIX в. В состав такого рода сочинений
включались разнообразные вещи; одной из неизменных тем изу-
чения был природный мир, увиденный во множественности от-
дельных форм.
В XVI веке «Естественную историю» составляли рассказы,
идущие от основоположника жанра, Плиния Старшего, заимст-
вованные из сочинений античных философов и поэтов, из бес-
тиариев, из трудов ученых средневековья и Возрождения, а так-
же новые сведения, почерпнутые из книг путешественников и
естествоиспытателей.
Выбор объекта описания в такого рода произведении был
культурно мотивирован. «Естественное», «природа», «окружа-
ющий мир» представляли собой сложные конструкты, так же
как и сами «единицы» описания, отдельные животные.
80
Проследим, как в книгах натуралистов XVI-XVII вв. были
представлены «герои» повествования. Уделим особое внимание
способам визуальной репрезентации реальных и вымышленных
существ.
Вплоть до последней трети XVII в. читатель «Естественных
историй» мог встретить в тексте сочинения самые разнообраз-
ные создания. «Обычные» звери, скажем, белки, мыши или ло-
шади, представляли знакомый мир, известный из личного опыта.
Экзотические животные - камелопарды (жирафы), мангусты,
ленивцы, броненосцы и т. п. - или традиционно фигурировали в
повествовании, свидетельствуя о странности далеких земель и
многообразии Творения, или появлялись благодаря рассказам
очевидцев, вернувшихся из Нового Света.
Все они в XVI в. существовали и «на самом деле», и «в кни-
гах» в трактатах, изображениях, эмблемах, гербах, пословицах,
стихах. Ученые мужи передавали потомкам секреты притяжения
и отталкивания, симпатий и антипатий (например, между беге-
мотом и крокодилом), аллегорический смысл того или иного
существа (пеликана, вскармливающего кровью убитых птенцов),
рассказывали о способах охоты на диких зверей, приготовления
лекарств из их рогов и хвостов. В XVII в. к книжному знанию
добавилось множество новых сведений, полученных в том числе
из опыта самих ученых (показателен пример Пьера Белона, со-
ставившего книгу об экзотических рыбах по записям и зарисов-
кам из своих путешествий).
Помимо этих зверей и птиц, «Естественные истории» изо-
биловали фантастическими животными - ламиями, грифонами,
сатирами, гидрами... Что позволяло исследователю природного
мира включать в текст рассказы о таких существах? Кажется,
что чрезмерное доверие к книгам предшественников было не
главным фактором в таком отборе информации.
Где встречались единороги? Для авторов «Естественных ис-
торий», как для Уллисса Альдрованди, они возможно существо-
вали на самом деле, но их неподтвержденная и иеопровергнутая
реальность была не так важна, поскольку они «водились» в кни-
гах: способ знания о них не отличался от способа знания о ре-
альных животных. По словам Мишеля Фуко, завершалась эпоха,
когда в сочинениях «слова» имели тот же статус, что и «вещи».
В составе позднеренессансной «Естественной истории»
единорог «чувствовал себя» вполне свободно. Авторы, такие как
Геснер или Альдрованди, приводили всю известную сумму пре-
даний об этом звере. Иллюстрация в сочинении представляла
81
собой или заимствованный из книг «портрет» животного (к кон-
цу средневековья сложился устойчивый образ: единорог похо-
дил на лошадку с длинным витым рогом во лбу), или сцену, изо-
бражающую суть истории об этом звере (дева с единорогом,
склонившим голову ей на колени). Сцены из бестиария или из
сборников эмблем включались достаточно редко. «Портреты» в
«Естественных историях» XVI в. помещались чаще: они соот-
ветствовали своеобразному «реализму» ученого текста, потреб-
ности в наглядном объяснении того, с кем именно имел дело
читатель.
Можно сказать, что иллюстрацию в ренессансной «Ес-
тественной истории» характеризовало стремление к драматиза-
ции, внутреннему конфликту. Льву подобало быть грозным, бел-
ке - стремительной, сирене - таинственной, акуле - ужасной.
Визуальный образ передавал не только сходство с «прото-
типом», реальным или фантастическим, но и показывал, что зна-
чило быть тем или иным существом.
XVII век не привнес качественного изменения структуры
знания о естественном или способов его визуального представ-
ления. Но в текстах «Естественных историй» постепенно появи-
лись новые черты. Большое влияние на труды европейских уче-
ных оказали работы Фрэнсиса Бэкона, предложенные в них кри-
терии научного исследования, идеи эмпирического, верифици-
руемого знания, приносившего пользу.
По словам Ролана Барта, одновременный подъем рациона-
лизма, эмпиризма, принципа непосредственной очевидности в
религии «сопровождался упадком самостоятельности языка, от-
несенного к орудиям или средству изящного стиля». Риториче-
ское знание постепенно уходило из «Естественных историй».
Хотя в научных текстах еще находилось место для тайны, но
принципы наглядности, очевидности, провозглашенные Бэко-
ном и Декартом, постепенно получили большую символическую
нагрузку. «Великая книга мира» мыслилась как открытая для
прочтения. Увлечение исследователей механикой, физикой, оп-
тическими приборами повлекло за собой иные способы видения
привычных вещей.
Исконные обитатели «Естественных историй» обрели в
XVII в. новую иконографию; многих животных увидели и рас-
смотрели по-другому. На смену ренессансной поэтике качеств и
состояний пришло обаяние физико-математического языка. Ус-
тановление точных деталей, размеров, взаимных соотношений
между частями отдельных существ нашло выражение не только
82
в вербальном, но и в визуальном тексте. В иллюстрации нару-
шился принцип целостности образа: голову или кости животно-
го можно было изучать и рисовать отдельно от него самого.
Взгляд исследователя проник внутрь, зафиксировав особенности
строения скелета, характерные и необычные органы изучаемого
существа. Особая привлекательность инструментов и приборов
позволила им оказаться на одной иллюстрации с изображаемым
животным. В картину вписывался сам процесс изучения, извле-
чения знания. Звери стали постепенно демонстрировать читате-
лю механику своих тел. Иными словами, на иллюстрации изо-
бражалось не какой была акула, а как она была устроена.
Микроскопические штудии Роберта Хука открыли взору то,
что обычно было спрятано по причине малых размеров. Изо-
браженная на страницах «Микрографии» (1667 г.) огромная го-
лова мухи в сопровождении буквенных обозначений и коммен-
тариев выглядела, скорее, как чистый объект исследования - не
как живое существо.
Однако традиционные способы представления животных
уходили медленно: в «Естественнных историях» XVII в. при-
вычные и новые формы знания были тесно переплетены. При
изменении текста могли сохраняться старые иллюстрации, когда
ренессансные изображения становились знаками неэмблема-
тического взгляда на мир. (Так произошло с фантастическим
носорогом Дюрера, который воспроизводился в книгах на про-
тяжении двух столетий.)
Показателен пример труда голландского ученого Яна Йон-
стона «Естественная история четвероногих существ» (1650 г.). В
своей работе автор попытался удалить часть «предания» пред-
шественников, сделав его сопоставимым по объему с описанием
живо гною. Текст книги уже не строился в соответствии с алфа-
витом, но был ориентирован на «естественный порядок» вещей.
Каждая статья заметно сократилась за счет легенд, девизов, сти-
хов, примет, так или иначе связанных с героем повествования.
Стремление к новым формам сказалось и на способах ре-
презентации животного в иллюстрации. Многие рисунки были
выполнены с натуры, необычные «живые» ракурсы отсылали
читателя к контексту опытного знания. Картины в тексте Йон-
сюна выстраивались по образцу научной таблицы. На листе
располагались несколько родственных существ на фоне их
«среды обитания». Изображения сопровождались четкими под-
писями с названием вида и указанием на источник, откуда они
были заимствованы.
83
Из иллюстраций окончательно ушли все параллели с иконо-
графией бестиария или эмблемы; в них были представлены жи-
вотные «как есть», а не как о них рассказывали, т. е. вне истории
о них.
В изображениях ощутимо выражалась идея сопоставления,
сравнения пород одного и того же животного: лошади, собаки,
свиньи, или близких по, облику созданий. Визуальный ряд
«Естественной истории» Иоистона обнаруживал стремление ес-
ли не к классификации, то к приведению известных существ в
систему. Для такого подхода была значима идея различия между
похожими существами.
Неудивительно, что тяга к точному знанию распространя-
лась на очевидные вещи, открытые взгляду наблюдателя. Ка-
жется более странным, что такое же отношение автор демонст-
рировал по отношению к фантастическим животным.
В тексте сочинения Ионстона присутствовал все тот же ряд
вымышленных героев - грифонов, гидр, драконов. Специальная
статья отводилась и единорогу. Этот текст сопровождался ил-
люстрацией, отвечавшей по всем формальным признакам требо-
ванию научности.
Стремление к различению схожих разновидностей и пород
животных вызвало к жизни своеобразную систематизацию: на
листе размещались три вида единорогов: обычный (monoceros
seu unicornis), гривистый (monoceros seu unicornis jubatus) и
онагр (onager - дикий осел, один из фантастических героев бес-
тиария, с рогом, напоминающим носорожий). Познавательная
страсть, любопытство, заставляли исследователей отвечать на
вопрос «как именно?». Все в этой иллюстрации свидетельство-
вало о максимальной точности изображаемого: пропорции жи-
вотных, анатомическое правдоподобие, переданное движение,
фон, указывавший на место обитания того или иного вида.
Вымышленные звери в тексте ученого трактата притворя-
лись существующими, обладали, как и все остальные, четким
набором признаков, сходств и различий. Избранный способ ви-
зуальной репрезентации уравнивал реальных, возможных и не-
возможных животных. Формальное соответствие «науке» заста-
вило распределить мифологические существа по подвидам, вы-
делить критерии соответствия. В книге Йоистона - как и в целом
ряду сочинений изучаемого периода - риторический и эмпири-
ческий принципы построения текста неуловимо перетекали один
в другой, рождая эклектические формы знания.
84
На протяжении двух веков «Научной революции» в иллю-
страциях «Естественных историй» драматизм Ренессанса посте-
пенно сменялся точностью и достоверностью знания, выражен-
ного более строгим языком, на который переводились результа-
ты экспериментов, наблюдений, сравнений. Впрочем, все это не
исключало присутствия в тексте и в изображении «когнитивных
страстей» ученого - его любопытства, удивления - как состав-
ных частей поэтики исследования. Очевидность, наглядность не
обозначали триумфа «реализма» в его современном понимании.
Научное обоснование продлило жизнь вымышленным сущест-
вам, выводя их за пределы книжных историй в мир «природы».
85
Использованные источники
Aldrovandi (J. De animalibus. De piscibus. 1613.
Belon P. De aquatilibus. 1553
GesnerC. Historia animalium. 1551.
JonstonJ. Historia naturalis de quadrupedibus. 1650.
Hook R. Micrographia, or Some physiological descriptions of minute bodies.
1667.
Topsell Ed. The Histoiy of Four-footed Beasts. 1607.
E.B. Илюшечкина
«СКИФСКИЙ ЛУК»
КАК МОДЕЛЬ ДЛЯ ОРИЕНТАЦИИ В ПРОСТРАНСТВЕ
Экскурс XXII книги «Деяний» Аммиана Марцеллина со-
держит традиционный материал по истории и географии Север-
ного Причерноморья, который неоднократно повторяется в раз-
личных античных сочинениях. Подобно другим античным авто-
рам Аммиан Марцеллин активно использует свидетельства
предшественников при описании географических реалий, быта и
нравов народов, населяющих побережье Черного моря. На бли-
зость сведений экскурса XXII книги Аммиана Марцеллина о
племенах, обитавших в древности вокруг Меотиды, с данными
Дионисия Периэгета обратил внимание еще М.И. Ростовцев’.
Целый ряд сходных по содержанию и структуре мест у Диони-
сия Периэгета и Аммиана Марцеллина заставляют предполо-
жить, что Аммиан в «Деяниях» использовал географическую
поэму Дионисия Периэгета «Описание ойкумены» (II в.) в каче-
стве одного из своих многочисленных источников по описанию
Северного Причерноморья и обитающих там скифо-сарматских
племен’. Так, вслед за Дионисием Аммиан Марцеллин, перечис-
ляя народы, населяющие Северное Причерноморье, упоминает
агафирсов, у которых находятся обильные залежи камня-
адаманта (Атт. Marc. XXII, 8, 31; Dion. Per. 318-319), реку
Термодонт, берущую начало в Армянских горах (Атт. Маге.
XXII, 8, 17; Dion. Per. 773) (заметим, однако, что рукописная
традиция латинского текста Аммиана Марцеллина включает
чтение armonio, а не агтепю). Из греческого текста Дионисия
86
заимствованы также сведения о племени амазонок, обитающих
вблизи Танаиса, истоки которого лежат в Кавказских горах и
который при впадении в Меотиду (Азовское море) служит гра-
ницей между Европой и Азией (Атт. Marc. XXII, 8, 27; Dion.
Per. 660—663).
При сопоставлении содержания пассажей у обоих авторов
обнаруживаются многочисленные соответствия: они располага-
ют острова Фанагор и Гермонасса «на правом берегу Понта»
(Атт. Marc. XXII, 8, 24; Dion. Per. 682); утверждают, что
племена колхов произошли в глубокой древности от египтян
(Атт. Marc. ХХП, 8,24; Dion. Per. 689; ср. также: Herod. II, 102—
104; Apoll. Rhod. IV, 272-278; Strabo. 1,3,21); приводят одни и те
же детали кочевого образа жизни скифов (Атт. Marc. ХХП, 8,
42; Dion. Per. 675-678; ср. также: Strabo. XI, 2, 1; Arr. Ind. 7, 2;
Vai. Flacc. VI, 80-83); объясняют название Кикладских островов
тем, что те лежат вокруг (греч. къкХо?) Делоса (Атт. Маге.
XXII, 8, 2; Dion. Per. 525-526; ср. также: Callim. Hymn. Delos.
300-316); дают совпадающие сведения о причерноморских
халибах, которые «первыми начали добывать и обрабатывать
железо» (Атт. Marc. ХХП, 8, 21; Dion. Per. 768-769; ср. также:
Хеп. Anab. V, 5, 1; Apoll. Rhod. II, 374-376, 1002-1008).
Остановимся на рассмотрении нескольких пассажей экс-
курса XXII книги Аммиана Марцеллина, в которых Понт Эвк-
синский уподобляется скифскому луку: «все географы едино-
душно утверждают, что оно (т. е. побережье Понта. - Е. И.) по-
хоже на скифский лук с натянутой тетивой» (ХХП, 8, 10);
«оконечности лука образуют с обеих сторон два узких Боспора,
лежащих друг против друга, Фракийский и Киммерийский»
(ХХП, 8, 13); «весь морской берег... как бы вытянут в длину по
прямой линии и представляет собой нечто вроде тетивы,
прикрепляемой к двум концам лука» (ХХП, 8, 20); «в этих
местах (т. е. вблизи Меотиды. - Е. И.) находится самый угол
лука. Теперь я прослежу по порядку дальнейшую его кривизну,
обращенную к северу, до левого берега Боспора Фракийского.
Замечу при этом, что тогда как у всех прочих народов луки ст-
януты согнутыми древками (копьями. - Е. И), только скифские
и парфянские луки сведены с обеих сторон внутрь широкими и
кривыми рогами с разделяющей середину прямой и круглой
планкой...» (XXII, 8, 37); «в среднем пространстве лука, пред-
ставляющем собой весьма широкую протяженность... [живут]
европейские аланы... Если подойти к другому обильному гава-
нями заливу, которым заканчивается фигура лука, то здесь
87
выступает остров Певка» (ХХП, 8,42-43).
Итак, 1) Понт уподоблен скифскому луку (§ 10), тетива ко-
торого связывает его сотиа (§ 37), маркированные как лежащие
напротив друг друга проливы Боспор Фракийский и Боспор
Киммерийский (§ 13), 2) европейское, или северо-западное по-
бережье Понта напоминает двойной изгиб скифского лука, а ме-
сто соединения составного лука (regula «планка») (§ 37)4 указы-
вает на местоположение острова Певка (или лежащего на мате-
рике против него г. Истрия) (§§ 42-43), 3) натянутая тетива лука
представляет собой азиатское, или юго-восточное побережье
Понта (§ 20). Установлено, что источниками для экскурса Ам-
миана послужили сочинения греческих авторов. Сравнение
формы Понта со скифским луком неоднократно встречается в
античной литературе и стало «общим местом», однако сохра-
нившиеся свидетельства латинской традиции (Саллюстий, Пом-
поний Мела, Плиний Старший, Валерий Флакк) не содержат
столь подробного описания, как у Аммиана Марцеллина: нельзя
исключать и того, что в риторических целях он включил в свой
экскурс, помимо типичных образов и форм, ряд неправдоподоб-
ных деталей5.
Уже отмечалось, что одним из возможных источников Ам-
миана мог быть схожий пассаж «Географии» Страбона (II, 5,
22)6, в котором очертания прибрежной полосы Понта также
сравниваются со скифским луком, тетива которого обозначает
правое (юго-восточное) побережье, если плыть в Черное море из
Боспора Фракийского: за исключением мыса Карамбис азиат-
ское побережье вытянуто в прямую линию вплоть до залива
Диоскуриады. Оставшаяся часть европейского побережья Понта
повторяет фигуру скифского лука с двумя изгибами, один из ко-
торых (верхний) - более округлый, чем другой (нижний). От-
рывки Страбона и Аммиана Марцеллина чрезвычайно близки
между собой по содержанию, однако, согласно Аммиану, азиат-
ское побережье Понта вплоть до Боспора Киммерийского упо-
доблено тетиве лука, а согласно Страбону - лишь частично.
Между тем, географическая поэма Дионисия Периэгета
«Описание ойкумены» содержит отрывок, который по содержа-
нию и структуре напоминает пассажи Страбона и Аммиана
Марцеллина: «...отсюда можно увидеть, что Понт состоит как
бы из двух морей,/ И по своей округлости похож на сгиб согну-
того лука:/ Правый берег Понта представляет собой тетиву,/ Так
как описывает прямую линию, и только один Карамбис/ Выхо-
дит за эту линию и смотрит к северу;/ Левый берег представляет
88
собой знак рогов, который изгибается двойным/ Извивом, по-
добно рогам лука» (ст. 157-163). Как видим, Дионисий Периэгет
говорит здесь о правой (восточной) и левой (западной) сторонах
Черного моря для плывущих на корабле из Пропонтиды в Понт
(Septet П6нтои, оксид? лоро?)7; в данном случае это - свиде-
тельство того, что Дионисий придерживается хорографического
принципа описания Черного моря (ср.: Dion. Per. 541). Линия
европейского (левого) побережья Понта соответствует у Диони-
сия двум изгибам рогового лука; азиатское (правое) побережье
(исключая выступ мыса Карамбис) составляет прямую линию.
В отличие от описания Страбона (II, 5, 22) приведенный
текст Дионисия не изобилует подробностями; тем не менее, пе-
редавая свидетельство Страбона, Дионисий сохраняет его лек-
сику и порядок слов, что служит основанием для возможного
вывода: либо Дионисий использовал пассаж Страбона в качест-
ве своего источника, либо сведения обоих авторов восходят к
одному источнику эллинистического времени. Отрывок Диони-
сия отражает не только представление о простейших географи-
ческих координатах (правое и левое, прямое и кривое), но и, в
соответствии со схемой скифского лука, указывает на местопо-
ложение важных для Дионисия (или его источника) географиче-
ских объектов (правое и левое побережья Понта, мыс Карамбис
и расположенный предположительно в углублении между изги-
бами лука Крымский полуостров с мысом Криу Метапон - Ба-
раний Лоб8. Таким образом, «скифский лук» выступает у Диони-
сия в качестве знаковой модели для ориентации в пространстве
Понтийского региона. Схожим фигурам («трапеция» для Ливии,
ст. 174-175; «ромб» для Индии, ст. 1130—1131, «платановый
лист» для Пелопоннеса и др.) Дионисий уподобляет отдельные
регионы ойкумены, обозначая особенности структуры окру-
жающего пространства.
Примечания
1. Ростовцев М.И Скифия и Боспор. Критическое обозрение памят-
ников литературных и археологических. Л., 1925. С. 79-81. В сво-
ем анализе Ростовцев опирается на выводы работ, подробно рас-
сматривающих вопрос об источниках Дионисия Периэгета:
MullenhoffK Deutsche Altertumskunde Berlin, 1893. Bd. III.S. 84 ff.;
Bernays U Studien zu Dionysius Periegetes. Heidelberg, 1905.
89
2. Gardhausen И Die geographischen Quellen Ammians // Jahrbiicher fur
classische Philologie. Leipzig, 1873. Suppl. Bd. VI. Heft 2. S. 507-
555; Mommsen Th. Ammians Geographica // Mommsen Th. Gesam-
melte Schriften. VII. Berlin, 1909. S. 393-425; Gualandri I. Fonti
geografiche di Ammiano Marcellino XXII, 8 // La Parola del Passato.
Rivisti di studi antichi. 1968. Vol. XXIII. Fasc. CXVIII. P. 199-211;
Drijvers jan Willem. Ammianus Marcellinus on the Geography of the
Pontus Euxinus // Histos. 1998. № 2; Ермолова И.Е. Аммиан Map-
целлин и античная традиция о Северном Причерноморье // ДГ,
1996-1997 гг. М., 1999. С. 336-347, см. особ. с. 339-341.
3. «Описание ойкумены» обнаруживает знакомство Дионисия не
только с произведениями Гесиода, александрийскими поэмами
Арата из Сол, Каллимаха, Аполлония Родосского, но и с геогра-
фическими сочинениями эллинистической традиции — Псевдо-
Скимна, Эратосфена, Тимосфена Родосского, Гиппарха, Посидо-
ния, а также Страбона. Подробнее см.: Gbthe A. De fontibus Di-
onysii Periegetae (diss.). Gottingae, 1875; Tsavari I. Histoire du texte
de la description de la terre de Denys le Periegete. Jannina, 1990.
4. По заключению исследователей, скифский лук был небольшим по
размеру, но сложной формы (Мелюкова А.И. Вооружение скифов
// Свод археологических источников. М., 1964. Вып. Д1-4. С. 14 и
след.; Козуб Ю.И. Модель лука из Ольвии // Скифские древности.
Киев, 1973. С. 270 и след.). Археологами зафиксированы находки
лука сравнительно хорошей сохранности в кургане № 2 у
с. Волковцы (Украина) и в кургане № 2 из Трехбратних курганов
(Ильинская В.А. Скифы днепровского лесостепного Левобережья.
Киев, 1968. С. 97; Бессонова С.С. Погребение IV в. дон.э.из
. Трехбратнего кургана // Скифские древности. Киев, 1973. С. 217).
Подробнее см. литературу в комментарии к IV книге «Истории»
Геродота: Доватур А.И., Каллистов Д.П., Шишова И.А. Народы
нашей страны в «Истории» Геродота. М., 1982. С. 206.
5. Ср.: Drijvers jan Willem. Ammianus Marcellinus.
6. Gualandri 1. Fonti geografiche. P. 206; Ермолова И.Е. Аммиан Map-
целлин. С. 337-338.
7. О распространенном в античной географической литературе деле-
нии Черного моря на левую и правую стороны для плывущих от
Боспора Фракийского см. подробнее: Подосинов А.В. EX ORI-
ENTE LUX! Ориентация по странам света в архаических культу-
рах Евразии. М., 1999. С. 226.
8. Ср. комментарий Евстафия Солунского (XII в.) к поэме Дионисия
Периэгета: «[Дионисий] сравнивает Эвксин, пути которого только
что назвал кривыми, с натянутым скифским луком. Скифскими же
90
луками [называются] состоящие из рогов. Подобие тетивы он
[Дионисий] придает правой, для въезжающих, [стороне] Понта,
т. е. южной, «описанной прямо», т. е. тянущейся по прямой линии
и миновавшей Карамбис, выступивший вне [этой] линии, но об-
ращенный не к югу, а к северу; для того, чтобы не стала кривой
тетива лука, если бы причислить [к ней] и изгиб Карамбиса. Се-
верная же сторона Понта, для въезжающих из Пропонтиды левая,
по его словам «имеет вид двух рогов лука», потому что она подоб-
но рогам лука изгибается двойным извивом по обе стороны Криу
Метопона (Бараньего Лба)» (Eusth. Comm, ad Dion. Per. 157-163,
пер. И.П. Цветкова). См. также: Подосинов А.В. Крымский
полуостров в античной и средневековой западноевропейской
картографии // Норна у источника судьбы. Сборник статей в честь
Елены Александровны Мельниковой. М., 2001. С. 309.
Т.М. Калинина
«ВЕЛИКАН» ИБН Ф АДЛАНА
И ЛЕГЕНДЫ О ГИГАНТАХ*
Иногда на маленьких примерах легендарных преданий, ко-
торые бывают запечатлены в средневековых сочинениях и пред-
ставляют собой специфику конкретной культуры, легко просле-
живаются общие закономерности так называемых мифологиче-
ских универсалий.
В арабской средневековой литературе была распространена
легенда о Ное, в основу которой легла библейская традиция.
Дальнейшее развитие историй о поколениях связывалось у ара-
бов с преданием о народе ‘ад - следующем после Ноя поколе-
нии людей, которые жили в Аравии и отличались очень высоким
ростом. По версии Корана, эти гиганты, не вняв проповедям
пророка по имени Худ, не поверили в единого бога и были за это
истреблены. По более поздним и отразившимся только в литера-
туре вариантам, они были перенесены Аллахом далеко на север.
Кроме библейской, была распространена персидская тради-
ция, согласно которой первый царь Земли Афридун, разделив-
Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ и Минобразования Рос-
сии (грант № 01-01-85004а/у).
91
ший Землю среди своих сыновей, происходил из династии вели-
канов Пишдадидов. Таким образом, архаический сюжет о суще-
ствовании предка человечества - народа-исполина - был харак-
терен как для семитской, так и для иранской средневековых ли-
тератур.
Ибн Фадлан. араб, прибывший в составе халифской миссии
к правителю волжских булгар на Среднюю Волгу в 921/922 г. и
оставивший уникальную записку о своем путешествии, расска-
зывает в ней, что он узнал о существовании в стране булгар ве-
ликана. Будучи культурным человеком, Ибн Фадлан должен
был, по коранической и литературной традициям, безусловно
знать о народе ‘ад, поэтому он стал расспрашивать об этом ве-
ликане. Владыка булгар рассказал ему, что такой человек был в
их стране, отличался гигантским ростом и членами («двенадцать
локтей, меряя моими «локтями», голова > него, как самый боль-
шой из котлов, нос более четверти, глаза огромны, а пальцы -
каждый более четверти»). Он приплыл к булгарам по реке и не
понимал их языка.
О.Г. Большаков, заново оценивая и исправляя старый пере-
вод А.П. Ковалевского, заметил в этой связи, что последний
расценивал «рассказ Ибн Фадлана о некоем великане лишь как
отражение легенды о северных великанах, живущих в неведо-
мых северных краях. На первый взгляд это так и есть. Рост ве-
ликана в 12 локтей (6 м) совершенно фантастический, вся ситуа-
ция кажется малоправдоподобной». Но Абу Хамид ал-Гарнати,
побывавший двумя веками позднее в Поволжье, утверждал, что
сам видел множество могил и костей людей из племени ‘ад, ко-
торые, как он писал, были перенесены Аллахом в эти северные
края за их неверие, и подробно описывал большую величину их
костных останков и самого живого человека - потомка ‘адита,
встреченного им в городе Булгар. О.Г. Большаков считает впол-
не вероятной размер этой фигуры, описанной Абу Хамидом ал-
Гарнати, если рассмотреть называемые арабским автором вели-
чины роста гиганта, так сказать, реалистически: если рост чело-
века достигает пояса другого, то это еще не означает гигантизма
последнего - все дело в пропорциях встретившихся людей.
Представляется, что в случае с рассказом ал-Гарнати имеет
место наложение реального и, может быть, не очень экстраор-
динарного случая на известное мифологическое предание. С од-
ной стороны, это - те универсалии, что входят в состав всемир-
ного сходства форм и категорий мышления, религиозных пред-
ставлений, обрядовой жизни, фольклора. С другой, известная
92
консервативность средневекового мышления иной раз отмечает
легендарные черты (на примере вполне конкретной данной еди-
ничности) там, где можно было бы заметить и реалии. Ряд ис-
следователей отмечал, что крупные кости, виденные арабами
воочию и воспринимавшиеся ими как останки предков, могли
принадлежать ископаемым животным (например, мамонту).
Великан Ибн Фадлана приплыл по реке с севера, из облас-
ти. расположенной за морем, за страной вису, которая упомина-
ется и в ПВЛ, и в поздних арабских источниках (ал-Бируни, ал-
Марвази, Казвини) и идентифицируется с белозерской весью;
сам же гигант был из числа народа йаджудж и маджудж.
Эти названия происходят от библейских имен Гог и Магог.
В Библии упоминается народ в северной части Азии, в земле
Магог, живший под властью правителя Гог, потомка Яфета, ко-
торый, по пророчеству Иезекииля, должен будет перед вторым
пришествием Христа завоевывать страны и народы; по Откро-
вению Иоанна же, Гог и Магог - это народы, которые, будучи
нечестивцами, поднимут последний бунт против Бога и начнут
заключительную битву с ним. В Коране и арабской посткорани-
ческой литературе эти народы стали известны под наименова-
ниями йаджудж и маджудж. По преданию, они были закрыты
Александром Македонским (Зу-л-Карнайном, т. е. «Двурогим»,
прозвище которого означало его походы в оба конца мира) же-
лезной стеной (или рвом), которая рухнет перед концом света и
откроет путь ордам этих людей, несущим разрушение. Сюжеты
этого романа были чрезвычайно распространены на Востоке, а
затем и на средневековом Западе.
Ал-Хорезми. ал-Фергани, «Чистые братья», Ибн Русте, ал-
Бируни при описании климатов (широтных зон) располагали
народы йаджудж и маджудж в восточной части ойкумены,
начиная именно с них отсчет населенной части Земли. Однако
Ибн Фадлан, ал-Истахри, Ибн Хаукал считали их жителями се-
вера, а ал-Бируни в «Памятниках минувших поколений», упоми-
ная о войнах Зу-л-Карнайна, утверждал, что последний нашел их
на северо-востоке ойкумены.
Известна легенда, переданная Ибн Хордадбехом в IX в. и
повторенная затем многими восточными писателями, о посоль-
стве Саллама-ат-Тарджумана («переводчика»), по приказу хали-
фа ал-Васика, к этой стене, дабы удостовериться в ее прочности.
Существует обширнейшая литература, в которой были выдвину-
ты самые различные версии нахождения данного «препятствия»
- от Дербентской стены на Кавказе до Великой Китайской сте-
93
ны. Не вдаваясь сейчас в подробности спора, укажем лишь, что
изначальное, сирийское происхождение легенды связывало эту
«преграду», вероятнее всего, с Дербентским горным проходом,
но затем и сама легенда, и привязывавшиеся к ней реалии
«отводили» местоположение ее все дальше на восток. Тем не
менее и северное ее местоположение отражено в источниках.
Так, Ибн ал-Факих (нач. IX в.) и Йакут (XIII в.), от имени учено-
го эпохи Омейадов аш-Ша‘би из Куфы, поведали о походе Зу-л-
Карнайна на север, где он встретил голубоглазый и русоволосый
народ, питающийся огромной рыбой, размером в целых десять
дней пути, которую дважды в год выбрасывает им море. Этот
народ Зу-л-Карнайн и защитил преградой от набегов народов
йаджудж и маджудж и других народов, живущих еще далее на
север. (Схожий рассказ о рыбе, питающей, однако, именно на-
роды йаджудж и маджудж, есть у Ибн Фадлана и ал-Мас‘уди,
что также свидетельствует о распространенности сюжета.)
Часто упоминается в этой связи история новгородца Гюря-
ты Роговича из древнерусской Повести временных лет о поездке
его отрока в землю Югорскую, где ему рассказали о высоких
горах на севере, в которых живут некие непонятного языка лю-
ди, общающиеся с пришельцами только через малое оконце и
дающие в обмен на железо драгоценные меха. Летописец под-
твердил достоверность рассказа Гюряты Роговича, сказав, что
это - люди, «заклепанные» царем Александром Македонским,
как рассказывает о них Мефодий Патарский. Так восточная ле-
генда дошла и до Руси.
Ряд исследователей придерживался суждения, что те авто-
ры, которые рассказывали о народах йаджудж и маджудж как
жителях севера, подразумевали здесь вполне реальных северян:
норвежцев или шведов, на основании информации ал-Истахри о
близости области русов Арсанийа к землям йаджудж и мад-
жудж и указания на торговлю русов с ними в книге Ибн Хаука-
ла. Таким образом, рассказ о великане из числа народов йад-
жудж и маджудж, останки которого видел Ибн Фадлан близ
Булгара, как совершенно правильно заметил А.П. Ковалевский,
действительно, был теснейшим образом связан с фольклорными
сюжетами, основанными на представлениях арабов о жителях
севера ойкумены. В то же время, как говорил В.Я. Пропп, само
подчеркивание силы персонажа-великана, по сравнению с обыч-
ными людьми, показывает мифологичность его происхождения.
Легенды о северных великанах были очень распространены
в скандинавской литературе. Существовало древнеисландское
94
сочинение о народах-великанах, информация которого была за-
имствована из Исидора Севильского, опиравшегося, в свою оче-
редь, на Плиния Старшего, где рассказывалось о великанах в
Скифии и Великой Свитьод, т. е. в Восточной Европе. В сканди-
навских рунических надписях на мемориальных стелах, ставив-
шихся в память о погибших в походе, тоже встречается название
страны великанов - Рисаланд. Как было неоднократно отмечено
исследователями, индоевропейская традиция о существовании
недоступных отдаленных северных областей была тесно связана
с религиозными представлениями о загробном мире. Возможно,
поэтому и в рунических надписях, где обычно сказочные страны
не фигурируют (поскольку это нарушило бы их цель - увекове-
чить погибшего), появляются иной раз легендарные топонимы
как воспоминание путешественников о неизвестной земле, где в
загробном мире остался их соратник.
Одна из скандинавских саг повествует о стране великанов
{Рисаланд), которая помещалась «на востоке и севере Восточно-
го моря», а далее лежала земля Иотунхеймар, населенная трол-
лями и гномами. Несмотря на явно сказочный сюжет,
И. Маркварт считал, что речь может идти об одном из островов
Северного моря или о Бьярмии.
В прибалтийских, карельских, финских, русских преданиях
существует множество сюжетов о великанах, в которых отчет-
ливо выделяется мотив существования гигантов как предшест-
венников нынешнего человеческого рода, при этом часто их ги-
бель приписывается воле высших сил. Такого рода предания
могли основываться на мотивах из Ветхого завета, где говори-
лось об исполинах-«полубогах», потомках падших ангелов и
дщерей человеческих, которые прогневили Бога, отдав предпоч-
тение духу плотскому перед Духом Святым, за что и были нака-
заны погибелью.
Сюжеты о богах-великанах вообще были весьма распро-
странены в космогонических мотивах индоевропейской мифо-
логии. Титан ветер Борей, по античной традиции, дул с север-
ных Рипейских гор, принося холод. Есть предположение, что
образ этого северного великана восходит к скифскому кругу
мифологических воззрений о севере ойкумены. Сюда же относят
античные предания об аримаспах - одноглазых богатырях, обе-
регающих подступы к северным горам, с которых дует ледяной
ветер. В скандинавской, и шире - германской, мифологии были
распространены легенды об уже упомянутой стране исполинов
{Рисаланд), существовавшей во внешнем, холодном пространст-
95
ве, в мире под названием Утгард, причем здесь (как и в нарт-
ском, бурятском и целом ряде других эпосов) великаны проти-
востоят «светлым» богам или «добрым» героям - прародителям
человечества.
Возвращаясь к рассказам о северных великанах Ибн Фадла-
на и ал-Гарнати, отметим, что, хотя внешне их сюжеты вполне
реалистичны, в них отчетливо прослеживаются следы того ми-
фологического мышления, которое оперирует ограниченным
арсеналом структур, обращаясь к одним и тем же «моделям»
универсума.
Е.П. Картамышева
МЕЖДУ ЖИЗНЬЮ И СМЕРТЬЮ:
К ВОПРОСУ О СТРУКТУРЕ ЗАГРОБНОГО МИРА
У ДРЕВНИХ СКАНДИНАВОВ
В модели мира эддической мифологии загробный мир, на
первый взгляд, не образует единого пространства. В горизон-
тальной проекции1, построенной на противопоставлении обжи-
того людьми, обустроенного космоса (Midgardr), и внешнего
хаоса (Utgardr), страна великанов (Jotunheimr), противников
людей и богов, локализуется на востоке и на севере, а мир мерт-
вых (НеГ) на севере. Жилище богов (Asgardr), а значит и нахо-
дящиеся там чертоги Одина (Valholl), куда отправляются павшие
воины, мыслятся в центре Мидгарда.
Основу вертикальной проекции составляет мировое древо
Yggdrasill, которое соединяет серединный мир людей с верхним
миром богов и с нижним миром мертвых, Хель.
Чтобы попасть из Мидгарда или Асгарда в Ётунхейм, необ-
ходимо преодолеть поток, разделяющий миры, а чтобы прибыть
в Хель, необходимо совершить долгое путешествие.
Однако структура древнескандинавского мифологического
пространства, которая выявляется при сопоставлении сведений
всей совокупности источников, оказывается сложнее изложен-
ной схемы. Так присутствует распространенное среди индоев-
ропейских и неиндоевропейских народов представление о Свя-
щенной горе (др.-исл. Helgafell в Eyrbyggja saga, 11) как входе в
мир мертвых. Гора как ось мира, выступающая аналогом миро-
96
вого древа2, соотносится и с нижним миром мертвых, и с верх-
ним миром. Гора как место пребывания умерших известна в
германском фольклоре. Наличие Горы Павших Valhall в Южной
Швеции заставляет предположить, что название чертогов Одина
первоначально могло быть связано со священной горой и проис-
ходило не от слова holl «зал», а от hallr «гора»3.
Картина мира древних скандинавов не статична. Мир ре-
альный и мифологический часто оказываются взаимопроницае-
мыми, а миры мертвых не только взаимодействуют с мифологи-
ческим пространством, но могут с ним совпадать. Эсхатологиче-
ские мифы связывают обитателей загробных миров с богами и
друг с другом, так как им предстоит принять участие в послед-
ней битве богов с хтоническими чудовищами. Таким образом,
мир мертвых и мир богов в конце концов сливаются, тогда как
мир людей, реальный мир, остается вне этого пространства.
Одновременно с этим в источниках присутствует представ-
ление о том, что после смерти человек остается в своей могиле^
т. е. становится «живым мертвецом», «могильным жителем»'1
(др.-исл. haugbid, moldbiii). Часто отмечается отсутствие логиче-
ских связей между этим представлением и верой скандинавов в
загробный мир/миры5. Однако анализ упоминаний о «живых
мертвецах», в сопоставлении с материалом других древнескан-
динавских памятников, дает основание предположить, что пре-
бывание умершего в могиле/кургане мыслилось лишь времен-
ным и было связано с представлением о возможности общения
умерших с живыми.
Выделяется три типовых сюжета6, где наряду с живыми
людьми действуют покойники, местопребывание которых, так
или иначе, связывается с местом захоронения.
Один из сюжетов - это похищение сокровищ из кургана, в
котором обитает haugbui. Этот сюжет разрабатывается в двух
родовых сагах: Grettis saga (Греттир проникает в курган Кара
Старого) и Hardar saga ok Holmverja (Хёрд отправляется в кур-
ган викинга Соти). Схема сюжета такова: узнав о сокровищах,
которые охраняет в своем кургане могильный житель, герой
проникает в курган, борется с его обитателем, побеждает его,
вторично умертвив (Grettis saga, 18) или направив на могильно-
го жителя свет и тем самым заставив его «уйти в землю» (Нагдаг
saga ok Holmverja, 15), а затем забирает сокровища.
Другой сюжет, встречающийся в той же группе саг — исто-
рия о похождениях «злонамеренного» мертвеца, который и при
жизни не отличался добрым нравом (Храпп в Laxdcela saga, 7,
97
Торольв в Eyrbyggja saga, 33-34, 63 и Глам в Grettis saga, 32-
34). Встающий из могилы мертвец настолько докучает окру-
жающим, что это приводит к необходимости вскрыть могилу,
перезахоронить могильного жителя под каменной насыпью и, в
конце концов, повторно умертвить его и сжечь.
Третий сюжет - встреча невестой умершего жениха в кур-
гане - несколько иного рода и по содержанию, и по характеру
памятника, в котором он встречается {Helgaqvida Hundingsbana
onnur, 40-51), однако некоторые элементы сюжета позволяют
поставить его в один ряд с двумя вышеупомянутыми: после
смерти Хельги возвращается на одну ночь в курган, где прово-
дит ночь со своей возлюбленной Сигрун, а потом отправляется
обратно в Вальхаллу.
Прежде всего обращает на себя внимание общий для всех
трех сюжетов мотив отбытия «живого мертвеца» из могилы по-
сле его общения с живыми людьми. В Laxdcela saga во время
схватки с Олавом Храпп «ушел под землю, откуда и пришел»
{for far nidr sem ham var kominri), и можно подумать, что он
просто удалился в свою могилу. Аналогичная формула {for par
nidr) звучит и в Hardar saga ок Holmverja, где обессилевший ви-
кинг Соти после боя в кургане также уходит под землю, т. е. от-
правляется не в место своего погребения, а из него. Расширенная
же в Laxdcela saga формула предполагает, что и Храпп, и, веро-
ятно, другие «живые мертвецы» мыслились пребывающими вне
своей могилы/кургана, т. е. в некоем подземном пространстве,
которое, возможно, следует отождествить с миром мертвых
Хель или с «тем светом» вообще.
Эпизод встречи Хельги и Сигрун еще более показателен. В
прозаическом тексте Helgaqvida Hundingsbana ormur после 38-й
строфы о Хельги сказано, что на его могиле был насыпан холм и
что герой попал в Вальхаллу. Далее рассказывается о том, как
служанка Сигрун шла мимо кургана Хельги и увидела, что
Хельги со многими людьми подъехал к кургану. Узнав об этом,
Сигрун отправилась в раскрывшийся курган, чтобы встретиться
с умершим возлюбленным. Хельги не пребывает в могиле по-
стоянно, но является туда, чтобы в последний раз повидать свою
невесту, после чего возвращается по воздушной тропе {flygstlg
troda) в Вальхаллу (НН II, 49).
Таким образом, представление о том, что умерший отправ-
лялся в верхний загробный мир (ср. с вышеприведенными при-
мерами о встречах с могильным жителем, который в конце кон-
цов уходит под землю, в нижний загробный мир), совмещалось с
98
представлением о том, что с ним можно было встретиться, про-
никнув в его курган или дождавшись, пока он сам туда явится.
Другой важный аспект образа «живого мертвеца» - это то,
что для появления среди людей ему необходима телесная цело-
стность, но в то же время он непременно наделяется признаками
трупа: он безобразен, как Глам, из его ран сочится кровь, а руки
холодны, как лед (Хельги). Отношение к покойникам различно.
Если Сигрун пытается исцелить раны мертвого конунга, вернуть
его таким образом в мир живых, то труп «злонамеренного»
мертвеца окружающие стараются повредить или даже полно-
стью уничтожить (так Греттир обезглавливает Глама и прикла-
дывает отрубленную голову к его ногам, после чего сжигает те-
ло, а пепел собирает в мешок и закапывает в землю), сделав для
него затруднительным, а лучше невозможным, возвращение из
мира мертвых. С той же целью - помешать покойнику «ходить
после [смерти]» (др.-исл. ganga aftr) - могилу опасного человека
могут закладывать камнями или протыкать колом.
Наименование могильных жителей haugbiii, moldbiii
(«обитатель кургана/земли») строится по той же словообразова-
тельной модели, что и наименование великанов bergbiii
(«обитатель гор»). То, что, согласно скандинавским представле-
ниям, великаны (или тролли) живут не только в горах7, а насе-
ляют Ётунхейм или Утгард, но имеют при этом устойчивый эпи-
тет «обитатели гор», позволяет думать, что и умершие называ-
лись подобным образом не в силу своего постоянного нахожде-
ния в месте погребения, а в силу того, что первоначально они
обладали способностью некоторое время пребывать в курганах и
могилах, на границе этого и того миров.
Мертвецы наделяются теми же качествами, что и другие
хтонические существа (изначально процесс, видимо, был
встречным: мифологические персонажи обретали черты умер-
ших, а умершие заимствовали качества у мифологических су-
ществ). Так, Соти теряет силы и скрывается иод землю из-за
света, который направляет на него Хёрд. Также боятся быть за-
стигнутыми дневным светом, который превращает их в камень,
великаны и карлики. Есть даже специальный др.-исл. глагол
daga upp, образованный от существительного dagr «день», обо-
значающий действие, которое совершает свет по отношению к
существам из потустороннего мира.
Само место погребения также обладает рядом свойств, ко-
торые сближают его с теми точками пространства (камнями,
горами, подземным царством), которые устойчиво ассоцииру-
99
ются в скандинавской мифологии с карликами, великанами, аль-
вами. Камни, земля и курганы способны открываться (loka ирр)
и закрываться (loka aftr)\ иногда даже сообщается о дверях кам-
ня {steins dyrum - Vsp, 48) или дверях мертвых {daudra dyra -
Grog, 1), не говоря уже о дверях курганного сруба. Перед смер-
тью человек может войти в заранее сооруженный курган {Egils
saga Skallagrimssonar, 3) или войти в камень вслед за карликом
{Ynglinga saga, 12), как бы удалившись в мир мертвых через
дверь кургана или камня.
Воздвижение над местом погребения могильных стел
bautasteinar (дословно «камней-клыков») или сооружение кур-
гана также, видимо, связано с желанием отметить ту точку про-
странства, где, говоря языком мифологии, открылась дверь в
потусторонний мир. Впоследствии это выделенное пространство
оказывается тем местом, где осуществляется контакт между
двумя мирами. Сюда приходят, чтобы встретить похороненного
в этом кургане или под этим камнем мертвеца. Чтобы узнать о
будущем, Один поет заклинания на могиле вёльвы (Bdr, 4-5), а
Свипдаг приходит на могилу матери, чтобы просить о помощи
(Grog, 1). На могилах/курганах также совершаются жертвопри-
ношения, в чем, скорее всего, отражается стремление умилости-
вить покойников (первоначально, видимо, речь шла о культе
предков), чтобы предотвратить их нежелательное появление и
уберечься от вреда, который они могут принести, или чтобы до-
биться покровительства с их стороны9.
Как видно, все рассматриваемые случаи распадаются на две
категории: те из них, в которых инициатором общения являются
живые люди, и те, где инициатива исходит от самих умерших. В
первом случае, чтобы наладить контакт с существом из загроб-
ного мира, необходимо предпринять некоторые ритуальные дей-
ствия (заклинания, жертвоприношения). Во втором случае кон-
такт устанавливается самим покойником, причем его действия
носят не созидательный характер (сообщение знаний, исцеление
и т. п.), а явно разрушительный, т. е. он выступает как вредитель,
возвращение которого люди всячески пытаются предотвратить.
Видимо, вторая ситуация первоначально мыслилась возможной
в том случае, если человек по каким-то причинам не мог найти
себе покоя после смерти: его смерть была преждевременной или
неестественной, погребальный обряд не был выполнен правиль-
но10, или какое-то незавершенное дело вынуждало его оставать-
ся между двумя мирами, между жизнью и смертью, не в состоя-
нии приобщиться к загробному миру окончательно. Возмож-
100
ность существования умершего на границе миров не нарушает
структуры загробного мира, вписанного в общее мифологиче-
ское пространство. Этим лишь подчеркивается непосредствен-
ная связь реального мира с потусторонним, их взаимопроницае-
мость и влияние, которое они способны оказывать друг на друга.
Примечания
1. Мелетинский Е.М. Скандинавская мифология как система // Тру-
ды по знаковым системам. Т. 7. Тарту, 1975. С. 178-222.
2. Рубинштейн Р.И. Гора // Мифы народов мира. М., 1997. Т. 1.
С. 311-315.
3. Simek R. Lexikon der germanischen Mythologie. Stuttgart, 1984.
S. 455-456.
4. Ср. с восточнославянским представлением о «заложных покойни-
ках» (см.: Виноградова Л.Н. Заложные покойники И Славянская
мифология. Энциклопедический словарь. М., 1995. С. 186-188).
5. Steinsland G, Sorensen М.Р Manniskor och makter i vikingamas
varld. Stockholm, 1998. S. 91.
6. Источники, в которые включены данные сюжеты, - достаточно
поздние: Laxdcela saga датируется серединой XIII в., Grettis saga -
рубежом X1I1-XIV вв., Hardar saga ok Holmverja — началом XIV в.,
Eyrbyggja saga - серединой XIV в., причем три последние саги
изобилуют романическими мотивами, что дает основание иссле-
дователям сближать их с сагами о древних временах. Что касается
Helgaqvida Hundingsbana бппиг (или НН II), то разные ее части да-
тируются различно (см.: Simek R., Hermann Palsson. Lexikon der
altnordischen Litteratur. Stuttgart, 1987).
7. Ср. историю о том, как великан Суттунг спрятал в горе мед поэзии
и посадил свою дочь охранять его (Skaldsk., I; Hav., 140-110).
8. В Ynglinga saga, 7 рассказывается, что Один знал заклинания, от
которых открывались (ирр laukasf) земля, скалы, камни и курганы,
куда он входил, чтобы взять спрятанные там богатства (jardfe),
предварительно посредством магического слова отняв силу у тех,
кто там жил (bjoggu).
9. Ср. жертвоприношение Олаву Альву Гейрстадира в Ynglinga saga,
53 и Olafs saga bins helga, 62.
10. Ср. co славянской и древнегреческой традицией. Позднее, видимо,
эти представления трансформировалось, и превращение покойни-
ка в «ходячего мертвеца» стаю связываться с его дурным нравом
или одержимостью нечистой силой.
101
С.М. Каштанов
О ЖАЛОВАННОЙ ГРАМОТЕ ПСКОВА
ЯКОВУ ГОЛУТВИНИЧУ
Грамота Якову Голутвиничу была впервые издана
А. Янсоном в 1929 г. по копии в составе свитка Якиманского
монастыря 1673 г., хранившегося в Псковском музее1. В 1949 г.
грамота была переиздана в ГВНП по публикации Янсона2. Здесь
она датируется 1308-1312 гг. на том основании, что в ней упо-
мянут посадник Борис, фигурирующий в псковских летописях
под 6816 (1308) - 6820 (1312) гг.
Дипломатическая структура грамоты следующая: 1) первая
диспозитивная формула («Се желуеса»); 2) inscriptio - указание
имен пожалованных в именительном падеже («Яков Голутви-
нич») и в творительном падеже с предлогами «с» («с братом
Проколем и с детемь»); 3) преамбула («за пот и кровь»);
4) определение объектов пожалования («селищем Пустухом, да
рыбные ловли за Великою рекою на Великом озере на Ревицы
Малой, да пожни и сеные покосы»); 5) вторая диспозитивная
формула («Се жалуеса»); 6) определение прав, связанных с по-
жалованием земель и вод («селитва ставити да рыбу ловити не-
водом да мережи»); 7) запрещение распространять права владе-
ния на земли, не входящие в объект пожалования («А что сели-
ще за Ревицы Малой, туда Якову не ходити»); 8) диспозитивно-
эсхатокольная статья, заменяющая интитуляцию («То воля гос-
подина Великого Пскова у святой Троицы на вече»); 9) указание
свидетелей («Послухи сему Борис посадник, да Петр збиручей,
да Иван збиручей»).
Признаками несоответствия этой грамоты нормам практи-
ческой дипломатики XIV в. являются: 1) отсутствие интитуля-
ции; 2) формулы «се желуеса» и «се жалуеса»; 3) преамбула «за
пот и кровь»; 4) термин «селитва»; 5) выражение «то воля» и вся
диспозитивно-эсхатокольная статья; 6) формула «послухи сему»;
7) термин «збиручей».
В тексте документа дается ссылка на «волю господина Ве-
ликого Пскова». Между тем в актах до 1474 г. Псков никогда не
определяется как «Великий» (см. договор Пскова с Ливонским
орденом 1417 г.3, договор Пскова и Новгорода с Ливонским ор-
деном 1448 г.4). В договоре 1448 г. новгородцы называют пско-
вичей своими «братьями младшими»5. Вероятно, до Коростын-
102
ского договора 1471 г., поставившего Новгород под сюзеренитет
московского великого князя, Псков и помышлять не мог об име-
новании себя «Великим».
Впервые выражение «Великий Псков» встречается в дого-
ворной грамоте Новгорода и Пскова с юрьевским епископом
1474 г.6 Затем мы находим этот оборот в псковско-ливонском
договоре 1503 г.7 и в русско-ливонских договорах 15098, 15319,
153510 и 1550 гг."
По-видимому, с окончательной ликвидацией новгородской
независимости в 1478 г. связано начало именования Пскова
«господином». Это выражение употребляется в списке XVI в. с
грамоты псковского князя В.В. Шуйского польскому королю
Казимиру IV 1480 г.: «...и весь господине Псковъ»12. В списке
ободной грамоты конца XV - начала XVI в. (не ранее 1490/91 г.)
слова «господин» и «Псков» не согласуются в падеже. Здесь чи-
таем то «господин Пскова», то «господину Пскова» или
«господин Пскову»13.
Указание о выдаче грамоты «у святой Троицы на вече» не-
вероятно для документа первой четверти XIV в. В псковских
летописях вече начинает упоминаться лишь с 1472 г.14, а в актах
оно впервые появляется в 1480 г.15 («вече» фигурирует также в
ободной грамоте конца XV - начала XVI в.)1 . Вече действи-
тельно могло происходить вблизи Троицкого собора на примы-
кавшей к нему площади («буевище»)17, но не раньше 70-х годов
XV в.
Составитель грамоты Якову Голутвиничу ссылался на
«волю господина Великого Пскова» потому, что не знал, от чье-
го имени конкретно грамота могла быть выдана. В начале текста
он не назвал жалователя, но употребил безличный оборот «се
желуеса». В данном контексте это выражение означает
«награждается», «одаривается» (селищем). Однако слово
«жаловатися» («жалоуюся», «жалоуеться») известно лишь в зна-
чении «приносить жалобу» (XII-XV вв.)1 . Например, в подлин-
нике грамоты Пскова Риге 1463-1465 гг. говорится: «Здесе зя-
луются намъ молодии люди... на вашего брата...»19.
Конструируя формулу пожалования не в действительном, а
в страдательном залоге, больше всего соответствующем грече-
скому medium-passivum, составитель грамоты ориентировался,
видимо, не на возвратный глагол «жаловатися», а на глагол
«жаловати». Однако последний не мог в XIV в. иметь значение
«пожаловати». Первоначальным значением слова «жаловати»
было «жаловаться», «негодовать», «роптать», а также «проявлять
103
жалость, сострадание», «жалеть», «беречь» (XII-XV вв.). Значе-
ние «милостиво относиться», «благоволить» этот глагол приоб-
рел не раньше второй половины XIV в., и лишь в XVI в. он стал
употребляться в значении «предоставлять льготы, привилегии»,
«одаривать», «награждать»20.
Таким образом, наличие в грамоте выражения «господина
Великого Пскова у святой Троицы на вече» не позволяет отнести
документ к периоду ранее 1480 г. Употребление в акте оборотов
«се жалуеса», «селитва ставити» побуждает датировать доку-
мент XVI-XVII вв. Особенно подозрительным кажется выраже-
ние «за пот и кровь». Оно не характерно даже для грамот XVI в.
и, скорее, указывает на XVII в. Слово «збиручей» могло быть
искаженным вариантом термина «бирич» (глашатай), но в такой
форме этот термин в других источниках не встречается. Соста-
витель грамоты производил, возможно, слово «збиручей» от
позднейшего «сбир» или «сбирка» в значении «сбор»2’.
Что касается Якова Голутвинича, получателя грамоты, то
его идентификация затруднительна. Столь же неясно, кто из ис-
торических лиц подразумевался под его братом Прокопием. Из
двух Прокопиев, фигурирующих в псковских летописях, один
был судьей в Пскове в 40-х годах XV в., другой - архиепископ-
ским наместником в 50-х годах того же столетия.
Посадник Борис, названный в грамоте в качестве послуха,
не обязательно должен быть отождествлен с посадником Бори-
сом первой четверти XIV в. Существовал еще один посадник
Борис, а именно Борис Андреевич, действовавший в этой долж-
ности в 1498-1504 гг.
В августе 1501 г. в Псков съехались на сбор великокняже-
ские воеводы из нескольких городов. Среди них были «тверские
воеводы Иван да Петр, оба Борисовичи, и со тверичи»22. Не эти
ли Петр и Иван выступали послухами в грамоте Якову Голутви-
ничу и были определены в качестве «збиручеев» (здесь в смысле
сборных воевод)?
В конце XV в. одним из псковских посадников был Яков
Афанасьевич Брюхатый. В должности посадника он упоминает-
ся в последний раз в 1499 г.23 Поскольку время деятельности
посадника Бориса Андреевича и воевод Петра и Ивана Борисо-
вичей, предположительно отождествленных нами с послухами
грамоты Якова Голутвинича, - рубеж XV-XVI вв., нельзя ли
пойти в наших догадках дальше и отождествить самого получа-
теля грамоты с Яковом Афанасьевичем («Голутвинич» напоми-
нает скорее прозвище, чем отчество)? Грамота ему могла быть
104
выдана в августе 1501 г., когда в Пскове находились тверские
воеводы Иван и Петр Борисовичи, посадником был Борис Анд-
реевич, а сам Яков Афанасьевич уже лишился своей посадничь-
ей должности.
Отсутствие в грамоте интитуляции говорит о том, что перед
нами текст, восходящий не к официально утвержденному доку-
менту. а, скорее всего, к проекту грамоты или фальсификату. В
списке XVII в. нет упоминаний о печати - необходимом атрибу-
те жалованных грамот XIV-XVI вв. Официальная грамота, будь
она составлена в конце XV — начале XVI в., должна была идти
от имени прежде всего князя псковского и затем посадников и
всего Пскова.
24 марта 1501 г. псковский князь Александр Владимирович
Ростовский покинул Псков, а 14 апреля псковичи послали звать
на княжение кн. Ивана Ивановича Горбатого Суздальского. При
нем состоялось обсуждение на вече вопроса о борьбе с агресси-
ей Ливонского ордена. В августе 1501 г. произошло сражение с
немцами под Изборском. Тогда погиб псковский посадник Иван
Теншин24. Может быть, еще в начале августа 1501 г. возникла
идея пожалования («за пот и кровь»?) бывшего псковского по-
садника Якова Афанасьевича (Голутвинича?). Предполагалось
предоставить ему земли в стратегически важном районе — на
озере «Великом», т. е. Чудском, по которому проходила граница
с Орденом. Однако либо псковский князь не поддержал идеи
пожалования, либо сама мысль о составлении грамоты возникла
позднее, в связи с реминисценциями о событиях 1501 г. и фак-
том владения Якова Голутвинича или его наследников указан-
ными в грамоте землями и водами.
Во всяком случае, если даже допустить, что в основе до-
шедшего варианта грамоты Якову Голутвиничу лежал подлин-
ный проект грамоты начала XVI в., едва ли можно признать су-
ществующий текст аутентичной копией предполагаемого акта.
Примечания
1. Я[неон] А. Новооткрытые копии харатейных грамот в свитках
XVII в. // Познай свой край. Сборник Псковского общества крае-
ведения. Псков, 1929. Вып. IV. С. 136.
2. Грамоты Великого Новгорода и Пскова / Под ред. С.Н. Валка.
М.; Л., 1949 (далее - ГВНП). № 333. С. 318.
3. Там же. № 334. С. 318-321.
105
4. Там же. №73. С. 119-124.
5. Там же. С. 120.
6. Там же. № 78. С. 133.
7. Там же. № 347. С. 332 («grote Plesckaw»).
8. Книга посольская метрики Великого княжества Литовского.
М., 1843. [Т. 2]. № 70. С. 163.
9. Русско-ливонские акты / Собр. К.Е. Напьерским. СПб., 1868 (далее
- РЛА). № 337. С. 359.
10. РГАДА. Ф. 64 (Сношения России с Лифляндией и Эстляндией).
Оп. 2. Ед. хр. 7. Л. 1-2.
11. РЛА. № 380. С. 370.
12. ГВНП. № 339. С. 325.
13. Марасинова Л.М. Новые псковские грамоты XIV-XV веков.
М„ 1966. С. 72. №32.
14. Лабутина И.К. Историческая топография Пскова в XIV—XV вв.
М., 1985. С. 141.
15. ГВНП. № 339. С. 325.
16. МарасиноваЛ.М. Новые псковские грамоты. С. 72. № 32.
17. Лабутина И.К. Историческая топография Пскова. С. 200-201.
18. Срезневский И.И. Материалы для словаря древне-русского языка
по письменным памятникам. СПб., 1893. Т. 1. Стб. 844; Словарь
русского языка XI-XVII вв. М., 1978. Вып. 5. С. 73; Словарь древ-
нерусского языка (XI-XIV вв.). М., 1990. Т. III. С. 231-232.
19. ГВНП. № 336. С. 323.
20. Срезневский И. И. Материалы. Т. I. Стб. 843-844; Словарь русско-
го языка XI-XVII вв. Вып. 5. С. 73; Словарь древнерусского языка
(XI-XIV вв.). Т. III. С. 230-231.
21. Ср.: Даль В.В. Толковый словарь живого великорусского языка.
СПб.;М., 1882. Т. IV. С. 141.
22. ПСРЛ. СПб.. 1848. Т. 4. С. 274; Псковские летописи / Под ред.
А.Н. Насонова. М.; Л., 1941. Вып. 1. С. 85.
23. ПСРЛ. СПб., 1848. Т. 4. С. 271; Псковские летописи. Вып. 1. С. 83.
24. ПСРЛ. СПб., 1848. Т. 4. С. 273-274; Псковские летописи. Вып. I.
С. 84-86; М., 1955. Вып. II. С. 252.
106
И.В. Ковалев
«CONTRA NATURAE CURSUM»:
НОРМАЛЬНОЕ И АНОМАЛЬНОЕ В «ТОПОГРАФИИ
ИРЛАНДИИ» ГИРАЛЬДА КАМБРИЙСКОГО (1146-1223)
По словам Гиральда Камбрийского, одной из причин, побу-
дивших его взять перо и приступить к описанию «ирландского
предела мира», послужило скопление аномалий и необычных
явлений в этой крайней западной области обитаемых земель.
Описанию «диковин и чудес» острова целиком посвящен второй
из трех разделов «Топографии Ирландии». В рассуждениях Ги-
ральда на данную тему неоднократно возникает образ природно-
го мира, в центре которого естественные процессы идут более-
менее привычным порядком (географически это довольно раз-
мытый центр, включающий, скажем, и Британию), а окраины
скрывают многообразные отступления от этого порядка, нечто,
происходящее contra solitum naturae cursum. «Играющая приро-
да», устав от серьезных трудов, позволяет себе порой отвлечься
и сотворить здесь что-либо диковинное1.
Гиральд Камбрийский не принадлежал к числу натурфило-
софов, систематизаторов подлунного мира, какими были, на-
пример, его старшие современники Гильом Коншский или Бер-
нард Сильвестр. Интерес Гиральда - не создание универсальных
схем, а наблюдение и описание отдельных явлений. Неудиви-
тельно поэтому, что, несмотря на явное внимание к чудесам и
аномалиям, он не склонен пространно теоретизировать на их
счет. Интересующие нас размышления о природе чудесного со-
держатся, главным образом, в прологе ко второму разделу
«Топографии», общая цель которого - обеспечить верификацию
последующим сообщениям.
Прежде всего, здесь оговорено разделение аномалий на две
категории, в зависимости от их первопричины: «диковины»
(mirabilia) и «чудеса» (miracula). Источник первых - игра при-
роды; источник вторых - Бог, непосредственно проявляющий
себя в чудесных деяниях святых". Разделение это придумано не
Гиральдом, - начиная с XII в. оно характерно для литературы
определенного типа, а именно для естественнонаучных и натур-
философских сочинений, где необычное рассматривается в ряду
явлений окружающей действительности, с точки зрения природ-
107
ного мира и его закономерностей3. В то же время, в богослов-
ской, экзегетической и пастырской литературе от Иеронима до
Фомы Кемпийского слова mircibile и miraculum практически си-
нонимичны, зависят от библейского словоупотребления и озна-
чают «чудо» исключительно в религиозном смысле4.
Итак, главной характеристикой «диковинного» и «чудес-
ного» является то, что они противоречат «обычному ходу при-
роды». Что такое, в понимании Гиральда, «природа» и ее
«обычный ход»?
Неоплатоническая идея Природы как самостоятельной си-
лы, посредничающей между Богом и творением, была довольно
популярна в европейской интеллектуальной среде второй поло-
вины XII в., благодаря представителям шартрской философской
школы. Столь любимый Гиральдом образ naturae ludentis, пер-
сонифицированной разумной творческой силы, подробно разра-
батывался Бернардом Сильвестром, Аланом Лилльским, Алек-
сандром Неккамом и др.5 Студенческое увлечение Гиральда
трудами Бернарда Сильвестра не сделало его неоплатоником и
вообще имело скорее литературный характер6. Поэтому Приро-
да у Гиральда не столько философское понятие или аллегория,
сколько почти реальное действующее лицо, свойства которого
подробно не обсуждаются.
В отличие от miracula, и обычные явления, и mirabilia —
деяния самой Природы. Таким образом, граница между ними
легко становится относительной. Традиционная характеристика
contra naturam, прилагаемая к аномалиям, оказывается здесь не
совсем уместной. Как может что-то в божьем творении противо-
речить естеству, когда сам Бог - и источник, и мера естества?
«Противоестественным», скорее по привычке, чем в истинном
смысле, называют то, что происходит вопреки не возможностям
природы, а наиболее частым ее проявлениям7. То есть,
«обычный ход природы» - это набор тех закономерностей, кото-
рые реализуются регулярно и хорошо знакомы человеку.
Идею относительности человеческой категории «нормаль-
ного» в природе сформулировал еще Августин8. Гиральд ис-
пользует его аргументы, хотя в своих выводах он опирается на
определенную более позднюю тенденцию. Авторы, развивавшие
в XII- XIII вв. эту идею в объективистском направлении, исхо-
дили из реального существования устойчивой системы причин-
но-следственных связей, с возможностью прямого божественно-
го вторжения в эти связи9. Гиральд был далек от высокой схола-
стики, но, в духе времени, с гораздо большим вниманием, неже-
108
ли Августин, относился к природным закономерностям. Свое
тяготение к системному видению мира он реализует не теорети-
чески, а интуитивно. Это проявляется в том, как он располагает
материал в сочинении.
В первой части раздела «О диковинах и чудесах Ирландии»,
отведенной под mirabilia, выделяются несколько групп сообще-
ний: о поведении моря у ирландских берегов (гл. 1-3), о не-
обычных островах (гл. 4-6), об источниках со странными свой-
ствами (гл. 7-9), об островах северного океана (гл. 11-17), о раз-
личных формах гибридное™ у людей и животных и о скотолож-
стве (гл. 19-24), о необычных повадках у животных (гл. 25-27).
Расширяя текст «Топографии», Гиральд дополнял эти сообще-
ния известными ему британскими и континентальными парал-
лелями - получались своего рода типологические ряды.
С miracula р&ло обстоит сложнее. Подбирая рассказы о чу-
десах ирландских святых, Гиральд, очевидно, избегал агиогра-
фической топики и стремился описать особенно интересные,
уникальные с его точки зрения случаи. Эта установка на уни-
кальность, как и сама природа чуда, осложняла классификацию
сообщений. Иногда автор группирует их вокруг фигуры отдель-
ного святого, какой-либо территории или объекта. Есть и по-
пытки типологизации, но не вполне последовательные (гл. 31-32
об изгнании святым определенного вида животных; гл. 40 об
убежищах святых; гл. 46-50 о карах за святотатство; гл. 51-53 о
мельницах святых). Однако и некоторые из глав о чудесах в
дальнейшем подвергались расширению за счет сходных сюже-
тов неирландского происхождения, в чем можно также увидеть
тягу к типологизации божественных проявлений в мире.
Перед нами пример интуитивного, не обремененного схола-
стическим теоретизированием определения категорий нормаль-
ного и аномального, естественного и сверхъестественного в
природе. Исходя от эмпирически ориентированного автора, оно
в полной мере отражает общие тенденции интеллектуального
постижения мира в XII- XIII вв.
Примечания
1. Topographia Hibemica // Giraldi Cambrensis opera. / Ed. J.J. Brewer,
J.F. Dimock (Rerum Britannicarum Medii Aevi scriptores. N 21).
Vol. 5, London, 1867. Praef. Sec.: «Sicut enim orientales plagae
propriis quibusdam et sibi innatis praeeminent et praecellunt ostentis,
109
sic et occidentals circumferentiae suis naturae miraculis illu. llust ntur.
Quoties quippe, tanquam seriis et veris fatigata negotiis paululum
secedit et excedit, remotis in partibus, quasi verecundis et occultis
nature ludit excessibus»; II. Intr.: «Ut sicut orientalium regionum pro-
digia, diligenti auctorum opera, in publicae notitiae lucem dudum
prodiere, sic et occidentalia, hactenus quidem abdita fere et incognita,
nostro tandem labore his vel occiduis temporibus inveniant editorem;
Ibidem: quaelibet nimirum regiones, insulae praesertim et partes a cen-
tre remotissimae, propriis quibusdam prodigiis pollent. Semper enim, et
quasi ex industria, seria sui negotia novis quibusdam nature depingit...»
2. Ibidem: «Ex his igitur quae per se miranda, suique novitate conspicua,
in his terrarum finibus natura reposuit; ex his etiam quae sanctorum
mentis egregie nimis et valde miraculose gesta sunt... stilo perstingere
non superfluum duxi».
3. Жак Ле Гофф, отталкиваясь от Гервазия Тильберийского, автора,
во многом сходного с Гиральдом, склонен считать эту классифи-
кацию общей особенностью понимания сверхъестественного в
ХП-ХШ вв., как представляется, не вполне оправданно (см.:
Ле Гофф Ж. Средневековый мир воображаемого. М., 2001. С. 46;
51-52; 58).
4. Андрей Сен-Викторский (ум. 1175) в комментариях на библейский
текст выделяет «знамения» {signa) и «чудеса» {mirabilia) и предла-
гает следующую «дефиницию» (Expos, super Danielem, 1. 3.):
«Signa sunt que contra naturam fieri uidentur sicut mutatio uirge in dra-
conem, aque in sanguinem, pulueris in ciniphes, et cetera huius generis.
Mirabilia uero sunt et hec eadem et quelibet opera admiratione digna».
5. Попова М.К. Идея схоластической натурфилософии Шартрской
школы и образ природы в «Романе о Розе» // Средние века. Вып.
51. М., 1988. С. 129-132. Bartlett R Gerald of Wales. Oxford, 1982.
P. 117. Развитие принципов познания, заложенных шартрской
школой, привело к появлению более прозаического понимания
природы как безличной системы причинно-следственных связей,
действующих в мире, как, например, у Гильома Коншского или
Иоанна Солсберийского (см.: Рамм Б.Я. Гильом Коншский И
Французский ежегодник, 1959 год. М., 1961. С. 53-54).
6. Bartlett R. Gerald of Wales. P. 127-133.
7. Top. Hib. II. Intr.: «Praeterea, contra primaevam et veram, quae Deus
est, naturam, qualiter vere fieri quicquam dicetur, quod ipso constat
auctore patratum? Contra naturam igitur usuali sermone quam proprio
magis ea sola fieri dicuntur, quae contra ejusdem non potentiam sed'
frequentiam prodire videntur».
110
8. De Civ. Dei. 21. 8: «quo modo est enim contra naturam, quod dei fit
uoluntate, cum uoluntas tanti utique conditoris conditae rei cuiusque
natura sit?; .. .quamuis et ipsa, quae in rerum nature omnibus nota sunt,
non minus mira sint, essent que stupenda considerantibus cunctis, si
solerent homines mirari mira nisi rare. Contra Faustum»; 26. 3: «id esse
contra naturam dixit, quod est contra consuetudinem naturae, quam
notitia hurnana conprehendit»; etc.
9. В рамках противоположной тенденции допускалась лишь относи-
тельная систематизация ограниченного человеческого знания.
Bartlett R Gerald of Wales. Р. 114-116.
И.Г. Коновалова
АРАБСКИЕ ГИДРОНИМЫ ВОСТОЧНОЙ ЕВРОПЫ*
Среди восточноевропейских гидронимов, упоминаемых
средневековыми арабскими авторами, есть целый ряд таких, ко-
торые не совпадают - о чем свидетельствуют многочисленные
попытки их локализации - с реальными гидрографическими
объектами. К подобным гидронимам относятся Константино-
польский пролив, река Атил, Русская река, а также некоторые
другие. В первую очередь сказанное касается крупнейшей вод-
ной магистрали Восточной Европы - реки Атил, которую в ли-
тературе принято без всяких оговорок отождествлять с Волгой.
Между тем гидроним Атил, во-первых, охватывал далеко не
весь бассейн реальной Волги, а во-вторых, мог включать в себя
представления и об иных реках Восточной Европы.
Толкование подобных гидронимов по принципу «одно на-
именование в источнике - один географический объект на со-
временной карте» приводит к тому, что вектор исследователь-
ского внимания оказывается целиком направленным на прямое
отождествление гидронима с той или иной рекой Восточной Ев-
ропы. Такой подход, не предполагающий выяснения специфики
самого гидронима, оставляет без ответа важные вопросы о со-
ставе и происхождении сведений арабских ученых.
К примеру, среди предложенных к настоящему времени ги-
Работа выполнена при финансовом содействии РГНФ (проект № 01—01—
00195а).
111
потез идентификации фигурирующей в сочинении ал-Идриси
(XII в.) Русской реки, сопоставляемой исследователями с Доном,
Северским Донцом, Кубанью, Кальмиусом, нет ни одной, объ-
ясняющей не какие-то отдельные, а все данные об этой реке,
имеющиеся в сочинении арабского географа. Из текста источни-
ка вполне очевидно, что под устьем Русской реки у ал-Идриси
подразумевается Керченский пролив. Исходя из этого факта,
кажется логичным вести поиски Русской реки среди крупных
рек, впадающих в Азовское море, - Дона или Кубани. Однако
если допустить, что интересующему нас гидрониму действи-
тельно соответствует какая-то из указанных рек, то подобная
локализация будет противоречить сведениям ал-Идриси об ис-
токах Русской реки, лежащих на высокой заснеженной горе Ку-
кайа, которая, по словам географа, простирается «от моря Мрака
до края обитаемой земли». Трудно представить себе, чтобы оп-
ределения, используемые ал-Идриси для характеристики горы
Кукайа («большая», «очень высокая», недоступная «из-за силь-
ного холода и глубокого вечного снега на ее вершине»), можно
было бы связать с местом, где лежат истоки Дона и Северского
Донца, - со Среднерусской возвышенностью, самые высокие
точки которой не достигают и 300 м. Сопоставлять же гору Ку-
кайа с Кавказским хребтом, на северных склонах которого на-
чинается р. Кубань, мешают два обстоятельства: во-первых, на-
правление течения Кубани - с юга на север, в то время как Рус-
ская река, согласно ал-Идриси, течет с севера на юг; во-вторых,
упоминание оронима Кукайа в одном контексте с гидронимами
и этнонимами, связываемыми в мусульманской традиции с севе-
ро-восточными районами ойкумены («море Мрака», «Смолистое
море», народы «Йаджудж и Маджудж»),
Этим и другим подобным противоречиям, возникающим в
результате попыток прямого перенесения на карту данных ал-
Идриси о Русской реке, как правило, не придают большого зна-
чения, ссылаясь на недостаточную информированность геогра-
фа. Разумеется, ал-Идриси - как и другие средневековые араб-
ские географы — располагал ограниченными возможностями для
получения полных и достоверных данных о Восточной Европе,
однако стоит заметить, что констатация этого очевидного факта
совершенно непродуктивна в исследовательском плане.
Куда важнее изучение состава сообщений о восточноевро-
пейских реках у того или иного арабского автора. Дело в том,
что появление рассматриваемых гидронимов связано, прежде
всего, с неизбежной особенностью субъективного пространст-
112
венного восприятия - с тем, что в сознании отдельных людей
крупные природные объекты, к каковым относятся моря, реки,
озера, не имеют четких границ и не осознаются в качестве цело-
стных гидрографических систем. Средневековый географ в той
мере, в какой он опирался на сообщения информаторов о круп-
ных гидрографических объектах, оперировал отрывочными дан-
ными, которые он сам должен был систематизировать тем или
иным способом. Поэтому при работе с такими гидронимами на
первый план выходит не идентификация в привычном понима-
нии этого слова (т. е. поиски на современной карте подходящего
объекта), а выяснение географического смысла, который вкла-
дывал в то или иное наименование средневековый книжник.
В ряде случаев анализ состава сообщений, в которых фигу-
рируют подобные гидронимы, позволяет определить, к каким
участкам реальных гидрографических объектов относятся те или
иные сведения. К примеру, под рекой Атил арабские ученые
подразумевали, во-первых, нижнее и среднее течение Волги,
начиная от места впадения в нее р. Камы, которую принимали за
верховья Атила, и во-вторых, нижний Дон (от излучины до
устья), Азовское море и Керченский пролив, рассматриваемые
как «рукав», ответвляющийся от основного, впадающего в Кас-
пийское море, русла Атила и текущий в Черное море.
Весьма часто удается установить, к каким источникам вос-
ходят те или иные сведения арабских ученых. К примеру, пред-
ставление о текущем в Черное море рукаве Атила было распро-
странено в арабской географии, по крайней мере с X в., и отра-
жало реальный маршрут воинов, купцов и путешественников,
двигавшихся по Волго-Донскому пути. Отразившееся в описа-
нии Русской реки представление об Азовском море как о про-
должении нижнего течения Дона и Керченском проливе как об
устье впадающей в Понт реки ал-Идриси позаимствовал у сред-
невековых итальянских мореплавателей.
Формирование рассматриваемых гидронимов могло быть
обусловлено не только нехваткой конкретных сведений о реках
Восточной Европы, но и отсутствием потребности в них у той
аудитории, для которой предназначалось создаваемое сочине-
ние. По-видимому, для потребителей такой гидронимии, в пер-
вую очередь, была важна определенная географическая идея -
воплощением которой и служил гидроним, - а не ее детализа-
ция.
Так, представление арабских географов IX-X вв. о возмож-
ности водным путем пересечь Восточно-Европейскую равнину в
113
меридиональном направлении воплотилось в гидрониме Кон-
стантинопольский пролив, фигурирующем на картах географов
так называемой «классической школы» (X в.). Этот водный по-
ток близ византийской столицы отделялся от Средиземного мо-
ря и шел на север, разделяя земли славян, вплоть до омывавшего
всю Землю Окружающего океана.
Гидроним Русская река в арабо-персидских сочинениях X в.
(в частности, в «Худуд ал-‘алам») отражал связь древнерусских
земель с Волжским путем, а в XII в. стал для мусульманских
ученых символом водного сообщения между Севером и Югом
Восточной Европы. Не случайно ал-Идриси не приводит ника-
ких данных о среднем течении Русской реки, обозначая лишь
крайние точки этой водной магистрали: города Керченского
пролива, с одной стороны, и населенные пункты Новгородской
Руси - с другой. И это при том, что ал-Идриси - единственный
из арабских географов, кому были известны многие древнерус-
ские города, стоящие вдоль речных путей и волоков, соединяв-
ших Черное и Балтийское моря.
Гидроним Русская река является наглядной демонстрацией
того, что подобные топонимы создаются как обозначение обще-
го географического понятия, значимого в контексте определен-
ной культуры. Последнее обстоятельство хотелось бы особенно
подчеркнуть, тем более что его можно проиллюстрировать яр-
ким примером. Арабский гидроним Русская река по своему гео-
графическому содержанию сопоставим с двумя названиями,
созданными в рамках других культурных традиций, - путем «из
варяг в греки» Повести временных лет и «Восточным путем»
ранних королевских саг. В сущности все эти топонимы выража-
ют одну и ту же идею, а именно возможность попасть из север-
ных областей Европы на юг. Вместе с тем воплощают они ее по-
разному: «Восточный путь» - в самом общем виде, Русская река
- с указанием реальных географических объектов в начальной и
конечной точках маршрута, путь «из варяг в греки» - наиболее
подробно, с перечислением множества пунктов, лежавших на
пути из Поднепровья в Балтийское море, а оттуда вокруг Европы
до Константинополя и по Черному морю обратно в русские зем-
ли.
114
Н.Ф. Котляр
«ОСТРОВ ТМУТОРОКАНЬСКЫЙ»
В историографии издавна утвердилось мнение, будто бы
Тмуторокань принадлежала к числу русских княжеств X—XI вв.
Даже А.В. Гадло, автор одной из наиболее основательных и ори-
гинальных работ о Тмуторокани, признал ее княжеством, правда
с существенными оговорками1. Впрочем, не все историки назы-
вали Тмуторокань княжеством - достаточно вспомнить широко
известные статьи А.Н. Насонова и Г.Г. Литаврина, в заглавии и
тексте которых речь идет просто о Тмуторокани.
К написанию этих строк меня побудило место из Киево-
Печерского патерика, на которое обратил мое внимание
А.В. Гадло: «Великый же Никон отьиде в остров Тмуторокань-
скыи и ту обрете место чисто близ града, вседе на нем»2. (По
сведениям Патерика, Никон, презрев волю киевского князя Изя-
слава Ярославина, постриг в монахи двух киевских вельмож и
был изгнан из Киева. Это случилось в 1061 г.) Почему же соста-
витель этого текста Патерика употребил термин «остров» при-
менительно к местности, островом не бывшей? Можно предпо-
ложить. что книжник имел в виду либо часть Русской земли, ли-
бо иную землю, принадлежавшую русским князьям, но отрезан-
ную от Русской земли «кочевническим морем». Вероятно, по-
этому он и не назвал Тмуторокань землей или волостью.
Повесть временных лет и другие летописи также никогда не
называют Тмуторокань землей или волостью, говоря лишь о
граде. Да и была ли Тмуторокань одним из княжеств, состав-
лявших Русскую землю?
О времени и обстоятельствах возникновения Тмуторокан-
ского княжества существуют разные мнения. Не находят под-
тверждения в источниках утверждения о его основании Игорем
или Святославом. Впервые летопись называет Тмуторокань в
продолжении рассказа о посажении Владимиром Святославичем
своих сыновей посадниками в различных городах государства:
«Посадиша Ярослава Новегороде... Мстислава Тмуторокани»
(после смерти Вышеслава в Новгороде произошло перемещение
отпрысков киевского князя со стола на стол). По мнению
А.В. Гадло, около 1010 г. Мстислав сменил в Тмуторокани брата
Святослава. Однако Мстислав и возможный его предшественник
Святослав, по словам летописи, сидели в Тмуторокани не князь-
115
ями, а лишь посадниками Владимира, следовательно, нельзя
связывать с кем-либо из них основание княжества.
Археология говорит об отсутствии славянских древностей
IX - большей части X в. в Тмуторокани и ее окрестностях
(сошлюсь на давние работы Н. Репникова и М. Артамонова). Во
времена похода Руси в Закавказье между 909-914 г.3, по свиде-
тельству ал-Масуди, в устье Керченского пролива стояла хазар-
ская стража. По мнению А.П. Новосельцева, вплоть до середины
X в. нельзя говорить о зависимости Тмуторокани от Руси. Она
могла находиться под контролем Византии и Хазарии4.
А.В. Гадло полагает, опираясь на свидетельства Константи-
на Багрянородного и других источников, что Тмуторокань была
автономным образованием, управлявшимся князем и старейши-
нами. «По существу, это была автаркичная территориальная
(городская) община-государство, подобная Херсону, управляв-
шемуся выборной властью». И далее: «Русский князь присвоил
себе лишь прерогативы высшей власти, сохранив его [города]
самостоятельность и самоуправление». И наконец: «После смер-
ти Ростислава вопрос о замещении княжеского стола решают
сами тмутороканцы»5. Но можно ли называть подобное образо-
вание княжеством?
Полагаю, что нельзя. Как известно, для русских княжеств в
конце X - большей части XI в. характерна не ограниченная
вечем или прочими выборными органами княжеская власть
(такое ограничение произойдет во времена удельной
раздробленности, около середины XII в.). Князь был и
верховным собственником земли. Тмуторокань не могла быть
русским княжеством прежде всего потому, что тянувшая к ней
территория не была даже в минимальной степени «окняжена»,
на нее в должной мере не распространялись ни княжеская
администрация, ни система сбора дани, ни княжеский суд. На
мой взгляд, это был русский центр власти в иноязычной,
иноплеменной среде, наместник которого (князь по рождению)
управлял окрестными землями сугубо насильственными
методами.
Рассказ летописи под 1022 г. о столкновении Мстислава с
касожским (адыгским) князем Редедей, на мой взгляд, раскры-
вает характер власти этого сына Владимира Святославича в
Тмуторокани, а заодно бросает свет на структуру его наместни-
чества. По мнению А.В. Гадло, речь шла о войне русского князя
с политическим объединением адыгов, приведшим к установле-
нию его даннической зависимости от Мстислава. Думаю, одна-
116
ко, что Мстислав просто подавил сопротивление подвластного
ему одного из адыгских объединений из русского центра власти
в Тмуторокани и восстановил на время возможность собирать
дань на его земле.
Сам характер властвования русских князей в Тмуторокани
не соответствует нарисованной А.В. Гадло несколько идилличе-
ской картине их согласия с местной общиной, даже выбираю-
щей князей. Олег, вернувшись из греческого плена, беспощадно
«исече козары», причастных к убийству его брата и заточению
его самого. Это были хазары тмутороканской общины. Мсти-
слав также оружием подавляет сопротивление другой части
предполагаемой А.В. Гадло тмутороканской общины - адыгов.
Думаю, что в источниках не существует весомых доказа-
тельств существования и Тмутороканской Руси, о которой так
любили писать историки в недавнем прошлом. Точно так же нет
оснований полагать давнее укоренение восточных славян в Тму-
торокани на волне северянской колонизации, вряд ли опреде-
ленно прослеживающейся археологами.
Вместе с тем, русские князья с самого начала существова-
ния государственного объединения вокруг Киева испытывали
сильный интерес к Тмуторокани и ко всему приазовско-
причерноморскому региону. Достаточно вспомнить походы
Олега и Игоря в Закавказье, а также экспедицию Святослава
против Хазарского каганата, во время которой он не миновал и
Приазовья. Основная причина этого постоянного интереса была
сугубо экономической.
Примечания
1. Гадло А.В. Тмутороканские этюды. I-V // Вестник ЛГУ. Сер. 2.
1989-1991.
2. Абрамович Д. Киево-Печерський патерик. Вступ, текст, примпки.
КиТв, 1931. С. 36.
3. Датировка А.П. Новосельцева (см.: Новосельцев А.П. Хазарское
государство и его роль в истории Восточной Европы и Кавказа.
М., 1990. С. 213).
4. Тамже. С. 132.
5. Гадло А.В. Тмутороканские этюды. Ш И Вестник ЛГУ. Сер. 2.
1990. Вып. 2. С. 22-27; Он же. Тмутороканские этюды. IV И Вест-
ник ЛГУ. Сер. 2. 1990. Вып. 4. С. 4.
117
А.Ф. Литвина, Ф.Б. Успенский
ИЗ ИСТОРИИ РОССИИ XVI ВЕКА:
РЕАЛЬНЫЕ ИМЕНА И МНИМЫЕ ДАТЫ
В ЖИЗНИ ЦАРЕВИЧА ДМИТРИЯ УГЛИЧСКОГО
В русской истории фигура Дмитрия Угличского, последне-
го сына Ивана Грозного, теснейшим образом связана с темой
самозванчества. Имя царевича, погибшего в отрочестве, стано-
вится маской для целого ряда претендентов на престол, своеоб-
разным знаменем Смутного времени. Всякий раз при новой
вспышке смуты речь в сущности шла о подлинности или мни-
мости права на власть того или иного лица, объявившего себя
царевичем Дмитрием. Между тем имянаречение и происхожде-
ние самого погибшего в Угличе наследника создавало простор
для различного рода манипуляций с его именем и родовыми
правами.
По свидетельству Флетчера и других авторов, Борис Году-
нов собирался объявить царевича Дмитрия незаконнорожден-
ным сыном царя и запретил поминать его имя во время литур-
гии. Для подобных действий у Годунова были некоторые осно-
вания: брак с Марией Нагой, матерью Дмитрия, был по крайней
мере пятым (а по другому счету - седьмым!) браком Ивана
Грозного и противоречил всем каноническим установлениям.
Кроме того, и при жизни Ивана Васильевича статус новорож-
денного царевича был поначалу достаточно неопределенным.
Слухи о рождении Дмитрия опровергались перед иностранцами,
а брак царя с Марией Нагой грозил распасться, так как Иван
Грозный замышлял женитьбу на английской королеве или ее
племяннице. Несколько позднее, когда планы английского сва-
товства рухнули, а кроме Дмитрия из сыновей Ивана Грозного в
живых оставался только Феодор Иванович, Дмитрий Угличский
стал мыслиться как возможный наследник и продолжатель цар-
ского рода.
Считал ли Иван Грозный своего младшего сына незаконно-
рожденным? Так или иначе, с определенного времени он явно
решил упрочить его наследственные права. Само имя
«Дмитрий» было родовым именем Рюриковичей и сулило его
носителю всю полноту династических привилегий. Однако в
семейной истории Ивана Грозного это имя было еще особым
118
образом выделено.
Дмитрием звали самого старшего сына Ивана Грозного,
появившегося на свет на три десятилетия раньше Дмитрия Уг-
личского. В источнике XVI века (Краткий летописец) в качестве
даты рождения царевича Дмитрия указывается 26 октября, день
празднования памяти святого Дмитрия Солунского (Зимин 1950.
С. 9) . Нельзя ли усмотреть в этом указании позднейшее по-
строение составителя текста? В том, что первенец Ивана Гроз-
ного родился в октябре, когда царь возвращался из Казанского
похода, более или менее единодушны все прочие летописные
источники, которые не приводят, однако, точной даты. Точная
же дата, 26 октября, по-видимому, является результатом вычис-
лений, строящихся по схеме «от имени к числу»: известно, что
царевича назвали Дмитрием, а праздник Дмитрия Солунского -
26 октября, следовательно, царевич именно 26-го октября и ро-
дился2.
Сомнения в реальности такого совпадения возникают вот
по какой причине. У царевича Дмитрия (Старшего) было, по-
видимому, два имени - «Дмитрий» и «Уар». Известно много
случаев, когда у князей московского дома были вторые христи-
анские имена. Очень часто имя святого, в день которого родился
наследник, не годилось для него как для правителя, не будучи
родовым. Чтобы взойти на престол, он получал традиционное
династическое имя, но имя святого, связанного с днем его рож-
дения, никогда полностью не исчезало из его жизни. Степень
вовлеченности дополнительного христианского имени в повсе-
дневность зависела, по-видимому, от собственного выбора его
носителя. Великие князья праздновали и отмечали, например, не
только день родового святого, но и день того святого, когда они
появились на свет. В монастырях устраивались раздачи и корм-
ления и в тот и в другой праздник.
Родовое имя было публичным, а второе, календарное - бо-
лее личным и интимным. Очень выразительна, например, ком-
позиция нагрудного образка царевича Ивана, еще одного сына
Ивана Г розного. На его лицевой стороне был изображен Иоанн
Лествичник, тезоименитый царевичу по его официальному, ди-
настическому имени. На оборотной стороне помещено изобра-
жение святых Марка Арефусийского и Кирилла диакона, т. е.
святых покровителей, связанных с днем рождения царевича (29
августа; см.: Постникова-Лосева 1976. С. 231).
Непубличный характер дополнительных имен порождает
возможность определенной культурной игры и создает почву
119
для всевозможного рода загадок и двусмысленностей. В частно-
сти, имя календарного святого могло быть использовано и как
инструмент династической прагматики, если речь шла о процес-
сах более тонких и сложных, чем те, что обычно регулировались
с помощью родовых княжеских имен. В этом отношении исто-
рия с двумя Дмитриями Ивановичами, сыновьями Ивана Гроз-
ного, особенно показательна.
Итак, известно, что старший сын Ивана Грозного от царицы
Анастасии, родившийся, по-видимому, в октябре 1553 г., в год
взятия Казани, носил имя «Дмитрий». Он умер в младенчестве,
утонув в реке Шексне, когда царская семья возвращалась с бо-
гомолья. Садясь на корабль, кормилица, державшая на руках
царевича, уронила его в воду, и тот захлебнулся (ПСРЛ. Т. 34. С.
229). Царевич Дмитрий был погребен под западной стеной Ар-
хангельского собора, где находилась усыпальница семьи Ивана
Грозного.
Немного позднее, в 1564-1565 гг., когда расписывали стены
храма, над местом его погребения появилась фреска с изображе-
нием сцен из Истории муч. Уара (Самойлова 2000. С. 110-111).
В середине XVI в. у северной апсиды Архангельского собора
пристраивают и придел св. Уара. Для Ивана Грозного, сущест-
венно преобразовавшего родовую семейную усыпальницу, связь
ее архитектурных и изобразительных элементов со святыми па-
тронами членов семьи была в высшей степени актуальна. Так, в
1581 г., когда в южной апсиде по распоряжению царя хоронят
царевича Ивана, там же устраивают и престол Иоанна Лествич-
ника, патронального святого убитого наследника (Памятники
архитектуры Москвы 1982. С. 321). Таким образом, мы можем
предположить, что одним из имен первенца Ивана Грозного бы-
ло «Уар», данное ему в связи с датой его появления на свет - 19
октября, в день памяти св. Уара.
Однако известны два письменных источника, сообщающие,
что 19 октября родился как раз другой Дмитрий Иванович - Уг-
личский, - младший сын Грозного от Марии Нагой, появивший-
ся на свет в 1583 г.: «в лето 7091, Окт[ября] въ 19 родился Госу-
дарю Ив[ану] Вас[ильевичу] от царицы Марии Федоровны сын,
Царевич Дмитрий; а прямое имя ему Уар» (Карамзин. Т. IX.
С. 266 и примеч. № 741). Та же дата рождения царевича содер-
жится и в Пискаревском летописце, однако второе имя царевича
здесь не указано (ПСРЛ. Т. 34. С. 194). Как известно, Дмитрий
Угличский позднее был канонизирован, и один из дней праздно-
вания его памяти приходился на 19 октября, т. е. на память му-
120
ченика Уара (Сергий. Т. II. С. 324, 144, 166). Таким образом, и
младший царевич мог быть обладателем имени «Уар».
Каким же образом два брата получили не только одинако-
вые родовые имена (что вполне объяснимо), но и одинаковые
дополнительные имена?
Если верить одним источникам, то младший Дмитрий Уг-
личский, родился 19 октября, на память св. Уара, в других тек-
стах дата его рождения не упоминается вовсе. Например, в
«Кормовой книге Кирилло-Белозерского монастыря» с цареви-
чем Дмитрием Угличским связываются только две даты — дата
его кончины, 15 мая, и дата празднования его родового святого,
Дмитрия Солунского, 26 октября (Кормовая книга. 78, 59, 88). У
других же членов царского дома указываются здесь по три даты
поминовения: день рождения, день основного патронального
святого и день кончины. Создается впечатление, что для мона-
стырских поминовений день рождения Дмитрия Угличского
как-то неважен, им почему-то пренебрегают. Известно, что
вклад по царевичу Дмитрию сделала его мать, Мария Нагая. Тем
не менее она этой даты не указала. Возникает вопрос, откуда это
число - 19 октября - берет летописец, что было для него пер-
вичным: действительное знание дат или знание имен, под кото-
рые эти даты подгонялись?
Тем не менее факт остается фактом - у Дмитрия Угличско-
го есть имя «Дмитрий» и имя «Уар», и эти же самые имена, судя
по всему, есть у его рано умершего старшего брата. Едва ли
можно представить, что они оба родились в один и тот же день
св. Уара и родовое имя получили по одному и тому же святому -
Дмитрию Солунскому. Такое совпадение теоретически возмож-
но, но, скорее всего, оно было бы как-то дополнительно отмече-
но в источниках.
Весьма вероятно, что в день памяти св. Уара или в его канун
родился царевич Дмитрий Старший. Как правило, в летописях
упоминается не дата его рождения, а лишь тот день (впрочем,
тоже без точной даты), когда Иван Грозный, возвращаясь из Ка-
занского похода, получил известие о рождении наследника.
Ближайшая к этому событию дата, упомянутая в Никоновской
летописи - 11 октября (ПСРЛ. Т. 13. С. 516-517). Именно в этот
день Иван Грозный покинул Казань и на следующий день при-
был Волгой в Свияжск, где остановился на ночлег. На следую-
щий же день, 13 октября (ПСРЛ. Т. 19. Стб. 472), царь, отдав
различные распоряжения в Свияжске, поплыл к Нижнему Нов-
городу, где был торжественно встречен народом и посланцами
121
от царицы с поздравлениями (с покорением Казани). Из Новго-
рода, где он пробыл два дня (ПСРЛ. Т. 19. Стб. 472—473), царь
отправился во Владимир, куда приехал Василий Юрьевич Тра-
ханиот с известием о рождении первенца, царевича Дмитрия.
Приблизительно эта дата выпадает на середину октября. Веро-
ятно, царевич родился 19 октября, хотя не исключены 11 или 12
октября. В таком случае имя «Уар» было ему дано на восьмой
день, а имя «Дмитрий» - как ближайшее в месяцеслове имя,
подходящее княжичу московского дома. Так или иначе, по ка-
лендарю имя «Уар» выпадало царевичу Дмитрию Старшему.
Что же касается Дмитрия Угличского, младшего сына Ива-
на Грозного, то он, по всей видимости, мыслился как прямое
подобие своего рано умершего брата-первенца. Вероятно, отец,
хотя бы отчасти, связывал с младшим сыном те династические
перспективы, которые он в свое время намечал для старшего.
Представляется весьма вероятным, что св. Уар стал покро-
вителем ребенка, так как был покровителем и его умершего бра-
та-первенца Таким образом, оба имени - и «Дмитрий» и «Уар»
- Дмитрий Угличский мог получить «по наследству», вне стро-
гой связи с церковным календарем. Если следовать этой версии,
то получается, что дата рождения Дмитрия Угличского (19 ок-
тября) в тех летописях, где она указывается, высчитана задним
числом, исходя из знания его имен.
Принимая эту гипотезу о двух совпадающих друг с другом
парах имен, мы можем утверждать, что наследование родового
имени означает преемственность родовых прав, тогда как насле-
дование второго, дополнительного имени может выражать
стремление к полному отождествлению соответствующих пер-
сонажей. Действительно, родовое имя «Дмитрий» фигурирует в
роду Рюриковичей много раз; имя же «Уар» являлось личной
принадлежностью Дмитрия Ивановича Старшего. Будучи дано
вместе с родовым именем «Дмитрий» его единокровному брату,
оно превращало младшего Дмитрия в полное подобие старшего.
Неожиданным образом такая стратегия легитимизации пу-
тем повтора имени находит продолжение в действиях самозван-
цев. Однако они принимают только родовое, публичное имя ца-
ревичей - «Дмитрий». Скорее всего, механизмы функциониро-
вания дополнительных христианских имен в правящей династии
были им неизвестны, как неизвестны они были и значительному
числу подданных.
122
Примечания
1. Та же дата указывается и в Новгородской второй (Архивской) ле-
тописи (ПСРЛ. Т. 30. С. 181-182) под 1553 г.
2. Любопытно, что в Холмогорской летописи 26-м октября 1553 г.
датируется появление на свет не царевича Дмитрия, а его брата
Ивана, причем его рождение в этом тексте связывается с казан-
ским походом Ивана IV (ПСРЛ. Т. 33. С. 137). Возможно, эта
ошибка произошла из-за того, что на царевича Ивана, который
долгое время считался главным наследником своего отца, в опре-
деленном смысле переносились функции царского первенца.
Литература
Зимин А А. Краткие летописцы XV-XVI вв. И Исторический архив.
1950. Т. 5.
Карамзин Н.М. История государства российского. СПб., 1892. Т. 1-ХП.
Кормовая книга Кирилло-Белозерского монастыря И Записки отдела
русской и славянской археологии Имп. Археологического общест-
ва. СПб., 1851. Т. I.
Памятники архитектуры Москвы. Кремль, Китай-город и центральные
площади. М., 1982.
Постникова-Лосева М.М. Три камеи Государственной Оружейной па-
латы И Памятники культуры. Новые открытия. Ежегодник. 1975.
М, 1976.
Самойлова ТЕ. Росписи XVI века в усыпальнице Ивана Грозного И
Проблемы изучения памятников духовной и материальной культу-
ры. Материалы научной конференции 1991. М., 2000. Вып. II.
Архиепископ Сергий (Спасский). Полный месяцеслов Востока. Издание
второе, исправленное и дополненное. Владимир, 1901. Т. I—III
(репринт: М., 1997).
Е. В. Литовских
МЕСТО ЖИТЕЛЬСТВА КАК ЭЛЕМЕНТ
ХАРАКТЕРИСТИКИ ПЕРСОНАЖЕЙ «САГИ О НЬЯЛЕ»
Окружающая человека среда всегда накладывала отпечаток
на особенности его жизненного уклада, и потому указание на
123
место жительства могло служить элементом генеалогического
описания и играть важную роль при характеристике человека. В
связи с этим представляется целесообразным проследить, как в
этой последней сочетались различные «идентификационные»
элементы - хронологический (определение человека во времени
- в первую очередь, родовая память и генеалогические пред-
ставления) и топографический (определение человека в про-
странстве, более актуальное для времени, современного опреде-
ляемому лицу).
Исландские родовые саги, в том числе и «Сага о Ньяле»’,
содержат богатую топографическую информацию (географи-
ческие названия, огтопонимические прозвища и т. п.), которая
верифицируется по другим источникам и, следовательно, может
считаться достоверной и восходящей, как и топонимические
предания, ко времени освоения того или иного региона, т. е. к
IX-X векам.
В качестве обжитого («очеловеченного») пространства в
средневековой Исландии выступал хутор (др.-исл. beef). Между
собой хутора располагались на расстоянии в полдня (к. 36, 110,
127, 134) или день езды (к. 115, 147). Нахождение в досягаемой
близости, но и одновременно на расстоянии друг от друга созда-
вало у живущих в округе исландцев сознание своей общности
при сохранении независимости отдельных семей2.
Во владения конкретных семей входили леса (к. 8, 36) и лу-
га (к. 91, 110). Хуторские угодья часто бывали разбросаны в не-
скольких местах (к. 39, 68, 76), что было обусловлено особенно-
стями рельефа Исландии.
Четко выделялся центр хутора, которым был двор. Он рас-
полагался в стратегически удобном месте, например, на возвы-
шенности (к. 20, 128), у оврага (к. 58, 76) или на острове (к. 29,
71, 157). Это позволяло эффективно его охранять. Рядом также
имелись выходы к водным источникам (к. 105, 116, 157) и
транспортные пути (к. 58, 96). Расположение двора, как правило,
прослеживается в его названии по использованию в нем соот-
ветствующего топографического термина, который мог образо-
вывать либо одноосновный топоним (Dalr «Долина» - к. 52),
либо вторую часть составного топонима (Mbdruvellir
«Подмареничные Поля» - к. 113). Чаще всего в названиях отра-
жалось положение двора на возвышенности: Fjall («Гора» — к.
79), Porolfsfell («Торольвова Гора» - к. 20), Sandgil («Песчаный
Овраг» - к. 58), Prandargil («Трандов Овраг» - к. 2), Hlidarendi
124
(«Конец Склона» - к. 19), Bergporgshval («Бергторгов Пригорок»
- к. 20), Reykjaholt («Дымный Холм» - к. 102)3.
Первую основу составных (двуосновных) топонимов, обо-
значающих хутора, часто составляли имена их основателей.
Личные имена имеют в своем составе 31 % от всех упомянутых
в саге названий хуторов (например, к. 2, 17, 19, 20, 96, 134, 152),
7 из них даны в честь действующих в саге людей (к. 1,10, 20, 88,
72, 129, 134) (см. табл. 1).
Таблица 1
Личные имена в названиях хуторов в «Саге о Нъяле»*
Всего с личными именами с именами персонажей саги
А В С А В С
Все топонимы 77 (100%) 28 15,6% 10 5,6%
Названия хуторов 42 (24%) 13 7% 31% 7 4% 17%
*Условные обозначения: А - общее количество; В - процент от общего
числа топонимов; С - процент от числа названий хуторов
Некоторые персонажи вводятся в текст источника именно с
помощью созданных в их честь топонимов, что видно из сле-
дующих расширений генеалогических перечней «Саги о Ньяле»,
где через этих людей ведется одна из генеалогических линий:
«vi6 hann er kennt Gunnarsholt» («по нему назван Гуннаров
Холм» - к. 19), «vi6 [эапп er kennt S<emundarhli6« («по нему на-
зван Склон Сэмунда» - k. 113).
Топонимы, содержащие личные имена, имели двоякую
функцию. С одной стороны, они структурировали пространство,
упорядочивая его называнием и в то же время определяя при-
надлежность данного места конкретному лицу и/или его роду. С
другой, они выступали как один из элементов характеристики
самих хозяев местности.
В качестве элемента характеристики топонимы могли вхо-
дить:
- в полную формулу представления, которая состояла из
личного имени + патроним (как сокращенный вариант родо-
словной) + топоним, где топоним был показателем происхожде-
ния человека, а следовательно, выполнял функцию сокращенно-
го варианта родословной (к. 26, 66, 91, 141);
- в генеалогическое описание героя, определяя его место не
только во временном (генеалогическом) ряду, но и в простран-
стве, отсылая в то же время к владению его предков в качестве
125
обоснования владельческих прав.
В первой модели патроним мог замещаться топонимом, и
формулы «имя + патроним» и «имя + топоним», видимо, были
эквивалентны. Такая формула использовалась в официальной
обстановке, например, на тинге, исландском суде, даже в том
случае, если топоним не был устойчивым прозвищем этого че-
ловека (к. 64, 75, 105, 122): «Ег her Lytingr af Samsstodum?»
(«Здесь ли Лютинг из Двора Сама?» - к. 106).
Топонимы как элемент генеалогического описания входят в
50 % всех родословных саги, в первую очередь, знатных людей.
Однако, на наш взгляд, топонимы могли опускаться, особенно в
тех случаях, когда представлялись авторитетные в исландском
обществе люди, чье место жительства было общеизвестно. В
первую очередь, сюда можно отнести первопоселенцев, боль-
шинство из которых в саге упоминаются безотносительно места
их проживания (например, к. 1,8, 13, 25, 134); подробное описа-
ние границ их владений имеется в «Книге о заселении Ислан-
дии» (Lcmdnamabdk) и было общеизвестно. Можно предполо-
жить, что средневековым исландцам упоминания их имени было
достаточно для территориальной идентификации таких людей и
их потомков.
Определение территориальной принадлежности имело не-
сколько градаций. За пределами Исландии превалировала
«этническая» (по странам или историческим регионам) иденти-
фикация, а внутри страны - принадлежность к конкретной мест-
ности или даже хутору, позволяющая более точно обозначить
происхождение. За пределами Исландии - в Норвегии, Дании,
Швеции - по «этническому» признаку определяли себя все ис-
ландцы, прибывающие к иностранным королевским дворам.
Так, в беседе Хрута с норвежским конунгом: «Ert Jju islenzkr
табг? sag6i konungr. Hann segir, at svo van> («“Ты исландец?” -
спросил конунг. Он ответил, что исландец» - к. 3). При просьбе
Храппа взять его на корабль: «Hann spurSi hvat manna hann vasri.
Hrappr sag6i til sin ok at hann vasri iltan af Islandi» («Он спросил,
кто он такой. Храпп назвал себя и сказал, что он из Исландии» -
к. 87).
Внутри самой Исландии территориальная принадлежность
определялась по округам (годордам), по более узким районам
(например, «Широкая Долина») и по хуторам. По годордам в
«Саге о Ньяле» определяется принадлежность в 12 случаях
(16 % от всех определений, например, к. 22, 105, 134, 141, 145).
По местностям в саге идентифицируют себя 35 человек (51 % от
126
всех определений, например, к. 1,2, 22, 25, 58, 64, 66, 68, 92, 96,
119, 122, 138). По хутору характеризуются 12 человек (16 % от
всех определений, например, к. 20,25, 56, 75,91,96,98, 105, 106,
119, 122, 149) (см. табл. 2).
Место жительства служило своеобразной «визитной кар-
точкой» человека. При знакомстве исландец называл местность,
откуда он, как показатель своего происхождения. Это видно из
следующих примеров: «Hon spur6i hvaOan hann vasri. Ek er
austfirzkr табг, segir hann» («Она спросила [у Атли], откуда он.
“Я с Восточных Фьордов,” - ответил он» - к. 36); «Папп тип
spyrja hvort {эй sert norSlenzkr. Ьй skalt segja at {эй sert eyfirzkr
табг» («Он спросит, не с севера ли ты, и ты отвечай, что ты - с
Островного Фьорда» - к. 22).
При этом у отдельных регионов Исландии и, соответствен-
но, их жителей была определенная репутация в обществе. Так,
Гуннар, выступая в роли Хедина Торгового и рассказывая о лю-
дях из различных местностей, по совету Ньяля отзывается о них
так: «Hann mun spurja hvort {эй sert nor61enzkr. Ьй skalt segja at {эй
sert eyfirzkr табг. Hann тип spyrja hvort {эаг sen allmargir agaetir
menn. “ZErinn hafa {reir klaskiskap” skalt {эй segja. “Eru 1 Reykjardal
kappr miklir?” тип hann segja. “bjofar eru {эаг ok illmenn” skalt {эй
segja. ba тип Hnltr hlaeja ok {эу!уа gaman at. bi6 munut tala um
menn i AustfirSingafjorSungi ok skalt {эй ollum fa nokkurt a masli.
Tai ykkar тип кота a Rangarvollu. ba skalt {эй segja at {эаг se sizt
mannval, si6an Мбгбг gigja var баибг» («Он спросит, не с севера
ли ты, и ты отвечай, что с Островного Фьорда. Он спросит, мно-
го ли там знатных людей. “Мною там подлости,” - скажешь ты.
“Есть ли в Долине Дымов доблестные люди?” - спросит он.
“Воры там все и злодеи”, - скажешь ты. Тогда Хруту покажется
это забавным, и он рассмеется. Вы заговорите о людях с Вос-
точных Фьордов, и ты должен всех бранить. Наконец, зайдет у
вас разговор о людях с Равнины Кривой Реки. Скажи, что там
никого не осталось с тех пор, как умер Мерд Скрипица» - к. 22).
По последовавшей реакции Хрута видно, что исландцам было
свойственно, преднамеренно или нет, принижать достоинства
людей из других регионов. Хрут даже не упрекает мнимого
«Хедина» за явную ложь. Также и Флоси может позволить себе
сказать людям со Светлого Озера: «{эёг сгиб agjamir heima 1
heradi ok ranglatir» («у себя в округе вы жадны и несправедливы»
-к. 138).
Пространственная идентификация человека выполняла
также практические функции. Общая территориальная принад-
127
лежность обязывала оказывать помощь в суде («Flosi beiddi
Ljosvetninga lidveizlu» «Флоси попросил помощи у людей со
Светлого Озера» - к. 138; «...Flosi ok allir Austfirdingar шеб
honum gengu nordan at dominum. bar voru ok Reykdaelir ok
Ljosvetningar глеб Flosa» «...Флоси, а с ним все люди с Восточ-
ных Фьордов - к северу от суда. С Флоси, кроме этого, были
люди из Долины Дымов и со Светлого Озера» — к. 142) и мстить
(«еп til eftirmals eru Vapnfirdingar» «люди с Островного Фьорда
будут мстить за него» - к. 87), поскольку, как правило, она сов-
падала с родственными связями или отношениями зависимости.
Выступая за такую общность, люди действовали в рамках кол-
лектива и воспринимались окружающими как нечто целое, на-
пример: «hann bardist ok a Ljosvetninga lei6 vi6 Gu6mund hinn rika
ok hofbi Ljosvetningar sigr» («он бился на осеннем тинге людей
со Светлого Озера с Гудмундом Могучим, и люди со Светлого
Озера победили» - k. 119).
Для обозначения жителей крупных территориальных общ-
ностей использовались следующие модели:
- синтетического типа, с суффиксами -ingir (в исландском,
кроме того, выполняет функцию родового суффикса [ср.:
Ynglingar]', в «Саге о Ньяле» с его помощью образованы такие
названия общностей, как Austfirdingir - к. 141, 142, 145;
Ljosvetningir - к. 138, 142; Oxfirdingir - к. 145; Vapnfirdingir -к.
87), -ir (например, Reykdalir-Y 142, 145);
— аналитического типа, со словами: -тепл (дословно
«люди», встречается в следующих случаях: Fljotamenn — к. 113;
Melamenn - к. 97; Grjotarmenn - к. 97), -verja («жители»:
Oddaverja-k. 25, 113; Hvammverja-к. 113;Dalverja-к. 119).
Обозначение людей по месту их жительства использовалось
наравне с обозначением их по родовой принадлежности: «ег fra
honum komi6 allt hi6 mesta mannval a landinu: Oddaverjar ok
Sturlungar ok Hvammverjar ok Fljotamenn» («от него пошли все
самые знатные люди страны: люди с Мыска и Стурлунги, жите-
ли Лощины и люди с Реки» - k. 113).
Кроме того, по оттопонимической модели строились назва-
ния исландских годордов («Melamannagodord i Mi6fir6i ok
Laufassingagodord i Eyjafirdi» «годорд людей с Песков на Сред-
нем Фьорде и годорд людей с Лиственного Кряжа на Островном
Фьорде» - к. 97) и судов («gekk at Brei6fir6ingaddmi» «обратился
к суду людей с Широкого Фьорда» - к. 24; «еп погбап at
Rangasingadomi» «к северу от суда людей с Кривой Реки» - к. 73,
121) как территориальных по своей сути образований.
128
Частным примером проявления обозначений по территори-
альному признаку могут служить обозначения времянок на тен-
ге по местностям людей, их занимающих, например,
Mosfellingabiid («времянка людей со Мшистой Горы» - к. 33,
105), Dcdverjabud («времянка людей из Долин» — к. 51, 119),
Vapnsfirfiingabud («времянка людей с Оружейного Фьорда» - к.
145), Modruvellingabiid («времянка людей с Подмареничных По-
лей» - к. 119, 139), Rangceingabud («времянка людей с Кривой
Реки» - k. 119), Ljosvetningabud («времянка людей со Светлого
Озера» - к. 138). Параллельно с таким обозначением времянок
их могли называть и по одному из их владельцев, например, Ъйд
Porkels («времянка Торкеля» - к. 120), bud Skafta Porodssonar
(«времянка Скафта Тородссона» - к. 139), til Ьйдаг fodur sins
(«во времянку своего отца» - к. 6). Это свидетельствует о том,
что способ обозначения людей по территориальной общности, к
которой они принадлежали, не был единственным и превали-
рующим.
Таблица 2
Оттопонимические прозвища в «Саге о Ньяле»
Принад- лежность прозвища количество Семантика основы коли- чество от обще- го числа прозвищ ОТ ОТТО- поними- ческих прозвищ
всего отгопо- ними- ческих
Индиви- дуальные 222 (97%) 68 (30%) этноним 9 4% 13%
годорд 12 5% 16%
местность (в т. ч. для ведущих пер- сонажей) 35 (4) 15% (12%) 51% (5,3%)
хутор (в т. ч. для ведущих пер- сонажей) 12 (3) 5% (1,3%) 16% (4%)
Родовые 6 (3%) 3
129
Идентификация по местности прежде всего находила свое
отражение в прозвищах. В целом они составляют 30 % всех
упомянутых в саге прозвищ (68 из 228), 7 из них принадлежат
значимым для сюжета героям (см. табл. 2).
По словообразовательному типу и по семантике выделяют-
ся несколько типов оттопонимических прозвищ. Большинство
прозвищ топонимического типа представляют собой формулы
«X из Y» («X a [i, fra, or] Y» - 77 % от общего числа оттопони-
мических прозвищ), но некоторые из них настолько срастаются
с именем, что входят в его состав, преобразуя односоставное
имя в двусоставное. Это, например, такие имена, как Holtafjorir
(Торир из Хольта - к. 20), Siduhallr (Халль с Побережья - к. 96),
Dalakolr (Коль из Долин - к. 1).
Второй способ - оттопонимические прилагательные - наи-
более характерен для обозначений иностранцев и некоторых
устойчивых образований от названий местностей, например,
breiddcelski («из Широкой Долины» - k. 100), austfirzkr («с Вос-
точных Фьордов» - к. 36), eyfirzkr («с Островных Фьордов» - к.
22). Такой тип составляет 10 % от общего числа оттопонимиче-
ских прозвищ, из них половина принадлежит иностранцам. Это
следующие прозвища: vikverskr («из Вика» - к. 28), fcereyski
(«Фарерский» - к. 47), austmadr («Норвежец» - к. 63),
hjaltlendingr («Шетландец» - к. 80).
«Отэтнонимические» прозвища в «Саге о Ньяле» носят 9
человек (см. табл. 2). Чаще всего такой тип прозвищ носят ино-
странцы: Einarr Hjaltlendingr (Эйнар Шетландец - к. 80) или
Porir austmadr (Торир Норвежец [букв.: «восточный человек»] -
к. 63). Большинство же топонимических прозвищ даны по более
мелким образованиям и совпадают с территориальной иденти-
фикацией людей.
Имеются и родовые оттопонимические прозвища, которые
составляют половину родовых прозвищ, встречающихся в саге
(см. табл. 2). Они могут быть образованы топонимом с предло-
гом и указывают не только на совместное проживание несколь-
ких родичей, но и на наличие общих качеств у всех представи-
телей данного рода. Сюда можно отнести следующие прозвища:
i Sandgili («из Песчаного Оврага» - к. 64, 75), dr Eldu («из Эль-
ды» - к. 75, 83, 119), undan Prihyrningi («из-под Треугольной Го-
ры»-к. 68, 75).
Таким образом, помимо происхождения, в средневековом
исландском обществе значимым было обозначение места жи-
130
тельства человека, основанное на принадлежности человека к
конкретной территориальной общности. Топонимы входили в
полную формулу представления, генеалогическое описание и
были одной из основ прозвищ. По принадлежности прозвища
подразделялись на индивидуальные и родовые, а по семантике
основы - на отэтнонимические, отхоронимические и прозвища,
данные по названию конкретного хутора. В целом, отгопоними-
ческие обозначения использовались наравне с обозначениями по
родовой принадлежности, а топографический элемент играл
важную роль в характеристике исландцев, хотя и не был преоб-
ладающим.
Примечания
1. Цит. по: Brennunjals saga / Einar 61. Sveinsson // Islenzk fomrit.
В 12. Reykjavik, 1954 (в тексте в скобках указывается номер гла-
вы).
2. Подробнее о расположении хуторов см: Haraldur Sigur6sson
Kartasaga Islands. Reykjavik, 1971. B. I-II.
3. Подробнее о названиях хуторов см.: Olafur Larusson. Island //
Nordisk Kultur. В. V: Stednavne. Kobenhavn. 1939. S. 66-68.
П.В. Лукин
О ТАК НАЗЫВАЕМОМ «ПЛЕМЕННОМ ВЕЧЕ»
У ВОСТОЧНЫХ СЛАВЯН
Догосударственными социально-политическими объедине-
ниями у восточных славян были, как известно, так называемые
«племенные союзы» или «союзы племенных княжеств», по тра-
диции до сих пор часто фигурирующие в историографии как
племена, что, строго говоря, неверно'. В литературе уже давно
высказывалась мысль о существовании у восточных славян
«племенного веча»; это является общим местом как до-, так и
послереволюционной историографии2. Однако до сих пор фак-
тически не делалось попытки тщательно проанализировать все
прямые или косвенные сведения на эту тему русских источни-
131
ков, прежде всего летописей. Представления о «племенном ве-
че» кочуют из работы в работу, но чем же оно предстает в дей-
ствительности?
Прежде всего, необходимо отметить, что ни в Повести вре-
менных лет, ни в более поздних летописных сводах «племенное
вече» не упоминается ни разу. Использование историками по
отношению к гипотетическим «племенным» собраниям термина
«вече» есть лишь традиция, экстраполяция древнерусских реа-
лий, начиная со второй половины X в. (и это в лучшем случае,
если мы будем считать, что легендарные летописные известия о
древнейшей эпохе истории Руси отражают действительность).
Но какое (или какие) явление называли исследователи
«племенным вечем»? Насколько адекватны данным источников
устоявшиеся представления о «племенных» собраниях или
«сходках»?
Наиболее раннее известие о восточнославянском «племен-
ном» вече содержится в сообщении ПВЛ о выплате полянами
дани хазарам3. Представляется, ни о вече, ни о «племенном соб-
рании» говорить в данном случае нет никаких оснований. Тер-
мин «вече» здесь (как и во всех остальных случаях, относящихся
к характеристике «племен») не употребляется и, конечно, не
случайно, так как летописцы конца XI-XII вв. прекрасно знали,
что такое настоящее вече. С другой стороны, если судить по
контексту, летописец, не имевший информации о том, как
управлялись поляне после Кия, предпочел использовать обте-
каемые формулировки («сдумавше поляне»). Естественно, де-
лать на таком шатком основании какие-либо выводы о
«племенных собраниях» невозможно. Единственно, можно
предположить, что летописцу не казалась странной мысль о
возможности принятия в глубокой древности полянами решений
коллективно.
Примерно такие же выводы можно сделать и относительно
знаменитой «легенде о призвании варягов»4. Здесь идет речь об
отношениях славянских (словене и кривичи) и неславянских
(чудь и меря) «племен» с варягами. Опять-таки летописец не го-
ворит сколь-нибудь подробно о том, как осуществлялось приня-
тие решения этими общностями, отмечая лишь, что после изгна-
ния варягов они «почаша сами в собе владети». Совершенно
очевидно, что, с точки зрения летописца, княжеской власти то-
гда у них не было, и речь тут не может идти о том, что он упот-
реблял термин «князь» только по отношению к «законным» пра-
вителям, т. е. Рюриковичам («поищем собе князя, иже бы воло-
132
дел нами и судил по праву»). Как мы увидим ниже, по отноше-
нию к древлянскому «племенному» князю Малу этот термин
применяется. Однако некая власть у этих северных «племен»
тем не менее, по мнению летописца, была. Но что она собой
представляла, что означает туманное выражение «почаша сами в
собе володети», - остается только гадать. Никаких оснований
для вывода о наличии у ильменских словен и кривичей
«племенных собраний» этот отрывок не дает. С точно такой же
долей вероятности можно говорить и о совете знати, и о каком-
либо другом институте власти. Вполне возможно, что, как и в
предыдущем случае, у летописца просто не было никаких, даже
легендарных сведений на эту тему.
Несколько более подробную информацию может предоста-
вить рассказ летописи об убийстве древлянами Игоря и о мести
им Ольги5. На основании этих сообщений многие историки,
причем часто придерживающиеся диаметрально противополож-
ных взглядов по другим вопросам, делали совершенно опреде-
ленные выводы о важнейшей роли, которую играло у древлян
«племенное вече»6. Однако при внимательном анализе текста
выясняется, что термин «вече» здесь, как и в предыдущих эпи-
зодах, не упоминается. Действительно, формула «слышавше,
сдумавше деревляне», а также то обстоятельство, что послов в
Киев отправляет «Деревская земля», а не древлянские князья
(или князь), наводит на мысль о существовании у древлян, с
точки зрения древнерусского летописца, какого-то коллективно-
го органа. Но есть ли основания характеризовать его как
«народное собрание»? Естественно, точных данных на сей счет
нет, и тем не менее, приняв во внимание общую характеристику
в летописи древлянского «племени», некоторые предположения
сделать можно.
Очевидно, что в социальном отношении древляне неодно-
родны. Во-первых, здесь не просто упоминается «племенной»
князь и называется его имя (Мал), но и говорится о древлянских
князьях во множественном числе: «...наши князья добри суть,
иже распасли суть Деревську землю...». Во-вторых, следует от-
метить появившиеся элементы социальной стратификации, в
результате чего общность древлян выглядит более сложной, не-
жели Полянская в сюжете о хазарской дани. Помимо князя и ос-
тальной массы членов «племени» упоминаются и «лучшие му-
жи», выступающие в роли послов. Эти древлянские «лучшие»
(или «нарочитые») мужи прежде всего характеризуются тем, что
«держат» Деревскую землю, т. е., видимо, управляют ею вместе
133
с князем. Далее в сообщении об осаде Ольгой Искоростеня упо-
минаются также «старейшины града»7. В общем, демократиче-
ский характер древлянского собрания выглядит сомнительным.
Об этом свидетельствует наличие княжеской династии и знати,
которая «держит» Деревскую землю. Хотя полностью отрицать
участие простых членов древлянского «племенного» союза в
принятии политических решений нельзя, у нас нет для этого со-
ответствующих данных. В то же время твердых оснований гово-
рить о «совете знати» или «совете вождей» у древлян мы не име-
ем8.
Итак, из летописных известий о древлянах можно заклю-
чить, что, возможно, у них и был некий способ коллективного
принятия решений, но, по всей видимости, решающую роль при
этом играли князь и «лучшие мужи».
В XI-XII вв. упоминания «племен» в русских летописях
крайне редки, но даже из них подавляющее большинство обо-
значает, по всей видимости, не территориально-политические
общности, а административно-территориальные единицы9.
Единственным бесспорным исключением из этого правила явля-
ется упоминание Владимиром Мономахом в «Поучении» похода
на вятичей, которые, очевидно^ сохраняли в своем глухом углу
элементы «племенного» быта . Примечательно, что Владимир
Мономах, говоря о походе на вятичей, упоминает в первую оче-
редь неких местных правителей - Ходоту и сына, скорее всего
«племенных» князей, вроде древлянского Мала. При этом ни
слова не говорится о вече (или «племенном» собрании) вятичей.
Разумеется, это может быть лишь случайностью, связанной с
отрывочностью данной информации, но факт остается фактом:
единственное бесспорное свидетельство о восточнославянском
«племени» конца XI - начала XII в. говорит нам о местных дина-
стах, но не о «племенном собрании».
Существует, правда, одно место в Ипатьевской летописи,
которое часто трактуется в историографии как свидетельство
наличия веча у вятичей. Действительно, «вятичи» там выступа-
ют не только в виде объекта деятельности князей, но и в некото-
рой степени как субъект политической жизни. Речь идет о статье
под 1146 г., где сообщается об одном из эпизодов войны между
Юрием Долгоруким и Святославом Ольговичем, с одной сторо-
ны, и Изяславом и Владимиром Давыдовичами - с другой:
«...она (Давыдовичи. -77. Л.) же слышавша, оже Гюрги прислалъ
к нему (Святославу. - П. Л) в помочь, и не см1’>ста по нем ити,
но съзвавша Вятиче и рЪша им: Се есть ворогь нама и вамъ, а
134
ловите его на полъ вама. И тако възъвратистася ис
ДЬдославля»11. Оценка произошедших в районе Дедославля со-
бытий как вятичского веча, можно сказать, - общее место как
дореволюционной, так и советской историографии. Однако при
внимательном чтении этого известия Ипатьевской летописи ста-
новится ясно, что у нас нет оснований для столь однозначных
утверждений. Прежде всего, здесь прямо не говорится о «вече»,
а лишь о том, что Давыдовичи «съзвавша Вятиче». Вполне воз-
можно, что право не большинство историков, а С.М. Соловьев,
считавший, что князья созвали «лучших людей», а отнюдь не
«всех вятичей» на вече12, и повторивший его мнение
А.К. Зайцев13. В действительности, сразу обращает на себя вни-
мание то, что, хотя события происходят в 40-е гг. XII в., в то
время, когда термин «вече» используется летописцами (и преж-
де всего составителями Киевского свода - составной части
Ипатьевской летописи) чрезвычайно широко, в данном случае
он по отношению к собранию «вятичей» не применяется. На
наш взгляд, это является серьезнейшим основанием для критики
существующей в историографии традиции именовать некие ре-
конструируемые социально-политические институты восточно-
славянских общностей «вечем». Ни в легендарных описаниях
событий IX-X вв., ни в рассказах современников (упоминания
«вятичей» в XII в.) невозможно обнаружить «вече». Совершенно
очевидно, что в Древней Руси людьми, которые знали, что такое
«настоящее» вече, это понятие по отношению к «племенам» не
применялось сознательно.
Разумеется, отсутствие термина «вече» само по себе отнюдь
не может служить доказательством отсутствия «племенных»
собраний. Какое-то собрание «вятичей» здесь, безусловно, име-
ется в виду. Отрывочность данного известия не позволяет бес-
спорно определить, подразумевается ли тут «демократическое»
собрание или совет знати. В этом смысле оба предположения,
высказывавшиеся в литературе, абсолютно равнозначны. Неко-
торые замечания по этому поводу все же сделать можно. Дума-
ется, исследователи не обратили внимания на пассивную роль
«вятичей»: они собираются не по своей инициативе, а по жела-
нию князей - т. е. вообще это могло быть совещание Давыдови-
чей с избранными ими представителями «вятичей». Правда, это-
му как будто противоречит договорный характер отношений
между Давыдовичами и «вятичами», князья обращаются к по-
следним с деловым предложением «ловить» своих противников
«на пол вама», однако надо учитывать обстоятельства, в которых
135
разворачивались события, описываемые в Ипатьевской летопи-
си. Шла междоусобная война, и князья стремились найти под-
держку любой ценой, в том числе обратившись за помощью к
населению глухого лесного края, сохранявшего еше какие-то
элементы «племенного» быта. Но делать в связи с этим какие-
либо выводы о «племенном» собрании невозможно. Мы даже не
знаем, идет ли речь здесь о постоянно действующем органе или
о событии экстраординарного характера, инициированном чер-
ниговскими князьями Изяславом и Владимиром Давыдовичами.
Общий контекст известия как будто свидетельствует в пользу
последнего предположения.
Итак, термин «вече» по отношению к каким-либо социаль-
но-политическим институтам восточнославянских догосударст-
венных общностей (так называемых «племен») в русских лето-
писях не употребляется. По всей видимости, это не является
случайностью, поскольку в то же самое время данное понятие
активно используется летописцами при характеристике полити-
ческой жизни в Древнерусском государстве и впоследствии - в
древнерусских княжествах. Думается, что распространенный в
историографии термин «племенное вече», обозначающий гипо-
тетический восточнославянский «племенной» институт власти,
некорректен. Его использование противоречит терминологии
источников и может вызвать (и вызывает) путаницу, когда на
социально-политическую структуру «племен» как бы наклады-
ваются данные, полученные при изучении властных институтов
Древнерусского государства. Обращает на себя внимание отсут-
ствие в русских летописях какого-либо специального термина
для того, что обычно в литературе называется «племенными со-
браниями». Источники используют туманные и обтекаемые вы-
ражения: «сдумавше», «собрашася», «реша» и т. д. При этом от-
рицать существование каких-то «племенных собраний» у вос-
точнославянских «племен» нельзя - о том, что они были, кос-
венно свидетельствуют ранние легендарные рассказы и, может
быть, сообщение, сохранившееся под 1146 г. в Ипатьевской ле-
тописи. Однако никаких твердых выводов по этому поводу на
материале русских летописей сделать нельзя. Естественно, со-
циальный состав «племенных собраний» остается неизвестным,
но, исходя из описания в летописях социально-политической
структуры некоторых восточнославянских «племенных» общно-
стей, можно предположить существенную, а, возможно, опреде-
ляющую роль правителей («племенных» князей и династов) и
местной элиты («лучших» / «нарочитых» мужей). Чрезвычайно
136
характерно в этом смысле, что у летописцев находятся термины
для обозначения этих реалий, в отличие от гипотетических
«племенных собраний».
Однако в конечном счете о том, что собой представляли
«племенные собрания» и каково происхождение городского ве-
ча, можно будет судить, на наш взгляд, только на основании
сравнительно-исторических данных, прежде всего при привле-
чении сведений о западных славянах. Примеры такого сопостав-
ления в историографии есть14, но это перспективное направле-
ние исследований еще далеко не исчерпано.
Примечания
1. См.: Горский А.А. Феодализация на Руси: основное содержание
процесса // Вопросы истории. 1986. № 8. С. 81-83; Он же. О пере-
ходном периоде от доклассового общества к феодальному у вос-
точных славян // Советская археология. 1988. №2. С. 120-123;
Он же. Древнерусская дружина (К истории генезиса классового
общества и государства на Руси). М., 1989. С. 19-25.
2. См., например: Сергеевич В.И. Древности русского права. Т. 2.
Вече и князь. Советники князя. СПб., 1908. С. 33; Пресняков А.Е.
Лекции по русской истории. Киевская Русь. М., 1993. С. 303; То-
лочко П.П. Вече и народные движения в Киеве // Исследования по
истории славянских и балканских народов. М., 1972. С. 130.
3. ПСРЛ. Т. 1.Стб. 16-17.
4. Там же. Стб. 19.
5. Там же. Стб. 54-56.
6. См., например: Греков Б.Д. Киевская Русь. М., 1949. С. 358-359;
Фроянов И.Я. О событиях 945-946 гг. в Древлянской земле и Кие-
ве (в свете этнографических данных) И Проблемы археологии и
этнографии. СПб., 1993. Вып. 4. С. 102.
7. ПСРЛ. Т. 1. Стб. 59.
8. Ср.: Zernack К. Die burgstadtlichen Volksversammlungen bei den Ost-
und Westslaven. Wiesbaden, 1967. S. 32—33; Пашуто В T. Черты по-
литического строя древней Руси // Древнерусское государство и
его международное значение. М., 1965. С. 36.
9. См.: Пашуто В. Т. Летописная традиция о «племенных княжениях»
и варяжский вопрос // Летописи и хроники. М., 1974. С. 110.
10. ПСРЛ. Т. 1. Стб. 248.
11. ПСРЛ. Т. 2. Стб. 338.
137
12. См.: Соловьев С. М. История России с древнейших времен.
М„ 1993. Кн. 1.
13. Зайцев А. К. Черниговское княжество // Древнерусские княжества
X-XIII вв. М., 1975. С. 102.
14. Свердлов М.Б. Становление феодализма в славянских странах.
СПб., 1997; ZernackK. Die burgstadtlichen Volksversammlungen.
В.И. Матузова
ВИДЕНИЯ В ЛИТЕРАТУРНЫХ ПАМЯТНИКАХ
НЕМЕЦКОГО ОРДЕНА (XIH-XIV вв.)
Немецкий орден, единственный среди духовно-рыцарских
орденов средневековья, создал собственную поэтическую лите-
ратуру на народном языке. Тенденция к этому проявилась и при
сочинении орденских хроник. Хорошо известна «Ливонская
рифмованная хроника». «Новая прусская хроника» Виганда
Марбургского, дошедшая до нас лишь в кратких отрывках, тоже
была рифмованной (большая ее часть была переведена на латин-
ский язык прозой). Напротив, «Хроника земли Прусской» Петра
из Дусбурга обрела своего поэтического двойника в переводе
Николая фон Ерошина.
Конец XIII - XIV в. - время расцвета поэтической литерату-
ры Немецкого ордена. Именно на этот период приходится твор-
чество таких поэтов, как Генрих фон Хеслер, Тило Кульмский и
Хуго фон Лангенштейн. Орденская литература представлена
немногими жанрами: поэтические переложения Ветхого и Ново-
го Заветов (Книги о Маккавеях, Иове, Данииле, Есфири, Иуди-
фи, Ездре и Неемии, Апокалипсис, Евангелие Никодима), жи-
тийная литература («Пассионал» - жития святых мучеников,
«Книга Отцов Церкви», поэма «Мартина»), а также дидактиче-
ская литература, образцами которой являются поэма Тило
Кульмского «О семи печатях» и сочинение анонимного автора
«Противоборство грехам». Литературоведы-медиевисты нередко
обращают внимание на аллегорическую и мистическую сторону
этих произведений.
Видения составляют неотъемлемую часть литературы Ор-
дена, приобретая нередко форму exempla («примеров»), а вместе
138
с тем и дидактическое звучание. Видения представляют не толь-
ко культурно-исторический, но и социально-психологический
интерес, будучи отражением породившей их ментальности, ко-
торая испытала на себе воздействие средневекового мистицизма.
Как феномен они относятся к многочисленным мистическим
явлениям, наряду с экстазами и чудесами, воспринимавшимся
людьми средневековья как подлинная реальность, но являясь, по
сути, реальностью мнимой.
В орденской литературе особенно много видений Иисуса,
Девы Марии и дьявола. Мистицизм устанавливал прочную ду-
ховную связь верующего с Христом (unio mystica) в его челове-
честве, с Девой Марией и другими святыми. В Житии святого
папы Сильвестра говорится, что Пречистая Дева родила челове-
чество (von der edelen iuncvrowen / wart geborn die menscheif),
человека и Бога (da selbes mensche und got), Бога и человечество
как единство (got unde menscheit / wiset in rechter einekeif).
В докладе используется преимущественно текст «Пасси-
онала» (завершен между 1280 и 1300 гг.). Это сочинение насчи-
тывает почти 110 000 стихов и состоит из трех частей, которые
автор называет «книгами». В первой части (около 20 000 стихов)
говорится об Иисусе и Деве Марии, во второй (около 21 000
стихов) повествуется об апостолах и евангелистах, об Иоанне
Крестителе и Марии Магдалине. Эти две части известны как
«Старый Пассионал» («Das Alte Passional»). Третья часть (около
66 000 стихов) состоит из 75 житий святых мучеников. Главным
источником второй и третьей частей была «Золотая легенда»
(«Legenda aurea»). Основой композиции служит церковный ка-
лендарь. Языковые особенности свидетельствуют о том, что
произведение возникло на территории орденского государства в
Пруссии.
Сочинение испытало сильное воздействие мистицизма. Мо-
тив любви (minne) к Богу и мотив жениха и невесты (Braid,
Brautigam) особенно ощутим в житиях женщин-мучениц. Так, в
житии святой Агнессы ее женихом является Христос. Само ви-
дение Христа терзаемой язычниками мученице и его деяния
предстают как чудо: ein groz wunder wart do schin...
Иисус как некая реальность присутствует в теле святого
Игнатия: «Иисус Христос ежечасно изливался из глубины его
сердца сладостными речами». Потому и встречает он все муче-
ния с именем Христа на устах, уподобляясь во многом мистику
Генриху Зузо: «благословенное имя [Христа] храню я глубоко в
сердце моем», и автор поясняет, что «дорогое ему имя Иисуса
139
Христа было написано в сердце Игнатия золотыми буквами». За
этим следует назидание: «и нам тоже следует молить Бога, что-
бы он не покидал нас и написал свое святое имя в нашем серд-
це». И, наконец, страстное обращение поэта к Иисусу: «Иисус,
Иисус... напиши свое имя в моем сердце! Напиши себя во мне и
пребудь во мне...». После явления Христа святому Власию свя-
той начинает творить чудеса.
Святому Бернару Клервоскому было видение новорожден-
ного младенца Иисуса, отчего он испытал ощущение, будто
Христос родился и в его сердце. Святому Мартину, отдавшему
свою одежду нищему, явился Христос со словами: «В это платье
Мартин одел меня» (легко узнаваемо библейское: «Когда вы по-
могали одному из братьев Моих наименьших, вы помогали
Мне»).
Деве Марии, покровительнице Немецкого ордена, отведено
гораздо более значительное место, чем самому Иисусу. В орден-
ском государстве в Пруссии культ Девы Марии играл важную
роль в системе политических взглядов интеллектуальной элиты
Ордена. Для тевтонских рыцарей Дева Мария была живым сим-
волом, облегчавшим противостояние как внутренним, так и
внешним врагам. Идеологи Немецкого ордена выступали с ут-
верждением, что орденская Пруссия была землей, принадле-
жавшей Пресвятой Деве и пожалованной Ордену в качестве бе-
нефиция. Дева Мария выступала, таким образом, сюзереном
Пруссии, а рыцари представали одновременно ее вассалами и
защитниками. Феодализация культа Марии должна была спо-
собствовать упрочению политической позиции Ордена в Прус-
сии, его владычества в этом регионе, являя его подданным при-
мер феодальной верности. В науке высказывалось мнение, что
Мария была для братьев Ордена также богиней войны. Действи-
тельно, судя по «Хронике» Петра из Дусбурга, Дева Мария не-
редко появляется на поле битвы: то она вместе с жительницами
Кульма появляется среди павших, которых окуривает благово-
ниями, то (как было явлено одному деревенскому молотильщи-
ку) возносит души погибших рыцарей на небо, то в одном из
победоносных сражений крестоносцев проносит над ними их
стяг, то выступает как целительница, врачующая раны. Феода-
лизация и милитаризация марианского культа взаимно допол-
няют друг друга.
В «Старом Пассионале» раздел, посвященный Деве Марии,
состоит преимущественно из легенд. В них она предстает в свя-
зях с простыми людьми, которым является в награду за их ис-
140
креннюю веру и любовь к ней и ее сыну. Одному рыцарю, кото-
рый спешил на турнир, но по дороге надолго задержался в церк-
ви, чтобы прослушать мессу о Пресвятой Деве, Мария чудесным
образом помогает. Оказалось, что не попавший на турнир ры-
царь все же принимал в нем участие и вышел победителем. Но
иногда Мария не сразу откликается на человеческую мольбу.
Так, одной женщине, сын которой был несправедливо осужден и
посажен в тюрьму, пришлось пойти на своего рода шантаж: она
выкрала из церкви скульптурное изображение младенца-Иисуса,
которого Дева держала на руках. Только тогда Мария явилась к
этой женщине и в конце концов исполнила обещание вернуть ей
сына.
В «Пассионале», посвященном житиям святых мучеников,
видения Марии уже не так наивны; они более дидактичны. Свя-
тому Иоанну Дева Мария является в аллегорическом образе ми-
лосердия. Житие завершается наставлением подражать Деве в
делах милосердия. В житии святого Игнатия Мария настолько
реальна, что мученик вступает с ней в переписку: «тебе, родив-
шей Христа, [...] пишу я, Игнатий...», избирая Марию посред-
ницей между собой и Христом. Получает он и письменный ответ
Девы Марии, которая советует ему укрепиться в вере. О чем-то
подобном повествует Петр из Дусбурга: Дева Мария является
одному бедному человеку и через него передает послание для
епископа ордена проповедников Геденрика. Разумеется, надо
быть поистине святым человеком, чтобы удостоиться увидеть
Марию. Это заслужил святой Доминик, основавший свой орден
при поддержке Пресвятой Девы.
Особое место в этом ряду занимает видение Девы Марии
брату Ордена Герману Сарацину (в «Хронике» Петра из Дусбур-
га), которая явилась ему, чтобы посетовать на то, что рыцари
больше заняты мирской суетой, чем божественными делами, и
мало вспоминают о ней и о Сыне Божием. Обмирщение Ордена,
усиливающееся на протяжении XIV в., вероятно, уже начинало
заявлять о себе.
Наконец, война, которую вели рыцари Немецкого ордена с
язычниками, в орденской историографии и литературе предстает
как борьба добра со злом. Олицетворением последнего служит
дьявол. Действие житий святых мучеников разворачивается на
рубеже поздней античности и раннего средневековья. Но вре-
менные рамки стираются, и зло, которое несут в себе язычники
глубокой древности, легко отождествляется со злом, носителями
которого выступают язычники-пруссы, враги рыцарей Немецко-
141
го ордена. В «Хронике» Петра из Дусбурга они неоднократно
называются «детьми дьявола». В житии святой Юлианы дьявол
выступает как соблазн. А святой аббат Бенедикт служит приме-
ром противостояния дьяволу, чей облик описан вполне реально:
оскаленная пасть, горящие огнем глаза, пламя, вырывающееся
из пасти.
Самое действенное оружие против дьявола - крест. Наряду
с житиями в «Пассионале» содержится глава о Святом Кресте.
Праздник Воздвижения Святого Креста отмечался в Немецком
ордене 3 мая. «Крест Иисуса Христа, - говорится в поэме, — это
великая сила в борьбе с дьявольскими кознями», и попутно упо-
минается некий писец, который изгнал дьявола крестным знаме-
нием. А вот трагикомическая история: одна монахиня перед
едой забыла перекрестить салат, и в нее вселился дьявол. При
этом и сам дьявол испытывает явные неудобства: «Увы, — при-
читает он, — что сделал я этой монахине? За что она съела меня?
Я спокойно сидел на листе салата, а она подошла и укусила ме-
ня... Смотрите, вот я в узилище!» Это - типичный exemplum,
завершающийся назиданием: «Пьем ли мы или едим, никогда не
следует забывать перекрестить пищу', в этом наше спасение».
Вспоминается история, рассказанная Петром из Дусбурга об од-
ном брате, которого, когда он спал, дьявол укусил за палец на
ноге. Оказалось, что перед сном брат перекрестился слишком
небрежно.
Дева Мария также приходит на помощь в борьбе с дьяво-
лом. В житии «порочного» Юлиана {Von Juliano dem bosen) свя-
той изначально занимался чернокнижием, дьявольским искусст-
вом. Зато, когда он исправился и помыслами обратился к Богу,
то ему в церкви явился целый сонм ангелов, среди которых была
«прекраснейшая из дев» {die schonesten iuncvrowen).
С дьяволом надо быть все время начеку, и во избежание его
козней следует идти на крайние меры. Так, в житии папы Льва
повествуется о том, как во время пасхальной службы к папе по-
дошла женщина и поцеловала ему руку, но на самом деле это
был дьявол в облике женщины. И, поняв это, «слуга Божий»
{gates knecht) отрубил себе руку и призвал на помощь Деву Ма-
рию, которая, явившись, подобрала отрубленную руку и вернула
ее на прежнее место, исцелив папу. Когда дьявол являлся свято-
му Бернарду (тоже в женском облике), тот каждый раз громко
кричал: «Воры! Воры!». Впрочем, в большинстве случаев доста-
точно молитвы (житие святой Феодоры). Молитва действенна и
142
в случае появления язычников (аналога Дьявола): так поступал
святой Августин.
Видения, будучи мнимой реальностью, существующей в
сознании, выступают порождением живой реальности; в них в
тесном взаимодействии присутствуют религиозная мистика и
художественная аллегория, идеология и дидактика. Как в памят-
никах орденской историографии, так и в житиях, они служат
политическим задачам Немецкого ордена в Пруссии и целям
воспитания, а также способствуют пропаганде крестового похо-
да в Пруссию и упрочению позиций Ордена на завоеванных
землях.
Е.А. Мельникова
ПЕРВЫЕ РУССКИЕ КНЯЗЬЯ:
О ПРИНЦИПАХ РЕКОНСТРУ КЦИЦ ЛЕТОПИСЦЕМ
РАННЕЙ ИСТОРИИ РУСИ*
Повествования о первых русских князьях (от Кия до Вла-
димира', а в значительной степени и позднее) фактически пред-
ставляют собой их жизнеописания (gesta «деяния») от начала
княжения до смерти. Рассказ о каждом из князей, будь то Полян-
ский Кий, новгородский Рюрик или киевский Олег строится в
форме последовательного изложения (в случаях Кия, Рюрика и
Аскольда и Дира данного под одним годом, позднее - разбивае-
мого на несколько лет) основных событий его жизни с коммен-
тариями и замечаниями летописца, носящими по преимуществу
дидактический, морализаторский характер (в виде библейских
примеров - exempla, parabolae, рассуждений и замечаний). Од-
нако сюжетное многообразие «биографических» повествований
при ближайшем рассмотрении (см. таблицу) оказывается кажу-
щимся: они образованы весьма ограниченным набором структу-
рообразующих (т. е. основных, формирующих нарративный
сюжет) мотивов и отличаются в основном их разработкой, т. е.
их насыщением конкретизирующими (детализирующими) моти-
* Доклад подготовлен в рамках работы над проектом, поддержанным РГНФ
(№00-01-00435).
143
вами. Вне этого набора остается лишь очень небольшое количе-
ство мотивов, таких, например, как «мести» княгини Ольги.
Собственно «биографическая» часть жизнеописания князя
распадается на ряд сюжетообразующих мотивов, как правило,
непосредственно не связанных между собой (логика повество-
вания не нарушается, если какой-либо из сюжетов окажется ут-
раченным); и при всех возможных различиях каждая «био-
графия» состоит из повторяющихся структурных элементов. К
числу сюжетообразующих мотивов, как представляется, отно-
сятся следующие: 1) приход правителя к власти; 2) покорение
соседних племен; 3) основание города/городов; 4) установление
порядка в подвластном князю обществе (введение даней, уста-
вов, уроков, поконов); 5) поход в Византию (военный или с
иными целями); 6) смерть и 7) погребение (см. таблицу)1 2.
На самостоятельность каждого из мотивов и в то же время
на их традиционность указывает (хотя далеко не во всех случа-
ях) формул ьность введения каждого из них, а иногда и их за-
вершения. Так, покорение племен Олегом, Игорем, Святославом
представлено в форме освобождения соответствующего племе-
ни от «хазарской дани», а текст облечен в вопросно-ответную
форму. Рассказ о военном походе в Византию имеет зачин в ви-
де перечня народов, вошедших в состав войска, с предуведомле-
нием, что князь «совокупил», «поял» или «нанял» «вой многи».
Смерть князя наступает сразу после его возвращения из похода в
Византию, причем рассказы об Олеге и Игоре начинаются одной
и той же фразой: вернувшись из похода, князь живет (княжит) в
Киеве, «мир имея ко всем странам. И приспе осень...». Так же
формульно указание на сохранность погребального памятника
«до сего дни».
Таблица дает представление о составе и распределении «по
князьям» сюжетообразующих мотивов, а также об их вариатив-
ности. За отсутствием возможности подробного анализа каждого
мотива в данной работе остановлюсь лишь на основных выво-
дах, вытекающих из рассмотрения приведенного в таблице ма-
териала.
1. К числу наиболее устойчивых сюжетообразующих моти-
вов, представленных в «биографиях» всех князей от Кия до Свя-
тослава, относятся вокняжение (у Игоря и Святослава отмечае-
мое, но не сопровождаемое подробностями3) и смерть (Кия и
Рюрика отмечена без подробностей). В некоторых «биографиях»
летописец опускает отдельные сюжетные мотивы (например,
144
основание городов Аскольдом и Диром и Игорем, установление
порядка/закона Кием, Аскольдом и Диром, Святославом), не
восполняя их каким-либо «общим местом». Такого рода указа-
ния на сам факт вокняжения и смерти, без детализации сопутст-
вующих обстоятельств, свидетельствуют о большом значении,
придаваемом им этим двум мотивам в контексте его реконст-
рукции истории Русской земли. Легитимное вокняжение (не
случайно, «захват власти» представлен в этом ряду лишь один
раз и потребовал специального обоснования «незаконностью»
власти Аскольда и Дира из-за их некняжеского происхождения)
является залогом порядка на Руси.
Столь же постоянен мотив похода в Византию: его не со-
вершил лишь Рюрик - и по вполне понятным причинам, как
правитель только Новгорода. Походы же и поездки в Византию
совершались в XI-XII вв. из Киева, и потому последним и вен-
чающим жизненный путь киевских князей деянием становится
«путь в Царьград».
2. Важнейшим мотивом, отсутствующим лишь в «био-
графиях» Кия и Рюрика, является своего рода верификация жиз-
ни и деятельности того или иного князя. В подавляющем боль-
шинстве случаев это - указание на сохранность погребения во
времена составления летописи, но также и документальные сви-
детельства - договоры, заключенные от имени соответствующе-
го князя, или иные данные (существующие «до сего дни» стано-
вища и ловища Ольги и ее сани в Пскове).
3. Не столь обязательны, но достаточно распространены
сюжетообразующие мотивы покорения племен (отсутствует у
Кия; у Рюрика ему соответствует распределение мужей по горо-
дам - племенным центрам, что адекватно подчинению соответ-
ствующего племени), основания городов (отсутствует у Асколь-
да и Дира и Игоря) и установление порядка/закона (отсутствует
у Кия, Аскольда и Дира и Святослава). Этот набор мотивов свя-
зан с «устроением государства» и, очевидно, отражает представ-
ления летописца о деяниях, которые должен осуществить князь,
заботящийся о своей земле.
145
Кий Рюрик Аскольд и Дир
1. Приход к власти «княжение в своем роде» призвание по «ряду» «владение»
2. Покорение племен сажает мужей по городам поляне, полочане (?)
3. Основание города/ горо- дов Киевец на Дунае Новгород
4. Установле- ние порядка (закона) после усобиц уста- навливает порядок «по ряду»
б.Поход в Ви- зантию принят визан- тийским им- ператором с «великой честью» поход на Константино- поль
6. Смерть отмечена без подробно- стей отмечена без под- робностей убиты Олегом
7. Погребение погребены в Киеве в кур- ганах в разных местах: Аскольда - на «горе Угор- ской», Дира - вблизи Ста- рокиевской горы
8. Известность местонахожде- ния погребе- ния во времена летописца погребение Аскольда на- ходится на «горе... Угор- ской, где ныне Олъмин двор», на могиле поста- влена церковь св. Нико- лая; погребение Дира (могила) за монастырем св. Ирины
9. Дополни- тельные моти- вы ©наличие братьев и сестры; ©занятия охотой ©наличие двух братьев; ©распре- деление «мужей» по городам; ©наличие сына Игоря; ©передача власти Олегу на время малолетства Игоря
10. Варианты
146
Олег Игорь Ольга Святослав
захват власти отмечено без под- робностей регенство отмечено без подробностей
древляне, севе- ряне, радимичи древляне, уличи древляне вятичи, хазары ясы, касоги
«ставит города» ставит погосты по Мете и Луге и по всей земле Переяславец на Дунае
устанавливает дани устанавливает дани дает уставы и уроки
поход на Кон- стантинополь, заключение дого- вора (911 г) поход на Константи- нополь, заключение договора (944 г.) поездка в Константи- нополь для принятия крещения война с Визан- тией в Подуна- вье, заключе- ние договора (971 г.)
погиб, в соответ- ствии с предска- занием, от укуса змеи, выползшей из черепа коня убит древлянами умирает от болезни в старости убит печенега- ми хана Кури, из черепа сде- лана чаша для вина
погребен на горе Щековица в кур- гане; «плач великий» киевлян погребен ок. Иско- ростеня в земле древ- лян под курганом; тризна с жертво- приношением (9) пленных древлян погребена по христи- анскому обряду; Свя- тослав, внуки и все люди оплакивают ее «великим плачем»
погребение из- вестно «до сего дни» под назва- нием «Олегова могила» погребение (могила) у Искоростеня из- вестно «до сего дни» место погребения не известно, но «до сего дни» в Пскове сохра- няются ее саги, а также установленные ей становища и ло- вища
Ф «мести» древля- нам; ©прием визан- тийских послов; ©попытки крестить Святослава; ©нали- чие христианского окружения; Ф первая осада Киева печене- гами
4-
147
4. Надо отметить, что далеко не все возможные в мифо-
поэтической, героико-эпической и просто фольклорной тради-
ции «биографические» сведения находят отражение в летопис-
ном тексте: так, совершенно не представлен мотив рождения
князя, столь популярный в фольклоре (лишь в случае с Игорем и
Святославом упоминается их малолетство - однако, это обстоя-
тельство отмечено летописцем с совершенно особыми целями).
Чудесное рождение героя (ср., рождение Волха Всеславича в
былинном эпосе) - один из наиболее развитых мотивов, широко
засвидетельствованный в различных традициях. Другим распро-
страненным мотивом является «героическое» детство: будущий
герой уже в малолетстве проявляет свои особые качества, убивая
соперника или противника, побеждая в состязаниях и т. п.4
Можно предположить, что в дружинной традиции - а именно к
ней принадлежит большая часть «биографий» — мотивы рожде-
ния и детства героев не использовались и в силу специфических
интересов среды (основное внимание уделялось воинским под-
вигам), и в силу просто незнания таких подробностей.
5. Состав «деяний» (сюжетообразующих мотивов) князя не
определяется принадлежностью преданий о нем к родовой (Кий)
или дружинной (Рюрик - Святослав) традициям. Это означает,
что отмечаемый набор сюжетообразующих мотивов является
результатом сознательной деятельности летописца, который от-
бирал в устных преданиях лишь определенную группу сведений
- те, которые представлялись ему необходимыми для характери-
стики князя.
6. Вместе с тем, летописец связан устной традицией и в зна-
чительной степени зависит от нее - черпая в ней необходимую
информацию. Так, уже отмечавшееся отсутствие сведений об
обстоятельствах смерти и погребения Кия и Рюрика, равно как и
о неизвестности их погребальных памятников до его времени,
означает, видимо, что традиция не сохранила воспоминания об
этом в силу или мифичности самих этих фигур, или в силу дав-
ности событий. Вряд ли летописец мог преднамеренно опустить
эти подробности, поскольку он все же находит нужным конста-
тировать сам факт их смерти.
7. Состав сюжетообразующих мотивов очевидным образом
зависит от того, является ли данный князь «местным» (киевским,
новгородским) или «русским» (общерусским). Набор деяний
«местных» князей сокращен: Кий и Аскольд и Дир, будучи соб-
ственно киевскими князьями, а также Рюрик - правитель Новго-
рода (Ладоги и Новгорода, по другим вариантам сказания) не
148
покоряют соседних племен (если не считать подчинения полян
Аскольдом и Диром при закреплении в Киеве и «татищевского
известия» об их походе на полочан), не облагают их данью или
иными податями, и вообще - кроме Рюрика, для которого уста-
новление порядка среди призвавших его племен, было основной
целью, - не занимаются «устроением государства». В их
«биографиях» отсутствуют акции, отражающие «госу-
дарственный» аспект деятельности князя.
8. Таким образом, представляется, что единообразие сюже-
тики «жизнеописаний» первых русских князей является резуль-
татом целенаправленной и вполне осознанной работы летописца
- составителя Повести временных лет или предшествующих ей
сводов. Руководствуясь определенными представлениями об
идеальном князе и надлежащих ему деяниях - представлениями,
выработанными на основе реальных исторических событий, -
летописец черпает в устной традиции отвечающие этим пред-
ставлениям сюжеты и восполняет отсутствующие в устной тра-
диции сведения краткими констатациями совершения соответст-
вующего «деяния» или даже более подробными его описаниями,
построенными по образцу реального «деяния» другого князя.
9. Единообразие сюжетики «жизнеописаний» князей, одна-
ко, не может скрыть существенные различия в стоящей за ними
устной традиции. Весьма показательно отличие «биографий»
Кия, Рюрика, Олега и, возможно, Аскольда и Дира от
«биографий» Игоря, Ольги и Святослава. Первые представлены
значительным количеством вариантов, отмечаемым в разных
редакциях Повести временных лет (Кий - князь, Кий - охотник,
Кий - перевозчик через Днепр; Рюрик осел в Ладоге и основал
Новгород или сел прямо в Новгороде; Олег отослал своего коня
или убил его, он умер около Киева или в Ладоге или «за морем»
и др.). Вторые известны лишь в одной единственной редакции,
представленной во всех летописных сводах, содержащих По-
весть временных лет. Для составления «жизнеописаний» Игоря,
Ольги и Святослава важным источником явились византийские
и иные источники: так, рассказ о походе Игоря 941 г. основан на
«Житии Василия Нового», а повествование о его смерти, види-
мо, восходит к древлянской традиции. Как Игорь, так и Ольга и
Святослав известны современным им византийским писателям
(Константину Багрянородному, Льву Диакону и др.) и упомина-
ются в их произведениях. Таким образом, «жизнеописания» Кия,
Рюрика, Аскольда и Дира, Олега и Игоря восходят к различным
традициям: сказание о Кие - к Полянской племенной, об Ас-
149
кольде и Дире, Олеге и последующих князьях - к киевской,
дружинной, причем сказание об Олеге наиболее развито, в нем
представлены все сюжетообразующие мотивы, в то время как
«жизнеописание» Игоря весьма неполно, не отражено в вариан-
тах (т. е. не было развито в устной традиции) и мозаично
(составлено на основе источников разного происхождения).
10. Поскольку целью летописца было представить, каким
образом «Руская земля стала есть», т. е. показать происхождение
и становление Древнерусского государства с единой легитимной
правящей династией, то в реконструировании им ранней исто-
рии Руси на основе устной традиции, а затем и других, частично
письменных источников, доминируют два основных принципа.
Во-первых, это - характерное вообще для средневековой исто-
риографии, основанной на библейской модели, но и особенно
важное для русского летописца конца XI - начала XII в., стре-
мящегося показать единство княжеского рода, генеалогическое
построение повествования. Не потому ли, объединяя восходя-
щие к различным устным и письменным традициям сказания о
Рюрике ладожско-новгородского дружинного происхождения,
об Олеге киевского дружинного происхождения и об Игоре, ос-
нованного на византийских источниках и древлянской племен-
ной традиции, летописец выстраивает их в единый генеалогиче-
ский ряд: Рюрик - Олег - Игорь, в котором родственные связи
Олега остаются неясны и самому летописцу: он называет Олега
то родичем Рюрика, то его воеводой, дабы не нарушить прямого
генеалогического ряда. Не случайно, летописцы XV-XVI вв.,
развивая этот принцип, объединяют родственными связями и
Кия с Аскольдом, который становится то сыном, то потомком
Кия (Длугош)5. Во-вторых, это - сосредоточение внимания на
«государственно значимых» моментах биографии князя, что в
первую очередь сказалось на выделении сюжетообразующих
мотивов, изображающих те деяния князя, которые легитимизи-
руют каждого из представителей княжеской династии (мотивы
1, 6-8), ведут к «собиранию» и «устроению» государства
(мотивы 2-4) и знаменуют «мировое» признание князя и его ус-
пехов - поход в Византию и получение там некоторых благ
(«чести», договора, крещения), что роднит князя с мифо-
эпическим культурным героем (мотив 5).
150
Примечания
1. В данной работе я рассматриваю жизнеописания князей до Свято-
слава включительно, поскольку повествование об эпохе Владими-
ра содержит уже не только «биографические» мотивы, но и боль-
шое количество других, что требует особого анализа.
2. Подробный анализ мотивов находится в печати.
3. В отношении Игоря отмечается: «поча княжити Игорь по Олзе»
(ПВЛ. Т. 1. С. 31); вокняжение Святослава отмечено заголовком
под 6454 (946) г. «Начало княженья Святославля сына Игорева»
(ПВЛ. Т. 1. С. 42), но речь в статье идет о походе Ольги на древ-
лян.
4. Отголоском этого мотива, но уже в переосмысленном виде, может
быть рассказ о брошенном Святославом копье перед походом
Ольги на древлян.
5. Для поздних переработок Повести временных лет вообще харак-
терно пополнение текста «недостающими» мотивами и
’ «выравнивание» различных отклонений от стереотипной форму-
лировки мотива. Так, Кий ходит походом на болгар, как дунай-
ских, так и камских (Никоновская летопись), не просто совершает
путешествие в Константинополь, но идет на Царьград военным
походом («с силою ратью»). То же касается и других «жизне-
описаний».
З.Ю. Метлицкая
ГАРАЛЬД - ПОСЛЕДНИЙ КОРОЛЬ АНГЛОСАКСОВ
(ЧЕЛОВЕК И СИМВОЛ)
Данная работа посвящена проблемам взаимодействия ре-
альности и вымысла в исторической памяти. Историческая па-
мять - явление сложное и многообразное. Она играет важную
роль в познании прошлого, донося до нас отзвуки минувшего и
давая толчок к тому, чтобы попытаться воссоздать его. В то же
время стремление упорядочить элементы памяти и постичь их
смысл (или - придать им смысл в глазах данного конкретного
историка) приводит к тому, что люди снова и снова пересматри-
вают и изменяют картину прошлого, творя то, что можно на-
151
звать «мнимой реальностью» истории. Каждое следующее поко-
ление получает в наследство и подлинную, и «мнимую» исто-
рию, которые формируют его память и, осмысляясь, передаются
дальше.
Цель этого выступления - проиллюстрировать сказанное на
конкретном примере. Предметом рассмотрения станут факты и
легенды, связанные с фигурой последнего англосаксонского ко-
роля Гаральда, правившего страной чуть больше девяти месяцев
и павшего в битве с нормандским герцогом Вильгельмом - поз-
же королем Вильгельмом I Завоевателем. При выборе материала
автор в данном случае счел возможным ограничиться периодом
XI-XVI вв., доведя свой анализ до момента появления «научной
истории».
Начать следует с источников времен нормандского завоева-
ния. В Англо-саксонской хронике имя Гаральда упоминается
неоднократно, примерно в тех же контекстах, в каких может
упоминаться имя любого знатного эрла и доблестного воина.
Хроника сохранила сведения о нескольких его военных кампа-
ниях в правление Эдуарда Исповедника, о битве при Стемфор-
дбридже и битве при Гастингсе. Сообщается также, что он
«мало знал покоя в свое правление». Совершенно иную картину
рисуют нормандские авторы - Гийом Жумьежский и Гийом из
Пуатье. Тот и другой рассказывают о том, что Эдуард Исповед-
ник назвал герцога Вильгельма своим наследником и направил
Гаральда, одного из ближайших своих приближенных сообщить
ему об этом. Корабли Гаральда по пути попали в шторм, и их
выбросило на берег. Англы были захвачены в плен, но герцог
Вильгельм, узнав об этом, освободил их. После этого Гаральд
принес Вильгельму вассальную клятву и, получив щедрые дары,
вернулся в Англию. Однако когда Эдуард Исповедник умер, он
нарушил верность герцогу и присвоил корону. Цель норманд-
ских авторов - представить воцарение Вильгельма как исполне-
ние воли Божественного Провиденья. Образ же Гаральда - это
образ грешника. Он силен, красив, доблестен (противник вели-
кого герцога должен быть достойным), но он пошел против Бога
и против своего сеньора и потому потерпел крах.
У хронистов англо-нормандского периода акценты меняют-
ся. События нормандского завоевания для них, в первую оче-
редь, - кара, обрушившаяся на весь народ англов за его грехи. В
соответствии со своими представлениями о том, в чем этот грех
состоял, разные авторы рисуют последнего короля англосаксов
разными красками. Флоренс Вустерский, чья «Хроника хроник»
152
в этой части представляет собой в основном компиляцию англо-
саксонских анналов, добавляет от себя абзац о том, что Гаральд
«отменил все несправедливые законы и ввел справедливые, был
покровителем церквей и монастырей, попечительствовал с поч-
тением епископам, аббатам, монахам и клирикам, выказал себя
человеком благочестивым, смиренным и привечающим всех до-
брых людей...». В глазах Эадмера, победа нормандцев - испол-
нение проклятья св. Дунстана, произнесенного над Этельредом
(Нерешительным), виновным в смерти своего сводного брата.
Гаральд в его рассказе предстает жертвой обстоятельств: он вы-
нужден принести клятву герцогу, чтобы спасти собственную
жизнь и жизнь племянника и брата, бывших у Вильгельма за-
ложниками. Эадмер рисует Гаральда как достойного и честного
правителя, получившего власть законно. Но судьбу не обмануть,
да и данная клятва (расплата за то, что он не послушался Эдуар-
да Исповедника, предостерегавшего его от поездки в Норман-
дию) оборачивается клятвопреступлением, а Господь «не пота-
кает грешникам». Для Ордерика Виталия, равно как и для Генри
Хантингдонского, одними из главных прегрешений, за которые
на англосаксов обрушилась кара, были кровопролитие и жесто-
кость. Не удивительно, что Гаральда - типичного англосаксон-
ского эрла, доблестного и воинственного, - они рисуют в ис-
ключительно черных тонах. У Ордерика Виталия он «правил три
месяца, погрязши в беззаконии, жестокости и других пороках».
Гаральд нарушает клятву, обманывает на смертном одре своего
короля и гибнет в сражении с Вильгельмом в первой же атаке.
Генри Хантингдонский пишет: «Столь варварским был обычай
этих братьев (Гаральда и Гости. - 3. М.), что увидев, как чьи-то
земли богатеют в благоденствии, они тут же приказывали ночью
убить того человека и всю его семью, а земли забирали себе. И
такова, воистину, была справедливость в этом королевстве».
Любопытно далее проследить, как меняется отношение к
Гаральду на протяжении XIII-XVI вв. Из фигуры важной, но не
центральной, он превращается в главного «героя». Причина это-
го в том, что для авторов этого периода крайне важной оказыва-
ется тема законности наследования власти. И судьба Гаральда -
свидетельство непреложности права наследования по крови. Га-
ральд - человек доблестный, любимый народом и пекущийся о
его благе, наделенный всем, что нужно властителю, и куда более
достойный быть королем, особенно в такие суровые времена,
чем малолетний законный наследник - Эдгар Этелинг. Но все
же в глазах историков коронация Гаральда - ошибка, порожден-
153
ная его собственными амбициями и неразумием знати, за кото-
рую приходится дорого расплачиваться стране.
Такова некая общая схема, которую удалось проследить
при анализе источников. Разумеется, не меньший, если не боль-
ший интерес представляют отступления от нее, неожиданные
повороты и детали, которые будут рассмотрены в докладе.
Д.Е. Мишин
«КРЕПОСТЬ ДЖИННОВ» В РАССКАЗАХ
СРЕДНЕВЕКОВЫХ МУСУЛЬМАНСКИХ АВТОРОВ
О ЗАВОЕВАНИИ СЕВЕРНОЙ АФРИКИ АРАБАМИ
Наши знания по истории мусульманского Востока постоян-
но обогащаются новыми сведениями, добытыми благодаря от-
крытию и изучению ранее не известных источников. В 90-е гг.
прошлого столетия специалисты по мусульманской Испании
получили целый ряд новых источников, среди которых особое
место занимает исторический свод ‘Абд ал-Малика Ибн Хабиба
(ум. в 853 г.). Значение этой книги определяется прежде всего
тем, что она — первый в хронологическом отношении историче-
ский андалусский трактат, дошедший до нас целиком. Сообщая
важную информацию, «История» ‘Абд ал-Малика Ибн Хабиба
одновременно показывает, какой была андалусская историогра-
фия периода Кордовского эмирата (756-929 гг.), когда традиции
анналов еще не укоренились в мусульманской Испании.
Особый раздел в трактате ‘Абд ал-Малика Ибн Хабиба по-
священ истории мусульманского завоевания Испании. В нем,
среди прочего, обнаруживается несколько фрагментов, которые,
кажется, представляют интерес для обсуждения на настоящей
конференции.
1. Речь идет о походе Мусы Ибн Нусайра (на тот момент -
наместника арабских владений в Северной Африке) в Магриб в
706-708 гг. Войско Мусы овладевает Танжером, движется далее
вперед, достигает Атлантического океана и вступает на загадоч-
ную землю, колышущуюся вместе с населением: «Затем сказали
Мусе: “Есть среди песков этих крепость, а в ней вещи удиви-
тельные”. Двинулся тогда он к ней и попытался взять, но не
154
смог. Тогда приказал он построить [осадные башни], и построи-
ли их так, что [осаждавшие] поднялись над [стенами крепости].
Но когда строившие подолгу смотрели на [крепость] и то, что в
ней было, начинали они смеяться, бросались вниз и падали
мертвыми. Тогда объявил Муса: “Сто динаров тому, кто подни-
мется!”. Поднялся тогда один человек, но, как только заглянул
[внутрь крепости] - захохотал и бросился вниз. Увидев это, ска-
зал Муса: “Это - одно из диковинных наваждений, что делают
бесы”, - и отступил от крепости»1.
2. О том же походе: «Затем двинулся [Муса] дальше, и ока-
зались люди в полной темноте, чему немало поразились. Затем
достиг он города с медной цитаделью. Встал он лагерем и обо-
шел город, но не смог войти. Тогда объявил он: “Пятьсот дина-
ров тому, кто поднимется!”. Поднялся один человек, но едва
достиг он вершины стены, исчез за ней. Снова объявил тогда
[Муса]: “Тысяча динаров тому, кто поднимется”. Поднялся дру-
гой человек, но и с ним произошло то же самое. Объявил [Муса]
в третий раз: “Полторы тысячи тому, кто поднимется!”. Поднял-
ся третий, но и его постигло то же, что и двух других. Промол-
вил тогда Муса: “Страшное дело”, - и задумался, а потом сказал:
“Подождите же, еще придет к вам известие, как хотите вы”2. За-
тем приказал он установить метательные машины, и установили
их, нацелив на крепость. Тогда приказал он: “Стреляйте!”. И ко-
гда стали камни падать в крепости, закричали [те, кто в ней
был,] и зашумели, а затем сказали: “О, повелитель! Не на нас
идешь ты, не с нами воевать собираешься. Мы - джинны, уходи
от нас”. Сказал тогда Муса: “А что сталось с моими соратника-
ми?”. Ответили они: “У нас они, и ничего с ними не случилось”.
Сказал он: “Отдайте же их нам!”. Ответили они: “Хорошо”, - и
выпустили их. Тогда спросил Муса их (выпущенных джиннами
воинов. - Д. М.) о том, что было с ними и что с ними делали.
Сказали они: “Не знаем мы, что происходило с нами, но не при-
чинили нам вреда”. Сказал тогда Муса: “Слава Аллаху, господу
миров!”»3.
3. Другую версию фрагмента 2 мы находим в созданном
почти одновременно с трактатом Ибн Хабиба историческом
произведении «Китаб ал-Имама ва-с-Сийаса», ошибочно припи-
сываемом Ибн Кутайбе ад-Динавари: «Поведал нам Усман ибн
Рашид, сказав: Дошло до нас, что Муса во время одного из сво-
их походов двигался по Дальнему Магрибу. Затем оказались
люди в полной темноте, чему немало поразились они и испуга-
лись. Посовещался с ними Муса и двинулся дальше, пока не на-
155
пал на город с медной цитаделью. Подошел он к нему, встал ла-
герем и обошел его кругом, но войти в него не смог. Тогда при-
казал он стрелять [по городу] из луков и обратился к людям с
призывом, сказав: “Пятьсот динаров тому, кто поднимется!”.
Поднялся один человек, но едва достиг он вершины стены, исчез
за ней. Снова стал он призывать людей, говоря: “Тысяча дина-
ров тому, кто поднимется!”. Поднялся другой человек, но и с
ним произошло то же самое. Стал тогда он призывать людей в
третий раз, сказав: “Полторы тысячи тому, кто поднимется!”.
Поднялся третий, но и его постигло то же, что и двух других. И
обратились тогда люди к Мусе, сказав: “Страшное дело [сделал
ты] - призвал братьев наших, обманув их, и погибли они”. Отве-
чал Муса: “Подождите, будет еще вам приказ, как вы хотите,
если пожелает Аллах”. Затем приказал Муса [поставить] мета-
тельные машины, и нацелили их на город. Приказал Муса стре-
лять по цитадели. Когда же те, кто был в цитадели, поняли, что
сделал Муса, зашумели они и закричали, а затем сказали: “О по-
велитель! Не на нас идешь ты, не с нами воевать собираешься.
Мы - джинны, уходи от нас”. Сказал тогда Муса: “А где сорат-
ники мои, что сталось с ними?”. Сказали они: “У нас они, и ни-
чего с ними не случилось”. Сказал он: “Отдайте же их нам!”.
Ответили они: “Хорошо”, - и выпустили всех троих. Спросил их
Муса, что делали с ними. Отвечали они: “Не знаем мы, что было
с нами, но не поразило нас ничто до того момента, как выпусти-
ли нас”. Сказал тогда Муса: “Слава Аллаху, господу миров!”»4.
Относительно приведенных фрагментов можно сделать не-
сколько замечаний.
1. Сравнивая фрагменты 1,2 и 3, мы без труда замечаем, что
мифологизация изложения намного больше в двух последних. В
отрывке 1 джинны не присутствуют совершенно, и только Муса
Ибн Нусайр, высказывая свое мнение о происшедшем, объясня-
ет все бесовским наваждением. Напротив, во фрагментах 2 и 3
джинны предстают как действующие лица: они ведут перегово-
ры с арабским полководцем, отпускают пленных и т. д. Одно-
временно и литературная интрига имеет во фрагменте 2 более
совершенный, законченный вид. Если во фрагменте 1 изложение
схематично и по сути лишено развязки - Муса Ибн Нусайр про-
сто отступает от загадочной крепости, то во фрагментах 2 и 3
оно более красочное и продуманное. Мы видим обычно встре-
чающиеся в литературе три попытки совершить желаемое дей-
ствие (в данном случае - подняться на стену крепости), объяс-
нение происходящего (определенно говорится, что в крепости
156
сидят джинны), развязку (договор Мусы с джиннами и выдача
пленных). Развивается и литературная гипербола, что выражает-
ся, в частности, в увеличении цифр. Если во фрагменте 1 Муса
сулит всякому, кто поднимется на стену крепости, сто динаров,
то во фрагментах 2 и 3 эта сумма возрастает до пятисот динаров,
а затем утраивается. Можно представить себе, что развитие ли-
тературной интриги шло в данном случае рука об руку с мифо-
логизацией рассказа, что в конечном счете привело к созданию
фантастического сюжета.
2. Для культуры средневековья характерно помещение ди-
ковинных вымышленных существ в отдаленные земли. Это про-
исходит и в рассматриваемом случае - с той лишь разницей, что
речь идет о стране, в которую уже вторглись арабские войска.
Довольно показательно описание вступления Мусы в эту страну.
Если до того момента изложение ‘Абд ал-Малика Ибн Хабиба
хоть и представляет собой собрание исторических анекдотов, но
все же довольно реалистично, то далее в его рассказе арабы как
будто подходят к границе иного мира. У океана они вступают на
нетвердую, колышащуюся землю и доходят до моста, где путь
им преграждает медный истукан. В руках у истукана лук и стре-
лы; он стреляет и убивает двух воинов-мусульман5. Создается
впечатление, что этот истукан для источника Ибн Хабиба - сво-
его рода страж, охраняющий вход в сказочную страну, где жи-
вут джинны и другие сверхъестественные существа.
3. Нередко можно услышать, что в сознании средневекового
человека реальное переплеталось с фантастическим, образуя
причудливые комбинации. Приведенные фрагменты одновре-
менно и подтверждают этот тезис и не подтверждают его. С од-
ной стороны, реальное действительно соседствует с фантастиче-
ским (Муса Ибн Нусайр штурмует город джиннов), с другой -
между ними можно провести видимую черту. Существенное
значение имеет в этом отношении место приведенных фрагмен-
тов в композиции трактата Ибн Хабиба. Если следовать хроно-
логическому принципу изложения, то фрагменты 1 и 2 - явно не
на своем месте. Они появляются после рассказа о завоевании
Испании, хотя поход Мусы Ибн Нусайра в земли нынешних
Алжира и Марокко закончился в 708 г., т. е. за три года до вы-
садки войск Тарика Ибн Зийада в Андалусии. Но ‘Абд ал-Малик
Ибн Хабиб движется в своем повествовании несколько иным
образом: закончив исторический рассказ о походе Мусы Ибн
Нусайра в Испанию, он переходит к описанию тех диковин, ко-
торые арабскому полководцу довелось увидеть в своих кампа-
157
ниях. Точно так же, даже в более акцентированной форме, это
проявляется в «Китаб ал-Имама ва-с-Сийаса», где приводятся
сведения, аналогичные тем, что сообщает Ибн Хабиб. В «Китаб
ал-Имама ва-с-Сийаса» соответствующий раздел именуется «О
том, какие диковины видел Муса в Магрибе»6. Таким образом,
средневековые авторы считали рассказы о «крепости джиннов»
просто интересными историями, которыми можно развлечь чи-
тателя, но не включали их в событийно-историческое изложе-
ние. Заметим, что и в других исторических сводах, где содер-
жатся реалистичные сведения, сообщения о «крепости джиннов»
отсутствуют.
Изложенные соображения приводят нас к следующему по-
ниманию места рассказа о штурме войсками Мусы Ибн Нусайра
«крепости джиннов» в трактате ‘Абд ал-Малика Ибн Хабиба и
«Китаб ал-Имама ва-с-Сийаса». Этот рассказ — проявление ска-
зочно-эпической традиции. Он был включен в исторические
своды, но лишь как красивая иллюстрация к сюжету, на реаль-
ности которой восточные авторы не настаивали. Там же, где по-
являлся исторический текст, грань между реальным и ирреаль-
ным выдерживалась, и в историческом нарративе фантастиче-
ским рассказам не находилось места.
Примечания
1. ‘Abd al-Malik b. Habib. Kitab al-Ta’nj (La Historia). Madrid, 1991.
C. 144 (араб. яз.).
2. Caiia'mu-кум ст-хабар ‘ana ма тухпббуи. Данный фрагмент вер-
нее приводит автор «Китаб ал-Имама ва-с-Сийаса» (см. фрагмент
3), у которого вместо хабар («известие») стоит ’амр («приказ»),
3. ‘Abdal-Malik b. Habib. Kitab al-Ta’nj. C. 145 (араб. яз.).
4. Historia de la conquista de Espana de Abenalcoti'a el Cordobes seguida
de fragmentos historicos de Abencotaiba, etc. Madrid, 1926. C. 151—
153 (араб. яз.).
5. 'Abd al-Malik b Habib. Kitab al-Ta’nj. C. 143 (араб. яз.).
6. Historia de la conquista. C. 148 (араб. яз.).
158
А.А. Молчанов
ВЕРСИЯ О БИБЛЕЙСКИХ КОРНЯХ РОДА БАГРАТИДОВ
В СРЕДНЕВЕКОВОЙ ИСТОРИЧЕСКОЙ ТРАДИЦИИ
Род Багратидов сыграл чрезвычайно важную роль в судьбах
Армении и Грузии: за два последних тысячелетия из него вышло
множество государей и полководцев, церковных иерархов и дея-
телей культуры. Не раз попадали его отпрыски и на страницы
летописей соседних стран. Свой след оставили они, в частности,
в истории тех великих держав, которым удавалось на опреде-
ленное время распространить свое владычество на Закавказье, —
Византийской империи, Ирана эпохи Сефевидов и Афшаридов,
Османской Турции, Российского государства.
Высокий социальный статус этого венценосного рода, есте-
ственно, получил соответствующее идеологическое обоснова-
ние. Официальная родословная могущественных армянских на-
хараров (наследственных князей-лродовладык») Багратуни была
выработана и литературно оформлена впервые еще в дохристи-
анское время. Как и другие влиятельные княжеские линьяжи,
они возводили себя к первым царям древней Армении из дина-
стии Хайкидов, потомкам легендарных эпонимных героев -
Хайка и его сына Араменака (Араманеака, Арменака). Эда тра-
диционная версия продержалась в армянской исторической ли-
тературе, по крайней мере, вплоть до VII в. н. э. Епископ Себеос
воспроизвел ее с красочными подробностями во вводной части
своей «Истории» (гл. 2), позаимствовав в готовом виде у одного
из своих предшественников-книжников.
Согласно данной версии, непосредственный родоначальник
Багратидов оказался в самом центре событий при утверждении
на армянском престоле младшей ветви парфянских Аршакидов.
Когда огромное войско парфян вторглось в Армению, ее жите-
лям не оставалось ничего другого, кроме как предоставить трон
чужеземному царевичу. При этом переход верховной власти к
новоявленному венценосцу был обставлен как торжественная
церемония вручения царских инсигний главным сановником
страны и отпрыском прежних ее государей - Хайкидов.
Вот как, по словам Себеоса, протекал финальный акт вы-
нужденной капитуляции Армянского царства перед парфянски-
ми завоевателями, предводительствуемыми Аршаком Младшим:
«...выходит навстречу Багарат Паразян, из сыновей Араменака,
159
великий нахарар, с войском. Подносит ему (т. е. Аршаку. —
А. М.) дары - золото и серебро, надевает на него шлем и нарам-
ник, венчает отцовской короной, усаживает на престол, покры-
тый золотом и украшенный драгоценными камнями, и выдает за
него замуж свою дочь. Его назначил царь Аршак аспетом Ар-
мянской земли, т. е. начальником и управителем всего царства,
главою повелений, отцом и братом царя, которому он дал власть
над государством»1. Ряд характерных признаков позволяет
предполагать, что приведенное выше описание драматического
эпизода из истории Армении восходит, скорее всего, к эпичес-
ким сказаниям, бытовавшим в придворно-дружинной среде язы-
ческой эпохи. Увековеченное в эпосе событие позднее получило
письменную фиксацию в виде пересказа, предназначенного для
прозаического нарративного текста, который вышел из-под пера
анонимного книжника.
Однако приводимая Себеосом давняя версия о происхожде-
нии княжеского дома Багратидов от прославленных героев эпоса
и древних мифов уже в V в. н. э. не являлась единственной в
письменной исторической традиции. После принятия в 301 г.
Арменией христианства стала пробивать себе дорогу точка зре-
ния на сей счет, более созвучная новой вере. Желание связать
историю своей страны с библейской историей вызвало к жизни,
в частности, версию о переселении некого представителя еврей-
ской знати, из числа уведенных Навуходоносором в Вавилон, в
Армению. В разработку этой версии особенно весомый вклад
внес Мовсес Хоренаци (История Армении. I. 22; II. 3, 8-9). Он с
большим полемическим жаром отвергал традиционное мнение о
происхождении нахарарского рода Багратидов, к которому при-
надлежал его покровитель Сахак Багратуни (погиб в 483 г.), от
Хайкидов.
«Отец армянской истории» считал крайне важным подчерк-
нуть глубину генеалогических корней семейства своего патрона.
Но, как ревностный христианин, он предпочитал связывать по-
явление Багратидов в Армении с событиями, упоминаемыми в
Священном Писании. Мовсес Хоренаци постарался тем самым
выделить предков Сахака Багратуни среди основателей других
армянских нахарарских родов. Такая версия призвана была под-
нять в общественном мнении на недосягаемую высоту авторитет
Багратидов как потомков не только изначально знатных, но и
исконно благочестивых персон, к тому же выходцев из Святой
Земли.
По словам Мовсеса Хоренаци, армянский властитель Хра-
160
чеа «выпросил у Навуходоносора одного из пленных иудейских
вождей, по имени Шамбат, привел его и поселил в нашей стра-
не, с большими почестями. Летописец утверждает, что именно
от него происходит род Багратуни, и это правда. Мы потом об-
стоятельно расскажем, каких усилий стоило нашим царям скло-
нить их к идолопоклонству, или сколькие из них и кто именно
поплатились жизнью за богопочитание...»2 Первым, кто дал ход
этой версии, был, судя по всему, Мир Абае Катина (Ш-IV вв.),
ученый сириец, написавший труд по истории Армении. Именно
его Мовсес Хоренаци называет в цитированном выше пассаже
просто «летописцем».
Версия о библейских корнях родословия Багратидов, столь
выгодная последним, со временем полностью возобладала. Бо-
лее того, она получила дальнейшее развитие. В угоду все более
усиливавшимся Багратидам их предки, якобы выходцы из Пале-
стины, были объявлены придворными историографами отпры-
сками дома Давидова (т. е. царей Иудеи)3. Таким образом, на-
званная владетельная семья оказывалась в кровном родстве со
Спасителем и Богоматерью. Более престижное родословие для
династов на христианском Востоке нельзя себе даже предста-
вить. Конечно, такое «уточнение» генеалогической легенды не
могло не быть подхвачено официальной государственной пропа-
гандой: ведь в Армении и Грузии к концу IX в. представители
двух различных линий рода Багратидов, именовавшихся соот-
ветственно Багратуни и Багратиони, уже не только являлись са-
мыми могущественными феодалами де-факто, но и полностью
овладели верховной властью де-юре, приняв царский титул.
«Библейская версия» генеалогии правящего дома прочно
прижилась в X в. на грузинской почве. Здесь она была адаптиро-
вана к местной исторической традиции. В данной редакции ге-
неалогической легенды на дальний план отходит первоначаль-
ная тесная связь линьяжа Багратиони с Арменией. Зато говорит-
ся о переселении непосредственного родоначальника грузин-
ских Багратидов в Картли прямо из Иерусалима, причем уже не
в период «Вавилонского пленения», а в 508 г. н. э. (при сыновьях
царя Вахтанга Горгасала, дочь которого он получил в жены),
т. е. более чем на тысячелетие позже.
Напрямую из грузинской исторической традиции черпали
информацию на сей счет византийцы. Со слов информаторов-
грузин в трактате Константина Багрянородного «Об управлении
империей», составленном в середине X в., сообщается об ивирах
(гл. 45), что их правители происходят от «детей Давида, являют-
1&
ся родственниками Давида, пророка и царя, а тем самым и Пре-
святой Богородицы, ибо и она происходила от семени Давиде-
4
ва» .
И в дальнейшем средневековые летописцы Грузии продол-
жали трактовать вопрос о корнях правящей династии все в том
же ключе. Конечные итоги развития данной темы суммировал в
своем обобщающем труде крупнейший грузинский историк
XVIII в. царевич Вахушти Багратиони. Как безусловно досто-
верную информацию он приводит полную поколенную роспись
своих предков, начиная с библейского царя Давида5.
Нетрудно убедиться в том, что указанная генеалогическая
фикция, освященная авторитетом многовековой традиции, неиз-
менно осознавалась грузинскими Багратидами как непреложный
факт семейной истории и одновременно как ценнейшее фамиль-
ное достояние. Особенно ярко свидетельствует об этом именник
разветвившегося потомства Ашота Великого (IX в. и позднее), в
котором очень часто повторяется имя Давид. Еще два библей-
ских антропонима - Иессей и Соломон (так звали соответствен-
но отца и сына иудейского царя Давида) - также были употре-
бительны в роду Багратиони6.
Аналогичную картину рисуют и геральдические материалы.
Гербы, которыми пользовались в XVIII-XIX вв. грузинские цари
и их сородичи, включают характерные эмблемы: арфу и пращу
Давида, хитон Христа7. На памятниках сфрагистики официаль-
ного характера с арабографическими легендами члены династии
Багратиони именовали себя также и вторым родовым прозвани-
ем -Дауди (т. е. «потомок Давида»)8.
Широко прокламируемое и ставшее общепризнанным ут-
верждение о кровном родстве со знаменитыми библейскими
персонажами обеспечивало грузинским Багратидам престиж
высшей степени знатности и в глазах мусульманских государей,
поскольку исламу присуще почитание пророков Дауда (Давида),
Сулаймана (Соломона) и Исы (Иисуса Христа). Имеются пря-
мые свидетельства о том, что родословные легенды дома Багра-
тиони из грузинской средневековой историографии перекочевы-
вали и в труды восточных авторов, в частности персидских и
турецких9.
162
Примечания
1. История епископа Себеоса / Пер. С. Малхасянца. Ереван, 1939.
С. 17.
2. Мовсес Хоренаци. История Армении / Пер. Г. Саркисяна. Ереван,
1990. С. 37, 38.
3. Основаниями для выдвижения подобных генеалогических
«реконструкций», правда, могли послужить не только сервилизм и
«библиоцентристские» устремления придворных историографов,
но и воспоминания о неких конкретных событиях прошлого. Ведь
владетельные князья Северомесопотамско-Великоармянского ре-
гиона, некоторые из которых подчас склонялись к монотеизму,
вполне могли устанавливать династические связи с экзилархами —
потомками иудейского царского рода (через небезызвестного За-
рубабеля), правившими в некоторых центрах на севере Междуре-
чья в период парфянского владычества (ср.: БокщанинА.Г. Пар-
фия и Рим. Ч. II. М„ 1966. С. 129, 136, 137,175).
4. Константин Багрянородный. Об управлении империей. М., 1989.
С. 192-195.
5. Ср.: Вахушти Багратиони. История царства Грузинского. Тбили-
си, 1976. С. 183-193.
6. Особенности именника грузинских Багратидов с IX по XX в. мож-
но проследить по справочнику: Дворянские роды Российской им-
перии. Т. 3. М., 1996. С. 28-94 (правда, мнения наиболее автори-
тетных исследователей относительно начальных звеньев стеммы
данного рода там, к сожалению, не учтены).
7. Общий гербовник дворянских родов Всероссийской империи.
Т. VII. СПб., 1803. № 2; Т. XIV. СПб., 1886. № 2; Гербовник Ани-
сима Титовича Князева 1785 года / Изд. С.Н. Тройницкий. СПб.,
1912. С. 39; Дворянские роды. С. 50, 54, 71, 85. Ср. также: печать
при Георгиевском трактате 1783 г., геральдическую композицию
на медальоне-реликварии с мощами св. Григория Богослова у по-
томков царевича Юлона Ираклиевича, надгробия детей Георгия
XII - Теймураза (ум. в 1846 г.) и Нины (ум. в 1847 г.) в Троицком
соборе Александро-Невской лавры (СПб.), и т. д.
8. Ср.: Дундуа Н.Ш. Печати грузинских царей XVI-XVIII вв. с ара-
бографическими надписями // Восточное историческое источни-
коведение и специальные исторические дисциплины. Вып. 3.
М„ 1995. С. 275,276, № 13, 16.
9. Ибрахим Эфенди Печеви. История / Пер. З.М. Буниятова. Баку,
1988. С. 35.
163
А.Е. Мусин
«ДВА КИРИЛЛА, ТРИ ЛЕОНТИЯ...»:
ОСОБЕННОСТИ ВОСПРИЯТИЯ НЕБЕСНОГО
ПАТРОНАТА В ДРЕВНЕРУССКОМ СОЗНАНИИ
Древнерусская агиология предоставляет исследователю
многочисленные примеры почитания святых на Руси, однако эта
тема никогда не была предметом самостоятельного научного
исследования. Вместе с тем даже беглый взгляд на источники
позволяет заметить, что почитание тезоименитых святых не бы-
ло доминантой средневековой религиозной жизни. Такое почи-
тание находило отражение прежде всего в культуре средневеко-
вых образов, будь то памятники прикладного искусства или
иконописи. Патрональные изображения тезоименитых святых
составляли как бы ономастику вкладной записи. Гораздо боль-
шее место в истории занимает чествование небесных покровите-
лей, чья память приходится на соответствующую календарную
дату, с которой связано какое-либо выдающееся событие. В по-
читании святых сказалось прежде всего особое восприятие вре-
мени, освященного памятью подвижника благочестия. Такая
циклическая система культурных связей оказалась в некоторой
мере противопоставленной совокупности горизонтальных и вер-
тикальных отношений, связанный с понятиями рода и соимен-
ности. Такой «календарный» прорыв общинности может рас-
сматриваться как инновация христианской культуры. Однако на
этом фоне некоторые этиологические особенности, связанные с
родовым сознанием, проступают более отчетливо. Одна из них
связана с восприятием имени как общего названия для всего ро-
да, в силу чего все лица, носившие одинаковые имена, могли
восприниматься в своей принадлежности к некой общности.
Средневековое сознание не ощущало существенной разницы
между конкретным святым и его «тезкой», легко перенося па-
трональные заслуги с одного на другого. Один из наиболее яр-
ких примеров в этой области относится к псковской истории.
Строительство ряда храмов во Пскове конца XIII в. тради-
ционно связывается с именем блгв. князя Тимофея-Довмонта.
Средняя редакция Повести о Довмонте (XVI в.), сообщает, что
победа над Герденем в 1266 г., пришедшаяся на память мч. Ле-
онтия, сопровождалась постройкой соименного храма1. После
164
победы над орденом, датирующейся в пределах 1270-1272 гг.2 и
пришедшейся на память вмч. Феодора Стратилата, появляется
храм в честь этого святого3. Распространенная редакция Повести
сообщает о строительстве храма во имя мч. Тимофея, возможно,
в связи с победой 1266 г.4 и о возведении церкви вмч. Георгия
«по мале времени» после победы над немцами на реке Миро-
новне (1267—1271 гг.)5.
Большинство из упомянутых храмов хорошо известны в ис-
тории Пскова XIV-XVI вв. Однако в отношении Леонтиевского
храма существует серьезная источниковедческая проблема.
В.И. Охотникова утверждает, что доказательств существования
этой церкви обнаружить не удалось6, а по мнению И.К. Лабу-
тиной, наиболее ранние упоминания о Леонтиевской церкви от-
носятся к XVII в.7
Действительно, весной 1636 г. из-под пера псковского вое-
воды князя Феодора Курского и диака Григория Лукина появ-
ляются две отписки, в которых сообщается о бедственном со-
стоянии помещений государевой свинцовой и зелейной казны,
помещавшихся «в ружных церквах Воздвижения Честнаго Кре-
ста да верховных апостол Петра и Павла, а в пределе Леонтий
Ростовский»8. И.К. Лабутина полагает, что придел свт. Леонтия
Ростовского существовал у храма свв. Петра и Павла9. Однако
контекст обеих докладных записок без чрезмерных допущений
возможно интерпретировать таким образом, что все три упомя-
нутые престола составляли единый храмовый комплекс.
Историографией оказалось упущено еще одно упоминание
храмового посвящения в честь св. Леонтия, определенно связан-
ного с Государевым двором. Писцовая книга Григория Мещани-
нова и Ивана Дровнина 1585-1587 гг. называет Петрушку Ники-
тина, «Левонтьевского дьячка с Государева двора» . Таким об-
разом, на Княжьем дворе, одновременно с Крестовоздвижен-
ским, имелся престол в честь св. Леонтия. Нам удалось не толь-
ко более чем на полстолетия удревнить историю Леонтиевского
храма во Пскове, но и доказать сосуществование в едином ком-
плексе двух престольных посвящений - св. Леонтию и Воздви-
жению. В этой связи стоит заново обратиться к выяснению точ-
ной даты битвы Довмонта с князем Герденем на Двине.
Точная дата победы 1266 г. не сообщается ни в одной ре-
дакции Повести, однако упоминания в редакциях Ш, П2 и ПЗ
летописей памяти «великого и славного воеводы мученика Хри-
стова Леонтия»11 указывают на мученика Леонтия Триполийско-
го, память которого празднуется 18 июня. Именно на основании
165
этого указания А. Энгельман и Н, Бережков датируют битву на
Двине 18 июня 1266 г.12 Вместе с тем в тексте Повести о Дов-
монте встречается одно трудноразрешимое хронологическое
противоречие. К 18 июня Архивский 1-й список П1Л, а также
П2Л, относят победу на «местером Ризьския земли» в 1272 г.,
которая состоялась «на память перенесению мощей святого му-
ченика Феодора»13. Но это, совершенно очевидно, ошибка, по-
скольку память вмч. Феодора Стратилата празднуется 8 июня, а
не 18, как об этом справедливо сообщают Уваровский и Тиха-
новский списки П1Л, а также ПЗЛ14. Такая путаница в датах па-
мяти вмч. Феодора Стратилата и мч. Леонтия Триполийского не
может быть объяснена простой календарной опиской. Очевидно,
внимание редактора в силу каких-то причин оказалось сосредо-
точено на дате 18 июня. Представляется, что такой причиной
могло быть сознательное внесение в текст уточнения, что победа
над Герденем была одержана не просто на память мч. Леонтия, а
именно в день мч. Леонтия Триполийского, т. е. 18 июня. Такая
озабоченность нововведением и могла привести к неосознанной
описке в дате памяти вмч. Феодора с 8 на 18 июня.
Наиболее архаичная из сохранившихся редакций Повести -
Проложная (конец XIV - начало XV в.) - сообщает, что победа
была одержана «помощию святыя Троицы и святого Леонтия».
Однако редакционная правка повести шла по пути конкретиза-
ции деталей от простых описательных приемов типа «святой
мученик Леонтий» в Проложной редакции15 к более сложным
оборотам типа «великий и славный воевода мученик Христов
Леонтий», характерным для П1Л, П2Л и ПЗЛ, и наконец, к чет-
кому обозначению святого по географическому принципу, со-
гласно принятому в месяцеслове - «святой мученик Леонтий
Трипольский». В связи с этим мы предполагаем, что изначально
Повесть не уточняла, на память какого именно св. Леонтия была
одержана победа, поскольку предполагалось, что этот святой,
как и день его памяти, хорошо известны. Однако впоследствии,
очевидно к второй половине XV в., когда память о конкретном
дне события была уже утрачена, в обществе возникло представ-
ление, что мч. Леонтий Повести должен отождествляться с Ле-
онтием Триполийским. Не стоит упускать из виду, что осталь-
ные победы князя Довмонта тоже были одержаны в дни памяти
святых воинов - Феодора Стратилата и Георгия Победоносца.
Этот факт окончательно убедил редакторов и читателей Повес-
ти, что победа 1266 г. была одержана 18 июня.
Как мы отметили выше, для древнерусского сознания такое
166
своеобразное «перенесение» патрональных заслуг не было ред-
ким. Наиболее характерный случай - заслуга в сохранении Нов-
города от татарского нашествия в 1238 г., приписываемая Ко-
миссионным списком НПЛ св. Кириллу Александрийскому, хо-
тя на самом деле отступление захватчиков от Игнача креста со-
вершилось на память св. Кирилла Иерусалимского (18 марта)16.
Очевидно, существование под Новгородом Кириллова монасты-
ря (1196 г.), освященного в честь свв. Кирилла и Афанасия
Александрийских и занимавшего высокую позицию в диптихах,
могло отразиться на подобной метаморфозе.
Придел в честь св. Леонтия при храме Крестовоздвижения
на Княжем дворе должен был появиться как памятник победы
князя Довмонта над Герденем. Следовательно, к 1266 г. этот
Крестовоздвиженский храм уже существовал или же был воз-
двигнут одновременно. Если обратиться к месяцеслову, то нали-
цо удивительное совпадение в датах - 13 сентября, накануне
Крестовоздвижения (14 сентября), отмечается память мч. Леон-
тия Александрийского. Такое совпадение позволяет выдвинуть
следующую гипотезу. Победа над Герденем в 1266 г. была
одержана накануне Крестовоздвижения, 13 сентября, на память
мч. Леонтия Александрийского. Строители храма при его по-
священии не могли обойти вниманием тот факт, что это событие
произошло накануне двунадесятого праздника. В силу этого ос-
новной престол оказался посвящен Воздвижению, а память о
конкретной дате сохранилась в посвящении придельной церкви.
Позднее, в силу «воинской святости» мч. Леонтия Триполийско-
го, заслуга в победе над Герденем была приписана именно ему,
что и отразилось в Повести о князе Довмонте. Еще позднее со-
стоялось перепосвящение престола в честь свт. Леонтия Ростов-
ского, поскольку память об изначальной связи посвящения при-
дела с событиями XIII в. оказалась уже утраченной. Таким обра-
зом, церковь Крестовоздвижения с приделом в честь мч. Леон-
тия на Княжем дворе стоит рассматривать как один из памятни-
ков псковской воинской славы, связанный с победами князя
Довмонта, и отнести ее основание к тому же 1266 г.
Примечания
1. Охотникова В.И. Повесть о Довмонте. Л., 1985. С. 99, 103, 105,
106,207.
167
2. Псковские летописи / Под ред. А.Н. Насонова. М., 1955. Вып. 2
(далее - ПЛ). С. 85, 86; Серебрянский И.И. Древнерусские княже-
ские жития. М., 1915. С. 141.
3. Охотникова В. И. Повесть о Довмонте. С. 208.
4. Там же. С. 218.
5. Там же. С. 220; ПЛ. С. 22, 85.
6. Охотникова В. И. Повесть о Довмонте. С. 131, 105.
7. Лабутина И.К. Историческая топография Пскова в XIV—XV вв.
М., 1985. С. 236.
8. Сборник Московского архива Министерства юстиции. Т. 6.
М„ 1914. С. 80,81-82.
9. Лабутина И.К. Историческая топография. С. 236, примеч. 321.
10. Сборник Московского архива Министерства юстиции. Т. 5.
М„ 1913. С. 56.
11. ПЛ. С. 17,84.
12. Энгепьман А. Хронологические исследования в области русской и
ливонской истории в XIII и XIV столетиях. СПб., 1858. С. 64; Бе-
режков Н.Г. Хронология русского летописания. М., 1963. С. 272.
13. Охотникова В.И. Повесть о Довмонте. С. 191; ПЛ. С. 18.
14. Охотникова В.И. Повесть о Довмонте. С. 191, 198; ПЛ. С. 86.
15. Охотникова В.И. Повесть о Довмонте. С. 188.
16. НПЛ. С. 76,289; Янин В.Л. К хронологии и топографии ордынско-
го похода на Новгород в 1238 г. // Исследования по истории и ис-
ториографии феодализма. К 100-летию со дня рождения академи-
ка Б.Д. Грекова. М., 1982. С. 146-158.
СЛ. Никольский
МНИМЫЕ РЕАЛЬНОСТИ СМЕШАННОГО ПРАВА
РУССКО-ВИЗАНТИЙСКИХ ДОГОВОРОВ 911 и 944 гг.
Недавний дипломатический и текстологический анализ рус-
ско-византийских договоров 911 и 944 гг. позволил уточнить
дату их перевода с греческих копий и включения текстов в
древнерусское летописание, выявить актовые формулы, осно-
ванные на византийских канцелярских стереотипах1. Между тем
тексты договоров представляют собой совокупность норм раз-
ного характера: международных, византийских, а также привне-
168
сенных русской стороной2. К последним часто относят нормы,
регулировавшие преступления против личности3. Встает вопрос
о степени совместимости в договорах уголовных норм из арсе-
нала контрагентов, находившихся на разных стадиях развития
общественных отношений и правосознания.
Один из наиболее последовательных сторонников теории
доминирования в договорах X в. норм византийского права
В.И. Сергеевич тем не менее писал: «...если известный русский
обычай мог быть терпим в Греции, его надо было оставить; по-
лезно было даже прямо сослаться на “русский закон”, как это
договоры не раз и делают, чтобы северные варвары видели, что
в договорах содержится их право»4. Однако уголовные нормы
соглашений не просто регламентировали деятельность русов на
территории империи - в равной степени они касались и визан-
тийских подданных, регулируя их конфликты с приезжими. Бо-
лее того, о стабильном русско-греческом правовом пространстве
можно говорить лишь применительно к византийской террито-
рии, куда регулярно прибывали «гости», являювшиеся носите-
лями «закона русского». Ссылки на «закон русский» в соглаше-
ниях, таким образом, должны свидетельствовать о признании
его источником права. Специально оговоренное в 944 г. освобо-
ждение от русских правовых санкций определенной социальной
группы - а именно императорских чиновников5 - является ис-
ключением, подтверждающим декларированное правило.
Поскольку и русские, и греки могли выступать как постра-
давшей, так и виновной стороной в потенциальных конфликтах,
следует ли заключить, что византийцы в зависимости от кон-
кретной ситуации отвечали по чужому праву и даже преследо-
вали обидчика, ориентируясь на чуждый им обычай? Ведь если,
по словам Я. Малингуди, «трудно было требовать от русских,
чтобы они во время пребывания в Византии отказались от норм
своего обычного права»6, то же самое можно сказать и о визан-
тийских подданных. Но похоже, как раз в обратном пытались
убедить читателей разработчики соглашений. В текстах плано-
мерно проводится принцип одинаковой ответственности «руси»
и греков за совершенные преступления. Следовательно, вполне
оправдана точка зрения, в соответствии с которой составители
договоров намеренно стремились создать видимость схожести
правовых норм договаривающихся сторон7. Представляется, од-
нако, спорным мнение, что такое стремление было присуще ис-
ключительно византийцам, в то время как русский перевод сле-
по следовал греческому оригиналу, лишь допуская некоторые
169
непредумышленные искажения. Осознанный подход к интер-
претации греческого прототипа в процессе перевода на древне-
русский язык очевиден хотя бы на примере характерной замены
византийского термина «ромеи» на общеславянский этноним
«греки»8. Еще менее вероятна пассивность русской стороны не-
посредственно при заключении договоров.
Иное дело - насколько искусственной, «мнимой» оказыва-
лась оформленная в договорах правовая реальность. Это уже
зависело от факта наличия конкретных пересечений византий-
ского законодательства и русских правовых обычаев. При отсут-
ствии для первой половины X в. дополнительных сведений о
правовых традициях «руси» естественно обращение исследова-
телей к обширному корпусу византийского права в поисках
сходных норм. В качестве же наиболее наглядного примера час-
то привлекаются статьи договоров, оговаривающие наказание за
убийство: «О сем. Аще кто убьеть Хрестиана Русин или Христь-
ян Русина, да умреть, идеже аще сотворить убийство. Аще ли
убежить сотворивыи убийство, аще есть имовит, да часть его,
сиречь, иже его будет ь по закону, да возметь ближнии убьенаго,
а и жена убившаго да имееть, толицем же, пребудеть по закону.
Аще ли есть неимовит сотворивыи убой и убежав, да держиться
тяжи, дондеже обрящеться, яко да умреть» (911 г.); «Аще убьеть
Хрестьянин Русина или Русин Хрестьянина, да держим будеть
створивыи убийство от ближних убьенаго, да убьють и. Аще ли
ускочить створивыи убой [и] аще будеть имовит, да возьмуть
именье его ближьнии убьенаго. Аще ли есть неимовит и уско-
чить же, да ищють его, дондеже обрящется; аще ли обрящется,
да убьен будеть» (944 г.)9. Эти нормы можно и даже необходимо
рассматривать в комплексе, поскольку договор 944 г. по сути
своей уточняет и развивает положения предыдущего договора,
но не представляет собой их отмены или пересмотра10. Обе ста-
тьи не ссылаются на «закон русский» и могут подразумевать как
кровную месть, так и смертную казнь, т. е. государственно-
правовой акт, и таким образом, являют нам одно из наиболее
существенных противоречий между качественно различными
правовыми системами". На невизантийское происхождение
этих статей указывает, прежде всего, разрешение умерщвлять
убийцу на месте преступления, а также упоминание «ближних»
убитого как получателей некой имущественной компенсации.
Поиски чисто греческих законов, на которые в данном случае
опирались составители, не привели, как кажется, к убедитель-
ным результатам. Распространенная норма, в соответствии с ко-
170
торой разбойников вешали на том самом месте, где они совер-
шили преступление (Эклога. XVII, 50; Прохирон. 39. 16; Васи-
лики. 60. 39. 12), никоим образом не относится к обыкновенным
убийцам; а упомянутая Я. Малингуди норма, по которой убийца
мог добиваться денежного соглашения с родственниками убито-
го, по-видимому, здесь неприменима, поскольку после соверше-
ния подобной сделки семья убитого лишалась права наследовать
имущество погибшего родственника. Прямую параллель в ви-
зантийском законодательстве мы находим лишь в норме, в соот-
ветствии с которой жены приговоренных к смертной казни пре-
ступников имели право на одну четверть имущества своих му-
жей или на возвращение приданого и предсвадебных подарков12.
Попробуем все же смоделировать ситуацию, когда постра-
давшей стороной выступали византийцы, а наказание осущест-
лялось исключительно по принципам византийского права. То-
гда:
- казнь приезжего убийцы совершалась непосредственно на
месте преступления (по договору 911 г.), что весьма проблема-
тично в городских условиях. Разбойников распинали в основном
у проезжих дорог, где те обычно и занимались своим промыс-
лом;
- по договору 944 г., убийцу задерживали «ближние», т. е.,
по-видимому, родственники убитого грека, но это не соответст-
вовало византийской практике;
- в случае бегства состоятельного иностранца часть его
имущества (по договору 911 г.) или даже все имущество (по до-
говору 944 г.) переходило в руки тех самых «ближних» убитого
грека. Значит, им предлагали принять имущественную компен-
сацию (что в принципе не свойственно византийскому законода-
тельству) и тем самым лишали права наследования?
Теперь рассмотрим гипотетический случай, когда винов-
ным оказывался византийский подданный. Тогда:
- слова «да умреть, идеже аще сотворить убийство» мо-
гут подразумевать не столько строго определенное место нака-
зания, сколько ограничение во времени;
- именно «ближние» карают преступника непосредст-
венно после совершенного им убийства;
- переход имущества в руки «ближних» убитого приоб-
ретает характер выкупа, существовавшего в качестве альтерна-
тивы кровной мести, когда по каким-либо причинам та была не-
возможна или нежелательна. В обычно-правовой практике такая
замена происходила по частному соглашению конфликтующих
171
сторон. Однако в данном случае мы имеем дело скорее с выну-
жденным, а не альтернативным характером имущественной
компенсации. Русские «гости», ограниченные в передвижении
по византийской территории, в случае бегства преступника
сталкивались с дилеммой: либо вовсе отказаться от наказания,
либо принять выкуп «за голову» погибшего. При этом сам убий-
ца-грек не договаривался о компенсации; он лишь скрывался от
возмездия. Любопытна также мысль Р.Л. Хачатурова, что при
невозможности поимки преступника имперские власти допуска-
ли такой выкуп, чтобы предотвратить стремление русов отом-
стить кому-либо из родственников убийцы13.
Ранее мною уже высказывалось предположение, что в до-
шедшем до нас виде некоторые статьи обоих договоров, в сущ-
ности, отражают ситуацию, когда наказанию подлежал именно
византийский подданный . Применительно к регламентации
наказания за убийство, это, во-первых, последовательная диф-
ференциация преступников на «имовитых» и «неимовитых», при
том что военно-торговая «русь», прибывавшая в Византию, была
достаточно однородна. Во-вторых, это - упоминание в 911 г.
«жены» убийцы, в то время как русы, отправляясь в дальнюю
экспедицию, вряд ли часто брали с собой жен. Даже если при-
нять гипотетическую возможность того, что некая часть имуще-
ства казненного руса отправлялась к нему на родину (ср. с нор-
мой об имуществе умерших на службе в Византии русов), неяс-
но, почему в данном случае права «своих» (т. е., вероятно, на-
следников мужского пола) игнорировались. Следует также учи-
тывать ситуацию бегства преступника. Разумеется, возможность
скрыться от ответственности существовала и у русов, хотя на
территории Византии для них это было гораздо сложнее. Ско-
рее, они бежали обратно на Русь (ср.: «аще ли, убежавше, в Русь
придуть...» - в договоре 944 г.), бросая некое имущество, из ко-
торого потом платилась компенсация пострадавшей стороне. Но
тогда непонятно, каким образом предполагалось преследовать и
в итоге казнить «неимовитого» убийцу, - ведь судьба бежавшего
зависела теперь исключительно от воли князя (ср.: «мы напишем
ко князю вашему, яко им любо, тако створять»).
Таким образом, имеются некоторые косвенные свидетель-
ства того, что за внешним «равноправием» руси и греков, за дек-
ларированным смешанным правом, антитезами «Хрестьянин/Ру-
син» (911 г.) и «Грьчин/Русин» (944 г.) скрывается еще и оппози-
ция свой/чужой, где чужими, гипотетическими обидчиками, вы-
ступали именно византийцы. Не имеем ли мы дело с неким бо-
172
леее менее осознанным конструированием мнимой реальн о-
сти, когда подлинная реальность проходит, по меньшей мере,
сквозь двойную призму: непосредственного нормотворчества, а
затем древнерусского перевода с элементами редактирования?
Находящиеся в нашем распоряжении переводы, а вероятно
и оригиналы, не могли отражать практическое положение дел.
Ни византийское законодательство, ни древнерусский обычай
сами по себе не являлись источниками урегулирования кон-
фликтов. Строго следовать букве «идеального», смешанного
права русско-византийских договоров также, видимо, было за-
труднительно. Некий компромисс оказывался возможным лишь
в силу того, что с русской стороны субъектом этого права вы-
ступал не родовой коллектив, а торгово-дружинная корпорация
во главе с русским князем. Тот же был одновременно гарантом
«законопослушности» русов на византийской территории и
главным, хотя и заочным, истцом в преступлениях против них
(ср.: «да не изыщется смерть их от князя вашего»).
Примечания
1. Malingoudi J. Die russisch-byzantinischen Vertrage des 10. Jhds. aus
diplomatischer Sicht. Thessaloniki, 1994; Каштанов C.M. Из исто-
рии русского средневекового источника. Акты X-XVI вв.
М., 1996; Он же. К вопросу о происхождении текста русско-
византийских договоров в составе Повести временных лет // Вос-
точная Европа в древности и средневековье. Политическая струк-
тура древнерусского государства. М., 1996. С. 39-42.
2. Бибиков М.В. Некоторые источниковедческие аспекты изучения
древнерусской государственности И Образование Древнерусского
государства. Спорные проблемы. М., 1992. С. 8-11.
3. ЩаповЯ.Н. «Закон русский» договоров Руси с Византией и
«Правда Русская» // Внешняя политика Древней Руси. Тезисы док-
ладов. М., 1988. С. 122-123; Свердлов М.Б. От Закона Русского к
Русской Правде. М., 1988. С. 35-42; Назаренко А.В. К вопросу об
отражении древнерусского права в договорах Руси с Византией
X в. // Восточная Европа в древности и средневековье. Междуна-
родная договорная практика Древней Руси. Материалы к конфе-
ренции. М., 1997. С. 41-46; и др.
4. Сергеевич В. И Лекции и исследования по истории русского права.
Изд. 4. СПб., 1910. С. 114.
173
5. Литаврин ГГ Византия, Болгария, Древняя Русь (IX - начало
XII в.). СПб., 2000. С. 86; Никольский С.Л Византийские чиновни-
ки и субъекты права русско-византийского договора 944 г. // Нор-
на у источника Судьбы: Сборник статей в честь Елены Александ-
ровны Мельниковой. М., 2001. С. 289-296.
6. МалингудиЯ. Терминологическая лексика русско-византийских
договоров // Славяне и их соседи. Вып. 6. Греческий и славянский
мир в средние века и раннее новое время. М., 1996. С. 63.
7. Там же.
8. Бибиков М.В. Некоторые источниковедческие аспекты. С. 10.
9. Здесь и далее цит. по: Памятники русского права. Вып. 1. Памят-
ники права Киевского государства. Х-ХШ вв. / Сост. А.А. Зимин.
М., 1952. С. 6-10,30-35.
10. Литаврин ГГ. Византия, Болгария, Древняя Русь. С. 82.
11. Troianos S. Die Strafen im byzantinischen Recht. Eine Ubersicht //
Jahrbuch der Osterreichischen Byzantinistik. 1992. Bd. 42. S. 55-74;
Никольский С.Л. Кровная месть по русско-византийским догово-
рам X в. // Восточная Европа в древности и средневековье. Языче-
ство, христианство, церковь. М., 1995. С. 60-62
12. МалингудиЯ. Терминологическая лексика русско-византийских
договоров. С. 63-65.
13. Хачатуров Р.Л. Мирные договоры Руси с Византией. М., 1998.
С. 111, 114; Он же. Становление права (на материале Киевской
Руси). Тбилиси, 1988. С. 132.
14. Никольский С.Л. Византийские чиновники. С. 289—291.
С.М. Перевалов
ЖЕЛЕЗНЫЕ ВОРОТА АЛЕКСАНДРА:
ЛЕГЕНДА И ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ*
Жарким июльским днем 330 г. до н. э. Александр Македон-
ский в погоне за Дарием промчался со своими всадниками
сквозь узкий проход, именуемый «Каспийскими воротами» (Агг.
Anab. 3. 20. 2; 20. 4), недалеко от Par в северном Иране
(перевалы Сир-Дар и Фируз-Кух: Standish 1970). Более в этих
'Работа выполнена при поддержке РГНФ (проект № 01-01 41001а).
174
местах Александр никогда не бывал. Тем не менее его краткое
пребывание здесь со временем обросло многочисленными ле-
гендами, наиболее востребованной из которых оказалась леген-
да о «железных воротах», установленных великим Македонцем
для защиты от враждебных ему северных народов. Раз возник-
нув, легенда жила и развивалась по своим законам, связанным
уже не с действительной историей Александра, а с историей
культурных сообществ, в которых она бытовала. В средневеко-
вой христианской литературе среди запертых воротами народов
фигурировали библейские Гог и Магог, пособники сатаны в эс-
хатологии «Апокалипсиса» (20. 7-8). На Востоке под влиянием
коранической литературы широкую известность получила исто-
рия о сооружении Александром (первоначально Зулькарнайном
= Двурогим) железных стен с воротами в районе кавказского
Дербента. Нас будет интересовать ранний, античный, период
существования легенды от ее предполагаемого возникновения
до трансформации под влиянием библейско-христианской лите-
ратуры (примерно конец IV в.).
В официальной, идущей от Птолемея и Аристобула, исто-
рической традиции об Александре, представленной прежде все-
го «Анабасисом» Арриана (первая половина II в.н. э.), версия о
строительстве каких-то укреплений у Каспийских ворот отсут-
ствовала. Своим происхождением легенда о «железных воротах»
обязана литературно-романтическому направлению повествова-
ний об Александре. Ранние, эллинистического времени, образцы
до нас не дошли. В нашем распоряжении имеется относительно
поздний «Роман об Александре» Псевдо-Каллисфена в трех ос-
новных версиях на греческом языке (самая ранняя редакция А -
Ш в. н. э.) и в многочисленных обработках на латинском, сирий-
ском, коптском, армянском и других языках (всего более 80 ре-
дакций на 24 языках).
Первое из дошедших до нас свидетельств о «железных во-
ротах» Александра оставил Иосиф Флавий в сообщении об
аланском набеге 72 г. на Мидию и Армению. «Народ аланы, о
котором я прежде пояснил, что это скифы, живущие по берегам
реки Танаиды и озера Меотиды, задумав в то самое время (4-й
год правления Веспасиана: BJ. 7. 7. 1. - С. 77.) совершить набег
на Мидию и в еще более отдаленные области, договаривались об
этом с царем гирканов. Ибо через его владения проходил путь,
который был заперт железными воротами, поставленными ца-
рем Александром. И получив от него разрешение на проход,
многочисленными толпами они напали на ничего не подозре-
175
вавших мидийцев и стали опустошать густонаселенный и
обильный стадами край» (BJ. 7. 7. 4, пер. М. Финкельберг и
А. Вдовиченко). Источником сведений Иосифа о постройке
«железных ворот» явился, скорее всего, эпизод из цикла расска-
зов будущего «Романа об Александре». У Псевдо-Каллисфена
(3. 26) говорится о двух, сдвинутых Богом по просьбе Александ-
ра, горах, названных «грудями Борея», которые Александр пере-
городил стеной с воротами. Перечень запертых воротами «не-
чистых» народов появляется в поздних — не ранее 500 г. - верси-
ях. Среди экзотических названий («кинокефалы», «амазонки» и
др.) встречается имя единственного исторического народа — ала-
нов - вошедшее и в позднейшие европейские версии «Романа об
Александре»: «Откровение» Псевдо-Мефодия Патарского, ви-
зантийскую «Жизнь Александра», «Историю сражений» архи-
пресвитера Льва и т. д., при том что в восточной (сирийской,
армянской, арабской) традиции имя аланов отсутствует. Еще
один не мифический народ за «Александровыми запорами»,
гунны, появляются на страницах древних авторов в связи с их
набегом 395/396 г. (Jeronym. Ер. 77. 8). Таким образом,
«историзация» мифа в первые века н.э. связана с греко-
латинской традицией и историей римского мира.
Легенда о «железных воротах» сложилась и развивалась в
определенных культурно-исторических условиях. С началом
эллинизма появилась новая концепция ойкумены, объединяю-
щей ранее враждебные Запад (Грецию) и Восток (Азию). Созда-
тель новой цивилизации Александр стал восприниматься как ее
гарант и защитник от варварских нашествий извне. Вставала
проблема границ цивилизованного мира. Североиранские Кас-
пийские ворота, расположенные внутри Азии, не слишком под-
ходили на роль лимитрофного объекта. Таковым на рубеже на-
шей эры стал Кавказ. Эволюции легенды в сторону кавказской
локализации «ворот Александра» способствовали ошибочные
географические концепции романтической традиции об Алек-
сандре, политические тенденции того времени.
Географическая путаница во многом происходила из-за
совпадения названий. В традиции об Александре имело место
смешение собственно Кавказа с Кавказом Индийским (Гинду-
куш), Танаиса (Дон) с Яксартом (Сыр-Дарья), Меотиды (Азов-
ского моря) с Аралом (Anderson 1932. Р. 15; Пьянков 1977.
С. 180 и след.). Страбон (11.3.5; 12. 4) допускал смешение двух
Каспийских ворот: североиранских и Дарьяльских на Кавказе.
Ко времени походов римского полководца Корбулона в Арме-
176
нию (57-63 гг.) название «Каспийские ворота» (по Плинию -
«Кавказские») прочно закрепилось за Дарьялом {Plin. NH. 6. 40,
см. также: 6. 30). Иосиф Флавий в эпизоде с проходом аланов
через «железные ворота» (BJ. 7. 7. 4) явно имел в виду северо-
иранские Каспийские ворога, но в другом своем труде называл
«Каспийскими воротами» и проход в центральном Кавказе (AJ.
18. 4. 4). У Тацита (Ann. 6. 33) Дарьял назван «Каспийской доро-
гой» {Caspia via). Близ «Каспийских запоров» (IGRR. I. 192) ука-
зывал свою родину иберийский принц Амазасп, брат царя Мит-
ридата, погибший в ходе парфянского похода Траяна. Название
«Каспийские ворота» для Дарьяла сохраняли Гегесипп (Heg. 50),
св. Иероним (Ер. 77. 8), Иордан (Get. 51), Прокопий Кесарий-
ский (Bell. Pers. 1. 10. 4; 12. 2; 16. 4; Bell. Goth. 3. 3).
Географические мифы сочетались с историческими. Свою
роль сыграла легенда историков «вульгаты» о романе Александ-
ра с Талестридой, царицей прикавказских амазонок {Just. 12. 3.
5-7; Curt. 6. 5. 24-32; Diod. 17. 77. 1-3; ср.: Plut. Alex. 46), и о
завоеваниях Александра на самом Кавказе {Diod. 17. 83. 1; Curt.
7. 3. 19-23; Just. 42. 3. 5; Oros. 3. 18. 7). Мифологическая концеп-
ция Кавказа стала источником амбициозных проектов особо
впечатлительных правителей. Так, несостоявшаяся экспедиция
Нерона к Каспийским воротам {Тае. Hist. 1. 6. 2; Plin. NH. 6. 40;
Suet. Ner. 19. 2; Dio. 63. 8. 1-2) была вызвана намерением импе-
ратора идти по следам Александра, но целью оказались кавказ-
ские албаны, у которых Александр никогда не бывал.
Была и стратегическая составляющая стойкости легенды о
кавказских «железных воротах». Начиная с I в. до н. э. (походы
Помпея) Кавказ становится естественным рубежом империи,
включавшей и территории т. н. «клиентских» государств Закав-
казья: Армении, Иберии, возможно Албании. Дарьял был самой
удобной дорогой с севера на юг: через него совершались набеги
аланов в 35 и 136 гг., гуннов в 368 и 395/6 гг. Поэт Стаций (Silv.
4. 4. 63-64), обозревая границы римского мира, называл среди
таковых «опасные рубежи Каспийских ворот» - metuendaque
portae / limina Caspicae. Рим обращал особое внимание на обо-
рону этого участка. В 75 г. римляне обновляли стены крепости
Гармозика (к югу от Дарьяла) для своего вассала Митридата
Иберского (АЕ. 1968. 145). Тщательное обследование Каспий-
ских (Дарьяльских) ворот с целью их укрепления провел наме-
стник Каппадокии Арриан при отражении аланского нападения
136 г. {Joan. Lyd. De mag. 3. 53. 1 = Arr. Parth. 6 Roos; Them. Or.
34. 8). В популярной исторической традиции первым лицом, по-
177
строившим здесь крепость (= ворота) для защиты от набегов с
севера, оставался Александр (Proc. Bell. Pers. 1. 10. 9).
В геополитическом плане идея укрепления кавказских про-
ходов («железных ворот») способствовала сближению двух ве-
ликих держав - Рима и Парфии (с 226 г. - Сасанидского Ирана).
В 35 г. Тиберий призвал аланов против парфян, в 72 г. Веспаси-
ан предпочел остаться нейтральным, когда аланы громили пар-
фянскую Мидию. Только после опустошительного рейда алан
136 г., захватившего не только Парфию, но и римскую Каппа-
докию, происходит осознание общности угрозы с севера, и Рим
переходит к сотрудничеству со своими восточными партнерами.
Как минимум с середины IV в. действовало соглашение между
Римом и Сасанидами, предусматривавшее совместные меры по
защите выхода из Дарьяльского ущелья (Joan. Lyd. Mag. 52-53;
Men. Frg. 11). Важно отметить влияние на внешнюю политику
новой (приблизительно со П в.) доктрины римского импе-
риализма, суть которой сводилась к осознанию конечности им-
перии (отрицание Вергилиева тезиса «империя без границ»), а
также к признанию того, что варварский мир самодостаточен, не
всегда подвержен цивилизаторскому влиянию, и в таком случае
от него следует отгородиться искусственными барьерами
(политика Адриана: НА. Hadr. 12. 6). Дальнейшее развитие ле-
генды шло по пути ее адаптации к христианской картине мира.
Литература
Пьянков И В Средняя Азия в античной географической традиции.
М. 1997.
Anderson A R. Alexander’s Gate, Gog and Magog, and the Inclosed Nations.
Cambridge (Mass.), 1932.
Standish J F. The Caspian Gate И Greece and Rome. 1970. Vol. 17. No. 1.
178
В.Я. Петрухин
ТРАДИЦИЯ И ИСТОРИЧЕСКИЙ ФАКТ
В СРЕДНЕВЕКОВОЙ ИСТОРИОГРАФИИ
То очевидное обстоятельство, что средневековая историо-
графия основывалась на традиции - в первую очередь библей-
ской и античной - не всегда осознается в полном объеме. Сама
структура средневековых «хроник» и «историй» воспроизводит
или синтезирует структуры Библии (прежде всего, книги Бытия
и Царств) и античных историй, жанровым образцом для которых
стала «История» Геродота. «Исторические факты» собственной
истории вписываются в эту структуру и трансформируются в
соответствии с ней.
Первым «национальным» историографом, синтезировав-
шим традиции Библии и Геродота, был готский автор VI в. Иор-
дан: в своей истории готов Иордан даже собственный народ
именует - по созвучию - античным именем «геты» с тем, чтобы
с большим основанием приписать ему подвиги древних скифов.
Вместе с тем, библейская традиция и лексика часто остают-
ся незамеченными у Иордана, явно ориентировавшегося на уче-
ную античную (латинскую) традицию в своем труде. Иордан
пишет в «Гетике» об уже сложившихся во времена Готской дер-
жавы объединениях славян - склавенах и антах, возводимых к
венетам, но повествование историка об этих временах явно ок-
рашено эпическими и библейскими тонами. Не случайно его
упоминание славян и антов начинается с цитаты из библейской
Таблицы народов: «Хотя теперь их названия меняются в зависи-
мости от различных родов и мест обитания, преимущественно
они все же называются склавенами и антами» (ср.: Свод. Т. 1.
С. 107). Эта цитата, без учета прямой ссылки Иордана на
«каталог народов» (Свод. Т. 1. С. 111), иногда воспринимается
как прямое отражение сложившейся родоплеменной структуры
славян (ср.: Ловмяньский 1964. С. 18), в то время как Иордан
следует здесь библейскому принципу генеалогического описа-
ния народов. Отсюда «хронологическая сбивчивость» этногра-
фического изложения, при которой венеты оказываются и пред-
ками склавенов и антов, и их общим — актуальным — наименова-
нием. Ср. далее: «Они же (венеты), как мы сказали в начале
[нашего] изложения или в каталоге народов, произойдя из одно-
го корня, породили три народа, то есть венетов, антов и склаве-
179
нов, которые, хотя свирепствуют всюду, по грехам нашим, то-
гда, однако, все подчинились власти Херманарика» (ср.: Свод.
Т. 1. С. 111). Здесь библейский дискурс, вводящий мотив Божь-
ей казни за грехи — славянских вторжений VI в. в мир христиан-
ской цивилизации, - соотносится с «эпическим» сюжетом -
державой Херманарика, который в уже ушедшие времена (до
гуннского нашествия IV в.) владел всем варварским миром, по-
корив одиннадцать народов севера, венетов и др.
Эта «эпическая дистанция», отделяющая державу Хермана-
рика от современного несчастного положения готов, требует
учета и там, где, казалось бы, речь идет об исторических или
даже лингвистических реалиях. Сам этникон анты еще
Я. Гримм связывал с древневерхненем. antics «гиганты, исполи-
ны» - обозначением древнего, «доисторического» народа-
автохтона. Современные комментаторы Иордана (Свод. Т. 1.
С. 118, 159) сравнивают этот народ готских «фольклорно-
исторических преданий» со спалами, покоренными готами после
проникновения в мифическую страну «Ойум», точнее, с тем зна-
чением, которое этот этникон приобрел в славянских языках,
ибо к нему и восходит славянское слово исполин «допотопный
гигант, великан» (ср.: Веселовский 1883; Этимологический сло-
варь славянских языков. Т. 8. С. 240-242).
Очевидно, что в этом контексте следует рассматривать и
первый «исторический факт» славянской истории - рассказ о
казни Винитарием, наследником Херманарика, уже под-
властным гуннам, «короля» антов Боза с его сыновьями и 70
старейшинами. Это «сказание» напоминает комментаторам эпи-
ческие сюжеты о расправе над восставшими или непокорными
врагами (ср. тюркско-монгольские и кавказские параллели:
Свод. Т. 1. С. 160; Ловмяньский 1963. С. 405), но в не меньшей
мере оно должно напоминать о традиционном библейском числе
«языков», казненных 70 сыновьях неправедного царя Ахава
(4-я Царств. 10) и т. п.
Тот же библейский контекст не менее показателен для дру-
гой средневековой «национальной» традиции, древнерусской,
включающей повествования о монголо-татарском нашествии и
отделившей эпический «былинный» период - Киевскую Русь -
от последующей истории.
Появление татар в раннем описании битвы на Калке
(которое заимствовано в Новгородской первой летописи из Ки-
евской, вошедшей в Ипатьевскую - ср.: Феннел 1989. С. 83 и
след.) знаменательно - оно увязывается с эсхатологическим
180
«Откровением Мефодия Патарского» об иноплеменниках, кото-
рые явятся в конце времен из Етривской пустыни (ср. появление
хуннов у Иордана). Здесь используется один из византийских
источников начального летописания, в свою очередь привле-
кающий пророчество Иезекииля о Гоге и Магоге для определе-
ния грядущих судеб христианского мира (Истрин 1897); но в
контексте летописного повествования именно гордыня, непра-
ведность, опрометчивые поступки и несогласованные действия
русских князей предопределили ход исторических событий. В
1224 г. «по гр’Ьхом нашимъ, приидоша языци незнаемЪ». Снача-
ла татары воевали с половцами: «много зла сотвориша ти
оканнЕи Половци Рускои земли, того ради всемилостивый богъ
хотя погубите безбожныя сыны Измаиловы Куманы, яко да
отмГстять кровь крестияньску» (НПЛ. С. 264). Русские князья,
однако, выступили в союзе с половцами, татарских же послов,
призывавших к миру, перебили. Летописец вкладывает в уста
второго татарского посольства слова, которые часто звучат со
страниц летописи, но приписываются, как правило, русским
христианским князьям: «аще есте послушали Половець, а послы
наши есте избилГ, а идете противу нас, то вы пойдите; а мы вас
не заняхомъ ничим, да всЬмъ есть богъ и правда» (НПЛ. С. 266).
Бог на стороне тех, за кем правда, - это относится даже к без-
божным иноплеменникам, которые могут идеализироваться в
древнерусской литературе, являя противоположность забывшим
правду хрисгианам. Более того, слова безбожных татар напоми-
нают те, что были произнесены судьей Иеффаем аммонитянам
во времена обретения Обетованной земли: «А я не виновен пред
тобою, и ты делаешь мне зло, выступив против меня войною.
Господь Судия да будет ныне судьею между сынами Израиля и
между Аммонитянами» (Судей, 11. 27). Русские князья действи-
тельно оказываются уподобленными ханаанским, выступавшим
против Божьей воли, - «тако за грЪхы наша вложи богъ недо-
умение (безвыходное положение, отчаяние. - В. П.) в насъ, и
погыбе множество бещисла люди; и бысть вопль и плачь и пе-
чаль по градом по всГмъ, и по селомъ» (НПЛ. С. 267).
Существенно, что, с точки зрения позднейшего тверского
летописца, пострадал после битвы на Калке в первую очередь
Киев, «мать городов русских»: «Еще бо и сеа крови не отмыхом,
Калкацкого бою, а пакы народися людий по велицем мору по
всей земли, кроме Киева (курсив мой. - В. П.). Но киевьстии лю-
дие на Калках с великым князем Мстиславом Романовичем, и с
и нем и 10-ю князи и с 72-ю храбрыми костию тамо падоша».
181
Число князей здесь соответствует пропавшим «коленам Израи-
левым», а число богатырей — числу языков в сюжете вавилон-
ского столпотворения (в Беседе трех святителей и др.), но также
и свойственному библейской традиции числу павших героев.
В эпической традиции этот мотив победы над всей сово-
купностью врагов «переворачивается». В «Повести о Сухмане»
(XVII в.) богатырь, который «во граде во Киеве бысть при ста-
росте, при великом князе Манамахе Владимеровиче», отражает
набег татарского царя», а с ним 70 царевичей, а со всяким царе-
вичем по семидесяти по две тысячи» (ПЛДР. XVII в. Книга 1.
С. 135-136).
В былинном эпосе киевские богатыри побеждают татар, но
для истории Киевская эпоха завершилась: в поздних (XV-
XVI вв.) русских летописях, повествующих о первом нанесен-
ном татарами русским князьям в 1223 г. поражении на р. Калка,
говорится, что в этой битве погибли 70 «храбров» во главе с
Алешей (Александром) Поповичем - в Русской земле не оста-
лось богатырей. В «Тверском сборнике» (ПСРЛ. Т. 15. Стб. 338)
рассказывается, как богатыри «совет створиша» у Александра
Поповича в Ростове и решили служить не «князем по разным
княжениям, [...] понеже князем в Руси велико неустроение», а
«единому великому князю в матери градом Киеве». Сам правя-
щий в Киеве князь Мстислав Романович, узнав о приближении
татар, гордо ответствует на предупреждение об угрозе: «Пока я в
Киеве, - по Яик, и по Понтийское море, и по реку Дунай никому
саблей не махивать» (ср.: ПСРЛ. Т. 15. Стб. 343; ПЛДР. XIII в.
С. 150, 160). Очевидно, что эти летописные повести о богатырях
связаны со временем формирования народного эпоса и народно-
го самосознания уже в Московской Руси (ср.: Лихачев 1946.
С. 77-80; Флоря 1982. С. 158 и след.).
В собственно былинном тексте о том, отчего «перевелись
богатыри на святой Руси», герои русского эпоса также гибнут от
гордыни: побив на перекрестке трех дорог, ведущих к Киеву,
Нову городу и синему морю, татар - несметную «силу поганую»,
богатыри похваляются, что справятся и с «силой нездешнею», в
других вариантах — с «небесной силой». Еще А.Н. Веселовский
(1884. С. 274—286) увязывал этот былинный мотив и с историче-
ским поражением русских на Калке. При очевидном паралле-
лизме мотивов летописной повести и былины, сюжет фольклор-
ного текста более архаичен и даже мифологичен: богатыри ру-
бятся с «нездешней силой», но той лишь прибывает вдвое с каж-
дым богатырским ударом; отчаявшиеся богатыри бетуг в
182
«каменные горы» и там окаменевают сами. Здесь богатыри явно
относятся к поколению «допотопных» великанов, могучему на-
роду навсегда ушедшей эпохи (ср.: Пропп 1958. С. 338-343;
Толстой 1996; ср. выше о спадах ит. п. образах великанов). Для
того, чтобы богатыри жили в идеальном эпическом городе и в
идеальную эпическую эпоху, необходимо было, чтобы реальное
историческое время для этого города и этой эпохи кончилось.
Для возникновения эпоса необходима была абсолютная вре-
менная дистанция, отделяющая эпическое время от историче-
ского (ср.: Бахтин 1975. С. 246; Лихачев 1979. С. 228 и след.) -
эту дистанцию отмечают летописные своды XV—XVI вв.
А.В. Подосинов
«МНИМЫЕ РЕАЛЬНОСТИ»
В АНТИЧНЫХ ПРЕДСТАВЛЕНИЯХ
О ВОСТОЧНОЙ ЕВРОПЕ*
« Историки в описаниях земли
помещают то, что им неизвестно, в са-
мых отдаленных частях карт, делая при
этом надписи такого рода, “а далее пес-
чаные безводные пустыни, изобилую-
щие дикими зверями”, или “непрохо-
димое болото’", или “скифский холод”,
или “ледовое море”...»
Плутарх. Тезей. 1,1
Слова Плутарха, вынесенные в эпиграф, хорошо показыва-
ют характер работы античного историка, географа или карто-
графа, когда он сообщал об отдаленных, малоизвестных регио-
нах ойкумены, к которым относилась и территория Восточной
Европы.
Представления о Восточной Европе в античности являли
Работа выполнена в рамках проекта, поддержанного РГНФ и Минобразования
России (№01-01-85004 а/у).
183
собой сплав реальных знаний, добытых в результате торговых и
политических контактов греков и римлян с народами, которые
населяли земли севернее Дуная и Черного моря, с фантастиче-
скими сведениями о географии, природе и этнографии Восточ-
ной Европы. Последние имели истоком мифо-космологические
представления самих греков и римлян, а также искаженную ин-
формацию об удаленных от центров античной цивилизации об-
ластях. Анализу второй составляющей этих представлений -
«мнимых реальностей» - и посвящена настоящая работа.
Сразу следует отметить, что большинство таких «мнимых
реальностей» заняло прочное место в картине мира античного
человека, став общими клише, которые повторялись на протя-
жении многих столетий и перешли в средние века. Богатую дань
им отдали поэты и мифологи, историки и географы, грамматики
и философы, представители естественно-научных дисциплин.
Кроме того, «реальные» и «мнимые» реальности так тесно спле-
тались в единый причудливый образ, что отделить одно от дру-
гого часто бывает сложно.
1.0. Одна из самых значимых для географического образа
Восточной Европы «мнимых реальностей», которая, однако,
оказалась со временем и остается до сих пор «реальностью ре-
альной», - это мнение о том, что Европа, как и Азия, омывается
с севера океаном. Представление о реке-океане, омывающем со
всех сторон круглую землю, существовавшее изначально как
часть космологического мифа (Нот. II. XVIII, 606-607), было
унаследовано географическими теориями ионийских натурфи-
лософов (Herod. IV, 36), а затем, с расширением географическо-
го кругозора греков и римлян, постоянно находило свое под-
тверждение, хотя определенно можно сказать, что никаких дос-
товерных и конкретных знаний о существовании на севере Евра-
зии океана у древних греков не было (ср. Herod. IV, 45:
«Относительно Европы никто не знает точно, омывается ли она
водой с востока и на севере...»). В конце IV в. до н. э. Пифей со-
вершил плавание вдоль Западной Европы на север, описал ле-
гендарный остров Туле и прилегающие к нему местности и со-
общил, что он проплыл вдоль северных берегов Европы до гра-
ницы Европы с Азией, до реки Танаис (Strabo. II, 4, 1). Несмотря
на давнюю традицию проведения северной границы Европы по
океану, некоторые последующие писатели (например, Дикеарх,
Полибий, Артемидор, Страбон) решительно отказывали сооб-
щениям Пифея в достоверности. Лишь к рубежу эр и позже, ко-
гда римский флот вышел по Нижнему Рейну к Северному морю
184
и затем к берегам Ютландии, существование на севере Европы
моря-океана стало твердым фактом.
1.1. Представление о Северном (Скифском, Кронийском,
Ледовом) океане, омывающем с севера Евразию, делало воз-
можным - конечно, лишь умозрительно - морское сообщение
по Северному морскому пути, открытому экспериментальным
путем лишь две тысячи лет спустя. В качестве доказательства
возможности такого пути автор середины I в.н. э. Помпоний Ме-
ла рассказывает следующую историю: «Долгое время точно не
знали, что находится по ту сторону Каспийского залива - то ли
океан, то ли скованная холодом земля без конца и края. По это-
му вопросу мы можем сослаться не только на физиков и Гомера,
утверждавших, что вся суша окружена морем, но и на Корнелия
Непота, писателя более позднего и потому заслуживающего
большего доверия. Корнелий Непот приводит свидетельство
Квинта Метелла Целера, который сообщает, что в бытность
свою проконсулом в Галлии (в 62 г. до н. э. —А. П.) он получил
в подарок от царя бегов (или боев. - А. 17.) каких-то жителей
Индии. Спросив, как попали они в эти места, Метелл узнал, что
буря отогнала их от берегов Индии, что они долго блуждали по
морю и, наконец, высадились на германском берегу. Следова-
тельно, за Каспийским морем находится не суша, а океан» (Ш,
44-45, перев. С.А. Апта; ср.: Plin. NH. II, 170; подробнее об этом
рассказе см.: Хенниг. Неведомые земли. I. С. 297-300). Здесь
важно отметить попытку подтвердить мифолого-космологичес-
кие (Гомер и «физики», т. е. ионийские натурфилософы) пред-
ставления о Северном океане квазиэмпирическими сообщения-
ми документального характера.
1.2. В античности не знали Скандинавии как полуострова, в
лучшем случае она была известна как остров (уже у Помпония
Мелы и Плиния). Таким образом, Балтийское море практиче-
ски выступало для большей части Европы как Северный оке-
ан.
1.3. Следующая «мнимая реальность» Восточной Европы -
Каспийское море, которое в наиболее распространенной антич-
ной традиции представлялось заливом Северного океана, с
которым оно соединялось посредством узкого и длинного про-
лива (внутренним морем его считали только Геродот и Птоле-
мей).
1.4. Все это приводило к тому, что общие контуры Евра-
зии, как они виделись античным географам и картографам,
сильно отличались от реальных: размеры Северной Евразии в
185
значительной степени скрадывались. Евразия оказывалась без
Скандинавии, при этом Балтийское побережье как самое север-
ное и продолжающееся на восток отрезало практически по той
же широте всю Северо-Восточную Европу. Восприятие Каспий-
ского моря как залива океана приближало океан к Каспийскому
устью Волги, теоретическая возможность проплыть из Индии в
Германию отсекала практически всю территорию Сибири,
Дальнего Востока, Китая и Юго-Восточной Азии, хотя и пред-
полагалось, что Северный океан тянется до соединения с Вос-
точным. Таким образом, северные контуры Евразии в представ-
лении античных географов, если их наложить на современную
карту, проходили с запада на восток по Балтийскому побере-
жью, далее загибались к северному Прикаспию, затем, пройдя
через хорошо знакомые после походов Александра Великого
среднеазиатские земли Бактрии и Хорезма, резко сворачивали к
югу, ограничивая с востока Индию. В рамках этих «мнимых»
географических реальностей и должны были разыгрываться ис-
торические события, локализоваться реки, горы, озера, разме-
щаться народы и города, что приводило к многочисленным па-
радоксам и путанице в письменных источниках.
2.0. Как и все другие (Западный, Восточный и Южный)
океаны, Северный также должен был иметь свои острова.
2.1. Как уже говорилось, главным островом на севере Евра-
зии, по данным римских источников (Мела, Плиний, Птолемей),
был остров Сканза (Скатинавия, Скандинавия и др. варианты),
лишь в средние века распознанный как полуостров. Считалось,
что этот остров расположен против побережья Германии, вос-
точнее устья Эльбы (см., например: Mela, III, 54; Plin. NH. IV,
96).
2.2. Кроме Скандинавии-Сканзы, если двигаться вдоль по-
бережья Северного океана (пока еще Балтийского моря), напро-
тив Сарматского побережья римские авторы указывают еще
несколько островов, как правило, безымянных (ср. Plin. NH.
IV, 94: «insulae complures sine nominibus»). По мнению Мелы (III,
56), они заселены некими эонами (Оеопае), гиппоподами
(Hippopodae) и панотиями (Panotii).
2.3. У побережья Северной Азии некоторые античные ав-
торы локализуют также несколько островов, которые никак не
называются или называются просто «Скифскими» (Mela. Ill, 58:
«quas sine propriis nominibus Scythicas vocant»; ср. в
«Космографии» Равеннского Анонима, V, 29: «...В крайних се-
верных пределах (Азии. - А. П.) находятся большие [и] малые
186
острова Скифии, числом пятнадцать. Их имена мы читали
[написанными] многими способами, поскольку этой страной
владеют вследствие своей греховности варварские и не знающие
закона народы, которые называют эти острова различными име-
нами. Поэтому мы не будем перечислять их имен»). Совершенно
очевидно, что эти острова относятся к типично «мнимым реаль-
ностям».
3.0. К одной из самых примечательных географических
фикций Восточной Европы принадлежат так называемые Ри-
фейские (или Рипейские) горы, которые, по представлениям
античных авторов, располагались на севере Восточной Европы и
тянулись с запада на восток. Под этим названием, судя по всему,
сначала, в глубокой древности, был известен Кавказ (ср.: его
библейское название Рифат [Быт 10, 3: Рьфаб] или Рафа [Юб
8: Рафа]; см.: Елъницкий. Знания. С. 13), затем, после освоения
Кавказа и рецепции его местного имени, прежнее название по
закону переноса мифологических реалий все дальше по мере
знакомства с реальной ситуацией, было отнесено к предпола-
гаемым горам севернее Кавказа. Весьма вероятно, что представ-
ления о Рипейских горах сложились под влиянием сведений о
существовании Уральских гор, которые, впрочем, имеют не ши-
ротное, а меридиональное расположение.
4.0. Речная система Восточной Европы в представлении
античности также полна деталей, которые не отвечают действи-
тельности.
4.1. Это, прежде всего, некоторое несходство системы рек,
впадающих в Азовское и Черное моря, с современной гидрогра-
фией. Наряду с хорошо известными в античности Дунаем
(Истр), Днестром (Tupac), Южным Бугом (Гипанис), Днепром
(Борисфен), Доном (Танаис) и Кубанью (Гипанис, позже Куфис)
античные авторы называют еще несколько рек, которые не под-
даются отождествлению с современными; таковы, например,
реки Пантикап, Гипакирис, Герр, локализуемые Геродотом (IV,
54-56) между Борисфеном и Танаисом, а также реки Лик, Оар и
Сиргис, текущие, по Геродоту (IV, 123), через земли меотов в
Азовское море.
4 2 Волги в античности до Птолемея не знали, не в малой
степени вследствие восприятия Каспийского моря как залива
океана. Возможно, смутные сведения о ней сохранили название
реки Оар (= Ра Птолемея) у Геродота (IV, 123-124) и описание
пролива, соединяющего океан с Каспием, как длинного, узкого и
похожего на реку (ср.: Mela. Ill, 38: «Маге Caspium ut angusto ita
187
longo etiam freto primum terras quasi fluvius inrumpit...»).
4.3. Что касается истоков северночерноморских рек, в ан-
тичности были распространены две точки зрения - «горная» (по
Аристотелю, они текут с Рипейских гор) и «озерная» (ср.: Herod.
IV, 51-57 о Тирасе, Гипанисе, Пантикапе, Гипакирисе, Танаисе).
Практически ни та, ни другая не отвечают географической ре-
альности, будучи вызваны к жизни априорными теориями о
происхождении рек вообще.
4.4. В некоторых античных источниках содержатся неясные
сведения о возможности связи Черного моря с Балтикой
(= Северным океаном) через восточноевропейские реки. В ран-
ней традиции Нил и Танаис, разделявшие материки, мыслились
вытекающими из мирового океана, окружающего землю (КР. 4.
Col. 268), что определялось умозрительной космологической
моделью, представляющей Землю окруженной океаном (ср. о
Ниле: Herod. II, 28: «половина воды (Нила от его истоков. -
А. П.) направляется к Египту на север, а другая половина — к
Эфиопии на юг»). Отсюда берет начало смутное, но на протяже-
нии всей античности прослеживаемое представление о том, что
и Танаис может соединять Черное море и Северный океан
(Балтийское море). Так, Страбон (II, 4, 1) сообщает, что Пифей
во время плавания на север «посетил всю береговую линию Ев-
ропы от Гадир (т. е. Гибралтара. - А. П.) до Танаиса», из чего
современные исследователи делают вывод, что Танаис, под ко-
торым обычно понимали Дон, мог представляться также впа-
дающим и в Балтийское море (см., например: Елъницкий. Зна-
ния. С. 123-124). Впрочем, это высказывание можно понять и
абстрактно-географически - «до Танаиса», т. е. до границы с
Азией, которую тот олицетворял.
Один из маршрутов возвратного плавания аргонавтов из
Черного моря в Средиземное ведет через Танаис в Северный
океан и затем вдоль северного и западного побережий Европы в
Средиземноморье. Диодор Сицилийский (IV, 40 sqq.; ср.: IV, 56.)
со ссылкой на Тимея из Тавромения (первая половина III в.
до н. э.) описывает путь аргонавтов через Танаис, волок и боль-
шую реку (Волга-Ра?), выводящую в Северный океан (см. под-
робнее: Елъницкий. Знания. С. 7-27; ср. также с. 20 о тимеевском
пути: «На начертание подобного маршрута могли повлиять ка-
кие-либо сведения о возможности сообщения по европейским
рекам между Черным и Балтийским морями, которое и было
принято Тимеем за Северный океан»). Близкую традицию обна-
руживают Скимн Хиосский (см. Schol. ad Apollon. Rhod. Arg. IV,
188
284: сначала путь шел по Танаису, потом на копьях донесли Ар-
го до океанского берега) и Дионисий Скитобрахий, автор
«Аргонавтики» II в. до н. э., которую цитирует Диодор Сицилий-
ский (IV, 40 sqq.). В орфической «Аргонавтике» (v. 1035 sqq.)
возвратный путь аргонавтов идет через Меотиду, Танаис, уще-
лье в Рифейских горах к побережью Северного океана
(Ельницкий. Знания. С. 20).
Интересно, что единственная античная карта, на которой
сохранилось изображение Восточной Европы. - Певтингерова -
также показывает здесь несколько рек, которые текут от Север-
ного океана до Черного или Азовского моря (см.: сегм. VII—
VIII).
4.5. Азовское море выступает иногда в римской картогра-
фической традиции как внутреннее озеро (Певтингерова карта,
сегм. VIII, 1-2), что демонстрируют и некоторые средневековые
карты, возможно, зависящие от этой традиции. На подобных
картах нередко показывается его связь через реки с Северным
океаном (то же на Певтингеровой карте).
5.0. К «мнимым реальностям» следует причислить и неко-
торые этнографические сведения о Восточной Европе, в кото-
рых в реальные исторические сведения вплетены фантастиче-
ские образы полусказочных, мифических племен и народов.
Выглядит закономерным, что все они населяют крайний север
Восточной Европы, о котором ничего не было известно (ср. вы-
сказывание Плутарха в эпиграфе к статье).
5.1. К ним относятся монстры - полулюди-полузвери, ло-
кализуемые в Восточной Европе. Это - одноглазые аримаспы,
воюющие со стерегущими золото грифонами, и представляю-
щие самое удаленное на север от Черного моря племя в ряду пе-
речисления «скифских» племен у Аристея Проконнесского; это
— антропофаги, питающиеся человеческим мясом и живущие на
севере Евразии; это - панотии с огромными, покрывающими
все тело ушами и гиппоподы («лошадиноногие» у Мелы и Пли-
ния). Два последних народа помещаются на безымянных остро-
вах в Северном океане (= Балтийском море; см.: Mela. Ill, 56).
5.2. В Восточной же Европе располагается сказочная, уто-
пическая страна гипербореев (что-то вроде «Земли Саннико-
ва»), которая также отнесена на побережье Северного океана за
Рифейские горы. Несмотря на крайне северное расположение
страны (ср. Mela. Ш, 36: «In Asiatico litore primi Hyperborei super
aquilonem Riphaeosque montes sub ipso siderum cardine iacent»)
здесь всегда мягкий климат и природное изобилие, царят идил-
189
лические нравы, люди наслаждаются счастливой, безмятежной
жизнью и тесно связаны с богами (см., например: Mela. Ill, 36-
37).
5.3. Яркий пример этнографических «мнимых реальностей»
представляет собой «миграция» мифического племени амазонок
с южного побережья Черного моря, где они сначала локализова-
лись, к Азовскому {Herod. IV. 110-117) и позже на север Вос-
точной Европы, где их размещали по соседству с гипербореями
{Mela. I, 12).
6.0. Таким образом, следует признать, что греки и римляне
хорошо знали только ту часть Восточной Европы, которая непо-
средственно прилегала к Дунайскому лимесу и северному побе-
режью Черного моря, где располагались греческие города и
римские гарнизоны. Продвижение в хинтерланд было всегда
затруднено тем, что в степной зоне, начинавшейся сразу за по-
бережьем, обитали варварские воинственные племена. Поэтому
все сведения о далее лежащих землях были получены из вторых
рук, подвергались искажениям и приобретали мифическую ок-
раску. Большую роль в формировании «мнимых реальностей»
сыграли многочисленные теоретические построения греков, ко-
торые накладывались на реальный ландшафт, искажая его кон-
туры и географические особенности.
6.1. Античный образ Восточной Европы со всеми его
«мнимыми реальностями» оказался весьма живуч. Через Мелу,
Плиния, Солина, Орозия, Исидора Севильского он был передан
средневековым историкам и географам и превратился в сте-
реотип, живший на протяжении многих веков в сознании евро-
пейца. Этому способствовали удаленность Восточной Европы от
основных центров европейской образованности и труднодос-
тупность ее вследствие политических, конфессиональных и про-
чих обстоятельств. Иногда античные «реалии» актуализирова-
лись: так, Рифейские горы искали в Швеции, остров Туле ото-
ждествляли с Исландией, лежащую в районе Ботнического зали-
ва землю квенов древние исландцы воспринимали как Квенланд
- «страну женщин», явно отталкиваясь от античного мифа об
амазонках, и т. д.).
6.2. Одним из первых, кто сознательно пытался опроверг-
нуть многие из этих «мнимых реальностей» и утвердить новые
актуальные знания о Восточной Европе, был краковский епи-
скоп Матвей Меховский (1457-1523 гг.), который в своем
«Трактате о двух Сарматиях» яростно разоблачал «басни» древ-
них и новых авторов о гипербореях, грифонах, Рифейских горах,
190
с которых якобы берут начало реки, рассказывал о реках, впа-
дающих в Балтику, о Волге и других уже «реальных реалиях»
Восточной Европы.
Д.А. Радивилов
ПРЕЕМСТВЕННОСТЬ МНИМАЯ И РЕАЛЬНАЯ
(О ДУХОВНЫХ СВЯЗЯХ В УЧЕНОЙ СРЕДЕ ИБАДИТОВ)
В ходе формирования и развития религиозно-политической
доктрины ибадитов - одного из ранних течений в исламе - в их
ученых кругах особое внимание уделялось преемственности ре-
лигиозного знания. Одним из способов формализации духовных
и идейных связей между представителями различных поколений
в письменной традиции ибадитов стали иснады - цепи из имен
выдающихся деятелей движения, среди которых, по мнению
ибадитских историографов, знания передавались от старших
ибадитов к младшим. Как правило, такие иснады строились хро-
нологически корректно — деятели, имена которых составляют
звенья ис надое, действительно, могли встречаться друг с другом
и, следовательно, передавать друг другу авторитетную тради-
цию. Для позднейших поколений ибадитов иснады стали под-
тверждением правильности и неизменности религиозного зна-
ния, передававшегося последовательно от старшего поколения
знатоков традиции к младшему без каких бы то ни было иска-
жений и нововведений.
Как правило, иснады ибадитского знания формировались в
периферийных общинах и возводились от авторитетных, но бо-
лее поздних представителей местных ученых кругов, например
оманских или магрибинских, к реально существовавшим иба-
дитским деятелям раннего, так называемого басрийского, пе-
риода развития ибадитской доктрины. Наиболее авторитетными
носителями религиозной традиции считались ранние ибадитские
лидеры (середина - конец VIII в.), действовавшие в Басре, -
именно их нормотворчество во многом определило содержание
догматической и религиозно-политической доктрины ибадитов в
ее позднейшем виде. Все они - Абу Убайда Муслим, ар-Раби б.
Хабиб, Ваил б. Аййуб, Махбуб б. ар-Рахил - бесспорно, реально
191
существовавшие деятели, внесшие значительный вклад в орга-
низацию и идейное развитие ибадитской общины. Но наше
представление о роли каждого из них в разработке религиозной
и политической доктрины ибадитов, об их участии в политиче-
ской жизни общины в значительной степени - результат дея-
тельности позднейших историографов. Желание ибадитских ав-
торов представить ранних лидеров общины группой единомыш-
ленников, последовательно передававших знания друг другу,
затенить имевшие место идейные расхождения и политические
конфликты, о содержании которых мы можем судить лишь по
глухим реминисценциям, отчасти можно объяснить дидактиче-
ской ролью, которую играла письменная традиция в общинной
среде, отчасти - ангажированностью некоторых алимов
(знатоков традиции), старавшихся соответствовать политиче-
ской конъюнктуре момента. Результатом их позднейших рацио-
нализаций стала строго персонифицированная, хотя и хроноло-
гически сомнительная, линия преемственности знания среди
ибадитских лидеров Басры.
Широко бытующее в ибадитской литературе представление
о том, что традиционное знание передавалось последовательно
от Абу Убайды Муслима ар-Раби б. Хабибу, а от него - Ваилу б.
Аййубу и Махбубу б. ар-Рахилу, не учитывает роли других иба-
дитских алимов, выступавших действительными авторами тех
или иных идейных концепций. Имена некоторых из них нам из-
вестны - Думам б. ас-Саиб, Сухар б. ал-Абд, Абу Нух ад-
Даххан, но о причинах, по которым позднейшая ибадитская ис-
ториография ими пренебрегает, отказывая в праве числиться
среди отцов-основателей движения, источники чаще всего умал-
чивают. Позднейшие авторы представляют Абу Убайду Мусли-
ма, ар-Раби б. Хабиба, Ваила б. Аййуба и Махбуба б. ар-Рахила
полномочными имамами, едва ли не единоличными духовными
лидерами ибадитской общины Басры, что в реалиях того време-
ни представить довольно сложно: басрийская община постоянно
находилась в состоянии скрытого существования (китман), в
условиях которого даже неформальное духовное лидерство од-
ного человека, по крайней мере его имамат в буквальном зна-
чении («руководство молитвой»), весьма проблематичны. Ус-
тойчивая духовная связь между басрийскими имамами, непре-
рывность передачи религиозного знания и лидерских полномо-
чий в их ряду, как и персонификация традиции в лице одного
лидера должны убеждать позднейшие поколения в авторитетно-
сти традиции того периода и факте ее поступательного развития
192
от Абу Убайды до Махбуба.
Пожалуй, наибольшее внимание ибадитская историография
уделяет Абу Убайде. С его именем связаны систематизация иба-
дитской доктрины и начало широкомасштабной пропаганды
ибадитских идей за пределами Басры - в основном в перифе-
рийных регионах Халифата - с целью создания на его окраинах
ибадитских государств, которые, по замыслу ибадитских лиде-
ров, должны были стать альтернативой неправедного государст-
ва Умаййадов, а затем - Аббасидов. Однако ибадитская пропа-
ганда имела долговременный успех лишь в трех регионах - в
Хадрамауте и Йемене, в Омане и в Магрибе. Там возникли иба-
дитские общины, которые превратились в относительно само-
стоятельные государственные образования, существовавшие
дискретно, но охватывавшие довольно значительные террито-
рии. Местные ибадитские общины, поначалу не располагавшие
собственной ученой традицией, вынуждены были апеллировать
к авторитету басрийских алимов: позднейшие сочинения, авто-
рами которых становились ибадиты Магриба или Омана, всяче-
ски подчеркивают связь знания первых местных авторитетов с
традицией ранних басрийцев. Поскольку организатором пропа-
ганды представлялся Абу Убайда, знания первых ибадитских
ученых и лидеров с периферии возводились именно к нему. К
примеру, в хронике магрибинского ибадита Абу Закарии ал-
Варглани «Книга жизнеописаний имамов» (XI в.), охватываю-
щей всю историю ибадитского государства Рустамидов в Тахар-
те (762-909 гг.), особое внимание уделяется духовной связи ос-
нователя династии Абд ар-Рахмана б. Рустама с Абу Убайдой.
Так, Абу Закария утверждает, что юный Абд ар-Рахман был вы-
бран одним из ибадитских эмиссаров в Кайруане в качестве уче-
ника, а затем в составе группы из пяти человек был направлен в
Басру для получения ибадитского образования, где на протяже-
нии нескольких лет учился у Абу Убайды. Общение Абу Убай-
ды с Абд ар-Рахманом обставлено рядом малоправдоподобных
или вовсе нереальных подробностей, явно имеющих фольклор-
ное происхождение: во время занятий Абу Убайда якобы изоли-
ровал будущего основателя династии от остальных учеников
при помощи занавеса, чтобы красота Абд ар-Рахмана не отвле-
кала их от учебы, а перед отъездом учеников домой к Абу Убай-
де явились старые женщины, которые попросили показать им
Абд ар-Рахмана и трижды благословили его. Видимо, именно
подробности, по замыслу автора, должны были убедить читате-
ля хроники в реальности тесной духовной связи Абу Убайды с
193
Абд ар-Рахманом, что, безусловно, поддерживало авторитет
всех Рустамидов.
Ибадитская историография указывает также на тесную ду-
ховную связь между Абу Убайдой и Талиб ал-Хакком, провоз-
гласившим ибадитский имамат в Хадрамауте, а затем — в Йеме-
не (746 г.), а также Джуландой б. Масудом, ненадолго устано-
вившим власть ибадитов в Омане (750-751 гг.), и его сподвиж-
ником Халафом б. Зийадом.
Знания ибадитских алимов Басры традиционно возводится к
Джабиру б. Зайду. Хотя в ибадитских источниках именно он
называется идейным основателем движения, его роль в форми-
ровании доктрины представляется скорее легендарной, чем ре-
альной. По всей видимости, он действительно был авторитет-
ным алимом, факихом, но вряд ли считал себя ибадитом. Вклад
Джабира в развитие ибадитской доктрины мог иметь косвенный
характер - как знаток мусульманского права он мог высказывать
мысли, в какой-то мере созвучные взглядам умеренных харид-
житов, что впоследствии послужило основанием для включения
Джабира в разряд первых ибадитских алимов. Именно с Джаби-
ром б. Зайдом источники связывают Абу Убайду Муслима; иба-
дитские авторы настаивают на факте встречи Абу Убайды с
Джабиром, но поверить в это трудно. Даже если принять позд-
нейшую из известных дат смерти Джабира (721-722 гг.), кото-
рая, по-видимому, является наименее надежной, то к моменту
его смерти Абу Убайде могло быть 10-12 лет - безусловно, он
был слишком юн, чтобы стать учеником известного алима и фа-
киха Басры. Еще более невероятен факт встречи Джабира с пре-
емником Абу Убайды - ар-Раби б. Хабибом (ум. 786-787 г.), о
чем сообщает один из ибадитских источников.
Через Джабира б. Зайда ибадитское знание возводится к
Ибн Аббасу, Аише, и через них - к пророку Мухаммаду. Таким
образом, Джабир выступает связующим звеном между собст-
венно ибадитским знанием и традицией ранних общемусуль-
манских авторитетов, считавшейся в ибадитских кругах правед-
ной. Поскольку фигура Джабира играет в ибадитской историо-
графии особую роль, она также окружена рядом сюжетов, под-
тверждающих высокий статус Джабира как алима и факиха. Так,
ибадитский источник утверждает, что, будучи смертельно боль-
ным, Джабир попросил пригласить к нему ал-Хасана ал-Басри -
выдающегося богослова и знатока мусульманской традиции. Тот
пришел к нему ночью, тайком, выказав таким образом Джабиру
свое уважение. Многие течения в исламе апеллировали к авто-
194
ритету ал-Хасана ал-Басри, считая его традицию частью своей.
Как видим, установив мнимую духовную связь между Джаби-
ром и ал-Хасаном ал-Басри, ибадиты не стали исключением; они
подкрепили авторитет Джабира и косвенно представили ал-
Хасана ал-Басри втайне сочувствующим ибадитам.
Несомненно, связь Джабира б. Зайда с Ибн Аббасом и Аи-
шей также нереальна. Тем не менее ибадитская историография
указывает на факт встречи Ибн Аббаса и Джабира. В ибадит-
ских сочинениях со слов самого Джабира рассказывается, как
однажды, подойдя к асхабам Пророка, он узнал среди них
«море», то есть Ибн Аббаса. Сообщается также, как, стоя на мо-
гиле Ибн Аббаса, Джабир признался, что считает его «лучшим в
этой общине».
Таким образом, вычерчивая линию преемственности рели-
гиозного знания в кругу духовных авторитетов, ибадитская
письменная традиция обращается не только к фактам, реаль-
ность которых может быть доказана, но также прибегает к мало-
вероятным и вовсе нереальным фактам, основанным на ложно
выстраиваемых и хронологически некорректных связях. Причем
благодаря именно нереальным фактам ибадитская историогра-
фия устанавливает мнимую связь поздней и, следовательно, ме-
нее авторитетной традиции с традицией ранних харизматичных
деятелей и далее - с богооткровенным знанием Пророка.
Источники и литература
Abu Zakariya Yahya ibn Abi Bakr. Kitab siyar al-a’imma wa akhbarihim.
Alger, 1979.
Рукопись № 1082 Тиджарат ал-‘улама’ ва-с-сийар cvi-'уманиййа Науч-
ной библиотеки Львовского гос. университета им. И. Франко.
Рadieinoe Д. 1снад традицп 1бадинв Оману // Схщний св и. КиТв, 1999.
№8.
Чураков М.В. Народное движение в Магрибе под знаменем хариджиз-
ма. М., 1990.
Lewicki Т. Les ibadites dans 1’Arabie du sud au moyen age // Folia Orien-
talia. Krakow, 1959. Vol. 1. Fasc. 1.
Wilkinson J. C. The Early Development of the Ibadi Movement in Basra //
Studies on the First Centuiy of Islamic Society. Carbondale, 1982.
195
М.В. Рождественская
ДРЕВНЕРУССКИЕ ОПИСАНИЯ РАЯ И СВЯТОЙ ЗЕМЛИ:
МНИМОЕ И РЕАЛЬНОЕ
1. Описания Святой Земли и райского локуса рассматрива-
ются на материале русской средневековой паломнической лите-
ратуры («хождений» в Иерусалим и Царьград), а также текстов,
впрямую не связанных с путешествиями к христианским святы-
ням, но построенных по сюжетной модели подобных путешест-
вий. Это хорошо известные славяно-русской книжности пере-
водные византийские апокрифы, описывающие путь в рай зем-
ной или небесный и путь в земной и/или Небесный Иерусалим.
Анализируются механизмы превращения «реальной» топогра-
фии в «мнимую реальность» райского пространства: соотнесе-
ние образов рая в этих апокрифах и Палестины, как она изобра-
жается древнерусскими паломниками в «хождениях», происхо-
дит не только на уровне общих идей и мотивов, но и путем ис-
пользования сходных лексических выражений и стилистических
формул. Поэтому Святая Земля и рай в славяно-русской литера-
турной традиции сближаются: так раскрывается дополнитель-
ный аспект библейского символического образа рая.
2. Объяснения этого сходства лежат не только в сфере ти-
пологии и поэтики жанров, но и в своеобразии жанровой систе-
мы средневековых литератур. Святая Земля в силу своей са-
кральности оказывается тем пространством, при описании кото-
рого сходятся средневековые историография и география, созда-
вая христианскую топографию как инструмент такого описа-
ния. Библейский образ рая (Эдема), каким он предстает в тек-
стах Ветхого и Нового Заветов, развивается и уточняется в сла-
вяно-русских памятниках «на тему рая» и параллельно в палом-
нических сочинениях. Здесь рай приобретает характеристику
Святой Земли, при этом все устойчивые черты его образа (рай
как сад, как ограда, как гора, как Свет и т. д.) сохраняются.
3. Достижение праведниками райского пространства пред-
ставляет собой своеобразный путь к святости. Общая идея пути
(реального и духовного) объединяет жанр «хождений» вместе со
всеми его разновидностями (проскинитарий и др.) с жанром
биографического жития праведника, будущего святого. Понятие
«жизненный путь» разворачивается в сюжет. Тексты апокрифи-
ческого «жития» и «хождения» оказываются взаимопроницаемы
196
благодаря общему мотиву дороги и святости конечной цели пу-
тешественника-паломника (рай как Святая Земля, Святая Земля
как рай). В древнерусских «хождениях» даже, казалось бы, точ-
но вымеренные расстояния между святынями, их метрические
параметры, выраженные цифровыми обозначениями, включают-
ся в общий контекст «мнимой реальности» священного про-
странства, в котором «каждый куст свят». Взаимопроницаемость
произведений жанра «хождений» и житийных текстов, описы-
вающих путь к раю, связана с определенным жанровым синкре-
тизмом средневековых славянских литератур. Примеры такого
синкретизма дает славяно-русская рукописная традиция одного
и того же литературного текста, дошедшего в разных по време-
ни списках, когда текст может быть обозначен как «житие»,
«житие и хождение», «сказание о житии», «сказание о житии и
хождении», «сказание о хождении», «слово о житии и хожде-
нии» и т. д. Причем речь не идет о невнимании или равнодушии
переписчика к такого рода разнобою, но следы каждого из пере-
численных жанровых образований при внимательном анализе
можно обнаружить в тексте. Другой вопрос - насколько совпа-
дает наименование сочинения в конкретном списке со структу-
рой текста? С точки зрения отмеченной жанровой взаимопрони-
цаемости, а также архаического фольклорно-мифологического
подтекста, в докладе рассматриваются некоторые древнерусские
«хождения» и апокрифические «Сказание об отце нашем Агапии
(Хождение Агапия в рай)» и «Сказание о Макарии Римском».
4. Жанр древнерусских «хождений», ориентированный в
целом на латинскую и греческую традиции, самостоятельно вы-
рабатывает ряд паломнических топосов, которые можно назвать
«райско-палестинскими». Это — долгий и трудный путь с пре-
одолением препятствий, благоприятствование высших сил, вы-
званное благочестивой целью путешествия, благочестием само-
го путешественника и усердной молитвой, надежный и опытный
проводник-помощник, цветущая плодоносная земля, сладость ее
вод и т. д. Под воздействием этих топосов конкретное описание
реального путешествия к христианским святыням, не всегда
только с паломническими, а часто с определенными дипломати-
ческими, политическими или торговыми целями, приобретает
условный, символический характер, становится описанием
«мнимой реальности». В свою очередь, апокрифические описа-
ния путешествий в рай и самого рая при всем их средневековом
символизме используют сюжетную схему «хождений» и напол-
няются конкретными «палестинскими» подробностями.
197
5. Структурирующей сближающей идеей жанра «хожде-
ний» в Святую Землю и апокрифических описаний путешествий
в рай можно назвать идею Смерти-Воскресения. Она реализует-
ся в рассматриваемых текстах через ряд мотивов, в частности,
через мотивы «чуда» и «сна». В «Сказании отца нашего Агапия»
и в «Сказании о Макарии Римском» они выполняют сюжетооб-
разующую функцию. Мотив «чуда» не просто сближает жанр
«хождений» с агиографией, для которой он обязателен, но по-
зволяет рассматривать как чудо путешествие в сакральный мир,
будь то Святая Земля или рай; и, что не менее важно, как чудо
описывается и благополучное возвращение героя. Он получает
возможность совершать чудеса, как это произошло со старцем
Агапием, получившим от пророка Ильи воскрешающий хлеб.
Три монаха из «Сказания о Макарии Римском», пожелавших
увидеть место, «где небо сходится с землей», возвращаются в
свой монастырь уже иными, чем они вышли из него, и
т. д. Таким образом, путешествие, особенно благочестивое, спо-
собно преображать человека или менять его статус, переводить
«мнимость» в «реальность» и наоборот. Паломники в Иерусалим
и Царьград по возвращении в свои земли также вызывали в
средневековом обществе особое отношение к себе. Поэтому,
рассматривая комплекс древнеславянских памятников, описы-
вающих своеобразную «мнимую реальность», т. е. путешествие
в рай, или реальность вполне действительную, т. е. путешествие
к христианским святыням, можно говорить о едином паломни-
ческом тексте, который складывался постепенно, с учетом не
только описаний реально пройденного и увиденного, но и под
воздействием разных средневековых литературных и культур-
ных традиций.
А.В. Рукавишников
ПРОБЛЕМА «НЕПРИЗНАНИЯ РОДСТВА»
В РАННЕСРЕДНЕВЕКОВЫХ ХРОНИКАХ
И ПОВЕСТЬ ВРЕМЕННЫХ ЛЕТ
Отечественные исследователи Повести временных лет дав-
но отмечали интересную особенность генеалогии правящей ди-
настии Рюриковичей: в первых четырех поколениях княжеского
198
рода летописец отмечает лишь одного представителя, оставив-
шего после себя потомство. У Рюрика упоминается лишь один
ребенок - сын Игорь, о наследниках же Синеуса и Трувора нам
ничего неизвестно. Единственным ребенком Игоря, по ПВЛ,
был Святослав. Из трех сыновей Святослава двое - Ярополк и
Олег - не оставили потомства. Таким образом, все русские кня-
зья XI - начала XII в. (современной автору или авторам ПВЛ
эпохи) произошли от одного человека - первого христианского
правителя Руси Владимира. Столь низкая «плодовитость» пер-
вых Рюриковичей кажется еще более странной потому, что уже
у Владимира летописец указывает 12 сыновей и 2 дочери. В чем
же тут дело? Наиболее простым ответом является признание
того факта, что летописцы XI - начала XII в. не располагали
полными данными о потомстве первых Рюриковичей, но черпа-
ли информацию из устных рассказов о Рюрике, Олеге, Игоре,
Святославе и Владимире, передававшихся в форме саг, дружин-
ных песен и т. д. Однако небольшое исследование, проведенное
нами, показывает, что решение проблемы - сложнее, чем кажет-
ся на первый взгляд.
В составе ПВЛ мы имеем ценнейший источник - мирный
договор Руси с греками 944 г., а, в свою очередь, в его составе -
список послов и лиц, которых они представляли во время пере-
говоров в Константинополе. Оставим в стороне споры о времени
включения данного договора в состав ПВЛ. Для нас важнее дру-
гое - никем из современных историков не оспаривается факт
подлинности договора, включенного в ПВЛ без изменений в на-
званиях городов, в именах и т. д. Таким образом, мы имеем дело
с документом, дающим объективное представление о верхушке
древнерусского общества в середине X в. В связи с исследова-
нием генеалогии первых Рюриковичей нас интересует начало
списка послов, отправленных из Руси в Константинополь:
«Иворъ, солъ Игоревъ, великаго князя Рускаго; и объчии
ели: Вуефасть, Святославль, сынъ Игоревъ; Искусеви, Ольги,
княгини; Слуды, Игоревъ, нети Игоревъ; Улебъ, Володиславль;
Каницаръ, Передъславинъ; Шихъбернъ, Сфандръ, жены
Ул'Ьбл'Ь; ПрасьтЕнь, Туръдуви; Либиаръ, Фастовъ; Гримъ,
Сфирьковъ; ПрастЬнъ, Акунъ, нети Игоревъ»1.
Даже беглое прочтение списка позволяет выявить «новых»
родственников Рюриковичей, но разберемся во всем по порядку.
Первые три имени в списке всем хорошо известны - это Игорь
Рюрикович, его сын Святослав и жена Ольга. Четвертым в спи-
ске идет племянник киевского князя, тоже носящий имя
199
«Игорь». Надо сказать, что это имя было распространено среди
Рюриковичей домонгольской поры, однако не столь широко, как
«Владимир», «Ярослав», «Всеволод» или «Олег». В XI в. извес-
тен лишь один Игорь - младший сын Ярослава Мудрого. В сле-
дующем столетии появляются еще три Игоря. Безусловно, это -
княжеское имя. Таким образом, есть основания полагать, что
Игорь был сыном брата Игоря Рюриковича. Однако есть одно
«но»: в Новгородской первой летописи под 1216 г. упоминается
новгородец Гаврила Игоревич", чей отец, что очевидно, носил
имя Игорь. Из этого факта можно предположить, что имя
«Игорь» никогда не было только княжеским. Впрочем, нам ка-
жется более вероятным, что ко второй половине XII в. это имя
появилось и в боярском ономастиконе.
Сразу же разберемся со вторым племянником Игоря Киев-
ского, Акуном, упоминаемым в списке одиннадцатым. «Акун,
или Якун» - славянский вариант скандинавского имени
«Хакон». Думается, здесь не надо говорить, сколь популярным
было это имя на Севере Европы в раннем средневековье. Что
касается Руси, то сразу же бросается в глаза отсутствие имени
«Акун (Якун)» в родословной Рюриковичей, - оно никогда не
было княжеским. Тем не менее, «Акун (Якун)» - весьма попу-
лярное имя среди русской знати домонгольской поры. В XII в.
известны: Якун Милятич, боярин князя Изяслава Давидовича;
Якун, «мужъ» Ростислава Мстиславича; а также новгородский
посадник Якун Мирославич. В начале следующего столетия в
Новгороде действуют: Якун Зубец и Якун Зуболомич, Якун
Моисеевич и тысяцкий Якун Намнежич. Как видим, имя «Акун
(Якун)» известно и в Южной Руси, и в Новгороде. Из всего вы-
шесказанного можно сделать вывод, что родителями нашего
Якуна были знатный скандинав и сестра Игоря «Старого». В ис-
торической литературе указывалось, что европейская система
родства предоставляла индивиду широкий выбор, позволяющий
вступать в более или менее близкие отношения с родичами, как
с отцовской, так и с материнской стороны. Эти отношения под-
разумевали определенный набор прав и обязанностей. При этом
«кровнородственные отношения по отцовской линии были более
значимыми и могли являться как дополнительным преимущест-
вом, так и недостатком»4. Именно поэтому племянник Игоря по
отцовской линии упоминается в списке четвертым, а родствен-
ник с материнской стороны - лишь одиннадцатым.
В списке послов и лиц, их направивших в Константинополь,
привлекает внимание пара со славянскими именами: пятым
200
упомянут Владислав, а шестой - Предслава. «Владислав» - ши-
роко распространенное в домонгольской Руси имя. В 60—70е гг.
XII в. в Южной Руси действовали два Владислава — Владислав
Воротиславич, боярин князя Мстислава Изяславича Волынского,
и Владислав Лях («Янев брат»), сначала служивший Ростиславу
Мстиславичу и его сыну Давиду, а затем перешедший под зна-
мена Глеба и Михалка Юрьевичей. В начале XIII в. в Новгороде
упоминаются Владислав Дмитрович и Владислав Завидич5. При
этом нужно учесть, что в Чехии и Польше имя «Владислав» бы-
ло весьма популярным среди представителей правящих родов.
Другое дело - имя «Предслава». Среди Рюриковичей XI — пер-
вой половины XIII в. известно несколько княжен и княгинь с
таким именем. Так, это имя носила дочь Владимира Святого,
упоминаемая ПВЛ под 1016 г. В конце XI - начале ХШ в. из-
вестны Предславы - дочери князей Святослава Ярославича,
Святополка Изяславича и Рюрика Ростиславича6. Можно ду-
мать, что мы имеем дело с типичным женским княжеским име-
нем. Таким образом, у нас есть основания предполагать, что
Предслава из договора 944 г. была сестрой или дочерью Игоря
Киевского.
Если сопоставить рассказ ПВЛ за середину X в. и текст до-
говора 944 г., то мы увидим, что летописец «не знает», кроме
ближайших родственников Игоря, массы других персон: кто та-
кие посол киевского князя Ивор, Владислав, о котором шла речь
выше, Вуефаст, Улеб, Слуды и др.? Кроме того, под 945 г. в
ПВЛ есть пассаж о некоем Свенельде, чьи «отроци изоделися
суть оружьемъ и порты», в то время как дружина Игоря считала
себя обделенной. Этот же Свенельд после смерти Игоря стал
воеводой и главным советником его сына Святослава. Однако в
договоре 944 г. нет ни слова об этом могущественном человеке.
Ни слова не сказано и о кормильце Святослава Асмуде, упоми-
наемом под 946 г.7 Создается ощущение, что «автор» ПВЛ кон-
струирует какую-то свою реальность, имеющую весьма слабое
отношение к той эпохе, от которой до нас дошел договор 944 г.
В западноевропейской медиевистике характерным приме-
ром конструкции исторической реальности является «История
норманнов» Дудо из Сент-Квентена. Хроника Дудо рассказыва-
ет о династии нормандских герцогов - Ролло, его сыне Уильяме
и внуке Ричарде I; о завоевании ими Нормандии и о расширении
владений в ходе долгой и упорной борьбы с западнофранкскими
правителями. Дудо писал свое произведение между 996 и 1020
гг. Последнее исследование текста «Истории норманнов» Эрика
201
Кристиансена показывает, что, во-первых, «сочинение Дудо не
является надежным источником по изучению ранней истории
норманнов: автор знал о ней не больше нашего»; во-вторых,
«хронист был скорее не автором, а средством передачи потомст-
ву массива информации, уже сформировавшегося в воспомина-
ниях и традициях части нормандского общества: правящего ро-
да, дружины, знати или странствующих профессиональных ар-
тистов эпохи»8. Дудо писал историю норманнов IX-X вв., не
имея под рукой письменных свидетельств о той поре, но в то же
время выполняя вполне определенный социальный заказ. Его
покровителями были ближайшие родственники Ричарда I - сын
Ричард II, жена Гуннор, брат Рольф. Казалось бы, имея таких
информантов, Дудо должен был передать генеалогию норманд-
ских герцогов Руана наиболее полно. Однако у родоначальника
династии Ролло был брат Горм, о наследниках которого хронист
ничего не сообщает. Дудо рассказывает о единственном сыне
Ролло Уильяме и при этом лишь мимоходом упоминает о дочери
первого нормандского правителя. После смерти Уильяма хро-
нист ведет рассказ о Ричарде 1, сыне и наследнике Уильяма; о
его долгой и трудной борьбе за сохранение отцовского наследия,
а затем и за расширение своих владений. Дудо оставляет за пре-
делами своего повествования рассказ о братьях Ричарда — Ро-
дульфе и Рольфе; они для него как бы не существуют, хотя он,
безусловно, знал о них. Лишь в самом конце повествования по-
является Рольф, но лишь для того, чтобы исполнить волю уми-
рающего брата - передать власть в руки его старшего сына Ри-
чарда.
Итак, мы подобрались к цели того явления в средневековых
Хрониках, которое получило название «непризнание родства».
Элизабет Сирл отмечала, что «сохранение памяти лишь о един-
ственном ребенке в рассказе Дудо может быть интерпретирова-
но как политический акт признания легитимности власти одного
лишь Ричарда (I. - А. Р.)»9 - и его потомства, - добавим мы.
«Непризнание родства» позволяет отсечь все боковые ветви пра-
вящего рода, оставив в истории лишь предков по прямой линии.
Для автора ПВЛ, уделяющего не меньшее внимание проблеме
передачи власти, «непризнание родства» оказывается столь же
действенным приемом описания исторической действительно-
сти. Если бы не текст договора Руси с греками 944 г., мы нико-
гда бы ничего не узнали о ближайших родственниках Игоря Рю-
риковича. И уж тем более мы никогда не узнаем их роли и места
в политической системе Руси середины X в. Также как мы нико-
202
гда и ничего не узнаем о других родственниках Рюриковичей, о
которых летописец (или летописцы) XI - начала XII в. предпо-
чли умолчать.
ПВЛ - это летопись потомков Владимира Святого, христи-
анских князей Руси, в ней не оказалось места их языческим род-
ственникам из боковых линий.
Примечания
1. ПСРЛ. Т. 1. М., 1997. Стб. 46.
2. Там же. Т. 3. М., 2000. С. 55,255.
3. Там же. Т. 2. М., 1998. Стб. 503, 505, 518; Т. 3. С. 24,26,29, 32, 33,
35, 53, 54, 67, 209, 211, 212,216, 220, 221, 224, 252, 260,261,273.
4. BulloughD.A. Early mediaeval social groupings: the terminology of
kinship // Past and present. Vol. 45 (1969). P. 14.
5. ПСРЛ. T. 2. Стб. 526, 532, 533, 549, 557, 562, 570; T. 3. C. 51, 55,
248,255.
6. Там же. T. 1. Стб. 135,140,144; Т. 2. Стб. 256,284, 708, 711.
7. Там же. Т. 1. Стб. 54, 55, 58.
8. Christiansen Е. Introduction // Dudo of St. Quentin. History of the
Normans / Translated by E. Christiansen. Woodbridge, 1998. P. XV,
XVII.
9. Searle E. Predatory kinship and the creation of Norman power, 840-
1066. Berkeley; Los Angeles; London, 1988. P. 93.
М.Б. Свердлов
НЕМЕЦКИЕ ЛАТИНОЯЗЫЧНЫЕ НАЗВАНИЯ РУСИ
IX-НАЧАЛА XIII В.
КАК ОТРАЖЕНИЕ РЕАЛЬНОСТЕЙ ИСТИННЫХ И
МНИМЫХ*
Хоронимы и этнонимы являются важнейшим источником
исторической информации. Они представляют собой не только
самоназвания как средство самоидентификации («взгляд изнут-
Тезисы публикуются в авторской редакции.
203
ри»), но и названия другими народами как особая форма иден-
тификации и познания окружающего мира («взгляд извне»). Не-
мецкие названия Руси IX - начала XIII вв. латиноязычных пись-
менных памятников представляют в данной связи существенный
интерес. Эти названия - сложный комплекс германских и лати-
ноязычных культурных традиций, отражение реальных торго-
вых и политических связей германских земель и «Русской зем-
ли», формирующегося и развивающегося в социально-
экономическом и политическом содержании Русского государ-
ства. В то же время хоронимы и этнонимы, которые использова-
ли германоязычные народы Центральной Европы для обозначе-
ния Руси, представляют собой единый комплекс названий, запи-
санных в значительном корпусе разных по происхождению и
содержанию письменных памятников. Поэтому они становятся
одним из исторических источников, позволяющих проследить
представления немцев «извне» о Руси в целом, их изменения во
времени. Ранее традиционно рассматривались отдельные кон-
кретные формы записи разных форм таких этнонимов и хоро-
нимов или их группы. Новая для наших Чтений постановка про-
блемы «мнимых реальностей» в средневековье побудила автора
этих строк вернуться к сюжетам, которыми он занимался сорок
лет назад, для определения «мнимого» в реалиях данной группы
письменных памятников (работы автора по данной теме, значи-
тельная предшествующая и последующая исследовательская
литература участникам Чтений хорошо знакома).
Как известно, первая по времени запись данной группы
письменных памятников относится еще к периоду франкской
культурной традиции. Придворный капеллан франкского импе-
ратора Людовика Благочестивого Пруденций был испанцем по
происхождению. Он записал в Вертинских анналах под 839 г.
сообщение о прибытии посольства хакана народа Rhos в Ин-
гельгейм лишь вследствие особого стечения обстоятельств, ко-
торые привели это посольство, направленное к византийскому
императору Феофилу в Константинополь, к франкскому импе-
ратору на Рейн. Придворный капеллан, видимо, ex officio должен
был присутствовать при приеме послов императора Феофила к
Людовику, так что он, вероятно, видел и послов хакана народа
Rhos, за которых византийский император просил франкского
правителя позволить им вернуться через его владения.
Пруденций записал в косвенной речи слова этих послов, кото-
рые, как позднее оказалось, являлись «свеонами» (свеями):
«Misit etiam cum eis quosdam qui se, id est gentem suam, Rhos vo-
204
cari dicebant. .». Пруденций использовал здесь в соответствии с
правилом латинского языка оборот Accusativus cum infinitive.
Этот оборот анналист использовал и при изложении последую-
щих событий, когда Людовик нашел этих послов подозритель-
ными. Тогда император узнал со слов все тех же послов:
«...comperit eos gentis esse Sueonum...». Использование инфини-
тива в пассивной форме в первом случае и в активной во втором
обращает внимание на их содержательное различие. Дело в том,
что Пруденций был не только духовным придворным лицом, а
потому прекрасно знал латынь, но и литератором. Поэтому он
точно передавал в тексте тонкости мысли. В первом случае se
представляет собой синонимичную замену местоимения eos.
Русские переводчики воспринимали его как возвратную части-
цу. Поэтому они сближали se и vocari, после чего инфинитив в
пассивной форме и возвратная частица последовательно перево-
дились как называются. Между тем, se - синоним местоимения
в винительном падеже множественного числа, составная часть
оборота Accusativus cum infinitive, что подчеркнуто разъяс-
нением к нему - id est gentem suam. Отсюда точным
представляется перевод этой фразы в пассивной форме в соот-
ветствии с залогом инфинитива vocari'. «они (послы. — М. С.) го-
ворили, что их, то есть их народ, называют Рос», тогда как сами
послы являются свеями (из Средней Швеции). По отношению к
свеям-шведам Рос - не самоназвание, а название, данное им
«извне». Эта пассивность выражения подчеркивается здесь же
использованным оборотом Accusativus cum infinitive в активной
форме при передаче слов тех же послов: «...comperit eos gentis
esse Sueonum...» - «...он (император. - M. С.) узнал, что они из
народа свеонов», т. е. свеев.
Таким образом, этноним Рос стал известен в Западной Ев-
ропе, видимо, вследствие реальных внутри- и внешнеполитиче-
ских процессов в Восточной Европе первой половины IX в. При
этом такое название было «внешним» по отношению к этниче-
ской самоидентификации свеонов-свеев.
Этнокультурные, торговые и политические связи народов
Восточной и Центральной Европы имели следствием реальную
локализацию в так называемом «Баварском географе», видимо,
середины IX в. этнонима в форме Ruzzi в южной зоне расселения
восточных славян. Его расположение определялось убедительно
идентифицируемыми народами Caziri - хазары на востоке и Un-
gare венгры на западе (представляется убедительным метод
Г. Ловмяньского в анализе перечней этнонимов «Баварского
205
географа» по локализуемым группам, а не по созвучиям отдель-
но взятых народов и/или племен). В «Баварском географе» напи-
сание Ruzzi, видимо, соответствует этнониму, что является след-
ствием жанровой географической природы этого памятника.
Вместе с тем, ограниченные представления в немецкой сре-
де начала X в. о Руси как о конкретной стране имели следствием
название ее народа хорошо знакомым в историко-культурной
традиции германским этнонимом Rugi. Это племя расселилось в
Среднем Подунавье, недалеко от Регенсбурга вниз по течению
Дуная - приблизительно от Пассау до Кремсмюнстера. Руги
создали самостоятельное государство, короли которого во вто-
рой половине V в. вели активную военную политику, нападая
даже на Италию и вступив в конфликт с самим Одоакром. В X в.
эти территории входили в состав Баварии, но историческая тра-
диция надолго сохранила сведения о ругах в Среднем Подуна-
вье. Видимо, по созвучию этнонимов, от известного к неизвест-
ному, купцы из Руси были названы ругами в таможенном уставе
(начало X в.) города Раффелыптеттена, также расположенного в
Среднем Подунавье. Да и позднее, в середине этого столетия,
Адальберт, миссийный епископ на Руси, назвал население этой
страны ругами, определяя для своих читателей неизвестное че-
рез известное (Продолжение хроники Регинона под 959-962 гг.).
Смысл такой подмены понятий был очевиден современникам,
так что в изданной императором Оттоном Великим в 968 г. Уч-
редительной грамоте Магдебургского архиепископства его пер-
вый глава Адальберт назван «некогда поставленным
[епископом] и посланным для проповеди ругам», хотя тот был
отправлен для проповеди на Русь, что отмечалось в последую-
щих письменных памятниках. Таким образом, этноним русы в
форме руги стал в это время этногеографическим обозначением,
соединившим в Центральной Европе реалии подлинные и мни-
мые как название народа и страны далеких и мало известных.
В начале XI в. после введения на Руси христианства как го-
сударственной религии, после установления Генрихом II, прави-
телями восточных немецких земель союзных политических и
военных отношений с Владимиром Святославичем. Русское го-
сударство («Русская земля») стало известно в Германии значи-
тельно лучше. Бруно, сын графа Кверфуртского, в письме к ко-
ролю Генриху II (вероятно, в 1008 г.) называет правителя этой
страны senior Ruzorum без каких-либо разъяснений и без совме-
щения разновременных или разных по происхождению этногео-
графических понятий. С этого времени два столетия в многооб-
206
разных по происхождению и жанрам немецких латиноязычных
памятниках содержалась о Руси преимущественно под назва-
ниями Ruscia, Razzia, Ruzia, Rucia и близкими к ним,
аналогичными понятию «Русская земля» (в XII в. появляются
также формы Rutheni, Ruthenid), лишь конкретная информация,
отражающая реальности истинные (разумеется, в соответст-
вующем времени восприятии и интерпретации).
В последней четверти XII - начале ХЩ в. Русь стала и сим-
воличным названием страны, далекой от немецких земель, меж-
ду Западом и Востоком. Видимо, в таком контексте назван
«король рутенов» в повествовании Арнольда Любекского о па-
ломничестве в 1172 г. Генриха Льва, герцога Саксонии (1142—
1180) и Баварии (1156—1180), в Иерусалим и о последующем его
путешествии в Антиохию и Киликию (Малую Армению). Ар-
нольд писал свой труд на севере Германии значительно позже
этих событий, на рубеже XII и XIII столетий (ум. в 1212 или
1214 г.). Возможно, он сопровождал герцога во время паломни-
чества, откуда его указания восточных правителей, топонимов и
некоторых реалий быта. Вместе с тем в его труде отсутствуют
хронологические ориентиры, что указывает на написание этого
текста по припоминаниям, а не дневниковым записям (ср. опи-
сание паломничества в Святую землю русского игумена Дании-
ла в начале XII в.). Главным в нем становится интересное пове-
ствование, а не событийная точность. Такой авторский подход
свойствен литературной, а не исторической составляющей жан-
ра хроники. В соответствии с литературным жанром Арнольд
написал, что султан Иконии Килидж Арслан II встретил герцога
Генриха Льва «с величайшей радостью», «обнимая и целуя его,
говоря, что он является его родственником». Далее султан объ-
яснил герцогу, что «некая благородная госпожа из немецкой
земли вышла замуж за короля ругенов (nupsit regi Ruthenorum)»,
«qui genuit ex ea filiam, cuius filia devenit in terrain nostram, de qua
ego descendi». При переводе этой латинской фразы М.Б. Сверд-
лов исходил из того, что в ней использованы два придаточных
предложения, относящихся к «королю рутенов», «который ро-
дил от нее дочь» и «дочь которого прибыла в нашу страну», а от
этой дочери происходит Килидж Арслан П.
В недавно опубликованной в сборнике в честь Б.Н. Флори
статье «Правнучка Ярослава Мудрого - Мать иконийского сул-
тана Килидж-Арслана II» А.В. Назаренко считает такой перевод
ошибочным и предлагает собственный: «Некая знатная госпожа
из Немецкой земли вышла замуж за короля Руси, у которого от
207
нее была дочь, чья дочь оказалась в нашей стране - от нее-то я и
происхожу». Формально такой перевод, разумеется, возможен,
поскольку относительные местоимения qui, quae имеют роди-
тельный падеж cuius. Но такой перевод все же вызывает сомне-
ния. А.В. Назаренко не доказал, что на Востоке родственные
связи указывались в XII в. по женской линии. Необъяснимой
оказывается генеалогическая осведомленность султана Иконии
Килиджа Арслана II не только по женской восточной линии до
русского прадеда, но также по немецкой мужской и женской
ветви в пяти поколениях, от майсенского маркграфа Экберта до
Генриха Гордого и Гертруды, вследствие чего иконийский сул-
тан встречал герцога Саксонского и Баварского как родственни-
ка.
Такие с трудом объяснимые утверждения, видимо, будут не
нужны, если учесть жанровую природу «Славянской хроники»
Арнольда Любекского как произведения не только историческо-
го, но и литературного. Как известно, средневековая литература
подразумевала реализм деталей в вымысле. Этот реализм созда-
вал в литературном сюжете мнимые реальности. В рассмотрен-
ном повествовании Арнольда Любекского - это объяснение
хронистом радостной встречи султаном Иконии Килвджем Арс-
ланом II герцога Саксонского и Баварского как следствие их
родственных связей. Да и контекст, в котором они упомянуты,
литературный, а не аналитический, генеалогический. В послед-
ней связи информативным представляется не более чем сомни-
тельное указание «короля рутенов», якобы объединившего ге-
неалогические ветви столь далеких восточного и западного пра-
вителей, а упоминание Руси в качестве связующего Восток и
Запад звена.
Для такого литературного повествования в Любеке были
все основания. Арнольд, который там был аббатом монастыря
св. Иоанна, прекрасно знал содержание «Славянской хроники»
Гельмольда. Ее продолжением он сделал свою хронику. Гель-
мольдом был использован текст, восходивший к хронике Адама
Бременского, о нахождении Руси на востоке: «Русия же называ-
ется данами Острогардом, потому что, расположенная на восто-
ке (in oriente positus, согласовано с Ostrogard), она изобилует
всеми благами. Называют ее также Кунигард, так как там
первоначально было местопребывание гуннов» (Helm. I, 1). Лю-
бек постоянно торговал в XII в. с Новгородом и Смоленском,
участвовал в заключении с ними договоров. На Руси в это время
вплоть до далеких от Балтики Владимира и Суздаля распростра-
208
нилось влияние романской архитектуры, что отражало традиции
русско-западноевропейских культурных связей при сохранении
православных основ светской и церковной жизни. Как уже давно
отмечено А.П. Новосельцевым, З.В. Удальцовой и Я.Н. Щапо-
вым, Русь была «зоной встречи» цивилизаций, включая восточ-
ную. Видимо, эти свойства «Русской земли» были переосмысле-
ны Арнольдом Любекским в литературном повествовании, ко-
торое соединило реалии истинные и мнимые. Такое их соедине-
ние в восприятии Руси IX - начала XIII в. западноевропейским
средневековым сознанием нашло продолжение в последующей
длительной традиции западной историографии.
О.В. Скобелкин
ИНТЕРВЕНТЫ ИЛИ СОЮЗНИКИ?
(К ВОПРОСУ О ПОПЫТКЕ ПОСТУПЛЕНИЯ
НА РУССКУЮ СЛУЖБУ ОТРЯДА ИНОСТРАНЦЕВ
В 1612-1614 гг.)
В конце лета 1612 г. в Россию прибыл большой - более ста
человек - отряд западноевропейских военных и предложил свои
услуги руководству Второго ополчения.
Вкратце предыстория событий реконструируется следую-
щим образом. Некие Ондреян Фрейгер (здесь и далее имена да-
ются в русской транскрипции XVII в.) из «Цесарской земли» и
два англичанина - «князь» Артор Астон и полковник Якуб Гиль
- не позднее осени 1611 г. решили сформировать отряд и на-
няться в России на службу. Не ясно, где происходило формиро-
вание отряда, в Англии или на континенте, но вскоре эти трое
«начальных воевод», видимо, вместе со своими людьми оказа-
лись в Голландии, а затем - в Гамбурге. Оттуда в декабре 1611 г.
руководители отряда направили в Россию письменное предло-
жение помочь в войне с «польскими и литовскими людьми». По-
видимому, они плохо представляли себе, к кому в Московском
государстве в тот момент следовало обращаться с подобным
предложением. Поэтому письмо было направлено находивше-
муся тогда в России шотландцу капитану Петру Гамолтову, а тот
должен был передать его властям. Ответа они не получили. То-
209
гда 10 июля 1612 г. в Гамбурге было написано новое письмо, и с
ним отправили в Россию одного из офицеров отряда — капитана
шотландца Якова Шава. Однако на этот раз «начальные воево-
ды» решили не дожидаться ответа, а двинуться в Московское
государство спустя 7—-10 дней после отбытия посланца.
Я. Шав прибыл в Архангельск 24 июля. Там он подал пись-
менное объяснение цели приезда, был допрошен двинскими ад-
министраторами, а затем был направлен ими к руководству
ополчения. 10 августа в Переяславле-Залесском его принял
С. Раманчуков, а позже - Д.М. Пожарский, которому шотланд-
ский капитан вручил письмо своих командиров.
В этом письме, написанном от имени Фрейгера и сначала
переведенном на польский, а уже затем на русский язык, внима-
ние руководства ополчения привлек один, не вполне, на наш
взгляд, вразумительный пассаж. Говоря о том, что ответа на
первое предложение о службе получено не было, автор продол-
жает: «А в том я стал не прав болшему в Амборху Якову Мар-
жерету, а Яков Маржерет послал же з грамотами из Амборха к
Архангелскому городу на Николин день майя 9 число, тое ж
службу и раденье объявляя. И против тех грамот писма не быва-
ло ж, и мы того ж чаем, что и те не дошли». В конце письма сре-
ди одиннадцати подписей, четвертой, после Фрейгера, Астона и
Гиля, стоит подпись полковника (sic! - О. С.) Маржерета1.
Именно это место из письма и подпись французского офицера,
во-первых, предопределили отношение руководства Второго
ополчения к прибывающим иноземцам, а во-вторых, стали ис-
точником одного из историографических мифов, связанных со
всей этой историей.
Руководители ополчения решили, что Я. Маржерет со дня
на день должен в составе отряда прибыть в Россию. Немедленно
был составлен ответ, в котором, после велеречивых выражений
благодарности, был сформулирован четкий и недвусмысленный
отказ принять отряд на службу. Главной причиной было то, что
руководители отряда «в совете с француженином с Яковом
Маржеретом, а Якова Маржерета мы... знаем достаточно и ве-
даем про него доподлинно». Далее следовал длинный перечень
неблаговидных деяний французского капитана. Однако, видимо,
все-таки Д.М. Пожарский и другие руководители ополчения не
вполне поняли, входит ли француз в состав отряда, поскольку в
конце грамоты содержится просьба: «А о том бы вам к нам лю-
бовь своя объявите - о Якове о Маржерете к нам отписати: ка-
кими обычаи Яков Маржерет ис Полские земли у вас объявился,
210
и в каких мерах ныне у вас, в какове чести?»
Грамота Пожарского была впервые опубликована в 1819 г.2,
а подборка документов о приезде Я. Шава, его переговорах с
Пожарским и о реакции на предложение иноземцев русских вла-
стей - в 1915г.3 Только на эти источники и опирались исследо-
ватели до самого последнего времени. Однако, в отличие от со-
временников тех событий, некоторые историки, не колеблясь,
объявили о том, что Маржерет побывал в России вместе с отря-
дом иноземцев.
Традиция эта была заложена еще И. Гамелем, писавшим,
что «в 1612 г. Маржерет позволил себе приехать в Архангельск
предлагать России свою помощь»4. Спустя почти столетие,
В. Виргинский также полагал, что «Маргарет» в числе других
членов отряда приезжал в Архангельск5. Однако прибытие
Маржерета в Россию в 1612 г. есть, на наш взгляд, не более чем
историографический миф, вызванный к жизни домысливанием
информации источников. В самом деле, в опубликованных до-
кументах есть сведения о намерении французского капитана
ехать, вместе с другими, в Россию, но нет абсолютно никаких
сведений о том, что он поехал и приехал в страну. Не случайна
поэтому позиция в этом вопросе Г. Жордания. Он в полном со-
ответствии с источниками (пользуясь при этом не публикацией в
«Актах времени междуцарствия», а архивным оригиналом) го-
ворит о сначала персональном обращении Маржерета к русским
властям, а затем о подписании им коллективного письма, заме-
чая, что дальнейшая судьба этого знаменитого французского
кондотьера неизвестна6. Очень осторожно на сей счет высказал-
ся Ю.А. Лимонов. Он пишет о «попытке возвращения летом
1612 г. на русскую службу», обходя вопрос, был Маржерет в
Архангельске или нет. Такую же позицию занимал и
М.А. Алпатов8.
Видимо, Маржерет в 1612 г. в Россию не поехал. В доку-
ментах, освещающих пребывание в Московском государстве
членов отряда Фрейгера, Астона и Гиля, ни разу не всплывает
имя французского капитана. Учитывая одиозность его фигуры
для русских властей, мы усматриваем в этом явное свидетельст-
во того, что в составе приехавших в Россию иноземцев Марже-
рета не было.
Второй миф связан с интерпретацией целей приезда отряда
в Россию и соответствующей тональностью, в которой исследо-
ватели описывали события. Возник он в трудах исследователей
уже советского периода. В тех двух дореволюционных работах -
211
И. Гамеля и И.И. Любименко, - где упоминается приезд ино-
странного отряда в Архангельск, речь идет о том же, о чем и в
документах: о желании иноземцев наняться на русскую службу9.
Начало мифу было положено, кажется, С.Ф. Платоновым,
писавшим в первой половине 20-х гг. о «большой компании раз-
ноплеменных авантюристов»10. Тональность резко меняется к
началу 40-х гг. XX в.; желание иноземцев наняться на службу
начинают рассматривать лишь как благовидный предлог, маски-
рующий неблаговидные замыслы, а сам приезд отряда начинают
связывать с известным проектом захвата Англией Русского Се-
вера. В статье В. Виргинского, опубликованной в 1940 г., гово-
рится о том, что «в Англии стали формироваться отряды добро-
вольцев, пока еще не столько для завоевания Московии, сколько
для расхищения богатств Архангельска, Соловецкого монастыря
и т. д. В отряды вступали самые отчаянные головорезы. Наибо-
лее нетерпеливые из этих висельников в офицерских и солдат-
ских мундирах, отличавшиеся от капитана Чемберлена (по Вир-
гинскому, автора проекта захвата северных областей. — О. С.)
лишь малограмотностью и более узким пониманием проблемы
грабежа России: Артур Астон, Джейкоб Джиль, Маргарет и др.,
- уже приехали в Архангельск. По их словам, они горели жела-
нием вступить на русскую службу, чтобы сражаться против
Польши»”.
Спустя несколько месяцев свет увидела статья И. Люби-
менко, в которой автор писала, что «создавшаяся к тому времени
обстановка возбуждала аппетиты разных авантюристов. Летом
1612 г. в Архангельск прибыл шотландец Я. Шав, объявивший,
что 20 иностранных офицеров (в том числе шотландец Астон,
впоследствии служивший в России, и француз Маржерет, кото-
рого подозревали в связях с Польшей) желают прибыть в Архан-
гельск, чтобы оказать помощь против поляков. Предложение
было довольно подозрительное, и Пожарский благоразумно от
него отказался... Пожарский для острастки написал, что в Ар-
хангельск посылается «на береженье много ратных людей»12.
Тот же подход сохранился и в написанном И. Любименко
соответствующем разделе коллективного исследования об анг-
лийской буржуазной революции. Я. Шав там назван «подо-
зрительным шотландским авантюристом», объявившим «о же-
лании 20 иностранных офицеров прибыть в Архангельск, якобы
для оказания москвичам помощи против поляков; от этой помо-
щи князь Пожарский предусмотрительно поспешил отказаться...
Аппетиты иностранных хищников разгорались»13.
212
С тех же позиций освещаются рассматриваемые события и
в соответствующем томе «Очерков истории СССР». В Архан-
гельск прибыла «якобы с целью поступить на русскую службу
первая небольшая группа иностранных наемников»; она и сле-
дующий за ней отряд были направлены «английским правитель-
ством для осуществления завоевательских планов, предложен-
ных... Чемберленом и... Мериком». «Разведав положение дел... и
убедившись... в прочности нового правительства, пользовавше-
гося поддержкой русского народа, вступившего в борьбу с ин-
тервентами», и получив отказ, Я. Шав «вернулся... с печальным
известием для новоявленных интервентов, которые вынуждены
были отказаться от своих коварных замыслов»14.
О том, что подобная трактовка событий является не более,
чем мифом (возникшим, прежде всего, в силу политических и
идеологических причин), свидетельствуют следующие обстоя-
тельства. Во-первых, в источниках нет ни малейших, даже кос-
венных, указаний на то, что иностранцы прибыли в Россию с
какими-то иными целями, нежели наем на службу. Во-вторых,
пресловутый проект захвата Севера был разработан только в
1612 г., а решение ехать в Россию руководители отряда приняли
за год до этого. В-третьих, как теперь установлено, проект этот
«не был официальным документом, он носил частный характер
и был совершенно фантастическим по содержанию... Не случай-
но... государственные лица сразу выразили сомнение в осуще-
ствимости плана. На время увлечься бесплодными мечтаниями
мог только сам Яков... Во всяком случае, английское правитель-
ство не стало связывать себя никакими официальными заявле-
ниями» . И, наконец, последующие события показали, что на-
мерение иноземцев наняться на русскую службу было вполне
искренним.
Третий миф заключается в том, что абсолютно все исследо-
ватели, писавшие о событиях 1612 г., были уверены в том, что
никаких последующих событий не было, что руководство опол-
чения отказало иноземцам в найме (В. Виргинский полагал да-
же, что «английских “добровольцев” попросту не пустили в Ар-
хангельск»16) и иностранный отряд сразу же покинул Россию.
(Исключение составляет скрупулезнейшее исследование
П.Г. Любомирова. Он, не располагая документальными свиде-
тельствами, не стал строить предположений, а ограничился фик-
сацией отказа Пожарского, справедливо указав, что его причи-
ной стала не только фигура Маржерета, но и отсутствие денеж-
ных средств, о чем четко говорится в источниках17).
213
Появление этого третьего мифа объясняется тем, что все ав-
торы опирались исключительно на небольшой круг документов
1612 г. и не были знакомы с источниками, свидетельствующими
о последующей судьбе отряда18.
А между тем история отряда имела весьма любопытное
продолжение. Окончание навигации помешало иноземцам уе-
хать немедленно. К августу 1613 г. отряд разделился на две час-
ти, одна из которых оставалась в Архангельске, а другая оказа-
лась в Ярославле. Первый отряд покинул Россию в конце лета -
начале осени 1613 г., второй же - вновь опоздал и зазимовал в
Холмогорах. Здесь иноземцы приняли участие в защите города
от «польских и литовских людей и черкас», были награждены за
это, и, пользуясь случаем, часть из них в 1614 г. вновь попроси-
лась на службу. На этот раз просьба была удовлетворена. Они
влились в состав служилых иноземцев и в этом качестве участ-
вовали и в последних событиях Смуты, и в защите южных гра-
ниц России19.
Примечания
1. РГАДА. Ф. 35. On. 1. Д. 45. Л. 15; Акты времени междуцарствия
(1610 г., 17 июля - 1613 г.). М., 1915. С. 55.
2. Собрание государственных грамот и договоров, хранящихся в го-
сударственной коллегии иностранных дел. М., 1819. Ч. 2. № 285.
С. 604-607.
3. Акты времени междуцарствия. С. 51-61.
4. Гамель И. Англичане в России в XVI и XVII столетиях. Статья 2 //
Записки Академии наук. СПб., 1869. Т. 15. Кн. 1. Приложения.
С. 235.
5. Виргинский В. Проекты превращения Северо-восточной России в
английскую колонию в XVII в. // Исторический журнал. 1940.
№ 11. С. 94.
6. Жордания Г. Очерки из истории франко-русских отношений конца
XVI и первой половины XVII вв. Тбилиси, 1959. Ч. 1. С. 294.
7. Лимонов Ю.А. Введение // Россия начала XVII в.: Записки капита-
на Маржерета. М., 1982. С. 14.
8. Алпатов М.А. Русская историческая мысль и Западная Европа:
(XVII - первая четверть XVIII века. М., 1976. С. 28.
9. Гамель И. Англичане в России. С. 235; Любименко И.И. Перепис-
ка и дипломатические сношения первых Романовых с первыми
Стюартами //ЖМНП. Нов. сер. 1915. Ч. 52. Июль. С. 81.
214
10. Платонов С. Ф. Москва и Запад в XVI -XVII веках. Л., 1925. С. 54.
11. Виргинский В. Проекты. С. 94.
12. Любименко И.И. Планы английской интервенции в Россию в на-
чале XVII столетия // Советская наука. 1941. № 2. С. 23.
13. Любименко И.И. Англия и Россия в XVII в. // Английская буржу-
азная революция XVII века. М., 1954. Т. 2. С. 92.
14. Очерки истории СССР. Период феодализма. Конец XV - начало
XVII в. М„ 1955. С. 588-589.
15. Соколов А.В. Навстречу друг другу: Россия и Англия в XVI-
XVII вв. Ярославль, 1992. С. 78-80.
16. Виргинский В. Проекты. С. 94.
17. Любомиров И.Г. Очерк истории Нижегородского ополчения 1611—
1613 гг. М„ 1939. С. 149.
18. РГАДА. Ф. 35. On. 1. Д. 52.
19. Скабелкин О. В. Иностранцы на русском севере в годы Смуты //
Исторические записки: Научные труды исторического факультета.
Воронеж, 1998. Вып. 3. С. 5-20; Он же. Организация службы ино-
• земцев на защите южных рубежей России в первой половине
XVII в. // Население и территория Центрального Черноземья и За-
пада России в прошлом и настоящем. Воронеж, 2000. С. 19-21; Он
же. Письма служилых иноземцев эпохи Смуты // Источ-
никоведение: поиски и находки. Воронеж, 2000. Вып. 1. С. 203-
214.
И.Е. Суриков
ЗАКОНЫ ДРАКОНТА КАК МНИМАЯ РЕАЛЬНОСТЬ*
Заголовок данной работы может вызвать недоумение, и ав-
тор считает необходимым сразу оговорить, что в его намерения
отнюдь не входит возрождать популярную лет сто назад гипер-
критическую теорию, согласно которой первый афинский зако-
нодатель Драконт был фигурой мифической, фиктивной, нико-
гда не существовавшей в реальности. Нет сколько-нибудь серь-
езных оснований сомневаться в том, что в 621 г. до н. э. Дра-
Работа выполнена при поддержке РГНФ в рамках коллективного проекта
«Власть и право в греческом мире: от архаики до эллинизма» (код проекта
00-01-00208а).
215
конт, занимавший должность архонта-фесмофета (Paus. IX, 36,
8), действительно издал свод законов, который положил начало
писаному праву Афин. Однако известно об этом своде чрезвы-
чайно мало, более того, далеко не все сведения о нем отличают-
ся достоверностью.
Собственно, безоговорочно уверенным можно быть лишь в
том факте, что Драконту принадлежит цикл законов об убийст-
вах, где достаточно детально трактовались различные виды та-
кого рода преступлений, связанные с ними судебные процедуры
и наказания1. Эти законы сохраняли свою силу в течение всей
последующей истории афинского полиса, и их содержание в це-
лом хорошо известно: на них имеются многочисленные ссылки
в речах ораторов классической эпохи, кроме того, частично
комплекс законов об убийствах сохранился в эпиграфической
копии (IG. Г, 104). Что же касается остальных законов Драконта,
то, по сообщениям ряда античных авторов (Arist. Ath. pol. 7, 1;
Plut. Sol. 17; Aelian. Var. hist. XIII, 10), они были отменены сле-
дующим, значительно более знаменитым афинским законодате-
лем - Солоном. Впрочем, эта последняя информация вызывает
резонные сомнения, поскольку остается совершенно необъясни-
мым, почему через каких-нибудь 20-30 лет после введения зако-
нодательства Драконта его пришлось отменять и учреждать со-
вершенно новое. Неужели за столь краткий срок ситуация в Ат-
тике настолько радикально изменилась, что побуждала к почти
полному пересмотру всего свода законов? Да такой полный пе-
ресмотр был бы и беспрецедентен в греческом мире. В силу вы-
шесказанного нам импонирует точка зрения, согласно которой
Драконт вообще не подверг письменной фиксации никаких за-
конов, кроме законов об убийствах". Однако не будем настаи-
вать на ее безусловной истинности. Останемся в рамках более
традиционной позиции и согласимся с тем, что Драконт был ав-
тором законодательного кодекса, охватывавшего различные
сферы бытия полиса и его граждан. Это не имеет принципиаль-
ного значения для решения вопроса о том, считать ли законы
Драконта «мнимой реальностью». Дело в том, что в любом слу-
чае законы, например, о праздности или о краже (они особенно
часто приписываются Драконту в нарративной традиции), даже
если таковые действительно были изданы этим законодателем,
все равно очень скоро были отменены, заменены солоновскими,
вышли из употребления и, в принципе, не должны были оста-
вить каких-либо аутентичных следов, поскольку трудно пред-
ставить, что афиняне стали бы хранить кирбы и аксоны3 с зако-
216
нодательными актами, уже утратившими силу.
Таким образом, вне зависимости от того, как мы решаем
вопрос об историчности тех или иных частей кодекса Драконта,
для последующих эпох афинской истории все законы этого ко-
декса, кроме остававшихся в употреблении законов об убийст-
вах, были, безусловно, именно «мнимой реальностью». Они ста-
ли органичной частью получавшей все большее развитие в среде
интеллектуальной элиты Афин мифоисторической традиции о
древнейшем прошлом этого города, и, соответственно, фигура
Драконта (как и образы ряда других ранних деятелей афинской
истории) подверглась поступательной мифологизации4. Можно
даже наметить основные этапы этого процесса становления
«мнимой реальности», впоследствии перекочевавшей из сочине-
ний античных авторов в антиковедение XIX-XX вв.
Вплоть до конца V в. до н. э. личность и деятельность Дра-
конта не вызывают сколько-нибудь значительного интереса у
представителей древнегреческой литературы, историографии,
публицистики. В частности, ни словом не упоминают о первом
афинском законодателе ни Геродот, ни Фукидид. Едва ли не
единственным писателем раннеклассической эпохи, у которого
мы встречаем имя Драконта, является комедиограф Кратин. В
одном из его сохранившихся фрагментов (Fr. 274 Kock) речь
идет о «кирбах Драконта и Солона», уже практически пришед-
ших в негодность; контекст упоминания неизвестен. Ситуация
начинает изменяться в период Пелопоннесской войны. Это
крупнейшее в истории Греции межполисное вооруженное
столкновение ознаменовалось резким обострением внутриполи-
тической борьбы в Афинах, противостоянием сторонников и
противников демократии, что, в свою очередь, порождало ожив-
ленные дискуссии по проблемам политического строя и законо-
дательства, идеи возвращения к «отеческому государственному
устройству» и приоритета «власти закона» над «властью наро-
да», активизацию внимания к афинским законодателям прошло-
го - Тесею, Драконту, Солону, Клисфену. Если о последних
двух из этого списка можно было говорить со значительной до-
лей определенности, то фигура Драконта (не говоря уже о ми-
фическом Тесее) тонула в тумане легенды, и интерес к нему
почти не подкреплялся конкретными историческими фактами,
вращаясь в круге «мнимой реальности».
Лишь законы Драконта об убийствах были чем-то вполне
осязаемым. В ходе общего пересмотра афинских законов, про-
ходившего в течение последнего десятилетия V в. до н. э.5, эти
217
законы подверглись повторной кодификации, причем при их
перенесении с аксонов на мраморную плиту постарались сохра-
нить в неприкосновенности все особенности оригинала. В 403 г.
до н. э., после свержения олигархического режима Тридцати ти-
ранов, восстановленная демократия постановила впредь пользо-
ваться законами Солона и Драконта (Andoc. I, 81-83). Однако,
повторим, всех волновал вопрос: что же все-таки представляли
собой остальные законы Драконта, кроме законов об убийст-
вах?
Судя по всему, около этого времени некий памфлетист-
олигарх приписал Драконту комплекс законов о государствен-
ном устройстве, иными словами сделал его творцом первой
письменно зафиксированной афинской конституции. В том, что
эта «конституция Драконта», имеющая характер цензовой поли-
тии, полностью сфальсифицирована, ныне никто не сомневает-
ся6. Однако же после ее составления эта фальшивка не была
распознана даже таким критичным умом, как Аристотель, кото-
рый при переработке своего трактата «Афинская полития» в
320-х гг. до н. э. ввел туда сведения о драконтовской «кон-
ституции» (Arist. Ath. pol. 4).
Итак, буквально е nihilo начинают рождаться совершенно
забытые законы Драконта. Интересно, что в какой-то момент в
IV в. до н. э. отношение к ним меняется. В памятниках первой
половины этого столетия (Хеп. Оес. 14, 4; Demosth. XXIV, 211)
мы встречаем однозначно позитивное отношение к Драконту. А
затем возникает представление о чудовищной жестокости его
законов, которые якобы за любое преступление, независимо от
степени его тяжести (будь то кража, праздность, убийство), на-
значали одно и то же наказание - смертную казнь. Кстати, эта
«мнимая реальность», связанная с Драконтом, оказалась наибо-
лее живучей: она благополучно продолжает существовать и в
наше время. Выражение «драконовские законы», «драконовские
меры» стало (и, очевидно, останется и впредь) вполне расхожим.
И тем не менее - необходимо специально это подчеркнуть - у
историка нет сколько-нибудь серьезных оснований считать, что
законы Драконта действительно были экстраординарно жесто-
кими и недифференцированными. Напротив, дошедший до нас
аутентичный эпиграфический текст принадлежащего Драконту
закона об убийствах свидетельствует об обратном. В частности,
за неумышленное убийство этот закон назначает наказанием от-
нюдь не смерть, а изгнание, да еще и допускает полное проще-
ние убийцы родственниками убитого. Более того, убийства, со-
218
вершенные при некоторых конкретных обстоятельствах (напри-
мер, при самообороне), закон Драконта вообще признает оправ-
данными и не влекущими за собой наказания.
Как же складывался миф о суровости законов Драконта?
Упоминания об этой их черте мы встречаем уже у Аристотеля. В
раннем трактате «Риторика» (1400621) он приводит каламбур
врача и софиста конца V в. до н. э. Геродика, славившегося сво-
им остроумием: «Он говорил также о законодателе Драконте:
это законы не человека, а дракона». Строго говоря, контекст это-
го каламбура неизвестен, но стагирский философ дает ему свое
объяснение: законы Драконта были очень суровы. Ту же мысль
Аристотель высказывает и в более позднем труде «Политика»
(1274Ы5). Современник Аристотеля - оратор Демад (Fr. 23 de
Falco), тоже известный любовью к ярким выражениям, говорил:
«Законы Драконта написаны не чернилами, а кровью». Традиция
о чрезмерной суровости драконтовских законов становится об-
щим местом у более поздних античных, а затем и византийских
авторов (например: Pint. Sol. 17; Gell. X, 18; Tzetz. Chil.V, 342
sqq.).
Что послужило поводом для формирования вышеописанной
«мнимой реальности»? Не исключено, что свою роль здесь сыг-
рало редкое имя законодателя, для античных греков звучавшее
не менее грозно, чем для нас. Но главное, конечно, не в этом. В
Афинах действительно законами предусматривалась смертная
казнь за ряд преступлений, которые, на наш современный
взгляд, вовсе не являются тяжкими, в том числе за кражу и гра-
беж, фальшивомонетничество, лжесвидетельство и т. п.7 Так
было, насколько можно судить, и до Драконта, и при Драконте,
и после Драконта, в том числе даже и в эпоху классической де-
мократии V-IV вв. до н. э. Естественно, первый афинский зако-
нодатель должен был отразить в своем кодексе именно такого
рода правовые нормы. В частности, одно из положений его за-
кона об убийствах гласило: «Если один человек, защищаясь,
убьет другого, уводящего или уносящего что-то с применением
силы и вопреки справедливости, причем совершит это на месте
преступления, то такое убийство не влечет наказания». Таким
образом, убивший вора или грабителя не нес никакой ответст-
венности. Это-то и могло впоследствии восприниматься как
смертная казнь за кражу. Иными словами, здесь следует гово-
рить скорее не о сознательной фикции, а о неточном понимании
афинянами позднейших эпох данного положения закона об
убийстве. Что же касается законов, непосредственно назначаю-
219
щих кару за воровство, т. е. направленных собственно на охрану
частной собственности, то, как мы уже говорили, наличие по-
добных законов в кодексе Драконта, вопреки утверждениям,
которые порой можно встретить в историографии8, весьма со-
мнительно. Во всяком случае, если такие законы Драконт и из-
давал, то мы о них по вышеизложенным причинам ничего не
знаем и знать не можем.
Итак, о законах Драконта можно говорить не только как об
одном из первых надежно зафиксированных фактов афинской
истории, но и как о «мнимой реальности», получившей в силу
ряда обстоятельств самостоятельную историческую судьбу, не-
зависимую от реальности подлинной.
Примечания
1. Законы Драконта об убийствах нам уже приходилось подробнее
рассматривать в другом месте: Суриков И.Е. Законодательство
Драконта в Афинах и его исторический контекст // Древнее право.
2000. №2 (7). С. 8-18. Там же указана важнейшая литература по
проблеме.
2. HumphreysS.C. A Historical Approach to Drakon’s Law on Homicide
H Symposion 1990. Vortrage zur griechischen und hellenistischen
Rechtsgeschichte. Koln, 1991. S. 18.
3. О кирбах и аксонах - деревянных вращающихся таблицах, на ко-
торые наносились тексты законов в архаических Афинах, — см.
специальное исследование: Stroud R.S. The Axones and Kyrbeis of
Drakon and Solon. Berkeley, 1979.
4. Об этой мифологизации см. наиболее подробно: Ruschenbusch Е.
ПАТРЮЕ ПОЛ1ТЕ1А. Theseus, Drakon, Solon und Kleisthenes in
Publizistik und Geschichtsschreibung des 5. und 4. Jahrhunderts v. Chr.
// Historia. 1958. Bd. 7. Ht. 4. S. 398-424.
5. Pierart M. Athenes et ses lois: Discours politiques et pratiques institu-
tionelles // Revue des Etudes Anciennes. 1987. Vol. 89. № 1/2. P. 21-
37.
6. См. о ней: Fritz K. von. The Composition of Aristotle’s Constitution of
Athens and the So-called Dracontian Constitution // The Classical Phi-
lology. 1954. Vol. 49. No. 2. P. 73-93; Ruschenbusch E. Die Quellen
zur alteren griechischen Geschichte: Ein Uberblick uber den Stand der
Quellenforschung unter besonderer Berticksichtigung der Belange des
Rechtshistorikers // Symposion 1971: Vortrage zur griechischen und
hellenistischen Rechtsgeschichte. Koln, 1975. S. 75.
220
7. Суриков И.Е. О некоторых особенностях правосознания афинян
классической эпохи И Древнее право. 1999. № 2 (5). С. 35.
8. Например: Шишова И А. Раннее законодательство и становление
рабства в античной Греции. Л., 1991. С. 56-57.
П.П. Толочко
РЕДАКТИРОВАЛ ЛИ ИГУМЕН СИЛЬВЕСТР
ПОВЕСТЬ ВРЕМЕННЫХ ЛЕТ?
Вопрос, вынесенный в заглавие данной заметки, тесно свя-
зан с проблемой авторства Повести временных лет. Как извест-
но, в летописных списках с этой летописью связываются два
имени - Нестора и Сильвестра. В Хлебниковском списке Ипать-
евского свода содержится сообщение, что Повесть временных
лет написана черноризцем «Феодосьева монастыря Печерьска-
го» Нестором. Летописца Нестора знает и Киево-Печерский Па-
терик, причем в своей древнейшей редакции.
Согласно заверению В.Н. Татищева, в его руках было не-
сколько списков с именем Нестора. В Галицком будто бы со-
держались имена и Нестора, и Сильвестра. В Лаврентьевской
летописи имени Нестора нет, а после статьи 1110 г. говорится,
что летопись написана Сильвестром.
Наблюдения над летописными списками, содержащими
имена Нестора и Сильвестра, обнаруживают интересную зако-
номерность. Сильвестр как автор начального летописания упо-
минается в сводах XV в. северо-восточной традиции, в то время
как летописцы Киево-Печерского монастыря считали автором
Повести временных лет только Нестора.
Отсутствие имени Сильвестра в Печерском Патерике, несо-
мненно, подрывает вывод о его участии в древнерусском лето-
писании. Это понимал уже В.Н. Татищев, пытавшийся объяс-
нить невнимание создателей Патерика к Сильвестру тем, что
последний «никакого жития преподобных печерских не написал,
так его и в Патерике положить причины не явилось»1. Объясне-
ние не очень убедительно, особенно если принять во внимание,
что в Патерике присутствуют имена Никона, Илариона, Поли-
221
карпа и других книжников, которые также не отличились на по-
прище создания житийных произведений.
Историки со времен В.Н. Татищева трудную проблему вы-
бора решали так: Нестор был автором Повести временных лет, а
Сильвестр - ее продолжателем и редактором. К такому выводу
склонялся, в частности, Н.И. Костомаров, полагавший, что
«Сильвестру могут принадлежать только ближайшие к его вре-
мени известия и распределения по числам других с некоторыми
дополнениями»2. Впоследствии редакторское участие Сильвест-
ра в обработке Повести временных лет обрело хрестоматийную
непреложность и не подвергалось сомнению.
С именем Сильвестра исследователи согласно связывают
так называемую вторую редакцию Повести, приходящуюся на
1116г.3 Вывод этот основывается на том, что в летописи выдви-
нута роль Владимира Мономаха в борьбе со степными кочевни-
ками, а это мог сделать только Сильвестр, но никак не Нестор,
симпатизировавший Святополку Изяславичу. Летописеведы
дружно соглашаются, что первая редакция в ее первозданном
виде до нас не дошла, но тогда не совсем понятно, как им уда-
лось так четко определить вторую. Правда, М.Х. Алешковский
полагал, что наиболее исправный текст Нестора сохранился в
Новгородской первой летописи, но там он доведен не до 1110 г.,
как в Лаврентьевской, а до 1115 г., что также порождает опреде-
ленные сомнения.
Новый взгляд на проблему Сильвестра-летописца высказал
в наше время А.Г. Кузьмин. Развивая мысли А.А. Шахматова о
том, что летописные статьи 1051, 1074, 1091 гг. принадлежат не
Нестору, но составителю Начального свода конца XI в., он при-
шел к оригинальному выводу, что в этом неизвестном летописце
следует видеть Сильвестра, назвавшегося в статье 1091 г. учени-
ком Феодосия. Таким образом, в представлении А.Г. Кузьмина,
Сильвестр является не просто редактором, но единственным ав-
тором Повести временных лет. Его выдает будто бы особое рас-
положение к «дому Всеволода Ярославина», что кажется естест-
венным для игумена фамильного монастыря Мономаха4.
Вывод А.Г. Кузьмина не имеет твердых опор. В летописи
нет сколько-нибудь надежных данных для отождествления
Сильвестра с летописцем, отрекомендовавшим себя в статье
1091 г. учеником Феодосия. С не меньшим основанием можно
утверждать, что этим учеником был Нестор. А если учесть сви-
детельства Патерика о летописце Несторе, то такое утверждение
представляется даже более убедительным.
222
М.Д. Приселков, Д.С. Лихачев и другие исследователи ви-
дели в Сильвестре исполнителя воли Мономаха, который будто
бы изъял летопись из Киево-Печерского монастыря и передал
игумену Выдубицкого монастыря на просмотр и переделку . Ле-
тописных свидетельств на этот счет нег, а руководствуясь прин-
ципом идеологических предпочтений, можно с еще большим
основанием считать сторонником Всеволода и Мономаха их на-
следника Мстислава. Он сам, или вместе с летописцем, действи-
тельно осуществили редакцию Повести временных лет, и все
восхваления Всеволода и Мономаха могли появится под их пе-
ром.
Разумеется, определение степени причастности (или непри-
частности) Сильвестра к созданию Повести временных лет зави-
сит в значительной мере от ответа на главный вопрос - о лето-
писце Несторе как авторе этого произведения. Однако здесь этот
аспект исследования мы намеренно опускаем, чтобы сосредото-
читься только на свидетельствах Сильвестрова участия в работе
над летописью.
По существу, у нас имеется единственный аргумент в поль-
зу летописательства Сильвестра. Это - его собственная припис-
ка к статье 1110 г. Не будь ее, мы бы вообще не имели повода
подозревать Сильвестра в занятии летописанием. Но достаточно
ли этого для столь категорического и однозначного вывода?
А.Г. Кузьмин отвечает на этот вопрос вполне утвердитель-
но. «Трудно себе представить, - пишет он, - чтобы игумен близ-
кого Мономаху монастыря, а затем епископ отчины Всеволода
был простым переписчиком чужого труда, и совершенно неве-
роятно, чтобы Сильвестр решился заявить о своем авторстве, не
имея на это права»6.
Прежде чем продолжить исследование, необходимо обра-
титься к приписке Сильвестра, содержащейся в Лаврентьевской
и Никоновской летописях, и определить объем ее действитель-
ной информации.
«Игуменъ Сильвестръ святаго Михаила написа книгы си
ЛЬтописець, надЬяся от Бога милость прияти при князи Володи-
мерф. княжащю ему КыевгК, а мнЬ в то время игуменящю у свята-
го Михаила, в 6624 индикта 9 л'Ета; а иже чтеть книгы сия, то
буди ми въ молитвахъ»7.
На первый взгляд, приписка определенно свидетельствует о
Сильвестровом авторстве летописи. Правда, ни о каком поруче-
нии Мономаха в ней не говорится. Однако при внимательном ее
прочтении возникают и определенные сомнения. Прежде всего
223
недоумение вызывает место этой приписки. Если бы она нахо-
дилась в статье 1116 г., предположение исследователей о том,
что Сильвестр продолжил летопись Нестора, не требовало бы
дополнительных доказательств. Все было бы логично: один ле-
тописец закончил свой труд в 1110 г., а другой продолжил его до
1116г.
Но приписка почему-то помещена после статьи 1110 г., к
тому же не завершенной, что не находит удовлетворительного
объяснения. Если Сильвестр действительно профессионально
занимался летописанием, тогда невозможно предположить, что-
бы он, переписав и отредактировав в 1116г. летопись Печерско-
го монастыря, не продолжил ее своими текстами. Уместным
здесь окажется и еще один вопрос. Если Сильвестр, как уверял
М.Д. Приселков8, переделал главным образом изложение Несто-
ром событий 1093—1113 гг., а поручил ему эту работу сам Вла-
димир Мономах, изъявший после 1113 г. ведение летописания
из Печерского монастыря, в чем был убежден Д.С. Лихачев9, то
почему вне его редакторского внимания оказались статьи 1111—
1113 гг., а продолжения ведения летописания в Выдубицком
монастыре и вовсе не получилось?
Небезынтересно также отметить, что в Лаврентьевской ле-
тописи после приписки Сильвестра идут краткие тексты статей
за 1111-1117 гг., производящие впечатление сокращений из
Ипатьевской летописи. Это может свидетельствовать о том, что
вносились они в свод, содержавший переписанную до 1110 г.
Повесть временных лет, не синхронно событиям, но задним чис-
лом, что также указывает на непричастность к этому Сильвест-
ра.
Еще более усугубляет ситуацию с авторским вмешательст-
вом Сильвестра в труд предшественника то обстоятельство, что
приписка сделана не после окончания списывания (или редакти-
рования) летописи в Выдубицком монастыре, а спустя какое-то
время после. «А мнЬ в то время игуменящю у святаго Михаила,
въ 6624». С 1118 по 1126 г. Сильвестр занимал переяславскую
епископскую кафедру и, видимо, только в Переяславле ему
пришла мысль связать свое имя с переписанной в стенах Выду-
бицкого монастыря летописью.
Нет сомнения, что выдубицко-переяславский вариант По-
вести временных лет до появления приписки Сильвестра не был
дополнен ни единой записью. Иначе приписка эта венчала бы
окончание Сильвестрового труда в какой-либо статье между
1118-1125 гг.
224
Из содержания приписки можно сделать вывод, что лето-
пись Печерского монастыря, переписанная в далеком 1110 г. и
привезенная Сильвестром в Переяславль, была для него не
столько живой хроникой событий, которую надлежало ежегодно
пополнять, сколько сакральной книгой для богоугодного чтения.
Не случайно свою приписку он завершил фразой: «А иже (кто. -
П. 7.) чтеть книгы сия, то буди ми въ молитвахъ».
Все сказанное выше не позволяет считать Сильвестра соав-
тором и редактором Повести временных лет. Скорее всего, он
вообще не имел непосредственного отношения к летописному
творчеству. В лучшем случае он мог быть переписчиком труда
Нестора, как в свое время предполагал С.А. Бугославский. Не
исключено, однако, что и эту многотрудную работу выполнил не
он, а кто-то из монахов Выдубицкого монастыря, но по его зака-
зу и под его присмотром. Впоследствии это дало Сильвестру
право на такую приписку.
Примечания
1. Татищев В.Н. История Российская. Т. 4. М., 1995. С. 44-47.
2. Костомаров Н.И. Лекции по русской истории.Ч. 1. СПб., 1861.
С. 26-38.
3. Повесть временных лет / Подготовка текста, перевод, статьи и
комментарии Д.С. Лихачева. Под ред. В.П. Адриановой-Перетц.
Ч. 2. М.; Л., 1950. С. 124—132.
4. Кузьмин А.Г. Начальные этапы древнерусского летописания.
М., 1977. С. 155-165.
5. Приселков М.Д. История русского летописания XI-XV вв.
Л., 1940. С. 42.
6. Кузьмин А.Г. Начальные этапы. С. 163.
7. ПСРЛ. Т. 1. М„ 1962. Стб. 286.
8. Приселков М.Д. История русского летописания. С. 37.
9. Повесть временных лет. С. 129.
225
Ф.Б. Успенский
ИЗ ИСТОРИИ ШВЕЦИИ XI ВЕКА:
КОНУНГ СТЕЙНКЕЛЬ В «САГЕ О ХЕРВЁР»
И У АДАМА БРЕМЕНСКОГО
Историю Швеции XI в. как объект исследовательского ин-
тереса трудно соотнести с историей других скандинавских
стран. По целому ряду причин о шведах этого времени мы знаем
гораздо меньше, чем о других скандинавских народах. При этом
значительную долю сведений о шведской истории мы вынужде-
ны черпать из достаточно поздних источников, показания кото-
рых разнятся между собою даже в столь существенных вопросах
как, например, последовательность королей, управлявших стра-
ной в эту эпоху. Нередко для установления относительно про-
стого и определенного факта приходится прибегать к многосту-
пенчатому сопоставлению источников и реконструкции языко-
вых реалий, порождающих ту или иную формулировку в тексте.
Так, наиболее неопределенный отрезок шведской истории
XI в. начинается со смертью конунга Эймунда Старого, неза-
конного сына Олава Шётконунга. По-видимому, Эймунд был
последним правителем из древней династии Инглингов. Однако,
не располагая определенными данными, мы даже не можем ут-
верждать наверняка, кем приходился Эймунду следующий пра-
витель Швеции - основатель новой династии конунг Стейнкель.
В исландской «Саге о Хервёр и Хейдреке», например, династи-
ческая ситуация, сложившаяся после смерти Эймунда Олавссо-
на, описывается следующим образом: Стейнкель, будучи знат-
ным человеком и первым ярлом в Швеции, занял королевский
престол, женившись на дочери конунга Эймунда
(Hervarar saga, 16). При этом в другом — Уппсальском — списке
саги, где рассказ о Стейнкеле в целом близок основной версии,
он оказывается женат на дочери другого конунга,
Анунда-Якоба, единокровного брата Эймунда. Наконец, су-
ществует шведская ученая генеалогия XIV в. (Codex Holmiensis.
В. 17), где Стейнкель назван мужем сестры Олава Шётко-
нунга (то есть тетки Эймунда и Анунда-Якоба).
Сведения Адама Бременского, от которых мы вправе были
бы ожидать большей достоверности, в том, что касается Стейн-
келя, достаточно противоречивы. Говоря о смерти Эймунда Ста-
226
рого, он сообщает, что тому наследовал Стейнкель или, как он
его иногда называет, Стинкель. При этом Адам, писавший «Дея-
ния архиепископов гамбургской церкви» ок. 70-х годов XI в.,
отмечает, что Стейнкель приходился пероУом или
privignus’ом предыдущему конунгу: «после того как свеоны
таким образом изгнали посланников, тех, говорят, со слезами
проводил не то племянник (?- Ф. У.), не то пасынок ко-
роля, смиренно доверивший себя их молитвам. Имя его - Стин-
кель» «Legatis igitur tali modo a Sueonibus repulsis fertur quidam,
nepos an privignus regis ignore, prosecutus esse cum lacrimis,
suppliciter se commendans orationibus eorum. Nomen ei Stinkel»
{Adam. Lib. Ш, cap. 15). Чуть ниже в «Деяниях» Адам опять упо-
минает Стейнкеля и называет его пероз’ом предшествующего
короля: «В то самое время умер король свеонов Эмунд, после
которого к власти в королевстве пришел его племянник (? -
Ф. У.) Стинкель, о котором мы говорили выше» «Eodem tempore
mortuus est rex Sueonum Emund, post quem levatur in regnum
nepos eius Stinkel, de quo supra diximus» {Adam. Lib. Ill, cap. 16
- перевод B.B. Рыбакова).
Подчеркнем прежде всего, что противоречия, содержащие-
ся во всех этих источниках, отнюдь не так велики, как это ка-
жется на первый взгляд. Дело в том, что понятия «муж дочери»,
«муж племянницы (в нашем случае - дочери единокровного
брата)», «муж тетки» и «пасынок» в древнеисландском языке
передавались одним и тем же термином magr. Нередко отноше-
ния, покрываемые термином magr / magar, называют «родством,
приобретаемым через брак», но это определение не совсем точ-
но. Слово magr, которое довольно часто переводится как
«свойственник», на самом деле обозначает более широкую кате-
горию родовых отношений, которые мужчины приобретают че-
рез женщин, благодаря женщинам. Показательно, в частности,
что в древнеисландской традиции термин magr регулярно при-
меняется для того, чтобы определить связь пасынка и отчима.
Действительно, эти отношения устанавливаются благодаря бра-
ку, однако такое употребление термина демонстрирует, что ка-
тегория magr не вполне совпадает с категорией свойства в древ-
нерусской или средневековой латиноязычной традиции. Жених
и отец невесты, родичи девушки, отданной в налож-
ницы, и ее содержатель, мужья одной и той же жен-
щины и т. д также могут называться /до^г’ами. Кроме того,
mdgr’aMH считались, разумеется, и люди, состоящие в классиче-
ских отношениях свойства - тесть и зять, мужчины, жена-
227
тые на сестрах, муж женщины и ее братья и т. п.
При этом необходимо отметить, что для многих из перечис-
ленных отношений в древнеисландском не существовало друго-
го специализированного термина, кроме magr / magar - так, и
тесть и шурин (брат жены) одинаково именовались то^г’ами,
а для того, чтобы указать степень свойства с ними более кон-
кретно, применялась описательная конструкция типа «отец же-
ны». Кроме того, слово magr обозначало отношения, никак не
иерархизированные с точки зрения разницы в возрасте, принад-
лежности к тому или иному поколению или социального стату-
са. Иными словами, отчим приходился /па^г’ом пасынку, а
пасынок - wogr’oM отчиму, тесть был тиа^г’ом для зятя, а
зять - /MQgr’oM для тестя. В языковом значении термина, таким
образом, было заложено представление о равенстве и симметрии
обозначаемых им отношений.
На наш взгляд, можно с достаточной степенью уверенности
утверждать, что устная традиция именовала Стейнкеля
magr’ ом по отношению к конунгу Эймунду — почти все разно-
чтения, содержащиеся в источниках (муж дочери, муж пле-
мянницы, муж тетки, пасынок), «вмещаются», как уже го-
ворилось, в категорию magr. За пределами этой категории оста-
ется только встречающееся у Адама Бременского обозначение
Стейнкеля как nepos’а предшествующего конунга. Откуда же
возникает этот латинский термин в рассказе о Стейнкеле?
Во-первых, Адам подчеркивает неопределенность своих
сведений о родстве Стейнкеля с конунгом Эймундом («не то
племянник [? - Ф. У.], не то пасынок» «nepos an privignus regis
ignore»). Возможно, он пытался передать обширное и внутренне
недискретное значение термина magr и осознавал, что точного
аналога в латыни подобрать ему невозможно. Видимо, сканди-
навские информанты Адама не употребляли, говоря о Стейнке-
ле, слов stjiipr или stjupsonr, которые означали исключительно
«пасынок» и не могли быть поняты никаким другим образом.
Адаму, по-видимому, пришлось расщеплять и перефразировать
сложное для него слово magr. Употребляя термин nepos
«племянник, внук, правнук, потомок», он подменяет простран-
ную и неопределенную характеристику свойства, содержащуюся
в скандинавском слове, столь же пространной и неопределенной
характеристикой кровного родства младшего по отношению к
старшему, содержащейся в латинском nepos.
Если это так, то Адам проявляет - при незнании каких-то
фактических реалий - незаурядное языковое и, так сказать,
228
культурологическое чутье: хотя слова nepos и magr в некотором
смысле и противоположны друг другу по значению, но они ле-
жат в одной плоскости и эффектно оттеняют друг друга. Magr
обозначает свойство между мужчинами в самом широком смыс-
ле и пренебрегает возрастной, поколенческой иерарархией;
nepos же обозначает кровное родство между мужчинами в самом
широком смысле, причем родство с иерархической ориентацией:
от младшего к старшему. В свою очередь, «пасынок» (privignus)
могло быть выделено как одна из непривычных для Адама со-
ставляющих категорий свойства (magr / magar) у скандинавов.
Как кажется, в латыни пасынок и, например, муж дочери не
могли быть обозначены одним и тем же словом.
Во-вторых, и в «Деяниях» Адама Бременского, и в записях
саги представлена попытка раскрыть и конкретизировать дос-
тавшуюся от устной традиции характеристику конунга Стейнке-
ля. Отсутствие в языке детализированной терминологии для
обозначения разных отношений свойства, разумеется, не влекло
за собой невозможности конкретизации этих отношений с по-
мощью описательных конструкций. Один из magr’oB при необ-
ходимости мог быть описан как «отец невесты» или как «муж
старшей племянницы», и представители одного поколения мог-
ли, скорее всего, без труда определить большинство своих
magr’oB с помощью подобных развернутых описаний. Однако
коль скоро речь идет о персонажах, удаленных во времени и в
пространстве, от обозначения связей между ними сохранялось,
вероятнее всего, лишь то, что было в самом языке - в нашем
случае характеристика magr. Для ее уточнения требовались или
какие-то дополнительные сведения, или своего рода творческое
переосмысление, которое не могло считаться (да и не было!)
вымыслом. Заменяя слово magr словами «муж дочери», рассказ-
чик в определенном смысле не грешил против истины, а лишь
прибегал к своеобразной синекдохе, называл часть вместо цело-
го.
В то же время нельзя не отметить, что в случаях, когда речь
идет о правящих конунгах, «вторичная» конкретизация термина
magr служит отражением той перспективы видения истории,
которая существовала у составителя текста. В «Саге о Хервёр»
подход к династической истории выражен вполне определенно:
«...после смерти конунга Эймунда свей избрали его (Стейнкеля.
- Ф. У.) в конунги. Тогда род древних конунгов утратил коро-
левскую власть в Свитьод» «еп eftir dau6a Eymundar konungs toku
Sviar hann til konungs. Pa gekk konungdomr or langfeSgaaett 1
229
SvffijoS inna fomu konunga» (Hervarar saga. 16). Иными словами,
в тексте отрицается преемственность династии, основанной
Стейнкелем, по отношению к династии Эйрика Победоносного
и Олава Шётконунга, т. е. династии Инглингов. Именно в тексте
этой саги говорится, что Стейнкель был женат на дочери Эй-
мунда или, по версии другого списка, на дочери его брата,
Анунда-Якоба. Таким образом, несмотря на то, что Стейнкель
был свойственником Инглингов, а его дети были их по-
томками по женской линии, сага не признает их продолжа-
телями рода древних конунгов.
Здесь проявляется довольно рано сформировавшееся в
скандинавской традиции неприятие наследования власти через
женщин. Свойственниками конунга, как правило, станови-
лись знатные и могущественные люди. В «Саге о Хервёр»
Стейнкель охарактеризован именно таким образом: «Стейнкель
был первым ярлом в Свитьод» «Steinkel 1 var fyrst jarl i SvifyoS»
(Hervarar saga. 16). Дети этих wqgr’oB были связаны с королев-
ским родом кровным родством, но подобная связь давала им
крайне незначительные властные преимущества.
Сын дочери или сестры правителя мог в результате
политической борьбы прийти к власти, но прав на нее у него
было немногим больше, чем у любого знатного и могуществен-
ного соотечественника. По праву рождения потомку по женской
линии принадлежало лишь то, что досталось ему из отцовского
рода. Для королевского рода своей матери он, несмотря на кров-
ное родство, оставался в некотором смысле «свойственником»,
как и его отец, а не родичем. Разумеется, ни при каких обстоя-
тельствах он не мог унаследовать власть, если у предшествую-
щего конунга оставались сыновья или братья. Характерно, что в
этом случае права наследника по женской линии во всем усту-
пают правам незаконнорожденного сына.
Не случайно, если власти добивается человек, связанный с
королевским домом лишь родством через женщин, речь всегда
идет о начале новой династии, хотя в процессе борьбы за власть
такой претендент мог всячески подчеркивать свое царственное
родство. Так было в случае датского конунга Свейна Эстридссо-
на, и так сага трактует ситуацию вокруг шведского конунга
Стейнкеля и его потомков.
Итак, с точки зрения саги, magr Стейнкель — муж дочери
конунга - и, следовательно, его дети не являются продолжа-
телями династии. К XIV в., когда сага была записана, потомки
Стейнкеля сошли с политической арены, и у составителя текста
230
не нашлось никаких причин, чтобы возводить их к легендарным
Инглингам. Адам Бременский же, характеризующий Стейнкеля
как пасынка или кровного родственника Эймунда, по-
видимому, уточняет термин magr таким образом, что род Стейн-
келя в большей мере наследует роду Инглингов и уж во всяком
случае не противопоставлен ему. Трудно сказать, было ли такое
сближение результатом сознательного «удревнения» династии
Стейнкеля. Напомним, что Адам был младшим современником
этого конунга и, вероятно, его скандинавским информантам еще
важно было продемонстрировать естественный порядок преем-
ственности королевской власти в Швеции. Такая преемствен-
ность, в отсутствие очевидных наследников, могла соотноситься
Адамом с непрямым, но кровным родством (nepos), или - в
латиноязычной традиции - сусыновлением (privignus).
Таким образом, мы не в состоянии сказать о связи между
Стейнкелем и Эймундом ничего иного, кроме того, что они при-
ходились друг Другу magr''ами, хотя ни в одном из дошедших
до нас источников этот термин по отношению к ним не приме-
няется. Имеющиеся в нашем распоряжении свидетельства о ко-
нунге Стейнкеле, несмотря на свою лаконичность, позволяют
проследить, как эти отношения трактуются в двух разных пер-
спективах. Адам Бременский, автор «Деяний архиепископов
гамбургской церкви», и составитель «Саги о Хервёр» сталкива-
ются с обширным и недискретным семантическим полем терми-
на magr, они подходят к его дешифровке с разными установками
и испытывают при этом разного рода трудности. Адам имеет
дело с лингвокулыурными различиями в родовых обозначениях
и понятиях родовой преемственности, а составитель саги - с не-
долговечностью той области родовой памяти, которая не закре-
плена в языке.
Источники
Adam - Magistri Adam Bremensis Gesta Hammaburgensis Ecclesiae
Pontificum / Hrsg. von B. Schmeidler. Hannover; Leipzig, 1917.
Hervarar saga - Hervarar saga ok HeiSreks / Ed. by G. Turville-Petre,
C. Tolkien. London, 1956.
231
Л С. Чекин
ЗЕМЛЯ «ПО ТУ СТОРОНУ» СЕВЕРНОГО ОКЕАНА
Одним из принципиальных различий между географиче-
ской картиной мира в скандинавском и западноевропейском
средневековье были границы обитаемого мира. Для западноев-
ропейцев пограничьем обитаемого мира был мировой Океан. В
Океане разбросаны острова, среди которых можно было пла-
вать, хотя и с немалым риском. На островах была возможна
жизнь, хотя бы и жизнь чудовищ, паралюдей и других сказоч-
ных существ. Как острова, так и их обитатели играли погранич-
ную функцию — между землей и океаном, между структурой и
хаосом, между человеческим и чудовищным. Периферийные
области севера и северо-востока были выделены как особо не-
благоприятные и соотнесены с концом света. Западноевропей-
ское восприятие северных островов во многом ориентируется на
«Космографию» Этика Истрийского (сер. УШ в.). Северо-восток
(«аквилон») назван в ней «матерью драконов, питомником скор-
пионов, рассадником змей, источником демонов».
Для скандинавов то, что европейцы признавали Океаном,
т. е. Атлантика и моря Северного Ледовитого океана, оказалось
внутренним морем. Границей же обитаемого мира служила по-
лоса суши, примыкающая на востоке к Евразии. В древнескан-
динавских географических сочинениях эта суша описывается
следующим образом: «От Бьярмаланда идут земли, не заселен-
ные северными народами, до самого Гренланда»1. По ту сторону
гигантской полосы суши, на окраине мира, известной лишь
пунктирно (Бьярмия на севере Восточной Европы, Гренландия,
Маркланд, Винланд), находится внешний Океан. Этот океан
принципиально отличен от Океана средневековых западноевро-
пейцев и скорее сходен с архаическим Океаном Гомера. Это -
первобытный хаос, где мореплавание невозможно, откуда нет
достоверных сведении. Западнее Гренландии внешний Океан
соединяется с Атлантикой проливом, которому древнесканди-
навские географы дали характерное название «Гиннунгагап»,
мировая бездна скандинавской мифологии3.
В восточнохристианской традиции интересную параллель
скандинавским воззрениям представляет картина мира Козьмы
Индикоплова, где за Океаном во всех направлениях простирает-
ся «Земля по ту сторону Океана, где жили люди до Потопа», а с
232
восточной стороны - также и Земной Рай. В отличие от сканди-
навской географии, где земля «по ту сторону» Северного Ледо-
витого океана соединяется с ойкуменой в области Бьярмаланда,
у Козьмы сухопутного соединения внешней земли и ойкумены
нет.
В рамках описанных мифологических и теоретических воз-
зрений интерпретировались и результаты первых географиче-
ских открытий в Арктике. У Адама Бременского упоминается
безымянный остров, а в «Истории Норвегии» - неведомые зем-
ли, где живут сказочные великаны. Анонимное «Описание зе-
мель» второй половины ХШ в. знает об острове на крайнем Се-
вере с месторождением россыпного золота. И чудовищные су-
щества, и сказочные богатства - характерные признаки пограни-
чья между жизнью и смертью. Реальный опыт арктических мо-
реходов, на который ссылаются упомянутые авторы, играл свою
роль в оформлении этих представлений.
Василий Новгородский в Послании Феодору Тверскому о
Рае (1347 г.) сообщает, как Моислава-новгородца и сына его Ия-
кова долго носило по морю ветром, пока они не нашли, по-
видимому, на востоке Ледовитого океана, высокие горы, где на-
ходился святой Рай. Согласно архиепископу Василию, и адские
муки находятся на Дышучем море, только на западе: «Червь не-
усыпающий, и скрежет зубный, и река молненая Морг, и... вода
входит в преисподняя и пакы исходит 3-жды днемь». В под-
тверждение он также ссылается на очевидцев, своих духовных
детей-новгородцев.
Когда к западноевропейским ученым поступали скандинав-
ские сведения о Гренландии, они по мере возможности приво-
дили эти сведения в соответствие с западноевропейской карти-
ной мира. Так, Адам Бременский называет многие северные об-
ласти, в том числе Гренландию (IV. 35), островами, вписывая
результаты скандинавского опыта в структуру эсхатологической
географии западноевропейского средневековья. Подчеркнем,
что островное положение Гренландии у Адама - результат его
чисто теоретических посылок. К концу XV в. возобладало вос-
ходящее в своей основе к скандинавам- первооткрывателям
Гренландии представление о ней как о полуострове, протянув-
шемся от крайнего севера Евразии на запад. Представление это
видоизменялось в соответствии с теоретическими воззрениями о
северной границе обитаемого мира и о распределении воды и
суши. В принципе любые арктические земли могли быть ото-
ждествлены с Гренландией.
233
Первое сохранившееся изображение Гренландии мы видим
на карте Клавдия Клавуса 1427 года. Клавус был датчанином и
опирался в своей картине Севера на скандинавские источники.
Гренландия у Клавуса поэтому полуостровная. Таковой она ока-
залась и у его последователей, западноевропейских географов.
Историки картографии вслед за А.А. Бьёрнбу выделяют два типа
ранних изображений полуостровной Гренландии, отходящей от
Европейского материка севернее либо северо-восточнее Скан-
динавии4. На картах типа А, к которым относится и карта Клаву-
са 1427 г., Гренландия простирается далеко на запад, за Ислан-
дию, загибаясь к югу. На картах типа В Гренландский полуост-
ров западнее Скандинавского не заходит.
Связи европейцев с норманнскими колониями в Гренландии
в позднее средневековье прервались. Как папский престол, так и
датско-норвежская корона не мирились с этой утратой. В XV в.
активизировались связи Западной Европы с Московским госу-
дарством, и новые сведения о русских открытиях в Арктике вы-
звали интерес как в плане поисков северо-восточного прохода в
Китай, так и с точки зрения судьбы норманнских колоний в
Гренландии. Появились сообщения о завоевании русскими Грен-
ландии (Иероним Мюнцер в 1492 г., Сёрен Норбю в 1528 г.).
Пытаясь идентифицировать исторические реалии, скры-
вающиеся за этими сообщениями, будем иметь в виду, что лю-
бая земля к северу от Норвегии и России, в соответствии с гео-
графическими представлениями того времени, должна была
считаться Гренландией. Кроме того, не исключено и влияние
сходного топонима. Вряд ли таким топонимом был «Грумант» -
ведь поморское название Шпицбергена известно только с начала
XVIII в. и, вероятно, заимствовано из голландского или датского
языков. Скорее можно предположить, что русское название
«Земля Югорская» («Югорланд») интерпретировалось как
«Гренландия». Представление о Югорской земле в XV в. связы-
вается с нижним течением реки Обь5. Именно в том регионе
могла присоединяться к континенту «Гренландия» западноевро-
пейских географов.
В картографии Нового времени облик Арктики менялся в
зависимости от воззрений того или иного картографа на воз-
можность северо-восточного и северо-западного прохода, но
практически береговая линия арктических территорий была
полностью обследована лишь к началу XX в. Предполагается,
что впервые оплыл весь архипелаг Шпицберген, доказав его от-
дельность от Гренландии, командор Гилес в 1707 г., а достовер-
234
ные сведения о северном побережье Гренландии были получены
только в результате исследований Роберта Пири 1891-1902 гг.
Острова и полуострова на средневековой карте Арктики -
мнимые реальности мифологического и теоретического проис-
хождения. На практике мы имеем дело лишь с «точечным» со-
прикосновением средневековых мореплавателей с арктическим
миром.
Примечания
1. Мельникова Е.А. Древнескандинавские географические сочинения.
Тексты, перевод, комментарий. М., 1986. С. 77,79, 87, 89.
2. Ср.: RommJ.S. The Edges of the Earth in Ancient Thought:
Geography, Exploration, and Fiction. Princeton, New Jersey, 1992.
3. Storm G. Ginnungagap i Mythologien og i Geografien // Arkiv for
nordisk filologie. B. 6 (N.F. B. 2). S. 340-350.
4. BjbmboA.A. Cartographia Groenlandica. Kobenhavn, 1912.
5. ЛебедевД M. Очерки по истории географии в России XV и XVI
вв. М., 1956. С. 30.
А.П. Черных
РЕАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ
ВООБРАЖАЕМОЙ ГЕРАЛЬДИКИ
Под воображаемой геральдикой современные исследовате-
ли подразумевают совокупность гербов легендарных персона-
жсй., а также гербов исторических лиц догеральдических вре-
мен1. Как правило, это разнообразная личная, а не корпоратив-
ная геральдика. Воображаемая геральдика давно, начиная со
времен Ж. де Бара, стала предметом пристального внимания со
стороны исследователей. Это такие имена как М. Принэ,
П. Адам-Эвен, Л. Каролюс-Барр, Дж.Дж. Бролт, Р. Дэннис,
М. Пастуро, Ж.Б. де Вэвр и многие другие2.
Гербы воображаемой геральдики появились в середине XII
в. в текстах средневековых литературных произведений. Таким
образом, очевидно, что и по типу источника, и по времени появ-
ления воображаемая геральдика возникла почти одновременно с
235
гербами действительными. Это не значит, что речь вдет о двух
геральдиках, существовавших синхронно или параллельно; они
составляют части единого целого. М. Пастуро в отношении ге-
незиса воображаемой геральдики полагает, что воображаемые
гербы становятся действительно геральдическими лишь в арту-
ровских текстах после Кретьена де Труа3, но для него одним из
важных критериев геральдичности является стабильность эмб-
лемы, а это в ранних текстах с воображаемыми гербами далеко
не всегда прослеживается даже в пределах одного произведения.
Отдельные гербовники воображаемых гербов из литературных
источников хорошо изучены, и литература достаточно обширна,
но целостная оценка явления и включение в историко-
геральдический контекст относятся скорее к перспективам, чем
к пройденным этапам. При несомненном существующем инте-
ресе историков к воображаемой геральдике, есть ряд основных
проблем, которые затрудняют работу с нею.
Одним из интересных вопросов в проблематике изучения
воображаемой геральдики является ее появление. Изобретение
этих гербов связано, надо полагать, с двумя известными особен-
ностями средневекового мышления: принципиальной неисто-
ричностью восприятия времени в ряде ситуаций и, следующей
из первой, - распространением системы отношений и понятий
своей эпохи на предшествующие.
При том что воображаемая геральдика кодифицирована не-
сравненно выше геральдики личной (она и существует-то только
в кодифицированном виде), общий уровень ее «собранности»
довольно низкий, если говорить в целом. В данном случае это
важно, потому что важны нюансы. В отличие от реальной ге-
ральдики каждый новый памятник, литературный или иконо-
графический, может дать в принципе новый оттенок или пово-
рот трактовки образа.
Неясной остается соотнесенность между корпусом средне-
вековых знаний о персонаже и уровнем необходимого знания
для его геральдизации и создания ему герба. Действительно, бы-
ло бы весьма интересно и поучительно проверить соотношение
между гербами, приписываемыми этим персонажам, и тем, что
знали или полагали о них в момент создания этих гербов. Одна-
ко уверенности в том, что создание полного корпуса изображе-
ний (и блазонов) воображаемой геральдики недалеко, пока нет.
Не ясно, что является источником ее формирования, какой текст,
или сумма текстов, а точнее - какая сумма представлений по-
служила смысловой основой для создания визуального признака
236
геральдизируемого персонажа. И все же это представляется в
перспективе плодотворным направлением, поскольку, уяснив
алгоритм создания этих эмблем, можно будет говорить о прин-
ципах визуализации личных, корпоративных и других гербовла-
дельцев в средние века.
Существует проблема и в самом характере воображаемой
геральдики и в характере ее соотношения с общеевропейскими
эмблематическими проявлениями. Воображаемая геральдика,
точно так же как и вся геральдика вообще, - феномен общеев-
ропейский, а степень исследованности ее по регионам не позво-
ляет пока сопоставления и складывания общей картины.
Общее название объединяет гербы, приписываемые мифи-
ческим героям, персонажам легенд или личностям догеральди-
ческих времен. Как правило, наиболее часто встречаются гербы
упоминаемых в Библии лиц (Навуходоносора, Иуды Маккавея,
волхвов), некоторых героев античности (Геракла, Нерона, Юлия
Цезаря), властителей раннего средневековья (Эдуарда Исповед-
ника, Карла Великого), а также повелителей заморских стран
(короля Африки, короля Вавилонии) и неверных. Очевидно, что
было бы полезно попытаться классифицировать эти достаточно
разнородные геральдизируемые объекты. Типологизация вооб-
ражаемой геральдики может идти несколькими путями.
Один из них можно условно назвать рыцарским циклом.
Мифология рыцарства не предполагает границы между взы-
скующими совершенства и образцами для подражания. И, отра-
жая желания своего времени, герольды с ХШ в. включают в гер-
бовники гербы Роланда, Гавейна и других героев. Создается га-
лерея образцов. В течение XIV в. эта тенденция нарастает и в
XV в. реализуется в гербовниках и гербовых программах роспи-
сей в образах соратников Карла Великого и Александра Маке-
донского, и прежде всего в изображениях гербов Девяти Совер-
шенных рыцарей. Классифицируя не в хронологическом поряд-
ке, а по степени разработанности и по степени популярности, на
первом месте необходимо назвать Девять Совершенных рыца-
рей. Это три совершенных героя-язычника - Гектор Троянский,
Александр Великий и Юлий Цезарь; три совершенных иудея -
Иисус Навин, Давид и Иуда Маккавей; три совершенных рыца-
ря-христианина - король Артур, Карл Великий и Годфруа Буль-
онский. Таким образом, эта конструкция воображаемой гераль-
дики охватывает всю всеобщую историю, включает в контекст
отношения общества всемирную историю. Девять Совершенных
и их геральдика имеют свои особенности. Прежде всего, многие
237
из них, как например Карл Великий или король Артур, имеют
собственную отдельную иконографию, разработанную подчас
очень подробно. Воображаемые гербы нередко связаны в систе-
му. У Девяти Совершенных герб Юлия Цезаря (в золотом поле
черный двуглавый орел) входит левой частью в упомянутый
герб Карла Великого. В ХП-ХШ вв. эти гербы еще очень неста-
бильны, но постепенно они все более прочно соединяются с
персонажем. Цвет гербового поля короля Артура может быть то
голубым, то алым, но три золотые короны постоянны. Герб Гек-
тора в XIII в. — в алом поле золотой коронованный лев с мечом
на троне, а в середине XV в. - в противогорностаевом поле золо-
тая перевязь с черным львом.
Но эта разработанность относится ко всем Девяти не в рав-
ной мере. Очевидны предпочитаемые (и, кстати, подчас это
предпочтение - по регионам) и второстепенные. Т. е. даже среди
небольшого ряда Совершенных прослеживаются элементы ие-
рархии. Это относится и к ряду построения, и к практике, кото-
рая тоже устанавливает иерархию. Надо также отметить относи-
тельную нестабильность состава Девяти Совершенных, когда в
силу их высокой популярности в их состав кооптируются деся-
тые совершенные. Присутствует также некоторая вариативность
их гербов. Все эти особенности полностью относятся и к дам-
скому варианту этой галереи образцов - Девяти Совершенным
Дамам, разве что только нестабильность гербов и их состава
сильно возрастает.
Другой компонент рыцарского цикла воображаемой ге-
ральдики - артуровский. Это - близкий, а отчасти (через самого
короля Артура) и напрямую связанный с Девятью Совершенны-
ми, компонент. Это - около 180 гербов рыцарей артуровской
литературы, геральдизированных с большой тщательностью,
несмотря на варианты, и представляющих в культурно-
геральдическом отношении общеевропейское достояние4.
Следующий большой раздел воображаемой геральдики
проходил по границе «знания - незнания», «свои - чужие». Ко-
гда речь идет о врагах, которые должны быть обозначены как
противники геральдизированных европейцев, они наделяются
гербами независимо от них самих, например мавры Ближнего
Востока во времена крестовых походов. К крестовым походам
на Пиренейском полуострове требуется особый подход, потому
что при той культурно-исторической общности, которая в дейст-
вительности наблюдалась на полуострове, мавры усвоили мно-
гочисленные, в том числе и геральдические, обычаи рыцарей-
238
христиан.
С позиций «знания» включаются изобретаемые гербы из-
вестных догеральдиченских персонажей, как например Юлия
Цезаря. С точки зрения «незнания», «неизвестного» - гербы
плохих и хороших, но неизвестных персонажей: мавров, афри-
канских государей. Эта традиция сохранилась вплоть до Нового
времени. Вероятно, отдельно надо выделять в классификации
геральдизацию воображаемыми гербами географических и
культурно-географических объектов, подобных государству
пресвитера Иоанна5.
Следует подчеркнуть, что претендовать на то, чтобы быть,
по справедливому замечанию М. Пастуро, верным зеркалом
средневекового воображения6, может именно совокупность па-
мятников и объектов воображаемой геральдики. Но не таковы
ли особенности и средневековой геральдики вообще? Тогда су-
ществует ли проблема границы между воображаемой и реальной
геральдикой? Если да, то где эта зыбкая граница проходит? Вы-
сказываются сомнения в реальности существования ангела-
щитодержателя в гербах Франции и Португалии, орла св. Иоан-
на, щитодержателя испанского королевского герба, льва
св. Марка - герба Венеции? При всей разнородности и разнооб-
разии гербов и геральдизируемых объектов воображаемой ге-
ральдики их объединяет то, что наделяются гербами персонажи,
у которых их не существовало, независимо от того, существова-
ли сами персонажи или нет. В этом существенное отличие вооб-
ражаемой геральдики от геральдизации реально существующих
объектов или лиц посредством наделения их фантастическими
образами.
В чем социальный и культурный смысл воображаемой ге-
ральдики, геральдизации мнимого, и насколько оно мнимое? С
точки зрения формальной геральдики, фантастические гербы
неоднородны. В целом в них, по сравнению с реальными, чаще
употреблялся зеленый цвет, а что касается фигур, то применя-
лись самые традиционные: перевязи и кресты, комбинации с
переменными цветами, усеянные и окованные поля. Если это
европейские персонажи, то гербы внешне мало отличимы от ре-
альных. Например, герб Карла Великого: черный орел в золотом
поле в правой половине щита и три золотые геральдические ли-
лии в голубом поле в левой. Когда это гербы фантастических
владельцев или неверных, их гербам приданы черты странности,
необычности, иногда дробности. У короля Вавилонии в золотом
поле был черный круг и восстающий серебряный лев.
239
Резюмируя этот краткий обзор проблем, связанных с изуче-
нием воображаемой геральдики, надо отметить, что появление и
существование воображаемой геральдики связано с общеевро-
пейскими особенностями восприятия феномена герба в средние
века. Поэтому понятие мнимого вряд ли применимо по отноше-
нию к геральдике воображаемой. Воображаемая геральдика
средневековья обнаруживает черты сходства и близости с той
частью геральдики, в реальности которой, как правило, сомне-
ний нет. Существование в европейской исторической культуре
воображаемой геральдики свидетельствует об огромной роли
геральдики в средневековом сознании, о бытовании представле-
ний, в которых персонифицированные качества идеально визуа-
лизируются с помощью гербов. Для человека XIII-XV вв. ге-
ральдика в культуре социальных отношений была настолько
естественным, необходимым и безусловным явлением, что каза-
лась одной из вечно присущих социальной организации общест-
ва черт. И надо заметить, что это отношение сохранялось долго.
Средневековая воображаемая эмблематизация, обеспечивавшая
потребности визуализации социально-культурных ценностей, не
умерла, не исчезла, а отчасти сменилась ренессансной вообра-
жаемой эмблематикой и воображаемой геральдикой Возрожде-
ния. В XVII в. все наместники св. Престола догеральдической
эпохи, начиная со св. Петра, обрели гербы в соответствии со
средневековой традицией, но это были уже плоды воображае-
мой геральдики Нового времени.
Примечания
1. Pastoureau М. Traite d’heraldique. Paris, 1993. Р. 258.
2. BraultGJ. Early Blazon, Heraldic Terminology in the Twelfth and
Thirteenth Centuries, with Special Reference to Arthurian Literature.
Oxford, 1972; Dennys R. The Heraldic Imagination, London, 1975;
Menendez Pidal F. Posibles vestigios en Espana de la heraldica arturica
// Menendez Pidal F. Leones у Castillos. Emblemas heraldicos en
Espana. Madrid, 1999; etc.
3. Pastoureau M. Traite d’heraldique.
4. Brault G.J. Early Blazon. P. 31-35,37-52.
5. Libro del conoscimiento de todos los reinos у tierras у sefiorios que son
por el mundo... / Ed. por Marcos Jimenez de la Espada. Barcelona,
1980.
6. Pastoureau M. Traitd d’heraldique.
240
Н.П. Чеснокова
ИРРЕАЛЬНОЕ И РАЦИОНАЛЬНОЕ
В ВИЗАНТИЙСКОЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ АСТРОЛОГИИ
ХП в.
Астрология в Византии являлась частью естественнонауч-
ных знаний, основывалась на достижениях современной ей нау-
ки, использовала методики и инструментарий математики, ас-
трономии, произведения древних авторов. Вместе с тем она
представляла собой яркий феномен средневековой ментальности
и социальной психологии. По обилию астрологических сочине-
ний (отдельных трактатов, гороскопов, поэм и др.), а также по
количеству упоминаний в источниках о занятиях византийцев
астрологией, ее никак нельзя назвать мнимой литературной ре-
альностью. Сам же предмет астрологии вызывал (и продолжает
вызывать) как полное доверие, так и абсолютный скепсис.
Астрология пришла в Грецию из Ирана и получила широ-
кое распространение еще в эллинистическую эпоху. К XII веку
она проделала непростой путь - от осуждения и преследования
по закону (Кодекс Юстиниана) до массового увлечения гадани-
ем по звездам.
От времени Комнинов и Ангелов дошли сочинения по аст-
рологии, принадлежащие перу видных деятелей византийской
культуры той поры. Они позволяют проанализировать, в какой
культурной и идейной обстановке распространялись астрологи-
ческие предсказания, как к ним относились представители раз-
личных социальных групп; каким образом, в свою очередь, по-
литическая астрология влияла на социум.
Особую роль астрологические прогнозы играли при реше-
нии проблем войны и мира, взаимоотношении власти и народа, а
также в вопросах престолонаследия. Речь идет о знаменитом
предсказании, сделанном Мануилу I, о судьбе династии Комни-
нов. Пристрастие к астрологии, особо приписываемое Мануилу
Комнину, разделяли как его предшественники, так и преемники
на троне.
Отношение к астрологии в обществе было неоднозначным.
Многие представители знати, следовали моде двора на гороско-
пы и предсказания. Знаменитыми астрологами своего времени
были эпарх г. Анхиала Константин Стифат, будущий архиепи-
241
скоп Болгарии Иоанн Каматир и другие иерархи. Занимались
астрологией маги, или, как говорит современник, попросту об-
манщики (Михаил Сикидит, Сиф Склир, некто Аарон). Назван-
ный в числе других Михаил Сикидит известен как автор догма-
тических сочинений, содержащих новое истолкование таинства
евхаристии. Скорее всего, отклонение от официальной христи-
анской доктрины (а не занятия астрономией) стало истинной
причиной его порицания. Что касается византийских интеллек-
туалов, то их пренебрежение к астрологии объяснялось ортодок-
сальными представлениями о невозможности человека постичь
промысел Божий, а тем более повлиять на свое будущее. Это
обстоятельство не помешало знаменитому писателю Никите
Хониату процитировать астрологическое предсказание о смерти
Мануила I, которое заключалось «в конце его имени». Греческие
буквы т] и X означают 38 - количество лет, которое царствовал
Ману ил. Как к вредному суеверию относилось к астрологии
большинство священнослужителей. В народе же астрология бы-
ла настолько популярна, что в момент междуцарствия после
низложения Исаака II константинопольская толпа провозгласила
императором астролога по имени Алексей Кондостефан. Однако
на низовом уровне астрология сильно сливалась с оккультизмом,
различными гаданиями и колдовством.
Правильнее было бы сказать, что поклонники астрологии и
люди, относящиеся к ней враждебно, представляли разные слои
одних и тех же социальных, этнических и конфессиональных
страт византийского общества. Более того, в реальной жизни не
было и строгого разграничения между библейскими пророчест-
вами, астрологическими предсказаниями, различного рода пред-
знаменованиями и вещими снами. Следуя советам звездочетов,
даже императоры прибегали к магическим действиям.
Астрология XII в. отражала общие представления людей о
мироздании, своем месте в нем, возможности или невозможно-
сти человека определить свою судьбу и повлиять на нее.
По нашему мнению, политическая астрология стала алго-
ритмом поиска и принятия решения, своеобразной попыткой
прогнозирования будущего, которое носило присущий всей
средневековой ментальности мистический характер. Практиче-
ские занятия астрологией и магией в XII в. определяли главные
направления эмпирического и экспериментального познания.
Создав удивительный сплав позитивного и иррационального,
астрология, особенно политическая, отразила те общественные
явления, которые не всегда были формализованы философскими
242
или социальными теориями. Среди них - многие проблемы
взаимоотношений человека и природы, подданных и государя,
характера императорской власти и т. д.
И последний вывод, который можно сделать, но который
трудно прокомментировать, - это то, что астрологические пред-
сказания, касавшиеся наиболее острых вопросов преемственно-
сти власти, судеб династии и трона эпохи Комнинов и Ангелов,
оправдались.
Е.В. Шейкин
ФОРМА ГОТЛАНДСКИХ КАМНЕЙ ГРУППЫ «А»
Готландские рисованные камни группы «А» IV-V вв. явля-
ются могильными стелами. Форма камней — прямоугольная, с
небольшим расширением в верхней части и округлым оконча-
нием. Лицевая сторона ограничена орнаментом. В центре при-
сутствует изображение вращающегося круга с 3, 6, 8 или 12 лу-
чами, исходящими из центра. Под центральным кругом находят-
ся два круга меньшего диаметра или две противостоящие зер-
кальные фигуры зверей. В нижнем ярусе может быть изображен
корабль с фигурками гребцов.
В 1946 г. шведский археолог А. Ромдаль высказал гипотезу
о том, что форма ранних готландских камней воспроизводит то-
пор, вертикально воткнутый в землю1. Идея не встретила под-
держки среди ученых, а С. Линдквист даже опубликовал ста-
тью", доказывающую необоснованность предложенной гипоте-
зы. С тех пор большинство исследователей, отмечая схожесть
готландских камней группы «А» с топором3, никак не развивало
эту мысль. Других гипотез о происхождении формы ранних
камней не высказывалось. Между тем, определение ее прототи-
па имеет прямое отношение к семантике и функции камней и
потому требует специального рассмотрения.
Ранние готландские камни являются могильными стелами,
т. е. находятся в месте пересечения двух миров: мира мертвых и
мира живых. В связи с этим возникает два вопроса в отношении
предложенной гипотезы: какое отношение топор может иметь к
состоянию перехода, и чем можно объяснить его вертикальное
положение.
243
Некоторые элементы культурного бытования топора среди
северных германцев и народов, близких Скандинавии географи-
чески (славяне, финны), позволяют сделать предположение, что
топор мог восприниматься как медиатор между двумя мирами.
Все режущие орудия у северных народов обладают магиче-
ской силой. Топор наделяется плодородной силой. В готланд-
ской сказке «Мальчик с пальчик» старуха рождает сына после
того, как муж кладет перед ней топор4. Германцы еще в XIX в.
молотом Тора3 освящали невесту на свадьбе6. Топор является
сильным оберегом7, и уже в древности существовали топоры
лишь для сакральных функций, материал и размеры которых не
позволяют предположить их практическое использование8. То-
пор дает возможность установить связь с существами из иного
мира, как, например, в сказке «Крестьянин и морская дева»9, в
результате чего герой получает удачу в рыбной ловле. Облада-
тель подобного топора наделяется гигантской силой10.
Нож на Готланде использовали для воровства молока. Для
этого его втыкали в стену и «доили»". Нож был сильным за-
щитным средством. Ножом можно было успокоить вихрь, бро-
сив его в эпицентр12, а также справиться с нечистой силой,
прогоняя ее, либо создавая непреодолимые для нее преграды13.
С помощью ножа можно было определить источник болезни и
вылечить ее14.
Магической силой топор (нож) наделяют и соседние с гер-
манцами народы. Саамы гадают с помощью топора. Перед охо-
той, с целью выяснения направления, где находится зверь, они
подвешивают топор на веревку, лезвием перпендикулярно к по-
верхности земли, и смотрят, в какую сторону он укажет15. У ко-
ми непременной принадлежностью обряда лечения в бане явля-
ется нож, который втыкается над верхним косяком входной две-
ри. В особо важных случаях используется топор16. В Архангель-
ске после постройки храма мастер забрасывал свой топор в озе-
ро, чтобы никто больше не мог построить подобного храма17.
Подобное отношение к топору родилось, по всей видимо-
сти, в связи с его основной функцией разделять: топор делит це-
лое (бревно) на две части, создавая из единого две самостоя-
тельные половины. Вероятно, технологические функции топора
были перенесены на космологические, в результате чего топор
стали использовать для рассечения «связей» между двумя мира-
ми. Иными словами, взаимопроникновение двух миров можно
пресечь с помощью топора.
Эта функция топора отчетливо прослеживается в целитель-
244
ных обрядах. В архангельской области топором лечат болезнь
спины: больной ложится животом через порог, а старуха-
лекарка кладет на его спину веник и ударяет по нему острием
топора. Сюда же относится и сходный великорусский обряд:
больного кладут на порог и лезвием топора трогают больное ме-
сто18. В белорусском обряде при ломоте в спине больному надо
собрать малых «тресок» от топора, затем лечь на пороге хаты и
положить рядом с собой трески19. В этих обрядах видна связь
топора с порогом дома - с переходом извне вовнутрь. Топор как
бы разделяет человека и его болезнь, оставляя ее в «том» мире.
То же отмечается и в обрядах, связанных с магией ходьбы.
У белорусов существует поверье, что ножки ребенка еще до ро-
ждения перевязаны невидимыми путами и если ребенок долго
не начинает ходить, то эти путы необходимо разрезать топором
(ножом). У русских северо-западного края подобный обряд со-
вершался в любом случая при первых шагах ребенка. У русских
в Заонежье при первом самостоятельном шаге мать или свекровь
ножницами «чикала» над полом между ног ребенка, как бы пе-
ререзая невидимые путы. Рассечение пут топором практикуется
также у поляков20.
Особенно четко возможности и функции топора прослежи-
ваются в погребальных обрядах. Саамы кладут покойному в мо-
гилу топор, т. к. путь в тот мир проходит через густой лес, кото-
рый необходимо вырубить21. У сербов женщина делает топором
крест над грудью умершего, говоря шепотом: «Мы изрубим тебя
на куски, если на том свете скажешь, сколько нас здесь оста-
лось». У русских в районе Каренска при похоронах, когда по-
койника кладут в гроб, старуха берет топор и ударяет им по тому
месту, где до сих пор лежал мертвец, - «чтобы этим срубить
смерть»22.
В этих и подобных обрядах важно, чтобы топор (нож) не
был пассивен, а пребывал в действии. На Готланде, во время ле-
чения больного, в порог для защи1ы втыкается нож. Если то-
пор вбит в косяк двери, то никто в лесу не тронет заблудившую-
ся скотину. Карелы в великий четверг утром до зари три раза
обегают с топором вокруг дома и каждый раз стучат топором
по дереву (цель обряда - оградить скот от медведя). Вихрь мож-
но прекратить, если бросить топор в самый его центр. Анало-
гичным образом можно ранить и лешего23. В обряде «греть по-
койников» топор бросают через скот в костер24.
Возможно, магической силой топор наделялся уже в неоли-
те, что подтверждается археологическими данными. На севере
245
Скандинавии во множестве найдены топоры и ножи, рукоять
которых сделана в форме медвежьей или лосиной головы . Ис-
следователи предполагают, что подобные предметы могли ис-
пользоваться в качестве магических2 .
Топор - единственное орудие, используемое в неолите для
самостоятельного захоронения27. Наиболее интересным в по-
добной практике представляются случаи вертикального захоро-
нения, встречающегося не только в Швеции, но и в Дании28.
Поскольку топоры не могли случайно принять вертикаль-
ное положение, и поскольку это не единичные случаи, то оче-
видно, что уже в неолите была необходимость не просто захора-
нивать топоры, но захоранивать их именно в «рабочем» состоя-
нии, т. е. в действии.
Подводя некоторые итоги, можно сказать следующее:
- у северных народов топор наделялся магической силой,
способной разделять мир живых и мир мертвых;
- для того, чтобы задействовать эту силу, топор должен был
пребывать в «рабочем» состоянии;
- в неолите топоры захоранивались в вертикальном (рабо-
чем) положении, что позволяет предположить уже тогда возник-
новение подобных представлений о топоре.
Отвечая на поставленные в начале статьи вопросы, следует
признать, что местоположение топора на могиле оправдано его
магической функцией разделять миры, а вертикальное положе-
ние - необходимостью постоянного действия. Вследствие этого
очень вероятно, что готландские камни раннего времени изо-
бражают топор, вертикально воткнутый в землю.
Примечания
1. Romdahl А. Bildstenar och yxor // Fomvanen. 1946.
2. Lindkvist S. Bildstenamas form // Gotlandskt arkiv. 1948.
3. Steffen R. Ferskinn och bildstenar // Gotlandskt arkiv. 1948; Nylen E.
Bildstenar. Stockholm, 1987. S. 13; Back G. Aldre Gotiandska
Bildstenar som religionhistoriska dokument. Stockholm, 1989. S. 7.
4. Gotiandska sagor och sagner. Uppsala, 1952. В. П. S. 31.
5. Montelius O. Vir fomtid. Stockholm, 1919. S. 680-685.
6. Сумцов Н.Ф Символика славянских обрядов. М., 1996. С. 53.
7. Strom F. Nordisk hedendom. Arlov, 1985. S. 14.
8. Ibidem. S. 30.
9. Gotiandska sagor. В. I. S. 147.
246
10. Ibidem. S. 148.
11. Wall J-I. Hon var en geng tagen under jorden. Visionsdikt och
sjuksdomsbot i gotlandska trolldomsprocesser. Uppsala, 1989. S. 87.
12 StrombackD Sejd. Lund, 1935. S. 177.
13. Gotlandska sagor. В. I. S. 46.
14. Wall N-W. Det ropades i skymningen. Vidskepelse och trolldomstro pa
Gotland. Uppsala, 1996. S. 81.
15. Schefferus J. Lappland. Uppsala, 1956. S. 255.
16. Сидоров A.C. Знахарство, колдовство и магия у народа коми. СПб.,
1997. С. 97.
17. Максимов С. В. Год на севере. Архангельск, 1984. С. 56.
18. Афанасьев А Поэтические воззрения славян на природу, М., 1994.
Т. III. С. 98.
19 ШиндинСГ Семантическая трансформация архаической риту-
альной практики в восточнославянских заговорах // Концепт дви-
жения в языке и культуре, М., 1996. С. 152.
20. Седакова И.А. Первые шаги ребенка: магия и мифология ходьбы И
Концепт движения в языке и культуре. М., 1996. С. 284-305.
21. Schefferus J. Lappland. S. 343
22. Зеленин Д.К. Магическая функция примитивных орудий И Зеле-
нинД.К Статьи по духовной культуре 1917-1934. М., 1999.
С. 116-117.
23. Сидоров А.С. Знахарство, колдовство и магия. С. 184.
24. Зеленин Д К Народный обычай «греть покойников» // Зеленин Д.К.
Статьи по духовной культуре 1901-1913. М., 1994. С. 171.
25. Stenberger М Det fomtida Sverige. Uppsala, 1964. S. 153-154.
26. Ahimarks A. Svenskamas tro genom Srtusendena. Mahno, 1947. S. 38-
40; Stenberger M. Det fomtida Sverige. S. 154.
27. Karsten P. Att kasta yxan i sjon. Stockholm, 1994.
28. Winther F Troldebjerg en bymassig bebyggelse fra Danmarks yngre
stenalder. Rudkobing, 1915. S. 79.
247
А.С. Щавелев
СИМВОЛИЧЕСКИЕ ФУНКЦИИ КРЕСТА
В ДРЕВНЕЙ РУСИ
Традиционные поиски грани между изначальной, эпической
(поэтическо-устной) и раннеисторической (летописно-хрони-
кальной) традициями в средневековых текстах привели к при-
знанию единства «истории и саги» на раннем этапе развития ли-
тературы, сопутствующем становлению государственности в
Северной и Восточной Европе (Багге 2000). Сохраняя черты не-
сомненного жанрового своеобразия, раннеисторические, языче-
ские эпические, правовые и даже сакральные раннехристиан-
ские тексты формировались и развивались в тесном взаимодей-
ствии в пределах одной традиции (Мельникова 1999). Мифоло-
го-эпическая традиция была источником, образцом, своеобраз-
ной основой для истории и права (А.Я. Гуревич, Херманн Палс-
сон).
В ранней, уже христианской историографии, дольше всего
сохраняют «рудиментные» эпико-мифологические функции и
атрибуты «герои» и «предметы» (В.Я. Пропп). В новой нарра-
тивной традиции меняются в основном их оценки (аксио-
логические характеристики) и отношения (связи друг с другом и
окружающей реальностью), а не функции. Если «героям» рус-
ских летописей (Рюрику и его братьям, воеводе Свенельду, кня-
зю Олегу, Люту Свенельдичу и др.) посвящены серии работ, то
предметам, волшебным артефактам как субъектам летописного
сюжета уделялось гораздо меньшее внимание.
Между тем, предметы являются часто опорными, ключевы-
ми элементами, наиболее прочно связывают текст с реально-
стью, в особо удачных случаях их описания и роль в произведе-
нии помогают его датировать, иногда становятся текстологиче-
ским маркером для определения его состава (Клейн 1998).
В древнерусских летописях, и шире в христианской культу-
ре, главным по своему значению священным предметом высту-
пает крест. Термин «крест» передает достаточно абстрактное
понятие, объединяющее целый класс однотипных, но разных по
размеру, декору, функциям артефактов. Конкретный облик тако-
го рода реликвии не принципиален для летописца и его героев.
И большой, и миниатюрный, и начертанный, и изваянный кре-
сты равно выступали медиаторами, проводниками божественной
248
силы (ср.: Святославский, Трошин 2000).
В летописи крест «приходит на помощь» христианам прак-
тически всегда во время боевых действий, в случае опасности, в
экстремальных ситуациях. Причем крест отводит обычно от
своих подопечных внешние угрозы, внутренние проблемы ин-
дивида обычно находятся вне сферы воздействия этого артефак-
та (у креста в летописных текстах нет обычной для православ-
ных реликвий функции «исцеления», которая находится в веде-
нии чудотворных икон).
Наблюдения над окказиональными проявлениями возмож-
ностей креста подтверждает и «теоретическое» обобщение
«автора» ПВЛ: «Понеже велика есть сила крестная: крестомь бо
поб'Ьжени бывають силы б’Ьсовьскыя, кресть бо князем в бранех
пособить, въ бранех крестомъ согражаеми в'Ьрнии людье
побЬжають супостаты противныя, кресть бо вскорЪ избавляеть
от напастий призывающим его с вТрою. Ничего же ся боять
б'Ьси, токмо креста» (ПВЛ. С. 75). Перед нами достаточно выра-
зительное отражение восприятия креста человеком средневеко-
вья как реального субъекта действия, силы, активизирующейся в
переломные моменты жизни личности и истории общества.
Можно выделить основные сферы действия «силы крест-
ной» и круг ее «подопечных»: борьба с нечистой силой, бесами,
причем в летописи бесы - покровители язычников, часто сами
языческие боги; помощь на войне князю, помощь на войне
«верным людям», но лишь в том случае, если они призывают его
с верой. Крест помогает князю безоговорочно, а для остальных
людей требуется молитва. Здесь крест либо выступает в качестве
орудия, оружия (побеждают крестом), либо действует сам - по-
могает, ограждает, избавляет.
В описаниях гибели первых христианских мучеников-
варягов (983 г.) именно крест «мстит» нечистой силе, их погу-
бившей, именно крест выступает как субъект ответа, носитель и
символ мести христианского мира.
Особая, может быть главная, для Древней Руси функция
святого креста отводит ему роль гаранта клятвы. Причем данная
функция - прямо производная от предыдущей. В договорах с
греками языческого периода основным гарантом клятвы являет-
ся настоящее боевое оружие, именно оно должно наказывать
клятвопреступников. Такие же функции оружие имеет в сканди-
навском и более позднем осетинском (шире — восточном, ирано-
тюркском) дружинном эпосе (Фетисов 2000).
Целование креста на съездах князей XI - нач. ХШ в. зани-
249
мало в ходе переговоров (и в текстологически выделяемой
структуре их описания) то же место, что и клятва оружием при
заключении договоров с греками в языческий период. После
снемов кресты хранили, предъявляли в случае нарушения клят-
вы. Поцеловать крест должен был лично каждый князь, точно
так же как, по договорам с греками X в., присягнуть на мече,
щите и стрелах должен был каждый рус. Крестоцелование фик-
сировало определенный «ряд», договор, причем ни разу из 185
княжеских снемов XI - первой половины XIII в., зафиксирован-
ных в летописях, нет описания клятвы на иной реликвии. Ис-
ключение составляла политическая традиция новгородской
«боярской республики», но и там присяга князя на иных предме-
тах носила дополнительный характер по отношению к кресто-
целованию.
Именно с помощью креста, на котором клялись князья Яро-
славичи, связывал свое освобождение предательски плененный
ими Всеслав Полоцкий (ПВЛ. С. 75), освобожден он был как раз
в празднество Крестовоздвиженья, и в своей молитве князь
«благодарит» крест за освобождение. Затем, после своего бегст-
ва из Киева, согласно новгородской летописной традиции, Все-
слав напал на Новгород, но был разбит. После этого в новгород-
ской Святой Софии (согласно Софийской I летописи) чудесным
образом «обретается» крест Святого Владимира, ранее захва-
ченный Всеславом. Крест как бы покидает князя-беглеца и
«возвращается» в Новгород. Всеслав теряет право и статус пре-
данного и обиженного, становится «неправым» агрессором.
Аналогично, после заключения «ряда» в Любече, князья
Рюриковичи объявили, что возможных в будущем смутьянов и
убийц в их среде будут карать не только все участники съезда,
но и крест (поставленный на первое место в соответствующем
летописном пассаже). Таким образом, крест выступает в лето-
писном контексте полноправным субъектом действия, осущест-
вляя отмщение клятвопреступнику.
Князь Святополк «преступил крест» и совершил нападение
на Василька Теребовльского, полагаясь на численное преиму-
щество своих воинов. В решающий момент их сражения Ва-
сильке поднял крест, причем именно тот самый, который цело-
вал при мировой клятве Святополк, и тогда «мнози человЪци
благов'Ьрнии вид’Ьша кресть над Василковы вой възвышься вел-
ми» (ПВЛ. С. 115). Эта «психологическая атака» переломила ход
протиборства в «лютой брани» - киевский князь бежал с поля
боя.
250
Надо сказать, что несмотря на богатство ассоциаций и тол-
кований значения символа креста в развитых христианских
культурах (прежде всего, наиболее актуальной для Древней Руси
византийской) крест имел наиболее яркие военные коннотации.
Крест, копье и «трость» составляют традиционный набор релик-
вий Страстей Господних.
Наиболее полно значение символа креста представлено в
службе «Воздвиженью Креста Косьмы Маюмского», греческий
оригинал которой датируется VII—VIII вв. н. э., славянский пере-
вод - концом X - XI в. Крест представлен тут как аналог вол-
шебного жезла Моисея, вернее посох последнего толкуется в
качестве префигурации креста. Крест прямо называется помощ-
ником князя в войнах, непобедимым оружием, знаком победы и
власти. Моисей посохом «чертит» и «пишет» знак креста.
Литургически Чин поклонения Святому Копию в Софии
Константинопольской брал свое начало в поклонении Святому
Кресту в Великую Пятницу и был связан с культом святых мо-
щей, почитанием предков и погребальным обрядом (см. Типи-
кон Великой церкви X века).
Копье и трость были выставлены, согласно списку Николая
Месарита в церкви Богоматери Фаросской в Константинополе.
Именно ее обновил император Михаил III в 864 году. Этот пра-
витель был достаточно известен на Руси, с ним связана первая
дата в ПВЛ. Церковь-реликварий была обновлена как раз нака-
нуне «золотого века» походов русов на Византию. Судя же по
описанию паломника XII в. Антония Новгородского, реликвии
были выставлены на всеобщее обозрение: «Иоанна Крестителя
посох, а на нем крест... Копие, Господне ребро прободавшее»
(Никифорова 2000. С. 127-129). Перед нами один из вероятных
путей знакомства северных воинов с тонкостями христианских
практик.
Символ креста распространен в дружинной культуре X-XI
вв. Ранние христианские символы (в том числе, крестовидные
подвески) связаны практически только с комплексами дружин-
ных погребений новой политической элиты, особенно с камер-
ными погребениями второй половины X - первой половины
XI в.
Фиксируется обычай украшения мечей, топоров и копий и
изображениями крестов, и крестами как частью изначального
декора. Это наглядно отличало оружие воина новой веры от
вооружения врагов-язычников.
Реставрация копья из Черной могилы позволяет увидеть
251
двойное (с обеих сторон) изображение креста на его наконечни-
ке. (Любезная консультация С.Ю. Каинова.) Уникальное погре-
бение «языческой эпохи» Древней Руси (наиболее вероятная да-
та - 60-е гг. X в.) Черная Могила уже в трудах своего первоот-
крывателя Д.Я. Самоквасова было определено как захоронение
черниговского «князя и жреца». Это же мнение было поддержа-
но Б.А. Рыбаковым. (Рыбаков 1949). Исследуя общегерманский
контекст «больших курганов», в том числе и Черной Могилы,
наиболее полно сакральный «оттенок» статуса погребенного
представил В.Я. Петрухин (Петрухин 1998). Находка явно хри-
стианского символа на копье языческого конунга-князя, члена
дружины Одина, снаряженного для вступления в Вальхаллу,
требует особого истолкования.
Смысл нанесения различных символов (особенно креста) на
оружие (в частности, на копье) имеет прямую аналогию в языче-
ском мире Скандинавии. «Копье копий» Гунгнир, как явствует
из германской мифологии и эпоса, было основным атрибутом
верховного бога скандинавов Одина, оно играло особую роль в
ритуале его самоповешенья на Мировом древе. Украшение ко-
пий рунами известно в германском мире с конца П в. н.э.
(Мельникова 2001).
Эта традиция наиболее ярко воплотилась в повествовании о
копье «Серый клинок», которое принадлежало знаменитому ис-
ландцу Гисли. Сага о нем описывает события середины X в. Ко-
пье выковывают из обломков волшебного меча, к его созданию
причастны сверхъестественные существа - карлики. На нако-
нечник нанесены «тайные знаки» (руны?). Это копье еще раз
упоминается в «Саге о Стурлунгах», его использовали и в 1221
году. В X в. «Серый клинок» используется в обряде побратимст-
ва, им совершаются полуритуальные убийства. В саге - это один
из главных артефактов и реликвий культа Одина (Херманн
Палссон 2000). Заколдованное копье ломает вражеское оружие,
само ломается в случае неправедного употребления.
Именно копье постоянно фигурирует, когда Один вмешива-
ется в земные дела: ломает оружие, убивает обреченных героев,
одалживает своим фаворитам (Дагу, сыну Хёгни). В копье пре-
вращается тростинка в руках легендарного героя Старкада при
убийстве конунга Викара. Нанесение рун на земное оружие вся-
кий раз уподобляет его прообразу копий Гунгниру, переводит
действие в мифолого-ритуальный план.
В восточнославянской традиции копье тоже обнаруживает
элементы сакральности: согласно ПВЛ, копьем начинает «зна-
252
ковый» бой ребенок-князь Святослав. Формулы «взяти копьем»,
«сломити копье» - древнейшие метафоры приступа и боя. Дру-
гие виды оружия не получили отражения в устойчивых литера-
турных формулах.
Можно предположить, что изображение креста на копье из
Черной Могилы заменило изображение рун, тем более что крест
и копье в христианстве вписывались в одну символическую сис-
тему. Изображение креста здесь, похоже, отражает процесс ран-
ней христианизации - ведь крест был вмонтирован позднее в
готовое парадное копье.
Христианские боевые ассоциации, связанные с символом
креста, сделали его более привлекательным для новообращен-
ных варварских дружин (руси), облегчили встраивание креста в
их знаковые системы. Причем символы христианства стали в
свою очередь специфической формой отличия новой политиче-
ской элиты. Процессы христианизации и окняжения (уста-
новления новой власти) шли параллельно и переплетались
(О.М. Рапов, Я.Н. Щапов).
Итак, основными функциями христианского креста в Древ-
ней Руси выступали: военно-мобилизующая, гарантийно-клят-
венная и отчасти маркирующая носителей власти - дружинной
элиты. В ранних древнерусских текстах крест выступал как
субъект активного действия, причем его восприятие в таком ка-
честве часто влияло на поведение и действия людей, а значит, и
на действительную реальность.
Библиография
Багге С. Королевские саги: исландское своеобразие или общеевропей-
ская культура? // Другие средние века: К 75-летию А.Я. Гуревича.
СПб., 2000.
Клейн Л. С. Анатомия Илиады. СПб., 1998.
Мельникова Е.А Скандинавские рунические надписи. Новые находки и
интерпретации. Тексты, перевод, комментарий. М., 2001. С. 88-96.
Мельникова Е.А. Устная традиция в ПВЛ: к вопросу о типах устных
преданий // Восточная Европа в исторической ретроспективе. К
80-летию В.Т. Пашуто. М., 1999.
Никифорова А.Ю. Предисловие. Комментарии. Николай Месарит. Де-
калог о реликвиях страстей, хранящихся в церкви Богоматери Фа-
росской в Константинополе // Реликвии в искусстве и культуре
Восточно-христианского мира. М., 2000.
253
Петрухин В.Я. Большие курганы Руси и Северной Европы. К проблеме
этнокультурных связей в ранний средневековый период И Истори-
ческая археология. Традиции и перспективы. М., 1998.
Рыбаков Б.А Древности Чернигова // Материалы и исследования по
археологии древнерусских городов. Т. I. М.; Л., 1949 (МИА.
№ 11). С. 34, 77-102.
Святославский А.А., Трошин А.А Крест в русской культуре. Очерк рус-
ской монументальной ставрографии. М., 2000.
Фетисов А А. Ритуальное содержание «клятвы оружием» в русско-
византийских договорах X века И Славяне и их соседи: Становле-
ние славянского мира в Византии в эпоху раннего Средневековья.
XX конференция памяти В.Д. Королюка. Сб. тезисов. М., 2001.
Херманн Палссон. Одиническое в «Саге о Гисли» // Другие средние
века. К 75-летию А.Я. Гуревича. СПб., 2000.
А.Г. Юрченко
ИРРЕАЛЬНАЯ ИМПЕРИЯ ЧИНГИС-ХАНА
1. Источники
Предметом нашего исследования являются несколько исто-
рических документов, связанных с деятельностью францискан-
ской дипломатической миссии 1245 г., отправленной к монголам
папой римским Иннокентием IV. Это критическое издание
«Книги о Тартарах» Иоанна де Плано Карпини, подготовленное
в 1989 г. центром медиевистики в Сполето. В 1965 г. Г.Д. Пейн-
тер опубликовал по кодексу XV в. текст «Истории Тартар» брата
Ц. де Бридиа. В 1967 г. О. Оннерфорс подготовил второе, ис-
правленное, издание этого текста. «История Тартар» брата
Ц. де Бридиа является ничем иным, как сокращенным пере-
ложением донесения брата Бенедикта Поляка, переводчика
францисканской миссии 1245 г.
2. Проблема
Названные источники относятся к числу памятников, давно
и хорошо известных мировой науке. Их достоверный характер
никогда не вызывал сомнений, тем интереснее следующее об-
стоятельство. Блок «фантастических» известий, включенных в
отчеты миссии, остается неразгаданным по сей день. Речь идет о
254
«мнимой реальности», не поддающейся описанию и анализу с
помощью традиционных методов исследования. Францисканцы
зафиксировали столь масштабную мнимую историю трех леген-
дарных походов монгольских армий, что она, вследствие гран-
диозности и каверзности вымысла, осталась незамеченной. Мно-
гочисленные попытки расшифровать отдельные фрагменты ир-
реальной картины событий выглядят абсолютно безуспешными,
ибо ключ к расшифровке лежит вне текстов донесений.
3. Предварительные замечания
Принимать брата Иоанна или брата Бенедикта за авторов
тех или иных известий, отраженных в их отчетах, было бы сего-
дня непростительной ошибкой. Видимо, стоит отметить очевид-
ную вещь. Несомненно, францисканцы - авторы донесений, то-
гда как сведения получены ими на территории империи из рук
весьма осведомленных людей.
В донесениях миссии содержатся два совершенно различ-
ных описания Монгольской империи. Назовем их условно
«реальным» и «фантастическим». «Реальная» картина, рисуемая
францисканцами, коррелирует с широким кругом восточных
источников, в том числе и с монгольскими идеологическими
представлениями. В определенном смысле можно утверждать,
что западные дипломаты транслируют имперский миф. Импер-
ский миф и был той единственной реальностью, которую зафик-
сировали папские послы, стремясь проникнуть в тайны кочевой
культуры. Сегодня мы можем уточнить содержательные аспек-
ты этих текстов и выявить их многоуровневый характер.
«Фантастическому» описанию следует придать статус научной
проблемы.
4. Гипотеза
На мой взгляд, парадоксальный итог деятельности миссии
связан с переводом необычного восточного сочинения, где изо-
бражается рождение ирреальной империи Чингис-хана. По ини-
циативе Пейнтера, это сочинение принято называть «Романом о
Чингис-хане». Пейнтер считал его фольклорным произведением,
что однако следует отвергнуть по той простой причине, что в
тексте символам Монгольской империи придан ги-
пертрофированный и инвертированный характер. А достигается
это следующим образом. Чингис-хан приказывает трем армиям
покорить весь мир и не возвращаться до установленного срока.
Повинуясь приказу, армии, покорив культурные страны, втор-
255
гаются в мифические пространства, где вынуждены сражаться с
монстрами (асимметричными людьми, человеческими сущест-
вами на негнущихся ногах, войском псов и т. д.). Особенно зага-
дочно выглядит битва с индами, вооруженными медными фигу-
рами, которые изрыгают огонь на большое расстояние. Поход
одной из армий к северным границам мира, напротив, напоми-
нает «познавательную» экспедицию. В этом сюжете с иронией
обыгрывается отсутствие истинных знаний у основателя импе-
рии, стремящегося тем не менее к неограниченному расшире-
нию своих владений. Сам Чингис-хан отправляется к восточно-
му краю мира, где солнце встает из-за моря со страшным шу-
мом. Армия Чингис-хана не выдерживает шума солнца и в пани-
ке покидает враждебное пространство. Магнитная гора притяги-
вает оружие и доспехи его воинов, а голод в дикой пустыне за-
ставляет его отдать приказ о съедении каждого десятого. Одним
словом, походы монголов завершаются катастрофическими по-
ражениями, а самого Чингис-хана убивает громом неба. Удиви-
тельный характер этих сведений отмечен всеми исследователя-
ми, однако ясный ответ о происхождении и смысле описы-
ваемых событий отсутствует.
5. Интерпретации
Итак, начнем с вопроса: кто и с какой целью написал сочи-
нение, где монгольские армии покоряют мифический конти-
нент? Авторство брата Иоанна, равно как и любого из его спут-
ников, исключается по ряду веских причин. Во-первых, они са-
ми ссылаются на рассказчиков: брат Иоанн - на русских свя-
щенников, а брат Бенедикт - на неких «тартар»; во-вторых, в
донесении брата Бенедикта сохранились монгольские названия
легендарных народов с адекватным переводом этих названий на
латынь (типа укорколоны «быченогие»). В-третьих, легендарные
сюжеты имеют исключительно восточное и к тому же литера-
турное происхождение.
Фантастические эпизоды либо ставили исследователей в
тупик, либо, что более естественно, просто игнорировались. В
лучшем случае, историки ограничивались пересказом загадоч-
ных сведений. Вопреки мнению большинства исследователей,
ответ на эту загадку существует. Конкретная проблема заключа-
ется в распознавании «текста в тексте». Достаточно вычленить
из донесений францисканцев сюжеты легендарного характера,
чтобы убедиться, что первоначально они составляли вполне са-
мостоятельное литературное произведение. Разумеется, это не
256
снимает вопроса о загадочности его содержания, но позволяет с
уверенностью отрицать авторство францисканцев. Создать такое
произведение было под силу автору, который прекрасно знал
персидские космографии и одновременно был посвящен в тайны
империи. Речь может идти о представителе одной из элитарных
восточных групп, перешедших на службу к монголам.
Я полагаю, что неизвестный автор создал сочинение, в ко-
тором заставил Чингис-хана покорять запретные пространства и
нарушить границы космоса. В результате этой экспансии импе-
рия Чингис-хана расширяется за пределы освоенного мира. От-
вет высших сил не заставил себя долго ждать: конструкция фан-
тастической империи не выдерживает собственной тяжести, а ее
основатель наказан самим Небом. Единственная серьезная труд-
ность на пути нашего исследования заключается в необходи-
мости признать необычную свободу воображения неизвестного
сочинителя. Перед нами - не просто легендарная история похо-
дов трех армий Чингис-хана, а каверзный литературный текст.
Что же касается свободы воображения загадочного литератора,
то это обстоятельство столь же очевидно, сколь и недоказуемо.
Все остальное, так или иначе, поддается логическому обоснова-
нию.
Монстры считаются необходимым элементом средневеко-
вой ментальности. На чем основа эта теория, остается неясным.
Никто не ответил на вопрос, были ли описания монстров мета-
форой чужих пространств, либо означали искреннюю веру в су-
ществование подобных персонажей. Ссылки на традиционную
средневековую картину мира, в нашем случае, ровным счетом
ничего не объясняют. Дело не в монстрах как таковых, а в том,
что монголы достигают областей, где обитают монстры, и всту-
пают с ними в сражения. Вся соль в комбинации реальных похо-
дов монголов и ирреальных персонажей, обладающих секретом
непобедимости. При ближайшем рассмотрении оказывается, что
монстры с успехом используют монгольские военные приемы и
хитрости. Обе соперничающие силы являются действующими
фигурами вполне осознанной игры. Я хочу сказать, что монстры
из донесений францисканцев вызывали у исследователей самый
оживленный интерес, но никто не рассматривал их в контексте
военного соперничества с монголами. Монстры анализирова-
лись как статичные элементы и при этом упускалось из виду, что
перед нами - динамичная композиция. Никто не решился сопос-
тавить тему происхождения империи и историю легендарных
походов к границам мира, тогда как обе темы слиты в единое
257
целое и составляют квазиисторический текст. В тексте изобра-
жается фантастическая империя Чингис-хана, поглотившая за-
претные пространства Космоса.
Что может бесспорно свидетельствовать о литературном
характере сведений, зафиксированных францисканской миссией
в Центральной Азии? В первую очередь, существование восточ-
ных текстов, где описаны те же самые чудесные народы и не-
обычные природные феномены. Речь идет об арабских и пер-
сидских космографиях и других средневековых научных сочи-
нениях, где говорится о свойствах алмаза, эклиптике солнца и
технике огневого боя. Сопоставив найденные тексты с фанта-
стическими эпизодами из донесений францисканцев, я столк-
нулся с необычным обстоятельством. Ключевые элементы в за-
имствованных сюжетах оказались зеркально перевернутыми.
Следовательно, ключ к пониманию замысла необычного сочи-
нения заключается в инверсии. «Перевернув» исходный восточ-
ный сюжет, мы получим эпизод из донесений францисканцев.
Теория о наивности францисканцев, увлеченно собиравших ле-
генды о монстрах, утрачивает свою притягательную силу.
6. Фантастическая империя: замысел и идеи автора
Следует признать, что любая реконструкция «Романа о
Чингис-хане» будет иметь заведомо условный характер и будет
легко уязвима для критики. Причина в том, что роман сохранил-
ся лишь в латинских переводах, отягощенных ошибками и ин-
терпретациями средневековых переводчиков. При этом реконст-
рукция, необходимая сама по себе, не является безусловным до-
казательством существования самостоятельного сочинения. В
качестве неоспоримого довода я вижу следующий. Условно
можно выделить двадцать сюжетов, и к каждому из них можно
указать литературный прототип. В первую очередь, это сюжеты
из «Искандер-наме» Низами, арабские описания в жанре
'аджа’иб, китайские и тибетские легенды о далеких северных
странах, сирийская легенда о древних тюрках, легенда о царе
Великой Индии пресвитере Иоанне, эпизод из тюркского эпоса
об Огузе, генеалогическое предание монголов о недоступной
местности Эргунэ-кун и ряд других источников. К этому следует
добавить инверсию официальных формул и знаков империи. Все
заимствованные сюжеты зеркально перевернуты, при том что
структура сюжетов, как правило, сохранилась. Последователь-
ная инверсия символов империи ясно свидетельствует об автор-
ском замысле.
258
С моей точки зрения, картина вымышленных походов от-
ражает квазиисторическую модель Монгольской империи. В
тексте описываются внешние границы империи. Ближайшей
литературной аналогией являются странствия Искандера, томи-
мого жаждой разведать пределы мира. Но если Искандер позна-
ет неосвоенный мир, то Чингис-хан пытается его покорить. По-
этому попытки увидеть за вымышленными сюжетами скрытые
исторические факты неприемлемы.
Перед нами - не трансформированная реальность, не некий
перечень исторических ошибок, и уж тем более не наивные
представления о загадочной Азии, а особый «художественный»
мир, описываемый в обратной перспективе. Это проявляется в
повышенном интересе к граничным ситуациям, инверсии заим-
ствованных литературных сюжетов (типа шума солнца) и обост-
ренном внимании к символам империи. Сыну Неба, возглавляв-
шему непобедимые армии, противопоставлен его зеркальный
образ - воитель, ведущий в неизвестные пространства армию,
лишившуюся оружия.
Вопреки мнению большинства исследователей, смысл тек-
ста прозрачен. Это - попытка десакрализации образа Чингис-
хана. Если суммировать все сюжеты, то получится захватываю-
щая картина инвертированного мира, отвергнутого Богом. Этот
мир и есть легендарная империя Чингисхана. Трудно предста-
вить, для какой аудитории предназначался этот «карнавал мыс-
лей». Это сочинение взрывает наши представления о творческих
возможностях средневековых интеллектуалов.
259
СПИСОК ОСНОВНЫХ СОКРАЩЕНИЙ
дг Древнейшие государства на территории СССР (с 1991 г. - Древнейшие государства Восточной Европы). М.
жмнп Журнал Министерства народного просвещения. СПб.
ИОРЯС Известия Отделения русского языка и словесно- сти Академии наук. СПб.
МИА Материалы и исследования по археологии СССР. М
НПЛ 1VJL. а) Новгородская первая летопись б) Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов / Под ред. А.Н. Насонова. М.; Л., 1950; 2-е (репринтное) изд.: ПСРЛ. М., 2000. Т. 3
ОРГИМ Отдел рукописей Государственного историче- ского музея
ОР РГБ Отдел рукописей Российской государственной библиотеки
П1Л П2Л пзл ПВЛ Псковская первая летопись Псковская вторая летопись Псковская третья летопись а) Повесть временных лет б) Повесть временных лет / Подготовка текста, перевод, статьи и комментарии Д.С. Лихачева. Под ред. В.П. Адриановой-Перетц. Издание 2-е испр. и доп. / М.Б. Свердлов. СПб., 1996
ПЛДР ПСРЛ Памятники литературы Древней Руси. М. Полное собрание русских летописей. СПб.; Пг.; Л.; М.
РАН РГАДА Российская академия наук Российский государственный архив древних ак- тов
ТОДРЛ Труды Отдела древнерусской литературы Инсти- тута русской литературы (Пушкинский Дом) АН СССР (АН РАН). Л.; СПб.
260
ОГЛАВЛЕНИЕ
Амелькин А. О. Проблема Тмутороканского княжества
в исторической мысли допетровской России.............3
Арапов Д.Ю. Полигамия в мусульманском браке:
правовые нормы, стереотип восприятия,
реальная практика..............................7
Артамонов Ю.А. Мнимые реальности биографии
преп. Антония Печерского......................10
Арутюнова-Фиданян В.А. Фотий и Псевдо-Фотий
в переписке с армянами...............................17
Бибиков М.В. Святость как пространственная
категория...........................................22
Бубенок О. Б. Страна Берсилия: миф или реальность?..29
Ведюшкина И.В. Летописные повести о походе
Всеволода Большое Гнездо на Волжскую
Булгарию в 1183 году.........................35
Вилкул Т.Л. Агиографический фильтр (о летописных
известиях 1174/75 года).......................37
Габдрахманов П.Ш. Матрилинейные родословные
церковных зависимых во Фландрии
ХП-ХШ веков: мнимая реальность?...............41
Глазырина Г. В. Heliopolis - «Город солнца»
или «Град Христа»?............................45
Горский А.А. К вопросу о составе войска Олега
в походе на Царьград................................51
Гушнов Ф.Х. Аланские «цари» древнеармянских
памятников..........................................53
Джаксон Т.Н. Ultima Thule', обретение реальности....58
Дмитриева О.В. «Agnus scythicus» и английское
ученое сообщество в конце XVI - начале
XVII в........................................64
Добродомов И.Г, Кривко Р.Н. Русские письмена
в «Житии св. Константина».....................67
Ерусалимский К.Ю. Конструирование современности
в «Истории о великом князе московском»
А.М. Курбского: постановка проблемы.................68
Зайцев И.В. Мнимый протекторат: Казанское ханство
и Османская империя в середине 20-х гг.
XVI в.........................................74
Зверева В.В. Casus realis'. к вопросу о научной
классификации единорога.......................80
261
Илюшечкина Е.В. «Скифский лук» как модель
для ориентации в пространстве.................86
Калинина Т.М. «Великан» ибн Фадлана и легенды
о гигантах....................................91
Картамыгиева Е.П. Между жизнью и смертью: к
вопросу о структуре загробного мира
у древних скандинавов.........................96
Каштанов С.М. О жалованной грамоте Пскова Якову
Голутвиничу..................................102
Ковалев И.В. «Contra naturae cursum»: нормальное и
аномальное в «Топографии Ирландии»
Гиральда Камбрийского (1146-1223)............107
Коновалова ИГ. Арабские гидронимы Восточной
Европы.............................................111
Котляр Н. Ф. «Остров Тмутороканьскый»..............115
Литвина А. Ф, Успенский Ф.Б. Из истории России
XVI века: реальные имена и мнимые даты в
жизни Дмитрия Угличского.....................118
Литовских Е.В. Место жительства как элемент
характеристики персонажей «Саги о Ньяле».....123
Лукин П.В. О так называемом «племенном вече» у
восточных славян.............................131
Матузова В. И. Видения в литературных памятниках
немецкого ордена (XIII-XIV вв.)..............138
Мельникова Е.А. Первые русские князья: о принципах
реконструкции летописцем ранней истории
Руси.........................................143
Метлицкая З.Ю. Гаральд - последний король
англосаксов (человек и символ)...............151
Мишин Д.Е. «Крепость джиннов» в рассказах
средневековых мусульманских авторов о
завоевании Северной Африки арабами.................154
Молчанов А.А. Версия о библейских корнях рода
Багратидов в средневековой исторической
традиции...........................................159
Мусин А.Е. «Два Кирилла, три Леонтия...»:
Особенности восприятия небесного патроната
в древнерусском сознании.....................164
Никольский С.Л. Мнимые реальности смешанного
права русско-византийских договоров 911 и
944 гг.............................................168
Перевалов С.М. Железные ворота Александра:
262
легенда и действительность...................174
Петрухин В.Я. Традиция и исторический факт в
средневековой историографии........................179
Подосинов А.В. «Мнимые реальности» в античных
представлениях о Восточной Европе..................183
Радивилов Д.А. Преемственность мнимая и реальная
(о духовных связях в ученой среде ибадитов)........191
Рождественская М.В. Древнерусские описания рая и
Святой земли: мнимое и реальное....................196
Рукавишников А.В. Проблема «непризнания родства»
в раннесредневековых хрониках и Повесть
временных лет......................................198
Свердлов М.Б. Немецкие латиноязычные названия
Руси IX - начала XIII в. как отражение
реальностей истинных и мнимых......................203
Скабелкин О.В. Интервенты или союзники? (К
вопросу о попытке поступления на русскую
службу отряда иностранцев в 1612-1614 гг.)...209
Суриков И.Е. Законы Драконта как мнимая
реальность...................................215
Толочко П.П. Редактировал ли Игумен Сильвестр
Повесть временных лет?.......................221
Успенский Ф.Б. Из истории Швеции XI века: конунг
Стейнкель в «Саге о Хервёр» и у Адама
Бременского........................................226
Чекин Л.С. Земля «по ту сторону» Северного океана..232
Черных А.П. Реальные проблемы воображаемой
геральдики.........................................235
Чеснокова Н.П. Ирреальное и рациональное в
византийской политической астрологии XII в.........241
Шейкин Е.В. Форма готландских камней группы «А»....243
Щавелев А.С. Символические функции креста в
Древней Руси.......................................248
Юрченко А.Г. Ирреальная империя Чингис-Хана........254
Список основных сокращений.........................260
263
ВОСТОЧНАЯ ЕВРОПА
В ДРЕВНОСТИ И СРЕДНЕВЕКОВЬЕ
МНИМЫЕ РЕАЛЬНОСТИ
В АНТИЧНОЙ И СРЕДНЕВЕКОВОЙ
ИСТОРИОГРАФИИ
XIV Чтения
памяти члена-корреспондента АН СССР
Владимира Терентьевича Пашуто
Утверждено к печати
Институтом всеобщей истории РАН
Л.Р. № 020915 от 23 сентября 1994 г.
Подписано к печати 15.03.2002
Гарнитура Таймс. Печать офсетная
Объем 14,3 п.л. Тираж 200 экз.
ИВИ РАН. Ленинский пр., д. 32а