Университетская
библиотека
Редакционная коллегия:
В. Л. Янин (председатель),
Л. Г. Андреев, С. С. Дмитриев,
Я. Н. Засурский, А. Ч. Козаржевский,
Ю. С. Кукушкин, В. И. Кулешов,
В. В. Кусков, П. А. Николаев,
В. И. Семанов, А. А. Тахо-Годи,
Н. С. Тимофеев, А. С. Хорошев,
А. Л. Хорошкевич
Издательство Московского университета

РУССКОЕ
ОБЩЕСТВО
40-50-х ГОДОВ
XIX в.
часть I
ЗАПИСКИ
А.И. КОШЕЛЕВА
Составление,
общая редакция,
вступительная статья
Н.И.Цимбаева
Издательство Московского университета
1991

ББК 63.3(2)47
Р89
Рецензент:
доктор исторических наук В. А. Федоров
Печатается по постановлению
Редакционно-издательского совета
Московского университета
Русское общество 40—50-х годов XIX в. Часть I. Записки
Р89 А. И. Кошелева.— М.: Изд-во МГУ, 1991.—237 с.
ISBN 5-211-01986-5 (ч. 1).
ISBN 5-211-01062-0.
В настоящем издании публикуются мемуары А. И. Кошелева «Мои записки»
и его статья «Охота пуще неволи». Автор рисует яркую картину жизни русского
культурного общества на протяжении целых десятилетий. Будучи по духу че¬
ловеком 40-х годов и единомышленником А. С. Хомякова, К. С. Аксакова,
И. и П. Киреевских, Кошелев уделяет особое внимание истории славянофиль¬
ского кружка. Большой интерес представляют страницы воспоминаний, посвя¬
щенные общественному оживлению после Крымской войны, усилиям Кошелева и
других в подготовке крестьянской реформы, участию в земской деятельности. В
воспоминаниях содержится множество подробностей быта и нравов русского
дворянства.
Для широкого круга читателей.
4700000000—024
Р
КБ 44-36-90
077(02)—91
ББК 633(2)47
ISBN 5-211-01986-5 (ч. I).
ISBN 5-211-01062-0.
© Вступительная статья, составление,
комментарии Н. И. Цимбаев, 1991

МОСКОВСКИЕ СПОРЫ ЛИБЕРАЛЬНОГО ВРЕМЕНИ...
...не следует забывать,
что от 1843 до 1848 была самая
либеральная эпоха николаевского
царствования.
Александр Герцен
1
В русскую историю сороковые годы прошлого века вошли как
время духовных исканий, идейных споров, как «эпоха возбужденности
умственных интересов» (Герцен). К исходу 1830-х гг. образован¬
ное русское общество как бы очнулось от долгого затишья, на¬
ступившего после 14 декабря 1825 г., и начался тот удивительный
взлет общественной мысли, о котором Анненков написал: «замеча¬
тельное десятилетие». Деятели, чьи убеждения сформировались в
тот «знаменательный рассвет нашей умственной и научной жизни, ко¬
роткий, как наше северное лето» (Кавелин), всегда ощущали себя
«людьми сороковых годов» и гордились этим наименованием. Это бы¬
ло поколение «либералов-идеалистов». О лучших из них уже в поре¬
форменное время Некрасов сказал устами своего несколько иронич¬
ного героя «Медвежьей охоты»:
Рыцарь доброго стремления
И беспутного житья!
Ты стоял перед отчизною,
Честен мыслью, сердцем чист,
Воплощенной укоризною,
Л иберал-идеалист!
Правда, понятия либерализм и идеализм для «людей сороковых
годов» не вполне совпадают с современными определениями и это по¬
лезно не забывать. Смысл, который вкладывался тогда в слова «ли¬
берал», «идеалист», станет яснее, если вспомнить отзыв Тургенева
о Грановском: «Он был идеалист в лучшем смысле этого слова —
идеалист не в одиночку». Поиски идеала, стремление к нему были
ответом на злобу дня, ибо речь шла прежде всего об идеале общест¬
венном. Тургенев полагал, что слово «идеалист» применимо и к Бе¬
линскому: «Белинский был настолько же идеалист, насколько отри¬
цатель; он отрицал во имя идеала. Этот идеал был свойства весь¬

ма определенного и однородного, хотя именовался и именуется досе¬
ле различно: наукой, прогрессом, гуманностью, цивилизацией,—
Западом, наконец. Люди благонамеренные, но недоброжелательные
употребляют даже слово: революция». В речи 1879 г., обращенной
к чествовавшей писателя передовой молодежи, мы находим и напоми¬
нание о том, что в сороковые годы, «когда еще помину не было о
политической жизни, слово «либерал» означало протест против все¬
го темного и притеснительного, означало уважение к науке и обра¬
зованию, любовь к поэзии и художеству и, наконец, пуще всего
означало любовь к народу, который, находясь еще под гнетом кре¬
постного бесправия, нуждался в деятельной помощи своих счастли¬
вых сынов».
«Люди сороковых годов» действовали в атмосфере более живой,
более либеральной (слово «свободной» было бы неуместно), нежели
в предшествующее десятилетие, хотя общественное оживление было
относительным и поневоле скромным. Основы николаевского строя не
изменились; он по-прежнему опирался на военную и чиновную бюро¬
кратию, от подданных требовалось слепое и беспрекословное подчи¬
нение. Исправно работал репрессивный аппарат III Отделения, малей¬
ший ропот народа бестрепетно заглушался, «недовольные» попросту
презирались. Официальная идеология внушала мысль о величии России
и о скорой гибели Запада. В середине 1840-х гг. ввели новые запре¬
ты на поездки за границу («приняты меры к тому, чтобы сделать
Россию Китаем»), в результате чего Европа стала «какою-то обето¬
ванною землей» (Никитенко). Все было, как в тридцатые годы. Нико¬
лай I не любил перемен. Но режим приобрел уверенность, которой
ему не хватало в последекабристское время, стал чуть беспечен.
Вольные разговоры в избранных гостиных делались известны, но не
казались опасными. В «Историческом обозрении царствования госу¬
даря императора Николая I» (1847) обласканный доверием властей
академик Устрялов писал: «Главное, существенное для нашего благо¬
денствия уже сделано, и только люди близорукие, слепцы, коснею¬
щие в предрассудках, или малоопытные мечтатели, не знакомые с
историею своего отечества, могут не замечать непрерывного, с тем
вместе спокойного движения России вперед, к лучшему».
Но что же впереди? Что могло быть лучше николаевской дейст¬
вительности? Историк выражал надежду, что именно Николаю 1 суж¬
дено осуществить дерзкую мечту екатерининского вельможи Бецкого:
«создать новую породу людей со всеми добрыми свойствами старого
поколения, но без его недостатков и предрассудков». Россию ждало
лучезарное будущее!
На самом деле николаевский режим приближался к пропасти...
Его прочность — предмет гордости императора и зависти иностран¬
ных дворов — была мнимой. Николай I был одушевлен идеей порядка,
он насадил и распространил его по всем пределам Российской импе¬
рии. И что же? Свидетельство умного современника (Никитенко):
«А порядок этот странный, удивительный <...). Он состоит из злоупот¬
реблений, беспорядков, всяческих нарушений закона, наконец спло¬
тившихся в систему, которая достигла такой прочности и своего po-i
6

да правильности, что может держаться так, как в других местах
держатся порядок, закон и правда». Верховная власть всесильна,
а аппарат власти безупречен? Увы, читаем: «Важную роль в рус¬
ской жизни играют государственное воровство и так называемые зло¬
употребления: это наша оппозиция на протест против неограничен¬
ного своевластия». В России искоренены либеральные идеи? Но тот
же императорский цензор заносил в дневник: «Хотеть управлять на¬
родом посредством одной бюрократии, без содействия самого наро¬
да, значит в одно и то же время угнетать народ, развращать его и
подавать повод бюрократам к бесчисленным злоупотреблениям. Есть
части правления, которые непременно должны находиться под влия¬
нием народа или общества. Например, часть судебная». Российская
империя совершенно отлична от государств Запада? — Да, в ней
есть крепостное право.
Расхождение между видимостью и сущностью бросалось в глаза
мыслящим современникам, побуждало их зорче всматриваться в рус¬
скую и западноевропейскую действительность, осмыслять прошлое и
задумываться над будущим России- Во второй половине 1830-х гг.
в московских гостиных вспыхнул спор о России, поводом к которо¬
му стала публикация «Философического письма» Чаадаева. Салонная
жизнь старой столицы оживилась, участники спора увидели себя в
центре общественного внимания.
В те годы Москва, с ее неповторимой атмосферой литературных
салонов, была средоточием умственной жизни. В гостиных блистали
Чаадаев и Хомяков, Иван Киреевский и Александр Тургенев. В идей¬
ных спорах заметная роль принадлежала воспитанникам Московского
университета, для которого «замечательное десятилетие» было блес¬
тящей эпохой, когда в расцвете сил были молодые профессора — Гра¬
новский, Крюков, Редкин, Кавелин, Соловьев, Крылов, Кудрявцев,
Чивилев, чья общественная деятельность стала естественным продол¬
жением ученых занятий.
Журнальные нападки на «гниющий Запад», восхваление «тишины
и спокойствия православной Руси», рассуждения о русском прошлом,
о «превосходстве» или «отсталости» России, которые вызвало «Фило¬
софическое письмо», а главное, необходимость определить свое от¬
ношение к настоящему, к николаевской действительности, требовали
ответа от «либералов-идеалистов», от тех, кто не смирился с тор¬
жеством уваровского «православия, самодержавия и народности».
Именно в Москве года три-четыре спустя после появления «Филосо¬
фического письма» были высказаны новые воззрения на характер рус¬
ского исторического развития в его взаимосвязи с западноевропей¬
ским, на судьбу России. Соответственно своим воззрениям участни¬
ки московских бесед постепенно соединились в два кружка: запад¬
ников и славянофилов, знаменитый спор которых, нарушив покой мос¬
ковских салонов сороковых годов, вскоре перешел на страницы жур¬
налов, ему отдали дань литераторы, ученые, публицисты. В чем его
суть? Какие формы он принимал? В чем заключается исторический
смысл западничества и славянофильства?
О великом споре написано немало. Разбор высказанных мнений
7

не входит в задачу настоящей статьи, но знакомство с историогра¬
фической традицией убеждает в том, что верное понимание сути воз¬
можно лишь при строгом историческом подходе, при соблюдении хро¬
нологических ограничений и учете событийных реальностей. Три об¬
стоятельства заслуживают особого внимания.
Первое: спор западников и славянофилов — интереснейшая стра¬
ница истории русской общественной мысли XIX в. Но было бы упроще¬
нием полагать, что им исчерпывалась идейная жизнь николаевской
России. Анненков был неправ, когда писал о западниках и славяно¬
филах, что «шум первых их сшибок и составил содержание всей эпохи
нашего развития, которая обозначается общим именем — эпохи соро¬
ковых годов». Белинский и Герцен, которые в споре со славянофила¬
ми отождествляли себя с западниками, одновременно противостояли
как западнической, так и славянофильской разновидности российско¬
го либерализма. Принципиальную важность имеет признание Герцена:
«Кроме Белинского я расходился со всеми». В их мировоззрении про¬
явились истоки иного, демократического направления, они привнес¬
ли в русскую общественную мысль идеи европейского социализма. Глу¬
боко прав был Тургенев, назвав Белинского «центральной натурой»
сороковых годов.
Передовым общественным настроениям была враждебна теория
казенного патриотизма, возведенная в ранг правительственной идео¬
логии. Не спор западников и славянофилов, а взаимодействие и
борьба трех направлений общественной мысли — демократического,
либерального и консервативного — определяли характер идейной борь¬
бы «замечательного десятилетия».
Второе: при обращении к истории западничества и славянофиль¬
ства следует помнить, что названия этих направлений случайны, что
родились они в салонной полемике. Обстоятельство это немаловажное.
Неточные названия мешали верному восприятию учений славянофилов
и западников русской общественностью. Иван Панаев вспоминал, как
Шевырев и Погодин обвиняли Грановского в западничестве: «...а на
языке этих господ быть западником значило быть почти врагом отече¬
ства». Нередко встречались попытки «судить по словопроизводству»
(Вяземский). Славянофилам приписывали неприязнь к Западной Евро¬
пе, ксенофобию, национальную ограниченность, панславистские идеи,
приверженность к домостроевским порядкам. Западников обвиняли в
слепом преклонении перед Западной Европой, космополитизме, отсут¬
ствии чувства национальной гордости, презрении к народу. Подоб¬
ные суждения глубоко ошибочны.
В спорах и устных беседах сороковых годов были в ходу поня¬
тия «западные», «западники», «европисты», «нововеры» и противо¬
положные им — «восточные», «восточники», «славянисты», «старове¬
ры». Их без разбора использовали Чаадаев, Грановский, Хомяков,
Белинский.
В спорах «славянистов» и «европистов» прошли годы, но точных
обозначений, которые выражали бы существо их воззрений, найти не
удалось. В конце 1870-х гт. участник споров Анненков чувствовал не¬
полноту старых определений и как бы приносил своим читателям
я

извинение: «Не очень точны были прозвища, взаимно даваемые обеими
партиями друг другу в виде эпитетов: московской и петербургской
или славянофильской и западной,— но мы сохраняем эти прозвища
потому, что они сделались общеупотребительными, и потому, что
лучших отыскать не можем: неточности такого рода неизбежны вез¬
де, где спор стоит не на настоящей своей почве и ведется не тем
способом, не теми словами и аргументами, каких требует. Западни¬
ки, что бы о них ни говорили, не отвергали исторических условий,
дающих особенный характер цивилизации каждого народа, а славяно¬
филы терпели совершенную напраслину, когда их упрекали в наклон¬
ности к установлению неподвижных форм для ума, науки, искусства».
И далее: «Деление партий на московскую и петербургскую можно до¬
пустить несколько легче, и оно понятно, ввиду той массы слушате¬
лей, которая там и здесь пристроилась к одному из двух противопо¬
ложных учений; но и оно не выдерживает строгой поверки». Здесь нуж¬
но сказать, что в разгар спора его участники объясняли свой разлад
как продолжение старого антагонизма Москвы и Петербурга. Именно
такое понимание спора устраивало Уварова и «черную уваровскую пар¬
тию», ибо оно затемняло его современное общественное звучание,
сводя к более или менее привычным географическим и историко-лите¬
ратурным сопоставлениям. Различия в облике, в укладе культурной
и общественной жизни Москвы и Петербурга были столь разительны,
что их Ьосприятие не составляло труда. Но спорили не Москва и Пе¬
тербург, спорили в самой Москве, а отголоски московских споров были
слышны далеко.
К середине 1850-х гг. понятия «славянофил», «славянофильство»,
«западник», «западничество» утвердились в литературно-журнальном
обиходе и вытеснили все прочие, хотя и тогда вдумчивые современни¬
ки, например Чернышевский, не были ими удовлетворены.
Третье: было бы принципиально неправильно придавать спору за¬
падников и славянофилов несвойственное ему вневременное значение,
видеть в нем главное содержание, смысл русской истории. (Редко,
но встречается и другая крайность: биограф Чаадаева Михаил Жиха¬
рев назвал спор западников и славянофилов столкновением «пустого
с порожним».) В историко-литературных работах понятия «славяно¬
фильство» и «западничество» нередко служат для обозначения самых
разных явлений русской политической и общественной жизни в хроно¬
логическом интервале от IX до XX в. Научная ценность такого широко¬
го толкования весьма сомнительна. Правда, славянофилы и западники
иногда сами называли своих предтечей, стремились подчеркнуть не¬
случайность направлений, выявить их связь с предшествующими явле¬
ниями русской общественной жизни. В работе «О Карамзине» (1848)
К. Аксаков писал: «Русское направление, высказавшееся теперь так
сильно, вовсе не от Карамзина ведет свое начало. Оно ведет начало
от времени самого переворота (Петра I.— Н. Ц.), ибо с него и нача¬
лось это темное противодействие иностранному влиянию». В «Былом
и думах» Герцен повторил эту мысль: «Славянизм, или русицизм, не
как теория, не как учение, а как оскорбленное народное чувство,
как темное воспоминание и верный инстинкт, как противудействие
9

исключительно иностранному влиянию, существовал со времени обри-
тия первой бороды Петром I».
Высказывания К. Аксакова и Герцена не имели силы окончатель¬
ного приговора, они прежде всего отразили остроту спора о Пет¬
ре I и петровском перевороте, и им легко противопоставить иные,
более взвешенные суждения. Тот же К. Аксаков в 1857 г. на страни¬
цах газеты «Молва» справедливо писал, что славянофильство — «на¬
правление новое, не более как лет пятнадцать возникшее определен¬
но в Москве».
Поиски преемственных связей призваны были помочь Герцену,
Аксакову, Грановскому, Хомякову, их друзьям и единомышленникам
найти верные ответы на вопросы: «Каковы пути исторического разви¬
тия России? Что ожидает русский народ в будущем? Европа ли Рос¬
сия?»
2
Люблю отчизну я,
но странною любовью!
Михаил Лермонтов
Славянофильство и западничество сложились в условиях глубо¬
чайшего социально-политического и экономического кризиса крепост¬
ной России и отразили попытки русских либералов создать целост¬
ные концепции буржуазного преобразования страны. Кроме исходного
неприятия крепостных порядков в славянофильстве и западничестве
было немало и других точек соприкосновения: критика николаевской
системы, внутренней и внешней политики, отстаивание свободы
совести, слова, печати и общественного мнения, отрицание револю¬
ционных преобразований.
Западники и славянофилы приняли — в своеобразной и усложнен¬
ной форме — казенную мысль о том, что «Россия — вне Европы». Спо¬
рившие стороны были едины в подходе к русскому прошлому, которое
представлялось им принципиально отличным от прошлого европейских
народов. При этом славянофилы рисовали светлый идеал Древней
Руси, а западники отрицали саму мысль о возможности на Руси евро¬
пейского средневековья. Как верно заметил историк Н. П. Колюпанов,
если славянофилы идеализировали Древнюю Русь в «положительную
сторону», то «точно так же западники идеализировали ее в отрица¬
тельную сторону». Критическое отношение к настоящему объединяло,
зато о будущем шли острые споры. Западники верили в европейское
будущее России, восхищались делом Петра I и желали содействовать
дальнейшей европеизации страны. «Россия — не Европа, но она долж¬
на стремиться ей стать»,— примерный ход их рассуждений. Славяно¬
филы порицали Петра I, внесшего, по их мнению, в русскую жизнь
раздор и насилие, мечтали о создании общества, избавленного от
характерных для Запада революционных потрясений, с пристальным
интересом изучали общину, в которой видели залог русского peuie-j
ния социальных вопросов — «слияние капитала и труда» (Хомяков) к
ю

предотвращение «язвы пролетариатства». «Россия — не Европа, и до
тех пор, пока оно так, в ней невозможна революция» — логика славяно¬
филов. Или, как писал К. Аксаков: «Опасность для России одна: если
она перестанет быть Россиею». Уточним: в основе своей спор западни¬
ков и славянофилов был спором о пути буржуазного развития: уни¬
версальном для XIX в., европейском, либо особом, русском.
Зимой 1838/39 г. Хомяков прочитал своим друзьям работу «О
старом и новом», которая была ответом и Чаадаеву, и сторонникам
официальной идеологии. Вместо противопоставления России и Европы
Хомяков ставил вопрос по-иному: «Что лучше, старая или новая Рос¬
сия? Много ли поступило чуждых стихий в ее теперешнюю организа¬
цию? Приличны ли ей эти стихии? Много ли утратила она своих корен¬
ных начал, и таковы ли были эти начала, чтобы нам о них сожалеть
и стараться их воскресить?»
В ответе Хомякову И. Киреевский признал, что поставленные
вопросы имеют большой общественный интерес, вызывают споры, *г за¬
метил: «Если старое было лучше теперешнего, из этого еще не сле¬
дует, чтобы оно было лучше теперь».
В 1839 г. И. Киреевский и Хомяков пытались в форме историко-
философских размышлений наметить новую программу русского
либерализма. Хомяков указывал на «прекрасное и святое значение сло¬
ва государство»; подчеркивал необходимость сильной центральной
власти, но мечтал о времени, когда «в просвещенных и стройных разме¬
рах, в оригинальной красоте общества, соединяющего патриархаль¬
ность быта областного с глубоким смыслом государства, представляю¬
щего нравственное и христианское лицо, воскреснет Древняя Русь».
Называя достоинства старой Руси, которые следует воскресить, Хо¬
мяков не столько идеализировал прошлое, сколько перечислял преоб¬
разования, необходимые николаевской России: «грамотность и орга¬
низация в селах»; городской порядок, распределение должностей
между гражданами; заведения, которые облегчали бы «низшим доступ
к высшим судилищам»; суд присяжных, суд словесный и публичный;
отсутствие крепостного права, «если только можно назвать правом
|«кое наглое нарушение всех прав»; равенство, почти совершенное,
всех сословий, «в которых люди могли переходить все степени служ¬
бы государственной и достигать высших званий и почестей»; собира¬
ние «депутатов всех сословий для обсуждения важнейших вопросов
государственных»; свобода церкви.
С событий 1839 г., с обмена посланиями между Хомяковым и
И. Киреевским начинается история славянофильства, история славяно¬
фильского кружка.
Подлинным центром, душой кружка был Алексей Степанович Хо¬
мяков. «Ильей Муромцем» славянофильства назвал его Герцен, ко-
юрый писал: «Хомяков был действительно опасный противник, за¬
калившийся старый бретер диалектики, он пользовался малейшим рас¬
сеянием, малейшей уступкой. Необыкновенно даровитый человек, об¬
итавший страшной эрудицией, он, как средневековые рыцари, кара¬
улившие богородицу, спал вооруженный. Во всякое время дня и ночи он
ныл готов на запутаннейший спор». Главной задачей славянофильства
и

Этот афоризм я передал почти буквально, потому что часто слышал
его от Белинского». Рядом с знаменитым критиком, который «царил
в кружке самодержавно» «(Кавелин), были его друзья — А. А. Комаров,
И. И. Маслов, А. Я. Кульчицкий, Н. Н. Тютчев, М. А. Языков, литерато¬
ры П. В. Анненков, И. И. Панаев, А. Д. Галахов, К. Д. Кавелин (не¬
долгое время). Последний оставил свидетельство о «чарующем дей¬
ствии» личности Белинского, в общении с которым он провел «счастли¬
вейшие» месяцы жизни.
Споры западников и славянофилов... Они были парадоксальным
отражением глубокого внутреннего единства западничества и славя¬
нофильства. На одну из сторон этого единства указал Герцен: «Да, мы
были противниками их, но очень странными. У нас была одна лю¬
бовь но неодинакая.
У них и у нас запало с ранних лет одно сильное, безотчетное,
физиологическое страстное чувство, которое они принимали за вос¬
поминание, а мы — за пророчество: чувство безграничной, обхваты¬
вающей все существование любви к русскому народу, русскому быту,
к русскому складу ума. И мы, как Янус или как двуглавый орел,
смотрели в разные стороны, в то время как сердце билось одно».
Что разделяло славянофилов и западников в их любви к России
и к русскому народу? Прежде всего они расходились в решении воз¬
бужденного Чаадаевым вопроса о неисторичности русского народа, в
подходе к традициям европейской культуры. Анненков писал: «Между
ними лежала пропасть... «Славяне», как известно, давали самое ничтож¬
ное участие в развитии государства пришлым, иноплеменным
элементам, за исключением византийского, и во многих случаях смот¬
рели на них как на несчастие, помешавшее народу выразить вполне
свою духовную сущность. «Европейцы», наоборот, приписывали вмеша¬
тельству посторонних национальностей большое участие в образова¬
нии Московского государства, в определении всего хода его истории
и даже думали, что этнографические элементы, внесенные этими чуж¬
дыми национальностями, и устроили то, что называется теперь народ¬
ной русской физиономией. Разногласие сводилось окончательно на
вопрос о культурных способностях русского народа».
Славянофилы немало повинны в идеализации русского прошлого.
Исторические наблюдения они подчиняли общественно-политическим
убеждениям. В разгар споров западники упрекали славянофилов с их
пристрастием к русской старине в косности, в ретроградном стремле¬
нии сохранить все отжившее, в непонимании великого подвига Пет¬
ра 1. Подобные упреки — полемическое преувеличение, которое нель¬
зя принимать всерьез.
В программной статье «О сельской общине» Хомяков писал, об¬
ращаясь к «приятелю»: «Сделай одолжение, отстрани всякую мысль а
том, будто возвращение к старине сделалось нашею мечтою. Одно де¬
ло: советовать, чтобы корней не отрубать от дерева и чтрбы зале¬
чить неосторожно сделанные нарубы, и другое дело: советовать оста-j
вить только корни и, так сказать, снова вколотить дерево в землю»;
В спорах о прошлом с Грановским, Герценом, Соловьевым, ^
«сшибках с общеевропейской точкой зрения» славянофилы нередко!
14

терпели поражение. «Замечательно, что славянофилы до сих пор печат¬
ью постоянно были побиваемы, и на всех пунктах»,— писал Боткин
к Анненкову в 1847 г. Правда, именно это письмо содержало призна¬
ние: «Но между тем славянофилы выговорили одно истинное слово:
народность, национальность. В этом их великая заслуга; они первые
почувствовали, что наш космополитизм ведет нас только к пустомыс-
лию и пустословию».
«С них начинается перелом русской мысли»,— сказал позднее
Г ерцен.
Славянофилы много писали о русском народе, его прошлом, нас¬
тоящем и будущем. Славянофильский патриотизм был высокой пробы.
Любовь к родине не перерастала у них в национальную кичливость,
они неизменно подчеркивали необходимость свободного развития всех
народностей. «Да здравствует каждая народность!» — восклицал
К. Аксаков.
В московских спорах сороковых годов славянофилы склонны бы¬
ли подозревать своих противников в недостатке патриотического чув¬
ства, в преклонении перед Западом. И эти подозрения, исходившие
чаще всего от К. Аксакова, были, разумеется, пустыми. Действенный
характер патриотизма западников показал Тургенев. Обращаясь к па¬
мяти Белинского, в сердце которого «благо родины, ее величие, ее
слава возбуждали... глубокие и сильные отзывы», он написал: «Да,
Белинский любил Россию; но он также пламенно любил просвещение и
свободу: соединить в одно эти высшие для него интересы — вот в
чем состоял весь смысл его деятельности, вот к чему он стремился».
В воспоминаниях Тургенева прекрасно переданы социально-психоло¬
гические мотивы обращения «людей сороковых годов» к западничест¬
ву: «Тот быт, та среда и особенно та полоса ее, если можно так
выразиться, к которой я принадлежал,— полоса помещичья, крепост¬
ная,— не представляли ничего такого, что могло бы удержать меня.
Напротив, почти все, что я видел вокруг себя, возбуждало во мне
чувство смущения, негодования — отвращения, наконец. Долго коле¬
баться я не мог. Надо было либо покориться и смиренно побрести
общей колеей, по избитой дороге; либо отвернуться разом, оттолк¬
нуть от себя «всех и вся», даже рискуя потерять многое, что было
дорого и близко моему сердцу. Я так и сделал... Я бросился вниз
головою в «немецкое море», долженствовавшее очистить и возро¬
дить меня, и когда я, наконец, вынырнул из его волн — я все-таки
очутился «западником» и остался им навсегда».
Слова Тургенева требуют уточнения: славянофилы не меньше за¬
падников чувствовали «отвращение» к крепостничеству. На это вер¬
но указал впоследствии Анненков: «Между партиями таилась, однако
же, одна связь, одна примиряющая мысль, более чем достаточная для
того, чтоб открыть им глаза на общность цели, к которой они стре¬
мились с разных сторон... Связь заключалась в одинаковом сочувст¬
вии к порабощенному классу русских людей и в одинаковом стремле¬
нии к упразднению строя жизни, допускающего это порабощение или
даже именно на нем и основанного. Покамест никто еще не хотел ви¬
деть сродства в основном мотиве, двигавшем обе партии, и, когда
15

Хомяков считал «воспитание общества», что славянофилы понимали
как его полное преобразование на началах, ими указанных. Эти начала
они считали угаданными в русском народе, узнанными в русской ис¬
тории. Хомяков и его единомышленники ощущали свою избранность,
что как бы налагало на них обязанность и бремя обращения к рус¬
скому обществу, его «пробуждения» и «воспитания». Быть славяно¬
филом — значит быть «воспитателем» общества, и Хомяков утверждал:
«Все наши слова, все наши толки имеют одну цель, цель педагоги¬
ческую».
Хомяков приучал своих единомышленников к мысли о медленности
«воспитания общества», о необходимости предшествующего ему само¬
воспитания: «Много еще времени, много умственной борьбы впере¬
ди... Все дело людей нашего времени может быть еще только делом
самовоспитания. Нам не суждено еще сделаться органами, выражаю¬
щими русскую мысль; хорошо, если сделаемся хоть сосудами, способ¬
ными сколько-нибудь ее восприять. Лучшая доля предстоит будущим
поколениям».
Рядом с Хомяковым в славянофильском кружке стоял Иван Ва¬
сильевич Киреевский. Литературный критик, он был в молодости дея¬
тельным участником «Общества любомудрия», в 1832 г. начал издание
журнала «Европеец», где в статье «Девятнадцатый век» утверждал
необходимость приобщения русского общества к европейскому про¬
свещению. Статья послужила поводом к запрещению журнала. И. Ки¬
реевский, по словам Герцена, «уныло почил в пустыне московской жиз¬
ни... И этого человека, твердого и чистого, как сталь, разъела
ржа страшного времени». Лишенный живой литературной работы,
И. Киреевский углубился в религиозно-философские искания, став
в славянофильском кружке признанным авторитетом в этой области.
Славянофильский кружок объединял людей, получивших сходное
воспитание и образование, это был кружок воспитанников Московско¬
го университета. За исключением И. С. Аксакова, окончившего Учили¬
ще правоведения, и Ф. В. Чижова, учившегося в Петербургском универ¬
ситете, все видные славянофилы в юности были связаны с Москвой и
ее университетом. У профессоров университета занимались И. В. и
П. В. Киреевские, кандидатом университета был А. С. Хомяков, в раз¬
ные годы в университете учились А. И. Кошелев, К. С. Аксаков,
Ю. Ф. Самарин, А. Н. Попов, Д. А. Валуев, В. А. Черкасский, В. А. Панов,
В. А. Елагин, А. Ф. Гильфердинг, П. А. Бессонов.
«Славянской» партии противостояли «европейцы».
Московский кружок западников сложился несколько позднее сла¬
вянофильского, примерно в 1841—1842 гг. Во главе его стоял Тимо-1
фей Николаевич Грановский. Профессор Московского университета,
Грановский читал курс истории средних веков. В эпоху всеобщего!
внимания к истории Грановский, по выражению Герцена, «думал исто-j
рией, учился историей и историей впоследствии делал пропаганду».!
Приехав в Москву из Германии, где он готовился к профессорскому
званию, Грановский познакомился с зачатками славянофильства. В
ноябре 1839 г. он писал Станкевичу: «Бываю довольно часто у Кире¬
евских... Ты не можешь себе вообразить, какая у этих людей фило-
12

София. Главные их положения: Запад сгнил и от него уже не может
быть ничего; русская история испорчена Петром — мы оторваны на¬
сильственно от родного исторического основания и живем наудачу:
единственная выгода нашей современной жизни состоит в возможности
беспристрастно наблюдать чужую историю; это даже наше назначение
в будущем; вся мудрость человеческая истощена в творении св. от¬
цов греческой церкви, писавших после отделения от западной. Их
нужно только изучать: дополнять нечего; все сказано. Гегеля упре¬
кают в неуважении к фактам. Киреевский говорит эти вещи в прозе,
Хомяков — в стихах».
Грановский стал кумиром московского студенчества. Во время
маг истерского диспута Грановского в феврале 1845 г. студенты при¬
ветствовали его восторженными овациями. После защиты Грановский
начал очередную лекцию словами: «Мы, равно и вы, и я, принадле¬
жим к молодому поколению,— тому поколению, в руках которого
жизнь и будущность. И вам, и мне предстоит благородное и, наде¬
юсь, долгое служение нашей великой России — России, преобразо¬
ванной Петром, России, идущей вперед и с равным Презрением вни¬
мающей и клеветам иноземцев, которые видят в лас только легко¬
мысленных подражателей западным формам, без веского собственного
содержания, и старческим жалобам людей, которьге упобят не живую
Русь, а ветхий призрак, вызванный ими из могилы, и нечестиво пре¬
клоняются перед кумиром, созданным их праздным воображением».
В университете вокруг Грановского объединились молодые про¬
фессора — Д. Л. Крюков, А. И. Чивилев, П. Г. Редкин, С. М. Соловьев,
К. Д. Кавелин, П. Н. Кудрявцев, редактор университетских «Москов¬
ских ведомостей» Е. Ф. Корш. Кроме коллег по университету, к Гра¬
новскому тяготели литераторы И. П. Галахов, В. П. Боткин, Н. X. Кет-
чер, Н. А. Мельгунов, Н. Ф. Павлов, Н. М. Сатин, актер М. С. Щепкин.
«Маши» назвал их Герцен: «Такого круга людей талантливых, раз¬
витых, многосторонних и чистых я не встречал потом нигде, ни на
высших вершинах политического мира, ни на последних маковках
чигературного и артистического».
Во второй половине 1840-х — начале 1850-х гг. московский кружок
ыпадииков пополнили В. Ф. Корш, М. Н. Катков, И. К. Бабст,
И. В. Вернадский, П. М. Леонтьев, Б. Н. Чичерин — фигуры, заметные в
научном и общественном мире, но внутреннее единство кружка оказа¬
лось нарушенным. С грустью свидетельствовал Панаев: «Московский
кружок мельчает, бледнеет, выдыхается... Все как-то расклеивается».
На московские споры откликался петербургский кружок запад¬
ников, который возник в начале 1840-х гг. Возглавлял кружок В. Г. Бе-
пшский, в понимании которого петербургское западничество отлича¬
юсь от московского принципиальностью и бескомпромиссностью.
Анненков вспоминал: «Между питерцем и москвичом,— говорил Белин-
• кий, подразумевая уже одних западников (я сохраняю здесь смысл
речей его, но не самую форму их),— никакой общности взглядов
юлю существовать не может: первый — сухой человек по натуре,
и шорой — елейный во всех своих словах и мыслях. У них различ¬
ные роли, они только мешают и гадят друг другу, когда сойдутся».

по временам мотив этот обнаруживался сам собой, партии наши торо¬
пились поскорее замять его».
В московских гостиных, куда Герцен возвратился в 1842 г. из
новгородской ссылки, он «застал оба стана на барьере». Спор уже
шел...
3
...мы тогда в философии искали
всего на свете, кроме чистого мышления.
Иван Тургенев
От любомудров-шеллингианцев, от дружеских кружков предшест¬
вующего десятилетия унаследовали «лиоералы-идеалисты» сороковых
годов тягу к германской философии. К середине 1840-х гт. философ¬
ские интересы были столь распространены в русском обществе, что
Иван Киреевский, философ тонкий и глубокий, иронизировал: «Нет
почти человека, который бы не говорил философскими терминами;
нет юноши, который бы не рассуждал о Гегеле; нет почти книги, нет
журнальной статьи, где незаметно бы было влияние немецкого мышле¬
ния; десятилетние мальчики говорят о конкретной объективности».
Николаевское царствование располагало к размышлениям: «Писать бы¬
ло запрещено, путешествовать запрещено, можно было думать и люди
стали думать»,— объяснял Герцен.
От «людей сороковых годов» общее мнение требовало беспрекос¬
ловного преклонения перед авторитетом Гегеля. В 1835 г. законода¬
тель философской моды Москвы Станкевич признавал: «Гегеля я еще
не знаю». Спустя короткое время приговор мечтательного философа,
сообщенный друзьям и единомышленникам, звучал категорично: «Все
враги Гегеля — идиоты». Упоение гегелевскою философией было без¬
мерно. Человек, не знакомый с Гегелем, считался в кружке Станке¬
вича «почти что несуществующим человеком».
Германия с ее университетами представлялась желанной целью,
и, уезжая туда в 1837 г., Станкевич ждал для себя «душевного воз¬
рождения». После его отъезда в Москве на первый план выдвинулись
Бакунин и Белинский, «каждый с томом Гегелевой философии в руках
и с юношеской нетерпимостью, без которой нет кровных, страстных
убеждений» (Герцен). Молодые профессора университета — Крюков,
Грановский, Редкин — увлекали студентов идеями Гегеля, излагали
с кафедры гегелевскую схему развития мировой истории. Атмосферу
студенческих споров передал Соловьев: «Время проходило не столько
в изучении фактов, сколько в думании над ними, ибо у нас гос¬
подствовало философское направление; Гегель кружил всем головы,
хотя очень немногие читали самого Гегеля, а пользовались им из
лекций молодых профессоров».
Сергей Соловьев мечтал о соединении философии Гегеля с пра¬
вославием, к тому же стремился неистовый гегельянец, «замоскво¬
рецкий Гегель», как звал его Белинский, Константин Аксаков. Баку¬
нина и Белинского изучение Гегеля привело в 1838—1839 гт. к «при-
16

мирению с действительностью» николаевской России. Во всяком слу¬
чае в таком смысле истолковали они знаменитое гегелевское положе¬
ние: «все действительное — разумно, все разумное — действительно».
«Примирение» Белинского нашло выражение в нашумевших статьях
«Бородинская годовщина», «Менцель, критик Гете», которые с болью
читали его друзья. Грановский в конце 1839 г. писал Станкевичу из
Москвы: «Вообрази, душа моя, что мне везде приходится защищать
его (Белинского.— Я. Ц.) от упрека в подлости. Более всего мучит
меня то, что студенты наши — и лучшие — стали считать его подле¬
цом вроде Булгарина, особливо после последней статьи его. Дело
все — в поклонении действительности... Статья действительно гнус¬
ная и глупая». Сходного мнения был Герцен.
В начале «замечательного десятилетия» Бакунин и Белинский
были настолько последовательны в «примирении с действительностью»,
что, как вспоминал И. Панаев, в их глазах «сомневаться в гении Ни¬
колая Павловича считалось признаком невежества». (Позднее Белин¬
ский и Бакунин отказались от покорного следования философским схе¬
мам, стали истолкователями диалектического метода Гегеля как сред¬
ства познания и преобразования действительности.)
Николаевское правительство относилось к философским заняти¬
ям молодого поколения с недоверием, изучение Гегеля не поощрялось.
В записке «Социалисм, комунисм и пантеисм в России в последнее
25-летие», поданной Дубельту в 1846 г., Булгарин прямо связывал
социализм и коммунизм, «два вида одной и той же идеи, породившей
якобинисм, санкюлотисм, карбонарием и все вообще секты и общества,
стремившиеся и стремящиеся к ниспровержению монархий и всякого
гражданского порядка», с немецкой философией, «во мраке» которой
они скрываются. «Тайну» гегелизма он открыл в безоожии, в про¬
поведи против христианской веры и предостерегал от умствования
и критицизма, которые определил как «право каждого человека
подвергать все разбирательству или анализу». Такого права за рос¬
сийскими гражданами Булгарин не признавал и долгом своим считал
донести, что в Москве образовалась «огромная партия философов».
О том же писал Погодин во «Втором донесении министру народного
просвещения о путешествии 1842 года». Его пугал пример Пруссии,
где молодое поколение, «схватившись за Гегелевы результаты, рас¬
толковало их по-своему, пустилось зря в политику и изменяет самую
жизнь». Для борьбы с духом времени московский профессор предлагал
средство, которое не пришло в голову петербургскому журналисту:
открыть кафедру философии в Московском университете, что «послу¬
жит громовым отводом, если она достанется благонамеренному и дель¬
ному человеку». В дальнейшем правительство воспользовалось этим
советом.
Одним из «благонамеренных» был профессор словесности Шевы-
рев. В молодости он вместе со сверстниками, Дмитрием Веневитино¬
вым и его друзьями, стал шеллингианцем и в конце жизни с гордостью
заявлял: «Я оставался в течение всего моего университетского по¬
прища постоянным и добросовестным противником Гегелева учения».
Шевырев писал статьи о том, что в гегелевской,философии нет бога

(Ивана Киреевского такие статьи бесили, а Станкевич недоумевал:
«Сам говорил мне, что не знает Гегеля, а потом говорит так»), спо¬
рил о Гегеле с молодыми профессорами (после его схватки с Крюко¬
вым Юрии Самарин радовался: «Шевырев подрезан с ног славно»).
Изучавшие Гегеля (даже Станкевич) казались ему негодяями. В
московские споры сороковых годов Шевырев внес дух фанатичного ан¬
тигегельянства, что ставило его в изолированное и несколько смешное
положение в университете и обществе. Правда, в 1843 г. вернулся
из Берлина молодой Михаил Катков, убежденный, что философия позд¬
него Шеллинга «глубже всего, что есть на свете». Но в Москве Кат¬
ков заскучал: «Только и слышишь, что Гоголь, да Гегель, да Гомер,
да Жорж Занд». Будущий издатель «Русского вестника» не знал, к ко¬
му приклониться: «Я здесь молчу и только слушаю: там слышишь, что
Россия гниет; здесь, что Запад околевает, как собака на живодер¬
не». Серьезной поддержки Шевыреву он оказать не мог.
В конце 1843 г. Шевырев поместил в «Москвитянине» статью о
Первых публичных лекциях Грановского. Отметив живой дар слова мо¬
лодого ученого, он упрекнул его в том, что «почти все школы, все
воззрения, все великие труды, все славные имена науки были прине¬
сены в жертву одному имени, одной системе односторонней, скажем
даже, одной книге, от которой отреклись многие соученики творца
этого философского учения». Речь шла о Гегеле. Погодин после пер¬
вой лекции Грановского записал в дневник: «Такая посредственность,
что из рук вон. Это не профессор, а немецкий студент, который на¬
читался французских газет... Он читал точно псалтырь по Западе.
И я, слушая его, думал об отпоре». Московское общество — Чаадаев
и Хомяков, Герцен и Петр Киреевский — встретило публичные чтения
Грановского восторженно, и недовольство заслуженных профессоров
могло показаться несущественным, объясняемым лишь задетым само¬
любием, но те заговорили об умалении роли России в истории, о забве¬
нии православия, о науке «по Гегелю». Грановским заинтересовался
московский митрополит Филарет. Попечитель граф Строганов разре¬
шил Герцену напечатать в «Московских ведомостях» статью о лекци¬
ях Грановского, но без упоминания имени Гегеля. «Откуда эта ге-
гелефобия?» — спрашивал Герцен. И отвечал: «Неблагородство славя¬
нофилов «Москвитянина» велико, они добровольные помощники жан¬
дармов...»
И Герцен, и Грановский, и их друзья причисляли Шевырева и По¬
година к славянофилам. Когда Строганов заявил, что будет всеми ме¬
рами «противудействоватъ гегелизму и немецкой философии», ибо она
«противуречит нашему богословию», Герцен объяснил это интригами
«диких славянофилов». У западников складывалось впечатление, что
гегелефобия — черта славянофильская. Действительность была слож¬
нее... Истинные славянофилы чтили авторитет отцов церкви и сомнева¬
лись, если быть точным, в безусловной правоте Гегеля. Еще в 1840 г.
Грановский недоумевал, что братья Киреевские и Хомяков упре¬
кают Гегеля в неуважении к фактам. Правда, было известно, что в
молодые годы они были шеллингианцами. Подспудно среди западников
возникло убеждение, что их спор со славянофилами суть частная,
18

русская вариация всеевропейского столкновения шеллингианцев и ге¬
гельянцев, отжившего Шеллинга и молодых продолжателей Гегеля. На
периферии исторической литературы этот взгляд удержался до настоя¬
щего времени. Но он ошибочен. Неоспоримое влияние Гегеля и Шел¬
линга на «людей сороковых годов» не может служить основанием ддя
сведения истории славянофильства и западничества к истории интер¬
претации их идей в России. В конечном счете не спор за и против
Гегеля, не философия, столь занимавшая умы, но вопросы социаль¬
ные и политические выявляли общественную позицию «людей сороко¬
вых годов», отделяли либералов от консерваторов, демократов от
крепостников. О бессмысленности приложения названий философских
школ к общественным направлениям точно сказал И. Киреевский:
«Слово гегельянизм не связано ни с каким определенным образом
мыслей, ни с каким постоянным направлением. Гегельянцы сходятся
между собой только в методе мышления и еще более в способе выраже¬
ния; но результаты их метода и смысл выражаемого часто совершенно
противоположны...»
Среди западников и славянофилов были последователи и Шеллин¬
га и Гегеля, выявить здесь какую-либо закономерность невозможно.
Константин Аксаков в начале 1840-х гг. брал уроки у немца Клепфе-
ра, толкователя Гегеля, и положил гегелевский принцип триады («за¬
кон двойного отрицания») в основу оконченной в 1847 г. магистер¬
ской диссертации «Ломоносов в истории русской литературы и русско¬
го языка». Герцен в «Капризах и раздумье» (1843) выступал против
аксаковского увлечения «Гегелевым формализмом». И Белинский по¬
рою резко отзывался о Гегеле, который «из явлений жизни сделал тени»,
и объяснял свою злость на философа тем, что «был верен ему (в ощу¬
щении), мирясь с расейскою действительностью». Шеллингианцами
были консерватор-русофил Шевырев, западник Катков и выразитель
ультразападных настроений Чаадаев, гегельянцами — славянофилы
Юрий Самарин и Александр Попов, западник Борис Чичерин.
Хомяков один из первых в России обратил внимание на Гегеля,
«последнего из великих философов Германии». Однако в статьях
1840-х гг. он отмечал слабости гегелевской философии истории: «Он
старался создать историю, соответствующую требованиям человеческо¬
го разума, и создал систематический призрак, в котором строгая ло¬
гическая последовательность или мнимая необходимость служит толь¬
ко маскою, за которою прячется неограниченный произвол ученого-
систематика. Он просто понял историю наизворот, приняв современ¬
ность или результат вообще за существенное и необходимое, к кото¬
рому необходимо стремилось прошедшее; между тем как современное
или результат могут быть поняты разумно только тогда, когда они
являются как вывод из данных, предшествовавших им в порядке вре¬
мени». Создавая славянофильскую историко-философскую концепцию,
Хомяков и Киреевские не отвергали, не опровергали Гегеля, но пыта¬
лись исправить его оплошность, избежать того неуважения к фактам,
с существованием которого, кстати, не соглашался Грановский, но ко¬
торое, на их взгляд, заключалось в умолчании о будущем России и все¬
го славянского мира. Славянофильская мысль о грядущем высоком
19

предназначении России в истории человечества — это мысль, которая
строго логически вытекала из гегелевской схемы развития мировой ци¬
вилизации.
Примечательной (и печальной) особенностью славянофильской
философии истории была не ее глубинная связь с философией истории
Гегеля, не воспринятый от Шеллинга интерес к духовной жизни от¬
дельных народов в ее неповторимости, а полное пренебрежение реаль¬
ностями николаевской, крепостной России. В год, когда произошел
обмен посланиями между Хомяковым и Киреевским и зародилось
славянофильство, в дневнике Никитенко появилась запись: «Невольно
подумал я: какую национальную философию можно вывести из наблю¬
дений над человеком в России — над русским бытом, жизнью и при¬
родой? Из этого, пожалуй, выйдет философия полного отчаяния».
Наблюдения над московской жизнью сороковых годов свидетель¬
ствуют, что к концу «замечательного десятилетия» интерес к фило¬
софии заметно угас, споры о Гегеле затихли. Славянофилы сосредо¬
точили свое внимание на создании «науки общественного быта», со¬
циальной теории, стоящей выше философии и политики и основанной
на примирении задач религиозных и общественных. «Единственным
средством лечения» называл Хомяков ожидаемую «новую науку», на
основе которой он мечтал вести «воспитание общества». Он провоз¬
гласил: «По сущности мысли своей мы не только выше политики, но
даже выше социализма, который есть не что иное, как вывод, и вы¬
вод односторонний, из общего воспитания человеческого духа».
1848 год, год европейских потрясений, похоронил славянофильские
надежды на скорое появление «науки общественного быта», вскрыл
реальные противоречия цивилизованного общества и поставил перед
славянофилами задачу «спасти Россию от смут и бесполезной войны»
(И. Киреевский), предостеречь русское общество от «раздора и борь¬
бы» (Хомяков). Ставка делалась на согласие, и гегелевский тезис
о противоречии как источнике самодвижения и саморазвития ока¬
зывался неуместным. После 1848 г. Самарин сделал знаменитый вывод:
«Между горделивыми притязаниями отвлеченного мышления и диким
разгулом торжествующей печати, между Гегелевою философиею и ком¬
мунизмом Франции существует самая тесная, самая законная связь».
Среди западников всегда «дремали зачатки злых споров 1846 года»,
когда на подмосковной даче в Соколове выявилась непримиримость
позиций, обозначившихся много раньше. Материализм Герцена и Ога¬
рева не был принят «нашими», либералами-идеалистами, во главе ко¬
торых стоял Грановский. Соколовские споры лишний раз показа¬
ли всю неправомерность деления русского общества на гегельянцев
и шеллингианцев.
Большинство западников были близки к выводу Самарина о филосо¬
фии Гегеля и избегали ее. В публичных лекциях Грановского 1851 г.
были ясно выражены идеи провиденциализма, Соловьев и Кавелин ис¬
пытали в 1850-е гг. воздействие позитивизма, Катков уверенно шел
от позднего Шеллинга к философии «государственного единства». Вер¬
ность Гегелю сохранил Чичерин, чей вывод уточнял самаринский: «Со¬
циализм не что иное, как доведенный до нелепой крайности идеализм».
20

В пореформенные годы Кавелин не без горечи объяснял, почему ис¬
чезли и следы того философского увлечения, которое замечалось в
кружках сороковых годов: «Мы берем каждое учение особняком, при¬
нимаем или отбрасываем его по впечатлениям, ищем в нем догмати¬
ческой истины, а не ответа на поставленные предыдущим вопросы, и
потому так же скоро расстаемся, как его приняли... Сегодня идет
полоса позитивизма, вчера шла полоса идеализма; как знать, завтра,
может быть, пойдет полоса спиритизма, или чего-нибудь подобного».
4
Я не позволю, чтобы на меня,
как на собаку, надевала цензура
намордник!
Фаддей Булгарин
В 1836 г. Николай I обратил внимание на состояние русской
журналистики. На прошении об издании нового журнала (министр
Уваров ручался за благонадежность редакторов) он наложил резолю¬
цию: «И без того много». В действительности повременных изданий в
России было немного, меньше, чем в начале века, но император не
утруждал себя статистикой. Уваров принял высочайшее мнение к ис¬
полнению и разослал в цензурные комитеты циркуляр о том, что «пред¬
ставления о дозволении новых периодических изданий на некоторое
время запрещаются».
Последствия легко было предвидеть. Циркуляр Уварова прибли¬
жал наступление единомыслия в России, создавал условия для появ¬
ления журнальной монополии и безмерно затруднял возвращение в
журналистику издателей и редакторов, чем-либо разгневавших власти.
Все помнили недавнее закрытие «Европейца», «Телескопа» и «Москов¬
ского телеграфа», сломанные судьбы Полевого и Надеждина. Нравы
журнального мира изменились— и изменились к худшему. Традиции
«журнальной аристократии» — Пушкина, Вяземского, Ивана Киреев¬
ского, Плетнева, Одоевского — казались устаревшими. Журналы при¬
званы были не создавать общественное мнение, не быть органами для
его выражения, но угождать властям, развлекать читателей и обога¬
щать издателей. Безубыточное издание требовало ловкости и высоких
покровителей, а желание приобрести подписчиков толкало к поступ¬
кам неожиданным. Издатель реакционнейшего «Маяка» Бурачек был
пойман цензурой в плутовстве, когда попытался напечатать в своем жур¬
нале запрещенный роман Варвары Миклашевич «Село Михайловское,
или помещик XVIII века», среди персонажей которого современники
угадывали Рылеева, Александра Одоевского, Грибоедова. Благонаме¬
ренных журналистов от притеснений цензуры оберегало III Отделение,
усердными осведомителями которого были редакторы Булгарин и Греч.
В Петербурге возник знаменитый «журнальный триумвират»: Бул¬
гарин, Греч, Сенковский. «Триумвиры» готовы были исполнить роль
монополистов. На конкурентов Булгарин писал доносы Дубельту, кото¬
рого звал «отцом командиром» (ему льстило, когда его называли
21

Фаддеем Дубельтовичем), сводил с ними счеты на страницах «Север¬
ной пчелы».
Запрет на новые журналы повысил цену на старые. Журналы, вла¬
чившие прежде жалкое существование, переуступались за значитель¬
ные суммы. Отставные литераторы продавали право на издание журна¬
лов, давно не выходивших и всеми забытых. В 1830 г. по недостат¬
ку подписчиков прекратился журнал «Отечественные записки», изда¬
тель которого Павел Свиньин имел устойчивую репутацию лгуна. В
1839 г. «Отечественные записки» перекупил молодой Андрей Краев-
ский, под редакцией которого петербургский журнал в короткое вре¬
мя стал респектабельным изданием, завоевал симпатии передовой час¬
ти русского общества. Ведущим критиком «Отечественных записок»
был Белинский, в журнале печатались лучшие русские писатели. Краев-
ский был умен, беспринципен («не только действовать против прави¬
тельства, но я желал бы быть органом его»), в конкурентной борьбе с
«журнальным триумвиратом» он сделал ставку на либерализм —
и выиграл.
Булгарин не мирился с появлением опасного соперника, доказы¬
вал Дубельту, что «Отечественные записки» издаются «без всякого
укрывательства в духе комунисма, социалисма и пантеисма», что
Краевский «действует умнее Марата и Робеспьера», а цель его — «не
та, чтоб теперь возжечь бунт, но чтоб приготовить целое поколение
к революции». Булгарин ссылался на старинного литератора, ис¬
тинного патриота и члена Российской академии Бориса Федорова, ко¬
торый собрал семь корзин выписок из «Отечественных записок», ме¬
тодически расположив их по заглавиям: «противу бога, противу хрис¬
тианства, противу государя, противу самодержавия, противу нрав¬
ственности». В III Отделение были доставлены и сами выписки Федоро¬
ва, но доносы не имели полного успеха — жандармы знали цену и Бул¬
гарину, и Краевскому.
Булгарин был мастером печатной провокации, он сделал донос
журнальным жанром. Когда Белинский в статье о Пушкине заметил,
что «все усилия Жуковского быть народным поэтом возбуждают груст¬
ное чувство, как зрелище великого таланта, который, вопреки свое¬
му призванию, стремится идти по чуждому ему пути», Булгарин в
фельетоне «Северной пчелы» воскликнул: «Итак, автор народного гим¬
на «Боже, царя храни» — не народный поэт! Ай да умные дети нынеш¬
него времени!» Прочитав фельетон, цензор Никитенко записал в
дневник: «Что это, как не полицейский донос?» Булгаринское рве¬
ние даже утомляло Уварова. Министр хотел, «чтобы, наконец, рус¬
ская литература прекратилась». Тогда по крайней мере «будет что-
нибудь определенное», а главное, говорил он, «я буду спать спокой¬
но». Булгарин получил от цензуры совет прекратить печатные ру¬
гательства, что он расценил как помеху в его усилиях оградить свя¬
щенную особу государя, обличить партию, колеблющую веру и пре¬
стол. Булгарин был против цензуры...
1 января 1841 г. в Москве свершилось чудо: вышел первый номе^
нового журнала «Москвитянин». Eto издатель и редактор, профессо|
истории Погодин испросил разрешение на издание журнала при силы
22

иой поддержке Уварова еще в 1837 г., но несколько лет выжидал,
когда прекратится единственный в Москве журнал «Московский на¬
блюдатель». Покровительство министра и монопольное положение в
первопрестольной сулили Погодину успех. Последние книжки «Мос¬
ковского наблюдателя» вышли в 1840 г., и Погодин приступил к из¬
данию.
«Отечественные записки» доброжелательно отнеслись к появле¬
нию нового журнала. Белинский писал: «Не беремся пророчить о судь¬
бе нового издания, но смело можем поручиться, что он есть пред¬
приятие честное, добросовестное, благонамеренное, чисто литера¬
турное и нисколько не меркантильное, что у него будет своя мысль,
свое мнение, с которым можно будет соглашаться и не соглашаться,
но которых нельзя будет не уважать,— против которых можно будет
спорить, но с которыми нельзя будет браниться». Белинский ошибся.
Доверие Уварова следовало оправдывать,..
В первом номере «Москвитянина» была помещена статья Шевыре-
ва «Взгляд русского на современное образование Европы», идеально
воплотившая уваровскую теорию. «Запад и Россия, Россия и Запад —
вот результат, вытекающий из всего предыдущего, вот последнее
слово истории, вот два данные для будущего»,— это был главный
тезис Шевырева, который подчеркивал, что воспринял его от «мужа
царского совета». Уваровская триада была изложена точно: «Тремя
коренными чувствами крепка наша Русь, и верно ее будущее... Это —
древнее чувство религиозное, чувство ее государственного единства
и сознание своей народности». Россию автор резко противопостав¬
лял Западу, «гниющей Франции» с ее «развратом личной свободы»,
Германии, невидимый недуг которой «разврат мысли»: «Конечно,
нет страны в Европе, которая могла бы гордиться такою гармониею
своего политического бытия, как наше Отечество».
«Славной» назвал статью Шевырева Хомяков, в семье же Аксако¬
вых о ней (как записал в дневнике Погодин) были высказаны «сужде¬
ния совершенно глупые и пустые», а Юрий Самарин в письме к Кон¬
стантину Аксакову попросту возмущался: «Кстати, что Шевырсв на¬
говорил в своем «Взгляде русского на современную образованность
Европы»!» Статья Шевырева изумила даже умудренного Никитенко:
«Читал, между прочим, «Москвитянин». Чудаки эти москвичи (даже
Шевырев). Ругают Запад на чем свет стоит. Запад умирает, уже
умер и гниет. В России только и можно жить и учиться чему-нибудь.
Это страна благополучия и великих убеждений. Если это искренно, то
москвичи самые отчаянные систематики». Знаменательна оговорка —
«если это искренно».
Предусмотрительнее поступил Погодин, статья которого «Петр
Великий» открывала журнал. Провозгласив, что «нынешняя Россия...
есть произведение Петра Великого», историк пытался на почве ува-
ровской теории примирить западников и славянофилов. Он обличал
как «легкомысленное и опрометчивое невежество», которое не видит
«близорукими своими глазами из-за Петра Первого» величия древней
русской истории, так и «новых судей», которые говорят, что «Петр
Великий, введя европейскую цивилизацию, поразил русскую нацио-
23

Фаддеем Дубельтовичем), сводил с ними счеты на страницах «Север¬
ной пчелы».
Запрет на новые журналы повысил цену на старые. Журналы, вла¬
чившие прежде жалкое существование, переуступались за значитель¬
ные суммы. Отставные литераторы продавали право на издание журна¬
лов, давно не выходивших и всеми забытых. В 1830 г. по недостат¬
ку подписчиков прекратился журнал «Отечественные записки», изда¬
тель которого Павел Свиньин имел устойчивую репутацию лгуна. В
1839 г. «Отечественные записки» перекупил молодой Андрей Краев-
ский, под редакцией которого петербургский журнал в короткое вре¬
мя стал респектабельным изданием, завоевал симпатии передовой час¬
ти русского общества. Ведущим критиком «Отечественных записок»
был Белинский, в журнале печатались лучшие русские писатели. Краев-
ский был умен, беспринципен («не только действовать против прави¬
тельства, но я желал бы быть органом его»), в конкурентной борьбе с
«журнальным триумвиратом» он сделал ставку на либерализм —
и выиграл.
Булгарин не мирился с появлением опасного соперника, доказы¬
вал Дубельту, что «Отечественные записки» издаются «без всякого
укрывательства в духе комунисма, социалисма и пантеисма», что
Краевский «действует умнее Марата и Робеспьера», а цель его — «не
та, чтоб теперь возжечь бунт, но чтоб приготовить целое поколение
к революции». Булгарин ссылался на старинного литератора, ис¬
тинного патриота и члена Российской академии Бориса Федорова, ко¬
торый собрал семь корзин выписок из «Отечественных записок», ме¬
тодически расположив их по заглавиям: «противу бога, противу хрис¬
тианства, противу государя, противу самодержавия, противу нрав¬
ственности». В III Отделение были доставлены и сами выписки Федоро¬
ва, но доносы не имели полного успеха — жандармы знали цену и Бул¬
гарину, и Краевскому.
Булгарин был мастером печатной провокации, он сделал донос
журнальным жанром. Когда Белинский в статье о Пушкине заметил,
что «все усилия Жуковского быть народным поэтом возбуждают груст¬
ное чувство, как зрелище великого таланта, который, вопреки свое¬
му призванию, стремится идти по чуждому ему пути», Булгарин в
фельетоне «Северной пчелы» воскликнул: «Итак, автор народного гим¬
на «Боже, царя храни» — не народный поэт! Ай да умные дети нынеш¬
него времени!» Прочитав фельетон, цензор Никитенко записал в
дневник: «Что это, как не полицейский донос?» Булгаринское рве¬
ние даже утомляло Уварова. Министр хотел, «чтобы, наконец, рус¬
ская литература прекратилась». Тогда по крайней мере «будет что-
нибудь определенное», а главное, говорил он, «я буду спать спокой¬
но». Булгарин получил от цензуры совет прекратить печатные ру¬
гательства, что он расценил как помеху в его усилиях оградить свя¬
щенную особу государя, обличить партию, колеблющую веру и пре¬
стол. Булгарин был против цензуры...
1 января 1841 г. в Москве свершилось чудо: вышел первый номе^
нового журнала «Москвитянин». Eto издатель и редактор, профессо|
истории Погодин испросил разрешение на издание журнала при силы
22

ной поддержке Уварова еще в 1837 г., но несколько лет выжидал,
когда прекратится единственный в Москве журнал «Московский на¬
блюдатель». Покровительство министра и монопольное положение в
первопрестольной сулили Погодину успех. Последние книжки «Мос¬
ковского наблюдателя» вышли в 1840 г., и Погодин приступил к из¬
данию.
«Отечественные записки» доброжелательно отнеслись к появле¬
нию нового журнала. Белинский писал: «Не беремся пророчить о судь¬
бе нового издания, но смело можем поручиться, что он есть пред¬
приятие честное, добросовестное, благонамеренное, чисто литера¬
турное и нисколько не меркантильное, что у него будет своя мысль,
свое мнение, с которым можно будет соглашаться и не соглашаться,
но которых нельзя будет не уважать,— против которых можно будет
спорить, но с которыми нельзя будет браниться». Белинский ошибся.
Доверие Уварова следовало оправдывать,..
В первом номере «Москвитянина» была помещена статья Шевыре-
ва «Взгляд русского на современное образование Европы», идеально
воплотившая уваровскую теорию. «Запад и Россия, Россия и Запад —
вот результат, вытекающий из всего предыдущего, вот последнее
слово истории, вот два данные для будущего»,— это был главный
тезис Шевырева, который подчеркивал, что воспринял его от «мужа
царского совета». Уваровская триада была изложена точно: «Тремя
коренными чувствами крепка наша Русь, и верно ее будущее... Это —
древнее чувство религиозное, чувство ее государственного единства
и сознание своей народности». Россию автор резко противопостав¬
лял Западу, «гниющей Франции» с ее «развратом личной свободы»,
Германии, невидимый недуг которой «разврат мысли»: «Конечно,
нет страны в Европе, которая могла бы гордиться такою гармониею
своего политического бытия, как наше Отечество».
«Славной» назвал статью Шевырева Хомяков, в семье же Аксако¬
вых о ней (как записал в дневнике Погодин) были высказаны «сужде¬
ния совершенно глупые и пустые», а Юрий Самарин в письме к Кон¬
стантину Аксакову попросту возмущался: «Кстати, что Шевырсв на¬
говорил в своем «Взгляде русского на современную образованность
Европы»!» Статья Шевырева изумила даже умудренного Никитенко:
«Читал, между прочим, «Москвитянин». Чудаки эти москвичи (даже
Шевырев). Ругают Запад на чем свет стоит. Запад умирает, уже
умер и гниет. В России только и можно жить и учиться чему-нибудь.
Это страна благополучия и великих убеждений. Если это искренно, то
москвичи самые отчаянные систематики». Знаменательна оговорка —
«если это искренно».
Предусмотрительнее поступил Погодин, статья которого «Петр
Великий» открывала журнал. Провозгласив, что «нынешняя Россия...
есть произведение Петра Великого», историк пытался на почве ува-
ровской теории примирить западников и славянофилов. Он обличал
как «легкомысленное и опрометчивое невежество», которое не видит
«близорукими своими глазами из-за Петра Первого» величия древней
русской истории, так и «новых судей», которые говорят, что «Петр
Великий, введя европейскую цивилизацию, поразил русскую нацио¬
23

нальность». Шевыревское противопоставление образования европей¬
ского и русского он дополнил «сладостной мечтой» об их соединении,
об образовании «западно-восточном, европейско-русском»: «Моему
отечеству суждено явить миру плоды этого вожделенного, вселенского
просвещения и освятить западную пытливость восточною верою».
Сдержанно, не скрывая недоумения, указал на противоречивую
позицию «Москвитянина» Белинский: «Каждый, если случится ему на¬
писать имя Петра, почитает за долг выйти из себя, накричать мно¬
жество громких фраз, зная, что бумага все терпит. Иные из писав¬
ших о Петре, впрочем люди благонамеренные, впадают в странные про¬
тиворечия, как будто влекомые по двум разным, противоположным на¬
правлениям: благоговея перед его именем и делами, они на одной
странице весьма основательно говорят, что на что ни взглянем мы,
на себя и кругом себя,— везде и во всем видим Петра, а на следую¬
щей странице утверждают, что европеизм — вздор, гибель для души
и тела, что железные дороги ведут прямо в ад, что Европа чахнет,
умирает и что мы должны бежать от Европы чуть-чуть не в степи кир¬
гизские».
Уваров представил первый номер «Москвитянина» Николаю I и
выразил пожелание, чтобы «это новое периодическое издание, про¬
должая идти стезею благородного направления, могло некоторым об¬
разом служить и образцом для русской журналистики, к сожалению,
столь мало соответствующей доселе собственной цели и общей поль¬
зе». Министр умел в выгодном свете представить тех, кто был ему
угоден и кто в общественном мнении получил название «холопов По¬
речья» (по подмосковной, где Уваров отдыхал летом).
Вступив на «стезю благородного направления», Погодин и Шевы-
рев сочли себя вправе поучать остальные журналы, и вскоре в «Моск¬
витянине» появилось написанное Шевыревым обращение «К «Отечест¬
венным запискам», рецензент которых (им был Алексей Галахов) был
назван «борзописцем», «журнальным писакой», «извергающим ху¬
лу» на поэзию и нравственность. Обращение возмутило сотрудников
«Отечественных записок», и Белинский писал в Москву Кетчеру: «Ли¬
тература наша процветает, ибо явно начинает уклоняться от гибель¬
ного влияния лукавого Запада — делается до того православною, что
пахнет мощами и отзывается пономарским звоном, до того само¬
державною, что состоит из одних доносов, до того народною, что не
выражается иначе, как по-матерну. Уваров торжествует».
Вместо предисловия ко второму году «Москвитянина» Шевырев
подготовил статью «Взгляд на современное направление русской ли¬
тературы». Первая часть ее имела подзаголовок: «Сторона черная»,
Речь шла о современной петербургской журналистике, состоящей из
«безымянных насекомых», которые поставили себе целью «разработку
карманов внутренней России посредством литературы». Среди главЗ
ных деятелей «коммерческой литературы» Шевырев называл купца
(Полевого), авантюриста (Булгарина), грамматика (Греча), ориен¬
талиста (Сенковского) и «безымянного критика». О последнем со
общалось, что «цельная, из одного куска литая броня наглости при
крывает в нем самое невинное невежество». Это был грубый выпад про
24

тив Белинского. Используя ложное противопоставление петербургской
и московской журналистики, Шевырев поместил критика «Оте¬
чественных записок» в один ряд с презираемыми «журнальными
триумвирами», пытался опорочить его в глазах молодежи. Выдержан¬
ное в булгаринском тоне, выступление профессора Шевырева не толь¬
ко отразило его презрительное отношение к недавнему студенту Мос¬
ковского университета. Оно свидетельствовало о претензии редакции
«Москвитянина» на преемственную связь с корифеями русской литера¬
туры. Шевырев умышленно использовал расхожую антитезу «Петер¬
бург — Москва», что дало ему возможность, унизив Белинского, от¬
нести к «стороне светлой», воспитанной на сочинениях Карамзина
и Пушкина, «неторговую литературу», которая возможна только в
Москве и ныне представлена журналом «Москвитянин».
Белинский был возмущен «доносом Шевырки» и поместил в «Оте¬
чественных записках» памфлет «Педант», где высмеял «Лиодора Иппо¬
литовича Картофелина», врага всего, «в чем есть жизнь, душа, та¬
лант»^ его друга, «литературного циника», который «уверил всех, что
он — идеал честности, бескорыстия и добросовестности». В «педанте»
легко угадывался Шевырев, в его друге — Погодин. Название памфле¬
та было, можно полагать, подсказано памятью о Станкевиче,
который еще в 1835 г. сказал: «Шевырев обманул наши ожидания: он
педант».
В Петербурге (где «Шевырка известен как миф») памфлет про¬
шел незамеченным, но в Москве он вызвал потрясение. Белинский, по
словам Анненкова, стал «смутителем московской жизни: без его раз¬
дражающего слова, может быть, она сохранила бы долее тот наружный
нид изящного разномыслия, не исключающего мягких и дружелюбных
отношений между спорящими, который составлял ее отличие в первый
период великой литературной распри, завязавшейся у нас. Белинский
решительными афоризмами и прогрессивно растущей смелостью своих
включений ставил ежеминутно, так сказать, на барьер своих москов¬
ских друзей со своими врагами в Москве».
«Москвитянин» ответил на «Педанта» стихотворным посланием
Михаила Дмитриева «К безыменному критику», которое Белинский
расценил как сочинение «в юридическом роде», как донос. Об авторе
пасквиля (в литературных кругах его звали, дабы отличить от знаме¬
нитого дяди-поэта, Лже-Дмитриев) Герцен тонко заметил, что он
«как родной брат похож на Краевского, умеренно либерал, умеренно
•чтер, романтик». И далее: «Смешно Дмитриев бранит (с умерен¬
ностью) все — и недоволен, что Белинский не имеет достаточного ува¬
жения к тому, к чему он сам не имеет уважения».
Журнальный спор «Москвитянина» и «Отечественных записок», по¬
лемика между Шевыревым и Белинским переросли рамки литератур¬
ной распри, личные выпады воспринимались (и не без оснований) как
нападение на общественное мнение той или другой столицы. В общест-
I типом сознании произошла подмена понятий: казалось, что спорили не
журналы Краевского и Погодина, но Петербург и Москва, петербург-
. кис западники и московские славянофилы. Булгарин очутился среди
ынлдников, Шевырев — среди славянофилов. Горькую дневниковую
25

запись, связанную с посланием Дмитриева, сделал 6 ноября 1842 г.
Герцен: «Отвратительная тягость нашей эпохи тем ужаснее, что лю¬
дям мыслящим приходится бороться не с одними людьми силы и влас¬
ти, а еще с долею литераторов. Славянофильство приносит ежедневно
пышные плоды, открытая ненависть к Западу есть открытая ненависть
ко всему процессу развития рода человеческого... or done* вместе с не¬
навистью и пренебрежением к Западу — ненависть и пренебрежение
к свободе мысли, к праву, ко всем гарантиям, ко всей цивилизации. Та¬
ким образом, славянофилы само собою становятся со стороны прави¬
тельства, и на этом не останавливаются, идут далее... Отвратительные
доносы Булгарина не оскорбляют, потому что от Булгарина нечего
ждать другого, но доносы «Москвитянина» повергают в тоску. Булгарин
работает из одного гроша, а эти господа? Из убеждения. Каково же
убеждение, дозволяющее прямо делать доносы на лица, подвергая их
всем бедствиям деспотического наказания?»
Герценовское суждение справедливо, но кто они — славянофи¬
лы «со стороны правительства»? Очевидно, не Хомяков, не братья Ки¬
реевские, чья честность вне спора, но Дмитриев, Шевырев, редактор
«Москвитянина» Погодин. Герцен без разбора назвал их славянофи¬
лами, ибо «Москва — центр всех этих скопищ», а славянофильство —
воззрение московское. Это было заблуждение, которое дорого обош¬
лось русской общественности. Спор пошел по ложному руслу. Белин¬
ский не читал статей Грановского, отданных в «Москвитянин», а
Константин Аксаков был уверен в безнравственности всех петербург¬
ских литераторов. «Москвич» Николай Павлов (умеренный западник) в
презрении «Отечественных записок» был единодушен с Хомяковым.
Обиженный Шевырев искал сочувствия даже у Грановского, но здесь
получил отпор. Их диалог передал Анненков: «Неужели после такой
статьи он, Грановский, еще решится подать публично руку Белинскому
при встрече?» — «Как! подать руку? — отвечал Грановский, вспых¬
нув.— На площади обниму».
Петербургские и московские литераторы, далекие от желания уго¬
дить Уварову, спорили искренно и неистово, что, вероятно, достав¬
ляло удовольствие человеку, желавшему, чтобы «русская литератур*
прекратилась», но и в споре они сохраняли единую логику суждений
выявляли исходную общность нравственных критериев.
Взаимные пристрастные обвинения отлично передают эмоционалы
ный накал спора, но, конечно, нисколько не приближают к верном;
пониманию ни западничества, ни славянофильства. Выбор аргумен
тов в споре не затруднял стороны. О перебранке, которую он вел
«Отечественных записках» с Шевыревым, Галахов вспоминал: «Со
знаюсь откровенно, что я, как слабейший, желая насколько возможн
уравнять шансы успеха, дозволял себе в защите прибегать к различны
средствам, между прочим к иронии и насмешке, которые нравятся чита
тел ям. Если недоставало у меня пороха, я бросал в противника пес
ком и пылью, чтобы хоть несколько отуманить его». Спор превращало
в ссору.
* итак (лат.).
26

В начале «замечательного десятилетия» Уваров немало содейство¬
вал расколу в русском обществе и показал свое умение бороться со
всем, что носило отпечаток либеральных идей. С помощью услужливых
журналистов министр поссорил недавних друзей и будущих союзников,
принизил до почти булгаринского уровня передовые «Отечественные
записки», представил «Москвитянин», журнал без читателей, закон¬
ным выразителем всех оттенков самобытной русской мысли Москвы
сороковых годов. В противостоянии официальной идеологии россий¬
ские либералы, по сути, терпели поражение.
В трудном положении очутились славянофилы, чьи воззрения были
отождествлены со взглядами «Москвитянина». «В последнее время
славянофильство как новое направление резко и решительно провоз¬
гласило себя в московском журнале «Москвитянин»,— утверждал в
1847 г. Белинский. Славянофилы не только делались ответственными
за «юридические сочинения» сотрудников «Москвитянина», но и оказы¬
вались без собственной общественно-политической программы. Одно¬
временно как-то стушевывалось то обстоятельство, что у них нет журна¬
ла. Помилуйте, а «Москвитянин»? Славянофилы действительно поме¬
щали там некоторые свои статьи, но об их постоянном сотрудничес¬
тве, особенно после 1845 г., говорить не приходится.
Для верного понимания общественной жизни «замечательного де¬
сятилетия» полезно помнить, что до 1856 г., когда было начато из¬
дание «Русской беседы», славянофилы не имели постоянного печатно¬
го органа. Их попытки завести журнал либо издание журнального
типа («Московский сборник» 1852 г.) неизменно наталкивались на
противодействие цензуры и III Отделения, а с 1852 г. они были прак¬
тически лишены возможности печатать свои произведения. К услугам
«Москвитянина» Хомяков и его единомышленники вынуждены были
обращаться в условиях неприязненного отношения к ним петербург¬
ских журналов и погодинской монополии в Москве. Несколько сбор¬
ников, изданных в 1840-е гг., никак не заменяли журнала, и славяно¬
фильство было плохо известно русскому обществу.
Была, правда, и внутренняя причина общественной немоты сла-
мянофилов, слабого воздействия их идей на публику. Причина эта ко¬
ренилась в замкнутости кружка и в том, что противники называли
«дворянской ленью» его членов. Хорошо сказал об этом в 1844 г. Са¬
марин в письме к К. Аксакову: «Мне кажется, что все мы мало пишем
н ничего не издаем в свет по двум причинам: во-первых, мы, может
быть, уже чересчур взыскательны и строги к себе; во-вторых, мы жи¬
вем в тесном кругу коротких знакомых, которые заменяют для нас
или, лучше, заслоняют публику». Когда изменились общественные ус¬
ловия, Самарин вынужден был подвести невеселый итог: «Странная
судьба русской земли. Целые поколения кормятся и вдохновляются
Ьелинским, а Хомякова узнали и оценили пять-шесть человек» (из
письма Е. А. Черкасской от 3 июня 1861 г.).
Последствия действительно были печальны. Образованная Рос-
• ия, читатели журналов николаевского времени судили об истинном
ывянофильстве из вторых рук, знали славянофильские идеи в пере-
»к;пе, часто недоброжелательном. В 1847 г. Ю. Самарин, полемизируя
27

с Белинским и Кавелиным, перечислял «нелепые мысли», которые «про¬
извольно приписаны славянофилам» их противниками: «Реформа Пет¬
ра убила в России народность и всякий дух жизни. Россия для своего
спасения должна обратиться к нравам Кошихина или Гостомысла.
Свойство смирения есть русское национальное начало. Любовь есть на¬
циональное начало... присущее славянским племенам». В 1847 г. III От¬
деление решило поощрить издателя «Отечественных записок» Краев-
ского «к продолжению помещения в его журнале статей в опроверже¬
ние славянофильских бредней». Факт в высшей степени знаменатель¬
ный!
В сороковые годы противники нередко упрекали славянофилов в
том, что они находятся под покровительством правительства. Под
впечатлением недавних споров Герцен в 1850 г. писал в работе «О
развитии революционных идей в России»: «Славянофилы пользовались
большим преимуществом перед европейцами, но преимущества такого
рода пагубны: славянофилы защищали православие и национальность,
тогда как европейцы нападали и на то и на другое; поэтому славяно¬
филы могли говорить почти все, не рискуя потерять орден, пенсию,
место придворного наставника или звание камер-юнкера. Белинский
же, напротив, ничего не мог говорить; слишком прозрачная мысль
или неосторожное слово могли довести его до тюрьмы, скомпромети¬
ровать журнал, редактора и цензора. Но именно по этой причине
все симпатии снискал смелый писатель, который, в виду Петропав¬
ловской крепости, защищал независимость, а все неприязненные чув¬
ства обратились на его противников, показывавших кулак из-за стен
Кремля и Успенского собора и пользовавшихся столь широким покро¬
вительством петербургских «немцев».
Здесь много несправедливого. «Пенсий» славянофилы не получа¬
ли, Кошелев не захотел быть камер-юнкером, Самарин отказался от
ордена, а придворными наставниками приглашались западники Соловь¬
ев, Кавелин и Чичерин. Позднее, когда Герцен назвал Николая 1
«главой и покровителем славянофилов», Самарин, перечислив гоне¬
ния, которым подвергались он и его единомышленники, напомнил:
«Между тем «Отечественные) записки» и «Современник» издава¬
лись без перерывов, очень спокойно, Вы в них печатали «Кто виноват?»
и «Письма об изучении природы»; Белинский проповедовал социализм,
и никто его не трогал».
История русского общества сороковых годов не может быть по¬
нята вне той атмосферы вражды и взаимного недоверия, что насаж¬
дались правительством. Общественные деятели редко умели отличить
принципиальные идейные разногласия от розни, посеянной клеврета¬
ми Уварова и добровольными помощниками III Отделения. Незрелость
общества, которое Сергей Соловьев назвал «зеленым», трагически про-1
являлась в нетерпимости одних, в вынужденном молчании других. Пра¬
вительство могло торжествовать: оппозиция, и без того слабая, бы¬
ла лишена главного — способности к объединению.

Терпимость, господа,
терпимость!
Владимир Одоевский
Нарушенное журнальными схватками Белинского и Шевырева,
«изящное разномыслие» московских салонов вскоре подверглось но¬
вым испытаниям. С твердых и ясно очерченных позиций в спор вступил
Грановский. В ноябре 1843 г. он открыл курс публичных лекций по
истории средних веков.
Университетские публичные чтения были давней традицией куль¬
турной жизни Москвы, но к лекциям Грановского был проявлен инте¬
рес совершенно исключительный.
Под впечатлением первых лекций Грановского ординарный про¬
фессор Шевырев, который сначала полагал, что «ненадобно ничего го¬
ворить», написал для «Москвитянина» статью, где сообщал о «блиста¬
тельном успехе» молодого доцента: «Открытие курса истории средних
веков принадлежит к числу самых утешительных явлений москов¬
ской учено-литературной жизни... Москва поняла Грановского и встре¬
тила как нельзя радушнее...» Очень ошиблись бы, однако, читатели
«Москвитянина», поверив словам Шевырева: «Мы искренно рады тому
прекрасному зрелищу, которое Московский университет пред¬
ставляет у нас по вторникам и субботам». Шевырев был противник
непримиримый, искушенный, и недаром его статья едва не привела к
запрещению публичных чтений.
Что искало и находило московское общество в повествовании о
европейском средневековье? Чем, кроме внешнего изящества и обая¬
ния, привлекал его Грановский?
Между Грановским и его слушателями установилось то взаимное
понимание, которое позволяло ученому, оставаясь на «узкой полосе»,
отведенной ему для преподавания, «делать опыт приложения науки к
жизни, морали и идеям времени». Так судил о публичных чтениях Ан¬
ненков и добавлял: «На этом-то замиренном, нейтральном клочке
твердой земли под собой, им же и созданном и обработанном, Гра¬
новский чувствовал себя хозяином; он говорил все, что нужно и мож¬
но было сказать от имени науки, и рисовал все, чего еще нельзя
было сказать в простой форме мысли. Большинство слушателей по¬
нимало его хорошо». Лекции Грановского были прежде всего по¬
священы поискам ответов на вопросы русской общественной жизни, и
дворянская интеллигенция находила в них подлинный отклик на злобу
дня. История служила современности. Умело нарисованные картины
европейского прошлого помогали понять российское настоящее, а неиз¬
бежные недомолвки не мешали приученным к иносказаниям слуша¬
телям. Не страшась упреков в излишнем осовременивании прошлого,
• модернизации истории, Грановский заострял внимание слушателей на
похожести исторических ситуаций, на возможности осознанного вы¬
бора пути развития общества, страны, народа. В случае необходимости
«»н прямо раскрывал смысл исторических параллелей и после четвер-
V)

гий .it-«ции сообщал Кетчеру: «Шевырсвл ■ у*? несколько рал вы¬
водил на сцену: я указывал на нею. когда I оворил о людях. отрицающих
философию истории, я говорил об нем по поводу риторов IV и V вгка.
in» поводу азычнихов-староверов».
Лекционный курс Грановского был открытым в иступлен нем против
каленного, у кировского гезнса о «гниющем» Западе м России, благо¬
денствующей под сенью православия, самодержавия и народности. Гра-
мовский не скрывал своих симпатий а Западу, своего неприятна
«своенародиостн», противостоящей европейскому просвещению. В ста¬
тье для «Московских ведомостей» Герцен точно передал эту сторону
убеждений историка: «Этв симпатии — великое дело: в нише время
глубокое уважение к народности не изъято характера реакции про¬
тив иноземного; многие смотрят на европейское как на чужое, поч¬
ти как на враждебное, многие боятся я общечеловеческом утратить
русское. Генезис такого воззрения понятен, ни н неправда сю оче¬
видна. Человек, любящий другого, не перестает быть самим собою,
п расширяется всем бытием друюго; человек, уважающий и прпзнвю-
щии права блмжнет, не лишаете и свонк прав, а незыблемо укрспля-
ет их».
Ч гения Грановскшо отличали здрояый подход к грудному дли
мио| их вопргч’у о национальном достоннстяе. внимание к правам лич¬
ности и к общественным условиям, обеспечивающим эти право. На¬
сколько позволяли обстоятельств, Грановский изложил суть либе¬
ральных воззрений и сделал это стпль же изысканно, как и зачина¬
тели славянофильства в IN39 г. Подобно Хомякову и И. Киреевскому,
он '«бритнлея к историческим примером и тем отклонил возможность
прямых обвинений во враждебности к николаевской действительности.
Слово же, прозвучавшее с кафедры, имело больший вес. нежели за¬
ключенное в рукописные 1их*ламма, известные немногим. Именно по¬
этому Чаадаев, судья строгий и недовольный тем, что нс нашел > Гра¬
новского изложения католической точки зрения ив ход мировой исто¬
рии (обиженный, он даже перестал было ходить ив лекции), тем не
чеиег питал лекции Грановского «событием». Много лет спустя Ан¬
ненков уточнил, что они были «событием политическим*.
В лекциях Грановском» слушателей привлекала прямота суждений
ученого. он был у допоен почти единодушных похвал ш смелость
ибо «смелость могла пила заключаться в публичном заявлении со¬
чувствия к Европе» (Анненков). Позднее Герцен утверждал, что сме¬
шить «сходила» Грановскому «с рук» «не от уступок, а от крепости
выражений, которая ему была так естественна». Сходила с рук.
Так ли это?
Публичные чзепна принесли ученому' не только усиех в обществе
но н дали повод к нападениям «Москвитянина», поставили под утро (
зу его пребывание в университете. Власт отлито поняли напрвшко '
кость его леяций. В яняаре 1844 г, Грановский имел беседу с пот
чителем Строгановым, который заявил, что Московскому универеип
ту «нужно правпелваных», это «нужна любовь к существующему», и и
принял объяснений ученого: «Я нс трогаю существующего порядка ве ,
щей». Короче, сообщил Грановский Ксгчеру, «он требовал от мен([

иоолигий И ООраЯДДПИИ Я ВЯДС ЛсКЦИЙ». МсЧ'ЯЦ СПУСТЯ ОН ПкПЯ.1 К.С1-
черу- «Я качал ругаться с первом тскцип.. Остервенение славян
•отрастает с каждым днем; они рутиюг меня нс та ю, «по и тво¬
рю. а за т, о чем умалчиваю. Я читаю историю Запада, л они тво¬
рят: «зачем он нс говорит о России?» Аксаков горячо стоит ia меня
и поссорился i Шеяырхою». Переписка Грановской* сгнлстельет-
вует, чти пид «славянами» оп разумел «холопов Поречья», ближайших
сотрудников погодинского «Москвитянина» - Шевырешц Давид, m.i,
М Дмитриеве, поэто Федора Глинку и стремился к недвусмыслен¬
ному с иими размежеванная Но уступки «совету нечестивых* он
действительно не шел.
Иначе складывались отношения Гранине*от н истинных слйнмио-
фнлои: он бш доволен абщестаешшй атмосферой Мосты, которая,
•что бы ни врал Белинский, выше, умнее н образованнее Петербург»,
н осуждал критика за «цинизм выражений я дикость отдельных мы, -
Лен», за резкий тин патемнки со славянофилами. В отличие от Белин¬
ского Грянпвский стоял тогда та согласие и пал никоя н сл авянпфо-
лоя «Что ia охота плеяагься. Ведь таким обратом можно плюнуть и
в собственное лицо и в собственное убеждение».
В славянофильском кружке публичные чтения Грановского п>хту-
чнти обшес одобрение. Славянофилы и тпадноки как бы порояиу де¬
лили успех историка, яидя я его лекциях счастливое проявление нс-
зкя нс иной мысли «молодой Москвы», и бс 101 оворочио осуждали «игр-
мую увяровскую партию», К. Аксаков ратовал нп стороне Граном кото
■ накатил, что слова ученого, сказанные после одной ит lCKinrii про-
тня обвинений Погодина л Шевырева, прозвучали «блд| ородмо. идущем
лени». прекрасна» Ю. Самарии был солидарен с другом. «Ридукчь v.-
пеку Грановского и досадую на оатошиость Поюдмни и Шевмреви»
Весной 1844 г сотрудникн «Москвитянина* явно ощущали свою
чужеродиость в обществе западников и славянофилом. а «странные
противники» настойчиво мекали пуп» к сближению. Сушесп шю важ¬
но, что, евдто оберегла псобентпктн своих во прений, ним желали
единения, сотрудничества и одновременно подчеркивали свое неччидв-
гие клк с «Москвитянином», тая и v Петербургом. общественна*
жизнь которого предстоихпв перед ними однтныхти фи> уримн Булгари¬
на н Греча, беспринципным Краеяскнм и неудобным, непонятным Бе¬
лянским. Казалось, что в московских спорах наступило тятмш|<с, чти
ипадннческря п славянофильская вариации российского либерал» пгл
эбрели свое лицо и готовы к взаимным уступкам. Определении вых ка¬
шлей Хпмякоа и письме к Алексею Веневитпиову: «Лучшим проявлепн
гм жизни московской были лекции Грановского. Таких лекиин, конеч
но, у нас нс было со времен самого Калшы, основателя иершщрес-
< ильного града, п бесспорно мпло во всей Европе. Впрочем, я cm
шалю с тем большим беспристрастием, что пи принадлежит к х>немню,
оторое во многом, если не во всем, орстгивпполомно моему. Ты
• идишь. что крайности мысли не хгешакгг какому-то добродушному рус-
«ому единству. Все это бесстрастно. Не то. чю у вас а Интере,
ve мысль, если когда проявится,- гневлива, кпи практический ни-

22 агфёля 1844 г. в честь окончания курса Грановского в до¬
ме Аксаковых состоялся торжественный обед, который был задуман
как «опыт примирения» западников и славянофилов, как «мир на чест¬
ных условиях» (Анненков). «Мы обнялись и облобызались по-русски
со славянами»,— вспоминал Герцен, распорядитель на обеде. Другим
распорядителем был Юрий Самарин. В Москве «добродушное русское
единство» было достигнуто, но в Петербурге неистовый Виссарион,
узнав о московском обеде, сказал Панаеву: «Какое это примирение?
И неужели Грановский серьезно верит в него? Быть не может!»
В Москву Белинский послал огромное письмо, «вроде диссерта¬
ции», смысл которого Герцен изложил в дневнике: «Белинский пишет:
«Я жид по натуре и с филистимлянами за одним столом есть не могу»;
он страдает и за свои страдания хочет ненавидеть и ругать филис¬
тимлян, которые вовсе не виноваты в его страданиях. Филистимляне
для него славянофилы; я сам не согласен с ними, но Белинский не
хочет понять истину в fatras* их нелепостей». Отчасти на суждение
Герцена повлияло его знакомство с письмом И. Киреевского, который
в те же майские дни 1844 г. убеждал Хомякова, что не долж¬
но видеть в Грановском противника и что привычное деление на пар¬
тии весьма условно: «Может быть, вы считаете меня заклятым славян
нофилом... То на это я должен сказать, что этот славянофильский
образ мыслей я разделяю только отчасти, а другую часть его счи¬
таю дальше от себя, чем самые эксцентрические мнения Грановского*.
Односторонность западничества и славянофильства казалась тог¬
да столь явной и сближение кружков столь возможным, что умерен¬
ный западник Мельгунов ждал появления «третьей, высшей партии»,
которая признает необходимость и равнозначность обоих направлений
и неоспоримо докажет, что «Россия есть Россия, но вместе и часть
Европы». Историческая необходимость единения либеральных сил
была понята верно, но «европейский русский», как именовал себя Мель¬
гунов, судил несколько отстраненно. Жизнь показала преждевремен¬
ность его надежд.
Главным итогом чтений Грановского был не «обед примирения»,
но усилившееся стремление московских западников и славянофилов
к публичным выступлениям, к гласному изложению своих воззрений.
Весной 1844 г. Погодин объявил о своем уходе из Московского
университета, о предстоящей поездке в Гейдельберг и о желании пе¬
редать «Москвитянин» в другие руки. Он предлагал редакторство Ев¬
гению Коршу, одновременно вел затяжные переговоры со славяно¬
филами. В московском обществе судьба «Москвитянина» вызывала жи¬
вой интерес. Герцен желал, чтобы журнал перешел «в добрые и честные
руки», и пояснял: «тогда можно было бы в самом деле не посылать
к идеалу неделикатности, Андр(ею) Ал (ександровичу) статьи».
Подразумевались — Краевский, «Отечественные записки», Петербург...
Славянофилы прочили в редакторы И. Киреевского, и Хомяков раз¬
мышлял: «Странная судьба, если бывший Европеец воскреснет Москви-
* в иороке (фр.).
32

тянином». И. Киреевский пригласил в журнал Грановского и Герцена,
те учтиво отказались от постоянного сотрудничества, но в июле Гра¬
новский, гостивший в имении Киреевского, писал домой: «Я провел
два хорошие дня с Иваном В(асильевичем). Всякий день мы сидели
с ним до трех часов ночи и говорили о многом. Он почти решился
взять «Москвитянина» и рад, что у нас может быть свой журнал».
«У нас» значило — у «москвичей»... Вторую статью о публичных чте¬
ниях Грановского Герцен отдал Погодину, он словно бы видел жур¬
нал в руках И. Киреевского, к которому испытывал «доверие и уваже¬
ние». Кетчеру он писал: «Скажи Белинскому, и да разразится он гне¬
вом ярым, в «Москвитянине» будет несколько строк моих о Гранов¬
ском».
Грановский и Герцен сделали попытку завести собственный жур¬
нал в Москве. Первоначально они предполагали купить у Семена Раи-
ча право на издание журнала «Галатея». Московские западники соста¬
вили «небольшой капитал на акциях» для покрытия издержек. Раич за¬
просил дорого, сделка не состоялась. Не удалось договориться и с
Федором Глинкой относительно «Русского вестника». В июне 1844 г.
Грановский подал прошение об издании нового журнала «Ежемесяч¬
ное обозрение». Строганов обещал содействие, но в декабре из Петер¬
бурга был получен ответ: «Государь не соизволил разрешить госпо¬
дину Грановскому издавать журнал».
Первоначальные хлопоты о журналах «москвичи» вели, помня об
«обеде примирения», сочувствовали друг другу. В августе Герцен
осуждал Белинского за письмо, «с желчью и досадой» писанное:
«Странный человек; он ищет любви, он полон нежности и между тем
так раздражителен, так не веротерпим, что при малейшем разномыс¬
лии готов обругать человека». Но по мере того как выяснялся ус¬
пех славянофильских переговоров с Погодиным и неудача журнально¬
го начинания западников, их отношения обострялись.
В начале сентября, перед возвращением из деревни в Москву,
Герцен записал в дневник: «Что же мне делать в Москве?.. Мне да¬
же люди выше обыкновенных в Москве начинают быть противны... Бе¬
линский прав. Нет мира и совета с людьми до того розными». В ок-
♦ябре Герцен иронизировал над славянофилами: «Аксаков в бороде,
рубашка сверх панталон и в мурмолке и терлике ходит по улицам.
Хомяков восхищается этим и ходит во фраке». В том же письме он со¬
общал Кетчеру: «Я веду открытую войну с славянофильством».
В ноябре Грановский представил в университет магистерскую
диссертацию «Волин, Иомсбург и Винета», где доказывал, что некий
древиеславянский город Винета никогда не существовал, что это —
миф, заблуждение историков. Ревнители славянского величия —
Щевырев, Бодянский, Давыдов — усмотрели в диссертации нарочитое
умаление прошлого славян и пытались не допустить ее к защите.
<Дикая нетерпимость славянофилов» возмутила Герцена, он думал на-
яйсать для Краевского фельетон «Сказание о взятии Винеты». По его
*#ению, «история с диссертацией Грановского послужила на пользу,
псе сняли перчатки и показали настоящий цвет кожи». В Петербург он
писал о «партии «Москвитянина», куда относил как Шевырева, так и
зз

И. Киреевского. Повторялась ошибка 1842 года. Между тем универ¬
ситетские дела вряд ли давали повод к отождествлению.
Дальнейшие события развивались стремительно. Из беседы с
И. Киреевским и Хомяковым об участии западников в «Москвитянине»
и славянофилов в журнале Грановского (дело еще не было решено)
Герцен вынес убеждение, что разрыв между кружками неизбежен: «На¬
добно резко и определенно обозначить, в чем наша мысль, и прямо
высказать делом и словом невозможность общеиия с противуположным
мнением». В обиход московских споров вновь входили взаимные обви¬
нения в неблаговидных поступках, в фанатизме, «опыт примирения»
забывался.
В середине декабря 1844 г. поэт Николай Языков написал и пус¬
тил по Москве стихотворный памфлет «К не нашим». Близкий к славя¬
нофилам по родству (его сестра была замужем за Хомяковым), Языков
не вникал в особенности их воззрений, но они были для поэта «наши».
Их противников он обвинял с позиций воинствующего русофильства:
Вы. люд заносчивый и дерзкий.
Вы. опрометчивый оплот
Ученья школы богомерзкой.
Вы все — не русский вы народ!
Западники расценили памфлет Языкова как донос на Чаадаева,
Грановского, Герцена. (Накал московских споров был так велик, что
Герцен, еще не прочитав стихи, был «почти уверен, что тут есть
невольный доносец».) Оскорбив западников, Языков больно ударил
по славянофилам, по их стремлению отмежеваться от идей казенного
патриотизма. К. Аксаков умно и тонко писал Самарину: «Н. М. Языков,
человек, которою мы и любим, и уважаем, написал стихи (ими я
все-таки недоволен), и эти стихи сделались орудием людей, с кото¬
рыми у нас нет ничего общего, которых мы, напротив, более или ме¬
нее не уважаем, против людей достойных и прекрасных. Это очень
досадно.— К тому же Г<ерцсн> назвал их (в шутку) нашей сторо¬
ною. Это, конечно, шутка, но все это неприятно слышать. Общего
у нас нет. Что они повторяют: Русь и православие,— так это еще
нас не соединяет: неприятно, напротив, это сходство, которое, ко¬
нечно, только внешнее; неприятно стоять с ними вместе, да мы и
не стоим с ними вместе, и видимое сходство ровно ничего не значит».
К. Аксаков нашел изящный выход из трудного положения, ответив
посланием «Союзникам»:
На битвы выходя святые,
Да будем чисты меж собой!
Вы прочь, союзники гнилые,
А вы, противники,— на бой!
По поводу этого стихотворения Герцен писал К. Аксакову: «Ей-
богу, так одолжили, что кланяюсь в пояс. Поделом». Языков продол¬
жил личные нападки на западников, написав в конце года два посла¬
ния — «Константину Аксакову» и «К Чаадаеву». Истинную злобу ис¬
пытывал поэт к Чаадаеву:
34

Вполне чужда тебе Россия,
Твоя родимая страна!
Ее предания святые
Ты ненавидишь все сполна...
К. Аксакова Языков упрекал в готовности подать руку
Том}, кто нашу Русь хтословит...
«Союзники гнилые», от которых открещивались славянофилы (Ви-
гель, Коптев, М. Дмитриев, Ф. Глинка, Сушков, Л ихотин) — переноси¬
ли стихи Языкова из гостиной в гостиную, сплетничали — и преуспе¬
ли, перессорили западников и славянофилов, хотя Герцен видел, что
они «пиетисты, доносчики, злые самолюбия», а К. Аксаков знал, что
Вигель был «прямым источником» московских сплетен.
«Личное отдаление сделалось необходимым»,— записал Герцен
в дневник в январе 1845 г. Встретив Герцена на улице, К. Аксаков
со слезами обнял его и распрощался «навсегда». По свидетельству
Анненкова, К. Аксаков приехал ночью к Грановскому и объявил, что
явился «исполнить одну из самых горестных и тяжелых обязанностей
своих — разорвать с ним связи и в последний раз проститься с ним
как с потерянным другом, несмотря на глубокое уважение и любовь,
какие он питает к его характеру и личности».
Взаимные обвинения зашли очень далеко. В «Былом и думах» Гер¬
цен вспоминал: «Споры наши чуть-чуть было не привели к огромному
несчастью, к гибели двух чистейших и лучших представителей обеих
партий. Едва усилиями друзей удалось затушить ссору Грановского
с П. В. Киреевским, которая быстро шла к дуэли». Виновник ожесточе¬
ния, Языков не раскаивался: «Эти стихи сделали свое дело, раздели¬
ли го, что не должно быть вместе».
Справедливо ли суждение Языкова?
Московские споры 1844—1845 гг. между «нашими» и «не-нашими»
не привели к окончательному разрыву между западниками и славянофи
лами. В самый разгар споров славянофилы и западники разделяли об¬
щие принципы раннего российского либерализма, а некоторые из них со
хранили не только идейную, но и дружескую близость. Историческое
назначение западничества и славянофильства именно в том и заклю¬
чалось, чтобы «быть вместе» и в трудных условиях николаевского
•ремени выявлять отдельные грайи русского общественного самосоз¬
нания.
В начале 1845 г., отвечая на приглашение И. Киреевского со-
грудничать в «Москвитянине», Грановский писал:, «Вы сами не раз
говорили мне, что в России собственно только две партии — людей
благородных и низких. В этом смысле я принадлежу к вашей партии,
и по тому самому не могу принадлежать к партии старого «Москвитя¬
нина».
В те же дни Самарин, узнав о «размолвке» К. Аксакова с Герце¬
ном и Грановским, писал, что «рано или поздно это должно было слу¬
читься», ибо прежнее согласие поддерживаюсь «искусственными сред¬
ствами», и одновременно отметил: «Но вот что мне кажется: не за¬
35

мешалось ли много страсти, много личности с той и другой стороны?
Разрыв был необходим, но. может быть, в ином виде».
В феврале 1845 г. Грановский успешно защитил диссертацию.
Герцен считал магистерский диспут «публичным и торжественным по¬
ражением славянофилов», но признавал, что «благородные из них бы¬
ли против всех проделок». В действительности поражение потерпели
не славянофилы, а Бодянский и Шевырев, чьи неприличные нападки на
Грановского осуждали Хомяков и его единомышленники. Вскоре маги¬
стерская диссертация Грановского «Волин, Иомсбург и Винета» была
напечатана, но не в петербургских «Отечественных записках», а в
подготовленном славянофилом Валуевым «Сборнике исторических и
статистических сведений о России и народах ей единоверных и едино¬
племенных».
К весне 1845 г. стало очевидно, что неудачу в журнальных на¬
чинаниях потерпели и западники, и славянофилы. Последняя по¬
пытка московских западников иметь собственный печатный орган была
связана с февральским предложением Кетчера: «Вы хлопотали о жур¬
нале в Москве — хлопоты не удались; но они могут удаться в Петер¬
бурге. Можно купить который-нибудь из здешних журналов, а купить
и иметь журнал необходимо. Надобно сшибить Краевского, необходима
война, и война беспощадная с юродивыми честно-подлыми славянами.
Редактором должен быть Виссарион». Отсутствие подлинного единства,
принципиальные идейные разногласия, редко в ту пору осознаваемые,
не позволили Герцену и Грановскому «сшибить» Краевского.
Не осуществилось и славянофильское желание «задавить петер¬
бургских» (слова Ивана Киреевского). Издав три номера «Москвитя¬
нина», изведав «недоразумения с цензурой» и противодействие Пого¬
дина, сохранившего реальное влияние на дела, Иван Киреевский на¬
писал ему короткую записку: «Думаю, что неблагоразумно было бы
нам продолжать. Кто виноват, бог знает».
Для славянофилов уход Киреевского означал «потерю» журнала.
В дальнейшем их отношение к «Москвитянину», который «весь был на¬
питан Погодиным» (Смирнова-Россет), было недружелюбным, они
твердо знали, что действовать с Погодиным заодно невозможно. Итог
подвел непримиримый противник петербургских журналов Константин
Аксаков: «В Москве есть, впрочем, журнал, появившийся лег девять то¬
му назад, журнал единственный, «Москвитянин». Он издается челове¬
ком, который хотя и твердит о России, но всего менее принадлежит
к московскому, или просто русскому, направлению. Это г. Погодин.
Очень ошибутся те, которые сочтут журнал его представителем мос¬
ковского направления». Звучало как приговор.
И тот же К. Аксаков, действительно фанатик «московского на¬
правления», совершенно по-другому относился к Грановскому, «про¬
щание» с которым было не лишено театральности (К. Аксаков писал
драмы), но забылось, как плохая пьеса. Когда Грановский приступил
ко второму курсу публичных чтений, К. Аксаков в декабре 1845 г
писал брату Ивану: «Грановский прислал мне билет на свои публич¬
ные лекции с запиской, в которой выражается сомнение, пойду ли i
на его лекции; я велел отвечать, что странно мне такое сомнение.,
36

Говорят, что против Грановского партия, тем более должен я пойти
к нему на лекции, чтоб доказать, с своей стороны но крайней мере,
вздор подобных толков».
Мысль о близости западников и славянофилов, о единстве их
целей звучит в воспоминаниях Анненкова: «Казалось, они уже никог¬
да и не будут встречаться иначе, как с побуждением наносить взаим¬
но удары и обмениваться вызовами, но время, года прибывающего раз¬
мышления устроили дело иначе. Уже в половине этого периода, между
1845—1846 годами в умах передовых людей обоих станов свершился
поворот и начало возникать предчувствие, что обе партии олицетворя¬
ют собой каждая одну из существеннейших необходимостей развития,
одно из начал, его образующих. Партии должны были бороться так,
как они боролись, на глазах публики, для того именно, чтобы выяс¬
нить всю важность содержания, заключающегося в идеях, ими пред¬
ставляемых».
6
Говорят, что в России не для
всякого возможна деятельность. Это
оправдание людей, которые не хотят
ничего делать.
Тимофей Грановский
Московские споры и после 1845 г. знали приливы и отливы, про¬
щания «навсегда» и «опыты примирения», но в сущности в гостиных
господ Елагиных, Свербеевых, Аксаковых, на вечерах у Кошелева,
в кабинете Чаадаева, на лекциях Грановского было тихо. Западни¬
ки и славянофилы редко отклонялись от градиционных тем, и зара¬
нее было известно, кто и какую подаст реплику. Верный снимок сде¬
лал (в одном из писем 1846 г.) Хомяков, чья склонность к парадок¬
сам находила удовлетворение в воссоздании примет общественной жиз¬
ни николаевской Москвы. Примета первая: «У нас все похоже на за¬
стой». Вторая: «Запад свирепеет более и более каждый день противу
яиц восточных. На обеде у Грановского Герцен учинил в этом явное
признание в отношении ко мне». Третья: «С другой стороны, слышно,
что Грановский как будто начинает сомневаться в правоте своего
направления и что Соловьев почти готов поворотить оглобли. Если
бы эти двое отстали, что же у них останется?» И вывод: «Надобно
переделать все наше просвещение, и только общий, постоянный и го¬
рячий труд может это сделать». (О себе Хомяков сообщал, что занят
«историей Меровингов».)
Удивительно ли, что посторонним людям, даже Ивану Аксакову,
служившему в провинции, московские споры представлялись пустыми
к бесплодными: «Право, мне досадно, что у нас, в особенности в
Москве, в известном кругу, толкуют, рассуждают и горячатся о ка-
юм-нибудь балахоне, оставаясь совершенно равнодушным к торговым
и промышленным выгодам, мало того,оставаясь в совершенном неве¬
жестве в этих отношениях». Но неправ был Иван Аксаков...
37

мешалось ли много страсти, много личности с той и другой стороны?
Разрыв был необходим, но. может быть, в ином виде».
В феврале 1845 г. Грановский успешно защитил диссертацию.
Герцен считал магистерский диспут «публичным и торжественным по¬
ражением славянофилов», но признавал, что «благородные из них бы¬
ли против всех проделок». В действительности поражение потерпели
не славянофилы, а Бодянский и Шевырев, чьи неприличные нападки на
Грановского осуждали Хомяков и его единомышленники. Вскоре маги¬
стерская диссертация Грановского «Волин, Иомсбург и Винета» была
напечатана, но не в петербургских «Отечественных записках», а в
подготовленном славянофилом Валуевым «Сборнике исторических и
статистических сведений о России и народах ей единоверных и едино¬
племенных».
К весне 1845 г. стало очевидно, что неудачу в журнальных на¬
чинаниях потерпели и западники, и славянофилы. Последняя по¬
пытка московских западников иметь собственный печатный орган была
связана с февральским предложением Кетчера: «Вы хлопотали о жур¬
нале в Москве — хлопоты не удались; но они могут удаться в Петер¬
бурге. Можно купить который-нибудь из здешних журналов, а купить
и иметь журнал необходимо. Надобно сшибить Краевского, необходима
война, и война беспощадная с юродивыми честно-подлыми славянами.
Редактором должен быть Виссарион». Отсутствие подлинного единства,
принципиальные идейные разногласия, редко в ту пору осознаваемые,
не позволили Герцену и Грановскому «сшибить» Краевского.
Не осуществилось и славянофильское желание «задавить петер¬
бургских» (слова Ивана Киреевского). Издав три номера «Москвитя¬
нина», изведав «недоразумения с цензурой» и противодействие Пого¬
дина, сохранившего реальное влияние на дела, Иван Киреевский на¬
писал ему короткую записку: «Думаю, что неблагоразумно было бы
нам продолжать. Кто виноват, бог знает».
Для славянофилов уход Киреевского означал «потерю» журнала.
В дальнейшем их отношение к «Москвитянину», который «весь был на¬
питан Погодиным» (Смирнова-Россет), было недружелюбным, они
твердо знали, что действовать с Погодиным заодно невозможно. Итог
подвел непримиримый противник петербургских журналов Константин
Аксаков: «В Москве есть, впрочем, журнал, появившийся лег девять то¬
му назад, журнал единственный, «Москвитянин». Он издается челове¬
ком, который хотя и твердит о России, но всего менее принадлежит
к московскому, или просто русскому, направлению. Это г. Погодин.
Очень ошибутся те, которые сочтут журнал его представителем мос¬
ковского направления». Звучало как приговор.
И тот же К. Аксаков, действительно фанатик «московского на¬
правления», совершенно по-другому относился к Грановскому, «про¬
щание» с которым было не лишено театральности (К. Аксаков писал
драмы), но забылось, как плохая пьеса. Когда Грановский приступил
ко второму курсу публичных чтений, К. Аксаков в декабре 1845 г
писал брату Ивану: «Грановский прислал мне билет на свои публич¬
ные лекции с запиской, в которой выражается сомнение, пойду ли i
на его лекции; я велел отвечать, что странно мне такое сомнение.,
36

Говорят, что против Грановского партия, тем более должен я пойти
к нему на лекции, чтоб доказать, с своей стороны по крайней мере,
вздор подобных толков».
Мысль о близости западников и славянофилов, о единстве их
целей звучит в воспоминаниях Анненкова: «Казалось, они уже никог¬
да и не будут встречаться иначе, как с побуждением наносить взаим¬
но удары и обмениваться вызовами, но время, года прибывающего раз¬
мышления устроили дело иначе. Уже в половине этого периода, между
1845—1846 годами в умах передовых людей обоих станов свершился
поворот и начало возникать предчувствие, что обе партии олицетворя¬
ют собой каждая одну из существеннейших необходимостей развития,
одно из начал, его образующих. Партии должны были бороться так,
как они боролись, на глазах публики, для того именно, чтобы выяс¬
нить всю важность содержания, заключающегося в идеях, ими пред¬
ставляемых».
6
Говорят, что в России не для
всякого возможна деятельность. Это
оправдание людей, которые не хотят
ничего делать.
Тимофей Грановский
Московские споры и после 1845 г. знали приливы и отливы, про¬
щания «навсегда» и «опыты примирения», но в сущности в гостиных
господ Елагиных, Свербеевых, Аксаковых, на вечерах у Кошелева,
в кабинете Чаадаева, на лекциях Грановского было тихо. Западни¬
ки и славянофилы редко отклонялись от градиционных тем, и зара¬
нее было известно, кто и какую подаст реплику. Верный снимок сде¬
лал (в одном из писем 1846 г.) Хомяков, чья склонность к парадок¬
сам находила удовлетворение в воссоздании примет общественной жиз¬
ни николаевской Москвы. Примета первая: «У нас все похоже на за¬
стой». Вторая: «Запад свирепеет более и более каждый день противу
яиц восточных. На обеде у Грановского Герцен учинил в этом явное
признание в отношении ко мне». Третья: «С другой стороны, слышно,
что Грановский как будто начинает сомневаться в правоте своего
направления и что Соловьев почти готов поворотить оглобли. Если
бы эти двое отстали, что же у них останется?» И вывод: «Надобно
переделать все наше просвещение, и только общий, постоянный и го¬
рячий труд может это сделать». (О себе Хомяков сообщал, что занят
«историей Меровингов».)
Удивительно ли, что посторонним людям, даже Ивану Аксакову,
служившему в провинции, московские споры представлялись пустыми
к бесплодными: «Право, мне досадно, что у нас, в особенности .в
Москве, в известном кругу, толкуют, рассуждают и горячатся о ка-
юм-нибудь балахоне, оставаясь совершенно равнодушным к торговым
и промышленным выгодам, мало того,оставаясь в совершенном неве¬
жестве в этих отношениях». Но неправ был Иван Аксаков...
37

когда по Москве расходились списки его знаменитого стихотворения
«России», написанного в начале войны:
В судах черна неправдой черной
И игом рабства клеймена;
Безбожной лести, лжи тлетворной,
И лени мертвой и позорной,
И всякой мерзости полна1
О, недостойная ичбранья,
Ты избрана!
Своеобразным дополнением к стихам Хомякова звучали слова Гра¬
новского из письма к Герцену: «Надобно носить в себе много веры
и любви, чтобы сохранить какую-нибудь надежду на будущность само¬
го сильного и крепкого из славянских племен. Наши матросы и сол¬
даты славно умирают в Крыму; но жить здесь никто не умеет».
В годы Крымской войны славянофилы и западники занялись раз¬
работкой конкретных проектов освобождения крепостных крестьян.
И. Аксаков предлагал Кошелеву собрать «все описания способов эман¬
сипации земледельческого сословия на Западе», славянофилы осенью
1854 г. собрались в имении Хомякова, чтобы обсудить условия буду¬
щей крестьянской реформы. Над обстоятельными записками о крепост¬
ном праве работали Кавелин, Кошелев, Самарин, Черкасский.
«Либералы-идеалисты» чутко реагировали на нарастающее недо¬
вольство народа, на военные поражения царизма и хозяйственные не¬
урядицы. Грановский, Хомяков, их единомышленники были озабочены
тем, как выйти из политического и экономического кризиса, как
предотвратить социальный взрыв. Западники и славянофилы показали
себя умелыми и опытными практическими деятелями, они были далеки
от умозрительного (а в основе своей и безответственного) подхода
к русской действительности, который был характерен для некоторых
представителей интеллигенции, шедших им вослед. Так, желая пре¬
одолеть «односторонность» западничества и славянофильства в
1850-е гг., идеолог нарождающегося почвенничества Аполлон Григорь¬
ев высказывался в духе ненавистных Грановскому схоластов раннего
средневековья: «Есть для нас, русских, вопросы глубже и важнее,
чем крепостное право, это вопрос о нашей самобытности, о самобыт¬
ности исторического пути». Согласиться с таким утверждением «лю¬
ди сороковых годов», когда-то сами спорившие о «европеизме» и
«своенародности», не могли.
В последние годы николаевского царствования участники москов¬
ских споров вспоминали недавнее прошлое как «золотой век». Сороко¬
вые годы превращались в утраченный идеал. В Татьянин день 1855 г.,
в скромном кругу друзей празднуя столетие Московского университе¬
та, князь Черкасский говорил: «То была также пора более или менее,
вежливых турниров и борьбы славян и западников. Счастливое время,]
когда турнир не был смешон и между людьми мыслящими могло су¬
ществовать искреннее разногласие! Все это прошло,— дай бог, чтобы
не прошло безвозвратно,— но во всяком случае прошло для нашего
40

поколения, оставив по себе единственным следом несбывшиеся надеж¬
ды и неутешительную действительность».
Месяц спустя умер Николай I. «Люди сороковых годов» воспряли
духом, начали хлопоты о дозволении журналов. В 1856 г. в Москве
стали выходить западнический «Русский вестник» и славянофильская
«Русская беседа», между которыми сразу вспыхнула полемика о народ¬
ности в науке — прямое продолжение салонных споров николаевского
времени. Непонятная и странная большинству читателей полемика бы¬
стро отшумела, а ее участники убедились, что время отвлеченных
споров, «изящного разномыслия», прошло, что в цене — практическое
действие. Славянофилы и западники деятельно включились в подготов¬
ку отмены крепостного права. Кошелев, Кавелин, Самарин и другие
искали пути реализации тех идей, что были высказаны и обсуждены
В московских спорах сороковых годов. Специальным органом, где об¬
суждались вопросы крестьянской реформы, стал славянофильский
журнал «Сельское благоустройство». На почве практической работы
(в солидарном отстаивании помещичьих интересов) позиции запад¬
ников и славянофилов неуклонно сближались. Кавелин сотрудничал с
Самариным. Либералы обретали единство, столь недоступное в нико¬
лаевское время.
Изменилось и отношение «людей сороковых годов» к правитель¬
ству. После смерти Грановского в московском кружке западников на
первый план вышел Чичерин, который осуждал николаевское правле¬
ние прежде всего за то, что оно могло «привести к одной из самых
страшных революций, какие только бывали в истории человечества»,
выступал за скорейшие преобразования и доказывал, что либераль¬
ная общественность «не смотрит враждебно на правительство». О
том же, обращаясь к Александру 11, писал Константин Аксаков в за¬
писке «О внутреннем состоянии России». Главным злом «обществен¬
ного бытия» он считал крепостное право и преследование раскольни¬
ков, предлагал верховной власти (в этом вопросе либералы проявля¬
ли редкое единодушие) переменить «угнетательную систему» относи¬
тельно свободы общественного мнения, слова, совести, снять цен¬
зурные ограничения. Это было ясно сформулированное пожелание ос¬
новных буржуазных свобод, сопровождавшееся характерной оговор¬
кой: «На свободу политическую и притязаний в России нет». И здесь
с Аксаковым был вполне солидарен Чичерин, утверждавший (без вся¬
ких на то оснований), что «никто не желает ограничения самодержав¬
ной власти». Почин в осуществлении реформ — прерогатива самодер¬
жавного правительства, и Чичерин высказывался недвусмысленно:
«во всем полагаемся на царя».
Взяв курс на сотрудничество с правительством, итогом которо-
to стали знаменитые «реформы шестидесятых годов», либералы реши¬
тельно отмежевались от Герцена и его революционных призывов. Каве¬
лин и Чичерин обратились к создателю Вольной русской типографии
€ программным письмом, где высказали твердую уверенность, что
«только через правительство у нас можно действовать и достигнуть
каких-нибудь результатов». Разрыв между демократией и либерализ¬
мом, который в соколовских спорах 1846 года обозначился как раз¬
41

ногласия по философским вопросам, в предреформенное время потре¬
бовал четкого определения общественно-политической позиции. Либе¬
ралы (им принадлежала инициатива) сделали свой выбор. Кавелин и
Чичерин писали Герцену: «Ваши революционные теории никогда не
найдут у нас отзыва и ваше кровавое знамя, развевающееся над ора¬
торской трибуной, возбуждает в нас лишь негодование и отвращение».
Шел 1856 год...
Впереди у «людей сороковых годов» были заседания в губерн¬
ских по крестьянскому делу комитетах, обсуждение проектов отмены
крепостного права в Редакционных комиссиях, напряженное ожидание
обнародования «воли». Впереди были столкновения с крепостниками
из-за меры уступок, которые можно сделать крестьянам, столкнове¬
ния столь острые, что Самарин, отправляясь на заседание Самарско¬
го губернского комитета, клал в карманы пару пистолетов. Впереди
было полное неприятие радикальной программы Чернышевского и
оправдание правительственной расправы над ним. Впереди была но¬
вая — пореформенная — эпоха, которая требовала от «либералов-
идеалистов» сохранить то единство, что сложилось в «борьбе за рефор¬
мы».
После 19 февраля 1861 г. мнение остававшихся в живых участ¬
ников споров сороковых годов выразил Черкасский: «В настоящую ми¬
нуту и прежнее славянофильство и прежнее западничество суть уже
отжитые моменты, и возобновление прежних споров и прежних при¬
читаний было бы чистым византизмом... Нужно что-нибудь новое, соот¬
ветствующее настоящим требованиям общества».
Московские споры становились достоянием истории, «Люди соро¬
ковых годов» приобрели славу «отцов реформы», круг их быстро ре¬
дел, и новые поколения русских либералов творили о них легенды.
Редко кто умел сохранить ясность суждений, как, например, Алек¬
сей Писемский, роман которого «Люди сороковых годов» был и бла¬
годарной памятью, и обличением. Развенчанием «либералов-идеалис-
гов» была, скажем, заключительная сцена романа, где, собравшись на
пирушку "(действие происходит в первые пореформенные годы), герои
рассуждают о своей принадлежности к «эпохе нынешних преоб¬
разований», к «этой громадной перестройке», заявляют о своем пра¬
ве «стать в число людей сороковых годов». И тогда один из них, Абреев,
поднимая бокал, говорит: «Первый тост, господа, я предлагаю за
здоровье государя императора!.. Он тоже — человек сороковых
годов!» — прибавил он уже вполголоса. «Ура, ура!» — раздалось со
всех сторон..>
* * *
В настоящий том вошли мемуары А. И. Кошелева «Мои записки»,
а также в качестве приложения, его статья «Охота пуще неволи». Эта
книга представляет собой первую часть задуманного Ь, двух частях
издания, объединенного общим заголовком «Русское общество 40—
50-х годов XIX в.» Вторая его часть no3riaKoMHt читателя с «Воспоми¬
наниями Б. И. Чичерина». И воспоминания A. И* Кошелева, и мемуары
Б. Н. Чичерина в высшей степени самоценны; но их условное объедине¬
42

ние имеет внутренним смысл, так как Кошелев в своих воззрениях
последовательный славянофил, Б. Н. Чичерин — убежденный запад¬
ник, а ведь именно противоположение славянофильства и западниче¬
ства представляется одной из важнейших идейных характеристик
эпохи 40—50-х годов XIX века.
Статья «Московские споры либерального времени» может служить
проблемным прологом и к мемуарам А. И. Кошелева, и к воспомина¬
ниям Б. Н. Чичерина. Исходя из характера издания, внутренней общ¬
ности обеих его частей, авторы комментарий к ним старались по воз¬
можности не дублировать друг друга.
Я. И. Цимбаев

А. И. Кошелев
МОИ ЗАПИСКИ (1812—1883 годы)
ВСТУПЛЕНИИ
Бывши свидетелем многих великих событий, совершившихся в оте¬
честве нашем,— вспоминая, хотя смутно, 1812 год; — сохраняя жи¬
во в памяти последние годы царствования императора Александра I
и последовавшие затем происшествия, много нравственно пострадав¬
ши в тридцатилетнее царствование Николая 1;— принимавши более
или менее деятельное участие в великих преобразованиях, которыми
ознаменовалось нынешнее царствование; — прослуживши в так на¬
зываемом Царстве Польском более двух лет, едва ли не самых за¬
мечательных в истории нашего господства в этом крае; — потрудив¬
шись посильно во вновь введенных земских и мировых учреждениях,
которым горячо сочувствовал; — не чуждавшись никогда литературы и
положивши в эту народную сокровищницу свою малую лепту; — быв¬
ши в коротких сношениях со многими замечательными людьми моего
времени и оставаясь из моих сверстников одним из последних; —
считаю долгом писать мои записки. Решаюсь более не откладывать,
как потому, что начин есть уже, как говорят, половина дела, так и по¬
тому, чтобы не испытать участи некоторых из моих друзей и приятелей,
которые имели то же доброе намерение,— но все откладывали и —
сошли в могилу, его не исполнивши. Да поможет мне бог совершить
дело, которое со временем может быть полезным.
13 апреля 1869 г.
Глава I (1806—1824)
РОд и родители.— Детство.— Юность.— Мерзляков.— Шлецер.—
Г рек Байло и греческий язык.— Сверстники.— Моек, университет и
выход из него.— Кружок для самообразования.— А. Л.Елагина.
Родился 9-го мая 1806 года в Москве близ Сухаревой башни,
на 1-й Мещанской улице в доме отца моего, ныне принадлежащем куп¬
цу Перлову. Род наш идет от Аршера Кошеля, выехавшего Из Литвы
44

при В. К. Василии Иоанновиче, служившего ему в звании воеводы и по¬
лучившего от него поместье1. Дед мой был богатый человек и поль¬
зовался большим почетом в Москве, где он жил на Девичьем поле в
своем доме (впоследствии принадлежавшем Мальцовым, а ныне Черня-
евскому училищу). Он беспрестанно задавал пиры, и в особенности
когда приезжали из Петербурга сильные там люди, с которыми он был
в родстве или доброй приязни. Дед мой жил так открыто и безрас¬
четно, что сыновьям своим, которых у него было шестеро, оставил
очень много долгов; и дети должны были для уплаты их распродать
имения, оставивши себе только небольшие вотчины в Рязанской и
Ярославской губерниях2. Отец мой, старший из сыновей, Иван Родио¬
нович, был, как 14-летний юноша, отдан на руки дяде его Мусину-
Пушкину, бышему тогда послом в Лондоне. Выучившись вскоре англий¬
скому языку, отец мой выпросил у своего дяди позволение поступить
в Оксфордский университет, где и пробыл три года4. Когда ему было
около 20 лет, он приехал курьером в Петербург. Там он понравился
кн. Потемкину, который и взял его к себе в адъютанты. Отец мой
пользовался особенным благорасположением своего начальника; но
когда однажды он был замечен императрицею, ради его ума и красо¬
ты, и призван был ею к себе, то светлейший тотчас командировал
его во внутренние губернии, и отец мой более в Петербург не воз¬
вращался , В царствование имп. Павла он вышел в отставку с чином
подполковника, женился на княжне Меньшиковой и поселился в Моск¬
ве. Здесь отец мой жил скромно, занимался науками, особенно исто-
риею, и приобрел общее к себе уважение. Он имел от первой жены четы¬
рех дочерей и одного сына, умершего еще в детстве. Когда отец мой ли¬
шился первой своей жены, тогда, по истечении некоторого времени,
в 1804 году он избрал себе в подруги девицу Дарью Николаевну Де¬
жарден (Desjardins), дочь французского эмигранта, родившуюся в
России и крещенную по православному обряду. От нее он имел од¬
ного сына Александра, пишущего эти строки. Отец и мать моя были
люди высокого ума, большой начитанности в области французской ли¬
тературы и характера, приобретшего им общее уважение.
Первое, несколько живое и определенное мое воспоминание от¬
носится к 1812 году. Семейство наше обыкновенно в мае переезжало
в подмосковную с. Ильинское, Бронницкого уезда. Тут в этот злопо¬
лучный год отец мой получал газеты и письма с известиями о втор¬
жении врага в пределы отечества. Отец мой, старец под 60 лет, не
допускал мысли, чтобы Наполеон мог добраться до Москвы, а тем еще
менее — в ней расположиться и оттуда далее идти во внутренность
империи, а потому на все убеждения моей матери в том, чтобы из
подмосковной ехать куда-либо далее, отец мой отвечал шутками и
отказами. Известия о Бородинской битве и об отступлении Кутузова
с армиею сильно опечалили моего отца; и тогда начались приготовле¬
ния к отъезду. Наконец, замужняя сестра моя, оставшаяся с мужем
щ Москве и только что разрешившаяся от бремени, приехала к нам и
привезла известие, что на следующий день французы должны вступить
и Москву и что все русские власти из нее уже выбирались. Тогда
иешен был наш отъезд; и в день вступления Наполеона в Москву мы
45

выехали из подмосковной и направились на г. Коломну, где едва на¬
шли себе кой- какую квартиру, ибо из Москвы все уезжало, и многие
предпочитали этот путь отступления. Большая дорога от Бронниц до
Коломны была запружена экипажами, подводами, пешими, которые
медленно тянулись из белокаменной. Грусть была на всех лицах; раз¬
говоров почти не было слышно; мертвое безмолвие сопровождало это
грустное передвижение. Молодые и люди зрелого возраста все были в
армии или ополчении; одни старики, женщины и дети были видны в
экипажах, на телегах и в толпах бредущих. Воспоминание об этом —
не скажу путешествии — о странном, грустном передвижений живо со¬
хранилось в моей памяти и оставило во мне тяжелое впечатление.
В Коломне мы не могли оставаться, как потому что негде было
жить, так и потому, что мародеры французские показывались уже меж¬
ду Бронницами и Коломною. По получении известий о московских по¬
жарах отец мой решился ехать в Тамбов, где прежде губернаторствовал,
а потом просто жил родной его брат3. Из Коломны опять почти все
разом тронулись, и на перевозе через Оку была страшная давка, тол¬
котня и ужасный беспорядок. Во все время нашего переезда до Там¬
бова слухам, россказням не было конца: казалось, что Наполеон идет
по нашим пятам. В Тамбове мы, наконец, поселились как должно; и
тут матушка и сестра мои выучили меня читать и писать по-русски.
Помню, мне было ужасно досадно, что меня не пускали в армию, и я
постоянно спрашивал у матери: скоро ли мне можно будет идти на
Бонапарта?
Из пребывания нашего в Тамбове осталась у меня в памяти
вначале общая грусть, причиненная успехами Наполеона, а впослед¬
ствии — общая радость при получении известия об отступлении, а
потом о поражении и бегстве врага. В декабре мы возвратились тз
нашу подмосковную, где в доме, подвалах, сараях и пр. нашли вес
разграбленным. Несколько дней мы пили чай из посуды, бывшей в на¬
шем дорожном погребце, и ели на деревянных блюдах я из деревянных
чашек, которые брали у дворовых. Отца моего особенно огорчало то,
что разграбление, как из рассказов оказалось, было произведено
менее французами, чем нашими же крестьянами и некоторыми дворо¬
выми людьми. Это было для него тем больнее, что он считал себя од¬
ним из лучших помещиков своего времени и постоянно обходился со
своими крепостными людьми либерально, как и подобало человеку,
воспитанному в Англии и слывшему в Москве «либеральным лордом».
Весною отец и мать поехали в Москву и меня взяли с собою. Об¬
горелые стены каменных домов; одинокие трубы, стоявшие на местах,
где были деревянные строения; пустыри и люди, бродящие по ним,—!
все это меня так поразило, что доселе сохраняю об этом живое вос^
поминание. Вскоре мы возвратились в деревню. Тут и мать, и отец
занялись моим обучением. Отец учил меня русскому языку и слегка
географии и истории; мать учила меня французскому, а дядька-не«
мец — немецкому языку. Я сильно полюбил чтение; так к нему при¬
страстился, что матушка отнимала у меня книги. Особенно сильное дей¬
ствие произвела на меня вышедшая в свет в 1816 году Карамзин!
«История Государства Российского». Из сперва выведших восьм!
46

томов я сделал извлечение, которое заслужило одобрение моего отца6.
7-го ноября 1818 года я имел несчастие его лишиться. Я очень жалел о
нем; но еще более сокрушался о матери, которая была глубоко пора¬
жена этим горем и постоянно со слезами о нем вспоминала и гово¬
рила.
Лето мы проводили в деревне, а зиму в Москве. Когда мне ми¬
нуло 14 лет, то матушка моя вместо обыкновенных второстепенных
учителей дала мне профессоров. Двое из них имели на мое образо¬
вание сильное действие: Мерзляков7 по русской и классической сло¬
весности и Шлецер9' по политическим наукам. Мерзляков бывал иног¬
да великолепен; но, к сожалению, часто ленился, и нередко любимый
им «ерофеич» связывал его язык и путал его понятия до того, что
он вовсе не мог преподавать. В хорошие дни он прекрасно объяснял
свойства русского языка и приохочивал к древним классикам. Это и
побудило меня учиться по-гречески сперва у кандидата университе¬
та В. И. Оболенского9, а потом у грека Байло, человека очень обра¬
зованного, издавшего в Париже, на счет братьев, московских гре¬
ков— Зосимов, нескольких классиков (Плутарха, Исократа и др.).
Успехи мои в греческом языке были таковы, что я стал читать гре¬
ческих классиков почти без лексикона, знал наизусть первую песнь
Илиады, перевел несколько книг Фукидидовой истории пелопонесской
войны и много отрывков из Платоновой республики, а Ксенофонта чи¬
тал как будто он писал по-русски. Латинский язык я знат порядоч¬
но; но он остался для меня языком мертвым. Особенно помогло мне
в усвоении греческого языка то обстоятельство, что Байло говорил
со мною по-новогречески. После двух-трех лет я выражался на ново¬
греческом наречии довольно свободно. Древний греческий язык мне
нравился и по собственной его красоте и потому, что его простой,
естественный склад речи казался мне очень схожим со славянским
и даже русским слогом. Это и заставило меня много переводить с
греческого на русский язык.
Шлецер, хотя немец, следовательно, человек мало живой и боль¬
шой теоретик, вводил меня в немецкую науку, и этим он был для меня
весьма полезен. Он познакомил меня с Геереном,1; и вообще при¬
страстил меня к немецкой литературе. Сам Шлецер был человек очень
умный, очень ученый и весьма общительный. Я ожидал с нетерпением
его уроки, которые вместо полутора часа продолжались и два и три
часа.
В это время, т. е. в 1820—22 годах, познакомился я с некото¬
рыми сверстниками, которых дружба или приязнь благодетельно по¬
действовала на дальнейшую мою жизнь. Первое мое знакомство было
с /7. В. Киреевским1'. С ним мы познакомились на уроках у Мерзляко¬
ва. Мы жили на одной улице (Большой Мещанской) в первых двух до¬
мах на левой руке от Сухаревой башни. Часто мы возвращались вмес¬
те домой; вскоре познакомились наши матери, и наша дружба росла
и укреплялась. Меня особенно интересовали знания политические, а
Киреевского — изящная словесность и эстетика; но мы оба чувство¬
вали потребность в философии. Локка мы читали вместе; простота
и ясность его изложения нас очаровывала12. Впрочем, все научное
47

нам было по душе и все нами узнанное мы друг другу сообщали. Но
мы делились и не одним научным — мы передавали один другому вся¬
кие чувства и мысли: наша дружба была такова, что мы решительно
не имели никакой тайны друг от друга. Мы жили как будто одною
жизнью.
Другое мое знакомство, превратившееся в дружбу, было с кн.
В. Ф. Одоевским13, С ним мы вскоре заговорили о немецкой философии,
с которою его познакомили возвратившийся из-за границы профессор
М. Г. Павлов14 и И. //. Давыдов' , заведовавший университетским пан¬
сионом, в котором воспитывался кн. Одоевский. Кроме того, в это
же время я сошелся с В, П, Титовым, С, П. Шевыревым и Н. А. Мель-
гуновым|й. Здесь я упоминаю о них только мимоходом, потому что впо¬
следствии об этих сверстниках я буду иметь случай говорить обстоя¬
тельнее.
В сентябре 1822 года я поступил в Московский университет по
словесному факультету . Тут я слушал лекции: Мерзлякова — о сло¬
весности, Каченовского — о русской истории18, Гейма — о статис¬
тике19, Давыдова — о латинской словесности и Двигубского — о фи¬
зике20. Эти лекции оставили во мне мало живых воспоминаний: про¬
фессора читали, а мы их слушали только по обязанности. Возбуди¬
тельного, животворного они нам ничего не сообщали.— Тут познако¬
мился я с М. /7. Погодиным21; но в это время мы мало близились; ибо
он уже выходил из университета, а я туда только поступал; но хо¬
рошо помню, что он был отличным студентом и всегда славно отве¬
чал на вопросы профессоров. Ведь тогда профессора хотя читали и
говорили, однако вместе с тем и предлагали слушателям вопросы,
как то теперь делается в средних и низших учебных заведениях.
В следующем, т. е. в 1823 году, совет университета сделал по¬
становление, в силу которого студенты должны были слушать не ме¬
нее восьми профессоров. Это нас, студентов, сильно раздражило и
даже взбесило, и многие не захотели подчиниться такому распоряже¬
нию. Тогда нас, «бунтовщиков», призвали в правление и ректор
А. А. Прокопович-Антонский объявил нам, что если мы вольнодумнича¬
ем и не хотим исполнить требование Совета, то должны выйти из уни¬
верситета. Мы доказывали ректору невозможность с пользою, т. е. с
надлежащими приготовлениями, слушать восемь курсов; но он твердил
свое и выражался так повелительно и даже дерзко, что иные поко¬
рились воле начальства, а человек десять (и я в том числе) подали
просьбы об увольнении из университета22.
Освободившись от университета, где мы мало учились и много
времени тратили напрасно, я налег на чтение и возобновил уроки у
Мерзлякова, Шлецера и других преподавателей, которые мне живо
передавали разные знания. В это время особенно полезною была для
меня дружба с И. В. Киреевским, с которым мы занимались вместе и
друг друга оживляли и поощряли. Всего более занимали нас немец¬
кие философские сочинения. Около этого времени мы познакомились с
даровитым, весьма умным и развитым Д. В. Веневитиновым23, к при¬
скорбию, рано умершим. Немецкая философия и в особенности твореН
ния Шеллинга нас всех так к себе приковывали, что изучение всего]
48

остального шло у нас довольно небрежно, и осе наше время мы посвя¬
щали немецким любомудрам. В это время бывали у нас вечерние бесе¬
ды, продолжавшиеся далеко за полночь, и они оказывались для нас
много плодотворнее всех уроков, которые мы брали у профессоров.
Наш кружок все более и более разрастался и сплотнялся. Главными,
самыми деятельными участниками в нем были: Ив. В. Киреевский,
Дм. Веневитинов, Рожалин24, кн. В. Одоевский, Титов, Шевырев, Мел ьгу-
нов и я. Этим беседам мы обязаны весьма многим как в научном, так
и в нравственном отношении. Не могу также не упомянуть здесь о
благо деле льном влиянии, которое имели на меня и Киреевского наши
матери, т. е. моя и его, Авдотья Петровна Елагина, друг Жуковского,
женщина высокообразованная и одаренная чрезвычайно любящим
сердцем25. Они руководили нами очень умно, давая нам полную свободу
в выборе и предметов для занятий и наших приятелей. Они были меж¬
ду собой дружны и действовали заодно ко благу своих детей.
В 1824 году мы держали с Киреевским экзамен в университете,
требовавшийся указом 1809 года, для поступления на службуЛ Мно¬
го забавных воспоминаний оставил в нас этот экзамен. В статистике,
за кончиною профессора Гейма, экзаменовал нас Мерзляков, ко¬
торый столько же мало ее знал, сколько обстоятельно и весьма пе¬
дантически ее знал покойный Гейм. Цветаев21 экзаменовал в поли¬
тической экономии, едва знавши первые начала этой науки. Предсе¬
дательствовал на экзамене ректор Актонский, недовольный моим «воль¬
нодумным» (так он выражался) выходом из университета. Он всячески
ко мне придирался; мне удавалось очень ловко ему отвечать и из
этого выходили презабавные сцены. По окончании наших испытаний
возник между профессорами важный спор о значении слов весьма и
очень. Цветаев, у которого Киреевский брал уроки римского и есте¬
ственного права и политической экономии, хотя и с небольшим успе¬
хом, хотел написать Киреевскому: весьма хорошо, а мне, хорошо
знавшему эти науки, но не бравшему уроков у Цветаева и даже во
время экзамена неоднократно его одурачивавшему, он думал написать:
очень хорошо. Тогда Мерзляков вступился за меня, и после долгих
споров решено было написать и тому и другому одинакую аттеста¬
цию.
Глава II (1825 г.)
Поступление на службу в Моек. Архив И ноет р. Дел.— Сослуживцы.
Характер службы.— Литературные и философские занятия.— Вну¬
треннее положение России в 1822 — 1825 годы.— 14 дек. 1825 го¬
да.— Присяга Константину Павловичу и Николаю Павловичу.—
Аресты.— Коронация Николая I.
По окончании экзамена и я, и Ив. В. Киреевский поступили на
службу р Московский Архив иностранных дел. Мое вступление было
очень оригинально. После кончины моего отца попечителем надо мною,
по просьбе моей матери, был дядя мой и друг моего отца Родион
Александрович Кошелев, который жил в Петербурге и пользовался осо¬
44

бенною дружбою Александра I28. По просьбе дяди последовало Высо¬
чайшее повеление об определении меня на службу по упомянутому Ар¬
хиву. Такое необыкновенное определение на службу произвело силь¬
ное впечатление на начальника Архива А. Ф. Малиновского2^, который,
узнавши, что я вместе с матушкою нахожусь в деревне, в Сапожкон,
ском уезде, Рязан. губ,, и будучи обязан в месячный срок рапорто¬
вать об исполнении высочайшего повеления, решился не тревожить мо¬
ей матушки и меня, и по эстафете передал Сапожковскому уездному
суду приведение меня к присяге на верность службе. Уездный суд в
это время был не в городе, а в уезде — на меже, в с. Кравском. Та¬
кое необычайное поручение и странный чин актуариуса (14-го клас¬
са)30, коим я был определен, свели почти с ума уездный суд. Судья
(г. Ремизов) и его товарищи не знали, ни как принять такого высо¬
кого сановника, ни как достойно исполнить такую чрезвычайную, на
них возложенную, обязанность. Как теперь вижу смущение, страх и
неловкость этих уездных властей в таком экстренном случае и не могу
забыть их радости и поздравлений, когда это великое дело было, на¬
конец, совершено.
В Архив почти одновременно поступили, кроме Ив. Киреевского,
Дм. и Алек. Веневитиновы, Титов, Шевырев, Мельгунов, С. Мальцов,
Соболевский, двое кн. Мещерских, кн. Трубецкой, Озеров и другие
хорошо образованные московские юноши. Служба наша главнейше за¬
ключалась в разборе, чтении и описи древних столбцов. Понятно, как
такое занятие было для нас мало завлекательно. Впрочем, начальст¬
во было очень мило: оно и не требовало от нас большой работы.
Сперва беседы стояли у нас на первом плане; но затем мы вздумали
писать сказки, так чтобы каждая из них писалась всеми нами. Де¬
сять человек соединились в это общество, и мы положили писать каж¬
дому не более двух страниц и не' рассказывать своего плана для про¬
должения. Как между нами были люди даровитые, то эти сочинения
выходили очень забавными, и мы усердно являлись в Архив в поло¬
женные дни — по понедельникам и четвергам. Архив прослыл сбори¬
щем «блестящей» московской молодежи, и звание «архивного юноши»
сделалось весьма почетным, так что впоследствии мы даже попали
в стихи начинавшего тогда входить в большую славу А. С. Пушкина31.
В это же время составилось у нас два общества: одно литера¬
турное, а другое философское. Первое, под председательством пере¬
водчика «Георгин» С. Е. Раина (Амфитеатрова)32, собиралось сперва
в доме Муравьева (на Большой Дмитровке, где помещалось Муравьев-
ское военное учебное заведение и где впоследствии были училище
проф. Павлова, дворянский клуб и лицей гг. Каткова и Леонтьева)33,
а потом на квартире сенатора Рахманова, при сыне которого Раич
был воспитателем. Членами этого общества были: Ф. И. Тютчев,
Н. В. Путята, кн. В. Ф. Одоевский, В. П. Титов, С. П. Шевырев,
М. П. Погодин, Ознобишин, Томашевский, Алек. С. Норов, Андр•
И. Муравьев и многие другие34. Наши заседания были очень живы, И
некоторые из них даже блестящи и удостаивались присутствия всеми
любимого и уважаемого московского генерал-губернатора кн. Д. В. Го•
лицына, Ив. Ив. Дмитриева'<Fj и других знаменитостей. Тут и зящнаН
50

словесность стояла на первом плане; философия, история и другие на¬
уки только украдкой, от времени до времени, осмеливались подавать
свой голос. Мне удалось там проче.сть некоторые переводы из Фукиди¬
да и Платона и отрывки из истории Петра I, которою тогда я с любовью
занимался30.
Другое общество было особенно замечательно; оно собиралось
тайно, и об его существовании мы никому не говорили. Членами его
были: кн. Одоевский, Ив. Киреевский, Дм. Веневитинов, Рожалин ия3'.
Тут господствовала немецкая философия, т. е. Кант, Фихте, Шеллинг,
Окей, Гёррес и др.38 Тут мы иногда читали наши философские сочи¬
нения; но всего чаще и по большей части беседовали о прочтенных
нами творениях немецких любомудров. Начала, на которых должны
быть основаны всякие человеческие знания, составляли преимущест¬
венный предмет наших бесед; христианское учение казалось нам при¬
годным только для народных масс, а не для любомудров. Мы особенно
высоко ценили Спинозу39, и его творения мы считали много выше еван¬
гелия и других священных писаний. Мы собирались у кн. Одоевско-
го*, в доме Ланской (ныне Римского-Корсакова в Газетном переулке).
Он председательствовал, а Д. Веневитинов всего более говорил и
своими речами часто приводил пас в восторг. Эти беседы продолжа¬
лись до 14 декабря 1825 года, когда мы сочли необходимым их пре¬
кратить, как потому, что не хотели навлечь на себя подозрение по¬
лиции, так и потому, что политические события сосредоточивали па
себе все наше внимание. Живо помню, как после этого несчастного
числа кн. Одоевский нас созвал и с особенною торжественностью пре¬
дал огню в своем камине и устав, и протоколы нашего общества лю¬
бомудрия. Но возвратимся несколько вспять и расскажем о положении
дел в последние годы царствования императора Александра I.
Смутно вспоминаю я о либеральных толках, бывших в 1818—
1822 годах, особенно между военными, возвратившимися из Франции
после событий 1812—1815 годов; но очень положительно и ясно сохра¬
нились и моей памяти жалобы на слабость императора Александра 1
в его отношениях к Меттерниху и Аракчееву40. И старики, и люди зре¬
лого возраста, и в особенности, молодежь — словом чуть-чуть не все
беспрестанно и без умолка осуждали действия правительства, и одни
опасались революции, а другие пламенно ее желали и на нее полага¬
ли все надежды. Неудовольствие было сильное и всеобщее. Никогда
не забуду одного вечера, проведенного мною, 18-летним юношею, у
•нучатного моего брата Мих. Мих. Нарышкина; это было в феврале или
марте 1825 года. На этом вечере были: Рылеев, кн. Оболенский, Пу¬
шкин и некоторые другие, впоследствии сосланные в Сибирь41. Рылеев
Л*тал свои патриотические думы; а все свободно говорили 6 необхо¬
димости — d’en finir avec ce gouvemement* Этот вечер произвел на
Меня самое сильное впечатление; и я, на другой же день утром, сообщил
•се слышанное Ив. Киреевскому, и с ним вместе мы отправились к
Дм. Веневитинову, у которого жил тогда Рожалин, только что окон¬
чивший университетский курс со степенью кандидата. Много мы в
* шжомчить с этим правительство^ (фр.).

этот день толковали о политике и о том, что необходимо произвести
в России перемену в образе правления. Вследствие этого мы с особен¬
ною жадностью налегли на сочинения Ьенжамена Констана. Рое-
Коллара42 и других французских политических писателей; и на вре¬
мя немецкая философия сошла у нас с первого плана.
Никогда не забуду того потрясающего действия, которое произ¬
вели на нас первые известия о 14 декабря. Хотя уже знали, что им¬
ператор Александр I скончался, что скрывали его смерть, что в Пе¬
тербурге, в правительственной сфере, происходили толки и перего¬
воры и что в обществе было сильное волнение,— однако известия
об явном бунте нас сильно поразили: слова стали переходить уже
в дела.
В этот промежуток времени, т. е. между получением известий о
кончине императора Александра и о происшествиях 14-го декабря,
мы часто, почти ежедневно, собирались у М. М. Нарышкина, у которого
сосредоточивались все доходившие до Москвы слухи и известия из
Петербурга. Толкам не было границ. Не забуду никогда одного бывше¬
го в то время разговора о том, что нужно сделать в Москве в слу¬
чае получения благоприятных известий из Петербурга. Один из при¬
сутствовавших на этих беседах к и. Николай Иванович Трубецкой (точ¬
но он, а не иной кто-либо — хотя это и невероятно, однако верно:
вот как люди меняются!), адъютант гр. П. А. Толстого, тогда коман¬
довавшего корпусом, расположенным в Москве и ее окрестностях43,
брался доставить своего начальника, связанного по рукам и по но¬
гам (avec les mains et les jambes lies). Предложениям и прениям не бы¬
ло конца; а мне, юноше, казалось, что для России уже наступал ве¬
ликий 1789 год.
В первых числах декабря, по указу сената, присягнули в Москве
императору Константину Павловичу, и целые десять дней все прось¬
бы подавались на его имя и указы писались от его имени. Эта при¬
сяга принесена была совершенно просто — без всяких особенных об¬
стоятельств. Не таковая была присяга императору Николаю Павловичу.
Тут сочли нужным принять разные чрезвычайные меры. В соборе при¬
сягали одни сенаторы и высшие сановники; а прочие чиновники при¬
сягали особо по каждому ведомству^1.
Ночью разосланы были повестки насчет этой присяги. Меня раз¬
будили в 4-м часу; я не мог более заснуть и до рассвета проходи г
по своей комнате. В 8 часов я поехал к Ив. Киреевскому и вместе с
ним к Веневитиновым. Много мы толковали и были !крайне взволнова¬
ны; но, несмотря на то, в 11 часов собрались в Архиве коллегии
иностранных дел для принесения присяги. Наш добрый начальник
А. Ф. Малиновский был в крайнем смущении и испуге. По распоряже¬
нию свыше военный караул при Архиве был утроен и солдаты снабже¬
ны патронами. Командовал не унтер-офицер, даже не простой офицер,
а целый майор. Воображали, кажется, что архивные юноши npo-i
изведут подражание Петербургскому возмущению. Но у нас все про¬
шло самым спокойным образом, и только Соболевский в шутку, впол¬
голоса, при попарном нашем шествии в церковь, пропел марсельезу,
Хотя в Москве все было тихо и скромно, однако многие, и ми
52

в том числе, были крайне озабочены и взволнованы. Известия из Пе¬
тербурга получались самые странные и одно другому противоречащие.
То говорили, что там все спокойно и дела пошли обычным порядком,
то рассказывали, что открыт огромный заговор, что 2-я армия (тог¬
да армия состояла из двух отделов, один находился под начальством
графа Остен-Сакена, а другой — гр. Витгенштейна45) не присягает,
идет на Москву и тут хочет провозгласить конституцию. К этому при¬
бавляли, что Ермолов также не присягает и со своими войсками идет
с Кавказа на Москву™. Эти слухи были так живы и положительны
и казались так правдоподобными, что Москва или, вернее сказать,
мы ожидали всякий день с юга новых Мининых и Пожарских.
Мы, немецкие философы, забыли Шеллинга и комп., ездили вся¬
кий день в манеж и фехтовальную залу учиться верховой езде и фех¬
тованию и таким образом готовились к деятельности, которую мы себе
предназначали.
Вскоре начали в Москве, по ночам, хватать некоторых лиц и
отправлять их в Петербург. Очень памятно мне арестование внучат¬
ного моего брата и коротко мне знакомого Вас. Сер. Норова*, лич¬
но при этом я находился, и это событие меня очень поразило. Си¬
дим мы у Норова и беседуем. Вдруг, около полуночи, без доклада
входит полицмейстер и спрашивает, кто из нас Вас. Серг. Норов.
Когда хозяин встал и спросил, что ему нужно, тогда полицмейстер
объявил, что имеет надобность переговорить с ним наедине. Норов
попросил нас уйти на время наверх к его матери. Опечатали все бу¬
маги Норова, позволили ему только, в сопровождении полицмейстера,
взойти к старухе-матери, чтобы с нею проститься, и повезли его в
Петербург. Этот увоз произвел на мать ужасное действие — она словно
рехнулась. Он произвел и на нас всех сильное впечатление. Вскоре,
также ночью, увезли в Петербург Нарышкина, фон-Визина48 и
многих других. Это навело всюду и на всех такой ужас, что почти
всякий ожидал быть схваченным и отправленным в Петербург. Расска-
1ы из Петербурга о том, кого там брали и сажали в крепость, как
содержали и допрашивали арестованных и пр., еще более увеличива¬
ли всеобщую тревогу. Матушка очень за меня .боялась, положила меня
спать подле своей комнаты; ей постоянно чудилось, что за мною
ночью приехали, и потому, на всякий случай, она приготовила в мо¬
ей комнате теплую фуфайку, теплые сапоги, дорожную шубу и пр.
hих дней или, вернее сказать, этих месяцев (ибо такое положение
продолжалось до назначения Верховного суда, т. е„ кажется, до ап¬
реля49) кто их пережил, тот, конечно, никогда их не забудет. Мы,
• В. С. Норов, старший брат А. С. Норова, бывшего впоследствии министром
«•родною просвещения, служил прежде в лейб-егерском полку, считался отличным
«**лкою, страстно любил военное дело и вышел в отставку по особому случаю.
•	*. Николай Павлович при фронте разругал еги и, стукнувши ногою по земле, обрызнул
•	и грязью. Норов подал в отставку и все офицеры полка сделали то же. Это было
ччтгно за бунт. Норов и многие из офицеров были переведены тем же чином в армей-
•яг полки. Несколько времени спустя Норов получил отставку и поселился у матери
•	Москве4’.
53

молодежь, менее страдали, чем волновались, и даже почти желали
быть взятыми и тем стяжать и известность, и мученический венец.
Эти события нас, между собою знакомых, чрезвычайно сблизили и,
быть может, укрепили ту дружбу, которая связывала Веневитиновых,
Одоевского, Киреевского, Рожалина, Титова, Шевырева и меня.
Я было забыл рассказать об одном, хотя в самом себе и не¬
важном событии, однако вполне характеризующем то прожитое время.
В январе, во время ежедневных новых арестов, объявляется, что те¬
ло покойного императора будет провезено через Москву и что по
этому поводу имеет быть торжественная встреча. Всех нас, архив¬
ных юношей, нарядили в мундиры и отправили к Серпуховской заста¬
ве, откуда мы пешком попарно, вместе с другими ведомствами должны
были торжественно шествовать до Кремля. Между тем прошел слух,
что в Москве приготовляется манифестация против покойного и цар¬
ствующего императоров. В Петербурге вздумали, что в «крамольной»
Москве предполагается выбросить из гроба тело покойного импера¬
тора и таскать его по улицам, в знак общего негодования за назна
чение Николая Павловича наследником императорского престола. Вой¬
ска, под предлогом большей торжественности, а действительно из
опасения манифестации, были в усиленных рядах расставлены по обе¬
им сторонам улиц от Серпуховских ворот до Кремля и в самом Крем¬
ле и, сверх того, велено было солдатам иметь заряженные ружья.
Таким образом церемония грозила превратиться в событие, но тако¬
вым оно являлось только Петербургу, а здесь никто и не думал вос¬
пользоваться этим случаем, чтобы произвести возмущение. Все прошло
совершенно спокойно и чинно; тело императора было поставлено
в Архангельском соборе, тут оно простояло три дня; мы по очереди
дежурили, а народ усердно приходил поклоняться праху; а на чет¬
вертый день также спокойно и чинно проводили тело до Петровском
заставы.
Наконец дожили мы до мая и думали разъехаться по деревням:
но начальник наш, Малиновский, получил приказание из Петербург.!
по случаю предстоящей коронации никого не увольнять в отпуск. Сле¬
довательно, приходилось нам жить в Москве, и мы положили ознако¬
миться с московскими окрестностями. Вследствие этого нашего реше¬
ния мы постепенно посетили пешком все приближные местности бело¬
каменной, и как все эти прогулки совершены были нами вместе, та
они также сильно содействовали к скреплению нашей дружбы. Я вспо-j
минаю о них с особенным чувством и знаю, что я им весьма многим
обязан.
Слухи о предстоявших приговорах Верховного суда не пересю-
вали волновать Москву; но никто не ожидал смертной казни лич,
признанных главными виновниками возмущения. Во все царствовании
Александра I не было ни одной смертной казни, и ее считали вполш
отмененною. С легкой руки Николая I смертные казни вошли у ьа<
как бы в обычай; и при благодушном Александре П они совершалис!
не раз и уже не производили того потрясающего действия, какое про
изведено было известием о казни Рылеева} Муравьева-Апостола, Ве*
тужева-Рюмина, Пестеля и Каховского[>0. Описать или словами перл
54

дать ужас и уныние, которые овладели всеми,— нет возможности: слов¬
но каждый лишался своего отца или брата.
Вслед за этим известием пришло другое: о назначении дня коро¬
нования императора Николая Павловича. Его въезд в Москву, самая
коронация, балы придворные, а равно, балы у иностранных послов и у
некоторых московских вельможей — все происходило под тяжким
впечатлением совершившихся казней31. Весьма многие остались у се¬
бя в деревнях; и принимали участие в упомянутых торжествах толь¬
ко люди, к тому обязанные по службе. Император был чрезвычайно
мрачен; вид его производил на всех отталкивающее действие; буду¬
щее являлось более чем грустным и тревожным.
Глава III (1826—1830)
Отъезд в С.-Петербург.— Знакомства.— Служба в Министерстве
Иностр. Дел.— Образ жш*ни.— Кончина Д. В. Веневитинова
1827 г.— А. С. Хомяков.— Д. Н. Блудов.— Составление «Общего
Устава для лютеранских церквей в Империи».— Д. В. Дашков.—
К. Я. Булгаков.— Е. А. Карамзина.— Девица Россети.— В. А. Жу¬
ковский.— Бар. Дельвиг.
Вскоре после коронации, т. е. в сентябре 1826 года, я отправился
в Петербург на службу. Во время пребывания в Москве великих
мира сего родственником нашим кн. С. И. Гагариным был я представ¬
лен графту Нессельроде, управлявшему тогда министерством иностран¬
ных дел0". Он пригласил меня приехать в Петербург, обещая поместить
меня в свою Канцелярию. По приезде в Петербург я явился к дяде
моему Род. Александ. Кошелеву, определившему меня, как выше
было сказано, на службу. Он пользовался в Петербурге еще сильным
влиянием и большим почетом, хотя блистательные времена для него
уже прошли вместе с кончиною императора Александра. Дядя принял
меня очень ласково и пригласил меня к себе обедать по воскресеньям
и четвергам, а иногда посещать его и по вечерам, когда он за мною
пришлет. Он был в это время уже слеп, но сохранял полную дея¬
тельность ума. У него в доме я познакомился с кн. А. Н. Голицыным
(который, по их мартинистским связям, бывал у него ежедневно), со
Сперанским, В. П. Кочубеем53 и многими другими административны¬
ми знаменитостями. Старик дядя очень меня полюбил и в декабре то¬
го же года (1826) предложил Мне жить у него и быть камер-юнкером,
что он предполагал исходатайствовать чрез кн. А. Н. Голицына. Оба
.ути предложения меня смутили; но я решился тотчас же их откло¬
нить. Отказаться от первого было нетрудно, я представил дяде, что у
него в доме в 10 часов гасятся свечи и все предается покою; а мне
приходится ездить на балы и вечера и возвращаться домой во 2-м и
Um часу. Но устранить второе предложение было гораздо труднее:
•ж считал придворную атмосферу самою лучшею, даже единою воз¬
можною для благомыслящего человека и верным путем к достиже¬
нию почестей и политического влияния. Когда я ему сказал, что очень
благодарен за его обо мне заботливость, чтр приму с глубочайшею
55

признательностью всякое его попечение и старание к доставлению
мне места и работы, но что придворным быть я не чувствую себя
способным; тогда старик пришел в гнев и ужас и сказал мне: «Моп
cher, vous finirez mal; aves de telles idees on n’avance pas, mais on se
prepare la Siberie ou pire que cela»*. После этого объяснения дядя был
со мною холоден месяца два; но потом смягчился и стал опять благо¬
склонен. Впрочем, не раз возвращался к мысли нарядить меня в камер-
юнкерский мундир, чего я решительно не хотел, ибо всегда считал
придворные звания, мундиры и обязанности — лакейством, и притом
тем худшим, что оно не вынужденное, а добровольное.
Гр. Нессельроде поместил меня не в собственную свою канцеля¬
рию, а в отделение ее, которым заведовал гр. Лаваль и которому
поручено было делать выписки для императора из французских, ан¬
глийских и немецких газет54. Сперва на мою долю достались немец¬
кие газеты, но они вскоре ужасно мне надоели; они были немногим
лучше наших русских, та же безжизненность и то же отсутствие по¬
литического смысла. Я начал учиться по-английски, желая получить
английские газеты. Наша канцелярия состояла сперва из трех чинов¬
ников: Креме ра, меня и Витте. Первый был человек очень умный и
весьма способный и заведовал французскими и английскими журнала¬
ми, а Витте был великолепным и неутомимым переписчиком — он как
будто гравировал все наши выписки. Кремер был впоследствии секре¬
тарем нашей миссии в Вашингтоне, потом поверенным там в делах и,
наконец, генеральным консулом в Лондоне, где и окончил свою жизнь.
Витте остался в Петербурге, получая чины и ордена; но его я со¬
вершенно потерял из вида. Вскоре вступил к нам в канцелярию вос¬
питанник лицея Александр Крузенштерн, впоследствии сенатор и еше
состоящий в живых. Как я уже несколько попривык к английскому язы¬
ку, которым я занимался очень усидчиво, то, по совету Кремера,
взял на себя английские газеты и передал немецкие Крузенштерну \j
Начальником нашим был сын французского эмигранта, гофмейстер
гр. Лаваль. Хотя он был человек умный, но своим царедворством он
нас очень забавлял. Перед поездкою во дворец он был всегда очень
озабочен, словно готовился к священнодействию, а в важных случа¬
ях сперва он даже заезжал в католическую, церковь и заказывал там
молебен или что-то в этом роде. Особенное внимание он обращал и!
кухмистерскую часть в своем доме, давал славные обеды, и этим oj
поддерживал свое значение в Петербурге.
Служба моя шла не блистательно; но у меня оставалось мног{
времени для собственных занятий, для выездов в большой свет, дл
посещения приятелей и даже для кутежа.
В Петербурге я был не один из москвичей. Кн. Одоевский ещ|
прежде меня переехал в Петербург, женился па О. С. Ланской*6 и по
ступил на службу по министерству народного просвещения, а имени
в Комитет иностранной цензуры. Вскоре после меня приехал к на
Д. В. Веневитинов и определен был в Министерство иностранных де;
* Мой дорогой, вы плохо кончите; с такими идеями не продвигаются вперед, а г
товятся к Сибири или к чему-то худшему (фр.).
56

по департаменту внутренних сношений. Не замедлил переездом в Пе¬
тербург и В. П. Титов. Мы все часто виделись и собирались по боль¬
шей части у кн. Одоевского. Главным предметом наших бесед была
уже не философия, а наша служба с ее разными смешными и грустны¬
ми принадлежностями. Впрочем, иногда вспоминали старину, пуска¬
лись в философские прения и этим несколько себя оживляли.
Вскоре мы были поражены большим горем. Д. Веневитинов при са¬
мом приезде из Москвы был вытребован или взят в 3-е отделение соб¬
ственной канцелярии и там продержан двое или трое суток. Это его
ужасно поразило, и он не мог освободиться от тяжелого впечатления,
произведенного на него сделанным ему допросом. Он не любил об
этом говорить; но видно было: что-то тяжелое лежало у него на душе.
В марте он занемог тифозною горячкою; около двух недель был
болен и 15 марта он скончался. Эта смерть нас ужасно поразила и
огорчила. Мы отпели его у Николы Морского и тело его отправили в
Москву.
Во время болезни Д. Веневитинова, за которым и днем и ночью
Мы ухаживали, я близко сошелся с А. С. Хомяковымс которым я
прежде был только знаком. С этого времени мы стали часто видеться,
И тут начало той дружбы, которую прервала только кончина не¬
забвенного Алексея Степановича.
Окончился 1827 год; наступил и 1828; делание выписок из ан¬
глийских журналов прискучило мне до крайности и тем более, что ум-
Иый и веселый Кремер от нас выбыл и отправился в Северо-американ¬
ские Штаты. Он был замещен милым и весьма неглупым, но мало
Живым остзейцем гр Медем58. Гр. Нессельроде несколько раз обещал
Перевести меня в свою канцелярию; но только обещал и ничего не делал.
Следующий случай заставил меня искать иной службы. Был концерт
у графини Лаваль; я сидел подле прелестной гр. Сологуб (впослед¬
ствии Обресковой), за моим стулом стоял один приятель (Мертваго)59,
который, увидевши, что гр. Нессельроде стоял подле меня, довольно
громко сказал мне: «Кошелев, подле тебя стоит твой начальник,
уступи ему свой стул». Взбешенный этими словами, я ответил ему
также не тихо: «В обществе у меня нет начальников; если ты друГО~
го мнения, то принеси для него стул». Нессельроде вскоре отошел, но
«роятно, с мыслью: «Это — карбонари; для нас такие люди не пригод¬
ны». Вскоре после того барон Николайб0, наш посланник при Копен-
(•генском дворе, просил о назначении меня секретарем при тамошней
миссии, но гр. Нессельроде не изъявил на то согласия. Это и побуди¬
те меня искать службы по иному министерству. Вскоре предста¬
вился для того благоприятный случай. Д. Н. Блудов"\ управлявший в
•о время духовными делами иностранных исповеданий и бывший дело¬
производителем комитета, учрежденного под председательством гр.
И. П. Кочубея для преобразования разных частей государственного
^правления, пригласил меня к себе на службу. Я был прежде знаком
Д, Н. Блудовым; но особенно хлопотал обо мне кн. Одоевский, кото¬
рый в это время уже был по особым поручениям при Блудове. Я остал-
< числящимся по министерству иностранных дел с откомандиро¬
ванием к статс-секретарю Блудову.
57

Мой новый начальник был очень умен, образован и крайне добр;
но характером он был слаб и труслив. В те дни, когда он отправлялся
к императору, он был весь не свой: не слушал, не понимал того,
что ему говорили, вскакивал беспрестанно, смотрел ежеминутно на
часы и непременно посылал поутру сверять свои часы с дворцовскими.
Зато когда возвращался от императора, -не получивши нагоняя, он
был детски весел, не ходил, а летал по комнатам и готов был целовать
всякого встречного. Добра делал он очень много, был доступен для
всякого и готов выслушивать каждого, кому он мог чем-либо быть по¬
лезным. В большой упрек ему ставили написанное им донесение
следственной комиссии по делу 14-го декабря. Конечно, оправдывать
его я не буду; но в извинение его могу сказать, что он в этом уступил
воле императора, как по слабости характера, так и потому, что он на¬
деялся смягчить меру наказания для виновных, выставив многих менее
преступными, чем увлеченными даже до крайностей.
Блудов был большой и своеобразный «пурист» в русском слоге,
и от этого он исправлял до смешного все бумаги, которые подава¬
лись ему .к подписи. Сколько он любил исправлять, столько он не
любил и почти не мог первоначально сам писать бумаги. Манифесты,
изданные во время моего при нем служения, и важные рескрипты, по¬
рученные ему к написанию, были сочинены все мною и кн. Одоевским,
но ни одно мое или его слово в них не сохранилось. Получив от им¬
ператора приказание написать какой-либо манифест или иную важную
бумагу, Блудов тотчас призывал одного из нас и сообщал, что нуж¬
но высказать в требуемой бумаге. Я писал, как мог; Блудов обык¬
новенно хвалил мою работу, оставлял ее у себя; ночью он принимал¬
ся ее исправлять, и к утру не оставалось в сочиненной бумаге ни одного
моего слова. Затем кое-как мы разбирали его каракульки, переписывали
и вновь ему представляли. Снова начинались переправки, которые
продолжались до той минуты, когда он должен был везти бумагу к
императору. Уверенность, что каждая бумага подвергнется тысяче
и одному исправлениям, отнимала охоту что-либо написать хорошо.
Однажды я решился испытать: я ли пишу плохо или мой начальник
одержим страстью исправлять все, что ему попадается под руку. Одну,
не очень важную бумагу, Блудовым особенно жестоко исправленную,
я отложил в сторону на несколько недель — и после ему подал ее, как
будто мною только что написанную. Блудов, как и всегда, похвалил и
ночью всю ее исчеркал и не оставил ни одного из прежних своих
собственных слов. Это меня совершенно успокоило, и я получил убеждс
ние, что мой умный начальник одержим недугом исправления и того,
что неплохо.
Несмотря на это, служба у Блудова была очень приятна. Кроме
самого милого обхождения со своими подчиненными, для меня инте<
ресно было то, что он поручал мне весьма, важные и весьма секрет
ные дела. Особенно интересовали меня бумаги по Преобразовательно¬
му комитету, где Блудов и Д. В. Дашков были делопроизводителями'*
Хотя труды этого комитета почти ни к чему не привели, однако ту
затронуты были почти все преобразования, ныне произведенные. Воп
рос об освобождении крепостных людей был неоднократно обсуждаем
58

и плодом этих совещаний был указ об обязанных крестьянах6\ кото¬
рый, правда, остался мертвою буквою. Хотели преобразовать и госу¬
дарственный совет, и сенат, и губернские ^учреждения, и из этого
вышли указы, ничего не преобразовавшие. Самые важные и принесшие
добрые плоды постановления были: указ о полюбовном размежевании
и высочайшее повеление о составлении свода законов .
Дело, в котором я принял в то время прямое и довольно силь¬
ное участие, было составление «общего Устава для лютеранских церк¬
вей в Империи*. Образован был комитет из одного епископа (С.-Пе¬
тербургского), четырех супер-интендантов, четырех светских предсе¬
дателей консисторий и двоих членов — делопроизводителей, одного —
для немецкой редакции — ст. сов. Лерхе и одного для русской редак¬
ции — меня. Председателем был назначен сенатор граф ТизенгаузеньЪ.
Комитет работал две зимы, имел около сотни заседаний и, наконец,
представил свой проект Устава. Тут, в первый раз, пришло.сь мне
иметь дело с остзейцами, с их привилегиями и с их партикуляриз¬
мом. Они видели, что в их порядках многое плохо, что существова¬
ние в трех провинциях и на острове Эзеле различных церковных пра¬
вил относительно одного и того же предмета — более чем неразумно
в неудобно и что необходимы обобщения и изменения; но каждый от¬
стаивал свое, ссылаясь на эти привилегии. Председатель всячески
старался привести членов к единогласию, но почти все решения
утверждались большинством голосов. И странно было то, что протес¬
тантское духовенство оказывалось менее упорным, чем светские чле¬
ны консистории и особенно ландраты Мандель и Кампенгаузен. Не
раз приходилось мне крепко отстаивать желания правительства, кло¬
нившиеся к объединению постановлений для протестантских церквей в
Империи. Всего противнее для остзейцев была мысль об учреждении в
Петербурге генеральной консистории для всех протестантских церквей
России. Однако и эта мысль прошла в комитете, хотя при самом
слабом большинстве и при самом сильном давлении со стороны пред¬
седателя и главноуправляющего Блудова. Некоторые члены сказались
больными. Ландраты, Эстляндский — Мандель и Лифляндский —
Кампенгаузен, были в бешенстве. Устав этот был рассмотрен в Го¬
сударственном совете, одобрен с незначительными изменениями, вы¬
сочайше утвержден и распубликован. За труды мои по этому делу я был
|фоизведен в коллежские асессоры.
Эта полученная мною награда заслуживает особого рассказа.
I. Н. Блудов не раз прежде представлял меня к наградам; но импера¬
тор постоянно меня вычеркивал и однажды даже сказал Блудову:
•C*est un mauvais homme; je vous conseille cTfctre sur vos gardes avec
hii»f В настоящем случае Блудов написал обо мне такой доклад, что
мне совестно было его читать. На основании его следовало меня
произвести не в следующий чин, а прямо в статские советники.
Н. Блудов закусил удила и поехал во дворец с твердою решимостью
•гстоять свое представление. Император был в добром духе, прочел
•оклад, усмехнулся и сказал: «Видно ты этого очень Желаешь, изволь,
* Это дурной человек; я вам советую быть осторожным с ним (фр.).
59

но ты мне за него отвечаешь». Блудов поклонился и отвечал: «Вполне
принимаю ответственность за представляемого мною Кошелева».
Во время моего служения у Блудова мне пришлось месяца три
или четыре быть под начальством Д. В. Дашкова. Блудов, уезжая за
границу, с высочайшего соизволения, передал своему другу Дашкову
свои обязанности, как по главному управлению духовными делами ино¬
странных исповеданий, так и но Преобразовательному комитету. Вслед¬
ствие этого я должен был по отъезде Блудова явиться к исправляю¬
щему его должность. Являюсь; докладывают обо мне; «просит подо¬
ждать». Жду час, два: снова докладывают и снова «просит подождать».
Наконец уже 2-й час; я прошу вновь ло.ложить и в ответ получаю:
извиняется, что сегодня не может принять. Ухожу с твердым намере¬
нием не возвращаться к нему, пока сам он за мною не пришлет. Про¬
ходит три, четыре дня, и является ко мне курьер с приглашением
к министру. Иду; Дашков тотчас меня принимает, и, до возвращения
Блудова, я почти не выходил из его кабинета. Тут я имел случай
довольно хорошо узнать этого даровитого, истинно государственно¬
го человека. Он был по природе очень застенчив; а потому не любил
новых людей и всячески избегал официальных приемов. Поэтому и ме¬
ня он не решился принять в первый раз, когда я к нему являлся.
Вообще он не отличался деятельностью и трудолюбием; напротив то¬
го, он был ленив и дела любил откладывать до завтра; но когда не¬
обходимо было что сделать, то он работал и день и ночь без устали
Взгляд его на дела был светлый и обширный. Во время моего при нем
нахождения ему необходимо было перед отъездом государя предста¬
вить ему доклад об устройстве княжеств Молдавии и Валахии. Он при¬
нялся за работу вечером, проработал всю ночь и весь день, и н
следующую затем ночь работа была готова. Доклад был великолепный:
на 10—12 листах мелкого письма почти не было помарок, и одно по¬
следовательно вытекало из другого. Не помню, в каком именно году
был с Дашковым очень замечательный случай. По высочайшему по-]
велению Сенат, как верховный суд, судил поляков из западных губер¬
ний за участие в каком-то заговоре. По недостаточности улик Сенат
оправдал обвиненных. Император Николай был этим весьма недоволен
и приказал дело это перенести в Государственный совет. Дашков, как
министр юстиции, в оправдание решения Сената произнес прекрасную
речь, и большинство Совета, за исключением князей Чернышева и
П. М. В о.л коне кого6*’, утвердило приговор Сената. Император в не¬
годовании возвращает дело в Государственный совет с замечанием;
Сенат, придерживаясь буквы закона, мог оправдать обвиненных,
Государственный совет до-тжен был руководствоваться государствен
ными соображениями, а потому рассмотреть ему это дело вновь, с госу¬
дарственной точки зрения. Дашков опять произносит речь в Совете, ко
торый, за исключением двоих выше поименованных членов, остается
при прежнем решении. Журнал Совета отправляется к государю, кого
рый, вопреки своему обычаю, держит этот журнал почти две неде/н
и возвращает с утверждением мнения большинства. Дашков во все эт
время не имел доклада у государя, но, по накопившимся делам, ем
необходимо было испросить у императора личный доклад. Час докла
60

да назначается, и Дашков, отправляясь во дворец, думал возвратить¬
ся оттуда уже частным человеком. Государь принимает его очень ми¬
лостиво и говорит: «Ну, Дашков, мы с тобою поспорили, но я наде¬
юсь, что это нашей дружбе не повредит». Этот рассказ мною слышан
от самого Дашкова.
Много в Петербурге я ездил в общество, был почти со всеми
знаком, играл в карты, но особенную отраду находил в посещении
двух домов — Константина Яковлевича Булгакова и Екатерины Андре¬
евны Карамзиной, вдовы историографа**'
Прежде чем говорить об этих двух домах, не могу не сказать
несколько слов о том, что я чуть-чуть не сделался полным картеж¬
ником. Петербургская жизнь содержала в себе мало животворного и
очень располагала к пользованию всякими средствами нескучно уби¬
вать время. Мои петербургские приятели гр. Медем, Бальис, Фонгон68
и некоторые другие очень любили играть в карты, а именно — в экар¬
те. Умеренно в молодости я ничем не мог заниматься. Начавши играть
н карты, я к ним пристрастился и считал почти напрасно прожитым
тот день, в который мне не удавалось играть в карты. Это препро¬
вождение времени превратилось вскоре в страсть, и мы проводили ве¬
чера и даже ночи за картами, так что иногда прямо из-за карточно¬
го стола поутру, напившись чаю, отправлялись на службу. К счастью
моему, я как-то занемог и дня два оставался один. Письма Киреев¬
ского, беседы с Одоевским, Хомяковым и некоторыми другими друзья¬
ми и собственное неудовлетворение ведомою мною жизнью заставило
меня опомниться, и я решился более в карты не играть. Вскоре прия¬
тели мои, узнавши о моей болезни, посетили меня, потребовали карт;
они были им тотчас поданы, но сам я играть не сел. Приятели мои
сперва не верили моему решению, посмеялись над ним, всячески за¬
влекали меня в игру, но я устоял на своем и до отъезда моего из
Петербурга более карт в руки не брал. Впоследствии в Москве я иг¬
рал в вист по малой игре, но вскоре это мне надоело, и я совершенно
п навсегда отказался от карт.
В доме Булгакова с самого начала моего пребывания в Петер¬
бурге я был принят, как свой. Жена К. Я. Булгакова, волошанка, не
была особенно привлекательна ни разговором, ни обхождением, но он
был весьма добр, умен и умел сосредоточить в своем доме все, что было
1вмечательного в Петербурге в административном и общественном
отношении. Он был со всеми в самых лучших отношениях, делал
«»чень много добра, помогал и советами, и заступничеством и особен¬
но любил молодых людей, которые у него были как у себя дома. Тут
4 познакомился с гр. Каподистрия, с маркизом Паулуччи, с гр. Мату-
ыевичем и другими знаменитостями того времени69. Хотя Булгаков
•*мл только почт-директором, однако личный его авторитет в Петер¬
бурге был таков, что его ходатайства уважались всеми министрами,
когда он хотел кому помочь, то всегда достигал своей цели. Он
мел сделаться необходимым для самих министров: не все они были
•<чкду собою в хороших отношениях, а между тем все часто имели друг
друге надобность, а потому Булгаков был между ними посредником,
• притом посредником всегда удачным. Чрез Константина Яковлевича
61

я узнал, почему император Николай был ко мне нерасположен и счи¬
тал меня un mauvais bomme*. Гр. Бенкендорф, управлявший тогда 3-м
отделением Собственной канцелярии по просьбе Булгакова, пригла¬
сил меня к себе и показал мне разные обо мне собранные сведения
и в особенности перехваченное на почте письмо Киреевского ко мне,
которое было совершенно ложно истолковано и даже вполне извраще¬
но, Киреевский в своем письме говорил о необходимости революции
в нашем умственном и нравственном бы.те, а тайная полиция вообра¬
зила или с умыслом представила, что тут идет речь о революции по¬
литической, к которой душевно расположен был писавший, а равно и
тот, по заключению 3-го отделения, к кому было написано письмо. А
как Николаю Павловичу постоянно чудилась революция, то этот до¬
нос и крепко засел ему в голову.
В доме Е. Л. Карамзиной собирались литераторы и умные люди раз¬
ных направлений. Тут часто бывал Блудов и своими рассказами всех
занимал. Тут бывали Жуковский, Пушкин, Л. И. Тургенев, Хомяков,
П. Му ханов* \ Титов и многие другие. Вечера начинались в 10 и дли¬
лись до 1 и 2 часов ночи; разговор редко умолкал. Сама Карамзина
была женщина умная, характера твердого и всегда ровного, сердца
доброго, хотя, по-видимому, с первой встречи, холодного. Эти вечера
были единственные в Петербурге, где не и фал и в карты и где говорили
по-русски.
На вечерах у К. А. Карамзиной познакомился я с девицею Россеги
и страстно в нее влюбился. Мы виделись с нею почти ежедневно, пе¬
реписывались и, наконец, почти решились соединиться браком. Меня
тревожила ее привязанность к большому свету, и я решился написать
к ней с изъяснением страстной моей к ней любви, но и с изложением
моих предположений насчет будущего. Я все изложил откровенно; и
она ответила мне точно так же; и наши отношения разом и навсегда
были порваны**. Несколько дней после того я был совершенно неспо¬
собен ни к каким занятиям; ходил по улицам, как сумасшедший, и
болезнь печени, прежде меня мучившая, усилилась до того, что я
слег в постель. Доктора сперва разными лекарствами меня пичкал!
и, наконец, объявили, что мне необходимо ехать в Карлсбад.
Д. Н. Блудов выхлопотал, конечно, не без большого труда, дозв*»
ление мне ехать за границу, потому что в это* время вследствие
июльской революции во Франции и последовавших затем беспорядке!
и возмущений в Польше и Германии император почти никому не раз
решал отъезда в чужие края. Я почти обрадовался усилению моей бо
лезни; вполне предался мысли о заграничном путешествии, и в не
сколько дней все приготовления к отъезду были окончены.
Заканчивая рассказ о петербургской моей жизни, я считаю нуж
ным сказать еще несколько слов о замечательных людях, с которым
я был там в сношениях. Особенно я любил В. Л. Жуковского, которы
ко мне был очень расположен, вероятно, вследствие того что дру
* дурным человеком (фр.),
** Эта девица Россети впоследствии вышла замуж за Н. М. Смирнова и, по снопу
уму и любезности, сделалась известною в среде литературной и в высшем обществе И
тербурга и Москвы'*.
62

его, Авд. Петр. Елагина, меня ему особенно рекомендовала. Чистота
его души и ясность его ума сильно к нему привлекали. По вечерам
я встречал у него Крылова, Пушкина, бар. Дельвига/3 и других; бе¬
седы были замечательны по простоге и сердечности. Сам Жуковский,
хотя жил в Петербурге и к тому же при дворе, поражал чистотою сво¬
ей души. Пушкина я знал довольно коротко; встречал его часто в
обществе; бывал я и у него; но мы друг к другу не чувствовали осо¬
бенной симпатии.
Барон Дельвиг был умный и очень милый человек. С особенным
удовольствием он, бывало, рассказывал один случай, бывший с ним,
как с издателем газеты. Призывает его начальник 3-го отделения
собственной его величества канцелярии гр. Бенкендорф и сильно,да¬
же грубо, выговаривает ему за помещение в газете одной либераль¬
ной статьи. Бар. Дельвиг, со свойственной ему невозмутимостью,
спокойно замечает ему, что на основании закона издатель не отве¬
чает, когда статья пропущена цензурою, и упреки его сиятельства
должны быть обращены не к нему, издателю, а к цензору. Тогда на¬
чальник 3-го отделения приходит в ярость и говорит Дельвигу: «За¬
коны пишутся для подчиненных, а не для начальств, и вы не имеете
права в объяснениях со мною на них ссылаться и ими оправдывать¬
ся».— Прелестный анекдот и вполне характеризовавший николаевские
времена.
Глава IV (1831 — 1832)
Поездка за границуБерлин.— Дрезден.— Веймар.— Знакомст¬
во с Гёте.— Франкфурт и Рейн.— Женева и лекции Росси.— Па¬
риж.— Лондон.— Лорд Morpeth.— Гр. А. Ф. Орлов.— Карлсбад.-
Болезнь матери и возвращение в М<ккву.
В первых числах июня 1831 года, когда уже оказалась холера
ч Петербурге, отправился я в Любек на пароходе «Николай I». Пла¬
вание наше было благополучно. Вид безбрежного моря, чувство нахож-
1Сния между небом и бездонною водою и вообще новизна образа жизни
«а пароходе приводили меня в восторг; но особенно радовало меня
• о, что я покончил с Петербургом, с его суетами и дрязгами, что я
даляюсь от места, где в последнее время так много сердечно про-
традал, и что теперь как будто начинаю новую жизнь.
По прибытии в Травемюнде нас не спустили на землю и нам объ¬
явили, что так как в Петербурге холера, то мы должны остаться на
вроходе, в карантине, семь дней. Начались переговоры, и держав¬
ой Сенат г. Любека, наконец, разрешил нам nach purification* сойти
■в землю. Нам предложили ванны и обкуривание наших вещей, на что
•о охотно согласились, и в тот же день к обеду сошли на землю не-
оцкую. Несмотря на сильные боли в печени, вид иностранного, хотя
маленького города, и много другого, чего я прежде не видывал,
|чмзвел на меня сильное впечатление. Мысль, что я нахожусь в
•после очищения (нем.).
63

стране Канта, Шеллинга, Шиллера и Гёте, меня приводила в восторг.
Мне все казалось замечательным, разумным, прекрасным. Самый не¬
мецкий обед в Травемюнде найден мною отменно вкусным, а гостини¬
ца по своим удобствам и чистоте — чуть-чуть не баснословною. Лю¬
бек своеобразностью и древностью зданий чрезвычайно меня поразил;
казалось мне, что я расхаживаю по древней Германии. Гамбург, его
отели и Jungferstieg меня очаровали. В первый же день я обежал
чуть не весь Гамбург и хотя к вечеру чувствовал крайнюю усталость,
однако едва ли не последний ушел с Jungferstieg’a. Из Гамбурга от¬
правился в Берлин. Даже тихая езда немецкого Eilwagen’a* меня
не сердила; напротив, я был доволен, что могу все рассматривать и
многим любоваться. Берлин произвел на меня неприятное впечатление:
он напомнил мне Петербург своими правильными и .однообразными
улицами. Я посетил лекции Шлейермахера, Ганса, Савиньи'4 и не¬
которых других немецких ученых знаменитостей. Эти трое поименован¬
ные ясностью изложения и взгляда на преподаваемые" предметы про¬
извели на меня глубокое впечатление. Шлейермахер говорил так про¬
сто, с таким глубоким убеждением и с -такою задушевностью, что
производил на слушателей самое сильное действие. Ганс живостью
своей речи и пламенностью своего воображения всех очаровывал и
хотя преподавал юридические науки и был противником всеми ува¬
жаемого Савиньи и исторической школы, однако сумел приобрести
многочисленных и горячих сторонников и учеников и пользоваться
между и над ними сильным авторитетом. Савиньи привлекал слуша¬
телей изящностью своего изложения, обширною ученостью и глубо¬
ким смыслом своих соображений.
Хотя в Берлине мне было вовсе не скучно, напротив топ\|
мне хотелось все осмотреть и послушать поболее лекций в универу
ситете, однако время бежало и мне необходимо было спешить в Кар>
сбад. Из Берлина я поехал в Лейпциг, где пробыл недолго. Тут был
со мною очень забавный случай. Я пошел в театр и, как русском)
подобает, взял самое дорогое место в ложе, заплативши за него цель:*
20 грошей. Сперва сижу один; потом входит в ложу старичок и
отвешивает мне почтительный поклон, затем входит другой чело¬
век не старых, но вполне зрелых лет. Они раскланиваются очен
вежливо и в разговоре беспрестанно величают друг друга титулoi
Hoheil (Высочество). Оказалось, что я сидел в обществе владетельны:
принцев.
Из Лейпцига я отправился в Дрезден, где любовался и картин
ною галереею, и музеями, и Брюловскою террасою, и не знаю, чт
не возбуждало моего восторга. Прежде отъезда из Дрездена я р<
шился посетить Саксонскую Швейцарию. Рано утром отправился я и
города пешком и на дороге захожу в королевский увеселительный :н
мок Pilnitz. Вхожу в сад, иду на одно возвышение, откуда чудный ви
на окрестности, и тут, найдя одного старца, сидящего на скамь
почтительно ему кланяюсь. Вступаем в разговор, и я высказыв^
сожаление, что не мог получить дозволения на осмотр замечательн<
крепости Konigstein; говорю, что обращался по этому предмету с прпс
* скорый экипаж (нем.).
64

бою к нашему посланнику, но что он мне советовал не настаивать на
этом, потому что саксонское правительство неохотно дает такие раз¬
решения. Старец нашел, что русский посланник несправедливо отозвал¬
ся насчет саксонского правительства, спросил мою карточку и пред¬
ложил мне выслать в Konigstein желаемое дозволение. С благодар¬
ностью принял это предложение, раскланялся и ушел. Тут же в саду
мне удалось узнать, что мой собеседник был сам король саксонский75.
Четыре дня я провел в Саксонской Швейцарии и наслаждениям моим
не было границ. Когда я пришел в Кёнигстейн, то позволение для
осмотра крепости было уже там получено, и сам комендант мне все
там показывал. Это такая крепость, которую взять невозможно, ибо она
стоит на неприступном со всех сторон утесе, и ее можно только го¬
лодом принудить к сдаче. Особенно замечателен тут колодезь, чрезвы¬
чайно глубокий и дающий отличную воду.
Из Дрездена, через Теплиц, я поехал в Карлсбад, где и поселил¬
ся на Alte Wiese в доме zum rothen Herz. Тут пил я сперва MCihlbrunnen;
потом Neubrunnen и, наконец, жгучий Sprudel; брал я ванны и много
ходил по горам. Это лечение оказалось для меня животворным, и я
С каждым днем чувствовал себя все лучше и лучше. В Карлсбаде я про¬
был семь недель и выехал оттуда почти совершенно здоровым, обещая
следующим летом туда возвратиться для упрочения полученного исце¬
ления.
Из Карлсбада я направился в Веймар, куда газеты и другие
публикации сзывали поклонников Гёте на открытие памятника, ему
воздвигавшегося в тамошней публичной библиотеке. Предполагалось
поставить там сделанный известным французским ваятелем Давидом
бюст Гёте и совершить это торжество 28-го августа в 82-ю годов¬
щину от рождения великого поэта. Я приехал в Веймар накануне это¬
го дня, твердо уверенный, что в этот день наверное сподоблюсь
Счастия лицезреть Гёте и тем удовлетворить давнишнему желанию уви-
дЬть, наконец, своими глазами того великого человека, которого творе¬
ная меня и друзей моих приводили в восторг. Вышло, однако, во¬
ке не так. Гёте за два дня до этого торжества уехал из Веймара,
опасаясь слишком сильных ощущений от этого празднества. Я при¬
сутствовал при церемонии открытия бюста, был представлен великой
сангине Марии Павловне, участвовал в обеде, данном по подписке,
И был приглашен на вечер к великой княгине. И она, и герцог были
очень любезны; тут я видел цвет веймарского общества'6. Вечер по-
«•зался мне очень оригинальным. Когда все собрались, тогда герцог
щ великая княгиня вышли очень торжественно, сказали каждому
•^сколько слов и затем раскланялись. Я думал, что вечер тем и кончил-
1, а потому собирался уезжать, но наш посланник, гр. Санти1', меня
«тлновил и объяснил, что кончилось только представление и на¬
нимается вечер. Вечер был совершенно запросто,и вел. княгиня была
•рнветлива, мила и обязательна донельзя. Главным предметом раз¬
дора был, разумеется, Гёте. Великая княгиня познакомила меня
другом Гёте — канцлером Мюллером'8 и поручила ему представить
«чся Гёте, как скоро он возвратится. Отсутствие его продолжалось
* дней; и в это время я был несколько раз приглашен и к обеду, и на
65

вечер в Бельведерский дворец. И герцог, и вел. княгиня были постоян¬
но весьма любезны; а однажды их любезность дошла до того, что после
обеда они предложили мне остаться у них и на вечер, а чтобы мне не
ехать в город и оттуда не возвращаться, они поручили св.оему сыну,
ныне царствующему герцогу, тогда 13-летнему юноше, вместе с его по¬
печителем показать мне парк, оранжереи и теплицы и занять меня до
вечера.
Наконец, возвратился Гёте в Веймар, и я тотчас получил от
канцлера Мюллера приглашение посетить Гёте на следующий день, в
11 часов утра. Не могу выразить, с каким трепетом я приближался к
дому Гёте, входил на его крыльцо и, наконец, позвонил. Служанка,
вышедшая ко мне навстречу, тотчас пригласила меня войти, ука¬
зала мне гостиную, а сама пошла докладывать обо мне хозяину. Сте¬
ны комнаты, в которую я вошел, были увешаны картинами и гравюра¬
ми, а в углах стояли статуи-антики. Я еще не успел осмотреться, как
отворилась дверь из кабинета и вошел Гёте. Хотя лицо его мне было
весьма известно из множества портретов, мною виденных, однако
глаза живого Гёте и выражение его лица меня поразили. Когда мы сели,
то Гёте тотчас начал говорить о вел. княгине, о счастии Веймара,
обладающего таким сокровищем, и пр. Потом .он заговорил о великом
нашем императоре, о могуществе России и пр. Мне хотелось на¬
вести Гёте на предмет более интересный, а потому позволил себе
маленькую ложь, сказавши Гёте, что Жуковский ему кланяется. «Ах,—
подхватил Гёте,— как счастлив действительный статский советник
фон Жуковский, имея лестное поручение заботиться о воспитании
наследника всероссийского престола». Дальнейший разговор продол¬
жался в этом же смысле, и я ушел более чем разочарованный.
На следующий же день я хотел уехать из Веймара, откланявшись
поутру вел. княгине и герцогу, но рано утром я получил от Гёте
записку, которою он приглашал меня к себе на вечер. Нельзя было
не принять приглашения; и я был вполне вознагражден за неприятное
утро, проведенное у Гёте. Гостей было немного: канцлер Мюллер, жи¬
вописец Мейер19 и еще человека три или четыре. Ни о великой княги¬
не, ни о русском императоре не было и помина. Разговор весь был
литературный. Гёте жаловался на то, что политика и реализм убива¬
ли всякую изящную литературу и искусство и что последние, в и!
нынешнем положении, не имея возможности ни прямо переделать лк>
дей, ни подчиниться их временным требованиям, должны стать на вью
шую точку, открыть или указать людям иной, новый мир и покорит|
их силою новых мыслей. Мейер говорил также очень умно. В 103/4 часо
канцлер Мюллер встал и тем подал сигнал к отъезду. Я простился
Гёте и на другой же день отправился во Франкфурт-на-Майне*.
Тогдашний Франкфурт, как и почти все немецкие города, переноси
ли меня в средние века, и я находил особенное удовольствие бродить и
городу, особенно вечером. Во Франкфурте я осмотрел все достопри
* До сих пор было мною написано в 1870 году; затем долго я не писал. Погодин, п
стивший у нас у деревне осенью 1872 года, прослушавши мною написанное, уговорил ме)
продолжать записки, и я принялся опять за них 20 октября 1872 года.
66

мечательности: собор, Кайзер-зал, Данекерову Ариадну и пр. и по¬
спешил на Рейн. На пароходе отправился я до Бибриха, увеселитель¬
ного замка герцога Нассауского, а оттуда, напившись кофе на велико¬
лепной герцогской террасе, я отправился пешком, с сумкой на плечах,
то по одной, то по другой стороне Рейна. Это путешествие от Майнца
до Кобленца, продолжавшееся семь дней, оставило мне на всю жизнь
самые приятные воспоминания. Великолепное положение Иоанни-
сберга, Бахарахт со своими развалинами, Рейн штейн, Штольценфелз,
Кауб со своею средневековою башнею и вообще красивые берега реки
навсегда сохранились в моей памяти и всегда мне было отрадно их
увидеть. Эта неделя пешего хождения была едва ли не бо^тейшею в
моей жизни по воспоминаниям и наслаждениям. Тут я также развил
И утвердил свои сведения относительно рейнских вин, ибо за обедом и
ужином выпивал'по полубутылке, а иногда и по целой бутылке лучшего
местного вина.
С берегов Рейна, через Страсбург, я отправился в Швейцарию.
Великолепный собор в Страсбурге с чудною башнею и французская об¬
становка жизни меня так заинтересовали, что я там остался три дня,
Затем любовался падением Рейна при Шафгаузеие, исходил пешком
Обер-Ланд и в дилижансе доехал до Лозанны, где, после несколь-
кодневного пребывания, сел на пароход и прибыл на зимовье в Женеву.
Тут я нашел огромное русское общество, потому что пребыва¬
ние в Париже русским в этом году (1831/2) было воспрещено. Я по¬
селился в верхнем городе в качестве нахлебника в одном очень хо-.
рошем семействе, г. де Карро. Он, жена и дочери его (довольно
пожилые) были и умны, и любезны. Они познакомили меня с лучшими
домами в Женеве. Тут не раз беседовал я со знаменитым ботаником
Декандолем, с химиком Деларивом, с филеллином Ейнаром и особенно
часто с даровитым криминалистом и политик о^экономом Ptyccu, кото¬
рый впоследствии был пэром Франции и, наконец, первым министром
а Риме во время либерального порыва Пия IX80. Русское общество
в эту зиму было в Женеве очень многочисленно; были: полдюжины
Нарышкиных, столько же, коли не больше, князей и княгинь Голицы¬
ных и много разного колибера военных, статских и отставных рус¬
ских. Из женщин особенно замечательна и интересна была Марья Ан-
Пковна Нарышкина, которая и тут не могла еще забыть роли, кото¬
рую она играла в Петербурге по милости связи своей с императором
\яексаидром I81 . Тут встретил я и старых приятелей, С. /7. Шевыре-
его воспитанником кн. Александром Волконским81' и С. А. Соболев-
аого. Зиму провели мы очень приятно и весьма полезно. Все утра
всяящены были слушанию лекций, отчасти в академии, а отчасти на
(Ому у профессоров. Мы слушали ботанику у Декандоля, химию у Де-
щ/шва, уголовное право и уголовное судопроизводство v Росси.
Черх того, мы слушали у сего последнего публичные лекции о швей-
(фской истории и частные, только для цае восьми человек предназ-
••венные, за особую плату, о государственном и международном пра-
Лекции этого итальянца на французском языке приводили нас в
нпсторг. Он излагал свои мысли чрезвычайно ясно, последовательно
* Мкл мнительно, рассказывал события необыкновенно живо и заин¬
67

тересовывал нас так, что часы казались нам получасами. Росси по¬
любил нас, а мы его; и его частные для нас лекции нередко продол¬
жались не час, а два и даже три часа. Этот человек развил во мне много
новых мыслей и утвердил во мне настоящий либерализму который,
к сожалению, у нас редко встречается, ибо в среде наших так
называемых либералов по большей части встречаются люди, проник¬
нутые западным доктринерством и руководящиеся чувствами и прави¬
лами скорее деспотизма, чем истинного свободолюбия и свободомыс¬
лия. Этому доброму на меня влиянию знаменитого Росси я весьма
многим обязан по деятельности моей и по делу освобождения наших
крепостных людей и по управлению делами в Царстве Польском.
Зима 1831/2 года посреди прилежных утренних занятий и живых
вечерних развлечений прошла так быстро, что наступил апрель как
бы неожиданно. Тогда русские начали разъезжаться, и я решился хо¬
тя бы заглянуть в Париж.
При этом переезде случились со мною два довольно забавные при¬
ключения. При въезде во Францию и при предъявлении на границе мое¬
го русского паспорта меня приняли, не знаю почему, за поляка, ищу¬
щего убежища во Франции после взятия Варшавы русскими83. Фран¬
цузский пограничный чиновник, со свойственною его нации emphase*,
приложа руку к козырьку, отвесил мне следующую фразу; «trop heu-
reux, Monsieur, de recevoir ches nous les glorieux restes de I’he-
roique nation polonaise»**, и без осмотра пропустил мои вещи.
Другой случай был еще забавнее. Приезжаю я в Лион, останав¬
ливаюсь в гостинице и иду обедать за table d’h6te***. Вижу, что шам¬
панское льется рекою и пьют за здоровье кн. Ливена, «перешедшего
из русской армии в ряды свободолюбивой Польши». Не замедлили и
мне предложить шампанского, но я от него отказался. Тогда французы
с криком обращаются ко мне: «Comment, Monsieur, vous пе voulez pas
boir a la sante du prince de Liven, qui,des rang de Гагтёе russe, a passe
dans ceux de l’heroique nation polonaise?»**** Я отвечаю им: «Je пе
bois pas a la same d’imposteurs. Ze connais tous les princes Liven, et je
sais qu’aucun d’eux n’a deserte les rangs de Гагтее russe».***** Подни¬
мается страшный крик; подходят ко мне с разными угрожающими реча.
ми и ухватками; но в это время выдававший себя за князя Ливена скры¬
вается. Французы вскоре это замечают, и бокалы шампанского под.
нимаются уже в честь мне. Этот случай на другой же день был рас.
сказан в лионских журналах, и этот рассказ перепечатан в парижски^
газетах.
Как Париж в то время был для русских запрещенным плодом I
как я тогда числился на службе по министерству иностранных д<
* напыщенность (фр.).
** Мы очень счастливы, месье, принимать у себя славные остатки героическЛ
польской нации (фр.).
*** общий стол (фр.).
**** Как, месье, вы не хотите пить за здоровье князя Ливена, который из pyci к4
армии перешел в ряды героической польской нации? (фр.).
***** д не пью за зд0р0ВЬе самозванцев. Я знаю всех князей Ливенов, и я знаю.
ни один из ник не дезертировал из рядов русской армии (фр.).
68

то, по приезде в Париж, я счел долгом немедленно явиться к наше¬
му послу, графу Поццо ди Борго, и сказать ему, что я только про¬
ездом в Лондон и останусь в Париже не более трех дней84. Посол при¬
нял меня очень любезно, позвал меня к себе обедать и сказал, что
я могу здесь оставаться столько времени, сколько мне угодно. Я очень
обрадовался этому позволению и решился пожить в Париже, сколько
возможно.
В продолжение моего пребывания в Париже я часто был пригла¬
шен на обед к гр. Поццо ди Борго, и его беседы за столом и в пос¬
леобеденное время были чрезвычайно интересны. Он вовсе не был за¬
купоренным дипломатом и говорил обо всем весьма свободно и охот¬
но; ум его был столько же жив, сколько и глубок; и эти беседы могли
считаться почти лекциями о современных событиях. Как этот государ¬
ственный человек выше Нессельроде и комп.!
Имевши письмо от Росси к герцогу Броли,я не замедлил к нему
отправиться. Он пригласил меня к себе на вечера по четвергам.
Тут, в первый же вечер, я познакомился с Гизо, Кузеном, Вилменем,
Мишле и другими замечательными людьми. Тут также впоследствии я
познакомился с молодым Тьеромьь. Эти вечера были для меня так ин¬
тересны, что я не пропускал из них ни одного и уходил домой одним
ИЗ последних. Черноволосый, с пламенными глазами и увлекательною
речью Кузен, всегда спокойный, рассудительный и красноречивый Ги¬
зо и живой, многоречивый и разнообразием своих сведений поражаю¬
щий Тьер — были для меня особенно интересны, и я старался их все¬
го более слушать. Сам хозяин дома был человек высокого ума, поль¬
зовался большим авторитетом в обществе и принимал гостей чрезвы¬
чайно любезно. На этих вечерах не было дам и все чувствовали себя
как дома.
Я посещал и лекции, и театры; осматривал достопримечатель¬
ности Парижа; и часто приходилось жалеть, что дни заключали в
Себе мало часов. В конце мая, когда я располагал отправиться в Лондон,
гр. Поццо. ди Борго предложил мне туда курьерскую экспедицию. Я
С радостью принял это предложение, потому что пребывание в Париже
вричинило сильный ущерб моему кошельку.
В Лондоне я пробыл месяц. Кроме осмотра достопримечательностей
лой столицы я, как дипломат, т. е. как служащий по министер¬
ству иностранных дел, имел случай посещать дома высшего англий¬
ского общества. Тут познакомился я с разными знаменитостями того
фемени — с лордами Греем, Пальмерстоном и др.8ъ Англия особен¬
но интересовала меня по своей конституционной жизни, и я часто по¬
сещал парламент. Один случай английской вежливости меня особен¬
но поразил. Однажды, придя к дверям парламента, я обратился к зна¬
комому мне коммонеру лорду Морпефу (Morpeth) с просьбою ввести
пеня в нижнюю Палату. Он очень охотно исполнил мое желание;
4 впоследствии я узнал, что в этот день он должен был внести пред-
Южение в пользу поляков; но, введя русского, он счел уже не-
'•риличным делать такое предложение и передал это motion* дру-
* предложение (англ).
69

тому. Скажите: какой француз или немец из подобной причины отка¬
жется от приготовленной им речи? Да и сами англичане в этом отно¬
шении не пошли ли назад?
Во время моего пребывания в Англии совершилось одно великое
событие, которого мне удалось быть свидетелем. В июне 1832 года,
наконец, прошел в Палате лордов знаменитый reform Ы118/. Я был
там в этот день и имел случай любоваться если не красноречием англи¬
чан, ибо для этого я недостаточно знал их язык, то их tenue*, т. е.
торжественностью их обстановки, серьезностью их речей и порядком,
господствовавшим в заседании, 7-го июня билль Ьыл утвержден коро¬
левскою властью и народная радость была всеобщая.
Не могу не рассказать одного случая, бывшего со мною в Лон¬
доне и делающего великую честь одному из наших главных сановни¬
ков прошлого царствования. Приезжает в Лондон в качестве чрезвы¬
чайного полномочного посла по бельгийским делам граф А. Ф. Орлов**.
Мы надеваем мундиры и являемся к нему. Со всеми нами он тут только
знакомится; он был очень обходителен, прост и любезен. В этот
же день мы, русские, обедали у гр. М. С. Воронцова, приехавшего на¬
вестить своего отца, который постоянно жил в Лондоне89. За обедом
было человек около двадцати, все русские, и разговор был очень
оживлен. Гр. Орлов обращается к советнику посольства Кокошкину и
спрашивает его: «Не хочешь ли ты также с нами туда ехать?» Кокош-
кин очень почтительно отвечает: «С большим удовольствием, ваше
сиятельство». Меня это покоробило, и я говорю своему соседу, сек¬
ретарю посольства, Ломоносову90: «Ну, как он и нас тыкнет?» Едва
я успел это сказать, как Орлов обратился ко мне со словами: «А
ты?» Я ему ответил: «С тобою я охотно всюду поеду». Внезапно во¬
царилась мертвая тишина, и хозяин дома поспешил завести иной раз¬
говор. Я же подумал про себя: «Случай с Нессельроде надломил мне
шею; нынешний ее доломает и, пожалуй, даст императору Николаю|
утешение сказать: прав я был, • когда говорил о Кошелеве: «C’est
un mauvais homme**». Обед кончился; Орлов подходит ко мне и очень
любезно мне говорит: «Так завтра я вас жду, и мы вместе поедем»,
С этого дня мы были неразлучны: вместе осматривали главные досто¬
примечательности Лондона, а иногда и обедали в тавернах. В одн)
из наших бесед гр. Орлов мне рассказал с величайшими подробности*
ми, как ему удалось легко усмирить бунт в Новгородских военннц
поселениях. Император Николай непременно хотел, чтобы он от<
правился туда с достаточными войсками; но Орлов настаивал Ш
том, чтобы ему дозволено было ехать туда одному с адъютантом
Наконец император согласился. Орлов поскакал туда в коляске; со
бирал по разным местам бунтовавших поселян и своими речами при
вел всех в раскаяние, и они на коленях; со слезами, просили про
щения91. Проходит несколько лет, я приезжаю в Петербург и, ка|
откупщик, являюсь в Сенат. Граф Орлов, как только обяэанносц
председателя позволяют ему оставить свое кресло, подходит ко мн|
• манера (фр.).
** Это дурной человек (фр.).
70

вспоминает, как хорошо мы проводили время в Лондоне, и зовет ме¬
ня к себе. В 1849 году, когда почти никому не выдавали заграничных
паспортов и когда московский генерал-губернатор гр. Закревский92
мне отказал в выдаче такового, я вздумал обратиться к графу Орлову —
с просьбою помочь мне в получении паспорта, необходимого мне
для поездки за границу по причине тяжкой болезни моей жены.
Через неделю я получил от гр. Орлова ответ, в котором он ме¬
ня уведомляет, что докладывал о моей просьбе государю императору
и что последовало высочайшее разрешение на выдачу заграничного
паспорта мне с женою, детьми и находящимися при мне лицами. О
графе, возведенном впоследствии в княжеское достоинство, А. Ф. Ор¬
лове, я сохранил навсегда самое отрадное воспоминание и с вели¬
ким удовольствием рассказываю об его, в отношении ко мне, действиях.
|К сожалению, мало у нас таких сановников: большая часть из них
рголько и ищет, как бы молодых людей, особенно мало угодливых,
рригнуть и придавить.
^ Из Лондона, в самом конце июня, я отправился в Карлсбад для
^Окончательного излечения моей печени. Тут случилось со мною рома¬
ническое приключение. Познакомился я с одною полькою, гр. С. Она
!ыла красива, умна, любезна, одним словом, обворожительна и жи-
а в разводе с мужем. Я влюбился в нее по уши, и мы вместе прове¬
зли все время дня и строили самые завлекательные планы ехать
месте в Италию, поселиться на зиму в Венеции, жить вместе и на¬
саждаться друг другом, забывая весь остальной мир. Но не суждено
ыло этому исполниться. Я получил из Москвы письмо о серьез¬
ен и даже опасной болезни моей матушки, которую я страстно лю-
Вл. Чувствовал, что если бы я сказал об этом моей графине, то я не в
шах был бы исполнить своей обязанности и своего намерения тотчас
I 1ать в Россию. А потому я объявил, что еду до Дрездена по неотлож-
tMy делу, что тотчас возвращусь и что немедленно вместе мы от-
авимся в Италию. Действительно, я поехал в Дрезден; оттуда на¬
жигал нежнейшее письмо с сообщением известия об опасной болезни
<Ьей матери и с обещанием вскоре вернуться из России и ее
<фыскать в Италии. Сим заканчивается роман, и мы более уже никог-
ф не встречались. Чрез несколько лет я узнал, что она скончалась.
На возвратном моем пути в Россию был со мною забавный случай.
Приехал я под вечер один в коляске на какую-то почтовую станцию
«ной из наших западных губерний. Начальник станции советовал мне
него переночевать, ибо приходилось мне далее ехать лесами, где
«•сто бывают грабежи и убийства. Как после польского мятежа,
•пько что усмиренного, много по лесам блуждало разбойников, кото-
ие нападали на путешественников и их обирали и даже умерщвляли
‘ как слухи об этом всех приводили в трепет, то начальник станции
читал долгом предупреждать проезжих и советовать им вечером не
искаться в путь. Я очень торопился и пуще всего мне противно
ило показаться как бы трусом. Я велел скорее закладывать лоша-
*й и отправился в путь. Как только мы въехали в лес, то почтарь
•чи ямщик заиграл на своем рожке и не замедлили двое верховых
•Шться и поздороваться с ним на неизвестном мне языке (по-поль-
71

ски). Это мне показалось что-то подозрительным, и я извлек из своей
палки меч, желавши по крайней мере не без боя сдаться разбойникам.
Вскоре, однако, я заснул, и когда приехал на станцию, то меня раз¬
будили. Тут я узнал, что эти двое, которых я принял за разбойников,
вызванных моим почтарем, были сторожа, обязанные провожать путе¬
шественников. Как часто ложные страхи задерживают наши дейст¬
вия и служат к усилению ложных слухов.
Глава V (1833—1834)
Служба в Моек. Губернском Правлении
По приезде в Москву я нашел матушку уже выздоравливающею.
Мы провели остаток лета в подмосковной, а на зиму возвратились в
Москву. Здоровье мое совершенно поправилось, и зиму провели мы
очень приятно с друзьями моими Киреевскими, Хомяковым, Свербее-
выми, Баратынским (поэтом) и другими старыми и новыми приятеля¬
ми. В течение зимы я познакомился и довольно близко сошелся с мос¬
ковским генерал-губернатором, всеми любимым и уважаемым кн.
Д. В. Голицыным, который стал уговаривать меня поступить советни¬
ком в Московское Губернское Правление, в которое ему уже удалось
поместить очень порядочных людей. В феврале (1833) я поехал в Пе¬
тербург, и Блудов очень мило и настоятельно побуждал меня возвра¬
титься к нему на службу. Я забыл прежде сказать, что из-за границы я
должен был послать просьбу об увольнении меня от службы; ибо, по
законам, не могли мне дать нового, т. е. третьего отпуска. Раздумье
было сильнейшее: мне очень хотелось возвратиться на службу к
Д. Н. Блудову, который в то время был уже министром внутренних дел;
а матушка, которой здоровье видимо слабело, уговаривала меня
таться в Москве. При этом раздумьи наступило лето и мы уехали aj
подмосковную. Осенью (1833) получил я в деревне от Б. К. Дан ы*
са^, моего хорошего приятеля и близкого человека кн. Д. В. Голицы¬
ну, письмо, которым он приглашал меня, от имени последнего, при¬
ехать в Москву. Приезжаю: кн. Голицын объявляет мне, что открыла^
ваканция советника 1-го отделения губернского правления, и сильна
убеждает меня поступить на эту ваканцию. Я не отказываюсь и и|
изъявляю согласия, и прошу дать мне неделю на окончательное реше<
ние.— В Москве я остановился не в своем доме, а у Ив. В. Киреевской
го, который за отъездом матери и вотчима в деревню оставался один
во всем доме. На другой день после моего разговора с генерал-губер<
иатором я получил от него бумагу, которой он меня уведомлял, чт(
он дал предложение губернскому правлению о допущении меня к но
правлению должности советника по 1-му отделению и что сам входа
в прав. Сенат об утверждении меня в этой должности. Что ж — окон
чательно отказаться или вступить в должность? Киреевский убеждл
решиться на последнее; матушка, хотя и отсутствующая, сильно жа
лала того же. Надел фрак и поехал к генерал-губернатору, объят
что подчиняюсь его насилью. Это было 10-го октября 1833 год|
Я всегда и всем занимался страстно. В Петербурге в несколько ма
72

сяцев я выучился английскому языку, так что мог бегло читать англий¬
ские газеты и делать из них выписки. Так же я было сделался таким
карточным игроком, что проводил несколько ночей сряду за картами. В
Москве зимою 1832/3 года случайно я зашел в tir Prevost*, на Кузнец¬
ком мосту, тут знакомая молодежь уговорила меня выстрелить из>
пистолета; вместо цели я попал в потолок; это меня взбесило, и я дал
себе слово сделаться отличным стрелком и до того не покидать писто¬
лета. Почти целую зиму до отъезда в деревню я ежедневно выстрели¬
вал по сто зарядов и сделался одним из первых стрелков в Москве. Так
и своими обязанностями советника я занялся с увлечением. Старался
все узнать, все привести в порядок, и через шесть месяцев мое отделе¬
ние было уже в отличном порядке. Товарищами моими по службе были
р. В. Давыдов, А. Я. Василъчиков, Николев94 и старик Телезов. Я сбли¬
зился особенно с первым, который занимался службою усердно и бла¬
гонамеренно. Второй мой товарищ был также человек умный, но слиш¬
ком много занимался своими собственными делами и небрежно от¬
носился к делу служебному. Прочие два советника были чистыми чи¬
новниками.
L Во время моей службы в московском губернском правлении были
фиключения довольно замечательные, которые стоят рассказа: они
юказывают, как в то время производились дела, и представляют дан¬
ное для определения характера как той эпохи, так и лиц, в онрй дейст-
ювавших.
Система наложения запрещений по долговым взысканиям была у
ас прежде в крайнем, еще большем, чем ныне, беспорядке. Налага-
ись запрещения в сенатских ведомостях, и при совершении купчих,
акладных и других актов надобно было рыться во всей этой огромной
Весе напечатанной бумаги. А потому «учинение справок о запреще-
рях» было источником больших расходов для частных лиц и таких
■е доходов для приказных; и, сверх того, часто продавались и закла-
ывались имения, на которых уже лежали запрещения. Всего более
!)бных актов совершалось в Москве; вследствие этого служивший
а в Москве, кажется, в Сенате, Я. В. Хавский (умерший в 1876 г.)95
1л генерал-губернатору кн. Д. В. Голицыну записку о необходимое-
оставления свода запрещений и алфавита к ним, Кн. Голицын,
да расположенный на всякое доброе и полезное дело, принял это
уложение и передал его в губернское правление с тем, чтобы оно
[убликовало это распоряжение и всем присутственным местам Мос-
:кой губернии и самому себе вменило в обязанность состав ть в
1чный или двухгодичный срок свод запрещениям, наложенным
дым присутственным местом, с добавлением, что запрещения, не
едшие в этот свод, должны считаться уничтоженными. Такое рас¬
поряжение нас поразило, и губернское правление ответило генерал-
||бернатору, что оно не считает себя вправе исполнить такое распоряже¬
ние и что это должно быть совершено законодательным порядком и
Ш иначе, как для всей империи. Генерал-губернатор настаивал на своем
предложении; губернское правление, к крайнему прискорбию губерна¬
• тир Прево (фр.).
73

тора (Н. А. Небольсина)96, оставалось при своем мнении. Тогда кн.
Д. В. Голицын вызвал к себе всех советников и уговаривал их не уп¬
рямиться; они доказывали ему незаконность и невозможность испол¬
нения его требования. Как на основании тогда действовавшего учреж¬
дения о губерниях губернатор или генерал-губернатор, председатель¬
ствовавший в губернском правлении, пользовался правом приказывать,
и советники должны были исполнять полученное приказание, имея
только право и обязанность донести о том Сенату,— то кн. Голицын
нам объявил, что на следующий день он будет в губернском правлении
и займет председательское кресло. Действительно, на следующий день
он к нам приехал, имевши при себе Хавского, и открыл прения по это¬
му делу. Спорили много и долго; наконец, кн. Голицын встал и сказал:
«Вижу, господа, что вы правы; но я не покину своего намерения и войду
с докладом к государю императору». Этот доклад и был поводом к раз¬
работке в Петербурге вопроса «о составлении свода запрещений и
разрешений».
В 1834 году (кажется, так) выгорела в Москве Рогожская часть;
сгорело более тысячи домов; слух о поджогах был всеобщий. По вы¬
сочайшему повелению была назначена комиссия для производства
следствия по этому делу. Сам император приехал в Москву. Следствие
производилось и днем и ночью. Уезжавши из Москвы, государь прика¬
зал по окончании следствия передать его в особо наряженный воен¬
ный суд, имевший окончить все судопроизводство в трое суток. Реше¬
ние поставлено в назначенный срок и представлено к генерал-губер¬
натору. Кн. Голицын вздумал не прямо утвердить решение или его
не утвердить, а передать на предварительное заключение губернского
правления. В 2 часа ночи меня будят и зовут в губернское правление.
Надеваю мундир, еду туда и застаю уже там губернатора, тоже в мун¬
дире. Он объявляет нам генерал-губернаторское предложение, по¬
казывает дело, заключающееся в нескольких исписанных стопах бу¬
маги, и требует, чтобы мы составили наше заключение по прочтении од¬
ного приговора и никак не позже, как через 12 часов. Мы читаем вслух
приговор и убеждаемся, что без рассмотрения самого дела мы не мо¬
жем по совести ничего сказать. Добрейший наш Н. А. Небольсин при¬
ходит в ужас, ибо он надеялся чрез несколько часов представить наше
заключение и чрез то дать генерал-губернатору возможность тотчас
утвердить решение и в тот же день, через особого курьера, донести о
том государю императору. Убеждения и просьбы губернатора на нас
не действуют, и мы объявляем, что готовы все вместе работать, разде¬
лить между собою труд и не расходиться до составления заключения,
Мы принимаемся за дело, а губернатор к 9 часам утра отправляется к
генерал-губернатору с горестным известием об упрямстве советников,
Оттуда возвращается несколько успокоенный и вместе с нами сиди*
безрасходно 36 часов. Но тогда новый для него ужас. Военный суд
приговорил девять или десять человек к наказанию, и из них, кажется,
четверых к шпицрутенам до смерти; а мы, юристы-вольнодумцы, на.
ходим, что нет достаточных улик ни против одного из обвиняемых и
полагаем, что только четверых можно оставить, по тогдашним законам*
в подозрении. Измученный 36-часовым сидением на председательски*
74

креслах, он падает в обморок. Пришедши в себя, он, почти рыдая, го¬
ворит: «Господа, вы себя и меня губите. Поразмыслите об этом». Мы
остаемся неумолимыми; подписываем наше заключение; и губернатор,
без своей подписи, везет злополучную бумагу к кн. Голицыну. Через
час нас всех требуют к генерал-губернатору. Он расспрашивает нас
обстоятельно о деле, благодарит за добросовестное исполнение воз¬
ложенного на нас поручения и говорит, что воспользуется нашим за¬
ключением, насколько это будет для него возможно. Генерал-губерна¬
тор не взял на себя утверждения приговора и представил об этом го¬
сударю. Ни один человек не был наказан до смерти; четверо подверг¬
лись более и менее тяжкому наказанию, а остальные оставлены под
подозрением.
Дворянские собрания во время оно были несколько живее, чем
теперь, и если они не оказывались плодотворнее нынешних, то были
по крайней мере шумнее. В декабре 1834 года дворянство Московской
^губернии затеяло требовать от генерал-губернатора для проверки отчет
Губернской дорожной комиссии. Прения были самые оживленные и
[весьма продолжительные; и я, хотя советник губернского правления,
[финимал в них, как московский дворянин, горячее участие и крепко
застаивал на требовании отчета. Это дело сильно занимало Москву,
i генерал-губернатор приехал на хоры благородного собрания и оттуда
смотрел на дворянские волнения. Большинстве голосов утвердило пред¬
ложение ревизионной комиссии. Я думал, что А^енерал-губернатор будет
\ сильном на меня неудовольствии за такие выходки своего подчинен-
[ого, и для того, чтобы в этом удостовериться, я нарочно поехал к нему
а вечер. Он встретил меня очень ласково и, пожимая мне руку, он
казал: «Се matin je vous ai admire; vous avez bien agi; et h votre place
'aurai fait juste la тёте chose»*/
Глава VI (1835 г.)
Женитьба 4 февр. 1835 г.— Начало занятий сельским хозяйст¬
вом.— Участие в откупах.— Поездка за границу.— Эмс.— Па-
Spuxc.— M-me Lagrancifcre.
Давно я был знаком с семейством Скарятиных и состоял в при-
ельских отношениях с двумя старшими сыновьями Федором и Гри-
рием Скарятиными. Первый очень усердно занимался живописью и
1Л одним из основателей Московских художественных классов, а
угой убит был впоследствии в венгерской кампании9'. В этом доме я
(ознакомился с воспитывавшеюся у своей тетки девицею Ольгою Фео-
фровною Петровою-Соловово, Она мне очень понравилась по складу
•оего ума и по серьезности своих занятий. В декабре я сделал предло¬
жение, и 4 февраля 1835 года мы были повенчаны.
* Сегодня утром я вами восхищался; вы хорошо действовали, и на вашем месте я
«вступил бы точно таи же (фр.).
75

Весною этого же года случилось другое событие, которое имело
также решительное влияние на мою остальную жизнь. Хотя оно ка¬
салось только лично меня, но я не могу не рассказать его с некоторою
подробностью. Да простят будущие мои читатели эту выходку моего
субъективизма.
В первых числах мая приехал в Москву император и с ним вместе
несколько придворных. В числе последних был кн. В. В. Долгорукий
(кажется, обер-шталмейстер), с которым я был давно знаком98. Я
отправился к нему с визитом и нашел его весьма расстроенным вслед¬
ствие полученных им донесений из рязанского имения его матери,
которым он управлял. После обычных приветствий он шутя сказал
мне: «Будьте моим благодетелем, освободите меня от рязанского име¬
ния, которое мне не доход дает, а из меня высасывает последние день¬
ги. Купите его у меня; я вам его дешево отдам». Узнавши, что дело
идет о Сапожковском имении, мне известном как соседу, я изъявил
склонность быть благодетелем кн. Долгорукова и тем охотнее, что у
меня были деньги, хотя и небольшие, и что я искал купить имение. Тот¬
час я получил от него приказ для осмотра имения и даже для обреви-
зования его конторы. Нимало не медля, я отправился в свое родовое
имение с. Смыково, а оттуда в имение кн. Долгорукова — вс. Песоч-
ню. Осмотревши имение и несколько обревизовавши его контору, я убе¬
дился, что имение хорошо и что бездоходность его происходит от пло¬
хого управления. Возвратившись в Москву 9 мая, я тотчас отправился
к кн. Долгорукому, который поражен был моим быстрым возвраще¬
нием и думал, что я вовсе отложил и поездку мою для осмотра. В не¬
сколько минут торг у нас был окончен и за 725 тыс. ассигнациями я
приобрел 9 т. десятин в хорошей части Сапожковского уезда с тремя
тысячами десятин строевого леса. На имении было много разных запре¬
щений; а потому он выдал мне доверенность на управление, получил ог
меня в задаток сто тысяч и обязался выдать мне купчую в 9-месячный
срок. Мы положили большую неустойку (в 200 т. р.), и свидетелями
по этому домашнему условию были кн. Д. В. Голицын и гр. М. Ю. Ви-
ельгорский ". Дела кн. Долгорукова, этого русского барина, честною,
доброго и весьма неглупого человека, были до того запутаны и нахо¬
дились в таком беспорядке, что к сроку, хотя и довольно отдаленному,
он никак не мог выдать условленной купчей. За два месяца до срока
он прислал своего поверенного в полное мое распоряжение с уполно¬
мочием тратить на расходы сколько нужно денег и с просьбою только
не взыскивать с него неустойки. Купчая была, наконец, совершена поч¬
ти через год после заключения домашнего условия.
Эта значительная мною сделанная покупка изменила все мои пред¬
положения относительно дальнейшей моей деятельности. Я вышел
в отставку, переехал в деревню и предался со страстью хозяйству. Это
занятие было для меня делом не совершенно новым. Матушка моц
была хорошею хозяйкою и приучала меня к хозяйству с ранних лег;
несколько раз она посылала меня одного в рязанское имение.
Я нашел купленное имение в крайнем беспорядке. Господской i*
пашки почти не было; я постепенно ее увеличивал расчисткою и рас
пашкою кустарника, которого было много и который не приносил ни*
76

какого дохода. Скотоводчество было ничтожное, я умножил и улуч¬
шил свои стада. Лес вырубался зря, и кража леса считалась промыс¬
лом почти дозволенйым: в город возили лес на продажу из песочен-
ских рощей не только ночью, но и днем. Я обрыл их канавами и устроил
строгий надзор за лесниками. Всего хлопотливее и затруднительнее
было для меня винокурение на находившемся в имении заводе. Я ни¬
когда до того времени не бывал ни на одном винокуренном заводе; а тут
приходилось управлять целом весьма значительным. Счастие в этом
случае послужило мне лучше умения. Тогда все винные заподряды
производились казною. Торги в Рязани в первый год моего хозяйни¬
чания не состоялись потому, что заводчики нашли низкими цены, наз-в
наченные казною на вино. Я отправился оттуда в Москву и, узнавши*
там, что цены на хлеб везде падали, я тотчас же возвратился в Рязань
и вечером подал вице-губернатору, тогда управлявшему казенною па¬
латою, объявление с согласием принять поставку вина в размере 150 т.
ведер, т. е. на всю конкуренцию моего завода. Весь заподряд состоял из
600 т. ведер. На следующее же утро другие заводчики также изъявили
согласие на принятие поставок в размере конкуренции их заводов —
на 900 т. ведер. При равном удовлетворении всех заводчиков мне при¬
ходилось получить менее ста тысяч ведер. Но я потребовал, чтобы мне,
хак первому, изъявившему согласие на принятие поставки, даны были
все мною просимые 150 т., угрожавши в противном случае отправить
по эстафете жалобу к министру финансов. Вице-губернатор после
долгих, но напрасных споров и увещаний согласился на мое требова¬
ние; и я, оставив за собою 100 т. ведер, в самые удобные для меня го¬
рода и сроки сдал 50 т. ведер другим заводчикам и взял с них отстало¬
го по 50 коп. на ведро. Оставленная за собою стотысячная поставка
дала мне барыша более 75 коп. на ведро; и таким образом получил я с
В&вода в первый год моего хозяйничания около ста тысяч дохода. Это
вначительно исправило положение моих финансов, которые были шиб¬
ко потрясены покупкою имения, и дало мне возможность предпринять
I хозяйстве разные нововведения и улучшения.
В конце этого года (1835) я лишился нежно мною любимой мате¬
ри, а в начале следующего я был обрадован рождением сына. Летнее
И осеннее время мы проводили в деревне, а зимы — в Москве, куда
и,ы приезжали в конце ноября или в начале декабря; я же ежемесяч¬
но совершал поездки в деревню. В Москве мы мало ездили в так на-
шваемый grand monde* — на балы и вечера; а преимущественно пре¬
подали время с добрыми приятелями Киреевскими, Елагиными, Хо¬
мяковыми, Свербеевыми, Шевыревыми, Погодиным, Баратынским и пр.
По вечерам постоянно три раза в неделю мы собирались у Елагиных,
О^рбеевых и у нас; и, сверх того, довольно часто съезжались у других
оших приятелей100. Беседы наши были самые оживленные; тут выка-
Мись первые начатки борьбы между нарождавшимся русским на¬
правлением и господствовавшим тогда западничеством. Почти един-
♦ большой свет (фр.).
77

ственным представителем первого был Хомяков; ибо и Киреевский, и
я, и многие другие еще принадлежали к последнему. Главными, са¬
мыми исключительными защитниками западной цивилизации были
Грановский, Герцен, Н. Ф. Павлов и Чаадаев™'* Споры наши продол¬
жались далеко за полночь, и мы расходились по большей части друг
другом недовольные; но о разрыве между этими двумя направлениями
еще не было и речи.
Потребность сильной внешней деятельности и винокуренный завод
вовлекли меня в откупа. В 1838 году я взял вместе с соседом по имению,
Колюбакиным, на откуп свой город Сапожок с уездом. Но вскоре
болезнь жены моей заставила нас ехать за границу, где она пробыла
полтора года, а я два раза туда ездил, бывши в необходимости по де¬
лам возвращаться в Россию.
Лето 1839 года мы провели в Эмсе и потом в Баден-Бадене, где же¬
на осталась и на зиму под попечительством известного доктора Ге-
герта. Я возвратился туда в начале февраля, и мы вскоре отправи¬
лись в Париж, куда приехали в самые первые дни министерства Ты
ра,т. е. ministere du l mars*, как долго называли это министерство1
Оживление было всеобщее и значительное. Тут прожили мы остаток зи¬
мы и весну до половины мая. Время провели мы невесело: жена м я
тяжко занемогла, что и доставило нам неприятное знакомство с пари а*
скими медицинскими знаменитостями. Мы. были почти в отчаянном
положении. Тогда один наш знакомый из соотечественников посо¬
ветовал обратиться за помощью к одной ясновидящей М™е Lagrai-
cifcre, пользовавшейся тогда в Париже огромною славою. Погибающий
хватается и за соломинку; и я рано утром отправился к ясновидящей
с волосами жены.
В тот же день Mme Lagrancifere приехала к нам со своим мужеч
Он ее усыпил, и она рассказала болезнь жены поразительно верно \
ясно. Она указала одно очень простое лекарство и добавила, что чер«?1
три дня она опять приедет и что жена моя выйдет к ней навстрс^
Последнее нас даже рассмешило, ибо жена моя более двух недел|
не вставала с постели. Лекарство подействовало очень благотворно
боли в груди и в спине значительно уменьшились; страшный каик*д|
стал слабеть; и действительно на третий день жена моя встала и. ветре
тила М11^ Lagrancifcre на ногах. Вскоре жена моя совсем выздоро
вела, и, по совету нашей чудотворицы, мы отправились для укрепленк
здоровья жены в Швейцарию в горы.
Глава VII (1836—1848)
Служба в должности предводителя дворянства и ее характер.— Bti
ход из откупов 1848 г.
Мы поселились в Interlaken и оттуда предпринимали разные noej
ки и похождения по Бернскому Обер-ланду. Оттуда мы думали сщ
* министерство 1-го марта (фрд-
78

кой-куда ехать, но обстоятельства заставили нас изменить эти предпо¬
ложения. Я получил из Сапожка известия, что наш предводитель,
В. И. Колюбакин, скончался; что я, как кандидат, утвержден в этой
должности; что в наших краях и почти во всей России голод; и что
присутствие предводителя совершенно необходимо в уезде по случаю
раздачи пособий от правительства помещикам на прокормление
крестьян. Вследствие этого мы решились немедленно возвратиться
восвояси.
Мы прямо приехали в деревню, и я тотчас отправился в Сапожок.
Вступив в должность предводителя, я имел возможность прекратить
разные злоупотребления, было вкравшиеся в раздачу пособий. Исправ¬
лял мою должность уездный судья, который обще с уездным стряпчим
и земским исправником, сторговавшись с управляющими богатых име¬
ний графов Шувалова и Остерман-Толстого, назначил им в выдачу на
прокормление крестьян и на обсеменение их полей огромные суммы —
по 15 т. р. каждому, а бедным дворянам предполагал отказать в ссу¬
де за недостатком денег. Я тотчас изменил это назначение, не дал по¬
собия ни одному помещику, который сам был в состоянии помочь
крестьянам, и оделил деньгами всех мелкопоместных помещиков, ко¬
торых в уезде было очень много и которые сами почти умирали с го¬
лода. Четверть ржи доходила до 40 р. на монету103. Крестьяне по боль¬
шей части ели мякину и желуди с прибавкою 1/3.или 1/4 ржаной муки.
Тут я имел случай убедиться в огромном количестве мелкопоместных
дворян, в их бедности и невежестве. Весьма многие из них, получая
пособия, не могли сами в том расписаться за незнанием грамоты. Тут
также я узнал страшные злоупотребления помещичьей власти. Отсюда
Начало последующих моих стремлений к ограничению помещичьей
КЛасти и к освобождению крестьян и Дворовых людей от крепостной
18ВИСИМОСТИ.
Расскажу несколько событий из моей предводительской деятель¬
ности.
Жил у нас в уезде один старик, весьма богатый, бывший в течение,
Кажется, 18 лет уездным предводителем дворянства и прославившийся
Споим самоуправством и своим дурным обхождением с крестьянами
щ дворовыми людьми — С.И.Ш. Он был несколько раз под судом:
ао по милости денег всегда выходил чистым из самых ужасных дел.
Он засекал до смерти людей, зарывал их у себя в саду и подавал объяв-
кния о том, что такой-то от него бежал. Полиция, суд и уездный стряп¬
чий у него в кабинете поканчивали все его дела. Однажды, в царствова¬
ние императора Александра 1, был прислан для производства следствия
•{шигель-адъютант. Тут деньги были бессильны; но опытный делец
ие стал в тупик. Когда следствие было кончено, все документы — соб-
(Чшы, все показания — сняты и следователь уже собирался уезжать,
»огда в кушание было что-то подложено; он уснул крепким сном, а все
.tftno было у него украдено. Затем новое следствие; прислан был уже
Фловек более практичный, чем флигель-адъютант, и Ш. вышел бел,
•ПК снег. Дворяне почти все были его должниками,и он не иначе им
ийпорил, как «ты». На выборы он их возил на свой счет и вследствие то-
• « всегда был выбираем значительным большинством. Ему чрезвычай¬
74

но хотелось получить пряжку за 35-летнюю беспорочную службу; но
разные отметки в его послужном списке были к тому препятствием,
казалось, неустранимым. Но чего нельзя было достигнуть посредством
денег! Израсходованные 20—30 тысяч все победили, и грудь Ш. украси¬
лась, уже в царствование Николая I, пряжкою за беспорочную служ¬
бу. Не могу не рассказать еще одного куриоза из жизни этого чело¬
века. Он был набожен, не пропускал ни обеден, ни заутрень, не пил
чая до обедни и строго соблюдал все посты; а между тем обычное его
занятие между заутренею и обеднею по праздникам было следующее:
отправляясь к заутрени, он говорил; «Приготовить», т. е. собрать в кон¬
торе людей, назначенных быть сеченными, и припасти розги. После
заутрени он приходил в контору и начиналось сечение. Когда истоща¬
лось число людей, подлежащих наказанию, тогда он говорил: «Эй, ска¬
жи батьке благовестить». И спокойно он отправлялся к самому началу
часов. С этим-то человеком, старцем уже за 70 лет, и мне пришлось
иметь дело.
Являются ко мне, как к предводителю, председательствующему
в рекрутском присутствии, двое молодых дворовых людей С.И.Ш. и
объявляют мне, что помещик морит их голодом, дает им только по од¬
ному пуду муки в месяц, требует работ сверхсильных и наказывает
беспощадно; почему они просят одной милости — забрить им лоб,
т. е. принята в рекруты. Письмом я прошу г. Ш. пожаловать ко мне в
Сапожок по делам службы. Сапожковский магнат, разумеется, не
приезжает; и я пишу к нему вторичное письмо с добавлением, что если
он не приедет ко мне, то я пошлю за жандармским офицером и приеду
к нему сам для производства следствия по полученному мною доносу.
Наконец, является с лишком 70-летний магнат к молодому, только что
избранному, предводителю. Объявляю ему, в чем дело, и требую от
него подписки в том, что он будет давать своим людям муки и крупы
в определенных количествах по полу и возрасту дворовых людей; что
за проступки будет их наказывать не иначе, кйк через посредство зем¬
ской полиции, и что двух молодых людей, принесших жалобу, он завтра
же представит в рекруты. Легко себе вообразить удивление и гнев этого
закоренелого самоуправца. На положительный его отказ я преспокойно
сказал, что даю ему время на размышление до 9 часов утра следующего
дня, а что затем донесу губернатору, вытребую жандармского началь¬
ника и приступлю к формальному следствию. На другой день к девяти
часам С.И.Ш. явился ко мне, хотя гневный, но с согласием на мои тре¬
бования. Всего тяжче было ему согласиться на отдачу в рекруты одно¬
го из молодых людей, потому что этот человек был писарем в вотчинной
конторе. Я был, однако, неумолим, и он должен был и на это согласит ь«
ся; но в душе он поклялся мне за это отомстить сторицею.
А вот другой случай. В соседстве моем жил помещик В.И.Ч.,
человек не дурной, пользовавшийся общим уважением в дворянстве
но жестокий в обращении с крестьянами и дворовыми людьми. Его жес<
токость происходила менее от злости в душе, чем от того, что он
считал своим священным долгом учить своих людей порядочному жи«
тию, наказывать лентяев и воров и строго взыскивать за всякие про«
ступки. Милосердие, прощение считались им бабьими принадлежа
80

костями. Он ходил по крестьянским избам и требовал, чтобы там бы¬
ло все в поря; чисто и опрятно. По нескольку раз в год он осматривал
лошадей и сор^э у крестьян; и горе тому, у кого скот или упряжь
оказывались в неисправности. Нерадивых крестьян он лишал права
вести свое хозяйство и отдавал их под опеку, т. е. в полное распо¬
ряжение хороших хозяев. Майор Ч., как старый военный служа¬
ка, особенно любил военную выправку, и у него крестьяне и дворо¬
вые люди являлись все с солдатскими манерами. Жаловаться на поме¬
щика никто не смел, и житье людям было ужасное. Так, при земляных
работах, чтобы работники не могли ложиться для отдыха, Ч-ов на¬
девал на них особого устройства рогатки, в которых они и работа¬
ли. За неисправности сажал людей в башню и кормил их селедками,
не давая им при этом пить. Если кто из людей бежал, то пойманного
приковывал цепью к столбу. Приказывал рыть в лесу пни и ими
ограждать избы и закладывать дыры; это деревне его давало очень
странный вид и было крайне тяжело для крестьян,— но давало Ч-ву
легкий способ очистки леса. Зимою отверстия и дыры в избах Ч-в при¬
казывал обкладывать навозом и снегом, а пнями топить. Брань, руга¬
тельства и сечение крестьян производились ежедневно. Я счел долгом
внушить г. Ч. о необходимости изменить его образ управления
крестьянами и дворовыми людьми, под опасением учреждения над ним
опеки. Он крайне этим обиделся и изумился, что предводитель дво¬
рянства вздумал вмешиваться в его домашние дела, и сказал мне,
что давно живет в уезде, что никогда ни один предводитель не по¬
зволял себе подобных внушений и что он хорошо знает свои права и
обязанности. К этому он прибавил: что же касается до «гуманности»,
то он ее считает источником всяких беспорядков и бедствий, и что о
моих действиях, клонящихся к возмущению крепостных людей, он
считает долгом донести высшему начальству. Ч-в выехал в Рязань с
жалобою на меня к губернскому предводителю дворянства Ник. Ник.
Реткину, который нашел мое действие не согласным с настоящими
дворянскими чувствами и понятиями. Я же, со своей стороны, довел
до сведения губернатора о действиях Ч., который и был им вызван и
получил нужные внушения. Таким образом дисциплинарная деятель¬
ность Ч. была несколько сокращена.
Не могу здесь не рассказать об одном случае, бывшем впослед¬
ствии с майором Ч. Этот случай вполне оправдывал мои старания к
сокращению помещичьей власти. Когда я уже не был предводителем,
произошло следующее. Кучер г. Ч., проезжавши раз со своим барином
дамою по лесу в санях, слез с облучка и сказал В. И. Ч-ву: «Нет,
•аше высокоблагородие, жить у вас больше мне невмоготу». Затем
Снял вожжи, сделал петлю и, перекинувши на толстый сук дерева,
Покончил свою жизнь. Как Ч. в это время был уже разбит параличом,
ТО ему предстояло замерзнуть в лесу; но лошадь сама привезла его
Домой. Ч. сам это рассказывал в доказательство «глупости и гру¬
бости простого народа».
Еще было несколько подобных случаев, хотя в меньших разме¬
рах, т. е. жаловались на небогатых помещиков, которые после моих
распорядков со столбовыми защитниками неограниченной власти поме¬
81

щиков, хотя с гневом в душе, но с покорностью на словах и отчасти
на самом деле принимали мои внушения к исполнению.
Приближались дворянские выборы. Съехались в Рязань из Сапож-
ковского уезда чуть-чуть не все дворяне, имевшие право голоса.
Приехали даже такие дворяне, которые хотя не могли действовать
шаром, но тем усерднее всюду рассказывали о моих недворянских
стремлениях и действиях. Губернский предводитель Н. Н. Реткин
громко и везде осуждал мои действия. «Не таким,— говорил он,—
должен быть предводитель дворянства: если я увижу, что мой брат
дворянин зарезал человека, то и тут пойду под присягу, что ничего
о том не знаю». Дворяне Сапожковского уезда, ко мне расположен¬
ные, опасаясь забаллотировки, советовали мне не баллотироваться
в предводители. Я уверен был в забаллотировке; но мне казалось
предосудительным, в данных обстоятельствах, не баллотироваться:
это значило— трусить и оказывать моим врагам некоторое уважение.
Я пошел на баллотировку, И' меня блистательно забаллотировали —
почти двумя третями. Ужасно взбесило моих врагов то, что я этим ни¬
мало не сконфузился и что всем рассказывал, сколько шаров полу¬
чил я налево. Выбрали в предводители старика Штурма, который во
все трехлетие ничего не делал. При нем случилось между прочим
следующее:
Поселился в с. Смыкове молодой помещик С., страстный охотник
до женского пола и особенно до свеженьких девушек. Он иначе не
позволил свадьбы, как по личном фактическом испытании достоинств
невесты. Родители одной девушки не согласились на это условие.
Он приказал привести к себе *и девушку и ее родителей; приковал по¬
следних к стене и при них изнасильничал их дочь. Об этом многи
говорили в уезде, но предводитель не вышел из своего олимпийского
спокойствия, и дело сошло с рук преблагополучно.
Зимы, как прежде сказал, мы проводили в Москве, но в это время
я много разъезжал по откупам, ибо на следующее четырехлетие я
снял с торгов в Сенате восемь городов, из которых сдал два и остался
при шести. Дела откупные пошли ужасно дурно; убытки были страшные.
Было время, что рубашка, которая была на мне, уже не мне при¬
надлежала, и, сверх того, я подвергал разорению несколько семейств,
доверивших мне свои деньги и земли. Это удесятеряло мою деятель¬
ность, я не давал себе покоя и был совершенно погружен в от¬
купное дело. Друзья мои, и в особенности Киреевский, жестоко меня
это бранили. Последний даже начинал во мне отчаиваться и опасать¬
ся, чтобы я окончательно не погряз в этом болоте; но Хомяков ercii
успокаивал и говорил, что человек, который погружался по уши в|
немецкую философию, не может сгинуть в откупах. Я вошел в эги
дела, не зная их в сущности, увязивши в них свое состояние и до.
веренные мне капиталы; я уже не мог покинуть откупа, хотя они с
каждым днем становились мне все противнее и противнее. Наконец,
обстоятельства вообще улучшились, и я несколько исправил положе¬
ние своих дел. Как только гнет нужды перестал меня давить, откупные
дела стали для меня просто невыносимыми; я воспользовался первом|
возможностью их сдать, и впоследствии, несмотря на приглашений
82

с разных сторон ко мне поступавшие, я уже более к ним не возвращал¬
ся и считал себя весьма счастливым, что от них отделался не только
без убытка, но даже с барышом.
Освобождение мое от откупов произошло довольно неожиданно и
оригинально. В феврале 1848 года я приехал в деревню — вс. Песоч-
ню, и меня посетили короткие приятели А. И. Колемин и И. А. Протась¬
ев104. Последний был моим товарищем по двум откупам (по Зарайску
и Егорьевску). Держал я один еще Коломну, Ряжск, Сапожок и Спасск
Тамбовской губ. Вечером я высказал моим гостям сильное желание
покончить с откупами и даже выяснил те условия, на которых я бы
охотно их сдал. Условия мои были крайне выгодны для тех, кто по¬
желал бы снять содержимые мною откупа. И. А. Протасьев даже
смеялся надо мною и сказал, что видно откупа мне крепко надоели и
что я хочу их сдать во что бы то ни стало. Вскоре после того мы разо¬
шлись и отправились спать. Вставал я всегда рано. Еще до рассвета
А. И. Колемин вошел ко мне в кабинет и сказал мне, что он всю
ночь не спал и все думал о вчерашнем нашем разговоре. Тут мы еще
много потолковали; к 9 часам к чаю пришел И. А. Протасьев и в тече¬
ние дня все было улажено и устроено. Затем последовали в марте
и апреле фактические передачи откупов, и к 1 мая я был от них оконча¬
тельно освобожден.
Глава VIII (1849—1850)
Возврат к умственным занятиям. - - Первые попытки к освобожде¬
нию крестьян в 1847—1850 г.— Наше положение в 1848—1853 го¬
дах.— Так называемый славянофильский кружокА. С. Хомя¬
ков.— И. В. Киреевский.— К. С. Аксаков.— Ю. Ф. Самарин.--
Чаадаев.— Герцен.— Учение славянофилов и западников.
Когдя я несколько успокоился насчет своих финансовых дел,
т. е. еще до передачи откупов,летом 1847 года я погрузился в чте¬
ние богословских книг. Зимние беседы с Хомяковым и Ив. Киреевским
были главною побудительною причиною к этим занятиям. Мне совест¬
но было, что, считавши себя христианином и просвещенным челове¬
ком. я всего менее знал основания моих верований. Чтение святых
отцов особенно меня к себе привлекло, и я в одно лето прочел поч¬
ти все творения Иоанна Златоустого и много из сочинений Василия
великого и Григория Богослова105. Эти занятия меня оживляли, под¬
ымали, и я чувствовал себя как бы возрожденным.
Вместе с богословскими чтениями я не покидал и политических
КНИГ и журналов. В особенности начинала меня сильно занимать мысль
об освобождении крепостных людей. Прожитое время в деревне и в
фдах не ослабляло, а усиливало во мне убеждение в необходимости
ИТОГО преобразования.
Осенью 1847 года я решился вновь возбудить против себя гнев
быгородного дрорянства. Как в декабре должно было рязанское дво-
JWhctbo собраться на выборы, то я вздумал сделать ему предложение
ИТсчет упорядочения отношений помещиков к их крепостным людям.
83

т. е. сделать первую попытку к прекращению крепостного права на
людей. Составленное в этом смысле предложение было мною в сентяб¬
ре предъявлено рязанскому губернскому предводителю дворянства, ко¬
торый пришел от него в ужас и объявил мне, что без разрешения из
Петербурга он, конечно, не решится передать мое предложение на
обсуждение дворянства. Тогда я решился обратиться с письмом прямо
к министру внутренних дел. Я препроводил к нему самый проект
предложения, которое я хотел сделать дворянству, и испрашивал на то
его разрешения. Я нисколько не скрывал об этом моем намерении и
даже охотно сообщал как проект, так и черновое письмо к министру;
губернский же предводитель дворянства усердно рассказывал всем,
кого он только видел, о моих злостных намерениях и действиях. А
потому и не удивительно, что слух о них быстро распространился по
губернии. Благородное дворянство негодовало, находило, что за это
мало меня четвертовать, и готовилось в предстоящем собрании излить
на меня всю свою желчь. В ноябре я получил от Л. А. Перовского10*1,
тогдашнего министра внутренних дел, отношение, которым он сообщал
мне, что докладывал о моем предложении государю императору и
что хотя оно вполне согласно с видами правительства, однако его
величество находит неудобным в настоящее время подвергать это дело
обсуждению дворянства. К этому министр присовокупил, что если бы
я желал подать такой благой пример по моим имениям, то такие мои
действия вполне заслужили бы одобрение его величества. (Копии с
моего письма, ответа на него и предложения, а равно и с ответа мини¬
стра считаю нелишним поместить в приложении под № I107.)
В это же время я написал статью, в которой, не осмеливавшись про¬
водить общую мысль об освобождении-крепостных людей,— я убеж¬
дал помещиков на основании высочайшего указа, изданною 12 июня
1844 года, освобождать дворовых людей, заключая с ними условия.
Эта статья под заглавием: «Охота пуще неволи» была мною отправле¬
на 3-го ноября 1847 года в редакцию «Земледельческой газеты», ко¬
торой редактором тогда был А. П. Заблоцкий-Десятовскии]оь. Я выбрал
эту газету потому, что она слыла либеральною и по тогдашнему была
действительно таковою по милости покровительствовавшего ей минист¬
ра государственных имуществ Киселева109. Статья моя была напеча
тана, но с изменением заглавия: «Добрая воля сильнее неволи» и
со значительными урезками. (Ради курьеза прилагаю ее в приложе¬
нии под № ll-м. Из этого можно видеть, что тогда считалось слиш¬
ком либеральным и запрещалось цензурою.)
В феврале 1848 года произошла во Франции революция, которая
отозвалась у нас самым тяжким образом: всякие предполагавшиеся
преобразования были отложены и всякие стеснения мысли, слова и
дела были умножены и усилены. В 1849 году я написал письмо к ми*
нистру внутренних дел с испрашиванием некоторых мер к облегчению
выпуска на волю дворовых людей. На основании указа 12 июня
1844 года дозволено было заключать условия с теми дворовыми
людьми, которые таковыми записаны по ревизским сказкам; но на дсм
оказывалось, что большая часть дворовых людей записана была но<
мещиками в числе крестьян; и это делалось для того, чтобы крестьян¬
84

ские общества платили за этих людей подушные. Я предлагал следу¬
ющие меры: 1) Воспретить помещикам впредь переводить кого-либо из
крестьян в дворовые; 2) считать ныне дворовыми тех, которые не
владеют и более 10 лет не владели никаким полевым земельным на¬
делом, которые не имеют постоянной оседлости и которые сами изъ¬
явят желание на перечисление их в дворовые; наконец, 3) перечисле¬
ние это произвести без раздробления семейств.— На это мое письмо я
не получил никакого ответа.
В 1850-м году, на основании вышеупомянутого приглашения
1847 года, я представил министру внутренних дел проект освобожде¬
ния моих крестьян с наделением их землею, в их пользовании состо¬
явшею, и с выдачею мне выкупных денег по сороку рублей серебром
за десятину. И на это мое письмо я не получил никакого ответа.
Предложения мои были вполне согласны с высочайшею волею, мне
объявленною в 1847 году, и требования мои не могли быть сочтены не¬
умеренными; но февральская революция так подействовала на наше
правительство, что оно предпочло молчанием отвечать на мои пред¬
ложения.
С 1848 года до начала Крымской войны прошло время для нас
столь же однообразно, сколько и тягостно. Администрация станови¬
лась все подозрительнее, придирчивее и произвольнее. Тогдашний
московский генерал-губернатор, граф Закревскии, стяжал себе в этом
отношении славу неувядаемую. Он позволял себе вообще действия
[Самые произвольные; но мы, гак называемые славянофилы, были
(сметами особенной его заботливости. Он нас не мог терпеть, на-
ая то «славянофилами», то «красными», то даже «коммунистами».
: в это время всего чаще и всего больше собирались у нас, то генерал-
?рнатор подверг нашу приемную дверь особому надзору, и каждо-
вно подавали ему записку о лицах, нас посещавших11 . Смущало и
водило в недоумение гр. Закревского только то, что весьма часто по-
ал меня кн. Сергей Иванович Гагарин, член Государственного
гга, старик, которого уже никак нельзя было заподозрить в револю-
нных замыслах. Это, вероятно, и удерживало гр. Закревского
разных произвольных действий, которые бы он себе позволил
(ротив меня. Эти пять лет (1848—1853) напомнили нам первые годы
Царствования Николая ! и были даже тяжче, ибо они были продолжи¬
тельнее и томительнее. Одно утешение находили мы в дружеских
беседах небольшого нашего кружка. Они нас оживляли и давали пищу
Нашему уму и нашей жизни вообще.
Здесь считаю уместным поговорить обстоятельно о нашем кружке.
Ом составился не искусственно — не с предварительно определенною
Шкою-либо целью, а естественно, сам собою, без всяких предвзятых
Кнелей и видов. Люди, одушевленные одинакими чувствами к науке и
« своей стране, движимые потребностью не попугаями повторять, что
творится там — где-то^ на Западе, а мыслить и жить самобытно,
и связанные взаимною дружбою и пребыванием в одном и том же
«Вроде — в древней столице — в сердце России,— эти люди видались
♦аедневно, обсуживали сообща возникавшие вопросы, делили друг с
фугом и общественные радости (которых было очень мало), и обще¬
85

ственное горе (которого было в избытке), и таким образом незаметно
даже для самих участников составился кружок единодушный и едино-
мысленный. Он составился так незаметно, что нельзя даже приблизи¬
тельно определить года его нарождения*11. Он имел влияние сперва
слабое, а потом все более и более действенное не только в литературе,
но и в общественной, даже политической жизни России; а потому
некоторые сведения о людях, его составлявших, и вообще о на¬
правлении этого кружка будут, думаю, не лишними, и тем более что эти
люди, как отдельно, так и в совокупности, подвергались разным
упрекам, насмешкам, клеветам и обвинениям, которых они нимало
не заслуживали и которые главнейше исходили из того, что вообще
мало знали эти личности, не понимали или не хотели понять их убеж¬
дений и даже нередко умышленно представляли последние в извращен¬
ном виде.
Этот кружок, как и многие другие ему подобные, исчез бы бес¬
следно с лица земли, если бы в числе его участников не было од¬
ного человека замечательного по своему уму и характеру, по своим
разнородным способностям и знаниям, и в особенности по своей са
мобыгности и устойчивости, т. е. если бы не было Алексея Степан<>
вича Хомякова. Он не был специалистом ни по какой части; но вч.*
ею интересовало; всем он занимался; все было ему более или ме¬
нее известно и встречало в нем искреннее сочувствие. Всякий cm
циалист, беседуя с ним, мог думать, что его именно часть в осо
бенпости изучена Алексеем Степановичем. Хомяков мог с полной»
справедливостью о себе сказать: «Nihil hum an um a me alienum puto»*.
Обширности его сведений особенно помогали, кроме необыкновенном
живости ума, способность читать чрезвычайно быстро и сохрани:ь
в памяти навсегда все им прочтенное**. Весьма замечательно бы. oi
в Хомякове свойство проникать в сокровенный смысл явлений, схьп-|
тывать их взаимную связь и их отношения к целому,— к тому едиг »•
му, которое проявляется в истории человечества; и при этом чрезвыч»»'-
пая последовательность и устойчивость в главных основных убеж¬
дениях. Не Хомяковым ли указано нашей интеллигенции действие
православия на развитие русского народа и на великую будущнос^ц
православием ему подготовленную? Не Хомяковым ли впервые глубин
прочувствована и ясно сознана связь наша с остальным славянствгч1
Не им ли угаданы в русской истории, в русском человеке и в гч i*
* Ничто человеческое мне не чуждо (лат.).
** В подтверждение этого расскажу два случая, которых я был свидетелем. Ку-
ц три-четыре книги серьезного содержания: Хомяков выпросил их у меня на одну н«'Ш
поутру рано книги были мне возвращены. Я читал эти книги две, три недели; и потом. ир|
разговоре о них, я увидел, что Хомяков прочел их вовсе не бегло и многое в них замети
и подчеркнул, что ускользнуло от моего внимания. А вот образчик его памяти. Однажды
при богословском споре, Хомяков сослался на одного св. отца, которого творенН]
имелись только в академической библиотеке, что при Троице-Сергиевсхой лавре. М
усомнились в верности цитаты, особенно потому что знали, что Хомяков более деиП
дет не был у Троицы. Он положительно назвал сочинение и сказал, что приведенная щ
цитата находится на 10 или 12 странице книги. Мы написали одному приятен»
Лавре; и он вполне подтвердил не только самую цитату, но и страницу, указа
ХОМЯКОВЫМ.
86

бенности в нашем крестьянине те задатки или залоги самобытности,
которых прежде никто в них не видал, даже не подозревал и которые,
однако, должны возвратить нашу отчасти слишком высоко и отчасти
слишком униженно о себе мыслящую интеллигенцию на настоящую
родную почву? Все товарищи Хомякова проходили через эпоху сом¬
нения, маловерия, даже неверия и увлекались то французскою, то
английскою, то немецкою философиею; все перебывали более или
менее тем, что впоследствии называлось западниками. Хомяков, глубо¬
ко изучивший творения главных мировых любомудров, прочитавший
почти всех св. отцов и не пренебрегший ни одним существенным про¬
изведением католической и протестантской апологетики, никогда не
уклонялся в неверие, всегда держался по убеждению учения нашей
православной церкви и строго исполнял возлагаемые ею обязанности.
С юности и до самой кончины он неуклонно соблюдал церковные
установления. В Париже, где в первый раз он был еще в молодых летах,
им во время великого поста не был нарушен строгий пост. Хомяков
рассказывал, что, когда в Петербурге он был юнкером и потом офице¬
ром112, товарищи его, мало знавшие установление своей церкви, го¬
варивали ему: «Уж не католик ли ты, что так строго соблюдаешь пб-
|°» Он это делал не потому, что считал сухоядение верным путем
:пасению, а потому, что посты установлены нашею церковью,
эн не признавал за ее исповедниками права самовольно изменять
:тановления и что не хотел отделяться в этом отношении от народа,
го соблюдавшего посты. Безусловная преданность православию,
чно, не такому, каким оное примесью византийства и католичества
лось у нас в лице и устах некоторых наших иерархов, но право-
ию св. отцов нашей церкви, основанному на вере с полною сво-
»ю разума, любовь к народу русскому, высокое о нем мнение и
щение в том, что изучение его истории и настоящего быта одно
ет вести нас к самобытности в мышлении и жизни,— составля-
лавные и отличительные основы и свойства образа мыслей Хо¬
та*. Эти мысли свои он проводил всего больше в наших беседах,
)ни находили почву самую благодарную, особенно вследствие того,
философия, даже немецкая, далеко не вполне нас удовлетворяла;
мы чувствовали потребность большей жизненности в науке и во
нашем внутреннем быте и что все мы ощущали и сознавали
ходимость прекращения разрыва интеллигенции с народом,—
ыва, вредного для обоих, равно их ослаблявшего и препятствовав-
> самостоятельному развитию России. Усиливали влияние Хомяко-
а нас следующие обстоятельства: полнейшая простота и искрен-
ъ во всех его словах и действиях, отсутствие в нем всякого само-
фения и всякий гордости и снисхождение его к людям, доходившее
Итого, что он отрицал существование дураков, утверждавши, что в уме
ftioro ограниченного человека есть уголок, в котором он умен и ко-
фый нужно только отыскать. Еще помогало Хомякову в усилении его
* Он вовсе не был «народником» в смысле Шишкова113 или последующих так на¬
звавшихся славянофилов под знаменем «Руси»; нет, он был далек от таких узких и вред-
ix учений.
87

на нас влияния то, что он вовсе не был доктринером, безжизненным
систематиком, требовавшим безусловного подчинения провозглашен¬
ным им догматам. Он охотно подвергал обсуждению самые корен¬
ные свои убеждения, вовсе не выдавал себя за непогрешимого или за
проглотившего всю науку докторанта и любил вести споры по Сократо¬
вой методе. Хотя Хомяков никогда не выдавал себя за либерала, но
никогда не укорял кого-либо в либерализме. Он уважал и ценил его и
сам был отменно либерален как в своих мнениях и действиях вообще,
так и в отношениях к собеседникам и даже к противникам, старавшись
им доказать несостоятельность их убеждений и не позволявши себе
действовать ни на кого, хотя словом, насильственно. Он легко пере¬
носился на точку зрения своих противников; иногда даже нарочно
защищал крайние мнения в противоположность другим крайним мне¬
ниям. Так, не раз случалось ему прикидываться даже скептиком в
спорах с людьми формально суеверно-набожными; и напротив того, он
выказывал себя чуть чуть не формалистом или суеверною старухою в
спорах с людьми отрицательного направления. Это заставляло некото¬
рых, плохо его понимавших, говорить, что Хомяков любит только
спорить и что у него нет твердых постоянных убеждений; кто же
хорошо его знал, гот видел в этом только способ, вовсе не предо¬
судительный, часто весьма удачный и Хомяковым особенно любимый,
к уяснению и уничтожению заблуждений и к утверждению того, что
он считал истиною. Хомяков был столько же устойчив в своих основ¬
ных убеждениях, сколько расположен к изменению второстепенных
мнений по требованию обстоятельств и согласно полученным сведе¬
ниям. В этих последних мнениях он вовсе не коснел: он постоянно
развивался и очень охотно принимал все, что наука и жизнь достав¬
ляли нового. Хотя он скончался на 57-м году своей жизни, однако,
зная его, можно утвердительно сказать, что если бы он дожил и до
глубокой старости, то он не пережил бы себя; в нем было так много
внутренней жизненности и восприимчивости к внешнему миру, что
застой был для него невозможен.
Знаю, что заслуги и достоинства Хомякова еще далеко не оце¬
нены, как следует, что его богословские сочинения, приведшие!
в трепет и ожесточение иезуитов, заставившие призадуматься неко-1
торых англичан и протестантов и возвратившие к православию mhoJ
гих колебавшихся и блуждавших сынов нашей церкви, в России ещв
запрещены и проводятся только в виде контрабанды*; и что его tboJ
рения вообще, по большей части, покоятся на полках в библиотекам
и книжных лавках Думаю, однако, что недалеко то время, когдЛ
наконец, великая польза деятельности Хомякова будет обще-сознаня
и тогда нашему кружку будет поставлено в заслугу, что он содей!
ствовал к развитию мыслей Хомякова и что пшеничное зерно пало я
на бесплодную землю.	I
Вторым деятелем в нашем кружке был Иван Васильевич Кирет
ский. Он был очень умен и даровит; но самобытности и самости!
* Слава богу, теперь эти сочинения уже не запрещены и даже напечатаны
всяких урезок в Москве (1882)lu.
88

тельности было в нем мало, и он легко увлекался то в гу, то в другую
сторону. Он перебывал локкистом, сшшозштом, кантистом, шел-
лингистом, даже гегельянцем; он доходил в своем неверии даже
до отрицания необходимости существования бога, а впоследствии он
сделался не только православным, но даже приверженцем «Доброто-
любия»115. С Хомяковым у Киреевского были всегдашние нескончае¬
мые споры: сперва Киреевский находил, что Хомяков чересчур цер-
ковен, что он недостаточно ценил европейскую цивилизацию, и что
он хотел нас нарядить в зипуны и обуть в лапти; впоследствии Ки¬
реевский упрекал Хомякова в излишнем рационализме и в недостат¬
ке чувства в делах веры. Прения эти были чрезвычайно полезны как
для них самих, так и для нас, более или менее принимавших в них
участие. Эти беседы продолжались далеко за полночь и часто пре¬
кращались только утром, когда уже рассветало. Они оба друг дру¬
га высоко ценили, глубоко уважали и горячо любили. Деятельность
И. В. Киреевского по разработке с православной точки зрения разных
философских вопросов была весьма полезна и значительна. Его по¬
следние статьи, помещенные в «Русской беседе*, явили в нем высо¬
кого и глубокого русского мыслителя, равно чуждого как ограни¬
ченности и сухости рационалиста, так и мечтательности и туман¬
ности мистика.
Другими собеседниками нашими были М. П. ГГогидин, С. П. Шевы-
ев. /7. В. Киреевский и некоторые другие лица Первые двое никогда
юлне не разделяли мнений Хомякова, находивши, особенно в первые
*ы, что по духовным делам он слишком протестантствовал и что
усскую историю он переделывал гю-евоему, находил н ней то, чего
&м не было, и влагал э нее свои измышления. Впрочем, впоследст-
Ни времени произошло некоторое сближение в мнениях Погодина и
Цевырева с убеждениями так называемых славянофилов. /7. В. Кире-
ский весь был предан изучению русского коренного быта, с любовью
^жаром собирал русские народные песни, не щадил на это ни трудов,
издержек и принимал деятельное участие в прениях только тогда,
гда они касались любимых его предметов.
Впоследствии вступили в наш кружок две замечательные лич-
сти — Константин Сергеевич Аксиков и Юрий Федорович Са-
»ын116. Оба они были очень умны и даровиты: и хотя они были чре-
1чайно дружны, однако свойства их ума и дарований были совершен-
^ различны. В первом преобладали чувство и воображение; он страст-
любил русский народ, русскую историю и русский язык и делал в
fx последних поразительные, светоносные открытия Правда, час-
он впадал в крайности, и мысли, самые верные в основе, стано-
1сь в его устах парадоксами; но любовь, -которою все у него
^шевлялось, приобретала ему друзей и последователей и усилива¬
ет) влияние в обществе, и особенно на женщин. Ю. Ф. Самарин дей-
фовал совершенно иными орудиями, у него по преимуществу преоб¬
ладали критика, логика и диалектика. Тружеником был он примерным:
•d всю жизнь он учился; никакие трудности и работы его не устра¬
ним; своим железным терпением он все преодолевал. Он действовал
«льно и в литературе, и в общественной, даже политической, жизни;
89

он приобретал много ценителей и почитателей, но мало привер¬
женцев и друзей. Оба они глубоко уважали Хомякова, высоко ценили
его деятельность и признавали себя постоянно и охотно его учени¬
ками. Они принимали в наших беседах самое живое участие и вско¬
ре сделались в нашем кружке первостепенными деятелями. Не могу
здесь не упомянуть об Иване Сергеевиче Аксакове, тогда только
вышедшем в отставку, поселившемся в Москве и начинавшем с нами
все более и более сближаться11'. Тогда он был чистым и ярым за¬
падником, и брат его Константин постоянно жаловался на его запад¬
ничество. О нем я буду иметь случай говорить впоследствии и не
один раз.
Сообщая сведения об этом кружке, нельзя не упомянуть о лю-
дяэ1, более или менее принимавших участие в наших беседах, хотя
они вовсе не разделяли наших общих убеждений. Такими были — Ча¬
адаевГрановский, Герцен, Н. Ф. Павлов и некоторые другие умные и
замечательные люди. Чаадаев охотно бывал на наших вечерних собра¬
ниях; но он особенно любил, чтобы его посещали по понедельникам
утром. Тут происходили горячие богословские и исторические спо¬
ры; Чаадаев постоянно доказывал превосходство католичества над
прочими вероисповеданиями и неминуемое и близкое его над ними
торжество. Не менее настойчиво Чаадаев утверждал, что русская
история пуста и бессмысленна и что единственный путь спасения
для нас есть безусловное и полнейшее приобщение к европейской
цивилизации. Легко себе вообразить, что такие мнения не оставались
без сильных возражений со стороны Хомякова, и споры были столь
же жаркие, сколько и продолжительные. С Герценом прения были
более философские и политические. Начинались они всегда очень
дружелюбно и спокойно, но часто кончались настоящими словесны¬
ми дуэлями: борцы горячились и расставались с неприятными чувства¬
ми друг против друга. Грановский, Н. Ф. Павлов и другие усердно
поддерживали Герцена. Эти препирательства ожесточали наших
противников; и они позволяли себе против нас вообще и против Хо¬
мякова в особенности даже клеветы. А мы пользовались делаемыми
нам возражениями для полнейшего развития наших мнений и во¬
все не относились враждебно к нашим противникам. За недостатком
доводов они осыпали нас насмешками и сильно сердились; а мы сми-1
ренно им замечали: «Ти te faches, Jupitfere, done tu as tort»*. Эю
особенно их бесило.
Нас всех и в особенности Хомякова и К. Аксакова прозва/ш
«славянофилами»; но это прозвище вовсе не выражает сущности наше-
го направления. Правда, мы всегда были расположены к славянам,
старались быть с ними в сношениях, изучали их историю и нынсдо
нее их положение, помогали им, чем могли, но это вовсе не состав
ляло главного, существенного отличия нашего кружка от противона
ложного кружка западников. Между нами и ими были разногласия т
сравненно более существенные. Они отводили религии местечко в жи1
ни и понимании только малообразованного человека и допускал
* Ты сердишься, Юпитер, следовательно, ты неправ (фр.).
90

ее владычество в России только на время,— пока народ не просвещен
и малограмотен; мы же на учении Христовом, хранящемся в па¬
шей православной церкви, основывали весь наш быт, все наше любо¬
мудрие и убеждены были, что только на этом основании мы должны
и можем развиваться, совершенствоваться и занять подобающее место
в мировом ходе человечества. Они ожидали света только с Запа¬
да, превозносили все там существующее, старались подражать все¬
му там установившемуся и забывали, что есть у нас свой ум, свои
местные, временные, духовные и физические особенности и потреб¬
ности. Мы вовсе не отвергали великих открытий и усовершенствова¬
ний, сделанных на Западе,— считали необходимым узнавать все там
выработанное, пользоваться от него весьма многим; но мы находи
ли необходимым все пропускать через критику нашего собственного
разума и развивать себя с помощью, а не посредством позаимствова-
ний от народов, опередивших нас на пути образования. Западники
с ужасом и смехом слушали, когда мы говорили о действии народ¬
ности в областях науки и искусства; они считали последние чем-то
совершенно отвлеченным, не подлежащим в своих проявлениях изме¬
нению согласно с духом и способностями народа, с его временными
|8 местными обстоятельствами, и требовали деспотически от всех бес-
|ословного подчинения догматам, добытым или во Франции, или
глии, или в Германии. Мы, конечно, никогда не отвергали ни единст-
и безусловности науки и искусства вообще (in idea); но мы гово-
, что никогда и нигде они не проявлялись и не проявятся в единой
гловной форме; что везде они развиваются согласии местным и
енным требованиям и свойствам народного духа; и что нет дог-
в в общественной науке и нет непременных, повсеместных и всег-
|их законов для творений искусства. Мы признавали первою, са-
существенною нашею задачею — изучение самих себя в истории
[астоящем быте; и как мы находили себя и окружающих нас шг
зованных людей утратившими много свойств русского челове-
го мы считали долгом изучать его преимущественно в допегров-
его истории и в крестьянском быте. Мы вовсе не желали воскре
древнюю Русь, не ставили на пьедестал крестьянина, не гюклоня
ему и отнюдь не имели в виду себя и других в него преобразовать.
>то — клеветы, ни на чем не основанные. Но в этом первобытном
сом человеке мы искали, что именно свойственно русскому челове-
чем он нуждается и что следует в нем развивать. Вот почему мы
дорожили собиранием народных песен и сказок, узнаванием на-
ых обычаев, поверий, пословиц и пр. Замечательно, что то, что
огда говорили и утверждали, что возбуждало негодование и на-
фшки западников, сделалось теперь мнением и воззрением почти
•ц*х и каждого. Кто теперь не за связь со славянами? Кто теперь не за
чфчение русской старины, обычного народного права и других осо-
ЭДностей нашего народного быта? Кто теперь не признает в них глу¬
пого смысла и великого для нашей будущности значения? Кто теперь
гергает действие народности в науке и искусстве? Конечно, есть еще
Ирлы, и весьма важные, в которых так называемые славянофилы
Юят особняком и весьма расходятся с так называемыми западника¬
91

ми; но прежняя борьба и прежний антагонизм между ними ослабли и
остались более в воспоминаниях, чем в действительности. Кстати здесь
мимоходом сказать, что нас всего более обвиняли в китаизме, т. е. во
вражде к прогрессу и в упорной привязанности к старым обычаям и
формам. Время в этом отношении нас, кажется, всего лучше оправдало.
Мы стояли не за обветшалое, не за мертвящее, а за то, в чем сохра¬
нялась жизнь действительная. Мы восставали нс против нововведе¬
ний, успехов вообще, а против тех из них, которые ложно таковыми
казались и которые у нас корня не имели и не мог ли иметь. Не мы ли
были самыми усердными поборниками освобождения крестьян, и при¬
том с наделением их в больших по возможности ра шерах землею? Не
мы ли оказались самыми ревностными деятелями в земских учрежде¬
ниях? Подняли, одушевили, двинули вперед Россию не доктрины фран¬
цузские, английские или немецкие, а те чувства и мысли, которые живут
в русском православном человеке и которые теперь почти противопо¬
ложны западноевропейским стремлениям и понятиям. Новейшие со¬
бытия и настроение Англии и даже Франции во время борьбы славян
на Балканском полуострове должны, кажется, отрезвить самых ярых
западников1 |н. Настоящими прогрессистами и либералами были и
теперь оказывается — мы, а не те, которые этими эпитетами себя ве¬
личали. А называть нас следовало не славянофилами. а в противопо¬
ложность западникам, скорее, туземниками или самобытниками; но и
эти клички не полно бы нас характеризовали. Мы себе никаких имен
не давали, никаких характеристик не присваивали, а стремились быть
только не обезьянами, не попугаями, а людьми, и притом людьми рус¬
скими.
Глава IX (1851 — 1856)
Поездка за границу и В. А. Жуковский.— Поездка в Лондон на все¬
мирную выставку 1851 г,— «Сборник» И. С. Аксакова.— Война с
Турцией и Европой. — Смерть Николая 1 и вступление на преет
Александра П.— «Записка о финансовых средствах России к пре*
должешио борьбы с Турцией и Европой».— Издание «Русской бесе
ды». — Ее значение.— Смерть И. В. Киреевского 1856 г.
Зимою 1850/51 года, когда жена моя с детьми проводила зиму I
Баден-Бадене, и я туда поехал в феврале. Там я нашел В. А. Жукове«
кого, с которым я прежде был в сношениях довольно коротких, а |
это время особенно сблизился. Наши беседы были ежедневные и весь
ма продолжительные. Много мы с ним гуляли и всего более говорили |
ближайшем будущем для России; и он меня в этом отношении весьм|
успокаивал, утверждавши, что наследник престола (нынешний ими*
ратор) одарен значительным здравым смыслом, весьма добр и исполне!
благонамеренности. Все это вполне подтвердилось впоследствии. ДЛ
большего меня в том удостоверения он давал мне читать собрат
писем великого князя к нему. Одно из них поразило меня свое!
дельностью и своим изложением. Письма эти писались, как видщ
без всякого приготовления; мысли излагались по мере и в том поряди!
92

в каком они приходили в голову, и в письмах много было помарок.
В упомянутом, особенно меня поразившем письме вот в чем было дело.
Жуковский писал к наследнику о том, чтобы побудить императора
к освобождению Иерусалима и ко взятию его под общее управление
всех христианских держав. Наследник ему отвечает, что он вовсе не
разделяет мнения своего наставника насчет того, что такое событие
желательно: «Пусть враги Христа,— говорит он,— оскверняют это
священное место своими действиями; это все-таки сноснее, чем осквер¬
нение его интригами и враждою христианских держав; а это неминуемо
при нынешнем положении католичества». Письмо это, довольно длин¬
ное, проникнуто было замечательным здравым, практическим смыс¬
лом1 ,9.
Жуковский с особенным удовольствием сообщал о своих предпо¬
ложениях насчет устройства своей дальнейшей жизни. Он хотел по¬
селиться в Москве и предпринять разные литературные труды. Он
расспрашивал меня о московской молодежи, об университете, об об¬
ществе любителей российской словесности120 и высказывал желание
и надежду содействовать к оживлению умственной деятельности в
Москве. Мы отпраздновали в Баден-Бадене'день рождения (29 янва¬
ря) В. А. Жуковского* * и я, по моим делам, должен был отправиться
Э Россию. К великому прискорбию, не суждено было мне более с ним
(свидеться: он скончался 12 апреля 1852 года.
В том же 1851 году, в августе, я поехал из деревни, через Москву,
ербург, Берлин и Кале, в Лондон на Всемирную выставку. Все мною
виденное, мои впечатления и замечания, я изложил в особой статье:
ездка русского земледельца в Англию и на Всемирную выставку»,
статью я напечатал в московском «Сборнике», изданном Ив. Сер.
аковым в Москве, в 1852 году. (Прилагаю эту статью под
Ш-мт.)
Кстати об этом «Сборнике». Зимою 1851/2 года мы• сговорились
1ть общими силами сборник, в котором предполагали хотя отчас-
ысказать наши мнения по разным вопросам и который мы хотели
устить в четырех книгах. Высказали мы свои мнения весьма скром-
Главные статьи 1-го тома «Сборника» были: И. В. Киреевского
характере просвещения Европы и его отношении к просвещению
сии»; А. С. Хомякова «Предисловие к русским народным песням,
ранным П. В. Киреевским» и К. С. Аксакова «О древнем быте у сла¬
вообще и у русских в особенности». Хотя в этих статьях не
о ничего резкого, смелого, а тем менее возмутительного, однако
произвели почти переполох в Петербурге — в администрации
тамошних повременных изданиях. Там почуяли какой-то новый
казывающийся дух. Высшая цензура страшно взволновалась, одна-
* Насчет дня рождения В. А. Жуковского возникли в последнее время недоумения
разногласия. В разрешение их сообщаю письмецо, мною от него полученное.
«За 68 лет перед сим, т. е. 1783 года января 29 случилось, что я родился. Нынче я
*здную этот день с моими родными. Прошу вас у нас отобедать и быть за моим семей-
«м столом представителем России. Прошу и вашу супругу. Мы обедаем в три часа ради
*го тестя. Прошу вас отвечать, можете ли быть к нам,— преданный В. Ж.».
93

ко не решилась арестовать уже выпущенную с одобрения цензуры пер¬
вую книгу «Сборника»; но предписано было московскому цензурному
комитету препроводить в Петербург все статьи, представленные для
2-й книги. Эти статьи также не заключали в себе ничего противного
ни религии, ни нравственности, ни даже существующему порядку
вещей; однако они не только были все запрещены, но авторы их были
обязаны подпискою ничего не печатать без пропуска их сочинений
высшею цензурою в Петербурге. Во 2-й книге «Сборника» имела
быть также помещенною моя вторая статья: «Поездка в Англию», но
хотя она и не подверглась запрещению, но, однако, не была возвраще¬
на цензурою и пропала без вести'22.
В 1853 году началась война с Турцисю и предчувствовалась борьба
с Европою. Уничтожение турецкого флота под Синопом всех русских
несколько оживило. Правительство, занятое военными приготовления¬
ми и действиями, менее обращало внимание на дела внутреннего
управления. Казалось, что из томительной, мрачной темницы мы
как будто выходим если и не на свет бойкий, то по крайней мере в
преддверие к нему, где уже чувствуется освежающий воздух. Высадка
союзников в Крым в 1854 году, последовавшие затем сражения при
Альме и ИЦкермане и обложение Севастополя нас не слишком огорчи¬
ли; ибо мы были убеждены, что даже поражения России сноснее и
даже для нее и полезнее того положения, в котором она находилась в
последнее время. Общественное и даже народное настроение, хотя
отчасти бессознательное, было в том же роде123.
Не могу здесь не сказать нескольких слов об объявленном в
1854 году ополчении. Несмотря на то что войны против мусульман
за единоверцев и единоплеменников всегда встречали в России на
родное сочувствие, манифест об ополчении был принят всеми соело
виями не только холодно, но даже с тяжелым чувством. Как наборы
рекрутов всегда возбуждали вой и плач, так и ополченцев провожа¬
ли, как будто они отправлялись на тот свет; не видно было в наро¬
де никакою одушевления, хотя дело уже шло о защите своей зем.
В дворянских собраниях заметно было то же: шли в ополчение толь¬
ко те дворяне, которые с приличием не могли от того уклонить я:
а кого освобождали лета, здоровие или особенные семейные обстояJ
тельства, те, с едва скрываемою радостью, отказывались от чести й
долга защищать свое отечество.
20-го февраля 1855 года получено было в Москве известие <3
кончине императора Николая Павловича и о восшествии на прес.л!
императора Александа II. Это известие не многих огорчило; ибо ж
легко было для России только что закончившееся продолжительна
тридцатилетнее царствование; но особенно тяжело и удушливо он!
было с 1848 года. Тут подозрительности и своеволию администрапЩ
не было пределов. В тот же вечер, после присяги. Хомяков, И. М
реевский и еще несколько приятелей собрались у нас, и мы с надеж
дами вылили за здоровие нового императора и от души пожелал|
чтобы в его царствование совершилось освобождение крепостных лй
дей и созыв общей земской Думы. Слава богу и великому нашему г<
сударю, первое наше горячее желание уже исполнилось, а к и emu
94

нению второго положено необходимое и твердое основание введением
уездных и губернских земских учреждений.
В конце 1854 года я составил записку «О финансовых средст¬
вах России к продолжению борьбы с Турциею и Европою». В этой за¬
писке я изложил, что как во время войны нет возможности заклю¬
чить внешний заем, то неизбежно обратиться только к внутренним
средствам; что при громадных, уже произведенных выпусках кредит¬
ных билетов нельзя и думать об их значительном умножении; что не¬
обходимо оживить, усилить и утвердить государственный кредит внут¬
ри государства; и что для этого вернейшим средством был бы созыв
выборных от всей земли русской; ибо это одно может превратить го¬
сударственную войну в народную и тем открыть правительству доступ
к частным средствам страны, которые теперь тщательно ог него скры¬
ваются. Эта мысль была мне внушена особенно тем, что объявленное
ополчение вызвало менее сочувствия, чем неудовольствия и жалоб
на то, что в нужде к нам обращаются, а при благоприятных обстоятель¬
ствах нас и знать не хотят, и что вообще содержат в тайне все дела
государственного управления. Эту записку я предполагал в конце
февраля через государя наследника повергнуть на благоусмотрение
государя императора; но внезапно изменившиеся обстоятельства, т. е.
фончика его, заставили меня отсылкою этой записки помедлить и я
ре отправил только 9-го мая к молодому императору. Судьба ее
Печальна и комична: в конце июня, в деревне, через станового при-
югава я получил извещение, что мое «всеподданнейшее прошение»
■ запискою через комиссию прошений препровождено по принадлеж¬
ности к министру финансов. Более об этом я уже ничего не слыхал.
В удостоверение того, что мысль о созыве общей земской думы, о чем
шоследствии я так много писал, была плодом не внезапного вдохно-
Щния, а многолетнего размышления и изучения нашего быта, прилагаю
шу записку под № IV-m124.
Щ Падение Севастополя, разные другие поражения и дипломатиче-
ше переговоры хотя нас и огорчили, однако мы не унывали, ибо
Июли наступления лучших для России дней. Мы даже настолько ожи-
1ж что осенью 1855 года приступили к положительным переговорам
Н|издании журнала, что всегда составляло нашу любимую, самую
Н^меиную мечту. А. С. Хомяков, К. С. Аксаков, К). Ф. Самарин и я
Нюхались в Москву и порешили издавать журнал, сперва в виде четы-
К книг в год, назвать этот журнал «Русскою беседою» и быть мне его
шпателем-редактором125. И. В. Киреевский не мог приехать в Москву и
Ильмом уполномочил меня действовать за него на наших совещаниях
Шлне неограниченно. Затем предстояло нам преодолеть еще немало
шпятствий к осуществлению нашего намерения: исходатайствовать
шволение на издание журнала и выхлопотать снятие запрещения,
ШОженного на некоторых из нас, как было сказано выше, по случаю
Держанного 2-го тома «Московского сборника», издававшегося
1C, Аксаковым. В число постоянных сотрудников «Русской беседы»
Шли: Ив. С. Аксаков, кн. В. А. Черкасский, И. Д. и И. В. Велиевы,
И. Филиппов126 и многие другие.
По поводу сотрудничества кн. Черкасского считаю нужным ска
95

зать несколько слов. Хотя впоследствии он часто считался так на¬
зываемым славянофилом, а иногда даже становили его во главу этой
партии, но он никогда таковым не был и расходился с нами в самых
существенных убеждениях. Он вовсе не считал православного Христо¬
ва учения основою нашего мировоззрения, высказывался беспрестан¬
но против сельской общины и любил насмехаться над народом-куми-
ром, коему, по $го мнению, будто поклонялись Хомяков и К. Акса¬
ков. Черкасский, как отменно умный человек, признавал, что в на¬
шем направлении более силы и будущности, чем в противоположном,
т. е. тогдашнем западном, он находил особенное удовольствие в
наших беседах и дорожил связями с нами. Ради этого он согласил¬
ся предоставить мне право вычеркивать из его статей все то, что
окажется противным нашему направлению, или требовать от него из¬
менений в этом же смысле. Только на этих условиях мы и согласились
принять кн. Черкасского в постоянные сотрудники «Русской беседы».
Попечитель московского учебного округа Б. И. Назимов'27, за¬
ведовавший тогда цензурным делом в Москве, был хорошо расположен
ко мне и еще лучше расположен к Т. И. Филиппову, долженствовавше¬
му быть моим помощником по изданию «Русской беседы». Министром
народного просвещения был тогда Л. С. Норов, мой внучатный брат,
с которым я был в самых коротких отношениях. Оба они высказали
нам свое полнейшее сочувствие и обещали свое покровительство.
Казалось, дело в шляпе. Но не так вышло на самом деле. Проявились
опасения и подозрения; пошли справки; завязалась пространная пе¬
реписка; и только после моей поездки в Петербург, т. е. в феврале,
получено было, наконец, желаемое разрешение. Но и этим дело не
кончилось: необходимо было снять вышеупомянутое запрещение с
главных сотрудников «Беседы», ибо иначе приходилось бы все их
статьи предварительно посылать в Петербург, что задерживало бы
их напечатание по крайней мере на многие месяцы. Как я не был »|
числе лиц, подвергшихся запрещению, то и не мог ходатайство¬
вать об его снятии. Тогда отправился в Петербург А. С. Хомяков, ко¬
торому с помощью гр. Д. Н. Блудова и некоторых других лиц удалось*
наконец, достигнуть этого счастливого результата.
«Русская беседа», имевшая выходить четыре раза в год: в ян¬
варе, апреле, октябре и декабре, появилась первою книгою только |
апреле. Хлопоты по получению разрешения на издание журнала ц
по снятии запрещения с сотрудников были таковы, т. е. так продол*
жительны и томительны, что не раз приходили мы почти в отчаяние,
И. В. Киреевский, живший тогда в деревне и принимавший в этом дел(
самое живое участие, настоятельно советовал оставить намерени(
издавать журнал и тем избавиться от хлопот с цензурным ведомст
вом: но Хомяков и я, мы положили не отступать перед препятствиям!
и истощить все средства к их устранению. Только в начале март
МЫ могли напечатать нашу программу и приступить к печатанию сам nil
журнала. Хомяков написал прекрасное предисловие, которое мы мс
вполне одобрили*. В первой же книге «Беседы» были помещены стати
* Оно напечатано и в «Русской беседе», и в сочинениях А. С. Хомякова — издам
1861 и 1878 гг.
96

Ю. Ф. Самарина — «О народности в науке*, И. Д. Беляева — «Критика
на «Обзор исторического развития сельской общины в России», соч. Чи¬
черина» и заметка К. Аксакова «О русском воззрении». Эти статьи и
предисловие Хомякова вызвали ожесточенные возражениями насмешки
со стороны всех повременных изданий в Петербурге и Москве. Ни
одна газета и ни один журнал не отнеслись к нам сочувственно.
Истины, ныне сделавшиеся почти общими местами, тогда нами вы¬
сказанные, сочтены были журналистикою и в обществе какими-то
парадоксами, заявленными нами в припадках сумасшествия или в на¬
смешку над здравым смыслом. Особенно поразило многих и очень мно¬
гих утверждение, что народность имеет великое значение в науке; что
последняя разрабатывается в различных видах различными народа¬
ми; что каждый из них влагает в нее свою особенную лепту; что чем
народ самобытнее, тем своеобразнее разрабатывает науку и тем боль¬
шую услугу он ей оказывает и тем более ее обогащает; и что наука
|ть отвлеченное творение человечества вообще, а произведение
1чных народов, действовавших на этом поприще согласно особен-
1м своего духа и своих местных и временных условий и об-
ельств. Это мнение страшно оскорбило и взбесило г. г. ученых, и
эв, издатель журнала «Русский вестник», разразился целым рядом
к едких статей126. Петербургские журналы от йего не отстали,
едпочли действовать более сподручными орудиями: насмешками,
ктями и даже клеветами. Русская община, общественное земле-
ние, обычное право, воззрение православного на,божий мир и
все это вызвало всякого рода глумления, укоры, брани и клеветы,
1али мы мало и спокойно и продолжали свое дело безостановочно,
ели его в таком согласии и так единодушно, что в течение пяти-
го существования журнала не возникло ни одного сколько-нибудь
зного столкновения или недоразумения между сотрудниками и из-
:ем-редактором. Хотя я действовал самостоятельно и твердо,
геле сотрудников были люди весьма самобытные, и в особенности
ий и вполне своеобразный К. С. Аксаков, однако мне удалось
получно и успешно пройти чрез все стремнины и между всех уте-
Конечно, в этом мне много помогал А. С. Хомяков, который
1 добродушием и своею диалектикою всех обезоруживал. Из этой
I не могу не рассказать нескольких случаев, отчасти замечатель-
отчасти забавных.
ас, так называемых славянофилов, страшились в Петербурге,
в администрации, пуще огня. Там считали нас не красными, а
>выми, не преобразователями, а разрушителями, не людьми, а
1И-то хищными зверями. Министр народного просвещения
Норов после выхода нескольких книг «Р. беседы» встретил меня
ербурге следующими словами: «Ничего; продолжайте, как начали,
будете иметь во мне верного защитника. Признаться, я вас
о боялся — думал, что вы занесетесь бог весть куда. Нет —
фгего. Вас ругают только журналы и газеты — это не беда». Когда
*ижды К. С. Аксаков посетил А. С. Норова во время его пребывания
Москве, то последний с особенным чувством радости сказал мне:
I видел Аксакова. Я ожидал найти в нем если не тигра, то медве-
а он очень вежлив и даже, кажется, благодушен».

Когда напечатана была в № 2 «Беседы» 1858 года статья г. Даска-
лова под заглавием: «Возрождение болгар», где говорилось о распрях
между царьградским патриархатом и болгарами и обвинялся первый в
притязательности и корыстолюбии, то редакция «Русской беседы» по¬
лучила через московский цензурный комитет грозную бумагу от обер-
прокурора св. Синода129. Эту бумагу я тотчас отправил к А. С. Хомяко¬
ву, находившемуся тогда в деревне, и просил его немедленно изготовить
огвег. Хомяков составил прекрасный — скромный, но весьма твердый
ответ, который я дал переписать и тотчас подписал и отправил в Цен¬
зурный комитет. Этим дело и закончилось*.
Летом 1857 года отпраатена была к цензору, Н. Ф. Крузеш\ моя
статья: «По поводу журнальных статей «о замене обязанной работы
наемною и о поземельной общественной собственности». В этой статье
говорилось об общинном крестьянском землевладении и намекалось
довольно ясно о выгодах и необходимости уничтожения крепостной
зависимости людей. Целых два, три месяца статья эта ко мне не возвра¬
щалась. В сентябре, по возвращении из деревни в Москву, я решился
ехать к цензору, желавши узнать об участи моей статьи. Н. Ф. Крузе
мне сообщил, что он в крайнем затруднении: статья очень хороша, мыс¬
ли, в ней высказанные, ему вполне сочувственны; но имеется в нем опа¬
сение, как бы за пропуск этой статьи не досталось и ему, и журналу. Я
прошу Н. Ф. Крузе возвратить мне статью, ибо не желаю подвергать его
ответственности. Благородный цензор берет перо и с пропуском статьи
к напечатанию мне ее возвращает. К счастию, напечатание этой статьи
совпало с обнародованием высочайшего рескрипта 20 ноября 1857 года,
и таким образом, и цензор, и журнал не подверглись никакой ответст¬
венности. «Русс, беседа», наш кружок и я в особенности в 1856 году по¬
несли великую потерю: 11-го июня в Петербурге скончался Иван Ва¬
сильевич Киреевский. Он было принялся очень усердно и горячо за пи¬
сание философских статей для «Беседы», но ему оказалось необходи¬
мым ехать в Петербург, где старший его сын держал в Лицее выходной
экзамен. Там от холеры, в несколько дней, он скончался на руках сына,
А. В. Веневитинова и гр. Комаровского141. Эта утрата нас всех очень
огорчила; а я с ним схоронил как будто половину себя.
Не могу здесь не рассказать одного приключения, незначительного
самого по себе, но хорошо характеризующего как только что тогда
пережитые времена, так и московского генерал-губернатора гр. Закрев
ского, вполне пропитанного правилами покойного императора.
Я прежде говорил о ненависти этого высокого сановника к нам, так
называемым славянофилам. В ожидании приезда в Москву молод*
императора, долженствовавшего в августе короноваться 132, гр. Закрсв*
ский решился на подвиг блистательный. Бороды и зипуны, которые но*
сили Хомяков и Константин Аксаков, возбуждали его крайнее негодо*
вание. Он вздумал обязать их подпискою не показываться в публике!
этом «костюме» и не носить бороды. Хомяков и Аксаков, озадаченны!
таким требованием, к сожалению, дали требуемую подписку. Затеи
приезжает и ко мне московский обер-полицмейстер. Как он был челн
* Он напечатан в полном собрании сочинений Хомякова.
98

век мне знакомый и ко мне езжал и не по делам, то сперва он беседует
со мною и о том, и о другом и, наконец, решается сообщить просьбу о
сбритии моей бороды. Предупрежденный случившимся с моими друзья¬
ми, я отвечаю обер-полицмейстеру, что прошу передать его сиятельству
мою покорнейшую просьбу — оставить мою бороду в покое. «Если же
это невозможно,— прибавил я,— то придется взять меня силою и
обрить меня в цирюльне». Этим и закончился поход генерал-губерна¬
тора против моей бороды, и более о ней уже никакого разговора не
было.
Глава X (1857—1860)
Эпоха уничтожения крепостного права.— Рескрипт 20 ноября
1857 г.— Проекты освобождения.— Журнал «Сельское благо¬
устройство» и его прекращение от цензурных стеснений.— Ре¬
скрипт на имя рязанского губернатора 1858 г.— Работы в комите¬
тах в звании члена от правительства.— Борьба партий.— Проект
освобождения крестьян с землею.— Слабохарактерность Ростов¬
цева.— Отъезд за границу.— Прага.— Вена.— Швейцария.— Ита¬
лия.— Встреча с Кавуром.— Париж.— Брюссель.— Остенде.— В. к.
Елена Павловна.— Брошюра «Депутаты и Редакционные комиссии
по крестьянскому делу».— Замечания на доклады Ред. комиссий.—
Отъезд в деревню.— Недовольство Ред. комиссией.— Смерть
А. С. Хомякова I860 г.— Его личность.
Теперь подхожу я к великой эпохе уничтожения на Руси крепост¬
цой зависимости людей.
Еще в 1856 году государь, принимая в Москве предводителей дво¬
рянства, сказал им, что в быте крепостных людей необходимо сделать
Изменения и что желательно произвести их сверху, прежде чем они по¬
требуются снизу ,33. Вследствие этого и в обществе, и в официальных,
(рже в придворных сферах пошел сильный говор о предстоящих преоб¬
разованиях в быте крепостных людей. Но решительный толчок этому
8лу дан был обнародованием высочайшего рескрипта от 20 ноября
57 года на имя виленского генерал-губернатора Назимова. Это обна¬
родование произвело сильнейшее действие во всей империи: одни страш-
Щ перепугались, были, так сказать, ошеломлены; другие обрадовались;
фогйе и весьма многие просто не поняли значения этого события. Из
Петербурга и Москвы тревога перешла в губернии, и там недоумениям и
ч*ррахам не было границ: все спрашивали друг друга: «Что же теперь де-
1йть?» Копии с упомянутого рескрипта разосланы были не только к
убернаторам, но и к губернским предводителям дворянства и сопро-
«ЯЖдались внушительными отношениями. Первый ответный адрес на
«Цсочайшее имя по случаю этого рескрипта поступил, кажется, из
Иикнего Новгорода; затем все губернии, одна за другой, хотя и с горем
душе, изъявили готовность приступить к указанному великому делу —
1учшения быта крепостных людей. На представленные адресы дава¬
ть каждой губернии высочайшие рескрипты и учреждались губерн-
ие комитеты
f 134
09

Рассказывали, что в Петербурге, в высшей администрации, была
сильная борьба против опубликования рескрипта к виленскому генерал-
губернатору, и в особенности против официальной рассылки этого до¬
кумента к губернаторам и губернским предводителям дворянства про¬
чих губерний империи. Во главе оппозиции стоял председатель Госу¬
дарственного совета кн. Орлов, и он решился всем авторитетом своего
звания и своей опытности подействовать на молодого императора.
Он отправился во дворец, приказал о себе доложить государю, и как в
это время из кабинета императора выходил старик гр. АдлербергГЛЪ, то
Орлов сообщил ему в коротких словах о цели своего приезда. Входит он
в кабинет императора, говорит ему самым сильным и настойчивым об¬
разом против опубликования упомянутого рескрипта и почти на коле¬
нях умоляет гЬсударя не открывать эры революции, которая поведет к
резне,— к тому, что дворянство лишится всякого значения и, быть мо¬
жет, и самой жизни, а его величество утратит и престол. Когда кн. Ор¬
лов выходил из кабинета государя, то ожидавший его выхода гр. Адлер-
берг спросил его: «Ну что?» — «Потрясен,— ответил с довольною улыб¬
кою кн. Орлов,— рескрипт не будет опубликован». Еще не успел кн.
Орлов отъехать от дворца, как доклад министра внутренних дел об
обнародовании рескрипта был уже государем утвержден и тотчас воз¬
вращен по принадлежности. На следующий день этот рескрипт появил¬
ся в официальной газете.
Когда в обществе сильно заговорили об освобождении крепостных
людей, и правительство становилось во главе этого движения, тогда
я решился принять в этом деле самое горячее участие. Для достижения
этой благой, постоянно бывшей у меня в виду цели я вздумал действо¬
вать двумя способами: составлением и оглашением проекта по этому
предмету и издаванием журнала, исключительно посвященного делу
уничтожения крепостной зависимости людей на Руси.
Об этом составлявшемся мною проекте, которого главные основа¬
ния я охотно сообщал всем, кто только меня о том спрашивал, много
заговорили в Москве; и в декабре 1857 года я получил от кн. Василья
Андреевича Долгорукова |3ь, начальника 3-го отделения Собственной
его величества канцелярии, письмо, которым он, по высочайшему пове¬
лению, просил меня прислать, для представления государю императору,
копию с моего проекта. При этом он удостоверял меня, что в этом слу¬
чае он действует не как начальник 3-го отделения, а как мой знакомый и
как генерал-адъютант. Я тотчас ему ответил, что за счастие счел бы не¬
медленно исполнить волю государя императора, но что записки мои еше
не /отовы; что теперь с особенным рвением примусь за окончательною
их отделку; и что не премину их к нему, кн. Долгорукову, препроводить,
как скоро они будут закончены. Тогда я сильно принялся за свои «За¬
писки», и через три недели они были готовы. В одно и то же время по¬
добные же записки были составлены Ю. Ф. Самариным и кн. В.* А. Чер¬
касским. Когда наши записки были готовы, т. е. в январе 1858 г. мы их
прочли друг другу, и оказалось следующее: Ю. Ф. Самарин предла! ал
только расширить и сделать более удобоисполнимым прежний указ <»б
обязательных крестьянах. Кн. Черкасский имел в виду освобождение
крестьян только с усадьбами. Мой проект был самый радикальный щ
100

предлагал выкуп крестьян с землею, находящеюся в их владении. Такое
освобождение должно было совершиться в двенадцать лет; предполага¬
лось сперва предоставить помещикам право в течение первых трех лет
входить с крестьянами в добровольные сделки насчет количества выку¬
паемой земли, ее цены при maximum’e, установленном от правительства
по разным губерниям, и насчет сроков уплаты и границ отводимого на¬
дела. Потом имелось в виду назначить трехгодичный срок, в течение
которого условия о выкупе должны составляться при посредничестве
выборных от дворянства и от крестьян. Наконец, в третий, уже шести¬
летний, срок, при продолжении действия первых двух способов, имело
вступить в действие обязательное определение всех условий выкупа
через чиновников, от правительства назначенных. По выслушании моих
записок Ю. Ф. Самарин пришел в ужас от радикальности предлагаемых
мною мер и сказал: «Нет! не посылайте этих записок; они перепугают
в Петербурге и заставят идти назад». А кн. Черкасский, напротив того,
выразился так: «Нет! отправьте их непременно. Хотя ваши записки дей¬
ствительно радикальны, но не беда — из большого можно убавить и
все-таки останется довольно. Петербург надо обстреливать». Записки
мои были окончательно набело переписаны в трех экземплярах —
для государя, для кн. Долгорукова и для министра внутренних дел; и в
первых числах февраля они были отправлены в Петербург. Впослед¬
ствии мои записки, как и многие другие^ были переданы сперва в Глав¬
ный комитет по крестьянским делам, а потом в Редакционные комис¬
сии, учрежденные под председательством генерал-адъютанта И. И. Рос¬
товцева13'. И тут, по отзывам членов комитета и комиссий, мои за-
риски оказались самыми радикальными; но мой радикализм остался
таковым не на долгое время; вскоре он был значительно превзойден,
и меня чуть-чуть не зачислили в отсталые. (Помещаю эти записки в
приложении под № V138.)
Зима 1857/8 года была в Москве до крайности оживлена. Такого
исполненного жизни, надежд и опасений времени никогда прежде не
бывало. Толкам, спорам, совещаниям, обедам с речами и проч. не было
Конца. Едва ли выпущенный из тюрьмы после долгого в ней содержа¬
ния чувствовал себя счастливее нас, от души желавших уничтожения
Крепостной зависимости людей в отечестве нашем и, наконец, получив¬
ших возможность во всеуслышание говорить и писать о страстно люби¬
мом предмете и действовать как будто свободно. Другие, и, к сожале¬
ло, весьма многие, волновались от страха и успокаивали и утешали
<^бя только тем, что это дело не может осуществиться, что поговорят,
Поговорят о нем и тем оно и покончится; а потому они не скупились на
словоизвержения и пуще всего угощали своих собеседников возгласами
• застращиваниями. В обществе, даже в салонах и клубах, только и был
разговор об одном предмете — о начале для России эры благих преоб¬
разований, по мнению одних, и всяких злополучий, по мнению других; и
московские вечера, обыкновенно скучные и бессодержательные, прев¬
ратились в беседы, словно нарочно созванные для обсуждения вопро¬
са об освобождении крепостных людей. Одним словом, добрая старуш-
1Я Москва превратилась чуть-чуть не в настоящий парламент.
В это время, а именно в конце декабря 1857 года, я решился, при
101

издаваемой мною «Русской беседе», выпускать ежемесячно, в виде осо¬
бого прибавления, книжки под заглавием: «Сельское благоустройство
посвященное исключительно делу освобождения людей от крепостной
зависимости139. Постоянными сотрудниками обещались быть Ю. Ф. Са¬
марин, кн. Черкасский и некоторые другие. Я поехал в Петербург, вы¬
хлопотал там без особых затруднений разрешение на издавание этого
журнала и в феврале выпустил первую книжку «Сельского благоустрой¬
ства». В этом журнале, особенно в первых его книжках, я поместил
много своих статей; а библиографические сведения с краткими крити¬
ческими отзывами, не подписанные особыми буквами, все составлены
мною. «Сельское благоустройство» расходилось хорошо, сотрудники
являлись со всех сторон; и это происходило главнейше оттого, что я
помещал статьи без всякой исключительности, наблюдая только за тем,
чтобы статьи были дельные и прилично написанные. У меня был не
недостаток, а излишек в статьях; и главный труд заключался в их про¬
чтении, в выборе лучших из них к напечатанию и в составлении приме¬
чаний к тем статьям, которые противоречили мнениям редакции. За¬
нявшись исключительно «Сельским благоустройством», я воспользо¬
вался обязательным предложением И. С. Аксакова и временно пере¬
дал ему главные труды и заботы по изданию «Русской беседы». Сна¬
чала «Сельское благоустройство» в цензурном отношении мало меня
затрудняло; корректуры возвращались мне цензором скоро и почти без
помарок; но с осени 1858 года пошли из Петербурга конфиденциальные
циркуляры; а в конце года предписано было оттуда препровождать на
процензорование-в Петербурге все статьи, сколько-нибудь несогласные
с заявленными видами правительства. В первых месяцах 1859 года
затруднения по цензуре сделались невыносимыми; почти все статьи от¬
правлялись в Петербург; там они задерживались по два, по три месяца и
возвращались оттуда не только с помарками, но иногда даже со встаю
ками, противоречащими главной мысли автора. Вследствие этого ян¬
варский номер вышел только в феврале, а февральский — в апреле,
вместе с объявлением о прекращении издания «по причинам, от редак¬
ции не зависящим», т. е. по невозможности исполнять требования цен¬
зуры. Хотя это прекращение издания было для меня очень прискорбно,
однако я вынужден был на это решиться, потому что трудно протяну
рожна прати.
По воспоследовании высочайшего рескрипта на имя рязанского iy-
бернатора, в начале лета 1858 года, разосланы были к дворянам прш*
лашения на уездные собрания для выбора членов в губернский коми¬
тет. Мне чрезвычайно хотелось участвовать в деятельности этого коми*
тета; но я не имел никакой надежды на избрание в члены его сапожков
ским дворянством, считавшим меня одним из главных виновников пред¬
стоящего бедствия для российского дворянства и потому заслуживаю*
щим по крайней мере колесования. Проезжая из Москвы через Рязанц
я посетил губернатора г. Клингенберга, который предложил мне бын*
членом комитета от правительства. Я спросил его, не обязаны ли членм
от правительства поддерживать все мнения и требования министерств
внутренних дел, и сказал ему, что душою преданный делу освобождг
иия крепостных людей, я не могу принять на себя защиту того, что смол
102

бы для этого дела вредным. По получении от него успокоительного
ответа я изъявил согласие на принятие на себя обязанностей члена от
правительства и вскоре был утвержден в этом звании министром
внутренних дел. Точно так же поступили Ю. Ф. Самарин и князь Чер-
u I itn
каескии .
От Сапожковского уезда были выбраны в члены губернского коми¬
тета двое Протасьевых,— не крепостники, но люди очень и очень уме¬
ренно либеральные. Мы сообща составили программу для будущих на¬
ших действий в губернском комитете, ибо желали там не расходиться
в наших мнениях и требованиях. К сожалению, эта программа ока¬
залась на деле только бумагою, исписанною чернилами.
В конце августа мы собрались в Рязани, и 2(>-го, в день коронации,
губернатор торжественно открыл наши заседания. Председателем
комитета был губернский предводитель дворянства А. В. Селиванов,
человек неглупый, добрый, но мало развитой и отменно неловкий, и
особенно вследствие своего странного положения, не дозволявшего ему
быть вполне ни на стороне правительства, желавшего уничтожения
крепостной зависимости, ни на стороне дворянства, надеявшегося от¬
делаться одними словами и удержать в сущности свою власть на
крестьян и дворовых людей. ДругиЛ членом от правительства был некто
М. Д. Маслов, заклятый крепостник и человек, пропитанный всевоз¬
можными дворянскими предрассудками и претензиями. Я нашел в нем
не товарища, не единомысленника, а постоянного противника. Как
только начались заседания и пошли в ход работы, то не замедлили сво¬
им началом и всякого рода интриги. Большинство членов комитета со¬
стояло из крепостников, а меньшинство - из робких либералов. Во
главе первого стоял Ф. С. Офросимов,— человек умный, довольно обра¬
зованный, весьма хитрый и ловкий. Мне приходилось с ним постоянно
спорить и перечить большинству; редко, почти никогда, мне не удава¬
лось проводить свои предложения. Всего более бесило большинство то,
что я обнаруживал его тайные замыслы и заставлял противников осво¬
бождения яснее излагать свои мнения. Неловкий наш председатель
беспрестанно попадался впросак и своими действиями то в ту, то в дру¬
гую сторону страшно вредил и себе, и самому делу. А вожак’большин¬
ства Офросимов ловко пользовался промахами председателя и сплот-
нял большинство, особенно под благовидным предлогом удержания
самостоятельности дворянства и защиты его прав и интересов . Глав¬
ным препятствием к упрочению и усилению власти Офросимова в ко¬
митете был я; а потому он изыскивал все средства к сокращению и
уничтожению моего влияния в комитете. Вскоре представился к тому
благоприятный случай,и Офросимов решился нанести мне окончатель¬
ный удар.
В одном из осенних номеров «Сельского благоустройства» помеще¬
на была статья кн. Черкасского, в которой было сказано, что нежела¬
тельно, чтобы теперь внезапно были отменены телесные наказания в
крестьянском быту, и тем более, что сами крестьяне считают их еще
необходимыми. По этому поводу поднялись в журналистике ужасные
«рики, брани и глумления. Кн. Черкасский, как автор статьи, и я, как
издатель журнала, в котором она была помещена, были просто-напро¬
103

сто привязаны журналистикою к позорному столбу. Заведующий в мое
отсутствие из Москвы изданием «Русской беседы» и напечатанием
«Сельского благоустройства» И. С. Аксаков счел долгом за нас засту¬
питься и в статье, напечатанной в «Московских ведомостях», имел не¬
осторожность сказать, что странно и неприлично нападать на людей,
которые в настоящее время борются в губернских комитетах, отстаи¬
вая права и интересы крестьян «против своекорыстия и невежества».
Эта статья подняла страшные бури в комитетах и в Туле против кн.
Черкасского и в Рязани против меня. Члены большинства рязанского
комитета подошли ко мне в зале наших заседаний и спросили меня:
буду ли я отвечать на клевету, напечатанную г. Аксаковым в «Москов¬
ских ведомостях»? На это я им отвечал: «Как я буду действовать в на¬
стоящем случае — еще не знаю; но во всяком случае не считаю себя
обязанным отдавать в том кому-либо отчет». Члены большинства убе¬
дили председателя комитета, г. Селиванова, иметь на следующий день
чрезвычайное заседание, в которое долженствовали быть приглашен¬
ными все, кроме меня. Накануне вечером приехал ко мне А. В. Сели¬
ванов, сообщил мне, что он вынужден был согласиться на требование
большинства, и советовал мне от себя написать статью в «Московские
ведомости» в опровержение отзыва г. Аксакова. Я решительно отказал¬
ся от исполнения такого требования членов комитета, предоставивши
им, буде пожелают, отвечать г. Аксакову. На следующий день, в 3-м ча¬
су пополудни, явилась ко мне депутация, состоявшая из шести членов
комитета с предложением, чтобы я подписал статью, ими сочиненную в
ответ на отзыв г. Аксакова. С речью ко мне обратился кн. Волконский, а
Офросимов был в числе остальных пяти молчавших142. Я ответил им,
что хотя на своем веку подписывал свое имя под многими напечатанны¬
ми статьями, но только под своими, а не чужими, и что и на сей раз
отступить от этого не могу. Кн. Волконский спросил меня: не желаю
ли я прочесть написанную ими статью? На ответ мой, что не имею на то
никакого желания, он грозно спросил меня: «Таково ли окончательное
ваше решение?» После утвердительного моего ответа депутация отпра¬
вилась рбратно в комитет; и через час времени приехал ко мне предсе¬
датель, А. В. Селиванов, с извещением, что комитет постановил просить
начальника губернии об устранении меня от занятий комитета на том
основании, что при отказе моем подписать статью в опровержение кле¬
веты, напечатанной в «Московских ведомостях», члены комитета не мо¬
гут заседать со мною за одним столом. Я высказал г. Селиванову м*мз
удивление насчет того, что он мог допустить такое постановление, и
присовокупил, что сам буду просить г. начальника губернии об уволь*
нении меня из комитета, в котором, кроме неприятностей и противо¬
действия, я ничего не нахожу. После обеда я сел писать письмо к гу*
бернатору с изъявлением желания быть освобожденным от звания чле¬
на комитета и хотел это письмо к нему везти. Но я не успел его докон¬
чить, как приехал ко мне сам губернатор. Я убеждал его согласиться н|
мое увольнение и тем восстановить в комитете мир и согласие, но о«
объявил мне решительно, что обо всем случившемся доносит по эстафет
те министру внутренних дел и требует исключения четырех членов,
го более виновных в происшедших беспорядках, а именно кн. Волком
104

ского, Офросимова, Афанасьева и члена от правительства Маслова.
Видя непреклонность губернатора, я объявил ему, что в таком случае
я и сам поеду в Петербург.
На следующий же день я отправился из Рязани с искренним жела¬
нием туда более не возвращаться; а потому я велел все уложить для
перевозки в Москву. Хотя мне очень не хотелось возвращаться в Ря¬
зань, однако я предвидел, что высшее правительство на это не согла¬
сится и что всячески будут меня уговаривать на возврат к занятиям в
комитет; а потому, проезжая через Москву, я виделся с одним рязан-
*	ским помещиком и моим добрым приятелем Д. Ф. Самариным145 и за¬
ручился его согласием на принятие звания члена от правительства на
место Маслова, который в комитете постоянно действовал против меня
и с которым я решительно не хотел там оставаться.
•	По приезде в Петербург в тот же день я отправился к министру
•внутренних дел Сергею Степановичу Ланскому14\ с которым давно и
хорошо был знаком, в особенности потому, что он был брат жены дру¬
га моего кн. Одоевского и что у них я часто видался с С. С. Ланским.
Как я взошел к нему в кабинет, то он мне сказал: «Знаю всю рязанскую
Историю и ваше нежелание туда возвращаться; но возвратиться туда
должны, ибо иначе члены от дворянства везде выживут членов от
Правительства,Не требуйте от нас невозможного, но вы можете про¬
кисать нам свои условия и мы должны их принять». После довольно
продолжительной беседы было положено, что на следующий день по-
ютру я приеду к нему и привезу письмо, в котором будут изложены мои
Условия.
F На следующий день в 10 часов утра я явился к министру с письмом,
ж котором высказал, что не считаю возможным с пользою продолжать
мою деятельность в рязанском комитете, если в товарищи, т. е. в звание
другого члена от правительства, не будет назначен человек по моему
ртсазанию; если не признают не бывшим все, что сделано или еще будет
^делано в комитете со дня моего отсутствия по день моего возвращения;
вели не восстановят меня торжественно в звание члена комитета; и —
вели не уважут моей просьбы не делать выговора комитету и не исклю¬
чать кого-либо из его членов, кроме члена от правительства Масло-
ip. С. С. Ланской вполне одобрил мои условия й в тот же день поехал с
|ркладом к государю, который приказал этот доклад рассмотреть на
Следующий же день в главном комитете по крестьянскому делу.
Вечером я поехал к И. И. Ростовцеву, с которым я был прежде зиа-
10м и который был членом упомянутого главного Комитета. Я расска-
Ш ему как случившееся в Рязани, так и содержание моего письма к
министру внутренних дел. Он обещал поддерживать в комитете мои
цЬловия.
В комитете были, как мне рассказывали, жаркие прения. Одни
Предлагали раскассирована всего рязанского губернского комитета,
другие требовали, согласно с представлением губернатора, исключения
•тырех членов и выговора комитету; но Ланской и Ростовцев настаи-
*ли на безусловном принятии моих предложений. Последнее мнение,
•конец, восторжествовало, и оно удостоилось высочайшего утвержде¬
ния. Д. Ф. Самарин, по моей просьбе, был назначен вторым членом от
|фавительства по рязанскому комитету.

В Москве я пробыл недолго; и как только Д. Ф. Самарин собрался к
отъезду» то мы вместе отправились в Рязань. В Петербурге и Москве ду¬
мали, что члены рязанского комитета по возвращении моем откажут¬
ся от своего звания и что комитет не будет иметь возможности про¬
должать свои занятия; но я уверен был, что при грозном отзыве из
Петербурга все успокоится и придет в порядок. Впрочем, в Петер¬
бурге было решено произвести новые выборы членов от дворянства, в
случае если бы настоящие члены не захотели продолжать исполнения
своих обязанностей.
Губернатор, г. Клингенберг, предложил комитету собраться в мун¬
дирах для выслушания высочайшего повеления и, по получении изве¬
щения от губернского предводителя, что комитрт в сборе, он отправил¬
ся с нами в это заседание. Прочтено было высочайшее повеление, в
котором объявлялось комитету высочайшее неудовольствие, и вместе с
тем повелевалось: считать недействительным все то, что в нем было сде¬
лано в отсутствие члена комитета от правительства Кошелева; считать
уволенным от звания члена комитета от правительства Маслова со дня
подписания им комитетского журнала о ходатайстве насчет устране¬
ния Кошелева от занятий по комитету и ввести в должность вновь на¬
значенного членом от правительства рязанского помещика Дмитрия
Самарина. По случаю этого рязанского события состоялся для всех
губернских комитетов по крестьянским делам указ, объявляющий не¬
действительными те положения комитетов, в заседаниях которых не
участвуют члены от правительства или по крайней мере один из них.
Все это происходило в конце ноября 1858 года.
Со следующего же дня занятия комитета возобновились и с того
именно вопроса, который был оставлен нерешенным в последнем за¬
седании, в котором я присутствовал. Большинство осталось верным сво¬
им убеждениям, т. е. продолжало действовать в крепостническом
духе; мы, т. е. я и Самарин, почти всегда оставались вдвоем при особых
мнениях. Когда все вопросы были порешены и выбрана была редак¬
ционная комиссия, то я и Самарин объявили, что представим особый
проект, основанный на особых, нами поданных мнениях. Мы все сильно
принялись за работу, и в конце марта составлены и рассмотрены были в
комитете три проекта: один от большинства и два от двух меньшинств.
Все три проекта были напечатаны, а потому упомяну о них здесь весь¬
ма вкратце. Проект большинства был составлен в крепостническом ду¬
хе, с малым наделом крестьян землею, с удержанием разных поме¬
щичьих прав в отношении к крестьянским обществам и без права выку¬
па. Второй — отличался от первого тем, что устанавливал обязатель¬
ный выкуп с незначительным увеличением крестьянских наделов про¬
тив тех, которые были установлены большинством. Третий проект, т. е.
наш, был самый либеральный. Мы предлагали оставить крестьянам
существующие наделы с установлением высших и низших норм, т. е. с
предоставлением помещикам права отрезывать те количества зем¬
ли, которые превышают первые нормы, и с возложением на по¬
мещиков обязанности пополнить из господской земли те наде¬
лы, которые окажутся ниже последних норм. Высшие нормы,
глядя по местностям губернии, назначались нами от двух до
106

трех десятин, а низшие от N 1х j2 до 2 дес. Выкуп нами предполагался
добровольный с пособием от правительства и допускался обязательный
для помещиков только в том случае, если крестьяне внесут всю сумму
на капитализированную из 6% платимых ими повинностей, которые
при высшем наделе ограничивались 40 днями или десятью рублями
с ревизской души. Сверх того, предоставлялись крестьянским общест¬
вам самые широкие права по самоуправлению. В начале апреля, т. е. до
Пасхи, по окончании всех дел заседания нашего комитета были закры¬
ты.
Не могу при этом не сказать, что во время заседаний нашего коми¬
тета от времени до времени происходили, как во всяких дворянских
собраниях, и скандалы, и скандальчики. Вследствие одной дерзкой вы¬
ходки против председателя комитета губернского предводителя дво¬
рянства А. В. Селиванова .двое из членов, прежде, по моей истории,
предположенных к исключению, кн. Волконский и Офросимов, были
действительно исключены и возвращены, по общей нашей просьбе,
только в последнее заседание комитета. Вследствие другого сканда¬
ла губернский предводитель А. В. Селиванов должен был выйти в
отставку. Товарищ мой, Д. Ф. Самарин, вынужден был потребовать
удовлетворения за грубости, сказанные ему одним из членов комитета
Л.; дело окончилось тем, что этот член извинился перед Самариным.
Что касается до меня, то во все остальное время существования комите¬
та я не был ни в каких сношениях с главными членами большинства и
даже мы друг другу не кланялись.
В феврале, когда в комитете были покончены прения о разных воп¬
росах по крестьянскому делу и приступлено было к редакции проектов,
•о время масленицы я счел нужным съездить на несколько дней в
Петербург. Там уже были учреждены, под предводительством
И. И. Ростовцева, редакционные комиссии по крестьянскому делу41. В
это мое там пребывание, я провел целый вечер в беседе tele a tete* с
Ростовцевым, и мои мнения по этому делу так ему понравились, что
он пригласил меня по окончании дел в рязанском комитете быть чле¬
ном упомянутых редакционных комиссий. Я изъявил полную на то го¬
товность и уехал из Петербурга совершенно уверенный, что буду
участвовать в разработке крестьянского дела и в высшей инстанции.
В марте кн. Черкасский и Ю. Ф. Самарин получили письменные приг¬
лашения в члены редакционных комиссий и, первый по эстафете из
Тулы, а последний по почте — из Самары, спросили меня о том, когда
I думаю ехать в Петербург для принятия участия в трудах редакцион¬
ных комиссий. Я ответил и тому и другому, что еще не получил никако¬
го письменного приглашения, но что во всяком случае не уеду из Ряза¬
ни, не окончивши тут своего дела. Проходит и апрель, а я все не полу¬
плю ожидаемого приглашения. Почти все приглашенные уже туда от¬
правились; начались там самые важные работы, а я сижу у моря и жду
погоды. В конце апреля я решился уехать в деревню.
Но на месте мне не сиделось, и я вздумал ехать за границу и проез¬
дом побывать в Петербурге, а именно у Ростовцева. Мои сборы были не
* наедине (фр.).
107

долгие; в половине мая я был уже на берегах Невы. Поутру, в 10 часов, я
отправился к Ростовцеву, который жил тогда на даче, кажется, на
Аптекарском острове. Я встретил Ростовцева на крыльце отправляю¬
щегося на прогулку. Он хотел возвратиться домой, но я просил его до¬
зволить мне сопутствовать ему в его прогулке. Разговор во все время на¬
шего пешеходства был самый живой и почти дружеский; но я заметил,
что утонченною учтивостью и разными любезностями он старался
скрыть или изгладить неловкость своего в отношении ко мне положе¬
ния. На вопрос его: долго ли я пробуду в чужих краях? — я отвечал,
что, не имея теперь никакого особенного занятия, я хочу погулять и от¬
дохнуть и останусь за границею столько времени, сколько вздумается.
Он спросил меня, где за границею я /(умаю несколько времени
оставаться, и просил у меня «позволение» присылать ко мне жур¬
налы редакционных комиссий, выразив желание, чтобы я сообщал ему
мои на них замечания. По возвращении нашем в его дом он передал мне
полный экземпляр уже составившихся и напечатанных журналов ре¬
дакционных комиссий и взял мои адресы и в Карлсбаде, и в Остенде:
затем мы распростились. Ни тогда, ни после я не мог узнать
наверное причины, почему меня не пригласили в редакционные комис¬
сии. Уверен, что не Ростовцев тому виною, ибо он оставался ко мне
весьма благорасположенным и очевидно было его желание, чтобы я
участвовал в трудах, находившихся под его председательством комис¬
сий. Говорят, что имя мое, включенное в список членов редакционных
комиссий, вызвало в главном комитете самые сильные прения и что
меня забраковали главнейше потому, что я был журналистом — изда-
телем-редактором «Русской беседы» и «Сельского благоустройства».
Пуще всех, говорят, настаивал на моем исключении гр. В. Н. Панин111
который говорил, что уже главу славянофилов неприлично и невозмож¬
но приглашать в правительственную комиссию.
Через Берлин я поехал в Карлсбад, где пил воды, брал ванны и ста¬
рался освободить себя от желчи, накопленной в Рязани. Там я получал
аккуратно высылаемые на мое имя журналы редакц. комиссий11'.
Из Вены я отправился в Швейцарию, и именно в немецкую Швей¬
царию, которую я менее знал, чем остальную. Я много там ходил пеш¬
ком; но особенно сильное впечатление произвело на меня семидневное
пребывание на вершине Риги. Я взошел туда пешком и именно к закату
солнца. Погода была чудная и небо совершенно безоблачное. Я предпо¬
лагал, полюбовавшись закатом и восхождением солнца, отправиться на
следующий же день обратно в Люцерн. Но утренний нагорный воздух и
вид с вершины Риги меня так очаровали, что я решился остаться там
целый день. Я провел время в прогулках, чтении и писании писем, и
притом так приятно, что положил остаться там еще день. Такие мои
решения повторялись несколько раз; и только на восьмой день и не бп
искреннего глубокого сожаления оставил я вершину Риги. Мне было
там так хорошо, так свободно, так самобытно, что с грустью я сошел а
среду обычного человеческого житья.
Оттуда, через С. Готар, я направился в Италию, где еще никогда и#
бывал и куда меня сильно тянуло. Мне очень хотелось видеть Рим и Hi
аполь; но должен был отложить до иного времени эту дальнюю поезли*
108

и ограничиться посещением Турина, Милана и Венеции, ибо иначе я бы
слишком опоздал в Остенде, где мне необходимо было купаться в море.
Великолепен С. Готар и очарователен спуск в Италию. Полюбовав¬
шись озером Maggiore, проехавши по нем на пароходе из Белиццоны
до Ароны, я отправился в Турин, где пробыл недолго, и поспешил в Ми¬
лан. Тут в первый раз я увидел итальянскую жизнь, которая своею ори¬
гинальностью меня поразила. Днем все окна закрыты, на улицах почти
нет никого; словно город безлюдный. Как жар сваливает, открываются
окна; люди выходят из своих домов, а вечером большая улица Corso, ка¬
жется, di porta Venezia*, полна народа гуляющего, сидящего у кофеен
за столиками с бокалами мороженого и прохладительных напитков и бе¬
седующего со всевозможными возгласами и телодвижениями. Езда по
улице в это время прекращается; тротуары и самая улица превращают¬
ся в многолюдные салоны и все кишит жизнью самою полною и самою
разнообразною. Великолепный собор в Милане меня поразил, и я не
раз его посещал; любовался им и снаружи, и внутри. В Венецию мне
давно хотелось, ибо я не мог понять, как из каждого дома можно выйти
пешком и обойти весь город, а равно сесть в гондолу и весь его объехать.
Если жизнь итальянская вообще своеобразна, то жизнь в Венеции
оригинальна до невероятия. Во всей Венеции нет ни одного экипажа,
и только на одном островке имеется восемь верховых лошадей, на ко¬
торых там ездят почти как в большом манеже. Как будто на воде
выстроены великолепнейшие мраморные дворцы, замечательные по
своей архитектуре, и везде под окнами снуют самые разнообразные
гондолы. Площадь св. Марка, с своим собором, дворцом дожей и други¬
ми средневековыми зданиями поражает вообще путешественника; но
вечером, освещенная высокими и яркими газовыми жирандолями и на¬
полненная народом, услаждающимся в шумных кружках за столиками
мороженым, кофе, шоколадом и пр.,— эта площадь переносит непри¬
вычного зрителя в небывалые времена или фантастические страны. Не¬
вольно спрашиваешь себя: уж не во сне ли я все это вижу? Хотя Вене¬
ция в это время была еще австрийским владением, но собственно не¬
мецкого там не было ничего, и она являлась итальянским по преиму¬
ществу городом.
Из Венеции, через Милан, я отправился по направлению к Швей¬
царии. Ехавши на лошадях, в коляске, я должен был ночевать в городе
Domo d’Ossola. Въезжая в город, вижу большое волнение в народе и
шум необычайный. Узнаю, что причиною этого — приезд в город знаме¬
нитого Кавура, вышедшего в отставку по причине Вилла-франкского
Мира между Франциею и Италиею148. Так счастливо случилось, что я на
Ночевку попал в ту же гостиницу, где остановился и Кавур. По за¬
нятии номера я иду в общую залу, выхожу на балкон и вижу, как Кавур
Ксхаживает по улице между народом, шумно его приветствующим. С
лк она любуюсь я этим зрелищем; немного времени спустя входит на
балкон и сам Кавур. Кланяюсь ему и прошу от иностранца принять дань
уважения и удивления; завязывается между нами разговор. Затем мы
•Месте ужинаем и узнаем, что едем оба в одно и то же место — в Жене-
* ворота в Венецию (итал ).
109

долгие; в половине мая я был уже на берегах Невы. Поутру, в 10 часов, я
отправился к Ростовцеву, который жил тогда на даче, кажется, на
Аптекарском острове. Я встретил Ростовцева на крыльце отправляю¬
щегося на прогулку. Он хотел возвратиться домой, но я просил его до¬
зволить мне сопутствовать ему в его прогулке. Разговор во все время на¬
шего пешеходства был самый живой и почти дружеский; но я заметил,
что утонченною учтивостью и разными любезностями он старался
скрыть или изгладить неловкость своего в отношении ко мне положе¬
ния. На вопрос его: долго ли я пробуду в чужих краях? — я отвечал,
что, не имея теперь никакого особенного занятия, я хочу погулять и от¬
дохнуть и останусь за границею столько времени, сколько вздумается.
Он спросил меня, где за границею я /(умаю несколько времени
оставаться, и просил у меня «позволение» присылать ко мне жур¬
налы редакционных комиссий, выразив желание, чтобы я сообщал ему
мои на них замечания. По возвращении нашем в его дом он передал мне
полный экземпляр уже составившихся и напечатанных журналов ре¬
дакционных комиссий и взял мои адресы и в Карлсбаде, и в Остенде:
затем мы распростились. Ни тогда, ни после я не мог узнать
наверное причины, почему меня не пригласили в редакционные комис¬
сии. Уверен, что не Ростовцев тому виною, ибо он оставался ко мне
весьма благорасположенным и очевидно было его желание, чтобы я
участвовал в трудах, находившихся под его председательством комис¬
сий. Говорят, что имя мое, включенное в список членов редакционных
комиссий, вызвало в главном комитете самые сильные прения и что
меня забраковали главнейше потому, что я был журналистом — изда-
телем-редактором «Русской беседы» и «Сельского благоустройства».
Пуще всех, говорят, настаивал на моем исключении гр. В. Н. Панин111
который говорил, что уже главу славянофилов неприлично и невозмож¬
но приглашать в правительственную комиссию.
Через Берлин я поехал в Карлсбад, где пил воды, брал ванны и ста¬
рался освободить себя от желчи, накопленной в Рязани. Там я получал
аккуратно высылаемые на мое имя журналы редакц. комиссий11'.
Из Вены я отправился в Швейцарию, и именно в немецкую Швей¬
царию, которую я менее знал, чем остальную. Я много там ходил пеш¬
ком; но особенно сильное впечатление произвело на меня семидневное
пребывание на вершине Риги. Я взошел туда пешком и именно к закату
солнца. Погода была чудная и небо совершенно безоблачное. Я предпо¬
лагал, полюбовавшись закатом и восхождением солнца, отправиться на
следующий же день обратно в Люцерн. Но утренний нагорный воздух и
вид с вершины Риги меня так очаровали, что я решился остаться там
целый день. Я провел время в прогулках, чтении и писании писем, и
притом так приятно, что положил остаться там еще день. Такие мои
решения повторялись несколько раз; и только на восьмой день и не бп
искреннего глубокого сожаления оставил я вершину Риги. Мне было
там так хорошо, так свободно, так самобытно, что с грустью я сошел а
среду обычного человеческого житья.
Оттуда, через С. Готар, я направился в Италию, где еще никогда и#
бывал и куда меня сильно тянуло. Мне очень хотелось видеть Рим и Hi
аполь; но должен был отложить до иного времени эту дальнюю поезли*
108

и ограничиться посещением Турина, Милана и Венеции, ибо иначе я бы
слишком опоздал в Остенде, где мне необходимо было купаться в море.
Великолепен С. Готар и очарователен спуск в Италию. Полюбовав¬
шись озером Maggiore, проехавши по нем на пароходе из Белиццоны
до Ароны, я отправился в Турин, где пробыл недолго, и поспешил в Ми¬
лан. Тут в первый раз я увидел итальянскую жизнь, которая своею ори¬
гинальностью меня поразила. Днем все окна закрыты, на улицах почти
нет никого; словно город безлюдный. Как жар сваливает, открываются
окна; люди выходят из своих домов, а вечером большая улица Corso, ка¬
жется, di porta Venezia*, полна народа гуляющего, сидящего у кофеен
за столиками с бокалами мороженого и прохладительных напитков и бе¬
седующего со всевозможными возгласами и телодвижениями. Езда по
улице в это время прекращается; тротуары и самая улица превращают¬
ся в многолюдные салоны и все кишит жизнью самою полною и самою
разнообразною. Великолепный собор в Милане меня поразил, и я не
раз его посещал; любовался им и снаружи, и внутри. В Венецию мне
давно хотелось, ибо я не мог понять, как из каждого дома можно выйти
пешком и обойти весь город, а равно сесть в гондолу и весь его объехать.
Если жизнь итальянская вообще своеобразна, то жизнь в Венеции
оригинальна до невероятия. Во всей Венеции нет ни одного экипажа,
и только на одном островке имеется восемь верховых лошадей, на ко¬
торых там ездят почти как в большом манеже. Как будто на воде
выстроены великолепнейшие мраморные дворцы, замечательные по
своей архитектуре, и везде под окнами снуют самые разнообразные
гондолы. Площадь св. Марка, с своим собором, дворцом дожей и други¬
ми средневековыми зданиями поражает вообще путешественника; но
вечером, освещенная высокими и яркими газовыми жирандолями и на¬
полненная народом, услаждающимся в шумных кружках за столиками
мороженым, кофе, шоколадом и пр.,— эта площадь переносит непри¬
вычного зрителя в небывалые времена или фантастические страны. Не¬
вольно спрашиваешь себя: уж не во сне ли я все это вижу? Хотя Вене¬
ция в это время была еще австрийским владением, но собственно не¬
мецкого там не было ничего, и она являлась итальянским по преиму¬
ществу городом.
Из Венеции, через Милан, я отправился по направлению к Швей¬
царии. Ехавши на лошадях, в коляске, я должен был ночевать в городе
Domo d’Ossola. Въезжая в город, вижу большое волнение в народе и
шум необычайный. Узнаю, что причиною этого — приезд в город знаме¬
нитого Кавура, вышедшего в отставку по причине Вилла-франкского
Мира между Франциею и Италиею148. Так счастливо случилось, что я на
Ночевку попал в ту же гостиницу, где остановился и Кавур. По за¬
нятии номера я иду в общую залу, выхожу на балкон и вижу, как Кавур
Ксхаживает по улице между народом, шумно его приветствующим. С
лк она любуюсь я этим зрелищем; немного времени спустя входит на
балкон и сам Кавур. Кланяюсь ему и прошу от иностранца принять дань
уважения и удивления; завязывается между нами разговор. Затем мы
•Месте ужинаем и узнаем, что едем оба в одно и то же место — в Жене-
* ворота в Венецию (итал ).
109

Опасения» которые я имел до приезда в Петербург, насчет того,
что мне придется разойтись с моими приятелями, членами редак¬
ционных комиссий,— кн. Черкасским и Ю. Ф. Самариным, на деле
оправдались и даже в таких размерах, каких я и не предполагал. В пер¬
вый день моего приезда в Петербург они сильно и настойчиво убеж¬
дали меня не принимать участия в совещаниях депутатов и стать на
почве, усвоенной редакционными комиссиями. Как на это я не мог со¬
гласиться, то впоследствии они старались узнавать от меня о намере¬
ниях и действиях депутатов и склонить меня им не вторить и, напро¬
тив, защищать предположения редакционных комиссий. Как прияте¬
лям моим не удалось ни то, ни другое, то вскоре почувствовалось
между нами охлаждение.
На первом совещании депутатов у гр. Шувалова15*3, С.-Петербург¬
ского губернского предводителя дворянства и депутата от Петербург¬
ской губернии, встретившись с рязанскими кн. Волконским и Ф. С. Оф-
росимовым, я протянул им руку, и они были этим очень довольны и тот¬
час после заседания приехали ко мне. «Здесь, — сказали они мне,— мы
не должны расходиться в наших мнениях». «Это вполне зависит от
вас,— ответил я им,— вам известны мои убеждения, и я от них, конеч¬
но, не отступлю ни на шаг. Положимте в основу мой проект, и нам не
трудно будет высказывать мнения, которые не будут противоречить
одно другому». «На это мы вполне согласны»,— сказали оба мои преж¬
ние оппоненты; и действительно, во все время нашего пребывания в
Петербурге значительных разногласий между нами не было; с этого
времени мы даже так сблизились, что впоследствии, в земских собра¬
ниях, почти постоянно действовали сообща.
Составивши замечания на все доклады редакционных комиссий, за
исключением только тех, которые относились к выкупу, я вечером отвез
мои записки к И. И. Ростовцеву, который во все это время был ко мне
особенно благосклонен и с которым в этот вечер мы пробеседовали до¬
вольно долго. На другой день поутру я получил от него записку с приг¬
лашением посетить его в 11 часов утра. Когда я к нему приехал, тот¬
час он меня принял и сказал мне, что не знает, как меня благодарить «за
мои глубоко верные, лучезарные замечания: что теперь он уже никак
меня не отпустит из Петербурга й что я должен помочь комиссиям в
исполнении великого дела, высочайшею властью на них возложенного».
Вдобавок Ростовцев мне сказал, что всю ночь он читал мои замечания
и поражен был их основательностью и практичностью. Я благодарил
его за лестные его отзывы о моем труде и изъявил готовность под
его руководством еще посильно потрудиться по этому делу. Через не¬
делю я повез к генер. Ростовцеву мои замечания на последние доклады
комиссии о выкупе, но не застал его дома. На следующий день я вновь
отправился к генер. Ростовцеву, но не был принят; а когда я поручил
служителю спросить, в какое время угодно ему приказать мне приехали
с последнею моею работою, то Ростовцев велел мне сказать, что я
могу теперь же оставить мои бумаги. Я исполнил его волю; но она пока¬
залась мне довольно странною. Чрез несколько дней я возвратился к
генер. Ростовцеву в то время дня, когда он обыкновенно принимал, н»>
швейцар очень положительно сказал мне, что генерал не принимает.
112

чего прежде никогда не бывало. На следующий день я опять поехал к
генер. Ростовцеву, и как мне сказали, что он не принимает, то я отдал
письмо, которым я просил разрешить мне отъезд из Петербурга, в
случае если мое присутствие более не нужно. Через три дня я получил
от министра внутренних дел уведомление, что кок, по извещению пред¬
седателя редакционных комиссий, мною исполнены все мои обязан¬
ности, то к отъезду моему не предстоит никаких препятствий. Таков
был окончательный результат последнего восторженного отзыва
Ростовцева о моей работе; и мы более на сей земле с,ним не видались.
Через несколько дней после того я виделся с кн. Черкасским, кото¬
рый мне сказал, что мои замечания или, вернее сказать,— мой пасквиль
на труды редакционных комиссий были Ростовцевым переданы
Н. А. Милютину,й4 и ему и что они растолковали восторженному дураку
настоящий смысл моего труда, который достоин занять видное место
между творениями губернских комитетов. Этот отзыв ки. Черкасского
разъяснил мне до того непонятную перемену отношений ко мне Ростов¬
цева, но вместе с тем он просто меня ошеломил. Неужели, подумал я,
утрачена мною способность выражать мои мысли и лишился я смысла к
пониманию значения слов? Для успокоения моей совести я передал мо¬
им приятелям, А. Н. Попову1 5 и кн. Одоевскому, черновой экземпляр
моих замечаний с просьбою их прочесть и сказать мне: заключается ли
в них что-либо похожее на пасквиль? Оба они нашли, что мои замеча¬
ния очень дельны и что в них нет и тени пасквиля. Перечитавши их те¬
перь, я и сам вполне убедился, что, кроме раздраженного самолюбия,
никто не мог найти в моих замечаниях что-либо похожее на паск¬
виль*.
Расскажу, кстати, еще один анекдот, довольно замечательный.
Великая княгиня Елена Павловна по возвращении своем из-за гра¬
ницы пригласила меня к себе, много расспрашивала о том, что ей было
уже известно из других источников, и старалась подействовать на меня
в смысле, благоприятном для редакционных комиссий. Подобные приг¬
лашения и попытки были ею повторены несколько раз: а затем в тече¬
ние шести недель я не удостоился получить от ее высочества ни одного
приглашения. По получении разрешения на отъезд из Петербурга, счи¬
тая неприличным уехать без прощальной аудиенции у великой княгини,
но вместе с тем не желая подвергнуть себя неприятным упрекам с ее
стороны в несочувствии редакционным комиссиям, я отправился за
два дня до отъезда к гофмейстеру вел. княгини А. А. Абазе с прось¬
бою доложить ее высочеству, что вынужден внезапно отправиться в
Москву и что как она теперь нездорова, то я не осмеливаюсь испра¬
шивать у нее аудиенции. К великому моему удивлению, в тот же день я
получил от вел. княгини приглашение на следующий вечер, в 9 часов. Я
думал, что у нее в этот день вечер, что она скажет мне несколько слов
к что тем дело и кончится. В назначенный час я приезжаю в Михайлов¬
ский дворец; вижу, что гостей там нет никого; ведут меня через целый
* Эти мои замечания напечатаны на 167 страницах в трудах редакционных комис¬
сий, в отделе приложений иод заглавием: «Отзывы членов, вызванных из губернских ко-
|1Итетон».

десяток комнат; и, наконец, в маленькой комнате на диване нахожу ве¬
ликую княгиню в полулежачем положении. «Я не хотела,— говорит
она мне,— отпустить вас из Петербурга, не простившись с вами, и полу-
болыгая решилась вас к себе принять». Затем началась у нас беседа,
продолжавшаяся целые два часа. Она расспрашивала меня обо всем,
как будто все это время она была на луне и ничего не знала о происхо¬
дившем в Петербурге по крестьянскому делу» Она дала мне полную воз¬
можность обстоятельно объяснить все мои действия и побудительные к
ним причины. В 11 часов она меня отпустила, сказавши мне самые ми¬
лостивые слова и пригласивши ее посещать всегда, когда впоследствии
я буду в Петербурге. Не могу не сказать, что она в этот раз еще более
поразила меня и своим умом, и своею ловкостью; и тем она произвела
на меня при прощании самое сильное и для нее самое выгодное впе¬
чатление.
По возвращении из Петербурга (ноябрь 1859 года) я недолго остал¬
ся в Москве и поспешил в деревню, ради хозяйственных моих дел. Тут
и тогда я счел долгом изложить на бумаге о действиях и приключениях
депутатов по крестьянскому делу в Петербурге. Эту записку, как выше
сказано, я напечатал за границею в Лейпциге под заглавием: «Депута¬
ты и редакционные комиссии по крестьянскому делу».
В декабре возвратился я в Москву на зиму» Тут рассказам, сужде¬
ниям и спорам не было конца, и мы провели очень оживленную зиму.
Хомяков вполне одобрил мои действия в Петербурге, а равно и мои за¬
мечания на груды ред. комиссий, поданные мною И. И. Ростовцеву.
Хомякова особенно оскорбляли предположения комиссий, клонившие
к уничтожению или потрясению крестьянского общинного землевла¬
дения. к введению, в виде общего правила, приговоров сельских сходов
по большинству голосов и к установлению страшной регламентации по
крестьянскому самоуправлению. К. С. Аксаков был до того взбешен
предположениями ред. комиссий, что написал против их проектов свои
возражения в виде писем, которые и напечатал за границей |л\ А. С. Хо¬
мяков изложил свое мнение но этому делу в письме к И. И. Ростовце¬
ву, которое и отправил к нему, а копии с этого письма посланы им были
к разным высокопоставленным лицам, и в том числе к гр. Блудову. Это
письмо в недавнем времени было напечатано в «Русском архиве» 1876 г.,
а потом в полном собрании сочинений А. С. Хомякова (изд. 1878 г.).
Депутаты 2-го созыва высказались еще резче против предположе¬
ний ред. комиссий, но как они большею частью руководствовались кре¬
постническими соображениями и как между ними было мало людей
с самостоятельными мнениями, не согласными с взглядами большин¬
ства, то замечания этих депутатов произвели на труды ред. комиссий
еще менее действия, чем замечания первых депутатов. Вообще настрое¬
ние общества, особенно в Петербурге, было крайне враждебно успехам
освобождения крепостных людей. А потому спасибо ред. комиссиям,
что они, видя, откуда всего сильнее и резче идет неодобрение составлен¬
ных ими проектов, и опасайся полного крушения этого дела, предпоч¬
ли не исправлять своего далеко не совершенного труда, чем затянуть
дело освобождения крепостных людей и тем помочь противникам-его
114

в изуродовании или даже в полном его устранении или, что всего чаще и
хуже бывает,— в нулификации его, т. е. в превращении его в ничто по¬
средством издания закона неопределенного и ничего положительного
не постановляющего. Великая благодарность государю за то, что он не¬
смотря на почти общее восстание людей, его окружавших, против этих
проектов, решился их передать в Государственный Совет со своим
предварительным одобрением главных их оснований. Этим он значи¬
тельно сократил и почти уничтожил готовившуюся против них силь¬
ную оппозицию главных столпов крепостничества.
Весною 1860 года разъехались мы по деревням и никак не думали,
что с Хомяковым мы более не увидимся. Вдруг в конце сентября я по¬
лучаю в деревне эстафету о его кончине, последовавшей 23 сентября
в Данковском его имении, в селе Ивановском. У него открылась холера;
он лечил себя гомеопатически, не хотел обратиться ни к какому врачу
и на третий день болезни окончил свою жизнь. При его кончине был
только сосед его Л. М. Муромцев. Старший сын Хомякова Дмитрий,
приехавший по эстафете, отправленной Муромцевым, уже не застал
отца в живых и мог только присутствовать при его отпевании и предва¬
рительных похоронах158. Я приехал в с. Ивановское уже после отъезда
сына и имел только возможность отслужить панихиду по покойном и
поклониться временной его могиле. Тело А. С. Хомякова было после
перевезено в Москву и там похоронено в Даниловском монастыре, под¬
ле прежде скончавшейся его жены. Огорчение мое было глубокое; я чув¬
ствовал, как будто лучшая часть меня отошла из сего мира.
Да! Хомяков был человек более чем замечательный; он соединял в
себе редкие способности при необычайной для русского устойчивости.
Он был богослов православный и вполне разумный: даже митрополит
Филарет159, спрошенный по предмету французских брошюр Хомякова,
не мог не признать их православности и только полагал несвоевремен¬
ным обнародование их на русском языке. Русские гегельянцы, насме¬
хавшиеся над русским платьем Хомякова, над его постничением и его
руеомаииею, не находили в его мнениях ни отсутствия свободного
обсуждения, ни влечения к мистицизму. Французские брошюры Хомя¬
кова, напечатанные за границею, раскрыли многим русским дух, смысл
и значение православия и произвели сильное впечатление на некоторых
разумных католиков и на протестантов, чувствовавших в своем церков¬
ном учении недостаток в вере и душевную в ней потребность. Творения
Хомякова по этой части еще слишком мало оценены и должны в буду¬
щем иметь на человечество значительное действие. Хомяков не был
приверженцем немецкой философии, господствовавшей у нас в то вре¬
мя: он отдавал полную справедливость заслугам и достоинствам Канта,
Фихте, Шеллинга и Гегеля; но он находил, что их учения страдают
беспочвенностью и что они так искусственно и многосложно построены
потому, что западное любомудрие утратило единый возможный путь
К истине. Как поэт и литератор, Хомяков положил в русскую сокро-
щищницу значительные лепты, которые имеют особенную ценность по¬
тому, что он едва ли не единственный русский, который во всю жизнь, с
детства и до гроба, неизменно высказывал одни и те же чувства и убеж¬
дения и постоянно старался направлять русский ум и сердце к людям

своим или единоплеменным и к предметам близким и туземным. В по¬
следнем отношении Хомяков оказал нам, русским, услугу громадную.
До него отчизполюбие и тчизноведение проявлялось в тощих, узких и
отчасти смешных выходках Шишкова и комп. Хомяков первый проник¬
ся истинным духом русского народа и его истории и указал нам настоя¬
щие наши нужды и потребности, наши народные свойства и ту цель,
к которой мы должны стремиться. Он действительно был источником
нового у нас умственного направления, которое гГрозвано нашими про¬
тивниками славянофильским,— но которое много объемистее и су¬
щественнее того, что под этим словом обыкновенно понимается, и,
конечно, благодарным потомством будет признано истинно русским.
Вечная память тебе, благовестителю!
Глава XI
Отмена откупной системы
По оставлении мною откупов, в 1849 или 1850 году, я составил за¬
писку о необходимости замены спкупов введением акцизного сбора с
вина и пива. Я доказывал в этой записке, что откупа столь же вредны
для народа и государства, сколько они невыгодны и для казны; что они
развращают народ, препятствуют улучшению его хозяйства и извле¬
кают из него всякими, самыми предосудительными способами послед¬
ние его трудовые деньги; что нет возможности и думать о сокращении
взяточничества, пока будут существовать привилегированные наруши¬
тели законов, вынужденные своим положением подкупать агентов вла¬
сти; и что из тяжелого питейного налога при благоприятных обстоя¬
тельствах часть его поступает в казну, а остальное в карманы откуп¬
щиков, а при недовыручках казна должна не только рассрочивать пла¬
тежи. но и слагать откупщичьи недоимки. Из этого я выводил необхо¬
димость уничтожения откупов и замены их прямым акцизным сбором
в пользу казны с вина и пива. Эту записку в свое время я препроводил
к министру финансов г. Вронченко; никакого известия о дальнейшей
судьбе ее я не имел. Проходит десять лет, и вдруг я получаю от ми¬
нистра финансов г. Княжевича, со ссылкою на упомянутую записку,
приглашение принять участие в комиссии, учреждаемой в Петербурге
с целью составления проекта о замене откупов системою акцизного
сбора1*" Комиссия эта, под председательством А. ГТ. Заблоцкого-
Десятовского, должна была состоять из нескольких сановников и чи¬
новников и из приглашенных винокуренных заводчиков. Будучи с дав¬
них времен хорошо знаком с г. Заблоцким и живо интересуясь разре¬
шением предлежащей задачи, я принял приглашение и в ноябре отпра¬
вился в Петербург.
Членами комиссии были; К. К. Грот (директор департамента не¬
окладных сборов), М. X. Рейтеры (тогда только что возвратившийся из
Северо-Американских Штатов и уже предназначавшийся в преемники
Княжевича), несколько председателей казенных палат и академики
Купфер, Якоби и Фрицше. Из винокуренных заводчиков были пригла¬
шены А. А. Абаза, А. А. Гагемейстер (брат Ю. А.)|ы, я и некоторые

другие. В первом же заседании положено было образовать четыре под¬
комиссии: 1-ю административную под председательством К. К. Грота;
2-ю винокуренную под моим председательством; 3-ю пивоваренную, в
которой не знали, кого назначить председателем,— предлагали мне,
но после моего отказа принял в ней председательство по необходимости
К. К. Грот; наконец, 4-ю ученую под председательством академика Куп-
фера. Все подкомиссии принялись за дело очень усердно; вначале мы
собирались в заседания почти ежедневно; председатель общей комис¬
сии г. Заблоцкий присутствовал почти во всех подкомиссиях, не сте¬
сняя нас тем нимало, а желая только обстоятельнее ознакомиться с по¬
рученным ему делом. Каждый из нас имел право участвовать с совеща¬
тельным голосом в заседаниях всех подкомиссий.
Самая важная из подкомиссий была винокуренная: тут происходили
самые жаркие и самые продолжительные прения. Все члены были,
конечно, за отмену откупов; но затем подлежали разрешению весьма
важные вопросы. Главными работниками по этой подкомиссии были
А. А. Гагемейстер и я. Оба мы были за замену откупов акцизом с
емкости квасильных чанов, с предоставлением заводчикам права зати¬
рать что и сколько чего угодно, т. е. за прусскую систему. Как нам вме¬
нено было в обязанность только удержать цифру тогдашнего дохода
(106 мил. руб.) и как этого результата можно было достигнуть установ¬
лением четырехкопеечного акциза с градуса алкоголя, то эта система
была еще возможна: не убыточна для казны и весьма удобна для завод¬
чиков. Но члены от правительства, т. е. чиновники-администраторы и во
главе их К. К. Грот,— безусловно отвергали эту систему и предлагали
акциз с выкуренного вина, принимая емкость квасильных чанов только
как основание к определению недокура и перекура. Вследствие этого
разногласия прения были нескончаемые; большинство — все члены ад¬
министраторы — стояли за последнюю систему, а мы, заводчики,—
за первую. Никакого соглашения последовать не могло. Наконец, пред¬
ложением министра финансов был положен конец нашим прениям; и
мы должны были приступить к выработке проекта на основании, им
указанном и вполне согласном с мнением большинства. В заседаниях
этой подкомиссии почти постоянно участвовали все члены комиссий
и сам председатель. Беспрестанно возникали весьма важные вопросы,
а потому прения были самые оживленные. К февралю работа подко¬
миссии пришла к концу; в марте и апреле мы собирались почти еже¬
дневно в общей комиссии; и к маю проект положения о питейном сборе
был готов и нами подписан. Затем он поступил в Государственный
совет, где, по предложению министра финансов, сделаны были в нем
только две существенные перемены: акциз с 4 коп. поднят на 5 за градус
спирта, и продажа вина подчинена надзору акцизных чиновников и по¬
лиции. Через последнее изменение слова: «вольная торговля», сохра-
иенные в Положении, сделались чистою бессмыслицею. За нашу рабо¬
ту по комиссии Гагемейстер и я получили ордена Владимира 3-й сте¬
пени.
Не могу при этом случае не рассказать одного забавного анекдота.
Когда проект Положения об акцизном сборе был высочайше утвержден
If предполагалось представить меня к награде, то Л. П. Заблоцкий не
117

решился украсить меня этим орденом, не снесшись со мною предвари¬
тельно и не получивши от меня согласие на принятие этой награды.
Это произошло вследствие того, что Ю. Ф. Самарин, получив такой же
орден за свои труды по крестьянскому делу, возвратил его при заявле¬
нии, что он не считает возможным за общественное дело принять награ¬
ду от правительства. Я ответил А. П. Заблоцкому, что приму награду с
благодарностью, ибо считаю, что потрудился и кой-что сделал для
правительства.
Положение, нами составленное, имело, конечно, свои, и довольно
значительные, недостатки, происходившие главнейше оттого, что боль¬
шинство членов было заражено бюрократизмом; состоя из чиновников,
могло ли оно иначе и действовать? Мы, заводчики, были беспрестанно
заподозреваемы в преследовании наших частных интересов; посредни¬
ков же, т. е. людей нейтральных, коих положение придавало бы автори¬
тет их мнениям, между членами комиссии не было. Но главные не¬
удобства акцизной системы, которую вскоре стали ругать почти столь¬
ко же, сколько прежние откупа, произошли оттого, что бесчисленным
множеством циркуляров и от министерства, и от департамента неоклад¬
ных сборов все более и более запутывали и затемняли статьи самого по¬
ложения. Масса выпущенных разъяснений и дополнений не замедли¬
ли образовать такой ворох ordres и contre ordres*, что сами их творцы
потеряли голову и беспрестанно себе противоречили. Таковы необхо¬
димые последствия бюрократизма!
Во время этого моего пребывания в Петербурге меня пригласили
быть членом в других двух комиссиях: по начертанию проекта нормаль¬
ного устава для поземельных банков и по рассмотрению составленного
(кажется, в министерстве юстиции) проекта гипотечного положения.
Мы составили первый, который впоследствии и был утвержден, и выска¬
зали мнение вполне неблагоприятное относительно второго. Прошло с
тех пор чуть-чуть не двадцать лет, а проекты положения или уставы о
гипотечном обеспечении продолжают странствовать из комиссии в ко¬
миссию, замерзают по временам среди петербургских льдов или садят¬
ся на тамошние мели и никак не могут благополучно войти в желанную
пристань. А ведь дело тогда, как и после, было неотложное.
В это мое пребывание в Петербурге я довольно коротко познакомил¬
ся с несколькими лицами, которые принимали более или менее значи¬
тельное участие в делах администрации. Я сошелся еще более с
А. П. Заблоцким, человеком умным, просвещенным, трудолюбивым и
благонамеренным. Он был очень полезен своею службою по министер¬
ству государственных имуществ при гр. Киселеве и как статс-секре¬
тарь по Государ. совету. Думаю, что, по званию члена этого Совета, он
был в состоянии оказать немалые заслуги. Его книга о прусских фи¬
нансах замечательна.— Тут я познакомился с Юльем и Андреем Андр.
Гагемейстерами, с К. К. Гротом. М. X. Рейтерном и В. /7. Безобразе
вым[ьг. Оба Гагемейстеры были весьма умны и образованны; но Андреи,
мой товарищ по акцизной комиссии, был много дельнее брата, хотя ч
являлся часто чистокровным остзейцем. Грот, только что назначенный
* положения и комтрположеиия (фр.).
118

из губернаторов в директоры департамента неокладных сборов, был че¬
ловек умный, милый, благонамеренный, но совершенно не сведущий в
финансовом деле. Впоследствии он был сделан членом Государственно-
го совета и занимался по департаменту государственной экономии, но
едва ли от того усилились и усовершенствовались его финансовые
способности и сведения. Рейтерн говорил в заседаниях комиссий мало,
но казался человеком неглупым и пуще всего рассудительным, осто¬
рожным и добросовестным. Как впоследствии это о нем мнение оказа¬
лось ошибочным! Изо всех бывших у нас министров финансов ни один
не наделал столько самых грубых финансовых ошибок, не решался так
легкомысленно или бессмысленно на дерзкие и не всегда бескорыстные
предприятия и не причинил России столько вреда, сколько Рейтерн155,
казавшийся сперва осторожным и честным человеком*. В. П. Безобра¬
зов, наш товарищ по банковой комиссии, где он был и делопроизводи¬
телем, отличался трудолюбием, благонамеренностью и либерализмом,
но менее практичностью и дельностью взгляда и суждения по фи¬
нансовому и в особенности по банковому делу, чем стремлением пере¬
садить в Россию всякие иноземные измышления
Вообще пребывание мое в Петербурге произвело на меня тяжелое
впечатление. Открывшаяся борьба в административном круге и в
обществе между приверженцами старых порядков и правил и сторон¬
никами нововведений и преобразований видимо усиливалась и грозила
обессилить действия правительства и дать перевес придворной партии,
. с негодованием относящейся к возвещенным реформам.
l Глава XII (1861 — 1862)
К 19 февр. 1861 г. - Нтые условия хозяйствования — Зима 1861 —
К 1862 г. «Моек. общ. 'сельского хозяйства» и председательство в
F нем.— Брошюра о Земской Думе: «Какой исход для России из ны¬
нешнего ее положения?» — Книга: «Конституция, самодержавие и
Земская Дума»,— Отъезд за границу. Бар. Гакстгаузен.— 2-я Все¬
мирная выставка в Лондоне, 1862 г.— Зима /862 — 1863 г.— Семей¬
ное значение 1863 года.
Наконец, настало 19 февраля 1861 года. Все положения по кре-
:тьянскому делу были высочайше утверждены; но они не были обнаро-
щваны в этот день только потому, что это число пришлось на маслени-
*е и что боялись беспорядков на этой пьяной неделе. Обнародование
Гроизошло почти во всей России на первой неделе великого поста. Все
Ювершилось тихо и спокойно. Все предсказания о волнениях, бесчин¬
ствах и даже бунтах в крестьянстве оказались вполне неосновательны¬
ми. Если кой-где и были небольшие беспорядки, то они происходили от
распоряжений местной администрации, чересчур усердствовавшей при
Рбнародовании высочайшего манифеста.
* Это писано в 1872 году. С тех пор преемники его, идя тем же путем, значительно
то перещеголяли.
ПЧ

Возвратившись в Москву, я там долго не остался, а поспешил с
семейством в деревню, где следовало вводить новый порядок хозяй¬
ства.
Крестьяне приняли дарованную им свободу очень благодушно и
скромно — без всяких шумных изъявлений радости и без бурных по¬
пыток пользования волею. Всего труднее было: завести у них правиль¬
ное самоуправление, соблюдение заключенных ими условий и охране¬
ние помещичьих полей от потравы и помещичьих лесов от порубок; ле¬
са крестьяне продолжали считать своими и без удержи пускали в
них своих лошадей. Надо отдать справедливость русскому дворян¬
ству: оно доставило вначале великолепных посредников. Эти общест¬
венные деятели, за немногими исключениями, действовали в первые
шесть лет вовсе не в сословном духе, а старались установить порядок,
равно безобидный для землевладельцев и для крестьян. Уставные гра¬
моты были составлены и утверждены в положенный двухгодичный
срок и над этим посредники вообще много и хорошо потрудились1
Осенью 1861 года я предложил всем своим крестьянам переход с
барщины на оброк или на выкуп: но они не согласились. Проявились по
деревням добрые люди, которые стали внушать крестьянам, чтобы они
не шли ни на какие сделки с помещиками: что вскоре выйдет новая воля
с предоставлением им даром не только всего их надела, но и всей
остальной помещичьей земли; и что останутся в обязательных отноше¬
ниях к помещикам только те крестьяне, которые до того вошли с ними
в какие-либо добровольные сделки. Крестьяне охотно верили этим лю¬
дям, и потому даже переходы на оброк во многих местностях приоста¬
новились. У меня крестьяне, большею частью, в следующем году пере¬
шли на оброк; и мне предстояло заняться устройством вольнонаемной
обработки полей.
Не так трудно было завести орудия, лошадей и для них сбрую, как
нанятых рабочих заставить исполнять принятые ими на себя обязан¬
ности и работать не по-барщински, а как следует вольным рабочим, по¬
лучающим жалование и хорошие харчи. Это было чрезвычайно затруд¬
нительно в первое время; но, к прискорбию, эти трудности не устранены
и но настоящее время, и главнейше потому, что крестьянское само¬
управление идет вообще плохо. В этом особенно виноваты посредники,
последовавшие за первыми: сколько прежние посредники были дея¬
тельны и заботливы о крестьянах, столько их преемники были ленивы,
нерадивы и своими действиями воскрешали плохих помещиков былою
времени. Прямых ослушаний со стороны рабочих было мало; но они
портили лошадей и орудия и вообще работали лениво. Предстояло их
перевоспитывать, и это труд был немалый. Они уходили домой, и
крестьянское начальство не оказывало надлежащей помощи к их возв¬
ращению к хозяевам. Лето провел я в больших хлопотах и немалых не¬
приятностях; с радостью встретил зиму, которая давала мне возмож¬
ность несколько отдохнуть в Москве. Но я несколько забежал вперед,
а потому необходимо возвратиться вспять.
Зима 1861/2 года прошла в Москве довольно скучно; слышны бы¬
ли жалобы хозяев на затруднения при удержании барщины и пр«
устройстве вольнонаемной обработки полей, на разорение помещиков.
120

на нелепые распорядки местной администрации и пр. Слухи из Петер¬
бурга приходили самые грустные: партия реакции брала решительно
верх над теми административными лицами, которые желали продолже¬
ния реформ. Цензура становилась все бессмысленнее и строже. После
оживленных и дельных предшествовавших годов наставала какая-то
странная, противоречиями исполненная, душу подавлявшая пора.
Расскажу здесь, что мне доставило честь быть председателем в
«Московском обществе сельского хозяйства» и что особенно замеча¬
тельного там произошло во время моего председательства. Долго это
общество имело председателем кн. Сергея Ивановича Гагарина, чело¬
века весьма умного, всеми любимого и уважаемого, а непременным сек¬
ретарем С. А. Маслова^. Сколько первый был привлекателен, мил и
добр, но характером несколько слаб, столько последний позволял себе
деспотствовать и был особенно неприятен для нового поколения чле¬
нов. В течение сорока лет г. Маслов был почти единственным работ¬
ником в обществе, которого почти все существование сосредоточива¬
лось в деятельности непременного его секретаря; вследствие того он
привык делать, что хотел, не обращая внимания на потребности тех
членов, которые действительно считали себя таковыми, а не просто
пешками в руках непременного секретаря. В последнее время, особен¬
но перед освобождением крепостных людей, умы вообще, а также и в
«Обществе сельского хозяйства», заметно оживились и требовали само¬
стоятельной и свободной деятельности; но г. Маслов не признавал нуж¬
ным удовлетворение этой возникавшей потребности и хотел вести дело
по-прежнему. Вследствие этого происходили между непременным сек¬
ретарем и членами общества столкновения и случались даже сканда¬
лы. Престарелый кн. Гагарин стал уклоняться от председательство¬
вания, и его место часто занимал вице-президент общества С. П. Ши-
повш, который вел дело очень неловко; часто спускал г. Маслову новее
неприличные выходки, а иногда и сам прерывал прения произвольно
йли закрывал заседания совершенно неуместно. Выведенные из терпе¬
ния члены общества, в числе одиннадцати, сделали предложение о
пересмотре устава общества; но долго это предложение не становилось
на очередь для обсуждения. Наконец, собравшиеся в заседание члены
значительным большинством в декабре 1859 года потребовали назначе¬
ния чрезвычайного заседания для обсуждения сделанного одиннад¬
цатью членами предложения. В назначенное заседание съехалось
очень много членов; председательствовал вице-президент; и избрана
была комиссия из девяти членов, в которую поступили люди, очень
неприятные как для вице-президента, так еще более для не¬
пременного секретаря. Комиссия эта избрала меня своим председате¬
лем, и мы ревностно принялись за дело. В январское (1860 г.) заседа¬
ние я уже имел возможность заявить в ординарном заседании общест-
ta, что работа комиссии почти готова, и просил назначить в первых
нйслах февраля экстраординарное заседание для выслушания доклада
комиссии. Как в последних числах января предстояло годичное собра¬
ние, то экстраординарное заседание было назначено на 7 февраля.
I годичном заседании прочтено было прекрасное послание кн. Гага¬
рина, который, по преклонности лет и упадку сил, сложил с себя прези¬
121

дентство. Тотчас было решено единогласно просить кн. Гагарина при¬
нять звание почетного президента и положено было составить и чрез
депутацию поднести ему адрес. 7-го февраля собрались члены об¬
щества; но г. вице-президент по болезни передал председательствова¬
ние члену совета г. Альфонскому. По прочтении доклада комиссии
последовали прения о том, как лучше и успешнее обсудить выработан¬
ные дополнения к уставу. Все нами предложенные по сему предмету
меры были приняты, а поправки, предложенные г. Масловым, были
отклонены. Решено было между прочим доклад комиссии с приложени¬
ями напечатать и разослать к членам; следующее же заседание было
назначено на 16 февраля. В этот вечер собрались члены, но ни вице-
президент, ни член совета г. Альфонский, долженствовавший предсе¬
дательствовать, не прибыли в заседание, а письменно заявили, что сла¬
гают с себя эти звания; непременный же секретарь, по болезни, пере¬
дал исправление своей должности помощнику секретаря г. Киттаре167.
Вследствие этого решено было избрать одного из наличных членов
собрания председательствующим в этом заседании. По запискам эта
обязанность была возложена на меня. То же соблюдалось и в следую¬
щие заседания; но когда впоследствии я заявил, что общество, имея
земледельческую школу, хутор и другие заведения, не может оставать¬
ся без административного органа, что некоторые распоряжения не¬
обходимы, а совета теперь нет, что беспрестанно обращаются ко мне,
как к председательствовавшему в заседаниях, за разными разрешения¬
ми, которых,разумеется, я дать не могу, и что поэтому необходимо что-
либо установить в устранение упомянутых неудобств, тогда решено бы¬
ло избрать временно исправляющих должности президента и вице-пре¬
зидента. Первым избран был я, а последним Ф. В. Чижов1"*. В заседа¬
ниях общества рассматривали дополнения к уставу, предложенные ко-
миссиею, очень усердно и разумно. Заседания бывали по два и по три
раза в неделю; число съезжавшихся членов всегда было значительное;
прения были очень оживленные и продолжительные; иногда оканчи¬
вались они после полуночи. В восемь заседаний, в течение одного меся¬
ца, все дело было покончено и 8-го марта все дополнения к уставу
были утверждены обществом. Как последнею статьею высочайше
утвержденного устава «Общества» предоставлено ему было «присовоку¬
пить к уставу еще некоторые статьи, долженствующие иметь такую же
силу, как бы включены были в самый устав», то в заседании 8-го марта
признано было ненужным представлять принятые обществом дополне¬
ния на утверждение в Петербурге, а положено немедленно ввести их
в действие. Вследствие такого решения назначено было заседание для
выбора всех должностных лиц общества; и были избраны президентом
я, вице-президентом кн. Л. Н. Гагарин|ъэ, а секретарем г. Киттара.
С. А. Маслов прислал очень энергичный протест против совершившихся
действий «Общества». Летом или осенью он поехал в Петербург хлопо¬
тать об уничтожении беззаконий «Общества»; и получена была бумаг и
от министра государственных имуществ, которою требовалось пред¬
ставление на утверждение высшего правительства принятых обществом
дополнений к уставу. Тогда*общество положило ходатайствовать о раз*
решении ему окончательно пересмотреть и дополнить устав не тотчас,
122

а после годичного испытания введенных дополнений, и тогда пред¬
ставить новый проект на утверждение высшего правительства. Это
ходатайство было уважено.
Случилось еще в «Обществе» в 1862 году нечто, заслуживающее рас¬
сказа. Состоялось высочайшее повеление, в силу которого все сельско¬
хозяйственные общества обязаны были не иначе учреждать отделы и
постоянные комитеты, как испросивши на то предварительно разре¬
шение министра государственных имуществ. Получивши такой цирку¬
ляр, я ответил министру, что это высочайшее повеление не должно
относиться к Московскому обществу сельского хозяйства, ибо уставом
ему предоставлено право учреждать отделы и комитеты, а особыми
высочайшими грамотами за ним подтверждены все права, прежде ему
дарованные. Но министр ответил, что вновь состоявшееся высочайшее
повеление относится до всех сельскохозяйственных обществ, а следо¬
вательно, и до Московского, и требовал, чтобы последнее немедленно
приняло это повеление к исполнению. Тогда я внес эти бумаги сперва в
совет, а потом, с его согласия, и в «Общество» с докладом, в котором
обстоятельно были изложены законы и соображения по сему предме¬
ту и предлагалось обществу — ходатайствовать пред государем импе¬
ратором о сохранении за обществом права, прежде ему дарованного.
Это предложение было единогласно принято собранием и затем от¬
правлено в Петербург. Но там оно не понравилось, и я получил летом в
деревне ог министра отношение, которым он мне сообщил, что докла¬
дывал государю императору о ходатайстве «Общества» и что высо¬
чайше поведено действие упомянутого повеления об отделах и комите¬
тах распространить и на «Московское общество сельского хозяйства», а
президенту и совету объявить высочайшее строгое замечание «за воз¬
бужденную неуместную переписку и настоятельное ходатайство, дабы
не распространялось на «Московское общество» объявленной ми¬
нистром государственных имуществ положительно выраженной высо¬
чайшей воли о порядке учреждения при всех обществах постоянных
комитетов или отделов». Препровождая в «Общество» это отношение
министра, я повторил в особом послании к «Обществу» мое глубокое
убеждение в полной законности нашего ходатайства и высказал глубо¬
кую скорбь о полученном строгом замечании и сердечную боязнь не
согласным с г. министром пониманием законов вновь навлечь на «Об¬
щество» и на себя высочайший гнев, вследствие чего и считал долгом
сложить с себя звание президента. Слух об этих полученных в «Об¬
ществе» бумагах быстро распространился между членами и привлек
i первое осеннее заседание очень значительное их число. Произошли
жаркие прения между С. А. Масловым, сильно меня обвинявшим, и
IT. Чижовым, Кишкиным, Давыдовым и многими другими, горячо меня
защищавшими. Результатом прений было то, что собрание большинст¬
вом всех голосов, кроме одного (С. А. Маслова), выразило мне благо-
адрность за мои добросовестные и полезные труды по «Обществу» и на¬
хамило чрезвычайное заседание для производства выборов президен-
хш и тех членов совета, которые также сложили с себя эти звания. В
Ягзначенный день съехалось очень много членов и почти единогласно
взбрали меня президентом; причем раздались громкие и продолжи¬
123

тельные рукоплескания. Это вывело из себя С. А. Маслова, который по¬
зволил себе по этому поводу такие слова, что многие члены закричали:
«Вон, вон Маслова». Прочие члены совета были также вновь избраны.
Получив в деревне из Москвы как официальное, так и частные
уведомления о происшедшем в «Обществе», я официально ничего не от¬
вечал, а частно написал как вице-президенту, так и другим своим
приятелям, что от души благодарен им за добрые их ко мне отношения,
что считаю невозможным теперь дать какой-либо решительный ответ,
что поеду в Петербург, объяснюсь с министром и тогда сообщу мое
окончательное решение. В конце ноября я был уже в Петербурге и у
министра, которым тогда был А. А. Зеленой1'0. Я объяснил ему очень
обстоятельно причины, побудившие меня, совет и «Общество» отстаи¬
вать дарованые нам права, удостоверил, что никто не имел в виду ни при
ходатайстве, ни при вторичном избрании меня в президенты произвести
оппозиционную демонстрацию, и дрложил ему, что этого звания я еще
не принял, что не желаю становить «Общество» в неприятные отноше¬
ния к министерству и что вступлю в должность президента в том только
случае, если получу на то искреннее соизволение его высокопревосхо¬
дительства. Министр А. А. Зеленой принял и выслушал меня очень
благосклонно и отвечал мне весьма благодушно; мы расцеловались, и
он обещал исполнить по возможности все представления общества. Это
слово он сдержал добросовестно.
По возвращении в Москву я немедленно вступил в должность прези¬
дента и зимою, как в этом, так и в следующие годы, заседания общества
и вновь заведенные беседы были и частые, и весьма оживленные. О чем
мы не толковали? И о разных системах полеводства, и о всяких
сельскохозяйственных машинах и орудиях, и о выписных семенах, ко¬
ровах, быках, овцах и свиньях, и о рабочих книжках, и о сельскохозяй¬
ственных съездах, и о поземельном кредите и пр. пр. Речи произноси¬
лись и длинные и краткие, и дельные и пустые, и блестящие и скучные.
Тут образовались те ораторы, которые впоследствии отличались в зем¬
ских и городских наших собраниях. Много учреждалось в «Обществе •
по разным предметам особых комиссий; и надо отдать им справедли¬
вость, что они вообще работали усерднее и производительнее, чем ны¬
нешние наши земские и особенно думские комиссии. Так шла деятель¬
ность нашего «Общества», и не было более столкновений ни с мини¬
стерством государственных имуществ, ни с С. А. Масловым. Я пробыл
президентом общества до переселения моего в Варшаву, откуда в сен¬
тябре 1864 года я уведомил «Общество», что за отсутствием из Москвы
слагаю с себя звание президента.
В рассказе о моей деятельности по «Московскому обществу сель¬
ского хозяйства» я зашел несколько вперед по времени, а потому нуж¬
но возвратиться назад.
В течение зимы 1861/2 г., а именно между половинами декабря и
января, я съездил в Дрезден, где жена моя, по причине нездоровья, npiv-
водила зиму. Осенью и в начале зимы я написал ряд статей, в которых я
излагал тогдашнее положение дел в России и указывал на единствен¬
ный, по моему мнению, путь к их упорядочению. Напечатать эти статьи
в России было невозможно; а потому я решился издать их за границею
124

под заглавием: «Какой исход для России из нынешнего ее положе¬
ния?». Я воспользовался моею поездкою за границу для исполнения
этого намерения и напечатал эту книжку в Лейпциге. В ней наши внут¬
ренние обстоятельства были изложены довольно верно и наглядно, и.
думаю, в первый раз печатно была высказана мысль, что для заверше¬
ния дела освобождения крепостных людей, для прекращения существо¬
вавших у нас везде беспорядков и злоупотреблений и для водворения
единства и большего смысла в управлении вообще необходимо призвать
на совет, как то делалось в прежние времена, представителей из всех
местностей империи, т. е. созвать общую земскую думу. Эта моя книж¬
ка прошла не1 бесследно; многие соотечественники выразили мне со¬
чувствие к высказанным в ней мнениям; а барон Гакстгаузеп напеча¬
тал ее в немецком переводе, снабдив ее написанным им введением, в
котором он воздал хвалы автору и подтвердил верность его описания
и дельность его предположений. Но мне были сделаны и словесно, и
письменно разные возражения и в особенности против моею мнения о
необходимости удержания самодержавия для России и о непригод¬
ности для нее существующих в Западной Европе конституций. Многие
думали, что я так высказался только потому, что желал этим средством
обеспечить себе безопасный возврат и пребывание в России. Это побу¬
дило меня написать и издать в Лейпциге летом 1862 года ноаую книж¬
ку'\юл заглавием: «Конституция, самодержавие и земская дума». В
этой книжке я еще более уяснил свои мысли о самодержавии и кон¬
ституции; старался доказать необходимость первого и непригодность
последнего для России и обстоятельно отвечал на сделанные мне по
этим предметам возражения. Эту книжку написал я за границею и па-
1гечатал в три дня в Лейпциге перед возвращением в Россию1
Пребывание жены за границею, желание видеть вторую Лондон¬
скую выставку, здоровье мое, несколько потрясенное разными хлопо¬
тами и неприятностями, и пуще всего потребность в оживлении себя
после мертвящего бездействия, наступившего вслед за крайне возбуж¬
денными годами 1858—1861, решили меня в июне 1862* года ехать в
Карлсбад, а оттуда в Англию на 2-ю Всемирную Лондонскую выставку.
В Карлсбаде я встретил барона Гакст гну ясна, которою я не видал с
fro отъезда из России, т. е. с 1844 года; а между тем так мною нового и
■Гликого совершилось в России; а потому нашим беседам не было кон¬
ца. Между прочим я благодарил его за перевод моей брошюры, произве¬
денный под его наблюдением, и за его предисловие к ней. Мы постоянно
виделись на прогулках, часто вечером пили с ним шоколад, нередко на¬
вещали друг друга на наших квартирах и, сверх того, были много раз
приглашены на обеды и ранние вечера к вел. княгине Елене Павлов¬
ке. Главным предметом разговора было совершившееся в России осво¬
бождение крепостных людей. Он сознавался, что никогда не вообра¬
жал* чтобы такое великое дело могло совершиться так легко, чтобы
форянство так усердно помогло в этом случае правительству и чтобы
Йестьяне, еще мало образованные, так разумно и так спокойно приня-
& дарованную им волю. Немало толковали мы и о предлагаемом мною
фзыве земской думы. Он вполне одобрил эту мысль и находил, что
фгь, мною указываемый к сближению царя с народом и к водворе¬
I
125

нию порядка и разумности в управлении, есть единственно верный и
возможный в России. Я сообщил ему о намерении моем несколько по¬
яснить и пополнить первую брошюру составлением и изданием второй
брошюры, которую я предполагал тою же осенью издать. Из Берлина я
отправил к нему эту книжку в постоянное его место жительства, кажет¬
ся, куда-то в Шлезию.
Вел. княгиня Елена Павловна была вообще к русским чрезвычай¬
но любезна и удостаивала меня своим особенным благорасположением.
С ее согласия я затеял подписку между русскими на сооружение церк¬
ви; она первая подписалась, и мне удалось собрать довольно значитель¬
ную сумму, которую на хранение я передал в городское управление,
изъявившее готовность отвести нам бесплатно место под церковь. В
следующие годы занимались этим граф Анд. Пет. Шувалов1'2 и Мусин-
Пушкин. Они, к сожалению, предпочли устроить русскую церковь в од¬
ном доме, уже существующем: отделали его, снабдили всем нужным и,
кажется, через два года освятили церковь.
По окончании курса водопиения и ванн я направился во Франк¬
фурт, по Рейну, в Лондон, на вторую Всемирную выставку. Там про¬
вел я три недели как нельзя лучше. Посещал я выставку почти ежеднев¬
но; но особенно интересовали меня испытания разных сельскохозяй¬
ственных машин. Эти испытания проводились так: значительнейшие
фирмы сельскохозяйственных машин приглашали нас на свои фабри¬
ки, устраивали испытание плугов, экстирпаторов, борон, молотилок и
пр. на одной из ближайших ферм и угощали нас славным обедом и от¬
личными винами. Я особенно много купил разных орудий у Говарда,
которого изделия оказались лучшими на выставке и получили всею бо
лее наград. Особенно поразил меня паровой плуг. Он пахал великолеп¬
но, в первый раз тогда к пахоте прилагался пар; но ценность этого opv
дия была такова, что нам, русским хозяевам, можно было им любовать
ся, но отнюдь не приобретать. Эта вторая всемирная выставка была еш»*
лучше, богаче и разумнее устроена, чем первая. Всякий мог изучат:,
свою часть, получать все нужные справки, и англичане были у себя дом.<
столь же любезны, сколько они несносны н чужих краях.
Из Лондона я отправился в Остенде, где .нашел свое семейство, и
прожил там три недели, купавшись в море и пользовавшись морски:.
воздухом. В начале сентября мы возвратились в Россию, в деревне.
Зима 1862/3 года прошла в Москве почти гак же, как и предыдч-
щая; много толковали в обществе о последствиях освобожден г.я
крестьян. Помещики всего более жаловались на рабочих, но достава¬
лось и посредникам, и правительственной администрации. Распоряже ¬
ния министра внутренних дел П. А. Валуева1,л и усиление строгое.и
цензуры по делам печати особенно вызывали ъ общее ыеудовольства
1863 год был для меня лично очень важен тем, что сын мой жени i-
ся, а дочь моя вышла замуж. Свадьба сына совершилась в Саратове, а
свадьба дочери у нас в деревне. Эта свадьба заняла часть лета это* о
года.

Глава XIII (1863—1867)
Положение о земских учреждениях.— Положение о крестьянах в
Царстве Польском.— Учредительный Комитет.— Аудиенция у
Александра //.— Переезд в Варшаву.— Наместник гр. Берг.— Уп¬
равление финансами в Царстве Польском.— Кн. Черкасский. —
Устав о питейном сборе.— Каменноугольные копи в Домброве.—
Разногласия.— Аудиенция у императора. — Первое земское сова¬
ние в Сапожке.— Бюджет Царства Польского на J866 г.— Разра
ботка каменного угля.— Н. А. Милютин.— Отъезд из Варшавы за
границу.— Записка государю о «делах Царства Польского».
Зима 1863/4 года была особенно оживлена и интересна. Сперна
‘известия из Петербурга о предстоявшем, а впоследствии суждения о
состоявшемся обнародовании «Положения о земских учреждениях»
занимали всех и каждого. Не только при случайных съездах толкова¬
ли об этом нововведении, но были нами нарочно назначаемы частные
собрания, в которых обсуждались главные статьи этого «Положения»
Я меры к приведению их в исполнение. Многие были недовольны «По¬
ложением», находивши, что круг действия земских учреждений и пра-
*а, предоставленные земству,— слишком ограниченны. Другие, и в том
|*исле и я, доказывали, что на первых порах вполне достаточно и тою,
нам дали; что следует усердно заняться разработкою и пользоиани-
ггого малого, нам отмеренного; и что если мы исполним эту нашу
данность добросовестно и со смыслом, то и большее придет само со-
. Эти наши беседы значительно послужили к уяснению дела, и по¬
ено было единогласно принять живое участие в предстоящих съсз-
для выбора гласных, а затем и в самых земских собраниях.
В конце февраля 1864 года приехал из Петербурга в Москву к и
L Черкасский, который вместе с Самариным, под главным руковод¬
им Н. А. Милютина, участвовал в составлении нового «крестьянского
ожения для губерний Царства Польского». «Положение» эГо было
ичательно утверждено государем 19 февраля 1864 года, и пред¬
аю его приводить в действие. Вместе с тем предположено было про¬
лети значительные перемены в устройстве самого управления этим
гм, а именно: образовать на этот конец под председательством на-
гника особый, из немногих членов, «Учредительный комитет» и на
аные административные должности назначать русских. Вследствие
го кн. Черкасский, по соглашению с Н. А. Милютиным и по его пору-
ию, предложил мне быть членом «Учредительного комитета» и спер-
1меть наблюдение за финансовою администрациею Царства Поль-
"о, а впоследствии и принять на себя обязанности «Главного дирек-
а», т. е. министра финансов. Как ни заманчиво было это предложе-
и как оно ни соответствовало моей наклонности к финансовым де-
, я боялся изъявить согласие на принятие предлагавшихся мне
г|жких обязанностей. Я прочел новое «Положение» для крестьян Цар
Польского и увидел, что хотя права собственности польских поме-
фков и принесены в жертву цели лучшего устройства быта тамошнего

крестьянства, однако такая мера в виду прежних страшных притесне¬
ний его со стороны землевладельцев и недавних действий дворянства
против правительства даже не грешит против справедливости. Сверх
того, нельзя было не признать, что для окончательного закрепления
этого края русской державе совершенно необходимо было приобрести
расположение крестьян и сократить власть и влияние шляхты. А пото¬
му самое «Положение» не противоречило моим убеждениям; но, зная
хорошо кн. Черкасского и II. А. Милютина, я опасался, что этот закон
будет не последней военною мерою для прекращения волнений в' Цар¬
стве Польском, а началом, источником других мер к стеснению и
уничтожению шляхетства, за которое я, конечно, в сущности не стоял,
но которое в настоящее время я считал незаменимым, а потому заслу¬
живающим некоторого снисхождения и охранения. К тому же всякие
натяжки и произвольные действия всегда были мне противны, а их-то
я и ожидал, и опасался от людей, представивших мои замечания на тру¬
ды редакционных комиссий чем.-го вроде памфлета. Сверх того, мне
хотелось с самого начала земских учреждений принять в них самое
деятельное участие. Все эти причины побудили меня отклонить пред¬
ложении, сделанные мне через посредство кн. Черкасского. Вскоре он
уехал в Петербург и затем в Варшаву; откуда о том же предмете завяза
лась у нас переписка. К и. Черкасский всячески уговаривал меня при¬
нять сделанное через него предложение; Ю. Ф. Самарин, находивший¬
ся в то время в Москве, убеждал меня в том же смысле, выставляя пре¬
имущественно то, что мы обязаны в крайних случаях жертвовать свои¬
ми хотениями и даже убеждениями! Я заявлял некоторые условия;
переписка продолжалась; а в конце апреля я уехал в деревню. Там в са¬
мых первых числах мая я получил от //. А. Милютина, как от статс-
секретаря, официальное письмо, в котором он сообщил мне от высочай¬
шего имени приглашение приехать в Петербург. Пришлось мне туда
ехать; и я немедленно отправился в путь. По приезде в Петербург я
тотчас навестил Н. А. Милютина, который немедленно докладною за¬
пискою довел до сведения государя о моем приезде. На другой же день
я получил приглашение на аудиенцию в Царское Село на следующее
утро в 1 час. Я отправился туда по железной дороге, бывши еще в пол¬
ной нерешимости, ехать ли мне в Варшаву или нет. В уме моем я решил
так: если государь примет меня как человека, осчастливленного получе¬
нием высокого места по управлению, то я, разумеется, приму назна¬
чение на словах, поеду в деревню и оттуда скажусь больным; если жш
прием будет иной, то делать нечего, я решусь ехать в Варшаву. Мно
случилось ехать в вагоне с г. Платоновым17*, статс-секретарем по де¬
лам Царства Польского; с ним я прежде был знаком; тут мы еще боле!
познакомились. Придворная карета меня ожидала, и во дворце отвел#
мне особое помещение. Без четверти в час я отправился в апартаменты
государя; ему обо мне доложили, и я тотчас был принят. «Знаю, -
сказал мне государь,— что вам тяжело оставить частную жизнь, к кото*
рой вы привыкли; но я вас прошу принести эту жертву отечеству и при*
нить на себя обязанности члена Учредительного комитета с управлени«
ем финансами Царства Польского. Уверен, что вы в этом мне не отка<
жете». Эти слова решили мою поездку в Варшаву- я изъявил полную га
128

товность исполнить волю государя, но просил его только не возлагать
на меня тотчас управление польскими финансами, которые мне были
совершенно неизвестны, и дать мне два, три месяца хотя для поверх¬
ностного с ними ознакомления. Государь согласился на это и дозволил
мне ехать в Москву и деревню, устроить там мои дела и не позже как
через месяц быть в Варшаве. После чрезвычайно милостивой аудиен¬
ции государь отпустил меня, крепко пожавши мне руку. В тот же день
вечером я был у Н. А. Милютина, который был очень доволен, что ауди¬
енция произвела на меня хорошее впечатление; и я обещал ему в самых
первых числах июня быть в Петербурге и отправиться в Варшаву*.
На следующий же день я отправился в Москву, где дал разным моим
знакомым поручение — приискать мне молодых людей, которые жела¬
ли бы поступить на службу в Царстве Польском и которые могли бы
мне быть полезными по устройству вверявшихся мне дел. На обратном
пути я приговорил в Москве троих молодых людей на службу в Варша¬
ву и одного из них (г. Остроумова) я даже взял с собою.
Распорядившись своими делами в деревне и в Москве, я поспешил
своим отъездом и 8 июня прибыл в Петербург. Тут я много виделся с
Н. А. Милютиным, от которого я узнал, что указ о назначении меня
членом «Учредительного комитета» и «Совета Управления» уже состо¬
ялся. 10-го поутру я отправился в Варшаву, и 11 -го в 5 часов пополудни
я туда прибыл. Кн. Черкасский встретил меня на вокзале, повез меня к
себе обедать и потом отвез меня в Брюловский дворец, где назначено
было мне помещение. Мне отведены были великолепные парадные
апартаменты этого дворца; но для спанья и работы я отыскал себе ком¬
наты менее великолепные и более удобные.
* Примечание. Ввиду того, что Ф. В. Чижов написал свои записки, которых напеча¬
тание он отсрочил до истечения пятидесятилетия после его кончины, считаю нужным
упомянуть здесь о случившейся между мною и им размолвке.
В то время, когда кн. Черкасский приезжал в Москву и предлагал мне быть членом
«Учредительного комитета» с заведованием финансовыми делами Царства Польского,
он убеждал Ф. В. Чижова принять должность председателя вновь учреждавшейся в
Варшаве ликвидационной комиссии и имевшей заведовать тамошними выкупными де¬
дами. Как Чижов был до крайности самолюбив и имел о себе самое высокое мнение, то
се обиделся тем, что ему предлагали второстепенную должность. Он от нее отказался и
стал везде о том рассказывать и говорить, ч^о он нс намерен участвовать в окончатель¬
ном подавлении и ограблении Польши. Вследствие этого всякие переговоры были с ним
«орваны. Ю. Ф. Самарин, знавший от меня и от кн. Черкасского, что я не наотрез отказал¬
ся от сделанного мне предложения и что между нами даже продолжались переговоры,
«гъезжая за границу, имел неосторожность сообщить это в виде секрета Чижову, выразив
«у сожаление, что он отказался от совершения доброго дела, и вместе с тем сказал: «А
Кошелев* вероятно, туда поедет». Раздосадованный этими словами, Чижов поехал о том
(даговестить по всем нашим общим знакомым; как из них некоторые не были располо¬
жены в пользу совершавшегося в Царстве Польском преобразования, то, разумеется, они
Сдобрили его и осуждали мой поступок. Иные из них приехали ко мне даже с выражением
рдаления насчет намерения моего ехать в Варшаву. Я написал об этом к Самарину, нахо-
ЖЮшемуся тогда еще в Варшаве, и он ответил мне очень милым письмом, с самыми сер¬
дечными извинениями и с приложением очень резкого письма к Чижову, которое Сама-
CI просил меня по прочтении отослать к Чижову. От этого и произошел между мною и
жовым разрыв, который продолжался много лет и побуждал его не упускать никакого
«ОГчая меня осуждать и мне вредить175.
|»-бб0
129

На следующий день я надел мундир и отправился к наместнику
гр. Бергуи^\ который заставил надворного советника и милютинского
избранника ждать целый час, принял меня стоя и даже руки мне не
подал. В этот и следующие дни я посетил всех, кого следовало, и рас
сказывал, особенно людям, пользовавшимся благорасположением на¬
местника, о стркнности и неприличии сделанного мне приема, вполне
противоречившего милостивой аудиенции у государя императора. Это
доведено было до сведения наместника, который в первое же заседа¬
ние «Учредительного комитета», минуя всех, прямо подошел ко мне,
подал мне руку, очень любезно со мною разговаривал и в заседании
посадил меня подле себя. По окончании заседания, продолжавшегося
от 9 до 1 часа ночи, наместник позвал меня на следующий день к себе
обедать. На обеде он был чрезвычайно любезен и в завершение, по
окончании обеда, извинился, что в первый день заставил меня долго
ждать, потому что ему не так доложили, как следовало, и что, бывши
очень раздосадован разными докладами, он был в расстроенном поло¬
жении духа.
Первые две, три недели я только знакомился с людьми и делами, и
мое присутствие в «Учредительном комитете» и в «Совете Управле¬
ния» было почти незаметно. Членами «Учредительного Комитета» кр
ме меня были: кн. Черкасский, исправлявший должность главною
директора (министра) внутренних дел; Я. А. Соловьев, заведовавшим
устройством крестьянских дел; Арцимович, сенатор и по преимуществу
наблюдавший за судебным ведомством, а впоследствии председатель
юридической комиссии; генерал Заболотский и генерал-полицеймен-
стер Ф. Ф. Трепов. Впоследствии был еще назначен Р. И. Брауншве*. •;
так что с председателем гр. Бергом нас было семеро. Г. Брауншвейг пре¬
жде где-то был губернатором и затем, по представлению наместник i,
был назначен председателем ликвидационной комиссии по удовлетво¬
рению землевладельцев за отшедшие от них к крестьянам земли. В С л-
вете Управления, кроме поименованных лиц, были членами генера i-
контролер И. И. Фундуклей, главные директоры финансов, юстиции и
народного просвещения, гг. Багневский, Восииский и Дембовский. Вско¬
ре вместо последнего назначен был главным директором народного про
свещения Ф. Ф. Витте — чиновник в полном смысле слова Не могу
про него не рассказать одного характеристического анекдота. При от-
крытии Варшавской русской гимназии был, разумеется, завтрак и р»ь
ные тосты. После заздравия императору протестант Витте предлаи-
ет «за здравие православия!»
Вскоре я увидел, что и в «Учредительном комитете», и в «Совпс
Управления» имеются две партии, из которых одна, под влияние»!
наместника, составляла большинство, мало говорившая и еще мене*
руководившаяся настоящими государственными соображениями; л
другая, состоявшая из кн. Черкасского и Соловьева и поддержанная
из Петербурга Н. А. Милютиным, образовывала меньшинство и отличи¬
лась способностями и трудолюбием, предприимчивостью и дерзостью;
она много превосходила большинство и даже его угнетала. И боль¬
шинство, и меньшинство считали меня принадлежащим к последнеч\*
но я в течение некоторого времени держал себя совершенно неутралг ы
130

и подавал свой голос то с теми, то с другими, глядя по тому, чьи предло¬
жения более согласовались с моими убеждениями. Всего дружнее я был
с кн. Черкасским; часто я у него обедал; видались мы ежедневно, спори¬
ли мы много, но расставались без неприязни и дурного чувства друг
к другу. В конце первого месяца моего пребывания в Варшаве по одному
вопросу, возбужденному кн. Черкасским в «Совете Управления» и кло¬
нившемуся к новому, вовсе не необходимому нарушению землевла¬
дельческих прав, я высказал мнение, противное мнению кн. Черкас¬
ского; завязался между нами горячий и продолжительный спор; к мое¬
му мнению присоединился В. А. Арцимович, и по большинству голосов
предложение кн. Черкасского было отклонено.
После обеда я поехал в Лазенки и, там гуляя, встретил В. А. Арци¬
мовича. Мы пошли вместе; заговорили об утреннем заседании, и вслед¬
ствие того завязался у нас такой живой и интересный разговор о
ходе дел вообще, что мы то садились, то ходили и пробеседовали до
часа ночи. С этого дня мы очень сблизились,— и вообще и наместник, и
прочие члены «Учредительного комитета» и «Совета Управления» пере¬
стали на меня смотреть как на клеврета Милютина и увидели во мне че¬
ловека с самостоятельными убеждениями.
В течение первого месяца моего пребывания в Варшаве я старался
и имел возможность близко познакомиться с ходом крестьянского дела
в Царстве Польском и с правилами, которыми руководились главные
деятели по этой части, т. е. кн. Черкасский и Соловьев, и которые они
внушали председателям и членам местных комиссий по крестьянским
делам. В конце июня был, по распоряжению кн. Черкасского и по слу¬
чаю передачи им ведения этих дел только что приехавшему Соловьеву,
общий съезд всех этих ими приглашенных русских деятелей; были
почти ежедневные их собрания и самые оживленные толки; а руководи¬
тели не скупились на самые откровенные указания и наставления. В
это первоначальное время кн. Черкасский и Соловьев еще говорили и
действовали при мне вполне свободно, без всякой прикрышки; а потому
я имел возможность все видеть, все слышать и про себя делать наблю¬
дения. Я не замедлил убедиться, что справедливость и законность не
были их непременными руководителями и что они имели в виду доко¬
нать польских землевладельцев, т. е. шляхту и панов. Конечно, я не
питал к последним никакого особенного сочувствия, вовсе не был оду¬
шевлен какими-либо аристократическими убеждениями и стремления¬
ми и считал главную меру, положенную в основу предпринятых реформ,
Т. е. наделение крестьян землею, отчуждаемою от помещиков, необхо¬
димою, даже справедливою и вполне оправданною как прежними зло¬
употреблениями дворянства в его отношениях к крестьянам, так и не¬
давними его действиями против русского правительства; но мне не-
щриятно было и казалось противным интересам России ежедневно, еже¬
часно, при всяких возможных случаях высказывать польскому дворян¬
ству вражду и желание его притеснять и изводить. Вначале я не вы-
Указывал моим товарищам, кн. Черкасскому и Соловьеву, что такие их
действия мне не сочувственны и мною не одобряются, потому что я хо¬
тел глубже и всестороннее всмотреться в дела; но вскоре я начал по¬
немногу и еще нерешительно обнаруживать свои недоумения, взгляды
$•
131

и мнения по предпринятым реформам. Я старался выяснить, что мы,
русские, не в состоянии одни справиться с этим делом; что нам не сле¬
дует становить польскую весьма способную интеллигенцию во враждеб¬
ные против нас отношения; что можно и необходимо было крепким
ударом ее хватить и даже ошеломить, что и было уже сделано: но что
постоянно ее щипать, и колоть, и раздражать вовсе не политично и в
интересах России невыгодно и что такой способ действия мне проти¬
вен и вовсе не требуется и не оправдывается пользами русского дела.
Как имелось в виду передать мне заведование финансовыми дела¬
ми Царства Польского и как такая передача отсрочена была только
вследствие заявленной мною невозможности управлять делами, мне со¬
вершенно неизвестными, то даны были мне все средства к ознакомле¬
нию с ними. Мне предоставлено было право требовать от Главного
управления финансов все сведения и дела, какие мне нужны, и, сверх
того, под предлогом согласования польских финансовых мер с русски¬
ми имперскими вменено было главному директору финансов,?. Багнев-
скому. вносить свои предложения в «С'овет Управления» не иначе,
как с моими заключениями. Конечно, никто другой, кроме г. Багнев-
ского, не согласился бы при таких условиях оставаться главным ди¬
ректором; но он подчинился очень благодушно этим ограничениям, по¬
могал мне в ознакомлении с польскими финансами и разъяснял мне
очень благосклонно мои недоумения и неведения. Он был человек ум¬
ный, хорошо знал свою часть, но нуждался в казенном жаловании; он
знал, что я непременно займу его место, что этому воспрепятствовать
нельзя, что лучше иметь на своей стороне будущего главного директора
финансов и что правительство при увольнении его назначит его сенато¬
ром и может сохранить ему жалованье главного директора. Все это
впоследствии так и исполнилось.
Вскоре после моего приезда в Варшаву, в третьем или четвертом при
моей бытности заседании «Учредительного комитета» (2е) июня), по
становлено было образовать под моим председательством и при участии
главного директора финансов г. Багневского, в качестве члена, комис¬
сию для пересмотра существовавших тогда постановлений о прямых
налогах и для начертания проекта положения по сему предмету с
целью обеспечения правильного их поступления в казначейства и урав¬
нительного ими обложения плательщиков. Эта задача была неотлож¬
ная.
Прямые подати у существовавшие в Царстве Польском, были раз¬
нообразны; все они очень устарели, относились нередко к предметам,
уже переставшим существовать, и не захватывали многих статей, спо¬
собных нести налог. Вследствие этого недоимки по податям были
огромные; они увеличивались с каждым годом; и не было возможности
их взыскивать, ибо иные предметы обложений уже перестали существо¬
вать, а на нет и суда нет. Некоторые подати были собственно дворян
скиеу а потому по переходе земель от помещиков к крестьянам послед*
ние не обязаны были платить дворянских налогов, и вместе с гем эги
земли еще не были обложены крестьянскими повинностями. Mhoi ие
дворянские имения даже целиком перешли во владение крестьян, и ши¬
тому не было никакой возможности с них взыскивать дворянских по¬
132

датей. Очень многие пахотные земли, особенно в Августовской губер¬
нии, расчищенные из-под лесов, не подлежавших никакому налогу,
оставались свободными от всяких платежей, хотя уже пахались и дава¬
ли хорошие доходы. Главная подать, офяра% установленная еще в 1789
году, во времена Косцюшки1'8, в виде добровольного со стороны дво¬
рянства пожертвования, лежала только на дворянских имениях и со¬
размерялась с доходом, в ту эпоху получавшимся. В течение 75 лет эта
подать не подвергалась никаким реформам и исправлениям, а только
возвышалась на известное количество процентов. Без переоценок,
без привлечения к обложению новых доходных статей она существова¬
ла, увеличившись только в нарицательной цифре сбора: она возросла
почти в шесть раз против первоначального своего обложения. Другая
подать — Контипгенс-диверунковый — установлена была Наполеоном
в 1811 году, в виде военной реквизиции, и взималась в первые време¬
на натурою в виде ржи и овса, но могла быть отбываема и деньгами.
Впоследствии она была превращена в денежный налог, который по¬
стоянно увеличивался на известные проценты, но взыскивался по об¬
ложению, спешно, в военное время состоявшемуся и не изменявшему¬
ся, несмотря на то что пахотные земли из-под лесов расчищались и
чрез то значительно умножались. Существовали прямые подати с мель¬
ниц (канак с мельниц), с заводов (гоповый) и другие; но все они уста¬
новлены были с давних времён, возвышались, но не преобразовывались.
Еще в 1832 году признано было необходимым изменить и переустроить
зти налоги; назначены были на этот конец комиссии; за ними последо¬
вали новые комиссии; но дело вперед не подвигалось. В конце 1848 года
состоялось строгое высочайшее повеление об образовании новой ко¬
миссии для пересмотра и переустройства разных податей. Эта комис¬
сия, вследствие неотступных требований наместника, наконец, в 1858 го¬
ду представила проект преобразования одной, менее прочих несовер¬
шенной подати — подымной, которая взималась с дымов, т. е. с домов
жак в городах, так и в селениях. И эта подать была тогда преобразована
■I утверждена в весьма незатейливой, вовсе не уравнительной форме.
D6 этой подати я выше не говорил потому, что хотя она довольно зна¬
чительна, но на время еще могла быть удержана в своем виде и не тре-
ювала непременного и немедленного преобразования.
«Учредительный комитет», назначив меня председателем этой вновь
рредположенной комиссии, предоставил мне право составить ее из
|иц по моему усмотрению, и я должен был представить список ее чле-
10в на его утверждение. Сознавая всю трудность предлежащей мне за-
£чи и убежденный в особенной важности местных сведений для удов-
1етворительного ее разрешения, я включил в список всего более поля-
ов и по преимуществу членов дирекции Земского кредита, ибо главный
редмет обложения составлял доход от земли. Кроме гг. Багневского
Ь Янишевского, директора департамента казначейства и окладных
5оров, я предположил пригласить шестерых поляков, и в том числе
Кного отменно умного, способного и трудолюбивого г. Штумера, кото-
Ый, как я узнал, со страстью занимался изучением финансовой исто¬
пи Польши и переустройством ее податной системы. Его я намерен
133

был назначить и делопроизводителем комиссии и для него испросить
денежный оклад на годичный срок. Из русских, кроме себя, я предпо¬
лагал призвать только двоих. Представленный мой список произвел в
«Учредительном Комитете» и особенно на кн. Черкасского действие по¬
разительное. «Вы не сладите,— воскликнул он,— с комиссиею, в кото¬
рой будет вдвое более голосов польских, чем русских!» «Мне особен¬
но нужны местные сведения,— отвечал я,— а в удержании или уси¬
лении цифры налога и в редакции самого проекта я надеюсь управить¬
ся и с имеющимися русскими силами». Возникли было по этому пред¬
мету сильные прения, но положен был им конец моим заявлением, что
я прошу утвердить представленный мною список, иначе я не могу
оставить за собою председательство в комиссии. Желание мое было
исполнено, и число русских членов увеличилось только одним, потому
что член «Учредительного Комитета» г. Брауншвейг изъявил желание
участвовать в этой комиссии. Сверх того, предоставлено мне было
право приглашать в заседания комиссии и другие лица, которые я сочту
могущими быть полезными для дела.
Труд предстоял великий; исполнение его сопряжено было с нема¬
лыми препятствиями; в течение нескольких десятков лет безуспешно
трачено было на него много времени и сил, а потому ответственность на
мне лежала тяжкая. Без всякого промедления я открыл комиссию, и
мы собирались два раза в неделю по вечерам; а иногда имели, сверх то¬
го, и чрезвычайные заседания. В первых же заседаниях мы решили по¬
ка не касаться подымной подати, а обратить все наше внимание на те
подати, которых преобразование было совершенно неотложно, т. е.
офяры, контингенса-ливерункового и некоторых мелких совсем уста¬
релых податей. Мы хотели было офяру и ливерунк слить в одну позе¬
мельную подать; но это оказалось невозможным, ибо, по высочайшему
указу, часть офяры должна поступать на уплату процентов и на пога¬
шение ликвидационных листов и взиматься только с дворянских име¬
ний. А потому мы решили удержать обе подати и установить главною
податью поземельную, а офяру оставить в виде временного налога, ко¬
торым должна покрываться только сумма, потребная на ликвидацион¬
ные листы. Самым важным и неотложным делом оказалось собирание
сведений о землях, их доходности и ценности, ибо эти сведения должны
были служить основанием для разложения обоих налогов. Мы вырабо¬
тали формы для запросов по этому предмету, и с изложением главных
начал, нами одобренных для дальнейших наших работ, мы представили
эти составленные формы на утверждение «Учредительного комитета»,
испрашивая его разрешение на собирание по ним сведений о всех зем¬
лях в Царстве Польском. «Учредительный комитет» без всяких затруд¬
нений одобрил наши предположения и разрешил нам собирать необхо-
димые для нас сведения.
Затребовавши от владельцев эти сведения о землях, под угрозою со¬
бирания этих данных через чиновников на счет землевладельцев, не
удовлетворивших в срок этому требованию, и обратившись с просьбою
в комиссии по крестьянским делам об оказании содействия относи
тельно крестьянских земель и в общество поземельного кредита о со¬
общении нам сведений о ценности земли в различных местностях
134

Царства Польского, мы занялись установлением порядка для проверки
поданных землевладельцами ответов на наши запросы и затем не за¬
медлили приступить и к обсуждению прежде нами устраненной подым¬
ной подати. Работа шла у нас очень живо и успешно: все члены исправ¬
но являлись в заседания, которые начинались в восемь часов и продол¬
жались часто за полночь. Но особенно деятелен, неутомим и много
производителен был член и делопроизводитель комиссии г. Штумер.
Ему принадлежит главйая честь в успешности наших работ.
В октябре хотели было передать мне управление польскими финан¬
сами; но как бюджет на следующий год был уже составлен, и притом не
мною, и как он подлежал обсуждению в Государственном совете Цар¬
ства Польского, то я просил отложить мое назначение до окончания
рассмотрения бюджета в упомянутом учреждении. Как член Совета
Управления, я был чрез то и членом Государственного совета, а потому
я принимал участие в обсуждении в нем бюджета. Заседания Совета
были немногочисленны и непродолжительны, хотя для меня и небезын¬
тересны. Они происходили под председательством высочайшею
властью назначенного президента, сенатора В. А. Арцимовича. В конце
ноября бюджет был в Государственном совете одобрен, и в самых пер¬
вых числах декабря я был назначен Главным директором финансов и
тотчас вступил в исправление моей новой должности.’
Первым долгом я счел созвать к себе всех служащих в комиссии
финансов и высказать им те правила, которыми я буду руководство¬
ваться при управлении делами. Я объявил им между прочим, что на
основании Устава о гражданской службе в Царстве Польском буду тре¬
бовать знания русского языка; что чрез шесть месяцев более не допущу
перевода докладов с польского на русский язык и что они должны бу¬
дут составляться по-русски; что чиновники, не знающие хорошо рус¬
ского языка, не получат никаких наград, никакого повышения, а впо¬
следствии не будут терпимы на службе и что только немногие исключе¬
ния будут мною допущены в пользу престарелых заслуженных чинов¬
ников. Речь моя произвела очень хорошее действие: знавшие порядоч¬
но русский язык стали тотчас подавать свои доклады по-русски; дру¬
гие сильно налегли на изучение русского языка и почти все делопро¬
изводство, до назначенного мною срока, перешло на русский язык. Я
не знал польского языка, в Варшаве я счел долгом ему не учиться; да и
времени на то не было. Со всеми я говорил по-русски и в крайних слу¬
чаях допускал объяснения на французском языке. Поляки, как народ
^отменно способный, чрезвычайно скоро привыкли к русскому языку, и
все пошло у нас как нельзя лучше. Два раза в неделю, по понедельни¬
кам и четвергам, в первом часу Главный директор официально прини¬
мал просителей. Просьбы писались по-польски, и я тотчас передавал
Их находившемуся подле меня директору моей канцелярии, который
Зререводил или заставлял их переводить и мне их представлял уже в
^ереводе. Кто-то из поляков подал мне просьбу, написанную по-рус-
^ски; я тотчас ее прочел, написал на ней резолюцию и наблюл за немед¬
ленным по ней исполнением. Вследствие этого просьбы по-русски уча¬
стились, и через год почти перестали ко мне поступать просьбы по¬
рол ьски.
135

Вскоре по вступлении моем в должность посетил меня председа¬
тель «Общества польского поземельного кредита» гр. Тршетршевин-
ский179, и я, взяв в руки бумагу, только что от него полученную, сказал
ему, что, конечно, на точном основании Устава кредитного общества он
имел полное право писать ко мне по-польски, но что об этом я желал с
ним объясниться, для чего и оставил эту бумагу у себя на столе. «Что
лучше,— спросил я его,— что выгоднее для общества,— то ли, чтобы
Главный директор действовал в отношении к Обществу на строгом
основании закона или чтобы, не отступая от него, он оказывал обществу
возможную благосклонность и снисходительность? Если вы предпо¬
читаете последнее, то я попросил бы вас писать ко мне по-русски».
Председатель взял у меня польское свое отношение и на следующий же
день прислал ко мне бумагу по-русски, и я из «Общества поземельного
кредита» более не получал польских бумаг. Зимою первого года при¬
езжает ко мне тот же председатель поземельного Общества и пригла¬
шает меня в общее собрание Общества, где по закону Главный дирек¬
тор финансов должен председательствовать. Я изъявляю желание ис¬
полнить эту обязанность моего звания, но вместе с тем высказываю со¬
жаление, что не имею возможности это сделать, ибо как в заседании
все происходит по-польски, то не могу произнести обязательной речи и
глупо сидеть и слушать отчет на языке, которого я не понимаю. Тогда
председатель Общества, упрашивая меня не отказываться от посеще¬
ния Общества, предложил мне произнести речь по-русски и обещал
устроить так, чтобы отчет был прочтен сперва по-русски, а потом по-
польски. Так дело было нами улажено и исполнено. Вообще я должен
сказать, что мне удалось распространить употребление русского языка
гораздо более, чем в том успел мой товарищ, кн. Черкасский, и только
потому, что он требовал и прибегал к насилью, а я действовал учтивее
и предоставлял самим п лякам, мне в угоду, исполнять мое желание.
Учтивость в Польше могущественнее, чем в какой-либо иной стране.
Доходил до меня слух, что поляки находили мои отказы менее не¬
приятными, чем даже удовлетворения их просьб кн. Черкасским.
Осенью жена ко мне приехала, и в декабре мы переехали в велико¬
лепный по обширности дворец Комиссии финансов. Мы познакоми¬
лись почти со всеми русскими и с весьма многими поляками. Мы при¬
нимали по воскресеньям вечером, и в эти дни бывало у нас часто до
двухсот гостей. Поляки, и мужчины, и дамы, относились к нам очень
дружелюбно, и вовсе не было заметно, чтобы они нас избегали и не
хотели нас посещать. Мы также ездили на балы и вечера; и хотя это
для меня было и тяжело, но особенно на первое время я считал долгом
от этого не уклоняться. Мои сношения с гр. Бергом улучшались с каж¬
дым днем, и вскоре я приобрел его доверие настолько полное, насколь¬
ко остзеец может его иметь к коренному русскому. С кн. Черкасским
мы старались оставаться в хороших отношениях, часто посещали друг
друга, даже советовались по делам, но много спорили и нередко расхо¬
дились в мнениях. С Я. А. Соловьевым мы были на учтивостях и никогда
далее этого мы не пошли. Мы очень сблизились с В. А. Арцимовичем
и его Семейством. Вообще со всеми русскими мы были в хороших отно¬
шениях.
136

В течение зимы посетил нас из Петербурга Н. А. Милютин. Между
нами, т. е. им, кн. Черкасским, Соловьевым и мною, были частые и
продолжительные беседы, которые все более и более меня убеждали,
что между нами существовали коренные разномыслия и что мы вполне
согласно действовать не могли. Даже однажды я сказал Н. А. Милюти¬
ну, что не лучше ли мне подобру-поздорову убираться из Варшавы,
и просил его только доставить мне к тому приличную возможность. Я
предвидел, что между нами неминуемо должны усиливаться разногла¬
сия, которые могут перейти и в большие неприятности; а потому я
предпочитал заблаговременно удалиться. Но Н. А. Милютин и кн. Чер¬
касский сильно против этого восстали и убеждали меня всеми возмож¬
ными доводами выкинуть эту мысль из головы, настаивавши главнейше
на том, что как цель у нас одна и та же, то в существенных мерах мы
не можем расходиться.
Еще до назначения меня Главным директором в августе поручено
было Комиссии финансов составить проект Устава о питейном сборе, с
применением к Царству Польскому акцизной системы, существовавшей
по сему предмету в империи. В то же время образована была, под моим
председательством, комиссия для рассмотрения этого проекта и пред¬
ставления его в окончательной редакции в Учредительный комитет.
Состав этой комиссии имел быть утвержденным, по моему представле¬
нию, Учредительным комитетом. Кроме главного директора и директо¬
ра неокладных сборов, я включил в список членов вновь образуемой ко¬
миссии несколько винокуренных заводчиков, очень умных людей,—
гр. Островского, Гурского и Грушецкого и еще разных поляков, зани¬
мавшихся финансовыми вообще и консумационными делами в особен¬
ности. И на сей раз я составил комиссию из значительного большин¬
ства поляков и из весьма немногих русских. Делопроизводителем я,
однако, назначил русского, г. Семенова, служившего в империи по ак¬
цизной части и присланного по моей просьбе из Петербурга. Я знал,
что вводимая акцизная система шибко не нравилась полякам и что по
этой части были необходимы не столько местные сведения, сколько
положительные и подробные знания о том, как действовала эта систе¬
ма в империи, и искреннее желание ввести ее в Царство Польское. Спи¬
сок мой, представленный в Учредительный комитет, был им утвер¬
жден беспрекословно. Предпринятое дело было отменно важное; а по¬
тому стоит о нем поговорить несколько обстоятельно.
В Царстве Польском существовали по питейному сбору разные на¬
логи: 1) акциз с выкурки вина и спирта, приносивший доход около
1300000 р.; 2) консумационный сбор с вина, спирта, пива и меру и с
убоя скота, взимаемый при их ввозе в города и дававший дохода около
J1 /2 мил. руб.; 3) пропинационный — за распродажу вина в казенных
Е>родах и селениях — выручал около миллиона рублей; и 4) разные
едкие сборы с патентов, шинковый с евреев и пр., доставлявшие казне
4Ьколо трехсот тысяч рублей. Акциз с вина был прежде очень не¬
значителен— всего 34 коп. с ведра 78% спирта; в 1864 году
йн разом был поднят до 1 руб. и должен был дать казне
гг 31 /2 до 4 мил. руб. вместо прежних 1 300 000 р. Консума-
щионный сбор в городах, сдававшийся на откуп, был источни¬
137

ком страшных стеснений для городских обывателей и беспрестан¬
ных жалоб их местному и высшему начальствам. К тому же этот
способ собирания дохода обходился стране очень дорого и по не¬
обходимости кордонов около каждого города, и по барышам, которые
извлекали откупщики, большею частью евреи. Этот сбор давно возбуж¬
дал в городах общее неудовольствие и давно хотели заменить его иным
налогом, но все откладывали или до более благоприятного времени,
или до составления нового проекта устава о питейном сборе вообще; а
между тем ни то, ни другое, по установившемуся в Царстве Польском
обычаю, не наступало. Разно- и многообразие сборов по питейной час¬
ти, их неуравнительность, а тем еще более трудность их учета были
страшные, а потому преобразования и этой отрасли финансовой адми¬
нистрации были неотложны.
До моего вступления в должность главного директора занимались в
Комиссии финансов только собиранием разных сведений и кое-какими
подготовительными работами по питейным сборам; а потому учрежден¬
ная по этому предмету под моим председательством комиссия почти
не собиралась, ибо ничего ей не было передано из Комиссии финан¬
сов. По вступлении моем в должность главного директора я увидел
необходимость, до приступа к начертанию нового питейного устава,
разрешить некоторые существенные вопросы, без чег,о невозможна вся¬
кая редакционная работа. Соединяя в своем лице обязанности и права
главного директора и председателя особой комиссии, мне было удобно
вести это дело, как я считал лучшим; и работа у нас закипела. Вопросы
об отмене консумационного сбора и пропинации возбудили в особой ко¬
миссии самые жаркие и продолжительные прения. Поляки крепко стоя¬
ли за удержание своих старых порядков и, сознавая, что они плохи и
требуют изменения, старались дело затянуть и отложить это преобразо¬
вание до более «благоприятного времени», т. е. до того времени, когда
власть перейдет опять в их руки, на что они крепко надеялись и рас¬
считывали. Как и консумационный сбор и пропинация в городах отно¬
сились до ведомства главной комиссии внутренних дел, то я пригла¬
шал в заседание моей особой комиссии кн. Черкасского и просил его
пригласить из своих служащих кого он сочтет нужным. В этом заседа¬
нии после самых жарких и продолжительных прений мы порешили,
большинством 11 голосов против 5, представить Учредительному Коми¬
тету об отмене консумационного сбора, о собрании еще некоторых бо¬
лее обстоятельных сведений о пропинационных доходах, как состав¬
ляющих штауные доходы разных учреждений и лиц, т. е. казны, город¬
ских касс, городских обывателей, духовенства и частных лиц, и как
требующих, при отмене, особых, довольно разнообразных постановле¬
ний. Этот доклад особой комиссии был немедленно и без всяких прений
одобрен Учредительным Комитетом; а комиссия финансов принялась
за собирание нужных сведений, а особая комиссия за подготовление
проекта устава о питейном сборе.
Зима прошла в самой усиленной работе; кроме двух упомянутых
комиссий и управления весьма разнообразными и мне еще мало извест-
•ными финансовыми делами Царства Польского, занятия по Учреди¬
тельному Комитету были очень утомительны. Беспрестанно ему переда
138

вали на рассмотрение разные проекты по крестьянским и по духовным
делам, по ведомству народного просвещения и юстиции. Наши заседа¬
ния бывали непременно по два раза в неделю, а иногда и чаще; они
начинались в 9 часов вечера и продолжались до часа и до 2 часов ночи, а
иногда затягивались и до 3 и 4 часов утра. Прения часто были самые
жаркие между мною и кн. Черкасским. Арцимович по большей части
поддерживал меня, а Соловьев всегда был на стороне кн. Черкасского.
Граф Берг с Заболотским, Брауншвейгом и Треповым подавали не¬
изменно свои голоса за мои мнения и таким образом большинство голо¬
сов было всегда на моей стороне, но это не препятствовало тому, что в
Петербурге очень многое переделывалось по настоянию Н. А. Милюти¬
на, согласно мнению нашего меньшинства, в Главном комитете по делам
Царства Польского, и высочайше утверждалось.
К пасхе надворный советник Кошелев и коллежский асессор
кн. Черкасский были украшены звездами и лентами Станислава 1-й сте¬
пени. Признаться, недаром мы их получили.
Как главный директор финансов, я заведовал горными заводами
и всеми делами по горной части. Мне беспрестанно приходилось подпи¬
сывать резолюции по делам, совершенно мне неизвестным, а иногда
даже и мало для меня понятным; и, сверх того, я видел, что эта часть
управлялась весьма плохо и что исправлявший должность директора
этого департамента навязывал мне свои мнения, которые я по необхо¬
димости утверждал, но в которых я участвовал только пером и рукою.
А потому летом 1865 года, как только я освободился от дел неотлож¬
ных, я решился объехать казенные горные заводы и хотя несколько
ознакомиться с краем, которым я должен был управлять, и с делом, ко¬
торым мне приходилось заведовать. К счастью, в управляющем запад¬
ного горного округа, в г. Гемпеле, я нашел человека очень умного,
дельного, хорошо знающего свою часть и весьма добросовестного. С
помощью его в короткое время я осмотрел и узнал многое, что иначе
пришлось бы мне разузнавать и изучать с трудом и в течение долгого
времени. Особенно заинтересовали меня каменноугольные копи в Дом-
брове. В Царстве Польском потреблялось тогда около трех Миллионов
корцев, т. е. 6 пудовых мер угля; а добывалось в казенных копях от 500
до 600 тысяч, в частных около 400 тысяч корцев и привозилось из прус¬
ской Шлезии более двух миллионов корцев каменного угля. Домбров¬
ские пласты богатейшие, чрезвычайно толстые (до 8 сажен толщины)
и качеством далеко превосходят этот прусский уголь. Это обстоятель¬
ство меня особенно заинтересовало; я обратил на него все мое внима¬
ние; моим расспросам не было конца; и в заключение я поручил г. Гем-
пелю сс тавить проект о значительном усилении добывания каменного
рля из казенных копей. Объезд мой и по железной дороге, и в коляске
вродолжался восемь дней, и я возвратился в Варшаву с порядочным за¬
пасом разных сведений по горной части. Корреспонденция, напечатан¬
ия в немецкой Бреславской газете, с удивлением говорила о моих глу¬
боких сведениях в горном деле и о том, что я был первый главный ди¬
вектор, посетивший горные заводы и копи. Последнее было вполне
дараведливо, а первое успокоило меня в том отношении, что, видно,
бесчисленные мои вопросы были разум:ны и не обличали полного моего
вевежества по этой части.
139

Управление финансами шло у меня порядочно: я был доволен свои¬
ми служащими; они казались также мною довольными; доходы поступа¬
ли исправнее прежнего; губернаторы помогали усердно; дела промыш¬
ленные видимо оживились. Просители, ко мне обращавшиеся (а их
было немало, ибо поляки страшные охотники подавать просьбы), оста¬
вались мною довольными даже в случае отказа, потому что я отказывал
очень вежливо и с обстоятельным разъяснением причин отказа. На¬
местник бьщ ко мне чрезвычайно хорошо расположен и советовался со
мною даже по делам, до моей части не относившимся. Неприятности
встречал я в Совете Управления и в Учредительном Комитете только от
своих прежних приятелей, кн. Черкасского и Соловьева, с которыми я
все больше и больше расходился, хотя и не в цели, но в средствах ее
достижения. Они находили особенное удовольствие натягивать в пользу
крестьян, немцев и жидов и всячески притеснять и оскорблять польских
панов и шляхтичей. Обстоятельства для всех жителей Царства были
крайне тяжкие; необходимо было им всем по возможности помогать
или по крайней мере оказывать им участие в затруднительном их поло¬
жении. Приятели мои, напротив того, как будто издевались над поль¬
скими панами и шляхтою и изыскивали всевозможные средства к отка¬
зу по самым справедливым их ходатайствам. Из этого возникали у нас
разговоры, прения, споры, даже неприятности. Дела, которые вноси¬
лись в Совет Управления и в Учредительный Комитет и ими одобря¬
лись, но требовали высочайшего утверждения, переделывались в Пе¬
тербурге; ибо Милютин постоянно отстаивал мнения меньшинства, т. е.
кн. Черкасского и Соловьева, и представлял государю свои доклады в их
смысле, которые и удостаивались высочайшего утверждения. Многие
мои представления, одобренные большинством Совета Управления и
Учредительного Комитета, подвергались в Петербурге самой грустной
участи: или просто отвергались, или, что еще хуже,— переделывались
так, что получали смысл противуположный своему первоначальному
назначению. Много было таких приключений, но одно по делу весьма
важному, хотя и не мною внесенному, произвело на меня весьма тяжкое
впечатление.
Под председательством В. А. Арцимовича образована была комис¬
сия из многих членов, в числе коих находились кн. Черкасский и я, для
составления проекта правил к полюбовным сделкам между помещи¬
ками и крестьянами по предмету разных сервитутов, коими пользова¬
лись крестьяне в лесах, лугах и пашнях помещичьих. Крестьяне
почти везде имели право брать из помещичьих лесов хворост на отоп¬
ление и сухостойник на поправки своих строений и, сверх того, право
пускать свою скотину в лес. Крестьяне могли пасти свою скотину по
господским дачам, по лугам, после покоса, и по пашням, по пару и пос¬
ле уборки хлебов. Это чрезвычайно стесняло личных землевладельцев:
они не могли ни правильно устраивать свои леса, ни охранять их надле¬
жащим образом от расхищения. Когда землевладельцы хотели вво¬
дить у себя плодопеременное хозяйство, совершенно необходимое для
тамошнего края, то крестьяне этому противились, говоря, что чрез то
они лишаются пастбищ; они жаловались комиссарам по крестьянским
делам, которые и запрещали помещикам это нововведение. Из этого
140

возникали беспрестанные жалобы, а иногда доходило и до насилий и
драк. Высочайше утвержденное положение о крестьянах оставляло
за ними пользование этими сервитутами, впредь до полюбовных сде¬
лок или окончательных правительственных распоряжений. Следова¬
тельно, составление правил по сему предмету было необходимо и не¬
отложно. В. А. Арцимович пригласил в свою комиссию очень дельных
юристов и землевладельцев, работы в ней шли очень успешно, и мы Со¬
бирались весьма исправно. Всего более спорил кн. Черкасский; часто
мы с ним соглашались, но бывало и то, что он оставался один при своем
мнении. Вообще можно сказать, что составлен был проект очень дель¬
ный и вполне беспристрастный, ибо большинство, зная прискорбные
последствия существования сервитутов, одушевлено было искренним
желанием положить им конец. Поляки иногда даже удивляли нас
своею сговорчивостью, так сильно было в них убеждение в необходи¬
мости прекращения этого невыносимого положения и в возможности
только пожертвованиями достигнуть этой цели. Кн. Черкасский вообще
не желал отмены сервитутов и нам, русским, говорил, что эта мера во¬
обще преждевременная и для России вредная. «Надо,— говорил он,—
поддерживать дурные отношения между крестьянами и землевладель¬
цами; не поощрять добровольных между ними сделок, а им противодей¬
ствовать и всячески поддерживать существующую между ними вражду.
В этом вернейший залог для России невозобновления волнений в крае и
попыток к отложению его от империи». После долгих и разнообразных
прений, наконец, состоялся проект упомянутых правил; мы его подпи¬
сали просто, а кн. Черкасский с особым мнением. Учредительный ко¬
митет рассматривал этот проект в продолжение нескольких заседаний.
Кн. Черкасский и Соловьев придирались ко всему, и первый отвергал
даже и то, на что в особой комиссии он изъявлял согласие. Наконец,
проект большинством голосов был одобрен в представленном виде; а
кн. Черкасский и Соловьев подали особое мнение, в котором они дока¬
зывали несвоевременность этой меры и необходимость ее временного
устранения. В Петербурге, разумеется, согласились с мнением мень¬
шинства, ц проект закона необходимого, тщательно, добросовестно и с
Знанием дела выработанный, сдан был в архив.
Разные неприятности в Варшаве и в особенности перерешения,
приходившие из Петербурга, заставили меня в конце августа 1865 года
Просить 28-дневный отпуск и ехать в Петербург для уяснения моего по¬
ложения. Наместник разрешил мне передать исправление моей долж¬
ности главного директора генералу Гецевичу1Ы\ человеку умному,
добросовестному и пользовавшемуся доверием как моим, так и намест-
Йика. Я отправился в Петербург, где через посредство статс-секретаря
Ю делам Царства Польского г. Платонова я испросил у государя ауди¬
енцию. Принятый очень милостиво, я просил у государя дозволение
[зложить ему обстоятельно положение дел в Варшаве. Он сел, пригла-
йл меня сделать то же и разрешил мне вполне откровенно и подробно
Ысказать все, что я имею ему сообщить. Я доложил его величеству, ч го
Варшаве при ведении дел имеются два направления; что одно из них
меет в виду чрез доставляемое краю благосостояние окончательно
Крепить его за Россиею, а другое думает вернее достигнуть этой
141

цели поддержанием существующей в Польше розни между сословиями
и вместе с тем подавлением и разорением самого достаточного из них;
что люди первого направления считают необходимым для более успеш¬
ного хода тамошних дел привлекать к участию в них местную интелли¬
генцию, вообще очень способную и деятельную, а люди другого направ¬
ления стараются вовсе ее устранять и заменять русскою интеллиген-
циею, в которой у нас большой недостаток даже собственно для Рос¬
сии; что эти несогласия, эта двойственность в направлениях чрезвычай¬
но вредит ходу дел вообще и что необходимо водворить единство в
администрации тамошнего края, без чего мы не достигнем никаких
удовлетворительных результатов. Изложение мое было обстоятельное
и продолжительное. Государь все время слушал меня с большим внима¬
нием и участием, что я мог видеть из вопросов, которые он мне делал. В
заключение моего доклада я просил государя уволить меня, если мои
убеждения и действия не соответствуют его видам и желаниям. Тогда
государь встал, обнял меня и сказал: «Нет! Ты исполняешь мои жела¬
ния; я вполне одобряю твои действия и прошу тебя продолжать так,
как ты дО сих пор действовал». Аудиенция была в Зимнем дворце, в
кабинете государя, и продолжалась более часа.
Ободренный таким милостивым и положительным отзывом, я, ко¬
нечно, решился возвратиться в Варшаву; но как я имел 28-дневный
отпуск, то отправился через Москву в свое рязанское имение. Этот
мой приезд в деревню совпал с открытием в Сапожке первого уездного
земского собрания, что я, признаться, имел в виду и при отъезде и^
Варшавы. Я был выбран в уездные гласные, хотя во время выборов, в
июне, я был в отсутствии, т. е. в Варшаве. Отъезжая оттуда в конце ав¬
густа, я очень желал видеть первое наше земское собрание, а в случае
увольнения от службы по Царству Польскому Думал усердно заняться
земским делом. Это первое собрание поразило меня во многих отно¬
шениях: гласные из крестьян, наши вчерашние крепостные люди, сели
между нами так просто и бесцеремонно, как будто век так сидели; они
слушали нас с большим вниманием, спрашивали объяснение насчет
того, чего не понимали, и соглашались с нами со смыслом и вовсе не н
силу преданий покойного крепостного права. Гласные вообще, не имея
никаких сведений о положении передававшихся им земских дел, опа¬
сались делать какие-либо обязательные постановления и ограничи¬
лись указанием тех сведений, которых собирание они считали необхо¬
димым к будущему очередному созыву. Главное занятие собрания па
этот раз было производство выборов в члены уездной управы и училищ¬
ного совета и в губернские гласные. Выборы вообще были очень разум¬
ны, и первые действия земства были очень осторожны, вполне правиль¬
ны и произвели на меня вполне отрадное впечатление. Меня выбрали
в губернские гласные, и ввиду могущих произойти приключений в
Варшаве я не отказался от принятия этого звания, чему впоследствии
я имел случай вполне радоваться, ибо иначе, в первое трехлетие, я не
имел бы возможности заняться земским делом, которым я особенно
дорожил.
Возвратившись в Варшаву, я нашел, что исправлявший мою долж¬
ность генерал Гецевич вел дела в мое отсутствие совершенно так, как
142

я желал, и все важные решения откладывал до моего возвращения. Я
рассказал наместнику о моей аудиенции у государя; он вполне одобрил
мои действия и был очень доволен результатами аудиенции. Признать¬
ся, и я поверил словам государя и с новым жаром принялся за работу.
Давши надлежащий ход делам, отложенным до моего возвращения,
я не замедлил возобновлением заседаний податной и питейной комис¬
сий. Вместе с тем предстояло мне в это время заняться составлением
бюджета на 1866 год. До этих пор все бюджеты Царства Польского яв¬
лялись с большими или меньшими дефицитами; и, сверх того, из казны
империи уплачивалось ежегодно около 1 300 000 руб. на покрытие не¬
довыручки по соляному доходу, происходившей оттого, что при уничто¬
жении таможенной линии между империею и Царством продажная це¬
на на соль в последнем понижена была до цен, существующих в первой,
т. е. на 37 коп. на пуд. Вследствие этого империя платила Царству эту
значительную сумму ради того, чтобы жители его пользовались солью
по более дешевым ценам. Это мне было тем противнее, что и без того
жители Царства платили вообще менее налогов, чем обитатели импе¬
рии. Такая несообразность заставила меня изыскать средства к отмене
этой страшной приплаты, и я вовсе не затруднился в этом деле. Преж¬
де составляли бюджеты с умышленным уменьшением доходов из опасе¬
ния, чтобы имперская казна не вздумала или отменить упомянутую при¬
плату, или возложить на казну Царства какие-либо расходы, оплачивае¬
мые имперскими казначействами. Сверх того, свободно было умень¬
шить сумму, ассигнуемую на недоимки, которые при преобразовании
податей должны были сократиться и которые и в то время, по милости
более строгого взыскания со стороны русских властей, уже значитель¬
но уменьшились. Обдумавши хорошо предположение о похерении этой
статьи дохода из бюджета Царства Польского и написавши, на основа¬
нии положительных данных, мой доклад по этой статье, я представил
его предварительно на рассмотрение наместника. В нем, как и ожидал,
встретил я сильнейшее сопротивление. «Как можете вы это предла¬
гать,— воскликнул наместник,— вы не управитесь с необходимыми
расходами: здесь мы будем нуждаться, а там будут роскошничать. Вос-
становлять же впоследствии эту доходную статью будет крайне труд¬
но — почти невозможно». Я настаивал на своем мнении и предложил
наместнику рассмотреть мой доклад в особом комитете. Он на это со¬
гласился и спросил меня: кого же пригласить в это заседание? «Как
ваше сиятельство сомневаетесь в основательности моего предложе¬
ния,— ответил я наместнику,— то извольте приглашать кого вам угод¬
но». Он назначил Брауншвейга и Трепова. Тогда я спросил гр. Берга:
не угодно ли ему пригласить также моего постоянного противника —
|н. Черкасского? Наместник усмехнулся и согласился; и на следующий
Ice день состоялось это предварительное, так сказать, конфиденциаль-
рое заседание. По подробном рассмотрении моего доклада и по выслу-
*ании некоторых моих словесных объяснений предложение мое было
Йризнано вполне основательным и одобрено единогласно, и наместник
разрешил мне составить бюджет на 1866 год на предложенных мною
Основаниях. Как Государственный совет Царства Польского был уже
^разднен, то мой проект бюджета был рассмотрен в Совете Управле¬
143

ния, им одобрен и в ноябре отправлен в Петербург на утверждение.
В этом бюджете отменяласьупомянутая приплата империи Царству за
удешевление соли и затем оказывался излишек доходов над расходами
суммою около 300 т. руб. Наместник поспешил донести о том собствен¬
норучно императору и получил от него, чрез гр. Адлерберга, благодар¬
ность за радение об имперских интересах. Мне об этом наместник ни¬
чего не сказал, ибо выставил это дело своею заслугою.
Г Гемпель не замедлил исполнить поручение, мною ему данное и
вышеизложенное, по усилению разработки каменного угля в Домбров¬
ском крае, представил мне проект по этому предмету с прекрасною
объяснительною запискою и со сметою необходимых расходов. По
этому проекту предполагалось добывать до трех миллионов корцев
угля и требовалось на заказы разных машин, на постройки и первона¬
чальные работы до 800 тысяч рублей. С помощью некоторых сведе¬
ний, взятых из горного департамента, и главнейше на основании пред¬
ставленных г. Гемпелем бумаг я составил доклад и внес его в Совет
Управления. Как в горном департаменте имелся особый запасный
капитал в 400 тысяч, то я просил о разрешении мне употребить его на
это дело и, сверх того, занять в польском Банке недостающие 400 тысяч
рублей. В Совете Управления я не встретил ни малейшего затрудне¬
ния в утверждении этого моего предложения. Гр, Берг с восторгом его
одобрил; кн. Черкасский и Соловьев отозвались о нем также с похва¬
лою, и препровождение этого проекта в Петербург на утверждение бы¬
ло решено единогласно.
Не такова судьба этого проекта была в Петербурге. Главный коми¬
тет по делам Царства Польского забраковал его единогласно и безу¬
словно, и такое решение удостоилось^ высочайшего утверждения.
Вскоре наместник получил о том извещение и тотчас за мною прислал.
По приезде моем к нему он с крайним негодованием на Главный коми¬
тет объявил эту грустную весть и дал мне прочесть полученную бумагу.
«Что же, ваше сиятельство, думаете теперь по этому предмету де¬
лать?» — спросил я наместника. «Вперед ни о чем полезном не пред¬
ставлять»,— ответил он с раздражением. «А я поступил бы иначе,-
сказал я ему,— на вашем месте я бы прямо написал государю и объяс¬
нил ему всю пользу и неотложность этого дела». «Хорошо,— сказал
гр. Берг,— я напишу это письмо и попрошу государя повелеть это мое
представление вновь рассмотреть в Главном комитете с приглашением
в его заседание главного директора финансов Царства Польского. Со¬
гласны ли вы на это?» Хотя это условие было и очень тяжко, и к тому
же я не ожидал много пользы от моего присутствия в Главном комите
те, единогласно уже высказавшемся против представленного проекта,
однако я решился дать ответ утвердительный. Наместник не замедлил
написать и отправить письмо к государю; и через неделю последовало
высочайшее повеление о пересмотре в Главном комитете, с приглаше¬
нием главного директора финансов, представления наместника по про¬
екту усиления добывания каменного угля в западном горном округе
Царства Польского.
Предстояло мне ехать в Петербург и там лицом в грязь не ударить.
Я взял с собою г. Гемпеля и все нужные бумаги и планы и отправил-
144

ся на берега Невы. Уверенный, что в Главном комитете, в сонме вели¬
ких людей, проглотивших всю государственную премудрость, провин¬
циальный министрик ничего не сделает, что его слова будут выслуши¬
ваться только с снисхождением и что они, конечно, не поколеблют ре¬
шения, уже объявленного, такого высшего учреждения; уверенный,
сверх того, в том, что в Милютине по этому делу я сильной, а быть мо¬
жет и никакой поддержки и не найду, я решился попытаться иным
путем достигнуть желаемой цели. Я посетил и статс-секретаря по делам
Царства Польского Платонова, и Милютина, и председателя Главного
комитета кн. Гагарина, человека ко мне вообще благорасположенного,
но главную батарею я направил на одного из членов Главного комитета,
человека хотя мне мало знакомого, но добросовестного и считавшегося
и себя считавшего специалистом и знатоком горного дела —
Канет. Влад. Чевкинаш. Я отправился к нему и просил его дозво¬
лить мне подробно и документально объяснить ему все это дело. Он
принял меня очейь вежливо, но объявил, что считает всякие разъясне¬
ния излишними, что он изучил это дело очень обстоятельно и что его
мнение о нем уже измениться не может. На замечание мое, что, быть
может, мои объяснения доставят ему еще новые доводы к подтвержде¬
нию уже состоявшегося отказа и что потому я надеюсь в его согласии
на выслушание моих объяснений, К. В. Чевким мне ответил: «Если
с этой целью вы желаете доставить мне лишние сведения, то я охотно
вас выслушаю и прошу вас ко мне, если можно, послезавтра в час дня».
В назначенное время, с полным запасом всякого рода бумаг, я отпра¬
вился к К. В. Чевкину. Он слушал меня сперва снисходительно, потом с
возрастающим участием, предлагал мне разные вопросы, и после двух¬
часовой беседы он сказал мне: «Поздравляю вас,— вы вполне меня убе¬
дили и из решительного противника вы обратили меня в горячего за¬
щитника. Даю вам слово сильно поддерживать ваше предложение».
Через два дня, в субботу, состоялось заседание Главнога комитета. Чев-
кин так горячо защищал представление наместника, что мне пришлось
только отвечать на некоторые предложенные мне вопросы и подтвер¬
ждать ссылки, которые на меня делал Чевкин. Представление на¬
местника об усилении добывания каменного угля было единогласно
одобрено Главным комитетом и затем высочайше утверждено.
Конечно, я был очень рад этой победе; но наместник был просто
m восторге и меня, возвратившегося в Варшаву, принял с распростер¬
тыми объятиями и не переставал превозносить оказанную мною услугу.
Считаю нужным здесь сказать еще несколько слов о польском обще¬
стве в Варшаве, о поляках и польках вообще. Конечно, я имел мало вре¬
мени посещать польские гостиные и у себя принимать много гостей, но
Ш должен был, по моему положению, посещать некоторые вечера у по¬
ляков и иметь, как выше сказал, день в неделе, когда по вечерам мы
Р*пинимали наших знакомых русских и поляков. Вечера наши были
ыкновенно очень многочисленны: и русские, и поляки охотно нас по-
щали. Даже польские дамы решились бывать на наших вечерах; в
#том, конечно, великая заслуга жены моей, которая относилась к поль¬
ским дамам очень просто и дружелюбно й тем побеждала их нерасполо¬
жение к русским вообще. Почти с самого начала нашего пребывания
145

пятетвовало надлежащему ходу дел по финансовой части; и я решил¬
ся — в феврале 1866 года письменно и довольно обстоятельно изло¬
жить наместнику о невозможности вести успешно финансовые дела
Царства Польского, получая из Петербурга измененные или совершен¬
но переиначенные решения по моим докладам; а потому, ради пользы
дела, просил наместника исходатайствовать мне увольнение от занима¬
емой мною должности. Наместник горячо и долго уговаривал меня от¬
казаться от этого решения и взять письмо назад; но я оставал¬
ся непоколебим. Наместник отправил прямо к государю свое
письмо с приложением моего. Вместо увольнения я получил производ¬
ство из надворных советников прямо в действительные статские совет¬
ники; и, сверх того, гр. Адлерберг, по высочайшему повелению, сообщал
гр. Бергу, что государь император поручает наместнику объявить мне,
что он вполне доволен моею службою и просит меня продолжать ее так,
как доселе ее исправлял. Делать было нечего, и я опять потянул свою
лямку.
Представленный мною еще в ноябре бюджет на 1866 год я не по¬
лучил из Петербурга обратно с утверждением и в последних числах
декабря, а потому должен был чрез Совет Управления испрашивать
разрешение на производство расходов с 1-го января на основании
проектированной мною сметы. Такое разрешение не замедлило
последовать; но неприятно было действовать, не бывши уверенным
в окончательном утверждении бюджета. Притом очевидно было,
что в Петербурге готовилось по этому предмету что-то недоброе. Ян¬
варь и февраль прошли в напрасных ожиданиях возвращения сметы.
Наконец, в половине марта она была возвращена и притом в изуродо¬
ванном виде; очевидно было, что перемены сделаны без всякого знания
дела и только с целью взбесить меня и особенно наместника. Некоторые
расходы были сокращены; против этого я бы не возражал, ибо действи¬
тельно сумма на сверхсметные расходы, которою распоряжался Совет
Управления и которая расходовалась довольно произвольно, была слит
ком велика — из 500 тыс. р. ее превратили в 100 тыс. р. Это было особей
но неприятно наместнику. Но вздумали в Петербурге увеличивать
суммы приходов, не возвышая никаких налогов и сборов и руковод¬
ствуясь совершенно произвольными соображениями. Сверх того, зна¬
чительно сократили сумму могущих быть недоборов. Из этого выходи¬
ло то, что излишек доходов против расходов утроился, почти учетверил¬
ся, и назначено было передавать его в определенные сроки в имперские
казначейства. Наместник был вне себя от гнева; мне было очень досад¬
но, и в особенности после слов, слышанных мною лично от государя
и сообщенных в письме гр. Адлерберга; но как я знал, что этой передачи
в 1866 году быть не могло, то мое негодование этим значительно
умерялось.
В апреле был получен указ об увольнении Платонова от управления
делами статс-секретариата по делам Царства Польского и о возложе¬
нии этих обязанностей на Н. А. Милютина. С этим мы лишались по¬
следней возможности что-либо докладывать государю императору по¬
мимо Милютина, который таким образом получил возможность де¬
лать все, что хотел, и всячески теснить людей, ему неприятных. Тогда
же я сказал наместнику, что при этих обстоятельствах я не долго оста-
148

нусь при своей должности, что теперь не хочу уйти, ибо желаю кончить
составление двух мною вырабатываемых проектов о податной рефор¬
ме и о введении в Царстве Польском акцизной питейной системы, что
последний проект почти готов, а первый будет мною представлен не¬
дель через шесть, и что тогда, по отсылке этих проектов в Петербург, на
другой же день я подам формальную просьбу, по причине болезни,
об увольнении меня от всех обязанностей по Царству Польскому. На¬
местник вообразил, что это с моей стороны только вспышка вроде тех,
которые он часто себе позволял, и что я не покину службы, много мне
обещавшей и по части чинов, и по части лент. А на совет мой прииски¬
вать человека, кем меня заменить, он улыбнулся и сказал: «Надеюсь,
что вы нас не покинете».
Известие о покушении Каракозова на жизнь императора нас всех
ужасно поразило; а последовавшие затем распоряжения по полиции,
жандармии и рескрипт к председателю Комитета министров кн. Гагари¬
ну заставили нас крепко призадуматься и опасаться, чтобы не настали
в управлении вообще иные времена и не совершился поворот от реформ
к мерам только репрессивным, чего в Петербурге многие желали и
сильно домогались180.
Двухлетние усиленные труды и разные неприятности со стороны
некоторых моих товарищей (кн. Черкасского и Соловьева) и в особен¬
ности из Петербурга от всесильного там Н. А. Милютина действительно
потрясли мое здоровье: желчь все более и более меня мучила и нервы
сильно расстроивались. Я крепко насел на окончание составляемых
мною проектов: один, т. е. проект питейного устава, был вскоре окончен
и препровожден на предварительное рассмотрение и заключение им¬
перского министерства финансов; а другой проект — «о преобразова¬
нии прямых налогов в Царстве Польском» — внесен был мною в Учре¬
дительный Комитет в конце мая. Там он не встретил возражений почти
ни от кого: даже кн. Черкасский вши не его одобрил, и только Соловьев
вздумал представить несколько если не глупых, то вовсе к делу не отно¬
сившихся замечаний. В начале июня этот проект, одобренный Учреди¬
тельным комитетом, был отправлен в Петербург; а я на другой же день
вручил наместнику мою просьбу об увольнении меня, по причине рас¬
строенного здоровья, от службы. Наместник был просто поражен
этим моим поступком: хотя он был мною давно о том предупрежден,
но этому не верил; он всячески уговаривал меня не покидать службы и
предлагал мне двух- или трехмесячный отпуск; но я прямо ему объявил,
что выхожу в отставку не столько по расстроенному здоровью, сколько
потому, что считаю невозможным успешно вести финансовое дело,
когда из Петербурга постоянно и настойчиво тому противудействуют,
■ что я уверен в утверждении составленных мною проектов только при
уходе моем с занимаемого места. Наместник долго держал мою прось¬
бу у себя в столе, но, наконец, ее отправил в Петербург, где также ее
Одержали, ибо Милютин не знал, кого предложить на должность глав¬
ного директора финансов. После некоторого промедления меня уволи-
ХИ и назначили на мое место г. Маркуса'*\ одного* из петербургских
Ниновников. По получении этого указа наместник опять несколько дней
*ержал его в своем столе и мне его не объявлял. По письмам из Петер¬
149

бурга я узнал, что я уволен и что назначен мне и преемник. Тогда я от¬
правился к наместнику и просил его объявить указ и меня отпустить.
Мне необходимо было спешить в Карлсбад, где мне предстояло пить
воды и брать ванны; а время года было уже довольно позднее. Я все под¬
готовил к отъезду, и как 9 июля наместник мне объявил указ об уволь¬
нении, 10-го я сдал должность, и 11-го меня окончательно отпустил,
то 12-го я уже выехал из Варшавы. Проводы, мне оказанные, были
самые приятные и лестные: накануне я прощался со всеми служащи¬
ми финансового ведомства, которые просили дать им мою фотографию
и дозволить им прислать мне в Москву альбом с их фотографиями;
а в день отъезда все они провожали меня на вокзале железной дороги.
Этот альбом, с 300 карточками, в прекрасном переплете и с самым лест¬
ным адресом на русском языке, я получил в Москве, а из Берлина я от¬
правил свою фотографию в Варшаву к бывшим моим подчиненным.
Многие знакомые из русских и из поляков приехали также меня прово¬
дить.
По совести могу сказать, что в Варшаве я имел в виду преимущест¬
венно русское дело и ему служил от души и всеми силами, но не пре¬
небрегал и благом тамошнего края. Думаю, что я кое-что сделал там
для пользы России вообще и для блага тамошнего края. Произведенное
мною преобразование податной системы побуждало поляков при всех
последующих встречах постоянно и горячо меня благодарить за упоря¬
дочение и уравнение налогов, ими платимых: а между тем сумму их я
не понизил, а возвысил; и, сверх того, ежегодные недоимки, доходив¬
шие прежде до полутора миллионов, перестали существовать. Русский
язык я ввел в финансовое делопроизводство без всякого насилия
и притом во всей коллегии и прочно, как не удалось то еде
латъ другим начальникам при помощи строгих распоряжений
и взысканий. Вообще я оставил в этом краю добрую память,
и думаю, этим сослужил своему отечеству лучшую службу, чем
те, которые действовали иначе. Более тесное приобщение окраин к
центру, т. е. обрусение, может быть произведено вернее и надежнее не
насилиями, не самоуправством, не разными лишениями, а доставле¬
нием этим странам разных выгод, большей обеспеченности и пуще
всего — уверенности, что там — в центре — действуют в отношении к
ним не неприязненно, не чужеядно.
Последние дни в Варшаве были хлопотливы, а потому, приехавши
утром в Берлин, я целый день никуда не выходил, ничего не делал,
а просто наслаждался dolce far niente*. На следующий день, проснув¬
шись, я не верил своему счастью, что я уже не в Варшаве, что никто
уже не придет ко мне ни с докладами, ни с просьбою, что могу зани¬
маться чем хочу, говорить просто, что думаю, знаться с кем желаю,—
одним словом, что я опять свободный человек — сам по себе. В Берли¬
не я остался несколько дней, советовался с доктором Грефе1 R7 насчет
своих глаз, которые в последнее время очень меня озабочивали; даже я
подвергнул их маленькой операции; взял с собою несколько русских
книг «преступного содержания» и, наконец, отправился в Карлсбад. Он
* сладостное безделье (итал.).
150

был почти пуст; так всех напугали едва прекратившиеся военные дей¬
ствия пруссаков в Богемии188. Мне также не советовали туда ехать;
но, приехавши туда, я нашел только полную свободу в выборе квартир,
отдававшихся внаем по весьма дешевым ценам. Много я там гулял,
много читал и благодетельный Miihlbrunn, как и прежде, вполне меня
восстановил. После четырехнедельного курса лечения я отправился на
Эгер, Регенсбург, Линц и Зальцбург. Тут я пробыл два дня, восхищав¬
шись чудными видами. Оттуда я направился на Инспруг, где отдохнул и
много наслаждался прелестною местностью; но дорога по горам и доли¬
нам до Мерана превзошла своими красотами все мои ожидания. Я ехал
в колясочке, запряженной в одну лошадь, и нисколько не торопил моего
кучера; беспрестанно останавливался, шел пешком, лазил по горам,
садился,— одним словом, утопал в наслаждениях. Подъезд к Мерану
особенно очарователен: долго поднимаешься все в гору; природа ста¬
новится все суровее и однообразнее и вдруг, на вершине горы, откры¬
вается вдали вид на роскошнейшую южную страну. Спускаясь, видишь
все более и более прелестей итальянской природы, и Меран производит
на путешественника самое чарующее действие: хочется на каждом шагу
остановиться и наслаждаться. Я думал пробыть в Меране три или че¬
тыре недели и лечиться виноградом, но узнал, что он еще не поспел и
что для медицинского употребления он будет годен только через две
или три недели. Меран защищен с севера, востока и даже отчасти с за¬
пада почти отвесистыми горами и вполне открыт только к югу. От этого
климат здесь самый благословенный; много больных и слабосильных,
особенно из немцев, проводят здесь зиму. Проживши в Меране не¬
сколько дней, я убедился, что жизнь там не особенно интересна и за¬
влекательна: книг, кроме немецких, никаких достать нельзя; обществен¬
ных собраний, кроме танцевальных,— нет: немцы живут более семейно,
чем общественно; а потому я даже обрадовался, что виноград еще не
поспел, и решился отправиться для виноградного лечения на берега
Женевского озера. Как виноград и там едва поспевал, тО я вздумал сде¬
лать маленькую экскурсию, тг е. ехать туда не прямо, а на Верону, Ми¬
лан и Турин в Женеву. В дороге я мало останавливался, ибо она по
большей части мне была уже известна, и я ее выбрал потому, что она
была самая удобная. В Женеве я также пробыл недолго; посетил зна-
1рмые мне местности, вспоминал давно минувшее и поспешу в Лозан¬
ну. И тут я остался только день и, взяв коляку и свои вещи, направился
( Вильневу искать себе квартиру для исполнения виноградного лечения.
^Веве я погулял, но не нашел себе помещения по вкусу. Монтрё мне не
давился тем, что на горе и расположен вдали от озера. Но под этим
родом, на самом берегу, имеется H6tel des Alpes. Эта гостиница, ком-
1та, которую мне предложили с видом на озеро и на Mont-Blanc,— ре-
I (ли меня тут и поселиться. Мне обещали ежедневно доставлять
j адкий, совершенно спелый виноград. Сверх того, в утверждение моего
[пения поселиться в этом отеле содействовало и то, что случайно я
нал, что в близком от него расстоянии живет мой старый и добрый
I иятель, поэт А. М. Жемчужников, с своим семейством189. В тот же
I нь я его отыскал; очень рады были свидеться и положили часто, еже-
евно бывать друг у друга и много вместе гулять. Тут провел я две не¬
151

дели, но должен был покинуть виноградное лечение, потому что хотя
виноград был сладок и совершенно зрел, но он расстроивал мой желу¬
док. С А. М. Жемчужниковым мы гуляли и беседовали много и еже¬
дневно; и я настойчиво уговаривал его скорее возвратиться в Россию,
где земские учреждения, гласное судопроизводство и хотя некоторая
свобода печати открывали для нас всех возможность гражданской дея¬
тельности. К сожалению, слова мои слабо на него подействовали; и он
надолго и по сей день (1882) остался на чужбине.
На возвратном пути в Женеве присутствовал я при освящении
нашей церкви, и затем, через Базель и Франкфурт, приехал я в Берлин,
где пробыл несколько дней, закупил много немецких книг и прочел
вновь вышедшие разные русские «преступного содержания книжонки и
журналы». Удивительны в них бессмыслица, пустозвонство и даже не¬
знание русского языка.
В октябре 1866 года я возвратился в Россию и прямо в деревню -
в с. Песочню. Сапожковское уездное земское собрание было уже за¬
крыто; я ознакомился в управе с тем, что было им сделано. Занимаясь
своими хозяйственными делами, я счел, однако, нужным изложить
государю императору в особой записке те причины, которые заставили
меня просить об увольнении от должности, его доверием на меня возло¬
женной. Откровенно и вполне спокойно я изложил положение дел в
Варшаве и высказал в заключение, что считал долгом удалиться, ибо
видел, что существовавшее там разногласие в управлении страшно вре¬
дит ходу дел вообще. Странно: моя записка пришла в Петербург на дру¬
гой день после случившегося с Н. А. Милютиным удара, прекративше¬
го его политическую деятельность*. Впоследствии я узнал от гр.
П. А. Шувалова191, что она очень понравилась государю и что на ее по¬
лях во многих местах он написал: «совершенно верно» и «вполне согла¬
сен».
Глава XIV (1867—1870)
Земская деятельность.— Зима 1866—1867 г.— Вторники.— Про¬
дажа Николаевской железной дорогиРязанское земство.-
Смерть кн. В. Ф. Одоевского 1869 г.— Книга: «Голос из Земства».—
Противодействие правительства земству.— Издание журнала «Бе¬
седа» 1871 г. — Председательство на съезде мировых судей.— Ко¬
миссия по уничтожению подушного налога.— Эмс.— Парижа
Остенде.— Рязанское губернское земское собрание.— Реакция в:
правительстве.	\
В ноябре (9-го) созваны были в первый раз почетные и участковые
мировые судьи, избранные еще в марте, но утвержденные Сенатом
только в октябре. Меня, почетного мирового судью, избрали председа¬
телем мирового съезда; и я тотчас занялся устройством как канцеля¬
рии, так и прочих принадлежностей этого нового учреждения192. 1-го
• Прилагаю эту записку вместе с всеподданнейшим моим письмом под № УП1
152

декабря, как губернский гласный, я был уже в Рязани, и в этот день 2-е
очередное губернское земское собрание было открыто.
Это собрание произвело на меня сильное и отрадное впечатление:
оно продолжалось с 1-го по 18-го декабря и во все это время гласные
собирались и заседали весьма усердно. Было сделано много разных
предложений; и хотя некоторые из них отзывались недостаточным
знанием и местных обстоятельств, и предоставленных земству прав, и
вообще порядка совещательных учреждений, однако все предложения
исходили из добрых чувств и убеждений. Особенно радовало меня то,
что в числе гласных было много крестьян и купцов, что собрание было
всесословное, и что из дворян никто не проявлял крепостнических или
сословных стремлений. Как все это впоследствии изменилось!
Губернская управа представила нам много прекрасных докладов и
дельных трудов. Председатель ее, кн. С. В. Волконский, с первого же
года заявил, чем он впоследствии и был постоянно: тружеником, разум¬
ным и благонамеренным земцем. Перешедшие в ведение земства благо¬
творительные заведения, бывшие прежде в управлении приказа обще¬
ственного призрения,’ оказались при их приеме в ужасном положении;
губернская управа и в особенности ее председатель обратили на них
полное внимание, и по истечении одного года эти заведения были до
того преобразованы и улучшены, что ревизионная комиссия и многие
гласные, посетившие их теперь и в прошлом году, сочли долгом предло¬
жить собранию выразить управе глубокую благодарность.
Губернское собрание с первого же года положило избирать в нача¬
ле каждой сессии общую комиссию, которая предварительно обсуждает
все передаваемые ей собранием сложные доклады, предложения и во¬
просы. В эту комиссию избираются записками люди всех партий и по
преимуществу те, которые могут быть для дела особенно полезными
или которые любят много говорить. Последние туда сажаются с целью
дать им возможность наговориться в комиссии и тем менее задержи¬
вать ход дел в самых заседаниях собранид. Число членов комиссии 12;
но все гласные могут участвовать в ее заседаниях с совещательным го¬
лосом. Я был избран в эту комиссию, и даже ее председателем. Мы со¬
бирались по вечерам ежедневно, и наши заседания продолжались
иногда за полночь. Особенно много хлопот наделало нам высочайше
утвержденное мнение Государственного совета от 21 ноября 1866 года,
которым ограничивались установленными максимумами сборы с патен¬
тов, свидетельств и пр. Пришлось, по предложению губернатора, пере¬
делывать все уездные сметы, ибо везде патенты и все торговые и про¬
чищенные свидетельства были земством обложены выше высших, за¬
коном допущенных, процентов.
Потрудившись немало, ибо необходимо было почти все заводить
фювь, придумывать, как все лучше устроить и как удобнее привести в
фполнение, мы окончили наши занятия 17-го декабря и 18-го собра¬
те было закрыто губернатором. Из Рязани я отправился прямо в
фоскву на зимовье.
Зима 1866/7 года прошла в Москве довольно оживленно. Гласные,
приезжавшие из своих губернских собраний, мировые судьи, почетные
Дучастковые, только что вступившие в отправление своих должностей,
153

вновь открытые в Москве общие судебные учреждения, возвративший¬
ся, после катастрофы с Н. А. Милютиным, в частную жизнь кн.
В. А. Черкасский и ожидаемый в Москве славянский съезд,— все это
чрезвычайно занимало, разнообразило и оживляло московское обще¬
ство. У нас возобновились вечерние приемы по вторникам, которые
очень усердно посещались нашими приятелями; разговорам и спорам не
было конца; но между разномыслящими не было никакой неприязни.
Кн. Черкасский, Самарины, Погодин, Ив. С. Аксаков, Юрьев, Лопа¬
тин193 и многие другие посещали нас очень аккуратно. В это время я
особенно сблизился с С. А. Юрьевым, который своим умом, широким
взглядом на вещи и на все происходившее и своим чистосердечием осо¬
бенно меня пленил.
Никак я не ожидал, что кн. Черкасский так скоро возвратится к
частной жизни в Москву. Нервный удар, положивший конец деятель¬
ности Н. А. Милютина, заставил кн. Черкасского приехать в Петербург.
Он надеялся поступить на его место и оттуда заправлять польскими де¬
лами; но его враги, а их у него было много, и в особенности гр. П. А. Шу¬
валов, напрягли все усилия, чтобы отвратить эту грозившую им беду.
На аудиенции у государя кн. Черкасский имел неосторожность
высказать опасение, что система управления делами Привислянского
края теперь может измениться и что потому он боится ехать в Варшаву.
Государь на это ему сказал: «Нет! я эту систему поддержу». На другой
же день состоялось назначение Д. Н. Набокова194 на место Н. А. Милю¬
тина и кн. Черкасскому приказано было возвратиться на его пост в Вар¬
шаву. Кн. Черкасский подал просьбу об увольнении, по которой и был
немедленно уволен.
В эту же зиму мы особенно сблизились с М. /7. Погодиным, который
чрезвычайно много работал, все глубже и глубже проникался духом
нашей истории и очень был занят предстоявшим съездом славян в
Москве. Много мы беседовали о последнем и составляли разные планы
насчет того, как им воспользоваться для большего сближения славян
с Россиею. Как жена и я были довольно коротко знакомы с Палацким
и Ригером195, то письмом в Прагу я пригласил их остановиться у нас
в доме, на что они с благодарностью изъявили свое согласие. Этногра¬
фическая выставка, по случаю которой славяне съезжались в Москве,
была не очень удачна; но прием, им оказанный со стороны города, был
как нельзя более радушный. Городская дума приготовила для гостей
квартиры, экипажи и смышленых руководителей. При встрече город¬
ской голова произнес краткое, но доброе приветствие и пригласил их
в приготовленные для них помещения. Во главе славян был Палацкий,
который, в ответ городскому голове, благодарил за радушное приглаше¬
ние, но извинялся, что он и его зять Ригер лично не могут принять пред¬
лагаемой квартиры, ибо уже приняли ее у своего давнего приятеля,
г. Кошелева. Согласно прежде состоявшемуся соглашению между мною
и городским головою я уступил городу моих гостей и выговорил только,
что первый обед будет у меня. На следующий же день был обед у нас,
на который я пригласил всех славян, меня посетивших, а из русских го¬
лову и наших приятелей196. Обед был более приятельский, чем какой-
нибудь демонстративный. Пили много здравиц; но как я воздержался от
154

многословной речи, то и все последовали моему примеру. За обедом и
особенно после обеда беседы были самые радушные и оживленные.
Разъехались поздно вечером — после 11 часов.
Интересен, прост и мил был русский обед у Погодина; но особенно
замечательным, хотя по результатам весьма неудачным, оказался обед,
данный славянам городом в Сокольниках. Было произнесено там много
речей; но одна из них, кн. Черкасского, произвела на многих гостей не¬
приятное впечатление, а Палацкий и Ригер ею даже оскорбились.
Оратор вздумал давать разные уроки славянам и высказывать, что
православие должно быть основою сближения всех славянских наро¬
дов. Католик Ригер отвечал кн. Черкасскому и в своей речи, очень
умной, но не совсем сдержанной, позволил себе возражения даже кол¬
кие. Вообще обе речи произвели недоброе впечатление и оставили по
себе неприятные следы.
Вскоре славяне уехали из Москвы, и я тотчас же отправился в де¬
ревню, где, кроме хозяйственных дел, я усердно занялся мировым съез¬
дом. Впрочем, и зимою я неоднократно ездил в Сапожок, ибо необхо¬
димо было хорошенько устроить и самые съезды, и делопрбизводство
на них.
В сентябре (1867) собралось уездное земское собрание, которое
весьма усердно и дельно занялось разными вопросами, возбужденными
управою и некоторыми гласными по уездному хозяйству. Земли Сапож-
ковского уезда чрезвычайно разнокачественны и разноценны; а по¬
тому они не могут платить одинакие земские сборы; вследствие этого
все земли уезда были разделены на пять разрядов и обложены по их
огульной ценности. Очень многие из земель, принадлежащих личному
землевладению, оставались, по неизвестности их пространства, не обло¬
женными земским сбором. Земское собрание, по докладу управы, при¬
няло против этого действительные меры. Постоянная мостовая и до¬
рожная повинности обратили на себя внимание земского собрания, но
рно особенно занялось медицинскою частью, улучшением существовав-
ей в городе больницы и устройством подачи помощи больным и в уез-
Собрание усердно заседало восемь дней и замечательно было еди-
юдушие, в нем господствовавшее между личными землевладельцами и
естьянами.
Губернское собрание, заседавшее в Рязани в декабре, занималось
лом также очень усердно, утвердило много докладов Управы к луч-
дему устройству земского хозяйства по губернии, одобрило предпо¬
ложение управы по производству оценки фабрик, заводов и торговых
ведений ц, приняло разные меры к упорядочению отчетности, как по
^бернской, так и по уездным управам. Вообще собрание действовало
чень разумно и вовсе не увлекалось какими-либо интересами партий.
Зима 1867/8 года прошла вообще тихо и довольно однообразно.
!лухи и распорядки из Петербурга были нерадостные; реакция там
силивалась и если не принимала мер крутых, то не упускала случаев
Сподтишка — конфиденциальными циркулярами всячески ограничи¬
ть и даже по-своему истолковывать высочайше утвержденные По-
ржения. Предоставленная законом 5 апреля 1865 года некоторая
юбода печати все более и более стеснялась, а земские учреждения
155

постоянно ограничивались в своей деятельности. Для меня начало 1868
года получило особое значение.
В конце истекшего года стало известным, что правительство желает
продать Николаевскую железную дорогу. В Москве начали об этом мно¬
го толковать, и вскоре из зажиточнейших людей столицы составилось
общество на эту покупку. Пригласили туда меня, и я охотно в него
вступил. Начались у нас собрания; вскоре обо всем столковались и
избрали депутацию для представления ходатайства об уступке этой
дороги Московскому Товариществу, предлагавшему собрать необходи¬
мый для того капитал. В число депутатов был выбран и я. Нас было,
кажется, пятеро; но главными деятелями были В. А. Кокорев™' и я.
По приезде в Петербург мы узнали, что уступка Николаевской доро¬
ги Главному обществу железных дорог была почти решена и на уело
виях вполне благоприятных для последнего. Мы составили записку с
заявлением предложений, весьма выгодных для правительства, и отпра¬
вились с нею по власть предержащим. Министр путей сообщения
/7. /7. Мельников198 принял нас весьма дружелюбно и обещал нам под¬
держку. Председатель комиссии по железнодорожным делами, в. к.
Константин Николаевич1", взял от нас записку, но ничего нам не ска¬
зал. Такой же нелюбезный прием испытали мы и от министра финан¬
сов г. Рейтерна. Чрез несколько дней мы узнали, что в заседании упомя¬
нутой комиссии наше предложение под разными предлогами устранено.
Как вышел нам случай, через государя наследника представить госуда¬
рю императору записку с ходатайством о допущении нас к торгам на
Николаевскую железную дорогу, то мы воспользовались этим случаем,
и последовало высочайшее повеление о рассмотрении вновь в комиссии
по железнодорожным делам поданной нами записки. Тогда мы сочли
нужным явиться к в. к. Константину Николаевичу и представить ему
некоторые объяснения. Мне поручено было депутациею обратиться с
речью к его высочеству. Приехали мы в его дворец; долго ждали аудиен¬
ции; наконец, он выбегает из своего кабинета, с цигаркою во рту, и
обращается к нам с следующими словами: «Вы вздумали действовать
косвенными путями, но это вам не поможет. Вы не представляете ни¬
каких гарантий в том, что исполните то, что обещаете. Дело это почти
порешено; но в исполнение высочайшего повеления мы вновь рассмот¬
рели ваши условия и даже пригласим от вас депутата*. Я начал ему
отвечать, но он меня прервал, кивнул головою, ушел и захлопнул за
собою дверь. Через два или три дня мы получили приглашение избрать
одного депутата, и в его лице явиться в заседание комиссии. Я не чув¬
ствовал себя в силах исполнить эти обязанности и потому отказался;
был избран и отправился в комиссию В. А. Кокорев. Там были жаркие
прения, и особенно отстаивал наши предложения П. П. Мельников; го¬
лоса разделились, и большинство оказалось, к великой досаде председа
теля, на нашей стороне.
Мы пробыли в Петербурге по этому делу целые пять месяцев, и в это
время я узнал такие вещи, каких возможность даже не подозревал.
Взяточничество, личные денежные расчеты, обходы законных путей
и пр. дошли в Петербурге до крайних пределов. Всего можно дости!-
нуть, и вместе с тем в справедливейшем, в законнейшем можно полу¬
156

чить отказ. У большинства власть предержащих имеются любов¬
ницы, жадно берущие деньги, им предлагаемые, и затем распоряжаю¬
щиеся деспотически своими возлюбленными. У иных сановников
имеются секретари или доверенные лица, исполняющие обязанности
любовниц и делящие деньги с своими доверителями. Безнравствен¬
ность, бессовестность и бессмыслие высшей администрации превзошли
все мошенничества и нелепости губернских и уездных чиновников.
Надо пожить в Петербурге и иметь там значительные дела, чтобы изве¬
дать всю глубину беспутства центральной нашей администрации.
В мае мне случилось встретить государя в Летнем саду; он меня
остановил и спросил о причине моего приезда в Петербург. Я ее ему
объяснил, и тогда он мне сказал: «Надеюсь, что ты не понапрасно при¬
ехал и останешься нами доволен».
Наконец, в первых числах июня назначается, под председательст¬
вом императора, заседание Совета министров для обсуждения и реше¬
ния дела о продаже Николаевской железной дороги. Докладывается
дело; высказываются разные мнения; отбираются голоса; оказывается
в нашу пользу огромное их большинство; и только три голоса (в. к. Кон¬
стантин, Рейтерн и еще кто-то) подаются в пользу Главного общества.
Государь утверждает мнение меньшинства. Статс-секретарь Корнилов
не верит своим ушам и дерзает переспросить императора, который пов¬
торяет прежде сказанное, встает и закрывает заседание200.
Это решение поразило не нас одних. Министры и другие члены Со¬
вета, с которыми мы прежде говорили о нашем деле, уверены были в
благоприятном его для нас исходе; а П. П. Мельников советовал нам
даже приступить к устройству управления, дабы, по объявлении доро¬
ги за нами, мы не оказались неисправными ее преемщиками. Накануне
заседания Совета я был у гр. /7. А. Шува.гова, и он даже смеялся над
моим чрезмерным скептицизмом по передаче нам этой дороги.
По решении этого дела я поспешил выехать из Петербурга; недол¬
го побыл в Москве и 15 или 16 июня я был уже в деревне.
В мое отсутствие, в первых числах июня, происходили выборы
в уездные гласные на второе трехлетие, и я был таковым выбран почти
единогласно и земледельцами, и Песочинским участковым съездом
крестьян. Заметивши, что на съездах крестьяне менее избирали из
своей среды, чем из землевладельцев, и желавши, чтобы крестьян было
как можно более в земских собраниях, я отказался от избрания крестья¬
нами и остался гласным от личных землевладельцев. Летом занимался
хозяйством, делами мирового съезда и пуще всего много размышлял о
гом, что видел, узнал и испытал в резиденции нашего центрального
управления.
Очередное уездное земское собрание имело свои заседания в сен¬
тябре и занималось очень усердно: в 8 дней мы имели 10 общих заседа¬
ли и почти столько же в комиссиях. Утверждены были разные очень
[орошие постановления и по мостовой, и по подводной, и по постой-
(ой повинностям. Первые две переложены были из натуральных в
^нежные, а последняя облегчена была для пригородных слобод
стройством земской конюшни с принадлежностями. По медицинской
всти собрание решило выстроить каменную больницу в Сапожке и
157

усилить число врачей до трех, т. е. кроме врача, живущего в городе,
иметь для уезда в постоянных пунктах еще двоих врачей. Вообще со¬
брание действовало совершенно в бессословном духе, видно было, что
крестьяне принимали живое участие в делах; а личные землевладельцы
не руководились эгоистическими расчетами. В заключение произведе¬
ны были выборы: предводитель и члены управы остались те же; почти те
же лица остались и губернскими гласными. Меня выбрали опять в
губернские гласные и, сверх того, в члены училищного совета и в реви¬
зионную комиссию; а также поручено мне было хлопотать об устрой¬
стве в г. Сапожке уездного земского училища, в котором хорошие уче¬
ники первоначальных школ могли бы получить дальнейшее образова¬
ние.
1-го декабря открылось в Рязани губернское земское собрание. В
числе гласных оказалось много новых лиц, особенно из некоторых
уездов. В собрании занимались вообще усердно и дельно. Управа пред¬
ставила много хороших докладов, и из них один, весьма важный, об
уравнении повинности содержания дорожных сооружений между уез¬
дами, возбудил жаркие и продолжительные прения. Я был не за пред¬
ложение управы, ибо находил, что справедливее на уездах, пользую¬
щихся выгодами рек и больших дорог, оставить и тяжести по их со¬
держанию; несколько раз я возражал кн. Волконскому, но мнение
Управы восторжествовало. Много толковали об улучшении разных заве
д£ний, перешедших от приказа общественного призрения, о более пра¬
вильном устройстве взаимного страхования, о неудовлетворительном
положении сельских общественных хлебных магазинов и пр. Приняты
были по этим предметам разные дельные меры, и получил одобрение
проект устава училища для образования сельских учителей. Это учи¬
лище предположено было учредить еще в 1866 году, в память спасе¬
ния государя от покушения Каракозова, и потому оно, с высочайшего
разрешения, названо Александровским; но Министерство народного
просвещения не утвердило проекта устава и потребовало значительных
в нем изменений. Собрание и его комиссия, еще не подозревавшие всех
козней гр. Толстого, приняли многие из предложенных перемен, и
проект устава был отправлен в Петербург. Выборы на новое трехлетие
произведены были очень единодушно: кн. Волконский выбран был
вновь в председатели управы и лучшие ее члены тож; и при этом шумно
благодарили кн. Волконского и управу вообще. В число членов губерн¬
ского училищного Совета поступил Д. Д. Дашков202, о деятельности
которого по учебной части буду иметь случай говорить впоследствии не
один раз.
Зима 1868/9 г. в Москве прошла довольно вяло и скучно; реакция
в Петербурге усиливалась, и это отзывалось на настроении Москвы и
приезжих из внутренности России. Для меня эта зима была весьма
грустна, потому что я лишился 27 февраля моего друга детства кн,
В. Ф. Одоевского, а 17 марта доброго старого приятеля Н. /7. Шишка-
r?tf2l>3. Кн. Одоевский переехал в Москву в 18(х5 или 6 году во время мое^
пребывания в Варшаве, очень усердно исполнял сенаторские обязан*
158

ности* илосвящал свободное время собиранию произведений древней и
нынешней народной музыки, все более и более проникался ее духом и
имел в виду содействовать, по мере сил, развитию у нас своена-
родной музыки**. Он принимал самое живое участие в на¬
ших беседах, даже земских; ибо он всем интересовался и мог вполне
верно сказать: ничего человеческого не считаю для себя чуждым. Кн.
Одоевского любили все, кто только его знал; ибо трудно было встретить
человека добрее, ко всему доброму более сочувственного, и вместе с
тем весьма умного и даровитого. Если он мало произвел самобытного,
то причиною тому — увлечение его водкою встречавшеюся ему умною
мыслью, всяким проявлявшимся высоким чувством или благим наме¬
рением. Все его литературные произведения проникнуты сердечною
добротою и отменною благонамеренностью и замечательны по их
изящной форме. В нем я лишился последнего из трех моих сердечных с
юности друзей. Кн. Одоевский имел намерение, с закрытием Сената
в Москве, выйти в полную отставку и писать свои записки, для чего у
него было собрано очень много материалов. Кончина его побудила
меня следующим же летом опять приняться за мои записки, которые в
1869 году я довел до поездки моей в Варшаву, и набросить кое-что отно¬
сительно моего там пребывания. Теперь (июнь 1882) надеюсь довести
их до настоящего времени.
Кончина Н. П. Шишкова была для меня не таким сердечным горем;
но я любил его и особенно его беседы. Мы постоянно с ним толковали о
сельском хозяйстве, которым мы оба страстно занимались. Наши бе¬
седы были всегда очень продолжительные,и мы их с трудом прерывали.
Когда он был председателем «Лебедянского общества сельского хозяй¬
ства», тогда я был его вице-президентом; а впоследствии, при бытности
моей председателем «Московского общества сельского хозяйства» он
согласился быть членом совета этого общества. Ему особенно многим
обязана наша свеклосахарная промышленность; но он немало сделал и
по прочим отраслям нашего сельского хозяйства.
В эту же зиму я издал особою книгою («Голос из земства») разные
статьи, написанные мною летом, осенью и зимою, по главным, тогда
выдвинувшимся земским вопросам. Перечитывая эти статьи теперь
(1882), я поражен верностью высказанных мною тогда опасений и, к
Несчастью, оправдавшихся даже с приростом; но, к прискорбию, я уже
не нахожу ни в себе, ни в земских людях вообще тех надежд и чувств,
Которые там высказаны были живо и искренно. Да! если и тогда адми¬
нистрация противодействовала земским учреждениям, то она это себе
Позволяла урывками и исподтишка; а теперь она действует открыто и
Ёнк бы во исполнение служебного долга. В гражданах же самых обра¬
зованных и ретивых более чем заметно сильное охлаждение к земскому
*
^	* Это не фраза, а факт: он оставил по себе более 40 толстых книг, в которые он
^писывал собственноручно содержание и решения по делам, в рассмотрении коих он
Явствовал. Эти книги хранятся в сундуке, переданном мною в Московскую публичную
Млиотеку. Там же находятся и другие рукописи кн. Одоевского.
** Все музыкальные бумаги кн. Одоевского переданы еще его покойною женою в
Носкове кую Консерваторию.
159

делу; а журналистика если и помещает статьи по земским вопросам и
действиям, то исполняет это как бы в очищение совести и без всякой
веры в успех.
Наше осеннее уездное земское собрание было скромно, но дельно;
мы разрешили много местных вопросов, возбужденных управою и не¬
которыми гласными и просителями, сделали разные полезные поста¬
новления и обратили особенное внимание на сельские школы и меди¬
цинскую часть. Особенно замечательным в этом собрании было следу¬
ющее: губернатор, г. Болдырев204, вздумал опротестовать наши прош¬
логодние постановления о ходатайствах пред высшим правительством
через губернское земское собрание: 1) о замене воинского постоя у
обывателей помещением их в особые казармы, содержимые на счет го¬
сударственного земского сбора; 2) об упразднении должности миро¬
вых посредников, их съездов и губернского по крестьянским делам
присутствия; и 3) о дозволении крестьянам подавать мировым судьям
жалобы на решения волостных судов. По, мнению г. губернатора, все
эти постановления уездного собрания были незаконны, и потому недей¬
ствительны, на основании ст. 7 Положения о земских учреждениях, как
выходящие из круга дел, им указанных. Мы обсудили эти протесты в
комиссии; признали их со своей стороны также незаконными, и именно
потому, что упомянутая статья относится до действий и распоряжений
земских учреждений, а не до ходатайств, которыми не нарушаются ни
чьи права и которые могут быть отклонены правительством; и потому
комиссия предложила собранию остаться при своих прежних реше
ниях. Собрание единогласно приняло наше предложение. В следующем
году нам было сообщено, что наши постановления Сенатом признаны
законными, и протесты губернатора оставлены без последствий.
Губернское наше земское собрание, открытое 1-го декабря, было по
милости губернской управы и прекрасных ее докладов очень интересно
Управа не только распоряжалась как нельзя лучше вверенными ей де¬
лами, но изучила очень тщательно все предметы земского хозяйства,
сообщала нам свои на положительных данных основанные заключения
и требовала наших разрешений. Общая комиссия, которой пере¬
давались на предварительное рассмотрение и обсуждение главные до¬
клады управы, очень серьезно к ним относилась, и наши вечерние засе¬
дания в комиссии были очень оживленны и продолжительны, и привле¬
кали к себе многих гласных, даже нечленов комиссии. В этот (1869 года)
созыв состоялись многие важные постановления собрания. Губернская
управа представила между прочим, что губернские земские сборы рас¬
пределены между уездами весьма неуравнительно и что в самых уездах
нет выработанных оснований для определения ценности и доходности
предметов обложения, почему она предложила собранию: поручить гу¬
бернской управе или особой комиссии из гласных совместно с управою
расценить и определить нормальный доход и ценность земель с разде¬
лением их на разряды по сведениям, собранным на самых местах. Об¬
щая комиссия с полным сочувствием рассмотрела и обсудила это пред¬
ложение и представила собранию, что эту работу следует поручить Уп¬
раве с учреждением при ней совещательной комиссии из гласных, по
одному от каждого уезда; что этой комиссии следует собираться, по
160

приглашениям Управы в Рязани, по всем предметам, требующим об¬
щего обсуждения, и между прочим для рассмотрения и одобрения глав¬
ных оснований к разделению земель на разряды по грунтам и угодиям,
а равно и проекта инструкции лицам, имеющим отправиться на места
для собирания сведений о землях, для их распределения и оценки и пр.;
что выбор членов этой комиссии следует произвести теперь же; что для
окончания этих работ надо назначить срок и именно двухлетний; и на
расходы необходимо ассигновать сумму, которая на 1870 год должна
бы состоять приблизительно из 6000 руб. Собрание единогласно и без
всяких изменений приняло все эти заключения комиссии.
В этом же созыве собрания оно постановило выстроить каменное
здание для вновь учрежденного училища для образования сельских
учителей; ассигновало на это сумму до тридцати тысяч руб. и поручило
все это дело управе, с предоставлением ей права делать в утвержден¬
ном плане те изменения, которые она признает полезными. Но главным,
самым резким событием этой сессии был доклад члена губернского учи¬
лищного совета Д. Д. Дашкова о состоянии народных школ в Рязанской
губернии.
Члены, избиравшиеся земством в губернский училищный совет,
еще никогда не представляли собранию докладов о положении перво¬
начальных училищ в губернии. Д. Д. Дашков, избранный в прошедшем
году в эту должность, объехал несколько уездов, тщательно вник в по¬
ложение школьного в них дела и представил собранию обстоятельный
И очень живой доклад, с изображением школ в том виде, в каком они
действительно находятся. Он верно, но резко выставил равнодушие,
даже холодность, земских собраний и училищных советов к развитию
первоначального народного образования и особенно не пощадил Ми¬
хайловского земского собрания, которое ничего не ассигновывало в по¬
собие сельским школам. Доклад этот произвел чрезвычайно сильное
действие. Председатель объявил перерыв, и в это время некоторые глас¬
ные сговаривались сделать предложение, неприятное для Д. Д. Дашко¬
ва. Но мы с возобновлением заседания тотчас предложили изъявить
Шу благодарность собрания за обстоятельный и правдивый доклад и
фосить его и впредь представлять собранию такие же дельные и благо¬
намеренные доклады. Это значительно умерило пыл противников, про¬
изнесены были некоторыми гласными речи в оправдание их уездов; а
■онечным результатом все-таки было — изъявление благодарности
гаену губернского училищного совета от земства Д. Д. Дашкову.
| Зима 1869/70 года в Москве не представила ничего особенного: по
горникам у нас собирались, толковали и о том и о сем; но ничего осо-
5ННО оживлявшего не было. Ездил я в Петербург и узнал там, что, по
ысочайшему повелению, идут в податной комиссии усиленные работы
о составлению проекта о замене подушной подати иным налогом, но
го никакого серьезного преобразования от этой комиссии ожидать
*льзя и что все ограничится каким-либо чисто бюрократическим про¬
ведением. По возвращении в Москву в частых и дружеских беседах с
. А. Юрьевым зародилась у нас мысль издавать, под его редакциею,
кемесячный журнал. Мы окончательно ничего не порешили; разъеха-
«сь по деревням; но эта мысль засела в наши головы; летом мы об этом
Н560
161

переписывались; а осенью — в сентябре или октябре С, А. Юръев^ ггрй^
ехал ко мне в Песочню, и мы согласились привести в исполнение это
наше общее желание и положили: ехать С. А. Юрьеву в Петербур]
для получения разрешения на издавание такого журнала. Первою
мыслью было назвать его «Русскою беседою»; но я этого не пожелал;
и мы решили, в память покойной, но в отличие от издававшегося под
моею редакциею журнала назвать просто «Беседа»20Ъ. Впоследствии я
особенно был этим доволен, ибо как «Русская беседа» с начала и до кон¬
ца была проникнута одним духом, так в «Беседе» появлялись статьи, с
которыми я далеко не был согласен и которые меня даже сердили. Она
заключала в себе много хороших статей, и по направлению вообще
нельзя было ее не одобрять, но редактор ее, С. А. Юрьев, по своему доб¬
родушию иногда принимал и помещал произведения, вовсе непригод¬
ные и даже противные нашим общим убеждениям.
Председательство на судебных мировых съездах меня чрезвычайно
утомляло, особенно потому, что я был хотя не собственно глух, но по¬
стоянный шум в ушах не позволял мне явственно слышать, что другие
говорили, и вследствие того я должен был напрягать все свое внимание
для услышания того, что высказывали истцы, ответчики, обвиняемые
и свидетели, особенно из крестьян, которые часто выражались неясно, а
женский пол говорил вообще тихо и прикрывал еще рот рукою. Послед¬
нее всего более меня затрудняло, и я вынужден был беспрестанно про¬
сить их говорить погромче и отнимать руку от рта. Прослуживши три
года, я думал сложить с себя председательство; но мировые судьи, те
же вновь избранные, были так милы, дело шло так хорошо и я им так
интересовался, что беспрекословно принял председательство на новое
трехлетие.
Как уездное сапожковское, так и губернское рязанское очередные
1870 года земские собрания были дельны, но довольно вялы. Последнее
собрание замечательно только тем, что земство представило государю
императору благодарственный адрес по случаю распространения воин¬
ской повинности на все сословия и что было предоставлено губернским
земским собраниям рассмотреть правительственный проект о замене
подушной подати подворным налогом и поземельною податью и затем
представить свои по сему предмету заключения. Это поручение было
тем важнее и интереснее, что министр финансов при рассылке проекта
заявлял, что «ни одно из основных его начал не предрешено правитель¬
ством» и что земские собрания могут совершенно свободно высказы¬
вать свои мнения по всем статьям проекта. Собрание наше постановило:
избрать комиссию из 12 членов и, сверх того, пригласить в оную всех
председателей уездных управ для всестороннего обсуждения этого
важного предмета и для подготовления его к будущему чрезвычайному
собранию. Я был очень рад моему выбору в члены этой комиссии, ибо
предмет, ей порученный, меня крайне интересовал.
Как в декабре, после очередного нашего собрания, все мы были
крайне утомлены, то собрались только один раз для выбора председате-
ля и для некоторых предварительных переговоров. По запискам избра¬
ли в председатели меня, но я просил от этого меня уволить, как потому,
что по этому делу имею очень положительные свои мнения, к которым
162

мс могу быть беспристрастным, и намерен много говорить, что неудоб¬
но и даже невозможно для председателя; так и потому, что для послед¬
него в ныне учрежденной комиссии необходимо жить в Рязани и наб¬
людать за доставлением сведений, которые будут затребованы от уезд¬
ных управ. Я предложил просить председателя губернской управы быть
председателем комиссии. Все на это согласились, и кн. Волконский за¬
нял председательское кресло. Тогда мы условились собраться для на¬
ших работ в первой половине января, 10 или 12-го.
Съехавшись в январе в Рязани, мы имели ежедневные утренние и
■счерние заседания, продолжавшиеся по четыре и более часов. Прения
были самые оживленные и продолжительные. В признании правитель¬
ственного проекта неудовлетворительным все согласились скоро и без
больших споров; но первый поставленный на очередь вопрос: следует
ли податную обязанность распространить на все сословия? — вызвал
жаркие и почти нескончаемые прения. Помнится, что они продолжа¬
лись два или три заседания; и тут резко обозначилось большинство и
меньшинство в комиссии; первое было за распространение этой обязан¬
ности на все сословия. Затем перебрали мы разные налоги, могущие за¬
менить подушные подати; и подоходный, и поразрядный, и поземель¬
ный, и попечный, и со строений и разные другие налоги, и во всех нахо¬
дили значительные трудности и неудобства, особенно при их установле¬
нии. Как предстояло преобразовать собственно подушную подать и по¬
душный государственный земский сбор, то мы признали желательным
эти два налога и на будущее время оставить в их отдельных видах, и по¬
следний разложить на все земли губернии, кроме казенных, не состоя¬
щих во владении крестьян. Но вопрос: чем заменить собственно подуш¬
ную подать? — продолжал возбуждать сильнейшие прения, и мнения
членов распадались на несколько меньшинств. Почти все высказыва¬
юсь за подоходный налог, но признавали при существующих обсто¬
ятельствах невозможность его установления. А потому одни были за
предложенную кн. Волконским и Ф. С. Офросимовым поразрядную или
классную подать; а другие за защищаемые мною налоги на печи или на
троения; а некоторые высказывались против всех этих податей. Попеч-
1ЫЙ налог был устранен особенно возражением, что он будет чрезвы-
«дйнЬ неуравнителен для крестьян, ибо огромное их большинство имеет
но одной печи, а между тем есть и богатые, и достаточные, и бедные
чрестьяне, и все будут платить одно и то же. Тогда я стал преимуще-
твенно отстаивать налог на строения и предлагал: обложить из них
силые, торговые, фабричные, заводские и другие промышленные; рас¬
читывать налог по занимаемой ими площади, по каждому этажу от¬
дельно; и установить некоторую прогрессию в налоге на строения, на¬
ходящиеся в селениях и в городах уездных, губернских и столичных,
вскоре заметно было, что этот налог приобретал все более и более сто¬
ронников; стали обсуждать его подробности и способы приведения в
действие; и, наконец, пришли по большинству голосов к заключению,—
поручить мне составление проекта положения, хотя в главных основа-
>яях, об этом налоге, а равно и о поземельном налоге, с надлежащим
юяснительным докладом собранию. Меньшинство, с кн. Волконским
*> главе, заявило, что оно также выработает и представит комиссии
163

свой проект положения о поразрядном налоге. Ffe могу здесь не ска¬
зать, что прения вообще велись очень хорошо, добросовестно и как бы
без всяких интриг. Мы положили собраться в марте или апреле, глядя
по тому, как получатся из уездных управ затребованные сведения и как
я управлюсь с работами.
Комиссия собралась в конце апреля, как по причине праздников
Пасхи и распутицы, так и вследствие медленности некоторых управ в
доставлении разных сведений. В первом заседании возобновились пре¬
ния о поразрядном налоге, и хотя они были очень жаркие, однако
тут же было порешено не представлять собранию проекта об этом на¬
логе и прямо перейти к обсуждению по пунктам представленных мною
проектов. При очень обстоятельном их обсуждении сделаны были в них
некоторые изменения и пополнения; и, наконец, как проекты, так и до¬
клад были утверждены комиссиею, и положено их напечатать и разо¬
слать к губернским гласным. Условились также созвать собрание на
28 мая.
Любопытно, что заключение комиссии насчет напечатания и рас¬
сылки доклада и проектов не могло быть исполнено, потому что губер¬
натор г. Болдырев известил губернскую управу, что, «как комиссия упу¬
стила из виду высочайшую волю, изложенную в циркуляре от 9-го
сентября, о замене платимых ныне подушных окладов другими сбора¬
ми, нисколько не распространяющую податных обязанностей на про¬
чие сословия, то он не считает себя уполномоченным признать такое
отношение к делу — законным».
Чрезвычайное собрание, созванное на 28 мая, было очень много¬
численно. С первого же дня возникли продолжительные прения о том,
с чего начать, что обсуждать и как вести дело; и заметны были вперед
условленные выходки. Крепостники действовали очень дружно и вся¬
чески противились распространению податных обязанностей на приви¬
легированные сословия. Они особенно упирали на то, что в правитель¬
ственном проекте речь идет только о преобразовании податей, лежащих
на крестьянах и мещанах, что мы не имеем права выходить из указан¬
ных нам пределов и нарушать чьи-либо привилегии и что вопрос об этом
не может даже быть поставлен на баллотировку. Спорили долго и с за¬
пальчивостью; явно было, что председатель поддерживал сторону про¬
тивников мнений комиссии. В первый и во второй день ограничивались
баллотировкою только предварительных вопросов. Наконец, на третий
дейь признали проект, составленный правительственною комиссиею,
неудовлетворительным. Затем предложен был на баллотировку вопрос;
угодно ли собранию распространить обязанность платежа податей
на все имущественные и личные силы губернии? Тут опять завязались
жаркие прения: одни противились включению в вопрос, подлежащий
баллотировке, слов «и личные», а другие требовали еще добавки, хотя в
скобках, слова «труд». Крепостники соединились с сторонниками по¬
разрядной подати и вопрос с предложенными добавками был выбалло-
тирован значительным большинством.
Затем возникли опять прения и о подоходном, и о поразрядном нало¬
гах, и о том, что понимать под словами «личные силы» и какие строения
должны подлежать податному обложению; были разные баллотировки
164

и решали то так, то сяк. Это продолжалось и на следующий день; а за¬
тем 1-го июня гласные в законном числе не съехались в заседания ни
утреннее, ни вечернее; и председатель, г. Реткин^1', с плохо скрываемою
радостью, поспешил пригласить губернатора в собрание для его закры¬
тия,— что г. Болдырев, с неменьшею радостью, поспешил исполнить.
Так кончилось чрезвычайное земское собрание, для которого мы так
много проработали и от которого так много ожидали.
С глубокою грустью в душе я возвратился в деревню; но там я долго
не остался: мне необходимо было пить воды в Эмсе и купаться в море.
Вскоре я отправился на Берлин и оттуда в Эмс; а по окончании курса
аод поехал, через Париж, в Остенде. В Париже ужасался, глядя на
развалины Тюльерийского дворца и других зданий, а один знакомый
француз обвел меня по всем местам, ознаменованным великими дей¬
ствиями коммуны, и рассказывал очень обстоятельно, где и что совер¬
шалось2," В Остенде купался, приятно провел время и через Берлин
отправился в Россию. Во время этой заграничной поездки ничего осо¬
бенного со мною не случилось и ничего интересного мною не узнано и
не сделано.
Наше очередное уездное земское собрание 1871 года прошло тихо
и скромно; занимались текущими делами, одобрили несколько хода¬
тайств, но замечательного ничего не было.
Не таково было очередное губернское земское собрание. Хотя с
почвы дельности по местным делам оно еще не сходило и некоторые его
постановления по оценке земель, по взаимному земскому страхованию,
по утверждению некоторых ходатайств и пр. были разумны и полезны,
однако крепостнические наклонности все более и более проявлялись;
рознь и интриги, начавшиеся в чрезвычайном собрании, продолжались
и развивались и в этом очередном. Реакционное направление, видимо
усиливавшееся в Петербурге, ободряло и наших крепостников. Губер¬
натор г. Болдырев, губернский предводитель А. Н. Реткин и гласный
Егорьевского уезда, тамошний и предводитель и председатель уездной
управы К. М. Афанасьев, человек умный, но интриган в душе,— всеми
силами противодействовали нам и в особенности губернской управе и ее
председателю, кн. Волконскому. Как в этом году предстояли выборы
на все земские должности, то противники наши не упускали никакого
случая, чтобы вредить губернской управе. Прения из всяких пустяков
штягивались; протесты и предложения губернатора учащались и на-
юдили себе поддержку в речистом Афанасьеве и в пристрастном пред¬
седателе собрания. Особенно ободряло их то, что в новом составе гу¬
бернских гласных оказались, по некоторым уездам, лишние крепостни¬
ки. Они решительно хотели и надеялись забаллотировать кн. Волкон¬
ского и некоторых членов губернской управы и заместить ваканции
своими сторонниками. К счастью, это им не удалось; и кн. Волконский
лолучил и по запискам, и шарами значительное большинство.

Глава XV (1871—1875)
Зима 1871—1872 г.— Статьи в «Беседе» и между ними: «В нем мы
нуждаемся?» — Сожжение двух книг «Беседы» и ее прекращение
Сапажковское земство.— Книга: «Наше положение», 1871 г.—
Эмс и К). Ф. Самарин.— Положение о народных училищах-
Крепостники, либералы и искатели мест в земстве.— Зима 1874
1875 г.— Валуевская комиссия 1873 г. Книга: «Об общинном
землевладении в России»% изд. в Берлине.— Дополнение к книге
«Наше положениеЗнакомство с Лорис-Меликовым.— Либе¬
ральный цензор.— Земские дела в Рязанской губернии.— Алексан¬
дровская учительская семинария.— Смерть М. П. Погодина
1875 г.— Кончина К). Ф. Самарина 1876 г.
Зима 1871/2 года прошла в Москве и скучно, и грустно. По втор¬
никам собирались у нас, как по обыкновению, но разговоры были не
живы и мало интересны. Даже издаваемая С. А. Юрьевым «Беседа»
мало нас оживляла. Слухи и официальные известия из Петербурга
нас тревожили и огорчали. Я писал для «Беседы» разные статьи, боль¬
шею частью финансовые; но писал более по долгу, чем по охоте. Одна
моя статья «В чем мы всего более нуждаемся?» наделала много шуму;
на нее обратили внимание и в обществе, и в журналистике; и это доста¬
вило редактору «Беседы» конфиденциальное внушение впредь воздер¬
жаться от помещения подобных статей. Вообще цензура становилась
все строже и бессмысленнее, и количество самых стеснительных и не¬
лепых циркуляров, официальных и конфиденциальных, росло с каж¬
дым днем. Атмосфера все более и более сгущалась, а жизнь станови¬
лась пустее и безотраднее.
Так протекли и 1872 и 1873 годы. В конце первого из них, т. е. вто¬
рого года существования «Беседы», по определений) Комитета ми¬
нистров, сожгли две ее книги (VII, IX №№) и воздержались от сожже¬
ния третьей только вследствие обещания, данного С. А. Юрьевым, пре¬
кратить издание журнала. О последнем, т. е. о прекращении журнала,
оба мы не плакали, ибо труд этот при тогдашних обстоятельствах ста¬
новился с каждым днем все тяжче, менее производительным и менее
отрадным. Указ июня 1872 года передал печать в полную зависимость
администрации; и мы, закрывши «Беседу», почувствовали себя как бы
свободнее.
В сапожковских земских собраниях, очередных и чрезвычайных,
обоих упомянутых годов не произошло ничего особенного. Мы усердно
занимались местными делами: заботились о дорожных сооружениях,
об устройстве земской почты и обращали все более и более внимание
на школы, которых число постепенно увеличивалось, на больниц;/,
уездные больничные приемные покои и другие медицинские пособия,
которые дорого нам стоили и мало пользы приносили, и пр. Очень охот¬
но мы предлагали и утверждали разные ходатайства пред высшим пра¬
вительством, и прямо к нему, и чрез губернское собрание; но почти по¬
стоянно получали от первого отказы или наши представления оставля¬
лись даже без ответа.
166

Губернские земские собрания были, разумеемся, и живее, и инте¬
реснее уездных. Губернская управа, имея во главе кн. Волконского, ве¬
ла земские дела отменно хорошо: благотворительные заведения, пере¬
данные от приказа общественного призрения, видимо улучшились и
управлялись с надлежащею хозяйственностью: училище для образова¬
ния учителей для первоначальных школ уже давало очень хороших на¬
ставников; наблюдение за дорожными сооружениями в губернии, за
счетоводством в управе и за ходом земского страхового дела было
самое тщательное. Доклады губернской управы собранию были так раз¬
работаны, и ее соображения и заключения были так основательны,
что нам, гласным, оставалось только с ними соглашаться. Хотя в собра¬
нии крепостники уже начинали сплотняться и были сильно поддержаны
и начальником губернии (г. Болдыревым), и председателем собра¬
ния (г. Реткиным) и устремляли самые ожесточенные усилия против
губернской управы, но все их действия оставались безуспешны. В эти
два года губернская управа с помощью избранной собранием комиссии
и разных гласных составила очень хорошую расценку земель по их
доходности во всех уездах губернии для раскладки губернских сбо¬
ров. Собрание рассмотрело эту расценку и ее утвердило. Управа пред¬
ложила и собрание приняло произвести через техников расценку фаб¬
рик, заводов и других промышленных заведений, которые до того вре¬
мени очень низко и вовсе не уравнительно были обложены сборами.
Для этого избрана была комиссия, которой вместе с управою поруче¬
но было как составление инструкции для оценщиков, так и вообще наб¬
людение за производством этого дела. Само собою разумеется, главная
тут деятельность была со стороны управы или, вернее сказать,.ее пред¬
седателя, но и комиссия отнеслась к делу очень усердно. Как в первой,
так и в этой комиссии я принимал живое участие.
После губернского земского собрания в конце декабря 1873 года
приехал я в Москву и нашел в обществе то же грустное, безжизненное
настроение, как и в предыдущие годы. Да иначе и быть ие могло. И пе¬
чать, и земские собрания в своих действиях были до крайности стесне¬
ны. Собирались у нас по вторникам, но живого слова почти не было
слышно.
Почти ежегодно зимою я езжал в Петербург и там оставался около
недели, и виделся там с людьми, и во власти состоящими, и вне ее обре-
гающимися. Все тяжче и тяжче становились впечатления, которые от-
1уда я увозил. До 1866 года приятно и как бы животворно было туда
ездить. Хотя уже и тогда так называемые консерваторы захватывали
•се более и более власти в свои руки и старались если и не уничтожать,
to по крайней мере сокращать благие действия предпринятых реформ;
•О они еще интересовались тем, что происходило в Москве и во внут¬
ренности империи, расспрашивали, со вниманием слушали то, что им
сообщалось; и видно было, что они хотя несколько уважали обществен-
Юе мнение и не совсем презирали заявлявшиеся потребности страны. В
!)следнее время и министры, и их подчиненные, и даже люди, не во
асти состоящие, а так себе в Петербурге живущие, совершенно пере-
али расспрашивать о том, что делается вне Петербурга; вся наша
йространная многолюдная страна перестала для них как бы существо¬
167

вать, и весь их мир сосредоточился в Петербурге и почти в сфере одной
дворцовой жизни. Своим ушам не веришь и уму кажется непонятным,
как люди, прежде и умные, и даже либеральные, могли превратиться в
существа и бездушные, и почти бессмысленные.
Это крайне тяжкое положение нашей страны и грустное настроение
моего духа заставили меня написать книжку, которую я озаглавил: «На¬
ше положение*. В Москве я ее читал кое-кому; и все находили, что наше
положение вполне верно мною изображено. И сам я был доволен моим
произведением, что случалось со мною не часто. Напечатать эту книж¬
ку в России было немыслимо. Двенадцать лет я ничего не печатал за гра¬
ницею и пробавлялся кое-как нашею свободою печати; но наступил!'
такое время, что молчать считал невозможным, а иметь дело с цензу
рою — немыслимым; а потому я решился ехать за границу по оконча¬
нии наших земских выборов. (В этом году избирались гласные на чет¬
вертое трехлетие.) Я решился на это тем охотнее, что чувствовал по¬
требность в Эмских водах. 21 июля я отправился из Москвы через Смо¬
ленск в Варшаву. Тут виделся я с несколькими поляками и всего более
провел времени и много беседовал с переехавшим из Москвы проф. Си¬
моненко . Мрачное мое настроение от этих бесед нисколько не про¬
яснилось, а напротив того, оно еще более сгустилось. Да! Мы все дела
ем, чтобы раздражать наши окраины.
24	июля я был уже в Берлине. Тут я познакомился с книжным ма¬
газином Вера и особенно с его главным приказчиком Леманом, челове¬
ком очень умным и милым; он взялся напечатать мою книжку в Лейпци¬
ге и обещал присылать ко мне корректуры в Эмс. Перечитавши еще раз
мою рукопись и сделавши в ней некоторые исправления, я передал
ее Леману и отправился из Берлина. В Эмсе пил воды, брал ванны, мно¬
го гулял и читал и особенно много беседовал с Ю. Ф. Самариным, кото¬
рый также туда приехал пользоваться водами. Я сообщал ему корректу¬
ры моей книжки, которые получал в Эмсе, и он одобрил начертанную
мною картину. Обыкновенно мы с Ю. Ф. Самариным много споривалм,
но на сей раз, в Эмсе, мы как-fo пели в унисон.
Из Эмса через Франкфурт поехал я в Лейпциг, для окончания про¬
смотра и исправления корректур моей книжки. Тут я пробыл несколько
дней, из которых один был посвящен немцами празднованию Седан¬
ской победы20 . Удивительно, как немцы, отменно умные в книгах, край
не глупы в практической жизни. Каких нелепостей при этом празднова¬
нии они не совершили! Получивши несколько экземпляров отпечатан¬
ной моей книжки и отправивши один из них при всеподданнейшем
письме в Петербург к государю императору, я поехал из Лейпцига на
Берлин и Петербург; 2 сентября я был уже в Москве, а 5-го в Песочне.
25	мая в этом году (1874) состоялось новое положение о начальных
народных училищах, которым значительно и во враждебном земству
духе изменялось прежнее по сему предмету положение 1864 года. В те¬
чение шести лет я был председателем уездного училищного совета, по
его избранию; на основании нового закона председательство возлага¬
лось на предводителя дворянства. Вследствие этого я передал ему эти
обязанности и думал отказаться и от членства в совете. К этому побуж¬
дало меня особенно то, что власть казенных инспекторов была страшно
168

усилена; что земство имело только двоих чот себя представителей и что
предводителю дворянства были даны почти неограниченные права по
устранению учителей и по закрытию школ. Однако в следующем зем¬
ском собрании устроилось так, что мне пришлось остаться членом учи¬
лищного совета от земства. При чтении отчета о школах Сапожковско-
го уезда я предложил собранию не передавать вновь образованному учи¬
лищному совету распоряжения деньгами, ассигнуемыми на школы, а
оставить эти суммы в ведении управы с тем, чтобы она распоряжалась
ими не иначе, как с согласия членов училищного совета от земства. Это
очень понравилось собранию и было им единогласно утверждено; а за
сим убедительно меня просили остаться членом училищного совета и
устроить это дело так, чтобы и при новом порядке школы главнейше
зависели от земства, могли умножаться и улучшаться. Как я дорожил
их существованием и успехами, то пришлось мне на это согласиться.
Прочие действия очередного уездного земского собрания не представи¬
ли ничего особенно интересного, а выборы удержали всех служащих
на местах, ими занимаемых.
Губернское наше земское собрание замечательно по многим обстоя¬
тельствам. Новый губернатор Н. С. Абаза210 открыл собрание речью до¬
вольно обстоятельною — такою, какой прежде мы никогда не слыхива¬
ли. Он высказал нам, рязанскому земству вообще, и комплименты, и
весьма сочувственные уверения, и вместе с тем fie пощадил некоторые
уездные земства и особенно Михайловское за его равнодушие, как бы
даже нерасположение, к народному образованию и охранению народ¬
ного здравия. Председатель управы к и. Волконский прочел собранию
прекрасный обзор земской деятельности Рязанской губернии за девя¬
тилетие с 1866 по 1875. Собрание благодарило его единогласно, хотя,
конечно, не всем этот обзор был по душе. В губернских земских собра¬
ниях до 1874 года были у нас две, так сказать, партии — крепостники
ц либералы; и, к сожалению, первые чаще побеждали, чем последние.
Эту беду исправляла наша губернская управа, которая вела дела в
истинно земском духе. Но теперь, по милости указа 1874 года об уезд¬
ных присутствиях по крестьянским делам, куда непременные члены име¬
ли избираться губернскими собраниями, явилась новая партия — иска¬
телей этих мест. Сперва они держали себя довольно неопределенно;
но вскоре увидели, что легко подкупать своими голосами гг. крепостни¬
ков, и потому явно и от души к ним присоединились. Еще никогда не
было в наших собраниях таких безобразий и в речах, и в баллотировках.
Из последних особенно знаменательны были открытые баллотировки:
ими подкупались голоса к предстоявшим выборам. Чем предложение
было более в чисто и узко дворянском смысле, тем оно могло рассчиты¬
вать на большее в свою пользу число голосов. Гг. крепостники торже¬
ствовали и с жалостью на нас смотрели. Однако губернская управа
Осталась в прежнем ее составе, и они не дерзнули ее низвергнуть. Кн.
Волконский и прочие члены были вновь избраны, хотя и меньшим про¬
тив прежнего числом избирательных шаров. С очень тяжким чувством
Вернулся я из Рязани в Москву.
Эта зима (1874/5 г.), как и предыдущие, была вообще безжизненна
|| ничем замечательным не ознаменовалась. С приятелями видался я до-
f	1б<>

вольно часто; много мы толковали и о том и 6 сем и всего более о недав¬
но тогда изданных трудах так называемой Валуевской комиссии «по
исследованию нынешнего положения сельского хозяйства и сельской
промышленности в России». Как эти труды, напечатанные, раздавав¬
шиеся довольно щедро и даже пущенные в продажу, возбудили вновь
и в обществе, и в литературе жаркие прения об общине и общинном вла¬
дении и заставили меня написать книжку и напечатать ее за границею,
то считаю нужным на этом несколько приостановиться211.
В 1872/3 году была учреждена, по высочайшему повелению, пол
председательством министра государственных имуществ /7. Л. Валуева
комиссия из разных тайных и действительных статских советников,
представителей разных ведомств; министерств внутренних дел, финан¬
сов, уделов и государственных имуществ. Для придачи ей пущей важ¬
ности были затребованы сведения из 958 разных источников и состав¬
лены из доставленных сведений многотомные своды; сверх того, при¬
глашались в заседания комиссии многие эксперты из разных сфер и со¬
словий. Обстановка комиссии, как из сказанного видно, была велико¬
лепная и напоминала или по крайней мере имела в виду напомнить
английские парламентские комиссии. Она имела не менее 52 заседаний.
Затем издан был обширный и очень обстоятельный доклад с четырьмя
толстыми томами приложений. Одна из главных причин застоя сель¬
ского хозяйства в России и слабого его развития заключалась, по сведе¬
ниям, собранным комиссиею, в общинном крестьянском землевладе¬
нии; а потому принятие мер, если и не к немедленной, законом произ¬
веденной его отмене, то к постепенному его сокращению и упразд¬
нению, составляло, по мнению комиссии, неотложную и непременную
задачу для администрации и законодательной власти. Доклад написан
довольно ловко; все показания крестьян и приглашенных экспертов,
защищавших общинное землевладение, были изложены в докладе ко¬
ротко и в общих выражениях, а доводы и соображения противников об¬
щины были тщательно собраны и рельефно выставлены. В бытноси.
мою в Петербурге зимою 1873 года я был также приглашен как эксперт
в эту комиссию, и мои слова, в сокращенном виде, нашли место в тол¬
стых томах Приложений. Замечательно, как бюрократия сумела из
разнородных, даже противоположных и самых положительных показа¬
ний составить доклад, как будто беспристрастный и на добытых данных
строго основанный, а действительно выражавший только личное мне¬
ние министра — русского по фамилии и немца-остзейца по понятиям и
чувствам. В газетах, в месячных журналах, даже в салонах завязались
вновь жаркие споры об общине и общинном землевладении; противни¬
ки их всячески старались представить их и в революционно-социалисти
ческих, и в ретроградных видах, искали схоронить эти ненавистные чу¬
довища и на их могилах устроить панские или баронские суды и поряд¬
ки. Начал я писать по этому поводу статью для какого-нибудь русского
журнала; но она разрослась, приняла образ не вполне цензурный, и я
решился отправить ее в Берлин, где она и была напечатана в марте
1875 года в виде отдельной книжки под заглавием: «Об общинном зем¬
левладении в России».
Книжка моя: «Наше положение», напечатанная в прошлом году в
170

Берлине, прошла не бесследно. Хотя в России она подверглась безу¬
словному запрещению, однако проникнула туда в значительном числе
экземпляров; и в Петербурге, и в Москве много о ней говорили и по по¬
воду ее предложено было мне много вопросов и высказано много недо¬
умений и возражений. Она удостоилась перевода на немецкий язык, а
выписки из нее печатались в Times’e и других английских журналах.
Тайная наша полиция соблаговолила также обратить внимание на это
мое произведение, произвела кой-где захваты и допросы, а начальник
III Отделения21" докладывал об этом даже государю императору; но от
его величества не последовало по этому предмету никакого карательно¬
го повеления. Предложенные мне вопросы и заявленные мне недоуме¬
ния и возражения побудили меня написать новую книжку, в виде
продолжения к «Нашему положению». Позволю себе здесь повторить
сказанное мною в предисловии к новой моей книжке: «Общая земская
дума в России», напечатанной в Берлине в августе 1875 года. Думаю,
что это повторение будет здесь уместно:
«Книжка моя: «Наше положение», встреченная многими с сочув¬
ствием и доставившая мне несколько приятных отзывов, подверглась в
России, к крайнему моему прискорбию, безусловному запрещению.
За что?
За то ли, что в ней проповедовались какие-либо безбожные или без¬
нравственные нигилистические мнения? — Нет! самый строгий право¬
славный христианин не найдет в ней ни одного мнения, ни одного выра¬
жения, хотя сколько-нибудь противного учению нашей церкви или за¬
поведям христианской нравственности.
За то ли, что в этой книжке содержатся выходки против самодер¬
жавия или против личности царствующего государя или вообще против
верховной власти? — Конечно, нет! ибо не мог я говорить, чего не ду¬
маю; а я вполне и глубоко убежден в необходимости самодержавия для
России; f читаю великим счастием незыблемость верховной власти в на¬
шем отечестве; искренне предан своему государю и от души его люблю
1а великие им совершенные преобразования и за личные его ко мне ми¬
лости.
За то ли, что в моей книжке высказаны какие-либо революционные
начала, возбуждения к неповиновению вообще или к вражде одного со¬
словия против другого? — Нет! Сто раз нет! Я совершенно чужд рево¬
люционизма и по характеру, и по убеждениям, и по летам, и по моему
положению вообще. Смело вызываю самого придирчивого следователя
• самого беззастенчивого доносчика указать, где я возбуждал какие-
либо страсти или лица к противудействию правительству или к борьбе
Сословий между собою, или к каким-либо другим противузаконным
Гйствиям.
За что же, наконец, безусловно запрещена в России моя книжка?
г За то, что в ней высказаны некоторые правды насчет настоящего на¬
шего положения и действительного ведения у нас дел; что они изложе-
§Л хотя и без злобы и насмешки, но и без утайки и прикрышки; и что
вм нарушается гармония лжи, которою стараются все прикрыть.
I Грустно, очень грустно, что дома, между своими, нельзя откровенно
вседовать о наших общих нуждах и что необходимо прибегать к бер¬
171

линским или лейпцигским станкам, чтобы свободно передавать свои
мысли и чувства. Прискорбно и то* что надо ехать за границу или при¬
бегать к нарушению таможенных правил, чтобы достать и прочесть
книги об России — книги не нигилистические, не революционные, не
безнравственные, а только имеющие свойство правдивости относи¬
тельно нашего отечества. Неужели это требуется государственною
пользою и спокойствием страны?
Объясню здесь, в коротких словах, цель ныне печатаемой книжки.
В конце изданной в прошлом году книжки «Наше положение» мы
вывели необходимость учреждения у нас государственной земской ду¬
мы и не высказали нашего мнения о том: как и из кого ее составить? Ка¬
кие права ей предоставить? Какие обязанности на нее возложить? Ка¬
кой круг деятельности ей очертить? К этому мы присовокупили: «Эти и
другие вопросы — разрешить не трудно. Самое существенное — убе¬
диться, что мы не можем долее оставаться в том положении, в каком
находимся, что нам необходимо из него выйти и что единственный к
тому путь и способ есть учреждение сказанной думы». Многие, изъяв¬
ляя свое сочувствие к этой мысли, предлагали мне разные вопросы:
Как согласовать существование такой думы с самодержавием? Предо¬
ставлять ли ей рассмотрение государственной сметы приходов и расхо
дов? Будет ли эта дума вправе отказывать правительству в расходах, ко¬
торые она сочтет излишними, в установлении новых налогов или в уси¬
лении уже существующих? Если дума не будет вооружена решитель¬
ным голосом, то будет ли она иметь какое-либо значение? Все ли про¬
екты законов должны проходить через думу или самодержавная власть
сохранит за собою право издавать таковые и помимо думы? Как про¬
изводить выборы гласных? На какой срок их избирать? В какое время
им собираться и долго ли должны продолжаться их собрания? Еще
много других вопросов было мне предложено; из них я убедился, что
большинство волросителей сбивалось на европейский конституциона¬
лизм, которого я вовсе не имею н виду, и что необходимо изложить
обстоятельно то мнение, которое я себе составил о деятельности пред¬
полагаемой мною земской думы.
Вот повод к написанию и изданию этой книжки. Авось, она заставит
иных призадуматься, других — высказать свои, быть может, лучшие, по
сему предмету, мысли, а цензуру — наконец, убедиться в моих анти-
революционных, истинно консервативных и искренне верноподданни¬
ческих чувствах и мнениях.
Еще два слова.
И вновь изданная мною в Берлине книжка: «Об общинном земле¬
владении» — подверглась запрещению!
Это за что?
Разгадка причины этого запрещения уже превышает мои умствен¬
ные силы.
Думал, что упрекнут меня за то, что такое сочинение, русским охра¬
нительным духом проникнутое, напечатано мною не в России и что тем
я ограничил и затруднил его обращение в стране нашей.— Нет! Цензу¬
ра эту книжку запретила.
172
11—23 июля 1875.
Эмс

В первых числах мая отправился я в деревню, объехал все свои хо¬
зяйства, сделал нужные по ним распоряжения, произвел, как член учи*
лищного совета, экзамены по сельским школам и был 16 июня уже в
Москве, а 17-го отправился за границу. В Берлин приехал 20-го, там
пробыл недолго: уговорился с Бером насчет печатания моей новой
книжки и 23-го был уже в Эмсе. Там была жена моя, вскоре туда при¬
ехали Погодины. Тут познакомился с М. Т. Лорис Меликовым*'* Вот
как это случилось. Выпивши стакан Кесселя, я проклинался; подходит
ко мне незнакомый русский, называет себя и говорит: «Я прочел вашу
книжку «Наше положение», вполне сочувствую вашим взглядам и же¬
ланиям и непременно пожелал с вами познакомиться». Тотчас мы раз¬
говорились; в гот же день он был у меня и обедали мы вместе. С этого
дня и до отъезда мы были неразлучны; вместе обедали, гуляли и вечера
проводили. Никогда не забуду этих грех недель, проведенных в Эмсе с
Погодиным и Лорис-Меликовым. Нагни беседы были столь же интерес¬
ны, сколько и дружественны. Никак я не думал toi да, что с Погодиным
я проводил последние дни и что, расставшись в Эмсе, мы более не уви¬
димся. Лорис-Меликов произвел на меня очень приятное и сильное впе¬
чатление; он поражал не только своим умом и простотою обхождения,
но и сердечностью и полнотою жизненности во взглядах и понятиях. На
другой день после нашей первой встречи мы были с ним как старые
приятели, и хотя военный, армянин, проведший большую часть своей
жизни на Кавказе — он смотрел на веши и события как русский граж¬
данин и как человек современно развитый.
Погодину и Лорис-Меликову по вечерам я иногда читал писавшую¬
ся мною тогда книжку: «Общая земская дума»; они мне делали заме¬
чания, предлагали вопросы; и из этого выходили очень интересные и
живые беседы.
По окончании курса вод я отправился во Франкфурт, а оттуда на
пароходе по Рейну, через Кельн, г де еще раз любовался собором и мо¬
стом в Остенде. По преклонности лег моих советовали мне не купаться
•	море, что я страстно любил, а только брать ванны морской воды. Не
ггерпел — пробовал купаться в море; но это сильно меня раздражало;
и я ограничился ваннами. Много гулял; много вдыхал в себя морского
воздуха; окончил исправление моего сочинения «об общей думе» и от¬
правил его в Берлин для набора. В Остенде проводи;! время довольно
приятно; тут познакомился с одним очень умным человеком, г. Ратын-
ским2и, членом Главного управления по делам печати. Он упрекал меня
•	том, что я напечатал в Берлине мою книжку об общинном землевладе¬
нии, и уверял меня, что ее можно было бы издать и в России, за исклю¬
чением или с изменением только нескольких строк. Хотя я этому и
плохо верил, но следующею зимою, в бытность мою в Петербурге, я
удумал убедиться в справедливости слов одного из заправителей на¬
вею цензурою. Я подал начальнику Главного управления по делам пе •
«вгги г. Григорьеву2Ь, старому моему знакомому, просьбу о дозволении
пне перепечатать в России эту книжку; а на словах я ему передал ска-
Шнное мне г. Ратынским. Г. Григорьев передал ему на рассмотрение
Цою книжку, и оказалось, что этот либеральный, как его называли и
он себя заявлял, цензор потребовал исключения почти целой трети
{	173

текста. Храню отзыв Ратынского и его отметки в моей книжке как па¬
мятник цензорской правдивости и добросовестности.
На возвратном пути пробыл я в Берлине целую неделю; исправлял
корректуры моей книжки и читал произведения русских нигилистов-
анархистов. Им я просто дивился: бессмыслица, полное незнание ду¬
ха и потребностей русского народа и даже его языка. Из Берлина я по¬
ехал на Петербург, и был 24 августа в Москве, а 29-го уже в деревне —
с. Песочнс. Из Берлина и эту мою книжку, как и прежние, при всепод¬
даннейшем письме, отправил в Петербург, к государю императору.
В нашем очередном уездном земском собрании усердно занимались
местными делами. Особенно замечательно было то, что о народном
образовании, т. е. о сельских школах, еще никогда так не заботились и
не хлопотали, как в этот раз. Было даже сделано предложение о хода¬
тайстве пред высшим правительством об установлении для крестьян
обязательного обучения: и это предложение, при поддержке со стороны
гласных от крестьян, было принято даже большинством голосов. Не¬
смотря на всю мою ревность к успехам распространения грамотности
в народе, я, конечно, подал свой голос против этого предложения. В
этом же году были выборы мировых судей на новое трехлетие. Выборы
состоялись в полном порядке, и почти все участковые и почетные миро¬
вые судьи остались прежние. Прослуживши три трехлетия председате¬
лем мирового съезда, я на сей раз, несмотря на общие и настоятельные
просьбы мировых судей, отказался от председательства; ибо эти обя¬
занности меня, престарелого и полуглухого, крайне утомляли..
В губернском земском собрании председательствовал уже не г. Рет-
кин: запутавшись в своих денежных делах и позанявши еще кой у ког.
сколько можно было денег, даже у чистых бедняков, он скрылся за гра¬
ницу. Должность его исправлял и в собрании председательствовал
рязанский уездный предводитель дворянства г. Рюмин, человек еще
менее умный, чем Реткин и еще более пристрастный к партии крепост¬
ников. Это собрание наше было довольно бурно и особенно обильно
интригами и разными беспорядками. Противная нам партия, имев¬
шая во главе егорьевского — Афанасьева и михайловского кн. Гагари¬
на. и в своих рядах ряжского — Лукинского и касимовского — Але-
eedzu\ позволила себе самые ярые выходки против губернской управы
и пуще всего против ее председателя, кн. Волконского. Главным пред¬
метом нападений была учительская семинария. Упрекали управу в том,
что там плохо и недостаточно преподается закон божий, что ученикам
дают слишком много воли и что страшная распущенность царит во всем
управлении семинарии. Мы горячо защищали и управу, и семинарию;
особенно сильно и много говорили Дашков, кн. Волконский и А. Лева¬
шов. Эти прения поглотили не менее целых трех заседаний. Были
столкновения между партиями и по другому вопросу — по отдаче под
суд членов Пронской земской управы. Но, несмотря на эти разногласия
в собрании, оно еще не расходилось в баллотировках по существенным
земским вопросам; так, почти единогласно были утверждены решения
по разным административным делам и предложения о ходатайствах
пред высшим правительством об упразднении посреднических комис¬
сий по размежеванию, о преобразовании губернского статистического
174

комитета, об избрании непременных членов уездных по крестьянским
делам присутствий не в губернских, а в уездных земских собраниях и пр.
В Рязани, в самый разгар наших земских прений и действий, я полу¬
чил известие о кончине М. П. Погодина. Это известие, хотя я его и ожи¬
дал, сильно меня огорчило. После того, что мы расстались в Эмсе, он
с женою своею поехал в Гомбург к кн. П. А. Вяземскому^1а оттуда
через Мюнхен возвратился в Россию. В Смоленской губернии он
остановился у сына, и в половине октября он был уже в Москве. Тут
он бодро принялся за работу и писал ко мне, что чувствует себя очень
хорошо. В ноябре он произнес в Славянском обществе очень хорошую
речь по поводу борьбы славян на Балканском полуострове. Но вскоре
затем стал чувствовать в оконечностях — в руках и ногах несвободное
движение, которое постепенно усиливалось и распространялось на
другие части тела. Затем лишился способности говорить и, наконец, в
последние десять дней даже перестал узнавать людей ему близких. Он
скончался 8 декабря на 76 году своей жизни.— Мы знакомы были с
университета, т. е. более пятидесяти лет, а очень сблизились после кон¬
чины А. С. Хомякова, т. е. с 1860 года. Тут мы сделались друг для
друга необходимыми, и наши сношения все более и более учащались
и скреплялись. В М. П. Погодине я лишился последнего единомысля¬
щего друга.
В конце марта (1876 г.) поражены мы были совершенно неожидан¬
ным известием о кончине Ю. Ф. Самарина в Берлине. В декабре он
уехал из Москвы, очень усердно занялся в Берлине изучением внутрен¬
него управления Германии, съездил на несколько дней в Париж и воз¬
вратился в Берлин. Тут он занемог и, нашедши неудобным лежать боль¬
ным н гостинице, он переселился в один известный Krankenhaus*, где и
скончался. Грустно было для нас лишиться такого прекрасного челове¬
ка и такого полезного и даровитого деятеля; но трагичность ею кончи¬
ны нас особенно поразила. Имея огромную семью — мать, братьев, се¬
стру, и состоя в дружбе и приязни с весьма многими, он умирает в пол¬
ном одиночестве, посреди людей чужих; сердечно и глубоко любя Рос¬
сию и ее народ, он оканчивает жизнь на чужбине; воевавши постоянно и
горячо против немцев, он в последние свои дни и часы окружен только
немцами; известный не только в России, но и в Европе, он умирает в не¬
мецком Krankenhaus’е под чужим именем; наконец, православный хри¬
стианин и ревностный поборник православия, он не имеет утешения ве¬
ры при последних страданиях (священник приезжает, но находит его
*же в беспамятстве), и церковь православная при русском посольстве
не впускает к себе тело усопшего, и он отпевается в протестантской
церкви! Это ужасно!
Утешительно только одно; это действие, произведенное кончиною
Ф. Самарина, и сочувствие ему, заявленное обществом и печатью
4в Москве, и в Петербурге. Все газеты и журналы, без всякого разли¬
ва мнений, сожалели об утрате скончавшегося и говорили о его зна¬
чении для России, о его трудах и заслугах. Речам и статьям по этому
Народу не было конца. На панихиды в Петербурге и Москве стекались
* * госпиталь (нем.).
175

со всех концов города и знакомые, и незнакомые. На похоронах в Мо¬
скве было стечение людей огромное и только блистал своим отсутстви¬
ем представитель власти — московский генерал-губернатор218 (гово¬
рят, что он из Петербурга получил телеграмму, воспрещавшую ему
быть на похоронах).
Умирали и прежде значительные мыслители и деятели, даже такие,
как Хомяков и Гоголь. Друзья и знакомые оплакивали их и изъявляли
покойным свою любовь и уважение; но общество и печать относились к
ним холодно, и только на время умолкали осуждения и насмешки со
стороны противников насчет мнений покойников. Но по случаю кончи¬
ны Самарина едва ли не в первый раз общество живо высказало сочув¬
ствие к скончавшемуся общественному деятелю; а печать забыла преж¬
ние распри и разногласия и соединилась в воздаянии покойному заслу¬
женной похвалы. Много этому содействовало то, что Самарин никогда
не кадил власти, печатал многие свои произведения за границею и был
если и не гоним, то заподозрен и нелюбим правительством. Но и это
обстоятельство не уменьшает значения общего сочувствия. Наше обще¬
ство и наша печать сильно страдают лакейством. Слава богу, что иные
чувства у нас пробуждаются. Такое явление было немыслимо 30 лет
тому назад. Видно хотя несколько мы двинулись вперед.
Похороны Погодина были многолюдны и торжественны. Но тогда
хоронили тайного советника, разных орденов кавалера, заслуженного
профессора, академика и никогда не бывшего в оппозиции в отношения
к правительству. Все власти принимали участие в церемонии, а жители
хоронили своего родного. Теперь предавали земле коллежского советни
ка, не принявшего орден св. Владимира, ему данного за общественную
службу, и остававшегося более 30 лет в частной жизни.
Хотя в последние годы отношения между мною и Самариным не¬
сколько изменились, мы много спорили и расходились в мнениях по не¬
которым даже важным вопросам, однако мы сохранили друг к другу
прежние чувства благорасположения и уважения. А потому его неожи¬
данная кончина меня очень огорчила.
Глава XVI (1876—1877)
Зит 1875—1876 г.— 70-летний возраст и передача хозяйства
сыну.— Поездка на юг России.— Бразильский император Дон-Пед¬
роЗима 1876—1877 г.— Одушевление в пользу славян.— Война
с Турцией),- - Народное воодушевление.— Пожертвования.— Зем¬
ские дела,— Сан-Стефанский мир,— Весна 1878 г.— Смерть кп
Черкасского.— Берлинский трактат.— Речь И. С. Аксакова в Слав,
Комитете.— Всемирная выставка в Париже 1878 года.
Зима 1875/6 года в Москве вообще кое-как протекла: съезжались,
сообщали друг другу разные нерадостные слухи, толковали, даже спо¬
рили: вести из Боснии и Герцеговины словно оживляли общество; но
действительной жизни нигде не было. Наступила весна, и все были
рады разъехаться.
Лето с семейством провел я в селе Песочне. Тут и тогда совершало!
176

новый перелом в моей жизни. Мне стукнуло 70 лет, до этого времени я
энергично занимался своими хозяйственными делами. Прежде я любил,
даже с увлечением, земледелие и вообще сельское хозяйство, виноку¬
рением и винною торговлею занимался я также довольно охотно. Но в
Последние годы эти занятия и хлопоты стали меня тяготить. Вследствие
этого я пригласил сына принять на себя, под моим наблюдением, управ¬
ление главным имением. Он приехал ко мне в первых числах июня, и
мы все лето до 1 сентября вместе занимались хозяйственными распо¬
рядками, а после первого сентября с дочерью и ее дочерьми отправился
i Крым, где я еще никогда не бывал. Мы пробыли несколько дней в Кие¬
ве, посетили Лавру, Николаевский мост, церковь Андрея Первозванного
й вообще много ходили, ездили, любовались. Тут свиделся я с старым
Приятелем, М. В. Юзефовичем2^, которого нашел очень подряхлевшим
И еще более приверженным к насильственной русификации поляков.
Много мы с ним поспорили; у него провел очень приятно вечер, на кото¬
рый он пригласил для меня многих интересных киевлян.
Одесса произвела на меня странное впечатление: город не русский и
не иностранный, а просто торговый. Навестил давнего своего знакомо¬
го, попечителя учебного округа г. Голубцша, обедал у пего и познако¬
мился со многими профессорами — Григоровичем, Дювернуа12" и др.
Посетили мы университет и его музеи; но все это являлось как-то стран¬
ным, менее учеными и учебными учреждениями, чем какими-то торго-
•о-житейскими заведениями. Объехали мы гавани, много по ним ходи-
аи; дивились их оживлению; но без грусти на третий день сели на паро¬
ход, отправлявшийся в Севастополь.
Переезд из Одессы в Севастополь был очень удачен: погода была
■еликолепная; никто не страдал морскою болезнью, а я просто блажен¬
ствовал и еще раз убедился, что мне следовало быть моряком. Вместе
с нами ехал бразильский имперагорп\ человек умный, совершенно
простой в обхождении и очень любезный в разговоре. Много мы с ним
беседовали. На следующий день в 10 часов утра, после 19-часового пла¬
тил, мы были уже в Севастополе.
Тут провели мы целую неделю и приятно, и грустно. Приятно пото-
iqr, что посетили Малахов курган, 4-й бастион, французское кладбище,
2овь строившийся собор, братское кладбище и пр. Собор обещал
пъ очень замечательным по своей архитектуре; а братское кладбище
$Мло чрезвычайно интересно по памятникам и надписям на могилах
фвших героев. Были мы также в Инкермане и любовались так пещера-
ifL и особенно церковью, вырубленною в горе. Целый день посвятили
#1 Бахчисараю, Успенскому скиту и Чуфут-Кале. Мы наслаждались и
■навали много нового, крайне интересного. Но вместе с тем Севасто-
фль производил на нас и очень тяжелое, грустное впечатление. После
фщцатилетнего замирения Севастополь — великолепнейшая гавань
I | Черном море, святыня для России в патриотическом отношении —
I игавался почти в том же виде, в каком он был после ухода врагов; по-
< to три четверти зданий представлялись развалинами; город почти без-
I Ьден; на улицах почти никого не встречали; лавчонки пустые — во
I ем и везде отсутствие жизни и заботы о крае. Замечательно, что муд-
I ie доки, переданные, не знаю чего ради, Обществу пароходства и тор¬
, «о
177

говли, являлись также не живым поприщем компанейской деятель¬
ности, а обязательным местопребыванием как бы казенной службы и
работы222.
В седьмой день нашего пребывания в Севастополе мы решились на
следующее утро оттуда отправиться далее. Мы заехали в Георгиевский
монастырь и ехали до Байдарских ворот, наслаждавшись только пре¬
красною погодою и хорошим воздухом. Но грустно было видеть, что
чудный край и по почве, и по климату оставался как бы пустынею, в
плохо обработанном, почти заброшенном виде: поля кое-как всцара-
панные; луга кое-где скошенные и сенные стога, изредка по ним раз¬
бросанные. У Байдарских ворот, при въезде к прибрежью, мы остано¬
вились; картина моря и живописного берега нас просто очаровала;
несмотря на резкий ветер и даже приближавшийся дождь, долго мы
не могли решиться сесть опять в коляску и ехать далее. Наконец, мы
двинулись вперед и не понукали нашего ямщика, а, напротив того, по¬
стоянно его удерживали, ибо на каждом шагу представлялись самые
очаровательные виды.
Вся дорога до Ялты — восхитительная. Переночевавши в Мердыне,
мы поутру приехали в Ялту, где не без труда нашли для себя пригодную
квартиру. Гулянья в самой Ялте не завлекательны; но окрестности ее
прелестны. Мы постепенно объехали Ливадию (куда нужно было вы¬
хлопотать билет), Орианду, Алупку, Юрзуф, Массандру, Никитинский
ботанический сад, Могарач и пр. Природа везде восхитительная; но и
искусство кой-где немало сделало. Всего приятнее и дольше мы пробы¬
ли в Алупке, где Воронцовы много сделали для украшения местности
и кой-что для удобства посетителей. В Ялте очень мало о них заботят¬
ся: обеды везде только сносны; прогулки общественные и тесны, и пло¬
хо содержимы; книжной лавки ни одной, и газет нельзя было купить,
и можно было очень немногие из них прочесть только в клубе, помещав¬
шемся на оконечности города. Вообще в Ялте мало сделано для удов¬
летворения потребностей приезжей публики, но зато не упускали слу¬
чаев брать с нее за все втридорога.
Проживши в Ялте около месяца, мы решились оттуда выехать 16-го
октября. Испортившаяся погода и слухи, все более и более настоятель¬
ные, о приближающейся войне с Турциею заставляли многих, и нас в
том числе, ускорить отъезд, который мы прежде назначили на самые
последние дня октября. Мы поехали на Алушту, где мы обедали, много
гуляли и ночевали. На следующий день мы отправились в Симферополь,
где также пробыли день. Дорога и самый город очень интересны и кра¬
сивы. Оттуда по железной дороге поехали на Харьков и Тулу, где я сво¬
ротил на Ряжск и к себе в с. Песочню.
В этом году (1876) я не участвовал в заседаниях уездного земскою
собрания, ибо был в Крыму, но оно было кратковременно (продолжав
лось только пять дней) и ничего замечательного не сделало.
В декабрьском губернском Земском собрании также ничего особен¬
ного не произошло. Прения были и продолжительные, и жаркие, но
они заключались в ожесточенных нападках на губернскую управу по
поводу учительской семинарии и действий по взаимному страхованию,
Эти нападки, наконец, вывели из терпения кн. Волконского и члено|
178

управы, и они все заявили, что слагают с себя занимаемые ими дол¬
жности и просят избрать других на их места. К концу собрания все бы¬
ли до крайности возбуждены и утомлены, а потому положено было
собраться чрезвычайно в январе и тогда произвести выборы и поре¬
шить некоторые остававшиеся дела. К счастью, съехавшиеся в январе
гласные были спокойнее и разумнее; огромным большинством (38 про¬
тив 9) высказали доверие к управе и просили председателя управы и ее
членов остаться в их должностях. Наконец, они согласились, и это, хо¬
тя на время, упорядочило ход наших земских дел.
Зима 1876/7 года прошла в Москве много оживленнее предшеству¬
ющей. Известия с Балканского полуострова всех живо интересовали.
Голки об отправляющихся туда добровольцах, действия Московско¬
го славянского комитета и слухи о предстоявшей войне с Турциею вол¬
новали и общество, и печать. Еще никогда не было в России столько
славянофилов, как тогда; одушевление в пользу славян росло и распро¬
странялось. «Голос»223, высказывавшийся против войны и за мирные
переговоры, возбуждал сильные против себя негодования, и даже я
перестал его защищать и читал его с большим неудовольствием. Слова,
сказанные государем в Кремле при возвратном его проезде из Ливадии
•	Петербург, всеми с восторгом повторялись. И. С. Аксаков имел в
Москве большое значение. Весною объявлена была воина Турции, и
всеобщий восторг не имел границ: земства, города, частные лица, даже
крестьянские общества жертвовали, каждый но своим средствам, более
или менее значительные суммы на военные издержки, а также в посо¬
бие славянам или прямо, или чрез посредство Славянского комитета.
Общее одушевление было таково, что оно напоминало 1812 год, когда
|дя отражения вторгнувшегося в наши пределы врага вся Россия воору¬
жилась и готова была идти для спасения отечества224
В начале лета и земства, и города созвали чрезвычайные собрания
дая назначения добровольных пожертвований на военные расходы. В
Рязани в земском собрании было положено поднести государю импе¬
ратору сто тысяч рублей на этот предмет и выразить готовность и на
дальнейшие пожертвования. Я туда не поехал, ибо не желал говорить
фотив такого благого порыва, но не считал себя, т. е. губернское зем-
тво, вправе выходить из границ своих полномочий и жертвовать не
кои, а общие деньги на расходы не местные, а общие, не земством
^верждаемые.
Лето я провел спокойно в деревне, с жадностью читая газеты и
це занимаясь, вместе с сыном, хозяйственными делами. Известия
'» армии нас и радовали, и сильно тревожили.
Уездное земское очередное собрание было многочисленно и живо.
<фоме обыкновенных земских хозяйственных дел собрание очень рев-
фтно занималось разными вопросами, возбужденными по предмету
^зрения больных и раненых воинов, и на это ассигновало 3500 руб. и
А поводу назначения пособий женам и детям нижних чинов запаса
•	►атников государственного ополчения, призванных на службу. Отчет
il "нов училищного совета от земства возбудил также очень ожив-
i 1ные и весьма сочувственные прения, и увеличение суммы на посо-
I и сельским школам было единогласно утверждено. Положено было
179

также устроить в городе приют для сельских мальчиков, которые
учатся в городском училище и не имеют возможности жить в городе у
родных: для бедных, на их содержание, назначена была сумма от зем¬
ства, а для достаточных установлена была годовая сумма ко взносу в
приют. Собранием было утверждено несколько ходатайств к выс¬
шему правительству, через губернское земское собрание: по народному
образованию и по другим предметам, и между прочим по поводу состо¬
явшегося указа, установившего сбор за бумагу по делам, произво¬
дящимся у мировых судей. Как это узаконение состоялось по ходатай¬
ствам некоторых земств и как оно должно было составлять весьма
незначительную денежную сумму и при том очень затруднять отчет¬
ность мировых судей и ложиться тяжким бременем на беднейших
жителей, то собрание, по моему предложению, положило ходатайство¬
вать о предоставлении на усмотрение уездных земств, вводить у себя
или нет этот сбор. Выборы должностных лиц на новое трехлетие
произведены были вполне добропорядочно, и почти те же лица ос¬
тались при своих должностях и званиях. По малому пребыванию моему
тогда в уезде я хотел сложить с себя обязанности члена училищного
совета, но должен был таковым остаться, ибо никого не оказалось, кто
бы меня заменил.
Губернское земское собрание, открытое 1-го декабря, было и очень
многочисленно, и чрезвычайно продолжительно. Оно было многочис¬
ленно, потому что в нем предстояли выборы вообще и к тому же выб^
ры непременных членов в уездные по крестьянским делам присутствия
а на эти должности было чрезвычайно много охотников. Оно было про*
должительног потому что были два дела, в которых интересы партий
были живо затронуты; из этих дел одно заняло почти шесть заседаний
а другое три: да и в прочих заседаниях не раз возвращались к этм
делам. Одно из них было — закрытие нашей земской училищной семи¬
нарии или подчинение ее требованиям-министерства народного прос¬
вещения. Гр. Толстой, тогда заведовавший этим министерством, объя-
вил войну всем земским учительским семинариям и уже успел изуро¬
довать или уничтожить некоторые из них. Тяжко доставалось и наше!
семинарии, но губернская управа еще кое-как ее защищала и отстаи
вала. Графу Толстому хотелось все земские семинарии превратить i
казенные; вследствие этого его агенты предъявили к управам требова
мия невозможные. Наша управа очень искусно и настойчиво отражал!
нападение и директора первоначальных школ, и даже насылаемы!
ревизоров. Наконец, гр. Толстой прислал формальное и категорически
требование — закрыть семинарию или принять его условия, которы
заключались в том, чтобы земство давало деньги на ее содержание, hi
нисколько не вмешивалось в ведение в ней учебного дела и чтобы вс
учителя назначались попечителем учебного округа. Управа внесла эт
требование с своим докладом в собрание, где и завязались прения, ко
торые велись с особенною страстностью. Гласные распались по этом
делу на две почти равные части; прениям не было конца; баллотирово|
и по большей части письменных, было очень много; решения постано!
лялись часто большинством одного или двух голосов; а потому перец
ко случалось, что они друг другу противоречили. Конечным резу;и
180

татом всех прений и баллотировок вышло то, что собрание положило
семинарии не закрывать, но вместе с тем не изъявило согласия на
условие министерства народного просвещения, и избрана была комис¬
сия для составления какого-то проекта устава для семинарии. Ни я, ни
единомышленники со мною не захотели войти в состав этой комиссии.
Другое дело также весьма важное было — представление первому де¬
партаменту сената об отдаче под суд председателя егорьевской управы
за растрату земских денег. Этот председатель был не кто иной, как
прежний глава партии крепостников в собрании, предводитель
дворянства Егорьевского уезда и председатель управы, соединявший
с этим званием и обязанности ее казначея — К. М. Афанасьев. Док¬
лады губернской управы и комиссии, избранной по этому делу прош¬
логодним собранием, были очень длинны, и чтение заняло более одно¬
го заседания, а прения были еще продолжительнее; но решения соб¬
рания были недвусмысленны: значительным большинством шаров было
положено представить сенату о предании суду председателя Егорьев¬
ской управы. Кроме этих двух было много других дел и, сверх того,
было поднято много разных вопросов и сделано немало предложений.
Все это было решено разумно и толково. В заключение наших трудов
приступлено было к самому любимому и для большинства самому
интересному — к выборам. Кн. Волконский отказался от дальней¬
шей службы в должности председателя губернской управы: он
неутомимо и с великою пользою для земского дела прослужил двена¬
дцать лет, и последние годы особенно его утомила беспрестанная борь¬
ба с крепостниками. Затем явились два кандидата: один из самых
деятельных крепостников. Алеев, и исправлявший должность губерн¬
ского предводителя дворянства и председательствовавший в собрании
г. Рюмин. Оба принадлежали к партии крепостников; первый по за¬
пискам получил 34, а последний только 20; а потому избрание Алеева
казалось несомненным. По баллотировке Алеев получил 42 шара и уже
начал принимать поздравления; а Рюмин, отчаявшись в избрании, уже
отказывался от баллотировки; но мы, более всего опасавшиеся распо¬
рядков, которые первый заведет в управе, решились просить Рюмина
баллотироваться. Вследствие этого Рюмин получил с лишком 50 шаров.
Остальные выборы были в том же смысле и почти все остались ими
недовольны. Наконец, после 23 заседаний в 19 дней собрание было за¬
крыто, и мы с радостью разъехались по домам.
В ноябре этого 1877 года скончался в Москве Ф. В. Чижов, человек
Очень умный и дельный. Долго мы с ним были в коротких приятель¬
ских отношениях; но после 1864 года, как было мною рассказано преж¬
де, эти отношения совершенно изменились. Сперва мы было вовсе
раззнакомились, но А. П. Елагина в день Пасхи 1868 года нас свела,
■ мы стали опять друг к другу ездить; но добрая приязнь между нами
уже не восстановилась. Он написал свои «Записки» и завещал отдать
ях на хранение в Московскую публичную библиотеку и не печатать их
до. истечения 50 лет после его смерти. Это распоряжение многим по¬
казалось довольно странным, но оно нисколько не удивило людей, ко¬
ротко его знавших. Хотя Ф. В. Чижов был человек хороший и по своим
дарованиям и трудолюбию весьма замечательный и некоторые учреж¬
181

дения (Купеческий и Взаимного кредита банки, Ярославская желез¬
ная дорога и др.) обязаны ему своим первоначальным устройством и
ведением, однако он имел некоторые странные слабости; он был до
крайности самолюбив, хвастлив, и даже солгать ему ничего не стоило.
Случалось мне бывать вместе с ним при разных приключениях, и
его о них рассказы бывали таковы, что приходилось думать, что я или
отсутствовал, или был в забытьи во время рассказанных им событий.
Шибко боюсь, что записки Чижова сообщат потомству много небылиц
и представят деяния как его, так й других в ином виде, чем как они
происходили.
Зима в Москве была очень оживленная. Сперва слухи о Сан-Сте-
фанских переговорах всех сильно интересовали и толки о них были са¬
мые разнообразные. Иные москвичи были довольны получавшимися из¬
вестиями и радовались, что дело идет хорошо и к миру. Другие
крепко негодовали на то, что наши войска не взошли в Царьград и
что не там подписывается мирный договор. Наконец, получено было
известие, что 19 февраля в Сан-Стефано подписан мирный трактат, но
его условия долго оставались не положительно известными. Это умно¬
жало слухи и усиливало споры. Когда условия перестали быть тайною,
хотя и не были формально объявлены, то разногласия в обществе и в
печати не стихли, а, напротив того, стали высказываться еще с большею
страстностью. Особенное негодование возбуждал «Голос» и его ругали
с пеною у рта.
В это же время получено было известие о кончине кн. В. Л. Чер¬
касского, который состоял при в. к. Николае Николаевиче, командовав¬
шем в Турции нашею действовавшею армиею 225. Кн. Черкасский скон¬
чался в самый день подписания Сан-Стефанского трактата 22ti. Не ре¬
шаюсь судить об его тамошней деятельности, ибо рассказы о ней людей
самых достоверных и добросовестных так разноречивы, даже противо¬
речивы, что решительно нет возможности составить себе верное и
положительное о ней заключение. Я знал кн. Черкасского более три¬
дцати лет, был свидетелем его деятельности в Петербурге, Варшаве и
Москве и находился с ним в весьма коротких отношениях, которые
временно изменялись, но никогда не прерывались. Кончина его была
для нас утратою не столько сердечною, сколько реальною, ибо он мог
быть еще очень полезен для России, где дельных людей становилось
как-то мало. Когда тело его привезли в Москву, то с грустью мы его
похоронили в Даниловом монастыре.
Весною 1878 года я поехал в деревню и оттуда в июне возвратился
в Москву, где все, кого я видел и каких бы мнений кто ни был, высказы¬
вали свое негодование по случаю изъявленного нашим правительством
согласия на конференции в Берлине и еще более по поводу слухов о
том, что там происходило227. И выбор представителями России одрях¬
левшего кн. Горчакова 228 и бывшего начальника 3-го Отделения
гр. Шувалова сильно тревожил людей, дороживших достоинством
России и участью славян. И. С. Аксаков выразил эти чувства в доволь¬
но сильных словах в заседании Славянского комитета, бывшем в
июне. Речь свою И. С. Аксаков передал мне, с просьбою ее напечатать
за границею* что я охотно исполнил, ибо вполне ей сочувствовал 229.
182

Проездом из Москвы в Берлин заехал я к А. Д. Градовскому 23°, кото¬
рый проводил лето под Вильною, на своей даче. Я нашел А. Д. Градовс-
кого в таком же грустном настроении, в каком и мы все были. В Берлине
я увидел немцев, ликовавших по поводу того, что в их городе и под пред¬
седательством их канцлера собирался конгресс и решались судьбы
Европы. Восторг немцев был безумен и оскорбителен для иностран¬
цев и особенно для русских. В бытность мою в Берлине 1/13 июля
подписан знаменитый трактат. Лилась река пива, и немцы от радости
чуть не плясали Unter den Linden.
В Берлине я остался недолго; общее ликование было слишком тяж¬
ко для русского. Прочитавши там несколько русских брошюр и купив¬
ши несколько книг, я поспешил в Эмс. Там нашел много русских и
особенно рад был опять съехаться с Лорис-Меликовым, тогда уже
возведенным в графское достоинство. Много он мне рассказывал ин¬
тересного о военных событиях за Кавказом, о взятии Карса и пр.
Мы ежедневно вместе обедали, много гуляли и по вечерам часто схо¬
дились. Еще более полюбил я этого человека. В Эмсе пробыл я три
недели, пил воды, брал ванны и пуще всего много гулял.
Оттуда пароходом я поехал на Майнц и по железной дороге на
Люцерн, где пробыл день и возобновил в памяти все, прежде там ви¬
денное. Как нервы м.ои были в очень дурном состоянии, то, до поездки
моей в Париж на выставку, я решился провести несколько времени на
Риги, где в 1866 году я так блаженствовал. Отправился туда на парохо¬
де по озеру, и потом по железной дороге на Риги. Эта дорога в гору
изумительна и совершенно безопасна. Я поселился в Риги-Калтба-
де, где славная гостиница и воздух не так остер, как на Риги-Кульме.
Много тут гулял, посетил я не раз Риги-Кульм, Риги-Шейден, Риги-
Фюрст и другие окрестности; везде виды прелестные; одним словом,
наслаждался я вдоволь. Прожил тут две недели, но чувствовал мало
успокоения в цервах. Особенно расстроило и огорчило меня получен¬
ное известие из Москвы о закрытии Славянского комитета и о высылке
из Москвы И. С. Аксакова. Он избрал себе местом пребывания имение
свояченицы Е. Ф. Тютчевой в Владимирской губернии231. Славян¬
ский комитет и еще более И. С. Аксаков были очень неприятны пе¬
тербургским властям, и они воспользовались его речью, чтобы при¬
хлопнуть первый и выпроводить последнего из Москвы. Это известие
так сильно на меня подействовало, что я почувствовал себя неспособ¬
ным продолжать писание книжки, которую я предполагал окончить
еще за границею и напечатать в Берлине. Не в таком возбужденном
и расстроенном положении можно написать что-либо разумное;
а цотому и отказался от мысли издать новую книжку.
С Риги-Калтбада я отправился в Люцерн, где с гр. Лорис-Мелико-
1ым мы опять съехались и свиделись. Очень приятно провели тут два
дня; поделились известиями, из России полученными, и чувствами,
Ими в нас возбужденными. Оттуда я отправился через Берн и Уши в
Женеву, которую по старой памяти я очень любил. Грустно и прият¬
но мне было бродить по городу. Уже моей Женевы 1832 года почти и
|ледов не осталось. Уже нет не только дома, в котором я тогда жил,
■о и улица уничтожена. Женева разрослась и вверх поднялась страш¬
183

но; дома все 5-, 6- и 7-этажные; «берега, где были дачи, теперь вошли
в состав города. Много настроено монументальных зданий, а улицы,
тротуары, площади, сады — просто прелесть. Тут пробыл я с неболь¬
шим один день и поспешил в Париж.
Приехал я в Париж поутру, до крайности усталый: французские же¬
лезные дороги и и* порядки бедовы: даже в первом классе битком на¬
бито; двери беспрестанно отворяются и затворяются; шум, крик и
болтовня неумолчные. Во всю ночь я не мог заснуть ни на минуту. Оста¬
новился в Grand hotel du boulevard des Capucines, где мне дали хорошую
комнату, окошком на Grand Opera. В первый день я на Выставку не по¬
шел, ибо чувствовал, что от усталости я не был способен воспринять то
впечатление, которое она должна была на меня произвести. Бродил,
купил Guide en poche * Выставки, пообедал и поспешил лечь в постель.
На другой день, воскресение, я отправился сперва в нашу церковь к
обедне, где было много русских, и встретил даже знакомых; а оттуда
поехал на Выставку. Впечатление, ею на меня произведенное, было
потрясающее: великолепные здания, огромное пространство, ими зани¬
маемое, изумительное богатство и разнообразие выставленных пред¬
метов, и масса движущегося народа (по воскресениям от 120 до 170
тысяч, а по будням от 60 до 80 тысяч) — все это меня ошеломляло, и
я ходил, смотрел, любовался, но ни в чем не отдавал себе отчета. Был
в зале концертов, чтений и собраний, называемой Трокадеро. Там про¬
исходил концерт, в котором участвовало до тысячи музыкантов и было
до десяти тысяч слушателей и зрителей. Проведши почти целый день
на Выставке, я был как опьяненный и с удовольствием оттуда уехал.
В следующие дни с помощью Guide’a я стал осматривать Выстав¬
ку в большем порядке и с большим смыслом. В три дня обхода я уже
составил себе некоторое понятие о Выставке вообще и затем обратился
к обзору сельскохозяйственных машин и орудий. Эти обходы Вы¬
ставки меня очень утомляли; сперва я бывал на ней ежедневно, потом
через день и, наконец, через два дня. Утомление увеличивалось глав-
нейше оттого, что как в распределении предметов был страшный бес¬
порядок, то приходилось много ходить, искать и недоумевать. Вскоре
я убедился, что это — не настоящая выставка, а громаднейший
пуф. Он был для Франции нужен, и потому французы расположили все
части и предметы не систематически, а по государствам. Франция
заняла половину всего выставочного пространства, и чего она тут не
выставила! Кроме всевозможных предметов промышленности, кроме
произведений изящных искусств, две огромные галереи были заняты
всякими французскими древностями! Если бы машины и орудия, осо¬
бенно сельскохозяйственные, стояли все вместе, то Англия и Америка
совершенно подавили бы Францию, которой пришлось бы по этой
части уступить преимущество даже Бельгии и почти Австрии (Герма¬
ния вовсе не участвовала в Выставке). Франция, устраивая Выстав¬
ку, не имела в виду. действительную прямую от нее пользу; ей хо¬
телось показать, что она и теперь прежняя Франция, т. е. первенствую¬
щая держава в Европе. Каталог Выставки заключался в весьма тол¬
* карманный путеводитель (фр.).
184

стейших томах, и при этом целая треть вещей не нашли в нем себе
места. Награды за лучшие произведения не были объявлены до окон¬
чания Выставки. Все это лишало возможности настоящим образом
изучить хотя одну какую-либо часть, и посетители растерянные,
отуманенные,, озадаченные бродили на Выставке, дивились, разводили
руками, но из всего этого мало извлекали для себя настоящей пользы.
Франции хотелось пыль пустить в глаза Европы, и это ей вполне
удалось.
Роскошь и ложь в Париже — ужасные, просто невообразимые!
Прежде я приписывал их преимущественно Империи и Наполеону III;
но тут я увидел, что и при республике Франция в этом отношении .не
попятилась, а еще значительно двинулась вперед. Взгляните на магази¬
ны, выставленные в них предметы, на кофейни, рестораны и прочее —
во всем страшная роскошь, ослепительный блеск и обман! Очень
забавным и характерным показался мне следующий бывший со
мною случай: вижу я в одном магазине на выставке один очень краси¬
вый бювар с надписью: 10 франков; вхожу в магазин, требую этот
бювар, но мне подают совершенно иной; повторяю мое требование и
мне отвечают: «Л n’est pas a vendre, monsieur; il est siniplement pour
l’exposition» *.
В Париже деньги как бы нипочем, и вместе с тем сколько людей
без хлеба и перебиваются кое-как со дня на день! Какие великолепные
фразы, широкие требования и обещания, и какая необеспеченная
действительность! Как не быть тут социалистам, коммунистам и анар¬
хистам? Как людям, нуждающимся во всем, спокойно, без зависти,
смотреть на десятки, сотни тысяч, даже миллионы франков, рас¬
точаемые богачами из тщеславия или в удовлетворение страстей са¬
мых гнусных? Как этим беднякам не принимать с увлечением самые
нелепые учения, обещающие им довольство, и не решиться для их
осуществления на самые дерзкие попытки? И не один Париж в этом
положении, а вся Европа более или менее находится в той же беде. И
России следует призадуматься, озаботиться и искать уврачевание от
въедающегося в нее недуга не в ограничительных и карательных мерах,
которые бессильны в отношении людей, не имеющих ничего терять и
нисколько жизнью не дорожащих. Нет! Не тут наше спасение.
В последние дни моего пребывания в Париже виделся я с Ригером,
который был мрачен. Мы много беседовали; неудовольствие на Акса¬
кова в нем не слабеет. Как католик, он очень оскорблен тем, что Акса¬
ков требует для славянства непременно православие.
Из Парижа, через Кельн, поехал я в Берлин, где пробыл несколько
дней, занимавшись преимущественно чтением разных русских брошюр.
Шочти все они в нигилистическом духе и крайне нелепы. Кабы можно
/было их разбирать и опровергать в России! Много было бы спасенных
’-'.из нашей молодежи. Привоз тайный этих запрещенных плодов край-
те вредно на нее действует.
/
*Он не продается; он только для выставки (фр.).
185

Глава XVII (1878—1880)
Земские дела 1878 г.— Зима 1878—1879.— Политические убийства
и беспорядки в администрации.— Книжка: «Что же теперь делать?»
изд. в Берлине.— Земские занятия.— Покушение на жизнь импера¬
тора 19-го ноября под Москвою.— Взрыв в Зимнем дворце 5 февр.—
Назначение верховной комиссии.— 25-летие царствования Алек¬
сандра 11.— Облегчение печати.— Совещания рязанского земства с
министром нар. просе, о народных школах.— Записка об этом ми¬
ниструИздание газеты «Земство».
Из Берлина через Петербург возвратился я в Москву, а оттуда от¬
правился немедленно в Песочто.
Наше очередное уездное земское собрание 1878 года не представило
ничего особенно замечательного: местные дела разрешены были вполне
добропорядочно, и выборы участковых и почетных мировых судей
произведены были к общему удовольствию.
Наше губернское земское собрание было очень продолжительно
(20 заседаний), болтливо и бурливо. По открытии его новый предсе¬
датель, губернский предводитель дворянства Л. М. Муромцев, сказал
нам очень приличную речь с обещанием быть беспристрастным.
Учительская семинария опять стала главным предметом прений, и поч¬
ти семь заседаний были ими заняты. Долго спорили о том, рассматри¬
вать ли проект устава этой семинарии, составленный избранною комис¬
сией); решили рассматривать, приступили к этому, но внесенное пред¬
ложение о передаче семинарии министерству народного просвещения
с домом и движимостью прервало это рассмотрение и вызвало иные,
очень горячие прения. Решили сделать правительству в этом смысле
предложение, но перепутались в условиях этой передачи. Таким обра¬
зом проект устава семинарии был устранен; но условия передачи были
мало между собою согласованы и очень плохо выработаны. Другие
дела, предложения и ходатайства были обсуждены и решены добро¬
порядочно; но вообще собрание не отличалось земским настроением.
Крестьяне и купцы почти отсутствовали, и были в нем только дворяне;
а потому собрание все более и более принимало характер дворянских
собраний, дело отодвигалось на второй план, а личные выгоды или виды
партии руководили деятелями. Грустно, но несомненно было, что наши
губернские земские собрания в начале и даже в первые двенадцать лет
своего существования являлись и действовали по большей части как уч¬
реждения всесословные, т. е. земские, и в них с интересом принимали
участие и крестьяне, и купцы, и что теперь, т. е. с последних выборов,
эти собрания превращались все более и более в сословные собрания, и
дворяне вследствие этого переставали уже себя сдерживать и позволя¬
ли себе высказывать чисто дворянские понятия и требования.
Зиму провели мы в Москве и тяжко, и грустно. Рассказы людей,
приезжавших из внутренности страны и из Петербурга, о происходив¬
ших везде беспорядках в ходе административных дел, об общем посте¬
пенном обеднении и об ухудшающихся действиях земских, городских
и судебных учреждений сильно нас тревожили и огорчали. Все более
186

и более стесненная печать лишала возможности высказывать свободно
и откровенно мысли и чувства и сообщать предположения насчет мер
к уврачеванию удручающих нас недугов. Затеи нигилистов, их сбори¬
ща, волнения, ими причиняемые, и разные их преступные покушения
нас крайне озабочивали, Известия об убийстве кн. Кропоткина в Харь¬
кове, о покушении 2-го апреля на жизнь императора всех страшно по¬
разили 232. Установление временных генерал-губернаторств, объявле¬
ние некоторых местностей на военном положении и усиление вообще
власти местной администрации — мало нас успокаивали и удовлетво¬
ряли 233. В феврале я ездил в Петербург, не по делам, а просто из лю¬
бопытства; но оттуда привез я мало успокоительного. Нигде о беспо¬
рядках, происходивших в высших и средних сферах администрации,
не пришлось мне наслушаться столько, сколько в Петербурге. Видел¬
ся я со многими сановниками и чиновниками, и они не воздерживались
от рассказов о происходившем в других министерствах и в высших пра¬
вительственных учреждениях; они не скрывали даже и того, что по не¬
обходимости они сами должны были допускать и у себя, и признава¬
лись, что не знают, что им делать. Несостоятельность высшего управ¬
ления оказывалась еще большею и менее сомнительною, чем несо¬
стоятельность местной администрации. Очевидно было, что у лучших
людей отпадали руки от дела и что не теряли бодрости и надежд толь¬
ко те администраторы, которые не имели в виду общее дело,а заботи¬
лись только о своих личных интересах. Таких людей было, конечно,
немало, но и они, приличия ради, вторили общим жалобам и сетовани¬
ям.
Не без внутренней — правда, эгоистической — радости уехал я в
деревню с намерением в первых числах июня отправиться за границу,
где жена моя с дочерью и внучатами ради лечения уже находилась в
Вене. Объехавши свои хозяйства, занявшись ими, сколько было необ¬
ходимо, отбывши свои обязанности члена училищного совета по экза¬
менам в сельских школах и окрестивши новорожденную дочь моего
сына, я отправился в Москву, а оттуда в Петербург. Тут кой с кем
виделся и собрал кой-какие мне нужные сведения и отправился в
Берлин.
Еще зимою я задумал написать новую брошюру по поводу тяжко¬
го переживаемого нами времени и напечатать ее в Берлине. Во время
моих переездов в вагонах я много об этом думал и в Москве, и Пе¬
тербурге, старался из газет и разговоров почерпнуть необходимые по
разным предметам данные и сообразить их с собственными сведе¬
ниями и понятиями. В Берлине я занялся почти исключительно чтени¬
ем разных русских вновь вышедших в свет книг, книжек и газет, за¬
прещенных в России; также купил и взял с собою некоторые немец¬
кие сочинения о современном положении и о социалистических дви¬
жениях. Из Берлина через Дрезден, Прагу и Вену поспешил я на воды
в Глейхенберг, где уже находилось мое семейство. Там, пробывши не¬
сколько дней, мы отправились в Эмс, где и мне, и жене моей необходимо
было пить воды и брать ванны. На сей раз в Эмсе никого особенно за¬
мечательного я не встретил и ничего важного не узнал: виделся и с со¬
отечественниками, и с немцами; все были недовольны существующими
187

порядками и жаловались неустанно; немцы особенно усердно и силь¬
но ругали Бисмарка 234, но во всем подчинялись его железной воле.
Из Эмса по Рейну поехали мы в Шевенинг (подле Гааги) на морские
купания, где я брал ванны из морской воды и вдоволь дышал мор¬
ским воздухом. Тут пробыл я три недели и оттуда заехал в Остенде,
который я всегда любил и где остался с неделю.
В Эмсе и Шевенинге я усердно писал и исправлял предполагавшую¬
ся к напечатанию в Берлине книжку и 6 августа отправил ее в рукописи
к книгопродавцу Беру, издателю моих заграничных произведений, и
обещал вскоре быть в Берлине для исправления корректур. Я озаглавил
свою книжку так: «Что же теперь делать?» Главный смысл ее выска¬
зан был в заключении, которым она заканчивалась: «Да! Положение
наше более чем трудно. Тревожит нас нигилизм; но эта язва порази¬
ла тело России только извне и только вследствие других недугов,
которыми мы действительно страдаем. Обеспечьте наш частный быт;
осуществите местное самоуправление согласно первоначальной мысли,
его нам даровавшей; дайте земле русской возможность, чрез
людей, ею возлюбленных, высказывать общественное мнение о пользах
и нуждах страны и участвовать в устройстве и ведении ее общих дел:
предоставьте русским людям то право, которым пользуются граждане
всего образованного мира, право свободно и за своею ответственностью
высказывать свои мнения и чувства; и не станет у нас нигилизма и, что
еще важнее,— не станет и других недугов, так томящих, обессиливаю¬
щих и убивающих». И эту книжку, как и предыдущие, я издал с про¬
писью своего имени и с отсылкою одного ее экземпляра, при всеподдан¬
нейшем письме, к государю императору. И эта книжка, разумеется,
была в России цензурою запрещена.
Из Берлина отправился я, через Вильну и Смоленск, в Москву,
где пробыл очень короткое время, и поспешил в деревню. Очередное
наше уездное земское собрание было весьма дельно: мы занимались
местными делами усердно и разумно: народное здравие, дороги, мос¬
ты и гати, сельские школы и пр.— словом, все было обсуждено неспеш¬
но и добросовестно и по всем докладам постановили решения. На шко¬
лы увеличили ассигновки и положили повторить наше ходатайство
о разрешении земству иметь своего инспектора или ревизора для сель¬
ских школ.
Наше губернское земское собрание хотя было не так бурно и про¬
должительно, как предыдущее, однако виды и интересы партий сильно
его волновали и затягивали прения. Александровская учительская
семинария была предметом обсуждения только в двух заседаниях, но
зато мука, поставленная в больницу и другие заведения и оказавшаяся
худокачественною, вызвала жестокие и многословные обвинения. Эти
прения окончились тем, что все члены управы заявили, что слагают
с себя эти звания. Другие местные дела были разрешены как следует,
но предложения о ходатайствах пред высшим правительством о том,
чтобы лица, за которыми имеются недоимки по зейским сборам, не
могли быть гласными, и о том, чтобы выборы гласных от крестьян
производились по волостям и непременно из среды крестьян,— по¬
терпели полное крушение. В последнее заседание произведены были
188

выборы председателя и членов управы на остальное до трехлетия
время, т. е. на 1 год. По краткости времени службы, выборы были
Очень затруднительны: почти никто не желал баллотироваться. Упро¬
сили одних, согласились на других, и управа была устроена. Я ра¬
довался тому, что в председатели попал А. В. Алянчиков, человек
молодой, умный, либеральный, и хотя из купцов, но любящий зем¬
ское дело. Наконец, собрание было закрыто и все гласные разъеха¬
лись более или менее недовольные его результатами.
Приехавши в Москву еще в октябре, я нашел, что летние вакации
и пребывание в деревне никого не успокоили и не оживляли. В Москве
была та Же духота и то же невольное бездействие; везде и всеми повто¬
рялись те же жалобы и сетования; только так называемые нигилисты-
анархисты от времени до времени пробуждали спавших и дремавших
своими дерзкими и преступными выходками. Злодейское покушение 19
ноября на жизнь государя императора посредством подкопа близ Мос¬
квы под Московско-Курскую железную дорогу и счастливое спасение
государя от этой опасности поразили в Москве все население: и радо¬
вались, и печалились, и недоумевали; страхи и заботы охватили всех.
Едва начинали было успокаиваться, как пришло из Петербурга еще
более ужасное известие о взрыве в Зимнем дворце. Это случилось 5
февраля, и на следующий же день слухи об этом наполнили Москву изу¬
млением 23с>. Сперва им не верили, да и как было верить покушению,
произведенному в самом дворце,— на его взрыв! Наконец, получены
были об этом происшествии официальные известия. Вскоре затем при¬
шел и указ об учреждении, под главным начальством Лорис-Мелико-
ва, верховной распорядительной комиссии по охранению государст¬
венного порядка и общественного спокойствия. Графу Лорис-Мели-
кову были даны огромные права, и назначением этой комиссии было
«положить предел беспрерывно повторяющимся в последнее время
покушениям дерзких злоумышленников поколебать в России госу¬
дарственный и общественный порядок». Этот указ и в особенности
возложение на гр. Лорис-Меликова этой великой и трудной задачи
произвели во всей России отрадное действие, ибо этот человек сумел
Приобрести общую любовь и доверие не только как полководец, но
еще более — как мудрый распорядитель на Волге против распростра¬
нившейся и свирепствовавшей чумы в Ветлянке2ай. Выбор людей в
комиссию и прокламация, изданная гр. Лорис-Меликовым, несколько
успокоили и оживили общественное мнение. Особенно всем нравились
в изданной прокламации следующие слова: «На поддержку общества
смотрю как на главную силу, могущую содействовать власти в возоб¬
новлении правильного течения государственной жизни, от перерыва
Которой наиболее страдают интересы самого общества».
19-го февраля было везде торжественцр, но грустно отпразднова¬
но двадцатипятилетие царствования императора. Народ и значительная
Часть интеллигенции любили государя, были ему благодарны за осво¬
бождение крепостных людей и другие его реформы, но вместе с тем
|се чувствовали, что дела шли не так, как следовало, и все были более или
менее недовольны. Надежды, возлагавшиеся иа верховную комиссию и
Особенно на ее начальника, животворно действовали на население и
189

на общественное мнение страны; но все чего-то ждали и еще более опа¬
сались.
Известия о покушении в Петербурге на жизнь гр. Лорис-Мели-
кова и о казни виновного, сведения о политических процессах в Киеве
и других городах и о разных арестах, обысках и дознаниях, про¬
изведенных во многих местностях империи, страшно тревожили и вол¬
новали общество 237. В Москве, при встречах, первые слова непременно
были: «Что нового?» 10-го марта я поехал в Петербург и из любопыт¬
ства, и из желания видеться с гр. Лорис-Меликовым. Я нашел его
бодрым, чрезвычайно занятым, спокойно мыслящим у\ действующим
и вовсе не отчаивавшимся в успешном исполнении возложенной на него
задачи. Я пробыл неделю в Петербурге, виделся с ним почти ежеднев¬
но, но все урывками, ибо у него с утра до поздней ночи постоянно быва¬
ло по нескольку лиц с докладами. В этот раз хотя я не имел с гр. Лори-
сом продолжительных и серьезных разговоров, но мог удостоверить¬
ся только в том, что он пребывал в тех же убеждениях, в каких прежде
был, и что главные надежды он возлагал не на ограничительные и ка¬
рательные меры, а на сближение власти с населением, на непосредст¬
венное узнание от него общих нужд и на его содействие усилиям прави¬
тельства. «Не торопите нас, не будьте слишком взыскательны; дайте
нам время осмотреться, и тогда без вашего совета и содействия мы не
обойдемся»,— вот слова, которые гр. Лорис-Меликов неоднократно
высказывал и мне, и другим. Приятно мне было еще более убедиться
в том, что он тверд без самонадеянности и вовсе не боится сознаваться
в своем неведении того или другого, просить совета и с большим внима¬
нием его выслушивает. Как он не похож был на петербургских санов¬
ников! Петербург был еще в страхе и недоумении, и вследствие того
все партии приутихли. Я ехал из Петербурга с некоторыми надеждами
на улучшение хода дел вообще — чувство, которого я давно не испы¬
тывал при отъездах с берегов Невы.
Вскоре затем последовавшее назначение рязанского губернатора
Н. С. Абаэы начальником главного управления по делам печати и не-
замедлившееся увольнение гр. Толстого от должностей министра на¬
родного просвещения и обер-прокурора Св. синода очень обрадовало
и успокоило общественное мнение. Еще бывши в Петербурге, я уже
знал, что Н. С. Абаза не принимал предложенной ему должности иначе,
как под условием учреждения комиссии для пересмотра положения гю!
делам печати, с введением в него взысканий по суду за проступки naj
этой части. Слухи об этом быстро распространились и в обществе, и б
печати; а потому вступление г. Абазы в должность было приветство»)
вано с особенною радостью и с надеждами. Что же касается до случив*»!
шегося накануне Пасхи увольнения гр. Толстого, то оно было приня*
то чуть-чуть не всеми как лучшее красное яичко, каким государь мог
похристосоваться с Россиею. Ненависть к этому министру была всеоб*
щая; отцы и матери учившейся молодежи, узнавши об этой отставке^
служили благодарственные молебны за спасение их детей от погибе¬
ли. Конечно, еще никто и никогда введенными порядками в гимназиН|
и университеты столько не содействовал успехам крамолы, как гр. Тол¬
стой. Безжизненность и формалистика его классической системы]
190

притупляли юношей, заставляли их выходить из учебных заведений
недоучками и устремляли их в ряды нигилистов-анархистов.
Назначение г. Сабурова, попечителя Дерптского учебного округа, ми¬
нистром народного просвещения, не обрадовало и не опечалило страны,
ибо его вообще мало знали, и слухи о его способностях были различ¬
ны 238.
Лето провел я в деревне; но в июле по делам был в Москве; и тут
однажды вечером, в беседе с В. Ю. Скалоном 239, возникла у нас мысль
издавать еженедельную земскую газету. Оба мы были уверены в
добром расположении гр. Лорис-Меликова к земству вообще; оба веро¬
вали в великое значение земства для России и признавали необходи¬
мость для него сосредоточенного органа. Хотя мы ничего не порешили,
однако эта мысль сильно засела в наши головы.
В конце августа я получил от нового рязанского губернатора
С. С. Зыбинд приглашение приехать в Рязань для совещаний по пер¬
воначальным школам с министром народного просвещения, имевшим
туда прибыть к 11-му сентября. Очень .охотно я отправился в Рязань,
познакомился у губернатора с г. Сабуровым, за обедом и после обеда
много толковали, а вечером происходило совещание. В нем участвова¬
ло человек под двадцать как из губернских гласных, так и из служащих
по инспекции сельских школ. Министр открыл заседание довольно
длинною речью, в которой он высказал более свои мнения, чем жела¬
ние узнать наши потребности. Всего более он настаивал на том. что на¬
до воздержаться от всякой ломки и изменения законов и что мржно
и при существующих постановлениях вести хорошо дело народного
образования. Я ему возражал и доказывал необходимость пересмотра
положения 1874 года о первоначальных училищах, и что без этого
пересмотра и изменения положения в весьма важных частях ничего
существенного сделать нельзя. Я указал семь главных пунктов, требо¬
вавших коренного изменения и имевших возвратить земству ведение
школ и оставить казенной инспекции только надзор; и доказывал, что
без этого школьное дело успешно идти не может и останется в зависи¬
мости от произвола гг. директора и инспекторов и, следовательно, в
недостаточном, не живом заведовании земства. В заключение я позво¬
лил себе выразить довольно резко, что излишне нас учить, как обходить
закон,— что по этой части мы лрофессора и что, напротив того, необ¬
ходимо нас поставить на законную почву и на ней утверждать. Многие
гласные поддерживали и еще более развивали мое мнение; министр
очень любезно отнесся к нашим заявлениям, просил меня изложить
письменно, если можно, мое мнение и обещал принять во внимание и
соображение указанные нами нужды. Обстоятельную записку по этому
предмету я представил ему в Москве, где опять я с ним виделся и
много беседовал. Вообще он произвел на нас доброе впечатление. На
следующий за совещанием день, вечером, мы собрались у г. Офросимо-
ша и условились, каждый в своем уезде, в предстоявших очередных зем¬
ских собраниях возбудить ходатайство о пересмотре положения 1874
года о первоначальных училищах.
С В. Ю. Скалоном мы переписывались по поводу мысли, нас обоих
Сильно занимавшей, об издании еженедельной земской газеты. В нача¬
191

ле сентября он приехал ко мне в деревню, и тут мы окончательно все
порешили. В. Ю. Скалону приходилось ехать в Петербург для испроше-
ния разрешения на это издание; и я дал ему" письмо к Н. С. Абазе
и другим моим петербургским приятелям. Главные нами одобренные
условия заключались в следующем: во многом мы были единомысленны
и оба искренно и крепко дорожили земским делом, но кой в чем, и
особенно в отношении к всесословной волости, мы были разных мне¬
ний; а потому уговорились беспрепятственно высказывать наши убеж¬
дения, но за каждым из нас оставить право возражать не в том же,
а в следующих ромерах газеты. Я обещал ссужать редакции нужные на
издание деньги; издателем и редактором имел быть В. Ю. Скалой, и
следовательно, нести ответственность за газету вообще; а я ответствен¬
ным был только за мои статьи, которые должны печататься за моею
подписью.
В числе побудительных причин к изданию собственной газеты было
для меня следующее обстоятельство: И. С. Аксаков также предпо¬
лагал издавать еженедельную газету и даже приглашал меня быть его
сотрудником. В последние годы, хотя мы оставались в самых прия¬
тельских отношениях, однако в мнениях, даже существенных, мы зна¬
чительно разошлись: он упрекал меня в отступничестве от славяно¬
фильства и в том, что я поддался влиянию моих приятелей-либералов;
я же обвинял его в утрате того животворного духа, которым особенно
отличался и был так велик Хомяков, и в упорном удержании некоторых
особенностей и случайностей славянофильства, которые f свое время
имели смысл, но ныне вполне его утратили. В обществе и литературе
продолжали нас обоих считать единомышленниками — славянофи¬
лами; и это было мне очень неприятно; ибо я был глубоко убежден,
что пора так называемых славянофильства и западничества безвозврат¬
но миновала; что теперь русские не единицами, а вообще расположены
к своим единоплеменникам: и что теперь все разумные наши сооте¬
чественники более или менее глубоко, сознают необходимость изучать
свое, развивать его и им проникаться, но вместе с тем отнюдь не
чуждаться того, что выработано народами, предупредившими нас на
поприще общечеловеческого быта и образования. Прежде споры
с И. С. Аксаковым бывали у нас частые и продолжительные; казалось,
что мы приходили даже к соглашениям; но затем писались им статьи
и высказывались мнения, которые отзывались каким-то отжившим
славянофильством. Его статьи и речи были талантливы, но грешили
недостатком единства, основательности и выработки. Мне особенно
неприятны были выходки Аксакова против либералов, против правового
порядка, земских учреждений, новых судов и пр. Этим он становился
явно против нас, сторонников предпринятых реформ, и как бы под
знамя Каткова, который всегда был противником мнений, высказывав¬
шихся в «Русской беседе», и которого мы никогда не считали право¬
мыслящим, добросовестным и полезным деятелем. Ни Хомяков, ни
кто-либо из нас никогда не высказывался против либерализма, либе¬
ралов и всего того, чем ограждаются личные и имущественные права
людей; мы даже упрекали западников в недостатке либерализма, ибо
они навязывали народу учреждения, постановления и мнения, которым
192

он нискольку не сочувствовал. Прибавка «л же» к слову либерал
нисколько не изменяла смысла нападок, а показывала только самомне¬
ние человека, употреблявшего это слово: он считал только себя здра¬
вомыслящим либералом, а остальной люд — глупцами или мошенника¬
ми. Молчать прр* наступивших обстоятельствах было для меня трудно,
почти невозможно; помещать же мои статьи кой-где и в изданиях, мне
не сочувственны^ было неприятно и ничем не вынужденно; а участ-
вование в газете Л С. Аксакова могло повести к полному с ним разры¬
ву — чего я вовсе W желал. Это обстоятельство особенно побудило
меня сойтись с В. 1у. Скалоном и деятельно участвовать в его газете.
Газета, под заглавие*! «Земство», была разрешена: ее издатель остался
весьма доволен приемами в Петербурге со стороны лиц, во власти сос¬
тоявших, и мы положили с первых чисел декабря начать выпуски номе¬
ров нашего издания2д
Глава XVIII (1881-il882)
Эпоха добрых веяний—Зима 1880 -1881 г.— Статьи для газеты
«Земство».— Циркуляр министра внутр. дел.— Рязанское зем¬
ство.— Встреча с гр. Аорис-Меликовым за границею.— Брошюра:
«Где мы? куда и как идтЧI?» — Указ 30-го мая 1882 г. о назначении
гр. Д. А. Толстого министром внутр. дел и общественное настроение
поэтому.— Дача в с. Волынском.— Брошюра: «Что же теперь?» —
Статья в «Голосе»: «Наша великая беда».— Губернское земское
собрание в Рязани и «Сборник статистических сведении по Роман¬
ской губернии».— Эгоисты и анархисты.
Сапожковское земское собрание в сентябре прошло очень благо¬
получно: добрые «веяния» из Петербурга оказали благие действия и в
нашем уголке. Разные ходатайства пред высшим правительством —
о пересмотре положения, о первоначальных училищах, об измене¬
ниях в устройстве и делопроизводстве волостных судов и пр.— были
одобрены единогласно. Прения вообще были оживленные, но благо¬
душные и не имели характера состязаний враждебных партий. Отчет
членов училищного совета был выслушан со вниманием и сочувствием,
н вновь испрашивавшаяся прибавка к ассигновке суммы на школы
была единогласно разрешена. Выборы должностных лиц на новое трех¬
летие были произведены все без всяких приключений.
Закрытие верховной распорядительной комиссии, упразднение
III отделения Собственной Канцелярии, передача дел, в них произ¬
водившихся, в министерство внутренних дел и назначение во главу
этого министерства гр. Лорис-Меликова произвели в Москве и во внут¬
ренности империи самое радостное и успокоительное действие. Это со¬
вершилось 6-го августа. Такое скорое и неожиданное возвращение к
обычному законному ходу дел всех поразило, ибо привыкли к тому,
что у нас долговечно лишь временное, чрезвычайное, и никто не пола¬
гал, что лица, облеченные сверхзаконными полномочиями, так скоро их
с себя сложат и поспешат стать на почву закона. Это оживило и значи¬
тельно успокоило страну. Хорошо помню, как вдруг изменилось общее
193

настроение и как усилились общие надежды на лучшее будущее и чув
ства благодарности государю и исполнителям его вол/i за возврат к
прежде предпринятым благим реформам.	/
Порадовались также земцы состоявшейся 23 авгура отмене указа
1879 года, в силу которого губернаторы имели право/не утверждать в
должности и даже требовать увольнения от службы, без всякого объяс¬
нения причин, лиц, служащих по выборам в земском и городском са¬
моуправлении. Высочайшее повеление-о производстве ревизии сена¬
торами в нескольких губерниях, особенно выдававшихся администра¬
тивными беспорядками, произвело 'равным образом на умы весьма
хорошее впечатление. Такое же действие имели* слова, сказанные в
высочайшем рескрипте от 30 августа на имя гр. Лорис-Меликова.
«Вы достигли таких успешных результатов, что оказалось возможным
если не вовсе отменить, то значительно смягчить действие принятых
чрезвычайных мер; и ныне Россия может вновь спокойно вступить
на путь мирного развития».
Слухи и газетные известия о беседе ми костра внутренних дел с
редакторами петербургской повременной печати распространились по
России быстро и везде возбудили надежды ^ оживление. Долго обще¬
ство и остальное население страдали от перерыва по приведению в ис¬
полнение начатых реформ и даже от попятного от них движения, что
особенно было тяжко после первого оживленного десятилетия царство¬
вания. Программа администрации, сообщенная гр. Лорис-Меликовым,
была так же благонамеренна, как и благоразумна: она обещала то, в чем
все нуждались и чего все желали — развитие дарованных прав и учреж¬
дений. Она не понравилась только крепостникам, но и те в себе затаи¬
ли свое неудовольствие. Вскоре затем учрежденная под председатель¬
ством Г1. А. Валуева комиссия для пересмотра законоположений и
временных правил о печати возбудила надежды на обеспечение ей
некоторой самостоятельности и ответственности не по произволу ад¬
министрации, а по суду.
Возвратившись из деревни в Москву, я поспешил отправиться в
Петербург, где мне очень хотелось видеть гр. Лорис-Меликова и побе¬
седовать с ним о предполагаемых им дальнейших действиях по управ¬
лению. От него узнал я много интересного. На созвание земской думы
он никак не надеялся получить соизволение государя; но он имел в виду
собрать общую, довольно многочисленную комиссию из выборных от
земств, а где таковые еще не образованы, из лиц, приглашенных пра¬
вительством. Неоднократно мы об этом толковали и если не во всем
соглашались, то по крайней мере я вынес из этих разговоров убежде¬
ние, что министр внутренних дел расположен все возможное сделать
для оживления и утверждения земских учреждений. Виделся и много
толковал о наших финансовых делах с вновь назначенным министром
финансов, А. А. Абазою, и с его товарищем Н. X. Бунге241. Оба они
были старые мои знакомые, а потому наши беседы были живы и инте¬
ресны. Их тогда очень занимал соляной налог, которого отмена от
них требовалась. Я виделся в Петербурге и со многими другими во
власти состоящими людьми, и все казались мне как бы перерожден¬
ными и иными, чем какими были прежние сановники. Давно, очень
194

давно я не выезжал из Петербурга с такими хорошими воспоминания¬
ми и надеждами.
Наше декабрьское очередное губернское земское собрание было
странно и безалаберно: одни слишком много ожидали от новых вея¬
нии; другие стишком их опасались; а третьи, не разделяя надежд
первых, ни страхов последних, думали только о том, как бы вернее себе
обеспечить большинство голосов при баллотировках в непременные
члены уездных псхкрестьянским делам присутствий. Толковали в засе¬
даниях очень много и обо многих весьма важных делах: и о перес¬
мотре положения о первоначальных училищах, и об Александровской
семинарии, и о мелком поземельном кредите для землевладельцев, и о
разных финансовыхщелах и порядках, и о дорожных сооружениях, и
0	лучшем устройстве\медицины в уездах, и о пьянстве, и о призрении
нищих, и еще обо ^ногих важных земских предметах. Решения
большинства были qacto весьма странные и даже одно другому проти¬
воречащие: очевидно было, что ни одно из направлений не преобла¬
дало, крепостники напрягали свои последние усилия для удержания
существующих беспорядков, а либералы распадались на умеренных и
крайних преобразователей. Заседаний было много (23); прениям не
предвиделось и конца, а'предложения с каждым днем умножались.
Наконец, положено было иметь в феврале или марте чрезвычайное
собрание для рассмотрения остальных необсужденных докладов, и
приступили к выборам. Съехавшихся гласных было так много, как ни¬
когда: из 88 гласных по положению присутствовало 82. Выборы дали
результаты неожиданные: избирались большею частью люди порядоч¬
ные и либеральные; и крепостники страшно бесились. Наконец,
утомленные гласные на 21 день собрания разъехались по домам.
Зима 1880/1 года была в Москве довольно оживлена. Мы, т. е. я и
Скалон, писали много статей для «Земства» по преобразованию и улуч¬
шению земских учреждений и много таких же статей нам доставляли
И пересылали. И. С. Аксаков с немногими своими единомышленниками
проповедовал в своей «Руси» какой-то странный возврат к самобытнос¬
ти, позволял себе самые резкие выходки против либералов, против пра¬
вового порядка и пр. и ограничивался общими фразами насчет предла¬
гавшихся им преобразований. Мы с ним не полемизировали, но явно
расходились в наших стремлениях. С. А. Юрьев издавал при денежных
пособиях г. Лаврова, человека благонамеренного, искренно любившего
просвещение, но недостаточно развитого, ежемесячный журнал «Рус¬
скую мысль» 242. В нем помещались очень хорошие статьи; но это из¬
дание не имело, однако, решительного направления — оно выражало
и настоящий русский дух, и вместе с тем оглашалось (и нередко) бел¬
летристикою в чисто западном направлении. Юрьев оставался верен
своим убеждениям, но, из уважения к г. Лаврову, нередко помещал
статьи, которым не мог сочувствовать. Вечера у нас по вторникам и у
разных приятелей по другим дням были живц и интересны; чувствова¬
лось что-то животворившее и обещавшее водворить нас на почву
производительную. Вдруг 1-го марта вечером прошел слух, а второго
утром получено было и положительное известие об ужасной кончине
1	04 'Х
императора .
195

Это известие всех страшно поразило, огорчило, ошеломило. Под¬
робности о совершенном злодеянии исполнили всех ужасом. Во всех
слоях народа грусть, страх и изумление овладели людьми. Где и чего
тогда не говорили! По селам стали распространять с^ухи о том, что
дворяне убили царя за лишение их крепостных людей. В городах —
пугали смутами по деревням. Даже в войсках не рыло совершенно
спокойно. Рассказы о беспорядках против евреев/ в Елизаветграде,
Киеве и других южных городах усиливали общее беспокойство.
Целые два месяца Россия была в каком-то странно^ смущении и оцепе¬
нении: не только руки отпадали от всякого дела, ^ даже ум и чувства
как будто омертвели. Покойного государя любилй, обожали освобож¬
денные крестьяне и бывшие дворовые люди; но душевно были к нему
расположены и преданы в обществе все лично е/о знавшие и те, кото¬
рые много слышали о его сердечной доброте, okro всегдашнем распо¬
ложении ко всякому доброму делу. Едва ли ктд из русских самодерж¬
цев был вообще так любим, как Александр- II. Всякий русский с
чувством от души говорил: Вечная тебе память!
10-го марта собралось в Рязани наше Чрезвычайное губернское
земское собрание; но никто не был в состоянии заниматься делами.
Мы отслужили панихиду, составили и подписали адрес вновь вступив¬
шему на престол императору и выбрали комиссию для составления
проекта ответа на циркуляр министра внутренних дел от декабря, ра¬
зосланный к губернаторам только в конце января, а земскому собра¬
нию сообщенный 10 марта. Как этот циркуляр весьма важен сам по
себе и особенно замечателен тем, что разослан и встречен был при
одних и окончательно обсуждался при совершенно, иных обстоятель¬
ствах, то считаю нужным остановиться на этом документе и событии.
Министр внутренних дел гр. Лорис-Меликов разослал к губерна¬
торам циркуляр, которым он поручил им предложить земским собра¬
ниям, уездным и губернским, а равно присутствиям по крестьянским
делам высказать свое мнение по некоторым обстоятельно изложенным
вопросам, возникшим в разных губерниях, относительно преобразова¬
ния учреждений по крестьянским делам и крестьянского самоуправле¬
ния. В заключении этого циркуляра было сказано: «Могут быть пред¬
ставлены соображения и о других мерах по устройству местных по
крестьянским делам учреждений, которые земства или присутствия
сочтут полезными для дела».
Эти последние слова и возбудили в комиссиях и земских собра¬
ниях самые ожесточенные и самые продолжительные прения. Крепост¬
ники надеялись устроить дело так, чтобы дворянский надзор следил
всюду за крестьянским самоуправлением и чтобы гг. землевладельцы
всегда являлись решителями судеб темной массы населений: неко¬
торые же либералы, особенно крайние из них, желали воспользоваться
этим случаем, чтобы привести свою любимую мысль о мелкой зем¬
ской единице, т. е. о всесословной волости или округе. В нашей рязан¬
ской комиссии оказалось значительное большинство в пользу послед¬
него мнения. Хотя я не был крепостником, однако я не был и за
всесословную волость, которую считал и теперь считаю совершенно
невозможною и нежелательною. Этот вопрос возбудил в комиссии
]%

самые жаркие\и очень продолжительные прения. Когда, наконец, он
был решен и я Сказался в меньшинстве, тогда я просил уволить меня от
председательства, ибо боялся не быть беспристрастным и не уметь вес¬
ти как следует обсуждение дела, не согласного с моими убеждениями:
но все единогласно и убедительно просили меня остаться председате¬
лем, и я вынужден был подчиниться желанию комиссии. К тому же не¬
которые члены вызывались написать доклад и исполнить все письмен¬
ные обязанности. Затем обсуждались разные вопросы по устройству все¬
сословной волости; и между ее сторонниками оказались страшные
разномыслия и даже совершенно противоположные об ней мнения.
Если бы я был прежде и за всесословную волость, то бывших в
комиссии прений достаточно было бы убедить меня в совершенной
ее неосуществимости. После шести весьма продолжительных и очень
оживленных заседаний большинство окончило свой труд; я объявил,
что подам особое мнение с изложением своего проекта; и положили мы
для выслушания всего этого собраться 1-го мая. В назначенный день
мы собрались; доклад комиссии был большинством одобрен; я прочел
свое отдельное мнение, основанное на нескольких статьях, напечатан¬
ных мною в «Земстве» *, и мы разъехались под тяжким впечатлением,
произведенным на нас известием о выходе в отставку графа Лорис-
Меликова.
Собрались мы 10-го мая; доклад комиссии был напечатан и роз¬
дан гласным; мое особое мнение с брошюрами из «Земства» также
было им роздано. Для лучшего с ними ознакомления положено сперва
рассмотреть и решить дела, оставшиеся от очередного собрания, и уже
затем приступить к обсуждению доклада комиссии и моего особого
мнения по циркуляру министра внутренних дел. Много докладов было
утверждено без всяких прении; доклады по Александровской земской
семинарии, по пересмотру положения 1874 года о первоначальных
школах, даже о выдаче земледельцам ссуд на покупку земли не вы¬
звали особенно горячих и продолжительных прений; все сдерживались
и берегли себя для поражения противников при обсуждении доклада
комиссии и моего особого мнения по переустройству крестьянских
учреждений. Когда, наконец, дорвались до этого лакомого куска,
тогда собрание видимо оживилось. Первым вопросом было постанов¬
лено: признает ли собрание удовлетворительными и подлежащими
частным преобразованиям существующие присутствия по крестьян¬
ским делам? Этот вопрос был решен скоро и почти единогласно
в отрицательном смысле. Но затем предложение кн. Волконского и
общей комиссии об образовании мелкой земской единицы или всесо¬
словной волости возбудило самые ожесточенные прения. Но как пред¬
мет этот был уже многократно обсужден прежде, то оказалось возмож¬
* «О преобразовании уездных присутствий по крестьянским делам*. № 6
«Земства».	.
«О сословиях и состояниях в России». № 21 «Земства».
«О мелкой земской единице». N° 22 «Земства*.
«О крестьянском самоуправлении и присутствиях по крестьянским делам».
23 «Земства».
\
197

ным в то же заседание поставить его на баллотировку. Результатом
письменной баллотировки оказалось отклонение этого предложения
26 голосами против 16. Этим решением был устранен весь доклад
комиссии и положено приступить на следующий день к обсуждению
моего особого мнения. Первый пункт моего предложения был принят
большинством голосов почти без прений; но второй вызвал самые
горячие споры,— возражениям не было конца. Тогда один гласный
очень ловко предложил отсрочить до очередного собрания дальней¬
шее обсуждение этого дела и избрать комиссию ддя составления отве¬
тов на частные вопросы по преобразованию упомянутых присутствий,
ибо ни доклад общей комиссии, ни мое особое мнение таких ответов
не предлагали. Почти все гласные с радостью ухватились за это пред¬
ложение. Прения прекратились, приступили к избранию комиссии;
и как я и многие другие гласные отказались быть ее членами, то вы¬
брали пять членов из лиц, не сочувствовавших ни докладу комиссии,
ни моему мнению. Затем пригласили губернатора и собрание было
закрыто.
В деревне остался я недолго и поспешил за границу, где нахо¬
дились жена и дочь с детьми. В Москве пробыл только один день, и
в Берлине тоже, и 29 мая я был уже в Париже. Эта республиканская
столица на сей раз не произвела на меня никакого особенного впечат¬
ления; но еще более утвердился в мнении, что республика тут не
восвояси, а пребывает гостьею. Нет! с такою роскошью и безнравствен¬
ностью эта форма управления как-то не вяжется. Ездил в Виши, где
жена моя пила воды и где я еще никогда не бывал.Там убедился в
одном — что французские водолечебные заведения содержатся много
хуже немецких. Из Парижа, через Кельн и по Рейну, я поехал в Эмс
для свидания с гр. Лорис-Меликовым. С ним провел я целые сутки и
узнал от него очень много весьма интересного. Нашел я его в весьма
расстроенном, нервном положении; но он по обыкновению был очень
мил и умен. Оттуда я поехал в Вильдбад, куда мне советовали ехать
для поправления и укрепления моих нервов. Местность этих вод пре¬
лестная; много тут я гулял, наслаждался видами, начал писать новую
брошюру; но ванны вскоре оказались для меня непригодными; они не
успокоивали, а возбуждали меня; я лишился сна по ночам, а днем
чувствовал себя как бы не самим собою. Наконец, и тамошний доктор
нашел, что для Вильдбадских вод я слишком бодр, и советовал мне
для успокоения моей нервной системы ехать в Шлангенбад; на что я
тем охотнее согласился, что знал, что гр. Лорис-Меликов должен
был там с семейством провести три недели. Я, однако, не поехал туда
прямо, а направился на Париж, где взял свою жену и отвез ее в Эмс.
Устроивши ее там, я направился на Шлангенбад, где уже нашел гр. Ло-
риса с семейством. Виды, прогулка, воздух, квартира и обеды — все
мне очень нравилось. Ванны производили на меня просто чарующее
действие: они меня успокоивали так, что, сидя в rfnx и выходя из них,
я чувствовал себя как бы иным — помолодевшим, окрепшим человеком.
С гр. Лорисом и его семейством мы ежедневно вместе обедали, иногда
гуляли и часто проводили вечера в живой беседе. Чем более узнавал
этого человека, тем лучшее производил он на меня впечатление. Многие
198

упрекали Лориса в крайней хитрости и утверждали, что, как армянин,
он чужд русского духа. Зная его коротко, могу положительно сказать,
что в нем русского духа более, чем в весьма многих русских, и что хотя
он провел свою жизнь преимущественно в военной службе, однако в
нем замечательны способности государственного человека. В этом я
особенно убедился во время кратковременного его управления минис¬
терством внутренних дел; он не был ни легкомыслен и спешен, как
его преемник, ни умственно близорук и косен, как преемник его
преемника 24‘. Великое достоинство Лориса то, что он не страдает
довольно общею болезнью наших сановников — всеведением и очень
внимательно выслушивает то, что ему говорят, и относится хотя
критически, однако уважительно к высказываемому другими.
В Шлангенбаде я окончил свою брошюру. Из Шлангенбада я отпра¬
вился в Берлин. Тут прожил я целую неделю и напечатал свою книж¬
ку. Главная мысль и цель ее была выразить то невыносимое положе¬
ние, в котором мы тогда находились, и еще раз, и как можно силь¬
нее, указать, что единственное для нас спасение есть созыв общей
земской думы. Я высказывался вполне за самодержавие, против
бюрократии и конституции и за прекращение той неизвестности и
неопределенности, которые, после 1-го мая, душили Россию240. Один
экземпляр этой книжки при всеподданнейшем письме я отправил к
государю и по одному экземпляру к гр. Игнатьеву и Каханову 24". Мно¬
гим моя книжка очень понравилась, и я получил о ней даже письменные
весьма лестные отзывы; но не знаю, удостоилась ли она прочтения
со стороны императора. Видел многих лиц из Петербурга; но ни¬
каких об этом сведений не получил 2А<

ПРИЛОЖЕНИЕ
ОХОТА ПУЩЕ НЕВОЛИ
Часто повторяем мы сию пословицу, но редко, весьма редко, д]
маем о глубоком ее смысле. Чего не делаем мы по охоте! Скачем по бол
шим дорогам, не спим ночи, работаем с утра до вечера, и нам все это \
тяжело. Успех большею частью увенчивает наши усилия; почему?
Потому именно, что мы все это делаем добровольно; что мы имеем
виду достижение нашей цели и работаем для себя. Как тяжело всяк<
принуждение! Мне хочется служить в военной службе, а меня опр
деляют в гражданскую; я не люблю деревню, а родители посылай
меня хозяйничать в отдаленную губернию; для излечения от бoлeз^
мне хочется ехать за границу, а меня отправляют на Кавказ. Гражда!
ская служба, деревня, Кавказ — сами по себе суть вещи не дурны
не тяжелые и для многих они составляют предметы пламенных жел
ний; но во всем этом дурно, тяжело лишь одно — именно то, что м
должны это делать не по убеждению, не по охоте, а по неволе.
Если неприятно, тяжело совершать по неволе несколько дел
жизни, то каково целую жизнь, почти все действия оной производи
не по охоте, а по неволе. Сидора мы назначаем в повара, Андрея
лакеи, Гаврилу в портные и так далее, между тем как они, быть м
жет, имеют наклонности к совершенно иным занятиям. Федор жела<
жениться, он сотворен для семейной жизни, а я не дозволяю ему ж
ниться, потому что как человека характера тихого его личная уел
га мне нужна, я хочу иметь его всегда в господском доме. Родит
ли желали бы сохранить при себе детей своих и лично наблюсти
их нравственностью, а мы отдаем их в учение в Москву, где и мал
чики, и девочки более развращаются поведением, чем научаются р
меслам.— И мы еще удивляемся, что у нас мастеровые умеют толы
перенимать и ничего не выдумывают и не улучшают! Мы ставим в пр
мер немцев, англичан, которые постоянно доводят до большого с
вершенства все ремесла, которыми они занимаются. Да, разница т
велика. Они посвящают себя тому, чему хотят; добрая воля развив
ет их ум с детства; они хлопочут, трудятся — для себя, а не для др
того.
Взглянем на барщинскую работу. Придет крестьянин сколь вс
можно позже, осматривается и оглядывается сколько возможно ча1
200

и дольше, а работает сколь возможно меньше,— ему не дело делать,
а день убить. На господина работает он три дня и на себя также
три дня. В свои дни он обрабатывает земли больше, справляет все
домашние дела и еще имеет много свободного времени. Господские
работы, особенно те, которые не могут быть урочными, приводят
усердного надсмотрщика или в отчаяние или в ярость. Наказываешь
не хотя, но прибегаешь к этому средству, как к единственно воз¬
можному, чтоб дело вперед подвинуть. С этою работою сравните те¬
перь работу артельную, даже работу у хорошего подрядчика. Здесь
все горит; материалов не наготовишься; времени проработают они
менее барщинского крестьянина; отдохнут они более его; но наде¬
лают они вдвое, втрое. Отчего? — Охота пуще неволи.
Взойдите в мануфактуру, где работают по наряду, даже где в
виде поощрения дается некоторая задельная плата. Что вы там най¬
дете? Инструменты непременно в худом виде, ибо работники их не
берегут, они за них не отвечают; можно этих людей наказать, но
нельзя прогнать. По этой же самой причине работа производится и
дурно, и неотчетливо; что же касается до сработанного количества,
то, верно, едва в половину против вольного работника.— Какая раз¬
ница войти в мануфактуру, истинно на коммерческой ноге устроен¬
ную! Как там один перед другим боится переработать, так тут они
друг друга одушевляют и подстрекают. Вычет заставляет каждого,
строже всякого надсмотрщика, наблюдать за чистотою работы.
Собственная выгода будит его до света и освещает ему вечером.— Охо¬
та пуще неволи.
У нас в домах слуг много, а прислуги мало. Всякий имеет свою
часть, и даже свою часть исправляет столько, сколько необходимо,
а всего чаще и гораздо менее, чем сколько нужно.— За границею,
даже в С.-Петербурге у иностранных купцов, в доме один слуга, а
между тем все чисто, все убрано; за столом он один служит пятнад¬
цати, двадцати человекам; везде он поспевает; нигде нет за ним
остановки. Почему? Потому что он получает жалованье хорошее, т. е.
то, чего нам стоят двое, трое наших невольных слуг; потому что
если он не будет исполнять всех требований своего хозяина, не бу¬
дет предупреждать его желаний,— то его сошлют и возьмут слугу
оолее усердного. Спросите иностранцев в Петербурге, как они до¬
вольны нашими так называемыми артельщиками; один человек служит
за троих.— Отчего? Охота пуще неволи.
Мы чаще жалуемся, что слуги наши глупы, беспечны, ленивы,—
да как же им быть иными? — О чем им заботиться? Они знают, что
барин их накормит и оденет. К чему им радеть? Что ни больше они
будут работать, то тем больше навалят на них дела, и одно средст¬
во быть покойным: дела не делать, а от дела не бегать. Что же ка¬
сается до ума, то в их теперешнем положении это самая опасная и
бесполезная вещь: почти все умные слуги — или пьяницы, или отча¬
янные головы. Самая лучшая вещь в слуге — чтобы он был не умен
и не глуп. Дело другое в вольном человеке: он должен позаботить¬
ся о том, чтоб припасти к старости, на случай болезни; ему надоб¬
но подумать или об отце и матери, или о жене и детях. Если он 6v-
20!

дет служить плохо, то его прогонят; если он может в доме исправ¬
лять только одну часть, то он и жалованье получит за 1/4, за 1/2
слуги, одним словом, всякий слуга служит без устали; мечется во
все углы; все им приведено в порядок,— потому что он служит по
доброй воле, потому что он получает для себя по мере, как он служит
для другого.
Часто слышим мы жалобы на пьянство русского народа. Да как,
почтенные читатели, не быть им пьяницами! Какое главное действие
пьянства? Что в пьянстве всего привлекательнее? По мере как вино
разыгрывается, человек чувствует, что все около него преобразовы¬
вается, предметы смешиваются, воспоминания покидают и он входит
в иной какой-то мир. Он забывает горе, становится смелее, живет
какою-то другою жизнью,— пьяному море по колено, говорит посло¬
вица.— Можно ли ставить в вину нашим людям, что им хочется хоть
изредка отведать той жизни? Пьяцство есть необходимое утешение
в их положении, и горе нам, когда они в настоящем своем быту пере¬
станут пьянствовать.
Одна привычка, одна восточная (не хочу сказать сильнее) лень
удерживает нас в освобождении себя от крепостных людей. Почти
все мы убеждены в превосходстве труда свободного перед барщин-
скою работою, вольной услуги перед принужденною,— а остаемся
при худшем, зная лучшее. Многое можно сказать насчет невозмож¬
ности теперь превратить наших крепостных крестьян в обязанные,
но что удерживает нас всем дворовым людям, на основании указа
12 июня 1844 года, дать отпускные с заключением с ними обяза¬
тельств? Обеспечения имеем мы полные: если они не заплатят сле¬
дующих нам денег в назначенные сроки, то удовлетворяемся мы пре¬
имущественно пред всеми прочими их долгами и даже перед казенны¬
ми повинностями; если имущество их недостаточно, то отдаются в
рекруты, и зачетные квитанции нам выдаются, а негодные в рекруты
отправляются в крепостные работы.— Чего нам требовать более?
Средства нам даны; исполнение зависит от нас одних. Есть уже и
примеры, но, к несчастью, они не столь многочисленны, как бы то¬
го следовало ожидать. Пусть люди благонамеренные примутся за де¬
ло дружнее и тогда верно отсталых будет немного.
1 ноября, 1847, — с. Песочня.

КОММЕНТАРИИ
А. И. Кошелев
мои ЗАПИСКИ*
В отечественной мемуарной литературе XIX века воспоминания А. И. Кошелева
занимают почетное место. Их достоинства очевидны: значительность описываемых
событий, осведомленность мемуариста, его стремление к точности, сдержанность коше-
левских суждений о людях и страстность размышлений о делах политических и общест¬
венных. Воспоминания написаны неровно: Кошелев то словно бы скуп на слова и скло¬
нен к сухому перечню имен, то пишет с подробностями, которые на первый взгляд даже
кажутся утомительными. Чтобы понять особенности «Моих записок», необходимо
обратиться к личности их автора, остановиться на главных вехах его жизненного пути.
Александр Иванович Кошелев родился в Москве в 1806 году. Он был родовит, богат,
получил хорошее воспитание. Накануне 14 декабря 1825 года Кошелев — «архивный
Юноша», член тайного «Общества любомудрия», знаком с Рылеевым и Пущиным. В пер¬
вые годы николаевского царствования Кошелев служил в Петербурге, имел репутацию
карбонария и принадлежал к «якобинской шайке», как руководители III Отделения на¬
рывали вольнодумную дворянскую молодежь. Среди тех, кого он знал, Жуковский и
Пушкин, Сперанский и Бенкендорф. В 1830—1840-е гг. Кошелев помещик, преус¬
певающий сельский хозяин, владелец (по разным подсчетам) от 3,5 до 5,5 тысячи ревиз¬
ских душ. Он разбогател на винных откупах и осуществил мечту современных ему бальза¬
ковских героев — «сделать миллион». В предреформенное десятилетие Кошелев —
убежденный сторонник освобождения крепостных крестьян, противник откупов. Он
рграл видную роль в общественном движении, издавал и редактировал славянофильские
журналы («Русская беседа», «Сельское благоустройство»), полемизировал с Черны¬
шевским и Чичериным о народности и общине. Неоспорим его вклад в подготовку
крестьянской реформы 1861 года. В середине 1860-х гг. Кошелев занимал крупный ноет в
Милютине кой администрации Царства Польского и гордился тем, что ему «удалось
распространить употребление русского языка». Выйдя в отставку в 1866 году, он посвя¬
тил себя местной земской деятельности и публицистике. В брошюрах, изданных за гра¬
ницей, он особенно ревностно проводил мысль о необходимости созыва Земского собо¬
ра, на котором были бы представлены все сословия. На рубеже 1870—1880-х гг. Кошелев
был близок к «бархатному диктатору» М. Т. Лорис-Меликову, а после его отставки видел
первые шаги «эпохи контрреформ». В последний год жизни ему довелось размышлять
над тем, кто хуже — «своекорыстники или анархисты», крепостники или революционеры.
Умер Кошелев в ноябре 1883 года.
Читателю конца XX века жизнь Кошелева может показаться богатой неожиданными
поворотами, но сам Кошелев, рассказывая о себе, подчеркивает ровное течение событий,
постепенный, почти закономерный переход от одних занятий к другим. И он прав. Дей¬
ствительно, есть нечто, что связывает юношеское неприятие аракчеевщины со стариков¬
ской критикой графа Дмитрия Толстого, назначение которого министром внутренних
дел, как записал Кошелев в дневнике, «насмешка над общественным мнением или чистое
безумие». Есть нечто, что объединяет рискованные откупные спекуляции* и взвешенные
проекты уничтожения крепостного состояния, отстаивание общинного начала как залога
* Комментарии составлены Н. И. Цимбаевым.
i
203

здорового развития народности и участие в «умиротворении» Польши. Это нечто есть «на¬
стоящий либерализм*, те правила «истинного свободолюбия и свободомыслия», ко¬
торыми Кошелев проникся в юности, которым следовал в зрелые годы и которым был
верен до конца жизни. Именно в определенности основных убеждений мемуариста, в ею
твердой приверженности принципам либерализма следует искать ключ, способный
раскрыть особенности «Моих записок», именно ото является их главным достоинством.
«Мои записки»— история жизни русского либерала, рассказанная с позиций
либерализма и без каких-либо попыток выйти за пределы либеральной системы цен¬
ностей. Окончательное становление взглядов Кошелева пришлось на время спорои
западников и славянофилов, и он по праву должен быть отнесен к плеяде знаменитых
«идеалистов сороковых кодов». Работу над воспоминаниями Кошелев понимал как
долг, как дело, «которое со временем может быть полезным». Что он имел в виду? Жизнь
Кошелева настолько тесно переплелась с судьбой российского либерализма, что «Мои
записки» переросли рамки жизнеописания и стали по сути историей либерального дви¬
жения в России. Историей, которая охватывала период 1820-х — начала 1880-х гг. и
одним из главных деятелей которой был сам Александр Иванович Кошелев. «Мои запис¬
ки» писались в расчете на публикацию, они были адресованы читателю пореформен¬
ной России. Мемуарист сознательно пытался раскрыть истоки и пути развития либе¬
ральных идей, показать их жизненность. Отсюда — цельность воспоминаний, естествен¬
ный переход от событий 1840— 1850-х гг. к более позднему времени. Кошелев охотно
повествовал о своем опыте, и многостраничные описания рутинной работы рязанского
земства призваны были стать своего рода пособием для следующих поколений либера¬
лов. «Мои записки» — не просто воспоминания, они создавались как учебная книга
российского либерализма.
Понятно, что «Мои записки» рисуют не полную картину либерального движения, что
они не дают точного представления о месте Кошелева в общественной жизни. Полезно
помнить, что Кошелев всегда играл вторые роли. «Я великий человек на малые дела»,
не без горечи писал он в дневнике 1848 г. (К о л ю п а н о в Н. П. Биография А. И. Ко¬
шелева. М., 1892. Т. If. С.80). Среди любомудров блистали Д. В. Веневитинов и И. В. Ки¬
реевский. Среди откупщиков — В. А. Кокорев и Бенардаки. Задумав «сделаться первым
агрономом России», Кошелев достиг многого, но уступил здесь Н. П. Шишкову,
С. А. Маслову. В славянофильском кружке первенствовал А. С. Хомяков, славянофиль¬
ские газеты и журналы успешнее редактировал И. С. Аксаков. Эмансипа11ионные про¬
екты Кошелева отличались продуманностью, но в Редакционные комиссии попали
Ю. Ф. Самарин и кн. В. Л. Черкасский. Политику царизма в Царстве Польском намечал
Н. А. Милютин. В пореформенное время заграничные брошюры Кошелева читались с
интересом, но современники помнили, что он «из откупов шагнул в литературу».
Память современников избирательна и несовершенна. Во времена «Русской беседы >
С. А. Соболевский, знавший Кошелева еще но службе в Архиве иностранных дел, ост¬
рил — «не чуждый откупов» — и забывал, что «творец «Беседы» Кошелев» в двадцатые
годы состоял в литературном обществе С. Е. Раича, писал и переводил. Е. П. Ростопчина
поместила Кошелева в «Дом сумасшедших» и была беспощадна:
Кошелев — беседы русской
Корифей и коновод.
Революции французской
В недрах Руси скороход;
Славен мыслями чужими
И чужим добром богат,
Меж сеидами своими
Доморощенный Марат.
(Эпиграмма и сатира. М.—Л., 1932. Т. 2. С. 48)
В действительности Кошелев более всего боялся революции и поучал И. Аксакова,
что если не принять «русского воззрения на царскую власть», то «мы на всех парусах пой¬
дем в европейский революционализм, от чего боже нас упаси» (Голос минувшего. 1918.
№ 7—9. С. 178). «Доморощенный Марат» был в добрых отношениях с шефами жандар¬
мов гр. А. Ф. Орловым и гр. П. А. Шуваловым.
В воспоминаниях С. М. Соловьева Кошелев, дипломат школы Нессельроде и
Поццо-ди-Борго, показан как «мужик и- горлан», как «человек практический, мастер
обсуживать предметы осязательные, но становившийся совершенным дураком, когда
204

предмет поднимался в высшую сферу» (Соловьев С. М. Избранные труды. Записки.
М., 1983. С.302—303). Такая характеристика вызывает недоверие, особенно если помнить
о «любомудрии» юного Кошелева.	(
Несколько слов следует сказать о славянофильстве Кошелева. Три обстоятельства
привели его в славянофильский кружок: давняя близость к Хомякову и братьям Киреев¬
ским, настойчивые усилия славянофилов содействовать «освобождению крепостных лю¬
дей», чему Кошелев очень сочувствовал, и тяга к философии, которую он изучал серьезно
и глубоко. В молодости любомудр-шеллингианец, Кошелев ценил Спинозу «выше
евангелия». В 1840 - 1850-е гг. он читал труды отцов церкви, размышляя над тем, что
христианин может быть рабом, но не должен быть рабовладельцем, и полагал, что «унич¬
тожение рабства надобно главнейше основать на Христовом учении о братстве» (К о-
л ю п а н о в Н. П. Ук. соч. Т.2 С.82). В 1853 г. он поучал Черкасского: «Я прошел через
ваше состояние. Утопал в делах, пичкал голову и Локками, и Кантами, и Шеллингами,
с страстью занимался науками положительными, считал чуть-чуть не все суеверием, но
пришел к убеждению, что все это суета из сует. Да, суета из сует все это, взятое в от¬
дельности; но все это получает смысл, становится божьим миром, когда освещается
одною истинною истиной» Щит. по кн.: Цимбаев Н. И. Славянофильство. М.,
1986. С.99). В славянофильстве как разновидности либеральной идеологии Кошелева
привлекала верность православной традиции, и он гордился тем, что под его редакцией
«Русская беседа» хранила тот дух, который «доставил нашему изданию одобрение и
сочувствие просвещеннейших лиц нашего духовенства» (Голос минувшего. 1918. № 7—9.
C.I77). В некоторых вопросах Кошелев расходился с остальными членами кружка. Един¬
ственный из славянофилов, он сочувственно относился к олигархическим притязаниям
дворянства. Его суровая критика правительственной бюрократии имела целью отстоять
дворянские привилегии, что отчетливо проявилось во время службы в Царстве Польском.
Кошелевская идея сословной Земской думы противоречила теории бессословного об¬
щества, которую разрабатывали в пореформенные годы И. Аксаков, Ф. Чижов и В. Ела¬
гин.
Расстался Кошелев со славянофильством безболезненно, будучи убежден, что
«пора так называемых славянофильства и западничества безвозвратно миновала». Отход
от славянофильства вовсе не означал разочарования н православной патристике, хотя
нельзя не отметить, что в поздних брошюрах Кошелева заметно воздействие позитивиз¬
ма. Считая себя умеренным либералом, он желал объединения «разных сортов либера¬
лов» и в 1869 г.— именно н этом году он начал писать воспоминания в обращении к
«собратьям по земству» высказал надежду: «Авось, со временем, возникнет журнал, в
котором мы будем иметь возможность, не становясь под знамя какой-либо мнимой пар¬
тии, беседовать о том, как действительно идут наши земские дела и как их лучше устро¬
ить для блага нашего отечества» (К о ш е л е в А. И. Голос из земства. М., 1869, преди¬
словие без пагинации).
Воспоминания Кошелева были изданы в 1884 г. в Берлине его женой Ольгой Фе¬
доровной Кошелевой (1816— 1893). Объясняя появление книги за рубежом, издательни¬
ца писала: «Не желая ради цензуры искажать и сокращать «Записки» дорогого мне
человека, я решила, как это для меня ни тяжело, напечатать их за границею совершенно
в том виде, в каком они вышли из-под пера моего мужа». О. Ф. Кошелева обещала: «Как
только цензурные условия нашей печати дозволят, я сочту долгом издать эти «Записки»
и в России» (Записки Александра Ивановича Кошелева (1812—1883 годы). С семью
приложениями. Берлин C.V —VI). Выполнить обещание ей не удалось, хотя она деятель¬
но стремилась закрепить память о Кошелеве в русском общественном сознании. По ее
предложению к составлению обширной биографии Кошелева приступил видный публи¬
цист и земский деятель Нил Петрович Колюнанов (1827—1894). О. Ф. Кошелева переда¬
ла ему «все бумаги и обширную переписку своего мужа» (Ко л ю п а н о в Н. П. Ук. соч.
T.I. Кн.1. М., 1889. C.V). Колюпанов успел издать три книги «Биографии А. И. Кошеле¬
ва», но завершить задуманный труд не смог. После смерти Кошелевой и Колюпанова
архив Кошелева исчез из поля зрения исследователей. Неизвестно и местонахождение
рукописи «Моих записок». Розыски, которые в разные годы предпринимали Ю. И. Ге¬
расимова и автор настоящих комментариев, успеха не принесли (см.: Г ерасимо-
в а Ю. И. Архив Кошелевых//Записки отдела рукописей Библиотеки им. В. И. Ленина.
Вып. 35. Мм 1974).
Судить о работе КРшелева над воспоминаниями мы можем но случайным заметкам,
которые встречаются в тексте «Моих записок». Непосредственной причиной, побудившей
Кошелева к составлению записок, стала смерть в начале 1869 г. его старых друзей
205

кн. В. Ф. Одоевского и Н. П. Шишкова, которые имели намерение писать воспоминания,
но «сошли в могилу, его не исполнивши». Об этом сказано во вступлении, датированном
13 апреля 1869 г. За год была написана небольшая часть воспоминаний, доведенных до
первой поездки автора за границу (1831 г.). Затем последовал перерыв до октября 1872 г.»
когда М. П. Погодин, ознакомившись с записками, настоял на их продолжении. Работал
Кошелев медленно, с большими перерывами. О службе в московском губернском прав¬
лении (начало 1830-х гг.) он писал во второй половине 1870-х гг., если судить по упоми¬
нанию о смерти П. В. Хавского в 1876 г. Возможно, правда, что это позднейшая вставка,
ибо к рассказу об отмене откупной системы (1860 г.) он сделал примечание: «писано
в 1872 году». Возможно, что ошибочна и дата самого примечания. Кошелев не всегда четко
мог восстановить хронологию работы над записками. Кончина Одоевского, писал, на¬
пример, он, «побудила меня следующим же летом опять приняться за мои записки, кото¬
рые в 1869 году я довел до поездки моей в Варшаву, и набросить кой-что относительно
моего там пребывания». Все это неверно. Над «варшавскими страницами» он работал, су¬
дя по одному из примечаний, в 1878 г., к ним он обращался и в 1882 г., когда была написа¬
на значительная (около трети) часть воспоминаний. Так, под 1866 г. упоминается о
встрече с Л. М. Жемчужниковым, который, как значится, «и по сей день (1882) остался
на чужбине». В 1882 г., «ввиду заканчивающихся < ... > 76 лет и при теперешней безуря
дице и бестолочи», Кошелев «решился погрузиться в прошедшее» и закончить «Мог
записки». Он «с напряжением всех своих сил читал, исправлял и переписывал», одковре
менно вел дневник, где отложились «материалы» для воспоминаний, которыми О. Ф. Ко*
шелеий завершила текст записок. Отсутствие каких-либо данных не дает возможности
судить, в какой степени дневник, отдельные записи которого за 1840—1850-е it. из¬
вестны, был использован Кошелевым в работе над «Моими записками». Весьма вероят¬
но, что существовало несколько редакций «Моих записок» или по меньшей мере их на¬
чальных глав, где Кошелев сообщает уникальные сведения об «Обществе любомудрия».
Подтверждением тому может послужить сопоставление соответствующих страниц и *
дания 1884 г., пространной цитаты, которую, ссылаясь на «Записки» Кошелева, но нс по
тексту 1884 г., привел Кшпопанов (ук. соч.. т.1, кн.2, с.72), и «Материалов для биографии
И. В. Киреевского», составленных Н. А. Елагиным в 1861 г. для «Полного собрания сочи¬
нений И. В. Киреевского», которое издал Кошелев. Текстуальный анализ этих источников
остается за пределами настоящих комментариев, но очень возможно, что ранняя редак¬
ция первых глав «Моих записок» возникла в период подготовки «Материалов для биогра¬
фии И. В. Киреевского» и была использована Елагиным. Наличие нескольких редакций
«Моих записок» объясняет и тс хронологические несообразности, что были отмечеиы
выше.
«Мои записки» А. И. Кошелева печатаются по берлинскому изданию 1884 г.
Сохранено деление на главы, сделанное О. Ф. Кошелевой, но отразившее авторскую
колю. Воспоминания озаглавлены так, как это сделал Кошелев во вступлении: «Мои
записки». В настоящее издание за недостатком места нс вошли дневник путешествия
1857 г. и дневниковые материалы 1882—1883 гг., включенные О. Ф. Кошелевой в бер¬
линское издание. Опущены также шесть приложений, которые, по мысли автора, были
составной частью воспоминаний и к которым он специально отсылает читателя. Их
содержание подробно раскрыто в комментариях. Исключение сделано для статьи
Кошелева «Охота пуще неволи». В издании 1884 г. немало досадных неточностей в на¬
писании имен и фамилий, что могло быть вызвано описками Кошелева, неверным прочте¬
нием рукописи или опечатками. Все замеченные неточности исправлены.
1 Дворянский род Кошелевых, родоначальником которого частные родословцы на¬
зывают литовского выходца Аршера Кошеля, известен с XVI в. и внесен в VI часть
родословной книги Московской и Калужской губерний. Кошелевы в XVI—XVII вв.
были помещиками рязанскими, белевскими, козельскими, служили воеводами в неболь¬
ших городах, стольниками, стрелецкими головами. Прадед мемуариста Иродион Ми¬
хайлович Кошелев (ум. в 1760 г.) был женат на Маргарите Ивановне Глюк, дочери
пистора Глюка, в доме которого в Мариенбурге жила служанкою Марта, будущая им¬
ператрица Екатерина I. Благодаря удачной женитьбе и придворным связям И. М. Коше¬
лев дослужился до высокого чина геиерал-поручика и оставил значительное состояние
сыновьям — Александру, Ивану и Иродиону (Родиону).
? Имеется в виду Иродион (Родион) Иродионович Кошелев (ум. в 1786 г.) —
статский советник, воронежский генерал-губернатор в конце царствования Елизаве¬
206

ты Петровны; в екатерининское время жил в отставке в Москве. Положение неелужащего
дворянина и вконец расстроенное состояние привели к тому, что И. И. Кошелев’и его
сыновья — Иван, Николай, Дмитрий, Сергей, Андрей, Петр — утратили всякое влияние
при дворе, в отличие от старшей ветви рода.
J Иван Иродионович {Родионович) Кошелев (1753—1818) пользовался покрови¬
тельством бездетного екатерининского вельможи графа Алексея Семеновича Мусина-
Пушкина (1729—1781), который в 1766—1779 гг. (с перерывом) был полномочным ми¬
нистром в Англии, а затем посланником в Швеции. Оксфордская выучка и пристрастие
к английскому укладу жизни заметно выделяли И. И. Кошелева на фоне склонного к
галломании российского дноряиства. В отставку И. И. Кошелев вышел в 1797 г. с чином
подполковника гвардии.
А Григорий Александрович Пмемкин (1739 — 1791) — участник переворота 1762 i.,
возведшего на престол Екатерину И, боевой генерал русско-турецкой войны 1768—
1774 гг. В 1774 г. произведен в генерал-аншефы, назначен нице-президентом Военной
коллегии, сделан графом. Став фаворитом Екатерины 11, Потемкин до конца жизни
оказывал огромное влияние на ход дел в государстве. Историческая достоверность рас¬
сказа о молодом потемкинском адъютанте, всесильном временщике и стареющей им¬
ператрице сомнительна, но весь анекдот вполне выдержан в духе екатерининского вре¬
мени.
‘ Тамбовским губернатором был Дмитрий Иродионович (Родионович) Кошелев (ум.
в L828 г.), действительный статский советник, в павловское время занимавший важный
пост тобольского гражданскогб губернатора; назначен в Тамбов в 1803 г.
0 Первые восемь томов «Истории государства Российекояо» Н. М. Карамзина вы¬
шли в свет в 1816—1817 гг., девятый том — в 1821 г., десятый и одиннадцатый --
в 1824 гм двенадцатый том был издан после смерти историографа в 1829 г. Появление
первых восьми томов «Истории» Карамзина стало крупным событием русской общест¬
венной жизни.
' Алексей Федорович Мерзляков (1778—1830) — воспитанник Московского уни¬
верситета; с 1804 г. занимал кафедру российского красноречия и поэзии. Был популярен
среди московского студенчества 1810—1820-х гг. Лекции и критические статьи Мерзля¬
кова оказали большое воздействие на его учеников — А. И. Кошелева, И. В. Киреевско¬
го, В. Ф. Одоевского, Д. В. Веневитинова, П. В. Киреевского, Н. М. Рожалина, С. П. Шс-
вырева, обратив их внимание на эстетику немецкого романтизма, с позиций которого они
вскоре стали критиковать склонного к сентиментализму учителя (см.: Веневити¬
нов Д. В. Разбор рассуждения Мерзлякова о начале и духе древней трагедии//Сын
отечества. 1825. № 12). А. Ф. Мерзляков был и звестен как поэт, среди его песен и роман¬
сов знаменитое «Одиночество» («Среди долины ровныя...»).
к Христиан Август Шлсцер (1774—1831) — сын знаменитого историка Августа
Шлсцера, доктор права Геттингенского университета. В 1801- 1826 гт. был ординарным
профессором Московского университета, где читал курс политической экономии, лекции
о естественном, народном и публичном праве, о дипломатике.
Василий Иванович Оболенский (1790—1847) — воспитанник Московского уни¬
верситета, адъюнкт греческой словесности. Вел занятия по русской словесности и
древним языкам в Первой московской гимназии, давал частные уроки. Колоритная
фигура московской жизни 1810—1840-х it., упоминаемая многими мемуаристами.
В 1830-е гг. был близок к А. И. Герцену.
1и Арнольд Герман Людвкк Геерен (Герен) (1760—1842) —профессор истории и
философии в Геттингенском университете; доказывал необходимость изучения торговли
и хозяйства древних народов для понимания их государственного строя и гражданского
быта. Работы Геерена были посвящены истории возникновения и развития евро¬
пейской политической системы. Собрание сочинений Геерена выходило в Геттингене в
1821 — 1826 гг., его идеи вызвали большой интерес у любомудров и усердно ими обсуж¬
дались.
11 Иван Васильевич Киреевский (1806—1856) — литератор, философ-идеалист. В
молодости деятельный участник «Общества любомудрия», глубокий знаток западной
литературы, философии, социальной мысли. Большое влияние на И. Киреевского оказал
В. А. Жуковский, который в 1830 г. писал о молодом родственнике его матери, А. Г1. Ела¬
гиной: «Ваня — самое чистое, доброе, умное и даже философское творение». В 1830 г.
И. Киреевский побывал в Германии, познакомился с Гегелем и Шеллингом. В 1832 г.
№ начал издание журнала «Европеец», в программной статье которого «Девятнадцатый
век» утверждал необходимость приобщения русского общества к европейскому проеве-
207

щению. Статья послужила поводом к запрещению журнала» а И. Киреевский надолго
должен был отойти от литературной деятельности. С конца 1830-х гг. И. Киреевский —
убежденный славянофил, он углубленно разрабатывал религиозно-философскую сторону
славянофильского учения, его историософию. В 1845 г. короткое время (три номера)
редактировал журнал «Москвитянин». В последние годы жизни тесно сблизился со стар¬
цами Оптиной пустыни.
[г Джон Локк (1632—1704) — английский философ, чьи идеи стали фундаментом
доктрины европейского либерализма. Социально-политические воззрения Локка основа¬
ны на теории естественного права и общественного договора. Взгляды Локка оказали
значительное влияние и на французских просветителей XVIIГ в., и на утопический со¬
циализм начала XIX в.
13 Владимир Федорович Одоевский (1804—1869) — писатель, философ, обществен¬
ный деятель. Воспитанник Благородного пансиона при Московском университете. В
молодости был главой «Общества любомудрия», после прекращения заседаний которого
переехал на службу в Петербург, где со временем занял пост директора Румянцевского
музея. С 1862 г.— сенатор в Москве. Литературная деятельность кн. Одоевского разно¬
образна: сказки для детей, светские и фантастические повести, философский роман
«Русские ночи» (1844 г.). Самобытный мыслитель, Одоевский остро критиковал идеи
мальтузианства и утилитаризма, бездуховность буржуазной цивилизации. В 1840—
1850-е гг. взгляды Одоевского были близки к славянофильским, но в своеобразном,
казенно-петербургском оформлении. Он верил в безграничные возможности человечес¬
кого духа, о прогресс, основанный на «чувстве любви к человечеству», скептически
отзывался о «старой Европе», утверждал, что «XIX век принадлежит России». В 1824—
1825 гт. Одоевский вместе с В. К. Кюхельбекером издавал литературный альманах «Мне-
мозииа», помогал А. С. Пушкину в редактировании «Современника», в 1839—1848 гг.
участвовал в «Отечественных записках», н 1843—1848 гт. вместе с А. П. Заблоцким-
Десятовским издавал книжки для крестьян «Сельское чтение», был редактором «Сель¬
ского обозрения». В 1840—1860-е гт. Одоевский получил известность как филантроп,
популяризатор научных знаний, музыкальный критик и знаток древнерусской музыки.
В петербургском салоне Одоевского бывали все сколько-нибудь заметные русские пи¬
сатели и журналисты, хотя далеко не все умели оценить терпимость хозяина салона к
чужим мнениям и литературным вкусам.
и Михаил Григорьевич Павлов (1793—1840) — воспитанник Московского универ¬
ситета, с 1820 г.— профессор, читал лекции по минералогии, физике и сельскому хозяй¬
ству. Главная заслуга Павлова — пропаганда на этих лекциях натурфилософии Шел¬
линга, которая в России 1820—1830-х гг. была новостью. Как первый русский шеллингиа¬
нец, Павлов оказал плодотворное влияние на университетскую молодежь (И. В. Киреев¬
ский, А. И. Кошелев, Н. И. Надеждин, Н. В. Станкевич, В. Г. Белинский, А. И. Герцен
и др.).
1' Иван Иванович Давыдов (1794—1863) окончил Московский университет, препо¬
давал латинскую словесность; в 1821, 1823 и 1824 гг. Совет университета избирал его
профессором кафедры философии, которую предполагалось открыть. Наряду с М. Г. Пав¬
ловым был главным последователем философии Шеллинга в Московском университете.
В молодости слыл либералом, в 1826 г. был отстранен от чтения лекций по философии и
переведен на преподавание математики. В 1831 г. занял кафедру русской словесности,
в 1841 г. был избран академиком. Научный уровень лекций и работ Давыдова был край¬
не низок, а его политический сервилизм и нравственные качества вызывали возмущение
студентов. В 1847 г. Давыдов был назначен директором Главного педагогического ин¬
ститута в Петербурге и оставил Московский университет.
,и Владимир Павлович Титов (1803—1891) — воспитанник Благородного пансиона
при Московском университете, «архивный юноша», писатель-романтик (псевдоним
«Тит Космократов»), непременный участник журнальных начинаний «веиевитииояского
кружка». Был близок к А. С. Пушкину. С 1830-х гг.— на дипломатической службе,
поверенный (1840—1842) и посланник (1843—1853) в Константинополе, позднее в
Штутгарте (1855—1856, 1858—1865), в 1857—1858 гг.— воспитатель вел.кн. Николая
Александровича, член Государственного совета. С 1862 г. был председауелем Архео¬
графической комиссии.
Степан Петрович Шевырсв (1806—1864) —поэт, критик, историк литературы.
Воспитанник Московского университетского пансиона. В молодости поклонник Шеллин¬
га и немецкого романтизма, в 1829—1832 гг. жил в Италик, изучал историю искусства.
С 1832 г. читал в Московском университете русскую и всеобщую словесность, теорию
208

поэзии. В 1841 г. избран академиком. В университетских курсах и публичных чтениях об¬
ращал внимание студентов и общественности иа древнерусскую литературу, знатоком
которой он был. Исследовательский пафос Шевырсва был непонятен большинству
слушателей, а его обличения «гниющего Запада» вызывали насмешки. Шевырсв и идейно
близкий ему М. П. Погодин были главными проводниками официальной идеологии в
Московском университете. Как литературный критик Шевырев сотрудничал в погодин¬
ском «Москвитянине» (1841 —1856), где яростно полемизировал с В. Г. Белинским и
писателями «натуральной школы».
Николай Александрович Мельгунов (1804—1867) —воспитанник Благородного
пансиона при Петербургском университете, московский «архивный юноша», литератор,
публицист. Подолгу жил за границей. Сотрудничал в «Московском наблюдателе» (1835—
1839), «Москвитянине», «Отечественных записках». В 1840-е гг. был близок к Погодину
и Шевыреву, после смерти Николая I поместил в герценовских «Голосах из России»
(1856, часть первая) знаменитые «Мысли вслух об истекшем тридцатилетии России»,
где изложил взгляды либеральной оппозиции. Активного участия в общественном дви¬
жении «эпохи реформ» не принимал.
Ошибка памяти: Кошелев поступил в Московский университет в сентябре 1821 г.
,и Михаил Трофимович Каченовский (1775—1842) — историк, журналист, с 1810 г.
профессор Московского университета. Противник Н. М. Карамзина, основатель и глава
«скептической школы» в русской исторической науке, последователи которой отвергали
подлинность большинства летописных известий и, следовательно, достоверность ранних
веков русской истории. С 1811 по 1830 г. Каченовский редактировал журнал «Вестник
Европы», где отстаивал свои взгляды от нападок молодых последователей Карамзина,
среди которых были А. С. Пушкин, кн. П. А. Вяземский, М. П. Погодин.
14 Иван Андреевич Гейм (1758—1821) —воспитанник Геттингенского универси¬
тета, с 1779 I . в России, в Московском университете был лектором немецкого языка и
классических древностей, затем преподавал статистику (экономическую географию), од¬
ним из первых (в 1803 г.) стал читать публичные лекции, в 1808—1819 гг. был ректором
университета. Оставил труды по языковедению и библиографии. Кошелев мог слушать
лекции проф. Гейма только в осеннем семестре 1821 г.
'"Иван Алексеевич Двигубский (1771—1839) —воспитанник Московского уни¬
верситета, с 1808 г.— профессор физико-математического отделения, преподавал фи¬
зику, ботанику, технологию (проведение химических опытов). Активный популяризатор
естественнонаучных знаний. В 1826—1833 гг.— ректор университета.
Л Михаил Петрович Погодин (1800—1875) — сын крепостного, историк, писатель,
журналист и общественный деятель. Окончил Московский университет в 1821 г., с 1826 г.
преподавал в университете преимущественно русскую, а также всеобщую (новую)
историю, в 1835— 1844 гг. занимал кафедру русской истории. В 1841 г. был избран ака¬
демиком. Крупный знаток русского летописания, неутомимый оппонент Качеиовского
и «скептической школы». В 1844 г. Погодин покинул университет, где не пользовался
расположением студентов, и почти целиком отдался научной деятельности и публицис¬
тике. Особую известность получили его «Историко-политические письма», написанные
в продолжение Крымской войны и содержавшие критику внешней и отчасти внутренней
политики Николая I. В 1820—1830-е гг. Погодин был известен как беллетрист и драма-
тур!’, в 1827 — 1830 гг. он редактировал журнал «Московский вестник», который был
органом «веневитиновского кружка» и казался правительству либеральным изданием.
В 1841 —1856 гг. Погодин издавал «Москвитянин». Много времени и сил Погодин отда¬
вал поддержанию контактов с учеными и общественными деятелями славянских на¬
родов, пропагандировал идеи «славянской взаимности», понимаемой в духе полити¬
ческого панславизма.
Антон Антонович Прокопович-Антонский (1762—1848) — воспитанник Москов¬
ского университета, директор университетского Благородного пансиона, профессор на¬
туральной истории, врач, педагог. В 1819—1826 гг. был ректором Московского универ¬
ситета. Прокопович-Антонский был известен благодушием и внимательным отношением
к нуждам студентов и пансионеров. Столкновение, о котором рассказывает Кошелев,
произошло в 1822 г. и затронуло преимущественно своекоштных студентов-аристо-
кратин, не дороживших возможностью учиться в университете.
Дмитрий Владимирович Веневитинов (1805—1827) - поэт пушкинской плеяды;
был в центре всех идейно-философских исканий московской дворянской молодежи
середины 1820-х гт*. В 1822—1824 гг. Веневитинов — вольнослушатель Московского
университета, затем поступил на службу в Московский архив Коллегии иностранных дел,
209

сделался признанным главой «архивных юношей», душой «Общества любомудрия».
В философии Веневитинов был последователем Шеллинга, в общественной жизни со¬
чувствовал идеям декабристов. В ноябре 1826 г. он был арестован по подозрению в при¬
частности к делу декабристов, но скоро освобожден. Вдохновитель издания жур¬
нала «Московский вестник» в 1827 г. Ранняя смерть поэта произвела необычайное
впечатление на его друзей («веневитиновский кружок»), которые создали своеобразный
культ памяти «незабвенного друга» и более сорока лет собирались в день его кончины,
15 марта.
■‘‘Николай Матвеевич Рожсишн (1805—1834) —литератор, воспитанник Москов¬
ского университета, где познакомился с Д. В. Веневитиновым; позднее стал его бли¬
жайшим другом. Н. М. Рожалину Веневитинов посвятил два послания: «Я молод, друг
мой, в цвете лет...» и «Оставь, о друг мой, ропот твой...» После смерти Веневитинова Ро-
жалин большей частью жил в Риме, подле княгини 3. А. Волконской, в которую был
влюблен его умерший друг. О взглядах Рожалина известно немного: его бумаги сгорели
в 1831 г. в Московской конторе дилижансов.
1Ъ Авдотья Петровна Елагина (1789—1877) — племянница В. А. Жуковского, хо¬
зяйка московского литературного салона в 1820—1840-е гг., где бывали Пушкин и Ба¬
ратынский, Хомяков и Чаадаев, Герцен и Самарин. Дом Елагиной, «республика у Крас¬
ных ворот», был средоточием московской общественно-культурной жизни. Ее дети
от первого брака, Иван и Петр Киреевские, стояли у истоков славянофильства. А. П. Ела¬
гина была умна, отлично разбиралась в литературе и отличалась терпимостью. Кошелев
справедливо пищет о ее «благодетельном влиянии» на Ивана Киреевского. Незаурядной
женщиной была, по-видимому, и Дарья Николаевна Кошелева (1777—1835). Кошелев
был страстно привязан к матери, повиновался ее воле. Служа в Петербурге (1826—1831),
он написал ей 269 писем, до нас. к сожалению, не дошедших. Молодые люди, собиравшие¬
ся в зимний сезон 1822—1823 гг. у Кошелева и И.Киреевского и пользовавшиеся покро¬
вительством А. П. Елагиной, составили знаменитый в истории русской культуры «вене-
витиновский кружок», члены которого долгое время, до середины 1830-х гг., сохраняли
дружескую и идейную близость. В разное время и с разной степенью активности участ¬
никами «веневитиновского кружка» были Д. В. и А. В. Веневитиновы, А. И. Кошелев,
В. Ф. Одоевский, И. В. и П. В. Киреевские, Н. А. Мельгунов, Н. М. и В. М. Рожалины,
B.	П. Титов, И. С. Мальцов, А. С. и Ф. С. Хомяковы, М. А. Максимович, С. А. Соболевский,
C.	П. Шевырев, В. П. Андросов, А. С. Норов, М. П. Погодин. В литературе членов «вене-
витиновского кружка» иногда неточно именуют любомудрами.
л* А. И. Кошелев был приписан к Московскому архиву Коллегии иностранных дел
23 мая 1823 г. До этого времени (а не в 1824 г.) он выдержал экзамены в университете.
Указ 6 августа 1809 г., изданный по инициативе М. М. Сперанского, требовал при произ¬
водстве в чины 5—8 классов Табели о рангах свидетельства об окончании университета
либо сдачи специальных экзаменов. Кошелев и И. Киреевский сдавали университетские
экзамены не «для поступления на службу», а на случай удачной служебной карьеры.
■' Лев Алексеевич Цветаев (1777—1835) — воспитанник Московского университе¬
та, с 1805 г.— профессор по кафедре теории законов, преподавал естественное, граждан¬
ское, уголовное, общественное право, политическую экономию, римское право. Цветаев
считался одним из выдающихся профессоров Московского университета и опытным
наставником молодежи.
?к Иродион (Родион) Александрович Кошерев (1749—1827) — двоюродный дядя
мемуариста. В 1777 г. вышел в отставку ротмистром конной гвардии. Женат на В. И. Пле¬
щеевой, сестре известного мистика и масона новиковского круга С. И. Плещеева. После
отставки много путешествовал за границей, был знаком с виднейшими деятелями запад¬
ноевропейского мистицизма — Сен-Мартеном, Эккаргсгаузеном, Сведенборгом, Лафате-
ром, в 1800—1820-е гт. был признанным главой Петербургких «мартинистов». Поль¬
зовался большим влиянием на мистически настроенного Александра I, с которым сбли¬
зился еще в павловское время. Занимал пост председателя комиссии прошений, позднее
был членом Государственного совета и обер-гофмейстером. В 1818 г. оставил службу, но
сохранил расположение императора и значение при дворе.
20 Алексей Федорович Малиновский (1762—1840) — писатель-переводчик, историк,
архивист. Окончил Московский университет, с 1780 г. служил в Московском архиве
Коллегии иностранных дел, с 1814 г.— начальник Архива. В 1835 г. избран академиком.
Mi Актуариус—низший, 14-й класс петровской Табели о рангах, равнозначный
коллежскому регистратору. В описываемое время почти вышел из употребления.
31 В 1800—1820-е гг. Московский архив Коллегии иностранных дел имел славу
210

«рассадника для образования к статской службе лучшего в Москве дворянства». Не¬
обременительная работа в архиве была начальной ступенью дипломатической карьеры
н одновременно своеобразной формой общения «блестящей» дворянской молодежи.
«Архивные юноши» (выражение, обычно приписываемое, остроумцу С. А. Соболевскому)
задавали тон светской жизни Москвы, были постоянными и желанными посетителями
балов, салонов, театров, гуляний. В 1820-е гг., когда в архив пришли молодые шеллин¬
гианцы, Д. В. Веневитинов и его друзья, звание «архивного юноши», нс перестав быть
синонимом светского денди, предполагало новые черты: нарочитую ученость, склонность
к умозрительным рассуждениям, отвлеченное любомудрие. Кошелев здесь вспоминает
строки из седьмой главы «Евгения Онегина»:
Архивны юноши толпою
На Таню чопорно глядят
И про нее между собою
Неблагосклонно говорят.
Среди «архивных юношей» были люди разносторонне талантливые и литературно
одаренные. К сожалению, «сказки», которые они писали, в настоящее время неизвестны.
Алексей Владимирович Веневитинов (1806—1872) — младший брат Д. В. Веневи¬
тинова, воспитанник Московского университета; в 1829 г. оставил архив и перешел на
службу в Петербург в министерство внутренних дел, позднее сенатор и товарищ минист¬
ра уделов. В 1830—1850-е гг. был близок к А. С. Хомякову, содействовал славянофилам
в их литературных начинаниях, используя свои служебные связи.
В печатном тексте Кошелева неточность: известный предприниматель, организатор
промышленности Сергей Иванович Мальцов (1810—1893) не был «архивным юношей».
Имеется в виду Иван Сергеевич Мальцев (1807—1880), назначенный первым секре¬
тарем русской миссии в Персии в 1827 г.; он — единственный, кто остался в живых
после разгрома миссии и убийства А. С. Грибоедова; с 1843 г.-— член Совета министер¬
ства иностранных дел, временно-управляющнй министерством иностранных дел (1855,
1857, 1864).
Сергей Александрович Соболевский (1803—1870) —библиограф, библиофил,
«неизвестный сочинитель всем известных эпиграмм» (Е. П. Ростопчина). Воспитан¬
ник Благородного пансиона в Петербурге, в 1828 г, оставил службу в архиве, много пу¬
тешествовал, Цо^Олгу жил за границей. Друг А. С. Пушкина. В начале 1850-х it. вместе
с И. С. Мальцевым принял участие в учреждении бумагопрядильной фабрики в Петер¬
бурге.
двое князей Мещерских... — Платон Алексеевич (1805—1889), позднее служил
в министерстве внутренних дел, статский советник, камергер; Александр Алексеевич
(1807—1864) — был на военной службе, генерал-лейтенант.
Николай Иванович Трубецкой (1807—1874) —князь, воспитанник М. П. Пого¬
дина; после недолгой военной службы вышел в отставку и поселился во Франции, где при¬
нял католичество, которое сочеталось в его воззрениях со славянофильскими идеями об
особом русском пути развития.
Иван Петрович Озеров (1806—1880) —дипломат, в 1830-е гг. чиновник русского
посольства в Бадене, в 1863—1880 гг.— посланник в Баварии.
з: Семен Егорович Раин (настоящая фамилия Амфитеатров) (1792—1855) —
поэт, журналист, переводчик и педагог. Сын священника, окончил юридический факуль¬
тет (1818) и словесное отделение (1822) Московского университета, был воспита¬
телем Ф. И. Тютчева, а затем А. Н. Муравьева. Среди его переводов — «Георгики»
Вергилия, «Освобожденный Иерусалим» Т. Тассо. По показаниям некоторых декаб¬
ристов, был членом Союза благоденствия. Литературное общество Раича возникло в
1822 г. и просуществовало до весны 1825 г., когда его председатель уехал из Москвы.
Важно подчеркнуть, что Кошелев четко различает два общества: «одно литературное,
а другое философское». В литературе сложилась давняя традиция смешивать кружок
Раича, «Общество любомудрия» и «веневити невский кружок», что неверно.
лл Дом Н. Н. Муравьева — ныне Пушкинская ул., д. 9—11. Муравьевское военное
учебное заведение было основано известным деятелем просвещения в России гене¬
рал-майором Николаем Николаевичем Муравьевым (1768—1840) на собственные сред¬
ства. В 1816 г. было преобразовано в Московское учебное заведение для колонновожатых.
Готовило офицеров Генерального штаба. В 1823 г. было переведено в Петербург, а в
1826 г. закрыто. Пансион проф. М. Г. Павлова получил известность в конце 1820-х гг.
8*
211

Катковский лицей (Императорский в память цесаревича Николая) был открыт в 1868 г.
на средства профессоров М. 11. Каткова и П. М. Леонтьева и железнодорожного
дельца С. С. Полякова.
i1 Федор Иванович Тютчев (1803—1873) —поэт» дипломат, политический писа¬
тель. Его учителем русского языка с 1813 г. был С. Е. Раич. В 1819—1821 гг. учился на
словесном отделении Московского университета, в 1822 г. поступил на дипломатическую
службу и уехал за границу. Деятельного участия в кружке Раича не принимал.
Николай Васильевич Путяга (1802—1877) — воспитанник Московского учебного
заведения для колонновожатых, служил в гвардии. По подозрению в причастности к
тайному обществу декабристов был отдан в 1826 г. под секретный надзор. Друг Е. А. Ба¬
ратынского. Занимался литературой, историей, был членом Московского общества лю¬
бителей российской словесности.
Дмитрий Петрович Ознобишин (1804 — 1877) —воспитанник московского Благо¬
родного пансиона, в 1820—1840-е гг. был известен как поэт, печатался в «Вестнике
Европы». «Московском наблюдателе», «Отечественных записках». Служил цензором
французских газет на Московском почтамте, впоследствии был попечителем народных
училищ Симбирской губернии.
Антон Францевич Томашевский (1803—1883) — воспитанник Московского универ¬
ситета, литератор, служил чиновником на Московском почтамте, цензором.
Александр Сергеевич Норов (1797—1870) - поэт, переводчик, близкий родствен¬
ник Кошелева. Ему, вероятно, принадлежал перевод первого «Философического письма»
П. Я. Чаадаева, который был напечатан в 1836 г. в «Телескопе». Большую часть жизни
провел в деревне.
Андрей Николаевич Муравьев (1806—1874) — поэт, духовный писатель, церков¬
ный историк. Сын Н. Н. Муравьева. Его братья: декабрист Александр Муравьев, гене¬
рал Николай Муравьсв-Карский и сановник Михаил Муравьев (Виленский). Служил в
армии, участник русски-ту редкой войны 1828 — 1829 гг., в 1830 г. совершил путешествие
в Палестину. В 1831 —1832 гг. чиновник Азиатского департамента министерства ино¬
странных дел, в 1833 -1842 гг.— в Синоде. Оставил интересные воспоминания.
Дмитрий Владимирович Голицын (1771 — 1844) — генерал, участник наполео¬
новских войн, член Государственного совета, с 1820 г.— московский военный генерал-
губернатор. Имел репутацию просвещенного администратора.
Иван Иванович Дмитриев (1760—1837)— поэт, друг и последователь Н. М. Карам¬
зина в утверждении нового литературного языка. Сделал удачную служебную карьеру, и
1797— 1799 гг.— обер-прокурор Сената, в 1810 -1814 гг.— министр юстиции, был членом
Государственного совета.
" Фукидид (ок. 460—400 до н. э.) — древнегреческий историк, автор истории
Пелопоннесской войны; Платон (428—348 до н. :>.) — древнегреческий философ, сочи¬
нения которого построены в виде диалогов. Юношеские переводы Кошелева неизве¬
стны.
л' Имеется в виду «Общество любомудрия». Г1о свидетельству М. П. Погодина, его
членами, помимо названных, были Ал. С. Норов и кн. П. Д. Черкасский, в доме которого
первоначально проходили тайные собрания. Петр Дмитриевич Черкасский (1799—
1852) был также членом «Практического союза», примыкавшего к московской управе
Северного общества декабристов, через него могла осуществляться связь «Общества лю¬
бомудрия» с декабристскими организациями. В конце зимы 1825 г. П. Д. Черкасский по¬
кинул Москву, и собрания общества стали проходить в доме В. Ф. Одоевского. Указание
Кошелева па чисто философский характер «Общества любомудрия» опровергается его
же последующим изложением.
Иммануил Кант (1724—1804) — немецкий философ, родоначальник немецкой
классической философии; Иоганн Готлиб Фихте (1762 — 1814) — немецкий философ;
Фридрих Вильгельм Шеллинг (1775—1854) — немецкий философ: его идеи оказали
глубокое воздействие на любомудров; Лоренц Окем (1779—1851) — немецкий естество¬
испытатель и философ, последователь Шеллинга; Йозеф Гёррес (1778 — 1848) —не¬
мецкий философ и историк, противник господства Пруссии в Германии.
‘‘Бенедикт (Барух) Спиноза (1632—1677) —голландский философ; оказал боль¬
шое влияние на развитие европейского материализма и атеизма, одним из первых вы¬
двинул теории естественного права и общественного договора.
10 Клеменс Венцель Лотар Меттерних (1773—1859) — князь, австрийский госу¬
дарственный деятель, дипломат. С 1809 г.— министр иностранных дел и фактический
глава правительства, в 1821 —1848 гг.— канцлер. Один из создателей Священного союза.
212

Алексей Андреевич Аракчеев (1769—1834)—инспектор артиллерии, в 1808—
1810 гт.— военный министр, с 1810 г.— председатель департамента военных дел Го¬
сударственного совета, создатель и начальник военных поселений. Ревностный проводник
внутренней политики Александра I, которую современники назвали аракчеевщиной.
41 К. Ф. Рылеев и Е. П. Оболенский зимой 1824/25 г. были в Москве в разное время.
Кошелев, видимо, участвовал не в одной доверительной беседе с декабристами.
Михаил Михайлович Нарышкин (1798—1863) —посещал занятия в Московском
учебном заведении для колонновожатых, служил в гвардии, в 1824—1825 гг.— пол¬
ковник Бородинского пехотного полка. Член Союза благоденствия и Северного общества.
Осужден по IV разряду в каторжную работу, с 1833 г.— на поселении. В 1837 г. пере¬
веден рядовым на Кавказ, в 1844 г. уволен от службы.
Кондратий Федорович Рылеев (1795—1826) —участник заграничных походов
1814—1815 гг., в 1818 г. вышел в отставку, с 1824 г.— правитель дел канцелярии Рос¬
сийско-Американской компании. Поэт, издатель альманаха «Полярная звезда». Член
Северного общества, руководил подготовкой восстания на Сенатской площади. Казнен.
Евгений Петрович Оболенский (1796—1865) — поручик гвардии, член Союза бла¬
годенствия и Северного общества, участник выступления 14 декабря. Осужден по I раз¬
ряду в каторжную работу вечно, с 1839 г.— на поселении.
Иван Иванович Пущин (1798—1859)—воспитанник Царскосельского лицея, друг
А. С. Пушкина. Служил в гвардии до 1823 г., в описываемое время — судья московского
надворного суда. Член Союза спасения, Союза благоденствия и Северного общества,
участник восстания на Сенатской площади. Осужден по I разряду в каторжную работу
вечно, с 1839 г. — на поселении до амнистии 1856 г.
'Бенжамеи Копстан де Ребек (1767—1830) —французский писатель-романтик,
публицист и политический деятели Сторонник конституционной монархии, идеолог
европейского либерализма. В описываемое время возглавлял оппозицию Бурбонам в па¬
лате депутатов.
Пьер-Поль Ройе-Коллар (1763—1845) — французский философ, политический
писатель, адвокат. Стремился примирить умеренную оппозицию, во главе которой он сто¬
ял, с режимом Бурбонов. Исповедовал принципы конституционной законности и поли¬
тического компромисса.
4,1 Николай Иванович Трубецкой (1797- 1873) — близкий знакомый кн. П. А. Вя¬
земского, «либералист». Вышел в отставку в 1826 г. ротмистром, позднее сенатор, член
Госу дарственного совета, обер-гофмейстер.
Петр Александрович Толстой (1761—1844) — генерал, дипломат, посол в Париже
(1807—1808), участник кампаний 1812—1814 гг. В последние годы царствования Алек¬
сандра I командовал 5-м пехотным корпусом в Москве.
11 Александр 1 умер 19 ноября 1825 г. в Таганроге. 27 ноября императором был про¬
возглашен цесаревич Константин Павлович, присяга которому не нызвала никаких гол-
ков. Отказ Константина Павловича вступить на престол привел к обстановке между¬
царствия. На 14 декабря была назначена новая присяга Николаю I.
4Г| Фабиан Вильгельмович Остен-Сакеп (1752—1837) —участник наполеоновских
войн, главнокомандующий 1-й армией (в Могилеве), генерал-фельдмарша л (1826);
Петр Христианович Витгенштейн (1768—1843) —боевой генерал, н 1812 г. командо¬
вал корпусом, прикрывавшим Петербург, после смерти М. И. Кутузова (1813) был назна¬
чен главнокомандующим, но вскоре отстранен. Главнокомандующий 2-й армией (вТуль-
чине), генерал-фельдмаршал (1826).
4(1 Алексей Петрович Ермолов (1777—1860 — боевой генерал, в 1812 г.— началь¬
ник артиллерии действующей армии. В 1816 г. был назначен командиром Отдельного
Кавказскою корпуса, а в 1819 г,— главнокомандующим в Грузии. Был популярен среди
передовой молодежи, декабристы намечали его в состав Временного революционного
правительства. Заподозренный Николаем I в связи с декабристами, был в 1827 г. уволен
в отставку.
Василий Сергеевич Норов (1793—1853) — воспитанник Пажеского корпуса, слу¬
жил в гвардии, участник кампаний 1812—1814 ir. Его столкновение с великим князем
Николаем Павловичем произошло в 1822 г.; за «непозволительный поступок против
начальства» выписан из гвардии в армейский полк с содержанием под арестом 6 ме¬
сяцев, вышел в отставку подполковником в 1825 г. Член Союза благоденствия и Южного
общества. Арестован в Москве 27 января. Осужден по 11 разряду в каторжную работу,
в 1835 г. переведен на Кавказ рядовым, спустя два года уволен от службы. Его брат,
Авраам Сергеевич (1795—1869) — воспитанник Благородного пансиона в Москве; по¬
213

терял ногу при Бородине. Писатель; много путешествовал по EiTfirry и Ближнему Вос¬
току, в 1850—1853 гг.— товарищ министра, в 1853—1858 it.— министр народного про¬
свещения. Третий брат, Александр, член «Общества любомудрия*, упоминался выше.
4Й Михаил Александрович Фонвизин (1787—1854) — слушал лекции в Московском
университете, служил в гвардии, участник битвы под Аустерлицем (1805) и кампаний
1812—1814 it., награжден золотой шпагой за храбрость; в отставку вышел в 1822 г. ге¬
нерал-майором. Член Союза спасения и Союза благоденствия. Арестован в январе 1826 г.
в подмосковном имении Крюково. Осужден по IV разряду в каторжную работу,
с 1833 г.— на поселении. В 1853 г. получил разрешение вернуться на родину. Оставил ме¬
муары. В январе 1826 г. в Москве был арестован и его брат Иван Александрович (1789 —
1853), отставной полковник, участник кампаний 1812—1814 гг., член Союза благоден¬
ствия. В марте он был выпущен из Петропавловской крепости и отдан под надзор поли¬
ции.
*Г| Верховный уголовный суд над декабристами был учрежден манифестом I июня
1826 г.
,>0 Декабристы были казнены на рассвете 13 июля 1826 г. Известие о качни было
опубликовано в «Северной пчеле» 15 июля.
51 Коронация Николая 1 состоялась 22 августа 1826 г.
3* Сергей Иванович Гагарин (1777—1862) — сенатор, действительный тайный со¬
ветник, впоследствии член Государственного совета. Был одним из основателей Мос¬
ковского общества сельского хозяйства, его вице-президентом (с 1823 г.), президентом
(1844—1860) и почетным президентом (1860—1862).
Карл Васильевич Нессельроде (1780—1862) — дипломат, в 1814—1856 гг. министр
иностранных дел, член Государственного совета, канцлер (1845).
ь Александр Николаевич Голицын (1773—1844) — друг детства и юности Алек¬
сандра I. В 1803 г. стал обер-прокурором Синода» от вольтерьянства перешел к право¬
славной религии и мистицизму. В 1816— 1824 it.— министр духовных дел и народного
просвещения, поощрял мракобесов М. Л. Магницкого и Д. П. Рунича. Влияние на дела
сохранил и при Николае I.
Михаил Михайлович Сперанский (1772—1839) — воспитанник Петербургской ду¬
ховной икадемии, с 1797 г.— на государственной службе. С 1807 г.— статс-секретарь
Александра 1, его ближайший сотрудник. По поручению императора составил план
государственных преобразований, основные положения которого (разделение власти,
имущественный ценз) не были осуществлены, но вызвали недовольство дворянства. В
1812 г. был обвинен в измене и сослан в Нижний Новгород. В 1816 г. назначен пен¬
зенским губернатором, в 1819 г.— генерал-губернатор Сибири. В 1821 г. был возвра¬
щен в Петербург. Декабристы думали включить его в состав Временного революционного
правительства. После 14 декабря был членом Верховного уголовного суда над декабрис¬
тами. С 1826 г. занимался кодификацией законов, в конце жизни получил титул графа.
Виктор Павлович Кочубей (1768—1834)—граф, дипломат и государственный
деятель, один из «молодых^ друзей» Александра 1, член Негласного комитета. В 1801 —
1802 гг. управлял Коллегией иностранных дел, в 1802—1807 гг. и в 1819— 1823 гг.—
министр внутренних дел. С 1827 г.— председатель Государственного совета и Коми¬
тета министров, в 1831 г. получил титул князя.
г‘4 Жан Франсуа (Иван Степанович) Лаваль (1761—1846) — на русской службе
с 1795 г., при Александре 1 был членом Главного управления училищ (противник
М. Л. Магницкого); позже — управляющий III экспедицией министерства иностранных
дел, действительный тайный советник.
"5 Егор Иванович Кремер— дипломат, в 1835 г. стал первым секретарем русской
миссии в Филадельфии; Петр Христианович Витте — дипломат, секретарь министерской
канцелярии; Александр Иванович Крузенштерн (1808—1888) — сын известного море¬
плавателя, впоследствии был членом Государственного совета Царства Польского, потом
сенатор.
Ольга Степановна Одоевская, рожденная Ланская (1797—1872).
67 Алексей Степанович Хомяков (1804—1860) —поэт, драматург, общественный
деятель, в 1830—1850-е гг. зачинатель славянофильства и признанный глава славяно¬
фильского кружка. Кошелев посвятил Хомякову отдельные воспоминания.
Известны братья Медем, оба дипломаты: Павел Иванович (1800—1854) — ка¬
мергер, с особым поручением в Вене (1841—1848), посланник в Вене (1848—1850);
Александр Иванович (1803—1859)—посланник в Персии (1841 —1845), Бразилии
(1848—1854) и САСШ (1854—1855). Установить, о ком из них идет речь, не удалось.
214

59	Наталья Львовна Обрескова, рожденная гр. Соллогуб, жена Александра Ми-,
хайловича Обрескова, посланника в Штутгарте и Турине.
Мертваго — вероятно, Николай Дмитриевич Мертваго, позднее член Московского
отделения Мануфактурного совета.
60	Павел Андреевич Николаи (1777—1866) — дипломат, с 1800 г. служил при рус¬
ских миссиях в Лондоне и Стокгольме, в 1816—1847 гг.— посланник в Копенгагене.
Барон (1828), действительный тайный советник (1843). После отставки жил в родовом
имении Монрепо (Финляндия).
01	Дмитрий Николаевич Блудов (1785—1864) — племянник Г. Р. Державина, ли¬
тератор, учредитель и деятельный член «Арзамасского братства». Составил тенденциоз¬
ное «Донесение Следственной комиссии» по делу декабристов. В николаевское время —
статс-секретарь (1826), товарищ министра народного просвещения (1826—1828), ми¬
нистр внутренних дел, (1832—1839), граф (1842), в 1839—1862 гг. руководил И Отде¬
лением императорской канцелярии, которое ведало кодификацией законов. Президент
Академии наук (1855—1864), председатель Государственною совета (1862—1864)
и Комитета министров (1861 — 1864).
02	Преобразовательным комитетом Кошелев называет секретный «Комитет 6 де¬
кабря 1826 г.», созданный для разбора бумаг Александра 1 и призванный определить,
«что ныне хорошо, чего оставить нельзя и чем заменить». Возглавил «Комитет 6 де¬
кабря» гр. В. П. Кочубей, в его состав вошли кн. А. Н. Голицын, М. М. Сперанский, гр.
П. А. Толстой, И. В. Васильчиков, гр. И. И. Дибич. Регулярные занятия Комитета 6 де¬
кабря продолжались до апреля 1830 г., деятельность его осталась безрезультатна.
Дмитрий Васильевич Дашков (1788—1839) — государственный деятель, дипломат,
литератор, член «Арзамаса». В 1829—1839 гг.— министр юстиции, высказывался за вве¬
дение гласного судопроизводства.
Указ об обязанных крестьянах был издан 2 апреля 1842 г. и не был непосредст¬
венно связан с деятельностью Комитета 6 декабря. Указ носил рекомендательный ха¬
рактер и разрешал помещикам заключать с крестьянами соглашения, по которым кре¬
стьяне получали в пользование участки земли за установленные повинности.
01 В 1836 г. был принят ряд распоряжений, известных как «приуготовительные меры
к специальному размежеванию земель по государству». Землевладельцы-помещики
приглашались к составлению «полюбовных сказок» о размежевании. В 1839 г. были соз¬
даны особые губернские посреднические комиссии, члены которых выбирались
из местных дворян и ведали делами по полюбовному размежеванию всех сословий.
Подобный порядок межевания земель сохранялся до конца XIX в. Работа над Сводом
законов, т. е. собранием действующих законодательных актов, велась II Отделением
императорской канцелярии, созданным в инваре 1826 г. Манифест 31 января 1833 г.
возвещал о составлении Свода законов издания 1832 г., который вступил в силу 1 января
1835 г. Свод законов 1832 г. состоял из 15 томов.
00 Густав Лерхе (1787—1876) — президент церковного совета и училища св. Петра
в Петербурге, тайный советник; Павел Иванович Тизенгаузен (1774—1864) —сенатор,
тайный советник.
(,ъ Александр Иванович Чернышев (1785—1857) — генерал, участник кампаний
1812—1814 гг., член Следственной комиссии по делу декабристов. В 1827—1852 гг.—
военный министр, в 1848—1856 гг.— председатель Государственного совета. Граф
(1826), светлейший князь (1849).
Петр Михайлович Волконский (1776—1852) —генерал-квартирмейстер русской
армии (1810—1812), в 1815—1823 гг.— начальник Главного штаба. При Николае I —
министр императорского двора (1826—1852), генерал-фельдмаршал (1843).
07	Константин Яковлевич Булгаков (1782—1835) — дипломат, начал службу в
Московском архиве Коллегии иностранных дел, состоял при посольстве в Вене. В 1816—
1819 гг.— почт-директор в Москве, ас 1819 г. и до конца жизни — в Петербурге. Исклю¬
чительная осведомленность, основанная на перлюстрации писем, была залогом его влия¬
ния в Петербурге. Его жена, упоминаемая ниже, Мария Константиновна, урожденная
Варлам (1796—1879).
Екатерина Андреевна Карамзина (1780—1851) —вторая жена Н. М. Карамзина,
сестра кн. П. А. Вяземского. Литературный салон, который собирался в ее гостиной,
называли самой интеллигентной средой петербургского общества 1820—1840-х гг.
08	Феликс Петрович Фонтон (1801 — после 1862) — дипломат, советник посольства
в Берлине (1842—1846) и Вене (1846—1855), с 1855 г.— посланник в Ганновере и при
Германском союзе. Оставил мемуары.
215

99	Иоаннис Каподистрия (1776—1831) — дипломат и политический деятель. Грек
по национальности, в 1809 г. поступил на русскую службу, с 1815 г.— статс-секретарь
по иностранным делам. В 1827 г. был избран президентом Греции. Убит заговорщиками
Филипп Осипович Паулуччи (1779—1849) — на русской службе с 1807 г., в
1811 г.— главнокомандующий в Грузии, позднее губернатор Эстляндии, Курляндии
и Лифляндии. В 1829 г. оставил Россию и принял командование армией Пьемонта
(Сардинское королевство).
Адам Фадеевич Матушевич (Матусеяич) (1791 —1842) — дипломат, с 1835 г. рус¬
ский посланник в Неаполе, с 1839 г.— в Стокгольме.
/л Александр Христофорович Бенкендорф (1783—1844) — генерал, участник кампа¬
ний 1812—1814 гг., в 1819—1821 гг.— начальник штаба гвардейского корпуса. В 1826—
1844 гг.— шеф жандармов, начальник Ш Отделения. Граф с 1832 г. Лично близок к
Николаю 1.
71 Василий Андреевич Жуковский (1783—1852)—поэт, член «Арзамаса». Был
близок ко двору, в 1825—1841 гг.— воспитатель наследника престола Александра
Николаевича.
Александр Иванович Тургенев (1784—1845) —литератор, член «Арзамаса», со¬
биратель материалов по русской истории в западноевропейских архивах. Брат декабри¬
ста Н. И. Тургенева, друг А. С. Пушкина. Автор «Хроники русского» — писем о европей¬
ской культурной жизни 1820—1840-х гг.
Павел Александрович Муханов (1797—1871) — историк, археограф. Брат декаб¬
риста Петра Муханова. Учился в Московском университете и Училище колонновожа¬
тых, служил в армии, в отставку вышел полковником. С 1842 г. служил в Царстве Поль¬
ском, занимал крупные посты по ведомству народного просвещения, с 1861 г.— член
Государственного совета. Знаток и издатель русских исторических документов XIV —
XVIII веков.
ri Александра Осиповна Россет (Россети, Смирнова-Россет) (1809—1882) — фрей¬
лина императорского двора, знакомая В. А. Жуковского, А. С. Пушкина, П. А. Вязем¬
ского, А.С. Хомякова, М. Ю. Лермонтова, Н. В. Гоголя, И. С. Аксакова. В 1832 г. вышла
замуж за Николая Михайловича Смирнова (1807—1870), в молодости служившего в
Архиве иностранных дел, с 1825 г.— в русской миссии во Флоренции, впоследствии
калужского (1845—1851) и петербургского (1855—1860) губернатора.
7а Антон Антонович Дельвиг (1798—1831) — поэт, воспитанник Царскосельского
лицея, друг А. С. Пушкина. Издавал альманах «Северные цветы» (1825—1831) и «Ли¬
тературную газету» (1830—1831), в которой сотрудничали члены «веневитиновского
кружка».
74 Фридрих Шлейермахер (1768—1834) — немецкий философ и теолог, с 1810 г.
профессор Берлинского университета; Эдуард Ганс (1797—1839) — немецкий юрист,
оппонент Савинъи, с 1820 г. преподавал в Берлинском университете; Фридрих Карл
Савиньи (1779—1861) — немецкий юрист, основатель исторической школы права, с
1810 г. профессор Берлинского университета.
7й Имеется в виду Клеменс Теодор Антон (1755—1836)	король Саксонии в
1827— 1836 гг. Русским посланником в Дрездене был Андрей Андреевич Шредер (ум.
в 1858 г.).
7f’ Мария Павловна (1786—1859) — дочь Павла I, в 1804 г. вышла замуж за наслед¬
ного принца саксен-веймарского Карла-Фридриха (1783—1853), ставшего великим гер¬
цогом в 1828 г. Супруги имели репутацию покровителей литературы и искусства.
77	Василий Александрович Санти (1788—1841) — дипломат, камергер: в 1828—
1841 гг.— поверенный в делах в Веймаре.
78	Фридрих Мюллер (1779—1849) — канцлер Веймарского герцогства, постоянный
собеседник Гете.	'
Иоганн Генрих Мейер (1759—1832) — немецкий художник и искусствовед,
друг Гете.
80 Огюстен-Пирам Декандоль (де Кандоль) (1778—1841) — швейцарский ботаник,
систематизатор растений; Шарль-Гаспар Деларив (де Ларив) (1770—1834) — швей¬
царский физик и химик; Жан-Габриэль Эйнар (Ейнар) (1775—1863) — французский
банкир, активный поборник независимости Греции.
Пеллигрино-Луиджи Росси (1787—1848) — граф, итальянский юрист, экономист и
политический деятель. Пэр Франции при Луи-Филиппе, в 1848 г. стал министром Пап¬
ской области, пытался провести либеральные преобразования. Поддерживал папу
Пия IX (1846—1878); убит во время народного возмущения.
216

81 Мария Антоновна Нарышкина, рожденная кн. Чствертинская (1779—1854) —
итка Александра 1.
: В 1829—1832 гг. С. П. Шевырев был воспитателем в семье кн. 3. А. Волконской,
жид преимущественно в Италии.
Александр Никитич Волконский (1811 —1878) — сын кн. 3. А. Волконской, позд¬
нее дипломат, посланник в Неаполе, Дрездене и Мадриде.
83 В ноябре 1830 г. в Царстве Польском качалось восстание, подавленное Царским
правительством военной силой. Варшава была взята войсками И. Ф. Паскевича после
двухдневного штурма в ночь с 26 на 27 августа 1831 г.
Н4 В июле 1830 г. во Франции произошла революция, свергнувшая короля Карла X
и династию Бурбонов. К власти пришел Луи-Филипп Орлеанский, которого Николай I
называл «королем баррикад*. Отношения между Россией и Францией были надолго
испорчены.
Карл-Андре (Карл Осипович) Поццо-ди-Борго (1764—1842) — граф, корсиканец,
на русской службе с 1803 г., дипломат. Представитель России на Венском конгрессе,
русский посол в Париже (1814—1834) и в Лондоне (1835—1839).
в1‘Леон-Виктор Нрольи (Броли) (1785—1870) — герцог, французский политический
деятель либерального толка, неоднократно занимал министерские посты при Луи-Фи¬
липпе; Франсуа Гизо (1787—1874) —французский историк и политический деятель,
идеолог либерализма, занимал ведущие министерские посты при Луи-Филиппе, с поста
премьер-министра свергнут революцией 1848 г.; Виктор Кузен (1792—1867) — фран¬
цузский философ, министр Луи-Филиппа; Абель-Франсуа Вилльмен (Вилмен) <1790—
1870) — французский историк литературы, либеральный политический деятель, ми¬
нистр Луи-Филиппа; Жюль Мишле (1798—1874) —французский историк, республи¬
канец, противник католической церкви; Адольф Тьер (1797—1877) — французский
историк и политический деятель, руководитель либеральной оппозиции в период Рестав¬
рации, министр Луи-Филиппа, в 1871 г. возглавил правительство, жестоко подавившее
Парижскую Коммуну.
Чарльз Грей (1764—1845) — граф, английский политический деятель, лидер
вигов, премьер-министр в 1830—1834 гг.; Генри Джон Темпл Пальмерстон (1784—
1865) — английский политический деятель, лидер вигов, неоднократно занимал мини¬
стерские посты, в 1855—1865 гг. (с коротким перерывом) — премьер-министр.
87	Билль о реформе 1832 г.— парламентская реформа, проведенная правительством
Греи при ожесточенном сопротивлении консервативной оппозиции. Были более равно¬
мерно распределены избирательные округа, расширено избирательное право.
88	Алексей Федорович Орлов (1786—1861) — государственный деятель, дипломат.
Брат декабриста М. Ф. Орлова. Генерал, участник наполеоновских войн, русско-турец¬
кой войны 1828—1829 гг. Командовал Конногвардейским полком, который 14 декабря
1825 г. атаковал каре декабристов на Сенатской площади. Выполнял ответственные
дипломатические поручения, возглавлял русские делегации при заключении мирных до¬
говоров: Адрианопольского (1829), Ункяр-Искелесийского (1833), Парижского (1856).
В ноябре 1832 г. от имени России подписал в Лондоне договор об учреждении Бельгий¬
ского королевства. В 1844 —1856 гг.—шеф жандармов, начальник Ш Отделения, с
1856 г.— председатель Государственного совета и Комитета министров, князь (1856).
89	Имеется в виду Семен Романович Воронцов (1744—1832) — граф, дипломат,
в 1784—1806 гг. русский посол в Лондоне, убежденный англоман. Его сын, граф Ми¬
хаил Семенович (1782—1856) —генерал, участник наполеоновских войн, в 1815—
1818 гг. командовал русским оккупационным корпусом во Франции. В 1823—1854 гг.—
новороссийский и бессарабский генерал-губернатор, в 1844—1854 гг.— наместник на
Кавказе, генерал-фельдмаршал (1856). Энергичный администратор, много сделал для
хозяйственного освоения юга России.
90	Николай Александрович Кокошкин — дипломат, посланник в Сардинском коро¬
левстве (1839—1853) и Саксонии (1860 — 1864).
Сергей Григорьевич Ломоносов (1799—1857) — воспитанник Царскосельского ли¬
цея (пушкинский выпуск), дипломат, до 1835 г. — первый секретарь посольства в Лон¬
доне, затем посланник в Бразилии (1835—1848), Португалии (1848—1853) и Нидер¬
ландском королевстве (1853—1857).
91	Восстание в военных поселениях Новгородской губернии вспыхнуло в июле
1831 г. и было подавлено военной силой.
92	Арсений Андреевич Закревский (1783—1865) —генерал, участник наполеонов¬
217

ских войн, военный администратор. В 1828—1831 гг. был министром внутренних дел,
с 1848 по 1859 г.—московский генерал-губернатор.
93	Борис Карлович Данзас (1799—1868)—воспитанник Царскосельского лицея,
чиновник особых поручений при Д. В. Голицыне, позднее сенатор, действительный тай¬
ный советник. В 1825 г.— член декабристской организации «Практический союз», в ян¬
варе 1826 г. был арестован, но вскоре освобожден.
94	Василий Васильевич Давыдов (1809—1858) — асессор московского губернского
правления, титулярный советник; Александр Николаевич Васильчиков (1801 — 1877) —
позднее действительный статский советник, камергер; Яков Сергеевич Николев —
советник губернского правления, надворный советник.
93 Петр Васильевич Хавский (1771 —1876) — юрист, знаток русской хронологии и
генеалогии. С 1822 г. работал в Комиссии составления законов, которая в 1826 г. была
преобразована во 11 Отделение императорской канцелярии. Деятельный сотрудник
М. М. Сперанского по кодификации законов.
96	Николай Андреевич Небольсин (1785—1846) — участник наполеоновских войн,
в 1827 г.— вице-губернатор в Москве, в 1829—1838 гг.— московский гражданский
губернатор, действительный тайный советник, камергер.
97	Скарятины: Федор Яковлевич (1806—1835) — в 1826 г. был арестован по по¬
дозрению в причастности к декабристам, но вскоре освобожден, служил в гвардии.
Художник-любитель, один из основателей Московских художественных классов
<1832); Григорий Яковлевич (1808—1849) —служил в гвардии, генерал-майор свиты,
убит в сражении при Шесбурге.
Василий Васильевич Долгоруков (Долгорукий) (1787—1858)—князь, поручик
Семеновского полка, с 1812 г. служил по придворному ведомству, с 1832 г.—обер-
шталмейстер. Был вице-президентом Вольного экономического общества.
99	Неясно, о каком из братьев графов Виельгорских идет речь: Михаил Юрьевич
(1787—1856) — музыкальный деятель, композитор, критик, названный Р. Шуманом
«гениальнейшим из дилетантов»; Матвей Юрьевич (1794—1866) — виолончелист, му¬
зыкальный деятель, один из основателей Русского музыкального общества. Салон
братьев Виельгорских был средоточием петербургской культурной жизни 1820—1840-х гт.
Более вероятно, что' свидетелем «домашнего условия» был старший из братьев.
100	Московская литературно-салонная жизнь была расписана по дням недели. Ср.
высказывание А. И. Герцена, относящееся к 1840-м гт.; «В понедельник собирались у
Чаадаева, в пятницу у Свербеева, в воскресенье у А. П. Елагиной». О вечерах у Кошелева
известно мало.
Елагины (Елагины-Киреевские) — знаменитая семья А. П. Елагиной, в первом
браке Киреевской; ее муж — Алексей Андреевич Елагин (ум. 1846); ее сыновья: Иван
Васильевич Киреевский (упоминался выше); Петр Васильевич Киреевский (1808—
1856) — фольклорист, создатель знаменитого «Собрания народных песен», в юности
член «веневитиновского кружка», позднее славянофил, один из творцов славянофиль¬
ской исторической концепции; Василий Алексеевич Елагин (1818—1879) — воспитан¬
ник Московского университета, историк, член славянофильского кружка; Николай
Алексеевич Елагин (1822—1876) — историк, археограф, член славянофильского круж¬
ка; Андрей Алексеевич Елагин (1823—1844); ее дочери: Мария Васильевна Киреевская
(1811 —1859), разделявшая славянофильские убеждения братьев; Елизавета Алексеевна
Елагина (1825—1848); ее невестка, Наталья Петровна Киреевская, урожденная Арбе-
нева (1809—1900).
Свербеевы: Дмитрий Николаевич (1799—1874) — воспитанник Московского уни¬
верситета, дипломат, богатый помещик; его жена, Екатерина Александровна, урожден¬
ная княжна Щербатова (1808—1892). В 1840-е гг. салон Свербеевых был «нейтральной
почвой для западников и славянофилов» (С. М. Соловьев).
Евгений Абрамович Баратынский (1800—1844) — русский поэт; был близок к семье
Елагиных.
101	О «господстве» западничества во второй половине 1830-х гг. говорить нельзя;
кристаллизация как западничества, так и славянофильства приходится на начало
1840-х гг. Кошелев невнимателен к деталям и датам. Тимофей Николаевич Грановский
(1813—1855) вернулся в Россию из длительной заграничной командировки в 1839 г. и
занял в Московском университете кафедру всеобщей истории, до этого какой-либо
роли в общественной жизни он не играл.
.Александр Иванович Герцен (1812—1870) включился в споры западников и славя¬
218

нофилов в июле 1842 г., вернувшись в Москву из новгородской ссылки, безоговорочно
отнести его к западникам трудно.
Николай Филиппович Павлов (1803—1864) —воспитанник московского театраль¬
ного училища, писатель, популярный в 1830-е гг. В 1837 г. женился на известной поэтес¬
се Каролине Карловне Я ниш; в доме Павловых был литературный салон. Среди запад¬
ников Павлов заметен не был.
Петр Яковлевич Чаадаев (1794—1856) — воспитанник Московского университета,
гвардейский офицер, член Союза благоденствия, друг А. С. Пушкина. Автор знаменитых
«Философических писем», активный участник московских салонных споров, Чаадаев
никогда не был безусловным западником, занимая в идейной борьбе 1830—1850-х гг.
совершенно особое место.
'°* Министерством I марта называли кабинет, который пришел к власти во Франции
1 марта 1840 г. Главой кабинета и министром иностранных дел был Тьер. Министер¬
ство I марта было составлено из представителей левого центра и по многим вопросам
расходилось с Луи-Филиппом. Противостояние конституционного короля и его мини¬
стров вызывало интерес как во Франции, так и за ее пределами. Министерство Тьера
вынуждено было уйти в отставку уже в октябре 1840 г.
103	В описываемое время денежный счет в России шел как на ассигнации, так н на
монеты. Ассигнационный рубль был равен примерно 25 копейкам серебром. В 1830—
1840-е гг. пуд ржи стоил в Рязанской губернии от 25 до 90 копеек. Хлебная четверть
(мера объема) составляла от 6 до 9 пудов.
104	Александр Иванович Колемин — статский советник, член рязанского губернско¬
го комитета государственного коннозаводства; Иван Александрович Прагаеьев (1802—
1875) — член Рязанского губернского комитета в 1858—1859 гг.
05 Кошелев называет трех «отцов церкви», канонизированных и особо чтимых
православной церковью; Иоанн Златоуст (347—407) — епископ Констаитипополя,
прославленный церковный писатель и проповедник, обличитель пороков и праздности;
Василий Великий (329—378) —епископ кесарийский, богослов, аскет-подвижник;
Григорий Богослов (Григорий Назианэин) (328—390) — друг Василия Великого,
епископ Константинополя, теолог, философ, поэт.
,оеЛев Алексеевич Перовский (1792—1856) — участник кампаний 1812—1814 гг.,
член Союза благоденствия, служил в Коллегии иностранных дел (1823—1826) и депар¬
таменте уделов (1826—1840). В 1841 —1852 гг.— министр внутренних дел, граф (1849),
министр уделов (1852—1856).
107 В приложении, опущенном в настоящем издании, помещены письмо А. И. Коше¬
лева к Л. А. Перовскому от октября 1847 г., официальный ответ министра от 23 ноября
1847 г.-и речь (предложение) А. И. Кошелева дворянам Рязанской губернии об улучше¬
нии быта помещичьих крестьян. В речи Кошелев отметил «бедственное положение
нашего дворянства», «главнейшую причину» которого он видел «в неопределенности и
нетвердости наших отношений к крестьянам». Он утверждал: «При теперешних наших
обстоятельствах нельзя и думать о существенных переменах и улучшениях в хозяйстве.
Барщинекая работа есть всегдашний камень преткновения для всех наших усилий по
сему предмету. С другой стороны, крестьяне так убеждены в вспомоществовании со
стороны помещика, что собственными работами занимаются они еще хуже, чем господ¬
скими. Одно средство выйти из сего ложного положения заклинается в том, чтобы нам
совершенно выделить свою собственность, свою настоящую принадлежность, а в
крестьянах возбудить деятельность выгодами труда собственно для них самих. Если
правительство одно приступит к разрешению сего вопроса, то оно неминуемо издаст
правила общие; и многие, весьма многие из нас потерпят убытки невознаградимые».
Кошелев предлагал дворянству создать губернский комитет «из двоих депутатов от
каждого уезда» и добровольно осуществлять меры, изложенные в указе об обязанных
крестьянах. Министр Л. А. Перовский, отметив «благонамеренность» Кошелева, назвал
его предложение «не совсем удобным» и предложил заключить «с крестьянами своими
условия, для обращения их в обязанные», что «подало бы поощрительный пример для
других владельцев» (Кошелев А. И. Записки. Приложение. С. 3—8).
Андрей Парфенович Заблоцкий-Десятовский (1807—1881)—воспитанник
Московского университета, экономист, статистик. В 1837—1859 гг. служил в министер¬
стве государственных имуществ, ближайший сотрудник П. Д. Киселева в подготовке
реформы государственных крестьян. В 1841 г. представил записку «О крепостном
состоянии в России», где предложил программу отмены крепостного права. Редактиро¬
вал «Земледельческую газету», которая издавалась министерством государственных
219

имуществ, вместе с кн. В. Ф. Одоевским издавал сборники для крестьян «Сельское чте¬
ние», имевшие большой успех. С 1859 г.—статс-секретарь департамента Государ¬
ственного совета, в 1867 г. переведен в Комитет финансов, в 1875 г. назначен членом
Государственного совета.
109	Павел Дмитриевич Киселев (1788—1872) — генерал, участник кампаний
1812—1814 гг. В 1816 г. представил Александру I записку о постепенном освобождении
крепостных крестьян. С 1819 г.— начальник штаба 2-й армии, к нему были близки
некоторые декабристы, члены Южного общества. В 1835 г. назначен членом Государ¬
ственного совета и членом Секретного комитета по крестьянскому делу. В 1837—
1856 гг.— министр государственных имуществ, провел реформу управления государ¬
ственными крестьянами. Николай Г называл его «начальником штаба по крестьянской
части». Граф (1839), в 1856—1862 гт.— посол в Париже.
110	В 1849 г. А. А. Закревский учредил за славянофилами постоянное секретное
наблюдение, которое продолжалось до 1857 г. Материалы дознания выросли в двухтом¬
ное «Дело о славянофилах» — источник по истории славянофильского кружка нена¬
дежный, но верно отразивший подозригольное отношение политического сыска к «обще¬
ству московских славянофилов».
111	Дружеская и до некоторой степени идейная близость старших славянофилов
(И. В. и П. В. Киреевских, А. И. Кошелева, А. С. Хомякова) восходит к середине
1820-х гг. Кружок единомышленников, разделявших основные положения славяно¬
фильства, сложился в 1842 —1844 гг., когда к старшим славянофилам присоединились
Ю. Ф. Самарин, К. С. Аксаков, Д. А. Валуев, В. А. Панов, В. А. Елагин.
1,2 Хомяков служил в Петербурге в Конногвардейском полку с весны 1823 г. по
начало 1825 г., когда он испросил бессрочный отпуск и уехал за границу, где провел
более года. Бблыпую часть времени он жил в Париже, изучая живопись.
113 Имеется а виду Александр Семенович Шишков (1754—1841) —воспитанник
Морского кадетского корпуса; служи;! на флоте, вице-адмирал (1798). Писатель, фило¬
лог, с консервативных позиций полемизировал с Н. М. Карамзиным, отстаивая «старый
слог». В 1812 г. назначен статс-секретарем вместо М. М. Сперанского, писал для Алек¬
сандра I патриотические манифесты, рескрипты и приказы по армии. С 1813 г.— прези¬
дент Российской академии, с 1814 г.— член Государственного совета. В 1824—1828 гг.—
министр народного просвещения, создатель «чугунного» цензурного устава 1826 г.
Неясно, почему Шишков назван «народником».
«Русь» — еженедельная газета консервативного направления, которую в 1880—
1886 гг. издавал в Москве И. С. Аксаков.
,и Хомяков занимался богословскими вопросами, хотя никогда не был богословом в
строгом смысле слова. При жизни он издал в Париже и Лейпциге три брошюры на фран¬
цузском языке (1853, 1855, 1858) об отношениях православия, католичества и проте¬
стантства. Его «Опыт катехизического изложения учения о церкви. (Церковь одна)»
был напечатан в России в 1864 г. Полностью ограничения на печатание и распростране¬
ние богословских сочинений Хомякова в России были сняты в 1879 г.
11 Г| Идейная эволюция И. В. Киреевского очерчена Кошелевым крайне приблизи¬
тельно. В 1856 г. в «Русской беседе» была помещена статья И. Киреевского «О необ¬
ходимости и возможности новых начал для философии».
*Доброталюбие* — сочинение Василия Великого, наставление монахам-подвижни-
кам.
11(1 Константин Сергеевич Аксаков (1817—1860) — старший сын С. Т. Аксакова,
воспитанник Московского университета, член кружка Н. В. Станкевича, где особенно
сблизился с В. Г. Белинским. Поэт, драматург, литературный критик, публицист, автор
оригинальных работ по языкознанию и русскому фольклору. С начала 1840-х гг. убеж¬
денный славянофил, в славянофильском кружке был признанным авторитетом в об¬
ласти русской истории. В 1857 v. издавал газету «Молва».
Юрий Федорович Самарин (1819—1876) — воспитанник Московского университе¬
та, ученик Погодина. С 1844 г. находился на государственной службе в прибалтий¬
ских губерниях и на Украине. В 1849 г. написал «Письма из Риги», где осуждал засилье
немецкого дворянства в Прибалтике. Был арестован, через 10 дней освобожден из Пет¬
ропавловской крепости по личному указанию Николая 1. Вышел в отставку в 1853 г.
Разрабатывал философскую сторону славянофильства, продолжая традиции Хомякова.
Яркий публицист славянофильского направления, сотрудник «Русской беседы». Актив¬
ный сторонник отмены крепостного права, Самарин в 1858—1859 гг. был членом от
правительства Самарского губернского комитета; в 1859—1860 гг.—видный деятель
220

Редакционных комиссий. В 1863— J864 гг. вместе с Н. А. Милютиным и кн. В. А. Черкас¬
ским составил проект крестьянской реформы в Царстве Польском.
1,7 Иван Сергеевич Аксаков (1823—1886) — брат К. С. Аксакова, воспитанник
Училища правоведения, служил в Сенате, в Калужской уголовной палате, чиновником
особых поручений при министерстве внутренних дел. Вышел в отставку в 1852 г. Поэт,
публицист, издатель и редактор славянофильских печатных органов («Московский
сборник», «Русская беседа», «Парус», «День», «Москва», «Москвич»). Создатель и руко¬
водитель Московского славянского комитета (1858 — 1878).
nft В период Восточного кризиса 1875—1878 гг. английское и отчасти французское
общественное мнение мало поддерживали национально-освободительное движение бал¬
канских славян, в отличие от русского общества.
1,9 Спор о святых местах в Палестине, о ключах от Вифлиемского храма начался
в 1850 г. и стал прологом к Крымской войне. Суть спора заключалась в претензиях ка¬
толической и православной церквей на исключительное владение палестинскими свя¬
тынями христианства, которые находились на территории Османской империи и судьба
которых определялась в Константинополе. Церковный спор быстро перерос в диплома¬
тический конфликт между Россией, которая выступила как защитница православия, и
католической Францией. Политика русскою правительства, которое крутыми диплома¬
тическими мерами и военными демонстрациями поддерживало права греческой церкви,
была противоположна суждениям цесаревича Александра Николаевича, как их переска¬
зал Кошелев.
120	Общество любителей российской словесности при Московском университете
возникло в 1811 г. На заседаниях общества читались и обсуждались произведения
русских литераторов. В описываемое время заседания общества практически не проводи¬
лись.
121	Существенно важным выводом статьи Кошелева «Поездка русского земледель¬
ца в Англию на Всемирную выставку», выдержки из которой составили опущенное в
настоящем издании III приложение, стала мысль о необходимости механизации сель¬
скохозяйственных работ: «Одна из самых разительных вещей на этой выставке есть зна¬
чительное приспособление паровой силы к земледелию. Молотят, веют, режут солому
и корнеплодные овощи, плющат зерна, мелят хлеба и проч. посредством паровых ма¬
шин». Заключение стап+i выдержано в славянофильском духе: «На Западе науки,
художества, ремесла и многие другие проявления человеческой деятельности достигли
значительного развития; они содержат в себе опытность, завещанную человечеству
веками, тысячелетиями... Мы ездим в Европу, берем там все, что нас поражает, и часто
возвращаемся с презрением ко всему своему — старинному и родному. Мы водворяем
к себе роскошь Запада, его безнравственность, его холодность к религии, его умничанье;
а не понимаем, что это лишь больные побеги дерева просвещения. Нам следует не
перенимать v Запада, а изучать его...» (Кошелев А. И. Записки. Приложение.
С. 17— 30). ’
122	«Московский сборник» 1852 г. был задуман как продолжение славянофильских
«Московских сборников» 1840-х гг. Цензурная история сборника изложена Кошелевым
точно. В марте 1853 г. «Московский сборник» был окончательно запрещен. Оценка изда¬
ния III Отделением противоположна кошелевской: «Славянофилы смешивают привер¬
женность свою к русской старине с такими началами, которые не могут существовать
в монархическом г осударстве, и явно недоброжелательствуют нынешнему порядку ве¬
щей».
I2:i Крымская (Восточная) война началась в октябре 1853 г., когда Турция объявила
войну России. В сражении под Синопом 18 ноября 1853 г, эскадра под командованием
П. С. Нахимова разбила турецкий флот. Союзники высадились в Крыму под Евпаторией
в начале сентября 1854 г. Русские войска под командованием А. С. Меншикова
потерпели поражение на р. Альме 8 сентября, а 13 сентября началась осада Севастополя
(продолжалась до 27 августа 1855 г., когда русские войска оставили город). В сражении
при Инкермане 24 октября 1854 г. Меншиков вновь потерпел поражение. Крымская
война завершилась подписанием Парижского мира в марте 1856 г. Пораженческие
настроения, о которых пишет Кошелев, были в основном присущи либеральным и
радикальным слоям русского общества.
124 В приложении IV помещены записка «О денежных средствах России в настоя¬
щих обстоятельствах», датированная декабрем 1854 г.,и письмо Кошелева к Алек¬
сандру И от апреля 1855 г. Экономические и финансовые выкладки были нужны Коше¬
леву, чтобы выдвинуть пожелание: «Пусть царь созовет в Москву, как настоящий центр
221

России, выборных от всей земли русской; пусть он прикажет изложить действительные
нужды отечества,— и мы все готовы пожертвовать собою и всем своим достоянием для
спасения отечества». Кошелев внимательно разобрал возражения против созыва выбор¬
ных. подчеркнул, что условия работы и представительство от сословий должны зависеть
«совершенно от воли правительства», что в подобном собрании никогда не проявится «дух
оппозиционный». В глазах Кошелева созыв выборных от сословий — альтернатива
конституционному ограничению самодержавия, условие внутреннего спокойствия и побе¬
доносного окончания войны: «Созваиие выборных в Москву в теперешнее крайне важ¬
ное и грозное время оживит всю Россию, скрепит союз царя с народом и воздвигнет та¬
кую силу, которая в состоянии будет сокрушить все замыслы искусственно соединенной
Европы» (Кошелев А. И. Записки. Приложение. С. 38—54).
125 «Русская беседа» — славянофильский журнал, выходивший в Москве в 1856—
1860 гг. Редактор-издатель А. И. Кошелев, соредакторы Т. И. Филиппов (в 1856 г.),
затем П. И. Бартенев и М. А. Максимович: с августа 1858 г. журнал вел И. С. Аксаков.
Издание прекратилось на 2-й книжке 1860 г.
,2Й Владимир Александрович Черкасский (1824—.1878) -- князь, воспитанник
Московского университета, сторонник отмены крепостного права, с 1846 г. освобождал
крестьян за выкуп у себя в имении. Член славянофильского кружка. В 1858—1859 гг.
был членом Тульского губернского комитети, в 1859—1860 гг. работал в Редакционных
комиссиях, после 19 февраля 1861 г.— мировой посредник. Вместе с Н. А. Милютиным
и Ю. Ф. Самариным подготовил крестьянскую реформу в Царстве Польском. В 1864—
1866 гг.— главный директор правительственной комиссии внутренних и духовных дел
Царства Польского, в 1869—1871 гг,— московский городской голова; вышел в отставку
по настоянию правитель^ва. В русско-турецкую войну 1877—1878 гг. был уполномо¬
ченным Красного Креста при действующей армии, ведал созданием гражданской адми¬
нистрации в Болгарии.
Иван Дмитриевич Беляев (1810—1873) — воспитанник Московского университета,
историк славянофильского направления, с 1852 г. профессор Московского университета
по кафедре истории русского права. Автор классической работы «Крестьяне на Руси»,
впервые напечатанной в 1859 г. в «Русской беседе».
Илья Васильевич Беляев (1826—1867) — историк, профессор московской духовной
семинарии.
Тертий Иванович Филиппов (1825—1899) воспитанник Московского универси¬
тета, публицист, близкий к редакции молодою «Москвитянина». В славянофильский
кружок нс входил. С 1864 г. на службе в государственном контроле, в 1878—1889 гг.—
товарищ государственного контролера, с 1889 г — государственный контролер.
12' Владимир Иванович Назимов (1802—1874) — генерал, в 1849—1855 гг.—по¬
печитель Московского учебного округа, в 1855—1863 гг.— Виленский военный губер¬
натор и гродненский, виленский, ковенский генерал-губернатор, с 1861 г.— член Госу¬
дарственного совета. Сыграл определенную роль на начальном этапе подготовки отмены
крепостного права, именно ему был адресован рескрипт Александра 1 20 ноября 1857 г.
(см. ниже, комм. 134).
,;к Михаил Никифорович Катков (1818—1887) — воспитанник Московского уни¬
верситета, член кружка Н. В. Станкевича. В 1845—1850 гг. преподавал философию в
Московском университете, редактировал университетскую газету «Московские ведо¬
мости». С 1856 г. стал редактором нового журнала «Русский вестник». В те годы Кат¬
ков — западник, англоман и сторонник конституции. Позднее стал одним из главных
идеологов правительственной реакции.
129	Статья болгарского публициста Христо Даскалова (1820—после 1869) была
посвящена борьбе болгар с греческой церковной иерархией (греки-фанариоты). Болга¬
ры требовали создания болгарской иерархии, церковный вопрос был тесно переплетен с
борьбой за национальное освобождение. Русская православная церковь и русская дипло¬
матия стремились к сохранению церковного единства на Балканах, пытались смягчить
конфликт между болгарами и греками-фанариотами.
Обер-прокурором Синода в 1856—1862 гг. был известный ретроград граф Алек¬
сандр Петрович Толстой (1801 —1873).
130	Николай Федорович Крузе (1823 — 1901) — воспитанник Харьковского универ¬
ситета, московский цензор (1855—1859). Впоследствии земский деятель, автор статей по
земским вопросам. >
131	Егор Евграфович Комаровский <1803—1875)—друг И. В. Киреевского и
А. С. Хомякова, цензор Комитета цензуры иностранной. Был женат на Софье Влади¬
мировне, сестре Д. В. и А. В. Веневитиновых.

132	Коронация Александра II состоялась 26 августа 1856 г.
ш Кошелев пересказывает слова известной речи, обращенной Александром И
30 марта 1856 г. к предводителям дворянства Московской губернии. 3 января 1857 г.
Александр II учредил Секретный комитет по крестьянскому делу, в феврале 1858 г.
переименованный в Главный комитет.
134 Рескрипт 20 ноября 1857 г. на имя виленского генерал-губернатора В. И. Назимо¬
ва содержал правительственную программу отмены крепостного права: личная свобода
крестьян при сохранении земли за помещиками, выкуп, предоставление крестьянам
части земли в пользование. В рескрипте предлагалось дворянам каждой губернии
образовать комитеты «Об устройстве и улучшении быта помещичьих крестьян». Опубли¬
кование рескрипта означало переход к гласному обсуждению вопроса об отмене крепост¬
ного права. Первым, в декабре 1857 г., выразило желание учредить у себя губернский
комитет нижегородское дворянство, где военным губернатором был декабрист Ал. Н. Му¬
равьев.
130 Владимир Федорович Лдлерберг (1790—1884) —участник кампаний 1812—
1814 гг., генерал от инфантерии (1843), министр императорского двора (1852—1870),
член Государственного совета.
Василий Андреевич Долгоруков (1804—1868) — генерал-адъютант (1845), това¬
рищ министра (с 1848 г.) и военный министр (1852—1856). В июне 1856 г. сменил
А. Ф. Орлова на посту шефа жандармов и главы 1(1 Отделения. Ушел в отставку в
апреле 1866 г. после покушения Д. В. Каракозова. Обер-камергер (1866), лично близок
к Александру П.
|Л‘ Яков (Иаков) Иванович Ростовцев (1803—1860) — офицер гвардии, член Се¬
верного общества. 12 декабря 1825 г. сообщил Николаю I о готовившемся выступлении.
Служил по управлению военно-учебными заведениями, генерал-адъютант (1849), член
Государственног о совета (1855). В 1857 г.— член Секретного, а затем Главного комите¬
та по крестьянскому делу. Первоначально противник, а с середины 1858 г.— решитель¬
ный сторонник отмены крепостного права. В 1859 г. был назначен председателем Редак¬
ционных комиссий.
138	В приложении V Кошелев поместил следующие записки: «О необходимости
уничтожения крепостного состояния в России», «О различных способах освобождения
крестьян», «Предполагаемые меры к освобождению крестьян», «Предполагаемые ме¬
ры к освобождению дворовых людей» (Кошелев А. И. Записки. Приложение.
С. 57—166). Опровергая толки консервативного дворянства о том, что освобождение
крепостных людей вызовет в стране бунт, Кошелев доказывал, что, напротив, промедле¬
ние в осуществлении крестьянской реформы приведет к «беспорядкам и даже резне»:
«Именно в отвращение таких бедствий необходимо приступить к немедленному полно¬
му и общему уничтожению крепостного состояния. Но немедленное не значит внезап¬
ное: полное и общее не однозначуще с революционным, нарушающим все права и разо¬
ряющим одних в пользу других. Мы столько стоим за предоставление людям свободы,
сколько против того, чтобы'люди у нас ее выхватили...»
К). Ф. Самарин и кн. В. А. Черкасский были авторами нескольких записок по
крестьянскому делу. Наибольшую известность получил проект Самарина «О крепостном
состоянии и переходе от него к гражданской свободе», над котирым он работал с осени
1853 г. по осень 1856 г. Возможно, что Кошелев имеет в виду «Программу сведений, не¬
обходимых для определения законодательным порядком отношений помещиков к
крестьянам», спешно написанную Самариным осенью 1857 г. Записка кн. В. А. Черкас¬
ского «О лучших средствах к постепенному исходу из крепостного состояния» датиру¬
ется концом 1856 г. К началу 1858 г. записки Кошелева действительно были «самыми
радикалЫ1ыми» из либеральных проектов.
139	«Сельское благоустройства — славянофильский печатный орган, на страницах
которого обсуждались и разрабатывались практические вопросы предполагаемой рефор¬
мы, «гуманнейший и дельнейший журнал по крестьянскому вопросу» (Н. А. Добролю¬
бов). Выходил в 1858—1859 it.
14,1	Михаил Карлович Клингенберг (1821—1873)—воспитанник Царскосельского
лицея, действительный статский советник, камергер, рязанский губернатор в 1858—
1859 гг.
Губернские комитеты составлялись из двух выборных представителей дворянства
от каждого уезда и двух дворян от губернии по назначению губернатора (члены от пра¬
вительства). Ю. Самарин стал членом Самарского, а кн. Черкасский — Тульского губерн¬
ских комитетов.
223

Документом, полезным при создании истории российского дворянства, может
служить колоритное описание Рязанского губернского комитета, которое Кошелев дал в
письме к Ю. Самарину От 2 октября 1858 г. (ГБЛ, ф. Черкасского П, У, 34):
«Весьма по секрету. Вот характеристика Рязанского комитета:
1. Губернский предводитель Селиванов. Был не глуп, теперь растерялся и стал
полным дураком. Трус жестокий. Желал бы быть с нами по долгу звания, но по душе с
противниками нашими. Подличает перед всеми и не угождает никому, пользуется полным
презрением всех сторон. 2. Реткин (Рязанский уездный предводитель), он же и вице-
президент. Дурак круглый, скот дерзкий. Говорит, что прикажет ему голова партии
г. Офросимов. 3. При клоне кий — отставной гусар, животное бессловесное. 4. Лихарев
(Зарайский). Интриган жестокий, умен, дерзок, адъютант главы партии. 5. Злобин,
человек неглупый, не зависимый от партии и подающий голос по личному убеждению,
чуждаясь всяких советов. 6. Офросимов (Пронский) — глава партии, очень умный чело¬
век, хорошо говорит и хорошо пишет, чрезвычайно находчив. Никогда не горячится;
очень умерен в словах. Добивается губернского предводительства и хочет отстоять пра¬
ва дворянства. Покривить душою в пользу благородного дворянства ничего не значит,
напротив, это заслуга, долг дворянина. С ним я всего более спорю, и мы вовсе не в дур¬
ных отношениях; да он и со всеми в ладах. 7. Генерал Муратов — бессловесное живот¬
ное. 8 и 9. Ключарев и Арсеньев (Рижские).— Их девиз: нельзя ли крепостное право
так отменить, чтобы все обязанности свалить, а все права увековечить. Оба неглупы и
стойко борются... 14 и 15. Князь Волконский и Сафонов (Раненбургские). Первый
полусумасшедший, высеченный своими дворовыми людьми за распутство; выдает себя за
либерала и баллотирует по внушению свыше, то с нами, то с противниками. Кто за ним
ухаживает, тех он надувает, ибо хочет быть самостоятельным. Говорит, читает и пишет
много. Очень занят собою. Аристократ-либерал. Сафонов находится под его указом.
16. Рикман. Житггное безусловное. 17. Афанасьев — дурак, говорун, писака, человек
дерзкий... (...) 24. Голубцов (Михайловский) либерал, человек хитрый, помози Боже
и нашим и нашим; подает голос с нами, но отнюдь не идет явно и против большинства;
старается и с нами остаться и тем угодить. 25. Сухотин, израненный, полковник, очень
хороший человек, все бьет себя по груди и говорит, что он ни за что своего дворян¬
ского достоинства не продаст. 26. Маслов (от правительства) хотел быть либералом, да
его противная партия пугнула, а теперь, чтобы не быть ни с нами, ни с ними, постоянно
разъезжает то в Москву, то в деревню. 27. Я».
142	Федор Сергеевич Офросимов (1817—1885) —член Рязанского губернского ко¬
митета, депутат Редакционных комиссий первого призыва, с 1865 г.— председатель
Пронской уездной земской управы.
Сергей Васильевич Волконский (1819—1884) —отставной подпоручик, прсдволи-
тсль дворянства Раненбургского уезда Рязанской губернии, член Рязанского губернско¬
го комитета, депутат Редакционных комиссий первого призыва. В 1865 — 1877 гг.— пред¬
седатель Рязанской губернской земской управы, видный земский деятель.
143	Дмитрий Федорович Самарин (1831 —1901) —брат Ю. Ф. Самарина, издатель
его сочинений, общественный деятель, публицист. В 1880—1890 гг.— эпигон славяно¬
фильства. Сотрудник изданий И. Аксакова и «Московских ведомостей».
144	Сергей Степанович Ланской (1787—1862) — член Союза благоденствия, при Ни¬
колае 1 — костромской и владимирский губернатор, член Государственного совета
(1850). Министр внутренних дел (1855—1861), сторонник крестьянской реформы.
Камергер, граф (1861).
^Редакционные комиссии (фактически одна комиссия) были созданы для изуче¬
ния проектов губернских комитетов и выработки единого проекта крестьянской рефор¬
мы. Высочайшее повеление «Об учреждении Редакционных комиссий для составления
общего положения о крестьянах, выходящих из крепостной зависимости» состоялось
17 февраля 1859 г. Редакционные комиссии работали до октября 1860 г. сначала под
председательством Я. И. Ростовцева, а после его смерти (февраль I860) во главе их стал
гр. В. Н. Панин.
146	Виктор Никитич Панин (1801 —1874) — граф, дипломат, поверенный в делах в
Греции (1829). С 1832 г.— товарищ министра, с 1839 г.— управляющий министерством,
с 1841 по 1862 г.— министр юстиции. Убежденный реакционер, назначение которого
председателем Редакционных комиссий имело целью успокоить крепостников.
147	Далее в берлинском издании «Записок» (1884) следовала вставка из дневника
Кошелева за 1857 г., где описывалось его пребывание в Праге и Вене. В настоящем
томе вставка, сделанная О. Ф. Кошелевой, опущена.
224

148	Камилл о Бенсо Кавур (1810—1861) — итальянский политический деятель ли¬
берального направления, премьер-министр Пьемонта (1852 —1861). В 1859 г. стремился
с помощью Франции освободить Ломбардию и Венецию из-под владычества Австрии;
Виллафранкское перемирие расстроило эти планы и привело к временной его отставке.
В 1860—1861 гг. использовал народное движение для создания единого Итальянского
королевства. Первый премьер-министр Италии (1861). Для русской общественности
Кавур стал символом либерала.
'А9 Август Гакстгаузеп (Хакстгяузен) (1792—1866) немецкий экономист консер¬
вативного направления, автор трех томного исследования сельского хозяйства в России,
изданного в 1847—1852 гг. На суждения Гакстгаузена о русской общине оказали
влияние взгляды славянофилов.
1Ь0 Николай Петрович Поггенполь (Погенполь) (1824—1894) —журналист, с
1856 г. редактировал издававшийся в Брюсселе официоз русского правительства «Lc
Nortf*. В 1859 г. в газете был открыт отдел, посвященный обсуждению крестьянского
вопроса.
151 Елена Павловна (1806—1873) — принцесса Вюртембергская, великая княгиня,
жена великого князя Михаила Павловича. В 1859 г. освободила крестьян в своем имении
Карловка (Полтавской губернии) на условиях, которые близки к Положению 19 фев¬
раля 1861 г. Оказывала поддержку Н. А. Милютину и другим деятелям Редакционных
комиссий.
Алексей Ираклиевич Леа шин (1799—1879) — автор историко-географических ра¬
бот, мемуарист. В 1854—1859 гг. был товарищем министра внутренних дел, затем член
Государственного совета. Сторонник осторожной отмены крепостного права.
|Ь:/ Кошелев вошел в чисто дворянских депутатов первого призыва — представите¬
лей губернских комитетов, вызванных в Петербург для ознакомления с результатами
работы Редакционных комиссий. Депутаты, которые стали выразителями дворянского
недовольства реформой, резко критиковали деятельность Редакционных комиссий и ее
членов, требовали «устранения произвола чиновников и уничтожения значения бю¬
рократии*. С этих позиций Кошелев составил и свои замечания на доклады Редакцион¬
ных комиссий, которые он обвинил в пристрастной защите интересов крестьян, что
вызвало резкий ответ Черкасского. Итог деятельности депутатов первого призыва, среди
которых не было единства, был незначителен, в ноябре 1859 г. они разъехались по
своим губерниям. В приложении VI Кошелев поместил брошюру «Депутаты и Ре¬
дакционные комиссии по крестьянскому делу* (Лейпциг, 1860), где подробно изложена
история взаимоотношений правительства и депутатов первого призыва (Коше¬
лев А. И. Записки. Приложение. С. 167—209).
I,	,н Петр Павлович Шувалов (1819 — 1900) — граф, действительный статский совет¬
ник, петербургский губернский предводитель дворянства в 1857—1862 гг. Член-эксперт
Редакционных комиссий, убежденный крепостник. В доме Шувалова проходили
частные совещания преимущественно тех депутатов, что желали сохранения за помещи¬
ками права собственности на всю землю.
,г'4 Николай Алексеевич Милнпин (1818—1872) —воспитанник Благородного
пансиона в Москве, брат военного министра Дмитрия Милютина и одного из первых
русских социалистов Владимира Милютина (1826—1855). Экономист, статистик; служил
в министерстве внутренних дел, в 1859—1861 гг.— товарищ министра. Представитель
либеральной бюрократии, сторонник отмены крепостного права. Играл ведущую роль
в Редакционных комиссиях. Вскоре после 19 февраля 1861 г. назначен сенатором.
В 1864—1866 гг.— стагс-сскретарь по делам Царства Польского, инициатор Положе¬
ния 19 февраля 1864 г. «Об устройстве быта крестьян», которое призвано было лишить
шляхетское национально-освободительное движение массовой опоры. В 1866 г. заболел
и вышел в отставку.
‘^ Александр Николаевич Попов (1821 —1877) — воспитанник Московского уни¬
верситета, историк права, член славянофильского кружка. Служил во П Отделении
императорской канцелярии.
II,	11 Александр Агеевич Авали (1821 —1895) -- крупный помещик, приближенный
великой княгини Елены Павловны, камергер. Государственный контролер (1871 —1874),
в 1874—1880 гг. и в 1884—1892 it.- председатель департамента государственной эконо¬
мки .Государственного совета, министр финансов (1880 — 1881).
|Ь? «Возражения» К. С. Аксакова были изданы после его смерти И. С. Аксаковым
в 1861 г. в Лейпциге под названием «Замечания на новое административное устрой¬
ство крестьян в России*. Поэт общинного начала, К. Аксаков видел в нем «душу русского
225

народа», обвинял Самарина и Черкасского в неуважении к народу, в «петризме», в «душе¬
губстве», которое, по его мнению, выражалось в выработке форм административной рег¬
ламентации крестьянской общины. Аксаковские обвинения приветствовал Хомяков, с
ними был «почти согласен» защитник дворянских привилегий Кошелев.
'Г,Л Леонид Матвеевич Муромцев — надворный советник, камер-юнкер, член Рязан¬
ского губернского комитета, губернский предводитель дворянства (с 1878 г.): Дмитрий
Алексеевич Хомяков (1841 —1918) — воспитанник Московского университета, издатель
сочинений А. С. Хомякова, эпигон славянофильства.
Митрополит Филарет (Василий Михайлович Дроздов) (1782—1867) —глава
московской епархии с 1821 г., оратор и духовный писатель, строгий ревнитель правосла¬
вия. Редактировал Манифест 19 февраля 1861 года об освобождении крепостных
крестьян.
и,° Федор Павлович Вропченко (1780—1852) —служил в министерстве финансов
и министерстве внутренних дел, в 1844—1852 гт.— министр финансов;
Александр Максимович Княжевич (1792—1872) — служил в министерстве финан¬
сов, сенатор (1854), министр финансов (1858—1862), с 1862 г.—член Государствен¬
ного совета.
,м Константин Карлович Грот (1818—1897) —директор департамента разных по¬
датей и сборов (с 1863 г.— неокладных сборов) министерства финансов, с 1870 г.—
член Государственного совета;
Михаил Христофорович Рейтерн (1820 — 1890) —статс-секретарь (1858), министр
финансов (1862—1878), председатель Комитета министров (1881 — 1886), граф (1890);
Адольф Яковлевич Купфер (1799—1865) — с 1824 г. профессор физики и химии
Казанского университета, автор работ по метеорологии и метрологии, академик (1828).
Борис Семенович (Мориц-Герман) Якоби (1801 —1874) —воспитанник Геттинген¬
ского университета, физик и электротехник, изобретатель электродвигателя и создатель
гальванопластики. С 1835 г. работал в России, академик (1842); Юлий Федорович
Фрицше (1808—1871) — химик-технолог, академик (1838); Юлий Андреевич Гагемей-
стер (1806—1878), с 1858 г. директор кредитной канцелярии, статс-секретарь (1860),
с 1862 г.— сенатор. Автор работ по истории финансовой системы в России, по статисти¬
ке и экономике; его брат, Андрей Андреевич,— владелец винокуренных заводов, по¬
мещик.
11,2	Владимир Павлович Безобразов (1828— 1889) экономист, один из руководите¬
лей Русского географического общества, академик (1864). Либеральный публицист,
устроитель «экономических обедов», на которых общественные и государственные дея¬
тели в частном порядке обсуждали проблемы народного хозяйства пореформенного
времени.
Кошелев здесь явно пристрастен. Большинство современников отмечали глубо¬
кие знания Рейтерна, независимость взглядов, твердость, трудолюбие.
11,1 Мировые ткредиики назначались правительством из числа дворян данного уезда
для разбора и улаживания дел, возникавших между помещиками и крестьянами после
19 февраля 1861 г. По отношению к крестьянам мировые посредники (Я^ладали судебно¬
полицейской властью. Среди первых мировых посредников было немало либеральных
дворян, но общая картина, нарисованная Кошелевым, безнадежно идеализирована.
,ьг’ Московское общество сельского хозяйства было основано в 1820 г. При обще¬
стве были земледельческая школа и опытный хутор, издавался «Земледельческий жур¬
нал». Общество немало сделало для развития в России сахароварения, шелководства,
тонкошерстного овцеводства, для распространения передовой агротехники.
Степан Алексеевич Маслов (1794—1879) —экономист, непременный секретарь
Московского общества сельского хозяйства (1820—1860), редактор «Земледельческого
журнала».
'‘^Сергей Павлович Шипов (1790—1876) —участник кампаний 1812—1814 гг.,
член Союза спасения и Союза благоденствия. Командир Семеновского полка после
«семеновской истории» 1820 г. Генерал от инфантерии (1843), сенатор (1846), вице-
президент Московского общества сельского хозяйства с 1847 г.
,Г|' Аркадий Алексеевич Альфонский (1796—1869) —врач, профессор (с 1823 г.)
и ректор (1842 — 1848, 1850—1863) Московского университета; Модест Яковлевич Китга-
ры (1825—1880) — инженер-технолог, профессор Казанского (с 1853 г.) и Московского
(с 1857 г.) университетов.
Федор Васильевич Чижов (1811 —1877) — магистр физико-математических наук
(1836). С 1840 г. жил преимущественно в Италии, изучал историю искусства. В сере¬
226

дине 1840-х гг. сблизился со славянофилами, в 1847 г. по возвращении в Россию был
арестован 111 Отделением по подозрению в недозволенной пропаганде среди австрий¬
ских славян, но вскоре выпущен под надзор полиции. В 1850—1870 гг.— крупный пред¬
приниматель, железнодорожный делец, банкир. Сторонник сближения славянофиль¬
ского кружка с московским купечеством.
160 Лев Николаевич Гагарин (1828—1868) — помещик, вице-президент Московскою
общества сельского хозяйства в 1860—1861 гг.
1,0 Александр Алексеевич Зеленой (1818—1880) —отличился при обороне Сева¬
стополя, позднее генерал-адъютант. В 1856—1862 гг.—товарищ министра. государ¬
ственных имуществ, в 1862—1872 гг.-- министр.
171 В брошюре «Какой исход для России из нынешнего ее положения?» Кошелев
обрушивался на бюрократию, которая «заключает в себе источник происшедших,
настоящих и еще (надеемся, недолго) будущих бедствий для России», и требовал созы¬
ва земской думы «в Москве — в сердце России, поодаль от бюрократического центра».
Спустя полгода, в новой брошюре «Конституция, самодержавие и Земская дума» он
разъяснил, что в основе его нападок на бюрократию лежит убеждение в ее неспособности
справиться с революционным движением: «Разве мы не на всех парусах уже идем по
морю революции!»
•'“Андрей Петрович Шувалов (1802—1873) — обер-гофмаршал, президент При¬
дворной конторы министерства императорского двора, член Госу дарственного совета.
Петр Александрович Валуев (1814—1890) — курляндский губернатор (1853
1858); с консервативных позиций критиковал Редакционные комиссии. В 1861
1868 гг. — министр внутренних дел, в 1872— 1879 гг. - министр государственных иму-
щссгв. В 1879—1881 гг,—председатель Комитета министров, граф (1880), член Госу¬
дарственного совета.
17' Валериан Платонович Платонов — тайный советник, сенатор, статс-секретарь но
делам Царства Польского.
,;л Польское восстание 1863 i. вызвало среди славянофилов разногласия, которые
в конечном счете привели к распаду славянофильского кружка. Ю. Самарин, наряду с
Н. Милютиным, и фа л ведущую роль в разработке польской политики царизма. Черкас
ский, Кошелев, П. Самарин заняли высшие административные посты в Царстве Поль¬
ском, проводили великодержавную, русификаторскую политику. Чижов и В. Елагин
осуждали действия варшавской администрации. Чижов называл Черкасского и Кошелева
«ренегатами славянофильства». Попытки И. Аксакова достичь компромисса потерпели
неудачу. «Записками» Чижова Кошелев называет ею дневник, который был отдан на
хранение в Румянцевскую библиотеку. Дневник Чижов вел не одно десятилетие, с боль¬
шими перерывами. Значительную часть дневника составляют записи личного характера.
|<6 Федор Федорович Берг (1794—1874) — участник кампаний 1812—1814 гг.,
военный топограф, дипломат. Генерал-квартирмейстер Гланного штаба (1843- 1863),
генерал-губернатор Финляндии (1855—1863), граф' (1856), генерал-фельдмаршал
(1865), член Государственного совета. В 1863- 1874 гг. — наместник Царства Поль¬
ского.
1'7 Яков Александрович Сол/мзьев (1820— 1876) экономист, статистик. С 1857 г.
руководил Земским отделом министерства внутренних Дел ближайший сотрудник
Н. А. Милютина, член Редакционных комиссий. В 1864 г.-- член Учредительного коми
тета по крестьянскому делу в Царстве Польском, с 1867 г.— сенатор.
Виктор Антонович Арцимович (1820— 1893) — воспитанник Училища правоведения,
тобольский (1854—1858) и калужский (1858— 1862) губернатор. Сторонник отмены
крепостного права. Сенатор (1862), вице-председатель Государственного совета Царства
Польскою (1864—1865); порицал милютинскую политику русификации.
Василий Иванович Заболоцкий (Заболотский) (1802—1878) — генерал-лейтенант,
в 1863—1864 гг.— минский губернатор; Федор Федорович Трепав (1803 -1889)
генерал, варшавский обер-полицеймейстер, в 1868—1878 гг.*-- фадоначальник Петербур¬
га. Был известен жестоким обращением с политическими заключенными. В январе
1878 г. в него стреляла В. И. Засулич; Рудольф Иванович Брауншвейг (1822 - 1886) —
подольский губернатор (I860—1864), с 1864 г,— член Учредительного комитета
Царства Польского, с 1866 г.— главный директор правительственной комиссии внут¬
ренних и духовных дел Царства Польскою; Иван Иванович Фундуклеи (1804
1880) — киевский губернатор (1839—1852); основал в Киеве первую в России женскую
гимназию («Фундуклеевское женское училище»), вел археологические разыскания.
С J855 г.— генеральный контролер Царства Польского, автор экономических и статисти¬
227

ческих работ. В 1865 г. назначен вице-президентом Государственного совета Царства
Польского, с 1867 г.-* член Государственного совета.
Адам Багневский (ум. в 1875 г.) —автор работ но экономике, финансам и праву,
директор правительственной комиссии доходов и финансов; Леон Дембовский (1789—
1877) — дипломат, директор комиссии юстиции, а затем комиссии народного просвеще¬
ния и религиозных исповеданий; Федор Федорович Витте (ум. в 1879) — сенатор,
попечитель Киевского (1862—1864) и Варшавского (1867—1879) учебного округа, с
1864 I.— директор комиссии народного просвещения в Царстве Польском.
17* Тадеуш Костюшко (1746—1817) — польский генерал, участник американской
войны за независимость. В марте 1794 г. возглавил национально-освободительное вос¬
стание в Польше, стал главнокомандующим повстанческой армии. После поражения вос¬
стания жил в эмиграции. Кошелев допустил неточность, связав 1789 г. с «временами
Косцюшки*.
,7tt Войцех Тригетршевинский (1786—1865) — экономист, член Государственного со¬
вета Царства Польского.
и" Лев Викентьевич Гецевич (1805—1874) —генерал-майор, главный директор
правительственной комиссии внутренних дел в Царстве Польском (1861 —1864).
|И| Павел Петрович Гагарин (1789 — 1872) — сенатор (1851), член Государственно¬
го сонета (1844). Член Главного комитета по крестьянскому делу, противник отмены
крепостного права. С 1862 г. — председатель департамента законов Государе таенного
совета, председатель Комитета министров (1864—1872).
Константин Владимирович Чевкин (1802—1875) —военный инженер, генерал от
инфантерии. В 1855—1862 гг. был главноуправляющим путей сообщения. Член Госу¬
дарственного совета, председатель департамента экономии Государственного совета
(1865—1872), с 1872 г.— председатель Комитета по делам Царства Польского.
|Н ’ Создание независимого болгарского государства связано с победой России ы рус¬
ско-турецкой войне 1877—1878 гг. В 1882 г. в болгарской администрации, возглавляемой
князем Александром Баттенбергом, взяли верх антирусские настроения.
|Л | Владимир Михайлович МенгОен (1825—1910) — барон, в 1858 — 1859 гг. - член
Тульского губернского комитета, единомышленник кн. Черкасского. В 1864—1866 гг.—
председатель комиссии по крестьянским делам Царства Польского, председатель Вар¬
шавского поземельного банка, член Государственного совета (1889).
|Н1 Шарль Морис Талей ран (1754—1838) — французский дипломат, министр ино¬
странных дел в 1797—1799 гг. (при Директории), в 1799—1807 гг. (при Наполеоне),
в 1814—1815 гг. (при Людовике XVIII), мастер дипломатической интриги.
Ihr'Дмитрий Владимирович Ка^козов (1840—1866) —студент Московского уни¬
верситета, член революционного кружка ишутинцев. 4 апреля 1866 г. в Петербурге
стрелял в Александра II, казнен. Выстрел Каракозова послужил правительству пред¬
логом для перехода к неприкрытой реакции, что и нашло выражение в рескрипте Алек¬
сандра II на имя князя П. II. Гагарина.
Владимир Михайлович Маркус (1826— 1901) действительный статский совет¬
ник, позднее сенатор, член Государственного совета.
!*' Альбрехт Грефе (1828—1870) — немецкий врач-офтальмолог, профессор Бер¬
линскою университета с 1857 г.
В июне - июле 1866 г. шла австро-прусская война. Решающее сражение, в ко¬
тором победу одержали прусские войска, было дано под Садовой (Богемия).
144 Алексей Михайлович Жемчужников (1821 —1908) — поэт, один из создателей
Козьмы Пруткова, почетный академик (1900).
|'1'1 Приложение VII составили письмо Кошелева к Александру 11 от ноября 1866 г.
и его записка о делах Царства Польского, в которой он стремился опорочить ми.иотин-
скую политику, противопоставляя ей «систему доверия и кротости» в отношении к поль¬
ской шляхте (К о шел ев А. И. Записки. Приложение. С. 215—232).
m Петр Андреевич Шувалов (1827—1889) — петербургский обер-полицеймейстер,
с 1861 г.— управляющий 111 Отделением, в 1865—1866 гг.— прибалтийский генерал-
губернатор. В 1866—1874 гт.— шеф корпуса жандармов и начальник III Отделения.
Посол в Англии (1874—1879); входил в состав русской делегации на Берлинском
конгрессе (1878); член Государственного совета.
192 Мировой суд был учрежден судебными уставами 1864 г. Мировые судьи избира¬
лись уездным земским собранием и занимались разбором мелких уголовных преступле¬
ний и гражданских исков. Коллегиальной инстанцией мирового суда являлся мировой
съезд судей данного уезда.
228

и,:’ Сергей Андреевич Юрьев (1821 —1888) —театральный деятель, переводчик
Шекспира, Кальдерона и Лопе де Вега. Был близок к славянофилам. Редактировал
журналы «Беседа» (1871 — 1872) и «Русская мысль» (1880—1885), был председателем
Общества любителей российской словесности (с 1876 г.); Михаил Николаевич Лопатин
(1823— 1900) — публицист, сотрудник славянофильских изданий «День», «Москва», «Бе¬
седа».
l >1 Дмитрий Николаевич Набоков (1826—1904) — сенатор (1864), начальник кан¬
целярии по делам Царства Польского (1867—1871), член Государственного совета
(1876). В 1878—1885 гг.— министр юстиции.
|!,г' Франтишек Ладислав Ригер (1818—1903) — чешский публицист, общественный
деятель. С 1860 г. вместе с чешским историком и философом Ф. Палацким (1798—
1876) возглавлял чешскую национальную партию.
Всероссийская этнографическая выставка была организована в Москве в мае
1867 г. К выставке был приурочен славянский съезд, на который были приглашены пред¬
ставители общественности западных и южных славян. Ведущая роль в подготовке сла¬
вянского съезда принадлежала Московскому славянскому комитету, во главе которого
стояли М. П. Погодин и И. С. Аксаков. Московским городским головой в 1862—1869 гг.
был князь Александр Алексеевич Щербатов (1829 -1902), общественный деятель, близ¬
кий к славянофилам.
|,>/ Василий Александрович Кокорев (1817—1889) —купец, откупщик-миллионер,
основатель Волжско-Камского банка. В конце 1850-х гг. примыкал к либеральной оп¬
позиции.
| Ж Павел Петрович Мельников (1804 — 1880) - путейский инженер, участник
строительства Николаевской железной дороги (Петербург — Москва). В 1862—
1869 гг.— министр путей сообщения, член Государственного совета.
Константин Николаевич (1827—1892) — великий князь, брат Александра 11,
генерал-адмирал. Поддерживал представителей либеральной бюрократии, питомником
которых стало находившееся под его контролем морское министерство. С 1860 г.—
председатель Главного комитета по крестьянскому делу. Наместник Царства Польского
(1862—1863), председатель Государственного совета (1865— 1881), председатель
Главного комитета об устройстве сельского состояния.
'"и Александр 11 принял решение о продаже Николаевской железной дороги
Главному обществу Российских железных дорог 9 июня 1868 г. Учредителями общества
были иностранные банкиры (братья Перейра, братья Верит, Готтингер, Гопе, Мендель¬
сон), а также петербургский банкир Штиглиц и варшавский — Френкель. Подоплека
споров о продаже Николаевской железной дороги заключалась в столкновении интере¬
сов московских предпринимателей («патриотов»), которых поддерживал цесаревич
Александр Александрович, с иностранным капиталом.
Федор Петрович Корн илов (1809—1895) — московский губернатор (1860—1861),
с 1862 г.— управляющий делами канцелярии Комитета министров, статс-секретарь,
позднее член Государственного совета.
“П| Дмитрий Андреевич Толстой (1823—1889) — граф, сенатор, обер-прокурор
Синода (1865—1880), министр народного просвещения (1866—1880). Рьяный сторон¬
ник классических гимназий и ограничения доступа податным сословиям к среднему и
высшему образованию. В 1882- 1889 гг.— министр внутренних дел. Президент Акаде¬
мии наук (с 1882 г.).
"'2 Дмитрий Дмитриевич Дашков (1836—1901)— гласный рязанского земства
(1868—1877), позднее — председатель уфимской губернской земской управы. Автор
работ о народном образовании.
:>п:‘ Николай Петрович Шишков (1793 — 1869) — участник кампаний 1812—1814 гг.,
рязанский помещик. Член Московского общества сельского хозяйства (с 1832 г.).
Создатель и председатель Лебедянского общества сельского хозяйства (1847—1865):
писал гю вопросам сельского хозяйства.
2l,J Николай Аркадьевич Болдырев (Болдарев) — действительный статский совет¬
ник, рязанский губернатор (1866—1873), ревностно боровшийся с земством, которое он
называл «Рязанской коммуной». Отдан под суд за уголовное преступление.
21)5 «Беседа» — ежемесячный журнал, издававшийся в Москве в 1871 —1872 гг.
под редакцией С. А. Юрьева. Финансировал журнал А. И. Кошелев.
Александр Николаевич Реткин — предводитель дворянства Рязанской губернии.
?0, Кошелев побывал в Париже вскоре после падения Парижской Коммуны (28 мая
1871 г.).
229

20в Григорий Федорович Симоненко (1838— 1905) —экономист, статистик.
С 1870 г.— профессор политической экономии Варшавского университета.
'т В битве под Седаном 1 сентября 1870 г. прусские войска разбили французскую
армию маршала Мак-Магона. На следующий день была подписана капитуляция, импе¬
ратор Наполеон 111 сдался в плен. Победа под Седаном стала прологом к образованию
Германской империи.
2.0	Николай Саввич Л база (1837—1901)—врач, деятель Красного Креста.
С 1874 г.— рязанский губернатор. В 1880 г. был назначен сенатором и начальником Глав¬
ного управления по делам печати (до 1881 г.). Член Государственного совета (1890).
2.1	Валуевской называлась в обиходной речи «Высочайше учрежденная комиссия
для исследования нынешнего положения сельского хозяйства и сельской производи¬
тельности». Возглавил комиссию в мае 1872 г. П. А. Валуев. Кошелев был одним из многих
местных экспертов* запрошенных комиссией. Материалы комиссии представляют цен¬
ность для изучения состояния русской пореформенной деревни, но сама по себе ее дея¬
тельность была безрезультатна.
2.2	В июле 1874 г. П. А. Шувалова на посту шефа жандармов и начальника III Отде¬
ления сменил Александр Львович Потапов (1818—1886).
21:1 Михаил Тарислович Лорис-Меликов (1825—1888) -- кавказский боевой генерал,
опытный администратор, граф (1878). В 1877—1878 гг.— командующий Отдельным
корпусом на Кавказе, отличился при взятии Карса. В 1879 г. сначала временный
астраханский, саратовский и самарский генерал-губернатор, с апреля — временный
харьковский генерал-губернатор. Решительно боролся с революционным движением.
В феврале 1880 г. назначен начальником Верховной распорядительной комиссии,
фактически стал диктатором. В августе 1880 г. комиссия была закрыта, Лорис-Меликов
стал министром внутрен шх дел. Небезуспешно пытался привлечь на сторону прави¬
тельства либеральную общественность, упразднил 111 Отделение, ослабил полицейские
репрессии, ставил вопрос об экономических реформах. Для рассмотрения проектов
реформ намечал собрать «сведущих людей», что одобрил Александр II («лорис-мели-
ковская конституция»). После 1 марта 1881 г. и издания манифеста 29 апреля «о не¬
зыблемости самодержавия» вышел в отставку. Член Государственного совета.
211 Николай Антонович Ратынский (1821 —1887) — воспитанник Московского уни¬
верситета, литератор, цензор.
*>IF< Василий Васильевич Григорьев (1816—1881) воспитанник Петербургского
университета, востоковед, в молодости близок к Т. Н. Грановскому. Служил в Оренбург¬
ском крае, с 1864 г.— профессор Петербургского университета. Редактор «Правитель¬
ственного вестника» (1869—1870, 1874—1880), начальник Главного управления по делам
печати (1874—1880).
л'’ Павел Дмитриевич Рюмин — мировой посредник Скоп некого уезда, гласный
губернского земского собрания, председатель Рязанской губернской земской управы в
1878--1879 гт.; Леонид Николаевич Гагарин, князь, гласный губернского земского соб¬
рания; Иван Андреевич Лукинский — секретарь Рижской уездной земской управы,
гласный губернского земского собрания; Сергей Ростиславович Алеев — мировой судья
Касимовского уезда, гласный губернского земского собрания.
21 ‘ Петр Андреевич Вяземский (1792—1878) — поэт, друг А. С. Пушкина, в моло¬
дости либерал. Сенатор, товарищ министра народного просвещении (1855 — 1858),
член Государственного совета (1867).
2|>1 Московским генерал-губернатором с 1865 по 1891 г. был князь Владимир Андрее¬
вич Долгоруков (1810—1891).
7,4 Михаил Владимирович Юзефович (1802—1889) — помощник попечителя
(1843—1846) и попечитель Киевского учебного округа (1846— 1858), председатель
киевской археографической комиссии (с 1847 г.).
220	Сергей Платонович Голубцов — попечитель Одесского (1866—1880) и Киевского
(1880—1888) учебных окруюв, сосед по имению и протеже Д. А. Толстого; Виктор
Иванович Григорович (1815—1876) — филолог, историк, основоположник русскою сла¬
вяноведения. Преподавал в Казанском (1839—1864) и Новороссийском (Одесса)
университетах (1865—1876); Николай Львович Дювернуа (1836—1906) — юрист. Про¬
фессор гражданского права в Демидовском лицее, в Новороссийском и Петербургском
университетах.
221	...бразильский император...— Имеется в виду дон Педро II Алькантара (1825—
1891). Был императором Бразилии в 1831 — 1889 гг.; отрекся от престола.
'ш Недоумение Кошелева не вполне понятно. «Русское общество пароходства и
230

торговли» (РОПИТ) было учреждено после Крымской войны при значительной под¬
держке правительства именно для восстановления пароходного сообщения между черно¬
морскими и заграничными портами. Деятельность общества была успешной. Возможно,
Кошелева, как и в деле о продаже Николаевской железной дороги, раздражал тот факт,
что подлинными хозяевами РОПИТ были петербургские и иностранные банкиры.
223	«Голос* — ежедневная политическая и литературная газета, выходившая в Пе¬
тербурге под редакцией А. А. Краевского в 1863—1884 гг. В описываемое время —
умеренно-либеральное издание. В вопросах внешней политики «Голос» нередко выступал
рупором министерства иностранных дел.
224	Русско-турецкая война была объявлена манифестом Александра II от 12 апре¬
ля 1877 г. Война стала кульминацией Восточного кризиса 1875—1878 гг. Значительную
роль в возбуждении русского общественного мнения, в оказании помощи южным сла¬
вянам (сбор пожертвований, покупка оружия, посылка добровольцев) сыграли славян¬
ские комитеты и особенно Московский славянский комитет, во главе которого стоял
И. С. Аксаков. Под «словами» Александра II здесь подразумевается упоминание царя
о «славянских братьях».
225	Николай Николаевич (старший) (1831 —1891) —великий князь, брат Алек¬
сандра II, член Государственного совета (1855), генерал-инспектор кавалерии. В 1877—
1878	гг.— главнокомандующий русской армией на европейском театре военных дейст¬
вий, генерал-фельдмаршал (1878).
226	Сан-Стефанский мирный договор завершил русско-турецкую войну 1877—1878 гг.
Договор существенно усиливал позиции России на Балканах, предоставлял полную
независимость Черногории, Сербии и Румынии, объявлял о создании княжества Бол¬
гария.
227	Берлинский конгресс проходил с 1 июня по 1 июля 1878 г. Он был созван по
инициативе Австро-Венгрии и Англии для пересмотра условий Сан-Стефанского мирно¬
го договора. Накануне и в ходе конгресса Россия оказалась в изоляции, ей угрожала
европейская война, и она вынуждена была пойти на уступки. Подписанный I июля
Берлинский трактат изменил условия Сан-Стефанского мира в ущерб России и славян¬
ским народам Балканского полуострова.
22Я Александр Михайлович Горчаков (1798—1883) — воспитанник Царскосельского
лицея (пушкинский выпуск), на дипломатической службе с 1817 г. Участвовал в работе
конгрессов Священного союза, занимал дипломатические посты в Лондоне, Риме, Берли¬
не, Флоренции, в 1854 г.— посол в Вене. С 1856 по 1882 г. — министр иностранных дел,
после Берлинского конгресса почти не принимал участия в делах. Канцлер (1867), член
Государственного совета.
229	22 июня 1878 г. И. С. Аксаков выступил на заседании Московского славянского
общества с речью, где в крайне резкой форме протестовал против созыва Берлинского
конгресса. Позор России Аксаков видел в добровольном отказе от успехов, достигнутых
кровью русских солдат: «Русь — победительница, сама добровольно разжаловавшая себя
в побежденные». Он был уверен, что «кривде и наглости Запада по отношению к России и
вообще к Европе Восточной нет ни предела, ни меры». Его вывод: «Весь конгресс не что
иное, как открытый заговор против русского народа». По личному указанию Александ¬
ра II Московское славянское общество было упразднено, а Аксаков выслан из Москвы.
Речь Аксакова была напечатана в газете «Гражданин» (номер был конфискован) и во
многих европейских изданиях.
230	Александр Дмитриевич Градовекий (1841- 1889) — историк права. С 1867 г.-
профессор Петербургского университета. Либеральный публицист, сотрудник «Голоса»,
«Вестника Европы», «Русской речи».
231	Имеется в виду село Варварино, где находилось имение Екатерины Федоровны
Тютчевой (1835—1882) — дочери Ф. И. Тютчева, сестры А. Ф. Аксаковой (Тютчевой).
232	Дмитрий Николаевич Кропоткин (1836— 1879) — флигель-адъютант, харьков¬
ский генерал-губернатор. Убит 9 февраля 1879 г. народником Г. Гольденбергом. На
посту харьковского генерал-губернатора Кропоткина сменил Лорис-Меликов. 2 апреля
1879	г. народник А. К. Соловьев в Петербурге стрелял в Александра II.
233	Чрезвычайное положение было введено в Петербургской, Московской, Харьков¬
ской, Киевской, Одесской губерниях. Временным генерал-губернаторам предоставля¬
лись особые права относительно арестов, административных высылок, приостановления и
запрещения периодической печати. Их власть по отношению к гражданскому управлению
приравнивалась к власти главнокомандующего в военное время.
234	Отто фон Шёнхаузен Бисмарк (1815 — 1898) - министр-президент и министр
231

иностранных дел Пруссии (с 1862 г.), стремился к объединению Германии «железом
и кровью». В 1871 —1890 гг.— рейхс-канцлер Германской империи,
235	19 ноября 1879 г. революционеры-народовольцы, руководимые А. И. Желябовым,
неудачно пытались взорвать поезд, в котором Александр 11 возвращался из Крыма в
Петербург. Взрыв в Зимнем дворце 5 февраля 1880 г. был организован Исполнительным
комитетом «Народной воли». Произвел его рабочий С. Н. Халтурин, поступивший п
Зимний дворец столяром. Взрыв .5 февраля создал у современников преувеличенное
представление о возможностях революционеров-иародииков.
?*6 В октябре 1878 г. в станице Ветдянке Астраханской ^бернии началась эпиде¬
мия чумы, вызвавшая панику по всей Европе. Эпидемия прекратилась в январе 1879 г.
благодаря усилиям врачей и карантинным мерам, предпринятым Лорис-Меликовым,
временным генерал-губернатором с неограниченными полномочиями.
737 М. Т. Лорис-Меликов был назначен начальником Верховной распорядительной
комиссии 12 февраля 1880 г., а 20 февраля на* него было совершено неудачное покуше¬
ние И. И. Млодецким, который был казнен, несмотря на то что был несовершеннолетним.
Андрей Александрович Сабуров (1838—1916) — юрист. В 1875 г. назначен по¬
печителем Дсрптского учебного округа, в 1880— 1881 гг.— министр народного просвеще¬
ния. Сенатор, член Государственного совета (1899).
Василий Юрьевич Скалом (1846—1907) — либеральный публицист, сотрудник
«Русских ведомостей», «Русской летописи». В 1880—1882 гг. издавал и редактировал
газету «Земство». Автор работ по земским вопросам и народному образованию.
140 «Земство» — еженедельная политическая и общественная газета. Издавалась п
Москве с декабря 1880 г. по.июль 1882 г. Редактор-издатель В. К). Скалой, субсидировал
издание А. И. Кошелев. Газета в короткое время объединила видных земских деятелей,
либеральных публицистов. Получив два предостережения, Кошелев и Скалой прекратили
издание.
241	Николай Христианович Вунге (1823—1895) — профессор (1850—1880), ректор
(1859—1860, 1871 — 1875, 1878—1880) Киевского университета. Экономист, специалист
в области фииансоо и кредита. Товарищ министра (1880—1881) и министр финансов
(1881 —1886), председатель Комитета министров (1887—1895).
242	«Русская мысль» — ежемесячный литературный, научный и политический жур¬
нал. Выходил в Москве в 1880—1918 гг. Журнал был основан ни средства купца Byколи
Михайловича Лаврова (1852—1912), известного переводами сочинений Г. Сенкевичи.
Под редакцией С. А. Юрьева журнал был либеральным изданием с оттенком славяно¬
фильства. Позднее «Русская мысль» — главный орган российского либерализма.
m I марта 1881 г. Александр И был смертельно ранен на Екатерининском канале
в Петербурге в результате покушения, устроенною группой народовольцев, руководи¬
мых С. Л. Перовской.
244 Преемником М. Т. Л орис-Меликова на посту министра внутренних дел был граф
Н. П. Игнатьев. В мае 1882 г. Н. П. Игнатьев был заменен реакционером ф. Д. А. Тол¬
стым.
/ мая 1881 г. последовала отставка М. Т. Лорис-Меликови.
Брошюра «Где мы? Куда и как идти?», где Кошелев излагал свои излюбленные мыс¬
ли о необходимости созыва земской думы, вызвала возражения Аксакова, которого осо¬
бенно раздражало сделанное в брошюре причисление славянофилов к «русскому либе¬
ральному направлению».
?4" Николай Павлович Игнатьев (1832—1908) —• дипломат, директор Азиатскою
департамента министерства иностранных дел (1861—1864), посол в Константинополе
(1864—1877). Сыфал главную роль в выработке условий Сап-Стсфанского мирного
договора. В 1881 —1882 гг.— министр внутренних дел, пытался осуществить аксаковскую
идею созыва земского собора, что вызвало противодействие К. П. Победоносцева и
М. Н. Каткова. Член Государственного совета (1877), граф (1877).
Михаил Семенович Каханов (1833— 1900) — управляющий делами Комитета мини¬
стров (1872—1880), статс-секретарь (1874). В 1880—1881 гг.— товарищ министра внут¬
ренних дел, с апреля 1881 г.— член Государственного совета. Осенью 1881 г. возглавил
Особую комиссию для составления проекта местного управления (Кахановская ко¬
миссия) с участием «местных сведущих людей». С усилением реакции деятельность
кахановской комиссии становилась бесплодной,- и в 1885 г. она была упразднена.
*4' На этом заканчиваются «Мои записки» А. И. Кошелева. В берлинском издании
1884 г. далее следует дневник 1882—1883 гг.
232

ОХОТА ПУЩЕ НЕВОЛИ
Статья была напечатана в «Земледельческой газете» (1847, N9 99) под названием
«Добрая воля спорее неволи» и с некоторыми цензурными исправлениями. Прямой
смысл статьи — предложение помещикам воспользоваться указом 12 июня 1844 г., ко¬
торый предоставлял им право отпускать дворовых крестьян на волю без земли по обоюд¬
ному согласию. Сам Кошелев приступил к отпуску дворовых на волю за выкуп в 1849 г.
и «освободил себя» в общей сложности от 200 душ. В более широком плане статья
«Охота пуще неволи» убеждала в невыгодности крепостного труда и в преимуществах
труда вольнонаемного. Определенность суждений Кошелева была необычна для подцен¬
зурной печати николаевской России.
В издании 1884 г. статья составила И приложение. Печатается по тексту данного
издания (Кошелев А. И. Записки. Приложение. С. 11 — 14).

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ*
Абаза А. А. 113, 194
Абаза Н. С. 169, 190, 192
Адлерберг В. Ф. 100, 144, 148
Аксаков И. С. 90, 92, 93, 95, 102, 104, 154,
176, 179, 182, 183, 185, 192, 193, 195
Аксаков К. С. 83, 89, 90, 93, 95—98, 114
Алеев С. Р. 174, 181
Александр 1 44, 50—52, 54, 55, 67, 79,
Александр 11 54, 92, 94, 127, 186, 196
Альфонский А. А. 122
Алянчиков А. В. 189
Аракчеев А. А. 51
Афанасьев К. М. 105, 164, 174, 181
Арцимович В. А. 130, 131, 135,136, 139—141,
146
Багневский А. 130, 132
Байло 44, 47
Баратынский Е. А. 72, 77
Безобразов В. П. 118, 119
Бек А. 22
Беляев И. В. 95
Беляев И. Д. 95, 97
Бенжамен Констан 52
Бенкендорф А. X. 62, 63
Берг Ф. Ф. 127, 130, 136, 139, 143, 144, 147
Бестужев-Рюмин М. II. 54
Бисмарк О. 188 f
Блудов Д. Н. 55, 57 — 60, 62, 72, 96, 114
Болдырев Н. А. 160, 164, 165, 167
Брауншвейг Р. И. 130, 134, 139, 143
Броли (Брольи) Л. В. 69
Булгаков К. Я. 55, 61, 62
Бунге Н. X. 194
Валуев П. А. 126, 170, 194
Василий Великий 83
Василий Иоаннович 45
Васильчиков А. Н. 73
Веневитинов А. В. 50, 98
Веневитинов Д. В. 48—51, 55—57
Веневитиновы 52, 54
Вилмен (Вилльмен) А. Ф. 69
Вильегорский М. Ю. 76
Витгенштейн П. X. 53
Витте П. X. 56
Витте Ф. Ф. 130
Волконский А. Н. 67
Волконский П. М. 60
Волконский С. В. 104, 107, 112, 153, 158
163, 165, 167, 169, 174, 178, 181, 197
Воронцов М. С. 70
Воронцовы 178
Восинский 130
Вропченко Ф. П. 116
Вяземский П. А. 175
* Составитель С. Л. Чернов.
Гагарин Л. Н. 122, 174
Гагарин П. П. 145, 149
Гагарин С. И. 55, 85, 121, 122
Гагемейстер А. А. 116—118
Гагемейстер Ю. А. 116, 118
Гакстгаузен А. ПО, 119, 125
Гегель Г. В. Ф. 115
Геерен (Герен) А, Г. Л. 47
Гейм И. А. 48, 49
Геррес Й. 51
Герцен А. И. 78, 83, 90
Гете И. В. 63—66
Гецевич Л. В. 141
Гизо Ф. 69
Гоголь Н. В. 176
Голицын А. Н. 55
Голицын Д. В. 50, 72—76
Голицыны 67
Голубцов С. П. 177
Горчаков А. М. 182
Градовский А. Д. 183
Грановский Т. Н. 78, 90
Грей Ч. 69
Грефе А. 150
Григорий Богослов 83
Григорович В. И. 177
Григорьев В. В. 173
Грот К. К. 116—118
Грушецкий 137
Гурский 137
Давыдов В. В. 73
Давыдов И. И. 48
Давыдов 123
Данзас Б. К. 72
Дашков Д. В. 55, 58, 60, 61, 174
Дашков Д. Д. 157, 161
Двигубский И. А. 48
Декандоль О. П. 67
Деларив Ш. Г. 67, 110
Дельвиг А. А. 55, 63
Дембовский Л. 130
Дисколов (Даскалов) X. 98
Дмитриев И. И. 50
Долгорукий В. В. 76
Долгоруков В. А. 100, 101
Дювернуа Н. Л. 177
Елагина А. П. 44, 49, 63, 181
Елена Павловна, вел. княгиня 99, 111, 113,
125, 126
Ермолов А. П. 53
Жемчужников А. М. 151, 152
Жуковский В. А. 49, 55, 62, 63, 66, 92, 93
Заблоцкий-Десятовский А. П. 84, 116—118
Заболоцкий (Заболотский) В. И. 130, 139
Закревский А. А. 71, 85, 98
Зеленой А. А. 124
Зыбин С. С. 191
234

Игнатьев Н. П. 199
Иоанн Златоуст 83
Исократ 47
Кавур К. Б. 99. 109, ПО
Кампенгаузен 59
Кант И. 51, 64, 115
Каподистриа И. 61
Каракозов Д. В. 149, 158
Карамзин Н. М. 46
Карамзина Е. А. 55, 61, 62
Катков М. Н. 50, 97, 192
Каханов М. С. 199
Каховский П. Г. 54
Каченовский М. Т. 48
Киреевский И. В. 47—52, 54, 61, 62, 72,
78, 82, 83, 88, 89, 42	96, 98
Киреевский П. В. 89, 93
Киселев П. Д. 84, 117
Киттары М. Я. 122
Кншкин 123
Клингенберг М. К. 102, 106
Княжевнч А. М. 116
Кокорев В. А. 156
Кокошкин Н. А. 70
Колемин А. И. 83
Колюбакин В. И. 79
Комаровский Е. Е. 98
Константин Николаевич, вел. князь 156, 157
Константин Павлович, вел. князь 49, 52
Корнилов Ф. П. 157
Костюшко Т. 133
Кочубей В. П. 55, 57
Кошелев А. И. 44, 45, 57, 60, 70, 106, 129,
139, 154
Кошелев И. Р. 45
Кошелев Р. А. 49, 55
Кошелева (Дежарден) Д. Н. 45
Кошелева (Петрово-Сол'овово) О. Ф. 75
Кошелева (Меншикова) 45
Кошель А. 44
Кремер Е. И. 56, 57
Кропоткин Д. Н. 187
Крузе Н. Ф. 98
Крузенштерн А. И. 56
Крылов И. А. 63
Ксенофонт 47
Кузен В. 69
Купфер А. Я. 116, 117
Кутузов М. И. 45
Лаваль И. С. 56
Лавров В. М. 195
Ланской С. С. 105
Левашов А. 174
Левшин А. И. 111
Лерхе Г. 59
Ломоносов С. Г. 70
Лопатин М. Н. 154
Лорис-Меликов М. Т. 166,	173,	183,
189-191, 193, 194, 196—199
Лукинский И. А. 174
Малиновский А. Ф. 50, 52, 54
Мальцов С. 50
Мария Павловна, вел. княгиня 65
Маркус В. М. 149
Маслов М. Д. 103, 105, 106
Маслов С. А. 121 — 124
Матушевич А. Ф. 61
Мейер И. Г. 66
Мельгунов Н. А. 48—50
Мельников П. П. 156
Менгден В. М. 146
Мерзляков А. Ф. 44, 47—49
Мертваго Н. Д. 57
Меттериих К. В. Л. 51
Милютин Н. А. 113, 127—131, 137, 139,
145, 148, 149, 152, 154
Минин К. 53
Мишле Ж. 69
Муравьев А. Н. 50
Муравьев Н. Н. 50
Муравьев-А постол С. И. 54
Муромцев Л. М. 115, 186
Мусин-Пушкин 45, 126
Муханов П. А. 62
Мюллер Ф. 65, 66
Набоков Д. Н. 154
Назимов В. И. 96, 99
Наполеон I 45, 46, 133
Наполеон 1И 185
Нарышкин М. М. 51 — 53
Нарышкина (Четверти иска я) М. А. 67
Небольсин Н. А. 74
Нессельроде К. В. 55— 57, 69, 70
Николаев Я. С. 73
Николаи А. П. 57
Николай 1 44. 49, 52—55, 60, 62, 70, 85, 92,
94
Николай Николаевич, вел. князь 182
Норов А. С. 50, 96, 97
Норов В. С. 53
Оболенский В. И. 47
Оболенский Е. П. 51
Обрескова (Соллогуб) Н. Л. 57
Одоевская (Ланская) О. С. 56
Одоевский В. Ф. 48—51, 54 , 56— 58, 61,
105, 113, 152, 158, 159
Озеров И. П. 50
Ознобишин Д. П. 50
Окен Л. 51
Орлов А. Ф. 63, 70, 71, 100
Остеы-Сакен Ф. В. 53
Остерман-Толстой 79
Островский М. Н. 137
Офросимов Ф. С. 103—105, 107, 112, 163,
191
235

Павел I 45
Павлов М. Г. 48, 50
Павлов Н. Ф. 78, 90
Палацкий Ф. 154, 155
Пальмерстон Г. Д. Т. 69
Панин В. Н. 108
Паулуччи Ф. О. 61
Перовский Л. А. 84
Пестель П. И. 54
Петр I 51
Пий IX 67
Платон 47, 51
Платонов В. П. 128, 144, 148
Плутарх 47
Погенполь (Поггенполь) Н. П. ПО
Погодин М. П. 48, 50, 66, 77, 89, 154, 155,
166, 173, 175, 176
Попов А. Н. 113
Потемкин Г. А. 45
Поццо-ди-Борго К. О. 69
Прокопович-Аитонскнй А. А. 48, 49
Протасьев И. А. 83
Путята Н. В. 50
Пушкин А. С. 50, 62, 63
Пущин И. И. 51
Раич С. Е. 50
Ратынский Н. А. 173, 174
Рахманов, сенатор 50
Рейтерн М. X. 116, 118, 119, 156, 157
Реткин А. Н. 165, 167, 174
Реткин Н. Н. 81, 82
Ригер Ф. Л. 154, 155
Рожалин Н. М. 49, 51, 54
Ройе-Коллар П. П. 52
Росси П. Л. 67—69
Ростовцев Я. И. 99, 101, 105, 107, 108, Ш
114
Рылеев К. Ф. 51, 54
Рюмин П. Д. 174, 181
Сабуров А. А. 191
Савиньи Ф. К. 64
Самарин Д. Ф. 105-107
Самарин Ю. Ф. 83, 89, 95, 97, 100—103, 107,
111, 112, 118, 127—129, 166, 168,
175, 176
Санти В. А. 65
Селиванов А. В. 103, 104, 107
Семенов 137
Симоненко Г. Ф. 168
Скалой В. Ю. 191—193, 195
Скарятин Г. Я. 75
Скарятин Ф. Я. 75
Смирнов Н. М. 62
Смирнова-Рос сет А. О. 55, 62
Соболевский С. А. 50, 52, 67
Сократ 88
Соловьев Я. А. 130, 131, 136, 137, 139—141,
144, 149
Сперанский М. М. 55
Спиноза Б. 51
Талейран Ш. М. 147
Тизенгаузен П. И. 59
Титов В, П. 48—50, 54, 57, 62
Тихменьев М. А. 146
Толстой Д. А. 158, 180, 190, 193
Толстой П. А. 52
Томашевский А. Ф. 50
Трепов Ф. Ф. 130, 139, 143, 146, 147
Трубецкой Н. И. (1807—1874) 50
Трубецкой Н. И. (1797—1873) 52
Тршетршевинский В. 136
Тургенев А. И. 62
Тьер А. 69, 78
Тютчев Ф. И. 50
Тютчева Е. Ф. 183
Филарет (Дроздов В. М.) 115
Филиппов Т. И. 95, 96
Фихте И. Г. 51, 115
Фонвизин М. А. 53
Фонтон Ф. П. 61
Фрицше Ю. Ф. 116
Фукидид 47, 51
Фундуклей И. И. 130
Хавский П. В. 73
Хомяков А. С. 55, 57, 61, 62, 72, 78, 82, 83,
86-90, 93-99, 114—116, 175, 176, 192
Хомяков Д. А. 115
Цветаев Л. А. 49
Чаадаев П. Я. 78, 83, 90
Чевкин К. В. 145
Черкасский В. А. 95, 96, 100—104, 107
111 — 113, 127-131, 134, 136—141, 143,
144, 146, 147, 149, 154, 155, 176, 182
Чернышев А. И. 60
Чижов Ф. В. 122, 123, 129, 181, 182
Шевырев С. П. 48—50, 54, 67, 89
Шеллинг Ф. В. 48, 51, 53, 64, 115
Шишков А. С. 87, 116
Шишков Н. П. 158, 159
Шлейермахер Ф. 64
Шлецер X. А. 44, 47, 48
Шувалов А. П. 126
Шувалов П. А. 152, 154, 157, 182
Шувалов П. П. 112
Шувалов, граф 79
Юзефович М. В. \77
Юрьев С. А. 154. 161, 162, 166, 195
Якоби Б. С. 116
Янишевский 133

СОДЕРЖАНИЕ
Московские споры либерального времени	5
А. И. Кошелев
МОИ ЗАПИСКИ
<1812—1883 годы)
Вступление	44
Глава I (1806-1824)	44
Глава 11 (1815 г.)	49
Глава III (1826—1830)	55
Глава IV	(1831 — 1832)	63
Глава V	(1833-1834)	72
Глава VI	(1835 г.)	75
Глава VII (1836—1848)	78
Глава VIII (1849—1850)	83
Глава IX	(1851—1856)	92
Глава X	(1857—1860)	99
Глава XI	U5
Глава XII (1861 — 1862)	П9
Глава XIII	(1863—1867)	127
Глава XIV	(1867—1870)	152
Глава XV (1871 — 1875)	166
Глава XVI	(1876—1877)	176
Глава XVII	(1878—1880)	1Я6
Глава XVIII	(1881 — 1882)	193
Приложение
Охота пуще неволи .	200
КОММЕНТАРИИ.	203
Именной указатель	 234

Научно-художественное издание
РУССКОЕ ОБЩЕСТВО 40 $0-* годен. XIX в,
часть 1
ЗАПИСКИ А. И. КОШЕЛЕВА
Мод редакцией
И. И. Цимбаева
Зав. редакцией
И. М. Сидорова
Редактор
М. И. Шлицк
Художественный редактор
Л. В. Мухина
Оформление художника
И. С. К лей нард а
Технический редактор
А/. Б. Теренпуева. Н. И. Смирнова, Г. Д. Колоскова
Корректоры
И. А. Мушиикови, Е. В. Витюк. Л. А. Костылева

ИБ N9 3972
Сдано в набор 31.08.90. Подписано в печать 31.01.91.
Формат 60х 90'/i6- Бумага офс. № 2. Гарнитура тип. тайме.
Офсетная печать. Уел. печ. л. 15,0. Уч.-изд. л. 18,04. Тираж
49000 эм. Заказ 9-560. Изд. № 1061. Цена 3 р. 20 к.
Ордена «Знак Почета» издательство Московского
университета. 103009, Москва, ул. Герцена, 5/7.
Полнграфкомбинат ЦК ЛКСМУ «Молодь». 252119, Киев-119,
Пархоменко, 38—44.

ВНИМАНИЮ ЧИТАТЕЛЕЙ!
В Издательстве МГУ готовится к печати серия
книг под общим названием «Записки жандармов» -
воспоминания, записки деятелей политического
сыска в России. Чрезвычайно увлекательная'сама по
себе, серия дает богатейший материал для характе¬
ристики государственного строя, позволяет иод но¬
вым углом зрения взглянуть на историк.) обществен¬
ного и революционного движения.
1.	Новицкий В. Д. Воспоминания тяжелых дней
моей службы в корпусе жандармов.
2.	Спиридович А. И. Записки жандарма.
3.	Курлов П. Г. Конец русского царизма.
4.	Заварзин П. П. Работа тайной полиции.
5.	Джунковский В. Ф. Воспоминания.
Серия открывается статьей кандплата историче¬
ских наук А. А. Левандовекого. Каждая книга
снабжена комментариями.