Виже^
Г

(Вижер  Комм
 Кишинев
Литература  артистикэ
1984

84.4Ге
Н  80
 Перевод  с  немецкого  Р.  Гальпериной  и  В.  Курелла
Вступительная  статья  И.  Млечиной
Художник  Б.  Жанков
 Печатается  по  изданиям:
 Дитер  Нолль.  Приключения  Вернера  Хольта.
М.,  Издательство  иностранной  литературы,  1962  г.,
М.,  «Прогресо,  1965  г.
 Нолль,  Дитер
 Н  80  Приключения  Вернера  Хольта:  Роман/Пер.  с  нем.  Р.  Галь¬
периной  и  В.  Курелла;  Вступит,  статья  И.  Млечиной;  Худож.
Б.  Жанков.—  Кишинев:  Лит.  артистикэ,  1984.—  720с.
 Первая  книга  романа  правдиво  отображает  трагическую  судьбу  молодого  поколения  Германии,
одурманенного  фашизмом.
 Вторая  книга  рассказывает  о  первых  шагах  демократической  Германии.  Перед  читателем  возни¬
кает  правдивая  картина  тех  трудностей,  которые  предстоит  преодолеть  Хольту.  После  большой
внутренней  борьбы  и  под  влиянием  умных  н  требовательных  воспитателей  выходит  Вернер  Хольт
на  верную  дорогу  жизни.
 4703000000—16
 Н 	05—84 	84.4Ге
 М756(12)—84
 ©  Вступительная  статья.  Оформление.
 Издательство  «Литература  артистикэ»,  1984.

ДИТЕР  НОЛЛЬ  И  ЕГО  РОМАНЫ
 На  долю  романа  Дитера  Нолля  «Приключения  Вернера  Хольта»  (первый  том
вышел  в  1960  году)  выпал  успех  почти  сенсационный.  Он  определялся  более  всего
достоверностью  переданного  исторического  опыта  поколения,  вовлеченного  фашизмом
в  войну,  близостью  к  реальному  опыту  миллионов  немцев  —  именно  потому,  при  всей
конкретности  жизненного  материала,  изображенное  в  романе  приобретало  симво¬
лический  характер.  История  немецкого  юноши,  находящегося  в  плену  навязанных
ему  фашизмом  лже-идеалов  и  проделывающего  трудный  путь  «воспитания»
фронтовой  жизнью,  путь  беспредельного  разочарования  и  крушения  иллюзий,  взвол¬
новала  читателей  не  только  на  родине  Нолля.  Триумфальное  шествие  этого  романа
продолжается  уже  почти  четверть  века.  За  минувшие  годы  он  был  издан  рекордно
высокими  тиражами,  переведен  на  многие  языки.  Это  произведение,  внесенное  в
школьные  программы,  стало  достоянием  новых  поколений  молодежи  ГДР.
 Зимой  1962  года  Дитер  Нолль  приезжал  в  Москву.  Он  был  на  пике  славы,  которую
принесла  ему  первая  книга  романа,  и  с  радостным  удивлением  обнаруживал,  что
и  здесь,  в  советской  столице,  в  этом  очаровавшем  его  заснеженном  зимнем  городе
есть  почитатели  его  таланта,  что  его  книга  нашла  широкий  круг  заинтересованных
читателей.
 Спустя  короткое  время  писатель  снова  побывал  в  Москве,  выступал  на  читательс¬
ких  конференциях.  Огромное  впечатление  произвела  на  него  встреча  с  читателями
в  Библиотеке  иностранной  литературы.  Ему  задавали  множество  вопросов,  интере¬
совались  творческими  замыслами,  просили  рассказать  о  своей  жизни,  поделиться
мнениями  о  произведениях  коллег,  писателей  ГДР...
 Герой  романа  —  юноша  с  еще  не  сложившейся  системой  взглядов,  открытый
для  любых  —  в  том  числе  и  негативных  —  влияний.  Ему  опостылела  скучная  обыва¬
тельская  среда,  ненавистна  унылая  бездуховная  обстановка  школы  с  ее  жесткими
казарменными  нормами.  Перед  нами  наивный  герой,  путешествующий  по  «педагоги¬
ческим  провинциям»  жизни.  Стремясь  вырваться  из-под  опеки  мелкобуржуазного
семейного  круга,  из-под  власти  фашизированной  гимназии,  он  ищет  опоры  в  юно¬
шеском  товариществе,  представляя  его  искаженно-романтически,  в  бивачной  жизни,
в  пещерно-разбойничьей  идиллии,  в  дружбе  с<  одноклассником  Вальцовом,  сыном
офицера  нацистской  армии,  с  детства  готовящим  себя  к  военной  карьере...
 Роман  с  поразительной  достоверностью  передает  жизнеощущение  сотен  тысяч
юнцов,  втянутых  нацизмом  в  орбиту  своих  захватнических,  преступных  интересов.
Герой  одновременно  репрезентативен  и  автобиографичен  —  судьба  самого  Нолля,
призванного  прямо  со  школьной  скамьи,  в  возрасте  шестнадцати  лет,  на  гитлеровскую
военную  службу,  прошедшего  тяжелую  школу  фронтовой  жизни  и  потом,  после  недол¬
гого  американского  плена,  вернувшегося  к  поиску  новых  жизненных  основ,  была
типична  для  его  сверстников.
 Это  поколение  стремилось  беспощадно  рассчитаться  с  собственным  прошлым,
нуждалось  в  коренном  преодолении  лжи  для  обретения  новых  нравственных  ценностей,
новых  этических  представлений.
 3

Вот  почему  так  взволновала  миллионы  читателей  книга  Дитера  Нолля  —  ведь
судьба  Вернера  Хольта  воплощала  этот  трудный  поиск,  основанный  на  безжалостном,
«тотальном»  расчете  с  прошлым.  «Педагогические  приключения»  героя,  вообще  соз¬
нательное  следование  некоторым  принципам  классического  немецкого  «романа  вос¬
питания»  позволяли  представить  все  этапы  сложного  пути  героя  к  осознанию  самого
себя.  Первые  серьезные  сомнения  посетят  его,  когда  казавшаяся  столь  соблазнитель¬
ной  «фронтовая  жизнь»  станет  суровой  повседневностью,  превратится  в  жестокую
реальность,  в  чудовищный  эрзац  так  и  не  осуществившихся  мечтаний.
 Путь  воспитания,  в  классическом  романе  означавший  накопление  нравственной
мудрости,  гуманистических  ценностей,  для  юного  Хольта  проходит  в  плоскости  мину¬
совых  величин.  Главным  «учителем  жизни»  оказывается  Вольцов,  своего  рода  злой
гений  Хольта,  воплощающий  казарменную  романтику  в  особой,  гипертрофированной
форме.  Неустойчивый,  лабильный  Хольт  разрывается  между  стремлением  к  идеалу,
воплощенному  все  в  тех  же  фальшивых  представлениях  о  «фронтовом  товариществе»,
служении  «фюреру  и  рейху»,—  и  первыми  сомнениями,  рожденными  кровавой  реаль¬
ностью  войны,  жестокостью  и  бесчеловечностью  тех,  кому  он  хочет  хранить  верность.
Ницшеанско-юнгеровская  «романтика»  наполняется  совсем  не  романтическим  содер¬
жанием,  оборачиваясь  чудовищной  действительностью  войны,  гибелью  друзей,  кровью
и  страхом.  Убедительные  эпизоды  фронтовой  повседневности  создают  наглядную
картину  этого  негативного  «воспитания»,  картину,  быть  может,  уникальную  в  лите¬
ратуре  ГДР  по  достоверности  и  точности  изображения  чувств  и  переживаний  юнцов
в  военной  форме.
 Почти  одновременно  с  романом  Д.  Нолля,  на  рубеже  50-х—60-х  годов,  в  ГДР  одно
за  другим  вышло  несколько  произведений,  в  которых,  на  примере  индивидуальной
судьбы,  подводились  итоги  минувшей  войны  и  бесславного  двенадцатилетия  фашизма.
Среди  них  были  первый  том  трилогии  Э.  Штриттматтера  «Чудодей»,  «Гимназист»  и
«Семестр  потерянного  времени»  Ю.  Брезана,  «Мы  не  пыль  на  ветру»  М.  В.  Шульца,
«Еврейский  автомобиль»  Ф.  Фюмана,  «Овраг»  Г.  де  Бройна,  написанные  во  многом
на  основе  личного  опыта  авторов  и  ставшие  заметными  явлениями  литературы  ГДР.
В  центре  этих  произведений  —  фигура  молодого  человека,  обманутого  нацизмом,
прошедшего  испытание  войной,  пережившего  горечь  тяжелейшего  разочарования  и
в  мучительном  поиске  обретающего  качественно  иное  мироощущение.  Романы  эти
были  откликом  на  острую  общественную  потребность  в  самоосмыслении.  Литература
тех  лет  нуждалась  в  произведениях  о  внутреннем  развитии  человека,  о  воспитании
историей,  в  произведениях,  которые  отразили  бы  процесс  нравственной  перестройки
личности  под  воздействием  исторической  ломки,  представили  бы  всю  противоречи¬
вость  и  многослойность  этого  процесса.
 Речь  шла  не  просто  об  изображении  войны.  Ведь  и  после  первой  мировой  войны
немало  было  создано  произведений,  с  беспощадной  правдивостью  показывавших
жестокость  фронтовой  жизни,  тяжкие  испытания,  выпавшие  на  долю  солдата.  Война
представала  в  них  как  страшный  «воспитатель»  молодого  поколения  —  программный
характер  носило  уже  самое  название  романа  А.  Цвейга  «Воспитание  под  Верденом».
Писателям  ГДР  предстояло  откликнуться  на  иное  требование  истории,  выполнить
иную  художественную  задачу,  которая  не  сводилась  к  тому,  чтобы  увидеть  бесчело¬
вечный  характер  развязанной  нацизмом  войны,  зафиксировать  пробуждающееся
чувство  вины  и  ответственности  героя  за  содеянное.  Литература  ГДР  была  призвана
показать  осложненное  трагическими  коллизиями,  сопровождающееся  кризисами  и
рецидивами  продвижение  молодого  немца  к  осознанию  своего  места  в  историческом
процессе,  многотрудный  поиск  нового  жизненного  пути.
 Вполне  закономерно,  что  под  пером  писателей,  для  которых  этот  «тяжкий  путь
познания»  был  частью  собственной  судьбы,  автобиографический  материал  стал
отливаться  в  традиционную  для  немецкой  реалистической  литературы  форму  романа
воспитания.  Изображение  жизни  героя  вплетается  в  крепкий  контекст  жизни  общества,
движения  истории.  Романы  воспитания  означали  качественно  новую  ступень  в  раз¬
витии  литературы  ГДР,  а  по  своему  воздействию  на  читателей,  увидевших  в  судьбах
героев  путь  собственного  поколения,  были  наиболее  эффективными,  имели  огромный
общественный  резонанс.  Впервые  в  литературе  ГДР  была  предпринята  попытка
представить  во  всей  многоликости,  всем  разнообразии  аспектов  историческое  движение
лиУшости.
 Тот  факт,  что  романы  воспитания  были  написаны  не  сразу  после  войны,  а  спустя
годы,  имеет  свое  объяснение.  Анна  Зегерс,  характеризуя  роман  Нолля  «Приключения
 4

Вернера  Хольта»,  подчеркивала:  автор  «отошел  от  своего  прежнего  «я»  на  такую
дистанцию,  что  может  сам  понять  и  другим  показать  все  переживаемые  этим  «я»
конфликты.  Такая  дистанция  не  имеет  ничего  общего  с  расстоянием  во  времени  или
пространстве,  это  результат  трудной  внутренней  работы.  Именно  способность  к  этой
«внутренней  работе»  помогает  объяснить,  показать  читателю,  «куда  ведет  перспектива,
как  будут  разрешены  противоречиям  Ответ  на  вопрос  о  том,  каков  исторический  итог,
каковы  индивидуальные  и  общественные  последствия  изображаемых  событий,  могла
дать  только  конкретная  практика  развития  общества.
 В  изображении  Вернера  Хольта,  кдк  и  других  героев  романов  воспитания,  делается
упор  на  контраст  между  миром  надежд  и  стремлений  —  и  жестокой  реальностью
клонящейся  к  закату  войны.  И  это  не  просто  соответствующая  определенному  времени
модификация  известного  конфликта  между  поэзией  сердца  и  прозой  жизни.  Герои
немецкой  литературы  прежних  времен  не  переживали  —  при  всем  трагизме  иных
поворотов  их  жизни  —  столь  кардинальной  общественной  ломки,  свидетелями  и
участниками  которой  становятся  герои  литературы  ГДР,  столь  мощных  общественных
потрясений,  непосредственно  и  бурно  отзывающихся  в  их  личной  судьбе.  Они  вовле¬
чены  в  главный  социальный  конфликт  эпохи,  в  события,  по  своей  трагической  насы¬
щенности,  пожалуй,  не  имевшие  прецедента  в  мировой  истории.  Однако  для  них  в
этих  событиях  заключен  и  момент  целительный:  крушение  казавшихся  незыблемыми
устоев  становится  болевым,  но  благотворным  шоком,  непроходимый  лабиринт  взорван,
и  впереди  для  истомившихся,  отчаявшихся  путников  открывается  клочок  голубого
неба.
 Произведения  писателей  ГДР  советская  критика  окрестила  «романами  пере¬
воспитания»  —  юные  герои  проделывают  путь  от  навязанных  им  безнравственных,
бесчеловечных  представлений  к  духовному  и  душевному  исцелению.  Жизненный
университет  их  включает  несколько  факультетов,  крупных  этапов  обучения:  сначала
их  превращают  в  безъязыких  и  неразмышляющих  рабов  чужой  преступной  воли,  затем
наступает  болезненный  период  утраты  иллюзий,  прощания  с  прошлым,  осознания  его
как  преступного,  и  лишь  затем  наиболее  сложный  и  мучительный  процесс  обретения
позитивных  ценностей.
 Размышления  о  жизни,  напряженная  работа  мысли  начинаются  именно  тогда,
когда  обнажается  мрачная  изнанка  мифа  о  доблести,  героизме,  служении  отечеству.
Героям  «военных»  романов  ГДР  предстоит  отказаться  от  мелкобуржуазных  представ¬
лений,  составляющих  основу  их  мировоззрения.  А  это  процесс  более  затяжной,  чем  по¬
явление  первого,  рожденного  шоком  сомнения,  первого  протеста  против  прежних,  ка¬
завшихся  естественными,  норм  жизни.
 Д.  Нол  ль  представляет  обыкновенного  героя,  выходца  из  мелкобуржуазного  слоя
как  наиболее  характерной  социальной  среды,  делая  упор  на  то,  что  с  такой  личностью
мбгут  отождествить  себя  миллионы  его  сверстников,  особенно  в  том  случае,  если
блуждания,  сомнения  героя,  испытываемые  им  внутренние  и  внешние  трудности  будут
столь  же  значительны,  весомы,  что  и  у  большинства  прошедших  испытания  войны
людей.  Заурядный,  ничем  не  выдающийся  герой  не  только  обладает  тем  преиму¬
ществом,  что  в  нем  узнают  себя  люди  его  поколения,  его  судьбы.  Такой  тип  героя  позво¬
ляет  объемнее,  выпуклее  показать  сам  процесс  духовной  трансформации  личности.
 Т.  Манн  не  раз  подчеркивал  связь  идеи  воспитания  с  человечностью  как  важней¬
шую  черту  немецкой  гуманистической  литературы  прошлого;  в  высоконравственном,
облагораживающем  начале  он  видел  «удивительнейшее  сродство»  воспитательных
идей  Гёте  и  Толстого.  В  продолжении  и  развитии  этой  гуманистической  линии,  в  тес¬
нейшем  сочленении  воспитания  и  человечности  воплощено  важнейшее  качество  лите¬
ратуры  ГДР,  обратившей  главные  свои  усилия  на  художественное  исследование
процесса  формирования  личности.  Герои  этой  литературы  тоже  должны  пройти  через
горнило  страданий,  оказаться  на  пороге  смерти,  преодолеть  боль,  физические  и
душевные  муки,  чтобы  обрести  человечность.  Вовлеченные  в  глобальный  социальный
конфликт,  в  борьбу  миров,  они  испытывают  давление  противоборствующих  сил,  ста-  ,
новятся  объектом  взаимоисключающих  влияний,  и  выбор,  который  каждому  из  них
предстоит  сделать,  есть,  по  существу,  выбор  между  человечностью  и  варварством,
между  теплотой  добра  и  ледяной  стужей  человеконенавистничества.
 Путь  к  новой  ступени  гуманизма,  цели  заманчивой  и  требующей  колоссальных
внутренних  усилий,  ведет  от  соучастия  или  равнодушия  как  первоосновы  соучастия  и,
тем  самым  вины  —  к  преодолению  индивидуализма,  к  разлому  окружающей  героя
капсулы  неверия  или  ложной  веры.  На  шкале  истории  им  предстоит  преодолеть  вну¬
шительный  отрезок  —  от  ледового  века,  от  глубин  нравственного  падения  до  обретения
новых  ориентиров,  позитивных  ценностей,принципиально  новой  жизненной  позиции.
 5

Романы  воспитания,  и  среди  них  «Приключения  Вернера  Хольта»,  впервые  в  лите¬
ратуре  ГДР  со  всей  достоверностью  показали,  из  каких  низин,  из  каких  чудовищных
подземелий  утраченной  веры  в  человека,  разбитых  надежд,  рухнувших  иллюзий  пред¬
стояло  выбраться  молодому  поколению.
 Прозрение,  утеря  иллюзий,  осознание  своей  вины  и  ответственности,  то  есть
«первоначальное  накопление»  человечности,  передается  в  романах  воспитания  с  впе¬
чатляющей  искренностью.  Их  герои  начинают  примерно  с  одной  точки.  Юному  Хольту
с  его  мечтами  о  приключениях  суждено  пережить  сокрушительное  разочарование  —
миф  о  приключениях  оказывается  замешанным  на  крови,  вера  во  «фронтовое  това¬
рищество^  противопоставленное  унылой  скуке  цивильного  бытия,—  ложью,  главный
кумир  —  «фюрер»  —  преступником  такого  калибра,  какого  еще  не  знала  история.
Обнаруживается  полное  несовпадение  мечты  с  реальностью  войны,  в  которую  он  так
рано  оказывается  вовлеченным.  С  достоверностью,  более  всего  подкупающей  читателя
в  этом  романе,  изображены  военные  «приключениям  реальность  фронтовых  будней
этих  подростков.  Фигура  героя,столь  юного  и  столь  подверженного  воздействию  раз¬
нообразных  мифов,  особенно  пригодна  для  процесса  развенчания  этих  мифов,
перемены  в  его  мироощущении.
 Лежа  в  лазарете  (почти  непременный  этап  военных  «приключений»  и  следующего
за  ним  прозрения),  Хольт  признается  себе  в  том,  что  «приключения»,  которых  он  искал
и  которые  представлялись  ему  чем-то  освобождающим,  очищающим,  героическим,
оказались  чудовищной  выдумкой,  гигантской  ложью.  Он  понимает  теперь,  что  насквозь
лживыми  были  и  книги,  в  которых  прославлялась  война  и  доблесть  германского
солдата.  Это  уже  своего  рода  подведение  итогов,  размышления  зрелого  человека.
Он  повзрослел  настолько,  что  в  состоянии  соединить  причинной  связью  события  пос¬
леднего  года,,  перевернувшие  его  жизнь,  увидеть  их  как  «звенья  единой  цепи».  Все,
что  он  пережил,  уже  не  кажется  ему  случайным,  а  предстает  как  часть  единого  целого.
И  тем  не  менее,  он  еще  долго  будет  метаться  между  пробуждающимся  чувством  вины
и  привычной  преданностью  Вольцову.  Первые  выводы  еще  долго  будут  диссонировать
с  поступками  Хольта,  и  лишь  к  концу  войны  он  поймет,  как  эту  цепь  разрубить,  против
кого  повернуть  оружие...
 Гуманистическая  немецкая  литература  прошлого  недаром  воспринимала  и
изображала  школу  как  центр  напряженнейших  коллизий,  острых  противоречий  между
личностью  и  подавляющим  ее  механизмом  буржуазного  общества  с  его  реакционными
установлениями,  жестоко  ломавшими  и  калечившими  едва  входившего  в  жизнь
человека.  Если  школа  представала  как  арена  жесточайших  конфликтов,  то  немецкий
учитель  оказывался  едва  ли  не  важнейшим  действующим  лицом  в  той  драме  военных
поколения,  которая  дважды  разыгрывалась  в  нашем  столетии.  Дух  милитаризма,
шовинистический  угар,  идеи  расового  превосходства  —  все  это  разогревалось  и  бро¬
дило  на  адском  огне  в  школьных  залах,  откуда  юнцы,  отравленные  своими  «наставни¬
ками»,  начиненные  смесью  безумных  идей,  отправлялись  целыми  классами  покорять
мир  —  и  либо  навсегда  оставались  на  полях  сражений,  гибли  за  «кайзера  и  отечество»,
позднее  —  за  «фюрера  и  рейх»,  либо  возвращались  искалеченные,  потерянные,
отчаявшиеся.
 Следуя  этой  традиции,  Д.  Нолль  детальнее  и,  пожалуй,  достовернее  других
воспроизводит  атмосферу  нацистской  школы,  создает  выразительные  фигуры  «мен¬
торов»,  отравляющих  сознание  своих  подопечных  эклектическим  настоем  из  реакцион¬
ных  философем  Ницше  и  Юнгера,  писаний  нацистских  бардов  Йоста  и  Двингера,  из
сочинений  немецких  романтиков,  фальшиво  интерпретированных  и  направленных  к
достижению  актуальных  политических  целей.  А  фронтовые  «воспитатели»  почти
органично  продолжают  линию,  начатую  школой,—  качественного  разрыва  не
происходит.
 В  первом  томе  «Приключений  Вернера  Хольта»  Нолль  еще  не  делает  попытки  пока¬
зать  иных  наставников  —  исключение  составляют,  пожалуй,  лишь  Готтескнехт,  Зепп
Гомулка  и  эпизодическая  фигура  вуппертальского  сталевара,  который  вместе  с  Зеппом
переходит  на  сторону  Советской  Армии,  а  также  романтический  образ  Гундель,  пока
лишь  предстающий  как  символ  прекрасного,  хотя  и  туманного  будущего,  как  намек
на  альтернативу.  Во  второй  книге  романа  тема  позитивного  воспитания  уже  оказы¬
вается  ведущей,  наставники  героя  воплощают  новый  мир,  новую  систему  отношений  —
таковы  Мюллер,  Шнайдерайт  и  другие.  Правда  не  все  новые  «менторы»  Хольта
оказываются  достаточно  убедительными,  особенно  по  сравнению  с  вполне  досто¬
верными  западногерманскими  родственниками  Хольта,  которые  стараются  перетянуть
его  —  правда,  безуспешно  —  на  свою  сторону.
 Отказ  от  вдевшихся  в  сознание  нацистских  мифов  неотделим  от  глубоко  Позн¬
ер

тивного  воздействия  гуманистической  немецкой  литературы  прошлого.  Это  единство
становится  важным  структурным  элементом  романа.  Юный  Хольт,  напичканный
дурной  смесью  из  литературы  и  подделок  под  нее,  великих  творений  и  смрадной
нацистской  гнили,  стремится  «соединить  несоединимое:»:  в  его  созйании  переплелись
и  героические  образы  «Песни  о  Нибелунгах»  или  «Повести  о  плаще  короля  Лаурина»,
и  индейские  вожди,  и  отважные  ковбои,  и  персонажи  «военных  рассказов»  в  шинелях
защитного  цвета.  Рядом  со  Стивенсоном,  Дж.  Лондоном,  Карлом  Маем  —  «Роща  125»
и  «В  стальных  грозах»  Эрнста  Юнгера,  писания  Боймельбурга,  Цеберлейна,
Этингхофера  и  прочих  нацистских  сочинителей.  Стоя  вместе  с  Вольцовом  в  карауле,
Хольт  вызывает  в  памяти  образы  «Песни  о  Нибелунгах»;  слушая  речь  Гитлера,  при¬
вычно  глотая  знакомую  нацистскую  фразеологию,  оттесняет  неудобные  мысли,
сомнения,  моментально  утешая  себя  выхваченными  из  памяти  высказываниями  Ганса
Поста.  Хольт  то  и  дело  вспоминает  демагогические  сентенции,  которыми  их  пичкали
учителя,  о  «расовой  чистоте»,  «первородстве»  и  т.  д.
 Д.  Нолль  показывает,  как  фашизм  мобилизует  все  иррациональное,  мистическое,
все,  что  способно  сбить  с  толку,  одурманить  юнцов.  Вот  почему,  заметим,  так  актуален
роман  сегодня,  когда  йа  Западе  поднимает  голову  неофашизм.
 Оболванивание  миллионов  юных  граждан  рейха,  их  превращение  в  безъязыких
вассалов  нацизма  немыслимо  без  привлечения  духовного  арсенала  реакционной
философии  и  литературы,  без  мифологизации  истории.  История  в  их  сознании  заме¬
няется  иррационалистическими  мифологемами.  И  все  же  осевшая  где-то  на  дне  памяти
сумма  представлений,  почерпнутых  из  гуманистической  литературы,  мешает  Хольту
полностью  отождествить  себя  с  Вольцовом  и  ему  подобными,  раствориться  в  расист¬
ском  безумии,  окончательно  утерять  человечность.
 События  в  романе  изображаются  преимущественно  глазами  героя.  Это  придает
роману  ту  достоверность,  искренность  интонации,  о  которой  мы  уже  говорили.  Во
второй  книге  «Приключений»  сделана  попытка  «объективизировать»  изображение  —
введен  ряд  сцен,  в  которых  действие  представлено  уже  не  глазами  героя  и  которые
рассчитаны  на  более  обстоятельное  знакомство  читателя  с  другими  персонажами.
Вводит  Нолль  и  обширный  рефлективный  слой,  отсутствующий  в  первом  томе.  Но
преобладает  все  же  угол  зрения  героя,  его  взгляд  на  людей,  события.
 В  конце  первой  книги  герой  как  бы  оказывается  у  нулевого  пункта  —  мечты  раз¬
веяны,  иллюзии  рухнули,  но  он  пока  не  отождествляет  себя  с  каким-то  новым,
позитивным  идеалом.  Во  второй  части  «Приключений»  —  «Романе  возвращения»  —
Хольт  мечется,  странник  между  двумя  мирами,  проходит  новые  этапы  «воспитания»,
теперь  уже  жизнью  послевоенной,  пересекает  все  новые  «педагогические  провинции».
На  Западе  его  отталкивают  открытый  прагматизм,  какая-то  людоедская  ненасытность
оживившихся  нуворишей,  вся  атмосфера  обывательского  бытия,  полнейшее  нежелание
окружающих  делать  выводы  из  прошлого,  признавать  уроки  истории.  На  Востоке  он  с
волнением  вглядывается  в  новое,  пытаясь  разобраться  в  людях,  понять  их  цели,  их
энтузиазм,  их  пыл  обновителей  и  преобразователей  жизни.  С  огромным  трудом,
медленно  и  мучительно,  почти  на  ощупь  продвигается  он  к  осознанию  новых
истин.
 Вторая  книга  не  имела  того  резонанса,  того  широкого  признания,  какое  выпало
на  долю  первой.  И  все  же,  перечитывая  ее  сегодня,  видишь  рядом  с  недостатками  ее
главное  и  несомненное  достоинство:  достоверное  изображение  трудного  пути  мяту¬
щегося,  колеблющегося  героя,со  всеми  рецидивами  прошлого  в  его  сознании,  со
всеми  его  поисками,  надеждами,  стремлениями...
 *  *  *  1
 Последняя  книга  задуманной  трилогии  не  была  написана  —  после  «Романа  воз¬
вращения»  наступила  пауза,  затянувшаяся  на  полтора  десятилетия.  Эти  годы  не  про¬
шли  для  писателя  впустую,  они  были  заполнены  работой.  В  конце  60-х  —  начале  70-х
годов  мне  не  раз  доводилось  бывать  дома  у  Нолля  —  сначала  в  тесной  берлинской
квартире,  потом  в  небольшом  доме  в  местечке  Цигенхальс  под  Кенигсвустерхаузеном,
недалеко  от  Берлина.  Он  рассказывал,  что  работает  одновременно  над  несколькими
проектами,  что  пока  еще  не  знает,  какой  из  них  победит,  что  работа  идет  трудно...  Сре¬
ди  этих  проектов  был  и  «Хольт-111»,  над  которым  автор  много  размышлял  в  те  годы,
но  все  наброски,  заготовки,  все  написанные  сцены  не  удовлетворяли  Нолля.  Крайне
требовательный  к  себе,  он  отложил  рукопись  —  «до  лучших  времен».  Забегая  вперед,

скажу,  что  сегодня,  порле  большого  читательского  успеха  романа  «Киппенберг»,  вы¬
шедшего  в  1979  году  (и  уже  знакомого  советскому  читателю),  Нолль  считает  вполне
реальным  осуществление  этого  давнего  замысла  —  ведь  интерес  к  Хольту  еще
жив...
 Нолль  признается,  что  тогда,  после  «первого  Хольта»,  пережил  нечто  вроде  «стрес¬
са  успеха».  Восторженный  прием,  оказанный  этому  роману,  превратился  для  писателя
в  своего  рода  психологическое  бремя,  в  настойчивое  ощущение  необходимости  во  что
бы  то  ни  стало  создать  новое  произведение,  которое  соответствовало  бы  сверхожида¬
ниям  публики.  Ему  предстояло  заново  утвердиться  в  глазах  читателей,  как  бы  сопер¬
ничая  с  самим  собой,  автором  «Приключений  Вернера  Хольта».  Вот  почему  так  нужна
была  длительная  пауза,  чтобы  собрать,  поднакопить  силы,  обрести  «второе  дыхание»,
чтобы  нащупать  что-то  совершенно  новое...
 В  1950  г.  Д.  Нолль  начал  работать  в  журнале  «Ауфбау»,  одном  из  крупных  куль¬
турно-политических  изданий  ГДР.  Эта  работа  оказалась  важным  этапом  его  биогра¬
фии  —  она  свела  молодого  журналиста  с  такими  выдающимися  деятелями  литерату¬
ры  и  культуры,  как  И.  Бехер,  Б.  Узе,  П.  Рилла  и  другие,  которые  помогли  ему  стать  пи¬
сателем.  Но  был  и  еще  один,  не  менее  существенный  аспект  этой  работы  —  Нолль  много
ездил  по  заданиям  редакЦии,  посещал  города  и  стройки  республики,  писал  репортажи
и  очерки  о  цейсовских  заводах,  каменноугольных  шахтах,  производстве  пластмасс.
В  них  ощущались  внутренний  подъем,  энергия,  жизнерадостность,  с  какими  молодой
автор  познавал  новую  действительность.  Спустя  много  лет  он  вновь  обращается  к  этой
тематике,  но  уже  на  новом,  неизмеримо  более  высоком  профессиональном,  художест¬
венном  уровне.
 Наука,  роль  которой  в  жизни  общества  неуклонно  возрастает,  становится  все  чаще
предметом  художественного  отражения:  писатели  охотно  размещают  своих  героев  в
научно-исследовательских  институтах  и  лабораториях.  Нолль  сделал  главным  действу¬
ющим  лицом  своего  следующего  романа  —  «Киппенберг»  —  новую  фигуру  индустри¬
ального  и  научного  мира  —  человека,  отождествляющего  интересы  дела  с  развитием
и  совершенствованием  собственной  личности.
 В  условиях  социализма,  комментирует  Нолль,  производство  и  наука  составляют
неразделимое  единство,  и  потому  герой  из  сферы  науки  кажется  ему  наиболее  подхо¬
дящим,  чтобы  поставить  проблемы,  важные  для  общества  в  целом.  Писатель  подчерки¬
вает,  что  это  не  роман  о  науке,  а  роман  о  людях,  в  сфере  науки  решающих  вопросы  об¬
щественные,  нравственные,  духовные,  которые  ставит  на  повестку  дня  новый  этап  по¬
строения  социализма.
 Если  Вернер  Хольт  из  второй  книги  «Приключений»  на  ощупь  вступал  в  послево¬
енную  жизнь,  полный  сомнений,  смятенных  чувств,  то  д-р  Иоахим  Киппенберг,  герой
нового  романа,  находится  в  самой  гуще  жизни.  Хольт  останавливается,  по  сути,  на  от¬
рицании  прошлого,  сбрасывая  с  себя  его  бремя;  Киппенберг  с  самого  начала  ощущает
себя  частью  новой  действительности,  ее  созидателем...
 Роман  «Киппенберг»  был  встречен  с  огромным  интересом,  и  отнюдь  не  только  по¬
тому,  что  вновь  заговорил  столько  лет  молчавщий  автор  одного  из  главных  «бестсел¬
леров»  литературы  ГДР*.  Роман  захватил  читателей  —  проблемы,  конфликты,  изобра¬
женные  в  нем,  актуальны  и  животрепещущи,  люди  «подсмотрены»  в  жизни.  «Киппен¬
берг»  отвечал  на  некоторые  важные  вопросы  нашего  времени,  как  «Хольт»  отвечал  на
вопросы  своего...
 Предоставим  слово  Ноллю:  «Моя  юность  прошла  во  времена  фашизма.  С  осво¬
бождением  от  фашизма  начался  процесс,  в  ходе  которого  я  стал  антифашистом.  Так  что
Хольт  был  и  зеркалом  моей  антифашистской  перестройки.  Но  этого  оказалось  недоста¬
точно.  Нужно  было  нечто  большее.  Томас  Манн  говорит  в  новелле  «Марио  и  волшеб¬
ник»,  что  человек  не  может  жить  одним  нежеланием;  для  меня  это  означало:  из  против¬
ника  нацизма  стать  борцом  за  социализм.  Так  я  пришел  к  истории  о  Киппенберге...»
 Слова  эти  были  сказаны  писателем  в  1979  г.  в  его  выступлении  на  собрании  Акаде¬
мии  искусств,  посвященном  проблемам  антифашистской  культуры.  В  знаменитой  но¬
велле  Т.  Манна  его  не  случайно  привлекла  мысль  о  том,  что  «одно  только  нежелание
не  может  быть  источником  душевной  энергии»,  не  может  «заполнить  жизнь».  «История
о  Киппенберге»  —  это  был  способ  откликнуться  большим  эпическим  повествованием
на  новую  эпоху,  обратиться  к  поиску  конструктивно-созидательного  начала,  отража¬
ющего  становление  новой  жизни  во  всех  ее  исторических  противоречиях.
 Если  фигура  Хольта  автобиографична,  то  Киппенберг  —  в  определенном  смысле
его  антипод;  он  не  несет  в  себе  автобиографических  черт.  Это  существенная  особен¬
ность.  В  двух  книгах  «Приключений»  юноша  из  мелкобуржуазной  среды  расставался
с  прошлым,  мучительно  пытаясь  встроиться  в  новый,  антифашистский,  демократичес¬
 8

кий  порядок.  «Его  рефлектирующая  позиция  в  ром  дне,  —  замечает  Нолль,  —  была
адекватна  моей  в  обществе:  позиции  антифашиста  в  процессе  перехода  к  социализму.
Это  соответствовало  тогда  исторической  ситуации  многих  людей.  Что  и  подтвердил  от¬
клик  на  эти  книги».
 Писатель  хотел  показать  личность  социально  активную,  участвующую  в  построе¬
нии  нового  мира.  Кстати,  именно  этого  требовала  от  него  тогда  и  критика,  коллеги-
литераторы:  перейти  от  героя  рефлектирующего  к  герою  действующему,  научиться
смотреть  на  него  «со  стороны»,  придавая  изображению  более  объективный  характер,  не
опираясь  лишь  на  взгляд  героя.  «Мне  нужно  было  полностью  отойти  от  автобиографи¬
ческой  плоскости  и  —  вместе  с  новым  героем,  часто  в  резком  противопоставлении  фи¬
гуре  Хольта  —  пережить  и  переработать  полтора  десятилетия.  Это  означало...  отор¬
ваться  от  прошлого...  и  испытать  новое  в  собственном  поведении  в  литературе».
 Киппенберг  показан  в  состоянии  тяжелого  душевного  и  творческого  кризиса,  кру¬
того  жизненного  перелома,  в  момент  болезненной  самопроверки,  самоиспытания.  Ро¬
ман  начинается  с  самоотчета  героя,  повествующего  —  с  дистанции  примерно  десяти
лет  —  о  событиях,  разыгравшихся  в  течение  двух  недель  в  феврале  1967  г.  Чтобы  сде¬
лать  понятным  все,  что  с  ним  тогда  происходило,  он  то  возвращается  назад,  в  более
отдаленное  прошлое,  то  забегает  вперед.  Киппенберг  сформировался  в  условиях  ново¬
го  общества.  У  него  была  счастливая  юность,  молодость,  полная  смелых  планов,  идей,
дерзких  замыслов.  Это  было  время  «срывания  звезд  с  неба»,  когда  все.казалось  по  пле¬
чу.  Способный  и  энергичный  молодой  рабочий  со  склонностью  к  научным  занятиям
получает  широкие  возможности  образования,  интеллектуального  развития,  роста,  и  не
упускает  их.  Рабфак,  университет,  десять  лет  учебы  —  медицина,  химия,  фармаколо¬
гия.  Он  вырастает  в  крупного  ученого,  становится  руководителем  большого  исследова¬
тельского  отдела  в  Институте  биологически  активных  веществ...
 Но  вот  проходят  годы.  Энергичный  смельчак  превращается  в  человека,  который
уже  не  помышляет  о  дерзких  новациях,  а  озабочен  преимущественно  упрочением  соб¬
ственного  положения.  Он  учится  осторожности,  которая  постепенно  становится  глав¬
ным  жизненным  принципом,  вытесняя  прежние  новаторские  качества.
 В  те  февральские  дни  1967  года,  о  которых  вспоминает  в  романе  Киппенберг,  неко¬
торые  важные  события  институтской  жизни  подводят  его  к  осознанию  необходимости
круто  изменить  жизнь.  Начинается  процесс  самоосмысления,  сосредоточенных  раз¬
думий.  Бессонными  ночами  он  вспоминает  прожитые  годы,  пытаясь  понять,  когда  и
почему  стал  другим  и  куда  делся  прежний  Иоахим  К.,  молодой  и  полный  смелых  замыс¬
лов...
 Любопытно,  что  авторы  инсценировки  в  берлинском  «Театер  им  паласт»  (Театре
во  Дворце  республики)  ввели  в  действие  одновременно  «двух  Киппенбергов»  —  обоих
играют  известные  актеры.  Можно  спорить  о  достоинствах  и  недостатках  этой  постанов¬
ки,  решенной  —  в  соответствии  с  возможностями  маленького  зрительного  зала  —  в
скуповатой,  сдержанной  камерной  манере,  с  минимумом  декораций,  лишь  намекающих
на  изображаемую  среду.  Но  сама  мысль  «разделить»  центрального  героя  как  бы  на  две
персоны,  дополняющие  друг  друга  и  в  то  же  время  находящиеся  во  внутреннем  кон¬
фликте,  показалась  мне  удачной.
 Роман  держится  не  столько  перепитиями  действия,  не  столько  движением  сюжета,
сколько  передачей  внутреннего  движения  героя.  Происходящее  представлено  главным
образом  через  внутренний  монолог  Киппенберга,  его  исповедь,  но  н  через  объективное
изображение  поступков  других  людей  и  особенно  их  реакций  на  его  поведение:
 Здесь,  как  и  в  «Приключениях  Вернера  Хольта»,  перед  нами  снова  мятущийся,
ищущий  герой,  находящийся  между  двумя  разными  группами  людей,  оказывающих  на
него  влияние  и  воплощающих  полярные,  несовместимые  позиции.  В  «Киппенберге»
Нолль  создает  образ  «наставника»,  какого  еще  не  достает  «Вернеру  Хольту».  Это  сек¬
ретарь  партбюро  Босков  —  фигура  живая,  яркая,  достоверная.  Бывший  узник  Бухен-
вальда,  испытанный  антифашист,  стойкий  борец,  еще  в  1933  узнавший  ужасы  нацист¬
ских  камер  пыток,  но  не  сдавшийся  и  после  освобождения  с  пылом  включившийся  в  на¬
лаживание  и  перестройку  жизни,  Босков  подкупает  своей  искренностью  и  более  все¬
го  —  человечностью,  именно  эта  его  черта  акцентируется  в  романе.  Он  —  важнейший
духовный  и  интеллектуальный  партнер  Киппенберга  в  трудный  момент  его  жизни,  по¬
могающий  ему  мобилизовать  свои  внутренние  резервы,  дающий  импульсы  процессу
самопознания.
 Роман  выводит  читателя  на  важнейшие  проблемы  современной  жизни,  делая  пред¬
метом  обсуждения  вопросы,  связанные  с  коммунистическим  идеалом,  со  способами  его
достижения,  его  соотношения  с  реальностью.  Дитер  Нолль  идет  в  русле  той  литературы
социалистических  стран,  которая,  обращаясь  к  проблемам  научно-технического  прог¬
 9

ресса,  к  сфере  современной  производственной  практики,  выдвигает  в  центр  дискуссии
животрепещущие  нравственные  проблемы,  новые  нормы  общежития,  новые  возмож¬
ности  совершенствования,  самоосуществления  личности.
 ...Мы  беседуем  с  Дитером  Ноллем,  сидя  в  его  просторном  рабочем  кабинете,  совсем
недавно  пристроенном  к  дому  в  Цигенхальсе  —  здесь  еще  пахнет  свежим  деревом.  За
окнами  поблескивает  серой  гладью  тихое  осеннее  озеро.  Нолль  рассказывает,  какими
напряженными  были  месяцы,  прошедшие  после  выхода  в  свет  романа  «Киппенберг».
Сколько  выступлений,  встреч  с  читателями,  едва  ли  не  ежедневные  поездки  в  разные
города  республики...  Сколько  трудных  вопросов,  на  которые  люди  ждут  ответа,  откро¬
венных  критических  высказываний.  Да,  «Киппенберг»  вызвал  споры,  рядом  с  добрыми
отзывами  были  и  резкие...  Но  главное  —  роман  заинтересовал,  взволновал  людей.
 —  Важнее  всего  для  меня,  конечно,  интерес  моих  читателей...  Когда  чувствуешь,
что  твоя  книга  нужна,  —  это  окрыляет.  Особенно  радует,  что  читатели  ждут  от  тебя
новых  произведений.  Едва  ли  не  на  каждой  встрече  меня  спрашивали,  почему  я  молчал
так  долго  и  каковы  мои  планы.  Почему  молчал  —  я  уже  объяснил,  а  что  касается  пла¬
нов...  —  Он  улыбается,  показывает  на  письменный  стол.  —  Работа  продолжается  столь
же  интенсивно,  как  и  прежде.  Может  быть,  через  какое-то  время  я  снова  возьмусь  за
«Хольта»  и  напишу  последнюю  книгу  трилогии.  Но  это  позднее.  А  пока  в  работе  новая
книга  —  надеюсь,  что  скоро  смогу  рэссказать  о  ней  подробнее...
 И.  Млечина

Прелюдия
 1
 Затрещал'будильник...  Вернер  Хольт  кубарем  скатился  с  кровати
и,  еще  не  твердо  держась  на  ногах,  ошалело  стал  посреди  комнаты.
 Сон  не  освежил  его,  тело  было  налито  свинцовой  тяжестью.  Голо¬
ва  разламывалась.  Через  час  в  школе  начнутся  занятия.
 В  распахнутые  окна  щедро  лился  солнечный  свет.  Конец  мая  1943
года  выдался  сухой  и  жаркий  —  не  погода,  а  мечта  для  купальщиков.
Река,  вырывавшаяся  из  горной  теснины  неподалеку  от  этого  тихого
городка,  манила  зелеными  берегами;  тошно  было  и  думать  О  кирпич¬
ном  здании  школы  с  его  затхлыми  классами.
 Математика,  история,  ботаника  с  зоологией,  мысленно  перечислял
Хольт,  плюс  два  урока  Мааса,  «ученого  советника»  Мааса,  —  латынь
и  английский.  Перевод  из  Ливия  спишу  у  Визе  на  большой  перемене,
но  если  спросит  Цикель,  он  же  Козлик  Мемека,  я  завалюсь...  Тупая
боль  в  голове  постепенно  отпускала.  Он  вспомнил,  что  всю  ночь  его
преследовали  волнующие  и  страшные  видения;  то  ему  мерещилась
Мари  Крюгер  в  своей  пестрой,  как  у  цыганочки,  юбке,  то  будто  он
подрался  с  Вольцовом.
 Я  болен,  подумал  Хольт,  когда  на  третьем  приседании  перед  нас¬
тежь  открытым  окном  у  него  закружилась  голова.  Не  пойду  сегодня
в  школу,  мне  правда  что-то  нехорошо,  проваляюсь  весь  день  в  посте¬
ли.  Нет!  Нельзя!  Если  меня  сегодня  не  будет  в  школе,  все  решат,
что  я  сдрейфил,  испугался  Вольцова.  Эта  мысль  его  доконала.  Вчера
он  опять  сцепился  с  Вольцовом,  как  и  позавчера,  как  и  каждый  день,
и  сегодня  не  миновать  драки.  Он  никого  не  боится  в  классе,  но  против
Вольцова  у  него  ни  малейшего  шанса,  и  значит,  теперь  он  конченый
человек!  Так  уж  повелось  на  свете  еще  со  времен  Гомера,  что  побе¬
доносному  герою  прощают  и  чудовищную  похвальбу,  а  над  битым
бахвалом  смеются.
 Вот  уж  не  повезло,  сокрушенно  думал  Хольт,  умываясь  перед
зеркалом  холодной  водой  и  зябко  поеживаясь,  чертовски  не  повезло!
Будь  мы  с  Вольцовом  друзьями,  мы  заправляли  бы  всей  школой,  ведь
старшие  классы  призваны  в  армию  и  теперь  самые  старшие  —  мы.
 12

Он  насухо  вытерся  полотенцем.  Пощупал  щеки  и  верхнюю  губу.
Борода  подводит  —  не  растет,  подлая!..  Он  брился  только  из  самолю¬
бия.  Ну  не  позор  ли?  Шестнадцать  с  половиной  —  и  почти  никаких
признаков  растительности.  Совершенно  гладкая  кожа.  Немудрено,
что  он  не  решается  подойти  к  Мари  Крюгер,  когда  она,  грациозная,
как  кошка,  слоняется  по  переходам  купален,  хотя  прошлый  раз  —  он
голову  даст  на  отсечение  —  Мари  устремила  на  него  этакий  обжига¬
ющий  взгляд...  Да  и  то  сказать,  у  него  за  последнее  время  отчаянно
чешется  подбородок.
 Как-никак,  в  нем  сто  семьдесят  пять  росту,  шестьдесят  семь  кило
весу,  и  хоть  он  и  узок  в  плечах,  но  мускулист;  однако  против  Вольцо-
ва,  у  которого  метр  восемьдесят  восемь  росту  и  добрых  девяносто  ки¬
лограмм  весу,  кажется  сущим  мальчишкой.  Хольт  поглядел  на  свое
отражение  в  зеркале  —  темноглазый,  темноволосый  юноша,  непо¬
корные  вихры  лихо  завиваются  надо  лбом.  Он  причесался,  оделся.
Голова  прошла,  осталась  только  тупая  тяжесть.  Отчего-то  больно
глотать,  и  во  рту  пересохло.
 У  Вольцова  издавна  слава  первого  грубияна  в  школе,  из-за  него
два  раза  собирался  педагогический  совет,  а  на  третий  только  вмеша¬
тельство  дядюшки-генерала  спасло  его  от  исключения.  А  я,  идиот  эта¬
кий,  без  году  неделя  в  классе,  берусь  оспаривать  у  него  первенство,
вместо  того  чтобы  искать  его  дружбы!  Вот  это  был  бы  друг  так
друг  —  Гильберт  Вольцов!  Все  равно  как  Гаген  фон  Тронье,  Виннету
или  Роллер!
 Ну,  кажется,  все!  Он  сунул  в  портфель  две-три  книжки  и  бегом
спустился  с  лестницы.
 Дом,  где  квартировал  Хольт,  принадлежал  сестрам  Денгельман,
Евлалии  и  Веронике,  вернее,  их  восьмидесятипятилетней  мамаше,  по
старческому  слабоумию  взятой  под  опеку.  Обе  сестрицы  —  пятидеся¬
ти  двух  и  сорока  шести  лет  —  держали  пансион  под  вывеской  «Квар¬
тира  и  стол  для  одиноких».  С  Хольтом  здесь  нянчились  —  мать  его  не
стояла  за  платой,  —  как  нянчились  всегда  и  везде,  сколько  он  себя
помнил.  Он  уже  два  месяца  здесь  и  безжалостно  тиранит  обеих
сестер.
 Войдя  в  столовую  на  первом  этаже,  Хольт  потребовал  кофе.  Ве¬
роника  Денгельман,  младшая  сестра,  густо  намазанная  кремом,  с
закрученными  в  волосах  блестящими  железками,  принесла  ему  кофе
и  бутерброды.
 —  Доброе  утро!
 Хольт  не  удостоил  ее  ответом.  Он  думал:  я  болен.  Сейчас  она  пой¬
дет  канючить:  «Не  мешало  бы  вам  поторопиться...»  Глотать  было
больно.  Горло  саднило.
 —  Вы  бы  поторопились,  —  заскрипела  фрейлейн  Денгельман.  —
Вечно  вы  опаздываете,  а  мы  в  ответе.
 Хольт  отставил  тарелку  с  бутербродами.  В  дверях  показалась
Евлалия,  кутавшаяся  в  линялый  халат.  Эта  похожа  на  овцу,  подумал
Хольт,  а  у  Вероники  не  лицо,  а  блин.
 —  Вам  уже  давно  пора  в  школу,  —  заныла  теперь  Евлалия.  —
Скоро  семь!
 13

Хольт  посмотрел  на  нее  с  ненавистью.  Если  Вольцов  надает  мне
по  шее,  думал  он,  придется  устроить  какую-нибудь  неслыханную  шту¬
ку,  чтобы  спасти  свой  авторитет.  И  не  иначе,  как  на  уроке  у  самого
Мааса.  От  меня  уже  все  учителя  стонут,  и  Козлик  Мемека,  и  Шёнер,
и  Грубер  —  со  всеми  было...  Земцкий  и  то  меня  подначивает:  с  Ма¬
асом  небось  не  связываешься!  С  Маасом  никто  не  связывается,  даже
Вольцов,  ну  а  я  малый  отчаянный,  попробую  счастья  и  у  Мааса,  хоть
на  нем  отыграюсь.  Стану  у  доски  и  буду  молчать  как  пень,  а  если  он
захочет  меня  наказать,  вытащу  из  кармана  справку  от  врача,  будто
я  со  вчерашнего  дня  глухонемой,  —  только  где  бы  раздобыть  такую
справку?  Или  замычу  что-нибудь  невразумительное,  будто  кружку
пивную  проглотил  или  язык  к  челюсти  примерз,  —  класс,  конечно,
ржать..Мааса  вот-вот  удар  хватит,  а  тут  кто-нибудь  по  уговору  бац
меня  по  уху,  я  будто  и  приду  в  себя  —  пусть  Маас  потом  доказывает!
Это  в  самом  деле  идея!  А  может,  преподнести  Маасу  сложно-распрос¬
траненный  период?  Он  их  обожает!
 Хольт  по-прежнему  сидел  не  шелохнувшись.  Погода  как  на  за¬
каз!  Была  бы  у  меня  парусная  лодка!..  Вдруг  он  увидел  в  окно  стару¬
ху  Денгельман;  согнувшись  в  три  погибели,  она  топала  прямо  по  гряд¬
кам  и  вырывала  один  за  другим  нежные  всходы  кольраби.
 —  Каждый  день  вы  опаздываете,  —  выговаривала  ему  Вероника
Денгельман.  —  Вчера  я  встретила  господина  Бенедикта...
 Бенедикт?  Ерунда!  Учитель  гимнастики;  он  парень  безвредный...
 Старуха  меж  тем  добралась  до  салата.
 —  Присмотрите-ка  лучше  за  огородом,  —  огрызнулся  Хольт,  —
как  бы  ваша  бабка  дотла  его  не  разорила.
 —  Господи!  Этого  еще  не  хватало!  —  Захлопали  двери.  С  огорода
донеслись  крики  и  причитания.
 Хольт  вышел  из  дому.  Не  спеша  побрел  вдоль  железнодорожного
полотна.  На  урок  он  все  равно  опоздал.  Ну  да  как-нибудь  выкручусь!
Чаще  всего  выручал  его  закрытый  шлацбаум.
 —  Хольт!  —  окликнул  его  кто-то  сзади.  —  Погоди.
 Это  Рутшер,  принесла  его  нелегкая!  Всю  дорогу  мне  отравит...
Белобрысый  Фриц  Рутшер  был  сын  умершего  два  года  назад  школь¬
ного  учителя.
 —  Уже  семь  с  минутами,  —  сказал  он,  отдуваясь,  —  давай  приба¬
вим  шагу!  —  Он  так  задохся  от  быстрого  бега,  что  даже  заикаться
позабыл.
 —  Что,  душа  ушла  в  пятки?  —  мрачно  отозвался  Хольт.
 —  Да  знаешь,  вдвоем  не  так  страшно,  —  мямлил  Рутшер.  —  Лег¬
че  что-то  выдумать!
 Они  пересекли  железную  дорогу.  Отсюда  вниз,  к  центру  городка,
вела  аллея  Бисмарка,  широкая  улиЦа,  обсаженная  липами.  По  обе
ее  стороны  тянулись  виллы.
 Здесь  живут  Барнимы,  думал  Хольт.  Он  с  интересом  посмотрел
на  внушительный  дом  из  добротного  клинкера.  У  полковника  Барни-
ма  две  дочки.  Пятнадцатилетняя  Герда  бегает  в  женскую  гимназию.
Хольт  иногда  встречает  ее  по  дороге  в  школу  —  худенькая  веснушча¬
тая  девочка-подросток.  Про  ее  сестру  Уту  Барним  говорят,  что  ей  де¬
вятнадцать,  кончила  с  отличием,  в  прошлом  году  завоевала  первен¬
 14

ство  на  состязаниях  по  теннису.  Будто  она  самая  красивая  девушка
в  городе  —  он  ее  еще  ни  разу  не  видел.  Рядом  живет  Петер  Визе  —
этот  наверняка  уже  в  школе,  Петер  Недотепа,  первый  ученик,  все  на
свете  знает,  отгрохает  тебе  целую  речь  по  латыни,  но  никогда  ни  в
одной  проделке  не  участвует.  Зато  здорово  играет  на  рояле.
 Хольту  не  раз  случалось  под  тем  или  иным  предлогом  заглянуть
в  дом  к  судье  Визе.  Просидев  часок-другой,  он  неизменно  говорил  Пе¬
теру:  «Сыграй  что-нибудь».  И  хилый,  тщедушный  Визе  садился  за
рояль.  Хольт  мог  часами  неподвижно  сидеть  и  слушать.
 Перед  глазами  у  него  вдруг  пошли  огненные  круги,  в  ушах  стоял
звон...  Он  задыхался...
 —  Что  с  тобой?  —  спросил  Рутшер.
 Хольта  бросало  то  в  жар,  то  в  холод.  Неужто  я  по-настоящему
болен!  Все  вокруг  придвинулось  близко-близко,  словно  он  глядел  на
мир  в  увеличительное  стекло,  голос  Рутшера  отдавался  в  ушах  рас¬
катистым  эхом.
 —  Что  же  мы  скажем  Шёнеру?  —  не  успокаивался  Рутшер.
 —  Скажем,  что  на  переезде  была  пробка:  грузовик  велосипедиста
задавил.
 Рутшер  вытаращил  на  него  глаза.
 —  Т-ты  это  с-сам  вид-дел?
 —  Так  ведь  это  же  отговорка.  Нас  повели  в  участок  и  допросили
как  свидетелей.
 —  Здорово!  —  У  Рутшера  разыгралась  фантазия.  —  Я  скажу,  что
у  велосипед-диста  от-тчаянно  хлестала  к-кровь.
 —  Нечего  тебе  соваться!  Говорить  буду  я.  Понял?
 Хольт  остановился  на  пороге  и  обвел  глазами  класс.  Учитель  ма¬
тематики,  как  обычно,  стоял  у  доски  и  что-то  царапал,  объясняя  урок.
Шенеру  было  уже  под  семьдесят.  Как  и  большинство  учителей  этой
поры,  он  давно  уже  вышел  на  пенсию,  но  теперь  снова  был  призван
трудиться  на  ниве  просвещения.  Он  предпочитал  не  беспокоить  уче¬
ников  и  все  задачи  решал  сам.  Немудрено,  что  на  уроках  у  него  был
образцовый  порядок.  Никто,  кроме  Петера  Визе,  не  слушал  его  объяс¬
нений.  Хольт  увидел,  что  Христиан  Феттер,  сын  владельца  писчебу¬
мажной  лавки,  притаившись  в  углу  у  окна,  режется  с  кем-то  в  карты.
Гильберт  Вольцов,  еле  умещавшийся  за  партой  и  потому  сидевший
боком,  углубился  в  какую-то  толстую  книгу.
 Нарочито  дерзким  и  вызывающим  тоном  Хольт  изложил  причину
своего  опоздания,  давая  понять,  что  все,  что  он  говорит,  заведомая
ложь...  Велосипедист,  истекающий  кровью,  был  встречен  оживленны¬
ми  возгласами,  впрочем,  без  обычного  воодушевления.  Только  ры¬
женький  Фриц  Земцкий  отозвался  писклявым  детским  голосом:  «О
боже,  бедненький  велосипедист!»  —  но  никто  не  поддержал  его.  В
классе  стояла  тишина,  слышно  было,  как  Феттер  у  себя  в  углу  выкла¬
дывает  на  парту  козырь  за  козырем.
 Шёнер  записал  Хольта  как  опоздавшего;  Рутщеру  удалось  неза¬
метно  проскользнуть  на  место.  Записи  Шёнера  значения  не  имели,  он
делал  их  карандашом,  их  тут  же  стирали  вместе  с  новыми  домашними
 15

заданиямиг  Но  когда  Хольт  на  перемене,  вооружась  резинкой,  взоб¬
рался  на  кафедру,  его  остановил  густой,  грубый  бас  Вольцова:
 —  Ага,  боишься,  как  бы  Маас  не  увидел!
 —  Это  я-то  боюсь?  —  презрительно  фыркнул  Хольт.  Черт  с  ним,
с  опозданием!  —  По-моему,  Мааса  боятся  те,  кто  из  себя  храбреца
корчит!
 —  Уж  не  в  меня  ли  ты  метишь!  —  Вольцов  грозно  воззрился  на
него,  склонив  голову  набок.  Но  тут  из  коридора  донесся  предостере¬
гающий  свист,  и  в  класс  вошел  Кнак,  тридцатилетний  ученый  асессор
Кнак,  признанный  негодным  к  военной  службе  по  причине  порока
сердца.
 —  Хайль  Гитлер,  камрады!
 —  Хайль  Гитлер!—хором  откликнулся  класс,  а  Хольт,  чтобы
показать  Вольцову,  от  себя  добавил:  «...камрад  Кнак!»  В  классе  раз¬
дался  одобрительный  смешок.  Вольцов  кусал  себе  губы.  Хольта  вто¬
рично  в  этот  день  записали  в  журнал  за  «неподобающую  арийцу  наг¬
лость»,  как  объявил  Кнак  своим  гнусавым  командирским  голосом.
После  этого  он  начал  урок,  «любимый  урок  Вольцова»,  как  отметил
про  себя  Хольт.
 Гильберту  Вольцову  было  шестнадцать  с  небольшим.  Отец  его,
полковник  Вольцов,  командовал  полком  на  Восточном  фронте.  По
словам  Гильберта,  Вольцовы  —  старая  прусская  династия,  за  пос¬
ледние  двести  лет  поставлявшая  стране  одних  только  офицеров;  0рат
полковника  Вольцова  был  генерал-майор.  Гильберт  тоже  собирался
стать  офицером  и  сызмалу  готовился  к  военной  карьере.
 Некоронованный  король  класса,  а  пожалуй,  и  всей  школы,  Воль¬
цов  в  железной  узде  держал  все  партии  и  клики  и,  пока  к  ним  не  пере¬
велся  из  другого  города  Хольт,  ни  в  ком  не  встречал  ни  малейшего
прекословия.  Их  классный  руководитель  Маас  говорил,  что  Воль¬
цов  —  самый  отъявленный  лентяй  и  нахал  во  всем  заведении.  По  ос¬
новным  предметам  он  плавал  —  стоял  под  сомнением  даже  перевод
его  в  следующий  класс.  Однако  по  части  всего,  касающегося  военного
дела,  военной  истории,  оружейной  техники  и  военного  снаряжения,
Вольцов  проявлял  незаурядные  способности.  Он  рано  прист¬
растился  к  чтению  книг  из  отцовской  специализированной  библиотеку
и  его  изумительная  память  удерживала  тысячи  фактов  и  подробно¬
стей,  которыми  он  потом  свободно  орудовал;  случись  ему  забыть  дату
или  имя  полководца,  он  тут  же  отыскивал  их  в  толстом  справочнике,
сопровождавшем  его  повсюду..„  Теперь  он  сидел,  развалясь  на  скамье
и  уставив  серые  глаза  и  орлиный  нос  на  Кнака.
 На  уроках  истории  у  Вольцова  с  Кнаком  шли  вечные  дебаты.  Кнак
держался,  как  он  говорил,  «национально-расистских  взглядов»  на
исторический  процесс.  Вольцов  же,  стоя  у  парты,  доказывал  свое.
 —  История  —  это  война,  —  говорил  он.  —  С  1469  года  до  рожде¬
ства  Христова  по  тысяча  девятьсот  тридцатый  год  после  рождества
Христова  насчитывают  всего-навсего  двести  шестьдесят  четыре  мир¬
ных  года,  а  три  тысячи  сто  тридцать  пять  лет  —  сплошь  война.
 —  Да,  но  вы  упускаете  из  виду  расовый  фактор,  —  торопился
внести  уточнение  Кнак.  —  Полноценность  одних  и  неполноценность
других  народов,  изначально  присущие  им  инстинкты...
 16

Хольт  сидел,  не  раскрывая  рта.  Монотонное  квакание  Кнака  наго¬
няло  на  него  сон.
 —  Государство,—  поучал  Кнак,—  сознательно  утверждает  себя
на  основе  мифологических  представлений  и  сил,  издревле  присущих
народам. 	(
 Хольт  клевал  носом,  голова  у  него  трещала,  горло  боЛело,  словно
кто  его  сдавил.  Рядом  с  ним  сидел  Зепп  Гомулка,  темно-русый  под¬
росток,  умница,  сын  адвоката,  державшийся  в  классе  особняком.
Только  от  случая  к  случаю,  когда  на  него  находило,  участвовал  он  в
озорных  выходках  школьников  против  престарелых  учителей.  Обыч¬
но  же  был  склонен  к  одиночеству,  гонял  по  окрестным  лесам  со  своей
малокалиберной  винтовкой  и  стрелял  соек,  вместо  того  чтобы  гото¬
вить  уроки.  Пока  Кнак  путался  в  дебрях  красноречия,  Гомулка  перо¬
чинным  ножиком  стругал  парту  и  собирал  стружки  в  бумажный
кулечек,  свернутый  из  промокашки.  Впереди  Хольта  сидел  хрупкий,
болезненный  Визе;  в  этом  году  ему  для  укрепления  здоровья  прописа¬
но  не  менее  двух  часов  проводить  на  пляже  и  заниматься  спортом.
Петер  воспринимал  это  как  наказание.  Хольт  черкнул  ему  записку:
«Дашь  мне  на  перемене  латинский  перевод».  Он  хотел  еще  пригро¬
зить  для  верности,  но,  подумав,  воздержался.  Визе  прочитал  записку
и  утвердительно  кивнул.
 Хольту  так  и  не  удалось  на  большой  перемене  списать  перевод,
хоть  он  и  знал,  что  Маас  за  невыполнение  домашних  работ  по  головке
не  погладит.  Весь  класс  гурьбой  направился  в  кабинет  естествозна¬
ния.  Предстоящий  урок  доктора  Цикеля,  по  прозванию  Мемека,  вы¬
вел  школьников  из  сонного  оцепенения.  Белокурый  Христиан  Феттер
с  круглой  мальчишеской  физиономией  и  блестящими  свиными  глаз¬
ками,  чье  тучное  сложение  было  предметом  общих  насмешек,  то  вере¬
щал,  то  хрюкал,  упражняясь  в  звукоподражании.  Вольцов  и  Хольт
с  равнодушными  лицами  стояли  плечом  к  плечу.  Гомулка  оттачивал
свой  перочинный  ножик  на  газовых  трубах,  отходивших  от  лабора¬
торного  стола,  тогда  как  коротышка  Кирш,  сын  столяра,  в  чьем  лице
Кнак  обычно  приветствовал  «наше  отечественное  ремесленное  сосло¬
вие»,  уминал  булку  за  булкой  в  чаянии  вырасти  —  в  нем  было  всего-
навсего  сто  шестьдесят  сантиметров.  Плечистый  блондин  Надлер
стоял  окруженный  друзьями—  Шенфельдом,  Грубертом  и  другими
своими  приспешниками  по  службе  связи  в  гитлерюгенде.  Карьера
Вольцова  в  качестве  «фюрера»  гитлерюгенда  после  многообещающе¬
го  начала  уже  два  года  назад  потерпела  крах:  «Стану  я  слушаться
приказаний  какого-то  кретина!  —  обрезал  он  своего  штаммфюре-
ра.  —  Ведь  ты  в  военном  деле  ни  бе  ни  ме!»
 —  Признайся,  Гильберт,  а  ведь  Вернер  здорово  выдал  Кнаку,  —
как  всегда  некстати,  выскочил  Земцкий.
 —  Ну-ка,  выметайся  да  покарауль  лучше  за  дверью,  —  приказал
ему  Вольцов.  И,  повернувшись  к  Хольту:  —  А  ты  не  очень-то  фасонь,
ничего  особенного  ты  не  сделал!  —  Пошарив  глазами  вокруг  себя,
он  направился  к  доске.  Там  рядом  с  большим  аквариумом  стоял  ске¬
лет,  служивший  доктору  Цикелю  наглядным  пособием.  Вольцов,  вну¬
шительный  в  бриджах  и  высоких  сапогах,  в  вылинявшей  рубашке
гитлерюгенда,  туго  обтягивающей  его  мощную  грудь,  достал  из  кар-
 2  Д.  Нолль
 17

мана  кусок  угля  и  стал  разрисовывать  череп  скелета.  Петер  Визе  по¬
бледнел.  Он  трепетал  перед  Вольцовом,  которого  называл  «тПез
д1огю$цз»  —  славолюбивый  воин.  Хольт,  конечно,  переводил  это
как  «хвастливый  воин».
 На  лице  у  Визе  был  написан  панический  страх,  его,  как  примерно¬
го  ученика,  первого  спросят  о  виновнике,  а  так  как  он  никогда  не  врал
учителям,  в  случаях  же  кляузничества  бывал  нещадно  бит,  то  он  каж¬
дый  раз  впадал  в  мучительный  разлад  с  собственной  совестью,  от  ко¬
торого  спасала  его  только  ложь  товарищей:  Визе,  мол,  ничего  не  зна¬
ет,  его  и  в  классе-то  не  было.
 Вольцов  уставился  на  Хольта:
 —  Ну,  что  ты  на  это  скажешь?
 Хольт,  ни  слова  не  говоря,  подошел  к  доске,  снял  со  скелета  череп
и  опустил  его  в  большой  аквариум.  Излишки  воды  вместе  с  водорос¬
лями  выплеснулись  на  пол.
 Класс  загудел.  И  сразу  же  водворилась  тишина,  все  с  интересом
уставились  на  Вольцова.  А  Вольцов  уже  не  владел  собой.
 —  Ну,  погоди,  —  пригрозил  он,  весь  подавшись  вперед.  —  Если
ты  такой  храбрый,  приходи  сегодня  в  четыре  часа  к  Скале  Ворона.
Там  я  наконец...
 —  У  тебя,  я  вижу,  все  кончается  кулаками.  Больше  тебе  нечем
козырять!
 —  Сейчас  я  покажу  вам  номер,  —  взвился  Вольцов,  —  номер,
о  котором  заговорит  весь  город!
 Земцкий  просунул  голову  в  дверь.
 —  Гильберт,  не  надо,  не  надо,  брось!  Ты  вылетишь  в  два  счета,
если  тебя  накроют!
 —  Посмотрите  на  великого  Вольцова,  —  насмехался  Хольт.  —
Ему  лишь  бы  подраться,  а  перед  нашим  старичьем  трясется,  как  оси¬
новый  лист.
 Вольцов  уставился  на  аквариум;  там  сквозь  чащу  вьющихся  рас¬
тений  скалился  поруганный  череп  и  красные  силуэты  шести  тропичес¬
ких  рыбок  шныряли  взад  и  вперед.
 —  Зепп,  —  приказал  Вольцов,  —  давай  мне  сюда  швейцарову
кошку!
 —  Брось,  Гильберт,—отозвался  Гомулка.  —  Маас  рад  будет
придраться  к  случаю,  тебя  обязательно  вытурят.
 Но  кто-то  уже  крикнул  в  коридор  Земцкому:
 —  Неси  скорее  кошку!  Для  Вольцова!
 Земцкий  притащил  кошку;  взъерошив  серую  с  тигровыми  разво¬
дами  шерсть,  пугливое  животное,  встревоженное  гомоном  школь¬
ников,  дико  озиралось  по  сторонам.  Вольцов  правой  рукой  поднял  ее
за  шкирку,  и  она  припала  к  нему  на  грудь,  виляя  кончиком  хвоста.
Вольцов  потрепал  ее  по  спинке.
 —  Спокойно,  спокойно,  киска!  Сейчас  будет  тебе  жратва  на  сла¬
ву!  —  Он  запустил  левую  руку  в  аквариум.  —  Угощение  первый  сорт,
а  главное,  без  карточек...  Праздничная  выдача...
 И  он  бросил  на  пол  первую  рыбку...  Кошка  стремительным  прыж¬
ком  соскочила  вниз  и  увлекла  свою  трепыхающуюся  жертву  под  бли¬
жайшую  парту.  Затаив  дыхание  школьники  молча  наблюдали,  как
 18

Вольцов  вылавливал  из  аквариума  барбусов  и  вуалехвосток.  Кошка
громко  урчала  от  жадности,  глаза  ее  алчно  поблескивали.  Наевшись,
она,  облизываясь  и  все  еще  урча,  забилась  в  угол.  От  любимых  рыбок
доктора  Цикеля  осталось  на  полу  лишь  несколько  радужных  чешуек.
 —  Та-ак,  —  сказал  Вольцов.  Оторопелое  молчание  зрителей  он
принял  с  достоинством,  как  заслуженную  дань  восхищения.  —  Та-ак,
мой  милый!  Ну,  кто  трясется  перед  нашим  старичьем?  —Он  вернул¬
ся  на  место  бледный  как  мел,  уселся  и  достал  свою  книгу.  —  Не  за¬
будь  же,  —  крикнул  он,  —  сегодня  в  четыре!  —  Но  у  Хольта  одна
только  мысль  засела  в  голове:  он  из-за  меня  вылетит,  я  его  довел!
 Из  коридора  донесся  свисток  Земцкого.
 Доктор  Цикель,  хилый  человечек,  по  виду  напоминал  двенадцати¬
летнего  подростка,  которому  насадили  на  шею  голову  старичка.  Се¬
годня  он  явился  в  брючках  гольф,  в  зеленой  охотничьей  курточке  и
белой  рубашке  с  круглым  отложным  воротничком.  Натужным  дет¬
ским  голоском  он  прокричал  обычное:  «Хайль  Гитлер!»  Доктор  Ци¬
кель  был  известен  тем,  что  любил  ввернуть  в  разговоре  местное  сло¬
вечко  или  выражение  вроде  «слышь»  или  «примерно  сказать».  Была  у
него  и  другая  особенность:  членораздельную  речь  он  перемежал
какими-то  странными  горловыми  звуками,  смесью  покашливанья  с
иканьем,  что  звучало  как  «кхе-кхе».
 —  Где...  примерно  сказать...  классный  журнал...  кхе-кхе?  —  спро¬
сил  Цикель.  Откуда-то  из  угла  донеслось  в  ответ  сдавленное  «ме-ме!»
Цикель  нервно  поежился,  но  пропустил  этот  выпад  мимо  ушей.  Он
давно  ко  всему  притерпелся.  Но  вот  взгляд  его  упал  на  обезглавлен¬
ный  скелет,  и  впалая  грудь  взволнованно  заходила.
 —  Этакое...  кхе-кхе...  м-м...  негодяйство...  Этакая...  кхе-кхе...
слышь,  низость!  —  Он  дико  огляделся  по  сторонам,  увидел  аквариум
и  зашатался.  —  Кто...  кто  посмел?
 —  Господин  учитель!  —  выскочил  маленький  Земцкий.  —  Это  не
я!  И  это  не  только  не  я.  Это  и  не  они!  Никто  из  нас  знать  ничего  не
знает!
 Цикель  был  вне  себя.  Подойдя  к  аквариуму,  он  закричал  с  яро¬
стью,  сотрясавшей  его  тщедушное  тельце:
 —  Кто...  кхе-кхе...  бросил  туда  череп?..  Вы,  трусливая  банда...
кхе-кхе...  Кто  надругался  над  бедным  скелетом,  ведь  это,  слышь,  тоже
был  когда-то  человек...  Кто,  кто  посмел?..  —  И  только  тут  ужасное
бедствие  дошло  до  него  в  полном  своем  объеме.  На  протяжении  дол¬
гих  секунд  его  дрожащие  губы  не  могли  произнести  ни  звука,  кроме
брызжущего  слюной  «кхе-кхе».
 —  Вольцов,  это  у  вас  поднялась  рука...  на  моих  рыбок?
 —  Что  за  нелепые  подозрения!  Оставьте  меня  в  покое!  —  огрыз¬
нулся  Вольцов,  даже  не  поднявшись  с  места.  Это  послужило  сиг¬
налом:  весь  класс  замкнулся,  как  один  человек,  с  упрямством  и  вы¬
держкой,  о  которые  тщетно  бился  гнев  Цикеля.  В  отчаянии  он  прис¬
тупил  к  следствию,  но  ярости  его  не  хватало  физических  ресурсов,
утомительная  процедура  допроса  его  скоро  измучила.  Ученики  лгали
все  нахальнее,  они  смеялись  ему  в  лицо,  и  Цикель  изнемог,  он  чуть  не
плакал.
 —  Рыбки?  —  переспросил  Хольт,  когда  до  него  дошла  очередь;
 2* 	19

язык  у  него  заплетался,  он  с  трудом  заставил  себя  встать.  —  Рыбки
пропали?  А  может,  череп  их  слопал?  —  Ответный  рев  класса  едва
коснулся  его  слуха.
 —  Негодный  мальчишка...  кхе!  Скажите  вы,  Феттер,  куда  дева¬
лись  красивые  красные  рыбки  из  аквариума?
 —  Красные  рыбки?  —  удивился  Феттер.  —  А  я-то  думал  —  это
помидоры.
 —  Господин  учитель!  —  взвизгнул  Земцкий,  тыча  в  воздух  указа¬
тельным  пальцем:  —  Я,  я  видел  золотых  рыбок!  Еще  вчера  они  были
здесь!  Но  только,  по-моему,  шести  не  было,  должно  быть,  вы  обсчи¬
тались.
 —  Сколько  же,  по-вашему,  их  было...  кхе-кхе?  —  спросил  Цикель
с  надеждой  в  голосе.
 -г-  Примерно  сказать,  от  нуля  до  одной,  —  отвечал  Земцкий,  пре¬
данно  глядя  учителю  в  лицо  большими  невинно-голубыми  глазами.
 Так  допрос  ни  к  чему  и  не  привел.  Потом  за  дело  взялся  Маас...
Хольт  держался  в  стороне  от  всей  этой  неразберихи,  которая  началась
еще  во  время  большой  перемены.  Он  сидел,  поникнув  на  своей  скамье,
на  лбу  выступила  испарина,  голова  трещала...
 —  У  тебя  горит  лицо,  —  участливо  сказал  ему  Гомулка.  —  И  даже
сыпь  какая-то;  смотри,  не  заболел  ли  ты?
 Хольт  отрицательно  мотнул  головой.
 Выдала  кошка.  Ее  стошнило  в  привратницкой  непрожеванными
рыбками.  Кто-то  из  учителей  слышал  в  коридоре  крик:  «Принесите
Вольцову  кошку...»  Вольцов  был  уличен.  Но,  стоя  у  своей  парты,  он
упрямо  повторял,  что  это  не  бн,  пусть  его  оставят  в  покое,  он  знать
ничего  не  знает!
 Маас  увесисто  громоздился  над  кафедрой.  Солнечный  луч,  вор¬
вавшись  в  окно,  играл  на  его  лысине,  обрамленной  щеткой  седин.  Его
круглое  обрюзгшее  лицо  расплылось  в  торжествующей  улыбке,  глаза
из-за  роговых  очков  безжалостно  и  холодно  глядели  на  Вольцова.
 —  Доигрались,  Вольцов,  —  говорил  он  с  дрожью  удовлетворения
в  голосе.  —  Доигрались,  и  никакое  запирательство  вам  не  поможет!—
Глаза  Мааса  поверх  роговых  очков  злобно  косились  на  жертву.  У  Ма¬
аса  был  свой  конек:  он  любил  строить  длинные  запутанные  фразы,
в  которых  все  логически  разрешалось  только  к  самому  концу.  Эти
тяжеловесные  периоды  держали  учеников  в  напряжении,  и  долгий
вздох,  с  каким  они  встречали  конец  какого-нибудь  особенно  заковы¬
ристого  предложения,  был  для  него  лучшей  наградой.
 —  Наша  гимназия,  —  начал  он,  —  в  коей  некогда  царил  дух  при-
,  лежания  и  послушания  и  коя  ныне  поражена  бациллами  анархии  и
 смуты,  вредоносным  носителем  каковых  являетесь  вы,  Вольцов,  что
дядюшка  ваш  вряд  ли  захочет  вторично  поощрить,  —  тут  Маас  сде¬
лал  паузу,  дабы  еще  больше  напрячь  внимание  слушателей,  —  нако¬
нец-то  окончательно  от  вас  избавится.  Я  сам  себя  поздравляю  с  этой
победой!
 Все  взгляды  обратились  на  Вольцова;  он  сидел  не  шевелясь,  с  без¬
различным  видом  уставясь  в  пространство.  Только  Хольт,  понуро  при¬
тулившись  к  спинке  скамьи,  глаз  не  сводил  с  учителя.  Он  думал:  «Вам
не  удастся  выкинуть  Вольцова!  С  этого  дня  Вольцов  мой  друг».
 20

—  Возьмите  свой  портфель,  Вольцов,  и  сию  же  минуту  убирайтесь
вон  из  школы.  Вы  отчислены!  Уведомление  директора  незамедлитель¬
но  последует  за  вами.
 —  Разрешите!  —  сказал  Хольт.
 Он  поднялся  и  сразу  почувствовал  на  себе  пристальный  взгляд
Вольцова.  Хольт  прислонился  к  парте.  —  Уведомление  директора
не  последует  за  Вольцовом,  —  начал  он  каким-то  не  своим,  надсад¬
ным  голосом:  —  Вольцов  здесь  ни  при  чем.  Кто-то  ослышался...  Это
я  попросил  Вольцова  принести  мне  кошку.  —  Хольт  с  трудом  склады¬
вал  слова,  распухший  язык  ему  не  повиновался.  —  Все  это  сделал
я!  —  На  лице  Пещера  Визе,  повернувшегося  к  Хольту,  застыли  ужас
и  восхищение.  —  Я  единственный  виновник,  —  продолжал  Хольт,  —
вот  и  Визе  вам  скажет!
 Визе  поднялся  и,  словно  во  власти  чужой  воли,  впервые  в  жизни
солгал  учителю.  Низко  опустив  голову,  он  пробормотал:
 —  Да,  это  Хольт...  Я  подтверждаю.
 Хольт  слышал*  только,  как  кровь  молотом  стучит  в  ушах.
 На  четыре  часа  в  карцер?  Пожалуйста!  Уведомление  директора
о  моем  отчислении  на  имя  моей  мамаши?  Она  будет  только  смеяться...
А  теперь  он  полез  в  журнал...  Знал  бы  он,  как  мне  все  безразлично!
 —  Так-так-так!  Скажите  на  милость!  —  язвил  Маас,  его  грызло
разочарование.  —  Он  еще  и  опоздал  на  двадцать  минут,  этот  молод¬
чик!  —  Иронические  интонации  у  Мааса  были  свидетельством  особен¬
но  яростного  и  опасного  гнева.  —  Или  у  вашей  хозяйки  —  помнится,
ее  зовут  фрейлейн  Денгельман,  Евсевия  Денгельман,  если  не  ошиба¬
юсь,  —  хотя,  впрочем,  нет,  кажется,  Евлалия,  благозвучное  имя  Ев¬
лалия,  известное  уже  древним  грекам...—  Он  устремил  неподвижный
взгляд  из-за  роговых  очков  на  юношей,  которые,  как  зачарованные,
смотрели  ему  в  рот,  и  наконец  завершил  свою  фразу:  —...или  у  этой
почтенной  дамы  опять  шла  носом  кровь?
 Хольт  зажмурился.  Все  плыло  перед  его  глазами  —  знакомые  ли¬
ца  и  предметы...  В  ушах  его  многократным  эхом  отдавалось  «шлано-
сомкровь...  шланосомкровь...»  Им  овладела  блаженная  усталость,
целительное  равнодушие  ко  всему...  Завести  бы  парусную  лодку,  ду¬
мал  он,  теперь,  когда  Гильберт  стал  моим  другом...  Все  получилось
так,  как  нужно.  Вольцов  спасен  благодаря  мне.
 —...Отвечайте  же!
 Ах,  да!  Надо  еще  проучить  Мааса.  Ему  как  будто  не  терпится?
Ладно,  я  тебе  отвечу.  Меня  ты  своими  длинными  периодами  не  уди¬
вишь!  Для  меня  это  детская  игра!
 —  Вотще  и  втуне...—  начал  Хольт.  Лицо  его  пылало,  и  только  от
крыльев  носа  до  уголков  рта  и  вниз  к  подбородку  выделялся  белый
треугольник.  Весь  класс  пришел  в  движение,  а  Маас,  услышав  эти
архаизмы  из  уст  ученика,  подозрительно  наморщил  лоб.  —  Вотще  и
втуне  нос  моей  хозяйки,  чье  имя  Евлалия...  Евлалия,  как  вы  любезно
изволили  вспомнить,  кровоточил,  однако...—  он  чуть  ли  не  выкрикнул
это  «однако»,  увидев,  что  Маас  уже  открыл  рот,  чтобы  прервать
его,  —  однако...  нынче  утром  полиция,  нагрянувшая,  когда  некий
субъект...  одетый  в  серую  куртку...  со  многими  заплатами...  и  ехавший
на  велосипеде,  попал  под  машину,  мчавшуюся  по  улице,  что  ведет
 21

через  железнодорожное  полотно...  что  идет  от  вокзала...  что  находит¬
ся  рядом  с  моим  домом...
 Он  остановился.  И  это  дело  сделано!  Словно  сквозь  туман  видел
он  устремленные  на  него  глаза  одноклассников  и  возвышающегося
над  ними  Мааса:  ученый  советник  перегнулся  через  кафедру,  и  ниж¬
няя  челюсть  его  отвалилась...
 —  ...допросила  меня  как  свидетеля,  чтобы...  занести  мои  показа¬
ния...  в  протокол,  —  закончил  Хольт  и  боком  без  чувств  рухнул  на
пол.
 Петер  Визе  побежал  за  швейцаром,  Рутшер  лепетал:
 —  Он  еще  утром  по  д-д-дороге  в  школу  был  какой-то  чудной!
 Маас,  наклонившись  над  Хольтом,  констатировал:  «Скарлати¬
на!»  Вольцов  отстранил  его  мощной  рукой.  А  вскоре  прибыла  сани¬
тарная  карета.
 2
 Стояли  первые  дни  июня.  Хольт  лежал  в  инфекционном  отделении
городской  больницы.  Вольцов  каждое  утро  перелезал  через  высокую
каменную  ограду  и  садом  крался  к  его  окну.  Его  призывный  свист  про¬
никал  в  палату.
 Первые  дни  Хольт  лежал  без  сознания,  с  высокой  температурой,
но  потом  дело  быстро  пошло  на  поправку.  Слабость  и  чувство  вялости
исчезли.  Вскоре  силы  к  нему  вернулись,  «и  он  уже  тяготился  пребыва¬
нием  в  больнице,  хотелось  поскорее  вырваться  на  волю.  По  вызову
сестер  Денгельман  приезжала  его  мать,  побывала  у  всех  врачей,  раз¬
дала  сиделкам  и  санитарам  щедрые  чаевые  и  уехала,  так  и  не  пови¬
давшись  с  сыном,  за  что  он  был  ей  только  благодарен.
 Зато  посещения  Вольцова  его  радовали.  Вольцов  был  вестником
привычного  мира.  После  заболевания  Хольта  школу  на  две  недели
закрыли,  и  это  в  такой  же  мере  способствовало  его  популярности  сре¬
ди  гимназистов,  как  и  смелое  выступление  против  Мааса.  Он  стал  ге¬
роем  дня.  Вольцов  больше  ему  не  завидовал,  довольствуясь  тем,  что
делил  с  ним  его  славу.
 Когда  температура  наконец  спала,  Хольт,  услышав  свисток,  вско¬
чил  с  постели  и  бросился  к  окну.
 —  Ну,  как  ты  себя  чувствуешь?  —  спросил  Вольцов.
 —  Да  я,  собственно,  уже  здоров.  Но  теперь,  говорят,  начнется  ше¬
лушение,  мне  прописали  горячие  ванны.
 —  Давай  не  залеживайся,  —  сказал  Вольцов.  Накануне  в  школе
возобновились  занятия,  так  как  никто  больше  не  заболел.  —  Тоска
зеленая!  —  продолжал  Вольцов.  —  Как  только  ты  выпишешься,  мы
что-нибудь  сотворим...
 —  Понимаю.  Какое-нибудь  приключение?
 —  Приключения  —  вздор!  —  твердо  заявил  Вольцов.  —  Карл
*Май  и  вся  эта  ерундистика  —  одно  вранье...  Настоящее  дело  —  это
война.
 —  А  что  слышно  насчет  набора  в  зенитные  части?
 —  Говорят,  уже  скоро.  Может,  даже  осенью.
 Эта  новость  и  вовсе  отбила  у  Хольта  охоту  к  школьным  занятиям.
Он  подумал:  а  вдруг  повезет  и  не  надо  будет  возвращаться  в  класс!..
 22

—  После  больницы  мне  полагается  двухнедельный  отпуск,  —  ска¬
зал  он.  —  А  там  и  летние  каникулы...  Вот  было  бы  здорово!  А  то  как
вспомню  Мааса...
 —  Маас  —  последняя  сволочь!  —  ответил  Вольцов.  Он  стоял  на
клумбе,  широко  расставив  ноги,  попирая  башмаками  розы  и  гвозди¬
ки.  —  Знаешь,  что  он  сказал?  Будто  твоя  скарлатина  —  хитрая  вы¬
думка,  чтобы  уйти  от  наказания.  Но  тут  Гомулка  не  выдержал:  «На
такую  выдумку  не  у  всякого  хватит  ума,  господин  ученый  советник!»
Маас  упек  его  на  два  часа  в  карцер.
 Как-то  Вольцов  привел  с  собой  коротышку  Петера  Визе.  Он  под¬
садил  Петера  на  ограду,  тот,  конечно,  напоролся  на  гвоздь  и  вырвал
себе  клок  из  штанов.
 —  Когда  ты  поправишься,  я  буду  играть  тебе  все,  что  захочешь,  —
сказал  Визе.  На  следующий  день  он  принес  книги.
 Хольт  всегда  увлекался  чтением,  а  в  эти  томительные  дни,  когда
он  с  таким  нетерпением  ждал  выписки,  он  набрасывался  без  разбора
на  все,  что  ему  приносили  из  больничной  библиотеки.  Были  тут  и  его
любимые  авторы,  он  пробегал  их  по  второму  или  третьему  разу:  Сти¬
венсон,  Джек  Лондон,  Карл  Май,  повести  из  жизни  индейцев  Фрица
Штейбена  и  «Пограничники»  Гагерна,  «Избранное  из  Ницше  —  под¬
борка  для  фронтовиков»,  «Ауе,  Ева»  Ганса  Йоста  и,  конечно  же,  воен¬
ные  романы  и  повести  без  счету,  начиная  с  геройских  деяний  подвод¬
ника  Веддигена  и  кончая  «Семерыми  под  Верденом»,  не  говоря  уже  о
сочинениях  Эрнста  Юнгера,  таких,  как  «Роща  125»,  «Огонь  и  кровь»,
«Стальные  грозы»,  а  также  писания  Боймельбурга,  Цеберлейна,
Этингхофера  и  прочих...  А  теперь  он  набросился  на  книги,  которые
принес  ему  Петер  Визе.  Это  были  «Новеллы»  Шторма  и  «Фантасти¬
ческие  повести»  романтиков.
 Хольт,  не  двигаясь,  закрыв  глаза,  лежал  на  своей  больничной  кой¬
ке  и  думал  о  героях  прочитанных  книг  —  они,  как  живые,теснились
перед  ним.  Элизабет,  Лизхен,  дочь  старого  кукольника,  смуглая  Рена¬
та  с  хутора...  Познакомиться  бы  с  такой  девушкой,  думал  он  со  стес¬
ненным  сердцем.  Вольцов  презирал  девушек,  он  говорил,  что  любовь
недостойна  мужчины.  Не  то  Хольт:  он  всегда  стремился  соединить
несоединимое.  Героические  образы  «Песни  о  Нибелунгах»  или  «По¬
вести  о  плаще  короля  Лаурина»,*  индейские  вожди,  отважные  ковбои,
персонажи  военных  рассказов  в  шинелях  защитного  цвета  сливались
для  него  в  некий  идеальный  образ  героя,  в  чьей  бурной,  богатой  при¬
ключениями  жизни  находили  себе  место  и  сказочные  драконы,  и  оба¬
ятельные  девушки  Шторма,  и  фанатическая  борьба  во  имя  справед¬
ливости  в  духе  Карла  Моора...  А  теперь  он  прочел  рассказ  Нбвалиса
о  юных  любовниках:  укрывшись  в  пещере  среди  скал,  они  под  разряды
громов  и  молний  «слились  в  первом  поцелуе,  соединившем  их  наве¬
ки...»  Хольт  в  мечтах  представлял  себе  этот  священный  поцелуй...
 Хольт  рос  в  семье  единственным,  балованным  ребенком.  Раз¬
витый  не  по  летам,  он  от  мальчишеских  проказ  легко  переходил
к  угрюмой  замкнутости.  Рано  проснувшиеся  зовы  пола
рождали  в  нем  мечтательность  и  беспредметное  томление.  Его
 *  Лаурин  —  король  карликов  в  Тироле;  сказочный  образ  гер¬
манского  средневековья.—  здесь  и  далее  примечания  переводчиков.
 23

все  больше  манили  девушки  и,  не  находя  в  них  увлекательной  тайны,
он  сам  окружал  их  ореолом  загадки,  набрасывая  на  явления  обыден¬
ности  некую  «мифологическую»  дымку.  Ведь  именно  так  поступали
его  любимые  авторы,  затемнявшие  в  своих  писаниях  всякое  живое
представление  о  жизни  и  любви,  —  тот  же  Ганс  Йост,  утверждавший,
что  назначение  женщины  —  быть  «жрицей  кррви»...  Читал  Хольт  и
об  извечном  «евангелии  женщины»,  о  загадочном  мифе  пола,  читал
и  думал...  От  жизни  ждал  он  ответа  на  все  эти  вопросы.  Его  сжигало
нетерпение,  он  грезил  о  подвигах  и  приключениях.
 Родители  его  давно  разошлись,  Хольт  жил  с  матерью,  состоятель¬
ной  женщиной  из  семьи  крупных  промышленников;  мальчик  все  боль¬
ше  ее  чуждался,  хоть  она  всячески  его  баловала,  стараясь  привязать
к  себе.  Уже  в  годы  войны  он  внезапно  убежал  из  дому;  его  разыскали
в  Гамбурге,  вернули,  а  спустя  примерно  год  она  сдалась  на  его  прось¬
бы  и  отпустила  сюда,  в  этот  тихий  городок,  который  кто-то  описал  ей
идиллическим  уголком,  целительным  эдемом,  тем  более  что  располо¬
жен  он  вдали  от  промышленных  центров,  над  которыми  все  гуще  стя¬
гивались  грозовые  тучи  бомбежек.
 Здесь  царило  спокойствие.  Кругом  высились  лесистые  горы,  за
ними  открывались  живописные  дали  с  лишь  изредка  вкрапленными
деревушками.  Хольт  отдыхал  тут  душой.  Он  вырос  в  Леверкузене  и
Бамберге.  Привязанность  к  отцу  и  матери,  уже  с  детских  лет  подто¬
ченная  воздействием  юнгфолька  и  гитлерюгенда,  теперь  окончатель¬
но  угасла,  и  он  жил  мечтами  о  дружбе  и  любви.  Друга  он  нашел,  как
ему  казалось...
 Впрочем,  Вольцова  он  не  посвящал  в  свои  тайные  мечтания  о  ро¬
мантических  героях,  об  Элизабет,  Ундине  и  первом  поцелуе  в  пещере
среди  скал.
 Вольцов  регулярно  свистел  у  него  под  окном,  у  Вольцова  были
иные  заботы:
 —  Тебе  .надо  как  можно  скорее  развить  в  себе  боевые  качества!
 Хольт  вышел  из  больницы  в  первых  числах  июля.  Он  высчитывал  в
уме:  десять  дней  отпускных,  а  уже  с  восемнадцатого  начнутся  летние
каникулы  —  остается  всего  ничего.  Упорно  говорили,  что  их  вот-вот
отправят  в  зенитную  часть.  А  что,  если  я  уже  отмучился,  думал  он,  и
на  всей  этой  школьной  волынке  можно  будет  поставить  крест!
 Свой  отпуск  он  провел  на  реке,  а  иногда  бродил  по  окрестностям
города.  Однажды,  захватив  бутерброды  и  вырезав  крепкую  палку,  он
отправился  в  горы.  Вскоре  и  последние  деревни  остались  позади,  и
он  углубился  в  чащу  лиственного  леса.  После  полудня  уже  в  несколь¬
ких  часах  пути  от  города  он  взобрался  на  вершину  высокой  горы.  Пе¬
ред  ним  в  речной  излучине,  уходя  к  северо-западу,  тянулось  горное
плато,  сплошь  изрезанное  оврагами  и  скалистыми  ущельями,  по  ко¬
торым  ручьи  низвергались  в  реку.  Тут  и  там  над  плато  возвышались
на  несколько  сот  метров  сопки  позднейшего  вулканического  проис¬
хождения.  За  темно-зеленым  ковром  лиственных  и  смешанных  лЪсов
поблескивала  на  солнце  лента  реки,  а  дальше  волнистые  холмы  сли¬
вались  с  равниной.  Ни  деревень,  ни  дорог,  ни  человеческого  жилья!
 24

Как  хорошо,  думал  Хольт.  Без  компаса  мне  бы  отсюда  не  выбраться.
Здесь  можно  было  бы  жить,  как  Карл  Моор  со  своей  шайкой!
 Вершина,  на  которую  он  поднялся,  была  словно  обрублена  испо¬
линским  топором.  Спускаясь  вниз,  он  у  ее  подошвы  и  набрел  на  пеще¬
ру.  К  югу  в  глубокое  ущелье  уходила  каменоломня.  К  северу  проточ¬
ные  воды  обнажили  горную  породу.  Хольт  видел  перед  собой  долину
с  лесистыми  склонами,  усеянную  обломками  скал,  делавшими  ее  не¬
проходимой.  У  каменоломни,  под  сенью  горы  какая-то  зверушка  ныр¬
нула  в  заросли,  быть  может  лисица;  когда  же  Хольт,  выслеживая  ее,
раздвинул  кусты,  он  увидел  расселину  в  скале,  скрытую  за  кустом
ежевики.  Наломав  сухих  веток,  Хольт  между  обвалившимися  глыба¬
ми  протиснулся  в  ущелье.  Должно  быть,  старая  штольня,  подумал
он,  заброшенная  с  незапамятных  времен.  Пройдя  несколько  шагов,
он  уже  мог  выпрямиться  во  весь  рост;  дальше  ход  расширялся.  По
стенам,  журча,  стекала  вода.  Он  зажег  захваченный  хворост  —  дым
потянуло  куда-то  вглубь.  И  вот  он  уже  в  просторной  сухой  пещере
метра  три  высотой.  Сквозь  широкую  щель  в  скале,  напоминавшую
шахту,  сверху  падал  яркий  дневной  свет.
 Хольта  охватила  радость  первооткрывателя.  Все  свидетельство¬
вало  о  том,  что  здесь  давно  никто  не  бывал.  Дно  пещеры  было  каме¬
нистое,  стены  из  рыхлой  породы.  Уходившая  вверх  шахта,  очевидно,
вела  наружу,  к  каменоломне.
 Когда  Хольт  наконец  вышел  из  пещеры,  день  клонился  к  вечеру,
и  он  решил  здесь  заночевать.  Кругом  алела  земляника,  он  отлично
поужинал.  Судя  по  всему,  тут  водилась  и  дичь.  Перед  входом  в  пеще¬
ру,  на  самом  уступе  росла  высокая  густая  трава.  Из  подушек  мха  и
прошлогодних  листьев  он  приготовил  себе  удобное  ложе.  А  потом  сно¬
ва  взобрался  на  вершину.  Спустилась  ночь,  глубоко  внизу  'фосфори¬
ческий  блеском  отсвечивала  река.
 Вернувшись  к  входу  в  пещеру,  Хольт  разжег  небольшой  костер  и,
сунув  в  него  сухое  корневище,  растянулся  на  своем  ложе.  Вокруг  но¬
сились  летучие  мыши.  Над  самой  его  головой  сверкали  Плеяды.  Глядя
в  пламя  костра,  Хольт  размечтался  о  полной  приключений  жизни
здесь,  в  горах,  вдали  от  школы  и  от  Мааса.  Он  грезил  о  певце  и  прин¬
цессе  и  об  укромной  пещере  среди  скал,  где  под  разряды  громов  и  мол¬
ний  первый  поцелуй  навек  соединит  влюбленных.  Утром,  с  зарей  он
выступил  в  обратный  путь.
 Хольт  еще  до  полудня  вернулся  к  себе  в  пансион  и  при  виде  зав¬
трака,  поданного  ему  сестрами  Денгельман,  сразу  насторожился.
Яйца,  бутерброды  с  ветчиной  и  булочка  с  маком  —  а  ведь  они  вечно
плачутся,  что  не  знают,  чем  меня  кормить.  Уж  не  промышляют  ли  они
на  черном  рынке?  Верно,  им  что-то  от  меня  нужно!  Так  оно  и  оказа¬
лось.  После  долгих  предисловий  все  наконец  выяснилось.  Сестры  по¬
просили  Хольта  пустить  к  себе  в  комнату  десятилетнего  мальчика  —
только  с  сентября,  все  равно  ведь  ему  идти  в  армию...  Отец  мальчика,
господин  Венцель,  держит  гостиницу  за  городом,  у  него  куры  и  сви¬
ньи...
 • 	—  Десятилетнего  сопляка?  —  взъелся  Хольт  на  Евлалию,  в  отрет
 25

на  что  Вероника  неодобрительно  покачала  головой,  и  железки
в  ее  волосах  воинственно  забряцали.  —  Неужели  нельзя  подождать,
пока  меня  не  заберут?
 У  господина  Венцеля  каждый  год  колют  трех  свиней,  пояснила  Ве¬
роника.  Уходя,  Хольт  в  сердцах  хлопнул  дверью.  В  сущности  ему  все
это  глубоко  безразлично.  До  первого  сентября  его  наверняка  призо¬
вут.  Он  решил  пойти  на  реку.  Погода  стояла  по-прежнему  жар¬
кая.
 Он  побрел  через  рыночную  площадь  и,  проходя  мимо  кафе,  оста¬
новился  в  нерешительности.  Сразиться  бы  на  бильярде!  Бильярд  счи¬
тался  в  городе  высшим  шиком.  Но  что  за  интерес  играть  с  самим  со¬
бой!  Он  пошел  дальше  и  на  другой  стороне  площади  заметил  огненно-
красную  юбку.
 Мари  Крюгер!  Сердце  у  него  забилось.Если  не  спеша  пройти  через
аркады  ратуши,  соображал  он,  мы  как  раз  сойдемся  на  Тальгассе...
 Хольт  уже  почти  поравнялся  с  ней,  и  оба  они  одновременно  свер¬
нули  в  переулок,  который  вел  вниз,  к  реке.
 —  Здравствуйте!  —  сказал  Хольт.  Она  удивленно  кивнула  и  не  без
колебаний  пожала  его  протянутую  руку.  —  Ну  как?1—  пролепетал  он.
И  снова:  —  Ну  как?..  Вы  тоже  купаться?  —  И  про  себя:  господи,  что
я  такое  плету?
 Он  не  замечал,  что  его  смущение  ее  забавляет.  Он  видел  только  ее
улыбку,  и  от  этой  улыбки  весь  его  страх  как  рукой  сняло.  Он  пошел  с
ней  рядом.
 —  А  вы,  видно,  решили  прогулять  занятия?
 —  Я  болел  скарлатиной,  у  меня  отпуск  для  поправки.
 Жаль,  товарищи  не  видят  его  с  этой  девушкой.  Говорили,  что  ро¬
дители  ее  умерли  и  она  живет  одна,  снимает  комнату.  Ей  было  семнад¬
цать  лет.  Стройная,  красивая,  настоящая  цыганка,  она  одевалась  с
вызывающей  небрежностью.  На  узком  смуглом  лице  горели  большие
черные  глаза  с  чуть  косым  разрезом.  От  правой  бровки  на  загорелый
лоб  отходил  полукруглый  шрам.  Ее  кудрявые  каштановые  волосы
вечно  казались  растрепанными,она  перевязывала  их  яркими  лента¬
ми.  Да  и  вообще  ей  нравились  кричащие  тона:  огненно-красные  юбки,
ослепительно  желтые  блузки,  зеленые  косынки.  Гимназистки  прези¬
рали  ее,  школьники  украдкой  на  нее  заглядывались.  Мари  не  была
допущена  в  местное  общество  —  общество  мелких  бюргеров  особенно
ревниво  оберегает  свои  границы.  В  городе  не  было  ни  заводов,  ни  фаб¬
рик.  Гимназисты  не  водились  с  учениками  средней  школы,  а  те  сторо¬
нились  учеников-ремесленников  и  служанок.  Совместное  пребывание
в  рядах  гитлерюгенда  и  союза  девушек  ничего  не  меняло  в  этой  зам¬
кнутой  олигархии.  Нужна  была  немалая  самоуверенность  и  даже  му¬
жество,  чтобы  среди  бела  дня  шагать  по  улице  рядом  с  Мари  Крюгер.
Хольт  и  сам  находил  ее  чуточку  вульгарной,  ведь  и  он  был  воспитан  в
духе  кастовой  ограниченности,  но  от  этой  девушки  исходило  манящее
очарование,  и  он  махнул  рукой  на  предрассудки.
 —  Вы,  должно  быть,  недавно  в  наших  краях?  —  спросила  Мари
приветливо.  —  Другие  гимназисты  ужас  какие  воображалы  и  зада¬
ваки.
 Они  просто  не  решаются  с  тобой  заговорить,  подумал  Хольт.
 26

—  А  особенно  важничают  ребята  из  банна,*  верно?
 Они  миновали  Мельничную  запруду  и  подошли  к  парку  на  берегу
реки.  Она  оглядела  его  искоса:
 —  А  вы  не  фюрер  в  гитлерюгенде?
 —  Я?  Нет!  Я  был  фюрером  в  юнгфольке.  Но  я  не  подхожу  под  об¬
щую  мерку.  Теперь  я  индивидуалист.  Гитлерюгенд  меня  не  интересу¬
ет.  Раньше  я,  правда,  что-то  там  находил.  А  теперь  предпочитаю  быть
сам  по  себе.  После  каникул  меня  все  равно  возьмут  в  зенитную  часть.
 Она  промолчала.
 Короткий  высохший  рукав  реки  с  неожиданным  названием  «Мель¬
ничная  запруда»  образовал  вместе  с  главный  руслом  полуостров,
именуемый  Парковым  островом;  он  тянулся  на  несколько  километров
вдоль  правого  берега  выше  города.  Здесь,  среди  древесных  насажде¬
ний,  находилась  гребная  станция  «Викинг»,  а  рядом  расположились
теннисные  корты,  каток  и  купальни.  Ниже  по  реке,  за  парком,  тяну¬
лась  болотистая  низина  Шварцбрунн,  перерезанная  лабиринтом  ру¬
кавов,  стариц  и  омутов,  окаймленных  камышовыми  зарослями.  Эти
низменные  топкие  места  были  доступны  с  берега  только  в  середине
лета,  при  самом  низком  стоянии  воды.  Купальни  занимали  обширную
площадь.  Тут  была  лужайка  для  солнечных  ванн,  спускавшаяся  к  ре¬
ке,  где  покачивался  на  якоре  плот,  поддерживаемый  пустыми  бочка¬
ми,  с  бассейном  для  не  умеющих  плавать  и  пятиметровой  вышкой.
Вдоль  лужайки  выстроились  в  несколько  рядов  деревянные  кабинки;
ввиду  ежегодных  половодий  они  стояли  на  фундаменте  из  балок,  на¬
поминая  свайные  постройки.
 Мать  не  жалела  Хольту  карманных  денег,  он  снимал  одну  из  са¬
мых  дорогих  кабинок,  сдаваемых  на  круглый  год.  Он  поспешно  раз¬
делся  и,  отыскав  на  лужайке  Мари  Крюгер,  присел  рядом  с  ней  на  тра¬
ву.  Здесь  в  эти  часы  никого  не  было.  Только  старик  сторож,  прикорнув
в  тени  под  вышкой,  удил  с  плота  рыбу.
 Мари  растянулась  на  траве.  На  ней  были  красный  купальный  лиф¬
чик  и  трусики.  Кожа  ее  золотилась  густым  ровным  загаром,  и  лишь
на  груди,  где  лифчик  слегка  сдвинулся,  сверкала  белая  полоска.  Она
закинула  руки  за  голову  и  прикрыла  глаза.  Хольт  сидел  рядом  и  смот¬
рел  на  нее.  Черные  завитки  волос  под  мышками  и  ее  стройное  расслаб¬
ленное  тело  волновали  его...  Это  смуглое  тело,  мерно  колыхавшееся  в
такт  дыханию,  умиляло  его  своей  хрупкостью;  он  долго  глядел  на  ее
лицо,  рот  и  думал:  никто  не  смотрит...  Будет  она  сопротивляться,  если
я  ее  поцелую?  Пусть  сопротивляется...  Ведь  я  много  сильнее.
 —  Сколько  вам  лет?  —  спросила  она.
 —  Семнадцать,  —  соврал  Хольт  и  лег  рядом  с  ней  на  траву.  Теперь
он  ее  не  видел  и  говорить  было  легче.  —  Когда  я  болел  скарлатиной,
вы  мне  приснились...
 Он  услышал  ее  смех,  и  снова  им  овладела  неуверенность.
 —  Я  иду  в  воду!  —  крикнул  он.  —  Пошли  вместе!
 —  У  меня  нет  резиновой  шапочки.  А  без  нее  прическу  испортишь.
Шапочку  теперь  не  купить.  Я  бы  ничего  не  пожалела...
 —  Я  достану  вам  шапочку,  —  сказал  он,  подумав.  —  А  что  мне  за
 *  Банн  —  штаб  местной  организации  гитлерюгенда.
 27

это  будет?  —  Она  приподнялась  на  локте  и  посмотрела  на  него.  Он  за¬
ставил  себя  выдержать  ее  взгляд.  —  Я  достану  вам  шапочку...  а  в  наг¬
раду...  вы  позволите  себя  поцеловать?..
 Она  снова  легла.  Он  настаивал:
 —  Да  или  нет?
 Она  лениво  протянула:
 —  Вам  позволишь,  а  вы  потом  скажете:  за  какую-то  дрянную  ша^
почку  она  позволяет  себя  целовать.
 Он  поднялся.
 —  Будь  я  проклят,  если  даже  подумаю  такое.  А  без  шапочки...  вы
же  наверняка  не  позволите?..
 —  Убирайся!  —  приказала  она  смеясь.  —  Ну-ка,  пошел  в  воду!  —
Он  стремглав  бросился  вниз  по  откосу,  убегая  от  ее  неожиданного
«ты»,  от  ее  молчаливого  согласия.  Доски  плота  загремели  под  его  но¬
гами,  он  с  разбега  прыгнул  вниз  головой.  Вынырнув,  он  увидел,  что
она  сидит  на  траве,  а  когда  он  поднял  руку,  она  помахала  ему  в  ответ.
 Хольт  поплыл  на  другой  берег,  вскарабкался  на  дамбу  и  оглянул¬
ся,  но  ее  уже  и  след  простыл.  Тогда  он  пошел  лугом  к  густым  ивовым
зарослям,  где  у  него  с  Вольцовом  было  назначено  свидание.
 Здесь  он  бросился  в  мягкую  траву  и  стал  глядеть  в  безоблачное
летнее  небо.
 Он  проснулся  от  резкого  свиста  —  это  подошел  к  берегу  Вольцов
в  своей  байдарке.  Вольцов  подсел  к  Хольту.  Он  прихватил  с  собой
сигарет  и  спичек.
 —  Ну,  что  нового  в  нашей  богадельне?
 —  Маас  вернул  письменные  работы.  Мне  вывел,  подлец,  пятерку.
Вероятно,  оставят  на  второй  год.
 —  Ну  и  как  же  ты?
 Вольцов  пожал  плечами.
 —  Оставят  или  не  оставят  —  дела  не  меняет...  Мы  уже  без  пяти
минут  солдаты.  После  войны  я  поселюсь  в  наших  восточных  землях,
хотя  бы  на  той  же  Украине.  Офицеру  в  военном  поселении  латынь  ни
к  чему.
 А  ведь  он  прав,  подумал  Хольт.  В  армии  не  спросят,  какие  у  кого
отметки...
 —  Слышно  что-нибудь  насчет  зенитной  части?
 —  Ничего  не  слышно...  А  вот  рейхсфюрер  призывает  членов  гит-
лерюгенда  к  участию  в  сборе  урожая.
 —  Нет  уж,  дудки,  —  пробормотал  Хольт  зло.  —  Пусть  нас  оста¬
вят  в  покое.  Скорее  бы  взяли  в  зенитную  артиллерию.  Мне  не  терпит¬
ся  в  дело.  Смерть  как  хочется  сразиться  с  этими  воздушными  пира¬
тами!
 Вольцов  лениво  щурился  на  солнце.
 —  По-настоящему  война  только  разворачивается,  —  сказал
он.—  Я  уже  не  боюсь,  что  мы  попадем  к  шапочному  разбору.  Ты  слы¬
шал,  американцы  высадились  в  Сицилии?
 Для  Хольта  это  было  неожиданностью.
 —  Нет...  Я  уже  целую  вечность  не  слышал  сводки.
 28

—  Что  ж,  эта  высадка  нам  только  на  руку.  Как  можно  одолеть  не¬
видимого  врага?  Будь  я  командующим,  я  добивался  бы  решительных
генеральных  сражений,  если  позволяет  обстановка,  конечно.  Знаешь,
кто  мой  идеал?  Я  недавно  прочел  про  Мария.  Вот  был  командир  —
сила!  —  Он  поднялся.  —  По-моему,  мы  уже  в  августе  можем  явиться
добровольно.  Давай  запишемся  в  бронетанковые  войска!  Нет  оружия
лучпГе  танков!
 —  Идет!  —  сказал  Хольт.  —  Танки  —  это  я  понимаю!  Так  и  вижу,
как  я  на  полной  скорости  врезаюсь  в  самое  пекло,  кругом  рвутся  гра¬
наты.  А  поединок  между  двумя  танками!..  Ты  прав:  война  —  един¬
ственное  стоящее  приключение.  Ведь  нет  теперь  пиратов  или  разбой¬
ников  вроде  Карла  Моора,  отдавшего  жизнь  за  справедливость!
 С  час  они  пролежали  на  солнце.
 —  Самое  интересное  —  это,  я  тебе  скажу,  командовать,  —  вер¬
нулся  Вольцов  к  их  давешнему  разговору.  —  Стоишь  у  стола,  зава¬
ленного  картами,  сдвинув  фуражку  на  затылок,  и  так  это  не  спеша
постукиваешь  по  карте  красным  карандашом.  Здесь...  мы  нанесем
один  удар,  а  здесь...  другой...  Потом  отдаешь  приказ...  Твое  слово
решает  исход  боя.
 В  купальнях  царило  оживление,  это  были  часы  пик.  Мари  Крюгер
сидела  на  берегу,  окруженная  мужчинами.  Хольт  увидел  ее  еще  из¬
дали,  и  сердце  его  сжала  ревность.  Друзья  привязали  байдарку  и  сту¬
пили  на  плот,  где  их  почтительно  приветствовали  младшие  школьни¬
ки.  У  вышки  сидели  их  сверстники  —  юноши  и  девушки  постарше.
Среди  общего  гомона  выделялся  звонкий  задиристый  голосок  Земц-
кого.  Заика  Рутшер  встретил  их  приветствием:  «А..а...  аве,  Цезарь!»
Здесь  был  чуть  ли  не  весь  класс:  Визе,  Феттер,  Гомулка,  да  и  Надлер
со  своими  дружками  —  Шенке,  Хампелем,  Кибаком  и  как  их  еще
там...  С  ними  девушки:  сестра  Рутшера  Ильза,  изящная  худенькая
Дорис  Вильке  по  прозвищу  «Килька»  и  рослая  блондинка  Фридель
Кюхлер  с  соломенно-желтыми  волосами,  предводительница  местного
союза  девушек,  дочь  ландрата.  Она  встретила  друзей  возгласом:
«Хайль  Гитлер!»  Хольт  уселся  на  дощатый  настил  и  стал  смотреть
на  девушек.  Увидев  Вольцова,  Дорис  Вильке  покраснела,  она  была
неравнодушна  к  этому  мрачноватому  верзиле,  но  он  не  замечал  ее
чувств  или  не  хотел  замечать.  Присутствие  девушек  сковывало
школьников,  все  они  немного  церемонничали,  и  только  Вольцов  оста¬
вался  самим  собой.
 —  У  нас  девушки  —  настоящие  фельдфебели,  смехота  да  и  толь¬
ко!  —  говорил  Вольцов,  обращаясь  к  Фридель  Кюхлер.  —  Оглянуть¬
ся  не  успеешь,  как  все  вы  превратитесь  в  мужеподобных  матрон.
 —  Гренадеры  в  юбке,  —  подхватил  Феттер.  —  Видел  последнюю
хронику?
 Фридель  Кюхлер  не  замедлила  отчитать  Вольцова:
 —  Ты  говоришь  совершеннейшую  чушь.  —  Она  умела  придавать
своему  голосу  благозвучные  ораторские  интонации.  Как-то  на  тор¬
жественном  утреннике  гитлерюгенда  она  даже  говорила  по  радио.  —
Ты,  конечно,  видел  выступления  общества  «Вера  и  красота»,  их  раз¬
меренные  марши  со  знаменами,  их  героически  торжественные  шест¬
вия,  завершающиеся  играми  и  плясками...  Нечего  бояться,  что  эта
 29

брызжущая  жизнерадостность  приведет  к  какому-то  огрубению...
Наши  девушки  вскоре  достигнут  биологического  совершенства,  да  и
нравственно  они  ничем  не  уступают  матерям  былых  поколений.
 —  Ерунда!  —  презрительно  фыркнул  Вольцов,  ничуть  не  вразум¬
ленный  ее  отповедью.  —  Дались  тебе  древние  германцы!  Кстати,  у
германцев  женщине  полагалось  помалкивать  в  тряпочку  и  рожать
детей!
 '  Хольт  чувствовал  себя  неловко  в  этом  кругу.  Он  находил  гимна-
зисток-сверстниц  скучными,  несмотря  на  их  откровенные  купальные
костюмы.
 Кто-то  из  них  сказал  ему:
 —  А  мы  как  раз  читали  твое  знаменитое  сложно-распространен¬
ное  предложение...—  Это  Петер  Визе  восстановил  в  памяти  его  за¬
путанную  фразу  слово  за  словом  и  записал.
 —  Маас,  —  вставил  Гомулка,  —  никогда  не  оправится  от  этого
удара.  У  него  теперь  отвращение  к  сложным  периодам.
 —  Он  совсем  взбесился  от  злости!  —  негодовал  розовый  и  тучный
Феттер,  сидевший  на  мостках.  —  Мне  он  вчера  сказал:  «Откуда  у  вас
эта  дремучая  глупость?  Отца  вашего  я  знаю,  он  вроде  бы  человек  не¬
глупый,  видно,  мать  у  вас  непроходимая  дура!»  Ну  можно  ли  терпеть
такое?
 —  Ай,  поглядите,  кто  идет!  —  пискнул  Земцкий.
 Все  повернули  головы.  По  плоту  мимо  вышки,  как  всегда  взлох¬
маченная,  шла  Мари  Крюгер.
 —  Это  та,  известная  всему  городу...—  сказал  Земцкий  так,  что  она
не  могла  не  услышать.
 —  Заткнись!  —  оборвал  его  Хольт.  И  Земцкий  прикусил  язык.
 Девушка  остановилась  у  лестницы,  оглянулась  на  Хольта,  а  потом
 быстро  ушла.
 —  Ты;  кажется,  за  нее  вступаешься?  —  язвительно  спросила  Фри¬
дель  Кюхлер.  —  Уж  не  влюбился  ли?
 Хольт  смерил  ее  уничтожающим  взглядом  и  вскочил  на  ноги.
 —  Пошли,  Гильберт...  Мне  здесь  надоело.  Эта  безмозглая  дура,
кажется,  лезет  на  скандал.
 Они  поднялись  по  ступенькам  на  берег.
 Вилла  Вольцовых  стояла  на  холме,  возвышаясь  над  соседними
обветшалыми  фахверковыми  домами.  Со  всех  сторон  ее  окружал  за¬
пущенный  сад.  Отсюда  открывался  вид  на  красные  гонтовые  крыши
и  узкие  улочки  старого  города.
 Как  и  сад,  дом  был  запущен.  В  темном  холле  висели  по  стенам  два-
три  поблекших,  запыленных  портрета  предков.  В  открытом  камине
груды  пепла  перемешались  с  горами  мусора.  Давно  не  мытые  окна
впускали  в  комнату  скудный  сумрачный  свет.  Лестница  с  резными  пе¬
рилами  вела  на  второй  этаж,  где  жили  фрау  Вольцов  и  ее  сын.  В  ниж¬
нем  никто  не  жил,  и  он  приходил  в  упадок.
 Комната  Вольцова  напоминала  набитый  хламом  чулан.  По  стенам
висели  арбалеты  и  всякого  рода  экзотическое  и  старинное  оружие  —
 30

луки,  оперенные  стрелы,  индейские  томагавки  и  сарбаканы*,  а  также
старинные  дуэльные  пистолеты.  Большой  дубовый  стол  под  окном
был  сплошь  заставлен  ретортами,  бутылками,  склянками  и  ржавыми
жестяными  коробками.  Тут  же  среди  книг  и  бумаг  валялся  череп,  по¬
хищенный  из  костехранилища  на  погосте,  и  облезлое  чучело  куро¬
патки,  все  еще  исправно  служившее  мишенью.  На  куче  мусора  в  уг¬
лу  лежали  два  эспадрона,  кривая  турецкая  сабля,  капкан  и  доверху
выпачканный  в  глине  охотничий  сапог.  На  полу  валялась  фехтоваль¬
ная  маска  вместе  с  какими-то  предметами  одежды,  а  походная  кро¬
вать  была  застлана  сбившейся  в  клочья  медвежьей  шкурой.
 Хольт  сидел  на  шкуре,  положив  ноги  на  придвинутый  к  кровати
стул.  Он  чувствовал  себя  здесь  хорошо.  Вольцов,  стоя  за  дубовым
столом,  производил  какие-то  опыты:  тут  же  под  укрепленной  на  шта¬
тиве  колбой  горела  спиртовка.  За  окном  спускались  сумерки.
 —  Если  у  меня  получится  опыт  с  азотной  кислотой,  приготовлю
динамит.
 —  А  на  что  тебе  динамит?
 —  Как  на  что?  Буду  делать  бомбы,  настоящие  бомбы,  а  не  какие-
то  дурацкие  шутихи  из  черного  пороха.
 Для  чего  ему  бомбы?  —  подумал  Хольт...  Уж  не  Маасу  ли  он  ее
подложит  под  кафедру?  Он  рассмеялся.  Из  колбы  поднимались  к  по¬
толку  едкие  испарения.  Вольцов  распахнул  окно.  В  комнату  ворвал¬
ся  колокольный  звон...  Вольцов  изготовляет  бомбы  под  церковный
благовест!
 —  Ты  только  представь  себе,  —  сказал  Вольцов.  —  Одна  такая
бомба  —  и  от  нашей  богадельни  камня  на  камне  не  останется.
 Эта  мысль  привела  его  в  восторг.
 —г  Привязать  бы  Маасу  такую  бомбищу  под  его  толстый  зад!
 Хольт  курил  и  рассматривал  книги.  Это  были  все  фундаменталь¬
ные  труды  по  военному  делу  и  военной  истории:  Верди  дю  Вернуа,
«Очерки  по  вождению  войск»,  Рюстов,  «История  пехоты»,  принц
Крафт  цу  Гогенлоэ,  «Военные  письма  артиллериста»;  и  тут  же  лежал
толстый  справочник,  с  которым  Вольцов  не  расставался.  Хольт  под¬
нял  крышку  мягкого  кожаного  переплета  и  прочитал  титул:  «Люц
фон  Вульфинген,  генерал-лейтенант,  преподаватель  Королевской
прусской  военной  академии.  Справочник  по  военной  истории,  состав¬
ленный  в  алфавитном  порядке,  со  стратегическими  и  тактическими
комментариями  и  хронологическим  указателем  всех  сражений,  боев
и  стычек,  известных  мировой  истории,  а  также  полков  и  полководцев,
в  них  участвовавших,  с  приложением  212  иллюстраций,  заново  обра¬
ботанный  Отто  Оттерном,  графом  цу  Отбах,  майором  в  отставке.  Из¬
дание  2-е,  1911  г.»
 Хольт  полистал  тонкие  страницы.  Слово  «Тагине»**  было  подчерк¬
нуто  красным  карандашом,  на  полях  стояло:  «Тотила  —  сапог  сапо¬
гом,  куда  ему  до  Нарсеса!»  Против  слов  «Мильтиад  и  Марафонская
битва»  рукою  Вольцова  было  написано:  «Канны  задолго  до  Канн?»
 *  Древние  духовые  ружья  для  метания  стрел  (арабск.).
 **  В  битве  при  Тагине  в  552  г.  было  разбито  войско  короля  остготов  Тотилы,
и  Италия  временно  подпала  под  византийское  господство.

Хольт  отложил  справочник  и  из-под  груды  томов  извлек  Гетевско-
го  «Фауста*.
 —  Ты  читаешь  Фауста?  —  удивился  <рн.
 —  Мне  говорили,  что  там  действует  солдат.  Я  просмотрел  эти  мес¬
та:  с  военной  точки  зрения  они  неинтересны.
 Он  потушил  спиртовку  и  отставил  колбу.  В  комнате  стало  темно.
Он  включил  свет.  Хольт  раскрыл  томик  Гете  на  «Посвящении»...  Про¬
бежав  глазами  первые  строфы,  он  остановился  на  стихах:  «Насущное
отходит  в  даль,  а  давность,  приблизившись,  приобретает  явность»*.
 Как  странно!  Что-то  заставило  его  спросить:
 —  Гильберт,  ты  когда-нибудь  вспоминаешь  детство?
 —  Нет,  зачем  же?  А  ты?  Почему  ты,  собственно,  не  живешь  дома
с  родителями?  —  поинтересовался  Вольцов.
 —  Они...  разошлись,  —  неохотно  отвечал  Хольт.  —  Отец  оставил
семью,  а  с  матерью  я  так  и  не  ужился,  сам  не  знаю  почему.  Она  какая-
то...  черствая,  что  ли,  непохожа  на  мать.  И  не  то  чтобы  прижимиста  —
напротив,  в  городе  у  нас  была  спортивная  школа,  так  она  даже  взяла
мне  платного  тренера  по  джиу-джитсу,  да  и  вообще...  Зато  в  осталь¬
ном...  А  уж  гамбургская  тетка  и  того  хуже,  прямо  айсберг  какой-то,
и  вечно  у  нас  торчит.  Осточертело  мне  бабье  царство!  Дрязги,  скан¬
далы...
 —  А  почему  ты  не  с  отцом?
 —  Его  лишили  отцовских  прав;  если  я  к  нему  поеду,  мать  вытре¬
бует  меня  через  полицию.  Он  бактериолог  —  знаешь,  как  Роберт
Кох...  Преподавал  в  университете,  потом  работал  в  промышленности.
Только  и  думал  о  своей  работе,  хотя  я  не  могу  пожаловаться,  ко  мне
он  относился  хорошо...  Но  мать  говорит,  что  он  человеконенавистник
и  чудак,  всех  сторонится.  —  Хольт  замолчал,  он  бы  еще  многое  мог
добавить,  но  в  сущности  это  никого  не  интересовало,  не  интересовало
и  Вольцова.  —  В  конце  концов  мать  разрешила  мне  уехать,  вот  я  и
здесь.
 —  Для  меня  это  удача,  —  сказал  Вольцов,  —  без  тебя  меня  бы  вы¬
турили.  —  На  то,  что  именно  Хольт  довел  его  до  грани  исключения,
он  великодушно  закрыл  глаза.  —  И  вот  что  я  давно  хочу  тебе  ска¬
зать,  —  буркнул  он,  —  никогда  я  не  забуду,  что  ты  вызволил  меня  из
беды!  Когда  бы  и  о  чем  ты  меня  ни  попросил,  —  добавил  он  с  мрач¬
ной  торжественностью,  —  напомни  мне  эту  минуту,  и  пусть  меня  назо¬
вут  последним  негодяем,  если  я  все  для  тебя  не  сделаю...
 —  Если  мы  вместе  попадем  на  фронт,  —  подхватил  Хольт,  —  да¬
вай  держаться  друг  друга,  как  Гаген  и  Фолькер**.  Хорошо  на  войне
иметь  верного  друга!
 Вольцов  проворчал  что-то  невнятное.  Он  схватил  турецкую  саблю
и  с  размаху  треснул  ею  по  черепу,  стоявшему  на  столе,  так  что  он  раз¬
летелся  вдребезги.  А  потом  швырнул  саблю  в  угол.
 —  Таких  старых  вояк,  как  мы,  разлучит  одна  лишь  смерть!
 *  Перевод  Б.  Пастернака.
 **  Персонажи  из  «Песни  о  Нибелунгах».
 32

3
 Резиновый  чепчик  не  давал  Хольту  покоя.  Наконец  он  вспомнил,
что  Вероника  Денгельман,  по  ее  словам,  еще  два  года  назад  ходила  на
реку  купаться...  На  другое  утро  за  завтраком  сестры  опять  завели
разговор  о  господине  Венцеле.  Но  Хольт  заладил  свое:
 —  Нет,  нет!  Вы  бы  тоже  для  меня  ничего  не  сделали.
 —  Но  почему  же?  Все,  что  в  наших  силах...
 —  В  самом  деле?  Ну,  так  отдайте  мне  ваш  купальный  чепчик.
 —  Мой  купальный  чепчик?  —  Не  смеется  ли  над  ней  этот  маль¬
чишка?  Но  Хрльт  уже  вскочил  с  места.  —  Да  берите  его,  берите!
 Здорово  получилось,  думал  Хольт.  Когда  этот  сопляк  сюда  въедет,
я  уже  наверняка  буду  зенитчиком.
 Вероника  принесла  чепчик.
 Зачем  он  вам  только  понадобился? 	^
 —  Ну,  уж  так  и  быть.  Отпишите  своему  господину  Венцелю:  я  сог¬
ласен!
 Евлалия  вздохнула  с  облегчением.  Но  Вероника  не  успокаивалась:
 -  —  На  что  вам  сдался  мой  чепчик?
 —  Я  посажу  в  него  Куст  герани,  —  бросил  Хольт  уже  на  ходу  и
побежал  на  реку.
 Он  забрался  в  свою  кабинку  и,  не  помня  себя  от  волнения,  ждал,
пока  не  увидел  Мари  Крюгер.  Она  была  уже  в  купальнике  и  шла  на
лужайку  загорать.  Он  спрятал  шапочку  за  спину.  Мари  дружески
протянула  ему  руку.
 —  Сегодня  мы  с  вами  поплаваем,  —  сказал  он  и  протянул  ей  ша¬
почку.
 Она  рассеянно  взяла  у  него  из  рук  яркий  резиновый  чепчик.  Натя¬
нула  на  голову  и  заправила  под  него  волосы.
 —  Надо  поглядеться  в  зеркало...
 Он  последовал  за  ней  через  лужайку.  Она  молча  шла  впереди.
Поднялась  по  деревянным  ступеням,  потом  завернула  в  какой-то  про¬
ход  между  кабинками.  Наклонившись,  достала  ключ,  лежавший  в
укромном  уголке,  и  настежь  открыла  дверь.
 Мари  вошла  в  крохотную  кабинку,  а  Хольт  остался  у  притолоки
ждать.  Она  примерила  чепчик  перед  зеркалом,  все  так  же  молча,  быс¬
трыми,  легкими  движениями  сняла,  села  боком  на  узкую  скамью,
подняла  ноги  на  сиденье  и  обняла  руками  колени.  Теперь  она  глядела
на  него,  прислонясь  к  стене,  грациозно  свернувшись,  как  кошка.  В
тесной  каморке  стояла  полутьма;  случайно  забредший  сюда  солнеч¬
ный  луч  зажег  две  искорки  в  ее  глазах.
 Хольт  оробел.  Только  из  страха  показаться  смешным  он  шагнул
к  ней,  наклонился  и  чуть  коснулся  губами  ее  подставленных  для  по¬
целуя  губ.  И  тут  же  отпрянул  с  чувством  острого  разочарования:  все,
все  налгали  —  и  книги,  и  мечты!
 Она  рассмеялась,  сверкнув  полоской  белоснежных  зубов.  Потом
подошла  близко-близко.  Обняла  его  шею  обеими  руками  и  крепко  по¬
целовала.  Словно  очнувшись,  он  схватил  ее  за  плечи.  Она  вырвалась
и  отступила  на  шаг,  но  он  снова  привлек  ее  к  себе.  Отвел  ее  руки  за
спину  и  стал  поглаживать  ее  плечи,  обнаженную  руку,  потянулся  к
груди.
 3  Д.  Нол  ль 	33

—  Ты  делаешь  мне  больно,  —  сказала  она  тихо...
 Он  отпустил  ее,  только  когда  в  проходе  раздались  шаги.  Щаги
удалились.  Она  выбежала  из  кабины.
 Они  пошли  к  берегу,  Хольт  сразу  же  бросился  в  воду  и  поплыл
равномерными  сильными  толчками.  Только  выплыв  на  середину  реки,
он  перевернулся  на  спину  и  увидел,  что  она  следует  за  ним.
 Переплыв  на  тот  берег,  они  побежали  вверх  по  реке,  к  рощице,
где  росла  ольха  вперемежку  с  ветлами.  В  высокой  траве  густо  цвели
одуванчики.  С  недалекого  омута  вспорхнула  стая  диких  уток.  Хольт
и  Мари  долго  грелись  на  солнышке.
 —  Я  последнее  время  много  о  тебе  думал,  —  сказал  Хольт.  —  Да¬
вай  соединимся  на  всю  жизнь!
 —  Ах,  ты!  —  сказала  она  протяжно.  —  Выбрось  это  из  головы.
К  тому  же  я  на  днях  уезжаю,  мне  надо  отбывать  трудовую  повин¬
ность.  —  Она  поднялась  с  земли.  —  Может,  ты  и  от  души,  —  продол¬
жала  она  уже  мягче,  —  но  я  ни  за  что  не  поверю,  чтобы  такой,  как
ты,  в  самом  деле  этого  хотел.
 Ее  слова  напомнили  ему  давно  забытый  случай  из  далекого  дет¬
ства. 	/
 В  то  время  они  жили  в  Леверкузене,  в  вилле  на  окраине  города.
В  подвале  ютилась  семья  дворника.  И  вот  как-то  ему,  четырех-  или
пятилетнему  мальчику,  удалось  обмануть  бдительную  няньку  и  уд¬
рать  из-под  надзора.  Он  заигрался  с  дочкой  дворника,  своей  сверст¬
ницей,  и  она  увела  его  в  подвал.  Счастливый,  он  сидел  в  полутемной
кухне  за  общим  столом  и  играл  со  всеми  в  дурачки,  пока  его  не  нас¬
тигла  разъяренная  нянька.  Наверху  его  сразу  же  выкупали  и  одели
во  все  чистое.  Этот  эпизод  вряд  ли  сохранился  бы  у  него  в  памяти,
если  б  озабоченная  мать  не  сказала  вечером  отцу:  «Откуда  у  него...
такие  плебейские  симпатии?»
 Эти  мысли  пробудили  в  нем  желание  бросить  вызов  всему  свету.
 —  А  что,  если  я  введу  тебя  в  наш  круг?  Сегодня  же,  не  отклады¬
вая?..  Познакомлю  тебя  с  друзьями..  Пусть  кто-нибудь  скажет  хоть
слово!  Мы  с  Гильбертом  любого  в  порошок  сотрем!
 Она  слабо  улыбнулась.
 —  Любого  говоришь?..  А  ты  знаешь  Мейснера?
 Девятнадцатилетнего  Мейснера  после  досрочного  выпуска  всего
 класса  зачислили  в  банн  —  городской  штаб  гитлерюгенда;  все  его
сверстники  давно  уже  были  на  фронте,  один  он,  близкий  друг  банн-
фюрера,  добровольно  записался  в  СС  и  теперь  возглавлял  патруль¬
ную  службу  в  гитлерюгенде.
 —  Его  недели  через  две  призовут  в  войска  СС,  —  отвечал  Хольт,
не  понимая,  куда  она  клонит.
 Мари  посмотрела  на  него  из-под  опущенных  ресниц.
 —  А  Руфь  Вагнер...  знакома  тебе?
 Он  вспомнил,  что  в  городе  ходили  какие-то  слухи  о  девушке,  будто
бы  погибшей  от  несчастного  случая.
 —  Что  с  ней?  —  спросил  он.
 Мари  отвечала  тихо,  опустив  голову  на  грудь,  но  не  сводя  с  него
темных  глаз.
 —  Она  работала  продавщицей,  Мейснер  сумел  ей  голову  вскру¬
 34

жить.  Эта  дурочка  им  только  и  дышала  и  ни  в  чем  не  могла  ему  отка¬
зать,  хотя  ясно,  что  у  такого  хлюста  насчет  такой  девушки,  как  она,
была  одна  дурость  на  уме.  Он  ее  только  за  нос  водил,  мол,  до  поры  до
времени  отношения  их  надо  скрывать.  А  когда  решил  бросить,  она
была  уже  в  положении.  Мейснер  сказал  ей,  что  между  ними  все  кон¬
чено,  дал  денег,  чтобы  обратилась  к  врачу,  и  пригрозил,  что,  если  она
его  выдаст,  пусть  пеняет  на  себя.  Руфь  бросилась  ко  мне.  На  ней  лица
не  было.  В  тот  же  вечер  она  села  в  скорый  поезд.  На  другой  день  ко
мне  явился  ее  отец  спросить,  не  знаю  ли  я,  куда  и  зачем  она  уехала.
Я,  конечно,  говорю,  что  не  знаю.  А  потом  ее  нашли.  Она  выброси¬
лась  на  ходу  под  встречный  поезд.  Тогда  объявили,  что  это  несчаст¬
ный  случай.  И  вдруг  отец  получает  письмо,  которое  она  опустила  где-
то  по  дороге.  Он  побежал  к  баннфюреру  и  поднял  шум.  Его  задержа¬
ли,  а  Мейснер  испугался  и  скорей  к  Кречмару,  знаешь,  начальнику
ЗД*.  Отец  Руфи  так  и  не  вернулся  домой,  и  никто  не  знает,  где  он
теперь.
 Хольт  уставился  в  пространство.
 Мари  наклонилась  и  прошептала  ему  на  ухо:
 —  Вот  почему  я  ни  за  что  не  поверю  вашему  брату.  —  Она  вско¬
чила:  —  Ну,  да  не  горюй,  мне  все  равно  уезжать.
 Хольт  остался  в  одиночестве.  Он  и  не  верил  и  вместе  с  тем  верил
каждому  ее  слову.  Им  овладел  ужас  и  одновременно  печаль,  в  нем
закипела  злоба,  обратившаяся  в  гнев  на  Мейснера.  Он  еще  долго  ле¬
жал  на  траве  и  думал.  А  потом  решил  поговорить  с  Вольцовом.
 —  Я  должен  тебе  кое-что  рассказать,  —  заявил  Хольт,  когда
Вольцов  открыл  ему  дверь.  Он  прислушался:  сквозь  стены  доносился
печальный  тягучий  вопль,  похожий  на  завывание  собаки.
 —  Моя  мать,  —  пояснил  Вольцов.  —  Это  тянется  уже  два  года,  с
тех  пор  как  отца  послали  на  Восточный  фронт...  Тоже  мне  офицерская
жена!  Она  уже  побывала  в  сумасшедшем  доме,  но  ее  и  там  не  отучи¬
ли  выть.  —  Он  предложил  Хольту  сигарету.  —  Не  слушай,  скоро  ты
привыкнешь.  Ну,  выкладывай!
 —  Ты  слышал  про  Руфь  Вагнер?
 —  Гм-м,  —  протянул  Вольцов,  —  это,  кажется,  какая-то  темная
история.  —  Впрочем,  он  не  проявил  особого  интереса.
 Хольт  рассказал  ему  все,  что  знал.
 —  Как  по-твоему,  это  правда?
 —  Вполне  возможно.  В  прошлом  году  был  случай  вроде  этого.
Нескольких  ребят  из  банна  призвали  на  действительную;  они  устро¬
или  прощальную  вечеринку.  Все,  понятнр,  перепились  в  дым.  Замани¬
ли  с  улицы  какую-то  девчонку,  раздели  догола,  а  потом...  по  очереди...
сам  понимаешь.  Они  это  называли  «крещением  на  экваторе»,  потому
что  собирались  во  флот.  Оригинально,  правда?  Девчонке  было  лет
пятнадцать,  не  больше.  Отец  хотел  поднять  шум,  но  баннфюрер  сумел
покрыть  своих.  Отца  предупредили,  что,  если  он  не  уймется,  не  ви¬
дать  ему  брони...  И,  чтобы  не  угодить  на  фронт,  несчастный  шпак  наб¬
 *  81сНегНеЦ5(Иеп51  ((1ег  55),  эсэсовская  службу  безопасности  (нем.).
 35

рал  в  рот  воды  —  так  дело  и  замяли.  Так  что  насчет  Мейснера  это  по¬
хоже.
 —  Ну,  и  как  ты  к  этому  относишься?
 •—  Меня  это  не  касается,  —  угрюмо  заявил  Вольцов.
 Но  Хольт  не  сдавался:
 —  Тебя  не  касается?  И  меня  тоже!  Но  мы  же  не  последние  мерзав¬
цы!  Неужто  тебе  и  правда  все  равно,  что  натворил  этот  Мейснер?
 —  А  ты  не  принимай  близко  к  сердцу,  —  пытался  Вольцов  его  уре¬
зонить.
 —  Но  есть  же  у  нас  какая-то  честь!  А  если  так,  мы  обязаны...  хотя
бы  заявить  в  полицию...
 —  В  полицию?  —  Вольцов  постучал  себя  пальцем  по  лбу.  —  Там
тебе  скажут,  что  это  поклеп  на  партию!
 Некоторое  время  Хольт  оторопело  сидел  на  кровати.  Но  потом
сказал  с  вызовом:
 —  Ведь  речь  идет  о...  о  справедливости.  Возьмем  же  дело  возмез¬
дия  в  свои  руки!  Помнишь,  как  Карл  Моор:  «Мое  ремесло  —  возмез¬
дие!»  Отомстим  Мейснеру  за  Руфь  Вагнер!
 —  Меня  эта  юбка  не  интересует,  —  буркнул  Вольцов.  И  вдруг  он
заходил  по  комнате  взад  и  вперед.  Потом  неожиданно  сказал:  —
Правда,  Мейснер,  хоть  это  и  старая  история,  изгадил  мне  мою  карье¬
ру  в  гитлерюгенде.  Тем  более  мне  в  это  дело  лучше  не  соваться...  Ну
да  ладно,  я  подумаю.
 4
 Последние  дни  перед  началом  каникул  Хольту  пришлось  все  же
походить  на  занятия.  Школьники  встретили  его  ликованием,  но  Воль¬
цова  не  было,  и  у  Хольта  сразу  упало  настроение.  Он  и  без  того  был
сам  не  свой,  оттого  что  так  и  не  удалось  больше  повидаться  с  Мари
Крюгер.  Предстояли  уроки  по  математике,  физике,  естествознанию
и  два  часа  гимнастики.  В  коридоре  на  страже  стоял  Глазер.
 —  Сегодня  мне  выступать  у  Бенедикта  с  напутствием,  —  объявил
Земцкий.  Бенедикт  требовал,  чтобы  перед  каждым  его  уроком  кто-
нибудь  произносил  напутствие,  заканчивающееся  словами:  «А  потому
да  здравствует  спорт!»
 —  Как  только  я  скажу  «а  потому...»  и  подмигну,  левым  глазом,
орите  во  всю  глотку:  «...Картошку  жри  в  мундире!»  Идет?  Давайте
прорепетируем!
 Он  взобрался  на  кафедру  и  выкрикнул:
 —  Несмотря  на  богатый  урожай  картофеля,  нашей  высшей  запо¬
ведью  остается  бережливость.  А  потому...
 —  ...Картошку  жри  в  мундире!  —  грянул  хор.
 Хольт  сразу  же  по  поступлении  в  класс  выкинул  на  уроке  гимнас¬
тики  номер.  Он  процитировал  стишок  Вильгельма  Буша:  «Нам  предки
наказали  топить  в  вине  печали»  —  и  закончил:  «А  потому  да  здравст¬
вует  спорт!»  С  той  поры  благолепная  традиция  стала  поводом  для
шалостей  и  бесчинств.
 Урок  математики  Шёнера:  Феттер  вытащил  из  парты  колоду  карт
и  роздал  соседям.
 36

Урок  физики  прошел  более  оживленно.  Предмет  этот  вел  Грубер.
Все  повалили  в  физический  кабинет.
 Грубер,  стоя  за  лабораторным  столом,  собирал  электрофор.  Класс
благим  матом  проорал  ему:  «Хайль  Гитлер!»  Дело  в  том,  что  малень¬
кий  шарообразный  старичок,  которому  перевалило  за  шестьдесят,
был  туг  на  ухо,  вернее,  почти  совсем  не  слышал.  Он  бодрился,  носил
охотничьи  костюмы  из  зеленого  грубошерстного  сукна  и  постоянно
говорил:  «Я  все  великолепно  слышу.  Я  слышу  все,  что  творится  в
классе,  и  делаю  соответствующие  выводы».  Отыгрывался  он  на  том,
что  придирчиво  следил  за  всеми  и  наказывал  даже  того,  кто  просто
шевелил  губами.  Ученики  приспособились:  они  научились  с  закры¬
тым  ртом  издавать  самые  невероятные  звуки.
 Урок  начался  под  вой  и  зловещее  рычание  первобытных  дикарей.
Хольт  в  подобных  забавах  не  участвовал.  Он  читал  книгу,  держа  ее
под  партой.
 —  Хольт,  к  доске!  —  вызвал  его  Грубер.
 Он  говорил  очень  тихо,  Хольт  не  услышал,  и  тогда  весь  класс  за¬
ревел  хором:
 —  Хольт,  к  доске!
 Хольт  поднялся  и  сказал:
 —  Я  шесть  недель  отсутствовал.
 Грубер,  разумеется,  не  расслышал.
 —  Записки  ваши  мне  не  нужны,  —  сказал  он.
 —  Я  отсутствовал,  —  повторил  Хольт.
 —  Потому-то  я  и  хочу  вас  спросить,  —  настаивал  Грубер.
 —  Ну  а  мне  неохота  отвечать!  —  выкрикнул  Хольт  во  весь  голос
и  сел  с  равнодушно-вызывающим  видом.
 Класс  так  и  грохнул,  но  тут  же  осекся,  увидев,  что  крротышка-
учитель  разинул  рот'и  ловит  воздух,  собираясь  с  силами  для  ответа.
 —  Я  все  опглично  слышал,  —  закричал  он  наконец.  —  Ему,  видите
ли,  неохота  отвечать!  Я  выношу  вам  порицание  и  записываю  его  вот
сюда,  в  классный  журнал.  —  И  он  начал  отвинчивать  свое  вечное  пе¬
ро.
 Но  тут  вскочил  Земцкий  и  быстро-быстро  защебетал:
 —  Господин  учитель!  Господин  учитель!  Позвольте,  позвольте
мне!  —  Он  кинулся  к  Груберу,  который  с  готовностью  подставил  ему
ухо.  —  Его  нельзя  наказывать,  понимаете,  он  был  болен!  У  него  была
скарлатина  мозга.  Доктор  сказал,  у  него  еще  долго  мозги  варить  не
будут.  Понимаете,  он  не  виноват!
 Грубер  стоял  в  нерешительности.
 —  Да,  да!  Он  заговаривается!  С  него  нельзя  спрашивать!  —  эхом
откликнулся  класс.
 —  Он  временно  спятил!  —  умоляюще  лепетал  Земцкий.  —  По¬
жалуйста,  не  наказывайте  его.
 Хольт  с  неудовольствием  наблюдал  эту  сцену.
 —  Неправда,  я  совершенно  нормален!  —  сказал  он,  вставая.
 Но  как  раз  это  заверение  возымело  на  учителя  обратное  действие;
 к  тому  же  больной  ученик  устраивал  его  больше,  чем  смутьян.  Он  сно¬
ва  завинтил  свое  вечное  перо.
 —  Принимая  во  внимание  ваше  болезненное  состояние,  я  на  сей
 37

раз  воздержусь  от  занесения  вашего  проступка  в  классный  жур¬
нал,  —  объявил  он  и  добавил:  —  Молодой  человек,  щадите  свой
мозг!  —  вызвав  этим  в  классе  взрыв  энтузиазма.
 Хольту  не  доставила  удовольствия  выходка  Земцкого.  До  чего  все
это  надоело,  думал  он.  Мысль,  что  ему  надо  увидеть  Вольцова,  не  да¬
вала  ему  покоя.
 Перед  высокой  каменной  оградой  стояло  несколько  военных  ав¬
томашин:  уж  не  отец  ли  Вольцова  приехал  в  отпуск?  Хольт  с  интере¬
сом  оглядел  два  вездехода  с  установленными  на  них  пулеметами,
несколько  мотоциклов  с  колясками  и  большой  лимузин.  В  машинах
среди  груды  вещей  сидели  солдаты  в  касках,  с  карабинами,  в  заля¬
панных  грязью  сапогах.  У  всех  был  усталый,  помятый  вид,  словно  пос¬
ле  долгого  и  трудного  путешествия.
 В  холле  как  попало  стояли  чемоданы.  В  одном  из  кресел  храпел
унтер-офицер,  вытянув  ноги  в  грязных  сапогах  на  дорогой  ковер.
Комната  Вольцова  была  пуста.  Безуспешно  покричав  его  в  коридоре,
Хольт  уселся  на  кровать  дожидаться.
 У  Вольцова  от  бессонницы  припухли  и  сузились  глаза.
 —  Отец  пал  в  бою.  Дядя  Ганс  приехал  ночью  —  прямо  из  России,
через  Венгрию.  Его  перевели  в  Берлин...  Брось...—  отмахнулся  он,  —
не  стоит...  Такова  участь  солдата.  Вот  только  мать...  Дядя  Ганс  обе¬
щает  поместить.ее  в  клинику  для  нервнобольных.  И  это  жена  офице¬
ра!  Пойдем,  я  познакомлю  тебя  с  дядей  Гансом.
 Он  ввел  Хольта  в  обширную  сумрачную  комнату.  Хольт  увидел
тощую  фигуру,  распростертую  на  кушетке  под  окном.  Генерал-майор
Вольцов  был  без  мундира,  в  одной  рубашке  с  засученными  рукавами,
сапоги  валялись  на  полу.  На  курительном  столике  стояла  целая  бата¬
рея  бутылок  из-под  вина  и  коньяка,  тут  же  лежали  коробки  сигарет
и  основательно  початый  ящик  сигар.
 Генерал  слегка  приподнялся.  «Ага!»  —  сказал  он  и  снова  пова¬
лился  на  кушетку.  Вольцов  предложил  Хольту  стул,  налил  ему  конья¬
ку  и  принялся  рассказывать:*
 —  Отец  участвовал  в  наступлении  на  Курской  дуге,  ты,  конечно,
знаешь  по  сводкам,  что  там  не  все  ладно...
 —  Как  же,  читал.  —  Хольт  чувствовал  себя  неуверенно  в  присут¬
ствии  генерала.  —  А  теперь  русские  наступают  по  направлению  к  Ор¬
лу,  там  предстоит  грандиозный  бой,  небось  техники  нагнали  видимо-
невидимо!
 Генерал  присел  на  кушетке  и  поднял  рюмку  коньяку.
 —  Друг  Гильберта?  Оч-чень  приятно!  Почтим  память  Филиппа!
Прозит!  —  Он  одним  духом  осушил  рюмку.  Говорил  генерал  тихо,  но
неожиданно  высоким,  пронзительным  голосом.  Повалившись  снова
на  кушетку,  он  позвал:  —  Кнот!
 Вольцов  распахнул  дверь  и  крикнул:  —  Унтер-офицер  Кнот!
 У  Хольта  занялся  дух,  коньяк  обжег  ему  глотку.
 По  лестнице  загрохотали  шаги,  и  коренастая  фигура  в  форме  за¬
щитного  цвета  остановилась  в  дверях.  Это  был  давешний  унтер-офи¬
цер,  храпевший  в  холле.
 38

—  Позаботьтесь  насчет  горючего!  —  приказал  ему  генерал,  хва¬
таясь  за  лоб.  Он  приподнялся  на  локте.  —  Не  могу  понять,  куда  де¬
вался  Шрейер.
 —  Они  пили  всю  ночь  напролет,  —  шепотом  пояснил  другу  Воль¬
цов.
 —  Господин  обер-лейтенант  отбыл  нынче  утром,'  спешил  повидать
супругу,  —  доложил  унтер-офицер.
 —  Да,  да,  правильно!  —  сказал  генерал.  —  Вспомнил...  Я  еще
кое-куда  собирался.  Венцке  должен  меня  быстро  отвезти...  Общий
отъезд  шестнадцать  ноль-ноль.  Все!
 Унтер-офицер,  грохоча  сапогами,  спустился  вниз.  Слышно  было,
как  под  открытыми  окнами  заводят  мотор,  и  вскоре  его  гудение  заг¬
лохло  вдали.  Рядом  хлопнула  дверь,  по  всему  дому  снова  пронеслись
душераздирающие  крики.
 —  Да,  да,  правильно!  —  повторил  генерал.  Он  поднялся,  кряхтя,
влез  в  голубой  мундир  летчика  и  дал  обоим  друзьям  натянуть  себе
сапоги.
 —  Отвезу  сейчас  Сибиллу.  В  этих  случаях  электрошоки  творят
чудеса.
 Вольцов  фыркнул:
 —  Ей  уже  ничего  не  поможет.  Хорошо  бы  они  оставили  ее  у  себя.
Генерал  что-то  пробормотал  себе  под  нос.  Он  был  одного  роста  с
племянником,  тот  же  орлиный  нос,  те  же  серые  глаза  под  густыми  бро¬
вями.  Одетый  для  выхода,  он  стоял  среди  комнаты,  сжимая  виски.
 —  Проклятый  коньяк!  Проклятая  пьянка!  —  Раздумчиво  уста-
вясь  на  племянника,  он  спросил:  —  Неприятности?
 —  Да  вот  в  школе,  —  ответил  Вольцов.  —  Возможно,  оставят  на
второй  год.
 —  Глуп  или  ленив?
 —  Конечно,  ленив,  —  отозвался  Вольцов.  —  Но  нас  уже  в  этом
году  призовут...  Сперва  в  зенитную  часть.
 Генерал  засмеялся,  взял  бутылку  и  снова  наполнил  стаканы.
 —  Прозит!  Все  образуется.
 Рядом  хлопнула  дверь,  пронзительному  голосу  генерала  завтори-
ли  причитания  фрау  Вольцов.  Гильберт  разлил  красное  вино.
 Оглушенный,  взволнованный,  возвращался  Хольт  к  себе  домой.
На  небо  наползли  тучи.  Но  только  вечером,  когда  стемнело,  заполы¬
хали  в  горах  далекие  зарницы,  Хольт  смотрел  в  окно.  Он  думал  о  той
минуте  —  в  купальной  кабине.
 Вольцов  и  на  следующий  день  не  явился  в  школу.  Маас  огласил
рапоряжение  директора:  «Все  классы  с  третьего  по  шестой  включи¬
тельно  направляются  на  три  недели  в  деревню  на  сбор  урожая.
Отъезд  21  июля.  Кнопф,  баннфюрер,  Мили,  директор
 —  Уже  на  четвертый  день  каникул!  —  возмущался  Гомулка.
 По  окончании  занятий  Хольт  направился  на  виллу  Вольцовых,
 но  нашел  ее  запертой.  Разочарованный,  он  повернул  назад.  Из  окна
дома,  где  жили  Визе,  выглянул  бледный,  как  всегда,  Петер  и  поманил
его  наверх.  В  большом  светлом  зале  стоял  рояль.  Петер  говорил,  как
всегда,  тихо  и  рассудительно.
 39

Он,  не  чинясь,  сел  за  рояль.  Игра  Петера  обычно  настраивала
Хольта  на  меланхолический  лад.
 —  Чтобы  понимать  музыку,  надо  хоть  немного  разбираться  в
композиции,  —  объяснял  Визе.  —  Тогда  тебе  раскроется  построение
музыкальной  формы.  Не  зная  основ  композиции,  нельзя  по-настоя¬
щему  понимать  музыку.  —  Он  сыграл  несколько  тактов.  —  Вот  тебе
классический  пример:  Бетховен,  «Соната  номер  один,  опус  два».  Глав¬
ная  тема:  четыре  такта  —  первая  фраза...  и  вот...  четыре  такта  —
вторая  фраза.  Повторяю  еще  раз.  Третий  и  четвертый  такт  —  это
повторение  первого  и  второго  в  доминанте.  —  Он  снова  проиграл
их.  —  Седьмой  и  восьмой...  каденция,  полуфинал...  Этим  и  заканчива¬
ется  главная  тема.  —  Визе  разобрал  главную  тему  такт  за  тактом.  —
Здесь  переход.  Побочная  тема.—  Он  сыграл  ее.—  Заключение.  Все
это  вместе  называется  экспозицией.  А  дальше  идет  разработка.
 В  последовательности  музыкального  движения  проглянула  какая-
то  закономерность.
 —  И  все  музыкальные  пьесы  так  строго  построены?
 Визе  пустился  в  сложные  объяснения:
 —  Мы  теперь  переживаем  распад  формы...  Сохранились  только
немногие  принципы,  например  восьмитактный  период.
 —  Что  труднее  всего  для  исполнения  на  рояле?  —  спросил  Хольт.
 Визе  подумал.
 —  Фортепьянные  переложения  Рихарда  Штрауса...  Зато  не
страшно  и  соврать,  Штраус  все  равно  звучит  немного  фальшиво.
 Он  долго  копался  в  нотных  тетрадях.  Хольт  насторожился.  Такого
мне  еще  не  приходилось  слышать,  думал  он.
 Визе  объяснял,  запинаясь,  между  тем  как  руки  его  порхали  над
клавиатурой.
 —  В  исполнении  оркестра  все  это,  конечно,  звучит  совсем  по-дру¬
гому...  Это  так  называемые  кблокольчики  или  треугольник...
 «Динь-динь-динь»,  —  бренчало  в  дискантах.  Поток  звуков,  то
диссонирующий  и  волнующий,  то  снова  гармонический,  смущал  Холь¬
та.
 —  Преподнесение  серебряной  розы*,—  восклицал  Визе,—  пред¬
ставь  себе  два  женских  голоса...
 А  ведь  немало  пережито  за  последние  недели,  думал  Хольт.  Ско¬
ро-скоро  все  это  останется  позади  —  лето  наши  мирные  беседы  с  Ви¬
зе  и  послеобеденные  часы  на  реке.  А  там  начнется  большая  жизнь,
богатая  приключениями,  —  война,  испытание  характера  под  сокру¬
шительными  ударами  всесильной  судьбы.
 —  Играй,  играй,  —  попросил  он  Петера,  —  мне  нравится...
 Неизвестно,  куда  нас  забросит,  думал  он.  Поблизости  нет  зенит¬
ных  частей,  мы  можем  оказаться  в  самом  пекле!  Спокойная  жизнь  в
наше  время  позор!  Два  последних  года  я  проторчал  с  мамой  в  Бам¬
берге,  но  и  там  эти  пресловутые  ночные  налеты  —  чистейшая  фикция.
Изредка  объявят  воздушную  тревогу  —  и  это  в  то  время,  когда  чуть
ли  не  сверстники  мои  уже  стоят  у  орудий.
 Накануне  он  прочитал  в  газете  статью  «Самозащита  перед  лицом
 Эпизод  из  оперы  Рихарда  Штрауса  «Кавалер  роз».
 40

огня  и  смерти*,  а  также  «Слово  по  поводу  воздушной  войны»  рейхс¬
министра  доктора  Геббельса.
 Каждому  надлежит  спокойно,  мужественно,  а  главное  —  обладая
достаточной  подготовкой,  встретить  час  испытания,  говорилось  в  об¬
ращении...  Воздушная  война  в  действительности  превосходит  любое
описание,  любой  отчет,  и  никакое  человеческое  воображение  не  в  си¬
лах  ее  себе  представить...  Пылающий  дом,  засыпанное  бомбоубежище
не  должны  быть  для  нас  чем-то  новым  и  пугающим,  а  всего  лишь
сотни  раз  продуманным  и  давно  предвиденным  положением...
 Сквозь  стеклянную  стену  зимнего  сада  падал  мягкий  солнечный
свет.  Динь-динь-динь  —  играл  Визе...  Бомбоубежища,  прорытые  вы¬
ходы,  проломы  в  стене,  пропитанные  водой  одеяла,  противогазы,  спич¬
ки  и  свечи,  питьевая  вода  и  достаточный  запас  провизии  в  бомбоубе¬
жищах,  грубая  одежда,  брызги  фосфора,  мужество  и  самопомощь.
'Не  теряться!  Стиснуть  зубы!
 —  «Ария  певца»,  —  объявил  Визе  и  сам  запел  детским  альтом:  —
до-о-гш...
 Правда,  воздушная  война  за  последние  недели  прйнимает  все
более  угрожающие  размеры.  Но  доктор  Геббельс  говорит:  то,  что  в
свое  время  перенесли  англичане  и  что  у  многих  из  нас  вызывало  вос¬
хищение,  предстоит  теперь  перенести  нам.  Как  у  англичан  в  воздуш¬
ной  войне  произошел  перелом,  так  произойдет  он  и  у  нас.  Но  если
англичане  ждали  этого  два  года,  то  нам  предстоит  ждать  несравненно
меньше.  Пусть  не  думают,  что  фюрер  сложа  руки  наблюдает,  как
злобствует  вражеская  авиация.  Если  мы  не  сообщаем  о  предприня¬
тых  нами  мерах,  то  это  лишь  доказывает...  Да,  думал  Хольт,  это  до¬
казывает,  что  тем  упорнее  мы  ими  занимаемся.  Мы  переживаем  вели¬
кое  и  ответственное  время,  напоминающее  лучшую  пору  фридриховс-
кого  века.  Фридрих  со  своим  юным  прусским  государством  не  раз
стоял  перед  опасностями,  неизмеримо  превосходящими  те,  что  ждут
нас.  И  он  неизменно  с  ними  справлялся.  А  уж  мы,  рассуждал  Хольт,
такие  молодцы,  как  мы  с  Вольцовом...  Смешно  даже  подумать!..
 Петер  Визе  продолжал  играть.  И  вот  наконец  день  победы,  думал
Хольт.  Цветы,  ликование,  колокольный  звон!  Динь-динь-динь!  —
вызванивал  рояль.
 Когда  Хольт  прощался,  Визе  сказал  ему  чуть  слышно:
 —  Все  вы  уедете...  Один  я,  должно  быть,  останусь  здесь.  Меня,
наверное,  сочтут  непригодным...
 Хольт  сквозь  стекла  зимнего  сада  смотрел  куда-то  вдаль.  Бедня¬
га!  —  думал  он.
 К  вечеру  Вольцов  вернулся,  и  Хольт  заночевал  у  него  в  пустой
вилле.  Они  сидели  в  холле  перед  пылающим  камином.
 —  Готовится  зенитное  оружие  нового  образца,  —  рассказывал
Вольцов.  —  Так  что  пострелять  мы  еще  успеем.
 5
 После  урока  стенографии  у  Хессингера  предстояла  раздача  пере¬
ходных  свидетельств  ученым  советником  Маасом,  и  настроение  у
школьников  было  самое  каникулярное.  Старый  учебный  год  прово-
 41

жали  лихо  —  грубыми  выходками  и  развязными  шутками.  Престаре¬
лому  Хессингеру,  при  всей  его  незлобивости,  нелегко  дался  этот  урок,
он  был  беззащитен,  и  над  ним  издевались  все.
 —  Никуда  это  не  годится,  —  заявил  Хольт  на  перемене.  —  С  чело¬
веком  так  и  не  обращаются,  по-моему,  это  подлость!
 —  Ты  прав!  —  сказал  Гомулка  серьезно.
 —  А  зачем  он  все  терпит?  —  взвился  Феттер.
 —  Заткнись,  ты!  —  гаркнул  на  него  Вольцов.
 Но  тут  случилось  нечто  небывалое:  белобрысый  толстяк  Феттер,
над  тучным  сложением  которого  все  смеялись,  вдруг  взбунтовался
против  Вольцова.
 —  У  тебя  что,  в  заднице  свербит?  На  второй  год  сесть  не  терпится?
 Все  так  и  ахнули.  Но  Вольцов  не  удосужился  даже  рассердиться.
 —  Дурак  дураком  и  останется,  —  сказал  он.  И  с  усмешкой:  —
Маас  прав,  когда  считает,  что  умом  ты  в  мать,  потому  что  жир  у  тебя
явно  от  папаши!
 Земцкий,  стоявший  у  Феттера  за  спиной,  с,тал  потихоньку  его  на¬
кручивать:  '
 —  Этого  ты  ему  спускать  не  должен!
 Феттеру  вся  кровь  бросилась  в  голову:
 —  Эго...  это...  такое  оскорбление...  Сегодня  же,  в  шесть,  у  Скалы
Ворона!
 Вольцов  удивился:
 —  Ты  вздумал  со  мной  драться?
 —  Ты  оскорбил  мой  род!  —  кипятился  Феттер>.  —  Условия  диктую
я.  К  тебе  явится  Фриц,  он  мой  секундант.  —  Земцкий  усердно  заки¬
вал.
 —  Я  за  судью!  —  протиснулся  вперед  Гомулка.
 Все  стали  уговаривать  Феттера:
 —  Ты  что,  очумел?  Да  от  тебя  мокрое  место  останется.
 Феттер  чуть  не  плакал:
 —  А  как  же  мой  род?..  Он  оскорбил  честь  моего  рода!..
 Из  коридора  послышался  свист  караульного.
 В  класс  вошел  Маас  с  аттестатами  под  мышкой,  косо  поглядывая
поверх  очков.  Даже  Вольцов  был  переведен  в  следующий  класс,  его
выручили  отличные  отметки  по  гимнастике  и  истории,  остальные  оцен¬
ки  были  у  него  самые  плачевные.  На  улице  он  сказал  Хольту,  жмурясь
от  солнца:
 —  Прибыли  вещи  отца  —  все,  что  осталось.  Пошли  ко  мне,  рас¬
пакуем.
 Был  удушливо  жаркий  день.  Хольт  и  Вольцов  в  одних  трусах  сто¬
яли  в  кухне  и  набивали  рот  чем  попало.  Здесь  уже  давно  не  мыли  по¬
суды,  раковины  были  завалены  грудами  грязных  тарелок  и  кастрюль.
На  столе  среди  пакетов  и  остатков  еды  стояли  бутылки  красного  вина,
пустые  и  нераспечатанные.  Вольцов,  прихватив  с  собой  молоток  и  ста¬
меску  и  зажав  под  мышкой  бутылку  красного,  повел  Вернера  в  холл.
Здесь  на  ковре  стояли  три  больших  ящика  и  два  чемодана.  Вольцов
 42

раздвинул  тяжелые  занавеси;  в  комнату  ворвался  яркий  солнечный
свет,  заплясали  тысячи  пылинок.
 —  Выпей  для  начала  глоток  ротшпона.
 Вино  понравилось  Хольту.  Он  тянул  его  из  бутылки  жадными
.  глотками.  Вольцов  побросал  в  горящий  камин  доски  от  ящиков  и  при¬
нялся  разбирать  мундиры  и  брюки.  Плевал  он  на  плохие  отметки,  по¬
думал  Хольт.  Собственный  его  аттестат  еще  терпим,  но  в  характерис¬
тике  Маас  пришил  ему  «моральную  незрелость  и  болезненное  само¬
любие».  Ну  да  в  зенитной  части  никто  на  это  не  посмотрит,  рассудил
Хольт. 	/
 —  Видал?  —  воскликнул  Вольцов.  —  Что  ты  на  это  скажешь?  —
Он  вытащил  из  ножен  офицерский  кортик  с  рукояткой  слоновой  кос¬
ти.  —  Конфетка,  верно?  Ну  и  воняет  же  из  камина!
 Хольт  бросился  открывать  окно.  Второй  ящик  был  набит  шкатул¬
ками,  футлярами  и  дорожными  сумками.  В  большом  портфеле  лежали
бумаги,  толстые  пачки  топографических  карт,  клеенчатые  тетради,
исписанные  небрежным  беглым  почерком,  ларчик  с  орденами,  зна¬
ками  отличия  и  всякой  мелочью.
 —  Единственный  наследник  —  я,  —  сказал  Вольцов.  —  Если  ста¬
руха  не  урезонится,  отдам  ее  под  опеку.  Да  погляди,  какие  чудеса!  —
воскликнул  он.  То  были  две  —  вернее,  три  —  пистолетные  кобуры.
Вольцов  открыл  первую  и  вынул  большой  пистолет.
 —  Ч-черт!  —  захлебнулся  Хольт  от  восторга.  —  Никак  это  «вось¬
мерка»!
 —  51  У15  расет,  рага  ЬеИит*,—  сказал  Вольцов.—  Отсюда  и  на¬
звание  —  парабеллум.—  Он  вытащил  магазинную  коробку  и  оттянул
затвор,  оттуда  выпал  патрон  и  покатился  по  полу.  А  это  —  «ьальтер»,
калибра  7,65,  с  ним  я  еще  не  знаком.  —  Третью  кобуру  Вольцов  подо¬
двинул  Хольту,  и  тот  вынул  из  нее  маленький  автоматический  писто¬
лет.
 Он  обхватил  рукоятку  и  отвел  назад  затвор;  оттуда  вывалился
блестящий  патрон.  Затвор,  легонько  звякнув,  скользнул  на  место.
А  сейчас  только  согнуть  палец  и...  я  повелеваю  жизнью  и  смертью!
 —  Бельгийский  браунинг,  —  объявил  Хольт,  —  калибра  6,35.  По
сравнению  с  этими  пушками  —  игрушечка.  Но  хорош!
 —  Если  нравится,  —  сказал  Вольцов,  —  возьми  его  себе.  —  Он
побежал  наверх  за  чучелом  куропатки  и  поставил  его  на  каминную
полку,  на  фоне  блестящих  клинкерных  плиток.
 Звонок.  У  порога  стояли  Гомулка  и  Земцкий.  Хольт  повел  их  к
Вольцову.  Вольцов  сунул  в  рукоятку  «вальтера»  магазинную  короб¬
ку.  «Входите!»  Он  поднял  пистолет  и  нажал  курок.  Выстрел  грохнул
с  силою  взрыва  ручной  гранаты.  Пуля  отскочила  от  каминной  полки
и  рикошетом  ударила  в  большую  вазу,  стоявшую  в  каком-нибудь  мет¬
ре  от  Гомулки.  Сразу  в  нос  ударил  едкий  запах  пороха.  Осколки  вазы
разлетелись  над  самой  головой  у  Гомулки,  но  тот  и  бровью  не  повел.
 —  Мой  тирольский  штуцер  разнес  бы  ваш  клинкер  вдребезги,  —
заметил  он.
 *  Если  хочешь  мира,  готовься  к  войне/(лат.).
 43

Вольцов  поставил  пистолет  на  предохранитель  и  положил-его  на
курительный  столик.  —  Ну,  брат,  и  нервы  у  тебя,  как  я  посмотрю!  —
сказал  он.  —  Да  и  вообще  неплохая  закалка.
 —  Опупели  вы  тут!  —  пискнул  Земцкий.  —  Садите  из  пистолетов
почем  зря,  с  вами  без  глаз  останешься.
 Вольцов  принес  бутылку  красного  вина.
 —  Раз  уж  вы  здесь,  будьте  гостями!  —  Бутылка  пошла  по  рукам.
 —  Ты  перед  всем  классом  нанес  оскорбление  Феттеру,  —  начал
Земцкий.  —  Он  говорит,  что  родителей  он  себе  не  выбирал,  к  тому  же
они  его  бьют  смертным  боем.  Но  родовая  честь  ему  дороже  всего  на
свете.  Видали?  Я  сказал  ему,  что,  если  он  не  будет  с  тобой  драться,
все  сочтут  его  трусом.
 —  Пусть  не  валяет  дурака!  —сказал  Хольт.
 —  Бокс  ему  не  с  руки,  так  он,  знаешь,  что  выдумал:  вы  будете
драться  на  ножах!
 Вольцов  рассмеялся.
 —  Это  не  его  идея!  Он  стащил  ее  у  Карла  Мая.
 —  Битье,  видишь  ли,  ему  осточертело.  Отец  его  только  вчера  плет¬
кой  исполосовал.  Он  хочет  твоей  кровью  омыть  честь  своего  рода.
 Гомулка  улыбнулся.
 —  Что  ж,  Гильберт  принимает  вызов,  —  сказал  Хольт.  —  Мы  сог¬
ласны  на  встречу  в  шесть  часов  у  Скалы  Ворона.  Скажи  только  Фет¬
теру,  что  у  Гильберта  это  вырвалось  невзначай,  под  горячую  руку.
По-моему,  такого  извинения  достаточно.  Поножовщина  —  это  уж
слишком!
 —  Нет,  нет!  —  запротестовал  Вольцов.  —  Он  еще  скажет,  что  я
испугался!
 —  Над  Феттером  издеваются  все,  кому  не  лень,  —  рассудительно
заметил  Гомулка.  —  Он  и  озверел.  Дома  он  козел  отпущения.  Вы  по¬
нятия  не  имеете,  что  там  творится.  Я  знаю  наверняка  —  он  ваших
объяснений  не  примет.
 —  Не  примет  —  не  надо,  —  равнодушно  сказал  Вольцов.  —  А  те¬
перь  проваливайте.  Мне  не  до  вас.
 Друзья  разгрузили  последний  ящик..  Вся  комната  была  завалена
военным  снаряжением.  Один  чемодан  оказался  набит  патронами
различных  калибров,  а  под  конец  Вольцов  обнаружил  сигары  —  чуть
ли  не  двадцать  пять  ящиков  ароматных  сигар.  Нашелся  и  отцовский
бумажник;  в  нем  было  триста  марок  с  небольшим.
 Вольцов  опять  поиграл  «вальтером»  и  о  чем-то  задумался,  скло¬
нив  голову  набок.
 —  Я  тут  обмозговал  эту  историю  с  Мейснером.  Ведь  это  ему  я  обя¬
зан  тем,  что  должен  вытягиваться  в  струнку  перед  каждым  шарфю-
рером.  Он  давно  заслужил  хорошую  взбучку.  Я  согласен  тебе  по¬
мочь,  но  с  этим  надо  спешить  —  ровно  через  неделю  его  забреют.  Я
встретил  штаммфюрера  Вурма,  они  с  Бартом  возглавляют  нашу  ко¬
манду  по  сбору  урожая.  Напляшемся  мы  с  ними!  Так  вот  Мейснеру
на  той  неделе  являться.
 —  Когда  мы  вернемся,  будет  слишком  поздно,  —  озабоченно  ска¬
зал  Хольт,  —  ищи  тогда  ветра  в  поле!
 —  Уж  не  собираешься  ли  ты  все  три  недели  торчать  в  деревне?
 44

—  А  ты?
 —  Я  смотаюсь!
 —  Куда?  —  спросил  Хольт.
 —  В  этом  вся  заковыка!  Во  всяком  случае,  здесь  меня  не  будет  до
самого  призыва.
 Хольт  задумался.
 —  Далеко  ты  не  уйдешь.  Теперь  не  то,  что  когда-то.  —  Но  тут
перед  ним  предстали  одинокие  горы,  дикий  безлюдный  ландшафт,
неоглядные  леса...  Пещера!  —  Я  знаю  одно  местечко,  —  продолжал
он  внезапно  охрипшим  голосом.  —  Настоящий  тайник!  —  И  он  рас¬
сказал  Гильберту  свое  недавнее  приключение.
 —  Пошли  наверх,  —  предложил  Вольцов.  Он  раскопал  у  себя
топографические  карты  окрестностей.  —  Во  всяком  случае,  это  не
Фострауэр.  Фострауэр  я  знаю  как  свои  пять  пальцев...  Ну-ка,  покажи,
как  ты  шел!
 Хольт  стал  рассматривать  карту.
 —  Вот  я  где  проходил...  через  эти  две  деревни...  Потом  взял  на
север,  обогнул  какую-то  нескончаемую  гору,  а  потом  двинул  на  за-
падо-северо-запад  и  Опять  на  север...
 —  Ты  зашел  куда  дальше,  чем  думаешь.  Фострауэр  совсем  в  дру¬
гом  направлении.  Видно,  ты  обошел  гору  Широкую  и  забрел  еще
дальше...  В  тех  местах  до  черта  каменоломен...  Вот,  очевидно,  ты  где
побывал,  в  окрестностях  Каленберга...  подальше  Брухшпице...  Это
не  меньше  тридцати  километров  отсюда...
 —  На  обратном  пути  я  поднажал,  а  все  же  топал  часов  семь...
 Вольцов  сидел  на  кровати  и  дымил  сигарой.
 —  Несколько  лет  назад  я  побывал  в  тех  краях...  Там  и  правда  ни
души  не  встретишь.  Кругом  ни  деревушки,  одни  леса.  Говорят,  в  неза¬
памятные  времена  там  были  рудники.  Если  бы  кто-нибудь  здесь  знал
о  пещере,  я  был  бы  в  курсе  так  или  иначе.  —  Он  задумчиво  заходил
по  комнате.  —  Сейчас  у  нас  июль.  Август,  сентябрь...  Нам  до  черта
всякой  всячины  придется  тащить  с  собой!
 Хольт  стоял  у  окна.  Сердце  у  него  екнуло.  Но  он  представил  себе
леса,  облака,  горы...  ночные  биваки  у  костра,  звездный  небосвод...
Свобода,  независимость...  большое  увлекательное  приключение!
 Вольцов  опять  засел  за  карту.
 —  Дорогу  можно  сильно  сократить,  если  двинуться  вверх  по  ре¬
ке...  пройти  на  лодке  через  Шварцбрунн.  Это  было  бы  удобно  и  в  отно¬
шении  поклажи...  лодку  потащим  бечевой...  В  ближайшие  же  дни
наведаемся  в  пещеру,  идет?
 —  До  вторника  успеем  покончить  со  всеми  приготовлениями,  —
отвечал  Хольт.  Он  уже  считал  это  приключение  делом  решенным.  —
Потом  отправимся  на  сельскохозяйственные  работы.  Что  ни  говори,
это  самый  простой  способ  отсюда  смотаться.  А  там  дня  через  три  улиз¬
нем,  потихоньку  вернемся  сюда,  разделаемся  с  Мейснером  —  и  по¬
минай  как  звали!  —  Все  казалось  ему  теперь  проще  простого.
 У  Вольцова,  однако,  были  свои  соображения.
 —  Эту  штуку  с  Мейснером  надо  хорошенько  обдумать.  Сам  зна¬
ешь:  нападение  на  фюрера  гитлерюгенда...  Может  плохо  для  нас  кон¬
читься.
 *  45

—  Надо,  чтобы  он  знал,  за  что  мы  его  вздуем,  —  потребовал
Хольт.
 —  Полегче!  —  сказал  Вольцов.  —  Это  еще  затрудняет  дело.
 —  А  твой  дядя?  —  спросил  Хольт.  —  В  случае  чего  он  нас  не  вы¬
ручит?
 —  Ерунду  ты  городишь!  Дядя  Ганс  в  партии  с  тридцатого  года.
Да  и  какой  немецкий  офицер  это  потерпит?  Нет,  надеяться  мы  можем
только  на  себя!
 —  Хорошо  бы  вытянуть  у  него  какую-нибудь  бумажку,  —  сказал
Хольт,  —  признание,  представляющее  для  него  опасность,  на  случай,
если  он  захочет  донести.
 Вольцов  опять  задумался:
 —  Идея  неплохая.  Надо  ее  обмозговать.
 Они  принялись  готовиться  к  встрече  у  Скалы  Ворона  и  к  ночному
походу  в  пещеру.  Уложили  пистолеты,  патроны,  карманные  фонари,
карту,  хлеб  и  две  банки  мясных  консервов.  Каждый  захватил  с  собой
скатанную  плащ-палатку.
 Скала  Ворона  находилась  в  окрестностях  города,  за  Бисмарковой
горой.  Они  долго  шли  мимо  садов  и  огородов.
 —  Нам  понадобятся  ружья,  —  сказал  Вольцов.  —  Из  пистолета
и  зайца  не  убьешь,  не  говоря  уж  о  кабане...  Хоть  бы  малокалиберку...
Моя  сломалась...  У  Зеппа  есть!  Кроме  того,  у  него  тирольский  штуцер
одиннадцатого  калибра,  если  не  больше.  Пули  он  сам  отливает  из
свинца,  у  него  есть  форма,  а  гильзы  заряжает  черным  порохом.  Вонц-
ща  невообразимая,  а  грохот  —  как  от  средневековой  кулеврины.  Но
зато  со  ста  метров  убивает  любую  дичь.
 —  Зеппа  неплохо  бы  взять  с  собой.  Ему  школа  тоже  осточертела.
 Скала  Ворона  представляла  собой  причудливое  нагромождение
 базальтовых  глыб.  В  лучах  заходящего  солнца  она  отбрасывала  тень
до  ближнего  леса.
 Гомулка  поздоровался  с  ними.  Феттер  и  Земцкий  держались  по¬
одаль.
 —  Есть  дело,  Зепп,  —  сказал  ему  Вольцов,  —  не  уходи  после  этого
балагана.
 Земцкий  официальным  тоном  доложил,  что  Феттер  не  согласен  на
мировую.  Он  хочет  драться.
 Гомулка  отметил  на  лужайке  круг.  Вольцов  сбросил  с  себя  рубаш¬
ку  и  бри'джи,  снял  сапоги  и  остался  босиком  и  в  одних  трусах.
 —  Неужто  вы...  и  в  самом  деле?  —  спросил  Гомулка  с  внезапной
серьезностью.
 Вольцов  ступил  в  круг.
 Феттер  тоже  остался  в  одних  трусах.
 —  Дурак  ты  набитый,  как  я  погляжу,  —  накинулся  на  него
Хольт.—  Ну,  пеняй  на  себя...
 —  Будешь  ругаться  —  я  и  тебя  вызову,—  огрызнулся  Феттер.  Зу¬
бы  его  стучали.  Войдя  в  круг,  он  подозрительно  покосился  на  Вольцо¬
ва  —  тот  спокойно  стоял  и  ждал.  Вольцов  был  на  голову  выше,  на
его  руках,  плечах  и  груди  вздувались  крепкие  мускулы.  По  сравнению
 46

с  его  атлетическим  сложением  розовое  тело  Феттера  казалось  дряб¬
лым  и  расплывшимся.
 Гомулка  протянул  Феттеру  охотничий  нож,  какие  носят  члены  гит-
лерюгенда.  Такой  же  нож  он  вручил  Вольцову.
 —  Станьте  в  круг  и  отвернитесь  друг  от  друга!
 —  А  кто  потащит  труп  Феттера  домой?  —  спросил  Земцкий.  —
Хоть  я  и  секундант,  но  я  же  не  обязан...
 —  Заткнись!  —  прикрикнул  на  него  Гомулка.  —  Когда  я  скажу:
«Начали!»  —  повернитесь  друг  к  другу  и  приступайте,  не  дожидаясь
новой  команды.  Побежденным  считается  вышедший  из  круга.  Иначе
драку  продолжать  до  выхода  из  строя  одного  из  противников.  Полно¬
стью  команда  гласит:  «Внимание!..  Готово...  Начали...»  Итак,  слу¬
шайте  команду.  Внимание...  готово...
 —  Я  защищаю  сврю  родовую  честь!  —  крикнул  Феттер  отчаянным
голосом.  Он  был  бел  как  полотно,  колени  его  дрожали.
 —  Да  уймись  ты  наконец!  —  взъелся  Вольцов.  —  Зепп,  подавай
сигнал!
 Хольт  видел,  что  Вольцов  еле  сдерживается.
 —  Начали!  —  скомандовал  Гомулка.
 Оба  противника  повернулись  и  медленно  пошли  друг  на  друга.
Вольцов  шел  спокойно,  расслабив  мышцы,  тогда  как  Феттер  споты¬
кался  и,  размахивая  ножом,  в  волнении  повторял:  «Начали...  нача¬
ли...  начали!»  Вдруг  Вольцов  далеко  отбросил  нож.  Феттер  вздрог¬
нул  и  с  испугу  пырнул  его  кинжалом...  Вольцов  вовремя  отпрянул  и
закатил  Феттеру  такую  оплеуху,  что  бедный  толстяк  отлетел  на  не¬
сколько  шагов  и  упал  навзничь.  По  руке  у  Вольцова  бежала  кровь.
Все  это  заняло  не  более  секунды.
 —  Феттер  лежит  за  кругом,  —  объявил  Гомулка.  —  Бой  окончен
в  пользу  Вольцова.
 Хольт  осмотрел  рану.
 —  Царапина.  Пустяк.
 Феттер  сидел  на  траве  и  обливался  слезами.
 —  Все  надо  мной  смеются,  —  хныкал  он.  —  Я  же  не  виноват,  что
я  толстый.  Зато  я  не  трус!  —  добавил  он  с  азартом.  —  Мои  собствен¬
ные  родители  меня  избивают,  никто  со  мной  не  дружит.  Нет,  хватит
с  меня  этой  жизни,  уйду  куда  глаза  глядят!..
 Хольт  похлопал  его  по  плечу.
 —  Перестань  реветь!  Если  ты  в  самом  деле  хочешь  уйти_—  Он.
посмотрел  на  Вольцова.  Тот  ухмыльнулся  и  утвердительно  мотнул
головой.—  Давай  присоединяйся  к  нам.  Мы  как  раз  собираемся  смо¬
тать  удочки.
 —  Но  смотри,  если  кому-нибудь  проговоришься,  я  тебя  как  муху
пристрелю!  —  пригрозил  Вольцов.  —  Это  относится  и  к  тебе,  —  об¬
ратился  он  к  Земцкому,  двинув  его  между  лопаток.
 Феттер  утер  слезы.
 —  Вы  это  серьезно?  —  пробормотал  он.
 Вольцов  роздал  всем  сигары.  Солнце  садилось  за  горную  гряду.
На  юношей  упала  тень  от  скалы.
 Хольт  стал  рассказывать  о  планах  Вольцова  и  о  пещере.
 —  Нам  понадобятся  твои  ружья,  Зепп,  —  добавил  Вольцов.  —
 ' 	47

Будем  бить  дичь.  Там  пропасть  зайцев  и  диких  коз.  Гунны,  как  извест¬
но,  тоже  питались  одним  мясом.
 Земцкий  и  Феттер  слушали,  раскрыв  рот.  Один  Гомулка  еще  раз¬
думывал.
 —  А  вы  понимаете,  что  нас  исключат  из  школы?
 —  Никто  нас  не  исключит,  —  решительно  сказал  Вольцов.  —
Мы  исчезнем,  только  и  всего!  А  когда  подойдет  срок  призыва,  явимся
как  миленькие.  Держу  пари,  никому  и  в  голову  не  придет  исключать
нас  тогда  из  школы.  Зенитным  частям  нужно  пополнение.
 —  Ты  прав,  —  согласился  Гомулка.
 —  А  в  горах  никто  нас  не  найдет.  Чтобы  прочесать  окрестные  леса,
полиции  понадобилась  бы  не  одна  сотня  людей...
 —  Ну  так  вот.,  вот  что  я  тебе  скажу,  Гильберт,  —  внезапно  вык¬
рикнул  Феттер,  войдя  в  раж.  —  Если  вы  примете  меня  в  игру,  я  при¬
сягну  тебе  на  верность...  На  жизнь  и  на  смерть!  —  Его  припухшее  от
оплеухи  лицо  сияло.
 —  Каждый  из  нас  поклянется,  —  сказал  Хольт.  Все  встали  в  круг
и  подняли  пальцы  для  присяги.
 —  Клянемся  быть  верными  друзьями  и  товарищами  и  держаться
друг  друга,  что  бы  с  нами  ни  случилось,  и  теперь  и  на  войне.  Воль¬
цов  —  наш  командир,  мы  никогда  не  покинем  его  в  беде!
 —  Кто  нарушит  эту  клятву,  тот  последний  негодяй!  —  прибавил
Феттер.
 Хольт  молча  смотрел  на  Вольцова,  на  его  резко  очерченный  про¬
филь  с  орлиным  носом.
 —  Знаете,  почему  это  место  зовется  Скалой  Ворона?  —  спросил
Гомулка,  когда  они  собрались  уходить.  —  Кто-то  заключил  здесь
союз  с  дьяволом,  и  дьявол  явился  ему  в  образе  черного  ворона.
 Всей  гурьбой  они  отправились  в  ночной  поход.
 6
 На  следующий  день  Хольт  пробирался  в  свою  пляжную  кабинку,
лавируя  среди  бесчисленных  тел  купальщиков,  проводивших  эти  жар¬
кие  послеобеденные  часы  на  берегу  реки.  Он.  смыл  с  себя  пыль,  при¬
ставшую  во  время  долгого  ночного  путешествия,  и  стал  разгуливать
по  плоту.
 У  вышки  сидел  Петер  Визе  с  каким-то  плечистым  блондином.
Хольт  в  изумлении  остановился:  Визе  в  обществе  Хартмута  Мейсне¬
ра!  Визе  помахал  ему,  и  Хольт  подумал:  надо  же,  такое  совпадение!
Он  поклонился  с  приветливой  миной  и  стал  критически  оглядывать
Мейснера.  До  сих  пор  он  видел  его  только  мельком.  Это  был  рослый,
крепкий  юноша  с  тренированным  мускулистым  телом,  смуглым  от  за¬
гара.  Угловатое  лицо  и  холодные  бесцветные  глаза.  Льняные,  по^ти
белые  волосы.  Визе  представил  их  друг  другу.
 —  Не  трудись,  —  сказал  Хольт.  —  Кто  у  нас  не  знает  Хартмута
Мейснера!
 Мейснер  медленно  повернул  к  нему  лицо.
 —  Как  это  понимать?  —  спросил  он.
 Хольт  улыбнулся.  У  него  было  приятное  щекочущее  чувство  —
точно  ходишь  над  пропастью.
 48

—  Понимай  как  знаешь!
 —  А  ты,  видать,  нахал,  даром  что  еще  цыпленок!  —  отмахнулся
Мейснер,  но  Хольт  не  отставал.
 .  —  Ты,  говорят,  пользуешься  успехом  у  женщин.  А  это  создает  по¬
пулярность.
 —  И  что  же  ты  слышал?  Что-нибудь  определенное?
 —  В  таких  вещах  разве  можно  за  что-нибудь  поручиться?  —
ответил  Хольт  вопросом  на  вопрос.  Он  выдержал  взгляд  Мейснера,
прикидываясь  дурачком,  а  между  тем  в  груди  у  него  все  сильнее  за¬
кипала  ненависть.  Погоди,  ты  у  меня  попляшешь!  Хольт  растянулся
на  нагретых  солнцем  досках.  —  Собственно,  ты  прав,  —  сказал  он.  —
Когда  тебя  вот-вот  отправят  на  фронт,  хочется  на  прощанье  ухватить
то,  что  плохо  лежит.
 —  Ты  еще  зелен  для  подобных  рассуждений!
 —  Не  такая  уж  между  нами  разница!  Каких-нибудь  два-три  года!
У  всех  у  нас  одна  философия!
 —  Что  же  это  за  философия?  —  поинтересовался  Мейснер.
 —  Живи  и  жить  давай  другим!
 Мейснер,  подремывавший  на  солнце,  вдруг  встрепенулся.
 —  От  твоей  философии  попахивает  либерализмом!
 —  Ничуть  не  бывало,  —  возразил  Хольт.—  Никто  не  знает,  при¬
дется  ли  ему  вернуться.  Как  же  не  ухватить  на  прощанье  кусок  пи¬
рога!
 Мейснер  промолчал.  А  затем  пустился  рассуждать,  прищурив  гла¬
за  и  опираясь  головой  о  балку:
 —  Удивительно,  как  никто  из  вас  не  может  проникнуться  духом
нашей  эпохи!  Ухватить  кусок  пирога!  Чисто  еврейская  точка  зрения!
Когда  на  карту  поставлена  судьба  рейха,  интересы  личности  не  игра¬
ют  роли.  Тот,  кто  хочет  жить  для  себя,  предает  Германию!  Только
интересы  рейха  имеют  значение,  а  уж  их-то  мы  отстоим.  Наше  госу¬
дарство  растет  и  крепнет...
 —  Может,  ты  и  прав,  но  я  в  поучениях  не  нуждаюсь,  моя  группа
два  года  удерживала  первое  место  в  отряде.  А  что  не  надо  жить  для
себя,  об  этом  лучше  не  кричать  так  громко!
 —  Так  ведь  я  же  не  о  широких  массах  говорю,  а  о  нас,  людях  из¬
бранных,  с  натурой  вождя.
 —  Да,  но  людям  избранным  одним  не  выиграть  войну.
 Мейснер  не  удостоил  его  ответом.  Он  еще  с  минутку  посидел  на
 солнце,  а  потом  ушел,  оставив  Хольта  и  Визе  вдвоем.
 '  —Ты  что...  спелся  с  ним?  —поинтересовался  Хольт.
 Он  просто  подсел  ко  мне,  —  чуть  ли  не  виновато  сказал  Визе.
 —  Как  ты  думаешь?  Справлюсь  я  с  ним?
 —  Он,  конечно,  старше,  —  сказал  Визе  с  недоумением,  —  но...
'думаю,  что  справишься.  —  И  так  как  Хольт  ничего  не  ответил,  он
 продолжал:  —  Ты  его  сейчас  запросто  посадил  в  калошу.  Мне  часто
приходит  в  голову  —  ты  мог  бы  стать  у  нас  первым  учеником,  стоило
захотеть.  Почему  ты  не  учишься  как  следует?
 —  Учиться  —  не  мужское  дело.  Я  давно  рвусь  на  фронт.  Хольт
даже  не  подумал,  каково  Петеру  Визе  слышать  такие  слова.
 —  Богачу  пришлось  вдруг  узнать,  что  у  него  чахотка,  —  задум-
 4  Д.  Нолль
 49

чйво  сказал  Визе.  —  Все  считали  его  обреченным,  доктора  давали
ему  не  больше  года  жизни.  «Ну,  раз  так...»  —  решил  он.  И  принялся
прожигать  свое  состояние.  За  год  растратил  все  до  последнего
пфеннига.  А  между  тем  произошло  чудо.  Вопреки  всем  ожиданиям  он
выздоровел.  И  остался  ни  с  чем,  понимаешь?  Ни  с  чем!
 Глупая  притча,  досадливо  подумал  Хольт.  Притча,  достойная  Пе¬
тера  Недотепы.  Какое  мне  дело  до  того,  что  когда-нибудь  будет!  Сей¬
час  война!  Но  он  подавил  в  себе  досаду.
 —  Я  тебя  понимаю,  —  буркнул  он.
 —  Самое  смешное  —  что  я  тебе  завидую.  Я  дал  бы  много,  чтобы
стать  твоим  другом,  —  продолжал  Визе  с  горечью.  —  Но  для  этого,
видно,  надо  быть  Вольцовом!  Я  всегда  был  самый  слабый  и  всегда  го¬
ворил  себе:  мое  оружие  —  дух!  Но  ты  в  сущности  и  умнее  меня!
 Смешно,  подумал  в  свою  очередь  Хольт.  А  вслух  сказал:
 —  Когда-то  я  прочитал  у  Ницше:  «Наше  восхищение  другими
выдает,  чем  бы  мы  хотели  восхищаться  в  себе...  Тоскуя  о  друге,  мы
выдаем  себя...»
 —  Да,  так  оно  и  есть...  Мне  хотелось  бы  драться,  дебоширить,  дер¬
зить  направо  и  налево,  но...  на  полевые  работы  меня  так  и  не  взяли,
да  и  в  зенитчики  я,  очевидно,  тоже  не  гожусь.
 —  Это  не  мешает  нам  быть  друзьями,  —  отвечал  Хольт,  его  нако¬
нец  проняла  тихая  печаль  Визе.  Он  задумался...  Нет,  об  этом  и  речи
быть  не  может.,..  Разве  что...  —  Скажи,  ты  умеешь  молчать,  Петер?
 —  Да,  радй  тебя  я  даже  как-то  соврал.
 Хольт  протянул  ему  руку.
 —  Я  тебе  верю.  Мы  с  Вольцовом  и  еще  кое  с  кем  решили  отсюда
смотаться.  До  самого  призыва  будем  в  бегах.  Но  нам  с  тобой  хорошо
бы  разок-другой  встретиться.  Я  и  Гильберту  ничего  не  скажу.  От  тебя
я  буду  узнавать,  что  творится  в  городе  и  как  здесь  приняли  наше  ис¬
чезновение.
 —  Пойдем  ко  мне,  —  предложил  немного  погодя  Визе,  взглянув  на
часы.
 Хольт  удивился,  что  Петер  в  такую  жару  одет  как  на  бал:  черный
костюм,  крахмальный  воротничок  с  галстуком.  Причину  он  узнал
только  в  прихожей  у  Визе,  но  отступать  было  уже  поздно.  У  Хельги
Визе  был  день  рождения.
 —  Не  уходи,  попросил  Петер.  —  Потом  я  сыграю...
 Хольт  чувствовал  себя  преглупо  в  своих  коротких  кожаных  шта¬
нах  и  пестрой  спортивной  рубашке^Его  волосы  еще  не  успели  просох¬
нуть  и  торчали  дыбом.  В  большой  столовой  обе  двери  —  на  террасу  и
в  зимний  сад  —  стояли  настежь,  в  окна  заглядывали  развесистые
деревья.  За  столом  сидели  гости.  От  смущения  Хольт  ничего  не  ви¬
дел  —  только  яркие  пятна  женских  нарядов  и  на  их  фоне  черную  фор¬
му  танкиста.  Запах  тонких  духов,  смешанный  с  благоуханием  цветов
и  дорогих  сигар,  кружил  голову.  Сестра  Визе,  Хельга,  очень  походи¬
ла  на  брата  —  такая  же  невысокая  и  изящная,  такое  же  болезненно¬
бледное  лицо  в  рамке  темно-русых  волос.  Ей  исполнилось  девятнад¬
цать.
 Визе  представил  его  обществу.  Хольт  пробормотал  слова  поздрав¬
ления  и  вызывающе  остановился  посреди  пестрого  ковра.  Неуверен¬
 50

ность  обострила  его  чувства;  он  заметил,  что  фрау  Визе  перегляну¬
лась  с  блондинкой,  сидевшей  рядом  с  лейтенантом,  и  на  губах  у  моло¬
дой  девушки  заиграла  легкая  усмешка.
 Названы  были  имена.  Ута  Барним,  лейтенант  Кифер  —  ее  жених
и  другие.  Хольта  усадили  по  правую  руку  от  фрау  Визе.  Напротив,
через  стол,  сидела  Ута  Барним.  Хельга  Визе  разливала  чай.  Хольт
почувствовал  себя  увереннее.
 —  Знал  бы  я,  ^то  попаду  на  такое  торжество,  я  уж  расстарался
бы  и  стащил  для  вас...  то  есть  достал  цветов.  —  Общий  смех  не  сму¬
тил  его.  —  Ведь  купить  цветы  сумеет  всякий.  Ворованные  больше
ценятся.
 —  Что  ж,  спасибо  на  добром  желании,  —  сказала  фрау  Визе.
 В  центре  внимания  была  Ута  Барним,  старшая  дочь  полковника
 Барнима.  Хольт  каждое  утро  проходил  мимо  их  дома.  Глядя  на  круп¬
ную,  статную  девушку,  сидевшую  против  открытой  двери  веранды  и
залитую  лучами  предвечернего  солнца,  Хольт  подумал,  что  именно  та¬
кой  он  представлял  себе  Кримхильду  из  «Нибелунгов»  Агнесы  Ми-
гельс  или  же  Хильдегард,  дочь  графа  из  «Гнезда  крапивников».  Он
только  мельком  взглянул  на  лейтенанта  бронетанковых  войск,  хотя
при  других  обстоятельствах,  пожалуй,  больше  всего  бы  им  заинтере¬
совался.  Не  замечал  он  и  других  девушек  —  рядом  с  ней,  с  Утой.
 Петер  Визе  сел  за  рояль  и  стал  рыться  в  нотах.  Он  сыграл  сонату
Гайдна  и  свои  любимые  мечтательно-грустные  пьесы  Шумана.  Хольт
украдкой  поглядывал  на  Уту.  Третья  часть  —  АИе^го  шос1ега1о.  Слу¬
шатели  слегка  покашливали  —  смешно!  Думает  ли  она  сейчас  обо
мне,  как  я  о  ней?  Чувствуют  ли  люди,  когда  их  мысли  встречаются?
Может  ли  у  меня  с  ней  произойти  то,  что  было  тем  утром  в  кабине?
 Петера  наградили  аплодисментами.  Лейтенант  шепотом  сказал
что-то  Уте  Барним.  Шут  гороховый!  —  подумал  Хольт.  «Да,  спаси¬
бо!»  Он  взял  еще  чашку  чаю.  Собственно,  мне  пора  уходить,  подумал
Хольт,  но  не  двинулся  с  места.  Петер  Визе  захлопнул  крышку  рояля.
 —  Ты  за  последнее  время  сделал  большие  успехи,  —  ласково  об¬
ратилась  к  нему  фрау  Визе.  —  Но  нам  было  бы  приятнее,  если  бы  ты
меньше  упражнялся  на  рояле  и  больше  внимания  уделял  спорту.  —
Радость  иа  лице  Петера  погасла.  —  Мы  крайне  огорчены,  что  ты  и  в
этом  году  освобожден  от  полевых  работ,  —  продолжала  фрау  Визе
еще  ласковее.  —  Хоть  бы  вы  повлияли  на  Петера,  господин  Хольт,
вы,  по  всему  видно,  завзятый  спортсмен.  Я  наслышана  о  ваших  под¬
вигах.  Вы,  конечно,  весь  свой  досуг  проводите  на  воздухе?
 —  Совершенно  верно,  сударыня,  оно  и  сказалось  на  моих  годовых
отметках.
 Кругом  улыбались.
 —  В  наше  время,  когда,  решает  не  интеллект,  а  кулак,  —  вставил
лейтенант  Кифер  гнусавым  голосом,  задрав  вверх  подбородок,—
нет  смысла  пичкать  молодежь  школьной  премудростью.  Молодой  ор¬
ганизм  надо  закалять  и  укреплять,  учит  нас  фюрер,  чтобы  он  справ¬
лялся  со  всеми  требованиями,  какие  предъявит  ему  жизнь.
 Ута,  сидевшая  рядом,  смотрела  куда-то  вдаль,  в  рткрытую  дверь
веранды,  словно  и  не  замечая  жениха.
 41
 51

I
 Фрау  Визе  удалилась,  оставив  молодежь  одну.  На  прощанье  она
пожала  Хольту  руку.
 —  Вы  были  бы  для  Петера  подходящим  другом.  Мой  муж  и  слы¬
шать  не  хочет,  что  Петера  могут  признать  негодным  для  военной
службы.  Тормошите  Петера,  возьмите  его  в  работу,  вы  и  ваши  друзья,
ему  это  будет  полезно.
 —  Это  значило  бы  пустить  козла  в  огород,  —  сказал  Хольт  с  ус¬
мешкой.  —  Я  признан  морально  незрелым,  у  меня  это  даже  записано-
в  школьном  свидетельстве.
 Ута,  пожалуй,  впервые  за  весь  день  посмотрела  на  него.
 Гости  прогуливались  по  аллее,  обсаженной  кустами  роз.  Лейте¬
нант  шел  впереди  с  фрейлейн  Визе.  Обернувшись  на  какие-то  слова
Хольта,  он  спросил,  как  зовут  их  классного  руководителя.
 —  Ах,  Маас,  ну,  это  птица  известная!
 Хольт  неожиданно  оказался  один  с  Утой.  Она  была  лишь  чуть-
чуть  его  ниже.  Она  спросила:
 —  Как  вы  удостоились  такой  убийственной  характеристики?
 Он  почувствовал  в  ее  вопросе  насмешку.
 —  Не  так  страшен  черт,  как  его  малюют,  —  отвечал  он.  Ее  на¬
смешливый  тон  сердил  и  смущал  его.  —  Учителя  ведь  ничего  о  нас  не
знают.  Да  и  никому  не  дано  читать  чужие  мысли.
 —  А  разве  ваши  мысли  так  опасны?  —  спросила  она  еще  язви¬
тельнее.
 Он  счел  это  вызовом.
 —  Да  что  вы,  мысли  у  меня  самые,  можно  сказать,  безобидные.
Вот  только,  когда  Петер  играл,  я  радовался,  что  никому  не  разгадать
их.
 Ута  нанизывала  слова,  как  точеные  бусинки,  словно  играя.  Она
уже  не  язвила,  а  открыто  потешалась  над  ним.
 —  А  теперь  я  чувствую  себя  просто  обязанной  спросить:  о  чем
же  вы  "думали?
 —  О  вас,—  ответил  он  в  упор  и  опустил  глаза  на  усыпанную  гра¬
вием  дорожку.  Ее  молчание  придало  ему  смелости.  —  Вы  самая
красивая  девушка  в  городе!
 Только  пройдя  несколько  шагов,  она  ответила:
 —  Характеристика,  которую  дали  вам  учителя,  явно  несправедли¬
ва.  Вы  умеете  быть  и  любезным.
 Все  общество  собралось  у  абрикосового  дерева.
 —  Кто  из  вас  заберется  наверх  и  угостит  дам  абрикосами?  —  про¬
гнусавил  лейтенант,  поощрительно  поглядывая  на  Хольта  и  Визе.
 Хольт  ступил  на  траву,  обхватил  дерево  руками  и  сильно  тряхнул.
Он  собрал  самые  большие  и  спелые  плоды  и  отдал  Уте.  Она  ни  словом
не  поблагодарила  и  только  на  секунду  задержала  на  нем  задумчивый
взгляд.
 Разломив  один  из  перезревших  плодов  и  выбросив  косточку,  она
протянула  половинку  Хольту.  Потом  круто  повернулась  и,  взяв  лей¬
тенанта  под  руку,  вошла  с  ним  в  дом.
 52

7
 Хольт  укладывался  в  своей  комнате  в  пансионе  сестер  Денгель-
ман;  он  наболтал  им  что-то  про  сбор  урожая  и  про  последующую  ка¬
никулярную  поездку,  обещал  еще  наведаться...  А  затем  с  набитым  до
отказа  рюкзаком  побежал  к  Вольцову.
 Вечер  они  провели  в  холле  у  камина.  Хольт  умолчал  о  своем  уго¬
воре  с  Визе,  но  сообщил,  что  познакомился  с  Утой  Барним.  Вольцов,
осклабившись,  спросил: 	к
 —  Ну,  а  как  же  твоя  Крюгер?
 —  Это  совсем  другое  дело,  —  досадливо  отмахнулся  Хольт.
 —  Мой  план  насчет  встречи  с  Мейснером  разработан  до  мело¬
чей,  —  объявил  Вольцов.  —Я  назначаю  ее  на  пятницу.
 Отсюда  следовало,  что  с  сельскохозяйственных  работ  они  удерут
не  позднее  четверга.  Хольт  не  возражал.  Местом  встречи  Вольцов
избрал  все  ту  же  Скалу  Ворона.  Мейснера  предполагалось  заманить
туда  подложным  письмом.  Вольцову  рассказали,  что  Мейснер  ухажи¬
вает  за  рыжеволосой  девушкой  по  имени  Сюзанца.  Она  работала  у
фотографа  и,  как  всем  было  известно,  имела  жениха.
 Хольт  набросал  несколько  строк  и  прочел  их  вслух  Вольцову:
 «Дорогой  господин  Мейснер,  нам  необходимо  встретиться  еще  до
вашего  отъезда  в  армию,  очень  прошу  вас  не  отказать  мне.  По  извест¬
ной  вам  причине,  нас  не  должны  видеть  вместе,  а  потому  буду  ждать
вас  у  Скалы  Ворона  в  пятницу  вечером  в  девять,  но  только  обязатель¬
но  приходите!  Ваша  Сюзанна».
 —  Ах,  милая  Сюзе,  что  это  ты  хоронишься  от  людей?  —  сострил
Вольцов.
 —  Глупости!  То,  что  их  не  должны  видеть  вместе,  относится  к  ее
жениху!
 —  Ну  ладно!  Почерка  ее  он  не  знает.  До  сих  пор  она  его  отшивала.
 —  Откуда  ты  все  это  знаешь?
 —  У  меня  свои  источники  информации,  —  уклончиво  ответил
Вольцов.  —  У  каждого  полководца  есть  тайные  агенты.
 Хольт  переписал  свой  текст  на  четвертушку  розовой  бумаги  —  ма¬
нерным  почерком  с  наклоном  влево,  по  системе  Зюттерлин,  а  Вольцов
обрызгал  конверт  духами.  Набросал  Хольт  еще  и  текст  записки,
которую  предстояло  подписать  Мейснеру.  «Настоящим  заявляю,  что
я  вступил  с  Руфь  Вагнер  в  тайную  связь,  а  когда  она  оказалась  в  ин¬
тересном  положении,  застращал  ее  угрозами  и  выгнал...»
 —  Это  ты  хорошо  придумал-—  «в  интересном  положении»,  —  пох¬
валил  его  Вольцов.
 Хольт  продолжал  читать:  «В  дальнейшем  она  по  моей  вине  покон¬
чила  с  собой.  Подпись».  Он  опустил  записку.  —  По-моему,  он  ни  за
что  не  подпишет!
 —  Подпишет.  Дай  только  мне  за  него  взяться!
 Хольта  охватило  беспокойство:  «На  какую  я  пустился  авантюру!»
Но  Вольцов  так  беззаботно  сунул  записку  в  бумажник,  что  страх  его
как  рукой  сняло.
 53

Наутро  явился  Гомулка  с  обоими  ружьями.  К  тяжелому  устарев¬
шему  штуцеру  полагалась  большая  сумка  с  целым  хозяйством.  Тут
была  форма  для  отливки  пуль,  литейный  ковш,  пустые  патронные
гильзы,  капсюли,  два  кожаных  мешочка  с  черным  порохом  и  малень¬
кий  ручной  мех.
 —  Мне  нужна  еще  селитра  и  сера.  Есть,  у  вас  деньги?
 У  Вольцова  в  боковом  кармане  нашлись  деньги,  те  самые,  из  от¬
цовского  бумажника.
 —  Свинец  нужен?  —  спросил  он.  —  Я  могу  сорвать  где-нибудь
в  доме  водопроводную  трубу.  У  нас  такое  разорение,  что  это  роли  не
играет.
 Так  он  и  сделал:  снял  трубу  в  ванной  комнате  рядом  со  своей
спальней  и  забил  отверстие  деревянной  пробкой.
 После  обеда  явились  с  багажом  Земцкий  и  Феттер.  Все  рюкзаки,
тюки  и  сумки  свалили  в  холле.  На  кухне  у  газовой  плиты  орудовал
Гомулка.  Он  отливал  круглые  массивные  пули  весом  чуть  ли  не  в
тридцать  граммов  каждая,  а  Хольт  учился  вставлять  капсюли,  напол¬
нять  гильзы  черным  порохом  и  забивать  пули  в  гильзы  поленом.  «В
двадцати  случаях  из  ста  надо  рассчитывать  на  осечку,  —  сказал  Го¬
мулка,  —  и  это  еще  терпимый  процент».
 К  вечеру  все  было  готово.  Расположились  биваком  в  холле  на  ков¬
ре.  В  пять  часов  утра  уложили  рюкзаки.  По  дороге  на  вокзал  Хольт
опустил  подложное  письмо  в  почтовый  ящик.
 Перед  станцией  собралась  толпа  школьников  в  форме  гитлерюген¬
да  и  юнгфолька.  Заверещал  переливчатый  свисток:  «Внимание!  В
ряды...  стройсь!»  Командовал  Отто  Барт.  Приятели  стали  в  шеренгу
слева.
 Отто  Барт,  с  зелено-белым  шнуром  фюрера,  стоял  перед  фронтом,
рослый  и  широкоплечий,  от  надсадного  крика  его  прыщавое  лицо  на¬
лилось  кровью.  Этот  семнадцатилетний  юноша,  так  же  как  и  его  на¬
чальник  штаммфюрер  Герберт  Вурм,  был  по  роду  своих  обязаннос¬
тей  освобожден  от  службы  в  зенитной  артиллерии.  Вольцов  не  про¬
щал  этого  обоим  дружкам  и,  как  только  баннфюрер  куда-нибудь  отлу¬
чался,  всячески  выражал  свое  к  ним  презрение.
 —  Баннфюрер!  —  предупреждающе  пискнул  Земцкий.  И  действи¬
тельно,  баннфюрер  Кнопф  неторопливо  прошел  перед  строем.
 Барт  отдал  рапорт  Вурму.  Вурм  отдал  рапорт  Кнопфу.  Баннфю¬
рер  сказал  несколько  назидательных  слов  об  участии  каждого  немца
в  общих  усилиях,  о  его  обязанностях  и  обязательствах.
 Когда  Хольт  протиснулся  в  отведенный  им  вагон,  все  места  уже
были  заняты,  но  Вольцов  шугнул  со  скамеек  каких-то  четвероклас¬
сников.  Феттер  сдал  карты  для  ската.  Вольцов  вытащил  из  рюкзака
сигары.  Каждый  откусил  кончик  и  выплюнул  на  пол.  Купе  за¬
волокло  дымом.  Малыши  почтительно  глядели  на  старшеклассников.
 —  Если  все  пойдет  как  следует,  —  сказал  Вольцов,  —  мы  уже  че¬
рез  месяц  будем  зенитчиками.  Вурм  и  Барт  нам  не  указ.
 —  Каждый  из  нас  мог  давно  уже  стать  штаммфюрером,—  под¬
хватил  Хольт.
 54

Через  полчаса  Вурм  и  Барт  явились  с  обходом.  Вурм  был  высокий
сухопарый  малый  с  яйцевидной  головой  и  густо  напомаженными  чер¬
ными  волосами.  Нижняя  челюсть  у  него  отвисала,  и  постоянно  открыв
тый  рот  придавал  лицу  невыразимо  глупый  вид.  Увидев  курящих
школьников,  он  опешил:
 —  Нет,  вы  поглядите!  Эти  господа  курят  сигары!
 Вольцов  протянул  ему  ящичек.
 —  Пожалуйста,  закуривай!
 Вурм  наотмашь  ударил  рукой  по  коробке,  сигары  рассыпались  по
полу.  Вольцов  встал  и  отложил  карты.
 —  За  это,  штаммфюрер,  ты  мне  ответишь!
 Вурм  поспешил  спрятаться  за  своего  адъютанта.
 —  Не  задирайся,  Вольцов,  —  сказал  Барт,  —  а  не  то  придется
доложить  по  команде.
 —  Пусть  подберет  сигары!  —заупрямился  Вольцов.
 —  Довольно!  —  гаркнул  Барт  и,  обратись  к  малышам,  доба¬
вил:  —  Подберите  все  с  полу!
 Вольцов  снова  сел.  Феттер  выложил  на  откидной  столик  первую
карту.  Кто-то  в  соседнем  купе  рассказывал:  «Фюрер  встретился  с  дуче
где-то  в  Северной  Италии.  Это,  я  вам  скажу,  неспроста!  Теперь  эту
ловушку  в  Сицилии  непременно  захлопнут».
 После  пяти  часов  езды  по  железной  дороге,  на  маленькой  сельской
станции  заливистый  свисток  Барта  выгнал  школьников  из  вагона.
 Шоссе  утопало  в  пыли,  солнце  нещадно  палило  головы,  колонна
пела:  «Вот  мчатся  синие  драгуны».  Справа  и  слева  тянулись  поля,
уставленные  копнами  скошенной  ржи.
 После  двухчасового  марша  колонна  вошла  в  большое  село.  На
лужайке  перед  трактиром  Барт  разделил  школьников  на  звенья.  Вурм
стоял  рядом  и  наблюдал  с  открытым  ртом.  Разместили  всех  в  деревен¬
ской  школе.
 —  Никакой  жратвы  до  завтра  не  предвидится,  —  доложил  това¬
рищам  Феттер.  —  В  половине  пятого  всем  собраться  на  площади.
Строевые  учения!  А  потом  Барт  устраивает  товарищеский  вечер.
 Эта  программа  была  полностью  отвергнута.  У  Феттера  и  Земцкого
возникли  было  сомнения,  но  Вольцов  их  рассеял.  Как  только  внизу
заверещал  свисток  и  вся  школа  пришла  в  движение,  Хольт  захлопнул
дверь,  оторвал  от  классной  доски  деревянный  борт,  переломил  его  о
колено  и  одной  из  половинок  заклинил  ручку  двери.  После  чего  прия¬
тели  завалились  спать.
 Часов  в  восемь  вечера  они  проснулись.
 —  А  теперь  айда  в  трактир!  —  приказал  Вольцов.
 В  темной  душной  распивочной  несколько  крестьян  потягивали
пиво.  За  стойкой  орудовала  темноглазая  девушка  лет  двадцати.
 —  Скажите,  фрейлейн,  —  обратился  к  ней  Вольцов  басом,  —
когда  у  вас  собирается  народ?
 —  А  вот  как  накормят  скотину,  —  отвечала  девушка.
 Хольт  подумал:  хорошенькая...  Феттер  снова  сдал  карты.  В  углу
поднялся  один  из  крестьян.  Хольт  пододвинул  ему  стул.
 55

—  Сигару?  —  предложил  Вольцов.  —  Фрейлейн,  еще  пива!
 Вскоре  к  ним  присоединились  еще  несколько  крестьян,  все  курили
 и  пили  пиво,  которым  угощал  Вольцов.  Трактир  постепенно  напол¬
нялся  посетителями.  Кто-то  бренчал  на  расстроенном  рояле.  Лампа,
свисавшая  с  потолка,  изливала  мутный  свет,  в  воздухе  стоял  туман
от  сигарного  дыма.
 Хольт  глаз  не  сводил  с  девушки,  обносившей  посетителей  пивом.
Время  от  времени,  поймав  его  взгляд,  она  улыбалась  ему  или  высоко
вскидывала  брови.  Земцкий,  Гомулка  и  Феттер  с  азартом  резались  в
скат.  Крестьяне,  сидевшие  вокруг,  заглядывали  к  ним  в  карты  и  долго
препирались  после  каждого  хода.
 Душой  общества  был  Вольцов.  Он  выпил  подряд  пять  кружек  пи¬
ва.  Начал  он  с  того,  что  стал  хвалиться  своими  мускулами,  а  потом
схватился  один  на  один  с  одноглазым  кузнечным  подмастерьем,  похо¬
жим  на  пирата.  После  долгой  возни  с  неопределенным  исходом  зри¬
тели  объявили  ничью.  Была  принесена  кочерга  в  палец  толщиной,
Вольцов  согнул  ее  одним  махом,  а  подмастерье,  скаля  зубы,  тут  же
разогнул.  Наконец  они  стали  посреди  зальца  лицом  к  лицу  и,  сплетя
пальцы  и  напрягши  мускулы,  тщетно  пытались  поставить  друг  друга
на  колени.  Оба  долго  кряхтели  и  пыхтели,  но  ни  один  так  и  не  взял
верх.  Крестьяне  наградили  их  усилия  дружными  хлопками.
 Земцкий,  Феттер  и  Гомулка  напропалую  дулись  в  карты,  все  тво¬
рившееся  кругом,  казалось,  нисколько  их  не  интересовало.
 Разошедшийся  Вольцов  ударил  своего  противника  по  плечу.
 —  Ставлю  бочку  пива!  —  объявил  он.  Поднялся  невообразимый
шум.
 Хольт  увидел,  что  трактирная  служанка  украдкой  делает  ему  зна¬
ки.  Он  поднялся.  Узкий  коридор  вел  из  общего  зальца  наружу.  Они
стояли  в  полутьме  друг  против  друга.
 —  Достаточно  ли  у  твоего  товарища  с  собой  денег?  —  спросила
она.  —  Бочка  стоит  шестьдесят  марок.
 —  Я  полагаю,  что  достаточно,  —  сказал  Хольт.  От  служанки  пах¬
ло  землей,  потом  и  волосами.
 —  Что  ты  на  меня  вытаращился?  —  спросила  она  и  засмеялась.
Он  схватил  ее  за  руку  и  на  минуту  почувствовал  теплоту  ее  кожи.  Нр
она  вырвалась.
 —  Некогда  мне!  —  крикнула  она.  Убегая,  она  подарила  его  улыб¬
кой,  и  ее  белые  зубы  блеснули  в  темноте.
 Хольт  ощупью  двинулся  вперед  по  узкому  коридору.  Слева  вела
наверх  крутая  лестница.  Он  вышел  во  двор  и  стал  у  дверей  конюшни.
В  небе  высыпали  звезды.  Хольт  глубоко  вздохнул,  его  охватил  вне¬
запный  стыд,  но  кончики  пальцев  все  еще  хранили  щекочущее  при¬
косновение  ее  кожи.
 Суетня  и  суматоха,  и  разноголосый  гомон  в  зальце,  где  носились
едкие  облака  дыма  и  натужно  орало  радио,  вызвали  у  Хольта  внезап¬
ный  приступ  отвращения.  Вольцов  стоял'  у  стойки,  окруженный  тол¬
пой  крестьян.  Земцкий  лихо  выбросил  на  стол  червонного  туза,  когда
на  пороге  показались  Вурм  и  Барт.  Он  сидел  лицом  к  двери  и  при  виде
начальника  испуганно  крикнул:
 —  Черт  бы  их  побрал!  Теперь  нас  погонят  на  ученье!
 56

Вурм  и  Барт,  посовещавшись  в  дверях,  нерешительно  двинулись
к  столу.  Вурм  наклонился  и  сказал,  понизив  голос:
 ,  —  Немедленно  выкатывайтесь  и  ступайте  на  плац,  а  не  то  о  вашем
поведении  будет  доложено  по  инстанции!
 Хольт  увидел,  что  девушка  за  стойкой  ищет  его  глазами...  Много¬
голосый  гомон  поутих.  Вольцов  подошел  к  столу,  провожаемый
взглядами  крестьян.
 —  Отвались!  —  проворчал  он  заплетающимся  языком.
 —  Опомнись,  Вольцов!  —  накинулся  на  него  Барт.  —  Так  отлы¬
нивать  от  своих  обязанностей...
 —  Это  кто  же  из  нас  отлынивает?  —  придрался  к  слову  Воль¬
цов.  —  Твое  место  не  здесь,  а  в  зенитных  частях!
 Барт  покраснел,  а  Вольцов  повернулся  на  каблуках  и  зашагал
назад  к  стойке.  Гомон  возобновился  с  прежней  силой.  Кто-то  опять
забренчал  на  рояле.  Земцкий,  уже  оправившийся  от  испуга,  наново
сдал  карты.  Вурм  опять  нагнулся  над  столом.
 —  Без  разговоров,  вон  отсюда!  —  потребовал  он.
 —  Восемнадцать,  —  объявил  Феттер;  пот  прошиб  его  от  страха;
ища  поддержки,х  он  все  оглядывался  на  Вольцова.
 —  Вист!  —  сказал  Гомулка.
 Вурм  решил  зайти  с  другого  конца:
 —  Это  Вольцов  вас  подначивает,  —  сказал  он.  —  Не  поддавай¬
тесь  на  его  подстрекательства.  Если  это  будет  продолжаться,  преду¬
преждаю  —  попадете  в  тюрьму  для  несовершеннолетних!
 —  Двадцать!  —  объявил  Феттёр.
 —  Вист!  —  отозвался  Гомулка.
 —  Мы  немедленно  подадим  на  вас  рапорт.  Если  же  вы  подчини¬
тесь  приказу,  я,  так  и  быть,  на  вас  заявлять  не  стану.
 —  Двадцать  четыре!  —  объявил  Феттер.
 —  Давно  бы  так!  —  сказал  Гомулка.
 Чувствуя,  что  девушка  на  него  поглядывает,  Хольт  отодвинулся
вместе  со  стулом  и  заявил:
 —  Никуда  мы  не  уйдем!
 Вурм  и  Барт  переглянулись.  Хольт  невольно  втянул  голову  в  пле¬
чи...  И  вдруг  почувствовал,  как  кто-то  мягко,  но  неудержимо  тянет
его  куда-то  в  стброну.
 —  Ты  в  эти  дела  не  путайся!  —  шепнула  ему  служанка.  Он  увидел,
что  глаза  у  нее  темно-серые,  а  на  губах  застыли  капельки  слюны.  Де¬
вушка  оглянулась  на  стойку,  откуда  ее  вдруг  позвали,  и  шепнула,
приблизив  к*нему  лицо:  —  После  полуночи...  по  коридору  и  вверх  по
лестнице,  последняя  дверь  налево...  Подожди  меня  там...  Но  только
не  лезь  ты  в  эту  склоку!
 Спустя  минуту  она  уже  хлопотала  за  стойкой,  а  он  думал  смущен¬
но  и  растерянно:  Не  может  быть!  Тут  какая-то  ошибка!..
 —  Пас!  —  провозгласил  Феттер  —  поддержка  Хольта  и  Вольцова
его  приободрила.
 —  Большой  шлем!  —  объявил  Гомулка.  —  Все  взятки  мои.  И  пер¬
вый  ход  мой.
 Вурм  оправил  поясной  ремень.
 —  Ну,  как  знаете!  Потом  наплачетесь.  Пошли,  Отто!
 57

—  Скатертью  дорога!  —  сказал  Гомулка,  выбрасывая  на  стол
валета.  За  Вурмом  и  Бартом  захлопнулась  дверь.
 Пробило  полночь.  Хольт  сказал  Гомулке:
 —  Я  пойду  вперед.
 Он  вышел  на  улицу.
 Силуэты  надворных  построек  расплывались  в  темноте.  Где-то
далеко  залаяла  собака.  Шум,  доносившийся  из  трактира,  звучал
здесь,  на  воле,  приглушенно  и  казался  нереальным.  Хольт  зябко  повел
плечами.
 «Вверх  по  лестнице,  и  последняя  дверь  налево...»  Он  уже  овладел
собой.  Недаром  говорят,  что  мечты  лгут!  Жизнь  ни  капли  на  них  не
похожа.  Так  стоит  ли  вечно  чего-то  ждать!  Он  сделал  несколько  ша¬
гов  дальше,  в  ночь;  пьяный  гомон  куда-то  канул,  кругом  стояла  ти¬
шина.  Из  трактира  высыпали  крестьяне.
 Хольт  обошел  кругом  и  через  ворота  проник  во  двор.  В  этом  длин¬
ном  коридоре  он  чувствовал  себя  как  дома,  будто  с  детства  был  с  ним
знаком,  да  и  по  этой  лестнице  он  поднимался  сотни  раз...  Несколько
дверей  из  грубых  досок,  точь-в-точь  как  у  них  дома  на  чердаке,  где  он
тайком  рцлся  в  старых  ящиках,  с  трепетом  ожидая  чудесных  откры¬
тий...  Он  притворил  за  собой  дверь  и  огляделся  в  тесной  каморке.
Ощупью  пробрался  мимо  кровати  и  надолго  застыл  у  открытого  окна,
прислушиваясь  к  замирающим  вдали  голосам  друзей.
 В  сущности  я  всегда  был  одинок,  даже  дома  у  мамы.  В,сущности
я  всегда  тосковал  —  о  ком-то  и  о  чем-то.  Тосковал  и  —  боялся.  При¬
ди  же!  Мгновенье  —  и  ты  будешь  здесь,  полускрытая  темнотой.
 Она  увлекла  его  от  окна  и  откинула  пуховую  перинку.  Платье  ее
зашуршало.  Он  делал  все  машинально,  словно  в  забытьи,  и  только
когда  его  нетерпение  наткнулось  на  какой-то  неразвязывавшийся
шнурок,  сердце  оглушительно  забилось  и  не  утихало  до  тех  пор,  пока
он  не  лег  с  некьрядом  и  не  почувствовал  всем  телом  ее  тело.
 Над  кровлями  крестьянских  домишек  взошло  утро.  Хольту  остава¬
лось  поспать  какой-то  час  до  того,  как  заверещит  свисток  Барта.  Про¬
снувшись,  он  подставил  голову  под  водопроводный  кран.  Потом  все
они  работали  в  поле.'
 Два  дня  грузили  на  фуры  собранный  урожай.  Руки  и  плечи  болели.
На  третий  Вольцов  решил,  что  с  него  хватит.
 —  Такое  штатское  занятие  не  по  мне!  —  заявил  он.  —  Пошли  ку¬
паться!
 В  поле  они  не  вернулись.  После  обеда  незаметно  уложили  свои
рюкзаки  и  зашагали  на  станцию.  Хольт  окинул  прощальным  взглядом
деревню,  трактир.  Пока  ехали,  он  молча  сидел  у  окна,  не  слыша  об¬
ращенных  к  нему  вопросов  Вольцова.
 Он,  размышлял,  оправдала  ли  действительность  его  ожидания,
познал  ли  он  те  восторги,  что  сулили  ему  воображение  и  мечты...  Ведь
он  даже  имени  ее  не  знает.  Он  думал  о  Мари  Крюгер!  Думал  об  Уте.
 На  другой  день  они  увязывали  на  вилле  Вольцова  поклажу  в  боль¬
шие  тюки.  При  мысли  о  предстоящей  встрече  с  Мейснером  и  о  после¬
дующем  побеге  в  горы  Хольтом  овладело  беспокойство;  после  некото¬
рого  колебания  он  объявил:
 58

•  —  Мне  надо  еще  кое-куда  наведаться.
 —  Куда  это  ты  собрался?  —  с  удивлением  спросил  Вольцов.
 —  К  Барнимам.
 Вольцов  скорчил  недовольную  гримасу.
 —  Все  за  юбками  бегаешь!  Ладно,  ступай,  но  чтобы  ни  одна  душа
тебя  не  видела.
 Хольт  помыл  руки  над  кухонной  раковиной,  почистил  ногти  кинжа¬
лом  и  причесался.  Когда  он  позвонил  у  дверей  Барнимов,  на  него  на¬
пала  внезапная  робость  —  с  какой  радостью  он  повернул  бы  обрат¬
но!  Его  заставили  долго  ждать  в  холле.  Но,  увидев  Уту,  он  начисто
забыл  свои  сомнения.  «Она  вошла,  как  богиня!»  —  мелькнуло  у  него
в  голове,  —  эту  фразу  пел  Каварадоси  в  тот  единственный  раз,  когда
юному  школьнику  посчастливилось  попасть  в  оперу.
 —  Вот  уж  не  ожидала!—  воскликнула  она,  и  ее  улыбка  его  окон¬
чательно  покорила.  —  А  как  же  сбор  урожая?
 —  Оттуда  я  дал  тягу.  А  теперь  думаю...  исчезнуть  надолго.  Мне  и
захотелось  на  прощанье  с  вами  поговорить.
 —  И,  насколько  я  вас  знаю,  на  убийственно  серьезную  тему,  не
так  ли?  Что  ж,  идемте!
 Он  поднялся  за  Утой  по  лестнице  на  второй  этаж.  Она  открыла
одну  из  дверей  в  коридоре  и  пропустила  его  вперед.  Вся  комната  была
залита  ярким  солнечным  светом.  На  полу  лежал  пестрый,  ручного
тканья  ковер.  Перед  тахтой  стоял  чайный  столик  с  пуфами.  Комната
утопала  в  цветах.  У  окна,  у  балконной.двери,  на  чайном  столике  алели
розы  и  гвоздики;  по  гардинам  вились  гирляндами  настурции  и  вика,
спускаясь  до  самого  ковра,  а  также  пышно  разросшаяся  традескан¬
ция.  На  балконе  стоял  шезлонг,  а  рядом  —  столик  с  курительным
прибором.
 —  Возьмите  стул,  —  сказала  Ута,  расположившись  в  шезлонге
и  закинув  руки  за  голову.  Хольт  принес  себе  из  комнаты  пуф  и  уселся
рядом.  Она  молча  протянула  ему  медную  сигарочницу.  Он  закурил.
 —  Вы  пришли  с  каким-нибудь  делом  или  только  поглядеть  на
меня?  —  спросила  она.
 Ее  шутки  приводили  его  в  отчаяние.  Он  пробормотал,  что  здесь
в  городе  «он  совсем  одинок...  ни  одной  близкой  души».
 —  Ну  так  рассказывайте!  Почему  вы  живете  один,  без  родителей?
 —  С  матерью  я  не  ужился.  А  отец...
 —  Вам,  может,  тяжело  об  этом  говорить?
 —  Нет,  отчего  же,  но  только  с  вами.  Он  работает  в  городском  уп¬
равлении  контролером  продовольственных  товаров.  Хотя  по  спе¬
циальности  врач.
 Она  посмотрела  на  него  с  интересом:
 —  Это  что  же,  своего  рода  репрессия?
 —  Я,  собственно,  сам  не  знаю,—  хмуро  протянул  Хольт;  как  и
всегда  при  расспросах  об  отце,  им  овладели  неуверенность  и  смуще¬
ние.  —  Отец  до)*го  жил  в  тропиках,  потом  преподавал  медицину  в
Гамбургском  университете  и  в  институте  тропических  заболеваний.
Моя  мать  —  из  семьи  фабрикантов.  После  женитьбы  отец  поселился
в  Леверкузене.  Там  он  занялся  исследованием  возбудителей  болез¬
ней  или  еще  чем-то  в  этом  роде.  А  потом  ему  предложили  другую  ра¬
 59

боту,  по-видимому...  военного  назначения.  Отец  наотрез  отказался  и
вынужден  был  уйти.  Он  так  и  не  нашел  другой  работы.  Мать  разве¬
лась  с  ним,  насколько  я  понимаю,  по  этой  же  причине...  Его  объявили
политически  неблагонадежным.  Должно  быть,  он  отчаянный  упрямец.
Предпочитает  голодать...
 —  Т1о  всему  видно,—  заметила  Ута,—  ваш  отец  человек  с  харак¬
тером.
 Хольт  окончательно  смешался.
 —  Да,  собственно...—  начал  он,  но  она  не  дала  ему  договорить:
 —  Почему  же  вы  с  ним  не  живете?
 —  Опекунский  суд  лишил  его  отцовских  прав.  Да  и  мне  это  в  сущ¬
ности  ни  к  чему.  Я  предпочитаю  чувствовать  себя  независимым!  По-
тому-то  я  и  уехал  от  матери.  Того,  что  называется  семьей,  у  нас  все
равно  не  было  —  и  раньше  тоже.  Отец  только  и  думал  о  своей  работе.
Ну  а  мать  —  она  много  моложе  —  вечно  возилась  с  гостями  или  сама
где-то  пропадала.  Я  убежал  из  дому,  но  меня  вернули  с  полицией.
Этой  весной  мать  наконец  согласилась  меня  отпустить.  Предполага¬
лось,  что  я  поеду  к  дяде  в  Гамбург,  он  член  наблюдательного  совета
крупной  табачной  фабрики.  А  потом  мать  устроила  меня  сюда  в  пан¬
сион.  Она  каждый  месяц  присылает  мне  деньги,  ей  это  не  трудно,  у  нее
большое  состояние.—  Он  замолчал  и  теперь  спрашивал  себя:  зачем
я  ей  все  это  рассказываю?
 —  Уж  не  ищете  ли  вы  у  меня  тепла  и  уюта,  материнского  участия?
 —  Вам,  видно,  нравится  надо  мною  подшучивать,—  сказал  он  с
упреком.—  Если  я  надоел  вам,  скажите  прямо,  я  уйду.  Быть  может,
у  вас  есть  близкий  человек,  которому  вы  можете  довериться,  а  мне...
 —  Что  вы,  что  вы,  с  вами  уж  и  пошутить  нельзя!  Странный  вы  че¬
ловек,—  продолжала  она,  словно  рассуждая  вслух.—  Визе  рисовал
мне  вас  этаким  бесшабашным  малым...  А  ведь  вы  с  вашей  сверхчув¬
ствительностью  мало  подходите  под  это  определение.
 —  Визе  меня  не  знает,—  бросил  Хольт  презрительно  и  тут  же
спохватился:  значит,  она  спрашивала  о  нем  у  Визе.—  Изводить  учи¬
телей  и  кривляться  —  это  одно...
 —  А  вторая  душа,  что  живет  у  вас  в  груди,  ищет  отдушины  у  Визе,
и  Визе  играет  ей  «Преподнесение  серебряной  розы»,  хотя  в  клавире
это  звучит  отвратительно!  —  Она  рассмеялась.—  Меня,  однако,  раду¬
ет,  что  со  мной  вы  не  кривляетесь.  Жалуйте  же  меня  и  впредь  своим
доверием.  Но  научитесь  не  обижаться  на  шутку.  По-моему,  вам  толь¬
ко  полезно,  чтобы  над  вами  шутили.
 Ута  поднялась  с  шезлонга  и  подошла  к  перилам  балкона.  Присло¬
нясь  к  ним,  она  продолжала:
 —  Но  если  вы  думаете,  что  я  счастливее  вас...—  Она  замолчала.
А  патом  закончила,  словно  сама  над  собой  подшучивая:—...то  вы
находитесь  в  приятном  заблуждении.—  Ветер,  игравший  ее  волоса¬
ми,  бросил  ей  в  лицо  шелковистую  прядь.—  Разумеется,  когда  у  меня
на  исходе  карманные  деньги,  я  могу,  как  вы  трогательно  выразились,
«довериться»  маме!  —  Опять  она  шутила.—  Но  ведь  все  это  пошлые
житейские  мелочи...  Погодите-ка!  —Она  взяла  в  комнате  какую-то
книгу  и  снова  уселась  в  шезлонг.—  «Во  всем  же,  что  нам  дорого  и  на¬
сущно  важно,—  прочитала  она  вслух,—  мы  несказанно  одиноки».
 Он  разобрал  на  корешке  название  книги:  Рильке,  Письма.
 60

«Во  всем,  что  нам  дорого  и  насущно  важно...  несказанно  одино¬
ки»,—  мысленно  повторил  Хольт.  Но  почему  же?
 —  А  ведь  каждсдоу  надо  иметь  близкого  человека,  которому  он
полностью  доверяет!  Вот  мы  сейчас  кое-что  задумали.  Может,  мне
скоро  понадобится  такой  человек.  Захотите  ли  вы  помочь  мне,  если  я
обращусь  к  вам  за  помощью?
 —  В  вашем  доверии  есть  что-то  сокрушительное,—  ответила  она,
снова  впадая  в  шутливый  тон.—  Впрочем,  ладно.  Попробуйте!  Я  сде¬
лаю  все,  что  в  моих  силах!
 Во  второй  половине  дня  Хольт,  нахохлившись,  сидел  у  камина.
На  вопросы  Вольцова  он  только  отмахивался.  Феттер,  Земцкий  и  Го¬
мулка  играли  в  скат.  Теперь,  на  пороге  настоящего  приключения,
Хольта  лихорадило  от  возбуждения,  и  он  напрасно  старался  собой
овладеть.  Но  вот  Гильберт  незаметно  подмигнул  ему.  Когда  они  вмес¬
те  поднялись  наверх,  Хольт  спросил:
 —  Ну,  как  по-твоему!  Получится  у  нас?
 —  А  ты  слушай!  —  Вольцов  вынул  из  ящика  своц^  «вальтер»  и
протянул  его  Хольту.—  Держи  его  все  время  под  прицелом.  Глав¬
ное  чтобы  он  не  удрал.  При  первой  же  попытке  к  бегству  стреляй
 в  спину,  не  рассуждая.  Я  беру  парабеллум.  Ну  как,  не  сдрейфишь?
 Хольт  стиснул  в  руке  пистолет. 	у
 —  Главное  —  чтобы,  не  удрал,—  повторил  Вольцов.—  Держи
его  под  прицелом,  пока  не  подпишет.  А  там  можешь  отвести  свою  пуш¬
ку.  О  том,  чтобы  он  подписался,  позабочусь  я.  Да  и  все  остальное  —
моя  забота.  А  теперь  пошли.  Только  не  волнуйся,  разыграем  все  как
по  нотам.
 Хольт  заранее  приготовил  фразу:  «Привет  тебе  от  Руфи  Вагнер!»
Это  во  имя  справедливости,  твердил  он  себе,  во  имя  справедливости!
 В  голосе  Вольцова,  доносившемся  снизу  из  холла,  слышались
повелительные  командирские  нотки.  Он  засек  время:
 —  Девятнадцать  часов  двадцать  восемь  минут...  Зепп!  Ровно  в
восемь  доставишь  лодку  к  Шварцбрунну,  повыше  Паркового  острова,
да  смотри  захвати  бечеву.  Как  только  стемнеет,  тащите  всю  поклажу
к  лодке  —  задворками  и  огородами.  К  этому  времени  явимся  и  мы.
Никаких  вопросов!  Все  ясно?  Пошли,  Вернер!
 Оба  друга  обогнули  Скалу  Ворона  и  приблизились  к  ней  с  север¬
ной  стороны.  Лес  тянулся  до  самого  подножия  громоздящихся  друг
на  друге  базальтовых  глыб.  К/Почти  отвесному  склону  примыкала  уз¬
кая  полянка,  сплошь  в  высоких  —  по  пояс  —  папоротниковых  зарос¬
лях.  Сюда  не  заглядывало  солрце.  Почва  здесь  была  сырая  и  мшис¬
тая.  Вольцов  притаился  за  деревьями  на  лесной  опушке.
 Под  навесом  скал  сгущались  сумерки. 	<
 —  Идет!  —  крикнул  Вольцов  после  долгого  ожидания.  Хольт  за¬
бился'  в  расщелину,  где  залегли  темные  тени.
 —  Идет  вдоль  лесной  опушки,—  услышал  он.—  Спрячься,  мы
возьмем  его  в  обхват!

Вольцов  скрылся  в  лесу.  Хольт  стоял  неподвижно,  прильнув  к
скале,  правой  рукой  он  стиснул  в  кармане  рукоятку  пистолета.  При
первой  же  попытке  к  бегству  стрелять,  не  рассуждая!  Во  имя  справед¬
ливости! 	^
 Прошла  целая  вечность,  прежде  чем  на  лесной  опушке^прслыша-
лись  шаги.  Хольт  увидел  в  кустах  рослую  фигуру  Мейснера,  за  ним
перелеском  крался  Вольцов. 	>
 Мейснер  был  уже  в  нескольких  шагах  от  Хольта.  Остановившись,
он  повернул  голову  направо,  потом  налево.  «Алло!»  Посмотрел  на
часы.  Хольт  выступил  из  расщелины.  Мейснер  увидел  Хольта,  узнал
его  и,  удивленный,  воскликнул:
 —  Это  еще  что  такое! 	(
 Хольт  медленно  обошел  вокруг  Мейснера,  прижав  его  этюмиансде-
ром  к  базальтовой  стене.  Волнение  сдавило  ему  горло.  Тут  подоспел
и  Вольцов.  Мейснер,  глаз  не  спускавший  с  Хольта,  повернулся  вокруг
собственной  оси.  Увидев  Вольцова,  он  опять  сказал:
 ,  —  Этого  еще  не  хватало...  Господа,  оказывается,  явились  на  пару!
 —  А  ты,  небось,  ждал  Сюзанну?  —  ухмыльнулся  Вольцов.
 Хольт  шаг  за  шагом  приближался  к  Мейснеру,  все  еще  сжимая  в
 кармане  пистолет.  Вольцов  с  безразличным  видом  держался  поодаль.
Но  вот  Хольт  подошел  к  Мейснеру  вплотную.
 —  Не  рассчитывай  встретить  здесь  Сюзанну,—  сказал  он.—  Ты
попался  на  удочку.  Письмо  написал  я.
 —  Ах,  вот  оно  что!  —  выкрикнул  Мейснер;  голос  его  дрожал  от
ярости.—  Шантажом  занялись!  Иначе  бы  вы  не  рискнули!
 Хольт  вытащил  из  кармана  пистолет,  направил  на  Мейснера  и
сказал:
 —  Привет  тебе  от  Руфи  Вагнер! 	*.
 Мейснер  медленно  отступил  назад.  Хольт  —  за  ним.  Мейснер  не¬
подвижным  взглядом  уставился  на  дуло  пистолета.  Голос  его  звучал
надтреснуто:
 —  Чего  вам  от  меня  нужно?
 —  Немногого,—  сказал  Хольт.
 —  Берегись!  —  рявкнул  Вольцов.  Хольт  невольно  отступил  на
шаг.  Мейснер  тенью  промелькнул  мимо,  в  темноте  грянул  вйстретт,  Л
Мейснер,  споткнувшись  о  подставленную  Вольцовом  ногу,  рухнул
в  чащу  папоротников.  Мгновение,  и  Вольцов  очутился  у  него  на  спине.
Мейснер  пытался  освободиться,  но  Вольцов  крепко  прижал  его  щекой
к  земле  и  раза  два  со  всего  размаха  двинул  в  ухо.
 —  На  помощь!  —  заорал  Мейснер.
 —  Я  тебе  помогу!  —  сказал  Вольцов.  —  Ну-ка,  Вернер,  вяжи  ему
ноги!
 Хольт  выдернул  из  кожаных  штанов  пояс  и  стянул  им  ноги  Мейс¬
неру.  Руки  они  ему  вывернули  и  тоже  связали  в  локтях.  Потом  сквозь
чащу  папоротника  поволокли  его  к  базальтовой  стене  и  посадили  спи-
*  ной  к  камню.
 Тем  временем  стемнело.  Вольцов  карманным  фонариком  осветил
лицо  Мейснера.  Нижняя  губа  у  него  была  рассечена  и  сильно  взду¬
лась.
 —  Что  вам  от  меня  нужно?  —  с  трудом  выговорил  Мейснер.
 62

Вольцов  достал  из  кармана  заготовленную  бумагу  и  прочел
вслух:  «...в  тайную  связь,  а  когда  она  оказалась  в  интересном  поло¬
жении,  застращал  ее  угрозами  и  прогнал...»
 Мейснер  медленно  поднял  голову.  Растерянность,  страх,  ярость
были  написаны  на  его  лице.
 —  Ну  вот.  Это  ты  подпишешь,—  потребовал  Вольцов.
 —  А  если...  не  подпишу?
 —  Подпишешь!  Сам  знаешь:  когда  кто  не  хочет,  найдутся  спосо¬
бы  его  уговорить.
 Молчание.
 —  Ну  а  если  я  все  же  не  подпишу?
 Вольцов  ничего  не  ответил.  Он  взял  себе  сигарету  и  протянул  ко¬
робку  Хольту,  но  тот  отрицательно  покачал  головой.
 —  Что  ж,  оттащим  тебя  в  лес  и  там  Прикончим.—  Вольцов  ска¬
зал  это  таким  равнодушным  тоном,  что  у  Хольта  задрожали  руки.—
Даю  тебе  пять  минут  на  размышление.  Пошли,  Вернер!
 На  лесной  опушке  Хольт  спросил  шепотом:
 —  А  вдруг  откажется?
 —  Подпишет,  будь  уверен.  У  него  не  хватит  духу.
 —  Ну  а  если  нет?  Неужели  мы...  его...
 —  А  что  нам  еще  остается?  —  Вольцов  говорил  все  тем  же  равно¬
душным  тоном.—  Не  можем  же  мы  его  отпустить!  У  нас  нет  выхода!
Нападение  на  фюрера  гитлерюгенда,  да  еще  вооруженное!  Тем  более
он  знает,  что  мы  в  курсе  его  дел  с  покойной  Вагнер.  Если  мы  его  уко¬
каем,  придется  инсценировать  самоубийство  —  все  же  какой-то  шанс
уцелеть.  Нельзя,  чтобы  он  на  нас  донес,  иначе  нам  с  тобой  несдобро¬
вать.  Ну,  пойдем  к  нему,  пять  минут  прошло.
 Хольт  последовал  за  ним  обратно  к  скале.  «Убийство!  Хладно¬
кровное  убийство!»  —  мелькнуло  у  него  в  голове.
 —  Ну  как?  Надумал?
 —  Не  подпишу!  —  заявил  Мейснер.
 Вольцов  не  торопясь  дал  ему  в  зубы.
 —  Злодеи!  Бандиты!  —  взвизгнул  Мейснер.
 —  Молчать!  —  заорал  Вольцов  и,  схватив  его  под  мышки,  легко
поставил  на  ноги.  Развернувшись,  он  с  силой  ударил  его  по  лицу,  а
потом  еще  и  еще  раз.
 Мейснер  весь  сник.
 —  Убейте  меня,  все  равно  не  подпишу!
 —  Обыщи  его!  —  сказал  Вольцов.—  Как  бы  у  него  не  нашли
письмо.—  Хольт  залез  кМейснеру  сначала  в  левый,  а  потом  в  правый
нагрудный  карман,  нашел  письмо  и  спрятал.
 —  Давай  развяжем  ему  ноги,—  сказал  Вольцов.  Они  подхватили
Мейснера  под  руки  и,  как  тот  ни  сопротивлялся,  уволокли  в  темную
глубь^песа.  Сильным  ударом  ноги  Вольцов  подшиб  ему  колени.  Мейс¬
нер  повалился  наземь.
 —  Ну,  теперь  тебе  каюк!  —  Вольцов  приставил  ему  ко  лбу  дуло
своего  армейского  пистолета.
 —  Сейчас  же  прекрати,—  завопил  Мейснер.—  Убери  пистолет!  —
И  срываясь  на  истошный  крик:  —  Перестаньте!  На  помощь!
 Вольцов  плотнее  вдавил  ему  в  лоб  дуло  пистолета.
 63

—  Подпишешь?  Говори!
 —  Подпишу,  подпишу!  —  закричал  Мейснер.—  Убери  пистолет!
 Они  подняли  его  и  развязали  ему  руки.  Вольцов  посветил  карман¬
ным  фонарем,  в  другой  руке  он  держал  пистолет.  Мейснер  подписал.
 —  Поставь  дату,—  приказал  Вольцов.—  Сегодня  24  июля  сорок
третьего  года.  Запомни  этот  день!  —  Он  спрятал  пистолет  и  заботливо
убрал  в  карман  подписанную  бумагу.—  А  теперь  встань,  подлюга!
Нам  осталось  еще  свести  личные  счеты.  За  тобой  старый  должок.
 Хольт  смотрел,  как  Вольцов  избивает  высокого  белобрысого  дети¬
ну;  тот  недолго  защищался,  а  потом  снова  упал  на  землю.  Вольцов
стал  топтать  его  ногами.  Наконец  он  нагнулся  над  неподвижным
телом,  перевернул  его  навзничь  и  осветил  фонариком  обезображенное
лицо.  Мейснер  лежал  без  сознания  и  только  тяжело  хрипел.
 —  А  теперь  ходу,  Вернер!
 Небо  покрылось  тучами.  В  лесу  было  темно,  как  ночью.  Они  тороп¬
ливо  шагали  по  городу.
 —  Ты  в  самом  деле  убил  бы  его?  —  опять  спросил  Хольт.
 —  Разумеется!  А  ты  как  думаешь?  —  удивился  Вольцов.
 Потом  в  темной,  пустынной  вилле  Хольт  долго  сидел,  обхватив  го¬
лову  руками.
 Кто-то  избитый  лежит  сейчас  в  лесу,  истекая  кровью.  Да,  я  слиш¬
ком  мягок.  Мне  надо  закалиться.  Я  с  ужасом  смотрю  на  Вольцова.
А  ведь  у  него  есть  то,  чего  мне  так  не  хватает:  «беспечность  убийцы,
чья  совесть  спокойна  и  верен  расчет».  Где-то  я  об  этом  читал.  Как  же
я  буду  воевать?  Мне  надо  закалиться!
 Кто-то  хлопнул  наружной  дверью.  Вольцов  взвалил  на  плечи  свой
тюк;  в  руках  он  тащил  набитый  книгами  портфель.  Они  медленно  дви¬
нулись  переулками  вниз  к  реке.  Вольцов  рассказывал  о  своих  планах:
 —  Мы  с  толком  проведем  время:  ночные  походы,  спорт,  учебная
стрельба.  Нам  надо  расширить  свои  военные  познания,  развить  в  себе
боевые  качества.
 —  Ясно,  Гильберт,—  поддакивал  Хольт.
 8
 Хольт  и  Гомулка  уже  несколько  дней  упражнялись  в  стрельбе.
Земцкий  по  утрам  нес  караул.  Часовому  с  вершины  горы  на  много  ки¬
лометров  открывалась  синяя  даль.  Феттер,  сидя  на  складном  стуль-*
чике  перед  входом  в  пещеру,  насвистывал  какой-то  мотив.  .Он  чистил
грибы.  В,  пещере,  вход  в  которую  они  значительно  расширили,  вис^ел
над  огнем  котелок  с  водой.  Накануне  Вольцов  обнаружил  в  капкане
зайца.  Но  Феттер,  или  «ротный  повар»,  как-именовал  его  Вольцов,  к
великому  своему  огорчению,  не  мог  его  зажарить  —  у  него  вышли  все
жиры,  да,  кстати,  и  весь  хлеб;  последнюю  горсть  ржаной  муки  он  се¬
годня  извел  на  грибной  суп.  Хольт  и  Гомулка  внизу,  в  лощине,  упраж¬
нялись  в  стрельбе,  целясь  в  жестяную  коробку  с  песком.
 —  Вам  нет  смысла  ходить  на  охоту,—  объявил  им  Вольцов.—
Только  дичь  распугаете.  Поупражняйтесь  сперва.
 Гомулка  метился  из  штуцера  без  сошек  и  после  каждого  выстрела
исчезал  в  облаке  вонючего  дыма.
 64

—  Прямое  попадание!  —  говорил  Хольт,  приставив  к  глазам  би¬
нокль.  Зепп  безостановочно  заряжал  и  стрелял  с  расстояния  в  семь¬
десят  пять  метров.
 —  Ты  попадаешь  в  мишень  два  раза  из  трех,—  сказал  Хольт,—
дальше  ты  не  двигаешься.
 —  Живую  цель  «цегче  поразить,—  ответил  Гомулка,  опуская  ру¬
жье.—  Это  старая  истина.  А  теперь  давай  опять  ты.—  Они  подошли
ближе  метров  на  тридцать.  Малокалиберная  винтовка  Хольта  изда¬
вала  сухой  звонкий  звук,  напоминающий  щелкание  бича.
 —  Отлично,  отлично!  —  сказал  Гомулка.—  Мы  делаем  успехи.
 Они  взяли  ружья  и,  выйдя  из  ущелья,  поднялись  на  вершину  мело¬
вого  плато.
 Перед  входом  в  пещеру  стоял  Вольцов  в  одних  трусах.  Хольт  и
Гомулка  принялись  чистить  оружие.
 —  Ничего,  кроме  грибного  супа,—  объявил  им  Феттер.—  Если
и  сегодня  придете  с  пустыми  руками,  с  завтрашнего  дня  объявляю
пост.
 Вольцов  искупался  в  ручье,  на  его  коже  сверкали  капельки  воды.
 —  Стреляйте  все,  что  попадется,—  приказал  он.—  Вороны  тоже
съедобны,  если  их  сварить  в  супе.  Мы  с  Земцким  нынче  вечером  от¬
правимся  в  поле,  накопаем  два  рюкзака  картошки.  Кроме  того,  я  по¬
шатаюсь  по  деревням,  посмотрю,  как  и  что.—  Одеваясь,  он  отдавал
все  новые  распоряжения.—  Надо  набрать  грибов  и  насушить  их.  Вни¬
зу  за  ущельем  вот-вот  поспеет  черника.  Христиан,  возьми  себе  на  за¬
метку.—  Феттер  именовал  Вольцова  «шефом»  и  рабски  ему  повино¬
вался.—  А  кроме  того,—  продолжал  Вольцов,—  мы  же  собирались
удить  рыбу.
 —  Это  опасно,—  предостерег  Гомулка.—  На  реке  нас  могут  уви¬
деть.
 —  Ну,  на  ночь-то  можно  поставить  удочки,—  предложил  Хольт,
подумывавший  об  условленной  встрече  с  Визе.—  Поручите  это  мне.
Реку  я  беру  на  себя.
 Феттер  снова  заскулил,  что  у  него  нет  маргарина.
 —  Попробуйте  приготовить  что-нибудь  без  маргарина!..  Вот  ес¬
ли  бы  раздобыть  свинью!  —  добавил  он  мечтательно.
 Все  уселись  хлебать  грибной  суп.  Земцкому  Феттер  отнес  его  пор¬
цию  в  кастрюльке.  Хольт  и  Гомулка  стали  снаряжаться  на  свою  пер¬
вую  охоту.
 —  У  вас  вид  робинзонов,—  ухмыльнулся  Вольцов.—  С  таким  ору¬
жием  только  на  мамонтов  ходить.  Ни  пуха  ни  пера!  —  крикнул  он  им
вдогонку.
 Охотники  спустились  по  крутой,  еще  не  утоптанной  тропке  и,  прой¬
дя  ущелье,  выбрались  на  широкую  долину.  Держа  ружья  под  мыш¬
кой,  они  двинулись  в  восточном  направлении  дремучим  лесом,  с  тру¬
дом  продираясь  через  цепкие  кустарники  и  густой  подлесок.  В  кустах
раздался  пронзительный  предостерегающий  крик  сойки.  Хольт  вски¬
нул  винтовку.
 —  Как  по-твоему,  соек  едят?  —  спросил  он  шепотом.
 —  Едят,  но  лучше  не  стрелять,  еще  спугнешь  что-нибудь  посуще¬
ственнее.
 5  Д.  Нолль
 65

—  Ее  крик  все  равно  разгонит  всю  дичь.  В  лесу  это  как  полицей¬
ский  свисток.
 Сойка  опустилась  на  ветви  дуба,  ее  пестрое  оперение  светилось
сквозь  листву.  Глубокий  выдох,  предварительный  спуск  курка,  взять
прицел.  Выстрел.  Птица  упала  наземь  в  облаке  взлетевших  перьев.
Хольт  перезарядил.  Первая  добыча!  Хольт  сунул  сойку  в  рюкзак,  и
они  побрели  дальше.
 К  вечеру  вышли  на  широкую  прогалину.  Здесь  протекал  прозрач¬
ный  ручей.  Они  расположились  на  отдых  у  лесной  опушки.  Дул  прох¬
ладный  ветерок.
 —  Ты  когда-нибудь  вспоминаешь  о  доме?—спросил  Хольт.
 —  Нет,—  сказал  Гомулка.—  А  ты?  Вспоминаешь  наш  город?  —
Хольт  покачал  головой.—  Ну  а  трактир...  помнишь,  в  деревне...  куда
нас  привезли  на  сбор  урожая?
 Хольт  напряженно  смотрел  в  сторону.  Вопрос  застиг  его  врасплох.
 —  Иногда  вспоминаю,—  прошептал  он  после  долгого  молчания.
 Неподалеку  в  траве  они  увидели  зайца,  он  стоял  на  задних  лапках,
 поводя  ушами  и  закатывая  глаза...  Очень  медленно  и  осторожно
Хольт  поднял  малокалиберку.  Он  заставил  себя  двигаться  спокойно
и  внимательно  целиться.  Гомулка  приложился  щекой  к  прикладу
штуцера,  готовясь  стрелять,  если  Хольт  промахнется.  Сумерки,  толь¬
ко  бы  не  дернуть  при  спуске  курок!  Голова  с  длинными  ушами  дро¬
жала  над  мушкой.  Когда  грохнул  выстрел,  заяц  высоко  подскочил,
упал  на  траву  и  затих.  И  в  ту  же  минуту  где-то  в  ощутимой  близости
вырвалось  из  кустов  какое-то  крупное  животное  и  легкими  пружинис¬
тыми  скачками  понеслось  по  прогалине.  «Стреляй!»  —  крикнул
Хольт,  но  штуцер  уже  прогремел.  Гомулка  исчез  в  клубах  едкого  ды¬
ма.  Эхо  прокатилось  по  лесу.  Гомулка  вскочил.  Он  наклонился  вперед
и  с  лихорадочной  поспешностью  вставил  в  ствол  новый  патрон.  Жи¬
вотное  уже  скрылось  в  лесу  за  прогалицой.
 —  Бежим!  —  крикнул  Хольт.—  Это  косуля,  а  может,  и  олень.
 Они  бегом  пересекли  прогалину,  перемахнули  через  ручей.  На
 опушке  леса  раздался  торжествующий  возглас  Гомулки:
 —  Есть!
 Хольт  увидел  большую  лужу  крови,  которая  быстро  впитывалась
землей,  и  широкий  кровавый  след,  неожиданно  обрывавшийся.
 —  Там,  в  кустах!
 Они  раздвинули  ветви.  Что-то  опять  зашумело  в  листве,  тень  рину¬
лась  в  сторону,  казалось,  ее  можно  ухватить  руками.  Из  зарослей,  где
пряталось  раненое  животное,  кровавый  след  вел  дальше.  Гомулка  с
внезапным  испугом  схватил  Хольта  за  руку:
 —  Вон  он!
 Метрах  в  тридцати  в  кустах  укрытый  сумеркахми  лежал  олень.  Он
опять  с  трудом  поднялся  на  передние  ноги  и  повернул  к  ним  голову,
увенчанную  могучими  рогами.  Гомулка  стал  на  колено,  прицелился.
Хольту  казалось,  что  прошла  целая  вечность;  но  вот  прогремел  выс¬
трел,  и  эхо  затерялось  в  верхушках  деревьев.  Едкий  привкус  черного
пороха  наполнил  нос  и  рот.  Олень  рухнул  наземь.  Гомулка  уронил
ружье,  вскочил  и  собирался  уже  издать  победный  вопль,  но  тут  Хольт
остановил  его:
 66

—  Тише!  Еще  кого-нибудь  принесет!
 С  минуту  они  стояли  и  напряженно  слушали.  Нигде  ни  звука.
 —  Никто  сюда  не  придет.  Мужчины  все  на  войне,  а  женщины  в
лес  не  ходят,  боятся.
 Гомулка  поднял  свой  штуцер  и  забил  в  него  новый  патрон.  Они
постояли  над  убитым  зверем.  Олень  в  предсмертной  агонии  изрыл  ро¬
гами  вокруг  себя  всю  землю  и  теперь  неподвижно  лежал  на  боку.  Го¬
мулка  сосчитал  отростки  на  рогах.
 —  Двенадцать.  Значит,  бык  старый  и  убит  по  всем  правилам...
А  ведь  мог  и  здорово  морочить  нас,  тем  более  что  мы  без  собаки.—
Первый  заряд  угодил  оленю  в  бок  под  лопатку,  второй  пробил  шею  у
загривка.
 —  Я  так  и  знал,  что  выстрелил  удачно,—  с  удовлетворением  ска¬
зал  Гомулка.—  Он  напоролся  на  мою  пулю...
 Хольт  побежал  за  зайцем.  Потом  они  оттащили  оленя  поглубже
в  чащу  дубняка.—  В  нем  добрых  два  центнера,  вес  изрядный!
 —  Настоящий  охотник  никогда  не  скажет  об  олене  «изрядный
вес»,—  поправил  его  Гомулка.—  Только  —  добрый  олень,  отличный,
знаменитый.  То  же  самое  и  о  рогах.  С  провинившегося  берут  штраф
в  виде  взрослого  оленя,  а  кроме  того,  ему  полагается  посвящение
охотничьим  ножом.
 —  Это  как  же?  —  спросил  Хольт.
 —  Три  удара  плашмя.  При  первом  ударе  старший  охотник  возгла¬
шает:  «Это  за  моего  милостивого  князя  и  господина!»  При  втором:
«Это  за  рыцарей,  добрых  людей  и  барских  холопов!»  А  при  третьем:
«Это  во  славу  благородных  охотничьих  правил!»
 Хольт  рассмеялся.  Но  они  так  и  не  решились  разделать  свою  до¬
бычу.
 —  Тебе  уже  приходилось  свежевать  оленя?  Лучше  за  это  не
браться.  Давай  оттащим  его  в  кусты.—Они  засыпали  кровь  на  опушке
и  в  кустах,  а  затем  повалили  молодую  елочку  и  продели  ствол  в  свя¬
занные  ноги  животного.
 —  Так  хорошо,—  сказал  Гомулка.
 —  На  войне  придется  таскать  ноши  и  потяжелее,—  заметил
Хольт.
 Гомулка  разжег  небольшой  костер.  Они  зажарили  сойку  на  откры¬
том  пламени,  она  была  с  голубя  величиной.  Не  удовлетворившись
таким  ужином,  они  надели  зайца  на  палку  и  принялись  жарить  его  на
медленном  огне.
 Спустилась  ночь.  Хольт  разостлал  плащ-палатку  и  улегся,  прис¬
лонясь  головой  к  оленьей  туше.  Гомулка  опустился  на  корточки  ря¬
дом  и  подбрасывал  сучья  в  костер.  Капли  жира,  стекая,  шипели  в  пла¬
мени.  Между  кронами  деревьев  высыпали  звезды.
 Хольт  смотрел  в  небо,  как  той  ночью,  несколько  дней  назад,  в  чу¬
жой  темной  каморке.  По  правде,  я  давно  ее  забыл.  Когда  я  пытаюсь
ее  вспомнить,  передо  мной  встает  другое  лицо...
 —  Ты  вот  спросил  меня...—  обратился  он  к  Гомулке.—  Тогда  в
трактире  это,  честно  говоря,  произошло  помимо  моей  воли.  Я,  правда,
желал  этого,  но  не  так!  А  иначе  поступить  не  мог,  всю  жизнь  считал
бы  себя  трусом!  Я  и  сейчас  не  знаю,  стыдиться  или  нет.
 5*
 67

Гомулка  толстым  суком  разгребал  пламя.
 —  Раньше  мне  казалось,  что  это  бывает,  как  в  книгах  описы¬
вают,  —  продолжал  Хольт.—  Любовь  и  все  такое.  Как  у  Новалиса.
Ты  знаешь,  у  него  есть  рассказ...  Она  —  королевская  дочь  и  первая
красавица  в  стране,  а  он  —  нищий  поэт,  живет  с  отцом  в  лесу.  Отец
у  него  невообразимо  ученый  —  знаешь,  вроде  мудреца.  Певец  и  коро¬
левна  тайно  любят  друг  друга.  Однажды  они  гуляли  по  лесу,  вдруг
разразилась  гроза,  и  пришлось  им  укрыться  в  пещере,  где,  собствен¬
но,  все  и  произошло,  от  горячей  любви,  конечно.  Принцесса  после  это¬
го  случая  побоялась  вернуться  к  отцу  в  королевский  замок  и  осталась
у  мудреца  и  его  сына.  Король  приказывает  обшарить  всю  страну,  но
тщетно.  Проходит  год,  и  молодой  поэт  приводит  беглянку  в  замок,  у
нее  уже  младенец,  а  поэт  сотворил  из  этой  истории  песню  и  поет  ее
кбролю.  Тот  тронут  до  слез  и  прощает  ослушников.  По-моему,  повесть
чудесная,  но  в  жизни  так  не  бывает.
 —  Дай-ка  сюда  соль!  —  попросил  Гомулка.—  И  часто  ты  дума¬
ешь  о  таких  вещах?  —  Он  снял  зайца  с  вертела,  разрезал  на  части  и
протянул  Хольту  кусок  дымящегося  мяса.
 —  Интересно,—  продолжал  Хольт,  зубами  отрывая  мясо  от  кос¬
тей,—  со  всеми  ли...  идеалами  так  бывает  в  жизни,  как  это  случилось
с  моим  Новалисом  при  первом  же  столкновении  с  действительностью?
Любовь  всегда  представлялась  мне  каким-то  торжеством.  На  самом
деле  никакого  торжества  —  и  даже  наоборот.  У  меня  горло  сжима¬
ется  от  волнения,  когда  я  слышу  по  радио  воскресный  утренник  гит-
лерюгенда.  Недавно  передавали  про  молодого  добровольца  и  про
опьяняющее  чувство  самопожертвования,  когда  отдаешь  жизнь  за
отечество...  Или  помнишь  книжку  Зеренсена  «Голос  предков»,  Кнак
недавно  приносил  ее  в  класс:  «...пригнувшись,  ринуться  вперед,  с  ли¬
кующим  воплем  швырнуть  гранату  в  пулеметное  гнездо...  и,  сражен¬
ному  пулей,  упасть  с  последней  мыслью:  «Все  для  Германии!..»
 —  Все  объедки  бросай  в  огонь,—  предупредил  его  Гомулка.—  Не
оставляй  костей  на  земле!  Пепел  мы  потом  зароем...  Так  ты,  значит,
боишься,  как  бы  с  войной  не  получилось  того  же,  что  с  любовью?
Вольцов  считает,  что  в  войне  поэзии  ни  на  грош.  Это  та  же  наука,  го¬
ворит  он,  такая  же  сухая  материя,  как  химия.
 —  Да,  но  когда  ты  уже  преодолел  страх  и  готов  принять  смерть,
помнишь,  как  это  сказано  в  «Фронтовике»  Боймельбурга,—  читал,
конечно?  —только  тогда  тебя  осенит  героический  порыв!
 —  Еще  какой-то  год,  и  мы  сами  все  узнаем,—  сказал  Гомулка.
Оба  товарища  растянулись  на  своих  ложах  голова  к  голове.
 —  Есть  многое,  о  чем  ни  с  кем  не  поговоришь,—  тихо  заметил
Хольт.—  Я  раньше  думал,  что  для  этого  и  существуют  отцы.  С  ними
можно  обо  всем  толковать.
 —  Взрослые  сами  не  знают,  чего  им  нужно,—  ответил  Гомулка.—
Сегодня  он  тебе  скажет  одно,  а  завтра  другое.
 Феттеру  не  давало  покоя  их  охотничье  счастье.
 —  Как  это  вам  удалось?  —  спрашивал  он  уже  много  дней  спустя.
 —  Очень  просто:  нажали  на  курок  и  поволокли  добычу  домой,—
отвечал  Гомулка.
 68

Теперь  они  три  раза  в  день  ели  мясо.  Вольцов  через  день  поставлял
им  картофель.  Он  часами  просиживал  перед  пещерой,  погруженный  в
свои  книги,  и  обдумывал  какой-то  план,  о  котором  пока  никому  не  го¬
ворил  ни  звука.
 Несколько  раз  он  наведывался  в  отдаленную  деревню  и  возвра¬
щался  оттуда,  накопав  молодой  картошки.  Поля  на  лесных  вырубках
охотно  посещались  черной  дичью,  но  предложение  подкараулить  там
кабана  пришлось  отвергнуть,  так  как  стрельбу  могли  услышать  в
деревне.
 У  Вольцова  был  наготове  другой  план.
 —  Пора!  Нам  надо  устроить  военный  совет!
 Где-то  в  лесу  он  наткнулся  на  уединенный  хутор.
 —  Дом  сторожит  дворовый  пес,  его  мы,  конечно,  пристрелим.  А
затем  преспокойно  уведем  из  хлева  свинью.
 Хольт  испугался,  зато  Феттера  это  предложение  привело  в  вос¬
торг.
 —  Свинью?  —  радовался  он.  —  Настоящую  жирную  хрюшку?
 —  Пристрелить  собаку  —  это  куда  ни  шло,—  стал  доказывать
Хольт.  —  Ну  а  вдруг  нагрянут  хозяева!
 —  Там  живут  всего-то  два  старика,—  возразил  Вольцов,  —  По-
видимому,  это  лесничество.  Они  держат  двух  коров  и  несколько  сви¬
ней.  Трое  из  нас  заколют  свинью  и  унесут,  а  двое  займутся  старика¬
ми  —  не  дадут  им  кричать.  А  можно  и  днем  выбрать  время,  когда  их
не  будет  дома.  У  них  пшеничное  поле  на  порядочном  расстоянии  от
лесничества.  Я  там  все  разнюхал,  до  мельчайших  подробностей.
 Хольт  слушал  и  молчал.  План  Вольцова  манил  его  как  увлекатель¬
ное  приключение...  И  все  же...  ограбление  со  взломом  и  даже  воору¬
женное  ограбление...  Он  сказал  веско:
 —  За  это  полагается  тюрьма.  —  Земцкий  испуганно  взглянул  на
Хольта.
 —  Какая  там  тюрьма!  —  отмахнулся  Вольцов.  —  Не  пойман  —
не  вор!
 —  Это  называется,  реквизиция,—  азартно  подхватил  ФетТер.—
На  войне  так  уж  положено  —  ре-кви-зировать  продовольствие  у  кре¬
стьян.  Отец  рассказывал,  что  на  Украине  наши  войска  в  деревнях  вы¬
гоняют  из  дворов  весь  скот,  понимаешь,  все  поголовье,  а  не  то  что
одну  несчастную  свинью,  и  грузят  на  машины.  Посмей  им  только  сло¬
во  сказать!  Там,  где  люди  сопротивляются,  их  ставят  к  стенке.
 —  Вот  видишь,  как  это  делается!  —  поддержал  его  Вольцов.—
Это  будет  для  нас  испытанием  нервов  и  хорошей  школой  на  будущее.
Такая  предварительная  тренировка  нам  только  полезна.
 Хольт  не  мог  избавиться  от  тревожного  чувства*.  Но  выйти  из  по¬
виновения  Вольцова?  Об  этом  не  могло  быть  и  речи!
 —  Я,  разумеется,  пойду  с  вами,—  сказал  он.  Но  он  уже  думал  о
том,  как  избежать  неприятных  последствий.  Он  попросту  боялся  и  не
таил  этого  от  себя.
 —  Я  залезу  на  сосну  с  биноклем  и  проведу  над  хутором  дневное
наблюдение,—  услышал  он  голос  Вольцова.—  Мы  по  всем  правилам
подготовим  эту  операцию.
 69

Хольт  встретился  с  Визе.  Он  ушел  на  реку  под  предлогом,  что  хо¬
чет  на  ночь  поставить  удочки.
 Визе  сообщил  ему  много  нового.  Исчезновение  пяти  школьников
пока  не  замечено  в  городе.  Считают,  что  они  на  сельскохозяйственных
работах;  Вурм,  по-видимому,  еще  не  известил  начальство  о  побеге.
Мейснер,  рассказал  между  прочим  Визе,  лежит  в  больнице  и  не  явил¬
ся  на  призыв.  Он  сорвался  со  Скалы  Ворона  и  разбился.  Но  в  городе
говорят,  что  это  жених  рыженькой  Сюзанны  так  его  отделал,  он  ей
проходу  не  давал.
 Эта  новость  сняла  у  Хольта  камень  с  души.
 —  Дуче  ушел  в  отставку,—  рассказывал  Визе.—  Он  назначил
Бадольо  своим  преемником,  а  тот  в  особом  воззвании  объявил,  что
Италия  будет  продолжать  войну.  По  радио  сказали,  что  немецкий  на¬
род  принял  это  заявление  к  сведению.
 —  Смешно!  —  сказал  Хольт  е  недоумением.  —  Ты  что-нибудь  по¬
нимаешь?
 Петер  Визе  пожал  плечами.  Он  также  рассказал,  что  Гамбург
бомбили  целую  неделю.  Ночь  за  ночью.  Хольт  подумал  о  своих  та¬
мошних  родственниках.  Рассеянно  слушал  он  голос  Визе.
 —  Говорят,  это  был  какой-то  ужас...  Фосфор...  кошмарные  раны.
Обугленные  человеческие  тела...
 Хольт  заночевал  на  реке.  Он  думал:  может,  нас  пошлют  в  самое
пекло,  туда,  где  особенно  свирепствует  вражеская  авиация...  Наутро
он  собрал  свои  удочки  и  направился  обратно  с  уловом  в  несколько
маленьких  угрей.
 Они  вели  нелегкую  жизнь.  Каждую  каплю  воды  приходилось  но¬
сить  с  реки  по  головоломным  тропам.  Хольт  и  Гомулка  бродили  по  ле¬
су.  Они  били  зайцев  и  рябчиков.  Совместные  походы  очень  сблизили
их.  Вольцов  однажды  целый  день  просидел  в  засаде,  ведя  наблюдение
за  лесничеством,  и  теперь  разрабатывал  план  предстоящей  экспеди¬
ции.  Хольт  с  все  большим  страхом  думал  о  ней.  Но  он  ни  с  кем  не  де¬
лился  своими  сомнениями,  даже  с  Гомулкой  во  время  их  ночевок  в  ле¬
су  у  костра.  Он  обдумывал  этот  вопрос  со  всех  сторон.  Если  эта  аван¬
тюра  провалится  или  если  их  потом  изловят,  никто,  даже  влиятель¬
ный  дядя  Вольцова,  не  сможет  спасти  их  от  наказания.  Надо  было
предотвратить  самую  возможность  наказания.  Постепенно  у  Хольта
возникла  мысль  заблаговременно  обратиться  к  дяде  Вольцова  и  тай¬
но  заручиться  его  поддержкой.
 Снова  они  с  Визе  встретились.  В  городе  уже  знали  об  их  исчезно¬
вении.  Полиция,  по  словам  Визе,  опросила  кое-кого  из  учеников,  не
было  ли  разговоров  о  совместной  экскурсии  пяти  гимназистов  на  вре¬
мя  каникул.  Пока  еще,  должно  быть,  справляются  у  родственников,—
розыски  ведутся  больше  для  видимости,  спустя  рукава...  Адвокат  Го¬
мулка,  например,  высказал  предположение,  что  Зепп  отправился  к
дяде,  зубному  врачу.  Тот  постоянный  житель  Дрездена  и  на  лето  уез¬
жает  куда-то  на  дачу.  На  этот  раз  Хольт  со  спокойной  душой  воротил¬
ся  в  лагерь.
 Вечером  они  сидели  у  костра  и  беседовали.  Феттер  размечтался:
 70

—  Когда-то  в  Атлантическом  океане  была  настоящая  республика
пиратов.  Я  где-то  читал  об  этом.  Их  звали  фли-бу-стьеры.  Мне  бы  так!
Попробовали  бы  мои  родители  пальцем  меня  тронуть!
 Хольт  поднялся.  Он  не  слушал  болтовни  Феттера.  С  тех  пор  как
они  жили  здесь,  в  горах,  он  не  переставал  думать  об  Уте  Барним.  А
теперь  воспоминания  нахлынули  с  такоц  силой,  что  он  достал  из  рюк¬
зака  блокнот  и  вечное  перо  и  тут  же,  при  свете  костра,  написал  ей
письмо  —  неистовые,  пламенные  строки.  При  следующей  встрече  он
отдал  их  Визе  в  запечатанном  конверте.  С  нетерпением  ждал  он  оче¬
редного  свидания  у  реки.  А  так  как  Вольцов  со  всей  энергией  стал  го¬
товиться  к  нападению  на  лесничество,  то  у  Хольта  созрела  мысль  при¬
бегнуть  к  дяде  Вольцова  при  посредничестве  Уты.
 Как-то,  ожидая  Визе  в  условленном  месте  на  реке,  Хольт  выку¬
пался  в  заросшей  камышом  протоке.  Потом  забросил  удочки  и  поймал
двух-трех  окуней.  Было  у  него  с  собой  и  несколько  картофелин.  Раз¬
ведя  огонь,  он  разложил  их  вокруг  костра.  Потом  надел  рыбу  на  па¬
лочку  и  зажарил  на  огне.  Поужинав,  он  закинул  большие  удочки  на
угрей.  С  нетерпением  поджидая  Петера,  он  сидел  и  курил  у  костра,
глядя  на  реку,  неподвижно  лежавшую  в  сиянии  заходящего  солнца.
Наконец  Визе  явился.  Он  протянул  Хольту  газету.  Хольт  пробежал
заметку:
 «Пятеро  гимназистов  в  возрасте  от  шестнадцати  до  семнадцати
лет...  Об  исчезновении  стало  известно  с  большим  опозданием...  Во
время  сбора  урожая  отрядом  гитлерюгенда...  По  сообщению  лагерно¬
го  командира,  они  сбежали  вскоре  после  прибытия...  В  окружнЪм  уго¬
ловном  розыске  предполагают,  что  речь  идет  об  организованном  бег¬
стве  от  родительского  надзора...  Полицейские  власти  напали  на
след...»
 —  Напали  на  след?  —  задумчиво  повторил  Хольт,  пряча  в  кар¬
ман  газету.
 —  Папа  говорил  с  судьей  па  делам  несовершеннолетних,—  успо¬
коил  его  Визе.—  Они  ровно  ничего  не  знают.
 Хольт  вздохнул  с  облегчением.
 —  А  письмо  ^ы  опустил?
 —  Как  же.  Позавчера  Ута  заходила  к  сестре.  Говорили  и  о  вас.
Она  ни  словом  не  упомянула  о  письме.  Ни  у  кого  и  мысли  нет,  что  вы
скрываетесь  в  горах.  Ута  сказала,  что  зря  только  полиция  подняла
переполох.  Ждали  бы  спокойно,  пока  вы  сами  не  явитесь.
 —  Как  по-твоему,  захочет  она  со  мной  здесь  встретиться?
 Визе  подумал.
 —  Может,  и  захочет.  Она  хорошо  о  тебе  отзывается.
 Хольт  постарался  сохранить  равнодушный  вид.
 —  Мне  нужно,  не  откладывая,  с  ней  поговорить.  В  следующий
раз  приведи  ее  с  собой.  Хорошо  бы  в  воскресенье  вечером.  Зайди  к
ней  попозже,  чтобы  в  случае  чего  она  не  успела  нас  выдать.
 Оставшись  один,  Хольт  проверил  удочки,  а  потом  лег  и  мгновенно
уснул.  Ночью  стал  накрапывать  дождь.  Хольт  с  головой  укрылся
плащ-палаткой  и  продолжал  спать.
 В  лагере  ему  рассказали,  что  Вольцов  снова  целый  день  продежу¬
рил  у  лесничества.
 71

—  Это  состоится  завтра,—  сообщил  Зепп  Хольту.
 В  тот  же  день,  ближе  к  вечеру,  Вольцов  созвал  военный  совет.
 —  Собака  уже  того...  —  и  он  выразительным  жестом  провел  ру¬
кой  по  горлу.  Оказывается,  он  спрятался  на  лесной  опушке  и  ждал,
пока  старик  не  уедет  в  поле.  Пес,  коренастый  боксер,  бежал  за  те¬
лежкой.
 —  Что-то,  верно,  он  учуял.  Смотрю,  вдруг  повернул  и  —  шасть
в  кусты.  Я,  конечно,  бежать,  все  дальше  и  дальше  в  лес,  он  за  мной.
Тут  я  сунул  ему  в  зубы  дубинку  и  пырнул  его  ножом.
 В  рассказе  Вольцова  чувствовалось  полное  равнодушие  к  судьбе
собаки.  Он  изложил  товарищам  свой  план.  Усадьба  со  всеми  своими
строениями  образует  правильный  прямоугольник.  Жилой  дом  и  хлев
с  сараем  стоят  друг  против  друга.  За  хлевом  —  обнесенный  изгоро¬
дью  загончик,  куда  свиней  пускают  на  день.
 —  Мы  сделаем  это  днем,—  говорил  Вольцов.  —  Старики  часам  к
семи  утра  выезжают  в  поле  и  возвращаются  не  раньше  полудня.  В  это
время  за  двором  никто  не  присматривает.  Вернер,  мы  с  тобой  покара¬
улим,  чтобы  нас  не  застали  врасплох,  а  Зепп  с  Христианом  и  Фрицем
займутся  свиньей.  Потом  вы  переправите  ее  куда-нибудь  в  укромное
место.—  Вольцов  говорил  об  этом,  как  о  самом  обычном  деле.
 —  Что  же,  заколоть  свинью  или  мне  прихватить  с  собой  штуцер?
 —  Захвати  штуцер.  Свинью  выбери  не  самую  большую.  Свяжете
ей  ноги,  как  тогда  оленю.  Как  только  доставите  свинью  в  лес,  Зепп
пришлет  за  нами,  и  мы  к  вам  присоединимся.
 На  следующее  утро  Хольт  и  Вольцов  занялись  чисткой  пистолетов.
Гомулка  смазал  свой  штуцер.  Феттер  и  Земцкий  обтесали  кол.  Высту¬
пили  в  поход  поздно  ночью.  На  рассвете  подошли  к  лесничеству  и  за¬
сели  в  кустах.  Немного  погодя  из  ворот  выехала  фура,  запряженная
двумя  коровами.
 —  Надеюсь,  они  еще  не  обзавелись  новой  дворнягой  и  она  не
вцепится  мне  в  зад,—  поежился  Феттер.
 —  Я  первым  полезу  через  ограду  и  отворю  ворота,—  сказал  Воль¬
цов.
 Они  еще  час  прождали  в  кустах.  Потом  вымазали  себе  лица  углем.
Вольцов  указывал  дорогу.  Некоторое  время  они  ждали  перед  ворота¬
ми.
 —  Нет  у  них  собаки,—  решил  Вольцов.  —  Иначе  она  бы  давно
залаяла.—  Он  одним  махом  вскочил  на  ворота,  как  на  шведскую
стенку.  Выходит,  нас  не  зря  гоняли  в  спортивном  городке,  подумал
Хольт.
 Во  дворе  громко  загоготал  гусак.  Ворота  распахнулись.  Вольцов
прокричал  что-то  неразборчивое  и  указал  рукой  направо.  Многоголо¬
сое  оглушительное  гоготанье  гусей  ответило  ему  дружным  хором.
 Хольт  стал  на  посту  у  взломанных  ворот.  Обернувшись,  он  уви¬
дел,  что  во  дворе  по  направлению  к  хлеву  бегут  три  фигуры.  Вольцов
патрулировал  усадьбу  снаружи.  Гуси  не  унимались,  а  теперь  к  их
хору  присоединился  пронзительный  визг  свиней.  Но  тут  грянул  выс¬
трел,  и  Хольт  вздохнул  свободнее.  Он  почувствовал,  что  весь  взмок.
Гуси  все  еще  продолжали  галдеть.  Наконец  послышался  голос  Воль¬
цова:  «Пошли,  Вернер!»  Они  вместе  закрыли  ворота.  А  потом  из  лесу
 72

прибежал  Феттер  и  радостно  сообщил:
 —  Ну  и  хрюшку  мы  раздобыли,  высший  класс!
 Нервное  напряжение  разрядилось  дружным  смехом...  В  лесу  Зем¬
цкий  и  Гомулка  ждали  их  с  добычей.  Пристегнув  две  плащ-палатки
друг  к  другу,  они  завернули  в  них  свинью;  из  серого  узла  выглядывали
только  связанные  ножки.  Потом  дружно  взвалили  на  плечи  обтесан¬
ный  кол  и  вчетвером  потащили  ношу  в  лагерь.  Земцкий  в  виде  трофеи
воткнул  свиной  хвостик  за  ремешок  фуражки.
 Погода  испортилась,  похолодало.  Над  горами  густо  нависли  обла¬
ка.  Феттер  непрерывно  жарил  мясо.  Глубокое,  дочиста  вымытое  уг¬
лубление  в  скале  было  до  краев  наполнено  жиром.  Хольту  и  Гомулке
уже  не  приходилось  ежедневно  ходить  на  охоту.
 Лил  проливной  дождь.^Хольт  сидел  у  костра,  дым  которого  через
шахту  выходил  наружу.
 —  Ты  хоть  догадался  подобрать  пустую  гильзу?  —  внезапно
спросил  Вольцов.  Ага!  Вот  когда  он  задумался  о  последствиях!
 —  Я  же  не  новичок,—  оскорбился  Гомулка.
 —  Во  всяком  случае,  жратвой  мы  запаслись,—  продолжал  Воль¬
цов,  затягиваясь  сигарой.—  Теперь  можно  и  отдохнуть.
 —  Только  бы  э^у...  историю  со  свиньей  не  связали  с  нашей  пятер¬
кой,—  сказал  Хольт.  И  нерешительно  добавил:  —  Вот  что  о  нас  пи¬
шут  в  местной  газете.—  Он  вытащил  листок  из  кармана  и  прочел  за¬
метку  вслух.  —  Они,  конечно,  догадываются,  что  мы  прячемся  где-то
в  лесу.
 —  Лес  велику—  возразил  Вольцов.—  Но  черт  побери!  Откуда  у
тебя  газета?  —  спохватился  он.
 —  Мне  дал  Визе.
 —  Как  так  Визе?  —  Вольцов  удивленно  уставился  на  Хольта.
Гомулка,  чистивший  свой  штуцер,  отложил  его  в  сторону.
 —  Я  иногда  встречаюсь  с  ним  на  реке,—  сказал  Хольт.
 Вольцов  долго  думал.
 —  Собственно,  это  не  так  уж  глупо,-»-  буркнул  он.
 Хольта  удивило,  что  Вольцов  так  легко  отнесся  к  его  тайным  сви¬
даниям.
 —  А  завтра...  я  встречусь  с  Утой  Барним,—  скороговоркой  доба¬
вил  он,  словно  не  придавая  своим  словам  значения.
 Вольцов  склонил  голову  набок  и  опять  задумался.
 —  Выкладывай  все  как  есть!  Что-то  ты,  видно,  затеял.
 —  Я  хочу  просить  ее  проехаться  к  твоему  дяде.  Она  лучше  всех  су¬
меет  ему  объяснить...
 Вольцов  пожевал  нижнюю  губу.  На  этот  раз  он  размышлял  осо¬
бенно  долго.
 —  Дядя  Ганс  разозлится,  но,  пожалуй,  это  идея.  Может,  написать
ему?
 —  Этого  еще  не  хватало!  Уж  не  хочешь  ли  ты  дать  против  себя
письменное  показание?  —^  возразил  Гомулка.
 Вольцов  поднялся.
 —  Утро  вечера  мудренее,—  сказал  он.
 Укладываясь  спать  рядом  с  Хольтом,  Гомулка  сказал: 	?
 —  Ты  заметил?  У  Гильберта  будто  гора  свалилась  с  плеч.
 73

В  воскресенье  утром  Вольцов  съел  на  завтрак  кусище  мяса  с  го¬
лову  величиной.  Он  рвал  его  своими  сильными  зубами  и  с  хрустом
разгрызал  кости.
 —  Ступай,—  сказал  он.—  Надеюсь,  Ута  нас  не  выдаст.
 Хольт  взглянул  на  небо.  Ветер  разорвал  наконец  облачную  пелену.
Хольт  быстро  собрался  в  дорогу.
 На  этот  раз  он  тщательнее  обычного  обследовал  болото  вокруг
места  предстоядцего  свидания,  тростниковые  заросли  и  чащу  лозняка.
Набрав,  в  ближайшем  лесу.полную  плащ-палатку  хворосту,  он  пота¬
щил  его  в  свое  убежище.  Здесь,  у  костра,  он  пообедал  куском  свини¬
ны,  который  дал  ему  с  собой  Феттер.  Медленно  надвигался  вечер.
 Костер  прогорел,  Хольт  положил  на  уголья  крепкое  корневище.
Потом  стал  ждать  у  лесной  опушки.  Вскоре  на  узкой  тропинке,  отде¬
ляющей  лес  от  низины,  показалась  Ута;  только  увидев  ее,  Хольт  по¬
нял,  как  велико  его  волнение.
 Он  выступил  из  кустов,  и  она  рассмеялась.
 —  Так  вы  и  в  самом  деле  все  еще  играете  в  индейцев?
 Хольт  рассердился.
 —  Оставь  нас  ненадолго,  Петер,—  сказал  он  товарищу.—  По¬
дожди  у  дубняка,  идет?  —  Визе  послушно  воротился  назад.—  А  нам
не  мешает  спрятаться.—Хольг  раздвинул  сучья  лозняка  и  придержал
их  рукой,  открывая  Уте  проход.  В  кустарнике  сгустились  сумерки.
Раскаленные  угли  сверкали.  Он  постлал  на  землю  брезент.  Она  подсе¬
ла  к  огню  и  с  улыбкой  наблюдала,  как  он,  нашарив  в  кармане  сигару,
закурил  и  стал  усиленно  дымить.  Ута  снова  расхохоталась.
 —  Итак,  вы  забрались  в  лес  и  играете  в  индейцев?
 Он  густо  покраснел  и  пустился  в  объяснения:
 —  Нам  осточертела  серая  жизнь  тупых  обывателей.  Неужели  вы
не  понимаете?
 —  Я,  по  правде  сказать,  считала  вас  умнее,—  возразила  она.
 —  Мы  застрелили  в  лесу  оленя,—  похвалился  он  и  добавил,  по¬
низив  голос:  —  А  потом  оотворили  нечто  ужасное.  Стащили  на  хуто¬
ре  свинью.
 Она  испугалась.
 —  Что  вы  такое  говорите!
 Он  стал  оправдываться  с  плохо  разыгранным  задором,  не  убеж¬
давшим  и  его  самого.
 —  Так  это  же  и  есть  «с  компасом  в  лесу»!  Зачем  же  нам  все  это
внушали?  И  учили  стрелять  и  брать  барьеры,  меня  еще  в  юнгфольке
на  это  натаскивали...  Надо  же  было  науку  применить  на  практике!  —
Он  с  недоверием  покосился  на  Уту.
 Она  задумчиво  на  него  смотрела.
 —  Пожалуйста,—  сказал  он  тихо,  почти  жалобно,—  поезжайте  в
Берлин  к  генерал-майору  Вольцову.  Расскажите  фиу  все,  и  пусть  он
за  нас  заступится,  а  не  то  нас  всех  упекут  в  тюрьму.
 —  Вам  бы,  собственно,  не  мешало  искупить  свои  прегрешения.—
Слово  «прегрешения»  опять  выдавало  насмешку.
 —  Какой  им  смысл  закатать  нас  в  тюрьму?  —  доказывал  Хольт.—
Пусть  лучше  отправят  на  фронт.  Ведь  там  все  это  в  порядке  вещей!
 Она  пбкачала  головой.
 74

—  Расскажите  мне  все  как  было.  С  начала  до  конца.—  И  когда
Хольт  рассказал  ей:  —  Извольте,  я  поеду  в  Берлин.  Но  только...
 —  Что  только?
 —  Ничего.—  Она  поднялась.  Он  пошел  рядом  с  ней  по  узкой  тро¬
пинке,  отделявшей  лес  от  низины,  и  даже  отважился  взять  ее  под  ру¬
ку.  Она  приняла  это  как  должное.
 —  Я  вам  бесконечно  благодарен,—  сказал  он,  запинаясь.
 —  Такие  сентименты  не  подобают  члену  разбойничьей  шайки,—
пошутила  она.
 —  Я  не  перестаю  о  вас  думать,—  продолжал  он  с  вызовом.—  Я
думаю  о  вас,  день  и  ночь  думаю.
 —  Своими  разбойничьими  похождениями  в  горах  вы  добились
того,  что  и  я  часто  о  вас  думаю.
 Он  крепче  прижал  ее  руку  к  груди.
 —  Вы  мне  всю  душу  перевернули,—  признался  он.
 —  Расскажите  это  Петеру,  ему  будет  интересно,—  отвечала  она
смеясь.  Действительно,  на  лесной  опушке  они  увидели  Петера.  Хо¬
лодно  и  надменно  она  обронила:
 —  В  следующую  субботу.  На  этом  же  месте.
 —  Нашему  вольному  житью  здесь,  видно,  приходит  конец,—  ска¬
зал  Гомулка.—  А  жаль,  верно?
 Хольт  промолчал.  Он  целую  ночь  напролет  бродил  по  лесу,  подго¬
няемый  мучительной  тревогой.  Лагерная  жизнь,  охота,  рыбная  лов¬
ля  —  все  это  потеряло  для  него  всякий  смысл.  Я  мог  бы  ежедневно  бы¬
вать  у  Уты,  грыз  он  себя...  Лениво  полеживая  на  солнце,  он  отдавал¬
ся  неудержимым  мечтам.
 Ему  нравилось  вставать  спозаранку.  В  субботу  утром  он  еще  за¬
темно  вышел  из  пещеры,  поднялся  на  скалы  и  искупался  в  ледяном
ручье.  А  потом  пустился  в  дорогу.  Добравшись  до  реки,  он  укрылся  в
чаще  лозняка  и  проспал  до  самого  вечера.
 Уже  по  лицу  Уты  он  увидел,  что  она  съездила  недаром.
 Они  снова  оставили  Визе  караулить,  а  сами  пошли  вперед  по  лес¬
ной  опушке.
 —  Генерал  пришел  в  ярость,—  рассказывала  Ута.—  Но  потом
уразумел,  что  не  может  же  он  допустить,  чтобы  его  единственного  пле¬
мянника  засадили  в  тюрьму.  Он  собирался  звонить  оберпрокурору  и
на  днях  приедет  сам.  Вам  приказано  на  той  неделе  явиться  в  полицию.
 —  Выход  не  из  приятных,—  буркнул  Хольт.
 —  Генерал  Вольцов,—  строго  возразила  Ута,—  заявил:  если  вы
не  выполните  его  указаний,  он  откажется  от  племянника  и  никогда
больше  пальцем  для  него  не  пошевелит.—  Она  схватила  Хольта  за  ру¬
ку.—  Уговорите  своих  друзей!  Генерал  наверняка  позаботится,  чтобы
вас  отпустили.  Но,  ради  бога,  кончайте  вы  с  этой...  псевдороманти¬
кой.  И  еще  одно  условие!  —  добавила  она  тихо  и  внушительно.—  Ни
в  коем  случае  не  признавайтесь  в  ограблении  хутора!  «Это  не  их  рук
дело!  —  заявил  генерал.—  Ребята  тут  ни  при  чем».  Вызволить  вас  из
такой  аферы  даже  ему  не  под  силу.  Если  вам  предъявят  это  обвине¬
ние,  отрицайте  начисто!
 75

Но  все  это  уже  не  интересовало  Хольта.  Пережитое  им  приключе¬
ние  отступило  в  прошлое.  Настоящим  была  Ута,  а  будущим  —  война.
 Он  смотрел  куда-то  в  сторону.  Чего  только  не  было  с  ним  за  пос¬
ледние  недели!  И  вот—волшебная  минута,  идиллический  вечер,  и
ослепление  миновало.  Она  шла  с  ним  рядом,  ее  красота  была  уже  не
пугающим  ореолом,  возносившим  ее  на  недосягаемую  высоту.  Разве
в  ней,  как  и  в  нем,  не  течет  горячая  кровь?  Он  схватил  ее  за  руку,  и  она
не  отняла  ее.
 —  Спасибо,—  пробормотал  он  беспомощно.—  Надеюсь,  вы  те¬
перь  не  станете  меня  презирать?
 Она  искоса  на  него  взглянула.
 —  В  тот  раз,  в  доме  у  Визе...—  продолжал  он,—  мне  показалось,
что  вами  можно  только  любоваться  издали.  Вы  не  рассердитесь,  если
я  вас...
 —  Замолчите!  —  крикнула  она.—  Как  вы  смеете!  —  И  отняла  ру¬
ку.
 На  краю  дороги  сидел  Визе,  он  поднялся  и  стал  отряхиваться.
 —  Не  забудьте  же,  в  следующий  четверг,—  напомнила  она  и
скрылась  за  поворотом  дороги.
 Хольт  оторопело  смотрел  ей  вслед.
 9
 —  Покаянное  возвращение  в  город,  добровольная  явка  с  повин¬
ной...  плачевный  конец,  верно?  —  говорил  Зепп.  Да  и  Хольт  не  ожи¬
дал  такой  развязки.
 У  Вольцова  была^одна  забота:
 —  Стоит  им  сунуть  нос  в  наши  вещи,  и  мы  можем  проститься  с
пистолетами.
 Дело  кончилось  тем,  что  он  залил  их  маслом,  завернул  в  брезент
и  понес  в  каменоломню  прятать.
 Феттер  всю  последнюю  неделю  питался  одним  жарким.
 —  Я  им  и  хрящика  не  оставлю!  —  клялся  он.
 Гомулка  поднялся  и  взял  свой  штуцер.
 —  Пошли!  —  сказал  он  Хольту.
 Друзья  спустились  в  лощину  и  расстреляли  последние  патроны.
Они  могли  уже  считать  себя  меткими  стрелками.
 В  последнею  ночь  оба  друга  сидели  у  костра.  Вольцов,  Феттер  и
Земцкий  крепко  спали.
 —  Это  похороны,—  сказал  Гомулка.
 —  И  мы  хороним  не  только  наше  приключение,—  подхватил
Хольт,—  но  и  школьные  годы,  целый  кусок  жизни!  \
 Часа  в  три  ночи  они  разбудили  товарищей,  потушили  огонь  и  вы¬
несли  вещи  на  реку.  Ранним  утром  нагруженная  лодка  отвалила  от
берега.  Гомулка  сидел  на  корме  и  правил  рулем.  Лодку  сносило  те¬
чением.
 Пристали  они  к  берегу  у  купален.  Сразу  сбежался  народ.  Триум¬
фальное  возвращение  несколько  примирило  наших  героев  с  плачев¬
ным  исходом  их  приключения.  Они  возвращались  небритые,  грязные,
 76

с  оружием  в  руках,  тяжело  нагруженные,  их  разыскивала  полиция,
был  издан  чуть  ли  не  приказ  об  их  аресте.  Только  Феттер  трепетал  в
предвидении  гнева  своих  родителей.  Они  сложили  весь  груз  в  каби¬
нах  у  Хольта  и  Вольцова  и,  протиснувшись  сквозь  толпу  зевак,  отпра¬
вились  в  полицейское  отделение.
 Арестованных  заперли  в  общую  камеру.  Решетчатые  окна,  шесть
дощатых  нар,  параша.  Феттер  сдал  карты.
 На  следующий  день  они  предстали  перед  судьей.
 —  Я  его  знаю,—  шепнул  Гомулка,—  это  судья  по  делам  несовер¬
шеннолетних.
 Судья  сидел  за  тяжелым  письменным  столом,  грузный  и  тучный,
с  лоснящейся  лысиной  и  отвислыми  жирными  щеками;  добрую  мину¬
ту  он  заплывшими  глазами  из-за  стекол  без  оправы  разглядывал
арестованных  юнцов.
 —  Тьфу  ты,  дьявол!  —  выругался  он.—  Отечество  борется,  стра¬
дает,  истекает  кровью,  а  эти  лодыри  бегут  с  поста!  Шляются  бог  зна¬
ет  где!  Тьфу  ты,  дьявол!  Дезертиры  сельскохозяйственного  фронта!
Бродяжничество!  Браконьерство!  Нарушение  законов  об  охоте!  Ис¬
тязание  животных!  Земцкий!  —  крикнул  он,  заглянув  в  лежащий
перед  ним  протокол.—  Я  жду  от  вас  чистосердечного  признания.  Кто
у  вас  зачинщик?
 —  Пожалуйста,—  умоляюще  пролепетал  Земцкий,  вскидывая  на
судью  невинные  голубые  глаза.—  Я  признаюсь  во  всем.  Эго  все  я  нат¬
ворил.  Но  это  не  только  я,  а  и  он,  и  вот  он,  и  вот  он,  это  мы  все  натво¬
рили!
 —  Тьфу  ты,  дьявол!  —  снова  выругался  судья  и  покачал  плеши¬
вой  головой.—  Вольцов,  уж  вам  это  совсем  не  к  лицу!  Ваша  мать  в
больнице!  Ваш  отец  пал  в  бою  за  отечество  и  фюрера!  Ваш  дядя  сра¬
жается  на  передовой!  А  этот  молодчик,  изволите  ли  видеть,  шатается
по  округе  и  балуется  недозволенной  охотой!  Фу  ты,  дьявол!  И  ни  ма¬
лейшего  раскаяния!  Бесстыжий  взгляд,  наглая  физиономия,  и  дер¬
жит  себя  нахально!  —  Облегчив  таким  образом  душу,  он  наклонился
над  протоколом  и  скороговоркой  зачитал  вслух:
 «Несовершеннолетние  правонарушители  Гомулка,  Зепп,  рожде¬
ния  15  июня  1927  г.,  Хольт,  Вернер,  рождения  11  января  1927  г.,  Фет¬
тер,  Христиан,  рождения  30  апреля  1927  г.,  Вольцов,  Гильберт,  рож¬
дения  23  марта  1927  г.,  Земцкий,  Фриц,  рождения  1  июня  1927  г.,  про¬
живающие  в  этом  городе,  по  судебному  решению,  согласно  статье  328
уголовного  кодекса,  за  недозволенный  уход  с  полевых  работ  гитлер¬
югенда,  за  бродяжничество  и  браконьерство  —  статья  УК  292,  параг¬
раф  1  и  2,  за  организацию  вооруженных  отрядов  —статья  УК  127,
параграф  1  и  2,  а  также  за  упорное  нарушение  закона  об  охране  моло¬
дежи  приговариваются  к  восьмидневному  сроку  заключения  в  тюрьме
для  несовершеннолетних.  Все  обвиняемые  в  своей  вине  полностью
сознались.  Как  смягчающее  обстоятельство  суд  принял  во  внимание,
что  подсудимые  сами,  хоть  и  с  опозданием,  осудили  свои  противоза¬
конные  действия  и  добровольно  принесли  повинную.  На  означенное
решение  может  быть  подана  апелляция  в  окружной  суд,  равно  как  и
кассация  на  предмет  пересмотра  дела  в  окружном  суде  и  принятия
нового  решения».
 77

Он  захлопнул  папку  и  объявил:
 —  К  отбыванию  ареста  приступить  немедленно.
 По  возвращении  в  камеру  Гомулка  сказал:
 —  И  зачем  он  только  кривлялся?  Уж  не  на  меня  ли  хотел  произ¬
вести  впечатление?
 Феттер  снова  сдал  карты.  Вольцов  завалился  на  нары  со  своим
неразлучным  справочником.
 После  обеда  дверь  в  камеру  отворилась,  пропуская  генерала  Воль¬
цова.  По  знаку  почетного  гостя  надзиратель  тут  же  ее  захлопнул.
 —  Гильберт,—  сказал  он  резко  —  это  последний  раз,  когда  я  выс¬
тупай  за  тебя  ходатаем.  В  дальнейшем  на  меня  не  рассчитывай.  Я
для  тебя  больше  пальцем  не  шевельну.  Понял?
 Вольцов  слез  с  нар,  остальные  стояли  в  немом  смущении.  Ордена
и  золотое  шитье  на  генеральском  мундире  привели  их  в  замешатёль-
ство.
 —  Я  позаботился,  чтобы  вас  здесь  заняли  делом,—  продолжал  ге¬
нерал  уже  более  милостиво.—  Колоть  дрова  и  грузить  шлак.
 На  следующий  день  их  вывели  во  двор  и  поставили  на  распилку
сосновых  кряжей  и  колку  дров.  Во  время  работы  им  довелось  услы¬
шать  о  тяжелых  налетах  на  Берлин.  Население  Рура  и  Рейнской  об¬
ласти  —  вот  с  кого  призывали  брать  пример!
 Через  неделю  их  отпустили.
 Было  жарко,  душно,  стояли  последние  дни  бабьего  лета.  Парило,
как  перед  дождем.  Сестры  Денгельман  встретили  своего  жильца  при¬
читаниями  и  упреками.  Хольт  поспешил  к  себе  в  комнату.  Эти  дни  тю¬
ремного  заключения  оставили  в  нем  чувство  разочарования,  уныния
и  душевной  пустоты.  На  столе  лежало  несколько  писем  от  матери,  а  с
ними  серый  конверт  со  штемпелем:  «Свободно  от  почтовых  сборов».
Он  разорвал  конверт.  «Вы  призываетесь...  для  несения  вспомогатель¬
ной  службы  в  рядах  зенитных  частей...  без  отрыва  от  учебы...  Явка  14
сентября...  Сборный  пункт  на  Большой  арене».
 Наконец-то!  Он  распахнул  дверь  в  коридор  и  заорал  на  весь  дом:
 —  Ура,  начинается!  С  понедельника  начинается  новая  жизнь!
 Он  помчался  к  Вольцову.  По  дороге  остановился  перед  особ¬
няком  Барнимов,  но  вспомнил,  как  Ута  ушла,  не  сказав  ему  ни  слова
на  прощанье,  и  побежал  дальше.  Вольцов  открыл  ему  дверь  с  бутыл¬
кой  в  руке.
 —  Только  что  передали  по  радио,  что  Италия  третьего  сентября
тайно  капитулировала.  Шайка  предателей!
 Рука  Хольта,  державшая  конверт,  повисла  в  воздухе.  Он  так  ис¬
пугался,  что  повестка  запрыгала  в  руке.
 —  А  главное,  без  всякого  основания,—  продолжал  Вольцов.—
При  таком  союзнике,  как  Великая  Германия,  они  ничего  глупее  выду¬
мать  не  могли.—  Он  сунул  Хольту  бутылку.—  Прозит!..  В  Италии  ка¬
кая-то  заваруха,—  продолжал  он.—  Дуче  похитили.  Провозглашено
новое  национальное  фашистское  правительство,  теперь  мы  одни  бу¬
дем  защищать  берега  Европы.  Пошли!  —  Он  запер  за  собой  дверь.—
Явимся  на  призывной  пункт  и  запишемся  добровольцами.  А  потом
зайдем  за  Зеппом  и  Христианом.  Такое  событие  надо  обмыть.
 78

Феттер  с  припухшими  от  слез  глазами  попался  им  на  городской
площади.
 —  Мой  старик  зверски  меня  исколошматил,  и  я  из  мести  выкрал
все  табачные  карточки  моих  родичей!  Куплю  себе  «Аттику  отборную»
или  «Нил»...
 Они  проводили  его  в  табачную  лавку.  Женщина,  забежавшая  ту¬
да  вслед  за  ними,  потребовала  нетерпеливо:
 —  Что  вы  так  долго  возитесь?  Я  очень  тороплюсь.  По  радио  объя¬
вили,  что  будет  выступать  фюрер.
 На  призывном  пункте'они  в  два  счета  разделались  со  всеми  фор¬
мальностями.  Хольт,  подавленный  известиями  об  итальянских  собы¬
тиях,  решил  все  же  повидать  Уту.
 После  обеда  он  долго  в  нерешительности  стоял  перед  входной
дверью,  не  находя  в  себе  мужества  нажать  кнопку  звонка.  Наконец
позвонил.  Его  проводили  на  верхний  этаж.  Ута  лежала  на  тахте  с  кни¬
гой  в  руках.  Когда  Хольт  вошел,  она  на  мгновение  подняла  глаза.
 —  Ах,  это  вы...  Ну  как,  отбыли  наказание?
 Такой  холодный  прием  окончательно  обескуражил  Хольта.
 —  Я  думал...  Я  полагал...—  И  беспомощно:  —  Я  пришел  просить
у  вас  прощения.—  Все  в  нем  восставало  против  этого  самоуничиже¬
ния.—  Я  вел  себя  недостойно,  мне  показалось...—  Минутный  протест
в  нем  угас,  он  уже  готов  был  на  коленях  вымаливать  прощение,  а  она
глядела  на  него  с  нескрываемой  насмешкой.
 —  Что  за  чепуха?  Кто  вел  себя  недостойно?  Почему  я  ничего  не
заметила?  —  Она  поднялась,  уронив  книгу  на  пол.  Со  скучающим  ви¬
дом,  прошлась  по  комнате  и  выглянула  в  окно.—  Вы,  юноша,  слишком
много  о  себе  мните.
 Но  тут  в  нем  закипела  ярость.  Он  едва  поклонился  и  сам  не  пом¬
нил,  как  очутился  за  дверью,  скрывшей  от  него  ее  удивленное  лицо.
Внизу,  проходя  через  холл,  он  услышал,  что  она  сверху  зовет  его:
«Подождите  же  минуту!»  Но  он  бросился  вон  из  дому.  Нет  уж,  хва¬
тит!
 В  холле  у  Вольцова  собралась  добрая  половина  класса.  Рутшер
встретил  Хольта  словами:
 —  Привет  лихому  охотнику!  Зепп  только  что  рассказал  нам  про
оленя.
 Хольт  огляделся.  Он  понял,  что  здесь  «обмывают»  призыв  в  ар¬
мию.  Хольт  обрадовался.  Его  гнев  на  Уту  прошел,  он  только  чувство¬
вал  себя  глубоко  несчастным.
 Все  кричали  наперебой.  Кто-то  рассказывал:
 —  Гильберт  пошел  в  школу  и  наврал  дворнику,  что  из  котельйой
валит  дым.  Дворник  бросился  в  котельную,  а  Гильберт  тем  временем
снял  со  стены  ключ  и  бегом  в  химический  кабинет.
 —  Дайте  мне  рассказать!  —  взвизгнул  Земцкий.—  Я  был  там  с
Вольцовом!  Гильберт  спустил  бутыль  со  спиртом  во  двор  на  шпагате,
а  я  подхватил  ее  да  и  махнул  через  ограду.
 —  А  я,—  продолжал  Вольцов,—  опять  пошел  к  дворнику  и  ска¬
зал,  что,  видно,  я  ошибся,  дымом  тянет  не  из  котельной,  а  из  подвала
под  гимнастическим  залом...  Тот  опять  побежал,  как  дурной,  а  я  пове¬
 79

сил  ключ  на  крючок  и  давай  бог  ноги!
 —  И  мы  сварили  первоклассный  ликер,—  еле  ворочая  языком,
пролепетал  Феттер.—  Пятидесятиградусный!
 Хольт  приставил  бутылку  ко  рту.  Тепловатый  липкий  напиток  об¬
жег  ему  гортань.  Он  сделал  еще  и  еще  глоток...  По  всему  телу  разли¬
лось  обжигающее  тепло,  в  комнате  стало  просторнее  и  светлее...  Воль¬
цов  притащил  красного  вина.
 —  Выпей,  Вернер!
 Вернер  выпил,  и  все  вокруг  тоже.  Давешней  горечи  и  гнева  как  не
бывало.  К  чертям  Уту!  Кто-то  заорал:
 —  Друзья,  начинается  новая  жизнь!
 Хольт  тянул  вино  прямо  из  бутылки.  На  душе  у  него  было  легко.
Кто-то  крикнул:
 —  Долой  Бадольо!  Мы  не  оставим  нашего  фю-фю-фюрера  в  беде!
 —  Никогда!  —  заорал  Хольт,  и  все  откликнулись:
 —  Никогда-а-а!
 —  У  нас  один  девиз:  отечество  в  опасности!  —  загремел  Воль¬
цов.
 Это  наша  Илиада,  подумал  Хольт;  в  нем  слабо  брезжило  сознание:
я,  кажется,  пьян.  А  потом  все  смешалось  в  причудливую  неразбериху:
разноголосый  гомон,  крик,  смех.  К  чертям  Уту...  Мелькали  какие-то
картины:  холл  в  вольцовском  особняке,  улица,  городская  площадь,  а
вот  и  Вольцов  с  кактусом  в  петличке,  помрешь  со  смеху...  А  рядом
Земцкий  в  цилиндре.  Откуда  у  Земцкого  цилиндр?  И  отчего  смеются
все  эти  люди?..  Ради  всего  святого,  никак  это  баннфюрер?  Он,  конеч¬
но,  сердится,  посылает  всех  домой...  Но  кто  это  хватает  меня  за  руку?
Уж  не  Визе  ли?  Петер-Недотепа,  симулянт  и  дезертир...  Что  случи¬
лось?  Пьян  говоришь?  Ну  ладно,  ладно,  иду!
 Хольт  впервые  испытывал  это  плачевное  состояние.  На  следующий
день  он  едва  живой  валялся  в  постели.  Трещала  голова.  Мутило,  к
горлу  подступала  тошнота.  На  душе  было  скверно.  Солнце  загляды¬
вало  в  комнату  слева,  значит,  перевалило  за  полдень.
 У  его  кровати  с  чашкою  в  руках  стояла  фрейлейн  Денгельман,
младшая  из  сестер,  Вероника,  с  полной  головой  металлических  тру¬
бочек.
 —  Стыд  какой!  —  причитала  она.—  В  шестнадцать  лет  напился
как  сапожник!  Всю  лестницу  изгадил!
 —  Убирайтесь,—  слабым  голосом  ответил  Хольт.—  Вы  видите,  я
болен.
 —  Да  ничуть  вы  не  больны,  просто  вас  развезло  с  похмелья,—
злорадствовала  Вероника.
 —  Закройте  дверь  с  той  стороны!  —  закричал  Хольт.  Оставшись
один,  он  с  наслаждением  хлебнул  горячей  мятной  настойки.  Обрыв¬
ки  воспоминаний  не  складывались  в  ясную  картину.  Что  мы  натвори¬
ли!
 Он  поднялся.  Как  я  попал  к  себе  в  постель?  Став  у  окна,  он  начал
делать  приседания.  Но  тут  в  дверь  постучали.
 Вошел  Петер  Визе.
 —  Ну,  как  самочувствие?  —  спросил  он.
 80

—  Спасибо,  ничего,—  буркнул  Хольт.—  Послушай,  ты  не  ска¬
жешь  мне,  что  вчера  произошло?
 —  Все  вы  перепились,—  отвечал  Визе  с  чуть  заметным  упреком.—
И  надо  же,  чтобы  на  городской  площади  вы  наткнулись  на  баннфюре-
ра.  Он  вызвал  полицию.  Я  случайно  проходил  мимо  и  вовремя  тебя
увел,  в  сутолоке  никто  и  не  заметил.
 —  Тебе  еще  небось  досталось  от  ме*ня?  —  спросил  Хольт.
 —  Не  беда.—  Визе  слабо  улыбнулся.—  Обычные  комплименты.
Симулянт,  недоносок,  недотепа.
 —  Мне  очень  жаль,—  сказал  Хольт.
 —  Да  уж  ладно.—  Визе  полез  в  боковой  карман.—  Ута  Барним
просила  передать  тебе  письмо.
 Хольт  подошел  к  окну  и  повернулся  спиной  к  Визе.  В  письме,  на¬
писанном  энергичным  почерком,  стояло:  «Милый  Вернер,  я  вчера  не
хотела  вас  обидеть,  напрасно  вы  так  внезапно  убежали.  Сегодня  я
узнала  о  вашем  призыве.  Если  у  вас  в  ваш  последний  свободный  день
не  предвидится  ничего  лучшего,  предлагаю  вам  поехать  со  мной  в  суб¬
боту  к  нам  на  дачу.  Погода  обещает  быть  теплой.  У  нас  в  лесу  тоже
чудесно,  правда,  там  нет  пещеры...—  Хольт  рассмеялся.  Ее  шутки
радовали  его.—  Приходите  же  в  субботу  не  позже  двенадцати,  ответ
передайте  через  Визе».
 —  Что  ей  сказать?  —  спросил  Петер.
 —  Скажи,  что  приду.
 Визе  простился.  Хольт  размышлял:  нужно  добыть  цветов.  Розами,
астрами  и  гвоздиками  ее  не  удивишь.  Он  вспомнил  об  орхидеях  док¬
тора  Цикеля  в  школьном  садоводстве.  Придется  туда  забраться,  ре¬
шил  Хольт...  Но  когда  он  через  час  заглянул  за  ограду  питомника,  там
работали  человек  десять,  а  наведавшись  вечером,  застал  большуще¬
го  бульдога.  Отравлю  собаку,  решил  он,  а  орхидеи  достану.
 В  субботу  утром  он  снова  заглянул  туда;  на  этот  раз  ему  повезло,
путь  был  свободен.
 Вещи  он  уложил  заблаговременно,  так  как  все  семиклассники  по¬
лучили  приглашение  явиться  в  понедельник  утром  «на  торжествен¬
ный  сбор  перед  отбытием  на  военную  службу».
 Школьная  оранжерея  находилась  далеко  за  чертой  города.  Хольт
перемахнул  через  забор.  Низко  согнувшись,  он  мимо  высоких  гряд
спаржи  пробрался  к  питомнику  орхидей.
 В  воздухе  носился  удушливый  запах.  С  потолка  свисали  лыковые
корзины  с  пышно  разросшимися  причудливыми  растениями;  на  гнило¬
ватых  сучьях  среди  мхов  и  папоротников  сверкали  чудесные  соц¬
ветия...  Хольт  вытащил  из  кармана  нож  и  срезал*лучшие  цветы  на
высоких  стеблях  —  белоснежные  звезды  с  нежно-розовой  сердцеви¬
ной.  «РарЫоресШит  уШозит,  Оиг 	— 	прочел  он  на  табличке.
 Он  вышел  из  оранжереи  и,  никем  не  замеченный,  выбрался  на  улицу.
 Перед  воротами  барнимовского  особняка  остановилась  открытая
охотничья  коляска.  Кучер  подвесил  обеим  гнедым  лошадкам  на  шею
мешки  с  овсом.  Хольт  нетерпеливо  позвонил.  Поднимаясь,  он  шагал
через  две  ступеньки.  Ута  стояла  перед  зеркалом.  Не  говоря  ни  слова,
он  протянул  ей  орхидеи.
 —  Ничего  прекраснее  я  в  жизни  не  видывала,—  сказала  она  и
 в  Д.  Нолль
 81

быстро  отвернулась.  Она  причесывалась.  Он  смотрел,  как  она  уклады¬
вает  тяжелые  косы  вокруг  головы  и  скрепляет  их  шпильками.
 Они  вышли  на  улицу.  Старенький  щуплый  кучер  влез  на  козлы  и
хлестнул  лошадей.  Коляска  тронулась  по  тенистой  аллее,  свернула  за
последними  домами  на  проселок  и  покатила  мимо  сжатых  полей,  то
поднимаясь  в  гору,  то  ныряя  под  уклон.  Целый  час  они  ехали  смешан¬
ным  лесом.  Ута  рассказывала.  Когда  ее  отца  перевели  в  местный  гар¬
низон,  он  снял  для  семьи  городской  особняк  и  эту  отдаленную  усадь¬
бу.  Их  лошади  и  экипажи  —  коляски  и*  дрожки  —  стоят  у  крестьянина
в  соседней  деревне.  Ее  родина  —  Шварцвальд.
 Коляска  подкатила  к  двухэтажному  бревенчатому  дому  на  фун¬
даменте  из  дикого  камня,  стоявшему  у  лесной  опушки.  Кругом  высил¬
ся  густой  бор.  Хольт  последовал  за  Утой  в  сени.  Угрюмая  старуха
служанка  отвела  его  в  комнату  на  втором  этаже,  где  стояла  только
железная  кровать,  умывальник  и  шкаф.  Дубы  и  сосны  протягивали
свои  ветви  в  распахнутые  окна.  Служанка  тут  же  ушла.
 Из  спальни  напротив  показалась  Ута.  Потом  они  сидели  друг  про¬
тив  друга  за  накрытым  столом  и  обедали.  Служанка  принесла  им  кар¬
тофель  в  мундире  и  миску  сметаны.  Ветер,  колебавший  верхушки  де¬
ревьев,  доносил  шум  леса  в  открытую  дверь,  выходившую  прямо  на
лесную  тропу.
 Они  вышли  из  дому.  В  долине  меж  полей  ютилась  деревенька.  Ти¬
хий  ясный  день  склонялся  к  вечеру.  На  листьях  папоротника  и  шипов¬
ника  искрилась  паутина,  в  воздухе  носились  серебряные  нити.
 Ута  шла  немного  впереди.  Выйдя  на  опушку,  она  присела.  Заросли
ежевики  и  лещинника  оставляли  свободным  вид  на  запад,  где  небо
над  горами  отливало  всеми  цветами  радуги.  Ветер  с  ближней  вырубки
(^бдавал  их  ароматом  душистого  сена.  Он  обнял  ее  за  плечи,  и  она  от¬
кинулась  на  траву.  Потом  они  сидели  рядом,  и  он  следил  за  тем,  как
медленно  меркнет  радужное  сияние  на  горизонте.  Домой  они  верну¬
лись,  когда  совсем  стемнело.
 На  столе  их  ждал  ужин.  Ута  принесла  корзину  свежих  помидоров.
Она  вдруг  вернулась  к  их  старому  разговору.
 —  То,  что  ты  рассказал  мне  об  отце,  очень  меня  заинтересовало.
Он  не  побоялся  отказаться  от  работы  военного  назначения,  хотя  пони¬
мал,  конечно,  чем  это  грозит.
 Хольт  посмотрел  на  нее  с  удивлением.  Его  поразили  в  ее  голосе
какие-то  незнакомые  серьезные  нотки.
 —  Жаль,  что  у  нас  мало  таких  людей,—  продолжала  Ута.
 —  Я  тебя  не  понимаю,—  сказал  он  беспомощно.
 В  уголках  ее  рта  снова  заиграла  ироническая  улыбка.
 —  Неужели  мало  Сталинграда,  чтобы  открыть  тебе  глаза?
 Он  досадливо  тряхнул  головой,  но  решил  сдержаться.
 —  Не  понимаю  я  тебя,—  повторил  он.—  А  как  же  Германия?  —
И,  не  совладав  с  собой,  крикнул:  —Что  будет  с  Германией?
 Ута  устремила  на  него  долгий,  внимательный  взгляд.
 —  Забудь,  что  я  тебе  сказала.  —  Она  отодвинула  тарелку.  —  Вы¬
кинь  это  из  головы.  Ты  идешь  на  войну.  Бог  весть,  сколько  она  еще
продлится.—  Ута  смотрела  словно  сквозь  него,  в  пространство.—  Ва¬
шему  брату  трудно  примириться  с  жестокой  правдой,  что  все  жертвы
 82

напрасны.—  Ее  взгляд  смущал  и  приказывал.—  Да  и  вообще  забудь
эту  нашу  поездку.—  С  минуту  она  колебалась.—  Возможно,  я  скоро
выйду  замуж.  Прошу  тебя,  забудь  все,  что  между  нами  было.
 Быть  брошенным,  отвергнутым  так  бесцеремонно  —  все  его  су¬
щество  восставало  против  этого.
 —  Мне  на  войну  идти...  Ты  лишаешь  меня  и  последнего...  А  раз
так...
 Ута  одной  лишь  ей  присущим  движением  провела  левой  рукой  по
шее,  она  ждала  продолжения  оборванной  фразы.
 —  А  раз  так  —  пусти  меня  этой  ночью  к  себе,—  потребовал  он.
 Она  поднялась  так  порывисто,  что  зазвенела  посуда.
 Хольт  слышал,  как  наверху  хлопнула  дверь.  Он  остался  сидеть,
растерянный,  чувствуя,  как  к  нему  подбирается  озноб.  Потом  встал,
закрыл  окна  и  погасил  свет.
 В  доме  воцарилась  мертвая  тишина.  Оцепенело  стоял  он  у  себя
в  комнате.  Ему  было  трудно  решиться.  Наконец  он  вышел  в  коридор.
Долгие  секунды  стоял  против  ее  двери.  Надавил  ручку.  Дверь  пода¬
лась.
 В  открытые  окна  струился  слабый  свет.  Она  обняла  его  за  шею  и
привлекла  к  себе,  в  темноту.  Но  он  различал  перед  собой  ее  лицо  с  ши¬
роко  раскрытыми  глазами.  По  движению  ее  губ  он  видел,  что  причи¬
няет  ей  боль.  Боль  и  наслаждение. 	I
 Он  пробыл  у  нее  до  рассвета.  Занявшийся  день  был  для  него  толь¬
ко  светлым  пятном  на  фоне  двух  ночей.  Впервые  он  сознательно
вбирал  в  себя  зрелище  живой  красоты,  и  Ута  ничего  от  него  не  таила.
 Но  и  другая  картина  вторгалась  в  его  сознание  —  так  повелитель¬
но,  что  он  долгие  секунды  лежал  сраженный,  не  в  силах  ее  отогнать:
фосфор,  ужасные  раны,  обуглившиеся  тела.  Он  прятал  голову  у  нее
на  плече.  Потом  он  слышал,  как  она  говорила:
 —  Я  противилась,  сколько  могла.  Но  будь  что  будет!  Ничего  не
поделаешь  —  война!  Кто  знает,  что  нас  ждет!
 В  первых  рядах  актового  зала  сидели  сплошь  семиклассники  в
форме  гитлерюгенда.  Хольт  занял  место  в  третьем  ряду,  позади  Воль¬
цова,  под  одним  из  стрельчатых  окон.  Он  опоздал.  Директор  уже
произносил  свою  речь.  Хольт  его  не  слушал.  Увидимся  на  вокзале!  Он
вспомнил,  как  соскочил  с  дрожек  и  пустился  бегом.  Увидимся!  Еще
целый  час  продолжался  этот  сон.  Он  снова  видел,  как  запряженный  в
дрожки  конь  мчит  их  по  полям.  С  закрытыми  глазами  прислушивался
он  к  тому,  что  было:  раз  уж  я  ее  добился,  то  ни  за  что  не  отступлю!
 Зал  аплодировал.  Но  тут  по  паркету  загремели  подбитые  гвоздями
сапоги.  На  кафедру  поднялся  баннфюрер  Кнопф.
 —  Камрады!..
 Земцкий,  мирно  клевавший  носом,  проснулся  и  стал  дико  озирать¬
ся.  У  Кнопфа  был  деревянный  командирский  голос.
 —  В  тяжелую  минуту  взывает  фюрер  к  своей  молодежи,  требуя
от  нее  жертв...  На  Востоке  смертельно  раненный  противник  пред¬
принимает  нечеловеческие  усилия,  чтобы  ослабить  петлю,  железной
удавкой  впившуюся  ему  в  горло.
 Феттер  громко  высморкался,  но  осекся  под  взглядом  Вольцова:
 6*
 83

—  Перестань!  Это  тебе  не  игрушки!  Дисциплина!
 —  ...Как  недавно  сказал  фюрер  в  своей  замечательной  речи
по  поводу  воздушной  войны,  «мы  заняты  подготовкой  таких  тех¬
нических  и  организационных  преобразований,  которые  не  только
сломят  воздушный  террор,  но  и  воздадут  за  него  сторицей!»  А  пока  —
время  не  терпит!  Вам,  камрады,  выпало  счастье  защищать  немец¬
кое  воздушное  пространство.  —  Стуча  сапогами,  баннфюрер  спустил¬
ся  с  кафедры  и  каждому  в  отдельности  пожал  руку.
 У  выхода  толпились  учителя.  Доктор  Цикель  плевался:
 —  Кхе-кхе...кхе!  Как  поглядишь,  ведь  это  же  мальчишки...  кхе...
кхе...  совсем  еще  дети,  слышь,  и  таких-то  гонят  на  войну!  Бог  знает
что!
 На  улице  родные  и  близкие  спешили  на  вокзал.
 —  Ноги  моей  больше  не  будет  ни  в  одной  школе!  —  поклялся
Вольцов.
 По  площади  прокатился  знакомый  заливистый  свисток.
 —  Внимание!  В  ряды  стройсь!  Шагом  марш!  —  Хольт  узнал
голос  Барта.  А  на  вокзале  ждет  Ута...
 Хольт  маршировал  в  колонне,  распевая:  «Пусть  рушится  все  кру¬
гом,  нас  не  сломят  буря  и  гром!»  До  вокзала  было  недалеко.  К  пер¬
рону  подошел  поезд.  Наконец-то  Хольт  получил  возможность  отойти
от  других.  Недалеко  в  стороне  от  толпы  стояла  она  у  живой  изгороди,
отделяющей  вокзал  от  площади.
 Он  сказал  ей:
 —  Раньше  я  не  мог  дождаться  минуты,  когда  меня  пошлют.
А  теперь  я  бы  век  с  тобой  не  расставался.
 —  Тебе  бы  скоро  наскучило  все  одно  и  то  же.—  Но  она  сказала
это,  избегая  его  взгляда.
 Паровоз  дал  свисток,  и  поезд  тронулся.  Хольт  с  трудом  от  нее
оторвался.  В  его  руке  остался  маленький  сверточек.  Он  переско¬
чил  через  изгородь  и  по  шпалам  бросился  догонять  уходящий  состав.
Гомулка  втащил  его  в  вагон.
 Кто-то  кричал  в  проходе:  «Экстренное  сообщение!  Дуче  осво¬
божден  отрядом  парашютистов».  Хольт  слышал  эти  слова,  не  отда¬
вая  себе  отчета  в  их  значении.
 Поезд  черепахой  тащился  в  горы.  Хольт  остался  в  проходе.
Рядом  с  ним  сумрачно  и  неподвижно  стоял  Гомулка.
 Хольт  развернул  сверток,  раскрыл  коробочку.  На  черном  бархате
лежала  цепочка  с  золотым  крестиком  чеканной  работы.  Он  с  трудом
разобрал  надпись,  выгравированную  крошечными  старинными  пись¬
менами:  «Любовь  —  наш  бог,  мир  держится  любовью.  Как  счастлив
был  бы  человек,  когда  бы  пребывал  в  любви  весь  век  свой!»  И  дата:
1692.
 Это  было  все,  что  от  нее  осталось.  И  воспоминания...
 За  окном  тянулись  горы.  Внизу  искрилась  лента  реки.  Поезд
набирая  скорость  спускался  в  долину.  Хольт  вошел  в  купе  и  за¬
бился  в  угол.  Засыпая,  он  слышал,  как  Феттер  говорил  соседу:
 —  Теперь  мы  свободны,  как  фли-бу-стьеры!

Часть  первая
 1
 Город  показался  им  угрюмым,  неприветливым.  Вместо  горной
гряды  только  цепи  холмов  тянулись  на  горизонте.  Хмурые,  подав¬
ленные,  смущенные,  собрались  недавние  школьники  перед  вокза¬
лом  —  унылым  кирпичным  зданием,  над  плоской  крышей  которого
пылало  полуденное  солнце.
 В  приказе  значилось:  «107-я  батарея  3-го  тяжелого  зенитного
артиллерийского  полка  ПВО,  Большая  арена».  Это  звучало  таинст¬
венно.  Вольцов  осведомился  у  прохожего.  Большая  арена?  Это  да¬
леко  за  городом,  стадион.
 —  Вот  те  на!  —  разочарованно  сказал  Хольт  Гомулке.—  А  я
думал  бог  весь  что.  Обыкновенное  футбольное  поле.
 И  никому  до  нас  дела  нет,  думал  он.  После  прощания  с  Утой
он  особенно  остро  ощущал  свою  неприкаянность.
 —  Что  же  они  никого  не  Прислали?  —  возмутился  Вольцов.—
Ведь  им  известно  о  нашем  приезде!
 Вокруг  него  собрались  Хольт,  Гомулка,  Феттер  и  Земцкий,  а
также  Рутшер*  Вебер,  Бранцнер,  Кирш,  Глазер,  Гутше,  Каттнер,
Мэбиус,  Шахнёр  и  Тиле.  Остальные  —  Шенке,  Шенфельдт,  Шульц,
Гэце,  Груберт,  Хампель,  Кибак,  Клейн,  Кульман,  Эберт,  Кунерт  и
Шлем,  составлявшие  свиту  Надлера,  заявили,  как  по  уговору,  что
разумнее  всего  идти  походным  строем.  Надлер  в  форме  гитлер¬
югенда,  украшенной  зеленым  шнуром  фюрера,  приказал  строиться,
и  маленькая  колонна  исчезла  за  углом.
 —  Пусть  их  топают,  подхалимы  несчастные!  —  сказал  Воль¬
цов  с  пренебрежительным  жестом.  Он  подумал  и  решительно  на¬
правился  к  телефонной  будке.
 Хольт  потягивал  пиво  и,  погруженный  в  себя,  не  слышал  раз¬
говоров.  Он  все  еще  был  под  впечатлением  прощанья.  Кто  знает,
что  ждет  нас  впереди...  Вот  и  раскол  намечается.  До  сих  пор
только  железный  кулак  Вольцова  поддерживал  единство  в  классе.
Вся  эта  сидящая  за  столиками  мелюзга  еще  не  разуверилась  в  могу-
 85

ществе  Вольцова,  но  каждый  из  них  переметнется  на  сторону  силь¬
нейшего,  как  только  это  окажется  выгодным.  На  Гомулку  можно
положиться,  думал  Хольт,  он  не  отступится  от  меня  и  Воль¬
цова.  Феттер  тоже,  он  ходит  за  Вольцовом,  как  верный  пес.  А  Земц¬
кий  —  кто  его  знает!
 Вольцов  подсел  к  Хольту.
 —  Все  в  порядке,—  сказал  он,—  через  полчаса  за  нами  приедет
грузовик.—  Он  рассказал,  что  у  провода  оказалась  какая-то  де¬
вица.  Он  напустил  на  себя  важность,  заявил,  что  «сопровождает
транспорт»  и  т.  п.—  Она  называла  меня  не  иначе,  как  «господин
лейтенант!»
 Лейтенант?  Ну,  авось  обойдется.
 —  Представляю,  как  те  будут  нам  завидовать,—  позлорадство¬
вал  Феттер.
 Гомулка  задумчиво  играл  подставкой  для  кружки.
 —  Нам  надо  быть  осторожнее,—  сказал  он,—  а  то  наломаем
дров.  Дома  мы  еще  могли  бы  сказать:  отвяжитесь,  через  месяц
нас  все  равно  ушлют...  А  здесь...
 Вольцов  стукнул  кружкой  об  стол.
 —  Уж  я-то  буду  образцовым  солдатом.  Можешь  не  сомне¬
ваться!
 Солнце  отбрасывало  длинные  тени  на  привокзальную  площадь.
Из-за  угла  с  грохотом  вывернулся  окрашенный  в  серый  цвет  гру¬
зовик.  Из  кабины  водителя  выпрыгнул  солдат  с  красными  петлич¬
ками  зенитных  войск  и  ефрейторской  нашивкой  на  рукаве.
 —  Мне  велено  доставить  лейтенанта  Вольцова  и  двадцать  семь
человек.
 Вольцов  сделал  удивленное  лицо:
 —  Телефонистка,  должно  быть,  ослышалась!
 Ефрейтор  недоверчиво  покосился  на  него.
 —  На  посадку—марш!  —  скомандовал  он.
 Все  побросали  вещи  в  кузов,  грузовика.  Вольцов  и  Хольт  сели
вперед,  к  водителю.
 Они  ехали  извилистыми  узкими  улочками  по  тряской  мосто¬
вой,  пока  грузовик  не  выбрался  на  широкое  шоссе,  окаймленное
садовыми  участками  и  огородами.  Ефрейтор  хмуро  и  молчаливо  си¬
дел  за  рулем.  Вольцов  достал  из  кармана  пригоршню  сигар.  Ефрей¬
тор  с  равнодушным  видом  сунул  их  в  боковой  карман.  Однако
он  стал  разговорчивее.
 —  Ну,  как  у  вас  дела?  —  спросил  Вольцов.
 —  Живем  тихо,—  ответил  ефрейтор;  ему  было  не  больше  де¬
вятнадцати.—  Тоска  зеленая.
 Грузовик  поднялся  на  возвышенность.  Отсюда  было  видно  да¬
леко  кругом.  Надлер  и  его  отряд  понуро  шагали  по  шоссе.
 —  Езжай  дальше!  —  приказал  Вольцов,  и  ефрейтор  дал  полный
газ.  Позади  раздались  крики  разочарования.—  Прокатиться  за¬
хотели!  —  сказал  Вольцов.  Ефрейтор  промолчал.
 Далеко  впереди,  на  холме  среди  лугов  и  пашен,  показался  овал
стадиона  и  высокое  многоэтажное  сооружение  —  трибуны  для  зри¬
телей.
 86

На  плоской  крыше  маленькие  серые  фигурки  сновали  вокруг
большого,  накрытого  брезентом  прибора.
 —  Похоже  на  дальномер,  верно?  —сказал  Хольт.
 —  Дальномер?  Ерунда!  —  фыркнул  Вольцов.—  Звукоулавлива¬
тель,  хочешь  ты  сказать,—  это  первое,  а  второе  —  эти  штуки  давно
уже  не  котируются.  Это  радиолокатор.
 —  У  нас  называется  локатор  или  радар,—  пояснил  ефрейтор.
 Грузовик  свернул  с  шоссе  на  широкую  подъездную  дорогу,  усы¬
панную  шлаком.  Они  приближались  к  стадиону.
 Здесь,  на  холме,  еще  ослепительно  сияло  солнце.  Хольт  зажму¬
рился.  Так  же  щедро  заливали  его  лучи  землю,  когда  они  с  Утой
гуляли  по  лесу...  Каких-нибудь  двадцать  четыре  часа  назад!
 —  Приехали!  —  сказал  ефрейтор.
 Хольт  увидел  несколько  бараков.  По  ту  сторону  стадиона  в  от¬
крытом  поле,  вокруг  высокой  земляной  насыпи,  шесть  серых  хол¬
мов  образовали  правильный  круг.  Ефрейтор  остановился  у  одного
из  бараков.  «Слезай»!  Они  посмотрели  вслед  грохочущему  гру¬
зовику.  Никому  решительно  до  них  дела  нет.
 —  Все  уладится!  —  сказал  Вольцов.  Он  первым  вошел  в  барак.
Из  узкого  коридора  две  расположенные  по  обе  стороны  двери  вели
в  спальни  с  койками  в  два  этажа  и  шкафчиками  —  эти  запущен¬
ные,  грязные  комнаты  производили  впечатление  покинутых,  не¬
жилых.
 —  На  худой  конец  потом  переедем.  Но  стоять  без  дела  тоже
не  годится.  Это  подрывает  боевой  дух.—  Вольцов  захватил  поме¬
щение  окнами  на  юг.
 Хольт  приглядел  себе  верхнюю  койку  у  окна,  подальше  от  двери,
укрытую  двумя  шкафчиками  от  непрошеных  глаз.  Вольцов  устроился
рядом,  а  Гомулка  удовольствовался  нижней  койкой.  Вся  эта  грязь
вокруг  и  мусор,  лежавший  по  углам  кучами,  действовали  на  Хольта
угнетающе.  Но  Вольцов  взял  дело  в  свои  руки:
 —  Прежде  всего  мы  покончим  с  этим  свинством!  Посмотрим,
нельзя  ли  здесь  раздобыть  метлу!
 Никто  не  проронил  ни  звука,  и  Вольцов  не  заметил  в  дверях
коренастую  фигуру  человека  лет/тридцати  пяти.  Он  стоял  на  по¬
роге,  расставив  ноги,  со  сдвинутой  на  затылок  фуражкой,  в  синем
мундире,  расшитом  серебром.  Остальные  смотрели  на  него  во  все
глаза.  Хольт  пытался  предупредить  Вольцова  знаком,  но  безуспеш¬
но  —  из-за  шкафчиков  донеслось  все  то  же  недовольное  рычание:
 —  Какой-то  свинарник!  Здесь,  должно  быть,  жили  готтентоты!—
Только  тут  Вольцов  заметил,  что  кто-то  шагнул  в  комнату.
 —  Неплохо  сказано!  —  произнес  незнакомец.—  Готтентоты  —
неплохо  сказано.—  Он  вошел  в  проход  между  шкафчиками,  и  взгляд
его,  обойдя  всех,  остановился  на  Кирше.—  Фамилия?
 Кирш  чуть  не  подавился  хлебом,  который  тайком  дожевывал.
Силясь  разгадать  значение  звездочки  на  серебряных  погонах  незна¬
комца,  он  отрапортовал:
 —  Кирш,  господин  фельдфебель!
 —  Сожалею.  У  нас  фельдфебеля  зовут  вахмистром.  Итак,  еще
раз:  фамилия?
 87

—  Кирш,  господин  вахмистр!
 —  Крайне  сожалею!  Кто  же  вы  —  водолаз,  врач-гинеколог  или
тюремный  служитель?
 Вольцов  отважился  на  ухмылку  прямо  в  лицо  начальнику.  Тот
слегка  поднял  брови.  Кирш  отрапортовал  в  третий  раз:
 —  Курсант  Кирш,  господин  вахмистр!
 —  Вот  это  хорошо!  —  просиял  начальник.  Хольт  смотрел  на  него
не  отрываясь.—  Хвалю!  Я  вас  запомню!  Но  единицы  вы  не  полу¬
чите,  вы  только  на  третий  раз  ответили  как  нужно.  Удовлетворимся
двойкой!  —  Он  достал  из-за  борта  мундира  записную  книжку  и
занес  в  нее  отметку.  После  чего  повернулся  к  Вольцову.
 —  Фамилия?
 —  Курсант  Вольцов,  господин  вахмистр!
 —  Занятие  отца,  Вольцов?
 —  Полковник,  господин  вахмистр!  Он  пал...
 —  Ай-ай-ай,—  замотал  головой  вахмистр.—  Об  этом  вас  никто
не  спрашивает,  я  этого  не  слышал!  Скажите  же  скорее,  чем  занима¬
ется  хотя  бы  ваш  дядя,  может,  это  больше  подойдет.
 —  Генерал-майор,  господин  вахмистр!
 —  Час  от  часу  не  легче!
 Хольт  едва  успел  спросить  себя,  что  же  тут  ужасного,  как  вах¬
мистр  с  огорчением  сказал:
 —  Вот  видите,  придется  вам  поставить  плохо,  а  знаете,  почему?
 —  Никак  нет,  господин  вахмистр!
 —  Ваши  товарищи,—  он  указал  на  стоявших  вокруг  юношей,—
еще  подумают,  что  я  с  вами  церемонюсь,  потому  что  дядя  у  вас
генерал.—  И  он  что-то  снова  записал  себе  в  книжку.—  Мне  вас
жаль,  Вольцов!  Вам  у  меня  придется  несладко.—  Сказав  это,  он  су¬
нул  книжку  за  борт  мундира  и  обвел  взглядом  остальных  юношей.—
Моя  фамилия  Готтескнехт.  Вахмистр  Готтескнехт.  Начальник  учеб¬
ной  части...—  Он  сказал  это  с  самым  серьезным  видом.—  Те,  кто
меня  знает,—  продолжал  он,—  говорят,  что  я  и  в  самом  деле  слуга
господень*,  но  тот,  кто  вздумает  здесь  важничать  и  задаваться,  по¬
жалуй,  скажет,  что  я  чертов  слуга.
 Он  прошелся  по  комнате.
 —  Я  никогда  не  ругаюсь,  но  зато  так  и  сыплю  отметками  —
от  единицы  до  шестерки,  как  в  школе.  У  кого  наберется  пять
единиц  кряду,  тот  получает  увольнительную  вне  очереди.  Впрочем,
это  случается  редко.
 Он  остановился  против  Хольта,  смерил  его  глазами  и  спросил:
 —  Фамилия?
 —  Курсант  Хольт,  господин  вахмистр!
 Готтескнехт  достал  книжку  и  записал.
 —  Занятие  отца?
 —  Инспектор  продовольственных  товаров,  господин  вахмистр!  —
осторожно  ответил  Хольт.
 —  Вот  это  здорово!  Пошлите  ему  здешнего  сыра,  так  называе¬
мого  гарцского,  говорят,  в  него  кладут  гипс  и...  еще  какую-то  дрянь,
 *  ОоНезкпесМ  (нем.)—слуга  господень,  ра6  божий.
 88

чтобы  больше  вонял.
 Хольт  так  и  прыснул,  за  ним  Гомулка  и  Вольцов,  остальные
смущенно  переглядывались.  Вахмистр  расцвел.
 —  Вас  в  самом  деле  насмешила  моя  шутка?  Получайте  за  это
отлично!  —  Он  осведомился  у  Гомулки,  как  его  фамилия,  и  записал.—
У  меня  полагается  смеяться.  Но  кто  смеется  невпопад,  тому  я  ставлю
плохо.  Кто  совсем  не  смеется,  получает  очень  плохо  —  за  трусость!
Гомулка,  занятие  отца?
 Гомулка  нерешительно  помедлил:
 —  Непременный  член  суда,  господин  вахмистр!
 —  Судья?  —  насторожился  Готтескнехт.
 —  Никак  нет,  господин  вахмистр,  адвокат!
 —  Ну,  это  вам  повезло!  Сыновьям  высокопоставленны*  лиц
у  меня  не  до  смеху.—  Он  направился  к  двери.—  Два  человека  за
мной!  Получите  веники  и  одеяла.  Приведете  в  порядок  казарму,
потом  можно  и  пошабашить.
 Рутшер  и  Бранцнер  пошли  за  ним.
 —  Что  ты  о  нем  скажешь?  —спросил  Хольт  Гомулку.
 —  Комедия,  чистейший  балаган,—  сказал  Вольцов.—  Разве  ты
не  видишь,  что  он  представляется?  А  в  душе  он  зверь!
 К  тому  времени  как  Надлер  со  своими  людьми  ввалился  в  кори¬
дор,  уборка  помещения  была  полностью  закончена.  У  Надлера
было  кислое,  обиженное  лицо,  зеленый  шнур  фюрера  исчез  с  его
мундира.  Вольцов-указал  ему  помещение  напротив.
 —  Вы  поступили  не  по-товарищески,—  накинулся  на  него  Над¬
лер.—  Почему  нас  не  взяли?
 —  Кто  откалывается  от  главных  сил,  должен  нести  все  послед¬
ствия,—  пояснил  ему  Вольцов.  А  белобрысый  Каттнер  захлопнул
дверь  перед  самым  его  носом.
 —  Наши  растяпы,—  рассказывал  потом  Рутшер,—  сразу  же  на¬
летели  на  Готтескнехта.  Он  всем  им  поставил  плохо  за  то,  что  они
явились  после  нас.  Надлеру  влепил  очень  плохо,  з-з-з-зачем  он  наце¬
пил  на  себя  шнур  фюрера,  курсанту  это  не  положено.
 Хольт  знаком  вызвал  Гомулку  на  улицу.  Осторожно  огляделся.
Солнце  уже  садилось,  и  его  багровый,  подернутый  дымкой  диск  повис
над  холмами.  Широкая,  посыпанная  шлаком  дорога  проходила  перед
самым  бараком  и  мимо  еще  четырех-пяти  бараков,  за  которыми  воз¬
вышался  стадион.  Правее,  к  северу,  находилась  огневая  позиция.
 От  дороги  решетчатые  настилы  вели  к  орудийным  окопам.  Друзья
остановились  перед  одним  из  серых  валов.  Земля  была  насыпана
на  высоту  в  два  метра;  аккуратно  обшитый  досками  ход  сообщения
вел  зигзагом  через  укрепление.
 Хольт  вошел  первым.  Стены  орудийного  окопа  были  укреплены
подпорами,  пол  посыпан  шлаком.  Вход  в  блиндаж  зиял  чернотой.
Пушка  была  укрыта  брезентовым  чехлом,  виден  был  только  узкий
ствол  и  станина  лафета.
 У  пушки  стоял  плечистый  худой  малый  в  скромной  серо-голу¬
бой  форме  без  петлиц  и  нашивок,  почти  ровесник  Хольта.  На  правом
ухе  у  него  сидел  большой  наушник,  плотно  прижатый  резиновым
кольцом,  на  шее  висел  ларингофон,  выключатель  которого  был  укреп-ц
 89

лен  на  груди  зажимом.  Он  делал  что-то  непонятное.  Приподняв  бре¬
зент,  он  включил  какой-то  провод,  поднес  к  свободному  уху  второй
наушник,  послушал  внимательно,  отложил  второй  наушник  и,  вклю¬
чив  ларингофон,  сказал:  «Антон...  взрыватель...  порядок».  Затем  пе¬
релез  через  станину,  приподнял  брезент  в  другом  месте,  и  непонят¬
ная  игра  снова  повторилась.  «Антон...  азимут...  порядок».  Закончив
эти  манипуляции,  он  сорвал  с  себя  синюю  лыжную  шапку,  снял
наушники  и  ларингофон  и  отнес  то  и  другое  в  блиндаж.  А  потом
сказал,  глядя  на  Хольта  и  Гомулку:
 —  Ну?
 —  Мы  только  сегодня  прибыли.  Моя  фамилия  Хольт.
 —  Старший  курсант  Бергер,—  незнакомый  юноша  слегка  по¬
клонился.
 —  Давно  здесь?  —  спросил  Хольт.
 —  Пол  года.
 Хольт  вытащил  из  кармана  сигареты.  Они  закурили.
 —  Что  это  ты  сейчас  делал?  —  поинтересовался  Гомулка.
 —  Да  все  то  же:  проверка  телефонной  линии.  Вечно  одно  и  то
же  дерьмо.  Три  раза  в  день  —  утром,  днем  и  вечером.
 —  Ну  а  вообще?  Вообще  у  вас  как?
 —  У  нас  здесь  тишь  да  гладь,—  сказал  Бергер.—  Живем  день
за  день.  Утром  школьные  занятия,  после  обеда  служба.
 —  Ну  а  стрельба?  Случается  вам  вести  огонь?
 —  Какое  там!  Разве  изредка  залетит  шальной  разведчик.  Стре¬
ляли  мы,  только  пока  обучались.  По  воздушному  мешку.
 —  Да,  невеселая  перспективочка,—  сказал  Хольт.
 Бергер  скорчил  гримасу.
 —  Вы  еще  хлебнете  горя  —  сами  не  рады  будете.  Вас  здесь
не  оставят.
 Хольт  и  Гомулка  переглянулись.
 —  Объясни  толком,  куда  это  нас  пошлют?
 —  Вы  пройдете  тут  боевую  подготовку,  потому  что  в  этой  местнос¬
ти  спокойно.  Вы  приписаны  к  107-й  батарее  3-го  полка,  мы  к  329-й
батарее  12-го  полка.  Вы  к  нам  никакого  отношения  не  имеете.  Ваша
подгруппа  стоит  в  другом  месте.
 —  Где  же?  —  спросили  одновременно  Хольт  и  Гомулка.
 —  До  сих  пор  стояла  в  Гамбурге.  Но  понесла  там  большие  поте¬
ри.  Одиннадцать  убитых,  шестнадцать  тяжелораненых.
 Убитые?  Тяжелораненые?
 —  А  может,  все  это  пустые  слухи?  —  усомнился  Хольт.
 —  Здесь  есть  люди,  которых  прислали,  чтобы  вас  обучать,  вах¬
мистр  и  три  ефрейтора.  Спросите  у  них!
 Хольт  все  еще  не  сдавался.
 —  Гамбург  —  пройденный  этап.  Там  вряд  ли  еще  предстоит
что-то  серьезное.
 —  То-то  и  оно,—  согласился  Бергер.  Он  затянулся  сигаретой  и
с  насмешкой  посмотрел  на  Хольта.—  Потому-то  батареи  и  пополня¬
ются,  а  затем  их  пошлют  в  Рурскую  область.
 Хольт  заметил,  что  его  собственная  рука,  держащая  сигарету,
дрожит.
 90

—  Там  вам  дадут  жизни,  скучать  не  придется.  Кельн  и  Эссен  —
первые  города,  увидевшие  ночные  налеты  тысяч  бомбардировщиков...
Так  что  мирная  жизнь  имеет  свои  преимущества,—  добавил  Бергер.
 —  Зря  ты  людей  пугаешь,—  возразил  Хольт.—  Поживем  —  уви¬
дим.  Никто  не  знает,  что  с  ним  будет  завтра!
 Бергер  только  улыбнулся.
 —  Как  может  батарея  нести  такие  потери?  —  поинтересовался
Гомулка.
 —  А  вот  накроет  ее  бомбовым  ковром  —  от  тебя  мокрое  место
останется.
 —  Это  что  же,  ночью  было?  Чистая  случайность?
 —  Какая  там  случайность!  Прицельное  бомбометание!  Ты  ду¬
маешь,  они  там  слепые?  Когда  наши  клистиры  начнут  палить,  на
луне  видно!  —  Он  затоптал  ногой  окурок.
 —  Погоди  уходить,—  сказал  Хольт.—  Как  ты  думаешь,  нас  по¬
ставят  к  орудию  или  кого-нибудь  возьмут  на...  на  радиолокацион¬
ную  станцию?
 —  Радиолокатор,  командирский  прибор  управления,  дальномер,
зенитная  оптическая  труба,  телефон,—  стал  перечислять  Бергер.—
Самых  здоровых  возьмут  в  огневые  взводы,  а  в  прибористы  —луч¬
ших  математиков;  вас  распределят,  как  им  нужно.  Везде  одно  и  то
же.  Я  уж  предпочитаю  орудие.—  Он  указал  на  насыпь  посреди  огне¬
вой  позиции,  с  виду  напоминающую  форт.—  На  батарейном  коман¬
дирском  пункте  —.по-нашему  БКП  —  постоянно  торчит  шеф,  а  у  не¬
го  чуть  что—  прыгай  по-лягушачьи!  Там,  правда,  больше  увидишь,
зато  у  орудия  чувствуешь  себя  уютнее,  тут  ты  по  крайней  мере  среди
своих.  Командира  орудия  мы  не  очень  распускаем.
 Вечерело.  Над  ними  пролетел  самолет  с  яркими  бортогнями.
Бергер  оставил  обоих  друзей  у  бараков.  Хольт  и  Гомулка  напра¬
вились  к  себе.
 В  зыбких  сумерках  виднелась  какая-то  фигура  —  это  был  Гот¬
тескнехт.  Запрокинув  голову,  он  следил  за  самолетом,  кружившим
над  городом.  Обойти  вахмистра  было  невозможно.
 —  Ну-ка  сюда!
 —  Влепит  он  нам  плохо,—  прошептал  Гомулка.—  Господин  вах¬
мистр?
 —  Совершали  вечерний  променад?
 —  Решили  немного  осмотреться,  господин  вахмистр!
 —  Что  ж,  узнали  что-нибудь  новенькое?  Насчет  вашего...  наз¬
начения  и  тому  подобное?
 —  Кое-что  узнали,  господин  вахмистр!  —  Зачем  я  стану  врать,
подумал  Хольт.
 —  Ну,  расскажите  и  мне.  Любопытно,  чего  вы  тут  наслушались.
 —  Да  вот  насчет  Гамбурга,  господин  вахмистр,  там,  говорят,
был  полный  разгром...  И  насчет  Рурской  области...
 —  Да  вы,  оказывается,  все  разнюхали!  Разгром  —  это,  пожалуй,
неплохо  сказано...  С  вами  я  уже  знаком,—  обратился  он  к  Хольту.—
Ваша  фамилия  —  Хольт,  а  ваша...  погодите-ка...  Отец  у  вас  адвокат,
это  я  запомнил,  а  вот  фамилия...
 —  Курсант  Гомулка,  господин  вахмистр!
 91

—  Что  это  вы  раскричались?  Или  вам  нехорошо?  Охота  вам
орать  в  такой  чудный  вечер!  —  Готтескнехт  достал  из  кармана  сига¬
рету,  и  Хольт  после  некоторого  колебания  дал  ему  закурить.
 —  Послушайте,  что  я  вам  скажу,—  доверительно  начал  Гот¬
тескнехт.—  Я  хочу  подать  вам  добрый  совет.  Научитесь  разбираться
в  людях.  На  прусской  службе  это  самое  важное!  Перед  строем  я  то¬
же  требую,  чтобы  все  у  меня  было  по  струнке  —  ать,  два!  —  служба
есть  служба,  а  иначе  будет  у  тебя  не  боевое  подразделение,  а  орда
папуасов...—  Хольт  и  Гомулка  рассмеялись.—  Вот  видите!  Ну  а  ве¬
черком,  когда  я  с  вами  беседую  частным  образом  и  поблизости  нет
генерала,  покажите,  что  вы  ребята  воспитанные,  из  порядочных
семейств,  сами  знаете—  светский  лоск  и  приятные  манеры.
 —  Мы  это  учтем,  господин  вахмистр,—  обещал  Хольт.
 —  Роскошно!  Ставлю  вам  единицу  за  то,  что  вы  такие  понятли¬
вые  молодые  люди!—И  Готтескнехт  вытащил  записную  книжку.
Но  тут  произошло  нечто  необычайное,  на  что  Хольт  смотрел  со  все
возрастающим  удивлением.  Готтескнехт  с  минуту  подержал  книжку,
словно  о  чем-то  размышляя,  а  потом  снова  воткнул  ее  за  борт  мун¬
дира.  Он  уставился  в  пространство  неподвижным  взглядом,  повел
плечами,  будто  мундир  ему  тесен,  покрутил  головой,  будто  воротник
жмет,  и  лицо  у  него  как-то  странно  изменилось:  другое  выражение,
другая  осанка  и  даже  голос  другой,  точно  он  снял  маску.  Он  по¬
дошел  ближе  к  обоим  друзьям,  и  стало  видно,  что  это  уже  немолодой,
вконец  усталый  человек  с  морщинистым  лицом  и  тревожным  взгля¬
дом.
 —  То,  что  вы  узнали,—  сказал  он  тихо,—  вам  знать  не  положено.
Обещайте  же:  никому  ни  слова!  Если  пойдут  разговоры...  ни  в  коем
случае  не  поддерживайте.  Вы  должны  меня  понять.  Я  прикажу,  что¬
бы  никто  с  той  батереи  не  смел  с  вами  разговаривать.  Вы  еще  слиш¬
ком  молоды.  Нехорошо,  чтобы  у  вас  заранее  подрывали  боевой  дух,—
еще  до  того,  как  в  дело  попадете.  Вы  меня  поняли?
 —  Мы  никому  не  расскажем...  Это  точно!..  Можете  на  нас  по¬
ложиться!
 —  Порядок!—сказал  Готтескнехт.—  А  теперь  ступайте  спать.
Здесь  вам  нелегко  придется.  Мне  приказано  обучить  вас  в  кратчай¬
ший  срок.  Томми  времени  не  теряют.  Ночи  нет,  чтобы  не  бомбили.
Батарея  должна  быть  укомплектована  как  можно  скорее.  А  пока  что
берегите  силы,  они  вам  еще  понадобятся!  Спокойной  ночи!  Или  вам
что-нибудь  от  меня  нужно?
 —  Пожалуй,  неудобно  вас  просить...  Обоим  нам  хотелось  бы  в
огневой  взвод!
 —  Не  возражаю!  —  Готтескнехт  повернулся  и  зашагал  нето¬
ропливо  прочь,  заложив  руки  за  спину  и  опустив  голову.
 Хольт  смотрел  ему  вслед.  Темнота  вокруг  стала  непроницаемой.
Он  услышал  голос  Уты:  «Все  жертвы  напрасны»...  Его  знобило.
 2
 Хольт,  уже  одетый,  вышел  на  двор.  Он  любил  этот  ранний  час,
короткий  промежуток  между  бледным  мерцанием  зари  и  пробужде¬
 92

нием  дня,  когда  щелкают  первые  дрозды  и  капельки  сверкающей
росы  висят  на  травинках.  Он  думал  об  Уте.
 Он  еще  накануне  вечером  собирался  ей  написать,  но  смертельно
устал  и  не  помня  себя  повалился  на  соломенный  тюфяк.  Поднялся
Хольт  вместе  с  солнцем.  Как  обычно,  сделал  десять  приседаний,
умылся  под  краном  на  дворе,  оделся  и  растолкал  Вольцова  и  Гомулку.
В  бараке  только  затрещал  звонок,  а  Гомулка  уже  вышел  к  Хольту.
 —  Чудесно  встать  спозаранку.  А  у  них  там  свалка  из-за  тазов.
 Хольт  стал  насвистывать  песенку  «Раннее  утро  —любимая  наша
 пора».  Но  вспомнив  следующий  стих,  он  осекся.
 —  Что  же  ты  замолчал?—  спросил  Гомулка.—  Продолжай!—
и  процитировал:—  «Мы  земли  новые,  да,  новые  добудем...»  Кстати,
я  уже  три  дня  как  не  слышал  сводки...
 —  Русские  очистили  от  наших  войск  весь  Донецкий  бассейн...
 —  И  Сицилию  мы  окончательно  потеряли,—  буркнул  Гомулка.
 —  Итальянцы  предали...
 Гомулка  ничего  не  ответил,  носком  башмака  он  ковырял  черную
землю.  Хольта  неприятно  поразило  его  молчание,  и  это  чувство  еще
усилилось,  когда  Гомулка  сказал:
 —  А  ведь  как  подумаешь...  капитуляция  Италии  —  тревожный
симптом.
 —  Надо  с  честью  сносить  неудачи,—  возразил  Хольт.—  Фюрер
сказал,  что  без  Италии  мы  только  сильнее.
 Гомулка  неопределенно  кивнул.
 Хольт  подумал:  Не  следует  поддаваться  пессимистическим  нас¬
троениям,  надо  держать  себя  в  руках!
 Ровно  в  семь  просунулась  в  дверь  голова  старшего  ефрейтора.
 —  Выходите.  Да  поживее!  Прошу!
 Когда  все  высыпали  на  улицу,  он  скомандовал:
 —  А  ну,  по  росту  становись,  черти-турки!  Я  старший  ефрей¬
тор  Шмидлинг,  и  как  я  теперь  ваш  инструктор,  обязаны  обращаться
не  иначе,  как  «господин».  И  нечего  ржать!  Эй,  ты,  третий  во  второй
шеренге,  чего  глаза  вылупил?
 —  Я  и  не  думал  смеяться,—  обиженно  отозвался  Надлер.
 —  Я  требую,  чтобы  соблюдать  дис-чип-лину!—  выкрикнул
Шмидлинг.  Видно  было,  что  со  словом  «дисциплина»  он  не  в  ладах.—
Внимание!  Сейчас  я  вам  назову  фамилии,  которые  обязаны  при¬
сутствовать,  и  как  прочту,—  который  должен  быть  здесь,  обязан
сказать:  «Здесь!»  Поняли?
 —  Так  точно,  господин  старший  ефрейтор!  —  проорал  вместе
с  другими  ХоЛьт.
 Старший  ефрейтор  прочитал  все  фамилии  —  от  Бранцнера  до
Эберта.
 —  Так,  значит,  все  налицо.  Все  в  полном  порядке.  А  теперь  вас
перво-наперво  нужно  одеть.
 В  кладовой  какой-то  мрачно  настроенный  унтер-офицер  оки¬
нул  Хольта  небрежным  взглядом  и  швырнул  ему  в  руки  трое  длинных
серых  кальсон,  нижние  рубахи  из  плотной  шершавой  ткани,  трени¬
ровочные  брюки  и  три  пары  шерстяных  носков.  «Размер  обуви!»
В  ту  же  секунду  в  него  полетели  высокие  черные  башмаки  на  шнур¬
ках  и  парусиновые  обмотки.  93

—  Вон!
 В  следующем  помещении  каждому  выдали  комбинезон,  серо¬
голубую  форму  военно-вбздушных  сил,  но  только  без  погон  и  пет¬
лиц,  двубортный  плащ,  лыжную  шапку,  каску,  пояс  с  крючком,
котелок,  масленку  из  желтой  пластмассы  и  смену  постельного  белья
в  голубую  шашечку.
 —  Вон!  Чего  вам  еще  надо?
 Выйдя  во  двор,  Вольцов  заворчал:
 —  А  как  же  выходная  форма?
 —  Ишь  чего  захотел!  Какое  тебе  еще  увольнение  во  время  при
прохождении  боевой  подготовки!  —  Шмидлинг  не  совсем  складно
строил  свои  фразы.—  Ну,  чего  ждете?  Комбинезоны  надеть,—  крик¬
нул  он  им  вслед,—  на  ученье  полагается  в  комбинезонах.
 —  Тоже  мне  начальник!  —  буркнул  Вольцов.—  В  германской
армии  старший  ефрейтор  —  ноль  без  палочки.  А  этот  еще  над  нами
куражится.
 —  По-моему,  он  добродушный  малый,—  возразил  Хольт.
 Но  тут  опять  раздался  окрик:
 —  Выходи!
 Два  других  ефрейтора  стали  на  правом  фланге.  Когда  у  бараков
показался  Готтескнехт,  Шмидлинг  удвоил  старания,  его  изборожден¬
ное  морщинами  лицо  даже  перекосило  от  усердия.
 —  Учебная  команда...  смирно!  Для  приветствия  господина  вах¬
мистра...  направо  равняйсь!  —  Он  отдал  честь  и  отрапортовал  по
всей  форме.
 —  Благодарю.  Вольно!  —  Готтескнехт  держался  с  достоинством
генерала.—  Ваша  боевая  подготовка  начинается  в  знаменательный
момент.  А  потому  долго  мы  с  вами  канителиться  не  будем  —  месяц,
ну  полтора!  Служба  вам  предстоит  нелегкая  —  будете  вкалывать  с  се¬
ми  утра  до  восьми  вечера  за  вычетом  часа  на  обед.  Ночной  отдых
от  десяти  до  шести  соблюдать  железно,  иначе  придется  иметь  дело
со  мной.  Никаких  карт  и  тому  подобных  развлечений,  понятно?..
Да,  кстати,  вы  этого  еще  не  знаете.  Когда  я  говорю  «понятно»—  это
у  меня  такое  выражение.  У  каждого  начальника  могут  быть  свои  сло¬
вечки.  Но  если  я  скажу  «Вы  меня  поняли?»—  это  значит,  я  жду  от¬
вета!  Вы  меня  поняли?
 —  Так  точно,  господин  вахмистр!
 —  Ладно,  продолжим  беседу.  Два  раза  в  неделю  у  вас  будут
ночные  занятия  по  три  часа  кряду.  Ваша  боевая  подготовка  дочти
полностью  сведется  к  занятиям  у  орудий  и  с  приборами  управле¬
ния  огнем  в  условиях  боевой  обстановки  со  всеми  причиндалами.
Кроме  того,  мне  вменено  в  обязанность  поднатаскать  вас  в  теории
зенитной  стрельбы.  Вот  где  вы  можете  доказать,  что  вы  люди  с  сооб¬
ражением.  Все  остальное  —  а  именно  чем  отличается  начальник  от
прочих  смертных,  и  всю  муру  с  газами,  и  меры  против  шпионажа,
и  прочий  вздор  —  мы  с  вами  пройдем  галопом.  На  строевые  уче¬
ния  уделим  сегодня  и  завтра  по  два  часа  —  я  думаю,  за  глаза  хва¬
тит.  Если  с  построением  будут  неполадки,  мы  это  наверстаем  в  вос¬
кресенье  на  дополнительных  послеобеденных  занятиях.  Немного
движенья  вам  не  помешает!  Ну-ка,  вы,  толстяк  со  свиными  глазка¬
ми,  как  вас  звать?
 94

—  Курсант  Феттер,  господин  вахмистр!
 —  Прелестно!  —  воскликнул  Готтескнехт.—  Чудно!  Можно  ска¬
зать,  незаменимо!  Откормлен,  как  свинка  из  Эпикурова  стада,  и  да¬
же  зовут  Феттер*.  Ставлю  вам  за  это  отлично.—  Он  достал  записную
книжку  и,  занося  в  нее  отметку,  продолжал:—  Надеюсь,  вы  на  этом
остановитесь,  Феттер,  иначе  вас,  при  вашей  солидности,  не  станут
терпеть  в  зенитных  войсках.—  Кивком  головы  он  прекратил  общий
смех.—  Дальше!  Если  захотите  писать  домой,  адрес  отправителя:
название  населенного  пункта,  Большая  арена,  почтовых  марок  не
требуется,  мы  пользуемся  правами  полевой  почты.  Ничего  не  сооб¬
щайте  о  службе,  мне  дано  полномочие  вскрывать  ваши  письма,  и  я
их  читаю  на  выборку.  Сухой  паек  вам  будут  отпускать  на  кухне,  после
занятий.  Обед  в  полдень,  в  столовой.—  Он  знаком  подозвал  стар¬
ших  ефрейторов.—  Нам  нужны  восемнадцать  человек  для  орудийных
расчетов,  остальных  ставьте  на  приборы.
 Ряды  пришли  в  движение.
 —  Прекратить  базар!..—  заорал  Шмидлинг.
 —  Шмидлинг!  —  остановил  его  Готтескнехт.  Он  говорил  вполго¬
лоса,  но  в  рядах  его  отлично  слышали.—  Перед  вами  не  рекруты,
а  курсанты,  сколько  раз  вам  повторять?—Тут  Хольт  подтолкнул
Гомулку,  и  Гомулка  незаметно  кивнул  ему  в  ответ.
 Вахмистр  отделил  самых  слабых  и  низкорослых  —  среди  них  ока¬
зался  и  Земцкий  —  и  посмотрел  на  часы.
 —  До  двенадцати  огневая  служба  и  боевая  работа  на  при¬
борах,  после  обеда  два  часа  строевых  занятий  —  это  чтобы  же¬
лудок  у  вас  лучше  варил.—  Он  сделал  знак  юношам,  отобранным
для  работы  на  приборах  управления,  и  вместе  с  одним  из  старших
ефрейторов  увел  их  на  занятия.  Вольцов,  Хольт,  Гомулка  и  Феттер
старались  держаться  вместе.  К  ним  присоединились  Рутшер,  Вебер,
Бранцнер,  Кирш  и  Каттнер.  Двумя  отделениями  по  девять  человек
они  направились  на  огневую  позицию.
 Орудийный  расчет  состоял  из  девяти  человек  и  старшего  ефрей¬
тора.  Шмидлинг  привел  свой  взвод  в  орудийный  окоп,  приказал
снять  с  пушки  чехол  и  приступил  к  занятиям.
 Чем  этот  человек  занимался  до  войны?—думал  Хольт.  Люди
вроде  Шмидлинга  были  ему  чужды.  Может,  у  него  свой  хутор  в  го¬
рах?  Крестьянину-горцу  не  с  кем  словом  перемолвиться  за  пахотой
или  севом,  а  тут  изволь  вести  урок.  Он,  конечно,  предпочел  бы  си¬
деть  на  хуторе,  вон  как  его  трясет  от  волнения.  Ничего  не  попишешь,
война  —  делай,  что  прикажут.
 Шмидлинг  велел  открыть  один  из  блиндажей  для  боеприпасов,
и  это  вызвало  общий  интерес.  Все  здесь  было  так  ново,  так  увлека¬
тельно!  Пушка,  настоящая  пушка,  это  тебе  не  школа  с  неправиль¬
ными  глаголами,  математическими  формулами  и  прочей  галиматьей!
 —  Эти  патроны  боевые?  —  спросил  Феттер,  почтительно  по¬
сматривая  на  блестящие  шляпки  гильз  в  ладонь  величиной,  выгля¬
дывающие  из  корзин.  Шмидлинг  пропустил  этот  вопрос  мимо  ушей.
Он  показал  своим  ученикам  блиндаж  для  расчета  и  деревянные  таб-
 *  Жирный  (нем.).
 95

лички  с  цифрами  —  от  единицы  до  двенадцати,—  висевшие  по  стен¬
кам  орудийного  окопа  и  указывавшие  направление;  цифра  двенад¬
цать  указывала  на  север,  шесть  —  на  юг,  три  —  на  восток,  девять  —
на  запад.  По  команде  «Воздух,  направление  девять  —  самолет!»
ствол  пушки  надо  направить  на  цифру  девять.  Шмидлинг  почесал
в  затылке,  снял  фуражку,  утер  ливший  с  него  градом  пот  и  объявил
пятиминутный  перерыв;  юноши  направились  в  блиндаж  для  расчета.
 Блиндаж,  куда  Хольт,  наклонившись,  втиснулся  через  узкий
проход,  шел  во  всю  ширину  орудийного  окопа.  Вдоль  стен  стояли
деревянные  лавки.  Хольт  увидел  ящик  с  перевязочным  материа¬
лом,  слуховые  приборы  наводчиков  и  командира  орудия,  висевшие
на  крюке,  ящик  с  инструментами  и  ветошью,  а  также  лежавшую
в  углу  тяжелую  стальную  кувалду.  Вольцов,  Хольт  и  Гомулка  заку¬
рили.
 —  Давайте  не  доводить  Шмидлинга,—  сказал  Хольт.—  Он  в  сущ¬
ности  малый  неплохой.
 —  Возможно,  но  если  он  и  дальше  будет  так  тянуть  за  душу,
придется  мне  взять  урок  на  себя,—  сказал  Вольцов.
 Тут  как  раз  Шмидлинг  заглянул  в  блиндаж  и  крикнул:
 —  Вашему  брату  курить  не  положено!
 Хольт  молча  протянул  ему  свою  коробку,  и  Шмидлинга  не  приш¬
лось  уговаривать...
 Вскоре  опять  начались  его  мучения.
 —  А  теперь—  ох,  и  тяжкое  дело!  Это,  стало  быть,  зенитное
орудие,  верно?  Но  это  орудие  никакое  не  орудие,  ясно?  —  Тут  вме¬
шался  Вольцов  и  разгрыз  для  Шмидлинга  этот  твердый  орешек.—
А  раз  вы  так  хорошо  все  знаете,  валяйте  дальше!  Мне  и  то  языком
трепать  надоело.
 Орудие—собирательное  понятие  для  разных  видов  тяжелого
огнестрельного  оружия,—  примерно  так  повел  объяснение  Вольцов;
артиллерийское  орудие  в  обычном  смысле  слова  —  это  тяжелое
огнестрельное  оружие  для  стрельбы  непрямой  наводкой  с  большим
углом  возвышения.  Тогда  как  зенитная  пушка  —  орудие  с  отлогой
траекторией,  с  длинным  стволом  и  большой  скоростью  снаряда.  Толь¬
ко  дурак,  судя  по  большому  углу  возвышения,  может  вообразить,
будто  в  зенитной  артиллерии  речь  идет  о  навесном  огне,  ведь  цель-то
находится  в  воздухе!
 Шмидлинг  довольно  закивал  и  стал  объяснять  дальше.
 Это  орудие  носит  название  зенитной  пушки  восемьдесят  пять  —
восемьдесят  восемь.  В  двадцатых  годах  ее  построили  на  заводе
Круппа  и  продали  России.  (Вот  так  так!  —  подумал  Хольт.  Боль¬
шевики  —  заведомо  наши  заклятые  враги,  а  Крупп  им  поставляет
пушки!..)  Калибр  ее  в  то  время  составлял  76,2  мм,  но  русские  при¬
делали  к  этим  пушкам  новый  ствол  калибра  85  мм,  и,  поскольку
этот  калибр  оказался  немного  велик  для  лафета,  ствол  снабдили  дуль¬
ным  тормозом.  «А  что  это  такое,  потом  узнаете».  В  1941  году  пушки
были  захвачены  нами,  стволы  рассверлили  и  калибр  увеличили  до  88
мм.  Отсюда  и  название  —  85/88,  по-солдатски  —  «русский  клистир»..,
«А  когда  будет  у  нас  смотр,  называйте  ее  настоящим  именем!»
 Для  этого  объяснения  Шмидлингу  понадобилось  добрых  полчаса.
 96

—  Когда  будет  смотр,  вам  надо  рассказать  это  без  запинки,  яс¬
но?  —  О  предстоящем  смотре  он  вспоминал  часто  и  с  сокрушением.
 Дальше  урок  повел  Вольцов  —  медлительность  Шмидлинга  дей¬
ствовала  ему  на  нервы.
 —  Если  я  что  не  так  скажу,  вы  меня  поправите,—  успокоил  он
Шмидлинга.  Но  у  того  почти  не  нашлось  никаких  поправок,  пока
Вольцов  рассказывал  о  лафете  с  крестовидным  основанием,  о  шасси,
о  верхнем  и  нижнем  станке  лафета,  о  домкратах  и  цоколе.  '
 —  Ишь  какой  шустрый  малый!—  похвалил  его  Шмидлинг,
когда  Вольцов  стал  объяснять,  как  орудие  закрепляется  на  грунте,
а  также  действие  домкратов.
 Вольцов  перешел  к  описанию  механизма  наводки.  Он  сел  на
стальное  сиденье  механизма  горизонтальной  наводки,  прикреп¬
ленное  к  правой  стороне  верхнего  станка  лафета,  уперся  ногами
в  педали,  повернул  рулевой  маховик  и  поехал  вместе  с  пушкой  кру¬
гом,  Словно  на  карусели.  Остальным  тоже  захотелось  это  проделать,
но  Шмидлинг  погнал  их  от  орудия.
 Вольцов  рассказал  о  действии  тормоза  отката,  на  котором  поко¬
ился  ствол,  и  воздушного  накатника,  приводящего  ствол  после
выстрела  в  нормальное  положение  и  заполненного  «коричневой
тормозной  жидкостью».  Все  это  он  объяснял  так,  словно  в  жизни
ничего  другого  не  делал.  Затем,  перейдя  налево,  к  подъемному  ме¬
ханизму,  он  повернул  ствол  круто  вверх,  а  потом  опять  вниз  и  нако¬
нец  обратился  к  прибору  для  установки  дистанционного  взрывателя.
Он  несся  вперед  на  всех  парах.  Шмидлингу  взятый  им  темп  вну¬
шал  панический  ужас,  и  он  то  и  дело  требовал  повторения.
 —  Ну,  а  уж  этого  вы,  поди,  не  знаете  —  как  действует  дульный
тормоз?—спросил  Шмидлинг.
 —  Чего  же  тут  не  знать?  Это  же  совсем  просто!
 Но  тут,  откуда  ни  возьмись,  в  орудийном  окопе  появился  Готтеск¬
нехт;  он  уже,  конечно,  давно  наблюдал  эту  сцену.
 —  Внимание!—  заорал  Шмидлинг.
 Но  Готтескнехт  движением  руки  унял  его  рвение.
 —  Так,  так,  Вольцов!  Для  вас  это  совсем  просто?  Что  ж,  расска¬
жите!  Но  если  запутаетесь—  предупреждаю:  я  поставлю  вам  плохо.
 Вольцов  смотрел  на  вахмистра,  сощурив  глаза  и  склонив  голову
набок.
 —  Разрешите  мне,  господин  вахмистр,  сначала  оговорить  один
пункт.
 —  Ну,  ну,  слушаю  с  интересом,—  сказал  Готтескнехт.
 Вольцов  часто  заморгал  и  вытянул  вперед  шею.
 —  Я  этого  никогда  не  учил  и  не  знаю  принятых  у  вас  терми¬
нов.  Вам  придется  судить  о  моем  объяснении  по  существу  дела.
 На  лбу  у  Шмидлинга  выступили  капли  пота.
 —  Вам  придется...  по  существу  дела...—  повторил  Готтескнехт
с  мечтательным  выражением  лица.  И  добавил:—  Что  ж,  приступим!
 —  Дульный  тормоз,—  начал  Вольцов  таким  тоном  и  с  таким  ви¬
дом,  как  будто  ему  предстояло  произнести  стихотворение,—
дульный  тормоз  навинчен  на  дульную  часть  орудийного  ствола.
При  выстреле  снаряд  проходит  через  него,  и  когда  дно  снаряда  на
 7  Д.  Нолль
 97

мгновение  закрывает  переднее  отверстие  дульного  тормоза,  рву¬
щиеся  вслед  за  снарядом  пороховые  газы  в  своем  стремлении
расшириться...
 Сейчас  он  собьется,  подумал  Хольт.
 —  ...проходят  через  отверстия  в  дульном  тормозе,  проделанные
сбоку  и  выходящие  в  сторону,  противоположную  направлению
выстрела.  А  это  означает,—  продолжал  Вольцов,  уже  уверенный  в
победе,—  что  пороховые  газы  вырываются  из  дульного  тормоза
назад  и  этим  сообщают  стволу  направленный  вперед  толчок,  частич¬
но  уменьшающий  силу  отката.
 Шмидлинг  издал  глубокий  вздох  облегчения.  Готтескнехт  при¬
стально  посмотрел  на  Вольцова,  и  Вольцов  спокойно  выдержал
его  взгляд.
 —  Все  в  точности  верно,—  сказал  Готтескнехт.  Он  вытащил  за¬
писную  книжку.—  Получайте  заслуженную  единицу...  Однако  вы  воз¬
звали  к  моему  чувству  справедливости,  Вольцов,  и  я  не  могу  закрыть
глаза  на  такой  возмутительный  факт,  когда  курсант  берет  на  себя
смелостыназваться  лейтенантом,  чтобы  вызвать  на  станцию  машину.
 Вольцов  побледнел.
 —  А  потому  вот  вам  наряд  вне  очереди.  Извольте  ежедневно,  ров¬
но  в  двадцать  один  ноль-ноль,  являться  ко  мне  для  чистки  моих  са¬
пог.  Согласитесь,  что  это  заслуженное  взыскание!
 Наступило  молчание.  Вольцов  не  сразу  собрался  с  духом  для
ответа.  А  затем:
 —  Господин  вахмистр,—  сказал  он,—  согласитесь,  что  вы  не,
полномочны  требовать  от  подчиненного  личных  услуг  в  качестве
меры  взыскания.  Прошу  наложить  на  меня  взыскание,  более  отвечаю¬
щее  уставным  нормам!
 Дело  дрянь,  подумал  Хольт.
 —  Вольцов,—  ответил  Готтескнехт,—  я  бы  с  удовольствием
поставил  вам  единицу  за  проявленное  мужество.  Но  это  не  мужество!
Это  наивность!  Вы  просто  не  знаете,  чем  это  вам  грозит!—  И  уже
обычным  деловым  тоном:—  Значит,  по  окончании  занятий  явитесь
ко  мне  для  отбытия  наказания.
 —  Слушаюсь,  господин  вахмистр.
 Бросив  еще  на  прощанье  снисходительное  «Продолжайте!»,
Готтескнехт  удалился.  Как  только  он  исчез,  Шмидлинг  так  шумно
перевел  дыхание,  что  Хольт  подумал:  чего  ему  бояться?  Ведь  он
только  инструктор!
 —  Эх,  Вольцов,  натворили  вы  делов,  без  ножа  себя  зарезали!
 —  А  мне  на...—  отмахнулся  Вольцов.
 Унитарный  патрон  с  гранатой,  дистанционный  взрыватель  с
максимальной  продолжительностью  действия  в  тридцать  секунд,
трубчатый  бездымный  порох  в  патронах...—  вот  что  еще  входило
в  программу  их  первого  урока.
 По  окончании  занятий  все  новички  сошлись  в  столовой,  бывшем
буфете  стадиона,  где  еще  обедали  старшие  курсанты  с  другой  бата¬
реи.  На  грубых  деревянных  подносах  кучами  лежала  картофельная
 98

шелуха  вперемешку  с  окурками  и  обглоданными  костями.  Вольцов
размашистым  движением  руки  смел  со  стола  весь  мусор  —  прямо
на  колени  нескольким  старшим  курсантам.  Их  негодующие  возгласы
он  подавил  угрозой:
 —  Молчать,  а  не  то  нарветесь!
 На  обед  был  картофель  в  мундире  и  водянистый  соус,  в  котором
плавало  несколько  кусочков  мяса.  «Скверно,  дальше  некуда»,—
ворчал  Феттер.
 Земцкий,  Шенке  и  Груберт,  учившиеся  на  приборах  управления
огнем,  сидели  неподалеку  и  перебрасывались  непонятными  термина¬
ми,  вроде  «упреждение  по  высоте»,  «поправка  на  износ  канала»,
«сумма  метеорологических  и  баллистических  поправок»...  Они  ужасно
важничали.  Земцкий  рассказывал:
 —  Я  обслуживаю  дальномер...  Он  увеличивает  в  двадцать  че¬
тыре  раза!
 —  Заткнись!  Никого  это  не  интересует!—  оборвал  его  Вольцов.—
Всякий  уважающий  себя  человек  старается  попасть  к  орудию.
 За  соседним  столом  все  еще  толковали  об  итальянском  «путче»%
о  телефонном  разговоре  Гитлера  и  Муссолини  и,  наконец,  о  новых
воздушных  налетах.
 —  Эссен  опять  бомбили.  Оттуда  сообщают  о  значительных  поте¬
рях  и  разрушениях.
 Хольт  машинально  уминал  картошку.  Мысль  о  разрушениях,  об
Эссене  и  Рурской  области  не  покинула  его  и  тогда,  когда  он  лежал
на  своей  койке,  а  Гомулка,  склонившись  над  столом,  усиленно  стро¬
чил  что-то  в  блокноте.
 Сегодня  непременно  напишу  Уте,  говорил  себе  Хольт.  Но  мысль
об  Уте  не  гасила  тайного  страха.  Напротив,  «Все  жертвы  напрас¬
ны...»—  звучало  в  его  ушах.  А  что  будет  с  Германией?
 Он  обрадовался,  когда  к  ним  в  барак  снова  донесся  голос  Шмид¬
линга:  «Выходи!»  После  двух  часов  строевой  подготовки  началось
бесконечное  заучивание  утреннего  урока;  от  постоянного  повторения
Хольт  уже  слышать  не  мог  слов  «лафет»,  «дульный  тормоз»,  «дистан¬
ционный  взрыватель».  Это  надо  так  вызубрить,  чтобы  помнить  и
спросонок,  внушал  им  Шмидлинг.  Да  и  Вольцов,  чуть  ли  не  в  одно
слово  с  ним,  поучал  их  вечером,  что  память  и  сознание  тут  ни  при  чем,
надо,  чтобы  вся  эта  премудрость  въелась  в  плоть  и  кровь.
 —  Память  может  вам  изменить,  рассудок  —  угаснуть,  но  эта
наука  должна  сидеть  в  вас,  как  условный  рефлекс.
 Вольцов  отправился  к  Готтескнехту  отбывать  наряд,  но  предва¬
рительно  догадливый  малый  обратился  за  советом  к  Шмид-
лингу.
 -  Это  считается  как  рапорт,—  пояснил  ему  тот.—  Положено,
чтобы  в  полной  форме,  на  голове  каска.
 О  столкновении  между  Готтескнехтом  и  Вольцовом  много  говори¬
ли  в  бараках.  Надлер  некоторое  время  наблюдал,  как  Вольцов
усердно^  начищает  вахмистру  башмаки  и  ремень,  а  потом  сказал  с
усмешкой:
 *  Здесь  имеется  в  виду  свержение  Муссолини  24  июля  1943  г.
 99

—  Когда  Готтескнехт  приказывает,  Вольцов  повинуется.
 Феттер  запустил  в  него  шнурованным  башмаком  пониже  спины,  и
 Надлер  счел  своевременным  обратиться  в  бегство.
 Хольт  сел  за  письмо,  но  дальше  обращения  так  и  не  пошел,  да  и
оно  далось  ему  не  без  муки.  Вскоре  вернулся  Вольцов,  как  всегда
внешне  спокойный,  но  его  грызла  ярость. 	1
 —  На  три  месяца  лишил  меня  увольнения,  сукин  сын!
 Поостыв,  он  рассказал  подробнее:
 —  Готтескнехт  страшно  разозлился,  увидав  меня  в  предписан¬
ной  форме.  Поставил  мне  единицу,  лицемер  поганый,  за  знание  уста¬
ва—  и  на  три  месяца  лишил  увольнения!
 Гомулка  рассмеялся7
 —  А  потом  еще  полез  смотреть,  подлюга,  соответствует  ли  взыска¬
ние  уставу,—  добавил  Вольцов.
 Хольта  то  и  дело  отвлекали  от  письма.
 —  Я  бы  согласился  чистить  ему  сапоги,  глядишь,  недельки  через
две  он  бы  и  утихомирился,—  сказал  Бранцнер,  высокий,  худой  брю¬
нет  с  кривым  носом  и  выступающим  вперед  кадыком,  который
судорожно  прыгал  у  него  при  каждом  слове.
 —  По-моему,  с  Готтескнехтом  можно  ладить,—  подхватил  Го¬
мулка.—  Когда  нас  пошлют  в  дело...
 Опять  «пошлют  в  дело»!  Хольта  от  этих  слов  бросало  в  дрожь.
Он  поймал  себя  на  том,  что  в  глубине  души  тоскует  по  тишине  и  бе¬
зопасности  маленького  городка,  и  тут  же  обругал  себя  за  малоду¬
шие.  На  листке  бумаги  по-прежнему  сиротливо  стояло  «Дорогая
Ута».  Тогда  я  сказал  ей,  что  рвусь  на  войну,  а  теперь  теряю  всякое
мужество...
 Наконец  он  написал  ей  трезво  и  немногословно,  описал  этот
первый  день  их  лагерной  жизни,  насколько  считал  возможным  после
предупреждения  Готтескнехта.
 Ему  вспомнилось  их  прощание.'Неужели  это  было  только  вчера?
А  ведь  кажется  —  так  давно.  Все  кончено.  И  навсегда!  Остальное—
пустые  мечтанья.  Она  чуть  не  на  три  года  старше  и  обручена.  Но
сейчас,  беседуя  с  ней  в  письме,  он  опйть  искал  прибежища  в  самооб¬
мане.  Нет,  нет.  Не  кончено!  «Не  покидай  меня!—  писал  он.—  Нам,
возможно,  предстоит  пережить  много  тяжелого!  Не  оставляй  меня
одного!»
 —  На  угломерном  круге,—  поучал  их  Шмидлинг,—  шесть  тысяч
четыреста  делений.
 Гомулка  и  Бранцнер,  считавшиеся  в  школе  лихими  математиками,
переводили  деления  угломерного  круга  в  градусы,  отдыхая  на  этом  от
одуряющей  зубрежки.  Каждый  придумывал  что-то  свое,  кто  во  что
горазд.
 —  На  подъемном  механизме  устанавливаем  градусы:  на  каждый
градус  приходится  по  четыре  риски.
 На  установщике  взрывателя  тридцать  секунд  действия  дистанци¬
онного  устройства  соответствовали  360  градусам  (полный  оборот).
Гомулка  пытался  высчитать,  какое  расстояние  пролетит  цель  за
тридцать  секунд.
 100

—  Эх,  досада!  Тут,  пожалуй,  не  обойтись  без  дифференциального
исчисления!
 Шмидлингу  впервые  попались  такие  понятливые  рекруты.
 —  Начальная  скорость  гранаты,—  поучал  он,—  самая  большая.
У  нашего  с  вами  клистира  начальная  скорость  восемьсот  шесть¬
десят...
 —...метров  в  секунду,—  подсказал  Вольцов.
 Но  Шмидлинг  уже  не  склонен  был  терпеть  такие  посягательства
на  свои  права.  Он  заставлял  весь  расчет  вытягиваться  в  струнку  и
повторять:  угломерный  круг,  наибольший  угол  возвышения,  уста¬
новщик  дистанционного  взрывателя  и  так  далее.  Прошло  немало
времени,  прежде  чем  их  допустили  к  орудию.
 Курсанты  не  раз  обсуждали  между  собой  этот  странный  метод
обучения.
 —  Бывают  положения,—  говорил  Вольцов,—  когда  мозг  отка¬
зывается  варить.  Нужно  добиться,  чтобы  человек  действовал  авто¬
матически,  к  тому  же  эти  методы  рассчитаны  на  всякий  сброд,  на
ассенизаторов  и  дворников...  Это  такой  тупой  народ,  что  трудно
полагаться  на  их  понимание,  вот  им  и  вдалбливают  все  до  одуре¬
ния.—  Он  сослался  на  своего  отца  —  полковника.—  Я  не  раз  слышал
от  него,  что  армейская  муштра  рассчитана  на  то,  чтобы  и  последний
дубина  все  знал  назубок.
 Курсанты,  обучавшиеся  работе  на  приборах,  хвалились:
 —  Мы  с  вахмистром  целый  день  проходим  теорию  зенитной
стрельбы.  Страшно  интересно!
 Как-то  Хольт  и  Гомулка  стояли  вдвоем  у  входа  в  барак,  и  Гомул¬
ка  сказал:
 —  Тут  есть  еще  одно  обстоятельство:  нас  так  изведут  дол¬
бежкой,  что  мы  рады  будем  дорваться  до  настоящего  дела.
 —  Ты  прав.  Когда  я  раньше  думал  о  том,  что  нас  ждет,  мне  ста¬
новилось  здорово  не  по  себе...  Но  сегодня,  когда  Шмидлинг  в  сотый
раз  пожелал  узнать,  какому  значению  азимута  соответствует  «семь»,
я  решил:  что  бы  нас  ни  ждало  в  Рурской  области,  мы  по  крайней
мере  избавимся  от  этой  волынки!..
 —  На  то  они  и  бьют.—  Гомулка  тряхнул  головой.—  А  в  общем
грех  жаловаться,—  продолжал  он.—  Я  удивляюсь,  до  чего  прилично
с  нами  обходятся.  Новобранцев  в  казармах  так  шугают,  что  фронт
представляется  им  раем...  До  поры  до  времени,  конечно.  Кто  там
побывал,  предпочтет  любую  муштру!
 Хольт  рассмеялся.
 —  Да,  но  великий  поворот  не  за  горами!
 —  Спрашивается  только  —  куда?
 —  И  тебе  не  стыдно,  Зепп!—  сказал  Хольт  с  упреком.—  Как
ты  можешь  так  рассуждать!
 —  Это  я  только  с  тобой,—  заверил  его  Гомулка.—  Я  иной  раз
думаю:  а  це  прячем  ли  мы  голову  под  крыло,  как  страусы,  во  всем,
что  касается  войны?
 —  Кончай,  Зепп!—сказал  Хольт.—  Такие  разговоры  и  мысли
только  подрывают  боевой  дух.
 101

Солдаты  орудийного  расчета  различаются  по  номерам  —  от
первого  до  девятого.  Все  они  подчинены  командиру  орудия.  У  каж¬
дого  номера  свое  место  у  пушки  и  свои  обязанности.  Командир
орудия  связан  по  телефону  с  постом  управления  и  оттуда  полу¬
чает  все  приказания,  вплоть  до  команды  открыть  огонь.  Команда
«Огонь!»  дает  третьему  номеру,  заряжающему,  сигнал  заряжать  и
стрелять.  Это  значит  стрелять  «беглым  огнем»,  пояснил  Шмидлинг
и  в  сотый  раз  повторил,  что  командиру  орудия  надо  повиноваться
безоговорочно  и  безусловно.  Бывает,  что  обязанности  командира
орудия  исполняет  один  из  номеров,  в  этих  случаях  ему  оказывают
должное  повиновение.
 Каждому  номеру  для  первого  знакомства  полагалось  вызубрить
правило,  в  котором  перечислялись  его  обязанности.  Первый  номер
корректировал  вертикальную,  второй  —  горизонтальную  навод¬
ку.  Шестой  номер  обслуживал  установщик  взрывателя.  Третий
номер  —  заряжающий  —  был  вторым  по  значению  лицом  в  расчете.
Номера  четвертый,  пятый,  седьмой,  восьмой  и  девятый,  так  называе¬
мые  подносчики,  стояли  на  последнем  месте.
 Все  это,  внушал  им  Шмидлинг,  надо  помнить  и  спросонок.
 —  Знаешь  что?—  сказал  как-то  вечером  Вольцов  Хольту.—
Давай  проверим,  как  действует  заклятие  «Помнить  и  спросонок».
 Гомулка,  проснувшийся  в  половине  второго,  поднял  Хольта,
и  они  вместе  растолкали  Вольцова.
 —  С  кого  начнем?
 —  Давайте  с  Бранцнера.  Дубина  первостатейная!—  пред¬
ложил  Вольцов.
 Втроем  они  подошли  к  койке  Бранцнера.  Электрический  фонарик
в  руках  Вольцова,  вспыхнув,  осветил  всю  тройку  в  коротких  до
колен  ночных  рубахах,  расползающихся  от  многих  стирок,  с
десятками  заплат.  Хольт  посмотрел  на  Вольцова.  Рубаха  на  его  мощ¬
ной  груди  была  натянута  до  отказа,  из-под  нее  выглядывали  волоса¬
тые  ноги.
 —  Ну,  взяли!
 Гомулка  и  Хольт  справа  и  слева  подхватили  Бранцнера  под  мыш¬
ки  и  рывком  посадили  на  постели,  меж  тем  как  Вольцов  направил  ему
в  лицо  свет  карманного  фонаря.
 —  Ну-ка,  отвечай!  Второй  номер!
 —  Второй  номер  устанавливает...  устанавливает...—  испуганно
забормотал  Бранцнер,  еще  не  придя  в  себя,  и  сразу  же,  словно  от
толчка,  проснулся  и  без  запинки  отбарабанил:—  Второй  номер  с
помощью  поворотного  механизма  непрерывно  устанавливает  на
боковом  угломерном  круге  передаваемые  с  прибора  управления  углы
горизонтальной  наводки  и  наблюдает  за  тахометром.—  Ответив
так,  что  не  придерешься,  Бранцнер  окрысился  на  них:—  Вы  что,
сдурели  —  будить  человека  среди  ночи!
 —  Ладно!  Помалкивай.  А  теперь—  шестой  номер!
 Но  Бранцнер  решительно  отказался  от  дальнейших  ответов,
и  они  стали  озираться  в  поисках  новой  жертвы,  которую  еще  не
успел  разбудить  грубый  окрик  Вольцова.
 —  Давайте  спросим  Рутшера!  Он  так  мило  заикается!
 102

Игра  при  поощрении  заинтересованных  зрителей  продолжалась.
Сонный  Рутшер  мешком  обвис  на  руках  у  своих  мучителей.  Вольцов
ткнул  его  под  ребро  и  заорал:
 —  Ну-ка,  ты,  мурло,—  шестой  номер  да  поживее!
 —  Шестой  номер  непрерывно  отмечает  на  установщике...  д...
дистанционных  взрывателей  переда-даваемое  с  ко-ко-командирского
прибора  управления  время  действия  дистанционного  устройства  и
ва...  ва...  вра-вращает  ма-ма-маховичок.
 —  Блеск!—торжествовал  Вольцов.—  Действует  и  спросонок!
 Но  тут  дверь  с  шумом  распахнулась,  кто-то  включил  свет,
 и  на  пороге  показался  Готтескнехт  в  красном  купальном  халате  и
ночных  туфлях.
 —  Ага,  попались!—  злобно  выкрикнул  он.—  Вас,  кажется,  ясно
предупреждали  —  ночной  покой  соблюдать  железно!  А  вы  что  делае¬
те?  Бесчинствуете  во  втором  часу  ночи!
 Гомулка  первым  пришел  в  себя  и  хотел  уже  доложить,  но  Гот¬
тескнехт  напустился  на  него:
 —  Этого  еще  не  хватало!  Докладывать  в  рубахе!  Вы  еще  взду¬
маете  в  сортире  рапортовать!—  Кто-то  засмеялся,  но  Готтескнехт
рявкнул:—  Молчать!
 Он  повернулся  к  Хольту:
 —  Что  тут  случилось?  Сознавайтесь,  но  честно!  Кого  вы  собира¬
лись  избить  и  за  что? 	>
 —  Господин  вахмистр!—стал  оправдываться  Хольт.—  Никого
мы  не  собирались  избивать!  Мы  только  хотели  проверить,  отвечают
ли  курсанты  спросонок  насчет  обязанностей  номеров  расчета,  как
этого  хочет  старший  ефрейтор  Шмидлинг.
 Готтескнехт  с  минуту  смотрел  на  Хольта,  лицо  его  разгладилось.
 —  Ну  и  как  они  отвечают?
 —  Слово  в  слово,  господин  вахмистр!  Бранцнер,  и  глазом  не
моргнув,  ответил  за  второго  номера,  а  Рутшер  —за  шестого.  Никто
из  них  на  секунду  не  задумался.
 —  Однако  вы  и  шутники  же,—  сказал  Готтескнехт.—  А  теперь
марш  спать!—  Но  тут  взгляд  его  остановился  на  Вольцове.—  Ну-ка
вы,  подойдите  ко  мне!  Хольт  и  Гомулка  —  те  хоть  башмаки  надели,
их  я  могу  отправить  в  постель,  а  вы  стоите  босиком  на  загаженном
полу...
 —  Господин  вахмистр,—  отвечал  Вольцов,—  вам  можно  сделать
такое  же  замечание!
 У  Готтескнехта  над  переносицей  собрались  морщины.
 —  Вольцов,  мое  долготерпение  наконец  иссякло.—  Он  подбоче¬
нился,  голос  его  снова  звучал  спокойно.—  Я  собирался  приказать
вам  вымыть  ноги  и  лечь  в  постель.  Но  теперь  вы  этим  не  отделаетесь!
Ну-ка,  наденьте  комбинезон  и  выходите.  Да  пошевеливайтесь!  Я
вам  покажу,  как  делать  мне  замечание!
 Хольт  и  Гомулка  послушно  полезли  в  постель.  Готтескнехт  выклю¬
чил  свет.  Вольцов  в  темноте  оделся,  ворча  сквозь  зубы.  Засыпая,
Хольт  слышал,  как  он  с  проклятиями  вернулся  и  стал  укладываться
спать.
 103

Весть  о  ночном  происшествии  дошла  на  следующий  день  и  до
Шмидлинга.
 —  Этого  я  еще  про  нашего  вахмистра  не  слыхивал,  чтобы  он
так  с  кого  стружку  снимал,  а  тем  более  ночью!—  Шмидлинг  прояв¬
лял  неподдельное  участие.
 В  перерывы  между  занятиями  он  все  больше  делился  с  кур¬
сантами,  рассказывал  им  о  себе.  Так  Хольт  узнал,  что  до  войны
Шмидлинг  работал  батраком  в  большом  имении  и  что  дома  его
ждут  жена  и  четверо  детей.  Он  единственный  из  всех  солдат  на  ба¬
тарее  считается  годным  к  фронтовой  службе,  его  место  давно  уже
там.  До  сих  пор  ему  удавалось  отсидеться  на  родине  —  «спасибо
майору,  ведь  он  и  есть  наш  главный!»  Но  это  может  в  любую  минуту
измениться*  «на  барскую  милость  плоха  надежда».  А  потому  его  рас¬
чет  должен  быть  образцовым,  не  попадать  под  замечание  на  смотрах
и  добиваться  наилучших  результатов  стрельбы.  Хольт  задумчиво
слушал  рассказы  Шмидлинга.
 —  Кто  вздумает  бузить,—  пообещал  он  Шмидлингу,—  тот  будет
иметь  дело  с  нами.—  Шмидлинг  признательно  кивнул;  все-таки
на  родине,  пусть  даже  в  Рурской  области!
 Хольт  и  Гомулка  переглянулись.  До  сих  пор  упорно  говорили,
что  их  отправят  в  Берлин,  и  только  Хольт  с  Гомулкой  знали  прарду.
И  вот  Шмидлинг  все  выболтал.  Новость  не  замедлила  оказать  дей¬
ствие.  Курсанты  приуныли.
 —  Эх,  и  дал  же  я  маху!—  огорчался  Шмидлинг.—  Это  у  меня
просто  так  вырвалось.  Вам  про  это  и  знать  нельзя!
 В  обеденный  перерыв  новость  облетела  весь  стадион.
 3
 Хольт  с  нетерпением  ждал  письма  от  Уты.  Ей  до  меня  дела  нет,
думал  он,  она  меня  просто  забыла.  Когда  при  раздаче  почты  назвали,
наконец,  его  имя,  это  оказалась  только  посылочка  от  матери  —
заказанные  им  сигареты.  Почему  же  Ута  не  пишет?
 О  матери  он  не  тосковал,  затр  все  чаще  думал  об  отце,  которого
не  видел  почти  четыре  года.  Слова  Уты  «он,  должно  быть,  человек
с  характером»  произвели  на  него  впечатление.  А  может  быть,  таким
отцом  надо  гордиться...  Однако  чувство  отчужденности  не  проходило.
 За  обедом  вахмистр  снова  раздал  почту,  Хольту  он  последнему
вручил  конверт.  Тот  едва  решился  его  распечатать.  Только  по  возвра¬
щении  в  барак,  лежа  на  своей  койке,  он  наконец  прочел  письмо.%
В  тихом  городке  жизнь  текла  по-прежнему,  словно  покинувших  его
семиклассников  никогда  и  не  было.  Слова,  которые  Хольт  пробегал
на  лету,  были  увертливы  и  насмешливы,  как  всегда.  И  только  к  концу
они  зазвучали  серьезно.  «Не  думай,—  писала  Ута,—  что  события
этого  лета  прошли  для  меня  бесследно,  но  лучше  к  этому  не  возвра¬
щаться.  Пропасть,  разделяющая  нас,  королевских  детей,  слишком
глубока.  Но,  пока  это  тебе  доставляет  радость,  рассчитывай  на
мою  привязанность.  Насколько  я  тебя  знаю,  она  вдохновит  тебя
на  великие  патриотические  подвиги».  Он  в  тот  же  вечер  ответил  ей
многословно  и  влюбленно.
 104

Теперь  они  регулярно  переписывались.  На  его  влюбленные  излия¬
ния  она  отвечала  иронической  шуткой.  Ни  разу  не  написала  она
больше  двух  страничек,  но  и  меньше  не  писала.  Он  заботливо  хранил
её  письма,  ее  крестик  он  всегда  носил  при  себе  в  нагрудном  кармане.
 Вольцов  постоянно  твердил:  «Главное  —  научиться  заряжать!»
Но  заряжать  пушку  боевыми  патронами  курсантам  воспрещалось.
«Это  работа  тяжелая,  не  для  таких  сопляков»,—  говорил  Шмид¬
линг.  Каждый  патрон  весил  около  тридцати  фунтов,  и  даже  при  угле
возвышения  в  семьдесят  —  восемьдесят  градусов  на  то,  чтобы  заря¬
дить  пушку  и  выстрелить,  давалось  три  секунды.
 Однако  Вольцов  добился  своего:  надев  на  правую  руку  огромную
рукавицу  заряжающего,  сшитую  из  кожи  чуть  ли  не  в  палец  толщи¬
ной,  он  выполнял  все  приемы,  которые  Хольт,  стоявший  тут  же,  на¬
зывал  вслух,  быть  может  в  сотый  раз  декламируя  заданное  на  этот
случай  правило.  «По  команде  «огонь!»  третий  номер,  удерживая
правой  рукой  снаряженный  дистанционным  взрывателем  патрон  за
дно  гильзы,  а  левой  —  ее  корпус,  досылает  его  правой  в  канал  ство¬
ла.  Одновременно,  повернувшись  влево,  он  правой  рукой  нажимает
спусковой  рычаг».
 На  тактических  занятиях  установки  для  стрельбы  давал  им  теперь
прибор  управления  огнем,  а  старенький  учебный  самолет  «Клемм»,
круживший  над  городом,  служил  им  целью.
 Они  уже  считали  себя  опытными  зенитчиками.  Вольцов  все  чаще
ввертывал  в  свою  речь:  «Мы,  старые  вояки».  Новые  знания,  приобре¬
тенные  у  орудия,  вошли  в  плоть  и  кровь.  Каждый  день  приносил  что-
то  новое.  Так  они  узнали,  что  бывает  неподвижный  и  подвижный  за¬
градительный  огонь.  Огонь  с  ближней  дистанции  ведется  особого  ро¬
да  снарядами,  их  можно  узнать  по  желтым  кольцам  на  дульцах
гильз.  Во  время  боевых  стрельб  им  приходилось  разбирать  затвор
якобы  потому,  что  сломался  ударник,  хотя  на  практике  этого  почти
не  бывает.  Шмидлингу  вечно  мерещились  сломанные  ударники,
потому  что  их  обожали  на  смотрах.  Он  стоял  рядом  с  часами  в  руках
и  засекал  время.  Такое  же  пристрастие  он  питал  и  к  «неразорвав-
шимся  снарядам»;  их  относили  за  сотню  метров  от  позиции,  а  расчет
тем  временем  сидел  в  укрытии  и  ждал.
 Чистка  орудия  и  боеприпасов  была  не  утомительным  занятием.
Шмидлинг  обычно  подсаживался  к  молодежи  и  что-нибудь  расска¬
зывал.  Он  вытаскивал  из  кармана  карточки  жены  и  своей  четверки
и  пускал  по  рукам.  Все  хвалили  детей,  называли  их  «крепышами».
Определение  исходило  от  самого  Шмидлинга  и  было  в  его  устах  ве¬
личайшей  похвалой.  Показывая  Хольту  фотокарточку  жены  —  по¬
мятый,  захватанный  от  вечных  разглядываний  кусочек  картона,
он  говорил:  «Посмотрите,  крепкая  баба,  а?  Такую  ещё  поискать!»
Почему  ему  нравится,  что  она  крепкая?—  думал  Хольт.  Ведь  для
женщины  не  это  главное.
 —  Понимаете,  она  работает  старшей  батрачкой  в  имении,  где  я
служил  скотником,—  хвалился  Шмидлинг.—  Счастье,  когда  женщи¬
ну  может  так  вкалывать!  У  нее  все  горит  в  руках!—  Он  не  раз  пов¬
торял:—  У  нее  все  горит  в  руках...  Да  и  двое  старших  при  деле,
выгоняют  скотину  в  горы  на  пастбище.
 105

Хольт  долго  и  внимательно  вглядывался  в  старшего  ефрейтора.
 Однако  эти  мирные  часы  у  орудий,  когда  все  сидели  рядком  и,  сма¬
зывая  патроны  «голубым  самолетным  маслом»,  непринужденно  раз¬
говаривали,  выпадали  на  их  долю  редко.  Усталые,  разбитые,  вали¬
лись  курсанты  вечером  на  свои  койки,  а  уже  спустя  два-три  часа
звонок  опять  поднимал  их  на  ночные  учения,  причем  Готтескнехт
устраивал  эти  неурочные  занятия  без  всякого  предупреждения.
 Шмидлинг  проявлял  на  уроках  стрельбы  неистощимую  изобрета¬
тельность.
 Невозможно,  чтобы  он  все  это  выдумывал,—  говорил  Гомулка,—
очевидно,  так  бывает  на  самом  деле.  Во  время  ночных  занятий  у  него
вдруг  выходил  из  строя  радиолокатор:  «Радиопомехи.  Это,  когда
сверху  рассыпают  серебряные  бумажки,  а  по  правде  станиоль,—
пояснял  он.—  Локатор  против  них  не  может».  В  таких  случаях  они
вели  особого  вида  заградительный  огонь,  так  называемый  баррикад¬
ный  огонь.  Команда  гласила:  «Огонь,  баррикада!»  Стрельба  велась
непрерывно  при  определенных  неизменных  координатах  —  заряжаю¬
щие  только  и  делали,  что  заряжали  и  стреляли...  «Боеприпасы  кон¬
чились!—  орал  Шмидлинг,—  давай  патроны  из  запасного  боекомп¬
лекта,  да  поживее!»  И  они  бежали  в  ночной  темноте,  каждый  с  учеб¬
ным  снарядом  под  мышкой,  от  огневой  позиции  к  отдаленным  блинда¬
жам  второго  боекомплекта  битый  час  туда  и  обратно,  пока  от  напря¬
жения  не  перехватывало  дыхание  и  не  подгибались  ноги.  Шмидлинг
то  и  дело  свистел,  приходилось  падать  наземь,  потому  что  каждый
свисток  означал  разрыв  бомбы,  но  только  боже  сохрани,  чтобы  патрон
ударился  о  землю!
 Как-то  на  таком  учении  Феттер  заработал  кличку  «Труп».  Шмид¬
линг  приказал  им  отразить  огнем  с  ближней  дистанции  воображае¬
мую  атаку  противника  на  бреющем  полете.  В  этих  условиях  наводчик
сам  определяет  направление  на  цель  —  на  глаз,  поверх  орудийного
ствола.  («При  каждом  выстреле  промазывает  на  добрый  кило¬
метр»,—  вставил  от  себя  Вольцов).  Они  уже  сотни  раз  это  проделыва¬
ли,  не  удивительно,  что  все  шло  как  по  маслу;  но  тут  старый  «Клемм»
вдруг  спустился  вниз  и,  направляясь  с  южной  стороны  стадиона,
протрещал  у  них  над  головой.  Шмидлинг  крикнул:  «Атака  на  брею¬
щем  полете,  направление  шесть!  Взвод,  в  укрытие!»  И  это  проде¬
лывали  уже  не  раз.  Но  сегодня  с  Феттером  вышла  незадача.  Вместо
того  чтобы  броситься  навстречу  летящему  самолету  и  поискать  укры¬
тия  под  высоким  бруствером,  он  некоторое  время  метался  по  ору¬
дийному  окопу,  а  потом  бросился  назад,  ища  укрытия  на  противопо¬
ложной  стороне.  Между  тем  «Клемм»  жужжа  пронесся  у  них  над
головой.  Шмидлинг  рассвирепел.  Остальных  он  погнал  к  орудию,
а  Феттеру  "приказал  не  двигаться.
 —  Вы  мертвец!—  кричал  он.—  Понимаете,  мертвец!  Ни  с  места,
труп  несчастный!
 —  От  такого  прозвища  жуть  берет,—  сказал  потом  Хольт  Го¬
мулке.  Но  так  оно  и  пристало,  и  даже  Готтескнехт  иной  раз  кричал:
«Пошевеливайтесь,  Феттер,  труп  несчастный!  Или  вам  окончательно
надоела  жизнь?»
 Да  и  вообще  Готтескнехт  все  решительно  знал,  все  видел  и  слышал
и  всегда  появлялся  в  самый  неподходящий  момент.  В  так  называемые
 106

«газовые  дни»,  когда  курсанты  с  утра  до  вечера  бегали  в  противога¬
зах,  он  не  знал  пощады.  Им  выдали  трофейные  французские  маски
с  большим  тяжелым  фильтром,  который  приходилось  таскать  с  собой
\  в  сумке,  надетой  через  плечо.  С  маской  он  соединялся  резиновым
шлангом.  Чтобы  легче  было  дышать,  юноши  слегка  отвинчивали
клапан.
 Но  тут  появлялся  Готтескнехт,  хватал  сумку,  и  на  провинивших¬
ся  сыпались  неуды.
 Во  время  этой  нелегкой  службы  курсанты  с  особенным  интересом
следили  за  сообщениями  о  налетах  вражеской  авиации.  Днем  и  ночью
перелетали  через  границу  тяжелые  бомбардировщики,  а  если  не  они,
то  так  называемые  «самолеты  радиопротиводействия»,  летающие
ночью,—  никто  здесь  представления  не  имел,  что  это  такое.  Все  чаще
целью  налетов  называли  Рейнско-Вестфальскую  область.  «Это  уже
мы»,—  сказал  Хольт  Гомулке.  На  дворе  стоял  октябрь.
 —  Ты  слышал?  Вчера  опять  называли  ряд  городов,  особенно
пострадал  Бохум.
 Вольцов  прочел  в  газете,  что  крупный  воздушный  бой  над  Бре¬
меном  не  помешал  отдельным  бомбардировщикам  сбросить  над
городом  свой  смертоносный  груз.
 Хольт  подумал  о  своей  бременской  родне.  Сводный  брат  его  ма¬
тери  был  генеральным  директором  одной  из  верфей.  Гамбургские  его
родственники  от  бомбежек  не  пострадали.
 Спустя  несколько  дней  стало  известно  о  победоносном  воздушном
сражении  над  Швейнфуртом.  «Четырнадцатого  октября  наша  проти¬
вовоздушная  оборона  дала  новое  убедительное  свидетельство  своей
неуклонно  растущей  мощи,  доказав  противнику,  что  она  способна
положить  предел  его  яростному  стремлению  ко  всеуничтожению»,—
прочел  Вольцов.  Это  известие  всех  окрылило.  «Мы  трезво  отмечаем
знаменательную  веху  в  развитии  великой  воздушной  войны».  И  даль¬
ше:  «Пилоты  подбитых  самолетов  с  ужасом  говорят  о  «кромешном
аде»  зенитного  огня».  Рядом  с  этой  новостью  бледнели  фронтовые
сводки.  Кого  теперь  интересовали  сообщения  об  «усиливающемся  на¬
жиме  противника  на  Востоке»!
 —  Мне  думается,  мы  поспеем  как  раз  к  великому  повороту  в  воз¬
душной  войне,—  сказал  Хольт.—  Скорее  бы  кончалась  учеба!
 Шмидлинг  ежедневно  пугал  их  приближающимся  инспекторским
смотром.  Что  будет,  если  он  пройдет  неблагополучно!  Программа
обучения  выполнена.  Им  уже  не  предстояло  узнать  ничего  нового.
 Батарея,  где  они  проходили  обучение,  еще  до  их  приезда  пережила
несколько  воздушных  тревог.  Однако  за  все  эти  пять  недель  им  в
боевой  стрельбе  участвовать  не  приходилось.  До  сих  пор  тревога
на  329-й  батарее  их  не  касалась.
 Как-то  вечером  они  по  обыкновению  собрались  в  столовой,  где
Готтескнехт  проводил  урок  своей  излюбленной  теории  зенитной
стрельбы.  Нерасторопный  Хампель  успел  уже  заработать  третий
неуд,  когда  раздался  сигнал  воздушной  тревоги.  Готтескнехт  сунул
в  карман  боевой  устав  и  сказал:
 —  Ну  вот,  сегодня  и  мы  постреляем!—  Всех  даже  в  жар  бросило
от  этих  слов.
 407

В  течение  дня  на  их  батарее  только  четыре  орудия  были  в  полной
боевой  готовности.  Однако  ночью  приходило  подкрепление  —  рабо¬
чие  и  служащие,  члены  местной  противовоздушной  обороны,—  так
что  заняты  были  все  шесть  орудий.  Сегодня  к  двум  орудием  стали
курсанты.  Готтескнехт  и  его  восьмерка  заняли  пост  управления.
 Расчет  Шмидлинга  был  крайне  взволнован,  но  больше  всех  вол¬
новался  сам  Шмидлинг.  Он  раз  десять  повторил,  обращаясь  к  своим
ученикам:  «Не  осрамите  меня,  христом  богом  прошу!  Стрелять  не
страшно,  для  вас  это  дело  привычное».  Так  как  у  них  не  было  зву¬
коглушителей,  он  всем  роздал  вату.
 В  качестве  заряжающего  им  был  придан  старший  ефрейтор,
он  же  полковой  писарь  или  «канцелярский  жеребец».  Вольцов  первым
делом  отнял  у  него  рукавицу  заряжающего,  но  Шмидлинг,  стоявший
у  провода  командира  орудия,  одернул  самоуправца:  «Отставить!
До  получения  особого  разрешения,  а  еще  будет  ли  подано  такое
ходатайство,  вас  нельзя  допущать  к  стрельбе  боевыми  патронами».
 Но  тут  с  командирского  пункта  поступило  сообщение  об  отмене
воздушной  тревоги.
 На  следующий  день  Готтескнехт  сказал  курсантам  на  утренней
проверке:
 —  У  меня  для  вас  сюрприз.  Наш  учебный  план  предусмат¬
ривает  четыре  часа  тренировочной  боевой  стрельбы,  мы  приступим
к  ней  сегодня  в  десять  ноль-ноль  с  обозначением  мишени.  К  нам  зале¬
тел  шальной  бомбардировщик;  вот  вам  случай  показать,  чему  вы
научились.  Не  смейтесь,  Хольт!  Что  вас  так  рассмешило?
 —  Господин  вахмистр!  Ваш  шальной  бомбардировщик  —  верно,
все  тот  же  старый  «Клемм».  Когда-нибудь  он  и  в  самом  деле  свалится
нам  на  голову!
 —  Плохо!—бросил  ему  Готтескнехт.—  Сегодня  к  нам  в  самом
деле  прилетит  Ю-88  —  должно  быть,  по  тому  случаю,  что  у  нас  с
вами  последнее  занятие.
 Начинается!—  подумал  Хольт.  Вот  мы  и  у  цели!  Он  посмотрел  на
Вольцова,  лицо  которого  сохраняло  полную  невозмутимость.
 Готтескнехт  продолжал:
 —  Я  понаблюдаю  вас  на  этом  учении  со  всем  подобающим
пристрастием.  Если  все  у  вас  сойдет  как  следует,—  тут  он  запнулся,
а  потом  закончил  все  тем  же  деловым  тоном,—  вы  сразу  же  отнесете
на  вещевой  склад  все  ваши  казенные  пожитки.  Наша  батарея
расположилась  на  позиции  в  окрестности  Эссена,  Ваттеншейда  и
Гельзенкирхена,  место,  можно  сказать,  идеальное!  Выезжаем  сегодня
же  ночью.
 Все  ждали  этого  известия,  но  то,  что  его  сообщил  сам  Готтескнехт,
ударило  юношей  словно  обухом.
 —  Святой  Антоний,—  воскликнул  Готтескнехт,—  что  я  вижу!
Кругом  одни  недовольные  лица!  Обещаю,  что  вы  будете  жить  как  на
даче,  разве  только  придется  малость  пострелять,  или  вам  назна¬
чат  тактические  занятия,—  потому  что  ваша  муштра  будет  продол¬
жаться  и  там,—  или  вас  пошлют  разгружать  боеприпасы,  или  засы¬
пать  воронки,  или  подвернется  еще  какое-нибудь  важное  дело.  Про¬
шу  без  паники!  Помалкивайте,  Вольцов!  И  вы  еще  выдаете  себя  за
 108

сына  офицера!  Вы  —  наше  позорное  пятно,  вы  позорите  всю  батарею!
 —  Господин  вахмистр,—  взвился  Вольцов.—  Я  этого  не  потер¬
плю—насчет  «позорного  пятна!»
 —  Вольцов,  выйти  из  строя!  Налево  кругом,  марш...  Лечь!
Встать!  Лечь!—  Готтескнехт  повернулся  к  правому  флангу.—
Шмидлинг,  остальное  вы  берете  на  себя!  Поучите  вашего  любимца,  он
первостатейный  нахал  и  крайне  в  этом  нуждается.  Займитесь  им  ми¬
нут  десять,  но  только  как  следует,  по  всем  правилам!—  И,  обратив¬
шись  к  Вольцову,  который  лежал  неподвижно,  уткнувшись  носом  в
землю,  вдруг  заорал:—  Га-а-а-азы!  Вот-вот,  так  ему  и  надо,  к  осталь¬
ным  это  не  относится,  пусть  запомнит  окончание  учебы!—Воль¬
цов  надел  противогаз.—  Шмидлинг,  проверьте,  правильно  ли  надета
маска?  Вольцов  продувная  бестия!  Да  что  вы  копаетесь,  Шмидлинг?
Вам  надо  только  покрепче  зажать  шланг.  Если  Вольцов  через  пять
минут  будет  еще  жив,  значит,  маска  надета  неправильно.—  В
рядах  засмеялись.—  Вот  и  хорошо,—  сказал  вахмистр,—  у  всех,  ока¬
зывается,  замечательное  настроение.  Хольт,  почему  вы  не  смеетесь
с  нами?
 —  Вольцов  мой  друг,  господин  вахмистр!  Вы  не  можете  требо¬
вать,  чтобы  я  смеялся,  когда  мой  друг  в  беде!
 —  Умилительно  видеть  такую  преданную  дружбу!—  воскликнул
Готтескнехт.—  Как  вы  сказали?  Я  не  могу  требовать!..  Да  вы  поня¬
тия  не  имеете,  чего  только  я  могу  от  вас  требовать!  Хольт!  Вон  из
строя,  марш!  Га-а-а-азы!..
 Хольт  вытащил  из  сумки  противогаз  и  надел.
 —  Шмидлинг,  захватите  с  Кастором  и  нашего  Поллукса!  Что?!
Не  понимаете?  Захватите  и  Хольта,  ему  тоже  не  помешает  хорошая
разминка.  Вам  повезло,  Вольцов,  разделенные  страдания  переносят¬
ся  вдвое  легче.  Вы  не  можете  жаловаться  на  дурное  обращение!
 Хольт  и  Вольцов,  задыхаясь,  гоняли  по  полю.  Спустя  минут  пят¬
надцать  Шмидлинг  разрешил  им  вернуться  в  барак.  «На  черта
вам  это  сдалось?  Сами  себя  подводите!»
 В  бараках  только  и  говорили,  что  о  предстоящем  введении  в  дело.
В  возбуждении  юношей  чувствовался  затаенный  страх  перед  неиз¬
вестным.
 —  Будет  с  тобой  что  или  нет,—  говорил  Вольцов,—  одно  ясно:
от  тебя  это  не  зависит!  Своей  судьбы  не  минуешь...  что  в  Руре,  что  на
Восточном  фронте.
 —  Велик  аллах,—  вторил  ему  Гомулка.—  Все  предначертано
в  книге  судеб.  Твой  фатализм,  Гильберт,  вполне  резонен.
 —  Отец  рассказал  бы  тебе  немало  историй  из  хроники  послед¬
них  двух  войн  о  людях,  которые  надеялись  обмануть  судьбу.
 Будь  что  будет!—думал  Хольт.
 Незадолго  до  десяти  Шмидлинг  созвал  всех  у  орудия.  Готтеск¬
нехт  с  полчаса  пробыл  у  них  в  гостях,  но  так  и  не  нашел,  к  чему
придраться.  Расчет  еще  раз  повторил  всю  программу.  Хольт  —  как
у  них  сложилось  —  был  вторым  номером,  Гомулка  ставил  высоту,  а
Феттер  обслуживал  установщик  взрывателя.  Вольцов  работал
третьим  номером.  Поглядев,  как  Вольцов  играючи  досылает  тяжелый
патрон  в  канал  ствола  даже  при  наибольшем  угле  возвышения,  Гот¬
тескнехт  смягчился:  «Шмидлинг,  вы  сколотили  недурной  расчет!»
 Шмидлинг  передал  эту  похвалу  дальше:
 109

—  Вы  у  меня  молодцы!  Надо  нам  и  вперед  держаться  вместе!
 Вновь  облачившись  в  форму  членов  гитлерюгенда,  в  которой  они
 прибыли  сюда,  юноши  лежали  на  голых  матрасах  и  усердно  писали
письма.  Вечером  все  отправились  за  сухим  пайком,  а  когда  они  вер¬
нулись,  Готтескнехт,  у  же  ждал  у  дверей  барака.
 —  Господа,  милости  просим!..  Карета  подана!  Миг  расставанья
настал,  оросите  его  слезами!
 Большой  трехосный  грузовик  мчал  их  сквозь  ночь.  Жаркое  сухое
лето  сменилось  хмурым  прохладным  октябрем  с  частыми  дождями.
Долгие  часы  проводили  они  у  орудия  в  дождь  и  слякоть,  но  потом  сно¬
ва  наступали  ясные  осенние  дни,  теплые  и  безоблачные.  Эта  же  ночь
выдалась  темная  и  холодная,  без  единой  звезды.  С  потушенными
фарами  спешил  грузовик  на  запад.
 4
 В  тусклом  свете  зари  грузовик  остановился  на  какой-то  возвы¬
шенности.  Был  пятый  час  утра.  Насыщенный  белесым  туманом
воздух  отдавал  дымом  и  гарью.  В  набрякшей  одежде,  окоченев  от
холода,  стояло  новое  пополнение  вокруг  грузовика.  Хольт  различал
в  тумане  смутные  очертания  густо  расположенных  бараков.  Его  бил
озноб,  на  душе  было  муторно  и  тоскливо.
 Из  тумана  вынырнул  старший  ефрейтор  с  желтым  шнуром  дежур¬
ного  унтер-офицера  через  левое  плечо.
 —Здорово,  Фриц,—  обрадовался  Шмидлинг.—  Ребята,  это  наш
орудийный  мастер,  старший  ефрейтор  Махт.
 —  Тише!—  остановил  его  Махт,  коренастый  блондин  лет  тридца¬
ти  пяти,—  там  у  нас  отдыхает  шеф.—  Он  повернулся  к  юношам.—
Вам  надо  получить  обмундирование.
 —  Ну,  как  ночь  прошла?—  спросил  Шмидлинг.
 —  У  нас  спокойно,  а  вот  подальше  к  северу  устроили  они  баню!
 —  Ну,  а  вообще  как?
 —  Каждую  ночь  бомбят  —  да  и,  пожалуй,  что  каждый  день.—
И  обращаясь  к  приезжим:—За  мной!
 Вещевой  склад  помещался  в  одном  из  бараков.  Сквозь  щели
закрытых  ставен  просачивался  жидкий  свет.  Где-то  поблизости  гул¬
ко  залаяла  собака.
 Зычный  голос  крикнул:
 —  Тише,  приятель!
 —  Это  шеф,—  прошептал  Махт.—  Смотрите,  чтобы  никто  из
вас  дыхнуть  не  смел!
 Новичкам  выдали  однобортную  шинель  и  форменную  одежду,
выходной  мундир,  а  также  жестяные  коробки  со  звукоглушите¬
лями.  Каптенармус  —  старший  ефрейтор  Шницлер,  был  худой,  юркий
человек,  бойкий  на  язык.
 —  Не  вякать!  —  сразу  же  предупредил  он  возможные  жало¬
бы.—  Если  что  не  так,  обменяете  потом!
 Нагруженные  обмундированием  юноши  ушли  со  склада,  и  Шмид¬
линг  отвел  их  в  пустой  барак  переодеться.
 Жилой  барак  под  названием  «Антон»  стоял  в  пятидесяти  метрах
 110

от  вещевого  склада.  Хольт  оделся  одним  из  первых.  Он  прошел  нес¬
колько  шагов  по  дороге,  остановился  и  посмотрел  вокруг.
 Светало.  Вскоре  должно  было  взойти  солнце.  Утренний  ветер
развеял  в  клочья  густую  пелену  тумана,  и  вся  позиция  стала  видна
как  на  ладони.  Хольт  старался  разобраться  в  расположении  батареи.
Он  увидел  обнаженную  возвышенность,  серую,  обглоданную  землю,
тощие  каменистые  поля.  К  востоку  стоял  лес,  его  сухие  голые  стволы
разве  что  по  контрасту  напомнили  Хольту  роскошные  девственные
леса  знакомых  гор.  Четыре  далеко  отстоящих  друг  от  друга  жилых
барака  образовали  большой  прямоугольник;  с  запада  на  восток  он
насчитывал  примерно  сто  пятьдесят  метров  и  не  больше  семидесяти
пяти  с  юга  на  север.  В  свете  занимающегося  дня  Хольт  увидел  слева
от  себя  барак  «Антон»,  справа  «Берту»,  а  рядом  небольшой  камен¬
ный  домик  с  вывеской  «Столовая».
 Между  «Антоном»  и  «Бертой»  сгрудились  другие  бараки,  здесь
разместились  вещевой  склад,  канцелярия,  кухня  и  квартиры  на¬
чальствующих  лиц.  Налево,  к  «Антону»,  вел  решетчатый  настил,
направо,  к  «Берте»  и  столовой,—  широкая  подъездная  дорога,  она
сворачивала  на  шоссе.  По  ту  сторону  шоссе,  с  востока  на  запад,
тянулся  канал;  над  ним  еще  висела  густая  пелена  белесого  тумана.
К  северу  от  «Берты»,  на  западном  склоне  возвышенности,  Хольт  уви¬
дел  барак  «Цезарь»,  а  к  северу  от  «Антона»  —  «Дору»  и  перед  ней
большое  одинокое  дерево.  Посреди  четырехугольника  лежала  огневая
позиция;  высокая  земляная  насыпь,  где  помещался  батарейный
командирский  пункт,  была  окружена  шестью  орудийными  окопами.
Позади  в  окопе  находился  радиолокатор.  Западнее  огневой  пози¬
ции,  с  севера  на  юг,  тянулись  четыре  больших  блиндажа  для  резерв¬
ных  боеприпасов.
 Кругом,  в  долине  открывалась  гигантская  индустриальная  пано¬
рама.  Повсюду  торчали  исполинские  заводские  трубы,  выбрасывав¬
шие  густые  облака  дыма,—  и  так,  куда  ни  глянь,  трубы,  трубы  и  вы¬
сокие  домны,  извергающие  в  небо  протуберанцы  горящего  колошни¬
кового  газа,  кауперы,  коксовые  батареи,  обжиговые  печи;  на  гори¬
зонте  высились  огромные  корпуса  сталелитейных  заводов,  а  среди
них  рудоподъемные  башни  с  вращающимися  канатными  шкивами
и  гигантские  бессемеровские  конверторы,  горами  вздымались  к  небу
штабеля  отвалов  и  угля,  и  все  это  было  окутано  дымом  и  чадом
и  облаками  пара,  медленно  относимого  ветром,  все  было  соединено
бесконечной  сетью  железнодорожных  путей  и  окружено  кипящим
прибоем  жилых  домов;  к  юго-западу  Эссен,  к  северу  и  северо-восто¬
ку  Гельзенкирхен,  к  востоку  Ваттеншейд.  Города  смыкались  друг  с
другом,  переходили  друг  в  друга,  и  дома,  заводы,  трубы,  корпуса  и
железнодорожные  рельсы  тянулись  до  самого  горизонта.
 Все  это  теперь  доверено  и  мне,  думал  Хольт  с  возрастающей
гордостью.  И  вдруг  за  его  спиной  раздался  грубый  окрик:
 —  Эй,  чего  тут  раззевался?  —  К  нему  подошел  унтер-офицер,
малый  лет  тридцати  в  нахлобученной  на  лоб  фуражке.
 —  Фамилия?  —  И,  когда  Хольт  назвал  себя:—  Чего  ты  тут  шата¬
ешься,  Хольт?  Проваливай,  да  поживее,  растяпа!  Через  десять  минут
утренняя  поверка!
 111

Батарея  выстраивалась  на  широкой  дороге,  которая  от  канцеля¬
рии,  огибая  огневую  позицию,  вела  к  столовой.  На  правом  фланге
стоял  командный  состав  —  унтер-офицер  и  десять  старших  ефрейто¬
ров.  Двадцать  восемь  «новичков»,  как  их  здесь  называли,  усталые  и
невыспавшиеся,  стояли,  сомкнув  строй.  Хольт  смотрел  на  старших
курсантов,  давно  служивших  на  батарее,  и  с  уважением  думал:  им
пришлось  пережить  гамбургские  бомбежки.
 При  построении  не  обошлось  без  неприятностей.  Вольцов  сце¬
пился  с  одним  из  «старичков»,  который  бесцеремонно  его  толкнул.
 —  Нельзя  ли  повежливее?  —  окрысился  на  него  Вольцов.
 —  Утри  рыло,  теленок!
 —  А  ты  не  прыгай,  а  то  облицовку  попорчу!
 —  Молчать!  —  заорал  на  них  унтер-офицер,  его  звали  Энгель.—
Что  распушили  хвосты,  петухи?
 В  задних  рядах  шептали:
 —  Плюнь,  Гюнше,  он  нам  еще  ответит!
 Запахло  дракой.  Вольцов  скорчил  презрительную  гримасу.
 Кто-то  сзади  сказал  вполголоса:
 —  Ужо  почистим  новичку  умывальник!
 Энгель  доложил  вахмистру.  Готтескнехт,  стоя  перед  фронтом,
молча  оглядывал  построившихся  юнцов.  Но  тут  из  командирского
барака  рядом  с  канцелярией  с  яростным  лаем  выскочил  рыжий
сеттер,  стремительно  понесся  к  выстроившейся  батарее,  глухо  ворча,
обежал  кругом  и  затрусил  назад  к  канцелярии,  откуда  в  эту  минуту
выходил  командир  батареи  капитан  Кутшера.
 —  Батарея,  смир-рно!  —  гаркнул  Готтескнехт.  Так,  значит,  и  он
умеет  кричать,  подумал  Хольт.—  Для  приветствия  господина  капи¬
тана  —  равнение  направо!  —  Откозыряв,  он  доложил:  —  Батарея  в
составе  унтер-офицера,  десяти  старших  ефрейторов  и  восьмиде¬
сяти  восьми  курсантов  построена!
 Капитан  небрежным  жестом  приложил  руку  к  козырьку,  подошел
ближе  и  рявкнул  оглушительным  басом:
 —  Здравствуйте!
 —  Здрас-сте,  господин  капитан!  —дружно  прозвучало  в  ответ.
 —  Вольно!  —  сказал  Кутшера.  Даже  когда  он  говорил  спокойно,
голос  его  гремел  на  всю  площадь.
 —  Батарея,  вольно!  —  скомандовал  Готтескнехт.  Он  занял  место
слева  от  командира.  Кутшера  некоторое  время  равнодушно  огля¬
дывал  ряды.
 Хольт  с  удивлением  воззрился  на  грозного  начальника.  Весь
облик  этого  огромного,  в  два  метра  ростом,  пятидесятилетнего  вели¬
кана  внушал  ужас.  Широкий,  серый  автомобильный  плащ,  дохо¬
дивший  ему  до  щиколоток,  был  лишен  знаков  отличил,  и  только
на  фуражке  выделялся  серебряный  офицерский  кант.  Фуражка  сиде¬
ла  набекрень  на  продолговатом  черепе,  словно  выраставшем^прямо
из  плаща,  и  ее  козырек  отбрасывал  тень  на  лошадиное  лицо,  узкое
и  бледное,  с  резкими  чертами.  Все  в  этом  лице  казалось  вытянутым
в  длину  —  мясистый  нос  и  толстые  губы.  Глаза  холодно  и  грозно
глядели  из-под  козырька.  Сеттер  разлегся  у  ног  своего  господина,
уткнув  голову  в  передние  лапы.
 112

—  Слушать  всем!  —  начал  капитан.  Он  едва  приоткрывал  рот,
но  голос  его  оглушал  и,  казалось,  отдавался  во  всем  теле.  Руки  он
засунул  в  карман  плаща.—  Сейчас  вас  разобьют  повзводно.  Если
это  займет  больше  получаса,  будете  иметь  дело  со  мной!  Ровно  в
восемь,—  он  вытащил  руку  из  кармана  и  поглядел  на  часы,—  я
объявлю  батарею  готовой  к  бою.  Да  и  давно  пора,  здесь  у  нас,  надо
вам  сказать,  пошаливают.  А  меня  прямо  за  душу  берет,  когда  эти
сволочи  позволяют  себе  кружить  у  нас  над  головами,  а  я  не  могу  им
всыпать.—  Он  объяснил  им  боевую  задачу  «Оборона  окружающих
промышленных  объектов  и  населенных  пунктов».  На  этом  он  и  обор¬
вал  свою  речь  и  уже  хотел  уходить;  собака,  почуяв  это,  вскочила  на
ноги.  Но  Кутшера  раздумал  и  снова  загремел:—  Два  слова  новичкам!
Если  кто  из  вас  в  первом  бою  наложит  в  штаны,  меня  не  касается.
Но  с  трусами  и  паникерами  у  меня  разговор  короткий!  В  случае,
если  ваш  брат  будет  плохо  справляться  с  делом,  старшие  курсанты
за  этим  присмотрят.  Что  может  быть  лучше  самовоспитания!
 Это  он  объявил  нас  вне  закона,  подумал  Хольт  и  искоса  огляделся.
Он  увидел,  как  «старички»  перемигиваются  и  ухмыляются...  Но
голос  капитана  пресек  его  размышления.
 —  Да  вот  еще  что!  Сегодня  после  обеда  состоится  учение  батареи
с  обозначением  противника  мишенями.  Тут-то  я  и  понаблюдаю  но¬
вичков.  А  может,  на  ваше  счастье  подоспеет  парочка  ами.  Так  оно
будет  солиднее...  Ну  чего  тебе?  —  осекся  он  вдруг  и  отвернулся.
Собака  с  лаем  прыгала  вокруг  него,  выражая  нетерпение.—  Не  ба¬
луй,  приятель!  —  и  капитан  удалился  по  направлению  к  канцелярии.
 Готтескнехт  приступил  к  разбивке  на  взводы.
 —  Вольцов,  Хольт,  Гомулка!  Ну  и  все  мои,  сюда,  ко  мне!  —  поз¬
вал  Шмидлинг.  Таким  образом  друзья  снова  оказались  вместе  и  ста¬
ли  кадровым  расчетом  орудия  «Антон».  К  ним  были  причислены  так¬
же  Вебер,  Кирш,  Бранцнер  и  Каттнер,  на  ночь  они  получали  назна¬
чение  наводчиками  при  орудии  «Берта».—  Вот  и  хорошо!  —  радо¬
вался  Шмидлинг,  сохранивший  свой  расчет.  Готтескнехт  откоман¬
дировал  к  нему  одного  из  «старичков»  в  качестве  заместителя  ко¬
мандира  орудия.  Его  звали  Гюнтер  Цише;  это  был  коренастый  блон¬
дин  лет  семнадцати,  склонный  к  полноте,  с  бабьим  лицом,  нечистой
кожей  и  большой  бородавкой  на  левом  виске.
 Расквартировали  их  соответственно  со  службой,  и  друзья  снова
оказались  вместе,  только  Цише  перебрался  к  ним  на  положении  стар¬
шего  по  группе.  Вшестером  они  устроились  в  одной  из  двух  маленьких
каморок  барака  «Дора»:  Цише,  Вольцов,  Хольт,  Гомулка,  Феттер
и  Рутшер.  Каморку  напротив  занял  расчет  орудия  «Цезарь».  Третье,
более  просторное  помещение  в  конце  коридора  было  оставлено  для
дружинников  МПВО.
 —  Барак  «Дора»  самый  удобный  по  расположению,—  сказал
Вольцов,—  он  на  отшибе,  сюда  лишний  раз  не  заглянет  дежур¬
ный  унтер-офицер!
 Цише  пояснил,  что  к  ним  попало  лишь  немного  старших  кур¬
сантов,  переживших  гамбургскую  бомбежку,  это  двенадцать  человек
прибористов  с  радиолокационной  станции  и  двое  дальномерщиков,
с  которыми  капитан  Кутшера  не  пожелал  разлучаться.  Все  про-
 8  Д.  Нолль
 113

чие  остались  в  Гамбурге.  Около  пятидесяти  старших  прибыло  к  ним
из  окружающих  городов.  Их  взяли  с  других  батарей  и  с  неделю  на¬
зад  передали  на  107-ю.  Ведь  батарея  всего  лишь  неделя  как  распо¬
ложилась  здесь.
 —  Ну  и  поиздевались  же  над  нами,—  рассказывал  Цише,—  пока
мы  устраивались  в  новом  жилье.  Пришлось  оборудовать  новую  ог¬
невую  позицию,  целый  день  работали  плотниками  и  землекопами,
выгружали  боеприпасы.  Правда,  основную  работу  проделали  рус¬
ские  военнопленные,  эти-то  вкалывали  почем  зря,  часовые  подго¬
няли  их  дубинками.
 —  Дубинками?  —  переспросил  Хольт.—  Разве  это  полагается?
 —  Ты  что,  с  луны  свалился!  —  вскинулся  на  него  Цише.—  А  по¬
чему  бы  и  нет?
 —  А  ты  никогда  не  слышал  о  международном  праве?  —  в  свою
очередь  спросил  Гомулка.
 —  Что  за  чушь  ты  мелешь!  В  войне,  где  решается  вопрос  —  быть
или  не  быть,  какие  уж  тут  правовые  нормы!  Да  и  о  ком  тут  говорить?
Ведь  эти  русские  просто  звери.
 Для  Хольта  такие  рассуждения  не  были  новостью,  он  слышал  их
сотни  раз.
 Затрещал  звонок  —  раз,  другой,  третий...
 —  Тревога,  к  бою!  —  крикнул  Цише.—  Разобрать  каски,  проти¬
вогазы  и  звукоглушители!  Окна  настежь,  а  не  то  здесь  целого  стекла
не  останется!..  Время  у  вас  есть:  при  команде  «Приготовиться  к  веде¬
нию  огня!»  сигнал  дают  дважды.
 И  вот  они  бегут  по  решетчатому  настилу.  Когда  Хольт  вошел
в  орудийный  окоп,  он  увидел,  что  двое  курсантов  выкладывают
среди  огневой  сигнальное  полотнище  —  исполинский  квадрат  из  бе¬
лого  холста  с  крестом  посередине,  знак,  приказывающий  немецким
летчикам,  находящимся  в  воздухе,  приземлиться.  В  орудийном  око¬
пе  Шмидлинг  высвободил  брезент,  а  молодежь  сорвала  его  с  орудия
и  сложила.  Шмидлинг  повесил  ларингофон  на  шею  и  надел  наушники
телефона.  Коротышка  Вебер  занял  место  у  механизма  горизонталь¬
ной  наводки,  Гомулка  —  в  качестве  первого  номера  —  начищал  блес¬
тящую  дугу  вертикальной  наводки,  а  заметно  побледневший  Феттер
сел  за  установщик  взрывателя.
 Шмидлинг  включал  и  переключал  свой  ларингофон.—  Антон...
Слышимость  хорошая...—  Он  снова  переключил  его.—  Это  проверя¬
ют  связь  с  радиолокатором.
 Вебер  доложил:
 —  Угол  горизонтальной  наводки  —  порядок!
 За  ним,  как  полагается,  Гомулка:
 —  Угол  вертикальной  наводки  —  порядок!
 И  Феттер,  согласно  предписанию:
 —  Взрыватель  в  порядке!
 Вольцов  улыбнулся  и  хлопнул  его  по  плечу:
 —  Ну,  ну,  Трупик,  не  робей!  —  И  натянул  на  руку  рукавицу
заряжающего.
 Хольт  стоял  в  стороне  и  наблюдал.  Ладно,  раз  так,  будем  тас¬
 114

кать  патроны.  У  подносчика  свои  преимущества.  Он  больше  видит.
Ну  как,  боюсь  я  или  не  боюсь?  —спросил  он  себя.
 Он  глянул  вверх.  На  западе  нависла  тяжелая  туча,  но  над  голо¬
вой  ярко  сияло  лазоревое  небо.  Еще  пятнадцать  минут,  подумал  он,
и  все  небо  затянет  тучами.
 Шмидлинг  послушал  в  телефон  и  объявил:
 —  Опять  проверка  связи  с  прибором  управления.
 Наводчики  снова  доложили.
 Вдруг  с  командирского  пункта  послышался  голос  унтер-офице¬
ра  Энгеля:  «Приготовиться  к  бою!»,  и  в  ту  же  минуту  в  ближайших
городах  завыли  сирены:  истошные  вопли,  то  нарастая,  то  ниспадая,
сжимали  сердце  и  наводили  тоску.  Цише  сидел  на  станине  лафета.
 —  Сразу  же  полная  тревога?  Ну,  значит,  дело  будет!
 Хольт  увидел  капитана:  с  непокрытой  головой,  держа  в  руке  кас¬
ку  и  кутаясь  в  автомобильный  плащ,  он  направлялся  к  командирско¬
му  пункту  в  сопровождении  собаки.
 —  Что  же  вы  не  убираете  полотнище,  бандиты?  —  загремел  он.
 Несколько  курсантов  побежали  убирать  белое  полотнище.
 —  Открыть  блиндажи  с  боеприпасами!  —  приказал  Шмидлинг.
 Хольт  приподнял  один  из  тяжелых  деревянных  щитов,  положил
 его  на  пол  и  немного  выдвинул  из  корзины  два  патрона,  чтобы  легче
было  ухватить.  Его  била  лихорадка  возбуждения,  но  он  старался
держать  себя  в  руках.
 —  Тише!  —  заорал  вдруг  Шмидлинг.—  Принимаю  воздушную
обстановку!  —  Он  слушал  так  напряженно,  что  все  лицо  у  него
перекосилось.—  Две  крупные  группы  вражеских  бомбардировщиков
над  южной  Голландией.  Направление—наша  граница!
 —  Над  южной  Голландией?  Значит,  скоро  увидим  их  здесь,—
сказал  Цише.
 К  орудию  подошел  старший  ефрейтор  Махт  с  желтым  шнуром
дежурного  унтер-офицера;  он  курил  трубку,  на  руке  у  него  бол¬
талась  каска.
 —  Ты  не  к  нам  ли  заместо  третьего  номера?  —  обрадовался
Шмидлинг.  И  Вольцову:—  Отдайте  ему  рукавицу!
 —  Вы  сказали,  что  я  буду  заряжать,—  заартачился  Вольцов.
 Шмидлинг  побагровел:
 —  Выполнять  приказ!  —  заорал  он.
 Вольцов,  ворча  что-то  себе  под  нос,  снял  рукавицу  и  перебросил
ее  дежурному  унтер-офицеру;  тот  поймал  ее  с  недоуменным  видом.
 Шмидлинг  страшно  волновался.  С  тех  пор  как  была  подана  ко¬
манда  «К  бою!»,  он  неустанно  повторял:
 —  Только  не  осрамите  меня,  ребята...  Христом  богом  прошу.—
И  вдруг:—  Душа  у  меня  не  на  месте,  как  бы  чего  не  было.—  Снова
и  снова  он  повторял:—Стрелять  не  опасно!  Только  что  шуму  мно¬
говато...  Не  становитесь  под  ствол,  там  взрывная  волна  всего  сильней!
 Беспокойство  Шмидлинга  передалось  Хольту.  Он  стоял  на  ребре
толстой  доски,  закрывавшей  блиндаж  с  боеприпасами,  и  из  этого
положения  над  насыпью  окопа  видел  командирский  пункт.  Капитан,
все  еще  без  каски,  всей  своей  огромной  фигурой  громоздясь  над
бруствером,  обследовал  в  бинокль  небо.
 115

—  Воздушная  обстановка,—  выкрикнул  Шмидлинг.—  Самолеты
противника  направляются  к  Рурской  области.  Сейчас  начнется!  —  На
командирском  пункте  звонко  залаяла  собака,  вызвав  в  расчете  при¬
бористов  немалый  переполох.
 —  Капитанов  Блиц  чует  стрельбу,—  сказал  Махт,  сидевший  ря¬
дом  с  Цише  на  станине.  Он  натянул  рукавицу  заряжающего.
 На  командирском  пункте  Кутшера  опустил  бинокль  и  пригрозил
собаке:  «Цыц,  приятель,  а  не  то  прикажу  убраться».  И  лай  затих.
 Внезапно  откуда-то  из  невероятной  дали  донесся  мерный  гул.
Хольт  почувствовал,  что  сердце  у  него  бьется  где-то  у  самых  висков.
На  западной  стороне  горизонта  все  еще  стояла  гряда  туч.  С  коман¬
дирского  пункта  по  всей  позиции  прокатился  рев  капитана:  «Ство¬
лы  —  направление  девять!»—Орудие  повернулось  на  запад.  Хольт,
не  спуская  глаз,  наблюдал  за  постом  управления.  Оттуда  донесся
звонкий  юношеский  голос:
 «Шум  моторов  —  направление  девять!»
 —  Дьявол!  —  ругнулся  Кутшера.—  А  что  делает  пост  воздушного
наблюдения?  Заснули  эти  мерзавцы,  что  ли?
 —  Данные  для  взрывателя  приняты!—доложил  бледный  как
полотно  Феттер.  Маховик  установщика  взвизгнул,  как  сирена.
 Хольт  машинально  нахлобучил  на  голову  каску,  выхватил  из
корзины  патрон  и  отнес  Вольцову,  а  тот  вставил  его  в  раструб
установщика  взрывателя  и  дружески  кивнул  Хольту...  Как  хорошо
стало  у  него  на  душе  от  этого  кивка!
 —  Стрелять  по  данным  радиолокатора!—скомандовал  Шмид¬
линг.
 Вебер  доложил:
 —  Угол  горизонтальной  наводки  установлен!
 За  ним  Гомулка:
 —  Угол  вертикальной  наводки  установлен!
 —  А  что  же  взрыватель?  —  крикнул  Шмидлинг.—  Что  там  с
взрывателем?
 Хольт  видел  и  воспринимал  все  словно  издалека  —  его  охватил
страх.  Страх  перед  первым  выстрелом,  страх  перед  бомбами,  страх
перед  всем,  что  здесь  творилось,  пронизывал  его  до  костей,  словно
утренний  туман.  Орудийный  ствол  медленно  повернулся  на  север,
Хольт  с  патроном  в  руках  стоял  позади  Вольцова,  гудение  в  небе
становилось  все  явственнее,  а  теперь  к  нему  присоединился  оглу¬
шительный  гром  орудийной  канонады,  словно  приближалась  гроза.
Дежурный  унтер-офицер,  стоявший  у  орудия,  широко  расставив
ноги,  сказал:
 —  Это  шпарят  Мюльгеймские  батареи.
 И  тут  наконец  донесся  голос  Феттера:
 —  Взрыватель  в  "порядке,  взрыватель  установлен!
 —  «Антон»  к  бою  готов!  —  крикнул  Шмидлинг  в  ларингофон.
 В  конце  концов  все  наладилось,  как  бывало  на  учениях,  Хольт
 услышал  команду  Кутшеры:
 —  Огонь!
 А  за  ним  и  Шмидлинг  подал  предварительную  команду:  «Бег¬
лый...»  У  Хольта  остановилось  сердце.  «Огонь!»  —  хрипло  выкрикнул
 116

Шмидлинг.  Махт  вырвал  патрон  из  установщика  и  сунул  его  в  канал
ствола,  затворный  клйн  поднялся,  рука  в  кожаном  панцире  схватила
спусковой  рычаг...  Открыть  рот!.—  успел  еще  подумать  Хольт,  и  тут
в  глаза  ему  сверкнула  молния,  хлестнула  взрывная  волна  —  страш¬
ный  оглушительный  грохот,—  пыль  и  чад  заволокли  все  кругом,  и
будто  во  сне  увидел  Хольт,  как  ствол  откатывается  назад  и  выпле¬
вывает  дымящуюся  гильзу.  Треск  и  грохот  не  ослабевали.  Внезапно
весь  страх  Хольта  как  рукой  сняло.  Он  подумал:  стреляют  соседние
батареи!  Далеко  в  облачной  гряде  повисло  гуденье  моторов,  сме¬
шиваясь  с  разрывами  зенитных  снарядов.
 —  Огонь!  —  скомандовал  Шмидлинг.  Хольт  протянул  Вольцову
патрон.  Вольцов  взял  его  с  дружеской  ухмылкой,  и,  как  только
раздался  выстрел,  Шмидлинг  бросил:
 —  Перерыв  огня!
 Хольт  вытянул  шею  по  направлению  командирского  пункта.  Там
царила  суматоха.  Кто-то  крикнул:  «Группа  самолетов  —  девять!»
Хольт  взглянул  на  небо.  Вот  они!  Целый  рой  крошечных  точек,
отливая  на  солнце  серебром,  вылетал  из  гряды  туч  в  голубое  небо,
а  вокруг  них,  словно  занесенные  туда  волшебством,  лепились  облач¬
ка  разрывов.  Летят  мимо,  с  чувством  облегчения  подумал  Хольт.
А  потом  все  пошло  быстро.  «Цель  поймана!»  —  пронзительно  закри¬
чали  на  командирском  пункте.  «Огонь!»  —  загремел  Кутшера.  «Стре¬
лять  по  приборам!»—  скомандовал  Шмидлинг,  а  Махт  сказал:  «Сей¬
час  пойдет  стрельба  с  оптическим  прицелом,  вот  когда  им  зададут
перцу!»
 —  Беглый!—скомандовал  Шмидлинг.  И  тут  же:—Огонь!—
Открыть  рот,  подумал  Хольт.  Он  видел,  как  Феттер,  точно  шарман¬
щик,  крутит  ручку  маховика,  видел,  как  лицо  дежурного  унтер-
офицера  при  выстреле  исказилось,  словно  в  припадке  падучей,  видел,
как  внезапно  успокоилось  и  просветлело  лицо  Шмидлинга.  «Бег¬
лый!..»  Хольт  бросился  в  блиндаж  за  снарядом.  Шмидлинг  боялся,
как  бы  мы  не  сдрейфили,  подумал  он.
 —  Перерыв  огня!  Тем,  что  к  северу  от  нас,  сподручнее  стрелять,—
сказал  Шмидлинг.  И,  просияв,  добавил:—Ребята,  да  вы  у  меня  мо¬
лодцы,  оказывается!..  Самолет  —  девять!  —  крикнул  он  тут  же  в
испуге.
 Вебер  рванул  ствол  на  запад.  Пролетают  мимо,  думал  Хольт,
стрельба  по  приборам,  как  у  нас  во  время  учебы,  разница  только  в
том,  что  временами  слышен  грохот...  Он  сосчитал  пустые  гильзы:
одиннадцать,  двенадцать...  Их  отбрасывали  ногами  в  угол  окопа.
И  каждый  раз  все  тот  же  возглас:  «Огонь!»  С  северной  стороны  ми¬
мо  них  пролетело  еще  звено.  Чего  же  я  боялся?—думал  Хольт.
Он  улыбнулся  Вольцову,  и  Вольцов  ответил  ему  улыбкой.
 —  Перерыв  огня!
 Ствол  опять  повернулся  на  север  под  углом  в  45  градусов.  Гу¬
дение  моторов  постепенно  утихало.  Теперь  севернее  загремела  тя¬
желая  орудийная  канонада.
 —  Достанется  Реклингхаузену,—  сказал  Махт.
 Цише,  который  во  время  стрельбы  праздно  стоял  рядом  со  Шмид-
лингом,  заметил:
 117

—  Видно,  все  прошли,  если  только  не  будет  новой  волны.
 Шмидлинг  доложил  на  командирский  пункт  расход  боеприпасов:
 двадцать  один  выстрел.  Потом  закурил.
 —  Ежели  эти  бродяги  полетят  назад  тою  же  дорогой,  надо
их  так  же  угостить!
 Они  выбросили  из  окопа  стреляные  гильзы.  Шмидлинг*  насторо¬
жился.  «Антон  понял...  Отбой!»  —  объявил  он.  Хольт  увидел,  как
Кутшера,  в  сопровождении  собаки,  оставил  командирский  пункт  и
направился  в  канцелярию.
 Курсанты,  ругаясь  на  чем  свет  стоит,  снова  потащили  к  ору¬
диям  корзины  с  боеприпасами.  Такая  корзина  весила  чуть  ли  не
центнер.
 —  Замечательная  штука  стрельба!  —  восхищался  Вольцов.
 Потом  они  ждали  у  орудия.  Шмидлинг  принял  обстановку.
 —  Эти  самолеты,  должно,  полетели  на  Берлин,  мы  их,  верно,
больше  не  увидим.
 —  Из  Берлина  при  летной  погоде  они  обычно  возвращаются
в  Англию  через  Кильскую  бухту,—  пояснил  Цише.
 —  А  если  еще  прилетят,  вы  позволите  мне  заряжать?  —  спросил
Вольцов.
 —  Как  господин  капитан  скажут,  я-то  уж  вижу  —  вы  можете,—
ответил  Шмидлинг.
 Бомбардировщики  возвратились  назад  через  северную  Германию.
 Несколько  дней  спустя  Хольт,  Вольцов  и  Цише  проходили  через
огневую.  И  тут,  словно  их  поджидали,  с  командирского  пункта  выш¬
ло  трое  старших  курсантов,  трое  дюжих  парней.  Одного  из  них,
как  запомнил  Хольт  после  недавнего  столкновения,  звали  Гюнше.
Остальные  двое,  подумал  Хольт,  окидывая  их  подозрительным  взгля¬
дом,  могли  быть  близнецами,  так  они  походили  друг  на  друга.
Цише,  ни  слова  не  говоря,  повернул  влево  и,  как  ни  в  чем  не  бывало,
пошел  дальше.  Хольт  и  Вольцов  остановились.
 —  Эй,  ты,  новичок!  —  обратился  к  ним  Гюнше  на  северонемецком
диалекте.  Он  был  только  чуть  ниже  Вольцова.
 —  Какой  я  тебе  новичок?  Меня  зовут  Вольцов,  заруби  себе
на  носу!
 Вот  это  я  понимаю!  —  подумал  Хольт.  Чем  наглее,  тем  лучше!
Только  не  позволить  себя  запугать.  Гюнше  высоко  поднял  брови,  гла¬
за  его  сверкали.  Близнецы,  стоявшие  позади,  напыжились  и  вынули
руки  из  карманов.
 —  Ты  бы  поменьше  задирался,  а  то  узнаешь,  что  такое  самовоспи¬
тание!—  предупредил  Гюнше  грозно.
 Увидев,  что  Вольцов  пригнулся,  словно  для  прыжка,  Хольт  ска¬
зал:
 —  Оставьте  нас  в  покое,  гамбуржцы!
 —  А  ты  закрой  пасть,  затычка  несчастная!  Не  то  и  тебе...
 —  Ты  что...—  взвился  Вольцов,  и  пошло...  Хольт  получил  затре¬
щину,  но  не  растерялся  и  в  мгновение  ока  послал  долговязого  Гюнше
на  решетчатый  настил;  он  успел  еще  увидеть,  как  Вольцов  бросился
 118

на  близнецов,  но  тут  вокруг  них  с  оглушительным  лаем  запрыгал
сеттер,  а  следом  появился  и  его  хозяин.  Громовый  голос  зарычал:
 —  Что  тут  случилось,  приятель,  что  это  они  себе  позволяют?
 Хольт  выпустил  оторопевшего  Гюнше,  который  с  трудом  поднялся
 на  ноги  и  стал  руки  по  швам.  Вольцов  тоже  вытянулся  в  струнку.
У  одного  из  близнецов  бежала  из  носу  густая  темно-красная  кровь,
прямо  на  подбородок  и  френч.  Второй  корчился  от  боли,  лежа  на
вспаханном  поле  и  хватая  ртом  воздух.  Видно,  Гильберт  заехал  ему
под  ложечку,  подумал  Хольт.
 —  Привязать  к  дереву  и  отхлестать  плетью!  —  загремел  Кутше¬
ра.—  Неслыханное  дело  —  новички  расправляются  со  старшими!  —
Симпатии  его  были  явно  на  стороне  гамбуржцев.
 Но  тут,  откуда  ни  возьмись,  появился  Готтескнехт,  он  стал  рядом
с  капитаном,  и  тот  неохотно  повернулся  к  нему.  Если  еще  и  он  нане¬
сет  нам  удар  в  спину,  значит,  Гильберт  прав  и  Готтескнехт  подлец
и  зверь.  Но  вахмистр  сказал,  как  обычно,  не  повышая  голоса:
 —  Простите,  господин  капитан,  я  наблюдал  за  ними  с  командир¬
ского  пункта.  На  этот  раз  новички  меньше  виноваты.  Гюнше  ударил
первым.
 —  Та-ак...—  недовольно  протянул  Кутшера;  казалось,  он  собира¬
ется  оборвать  вахмистра.  Но,  передумав,  он  заявил:—  В  таком  случае
мое  дело  сторона.  Слыхали,  Гюнше?  —  И,  обращаясь  к  близнецам:  —
Пингели,  сукины  дети!  Если  вы  такие  болваны,  значит,  так  вам  и  на¬
до,  чтобы  вас  колотила  всякая  мелюзга!—  И,  величественно  повер¬
нувшись,  мастодонт  зашагал  дальше  в  сопровождении  своей  собаки.
 —  А  теперь  умерьте  свой  пыл,  господа!  —сказал  Готтескнехт,—
а  не  то  я  займусь  вами:  накажу  всех  скопом!
 Когда  и  Готтескнехт  удалился,  Гюнше  прошипел:
 —  Вы  за  это  поплатитесь!
 —  Кончай  звонить!  —  огрызнулся  Вольцов.  И  вдруг  закричал,
весь  перегнувшись  вперед  и  стиснув  кулаки,  Хольт  еще  не  видел
его  в  такой  ярости:—  Вы  меня  еще  узнаете!  Я  вам  такое  устрою  —
в  больницу  на  карачках  поползете!
 —  Хватит!  —  вмешался  Хольт  и  утащил  его  прочь.
 В  казарме  Хольт  и  Вольцов  занялись  уборкой  своих  шкафчиков.
 —  Если  нас  не  оставят  в  покое,  я  и  один  с  ними  разделаюсь,—
грозился  Вольцов.
 —  А  не  много  ли  берешь  на  себя?  —  иронически  заметил  Цише.—
Среди  гамбуржцев  есть  ребята  хоть  куда!
 —  Ты  что,  того  же  захотел?  —огрызнулся  Вольцов,  вызывающе
оглядывая  его  с  головы  до  ног.
 —  А  ты,  Цише,  попросту  сбежал!  —  укоризненно  заметил  Хольт.
—  Разве  мы  с  тобой  не  в  одном  расчете  служим,  не  под  одной  крышей
живем?
 —  Я  старший  курсант.  Не  стану  я  из-за  вас  ссориться  с  товари¬
щами!
 —  Старшим  становится  всякий,  прослуживший  полгода,—  возра¬
зил  ему  Хольт.
 Вольцов  с  треском  захлопнул  шкафчик.
 —  Мне  житья  не  дает  вахмистр,  уж  и  не  знаю  почему,  а  теперь,
 119

возможно,  за  меня  возьмется  и  капитан.  Но  я  на  это  плюю!  Пойду
один  против  всей  батареи!  Пусть  выходят  твои  старшие  курсанты  все
на  одного!  Ты  что?  —  накинулся  он  на  Цише.—  Думаешь,  я  испу¬
гаюсь,  если  кто-нибудь  набьет  мне  морду!  Да  меня  хоть  до  смерти
исколоти,  но  уж  потом  так  и  знай:  око  за  око,  зуб  за  зуб,  пока  я  в  си¬
лах  хоть  пальцем  шевельнуть!
 —  Прикажешь  передать  им?..  —  спросил  Цише.
 —  Если  не  возьмешь  нашу  сторону...—  пригрозил  Хольт.
 —  Ты  еще  хорохоришься,  гад  паршивый!  Хочешь,  чтобы  из  тебя
фарш  сделали?  —отозвался  откуда-то  сзади  Феттер.
 —  Воздержитесь,  юноши!  —сказал  Готтескнехт,  внезапно  поя¬
вляясь  в  открытых  дверях.—  Матушка  старшего  курсанта  будет  в
отчаянии...
 Он,  конечно,  давно  уже  подслушивал,  подумал  Хольт...  Плохо
жить  так,  на  отшибе.  Хоть  устанавливай  караульный  пост!
 Готтескнехт  огляделся.  Растерявшийся  Цише  с  запозданием  крик¬
нул  «Смирно!»  и  доложил.  Готтескнехт  принюхивался,  подняв  вверх
нос.
 —  Никак,  господа  курили?  Ай-ай,  как  не  стыдно!  Разве  вы  не
знаете,  что  это  запрещено?  —  Подойдя  к  открытому  шкафчику,  при¬
надлежащему  Цише,  он  вытащил  двумя  пальцами  книгу  и  взглянул
на  корешок.
 —  Флеке,—  прочел  он,—«Путешественник  между  двумя  мира¬
ми».  Эге!  Кто  же  из  вас  читает  такие  истинно  немецкие  книги?
 —  Я,  господин  вахмистр!
 —  Так,  так!  У  меня  тоже  найдется  для  вас  кое-что  почитать,  из
библиотеки  моей  жены,  она  всегда  умывается  миндальными  отрубя¬
ми,  познакомьтесь  с  проспектом,  может,  у  вас  очистится  кожа.—Юно¬
ши  рассмеялись,  а  Цише  неудержимо  покраснел.—  Вольцов  и  Хольт,
за  мной!  —  позвал  Готтескнехт.  Он  шел  впереди  обоих  курсантов.—
Та-ак,  а  теперь  начнем...  Ну-ка,  по  направлению  к  северу  —  бегом,
марш!
 Секунда  недоуменного  колебания  —  и  Хольт  с  Вольцовом  сбежа¬
ли  вниз  с  крутого  косогора.
 —  Внимание!  —  скомандовал  Готтескнехт.  Оба  вытянулись  в
струнку,  лицом  к  Готтескнехту,  который  стоял,  словно  в  землю  врос,
широко  расставив  ноги.—  Ложись!  —  Они  бросились  ничком  на
вспаханную  землю.—  А  теперь  ползите  вверх  ко  мне,  да  повеселей!—
Они  ползком  взобрались  на  крутой  косогор.—  Встать!  —  приказал
Готтескнехт.
 Вахмистр  заглянул  им  в  глаза,  видно  было,  что  он  нисколько  не
сердится.
 —  А  Вольцов  все  еще  зол  как  черт?  Жаль!  —  И  почти  участливо:
—  Скажите,  Вольцов,  ведь  я  прав?  Вы  в  самом  деле  злитесь?
 —  Так  точно,  господин  вахмистр!
 —  Вот  видите!  Я  угадал  по  вашим  глазам.  Это,  знаете,  целая
наука,  мне  ее  преподал  один  пастух:  ему  достаточно  было  взглянуть
человеку  в  зрачки,  чтобы  определит^  беременность,  колики  в  животе
или  паховую  грыжу...  Давайте  же  продолжим  наши  занятия,  пока
Вольцов  немножечко  не  поостынет,  в  этом  состоянии  я  не  рискую
 120

с  ним  беседовать.  А  вы,  Хольт,  составьте  ему  компанию,  чтобы  он
не  чувствовал  себя  одиноким.  Ведь  вы  рады  составить  ему  компанию,
не  так  ли?  —  спросил  он,  и  в  голосе  его  опять  зазвучало  неподдельное
участие.
 —  Так  точно,  господин  вахмистр!
 —  Чудесно!  Видите,  Вольцов,  вот  истинная  дружба!  А  теперь  бе¬
гите  вниз  с  откоса  до  самого  шоссе,  это  сто  двадцать  метров  по  срвер-
шенно  точному  измерению.  Потом  присядьте  на  корточки  и  вверх
подымитесь  вприпрыжку,  ну,  вы  же  знаете,  как  это  делается:  зай¬
чиком,  прыг-скок...
 —  Так  точно,  господин  вахмистр!
 —  Роскошно!  Но  только  присесть  надо  как  следует,  руки  вытя¬
нуть  перед  собой  и  хорошенько  согнуть  ножки  в  коленях...  Ведь  на
здоровье  вы  не  жалуетесь?
 —  Никак  нет,  господин  вахмистр!
 —  Вот  и  отлично!  Боюсь,  Вольцов,  как  бы  вам  не  пришлось  про¬
делывать  это  весь  остаток  дня.  Я  вижу,  вы  все  еще  гневаетесь!  А  те¬
перь  рысью!
 Они  спустились  с  откоса  беглым  шагом.
 —  Гильберт,  что-то  ему  от  нас  нужно!  Брось  дурить!
 —  Пошел  он...—  огрызнулся  Вольцов.
 Потом  они  запрыгали  вверх  по  откосу.  У  Хольта  отчаянно  забо¬
лели  ноги,  мускулы  напряглись,  колени  дрожали.  Вольцов  оставил
его  далеко  позади.  Косогор  становился  все  круче.  Хольт  зады¬
хался.  А  все  проклятое  курение,  подумал  он.  Его  так  и  тянуло  бро¬
ситься  на  траву  и  перевести  дух.  С  онемевшими  икрами  и  мучитель¬
ной  болью  в  спине,  отдуваясь,  в  полном  изнеможении  добрался  он  до
вахмистра.
 —  Ну,  понравилось?—спросил  Готтескнехт.  Сдвинув  фуражку
на  затылок,  он  курил  и,  казалось,  был  в  прекрасном  настроении.—
Не  правда  ли,  Вольцов,  какое  скотское  обращение!
 —  Это  дает  приятную  усталость,—  заметил  Хольт.—  Нам,  я  ви¬
жу,  не  хватает  тренировки.
 —  Что  ж,  давайте  тренироваться  почаще,  за  мной  дело  не  ста¬
нет!  —  Готтескнехт  обернулся  к  Вольцову:—  Ну  как,  отлегло  у  вас?—
Тот  промолчал.  Вахмистр  довольно  ухмылялся.
 —  Господин  вахмистр,—  сказал  Вольцов,—  осмелюсь  доложить,
мне  ваши  «прыг-скок»  вконец  обрыдли!
 —  Обрыдли,  говорите?  —  переспросил  Готтескнехт.—  Слышали,
Хольт?  Вот  за  это  хвалю,  Вольцов,  вы  нашли  прекрасное  выраже¬
ние,  за  это  вам  полагается  «отлично»,  вы  мне  доставили  большую
радость!  —  Он  вытащил  записную  книжку.
 —Господин  вахмистр,  ваше  «отлично»  мне  ни  к  чему.  Я  все
еще  лишен  права  на  увольнение!
 —  Были  лишены!  —  возразил  Готтескнехт.—  С  сегодняшнего
дня  это  отменяется,  ведь  вы  доставили  мне  огромнейшую  радость.
Что  вам  сегодня  впервые  обрыдла  военная  муштра  —  это,  я  считаю,
надо  отпраздновать;  приглашаю  вас  в  субботу  в  нашу  столовую,  ра¬
зопьем  бутылочку  пивца,  и  вас  тоже,  Поллукс,  ведь  вы  такой  верный
друг  нашему  Кастору!  Знаете  что,  Вольцов?  Сегодня  мы  с  вами
 121

заключим  мир,  вы  у  меня  будете  ходить  в  любимчиках.  А  знаете,
почему  я  вам  до  сих  пор  спуску  не  давал?
 —  Догадываюсь,—  совсем  не  по-военному  буркнул  Вольцов.—
Из-за  дяди  Ганса!
 —  Офицерские  сынки  —  моя  давнишняя  слабость,—  пояснил
Готтескнехт.—  Был  у  меня  один  такой,  папенька  у  него  майор,  ну  и
хлебнул  я  с  ним  лиха!  Я  еще  унтер-офицером  служил.  Сынок  только
и  знал,  что  клепать  на  меня  папаше,  старик  вечно  бегал  начальству
жаловаться,  а  я  из-за  него  подзатыльники  получал.  С  тех  пор  не
лежит  у  меня  душа  к  этой  публике,  сами  понимаете!  Что  до  Воль¬
цова,  я  только  и  ждал,  что  он  натравит  на  меня  все  главное  коман¬
дование  Воздушных  сил!  Так  нет  же!  И  не  подумал  доносить!  Не
так  он  глуп,  решил  я,  чтобы  науськать  на  меня  весь  генералитет  в
письме,  которое  проходит  через  мои  руки!  И  вот  с  неделю  назад  я  на
машине  погнался  за  нашей  судомойкой,  которой  вы  поручили  опус¬
тить  письмо  с  наклеенной  маркой.  Ну,  думаю,  теперь  я  его  засту¬
кал,  и  заранее  торжествовал.  Так  нет  же,  дудки!  «Мы  здесь  живем
на  большой!»  —  пишете  вы  в  письме.  Я,  понятно,  страшно  огор¬
чился.—  Хольт  и  Вольцов  рассмеялись.—  Чего  ради  понадобилось
вам  посылать  это  письмо  не  полевой  почтой?
 —  У  меня  вышел  табак,—  пояснил  Вольцов,—  а  в  канцелярии
письма  у  вас  валяются  и  по  три  дня!
 —  С  вашими  этого  больше  не  будет,—  заверил  его  Готтескнехт.—
Я  буду  отправлять  их  с  нарочным!  Да  и  ваши  тоже,  Хольт!  —  Он  ус¬
мехнулся.—  Занятная,  должно  быть,  девица,  ваша  Ута!
 —  Господин  вахмистр!  —  Хольт  почувствовал,  как  краска  зали¬
вает  ему  лицо...—  Прошу  вас...  Эта  переписка  никого  не  касается!
 —  Кстати,  у  меня  для  вас  письмишко,—  продолжал  Готтескнехт.
Он  полез  в  карман  и  протянул  Хольту  знакомый  ему  узкий  плотный
конверт.—  Ну,  сами  скажите,  плохо  ли  я  с  вами  обращаюсь?  Най¬
дите  мне  другого  начальника,  который  согласился  бы  исполнять
обязанности  вашего  розМИоп  сГатоиг*
 Внезапно  он  перешел  на  серьезный  тон.
 —  Шмидлинг  просит  за  вас,  Вольцов,  чтобы  вам  разрешили
заряжать  орудие  боевыми  патронами,  и  шеф  дал  согласие  при
условии,  что  он  при  следующей  же  тревоге  сам  посмотрит,  как  вы
справляетесь.  Примите  к  сведению!
 —  Слушаюсь,  господин  вахмистр!
 —  А  теперь  к  делу!  —  продолжал  Готтескнехт  с  озабоченным  ви¬
дом.—  С  вами  не  оберешься,  хлопот,  Вольцов!  Вы  восстановили
против  себя  «старичков»,  и  теперь  вам  несдобровать,  они  на  вас  жи¬
вого  места  не  оставят!  Капитан  это  обожает!  У  него  это  называется
самовоспитанием!
 —  Господин  вахмистр,—  возразил  Вольцов  надменно,—  я  не
хочу  хвалиться,  но  я  никого  из  них  не  боюсь.
 —  А  если  придется  иметь  дело  с  целой  дюжиной?
 —  И  у  меня  есть  друзья.  Хольт  знает  джиу-джитсу,  а  Гомулка
тоже  не  промах;  если  его  расшевелить,  он  кого  угодно  взгреет  за  мое
почтение.
 *  Почтальон  влюбленных  (франц.).
 122

—  Это-то  меня  и  беспокоит!  —  сказал  вахмистр.  —  Не  то  чтобы
я  боялся,  что  вам  накладут  по  филейной  части,  поверьте,  это  было
бы  для  меня  неописуемой  радостью!  Но  партийные  разногласия,  по¬
боища,  словно  в  древнем  Риме!  Драки  в  трактирах,  да  еще,  возможно,
раненые  и  увечные!..  Вы  еще  кого-нибудь  убьете,  Вольцов!  И  это  за
счет  нашей  боевой  готовности!  До  сих  пор  все  у  нас  было  тихо-мирно!
А  ведь  здесь,  случается,  и  бомбы  падают.  Батарея  должна  работать
слаженно,  без  задоринки!
 —  Господин  вахмистр,  это  не  от  нас  исходит!  —сказал  Хольт.
 —  Да  знаю  я...
 —  Пусть  они  отвяжутся!  —  воскликнул  Вольцов.  —  Мы  стреляем
не  хуже  их.  Я  против  них  ничего  не  имею,  но  пусть  отвяжутся  и  отно¬
сятся  к  нам  как  к  равным.
 —  Я  уже  побывал  на  «Берте»  и  говорил  с  гамбуржцами,—  сказал
Готтескнехт.  —  Все  они  твердят  одно:  Вольцову  поставим  горчичник,
а  за  компанию  и  Хольту.  Я  запретил  им,  но  это  не  поможет.  Начальст¬
во-то  ведь  не  против!
 —  А  раз  так,  пусть  все  идет  своим  ходом,  господин  вахмистр!
 —  Есть  одна  возможность,—  задумчиво  сказал  Готтескнехт,
глядя  в  упор  на  Вольцова.  —  Надо,  чтобы  гамбуржцам  запретил  сам
шеф,  тогда  от  всех  наших  неприятностей  останется  одно  воспоми¬
нание.  Шефа  должен  надоумить  кто-то  сверху  —  вы  меня  понимаете?
Хотите,  Вольцов,  я  оставлю  вас  в  канцелярии  одного,  свяжитесь  по
телефону  с  вашим  дядей!
 —  У  генерала  достаточно  забот,  господин  вахмистр!
 —  Жаль!  —  Готтескнехт  оправил  на  себе  ремень.  —  Передайте
же  своим:  на  сегодня  тактические  ученья  отменяются.  Только  чистка
орудия  —  потом  будете  свободны.  Пока!
 Друзья  сообщили  об  этом  разговоре  Гомулке  и  из  осторожности
вечером  отправились  на  проверку  телефонной  линии  втроем.  Они
выдрали  несколько  палок  из  старой  деревянной  решетки  и  припрятали
их  в  бараке.  Цише  молча  следил  за  этими  приготовлениями.
 —  Если  ты  шпионишь  для  гамбуржцев,—  сказал  Хольт,—  мы  с
тебя...
 У  Феттера  мелькнула  идея:
 —  Мы  тебя  каждый  вечер  будем  окунать  в  пожарную  бочку!
 Цише  молчал.
 Хольт  забежал  в  канцелярию  взять  свой  личный  знак  и  прихватил
лежавшее  там  письмо  для  Вольцова.  Наконец  у  него  нашлось  время
прочитать  письмо  Уты.
 —  Вот  так  так!  Дядю  произвели  в  генерал-лейтенанты,—  ликовал
Вольцов.  —Это  я  понимаю  —  офицерская  карьера!
 —  Генерал?  —  удивился  Цише.  —То-то,  я  гляжу,  ты  так  зано¬
сишься!
 —  Прошу  без  зависти!  —  снисходительно  буркнул  Вольцов.
 Хольт  лежал  на  своей  койке.  Ута  писала,  что  чувствует  себя  оди¬
нокой.  Она  только  изредка  навещает  соседей.  Визе  —  это  единствен¬
ный  дом,  куда  она  еще  заходит.  Ей  очень  интересно  все,  что  он  пишет
о  своей  службе  в  зенитной  артиллерии.  Что  за  бездушный  тон!  —  по¬
 123

думал  Хольт.  Почему  она  никогда  не  даст  себе  волю?  И  только  в  са¬
мом  конце  она  добавила  несколько  сердечных  слов:  письмо  от  него
всегда  для  нее  большая  радость,  пусть  он  остается  таким,  как  есть,  ее
жизнь  томительно  однообразна,  он  вносит  в  нее  немного  света...  Хольт
лежал  неподвижно  и  грезил...  Когда  он  проснулся,  было  уже  девять
вечера.  Гомулка  подметал  пол.  В  десять  —  вечерняя  поверка.  Феттер
и  Вольцов  играли  в  скат.  Вольцов  бросил  ему  через  плечо:
 —  Эх,  ты,  соня!  Твой  сухой  паек  в  шкафчике.
 Существовало  правило  —  шкафчики  запирать,  чтобы  «не  вводить
 товарищей  в  соблазн».  Но  здесь  с  этим  предписанием  не  считались.
 Хольт  только  собрался  ответить  Уте,  как  объявили  тревогу.
 В  ночное  время  у  орудия  находилось  всего  шесть  курсантов  —
Кирш,  Бранцнер,  Каттнер  и  Вебер  на  ночь  направлялись  к  «Берте».
Взамен  им  присылали  пятерых  дружинников  подносить  боеприпасы.
Измотанные  дневным  трудом,  валившиеся  с  ног  люди  отправились  в
блиндаж  покурить.
 Хольт  в  качестве  второго  номера  сел  за  маховик  поворотного  ме¬
ханизма.  Цише  занял  место  командира  орудия.  Шмидлинг  потянулся
было  за  рукавицей  заряжающего,  но  Вольцов  предъявил  на  нее  свои
права.  В  ту  же  минуту  раздался  сигнал  воздушной  тревоги,  и  в
окрестных  городах  завыли  сирены...  Цише  принял  первые  сведения  о
воздушной  обстановке:  «Крупные  силы  авиации  противника  над  Гол¬
ландией,  направление  —  район  Кельн-Эссен...»  Здесь,  случается,  па¬
дают  бомбы,  подумал  Хольт  словами  Готтескнехта.  Он  плотнее  запах¬
нулся  в  свой  грубый  плащ.
 —  Самолеты  противника  повернули  на  восток,—  передал  Цише.
На  батарейном  командирском  пункте  уже  залаял  сеттер»  и  забористая
ругань  капитана  спугнула  ночную  тишину.  А  спустя  несколько  секунд
снова  зловещее  мурлыканье  моторов.  —  Стрелять  по  данным  ра¬
диолокатора!  —  скомандовал  Цише,  но  данные  для  установки  взры¬
вателя  были  за  пределами  досягаемости.
 Целых  полчаса  по  северному  небосклону  волна  за  волной  прохо¬
дили  бомбардировщики.  На  горизонте  прожекторы  прокалывали
небо  снопами  лучей.  Где-то  в  отдалении  громыхали  тяжелые  зенитки.
 —  Это  Мюнстер,—  пояснил  Цише.  —  Там  стоят  батареи  войско¬
вой  зенитной  артиллерии,  а  также  128-  и  150-миллиметровые  желез¬
нодорожные  установки.
 Без  четверти  одиннадцать  был  объявлен  отбой.  В  городах  сирены
возвестили  окончание  воздушной  тревоги.
 Хольт  поверх  бруствера  глядел  в  ночь.  Над  командирским  пунк¬
том  разлилось  бледное  сияние.  Мимо  орудия  призрачной  тенью
промелькнул  силуэт  капитана.  Прожекторы  обшаривали  небо,  зажи¬
гая  в  облаках  пожар.
 —  Самолеты  противника  бомбят  район  Ганновер-Брауншвейг,
—  доложил  Цише.
 —  Пошел  вон,  ротозей!  —  ругался  Вольцов.  —  Рутшер,  будешь
работать  седьмым  номером:  проклятый  дружинник  спит  на  ходу!
 Хольт  взглянул  на  свои  часы.  Циферблат  слабо  отсвечивал  в  тем¬
ноте.  Скоро  полночь.  В  постель  бы!  —  мелькнула  мысль,  но  тут  Цише
выкрикнул:  «Антон  понял!  Тревога!»  —  Хольт  лишний  раз  проверил
 124

исправность  крохотной  лампочки,  освещающей  его  угломерный  круг.
Сирены  снова  завыли,  возвещая  воздушную  тревогу.
 —  Основное  направление  —  три!  —  скомандовал  Цише.
 —  Вольцов,  рукавица  у  вас?  —  спросил  Шмидлинг.
 —  Самолеты  противника,  не  выполнив  своей  задачи  в  Централь¬
ной  Германии,  повернули  назад  и  подходят  с  востока  к  району  Кельн-
Эссен,—  объявил  Цише.  Он  прикрикнул  на  дружинников:  —  Веселей
подносить  снаряды!  Потише  там!  Принимаю  обстановку!
 Цише  напряженно  слушал.  Кругом  стояла  темная  ночь,  тишину
нарушало  только  стрекотание  мотора:  работала  станция  питания
радиолокатора.  «Антон  понял»...  Скоростные  самолеты  идут  к  Дорт¬
мунду,  за  ними  следуют  бомбардировщики.
 —  Скоростные  самолеты,—  пустился  в  объяснения  Шмидлинг,—
это  «лайтнинги»  и  «москито»,  мы  еще  зовем  их  «следопыты»,  они
летят  впереди  и  засекают  цель  «рождественскими  елками».
 В  это  мгновение  небо  на  западе  занялось  багровым  пожаром.
Пламя  взвилось  до  самых  облаков.  —  На  сталелитейном  выпускают
плавку!  —  выкрикнул  Цише.  Ничего  себе,  подумал  Хольт,  выпускают
плавку,  когда  бомбардировщики  на  подходе!
 Вольцов  между  тем  выговаривал  Рутшеру:
 —  Смотри  у  меня,  если  я  не  найду  в  раструбе  снаряда!  Цише,
следи,  чтобы  подавали  бесперебойно!
 —  Скоростные  самолеты  миновали  Дортмунд!  —  объявил  Цише.
—  Бомбардировщики  идут  на  запасные  цели!
 —  Дортмундские  батареи,—  объяснил  им  Шмидлинг,—  не  стре¬
ляют  по  «следопытам».  Это  Кутшера  стреляет  во  что  ни  попадя...
Глядите,—  продолжал  он,—  они  так  и  не  отбомбились  и  летят  со
своим  дерьмом  прямехонько  на  нас.
 Цише  между  тем  объявил:
 —  Командир  батареи  жертвует  две  бутылки  водки  расчету,ко¬
торый  будет  стрелять  бесперебойно!
 —  Вольцов!  —  заволновался  Шмидлинг.  —  Дали  бы  лучше  рука¬
вицу  мне.
 В  наушниках  у  Хольта  что-то  защелкало  и  затрещало.
 —  Самолет  —  три!  —  заорал  Цише.  —  Стрелять  по  данным
радиолокатора.
 Чей-то  голос  в  наушниках  Хольта  отчетливо  и  спокойно  произнес:
«Пятнадцать  ноль-ноль,  пятнадцать  ноль-ноль,пятнадцать...»
 Небольшой  поворот  маховичка  —  и  Хольт  доложил:«Угол  гори¬
зонтальной  наводки  установлен».  Он  еще  услышал  выкрик  Цише:
«Антон  к  бою  готов!»,  а  затем:  «Беглый...»  и  «Огонь!»  Грянул  выстрел,
темную  ночь  прорезала  яркая  вспышка  огня.  Хольта  сперва  подбро¬
сило  вверх,  а  потом  с  такой  же  силой  швырнуло  вниз  на  сиденье...
 —  Огонь!  —  Раздался  выстрел,  и  в  наушниках  опять  зазвучал
ясный,  отчетливый  голос:  «Угол  наводки  пятнадцать  —  десять!»
 —  Перемена  курса!  —  выкрикнул  Цише.  Хольт  повернул  орудие
на  сто  восемьдесят  градусов.
 —  Угол  наводки  сорок  семьдесят...
 —  По  удаляющейся  цели...  Беглый...  Огонь!  —  снова  загремел
«Антон»,  а  за  ним  прокатился  рев  остальных  пяти  орудий.
 125

Наступила  мертвая  тишина.  Грохот  других  батарей  не  шел  в  счет
по  сравнению  с  грохочущим  адом  их  собственных  залпов.
 —  Перерыв  огня!
 —  Что  за  дичь—стрелять  по  «москитам»!  Разве  за  ними  уго¬
нишься?  —  ворчал  Цише.
 Вольцов  выходил  из  себя.
 —  Да  подноси  же  быстрей  внаряды,  или  я  тебе  так  наподдам,
забудешь  как  садиться!
 —  Молчать!  —  крикнул  Цише.  —  Вот  оно!
 Хольт  оцепенел.
 На  западе  ночь  дрожала  от  вспышек  тяжелого  зенитного  огня.
Темнота  отступила.  Гряда  туч  на  западном  небосклоне  отливала
серебром.  Яркий  свет  залил  все  вокруг...  Это  было  захватывающее
зрелище,  от  него  спирало  дыхание,  и  в  душу  закрадывался  безумный
страх...
 —  Осветительные  ракеты!  Ну,  теперь  пошло!
 Голос  Феттера  из-за  установщика  взрывателя  жалобно  воззвал:
 —  Вернер,  Гильберт,  о  боже!
 —  Иисус-Мария,  апостолы  и  все  святые,  смилуйтесь  над  бедными
людьми!—охнул  Шмидлинг.
 —  Это  в  Обергаузене!  —  крикнул  Цише.
 Обергаузен  ввего  в  пятнадцати  километрах...  —  с  внезапной
отчетливостью  вспомнил  Хольт.
 В  этом  причудливом  освещении,  как  всегда  без  фуражки  и  в  авто¬
мобильном  плаще,  перед  ними  внезапно  вынырнул  капитан.  Он  ткнул
Вольцова  кулаком  под  ребро,  и  на  лице  Вольцова  гримасой  располз¬
лась  ухмылка.
 —  Сейчас  начнется!  —  пролаял  капитан.  —  Шмидлинг,  при¬
готовьтесь  заменить  Вольцова,  если  он  скиснет!  —  Сказав  это,  он
исчез.
 —  Ну,  Вольцов,  кажись,  дело  в  шляпе!  Две  бутылки  наши!  —
крикнул  Шмидлинг.
 Грохот  зениток  на  западе  неожиданно  оборвался.  Теперь  заго¬
ворили  пушки  где-то  поблизости,  на  востоке.
 Это  стреляет  Бохум!  Бомбардировщики  уже  здесь!  Все  небо
содрогалось  от  гудения  моторов.  «Самолет  —  три!  Стрелять  по  дан¬
ным  радиолокатора!  Прямое  приближение!»  И  снова  успокаивающий
ясный  голос  в  наушниках  Хольта:
 —  Угол  наводки  —  шестнадцать  восемьдесят!
 Хольт  доложил.  Теперь  отозвался  и  голос  Гомулки.  Хольт  вспом¬
нил,  что  давно  его  не  слышал.  И  снова:  —  Беглый!..  Хольт  ждал  уже
команды:  «Огонь!»  —  и  заранее  открыл  рот,  но  вместо  этого  голос  в
наушниках  сказал  с  сожалением:  «На  экране  индикатора  помехи!
Импульс  цели  утерян!  Значит,  пошабашим!»
 —  Радиолокатор  вышел  из  строя!—заорал  Цише.—Непод¬
вижный  заградительный  огонь!  Угол  вертикальной  наводки  —  шест¬
надцать  восемьдесят,  высота  пятьдесят  пять,  взрыватель  двести
десять. 	V
 —  Есть!  —  послышалось  отовсюду,  а  потом  уже  совсем  незнако¬
мый  голос  Цише:
 126

—  Заградительный  ...огонь!
 В  глаза  ударила  ослепительная  молния,  громовые  раскаты,  каза¬
лось,  никогда  не  замолкнут,  а  между  отдельными  выстрелами  слы¬
шался  натужный  рев  Вольцова:  —  Гони  боеприпасы!
 —  Заградительный...  стоп!  По  горизонтали  сорок  восемь  шесть¬
десят!
 Хольт  снова  рванул  орудие  на  сто  восемьдесят  градусов.
 —  Заградительный...
 В  наушниках  послышался  треск:  —А  теперь  продолжаем:  угол
горизонтальной  наводки  сорок  восемь  —  двадцать!
 —  Данные  приняты  —  угол  горизонтальной  наводки  установлен!
 Неужели  это  мой  голос?  Стрелять  по  данным  радиолокатора...
 «Огонь!»...  Рот  открыт  до  отказа,  и  снова  оглушающие  выстрелы,
 прошитые  рявканием  Вольцова:  —  Гони  боеприпасы!
 Сколько  это  могло  продолжаться?  Перенос  огня,  перемена  цели
на  курсовом  параметре  и  вперемежку  заградительный  огонь,  когда
сверху  дождем  сыплются  ленты  фольги,  и  радиолокатор  снова  и  снова
выходит  из  строя...  Часы,  годы,  вечность?  Но  вот  воцарилась  мертвая
тишина.  На  западной  стороне  неба,  где  недавно  переливалось  сказоч¬
но  волшебное  сияние  ракет,  только  багрово-красные  языки  пожаров
взвивались  к  покрытому  тучами  небу.
 —  Кончилось!  —  сказал  кто-то.
 И  уже  совсем  безголосый  Цише:
 —  А  Обергаузен...  так  все  и  горит!
 С  командирского  пункта  в  ночной  темноте  донесся  возглас:  «От¬
бой!»  Хольт,  пошатываясь,  встал  со  своего  сиденья.  Он  пошел,  спо¬
тыкаясь  о  валяющиеся  кругом  стреляные  гильзы.  Он  почти  оглох.
Наконец-то  можно  было  сорвать  с  головы  опротивевшие  наушники
и  вытащить  из  ушей  звукоглушители.  Лицо  у  него  было  мокрое.  Пла¬
кал  я,  что  ли?  Чудовищный,  все  разгорающийся  на  западе  пожар
освещал  орудийный  окоп.  Хольт  уставился  на  это  отдаленное  море
огня.  Там  люди,  они  погибают  в  огне,  подумал  он.  Но  с  этой  мыслью
у  него  ничего  не  связалось...  Лицо  Гомулки  изменилось  и  словно
постарело.
 —  Расход  боеприпасов!  —  потребовал  Цише.
 —  В  такую  темень  считать  стреляные  гильзы!  —  запротестовал
Вольцов.
 —  Сосчитайте  пустые  корзины  в  блиндажах!  —  нетерпеливо  при¬
казал  Цише.
 Шмидлинг  преспокойно  курил,  прикорнув  на  станине  лафета,
и,  казалось,  ни  о  чем  не  тревожился.
 —  Мне  повезло,—  сказал  он  Хольту.  —  С  таким  расчетом  не
пропадешь!
 —  Ну  как  расход  боеприпасов?  —  торопил  Цише.
 —  Лодыря  гоняют  ваши  дружинники!  —  ворчал  Вольцов.
 Наконец  поступило  донесение:  «Тридцать  четыре  пустых  корзи¬
ны!»  Это  означало:  сто  два  выстрела.
 Цише  последний  раз  доложил  обстановку:  «Самолеты  противни¬
ка  уходят  через  Голландию.  Отбой!»
 Курсантам  можно  было  наконец  ложиться  спать,  тогда  как  дру¬
 127

жинникам  предстояло  еще  перетащить  к  орудиям  корзины  с  боепри¬
пасами,  а  также  исправить  повреждения  в  орудийных  окопах  и  бара¬
ках,  причиненные  при  стрельбе.
 Хольт  с  Гомулкой  возвращались  освещенной  заревом  пожара
ночью.
 —  Скажи  по-честному,  Зепп...  ты  боялся?
 Гомулка  не  сразу  ответил:
 —  Да,  боялся.
 —  Ну  что  ж,  в  этом  нет  ничего  позорного,—  сказал  Хольт.  —
Важно  преодолеть  страх!
 —  Слушать  всем!  Такого  неслыханного  безобразия,  как  этой
ночью  на  «Фриде»,  вполне  достаточно,  чтобы  весь  расчет  предать
военному  суду!  —  Кутшера  стоял  перед  построившейся  батареей,
как  всегда  руки  в  карманы.  —  Махт,  какого  черта  вы  называетесь
орудийным  мастером,  когда  клистир  у  вас,  постреляв  самую  малость,
рассыпается  на  части!  —  Он  и  всегда-то  рычал,  но  теперь  голос  его
казался  чудовищным  трубным  гласом.  —  Если  не  приведете  орудие
в  порядок,  я  весь  расчет  упеку  в  тюрьму!  —  Собака,  привстав  на  зад¬
ние  лапы,  угрожающе  заворчала.  Кутшера  пнул  ее  сапогом.  —  Цыц,
приятель,  и  чтобы  я  ни  звука  не  слышал!..  Другие  орудия  стреляли
исправно.  «Антон»  ни  минуты  не  зевал,  там,  видно,  собрался  серди¬
тый  народ!  —  В  рядах  старших  раздался  ропот.  —  А  уж  Вольцов  у
них  отчаянный  малый!  —  продолжал  греметь  Кутшера.  И,  обращаясь
к  Готтескнехту:  —  Предоставьте  ему  лишний  день  отпуска.—Не¬
сколько  минут  он  стоял  в  нерешительности,  словно  собираясь  что-то
добавить.  «А,  ерунда!»  —  махнул  рукой,  повернулся  и  исчез  в  погло¬
тившем  его  утреннем  тумане.
 На  подъездной  дороге  дожидались  грузовики  с  боеприпасами.
До  самого  обеда  молодежь  перетаскивала  корзины  со  снарядами
в  блиндажи  второй  очереди.  Зато  от  обеда  до  ужина  все  спали
мертвым  сном.
 Днем  и  ночью  собирались  они  по  тревоге  у  орудия.  И  к  этому  —  на
долгое,  долгое  время  —  свелась  вся  их  жизнь.
 5
 Ноябрьские  ночи  уже  дышали  первыми  морозами.  По  утрам  над
позицией  висел  густой  туман  и  не  рассеивался  до  полудня.  Бомбар¬
дировщики  ежедневно  бороздили  небо.  Постепенно  воздушные  трево¬
ги,  ночные  дежурства  у  орудий  и  стрельба  стали  для  двадцати  восьми
курсантов  каждодневной  рутиной.  В  полдень  пятого  ноября  Эссен,
Гельзенкирхен  и  Мюнстер  подверглись  тяжелой  бомбежке;  бомбы,
предназначенные  для  окрестных  промышленных  объектов,  падали
уже  совсем  близко.
 Как-то  неделю  спустя  Хольт  лежал  на  своей  койке.  Вольцов  углу¬
бился  в  какое-то  военное  руководство,  остальные  играли  в  скат.
Цише  вслух  читал  газету.
 —  «В  Германии  разве  только  считанные  преступники  ждут  для
 128

себя  какой-то  выгоды  от  победы  союзников,  но  мы  этим  предателям
потачки  не  дадим!..»  Что  такое?  —  отозвался  он  на  вопрос  Гомулки.
 —  Да  ты  спишь,  что  ли?  Это  речь  фюрера  от  девятого  ноября.  По
поводу  воздушной  войны!..  —  Он  продолжал  читать:  —  «Этим  госпо¬
дам  вольно  не  верить,  но  час  расплаты  уже  не  за  горами!..—  Сол¬
даты  повскакали  с  мест  и,  приветственно  подняв  руки,  вновь  и  вновь
восклицали  со  слезами  на  глазах  «хайль»  и  снова  «хайль»  нашему
возлюбленному  фюреру...»
 —  Почитай-ка  лучше  сводку,—  невозмутимо  сказал  Гомулка.
 —  Там  насчет  потери  Киева—г  тоже  нельзя  слушать  без  слез...
 Цише  метнул  на  него  сердитый  взгляд  и  продолжал  читать  своим
 сиповатым,  срывающимся  на  визг  голосом:
 —  «Солнечный  свет  каждому  мил,  но  лишь  когда  гремит  гром  и
ревет  буря,  проявляют  себя  стойкие  характеры  и  познаются  трусы
и  маловеры...»
 Хольт  так  устал,  что  до  него  доходили  только  обрывки  фраз:
«...уверенность  в  конечной  победе...не  терять  мужества  при  неудаче...
выйдем  отсюда  с  фанатической  убежденностью...  с  фанатической
верой...что  победа  нам  обеспечена!»
 Но  тут  раздался  сигнал  тревоги.  Феттер  с  проклятиями  бросился
открывать  окна.
 К  вечеру,  как  обычно,  к  ним  в  барак  «Дора»  заглянул  Земцкий.
Его  очень  скоро  произвели  в  младшие  писари  при  командном  пункте,
и  поскольку  он  ночью  обслуживал  телефонные  линии,  соединяющие
все  батареи  подгруппы,  то  был  хорошо  осведомлен  о  местных  со¬
бытиях.
 —  Только  что  передавали  из  подгруппы,—  сообщил  он:  —  «Хэнд-
ли-Пэйдж-Галифакс»,  которого  подбили  во  вторник  ночью,  при¬
сужден  истребителям.
 —  Как  истребителям?  —  возмутился  Феттер.  —  Вот  подлость!
 За  последнее  время  в  окрестности  были  подбиты  три  четырехмо¬
торных  бомбардировщика.  И  каждый  раз  между  батареями  возни¬
кали  жестокие  споры,  причем  Кутшера  не  отстаивал  прав  своей  бата-
реи.  -
 —  А  это  потому,  что  наш  командир,  майор  Белинг,  они  нашего
капитана  терпеть  не  могут,—  комментировал  Шмидлинг.  Нескончае¬
мые  споры  между  батареями  приводили,  как  правило,  к  тому,  что
стоявшие  по  соседству  соединения  истребителей  предъявляли  свои
претензии  и  сбитые  самолеты  относили  за  их  счет.
 На  этот  раз  заволновался  и  Вольцов.  Он,  как  и  все,  мечтал  о  знач¬
ке  зенитчика,  которым  награждались  батареи  за  шесть  сбитых  само¬
летов.
 —  Черт  знает  что  такое!  —  пищал  Земцкий.  Он  откашлялся  и  про¬
должал,  стараясь  говорить  басом,—  Готтескнехт  как-то  поставил  ему
«плохо»  за  «неподобающий  военному  жидкий  голосок»:  —  Я  во  втор¬
ник  нес  службу  воздушного  наблюдения.  Истребители  уже  с  час  как
убрались,  когда  упал  «Галифакс».
 —  Сволота!  —  не  утерпел  Вольцов.  Он  разделся  и  лег  в  постель.
Утренний  подъем  полагался  по  расписанию  в  половине  седьмого,  но
им  разрешалось  спать  и  дольше  —  в  зависимости  от  продолжитель-
 9  Д.  Нолль
 129

ности  ночной  тревоги.  Обычно  дежурный  старший  курсант,  помогав¬
ший  унтер-офицеру,  будил  их  в  половине  восьмого.  В  восемь  начина¬
лись  уроки  по  школьной  программе.  До  этого  времени  надо  было
убрать  постель  и  навести  порядок  в  помещении,  иначе  их  ожидала
проборка  дежурного.
 Школьные  занятия  были  чистейшей  проформой.  Почти  ежедневно
их  прерывала  тревога.  Пять  раз  в  неделю  являлись  на  батарею  учите¬
ля  одной  из  гельзенкирхенских  гимназий,  и  каждый  день  в  течение
трех  часов  преподавался  какой-нибудь  другой  предмет.  Вторник
считался  «школьным  днем»:  все  курсанты  отправлялись  в  Гельзен¬
кирхен  на  уроки  химии  и  физики.  В  эти  дни  батарея  была  небое¬
способна.
 Уроки  в  бараках  отбывали  через  силу,  и  все  три  часа  прилежные
ученики  только  и  ждали  боевой  тревоги.
 Свой  первый  «школьный  день»  Хольт  и  его  одноклассники  честно
провели  в  гельзенкирхенской  гимназии,  но  лишь  по  незнанию  поряд-
;  ков.  Старшие  курсанты  тоже  ездили  в  город,  но  школу  посещало  всего
несколько  человек.  Проведав  об  этом,  и  класс  Хольта  стал  смотреть  на
вторник  как  на  выходной  день.  С  девяти  до  часу  молодежь  просижи¬
вала  в  кафе,  потягивала  лимонад  и  заводила  знакрмства  с  девушка¬
ми,  ученицами  окрестных  женских  гимназий.  Кутшера  завел  для
школьных  дней  список  посещаемости  и  время  от  времени  его  про¬
сматривал,  но  Бранцнер,  аккуратно  посещавший  уроки,  находил  для
Хольта  и  его  приятелей  сотню  отговорок  вроде  «заболел»  или  «не  мог
отлучиться  от  орудия».
 В  особенном  фаворе  были  нелепые  отговорки  вроде:  «Хольту  на
сегодня  велено  постирать  чехол  для  ствола»  или:  «Гомулка  и  Хольт
отсутствовали  по  случаю  слишком  высокой  суммы  метеорологи¬
ческих  и  баллистических  поправок».
 Молодежь  облюбовала  в  Гельзенкирхене  небольшое  кафе  под  вы¬
веской  «Италия»  на  Ротхаузенском  шоссе,  по  дороге  в  Эссен.  Кругом
были  сплошные  развалины.  Маленькое  кафе  случайно  уцелело  от
бомбежек.  К  радости  Вольцова,  здесь  имелся  даже  бильярд.  Вскоре
у  них  завязались  знакомства  с  местными  школьницами.  Среди  сем¬
надцатилетних  девушек  —  остальные  возрасты  были  эвакуиро¬
ваны  —  признаком  хорошего  тона  считалось  водить  дружбу  с  курсан¬
тами.  Даже  Феттер  нашел  себе  пару  и  с  примерным  терпением  сносил
сыпавшиеся  на  него  нескромные  шутки  —  его  избранница  была  худа,
как  жердь.  Да  и  Вольцов  как-то  познакомился  с  некой  пышной  блон¬
динкой  и  вечером  довел  до  сведения  всего  барака,  что  на  завтра  у  не¬
го  назначено  свидание,  от  которого  он  ждет  многого...  Однако  он
рано  торжествовал.  Как  вскоре  сам  же  он  сообщил  Хольту,  отноше¬
ния  у  них  с  блондинкой  порваны  окончательно  и  бесповоротно.  Он
только  хотел  заглянуть  ей  за  вырез  блузки,  а  она  подняла  из-за  этого
целый  тарарам.  Подумаешь,  герцогиня!  И  он  обратился  за  утешением
к  своим  стратегическим  руководствам.  В  следующий  вторник  он  даже
отправился  в  школу  и  только  подвел  Бранцнера,  который  пометил
его  отсутствующим  по  особо  важной  причине:  Вольцову  якобы  «пору¬
чили  наблюдать  за  откатом  ствола».
 Доктор  Кляге,  преподаватель  математики  из  Эссена,  серьезный,
 130

добросовестный  человек  лет  тридцати  пяти,  всячески  старался  при¬
охотить  учеников  к  своему  предмету,  невзирая  на  неблагоприятные
обстоятельства.  Тактичным  обращением,  одновременно  внушитель¬
ным  и  изысканно  вежливым,  он  сумел  завоевать  уважение  класса  и
заставил  его  с  собой  считаться;  единственный  из  учителей,  он  не  от¬
носился  к  своему  еженедельному  уроку  на  батарее  как  к  пустой  фор¬
мальности.  Хольт  втайне  удивлялся,  как  у  Кляге  хватает  терпения  во¬
зиться  с  отстающими  и  строптивыми  учениками,  вроде  Вольцова  и
Феттера.  В  программе  этого  года  была  тригонометрия,  и  доктор  Кляге
умудрился  заинтересовать  этим  предметом  даже  Хольта,  давно
уже  не  знавшего  подобных  увлечений.
 У  одного  лишь  Вольцова  не  находилось  ничего,  кроме  оскорби¬
тельной  брани  для  этого  преждевременно  поседевшего  человека,
страдающего  каким-то  серьезным  недугом,  о  характере  которого  уче¬
ники  могли  только  догадываться.  Говорили,  что  у  него  камни  в  почках.
Случалось,  на  уроках  он  сидел  осунувшийся  и  бледный,  с  выражением
страдания  на  лице,  и  со  лба  у  него  катились  блестящие  капельки  пота.
 —  Пустая  комедия,  чистейшая  симуляция!  —  говорил  в  таких
случаях  Вольцов.  —  Просто  малый  увиливает  от  фронта!
 Он  с  первого  дня  возненавидел  Кляге,  так  как  сразу  же  с  ним  пору¬
гался.  Вольцову  надо  было  выйти  к  доске  и  решать  задачу,  а  он  сидел
с  таким  видомГ  словно  все  это  его  не  касается.  Доктор  Кляге,  еще
незнакомый  с  замашками  своего  ученика,  стоял  над  самой  его  партой
и  настойчиво  повторял:
 —  Пожалуйста,  Вольцов,  прошу  вас...
 —  Отвяжитесь!  —  выкрикнул  Вольцов  и  так  стремительно  вско¬
чил  со  своего  сиденья,  что  учитель  испуганно  отпрянул,  инстинктивно
приготовившись  защищаться;  при  этом  он  невольно  толкнул  Вольцо¬
ва  в  грудь.
 —  Вы  что  же,  бить  меня  собираетесь?  —  заорал  Вольцов.  —  Поп¬
робуйте  только  тронуть!
 Хольт,  сидевший  сзади,  схватил  его  за  ремень:
 —  Брось,  Гильберт,  опомнись!
 —  Это  что  еще  за  мода  —  драться!  —  крикнул  и  Феттер  из  своего
угла.
 Вольцов,  немного  отрезвленный  вмешательством  Хольта,  выбежал
из  барака  со  словами:
 —  Меня,  лучшего  заряжающего  на  всей  батарее,  вздумал  бить
какой-то  учителишка!-
 Доктор  Кляге  пожаловался  капитану.  Но  Кутшера  отделывался
в  таких  случаях  своей  любимой  поговоркой:  «Стрелять  —  важнее,
чем  зубрить  латынь!»  На  сей  раз  он,  правда,  допросил  для  проформы
свидетеля,  но  выбрал  для  этой  роли  не  кого  иного,  как  Феттера.  На
вечерней  поверке  он  обратился  к  батарее  со  следующей  речью:
 —  Слушать  всем!  Вольцов  подрался  с  учителем  —  неслыханное
безобразие!  Я  допросил  одного  свидетеля,  тот  все  описывает  по-свое¬
му  и  явно  врет!  Доктор  Кляге  описывает  по-своему  и  тоже  врет!
Но  когда  обе  стороны  врут,  правды  не  доищешься.  Я  вмешиваться
не  стану!  —  Сказав  это,  он  посвистал  собаку  и  удалился  к  себе.
 ВольцОв  торжествовал:
 9* 	131

—  Наш  шеф  раскусил  этого  симулянта!
 В  начале  декабря  доктор  Кляге  явился  на  батарею  в  составе
дружины  ПВО.  Была  холодная  ясная  ночь,  в  небе  высыпали  звезды.
Цише  уволился  на  ночь,  Рутшер  лежал  на  медпункте  с  ангиной.
Так  как  многие  курсанты  заболели,  укомплектовано  было  только
пять  орудий.  И  вот  к  орудию  «Антон»  пожаловал  доктор  Кляге  и  учти¬
во  поклонился:  «Добрый  вечер!»  Все  остолбенели.  На  Кляге  лица  не
было  —  по-видимому,  его  опять  схватили  колики.
 Вольцов  быстро  оправился  от  замешательства  и,  сняв  рукавицу
заряжающего,  многозначительно  протянул:
 —  Что  ж,  приступим!  —  Повернувшись  к  Шмидлингу,  он  сказал:
 —  Сегодня  я  сильно  зашиб  себе  локоть!  —  На  этот  раз  он  взял  на
себя  обязанности  командира  орудия.
 Батарея  дала  несколько  залпов  по  эскадрилье  скоростных  бом¬
бардировщиков.  Во  время  перерыва  огня  Феттер  шепнул  Вольцову:
«Кляге  филонит:  залез  в  блиндаж  и  там  отсиживается».
 —  Превосходно!  —  обрадовался  Вольцов.  И  сразу  же  крикнул:
 —  А  где  у  нас  дружинник  Кляге?
 Кляге  вышел  из  блиндажа,  держась  за  живот.
 —  Вы,  оказывается,  прятались!  Ну-ка,  убрать  стреляные
гильзы!
 —  Вольцов,—  сказал  учитель,—  я...
 —  Слушаться!  —  заорал  на  него  Феттер.  —  Перед  вами  коман¬
дир  орудия!
 —  Десять  раз  вокруг  орудия!  —  взревел  Вольцов.  —  Шагом
марш!  —Хольт  не  успел  вмешаться,  как  Кляге  пробормотал  что-то
невразумительное  и  бросился  на  командирский  пункт.
 Но  Кутшера  не  внял  страдальцу.  Капитан  только  что  сам  получил
нагоняй  от  майора  —  какого  дьявола  его  сто  седьмая  позволяет
себе  стрелять  во  время  перерыва  огня!  «Противника  —  черт  бы  вас
побрал!  —  атакуют  наши  истребители!»  Кутшера  пришел  в  дурное
настроение,  и  тут  под  горячую  руку  ему  подвернулся  учитель:
 —  Да  вы  с  ума  сошли!  —  налетел  он  на  него.  —  Невыполнение
приказа...  Неслыханное  безобразие!  Жаловаться  будете  завтра...
по  инстанции!
 На  радиолокаторе  засекли  приближение  самолетов  противника.
 —  Земцкий,  —  заорал  Кутшера,  —  свяжитесь  с  подгруппой,  до¬
ложите,  что  мы  ничего  не  поняли!  Готтескнехт,  а  теперь  валяйте  —
огонь!
 Вернувшись  в  орудийный  окоп,  Кляге  сослепу  оказался  под  ство¬
лом  в  момент  первого  выстрела.  Несчастного  ударило  взрывной  вол¬
ной  и  отбросило  в  угол.
 —  Опять  он  прячется!  —  возмутился  Вольцов.  В  опьянении  влас¬
тью  он  снова  погнал  бедного  математика  вокруг  орудия.  Хольт  и
Гомулка  подносили  патроны.  Когда  они  увидели,  что  происходит,
вмешаться  было  уже  поздно.
 На  следующий  день  доктор  Кляге  отправился  к  начальству  с  жа¬
лобой  и  добился  перевода  на  другую  батарею.
 На  Хольта  этот  случай  произвел  тяжелое  впечатление,  ему  вспом¬
нился  Петер  Визе...
 132

—  В  сущности  нашим  учителям  полагалось  бы  показывать  нам
пример,  —  заметил  он  как-то  Гомулке.
 /Гомулка  промолчал.  А  потом  буркнул:
 —  Ну,  знаешь,  этот  Вольцов...—  Но  тут  же  осекся  и  решительно
стиснул  губы.
 Отношения  Вольцова  со  старшими  курсантами  тем  временем  оста¬
вались  напряженными.  Впрочем,  дело  пока  ограничивалось  угроза¬
ми,  и  Вольцов  посмеивался:  «Они  никак  не  решатся!»
 Но  тут  произошло  новое  столкновение.  Раз  в  году  каждый  курсант
имел  право  на  двухнедельный,  так  называемый  большой  отпуск.
Кроме  того,  регулярно  давались  увольнения  на  день,  а  также  на
ночь  —  для  тех,  у  кого  поблизости  жили  родные.  В  дневной  отпуск
уходили  с  двух  часов  пополудни,  в  ночной  —  с  шести  вечера  до  семи
утра.  Новичкам  полагалось  увольнение  с  вечера  или  с  полудне  до
двенадцати  ночи.
 Из-за  увольнительных  вечно  спорили.  Списки  вел  некий  Вильде,
из  числа  гамбурждев,  близкий  приятель  Гюнше.  Хольт  вскоре  обна¬
ружил,  что  гамбуржцы  выдают  увольнительные  главным  образом
себе.  Вольцов  решил  навести  порядок.  Как-то,  когда  Цише  освобо¬
дился  на  ночь,  в  бараке  держали  совет.  Феттер  сказал:
 —  Насчет  увольнительных  поменьше  трепитесь.  Скоро  сами  ста¬
нем  старшими  и  тоже  попользуемся!
 Но  Гомулка  смотрел  иначе.
 —  Если  мне  придется  ведать  списками,  у  меня  не  будет  плутней!—
сказал  он.
 И  Хольт  поддержал  его.  Решено  было  вывести  Вильде  на  чистую
воду.  Три  недели  вели  они  учет,  накапливая  обвинительный  материал.
За  это  время  Гюнше  трижды  получал  увольнение,  Хольт  —  раз,  Пин-
гель  Отто  —  четыре  раза,  Кирш  —  два  раза.  Как-то  вечером  все  кур¬
санты  расчета  «Антон»  написали  жалобы.  Коллективные  претензии
считались  бунтом,  запрещалось  даже  собирать  индивидуальные  жа¬
лобы  и  подавать  их  вместе.  Поэтому  каждый  писал  от  себя,  а  потом
они  в  течение  полутора  часов  являлись  в  канцелярию  и  подавали
заявления  остолбеневшему  дежурному.  Текст  заявлений  почти  совпа¬
дал,  доказательства  совпадали  полностью.  Жалобы  поступили  по
инстанции  к  Готтескнехту,  и  этим  же  вечером  он  зашел  к  ним  в  ба¬
рак.  Сперва  он  для  виду  устроил  проверку  шкафчиков,  перевернул
все  вверх  дном  и  наложил  на  Вольцова  и  Феттера  взыскание  «за  не¬
дозволенный  смех  при  проверке  личных  шкафов»  —  двадцать  пять
приседаний.  После  чего  поставил  всем  отлично  «за  догадливость».
 Капитан  не  торопился  с  ответом.  «Боится  огорчить  своих  любим¬
чиков»,—  комментировал  его  молчание  Вольцов.  Только  на  третий
день  на  утренней  поверке  Кутшера  объявил:
 —  Старший  курсант  Вильде,  выйти  из  строя!  Эти  прощелыги  из
расчета  «Антон»,  эти  бандиты  жалуются,  что  вы  неправильно  ведете
увольнительные  списки.  Я  это  дело  расследовал.  Правильно  они  жа¬
луются.—  И  Готтескнехту:—Оставить  Вильде  на  две  недели  без
увольнения!  Болван!  —  прорычал  он,  снова  обращаясь  к  оторопев¬
 133

шему  Вильде.  —  Уж  если  вы  плутуете,  делайте  это  так,  чтобы  я  ни¬
чего  не  знал!
 Цише  в  тот  вечер  побывал  у  гамбуржцев  и  по  возвращении  довел
до  общего  сведения:  «Ну  и  заварили  вы  кашу!  Они  там  рвут  и  мечут!»
Хольт,  Вольцов  и  Гомулка,  проходя  через  огневую,  старались  теперь
держаться  вместе.
 Хольт  эту  субботу  был  выходной.  Он  отправился  на  трамвае  в
Эссен.  Хорошо  бы  встретить  знакомую  девушку,  мечтал  он,  бесцель¬
но  бродя  по  Кайзерштрассе,  повесив  на  руку  каску.  Встречные  пеше¬
ходы  все  куда-то  торопились.  Это  из-за  вечных  воздушных  тревог,
думал  Хольт.  Он  постарался  не  заметить  двух-трех  попавшихся  ему
руководителей  гитлерюгенда,  но  зато  лихо  откозырял  майору  тан¬
ковых  войск  с  золотым  Германским  крестом  на  груди.  Постоял  перед
кинотеатром.  Афиша  возвещала  «Великого  короля»  в  постановке
Вейта  Гарлана  с  Густавом  Фрелихом  и  Кристиной  Зедербаум  в  глав¬
ных  ролях.  Обычная  дребедень,  подумал  Хольт.
 Мимо  него  прошел  юноша  в  форме  курсанта,  ведя  под  руку  изящ¬
ную  девушку.  Да  это  же  Цише!  —  удивился  Хольт.  Прибавив  шагу,
он  обогнал  парочку  и  поклонился.
 Но  тут  он  увидел,  что  не  с  молоденькой  девушкой  прогуливается
одутловатый  блондин  Цише,  заботливо  поддерживая  ее  под  руку,  а  с
черноволосой  дамой  лет  двадцати  пяти.  Она  повернула  к  Хольту
узкое  девичье  лицо  и  вопросительно  глянула  на  него  темными  глаза¬
ми,  прежде  чем  кивком  ответить  на  его  поклон.  Цише  и  его  дама
стояли'посреди  тротуара,  людской  поток  обтекал  их  с  обеих  сторон.
Цише  откашлялся  и  представил  Хольта:
 —  Мой  сослуживец  Вернер  Хольт.  Моя  мать!
 —  Я  была  бы  тебе  крайне  обязана,  —  недовольно  отозвалась
молодая  женщйна,  говорившая  с  заметным  южнонемецким  акцен¬
том,  —  если  бы  ты  хоть  намекнул,  что  я  тебе  не  родная  мать,  а  маче¬
ха.  А  то  вы  еще  вообразите,  —  обратилась  она  к  Хольту,—  что  это
парнокопытное,  —  и  она  толкнула  Цише  локтем,  —  мой  родной  сын!
 Цише  принужденно  рассмеялся.
 —  Допустим,  мачеха!  —  сказал  он.
 Только  теперь,  отставив  локоток,  она  подала  Хольту  руку.  Ее
взгляд  смутил  его.  В  ту  единственную  секунду,  когда  он  наклонил
голову,  все  смешалось  в  его  сознании:  мать  Цише  —  нет,  мачеха.  Она
совсем  как  девушка,  нежная,  хрупкая.  Он  поднял  голову.  Зачем  я
так  на  нее  смотрю?  Он  вконец  растерялся.
 Они  пошли  втроем.  Но,  пройдя  несколько  шагов,  Цише  недовольно
заметил:
 —  Ведь  мы  собирались  в  кино!
 —  А  я  передумала,  —  заявила  она  капризно,  тоном  своенравного
ребенка.  —  Мне  расхотелось  в  кино.
 —  Тогда  незачем  было  сюда  тащиться,  сидели  бы  спокойно  до¬
ма!  —  в  раздражении  выкрикнул  Цише.
 —  Знаешь,  что,  —  ответила  фрау  Цише  с  готовностью,  —г  к  ней
видимо,  вернулось  хорошее  настроение.  —  Пойдем  домой!  Я  приго¬
товлю  чай,  и  мы  поболтаем.
 134

—  Нет  уж,  с  меня  хватит!  —  Цише  резко  остановился.  —  Я  пой¬
ду  в  кино,  а  ты  как  знаешь.  Хайль  Гитлер!  —Весь  побагровев,  он
сердито  повернулся  и  исчез  в  толпе.
 Хольта  неприятно  поразила  эта  сцена.  Он  не  знал,  как  себя  вести.
А  она  шла  с  ним  рядом  и  непринужденно  болтала:
 —  Мой  пасынок  доставляет  мне  одни  огорчения!  Его  матушка
была  этакая  сверхблондинка  в  арийском  духе...  и  я  ему  не  импони¬
рую!  —  Она  остановилась.  —  А  вы?  Тоже  бросите  меня  на  улице
одну?  —  Она  была  много  ниже  Хольта  и  смотрела  на  него  своими  тем¬
ными  глазами  робко  и  беспомощно.
 Ее  откровенная  игра  все  больше  его  смущала.
 —  Если  позволите,  я  провожу  вас,  —  сказал  он  неловко.  Она
улыбнулась.  Узкое  лицо  фрау  Цише  казалось  ему  знакомым,  словно
он  давным-давно  ее  знает  и  видел  много  раз.
 —'  Но  куда  же  мы  пойдем?  —  спросил  он.
 —  Ко  мне  домой!  —  Он  с  трудом  приноравливался  к  ее*  шагу.—
Вы  ведь  за  городом  стоите?  А  как  проводите  свободные  дни?
 Он  сказал,  что  они  бывают  в  кино,  сидят  в  кафе,  играют  на  бильяр¬
де...
 —  Ну  а  девушки?  —  допытывалась  она?  —  Все  больше  гимнази¬
стки?
 —  Что  ж,  для  некоторых  это  единственная  возможность  рассе¬
яться,  набраться  новых  впечатлений.  И  это  вполне  понятно.
 —  Для  некоторых?  Но  не  для  вас  же?
 —  Нет,  не  для  меня,  —  сказал  он,  внутренне  поеживаясь.  Этот
допрос  был  ему  крайне  неприятен.
 —  В  шестнадцать  лет  —  на  зенитной  батарее,  какой  ужас!  Ведь
вы  же  еще  дети!  —  негодовала  она.  Он  напрасно  искал  ответа,  язви¬
тельного,  меткого...  И  думал  с  тоской:  зачем  я  позволяю  над  собой
издеваться?..  Но  когда  они  подошли  к  подъезду  большого  много¬
квартирного  дома  и  она  спросила:  «Не  зайдете  ли  выпить  чашку
чаю?»  —  Хольт  мгновенно  растаял.  «Охотно»,  —  сказал  он  и  после¬
довал  за  ней.
 Он  помог  ей  снять  черную  меховую  шубку;  тоненькая,  стройная,
она  в  своем  коричневом  шерстяном  платье  походила  на  узкобедрого
мальчика.  Фрау  Цише  ввела  его  в  комнату,  и  он  растерянно  остано¬
вился  посреди  пестрого  ковра,  озираясь  по  сторонам.  На  столике
для  кабинетной  лампы,  вставленный  в  рамку,  стоял  портрет  пятиде¬
сятилетнего  мужчины  в  эсэсовском  мундире  и  форменной  фуражке  с
изображением  мертвой  головы;  его  топорные  черты  и  вся  его  одут¬
ловатая  физиономия  походила  на  лицо  Гюнтера  Цише...  Отец,  ко¬
нечно!  Хольт  повернул  карточку  и  на  оборотной  стороне  прочел:
«Моей  горичо  любимой  Герти  («горячо»  в  самом  деле  через  «и»,  да
и  почерк,  неуклюжий,  корявый,  показался  ему  отвратительным)  к
двадцать  шестому  дню  рождения  от  ее  Эрвина».  Дата:  Краков,
1942  г.  Значит,  ей  скоро  двадцать  восемь...
 Взволнованный,  уставился  Хольт  на  одутловатую  зверскую  фи¬
зиономию.  Все  его  существо  до  краев  преисполнилось  ненависти  к
этому  человеку  в  крикливой  форме,  писавшему  с  грубыми  орфогра¬
фическими  ошибками,  что  не  мешало  ему  быть  мужем  неотразимой
женщины-девушки... 	13д

Позади  хлопнула  дверь.  Быстрыми,  легкими  движениями  фрау
Цише  расставляла  чайную  посуду.  Она  ласково  улыбалась  ему  и
доверчиво  болтала.
 —  У  нас  неуютно,  как  видите.  Мы  почти  все  вывезли  за  город.  В
один  прекрасный  день  и  в  этот  дом  ударит  бомба.
 Он  сидел  против  нее  угрюмый,  молчаливый.
 —  Что  с  вами?  —  участливо  спросила  она.
 —  Ничего.  У  меня  неспокойно  на  душе.  Должно  быть,  перед
тревогой.
 Она  наклонилась  к  радиоприемнику.  Хольт  против  воли  следил
за  движениями  ее  тонких  рук.
 «...В  воздушном  пространстве  рейха  не  обнаружено  вражеских
самолетов».
 Фрау  Цише  включила  музыку.
 —  Ну  что,  успокоились?  —  Она  удобно  откинулась  на  спинку
кресла.
 Бежать!—думал  Хольт.  Лучше  бы  я  пошел  в  кино!  Взгляд
одутловатого  блондина,  казалось,  сверлил  ему  спину.  Нельзя  же  было
все  время  сидеть,  опустив  глаза  в  чашку,  и  он  нет-нет  и  поглядывал
на  нее,  как  она  уютно  прикорнула  в  кресле,  поджав  под  себя  ноги.
Нежный  профиль,  длинные  темные  волосы  собраны  на  затылке  в  не¬
брежный  узел...
 —  Пожалуй,  я  пойду.  —  Он  встал  со  стула.  —  У  меня  неспокой¬
но  на  душе.
 Она  удивленно  на  него  посмотрела.
 —  Что  ж,  как  хотите,  —  сказала  она  с  подчеркнутой  любезнос¬
тью.  —  Я  вас  не  задерживаю!
 В  коридоре  он  быстро  надел  шинель.  Она  протянула  ему  руку.
 —  Пожалуйста,  не  сердитесь!  —  пролепетал  он,  сам  того  не  ожи¬
дая.
 Она  высоко  вздернула  брови.  Он  не  осмеливался  поднять  на  нее
глаза.
 —  Можно  мне  будет  еще  прийти?
 —  Почему  же  нет?—сказала  она  равнодушно.  —  У  меня  есть
телефон.  Попросите  Гюнтера,  он  вам  даст.
 Он  опрометью  сбежал  по  лестнице  и  потом  долго  бродил  по  ули¬
цам,  прежде  чем  вернуться  на  батарею.
 В  тот  вечер  он  долго  не  мог  заснуть.  Рядом  похрапывал  Феттер.
Хольт  уставился  в  темноту.
 Он  видел  миндалевидные  глаза  и  темные  волосы,  собранные  на
затылке  в  небрежный  узел.
 А  Ута?
 Хольт  решил,  что  ноги  его  больше  не  будет  у  фрау  Цише.
 6
 В  воскресенье  Кутшера  был  в  скверном  настроении:  придравшись
к  тому,  что  кто-то  недостаточно  четко  ему  откозырял,  он  заставил  всю
батарею  полтора  часа  прошагать  в  строю.  Только  сигнал  тревоги
освободил  юношей.
 136

После  воскресного  обеда  —  неизменного  тушеного  мяса  с  подлив¬
кой,  именуемой  «баланда  по-армейски»,  кислой  капусты  и  картофе¬
ля  в  мундире  —  на  батарею  устремился  воскресный  поток  посетите¬
лей,  родные  и  знакомые  курсантов  из  окрестных  городов.
 Феттер,  Кирш  и  Рутшер,  как  всегда  в  воскресенье  после  обеда,  ре¬
зались  в  скат.  Феттер  не  мог  нахвалиться  здешним,  как  он  выражал¬
ся  «райским  житьем».  «Попробовали  бы  теперь  мои  родичи  сунуться
ко  мне  с  плеткой!»  Вольцов  читал  Клаузевица.  Гомулка  подремывал
на  своей  койке.
 Хольт  писал  Уте  письмо.  Но  тут  кто-то  просунул  голову  в  дверь
и  крикнул:  «Цише,  в  столовую,  к  тебе  пришли!»  Цише  исчез.  Это  мо¬
жет  быть  только  она,  подумал  Хольт.  Ута  была  мгновенно  забыта.
Посмотреть  —  она  или  не  она?  '
 В  комнату  вошел  Земцкий.  Феттер  подсчитывал  взятки:
 —  Пятьдесят  восемь,  шестьдесят  два  —  за  глаза  хватит!
 —  Гильберт,  —  прощебетал  Земцкий,  —  тебя  зовут  к  орудию
«Цезарь».  Старшие  ефрейторы  испытывают  гидравлический  заряд¬
ный  лоток!
 Вольцов  закрыл  книгу.
 —  Что  ж,  посмотреть  стоит!  —  сказал  он  и  ушел,  хлопнув  дверью.
 Не  могу  же  я  пойти  в  столовую,  убеждал  себя  Хольт.  Я  покажусь
 ей  смешным.
 —  Что  такое  зарядный  лоток?  —  спросил  кто-то.
 —  Для  128-  и  150-миллиметровок,  —  пустился  в  объяснения  Фет¬
тер,  —  требуются  такие  тяжелые  снаряды,  что  вручную  не  спра¬
вишься.  88-миллиметровки  обходятся  меньшими.
 Да,  88-миллиметровки  обходятся  меньшими,  машинально  поду¬
мал  Хольт.  Зарядный  лоток  —  что  за  ерунда!..
 —  Зепп!  —  вскричал  он  вдруг  и  принялся  трясти  Гомулку.—
Зепп,  что-то  тут  неладно.  Бежим  скорей!  —  И  он  сломя  голову  бро¬
сился  бежать  по  решетчатому  настилу.
 Орудие  «Цезарь»  стояло  в  западном  направлении,  на  склоне  воз¬
вышенности,  пониже  БКП.  Подбегая,  Хольт  видел  окоп  как  на  ладо¬
ни.  Брезентовую  покрышку  с  орудия  сняли.  Повсюду  сновали  фигуры
в  курсантских  шапках.  Хольт  побежал  напрямик  полем  и  вскоре  был
у  цели.  Орудийный  окоп  кишел  старшими  курсантами.
 На  Вольцова  напали  гурьбой,  его  перекинули  через  станину  лафе¬
та  и  все  туловище  до  пояса  обернули  брезентом.  Четверо  или  пятеро
стояли  на  коленях  на  этом  бесформенном  свертке  и  не  давали  дви¬
гаться.  На  каждую  ногу  Вольцова  навалилось  по  трое,  а  Гюнше
стоял  рядом  и  многохвостой  ременной  плеткой  хлестал  его  по  обна¬
женной  спине.  Хольт,  не  задумываясь,  бросился  на  них,  а  следом
Гомулка  —  он  успел-таки  прихватить  решетину  и  дубасил  ею  наот¬
машь,  не  разбирая  кого  и  что.  Хольт  вырвался  было  из  железного
кольца  рук,  но  его  тут  же  зажали  намертво.  Зато  освободился  Воль¬
цов.
 Он  сорвал  с  себя  брезент.  Лицо  его  посинело,  глаза  выкатились
из  орбит;  раза  два  он  судорожно  заглотнул  воздух  и  кинулся  на  толпу,
молотя  вокруг  своими  кулачищами.  Прежде  всего  он  отбил  у  против¬
ника  своего  друга  Хольта,  которому  досталось  не  на  шутку,  а  потом
 137

бросился  на  Гюнше,  поднял  его  и  со  всей  силы  швырнул  куда-то  в
угол.  Все  дрались  молча,  и  только  у  Вольцова  вырывалось  из  груди
яростное  рычание.
 И  тут  подоспел  Готтескнехт.  То,  что  он  увидел,  являло  неутеши¬
тельную  картину.  Из  носа  у  Хольта  хлестала  кровь,  Вольцов  долго  не
мог  опомниться,  он  стоял  перед  вахмистром  с  искаженным  яростью
лицом,  устремив  на  него  бессмысленный,  мутный  взгляд.
 Несколько  старших  курсантов  валялись  на  земле.  Гюнше  лежал
замертво,  не  открывая  глаз.  Один  из  близнецов  стонал,  сидя  на  усы¬
панной  шлаком  земле  и  закрыв  лицо  руками.  Сквозь  его  растопырен¬
ные  пальцы  ручьем  бежала  кровь  —  он  стукнулся  головой  об  орудие.
Еще  двое  катались  по  земле,  не  в  силах  вздохнуть.  Впрочем  эти  еще
дешево  отделались.  У  всех  были  разбиты  носы  и  губы.  Один  Гомулка
не  пострадал.  Он  разбил  свою  решетину  вдребезги,  уцелел  только
жалкий  обломок,  он  так  и  не  выпускал  его  из  рук.
 —  Гомулка,—распорядился  Готтескнехт,—бегите  за  санита¬
ром!—  Сам  он  занялся  Гюнше,  который  по-прежнему  лежал  без
чувств.  Только  когда  старший  ефрейтор  санитарной  службы  поднес
ему  к  носу  пузырек  с  нашатырем,  Гюнше  раскрыл  глаза.  Его  тут  же
стошнило;  без  помощи  стоять  на  ногах  он  не  мог.  Сотрясение  мозга!
У  одного  из  близнецов  от  лба  к  скуле  зияла  глубокая  ссадина  и  левый
глаз  затек.
 —  Господин  вахмистр,  —  доложил  санитар.  —  Гюнше  и  Пингеля
придется  сдать  на  медпункт.
 —  Валяйте!  —  односложно  ответил  Готтескнехт.
 К  этому  времени  окоп  опустел,  оставались  только  Хольт,  Воль¬
цов  и  Гомулка.  Они  натянули  на  пушку  брезент.  Готтескнехт  смотрел
на  них  с  немым  укором.
 —  Господин  вахмистр,  —  не  выдержал  Вольцов,  —  у  меня  не
было  выхода,  это  была  вынужденная  оборона.  —  Готтескнехт  по-пре¬
жнему  молчал.  —  Их  было  одиннадцать  человек,  они  заманили  меня
и  все  вместе  напали  на  безоружного.
 —.Придержите  язык,  Вольцов,—устало  отмахнулся  Готтеск¬
нехт,  —  меня  это  ни  капли  не  интересует.  Меня  интересует  только  то,
что  на  ближайшие  дни  у  нас  выбыло  из  строя  два  прибориста.
 —  Не  беда,  —  с  раздражением  заметил  Хольт,  —  все  устроится;
разве  только  остальные  господа  прибористы  останутся  на  время  без
увольнения!
 Но  вахмистр  озабоченно  качал  головой:
 —  Сколько  у  меня  из-за  вас  неприятностей!  Как  я  об  этом  доложу
шефу?
 На  следующий  день  в  столовой  состоялось  очередное  выступление
капитана.  В  качестве  представителя  национал-социалистскоц
партии  при  штабе  он  руководил  так  называемой  «военно-политиче¬
ской  учебой».  Он  снял  свой  автомобильный  плащ  и,  бросив  его  на  руки
Готтёскнехту,  грозно  подбоченился.
 —  Слушать  всем!  —  начал  он.  —  Вчера  у  вас  была  потасовка.
Двоих  пришлось  сдать  на  медпункт.  Неслыханное  безобразие!  Кто
 138

виноват  —  меня  не  касается!  В  наказание  приказываю:  всю  батарею
на  неделю  лишить  увольнений  в  город.  Благодарите  за  это  негодяев,  •
которые  вас  так  подвели!
 После  этого  предисловия  он  перешел  к  уроку:  положение  на  фрон¬
тах,  политический  обзор,  танковый  бой  под  Житомиром,  недавний
невиданно  тяжелый  массированный  налет  на  Берлин.  Весь  народ
призывается  к  фанатическому  сопротивлению...  Хольт  не  слушал.
Это  мы,  думал  он,  мы  подвели  всю  батарею!
 Вечером  Вольцов  сказал:
 —  Надоело!  Сейчас  же  отправлюсь  в  «Берту»,  поговорю  со
старшими.
 —  Это  значит  лезть  в  когти  ко  льву,  —  сказал  Гомулка.  —  Ни¬
чего  у  тебя  не  выйдет!
 —  По  крайней  мере  сделаю  попытку!  —  стоял  на  своем  Вольцов.
 —  Одного  мы  тебя  не  пустим!  —  решил  Хольт.  —  Зепп,  Хрис¬
тиан,  пошли  с  ним!
 Приход  четырех  друзей  застал  старших  курсантов  врасплох.  Боль¬
шинство  уже  лежало  по  своим  койкам,  остальные  сидели  за  столом.
«Уютно  устроились  черти!»  —  подумал  Хольт.  Все  шкафчики  стояли
в  ряд,  стеной,  за  которой  не  видно  было  коек.  Перед  окном  красовал¬
ся  большой  аквариум  с  золотыми  рыбками,  на  подоконниках  цвели  в
горшках  азалии  и  альпийские  фиалки.
 Вольцов  остановился  посреди  комнаты.  Кто-то  съязвил:
 —  Высокие  гости  пожаловали!
 Но  Вольцов  и  бровью  не  повел:
 —  Давайте  жить  в  мире,  —  предложил  он  спокойно.
 —  Жить  в  мире?  —  отозвался  один  из  близнецов,  вскочив  в  пос¬
тели.  —  И  это  после  того,  как  моего  брата  изуродовали  на  вечные
времена!
 —  Напал-то  не  я,  —  возразил  Вольцов.
 Но  тут  поднялся  старший  курсант  Вильде.
 —  В  армии  существует  неписаный  закон,  —  сказал  он.  —  Мир
будет  заключен  не  раньше,  чем  мы  сделаем  вам  обтирание!
 Услышав  это,  Вольцов  взвыл  от  ярости  и  шагнул  к  Вильде,  а  тот,
не  теряя  времени,  отгородился  столом.
 —  Еще  одно  такое  подлое  нападение,  —  предупредил  Вольцов,—
и  пусть  над  вами  смилуется  господь  бог!
 В  ответ  раздалось  насмешливое  гоготание  противника,  но  в  нем
не  чувствовалось  обычной  уверенности.
 —  Ничего  у  нас  не  выйдет,  —  заявил  позднее  Хольт.  —  Тоже
мне,  товарищи!  Один  готов  другому  горло  перегрызть>Раньше  я  себе
иначе  представлял  армию.  Думал,  это  —  братское  содружество.
 —  Болтовня!  —огрызнулся  Вольцов.
 А  Феттер:—  Братское  содружество  —  но  сперва  получай  свои
полсотни  горячих  ременной  плеткой!
 Хольт  и  его  друзья  чувствовали  себя  одинокими.  Их  одноклассни¬
ки,  работавшие  на  приборах,  подлаживались  теперь  к  старшим  кур¬
сантам.
 В  декабре  заметно  участились  массированные  налеты  на  окрест¬
ные  города.
 139

Хольт  время  от  времени  получал  письма  от  матери;  гамбургский
дядюшка  регулярно  снабжал  его  сигаретами,  да  и  сам  Хольт  иногда
просил  присылать  ему  деньги:  он  не  укладывался  в  солдатское  жало¬
ванье  —  пятьдесят  пфеннигов  в  день.  Он  выхлопотал  себе  на  рождест¬
во  краткосрочный  отпуск  и  долго  раздумывал,  как  лучше  его  провес¬
ти.  Прежде  всего  мелькнула  мысль  об  Уте,  но  Ута  писала  ему  еще  в
ноябре,  что  они  всей  семьей  проведут  святки  в  Шварцвальде.  Ехать
к  матери  не  хотелось.  Спасаясь  от  одиночества,  он  позвонил  фрау
 Цише.
 Готтескнехт  упорно  торчал  в  канцелярии,  по-видимому  увлечен¬
ный  беседой  с  пухленькой  связисткой,  о  которой  говорили,  что  она
любовница  капитана.  Хольт  недоверчиво  покосился  на  вахмистра.
Прошла  целая  вечность,  пока  не  освободился  провод.  Наконец  в  труб¬
ке  послышался  искаженный  до  неузнаваемости,  дребезжащий  голос
фрау  Цише:
 —  Разумеется,  приходите,  —  у  меня  как  раз  гости,  это  будет
очень  кстати!
 Исполненный  щемящих  предчувствий,  он  тут  же  отправился  в
путь.
 Перед  подъездом  стояли  две  обшарпанные  машины.  Дверь  от¬
крыла  горничная,  взявшая  у  него  шинель.  Он  поставил  на  пол  каску.
На  военной  шинели,  висевшей  на  вешалке,  не  было  офицерских  по-
гонов  —  Хольт  установил  это  с  чувством  облегчения.  Из  гостиной  до¬
носилась  танцевальная  музыка  и  смех.
 _  Хольт  узнал  гостиную.  Через  раздвижную  дверь  видны  были  со¬
седние  комнаты.  Фрау  Цише,  покинув  гостей  —  человек  двадцать
мужчин  и  женщин,—  подошла  к  нему  торжественная  и  недоступная,
разыгрывая  хозяйку  салона,  и  протянула  ему  кончики  пальцев.  Вла¬
делец  шинели,  высокий,  бледный,  белокурый  унтер-офицер,  судя  по
нашивке  на  рукаве  мундира,  служил  в  гренадерском  танковом  полку
«Великая  Германия»,  и  все  здесь  называли  его  «Великой  Германией».
Когда  горничная  подошла  к  нему  с  подносом,  уставленным  рюмками,
и  он  взял  себе  ликеру,  кто-то  из  гостей  крикнул:  «Нашей  Великой  Гер¬
мании  все  мало»,  чем  вызвал  общий  смех.-
 Хольт  сидел  не  двигаясь,  скованный  смущением.  Фрау  Цише
любезно  занимала  его  беседой,  в  которой  чувствовалась  даже  какая-
то  нотка  интимности.
 —  Все  это  мои  старинные  коллеги,  актеры  оперетты.  Как,  разве
вы  не  знаете,  что  я  танцовщица  по  профессии?  Я  несколько  лет
считалась  здесь  прима-балериной...  Меня,  право  же,  стоило  посмот¬
реть.  Я  даже  выезжала  за  границу  на  гастроли.  Если  вам  интересно,
я  как-нибудь  покажу  вам  свои  снимки.  —  Она  засмеялась.  —  Вот
было  времечко!
 Хольт  слушал  ее,  польщенный  этой  интимной  доверчивостью.
Ее  близость  волновала  его,  кружила  голову.
 —  Желаю  вам  хорошенько  повеселиться,  —  сказала  она,  под¬
нимаясь,  —  но  поосторожнее  с  девушками.  Все  это  простые  хорист¬
ки,  я  бы  их  и  не  пригласила,  но  мужчинам  нужно  с  кем-то  танце¬
вать.  —  И  Хольт  остался  один.
 Он  неотступно  провожал  ее  взглядом.  Она  была  одета  по-домаш
 140

нему,  в  коричневую  шелковую  пижаму  —  широкие  и  длинные  штаны-
юбка  и  блуза  свободного  покроя  с  развевающимися  рукавами,  откры¬
вавшими  ее  белые  стройные  руки  до  самых  плеч.  Волосы  ее  были  со¬
браны  на  затылке  в  изящный  античный  узел.  Единственным  укра¬
шением  ей  служили  сверкающие  камешки  в  ушах.  В  душе  Хольта
зашевелилась  ревность  ко  всем  этим  окружающим  ее  мужчинам.  Он
завидовал  каждой  подаренной  ею  улыбке,  каждому  брошенному
мимоходом  слову.
 —  Дернем  по  стаканчику,  камрад!  —  И  бледный  унтер-офицер
протянул  ему  рюмку  коньяку.  Кругом  танцевали  под  проигрыва¬
тель.  —  В  отпуску?  —  спросил  унтер-офицер,  еле  ворочая  языком.—
Или  здесь  служите?  А  я...  в  отпуску,  прямехонько  с  фронта!  И  знаете,
что  я  вам  скажу...—  Он  опрокинул  рюмку.  —  Эх,  приятель,  камрад...
дело  дрянь...—  Он  вытер  рукавом  лоб.  —  Мне  через  три  дня  снова
шуровать  на  Восточный...  Прозит!  —  Он  опять  наполнил  рюмки.—
Верно  говорю,  камрад,  дело  дрянь...  Да  и  что  вы  хотите?  Весь  мир
до  того  оевреился,  что  нам  обязательно  накладут!
 Но  тут  перед  ними  выросла  фрау  Цише  и  сказала  повелительно  и
даже  с  оттенком  раздражения:
 —  Разве  я  тебе  не  запретила  говорить  о  войне?  Поди-ка  лучше
потанцуй!
 Унтер-офицер  покорно  встал  и  нетвердым  шагом  поплелся  на
другой  конец  гостиной.
 Фрау  Цише  подсела  к  Хольту  и  сказала  с  наигранной  обидой:
 —  Вам,  молодой  человек,  решительно  не  хватает  воспитания!
Что  же  вы  не  пригласите  хозяйку  дома  танцевать?
 —  Я  не  умею  танцевать,  —  признался  Хольт.
 —  Поставьте  фокстрот!  —  крикнула  фрау  Цише  девушке,«сидев¬
шей  у  проигрывателя,  и,  взяв  Хольта  за  руку,  показала  ему  неслож¬
ный  шаг.  Хольт  оказался  понятливым  учеником.  —  У  вас  получается
бесподобно!  —  уверяла  она  его.  С  трепетным  сердцем  держал  он  ее
в  объятиях,  осторожно  и  бережно,  словно  хрупкую  вазу.  Его  правая
ладонь  ощущала  сквозь  тонкий  шелк  упругость  ее  спины.  Пластинка
кончилась.  Но  Хольт  горячо  взмолился:  —  Пожалуйста,  еще  раз!..—
Мерные  движения  танца  погружали  его  в  какое-то  сладостное  опья¬
нение,  он  испытывал  беспричинный  восторг,  все  его  чувства  были
напряжены.  Он  легко,  а  потом  чуть  крепче  прижал  ее  к  себе  и  сам
испугался  своей  смелости.
 Но  когда  и  этот  танец  кончился  —  увы,  слишком  скоро,  —  она
показалась  ему  еще  более  недоступной,  чем  когда-либо.  Ревниво  сле¬
дил  он,  как  она  танцует  с  другими.
 Подносы  с  бутербродами  передавали  из  рук  в  руки.  Сардинки  в
масле!  Но  он  отказался  от  еды,  хоть  и  был  голоден.  Наконец  он  под¬
сел  к  хористкам,  попросил  себе  коньяку  —  рюмку,  другую,  —  но
болтовня  этих  девушек  и  их  размалеванные  лица  вызывали  в  нем  от¬
вращение. 	\
 Он  собрался  с  духом  и  снова  пригласил  фрау  Цише.  Коньяк  при¬
дал  ему  смелости,  и  он  бесцеремонно  толкнул  актера,  грозившего  его
опередить.  Она  засмеялась:
 —  Как  видишь,  Фриц,  наши  храбрые  воины  требуют,  чтобы  их
 141

обслуживали  вне  очереди!
 Он  смотрел  на  нее  сверху  вниз.  Выпитое  вино  кружило  голову.
Были  бы  мы  с  ней  вдвоем  —  я  поцеловал  бы  ее.  Вдруг  послышался
грохот,  звон  разбитых  стаканов,  истерический  визг  хористок.  Унтер-
офицер  во  весь  свой  рост  растянулся  на  паркете.  Двое  актеров  под¬
няли  его,  фрау  Цише'и  не  глянула  в  ту  сторону.
 —  Отведите  его  в  ванную!..  Он  пьян,—  пояснила  она  Хольту.—
Он  так  боится  возвращения  на  фронт,  что  пьет  без  просыпу!—  Она
посмотрела  на  часы.  —  Через  десять  минут  я  выгоню  всю  эту  братию!
 По  радиосети  послышались  позывные.  Голос  диктора  объявил:
«Крупные  силы  авиации  противника  приближаются  к  территории
рейха...»  «Приготовиться  к  ведению  огня!»—  подумал  Хольт.  Бе¬
жать!  Если  попадется  такси,  успею  еще  доехать!  Он  увидел  испуг  в
глазах  фрау  Цише.  Нет,  останусь!  Так  уж  у  них  повелось,  хоть  это
никому  и  не  вменялось  в  обязанность,  чтобы  отпускники  при  сигнале
воздушной  тревоги  возвращались  в  часть.  Останусь,  решил  Хольт.
 Гости  с  шумом  спускались  по  лестнице,  упившегося  унтер-офице¬
ра  погрузили  в  машину.  Фрау  Цише  покрикивала  на  девушку,  отбы¬
вавшую  у  нее  в  доме  годичную  повинность.
 —  Нашли  время  возиться  с  посудой!  Отнесите  чемоданы  в  убе¬
жище,  да  поскорее.  —  Надев  шубку,  она  в  изнеможении  упала  в
кресло.  Сирены  провыли  первое  предупреждение.  Хольт  открыл  в
темных  комнатах  все  окна.  В  накуренной  гостиной  повеяло  свежестью.
Слышно  было,  как  жильцы  по  всему  дому  спешат  вниз,  в  убежище.
 Фрау  Цише  трепетала,  словно  робкий,  беспомощный  ребенок.
 —  Это  же  никаких  нервов  не  хватит.  Вечные  тревоги!  С  ума  мож¬
но  сойти!
 —  *1то  же  заставляет  вас  сидеть  в  Эссене?  —  спросил  Хольт.
 —  Муж  считает,  что  мне  нельзя  уезжать:  это  может  кое-кому
не  понравится.
 —  Что  за  чепуха!  Кому  может  понравиться,  чтобы  вы  сидели
здесь,  пока  вас  самих  не  накроет!  —  Белобрысый  толстяк  по-преж¬
нему  вызывал  в  нем  острую  неостывающую  ненависть.
 Снова  то  усиливающийся,  то  замирающий  вой  сирен.
 —  Скорее  в  убежище!
 —  Не  торопитесь,  —  сказал  он  и  с  видом  превосходства  напра¬
вился  к  радиоприемнику.  —  Они  только  подошли  к  стопятидесяти¬
километровой  зоне.  Скажите,  ваш  приемник  берет  волну  зенитного
передатчика?
 —  Да,  но  это  же  китайская  грамота!
 —  Ничего,  я  в  ней  разбираюсь.
 Она  опустилась  рядом  с  ним  на  колени,  шкала  радиоприемника
освещала  ее  лицо.  Земцкий  научил  Хольта  ориентироваться  по  боль¬
шой  карте  с  топографическими  квадратами./Скоростная  эскадрилья
от  Марты—Генриха  64  движется  по  направлению  Северный  полюс—
Ида  17».
 —  Это  «следопыты»!..  Они  в  районе  Динслакена...  Если  не  изме¬
нят  направление,  должны  пролететь  южнее.
 Позывные  прекратились,  голос  диктора  объявил:  «Скоростная
эскадрилья  от...»

—  Летят  мимо,—  сказал  Хольт.
 —  А  как  скажут,  если  они  летят  на  нас?
 —  Это  я  расскажу  вам  при  случае.—  Он  прислушался  к  голосу
диктора.  —  Бомбардировщики  идут  следом,  мы  остаемся  в  стороне!
 —  Мой  пасынок  мог  бы  мне  давно  это  объяснить!  —  пожалова¬
лась  она.  Где-то  заговорили  тяжелые  зенитки,  их  грохот  врывался  в
открытые  окна;  казалось,  стреляют  рядом.
 Хольт  прислушался.
 —  Бьют  по  «следопытам»,  —  сказал  он.
 —  Как  только  вы  можете  быть  так  спокойны?  Отведите  меня  в
убежище,  я  боюсь.  —  Она  повисла  у  него  на  руке,  и  он  спустился  с
ней  по  лестнице.
 В  подъезде  маячила  хмурая  фигура  коменданта  бомбоубежища.
Он  с  любопытством  уставился  на  Хольта.  «Долго  же  вы  собирались!
Вам  давно  пора  быть  внизу».  Подвал  был  глубокий,  стены  укреплены
балками.  В  проходах  кучками  толпились  люди.  Фрау  Цише  открыла
дверцу  где-то  в  глубине.  «Я  не  хочу  быть  на  народе».  Стены  опрятного
чуланчика  тоже  были  укреплены  балками.  Черта  с  два  они  помогут,
думал  Хольт  с  досадой.  Он  предпочел  бы  оказаться  в  орудийном  око¬
пе,  под  открытым  небом.
 Они  уселись.  Она  все  еще  цеплялась  за  него,  ее  бил  озноб,  и  она
тесно  к  нему  прижималась.  В  проходе  горела  слабая  лампочка.  Гро¬
хот  зениток  звучал  здесь  приглушенно.
 Они  сидели  рядом  и  молчали.  Наконец  она  сказала:
 —  Все  эти  люди  действуют  мне  на  нервы.  А  с  вами  я  спокойна.
 —  Да  и  я,  пожалуй,  в  такой  дыре  натерпелся  бы  страху.  И  все  же
я  ужасно  рад,  что  могу  побыть  с  вами.  —  Он  скорее  почувствовал,
чем  увидел,  'что  она  бегло  на  него  взглянула,  а  потом  опять  уставилась
в  пространство.
 Из  соседнего  прохода  доносились  голоса  и  детский  плач.  Хольт
ни  на  что  не  обращал  внимания.  Он  видел  рядом  эту  женщину-девуш-
ку,  кутающуюся  в  мех,  из  которого  выглядывало  только  ее  тонкое
и  теперь  такре  бледное  лицо.  Тяжелый  узел  ее  волос  распустился,  их
пышные  с  матовым  блеском  пряди  ниспадали  на  шею,  смешиваясь  с
пушистым  мехом.  Она  откинула  голову  и  прислонилась  к  стене.
 —  Почему  вы  тогда  убежали?  —  спросила  она  беззвучно.
 —  Я  и  сегодня  еле  усидел.
 —  Но  почему  же?
 —  Мне...  мне  тяжело,  когда  вы  танцуете  с  другими,  я  этого  не
могу  вынести!  —  Она  улыбнулась.—  Это  от  меня  не  зависит,—
продолжал  он,  —  я  знаю,  что  это  глупо.  —  Она  не  отвечала.
 Комендант  пролаял  в  проходе:  «Отбой!»
 Хольт  посмотрел  на  свои  часы.  Был  двенадцатый  час.
 —  Мне  пора!  —  Как  и  в  тот  раз,  он  стоял  перед  ней,  низко  скло¬
нив  голову,  и,  не  выпуская  ее  руки,  спрашивал:  —  Можно  мне  снова
прийти?
 Она  ответила  медленно,  словно  цедя  слова:
 —  В  сущности  вы  достаточно  взрослый,  чтобы  самому  судить,
что  вам  можно,  а  чего  нельзя.  —  Никогда  он  еще  не  видел  такого
непроницаемого  лица.
 143

Это  странное  знакомство  не  выходило  у  него  из  головы.  Во  время
долгих  часов  у  орудия  или  классных  уроков  он  только  и  думал,  что
об  этой  темноглазой  женщине.  Сперва  его  останавливала  мысль  об
Уте.  Но  старая  привязанность  вскоре  капитулировала  перед  новым,
более  жарким  чувством,  хотя  он  немало  мучился  и  упрекал  себя.
 За  день  до  очередного  свободного  дня  он  позвонил  фрау  Цише  и
осведомился,  можно  ли  ее  навестить.
 —  Разумеется,  если  у  вас  нет  в  виду  чего-нибудь  более  интерес¬
ного.
 Она  сама  ему  открыла,  она  была  одна  в  квартире.  И  опять  она
предстала  перед  Хольтом  какой-то  новой,  еще  не  знакомой  ему  гранью.
На  этот  раз  она  говорила  с  ним  до  странности  деловито.  Она  опусти¬
лась  на  тахту  в  гостиной.  Он  придвинул  себе  кресло.  Оба  курили.
 —  Почему  вы  сказали:  если  у  вас  нет  в  виду  чего-нибудь  более
интересного?  —  спросил  он.  —  Мне  больше  всего  хочется  увидеть
вас.
 —  В  самом  деле?  —  протянула  она  и  удобнее  расположилась  на
тахте.  —  А  может  быть  —  писать  письма  некоей  фрейлейн  Барним?
 Он  так  смешался,  что  от  растерянности  ляпнул  бестактность:
 —  Выскажется,  шпионите  за  мной?
 —  Немножко,  —  ответила  она  и  решительным  движением  броси¬
ла  в  пепельницу  сигарету.  —  Во  всяком  случае,  мне  удалось  вытя¬
нуть  из  моего  пасынка  нечто  существенно  важное.
 —  И  это...
 —  Что  вы  не  из  тех,  кто  хвастает  своими  победами,  —  сказала
она,  глядя  на  него  твердо  и  даже  с  вызовом,  —  словом,  что  вы  уме¬
ете  держать  язык  за  зубами.
 Он  сидел,  словно  пораженный  столбняком,  пока  взгляд  его  не  упал
на  большую  фотографию  в  безвкусной  рамке.  И  тут  возбуждение,
лихорадочно  гнавшее  кровь  по  его  жилам,  на  секунду  вылилось  в
слепую  ярость.  Он  швырнул  портрет  на  пол  с  такой  силой,  что  стекло
разлетелось  вдребезги.  Она  испуганно  вскрикнула,  и  он  кинулся  к
ней.  Она  потянула  его  к  себе,  вниз.  Он  принял  ее  похоть  за  страсть.
 Он  пробыл  у  нее  до  позднего  вечера.  Ониилежали  в  спальне  на
широком  супружеском  ложе.  Он,  не  отрываясь,  глядел  на  ее  расслаб¬
ленное  лицо,  словно  стараясь  разгадать,  что  кроется  за  этим  холод¬
ным  лбом.
 —  Любишь  меня?  —  спросил  он  наивно.
 Она  изумленно  открыла  глаза.  Ее  взгляд  заставил  его  забыть,
как  неуместен  этот  вопрос.  Но  она  уже  снова  закрыла  глаза  и  выдох¬
нула  чуть  слышное  «да».  А  потом  улыбнулась  с  закрытыми  глазами.
 Она  лжет!
 —  Неправда,  ты  меня  не  любишь!
 Она  повернула  к  нему  голову.
 —  Любовь...—  сказала  она  презрительно.  —  Что  такое  любовь?
Ведь  я  же  не  девочка-подросток.  Я  отдалась  тебе  —  чего  еще?
 —  А...  сердце?  —  беспомощно  пролепетал  он.
 Она  притянула  его  голову  к  своей  груди.
 Перед  его  уходом  сказала:
 —  Ты  бы  лучше  попросил  себе  отпуск  на  ночь,  как  все.
 144

7
 —  Смотри,  чтобы  мой  пасынок  ничего  не  пронюхал,  —  предуп¬
реждала  фрау  Цише.  И  так  как  Хольт  порой  только  на  заре  возвра¬
щался  к  себе  на  позицию,  пришлось  выдумать  «подругу»  —  служа-
ночку  в  Гельзенкирхене.
 —  Беда,  если  Цише  что-нибудь  заподозрит,  —  напоминала  она.—
это  будет  катастрофа...  Он  ненавидит  меня,  берегись!
 Одно  время  Хольт  пытался  ближе  сойтись  с  Цише.  Как-то  он
спросил  его:  —  Чем  занимается  твой  отец?
 —  Он  уполномоченный  рейха  по  укреплению  германского  начала
в  генерал-губернаторстве,  —  ответствовал  тот.
 Хольт  понятия  не  имел,  что  это  значит. 	1
 —  Что  же  он,  собственно,  делает?
 Цише  снизошел  до  объяснений.
 —  Ты,  конечно,  знаешь,  что  поляки  —  неполноценная  нация.
Однако  и  тут  имеются  градации,  существуют  ведь  белокурые  славя¬
не,  у  которых  исстари  сохранился  значительный  процент  германской
крови.  Мой  отец  отбирает  таких  детей  по  концлагерям,  да  и  вообще
по  всей  стране.  Их  отдают  в  немецкие  семьи  или  отсылают  в  Герма¬
нию  для  воспитания  в  немецком  духе.  Впоследствии  их  приобщат  к-
нордической  расе;  таким  образом  при  дальнейшем  регулировании
воспроизводства  можно  добиться  значительного  улучшения  расы.
 —  А  как  же  их  родители?  —  спросил  Хольт.  Цише  пожал  плечами.
 На  этом  и  кончились  попытки  к  сближению.  А  вскоре  случайно
 сделанное  Хольтом  открытие  и  вовсе  привело  к  ссоре  и  даже  к  взаим¬
ной  вражде  между  йесостоявшимися  приятелями.  У  Цише  имелся  на
батарее  дружок,  маленький  белокурый  блондин  с  шелковистыми  во¬
лосами  и  мечтательным  взглядом,  по  фамилии  Финк.  Как-то  вечером
Хольт  нечаянно  подглядел  их  тайное  свидание  в  блиндаже  «Антона».
Те  его  не  заметили,  да  и  Хольт  никому  не  рассказал  о  своем  наблюде¬
нии.
 Когда  он  несколько  дней  спустя  часам  к  шести  утра  вернулся  в
барак,  валясь  с  ног  от  усталости,  Цище  только  покачал  головой.
Но  во  время  послеобеденного  перерыва  он  в  присутствии  Вольцова,
Феттера  и  Гомулки  отчитал  Хольта:
 —  Тебе  семнадцать  лет,  а  ты  уже  вовсю  с  бабами  путаешься.
 Хольт  смущенно  молчал.  Вольцов  фыркнул.
 —  Никого  это  не  касается!  —  огрызнулся  Хольт.
 На  что  Цише:
 —  Мне  просто  дико,  что  человек  может  валяться  в  грязи,  не  испы¬
тывая  к  ней  отвращения.  —  Он  стоял,  прислонясь  к  шкафчику,  и
смотрел  на  Хольта  сверху  вниз:  —  Лично  я  держусь  прекрасных
слов,  которые  Флеке  предпослал  своему  «Путешественнику»:  «Ос¬
таться  чистым,  созревая,—  вот  самое  высокое  и  прекрасное  искусство
жизни!»
 Но  тут  Хольта  взорвало:
 —  И  ты,  лицемерный  скот,  толкуешь  о  чистоте!  А  твои  гнусные
проделки  с  Финком?..
 Услышав  это,  Феттер  заржал  от  восторга,  а  Цише  ринулся  на
 10  Д.  Нолль 	145

Хольта,  но  он  был  слишком  неуклюж,  чтобы  с  ним  справиться.  С  тех
пор  они  стали  смертельными  врагами.
 Хольт  описал  фрау  Цише  эту  сцену.  Она  вйимательно  его  выслу¬
шала.
 —  Ты  поступил  недальновидно,—  сказала  она.  —  Ты  нажил  в
нем  заклятого  врага.
 —  Что  значит  —  дальновидно  или  недальновидно?..  Ты  так...
расчетлива!  Он  мне  нахамил,  я  ответил  ему  тем  же,  мы  квиты!
 Они  сидели  в  гостиной.  Она  положила  свои  маленькие  детские
пальчики  на  его  руку  и  сказала  со  вздохом:
 —  В  тебе  говорит  твой  строптивый  возраст...  Ты  и  сам  станешь
расчетливым,  когда  лучше  узнаешь  жизнь,  а  иначе...
 —  Что  иначе?
 —  А  иначе  ничего  не  добьешься  в  жизни.
 Во  время  обычных  воздушных  тревог  они  проводили  вечера  дома,
у  радиоприемника.  Пусть  грохочут  зенитки,  какое  им  дело!
 —  Опасно  прицельное  бомбометание,  —  пояснял  Хольт.  —  А  так
разве  только  случайно  где-нибудь  упадут  одна-две  бомбы.
 Комендант  бомбоубежища  напрасно  бил  тревогу.  Они  не  подава¬
ли  признаков  жизни,  квартира  была  хорошо  затемнена.  Приходящая
служанка  являлась  через  день.
 Хольт  любил  эти  часы  воздушной  тревоги.  В  дом,е  все  затихало,
а  отдаленный  лай  зенитных  батарей  заглушал  все  прочие  шумы.
Хольт  стоял  плечом  к  плечу  с  фрау  Цише  на  коленях  перед  радиопри¬
емником.  Передатчик  таинственно  тикал,  слабый  свет,  исходивший  от
шкалы  радиоприемника,  падал  ей  на  лицо.  Он  обнимал  ее  плечи  й
смотрел  на  нее,  не  сводя  глаз,  и  чем  больше  смотрел,  тем  больше  ею
пленялся.  Она  прислонялась  к  нему.  Каждое  его  прикосновение  при¬
водило  ее  в  трепет.  А  после  отбоя  они  уходили  в  спальню  и  ложились
на  большую  кровать.
 —  «Об  этом  можно  говорить  вслух!»  —  не  раз  повторяла  она,
цитируя  название  популярной  книжки.  Вначале  его  приводил  в  ужас
ее  цинизм.  Но  однажды  в  ответ  на  упреки  в  бесстыдстве  она  высмеяла
его  сентиментальность.
 —  Я  лишаю  тебя  иллюзий?  —  говорила  она.  —  Но  к  чему  тебе
иллюзии?  Это  лишний  груз.  Когда-нибудь  ты  будешь  мне  благодарен.
 —  Благодарен?  —  Это  не  умещалось  у  него  в  сознании.
 —  Большинство  людей  во  всем,  что  касается  любви,  примитивны,
как  животные,  —  уверяла  она.
 —  ...Это  —  если  сердце  молчит,—  возражал  он,—  и  нет  настоя¬
щего  чувства...
 Но  она  называла  это  детским  лепетом...—  К  чему  тебе  пустая
болтовня!  Животное  не  знает  наслаждения  —  вот  в  чем  все  разли¬
чие.  Да  и  не  каждому  оно  доступно.  Это  искусство,  которому  надо
учиться,  а  ведь  вы,  мужчины,  ужасно  эгоистичны...
 —  А  как  же  любовь?  —  допытывался  он.
 —  Одни  разговоры,—  уверяла  она.—  Никакой  любви  нет,-  есть
только  жажда  наслаждений.
 Порой  она  внушала  ему  страх.—  Любовь,  преклонение,  почита¬
ние  —  все  это  очень  мило,  но  скоро  приедается.  Женщине  не  нужно,
 146

чтобы  ей  поклонялись,  она  хочет,  чтобы  ее  поработили  и  дарили  ей
наслаждение.  Быть  может,  сначала  она  и  сама  этого  не  понимает,
но  если  ее  партнер  чего-то  стоит,  она  быстро  входит  во  вкус.  Запомни
же!  Мужчина  не  должен  увиваться  за  женщиной,  не  должен  ее  уго¬
варивать,  женщину  надо  покорить,  и  не  столько  уговорами,  как  си¬
лой.  Любовь?  Ни  одна  женщина  не  будет  верна  мужу,  если  он  ее
только  любит,  но  не  удовлетворяет.
 —  Как  же  вас  после  этого  уважать?  —  спрашивал  Хольт.
 —  Уважать?  —  протянула  она.—  Кому  нужно  ваше  уважение?
Почитай  Вейнингера.  Его  книга,  правда,  у  нас  запрещена,  но  поз¬
накомиться  с  ней  стоит!  Вот  кто  знал  женщин!  Почитай,  что  он  о  нас
пишет,,  и  все  твое  уважение  как  рукой  снимет.
 Эти  рассуждения  и  отталкивали  Хольта  и  одновременно  притя¬
гивали  к  ней,  так  же  как  ее  необузданная  чувственность.  Иногда  пе¬
ресиливало  отвращение,  как  оно  и  было  в  данном  случае.  Но  она
гасила  эту  начинающуюся  холодность,  осыпая  его  ласками.  Когда
же  он  снова  подпадал  под  ее  власть,  в  нем  разгоралась  ревность.
/  Занималось  утро,  когда  он  спросил  ее  со  злобой:
 —  Что  заставило  тебя  выйти  за  этого  человека?
 Она  смотрела  на  него  с  удивлением,  подперев  голову  рукой.
 —  Ты,  кажется,  его  ненавидишь?  Как  странно!  Ведь  ты  его  даже
не  знаешь!  —  Она  взяла  с  ночного  столика  сигарету  и  спички.  Он
следил  за  каждым  движением  ее  обнаженной  руки.  Она  закурила
сигарету  и  сунула  ему  в  зубы.—  Он  и  в  самом  деле  заслуживает
презрения,  в  этом  смысле  я  просто  не  знаю  ему  равного!
 Ему  показалось,  что  он  ослышался.
 —  Ты  хочешь  сказать,  что  он  —  сильная  личность,  а  таких  либо
почитают,  либо  ненавидят?
 —  Вздор!  Он  просто-напросто  свинья,  отъявленный  подлец  со
всеми  задатками  уголовного  преступника.  Если  бы  нацисты  не  сдела¬
ли  его  большой  шишкой,  бог  знает,  до  чего  бы  он  докатился!
 Свинья,  отъявленный  подлец,  нацисты!  Вот  так  характеристика!
Слово  «нацист»  он  и  слышал  всего  два  раза  в  жизни!  До  тысяча
девятьсот  тридцать  третьего  оно,  кажется,  считалось  бранным.  Куда
я  попал?  —  думал  Хольт.  Однако  он  и  виду  не  подал  и,  затянувшись
сигаретой,  сказал:
 —  Тем  более  я  не  понимаю,  как  ты  за  него  вышла.
 —  С  каждым  бывает  в  жизни,  что  он  ставит  все  на  карту,—
возразила  она.—  Надо  только,  чтобы  это  была  верная  карта.
 —  И  ты  поставила  на  человека,  к  которому  питаешь  одно  през¬
ренье?
 —  Тогда  я,  разумеется,  не  догадывалась,  какую  омерзительно
гнусную  работу  он  ведет.  В  то  время  все  представлялось  в  другом
свете.  Я  сказала  себе:  с  этого  человека  есть  что  взять,  ну  и,  естествен¬
но,  за  него  ухватилась.
 —  И  это  при  твоей...  наружности!  На  что  он  тебе  сдался?
 Она  улыбнулась.
 —  Я  всего  лишь  обыкновенная  провинциальная  танцовщица!  На¬
до  же  позаботиться  о  своем  будущем!
 Она  продалась,  думал  он,  продалась  этому  человеку!
 10*  {47

—  Какая  же  у  него  работа?
 —  Он  отбирает  детей  по  концлагерям.  Потом  их  будут  скрещи¬
вать  с  арийцами,  как  скрещивают  скот.  Где  бы  какая  гнусность  ни
творилась  —  он  обязательно  там.  Это  он  решает,  направить  ребенка
в  Германию  или  удушить  газом.
 Страшное  предчувствие  подкралось  к  Хольту,  сердце  у  него  сжа¬
лось.  Ему  почудилось,  что  какие-то  глухие  подземные  толчки  коле¬
блют  под  ним  почву.
 —  Смотри  только  помалкивай,—  слышал  он  как  сквозь  сон  ее
слова.—  В  генерал-губернаторстве  евреев  и  поляков  истребляют
сотнями  тысяч.  Это  поручено  СС.  Цише  это  называет  «ослаблением
неполноценной  расы».  Евреев,  говорят,  уже  истребили  начисто.
 Неполноценные  нации.  Нордическая  раса  господ.  Евреи  и  арий¬
цы  —  вот,  стало  быть,  как  это  изображают,  думал  он,  холодея.
 —  Но  ведь  с  расовой  теорией  это  все  не  так,—  попытался  он
протестовать.—  У  меня  отец  профессор,  я  слышал,  как  он  кому-то
объяснял,  что  расовая  теория  все  равно,  что  религия...
 —  С  религией  сравнение  удачное,^»  сказала  она.—  Римляне  уби¬
вали  христиан,  инквизиция  сжигала  еретик^з,  а  мы  истребляем  га¬
зом  евреев  и  поляков.  Но  я-то,  конечно,  ничего  этого  не  знала,  когда
выходила  за  Цише.  Он  был  крейслейтером  и  в  то  время  очень  выд¬
винулся.  Это  и  привлекло  меня.  Хочется  ведь  быть  среди  тех,  кто  стоит
наверху.—  Она  понизила  голос.—  Правда,  теперь  мы  катимся  с  горки
вниз.  Как  знать,  может,  в  один  прекрасный  день  все  это  дутое  вели¬
колепие  взлетит  на  воздух.
 Незадолго  до  утренней  поверки  Хольт  возвращался  в  барак  околь¬
ными  тропками.  Когда  он  попросил  Готтескнехта  отпустить  его  в
город  на  ночь,  тот  сказал  ему:
 —  Не  будьте  дураком  и  не  лишайте  себя  рождественского  от-,
пуска.—  И  добавил,  понизив  голос:  —  Берите  по-прежнему  увольни¬
тельную  на  день.  А  если  вздумаете  немного  задержаться,  предупре¬
дите  меня.—  Так  Хольт  и  делал.  Но  сегодня  он  столкнулся  с  Готтеск¬
нехтом  носом  к  носу.
 —  Чтобы  этого  больше  не  было!  —  приказал  Готтескнехт.—  Я
вам  категорически  запрещаю.
 лом—  Господин  вахмистр,  да  я  же  ни  в  одном  глазу,  бодр  душой  и  те-
 —  Вот  и  хорошо!  Видите?  Вон  до  того  дерева  восемьдесят  пять
метров  по  самому  точному  измерению.  Ну-ка,  зайчиком  прыг-скок!
Восемьдесят  скачков!  Если  не  собьетесь  со  счету,  я  позволю  вам  об¬
ратно  приползти  на  брюхе.
 От  Готтескнехта  Хольт  узнал,  что  ему  разрешен  рождественский
отпуск.  Хольт  собирался  ехать  с  Вольцовом.  И  вдруг,  поддавшись
внезапному  побуждению,  выправил  бумаги  на  город,  где  жил  его
отец.  Они  уже  четыре  года  не  виделись.  Матери  он  ничего  не  со¬
общил,  да  и  отца  не  уведомил  о  своем  посещении.
 Отъезд  был  назначен  на  двадцать  второе  декабря.  За  несколько
дней  до  этого  Шмидлинг  вечером  в  орудийном  окопе  отвел  в  сторону
Вольцова  и  Хольта.
 148

—  Вот  что,—  сказал  он.—  Ребята,  которые  с  Гамбурга,  да  и
другие,  с  «Берты»,  грозятся  вам  ребра  пересчитать.  Они  нападут
на  вас  ночью  в  бараке.
 На  следующий  день,  когда  Цише  отправился  в  соседний  барак
на  занятия,  друзья  стали  держать  военный  совет.
 —  Негодяй  Гюнше  не  унимается,—  бушевал  Вольцов.—  Мне  на¬
доела  эта  канитель.  Я  —  за  внезапное  нападение.  Мы  разнесем  их
берлогу  вдребезги!
 —  Если  мы  начнем  первыми,  вина  падет  на  нас,—  пытался  воз¬
разить  Гомулка.
 —  Глупости!  —  сказал  Вольцов  и  достал  из  заднего  кармана  свой
неразлучный  справочник.  Полистав  его,  он  прочитал:  «Когда  в  1629
году  Густав-Адольф  решил  предпринять  поход  в  Германию,  он  про¬
изнес  перед  шведским  риксдагом  следующие  исторические  слова:
«Мое  мнение  таково,  что  во  имя  нашей  безопасности,  нашей  чести
и  конечного  мира  нам  надлежит  первыми  напасть  на  врага».
 Началась  подготовка.  Вольцов  и  Хольт,  сбежав  с  немецкого,  за¬
нялись  тем,  что  изрезали  на  ремни  добротный  портфель  Вольцова,
а  потом  прибили  их  гвоздями  к  крепким  кнутовищам.  Прежде  чем
спрятать  это  оружие  в  свой  шкафчик,  Вольцов  смазал  ременные  плети
жиром.
 Уже  много  дней  валил  снег.  Скоростные  эскадрильи,  летавшие
на  Берлин,  все  последние  ночи  поворачивали  назад  еще  в  Голлан¬
дии.  В  тот  вечер  тоже  не  ждали  тревоги,  так  как  с  обеда  пошла
крутить  вьюга.
 На  этот  раз  в  карательной  операции  участвовали  также  Феттер
и  Рутшер.  Рутшеру  на  медпункте  удалили  миндалины,  и  он  почти
не  заикался.  «Нечего  откладывать  на  завтра  то,  что  можно  сделать
сегодня!»—  заявил  Вольцов.  И  сразу  же  после  вечернего  обхода
друзья  повскакали  с  коек  и  начали  одеваться.  Маленький  Кирш,
живший  в  «Берте»  и  шпионивший  для  Вольцова,  прибежал  с  до¬
несением,  что  там  все  легли  спать.
 —  Надеть  каски,—  приказал  Вольцов.
 Цише  растерянно  наблюдал  эти  сборы.
 —  Либо  твои  друзья  дадут  священную  клятву  оставить  нас  в  по¬
кое,  либо  мы  разнесем  их  логово,—  грозился  Вольцов.—  Лежи  и  не
рыпайся,—  приказал  он  грубо.—  Кирш,  ты  отвечаешь  за  то,  что,
Цише  шагу  не  сделает  из  барака.
 Крадучись,  обошли  они  кругом  барак  «Цезарь»  и  с  северной  сто¬
роны  приблизились  к  «Берте».  На  цыпочках  прошли  по  коридору
и  ворвались  в  просторную  спальню.  Вольцов  включил  свет,  Рутшер  и
Феттер  тяжелым  столом  забаррикадировали  дверь.
 Гамбуржцы  в  испуге  присели  на  своих  койках.
 —  Добрый  вечер!  —  приветствовал  их  Вольцов.—  Вы,  господа,
говорят,  собираетесь  напасть  на  нас  превосходящими  силами?
 —  Пошли  вы  к  черту!  —  крикнул  кто-то  со  сна.
 —  Молчать!  —  заорал  на  него  Вольцов.—  Клянитесь  честью,  что
нам  не  грозит  ночное  нападение.  Да  нельзя  ли  поживее?
 Гюнше  испуганно  таращился  снизу  вверх  на  Вольцова,  стоявшего
в  угрожающей  близости  от  его  ложа.
 149

—  Это  что?  Шантаж?  Мы  не  позволим  над  собой  издеваться!
 —  Ладно,  дело  ваше!  —  прорычал  Вольцов.—  Как  сказал  Шлиф-
фен,  лучшей  обороной  является  нападение.  Вперед,  храбрецы!..  —
И  в  то  время  как  Хольт  и  остальные  избивали  плетьми  застигнутых
врасплох  гамбуржцев,  Вольцов  взял  в  руки  аквариум,  весивший  доб¬
рый  центнер,  поднял  его  над  головой  и  под  общий  крик  ужаса  швБф-
нул  его  по  направлению  к  койке  Гюнше.  Тот  только  успел  поджать
ноги.  Тяжелый  стеклянный  ящик,  расплескивая  воду,  со  звоном  уда¬
рился  о  стойку,  так  что  кровать  заходила  ходуном.  Пятьдесят  лит¬
ров  воды  вылилось  на  постель  и  на  пол,  повсюду  звенело  разбитое
стекло,  в  лужах  на  полу  прыгали  и  трепыхались  рыбки...  На  гам¬
буржцев  словно  столбняк  нашел.  Хольт  успел  трижды  занести  кнут
над  спиной  Вильде,  прежде  чем  тот  сделал  попытку  защититься.
Тем  временем  Вольцов  расшвырял  шкафы,  об  стену  полетели  горшки
с  цветами,  аза  ними  вазы,  настольные  лампы  и  пепельницы,  какая-то
картина  проплыла  через  всю  комнату,  как  метательный  диск,  и  рас¬
кололась.  Друзья  Вольцова  ожесточенно  орудовали  кнутами.
 Кое-кто  из  гамбуржцев,  придя  в  себя,  соскочил  с  койки,  но  удары
сыпались  градом,  к  тому  же  им  мешали  защищаться  длинные  ноч¬
ные  рубахи.  Они  были  босиком,  а  кругом  валялись  осколки  стекла.
 Снаружи  распахнули  дверь.  Из  соседних  спален  сбежались  стар¬
шие  курсанты,  тоже  в  ночных  рубахах,  но  им  мешал  войти  стол,  а  Фет¬
тер  и  Гомулка  самоотверженно  защищали  вход.  Наконец  Вольцов
завершил  свою  разрушительную  работу.  Он  раздавил  ногами  столик,
на  котором  стоял  аквариум,  приговаривая:  «Вот  вам  на  растопку!»,
разорвал  в  клочья  календарь  и  швырнул  радиоприемник  в  своего
главного  врага  —  Гюнше,  который  ошалело  сидел  на  койке,  окру¬
женный  трепыхающимися  рыбками,  и  только  одеялом  успел  засло¬
ниться  от  этого  снаряда.
 —  Баста!  —  крикнул  Вольцов.—  А  теперь  приятных  сновидений]
 Комната  выглядела  как  после  прямого  попадания.  Друзья  про¬
ложили  себе  путь  через  коридор,  где  сгрудились  старшие  курсанты,
и  кинулись  бежать  к  бараку  «Дора».
 На  утренней  поверке  атмосфера  была  накалена.  Хольт  чувство¬
вал,  что  среди  гамбуржцев  и  их  закадычных  приятелей  нет  прежнего
согласия.  Может,  они  хоть  теперь  оставят  нас  в  покое,  думал  он.
О  ночном  нападении,  по-видимому,  не  было  доложено  по  инстанции,
существовал  неписаный  закон  —  не  посвящать  начальство  в  методы
так  называемого  самовоспитания.
 Однако  капитан  был  в  курсе  дела.
 —  Слушать  всем!  —  заорал  он  на  построении.—  Пятеро  бандитов
из  расчета  «Антон»  этой  ночью,  как  вандалы,  разгромили  «Берту»...
Неслыханное  безобразие  —  швыряться  аквариумами!  —  И  перед  тем,
как  удалиться,  прибавил  с  досадой:—  Трое  из  этих  пятерых  соби¬
раются  в  отпуск.  Я  им  покажу  отпуск!..
 И  все  же  два  дня  спустя  Хольта  и  его  друзей  вызвали  в  кан¬
целярию  для  получения  отпускных  документов.
 —  Вы,  стало  быть,  к  папаше  едете?  —  спросил  Готтескнехт.—
Я  сам  из  тех  мест.
 Хольт,  Вольцов  и  Гомулка  остановили  в  Эссене  тягач,  который
 150

довез  их  до  Касселя.  Машина  кое-как  тащилась  сквозь  снежный
буран  по  заметенным  сугробами  дорогам.  Из  Касселя  поезд  доставил
их  в  Эрфурт,  где  им  подвернулся  старый  грузовичок.  Автострада
была  очищена  от  льда,  но  грузовичок  утомительно  медленно  полз  по
зимнему  ландшафту.  Под  натянутый  брезент  задувал  ветер.  Вольцов
сидел  впереди,  в  кабине  водителя.  Гомулка,  прикорнув  под  хлопаю¬
щим  на  ветру  брезентом,  заметил  с  удовлетворением:
 —  Оказывается,  жизнь  может  быть  прекрасна  и  без  пушек!
 Погруженный  в  свои  мысли,  Хольт  утвердительно  кивнул.  Он  ехал
 к  почти  незнакомому  человеку.  Четыре  года  —  немалый  срок!  Над
его  далеким  детством  витали  образы  отца  и  матери,  но  даже  и  сейчас
воспоминания  о  родительском  доме  леденили  душу.  Мать:  «Ты  хо¬
ронишь  себя  в  лаборатории.  Для  этого  тебе  не  нужна  такая  жена,
как  я...»  —  и  все  в  таком  же  духе,  свары  и  раздоры...  «Зачем  ты  так
много  работаешь,  папа?»  —  «У  каждого  должна  быть  своя  жизнен¬
ная  задача,  сынок!  Без  жизненной  задачи  человек  прозябает,  как
животное».*
 Прозябает,  как  животное,  охотится  на  оленей,  палит  из  пушки,
дерется  с  товарищами...  А  у  меня  какая  задача?  —  спрашивал  себя
Хольт.  И  отвечал:  Война.  Мы  воюем  за  Германию.  С  детства  читал
он  в  хрестоматиях:  Шлагетер,  Лангемарк  и  так  далее...  Умереть  за
отечество!
 Грузовичок  остановился.
 —  Кто-то  хотел  здесь  слезть?
 Хольт  простился  с  друзьями.  Он  долго  брел  по  шоссе.  Кругом
лежал  снег,  небо  нависло,  серое  и  хмурое.
 Город  показался  ему  бесконечно  чужим  —  нетронутый  бомбежка¬
ми  гигант,  давящая,  сбивающая  с  толку  громада.  Следуя  по  адресу,
Хольт  свернул  в  переулок.  По  обе  стороны  тянулись  ряды  высоких
домов.  Гореть  будут  на  славу,  подумал  Хольт.  Грязный,,  облезлый
дом,  третий  этаж,  замызганная  дверь  в  квартиру.  Хольту  вспомнилась
их  леверкузенская  вилла,  дом  его  матери  в  Бамберге,  высокий,  свет¬
лый,  современной  архитектуры,  окруженный  зеленью,  южный  фасад
весь  из  стекла.  Здесь,  в  этой  грязной  лачуге,  он  увидел  надпись
«Хольт»  на  картонной  табличке  —  ни  докторской  степени,  ни  профес¬
сорского  звания.  Он  позвонил.  Угрюмая  хозяйка  дала  ему  адрес  ка¬
кого-то  городского  учреждения.
 —  Хольт?  —  отозвался  привратник.—  Он  все  еще  у  себя.  День
и  ночь  копается,  ступайте  наверх!  —  Коридоры,  лаборатории,  малень¬
кий,  слабо  освещенный  закуток.  Человек,  склонившийся  над  микрос¬
копом.
 Так  вот  он  каков,  его  отец!  Волосы  на  массивном  черепе  белы
как  снег.  Старший  Хольт  выпрямился,  долго  тер  себе  глаза  и  наконец
узнал  сына.
 —  Вернер!  В  самом  деле  Вернер!  —  повторял  он  с  удивлением.
 Хольт  застыл  в  проеме  двери.  Им  овладело  острое  разочарова¬
ние,  он  не  отдавал  себе  отчета  почему.  Угнетала  теснота  бедного  рабо¬
чего  помещения,  худосочный  свет  настольной  лампы,  поношенный  от¬
цовский  пиджак...  Вспомнились  вечные  припевы  матери:  «чудак,  не  от
мира  сего...  у  него  только  работа  на  уме...»
 151

—  Я  думал  обрадовать  тебя  своим  приездом...  после  долгой  раз¬
луки,—  сказал  Хольт.—И,  кажется,  помешал!
 Профессор  Хольт  собирал  свои  банки  и  склянки.
 —  Напротив!  Ты  очень  меня  обрадовал.  И  нисколько  не  помешал.
Я  тут  после  работы  расположился 	испробовать 	кое-какие 	способы
 крашения  —  раньше  до  этих  вещей 	не  доходили 	руки!
 А  ведь  верно,  думал  Хольт  со 	все  возрастающим 	разочарова¬
нием.  Ничего  ему  не  нужно,  кроме 	его  работы...
 Неподвижно,  прислонясь  к  дверному  косяку,  наблюдал  он,  как
отец  убирает  в  шкафчик  пузырьки,  пробирки  и  колбы,  как  забот¬
ливо  укладывает  в  полированный  деревянный  ящик  свой  микроскоп.
 —  Ну  вот,  мой  мальчик,  а  теперь  пойдем!
 Улицы  были  погружены  в  темноту.  Две-три  машины  с  затемнен¬
ными  фарами  пронеслись  по  влажному  от  тающего  снега  асфальту.
Хольт  молча  шагал  рядом  с  профессором,  который  был  значительно
выше  его  ростом.  Рассказывать?  Разве  его  что-нибудь  интересует?
Ведь  он  затворник,  не  от  мира  сего.  Неохотно  и  скупо  Хольт  расска¬
зал  о  себе.
 В  скудно  обставленной  комнатушке  у  самого  окна  стоял  стол,
а  на  нем  в  беспорядке  валялись  бумаги,  книги,  таблицы.  В  коридоре
громко  ворчала  хозяйка,  проклиная  непредвиденные  расходы,  непро¬
шеных  гостей  и  дополнительную  работу,  когда  у  добрых  людей  канун
праздников.  Эта  хмурая  комната,  весь  этот  чуждый,  утлый  мир  леде¬
нили  Хольту  душу,  и  он  почти  с  враждебным  интересом  следил  за
отцом,  набивающим  трубку.  Чужой  старик,  отживший  свой  век,  чело¬
век  с  характером,  взвалил  на  себя  обузу  —*  жить  в  этой  гнусной  ды¬
ре,  ходить  в  каких-то  обносках,  покорно  выслушивать  брань  неряхи
хозяйки,  между  тем  как  его,  Хольта,  мать  живет  в  своей  бамбергской
вилле...  Человек  с  характером  —  а  вернее,  упрямец,  чудак,  ненави¬
дящий  все  живое...  Что  он  там  бормочет?..  Я  после  четырех  лет  разыс¬
кал  его,  и  что  я  нахожу?..
 —  О  себе,—  сказал  он  вслух,—  я  главное  рассказал.  А  ты,  отец,
как  жилось  тебе  эти  годы?  «Меня  это  в  самом  деле  интересует?—
спрашивал  он  себя.—  Или  я  говорю  это  так,  для  отвода  глаз?  Из
всех  чужаков  самый  мне  чужой!»  И  все  же  в  нем  шевельнулось  какое-
то  любопытство,  желание  заглянуть  наконец  за  кулисы  этой  непрос¬
той  судьбы.
 —  Как  видишь,—  сказал  профессор,  не  выпуская  из  зубов  труб¬
ки,—  живу,  работаю.  Стало  на  очередь  то,  для  чего  раньше  не
хватало  времени,  и  я  занимаюсь  этим  основательно,  без  спешки.
 —  Ладно,  ладно,—  не  выдержал  Хольт,—  твоя  работа...  Я  же  в
ней  ни  черта  не  смыслю.  Ну  а  все  прочее?..—  И  он  сказал  напря¬
мик:—  Ты,  я  вижу,  живешь  в  нужде...  А  ведь  если  вспомнить...  У  меня
к  тебе  миллион  вопросов.  Как-никак,  становишься  взрослым...  Поче¬
му  ты,  собственно... 	'
 Он  замолчал.  Не  трогай  этого,  говорил  ему  внутренний  голос.
 —  Почему,—  спросил  он,—  ты  ушел  из  семьи?
 Профессор  удивленно  на  него  воззрился.  Он  все  еще  покуривал
трубку.  Настольная  лампа  освещала  его  лицо,  в  резких  складках
от  крыльев  носа  к  углам  рта  залегли  глубокие  тени.
 152

—  Твоя  мать,—  начал  он  раздумчиво,—  и  по  сей  день  кажется
мне  достойнейшей  в  своем  роде  женщиной.  Но  именно  поэтому  мы
не  подходили  друг  другу.
 —  Ладно,  ладно,—  снова  сказал  Хольт,—  но  что  послужило  пово¬
дом?  Ведь  был  же  какой-то  повод!  Почему  ты  тогда  в  Леверкузене
подал  в  отставку?  —  И  снова  что-то  подсказало  ему:  не  спрашивай,
этого  нельзя  трогать!
 —  Меня  не  удовлетворяла  моя  работа,—  сказал  отец.  Но  чувст¬
вовалось,  что  он  уклоняется  от  прямого  ответа.
 —  Позволь,—  подхватил  Хольт,—  ведь  ты  оставил  Гамбург,  что¬
бы  заняться  работой  в  промышленности,  не  так  ли?  Ты  мечтал  о
деятельности  большого  масштаба!  И  вдруг  эта  работа  перестала  те¬
бя  удовлетворять?
 —  Вот  именно,  она  перестала  меня  удовлетворять,—  сказал  про¬
фессор,  испытующе  и  оценивающе  глядя  на  сына.
 —  Ну  а  здесь,—  продолжал  Хольт  с  вызовом,—  в  этой  дыре,
работа  рядовым  химиком  на  более  чем  скромном  участке  тебя  удов¬
летворяет?
 —  Вот  именно,—  сказал  профессор,—  она  меня  удовлетворяет.
 Лицо  его  тонуло  в  полумраке  комнаты.  Выразительный  профиль
 заслонял  лампу.  Белые,  пронизанные  светом  волосы  отливали  се¬
ребром.  Как  зачарованный,  смотрел  Хольт  на  отца:  склонив  голову
и  уставив  глаза  в  темноту,  тот,  видимо,  размышлял  о  чем-то  своем.
 —  Так  случилось,  что  во  второй  половине  моей  жизни,—  нето¬
ропливо  начал  профессор,—  я  похоронил  множество  иллюзий.  Ты
стал  старше  —  хорошо!  Одной  из  этих  иллюзий  было  убеждение,
будто  можно,  сторонясь  злобы  дня,  спокойно  работать  на  пользу
людям...  Сюда  же  я  причисляю  мою  женитьбу,  сюда  отношу  и  мое
желание...  иметь  сына...  чтобы  воспитать  его,  как  мне  хочется...  Ког¬
да  человек  свободен  от  иллюзий,  он  может  ждать.  А  для  этой  цели
эта  моя  комната...  и  эта  моя  работа  подходят  как  нельзя  лучше.
 Хольт  не  отрываясь  смотрел  на  старого  профессора.  Непонятные
речи  отца  поразили  его  своей  серьезностью;  как  он  ни  старался  по¬
давить  в  себе  впечатление  от  этих  слов,  они  вызвали  в  нем  далекие
воспоминания  детства.  В  то  время,  когда  между  родителями  не
пролегла  еще  трещина,  когда  язвительные  речи  матери  еще  не  заро¬
нили  ему  в  душу  тлетворный  яд,  отец  был  для  него  воплощением
всего  хорошего  на  земле  —  всеведущий,  всемогущий,  добрый  и  муд¬
рый  учитель  и  друг.  В  то  время...  Постепенно  лед  таял.
 —  Папа,—  сказал  он  и  сам  удивился,  как  неожиданно  тепло
вдруг  прозвучал  его  голос,—  ты  говорил  мне  когда-то:  у  каждого
человека  должна  быть  своя  задача,  иначе  он  прозябает  как  живот¬
ное...  В  Леверкузене  у  тебя  была  задача,  что  же  ты  бросил  ее  на  пол¬
дороге?
 Старый  Хольт  вместе  со  стулом  повернулся  к  свету,  в  этом  дви¬
жении  было  что-то  обещающее.  Теперь  отец  и  сын  сидели  рядом\
освещенные  лампой.
 —  Верно,—  сказал  он,—  я  это  говорил.  Но  есть  нечто  и  выше:
совесть,  чувство  ответственности,  верность  себе...  Кое-кому  кажется,
а  особенно  в  наши  дни,  будто  это  пустые  слова.  Но  за  словами  стоят
 153

далеко  не  пустые  понятия.  Я  не  мог  нарушить  присягу  врача,  а  у
меня  требовали  именно  этого.  По  мнению  моих  сотрудников  и  кол¬
лег...  да  и  твоей  матери...  я  не  только  легкомысленно  разрушил
свое  житейское  благополучие,  но  якобы  повел  себя  как  предатель
и  изменник.  Зато  совесть  моя  будет  чиста,  когдэ  все  это  пойдет  пра¬
хом.
 —  Когда...  что  пойдет  прахом?  —  переспросил  Хольт.  Профессор
устремил  на  него  такой  взгляд,  что  у  Хольта  мороз  пробежал  по  коже.
 —  Так  называемый  Третий  рейх,—  сказал  он.
 В  сознании  Хольта  вспыхнули  сотни  раз  напетые  слова  —  «изме¬
на...  разложение»,  но  они  тут  же  растворились  в  пустоте,  не  найдя
опоры.  И  снова  им  овладел  страх.
 —  Ты  хочешь  сказать...
 Он  так  и  не  кончил,  зачарованный  истовой  и  серьезной  речью,
которая  доносилась  к  нему  словно  издалека.
 —  Ты  носишь  их  форму,  носишь  на  рукаве  эту...  свастику,  и  ты
пришел  ко  мне  требовать,  чтобы  я  сказал  тебе  всю  правду.  Под  тем
самым  знаком,  какой  ты  носишь  на  рукаве,  национал-социалисты
подготовили  и  развязали  самую  страшную  из  грабительских  и  завое¬
вательных  войн,  известных  мировой  истории,  и  теперь  они  проигры¬
вают  ее  окончательно  и  бесповоротно.  Мне  предложили  тогда  от
концерна  «ИГ-Фарбен»  работать  над  созданием  особого  рода  хими¬
ческих  средств,  которые  в  конечном  счете  должны  были  способство¬
вать  массовому  уничтожению  людей,  и  я  отклонил  это  предложение.
Мало  того,  я  заклеймил  как  преступные  их  попытки  испробовать  на
крупных  млекопитающих  действие  различных  ядов,  которые  обычно
служат  для  уничтожения  вредителей;  я  понимал,  куда  метят  эти
опыты,  проводимые  в  грандиозных  масштабах,  и  оказался  прав:  в
настоящее  время  эсэсовцы  убивают  в  концлагерях  сотни  тысяч  людей
смесью  синильной  кислоты  и  метилового  эфира  хлоругольной  кисло¬
ты...  Этот  препарат  поставляет  им  концерн  ИГ.
 Хольт  сделал  рукой  движение,  выражавшее  беспомощность,  одну
только  беспомощность  и  страх.  Профессор,  видимо,  понял.  Он  замол¬
чал.  Настольная  лампа  изливала  мутный  свет,  отбрасывая  испо¬
линские  тени  на  выбеленные  стены.  Хольт  долгие  секунды  боролся
со  снедавшим  его  страхом  и  подавил  его  в  себе,  но  заодно  погасил  ис¬
корку  тепла,  едва  затеплившуюся  в  его  душе.  Вернулось  чувство,
что  он  здесь  чужой,  и  отчужденность  снова  легла  между  отцом  и  сы¬
ном,  ширясь  и  разливаясь,  точно  дыхание  мороза.  Хольта  охватил
озноб.  Он  смотрел  на  отца,  озаренного  мутным  светом  лампы,  и  снова
видел  перед  собой  старого  чудака,  человеконенавистника...  Швыряет
мне  свою  правду,  словно  собаке  кость,  думал  он,  толкает  меня  в  про¬
пасть*  туда,  мол,  тебе  и  дорога...
 Одно  стало  ему  ясно:  надо  бежать  отсюда...  Свихнувшийся  ста¬
рик,  думал  он...  Сосет  свою  трубку  и  пялится  в  пространство...
Здесь  сердце  замерзнет,  превратится  в  ледышку.  На  что  он  мне  сдал¬
ся?  —  думал  Хольт.  Что  привело  меня  сюда  и  зачем  я  стал  его  пытать?
 Вон  отсюда!  Но  куда  же?  К  Герти!  —  решил  он.  Там  ждет  меня
тепло,  чувство  безопасности,  утешение...
 —  Хорошо  было  повидаться  с  тобой  после  стольких  лет,—  сказал
 154

он  как  можно  более  непринужденно.—  К  сожалению,—  и  он  голосом
выразил  это  сожаление,—  завтра  утром  мне  катить  обратно.  При  ны¬
нешнем  напряженном  положении  в  воздушной  войне...
 Но  профессор  уже  понял.  Наступил  его  черед  сделать  беспомощ¬
ный  жест  рукой,  и  рука  бессильно  упала  на  стол.
 —  А  раз  так  —  давай  ложиться  спать.  Будем  надеяться,  что  эта
ночь  пройдет  без  тревоги.
 Наступило  утро,  ясное,  морозное.  Профессор,  высокий,  статный,
шагал  к  себе  в  лабораторию.  Сын  настороженно  смотрел  ему  вслед.
Отчужденность,  разочарование,  страх  вылились  в  ожесточение.  Ша¬
гай  себе!  —думал  он  со  злобой.  Шагай!  Ты  мне  не  нужен,  ты,  со
своей...  правдой!
 Он  устремился  на  вокзал.  Скорый  поезд  для  отпускников  помчал
его  на  запад.  Все  отделения  были  забиты  солдатами  всевозможных
родов  войск.  Повсюду  небритые  лица,  разомлевшие  со  сна  или  измож¬
денные  долгим  бдением...
 Сегодня  сочельник!
 Магдебург.  Стоп!..  Ни  шагу  дальше  на  север.  В  Ганновере  приш¬
лось  застрять  на  ночь.  Ни  поезда,  ни  попутной  машины.  Бесцельно
слонялся  он  по  улицам.  Спускались  сумерки.  Он  вернулся  на  вокзал*
и  сел  ждать  в  зале  для  пассажиров.  Наступил  вечер.
 Внезапно  громко  заговорило  радио.  Чьй-то  приветственная  речь.
Только  бы  ничего  не  слышать!..  А  потом  —  тихая  ночь,  святая  ночь!..
Сочельник.  Праздничный  благовест  немецких  соборов...  Хольт  уронил
голову  на  руки.
 В  Гельзенкирхен  он  прибыл  утром,  на  трамвае  добрался  до  Эссена
и  сразу  позвонил.  Фрау  Цише  крайне  удивилась.
 —  Можно  к  тебе?  —  спросил  он.
 —  Ни  в  коем  случае.  Я  с  минуты  на  минуту  жду  Гюнтера  Цише.
Он  отпросился  на  весь  день. 	4
 —  Мне  очень  тяжело,—  пожаловался  он.—  Я  сжег  за  собой  ко¬
рабли...  Не  оставляй  меня  одного!
 Он  услышал  в  трубке  ее  голос:  «Подожди  минутку!»  Но  ждать
пришлось  долго.  И  наконец:  «Поезжай  в  Боркен,  это  за  Везелем,  на
другом  берегу.  Как-нибудь  разыщешь.  Оттуда  пойдешь  по  шоссе  и
свернешь  у  развилки  вправо.  Дойдешь  до  соседней  деревни,  это
примерно  в  двух  километрах.  Увидишь  гостиницу  «У  источника».
Там  мы  и  встретимся.  К  черту  Цише!  Меня  подвезет  знакомый  на
машине».
 Хольт  чувствовал  себя  на  седьмом  небе.
 —  Пока,—  сказала  она,—  я  тоже  страшно  рада.
 Только  во  второй  половине  дня  добрался  Хольт  до  цели.  Он  попал
в  приветливую  деревенскую  гостиницу.  Фрау  Цише  забилась  в  уголок,
юная,  неприметная.  Он  схватил  ее  за  руку.  Она  медленно  повернула
руку,  над  которой  он  склонился,  и  теплой  ладошкой  зажала  ему  рот.
 Они  шли  по  открытой,  занесенной  снегом  местности.  Широкая
равнина  тонула  в  надвигающихся  сумерках  —  тихий,  поэтический
ландшафт.  На  луга,  на  заросли  лозняка  и  ольшаника  медленно  ло¬
жились  хлопья  снега.  Здесь  уж,  верно,  рукой  подать  до  голландской
 155

границы.  Мороз  крепчал.  К  вечеру  разъяснилось.  В  темноте  над
их  головами  то  и  дело  слышалось  гудение.  Где-то  вдалеке  стреляли
зенитки.  Но  все  это  их  уже  не  касалось.  Здесь  не  объявляли  тревогу.
У  них  было  в  запасе  два  долгих  дня.  Они  топали  по  глубокому
снегу.
 —  Не  правда  ли,  чудесный  зимний  пейзаж,—  говорила  она.—
Тебе  здесь  нравится?  —  И  это  было  в  ней  чем-то  новым.  Позднее
он  рассказал  ей  об  отце.
 —  Уж  очень  он  мрачно  смотрит,—  сказала  она,—  хотя  в  основ¬
ном  он  прав.—  И  она  заговорила  о  бессилии  человека  и  о  всемогу¬
ществе  судьбы.—  Мы  только  пешки  в  большой  игре.—  Ему  было  от¬
радно  это  слышать  в  его  нынешнем  подавленном  настроении.—
Забудь  все  это,—  потребовала  она.  То  же  самое  говорила  ему  Ута:
забудь  все  это!
 —  Но  я  не  в  силах  ничего  забыть!
 —  Это  только  кажется.  Увидишь:  вернешься  на  батарею  —  и  все
эти  печальные  мысли  вылетят  у  тебя  из  головы.
 В  полупустом  зальце  горело  на  елке  несколько'свечек.  Печка
дышала  благодатным  теплом.  Гостиница  была  битком  набита  постра¬
давшими  от  бомбежек,  но  для  фрау  Цише  здесь  всегда  находилась
комната.  Когда-то,  по  ее  рассказам,  они  останавливались  здесь
во  время  загородных  экскурсий.
 Они  сидели  после  ужина  у  изразцовой  печки,  тесно  прижавшись
друг  к  другу.  По  радио  снова  звучало  «Тихая  ночь,  святая  ночь»...
но  только  слова  были  другие:  «Приветствую  тебя  Бальдур,  свето-
давец!..  »  Хольт  ничего  не  слышал.  Теперь,  когда  стемнело  и  за  ок¬
нами  притаилась  грозная  ночь,  он  был  бессилен  бороться  с  обсту¬
пившими  его  воспоминаниями  —  воспоминаниями  о  седовласом  ста¬
рике  и  его  словах.  Потом  они  поднялись  к  себе.  Хольт  искал  у  нее
прибежища,  и  она,  видимо  угадывая,  что  в  нем  происходит,  отда¬
лась  ему  покорно  и  безвольно.  Но  он  еще  долго  лежал  без  сна  и  бо¬
ролся  со  страхом,  который  только  постепенно  отступал.  Не  подда¬
ваться,  думал  он.  Я  и  тогда  с  этим  справился,  когда  услышал  впер¬
вые  от  Уты  и...  болтовню  Герти  с  себя  стряхнул...  Не  надо  подда¬
ваться!  Одно  наслаивается  на  другое,  думал  он,  это...  как  постепенно
увеличивающаяся  нагрузка,  словно  судьба  хочет  меня  испытать...
Судьба!..—  думал  он.
 Утро  встало  в  белесом  холодном  тумане,  но  потом  норд-ост  рас¬
сеял  густые  облака.  В  ясном  морозном  небе  сверкало  зимнее  солнце,
отбрасывая  синие  тени  от  каждого  ивового  кустика.  Часами  блуж¬
дали  они  по  засыпанной  снегом  равнине.  Он  шел  с  ней  бок  о  бок,  но
мысли  его  витали  далеко.  Судьба...—  думал  он  вновь  и  вновь.  То  ис¬
полинское,  темное,  неведомое,  что  распоряжается  нами,  людьми...
Она  рассказала  ему  о  своей  жизни.  Ребенком  она  училась  танцевать,
шестнадцати  лет  объездила  с  балетной  труппой  всю  Европу  —  Фран¬
цию,  Англию,  Россию...
 Он  насторожился.
 —  Ты  и  в  России  была?
 —  Эта  страна  так  же  беспредельна,  как  раскйнувшееся  над  ней
небо,  в  ее  бесконечных  просторах  теряешься  и  утопаешь...  Почитай
 156

Достоевского,—  говорила  она...  Глаза  его  устремились  к  далекому
горизонту,  туда,  где  мерцающий  снег  без  всякого  перехода  сливался  с
небесной  синевой.  Простор,  бесконечность,  думал  он,  а  разве  наша
жизнь  не  бесконечная  дорога  —  дорога  в  никуда,  над  которой  навис¬
ло  грозовое  небо?  —  Прочти,  что  пишет  Рильке  о  русской  душе,—
услышал  он  ее  голос.  И  только  тут  паутина  его  мыслей  рассеялась.
Он  остановился.
 —  Русская  душа?  Но  ведь  это  же  недочеловеки?  —  спросил  он,
уже  ничему  не  удивляясь.
 —  Надо  же  было  что-то  придумать,  чтобы  безнаказанно  их  ис¬
треблять,—  усмехнулась  она.
 Как  странно!  Это  новое  противоречие  уже  не  причинило  ему  боли...
Жизнь  продолжается,  думал  он,  возвращаясь  на  батарею.  Ей  дела
нет  до  нас,  до  наших  разочарований  и  страхов,  она  парит  на  недося¬
гаемой  высоте,  вынуждая  нас  следовать  по  предуказанному  пути,
и  мы  бессильны  ей  противиться.
 8
 Зима  шла  своим  чередом,  принося  вперемежку  со  снегами  и  мо¬
розами  согретые  солнцем  дни,  все  более  и  более  теплые.  Но  в  январе
ударили  лютые  морозы.  Ночью  ртуть  в  термометре  опускалась  до
двадцати  двух,  а  случалось,  что  и  до  двадцати  шести  ниже  нуля.
Невзирая  на  жестокие  холода,  английские  бомбардировщики  ночь
за  ночью  перелетали  границу.
 Курсанты,  коченея  от  холода,  дежурили  у  пушки.
 Кто-то  сказал:
 —  Пятую  зиму  воюем!
 —  Дома  нечем  топить,—  рассказывал  Гомулка,—  да  и  с  едой
день  от  дня  все  хуже.
 —  Как  у  них  там,  наверху,  задница  не  отмерзнет!  —  удивлялся
Феттер.
 —  Сказал  тоже!  —  возразил  ему  Вольцов.—  Они-то  не  страдают,
от  холода.  Четырехмоторные  машины  закрываются  герметически,
и  пилоты,  должно  быть,  обливаются  потом  в  своих  согретых  электри¬
чеством  комбинезонах.
 —  Так  мы  тебе  и  поверили!  —сказал  Хольт.—  Обливаются  по¬
том...  Глупости!  —  И  он  плотнее  подоткнул  шерстяной  плед,  прикры¬
вавший  ему  ноги;  но  холод  пронизывал  до  костей,  забираясь  все  вы¬
ше,  зуб  на  зуб  не  попадал  от  бившей  его  дрожи.
 —  Говорят,  в  подбитом  «стирлинге»  нашли  шоколад  и  первосорт¬
ные  сигареты,—  со  смаком  рассказывал  Феттер.—  Они  и  кофе  пьют
настоящий!
 —  Ну,  хватит  болтать!  —  оборвал  его  Цише.—  Это  уже  пахнет
изменой!
 —  Я  —  изменник?!  —  вознегодовал  Феттер.—  Идиот  ты  —  вот
и  все.
 —  Молчать!  Принимаю  воздушную  обстановку.
 Все  замолкли  и  стали  готовиться  к  стрельбе.
 В  эти  студеные  ночи  Кутшера  только  в  самую  последнюю  минуту
появлялся  на  командирском  пункте,  чтобы  при  первой  же  возмож-
 157

ности  исчезнуть.  «Позовите  меня,  если  что  важное»,—  говорил  он
Готтескнехту,  уходя.  Он  заглядывал  на  минуту  к  прибористам,  ни
за  что  ни  про  что  выгонял  двух-трех  курсантов  в  открытое  морозное
поле,  бросал  напоследок  что-нибудь  вроде  «Плевать  я  на  вас  хо¬
тел...»  —  и  исчезал.  Он  провел  к  себе  в  барак  телефон  с  пункта
управления.
 Пока  все  было  спокойно.  Готтескнехт,  нахлобучив  на  голову
меховую  шапку  отнюдь  не  военного  образца,  ходил  от  орудия  к  ору¬
дию  и  раздавал  таблетки  Виберта.
 —  Возьмите,  Хольт,  это  помогает  от  простуды  и  кашля,  по  край¬
ней  мере  так  значится  на  коробке.
 Как-то  ночью,  когда  они  окончательно  закоченели,  Вольцов  сва¬
рил  в  блиндаже  грог.
 —  Ишь  чего  выдумали,  —  распекал  их  Шмидлинг.  —  Обязаны
были,  как  положено,  спросить  у  меня  разрешения.  Какое  вы  имели
полное  право  самовольничать?
 Спирт  для  горелки  пожертвовал  им  орудийный  мастер,  но  Воль¬
цов  так  и  не  выдал,  у  кого  он  разжился  араком.  Они  прихлебывали
крепкий  напилок  из  крышек  от  котелков  и  угостили  Готтескнехта.
Тот  так  раздобрился,  что  поставил  Вольцову  «отлично».  Но  алкоголь
ударил  юношам  в  голову,  и  потом  наводчики  путали  координаты  и
допускали  ошибки  в  установках:  бомбардировщики  летели  в  север¬
ном  секторе  неба,  а  «Антон»  стрелял  на  юг.  А  тут  еще  утром  выясни¬
лось,  что  расчет  извел  все  патроны  ближнего  действия.  Скрыть  это  не
удалось.  И  Готтескнехт  переправил  Вольцову  «отлично»  на  «неуд».
 Одиннадцатого  января  Хольту  минуло  семнадцать.  Гамбургские
родственники  прислали  ему  сигарет,  а  мать  —  открытку  с  наспех  на¬
царапанными  словами:  «Сердечно  поздравляю  с  новым  годом  жиз¬
ни!»  Хольт  презрительно  хмыкнул.
 —  Вот  они,  родственнички!  —  пожаловался  он  Гомулке.  —  На,
большее  их  не  хватает:  ровно  полторы  строчки!  —  Он  закурил  сигаре¬
ту  —  это  была  «Дели»  —  и  с  сокрушением  оглядел  зеленую  короб¬
ку.  —  Да,  Зепп!  Так  называемые  кровные  узы  так  истончились,  что
того  гляди  оборвутся.  Совершенно  чужие  люди  тебе  ближе  своих!
 Сигареты  пришли  уже  десятого,  а  точно  одиннадцатого  полевая
почта  доставила  Хольту  посылочку  от  Уты.  Это  была  полная  неожи¬
данность.  Насколько  Хольт  помнил,  он  ни  разу  не  говорил  Уте,  когда
его  день  рождения.  Развернув  бумагу,  он  увидел,  что  это  небольшая
книжка  в  шелковом  переплете,  как  оказалось  —  стихи  ФриДриха
Гельдерлина.  Он  бегло  прочел  приложенное  письмо.  Ута  писала,  что
ее  подруга  Хельга  Визе  назвала  эту  посылку  «незавидной»;  копченый
окорок,  по  ее  словам,  больше  сказал  бы  сердцу  солдата,  чем  томик
стихов.  Но  она  лучше  знает  его  поэтическую  натуру,  склонную  к  ду¬
ховным  наслаждениям.  Хольт  засмеялся.  Но  когда  он  стал  читать
дальше,  у  него  прошла  охота  смеяться.  Кое-что  в  этой  книжке,  писала
Ута,  принадлежит  к  ее  любимым  стихам.  К  тому  же  она  выбрала  этот
томик  не  без  задней  мысли.  «Может  быть,  иные  строки  напомнят
тебе  обо  мне».  Он  принялся  листать  страницы,  читая  наугад  одно,
другое...  «Разве  сердце  мое  не  стало  священным,  преисполнившись
новой  жизни,  с  тех  пор  как  я  полюбил?»
 158

Гомулка,  сидевший  напротив,  глаз  не  сводил  с  Хольта.  Наконец
он  поднялся  и  ушел.  Из  дверной  щели  потянуло  ледяным  холодом.
Хольта  пробрала  дрожь.
 Однако,  когда  во  второй  половине  дня  позвонила  фрау  Цише,
поздравила  и  спросила,  придет  ли  он,  как  обещал,—  они  бы  провели
вдвоем  чудесный  вечерок,—  он,  не  раздумывая,  бросился  в  канцеля-  ,
рию.  Готтескнехт  разрешил  ему  вечером  отправиться  в  город.  Но
сразу  же,  как  стемнело,  просигналили  тревогу,  и  Хольт  всю  ночь  тор¬
чал  у  орудия.
 Бомбардировщики  снова  искали  запасные  цели.  Около  сотни  че¬
тырехмоторных  машин  отбомбились  над  Боттропом,  а  потом  бомбы,
преимущественно  воздушные  мины  и  зажигалки,  полетели  и  на  север¬
ную  часть  Эссена.  Багровое  пламя  столбом  взвилось  в  холодное  синее
ночное  небо.  Вольцов  взобрался  на  бруствер  и  смотрел  на  пылающее
море  домов.  «Вот  уж  где  никто  не  пожалуется  на  холод!»  Эта  острота
вызвала  смех,  короткий  и  гневный.  Но  один  из  дружинников  отор¬
вался  от  работы  и  сказал:
 —  Что  ты  скалишься,  сопляк?  Сразу  видно,  что  там,  в  огне,  у  тебя
нет  близких!
 Вольцой  мигом  соскочил  в  окоп,  но  Хольт  схватил  его  за  руку:
 —  Опомнись,  что  ты  делаешь?
 Три  дня  спустя  фрау  Цише  праздновала  день  рождения.  Хольт,  к
великому  своему  разочарованию,  застал  у  нее  целую  ораву  актеров  и
танцовщиц.  Он  места  себе  не  находил  от  злости.  Увидев  это,  фрау
Цише  подсела  к  нему  и  несколько  минут  уговаривала  его:
 —  Пойми,  ведь  это  не  от  меня  зависит.  Не  могу  же  я  их  выгнать!
Потерпи,  может,  что-нибудь  удастся  придумать  и  мы  снова  проведем
вместе  несколько  дней.
 С  досады  он  налег  на  французские  вина,  которых  у  фрау  Цише
были,  по-видимому,  неисчерпаемые  запасы.  Он  умышленно  не  при¬
глашал  ее  танцевать  и  вертелся  с  подвыпившими  хористками,  про¬
клиная  в  душе  все  и  всех,  и  себя  в  первую  очередь.  Он  чувствовал  се¬
бя  чужим  среди  этих  людей,  да  и  ее  ощущал  чужой  и  далекой.  Было
еще  рано,  когда  он  собрался  уходить  и  небрежно,  на  ходу  с  ней  по¬
прощался.  Она  укоризненно  шепнула:
 —  Не  уходи.  При  первом  же  сигнале  тревоги  я  отправлю  их  по
домам.
 —  Мне  пора  на  позицию,—  сказал  он  с  вызовом.  Она  высоко  под¬
няла  брови.  Сознание,  что  он  ее  огорчил,  доставило  Хольту  удоволь¬
ствие.
 В  темном  коридоре  он  нечаянно  спугнул  парочку:  какой-то  усач  в
штатском  тискал  хористку.  Хольт  надел  шинель.
 —  Уходите,  камрад?  —  спросил  его  усач  с  добродушной  общи¬
тельностью  подвыпившего  человека.
 —  Никакой  я  вам  не  камрад!  —  отрезал  Хольт.
 Но  усач  в  ‘штатском  и  не  подумал  обидеться.
 —  Сегодня  смеемся,  а  завтра  загнемся,  —  превесело  затянул
он.  —  Наша  Великая  Германия  —  ведь  вы  его  знаете,  гренадер,—
пал  смертью  храбрых.

Хольт  хлопнул  дверью.  Около  двух  недель  он  не  имел  вестей  от
фрау  Цише,  а  потом  все  же  ей  позвонил.
 Морозы  затянулись  до  последних  чисел  февраля.  Не  хватало  топ¬
лива,  курсанты  мерзли  и  в  бараках.  Вольцов,  украдкой  забравшись
в  рабочий  дачный  поселок,  сорвал  там  крышу  и  набил  печку  тесом  и
толем.
 —  Экие  бандиты!  —  раскричался  капитан,  когда  к  нему  пришли
жаловаться.  —  Переводить  на  топливо  сторожки,  где  ютятся  пого¬
рельцы  из  разбомбленных  домов!  Конечно,  Вольцов!  Следующий  раз,
как  у  кого  потечет  крыша,  я  засажу  вас  в  тюрьму!  —  Но  никто  не
принял  всерьез  эту  угрозу  —  между  Кутшерой  и  Вольцовом  давно
установилось  полное  взаимопонимание.
 В  конце  февраля  снег  стал  бурно  таять,  и  территория,  где  распо¬
ложилась  батарея,  превратилась  в  непролазное  болото.  А  потом  на¬
ступила  солнечная,  по-весеннему  теплая  погода.  Курсанты  день  и
ночь  проводили  у  орудия.  Ночами  налетали  англичане,  они  вели  не¬
прицельное  бомбометание,  разрушая  крупные  города,  а  днем  голубое
небо  бороздили  сотни  американских  бомбардировщиков.  Под  при¬
крытием  полчищ  истребителей  они  нападали  на  промышленные
объекты,  железнодорожные  и  шоссейные  узлы.  В  сорок  третьем  году
преобладали  ночные  полеты,  теперь  соотношение  изменилось.
 Батарея  раза  четыре  в  день  собиралась  по  тревоге.  Объектом  для
нападения  все  чаще  становился  Рур.  Расход  боеприпасов  значи¬
тельно  повысился,  и  молодежь,  вместо  школьной  учебы,  была  занята
подтаскиванием  снарядов.  Днем  по  всему  пространству  от  голландс¬
кой  границы  и  далеко  на  восток  шли  воздушные  бои.  Ежедневно  сы¬
пались  с  неба  подбитые  самолеты  —  «мустанги»,  «фокке-вульфы»  и
«мессершмитты».  И  только  бомбардировщики  невозбранно  следова¬
ли  своим  курсом.
 Хольт  лежал  у  себя  на  койке,  у  него  сильно  болела  грудь,  утром  им
опять  что-то  прививали  —  то  ли  тиф,  то  ли  дифтерит.  Вольцов  читал,
Феттер,  Кирш  и  Земцкий  играли  в  скат.
 —  Снова  сбито  семь  самолетов,  —  щебетал  Земцкий,  —  когда-
нибудь  на  это  должны  обратить  внимание!  —  Он  слушал  передачи
подгруппы.  В  иные  дни  в  их  секторе  удавалось  сбить  за  сутки  от
десяти  до  двенадцати  самолетов.
 —  Наша  противовоздушная  оборона  из  сотни  самолетов  против¬
ника  сбивает  примерно  пять  —  в  сущности  ничтожная  цифра,—
заметил  Гомулка  трезво.
 —  У  вашего  Гомулки  все  счеты  и  расчеты,  —  подал  голос  Цише
со  своей  койки.  —  Знаем  мы  эти  еврейские  штучки!  Они  бьют  на  то,
чтобы  подорвать  нашу  обороноспособность!
 —  Как  бы  мы  не  подорвали  твою  обороноспособность  палкой,—
пригрозил  ему  Феттер.
 Сигнал  тревоги  снова  выгнал  их  из  помещения.  Стоя  у  орудия  и
надвигая  на  лоб  каску,  Хольт  думал:  откуда  у  Зеппа  эти  цифры?
 Вольцов  рассказывал  им  о  положении  на  фронтах:
 —  Вы  не  представляете,  что  творится  на  Востоке.  Я  тут  кое-что
 160

раскумекал  из  наших  военных  обзоров  —  ведь  в  оперативных  сводках
ни  черта  не  пишут!  Между  южным  и  центральным  участками  фронта
русские  вклинились  на  пространстве  в  триста  километров.  Мы  поте¬
ряли  Житомир,  потеряли  Кировоград  и  Кривой  Рог.
 Но  тут  вскинулся  Цише,  как  всегда  возмущенный  трезвой  обстоя¬
тельностью  Вольцова:
 —  Ведь  фюрер  в  своем  выступлении  от  девятого  ноября  сказал:
«Не  беда,  если  под  давлением  необходимости  мы  иной  раз  вынуждены
отойти  на  несколько  сот  километров...»
 —  Под  давлением  военной  необходимости!  —  передразнил  его
Вольцов.  —Скажи  уж  прямо:  под  давлением  русских...  Все  тех  же
русских!  Лучше  помолчи,  дубина!  Понятно,  для  таких  сопливцев,
как  ты,  фюрер  старается  позолотить  пилюлю.  Настоящая  военная
правда  —  для  людей  с  крепкими  нервами,  вроде  меня!
 Он  достал  себе  карты  всех  театров  войны  и  подолгу,  склоняясь
над  столом,  изучал  изменения  на  фронтах.  Цише  следил  за  ним  с
затаенным  недоверием.
 Старшим  курсантам  двадцать  шестого  года  рождения,  приехав*
шим  из  Гамбурга  и  соседних  городов  Рура,  предстояло  отбывать
трудовую  повинность.  Уже  в  середине  февраля  унтер-офицер  Энгель
вместе  с  тремя  старшими  ефрейторами  укатил  куда-то  на  восток  за
свежим  пополнением  из  школьников  рождения  1928  года.
 После  карательной  операции  Вольцова  вражда  между  ним  и  гам-
буржцами,  казалось,  утихла.  Но  верный  Шмидлинг  опять  забил
тревогу.
 —  Эти  гамбуржцы,  слышь,  до  того,  как  ехать  на  повинность,
хотят  вам  всыпать,  —  предупредил  он.
 Вольцов  только  посмеялся  в  ответ.
 Пятнадцатого  марта  увольнялись  старшие  курсанты,  а  двадцато¬
го  ждали  новое  пополнение.  По  приказу  из  подгруппы  107-я  батарея
с  двенадцатого  марта  на  неделю  выбыла  из  строя.  Четыре  орудия
уходили  в  ремонт,  в  том  числе  и  «Антон».  Орудийный  окоп  срыли,  и
тяжелый  тягач,  зацепив  пушку,  потащил  ее  по  рытвинам  пашни.
Вольцов,  Хольт  и  Феттер  сопровождали  орудие  в  ремонтную  мастерс¬
кую.  Феттер  за  эти  полгода  заметно  похудел  и  выровнялся.  Юношей
выматывали  бессонные  ночи.
 В  орудийной  мастерской  внимание  Вольцова  привлекла  какая-то
пушка.
 —  Глядите,—обрадовался  он.  —  Это  8,8/41...  С  приспособле¬
нием  для  поражения  наземных  целей.  —  И  он  стал  объяснять  Хольту
и  Феттеру  устройство  оптических  приборов.  Сопровождавший  орудие
солдат-зенйтчик  нет-нет  да  и  вставлял  свои  замечания.  Хольт  слу¬
шал  и  недоумевал:  какие  еще  там  наземные  цели...
 В  предстоящие  свободные  дни  курсанты  мечтали  отоспаться.  Но
не  тут-то  было.  Кутшера  спохватился,  что  на  батарее  расшаталась
дисциплина,  и  назначил  тактико-строевые  занятия.  Вернувшись  в
барак  в  первый  вечер,  курсанты  затопили  щечку  »  смертельно  уста¬
лые  завалились  спать.
 11  Д.  Нолль
 161

Но  тут  к  ним  ворвался  Земцкий.
 —  К  вам  сейчас  нагрянут  гамбуржцы.  А  с  ними  и  другие.  Человек
тридцать.
 —  Вот  сучье  отродье!  —  выругался  больцов.  —  Выходите  все
наружу!  —  Приняв  на  себя  командование,  он  прежде  всего  взялся
за  Цише.  —  Клянись,  что  будешь  соблюдать  нейтралитет,  а  не  то  я
запру  тебя  в  шкаф.  —  Цише  скрепя  сердце  обещал  не  вмешиваться,
но  тоже  встал  и  оделся.
 Вольцов  занялся  организацией  обороны.  Его  предложение  на¬
пасть  на  врага  в  открытом  поле  не  встретило  поддержки,  несмотря
на  то  что  он,  вооружась  справочником,  сослался  на  десяток  класси¬
ческих  примеров.  Величайшие  опасения  вызывала  печка.  Она  так
пылала,  что  погасить  ее  не  было  никакой  возможности.  Хольт  только
что  вывалил  в  нее  целое  ведро  угля.  Пламя  бушевало.  Труба  раскали¬
лась  до  самого  потолка.
 —  Они  стащили  у  орудийного  мастера  снаряды  со  слезоточивым
газом,  —  рассказывал  Земцкий.  Вольцов  велел  всем  иметь  при  себе
каски  и  противогазы.
 Гомулка  привез  из  рождественской  побывки  духовое  ружье.  Ска¬
тав  шарик  из  хлебного  мякиша,  он  в  виде  пробы  выстрелил  им  в  руку
Вольцова. 	*
 —  Здорово  бьет,  —  одобрил  Вольцов.  —  Целься,  Зепп,  прямо  им
в  хари!  —  На  сей  раз  он  отказался  от  плетей.  —  Сегодня  нам  потре¬
буется  оружие  посолидней.
 Они  поспешно  разобрали  на  части  решетку,  лежавшую  перед
бараком.  Кто-то  приволок  ящик  фанты*.  Гомулка  поставил  стол  на
ребро  узкой  стороной  и  укрылся  за  ним  с  духовым  ружьем.
 Вольцов  и  Хольт  караулили  у  дверей  барака.  Вечер  был  холодный.
 —  Мы  стоим  на  страже,  как  Гаген  и  Фолькер  в  «Песне  о  Нибе-
лунгах»,  —  сказал  Хольт.
 —  Увидишь,  я  измолочу  всю  их  братию,  —  грозился  Вольцов.
 Наконец  около  одиннадцати  показались  нападающие.  Они  шли
 гуськом  по  решетчатому  настилу.  Хольт  поднял  тревогу,  Вольцов  ос¬
тался  ждать  в  темном  коридоре.  Едва  гамбуржцы  открыли  дверь,  он
ударил  первого  ногой  пониже  пояса  с  такой  силой,  что  тот,  падая,  ув¬
лек  за  собой  еще  двоих.  Увидев,  что  их  ждут  и  что  внезапное  нападе¬
ние  провалилось,  никто  не  решался  первым  схватиться  с  Вольцовом.
Однако  под  градом  посыпавшихся  на  него  камней  и  комьев  глины  он
вынужден  был  отступить  в  комнату.  Здесь  он  койкой  заклинил  двер¬
ную  ручку.  В  коридор  набились  люди.  За  окнами  слышались  приглу¬
шенные  голоса.  Цише  тревожно  озирался,  сидя  на  своей  койке.
 Некоторое  время  стояла  тишина.  А  потом  гамбуржцы  киркой
взломали  верхнюю  филенку  двери.  Открылась  щель,  достаточно
широкая,  чтобы  Гомулка  просунул  ствол  и  спустил  курок.  «А-а-а!»—
раздалось  за  дверью,  и  щель  закрыли.
 —  Молодчина  Зепп!  —  крикнул  Вольцов.
 Снаружи  послышался  голос  разъяренного  Гюнше:
 —  Посмейте  еще  раз  выстрелить  —  мы  вас  так  отделаем,  что
костей  не  соберете!
 *  Лимонад,  в  состав  которого  входит  кофеин.
 162

—  Погоди  хвалиться!—отозвался  Вольцов.  А  Хольт  подумал:
их  слишком  много,  нам  не  справиться!
 —  Слышишь,  Гильберт,—зашептал  Земцкий  на  ухо  Вольцо-
ву.  —  Они  говорят,  ты  трус!  Ведь  надо  же  вообразить  такое:  ты  —  и
трус!  —  продолжал  он  подзуживать  с  хитрой  своей  улыбкой.
 Снаружи  опять  приоткрыли  щель.  На  этот  раз  Гомулка  промах¬
нулся,  и  в  спальню  влетел  снаряд  со  слезоточивым  газом,  один,  потом
другой.  Осажденные  надели  противогазы.  При  этой  новой  неудаче
гамбуржцы  стали  опять  совещаться.
 Но  Вольцов  уже  пришел  в  ярость.  Разломав  ногой  табурет,  он
взял  в  обе  руки  по  ножке.
 Вдруг  по  крыше  загремели  шаги.  «Проклятая  печка!»—  крикнул
Гомулка.  Гамбуржцы  вылили  в  трубу  всю  воду  из  пожарной  бочки  и
заложили  доской  дымоход.  Из  печки  повалил  дым.  Спальня  наполни¬
лась  угаром.  Некоторое  время  они  держались  благодаря  противо¬
газам,  но  вскоре  стало  не  хватать  кислорода.  У  Хольта  стоял  звон  в
ушах.  Чья-то  неясная  фигура  шаталась  в  клубах  дыма,  готовая  вот-
вот  упасть.  Но  тут  Хольт  и  Вольцов  распахнули  окна  и  сорвали  с
себя  противогазы  и  каски.  В  комнату  ворвался  свежий  воздух.
 Нападающие  принялись  штурмовать  окна,  но  их  легко  было  за¬
щищать.  Вольцов  и  Феттер  били  наотмашь  решетинами,  а  вперемеж¬
ку  щелкало  духовое  ружье  в  руках  Гомулки.  Слишком  поздно  осаж¬
денные  догадались,  что  нападение  на  окна  было  лишь  отвлекающим
маневром.  За  спиной  у  них  затрещал  взломанный  замок,  и  толпа
нападающих  хлынула  в  помещенйе.
 Несколько  человек  впереди  сразу  же  рухнули  как  подкошенные  и,
охая,  поползли  обратно  в  коридор.  Зажав  в  каждой  руке  по  увесистой
ножке,  Вольцов  крушил  направо  и  налево.
 Но  вот  он  упал,  и  на  него  кучей  навалилось  несколько  человек.
Хольта  нещадно  били  по  голове  и  лицу,  он  уже  почти  ничего  не  созна¬
вал.  Он  видел,  что  Гомулка  отбивается  прикладом,  видел,  что  удар
дубинкой  свалил  его  наземь.  И  тут  перед  ним  всплыла  широкая  фи¬
зиономия  Цише.  Ненавистная  харя,  сволочь  проклятая,  насильник,
бандит!  Сквозь  общую  свалку  Хольт  устремился  к  Цише.  Он  увидел,
что  Вольцов,  лежа  на  полу,  отражает  нападение  четырех-пяти  про¬
тивников,  которые  тузят  его,  не  разбирая  куда,  и  только  мешают  друг
другу;  увидел,  что  залитый  кровью  Феттер  швыряет  через  всю  комна¬
ту  бутылки  фанты,  и  снова  рванулся  к  Цише,  но,  споткнувшись  о  ноги
Вольцова,  опрокинул  стол,  все  еще  стоявший  на  ребре,  и  массивная
крышка  накрыла  катающийся  по  полу  клубок  тел.  Вольцову  сразу
удалось  выбраться.  Хольт  видел  все  это  как  в  тумане.  Он  кинулся  на
Цише,  забившегося  в  угол  койки,  и  вцепился  ему  в  горло.  Наконец-то!
Оба  они  покатились  на  пол.  Цише  захрипел.  Гад,  насильник!  Но
кто-то  сверху  стукнул  Хольта  по  голове.  Он  разжал  пальцы.
 —  Эти  бандиты  убивают  друг  друга!  —  услышал  он  громовой
голос  капитана.—  Неслыханное  безобразие!
 Хольт  ощупал  распухшую  голову.  В  дверях  стоял  Кутшера  без
фуражки,  в  одно  из  распахнутых  окон  заглядывал  Готтескнехт.  Кру¬
гом  на  полу,  держась  за  голову,  лежали  и  сидели  на  корточках  ка¬
кие-то  фигуры.  Санитар  перевязывал  кому-то  залитый  кровью  глаз.
 II
 163

Вольцов,  почти  не  пострадавший,  стоял  перед  капитаном,  все  еще
сжимая  в  руке  ножку  от  табурета.
 —  Они  напали  на  нас  превосходящими  силами,—  бормотал  он.
 —  А  тот,  кто  все  это  натворил,  оказывается,  жив-здоров,  ничего
ему  не  делается!  —  рычал  Кутщера.—  Вы  что  же,  думаете,  что  може¬
те  себе  все  позволить,  а  я  буду  терпеть?
 Семерым  курсантам  так  досталось,  что  их  пришлось  отправить
на  медпункт.  Это  были:  Феттер,  Гомулка  и  пятеро'  старших  курсан¬
тов.  Да  нечаянно  попал  в  перепалку  дружинник  из  большой  комна¬
ты.  Феттеру  сломали  переносицу,  Гомулке  выбили  передний  зуб.  Он
стонал  и  что-то  шамкал  распухшим  ртом,  беспомощно  улыбаясь,  а
лицо  его  напоминало  уродливую  маску.  Вся  голова  у  него  была  в
запекшейся  крови,  за  ухом  зияла  большая  ссадина.
 Кутшера  с  проклятиями  удалился.  Готтескнехт  сказал  негромко:
 —  Я  это  предвидел.
 Хольт,  неудержимо  всхлипывая,  бормотал:
 —  Какое  безумие!  Какое  идиотское  безумие!
 —  И  это  вместо  того,  чтобы  быть  образцовым,  братским  содру¬
жеством!  —  отозвался  со  своей,  койки  Цише.
 Хольт  не  утерпел  и  снова  рванулся  к  нему:
 —  Еще  одно  слово,  дрянь  фальшивая,  и  я  тебя...
 —  Довольно!  —  сказал  Вольцов.—  Оставь  Цише  в  покое.  Если
он  не  замолчит,  я  сам  угощу  его  плюхой.
 Неудержимая  смешливость  напала  вдруг  на  Хольта.  Плюха,
повторял  он  про  себя,  плюха...
 Кутшера  закатил  им  внеочередную  четырехчасовую  маршировку,
и  этим  эпизод  был  для  него  исчерпан.  Старших  курсантов  распустили
за  два  дня  до  срока  —  на  этом  настоял  Готтескнехт  из  опасения,  как
бы  Вольцов  не  вздумал  взять  реванш.
 Хольт  навестил  Гомулку  на  медпункте;  голова  бедняги,  забинто¬
ванная  вдоль  и  поперек,  бессильно  лежала  на  подушке.  Ссадину  ему
зашили  без  наркоза.
 —  Черт  знает  что,  какая-то  бойня!  —  пожаловался  он.—  Что  у
нас  слышно  на  батарее?  Я  тут  лежу  и  в  толк  не  возьму,  из-за  чего  на¬
чалась  эта  идиотская  драка.  Бред  какой-то!
 —  Тут  дело  в  принципе,—  сказал  Хольт.—  Исключительно  в
принципе.  Почитай  Фонтане.  У  него  герой  не  хочет  драться  на  дуэли,
он  понимает,  что  это  дикий  пережиток,  и  все  же  стреляется  с  другом
своей  жены  и  —  из  принципа  —  его  убивает.
 Гомулка  слегка  повернул  к  нему  голову  на  подушке.  '
 —  Но  если  мы  из  принципа  совершаем  бессмысленные  поступки,
значит,  принципы  ложные.
 —  Не  стоит  об  этом  думать,^  сказал  Хольт.—  Так  уж  повелось
на  свете,  не  мы  первые,  не  мы  последние.
 Гомулка*  видимо,  устал;  он  ничего  не  ответил.
 Из  больницы  Хольт  отправился  к  фрау  Цише.
 Она  встретила  его  восклицанием:
 —  Господи,  на  кого  ты  похож!
 164

Он  рассказал  ей  о  вчерашнем  побоище.
 —  Я  чуть  не  удавил  твоего  Цише.
 Она  ласково  провела  рукой  по  его  волосам.
 —  Успокойся!  Хочешь  чаю?
 Прикосновение  ее  руки  успокоило  Хольта,  оно  словно  лишило  его
воли.  С  ней  все  легко,  даже  самое  тяжелое,  подумал  он.  Она  налила
ему  чаю  и  заговорила  о  каких-то  пустяках.  У  нее  было  так  тепло  и
уютно,  не  хотелось  и  думать  о  возвращении  на  батарею.  Он  решил
провести  у  нее  ночь,  хоть  и  знал,  что  Готтескнехт  его  выгораживать
не  станет.  Но  и  это  было  ему  теперь  безразлично.
 —  Меня  отпустили  до  утра,—  соврал  он.
 Но  она  ответила  решительно:
 —  Нет,  Вернер,  сегодня  нельзя.—  И  в  ответ  на  его  удивленный
взгляд  продолжала  просящим  голосом:.—  Пойми,  приезжает  в
отпуск  Цише,  я  жду  его  со  дня  на  день.
 Он  не  сразу  понял,  что  она  имеет  в  виду  не  молодого  Цише,  а  его
отца,  эту  зверскую  образину.
 —  Что  такое?  —  пробормотал  он,  как  оглушенный.—  А  как  же  я?
 —  Не  дури!  Его  отпустили  всего  на  несколько  дней.
 На  несколько  дней...  Вот  так  оно  и  бывает:  когда  возвращается
муж,  любовника  гонят  за  порог...  И  тут  он  подумал,  что  гнусный
старик  предъявит  жене  законные  требования...  От  ревности  и  отвра¬
щения  голова  у  него  пошла  кругом.  Вне  себя  от  ярости,  он  грубо
схватил  ее  за  кисть  руки.
 —  Если  ты  его  к  себе  подпустишь...
 Она  вздрогнула,  но  от  его  властного  прикосновения  лицо  ее
смягчилось,  веки  полузакрылись.  Опомнившись,  она  сказала:
 —  Ты  слишком  много  себе  позволяешь!
 Ах,  вот  как!  Хольт  отпустил  ее,  голова  снова  заболела,  он  почув¬
ствовал  смертельную  усталость.  Он  сорвал  шинель  со  спинки  стула  и
нахлобучил  шапку.  Она  смотрела  на  него  безучастно.  Его  силы  уже
иссякли.  Он  ждал  только  ее  слова.Но  она  молчала.  Когда  он  спустил¬
ся  вниз,  им  овладело  глубокое  отчаяние.  Опять  я  один  на  белом  све¬
те!  Вспышки  гордости  как  не  бывало.  Он  повернул  обратно  и  позво¬
нил.  Она  заставила  его  долго  прождать  у  дерей.  Он  стоял  у  порога
поникший,  с  шапкой  в  руке,  она  втянула  его  в  переднюю,  смахнула
со  лба  непокорную  прядь  и  улыбнулась  ему.
 —  Глупый  мальчик,  позвони  мне  в  первый  же  свободный  день.
 Он  стоял  не  двигаясь.
 —  Ты  не  должна...
 —  Дурачок,  за  кого  ты  меня  принимаешь?  У  женщины  всегда
найдется  отговорка...
 Орудия  вернули  из  ремонта,  работы  было  выше  головы.  «Антону»
поставили  новый  ствол.  Вместо  старых  патронов  прислали  новые,  с
какими-то  особенными  гранатами.  Через  день  вернулся  с  медпункта
Гомулка.  Особым  приказом  подгруппы  Хольт  и  его  одноклассники
были  произведены  в  старшие  курсанты.  Гомулка,  с  нашлепкой  за
ухом,  сострил:
 165

—  Теперь  мы  не  просто  курсанты,  а  оберкурсанты.
 После  обеда  прибыло  новое  пополнение  —  ученики  рождения
двадцать  восьмого  года  из  Силезии.  Хольт,  Вольцов,  Феттер  и  Го¬
мулка  стояли  у  канцелярии  и  наблюдали,  как  новички  высаживались
и  как  их  потом  погнали  на  вещевой  склад.
 —  Так  и  мы  тогда  приехали,—  сказал  Гомулка.  Хольт  кивнул.
Бог  весть  когда  это  было!
 —  Братцы,  наша  взяла!—ликовал  Феттер.—  Наконец-то  мы
старшие!
 Вся  батарея  построилась  на  подъездной  дороге,  и  началась  пере¬
тасовка.  Новоиспеченные  старшие  из  огневых  взводов  были  распре¬
делены  по  всем  шести  орудиям  на  правах  командиров  и  наводчиков.
Шмидлингу  с  трудом  удалось  сохранить  Вольцова,  Хольта,  Гомулку  и
Феттера  за  «Антоном».  Кутшера,  как  всегда  без  головного  убора  и
как  всегда  с  собакой,  выступил  перед  строем.
 —  Слушать  всем!..—  На  этот  раз  он  ни  словом  не  упомянул  о
самовоспитании.
 —  Он  уже  и  сам  не  рад,—  заметил  Гомулка,  когда  они  вернулись
к  себе  в  барак.—  Но  как  отступить  от  своего  принципа!
 —  Это  можно  назвать  «самовоспитанием  одного  капитана»,—
сострил  Хольт.
 Батарея  была  снова  приведена  в  боевую  готовность.  Около  полу¬
ночи  Вольцов  в  последний  раз  прочистил  банником  ствол.  То  ли  но¬
венькие  еще  не  освоились  с  радиоприборами,  то  ли  они  пугались
стрельбы  или  их  сбивали  с  толку  обычные  помехи,  только  в  эту  ночь  •;
стрельба  не  ладилась.  Батарея  палила  в  южном  направлении,  тогда  *
как  бомбардировщики,  бормоча,  со  спокойной  уверенностью  уходили
на  север.  Вольцов  отчаянно  ругался,  из  нового  ствола  вытекало  кипя¬
щее  масло  и  прожигало  ему  рукавицу.  Во  время  перерывов  огня  они
слышали,  как  у  радиолокатора  рвет  и  мечет  Кутшера.
 Батарея  теперь  на  две  трети  состояла  из  новичков.  Кроме  двадца¬
ти  шести  одноклассников  Хольта,  из  старых  осталось  только  пятеро:
Дузенбекер  и  Гершельман—двое  дальномерщиков  из  Гамбурга  и
Цише  с  двумя  школьными  товарищами  из  Эссена.  Оба  гамбуржца
явились  вечером  в  барак  к  Вольцову.  Они  принесли  сигарет  и  вина
и  некоторое  время  с  похвальным  терпением  выслушивали  язвитель¬
ные  насмешки  Вольцова.  А  потом  все  вместе  отпраздновали  мировую.
Это  Гюнше  был  виновником  всех  передряг!
 9
 Спустя  несколько  недель  Кутшера  ввел  в  дневной  распорядок  бое¬
вое  учение  для  всей  батареи.  Школьных  учителей  он  прогнал.  «Ла¬
тынь?  Пусть  лучше  научатся  стрелять  как  следует!»  Каждую  ночь
налетали  английские,  каждый  день  —  американские  самолеты.  В
апреле  воздушные  атаки  еще  усилились  и  уже  не  ослабевали.  Боевые
учения  не  оставляли  молодежи  ни  минуты  свободной.
 —  Это  неспроста  —  значйт,  ожидают  инспекцию,  —  высказал
предположение  Шмидлинг.  И  действительно,  в  конце  апреля  стало
 166  '

известно  о  предстоящем  посещении  командующего  подгруппой.  Одна¬
ко  приезд  его  все  откладывался,  и  только  в  мае  на  батарею  прикатила
целая  автоколонна.
 Майор,  волоча  за  собой  свиту'капитанов  и  лейтенантов,  точно
хвост  кометы,  начал  с  того,  что  скрылся  в  начальническом  бараке,
заставив  всю  построившуюся  батарею  дожидаться.
 —  Они  там  попивают  первоклассный  шнапс  по  случаю  радостной
встречи,  —  объявил  во  всеуслышание  Феттер,  даже  не  понизив  голоса
 —  Эй  вы  там,  потише!  —  гаркнул  кто-то.
 Но  тут  показался  майор  Белинг  со  своей  свитой,  и  только  начались
рапорты,  как  на  батарею  прибыла  вторая  автоколонна.  «Ого!  В  честь
чего  бы  это?»  —  пробормотал  Гомулка,  стоя  в  строю  руки  по  швам.
Из  просторного  лимузина  вышел  генерал  зенитной  артиллерии  Берг¬
ман  в  сопровождении  полковника  и  многочисленных  подполковников
и  майоров.  Лошадиная  физиономия  Кутшеры  от  радости  располз¬
лась  в  ширину.  Если  командующий  подгруппой  терпеть  его  не  мог,
то  генерал,  напротив,  жаловал.  Кутшера  стал  на  правом  фланге  ба¬
тареи.
 Генерал  не  счел  за  труд  потребовать  у  курсантов  предъявления
личных  знаков;  он  даже  осмотрел  подошвы  их  сапог.  После  чего
изъявил  желание  присутствовать  на  боевом  учении.  День  стоял  теп¬
лый,  погожий.  В  небе  в  качестве  воздушной  цели  курсировал  «хейн-
кель».  На  командирском  пункте  собралось  столько  офицеров,  что
операторам  трудно  было  управляться  с  приборами.  Генерал  хотел
проверить,  насколько  Кутшера  тактически,  а  вахмистр  технически
подготовлены  к  стрельбе.  Но  еще  прежде,  чем  приказы  проходили
винтовую  лестницу  всех  инстанций  —  от  генерала  до  капитана,
операторы  успевали  их  выполнить.
 —  Я  вижу,  —  сказал  генерал,  не  скрывая  своего  удовлетворе¬
ния,  —  ваша  батарея  работает  как  часы.
 Однако  не  прошло  и  десяти  минут,  как  в  самом  деле  была  объяв¬
лена  тревога.  Готтескнехт  приказал  разложить  на  земле  сигнальное
полотнище  —  черный  крест  на  белом  поле,—  предписывающее  само¬
летам  идти  на  посадку,  и  «хейнкель»,  перелетев  через  расположение
батареи,  направился  к  ближайшему  аэродрому.
 Генерал  быстро  попрощался.  На  батарее  остался  майор.  Он  при¬
нял  командование  подгруппой  и  послал  своего  адъютанта  на  коль¬
цевой  провод.  Десять  минут  спустя  сГанция  воздушного  наблюдения
сообщила  о  большой  группе  бомбардировщиков,  летящих  под  при¬
крытием  истребителей  через  Голландию  к  границе  рейха.  Одновре¬
менно  сообщалось,  что  в  районе  Кельн  —  Эссен  курсируют  отдель¬
ные  транспортные  и  учебные  немецкие  самолеты.  Как  только  дана
была  команда  «К  бою!»,  Кутшера  снял  каску,  сбросил  шинель  и  мун¬
дир  и  велел  принести  себе  из  барака  автомобильный  плащ.  Он  не
терял  времени  и  пЬспевал  всюду.
 —  Убрать  полотнище!  —  скомандовал  он.
 —  Но  ведь  в  воздухе  наши  самолеты,  как  же  вы  убираете  полот¬
нище,  капитан?  —  запротестовал  майор.
 Кутшера  повернулся  к  майору  и  прищурил  глаза.
 —  Таково  предписание,,  господин  майор!  Мы  дали  команду  гото¬
 167

виться  к  бою.  Через  несколько  минут  здесь  будут  бомбардировщики.
 На  командирском  пункте  царило  смятение,  никто  не  знал,  выпол¬
нять  или  не  выполнять  приказ  Кутшеры.  Рассерженный  неповинове¬
нием,  майор  кричал:
 —  Не  убирайте  полотнище.  Надо  же  немного  думать  о  том,  что  вы
делаете!
 Кутшера  с  сомнением  почесал  в  затылке,  словно  здесь  и  не  было
никакого  майора,  однако  возражать  больше  не  стал.
 —  Нельзя  же  безоговорочно  выполнять  все  предписания,  —
выговаривал  ему  майор.
 Итак,  полотнище  продолжало  лежать  —  сверкающий  белизной
квадрат  десять  на  десять  метров  —  заметная  с  высоты  десяти-две-
надцати  тысяч  метров  глазастая  мишень  на  огневой  позиции.  Про¬
шло  несколько  минут,  и  все  думать  о  нем  забыли.
 На  северо-западном  крае  неба,  в  зоне  обстрела,  появился  первый
эшелон  бомбардировщиков,  они  летели  на  высоте  пять  тысяч  метров,
и  команда  Кутшеры  «Огонь!»  не  вызвала  у  майора  возражений.  Ба¬
тарея  'ответила  залпом  из  четырех  орудий,  она  стреляла  так  метко,
что  майор,  следивший  в  бинокль,  не  удержался  от  восклицания:  «Пре¬
восходно!»  Звено  за  звеном  проходило  мимо  в  юго-восточном  направ¬
лении.  Батарея  стреляла  равномерно,  без  малейшей  нервозности.
Но  тут  группа  из  шестнадцати  летающих  крепостей  «боинг-Н»,  ле¬
тевших  за  первой  авиагруппой,  изменила  направление.
 —  Они  взяли  новый  курс!  —доложил  Готтескнехт  и  тут  же  сле¬
дом:  —  Прямое  приближение!  —  Только  тогда  все  вспомнили  о  по¬
лотнище,  но  было  уже  поздно.
 Грохотали  выстрелы.  Прибористы  сутулились  у  приборов  управ¬
ления  и  дальномеров,  вычитывая  с  перекошенными  от  страха  лицами
данные  для  стрельбы,  пока  сами  в  свои  оптические  приборы  не  уви¬
дели,  как  неприятельские  бомбардировщики  сбрасывают  смерто¬
носный  груз.  И  тогда  все  —  от  майора  до  младших  курсантов  —
бросились  в  укрытие,  и  только  Готтескнехт,  сгорбившись,  нажимал  и
нажимал  кнопку  сигнального  колокола,  а  Кутшера  с  непокрытой  го¬
ловой  стоял  посреди  огневой  позиции  и  орал  во  все  горло:  «Банди¬
ты!  Уберете  вы  когда-нибудь  полотнище?»  Стрельба  прекратилась,  и
только  два  орудия  беспорядочно  и  часто  палили  в  небо.
 Как  вдруг,  откуда  ни  возьмись,—  Земцкий,  малыш  Земцкий!  Он,
должно  быть,  сидел  в  блиндаже,  лицо  его  раскраснелось,  и  он  совсем
как  в  школе  тыкал  в  воздух  указательным  пальцем:  «Я...  я...  госпо¬
дин  капитан,  позвольте  мне...»  И  юркойГ  ласочкой  побежал  в  поле  и
стал  собирать  холсты.  Но  тут  хватающее  за  душу  гудение  моторов
растворилось  в  пронзительном  вое,  вой  постепенно  нарастал  и  креп,
переходя  в  оглушительный  свист.  Земля  дрогнула,  орудия  закачались
на  своих  лафетах,  натягивая  крепления,  громовой  удар  на  какую-то
секунду  расколол  ясный  день,  грибовидное  облако  дыма  и  фонтаны
земли  взлетели  в  воздух,  сгущаясь  в  сплошную  пелену,  погасившую
солнце.  Над  орудийными  окопами  и  командирским  пунктом  с  визгом
пронеслись  осколки.  А  затем  наступила  тишина.  И  в  тишине  один  за
другим  прокатились  два  выстрела,  остальные  пушки  присоединились,
снова  заработал  радиолокатор,  и  яростная,  беспорядочная  канонада
еще  долго  гтровожала  улетающие  бомбардировщики.
 168

Ни  одно  орудие  не  пострадало.  Командирский  пункт  был  изрядно
помят,  но  и  там  ничего  непоправимого  не  случилось.  И  только  Земц¬
кий,  Фриц  Земцкий  лежал  на  земле  мертвый.
 Вечером  Хольт  обошел  позиции,  изрытые  кратерами  бомб.  В  бара¬
ках  были  разбиты  все  окна,  повреждены  крыши,  повсюду  возводили
леса,  пилили,  стучали  молотками.  Рота  солдат-зенитчиков,  прислан¬
ная  из  подгруппы,  меняла  телефонные  провода.
 Хольт  стоял  в  бараке  орудийного  мастера.  Среди  инструментов  и
запасных  частей  лежал  на  полу  Земцкий,  старший  курсант  Фриц
Земцкий,  прикрытый  одеялом.  У  Хольта  жгло  глаза.  Ужасы  бомбово¬
го  ковра  еще  держали  его  в  своей  власти.  Долго  смотрел  он  на  серый
комочек.  Со  смешанным  чувством  страха  и  любопытства  откинул
одеяло.  Вот  он,  Фриц  Земцкий!  Лицо  ничуть  не  изменилось,  оно  такое
же  мальчишески  задорное,  как  всегда.  Но  половина  грудной  клетки
вырвана...  Сердце  больше  не  бьется...  Когда  оно  еще  билось,  до  чего
же  этот  Земцкий,  теперь  такой  неподвижный,  забавно  разыгрывал
старика  Грубера!  «Позвольте  мне!  Позвольте!  Хольта  нельзя  наказы¬
вать,  он  заговаривается,  у  него  скарлатина  мозга!»  Вместе  с  Хольтом
он  скрывался  в  пещере  и  как-то  воткнул  себе  за  ремешок  шляпы
свиной  хвостик.  Его  голубые  глаза  светились  невинным  лукавством  и
зддором  —  задорным  и  невинным  он  прожил  свой  недолгий  век.  А
теперь  он  мертв...
 Скрипнула  дверь.  Это  Гомулка  искал  Хольта.  Он  шагнул  через
порог,  и  лицо  его  искривилось,  словно  в  гримасе  отвращения.  Выби¬
тый  зуб  изменил  его  до  неузнаваемости,  и  теперь  даже  самое  легкое
движение  его  губ  напоминало  гримасу.  Хольт  наклонился  и  прикрыл
мертвеца  одеялом.
 —  Первого  июня  ему  исполнилось  бы  семнадцать,  —  сказал  Го¬
мулка.
 —  Да,  —  сказал  Хольт,  —  исполнилось  бы...
 В  орудийном  окопе  Хольт  присел  на  станину.  Гомулка  остановился
у  входа  в  блиндаж.  Оба  закурили.
 —  Возможно,  следующим  буду  я,  —  сказал  Гомулка.
 —  Или  я,  —  сказал  Хольт.
 Гомулка  из-за  выбитого  зуба  заметна  шепелявил.
 —  Я  просто  понять  не  могу,  как  это  они  еще  до  нас  не  добра¬
лись,  —  продолжал  он.  —  Мой  двоюродный  брат  служит  в  Дарм¬
штадте.  Там  к  началу  года  стояло  четырнадцать  тяжелых  батарей—
десять  из  состава  ПВО  и  четыре  войсковых.  В  окрестностях  города  у
них  танковый  завод,  американцы  давно  за  ним  охотились,  но  четыр¬
надцать  батарей  так  метко  вели  огонь  по  данным  радиолокатора,  что
бомбардировщики  все  время  били  мимо  цели.  Тогда  американцы  на¬
чали  бомбить  батареи  и  бомбили  две  недели  кряду.  Они  сбросили  на
каждую  огневую  позицию  сотни  бомб.  Они  разнесли  вдребезги  все'
радиолокаторы,  и  от  четырнадцати  батарей  осталось  только  двадцать
орудий.  Треть  курсантов  выкосило,  половину  тяжело  ранило.  Завод
они,  конечно,  тоже  раздолбали.  Им  все  нипочем.  В  Касселе  им  мешал
полутораметровый  прожектор,  с  помощью  которого  батареи  вели
ночную  стрельбу  без  приборов,  и,  чтобы  уничтожить  этот  единствен-
 169

ный  прожектор,  они  не  пожалели  трехсот  центнеров  фугасных  бомб.
Увидишь,  придет  и  наш  черед!
 —  От  нас  только  мокрое  место  останется,  —  сказал  Хольт.
 —  От  всей  Германии  только  мокрое  место  останется,  —  сказал
Гомулка.  Они  долго  молчали.  И  опять  заговорил  Гомулка:
 —  Русских  пока  не  удалось  остановить.  Мы  сдали  Одессу.  Если
так  будет  продолжаться...
 —  Что-то  должно  произойти,  и  в  самое  ближайшее  время,—
сказал  Хольт.
 —  Да,  но  что  же?
 —  Не  знаю,—  ответил  Хольт.
 С  командирского  пункта  кто-то  закричал:  «Проверка  линии!»
Гомулка  надел  наушники  командира  орудия.  Больше  они  к  этой  теме
не  возвращались.
 Зато  в  бараке  чуть  не  весь  вечер  спорили,  виновен  майор  в  смерти
Земцкого  или  не  виновен.
 —  Учение  о  фюрере  не  допускает  разлагающей  критики,—  кипя¬
тился  Цише.—  Где  же  ваша  беззаветная  преданность!  Такие  заме¬
чания  по  адресу  командира  подрывают  нашу  обороноспособность!
 На  этот  раз  на  Гомулку  обрушился  и  Вольцов.
 —  Хватит  разговоров!  —  рявкнул  он.—  Это  война!  На  войне  каж¬
дого  может  стукнуть!  —  И  он  разложил  на  столе  сйои  карты.
 На  следующий  день,  после  тяжелой  ночной  стрельбы,  батарею
ждал  сюрприз.  Кутшера  явился  на  утреннюю  поверку  одетый  по  всей
форме.
 —  Хайль  Гитлер,  батарея!  —  гаркнул  он.—  Майор  остался  вами
доволен.  А  также  и  господин  генерал.  А  тут,  кстати,  дивизия,  изучив
представленные  данные,  установила,  что  из  тридцати  четырех  сбитых
в  нашей  зоне  самолетов  за  время  от  сентября,  четыре  падают  на  нашу
долю.  Тише!  Сохранять  спокойствие!  Эти  четыре  сбитых  самолета
нам  официально  присуждены.  Если  у  вас  есть  белая  краска,  можете
нарисовать  на  пушечных  стволах  четыре  кольца.
 Волнение  в  рядах  не  утихало.  Кутшера  с  минуту  наблюдал  этот
беспорядок,  а  потом  рявкнул:
 —  Батарея  смир-рно!  Почтим  память  камрада  Земцкого,  павше¬
го  за  фюрера  и  отечество!..  Вольно!  Внимание!  Наша  батарея  уже
в  Гамбурге  понесла  тяжелые  потери.  Смерть  на  войне  —  обычное  де¬
ло.  Земцкий  совершил  геройский  поступок,  и  в  признание  его  заслуг
майор  наградил  его  Железным  крестом  второй  степени...  Сохранять
спокойствие!  А  теперь  предупреждаю:  если  в  бараках  не  прекратится
болтовня  насчет  сигнального  полотнища  и  так  далее,  я  сам  займусь
 ^  бунтовщиками  и  засажу  их  в  военную  тюрьму!  Где  это  слыхано,  чтобы
на  войне  не  было  жертв!
 Четыре  сбитых  самолета!  О  Земцком  уже  не  вспоминали.  Осо¬
бенно  радовался  Вольцов.
 —  Еще  две  сбитые  машины,—  и  нам  выдадут  значки  зенитчиков.
 Хольт  с  Гомулкой  в  глубоком  унынии  возвращались  в  барак.
 —  Зепп!  Четыре  сбитых  самолета  —  это  просто  нечистая  совесть
майора.
 170

—  Замечаешь?—сказал  Гомулка.—  Вчера  все  нос  повесили,  а
смотри,  что  делается  сегодня!
 На  уроке  Хольт  не  мог  сосредоточиться  и  ничего  не  понимал.  На¬
конец  он  выскользнул  в  соседнюю  комнату  и  бросился  на  койку.  Если
меня  убьют,  думал  он,  завтра  ни  одна  душа  обо  мне  не  вспомнит!
 Дверь  распахнулась,  и  на  пороге  показался  Готтескнехт.
 —  И  вам  не  стыдно,  опять  вы  прогуливаете!  —  заворчал  он.—
Ступайте  вызовите  мне  Гомулку.—  Хольт  пошел.—  Пойдемте  со  мной
оба!  Вы  ближе  все*  знали  Земцкого,  поможете  мне  составить  письмо
его  матери.—  В  канцелярии  он  сказал  Хольту:—Тут,  .кстати,  одна
дама  звонила,  спрашивала  о  вас.  В  городе  стало  известно,  что  нам
крепко  всыпали.  Я  сказал  ей,  что  вы  живы  и  здоровы  —  и  Цише  тоже.
 Она  тревожится  обо  мне,  обрадовался  Хольт.  И  тут  же  испугался.
Что  значит  —  и  Цише  тоже?..  Неужели  Готтескнехт  догадывается?
Хольт  искоса  поглядел  на  вахмистра,  но  тот  усердно  скрипел  пером  и,
казалось,  ни  о  чем  постороннем  не  думал;  зато  Гомулка  как-то  стран¬
но  посмотрел  на  него.
 —  Он  был  единственный  сын,—  сказал  Гомулка.  На  столе  лежал
Железный  крест  на  красной  орденской  ленте.  Земцкому  он  уже  не
нужен,  подумал  Хольт.  Мне  бы  Железный  крест...  У  курсанта  он
привлекал  бы  внимание.
 —  «...при  выполнении  воинского  долга...»  —  читал  вслух  Гот¬
тескнехт.
 Разве  это  был  его  долг,  подумал  Хольт,  выбежать  в  поле  под  бом¬
бы?  Что  же  с  ним  случилось?  Захотел  отличиться?
 —  Что  вы  так  на  меня  смотрите?  —спросил  Готтескнехт.—  Вы,
может  быть,  ждали,  что  я  опишу  его  родным  всю  историю  с  полотни¬
щем?
 —  Все  равно  они  узнают!  —  сказал  Хольт.
 —  Хватит  нюни  распускать!  —  прикрикнул  на  него  вахмистр.—
То,  что  вы  нытик  и  маловер,  Хольт,  у  вас  прямо  на  лице  написано!  В
этой  войне  погибли  миллионы  —  солдаты,  женщины,  дети,—  и  вам
это  хорошо  известно!  Еще  вчера  это  вас  не  беспокоило!
 —  Но,  господин  вахмистр,—  сказал  Гомулка,—  отсюда  не  сле¬
дует,  что...
 —  Молчать!  —  заорал  на  него  вахмистр.—  Уж  не  думаете  ли*  вы,
что  я,  сидя  здесь,  в  канцелярии,  стану  пререкаться  с  вами  обо  всякой
чепухе,  насчет  которой  вам  уже  вчера  вправляли  мозги?
 Хольт  с  удивлением  посмотрел  на  Готтескнехта.  Что  это  за  новая
загадка?  Но  Готтескнехт  низко  наклонился  над  столом.  Он  сказал
шепотом:
 —  Цише  ведет  дневник.  Он  записывает  каждое  ваше  слово,  ска¬
занное  в  его  присутствии.  «Откуда  это  у  Г  точка  цифровые  данные
о  потерянных  врагом  бомбардировщиках...  вопросительный  знак!»
Ага,  краснеете,  Гомулка!  Листовка  маршала  Гарриса  «Обращение
к  немецкому  народу»,  не  так  ли?  Отныне  прекратить  эти  разговоры!
Не  доставляйте  мне  новых  неприятностей,-мне  и  без  того  трудно  все
время  выгораживать  вас  перед  шефом.  Вы  меня  поняли?
 Оба  промолчали.
 Стало  быть,  Цише  все  записывает,  в  испуге  думал  Хольт.  Он  ли¬
 171

хорадочно  припоминал,  нё  случилось  ли  ему  сказать  что-нибудь  кра¬
мольное...
 Гомулка  произнес  чуть  слышно:
 —  Я  вас  понял,  господин  вахмистр!
 В  канцелярию  вошла  связистка.  Готтескнехт  заметил  как  ни  в  чем
не  бывало:
 —  А  теперь  довольно!  Возвращайтесь  на  урок.
 Они  откозыряли  и  вышли  из  канцелярии.  Хольт  не  знал,  что  ду¬
мать.  «В  этой  войне  погибли  миллионы...  еще  вчера  это  вас  не  беспо¬
коило...»  Что  это,  упрек?
 —  Зепп,  ты  понял,  о  чем  говорил  Готтескнехт?  Какое-то  обра¬
щение  к  немецкому  народу!
 —  Я  сам  не  знаю,  что  думать,—  сказал  Гомулка.
 —  Раньше  я  так  или  иначе  во  всем  разбирался,—  продолжал
Хольт.—  Но  с  тех  пор,  как  я  здесь,  мне  кажется,  что  почва  уходит  у
меня  из-под  ног  —  медленно,  но  верно.
 —  А  раньше  разбирался?  —  спросил  Гомулка.—  В  самом  деле
разбирался?
 —  Знаешь  старое  изречение:  в  каждом  из  нас  сидит  тайный  из¬
менник,—  ответил  Хольт.—  Никаких  виляний!  Солдату  не  положено
вилять!
 Однако  эта  мысль  не  принесла  ему  спокойствия.  Так,  значит,  сми¬
ряйся,  покорись  судьбе,  поступай  как  заповедано,  верь  всему,  что
скажут!  Неужто  мы  безвольные  орудия,  пешки  в  большой  игре?
Брось!  Все  эти  размышления  и  сомнения  ни  к  чему  не  приведут,  вну¬
шал  он  себе.  Надо  быть  твердым!  Верить!  Фанатически  отдаться  об¬
щему  делу!  Не  терять  равновесия  из-за  какой-то  несчастной  бомбы!
 Что  со  мной?  —  думал  он.
 Готтескнехт  отпустил  его  до  вечера  в  город  —  «к  зубному  врачу»,
как  занес  в  постовую  ведомость  дежурный  унтер-офицер.  Хольт  за¬
шел  на  четверть  часа  в  кафе  на  Ротхаузенском  шоссе,  где  уволившая¬
ся  в  отпуск  молодежь  с  зенитных  батарей  посиживала  с  девушками.
Он  встретил  здесь  знакомых.  Все  говорили  о  налете  на  107-ю  бата¬
рею.  Исхудавшие  юнцы  с  воспаленными  от  бессонных  ночей  глазами
наперебой  ругали  майора.
 —  Небось  первым  залег!
 —  Что  это  за  разговоры!  —  резко  сказал  Хольт.—  Распростра¬
нять  такие  слухи,  значит  подрывать  нашу  обороноспособность!
 И  тут  же  его  кольнула  мысль,  что  он  повторяет  слова  Цише.  На¬
шел  с  кого  обезьянничать!  —  досадовал  на  себя  Хольт.
 Он  попробовал  вызвать  по  телефону  фрау  Цише,  но  последние
бомбежки  повредили  телефонную  сеть.  Наконец  с  почтамта  ему  уда¬
лось  с  ней  соединиться.
 —  Почему  ты  не  зашел  ко  мне?  Я  места  себе  не  нахожу  от  беспо:
койства!
 Он  сразу  повеселел.  Когда  они  потом  сидели  вместе  и  слушали
последние  известия,  оперативная  сводка  страшно  расстроила  его.
Бои  в  Южной  Италии,  наступление  крупными  силами  на  Вальмонто-
 172

не...  Мы  потеряли  Севастополь.  «Североамериканские  истребители
вчера  совершили  ряд  налетов  на  населенные  пункты  Северной  и
Центральной  Германии...  Крупные  потери...  Ночные  массированные
налеты  на  Киль  и  Дортмунд...  Отдельные  пункты  в  Рейнско-Вестфаль¬
ском  районе...»
 —  Это  о  нас,—  сказал  Хольт.—  Бомбардировщики  все  наглеют.
 Фрау  Цише,  безучастно  слушавшая  эти  сообщения,  стала  его
 упрекать,  зачем  он  повесил  нос,  сегодня  он  прорто  невыносим!  Хольт
попытался  изЛить  перед  ней  душу,  рассказал  о  бессмысленной  гибели
Земцкого.
 Но  и  она  посоветовала  ему:
 —  Не  распускайся.  Вспомни,  что  приходится  переносить  нашим
солдатам  на  Востоке.  По  сравнению  с  ними  тебе  с  твоей  батареей  жи¬
вется  как  на  даче!  —  Когда  же  он  угрюмо  стал  прощаться,  она  при¬
мирительно  сказала:  —  Постарайся  хоть  раз  выспаться  как  следует.
И  не  принимай  все  так  близко  к  сердцу!
 Рано  на  заре  в  безоблачном  небе  показались  два  «москито»,  они
летели  очень  быстро  на  высоте  десяти  тысяч  метров,  две  еле  заметные
точечки,  волоча  за  собой  короткий  белый  шлейф.  Неприятельские
разведчики  сделали  три-четыре  широких  круга  над  соседними  горо¬
дами  Рурской  области.  Вдали  грохотала  128-миллиметровая  батарея.
Вольцов  ругался,  глядя  вверх  на  небо.
 —  Они  фотографируют  местность.  Не  удивительно,  что  бомбар¬
дировщики  знают  потом,  куда  лететь.
 Наснимав  вволю,  оба  «москито»  улетели  в  северном  направлении.
 На  огневую  пригнали  сотню  пленных  под  конвоем  безусых  эсэсов¬
цев.
 —  Русские?  —  удивился  Вольцов,  выходя  из  орудийного  окопа.—
Зачем  они  здесь?
 Непролазные  дебри  латинской  грамматики,  в  которых  Хольт  дав¬
но  уже  запутался  окончательно  и  бесповоротно,  сегодня  особенно  его
тяготили;  он  крадучись  ушел  к  себе  и  растянулся  на  своей  койке.
За  окном  десятка  полтора  военнопленных  засыпали  воронки.  Он
закурил  сигарету  и  вышел  во  двор  поглядеть  на  них  поближе.
 Эти  землисто-серые  фигуры,  с  величайшим  трудом  орудовавшие
заступами  и  лопатами,  сбрасывая  в  ямы  тяжелые  комья  земли,  сей¬
час,  на  расстоянии  нескольких  метров,  показались  Хольту  не  похожи¬
ми  на  людей.  Он  с  ужасом  разглядывал  их  кажущиеся  огромными
черепа,  их  впалые  пергаментные  щеки,  такие  же  серые,  как  одежда,
болтавшаяся  на  костлявых,  иссохших  телах.  Не  подумав,  что  делает,
Хольт  протянул  ближайшему  пленному  свою  дымящуюся  сигарету,
и  тот,  осторожно  оглядевшись  и  обратив  на  Хольта  вопрошающий
темный  взгляд,  глубоко  затянулся  и  передал  ее  дальше  по  рукам.
 У  Хольта  болезненно  сжалось  сердце.  «Жалость  обличает  мало¬
душие»,—  сказал  он  себе  и  все  же  достал  из  кармана  початую  ко¬
робку.  Он  хотел  бросить  ее  пленным,  но  одумался  и,  подойдя  ближе,
сунул  ее  в  первую  попавшуюся  корявую  руку.  Но  пока  он  стоял  про¬
тив  пленного,  он,  к  ужасу  своему,  увидел:  то  нечеловеческое,  что  по¬
 173

разило  его  в  этих  жалких  тенях,  есть  не  что  иное,  как  последняя  сте¬
пень  истощения.  Растерявшись,  он  протянул  пленному  и  спичечную
коробку,  но  тот,  с  трудом,  словно  каждый  звук  причинял  ему  боль,
пробормотал:  «Хлеба!»
 Хольт  бросился  в  барак  и  рывком  распахнул  дверцу  своего  шкаф¬
чика.  Их  морят  голодом!  —  гвоздило  у  него  в  мозгу.  В  отделении  для
провизии  было  много  всякой  снеди.  Уже  несколько  недель  в  дни  тя¬
желых  боев  им  выдавали  кекс  и  леденцы,  и  все  это  накапливалось  в
шкафчиках.  Он  рассовал  по  карманам  все  свои  запасы  и  накинул  ши¬
нель:  выносить  съестное  из  барака  строго  воспрещалось.  Но  ведь  то,
что  он  собирается  сделать,—  мелькнула  мысль,—  запрещено  и  под¬
лежит  суровому  наказанию.  Минуту  он  помедлил  в  нерешительности.
Но  потом  спрятал  хлеб  под  шинель,  говоря  себе:  пусть  меня  нака¬
жут,  пусть  это...  недочеловеки,  я  и  собаку  накормлю,  если  увижу,  что
она  голодна!  Тут  он  вспомнил,  что  там  не  один  голодный,  а  человек
десять—двенадцать.  Он  открыл  и  шкафчик  Гомулки,  зная,  что  Зепп
не  стал  бы  возражать.  Полкруга  копченой  колбасы,  краюха  хлеба,
кубик  искусственного  меда,  пригоршня  печенья...  Все  это  он  собрал
в  охапку.  Потом  увидел  полбутылки  водки.  Зепп  берег  ее  ко  дню
своего  рождения.  Водку  он  сунул  за  пазуху.
 Спокойно  вышел  он  из  барака  с  твердым  решением  не  попасться.
Осторожно  огляделся.  Кроме  работающих  военнопленных,  никого
не  было  видно.  Часовой  куда-то  скрылся.  Окна  большой  комнаты,
где  шел  урок,  глядели  на  противоположную  сторону.
 Хольт  бегом  бросился  в  поле.  Пленные  расхватали  хлеб  и  спрятали
его  на  себе.  Они  продолжали  работать  и  только  один  за  другим  кра¬
дучись  спускались  в  воронку  и  там  прикладывались  к  бутылке.  Хольт
поспешил  назад  и  с  сильно  бьющимся  сердцем  кинулся  на  койку.  Он
даже  попытался  заснуть.
 Позднее  он  встретился  в  коридоре  с  Гомулкой  и  позвал  его  во
двор.  Слушая  торопливый  рассказ  Хольта,  Гомулка  невольно  огля¬
дывался  по  сторонам:  Потом  сказал:
 —  Ладно,  я,  конечно,  за...
 —  Да,  но  правильно  ли  я  поступил?  Ведь  это  же  наши  враги?
 —  Начали-то  не  они!  —  возразил  Гомулка.
 Вольцов  сидел  на  табурете  и  кинжалом  срезал  себе  ногти  на  но¬
гах.  Феттер  и  Рутшер  присели  на  своих  койках.  На  этот  раз  они  с
интересом  прислушивались  к  тому,  о  чем  с  пафосом  толковал  им
Цише.
 —  Посмотрите  на  них  как  следует,—  говорил  Цише,  когда  к  ком¬
пании  присоединились  Хольт  и  Гомулка.—  Это  поучительное  зрели¬
ще!  Вы  сразу  же  увидите,  что  перед  вами  расово  неполноценные  су¬
щества.  Более  наглядного  доказательства  и  быть  не  может!
 —  Это  кто  же,  русские?—спросил  Гомулка.
 —  Конечно,  русские.  Достаточно  на  них  поглядеть...
 —  Но  ведь  русские  те  же  славяне,  а  это,  как  известно,  арийцы,—
снова  прервал  Гомулка  его  ораторские  излияния.
 —  То  есть  как  это  арийцы?  —  озадаченно  спросил  Цише.
 174

—  Ну  конечно,  арийцы,—  пожа'л  плечами  Гомулка.—  И  тебе  это
должно  быть  известно.
 —  Нет,  позволь,  позволь,—  возразил  Цише,  стараясь  привести  в
порядок  свои  мысли.—  Ведь  и  среди  арийских  рас,  если  на  то  пошло,
большущая  разница.  Ведь  их  же  нельзя  и  сравнивать,  не  правда  ли?
В  России  —  это  уже  установлено  —  только  германцы  вносили  эле¬
менты  организации,  славяне  тут  ни  при  чем.  Среди  арийских  рас
германцы  неизмеримо  выше  всех,  это  наиболее  чистые  представители
нордической  расы.
 Только  теперь  Хольт  заметил,  как  под  наскоком  Гомулки  Цише
путается  в  собственных  доводах.
 —  Ты  и  сам  бы  должен  это  знать,—  продолжал  Цише  злобно,—
но  когда  у  человека  чисто  славянская  фамилия,  он  поневоле  вечно
ноет  и  брюзжит.
 Занятый  своими  ногами,  Вольцов  до  сих  пор  безучастно  слушал
их  препирательства.  Но  тут  он  поднял  голову.
 —  Это  еще  что  за  выдумки?  Ты  что  же,  воображаешь,  что  ты
единственный  здесь  настоящий  национал-социалист?
 —  Твоя  фамилия,  Цише,  тоже  не  очень-то  арийская,—  поддал
жару  Хольт.
 Феттер  загоготал.  Цише  побагровел  и  решительно  затряс  головой.
 —  Врешь,  врешь!  Моя  фамилия  произошла  от  усечения  чисто
германского  корня.  Но  дело  даже  не  в  фамилии,  тут  важно...
 —  Ладно,  ладно,—  прервал  его  Гомулка.—  Одно  мне  все-таки
неясно:  пусть  славяне  и  не  такая  полноценная  раса,  как  нордическая,
а  все  же  они  арийцы!  Какое  же  у  тебя  основание  называть  их  недоче¬
ловеками?
 Но  Цише  уже  обрел  твердую  почву  под  ногами.
 —  Пожалуй,  твой  довод  был  бы  справедлив  в  прошлом,  когда  в
России  еще  заправляла  германская  верхушка,  возложившая  на  себя
все  бремя  государственности.  Это  изменилось  с  приходом  к  власти
большевиков.  Еврейский  большевизм  разрушил  дотла  расистско-на-
родную  основу  славянства.  Но  теперь  большевизм  уже  на  грани  ги¬
бели,  ведь  еврейское  начало  несет  в  себе  миазмы  разложения...
 —  Что-о-о?  —  протянул  Феттер.
 —  Я  только  повторяю  слова  фюрера.  Как  разлагающая  сила...
оно  неспособно  сохранить  единство  такого  мощного  государства,  и
конец  еврейского  господства  станет  также  концом  России  как  госу¬
дарства.  Фюрер,  кажется,  ясно  сказал,  что  нам  предназначено  судь¬
бой  стать  свидетелями  невиданной  катастрофы...
 «Стать  свидетелями  невиданной  катастрофы...»  —  мысленно  пов¬
торил  Хольт.  Эти  слова  крепко  заселй  у  него  в  мозгу.
 —  ...которая  явится  неопровержимым  подтверждением  нашей
расистской  теории.
 На  что  Гомулка:  '
 —  Положим...  Но  посмотри,  что  творится  на  Восточном  фронте!
 —  То,  что  нам  противостоит  на  фронте,—  захлебнулся  Цише,-—
всего  лишь  фанатичный  сброд!  Они  бросают  в  бой  свои  последние
резервы  —  стариков  и  больных.
 Тут  Вольцов,  кончивший  шнуровать  башмаки,  не  выдержал.
 —  А  теперь  выслушай  и  заруби  себе  на  носу,  что  я  тебе  скажу,  ты,
 175

усеченный  германец!  Уж  что-что,  а  на  армию  нашу  я  клепать  не  по¬
зволю!  Не  хочешь  ли  ты  сказать,  что  нас  бьют  старики  и  больные?
 —  То  есть  как  это  бьют?—запротестовал  Цише,  но  Вольцова
уже  нельзя  было  остановить:
 —  Скажешь  —  не  бьют?  Что,  в  Сталинграде  нас  не  расколошма¬
тили?  У  Радомышл5Г  и  Брусилова  не  разбили  наголову?  Под  Ки¬
ровоградом  не  стерли  в  порошок?  Под  Шумском  и  Острополем  не
намяли  нам  бока?  У  Каменец-Подольска  и  Скалы  не  накостыляли
нам  шею?  И  кто  же  это  сделал  —  старики  и  больные?  Ты  это  хочешь
сказать?
 Хольт  обрадовался  было  поражению  Цише,  но  теперь  душу  его
охватил  леденящий  страх...  А  Цише  уже  собрался  с  силами  для
ответа:
 —  Это  подавляющее  превосходство  в  людях  носит  чисто  вре¬
менный  характер.
 —  Превосходство  в  людях...—  язвительно  отпарировал  Гомул¬
ка.—  Сколько  же  у  них  должно  быть  здоровых  молодых  солдат  при
такой  прорве  стариков  и  больных!
 Вольцов  в  раздражении  всадил  в  стол  свой  кинжал.
 —  Господи  боже  ты  мой,  ну  и  осел  же  ты,  Цише,  самый  распослед¬
ний  осел!  От  таких  дураков  плакать  хочется!  И  этакое  дерьмо  корчит
из  себя  национал-социалиста!  Что  ты  мелешь,  балда,  о  разгроме  и  о
последних  резервах?  Хочешь,  я  на  карте  тебе  покажу,  что  за  эту  зиму
произошло  на  Восточном  фронте?
 Но  и  Цише  дощел  до  белого  каления.
 —  Ах,  ты  вот  как!..  Ты,  значит,  считаешь...  Ть1  хочешь  сказать...
То  есть  я  хочу  сказать...  Вернее,  фюрер  сказал...—  лепетал  он  бес¬
связно.
 Но  тут  все  вздрогнули.  Прозвучал  сигнал  тревоги.  Страсти  мгно¬
венно  улеглись.  Не  забыть  каску  и  противогаз,  мелькнуло  в  голове  у
Хольта,  и  он  вместе  с  остальными  побежал  к  орудию.
 10
 В  первых  числах  июня  активность  англо-американской  авиации
заметно  пошла  на  убыль.  Только  ночные  самолеты  радиопротиво¬
действия  и  группы  скоростных  «москито»  по-прежнему  пересекали
границу,  а  днем  над  страной  на  большой  высоте  кружили  разведчики.
Этот  спад  воздушной  войны  после  непрерывных  дневных  и  ночных
налетов  на  города  и  отдельные  объекты,  ознаменовавших  первую
половину  года,  стал  темой  бесконечных  обсуждений  в  бараках  и  ору¬
дийных  окопах.  Размышляя  над  картой  военных  действий,  Вольцов
предполагал  за  этим  какую-то  новую  «дьявольскую  каверзу».  Зато
Цише  торжествовал:
 —  Вот  вам  и  результат  нашей  ожесточенной  обороны!  Выдохлись
они! 	-
 Готтескнехт,  с  тревогой  следивший  за  все  возрастающей  нервоз¬
ностью  своих  питомцев,  добился  у  Кутшеры  разрешения  в  тех  случаях,
когда  не  сообщали  о  приближении  самолетов,  звонить  побудку  только
при  команде  «к  бою».  Юношам,  недосылавшим  в  течение  долгих  ме¬
 176

сяцев,  впервые  перепало  несколько  ночей  спокойного  сна,  и  это  ока¬
зало  свое  действие:  споры  угомонились,  улеглась  нервозность,  и  на
батарее  изменилось  настроение:  повеяло  духом  бодрости  и  опти¬
мизма.  Вольцов  и  Цише  снова  поладили,  да  и  Кутшера  не  орал  истош¬
ным  голосом  на  всю  батарею,  он  даже  время  от  времени  отваживался  ;
на  казарменную  остроту,  а  отдав  команду  «к  бою»,  с  увлечением
играл  со  своей  собакой  Блицем.  Шмидлинг  снова  стал  разговорчив,
как  в  пору  их  учения,  и  радовался  предстоящему  отпуску.  Хольт  отды¬
хал  душой,  читая  ежедневные  оперативные  сводки.  На  востоке,  как
показал  ему  на  карте  Вольцов,  установился  прочный  фронт  от  Нарвы
до  Карпат.  Отступление,  продолжавшееся  Долгие  месяцы,  видимо,
прекратилось.  Теперь  и  Вольцов  допускал,  что  силы  русских  на
исходе.Он  соглашался  с  Цише  и  в  том,  что  продвижение  американ¬
цев  в  Италии  уже  не  играет  большой  роли,  и  даже  потеря  Рима  не
поколебала  общего  оптимизма.
 —  Италия^—  пояснял  им  Цише,—  второстепенный  театр  войны.
Судьба  рейха,,  как  неоднократно  подчеркивал  фюрер,  решится  на
востоке.,
 Вольцов,  вечно  корпевший  над  учебниками  стратегии,  а  за  послед¬
нее  время  взявшийся,  по  совету  Цише,  за  «Майн  кампф»,  восполь¬
зовался  передышкой,  чтобы  в  порядке  пресловутого  «самовоспита¬
ния»  заняться  новичками.  В  поисках  жертвы,  он  нацелился  на  Фойг-
та,  подносчика  снарядов  из  расчета  «Антон».
 —  Фойгт,—  говорил  он,—  единственный  из  новичков  не  явился
добровольно.  Надо  развить  в  нем  боевой  дух.
 Хольт  и  Гомулка  отказались  участвовать  в  этой  операции.  И  как-
то  Вольцов,  прихватив  с  собой  вконец  одичавшего  Феттера,  отпра¬
вился  в  барак  «Антон»,  где  Фойгт  в  числе  двадцати  трех  младших
курсантов  спал  в  большой  комнате.  При  таком  перевесе  сил  новички
могли  бы  оказать  старшим  успешное  сопротивление.  Но  товарищи
не  поддержали  Фойгта,  никто  и  пальцем  не  шевельнул,  когда  Воль¬
цов  ворвался  к  ним  в  спальню.  Фойгт  пытался  оказать  сопротивление,
но  силы  были  слишком  неравны.  Вытащив  беднягу  из  барака,  стар¬
шие  окунули  его  с  головой  в  пожарную  бочку.  На  следующую  ночь
Вольцов  окатил  его  в  постели  ведром  протухшей  воды  из  бочки.  К
счастью,  слухи  об  этом  дошли  до  Готтескнехта,  и  он  под  угрозой  нака¬
зания  запретил  Вольцову  издеваться  над  новичками.
 Стоял  ясный,  знойный  день.  Класс  Хольта  томился  на  уроке  исто¬
рии.  Хольт  тоскливо  глядел  в  открытое  окно  барака.  Лежать  бы
сейчас  на  берегу  реки  и  греться  на  солнышке,  мечтал  он.  Весь  класс
клевал  носом,  и  только  Вольцов,  как  всегда  увлекавшийся  уроками
истории,  рассказывал  о  битве  при  Каннах.  Просигналили  тревогу.
Раздетые  до  пояса  юноши  благодушествовали  у  орудий,  принимая
солнечные  ванны.
 Наблюдатели  сообщали  только  об  отдельных  разведчиках.  На
командном  пункте  послышался  обычный  возглас:  «Шум  мотора  —
направление  девять!»  Кутшера  подошел  поближе  со  своей  собакой.
Орудийные  стволы  повернулись  на  запад.  «Самолет  —  девять!».—
доложил  наблюдатель  у  зенитной  оптической  трубы.
 12  Д.  Нолль
 177

—  Спроси,  какого  типа  самолет?  —  заорал  с  поля  капитан.
 Это  был  «Локхид  Р-38  Ф  Лайтнинг»,  летевший  на  высоте  десяти
 тысяч  метров.
 Хольт  смотрел  в  сверкающее  небо,  где  двигался  невидимый  само¬
лет,  оставляя  за  собой  короткую  белую  ленту.  Вольцов,  закрывшись
рукавицей  от  ослепительных  солнечных  лучей,  присел  на  станину,  до¬
садуя,  что  ни  о  какой  стрельбе  не  может  быть  и  речи.  Тем  не  менее  с
командирского  пункта  передали  все  данные,  а  наводчики  доло¬
жили  о  совмещении.  Однако  данные  для  установщика  были  больше
предельных.  Постепенно  белая  полоса  рассеялась  в  голубой  дали.
 На  командирском  пункте  снова  началась  суматоха.  Операторы  у
дальномера,  Эберт  и  Надлер,  следили  за  самолетом  и  видели,  как
он  повернул  на  восток.  Когда  же  дальномерщик  Дузенбекер  отор¬
вался  от  прибора,  в  поле  зрения  еле  заметной  точечкой  вынырнула
еще  одна  машина.
 —  Господин  вахмистр!  —  крикнул  Надлер.—  «Лайтнинг»  падает,
он  сбит!  —  Дузенбекер  снова  припал  глазом  к  окуляру.
 —  Вздор!  —  возмутился  Кутшера.
 Но  Дузенбекер  подтвердил  наблюдение  своего  оператора:
 —  Он  прав!
 Никто  не  знал,  что  и  думать.  Кутшера  оттолкнул  Надлера  и  сам
нагнулся  к  окуляру,  потом  протер  глаза:  «Вы  что,  все  ополоумели
что  ли?»  Волнение  на  командирском  пункте  снова  улеглось.
 —  Кто  же  это  мог  подбить  «лайтнинг»  на  высоте  десять  тысяч
метров?  —  недоумевал  Вольцов.
 Осмотрительный  Готтескнехт  приказал  запросить  подгруппу,  но  и
там  ничего  не  знали.
 Сигнал  отбоя.  Кутшера,  как  всегда  в  тех  случаях,  когда  стрель¬
ба  срывалась,  стал  отводить  душу  на  курсантах.  Он  кричал,  что
дисциплина  ослабела,  наблюдатели  ворон  считают.  Надлер  жрет
на  посту  конфеты!  Он  уже  выгнал  первую  партию  на  пробежку—
десять  раз  вокруг  командирского  пункта.
 —  А  этим  мерзавцам  у  орудий  я  покажу,  как...
 Но  тут  опять  всполошился  наблюдатель  у  зенитной  оптической
трубы:  «Самолет  —  три!»  —  крикнул  он.  Он  показывал  наверх:  «Вон
там!»  Однако  мотора  не  было  слышно.  Все  озадаченно  смотрели  в
небо.
 —  Запросите  тип  самолета!  —  заорал  Кутшера.
 Но  вот  дальномер  и  зенитная  оптическая  труба  повернули  кру¬
гом.
 —  Запросите  тип!  —  продолжал  орать  Кутшера.
 Наблюдатель  не  отвечал.  Прибористы  доложили:
 —  Цель  поймана!
 Кутшера,  вне  себя,  орал:
 —  Запросите  тип,  дьявол  вас  побери,  да  нельзя  ли  поскорее?
 Дузенбекер  оторвался  от  дальномера:
 —  Ничего  не  понимаю,  господин  капитан.
 Наблюдатель  бормотал:
 —  А...  ч-ч...—  И  словно  проснувшись:—  Первые  данные  —  мо¬
ноплан,  без  мотора,  без  горизонтального  оперения  и  шасси...
 178

—  Вы  что,  пьяны?  —  взревел  Кутшера.—  Что  вы  сегодня  все  бе¬
лены,  что  ли,  объелись?
 Готтескнехт  протянул  ему  бинокль.
 —  Машина  неизвестной  марки!
 —  В  таком  случае,—  загремел  Кутшера,—  огонь!  —  Маленький,
отливающий  серебром  самолет  беззвучно  чертил  круги  в  небе.
 —  Тревога!  Самолет  —  шесть!  —  загремела  команда  у  орудий.
—  Стрелять  по  данным  прибора  управления...  Беглый...  огонь!
 Пушки  загремели,  над  командирским  пунктом  стлался  дым,  и
ветерок  относил  его  в  сторону.  Вдруг  кто-то  закричал  снизу:
 —  Приказ  подгруппы  —  прекратить  огонь!  Наш  истребитель  в  по¬
гоне  за  противником!
 —  Черт  знает  что!  —  ругался  Кутшера,  между  тем  как  разрывы
облачками  рассыпались  в  небе.
 И  тут  раздался  голос  Дузенбекера:*
 —  Господин  капитан,  у  неизвестного  самолета  эмблема  германс¬
ких  военно-воздушных  сил!
 Теперь  на  батарее  не  было  человека,  который  не  стоял  бы,  запро¬
кинув  голову,  и  не  следил  за  диковинной  машиной,  чей  беззвучный
полет  был  для  всех  загадкой.
 —  Еще  один  залп,  и  мы  бы  его  сбили!  —  сказал  Вольцов.
 Самолет,  сделав  последний  круг,  стал  уходить  к  югу.
 —  Этот  истребитель  и  сбил  «лайтнинг»!  —  Цише  первый  загово¬
рил  о  «новом  оружии».  После  обеда  Вольцов  из  канцелярии  побежал
в  барак  надеть  выходную  форму.  По  телефону  сообщили,  что  все
наблюдатели  и  прибористы  батареи  приглашаются  в  подгруппу  для
получения  информации.  Вольцов,  разумеется,  к  ним  присоединился.
Вечером,-  когда  он  вернулся,  от  него  разило  пивом.
 В  бараке  уже  спали.
 —  Вставайте,  лежебоки!—Он  сел  на  стол  и  начал  рассказы¬
вать.—  Мы  ездили  на  авиабазу,  а  потом  всей  компанией  переноче...
пере...  кочевали  в  кафе  «Италия»,  и  хозяйка  начала...  почала  для  нас
бочку  крепкого  пива.
 —  Что  же  это  был  за  самолет?  —  не  выдержал  Хольт.
 —  Чудо  из  чудес!  —  И  Вольцов  рассказал  им,  что  самолет  совер¬
шенно  новой  конструкции  —  ракетный  истребитель.  Называется
«Ме-163».  Быстрота  полета  прямо  фантастическая.  Больше  тысячи
километров  в  час.—  Тише!  —  крикнул  он,  так  как  поднялся  невообра¬
зимый  шум.—  Истребитель  этот  западнее  Дортмунда  действительно
сбил  «лайтнинга».  Ракетное  топливо  действует  только  короткое  вре¬
мя,  по  истечении  которого  машина  должна  приземлиться.  Пилот  ру¬
гался  на  чем  свет  стоит.  У  него  не  было  при  себе  даже  опознаватель¬
ного  знака.  Говорят,  проходят  испытание  и  другие  типы  машин.  Так,
например,  «Ме-262»  —  реактивный  самолет:  никто  не  знает,  как  он
действует.
 Вот  он,  перелом  в  воздушной  войне!  —  обрадовался  Хольт.  Засы¬
пая,  он  видел  косяки  новых  истребителей  —  они  словно  метлами  очи¬
щали  небо  от  бомбардировщиков...  А  я-то,  укорял  он  себя,  как  часто
я  падаю  духом...
 12'
 179

Назавтра  в  кафе  «Италия»  собрались  курсанты  со  всех  окрестных
батарей.  Под  влиянием  вчерашнего  события  воображение  их
разыгралось.  Рассказывали  самые  невероятные  вещи  —  будто  само¬
лет  нового  типа  может  уничтожить  целые  эскадры  бомбардировщи¬
ков.  Эти  истребители  будто  положат  конец  воздушной  войне.
 Хольт  блаженствовал,  развалясь  на  старом  плюшевом  диване,
и  сквозь  полудрему  слушал  рассказы  девушек  о  курсах  медсестер,
где  они  проходили  подготовку.  Впрочем,  он  не  столько  слушал,  сколь¬
ко  думал  о  том,  застанет  ли  дома  фрау  Цише.  Ускользнув  от  девушек,
он  побежал  по  разрушенным  улицам.  С  завода  Круппа  пустым  пото¬
ком  хлынули  рабочие  —  уходила  ночная  смена.  Хольт  подумал:  нашу
промышленность  никакими  силами  не  задавишь.
 Фрау  Цише,  видно,  обрадовалась  ему  и  терпеливо  выслушала  его
рассказ  о  загадочном  истребителе.
 —  Однако  Рим  твоему  ракетному  истребителю  не  удалось  спасти!
—  съязвила  она,  чем  очень  его  расстроила.  Они  отправились  вместе
в  кино.  Старый  детективный  фильм  оставил  его  равнодушным,  зато
он  с  интересом  смотрел  хронику.  На  экране  показывали  битву  танков
с  самоходными  орудиями.
 На  улице  ждал  их  ясный,  тихий  вечер.  Легкий  ветерою  смягчал
жару.  Медленно  шли  они  по  улицам  предместья  мимо  опустевших
вилл.  Нигде  ни  зеленой  травинки,  повсюду  пыль  и  копоть,  в  воздухе
носятся  дым  и  гарь...  Хольту  вспомнились  безбрежные  леса  и  горы
с  заветной  каменоломней.
 —  Уехать  бы  куда-нибудь,  пока  стоит  лето,—  сказал  он.
 Она  искоса  поглядела  на  него  и  некоторое  время  шла  молча  рядом.
 —  Ты  последнее  время  вел  себя  более  чем  странно,  капризничал,
дерзил,—  сказала  она  с  укором.
 —  Неужели  ты  не  можешь  меня  понять?  —  ответил  Хольт.  —  В
апреле  и  мае  на  нас  столько  всего  свалилось...  Нервы  не  выдер¬
живали...  А  к  тому  же...
 —  Что  к  тому  же?
 —  Я  пережил  тяжелый  кризис.  Только  теперь,  когда  все  позади,
мне  ясно,  до  чего  я  был  издерган.  Я  сомневался  решительно  во  всем.
В  нашей  конечной  победе  —  ив  себе...  Я  сомневался  даже...
 Он  осекся,  и  она  подтолкнула  его  локтем,  словно  побуждая  к  даль¬
нейшей  откровенности.
 —  ...в  своих  чувствах  к  тебе...
 Она  звонко  рассмеялась  и  крепко  сдавила  ему  локоть.
 —  На  костер  еретика!
 —  Ты  на  меня  сердишься?  —  спросил  он.
 —  Ужасно!  Тебе  придется  отречься  от  своих  заблуждений!
 Повсюду  лежали  разбитые,  развороченные  трамваи  и  автобусы.
 Над  развалинам»,  над  зарослями  сорняков  стоял  тихий  вечер.
 —  Сегодня  все  напоминает  мне  наше  первое  знакомство,—  сказал
Хольт.  —  Что  ты  подумала  тогда,  встретив  меня  на  улице?
 —  Таких  вопросов  женщине  не  задают,—  наставительно  отве¬
чала  она.  —  Ты  неисправим!  Женщин  не  заставляют  копаться  в  том,
что  лучше  оставить  неясным,  туманным.  Они  не  любят  задумывать¬
ся  над  своими  чувствами.
 180

—  Но  отчего  же?
 —  Кому  охота  признаваться  в  собственной  слабости!  Но  тебе
этого  не  понять.  У  вас,  мужчин,  это  не  так.  Мужчина  в  этих*случаях
утверждается  в  своем  тщеславии  и  властолюбии...
 Он  плохо  ее  понимал.
 —  Я  чувствовал  себя  скорее  твоим  рабом!
 —  По-видимому,  с  возрастом  это  меняется,—  продолжала  она
смеясь.  —  Женщине  ведь  хочется  немного  и  бояться  мужчины,  иначе
ей  становится  скучно.
 —  Мог  ли  я  тогда  предположить,—  сказал  он  угрюмо,—  что  ты...
 —  Не  бойся,  договаривай,  что  думаешь,—  подхватила  *она.  —
Что  я,  замужняя  женщина,и  так  далее  и  тому  подобное  —  ты  это
хотел  сказать?  Вся  беда  в  твоей  неопытности!  Иначе  бы  ты  знал,  что
замужнюю  женщину  легче  покорить.  —  И  с  вызовом:  —  Каждая  за¬
мужняя  женщина  рада  случаю  отдаться.  Каждая!  Пусть  мужчина
только  внушит  ей,  что  всякое  сопротивление  бесполезно.  —  Хольту
этот  разговор  был  неприятен,  он  напоминал  ему  о  том  сомнительном
и  неблаговидном,  что  было  в  их  отношениях.  Он  сказал  уклончиво:
 —  И  все  же,  я  уверен,  попробуй  я  в  чем-нибудь  заявить  свою
волю,  ты  мне  этого  не  простишь!
 —  Но  это  потому,  что  у  твоего  упрямства  всегда  один  и  тот  же
дурацкий  повод!
 —  Неужели  ты  не  можешь  войти  в  мое  положение?  Неужели  тебе
трудно  понять,  как  мне  тяжело  быть  в  твоей  жизни...  какой-то...  эпи¬
зодической  фигурой!
 —  Глупенький,  ты  ревнуешь  к  клочку  бумаги.  Ты,  пожалуй,  воз¬
ненавидишь  моего  домохозяина  —  ведь  и  с  ним  я  связана  договором!
Если  бы  ты,  большой  ребенок,  был  хоть  чуточку  опытнее,—  вырва¬
лось  у  нее,—  ты  понимал  бы,  что  это  у  него  все  основания...  —  Она
внезапно  умолкла.  —  Я  и  так  сказала  больше,  чем  нужно!  —  Она
пошла  быстрее.  —  Надеюсь,  они  хоть  сегодня  оставят  нас  в  покое.
 И  действительно,  ночь  прошЛа  без  воздушной  тревоги.  Ранним
утром  Хольт  спал  крепко,  без  сновидений,  когда  фрау  Цише  его  рас¬
толкала.  Он  так  основательно  позабыл  и  свою  батарею,  и  войну,  и
свое  орудие,  что  проснуться  было  для  него  огромным  разочарованием.
 —  Слушай!  —  приказала  ему  фрау  Цише,  держа  руку  на  регу¬
ляторе  громкости  маленького  радиоприемника,  стоявшего  на  ночном
столике.
 Хольт  протер  глаза.  По  радио  передавали:
 —  «...  противник  начал  свое  давно  подготовляемое  и  заранее
предвиденное  нами  вторжение  в  Западную  Европу...  вступив,  по  при¬
казу  Москвы,  на  этот  жертвенный  путь...  Противнику  после  высадки
удалось  во  многих  местах  потеснить...  В  районе  бухты  Сены  крупные
воздушные  десанты...  Прямые  попадания  в  соединения  линейных
кораблей...  Борьба  с  вторгшимися  войсками  противника  идет  полным
ходом...»
 Фрау  Цише  выключила  радио  и  снова  тряхнула  его  за  плечо.
 —  Да  проснись  же!  —  А  потом  сказала:  —  Веселенькие  новости!
 Он  зябко  натянул  на  себя  стеганое  одеяло:  —  Увидишь!  Это  будет
 новый  Дьепп!
 181

И  только  тут  словно  пелена  упала  с  его  глаз.
 —  Теперь  я  понимаю!  Вот  почему  все  это  время  они  оставляли
нас  в  покое!
 Фрау  Цише  сунула  еуу  в  рот  зажженную  сигарету.
 —  Значит,  все-таки  война  на  два  фронта!
 .  Он  старался  побороть  охватившее  его  разочарование:
 —  Не  будь  такой  пессимисткой!
 Она  последовала  за  ним  в  ванную.  Он  брился  перед  зеркалом.
Скалывая  мокрыми  руками  распустившиеся  волосы,  она  спросила:
 —  Ты  на  батарею?
 —  Да,  теперь  мое  место  там,—  отвечал  он.
 Гюнтер  Цише  перед  бараком  поучал  новичков  из  Силезии:
 —  Наконец-то  американские  войска  почувствуют  сокрушитель¬
ную  силу  наших  ударов.
 Высунув  в  окно  взлохмаченную  голову,  Феттер  язвительно
заметил:
 —  Как  бы  твоя  башка  не  почувствовала  сокрушительную  силу
их  ударов!
 Вольцов  вместо  посещения  уроков  подолгу  простаивал  над
картами.
 Прошло  несколько  дней,  и  он  еще  ниже,  еще  озабоченнее  скло¬
нился  над  столом.
 —  Русские  наступают  на  Карельском  перешейке!
 —  Наступление  русских  на  Карелию  —  признак  их  слабости,—
заявил  Цише.
 —  В  Нормандии,—  продолжал  Вольцов,—  оба  плацдарма  вчера
соединились!
 —  Тем  лучше,—  не  сдавался  Цише.  —  Мы  сможем  одним  на¬
тиском  сбросить  их  в  море!
 В  маленьком  радиоприемнике,  принадлежащем  Цише,  диктор
вещал:
 —  «Атака  началась.  Грудь  вздымается  в  предчувствии  этого
поистине  решающего  часа».
 Вольцов,  склонясь  над  картой,  досадливо  почесал  в  затылке.
 Во  время  дневной  поверки  к  ним  вышел  давно  уже  не  показывав¬
шийся  Кутшера.
 —  Слушать  всем!  У  меня  новость,  сегодня  это  передадут  по  радио.
Наконец-то  началось!  Час  возмездия  близок!..  Соблюдать  тишину!..
С  нынешнего  дня  Лондон  находится  под  непрерывным  огнем  новых
немецких  снарядов  самого  тяжелого  калибра!  —  Спустя  несколько
дней  выяснились  подробности,  а  также  название  нового  оружия  —
«Фау-1».
 Эти  резкие  переходы  от  бурного  ликования  к  гнетущей  подавлен¬
ности,  эти  внезапные  подъемы  и  спады  настроения,  которые  Хольт
наблюдал  у  себя  и  у  других,  немало  его  пугали.  Сообщение  о  вводе
в  бой  нового  оружия  заслоняло  печальные  донесения  из  Франции.
Когда  радио  и  газеты  наперебой  приводили  самые  оптимистические
сообщения  и  прогнозы,  Гомулка  единственный  за  этим  гомоном  рас¬
 182

слышал  роковую  весть  о  том,  что  «американцы  сброшены  с  полу¬
острова  Котантен»  —  до  сих  пор  Котантен  в  .сводках  не  упоминался.
На  следующий  день  пришло  известие  о  падении  Сен-Совера.
 С  полной  силой  возобновилась  активность  английской  и  амери¬
канской  авиации.  Один  за  другим  следовали  дневные  Налеты  амери¬
канских  бомбардировщиков  на  промышленные  объекты  соседних
городов  и  ночные  налеты  англичан  на  Обергаузен,  Дуйсбург  и  Гель¬
зенкирхен.  В  одну  из  этих  ночей  бомба  попала  в  гельзенкирхенские
заводы  по  гидрогенизации  угля,  и  они  горели  много  дней  подряд.
 Стрельба  и  подноска  боеприпасов  в  своем  неизменном  чередова¬
нии  по-прежнему  заполняли  все  время.  Сводки  все  чаще  говори¬
ли  об  усиливающейся  активности  авиации  противника  в  восточ¬
ных  районах  Германии.  Число  нарушений  германских  границ,  рав¬
но  как  и  число  самолетов,  нарушающих  эти  границы,  все  увели¬
чивалось.  Все  реже  и  реже  становились  дневные  бои,  и  настал  час,
когда  Вольцов  констатировал:  «Они  захватили  господство  в  воздухе
над  рейхом».  Однажды  ночью  курсантам  пришлось  дать  свыше  сотни
залпов.  А  затем  их  ждала  подноска  боеприпасов;  от  изнеможения  все
валились  с  ног.  У  Гомулки  сдали  нервы,  и  он  крикнул  Цише:
 —  Вот  и  видно,  как  вражеская  авиация  выдохлась  под  действием
наших  яростных  ударов!
 От  недавнего  оптимизма  и  воодушевления  не  оставалось  и  следа.
А  тут  еще  распространились,  а  вскоре  и  подтвердились  слухи,  поверг¬
шие  молодежь  в  полное  уныние.  Севернее  Реклингхаузена,  а  также
под  Дуйсбургом  и  Дортмундом  подверглись  бомбежке  зенитные  ба¬
тареи.  «Следопыты»  дымовыми  сигналами  засекли  средь  бела  дня
местоположение  батарей,  и  бомбардировщики,  проходя  волна  за  вол¬
ной,  сбрасывали  свой  груз  на  орудия.
 —  Придет  и  наш  черед!  —  говорил  Гомулка.  Хольт  терзался
страхом.  При  каждом  сигнале  тревоги  мороз  пробегал  у  него  по  коже,
и  только  грохот  пушек  возвращал  ему  равновесие.  Напрасно  он  гово¬
рил  себе:  я  должен  побороть  в  себе  страх,  должен!  Он  успокаивал
себя  тем,  что  в  критическую  минуту  растеряется  не  больше,  чем
другие.  Все  боятся.
 Цише.  три  раза  в  неделю  слушал  комментарии  Ганса  Фриче  и,
вооружившись  новыми  аргументами  —  о  «смене  командования  и
приближении  часа  расплаты,—  старался  взбодрить  молодежь.  Воль¬
цов  по-прежнему  изучал  карты.
 —  Генеральное  наступление  на  Востоке!  —  говорил  он.  —  Что-то
будет,  друзья!  —  Жутко  становилось  Хольту  от  его  неизменного
хладнокровия.
 У  Цише  был  свободный  день.  Рутшер,  Феттер  и  Кирш  в  столовой
играли  в  скат.  Вольцов  достал  из  шкафчика  топографические  карты.
Хольт  с  внезапной  решимостью  вскочил  с  кровати  и  наигранно  рав¬
нодушно  спросил:  «Ну,  что  новенького?»  И  сразу  же  к  ним  присое¬
динился  Гомулка.
 —  Положение  кажется  мне  серьезным,—  начал  Вольцов.  —
Американцы  заняли  весь  полуостров  Котантен.  —  Он  разложил  на
столе  #карту  Франции.
 183

Хольт  следил  за  острием  его  циркуля,  указывавшим  на  Шербур.
 —  Так  это  и  есть  Котантен?  Но  ведь  это  же  ничтожная  часть
Франции!
 —  Да,  но  важнейший  стратегический  плацдарм,—  пояснил  Воль¬
цов.  —  Американцам  теперь  ничто  не  помешает  начать  широко  заду¬
манное  наступление.  Но  все  этр  не  идет  ни  в  какое  сравнение  с  тем,
что  творится  на  Восточном  фронте.
 —  А  что,  там  очень  плохо?  —  подавленно  спросил  Хольт.
 Вольцов  сердито  фыркнул.  Он  разложил  на  столе  карту  Восточной
 Европы.  Но  тут  открылась  дверь,  и  в  комнату  заглянул  Готтескнехт.
 —  Продолжайте!  —  Он  испытующе  поглядел  по  сторонам.  —  Мы,
кажется,  обсуждаем  положение  на  фронте?  Признаться,  Вольцов,
ваше  мнение  и  я  не  прочь  послушать.  Валяйте,  не  смущайтесь!
 Вольцов,  склонив  голову  набок,  посмотрел  на  Готтескнехта  с
видом,  говорившим:  «Только  тебя  здесь  не  хватало!»  Но  вслух  он
произнес:  —  Все  дело  в  том,  что  официальные  сводки  надо  сперва
перетасовать,  а  это  задача  нелегкая!
 —  То  есть  как  это  перетасовать?
 —  Ну,  собрать  в  одно  целое,  как  из  частей  собирают  радиоприем¬
ник.  Официальная  сводка  не  дает  связного  обзора  событий.  Вам
расскажут  о  частичном  продвижении  в  одном  месте  и  вынужденном
отходе  в  другом  —  спасибо,  если  назовут  еще  два-три  населенных
пункта.  Только  из  обзора  в  «Фелькишер  беобахтер»  можно  кое-что
уразуметь,  вот  и  приходится  из  кусочков  ляпать  общую  картину.
 —  Ну  и  ляпайте!  —  сказал  Готтескнехт.  —  А  мы  послушаем.
Но  предупреждаю:  если  будете  нести  околесицу,  придется  поставить
вам  плохо!
 —  До  двадцатого  июня,—  начал  Вольцов,—  наш  фронт  выгля¬
дел  примерно  так:  от  Черноморского  побережья  западнее  Одессы  он
через  Яссы  тянулся  к  Карпатам,  а  там  через  Броды  уходил  на  север,
к  Припяти.  Здесь  начинался  Центральный  участок  фронта:  образуя
широкую  дугу  в  триста  километров,  глубоко  вдававшуюся  на  восток,
он  тянулся  вдоль  Припяти  и  дальше  на  северо-восток  до  Рогачева
и  Жлобина;  отсюда,  пересекая  Днепр,  он  направлялся  к  северу  и,
снова  возвращаясь  на  западный  берег  Днепра  и  охватывая  Витебск,
уходил  на  запад  к  Полоцку.  Здесь  простирался  Северо-Восточный
участок  фронта;  поднимаясь  круто  к  северу,  он  огибал  Чудское  озеро
и  шел  дальше  к  Нарве.  —  Вольцов  показывал  все  на  карте.  —  Когда
я  увидел  дугу,  которую  образует  фронт,  я  страшно  удивился,  ведь
любой  учебник  тактики  и  стратегии  вам  скажет',  что  такие  дуги  к  доб¬
ру  не  ведут,—  вспомните  Сталинград!  Этот  огромный  южный  фланг
на  центральном  участке  фронта,  тянущийся  с  запада  на  восток  на
протяжении  трехсот  километров,  правда,  прикрыт  болотами  Припяти
—  летом  здесь  ни  о  какой  войне  не  может  быть  и  речи.  И  все  же  эта
дуга  представляла  своего  рода  яйцо  всмятку,  если  можно  так  выра¬
зиться...
 —  Так  можно  выразиться!
 —  Ив  самом  деле,  русские  между  двадцать  первым  и  двадцать
третьим  прорвали  фронт  в  четырех  местах:  по  обе  стороны  Витебска,
здесь  —  у  Орши,  у  Могилева  и,  наконец,  по  обе  стороны  Бобруйска.
 184

Оперативные  сводки  уже  после  первого  дня  наступления  сообщали
о  «местных  прорывах»,  которые  тут  же  удавалось  «перекрыть».  Но
это,  очевидно,  было  действительно  только  до  ближайшего  утра.
Возьмем,  например,  оба  прорыва  севернее  и  южнее  Витебска:  двад¬
цать  первого  русские  перешли  здесь  в  наступление;  самое  позднее
двадцать  третьего  они  в  этйх  местах  прорвали  нашу  глубоко  эшело¬
нированную  оборону,  и  уже  двадцать  четвертого  оба  ударных  клина
должны  были  соединиться.  И  то,  что  Витебск,  несмотря  на  это,  еще
долго  фигурировал  в  наших  сводках  —  обычные  разговоры  насчет  тя¬
желых  оборонительных  боев  и  прочее,—  только  доказывает...  —  Тут
Вольцов  осекся.
 —  Что  же  это  доказывает?  —  спросил  Готтескнехт.
 —  Господин  вахмистр,  когда  русские  форсированным  маршем
продвигаются  на  запад,  а  восточнее,  в  районе  Витебска,  идут  тяжелые
бои,  иначе  как  «котлом»  это  не  назовешь!
 На  время  воцарилось  молчание.  Готтескнехт  чиркнул  спичкой
и  закурил.
 —  Итак,  ловушка  под  Витебском  захлопнулась.  Русские  раз¬
вивают  свое  наступление  на  запад  так  стремительно,  что  голова
кругом  идет!  То  же  самое,  очевидно,  происходило  на  участке  Орша  —
Могилев:  вам  сообщают  о  «прорывах  местного  значения»,  а  уже  день
спустя  называют  места,  лежащие  значительно  западнее.  Но  хуже
всего  обстоит  дело  вот  здесь.  Удар  на  Бобруйск  был,  видимо,  осу¬
ществлен  с  особенной  силой.  Я  внимательно  следил  за  тем  моментом,
когда  русские  севернее  Бобруйска  вышли  к  Днепру.  Это  может  пока¬
заться  шуткой,  господин  вахмистр,  но  похоже,  что  русские  переправи¬
лись  через  Днепр  одновременно  с  нашими  дивизиями!  Там,  видимо,
самый  большой  котел.  Из  района  между  Березиной  и  Могилевом
сообщают  об  оборонительных  боях,  тогда  как  в  районе  Могилев  —
Орша  —  Бобруйск  идут  сражения;  здесь,  очевидно,  окружение
достигло  наибольших  масштабов.  —  Вольцов  отложил  циркуль  и
обеими  руками  оперся  о  стол.  —  Итак,  Орша  сдана,  Могилев  и  Боб¬
руйск  отрезаны.  Между  Днепром  и  Березиной  оперируют  русские.
Они  со  дня  на  день  должны  выйти  на  Березину.  Похоже,  что  они  прод¬
вигаются  беспрепятственно,  а  тут  еще  на  севере  фронт  между  Нарвой
и  Полоцком  повис  в  воздухе  с  обнаженным  южным  флангом.  Вбитым
севернее  Витебска  клиньям  противника  остается  лишь  повернуть
на  север,  чтобы  обойти  Полоцк,  если  только  перед  ними  не  стоит  дру¬
гая  цель,  а  именно,  широким  охватывающим  движением  перерезать
весь  центральный  участок  фронта  до  самого  Минска  и  стремительно
продвигаться  к  Восточно-Прусской  границе.
 —  И  что  же  вы  в  данном  положении  рекомендовали  бы  сделать?
—  спросил  Готтескнехт  без  тени  улыбки.
 Лицо  у  Вольцова  расплылось  в  ухмылку.
 —  Классический  вопрос  генштабисту  на  выпускных  экзаменах,
господин  вахмистр!  По  правилам  военного  искусства  рекомендуется
при  всех  условиях  избегать  окружения  силами  противника.  Я  попы¬
тался  бы  создать  новый  фронт  на  линии  Минск  —  Слуцк.
 Готтескнехт  долго  рассматривал  карту,  а  потом  сказал,  не  подни¬
мая  глаз:
 185

—  Ваш  новый  фронт  чертовски  близко  подходил  бы  к  Восточной
Пруссии!
 Вольцов  пожал  плечами.
 —  Держу  пари  на  что  угодно,  что  перед  рубежом  Двинск  —
Минск  —  Слуцк  вы  уже  никакими  силами  не  остановите  русских!
 Готтескнехт  нахлобучил  фуражку  на  глаза  и  смерил  Вольцова
непроницаемым  взглядом:
 —  Надеюсь,  Вольцов,  вы  не  сомневаетесь  в  мудрости  нашего
руководства?
 —  Никак  нет,  господин  вахмистр!
 Готтескнехт  резко  постучал  костяшками  пальцев  по  крышке  стола.
 —  Я  на  вашем  месте  воздержался  бы  от  слишком  частых  обсуж¬
дений  положения  на  фронте.  Настоятельно  рекомендую  вам  с  неру¬
шимым  доверием  взирать  на  нашего  замечательного  фюрера,  осо¬
бенно  в  тех  случаях,  когда  здесь  находится  Цише.  Вы  меня  поняли?
 —  Так  точно,  господин  вахмистр!
 —  Чудесно!  Ну  а  вы,  Хольт,  что  скажете?  Почему  вы  забились
в  угол  с  таким  видом,  будто  вам  жизнь  не  мила?  Вольцов!  Посмотрите
на  вашего  друга!  Я  достаточно  знаю  людей,  чтобы  не  сомневаться,
что  Хольт  твердо  верит  в  нашу  конечную  победу,  и  если  он  сейчас
приуныл,  то  уж  верно,  какая-нибудь  зазноба  испортила  ему  настрое¬
ние.  А  ведь  такой  Цише  мог  бы  сейчас  указать  на  Хольта  и  заявить:
«Это  Вольцов  морально  разложил  его  своими  пораженческими  рас¬
суждениями!»  Он  мог  бы  побежать  к  шефу  с  приятной  новостью,  что
Вольцов  подрывает  боевой  дух  своих  товарищей!  А  что  из  этого  вос¬
последует  со  всеми  вытекающими  отсюда  удовольствиями,  вам  доста¬
точно  известно.  Смотрите  же,  ни  при  каких  условиях  не  допускайте,
чтобы  подобное  произошло  у  нас!
 —  Слушаюсь,  господин  вахмистр!
 —  Ну  ладно!  А  вы,  Хольт,  извольте  немедленно  сделать  веселое
лицо.  Вы  вообще  чересчур  впечатлительны.  Кажется,  совсем  еще  не¬
давно  «Фау-1»  взбодрил  ваш  боевой  дух,  но  достаточно  одного  взгля¬
да  на  карту  —  и  у  вас  катастрофически  падает  настроение.  Никуда
не  годится,  Хольт!  Берите  пример  с  Вольцова,  у  него  чисто  наполео¬
новская  хватка...  На  здоровье  вы  не  жалуетесь,  Хольт?
 —  Никак  нет!  —  ответил  Хольт*  чувствуя  себя  оплеванным  и
жалким.
 —  Вот  и  отлично,  в  конце  концов  здоровье  всего  важнее!  Итак,—
добавил  он,  уходя,—  скорее  на  боковую,  ребята!  Кто  знает,  удастся
ли  вам  сегодня  хорошо  поспать.  Покойной  ночи!
 —  Покойной  ночи,  господин  вахмистр!
 Вольцов,  не  говоря  ни  слова,  принялся  убирать  свои  карты.  Го¬
мулка,  подойдя  к  окну,  стал  глядеть  в  тихую  летнюю  ночь.
 —  Большой  оригинал  этот  Готтескнехт,—  заметил  Хольт,  но
шутка  прозвучала  невесело  и  принужденно.  —  Скажи  по-честному,
Гильберт,—  произнес  он  чуть  слышной  скороговоркой,—  ты  не  обма¬
нываешься?  Все  это  так,  как  ты  говоришь? 	*
 Вольцов  пожал  плечами.
 —  Может,  кое  в  чем  я  и  ошибаюсь.  Положение  на  самом  деле
может  быть  куда  занятнее,  ведь  мне  неизвестно,  сколько  дивизий  у
 186

нас  в  окружении  и  какими  резервами  мы  располагаем.
 —  А  тогда  я,  убей,  не  пойму,  как  ты  можешь  так  равнодушно
рассуждать!  Боже  мой,  что  же  это  будет?  Ведь  речь  идет  о  судьбе
Германии!  Неужели  это  тебя  ни  капли  не  волнует?
 —  Меня?  —  удивился  Вольцов.  —  Но  ведь  это  же  совершенно
разные  вещи.  Одно  дело  —  лужа,  в  которой  мы  все  сидим,  а  другое  —
оценка  создавшегося  положения  вообще.  Карта  военных  действий
все  равно  что  шахматная  доска;  как  честный  партнер,  восхищаешься
любой  удачной  комбинацией  противника.  А  кроме  того,  что  пользы
вешать  голову!
 —  Я  так  не  могу.  Меня  все  время  гнетет  мысль:  что  будет  дальше?
 —  Кто-  это  может  сказать?  Авось  фюрер  что-нибудь  придумает!
Ведь  это  же  не  первая  война,  которая  после  крупных  неудач  кон¬
чается  победой.  После  битвы  при  Каннах  Ганнибал  стоял  перед  безо¬
ружным  Римом  —  в  то  время  никто  гроша  бы  не  дал  за  Римскую
империю,  а  ведь  дело  повернулось  иначе!  Или  готы  —  они  под  пред¬
водительством  Тотилы  устремились  уже  на  Византию,  казалось,  ник¬
то  не  мог  их  задержать,  а  все  же  победа  досталась  Нарсесу.  —  Воль¬
цов  привел  и  другие  исторические  примеры.—  Фридрих  после  Кунерс-
дорфа...  «Чудо  на  Марне»  в  девятьсот  четырнадцатом  году  —  фран¬
цузы  тогда  выглядели  примерно  как  мы  сегодня  и  думали:  дело  дрянь!
 Эти  аналогии  оказали  действие.  Хольт  устыдился  своего  мало¬
душия:  я  неустойчив  и  слаб.  Ничего  еще  не  потеряно,  надо  только,
чтобы  каждый,  не  дрогнув,  стоял  на  своем  посту!
 11
 Это  было  в  июле,  в  ясный  воскресный  день.  Жара  стояла  тропи¬
ческая,  небо  заволокло  мглистой  дымкой.  Над  окрестными  заводами
из  фабричных  труб  поднимались  сизой  грядой  облака  дыма.
 Шмидлинг,  прислонясь  к  стене  блиндажа,  рассказывал,  как  он
собирается  провести  отпуск.  Цише,  принимавший  обстановку,  вдруг
изменился  в  лице.
 —  Крупные  соединения  истребителей  над  Голландией!  Возможны
атаки  на  бреющем  полете!
 —  Атаки  на  бреющем  полете?  —  недоумевал  Хольт.  —  Это  что
еще  за  невидаль!
 Но  Вольцов  воспринял  это  предупреждение  серьезно.
 —  С  самой  пасхи  отовсюду  сообщают  о  бреющих  полетах.  Зепп,
Вернер,  станьте  у  провода!  Нам  потребуются  патроны  ближнего  боя.
 —  Ближнего  боя?  —  удивился  Феттер.  —  Будет  тебе  шутить!
 Прошло  еще  несколько  минут.  На  командирском  пункте  проз¬
вучала  команда:  «Шум  моторов  —  направление  девять!»  —  и  тут  же:
«Самолеты  противника  —  девять!»  В  отдалении  на  небольшой  высоте
показалась  стая  летящих  строем  одномоторных  самолетов.  Вольцов
напялил  френч  прямо  на  голое  тело.  Гул  моторов  мощно  нарастал.
«Самолеты  на  бреющем—девять!»  —  срывающимся  голосом  крик¬
нул  Цише.  У  Хольта  захолонуло  сердце.  Бессознательно  повернул  он
орудие  на  запад.  И  тут  их  обдало  грохочущей  волной.  Двенадцать
 187

истребителей  «мустанг»  пронеслись  над  огневой  позицией,  прошли
над  лесом  с  восточной  стороны  и  обстреляли  из  пулеметов  и  пушек
рабочий  поселок.  «Новый  заход  —  направление  три!»  —  крикнул
Цише.  Зайдя  вторично,  самолеты  летели  еще  ниже;  они  заметили
батарею  и  сбросили  две  бомбы,  а  также  обстреляли  командирский
пункт  и  орудийные  окопы.
 Взрывной  волной  Хольта  отбросило  к  орудию.  Окоп  наполнился
едким  дымом,  ^темноте  послышался  лязг  металла  и  треск  ломающе¬
гося  дерева...  Где-то  в  отдалении  раздался  неясный  голос  Вольцова,
силившийся  перекричать  вой  моторов:  «Вернер,  проклятье,  налево,
разверни  ее  налево!»  Чей-то  до  неузнаваемости  изменившийся  голос
крикнул:  «В  укрытие!»
 Темнота  рассеялась,  стало  видно,  как  самолет  на  бешеной  ско¬
рости  приближается  к  окопу.  Он  летел  так  низко,  что  за  стеклом  ка¬
бины  неподвижной  маской  вырисовывалось  лицо  пилота.  Одним
прыжком  Хольт  очутился  в  блиндаже.  Он  увидел  Вольцова,  присте¬
гивавшего  ремень  каски.
 —  Пушка  вышла  из  строя!  —  крикнул  Вольцов.  —  Разбило  на¬
катник!  Вернер,  Христиан,  Зепп,  за  мной...  к  «Берте»!
 Хольт  бросился  за  ними.  У  подъездной  дороги  серой  неразличимой
массой  горели  бараки.  Рядом  с  окопом  зияла  широкая  плоская  во¬
ронка.  Хольт  бежал.
 Снова  невыносимый  грохот  моторов.  Хольт  бросился  наземь.
Ураганом  пронесся  над  ним  самолет.  Хольт  опять  пустился  бегом  и
кое-как  добрался  до  «Берты».  Он  увидел,  что  Вольцов  возится  с  зат¬
вором.  Феттер  и  Гомулка  без  касок  тоже  были  здесь,  они  открывали
блиндаж  с  боеприпасами.  Вольцов  сунул  в  ствол  патрон  ближнего
боя.  Еще  один  самолет  подлетел  к  ним  на  большой  скорости,  Хольт
втянул  голову  в  плечи.  Орудие  закачалось,  Вольцов  крикнул:  «Ми¬
мо!»  Хольт  не  услышал  разрыва,  но  над  окопом  взмыло  облако  дыма.
«Левее,  Вернер,  вот  так,  хорошо!  Зепп,  ниже!»  Грянул  выстрел,  пушка
дрогнула,  Хольт  подумал  с  облегчением:  «Гильберт  ведет  огонь!»
Феттер  крикнул:  «Новый  заход  —  направление  девять!»
 Но  машина  уже  просвистела  над  их  головами,  над  бруствером
фонтаном  брызнула  земля.  Вольцов  снова  дернул  спусковой  рычаг,
прогремел  выстрел.  «Шабаш!  Гильзу  заклинило!»  На  мгновение  во¬
царилась  тишина.
 —  Проклятье...о,  проклятье!  —  ругался  Гомулка.
 Хольт,  шатаясь,  поднялся  с  сиденья.  Вольцов  выглянул  за  бруст¬
вер:
 —  Улетели!  —  сказал  он.  —  Горит  на  славу!  А  конура  шефа  целе¬
хонька!
 Хольт  снял  каску  и  ощупал  голову.  Слышно  было,  как  трещит
горящее  дерево.
 Они  покинули  окоп.  Командирский  пункт  кишел  людьми.  От
орудий,  расположенных  севернее,  доносились  крики:  «Санитары!»
«Антон»  являл  картину  полного  разрушения.  Шмидлинг  лежал  не¬
подвижно  в  луже  крови.  Несколько  силезцев  растерянно  стояли
вокруг.
 —  Да  помогите  же  Цише!  —  крикнул  кто-то.
 Западная  стенка  окопа  была  вдавлена.  Цише  лежал  навзничь
 188

между  двух  станин,  ноги  его  до  Колен  были  засыпаны  землей.  Он  ле¬
жал  неподвижно,  открытые  глаза  выкатились  из  орбит,  нижняя  че¬
люсть  безостановочно  дрожала.  Понатужившись,  они  подняли  балку
обрушившейся  деревянной  обшивки  и  вытащили  Цише  наружу.
 —  Даже  не  верится!  Ноги  целы!
 —  Повезло!  —  хладнокровно  заметил  Вольцов.  —  Хорошо,  что
балка  упала  на  сваю.  Иначе  ему  размозжило  бы  кости!
 Все  столпились  вокруг  Шмидлинга,  он  лежал  ничком,  зарывшись
руками  в  шлаковую  пыль.
 —  А  меня  называл  трупом,—  сказал  Феттер.  —  Лучше  бы  за  со¬
бой  присмотрел!
 —  Заткнись!—оборвал  его  Гомулка.  Хольт  молча  глядел  на
мертвого  Шмидлинга.  У  него  четверо  детей,  вспомнил  он.
 Цише  поднялся  цел  и  невредим,  он  только  мелко  дрожал  всем
телом.
 —  Нервный  шок!  —  сказал  Вольцов.  —  Пройдет.
 —  Проверка  связи!  —  раздался  приказ  с  командирского  пункта.
В  проводах  не  было  тока.
 В  орудийный  окоп  вошел  Готтескнехт.
 —  Есть  потери?
 —  Шмидлинг  убит,—  доложил  Вольцов,—  и  Цише  контужен.
 —  А  орудие?
 —  Накатник  придется  сменить,—  сказал  Вольцов.
 Готтескнехт  записал  и  ушел.
 Четверо  убитых  и  одиннадцать  раненых  —  таков  был  итог  этого
воскресного  утра.  Погибла  связистка  —  сгорела  вместе  с  канцеля¬
рией.  Четыре  орудия  вышли  из  строя,  два  из  них  к  вечеру  были  уже
в  порядке.  «Антона»  и  «Дору»  пришлось  свезти  в  ремонтную  мастерс¬
кую.  У  «Антона»  разбило  воздушный  накатник.  Одним  из  осколков,
возможно,  и  убило  Шмидлинга.  «Дору»  накрыло  осколочной  бомбой,
двое  курсантов  погибли,  пятеро  ранены.  На  командирском  пункте
убит  Надлер.
 После  обеда  капитан  вместе  с  Готтескнехтом  обходил  бараки.  Ци¬
ше  лежал  на  койке,  по-прежнему  дрожа  всем  телом.  Кутшера  распах¬
нул  дверь,  сделал  знак  «вольно»  и  спросил:  .
 —  Ну,  как  дела?  —  Взгляд  его  упал  на  Цише, 	безучастно 	лежав¬
шего  на  своем  матрасе.  —  Что  это  с  вами?  Что 	вы 	себе  позволяете?
 Готтескнехт  шепнул  ему  что-то  на  ухо.
 —  Не  лучше  ли  вам  на  медпункт?  —  спросил  Кутшера.
 Цише  отрицательно  покачал  головой.
 —  Нет,  господин  капитан!
 Кутшера  довольно  кивнул.  Взгляд  его  упал  на  Хольта.
 —  Что  же  вы,  бандиты,  вовремя  не  помогли  товарищу?
 —  Господин  капитан,—  сказал  Хольт,—  я  это  увидел,  когда  бы¬
ло  уже  поздно.  Мы  перебежали  на  «Берту»,  мы  ни  о  чем  другом  тогда
не  думали.
 Кутшера  снова  кивнул. 	'
 —  Ну,  Вольцов,  скажите  честно,  нагнали  на  вас  страху?
 189

Вольцов  склонил  голову  набок  и  искоса  посмотрел  на  капитана.
 —  Господин  капитан!  Нам  не  мешало  бы  иметь  на  позиции  па¬
рочку  двадцатимиллиметровок!  Ведь  наш  ближний  огонь  имеет  чисто
моральное  значение.
 —  Вас  тут  много  умников,  всех  не  переслушаешь!  —  проворчал
капитан,  берясь  за  дверную  ручку.
 —  Я  пришлю  к  вам  дежурного  унтер-офицера  для  проверки  связи,
—  сказал  Готтескнехт.—Телефонная  команда  уже  прибыла.
 Кутшера,  стоя  в  дверях,  опять  повернул  к  ним  голову.
 —  Есть  просьбы?
 —  Есть!  —  отозвался  Феттер.  —  Господин  капитан,  по  случаю
такой  бойни  не  мешало  бы  распить  бутылочку-другую,  да  прикажите
повару  раскошелиться  на  банку  мясных  консервов.
 —  Вот  фрукт!  —  выругался  Кутщера.  —  Ему  бы  только  пожрать
да  выпить!  Ни  о  чем  другом  он  не  думает!
 Хольт  лег  на  койку.  Он  закрыл  глаза.  Вот  и  прошло,  думал  он,  а
теперь  не  страшно  даже,  если  и  опять  повторится,  я  себе  все  куда  ху¬
же  представлял.  У  меня  просто  не  было  времени  испугаться.  Пожалуй,
не  будет  времени  и  почувствовать  боль,  если  в  тебя  попадет...
Шмидлинг  погиб  мгновенно.  Но  он  содрогнулся  при  мысли,  что
придется  лежать,  как  Цише,  беспомощно  глядя  в  небо,  где  снуют
истребители...  Это,  должно  быть,  ужасно!
 Санитар  принес  Цише  снотворное,  но,  едва  он  ушел,  Цише  выб¬
росил  таблетки  за  окно.
 —  Правильно!  —  сказал  Вольцов.
 Хольт  думал:  атака  на  бреющем  полете  куда  страшнее,  чем  бом¬
бовый  ковер,  как  это  было,  когда  погиб  Фриц.  Земцкий,  Надлер  —
вот  уже  двух  одноклассников  мы  потеряли...  И  Шмидлинг...
 Шмидлинг,  думал  Хольт.  Боялся  фронта,  а  пришлось  погибнуть
на  родине,  в  тылу.  Может,  на  фронте  он  и  уцелел  бы?  Или  это  было
неизбежно  и  так  уж  ему  суждено?  Снова  он  задумался.  Судьба,  про¬
видение...  Или  простая  случайность?  Шмидлинг  всегда  был  мне  чужд,
человек  другого  мира.  Что  же  это  за  мир?
 Дверь  распахнулась  перед  дежурным  унтер-офицером.
 —  Проверка  линии,  а  ну  шевелись!
 Хольт  вместе  с  Вольцовом  и  Феттером  направились  к  «Берте».
Тягач,  надсаживаясь,  вытаскивал  «Антона»  из  окопа.  Отряд  военно¬
пленных  засыпал  воронки,  восстанавливал  разоренные  окопы,  чинил
решетчатые  настилы,,  разбирал  сгоревшие  бараки.  Вольцов  взялся
за  чистку  боеприпасов.
 —  Нехорошо  у  нас  получилось  с  заклинившейся  гильзой,—  ска¬
зал  Феттер.
 Хольт,  оторвавшись  от  работы,  удивленно  на  него  посмотрел.
Феттер  был  уже  не  прежним  плаксивым  увальнем,  который  вечно
ныл  и  жаловался,  что  его  обижают.  Это  был  рослый,  крепкий  малый,
грубый  и  задиристый,  отчаянный  сорвиголова.
 Кутшера  и  в  самом  деле  приказал  раздать  всем  шнапс  и  «говядину
в  собственном  соку».  Вольцов  раскупорил  бутылку  и  протянул  ее
Цише.
 —  Сегодня,—  сказал  он,—  ты  пьешь  первым.  Если  бы  не  твоя  ду¬
 190

рацкая  манера  вечно  нести  кисло-сладкую  чепуху,  мы  бы  с  тобой  были
задушевными  друзьями.
 Цише  улыбнулся  и  пригубил.  Но  Вольцов  высоко  поднял  его  руку
вместе  с  бутылкой.
 —  Пей,  не  жалей,  дружище!  —  Цише  поперхнулся,  водка  залила
ему  лицо  и  потекла  за  воротник.—  Нечего  сказать,  хорош  герма¬
нец!  —  смеялся  Вольцов.—  Даже  пить  не  умеет!  —  Он  передал  бу¬
тылку  другим.  Хольт  почувствовал,  как  алкоголь  обжег  ему  гортань.
Дрожь  пробежала  у  него  по  спине.  Но  потом  по  всему  телу  разлилось
благодатное  тепло,  и  на  душе  сделалось  спокойно  и  радостно.  А  все-
таки  жизнь  хороша,  думал  он.  Это  хоть  и  опасная,  но  стоящая  игра!
Позвоню-ка  я  Герти!
 В  подвале  командирского  пункта,  где  временно  помещалась  кан¬
целярия,  сидел  Готтескнехт  и  читал  «Фелькишер  беобахтер».  Хольт
набрал  телефон  -фрау  Цише.
 —  Это  ты,  Вернер?  Слава  тебе  господи!  В  городе  говорят  бог
знает  что!  Это  верно?
 Хольт  в  присутствии  Готтескнехта  избегал  личных  обращений.
 —  Приходи!  —  сказала  фрау  Цише.
 —  Сегодня  это  невозможно.
 —  А  как  Цише,—  в  порядке?  —  вспомнила  она.
 —  Ему  повезло,—  сказал  Хольт  и  спохватился,  что  теперь  Гот¬
тескнехт  догадается,  с  кем  он  говорит.—  Отделался  нервным  шоком.
 Он  подумал,  что  связь  оборвалась,  но  вдруг  снова  услышал  ее
голос:
 —  Жаль,  что  ты  не  можешь  прийти.  Жду  тебя  в  самом  ближай¬
шем  времени!
 —  Ясно.  Постараюсь!
 —  И  береги  себя,  слышишь?,
 Тревожится...—  подумал  Хольт,  вешая  трубку.  Как  охотно  он
помчался  бы  к  ней.  Все  воскресенье  у  него  испорчено.  Ко  многим
курсантам  из  соседних  городов  приехали  знакомые  девушки.  Почему
у  меня  нет  подруги,  с  которой  можно  было  бы  показаться  на  люди!
 Феттер  и  Рутшер  чуть-ли  не  силком  усадили  Хольта  за  скат.
 —  Восемнадцать,—  объявил  для  начала  Феттер.
 —  Ничего  я  не  умничаю,—  жаловался  Вольцов.—  Нам  действи¬
тельно  нуи^на  двадцатимиллиметровка!..
 —  Двадцать  четыре?  —  колебался  Хольт.—  Нет,  я  пас.  Ты  ду¬
маешь,  что-нибудь  от  этого  изменится?
 —  Четыре,  семь,  тридцать,  три,  шесть...—  надбавлял  Феттер.
 —  Еще  бы!  —  сказал  Вольцов.—  Была  бы  у  нас  четырехствол-
ка  —  мы  бы  разнесли  их  в  клочья!
 —  Они  бы  и  четырехстволку  превратили  в  металлолом!
 —  Сорок!  —  объявил  Феттер.
 —  Но  уж  по  меньшей  мере  двух  «мустангов»  бы  не  досчита¬
лись!  —  проворчал  Вольцов.
 —  Гранд!  —  горделиво  объявил  Феттер.
 Они  начали  игру.  Вольцов,  не  отрываясь  от  Клаузевица,  заметил:
 —  У  них  на  БКП  два  пулемета,  и  хоть  бы  один  выстрелил!
 —  Какое  это  имеет  значение?  —  отозвался  Гомулка  со  своей
койки.
 191

—  Восемьдесят  четыре,  восемьдесят  семь,  девяносто  один  —  по¬
ловина  очков!  —  объявил  Феттер.
 —  Сегодня  выбыло  пятнадцать  человек.  Как  бы  не  полетели  наши
отпуска!
 —  На  нынешнем  этапе  войны  отпуска  —  непозволительная  рос¬
кошь,—  откликнулся  Цише,  распростертый  на  своем  ложе.
 —  Видали  вы  такое?  Стоило  Цише  немного  очухаться,  как  он
опять  несет  чепуху,—  сказал  Феттер.
 —  Я  подобных  оскорблений  больше  терпеть  не  намерен!  —  взвиз¬
гнул  Цише,  весь  трясясь.
 —  То  есть  как  это  не  намерен?  —  осведомился  Феттер.—  Ты  от¬
лично  знаешь:  нам  ничего  не  стоит  всыпать  тебе  по  мягкому  месту!
 Но  тут  вмешался  Вольцов:
 —  Оставь  его,  Христиан!  Цише  теперь  для  нас  свой  брат  —  ста¬
рый  вояка!
 Хольт  и  Гомулка  переглянулись.
 К  вечеру  пришлось  все  же  отправить  Цише  на  медпункт.  Его  по-
прежнему  трясло.
 —  Как  бы  он  не  остался  таким!  —  выразил  опасение  Рутшер.
 На  что  санитар  со  знанием  дела  ответил:
 —  Ничего!  Вольем  ему  протонзил  —  встанет  как  встрепанный!
 Вольцов  провел  весь  день  в  столовой.  Вечером  он  рассказал:
 —  Там  сидят  эсэсовцы,  конвоиры  русских  военнопленных.  Такую
похабщину  несут,  что  уши  вянут!
 Ночью  небо  сотрясалось  от  гудения  моторов.  Далеко  на  востоке
падали  сигнальные  ракеты.  «Это  Дортмунд!»  —  сказал  Хольт.  Он  был
командиром  орудия  на  «Берте».  Кругом  стреляли  зенитки.  Вскоре  к
ним  присоединилась  и  сто  седьмая.
 Наутро  учителей  встретили  в  классе  одни  голые  стены.  Хольт,  Го¬
мулка  и  Вольцов  помогали  доставить  на  позицию  орудие  из  ремонт¬
ной  мастерской.  «Антону»  приварили  новый  накатник.  Военнопленные
исправили  окоп,  Вольцов  приказал  расчету  заняться  чисткой  боепри¬
пасов.  «Я  не  хочу,  чтобы  у  меня  опять  заклинилась  гильза»,—  заявил
он.  Они  разделись  до  пояса  и  усердно  взялись  за  работу.
 —  Здесь,  у  орудия,  жизнь  еще  терпима,—  заметил  Хольт.
 После  обеда  была  объявлена  тревога.  В  сообщениях  о  воздушной
 обстановке  назывались  Людвигсхафен,  Маннгейм  и  Швейнфурт.
Другие  группы  самолетов  летели  через  Альпы,  направляясь  в  южные
и  юго-восточные  районы  Германии.  После  отбоя  Хольт,  измученный,
прилег,  но  тут  Гомулка,  просунув  голову  в  дверь,  вызвал  его  наружу.
Он  был  очень  взволнован:
 —  Гляди,  что  делается!
 У  дерева  группа  военнопленных  засыпала  воронку.  Конвоир-эсэ¬
совец  прикладом  карабина  повалил  одного  пленного  на  землю  и  с
ожесточением  топтал  его  ногами.
 Хольт  бросился  назад  в  барак,  где  Вольцов,  Феттер  и  Рутшер
играли  в  карты.
 —  Гильберт!  —  крикнул  он.—  Там,  на  улице  эсэсовец  избивает
пленного!
 192

—  Ну  и  что  же?  —  с  недоумением  протянул  Вольцов.—  Какое  мне
дело  до  русских!
 Да!  Какое  нам  дело  до  русских!
 —  Но,  Гильберт,  этого  же  нельзя  допускать!
 —  Отвяжись  от  меня  со  своей  ребяческой  блажью!
 —  Когда-то  ты  поклялся  исполнить  все,  о  чем  бы  я  тебя  ни
попросил!..
 Хольт  настаивал,  а  у  самого  мелькала  тревожная  мысль:  куда  я
лезу?
 Но  Вольцову  отнюдь  не  улыбалось  ввязываться  в  сомнительную
историю.
 —  Неужели  ты  сам  не  справишься  с  этим  типом?
 Хольту  было  уже  абсолютно  ясно:  это  сумасшедшая  затея!
 —  Был  бы  у  меня  дядюшка  генерал,  я  бы  к  тебе  не  обратился!
 Вольцов  все  еще  колебался.  Но  постепенно  им  овладела  ярость.
 Он  швырнул  карты  на  стол  и  зло  посмотрел  на  Хольта.
 —  А  мне,  собственно,  все  равно,  кому  дать  в  морду!  —  Но  Хольт
видел,  что  Вольцову  не  хоцется  выполнять  свое  обещание.
 Феттер  распахнул  окно.  Все  выглянули  наружу.  Избитый  пленный
все  еще  лежал  на  земле.  Остальные  продолжали  работать.  Конвоир
стоял  немного  поодаль.  Вольцов  зашагал  к  нему  прямо  по  полю  и
крикнул:
 —  Эй,  ты,  нельзя  ли  вести  себя  покультурнее!
 —  Это  плохо  кончится!  —  прошептал  Гомулка.
 Не  слышно  было,  что  ответил  эсэсовец,  но  тут  Вольцов  закри¬
чал:
 —  Кто  я  такой?  Я  старший  курсант  Вольцов.  Этого  тебе  доста¬
точно?
 Эсэсовец  опять  что-то  сказал,  потом  отступил  на  шаг  и  поднял
карабин.
 —  Избивай  Иванов  у  себя  в  лагере!  —  продолжал  ругаться  Воль¬
цов.—  Но  не  смей  этого  делать  здесь,  на  батарее!..  Ты!  —  крикнул
он  и,  подскочив  к  конвоиру,  схватил  его  за  грудь.—  Ты  на  кого  поднял
оружие?  С  ума  сошел,  что  ли?  Не  хватает  еще,  чтобы  немец  стрелял  *
в  немца!  —  Он  сильно  тряхнул  конвоира,  а  потом  повернулся  и  за¬
шагал  прочь.
 Молча  вошел  он  в  общую  спальню,  сел  за  стол  и  снова  взял  в  руки
карты.
 —  Здорово  он  струхнул!  —  сказал  Феттер.
 —  Молчать!  —  крикнул  Вольцов.  И  обратившись  к  Хольту:  —
Это  первый  и  последний  раз,  что  я  позволил  втравить  себя  в  подоб¬
ную  историю.  Ты  с  твоими  бредовыми  идеями!  Нельзя  быть  таким
слюнтяем!  *
 —  Ах,  ты  вот  как!  —  взъелся  Хольт.—  Хочешь  сказать,  что  на¬
шей  дружбе  конец?  Так  скажи  это  прямо!  Уж  не  думаешь  ли  ты,  что
я  тебя  боюсь?
 Вольцов  удивленно  посмотрел  на  Хольта:
 —  Ты  что,  спятил?  Я,  кажется,  тебя  не  трогаю!
 —  В  еди-ди-ди-динении  наша  с-сила,—  примирительно  сказал
Рутшер.
 13  Д.  Нолль
 193

—  Опять  ты  заикаешься,  чучело!  —  сказал  Вольцов.—  Тебе  надо
снова  вырезать  миндалины!
 Все  рассмеялись,  и  это  разрядило  атмосферу.
 Ночь  у  орудия  тянулась  бесконечно.  Кутшера  был  в  кратковре¬
менном  отпуску,  и  батареей  командовал  Готтескнехт.  Во  время  заня¬
тий  юноши  клевали  носом,  сидя  на  своих  скамьях.  Учитель  монотонно
читал  им  что-то  по  книге.
 Посреди  урока  дежурный  унтер-офицер  вызвал  Вольцова  на
командирский  пункт,  все  еще  служивший  канцелярией.  У  Хольта  сон¬
ливость  как  рукой  сняло,  он  обменялся  взглядом  с  Гомулкой.  Десять
минут  спустя  дверь  снова  приоткрылась,  и  Готтескнехт  кивком  по¬
звал  Хольта.
 Никогда  еще  Хольт  не  видел  вахмистра  таким  удрученным  и  осу¬
нувшимся.  Ему  вспомнился  их  первый  вечер  здесь.  Тогда  у  Готтеск¬
нехта  тоже  было  такое  изможденное,  постаревшее  лицо.  Но  сегодня
он  казался  особенно  подавленным.
 —  Хольт,  вы  знаете  дядю  Вольцова,  генерала?  Надо  сейчас  же
что-то  предпринять.  Вольцова  только  что  арестовало  гестапо.
 Хольта  как  громом  поразило  это  известие.  Его  охватил  безрассуд¬
ный  страх.
 —  Я  ничего  не  мог  сделать,—  донесся  до  него  голос  Готтескнех¬
та.—  Вы  даже  неподсудны  военному  суду  —  так  нелепо  все  устроено.
С  точки  зрения  военного  права  вы  штатские.  Зато  это  делает  возмож¬
ным  какое-то  вмешательство  сверху.
 В  убежище  БКП  у  телефона  дежурил  старший  ефрейтор.  Готтеск¬
нехт  услал  его,  затребовал  в  подгруппе  служебный  провод  и  заказал
срочный  разговор  с  Берлином.  Потом  он  снова  вызвал  подгруппу.
 —  Пожалуйста,  барышня,  я  заказал  срочный  разговор  с  Берли¬
ном,  соедините  поскорее  со  сто  седьмой!
 У  Хольта  все  путалось  в  голове.  Он  спросил  через  силу:
 —  А  из-за  чего...
 —  Бросьте  притворяться!.—  накинулся  на  него  Готтескнехт.—
Кому  же  и  знать,  как  не  вам!  Я  достаточно  изучил  Вольцова,  он  бы
пальцем  не  пошевелил  для  военнопленного.  Это  вы  натворили,  Хольт,
больше  некому!
 —  Господин  вахмистр,  я...
 —  Да  уж  молчите!  Нечего  сказать,  хорошую  услугу  вы  оказали
товарищу!  —  Готтескнехт  сердился  как  никогда.—  Если  бы  в  этой
комедии  был  хоть  какой-то  смысл!  Но  связываться  с  эсэсовцами  из-за
русских  —  это  же  форменное  сумасшествие!  И  как  это  вам  пришло  в
голову?
 —  Я  только  потом  спохватился,  чем  это  грозит,—  огорченно  ска¬
зал  Хольт.  Жалость  обличает  малодушие,  подумал  он.  Истребители
тоже  не  жалели  нас  в  то  воскресенье.  Хоть  бы  Гильберт  меня  не
выдал!*
 Зазуммерил  телефон.  У  Готтескнехта  лицо  исказилось  тревогой.
 —  Одну  минутку,  господин  полковник!  —  Он  протянул  трубку
Хольту  и  прошептал:
 194

—  Добейтесь  чтобы  к  телефону  подозвали  самого  генерала!
 —  Господин  полковник!  —  охрипшим  голосом  заговорил  Хольт.—
У  телефона  старший  курсант  Хольт.  Нельзя  ли  мне  переговорить  с
генерал-лейтенантом  Вольцовом  лично?  Дело  касается  его  племян¬
ника!
 —  Убит?  —  спросил  резкий  голос.
 —  Нет,  господин  полковник!  Но  дело  чрезвычайно  срочное.
 Где-то  далеко  в  проводах  раздался  сигнал  «занято»...
 —  Сейчас  подойдет,—  сказал  Хольт,  понизив  голос.
 —  Скажите  ему,—  зашептал  Готтескнехт,—  что  Вольцов  потому
так  вышел  из  себя,  что  это  происходило  перед  бараками.  Скажите,
что  ему  помешали  спать  или  что-нибудь  в  этом  роде.  Что  это  чистей¬
шее  недоразумение!
 По  ту  сторону  провода  раздались  шаги.  Чей-то  спокойный  голос
произнес:
 —  Вольцов.  Что  у  вас  там  случилось?
 Хольт,  запинаясь,  рассказал,  что  и  как.  На  другом  конце  провода
раздался  крик:
 —  Мне,  в  конце  концов,  надоела  эта  канитель!  Долго  я  еще  буду
возиться  с  вами,  сопляками?
 —  Господин  генерал...—  с  отчаянием  начал  Хольт,  но  генерал-
лейтенант  был  вне  себя  от  ярости.
 —  Вы  что,  воображаете,  что  я  господь  бог?  —  Голос  зазвучал
спокойнее:  —  Посмотрю,  что  можно  сделать.  Все!  —  В  трубке  что-то
затрещало.  Конец,  пронесло!  Хольт  вытер  взмокший  лоб.
 —  Гельзенкирхен,  кончили?
 Хольт  повесил  трубку.
 —  Что  он  сказал?  —  накинулся  на  него  Готтескнехт.  Он  коротко
рассмеялся.—  Зол?  Еще  бы!  —  Только  теперь  Хольту  стало  ясно,
что  случилось.  Если  Вольцов  скажет,  что  зачинщик  он,  Хольт,—
арестуют  и  его,  и  никакой  дядюшка-генерал  не  вызволит  его  из  беды.
 —  Что  я  скажу  шефу?  —  беспокоился  Готтескнехт.—  И  что  мы
будем  делать,  Хольт,  если  придут  за  вами?
 —  Господин  вахмистр,—  сказал  Хольт,  собрав  всю  свою  волю,
чтобы  не  выдать  владевшей  им  растерянности  и  страха,—  прошу  вас
сообщить,  что  истинный  зачинщик  —  я.—  Он  всей  душой  надеялся,
что  Готтескнехт  отвергнет  это  предложение.
 —  Вы  идиот!  —  отрезал  Готтескнехт.—  Опрометчивость  плюс
глупость,  Хольт,—  это  уж  чересчур!  Вам,  конечно,  представляется,
что  ВЫ'  герой,  шутка  ли  сказать,  этакое  тевтонское  прямодушие!..
Вы  что,  хотите  превратить  глупую  мальчишескую  выходку  в  заговор
с  зачинщиками,  тайными  подстрекателями  и  уставом?  Все  это  было
и  остается  мальчишеской  выходкой,  понятно?  Вольцов  рад  любой
потасовке,  это  здесь  всем  известно.  Он  дерется  с  каждым  встречным
и  поперечным  —  ну  и  сцепился  случайно  с  эсэсовцем.  Повод?  Да  ни¬
какого  повода  и  не  требовалось!  Он  дерется  из  чистейшего  азарта.
На  этом  мы  и  будем  стоять,  Хольт!  Не  было  никакого  повода!  Воль¬
цова  может  рассердить  муха  на  стене,  он  рад  придраться  к  случаю.
Так  оно  и  было  вчера!
 —  Слушаюсь,  господин  вахмистр!
 195

—  Держитесь  этого,  если  вас  спросит  шеф  или  кто  другой.  Ну  что
мне  с  вами  делать?  —  Он  задумался.—Лучше  бы  вам  исчезнуть
Если  кто  спросит,  я  скажу,  что  у  вас  увольнительная.  Мы  выиграем\
время,  пока  генерал  даст  о  себе  знать.  Завтра  утром  возвращайтесь.
Но  будьте  осмотрительны,  не  лезьте  на  рожон.  Подождите  меня  у''
«Антона»,  я  расскажу  вам,  как  обстоит  дело.  А  сейчас  вам  надо/
исчезнуть.
 —  Разрешите  доложить:  старший  курсант  Хольт  увольняется  в
отпуск  на  ночь!
 —  Кто  еще  знает  об  этой  истории?
 —  Гомулка,  Рутшер  и  Феттер!
 Готтескнехт  сокрушенно  покачал  головой,  словно  хотел  сказать,
что  все  это  выше  его  понимания.
 Хольт  переоделся  и  лесом  побежал  к  трамвайной  линии.  Но  по
дороге  раздумал  и  решил  идти  пешком.  Какое  счастье,  что  у  него  есть
Герти!  Он  позвонил  ей,  но  никто  не  снял  трубку.  Тогда  он  зашел  в  пив¬
ную  по  соседству  и  забился  в  угол.  Может  быть,  меня  уже  ищут!
 Государственная  тайная  полиция,  гестапо  —  знакомые  слова.  Но
у  Хольта  не  связывалось  с  ними  сколько-нибудь  ясных  представлений.
Он  вспомнил,  что  Кнак  на  уроках  истории,  характеризуя  различные
национал-социалистские  организации,  рассказывал  им  и  о  тайной  по¬
лиции.  Хольту  удалось  припомнить  даже  некоторые  его  сентенции  на
эту  тему.  Государственная  тайная  полиция  —  это  неумолимый  часо¬
вой,  стоящий  на  страже  внутренней  безопасности  рейха,  кажется,  что-
то  в  этом  роде.  Возродившийся  немецкий  народ  твердо  и  непреклонно
защищает  свою  расовую  чистоту,  свое  единство  и  свою  мощь  от  про¬
исков  всемирного  еврейства,  опираясь  на  войска  СС  и  на  государ¬
ственную  тайную  полицию.  Или  же:  гестапо  —  правая  рука  фюрера,
она  беспощадно  пресекает  козни  врагов  рейха.  Или  еще:  если  бы  в
1918  г.  существовало  гестапо  национал-социалистского  образца,  ре¬
волюция  сутенеров  и  дезертиров  была  бы  задушена  в  самом  заро¬
дыше.
 Только  сейчас  пришло  Хольту  в  голову,  что  каждая  из  этих  сентен¬
ций  содержит  такие  слова,  как  «неумолимо»,  «непреклонно»,  «беспо¬
щадно»,  «пресечь  и  задушить»,  и  от  понятия  «государственная  тайная
полиция»  повеяло  чем-то  грозным  и  устрашающим.  С  кем  я  связался?
Какие  силы  теперь  обрушатся  на  меня?  Чем  это  кончится?  Все  новые
воспоминания,  насильственно  вычеркнутые  из  памяти,  всплывали  в
его  мозгу.  «...Отец  Руфи  так  и  не  вернулся  домой,  никто  не  знает,  что
с  ним  сталось...».  Это  рассказала  ему  Мари  Крюгер:  «Никто  не  знает,
что  с  ним  сталось...»  «В  генерал-губернаторстве  эсэсовцы  сотнями
тысяч  уничтожают  евреев...»  Это  он  слышал  от  Герти.  Вспомнился
ему  и  суровый  старик  в  своей  угрюмой  конуре:  «В  настоящее  время
эсэсовцы  убивают  сотни  тысяч  людей...»
 Какая  пропасть  разверзлась  передо  мной?
 Он  вскочил,  бросил  на  стол  кредитку  и  выбежал  на  улицу.  Зашел
в  первую  попавшуюся  телефонную  будку,  но  автомат  не  действовал.
Тогда  он  побрел  наугад  по  разрушенному  городу,  пока  не  наткнулся
 196

на  почтовое  отделение.  Наконец-то  до  него  донесся  голос  фрау  Цише:
 —  Я  только  что  вернулась.  Ходила  навещать  больного  Цише...
Что  у  тебя  слышно?  Откуда  ты  звонишь?
 —  Мне  сегодня  нельзя  на  батарею,—  сказал  Хольт.—  У  меня
отпуск  до  завтрашнего  утра...  Можно  к  тебе?  —  Она  рассмеялась.
Он  так  и  не  понял  чему.
 —  Ладно,  приходи!  —  С  чувством  облегчения  Хольт  повесил
трубку.  На  какое-то  время  он  в  безопасности.
 Она  встретила  его  ласково,  сама  сняла  с  него  каску  и,  провожая
в  комнату,  игриво  продела  руку  ему  под  локоть.
 —  Что  это  еще  за  новости!  —  сказала  она.—  Неужели,  чтобы
попроситься  ко  мне  на  ночь,  тебе  надо  выдумывать  какие-то  страшные
небылицы?
 Только  теперь  ему  стало  ясно,  почему  она  давеча  смеялась.
 —  Ошибаешься,—  сказал  он  угрюмо.—  Я  попал  в  скверную
историю.
 Она  внимательно  слушала,  и  лицо  ее  все  больше  каменело.  Еще
прежде,  чем  он  кончил,  она  сорвалась  с  места,  выключила  радио  и
закурила  с  какой-то  нервозной  торопливостью.
 —  Но  при  чем  же  тут  ты?  —  спросила  она.
 —  Это  я  надоумил  Вольцова  вправить  мозги  конвоиру.
 —  Ты  с  ума  сошел!-—  накинулась  она  на  Хольта.—  Что  на  тебя
нашло?
 При  виде  ее  бледного,  враждебно  замкнувшегося  лица  его  охвати¬
ло  чувство  острого  разочарования.
 —  Ты  права,—  сказал  он  устало.—  Теперь  я  знаю,  это  была
ошибка.  Но  ты-то  могла  бы  хоть  немножко  меня  понять!
 —  Ну  уж  нет,—  сказала  она  резко.—  Ты  очень  во  мне  ошибаешь¬
ся.  Я  прежде  всего  немка!  У  меня  ты  не  найдешь  ни  капли  понимания!
 Хольт  растерялся.
 —  Подумай,  что  ты  говоришь!  А  кто  ввел  меня  в  сомнение  всеми
этими  разговорами  о  русской  душе?
 —  Ах,  ты  вот  о  чем!  —  протянула  она,  глядя  на  него  с  неописуе¬
мым  презрением.—  Уж  не  я  ли  повинна  в  твоем  безумии?
 —  Конечно,  ты!  —  выкрикнул  он  в  гневе.—  Вспомни  хорошенько
все,  что  ты  говорила!
 —  Ну  уж  нет,  голубчик,—  сказала  она  тихо,  но  угрожающе.—
Меня  тына  эту  удочку  не  подденешь!  Ты,  видно,  не  прочь  и  меня  по¬
тянуть  за  собой!  Но  не  обманывайся!  У  меня  больше  характера  и  вы¬
держки,  чем  у  тебя.—  Она  перегнулась  к  нему  через  курительный
столик,  лицо  ее  исказилось  ненавистью.—  Смотри,  не  доводи  меня  до
крайности,  а  то  как  бы  я  не  прибегла  к  помощи  Цише!
 Хольт  чувствовал,  что  теряет  над  собой  власть.  Он  готов  был  за¬
кричать  на  нее.  Но  внезапно  им  овладело  отчаяние.  Понуро  сидел  он
в  кресле.  Так,  значит,  все  это  пустопорожняя  болтовня  —  то,  что  она
ему  пела  о  «русской  душе»!  Кривлянье  избалованной  барыньки!..
 —  Если  ты  ищешь  виновников  своих  благоглупостей,  обратись
к  самому  себе,  к  нашептываниям  твоего  почтенного  папаши,  к  своей
собственной  мягкотелости,  к  твоему  либерализму,  недостойному  по¬
рядочного  немца! 	,
 197

Ах,  ты  вот  как!  —  подумал  с  возмущением  Хольт.  Гнев  всколыхнул
и  в  нем  грязные,  низменные  мысли.
 —  Можешь  не  угрожать  мне  своим  муженьком.  Вряд  ли  ты  ре¬
шишься  к  нему  обратиться,  ведь  я  тоже  могу  сообщить  ему  кое-какие
пикантные  факты  из  твоей  жизни.
 Он  выразился  достаточно  ясно.  Она  вмяла  в  пепельницу  окурок.
Хольт  увидел  с  удовлетворением,  что  нашел  с  ней  верный  тон.
 —  Так  вот  ты,  значит,  каков!  Таким  я  еще  тебя  не  знала!
 —  Ты  начала  первая,—  огрызнулся  он.
 Оба  замолчали.
 —  А  я-то  рассчитывал  на  твою  поддержку  и  помощь,—  сказал
он.—  Но  ты  так  ужасно  фальшива...
 Теперь  она  его  прервала:
 —  Кто  дал  тебе  право  говорить  со  мной  таким  тоном?
 Ах,  вот  что!  Впервые  в  жизни  он  заговорил  цинично:  —  Хотел  бы
я  знать,  что  еще  нужно,  чтобы  получить  такое  право!
 Эти  слова  прозвучали  как  пощечина.
 —  Ладно,—  сказал  он,  вставая.—  Я  ухожу!
 Он  больше  не  радовался,  что  оскорбил  ее,  не  испытывал  ни  сты¬
да,  ни  удовлетворения.  В  эту  минуту  им  владело  только  полное  равно¬
душие,  за  которым  притаился  темный,  ледянящий  страх.  В  коридоре
он  долго  искал  каску,  когда  же  наконец  увидел  ее  на  соломенном
кресле,  дверь  из  гостиной  открылась.  Фрау  Цише  была  все  так  же
бледна,  ее  черные  глаза  горели,  как  угли,  на  восковом  лице.  Тихо,
но  отчетливо  она  сказала:
 —  Глупый, 	бесстыжий  мальчишка,  сейчас  же  проси 	прощения!
 Он  с  удивлением  на  нее  воззрился  и  уже  не  мог  отвести 	глаз. 	Он
 сказал:
 —  Мне,  право,  очень  жаль.—  Он  схватил  ее  руку.—  Прости  меня,
если  можешь!
 —  Ты  в  самом  деле  хотел  уйти?  —  спросила  она  позднее.
 —  Конечно!
 —  А  обо  мне  ты  подумал?
 —  Нет.  Но 	и  мне  без  тебя  было  бы  трудно!
 —  Глупый, 	негодный  мальчишка!  —  шептала  она.
 —  А  ты  лжешь,  лжешь  каждым  своим  движением,—  сказал  он,
все  еще  злясь  на  нее.
 —  Зато  сейчас  я  не  лгу,—  прошептала  она  и  прильнула  к  нему
всем  телом.
 Их  спугнул  вой  сирен.
 «Предварительная  тревога!»  Пока  Хольт  надевал  мундир,  она
включила  радио  в  гостиной.  «Крупные  силы  авиации  противника  над
Гельголландской  бухтой!»  Судя  п<?  всему,  самолеты  держали  курс
в  другую  сторону.
 —  Зря  мы  так  спешили,—  сказал  Хольт.
 Она  накрыла  чайный  столик  в  гостиной,  они  сидели  в  темноте  с
настежь  открытыми  окнами.  Незадолго  до  полуночи  сирены  провыли
воздушную  тревогу.
 —  Надо  было  мне  одеться,—  сказала  фрау  Цише,  она  все  ещё
была  в  кимоно.

—  Они  уже  улетают,—  успокоил  он  ее.
 В  течение  двадцати  минут  по  небу  проходили  возвращающиеся
бомбардировщики.  Где-то  севернее  грохотали  зенитки.  Они  стояли  у
окна.  «Отбой!»  Она  предложила:
 —  Хочешь,  я  позвоню  на  батарею  и  справлюсь  о  тебе.
 —  Что  это  ты  вздумала,  глубокой  ночью!  Спроси  только  в  том
случае,  если  подойдет  Готтескнехт,  он,  верно,  все  еще  сидит  на  БКП.
 Хольт  приложил  ухо  к  самому  ее  лицу,  чтобы  слушать  вместе  с
ней.  К  телефону  подошел  Готтескнехт.
 —  Хольта?  А  кто  его  спрашивает?  Ах,  вот  как!  Нет,  Хольт  се¬
годня  уволился  в  город.  Позвоните  ему  завтра  утром.  Здесь  его
ждут  приятные  известия.
 Фрау  Цише  сказала:
 —  Это  всегда  отрадно  слышать!
 Хольт  со  вздохом  облегчения  опустился  в  кресло.
 Утром  она  сунула  ему  под  мышку  увесистый  журнал,  свернутый
трубкой.
 —  Прогляди  это,  узнаешь,  за  кого  ты  вздумал  заступаться.
 Он  сунул  его  за  ремень  и  поправил  пилотку,  а  она  привстала  на
 цыпочки  и  прошептала,  прильнув  губами  к  его  уху:
 —  Приходи  поскорей!
 В  трамвае  он  просмотрел  журнал,  С  титульного  листа  глядела  на
него  чудовищная  образина.  Под  ней  большими  выцветшими  буквами
значилось:  «Недочеловеки,  Информационный  бюллетень,  специаль¬
ный  выпуск».  По  всем  страницам  ухмылялись  какие-то  страшные
рожи,  кривлялись  средневековые  маски  чертей  и  ведьм  с  оскаленными
зубами  кровожадных  хищников.  Лишь  кое-где  были  разбросаны
краткие,  но  впечатляющие  надписи:  «Рейх  в  опасности!»  или:  «Обли-
чие  Иуды,  алчущего  немецкой  крови».
 На  батарее  строились  новые  бараки.  Готтескнехт  знаком  подозвал
Хольта.
 —  Вольцов  вернулся.
 Они  направились  вместе  на  огневую.
 —  Так  я  и  думал:  все  это  сплошное  недоразумение.
 —  Я  бесконечно  вам  обязан...—  начал  было  Хольт.
 —  Подите  вы  к  черту!  —  выругался  Готтескнехт.
 В  бараке  сидел  Вольцов  и  завтракал.
 —  Мы  сдали  Минск!  —  сообщил  он.—  Я  оказался  прав!  —  Холь¬
та  он  встретил  как  ни  в  чем  не  бывало.—  А,  это  ты?  Вернулся  в  родные
края?  —  Он  убрал  в  шкафчик  колбасу  и  хлеб.—  Зепп,  Вернер,  пошли
проверять  линию!
 Они  расположились  у  орудия,  Вольцов  стал  рассказывать.  Его
отвезли  на  машине  в  какое-то  учреждение  и  там  представили  пред
очи  человека  в  форме  обергруппенфюрера.  Вольцов  без  всяких  при¬
знался,  что  непочтительно  говорил  с.эсэсовцем,  несшим  караульную
службу,  и  даже  грозился  его  вздуть,  но  начисто  отрицал,  что  засту¬
пился  за  русского  пленного.  Он  утверждал,  что  ссора  у  них  вышла
«на  личной  почве»;  и  стоял  на  своем  и  тогда,  когда  ему  пригрозили
 199

дознаться  правды  силой.  Его  заперли  в  подвал,  но  уже  через  два  часа
за  ним  пришли  и  снова  отвели  к  обергруппенфюреру.  Тем  временем,
должно  быть,  уже  позвонили  из  Берлина,  потому  что  говорили  с  ним
на  этот  раз  куда  милостивее.  Пусть  скажет  правду,  за  что  он  грозился
избить  конвоира,  и  его  отпустят  на  все  четыре  стороны.  Вольцов
вспомнил,  что  накануне  он  слышал  в  столовой  похабные  разговоры
эсэсовцев,  их  шутки  и  сальности  по  адресу  знакомых  девушек.  Он  и
сослался  на  это  как  на  причину  своего  проступка.  Столь  оскорби¬
тельное  отношение  эсэсовцев  к  немецким  девушкам  вывело  его  из  се¬
бя,  и  он  решил  задать  кое-кому  из  них  головомойку;  однако  в  то  утро
пришлось  ограничиться  этим  часовым.  Показание  Вольцова  занесли
в  протокол,  а  также  его  заявление,  что  оговор  эсэсовца  был  сделан
«по  личной  злобе».
 —  С  тем  меня  и  отпустили,—  заключил  Вольцов  свой  рассказ.—
Обергруппенфюрер  еще  наорал  на  меня  и  посоветовал  унять  свой
боевой  задор,  пока  не  попаду  на  фронт.
 —  Что  ж,  с  тобой  обошлись  корректно!  —  заметил  Гомулка.
 —  Да,  если  не  считать  парочки  надзирателей  в  подвале.  Это
настоящее  зверье,  так  и  норовят  двинуть  в  зубы.
 —  А  я  боялся,  что  ты  меня  выдашь,—  признался  Хольт.
 —  С  этого  дня,  когда  тебе  взбредет  в  голову  очередная  блажь,
поищи  другого  исполнителя,—  оборвал  его  Вольцов.—  Твоя  сопли¬
вая  гуманность  у  меня  вот  где  сидит!  Бери  пример  с  Цише!  Если  хо¬
чешь  знать,  у  него  куда  больше  солдатской  выдержки,  чем  у  тебя!
 Кутшера  на  другой  день  распек  Вольцова  перед  всей  батареей  за
его  «архиканальскую  драчливость».  А  несколько  дней  спустя  пришло
разносное  письмо  от  дядюшки-генерала,  в  котором  тот  в  самых  не¬
сдержанных  выражениях  требовал,  чтобы  племянник  и  его  друзья  раз
навсегда  бросили  свои  скандальные  штучки.  Этим  эпизод  и  был  ис¬
черпан.
 Погожие  и  жаркие,  обычной  чередой  тянулись  июльские  дни,
а  потом  завернуло  хмурое  ненастье.  Как-то  в  дождливый  день  бата¬
рею  снова  атаковали  на  бреющем  полете.  Целое  звено  истребителей-
бомбардировщиков  «мустанг»  сбросило  бомбы  на  «Дору»  и  «Цезаря».
Потери  в  материальной  части  были  на  этот  раз  незначительны,  но
после  налета  на  бывшем  стадионе  осталось  лежать  двое  убитых  и
шестеро  тяжелораненых.
 —  Погодите,  то  ли  еще  будет!  —  предрекал  Гомулка.
 12
 Как-то  Готтескнехт  сказал  Хольту:
 —  Вы  этого,  правда,  не  заслужили,  но  вот  вам  добрый  совет.  По¬
дайте  сейчас  же  рапорт  с  ходатайством  об  отпуске  —  вы,  Вольцов  и
Гомулка,—  пока  не  поздно!  Сами  видите,  как  у  нас  обстоит  дело  с
личным  составом.  Еще  потери  —  и  отпуска  придется  отменить.
 Над  Рурской  областью  нависла  жара.  Мгла  застилала  полуденное
солнце.  Двери  и  окна  бараков  были  распахнуты  настежь,  но  в  душных
каморках  не  чувствовалось  ни  малейшего  дуновения  ветерка.
 200

—  Нам  приказано  подать  рапорт  об  отпуске,—  сказал  Хольт,  едва
перешагнув  ч^рез  порог.
 —  Тише!  —  остановил  его  Гомулка.
 Вольцов  читал  вслух  газету:
 —  «...таким  образом,  война  на  Востоке  все  больше  превращается
в  великое  испытание  боевой  и  моральной  выдержки  каждого  солда¬
та  в  отдельности.  Наступательный  порыв  механизированных  соеди¬
нений  советских  войск  местами  наталкивается  на  сопротивление  от¬
дельных  объединившихся  групп,  образующих  самостоятельные  оча¬
ги  обороны...»
 —  А  ты,  оказывается,  правильно  оценил  тогда  положение,—  вста¬
вил  Гомулка.
 Вольцов  продолжал  читать:  «Хотя  противник,  наступая  с  юго-
востока  и  северо-востока,  и  овладел  Минском,  юго-восточнее  до
самой  Березины  все  еще  сосредоточены  немецкие  войска,  упорно
пробивающиеся  на  запад».
 —  Одним  словом,  котел,—  подытожил  Гомулка,  беря  у  Вольцова
газету.—  Кроме  того,  из  всего  этого  явствует,  что  война  на  востоке
превратилась*  в  маневренную  войну.  «Противник  пытается,—  как
здесь  сказано,—  сохранить  маневренный  характер  операций».
 Хольт  краешком  глаза  посмотрел  на  Цише,  но  Цише  спал  или
притворялся,  что  спит.—  И  мы  все  еще  не  принимаем  никаких  контр¬
мер?  —  спросил  он.—  Прочти,  пожалуйста,  сводку!
 Гомулка  полистал  газету.—  Контрмеры?..—  Что-то  дрогнуло  в  его
лице.^-  Минутку!  «Фронт  вторжения...  На  Центральном  участке
Восточного  фронта  наши  войска  в  обстановке  удушливой  жары  ведут
бои,  чреватые  и  для  нас  крупными  потерями...»
 —  Там,  видно,  что-то  не  так!  —  встрепенулся  Вольцов.  Тут  про¬
снулся  Цише  и  сонными  глазами  уставился  на  кучку  друзей.
 —  Но  ведь  этого  не  было  за  всю  войну,—  волновался  Гомулка.—
Что  ты  так  скептически  поглядываешь,  Цише?  Просмотри  все  наши
сводки,  начиная  с  Польской  кампании  и  до  сегодня!  Мы  еще  ни
разу  не  писали,  что  несем  крупные  потери.—  Он  продолжал  чи¬
тать:—  «Героическая  борьба  Виленского  гарнизона...»
 —  Виленского?..—  испуганно  воскликнул  Хольт.
 —  А  ты  и  не  знаешь?  Вильну  уже  три  дня  как  обошли,—  сказал
Гомулка.  —  «Противник,  в  обход  Вильны,  продолжает  продвигаться
на  запад  и  юго-запад».  Он  отложил  газету.  —  Какие  уж  тут  контр¬
меры!
 Хольт  понуро  сидел  за  столом.  Всего  пять  минут  назад  он  радо-'
вался  предстоящему  отпуску,  а  теперь  все  было  отравлено  этими  уд¬
ручающими  известиями.  Он  удивлялся  товарищам,  они  так  спокойно
ко  всему  относятся.  А  может,  они  просто  лучше,  чем  он,  скрывают
свои  чувства?  Феттер,  во  всяком  случае,  заорал  со  своей  койки:
 —  К  черту  Вильну!  Дайте  человеку  поспать,  это  в  миллион  раз
важнее!
 Вся  тройка  подала  заявление  об  отпуске.  Хольт  снова  задумался:
куда  же  мне  девать  себя?  Мама?  Нет!  Отец?  Нет!  Хольт  с  сочельника
 201

ничего  о  нем  не  слышал,  и  только  две-три  недели  назад,  после  того
как  бомбежке  подверглись  промышленные  города  Центральной  Гер¬
мании,  ему  передали  сообщение  на  стереотипном  бланке,  что  такой-то
жив.  Оставалось  приглашение  Вольцова.  Вольцов  и  Гомулка  угова¬
ривали  его  ехать  вместе  в  их  родной  город.  Покуда  у  человека  есть
друзья,  жить  можно!  —  размышлял  Хольт.  Друзья,  с  легкой  непри¬
язнью  подумал  Хольт.  А  разве  межАу  ним  и  Вольцовом  не  пробежала
черная  кошка?  Но  ему  вспомнилась  заброшенная  вилла,  летние  дни
на  пляже...  и  Ута!  Об  Уте  он  думал  со  стесненной  душой.  И  тут  у  него
мелькнула  мысль  о  фрау  Цише.
 Нельзя  было  уезжать  в  отпуск,  не  повидав  ее.  А  вдруг  и  она  выр¬
вется  из  дому  и  поедет  с  ним,  как  тогда  на  рождество?  Грустные
мысли  полезли  ем\г  в  голову.  Может  ли  это  повториться?  Как  странно!
Со  всеми  он  в  рг  лп.чс:!  Он  быстро  переоделся.
 —  Куда?  —  спросил  его  Вольцов.
 —  К  зубному.
 Вольцов  ухмыльнулся.  Но  раздался  сигнал  тревоги.  Вольцов  в
одних  трусах  побежал  к  орудию,  захватив  комбинезон.
 В  окопе  нечем  было  дышать,  солнце  отвесными  лучами  припекало
голову.  Хольт,  обливаясь  потом  в  своей  суконной  форме,  напрасно
искал  укрытия  в  блиндаже.  Земтя  так  прогрелась,  что  из  ниши  полы¬
хало  жаром,  как  из  печки.  Он  инул  мундир.  Один  из  силезцев,  Шре¬
дер,  заменял  его  сегодня  у  поворотного.
 —  По  местам!  —  скомандовал  Цише,  он  тоже  был  в  выходной
форме.  Все  надели  каски.  —  Отдельные  скоростные  самолеты  про¬
тивника...
 —  Все  те  же  неизменные  «москиты»,—  ввернул  Гомулка.
 Вольцов  стащил  рукавицу  и  присел  на  станину.  —  «Хевиленд-
 Москито»,—  сказал  он  задумчиво,  словно  про  себя.  —  Разведыва¬
тельные  невооруженные  самолеты.  Летят  так  быстро,  что  наши  ис¬
требители  могут  их  догнать,  только  войдя  в  пике.
 —  Где  это  ты  черпаешь  такие  сведения?  —  покосился  на  него
Цише.
 Вольцов  бросил  на  землю  окурок.  —  Читай  «Фелькишер  беобах-
тер»,  дружище!  И  не  только  лозунги,  читай  статьи  и  передовицы!
Ты,  правда,  неплохой  национал-социалист,  но  как  военный,  слишком
узко  мыслишь.
 —  Основное  направление  —  девять!  —  скомандовал  Цише.  По¬
слышались  отдаленные  раскаты  пушечных  выстрелов.  —  Это  128-
миллиметровки  в  Ботропе.
 Вольцов  снова  напялил  рукавицу.
 —  Выдавая  правильную  военную  информацию  за  вражескую
пропаганду,  ты  только  расписываешься  в  своем  убожестве,  —  про¬
должал  он  наставительно.  —  Этак  ты  и  фюрера  обвинишь  во  вражес¬
кой  пропаганде,  ведь  он  считает  положение  серьезным.
 В  городах  сирены  провыли  отбой.  Цише  включил  микрофон.
 —  «Антон»  понял!  Отбой!  Скоростные  самолеты  противника
направились  в  глубь  страны...  Двоим  оставаться  у  орудия.  Осталь¬
ные  могут  идти  обедать.
 —  Я  остаюсь!  —  сказал  Вольцов.  —  Зепп,  притащи  мой  обед!
 202

Хольт  надел  мундир  и  побежал  на  командирский  пункт.  Готтеск¬
нехт  нахмурился:
 —  Ровно  в  семнадцать  быть  на  месте!  И,  сидя  у  врача,  слушать
радио.  Как  только  сообщат  о  приближении  бомбардировщиков,  воз¬
вращайтесь!
 Хольт  бегом  направился  к  трамваю.  Доехав  до  главного  вокзала,
он  дальше  пошел  пешком.  Спустя  минуту  он  уже  звонил  у  дверей  фрау
Цише.  Она  расхаживала  по  квартире  в  купальном  костюме,  в  кухне
стояли  на  льду  бутылки  пива.
 —  Последние  бомбежки  так  напугали  Цише,  что  он  зовет  меня  к
себе  в  Краков.  К  тому  же  здесь  меня  едят  поедом  за  то,  что  у  нас
большая  квартира.  Цише  предлагает  сдать  две  комнаты,  чтобы  из¬
бежать  разговоров,  будто  члены  партии  используют  свое  положение
в  личных  интересах.
 —  Подождала  бы,  когда  меня  отправят  на  трудовую  повиннность.
Нас  освидетельствовали  на  той  неделе.  Остается  каких-нибудь  пол¬
тора  месяца.
 —  Ведь  надо  же  выдумать:  зовет  меня  в  Краков,  а  туда  вот-вот
нагрянут  русские!  Я  уж  предпочитаю  бомбоубежище  у  себя  дома!
 —  У  меня  есть  план,  —  сказал  Хольт.  —  Слушай!
 Она  долго  обдумывала  его  предложение.
 —  Да,  заманчиво!  —  сказала  она.  —  Я  знаю  местечко  в  Баварс¬
ком  лесу...  Но  нет!  Никуда  это  не  годится!  У  тебя  отпуск,  ты  не  едешь
домой,  а  я  в  то  же  время  уезжаю  в  неизвестном  направлении!  Это
же  всем  бросится  в  глаза.
 Хольт  страшно  огорчился.
 —  Придумай  что-нибудь,  можно  же  найти  отговорку.
 Но  она  решительно  покачала  головой.
 —  Нет,  нельзя  так  рисковать.  Это  было  бы  чудесно,  но  чересчур
рискованно...  Другое  дело,  если  бы  за  мной  не  шпионил  мой  пасы¬
нок,  —  прибавила  она  немного  погодя.
 —  Твой  пасынок!  —  рассердился  Хольт.  —  Вечно  он  становится
у  меня  на  дороге,  скотина  этакая!
 —  Успокойся,  —  сказала  она.
 —  По  крайней  мере  не  уезжай,  пока  нас  не  отправят  на  трудовую
повинность,  —  взмолился  он,  —  ты  же  видишь,  как  я  одинок!
 —  Брось  киснуть!  У  тебя  для  этого  нет  оснований!
 Когда  на  коротких  волнах  передали:  «В  Германском  воздушном
пространстве  боевых  соединений  противника  не  обнаружено»,  Хольт
лежал  рядом  с  фрау  Цише  на  кровати.  Окна  спальни  были4  широко
открыты.  Он  все  еще  пытался  ее  уговорить:
 —  А  нет  ли  у  тебя  родственников,  на  которых  ты  могла  бы  со¬
слаться?
 —  Нет,  нет,  об  этом  нечего  и  думать,  мне  самой  ужасно  жаль!
 Хольту  послышались  шаги  в  коридоре.  Но  он,  должно  быть,
 ошибся!
 —  А  если  бы  ты  поехала  вперед,  —  настаивал  он,  —  а  я  потом  к
тебе  присоединился?  Уж  это  никому  не  бросится  в  глаза.
 203

Но  тут  дверь  отворилась,  и  на  пороге  спальни  показался  Цише—
старший  курсант  Цише  собственной  персоной.  На  правой  руке  у  него
болталась  каска.  Хольт  вздрогнул  и  накрыл  фрау  Цише  одеялом.
 —  Ага!..  Ага!..  Ага!..—  только  и  мог  произнести  Цише;  не  успели
они  опомниться,  а  он  уже  исчез,  как  привидение.  Дверь  так  и  оста¬
лась  настежь.  Входную  он  за  собой  захлопнул.
 —  Свинья,  подлая  свинья!  —  в  ярости  бормотал  Хольт.
 Фрау  Цише  трясло  от  страха.  Она  была  страшно  бледна.
 —  Боже  мой!  Боже  мой!..—  Хольт  пытался  ее  успокоить,  но  она
ничего  не  хотела  слышать.  —Я  пропала,  пропала...  Он  напишет  отцу.
 Эта  перспектива  испугала  и  Хольта.  В  голове  его  роились  вялые,
 •  неповоротливые  мысли.  Как  теперь  быть?  Надо  обратиться  к  Гиль¬
берту,  пусть  Цише  даст  клятву,  что  никому  не  расскажет,  подумал  он
сперва.  И  тут  же  отверг  эту  мысль.  На  Вольцова  рассчитывать  не
приходится,  а  Цише  скорее  даст  себя  удавить,  чем  откажется  от
возможности  погубить  мачеху  вместе  с  Хольтом.  Хольт  сидел  нажро-*
вати,  подтянув  колени  к  подбородку,  и  думал:  проклятие,  этого  еще
не  доставало!
 Фрау  Цише  лежала  пластом,  не  в  силах  пошевелиться.  Она  как-то
сразу  осунулась  и  постарела.
 —  Он  меня  прогонит,  —  шептала  она,  —  он  меня  прогонит  без
всяких!
 —  Погоди  огорчаться!  —  уговаривал  ее  Хольт.  —  Ничего  он  не
узнает,  об  этом  позабочусь  я!  —  Он  понятия  не  имел,  как  это  сделать,
но  до  позиции  далеко,  авось  по  дороге  что-нибудь  придет  в  голову.  Он
встал,  собрал  свои  вещи  и  направился  в  ванную.  Подставил  голову
под  холодный  кран.  Фрау  Цише  последовала  за  ним.  Несмотря  на
жару,  ее  знобило.
 —  Лишь  бы  он  не  написал  отцу,  —  говорила  она  уже  спокой¬
нее.  —  Вернер,  сделай  с  ним,  что  хочешь!  Лишь  бы  он  не  написал
отцу!  Ты  не  знаешь  старика  Цише,  он  страшно  самолюбив  и  мстите¬
лен.
 Страх  охватил  Хольта.  Он  причесался,  отбросил  расческу  и
сказал:
 —  Там  видно  будет!
 Он  отправился  на  батарею.  Конечно,  ему  и  по  дороге  ничего  не
пришло  в  голову.  Он  думал:  какое  отчаянное  легкомыслие!  Этого
нельзя  было  допустить!  Попробую  поговорить  с  Цише!
 Вольцов  сидел  за  столом  и  циркулем  тыкал  в  карту.  Гомулка  уг¬
лубился  в  какую-то  книжку.  Цише  не  было  видно.
 —  Оставь  его  в  покое,  —сказал  Гомулка.—  Он  отпросился  до¬
мой  на  ночь  и  вдруг  вернулся  в  растрепанных  чувствах.  На  себя  не
похож.  Сидит  в  столовой  и  что-то  строчит.
 Итак,  Цише  уже  пишет.  Хольт  поспел  вовремя!
 В  пустынной  столовой  было  полутемно.  За  стойкой  на  стуле  дре¬
мал  шеф-повар.  Перед  мутным  от  пыли  оконцем  сидел  за  столом  Ци¬
ше  и  что-то  строчил.  Увидев  Хольта,  он  торопливо  собрал  в  кучу
разбросанные  по  столу  бумаги.  Хольт  молча  сел  напротив.  Лицо  Ци¬
ше,  бледное  как  мел,  все  в  красных  пятнах,  казалось  сегодня  особенно
одутловатым,  в  глазах  затаилась  ненависть.
 204

—  Послушай,  Цише!  —  обратился  к  нему  Хольт.
 —  Уматывай.  Вон  отсюда!  —  огрызнулся  Цише.
 —  Не  кричи!  —  остановил  его  Хольт.
 Но  Цише  уже  нельзя  было  удержать.
 —  Пошел  вон,  свинья!  Нам  с  тобой  говорить  не  о  чем!  Ты  посягнул
на  честь  моего  отца!
 —  А  громче  не  можешь?  —  спросил  Хольт.  —  Погромче!  Ви¬
дишь,  повару  интересно!
 Старший  ефрейтор,  дремавший  за  стойкой,  проснулся  как  от
толчка  и  обвел  юношей  бессмысленным  взглядом.  Потом  встал,  за¬
пер  буфет  и  затопал  к  выходу.
 —  Мне  нужно  сказать  тебе  два  слова,  —  примирительно  начал
Хольт.  —  Ты  нечаянно  увидел  то,  что  тебе  не  следовало  видеть.  Мы
с  тобой  слишком  по-разному  смотрим  на  многое,  и  долго  говорить
нам  ни  к  чему.  Но  то,  что  ты  сразу  же,  еще  не  остыв,  садишься,  чтобы
выложить  все  своему  старику,—  это...  это  недостойно!  Если  ты  чув¬
ствуешь  себя  оскорбленным  и  если  у  тебя  в  душе  есть  хоть  капля  му¬
жества,  сведи  счеты  со  мной,  а  отца  не  трогай!
 Хольт  ухватился  за  эту  мысль,  как  за  некое  избавление.  Если  бы
Цише  можно  было  заставить  посмотреть  на  случившееся  как  на  дело
чести,  многое  было  бы  спасено.
 —  Брось  заливать!  —  прошипел  Цише.  И  сразу  же  перейдя  на
крик:  —  Так  я  тебе  и  позволю  марать  честь  моего  отца!..  Точка!..
Наконец-то  я  с  тобой  сведу  счетыг.  за  все...  за  все...  с  самого  первого
дня...  за  все  твои  фанаберии  гнилого  интеллигента...  за  твое  мораль¬
ное  разложение,  недостойное  немца...  Ты  мне  дорого  за  все  запла¬
тишь!  —  Он  захлебнулся  душившей  его  яростью.  Хольт  молчал,  чув¬
ствуя  себя  беспомощным  перед  этим  неистовым  взрывом.  А  Цише
продолжал  срывающимся  голосом:  —  за  то,  что  ты  эту  женщину  сде¬
лал  шлюхой,  ты  ответишь  моему  отцу!  Оба  вы  ответите!  И  вы  пожа¬
леете...  ох  как  пожалеете...  вы  горько  пожалеете  о  своем  распутстве!
 У  Хольта  опустились  руки.  Не  зная,  что  делать,  он  вскочил  и  схва¬
тил  Цише  за  грудь  френча.  Но  тут  раздался  сигнал  тревоги.
 —  Жаль!  А  я  только  собирался  хорошенько  тебя  вздрючить!—
указал  Хольт.  —  Ну,  до  следующего  раза!
 Весь  трясясь  от  злости,  Цише  запихал  свои  бумажки  за  пазуху  и
побежал  к  орудию.
 «Скоростные  самолеты  противника  над  северо-западной  Фран¬
цией  направляются  к  нашей  границе!»  За  этим  долго  ничего  не  следо¬
вало.  Прошло  битых  три  часа.  Спустилась  ночь.  Дружинники  спали  в
блиндаже.  Но  вот  Цише  крикнул:  «По  места-а-ам!»  В  окрестных
городах  завыли  сирены.
 —  Это  что  же,  сразу  тревога?  —  удивился  Гомулка.
 «Крупные  соединения  бомбардировщиков  противника  над  Гол¬
ландией  направляются  в  район  Кельн  —  Эссен»,  —  передавал  Цише.
Вольцов  пошел  выгонять  дружинников  из  блиндажа.  Но  самолеты
изменили  курс  и  пролетели  много  севернее.
 —  Ложная  атака!  Маскировочный  маневр!  —сказал  Гомулка.—
Они  хотят  сбить  с  толку  нас  и  наши  ночные  истребители.
 205

Сирены  провыли  отбой.  Позднее  поступило  сообщение,  что  бомбы
сброшены  в  районе  Большого  Берлина.
 Хольт  переговаривался  с  Гомулкой.  Слышно  было,  как  на  коман¬
дирском  пункте  разоряется  Кутшера.  Два-три  прожектора  обшари¬
вали  небо.  Ночь  была  светлая.  Над  самой  головой  высыпали  звезды,
но  кругом  грядами  залегли  облака.  Где-то  на  юге  выпускала  плавку
доменная  печь,  вырывавшиеся  из  нее  клубы  колошникового  газа
окрашивали  небо  в  яркий  багрянец.
 —  Сколько  было  сброшено  бомб,  —  заметил  Вольцов,  —  а  заво¬
дам  ничего  не  делается,  работают  и  работают!
 Но  тут  Цише  крикнул:
 —  Соблюдать  тишину!  «Новая  большая  группа  бомбардиров¬
щиков  над  Ламаншем,  направление:  Эмден  —  Ольденбург».
 Опять  в  городах  всполошились  сирены.  Спустя  полчаса  поступило
сообщение:  «У  побережья  бомбардировщики  встретили  густую  полосу
тумана.  Ищут  запасные  целц».
 —  Теперь  их  можно  ждать  сюда!
 Вольцов  внушал  дружинникам:
 —  Если  они  пойдут  ставить  рождественские  елки,  сразу  же  бе¬
гите  за  резервными  боеприпасами.  Понятно?
 Снова  по  нарастающей  и  ниспадающей  кривой  провыли  сирены.
 ,  Тревога!  В  небе  уже  гудели  звенья  бомбардировщиков.  Неподалеку,  с
восточной  стороны  ярко  пылали  осветительные  ракеты,'это  засекли
поселок,  лежавший,  словно  остров,  рреди  заводских  зданий.  Прожек¬
торы  суетливо  метались  по  небу,  угасая  еще  до  того,  как  оптические
приборы  разведчиков  успевали  поймать  цель.  На  северо-западе  на¬
растало  тяжелое  гудение  авиационных  моторов.  Кругом  громыхали
зенитные  батареи.  Каскады  ракет  освещали  орудийный  окоп.
 —  Стрелять  по  данным  радиолокатора!  —  выкрикнул  Цише.  И
тут  же:—  Радиопомехи!  Неподвижный  заградительный  огонь  —  на¬
правление  три!  —  Он  продолжал  объявлять  данные  для  наводки.  И
наконец:—  Огонь!
 Грохот  выстрелов  и  недалекие  разрывы  бомб  смешались  в  раска¬
тистый,  долго  не  смолкающий  гром.  Хольту  достаточно  было  повер¬
нуть  голову,  чтобы  увидеть  Вольцова:  с  непокрытой  головой,  он  стоял
у  орудия,  широко  расставив  ноги,  и  равномерными  движениями  вго¬
нял  в  ствол  патрон  за  патроном.
 Перерыв  огня.
 Дружинники  молча  выбрасывали  за  бруствер  закопченные  гиль¬
зы.  Кто-то  подсчитывал:
 —  Тридцать  девять,  сорок,  сорок  один...
 Сорок  один  выстрел?  —  удивился  Хольт.  Облака  на  востоке  оза¬
рились  багровым  отсветом  пожара,  над  расстрелянной  рощей  за  ра¬
бочим  поселком  взвивались  к  небу  языки  пламени.  До  самой  позиции
веяло  палящим  зноем.  А  теперь  и  в  густо  застроенном  поселке  забу¬
шевал  огненный  смерч.  Один  из  дружинников  у  стенки  окопа  вдруг
согнулся  пополам  и  закрыл  лицр  руками.
 —  У  него  там  семья,  —  сурово  пояснил  чей-то  голос.
 —  Неважно,  —  бросил  ему  *  Вольцов.  —  Возьми  себя  в  руки,
приятель!  —  Он  смазывал  затвор.
 206

Воздух  снова  задрожал  от  гула  моторов.
 —  Радиопомехи!  —  выкрикнул  Цише  срывающимся  голосом.  Не¬
чего  было  загодя  разоряться,  злорадно  подумал  Хольт.
 —  Заградительный!..  Угол  возвышения  тридцать  пять  —  трид¬
цать,  угол  горизонтальной  наводки  сорок  восемь  —  двадцать,  взры¬
ватель  двести  градусов!
 Хольт  поправил  на  голове  наушники.
 —  Огонь!  —  крикнул  Цише.
 При  каждом  выстреле  им  в  лицо  ударяли  фонтаны  сухой  пыли.
Глаза  горели,  ослепленные  молниями  выстрелов.  Хольт  не  расслы¬
шал  команды  «перерыв  огня».  Неожиданно  в  окопе  воцарилась  ти¬
шина.  И  в  этой  тишине  послышался  хриплый  голос  Вольцова:
 —  Мерзавцы,  накидали  в  пожар  фугасных  бомб!
 Новые  налеты.  Над  Францией  большие  партии  бомбардировщи¬
ков  летели  по  направлению  к  району  Кобленц  —  Саарбрюкен.
 —  Сегодня  у  них  обширная  программа,—заметил  Гомулка.
 Вольцов  вместе  с  дружинником  прочищал  орудийный  ствол.
 Только  на  заре,  часов  около  четырех,  было  сообщено  об  уходе  по¬
следних  бомбардировщиков.
 Хольт  не  переставая  думал  о  том,  как  уладить  давешнюю  ссору.
Когда  они  натягивали  на  пушку  брезент,  он  глаз  не  спускал  с  Цише
и  немного  успокоился,  увидев,  что  он  вместе  с  другими  поплелся  в  ба¬
рак  и  в  изнеможении  повалился  на  койку.
 Тот  ворох  бумажек  так,  верно,  и  остался  у  него  под  френчем,  со¬
ображал  Хольт.  На  мгновение  ему  пришло  в  голову  силой  отнять
письмо.  Цише  спал,  тихо  всхрапывая  во  сне.  Спали  и  другие.  Только
Хольт  лежал,  не  смыкая  глаз;  душевное  напряжение  и  крайняя  уста¬
лость  мешали  ему  забыться.  Мучительно  искал  он  выхода.  Снова  и
снова  приходила  ему  в  голову  мысль  довериться  все  же  Вольцову,
сослаться  на  данное  им  когда-то  обещание.  Около  семи  утра  сигнал
тревоги  снова  погнал  их  к  орудию.
 '  Было  утро,  свежее  и  ясное.  Под  поселком,  который  накануне  под¬
вергся  бомбежке,  по-прежнему  непроницаемой  пеленой  стлался  дым,
скрывая  горизонт.  Не  успели  на  огневой  проверить  связь  с  оптичес¬
кими  приборами,  как  поступили  сообщения  об  отдельных  скоростных
разведчиках.  Они  летели  вдоль  Рейна,  держа  курс  на  юг.  Цише  сооб¬
щил  о  крупных  соединениях  бомбардировщиков  и  истребителей  над
юго-восточной  Голландией.
 —  Бомбардировщики  под  прикрытием  истребителей?  —  отклик¬
нулся  Гомулка.  —  Будет  нашим  истребителям  работа!
 —  Только  бы  не  бомбометание  на  бреющем!  —  встревожился
Хольт.
 Вольцов  ругался  на  чем  свет  стоит.  Теперь,  когда  дружинники  уш¬
ли  с  позиции  и  у  орудий  осталась  одна  молодежь,  выяснилось,  что
на  огневой  за  ночь  израсходованы  все  боеприпасы.
 —  За  дело!  —  скомандовал  Цише.  —  Тащите  сюда  резервные
патроны!
 Но  в  то  время  как  молодежь  подтаскивала  по  полю  корзины  с
боеприпасами,  завыли  сирены.  С  командирского  пункта  сразу  же
раздалась  обычная  команда.
 207

Хольт  бросил  на  поле  корзину  в  центнер  весом  и  побежал  к  ору¬
дию.  От  волнения  ему  никак  не  удавалось  включить  в  механизм  вилку
наушников.
 —  Основное  направление  —  девять!  —  крикнул  Цише.
 Кто-то  сказал:
 —  «Следопыты»!
 Хольт  слышал  только  слабый  шум  моторов.  Он  поднял  глаза.  Три
машины  с  необыкновенной  быстротой  шли  по  небу.  Должно  быть,
«лайтнинги»!  В  прозрачном  воздухе  вдруг  выросли  высокие,  узкие,
ясно  очерченные  столбы  дыма.  Хольт  не  сразу  сообразил,  в  чем  дело.
 —  Нас  засекают  дымовыми  сигналами!  —  вне  себя  выкрикнул
Цише.
 Хольт  с  удивлением  оглянулся:  повсюду  над  позицией  стояли  ды¬
мовые  сигналы,  один  —  прямо  перед  ним,  очевидно  у  дерева,  сообра¬
жал  Хольт,  другой  —  позади,  рядом  со  столовой.  Только  тут  он  спох¬
ватился,  что  противник  засекает  цель  и  что  эта  цель  —  не  что  иное,
как  они  сами...  Даже  голос  Вольцова  на  сей  раз  звучал  хрипло:
«Сегодня  добрались  и  до  нас!»  В  отдалении,  быстро  нарастая,  раз¬
дался  гул  моторов.
 —  Тревога!..  Основное  направление—девять!  —с  отчаянием  в
голосе  выкрикнул  Цише.  —  Стрелять  по  данным  прибора  управле¬
ния.  Прямое  приближение!  —  В  наушниках  у  Хольта  ясный,  отчетли¬
вый  голос  произнес:  «Угол  горизонтальной  наводки  —  сорок  девять—
тридцать».
 —  «Антон»  к  бою  готов!  —  доложил  Цише.  —  Беглый...
 —  Подносите  патроны  бесперебойно!  —  крикнул  Вольцов,  а  Ци¬
ше  срывающимся  голосом:—  Огонь!
 Хольт  втянул  голову  в  плечи  и  тесно  прижался  к  орудию.  Грянул
выстрел,  орудие  закачалось,  пустая  гильза  вывалилась  на  станину.
Хольт  сразу  же  успокоился:  Вольцов  ведет  огонь!  Но  еще  прежде,
чем  раздался  оглушительный  свист,  налетевший  грохочущий  ураган
смял  все  вокруг,  дневной  свет  погас,  земля  дрогнула,  вздыбилась,
заколебалась,  и  Хольту  почудилось,  что  он  летит  куда-то  в  бездонную
пропасть...  Когда  он  очнулся,  еще  не  осознав,  что  произошло,  воздух
содрогался  от  гудения  приближающихся  моторов,  а  вокруг  —  ни
малейшего  намека  на  орудийный  окоп,  только  взрыхленная  земля  и
расщепленные  балки,  среди  которых  на  корточках  сидел  Вольцов  —
Гомулка  перевязывал  ему  голову.  Хольт  выплюнул  набившуюся  в  рот
землю  и  шлак.  Где  же  пушка?  Он  увидел,  что  она  лежит  на  боку  и
вместо  стройного  ствола  в  воздухе  торчит  только  задранная  станина,
а  под  ней  на  усыпанной  шлаком  земле  лежат  неподвижно  две  серо¬
голубые  фигуры.  Хольт  подполз  к  Вольцову,  который  нахлобучивал
каску  на  забинтованную  голову.
 —  Айда  к  «Берте»!
 Хольт  с  трудом  поднялся  на  ноги,  еще  раз  оглянулся  на  непод¬
вижные  тела,  распростертые  под  опрокинутым  лафетом,  и  пустился
;бегом  по  изрытому  воронками  полю.  Он  взглянул  вверх  и  увидел
рассеивающиеся  в  воздухе  дымовые  сигналы,  увидел  цепочку  четы¬
рехмоторных  бомбардировщиков,  приближающихся  на  небольшой
высоте,  и  бросился  наземь.  Раздавшиеся  выстрелы  двух  орудий  так
 208

испугали  его,  что  он  скатился  в  огромную  воронку.  Там  уже  лежал
Вольцов,  лицо  его  было  залито  кровью.
 —  Вторая  волна!  —  крикнул  Вольцов.  Рев  идущих  на  бреющем
полете  бомбардировщиков  мешал  Хольту  что-либо  расслышать.  Но
тут  его  обдало  словно  сильным  порывом  ветра  и  так  оглушило  взрыв¬
ной  волной,  что  у  него  пресеклось  дыхание.  У  самого  его  уха  Вольцов
простонал:  «Боеприпасы!  Боеприпасы  взлетели  на  воздух!..»  Громо¬
вое  урчание  моторов  не  утихало.  Одинокое  орудие  выстрелило  и
умолкло.  Хольт  и  Вольцов  выкарабкались  из  воронки  и  побежали  к
«Берте».
 Здесь  укрылись  от  бомб  Гомулка,  Феттер  и  двое  силезцев,  все  они
с  лихорадочной  торопливостью  готовились  к  стрельбе.  Вольцов  с
усилием  открыл  затвор.
 —  Вернер  —  командир  орудия!  Зепп  —  первый  номер!  Хрис¬
тиан  —  шестой!  Шредер,  не  стой  без  дела,  будешь  вторым!  А  ты  —
седьмым!..
 Хольт  повесил  на  шею  ларингофон.  Не  чудо  ли  —  в  проводах
оказался  ток!  С  великим  облегчением  услышал  он  голос  Готтескнехта.
 —  Нам  нужны  подносчики  снарядов!  —  крикнул  Вольцов.
 —  Я  «Берта»!  —  доложил  Хольт.  —  Работает  расчет  орудия  «Ан¬
тон».  Нам  нужны  подносчики  снарядов!  ,
 —  Сейчас  пришлю  вам  людей  с  радиолокатора,—сказал  Гот¬
тескнехт.  —  «Берта»?  Кто  у  вас  командиром  орудия?  Вы,  Хольт?
 —  Так  точно!
 —  Какие  потери  понес  «Антон»?
 —  Ничего  не  знаю!
 В  проводах  что-то  гудело.
 —  Всем  орудиям...  доложить...
 —  Я  «Берта»!
 Отозвался  еще  только  «Цезарь».  На  командирском  пункте  по¬
слышался  зычный  голос  Кутшеры*
 —  Протянуть  к  «Доре»  и  к  «Эмилю»  временные  провода.
 В  окоп  протиснулось  несколько  курсантов.
 —  Что  слышно  на  БКП?  —  спросил  Гомулка.  Оказалось,  что  там
все  свелось  к  повреждениям,  причиненным  взрывной  волной.  У  «Фри¬
ды»  в  блиндаже  детонировали  боеприпасы.
 —  Там  мертвая  тишина!  —  апатично  доложили  локаторщики.
 Снова  нарастающее  гуденье  мотОров.  В  наушниках  голос  Готтес¬
кнехта,  непривычно  суровый  и  чужой:  «Воздух!  Самолет  —  девять!
Прямое  приближение!..  Третья  волна!»  Хольт,  сам  того  не  сознавая,
выкрикивал  слова  команды.  Наводчики  доложили:  «Берта»  готова  к
ведению  огня!»
 Хольт  взглянул  на  небо.  Там  опять  появилось  звено  четырехмотор¬
ных  бомбардировщиков.  «Беглый...  Огонь!»  Вольцов  заряжал  уве¬
ренно  и  быстро.  Огонь  теперь  вели  только  два  орудия.
 —  Огонь!..—  Ствол  орудия  поднимался  все  выше.  —  Поворот  на
180  градусов!  —  Пушка  повернула  на  восток.  Свист  падающих  бомб
тонул  в  грохоте  выстрелов,  повсюду  к  небу  вздымались  грибовидные
облака  дыма  и  фонтаны  взрытой  земли,  орудийный  окоп  содрогался.
Хольт  выкрикнул:  «Огонь!..»  И  Вольцов  в  самом  деле  непрерывно
 14  Д.  Нолль
 209

заряжал  и  стрелял.  В  наушниках  послышался  голос  Готтескнехта:
«На  этот  раз  промазали!»  Вольцов  в  каком-то  неистовстве  закидывал
в  ствол  патрон  за  патроном  и  стрелял  безостановочно,  не  ожидая  при¬
каза,  пока  Феттер  не  объявил:  «Высота  больше  предельной!»
 —  Перерыв  огня!  —  В  наушниках  прозвучал  голос  Готтескнехта:
«Минутку!  Принимаю  обстановку!»  Время  тянулось  бесконечно.  Но  в
наушниках  опять  зазвучал  его  голос:  «Самолеты  противника  ушли!
Отбой!»
 —  «Берта»  поняла!  Хольт  вдруг  почувствовал  невероятную
усталость.  Он  сорвал  с  себя  наушники  и  протянул  их  Вольцову,  кото¬
рый  сидел  на  станине,  обхватив  забинтованную  голову  руками.
 Хольт  бросился  к  «Антону».
 Он  не  узнавал  позиции.  Земля  между  орудиями  казалась  свеже-
вспаханной.  Повсюду  зияли  глубокие  воронки.  Окоп  «Антона»  пред¬
ставлял  собой  беспорядочную  кучу  земли,  из  которой  торчцли  рас¬
щепленные  обломки  досок.  Хольт  перелез  через  остатки  бруствера
и  подошел  к  опрокинутой  пушке.  Он  сразу  же  наткнулся  на  Рутшера.
Вся  нижняя  часть  его  тела  была  зажата  между  деревянной  обшивкой
блиндажа  и  лафетом.  Вид  раздавленного  трупа  был  ужасен.  Хольту
сделалось  дурно.  Ему  вспомнилась  рослая  красавица,  сестра  Рутше¬
ра...  Он  перешагнул  через  труп.  Перед  обвалившимся  блиндажом
для  боеприпасов,  из  которого  было  выброшено  множество  блестящих
патронов,  лежали  еще  два  трупа.  Того,  что  поменьше,  Хольт  не  узна¬
вал,  лицо  его  было  изуродовано,  каска  сползла  на  глаза.  Рядом  лежал
Гюнтер  Цише,  все  еще  связанный  с  пушкой  проводом  командира
орудия.  Он  лежал  на  спине,  раскинув  руки,  в  луже  крови,  натекшей
из  ушей,  носа  и  рта.  Лицо  его  странно  расплющилось.  Как  это  случи¬
лось?—  думал  Хольт...  Рутшер  и  Цише,  думал  он...  Он  присел  на
корточкй,  расстегнул  на  Цише  френч,  вытащил  у  него  из-за  пазухи
ворох  смятых  бумажек  и  сунул  к  себе  в  карман.  Затем  снял  личный
знак  сначала  с  Цише,  а  потом  и  с  того,  неузнанного.
 К  Хольту  подошел  Гомулка,  еще  несколько  курсантов,  а  также
кое-кто  из  команды.  Гомулка  увидел  Рутшера,  и  лицо  его  покрылось
синеватой  бледностью.  На  куче  земли,  еще  недавно  бывшей  орудий¬
ным  окопом,  стоял,  возвышаясь  над  всеми,  Готтескнехт  с  записной
книжкой  в  руках.  Хольт  протянул  ему  оба  личных  знака.
 —  Рутшер...  господин  вахмистр...
 —  Ладно,  Хольт,  позаботьтесь  о  «Берте»!
 Гомулка  спрыгнул  в  воронку,  тошнота  подступила  ему  к  горлу,
его  вырвало.
 —  На  «Фриде»...  весь  расчет  —  в  клочья!  —  пробормотал  он.
 У  Хольта  вдруг  мелькнуло  далекое  воспоминание:  мне  очертел
 родной  дом,  очертела  школа,  я  не  мог  дождаться  минуты,  когда  меня
призовут,  как  об  избавлении  мечтал  я  о  войне...
 Подавленные  и  молчаливые,  сидели  они  у  «Берты».  Только  Воль¬
цов  делал  вид,  будто  ничего  не  случилось...
 —  Тридцать  шесть  бомбовых  воронок,  —  рассуждал  он  вслух.—
Бомбы  в  пятнадцать—двадцать  центнеров  весом.  А  результаты?  Вы¬
ведены  из  строя  два  орудия.  Вот  что  значит  не  считаться  с  расходами!
 —  Ступай  на  перевязку!  —  сказал  Хольт.  У  Вольцова  сквозь  бин¬
 210

ты  сочилась  кровь,  волосы  слиплись,  все  лицо  было  в  крови.  Когда  он
ушел,  Хольт  наново  распределил  обязанности  в  расчете.
 Не  хватает  порядочного  седьмого  номера,  думал  он.  Вечером  по¬
дойдут  дружинники,  а  что  я  буду  делать  днем?  Он  крикнул:  «За  дело!
Чистить  орудие!»  Двое  силезцев  послушно  стали  прочищать  банни¬
ком  орудийный  ствдл.
 На  подъездной  дороге  остановились  санитарные  машины.  Гомул¬
ка  сказал:  —  Понять  не  могу,  что  произошло  у  «Антона»!  Но  тут  в
окоп  вошли  Кутшера  и  Готтескнехт.
 —  Веселенькое  утро,  верно?  Бандиты  прикончили  мою  собаку,  я
им  этого  ввек  не  прощу!
 Хольт  доложил:
 —  Нам  требуются  третий  и  седьмой  номера  и  подносчики  бое¬
припасов!  —  Готтескнехт  записал.  —  Господин  вахмистр,  —  обра¬
тился  Хольт,  как  только  Кутшера  ушел,  —  можно  мне  позвонить  по
телефону.
 Готтескнехт  рассеянно  посмотрел  на  него.
 —  Подождите.  Сейчас  линия  перегружена...—  Он  подумал.  —
Раз  уж  вы  будете  звонить,  освободите  меня  от  одного...  извещения.
 Барак  так  тряхнуло,  что  внутри  он  представлял  картину  полного
разгрома.  Пришлось  повозиться  два  часа,  чтобы  навести  в  нем  хоть
какой-то  порядок.  Прямым  попаданием  снесло  уборную,  и  стены  были
облеплены  нечистотами.  Вольцов,  все  еще  расхаживавший  в  своей
окровавленной  чалме,  наблюдал  это  зрелище  подбоченившись,  с  не¬
возмутимостью  философа.
 —  Это  —  средство  войны,  известное  еще  в  древности,  —  заметил
он.  —  Уже  римляне  из  так  называемых  баллист  обстреливали  дерь¬
мом  осажденные  города.
 —  Ступай  на  медпункт,  —  накинулся  на  него  Хольт.  Сам  он  по¬
бежал  в  канцелярию,  где  Готтескнехт  сидел  над  списками  личного
состава.
 —  Тринадцать  погибших,  Хольт,  это  ужасно!  —  Он  постучал  ка¬
рандашом  по  бумаге.  —  Расчет  «Фриды»  погиб  весь,  до  одного  чело¬
века.  Девять  силезцев,  а  ведь  этим  ребятам  едва  минуло  шестнадцать.
 У  Хольта  защемило  сердце.
 —  Как  это  случилось?  —  спросил  он.  ‘
 —  Прямое  попадание.  Их  накрыло  бомбой  весом  в  девятьсот
килограммов.
 —  А  что  произошло  у  «Антона»?!  Я  никак  не  соображу.
 —  Бомба  разорвалась  сразу  же  за  бруствером,  с  северной  сто¬
роны.  Все,  кто  был  по  северной  стенке  траншеи,  оказались  на  своего
рода  неподбойном  борту...  Те,  кто  стоял  дальше,  видимо,  попали  под
взрывную  волну  и  осколки.
 —  Зеппу,  выходит,  здорово  повезло,  ведь  он  сидел  слева  у  меха¬
низма  вертикальной  наводки.
 —  Всем  вам  здорово  повезло,  —  сказал  Готтескнехт.  Он  поднял¬
ся.  —  Оставляю  вас  одного,  не  забудьте  же  мою  просьбу!
 Хольту  пришлось  долго  ждать  свободного  провода.  Только  теперь
 14
 211

ожило  в  нем  вчерашнее,  оно  было  далеким-далеким,  казалось,  про¬
шел  целый  год.
 Хольт  набрал  номер.  Она  могла  бы  ехать  теперь  со  мной,  пришло
ему  в  голову,  но  при  одной  этой  мысли  его  бросило  в  дрожь.
 На  другом  конце  провода  раздался  голос  фрау  Цише:
 —  Я  всю  ночь  не  сомкнула  глаз!  Что  у  вас  слышно?  Вас  тоже
бомбили?  Чего  только  я  не  наслушалась!
 —  Да,  нам  здорово  попало!  Погибло  тринадцать  человек!
 —  А  Цише?  Что  делает  Цише?  Он  ни  в  коем  случае  не  должен
написать  отцу...
 —  Цише  не  сможет  написать  отцу!  —  оборвал  ее  Хольт.  —  Он
погиб!
 —  Поги-иб?—озадаченно  протянула  она.  —  А  ты  уверен,  что
он  вчера  не  написал?
 Хольт  застыл  у  телефона.
 —  Уверен.  Он  не  написал.
 Их  прервали.  Из  подгруппы  срочно  требовали  капитана.  Хольт
соединил  говорившего  с  бараком  Кутшеры.
 В  немом  оцепенении  стоял  он  посреди  канцелярии.  Счастье,  что
их  разъединили!  Зубы  его  выбивали  дробь.  Знобило.  Он  вышел  на
воздух.
 Вся  позиция  кишела  военнопленными,  их  пригнали  засыпать  во¬
ронки.  У  «Антона»  стоял  тяжелый  тягач.  Десяток  солдат-зенитчиков
в  комбинезонах,  вооруженные  лебедками  и  ломами,  хлопотали  вокруг
орудия.  Тут  же  стоял  Готтескнехт  с  Феттером  и  Гомулкой.  Несколько
военнопленных  выравнивали  разрушенный  окоп.  Хольт  подошел  к
вахмистру.  Вольцов  доложил,  что  отправляется  на  медпункт.  Гот¬
тескнехт  внимательно  оглядел  Хольта.
 —  Вам  надо  взять  себя  в  руки!  —  сказал  он.
 Хольт  не  выдержал  и  бросился  бежать...  А  все  же  беда  миновала!..
Он  упал  на  койку.
 13
 Вольцов  явился  уже  на  следующий  день.  Он  заметно  осунулся  и
побледнел.  У  него  вытащили  десятки  заноз  из  кожи  лба  и  головы.
 —  На  медпункте  ни  одной  койки  свободной,  —  рассказывал  он.—
На  109-й  батарее  —  пять  убитых,  на  136-й  —  четырнадцать.  Раненых
пришлось  везти  в  Бохум,  в  тыловой  госпиталь.
 Вечером  Вольцов  включил  маленький  радиоприемник,  оставший¬
ся  им  в  наследство  от  Цише.
 —  Брось,  он,  конечно,  испорчен,  —  отмахнулся  Гомулка.  Но  в
комнату  уже  ворвался  отчетливый  и  резкий  голос  диктора.  Хольт,
как  ошпаренный,  рухнул  на  койку.
 «...июля  тысяча  девятьсот  сорок  четвертого  года.  Сегодня  на  фю¬
рера  было  совершено  покушение.  От  бомбы,  взорвавшейся  в  его  ка¬
бинете,  пострадали  следующие  лица:  генерал-лейтенант...»
 —  Вот  так-так!..—  вырвалось  у  Гомулки.
 —  Тише!  —  зашипел  на  него  Вольцов.
 212

—  «...сотрудник  Бергер.  Легко  ранены:  генерал-полковник  Йодль,
генералы:  Кортен...»  Хольт  попеременно  смотрел  на  Вольцова  и  Го¬
мулку.  Вольцов  наклонился  над  приемником  и  не  отрываясь  слушал.
Гомулка  сидел,  разинув  рот,  он  уставился  на  какое-то  пятно  на  стене.
«...Боденшац,  Хойзингер,  Шерфф...»  Феттер  медленно  поднялся,  на
его  лице  было  написано  полное  недоумение.  «...Фюрер  нисколько  не
пострадал,  если  не  считать  незначительных  ушибов  и  ожогов,—
продолжал  диктор.  —  Он  тут  же  возобновил  свои  занятия  и  не  отме¬
нил  приема,  назначенного  дуче,  с  которым  беседовал  продолжитель¬
ное  время...»
 —  Дуче?  —  удивился  Феттер.  —  Он  принял  дуче?
 —  Заткнись!  —  цыкнул  на  него  Вольцов.
 —  «...после  чего  фюрера  посетил  рейхсмаршал».
 Голос  диктора  оборвался.  Вольцов  стоял  молча,  склонив  голову
набок.  По  радио  передавали  марши.
 —  Покушение?  —  удивленно  протянул  Феттер,  словно  он  так
ничего  и  не  понял.  —  Кто-то  подбросил  бомбу?  Самую  настоящую
бомбу?
 —  Об  этом  следует  доложить!  —  с  внезапной  решимостью  сказал
Вольцов.  —  Кто  знает,  может,  кроме  нас,  никто  этого  не  слышал!  —
Он  снял  со  стены  пилотку.  —  Пошли,  Вернер!
 Снаружи  все  еще  палил  зной.  Солнце  стояло  над  горизонтом,
подернутое  дымкой.  Хольт*  схватил  Вольцова  за  руку.
 —  Как  это  понимать?
 —  Почем  я  знаю!
 Они  бежали  полем  по  решетчатому  настилу,  здесь  он  ничуть  не
^  пострадал,  не  то  что  на  огневой.  Между  окопами  ковырялись  пленные,
засыпая  свежие  воронки.
 Готтескнехт  стоял  перед  канцелярией  и  курил  трубку.
 —  Здорово,  Диоскуры!  —  приветствовал  он  их.  —  Хольт,  на  кого
вы  похожи?  Уж  не  вчерашнее  ли  потрясение  подействовало  вам  на
печенку?
 Вольцов  подошел  к  нему  поближе.  Вахмистр  вынул  трубку  изо
рта,  он  слушал  внимательно,  с  каким-то  странным,  напряженным
лицом.  Некоторое  время  он  молчал.  Потом  сказал:
 —  Ладно.  Шефа  вызвали  в  подгруппу,  мы  его  ждем.  —  Он  все
еще  не  двигался  с  места.
 —  Так...  фюрер  жив,  говорите?
 —  Да,  жив.  Но  кое-кто  из  генералов  ранен:  Йодль,  Хойзингер,
адмирал  Фосс,  остальных  я  не  запомнил.
 Готтескнехт  рассеянно  кивнул,  погруженный  в  свои  мысли.  Потом
поправил  фуражку  и,  не  сказав  ни  слова,  ушел  в  канцелярию.4
 —  У  майора  шеф,  наверное,  узнает  подробности,  —  сказал  Воль¬
цов.
 —  Я  ни  черта  не  понимаю,  —  беспомощно  признался  Хольт.
 —  А  я,  думаешь,  понимаю?  —  огрызнулся  Вольцов.
 В  бараке  все  еще  орало  радио',  передавая  бравурные  марши.  У
Феттера  с  Гомулкой  шел  спор.
 —  А  Бадольо?  —  надрывался  Феттер.  —  Вспомни,  как  было  с
Бадольо!
 213

Гомулка  пренебрежительно  махнул  рукой.  Вид  у  него  был  усталый
и  измученный.
 —  Будет  вам  болтать!  —  бросил  им  Вольцов.  Он  приглушил  ра¬
дио.  Хольт  безучастно  и  растерянно  опустился  на  табуретку.  Несколь¬
ко  дружинников  протопали  по  коридору  в  большую  комнату.  Хольт
посмотрел  на  часы.  Без  чего-то  восемь.
 —  Ты  что  расселся?  —  накинулся  на  него  Вольцов.  —  Хорош  ко¬
мандир  орудия!  Ты  подготовился  к  ночному  дежурству?  Собрал  свой
расчет?
 Хольт  нехотя  встал.
 Во  время  проверки  телефонной  линии  Готтескнехт  переходил  от
орудия  к  орудию.
 —  На  сегодня  я  пришлю  вам  троих  из  расчета  «Дора».  Кроме  то¬
го,  нескольких  дружинников.  А  завтра  с  утра  мы  наново  всех  распре¬
делим.
 Хольт  так  извелся,  что  одна  только  мысль  засела  у  него  в  голове:
спать,  будь  что  будет!  Вернувшись  в  барак,  он  бросился  на  койку.
Но  уже  через  час  Вольцов  растолкал  его.
 —  Не  слышишь,  что  ли?  Сигнал  к  бою!
 Над  Рурской  областью  пролетала  очередная  группа  скоростных
бомбардировщиков.
 В  окопах  дожидались  дружинники,  они  уже  разнесли  по  батарее
новость  о  покушении.
 —  Теперь  мне  все  понятно!  —  уверенно  заявил  Феттер.  —  Это,
конечно,  большевики!  Это  их  рук  дело!
 —  А  как  большевики  попали  в  ставку  фюрера?  Соображаешь,  что
ты  говоришь?  —  накинулся  на  него  Вольцов.
 —  Ну,  значит,  коммунисты!  —  не  сдавался  Феттер.
 —  Коммунисты?  Немецкие  коммунисты?  —  негромко  и  с  подчер¬
кнутым  равнодушием  отозвался  кто-то  из  дружинников.  —  Они  ведь
все  в  концлагерях  или  в  тюрьмах.
 —  Там  им  и  место!  —  отрезал  Вольцов.
 Лишь  незадолго  до  полуночи  служба  воздушного  оповещения
сообщила,  что  скоростные  бомбардировщики  противника  возвраща¬
ются  обратно  через  Гельголландскую  бухту.
 Вольцов  и  Хольт  натянули  на  пушку  брезент.
 —  Чудной  народ  —  эти  дружинники,  —  заметил  Феттер.
 —  Пролетарии!  —  презрительно  бросил  Вольцов.
 В  бараке  Феттер  занялся  маленьким  приемником,  оттуда  опять
лились  бравурные  марши.  «Сейчас  будут  передавать  речь  фюрера!»—
взволнованно  объявил  Феттер.  Но  тут  настежь  отворилась  дверь.
На  пороге  стояла  монументальная  и  грозная  фигура  Кутшеры.
 —  Внимание!  —  крикнул  Феттер.
 Кутшера  сделал  знак  «вольно».
 —  Всем  собраться  в  столовой!  —  прорычал  он.  —  Совместное
прослушивание  речи  фюрера!
 Хольт  успел  снять  с  себя  только  тяжелые,  подбитые  гвоздями
башмаки  и,  как  был,  одетый,  забрался  на  верхнюю  койку.  Он  так  вы¬
мотался  и  устал,  что  воспринимал  все  безучастно,  словно  из  отдале¬
ния,  как  если  бы  происходившее  его  не  касалось,  а  было  лишь  кадра¬
 214

ми  киноленты.  Плевать  мне  на  все,  думал  он...  Сейчас  проснусь  и  уви¬
жу:  Цише  сидит  на  своей  койке  и  несет  обычную  ахинею:  «нордичес¬
кая  раса  призвана  установить  новый  порядок  в  Европе»  —  иди  дру¬
гую  подобную  чепуху...  Еще  не  очнувшись  как  следует,  Хольт  соско¬
чил  вниз.  Неужели  все  это  было  только  вчера?  Один  день  как  тысяча
лет,  но  почему  Кутшера  пришел  сам,  а  не  прислал  дежурного  унтер-
офицера?
 —  Феттер!  —  гаркнул  Кутшера,  и  голос  его  прокатился  по  комна¬
те  ударом  гонга.  —  Как  вы  расцениваете  террористический  акт  про¬
тив  нашего  фюрера  Адольфа  Гитлера?
 —  Я?  —  растерянно  пробормотал  Феттер.  —  Вы  меня  спрашивае¬
те?  Вы  хотите  знать...
 —  Что  с  ним?  Он  бредит?  —  разгневался  Кутшера.
 —  Господин  капитан!  —  неожиданно  вмешался  Гомулка.—За
последние  четыре  дня  нам  и  пяти  часов  не  пришлось  поспать!
 Кутшера  повернул  к  Гомулке  свое  лошадиное  лицо,  но  тут  из  ко¬
ридора  донесся  голос  Готтескнехта:
 —  Господин  капитан,  сейчас  начнут  передавать  речь  фюрера!
 В  столовой  теснилась  уставшая  до  изнеможения  молодежь,  а
также  старшие  ефрейторы  и  дружинники  ПВО.  Готтескнехт  настраи¬
вал  радиоприемник,  стоявший  обычно  в  бараке  у  Кутшеры.
 Хольт  забрался  подальше  в  угол,  надеясь,  что  его  здесь  не  заме¬
тят.  Он  устроился  поудобнее  на  своем  жестком  стуле.  Вольцов  сел
рядом.  Какое-то  сонное  оцепенение  овладело  Хольтом;  дребезжащая
музыка  действовала  на  него  усыпляюще.  В  этом  состоянии,  между
явью  и  сном,  лихорадочно  работало  его  воображение.  Но  вот  марши
умолкли.  Диктор  долго  и  пространно  объявлял  что-то.  Говорят  все
германские  радиостанции,  работают  такие-то,  такие-то  и  такие-то  ра¬
диопередатчики...  Диктор  без  конца  перечислял  радиопередатчики,  а
потом  водворилась  тишина,  тишина  длилась  бесконечно,  и  Хольт  ду¬
мал:  сейчас  начнется!  Он  склонил  голову  к  плечу,  это  позволяло  ему
видеть  профиль  Вольцова.  Рассудок  его,  спотыкаясь,  бродил  по
самой  границе  забытья.  Вольцов  —  лучший  боец  в  огневом  взводе,
дорогие  немецкие  соплеменники  и  соплеменницы,  такого  заряжающе¬
го  не  найти  ни  на  одной  батарее!  Я  уж  и  не  припомню,  сколько  раз,на
меня  готовились  и  совершались  покушения  —  то  есть,  как  это  не
припомню,  это  по  меньшей  мере  странно,  такие  вещи  не  забываются,
я  бы,  например,  запомнил,  террористы  не  каждый  день  бросают  бом¬
бы...  Хольт  широко  открыл  глаза.  Говорит  фюрер!  —  подумал  он.  Эти
слова,  знакомые  ему  с  детства,  обладали  силой  заклинания.  Говорит
фюрер!  Причем  сегодня  его  заставили  выступить  главным  образом
два  соображения:  по-первых,  я  хотел,  чтобы  вы  услышали  мой  голос
и  убедились,  что  сам  я  жив  и  невредим,  а  во-вторых,  чтобы  полнее
раскрыть  перед  вами  это  преступление  невиданное  в  немецкой  исто¬
рии...  Гоп-ля!  Не  засыпать!  Ничтожная  кучка  честолюбивых,  бессо¬
вестных  и  преступно  недальновидных  офицеров  —  задремавший  бы¬
ло  Хольт  встрепенулся  —  вступила  в  заговор,  который  ставил  себе
целью  меня  устранить...  Хольт  сделал  героическое  усилие  стряхнуть
сон,  и  это  ему  удалось,  правда,  глаза  болели  от  света,  но  рассудок
 215

на  какое-то  время  прояснился,  у  него  было  чувство,  будто  его  окатили
ледяной  водой.  Офицеров?..  Заговор  немецких  офицеров  против  ве¬
личайшего  фюрера  всех  времен?..
 —  «Бомба,  подложенная  полковником  графом  Штауффенбергом,
взорвалась  в  двух  метрах  от...»
 Штауффенберг?  Как  Хольт  ни  старался,  он  не  мог  уследить  за
каждым  словом  этой  речи.  Только  отдельные  обрывки  фраз  удержи¬
вались  сознанием.  Полковник  граф  Штауффенберг?  Полковник  под-
кладывает  бомбу?  Что  это  значит,  как  это  понять,  и  для  чего  он,
собственно,  это  сделал?..
 —  «...не  считая  нескольких  пустячных  царапин  и  ожогов.  В  этом
видно  предопределение  судьбы,  подтверждение  той  миссии,  которую
оно  на  меня  возложило,  моей^изненной  цели...»
 Предопределение,  думал  Хольт.  Он  чувствовал  какую-то  расслаб¬
ленность  во  всем  теле.  Усталость  и  изнеможение  погасили  в  нем  ми¬
нутную  возбужденность.  Сознание  заволокло  туманной  завесой,  мыс¬
ли  беспорядочно  путались,  как  во  сне.  Предопределение,  судьба...
Что  Цише  этим  утром  погиб,  конечно,  тоже  рука  провидения,  иначе
мне  бы  не  поздоровилось  —  и  Герти  и  мне...  А  ведь  совсем  неплохо,
что  есть  такая  штука,  как  провидение...  Вера  в  провидение,  вера  в
бога...  Я  верю  в  разум  истории,  где  только  я  это  слышал,  это,  должно
быть,  сказал  доктор  Геббельс  в  одной  из  своих  речей...  Я  верю...  да,
но  отец,  отец!  Он  всегда  недовольно  морщился,  когда  говорили  о  вере,
о  провидении...  Знаем  мы  эти  штучки!  Интеллигент  не  верит,  потому
что  неспособен  верить,  это  я  где-то  вычитал,  кажется,  у  Ганса
Йоста,  а  отец  вообще  типичный  пораженец,  самый  настоящий  брюзга
и  нытик!  В  школе  нам  задали  выучить  две  странички  Ганса  Йоста:  в
области  веры  нет  никакой  проблематики,  а  только  наитие  свыше,  да,
никакой  проблематики,  а  только  наитие  свыше,  тогда  я  этого  не  по¬
нимал,  а  теперь  понимало:  надо  верить  в  фюрера,  в  провидение,  в
нашу  конечную  победу,  в  «Ме-163»,  в  «Фау-1»,  в  человек-торпеду,
даже  если  русские  продвинутся  западнее  Вильны,  даже  если  они
вторгнутся  в  наши  границы...  Грудь  вздымается  в  предвосхищении
решающего  часа...
 —  Не  спи!  —  это  Вольцов  толкнул  его  в  бок.  Ну  конечно!  Ведь
говорит  фюрер!  Хольт,  щурясь  от  света,  огляделся  по  сторонам:  все
как  зачарованные  уставились  на  радиоприемник.  Хриплый  голос  в
громкоговорителе,  надрываясь,  кричал:  «...они  готовились  нанести
нам  удар  кинжалом  в  спину,  как  в  1918  году...»
 Правильно,  удар  кинжалом  в  спину,  в  полудреме  размышлял
Хольт.  В  самом  деле,  что  за  гнусная  подлость!  Как  подумаешь,  что
десяток  сутенеров  и  дезертиров  обезоружили  весь  фронт;  но  в  хресто¬
матии  говорится:  «И  все  же  вы  победили...  и  пусть  все  рушится
вокруг,  я  постою  один  за  двух,  а  если  жизнь  моя  нужна,  мне  смерть
и  гибель  не  страшна!..»
 —  «...ничтожная,  жалкая  клика  оголтелых  преступников,  кото¬
рую  мы  и<стребим  с  корнем...»
 «Истребим  с  корнем»  —  были  последние  слова,  которые  Хольт
еще  слышал,  прежде  чем  снова  задремать.  Но  ^Вольцов  сильным
 216

толчком  под  ребро  опять  привел  его  в  чувство.
 —  Слушай,  тебе  говорят!
 Сделав  над  собой  усилие,  Хольт  очнулся  и  заставил  себя  прислу¬
шаться  к  голосу,  звучавшему  в  радиоприемнике.
 —  «...а  потому  приказываю,  чтобы  с  этой  минуты  ни  одно  лицо  на
гражданской  службе  не  выполняло  распоряжений,  исходящих  из
инстанций,  подвластных  узурпаторам.  Во-вторых,  чтобы  ни  одно
военное  учреждение,  ни  один  командир,  ни  один  солдат  не  выполняли
приказов,  отданных  узурпаторами».
 Что  такое  узурпаторы?  —  размышлял  Хольт.  Это,  вероятно,  от  ла¬
тинского  корня,  ну  ясно  —  изи  гареге,  это  уж  по  части  Визе,  Петера
Визе,  вот  кому  живется,  сидит  себе  дома  и  дрыхнет  сколько  влезет!
«...либо  арестовать,  либо,  при  малейшем  сопротивлении,  убить  на
месте...»  Убить  на  месте,  истребить  с  корнем,  думал  Хольт;  его  про¬
бирал  озноб,  ну,  что  ж,  тем  лучше,  по  крайней  мере  не  заснешь...  «с
удовлетворением  приветствовать  этот  факт...—  слышал  он,  ничего
не  понимая,  так  как  утерял  нить,—  ибо  мне  дано  было  избежать  ги¬
бели,  которая  ни  капли  меня  не  страшит,  но  которая  привела  бы  к  ги¬
бели  весь  немецкий  народ.  Я  вижу  перст  судьбы  в  том,  что  мне  дано
завершить  дело  моей  жизни,  и  я  его  завершу!..»  Тишина.  И  следом
другой  голос:  «Передача  транслировалась  радиостанциями  Велико¬
германского  вещания».  Всё!
 Внезапно  раздалось  громкое  жужжанье  —  все,  хоть  и  приглу¬
шенными  голосами,  заговорили  наперебой.  У  Хольта  стучали  зубы.
 ♦  —  Ба-та-ре-е-ея!  —  протяжно  гаркнул  Готтескнехт,  и  гомон  де¬
сятка  голосов  оборвался.—  Внимание!
 Мгновенный  грохот  топающих  сапог.  Курсанты  и  дружинники,  ру¬
ки  по  швам,  стояли,  затаив  дыхание.  Громовой  рявкающий  голос
Кутшеры  наполнил  низкое  помещение  столовой.
 —  Приказы  принимать  только  от  ваших  непосредственных  на¬
чальников!  —  Пауза.—  107-я  тяжелая  зенитная  батарея  ПВО  хранит
неколебимую  верность  фюреру!  Если  кто-нибудь  на  батарее...—
Пауза.—...или  кто  из  дружинников  вообразит,  будто  теперь  самое
время  вести  разлагающую  пропаганду,  подстрекать  исподтишка...—
Пауза.—...того  я  сам,  собственной  рукой  уложу  на  месте!  Я  не  сочту
это  ни  за  унижение,  ни  за  труд!
 Дверь  за  ним  захлопнулась.  Готтескнехт  приказал  расходиться
по  баракам.  Хольт  посмотрел  на  часы.  Половина  первого.  Курсанты
и  дружинники  вскоре  рессеялись  по  обширной  территории  батареи.
Спотыкаясь  в  потемках,  они  кое-как  перебирались  через  кучи  земли
и  кратеры  наполовину  засыпанных  воронок.  На  БКП  с  карабином  на
ремень  нес  охрану  старший  ефрейтор.
 Прошло  два-три  дня.  Ночь  за  ночью  грохотало  небо,  падали
ракеты,  полыхали  пожары.
 Хольт  спал  как  убитый.  Когда  кто-то  стал  трясти  его  за  плечо,  он
еще  долго  лежал  на  боку  лицом  к  стенке,  не  раскрывая  глаз,  пока  на¬
конец  не  очнулся.  Повернувшись  на  другой  бок,  он  с  удивлением  уви¬
дел  перед  собой  желтый  шнур  и  каску...  У  его  койки  стоял  дежурный
 217

унтер-офицер.  Хольт  приподнялся  на  локте.  Старший  ефрейтор  ска¬
зал  негромко:
 —  Да  проснитесь  вы  наконец!  Вас  шеф  требует!
 Шеф  требует!  Хольт  с  удивлением  воззрился  на  дежурного.  Для
чего  это  я  ему  сдался  в  четыре  часа  утра?
 —  А  вы  не  знаете,  зачем  я  ему  нужен?
 —  Не  разговаривать!  Вставайте,  да  поживее!
 Хольт  зашнуровывал  башмаки,  а  в  голове  мелькали  мысли  одна
другой  тревожнее.  Снова  подкрался  страх,  мгновенно  превративший¬
ся  в  чувство  панического  ужаса...  Это  русские!  Все  дело  в  них!  Надо
же  было  так  влопаться!  Какое  мне  дело  до  этих  военнопленных!
 —  Каску  надеть!  —  приказал  дежурный.
 Кто  же  меня  выдал?  И  это  теперь,  по  прошествии  трех  недель!
Он  машинально  провел  рукой  по  френчу,  проверяя,  все  ли  пуговицы
застегнуты.  Или...  Но  почему  же  сейчас,  ни  свет  ни  заря?  Тут  он
вспомнил  дневник,  который  вел  Цише.  Проклятый  дневник!  Но  ведь
Готтескнехт  взял  его  к  себе,  а  Готтескнехт...  Нет,  быть  того  не  может!
 Было  уже  светло,  почти  как  днем.  На  подъездной  дороге  ждал
большой  легковой  автомобиль.  Перед  бараком  начальства  стоял
Готтескнехт.  Хольт,  проходя  мимо,  бросил  на  него  умоляющий
взгляд,  и  Готтескнехт,  кажется,  кивнул  ему,  словно  успокаивая.
 В  затемненной  комнате  шефа  горела  мутная  лампочка.  Унтер-офи¬
цер  доложил,  и  Хольт  остался  один.  Сиротливо  стоял  он  на  пороге,
спиной  к  закрытой  двери.  Однако  взял  себя  в  руки.  Щелкнул  каблу¬
ками,  правая  рука  взлетела  для  приветствия.
 —  Старший  курсант  Хольт  по  вашему  приказанию  прибыл!
 Секунды  тянулись  бесконечно,  пока  Кутшера  не  сказал  ему
 «вольно».
 Только  теперь  решился  Хольт  осмотреться  в  тускло  освещенной
комнате.  В  воздухе  стлался  густой  табачный  дым.  Нетронутая  по¬
ходная  кровать,  у  курительного  столика  два  кресла,  письменный
стол,  телефонный  аппарат,  знакомый  радиоприемник...  За  столом  —
человек  в  штатском.  В  одном  из  кресел  —  Кутшера  в  расстегнутом
мундире,  а  рядом  с  ним  незнакомый  офицер,  нет,  какой-то  чиновный
эсэсовец.  Хольт  напряженно  соображал,  что  означают  его  эполеты.
Он  в  чине  обер-лейтенанта,  следовательно,  оберштурмфюрер...
Оберштурмфюрер  —  не  спутать  бы!  Хольту  вовремя  вспомнилось,  что
в  обращении  к  эсэсовцу  слово  «господин»  отпадает.
 —  Подойдите  ближе,  Хольт!  —  сказал  Кутшера.  Даже  когда  он
говорил  негромко,  голос  его  оглушал.  Хольт  повиновался.
 —  Вы  Вернер  Хольт?  —  обратился  к  нему  эсэсовец.
 —  Так  точно,  оберштурмфюрер!
 Вопросы  и  ответы  следовали  друг  за  другом  короткими  ударами.
Кутшера  дымил  сигаретой  и  слушал.
 —  Волонтер?
 —  Так  точно,  оберштурмфюрер!  Зачислен  в  бронетанковые  вой¬
ска.
 —  Занятие  отца?
 —  Он  врач  по  профессии,  оберштурмфюрер!  В  настоящее  время
служит  контролером  продовольственных  товаров.
 218

—  Ваш  отец  был  репрессирован  в  1938  году.  Как  вы  к  этому  отно¬
ситесь?
 Хольт  не  сразу  нашелся  что  ответить.
 —  Я  уже  много  лет  не  поддерживаю  с  ним  связи.  Он  мне  совсем
йужой.
 —  А  для  чего  вы  поехали  к  нему  в  свой  рождественский  отпуск?
 —  Он...  пригласил  меня,  оберштурмфюрер!  —Это  была  ложь.—
Я  не  мог  ему  отказать.
 —  Вы  провели  у  отца  только  день  и  даже  не  зарегистрировались
как  отпускник  в  местном  призывном  управлении.  Где  вы  провели
остальные  три  дня?
 Вот  еще  незадача!  Откуда  ему  все  известно?
 —  Отвечайте!
 —  Я  провел  их  в  деревне  неподалеку  отсюда,  в  Везельском  окру¬
ге.  Деревня  Дингден.  Остановился  в  гостинице...  В  гостинице  «У  ис¬
точника»...
 —  А  там  отмечались?
 —  Я  был  записан  в  книге  для  приезжающих,  а  уезжая,  выписал¬
ся,  оберштурмфюрер!
 Легкое  движение  руки  налево  —  сидевший  за  столом  штатский
кивнул  и  что-то  записал.  Они  проверят  мои  показания,  подумал
Хольт,  проклятие,  ведь  Герти  записана  вместе  со  мной!  Но  чего  он,
собственно,  от  меня  хочет?  Вертится  вокруг  да  около...
 —  Вы  знакомы  с  полковником  Барнимом?
 —  Так  точно,  оберштурмфюрер,  вернее,  нет,  не  знаком!
 —  Как  же  вас  понять  —  знакомы  или  незнакомы?
 Так  вот  он  главный  вопрос,  Хольт  безошибочно  это  почувствовал.
Пот  градом  катился  у  него  из-под  каски  и  ручейками  сбегал  по
лицу.
 —  Я  не  знаю  его  лично,  оберштурмфюрер,  я  никогда  его  не  видел
и  никогда  с  ним  не  говорил.
 —  Кого  вы  знаете  в  этой  семье?
 —  Только  обеих  дочерей,  оберштурмфюрер,  старшая  мне  лично
знакома,  а  младшую  я  видел  издали.
 —  Старшую  дочь  зовут  Ута?
 —  Так  точно,  оберштурмфюрер!
 —  Когда  вы  виделись  с  ней  последний  раз?
 —  В  сентябре,  в  начале  сентября  прошлого  года,  оберштурмфю-
рер!
 —  Где  у  вас  хранятся  цисьма,  которые  вы  от  нее  получаете?
 Хольт  проглотил  слюну.
 —  Они  у  меня  в  шкафчике,  оберштурмфюрер!
 Обязательный  жест  в  сторону  Кутшеры.
 —  Готтескнехт!  —  гаркнул  Кутшера.  За  спиной  у  Хольта  откры¬
лась  дверь.
 —  Господин  капитан?
 —  Объясните,  где  лежат  письма!  —  обратился  эсэсовец  к  Хольту.
 Хольт  взглянул  на  Готтескнехта.
 —  Шкафчик  у  меня  не  заперт...  На  верхней  полке  слева  папка,
письма  в  ней,  они  связаны  в  пачку.
 219

—  Принесите  всю  папку!  —  распорядился  оберштурмфюрер.
 Дверь  захлопнулась.  Не  успел  еще  Хольт  собраться  с  мыслями,
 как  последовал  новый  вопрос.
 —  Знаете  ли  вы  лейтенанта  Кифера?
 Хольт  задумался:  Кифер,  Кифер,  кто  бы  это  мог  быть?..
 —  Отвечайте!
 —  Как-то  в  обществе  я  встретился  с  одним  лейтенантом,  жени¬
хом  Уты  Барним.  Может  быть,  его  и  звали  Кифер,  не  припомню.
Вполне  возможно.  Лейтенант  бронетанковых  войск.
 —  Когда  это  было?
 —  В  прошлом  году,  в  июле,  оберштурмфюрер!
 —  Что  это  было  за  общество?
 —  У  сестры  моего  школьного  товарища  был  день  рождения.  Я
попал  туда  случайно.
 —  Как  зовут  этого  школьного  товарища?
 ■ 	—  Визе,  оберштурмфюрер!
 Вопросительный  взгляд  в  сторону  капитана.  Кутшера  отрица¬
тельно  покачал  головой.  Движение  руки  налево,  штатский  хделал
у  себя  заметку.
 —  Вы  уже  тогда  были  знакомы  с  Барнимами?
 —  Нет,  оберштурмфюрер,  я  именно  в  тот  день  с  ними  познако¬
мился.
 В  тот  день...  Незабываемая  минута!  Хольт  чувствовал  себя  глу¬
боко  несчастным,  он  чуть  не  плакал.
 Заскрипела  дверь,  Готтескнехт  доложил:  «Ваш  приказ  выпол¬
нен!»  —  и  положил  папку  Хольта  на  курительный  столик.  Оберштурм¬
фюрер  вытащил  из  нее  пухлую  пачку  и  небрежно  ее  полистал.  Писем
накопилось  порядочно.
 —  Здесь  все  письма,  какие  она  вам  прислала?
 —  Так  точно,  штурм...  простите,  оберштурмфюрер!
 .  —  Все  до  единого?
 —  Так  точно,  обер...  штурм...  фюрер!
 —  Что  с  вами?
 —  Ничего,  оберштурмфюрер!
 —  Письма  конфискованы!
 Эсэсовец  тщательно  просмотрел  содержимое  папки  —  в  ней  не
было  больше  ничего,  кроме  неисписанной  почтовой  бумаги.  Движе¬
ние  руки  налево  —  штатский  поднялся  и,  ни  с  кем  не  простившись,
вышел  из  барака.
 Оберштурмфюрер  устремил  на  Хольта  испытующий  взгляд  —
острый,  пронизывающий  взгляд  холодных  светло-серых  глаз.
 Хольт  выдержал  этот  взгляд.  Но  где-то  внутри  он  ощутил  внезап¬
ную  слабость,  от  которой  задрожали  колени.  Голос  оберштурмфюре-
ра  прозвучал  чуть  не  над  самым  его  ухом.
 —  А  известно  вам,  где  сейчас  находится  эта  Барним?  Не  можете
ли  вы  подсказать  нам,  как  ее  найти?
 —  Я  право  же,  понятия  не  имею,  оберштурмфюрер!  —  дрожащим
голосом  ответил  Хольт.
 —  Если  Барним  даст  вам  о  себе  знать  —  письмом,  по  телефону
или  каким-нибудь  другим  образом  —  или  если  вам  кто-нибудь  сооб-
 220

щит  о  ее  местопребывании,  вы  должны  безотлагательно  уведомить
тайную  полицию,  полевую  жандармерию  или,  в  крайнем  случае,  ва¬
шего  непосредственного  начальника,  с  указанием,  что  означенная
Барним  разыскивается  властями.  Вы  меня  поняли?
 —  Так  точно,  оберштурмфюрер!
 —  Держитесь  как  следует!  Не  распускайтесь!
 Хольт  щелкнул  каблуками.
 —  Если  вы  в  указанном  случае  не  сообщите  куда  следует,  пре¬
дупреждаю,  вы  навлечете  на  себя  тяжелое  наказание!
 —  Так  точно,  оберштурмфюрер!
 Оберштурмфюрер  повернулся  к  капитану.
 —  Это  все,  капитан  Кутшера!
 —  А  теперь  убирайтесь!  —  прорычал  Кутшера.—  Да  смотрите  у
меня,  чтобы  никому  ни  слова!
 Но  Хольт  не  сдвинулся  с  места.  Судорожно  вытянув  руки  по
швам,  он  с  отчаянием  в  душе  сказал:
 —  Разрешите,  господин  капитан,  обратиться  к  оберщтурмфю-
реру! 	'
 —  Об  этом  не  меня  нужно  просить,  болван!  —  отрезал  Кутшера.
Оберштурмфюрер  с  удивлением  воззрился  на  Хольта.
 —  Что  вам  нужно?
 —  Осмелюсь  спросить,—  с  усилием  выговорил  Хольт,  он  не  мог
иначе,  он  должен  был  знать  наверняка,—  Ута  Барним...  полковник
Барним?..
 —  Полковник  Барним  казнен,—  ответил  оберштурмфюрер  гроз¬
ной  скороговоркой.—  Расстреляли!
 Казнен...  Расстреляли...
 —  И  вам,  как  немцу,  подобает  до  конца  вашей  жизни  стыдиться
того,  что  вы  вращались  в  обществе  этих  подонков!
 —  А  теперь  шагом  марш—одна  нога  здесь,  другая  там!  —
присовокупил  Кутшера.
 Приветствие.  Поворот  кругом.  Открыть  дверь.  Закрыть  дверь.
А  на  улице  солнце.  Оно  выглянуло  из-за  облаков.  Жизнь  продолжает¬
ся.  В  восемь  часов  подъем.  Меня  разбудят,  как  и  других,  и  все  это
рассеется  как  дурной  сон.  По-прежнему  жив  Земцкий,  и  нет  никаких
«шорт-стирлингов»,  нет  орудий  и  нарядов  по  казарме.  Все  точно  та¬
кое  же,  как  в  далеком  детстве,  когда  отец  говорил  ему,  утешая:  «Не
плачь,  никаких  гадких  ведьм  нет,  они  бывают  только  в  сказках...  А
все,  что  было  между  этим  и  тем,  между  далеким  вчера  и  сегодня,  лишь
сон.  Только  сон!  Поверь,  хоть  сон  твой  и  гнетет,  когда-нибудь  горнист
заиграет  подъем,  и  все,  что  тебя  мучило,  канет  во  тьму,  ты  только
посмеешься  и  стряхнешь  с  себя  этот  бред!»
 Хольт  направлялся  к  орудию  «Берта».  Когда  в  седьмом  часу  их
разбудил  сигнал  тревоги,  он  уже  полностью  овладел  собой.  Вольцов
отвел  его  в  сторону.
 —  У  меня  наводили  кое-какие  справки.  Это  неинтересно  и  наших
здешних  дел  не  касается,—  ответил  ему  Хольт.
 221

—  Что  ж,—  сказал  Вольцов,—  нет,  так  нет.  ,
 Сначала  проплыл  неизбежный  утренний  разведчик,  держа  курс
на  южную  Германию.  За  ним  последовали  бомбардировщики,  они
сбросили  бомбы  в  районе  Бремена.  В  одиннадцатом  часу  с  наблю¬
дательного  пункта  передали:  «Крупные  соединения  истребителей,
направление  Кельн—Эссен».  Подгруппа  предупреждала  о  возмож¬
ных  атаках  на  бреющем  полете.  Все  полученные  сообщения  Хольт  не¬
возмутимо  передавал  дальше.  Вольцов  и  Гомулка  успокаивали  силез¬
цев,  которых  каждое  сообщение  об  атаках  с  малой  высоты  ввергало  в
панику.  Дорстен,  Хальтерн  и  Люнен  доносили  об  атаках  с  бреющего
полета  на  различные  объекты,  в  том  числе  и  на  зенитные  батареи.
Феттер  поменялся  местами  с  одним  из  силезцев  и  сел  вместо  него  зз
механизм  горизонтальной  наводки.  Вольцов  стащил  с  головы  видный
на  расстоянии  белый  бинт  и  нахлобучил  каску  на  израненный  лоб.
Реклингхаузен  и  Динслакен  сообщали  об  атаках  с  небольшой  высо¬
ты,  а  за  ними  Мерс,  Крефельд  и  Дюссельдорф.
 —  Сейчас  они  будут  здесь!  —  сказал  Хольт.
 Готтескнехт  дал  команду:
 —  Всем  в  укрытие!
 А  Вольцов:
 —  Сдохну,  а  буду  стрелять  с  ближней  дистанции!
 Они  прилетели.  Камнем  ринулись  с  неба,  стремительно  облетели
на  малой  высоте  весь  горизонт.  В  отдалении  вымахнул  к  небу  испо¬
линский  огненный  столб.
 —  Нефть!  —  крикнул  Вольцов.—  Это  в  Гельзенкирхене  горит
нефтеперегонный  завод!
 Где-то  поблизости  заговорила  тяжелая  батарея  и  умолкла.  Вда¬
ли  застучала  двадцатимиллиметровая  зенитка.  Цепочка  одномотор¬
ных  самолетов,  прилетев  с  севера,  ринулась  прямо  на  батарею.  Они
приглушили  моторы  и  спустились  так  низко,  что,  пролетая  над  лесом,
дали  козла.  Повернув,  они  сделали  второй  заход.  Это  были  три
«мустанга».  Они  начали  с  того,  что  сбросили  бомбы,  а  потом  ракета¬
ми  и  из  бортового  оружия  обстреляли  командирский  пункт  и  ору¬
дийные  окопы.
 Неудержимо,  бешеными  виражами  кружили  они  над  батареей.
 Два  орудия  вели  огонь  с  ближней  дистанции.  «Цезарь»  после
двух-трех  выстрелов  замолчал.  «Берта»  продолжала  беспорядочную
стрельбу.  Снова  и  снова  налетали  «мустанги».  Один  из  силезцев
свалился  на  станину,  и  Вольцов  оттащил  его  в  сторону.  Сам  он  только
и  делал,  что  заряжал  и  стрелял.  Но  вот  и  Феттер  упал  со  своего  си¬
денья  у  поворотного  механизма,  и  «Берта»  замолчала.  Истребители
круто  поднялись  в  небо  и  исчезли.
 Хольт  и  Гомулка  занялись  Феттером.  Осколком  его  хватило  по
каске,  но  не  пробило  ее.  Вскоре  он  пришел  в  себя.  «Да  ты  нас  всех
переживешь,  дружище!»  —  поздравил  его  Вольцов.  Он  перевернул
силезца  на  спину  и  накрыл  его  брезентом.  Гомулка  снял  каску  и
сказал:  «Похоже,  нам  самое  время  уходить  в  отпуск!»
 Хольт  передавал:  «Крупные  силы  авиации  противника  из  района
Бремена  повернули  на  юго-запад.  Попытки  бомбометания  предви¬
дятся  в  Вестфальской  области».  Гомулка  снова  надел  каску.  Воль-
 222

цов  погнал  к  орудию  павших  духом  силезцев.  Где-то  севернее  ухали
тяжелые  зенитки.  Феттер  стоял  в  углу*  и  держался  за  голову.
 —  Нечего  отлынивать,—  крикнул  ему  Вольцов,—  у  нас  только
трое  подносчиков!
 Бомбардировщики  пролетели  на  северо-запад  и  сбросили  бомбы
на  Дуйсбург.  Батарея  вела  огонь.  В  пятнадцать  без  малого  был  дан
отбой,  но  уже  час  спустя  снова  прилетели  разведчики,  за  ними  волна
за  волной  накатывали  бомбардировщики,  а  потом  истребители  и
опять  бомбардировщики.  Тридцать  шесть  часов  кряду  не  отходили
юноши  от  орудия.  После  этого  им  удалось  несколько  часов  поспать.
 —  Так  оно  и  пойдет  все  хуже  и  хуже,—  сказал  Гомулка.—  Этому
не  видно  конца!
 •  Хольт  промолчал.
 14
 Они  жили  вчетвером  в  своей  комнатушке,  пока  Готтескнехт  не
взялся  за  великое  переселение.  Барак  «Берта»  надо  было  очистить^
чтобы  принять  новое  пополнение,  которое  ждали  со  дня  на  день.
 —  Подыщите  себе  сожителей  по  вкусу,—  посоветовал  Готтеск¬
нехт.—  Ну,  скажите,  плохо  я  к  вам  отношусь?
 Они  порешили  остановиться  на  Кирше  и  Бранцнере.  Это  были  их
одноклассники,  в  свое  время  причисленные  к  расчету  «Антон»,  потом
их  перебросили  на  «Дору»,  а  с  тех  пор  как  из  строя  вышли  два  ору¬
дия,  они  ночами  работали  на  «Берте».
 —  Оба  подходящие  ребята,—  заметил  Вольцов.
 —  Однако  Бранцнер,  я  замечаю,  последнее  время  неразлучен  с
Кибаком  и  всей  их  братией,—  сказал  Гомулка.
 —  После  недавней  атаки  истребителей  вся  батарея  осатанела.
Все  заделались  фанатиками,—  сказал  Хольт.
 —  С  чего  это  они?  —  сказал  Вольцов.—  Мы  как-никак  объект
военного  значения.  Законно,  что  на  нас  нападают!
 —  Мне  кажется,  покушение  сбило  всех  с  толку,—  заметил  Го¬
мулка.
 —  Я  слышал,  как  Кутшера  песочил  вчера  старших  ефрейторов,—
рассказывал  Вольцов,—  у  вас,  говорит,  не  батарея,  а  арестантская
рота,  никто  не  умеет  как  следует  отдать  немецкое  приветствие.
 Бранцнер  и  в  самом  деле  оказался  «более  чем  сомнительным
приобретением»,—  как  на  второй  же  день  после  его  переселения  кон¬
статировал  Гомулка.  Под  впечатлением  последних  событий  и  недав¬
них  кровопролитных  боев  Бранцнер  очень  изменился.  В  первый  же
вечер  он  заявил  друзьям,  что  единственной  гарантией  «нашей  конеч¬
ной  победы»  является  непоколебимая,  фанатическая  вера  в  фюрера
и  тысячелетний  рейх;  об  эту  веру  неизбежно  разобьются  все  усидйя
противника.  И  сразу  же  разгорелся  спор.
 Вольцов  слушал  объяснения  Бранцнера,  склонив  голову  набок.
Вот  у  нас  и  достойная  замена  Цише!  —  думал  Хольт.  Но  с  Бранцне-
ром  им  не  повезло  еще  больше,  чем  с  Цише,  уж  оченьЪн  был  общите¬
лен  и  речист.  Правда,  будучи  брюнетом,  он  меньше  напирал  на  расу,  и
 223

«народно-расистские»  аргументы  только  от  случая  к  случаю  проска¬
кивали  в  его  рассуждениях.
 —  Что  ты  мелешь?  —  сказал  Вольцов  в  ответ  на  программное
выступление  Бранцнера.—  Непоколебимая  вера,  фанатизм...—  Он
запнулся,  словно  подыскивая  нужные  слова.—  Когда  имеешь  дело  с
людьми  ограниченными,  туповатыми,  такими,  у  кого  винтика  в  голове
не  хватает,  а  их,  разумеется,  большинство,  фанатическая  вера  —
вполне  пригодное  средство,  чтобы  держать  их  в  узде.  Без  этой  веры
они  разбредутся,  как  стадо,  ведь  у  них  нет  ни  воинской  доблести,  ни
того,  что  называется  сознательностью.  Другое  дело  мы!  Скажите  мне,
что  война  проиграна,  так  непоправимо  проиграна,  что  это  ясно  и  сле¬
пому,  все  равно  я  буду  драться  —  без  вашей  фанатической  веры,  а
только  потому,  что  так  положено  солдату.  Все  прочее  вздор  и  чепуха!
Скажи-ка,  Бранцнер,  почему  недавно  одна  только  наша  пушка  вела
огонь  с  ближней  дистанции,  тогда  как  вы  со  своей  верой  все  нало¬
жили  в  штаны?  Уж  не  оттого  ли,  что  я  фанатически  верю,  будто  это
поможет  делу?  Да  ничего  подобного!  Огонь  с  ближней  дистанции
абсолютно  бесполезная  штука!  Но  так  уж  положено!  —  Вольцов  все
больше  входил  в  раж.—  Солдат  обязан  драться,  есть  в  этом  смысл
или  нет.  Драться  —  его  единственное  назначение.  Твоя  вера,  голуб¬
чик,  шаткая  опора,  с  ней  как  раз  сядешь  в  калошу!  Хватишься  за
ум,  да  поздно!  С  моей  же  позиции  в  калошу  не  сядешь!  По-моему,
солдат  обязан  драться  при  любых  условиях.  Вот  и  дерешься!
 Точка  зрения  Вольцова  больше  импонировала  Хольту,  нежели
требование  слепой,  фанатической  веры.  Теперь  он  понимал,  откуда  у
Гильберта  его  нерушимое  спокойствие.  Конечно,  если  думать,  как
Вольцов,  говорил  он  себе,  можно  окончательно  рехнуться!  Должно
быть,  для  этого  надобно,  чтобы  твои  предки  с  1750  года  были  кадро¬
выми  офицерами.
 —  Стало  быть,  война  как  самоцель,—  вмешался  Гомулка,—  так
и  запишем!  Для  тебя,  Гильберт,  война  —самоцель,  и  это  вроде  зву¬
чит  резонно.  С  такими  взглядами  тебе  не  нужна  ни  вера  в  конечную
победу,  ни  вера  в  фюрера.  Но  сразу  же  напрашивается  возражение.
Ты  сам  себе  противоречишь!  —  Гомулка  так  напряженно  думал,  что
собрал  всю  кожу  на  лбу.—  Сколько  раз  ты  говорил  нам  об  ошибках,
которые  в  прошлые  времена  совершили  такие  полководцы,  как  Терен¬
ций  Варрон  или  Даун  и  Карл  Лотарингский  под  Лейтеном.  Ты,  сле¬
довательно,  не  можешь  отрицать,  что  война  ставит  себе  непременной
целью  победу!  Но  разве  твоя  теория  не  терпит  крах  там,  где  война
безнадежна?
 —  В  том-то  и  дело,  что  нет!  Разумеется,  война  должна  вести  к
победе,  победа  —  это  соль  на  хлеб  войны!  Пока  есть  возможность
победить,  воюешь  ради  победы.  Потом  воюешь  в  надежде  сыграть
вничью.  А  когда  и  это-ушло  и  положение  безнадежно,  воюешь,  потому
что  солдату  положено  воевать!
 Хольт  размышлял.  Слова  Вольцова  вызвали  в  его  памяти  «Ро¬
щу  125»  Эрнста  Юнгера.  Один  абзац  в  этой  повести  произвел  на  него
когда-то  сильное  впечатление.
 —  Мне  кажется,—  сказал  он,—  Гильберт  рассуждает,  как  на¬
стоящий  солдат.—  И  он  процитировал  уцелевшие  в  памяти  слова:  —
 224

«Но  высшему  закону  послушны  те,  кому  дано  умереть  в  одиночестве
непроглядной  ночью,  на  безнадежном  посту.  Их  память  будут  чтить
там,  где  возлюбят  горечь  обреченности  и  те  возвышенные  чувства,
что  не  сгорают  и  на  самом  сильном  огне».
 Гомулка  слушал,  вытянув  шею,  казалось,  он  впивал  в  себя  эти
слова.  После  долгого  молчания  он  повторил:  «Горечь  обреченности...»
Бранцнер  угрюмо  нахохлился  на  своем  матрасе;  все,  что  здесь  гово¬
рилось,  было  ему  явно  не  по  нутру.  Хольт  подошел  к  окну.  Горечь  об¬
реченности,—  повторял  он  про  себя.
 Дверь  распахнулась,  на  пороге  стоял  Готтескнехт.
 —  Господа,  а  не  лучше  ли  вам  малость  соснуть  до  того,  как  нач¬
нется  очередной  спектакль?  —  Взгляд  его  упал  на  Хольта.—  Что  с
вами,  Хольт?  Ну-ка,  за  мной!  У  меня  к  вам  дело!
 Смеркалось.  После  ночного  допроса  Готтескнехт  еще  ни  разу
не  беседовал  с  Хольтом  с  глазу  на  глаз.  Сегодня  он  выглядел  осо¬
бенно  усталым  и  озабоченным.
 —  Отпуск  вам  разрешен,—  сказал  Готтескнехт.—  Но  прежде,  чем
вы  уедете,  я  должен  сделать  вам  небольшое  внушение  насчет...  нас¬
чет...  Барнимов.
 —  Я  ничего  не  знаю,—  твердо  заявил  Хольт.—  Мне  даже  предста¬
вить  себе  трудно...  Так  это  связано  с  покушением?
 —  Как  только  придет  пополнение,  езжайте  подобру-поздорову.
Вы  поедете  к  Вольцову,  не  правда  ли?  Так  вот,  слушайте!  Забудьте
и  думать  о  Барнимах!  Никого  о  них  не  спрашивайте!  Не  заговари¬
вайте  о  них  ни  с  кем!  Держите  язык  за  зубами!  Вы  меня  поняли?
 —  Так  точно,  господин  вахмистр!
 —  А  теперь,  положа  руку  на  сердце:  эта  история  вас  сильно
тревожит?
 —  Я...  я  о  ней  и  не  думаю!
 Готтескнехт  улыбнулся  не  без  горечи.
 —  Вы  о  ней  не  думаете!  —  повторил  он.  И  почти  беззвучно,
про  себя:—Никто  не  думает...  Никто!..  А  теперь  марш  в  постель!
 —  Слушаюсь,  господин  вахмистр!
 В  бараке  все  еще  спорили.  Вольцов  сидел  на  столе  и  курил.
 —  Ну  и  что  же?  —  спросил  он,  когда  Хольт  вошел  в  комнату.
 —  Один  из  этих  большевистских  писателей,—  продолжал  горя¬
читься  Бранцнер,—  помнится,  его  зовут  Эренбург  или  как-то  в  этом
роде...  Так  вот,  он  объявил,  что  у  большевиков  одна  цель  —  Берлин!  —
Он  приподнялся  на  койке,  опираясь  на  локоть.
 —  Почему  это  тебя  удивляет?  —  возразил  ему  Вольцов.—  Ес¬
тественно,  что  русские  хотят  выиграть  войну.  Завоевание  столицы
противника  —  законная  стратегическая  цель,  ведь  это  равносильно
победе.  Почитай  Клаузевица,  его  «Основы  стратегии».
 —  Ты,  видно,  близко  принимаешь  к  сердцу  интересы  русских!—
зло  заметил  Бранцнер.  Вольцов  только  рассмеялся,  но  Гомулка  не  вы¬
держал  и  стал  ругаться.
 —  Черт  знает  что!  Не  успели  мы  избавиться  от  Цише,  как  снова-
здорово  на  его  койке  сидит  такая  же  гнида  и  обливает  нас  помоями.
Когда  мы  наконец  избавимся  от  склочников?
 •  5  Д.  Нолль
 225

—  Так  нет  же!  —  крикнул  Бранцнер.  Он  повернулся  к  Гомулке,
и  в  глазах  его  блеснул  недобрый  огонек.—  Так  нет  же,  не  бывать  это¬
му!  Никогда  вам  от  них  не  избавиться!  Те,  кого  ты  так  обзываешь,—
это  лучшие  из  лучших,  истинные  немцы,  истинные  национал-со¬
циалисты,  так  и  знай!  Все  они  думают,  как  я,  вы  —  позорное  исклю¬
чение,  вся  батарея  думает,  как  я,  весь  немецкий  народ  так  думает,  он
верит  в  своего  фюрера,  потому  что  это  величайший  из  немцев,  вели¬
чайший  из  полководцев  и...  и...
 —  Что  и-и?  —  передразнил  его  Хольт.—  А  после  фюрера  небось
ты  величайшая  персона?  Второй  по  значению  немец,  второй  пол¬
ководец  и...  второй  болван!.-.
 —  Молчать!  —  крикнул  Вольцов.—  Вы  с  ума  сошли!
 Но  Бранцнер  уже  сидел  на  койке,  бледный  как  мел,  и,  опустив  но¬
ги,  нашаривал  башмаки.
 —  Вы  слышали?  —  взвизгнул  он.—  Будьте  свидетелями!  Он  фю¬
рера  назвал  болваном!  Я  сейчас  же  на  него  заявлю!
 —  Брось  трепаться,  чудак!  —  остановил  его  Гомулка.—  Это  тебя
он  назвал  болваном!
 —  Он  сказал  —  второй  по  значению!  —  не  унимался  Бранцнер.
 —  Ну  что  ж,  будь  доволен,  что  есть  болваны  почище  тебя!  —
заметил  Гомулка.
 Но  Бранцнер  только  качал  головой,  натягивая  башмаки:
 —  Нет,  нет,  нет!  Вы  мне  зубы  не  заговаривайте!  Нет!  Я  реши¬
тельно  утверждаю,  иначе  его  нельзя  было  понять:  фюрер  —  вели¬
чайший  болван!
 Но  тут  дверь  распахнулась,  и  на  пороге  вырос  Готтескнехт.
 —  Бранцнер!  —  крикнул  он.—  Что  я  слышу?  Что  вы  тут  кричали?
 Молчание.
 —  Я  закрываю  глаза,—  продолжал  Готтескнехт,—  когда  кто-ни¬
будь  позволяет  себе  задорное  словцо  по  адресу  фюрера.  Но  то,  что
вы  здесь  сказали,  недопустимо,  слышите?
 Бранцнер  стоял  перед  койкой  полуодетый,  с  башмаком  в  руках.
 —  Я...  Но  я  же...  Это  все  Хольт,—  забормотал  он.—  Я  хотел
сказать...—  И  вдруг,  взвизгнув  не  своим  голосом:—Да  ведь  это  же
не  я...  Это  они...  Я  бы  в  жизни  не  посмел...  я...  я...
 —  Возьмите  себя  в  руки!  —  прикрикнул  на  него  Готтескнехт.—
Что  вы  себе  позволяете!
 Хольт  был  уверен,  что  Готтескнехт  давно  подслушивал  за  дверью
и  только  ждал  удобной  минуты,  чтобы  войти.  Комический  финал,
перевернувший  все  вверх  ногами,  вызвал  в  нем  двойственное  чув¬
ство:  его  подмывало  смеяться  и  в  то  же  время  грыз  страх.
 Бранцнер  притих  и  только  бросал  на  Вольцова,  Хольта  и  Гомул¬
ку  умоляющие  взгляды.
 —  Бранцнер  в  общем  малый  порядочный,—  смилостивился  нако¬
нец  Вольцов.—  Мне  думается,  это  вырвалось  у  него  невзначай.
 —  Хорошо,  если  никто  этого  не  слышал,—  сказал  Готтескнехт,
подумав.
 —  Я  ничего  не  слышал!  —  заявил  Гомулка.
 —  Я  тоже!..  А  мы  уже  спали,—  отозвались  остальные.
 —  Мне,  как  национал-социалисту,  не  следовало  бы  поступаться
 226

своими  убеждениями,—  величественно  произнес  Вольцов.—  Но  так
и  быть,  считайте,  что  и  я  ничего  не  слышал.
 —  Отлично,—  сказал  Готтескнехт.—  Я  попросил  бы  в  дальней¬
шем  избегать  подобных  споров.  Покойной  ночи!
 Пока  дверь  за  вахмистром  не  захлопнулась,  все  молчали.
 -  Ну  и...  сволочи  вы  все!  —  выругался  Бранцнер.
 Комедия,  все  комедия,  думал  Хольт.
 Готтескнехт  сказал:
 —  Я  чувствую,  что  если  не  отпущу  вас,  ваша  боевая  готовность
от  этого  только  пострадает.  Ну  уж  ладно,  ступайте!
 Час  спустя  Хольт  сидел  у  фрау  Цише.
 Она  укладывалась.  В  коридоре  громоздились  чемоданы,  сун¬
дуки  и  корзины.  Фрау  Цише  надела  яркий  фартучек.  В  спальне
стояла  корзина,  она  укладывала  в  нее  стопки  белья.  Хольт  маши¬
нально  следил  за  тем,  как  она  суетится.
 —  Ты  что,  с  луны  свалился?  —  выговаривала  она  ему.—  Геббельс
назначен  имперским  уполномоченным  по  тотальной  мобилизации
рабочей  силы.  Все  театры,  варьете,  все  художественные  училища
закрыты,  замерла  почти  вся  литературная  жизнь.  Готовятся  новые
свирепые  указы  об  обязательной  трудовой  повинности,  деваться  неку¬
да!  Что  же,  прикажешь  мне  стать  за  станок  и  обтачивать  гранаты?
Да  я  себе  на  всю  жизнь  руки  испорчу!  Десятичасовой  рабочий  день
не  для  меня!  —  Она  села  на  кровать  и  закурила.—  Квартиру  я  зап¬
ру,  вещи  отправлю  в  деревню...  Как  у  тебя  с  отпуском?
 —  Отпуск  мне  разрешен,—  сказал  Хольт.—  Я  жду  его  со  дня  на
день.
 —  Едем  в  Баварский  лес!
 Хольт  промолчал.  Он  курил  и  молча  смотрел  на  нее.  Она  улы¬
балась  призывно,  соблазнительно.  Но  странно:  ее  улыбки  на  него  не
действовали!  Хольт  думал:  хоть  бы  она  спросила,  как  это  произошло
с  Цише...  Было  бы,  конечно,  страшно  жаль,  если  бы  она  натерла  себе
мозоли  на  руках.  Перед  ним  навязчивым  видением  возникли  руки
Шмидлинга,  большие  волосатые  лапищи,  зарывшиеся  в  шлаковую
пыль...  руки  Земцкого,  руки  Рутшера...
 —  Не  знаю,  право,—  сказал  он  угрюмо.—  В  Баварский  лес?  Что
ж,  это  было  бы  здорово,  но  вряд  ли  уже  можно  что-то  изменить.
 —  Очень,  очень  здорово!  —  проворковала  она.
 Но  и  это  почему-то  не  подействовало.  Он  думал:  а  ведь  она
и  правда  красива.  Но  ничего  не  дрогнуло  в  нем  при  этой  мысли,
как  бывало  раньше.
 Она  сказала:
 —  Постарайся  обменять  отпускное  свидетельство  —  другой  ад¬
рес,  другой  билет.  И  позвони  мне  завтра  же.—  Он  кивнул.  Она  под¬
нялась.—  А  теперь  брошу  все  как  есть.  Сегодня  я  намерена  побывать
в  кино.  Едем  со  мной!  В  Ваттеншейде  неожиданно  пустили  «Нору»  по
Ибсену,  в  прошлом  году  я  прозевала  этот  фильм.
 Дороги  сильно  пострадали  от  бомбежек,  пришлось  целый  час  та¬
щиться  до  Ваттеншейда.  Сидя  в  тесном,  затхлом  кинозале,  Хольт  не
 15*
 227

мог  отделаться  от  щемящего  чувства.  Идиотское  легкомыслие  —
тащиться  на  вечерний  сеанс!  Погода  идеальная,  того  и  жди  —  нале¬
тят.  Правда,  в  воздухе  висела  мгла,  но  это  помеха  разве  что  для  ис¬
требителей,  ну  и,  пожалуй,  для  зениток...  А  мы  забрались  к  черту  на
рога,  в  совершенно  незнакомую  местность,  далеко  от  дома  Герти  и  от
батареи...  Безучастно  сидел  он  на  своем  жестком  откидном  сиденье,
положив  на  колени  каску.  То,  что  происходило  на  экране,  его  ни¬
чуть  не  занимало,  и  он  вздохнул  с  облегчением,  когда  фильм  кон¬
чился.  «Пошли!»  Однако  ей  хотелось  непременно  увидеть  хронику.
«Говорят,  есть  эпизоды,  связанные  с  покушением».  Он  снова  сел.
Но  не  успели  отзвучать  фанфары  вступления,  как  вместо  хроники
на  экране  появились  слова:  «Тревога!  Просим  немедленно  очистить
зал!»
 —  Вот  тебе  и  твоя  хроника,  будь  она  проклята!  —  выругался
взбешенный  Хольт.
 —  Не  волнуйся,  возможно,  это  разведчики!  —  сказала  она.
 Все  бросились  к  выходу.
 Было  десять  вечера.  На  улице  их  обступила  темная  ночь.  Только
слабо  отсвечивало  мглистое  небо.  Хольт  пытался  ориентироваться
в  этом  мраке.  Улица,  окаймленная  сплошными  развалинами  и  выго¬
ревшими  фасадами,  вела  на  север,  должно  быть  к  Гельзенкирхену,—
черт  ногу  сломит  в  этом  лабиринте  городов!  Трамвай  уже  не  ходил.
Толпа  мгновенно  рассеялась.  Улица  словно  вымерла.  Они  шли  быст¬
рым  шагом  и  вскоре  достигли  уцелевшего  от  бомбежек  городского
квартала  с  тесными  улочками.  То  нарастающий,  то  замирающий  вой
сирены,  казалось,  волнами  взмывал  к  небу.  Они  шли  все  так  же  полу-
бегом.  Застучали  зенитки,  сначала  вдали,  потом  совсем  близко.  В  не¬
бе  гудели  моторы.  Они  пролетят  мимо,  уговаривал  себя  Хольт.  Или
это  «следопыты»?  Кровь  застыла  в  жилах:  стало  светло  как  днем.
Где-то  невдалеке  медленно  опускались  осветительные  ракеты,  высо¬
кие  дома  мешали  их  видеть,  но  небо  было  ярко  освещено.
 Фантастически  одетый  человек  с  гражданским  противогазом  на
шее  преградил  им  дорогу.
 -г-  Стойте...  Очистить  улицу!  В  бомбоубежище!
 Фрау  Цише  испуганно  что-то  затараторила,  но  Хольт  сказал:
 —  Да  будь  же  благоразумна,  ради  бога!
 Он  потащил  ее  в  ближайший  подъезд.
 —  Вы  останетесь  наверху,—  потребовал  комендант,  обращаясь
к  Хольту.
 —  Нет,  нет!  —  крикнула  фрау  Цише.—  Я  больна  и  нуждаюсь  в
помощи!  —  Она  увлекла  Хольта  вниз  по  нескончаемым  крутым  сту¬
пеням.
 Длинный  коридор  был  забит  людьми.  Хольт  оглядел  слабо  ос¬
вещенное  помещение,  сотни  лиц  —  они  казались  меловыми  пятнами
и  словно  плавали  в  густых  сумерках,—  чемоданы,  и  рюкзаки,  и  ван-
нь^  наполненные  водой.  В  ушах  его  звенел  детский  крик.
 —  Не  загораживайте  выход!  —  Кто-то  втолкнул  Хольта  в  бом¬
боубежище.  Переступая  через  туго  набитые  сумки  и  вытянутые  ноги,
они  прошли  в  глубь  длинного  прохода,  где  еще  имелись  свободные
места.  Здесь  было,  в  сущности,  неплохо,  только  далековато  от  вы¬
 228

хода.  Они  сидели  последними  в  длинном  ряду  людей  у  зацементиро¬
ванного  проема  в  стене.  Сводчатое  перекрытие  погреба  было  укрепле¬
но  двумя  дополнительными  толстыми  стойками,  они,  как  колонны,
обрамляли  проем  слева  от  Хольта.
 Он  охраняющим  жестом  обнял  плечи  фрау  Цише.  Она  дрожала
в  своем  летнем  пальто.  «Хочешь,  возьми  мою  каску».  Каска  была  ей
велика,  зато  она  прикрывала  также  затылок  и  плечи.
 Хольт  увидел  против  себя  маленькую  девочку  лет  четырех.  Ма¬
лютка  свернулась  калачиком,  ее  сморил  глубокий  сон.  Рядом  лежала
груда  чемоданов.  На  скамье  сидела  статная  крепкая  женщина  в  бре¬
зентовой  штурмовке  и  синих  лыжных  штанах.  Хольт  порылся  в  кар¬
мане;  найдя  свой  электрический  фонарик,  он  успокоился  и  снова  су¬
нул  его  в  карман.  Чей-то  глухой  голос  произнес:
 —  Всю  жизнь  готов  сидеть  на  хлебе  и  воде,  лишь  бы  кончились
эти  проклятые  бомбежки!
 Погреб  был  очень  глубок.  Но  даже  ,сюда  проникал  гул  проплы¬
вавших  мимо  бомбардировщиков.  На  скамью  рядом  с  фрау  Цише
опустился  дряхлый,  трясущийся  старичок.  Теперь  они  сидели  втроем,
притиснутые  к  стене.  В  противоположном  углу  спала  девочка.
 Вдруг  раздался  страшный  удар,  от  которого  ходуном  заходил
весь  погреб;  потом  второй  и  третий,  такой  сильный,  что  Хольт  спиной
почувствовал,  как  дрожит  капитальная  стена.  По  проходу  пронесся
сильный  порыв  ветра.  Хольт  услышал  над  самым  ухом  голос  фрау
Цише:  «Святая  Мария...  матерь  божья...  будь  нашей  опорой  и  защи¬
той!»  Со  стороны  входа  в  погреб  донесся  пронзительный  крик:  «Го¬
рим!»  А  за  ним  грубый  окрик,  потонувший  в  общем  гаме:  «Все  при¬
сутствующие  мужчины...  тушить  пожар!»  Хольт  хотел  подняться,  но
фрау  Цише  вцепилась  в  него  с  криком:  «Пожар...  Бежим...  Выведи
меня  отсюда!»  Безумие,  думал  Хольт,  это  какое-то  безумие!  В  ушах
его  звучал  голос  Вольцова:  «Эти  сволочи...  они  накидали  в  огонь
фугасных  бомб!»  Но  тут  его  тряхнуло  с  такой  силой,  что  он  стукнулся
головой  об  стену,  свет  погас  в  его  глазах.  Хольт  тщетно  силился
вздохнуть,  его  бил  кашель,  грудь  разрывалась  от  кашля...
 Прошло  немало  времени,  прежде  чем  он  нащупал  в  кармане  фо¬
нарик.  Световой  конус  уткнулся  в  белую  непроницаемую  стену  из¬
вестковой  пыли.  Хольт  стряхнул  с  себя  фрау  Цише,  поднялся,  на¬
ткнулся  на  чье-то  тело,  перешагнул  через  него,  ощупью  повернул
вправо  и  наступил  на  обломки  и  щебень.  Он  стукнулся  головой  обо
что-то  твердое:  провалившийся  потолок!  Он  все  еще  кашлял,  но  пыль
постепенно  оседала.  Засыпало!  Хольт  хотел  крикнуть,  но  мешало  му¬
чительное  удушье.  Наконец  он  отдышался,  усилием  воли  подавил
страх,  но  мысли  все  еще  не  слушались.  Завеса  пыли  становилась
прозрачной.  В  свете  мечущегося  светового  конуса  Хольт  оглядел  уго¬
лок  убежища,  где  их  засыпало.  Остатки  неугомонившегося  страха
рождали  в  сознании  бессвязные  слова:  в  одиночестве,  непроглядной
ночью,  на  безнадежном  посту...  Старичок,  охая,  поднялся  с  пола.  Ма¬
лютка  зашлась  кашлем,  при  каждом  вздохе  у  нее  свистело  и  клокота¬
ло  в  легких,  словно  ее  бил  коклюш.  Из  груды  щебня  торчали  две  ноги
в  синих  лыжных  штанах...  Фрау  Цише  кашляла  и  задыхалась...  А
если  смерть  мне  суждена  —  и  перед  ней  не  дрогну  я...  Он  подумал:
 229

крепись!.,  крепись!..  И  снова,  и  снова:  крепись.  Он  подумал:  скоро
горнист*заиграет  подъем...  Вдруг  его  осенило:  дверная  ниша!
 Он  протер  глаза,  известковая  пыль  разъедала  их,  словно  ядо¬
витой  кислотой.  Он  схватил  фрау  Цише  за  руку  и  помог  ей  подняться,,
но  когда  она  опять  в  него  вцепилась,  стряхнул  ее  на  груду  щебня.
Он  отодвинул  назад  старика  и  девочку,  а  потом  скамьей,  на  кото¬
рой  они  сидели,  принялся  таранить  зацементированную  нишу.  Тщет¬
но!  Он  не  мог  размахнуться  как  следует  и  только  беспомощно  дол¬
бил  кирпич,  пока  верхняя  доска  не  раскололась  во  всю  длину.  Тог¬
да  он  отшвырнул  скамью  и  принялся  барабанить  по  стене  кулаками.
Он  задыхался,  он  ринал  ее  ногой.  Он  кричал  срывающимся  голо¬
сом:  «На  помощь!»  Всей  своей  тяжестью  он  навалился  на  стену  и
вдруг  рухнул  вперед  и  в  кровь  рассек  лицо  об  острые  камни.  В  ушах
его  стоял  треск  и  грохот,  он  стонал  от  боли.  А  потом  долго  не  мог
шелохнуться  и  только  тяжело  дышал.
 Когда  он  поднялся,  с  него  градом  посыпались  камни.  Он  все  еще
держал  в  руке  карманный  фонарик.  Фонарик  потух.  Хольт  тряхнул
его,  и  он  загорелся.  Перед  ним  тянулся  длинный  опустевший  кори¬
дор.  Далеко  впереди  бушевало  ярко  полыхающее  пламя.  Все  давно
уже  выбрались  наружу,  подумал  Хольт.  Бежать!  Он  слышал  позади
вопли  фрау  Цише.  Через  пробоину  в  стене  он  полез  назад  в  засыпан¬
ное  бомбоубежище,  поднял  ее  и  крикнул:  «Замолчи!  Замолчи  же!»
Лицо  ее  было  искажено  страхом.  Он  взял  девочку  под  мышку,  точно
сверток.
 —  Да  помоги  же  мне!  —  кричала  фрау  Цише.—  Мне,  мне  помоги!
Брось  ребенка!
 Хольту  пришлось  снова  оторвать  ее  от  себя,  чтобы  перелезть
с  девочкой  в  соседний  отсек  погреба.  Он  помог  перебраться  фрау
Цише,  а  затем  и  старичку.  Фрау  Цише  судорожно  в  него  вцепилась,  и
он  потащил  ее  за  собой  по  длинному  коридору.  У  подножия  лестницы
лежали  груды  брошенного  багажа.  Наверху,  вписанное  в  прямо¬
угольник  двери,  клокотало  красно-желтое  пламя.  Резким  сквозным
ветром  его  прижимало  к  земле.  Слышно  было,  как  на  улице  ревет
пожар.
 —  Я  не  хочу  в  огонь...  не  хочу!  —  вопила  фрау  Цише.
 В  отчаянии  Хольт  огляделся,  ища  другого  выхода,—  здесь,  ко¬
нечно,  был  другой  выход,  судя  по  резкому  сквозному  ветру,  но
Хольт  слышал,  как  наверху  то  и  дело  рушатся  стены  и  перекрытия.
Вон  отсюда!  —  подумал  он.  Горечь  обреченности...  В  нише  рядом
с  лестницей  стояла  большая  цинковая  ванна,  наполненная  водой.
Рейхсминистр  доктор  Геббельс,  «Обращение  по  поводу  воздушной
войны»,—  вспомнил  Хольт.  Мокрые  простыни!—вспомнил  он,  но
здесь  не  было  простынь.  Он  окунул  ребенка  в  воду  —  раз,  другой,
девочка  очнулась  и  закричала,  он  положил  ее  наземь.
 Фрау  Цише  Упала  на  колени:
 —  Святой  Иосиф,  заступник  и  предстатель...  помолись  за  нас  в
этот  страшный  час...  Дева  Мария...  Заступись  за  тех,  кто  ныне
взывает  к  тебе  в  смертных  муках...
 Когда  Хольт  схватил  ее,  она  снова  завопила:
 —  Только  не  в  огонь!
 230

Он  насильно  толкнул  ее  в  воду.  Каска  задребезжала,  ударив¬
шись  о  цинковую  ванну.  Хольт  затрясся  от  судорожного  смеха,  а
может  быть,  то  был  плач.  Он  окунул  ее  с  головой  в  воду.  Она  захле¬
бнулась,  и,  когда  он  вытащил  ее  из  воды,  у  нее  были  глаза  безумной.
Хольт  и  сам  залез  в  ванну,  и  вся  его  одежда  насквозь  пропиталась
влагой,  в  ней  был  теперь  добрый  центнер  весу.  А  где  же  старик?
Старика  нигде  не  было...  За  тех,  кто  ныне  взывает  к  тебе  в  смертных
муках...
 —  А  теперь  пошли!  —  Он  поднял  ребенка,  фрау  Цише  снова
на  нем  повисла:
 —  Меня,  меня  спаси,  Иисус-Мария,  брось  ребенка!
 Он  оторвал  ее  от  себя  и  потащил  за  руку  вверх  по  ступеням.
Девочка  неподвижно  повисла  у  него  под  мышкой.  Когда  они  были
уже  на  половине  лестницы,  откуда-то  сверху  свалился  пылающий
карниз  и  рассыпался  перед  открытой  дверью,  искры  брызнули  в  лест¬
ничный  пролет.  В  лицо  им  ударило  невыносимым  жаром.  Хольт  вы¬
тащил  фрау  Цише  на  волю.  Ревущий  огонь  сомкнулся  у  них  над
головой,  швыряя  им  в  лицо  снопы  искр.  Куда  бежать?  Где  искать
спасения?  Все  соседние  дома  были  объяты  пламенем,  большими
пластами  горел  тротуар,  вздуваясь  пузырями  под  лужами  фосфора,
раскаленный  воздух  обжигал  легкие,  повсюду  валялись  темные  фи¬
гуры,  обуглившиеся  головешки,  тлеющие  матрасы,  куда  ни  глянь  —
мертвые  тела,  где-то  позади  обвалился  дом,  перед  ними  на  мостовую
рухнул  огромный  пылающий  фасад...  Бежать!..  На  Хольте  загорелась
пилотка,  одной  рукой  он  сорвал  ее  и  отбросил  далеко  в  сторону.
Обхватив  фрау  Цише  рукой,  он  поволок  ее  дальше,  мокрое  платье
на  них  кипело.  Хольт  ничего  уже  не  сознавал,  он  споткнулся  о  ле¬
жащий  на  дороге  труп.
 Опомнились  они  на  территории  угольной  шахты.  Позади  буше¬
вал  огонь.  Вокруг  бивуаком  расположились  люди,  они  сидели  молча,
словно  мертвые,  слышен  был  только  детский  плач.  Фрау  Цише,  по¬
никнув,  сидела  на  земле  и  не  двигалась.  Хольт  снял  с  нее  каску.
Маленькая  девочка  у  его  ног  не  подавала  признаков  жизни.  Он  над¬
винул  каску  ца  голову,  чтобы  высвободить  руки,  и  отнес  ребенка
на  раскинутый  неподалеку  перевязочный  пункт.
 —  Родители?
 Хольт  сказал:
 —  Не  знаю...
 Врач  склонился  над  девочкой,  потом  поднялся  и,  уронив  стетос¬
коп,  бросил  через  плечо:
 —  ЕхШ  —  А  потом,  повернувшись  к  Хольту:—  Напрасно  вы  тру¬
дились!
 Хольт  не  сдвинулся  с  места.  Он  смотрел  на  малютку.  На  ней  были
красные  башмачки.
 Какая-то  девушка  разливала  кофе  по  надбитым  фаянсовым  чаш¬
кам.  Толпа  оттеснила  Хольта.  Но  он  все  же  добыл  одну  чашку  и
отнес  ее  фрау  Цише.  «На,  выпей!»  Она  послушно  выпила.  «Хочешь
еще?»  Она  отрицательно  покачала  головой.  Хольт  отнес  чашку  и  по¬
просил  налить  еще.
 231

—  Что  с  тобой?  —  спросила  девушка.—  Ты  не  ранен?
 Хольт  покачал  головой.  Он  вернулся  к  фрау  Цише.
 —  Пошли!
 Они  смешались  с  колонной,  двигавшейся  на  запад.  Подошли
к  узкому  каналу,  через  который  вел  деревянный  мост.  Дальше!  Огром¬
ная  фабричная  территория.  Товарная  станция,  часть  погорельцев
осталась  здесь,  люди  присели  на  узлы  и  чемоданы  и  приготовились
ждать.  Хольт  и  фрау  Цише  направились  дальше  на  запад.  Было  уже
три  часа  ночи.
 Последние  километры  он  чуть  ли  не  тащил  ее  на  себе.  Потом  от¬
нес  на  руках  в  ее  квартиру.  Но  тут  силы  оставили  его.  Он  уложил
ее  на  кровать,  снял  с  нее  обгоревшее  пальто  и  укутал  одеялом.
Она  не  раскрывала  глаз.  Зубы  у  нее  стучали.  Он  пошел  в  ванную.
Она  слабым  голосом  крикнула:  «Не  уходи!»  Он  посмотрел  на  себя
в  зеркало.  Все  лицо  в  крови,  лоб  и  подбородок  ободраны.  Руки  жгло
как  огнем,  когда  он  опустил  их  в  воду,  лицо  и  шея  тоже  горели.
Волосы  опалены,  мундир  изъеден  искрами,  манжеты  у  брюк  обугли¬
лись.
 Он  вернулся  в  спальню  и,  почувствовав  внезапную  слабость,
присел  к  ней  на  кровать.
 —  Ты  сейчас  же  уедешь?
 —  Да,—  проронила  она  беззвучно,'не  открывая  глаз.
 —  А  ты  знаешь,  куда  ехать?
 —  Да,  у  меня  в  Мюнхене  родные.
 Он  помолчал.
 —  Не  уходи,—  попросила  она.—  Мне  страшно!
 Он  поднялся.
 —  Мне  пора  на  батарею.
 Она  снова  зарыдала.
 —  Пожалуйста,  не  уходи!
 Он  сказал:
 —  Всего  тебе  хорошего!
 Она  крикнула  ему  вслед:
 —  Вернер!
 Он  выбежал  вон  и  захлопнул  за  собой  входную  дверь.
 Готтескнехт  стоял  на  ступенях  перед  канцелярией.  Хольт  доло¬
жился.  Вахмистр  оглядел  его  с  непокрытой  опаленной  головы  до
башмаков.
 —  Вы  не  под  бомбежкой  ли  побывали?
 —  Так  точно!
 —  В  Ваттен  шейде?
 —  Так  точно!
 Готтескнехт  промолчал.
 —  Ну  и  как?  Свисли  небось?
 Хольт  отрицательно  мотнул  головой.
 Готтескнехт  набил  трубку  и  закурил.
 —  Спросите  у  санитара  мази  от  ожогов  и  лейкопластырь.  Хо¬
тите,  я  отправлю  вас  на  медпункт?  Нет  так  нет!  Обменяйте  обмунди-
 232

рование.  Потеряли  пилотку?  Напишите  заявленьице,  я  поставлю  свою
закорючку,  Ваксмут  приложит  его  к  прочим  бумажкам.  Все  равно
в  один  прекрасный  день  эта  лавочка  сгорит  со  всем  барахлом.
 —  Слушаюсь,  господин  вахмистр!
 Готтескнехт  долго  смотрел  на  Хольта.
 —  Что,  еле  ноги  унесли?
 —  Так  точно!
 —  Один?
 —  Я  тащил  на  себе  маленькую  девочку.  И  женщину.  Это  из-за
нее  мне  так  досталось.  А  когда  я  наконец  выволок  девочку...  она
была...  она  уже  не  жила.
 —  Хольт,—  сказал  Готтескнехт,  спустившись  по  ступеням,  он  да¬
же  взял  Хольта  за  локоть  и  повел  его  в  сторону  огневой.—  Выше  го¬
лову,  Вернер,  мой  мальчик!  —  Он  говорил  очень  тихо.—  Стиснуть
зубы!  Продержаться!  Не  скисать!  Ведь  это  ваш  единственный  шанс!
Хоти?  немногие  из  вас  должны  же  остаться!  Война  кончится,  может
быть,  совсем  скоро.  Вы  должны  ее  пережить!
 Они  остановились.
 —  Поймите  меня  правильно!  —  продолжал  он  убежденно.—  Я  по"
профессии  учитель,  таких  ребят,  как  вы,  я  готовлю  к  выпускным  эк¬
заменам  и  хочу  делать  это  и  впредь.  Что  же  мне,  преподавать  перед
пустыми  классами?  Постарайтесь  продержаться!  Когда  с  войной
будет  покончено,  тогда-то  и  начнется  тяжелая  борьба.  Что  ваша  де¬
вочка,  Хольт!  Убитым  счету  нет!  Слишком  много  людей  уже  погибло!
После  войны  на  нас  свалится  прорва  работы!  Пять  лет  заваривали
эту  кашу,  а  расхлебывать  ее  придется  целое  столетие.—  Он  заставил
Хольта  взглянуть  ему  прямо  в  глаза.—  Тот,  кто  сегодня
добровольно  зачисляется  в  противотанковые  части  и  штурмовые
взводы  или  взрывается  вместе  с  торпедой,  уходит  от  настоящей,  под¬
линно  тяжелой  борьбы,  которая  начнется  потом!  Тот,  кто  всеми  сред¬
ствами  постарается  себя  сохранить,—  не  из  трусости,  Хольт,  а  пото¬
му,  что  умеет  смотреть  вперед,—  тот  сохранит  себя  для...  Германии!
 Германия...—  думал  Хольт.  Впервые  слышал  он  это  слово  не
под  фанфары  ликования,  не  под  возгласы  «хайль!»,  а  словно  осво¬
божденное  от  мишуры  и  сусальной  позолоты,  пронизанное  глубокой
тревогой.
 —  Германия,—  продолжал  Готтескнехт,—  это  уже  не  исполин,
повелевающий  Европой,  а  жалкое,  обескровленное  нечто.  Она  станет
еще  более  жалкой  и  нищей,  она  будет  невыразимо  страдать,  но
нельзя  допустить,  чтобы  она  истекла  кровью.  Умереть  за  вчерашнюю
гигантскую  раззолоченную  Германию  —  по-моему,  трусость,  Хольт!
Но  жить  ради  нищей,  смертельно  раненной  Германии  завтрашнего
дня  —  это  подлинный  героизм,  тут  требуется  настоящее  мужество.
Я  знаю:  вы  ищете,  Хольт...  смысла  жизни,  цели,  пути...  Мне  этот  путь
неведом.  Я  бессилен  вам  помочь.  Все  мы  поражены  слепотой,  и  нам
предстоит  пройти  этот  путь  до  конца,  познать  все  муки  ада.—  Он
замолчал.  А  потом  добавил:—  Видно,  это  было  неизбежно.  Чтобы
мы  стали  наконец  самими  собой.
 Хольт  один  зашагал  к  бараку.  Обожженные  руки  больше  не
болели.  Он  смотрел  вперед,  поверх  барака,  туда,  где  над  горизон-
 233

том  стлалась  мглистая  пелена.  Взгляд  его,  пронизывая  пелену,
устремился  в  безбрежную  даль.  Он  ничего  не  понял,  ничего  не  постиг.
Он  только  вслушивался,  не  играет  ли  горнист  подъем...  Но  было  еще,
должно  быть,  слишком  рано.
 Хольт  забылся  сном,  близким  к  обмороку.  Друзья  не  трогали
его  и  только  после  обеда  растолкали  с  большим  трудом.
 Едва  лишь  Хольт  увидел  знакомые  стены,  как  почувствовал  себя
в  безопасности.  Он  услышал  басистый  голос  Вольцова:  «Слезай,
соня!  Я  принес  тебе  пожрать!»  Увидел,  что  Гомулка  сочувственно
на  него  смотрит.
 Бомбоубежище,  известковая  пыль,  огненный  смерч  —  да  было  ли
это  на  самом  деле?  Пережитое  им  чувство  безмерного  страха  словно
подернулось  туманом,  казалось  призрачным,  нереальным,  далеким...
А  может  быть,  все  это  померещилось  ему  в  страшном  сне?
 Он  поднялся,  чувствуя  разбитость  во  всем  теле,  не  было  места,
которое  бы  не  болело.  И  все  же  он  одним  прыжком  соскочил  с  кой¬
ки  и  потянулся.
 За  столом  сидел  и  курил  санитар  с  кожаным  чемоданчиком
на  коленях.
 —  Вот  как  мы  теперь  живем!  —  сказал  он  с  ухмылкой.—  Вас
я  даже  посещаю  на  дому,  визит  —  пять  марок!  Ну,  давайте  ле¬
читься!  —  На  тыльной  стороне  обеих  рук  у  Хольта  вздулись  пузыри.—
Этого  мы  трогать  не  будем,  как  бы  не  вызвать  воспаление.—  Сани¬
тар  наложил  Хольту  марлевые  повязки.—  А  теперь...  порцию  протон-
зила  для  успокоения  нервов!
 Хольт  наконец  скинул  с  себя  обгоревшую  сбрую.
 —  У  тебя  все  тело  в  кровоподтеках!  —  сказал  Гомулка.
 —  Понять  це  могу,  как  народ  все  это  выносит,—  откликнулся
Хольт.  И  опять  разгорелся  спор.
 —  Ну,  пошла  волынка!  —  спохватился  Хольт.  Бранцнер  недо¬
вольно  наморщил  лоб  и  укоризненно  посмотрел  на  Хольта.
 —  Вот  как,  ты  этого  не  можешь  понять!  Хочешь,  я  тебе  объясню?
 —  Ох,  дайте  и  мне  послушать!—сказал  Гомулка.—  Я  просто
сгораю  от  любопытства!
 Бранцнер  недоверчиво  покосился  на  него,  однако  же  приступил:
 —  Немецкая  нация  исполнена  неколебимой  веры  в  своего  фюрера*
и  в  конечную  победу.  Она  с  радостью  несет  выпавшее  ей  бремя.  Кто
сеет  ветер,  пожнет  бурю!  Фюрер  сказал  это  совершенно  ясно  еще
в  прошлом  году,  в  своей  речи  от  девятого  ноября.  Пострадавшие  от
бомбежки  —  это  наш  авангард  мстителей!
 Хольту  представился  лагерь  бездомных  перед  угольной  шахтой.
Хорош  авангард!  Феттер  огромной  штопальной  иглой  пришивал
пуговицы  к  своему  комбинезону.
 —  Сам-то  ты  когда-нибудь  попадал  в  такую  переделку?  —  спро¬
сил  Гомулка.
 —  Нет,  не  приходилось.
 —  Ну  так  придержи  язык!
 —  Но  ведь  фюрер...—  запротестовал  Бранцнер.
 234

—  Заткнешься  ты  наконец!  —  закричал  на  него  Гомулка.
 —  Фюрер  тоже  этого  не  видел!  Он  не  побывал  ни  в  одном  раз¬
бомбленном  городе.
 Бранцнер  проглотил  слюну,  торчащий  кадык  судорожно  задвигал¬
ся  на  его  тощей  шее.
 —  Это...  это...  Нет,  хватит  с  меня!  —  крикнул  он.—  Сегодня  вы
меня  не  проведете!  Я  наконец  на  вас  заявлю!  Сейчас  же  пойду  к  ше-
фу!
 —  Гильберт,  да  угомони  ты  их  наконец!—взмолился  Хольт.
 Вольцов,  достававший  из  шкафчика  свои  руководства  по  военно¬
му  делу,  спросил  без  всякого  интереса:
 —  Что  ты  собираешься  заявить?  —  и  тут  же  углубился  в  ка¬
кую-то  книгу.
 Бранцнер  затянул  пояс.
 —  Так  началось  и  в  восемнадцатом  году!  Вы  ведете  подрывную
работу!  Это  вражеская  пропаганда!
 Гомулка  покачал  головой.
 —  Все  вы  здесь  заодно!  Кирш,  ты  все  слышал!  —  продолжал
кипятиться  Бранцнер.
 Сын  плотника  Кирш  сидел  за  столом  и  пачка  за  пачкой  уписывал
цеченье.
 —  Я?..—  Он  зевнул.—  Все  подтвердят,  что  я  спал  и  ничего  не
слышал.
 Ничего  не  выйдет,  Бранцнер!  —  торжествовал  Гомулка.
 Но  Бранцнер  решительно  надвинул  на  лоб  пилотку. 	,
 —  Ладно!  Здесь,  я  вижу,  гнездо  заговорщиков.  Но  я  вас  всех
упеку!  Всех!  —  И  перейдя  на  крик:—  Вы  кучка  вредителей  и  саботаж¬
ников!
 Гомулка  постучал  себя  по  лбу.  Он  был  занят  тем,  что  старательно
и  искусно  подстригал  Хольту  опаленные  волосы.
 —  То  есть  как  это  вредители?  —  огрызнулся  вдруг  Феттер  из
своего  угла.—  Гильберт!  И  ты,  будущий  офицер,  это  терпишь?  А
вдруг  этот  трепач  и  в  самом  деле  разлетится  к  шефу!
 —  Верно!  —  сказал  Хольт.—  Надо  его  раз  навсегда  проучить.
 Вольцов  оторвался  от  книги.
 —  Как,  говоришь,  он  меня  назвал? 	*
 —  Вредителем,—  подзуживал  Феттер,—  вредителем  и  саботаж¬
ником...  и  вообще  он  черт  знает  что  нес...
 Вольцов  вскочил.  Он  притянул  к  себе  Бранцнера  и  правой  рукой
схватил  его  за  грудь.  Тот  хотел  было  защититься,  но  Вольцов  оглушил
его  звонкой  оплеухой.  Феттер  загоготал,  Кирш  еще  усерднее  налег
на  печенье.  Вольцов  правой  рукой  медленно  поднял  поникшего  Бран¬
цнера  и  с  силою  тряхнул  его  в  воздухе.  Потом  поставил  на  пол,  толк¬
нул  его  так,  что  он  отлетел  к  шкафчику,  и  снова  притянул  к  себе.
 —  Слушай!  —  сказал  он.—  Слушай  и  мотай  себе  на  ус!  Те  две-три
недели,  что  мне  осталось  здесь  пробыть,  я  хочу  жить  спокойно!
Я  тебе,  скоту,  покажу,  как  мне  карьеру  портить!  С  этого  дня  ты  пе¬
рестанешь  трепаться!  В  противном  случае...  Ты  понимаешь,  что  зна¬
чит  «в  противном  случае»?  Ночью  ты  с  нами  дежуришь  у  орудия.1
Й  так  же.верно,  как  то,  что  меня  зовут  Гильберт  Вольцов,  в  следу-
 235

ющий  раз,  как  будем  стрелять,  я  тебе  гаечным  ключом  пролом¬
лю  затылок.  Такие  случаи  бывают,  прочитай  «Военные  письма  артил¬
лериста»  принца  Крафт  цу  Гогенлоэ.  Ну  как,  договорились?  —
сказав  это,  он  отпустил  Бранцнера.
 У  Хольта  было  ощущение,  будто  кто-то  схватил  его  за  горло
и  душит.  Он  знал,  что  Вольцов  способен  выполнить  свою  угрозу.
Ему  вспомнилось,  как  у  Скалы  Ворона,  напав  на  безоружного  Мей-
снера,  Вольцов  вдавил  ему  в  лоб  дуло  пистолета...  Вот  и  опять  то  же
самое,  думал  Хольт  с  невольным  трепетом.  Убивает  ли  он  стороже¬
вого  пса,  дерется  ли  с  кем,  или  палит  из  пушки  с  ближной  дистан¬
ции...  везде  он  одинаков!
 При  проверке  телефонной  линии  Гомулка  будто  ненароком  ска¬
зал  Хольту:
 —  А  ведь  могло  бы  случиться,  что  Гильберт  был  бы  нам  не
друг,  а  враг!  —  он  повесил  наушники  в  блиндаже.—  Хорошо,  вы  с
ним  давнишние  друзья...
 —  Удачно,  что  он  не  слышал  весь  ваш  разговор,—  ответил
Хольт.—  Неизвестно,  как  бы  еще  повернулось  дело!
 Гомулка  присел  на  станину.
 —  Скажи  по-честному:  как  тебе  показалось  этой  ночью?
 —  Тебе  я  могу  сказать,—  ответил  Хольт.—  Было  так  ужасно,
что  не  описать  словами.  По-моему,  ничего  ужаснее  быть  не  может.
Я  уж  предпочитаю  бомбежку  на  бреющем  полете  или  бомбовый  ко¬
вер  здесь,  на  воле.
 Гомулка  промолчал.  Затем  сказал,  словно  и  не  к  месту:
 —  Вольцову  пришло  письмо  от  дяди,  его  опять  повысили,  полу¬
чил  полного  генерала,  будет  командовать  корпусом  на  Западном
фронте.  Раньше  у  него  была  авиаполевая  дивизия  в  России.  Она
попала  в  окружение  под  Воронежем.  Сам-то  он  улизнул  на  «фи-
зелер-шторхе».
 В  окружение  под  Воронежем,  подумал  Хольт.  А  у  нас  об  этом
никто  и  не  заикнулся...  Какой-нибудь  год  назад  такое  брошенное
мимоходом  замечание  надолго  вывело  бы  меня  из  строя,  спох¬
ватился  он.
 Гомулка  сказал  вскользь:
 —  Мне  тоже  написали  из  дому.
 —  Ну  как,  что-нибудь  известно?  —  подавленно  спросил  Хольт.—
Связано  это  с  покушением?  Ее.,  тоже...  арестовали?
 Гомулка  покачал  головой.
 —  Она  исчезла  неизвестно  куда...
 Никого  ни  о  чем  не  спрашивайте,  ни  с  кем  на  эту  тему  не  заго¬
варивайте,—  вспомнил  Хольт.
 —  Ее,  видимо,  разыскивают  как  родственницу,—  шепотом  до¬
бавил  Гомулка.—  Полковник  Барним  капитулировал  со  своим  пол¬
ком,  а  когда  он  сам  намеревался  перейти  к  русским,  его...
 Хольт  вскочил.
 —  Сегодня  нам,  кажется,  удастся  поспать  спокойно,—  сказал
он  поспешно.
 236

Ночью  у  орудия  Вольцов  изощрялся  в  шутках  над  самолетами
«москито»,  которые  долго  кружили  над  их  местностью,  а  потом
вдруг  полетели  на  Берлин  и  сбросили  там  бомбы.
 —  Здорово  они  обманули  наших  ночных  истребителей,—  говорил
он,—  те,  поди,  ищут  их  где-нибудь  под  Мюнхеном!
 На  другой  день  прибыло  пополнение.  Феттер  около  семи  утра
прибежал  с  проверки  линии,  когда  остальные  еще  лежали  в  посте¬
ли.
 —  Пригнали  к  нам  вахлаков!  —  объявил  он.—  Это  даже  не
школьники  старших  классов,  а  какие-то  раззявы,  мелюзга  из  ремес¬
ленных  училищ,  недоучившиеся  пекари  да  слесари...  Один  из  них
подошел  ко  мне:  где  у  вас  уборная,  камрад,  я  здесь  как  в  лесу!
А  я  ему:  обратись  к  дежурному  унтер-офицеру,  он  тебе  все  покажет.
Я  тут  ни  при  чем...  Болван  мне  еще  спасибо  сказал!  Ну  и  будет  же
потеха!  Чуть  что  не  так,  я  официально  ввожу  телесные  наказания!
 —  Не  хватало  еще  с  этой  сволочью  возиться!  —  пренебрежитель¬
но  отозвался  Вольцов  со  своей  койки.
 Кутшера  явился  на  утреннюю  поверку  опрятный  и  подтянутый
как  никогда,  в  сопровождении  двух  руководителей  гитлерюгенда.  Из
канцелярии  вышел  Готтескнехт  с  папкой  в  руках.  Вольцов  от  неожи¬
данности  толкнул  Хольта  локтем.
 —  Старшие  курсанты  Дузенбекер,  Гершельман  и  Вольцов,  выйти
из  строя!  —  скомандовал  Кутшера.  Он  вручил  всей  тройке  Железные
кресты.  Готтескнехт  вдел  награжденным  ленточки  в  петлицы,  оба
представителя  гитлерюгенда  пожали  им  руки.  Затем  Кутшера  вызвал
вперед  всех  унтеров  батареи  и  приступил  к  чтению  имен  по  списку:
«Гомулка,  Груберт,  Дузенбекер...  Хольт,  Эберт...»  Юношей  рождения
двадцать  седьмого  года  вместе  с  обоими  гамбуржцами  осталось  в
живых  общим  числом  семнадцать  человек.  Хольт  вышел  вперед.  Он
думал:  нас  было  двадцать  восемь,  когда  мы  сюда  прибыли...  Тринад¬
цать  убитых  в  одном  только  классе!  Готтескнехт  пристегнул  ему  к
френчу  значок  зенитчика  —  предмет  их  давнишних  мечтаний.  Сере¬
бряный  значок,  носить  на  груди  слева...
 Батарею  разбили  на  взводы.
 —  Хольт,  Вольцов,  Гомулка,—объявил  Готтескнехт,—  с  завт¬
рашнего  дня  вы  идете  в  отпуск!
 Вольцов  сказал,  сияя:
 —  Нам  еще  с  вами,  господин,вахмистр,  надо  как  следует  обмыть
мой  Железный  крест!
 —  Вы  что,  рехнулись?—разгневался  Готтескнехт.  —  В  семнад¬
цать  лет  алкоголические  эксцессы!  Нет  уж,  на  меня  не  рассчитывайте!
 Все  же  вечером  Вольцов  притащил  бутылку  коньяку.  После  двух¬
трех  глотков  Хольт  почувствовал  томную  расслабленность  во  всем
теле.  Какое  счастье,  думал  он.  Наконец-то  можно  будет  отдохнуть!
 Во  время  вечернего  обхода  Готтескнехт  распорядился:
 —  Завтра  уложить  вещи!  Освободить  шкафчики!  На  территории
батареи  будет  сформирована  ударная  зенитная  группа...  Батарея
особой  мощности,  от  восьмидесяти  до  сотни  орудий.
 Ночью  они  сидели  в  окопе  и  лениво  наблюдали,  как  стреляют
новички.  А  наутро  уложили  вещи.  Феттеру  пришлось  остаться.  Отпуск
 237

им  давался  с  двенадцати  дня,  всего  на  две  недели,  включая  два  дня
на  дорогу.  Не  мешкая  они  отправились  в  Эссен-  Когда  они  наконец
добрались  до  вокзала,  сирены  как  раз  провыли  полную  тревогу.
Встречный  военный  грузовик  повез  их  к  югу.  В  Вуппертале  они  сели
в  пассажирский,  но  не  проехали  и  трех  станций,  как  поезд  остановил¬
ся  на  перегоне.  Вольцов  выглянул  в  окно.  «Выходи!»  Они  бросились  к
высокому  отвалу.  Захлопали  зенитки,  в  отдалении  ухали  тяжелые
орудия.  Они  бежали  проселком,  держа  курс  на  запад.  Позади  четы¬
рехмоторные  бомбардировщики  сбрасывали  свой  груз.
 15
 Над  виллой  Вольцова  нависло  пасмурное  утро.  Лил  дождь.
 Хольт  и  Вольцов  внесли  в  холл  ранцы.  Хольт  вытянул  усталые
ноги.  Какое  мягкое  кресло!
 —  В  доме  полно  чужих,  —  сообщил  Вольцов.  —  Обычная  карти¬
на  —  эвакуированные  и  пострадавшие  от  бомбежек.  Поставим  тебе
у  меня  раскладушку  —  в  тесноте  да  не  в  обиде.
 Хольт  заснул  мертвым  сном.  Когда  он  к  вечеру  проснулся,  Вольцов
открыл  банку  мясных  консервов.  На  сковороде  над  спиртовкой  по¬
трескивал  жир.  Хольта  привел  в  ужас  царивший  кругом  беспорядок.
Все  валялось  вперемешку  —  каски,  мундиры,  открытые  ранцы.  По
углам  —  горы  старого  хлама,  тут  же  чучело  куропатки,  дуэльные
пистолеты,  разбитый  череп.
 —  Давай,  Гильберт,  сначала  наведем  порядок.
 —  Какой  тебе  еще  нужен  порядок?  Я  нахожу,  что  здесь  преми¬
ло.  —  Вольцов  вывалил  на  сковороду  содержимое  банки.  В  комнате
запахло  жареным  мясом.
 Хольт  снял  с  рук  бинты.
 —  Дядюшка,  —  рассказывал  Вольцов,  —  сейчас  во  Франции.
Он  побывал  у  нас  проездом  и  оставил  кучу  всякой  всячины:  консервы,
красное  вино,  русский  табак  и  даже  икру,  я  давеча  открыл  жестянку,
пахнет  селедкой,  но  чтобы  наесться  досыта,  надо  навернуть  десяток
таких  коробок. 	*
 —  Не  поздороваться  ли  сперва  с  твоей  мамашей?  —  спросил
Хольт.
 —  Это  лишнее,  —  рассудил  Вольцов.  —  Ты  только  помешаешь
ей  реветь.  Я  сказал  ей,  что  мы  здесь,  этого  достаточно.
 Дом  был  в  ужасающем  состоянии.  За  истекший  год  никто  тут  не
убирал  и  даже  пол  не  подметали.  Только  в  нижнем  этаже,  где  посе¬
лились  чужие,  был  порядок.  Хольт  направился  в  ванную.  Сток  в  ван¬
не  был  забит  волосами.  Из  крана  над  умывальником  вода  не  текла.
А  ведь  верно,  вспомнил  Хольт:  Гильберт  в  прошлом  году  выломал
кусок  свинцовой  трубы...  Он  умылся  под  душем.  В  зеркале  он  увидел,
что  все  тело  у  него  испещрено  багрово-синими  кровоподтеками.
 Позавтракали  консервированным  мясом,  ели  прямо  со  сковороды.
 —  Хлеб  ни  к  чему,  —  поучал  Вольцов.  —  Мясо  куда  полезнее.
Аттила  питался  одним  мясом.  —  Первым  делом  он  вытащил  из  ран¬
ца  своего  истрепанного  Клаузевица.  Хольт  полистал  его.  —  Если  ты
 238

наконец  вздумаешь  заняться  военным  делом,—  сказал  ему  Воль¬
цов,—  начни  лучше  с  «Канн»  Шлиффена.
 Хольт  захлопнул  книгу.
 —  Спасибо,  —  сказал  он  и  взял  у  Вольцова  предложенную  сига¬
рету.
 —  Без  теоретической  подготовки,  —  продолжал  Вольцов,—  нель¬
зя  судить  о  том,  что  происходит  на  фронте.  Хочешь  знат$>,  почему
субъекты  вроде  нашего  Бранцнера  ничего  и  слышать  не  хотят  о  по¬
ложении  на  фронтах?  Да  потому,  что  в  душе  они  дрейфят  и,  несмотря
на  пышные  фразы,  не  понимают  и  не  любят  войны!  Хоть  фюрер  и  уве¬
ряет,  что  войну  нам  навязали,  но  ведь  это  просто  так  говорится,  чтобы
людям  рот  заткнуть.  На  самом  деле  после  восемнадцатого  года  у  нас
не  было  другого  выхода,  как  развязать  новую  войну.  Я  еще  от  отца
слышал,  что  настоящий  солдат  никогда  не  примирится  с  таким  пора¬
жением,  а  только  и  будет  помышлять  о  реванше.  Все  это  ты  найдешь  и
в  «Майн  кампф»,  а  также,  что  мы  должны  мечом  завоевать  новое
жизненное  пространство  на  востоке...
 Хольт  еще  не  успел  вздохнуть  после  изнуряющего  напряжения
воздушной  войны,  не  успел  вкусить  жизни  тылового  городка  и  бла¬
женной  безответственности  отпуска,  а  тут  рассуждения  Вольцова
снова  нагнали  на  него  уныние.  В  памяти  всплыли  забытые  слова:
«...подготовили  и  развязали  завоевательную  войну...»  —  об  этом  го¬
ворил  ему  отец,  —  а  также  лаконичное  замечание  Гомулки  по  поводу
голодных  военнопленных:  «Не  они  начали  войну...»
 —  Люди  моего  сорта,  —  продолжал  Вольцов,  —  мы...  ну  как  бы
это  сказать...  мы  утверждаем  войну;  если  бы  войны  не  было,  ее  надо
было  бы  как  можно  скорее  начать.  И  это  должна  быть  настоящая  вой¬
на,  а  не  такая  липа,  как  в  1806  году,—  по  всем  правилам  искусства,
как  войны  Александра  Македонского  или  Наполеона.  Спрашивай,  не
стесняйся!  У  нас  есть  сейчас  время!  Хочешь,  я  объясню  тебе  положе¬
ние.  Мы  теперь  помаленьку  воюем  на  внутренней  линии.  Наше  вели¬
колепное  предполье  мы,  к  сожалению,  потеряли...
 Хольт  курил,  не  мешая  словоизвержениям  Вольцова.  Потом  по¬
смотрел  на  часы  и  хватился:
 —  Довольно!  Призывной  пункт  вот-вот  закроется!
 По  дороге  они  встретили  Гомулку.  Дождь  перестал,  густая  пелена
облаков  рассеялась,  и  в  просветы  выглядывало  солнце.  Втроем  они
пошли  в  город.  Зарегистрировавшись  в  отделе  для  отпускников,
друзья  тесными  городскими  улицами  направились  к  Рыночной  пло¬
щади.  В  дверях  продовольственного  магазина  показалась  худень¬
кая,  очень  юная  девушка  и  тотчас  же  отпрянула,  чтобы  дать  пройти
тройке  военных.  Одета  она  была  в  старенькое  пестрое  платьице,  на
руке  —  хозяйственная  сумка.
 У  нее  были  каштановые  волосы.  И  глаза  с  каштановым  отливом.
Взгляд  ее  скользнул  по  Хольту.  Он  подумал...  девочка  стояла  на  до¬
роге...  где-то  я  читал  такое  стихотворение:  «Девочка  стояла  на  доро¬
ге».  Вспомнилась  девочка  в  красных  башмачках.  Хольт  остановился.
Отчего  у  нее  такой  печальный  взгляд?
 239

Незнакомая  девушка  направилась  в  ту  сторону,  откуда  они  при¬
шли.  Над  ней  угрюмо  нависло  дождливое  серое  небо.  Но  вот  в  разры¬
вы  туч  глянуло  солнце  и  ослепило  Хольта.  Он  пошел  дальше.  Что
это?  —  думал  он.  —  Кто  она?
 —  Очнись,  парень!  —  подтолкнул  его  Вольцов.  —  Ты,  кажется,
спишь  на  ходу!
 •
 На  Рыночной  площади  им  встретилась  ватага  молодежи.  Тут  были
Петер  Визе  и  Герберт  Вурм,  —  увидев  его,  Вольцов  напыжился  и  вы¬
ставил  грудь,  украшенную  орденской  ленточкой,  —  ас  ними  девуш¬
ки:  сестра  Рутшера,  Фридель  Кюхлер  в  военной  форме,  ее  подруга  по
прозвищу  Килька  и  три-четыре  других.  У  всех  в  руках  —  купальные
принадлежности.
 —  Гром  и  молния!  У  Вольцова  Железный  крест!  —  послышались
восторженные  возгласы.  —  А  это  что  еще  за  блямба?
 —  Значок  зенитчика!  Его  дают  за  определенное  число  сбитых
самолетов.
 Все  вместе  они  двинулись  по  направлению  к  пляжу.  Но  Хольт  ос¬
тановился.  «Мы  хотели  навестить  родителей  Земцкого».  Сестра  Рут¬
шера  увлекла  Хольта  в  сторону,  он  поразился  ее  бледности.
 —  Вы,  кажется,  были  с  братом  у  одного  орудия?..
 Не  рассказывать!  Хольту  вспомнился  развороченный  окоп,  пова¬
ленная  набок  пушка.  Выходит,  война  преследует  меня  и  здесь!  Де¬
вушки  рассказывали  о  дежурстве  в  лагере  эвакуированных  детей...
Уговорились  встретиться  завтра.
 Они  навестили  родителей  Земцкого  и,  чинно  сидя  на  стульях,  в
замешательстве  уверяли  фрау  Земцкую,  что  эпизод  с  полотнищем—
ни  на  чем  не  основанный  слух.
 —  Слух  пустой,  а  главное  вредный,  —  убеждал  ее  Вольцов.  Вый¬
дя  из  дому,  он  поклялся:  —  Больше  я  по  таким  делам  не  ходок!  Мою
мать  тоже  прошу  не  беспокоить,  если  со  мной  что  стрясется!
 Гомулка  отправился  к  зубному  врачу,  чтобы  наконец  вставить
себе  выбитый  зуб.
 Этой  ночью  Хольт  проснулся  под  впечатлением  страшного  кошма¬
ра:  огонь!  Куда  ни  посмотришь,  все  в  огне!  Это  еще  долго  будет  его
преследовать.  Ведь  прошло  всего  три  дня.  Три  дня!  Да,  ход  времени
разладился!  Сколько  мне  сейчас  лет?  Семнадцать  с  половиной!  Но
если  я  попал  в  зенитную  часть  шестнадцати  с  половиной,  с  той
поры  должно  было  пройти  по  меньшей  мере  лет  тридцать,  если  не  все
пятьдесят.  Какое  там,  больше!  Одна  эта  огненная  ночь  в  Ваттеншей-
де  длилась,  пожалуй,  сотню  лет.  И  он  снова  погрузился  в  забытье  с
блаженным  сознанием,  что  его  не  разбудит  ни  сигнал  тревоги,  ни
«москито»,  ни  проверка  телефонной  линии.  Засыпая,  он  еще  раз
вспомнил  привязавшийся  стих:  «Девочка  стояла  на  дороге...»—  с  хо¬
зяйственной  сумкой  в  руке.
 На  следующее  утро  Вольцов  торжествовал:
 —  Роскошная  погода!  Небо  не  оставляет  старых  вояк!  —  За
завтраком  он  поделился  с  Хольтом  своими  планами:—  Займусь  нако¬
 240

нец  отцовскими  дневниками,  нехорошо,  что  они  валяются  как  попало.
А  потом  отправлюсь  в  горы,  надо  выкопать  из  земли  наши  пистолеты.
 Хольт  собирался  навестить  Петера  Визе.
 —  Дался  тебе  этот  Недотепа!  Понять  не  могу,  что  ты  в  нем  на¬
ходишь!
 Однако  прежде  всего  они  решили  поплавать.  Но  Хольт  засомне¬
вался:
 —  Как  же  я  —  с  такой  разукрашенной  спиной?  «Там  лежали  ге¬
рои,  раненные  в  грудь»,  —  процитировал  он.  —  Древние  германцы
прогнали  бы  меня  со  стыдом  и  позором!
 —  Да,  но  в  их  время  не  было  воздушных  налетов!  —  Вольцов
обеими  ногами  нырнул  в  тренировочные,штаны.  —  Вот  было  времеч¬
ко!  Представь  себе:  единоборство,  бой  один  на  один!  Ну  и  лупил  бы  я
направо  и  налево!  —  Вольцов  с  восторгом  расписывал  эти  канув¬
шие  в  вечность  методы  войны.  —  Я  был  бы  величайшим  полководцем
древности!  —  расхвастался  он.  —  Ганнибалу  я  ответил  бы  контрохва¬
том  обоих  флангов.  Что  они  тогда  понимали!  Варрон  строил  свои
полки  по  тридцать  шесть  человек  в  глубину  —  на  черта  ему  тогда
сдалось  численное  превосходство!  Я  бы  на  его  месте  всех  солдат  пер¬
вой  и  второй  линии  построил  в  двенадцать  шеренг,  а  третью  линию,
так  называемых  триариев,  расположил  бы  с  флангов  и  держал  в  ре¬
зерве,  тогда  бы  я  в  два  счета  разделался  с  конницей  Гасдрубала...
 —  А  на  месте  Наполеона...  Ты  бы  в  два  счета  завоевал  всю  Рос¬
сию,—  посмеиваясь,  сказал  Хольт.
 —  Ну  уж  нет!  —  Вольцов  решительным  движением  натянул  шта¬
ны  повыше  на  живот.  —  Будь  я  Наполеоном,  я  бы  не  полез  в  Россию.
Я  предоставил  бы  инициативу  русским:  если  вам  что  не  нравится,
пожалуйте  к  нам!  Я  бы  постарался  иметь  их  под  рукой,  поближе  к
своей  базе!  —  Он  застегнул  штаны.  —  С  Наполеоном  совсем  особый
казус.  Как  полководец  он  не  допустил  ни  малейшей  ошибки.  Когда
говорят,  что  перед  маршем  на  Москву  ему  следовало  сначала  захва¬
тить  балтийские  укрепления,  это  болтовня  чистейшей  воды.  Наполеон
правильно  действовал  в  России.  Клаузевиц  доказал  это  раз  навсегда.
Русский  поход  Наполеона  пртому  потерпел  поражение,  говорит  Клау¬
зевиц,  что  в  России  существовала  крепкая  власть  и  народ  был  ей  безо¬
говорочно  предан.  Эта  преданность  и  стойкость  и  решили  дело.  Поход
Наполеона  был  заранее  обречен!  Что  ты  на  меня  уставился?  Что  слу¬
чилось?
 —  Ничего,  —  сказал  Хольт.  —  Давай-ка  поторапливаться.  Жаль
золотого  времени,  день  и  в  самом  деле  выдался  на  славу!
 На  пляже  почти  никого  еще  не  было.  Хольт  поплыл  на  другой  бе¬
рег.  Вольцов  отстал.  Выплыв  на  середину  реки,  Хольт  перевернулся  на
спину  и  отдался  на  волю  течения.
 Дурацкая  случайность!  —  думал  он.  Почему-то  мне  на  язык  под¬
вернулся  Наполеон!  Выйдя  из  воды,  он  лег  в  траву.  Значит,  неправы
те,  кто  говорит,  будто  фюрер  избежал  ошибок  Наполеона.  Оказывает¬
ся,  Наполеон  не  сделал  никаких  ошибок!
 Вернувшись  на  водную  станцию,  Хольт,  чтобы  отдышаться,  поле¬
жал  на  воде,  держась  за  лестницу.  Потом  влез  на  плот.  Сердце  у  него
еще  учащенно  билось.  Вся  компания  сидела  уже  на  обычном  месте  у
 16  Д.  Нолль
 241

вышки  —  юноши  и  девушки,  а  с  ними  Вольцов  и  Гомулка.  Хольт  мед¬
ленно  побрел  по  плоту.  Нет,  думалось  ему,  быть  того  не  может!  Одна,
в  стороне  от  всех,  сидела  незнакомая  девушка.  Сидела  особняком,
прислонясь  к  перилам,  глаза  она  закрыла,  колени  подтянула  к  под¬
бородку.
 Хольт  подошел  к  вышке  и  лег  на  дощатый  настил.  Фридель  Кюх-
лер  тотчас  же  спросила,  где  он  заработал  такие  синяки.  Хольт  сделал
вид,  что  не  слышит.  Но  тут  Гомулка,  обычно  не  переваривавший  гру¬
бости,  не  вытерпел:
 —  Вернер  заработал  их  там,  дуреха  этакая,  где  ты  об...  бы  с  голо¬
вы  до  ног!
 Девицы  скорчили  гримаски,  а  Вольцов  расхохотался,  да  так  гром¬
ко,  что  старик  смотритель  высунулся  из  своей  сторожки  на  берегу  и
удивленно  огляделся  по  сторонам.
 Долгое  время  все  молча  грелись  на  солнце.
 Кто-то  спросил:
 —  А  как  это  понимать  —  воздушная  война?
 —  Как  понимать?  —  ухмыльнулся  Вольцов.  —  Да  очень  просто!
Это  самая  незамысловатая  из  всех  войн.  Мы  сидим  внизу  и  стреляем
вверх,  а  те  накладывают  нам  сверху!
 Хольт  думал:  сразу  спросить  неудобно,  все  обратят  внимание.  И
тут  же  спросил,  будто  невзначай:
 —  Что  это  за  девушка  сидит  там  в  сторонке?
 Все  головы  повернулись.  Одна  из  девиц  рассмеялась.
 —  Чему  вы  смеетесь?  —  рассердился  Хольт.  —  Глупые  вы  насед¬
ки!
 —  Все  девчонки  таковы,  когда  соберутся  целым  курятником,—
буркнул  Вольцов.  —  Зато  каждая  в  отдельности  тише  воды,  ниже
травы!
 —  Верное  замечание!  —сказал  Гомулка.
 —  Она  нездешняя,  —  пустилась  в  объяснения  Фридель  Кюхлер,
когда  перепалка  утихла.  Это  была  белокурая  предводительница  мест¬
ного  союза  девушек.  —  Ее  эвакуировали  сюда  из  Западной  Герма¬
нии,  кажется  из  Швейнфурта.  Говорят,  у  нее  не  все  дома.  —  Она  по¬
вертела  пальцем  перед  лбом.  —  От  ее  звеньевой  я  слышала,  что  она
потеряла  обоих  родителей  и  работала  в  Швейнфурте  служанкой,  от¬
бывала  годичную  повинность.  Ей  всего-то  пятнадцать  лет.  Говорят,
ее  засыпало  во  время  бомбежки,  а  когда  неделю  спустя  убежище
раскопали,  там  были  уже  одни  трупы,  выжила  только  она.  Потом  ле¬
жала  в  больнице.  Здесь  ее  приютило  многодетное  семейство  эсэсовца,
ей  там  хорошо  живется.  В  мае  ее  снова  пришлось  уложить  в  больни¬
цу.  Теперь  у  нее  отпуск  после  болезни,  она  работает  только  первую
половину  дня.
 Вольцов  лег  на  теплые  доски.
 —  Война  есть  война!  —  сказал  он.
 Хольт  старался  отогнать  неотвязное  видение:  убежище,  а  в  нем,
среди  застывших  мертвецов,  живая  душа  борется  с  подступающим
безумием.  Он  слышал  вокруг  себя  несносную  болтовню  девушек.
 —  Почему  же  вы  не  поможете  ей?  —  спросил  он  хрипло.
 Все  молчали.
 242

—  Она  не  хочет.  Она  избегает  всех!
 Хольт  вскочил.
 —  Вот  вам  и  народное  единство!  Все  за  одного!  —  съязвил  он.  Он
видел  глаза,  обращенные  на  него  с  недоумением.  А  ведь  и  года  не
прошло,  как  эта  же  белокурая  Фридель  проповедовала  здесь,  на  этом
самом  месте,  «товарищеское  единение».  Хольт  услышал  голос  фрау
Цише:  «Меня,  меня  спаси!  Брось  сейчас  же  ребенка!»  Он  повернулся
и  зашагал  прочь.  За  его  спиной  раздался  голос  Гомулки:
 —  Вернер  и  сам  на  этих  днях  пережил  нечто  подобное!
 То,  что  я  пережил,  думал  Хольт,  шагая  по  плоту,  сущие  пустяки.
Я  это  вынес  и  опять  вынесу!
 В  самом  конце  плота,  где  были  привязаны  байдарки  и  гребные
лодки,  он  сел  и  опустил  ноги  в  воду.  Река  сверкала  в  лучах  солнца.
 Восемь  дней  была  засыпана!  —  думал  Хольт.  Он  видел  себя,  как
он  несет  девочку  в  красных  башмачках  на  перевязочный  пункт  и
кто-то  говорит  ему:  «ЕхИ!..  Напрасно  вы  трудились!»  Сверху  свалил¬
ся  пылающий  карниз,  искры  фонтаном  брызнули  в  лестничную  клет¬
ку.  «Вы  знакомы  с  полковником  Барнимом?»  А  потом:  «Расстреля¬
ли...»  А  что  с  Утой?  Может,  и  ее  уже  нет  в  живых?..  Может,  никогда  и
не  было?  Может,  Ута  мне  просто  приснилась,  как  «мустанги»,  Шмид-
линг  и  бомбовые  ковры?
 Он  поднялся  и  медленно  направился  к  девушке  —  она  по-прежне¬
му  сидела  на  солнце,  прислонясь  к  перилам.  Он  опустился  на  плот  у
ее  ног.  '
 —  Меня  зовут  Вернер  Хольт.  Я  курсант,  служу  на  зенитной  бата¬
рее,  а  сейчас  в  отпуску.
 На  мгновенье  она  повернула  к  нему  голову.  К  щекам  ее  медленно
приливала  краска.
 Хорошо  еще,  что  не  сразу  убежала,  подумал  Хольт.  Лицо  ее  пока¬
залось  ему  знакомым,  где-то  он  видел  эти  густые  ресницы,  темные
брови  и  румяные  губы.  Зря  я  на  нее  глазею,  еще,  пожалуй,  убежит!
Что  бы  мне  сказать?
 —  Я  здесь  тоже  чужой.  Только  прошлый  год  поступил  сюда  в  гим¬
назию  и  проучился  всего  несколько  месяцев.  А  потом  нас  отправили
в  зенитную  часть.
 Зря  я  про  зенитную  часть,  подумал  Хольт.  И  насчет  курсанта  тоже
зря.  Это  напомнит  ей  бомбежку.
 —  Я  не  ужился  дома,  сам  не  знаю  почему.  —  Насчет  дома  я  тоже
зря...  Ведь  она  потеряла  обоих  родителей...  Как  будто  у  меня  еще
есть  родители!  —  Вы  должны...  ты  должна  простить  меня...—  про¬
должал  он  сбивчиво.  —  Я  говорю  сущий  вздор...  Но  ведь  это  же  так
трудно...—  сказал  он  уже  напрямик,  —  заговорить  с  незнакомой  де¬
вушкой.  Тем  более  я  все  время  боюсь,  что  ты  убежишь.
 Она  не  тронулась  с  места.
 —  Я  уже  вчера  тебя  приметил,  —  продолжал  он,  —  ты  шла  с
хозяйственной  сумкой.  Мне  хотелось  тут  же  пойти  за  тобой.  Когда  же
я  услышал,  —  она  подняла  глаза,  но  они  смотрели  куда-то  вдаль,—
что  ты  из  Швейнфурта...—  Он  подумал:  что  это  я  опять  плету?—...ког¬
да  я  это  услышал,  мне  стало  ясно,  что  здесь  ни  одна  душа  тебя  не
поймет!
 243

Она  закрыла  глаза  и  сидела  не  двигаясь.
 Не  поймет...—  думал  Хольт,  а  разве  может  один  человек  понять
другого?
 —  Наша  батарея  стоит  в  Рурской  области.  Сотни  раз  приходи¬
лось  мне  слышать:  «район  Вюрцбург  —  Швейнфурт»...
 Его  озарило  внезапное  воспоминание.  Дело  было  в  октябре,  аме¬
риканцы  выслали  в  тот  день  в  воздух  около  тысячи  истребителей  со¬
провождения,  воздушное  бои  велись  от  голландской  границы  до
Южной  Германии.  Было  сбито  больше  сотни  четырехмоторных  бом¬
бардировщиков,  но  Швейнфурт  так  и  не  отстояли...  Хольт  видел,  как
море  домов  заволокло  серой  дымовой  завесой,  в  ней  вспыхивали  мол¬
нии  разрывов,  пока  наконец  пламя  пожаров  не  пожрало  дым...  Он
стряхнул  это  воспоминание...  Как  это  постоянно  твердит  Готтескнехт?
Стиснуть  зубы!..
 —  Хорошо,  что  в  то  время  я  не  знал  тебя.  У  меня  не  было  бы  ни
минуты  покоя.  Помочь  тебе  я  все  равно  б  не  мог.  —  Он  долго  молча
сйдел  с  ней  рядом.  Встревоженный  ее  упорным  молчанием,  спросил:—
Может,  мне  уйти?  —  Она  почти  незаметно  покачала  головой.
 Компания  у  вышки  начала  расходиться.  Вольцов  мимоходом
взглянул  на  девушку,  и  вскоре  их  голоса  затерялись  на  лугу.
 Теперь  они  были  одни  на  плоту.  Вечернее  солнце  низко  склонилось
над  цепью  гор  на  противоположном  берегу.  Его  лучи  уже  не  грели.
Хольт  сказал:
 —  Я  даже  еще  не  знаю,  как  тебя  зовут.
 —  Гундель.  Собственно,  Гундула.
 Он  прислушался  к  звукам  ее  голоса,  певучего,  но  еще  по-детски
ломкого.  Он  повторил  за  ней:  «Гундель».  Она  повернула  к  нему  лицо.
 —  А  фамилия?
 —  Тис.
 Ему  нравился  ее  голос.
 —  Тебе  не  холодно?
 Вместо  ответа  она  сказала:
 —  Они  рассердятся,  что  ты  не  пошел  с  ними.  Ведь  это  твои
друзья.
 —  Только  Гильберт  и  Зепп,  —  сказал  он,  —  до  остальных  мне
дела  нет.
 Она  улыбнулась.  За  приоткрытыми  губами  сверкнула  белоснеж-
,ная  полоска  зубов.
 —  О  чем  ты?..
 Улыбка  еще  яснее  обозначилась  на  ее  лице.
 —  Расскажи  мне,  что  ты  вчера  подумал?
 —  Я?  —  Этот  вопрос  озадачил  его.  —  Я  стоял  и  смотрел  тебе
вслед.  Мне  вспомнилась  строчка  из  одного  стихотворения:  «Девочка
стояла  на  дороге...»
 Она  наклонила  к  нему  головку:
 —  А  дальше?
 Он  напряженно  вспоминал:
 —  «Девочка  стояла  на  дороге...  и  рукой  махнула  мне  вослед...»
Кажется,  это  Шторм.  —  Он  видел,  что  губы  ее  шевелятся,  она  пов¬
торяла  про  себя  двустишие.  —  А  ты?  —  спросил  он  —  Что  ты  поду¬
мала?
 244

Ее  лицо  снова  окрасилось  нежным  румянцем,  она  встала.  Он  был
на  полголовы  выше.  Он  проводил  ее  взглядом,  а  потом  побежал  через
лужайку  к  кабине  и  быстро  натянул  на  себя  свою  амуницию.
 Он  подождал  ее  у  выхода.  На  ней  было  все  то  же  поношенное
пестренькое  платьице.  Они  молча,  бок  о  бок  шли  городскими  сквера¬
ми.  Когда  же  за  мостом  улица  свернула  в  рыбачий  поселок,  она
остановилась  и  сказала:
 —  Не  ходи  дальше;  не  надо,  чтобы  тебя  видели.
 —  Завтра  придешь  купаться?
 Она  кивнула  и,  словно  испугавшись  такой  отчаянной  смелости,
быстро  пошла  прочь  и  вскоре  затерялась  в  узком  тенистом  переулке.
 На  другое  утро  Хольт  решил  навестить  Гомулку.  Вольцов  еще
спал.  На  столе  лежала  стопка  черных  клеенчатых  тетрадей  —днев¬
ники  его  отца.  Вольцов  просидел  над  ними  чуть  не  до  зари.  Хольт  ос¬
тавил  на  столе  записку:  «Я  пошел  к  Зеппу.  Увидимся,  вероятно,  на
пляже».  Глядя  на  мирно  похрапывающего  Гильберта,  Хольт  почув¬
ствовал  острое  желание  крикнуть  над  самым  его  ухом:  «К  бою!»  Сор¬
вется  небось  как  встрепанный!
 Гомулки  жили  на  окраине  города.  В  палисаднике  перед  домом  цве¬
ли  гладиолусы  и  астры.  Гомулка  открыл  ему  еще  в  купальном  халате
и  проводил  в  светлую,  залитую  солнцем  столовую.  Из  соседней  ком¬
наты  доносилось  щебетание  женских  голосов.
 —  К  нам  приехали  родственницы,  —  пояснил  Гомулка.
 Комната  Зеппа  была  обставлена  просто,  но  во  всем  чувствовалась
 педантичная  опрятность  и  порядок.  Когда  Гомулка  открыл  шкаф,
Хольт  убЫдел  симметричные  стопки  аккуратно  сложенного  белья,
обувь,  выстроившуюся  безукоризненной  шеренгой,  и  на  плечиках
тщательно  вычищенную  и  отутюженную  одежду.  Он  вспомнил  хаос,
царящий  на  вилле  Вольцова.
 Друзья  расположились  в  тенистом  уголке  сада.  Ветви  абрикосо¬
вых  деревьев  ломились  от  зрелых  плодов.
 —  В  этом  году  хорошо  уродились  абрикосы,  —  сказал  Гомулка.—
Мы  даем  им  созреть,  даже  перезреть,  тогда  их  можно  варить  без
сахара.
 Хольт  поднял  несколько  валявшихся  на  земле  плодов,  съел  й  кос¬
точки  бросил  в  кусты,  а  потом  лениво,  и  блаженно  растянулся  под
деревом.
 —  Какие  у  тебя  сегодня  планы?  —  спросил  Гомулка.
 —  Я  условился  о  встрече...
 —  Это  правда,  что  она...  не  в  полном  разуме?  —  осторожно  спро¬
сил  Гомулка.
 —  Гнусная  сплетня,  Зепп!  Сплетня,  достойная  этой  ослицы  Ккж-
лер.  Не  знаю  почему,  —  продолжал  Хольт  уже  спокойнее,—  но  она
меня  бесит.  Все  во  мне  кипит,  когда  ее  вижу.  —  Про  себя  он  думал:
женская  разновидность  Цише,  Бранцнера  и  всей  их  братии.  —  Ска¬
жи,  Зепп,  —  начал  он  задумчиво,  —  откуда  у  нас  с  тобой  это  непри¬
язненное  чувство  ко  всем  таким  восторженным  натурам,  осененным...
национал-социалистскими  идеями?  Другой  раз  встретишь  такого
и  подумаешь:  вроде  парень  ничего.  А  он,  глядишь,  разинет  рот  да  и
 245

пойдет  сыпать  трескучими  словесами:  господствующая  раса,  безого¬
ворочная  преданность,  фанатическая  воля,  ну,  в  общем,  крутит  шар¬
манку.  И  сейчас  же  у  тебя  мысль:  о  господи,  значит,  и  он  из  этих...к
ведь  Цише  и  его  присные  в  своем...  фанатическом  рвении  должны
быть  для  нас  примером!
 Мне  лично  всякий  фанатизм  не  по  душе,—  сказал  Гомулка  со
свойственной  ему  рассудительностью.  —  Он  внушает  мне  —  я  бы
сказал  —  мистический  страх.  Почему?  Да  потому  что  с  фанатиком
разговаривать  бесполезно.  Для  меня  он  нечто  вроде  свирепого  буль¬
дога.  Я  серьезно  говорю,  Вернер,  не  смейся!
 —  Но  ведь  от  нас  и  требуют  фанатизма!  —  воскликнул  Хольт.—
И  именно  потому,  что  у  меня  несчастная  склонность  все  разлагать  и
расчленять  на  части,  я  завидую  тем,  кто  фанатически  верит.  Я  изо
всех  сил  стараюсь  стать  фанатиком!  Ведь  им  живется  куда  проще!
Эти  вечные  мысли,  Зепп,  это  копание  в  себе  кого  угодно  прикончат!
Я  душой  бы  рад  заделаться  фанатиком!
 —  Но  уж  дружить  с  тобой  я  бы  не  мог,  —сказал  Гомулка,  он
даже  встал  от  волнения.  —  Представь  себе,  я  ляпну  что-нибудь
такое,  а  ты  сейчас  же  вскочишь  как  ошпаренный  и,  сверкая  глазами,
побежишь  на  меня  доносить!..  И  без  того  ходишь  застегнутым  на  все
пуговицы,  постоянно  кривишь  душой.  —  Он  снова  опустился  на
траву.  —  Мысли,  —  сказал  он  с  необычной  серьезностью,  —  еще
никого  не  прикончили.  Другое  дело  —  сумбурные,  беспорядочные
мысли.  Искать  всегда  полезно,  но  надо  это  делать  с  толком,  а  не  топ¬
таться  в  темноте  с  завязанными  глазами...
 Топтаться  в  темноте  с  завязанными  глазами!  —  думал  Хольт.  А
сравнение  удачное,  мне  часто  кажется,  будто  я  топчусь  в  темноте;
в  таких  случаях  я  говорю  себе:  этого  я  не  понимаю  и  никогда  не  пой¬
му...  Чего  только  я  не  переварил  за  один  этот  год!  Барнимы  все  арес¬
тованы,  старик  Цише  занят  в  польском  генерал-губернаторстве  каки¬
ми-то  омерзительно  гнусными  ,  делами;  евреев  куда-то  убрали  под
сурдинку,  их  истребляют  этой...  как  ее...  хлоругольной  кислотой  —  так
сказал  отец,  а  на  него  можно  положиться!  Но  об  этом  лучше  не
думать!  Иначе  мне  не  выбраться  без  опоры,  без  поддержки!  А  на  что
можно  опереться  в  этом  ненадежном  мире?
 —  Может,  мы  неспособны  понять  наше  время,—сказал  он.—
Но  сейчас,  когда  русские  стоят  у  границ  Восточной  Пруссии,  одно
остается  несомненным:  разве  мы  не  боремся  за  Германию?  Разве
мы  до  сих  пор  не  боролись  за  жизнь  женщин  и  детей  Эссена  и  Гель¬
зенкирхена?  Пусть  без  особой  пользы,  но  за  это  я  всегда  держался:
мы  защищаем  женщин  и  детей!
 ,—  Но  ведь  то  же  самое  и  они,  —  возразил  Гомулка.  —  Если  так
рассуждать,  теряется  всякая  ясность.  А  за  что,  по-твоему,  воюют
русские?  Стоит  только  послушать,  что  эсэсовцы  с  первых  же  дней  выт¬
воряли  в  России!  А  наша  полевая  жандармерия  и  наши  войска?  Цише
доказывал  чуть  ли  не  с  цифрами  в  руках,  что  мы  вправе  унцчтожать
русских,  потому  что  они,  видишь  ли,  большевики!  А  ты  поставь  себя
на  место  такого  большевика,  у  которого  расстреляли  всех  близких  или
увезли  в  Германию  на  принудительные  работы!  Что  же,  он,  по-твоему,
не  воюет  за  жену  и  детей?
 246

—  И  ты,  Зепп,  говоришь  это  так  просто!  —  воскликнул  Хольт.—
Тебя  это  противоречие  не  смущает?  Но  что  же  дает  тебе  опору?
 —  Мне?  —  уклончиво  протянул  Гомулка.—Это  трудно  объяс¬
нить,  очень  трудно...
 Хольт  почему-то  вспомнил  чужую  девушку.  Мне  будет  опорой
человек!  —  подумал  он.  Я  мог  бы  опереться  на  Уту,  но  я,  болван,
погнался  за  Герти  Цише  и,  вместо  того  чтобы  обрести  спокойствие  и
уверенность,  должен  был  наблюдать,  как  близкий  человек  с  каждым
днем  становится  мне  все  более  чужим  и  безразличным  —  до  ужаса
безразличным,  я  до  сих  пор  холодею,  как  вспомню!
 —  Пошли  завтракать!—сказал  Гомулка.
 Стол  на  веранде  был  накрыт  на  восемь  персон,  й  хозяйка  не  по¬
жалела  фарфора  и  серебра,  хоть  выставку  устраивай!
 —  Мой  друг  Вернер  Хольт!  —  представил  его  Гомулка.
 Фрау  Гомулка  оказалась  статной  женщиной,  белокурой,  голубо¬
глазой.  Хольту  были  перечислены  имена  присутствующих  тетушек
и  племянниц.  Адвокат,  доктор  Гомулка,  человек  лет  пятидесяти,  не¬
смотря  на  жидкие  седые  волосы  и  темные  очки,  показался  Хольту
двойником  своего  сына.  Он  сказал  с  изысканной  вежливостью:
 —  Оч-чень  рад,  господин  Хольт!
 У  него  была  манера  особенно  напирать  на  то  или  другое  слово.
 Было  подано  холодное  желе  из  абрикосов,  а  затем  абрикосовое
суфле,  абрикосовый  компот,  а  вместо  кофе  —  настоящий,  хоть  и
сл^бо  заваренный  чай  и  к  нему  пирог  с  абрикосовой  начинкой.
 —  Как  видите,  —  сказала  фрау  Гомулка,  —.  садовника  кормит
сад.
 Разговор  за  столом  поддерживали  главным  образом  отец  и  сын.
Хольт  сразу  уловил  напряженность  в  их  отношениях.  Из  вежливости
он  тоже  время  от  времени  подавал  какую-нибудь  идущую  к  делу
реплику;  нетерпеливое  желание  бежать  оставило  его  только  тогда,
когда  они  оказались  за  столом  в  более  тесном  кругу.
 Родственницы  куда-то  улетучились.
 —  Мы  давно  мечтали  увидеть  вас  у  себя,—  начал  адвокат  таким
тоном,  словно  произносил:  «Господин  председатель  суда,  господа
присяжные!»  —  Давайте  же  поговорим  по  душам.  Ваш  Класс  понес
большие  потери  —  тринадцать  убитых,  если  я  правильно  осведом¬
лен...  Какие  же  у  вас  виды  и  надежды  на  будущее?
 —  Нам  повезло,  —  ответил  Хольт.  —  У  Гильберта  Вольцова  есть
на  этот  счет  любимая  поговорка:  небо  не  оставляет  старых  вояк!
 —  Что  ж,  это  целенаправленный  оптимизм,  —  сказал  адвокат,—
не  так  ли?  Вы  курите?  Прошу!  Спасибо,  у  меня  есть  спички!  —  Он
закурил  трубку.
 В  разговор,  держа  чашку  в  руке,  вступила  фрау  Гомулка:
 —  Каждой  матери  хотелось  бы,  чтобы  ее  сын  вернулся  домой
живым  и  здоровым.
 —  Мама!  —  вспыхнул  Зепп.  —  Ты  обещала  не  заводить  таких
разговоров.
 —  Не  думала  я,  Зепп,  что  так  плохо  тебя  воспитала.  Каким  тоном
ты  позволяешь  себе  говорить  с  матерью!
 247

Хольт  почувствовал  себя  неловко  от  этих  семейных  пререка¬
ний.
 —  Ваш  отец,  —  снова  начал  адвокат,  снимая  очки,  —  если  я
правильно  осведомлен,  подвергался  репрессиям?..Вы  позволите  мне
затронуть  эту  тему?  Скажите,  а  не  было  у  вас  с  ним  разговора  насчет
дальнейших  перспектив?  Не  давал  он  вам  руководящих  указаний
на  будущее,  не  посоветовал  какую-нибудь  разумную  линию  поведе¬
ния?  —  Прежде  чем  взглянуть  на  Хольта,  адвокат  снова  водрузйл  на
нос  очки.
 Руководящие  указания?  Разумная  линия  поведения?  Хольт  внут¬
ренне  напрягся:
 —  Мой  отец  —  человек  не  от  мира  сего.  Он  вовсе  лишен  практи¬
ческого  соображения.  Мы  с  Зеппом,  правда,  иногда  сговаривались
насчет  общей  линии  поведения,  но  из  этого  обычно  ничего  не  выходи¬
ло.  Думаешь  одно,  а  получается  другое.  Бесконечные  передряги  с
гамбуржцами,  например,  —  мы  вовсе  не  хотели  в  них  ввязываться,
это  получалось  помимо  нашей  воли.
 Адвокат  недовольно  попыхивал  трубкой.
 —  Поймите  меня  правильно.  Я  противник  всяких  норм  поведения.
Да  и  вообще  противник  норм.  Берегитесь  мертвых  схем!  Есть,  напри¬
мер,  солдаты,  чьи  мысли  и  решения  скованы  схемой.  Они  всегда  и  во
всем  ждут  приказа!  А  между  тем  эта  схема,  как  и  всякая  другая,  в
корче  порочна.  Человек  должен  быть  гибким.  Мне  бы  очень  хотелось,
молодые  люди,  чтобы  у  вас  была  эта  гибкость!  В  наше  время,  я  хочу
сказать,  в  современную  нашу  эпоху,  мы  наблюдаем  эту  склонность
переоценивать  закостенелые  принципы  и  ставить  их  выше  свободных
решений  личности.
 У  Хольта  было  чувство,  будто  адвокат  с  его  темными  речами,  кра¬
дучись,  подбирается  к  нему,  как  кошка  к  блюдцу  с  горячей  кашей.  В
нем  невольно  заговорил  дух  противоречия,  он  искал  не  отсветов,  а  воз¬
ражений,  как  это  было  на  рождестве,  когда  он  навестил  отца.
 —  Простите,  господин  доктор,  но  мне  кажется,  вы  не  совсем  пра¬
вы.  Вспомните,  в  нынешнем  году,  во  время  наступления  русских  на
наш  центральный  участок  фронта,  у  нас  особенно  подчеркивалась
роль  бойца-одиночки,  которому  приходится  полагаться  на  собствен¬
ную  инициативу,  принимать  самостоятельные  решения.
 —  Еще  бы!  —  саркастически  заметил  адвокат.  —  Не  говоря  уже
о  вынужденном  характере  этого  указания,  оно  заранее  ограничивает
свободу  подобных  решений.
 —  Ограничивает?  Каким  же  образом?  —  вскинулся  на  него
Хольт.
 —  Но  это  же  ясно...  Предварительной  подгонкой  вашего  одиноч¬
ки  к  тотальной  колодке.  Все  теми  же  преславными  нашими  нормами.
Борьба  до  самозаклания...  бесчестность  всякой  капитуляции...  И  так
далее  и  тому  подобное.
 —  Я  и  сам  считаю  капитуляцию  бесчестной,  —  загорячился
Хольт,  —  там,  где  она  не  вызвана  абсолютной  необходимостью.  —
Он  был  далеко  в  этом  не  уверен.  Разве  Зепп  не  рассказал  ему,  что
полковник  Барним  капитулировал  вместе  со  своим  полком?..
 Прежде  чем  снять  очки,  адвокат  испытующе  посмотрел  на  Хольта.
 248

—  Регзаере  асасШ,  и1  иШНаз  сит  НопезЫе  сег1е1*,—  сказал  он
рассудительно.  —  Но,  не  вдаваясь  в  анализ  того,  что  называть  честью,
на  которую  вы  здесь  сослались...  верно,  верно...  вы  правы,  первым  на
нее  сослался  я...  достаточно  задать  вопрос,  беретесь  ли  вы  судить,  в
каких  случаях  наступает  эта  абсолютная  необходимость  и  при  каких
условиях  капитуляция  правомерна?  Но  оставим  это.
 Жаль,  что  здесь  нет  Гильберта,  с  досадой  думал  Хольт.  Он  бы
ему  разъяснил,  при  каких  условиях  капитуляция  правомерна!  Весь
этот  разговор  претил  ему.  Но  тут  вмешался  Гомулка.
 —  Прости  меня,  папа,  но  давай  кончим  это  переливание  из  пусто¬
го  в  порожнее!  В  частности  мы  в  нем  никакой  пользы  для  себя  не  ви¬
дим.  Подобные  софизмы,  —  продолжал  он,  повысив  голос,  —  быть
может,  и  украшают  застольную  беседу,  но  нам  они  не  могут  служить
опорой.
 —  Конечно,  конечно,  —  согласился  адвокат,  —  опорой  они  слу¬
жить  не  могут...  Но  тем  более  не  будет  у  вас  опоры,  если  вы  просто
закроете  глаза  на  раздирающие  вас  внутренние  разногласия.
 —  Не  следует  забывать,  —  отпарировал  Зепп  с  уже  нескрывае¬
мым  озлоблением,  —  что  иные  внутренние  разногласия,  какие  мне
долго  пришлось  наблюдать,  действуют  на  окружающих  особенно
деморализующе!
 Адвокат  продолжал  попыхивать  трубкой.  Он  наморщил  лоб.  Но
тут  фрау  Гомулка  подняла  глаза  и  холодно  заметила:
 —  Мне  думается,  за  последний  год  совсем  другие  вещи  действо¬
вали  на  тебя  деморализующе.
 —  Об  этих  вещах  вы  меньше  всего  способны  судить*!  —  запальчи¬
во  ответил  Гомулка.
 Адвокат  вынул  трубку  изо  рта.
 —  Во  всех  решающих  вопросах,  —  сказал  он  спокойно,  хоть  и  с
отеческой  укоризной  в  голосе,  —  ты  всегда  видел  своих  родителей
единодушными.  Твои  намеки  на  некоторые  разноречия  следует  поэ¬
тому  квалифицировать  как  крайне  бестактные,  там  более,  что  ты  ре¬
шился  их  сделать  в  присутствии  гостя.  Ез1  асЫезсепИз  та^пз  па1и
уегеп**.
 Латинская  фраза  эта,  видимо,  особенно  озлобила  сына,  так  как
он  воскликнул:
 —  5{иКиз  ез1  ци\  Гас1а  Ыес*а  Гасеге  уегЫз  сир^аз***!  Брось  свои
латинские  изречения,  папа,  мне  они,  право  же,  не  импонируют!
 —  Что  же  до  нашей  будто  бы  неспособности  понять  твои  пережи¬
вания  в  Рурской  области,  —  продолжал  адЬокат  с  нерушимым  спо¬
койствием,  —  то  мы  только  стремимся  в  какой-то  мере  расширить
твой  кругозор.  Но  оставим  это!  Я  предвидел  эти  разногласия  и  отнюдь'
на  тебя  не  в  обиде.  Ибо  где  же  еще,  как  не  дома,  можешь  ты  безнака¬
занно  проявить  свою  юношескую  страсть  к  противоречию?
 Хольту  эта  сцена  была  глубоко  неприятна.  Он  сказал  по  возмож¬
ности  естественным  тоном:
 *  Как  часто  бывает,  что  честь  враждует  с  пользой  (лат.).
 **  Юности  подобает  уважать  старость  (лат.).
 ***  Глуп  тот...  кто  хочет  словами  перечеркнуть  дурные  дела  (лат.).
 249

—  Разрешите  мне  откланяться!  —  Быть  может,  сам  он  своей
строптивостью  вызвал  эти  семейные  объяснения...—  Мои  давешние
возраженья  были  бестактны,  —  признался  он  честно,  —  да  и  по  су¬
ществу  неверны.  Часто  защищаешь  перед  другими  то,  в  чем  внутрен¬
не  сам  не  уверен.  Защищаешь,  вопреки  собственным  сомнениям.  До
свиданья,  сударыня!  Покорно  благодарю!  Хайль  Гитлер,  господин
доктор!
 Зепп  проводил  его  через  палисадник.  Он  все  еще  не  мог  успокоить¬
ся.  Хольт  сказал  примирительно:
 —  Не  принимай  все  так  близко  к  сердцу,  Зепп!  Мне  эта  картина
знакома.  Мы  с  отцом  тоже  не  ладим.
 —  Да,  но  весь  ужас  в  том,  что  он  прав!  —  возразил  Гомулка.—
Да,  он  прав!  Но  я  не  могу  с  этим  согласиться,  сдаться  на  милость  по¬
бедителя!
 —  А  ты  и  не  сдавайся,  ЗеПп!  Нам  не  пристало  ходить  на  помо¬
чах!  Мы  как-нибудь  сами  выберемся  из  этого  дерьма!  Из  этого
ада!  —  подумал  он.
 Хольт  пошел  вперед  по  аллее.  Не  буду  я  терзаться,  сказал  он  себе.
Хватит  самоистязания!  Незачем  вгонять  себя  в  гроб.  Найти  вообра¬
жаемую  точку,  думал  он,  впиться  в  нее  глазами  —  и  вперед...  марш!
 Хольт  слонялся  по  Парковому  острову  и,  остановившись  у  тен¬
нисных  кортов,  некоторое  время  наблюдал  игру  двух  девиц.  Потом
перешел  на  мост.  Был  уже  четвертый  час.  Он  прислонился  к  деревян¬
ным  перилам,  лицом  к  палящему  солнцу,  и  кинул  окурок  в  затхлую,
стоячую  воду.
 —  Приди  же  наконец!  —  сказал  он  вслух.  Он  то  и  дело  посматри¬
вал  на  часы,  удивляясь,  что  прошло  всего  несколько  минут.  Ход  вре¬
мени  разладился!  Он  снова  сказал:  «Приди!»  Но  когда  она,  выйдя
из  тесной  улочки,  повернула  к  реке,  вдруг  испугался  и,  как  пригвож¬
денный,  продолжал  стоять  у  перил.  Она  медленно  пошла  по  мосту,
словно  его  не  видела,  и  остановилась,  только  когда  он  окликнул  ее  по
имени.
 —  Я  же  не  могла  знать,  а  вдруг  ты  это  несерьезно,  —  просто¬
душно  сказала  она,  подняв  на  него  большие  глаза.  —  Вчера  я,  на¬
верно,  показалась  тебе  дурочкой,  я  потом  уж  поняла,  когда  подумала
как  следует.
 —  Нет,  это  я  вел  себя  как  сумасшедший,  —  запротестовал  он.—
Я  тебе  бог  знает  что  наговорил.  Представляю,  как  ты  испугалась!
 Оба  засмеялись,  и  это  окончательно  рассеяло  их  смущение.
 —  Пойдем  купаться?  Или  сперва  погуляем?
 —  Как  хочешь,—  сказала  она.
 Сразу  же  за  зданием  суда  широкая  аллея  вела  в  гору,  а  там  пере¬
ходила  в  тихую  лесную  тропу.  Хольту  было  жарко,  он  снял  пилотку
и  сунул  ее  за  пояс.  На  горе  их  обдуло  прохладным  ветерком.  Хольт
рассказал  ей  первое,  что  пришло  ему  в  голову,—  о  «карательной  экс¬
педиции»  Вольцова  перед  их  рождественским  отпуском.
 —  Это  тот  большой?  —  спросила  Гундель.  —  И  ты  с  ним  дру¬
жишь?  По-моему,  у  него  нет  сердца.
 250

—  С  чего  ты  взяла?  —  удивился  он.
 —  Вчера,  когда  они  все  прошли  мимо,  он  посмотрел  на  меня.
У  него  лицо...  какое-то  равнодушное.
 —  Да,  но  он  верный  друг!  —  воскликнул  Хольт,  обращаясь  боль¬
ше  к  самому  себе.  Стараясь  как  можно  живее  изобразить  весь  эпизод,
он  показал,  как  Вольцов  метнул  тяжелый  аквариум  прямо  на  койку
Гюнше...
 —  Ужасно!  —  вздрогнула  Гундель.  —  А  рыбки?
 —  Там  не  было  рыбок,—  соврал  Хольт,—  только  пустые  ракушки,
камешки  и  все  такое.
 —  А  по-моему,  он  бросил  бы  и  с  рыбками,—  сказала  она.  Хольт
промоЛчал.  Перед  ним  всплыла  картина:  Вольцов  в  кабинете  естест¬
вознания  скармливает  урчащей  кошке  цикелевских  золотых  рыбок...
 Лес  принял  их  в  свои  объятия.  Они  пошли  по  прохладной  тенистой
просеке.  Над  их  головами  шелестела  листва.
 —  Ты  что-то  замолчал!
 —  Я  думаю:  может,  и  у  меня  нет  сердца?
 —  Не  сердись,—  сказала  она,—  я  не  хотела  обидеть  твоего  друга.
 Он  размышлял:  какая-то  она  особенная,  непохожая  на  других
 девушек.
 —  Те,  другие,—  начал  он  Осторожно,—  говорят,  будто  ты  всех
сторонишься...держишься  в  стороне...  Почему  же  ты  меня  не  прогнала
вчера?
 —  Это  верно,  я  всех  сторонюсь,—  повторила  она.  —  Они  ничего
не  знают,  а  говорят,  чего  нюни  распустила.  Я  этого  терпеть  не  могу.
А  те,  кто  понимает  кое-что,  жалеют  меня  или  делают  вид,  что  жалеют.
А  я  не  выношу  жалости.  Да  и  вообще...  я  им  не  компания.
 —  Ну  а  я?
 —  С  тобой,—  сказала  она,—  у  меня  было  чувство,  что  ты...  может
быть,  и  в  самом  деле  меня  имеешь  в  виду.
 —  Я  не  понимаю,—  растерялся  он.
 —  Но  я-то  знаю,  что  хочу  сказать,  только  выразить  не  могу  как
следует.  А  кроме  того,  могло  ведь  случиться,  что  я  тебе  нужна.
 В  порыве  вспыхнувшей  нежности  он  протянул  к  ней  руку,  она  отп¬
рянула  к  самому  краю  дороги,  но  все  же  пошла  за  ним  через  высокую
до  колен  чащу  папоротника  к  лесной  опушке,  где  солнце  пригревало
кусты  ежевики.  Ветер  клонил  долу  тяжелые  колосья  золотистой  ржи.
По  ту  сторону  на  холме  высился  в  небе  силуэт  Скалы  Ворона.
 —  Садись,—  сказал  он,—  земля  сухая  и  никаких  мурашек.  ~
 Она  села  на  траву,  поджав  под  себя  ноги,  и  принялась  теребить
 какую-то  нитку  в  подоле  юбки.  Хольт  растянулся  на  земле,  заложив
руки  за  голову.
 —  Расскажи  мне  что-нибудь.  —  Он  видел,  что  она  задумалась.  —
Ты  потеряла  родителей.  Расскажи  мне  про  нйх.
 Она  колебалась  и  нерешительно  поглядывала  на  черную  базаль¬
товую  кручу.
 —  Об  отце  я  ничего  не  знаю,—  сказала  она  наконец.  —Я  почти
его  не  помню.  Мне  было  всего  четыре  года,  когда  его  арестовали.
 Арестовали?  Неужели  же  она...  дочь  преступника!  Зачем  только  я
спросил,  подумал  он  устало...  Она  внимательно  наблюдала  за  ним.
 251

—  Это  было  в  феврале  тридцать  третьего  года,—  продолжала
она  рассказывать.  —  Он  больше  не  вернулся,  хотя  еще  долго  жил  —  в
лагере.  Мне  было  уже  одиннадцать,  когда  пришла  похоронная.  Это
было  третьего  августа  сорокового  года.  Мама  никогда  не  заговарива¬
ла  со  мной  об  отце.  Но  когда  пришло  это  письмо,  она  стала  белее  сте¬
ны.  Я  и  сейчас  слышу  каждое  ее  слово.  Она  говорила:  «Я  молчала,
думала,  это  поможет  ему  вернуться...  Но  теперь,—  сказала  она,—  я
не  в  силах  больше  молчать».  Я  так  и  не  поняла,  что  она  имела  в  виду.
А  через  несколько  дней  вечером  она  присела  ко  мне  на  кровать  и  ска¬
зала:  «Они  оплевали  твоего  отца,  они  и  меня  оплюют,  но  ты  не  верь
ни  слову  из  того,  что  они  про  нас  скажут».  С  этого  дня  все  у  нас  пошло
вкривь  и  вкось,—  продолжала  Гундель  шепотом:—Я  часто  слы¬
шала,  как  мама  уходила  ночью,  ведь  у  нас  всего-то  была  одна  комна¬
тка  с  кухней.  В  декабре  —  девятого  декабря  —  я  пришла  из  школы
и  увидела  в  доме  полицию.  Они  допрашивали  меня  и  допрашивали,  а
потом  какая-то  женщина  увела  меня  с  собой  и  долго  била,чтобы  я  рас¬
сказала  ей  все,  что  знаю.  А  я  ничего  не  знала.  А  потом  меня  поместили
в  приют  для  беспризорных  детей.  Весной  мою  мать  шесть  раз  приго¬
ворили  к  смерти  —  ну  ты  знаешь,  как  это  бывает,—  по  шести  разным
статьям,—  и  тут  же  казнили.  —  Она  умолкла.  —  Вот  и  все.  В  меня
тоже  плевали.  В  приюте  были  девочки,  попавшиеся  в  «раже  и  даже
кое  в  чем  похуже,  и  все  они  считались  лучше  меня.  И  все  они  кричали
мне  «Дрянь!»...  —  Лицо  ее  замкнулось.—А  теперь  иди!  Можешь
спокойно  уходить!  Мне  никто  не  нужен!
 Он  лежал  без  движения,  глядя  в  бездонное  летнее  небо,  пока  не
зарябило  в  глазах.
 —  Никому  про  это  не  рассказывай,—  сказал  он  наконец.  —  Как
бы  и  с  тобой  чего  не  случилось!
 Лицо  ее  посветлело.  Он  сказал  тихо:
 —  Я  не  знаю,  сколько  еще  продлится  война.  Я  не  знаю,  что  тво¬
рится  на  белом  свете  и  что  со  мной  будет.  Иногда  мне  кажется,  что
все  это  дурной  сон.  Но  если  я  вернусь  с  войны,  вся  моя  надежда  на
тебя.  Иначе  я  не  знаю,  к  кому  мне  возвращаться.
 —  А  может,  ты  очень  скоро  меня  забудешь?
 Он  сорвал  колос,  швырнул  его  в  сторону  поля  и  сказал:
 —  Не  забуду!
 Она  вдруг  рассмеялась.
 —  Вот  теперь  я  тебе  скажу,  что  я  подумала  позавчера,  на  улице.
 —  Она  щурилась  на  солнце,  стоявшее  уже  над  самой  Скалой  Ворона.
 —  Я  подумала:  хорошо  бы  иметь  такого  брата!
 —  Брата!  —  Хольт  в  замешательстве  уставился  на  нее.
 —  А  тебе  не  хотелось  бы  быть  моим  братом?  —  спросила  она.
 Он  приподнялся.  Теперь  он  видел  не  только  ее  лицо  с  большими
 глазами  и  совсем  еще  детским  ртом,  но  и  обнаженные  смуглые  руки,
и  юную  грудь,  обтянутую  тесным  платьицем,  и  маленькие  ножки  в
деревянных  сандалетах,  выглядывавшие  из-под  раскинутого  подола.
 —  Нет,  не  братом!  —  сказал  он  и  вскочил.  —  Пойдем,  скоро
вечер.  —  Он  протянул  ей  руки  и  помог  подняться;  с  минуту  они  непод¬
вижно  стояли  друг  против  друга,  но  она  вырвалась.  Он  последовал
за  ней.  Они  лесом  направились  к  городу.
 252

Смеркалось.  Под  деревьями  притаился  прозрачный  сумрак.  Они
подошли  к  развилке.  Хольт  выбрал  более  далекий  путь.  В  кустах  стоя¬
ла  скамья,  он  опустился  на  нее,  посадил  Гундель  рядом,  взял  ее  руки
в  свои.  Потом  поднял  ее  к  себе  на  колени.  Она  склонила  головку  на
его  плечо.  Он  обнял  ее  левой  рукой,  а  правой  откинул  с  ее  лица  непос¬
лушные  пряди.  Близкое  к  жалости  чувство  зашевелилось  .в  нем.
 —  Ты  такая  еще  юная!
 Она  сказала  с  закрытыми  глазами:
 —  Ты  тоже!
 Он  чуть-чуть  дотронулся  до  ее  губ.
 —  Не  так,—  сказал  он.  —  Не  надо  крепко  сжимать  рот.  Губы
должны  едва  касаться  друг  друга.
 Она  вдруг  засмеялась.
 —  Попробуй  еще  раз!
 Он  снова  поцеловал  ее.  Оказывается,  она  поняла.
 —  Ну  как,  правильно?  —  спросила  она.
 —  Не  спрашивай  меня,  глупышка!  Если  тебе  понравилось,  значит,
было  правильно!  —  Она  снова  протянула  ему  губы,  видно,  ей  понра¬
вилось.  Он  крепче  прижал  ее  к  себе.  Очень  осторожно,'чтобы  не  испу¬
гать,  положил  ей  руку  на  грудь.  Она  хотела  что-то  возразить,  но  он
теснее  прижал  к  себе  ее  голову  и  расстегнул  ей  платье  до  пояса.  Под
ним  был  только  купальный  костюм.  Он  ощутил  ее  теплую  кожу,  снял
бретельку  купальника  с  ее  плеча  и  легко-легко,  словно  дуновением  ве¬
терка,  коснулся  кончиками  пальцев  выпуклости  груди.
 Она  вздохнула:  «Мне  страшно».  Но  обвила  его  шею  обнаженной
прохладной  рукой.
 Он  пришел  в  себя  и  так  испугался,  что  чуть  не  оттолкнул  ее.
 —  Что  с  тобой?  —  спросила  она.
 Он  снова  притянул  ее  к  себе,  очень  нежно,  и  сказал,  погрузив  рот
в  ее  волосы:
 —  Ничего.  Ты  прелесть.  Ты...  похожа  на  эльфа.
 Она  сказала  наивно:
 —  Ты  прав...
 —  В  чем  же  это  я  прав?
 —  Что  не  хочешь  быть  моим  братом.
 Это  доконало  его.
 —  Когда  кончится  война,—  сказал  он,—  я  сразу  же  за  тобой
приеду.  Если  к  тому  времени  ты  меня  не  забудешь.
 —  Я!..  Тебя  забуду!..  —воскликнула  она.  Он  поднялся  и  нес¬
колько  шагов  пронес  ее  на  руках,  а  когда  опустил  на  землю,  она  с  се¬
кунду  лежала  на  его  груди,  точь-в-точь  как  девочка  в  красных
башмачках.  Он  беспомощно  прижал  ее  к  себе  и  спрятал  лицо  в  ее
волосах.
 Медленно  брел  он  кривыми  улочками.  Вольцов  еще  не  приходил.
Хольт  долго  сидел  у  открытого  окна.  Летняя  ночь  просвечивала  наск¬
возь,  до  самой  реки.
 Уже  в  первом  часу  ночи  Вольцов  ввалился  в  комнату,  весь  в  поту
и  в  пыли.
 253

—  Вот  это  был  поход  так  поход  —  форсированный  марш!  На,  по¬
лучай  наши  железные  доспехи!  —  Он  бросил  на  стол  тяжелый  свер¬
ток.  Кожаные  сумки  пистолетов  отсырели  и  зацвели  плесенью.  Хольт
подержал  в  руке  бельгийский  браунинг.  Несколько  ржавых  пятен
на  вороненой  стали  легко  оттерлись.  Они  курили  сигары  и  чистили
оружие.  Вольцов  был  сегодня  особенно  неразговорчив  и  угрюм.
 —  Что-нибудь  случилось?  —  спросил  Хольт.
 —  Со  мной?  Ничего!  —  отвечал  Вольцов.
 Он  оттянул  назад  затвор  «вальтера»,  заложил  патрон,  прицелился
в  чучело  куропатки  и  нажал  на  спусковой  крючок.  В  тесной  комнате
выстрел  прозвучал  с  силой  разорвавшейся  гранаты,  пороховой  дым
повалил  в  открытое  окно.  Вольцов  бросил  пистолет  на  стол.  Все  в  доме
зашевелилось.  Кто-то  внизу  завопил:
 —  Что  у  вас  там  стряслось,  ради  бога!
 —  Молчать!  —  заорал  Вольцов,  бросаясь  к  двери.  —  А  то  еще
не  так  загремлю!
 Он  снова  сел  на  кровать.
 —  Ну  а  ты  как?  —  спросил  он  мрачно.  —  Навестил  свою  кралю?
Что  она,  в  самом  деле  немножко  того?..  Это  травматические  неврозы,
они  особенно  распространены  в  военное  время,  их  так  и  называют  —
военные  неврозы;  нарушение  нормальных  реакций.  Такие  явления
известны  были  и  раньше,  я  читал  о  них  еще  у  Альтгельта  в  его  «Са¬
нитарной  службе  во  время  войны».  В  большинстве  случаев  —  чистей¬
шая  симуляция!  Знаешь,  как  поступали  в  лазаретах  шестнадцатого
армейского  корпуса  в  первую  мировую?  Этим  больным  прописывали
тяжелейшую  физическую  нагрузку  —  этакие  прогончики  часа  на  че¬
тыре  да  раза  по  три  в  день.  Оказывало  волшебное  действие!  Пове¬
ришь  ли,  не  проходило  недели,  как  все  эти  дрожательные  параличи
и  контрактуры  отправлялись  на  фронт.
 Засыпая  на  своей  раскладушке,  Хольт  все  еще  видел  Вольцова
за  столом:  с  угрюмо  замкнутой  физиономией  склонялся  он  над  стоп¬
кой  клеенчатых  тетрадок.
 На  следующее  утро,  часов  в  одиннадцать,  Хольта  разбудил  стук
в  дверь:
 —  Почта!  Вас  просят  вниз!
 Почтальонша  заставила  обоих  расписаться  в  рассыльной  книге.
Едва  Хольт  взглянул  на  конверт  и  увидел  штемпель  «Освобождено
от  почтовых  сборов»,  как  ноги  у  него  подкосились,  и  он  прислонился
к  дверной  притолоке.
 Вольцов  разорвал  конверт  и  прочел  вслух:
 —  «Вам  надлежит  явиться...  —  подумай  только,  это  было  уже
позавчера  —  ...в  лагерь  трудовой  повинности  2/461...»  —  Они  снова
прошли  наверх.  Вольцов  принялся  отчищать  свое  обмундирование.
Повестки  были  посланы  из  Гельзенкирхена  на  их  батарею,  а  оттуда
переадресованы  Вольцову  домой.
 —  Давай  сюда  Зеппа!  —  приказал  Вольцов.  Но  Хольт  побежал
в  противоположном  направлении.
 Он  без  труда  нашел  дом,  отворил  рывком  дверь  и  взбежал  вверх
по  лестнице.  Здесь  было  темно,  пахло  затхлостью  и  прелью.  За  первым
 254

же  поворотом  стояла  ша  коленях  Гундель  и  скребла  щеткой  дере-
•  вянные  ступени.  Заслышав  его  шаги,  она  повернула  голову.  При  ви¬
де  Хольта  лицо  ее  просветлело.  Она  была  босая,  в  сером  закрытом
фартуке.  В  замешательстве  она  тыльной  стороной  руки  смахнула  со
лба  нависшие  пряди  волос.
 —  Я  уезжаю!  —  сказал  он.  —  Нам  необходимо  еще  раз  встре¬
титься.
 —  Уезжаешь?  —  спрбсила  она  растеряно.  —  Уже  сегодня?
 Наверху  хлопнула  дверь.  Женский  голос  крикнул:
 —  Гундель!  С  кем  это  ты  там  развлекаешься?
 От  Хольта  не  укрылось,  как  вздрогнула  Гундель,  она  быстро  при¬
ложила  палец  ко  рту  и  снова  взялась  за  работу.  Высокая  плотная
женщина  с  всклокоченными  патлами  вышла  на  лестницу  и,  перегнув¬
шись  через  перила,  разразилась  бранью.  Увидев  Хольта,  она
испугалась:
 —  Здравствуйте!  Чего  вам  здесь  нужно?
 —  Хайль  Гитлер!  —  гаркнул  Хольт  и  щелкнул  каблуками.  Про
себя  он  подумал:  погоди,  я  тебя  проучу!  —  Пора  уже  привыкнуть,
мадам:  не  здравствуйте,  а  хайль  Гитлер!  Неслыханное  безобразие!
 Лицо  женщины  налилось  кровью.
 —  Это  вы  мне  говорите?  Нашли  кого  учить!
 —  Вот  именно,  что  вам!  —  крикнул  Хольт,  охваченный  свирепым
торжеством.  Он  даже  попробовал  подражать  Кутшере:  —  Молчать,
когда  я  говорю!  Слушаться!  Что  за  бандитское  поведение!
 Женщина  опасливо  покосилась  наверх,  где  кто-то  с  шумом
отворил  дверь.
 —  Да  потише  вы!.
 Подбитые  гвоздями  башмаки  тяжело  спустились  по  ступеням,  и
над  перилами  склонился  коренастый  детина  с  лысиной  и  седеющей
бородкой  клином.  Он  был  в  черных  рейтузах  и  сапогах,  сквозь  сетку
просвечивала  волосатая  грудь.
 —  Что  у  вас  тут  случилось?  —  спросил  он.
 Держаться  до  конца!  —  сказал  себе  Хольт.  Все  равно  путь  назад
отрезан!
 —  Что  такое?  —  пролаял  он.  —  Эта  женщина  встречает  меня,
будто  мы  по  меньшей  мере  в  Польше!  Привязать  к  дереву  и  отстегать
плетью!
 Это  возымело  действие.
 —  Опять  ты,  немытая  харя,  распустила  свой  длинный  язык...  —
взъелся  детина  на  свою  дюжую  супругу.  —  Ну-ка,  выкатывайся.  —
И,  повернувшись  к  Хольту:  —  Успокойся,  камрад!..  Чего  тебе,  собст¬
венно,  нужно?
 А  теперь  планомерное  отступление,  подумал  Хольт.
 —  Я  хочу  навестить  родителей  товарища,  павшего  в  бою.  Их  фа¬
милия  Надлер.  Это  где-то  здесь.
 —  Надлер?  —  повторил  субъект  на  площадке  и  задумался.  —
Нет,  ты,  брат,  обознался,  не  туда  попал!  Но  все  равно,  пойдем  наверх,
потолкуем.
 Хольт  заколебался.  Однако  любопытство  превозмогло,  и  он  под¬
нялся  наверх.
 255

В  большой  жилой  комнате,  служившей  и  кухней,  возились  на  полу
пятеро  ребятишек,  шестой  лежал  у  окна  в  бельевой  корзине.  Накинув
черный  мундир  эсэсовца,  детина  шугнул  свое  потомство:
 —  Хаген,  Вульф,  сию  же  минуту  чтобы  вашего  духу  здесь  не  было!
Аннегрет,  забирай  малышей  да  не  копайся  долго!  —  После  чего  он
величественно  опустился  на  софу.  —  Садись,  камрад!
 Хольт  мысленно  прикидывал,  что  означают  нашивки  на  его  черном
мундире.  Пожалуй,  пора  сматываться.
 —  Прошу  прощения,  унтершарфюрер,  я,  конечно,  не  знал,  с  кем...
 —  Ничего,  ничего,  садись,  у  этих  баб  никакого  понятия  нет,  сколь¬
ко  им  не  вбивай  в  голову!  Рассказывай,  из  каких  ты  краев?
 —  Гельзенкирхен,—  отвечал  Хольт  односложно.
 —  Ну  да,  правильно!  Здешние  ребята  все  туда  попали...  И  как
же  идут  у  вас  дела?
 —  Как  они  могут  идти?  Известно...  Люди  стоят  железно,  несмотря
на  бомбежки.  Ничего  их  не  берет!
 —  Вот  то-то,—  сказал  субъект,  и  в  голосе  его  послышалось  удов¬
летворение.  —  А  здесь  пустили  слухи...  ты  не  представляешь...  насчет
всеобщей  деморализации...  Наша  девчонка  и  то  нос  дерет;  в  Швейн-
фурте  ее,  йидишь  ли,  треснуло  по  кумполу...  Я  ее  насквозь  вижу,  от
работы  увиливает,  стерва!  Уж  кому  и  знать,  как  не  тебе!
 Хольт  поднялся.
 —  Я  сегодня  получил  повестку.  Приказано  явиться  отбывать  тру¬
довую  повинность.  Это  где-то  в  протекторате,  кажется  в  Словакии.
 —  В  Словакии?  Ну,  брат,  и  удружили  тебе!  —  детина  сочувствен¬
но  покачал  плешивой  головой.  —  Эти  бродяги  совсем  озверели.
Нападают  на  поезда,  взрывают  мосты,  наглеют  с  каждым  днем,  а  рус¬
ские  по  ночам  подбрасывают  им  подмогу  —  на  парашютах...  Но  те¬
перь,  слышно,  наши  за  них  взялись,  они  этих  мятежников  в  два  счета...
 —  Мне  еще  в  справочный,  разыскать  этот  адрес.  У  меня  времени
в  обрез...
 —  Ну,  ни  гтуха  тебе  ни  пера,—  сказал  детина,  провожая  гостя
к  кухонной  двери.  —  А  в  общем  держи  ушки  на  макушке,  вашему
брату  плошать  не  приходится.  Хаген,—  крикнул  он,—  Вульфи,  Аннег¬
рет,  Гейдрун,  идите  сюда,  уже  можно!
 Хольт  сбежал  по  лестнице.  Проходя  мимо  Гундель,  он  стиснул  ей
руку.
 —  В  четвертом  часу...  —  шепнул  он.  —  На  том  же  мостике.  Идет?
 Она  кивнула.  Потрясенный,  вконец  обескураженный,  остановился
 он  перед  домом.  По  дороге  к  Гомулке  одна  мысль  сверлила  у  него
в  мозгу:  ей  ни  в  коем  случае  нельзя  там  оставаться.
 Сколько  он  ни  звонил,  никто  не  отворял.  В  доме  орало  радио,  он
услышал  его  еще  на  улице.  Хольт  звонил,  стучал  —  никакого  впечат¬
ления.  Тогда  он  пошел  садом.  Дверь  на  веранду  была  открыта.  Хольт
поднялся  по  ступенькам.  «Зепп!»  Прошел  по  коридору.  Радио  зали¬
валось  так  громко,  что  дребезжала  ваза  на  подоконнике.  Внезапно
музыка  умолкла.  В  наступившей  тишине  из  слегка  притворенной  две¬
ри  в  столовую  донесся  голос  Зеппа,  медленно  и  раздельно  произносив¬
 256

ший  какие-то  фразы  на  незнакомом  языке.  Затем  раздался  голос  ад¬
воката:
 —  Хорватский  тебе  не  особенно  дается,  повторяй  эти  фразы  каж¬
дый  вечер  про  себя.  Ну  а  теперь  то  же  самое  по-русски!
 Странно,  подумал  Хольт,  очень  странно!  И  снова  донесся  до  него
голос  Гомулки,  произносивший  непривычные  для  уха,  изобилующие
согласными  слова...
 —  Зепп!  —  окликнул  Хольт.  И  в  ту  же  минуту  опять  заиграло
радио.  Дверь  отворилась,  на  пороге  стояла  фрау  Гомулка.
 —  Тысячу  раз  прошу  извинения,  сударыня,  я  звонил,  стучал,
звал...
 Она  с  обычной  невозмутимостью  повела  его  в  столовую.
 —  А  мы  вас  ждали.  Когда  рассчитываете  ехать?
 —  Сегодня  же,—  сказал  Хольт.  —  Зепп,  я  за  тобой!  Беги  скорей
к  Вольцову.
 Гомулка  пошел  переодеться.  Хольт  удрученно  упал  на  стул.  Ей
нельзя  там  оставаться,  твердил  он  себе.
 —  Господин  доктор,—  сказал  он  с  внезапной  решимостью,—  не
могли  бы  вы  уделить  мне  несколько  минут  для...  разговора  с  глазу
на  глаз?
 Адвокат  с  женой  переглянулись.
 —  С  удовольствием,  я  к  вашим  услугам.
 Он  провел  Хольта  к  себе  в  кабинет.  Вдоль  стен  тянулись  книжные
полки,  на  них  стояли  сотни  книг.  Утопая  в  мягком  кресле,  Хольт  не
мог  отделаться  от  тревожного  чувства.  Что  это  я  опять  затеял?  Еще
нарвусь...
 —  Я...  в  связи  со  вчерашним...  —  начал  он,  запинаясь.  —  Я  при¬
шел  к  заключению...  Вернее,  я  хочу  сказать,  что  можно  ужасно  оши¬
биться,  но  вы  мне  внушаете...
 —  Господь  с  вами,—  сказал  адвокат.  —  Зачем  поминать  вчераш¬
нее!  Мы,  правда,  немного  поспорили,  но  какое  это  имеет  значение!
Наоборот,  это  нам  должно  быть  неприятно,  а  отнюдь  не  вам.  Между
отцами  и  детьми  бывают  такие  расхождения  во  взглядах,  пусть  это
вас  не  смущает!
 Он  поднялся.
 —  Вы  меня  не  так  поняли,—  заторопился  Хольт.  —  Я  хотел
объяснить,  что  меня  побудило  к  вам  обратиться...  понимаете,  именно
к  вам...  в  вопросе,  требующем  максимального  доверия.
 Доктор  Гомулка  снова  сел.
 —  В  таком  случае  выкладывайте  все,  что  у  вас  на  душе.  Говорите
без  стеснения.  Как  вам  известно,  я  сЪстою  в  партии,  и  с  этой  стороны
вы  можете  рассчитывать  на  мое  понимание.  А  если  что  другое...  по¬
верьте,  я  выслушаю  вас,  как  если  бы  вы  были  мой  родной  сын.
 —  У  меня  в  этом  городе  есть  близкое  существо,—  сказал  Хольт
и  опасливо  поглядел  на  адвоката,  не  смеется  ли  он.  —  Девушка,  сов¬
сем  еще  юная.  Ее  зовут  Гундель  Тис...
 —  Тис,  Тис?..  —  повторил  адвокат.  —  Погодите!  Кажется,
припоминаю.  Не  удивляйтесь,  в  городе  я  знаю  всех  наперечет.  Пом¬
нится,  было  судебное  решение  по  вопросу  об  опекунстве...
 —  Вполне  возможно.  Она  круглая  сирота...
 17  Д.  Нолль
 257

—  Да,  да,  теперь  я  вспоминаю...  Она  потепяла  обоих  родителей...
по  причине...  по  весьма  прискорбной  причине.  Некоторое  время  тому
назад  у  нее  сменился  опекун.  Так  чем  же  я  могу  вам  служить?
 —  Я  был  сегодня  в  семье,  где  она  отбывает  годичную  повинность,
—  неуверенно  начал  Хольт.
 Но  адвокат  снова  перебил  его:
 —  А  известны  вам  обстоятельства,  приведшие  к  смерти  ее  ро¬
дителей?  Известны?  В  таком  случае,  простите,  я  вынужден  задать
вам  вопрос:  не  считаете  ли  вы  необходимым  прекратить  всякие  отно¬
шения  с  этой  девушкой?
 —  Если  вы  этого  от  меня  ждете...  —  внезапно  охрипшим  голосом
воскликнул  Хольт.  Какое  горькое  разочарование!..
 —  Ничего  я  не  жду,—  невозмутимо  ответил  адвокат.  —  Я  только
спрашиваю.  Вы,  значит,  не  считаете  это  необходимым.  Отлично.  Это
соответствует  тому,  что  я  слышал  о  вас  от  Зеппа.  Итак,  дальше!
Прошу!
 —  Я  был  там  сегодня!  Вы  не  представляете,  что  это  за  среда.
А  люди...
 —  Я  представляю.  Я  знаю  этого  господина.  Он  служит  в  некоем
отделении  местной  тюрьмы.  Да  и  вообще  пользуется  славой...  образ¬
цового  национал-социалиста.  Кроме  того,  это  и  есть  опекун  девушки.
Кое-какие  попытки  помешать  этому  были  в  силу  указанных  обстоя¬
тельств  заранее  обречены  на  неудачу.
 —  Нельзя  ли  забрать  ее  оттуда?  —  спросил  Хольт.  —  Нельзя  ли
как-нибудь  помочь  ей?
 —  Нет,  нельзя,—раздался  категорический  ответ.—  Лига  позсИ:
сипа.*  Поверьте,  это  невозможно,  вообще  невозможно,  а  в  особен¬
ности  сейчас.  Мне  известно  много  других  таких  же  или  аналогичных
случаев,—  сказал  он,  устремив  глаза  в  выложенный  деревянными
плитками  потолок.  —  Есть  и  несравненно  худшие.  Вам  остается
только  примкнуть  к  полчищу  тех,  кто  ждет.
 —  Ждет?  —  спросил  Хольт.  —  Но  чего  же?
 Адвокат  провел  рукой  по  редким  волосам.
 —  Сгебо  гет  Ые^гат  гезШи{ит  т!**—  сказал  он  шепотом.
И  продолжал  со  слабой  улыбкой:  —  Верю,  что  сказочный  принц  скоро
освободит  нашу  заколдованную  малютку.
 Вошел  Зепп.  Хольт  поднялся.
 —  Большое  спасибо,  доктор!
 —  Советую  вам  не  тревожиться,  милый  Вернер  Хольт!  Девочка
не  так  одинока,  как  вам  представляется.  —  Он  проводил  обоих  юно¬
шей  до  садовой  калитки.
 Хольт  размышлял.  Кое-что  в  словах  адвоката  показалось  ему
туманным.
 —  Твой  отец  замечательный  парень,—  сказал  он  Гомулке.
 На  что  Гомулка  рассудительно:
 —  Да,  мы  с  ним'понимаем  друг  друга.  Только  иногда...иногда
мне  кажется,  что  иные  вещи  он  страшно  упрощает.  Действительность
куда  сложнее!
 *  Суд  знает  законы  (лат.).
 **  Верю,  что  правое  дело  восторжествует!  (лат.)
 258

Вольцов  сидел  среди  окружающего  хаоса  и  листал  черные  тет¬
ради.  Его  ранец  был  уже  упакован  и  стоял  у  двери.
 —  Мы  едем  в  восемнадцать  ноль-ноль,  через  Прагу,—  сказал
он.  —  Эта  дыра  где-то  на  чехословацкой  границе.  Нам,  возможно,
предстоит  сражаться  с  партизанами.  Я  говорил  с  Эссеном,  Готтеск¬
нехт  вам  шлет  привет.  Что  ты  на  меня  уставился,  Зепп?  Беги  скорей
домой!  Ровно  в  четыре  встретимся  в  кафе  против  рынка.
 Когда  Гомулка  ушел,  Хольт  сказал:
 —  Недолго  же  мы  отдыхали!  —  Вольцов  продолжал  курить  и
читать.  —  Я  бы  тоже  охотно  заглянул  в  эти  дневники,—  заметил
Хольт.  —  Представляю,  чего  там  только  нет.  Верно?
 Вольцов  склонил  голову  набок.
 —  То  есть  как  это?  Что  ты  этим  хочешь  сказать?
 Хольт  удивленно  посмотрел  на  него. 	✓
 —  Да  ничего  особенного.  Просто...  Ведь  твой  отец  был  полковник,
разумеется,  интересно,  что  он  пишет.  —  Он  отнес  свой  ранец  к  двери.
—  Есть  у  тебя  сигара?  Спасибо!  —  Он  закурил.  —  А  я-то  собирал¬
ся  о  многом  с  тобой  потолковать.  Хотя  бы  о  том  же  покушении.  Я  до
сих  пор  ни  черта  не  понимаю!
 Вольцов  вскочил  и  дико  уставился  на  Хольта,  но  потом,  как  ни  в
чем  не  бывало,  наклонился  и  достал  из-под  стола  бутылку  красного.
 —  Послушай,  что  я  тебе  скажу,—  заявил  он,  наполняя  два  ста¬
кана;  и  вдруг,  повысив  голос  до  крика:  —  Истинный  Вольцов  прези¬
рает  предателей]  Истинный  Вольцов  хранит  верность  своим  воена¬
чальникам!..  Мой  дядя  в  партии  с  1930  года,  мы  служим  офицерами
с  1742  года,  и  никто  из  нас  никогда  не  нарушал  присягу!  —  Он
схватил  всю  пачку  дневников,  высоко  поднял,  а  потом  швырнул  на
стол  с  такой  силой,  что  вино  выплеснулось  из  стаканов.  —  Истинный
Вольцов  хранит  верность  фюреру!  —  выкрикнул  он  снова  и  с  размаху
ударил  ладонью  по  черным  тетрадкам.  —  Он  —  образец  того,  что
значит  солдатская  дисциплина  и  выдержка!  В  нашей  жизни  откры¬
вается  новая  глава,  положение  становится  серьезным!  Дай  бог,  чтобы
война  продлилась  еще  два  года,  тогда  увидишь,  что  такое  немецкий
офицер!
 Вот  кто  зйает,  что  ему  нужно,  думал  Хольт,  хоть  он  и  не  совсем
понимал  возбуждения  Вольцова.  Все  или  ничего!  Никакой  благо¬
намеренной  середины.  Они  выпили.
 —  За  дружбу!  —  провозгласил  Вольцов.  Он  протянул  Хольту
парабеллум.  —  Только  никому  не  показывай,  пока  не  придет  время
пустить  его  в  дело!
 Хольт  посмотрел  на  часы.  Он  оторвал  клочок  бумаги  и  записал
на  нем  адрес  отца.  Уходя,  попросил  Вольцова  захватить  его  ранец
и  обещал  прийти  попозже.  И  что  есть  духу  побежал  к  Парковому
острову.
 Хольт  ждал  больше  получаса.
 —  Мне  велели  присмотреть  за  детьми,—  сказала  Гундель,  зады¬
хаясь  от  быстрого  бега.  —  У  меня  десять  минут,  не  больше!...
Он  повел  ее  к  зеленым  насаждениям,  наставляя  по  дороге:
 17’
 259

—  Думай  обо  всем,  что  я  тебе  сказал!  Жди  меня!  Я  буду  писать
до  востребования,  заходи  на  почту  и  справляйся.  И  ты  пиши,  когда
сможешь,  ладно?  А  вот  тебе  адрес  моего  отца!
 Она  прочла  записку:
 —  Доктор  Рихард  Хольт?
 —  На  самом  деле  он  профессор.  Это  теперь  его  посадили  на  жал¬
кую  должность,  оттого  что...  Я  почти  не  поддерживаю  с  ним  отноше¬
ний,  но  если  ты  когда-нибудь  к  нему  попадешь,  скажи  только,  что
мы  с  тобой  знакомы...  Расскажи  ему  все,  он  наверняка  тебе  поможет.
—  Он  взял  ее  руку,  потрескавшуюся,  натруженную  руку  ребенка.  —
Прощай,  Гундель!
 Она  сказала:
 —  Возвращайся  скорей,  Вернер!  И  никогда  не  будь  таким...  как
этим  утром!
 —  Так  ведь  я  же  дурака  валял!  Подражал  нашему  капитану!
 —  Знаю,—  возразила  она.  —  Но  что-то  такое  сидит  и  в  тебе!
 Он  ощутил  пожатие  ее  руки.  Она  хотела  убежать.  Но  он  удержал
 ее,  достал  из  нагрудного  кармана  коробочку  и  сунул  ей  в  руку  крестик
Уты  с  цепочкой.
 —  Я  получил  это  в  прошлом  году  в  подарок  от  девушки...  возмож¬
но,  ее  уже  нет  в  живых!..
 Гундель  долго  разглядывала  золотую  безделку  и  шепотом  прочла
вырезанную  на  крестике  дату:
 —  Год  тысяча  шестьсот  девяносто  второй...
 —  Прочти,  что  там  написано.
 Она  по  слогам  разобрала  миниатюрную  надпись  с  затейливыми
росчерками.  И  сразу  же  убежала.
 Он  шел  по  лужайке,  взор  его  терялся  в  туманных  далях  по  ту
сторону  реки.
 Вольцова  и  Гомулку  он  нашел  в  кафе  в  обществе  девиц.  С  ними
был  и  Вурм.  Вольцов  о  чем-то  разглагольствовал,  видно  было,  что
он  на  взводе.  У  Гомулки  раскраснелось  лицо.
 —  Старуха  не  дает  нам  ничего,  кроме  пива,—  пожаловался
Вольцов.  —  Зато  штаммфюрер  Вурм  притащил  из  дому  бутылочку
спиртного.  А  ты,  оказывается,  ничего  парень,  штаммфюрер!  —  Он
размашисто  хлопнул  Вурма  по  плечу.  Кто-то  крикнул:
 —  Тост!
 Вольцов  вскочил  и  заорал  так  натужно,  что  жилы  выступили
у  него  на  лбу:
 —  И  пусть  все  рушится  вокруг,  я  постою  один  за  двух!  А  если
жизнь  моя  нужна  —  мне  смерть  и  гибель  не  страшна!
 ,—  Пора  на  вокзал!  —торопил  Гомулка.
 Пивная  кружка  упала  со  стола  и  разбилась.  Хольт  перекинул
ранец  через  плечо.  Его  каска  со  звоном  ударилась  о  стул.  Впиться
в  воображаемую  точку,  вон  там,  над  притолокой,  и...вперед,  марш!
 В  вагоне  Вольцов  первым  делом  достал  из  ранца  карту.
 —  Не  мешает  познакомиться  с  нашей  новой  резиденцией!  Ну  и
мерзкие  же  места!  Горы,  леса,  глубокие  извилистые  ущелья!  Идеаль¬
ные  условия  для  партизанской  войны!  Хорошо  хоть  я  захватил  клас¬
сическую  работу  Богуславского  по  истории  пехоты!

Часть  вторая
1
 К  середине  сентября  в  северо-западных  Бескидах  установилась
теплая,  ясная  погода,  настоящее  бабье  лето.
 Гомулка  заметил:
 —  Собственно,  нам  не  на  что  жаловаться.  Помнишь,  мы  еще  на
курсах  зенитчиков  говорили,  чем  хороша  эта  тупая  муштра.  Чтоб  по¬
скорей  в  бой  захотелось.
 Они  с  Хольтом  сидели  в  нужнике.  Только  здесь  и  можно  было  спо¬
койно  перекинуться  словом.  После  отпуска  Гомулка  ходил  задум¬
чивый,  молчаливый.  Оба  курили.  Над  лагерем  сгущались  сумерки.
 —  Это  ты  верно  говоришь,—  согласился  Хольт.  Уж  на  что  мне
осточертел  Эссен,  подумал  он,  а  теперь  я  много  бы  дал,  чтобы
опять  там  очутиться.—  Куда  бы  нас  ни  послали,  все  будет  лучше,
чем  этот  лагерь.
 Слухи  о  предстоящей  отправке  в  район  боев  не  прекращались.
Сначала  все  с  тревогой  и  страхом  думали  об  этом,  а  сейчас  боль¬
шинство  говорило  себе:  хоть  бы  уж  поскорее!
 —  У  людей  короткая  память,—  сказал  Хольт.—  Придет  время,
когда  мы  пожалеем  об  этом  лагере.
 —  Пока  что  всякая  перемена  оказывалась  к  худшему,—  про¬
должал  философствовать  Гомулка.
 Хольт  глубоко  затянулся.
 —  Божественный  был  начальник  Готтескнехт!
 —  Да  вся  служба  в  зенитной  части  —  это  чистые  каникулы,—
ответил  Гомулка.—  Там  нас  хоть  за  людей  считали.
 Хольт  кивнул.
 А  тут  с  пяти  утра  до  семи  вечера  расписанный  до  мелочей,  не¬
укоснительно  жесткий  распорядок  дня  совершенно  изматывал  юно¬
шей.  Хольт  держался:  он  был  здоров,  полон  сил  и  не  роптал,  когда
оберформан  Шульце  заставлял  его  с  карабином  и  с  полной  выклад¬
кой  раз  по  двадцать  перелезать  через  стенку;  Хольт  смотрел  на  все
 261

это  как  на  необходимую  тренировку.  На  фронте  не  то  еще  будет!  —
утешал  он  себя.  Там  без  закалки  пропадешь!  Однако  весь  царивший
здесь  дух,  постоянные  придирки,  хитроумная  при  всей  своей  неслож¬
ности  система,  призванная  сломить  волю  каждого  из  них,  действо¬
вала  угнетающе  и  на  Хольта.
 Отведенная  под  лагерь  территория  бывшего  садоводства  была
обнесена  высокой  кирпичной  стеной.  У  ворот  в  большом  бараке  по¬
мещалась  комендатура  —  караулка,  гауптвахта  и  квартиры  началь¬
ства.  За  ним  простирался  посыпанный  шлаком  плац  —  сто  метров  в
квадрате.  Земли  садоводства,  примыкавшие  к  трем  жилым  баракам,
превратили  в  учебное  поле;  там  были:  беговая  дорожка,  гимнасти¬
ческая"  стенка,  ров,  огневые  точки,  блиндажи,  окопы,  проволочные
заграждения.  В  лагерях  трудовой  повинности  молодежь  проходила
военную  подготовку.  Лопату  заменил  карабин.
 Отделение  оберформана  Шульце,  куда  зачислили  Хольта,  Гомул¬
ку,  Вольцова  и  Феттера,  занимало  одну  из  спален  большого  неприют¬
ного  барака,  где  обычно  размещалось  пятнадцать  человек  со  старшим
по  спальне.  В  ту  же  роту  попало  еще  несколько  бывших  одноклассни¬
ков  Хольта,  служивших  с  ним  на  батарее.
 Оберформан  Шульце  был  грубый,  упрямый,  как  бык,  малый  лет
двадцати.  Лицо  тупое,  бессмысленное,  покатый,  будто  срезанный
лоб.  В  водянисто-голубых  глазах  ни  проблеска  мысли,  они  глядели
совершенно  по-звериному,  так  что  Хольт  никак  не  мог  избавиться
от  ощущения,  что  он  имеет  дело  с  обряженной  в  мундир  гориллой.
Непомерно  длинные,  чуть  не  до  колен,  руки  Шульце,  бугры  мышц
на  опущенных  плечах  и  густая  шерсть,  покрывавшая  все  его  тело,  от
вида  которой  Хольта  при  утреннем  умывании  всякий  раз  с  души
воротило,  усугубляли  это  тягостное  впечатление.  Ума  у  оберфор¬
мана  хватало  лишь  на  то,  чтобы  каким-то  неестественно  сдавленным
голосом,  способным,  однако,  возвыситься  до  хриплого  рыка,  пере¬
давать  чужие  приказания.  Весь  его  умственный  багаж  сводился  к
нескольким  затверженным  наизусть  параграфам  устава,  но  при  всей
своей  ограниченности  Шульце  был  довольно-таки  хитер  и  вдобавок
подлец  каких  мало.  Он  нейавидел  и  преследовал  всякого,  кто  был
хоть  немногим  умнее  его.
 В  этот  вечер  Шульце  привязался  к  Феттеру.  Христиан  Феттер  уже
не  был  прежним  толстым  увальнем,  он  вытянулся  и  даже  перерос
Хольта.  За  полтора  месяца,  проведенных  в  лагере,  он  больше  Холь¬
та  и  Гомулки  свыкся  с  грубыми  нравами  лагеря  и  усвоил  ряд  при¬
вычек,  которых  на  батарее  стыдился  бы.  Он  рыгал,  нимало  не  смут
щаясь,  пускал  ветры  и  похабно  говорил  с  ребятами  о  женщинах,  что
Хольту  казалось  особенно  противным  и  глупым,  поскольку  Феттер
в  присутствии  любого  существа  женского  пола  все  еще  мучительно
краснел.
 .  Оберформан  Шульце,  у  которого  был  на  редкость  скудный  лек¬
сикон,  неизменно  прибегал,  к  двум  ругательствам  —  «скотина»  и
«мокрый  тюфяк».  Уж  если  кто  похож  на  скотину,  то  это  сам  Шульце,
думал  Хольт.  Вот  и  сейчас:  подбоченился  длинными  руками,  нагнулся
и  выставил  вперед  тупую  рожу.
 262

—  Мокрый  тюфяк!—  сдавленным  голосом  орал  Шульце  на  Фет¬
тера.—  Я  еще  тебя  обломаю,  а  сейчас  лечь  и  встать!  Двадцать
раз!  Я  покажу,  как  надо  мной  насмехаться!
 Феттер  послушно  падал  на  пол  и  вскакивал,  считая  вслух:
 —  Раз...  два...  три...
 Раздеваясь,  Хольт  тщательно  складывал  одежду,  а  сам  думал:
напрасно  я  так  стараюсь,  все  равно  это  та  же  лотерея!  Почти  все  уже
улеглись  на  свои  соломенные  тюфяки,  отсутствовал  только  Вольцов.
 Хольт  забрался  под  одеяло.  Вольцов  —  тот  завоевал  себе  особое
положение.  Для  вида  громче  всех*щелкает  каблуками  перед  Шульце,
но  за  ширмой  субординации  подсказывает  оберформану,  что  ему
делать  по  службе,  чтобы  заработать  репутацию  примерного  отделен¬
ного.  Это  Вольцов  помог  Шульце  укрепить  за  своим  отделением  славу
лучшего  в  части.  Вольцов  заправлял  службой,  а  оберформан  лишь
косноязычно  приказывал  то,  что  предлагал  Вольцов.  По  сути  дела,
командиром  отделения  был  Вольцов,  Шульце  же,  тешась  иллюзией,
что  он  командир,  а  Вольцов  нечто  вроде  его  адъютанта,  подчинялся
ему  и  не  оставался  внакладе.  Своего  у  Шульце  была  только  брань,
окрики  и  издевательство  над  людьми.
 Вольцова  после  отпуска  не  узнать,  такой  он  мрачный  и  замкну¬
тый.  Хольт  приписывал  это  муштре.  Может  быть,  я  тоже  очень  изме¬
нился...  Хольт  лежал  и  потихоньку  курил,  хотя  курить  в  постели
запрещалось.  Ему  жалко  было  загасить  окурок.  Дневальные,  Фет¬
тер  и  белобрысый  добродушный  деревенский  парень  из  Гарца  усерд¬
но  подметали  натертый  дощатый  пол.  Оберформан  сидел  одетый  у
своего  столика  возле  двери.  Наконец  Вольцов  влетел  в  комнату.  Он
переписал  в  столовой  распорядок  дня  и  подал  листок  Шульце.  Обер¬
форман  объявил:
 —  Читай  распорядок  дня  на  завтра!—  и  вернул  листок  Воль-
цову.
 Вольцов  зачитал:
 —  Пять  ноль-ноль  —  подъем.  Пять  двадцать  пять  —  двадцать
девять  —  завтрак.  Пять  тридцать  —  построение  на  поверку.  Шесть
ноль-ноль  —  восемь  сорок  пять  —  строевая  подготовка.  Девять  ноль-
ноль  —  десять  сорок  четыре  —  стрелковая  подготовка:  фаустпатрон.
Десять  сорок  пять  —  десять  пятьдесят  девять  —  перерыв.  Одиннад¬
цать  ноль-ноль  —  одиннадцать  пятьдесят  пять  —  лекция:  предупреж¬
дение  венерических  заболеваний,  раздел  второй.  Двенадцать  ноль-
ноль  —  двенадцать  сорок  пять  —  обед,  после  чего  отдых.  Тринадцать
тридцать  —  построение  и  отправка  на  стрельбище,  упражнения
третье  и  четвертое  с  карабином.  Двадцать  ноль-ноль  —  ужин.  Двад¬
цать  один  ноль-ноль  —  отбой.
 Вольцов  наклонился  и  шепнул  что-то  Шульце.  Оберформан  гар¬
кнул:
 —  Упражнение  четвертое  с  карабином  будет  проводиться  в  про¬
тивогазах.  Кому  нужно  незапотевающее  стекло,  пусть  до  утра  мне  до¬
ложит!
 Хольт  спрятал  сигарету  в  кулак.  Самому  Шульце  это  никогда
бы  в  голову  не  пришло!  Если  парни  не  разглядят  мушку  и  все  пули
уйдут  за  молоком,  ему  всыпят!
 263

Шульце  назначил  дневальных:
 —  Венскат  и  Губер...  Встать  до  побудки  и  на  носках  за  кофе!—
Он  переходил-от  койки  к  койке,  через  десять  минут  начинался  об¬
ход.—  Гомулка!  Ну  конечно,  обмундирование  сложено  черт-те  как.
Вылезай,  скотина!  За  вас  всему  отделению  отвечать!
 Рубашка,  штаны,  майка  —  все  полетело  в  дальний  угол  комнаты.
Гомулка  молча  выпрыгнул  из  кровати  и  стал  собирать  разбросан¬
ные  на  полу  вещи.
 Погасив  наконец  окурок,  Хольт,  засыпая,  думал  о  завтрашнем
дне.  Строевая  подготовка  —  сплошное  издевательство.  Стрелковая
подготовка,  фаустпатрон  —  может  быть,  интересно.  Лекция?  Опять
эти  венерические  болезни,  ну  да  час  как-нибудь  потерпим.  Потом
на  стрельбище.  Черт  бы  побрал  эту  маршировку!
 Шульце,  вытянувшись  у  двери,  отрапортовал:
 —  Спальня  пять  с  оберформаном  и  четырнадцатью  бойцами  к
осмотру  готова!
 Унтерфельдмейстер  Бем,  взводный  командир,  обходил  бараки  как
дежурный  по  лагерю.  Обычно  он  еще  с  порога  орал:  «Что  за  гря¬
зища,  не  спальня,  а  свинарник!»  Сегодня  он,  видимо,  был  в  духе
и  вошел  молча.  Будем  надеяться,  что  все  обойдется!—  не  успел
подумать  Хольт,  как  Бем  уже  рявкнул:
 —  Показать  ноги!
 Хольт  сел  на  койку,  свесив  ноги.  Гомулка  перед  тем  босиком  про¬
шелся  по  полу  и  только  слегка  обтер  подошвы  тряпкой.
 —  Сукин  сын,  дерьмо  на  лопате!—  орал  унтерфельдмейстер.—
Вы  только  посмотрите,  Шульце,  на  эту  свинью!
 —  Вон,  скотина!—  выругался  Шульце.
 Гомулка  натянул  штаны  и  бросился  в  умывалку.
 Бем  в  нерешительности  стоял  посреди  комнаты.  Прикидывает,  не
хватит  ли  на  сегодня,  подумал  Хольт  и  увидел,  что  унтерфельдмейстер
придирчиво  озирается...  Ну,  теперь  начнется,  наверняка  что-нибудь
выищет!
 —  Что  это  такое?—  вкрадчиво  осведомился  Бем.—  Оружие
без  надульника?—  И  заорал:—  Чей  карабин?
 Хольт,  перегнувшись,  взглянул  на  пирамиду.  Слава  богу,  не  мой!
Кто-то  вскочил  с  постели.
 —  Ах  ты  образина,  недоношенная  мразь,  идиот!
 Ну,  разошелся,  теперь  его  не  унять!
 —  Пятьдесят  приседаний  с  карабином  на  изготовку!  Я  научу  вас,
как  обращаться  с  оружием,  скелет  трясучий!
 У  него  всегда  в  запасе  новые  ругательства,  подумал  Хольт.
 —  А  здесь  пыль  под  пирамидой!  А  там  окурок  в  пепельнице!
Иисус-пресвятая-дева-Мария-и-Иосиф,  окурок!
 Теперь  дневальным  несдобровать!—  подумал  Хольт.—  Бед¬
ный  Христиан!—  И  со  злостью  вспомнил:  а  окурок-то  загасил  Шуль¬
це,  когда  вошел  Бем!
 —  Грязь,  везде  грязь!—бесновался  унтерфельдмейстер.—  Да
они  у  вас  в  каждом  углу  сортир  устроили!  Это  же  просто  свинарник,
хлев,  вонючая  обезйянья  клетка,  черт  побери!
 Молчание.
 264

—  Вон  отсюда!  Все!
 Хольт  спрыгнул  с  койки,  в  пять-шесть  приемов  напялил  обмун¬
дирование  и  уже  зашнуровывал  башмаки.
 —  Шульце,  погонять  их  минут  пятнадцать  перед  сном.  Да  хо¬
рошенько!  Пусть  попрыгают  по-лягушиному!—  И  снова  принима¬
ясь  орать:—  Вы  у  меня  поползаете,  пока  пуп  не  засверкает!
 Хольт  выбежал  из  барака  в  ночную  тьму  и  вскоре  услышал
сдавленный  голос  Шульце:  «Внимание!»  Гуськом  все  отделение  зато¬
пало  через  садоводство  в  спортивный  городок.  Вытянув  руки,  они
прыгали  по-лягушиному  на  гаревой  дорожке,  потом  ползли  на  брю¬
хе  —  к  счастью,  в  темноте  можно  было  плутовать.  Затем  обратно  в
барак  за  полотенцем  и  мылом  и  снова  в  умывалку.  Ну,  теперь,  наде¬
юсь,  он  нас  оставит  в  покое,  натешился!
 Все  улеглись.  Унтерфельдмейстер  стоял  посреди  тускло  освещен¬
ной  спальни.
 —  Я  научу  вас  порядку!—  говорил  он,  чуть  ли  не  с  нежностью.—
Покажу  вам,  что  такое  чистота,  боровки  мои  драгоценные,  сделаю
из  вас  людей...  если  даже  половину  перекалечу!—  и  пошел  к  двери.—
Приятного  сна!
 Хольт  завернулся  в  одеяло.  Спать,  скорее  спать!
 —  Подъем!
 Хольт  в  полусне  соскочил  с  койки  и  только  в  умывалке,  окатив
холодной  водой  шею  и  плечи,  по-настоящему  проснулся.  Каждая
выгаданная  сейчас  минута  пойдет  на  заправку  постели.  Скорей  в
спальню!  Было  еще  темно,  но  свет  зажигать  не  разрешалось.
 Заправка  койки  сделалась  его  главной  жизненной  задачей.  Пло¬
хо  заправленная  койка  означала  развороченную  койку,  что  вызы¬
вало  суд  и  расправу  со  стороны  Шульце.  Оберформан  имел  право
разбросать  постель  и  два,  и  три,  и  четыре  раза  в  ущерб  часу  на
обед  и  скудным  минутам  свободного  времени  до  вечерней  поверки
и  даже  позже.  Случалось,  койку  заправляли  по  пятнадцать  и  двад¬
цать  раз  на  дню,  а  Шульце  стоял  рядом  и  разорял  ее  вновь  в  пятнад¬
цатый  и  в  двадцатый  раз.  За  плохо  заправленную  койку  расплачи¬
вались  целым  днем  мучений  и  издевательств.
 Застелить  койку  так,  чтобы  дежурный  по  лагерю  остался  доволен,
было  трудно,  а  когда  дежурным  по  лагерю  был  унтерфельдмейстер
Бем  —  просто  немыслимо.  В  спальне  прежде  всего  бросались  в  гла¬
за  соломенные  тюфяки  на  железных  койках.  Им  надлежало  являть
собой  геометрически  правильные  плиты  с  гладкой  поверхностью,  со¬
вершенно  отвесными  стенками  и  прямыми  углами.  А  потому  под  прос¬
тыни  подсовывали  дощечки  или  картонные  полосы.  Даже  при  самом
пролежанном  тюфяке  в  лагере  научились  с  помощью  реек  и  досок  на¬
тягивать  одеяло  так,  что  койка  выглядела  безукоризненно.  Но  Бема
обмануть  было  невозможно  —  он  койки  не  осматривал,  а  ощупывал.
 Сегодня  Хольт  был  не  в  форме  и  потому  не  рассчитывал  на  успех
в  этой  будничной,  повседневной  войне.  Он  укладывал,  приминал,
разглаживал  сложенные  одеяла,  пригоняя  их  с  точностью  до  милли¬
метра.  Между  делом  он  отрывался  на  миг,  чтобы  глотнуть  чуть  тепло¬
 265

го  кофе,  и  без  охоты  жевал  ломоть  хлеба,  намазанный  искусствен¬
ным  медом.  В  его  распоряжении  еще  десять  минут.  Венскат,  при¬
казчик  из  мясной  лавки  в  Вестервальде,  старательно  подметал  пол.
Если  мою  койку  не  помилуют,  значит,  на  то  воля  божия,  или  воля
рока,  или  воля  Бема,  что  в  конечном  счете  одно  и  то  же.  Он  надел
френч.  Поясной  ремень,  пилотка,  сапоги,  галстук,  ногти  —  все  в
порядке!  Еще  раз  прошелся  щеткой  по  голенищам.  Потом  тщательно
запер  шкафчик.  Если  оставишь  его  открытым,  рискуешь  не  только
тем,  что  тебе  всыпят  «за  введение  в  соблазн  товарищей»,  но  и  в
самом  деле  можешь  остаться  без  курева,  и  тогда  лучше  помалкивать,
потому  что  виноватым  считался  не  вор,  а  потерпевший.
 Готово!  Хольт  взглянул  на  Шульце,  Шульце  взглянул  на  Воль¬
цова.  Вольцов  взглянул  на  часы.  У  самого  Шульце  койка  черт  знает
на  что  похожа.  А  ему  что?  Он  же  оберформан!  «Приготовиться  на
выход!»  Кто-то  вбегая  бросил:  «Даже  оправиться  толком  не  дадут!»
 В  открытое  окно  донесся  резкий  свисток.  Уже  совсем  рассвело.
На  востоке  за  горами  пламенела  заря.  Из  всех  бараков  на  плац
высыпали  бойцы.  Построились  не  хуже,  чем  обычно,  однако  Бем
крикнул:
 —  Помощникам  инструктора  шаг  вперед!  Остальные  назад  бе¬
гом...  марш!
 »  Сто  восемьдесят  человек  опрометью  кинулись  в  дальний  конец
плаца,  подняв  тучу  шлаковой  пыли.
 —  Ложись!
 Встать,  лечь,  встать,  лечь  —  десять,  двенадцать  раз,  пока  не
раздался  свисток.
 —  Стой!..  Я  вас,  недоноски,  расшевелю!—орал  Бем.—  Назад
бегом...  марш!
 Только  когда  оберфельдмейстер  Лессер,  командир  роты,  вышел  из
комендатуры,  Бем  угомонился.
 Обычная  церемония:  рапорт,  поднятие  флага,  распорядок  дня...
Приказ  о  стрельбе  боевыми  патронами?  Ну,  Вольцов  за  это  ухва¬
тится!
 —  Рота,  направо!  Шагом  марш!
 Колонна  зашагала  вокруг  плаца  —  это  уже  входило  в  строевую
подготовку.
 —  Запевай!
 Впереди  кто-то  затянул:  «На  фронт  попав...»  Хольт  промямлил:
«На  фронт  попав...»  Сзади  крикнули:  «А  ну,  дружней!»  Это  была
любимая  песня  Лессера.  «Три...  четыре!»
 Маршировать  под  песню  и  в  самом  деле  легче,  подумал  Хольт,
по  крайней  мере  не  так  тупеешь  от  шагистики.  Но  ведь  это  на  добрых
полтора  часа!  А  потом  предстоит  муштра  по  отделениям!  «На  фронт
попав  я  буду  рад...»  Хольт  выкрикнул:  «вступить  с  врагами  в  бой!»
Поспать  бы,  думал  он,  вместо  этой  дурацкой  маршировки  по  кругу!
Шульце  где-то  рядом  невпопад  тянул  сдавленным  голосом:  «как
честный,  преданный  солдат...»  Неплохо  ему  живется,  размышлял
Хольт,  выкрикивая:  «как  подлинный  герой!»
 —  Отставить!—гаркнул  Бем.—Вы,  крысы  холощеные,  это  что,
по-вашему?  Ну,  погодите  же,  я  вас  научу  рты  разевать!  Помощ¬
 266

никам  инструктора  направо!  Остальные  налево  —  бегом...  марш!..
Лечь!  Встать!
 Так  продолжалось  минут  пять.  Затем  снова:  «Три...  четыре!  На
фронт  попав...»  Хольт  задыхался,  однако  орал  во  всю  мочь.  И  вдруг
подумал:  Бем  смылся.  А  что,  если  он  сейчас  разворачивает  мою  кой¬
ку?!  «Уж  знамя  вьется!  Пробил  срок...—  пел  он.—  В  победе  нам
поможет  бог...»
 Койка  Хольта  осталась  нетронутой.  Он  надел  каску  и  взял  из
пирамиды  карабин.  Отделения  выбирали  себе  позиции  в  учебных  око¬
пах  или  за  разрушенной  теплицей.  Было  приказано  проводить  заня¬
тия,  «в  обстанорке,  приближенной  к  боевой».  Подошел  Шульце,  дер¬
жа  в  руках  учебный  фаустпатрон.  О  новом  оружии  рассказывали
чудеса.
 —  Огромная  пробивная  сила,—  сказал  Вольцов.—  Конечно,
если  хорошо  попадешь.
 Хольт  и  Вольцов  стояли  поодаль  и  курили.  Курить  до  обеда
воспрещалось,  но  Щульце  сегодня  было  не  до  того.  Его  беспокоили
предстоящие  занятия.
 —  Т-34/85,  который  с  прошлого  года  состоит  на  вооружении,—
рассказывал  Вольцов,—  имеет  семидесятипятимиллиметровую  ло¬
бовую  броню,  а  фаустпатрон  при  удачном  попадании  пробивает  ее.
 Шульце  скомандовал:
 —  Становись!  Составить  оружие!
 Они  сгрудились  вокруг  него  полукольцом.
 —  Фаустпатрон,—  начал  Шульце,—  средство  подавления  танков.
Средство,  значит,  подавления  танков  для  пехоты  и  называется,
значит,  фаустпатрон.  Продолжайте,  Вольцов!
 Вольцов  пояснял  сжато,  слегка  наставительным  тоном.
 —  Повторите,  Венскат!—  перебил  Шульце.
 Венскат,  неглупый  парень,  но  тяжелодум,  спросил:  «Чего?»—
и  за  это  Шульце  порядком  погонял  его  по  гаревой  дорожке.
 Вольцов  объяснял  принцип  действия  кумулятивного  заряда:  фа¬
устпатрон  —  кумулятивный  снаряд,  который  применяется  против
танков  и  взрывается  при  ударе.  То  ли  Шульце  не  хотелось  дольше
выступать  в  роли  пассивного  наблюдателя,  то  ли  он  надеялся  из¬
бавиться  этим  от  тайного  страха,  который  внушала  ему  трудная
тема,  неизвестно.  Во  всяком  случае,  он  вдруг  крикнул  Кранцу:
 —  Ложись!  Выжимание  пятьдесят  раз!
 Все  с  интересом  смотрели,  как  Кранц  трудится  и  постепенно
слабеет.
 Из-за  угла  вышел  унтерфельдмейстер  Бем.
 —  Продолжать!
 Это  был  человек  среднего  роста,  лет  тридцати,  и  в  его  будто  вы¬
цветших  голубых  глазах  таилось  недоверие.  До  мобилизации  он
держал  пивной  бар  в  промышленном  городке  на  Рейне.  Сейчас  он
недоверчиво  переводил  взгляд  с  одного  на  другого  и  приказал  все
повторить  сначала.  Не  обошлось  без  крика.
 —  Чему  вы  ухмыляетесь,  Хольт!
 267

—  У  меня,  господин  унтерфельдмейстер,  нервный  тик!
 —  Тик,  говорите?  Я  вам  сейчас  устрою  тик  в  животе.  Ложись  —
и  на  брюхе  до  рва!
 Хольт  не  спешил.  Ничего,  это  укрепляет  мускулы,  думал  он,
стиснув  зубы.  Когда  Хольт  вернулся,  Бем  уже  перешел  к  следующему
отделению.  Шульце  с  грехом  пополам  объяснял,  как  обращаться  с
фаустпатроном.  Вольцов  показывал  это  на  практике.
 —  Вернер,  Зепп,  Христиан,  внимание,  не  отвлекаться!  Фауст¬
патрон  —  это  сейчас  всего  важней!
 Занятия  завершились  обычной  долбежкой.  Четыре  приема,  кото¬
рые  десятки  раз  повторяли  и  разучивали.  Во-первых,  снять  контровую
проволоку;  во-вторых,  поднять  целик...  Поднять  целик!  До  тошноты
глупо!—  думал  Хольт.  В-третьих,  поставить  предохранительную  за¬
щелку  в  боевое  положение...  Как  мне  все  это  осточертело!  В-четвер¬
тых,  нажать  спуск!  Во-первых,  во-вторых,  в-третьих,  в-четвертых,
проволока,  целик,  предохранительная  защелка,  спуск  —  хоть  сто
лет  проживу,  никогда  не  забуду!  Изготовка  к  выстрелу  —  позади
десять  метров  свободного  пространства,  так  как  при  выстреле  вы¬
бивает  пламя,  отдачи  никакой...  И  снова-здорово:  от  во-первых
до  в-четвертых,  от  проволоки  до  спуска  и  изготовки  к  выстрелу.  Да¬
вай!  Повторите  еще  раз!  Теперь  вы,  теперь  вон  вы  там,  вы,  скотина!
Теперь  еще  раз  вы!  Черт,  не  получается,  черт!..  А  попадешь  ли?—
подумал  Хольт.—  Это  еще  вопрос.  И  хватит  ли  у  меня  духу  подпус¬
тить  танк  на  пятьдесят  метров?
 —  Не  беспокойся,—  заявил  Вольцов,  когда  занятия  наконец  кон¬
чились.—  Двинется  на  тебя  такой  шерман  весом  в  тридцать  три
тонны  —  все,  как'иадо,  сделаешь!
 —  В  штаны!—  добавил  Венскат.
 Занятия  в  столовой.
 —  Костоправ!—  крикнул  кто-то.
 —  Смирно!
 Впереди  кто-то  кому-то  отрапортовал:  «Тема  сегодняшних  заня¬
тий:  предупреждение  венерических  заболеваний,  раздел  второй».—
«Садитесь!»
 Совсем  юный  военфельдшер  предстал  перед  отделением  и  небреж¬
но  уселся  на  край  стола.  Начал  он  в  тоне  непринужденной  беседы.
Непристойности  его  были  скорее  циничны,  чем  грубы.  Для  самых
отталкивающих  вещей  он  пользовался  уменьшительными  именами
и  снабжал  их  ласкательными  эпитетами.  Звучало  это  примерно  так:
 «То,  что  у  нас,  врачей,  принято  называть  первичным  сифили¬
тическим  аффектом,  представляет  собой  очаровательную  язвочку...»
А  когда  вызывал  кого-нибудь,  имел  обыкновение  величать  его  какой-
нибудь  непонятной  болезнью:  «Да,  да,  вы,  струма  с  базедовыми
глазами!»
 —  Итак,  мы  уже  знаем,—  сказал  военфельдшер,—  что  на  худой
конец  можно  схватить  роскошный  сифончик  даже  в  уборной.  Ну,  а
как  обстоит  дело  с  триппером?  Можно  ли  подцепить  в  нужнике  так¬
же  и  трипперок?  Да,  вы,  вы  там,  я  имею  в  виду  вас,  харя  со  свежейшей
 268

стафилококковой  импетигой,  встаньте  же,  парша  ходячая,  и  отве¬
чайте!
 Впереди  поднялся  парень  с  прыщавым  лицом  и,  запинаясь,  про¬
мямлил:
 —  Нет,  все-таки...  Значит,  не  схватишь.
 —  Это  роковое  заблуждение!—  отрезал  военфельдшер.—  Кстати,
почему  вы  не  подали  рапорт  о  болезни?  Вы  же  перезаразите  весь
протекторат!  Сесть.  Конечно,  можно  схватить  триппер  и  в  нужнике.
Но  только  если  будешь  там  заниматься  со  своей  девушкой  соответ¬
ствующими  глупостями.
 И  все  в  таком  же  духе...
 Завтра  уборка  спален,  чистка  имущества,  думал  Хольт.  Навер¬
няка  жди  осмотра  шкафчиков,  не  забыть  бы  спрятать  парабеллум.
Только  бы  утром  не  проштрафиться,  а  то  после  обеда  дадут  наряд
вне  очереди  чистить  нужники!  Сдача  белья.  Может  быть,  каптенар¬
мус  выдаст  новые  портянки...
 К  счастью,  время  пролетело  незаметно.  Руки  вымыты,  обмунди¬
рование  почищено,  столовый  прибор  при  себе,  волосы  причесаны,
ногти  в  порядке  —  возможно,  Бем  торчит  у  входа  в  столовую  и  заста¬
вит  показать  руки...
 —  На  обед!
 Бем  в  самом  деле  стоял  в  дверях.
 —  А  ну,  показывайте  когти!
 Хольт  прошел  благополучно,  но  позади  себя  услышал  крик:
 —  Куда  прешься,  свинья  немытая?  Вон!
 За  длинным  деревянным  столом  только-только  умещалось  два
отделения  —  тридцать  человек  сидели  чуть  не  на  коленях  друг  у  дру¬
га.  Дневальные  поставили  тазы  с  картошкой  в  мундире  и  ведро  мут¬
но-коричневой  подливы,  в  которой  плавали  какие-то  не  внушающие
доверия  ошметки  мяса.
 —  Смирно!
 Ротный  командир  оберфельдмейстер  Лессер  в  сопровождении
фельдмейстера  Бетхера,  тяжело  ступая,  прошел  между  рядами
стульев  к  своему  столу,  где  он  обедал  со  взводными.
 —  Сегодняшний  девиз!
 Кто-то  из  угла  заорал  с  саксонским  акцентом:
 —  Картошка  да  соус,  притом  же  лучок  сквозь  порты  протекают"
до  самых  сапог!
 Оберфельдмейстер  рассмеялся,  потом  крикнул:
 —  Рота...
 —  Навались!—  заорали  все.
 Еда  показалась  Хольту  отвратительной,  но  он  был  голоден  и
набросился  на  картошку.
 За  столом  принято  было  рассказывать  всякие  тошнотворные
анекдоты,  и  верхом  солдатской  доблести  считалось  есть,  не  обращая
на  это  внимания.
 В  столовую  вошел  Бем  с  толстой  пачкой  писем.  Сегодня,  верно,
и  мне  будет  письмо,  подумал  Хольт.  Он  уже  получил  четыре  письма
от  Гундель.  Бем  отдал  почту  отделенным.  Хольт  покосился  на  Шу¬
льце,  но  тот  опять  уселся,  а  письма  бросил  на  стол,  прямо  в  кар-
 269

тофельную  шелуху  и  лужи  соуса.  Раздал  он  почту  в  спальне.
 Хольт  посмотрел  на  часы  —  скоро  час.  Он  пододвинул  к  окну
табуретку  и  закурил.  Нетерпеливо  надорвал  конверт.  В  последнем
письме  к  Гундель  он  смалодушничал.  Бывали  дни,  когда  придирки,
ругань  и  муштра  доводили  его  до  отчаяния.  В  таком  настроении  он
и  излил  душу  Гундель.  К  унынию  и  подавленности  прибавились  еще
мрачные  воспоминания,  в  итоге  получилось  путаное,  надуманное
письмо,  о  котором  он  на  следующее  же  утро  пожалел.
 Он  пробежал  глазами  листок;  в  самом  конце  она  писала:  «Я  пони¬
маю,  почему  тебе  иногда  грустно».
 Почерк  был  детский,  неустановившийся.  В  первых  двух  письмах
Гундель  выражалась  неловко,  словно  запинаясь,  а  тут  писала  так  же
непосредственно,  как  говорила.  «Дорогой  Вернер,  тебе  ни  за  что  не
угадать,  что  со  мной  вчера  приключилось!  В  магазине  ко  мне  подошла
незнакомая  дама».  Сперва  было  написано  женщина,  но  потом  за-
черкнуто.«Она  назвалась  фрау  Гомулка...»  Вот  как!  Хольт  насторо¬
жился.  «...и  спросила,  не  могу  ли  я  ей  уделить  несколько  минут.
На  улице  она  сказала,  что  вы  с  Зеппом  большие  друзья.  Так  зовут
ее  сына.  А  помнишь,  ты  мне  в  купальне  рассказывал,  что  у  тебя  два
друга:  Гильберт  и  Зепп.  Поэтому  я  ей  поверила.  Ты  будто  бы  сказал
мужу  фрау  Гомулки,  что  заходил  к  нам  и  тебе  очень  все  не  понра¬
вилось.  Особенно  сами  хозяева.  Я  сразу  подумала:  ты  бы  этого  ни
за  что  не  сказал,  если  б  не  знал  хорошо  господина  Гомулку.  Потом
она  спросила,  что  я  делаю  в  свободное  время.  И  не  забегу  ли  я  к  ней
как-нибудь?  Она  была  страшно  любезна.  Даже  не  понимаю  почему.
Сказала,  что  у  нее,  к  сожалению,  нет  дочери  и  ей  приятно  было  бы
видеть  у  себя  по  вечерам  и  в  воскресенье  молоденькую  девушку.
Словом,  чтобы  я  к  ним  в  гости  приходила.  Если  я  не  хочу,  чтобы  об
этом  знали,  она  никому  не  скажет,  а  чтобы  меня  никто  не  видел,  я  могу
проходить  прямо  через  их  сад.  Я  ответила,  что  мне  надо  подумать,  но,
может  быть,  если  ей  этого  в  самом  деле  хочется,  как-нибудь  приду.
Дорогой  Вернер,  непременно  напиши,  надо  ли  мне  к  ним  идти  и  что
это  за  люди.  Ты  ведь  знаешь,  почему  я  не  со  всеми  хочу  встречаться».
 Чего  ради  Гомулки  зовут  к  себе  Гундель?  Филантропия?  Тут
Хольт  вспомнил:  «...девочка  не  так  одинока,  как  вам  представляет¬
ся...»  Далее  Гундель  писала,  что  у  нее  много  работы,  но  ведь  она  не
привыкла  сидеть  сложа  руки.  Дети  доставляют  ей  много  радости.
Хотя  они  и  дерзят  ей,  но  она  очень  любит  ребятишек,  даже  дерзких.
Послать  фотографию,  как  он  просит,  она  не  может,  у  нее  нет  ни  од¬
ной.  Потом  следовала  та  фраза,  и  письмо  заканчивалось  просьбой:
«Напиши  поскорей,  если  тебе  не  трудно».
 —  Приготовиться  к  выходу!
 Хольт  сказал  Гомулке:
 —  На-ка,  почитай,  Зепп!—  Он  уже  рассказывал  Гомулке  исто¬
рию  Гундель.
 Гомулка  прочел  письмо.
 —  Почему  твоя  мать  ее  приглашает?—  спросил  Хольт.
 —  Откуда  мне  знать?—  пожал  плечами  Гомулка.
 270

2
 Рота  выстраивалась  несколько  раз,  но  выход  на  стрельбище  все
оттягивался.  Ждали  оберфельдмейстера  Лессера.  В  лагерь  прибыл
связной  мотоциклист,  говорили,  что  шеф  не  отходит  от  телефона.
Бойцы  стояли  с  оружием  к  ноге,  по  рядам  пробежал  шепоток,
фельдмейстера  Бетхера  и  взводных  вызвали  с  плаца  в  канцелярию.
И  вдруг  слух  перестал  быть  слухом:  выступаем!
 В  лагере  поднялась  суматоха.  Шульце  выкликнул:
 —  Вольцов,  Венскат,  Хольт,  Гомулка,  Губер...  за  мной!
 Они  пошли  за  патронами,  принесли  три  ящика.  При  раздаче
боевых  патронов  Феттер  стал  ворчать:
 —  Двести  штук  на  нос,  кто  же  это  дотащит?!4
 Но  Вольцов  его  одернул.
 Под  вечер  роту  построили  к  маршу.  Хольт  стоял,  опершись  на
карабин.  Лямки  ранца  резали  плечи.  Набитый  подсумок,  штык,
лопатка,  противогаз,  сухарный  мешок  и  фляга  оттягивали  поясной
ремень.  Нарукавные  повязки  со  свастикой  приказано  было  снять.
Оберфельдмейстер  Лессер  обратился  к  строю:
 —  В  союзной  Словакии,—  кричал  он,—  враги  рейха,  поддер¬
живаемые  большевистскими  парашютистами,  собираются  ударить
с  тыла  по  нашим  доблестным  войскам,  которые  сейчас  ведут  тяжелые
бои.  Словацкий  президент  в  своем  воззвании  заявил,  что  подонки
общества  хотят  вызвать  в  Словакии  хаос  и  подготовить  почву  для
большевизма.  Словакия  не  располагает  достаточными  силами,  поэто¬
му  президент  Тиссо  попросил  у  своего  могущественного  германского
союзника  войск  для  подавления  большевистских  орд.—  Лессер  мрач¬
но  стоял  перед  строем,  широко  расставив  ноги.—  Нам  поручается  ка¬
раульная  служба  и  поддержка  подразделений  первого  эшелона  при
погрузочно-разгрузочных  работах,  ну  и  конечно,  если  потребуется,
и  в  бою.  Настало  время  показать,  чему  вы  научились.
 Тучный  фельдмейстер  Бетхер  принял  командование,  и  все  три
взвода  двинулись.  На  станции  уже  стоял  эшелон.
 Паровоз,  пыхтя,  прополз  мимо  семафора,  а  потом  состав  несколь¬
ко  часов  простоял  где-то  среди  поля  в  темноте.  Хольт  спал  на  голом
полу,  завернувшись  в  одеяло.  На  другой  день  поезд  опять  долго
торчал  на  каком-то  перегоне.  По  вагонам  прошел  слух:  сбежал  ма¬
шинист.  Гомулка  втихомолку  посмеивался.  Только  под  вечер  трону¬
лись  дальше.  Ночью  поезд  так  резко  затормозил,  что  все  покатились
друг  на  дружку.  Снаружи  слышались  крики,  грохнуло  несколько
выстрелов.
 Хольт  схватил  карабин  и  выпрыгнул  в  темноте  на  насыпь.  Впе¬
реди  блеснули  выстрелы.  Вольцов  стоя  стрелял  в  ночную  темень.
У  паровоза  кто-то  истошно  завопил:  «Прекратить  огонь!  Превра¬
тить  огонь!»  По  путям  заметался  круг  света  от  карманного  фонари¬
ка.  Вольцов  побежал  вперед,  где  вдруг  вспыхнул  красный  сигналь¬
ный  огонь.  Оберфельдмейстер  Лессер  вопил:
 —  Растяпы!  Идиоты  проклятые!
 Бойцы  толпились  на  железнодорожном  полотне  у  вагонов.  Воль¬
цов  рассказал,  как  было  дело:
 271

—  Мост.  Конечно,  охраняемый.  Часовые  сигналят  тихий  ход,
а  машинист  взял  да  и  остановил.  Тут  охрана  в  первом  вагоне  сдуру
давай  палить.  Часовые  на  мосту,  понятно,  начали  отстреливаться,
никак  не  могли  понять,  что  к  чему.
 Паровоз  дернул,  все  стали  карабкаться  в  вагоны.  На  мосту  Хольт
увидел  несколько  темных  фигур  с  винтовками  за  плечами.
 —  Есть  пострадавшие?
 —  Как  ни  странно,  нет,—  ответил  Вольцов.—  Но  это  плохой
знак  —  значит,  стрелять  не  умеем!
 На  следующий  день  они  наконец  добрались  до  места.  Поезд  оста¬
новился  на  товарной  станции.  Пути,  пакгаузы,  семафорные  будки—
все  это  широкой  полосой  тянулось  до  самого  леса.  Примерно  в  двух
километрах  виден  был  железнодорожный  мост,  переброшенный  через
глубокое  ущелье,  на  дне  которого  шумел  неширокий,  но  бурный
поток.
 —  Это  Грон,—  заявил  Вольцов,  кинув  взгляд  на  карту.
 До  города  —  затерявшегося  среди  густых  лиственных  лесов  кро¬
хотного,  погруженного  в  дремоту  городишка  с  каким-нибудь  десятком
улиц  —  от  товарной  станции  было  полчаса  ходу.  Они  маршировали
по  узким  улочкам.  Хотя  время  близилось  к  полудню,  прохожих  почти
не  попадалось.  Они  пели:  «...Спешите  к  нам,  и  вместе  сеять  будем,
в  глазах  у  нас  голодная  тоска,  мы  земли  новые,  да  новые  добудем...»
Промаршировав  через  весь  город,  они  вынырнули  из  лабиринта  кри¬
вых  улочек  на  просторную  площадь.  Здесь  Бетхер  скомандовал:
«Стой!»  Фасадом  к  площади  и  улице,  из  которой  они  вышли,  особ¬
няком  стояло  большое  двухэтажное  здание  школы,  а  по  обе  его  сто¬
роны  тянулся  густо  разросшийся  сад,  отгороженный  от  площади
низеньким  заборчиком.  Боковые  стены  дома  были  глухие,  без  окон.
Окна  фасада  в  первом  этаже  и  подвальные  забраны  решетками.
 —  Дрянь  квартира!—  выругался  Вольцов,  скидывая  с  плеча
карабин.—  Охранять  плохо!
 Бетхер,  осмотрев  со  взводными  школу,  давал  приказания:
 —  Первому  взводу  —  караульная  служба.  Второму  —  прибрать
в  школе.  Третьему  —  достать  соломы.  Живо  вещи  сложить  во  дворе,
оружие  постоянно  иметь  при  себе.  На  ремень!  Налево!  Повзводно
левое  плечо  вперед,  шагом  марш!
 Хольт  вошел  в  парадное,  поднялся  на  несколько  ступенек,  стены
раздвинулись,  и  он  очутился  в  просторном  вестибюле.  Вправо  и
влево  тянулся  коридор  с  классами.  Прямо  против  входной  двери
широкая  деревянная  лестница  вела  на  второй  этаж.  Справа  от  нее,
спустившись  на  две-три  ступеньки  и  миновав  дверь  в  подвал,  можно
было  через  черный  ход  попасть  во  двор.  Слева  из  вестибюля
в  открытую  дверь  видна  была  каморка  швейцара.  Швейцар,  тем¬
новолосый  мужчина  лет  пятидесяти,  стоял  посреди  комнаты.  Бем
накинулся  на  него:
 —  Давайте  сюда  ключи,  живо!  И  чтоб  духу  вашего  здесь  не  было!
Вон!
 Швейцар  явно  не  понимал  по-немецки,  однако  поспешил  убраться
через  черный  ход.
 272

Хольт  работал  до  позднего  вечера.  Он  помогал  выбрасывать
во  двор  парты  и  скамьи.  Третий  взвод  пригнал  машины  с  прессован¬
ной  соломой.  Они  разнесли  кипы  по  всем  классам.
 На  следующий  день  второй  взвод  нес  караульную  службу.  Бем
распределял  людей  в  наряд.  Первое  отделение  во  главе  с  оберфор-
маном  Шульце  охраняло  школу,  второе  отделение  под  командой
оберформана  Ресслера  патрулировало  по  городу,  третье  под  коман¬
дой  оберформана  Бергера  охраняло  вокзал,  четвертое  с  оберформа-
ном  Лахманом  —  железнодорожный  мост.  Бем  пояснил:
 —  С  двадцати  до  шести  часов  охрана  моста  стреляет  без  пре¬
дупреждения,  в  эти  часы  жителям  воспрещается  выходить  на  улицу.
Охрана  школы  и  вокзала  стреляет  после  первого  предупреждения.
После  двадцати  одного  часа  городской  патруль  задерживает  всех
штатских.  В  полиции,  где  размещается  караульное  помещение,  име¬
ются  камеры.  Местная  полиция  к  патрулированию  ночью  не  допуска¬
ется.  Днем  постоянно  производится  проверка  документов,  форма
действующих  удостоверений  вывешена  в  караульном  помещении.
Вопросы  есть?
 Все  молчали.  Бем  продолжал:
 —  Словакия  наша  союзница,  но  народ  здесь  неспокойный  и
враждебно  относится  к  немцам.  Местная  полиция  не  заслужи¬
вает  доверия.  Если  что  случится,  она  будет  арестована  и  обезору¬
жена.  При  арестах  действовать  беспощадно.  Какими  угодно  средства¬
ми  сломить  сопротивление!  Лучше  применить  оружие,  чем  дать  волю
подозрительным  элементам.—  Раскрыв  записную  книжку,  он  про¬
чел:—  «Однако  по  возможности  следить  за  тем,  чтобы  с  симпати¬
зирующими  рейху  слоями  населения  обходились  корректно».—  Он
скомандовал:—  На  ремень!—  Потом,  вытянув  руки  по  швам:  —
Второй  взвод...  смирно!  Пропуск:  «Утренняя  заря!»  —  И  подняв  руку
для  приветствия:—  По  караулам!
 Отделения  тотчас  отправились  на  смену  часовых.
 Шульце  сб  своими  людьми  устроился  в  нижнем  этаже,  слева
от  входа,  в  швейцарской,  превращенной  в  караульное  помещение.
Там  было  сложено  несколько  ящиков  с  патронами,  на  столе  лежала
постовая  ведомость.  Хольт  с  Гомулкой  должны  были  стоять  на  посту
с  полуночи  до  двух  утра.  Два  других  взвода  еще  утром  были  посланы
по  окрестным  деревням  реквизировать  сено  и  солому  и  доставить
на  станцию.  Так  что  в  школе  находилось  лишь  отделение  Шульце.
 В  полдень  Хольт  сидел  с  Вольцовом  в  караулке.  Вольцов  где-то
раздобыл  немецкие  газеты,  правда  не  совсем  свежие.  Он  читал  и  ку¬
рил.  Хольт  спросил:
 —  Как  дела  на  фронтах?
 Вольцов  опустил  газету.
 —  Что  Финляндия  капитулировала  —  это  ты  знаешь?  Болгария
тоже  порвала  отношения  с  нами.  А  во  Франции  у  нас  что-то  стряс¬
лось.  По-видимому,  фронт  распадается.  Линию  обороны  мы  удер¬
живаем  только  на  Ривьере.  Лион  пал,  противник  дошел  до  Мозе¬
ля.—  И  он  мрачно  спросил:—Этого  хватит?  На  востоке  военные
 18  Д.  Нолль
 273

действия  развиваются  стремительно.  На  центральном  участке  русские
стоят  уже  под  Варшавой...
 —  Под  Варшавой?!—  испуганно  воскликнул  Хольт.
 —  Да.  Восстание  все  еще  не  подавлено.  На  северном  участке
русские  наступают,  прорвали  фронт  у  Нарвы.  И  на  Украине  жмут.  То¬
го  и  гляди  будут  в  Карпатах  —  так  сказ&ть,  за  стенкой  от  нас.  Се¬
миградский  Кронштадт*  пал.  Удар,  очевидно,  нацелен  на  Вен¬
грию...  Еще  что?  Ах,  да,  Фау-2!  Англичане,  по-видимому,  так  же
хорошо  переварили  это  наше  новое  оружи^  как  и  Фау-1.
 Хольт  спросил,  как  не  раз  спрашивал: 	ч
 —  Но  как  же,  господи,  далыне-то  будет?
 —  Уж  как-нибудь,—  ответил  Вольцов.—  Война,  к  счастью,  штука
живучая,  и  сейчас  делается  все,  чтобы  вновь  поставить  ее  на  ноги!
Геббельс  принял  ряд  радикальных  мер  к  тотальной  мобилизации.
Закрываются  школы,  прекращают  работу  издательства  и  типогра¬
фии;  прусское  министерство  финансов  ликвидировано  и  так  далее.
Здесь,  в  «Фелькишер  беобахтер»—  к  сожалению,  номер  немножко
староват  —  напечатана  речь  статс-секретаря  доктора  Наумана.  Он
произнес  ее  в  Данциге  по  случаю  начала  шестого  года  войны.
Тут  говорится,  что  доктор  Науман  дал...
 —  Ну-ка,  я  сам  прочту!—  прервал  его  Хольт.
 Вольцов  протянул  газету.  Хольт  пробежЪл  глазами:  «...дал  прав¬
дивую,  неприкрашенную  картину  положения...  окрыленный  верой  на¬
ционал-социалиста...  в  то  же  время  сумел  убедительно  обосновать
перед  собравшимися  неизбежность  победы  Германии...  собрание  вы¬
лилось  в  яркую  демонстрацию  верности  фюреру  и  его  идеям...»
 Где  же  обоснование  нашей  неизбежной  победы?  Это  я  непременно
должен  прочесть!  Хольт  снова  пробежал  глазами  текст:  ...«решающий
успех  возможен  лишь  при  тотальной  мобилизации...  Волны,  как
известно,  вздымаются  и  спадают...  Дни  вступления  в  шестой  год
войны  пришлись  на  такой  спад...  Пусть  нашим  врагам  станут  извест¬
ны  некоторые  факторы,  в  которых  заложено  преодоление  любого,
кризиса...  Во-первых,  фюрер  неотделим  от  немецкого  народа,  а
немецкий  народ  безгранично  предан  фюреру...  во-вторых,  немецкий
народ  верен  идеям  национал-социализма  не  только  в  хорошие,
но  особенно  в  трудные  дни...  в-третьих,  родина  твердо  уверена  в
конечной  победе...»  ^
 Да,  но  где  же  все-таки  обоснование  неизбежности  нашей  победы,
где  же  это?  Хольт  торопливо  читал  дальше:  «...выгадать  время,  необ¬
ходимое  для  мобилизации  наших  резервов...»  Ага!
 Вольцов  спросил:
 —  Сыграем  в  офицерский  скат?
 Хольт  покачал  головой.  Он  читал:  «...Противник  глубоко  заблуж¬
дается,  если  мнит  себя  накануне  победы...  На  фронт  направлены  но¬
вые  дивизии...  Крепость  Германия  будет  защищаться,  как  никогда
еще  не  защищалась  ни  одна  крепость,  и  тогда  придет  наш  час...»  Тог¬
да,  думал  Хольт,  тогда...  Когда  же?  «...немецкий  народ,  прошед-,
 *  Брашов.
 274

ший  сквозь  горнило  борьбы,  стоит  закаленный  как  никогда...  про¬
никнутый  яростной  и  страстной  решимостью  до  последней  капли
крови  сражаться  и  отстоять  свою  страну,  свою  жизнь,  свое  миро¬
воззрение...  мировоззрение...  за  которое  он  борется  в  черные  дни  с
еще  большей  решимостью,  чем  в  часы  счастья  и  благоденствия...»
И  все.  Конец.
 —  Получай  свою  газету,  Гильберт,—  сказал  Хольт.—  С  меня  на
сегодня  хватит!  Кто  этот  Науман?
 —  Генерал  СС,  бригадфюрер  СС,  его  называют  «закаленным
на  фронте  политическим  солдатом»...  Ну,  раз  ты  не  хочешь  составить
компанию,  разложу  пасьянс!
 В  караульную  заглянул  Гомулка.
 —  Нам  заступать,  Вернер!
 Хольт  надвинул  каску  и  взял  карабин.  Они  ждали  у  черного  хода.
Большой  квадратный  двор  был  с  трех  сторон  окружён  садом,  те¬
нистым,  с  фруктовыми  деревьями  и  декоративными  кустами,  а  за  ним
начинался  лес.  Посреди  двора  стоял  колодец,  справа  возле  забора—
сарай,  а  рядом  калитка  вела  в  сад.  За  колодцем,  прямо  напротив
черного  хода,  в  красном  кирпичном  домике  жил  швейцар.
 Возле  колодца  слонялось  несколько  свободных  от  караульной
службы  бойцов:  Венскат,  Баруфке,  Цельнер  и  Мерман;  тут  же  стоял
и  Феттер;  все  голые  по  пояс  —  они  только  что  кончили  умываться.
 —  Пока  что  нам  как  будто  здорово  повезло!  По  сравнению  с
лагерем  это  же  просто  отдых!—  сказал  Хольт.
 Гомулка  ничего  не  ответил.
 Из  домика  швейцара  вышла  девушка  и  направилась  к  сараю.
Хольт  подумал,  что  на  вид  ей  лет  двадцать,  и  обратил  внимание  на
ее  длинную  белокурую  косу.
 —  Смотри,  какие  у  словаков  красотки!—  сказал  он.
 Но  Гомулка  упорно  молчал.
 У  колодца  Венскат,  сунув  два  пальца  в  рот,  пронзительно  свист¬
нул,  кто-то  нараспев  закричал:
 —  Э-э-эй!  Куколка!
 Как  не  стыдно!—  возмутился  Хольт.—  Что  она  о  нас  подумает!—
Он  направился  к  группе  у  колодца.  Гомулка  последовал  за  ним.
 —  Видал,  Хольт?—  спросил  кто-то.—  Ничего  бы  эту  девочку...
 Хольт  бросил:
 —  Ведите  себя  прилично!
 —  Не  валяй  дурака!—  сказал  Венскат.—  Подумаешь,  расшумел¬
ся  из-за  какой-то  словачки!
 Девушка  вынесла  из  сарая  два  оцинкованных  ведра  и  нереши¬
тельно  пошла  к  колодцу.
 —  По  воду  собралась!—  прокудахтал  Феттер.
 Когда  она  подходила,  Хольт  заметил,  что  у  нее  большие  синие
глаза.  Лицо  девушки  было  замкнуто.  Всем  —  и  походкой,  и  манерой
держаться,  и  гордо  поднятой  головой  —  она  напомнила  ему  Уту.  Если
ребята  начнут  хамить,  подумал  он,  я...  И  тут  же  подумал:  осторож¬
но,  опять  влипнешь  в  историю.
 18*
 275

Девушка  поставила  ведро  под  желоб.  Венскат  выпалил:
 —  Хочешь,  крошка,  чтобы  мы  тебе  накачали?
 Девушка,  по-видимому,  не  понимала  по-немецки  и  оставалась
невозмутимой,  несмотря  на  грубый  гогот.  Она  хотела  было  ухва¬
титься  за  ручку.  Но  Венскат  выставил  ногу  и  сказал:
 —  Немецки  нет?  Не  понимайт?  Но  что  мы  хотим,  то  везде  оди¬
наково!
 Она  в  самом  деле  не  понимает  по-немецки,  подумал  Хольт  и
накинулся  на  Венската.
 —  Убери  копыто...  живо!
 —  Чего  ты?  Совсем,  что  ли...—  недоуменно  протянул  Венскат.
 —  Ты  сейчас  же  уберешь  ногу  или  заработаешь!—  пригрозил
Хольт.
 —.  Рехнулся  малый,—  проворчал  Венскат,  но  все  же  ногу  убрал.
 Девушка  подошла  к  колодцу,  наполнила  оба  ведра  и  понесла
их  к  дому.  Все  смотрели  ей  вслед.  Венскат  злобно  бросил:
 —  Как  это  понимать?  Ты  что  же,  из-за  этой  собираешься  ссорить¬
ся  со  мной?  Так,  что  ли?
 —  Хольт,  Гомулка!  Сменить  часовых!—  позвал  Шульце  из  двери
школы.
 Два  часа  они  уныло  стояли  на  тротуаре  перед  входом.  Город
словно  вымер.  Поздно  вечером  вернулись  оба  взвода.  Школьный
двор  сразу  ожил:  шум,  гвалт,  разговоры.  В  полночь  Хольт  с  Гомулкой
обходили  сад  и  школу.  Гомулка  неожиданно  сказал:
 —  Это  дочь  швейцара,  ее  зовут  Милена.  Шульце  имеет  на  нее
виды.
 —  Шульце?—  воскликнул  Хольт.—  Этот  павиан?
 —  Когда  он  о  ней  рассказывал,  я  впервые  увидел  на  его  лице  что-
то  напоминающее  человеческое  выражение.  Впрочем,  нельзя  сказать,
чтобы  приятное.
 Чего  я  волнуюсь?—  думал  Хольт.  Какое  мне  до  нее  дело!  Но...
пусть  знает,  что  среди  нас  не  все  идиоты  и  хамы.
 —  Почему  ты  заступился  за  нее  у  колодца?—  продолжал  Го¬
мулка.
 —  Знаешь  что!—  возмущенно  воскликнул  Хольт.—  Если  Шуль¬
це...  Словом,  ничего^у  него  не  выйдет.
 —  Берегись!—  рассудительно  произнес 	Гомулка.— 	Поднять
 руку  на  старшего  по  чину  —  это  пахнет  полевым  судом.  Впрочем,  до
этого  не  дойдет,  против  Шульце  у  тебя  нет  никаких  шансов,  он
просто  свернет  тебе  шею.  Вольцов  бы  с  ним  справился,  но  на  него
лучше  не  рассчитывай.  А  кроме  того...
 —  Стой!—  закричал  Хольт  и,  вскинув  карабин,  в  испуге  отско¬
чил.
 В  темноте  сказали  пропуск.  Это  был  Бем.
 —  Потише!  Чего  вы  так  орете?
 Хольт  доложил:
 —  Происшествий  не  было.
 —  На  посту  не  болтают!—  проворчал  Бем.—  Лучше  глядите
в  оба!—  На  груди  у  него  висел  автомат.
 Бем  тут  же  опять  исчез  в  темноте.  Они  продолжали  обход.  Хольт,
понизив  голос,  спросил:
 276

—  Ну  и  что  —  кроме  того?
 Гомулка  остановился  и,  прощупывая  взглядом  темь,  огляделся
по  сторонам.
 —  С  тех  пор  как  началось  восстание,—  прошептал  он,—
здесь,  как  и  везде  на  востоке,  действует  не  только  приказ  рейхско¬
миссаров,  но  и  распоряжение  фюрера  о  разборе  дел  военнослужа¬
щих  и  вспомогательного  персонала,  повинных  в  преступлениях  против
местного  населения.  Это  значит,  что  если  кто  позволит  себе  что-ни¬
будь  в  отношении  словаков,  он  не  подлежит  военно-полевому  суду,
а  разве  что  дисциплинарному  взысканию.
 Приказ  рейхскомиссаров?  Распоряжение  фюрера?
 —  Откуда...  тебе  все  известно?—холодно  спросил  Хольт.
 —  Об  этом  распоряжении  немало  говорилось,—  уклончиво  отве¬
тил  Гомулка.—  Спроси  Вольцова,  он  все  это  знает!  Распоря¬
жение  не  доводят  до  рядового  состава,  а  сообщают  только  коман¬
дирам,  потому  что  когда  солдаты  о  нем  узнавали,  они  так  зверство¬
вали,  что  начинала  страдать  дисциплина.
 —  Откуда  тебе  все  это  известно?—  опять  спросил  Хольт.
 —  Не  все  ли  равно?—  отмахнулся  Гомулка.—  Я  это  говорю,
чтобы  тебя  предостеречь.  Ты  даже  не  сможешь  сослаться  на  какие
бы  то  ни  было  законы,  если  заступишься  за  девчонку  наперекор
Шульце.
 Они  двинулись  дальше.  Ну  и  гадина  этот  Шульце,  с  ненавистью
думал  Хольт,  горилла  проклятая!  Но  к  ненависти  примешивалось
и  сознание  собственного  бессилия.
 —  Значит,  спокойно  смотреть,  как  он  надругается  над  девуш¬
кой?—  Хольт  все  больше  горячился.—  И  это  говоришь  ты!
 Сперва  Гомулка  ничего  не  ответил.  Но  потом  все  же  сказал:
 —  Если  ты  так  кипятишься...  прости  меня,  конечно,  Вернер...
то  только  потому,  что  речь  идет  о  девушке.
 Хольт  обиделся.
 —  Та-ак...—  протянул  он.—  А  русские  тогда  на  батарее  —  это
тоже  девушки?
 —  Нет...—  не  сразу  ответил  Гомулка.—  Ты  прав.  Не  злись  толь¬
ко,—  попросил  он,—  мне  просто  показалось...
 Зепп  прав,  думал  Хольт.  Нет,  все-таки  он  не  прав...  Может  быть,
это  то  же  самое,  как  в  прошлом  году,  когда  я  считал,  что  вместе  с
Гильбертом  борюсь  за...  справедливость.  Мари  Крюгер  обворожила
меня,  и  я  хотел  расправиться  с  Мейснером...  Это,  конечно,  ребячество.
Нет,  это  не  было  ребячеством,  но...  К  чему  это  все?—  подумал  он.
Что  же  такое  справедливость?  А  вдруг  все  это  чепуха?..  Может  быть,
жалость  —  и  впрямь  малодушие  и  Цише  прав:  подлинная  справедли¬
вость  в  твердости,  когда  мы  немцы...  Топчешься  в  темноте  с  завя¬
занными  глазами,  подумал  он.
 В  следующие  дни  пришлось  поработать.  На  станцию  прибы¬
вали  эшелоны  с  войсками  СС.  Бойцы  трудовой  повинности  разгружа¬
ли  вагоны  и  платформы:  оружие  и  технику,  грузовики,  лошадей
и  повозки,  легкие  полевые  орудия  и  минометы.
 277

—  Ну,  теперь  бандам  несдобровать!—  ликовал  Феттер.—
Они  не  продержатся  и  недели!
 Вольцов  ругался,  когда  их  часами  заставляли  таскать  ящики
с  патронами  и  корзины  с  гранатами:
 —  Это  могли  бы  делать  и  словаки.  Отсиживаются,  лентяи,  дома!
 В  обеденный  перерыв,  хлебая  из  котелка  единственное  блюдо  —
 безвкусную  бурду,  Вольцов  сказал:
 —  Целая  дивизия  СС.  Я  слышал,  это  особые  части,  они  охоти¬
лись  за  партизанами  в  болотах  При'пяти,  у  них  есть  опыт  в  такого
рода  делах.
 И  снова  они  подтаскивали  ящики  с  патронами  к  грузовикам.
Несколько  ящиков  выгрузили  у  школы.
 Прошла  неделя,  а  ничего,  кроме  работы,  они  еще  пока  не  видели.
Сентябрь  был  на  исходе,  но  погода  оставалась  по-летнему  теплой.
Только  ночи  стали  холодные  и  туманные.
 Как-то  Хольт  разлегся  в  школьном  саду  на  солнышке  и  бездумно
глядел  в  небо.  Послышались  шаги.  По  садовой  дорожке  приближа¬
лась  белокурая  девушка  с  граблями  и  большой  корзиной.  Хольт
внятно  сказал:
 —  Здравствуйте!
 Она  метнула  на  него  быстрый  взгляд  и  тут  же  опять  уставилась
вперед  в  пространство,  однако  на  приветствие  ответила  легким  кив¬
ком.
 Ну  вот!—  с  удовлетворением  подумал  Хольт,  значит,  она  все  же
видит  разницу  между  им  и  мной!
 В  следующую  ночь  они  с  Вольцовом  охраняли  железнодорожный
мост.
 —  Слышишь?—  сказал  Вольцов.
 Где-то  вдали  гулко  ухали  орудия.  Было  около  трех  часов  утра,
над  горами  поднимался  узкий  серп  луны.  Хольта  пробрал  озноб.
 —  Похоже  на  настоящее  сражение!
 —  Из  гор  их  не  так  легко  вышибить  даже  эсэсовцам,—  сказал
Вольцов.—  Высоко,  почти  две  тысячи  метров,  тут  надо  действовать
беспощадно,  если  хочешь  навести  порядок.
 Хольт  хотел  спросить  Вольцова,  что  это  за  приказ  рейхскомис¬
саров,  но  сдержался  —  то  ли  из-за  растущего  отчуждения,  то  ли  из-
за  какой-то  непонятной  робости...  Орудийный  огонь  не  затихал  до
самого  утра.  Когда  они  в  полдень  вернулись  в  город,  перед  школой
стояла  вереница  облепленных  грязью  грузовиков.  На  дворе  между
пирамидами  винтовок  расположилось  человек  двести  эсэсовцев.
Вольцов  подсел  к  ним.  Вскоре  он  пришел  с  новостями.
 —  Насчет  того,  чтобы  за  неделю  с  ними  покончить,—  сказал  он,—
это  дудки!  Везде  началось,  полстраны  взбунтовалось,  тут  поблизости
они  уничтожили  целый  гарнизон.  Эсэсовцев  порядком  потрепали.
Партизаны,  говорят  они,  дерутся  не  хуже  регулярных  войск,  иногда
даже  упорнее,  потому  что  эсэсовцы  с  ними  не  церемонятся,  всех  без
разбора  приканчивают.  Русские  сбрасывают  им  на  парашютах  ору¬
жие,  так  что  партизаны  подчас  вооружены  лучше,  чём  эсэсовцы.  У
них  у  всех  автоматы.  Интересно,  скоро  ли  у  нас  тут  начнется.  -
 278

Феттер  сообщил:
 —  Первый  взвод  сегодня  утром  ходил  по  домам  с  обыском,  искали
оружие.  Ни  черта  не  нашли!
 Сразу  же  после  обеда  эсэсовцы  уехали.  В  доме  осталось  только
караульное  отделение  третьего  взвода  да  отделение  Шульце,  которое
вернулось  с  охраны  моста  на  отдых.  Бойцы  спали  на  соломе.  Но  Холь¬
ту  не  сиделось  в  помещении.  Он  бесцельно  слонялся  по  двору  и  саду.
Там  он  и  наткнулся  на  белокурую  словачку.  0,на  несла  большую  кор¬
зину  хвороста.
 —  Дайте  я  донесу!—  сказал  Хольт  и,  отобрав  у  нее  корзину,
понес  на  школьный  двор.—  Через  плечо  он  спросил:—  Куда,  в  сарай?
 —  Да.
 Значит,  она  все-таки  понимает  по-немецки,  с  удивлением  подумал
он.  Словачка  открыла  дверь.  Хольт  поставил  корзину  в  угол,  где  уже
была  навалена  большая  груда  сушняка.  Девушка  вошла  за  ним
следом  и  поблагодарила:
 —  Спасибо.
 Хольт  выпрямился.  Она  стояла  совсем  близко,  это  волновало  его.
Неожиданно  он  схватил  ее  за  плечи  и  привлек  к  себе,  но  получил
такую  затрещину,  что  едва  удержался  на  ногах.  Он  рассвирепел.
Был  миг,  когда  он  даже  подумал  кинуться  на  нее  и  овладеть  ею  силой.
Но  внутри  голос  шепнул:  значит,  и  в  тебе  это  сидит!  Стыд  захлестнул
его  горячей  волной.
 Девушка  отскочила  за  чурбан,  выдернула  из  него  топор  и,  приг¬
нувшись,  стояла  наготове.  Правой  рукой  она  судорожно  сжимала
топорище,  а  левую  медленно  подняла  и  указала  на  дверь.  Она  про¬
изнесла  только  одно  слово:
 —  Вон!
 Он  хотел  пролепетать  какое-то  извинение,  как-то  оправдаться,
сказать,  что  она  его  не  поняла,  но  глаза  девушки  глядели  на  него  с
такой  безграничной  ненавистью,  что  он,  не  проронив  ни  слова,  по¬
кинул  сарай.
 Хольт  ушел  в  сад.  Он  видел,  как  девушка,  все  еще  держа  в  руках
топор,  метнулась  через  двор  к  домику.  Но  все  это  не  доходило  до
его  сознания.  Как  потерянный  стоял  он  в  школьном  саду  среди
кустов.  Он  пытался  отделаться  от  душившего  его  стыда.  Он  поду¬
мал:  Что  она  из  себя  корчит?  В  конце  концов,  я  немец,  а  она...
Но  тут  чувство  стыда  стало  вовсе  невыносимым.  Лицо  горело,  словно
опаленное  огнем.
 3
 Три  дня  спустя  отделение  Шульце  опять  несло  караульную  служ¬
бу  в  казарме.  Хольт  сидел  в  караулке,  Шульце  вышел  из  комнаты  и,
спустившись  по  ступенькам,  направился  к  двери  во  двор.  Несколько
минут  спустя  Бем,  выглянув  из  подвала,  крикнул:
 —  Шульце!..—  И  еще  раз:—  Шульце!
 Венскат  зашел  в  караульную  и  с  ухмылкой  сказал:
 —  Сейчас  хоть  из  пушек  пали,  Шульце  ничего  не  услышит.  Я
 279

видел,  как  он  крался  за  малюткой  в  сад,  у  него  прямо  слюнки  текли!
 Хольта  будто  кто  стегнул.  Но  тут  на  пороге  появился  Бем.
 —  Вы  что,  дрыхнете  в  карауле?  Хольт,  Гомулка,  живо  за  мной!
 Венскат  ушел  во  двор.  Хольт  спустился  в  подвал,  вытащил  из-
 под  горы  ящиков  один  с  патронами  для  автомата  Бема  и  вместе  с
Зеппом  отнес  его  в  караулку.  Тут  в  комнату  ворвался  Венскат.
На  нем  лица  не  было.
 —  Ребята!..  Господин  унтерфельдмейстер!  Там  в  саду  Шульце...
убитый!
 Бем  уставился  на  Венската,  беззвучно  открыл  и  закрыл  рот  и
вдруг  рявкнул:
 —  За  мной!
 Они  пересекли  двор  и  вбежали  в  сад.  В  кустах  лежал  Шульце.
Вид  его  был  страшен.  Вольцов  хладнокровно  наклонился  над  трупом.
Лоб  Шульце  был  рассечен  топором.  Он  лежал  на  спине,  как-то  стран¬
но  подогнув  под  себя  ноги.  Мундир  и  ширинка  расстегнуты.  В  левом
судорожно  стиснутом  кулаке  зажат  клок  белокурых  волос.  Вольцов
выпрямился.
 —  Крышка!—  Он  огляделся,  чего-то  ища.—  Смотрите!
 Хольт  увидел  в  траве  топор  —  тот  самый  топор.
 —  Господин  унтерфельдмейстер!—  крикнул  Венскат.—  Ведь
это  швейцарова  блондинка!  Он  пошел  за  ней,  а  когда  я  его  хватился—
смотрю,  он  тут  лежит!
 Но  Бем  уже  мчался  к  дому  швейцара.  Из  школы  выбегали  все
новые  бойцы.  Бем  рванул  дверную  ручку.
 —  Выломать  дверь!
 Вольцов,  грохоча,  колотил  и  колотил  прикладом,  пока  не  сорвал
запор.  Венскат  первый  ринулся  в  дом,  в  два  прыжка  пересек  перед¬
нюю  и  распахнул  дверь.
 Посреди  комнаты  с  охотничьим  ружьем  в  руках  стоял  швейцар
и  целился.  Грянул  выстрел.  Венскат  с  воплем  рухнул  на  пол.  Бем
вырвал  у  швейцара  ружье  и,  избивая  его  прикладом,  заорал:
 —  Сволочь!  Бандит!  Словацкая  скотина!
 Швейцар  упал.  Бем  яростно  топтал  его  подбитыми  железом
сапожищами.
 —  К  стенке  его...  Сейчас  же  к  стенке!
 Девушка  застыла  у  открытого  окна.  У  ног  ее  лежал  наполовину
упакованный  рюкзак.
 Бем  накинулся  на  девушку:
 —  Руки  вверх,  стерва!
 Девушка  подняла  руки.
 —  Феттер,  Вольцов!—  скомандовал  Бем.—  Венската  в  лазарет!
Гомулка,  Шведт,  поднять  бандита  и  к  стенке,  живо!  Хольт,  что  вы
прохлаждаетесь?  Отвести  эту  шлюху  —  и  к  стенке...  Не  опускать
руки,  стерва!  Мерман,  Рунге...  за  мной!—  и  Бем  выбежал  из  дома.
 Гомулка  и  Шведт  подняли  швейцара  на  ноги.  Он,  шатаясь,  пошел
перед  ними  по  коридору  во  двор.  Девушка,  не  ожидая  приказа,
сама  последовала  за  ним.
 Хольт  шел  в  трех  шагах  от  нее.  Она  сплела  дрожащие  руки  на
затылке,  белокурые  волосы  рассыпались  на  руки  и  плечи.  Спустив
 280

предохранитель,  он  держал  карабин  на  изготовку.  Левая  рука  об¬
хватывала  шейку  приклада,  палец  правой  лежал  на  спуске.  Если
она  побежит,  я  должен  выстрелить.  И  я  выстрелю.  Взгляд  его  уже
нащупал  точку  между  лопатками.  Чуть  левее,  подумал  он,  тогда  она
ничего  не  почувствует.
 Швейцар  прислонился  к  стене,  лицо  его  было  разбито  в  кровь.
Девушка  встала  рядом  с  ним.  Хольт  остановился  в  нескольких
шагах  с  карабином  наперевес.  Он  думал:  вот-вот  вернется  Бем  —
и  тогда  я  должен  выстрелить...
 Бем,  выглянув  из  двери,  заорал:
 —  В  подвал  обоих!  Поживее!..  Что  вы  плететесь,  как  черепахи!—
и  отворил  какую-то  черную  дыру  —  кладовую  с  массивными  стена¬
ми  и  железной  дверью.—  Вы,  Шведт,  стойте  здесь  на  посту,  пока
не  сменят.  Остальные  за  мной.
 В  караулке  собралось  все  отделение.  Вольцов  доложил:
 —  Венскат  убит.  Четыре  бойца  на  посту!
 Бем  переводил  взгляд  с  одного  на  другого,  бормоча  фамилии:
 —  Гомулка,  Хольт,  Феттер,  Цельнер,  Мерман,  Матцке,  Рунге...
Шведт  в  подвале...  Вы,  Вольцов,  примете  командование!  Я  звонил
оберфельдмейстеру.  Он  сейчас  на  станции.  Когда  вернется,  хочет
обоих  допросить.  Говорит,  дело  везде  дрянь  и  тут  не  лучше...  Первый
взвод  вызвали  обратно.  С  третьим  никак  не  удается  связаться.
Ночью  посты  будут  удвоены.—  Вольцов...  Шульце  отнести  на  мед¬
пункт.  Потом  очистить  первый  этаж  от  соломы  —  это  слишком  хоро¬
шее  горючее,  перевести  всех  на  второй  этаж,  а  внизу  оставить  только
караул.  Я  пошел  на  мост.  Как  только  оберфельдмейстер  вернется,
явитесь  к  нему.  Выполняйте.
 —  Первое  отделение,  слушай  мою  команду!—  крикнул  Воль¬
цов.—  Феттер,  сообщите  часовым,  что  их  пока  не  сменят!  Цельнер
и  Мерман,  отправляйтесь  за  Шульце!
 Феттер  двинулся  было  к  двери,  но  Вольцов  его  окликнул:
 —  Боец  Феттер,  почему  не  повторяете  приказание?
 —  Слушаюсь,—  опешив,  пролепетал  Феттер.
 —  Обращаясь  ко  мне,  надо  говорить:  господин  командир  от¬
деления!
 —  Слушаюсь,  господин  командир  отделения!
 —  Ступайте!  Живо!..  Порядок  прежде  всего!—  крикнул  Воль¬
цов.—  А  мы  пойдем  очищать  комнаты  в  первом  этаже.
 Вернулся  первый  взвод.  Весь  дом  сотрясался  от  удара  молотков.
Окна  первого  этажа  забивали  изнутри  сорванными  с  петель  дверями.
Кто-то  даже  приказал  использовать  для  этого  створки  дверей  чер¬
ного  и  парадного  ходов.
 —  Главное—чтобы  они  не  швырнули  нам  в  окно  гранату!—
пояснил  унтерфельдмейстер  Ришка,  командир  первого  взвода.
 К  вечеру  вернулись  Лессер  и  Бетхер.  Вольцов  спустился  к  ним
на  первый  этаж  отдать  рапорт.  Вернувшись  наверх,  он  сказал
Хольту:
 —  Можешь  носить  парабеллум,  он  не  возражает.
 281

Вечером  явился  Бем.  Хольт  видел,  как  он  вслед  за  оберфельд-
мейстером  спустился  в  подвал.  Вольцов  сообщил:
 —  Обоих  завтра  утром  передадут  эсэсовцам.
 Хольт  промолчал.
 Наконец  в  доме  все  стихло.  Первый  взвод  под  командованием
Ришки  благополучно  отбыл;  два  отделения  должны  были  охранять
станцию  и  два  —  патрулировать  город.  Второй  взвод  назначили
охранять  мост  и  школу.  Ночью  Бем  снял  еще  одно  отделение  из  двух,
охранявших  школу,  и  послал  на  мост.
 т—  Три  отделения  для  моста...  и  только  одно  для  школы?—
заикнулся  было  Гомулка.
 —  Обленились,  лодыри!—  заорал  Бем.—  Будете  сменяться  каж¬
дые  три  часа  и  баста!  Мне  люди  нужны!  Мост  важнее  казарм,  это
приказ  оберфельдмейстера!
 Оберформана  Ресслера  он  отпустил  с  неохотой.  Вольцов  уста¬
новил  парные  посты  у  обоих  входов  —  на  улице  и  во  дворе.  Кроме
того,  двое  часовых  должны  были  патрулировать  вокруг  школы.
 Они  сидели  в  караулке—  Вольцов,  Хольт,  Гомулка,  Феттер  и
оберформан  Ресслер,  тихий,  спокойный  человек,  который  сквер¬
нословил  редко,  только  в  минуты  крайнего  раздражения.  Вольцов
курил  толстую  сигару  и  комментировал  события  дня:
 —  Нас  здесь  четырнадцать  человек,  прибавьте  еще  Бетхера
с  Лессером.  Ночью  вернется  третий  взвод,  тогда  у  нас  людей  хватит.
 —  К  чему  вся  эта  паника,  не  понимаю,—  недоумевал  Феттер.—
Когда  начальство  лезет  на  стену  со  страху,  никогда  ничего  не
случается.
 Хольт  вышел  из  караулки.  Болтовня  ему  опротивела.  Постоял  у
двери,  глядя  на  застывших  в  темноте  часовых...  Он  думал  о  девушке
в  подвале.  Эта  мысль  терзала  его,  как  физическая  боль.  А  ведь  я
бы  ее  застрелил,  думал  он.  Он  никак  не  мог  разобраться  в  своих
мыслях!  Он  пошел  наверх  и  улегся  на  соломе,  но  сон  не  шел.
 В  одиннадцать  часов  они  с  Гомулкой  сменили  патрульных,  Го¬
мулка  наказывал  остальным:
 —  Не  подстрелите  нас  ненароком!
 Они  не  спеша  делали  обход:  по  улице,  мимо  школы,  через  сад,
вокруг  двора  и  с  обратной  стороны  вновь  выходили  на  улицу.  Забор,
примыкавший  с  двух  сторон  к  школе,  снесли.  Оба  молчали  и  напря¬
женно  вслушивались  в  ночную  тьму.
 Было  около  полуночи.  Они  вышли  из  сада  на  улицу.  Вдруг  в  го¬
роде,  почти  рядом,  хлопнул  выстрел.  Хольт  замер.  Завязалась
беспорядочная  перестрелка.  Короткие,  редкие  автоматные  очереди
перемежались  со  все  учащавшимися  винтовочными  выстрелами.
У  входа  в  школу  прокричали:  «Стой!»  Потом  и  там  грохнул  выстрел.
Гомулка  сорвался  с  места  и  побежал  к  подъезду.  Хольт  услышал  в
саду,  позади  себя,  торопливые  шаги,  кто-то  продирался  через  кусты.
Он  выстрелил.  В  темноте  впереди  него  сверкнуло  пламя  автомата.
По  ту  сторону  площади,  там,  где  улица  вела  в  город,  разгорелась
сильная  стрельба,  на  мгновение  стихла  и  вновь  вспыхнула.  Но  вот
стали  стрелять  и  из  школы.
 282

По  мостовой  гулко  протопали  шаги,  кто-то  бежал  со  стороны
города  к  школе,  но  около  сада  грохнулся  наземь  и  закричал:  «На
помощь!»  Хольт  в  два  прыжка  очутился  возле  упавшего;  боец  лежал
ничком.  Подняв  голову,  он  прохрипел:
 —  Городской  патруль...  Всех...
 Затем  голова  его  в  каске  со  звоном  ударилась  о  мостовую.  С  той
стороны  площади,  где  начиналась  улица,  короткими  очередями  за¬
строчил  пулемет.  Хольт  поспешил  спрятаться  в  кусты.  Но  стреляли
и  на*  дворе,  и  в  саду  за  ним,  совсем  рядом,  стреляли  отовсюду.  Он
выскочил  на  улицу  и  побежал,  прижимаясь  к  стене,  вдоль  здания
школы,  потом  бросился  наземь  и  пополз  к  подъезду.  Один  часовой
лежал  перед  входом,  второй  на  самом  пороге.  Хольт  перелез  через  не¬
го  в  парадное.  Там  распластался  Ресслер,  он  был  недвижим.
 Хольт  закричал:  «Не  стреляйте!»—  и  перекатился  в  сторону,
куда  не  мог  достать  пулемет,  который  обстреливал  вестибюль  школы
через  дверь.  Пули  непрерывно  щелкали  о  стены.  Наверху,  в  вести¬
бюле,  через  равные  промежутки  сверкали  выстрелы  из  карабина.
 Хольт,  прижимаясь  к  стене,  прополз  несколько  ступенек  и  в  вести¬
бюле  спрятался  наконец  за  выступ  стены.  Укрывшись  за  дверью
караулки,  Вольцов,  в  одной  майке,  без  каски,  стреляя  с  колена,  слал
пулю  за  пулей  через  дверь  на  площадь.  Хольт  видел,  как  Феттер
подтащил  к  Вольцову  из  караулки  раскрытый  ящик  с  патронами.
 Вольцов  заряжал.  Он  крикнул  что  есть  мочи,  иначе  Хольт  из-за
грохота  выстрелов  ничего  бы  не  услышал:
 —  Жив,  Вернер?  Скорей  к  черному  ходу!  Там  один  только  Кранц!
 —  Где  Зепп?—  в  свою  бчередь  прокричал  Хольт.
 Вольцов  локтем  роказал  на  караулку.
 —  Ему  царапнуло  физиономию!  Феттер  уже  перевязал!
 Хольт  стал  считать:  Гильберт,  Христиан,  Зепп  и  я—это  четве¬
ро.  Ресслер  убит  —  пять.  Убитые  часовые  на  улице  —  семь.  У  черно¬
го  хода  один  —  восемь.  .Шведт  и  Швертфегер  стояли  во  дворе
и  тоже,  должно  быть,  погибли  —  десять.  А  где  же  еще  шесть?
 —  А  где  остальные?—  крикнул  он.
 Вольцов  принял  у  Феттера  заряженный  карабин  и  отдал  ему  свой.
Он  ткнул  большим  пальцем  через  плечо.  Широкая  деревянная
лестница,  ведущая  на  второй  этаж,  находилась  прямо  против  входа.
По  деревянным  ступенькам  непрерывно  чиркали  пули.  Вольцов  уже
снова  стрелял.  При  отсвете  выстрелов  Хольт  увидел  на  расщепленных
ступеньках  три  неподвижных  тела,  четвертое  лежало  у  подножья
лестницы  в  вестибюле.  Десять  и  четыре  —  это  четырнадцать.
 —  А  где  же  Лессер  и  Бетхер?—  крикнул  он.
 Вольцов  ответил  между  двумя  выстрелами:
 —  Наверху,  боятся  спуститься  по  лестнице!—  Пуля  угодила
в  выступ  стены  возле  самого  его  лица,  обдав  его  известкой.—  Фет¬
тер,  каску!—  крикнул  Вольцов.  Феттер  подал  ему  стальной  шлем.
 Улучив  мгновение,  Хольт  наконец  проскочил  три  ступеньки,  ве¬
дущие  к  черному  ходу.  Справа  лестница  вела  в  подвал.  В  отворенную
дверь  черного  хода  тоже  непрерывно  стреляли,  пули  так  и  щелкали
о  стены.  Кранц  стоял,  прижавшись  к  косяку,  и  палил  во  двор.  Когда
на  мгновение  стрельба  стихла,  Хольт  услышал,  как  Бетхер  с  верхне¬
 283

го  этажа  крикнул:  «Внимание!»,  и  что-то,  звякнув,  упало  на  пол
вестибюля.
 Глаза  Хольта  уже  свыклись  с  темнотой.  Вольцов  стволом  кара¬
бина  притянул  к  себе  какой-то  завернутый  в  бумажку  предмет,  про¬
читал  записку  и  перебросил  Хольту.  Потом  молча  снова  стал  отстре¬
ливаться.  Хольт  поднял  сверток,  на  пол  вывалилась  связка  ключей.
Он  заполз  как  можно  дальше  в  угол  между  черным  ходом  и  дверью
в  подвал,  чиркнул  спичку  и  прочел:  «Приказ  оберфельдмейстера.
Немедленно  расстрелять  арестованных!  Ключ  прилагается.  Бетхер».
 Хольт  бросил  спичку.  Пусть  попробуют  сами  спуститься,  подумал
он,  вертя  в  руках  записку.  Он  посмотрел  на  Кранца.  Тот,  плотно
прижавшись  к  двери,  время  от  времени  стрелял  в  сторону  колодца.
С  улицы  пулемет  яростно  строчил  в  дверной  проем,  поливая  свин¬
цом  лестницу.  Тут  никто  не  рискнет  спуститься  —  ни  Лессер,  ни  Бет¬
хер.  Он  перекинул  карабин  за  спину.
 Когда  он,  нащупывая  ногой  ступеньки,  спускался  в  подвал,
сердце  бешено  колотилось  от  страха.  Он  вытащил  парабеллум  и  снял
с  предохранителя.  Держась  за  стенку,  пробрался  к  железной  двери.
А  когда  нашел  ее,  замер,  прислушиваясь.  От  страха  и  волнения  его
трясло  как  в  лихорадке.  Надо  взять  себя  в  руки!  Сверху  приглушенно
доносились  выстрелы.  Он  сунул  ключ  в  замок  и  повернул.  В  подвале
мерцал  огарок.
 Швейцар  загородил  собой  дочь.  Хольт  бросился  к  ним:
 —  Вам  надо  выбраться  отсюда.  Но  я  вас  выпустить  не  могу,  они
меня  самого  расстреляют!
 Девушка  уставилась  на  него  в  изумлении.  Теперь-то  она  поймет,
что  была  ко  мне  несправедлива,  подумал  Хольт.  Швейцар  обменялся
несколькими  словами  с  дочерью.  Она  крикнула:
 —  Стреляй  же,  фашист!
 Нервы  и  без  того  были  напряжены,  а  непонятное  упорство  девуш¬
ки  совсем  его  взбесило.
 —  Не  болтай  глупости!  Мне  приказано  вас  расстрелять,  и  если
,  кто  войдет,  я  попался.  Что  тогда  будет?
 Она  что-то  торопливо  втолковывала  швейцару,  который  недовер¬
чиво  переводил  взгляд  с  Хольта  на  пистолет  и  потом  что-то  отве¬
тил.
 —  Да  скорей  же!  —  нетерпеливо  воскликнул  Хольт.
 —  Ключи  есть?
 Хольт  кивнул.
 —  Там  напротив  инструмент...  Лом!
 Хольт  взглянул  вверх,  на  крохотное,  забранное  решеткой  оконце.
Он  понял.  Стал  подбирать  ключ  к  двери  напротив.  Девушка  уже
стояла  возле  него.
 —  Дайте!
 Она  отперла.  Швейцар  отстранил  Хольта  и,  порывшись  в  темной
каморке,  вытащил  толстую  кочергу.  Девушка  заперла  дверь  и  ключ
вернула.  Хольт  сунул  пистолет  в  кобуру.  Швейцар  взобрался  на
ящик  и  стал  кочергой  выламывать  прутья.
 —  Через  пять  минут  вы  должны  отсюда  убраться,—  заявил
Хольт.—  А  я  доложу,  что  вы  сбежали  еще  до  того,  как  я  спустился.
 284

Девушка  кивнула.  Он  хотел  было  захлопнуть  железную  дверь
и  вдруг  хрипло  проговорил:
 —  А  если  сегодня  ночью  ваши  нас...  вспомни  обо  мне!
 Она  вскинула  на  него  глаза.
 —  Прикончите  своих  командиров,  тогда  мы  скажем  нашим,  чтобы
вас  не  трогали.
 Спятила,  подумал  Хольт,  она  совсем  спятила!  Он  захлопнул  дверь,
повернул  ключ  и  побежал  наверх.
 Он  вернулся  в  вестибюль  в  тот  самый  миг,  когда  Кранц,  оборо¬
нявший  черный  ход,  выпустил  из  рук  карабин,  склонился  вперед  и,
все  больше  и  больше  скрючиваясь,  беззвучно  повалился  поперек
порога  открытой  двери.  Хольт  стал  на  колено  за  выступом  стены  и  вы¬
сунул  ствол  карабина.  У  колодца  опять  засверкали  вспышки  выстре¬
лов.  Кранц  вытянулся  и  застыл  недвижимый.  Хольт  расстрелял  всю
обойму.  Зарядил  и  стал  ждать.  Какая  бессмыслица!  —  думал  он.
 В  доме  стало  вдруг  тихо.  Вольцов  тоже  замолчал.  Но  снаружи
пулемет  все  еще  тарахтел.  Это  тянется  по  крайней  мере  уже  час,
подумал  Хольт.  Взглянул  на  часы.  Только  половина  первого.  Вольцов
крикнул:
 —  Вернер?
 Во  дворе  стрельба  замолкла.  Теперь  легко  можно  было  различить
отдаленный  шум  боя.  Дерутся,  должно  быть,  на  станции,  подумал
Хольт.  В  саду  послышался  треск  сучьев.  Во  дворе  раздались  воскли¬
цания  на  незнакомом  языке.  Ну,  теперь  они  скрылись,  решил  он.
 —  Вернер!  —  опять  позвал  Вольцов.
 На  этот  раз  Хольт  откликнулся:
 —  Кранц  тоже  убит!  Арестованных  я  не  расстрелял.  Они  смы¬
лись!
 Вольцрв  вскинул  карабин.  Феттер  тоже  начал  стрелять,  кто-то
часто  палил  из  «вальтера».  Потом  опять  стало  тихЪ.
 —  Подобрались  в  самым  дверям!  —  крикнул  Феттер.—  Думали
—  так  просто  войдут!
 Пулемет  вдруг  смолк.  Сильный  взрыв  потряс  все  здание  школы.
Второй,  третий,  четвертый.  Пол  закачался,  с  потолка  посыпалась
штукатурка...  Затем  наступила  мертвая  тишина.
 Голос  Вольцова:
 —  Господин  оберфельдмейстер!..  Это  наверху!
 Никто  не  отозвался.
 —  Дым!  —  закричал  Вольцов.—  Горим!
 Хольт  прислонился  к  стене.  Все.  Конец.
 —  Никого  не  впускать!  —  послышался  голос  Вольцова.
 И  он  бросился  вверх  по  лестнице.  На  мощеный  двор  падали  колеб¬
лющиеся  отсветы  пламени.  Вольцов,  громко  топая,  сбежал  вниз  и,
шмыгнув  за  выступ  к  Хольту,  крикнул:
 —  Каюк!  Лессер  и  Бетхер  убиты...  Ручные  гранаты!  Солома  так
и  полыхает!
 —  Гильберт!  —  закричал  Хольт.
 —  Заткнись!  —  Вольцов  снял  каску  и  провел  пятерней  по  волосам.
 —  Кто  же  остался?  —  спросил  Хольт.
 —  Только  мы  четверо  с  батареи,  больше  никого,—  ответил  Воль-

Двор  освещали  языки  пламени,  которые  все  сильнее  выбивало  из
окон,  лестница  озарялась  розоватыми  бликами.
 —  В  темноте  мы  бы  еще  проскочили,—  сказал  Вольцов,—  а  те¬
перь,  когда  от  пожара  светло  как  днем,  перещелкают  нас  всех.
Они  только  этого  и  ждут.—  Он  задумался.—  Давно  пора  было  ума¬
тывать  отсюда!  Когда  эта  мура  началась,  сразу  нужно  было  проби¬
ваться  на  станцию,  самое  было  бы  правильное.  Вот  что  следовало
бы  покойнику  Лессеру  зарубить  на  носу...  А  ведь  знал,  что  сегодня
начнется!  —  вдруг  со  злостью  воскликнул  он.
 Феттер  крикнул:
 —  Тут  все  время  сыплется  известь.
 —  Пусть  себе  сыплется,—  крикнул  Вольцов  в  ответ.—  Ты  лучше
следи  за  входом!—  Он  снова  задумался.—  Скажи-ка,  ты,  случайно,
не  отпустил  швейцара?
 —  Откуда  ты  взял?
 —  Странно!  Как  же  они  бежали?
 —  В  окно!
 —  Но  ведь  на  окнах  решетки!
 —  Прутья  выломаны,—  ответил  Хольт.—  Господи,  что  же  с  нами
будет?  Неужели  нам  здесь  живьем  сгореть?
 —  Да  помолчи!  —  бросил  Вольцов.—  А  куда  выходит  окно?  Во
двор?
 —  Нет,  в  сад.
 —  Дай  сюда  ключи,—  сказал  Вольцов.—  Пойду  погляжу!
 Он  сбежал  по  лестнице  в  подвал.  Хольт  слышал,  как  в  верхнем
этаже  с  треском  полыхало  пламя,  лопались  и  со  звоном  падали  во
двор  стекла.
 —  Черт!—  возмущенно  крикнул  Феттер.—  Они  разгуливают  на
школьной  площади,  как  ни  в  чем  не  бывало!  Что  они,  думают,  что
тут  нет  никого?
 Он  спустил  курок.  Прогремел  выстрел.  В  ответ  пулемет  послал
через  дверь  такую'очередь,  что  от  лестницы  во  все  стороны  полетели
щепки.  За  колодцем  и  возле  домика  швейцара  Хольт  при  свете  пожа¬
ра  увидел  еще  какие-то  фигуры,  но  стрелять  не  стал.
 Вольцов  появился  в  двери  подвала.
 —  Если  нам  хоть  чуточку  повезет,  выберемся  в  сад.  А  там  по¬
смотрим,  что  будет.
 Значит,  еще  что-то  будет.  Значит,  не  все  еще  кончено,  подумал
Хольт.
 —  А  Зепп?
 —  У  него  шок.  Мы  возьмем  его  с  собой.  Итак,  Христиан  пойдет
с  Зеппом.  А  мы  останемся  прикрывать.
 Он  еще  что-то  соображал,  склонив  голову  набок.
 Хольт  нетерпеливо  крикнул:
 —  Ну,  пошли!
 —  Постой!  Что  это  с  тобой  сегодня,  ошалел,  что  ли?  Я  вот
соображаю.  Выбьют  все-таки  они  нас  отсюда?  Боевого  задания  у
нас  не  было.  Думаю,  что  мы  имеем  право  пробиваться.
 —  Гильберт,—  заорал  Хольт,—  перестань!  Или  я  уйду  один.
 —  Нет,  ты  этого  не  сделаешь,—  ответил  Вольцов,  разозлив¬
 286

шись.—  Я  этого  не  допущу.  Организованное  отступление  —  да.  Но  не
беспорядочное  бегство!
 У  Хольта  невольно  мелькнула  мысль:  четыре  человека...  и  орга¬
низованное  отступление!
 Феттер  и  Гомулка  ползком  пересекли  вестибюль.  Добравшись  до
Хольта,  они  поднялись.  Гомулка  опирался  на  Феттера  и  на  свой  ка¬
рабин.  Он  обессилел.  Лицо  его  под  марлевой  повязкой  казалось
землисто-серым,  губы  посинели,  на  лбу  выступили  капельки  пота.
 —  Больно?  —  спросил  Хольт.
 —  Почти  что  нет,—  слабым  голосом  ответил  Гомулка  и  вме¬
сте  с  Феттером  скрылся  в  подвале.
 На  улице  опять  затараторил  пулемет.  Отстреливаясь,  Вольцов
крикнул:
 —  Да  бей  же,  Вернер!
 Кто-то  проскочил  через  озаренное  огнем  пространство  в  темноту
сада.  Хольт  расстрелял  все  патроны,  наверху  бушевало  пламя,  во
двор  с  грохотом  сыпались  кирпичи,  балки...  Вольцов  уже  был  возле
него,  он  примкнул  штык  к  карабину.
 —  Заряжай  и  бежим!
 Они  кинулись  в  подвал.  Хольт  взобрался  на  ящик  и  вылез  в  окно.
Вольцов  подал  ему  карабины.  Они  нырнули  в  кусты.  Спасены!
Хольт  оглянулся.  Пожар  все  разгорался,  снопы  пламени  выбива¬
лись  из  окон  и  взмывали  высоко  над  крышей.
 Четверка  друзей  благополучно  добралась  до  железнодорожной
насыпи  и  пошла  вдоль  полотна  к  станции.  Стрельба  в  городе  мало-
помалу  затихла.  Двигались  они  медленно,  Гомулку  приходилось  под¬
держивать.  Часам  к  двум  утра  наконец  приблизились  к  станции,  там
все  еще  трещали  выстрелы.  Спрятавшись  в  лесу,  в  стороне  от  желез¬
ной  дороги,  они  ждали,  пока  не  рассветет  и  не  кончится  перестрелка.
 Остатки  станционной  охраны  засели  в  будке  блок-поста.
 Вокруг  стояла  такая  тишина,  будто  ночью  ничего  не  произошло.
Они  явились  к  унтерфельдмейстеру  Ришке.  Бледный,  растерянный,
он  сидел  на  корточках  в  кругу  своих  бойцов.
 Гомулка  скоро  оправился  от  шока.  Он  попросил  Хольта  переме¬
нить  повязку.  Пуля  задела  щеку,  содрав  полосу*  кожи  наискось,
до  самой  мочки  уха;  рана  сильно  кровоточила.
 Вольцов  и  Феттер  тем  временем  отправились  с  несколькими
бойцами  в  город;  покинутый  жителями,  он  словно  вымер.  К  десяти
часам  робко,  разрозненными  группками,  к  станции  подошел  ли¬
шившийся  командира  и  сильно  поредевший  третий  взвод.  На  обрат¬
ном  пути  далеко  за  городом  на  него  напали.  Взводного  командира
убили.  Отделения  попрятались  в  лесах.  Немного  погодя  на  станцию
явился  Бем  с  личной  охраной  из  пяти  человек.  Бойцы,  дежурившие
на  мосту,  тоже  подверглись  нападению.  Бем  взял  на  себя  командова¬
ние  ротой  и,  пытаясь  установить  точную  цифру  потерь,  носился  взад
и  вперед  с  записной  книжкой.  Рота  численностью  в  сто  восемьдесят
пять  человек  убавилась  до  ста  тридцати  одного.
 Хольта  пробирала  дрожь  при  мысли  о  предстоящей  ночи.  Он
 287

лежал  в  хлебном  амбаре.  Вольцов  слонялся  по  станции.  Во  второй
половине  дня  он  заявил:
 —  Когда  стемнеет,  они  опять  нам  дадут  жару.
 Но  к  вечеру  в  городок  прибыла  моторизованная  часть  СС.  Бойцы
трудовой  повинности  столпились  у  грузовиков  перед  станцией.  Фет¬
тер  громко  восхищался:
 —  Гляди-ка,  какое  у  них  классное  оружие!
 —  Штурмовое,—  сказал  Вольцов,—  новые  автоматы  образца  со¬
рок  четвертого  года.
 —  Эх,  если  бы  нам  такое,—  воскликнул  Феттер,—  мы  бы  их
сегодня  ночью  наверняка  раздолбали!
 Хольт  безучастно  слушал,  сидя  на  бетонированной  погрузоч¬
ной  площадке  пакгауза.  Если  они  опять  налетят,  мы  еще  потеряем
полсотни  людей.  Завтра  еще  полсотни.  И  самое  позднее  послезавтра
придет  мой  черед.  Всего  два  дня...  Бем  приказал  строиться.  Бойцы
взобрались  на  грузовики.  А  эсэсовцы,  стоявшие  с  ружьями  к  ноге,
остались.
 Машины  свернули  в  долину  и  понеслись  по  дороге  вдоль  берега
бурного  потока.  Далекая  орудийная  стрельба,  доносившаяся  с  самого
утра  цз-за  гор,  все  приближалась.  К  вечеру  они  добрались  до  дерев¬
ни,  лежавшей  в  глубокой  котловине.  Она  была  буквально  забита
эсэсовцами.  Для  ночлега  отделению  выделили  покосившийся  сарай.
Наконец-то  выдали  горячую  пищу  и  довольствие.  В  школе  отделение
потеряло  все  имущество.  У  Хольта  сохранился  только  сухарный  ме¬
шок,  и  он  сунул  в  него  полученные  консервы  и  хлеб.  Сигареты  и  табак
подняли  настроение.  Хольт  отвел  Гомулку  на  перевязочный  пункт.
Осмотрев  рану,  санитар  презрительно  бросил:
 —  Вошь  укусила,  а  ты  шум  подымаешь!  Что  у  тебя  было?
Шок,  говоришь,  от  этой  царапины?  Ну,  ты  мне  не  заливай!
 На  следующий  день  большая  часть  эсэсовцев  ушла,  остались
только  штабы  и  обоз.  Бем  выспался  и  развернул  бурную  деятельность.
Из  имущества  эсэсовцев  отделение  получило  кое-какое  снаряжение
взамен  пропавшего  —  сухарные  мешки,  фляги,  лопаты  и  плащ-
палатки.  В  трех  взводах,  по  четыре  отделения  каждый,  осталось  по
сорок  одному  бойцу;  командирами  отделений  назначили  рядовых,
командирами  взводов  —  старослужащих  оберформанов.  Остава¬
лось  еще  шесть  человек,  из  них  Бем  решил  создать  «отдельную
команду»  и  во  главе  ее  поставить  Вольцова.  Вольцов  отобрал  себе
Хольта,  Феттера,  Гомулку  и  еще  двух  бойцов.  После  обеда  Вольцов
принес  водки.  Алкоголь  лишь  ненадолго  вернул  Хольту  силы  и  уве¬
ренность.  Скоро  им  опять  овладело  гнетущее  чувство  одиночества
и  страха.
 Бем  всюду  таскал  за  собой  команду.
 —  Отдельная  команда?  Личная  охрана  ему  нужна!  —  возмутился
Хольт.
 —  Телохранители  Адольфа  Бема  —  вот  мы  кто!  —  воскликнул
Феттер,  на  котором  последние  события,  видимо,  никак  не  отразились.
 288

4
 Рота  получила  новый  приказ  к  выступлению.  Вольцов  рассказал:
 —  Сегодня  ночью  эсэсовцы  захватили  деревушку  и  важный  пе¬
рекресток  и  сразу  двинулись  дальше.  Мы  должны  эту  деревушку
занять  и  охранять  перекресток.  Наконец-то  ясное  боевое  задание;
по  крайней  мере  будешь  знать,  что  делать!
 По  узким  тропинкам  и  еле  приметным  охотничьим  стежкам  они
все  выше  и  выше  взбирались  на  крутые  горные  склоны,  поросшие
девственным  лесом.  Бем  ориентировался  по  карте.  Одно  отделение
он  выслал  вперед  как  дозор,  а  рота,  растянувшись  длинной  цепоч¬
кой,  двигалась  следом.  По  широкой,  хорошо  укатанной  проезжей  до¬
роге  они  около  полудня  без  особых  происшествий,  хоть  и  усталые
от  марша,  достигли  места  назначения.
 Перед  ними  открылась  тянувшаяся  с  востока  на  запад  зе¬
леная  долина  километра  в  три  шириной.  Дорога  выходила  из  лесу
с  юга,  спускалась  круто  в  долину,  пересекала  ее,  затем  снова  карабка¬
лась  в  лесистые  горы,  уходя  на  север.  По  длине  с  востока  на  запад  че¬
рез  болотистые  луга  бежал  ручей,  по  берегу  его  шла  другая  дорога,
исчезавшая  на  западе  за  холмами.  Вольцов  окрестил  ее  нижней  до¬
рогой.  Там,  где  обе  дороги  пересекались  под  прямым  углом,  виднелось
с  полдюжины  домишек,  а  у  самого  ручья  —  два  низеньких  строения.
Это  и  была  вся  деревня.
 У  подножья  горы,  на  лугу,  Бем  приказал  остановиться.  Постепен¬
но  подтянулась  вся  рота.  До  перекрестка  было  с  километр.
 —  Первый  взвод,—  скомандовал  Бем,—  окапывается  здесь,  по
обе  стороны  дороги,  фронтом  на  юг,  к  горам.  Второй  и  третий  взвод  —
на  ремень!  Шагом...  марш!
 Шагах  в  ста  от  перекрестка  он  опять  велел  остановиться.
 —  Третий  взвод  идет  через  перекресток  и  мост  примерно  на  ки¬
лометр  за  деревушку  и  окапывается  там  фронтом  на  север,  к  горному
склону.  Третий  взвод,  выполняйте!
 Он  вытащил  карту  и  стал  совещаться  с  Ришкой.
 Хольт  огляделся.  Луга  были  заболоченные.  Н-да,  здесь  окапы¬
ваться  удовольствие  ниже  среднего,  подумал  он.  Справа  шагах  в
пятидесяти  у  дороги  стоял  дом,  должно  быть  трактир.  Слева  Хольт
увидел  три  одиноко  стоящих  крестьянских  двора,  нижнюю  дорогу,
за  дорогой  ручей,  через  который  был  перекинут  низкий  деревянный
мост.  Строения  по  ту  сторону  ручья,  дом  и  сарай,  очевидно,  при¬
надлежали  лесопилке  —  так  заключил  Хольт  по  штабелям  досок  во
дворе.  К  востоку  от  деревни  ручей  перегораживала  запруда.  Тут  от
ручья  ответвлялся  рукав,  нырял  под  шоссе  и,  пройдя  по  участку  ле¬
сопилки,  снова  с  ним  сливался.  Справа,  по  нижней  дороге,  примерно
в  двухстах  метрах  от  перекрестка,  Хольт  заметил  еще  один  крестьян¬
ский  двор,  вернее  его  остатки,  так  как  дом  спалили  дотла.
 Оба  унтерфельдмейстера  все  еще  совещались.  Вольцов  бесцере¬
монно  подошел.  Команда  потянулась  за  ним  и  столпилась  вокруг
начальства.
 —  Хорошо,—  сказал  наконец  Бем,—  второй  взвод  расквартиру¬
ется  в  деревце.
 19  Д-  Нолль
 289

Вольцов,  вытянув  руки  по  швам,  спросил:
 —  Почему  первый  и  третий  взвод  окапываются  в  километре  от
деревушки?  Не  следовало  бы  зря  дробить  силы!
 —  Не  рассуждать,  болван!—  рявкнул  взбешенный  Бем.—
Как  вы  смеете  лезть  не  в  свое  дело?
 Вольцов  что-то  очень  долго  поправлял  каску.
 Бем  закричал:
 —  Второй  взйод,  как  приказано,  в  деревню,  в  резерв!  Первый
и  третий  останутся  там,  где  окопались,—  в  открытом  поле  у  нас
над  этими  бандитами  преимущество,  я  больше  не  дам  себя  втянуть
в  уличные  бои.  Выставлю  на  нижней  дороге  парных  часовых,  а  вы,
болван  разэдакий,  с  вашей  командой  будете  стоять  в  карауле,  пока
у  вас  кишки  из  задницы  не  вылезут!—  Доругивался  он  уже  с  меньшей
яростью,  гнев  его  улегся.—  Составить  винтовки!  Можно  курить!—
Бем  развалился  на  траве  и  отстегнул  флягу.—  Вольцов!  Отдельной
команде  подыскать  квартиры!
 Они  зашагали  по  пыльной  дороге.
 —  Посмотри-ка!—  сказал  Вольцов  и  указал  рукой  вправо.  Воз¬
ле  стены  трактира,  у  самой  дороги,  лежала  серая  груда  окоченев¬
ших  трупов.—  Должно  быть,  эсэсовцы  пленных  расстреляли!—
и  через  плечо  бросил:—  Феттер,  осмотри-ка  три  крестьянских  двора
слева!
 Постояв  на  перекрестке,  Вольцов,  Хольт  и  Гомулка  направи¬
лись  через  мост  к  лесопилке.  Хольт  пошел  за  Вольцовом  в  дом.  Го¬
мулка  распахнул  дверь  в  мастерскую.  В  комнатах  все  стены  были
изрешечены  пулями.  Вольцов  затопал  по  лестнице  на  второй  этаж.
Хольт  под  разбитым  окном  увидел  труп  с  раздробленным  лицом  и
выбежал  на  волю.
 В  тот  же  миг  из  двери  мастерской,  находившейся  всего  в  несколь¬
ких  шагах  от  жилого  дома,  вышел  Гомулка,  нет,  не  вышел,  а  выва¬
лился.  Он  вцепился  в  дверную  ручку  и  потому  невольно  притворил
за  собой  дверь,  затем  бессильно  прислонился  к  стене.  Лицо  его  было
иззелена-желтым.  Его  всего  скрючило,  он  закрыл  глаза  ладонями.
 —  Зепп!—  испуганно  вскрикнул  Хольт.
 Гомулка  опустил  руки  и  застонал.  Взглянул  на  Хольта.  В  глазах
у  него  застыл  ужас.
 —  Не  ходи  туда!—  прохрипел  он.—  Ради  бога,  не  ходи!—
И  снова  прижал  ладони  к  глазам.
 Хольт  растерялся.  Предчувствие  чего-то  до  жути  страшного  сда¬
вило  ему  горло.
 Гомулка  глухо  проговорил:
 —  А  впрочем...  иди...  Ступай  же!
 Хольт  снял  карабин  с  плеча,  но  потом  снова  взял  на  ремень,
вытащил  парабеллум  и  поставил  на  боевой  взвод.  Распахнул  дверь.
Перед  ним  был  узкий  коридор.  Он  вошел.  Дверь  за  ним  закрылась.
Осторожно  заглянул  в  контору.  Никого.  Наконец  вошел  в  мастер¬
скую.
 Прошло  несколько  секунд,  прежде  чем  глаза  его  свыклись  с  тем¬
нотой.  И  тогда  он  увидел.  Но  то,  что  он  увидел,  было  так  чудовищно,
что  даже  сразу  не  укладывалось  в  мозгу,  а  составлялось  из  каких-то
 290

кусочков,  как  мозаика.  Но  вот  оно  дошло  до  его  сознания.  Все
закружилось,  какая-то  красная,  потом  черная  пелена  встала  перед
глазами.  Он  ухватился  за  косяк.  Хотел  бежать,  однако  ноги  не  слу¬
шались  и  дрожали.
 Он  увидел  циркульную  пилу.  На  усыпанном  опилками  и  пропи¬
танном  кровью  полу  было  разбросано  русское  обмундирование.
Тут  же  валялись  две  отпиленные  выше  колен  ноги,  рука  и  часть  бедра.
На  станине  лежал  обнаженный  безрукий  торс  мужчины.  На  груди
у  него  была  вырезана  пятиконечная  звезда.  Круглое  полотнище
пилы  вырвало  кишки,  и  внутренности,  клочья  мяса  и  кал  наполняли
комнату  невыносимым  зловонием.
 Кто-то  влетел  в  комнату  и  отпрянул.  Это  был  Вольцов.  Он  тоже
позеленел.  Поднял  плечи  и  резко  дернул  голову  в  сторону.  Схватил
Хольта  за  руку  и  выволок  на  воздух.  Хольт,  пошатываясь,  сделал
несколько  шагов.  К  горлу  подступала  тошнота.  Его  вырвало.  Воль¬
цов,  стоя  рядом,  приговаривал:
 —  Давай,  давай,  вытряхивай...  Сразу  легче  станет.—  Потом
хлопнул  его  по  спине.—  Пошли  отсюда!
 На  обратном  пути  они  встретили  Феттера  с  остальными.
 —  Два  дома  вполне  подходящие,—  сообщил  Феттер,—  но
в  хлеву  не  то  что  свиньи  —  кролика  не  найдешь!
 —  Молчи  уж  лучше!—  отрезал  Вольцов.
 Он  отправился  прямо  к  Бему.  Бем  спросил:
 —  Где?
 Вольцов  указал  рукой  на  деревню.  Бем  поднял  плечи  и  покачал
головой,  но  тогда  Вольцов  взбеленился.
 —  У  нас  тоже  нервы,  сходите  сами  посмотрите,  что  натворили
эсэсовцы.
 Ришка  отозвал  его  в  сторону  и  отстегнул  флягу.  Вольцов  ^кадно
глотнул.  Хольт  следил  за  всем  безучастным  взглядом.  Вольцов
протянул  ему  флягу.
 —  Пей!  Ну,  быстро,  это  водка,  она  помогает,  еще  глоток.  И  ты
тоже,  Зепп!
 Хольт  отхлебнул  и  передал  флягу  дальше.
 Феттер  повел  взвод  к  двум  крестьянским  дворам.  Скоро  совсем
стемнело.  Бем  расположил  отдельную  команду  на  нижней  дороге.
Хольт  и  Гомулка  охраняли  деревню  с  восточной  стороны,  у  стоявшего
на  отлете  сожженного  двора.
 Вольцов  патрулировал  деревню.  Около  полуночи  Бем,  мрачный
и  расстроенный,  проверял  посты.  Когда  он  ушел,  Вольцов  опять
подсел  к  Хольту  и  Гомулке  и  закурил.
 Он  рассказал:
 —  Предложил  ему  еще  раз  отозвать  оба  взвода  в  деревню.  Я  ему
сразу  сказал,  что  надо  сжечь  лесопилку,  а  он  уперся.  Если  словаки
отобьют  деревню  и  увидят  этот  сюрприз  на  лесопилке,  то  наверняка
на  нас  отыграются.  Не  понимаю  эсэсовцев!  Натворил  такое,  прячь
концы  в  воду!—  Он  затоптал  сигарету  и,  сказав:  «Я  еще  вернусь»,
растаял  в  ночном  мраке.
 19*
 291

Гомулка  за  весь  вечер  не  проронил  ни  слова.  В  движениях  его
была  какая-то  растерянность.  Но  теперь,  когда  они  стояли  одни  в
темноте,  он  неожиданно  заговорил:
 —  Я  это  знал.  Только  не  хотел  верить.—  И  немного  погодя  до¬
бавил:—  А  теперь  я  всему  верю.
 Хольт  снял  карабин  с  плеча  и  прижал  его  к  животу.  Око  за  око,
зуб  за  зуб,  подумал  он.
 —  Да  смилуется  над  всеми  нами  бог,  если  мы  не  победим!
 —  Победим?—с  презрением  произнес  Гомулка.—  Этого  не  мо¬
жет,  этого  не  должно  быть,  чтобы  такое  побеждало!
 Хольт  не  ответил.  Прошло  с  полчаса.  Кругом  было  тихо,  только
журчал  ручей.
 —  С  тех  пор  как  я  пошел  в  школу,  я  перестал  верить  в  бога,—
снова  заговорил  Гомулка,  путаясь  и  сбиваясь.—  И  никогда  не  смогу
в  него  верить...  Но  что  существует  дьявол,  я  верю.—  Он  говорил  ка¬
ким-то  надтреснутым  голосом.—  Когда  я  это  сегодня  увидел...  и  ког¬
да  думаю,  что  будет  с  Германией,  мне  кажется,  я  слышу  мать,  как
она  читает  мне  вслух  из  библии:  «В  те  дни  люди  будут  искать  смерти,
но  не  найдут  ее,  пожелают  умереть,  но  смерть  убежит  от  них...»  Я
вижу  конец  войны...  «Конь  бледный,  и  на  нем  всадник,  которому  имя
смерть;  и  ад  следовал  за  ним...»
 У  Хольта  по  спине  пробежали  мурашки.  Теперь  он  знал,  как  назы¬
вается  то  чувство,  что  вот  уже  много  часов  держит  его  в  тисках.
Это  смертельный  страх.  Всем  существом  своим  вслушивался  он  в  тем¬
ноту.  Луна  взойдет  только  под  утро.  Журчанье  ручья  все  заглушает.
В  одиночестве,  непроглядной  ночью,  на  безнадежном  посту...
 Вольцов  выкрикнул  пропуск  еще  до  того,  как  Хольт  услышал
его  шаги. 	ч
 —  Что  нового?  Ничего?  Скоро  час.—  Он  постоял  немного.—
Бем  завалился  спать.  Пойду  в  третий  взвод.  Если  что  —  сразу  стре¬
ляйте.
 И  исчез  во  мраке.
 Становилось  зябко.  В  черной  мгле  белесо  светился  поднимавший¬
ся  над  ручьем  и  медленно  ползший  по  низине  молочный  туман.  Гомул¬
ка  шепнул  на  ухо"  Хольту:
 —  Слышишь?
 Хольт  напряженно  всматривался  в  темноту.
 —  Вон,  впереди!
 Хольт  ничего  не  увидел  и  не  услышал.  Гомулка  поднял  карабин.
 —  Погоди!
 Хольт  медленно  пошел  по  дороге.  Он  думал:  зачем  я  иду,  ведь
Зеппу  нельзя  будет  стрелять!  И  все  же  шел  дальше.  Наконец  оста¬
новился,  прислушался!  Никого!  Только  ручей  журчит.  Хольт  повер¬
нулся  лицом  к  югу,  в  сторону  лугов.  Никого.
 Удйр  загремел  по  каске,  соскользнул,  задел  плечо,  опрокинул
наземь;  падая,  Хольт  повернулся  вокруг  собственной  оси,  и  тут  его
настиг  второй,  сокрушительный  удар  прикладом.  В  ушах  загудел
большой  медный  колокол,  этот  гул  взметнул  его  высоко  над  долиной,
так  что  начавшаяся  стрельба,  крики  сражающихся,  яростный  вопль
Вольцова,  погнавший  третий  взвод  под  градом  пуль  на  мост,  доно¬
 292

сились  до  него  откуда-то  издалека.  А  затем  и  это  угасло.  Хольта  зах¬
лестнуло  огромное,  жаркое  чувство  блаженства.
 5
 От  тряски  и  толчков  было  невыносимо  больно.  Хольт  застонал.
Повернул  голову  набок.
 —  Лежи  смирно!—  грубо  приказал  Вольцов.—  У  тебя,  должно
быть,  с  полдюжины  ребер  сломано.
 Хольт  лежал  в  грузовике.  Рядом  с  ним  кто-то  хрипел.  Он  снова
закрыл  глаза.  Голова  словно  раскалывалась  на  части.  Что  прои¬
зошло  —  он  не  помнил.
 —  Где  Зепп?—  еле  сЛышно  спросил  он.
 —  Тоже  здесь.  У  него  пуля  в  плече.  А  мне  прострелили  икру.  И
пропороли  руку  штыком.  Лежи  смирно,  еще  неизвестно,  что  у  тебя
там  отшибло  внутри!
 Хольт  повернулся  на  больной  бок.  Так  легче  было  лежать.  Но
этот  ужасный  хрип!
 Скоро  они  добрались  до  перевязочного  пункта.  Однако  раненых
там  не  приняли.  На  дивизионном  медицинском  пункте  от  них  тоже
отмахнулись  и  направили  дальше.  Они  все  ехали  и  ехали.  Хрип  рядом
с  Хольтом  оборвался.  Лишь  поздно  ночью  они  добрались  до  города.
Там  их  выгрузили.
 Наутро  Хольту  сделали  рентген.
 —  ‘  Пишите.*  Рентгеновский  снимок  левого  плечевого  сустава.
В  акромиональном  бтростке  имеется  перелом  без  смещения...
 И  дальше...
 —  Рентгеноскопия  грудной  клетки.  Диафрагма  хорошо  очерчена.
Сердце  нормальной  конфигурации.  Перелом  третьего,  четвертого,
пятого  ребер  по  задней  подмышечной  линии  без  существенного  сме¬
щения...
 Носилки  выкатили,  и  он  очутился  в  постели,  в  настоящей  постели
с  белоснежными  простынями.  Палата  была  маленькая.  Одна  из  трех
коек  пустовала,  а  на  другой  лежал  пожилой  человек  с  ввалившимися
щеками.  В  открытое  окно  виден  был  сад.
 —  Тут  уже  протекторат,  дружище!—  сказал  мужчина,—
тут  можешь  спать  спокойно!
 У  Хольта  все  плыло  перед  глазами.  Вечером  у  его  кровати  появи¬
лась  молоденькая  сестра  в  белом.  Она  спросила:
 —  Сколько  вам  лет?
 —  Скоро  восемнадцать.
 —  Значит,  только  семнадцать!—  воскликнула  она  сочувствен¬
но.—  Вам  больно?
 Он  отвернулся  и  стал  смотреть  в  окно  на  темное  вечернее  небо.
 Позже  она  пришла  еще  раз  и  сделала  ему  укол.
 —  Завтра  все  будет  хорошо!
 —  Как  вас  зовут?—  прошептал  Хольт.
 293

—  Сестра  Регина.  А  теперь  спать,  спать!
 На  следующее  утро  после  врачебного  обхода,  прыгая  на  одной
ноге,  в  палате  появился  Вольцов.  Лицо  его  сияло  от  удовольствия.
Хольт  давно  его  не  видал  таким.  Гильберт  натянул  брюки  на  ночную
рубашку,  левая  штанина  была  отрезана.
 —  Ну  как,  вояка?—  Он  уселся  к  Хольту  на  кровать.—  У  меня,
брат,  все  как  с  мылом  прошло,  обе  раны  в  мякоть.  Небо  не  забывает
старых  вояк!  Главный  врач  не  хотел  меня  тут  оставлять,  отправлял
в  гарнизон  на  амбулаторное  лечение,  ну,  пришлось  малость
симульнуть...
 —  Симульнуть?—  воскликнул  пожилой  мужчина  в  углу  и  даже
сел  в  кровати.  Он  был  тощий,  как  скелет.—  И  доктор  не  догадался?
Я  думал,  врачи  сразу  догадываются,  если  кто  симулирует.
 —  Какое  там!  Уж  кто-кто,  а  я  знаю,  вопросом  этим  интересова¬
лись  еще  в  мировую  войну  и  даже  раньше,—  ответил  Вольцов.—
Об  этом  все  подробно  расписано  не  то  в  «Очерках  о  работе  в  военных
лазаретах»  Пельцера,  не  то  в  «Военной  медицине»  Фрелиха,  ну  да
один  черт!  Я  сказал,  что  ничего  не  помню,  только  вдруг  увидел,  что
лежу  и  меня  рвет,  и  пока  меня  везли,  все  время  блевал,  и  так  это
мне  муторно  было.  И  что  ужасно  голова  болела,  но  если  говорить
по  правде,  то  с  головой  стало  чуть-чуть  полегче.  Главврачу  не  оста¬
валось  ничего  другого,  как  поставить  диагноз  —  тяжелое  сотрясение
мозга  и  предписать  мне  строгий  постельный  режим  на  двадцать  одни
сутки!
 Хольт  рассмеялся,  но  от  смеха  заболело  в  груди.
 —  А  если  он  тебя  здесь  застукает?
 Вольцов  покачал  головой.
 —  Тут  всего-то  два  врача,  и  сейчас  они  в  операционной.  Глав¬
ного  хлебом  не  корми,  только  дай  резать;  кого  хочешь  положит,
лишь  бы  требовалась  операция!  Это  ведь  не  госпиталь,  а  мирная
районная  больница.
 В  палату  вошла  сестра  Регина.
 —  Вольцов!  Это  что  такое?  Кто  вам  позволил  разгуливать!—
накинулась  она  на  него.—  Сейчас  же  в  постель!
 —  Сестричка,  мы  ведь  старые  школьные  товарищи,—  взмолил¬
ся  Вольцов,—  можно,  я  займу  вон  ту  пустую  койку?
 Секунду  она  была  в  нерешительности,  потом  улыбнулась:
 —  Ладно,  уж  так  и  быть,  откроем  детское  отделение!
 Вольцов  возмутился:
 —  То  есть  как  детское  отделение?  Ну,  уж  если...
 Но  она  приказала:
 —  Сейчас  же  лечь!—  и  дала  Хольту  таблетку.—  Это  снимет  боль.
 —  Ну,  как  я  это  провернул?—осведомился  Вольцов.
 Но  человек  с  ввалившимися  щеками  взволнованно  спросил  из
своего  угла:
 —  Послушай,  друг,  а  ты  еще  какие-нибудь  штуки  знаешь,  чтоб
врачей  обвести?
 Вольцов  сдержанно  ответил:
 —  Сперва  мне  надо  знать,  сколько  тебе  лет  и  из  какой  ты  части.
 —  Ландштурм,—  ответил  тот,—  до  сорок  третьего  числился  год¬
 294

ным  для  гарнизонной  службы  в  глубоком  тылу,  а  потом  записали
ограниченно  годным  к  строевой.  Я  в  Праге  служил,  при  комендатуре
корпуса.  Так  вот,  значит,  послали  меня  в  Словакию  в  одно  имение
привезти  свинью  пожирней  для  корпусного  интенданта.  Свинью  я
честь  честью  погрузил  на  «опель-блиц»,  а  тут  как  раз  заваруха  нача¬
лась,  меня  на  шоссе  и  подстрелили.  И  свинью  тоже.  Вот  я  и  попал
сюда.  Сквозное  ранение  легкого.  Тут-то  я  как  в  раю,  браток,  но  через
три  дня  меня  выпишут,  вон  она  беда-то  где!  Потому  интендант,  гово¬
рят,  рвал  и  метал  из-за  свиньи.  Теперь,  как  пить  дать,  на  фронт  уго¬
нят.  А  звать  меня  Август  Мейер.  Мне  пятьдесят  три  года,  евангели¬
ческого  вероисповедания,  женат,  четверо  детей.  Но  не  член  партии,
потому  что  раньше  был  социал-демократ.
 —  Ну  так  вот,—  сказал  Вольцов,—  Август  Мейер,  бывший  соци¬
ал-демократ  или  где  ты  там  состоял,  в  Стальном  шлеме  или  в  На¬
родной  партии  —  все  они  на  один  покрой...  Если  б  тебе  было  сорок
лет,  я  бы  тебе  ни  за  что  не  помог,  на  фронт  и  все!  Но  раз  тебе  пятьде¬
сят  три  и  у  тебя  четверо  ребят,  то  я  постараюсь  и  приспособлю  тебе
аппендицит,  воспаление  отростка  слепой  кишки.  Отросток-то  у  тебя
цел?  Превосходно.  После  операции  будешь  тянуть  сколько  можно,
попробуем  устроить  тебе  нагноение  шва  или  еще  что-нибудь,  потом
я  тебе  все  растолкую.  А  сейчас  припасай  масло.  Надо  не  меньше  чет¬
верти  фунта...
 —  Есть  у  меня,  есть,  даже  больше,—  обрадовался.  Мейер.—
Я  масло  всегда  домой  отсылаю.
 —  Ну,  тогда  тебя  могут  оперировать  хоть  сегодня  вечером!
Так  слушай!  У  тебя  вдруг  заболел  живот,  но  зверски  заболел!
Ты  стонешь  и  корчишь  рожи,  как  умеешь;  у  тебя  страшные  рези,  и
начались  они  ни  с  того  ни  с  сего,  как  гром  с  ясного  неба...
 —  Но  если  это  так  больно,—  нерешительно  произнес  Мейер,  и
лицо  у  него  вытянулось,—  может  быть,  лучше  что-нибудь  другое...
 —  Ну  и  дурак!—  воскликнул  Вольцов.—  Да  ничуть  это  не  боль¬
но;  это  ты  делаешь  вид,  будто  тебе  больно!
 —  Ах,  да,  верно  ведь!—  согласился  Мейер,  а  Вольцов  продолжал:
 —  Ты  как  раз  посмотрел  на  часы,  не  пора  ли  спать;  было,  ска¬
жем,  без  четверти  девять,  всегда  звучит  убедительно,  когда  помнишь
время.  И  болит  весь  живот,  не  только  справа,  но,  главное,  посредине,
примерно  под  пупком...
 Хольт  лежал  неподвижно.  Всплывали  воспоминания.  Последняя
ночь  в  деревне.  Бой  за  школу.  Словачка.  Лагерь  трудовой  повинности.
Гундель.  Горящий  Ваттеншейд.  Он  закрыл  глаза.
 —  Так.  Ясно!—  говорит  Мейер.
 —  Запомни:  не  ложись  на  левый  бок,  потому  что  тогда  еще  боль¬
ней!  Подтягивай  к  пузу  правую  коленку  —  это  облегчает  боль,  а  когда
они  тебе  будут  силком  выпрямлять  ногу,  стони  и  сразу  же  опять
подтягивай  колено.  Понял?
 Я  этЬго  искал...  искал  приключения,  думал  Хольт.  Так  что  нечего
хныкать  и  жаловаться,  если  даже  я  и  погибну.  Но  я  иначе  это  себе
представлял,  как  что-то  освобождающее,  очищающее,  героическое...
не  такое  бессмысленное.  Штурм  Лангемарка,  как  о  нем  писали
в  хрестоматиях,  всегда  был  моим  идеалом...  С  песней  ринуться  на
 295

смерть  за  Германию...  В  памяти  возникли  все  эти  книги,  раскрылась
страница,  набранная  готическим  шрифтом1:  «...пригнувшись,  ринуться
вперед,  с  ликующим  воплем  швырнуть  гранату  в  пулеметное  гнездо...
и,  сраженному  пулей,  упасть  с  последней  мыслью:  ...Германия...  Ис¬
пил  горькую  чашу  с  гордой  улыбкой  героя...»
 Ложь!  Все  книжки  лгали.
 —  Когда  нажимают,  болит  не  слева,  а  справа...  Потом  врач,  мед¬
ленно  и  все  сильнее  надавливая  на  живот  нажмет  справа  и  сразу
отпустит...  тут  ты  вскрикнешь:  ой!  А  когда  он  опять  нажмет,  ты  ни¬
чего  не  почувствуешь,  и  только  когда  он  снова  отпустит  —  застонешь
как  можно  громче...
 Детство  вспоминалось  сегодня  как-то  особенно  отчетливо.  Мне
не  было  и  десяти,  а  я  уже  играл  в  войну.  Говорил:  когда  вырасту
большой,  тоже  пойду  воевать.  И  вот  я  получил,  что  хотел.
 —  ...чтобы  картина  крови  соответствовала,  надо  за  двадцать  ми¬
нут  до  того,  как  у  тебя  возьмут  кровь,  как  можно  быстрее  сожрать
все  масло.  Сможешь?
 —  Думаю,  да,—  сказал  Мейер.—  Хоть  разок  наесться  маслица,
отчего  же?
 И  взрослые  это  допустили!  Это  они  втравили  меня.  Ай  да  Вер¬
нер,  вот  солдат  будет,  так  солдат!  Разве  моя  это  вина?  Что  я  тогда
понимал?  Но  взрослые,  те  должны  были  понимать.  Они  меня  этому
учили  из  года  в  год,  изо  дня  в  день,  они  толкнули  меня  на  этот  путь.
 —  Если  ты  все  хорошо  изобразишь,  они  должны  будут  тебя  опе¬
рировать,  и  никто  ничего  не  докажет!
 Хольт  отвернулся  к  окну.  Листья  на  кронах  деревьев  окрасились
в  бронзу.  Болтовня  Вольцова  назойливо  вторгалась  в  его  сознание.
Утром,  проснувшись,  он  подумал,  что  ему  удалось  уйти  от  всего  это¬
го.  Но  жизнь  преследовала  его.  Она  преследовала  его  в  образе
Вольцова  —  и  жизнь  и  война.  Если  б  я  не  очнулся,  все  было  бы  теперь
позади.  И  ничего  не  было  в  этом  страшного.  Было  хорошо.  Ожидание
страшно,  но  сама  смерть  легка.
 Вольцов  снова  и  снова  повторял  свои  наставления,  вдалбливая
их  Мейеру.
 —  Лучше  всего  сделать  это  сегодня  же  вечером,—  сказал  Мей¬
ер,—  пока  ты  здесь  и  можешь  мне  помочь!
 Хольт  не  слушал.  Боль  утихла.  Голова  прояснилась.  Им  овладело
ощущение  отрешенности  и  покоя.  События  последнего  года  вереницей
проходили  перед  ним,  события,  которые  каждое  в  отдельности,  мо¬
жет  быть,  и  потрясли  его,  а  может  быть,  только  напугали,  но  теперь,
когда  он  окидывал  их  взором,  представали  как  звенья  единой  цепи,
и  цепь  эта  приковывала  его  к  жизни  и  не  отпускала.
 Началось  с  Мари  Крюгер,  думал  он.  До  этого  все  было  просто
и  ясно.  Когда  она  сказала  мне  о  Майснере,  тут  оно  и  пошло.  Потом
в  горах  кто-то  из  ребят  рассказал,  как  отбирают  скот  на  Украине
и  о  случае,  когда  расстреляли  крестьянина  и  всю  его  семью.  Потом
Ута  —  «все  эти  жертвы  напрасны».  Потом  фрау  Цише  и  неописуемо
гнусная  работа  ее  мужа.  Потом  отец:  «...в  польских  концентрацион¬
ных  лагерях  эсэсовцы  убивают  сотни  тысяч...»  Потом  история  с  рус¬
скими  военнопленными  на  батарее.  Потом  допрос  в  бараке  Кутшеры.
 296

Потом  судьба  Гундель.  Потом  эта  словачка.  А  потом  лесопилка.
 Я  все  знаю.  Коммунистов  казнят,  евреев  душат  газами,  военно¬
пленных  избивают  и  морят  голодом,  польских  детей  вывозят  в  Гер¬
манию,  украинцев  угоняют  в  Рурскую  область,  дрвушек  расстрели¬
вают,  партизан  пытают  до  смерти.  Я  это  знаю.  Я  пытался  об  этом
забыть.  Но  как  только  забывал,  непременно  случалось  что-то  новое.
Это  преследует  меня,  вторгается  в  мою  жизнь,  я  в  этом  увяз  и  никог¬
да  не  вырвусь.  Теперь  уже  не  свернешь  в  сторону.  Возврата  нет.
Я  должен  познать  все  муки  ада.  И  раньше  не  будет  этому  конца,
не  будет  покоя,  не  будет  забвенья...
 И  я  это  не  только  знаю,  думал  он,  но  что-то  от  этого  сидит  и  во  мне.
Что-то?  Я  же  во  всем  этом  участвую!  Если  б  Бем  приказал  расстре¬
лять  ее,  я  бы  ее  расстрелял.  И  если  завтра  мне  прикажут...  расстре¬
ляю.
 О  господи!
 Но  тот,  кто  бы  ее  расстрелял,  был  бы  не  я.  Я  же  получил  приказ
Лессера  тогда  ночью  и  не  выполнил  его,  я  отпустил  их.  И  русских
тоже  взял  под  защиту.  Тот,  кто  мысленно  уже  целился  —  между
лопатками,  чуть  левее,—  это  был  не  я.  И  все  же  мы  оба,  тот  и  я,  мы
так  и  будем  действовать  по  уставу.  Смотреть  прямо  перед  собой,  и
вперед  —  шагом  марш!
 Может,  так  и  нужно...  чтобы  мы  стали  наконец  самими  собой.
Может  быть,  так  и  нужно,  чтобы  нам  самим  пришлось  все  это  на
себе  испытать:  бесконечные  налеты,  разрывы  бомб,  море  огня,  муки
и  смерть  —  и  так  скоро  будет  всюду,  по  всей  немецкой  земле.  Он  дре¬
мал.
 —  Где  Зепп?—  спросил  Хольт.—  Где  Христиан?  Что  вообще
произошло?  Как  это  тебе  проткнули  руку  штыком,  Гильберт?
 Вольцов  отвечал  с  полным  ртом  —  он  завтракал.
 —  Зепп  тоже  тут.  Христиан?  Околачивается  где-нибудь  цел  и  не¬
вредим,  этот  всех  нас  переживет.  Шмидлинг  не  зря  окрестил  его
трупом,  вот  смерть  его  и  обходит.  Никогда  бы  не  подумал,  что  из  него
получится  такая  хладнокровная  бестия!
 —  Но  как  мы  попали  на  грузовик?
 —  А  было  так:  наших  парных  часовых  словаки  сняли  без  единого
выстрела.  И  сразу  проникли  в  деревню.  Когда  поднялась  стрельба,
я  был  в  третьем  взводе.  Мы  со  всех  ног  бросились  туда,  но  когда
подбежали  к  ручью,  они  все  уже  заняли,  только  в  одном  дворе  наши
еще  отстреливались.  Через  ручей  нас  не  пустили.  Мы  дважды  пыта¬
лись  перейти,  но  они  открыли  такой  сильный  огонь,  что  уложили  по¬
ловину  взвода.  На  мосту  я  и  получил  свою  порцию  —  сквозь  сапог.
Мы  засели  на  лесопилке,  всё,  что  осталось,—  двадцать  один  человек.
 —  А  первый  взвод?
 —  Как  окопался  на  лугу,  так  и  сидел  там.  А  мы  —  мы  обороняли
лесопилку.  Я  посылал  связных  к  первому  взводу  через  луг,  одного—
другого,  но  ни  один  не  проскочил.  Дрались  всю  ночь  напролет.  Два
раза  они  прорывались  во  двор  и  раз  даже  были  уже  в  коридоре,  мы
отбили  их  врукопашную.  Феттер  впереди  всех,  как  бешеный.  А  бились
 297

мы  так  зверски  не  ради  чего-нибудь,  нам  и  приказа-то  никто  не  давал,
а  только  чтобы  нас  не  застукали  там,  где  вся  эта  эсэсовская  работа  на
виду  была.  Я  нарочно  все  показал  ребятам.  Вот,  сказал  я  им,  теперь
понимаете,  что  должны  драться  до  последней  капли  крови?  Они  и  дра¬
лись.  Со  страху!  Когда  рассвело,  нам  стало  видней,  но  они  так  метко
били  по  нашим  окнам,  что  любо-дорого;  вот  это  стрелки!  А  у  нас
патроны  на  исходе!  И  осталось  нас  под  конец  человек  девять.  Я  уже
ни  на  что  не  рассчитывал,  думал  только  об  одном:  как  быть,  чтобы
меня  не  накрыли  в  лесопилке?  На  наше  счастье  с  востока,  по  нижней
дороге,  шла  колонна  грузовиков  под  охраной  трех  бронетранспорте¬
ров,  с  мотопехотой  при  пулеметах  и  двадцатимиллиметровке.  Они
разнесли  в  пух  и  прах  всю  деревню.  И,  можно  сказать,  в  послед¬
нюю  минуту  вызволили  нас  из  лесопилки.  А  первый  взвод  торчал  в
своих  окопах  и  ухом  не  вел,  потому  что  приказа,  видишь,  у  них  не
было.  Слыхал  такое,  а?  На  рассвете  они,  правда,  попытались  про¬
биться  к  деревне,  но  на  открытой  местности  атака,  натурально,
захлебнулась.  Как  только  мотопехота  подошла,  партизаны  сразу  в
лес.  Их  и  было-то  всего  человек  тридцать,  но  все  снайперы.  А  теперь
послушай,  что  с  Зеппом  было.  Его  ранило  в  плечо,  и  он  заполз  в
сожженный  двор,  забился  там  в  подпол.  А  над  ним,  в  обгоревшем
доме,  партизаны  установили  пулемет  и  поливали  лесопилку.  И  всю
ночь  стаскивали  в  подпол  расстрелянных,  тех,  что  у  трактира  лежали.
Зепп  спрятался  за  какую-то  рухлядь,  чуть  не  помер  со  страху.  Тебя
мы  подобрали  на  нижней  дороге.  Один  из  грузовиков  повез  раненых,
четверо  в  пути  скончались.  А  остатки  роты  мотопехота  прихватила
на  бронетранспортерах.—  Он  заложил  руки  за  голову.
 Хольт  опять  лежал  с  закрытыми  глазами.  Значит,  и  Зепп  прошел
через  это.  И  я  тоже  прошел.  К  чему?
 К  вечеру  Мейер  в  самом  деле  начал  симулировать.  Вольцов  на¬
ставлял  его.  Дежурила  сестра  Регина  —  неизвестно,  когда  она  во¬
обще  отдыхала.  Она  стояла  у  кровати  Мейера.
 —  А  теперь  вытяните-ка  все-таки  ногу!
 —  Нет!  Тогда  будет  еще  больней!—  стонал  Мейер.
 —  Так,  так,—  сказала  она.—  Что  ж,  я  сейчас  позову  врача!
 —  Ну  как?  —  осведомился  Мейер.
 —  Олух  царя  небесного!—  накинулся  на  него  Вольцов.—  Что
же  ты  говоришь:  будет  больней!7  Надо  говорить:  больно!  А  когда
он  тебя  станет  щупать,  нужно  кричать:  ой!
 Младший  ординатор,  еще  совсем  молодой  человек  в  темных  ро¬
говых  очках  с  толстыми  стеклами,  нагнулся  над  кроватью  Мейера
и  откинул  одеяло.  Он  стоял  спиной  к  Вольцову.  Рядом  с  ним  накло¬
нилась  сестра  Регина.
 —  Так  больно?
 —  Везде  больно!—  охал  Мейер.
 Он  повернулся  лицом  к  Вольцову.  Вольцов  стоял  на  коленках
в  постели  и  подавал  ему  знаки.  Но  Мейер  ничего  не  понимал.  Вид
у  него  был  жалкий  и  совсем  больной,—  он,  должно  быть,  очень  боял¬
ся,  что  его  разоблачат  как  симулянта.
 298

—  А  тут  болит?
 —  Стонать!—  не  вытерпев,  скомандовал  Вольцов.
 Мейер  застонал.  Врач  обернулся:
 —  Что  это  с  вами?
 —  Опять  взялся  стонать!—  поспешил  поправиться  Вольцов.—
Стонет  и  стонет  —  всю  душу  вымотал.
 —  Уж  очень  у  вас  слабые  нервы!—  недовольно  буркнул  врач  и
продолжал  обследовать  больного.
 —  Так  больно?
 —  Нет...  Ай!!—  закричал  Мейер.
 —  Повернитесь  к  стенке!
 Мейер  повернулся  на  левый  бок  и  застонал.
 —  Что  такое?
 —  Больно...  потому  что  с  этой  стороны  всегда  больше...—  запи¬
наясь,  пробормотал  Мейер.
 —  Классический  случай,—  сказал  врач  сестре  Регине.—  Все
симптомы  налицо,  странным  образом  нет  защитной  реакции,  но  слу¬
чается,  что  она  отсутствует.  Обойдемся  без  ректального  исследо¬
вания.  Я  уже  сказал:  классический  случай.
 —  И  вот  насчет  рвоты  еще!—  робко  вставил  Мейер.—  До  того
мне  сейчас  плохо  было,  и  весь  живот  болит,  не  только  справа!
 В  виде  исключения  дайте  дилаудид,—  сказал  врач.—  С  утра
подготовить  и  —  в  операционную,  шеф  никогда  не  оперирует  в  подо-
строй  стадии,  но  я  его  еще  увижу  сегодня  и  предупрежу.  А  сейчас
мне  нужен  лейкоцитоз.  Они  успеют?
 Едва  дверь  за  ним  закрылась,  как  Вольцов  крикнул:
 —  Масло!  Скорей  жри  масло!
 Мейер  дрожащими  руками  вытащил  из  ночного  столика  желтую
пластмассовую  коробку,  погрузил  в  нее  два  пальца  и  стал  лихорадоч¬
но  запихивать  масло  в  рот.  Потом  бросил  коробку  в  ящик  и  глотнул.
Глаза  полезли  у  него  на  лоб.  Он  глотал  и  давился.
 —  Только  чтобы  не  вырвало!—  крикнул  Вольцов.—  Хоть  кула¬
ком,  а  протолкни!
 Мейер  зажал'рот  рукой.  Его  тошнило.
 Сестра  Регина  вошла  в  палату  и  тут  же  вышла,  а  когда  вернулась
с  тазиком,  Мейер  уже  одолел  масло  и  лежал  весь  взмокший  и  обесси¬
ленный,  но  счастливый.
 —  Полегче  стало?—  спросила  она  участливо.—  Погодите,  я  сей¬
час  приготовлю  все  для  укола.
 —  Что  я  тебе  говорил?—  торжествовал  Вольцов.—  Августа  Мей¬
ера  оперируют!  Потом  дать  ране  хорошенько  загноиться.  Надо  вте¬
реть  туда  гной  из  фурункула,  очень  кстати  он  у  тебя  выскочил!
Но  главное  —  сейчас  надо  непременно  переждать  минут  двадцать.
Лучше  всего  я  уведу  тебя  пока  в  уборную.  Пошли  быстро!
 Он  соскочил  с  кровати.
 —  Дружище,  ввек  не  забуду!—  расчувствовался  Мейер.—
Кончится  война  —  приезжай  ко  мне.  Хольт,  ты  тоже.  У  меня  свой
двор,  землица!  Самого  жирного  гуся  для  вас  зарежу.  Хорошие  у  нас
места  —  это  как  раз  на  полпути  между  Эрфуртом  и  Веймаром...—
И  оба  в  ночных  сорочках  исчезли  за  дверью.
 299

Сестра  Регина  уставилась  в  недоумении  на  пустые  кровати.
 —  Вот  так  так!—  Она  положила  шприц  на  столик  с  инструмен¬
тами  возле  окна  и,  подойдя  к  кровати  Хольта,  встала  у  него  в  ногах.
 —  Ну,  а  как  мы  себя  чувствуем?—  спросила  она.
 —  Спасибо.  Боли  не  возобновлялись.  Таблетка  так  хорошо  меня
успокоила.
 —  Да-а-а?—  протянула  она.—  Насчет  успокоительного  действия
я  ничего  не  слышала,  не  то  больше  не  получите.  Это  был  эукодал!
 В  белом  халатике  и  шапочке  на  белокурых  волосах,  озаренная
последними  отсветами  угасающего  дня,  она  казалась  Хольту  каким-
то  сказочным  видением,  призрачным  и  нереальным.  Он  молча  глядел
на  нее  и  думал:  есл/и  есть  на  земле  справедливость,  когда-нибудь  и
за  ее  спиной  кто-нибудь  будет  стоять  и  целиться:  между  лопаток,
чуть  левее.
 —.  Сестра  Регина...—  сказал  он  наконец.—  Вы  ведь...  хорошая...
 Она  улыбнулась.
 —  Что  это  вы?
 Он  сказал:
 —  Все  мы  за  это  ответим.  И  вы  тоже.
 Она  чуть  наклонила  голову  и  присела  к  нему  на  кровать.
 —  Что?  Что  вы  говорите?
 Он  смотрел  куда-то  мимо  нее.  Контуры  окна  расплывались  в  су¬
мерках.
 —  Девушка...  как  вы,—  проговорил  он,—  такая  же  молоденькая,
словачка,  и  тоже  белокурая...  защищалась  и  убила  одного  из  наших...
он  пытался  ее  изнасиловать.  Ее  должны  были  расстрелять.  И  если  б
мне  приказали...  я  бы  ее  расстрелял.
 —  Но...  ведь  вы  ее  не  расстреляли,—  тихо  произнесла  она.—
Значит,  вы  можете  спать  спокойно.
 —  Я  ее  даже  отпустил,—  еле  слышно  прошептал  Хольт.—
Но  это  ничего  не  меняет.  Я  был  уверен,  что  это  не  откроется,  иначе
у  меня  не  хватило  бы  духу...  Что  же  это  такое?
 Она  долго  сидела  молча.  Потом  сказала:
 —  Попробуйте...  молиться!
 Хольт  ничего  не  ответил.  Только  покачал  головой.  Судьба,  про¬
видение,  бог...  Что-то  в  нем  восставало:  не  хочу  никакого  бога!
Люди  в  этом  повинны  —  может  быть,  потому,  что  несовершенны,  или
еще  почему.  Бог  не  может  быть  повинен,  иначе  все  проклянешь!
 Внезапно  решившись,  она  встала,  принесла  шприц,  обнажила
его  руку,  игла  вонзилась  ему  под  кожу.
 Очень  скоро  его  стало  клонить  в  сон.
 —  У  меня  к  вам  просьба,  сестра  Регина.  Нельзя  ли  завтра  пере¬
вести  Зеппа  Гомулку  в  нашу  палату,  на  кровать  Мейера?
 —  Это  тот,  с  простреленным  плечом?—  Она  кивнула.—  А
теперь  спать!—  И,  желая  его  успокоить,  добавила:—  Сюда  должен
прибыть  санитарный  поезд.  Он  идет  в  Германию.  Я  попытаюсь  устро¬
ить  так,  чтобы  вас  отправили.
 Он  лежал  с  закрытыми  глазами.  Она  тихо  погладила  его  по  го¬
лове.  Засыпая,  он  еще  слышал  грубый  голос  Вольцова,  укладывав¬
шего  Мейера  в  постель.
 300

Утром  Гомулка  уже  лежал  у  окна;  все  лицо  у  него  было  заклеено
пластырем,  плечо  забинтовано.  На  вопросы  Хольта  он  отвечал  од¬
носложно.  Вольцов,  который  здесь  впервые  после  отпуска  опять
начал  шутить,  заявил:
 —  Мейера  оперировали!  Главврач  не  мог  отказать  себе  в  удо¬
вольствии  вскрыть  ему  брюхо.
 Хольт  дремал.  Только  к  вечеру,  когда  в  палату  закрались  сумерки,
он  стряхнул  с  себя  оцепенение.
 Заступившая  на  дежурство  сестра  Регина  спросила:
 —  Ну,  как  наши  пациенты  в  детском  отделении?
 Вольцов  бурно  запротестовал,  но  она,  присев  на  подоконник,  толь¬
ко  весело  рассмеялась.
 Хольт  осведомился:
 —  Это  правда,  что  вы  вчера  говорили  о  санитарном  поезде?
 —  Поезд  придет  завтра,—  ответила  она.—  Вам  разрешено  ехать.
 —  Но  если  Зепп  и  Гильберт...
 —  Я  так  и  думала.  Что  касается  вас,  Вольцов,  то  главврач
немного  поморщился,  но  все  же  подписал.  Мне  велено  отправить
всех  вас  в  детскую  больницу.—  Она  снова  засмеялась.
 Вольцов  проворчал:
 —  Подумаешь,  на  два-три  года  старше  нас!
 Гомулка  вдруг  сказал  со  своей  кровати:
 —  Что  мы  отсюда  выберемся  и  что  вообще  нам  так  повезло  —
мы,  прямо  сказать,  не  заслужили!
 —  Заслужили!—  расхохотался  Вольцов.—  Ты  что,  бредишь?
Разве  такое  бывает  по  заслугам?  Надо  иметь  связи!  На  этот  раз
связи  у  Вернера!  Когда  дело  касается  девочек...
 —  Гильберт!—  рассердился  Хольт.
 Но  Вольцов,  нимало  не  смущаясь,  продолжал:
 —  И  слепому  видно,  сестричка,  что  Хольт  вам  зубы  заговорил!
 Она  оперлась  руками  о  подоконник  и  рассмеялась,  сверкнув
 ослепительно  белыми  зубами.
 —  А  вам  что,  не  нравится,  что  я  отдаю  предпочтение  Хольту?
У  меня  всегда  свои  любимчики,  и  потом  он  ведь  не  орет,  как  вы.
Всегда  вежлив  и  галантен,  не  такой  солдафон,  как  некоторые!
 —  Вы  поедете  в  настоящем  спальном  вагоне,—  оповестила  она  на
следующее  утро,  складывая  их  вещи.—  Очень  бы  хотелось  с  вами
уехать,  но,  увы,  мне  нельзя:  надо  отслужить  свой  срок,  тогда  подыщу
какую-нибудь  работенку  у  себя  в  Шверине.
 Когда  за  ними  явились  санитары  с  носилками,  сестры  Регины
не  было  в  палате.  Хольта  несли  вниз  по  лестнице,  а  он  думал:  жаль,
что  не  пришлось  с  ней  проститься...
 Его  поместили  с  Гомулкой  в  отдельном  купе.  Вольцов  лежал'по
соседству.  Через  тонкую  перегородку  купе  Хольт  слышал,  как  он  кого-
то  честил:
 —  Мослы-то  подбери,  дурья  голова!
 Персонал  попался  какой-то  неприветливый,  угрюмый.
 Наутро  они  были  в  Праге.  Хольт  всю  ночь  не  сомкнул  глаз.
Толчки  причиняли  ему  боль.  Гомулка  тоже  чувствовал  себя  отвра¬
тительно.  Между  Прагой  и  Дрезденом  поезд  часто  и  подолгу  стоял  на
 301

перегонах.  Более  суток  они  тащились  до  Шандау,  а  там  еще  целый
день  проторчали  на  запасном  пути.  Лишь  на  следующее  утро  поезд
прибыл  наконец  в  Дрезден.  На  санитарных  машинах  их  доставили  в
большой  тыловой  госпиталь.  Хольт,  Вольцов  и  Гомулка  снова  лежа¬
ли  койка  к  койке  в  одной  палате.
 4  Из  окон  видна  была  Эльба.  Жизнь  в  госпитале  больше  напомина¬
ла  казарму,  чем  больницу.  Через  несколько  дней  Вольцов  заявил:
 —  С  меня  хватит.  Я  выписываюсь!
 Вечером  он  получил  письмо  от  Феттера.
 —  Остатки  роты  опять  вернули  в  лагерь,—  сообщил  он.—
Феттер  пишет,  что  его  примерно  в  середине  октября  отпустят.
 Два  дня  спустя  Вольцов,  одетый  по-дорожному,  стоял  у  постели
Хольта.  Они  впервые  расставались.
 Гомулка  почти  не  разговаривал.  Лежал  в  кровати  и  глядел  прямо
перед  собой  в  пространство.  Изредка  его  навещал  дядя,  живший
в  Дрездене  зубной  врач.
 Хольт  читал  томик  лирики  Гельдерлина.  Вначале  он  никак  не  мог
привыкнуть  к  необычному  ритму.  Смысл  стихов  не  всегда  открывал¬
ся  ему.  Чаще  он  воспринимал  лишь  настроение  —пронизывающую
их  глубокую  печаль.  Но  отточенность  и  мелодия  стиха  волновали
его,  даже  когда  слова  оставались  непонятны.  Были  стихи,  которые
навсегда  запечатлелись  в  его  памяти:  гневная  отповедь  юноши
«Мудрым  советчикам»  и  особенно  элегия  «К  природе».  Он  читал  и
перечитывал  их  столько  раз,  что  запомнил  наизусть.  Да,  юношеские
мечты  умирают,  думал  он,  это  как  раз  то,  что  я  переживаю  сейчас:
надежды  и  стремления  улетучиваются,  срывается  завеса  иллюзий,
за  которой  пряталась  жизнь.  Что  же  остается?  Одинокое,  коченею¬
щее  я,  и  не  дано  ему  знать  покоя.  Он  читал:  «И  вестники  победы  схо¬
дят  во  мрак,  возвещая:  битва  выиграна!»  Это  потрясло  его.  «Живи
и  здравствуй  на  земле,  о  родина,  и  не  считай  убитых!  За  тебя,  люби¬
мая,  ни  один  не  пал  напрасно...»
 Если  бия  мог  это  сказать!—  думал  он.  Если  бия  мог  видеть  в
войне  страшное,  но  чистое  и  святое  дело,  как  грезил  ею  когда-то...
Если  б  мог  быть  уверен,  что  она  справедлива,  а  значит,  осмысленна
и  нужна!  Невыносим  и  страшен  не  сам  бой,  а  лишь  его  бессмыслен¬
ность,  напрасный  героизм,  неоправданное  беззаконие...  Бой  Воль¬
цова  на  лесопилке  —  теперь  он  это  осознал  -у-  был  символичен.  Они
дрались  без  приказа  и  цели,  только  чтобы  прикрыть  кровавое,  чу¬
довищное  злодеяние!  Кто  же  виноват  в  том,  что  мы  должны  отдавать
и  силы  и  жизнь,  все,  что  имеем,  напрасно?  Что  мы  ведем  ничем  не
оправданный,  безнадежный  бой  лишь  затем,  чтобы  не  дать  пролить¬
ся  свету,  чтобы  скрыть  во  мраке  ночи  тысячи  и  тысячи  таких  вот  ле¬
сопилок?  Так  размышлял  он  целыми  днями.
 Он  просил  принести  ему  книг  из  госпитальной  библиотеки  и  чи¬
тал  все,  что  попадалось  под  руку,—  книги,  которые  годами  стояли
на  полках  и  которых  никто  никогда  не  брал.  Греческую  космогонию
от  Гесиода  до  орфиков,  диссертации  об  антиномиях  чистого  разума
Канта,  «Фауста»  Гете  и  много  романов;  книги,  которые  одному  богу
известно,  как  попали  в  госпиталь.
 302

Когда  ему  разрешили  встать  и  Гомулка  тоже  поднялся  с  посте¬
ли,  они  мало-помалу  опять  стали  разговаривать.  Был  октябрь.  Солнце
уже  не  грело,  но  в  погожие  дни  они  часто  прогуливались  по  дорож¬
кам  госпитального  сада.
 —  Я  все  думаю,  что  дальше  будет?—  как-то  сказал  Хольт.
 Гомулка  пожал  плечами.
 —  Откуда  мне  знать?
 Адвокат  Гомулка  приехал  повидаться  с  сыном.  Он  передал  Холь¬
ту  письмо  от  Гундель.  При  этом,  словно  поздравляя  клиента  с
оправдательным  приговором,  сказал:
 —  Что  касается  этого  юного  существа,  дорогой  Вернер  Хольт,
то  она...  Собственно,  я  должен  был  бы  сказать  оно,  однако  здесь,
пожалуй,  следует  предпочесть  грамматическому  роду  §епиз  па!ига-
Пз...  Итак,  она  шлет  вап  вот  это  с  наилучшими  пожеланиями  скорей¬
шего  выздоровления.  Моя  супруга  всегда  очень  рада  видеть  Гун¬
дель.
 А  когда  он  перед  отъездом  пришел  прощаться,  то  наклонился
над  кроватью  Хольта.
 —  Между  прочим...  вам  нечего  тревожиться.  1п  сазит  сазиз  все
предусмотрено.  То,  что,  возможно,  ожидает  опекуна,  ни  в  коем
случае  не  коснется  подопечной  —  в  этом  могу  вам  поручиться!
 Письмо  Гундель  радовало  Хольта,  но  вместе  с  тем  вызывало  в  нем
чувство  стыда.  Когда  он  о  ней  думал,  ему  становилось  особенно
тяжело.  Решусь  ли  я  когда-нибудь  посмотреть  ей  в  глаза?  Не  могу
я  ей  признаться,  что  выстрелил  бы  тогда,  на  школьном  дворе...  Это
терзало  его,  как  незаживающая  рана.  А  если  снова  такой  приказ...
и  я  его  выполню...  тогда...  Что-то  говорило  ему:  как  же  ты  будешь
жить  с  каиновой  печатью  на  лбу?  Такие  мысли  не  давали  ему  покоя.
Как-то  он  сказал  Гомулке  в  саду:
 —  Скажи...  когда  на  школьном  дворе  ты  смотрел  в  затылок
швейцару...  если  б  Бем  тебе  приказал..
 Гомулка  словно  отвел  что-то  от  себя  рукой.  Хольт  замолчал.
 —  Вряд  ли  есть  смысл  все  это  ворошить?
 —  Нет,  ты  не  увиливай!—  настаивал  Хольт.—  Ты  бы  его  расстре¬
лял?  Да  или  нет?
 —  В  ту  минуту  —  да.
 —  А  сейчас?
 —  Сейчас?..—  Гомулка  часто-часто  задышал.—  Я  бы  выстре¬
лил  в  Бема!  В  каждого,  кто  бы  на  меня  полез!  Все  равно  мне  конец  за
невыполнение  приказа.  Так  пусть  хоть  одна  сволочь  из  тех,  что  дает
нам  подобные  приказы,  отправится  со  мной  на  тот  свет!
 Хольт  вспомнил,  как  словачка  в  подвале  сказала:  «Прикончи¬
те  своих  командиров!»  Он,  задыхаясь,  спросил:
 —  Ты  в  самом  деле  сделал  бы  это,  Зепп?
 Гомулка  молчал.
 —  Хотел  бы,—  сказал  он  немного  погодя.—  Но...  хватит  ли  у  меня
духу...  не  знаю...
 —  А  думаешь,  есть  такие,  которые  отказываются  выполнить
подобный  приказ?
 303

—  Думаю,  есть.
 —  Но  ведь  мы  обязаны  выполнять  любой  приказ!  Это  же  высший
закон  для  солдата!  Во  что  превратится  армия,  если  мы  откажемся
выполнять  приказы?  Приказ  есть  приказ!
 Гомулка  усмехнулся.
 —  Во  что  превратится  армия?..  А  во  что  она  уже  превратилась,
Вернер!  А  насчет  того,  что  ты  называешь  «высшим  законом»...
так  никаких  законов  давно  не  существует,  только  этот  один  почему-то
остался  в  силе!—  Он  вытащил  записную  книжку  и,  полистав  ее,  про¬
чел:  «Нет  таких  военных  законов,  которые  позволяли  бы  солдату
безнаказанно  совершать  гнусные  преступления,  ссылаясь  на  приказ
командира,  особенно  если  эти  приказания  находятся  в  вопиющем
противоречии  с  нормами  человеческой  морали  и  международными
правилами  ведения  войны».  Что  ты  на  это  скажешь?
 —  Это...  это  не  из  женевской  конвенции?—  спросил  сбитый  с
толку  Хольт.
 Тут  Гомулка  расхохотался  горько,  безнадежно.
 —  Вспомни  лесопилку!—воскликнул  он.—  А  это...  это  Геббельс
на  троицу  опубликовал  в  «Фелькишер  беобахтер».  Об  американских
летчиках,  которые  бомбят  наши  города!
 —  Но...  но  ведь  это  же  справедливо!
 —  А  кто  решает,  что  есть  «гнусное  преступление»?  И  что  есть
«человеческая  мораль»?  Вообще,—  издевался  Гомулка,—  Цише
бы  нам  показал  «человеческую  мораль»:  есть  только  мораль  господ,
мораль  нордической  расы,  другой  не  существует!
 Все  так  запутано!  Чего-то  нам  недостает,  думал  Хольт,  нет  ме¬
рила!..
 —  Мерила  нет,  Зепп,—  сказал  он.—  Мерила,  которое  можно
было  бы  приложить  и  сразу  сказать:  это  справедливо,  а  то  несправед¬
ливо!
 —  Каждый  утверждает,  что  он  прав,—  отвечал  Гомулка.—
Все  зависит  от  мерила.  Существует  очень  простое  мерило  —  мери¬
ло  Цише:  мы,  немцы,  правы,  всегда  правы,  даже  на  лесопилке.  Нам
все  дозволено!
 —  Но  ведь  так...  не  может  быть!
 —  Если  ты  станешь  прислушиваться  к  тому,  что  они...  они  гово¬
рят,—  продолжал  Гомулка,—  ты  только  еще  больше  запутаешься,
ничего  уж  понимать  не  будешь.  Они  всё  так  оборачивают,  что  всегда
правы.
 • 	— 	Нет  архимедовой  точки  опоры,—  сказал  Хольт.
 —  Да...  Ты  прав.  Должно  быть  что-то  такое,  чтобы  никто  не
мог  солгать.  Чтобы  говорили  факты.  Чтобы  можно  было  сказать:
молчи,  вот  доказательство,  ты  не  прав,  ты  виновен.  И  дело  не  в  том,
кто  первый  выстрелил,  такие...  внешние  факты  можно  подстроить,
приукрасить  или  замазать.  Должно  быть  что-то  присущее  ^шру  из¬
начально,  изнутри.
 —  А  не  извне?—  спросил  Хольт.
 —  Ты  хочешь  сказать,  бог?  Многие  так  считают.  Постоянно  тол¬
куют  о  боге,  провидении,  судьбе.  Но  это  не  для  меня.  У  стариков,
если  они  чего  не  знают,  сразу  бог  на  языке.
 304

—  В  старину  как  гроза  —  так  бог;  как  холера  —  так  бог.  Отец,
помню,  говорил,  я  был  тогда  еще  маленький:  бог  —  это  вирус...  Не¬
понятное  —  это  бог,  Зепп,  пока  оно  еще  не  объяснено.  Наука  уже
стащила  с  бога  мантию  и  скоро  стащит  с  него  рубашку.
 —  Но  ведь  и  войну  на  него  валят!—сказал  Гомулка.—  Нет,
это  так  же  примитивно,  как  «мировое  еврейство»,  каждый  вклады¬
вает  в  это,  что  хочет.—  Он  опять  задумался.—  Пока  что  надо  дер¬
жаться  того  немногого,  что  бесспорно.
 —  Лесопилки?—  тихо  сказал  Хольт.
 —  Хотя  бы.  Этого  достаточно.—  Гомулка  сидел,  мрачно  сгор¬
бившись,  на  садовой  скамье  рядом  с  Хольтом.—  Отец,—  добавил
он,—  конечно,  старается  изо  всех  сил.  Но  я  никак  не  могу  прими¬
риться  с  тем,  что  старшие  заварили  эту  кашу,  а  нам  предоставили
ее  расхлебывать.
 —  И  подыхать!—  закончил  Хольт.
 Хольт  получил  письмо  от  Вольцова.  От  трудовой  повинности  он
избавился,  сидит  в  пустой  вилле  и  режется  с  Феттером  в  офицерский
скат.  Мать,—  писал  он,—  окончательно  засадили  в  сумасшедший
дом,  после  того  как  она  «вела  себя  постыдным  для  жены  офицера
образом».  Все,  кто  оставался  еще  из  их  класса,  разъехались  кто
куда.  На  20  октября  у  него  повестка  —  его  зачисляют  в  26-й  тан¬
ковый  запасный  учебный  батальон,  Феттера  тоже.  В  управлении
призывного  района  он  узнал,  что  и  Хольта  с  Гомулкой  направят  в  ту
же  часть.
 Хольт  справился  в  канцелярии  госпиталя.  Там  на  него  и  на  Го¬
мулку  уже  лежали  повестки.
 В  последние  дни  октября  их  выписали.  Из  роты  им  выслали  их
старое  обмундирование  зенитчиков.  Врачебное  освидетельствование
признало  их  по-прежнему  «годными  для  фронтовой  службы,  в  эр-
зацрезерве  первого  разряда».  Отпуска  после  ранения,  на  который  они
рассчитывали,  им  не  дали.  Из  Дрездена  они  выехали  пассажирским
поездом  на  восток.
 Огромная  территория  казарм.  Их  долго  гоняли  из  канцелярии
в  канцелярию,  пока  они  наконец  не  попали  в  штабную  роту.
 —  Сейчас  обед.  Явитесь  после  двух  к  лейтенанту  Венерту.  Сту¬
пайте!
 В  коридоре  навстречу  им  попался  Вольцов.  Хмурый,  в  форме  тан¬
киста,  он  шел  с  полным  котелком  в  руках.
 —  Я  все  подготовил,—  обрадовался  он.—  Сказал  Ревецкому,
что  если  он  хочет  иметь  образцовое  «капральство»,  пусть  придержит
для  вас  два  места.  Ревецкий  —  наш  отделенный.  Допотопное  живот¬
ное,  помесь  дикого  кабана  с  мартышкой.  Петер  Визе  тоже  здесь,  пред¬
ставь—  его  признали  годным.  Солдат  он  никакой,  вот  инструкторы
и  сделали  из  него  козла  отпущения.  Феттер,  понятно,  тоже  здесь.  Все
старые  вояки  опять  вместе  собрались!
 Из  коридора  крикнули:
 20  Д.  Нолль
 305

—  Во-о-оль-цов!
 —  Это  он.  Пойду  узнаю,  что  ему  надо.  Я  опять  тут  за  адъютанта.
Нашего  взводного  звать  Венерт,  лейтенант,  совсем  молоденький,  из
Напола,  офицер  до  мозга  костей.  Пойду  узнаю,  что  нужно  Ревецкому.
 Хольт  огляделся  и  занял  одну  из  двух  свободных  коек.  С  лежащего
внизу  сенника  поднялся  длинный,  как  каланча,  человек.
 —  Штабс-ефрейтор  Киндхен,—  представился  он.—  Можешь  го¬
ворить  мне  «ты».  Но  когда  буду  обращаться  к  тебе  по  службе,
то  лучше  на  «вы».  Я  здесь  старший  по  спальне.  А  также  инструктор
по  стрельбе.—  И  протянул  Хольту  руку.—  Я-то  отвоевался,—
рассказывал  он  с  легким  саксонским  акцентом.—  Анкилоз  коленного
сустава  первый  сорт,  прочность  гарантирована!  Годен  для  гарни¬
зонной  службы  в  тылу  до  скончания  века!  В  армии  трублю  с  трид¬
цать  восьмого.—  Он  снова  опустился  на  койку  и  при  этом  сгорбился—
такого  он  был  высоченного  роста.—  У  меня  своя  фабричка,  изготов¬
ляю  сувениры,  чудесные  вещицы,  свинок  с  надписью  «на  счастье»,
фигурки  в  национальных  костюмах  —  «Привет  с  Бастая»,  и  еще  гно¬
миков  для  сада.  Наш  командир  майор  Рейхерт,  эта  собака,  по  про-,
фессии  —  коммивояжер.  Знаешь,  о  чем  я  мечтаю?  После  войны  у
моего  дома  раздается  звонок.  Я  сижу  завтракаю.  Жена  говорит:
«Фрицхен,  тебя  спрашивает  какой-то  господин  Рейхерт!»  Я  беру
в  руки  чашку  с  кофе,  не  спеша  прихлебываю,  зеваю.  И  наконец  го¬
ворю:  «Пусть  подождет!»  Красота,  а?
 Хольт  бросил  ранец  на  кровать.  Ну  что  ж,  все  идет  своим  чередом!
 6
 Хольт  стал  новобранцем.  Танкистом.  «Танкист  Хольт!»  Шагая
с  пулеметом  на  плече,  он  горланил  так,  что  в  ушах  звенело.  «Под
далеким  Седаном,  на  французской  земле,  в  карауле  стоял  наш  тан¬
кист  на  холме!»  Все  пережитое  представлялось  ему  игрой,  детской
игрой,  только  прелюдией  к  настоящей  казарменной  муштре.  Теперь
он  редко  задумывался.  Гоняли  их  немилосердно,  жизнь  была  не¬
выносимо  тяжела.  Но  танкист  Хольт  уже  не  мечтал  вырваться
из  этой  огромной  казармы,  хоть  и  проклинал  ее,  как  каторгу;  не
мечтал  избавиться  от  своих  начальников,  хотя  ненавидел  и  презирал
их.  Он  мирился  и  с  муштрой,  и  со  службой,  и  с  издевками,  ибо  уже
знал:  чем  дальше  —  тем  хуже.  А  на  этот  раз  предстояла  отправка
в  самое  пекло  —  на  Восточный  фронт!  Одиннадцатая  танковая  ди¬
визия,  для  которой  здесь  готовили  пополнение,  дралась  на  Востоке.
А  там  в  эти  дни  на  рейх  сыпались  удары,  потрясавшие  его  до  основа¬
ния.  Итак,  лучше  не  желать  никаких  перемен.
 Хольта  обучали  на  стрелка-радиста.  Программа  была  обширная,
и  проходили  ее  ускоренным  порядком.  Радиоаппаратура,  ультрако¬
ротковолновое  и  средневолновые  передатчики  и  приемники.  Работа
и  обслуживание  рации,  настройка,  смена  частоты,  радиотелефон  и
телеграф,  уход  за  аппаратурой,  устранение  неисправностей.  Ежед¬
невно  два  часа  на  ключе.  После  обеда  они  отправлялись  с  двухко¬
лесной  тележкой,  на  которой  была  смонтирована  аппаратура,  в
 306

окрестные  деревни,  выбирали  защищенное  от  ветра  местечко  —
то  где-нибудь  за  ригой,  то  на  крестьянском  дворе.  И  тут  же  начи¬
налось:  передача  по  радиотелефону,  прием  по  радиотелефону.  Но
только  они  успевали  привыкнуть  к  месту,  как  новый  приказ  гнал  их
дальше  по  шоссе,  где  гулял  злой  ноябрьский  ветер.
 По  вечерам  они  зубрили  коды,  как  когда-то  в  школе  латынь.
«(?2Ь»  значило  «смысл  неясен»,  а  чтобы  лучше  запомнить,  они
говорили:  «квакать  цапле  лень».  Никто  уже  не  спрашивал  «Кото¬
рый  час?»,  а  просто  «(^ТК»,  то  есть  «дайте  время».  Они  изучали  также
шифровальные  таблицы  для  радиотелефона  и  телеграфа  и  кодовую
сетку.
 Практиковались  на  боевых  машинах,  правда,  устаревших,  снятых
с  вооружения  23-тонных  танках  III,  которые  за  недостатком  горючего
никогда  не  покидали  гаража.  Посадка  и  высадка,  выход  из  танка  при
его  повреждении,  установка  и  снятие  радиоаппаратуры,  пулемет  стре¬
лка-радиста  и  башенное  вооружение,  наводка  и  заряжение  пушки.
Настоящий  двигающийся  танк  (если  не  считать  дребезжащих  шасси
без  башен,  с  приваренными  сзади  громоздкими  газогенераторами—
на  них  обучали  механиков-водителей)  Хольт  за  все  время  видел  толь¬
ко  раз:  это  было,  когда  они  обучались  «пропусканию  танков  через
себя».  Хольт  пригнулся  в  небольшом  окопчике:  голова  втянута  в  пле¬
чи,  карабин  зажат  между  колен.  Широкая  гусеница  надвинулась
на  окоп,  закрыла  его,  обрушила  на  Хольта  землю  и  песок  и  вновь  от¬
крыла  небо.  Хольт  выбрался  из-под  земли,  протер  глаза  и  побежал  за
танком,  чтобы,  как  предписано,  прыгнуть  на  корму...  А  стрелковая
подготовка?  Карабин,  гранатомет,  пулеметы  образца  1934  и  1942
годов,  пистолеты  образца  1908  и  1938  годов,  пистолет-автомат,  штур¬
мовой  автомат  образца  1944  года,  яйцевидная  ручная  граната
и  граната  с  рукояткой,  уплотненный  и  удлиненный  заряды,  проти¬
вотанковые  средства,  дымовая  свеча,  тарельчатая  мина,  магнит¬
ная  кумулятивная  мина,  противотанковое  ружье  и  фаустпатрон.
Самыми  изнурительными  были  пехотные  учения.  Ночные  переходы
с  ориентировкой  на  местности,  целые  дни  напролет  выматывающие
занятия  на  стрельбище,  стрельба  боевыми  патронами  в  условиях,
максимально  приближенных  к  боевым,  захват  цели  в  треугольник,
поражение  танков  с  ближних  дистанций;  потом  военные  игры  —
отделение  против  отделения,  во  время  которых  дозволялось  расстре¬
ливать  запасы  холостых  патронов  штабс-ефрейтора  Киндхена,  иног¬
да  в  поле,  а  то  и  на  улицах  уснувшего  городка,  где  перепуганные
жители  выглядывали  из  затемненных  окон.  Обучение  ближнему
бою,  удары  прикладом,  фехтование  на  ружьях;  лопата  как  оружие,
граната  с  рукояткой  в  качестве  палицы,  стрельба  из  пулемета  на  бе¬
гу  —  одна  рука  под  сошками,  другая  на  спуске.  При  этом  полагалось
изо  всех  сил  кричать  ура.  Химическое  оружие,  защитная  накидка,
обеззараживание,  смена  фильтра,  оказание  первой  помощи.  И  сверх
всего  этого  еще  занятия  по  двум  десяткам  всевозможных  тем:  меры
против  шпионажа,  венерические  заболевания,  служба  противотанко¬
вого  наблюдения,  тактика  танкового  боя  на  ящике  с  песком...
 Четырнадцать  часов  занятий  ежедневно!  Только  от  одного  они
были  избавлены  в  эту  зиму  1944  года  —от  муштры  на  плацу  и  ша¬
 20*
 307

гистики.  Сроки  военной  подготовки  все  сокращались,  а  муштра  и  без
того  входила  в  пехотные  учения.  Впрочем,  два  часа  на  стрельбище
стоили  шести  часов  строевой  подготовки  на  плацу.  Ружейным  прие¬
мам  уже  не  обучали,  не  было  и  строевых  учений,  только  повороты,
немного  маршировки,  отдание  чести.
 При  выходе  из  казармы  предписывалось  «поведение  как  в  боевой
обстановке».  Огромный  казарменный  двор  площадью  в  несколько
гектаров  был  искусственно  превращен  в  изрытое  воронками  поле,  в
центре  которого,  словно  грозный  призрак,  высился  искареженный
остов  сотни  раз  выгоревшего  Т-34  —  по  нему  стреляли  учебными
фаустпатронами,  ставили  вокруг  него  дымовые  завесы.  Гнев  унтер-
офицеров  обрушивался  на  всякого,  кто  осмеливался  выйти  из  дверей
не  пригнувшись.  Даже  с  котелками  —  все  равно,  пустыми  или  полны¬
ми  —  полагалось  скакать  из  воронки  в  воронку,  согнувшись  в  три  по¬
гибели.
 Инструкторам  незачем  было  прибегать  к  шагистике,  чтобы  как  это
у  них  называлось,  «допечь  новобранца»;  во  время  пехотных  учений
ему  вполне  могли  показать,  что  такое  «прусский  дух»,  «вымотать
кишки»,  «вымездрить  мозги»  и  «вытрясти  душу».  Дежурный  унтер-
офицер  заботился  о  том,  чтобы  в  спальнях  не  благодушествовали,  он
не  только  сдергивал  одеяла  и  простыни  на  пол,  но  и  выбрасывал  их
из  окон  второго  этажа.  Особенно  любили  унтеры  опрокидывать
шкафчик,  чтобы  все  вещи  разлетелись  по  комнате.  По  ночам  устраи¬
вались  «балы-маскарады»,  новобранцев  заставляли  скрести  пол
зубными  щетками  и  учиняли  бесстыдный  осмотр  определенных  частей
тела;  бывали  и  проверки  оружия,  начинавшиеся  в  субботу  вечером
и  заканчивавшиеся  лишь  в  воскресенье  после  отбоя.
 Хольт  сносил  это,  не  жалуясь,  Гомулка  вообще  молчал,  Феттер
день  ото  дня  все  больше  тупел,  а  Вольцов  видел  во  всем  «трениров¬
ку  для  фронта»,  где  будет  «еще  похуже».  Зато  маленький,  болезнен¬
ный  Петер  Визе  совсем  зачах.  Вольцов  равнодушно  сказал  Хольту:
 —  Так  или  иначе,  он  все  равно  погибнет.  Только  сильные  выдер¬
живают  испытание.
 Хольт  часто  останавливал  свой  взгляд  на  хрупком  юноше.  Он
думал:  три  месяца  военной  подготовки...  еще  два  месяца...  еще  один...
Значит,  Петеру  осталось  еще  два  месяца  жизни...  один  месяц...  А
Визе  мечтает  о  консерватории!
 —  Знаешь,  я  теперь  твердо  решил  стать  пианистом!  Больше
всего  хочется  мне  играть  Шопена  и  Рубинштейна...  Рубинштейна
я  ведь  только  в  прошлом  году  открыл.  Даже  не  понимаю,  чем  он  мне
так  нравится.  Может  быть,  потому,  что  в  его  юношеских  вещах  столь¬
ко...  темперамента,  а  мне-то  его  как  раз  и  недостает...  А  «Костюми¬
рованный  бал»!—  это  я  непременно  должен  тебе  сыграть,  это  изу¬
мительно!  Но  ты  прав,  Шуман  мне,  конечно,  гораздо  ближе,  я  просто
упивался  им!  Пожалуй,  он  даже  чересчур  мне  близок,  я  теряю  самого
себя.
 —  Обязательно  приду  на  твой  концерт,  так  и  знай!—  сказал
Хольт.
 Петер  взглянул  на  часы:
 —  Надо  еще  успеть  Беку  и  Ревецкому  ботинкй  почистить.
 308

Грозой  новобранцев  были  оба  отделенных  учебного  взвода.  Ун-
терофицер  Ревецкий  любил  величать  себя  «прусским  капралом».
Характеристика  Вольцова  «допотопное  животное,  помесь  дикого
кабана  с  мартышкой»  оказалась  еще  чересчур  мягкой.  Никогда  нель¬
зя  было  знать,  что  Ревецкий  выкинет  в  следующую  минуту.  Бессер¬
дечный  и  подлый,  он  то  манерничал  и  ломался,  то  опять  делался  гру¬
бым  и  тупым.  Жестокий  и  вместе  сентиментальный  до  приторности,
сегодня  такой,  завтра  другой,  а  послезавтра  и  вовсе  неузнаваемый,
он  был  велеречив,  говорил,  не  повышая  голоса,  округленными  фраза¬
ми,  потом  вдруг  принимался  дико  орать  и  сквернословить.  По  профес¬
сии  он  был  актер  и  всегда  кого-то  играл,  каков  же  он  был  на  самом  де¬
ле,  никто  не  мог  знать.  Петера  Визе  при  виде  его  бросало  в  дрожь,
Хольт  считал  его  сумасшедшим,  Гомулка  говорил:  патологический
тип!
 Лет  Ревецкому  было  около  сорока.  Небольшого  роста,  примерно
метр  шестьдесят,  изящного  сложения,  он  сильно  душился  и  тщатель¬
но  следил  за  своими  тонкими  руками.  Лицо  помятое,  все  в  мелких
складках,  над  жестким  красногубым  ртом  свисал  мясистый,  похожий
на  огурец  нос.  Ревецкий  умел  сморщить  лицо  наподобие  плохо  накле¬
енной  на  марлю  карты  и  мог,  весь  сияя,  разглаживать  его,  как  све¬
жевыстиранную  простыню.  Но  глаза  его  оставались  холодными  и
злыми.  Диапазон  мимических  преображений  был  у  него  безграничен.
Он  разговаривал  то  белым  стихом,  то  в  рифму,  то  снова  впадал  в
омерзительный  казарменный  жаргон.  Его  пышный  перманент  был  яв¬
ным  вызовом  всем  военным  нормам.  И  такую  почти  дамскую
прическу  увенчивала  пилотка.  Когда  же  он  надевал  фуражку,  все  это
великолепие  выпирало  из-под  нее.  Каким  образом  удавалось  ему
сохранить  столь  художественную  шевелюру  —  оставалось  загадкой.
Да  и  многое  в  нем  было  загадочно.
 Хольт  столкнулся  с  ним  в  первый  же  день.  Он  только  начал  укла¬
дывать  вещи  в  шкафчик,  как  открылась  дверь  и  в  спальню  вошел
человечек,  которого  Хольт  чуть  было  не  принял  за  старушку.  Одна¬
ко  унтер-офицерские  погоны  заставили  его  вытянуться  и  зычно  от¬
рапортовать:
 —  Танкист  Хольт,  явился  для  прохождения  службы!
 В  холеных  руках  человечек  держал  тонкую  тросточку.
 —  Унтер-офицер  Ревецкий,—  со  сладкой  улыбкой  пропел  он.—
Очень  приятно.  Для  меня,  конечно.  Я  —  ваш  капрал.—  И,  обведя
тростью  вокруг,  добавил:—  Оставь  надежду  всяк  сюда  входящий!—
Трость  непрестанно  вертелась  в  его  руках.—  Кстати,  это  моя  капраль¬
ская  палка,  я  еще  не  отказался  от  телесных  наказаний,—  и  он  бла¬
госклонно  покачал  головой.  Дважды  обойдя  вокруг  Хольта,  он  посту¬
чал  тростью  по  голенищам  своих  сапог  и  с  нежностью  воскликнул:
—  Красавец  рекрут!  Душка  рекрут,  просто  загляденье!—  Неожидан¬
но  он  остановился  прямо  перед  Хольтом,  смятое  лицо  его  разглади¬
лось,  и  он  грозным  шепотом  спросил:—  Уж  не  подумали  ли  вы,  что  я
педик?—Его  даже  передернуло  от  отвращения.—  Гомосексуа¬
лист? 	1
 —  Никак  нет,  господин  унтер-офицер!—  гаркнул  Хольт.
 Ревецкий  удовлетворенно  кивнул.
 309

—  Какое  счастье  обрести  родную  душу!—  неожиданно  про¬
декламировал  он,  высоко  подняв  брови.  Лицо  его  снова  сморщилось.
 —  Вот  Вольцов  знает  о  моей  гетеросексуальности,—  сказал  он,
указав  тростью  на  Гильберта.—  Он  видел  мою  старуху.  Стерва
ненасытная,  все  соки  из  меня  высасывает!—  Лицо  его  просияло.
 Хольту  казалось,  что  он  видит  все  это  во  сне.  Ревецкий,  каш¬
лянув,  буркнул:  «Продолжайте!»—  и  зашагал  к  дверям.  Уже  у  две¬
рей  он  вдруг  заорал:
 —  Если  вы  своим  барахлом  загадите  спальню...—  потом  сразу
вкрадчиво:—  Чистота  —  моя  слабость!—  и  снова  крик:—  Если  я
при  проверке  обнаружу  пыль,  здесь  не  останется  ни  стола,  ни  койки,
ни  шкафчика,  ни  стула,  здесь  останутся  одни  щепки!
 Таков  был  Ревецкий.  Но  он  не  всегда  был  так  безобиден.  Он  был
коварен.
 —  Гомулка,—  шипел  он,—  хитрец  треклятый*!  Хотел  бы  я  про¬
читать  ваши  мысли!  Хотел  бы  сорвать  с  вас,  маску!  С  каким  бы
сладострастием  я  вас  разоблачил!  Затаившийся  бунтовщик!  Ну
погодите,  я  вам  настрочу  такую  характеристику,  что  вам  не  мино¬
вать  штрафной  роты!
 Он  был  подл.
 —  Визе,  маменькин  сынок!—  впивался  он  в  Петера.—  Когда
вы,  рохля,  намерены  снова  написать  вашей  мамулечке?..  Нет,  по
чести?  Сегодня  вечером?  Ну,  так  вы  у  меня  напишете!
 И  в  тот  же  вечер  после  занятий:
 —  Визе,  нет,  письма  вам  так  и  не  удастся  написать!  Живо  высти¬
рать  мой  комбинезон!
 И  хоть  это  покажется  невероятным  —  он  дрался!  Кто-нибудь  не¬
правильно  ответит  на  занятиях  —  Ревецкий  начинает  бушевать
и  вдруг  вкрадчиво  говорит:  «Сегодня  вечером,  любезный,  я  вам
устрою  небольшой  прогончик,  будете  бога  благодарить,  если  отде¬
лаетесь  легкой  грыжей!»  Затем  подойдет  вплотную  к  запуганной
им  жертве  и  запоет:  «Прежде...  давным-давно,  ушли  безвозвратно
те  времена...  все  было  проще  —  учили  палкой!  А  мне  это  запрещено,
меня  посадят.  Разве  что  вы  сами  попросите,  чтобы  я  из  сострадания
и  потехи  ради  вам  всыпал».  Обычно  в  таких  случаях  немедленно  сле¬
довала  просьба:  «Господин  унтер-офицер,  я  прошу  вас!»  Ревецкий
ликовал:  «Все  слышали?  Он  сам  пожелал!  Вот  потеха!»  И  тут  же
принимался  обрабатывать  палкой  руки  провинившегося,  причем
глаза  его  злобно  сверкали,  а  губы  кривились.  «Сам  напросился!  На
себя  и  пеняй!  А  палка  погуляет  по  твоим  пальчикам!»
 —  Никто  этому  не  поверит!—  сказал  Хольт  Гомулке.  Тот  отвел  его
в  сторону.
 —  Ревецкий  раньше  был  помощником  инструктора  в  роте  выздо¬
равливающих.  Сам  знаешь,  не  успеешь  выписаться  из  лазарета,
как  тебя  уже  муштруют  почем  зря.  Не  так  давно  Ревецкий  загонял
до  смерти  старого  фронтовика.  Тот  хотел  отпроситься  в  лазарет  —
он  еле  на  ногах  держался  от  резей  в  животе.  Ревецкий  его  за  это  гонял
по  стрельбищу,  пока  тот  не  свалился.  К  тому  времени  гнойный  аппен¬
дицит  уже  перекинулся  на  брюшину,  и  здешние  врачи,  конечно,
опоздали  с  операцией.  Вся  рота  жаловалась  на  Ревецкого.  В  конце
 310

концов  его  в  принудительном  порядке  перевели.  Не  на  фронт,  нет,  а  к
нам  сюда.
 —  Откуда  ты  все  это  знаешь?—  удивился  Хольт.
 Гомулка  уклонился  от  ответа.
 —  Хочешь  —  проверь.  Я  же  тебе  говорю,  это  патологический  тип,
садист.  А  здесь  им  такие  нужны.
 Рядом  с  Ревецким  всплывавшая  порой  в  памяти  карикатур¬
ная  личность  унтерфельдмейстера  Бема,  крикуна  и  сквернослова,
казалась  до  смешного  ничтожной.  По  сравнению  с  Ревецким  и  второй
отделенный  —  унтер-офицер  Бек,  бывший  студент-богослов,  могу¬
щий  похвастаться  лишь  редкими  приступами  чудовищной  ярости,
внушал  несравненно  меньше  ненависти  и  страха.  А  оба  ефрейтора  —
помощники  инструкторов  —  были  лишь  статистами  при  Ревецком,
когда  он  выкидывал  свои  кунстштюки.  К  тому  же  Ревецкий  исполнял
роль  палача  при  взводном  командире.  Франтоватый  лейтенант
Венерт  не  любил  гонять  новобранцев.  Даже  кипя  от  злости,  он  тихо
и  сдержанно  говорил:  «Не  стану  о  вас  руки  марать!  Ревецкий,  зай¬
митесь  этой  пятеркой!  Обрабатывайте  их,  пока  не  свалятся!»  И  Ре¬
вецкий  отводил  осужденных  на  сильно  пересеченный  участок  рядом  со
стрельбищем,  где  было  вдоволь  заборов,  канав,  оврагов  и  холмов,  или
на  изрытый  воронками  плац,  складывал  губы  бантиком  и  щебетал:
«То  пришли  тяжелые  дни,  о  которых  ты  будешь  говорить:  нет  мне
удовольствия  в  них!  Экклезиаст,  глава  двенадцатая,  стих  первый».
Потом  медленно  прохаживался,  заложив  руки  с  тросточкой  за  спи¬
ну,  а  жертвы  его  должны  были  бегать  вокруг  в  противогазах  и  кри¬
чать:  «Гуси,  гуси,  га-га-га!»,  пока  не  начинали  задыхаться.  Зная,
что  в  противогазе  при  быстром  движении  не  хватает  воздуха,  он
не  спешил  отменить  приказ.  Случалось,  что  новобранцы  теряли
сознание.  После  одной  такой  «спецобработки»  Хольт  сказал:  «Ну  и
подлец  же!»  А  лейтенант  Венерт  обычно  говаривал:  «Да  они  только
чуть  вспотели!  Ревецкий,  добавьте  им,  а  то  они  еще  подумают,  что
попали  в  санаторий».
 И  все  же  самым  гнусным  было  то,  что  Ревецкий  заставлял  моло¬
дых  солдат  разыгрывать  всякие  унизительные  сцены.  Хольт  испы¬
тал  это  на  себе.  Наступила  ранняя  зима  с  обильными  снегопадами  и
крепкими  морозами.  И  пять  часов  пехотного  учения  на  стрельбище
среди  заснеженных  холмов  и  оврагов  превратились  в  сплошную
муку.  Как-то  они  снова  отправились  на  ненавистное  стрельбище.
Хольт  шагал  впереди  взвода  с  пулеметом  на  плече,  Феттер  —  его
второй  номер  —  волок  на  себе  ящики  с  холостыми  патронами.  Они
залегли  со  своим  пулеметом  прямо  на  снегу.  Неподалеку  Хольт  при¬
метил  обер-фельдфебеля  Бургкерта  в  залепленной  грязью  водитель¬
ской  шинели.  Во  всей  его  фигуре  было  что-то  бычье.  Бургкерт  имел
обыкновение  шататься  по  всей  территории  казармы,  иногда  он  появ¬
лялся  в  мундире,  увешанном  орденами.  Определенного  о  нем  никто
ничего  не  знал,  знали  только,  что  он  любимчик  командира  батальона
и  потому  пользуется  особыми  привилегиями.  У  него  был  вид  опустив¬
шегося  человека,  и  всегда  от  него  разило  вином.  Он  стоял  на  высотке,
на  самом  ветру,  словно  ожидая,  чтобы  его  занесло  снегом.  Около
него  уже  намело  целый  сугроб.  Засмотревшись  на  Бургкерта,  Хольт
 311

прозевал  приказ  Ревепкого.  Тот  подскочил  к  нему  и  заверещал  над
самым  ухом:
 —  Сменить  ствол!—  Затем  впился  в  секундомер.—  Пять  секунд...
Десять  сркунд...—  отсчитывал  он.
 Руки  Хольта  окоченели  от  холода.
 —  ...Пятнадцать...
 —  Готово!—  заорал  Хольт.
 —  Плохо!  Из  рук  вон!  Отвратительно!—  бушевал  Ревецкий.—
Лентяй!  Бездарь!  Кретин!  Косорукий,  косолапый,  косорылый  —
на  целую  секунду  опоздал!
 Хольт  лежал  не  шевелясь.
 —  А  теперь  ты  у  меня  попрыгаешь!  Изувечу!  Встать,  живо!
 Хольт  поднялся.
 Унтер-офицер  два  раза  обошел  вокруг  него,  постукивая  тростью
по  сапогам.
 —  Нет,  я  придумал  кое-что  получше!  Отныне  вы  будете  молить
господа  бога,  чтобы  на  войне  у  меня  волос  с  головы  не  упал.
Будете  молиться  каждый  день!  Сегодня  же  вечером  явйтесь  с  Фетте*-
ром  ко  мне.
 За  час  до  отбоя  Хольт  и  Феттер  поднялись  на  четвертый  этаж,
где  помещались  спальни  унтеров.  Ревецкий  жил  в  одной  комнате  с
Беком  и  еще  одним  унтер-офицером,  пожилым  и  спокойным  челове¬
ком  по  фамилии  Винклер.  Когда  они  вошли,  Ревецкий  в  тренировоч¬
ном  костюме  лежал  на  койке.  Он  подложил  за  спину  гору  подушек
в  цветастых  наволочках,  а  руки  молитвенно  сложил  на  груди.  Ун¬
тер-офицер  Бек  брился  за  столом,  ухмыляясь  в  предвкушении  спек¬
такля.  Винклер  уже  лег.  Лицо  Ревецкого  передернулось.
 —  Мне  желательно,  чтобы  каждый  вечер  в  двадцать  один  ноль-
ноль  мне  читали  молитву,—  сказал  он.—  Я  решил  стать  набожным,
ведь  среди  вас,  чертей,  мне  грозит  опасность  впасть  в  грех,  прогне¬
вить  господа.  Хольт,  начинайте!
 Бек  прыснул.
 —  А  вы,  Феттер,  вслед  за  тем  сотворите  мусульманскую  молит¬
ву,—  распорядился  Ревецкий,—  на  тот  случай,  если  аллах  могущест¬
веннее  Иеговы.
 Хольт,  не  долго  думая,  начал  читать  первую  пришедшую  ему  на
ум  молитву:
 —  Малютка  я  и  чист  душою...
 Ревецкий  заорал  как  ужаленный:
 ,  —  Отставить!  Безумный!  Полоумный!  Слабоумный!  Разве  это
молитва  для  прусского  капрала?
 Он  передразнил  Хольта:
 —  «Малютка  я...»  Уж  не  намекаете  ли  вы  на  малый  рост  своего
капрала?
 —  Никак  нет,  господин  унтер-офицер!
 —  Вон!—  рявкнул  Ревецкий.—  Явиться  через  полчаса!  И  с  по¬
рядочной  молитвой!  Из  двух  частей!  Первая  —  -грустная,  дабы  я  мог
вспомнить  свою  возлюбленную  матушку  и  уронить  слезу.  Вторая—
соленая,  как  оно  и  положено  солдату!  Вон!
 На  лестнице  Хольт  сказал  Феттеру:
 312

—  Да  он  душевнобольной!  Выживший  из  ума  шут!
 —  Какое  там!  —  возразил  Феттер.—  Нашел  себе  забаву.  Знает,
что  мы  обязаны  выполнить  любой  приказ.
 В  спальне  они  созвали  совет.  Участие  в  нем  приняли  почти  все  —
каждый  мог  завтра  попасть  в  такую  же  переделку.  Выручил  Киндхен.
 —  За  три  сигареты  состряпаю,—  сказал  он.—  Я  умею  кропать
стихи.  Еще  мальчишкой  всякие  адреса  сочинял,  к  свадьбам  там,  ко
дню  рожденья.—  Он  взял  листок  бумаги.—  Из  двух  частей.говоришь?
Первая  —  серьезная,  вторая  —  с  сольцой?  —  И  тут  же  начал  стро¬
чить.  Потом  попросил:  —Рифму  на...
 —  Спать!  —  крикнул  Вольцов.
 —  Жрать!  —  подсказал  кто-то  из  угла.
 Киндхен  быстро  управился,  прочел  стишок  вслух  и  заработал  ап¬
лодисменты.  Хольт  поспешил  вызубрить  зарифмованные  строки.  А
Киндхен,  почуяв  барыш,  сказал:
 —  Если  ему  на  каждый  вечер  требуется  стишок  и  вы  закажете  их
мне  оптом,  я  за  семь  штук,  так  и  быть,  скину  тридцать  процентов.  Это
вам  встанет...  пятнадцать  сигарет  в  неделю.
 Снова  Хольт  и  Феттер  поднялись  к  Ревецкому.
 —  Слетает  ночь,—  начал  Хольт,—  мерцают  звезды,  луна  струит
свой  кроткий  свет.
 Лицо  Ревецкого  просияло.  Хольт  продолжал:
 —  В  родном  краю  мамаша  слезы  роняет  на  сынка  портрет.
 —  Восхитительно!  —  простонал  Ревецкий.—  Божественно!
 Хольт  мучительно  силился  вспомнить  следующую  строку.
 —  Спи  сладко,  как  под  отчей  крышей,  уж  кончил  колокол  звучать.
 Брови  Ревецкого  дрогнули.  Хольт  продолжал:
 —  Поможет  пусть  тебе  всевышний  спокойно  спать  и  славно...
 Унтер-офицер  Бек  заржал,  Ревецкий  крикнул:
 —  Феттер!  На  колени!  Лицом  к  Мекке!  А  теперь  войте,  как  дер¬
виш:  алла-ил-алла!
 Феттер,  воздев  руки,  затянул:
 —  Алла-а-а-иль-алла-а-а-а!
 Хольт  смотрел  то  на  Ревецкого,  лицо  которого  светилось  неизъяс¬
нимым  восторгом,  то  на  Феттера,  имевшего  довольно  жалкий  вид,  то
на  Бека,  чуть  не  лопавшегося  от  смеха,—  он  зажал  руки  между  колен
и,  обессилев,  клохтал:
 —  Караул!..  Сейчас  в  штаны  напущу!
 Хольт  сказал  потом  Вольцову:
 —  Мне  велено  приходить  каждый  вечер.  Обязан  я?
 —  Нет,  не  обязан,—  ответил  Вольцов.—  Можешь  жаловаться,  и
тебе  наверняка  скажут,  что  ты  прав.  Но  я  советую  тебе  трижды  поду¬
мать.  Унтеры  не  простят,  что  ты  их  лишил  такой  потехи.
 И  Хольт  не  пошел  жаловаться,  хоть  и  презирал  себя  за  это.  Ре¬
вецкий  даже  показал  этот  спектакль^унтерам  штабной  роты.  А  Кинд¬
хен  изо  дня  в  день  поставлял  новые  молитвы,  первая  часть  которых
становилась  все  сентиментальнее,  а  вторая  —  все  более  непристой¬
ной.  Наконец  Ревецкому  это  наскучило,  и  он  объявил,  что  вновь  наме¬
рен  вести  жизнь  «богохульную  и  беспутную».
 Штабс-ефрейтор  Киндхен,  как  умел,  утешал  Хольта:
 313

—  Ты  же  имеешь  среднее  образование.  После  войны  сделаешься
театральным  рецензентом,  поедешь  в  город,  где  Ревецкий  служит  в
театре,  и  напишешь  в  газете:  «Алоис  Ревецкий  —  актер  весьма  пос¬
редственный,  не  обладает  должными  изобразительными  средствами,
чтобы  вдохнуть  жизнь  в  мало-мальски  серьезную  роль».  А  затем  ты
его  доканаешь:  «Ревецкий  вновь  доказал,  что  является  весьма  сомни¬
тельным  приобретением  для  театра,  дирекции  не  следовало  его  анга¬
жировать».  У  меня  дома,  знаешь,  небольшая  фабрика,  а  наш  майор,
этот  Рейхерт,  сволочь  такая,  однажды  загонял  меня  до  полусмерти.
По  специальности  он  коммивояжер.  Вот  я  его  после  войны...
 И  он  в  который  раз  принялся  расписывать,  как  он  после  войны
отомстит  командиру.
 Лейтенанту  Венерту,  командиру  учебного  взвода,  недавно  минуло
двадцать  один  год.  Белокурый  и  синеглазый,  высокий  и  стройный,  он
тщательно  следил  за  собой,  и  его  черный,  мундир  с  серебряным  чере¬
пом  на  петлицах  был  всегда  безукоризненно  вычищен  и  отутюжен.
Он  часто  говорил  о  себе:  «Я  солдат  до  мозга  костей!»  или:  «Я  поли¬
тический  солдат...  Для  нас,  пламенных  национал-социалистов,  суще¬
ствует  только  один  закон  —  верность  фюреру!»  Он  вообще  любил
поговорить:  «Лучшую  свою  черту  —  нордическую  твердость  —  гер¬
манский  народ  променял  на  чечевичную  похлебку  романского  гума¬
низма.  Фюрер  расторг  эту  гибельную  для  нас  сделку.  Пусть  вновь  в
полную  силу  зазвучит  девиз:  наша  честь  —  в  верности!  Это  я  и  назы¬
ваю  возрождением  Германии».  И  он  не  только  любил  говорить,  но  го¬
ворил  удивительно  гладко.  Часто  он  цитировал  «Майн  кампф»,  но  еще
чаще  «Миф  XX  столетия»  Розенберга.  Он  был  представителем  нацио¬
нал-социалистской  партии  в  батальоне  и  с  увлечением  проводил  «во¬
енно-политические  занятия».  Хольт  считал,  что  Венерт  похож  на  Ци-
ше.  «Никогда  не  забывайте  о  лучезарной  миссии,  которая  выпала  на
долю  Германии,—  разглагольствовал  Венерт.—  Две  тысячи  лет  чело¬
вечество  жаждет  избавления.  Мир  ждет  своего  спасителя.  И  мы,  на¬
род  Германии,  мы  —  его  спаситель.  Но  мы  ие  дадим,  как  тот  ложный
спаситель,  распять  себя.  Мы  сами  пригвоздим  своих  врагов  к  кресту!
Наше  евангелие  —  сила!»
 Новобранцев  он  смешивал  с  грязью.  Он,  например,  говорил:  «Тан¬
кист  Рейман,  вы  просто-напросто  дерьмо!  Никогда  вам  не  постичь,
какая  вам  явлена  милость  —  жить  в  наше  время!  Никогда  вас  не  оза¬
рит  мысль,  какая  это  великая  честь  —  умереть  за  Адольфа  Гитлера!
Вы  тупо  влачите  свою  жизнь,  жрете,  напиваетесь.  Вы  лишь  навоз  на
той  ниве,  что  мы,  национал-социалисты,  перепахиваем  мечом,  дабы
империя  росла  и  процветала!»
 У  него  было  два  конька:  лекции  на  такие  примерно  темы:  «Герой
и  история»,  «Германская  нация  и  героический  дух»  —  и  военные  игры
на  ящике  с  песком.  Он  заставлял  новобранцев  петь  эсэсовские  песни.
«Где  ты,  камрад»  —  называлась  одна  из  них.  В  ней  говорилось  о
белокурой  подружке.  Петер  Визе  жаловался  Хольту:  «В  этих  песнях
нет  чувства,  одна  сладкая  водица!»  Хольту  было  все  равно  —  он  орал
во  всю  глотку.  Когда  пели  дружно,  их  не  мучили  на  марше.  А  это  было
главное.
 314

На  фронте  лейтенант  Венерт  был  совсем  недолго  —  всего  несколь¬
ко  недель  во  Франции.  Вольцов  так  о  нем  отзывался:  «Говорить  он
мастак.  Посмотрим,  что  останется  от  его  «героического  духа»  на  пере¬
довой.  Под  тем,  что  он  говорит,  я  готов  подписаться.  Вообще-то  он  мог
бы  быть  моим  идеалом,  но...  но  я  не  могу  отделаться  от  ощущения,  что
у  него  это  маска,  а  на  самом  деле...  Ну  ладно,  поживем  —  увидим!»
Как-то  раз  они  сцепились.  Вольцов  расхвастался  своими  познаниями
в  военном  деле.  Венерт  обрезал  его:
 —  Вы  бахвал,  Вольцов!  А  я  на  своем  веку  встречал  немало  бах¬
валов,  которые  на  поверку  оказывались  трусами.
 Вечером  Вольцов  сказал:
 —  Бахвал  и  трус?..  Ну,  погоди,  этого  я  тебе  не  прощу!
 Несколько  дней  спустя  на  стрельбище  впервые  метали  боевые  гра¬
наты.  Отделение  укрылось  за  кустами.  Ревецкий  выдал  Хольту  две
гранаты:  одну  с  рукояткой  и  одну  лимонку.  Хольт  зарядил  обе  гра¬
наты,  сунул  гранату  с  рукояткой  за  пояс  и  отполз  к  окопу,  где  их  под¬
жидал  лейтенант  Венерт.
 В  тесном  окопчике  лейтенант  еще  раз  объяснил  Хольту:
 —  Не  считать!  Оторвал  шнур  и  сразу  бросай!  —  Метрах  в  двад¬
цати  виднелся  врытый  в  землю  столб.—  Давай!
 Хольт  отвинтил  крышку  на  рукоятке,  и  шнур  с  фарфоровым  шари¬
ком  упал  ему  на  ладонь.  Он  дернул  и  бросил  гранату.  Лейтенант  и  но¬
вобранец  одновременно  пригнулись.  Взрывная  волна  пронеслась  над
ними.  Хольт  бросил  и  лимонку.
 Тем  временем  Вольцов  вместе  со  всеми  ждал  своей  очереди  за
кустами.  По  обыкновению  он  разглагольствовал:
 —  Эффект  от  ручной  гранаты  незначителен.  Все  дело  в  моральном
воздействии.
 —  Вы  еще  сегодня  почувствуете,—  запел  Ревецкий,—  какое  глу¬
бокое  моральное  воздействие  оказывает  моя  спецобработка!
 Вольцов  промолчал.
 —  Ваша  очередь,  живо!  —  последовал  приказ  отделенного.
 Когда  Вольцов  спустился  в  окоп,  Венерт  и  ему  повторил  свой  на¬
каз:  «Не  считать,  оторвал  шнур  и  сразу  бросай!»
 —  Слушаюсь!  —  ответил  Вольцов  и  бросил  гранату  с  рукояткой.
Готовя  лимонку  к  броску,  он  спросил:—  Насколько  я  помню,  запал
рассчитан  на  пять  секунд?
 —  Не  болтать!  Бросайте!
 Вольцов  не  спеша  отогнул  рукав  шинели  и  френча,  так  чтобы  ви¬
ден  был  циферблат  часов,  взглянул  на  лейтенанта  и  взвел  задал.  Дер¬
жа  гранату  зажатой  в  руке,  он  посмотрел  на  часы:
 —  Еще  четыре  секунды...
 —  Вольцов!  —  заверещал  лейтенант  в  смертельном  страхе.
 —  Еще  две  секунды...  еще  одна...
 Лейтенант  посерел  и  сник.
 —  Ложись!  —  крикнул  Вольцов  и  швырнул  лимонку.  Она  взор¬
валась  в  воздухе.  Песок  так  и  брызнул  в  окоп.
 Венерт  дрожал.  Теперь  дрожал  и  Вольцов.
 —  Господин  лейтенант,  в  другой  раз,  прежде  чем  обзывать  меня
бахвалом  и  трусом,  загляните  в  мою  родословную.
 315

Только  Хольт  и  Гомулка  узнали  об  этой  истории.  Вольцов  сказал:
 —  Теперь  надо  ждать,  подаст  ли  он  рапорт.
 —  Зачем  ты  лезешь  на  рожон?  —  спросил  Хольт.
 —  Этого  тебе  не  понять.  От  характеристики,  которую  даст  мне
Венерт,  зависит  моя  офицерская  карьера.  Мне  надо  поскорее  полу¬
чить  унтер-офицерские  погоны.  Либо  он  сейчас  меня  угробит,  либо...
Но  мне  кажется,  это  произвело  на  него  впечатление.—  Он  отвел  Холь¬
та  в  сторонку.—  А  как  он  затрясся  в  окопе!..  Теперь  я  уверен  —  все
одна  маска!  Играет,  сам  себя  уговаривает,  потому  что  боится!  Венерт
сдрейфит!
 Хольт  не  ответил.  Он  вообще  разговаривал  с  Вольцовом  только
о  службе.  Гильберт  становился  с  каждым  днем  все  жестче,  беспощад¬
ней,  и  Хольт  скрывал  от  него  многое,  что  его  волновало.  Он  так  и  не
решился  заговорить  с  Вольцовом  о  пережитом  на  Карпатах.  Он  все
еще  плелся  за  Вольцовом,  но  отчуждение  росло.
 Лейтенант  Венерт  не  подал  рапорта,  он  все  больше  и  больше  отли¬
чал  Вольцова.  Гильберт  стал  его  любимчиком.  А  военные  игры  на
ящике  с  песком  довершили  дело.  Программа  обучения  предусматри¬
вала  и  занятия  на  тему  «Тактика  танкового  боя»;  как  правило,  они
ограничивались  ознакомлением  с  походными  и  боевыми  порядками,
движением  в  Составе  подразделения,  сведениями  по  топографии.  Но
Вольцов  и  Венерт  разыгрывали  в  ящике  с  песком  поистине  титаничес¬
кие  сражения,  решали  стратегические  шахматные  задачи,  причем  но¬
вобранец  Вольцов  при  помощи  звонких  фраз  неизменно  добивался
окружения  и  пф^ного  разгрома  «войск»  своего  лейтенанта.  Одни  клас¬
сические  Канны  у  него  следовали  за  другими,  он  образцово  сосредо¬
точивал  на  поле  боя  потерявшие  взаимодействие  части  и  резюмиро¬
вал,  склонив  голову  набок:  «Предел  мечтаний  каждого  полководца!»
Затем  докладывал:  «Господин  лейтенант,  я  вынужден  объявить  вам
шах  и  мат!  Обе  ваши  боевые  группы  в  том  углу  давно  остались  без
снарядов».
 Хольт  охотно  исполнял  роль  помощника  великого  стратега  и  тер¬
пеливо  выслушивал  исторические  экскурсы  Вольцова.  К  ящику  с  пес¬
ком  размером  пять  на  десять  метров  вели  с  четырех  сторон  несколь¬
ко  деревянных  ступенек.  Перед  занятиями  по  тактике  Венерт  при¬
зывал  к  себе  Хольта  и  Феттера  и  приказывал  им  подготовить  на  песке
сильно  пересеченную  местность  с  горами,  реками,  лесами  и  населен¬
ными  пунктами.  Как-то  в  послеобеденный  час  он  отвел  Ревецкому  для
занятий  со  взводом  жалкий  уголок  и  подозвал  Вольцова  к  себе.
 —  Я  тут  неплохую  задачку  для  нас  придумал,—  сообщил  он.—
Ваши  —  красные,  мои  —  синие,  я  наступаю.
 И  он  тут  же  расставил  игрушечные  танки,  бронетранспортеры,
пластмассовые  пушки,  условные  обозначения  крупных  соединений.
Хольт  стоял  наготове  с  двухметровой  указкой  в  руках,  в  его  обязан¬
ности  входило  передвигать  фигурки.  Франтоватый  Венерт  небрежно
присел  на  верхнюю  ступеньку.
 —  Мои  танковые  соединения  —  два  корпуса,  пехота  и  артилле¬
рия  —  внезапно  прорвали  линию  вашей  обороны.  Мои  резервы  вам
неизвестны.  У  вас  резервы  весьма  незначительные.
 316

Вольцов  проворчал:
 —  Почему  это  я  всегда  должен  действовать  с  меньшими  силами?
А  потом  вы  будете  меня  упрекать,  что  я  прибегаю  к  стратегии  измора.
Кстати,  каково  положение  в  воздухе?  Разрешите  курить?
 Венерт  кивнул.
 —  Авиации  у  вас  и  у  меня  только-только  хватает,  чтобы  надеж¬
но  прикрывать  наземные  войска.  Это,  понятно,  в  какой-то  мере  упро¬
щает  задачу.
 —  А  этот  городок  —  он  что,  моя  столица?
 —  Да.  Действуйте!
 —  Постойте,—  с  недовольством  сказал  Вольцов.—  Дайте  снача¬
ла  определить  направление  вашего  главного  удара!
 Лейтенант  Венерт,  подтянув  острие  танкового  клина  поближе  к
столице  красных,  пояснил:
 —  Вот  так.  Вечер  четвертого  дня  наступления.
 Вольцов  долго  думал,  попыхивая  сигаретой,  несколько  раз  обошел
ящик  с  песком.
 —  Хорошо,—  в  конце  концов  сказал  он.—  Я  начинаю  разверты¬
вание  своих  сил.  Для  этого  мне  понадобится  восемь  суток.  А  вы  тем
временем  продвигайтесь  дальше...  Нет,  господин  лейтенант,  не  так
стремительно,  у  меня  ведь  там  все  же  имеется  несколько  укрепленных
пунктов  и  кое-какая  артиллерия.  Вам  необходимо  сперва  подавить
их.  Вот  до  этого  водного  рубежа  —  дальше  вам  за  восемь  суток  не
продвинуться.—  Он  начал  расставлять  свои  фигуры.—  Цель  вашего
главного  удара  —  моя  столица.  Ситуация  несколько  напоминает  по¬
ложение  во  Франции.  Июнь  сорокового  года.
 Венерт  со  все  возрастающим  удивлением  следил  за  Вольцовом.
 —  Что,  что?  Эго  ж  нелепо!  Почему  вы  не  стягиваете  свои  силы  для
обороны  столицы?
 —  А  где  это  написано,  господин  лейтенант,  что  я  непременно  обя¬
зан  прикрывать  свою  столицу?  Ни  в  одном  источнике  это  не  указано.
Я  волен  поступать,  как  мне  угодно!  В  столице  у  меня  сильный  гарни¬
зон.  И  я,  конечно,  приведу  его  в  боевую  готовность.
 —  Вы  дадите  мне  спокойно  форсировать  водный  рубеж?!  Это  же
последняя  преграда  на  пути  к  вашей  столице!
 —  Очень  мне  надо  из-за  полоски  речного  песка  жертвовать  свои¬
ми  лучшими  дивизиями,—  парировал  Вольцов.—  Вот  здесь,  в  тылу
моей  столицы,  я  расположу  один  из  своих  корпусов,  который  в  любую
минуту  может  быть  брошен  на  помощь  гарнизону.  Я  объявляю  свою
столицу  крепостью,  вам  придется  вести  осаду  по  всем  правилам,  гос¬
подин  лейтенант!
 Венерт  подтянул  свои  танковые  клинья  к  реке:
 —  А  я  опрокидываю  ваши  предмостные  укрепления  и  форсирую
водный  рубеж.
 —  Пожалуйста!  —  ответил  Вольцов.—  Двигайтесь  на  мою  сто¬
лицу  —  этим  вы  меня  с  толку  не  собьете.  Свои  главные  танковые  и
пехотные  силы  я  сосредоточу  против  вашего  северного  фланга,  и  тог¬
да  посмотрим,  осмелитесь  ли  вы  продвигаться  вперед!
 Теперь  уже  лейтенант  крепко  задумался,  озадаченный  таким  обо¬
ротом  дела.  Вольцов  продолжал:
 317

—  Если  я  очертя  голову  брошу  против  вас  свои  танковые  дивизии,
вы  их  сомнете  —  и  я  разбит.  Вы  на  это  как  раз  и  рассчитывали?
 Обескураженный  лейтенант  в  замешательстве  молчал.
 —  Но  просто  открыть  путь  неприятелю  —  разве  это  не  противо¬
речит  всем  правилам?
 —  Правил,  указывающих,  что  можно  и  чего  нельзя,  в  стратегии
вообще  не  существует!  —  высокомерно  провозгласил  Вольцов.—
Основные  принципы  —  да,  в  остальном  же  надо  придерживаться  од¬
ного:  смотря  по  обстоятельствам,  находить  наилучший  выход  .  Мольт-
ке  определил  стратегию  как  систему  импровизированных  реше¬
ний.  До  Мольтке  считалось:  полководец  обязан  прежде  всего  обеспе¬
чить  защиту  своей  базы,  должен  прикрывать  фланги  и  тылы,  не  рас¬
пылять  свои  силы,  перед  сражением  сосредоточить  их  в  кулак  и  дви¬
гаться  навстречу  армии  противника...  Полководец  должен,  полково¬
дец  обязан  —  в  девятнадцатом  столетии  это  были  незыблемые  зако¬
ны.  Мольтке  нарушил  все  эти  законы  и,  несмотря  на  свои  колоссаль¬
ные  ошибки,—  победил.  Уже  Шлиффен  задался  вопросом:  было  ли
это  просто  везением?  Нет,  не  только.  Это  была  примененная  Мольтке
система  импровизированных  решений.
 —  Ну,  хорошо,  хорошо,—  сказал  Венерт.—  Мне,  значит,  надо
искать  такое  решение.  Однако  вы  просчитались,  думая,  что  я  намерен
атаковать  вон  те  ваши  превосходно  укрепленные  позиции.  Я  не  соби¬
раюсь  противодействовать  вашим  силам,  нависшим  над  моим  север¬
ным  флангом.  Разумеется,  я  часть  своих  сил  поверну  фронтом  на  се¬
вер,  а  в  остальном  продолжаю  двигаться  на  вашу  столицу  и  присту¬
паю  к  ее  осаде.  Хольт,  прошу  вас  передвинуть  первые  восемь  баталь-
 -  онов!
 Вольцов  немного  подумал,  затем  широким  полукругом  перекинул
свои  танки  на  восток.
 —  Да-а-а...  однако...—  протянул  Венерт.
 —  Попались,  а?  Быстро  мы  сегодня  с  вами  покончили.  Понима¬
ете,  что  сейчас  произойдет?
 Весь  покраснев,  Венерт  уставился  на  ящик  с  песком.
 —  Но  послушайте,  у  меня  же  достаточно  сил,  чтобы  отразить
удар  с  тыла!  Вот  здесь,  вдоль  этой  гряды  холмов,  частьтжх  сил,  при¬
чем  солидная,  займет  прочную  оборону.
 Вольцов  даже  не  потрудился  скрыть  улыбку.
 —  Что  это  у  вас  повсюду  действует  часть  сил,  причем  солидная!
Часть  сил  поворачиваем  на  север,  солидная  часть  занимает  оборону
вдоль  цепи  холмов;  часть  сил  осаждает  мою  столицу!  Ну  что  ж,  мне
остается  только  отправить  свой  танковый  корпус  на  отдых,  господин
лейтенант.  Чтобы  уничтожить  часть  ваших  сил,  хватит  и  гарнизона.
Так  Мольтке  тоже  нельзя  понимать!  Часть  ваших  сил  я  сомну,  где
пожелаю!
 Венерт  обалдело  таращил  глаза  на  Вольцова.  А  тот  спросил:
 —  Теперь  разрешите  мне  сделать  несколько  принципиальных  за¬
мечаний?  Вам,  должно  быть,  мерещилось  нечто  похожее  на  осаду
Алезии  Цезарем.  Защита  осаждающих  войск  против  деблокирующей
армии  —  одна  из  самых  сложных  задач,  какая  только  может  стоять
перед  полководцем.  Немало  крупных  военачальников  расшибли  себе
 318

на  этом  лбы,  и  лишь  очень  немногие  решили  ее  успешно.—  Он  достал
свой  справочник.—  Впервые  это  удалось  Цезарю.  Когда  галлы  с  пре¬
восходящими  силами  поспешили  на  помощь  осажденному  Верцинге-
ториксу,  Цезарь  не  снял  осады  Алезии,  а  сам  окопался  против  дебло¬
кирующих  галлов.  Мольтке  назвал  бы  это  гениальным  решением.  Воз¬
можно  ли  что-либо  подобное  в  наше  время  —  трудно  сказать.  Однако
русским  это  удалось  под  Сталинградом  —  они,  не  снимая  осады,  от¬
разили  попытку  Манштейна  прорваться  к  осажденным.  Зато  боязнь
выпустить  из  рук  добытые  преимущества  стоила,  например,  Кара-
Мустафе  в  1683  году  уже  близкой  победы!  Он  так  и  не  решился  ввес¬
ти  в  бой  против  Карла  Лотарингского,  шедшего  на  прорыв  блокады
Вены,  своих  янычар.  И  проигоад  кампанию.  Нечто  похожее  случилось
и  с  Фридрихом  Прусским,  когда  он  с  частью  своих  сил  направился  в
Колин.  Правильно  поступил  Бонапарт.  В  1797  году  он  снял  блокаду  с
Мантуи  и  разгромил  австрийцев  под  Риволи,  Корона  и  Ла  Фаворита,
после  чего  Мантуя  сама  сдалась  ему.  В  нашем  случае  я  избежал
ошибки,  совершенной  Наполеоном  в  1813  году.  Наполеон,—  продол¬
жал  Вольцов  с  непревзойденным  апломбом,—  должен  был  бы,  как  я,
сконцентрировать  свои  силы  в  стороне  от  Парижа,  тогда  пруссаки  не
рискнули  бы  двинуться  на  Париж!  А  вы  вот  рискнули.  Если  бы  вы
свои  основные  силы  повернули  на  север,  мне  бы  туго  пришлось.
 —  У  вас  феноменальная  память,  Вольцов!  —  сказал  Венерт.—
Конечно,  это  помогает,  если  у  тебя  в  голове  наготове  десяток  таких
примеров.  Я  произведу  вас  в  унтер-офицеры.  Я  пошлю  вас  на  офи¬
церские  курсы.  Разумеется,  сначала  вы  должны  пройти  через  горнило
фронта.  Не  думайте,—  заметил  он,  поправляя  желтую  офицерскую
портупею,—  что  одних  военных  знаний  достаточно,  чтобы  стать
настоящим  командиром.  Тут  требуется  кое-что  еще.  Не  каждому  дано
стать  лейтенантом!  —  Он  кивнул.—  Посмотрите  на  меня.  Твердость,
доходящая  до  жестокости,  непоколебимая  вера  в  миссию  Вели¬
кой  Германии  и  главное  —  беспредельная  преданность  фюреру  до
последнего  вздоха...  Таковы  основные  качества  офицера  —  нацио¬
нал-социалиста!—  Он  указал  на  ящик  с  песком.—  Освобождаю  вас
на  завтра  от  строевых  занятий.  Мы  с  вами  еще  раз  разыграем  эту  за¬
дачу.  Посмотрим,  что  получится,  если  я  двинусь  против  ваших  основ¬
ных  сил.
 Вольцов  отчеканил:
 —  Слушаюсь,  господин  лейтенант!
 Лейтенант  Венерт  проводил  занятия.  Тема:  «Раса  и  судьба».  В
лекционном  зале  Хольт  всегда  садился  в  последних  рядах,  рядом  с
Петером  Визе.  За  ним  Феттер  и  Вольцов  сидели,  развалясь  на  скамь¬
ях.  Лейтенант  Венерт,  высоко  подняв  голову,  стоял  перед  новобран¬
цами,  позади  него  на  кафедре  восседал  Ревецкий  —  один  глаз  при¬
щурен,  другой  широко  раскрыт,  остановившийся  взгляд  устремлен  в
зал.  У  Венерта  на  мундире  танкиста  выделялся  круглый  значок  наци¬
онал-социалистской  партии.  Холодный  взгляд  его  голубых  глаз  был
направлен  куда-то  поверх  голов  слушателей.  Руки  он  заложил  за
спину.
 Собирается  с  мыслями,  подумал  Хольт.  Он  было  положил  локти  на
стол,  но  заметил,  как  одна  бровь  Ревецкого  угрожающе  полезла

—  Судьба  и  раса,—  звенящим  голосом  начал  Венерт.
 Хольт  подумал:  может  быть,  он  наконец  объяснит,  что,  собственно,
понимает  под  судьбой?  А  то  все  судьба,  господь  бог,  провидение...
 —  Судьба  расы  —  в  ее  самоопределении,—  сказал  Венерт,—  так
как  нордическая  кровь...—  Хольт  не  мог  сосредоточиться.—  ...и  каж¬
дый,  кто  к  ней  причастен...—  слышал  он  —...должен  всячески  способ¬
ствовать  тому,  чтобы  наша  нация  вновь  обрела  нордические  черты...
Нордическая  раса...
 Нордическая  раса,  думал  Хольт.  Никто  так  ни  разу  и  не  объяснил,
что  же  такое  «нордическая  раса»,  ни  Кутшера,  ни  Цише,  ни  Лессер.
Он  вспомнил  отца.  Это  было  давно.  Отец  с  кем-то  говорил  о  расовой
теории.  По  его  словам,  существует  четыре  группы  крови  —  А,  В,  АВ
и  О  и  много  всяких  подгрупп*.  А  стало  быть,  кровь  эскимоса,  кровь
японца,  шведа,  индейца  ничем  не  отличается  одна  от  другой,  суще¬
ствуют  только  эти  группы.  Что  же  все  толкуют  о  нордической  крови,
что  под  этим  понимать?
 —  Для  того  чтобы  немецкий  народ  полностью  осознал  свою  расо¬
вую  миссию,  он  должен  подчиниться  избранным,  высшей  касте  фюре¬
ров,  новому  дворянству  чистой  нордической  крови  —  так  учит  один
наш  исследователь  расового  вопроса.
 Отец  тогда  говорил,  вспоминал  Хольт,  что  это  своего  рода  религия,
суеверие,  шаманство,  какая-то  изуверская  тарабарщина.  Но  он  это
говорил  не  мне,  думал  он  с  горечью,  мне  он  ничего  не  говорил,  меня
он  предоставил  самому  себе,  обрек  на  горе  и  несчастье...  Так  и  этак
склоняемая  Венертом  «нордическая  кровь»  раздражала  его.  Все  это
вздор,  думал  он.  Но  для  чего,  к  чему  эта  галиматья  о  чистоте  расы,
крови,  нордическом  типе?  Вот  что  хотелось  бы  понять!
 —  ...приходим  к  выводу,  что  раса  в  конечном  счете  есть  нечто  не¬
постижимое,—  сказал  лейтенант  Венерт.  Хольт  невольно  кивнул.—
Расу  нельзя  познать,  ее  можно  только  восчувствовать.  Разум  не  в  си¬
лах  ее  постичь,  только  чувство...  Через  расу  мир  вновь  обретет  геро¬
ическую  идею...
 На  лейтенанта  нашел  очередной  приступ  красноречия.  Хольт  наб¬
людал  за  ним  с  недоверием.  К  чему  это?
 —  ...и  только  в  нордической  крови.  Германцы  —  или  непрогляд¬
ная  ночь,  таков,  как  встарь,  наш  нынешний  девиз.
 Солдаты  клевали  носом.  Мало  кто  слушал.  А  Венерт  все  говорил:
 —  Жизнь  героя  —  это  жизнь,  к  которой  мы  стремимся,  жизнь
рыщущей  белокурой  бестии,  что  алчет  побед  и  трофеев.  И  мы  станем
героями,  лишь  обратив  наше  столетие  в  начало  нового  мира.  Герой
всегда  стоит  у  истоков  мира.  Антипод  героя  —  последыш.  Вот  почему
последующие  поколения  так  ненавидят  все  героическое.
 Это  явно  никого  не  интересует,  думал  Хольт.  Если  бы  он  сказал,
как  обернутся  дела  на  фронте,  все  бы  его  слушали.  А  он  уже  в  кото¬
рый  раз  объясняет  нам  сущность  героя.
 —  В  детстве  герой  ленив  и  живет  для  себя.  Да,  мы  знаем  герои¬
ческую  лень.
 Вольцов  толкнул  Хольта  в  спину  и  прошептал:
 —  Я!  Ну  вылитый  я!
 —  Героическая  лень  есть  погруженность  в  себя,  благодушная,
 320

молчаливая,  апатическая...—  Он  так  и  сказал:  апатическая.—  И  вот
наступает  час  пробуждения  берсеркера*,  взрыв  неистовых  первобыт¬
ных  сил,  воинственного  пыла...
 —  Правильно,—  шептал  Вольцов  за  спиной  Хольта.—  Месяц  со¬
сать  лапу,  как  медведь,  а  потом  уж  пойти  крушить  направо  и  налево!
 —  ...если  в  юности  герой  одинок,  то  зрелый  муж  в  героическом
одиночестве  черпает  гордость  и  силу...
 Феттер  задремал,  но  Вольцов  разбудил  его  пинком  в  бок.
 —  Вот  почему  герой  так  любит  море,  недаром  ладьи  викингов
избороздили  все  моря  и  океаны,  вот  почему  героя  влечет  к  вершинам
гор.  Там,  в  заоблачной  выси,  он  приобщается  к  вечности,  там  он  друг
орла  —  этого  символа  всякого  начала,  там  ему  открывается  его  пред¬
назначение:  непреходящая  власть!  Герой  и  вселенная  —  таково  глу¬
бочайшее  прозрение  в  смысл  истории.
 «Друг  орла  —  этого  символа  всякого  начала!»  Вот  разошелся!
Странно,  я  слышу,  что  он  говорит,  воспринимаю  каждое  слово  и  не
понимаю,  о  чем,  собственно,  идет  речь!
 —  Герой  отважился  на  большую  судьбу,  не  убоялся  смерти,  не
убоялся  навлечь  на  себя  ненависть  многих.  Он  знает,  в  чем  его  богат¬
ство,  он  простирает  руки  и  шагает  вперед.  Он  верит,  что  все  еще  надо
свершить,  что  он  стоит  у  истоков,  что  впереди  сияет  победа.  Эта  ге¬
роическая  убежденность  дана  лишь  человеку  чистой  крови  и  благо¬
родного  рождения.
 «Навлечь  на  себя  ненависть  многих!»  —  задумался  Хольт.  И  в
этом  величие,  в  этом  геройство?..  Ненависть  многих?..
 —  Удивительной  кажется  нам  судьба  героя...  Ревецкий!  —  неожи¬
данно  крикнул  Венерт,  так  что  слушатели  даже  подскочили.  Лицо  его
побагровело.—  Менке,  Хинц,  Оцдорф  и  Плесе!  Потом  займетесь  эти¬
ми  канальями,  Ревецкий,  чтобы  они  у  вас  взвыли!  Спать  на  занятиях!
Что  за  неарийская  сволочь  здесь  собралась  —  я  вытравлю  из  вас  этот
подлый  дух!
 Наверняка  потерял  нить,  подумал  ХоДьт,  внимательно  всматрива¬
ясь  в  лицо  Венерта.  Но  он  может  продолжать  с  чего  угодно,  ему  все
едино!
 —  Удивительной  кажется  нам  судьба  героя!  —  повторил  лейте¬
нант.—  И  если  мы  постигнем  героя  и  величие  его  судьбы,  то  мы  пос¬
тигнем  и  его  самого  и  весь  его  мир.
 Опять  судьба!  —  думал  Хольт.  Что  же  такое  судьба?
 —  Ненависть  героя  —  это  хватка  Тора,  сжавшего  молот  так,  что
костяшки  на  руках  побелели,  великолепие  героической  ненависти,
обрушивающейся  на  мир  и  повергающей  в  трепет  даже  сильного  в
девственном  лесу!  Лишь  с  тех  пор,  как  мы  снова  вернулись  к  учению
о  ненависти,  героической  ненависти,  над  Германией  занялся  рассвет.
 За  героической  ненавистью  обычно  следует  героическая  нравст¬
венность,  подумал  Хольт.
 —  Благородная  необузданность  чувств,  столь  свойственная  се¬
 *  В  точном  значении  слова:  одетый  в  медвежью  шкуру.  В  северогерманском  эпосе
полумифологический  образ  воина,  обладающего  силой  и  диким  нравом  медведя.
 21  Д.  Нолль
 321

дому  прошлому,  с  веками  выродилась  в  многоликий  разврат  гурмана.
Распутство  в  прежние  времена...—  внимание  слушателей  заметно
возросло  —...было  приключением,  в  нем  был  размах,  пафос  ликующих
ляжек,  и  предавались  ему  бесшабашные  головы,  готовые  рискнуть
всем,  лишь  бы  лихо  погулять,  пусть  даже  они  проснутся  назавтра  в
сточной  канаве.
 Феттер  громко  шмыгнул  носом.
 —  Буйная  кровь  героя  бросает  его  в  извечный  спор  полов,  здесь
ищет  он  тайный  смысл  мужского  и  женского  начал,  ибо  это  нужно
испытать,  а  не  мудрствовать.  Половое  влечение  не  терпит  оков,  отсю¬
да  условность  брака  для  многих  мужчин  героического  склада.
 Новобранцы  обратились  в  слух.  Они  ловили  каждое  слово  лейте¬
нанта.  Но  Венерт  снова  вернулся  к  героической  расе,  и  интерес  опять
погас.  Притупилось  и  внимание  Хольта.
 —  Героическая  раса...  пусть  в  каждом  из  нас  заговорит  голос  кро¬
ви...  Фюрер  сказал:  грех  перед  кровью  и  расой  —  первородный  грех
этого  мира...  Все  ценное  на  земле  создано  нордическим  человеком...
Древняя  Греция  —  великий  подвиг  нордической  расы,  римская  им¬
перия  —  расовый  подвиг  нордического  величия...  Великие  живописцы
Италии  были  нордической  крови...  Нордическая  кровь  текла  в  жилах
Вольтера  и...
 Теперь  еще  о  героической  красоте,  и  тогда  он  кончит,  подумал
Хольт.
 —  ...не  только  высоко  одарен,  но  и  красив  человек  нордической
расы.  Взгляните,  как  стройна  фигура  мужчины,  строение  скелета  и
мышц  —  все  дышит  победой...  Женщина?  Как  прекрасна  ее  осанка,
эти  узкие  покатые  плечи  и  широкие  округлые  бедра...  Да,  нордичес¬
кий  человек  явлен  нам  как  украшение  вселенной,  он  лучезарный  вест¬
ник  грядущего,  плод  радости  созидания.
 —  Аминь,—  сказал  кто-то  тихо.  Это  был  Гомулка.
 —  Но  нам,—  воскликнул  лейтенант,—  тем,  кому  приоткрылась
завеса  над  чудом  расы  и  ее  величием,  нам  надлежит  выполнять  свой
долг.  Кто  всей  душой  верит  в  миссию  нордического  героя,  тот  не  бу¬
дет  знать  ни  сомнений,  ни  слабости,  даже  если  разум  не  в  силах  пос¬
тичь  приказа,  ибо  разум  воспринимает  лишь  внешнее,  тогда  как  вера
проникает  в  суть.
 Постой,  постой!  Как  он  сказал?  Даже  если  разум  не  в  силах  пос¬
тичь  приказа...  Да,  теперь  я  понял!
 —  Судьба  героя  —  его  раса,  миф  империи  нуждается  в  верующих
сердцах.  Нет,  не  сила  разума  воздвигнет  нашу  империю,  а  героичес¬
кая  убежденность,  самообуздание  вопреки  протестам  мудрствующего
разума.  Фюрер  писал:  «Если  бы  нашей  молодежи  вдалбливали  по¬
меньше  знаний,  то  Германий  от  этого  только  выгадала  бы!  Ибо  путь
к  победе  лежит  не  через  мысль  —  знание  —  сомнение,  а  через,  судь¬
бу  —  миф  —  веру!  Величие  героя  —  в  повиновении  и  действии.  Пар¬
тия  фюрера  воздвигла  основу,  та  самая  партия,  о  которой  поэт  ска¬
зал:  «Из  болот  и  низин  встала  партия,  как  исполин...»
 Хольт  уже  не  слушал.  Наконец-то  я  понял,  к  чему  все  это  придума¬
но!  От  этой  мысли  у  него  перехватило  дыхание.  Раса,  нордическая
кровь,  арийцы,  сверхчеловек,  убежденность  героя...—  все  нужно  для
 322

того,  чтобы  я,  не  моргнув  глазом,  застрелил  словачку!
 —  В  борьбе  за  дело  империи  мы  отметаем  мораль!  Наш  поэт  Ганс
Иост  говорит:  «Мораль  не  рождает  веры,  лишь  вера  рождает  мо¬
раль».  Наша  мораль  выросла  из  веры  в  первобытную  силу  расы.  Где
вера,—  говорит  Ганс  Иост,—  там  всемогущество!  Атам,  где  всемогу¬
щество...  там  империя,  там  величие!
 —  Во  веки  веков  аминь...—  прошептал  Гомулка.
 —  Смирно!  —  заревел  Ревецкий.
 Новобранцы  вскочили  с  мест.  Лейтенант  Венерт  деревянной  по¬
ходкой  вышел  из  зала.  Дверь  захлопнулась  за  ним.
 —  Та-ак!  —  протянул  Ревецкий.—  Думаете,  конец  занятиям?
Дудки!  Я  видел,  как  вы  все  дрыхли!  —  Постукивая  тростью  по  сапо¬
гам,  он  бегал  взад  и  вперед  между  столами.—  Почему  это  я  не  заме¬
чаю  на  ваших  рожах  священного  восторга?  Что  вы  на  меня  таращите
зенки,  как  снулая  камбала?  —  Теперь  он  уже  кричал.—  Я  вам  покажу
пробуждение  берсеркера,  вшивые  вестники  грядущего!  Я  вас  всех
заживо  сгною!  Я  из  вас  вытряхну  героическую  лень,  продемонстри¬
рую  необузданную  нордическую  муштру,  вы  у  меня  побегаете,  поку¬
да  не  свалитесь  серым  утром  в  сточную  канаву!  Вы  у  меня  прозреете!
Я  вам  открою  глубочайший  смысл  истории!  Живо!  Через  три  минуты
явиться  в  походном  снаряжении!  И...  га-а-а-а-зы!
 Новобранцы  выхватили  противогазы.  Ревецкий  вывел  их  на  из¬
рытый  воронками  плац.
 —  А  теперь  я  проведу  военно-политические  занятия,—  заявил
он,—  да  так,  что  костяшки  побелеют!
 Унтер-офицер  Бек  сиял  от  удовольствия.
 —  Карабин  на  изготовку!  Героически,  по-лягушиному  ать-два,
через  воронки,  барабанные  шкуры!  Простирая  руки,  двигайте  впе¬
ред!  —  Только  через  час  он  отпустил  их  по  спальням.
 7
 Мрачное,  подавленное  настроение  новобранцев  сразу  поднялось,
когда  19  декабря  пришло  известие  о  наступлении  в  Арденах.  До  глу¬
бокой  ночи  Вольцов  и  Венерт  не  отходили  от  ящика  с  песком,  где  они
воспроизводили  всю  местность  между  Снежным  Эйфелем  и  Высоким
Венном.  Хольту  пришлось  пожертвовать  сном  и  передвигать  указкой
игрушечные  макеты  танков.  Венерт  знал  некоторые  подробности,  не
упоминавшиеся  в  сводке  верховного  командования.  Вольцов,  не  отры¬
ваясь  от  карты,  тыкал  пальцем  в  песок  и  приговаривал:
 —  Наступление  ведется  по  всем  правилам  военного  искусства!
 За  день  до  сочельника  они  в  последний  раз  собрались  у  ящика.
 До  Нового  года  сводки  о  наступлении  еще  звучали  оптимистично,  но
затем  рухнули  последние  надежды.
 Перед  рождеством  новобранцев  привели  к  присяге.  Вся  церемо¬
ния,  носившая  какой-то  скоропалительный  характер,  ни  на  кого  впе¬
чатления  не  произвела.  Один  Вольцов  отнесся  к  ней  серьезно.
 —  Итак,  мы  приняли  присягу*—  сказал  он,—  и,  что  бы  там  ни  слу¬
чилось,  должны  драться  до  последней  капли  крови.
 О  праздновании  рождества  в  батальоне  возвестил  Ревецкий:
 21
 323

—  Я  получил  приказ  с  нынешнего  дн^  приступить  к  очищению  ва¬
ших  душ,  с  тем  чтобы  в  рождественскую  ночь  вы  предстали  перед
святым  младенцем  чистенькими  и  невинными!
 —  Говорит  об  очищении  душ,—  бросил  Хольт,—  а  ведь  заставит
Нас  нужники  чистить,  лицемер  проклятый!
 В  спальню  входит  Ревецкий.
 —  Рядовой  Визе!  —  гаркает  он.—  Развязать  галстук!
 Визе  выполняет  приказание.  Тем  временем  Ревецкий  осматривает
очередной  шкафчик.  Вдруг  он  снова  набрасывается  на  Визе:
 —  Черт  знает  что  такое!  Опять  галстук  развязан!  Шесть  часов
спецобработки!  Поправьте  галстук,  пока  я  не  вправил  вам  мозги!
И  советую  поспешить  с  завещанием!
 Петер  Визе  бледнеет.
 —  Но,  может  быть,  вы  пожелаете  купить  индульгенцию?  —  сно¬
ва  обращается  к  нему  Ревецкий.—  Каковы,  например,,  ваши  намере¬
ния  относительно  талонов  на  водку,  положенных  вам  в  тихую  святую
ночь?
 —  Господин  унтер-офицер,—  со  слезами  облегчения  на  глазах
бормочет  Визе.—  Я  отдаю  их  вам!
 —  Какой  очаровательный  подарок!  —  восклицает  унтер,  и  на  его
лице  появляется  целая  гамма  самых  замысловатых  морщин.—  Вели¬
кодушно  прощаю  вам  вашу  неряшливость  в  одежде.
 Наступает  сочельник.  Вольцова,  Хольта,  Феттера,  Гомулку  и  еще
несколько  человек  назначили  обслуживать  господ  унтер-офицеров.
На  вещевом  складе  им  выдали  белоснежные  куртки.  Один  из  самых
больших  гаражей  освобожден  для  торжества,  в  нем  расставлены  сто¬
лы  и  скамьи.  Вдоль  стены  —  буфетная  стойка.  Посреди  —  невысокий
помост.  Вечером  на  нем  выстроился  солдатский  хор  и  затянул:  «О  ты,
радостный,  о  ты,  благостный...»  На  двух  больших  елках  колеблются
огоньки  свечей,  тускло  освещая  огромное  помещение.  Командир  ба¬
тальона  майор  Рейхерт  произносит  речь.
 Хольт  в  белой  куртке  ждал  с  подносом  у  стойки.  На  душе  у  него
пусто,  тоскливо.  Вот  и  рождество,  думает  он,  а  никто  не  написал.  И
Гундель  не  написала.  Точно  издалека  доносятся  обрывки  речи  коман¬
дира  батальона:  «Шестое  военное  рождество...  наш  фюрер...  наша  ве¬
ра  непоколебима...  праздник  надежд...  твердая  уверенность  в  буду¬
щем...  мы  добьемся  победы!»  Тут  снова  вступил  хор,  и  тысяча  грубых
и  сильных  голосов  подхватила:  «Тихая  ночь,  святая  ночь...»
 Хольт  прислонился  к  стойке.  Рядом  —  Гомулка  с  равнодушным
лицом.  Появляется  Вольцов,  тычет  Хольта  в  бок:
 —  А  ну-ка,  выпей,  старый  вояка!
 Хольт  разом  опрокинул  в  себя  половину  пивной  кружки  водки,
долго  не  мог  продохнуть,  потом  вытер  потный  лоб.  Мысли  и  чувства
словно  подернулись  тонкой,  прозрачной  пеленой:  свечи  на  елках,  ка¬
залось,  загорелись  ярче,  тысячеголосый  хор  шумел  вдали,  словно  мор¬
ской  прибой.  Опять  размяк,  больше  это  никогда  не  повторится!  —  ре¬
шает  он  про  себя.  «И  пусть  все  рушится  вокруг,  я  постою  один  за
двух;  А  если  жизнь  моя  нужна  —  мце  смерть  и  гибель  не  страшна...»
 —  Мы  еще  живы!  —  говорит  он  Вольцову.  Тот,  снова  ткнув  его  в
бок,  отвечает:
 324

—  Еще  как  живы!  На  то  мы  двое  старых  вояк!
 Рождественский  вечер  скоро  превратился  в  общую  попойку.  Хольт
 бегал  с  подносом,  уставленным  стаканами  с  водкой  и  пивом,  от  стой¬
ки  к  столу  унтер-офицеров,  вытирал  пивные  лужи,  принимал  талоны
на  водку  и  несся  с  ними  обратно  к  стойке.  Сперва  талоны  аккуратно
пересчитывали,  но  скоро  он  просто  стал  бросать  их  в  ящик,  безбожно
надувая  при  этом  буфетчика.  В  конце  концов  никто  ничего  уже  не  кон¬
тролировал.  Господа  унтер-офицеры  перепились.  Ревецкий  возводил
очи  горе,  осушал  очередную  кружку  и  кудахтал:
 —  И  курочка  не  сделает  глотка,  не  взглянув  на  небеса!
 В  углу,  окруженная  унтер-офицерами  и  фельдфебелями,  намазан¬
ная  по  случаю  праздника  еще  сильнее,  чем  обычно,  стояла  дочь  хозя¬
ина  столовой  —  известная  всему  батальону  потаскуха  лет  тридцати,
немнрго  горбатая,  с  обесцвеченными  под  платину  волосами.  Сначала
она  обслуживала  офицеров,  но  теперь  унтеры  обступили  ее  плотным
кольцом  и  не  отпускали.  На  офицерском  столе,  накрытом  белой  ска¬
тертью,  выстроились  батареи  бутылок  с  вином  и  коньяком,  стояли  ва¬
зы  с  конфетами,  раскрытые  коробки  сигар.  Хольт  впервые  видел  ба¬
тальонного  командира  майора  Рейхерта.  Справа  от  него  сидел  леген¬
дарный  капитан  Вебер,  командир  четвертой  роты,—  легендарный  по¬
тому,  что  был  обладателем  полного  набора  медалей  и  орденов  и  неод¬
нократно  упоминался  в  сводках  верховного  командования.  Он  уже
полгода  как  приземлился  в  запасе.  Однорукий  —  левый  рукав  черно¬
го  двубортного  мундира  подоткнут,  одноглазый  —  правый  глаз  зак¬
рыт  черной  повязкой,  все  лицо  в  рубцах/он  сидел,  прямой  как  доска,
возле  майора  и  резким  движением  подносил  рюмку  ко  рту.  Сегодня
на  нем  не  было  ни  орденов,  ни  медалей  —  один  Рыцарский  крест  на
шее.
 —  Присмотрись  к  нему,  —  сказал  Вольцов  Хольту.—  Участвовал
в  днепровской  переправе  под  Рогачевом,  под  Могилевом  попал  в  окру¬
жение  и  со  своими  «хеншель-тиграми»  прорвался  на  запад;  вся  рота,
конечно,  к  чертям,  а  он  один,  правда  не  без  приключений,  все  же  выб¬
рался.
 —  Вестовой!  —  буянил  Ревецкий  за  унтер-офицерским  столом.
Глаза  у  него  были  совсем  мутные...—  Хольт!  Какое  блаженство...
Варварское  блаженство...  Ганимед,  ангелочек,  ты  понимаешь  ме¬
ня!..—  Икота  прервала  бессвязную  речь.—  Не  хватает  только  водки
и...  Хольт!  Куда  она  провалилась,  эта  горбатая  лохань!  Десять  марок,
стерва,  запросила...—  И  вдруг  заорал:—Нет  чтобы  обрадоваться^
когда  ее  прусский  капрал...—  Снова  его  одолела  икота.—...Но  тут  уж
я  ее  отбрил:  благодарю  покорно.  На  эти  деньги  я  лучше  два  раза  в
бордель  схожу!
 Унтер-офицер  Бек  прервал  его:
 —  Ты  что  это  рядового  просить  вздумал?  С  каких  это  пор  к  рядо¬
вому  обращаются  с  просьбой?  Прикажи...  и  все!  Скажи,  что  завтра
в  честь  праздничка  его  погоняют  по  плацу,  да  так,  что  у  него  ум  за  ра¬
зум  зайдет...
 —  Во-о-о-о-дки!  —  бесновался  Ревецкий.—  Да  живо!  А  то  ты  у
меня  поползаешь,  покуда  в  евнуха  не  превратишься!
 Вольцов  оттащил  Хольта  в  сторону:
 325

—  Надо  их  обоих  напоить  до  потери  сознания,  чтоб  и  завтра  не
очухались.
 —  Давай!  —  ответил  Хольт.
 У  стойки  хозяин  столовой  разливал  водку.
 Кто-то  схватил  Хольта  сзади  за  руку  и  с  силоц  повернул.  Это  ока¬
зался  обер-фельдфебель  Бургкерт.
 —  В  вестовые  попал,  так,  что  ли?  Как  звать?  —  спросил  он.
 —  Танкист  Хольт,  учебный  взвод|  штабная  рота!
 Все  в  батальоне  знали  обер-фельдфебеля.  Он  ни  перед  кем  не  прес¬
мыкался,  офицеров  приветствовал  небрежно,  даже  снисходительно,
а  на  приветствия  подчиненных  отвечал  кивком.  Ради  праздника  он
нацепил  на  себя  все  ордена.  Он  был  ростом  с  Вольцова,  но  гораздо
шире,  массивнее.  Взгляд  Хольта  невольно  остановился  на  черном
мундире  Бургкерта.  Железный  крест  первой  степени,  Железный  крест
второй  степени  —  начал  он  считать,  золотой  значок  за  ранение,  сереб¬
ряный  —  за  участие  в  рукопашном  бою,  золотой  Германский  крест,
а  на  рукаве  семь  нашивок  за  уничтожение  танков...
 —  Гляди,  гляди  на  побрякушки,  парень!  —  сипло  пробасил  обер-
фельдфебель,  все  еще  держа  Хольта  за  руку,—  а  как  наглядишься,
принесешь  мне  две  бутылки  коньйку.  Да  смотри  —  не  сивухи,  а  того,
который  офицерам  положен.  Две  бутылки  и  два  стакана!  Но  не  напер¬
стки,  а  фужеры!  Принесешь  мне  вон  в  тот  угол!  —  и  указав  на  самый
дальний,  почти  темный  угол  гаража,  добавил:  —  Ну!
 Хольт  бросился  к  стойке.
 —  Две  бутылки  для  командира!  Коньяку!  И  два  фужера!  —  «Фу¬
жеры»  явно  подействовали.
 Обер-фельдфебель  сидел  на  пустой  пивной  бочке,  он  взял  у  Хольта
из  рук  бутылки,  долго  изучал  этикетки,  после  чего  сказал:
 —  Хорош!  —  Одну  бутылку  он  поставил  на  пол,  а  из  другой  на¬
полнил  оба  фужера.—  Пей,  новобранец!
 Шум  в  гараже  постепенно  стих.  Десяток  пьяных  голосов  еще  гор¬
ланили:  «...с  тобой  Лили  Марлен...»  Но  вот  умолкли  и  они.  Майор,
как  видно  выпив  лишнее,  вскочил  на  офицерский  стол  и,  держа  в  руке
бокал  шампанского,  кричал:
 —  Да  здравствует...  одиннадцатая...  Да  здравствует  славная...
непобедимая...  одиннадцатая  танковая  дивизия!
 , 	—  Гм...  непобедимая...—  подхватил  обер-фельдфебель.  В  голосе
 его  уже  не  было  ничего  сиплого,  бас  так  и  рокотал:  —  Непобедимая!..
А  Тула?  Ноябрь  сорок  первого  года?..  Смоленск?  Сентябрь  сорок
третьего?..  Могилев  —  март  сорок  четвертого?..  Минск  —  июль  сорок
четвертого?..  Непобедимая?  Но  зато  ее  уничтожили!  Нет  никакой
одиннадцатой  танковой  дивизии!  Наберется  штыков  пятьсот  да  деся¬
ток  «тигров»,  но  и  те  давно  пора  пустить  на  железный  лом.
 —  Да  здравствует,—  надрывался  майор,—  наш  великий  полково¬
дец...  и  фюрер  Адольф  Гитлер!  —  Гараж  задрожал  от  рева  тысячи
солдатских  глоток.
 —  Пей,  парень!  —  буркнул  обер-фельдфебель.—  Не  за  полковод¬
ца.  Ни  за  кого.  А  за  надувательство,  какого  свет  не  видывал!
 326

Хольт  послушно  выпил.
 —  Приказ  по  батальону!  —  услыхал  он  крик  майора.—  Сложив¬
шаяся  обстановка...  вынуждает  нас  беспощадно  уничтожить...  все
запасы  алкоголя!
 —  Ну  и  надули  же  нас!  —  продолжал  обер-фельдфебель.—  Ты
даже  понятия  не  имеешь,  парень!  —  он  снова  наполнил  свой  ста¬
кан.—  Пей,  новобранец!  Благодарность  родины  тебе  обеспечена!
 Хольт,  точно  завороженный,  смотрел  на  огромного  оберфельдфе-
беля,  а  тот  наливал,  пил,  снова  наливал  и  снова  пил,  между  глотка¬
ми  приговаривая:
 —  Пей,  парень!  Иль  неохота?  —  Он  уже  принялся  за  вторую  бу¬
тылку.—  Парень,  парень,  здорово  нас  надули!
 Хольт  убежал.
 За  столом  унтеров  все  уже  основательно  упились.  Ревецкий  сосал
прямо  из  бутылки.  Бек,  навалившись  грудью  на  стол,  храпел.  Штабс-
ефрейтор  Киндхен,  в  каждой  руке  по  бутылке,  пошатываясь,  бродил
между  скамьями  и  горланил:  «Подымаю  бокал  за  домашний  очаг!..»
Офицеры  все  куда-то  улетучились.  Унтер-офицер  Винклер,  сосед  Ре-
вецкого  по  комнате,  устремился  к  выходу,  но  споткнулся  и  упал.  Ре¬
вецкий  наклонился  над  ним,  потом  вытянул  руки  по  швам  и  крикнул,
ухмыляясь:
 —  Продолжать!
 Хольт  поспешил  к  Винклеру  и  опять  столкнулся  с  Бургкертом.
Обер-фельдфебель  сказал:
 —  Отведи  его,  новобранец!  Он  еще  понадобится!  Мы  все  еще  по¬
надобимся!
 Хольт  и  Гомулка  подняли  Винклера.  У  двери  стоял  незнакомый
ефрейтор  —  человек  лет  тридцати,  неболулого  роста.  Он  покуривал
и  спокойно,  ясным  и  внимательным  взглядом  наблюдал  за  тем,  что
творилось  в  зале.  Когда  Хольт  и  Гомулка  приблизились  с  Винклером,
он  отворил  им  дверь,  но  Бек,  шатаясь,  первым  протиснулся  на  волю.
 —  Ваши  инструктора?  —  спросил  ефрейтор.
 —  Противно!—ответил  Гомулка.
 Ефрейтор  улыбнулся  и  сказал,  указывая  рукой  на  гараж:
 —  Погоди,  скоро  вся  эта  плавка  в  шлак  пойдет.  Чистый  брак.  Еще
несколько  месяцев  —  и  крышка!
 Хольт  и  Гомулка  поволокли  Винклера  по  изрытому  казарменному
плацу  и  уложили  в  постель.  Гомулка  поспешил  обратно  к  гаражу;
ефрейтор  все  еще  стоял  в  дверях.
 Хольт  направился  в  спальню.
 Тусклая  лампа  едва  освещала  большую  комнату.  В  углу  сидел
Петер  Визе  и  писал.
 Хольт  прислонился  к  шкафчику.  Визе  тихо  улыбался.  И  сюда  че¬
рез  широкий  казарменный  плац  доносился  шум  и  гвалт.
 —  Н-да,  Петер...—  беспомощно  произнес  Хольт  и  бросился  на
свою  койку.  Рождество!..—  думал  он.
 В  первый  день  праздника,  когда  казарма  наконец  очнулась  после
тяжелой  попойки,  Киндхен  принес  почту.  Хольт  получил  посылочку  от
Гундель.  Она  писала:
 327

«Это  я  у  госпожи  Гомулки  испекла  для  тебя.  В  первый  раз  сама
пекла.  Вот  и  получилось  не  совсем  хорошо.  Но  госпожа  Гомулка  ска¬
зала,  чтобы  я  все  равно  послала  тебе.  И  сушеные  абрикосы  она  мне
для  тебя  подарила.  Карточку  я  в  ателье  заказывала,  но  мне  кажется,
что  я  совсем  непохожа».
 Хольт  развернул  бумагу.  Сверху  лежала  обыкновенная  еловая
веточка.  Он  долго  глядел  на  фотографию.  Гундель...  Она  не  улыба¬
лась,  лицо  было  серьезно.  А  глаза  какие  большущие!  —  подумал  он.
 Свой  день  рождения  Хольт  провел  за  учебной  стрельбой  фаустпат¬
ронами.  На  обратном  пути  Ревецкий  не  преминул  «подвергнуть  их
специальной  обработке»,  и  Хольт,  совершенно  измученный,  бросился
на  свою  койку.  Феттер  заметил:
 —  Вот  и  стукнуло  тебе  восемнадцать!  Теперь  тебя  и  дома  на  все
фильмы  пускать  будут.
 Неделю  спустя  в  казарме  стало  известно:  русские  прорвали  фронт
на  Висле!
 Вольцов  разложил  карту.
 —  Вот  тут!  С  Сандомирского  плацдарма!  Удар  нацелен,  должно
быть,  на  юго-запад,  в  направлении  Кракова.  Или  на  запад  —  в  на¬
правлении  Кельце...  Вот  сюда!  А  с  Пулавского  плацдарма  —  на
Лодзь.
 Вскоре  поступило  новое  сообщение:  русские  прорвались  и  в  Вос¬
точную  Пруссию!
 По  казарме  поползли  слухи:  «Вторая  рота  сегодня  в  ночь  отбыва¬
ет  на  фронт».
 Феттер  крикнул:
 —  А  нас  еще  обучать  будут!  И  п^ред  отправкой  мы  все  пойдем  в
^ордель.
 Так  прошла  еще  неделя.
 Учебный  взвод  погрузили  на  машину  и  повезли  на  соседний  поли¬
гон:  предстояли  ночные  стрельбы  в  условиях,  приближенных  к  бое¬
вым.  По  дороге,  сидя  в  кузове,  они  пели.  Потом  высадились  и  долго
стояли  в  темноте,  чего-то  дожидаясь.  Неподалеку  слышалась  ружей¬
ная  и  пулеметная  стрельба;  то  и  дело,  озаряя  темноту,  взвивались  в
небо  осветительные  ракеты.  Хольт,  расставив  ноги,  наклонился  над
своим  пулеметом.  Феттер,  с  карабином  на  спине,  весь  обмотанный  пу¬
леметными  лентами,  подтаскивал  патронные  ящики.  Они  сняли  каски
и  закурили.  Вольцов  отдавал  последние  распоряжения.
 —  Когда  будете  перебегать,  ребята,  не  попадайте  в  зону  обстрела
пулеметов!  А  мы  с  тобой,  Вернер,  при  перемене  позиции  обеспечим
друг  другу  огневое  прикрытие.—  Он  жадно  затянулся.—  Интересно,
отправят  нас  после  этого  на  фронт  или  нет?
 —  Поживем  —  увидим!  —  заметил  Хольт.
 Гомулка  спросил:
 —  Думаешь  скоро?
 —  Тебе  что,  не  терпится?  —  пошутил  кто-то.
 Хольт  подумал:  а  ведь  в  вопросе  Зеппа  звучал  не  страх,  а  скорее
надежда.
 .328

—  Ты  прав,  Зепп.  Хуже  всего  ожидание,  неизвестность.
 —  Да,  вероятно!  —ответил  Гомулка.
 Ревецкий  крикнул:
 —  Приготовиться!
 Они  затоптали  окурки  и  надели  каски.
 —  Становись!
 Ревецкий  теперь  разыгрывал  из  себя  лучшего  друга  новобранцев,
называл  их  «мушкетеры»  или  «фузилеры».  Вот  и  сейчас  он  объявил:
 —  Только  не  волноваться!  В  час  беды  ваш  капрал  вас  не  поки¬
нет!  —  Затем  последовал  приказ:  —  Дослать  патроны  и  поставить  на
предохранитель!
 Хольт  поднял  пулемет.
 —  Отделение!  —  крикнул  Ревецкий.—  За  мной!
 И  они  зашагали  в  сторону  воображаемого  переднего  края.
 —  Цепью  влево  развернись!  Бегом...  марш!
 Отделение  рассыпалось  в  цепь.
 —  Аркебузеры,  вперед!  —  крикнул  Ревецкий.
 Хольт  бежал  на  правом  фланге,  то  и  дело  проваливаясь  в  глубокий
снег.
 —  Ложись!
 Рядом  с  Хольтом  упал  Феттер.
 Теперь:  замок  отвести,  крышку  поднять,  ленту  вставить,  крышку
закрыть,  предохранитель  спустить,  ложе  крепко  прижать  к  плечу!..
 —  Прицел  четыреста!  Одиночный  огонь!
 Взвилась  осветительная  ракета,  и  над  заснеженной  землей  раз¬
лился  ослепительно-бел'ый  свет.  С  левого  фланга  уже  доносились  выс¬
трелы  вольцовского  пулемета.  Хольт  увидел  перед  собой  передвига¬
ющиеся  макеты  солдат  и  открыл  огонь  короткими  очередями.  Быть
может,  это  моя  последняя  учебная  стрельба,  думал  он.
 Ревецкий  остался  доволен.  Лёйтенанту  не  к  чему  было  придрать¬
ся,  и  скоро  грузовик  доставил  их  обратно  в  казарму.  По  дороге  они
затянули:  «И  коль  пробьет  наш  смертный  час,  судьба  нам  скажет  —
стоп!  Здесь,  в  танке,  многие  из  нас  найдут  стальной  свой  гроб!»
 Только  в  третьем  часу  они  добрались  наконец  до  своих  коек.  Вер¬
нувшись  из  умывалки,  Вольцов  сообщил  последние  новости.
 —  На  чердаке  установили  средневолновый  приемник  и  80-ват¬
тный  передатчик.  Связались  с  фронтовыми  частями.  Они  там  кричат
о  помощи.  Русские  продвинулись  за  Краков  и  Лодзь.  В  четвертой  ро¬
те  готовят  к  бою  оставшиеся  «ягд-пантеры»  и  сегодня  ночью  уходят.
Радистов  назначили  из  нашей  роты.,
 Ревецкий  рывком  открыл  дверь.
 —  Вольцов,  к  лейтенанту!
 —  Для  ящика  с  песком  поздновато  вроде!
 Вольцов  накинул  френч  и  вышел.
 Не  прошло  и  десяти  минут,  как  он,  открыв  дверь,  пропустил  вперед
лейтенанта  Венерта.  Вслед  за  лейтенантом  вошел  Ревецкий.  Те,  кто
уже  улегся,  сразу  вскочили.
 Хольт  только  взглянул  на  Вольцова  и  все  понял.  Да  смилуется  над
нами  небо!
 Лейтенант  окинул  всех  взглядом  и  начал:
 329

—  Германия!  Героический  дух!  Идея  национал-социализма!  На¬
деюсь,  я  вам  не  напрасно  внушал  это!  —  Он  ходил  взад  и  вперед  по
спальне.—  Нет,  эти  слова  не  были  брошены  на  ветер.  Не  может  этого
быть!  —  Потом,  уже  скороговоркой,  продолжал:  —  Русские  переш¬
ли  границу  Силезии,  той  самой  Силезии,  которую  наши  предки  мечом
завоевали  для  империи.  Русские  рвутся  к  ее  сердцу,  они  нацелились
на  Бреславль.  Опасность  велика!  Наступил  решающий  час!  Послед¬
ний  этап  войны  —  война  нервов!  Победит  тот,  у  кого  крепче  нервы,  а
нервы  крепче  у  нас!
 Говорил  бы  скорей,  чего  ему  надо!
 —  В  этот  суровый  час  фюрер  приказал  сформировать  дивизию
истребителей  танков.  Из  добровольцев!
 —  Из  добровольцев?  Слава  богу!
 Гомулка  спрыгнул  с  койки  и  мгновенно  натянул  на  себя  штаны.
 —  От  вас  зависит  превратить  эту  дивизию  в  отборную  часть,  о  ко¬
торую  последние  резервы  большевиков  обломают  свои  гнилые  зубы!
Как  я  и  ожидал,  наш  камрад  Вольцов  записался  первым.  Кто  сле¬
дующий?  .
 —  Господин  лейтенант!  —  крикнул  Гомулка.—  Запишите  меня
добровольцем  в  дивизию  истребителей  танков!
 Зепп!  —  чуть  не  вскрикнул  Хольт.—  Зепп!
 —  Кто  еще?  —  спросил  лейтенант.
 Истреблять  танки  на  Восточном  фронте!  И  Зепп  записался!
 Феттер,  свесившись  с  койки,  усердно  скреб  под  рубахой  грудь.
 Фюрер  сказал:  кто  средствами  ближнего  боя  уничтожит  шесть
танков,  получит  Рыцарский  крест.
 —  Что-о?—  воскликнул  Феттер.—  За  шесть  танков...  Рыцар¬
ский  крест?  Ну,  тогда  и  я,  господин  лейтенант.  Да  и  вообще  —  о  чем
говорить!
 Гильберт,  Зепп,  Христиан...  а  я?
 Вольцов,  взглянув  вверх,  на  койку  Хольта,  спросил:
 —  А  ты,  Вернер?
 —  Господин  лейтенант,—  сказал  Хольт  и  не  узнал  собственного
голоса,—  меня  запишите!
 Но  больше  уже  никто  не  вызвался.  Лейтенант  сказал:
 —  Вы  четверо...  Так  я  и  думал.  Благодарю,  камрады!  Завтра  мо¬
жете  отсыпаться,  сколько  хотите.  В  двенадцать  явитесь  в  канцеля¬
рию,  возьмете  бегунки.  Спокойной  ночи!
 Хольт  спрыгнул  на  пол.  Ревецкий  стоял  посреди  комнаты  и  орал:
 —  А  остальные  в  кусты?  Да?  Вы  что,  захотели  жить  вечно?
 Хольт  рылся  в  шкафчике,  пытаясь  найти  листок  писчей  бумаги.
 А  Ревецкий  все  кричал:
 —  Вы  еще  раскаетесь!  Подбить  танк  —  миг,  а  каяться  —  года!
Завтра  с  утра  начну  выколачивать  из  вас  проклятый  инстинкт  само¬
сохранения,  рахитики  несчастные!  —  Дверь  с  грохотом  захлопнулась
за  ним.
 Хольт  сидел  и  писал.  Кто-то  крикнул:
 —  Гаси  свет!  Нам  через  три  часа  вставать!,
 Вольцов  —  он  набрасывал  список  для  вещевого  склада  —  рявк¬
нул:  —  Заткнись,  молокосос!
 ззо

—  Правильно!  —  подтвердил  штабс-ефрейтор  Киндхен,  лежа  в
постели,  и  добавил:  —  Так  его!  Не  будь  у  меня,  к  сожалению,  анкилоз
коленного  сустава,  босиком  бы  с  вами  пошел!
 Хольт  писал:  «Дорогая  Гундель,  завтра  я  отправляюсь  на  Восточ¬
ный  фронт  истреблять  танки.  Я  записался  добровольцем,  сам  не  знаю
почему».
 Он  задумался.  Хотел  было  написать:  я  это  делаю  ради  тебя.
 Ради  Гундель?
 И  тут  он  услышал  свой  собственный  голос,  а  затем  голос  адвока¬
та  Гомулки:  «Ждать?  Но  чего  же?..»  —  «Что  сказочный  принц  скоро
освободит  нашу'заколдованную  малютку...»
 Хольт  уставился  на  белый  листок.  Ложь,  думал  он,  все  ложь!
 8
 На  бегунке  значилось:  Лазарет.  Вещевой  склад.  Оружейный
склад.  Инструктор  по  стрельбе.  Каптенармус.  Старшина*  роты  и  т.  д.
 В  лазарете  врач-капитан  наскоро  осмотрел  их.
 —  Вполне  здоровы,—  резюмировал  он.—  Истребление  танков  —
лучшее  средство  от  рака  в  старости.
 На  вещевом  складе  всегда  можно  было  узнать  батальонные  сплет¬
ни.  Здесь  они  услышали,  что  ночью  уже  отправлено  несколько  команд.
Унтер-офицер  принес  все,  что  потребовал  от  него  Вольцов.
 —  Так  цацкаются  только  с  безнадежно  больными,—  заметил
Хольт,  забирая  в  охапку  теплое  белье,  свитер,  комплект  полевого  об¬
мундирования  с  короткими  двубортными  френчами,  башмаки,  гетры,
рукавицы.  Списку  Вольцова,  казалось,  не  будет  конца,  там  значились
подшлемники,  ватники,  белые  маскхалаты  с  капюшонами.  Началь¬
ник  склада  запротестовал:  это  не  положено!
 —  Не  положено?  А  русские  танки  действуют  только  как  положе¬
но,  а?  —  обрезал  его  Вольцов.
 Начальник  оружейного  склада  сослался  на  полученное  указа¬
ние  —  каждому  по  автомату.  Но  Вольцов  не  взял  новое  оружие  и,
обращаясь  к  унтер-офицеру  на  «ты»,  сказал:
 —  Не  знаешь  разве,  что  на  фронте  не  найти  укороченных  патро¬
нов?  Давай  автомат  образца  сорок  второго  года!
 Феттер  пытался  выклянчить  парабеллум.  Вольцов,  прихватив  еще
ракетницу,  пошел  к  дверям.  Его  остановил  крик  начальника  оружей¬
ной.
 —  Господа  забыли  пулемет.  Быть  может,  прикажете  доставить
его  прямо  в  номер?
 —  Я  им  и  так  уж  плечо  намял!  —  огрызнулся  Хольт..
 На  складе  боеприпасов  в  подвале  Киндхен,  выстроив  перед  ними
целую  башню  из  коробок  с  патронами,  изощрялся  в  похвалах:
 —  Товар  высшего  качества!  Отличный  товар!  Двадцать  лент  —
первый  сорт,  господа!  Каждый  третий  па*грон  —  трассирующий!
 —  Товар  первый  сорт...  Ну  и  скажет  же!  —  возмутился  Феттер.
 Киндхен  покраснел,  его  огромные  уши  так  и  пылали.
 —  Кто  же  это  понесет!  —  сказал  Хольт.
 331

—  Еще  шесть  автоматных  магазинов  и  ручные  гранаты!  —  не
унимался  Киндхен.  И  крикнул  им  вслед:  —  А  фаустпатроны?  На  каж¬
дого  по  ящику.  Я  велю  их  погрузить  прямо  на  машину.  Первоклассное
обслуживание  покупателей!
 У  каптенармуса  Феттер  играл  первую  скрипку.
 —  Выкладывайте-ка  самое  лучшее,  господин  фельдфебель:  шоко¬
лад  «Кола»  и  пакетики  с  надписью  «Для  танкистов  в  бою».
 Вольцов  врал  напропалую:
 —  Сам  майор  сказал:  для  моих  добровольцев  я  ничего  не  пожа¬
лею!
 Чертыхаясь,  фельдфебель  спустился  в  подвад.
 —  Ребята,  жрите,-пока  война.  Настанет  мир  —  все  с  голоду  по¬
дохнем!  —  разглагольствовал  Феттер  в  спальне,  перебирая  плитки
шоколада  и  пачки  сигарет.  Вольцов  заряжал  ручные  гранаты.  Рядом
Хольт  читал  номер  «Фелькишер  беобахтер»,  в  нем  им  выдали  ком  мас¬
ла  на  всех.  Шапка  гласила:  «О  боях  на  Восточном  фронте».  С  затаен¬
ным,  каким-то  сосущим  чувством  страха  Хольт  пытался  заставить
себя  поверить  тому,  что  там  написано.  Стало  быть,  русские  никуда  не
годные  солдаты.  А  я  молод,  силен,  прошел  хорошую  выучку.  Кому  же,
как  не  нам,  молодым,  с  ними  справиться!
 Кто-то  пинком  распахнул  дверь  в  спальню.  Это  был  фельдфебель
Бургкерт  в  черном  мундире,  при  всех  орденах.  Лицо  серое,  опухшее,
на  лбу  капельки  пота.  «Вы  со  мной?»  —  осведомился  он  сиплым  го¬
лосом.  Сел  за  стол  и  принялся  играть  вольцовскцм  пистолетом.  Руки
у  него  дрожали,  он  весь  покрылся  испариной.
 —  .Только  что  был  на  чердаке  у  радистов,—  хрипло  объявил  он.—
Всю  ночь  принимали  крики  о  помощи.  Фронта  больше  нет.  Один
сплошной  котел.  Наша  одиннадцатая  танковая  входит  в  корпус  Не-
ринга,  попавший  в  окружение  под  Калишем.
 —  Да,  зняю!  —  равнодушно  заметил  Вольцов.—  Какая-то  боевая
группа  недавно  передавала  505!  Все  они  там  скисли  —  нервы  не  вы¬
держали!
 В  спальню  вошел  маленький  коренастый  человек  и  внимательно
оглядел  всех.
 —  Ефрейтор  Хорбек,—  представился  он  и  сел.
 Хольт  узнал  его.  Это  был  тот  самый  ефрейтор,  который  стоял  в
рождественский  вечер  в  дверях  гаража  —  единственный  трезвый  сре¬
ди  пьяного  сборища.  Хольт  заметил,  что  ефрейтор  удивленно  кивнул
Гомулке,  затем  остановил  пристальный  и  даже,  как  показалось  Холь¬
ту,  настороженный  взгляд  серых  глаз  на  Вольцове  и  Феттере;  впро¬
чем,  затаенная  настороженность  тут  же  сменилась  равнодушием.
 —  Я  водитель,—  сказал  ефрейтор.  И,  по  всей  видимости,  в  пре¬
красном  расположении  духа,  он  спросил:  —  Ну  как,  готова  плавка?
 —,  Что-что?  —  удивился  Феттер.
 —  Я  спрашиваю,  вы  готовы?
 Вольцов  продергивал  новую  сверкающую  орденскую  ленточку  в
петлицу  френча.  Хольт  и  Феттер  прикрепили  значки  зенитчиков.  Си¬
девший  тут  же  бледный  и  молчаливый  Гомулка  безразлично  бросил:
 332

—  А  я  свой  потерял!
 —  На  вас  выпишут  отдельное  командировочное  предписание,—
пробасил  Бургкерт.
 Они  отправились  в  канцелярию.  Там  лейтенант  Венерт  рассуж¬
дал  о  подвигах.  Глаза  его  сверкали  голубизной.  «Нам  нужны  под¬
виги!..  С  богом,  камрады!»  —  закончил  он.
 На  плацу  уже  стоял  автомобиль:  открытая  восьмиместная  машина
с  брезентовым  верхом,  какие  полиция  обычно  использовала  для  пат¬
рульной  службы.  Киндхен  грузил  фаустпатроны.  Ефрейтор  Хорбек
стоял  рядом,  покуривал  и  не  предпринимал  никаких  попыток  помочь
ему.  Он  не  надел  маскировочного  халата  и  имел  при  себе  только  кара¬
бин.
 Зато  он  приволок  туго  набитый  рюкзак,  несколько  одеял,  плащ-
палатки,  палки  для  палаток  и  огромную  кастрюлю.
 —  На  кой  тебе  все  это  барахло?  —  спросил  Вольцов.
 Ефрейтор  вскинул  на  него  глаза.  На  какой-то  миг  он  насторожил¬
ся,  но,  быть  может,  это  показалось  Хольту,  потому  что  ефрейтор  тут
же  хлопнул  Вольцова  по  плечу  и  воскликнул:
 —  Потом  узнаешь!
 Что  это  за  человек?  —  думал  Хольт.
 Стемнело.  Никто  ими  не  интересовался.  Учебный  взвод  отправился
на  пехотные  учения.  Бургкерт  сел  на  заднее  сиденье  рядом  с  Вольцо-
вом.  Бас  его  так  и  гудел.  Когда  он  пил  из  фляги,  в  машине  слышался
запах  водки.  Гомулка  устроился  рядом  с  ефрейтором,  Хольт  уселся  за
ними.  У  ворот  казармы  часовой  тщательно  проверил  документы.  Во¬
дитель  включил  скорость.  Хольт  взглянул  на  дорожный  указатель.
«До  Герлица  —  58  километров».
 Они  мчались  в  ночи.  Хольт  натянул  на  колени  одеяло.  Ледяной  ве¬
тер  проникал  через  брезент,  снежные  хлопья  стремительно  неслись  им
навстречу.  Мело.  Обернувшись,  Хольт  увидел,  что  Бургкерт  прива¬
лился  к  Вольцову.  Оба  спали.  Впереди  на  фоне  освещенного  снегом
ветрового  стекла  черным  силуэтом  выделялась  голова  ефрейтора.  Он
разговаривал  с  Гомулкой.  Но  вот  он  поднял  правую  руку  и  повернул
зеркальце,  как  бы  желая  посмотреть,  что  делается  на  заднем  сиденье.
 Временами,  когда  вой  ветра  слабел,  до  Хольта  доносились  обрыв¬
ки  разговора,  но  их  заглушал  равномерный  гул  мотора.
 Голова  Гомулки  была  повернута  к  водителю.  Должно  быть,  отве¬
чая  на  какой-то  вопрос,  он  сказал:  «...вы-то  его  лучше  знаете,  чем
мы».  Порыв  ветра  хлестнул  по  машине  снегом.  «...Иногда  Вольцов
прислушивается  к  мнению  Хольта,  а  больше  он  никого  не  слушает».
 О  чем  это  они  говорят?  —  в  полусне  спросил  себя  Хольт.  Машина
подскочила  на  выбоине,  и  Хольт  повалился  набок.  Усаживаясь  по¬
удобнее,  он  услышал,  как  ефрейтор  спросил:
 —  А  блондин?
 Гомулка  ответил:  «...слушается  Вольцрва  как  собачонка,  но  когда
Вернера  нет...»  —  рокот  мотора  снова  заглушил  слова.
 333

Потом  до  Хольта  опять  донесся  голос  Гомулки.
 «...нет,  собственно,  мой  отец...»
 Хольт  наклонился  вперед,  чтобы  лучше  слышать.
 —  Я  же  вам  рассказывал  тогда,  как  все  случилось,—  продолжал
Зепп,—  нелегко  мне  было.  Возможно,  и  есть  такие  люди,  которым  с
самого  начала  все  было  ясно.  Во  время  отпуска  Хольт  познакомился
с  девушкой.  Отец  ее  погиб  в  лагере,  а  мать  казнили.  Такие...—  Снова
шум  мотора  перекрыл  слова.
 Хольт  удивился.  Зепп  рассказывает  ему  про  Гундель?  Ефрейтор
снова  снял  правую  руку  с  руля,  изменил  положение  зеркальца,  по¬
смотрел  назад,  где  спали  Бургкерт  и  Вольцов.  Он  сказал:
 —  ...и  все  ли  ты  понимаешь  —  это  еще  вопрос.  Я  уж  не  говорю  о
том,  что  в  наше  время  лучше  о  таких  вещах  помалкивать.
 —  Да  ведь  хочется  знать,  с  кем  дело  имеешь,—  возразил  ему  Го¬
мулка.
 Ефрейтор  повернулся  к  нему.
 —  То-то  и  оно,—  веско  произнес  он  и  замолчал.  А  машина  все  нес¬
лась  с  затемненными  фарами  по  заснеженному  шоссе...
 В  Герлице  они  долго  стояли  на  каком-то  перекрестке.  Бургкерт
проснулся  и  вышел  из  машины.
 —  Поглядите-ка!
 ХблЪт  тоже  вышел  и,  дрожа,  стал  у  дверцы.
 Мимо  медленно  и  бесшумно  тянулась  какая-то  призрачная  про¬
цессия:  люди  шли  пешком,  волоча  ручные  тележки,  санки;  ехали  в
повозках,  среди  наваленных  чемоданов  и  узлов  с  постелями  и  домаш¬
ним  скарбом,  и  все  это  двигалось  молча,  и  не  было  этому  конца.  Лишь
изредка  в  темноте  слышался  детский  плач  да  скрип  полозьев  о  камни.
 Бургкерт  пил  из  фляги.  Непрерывно  сигналя,  машина  с  притушен¬
ными  фарами  еле-еле  пробивалась  сквозь  толпу.  На  шоссе  к  Лаубану
тот  же  бесконечный  поток  беженцев.  На  каждом  перекрестке  прихо¬
дилось  останавливаться.  Контрольные  посты,  эсэсовцы,  жандарме¬
рия.  «Предъявить  документы!»  Утром,  около  шести,  они  добрались
до  Бреславля.
 —  Где  тут  фронтовой  распределительный  пункт  —  или  как  это
называется?
 Никто  ничего  не  знал  толком.  В  конце  концов  Бургкерт  велел  ос¬
тановиться.  Он  нервничал.  Неподалеку  перед  большим  зданием  хо¬
дили  двое  часовых.  Скоро  Бургкерт  вернулся.
 —  Мне  надо  тут  сперва  как  следует  оглядеться.  Вольцов,  разуз¬
найте,  куда  нам,  собственно,  держать  путь!  Через  полчаса  снова
встретимся  здесь.  Если  я  не  приду,  отправляйтесь  одни.—  И  он  исчез
в  темноте.
 Вольцов  удивленно  поглядел  ему  вслед.
 —  А  знаешь,  чего  он  ищет?  Спиртного.  Он  себе  места  не  находит,
когда  ему  выпить  нечего.
 Повсюду  царил  хаос.
 —  Вот,  подожди  —  какой-то  штаб!..  Постой,  остановись!
 Проходивший  мимо  фельдфебель  закричал  на  Вольцова:
 —  Дивизия  истребителей  танков?  Бросьте  вы  вздор  болтать!  Она
существует  только  на  бумаге.
 334

В  конце  концов  им  сказали:  «Попытайтесь  добраться  до  Клейн-
Нирица.  Там  штаб  семнадцатой  танковой  дивизии».
 Они  долго  ждали  Бургкерта.  Потом  ефрейтор  сказал:
 —  Поехали!  Кто  его  знает,  когда  он  вернется!
 Вольцов  раздумывал.  Гомулка  тоже  Стал  торопить.
 —  Конечно,  поехали!  Не  нужен  он  нам  совсем.  Документы  у  нас
отдельные.
 Вольцов  все  еще  колебался,  но  тут  ефрейтор  крикнул:
 —  Поехали!  Чего  жДать?
 —  Дивизии  истребителей  танков,  должно  быть,  вообще  не  суще¬
ствует,—  сказал  наконец  Вольцов.—  Плохой  знак!  Что  ж,  тронулись!
Настало  время,  когда  каждый  должен  действовать  на  свой  страх  и
риск.
 Хольт  отвел  Гомулку  в  сторону  и  спросил:
 —  Послушай,  что  за  тип  этот  ефрейтор?
 —  Сталевар  из  Вупперталя,—  ответил  Гомулка.—  До  самого
последнего  времени  у  него  была  бронь.  Обер-мастер  он.
 —  А  ты  его  откуда  знаешь?
 Да  так...  После  рождества  я  его  иногда  в  столовой  встречал.
 Они  сели  в  машину.  Ефрейтор  дал  газ.
 Клейн-Нириц  оказался  маленькой  деревушкой.  «Семнадцатая
танковая?»  Все  только  качали  головой.  Здесь  они  обнаружили  какой-
то  непонятный  штаб  какой-то  непонятной  части,  состоявшей  из  трех
фельдфебелей,  нескольких  шоферов  и  десятка  растерявшихся  офи¬
церов,—  штаб  этот  распадался  прямо  на  глазах.  Перед  домом  стояли
грузовики  с  заведенными  моторами.  Вольцов  без  устали  расспраши¬
вал.  Его  отсылали  от  одного  к  другому.  В  конце  концов  они  попали  в
комнату  к  какому-то  майору.
 Майор  с  побагровевшим  от  натуги  лицом  кричал  в  телефонную
трубку:
 —  Я  же  вам  говорю:  между  нами  и  русскими  нет  никого!  Нет!
Никакого  танкового  корпуса  не  существует  —  только  фольксштурм.
Нет!  Дурак,  кто  это  говорит!  Нет!  Никаких  известий  не  поступало!  А
эти  сведения  все  уже  устарели.  Нет!  Вы  неправильно  информированы.
Корпус  Неринга  пробивается  от  Калиша  обратно  к  Одеру.  Нет!  Рус¬
ские  преградили  путь.  Нет!  Это  вы  неправильно  информированы!
Заукен  находится  еще  восточнее  Неринга!  Нет!  Они  рвутся  к  Бреслав-
лю.  Нет!  Если  им  и  удастся  пробиться  к  Одеру,  то  гораздо  севернее.
Нет!  Отсюда  до  Оппельна  сплошная  брешь.  Нет!  Оппельн  может
пасть  каждуку  минуту.  Нет!  Новый  фронт  пойдет  по  Одеру:  Олау  —
Бригг  —  Оппельн...  Нет!  Мне  надо  немедленно  отсюда  убираться!
 Он  слушал  и  одновременно  разглядывал  Хольта  и  Вольцова.  За¬
тем  крикнул  в  трубку:
 У  —  Что?  Нет?  Хорошо!  Нет!  Кончаю!  —  Майор  бросил  трубку  и
накинулся  на  них:  —  Вам  чего?
 —  Мы  ищем  дивизию  истребителей  танков,  господин  майор!  —
сказал  Вольцов.
 Майор  в  бешенстве  заорал:
 —  Но  не  здесь  же!  Господи  помилуй!  Ищите  ее  где  угодно,  н<5  не
здесь!—  Он  описал  рукой  круг.—  Здесь  леса,  снега,  болота  и  русские!
 335

А  через  несколько  минут  будет  столько  русских,  сколько  вашей  душе
угодно.—  Он  кричал  все  громче  и  громче.—  Нет  у  меня  времени  во¬
зиться  с  идиотами!  Вон!  Какая  там  еще  дивизия  истребителей  тан¬
ков!  Все  это  вздор  и  чепуха!
 Вольцов  улыбнулся,  и  эта  улыбка,  как  ни  странно,  видимо,  успо¬
коила  майора.  Уже  тише,  но  все  еще  дрожа  от  нервного  напряжения,
он  спросил:
 —  Что  вам  угодно?  У  меня  нет  времени!
 —  Команда  истребителей  танков,—  отчеканил  Вольцов,—  мото¬
ризованная  и  хорошо  вооруженная,  господин  майор.  Нам  нужно
боевое  задание,  полевые  карты  и  немного  бензина.  И  хотя  бы  совет,
куда  нам  держать  путь!
 —  Да  вы  шут  гороховый!  —  снова  раскричался  майор.—  Кар¬
ты?—  Он  оглянулся.—  Да  вот  вам  карты  —  сколько  хотите!  И  уби¬
райтесь  отсюда  вместе  со  своими  картами!  —  Майор  швырнул  Воль-
цову  под  ноги  толстый  сверток.—  Бензин?  Во  дворе  бензин.  Завтра
здесь  русские  будут  заправляться.
 —  А  куда  нам  ехать?
 —  В  сумасшедший  дом!  —  закричал  майор,  ощупывая  себя  быс¬
трыми  движениями  от  пояса  до  шеи  и  от  шеи  до  пояса.  Потом  сжал
виски  и  крикнул:
 —  Поезжайте  в  Олау,  или  в  Бригг,  или  в  Оппельн.  Явитесь  к  май¬
ору  Линднеру!  Вон!
 Когда  они  вышли  на  улицу,  Вольцов,  покачав  головой,  сказал:
 —  Штабному  офицеру  положено  держать  себя  в  руках!
 —  Веселенькая  может  получиться  история,—  заметил  Хольт.
 Ефрейтор  приволок  со  двора  канистру  с  бензином.  Уткнувшись  в
 карту,  Вольцов  отдал  приказ:
 —  Поедем  обратно  в  Бреславль,  может  быть,  там  Бургкерт.
 В  Бреславле  они  наткнулись  на  заградительный  пост.  Там  им  ска¬
зали:  «Зачисляетесь  в  сводную  роту!»  Но  Вольцов  так  упорни  про¬
тестовал,  что  в  конце  концов  их  пропустили  к  какому-то  подполков¬
нику.
 —  В  Клейн-Нирице  находится  штаб  семнадцатой  танковой  диви¬
зии,—  сказал  он.—  Но  сперва  предъявите  ваши  документы!
 В  Клейн-Нирице  нет  никакой  танковой  дивизии!  Оттуда  какой-то
майор  послал  нас  к  майору  Линднеру.
 —  Майор  Линднер?  Да  он  же  в  Клейн-Нирице!
 И  так  продолжалось  без  конца.  Какой-то  измученный  капитан  с
темным  желтушным  лицом  и  осовелыми  глазами  сказал  им-:
 —  Никакого  представления.  Майор  Линднер  со  своим  штабом  в
Элее,  если  там  еще  нет  русских.  Вам  надо  в  боевую  группу  Бухерта.
Предъявите  документы!
 Все  они  с  ума  посходили,  подумал  Хольт.
 —  Вы  из  двадцать  шестого  батальона?  Танкового  запасного?
Тогда  вам  в  одиннадцатую  танковую!  Она  тоже  где-то  здесь.
 —  Да  нет,  господин  капитан!
 —  Ничего  я  не  знаю!  —  закричал  вдруг  капитан.—  Радист?  Стре¬
лок-радист?  У  нас  как  раз  формируется  боевая  группа.  Вы  остаетесь
здесь.  Правда,  танки  еще  не  прибыли!
 336

Однако  в  следующей  комнате  усталый  офицер,  ни  о  чем  их  не
спросив,  отштамповал  документы.  Теперь  они  могли  беспрепятствен¬
но  ехать  в  направлении  Верхней  Силезии.
 —  Поторапливайтесь!  Повсюду  взрывают  мосты!
 Чтобы  согреться,  ефрейтор  хлопал  себя  руками  по  бокам.  Шел
снег,  порывами  налетал,  ветер.  Гомулка  разговорился  с  несколькими
старыми  солдатами.  Затем  они  снова  тронулись  в  путь  вдоль  запад¬
ного  берега,  вверх  по  течению  реки.  Скоро  они  достигли  небольшого
городка.  Ефрейтор  остановил  машину  около  огромных  корпусов  ка¬
зармы.  Из  ангаров  выкатывали  150-миллиметровые  длинноствольные
*  орудия.  Весь  плац  был  забит  пожилыми  мужчинами,  которых  здесь
обмундировывали  и  вооружали,  чтобы  затём  скомплектовать  из  них
части  фольксштурма.
 Расспрашивая  всех  и  вся,  Вольцов  добрался  до  коменданта.
Хольт  остался  на  улице  и  все  смотрел,  как'мимо  медленно  двигался
поток  беженцев;  шли  запорошенные  снегом  женщины  с  закутанными
в  одеяльца  младенцами  на  руках;  тянулись  санки  и  ручные  тедежки,
нагруженные  подушками,  одеялами,  убогим  домашним  скарбом;
плелись,  опираясь  на  клюку,  древние  старики,  ковыляли  старухи  в
теплых  платках  —  чудовищная  процессия  нищеты  и  отчаяния:  Хольт
вспомнил  изможденных  голодом  пленных  на  батарее.  Теперь  дошло  и
до  нас!  А  снег  валил  и  валил,  укрывая  все  непроницаемой  пеленой.
 Вернулся  Вольцов.
 —  Получил  боевое  задание.  Поехали!
 По  дороге  он  рассказал.  На  восточном  берегу  Одера  стоят  отряды
фольксштурма.  Есть  ли  там  еще  боеспособные  части  развалившегося
фронта  —  никто  здесь  не  знает.
 —  Нам  приказано  усилить  команду  у  противотанкового  заграж¬
дения.  Задание:  задержать  танки,  сколько  можно,  пока  здесь  не
будет  создана  новая  линия  обороны.  Регулярные  войска  уже  на
подходе.
 Дорога  круто  спускалась  к  мосту.  За  дамбой  солдаты  копошились
около  150-миллиметровых  орудий,  устанавливая  их  на  позиции.  Воль¬
цов  пояснил:
 —  От  шестьдесят  четвертого  артиллерийского  дивизиона,  кото¬
рый  здесь  расквартирован,  почти  ничего  не  осталось.  Командир  —
какой-то  майор,  совсем  уже  развалина  —  назначен  комендантом
боевого  участка...  Глупость  какая  —  устанавливать  здесь  длинно¬
ствольные  орудия!  —  Он  выругался.—  Их  надо  ставить  за  пять  кило¬
метров  от  линии  фронта!  —  Машина  медленно  катила  по  мосту.—
Этот  майор  здесь  натаскивал  призывников.  А  сейчас  совсем  расте¬
рялся.  После  Вердена,  говорит,  на  передовой  не  бывал.  Последние
остатки  запасников,  несколько  сводных  рот  из  Клейн-Элса,  отряд
фольксштурма  —  вот  и  все  его  войско.
 Могучий  Одер  уже  замерз  по  берегам.  Посредине  течение  несло
льдины,  оно  крушило  их  о  сваи,  нагромождало  одну  на  другую,  выпи¬
рало  их  на  заснеженный  лед  почти  до  самого  берега.  Между  льдина¬
ми  поблескивала  черная  маслянистая  вода.
 22  Д.  Нолль
 337

На  мосту  им  снова  повстречались  беженцы,  на  шоссе  —  тоже.
Вольцов  то  и  дело  останавливал  Машину.
 —  Где  русские?
 Ему  указали  на  восток.
 —  Говорят,  уже  Намслау  заняли.
 —  А  наших  войск  там  не  видели?
 —  Нет,  только  фольксштурм.
 —  Поезжай,  Хорбек!
 Перед  ними  тянулось  пустынное  шоссе.  Ветер  намел  снежные
сугробы.  Машина  с  трудом  пробивалась  вперед.  Какая-то  опустев¬
шая,  брошенная  деревушка.  В  хлевах  ревет  скот.  Феттер  крикнул:
 —  Вот  бы  где  свинью  раздобыть!
 Вольцов  уткнулся  в  карту.
 —  Танки  непременно  выйдут  к  мосту!  —  сказал  он,  словно  решая
с  лейтенантом  Венертом  задачку  йа  ящике  с  песком.—  От  Крейцбур-
га  через  Намслау...  Нет  ни  донесений,  ни  данных  воздушной  развед¬
ки.  Ничего!  Под  Оппельном  русские  будто  бы  уже  форсировали  Одер.
Как  бы  там  ни  было,  у  меня  нет  ни  малейшей  охоты  подчиняться
фольксштурмисту.
 —  Правильно!  —  поддержал  его  ефрейтор.—  Лучше  всего  нам
остаться  одним.
 —  Я  тоже  так  считаю,—  заметил  Гомулка.
 Хольт  спросил:
 —  А  как  же  мы  переберемся  обратно  через  Одер,  если  взорвут  все
мосты?
 —  Вот  уж  о  чем  меньше  всего  надо  сейчас  беспокоиться!  —  обре¬
зал  его  Вольцов.—  Поезжай,  Хорбек!  Поаккуратней  только!  —  Он
посмотрел  на  небо.—  Снег  перестал,  того  я  гляди  штурмовики  нас
накроют!
 Феттер  спросил:
 —  А  ведь  говорили,  вся  их  авиация  уничтожена?
 Ефрейтор,  повернувшись,  крикнул:
 —  Авиация  уничтожена?  У  них  такие  штурмовики,  что  ты  бела
света  не  взвидишь!
 Шоссе  проходило  по  чернолесью.  Деревья  и  кусты  стояли  разукра¬
шенные  искрящимися  кристалликами  инея  и  снега.  Порой  между
могучими  стволами  мелькали  светлые  пятна  вымерзших  болот.  Изда¬
ли  доносился  рокот  „артиллерийской  канонады.  Хорбек  затормозил.
Вольцов  прислушался.
 —  Это  далеко.'  Километров  за  пятьдесят,  не  меньше.  Нас  не  ка¬
сается.  Поезжай?
 Деревья  по  обе  стороны  дороги  отступили,  стали  видны  заснежен¬
ные  болотистые  луга  и  вдали  темная  полоска  леса,  который  вскоре
опять  приблизился.  Но  вот  шоссе  врезалось  в  лес,  дальше  оно  круто
заворачивало  вправо.  Метрах  в  шестидесяти  от  поворота  они  увидели
противотанковое  заграждение.  Все  вышли  из  машины.
 —  Толково  сделано,—  заметил  Вольцов.—  Танки  выскакивают
из  леса  и  замечают  заграждение,  только  когда  уже  натыкаются  на
него.
 Между  заграждением  и  лесом  с  обеих  сторон  шоссе  оставалось
 338

по  узкой  полоске  луга.  Слева  —  замерзшее  болотце.  Несколько
фольксштурмистов  неподвижно  стояли  на  шоссе.
 Ефрейтор  повернул  направо,  медленно  съехал  на  луг,  обогнул  за¬
граждение  и  загнал  машину  в  кустарник  у  опушки.  Хольт  с  автома¬
том  на  груди  последовал  за  Вольцовом.
 —  Кто  здесь  начальник?
 На  опушке  Хольт  увидел  небольшой  барак,  в  каких  обычно  ночуют
лесорубы.  Из  дома  вышел  человек,  при  виде  которого  Вольцов  начал
ухмыляться,  а  Феттер  громко  фыркнул.
 Это  был  маленький  толстячок  лет  пятидесяти,  в  ярко-желтом  мун¬
дире,  в  пестрых  норвежских  варежках  и  в  фуражке;  на  рукаве  у  него
была  повязка  со  свастикой.  Он  был  без  шинели  и  немилосердно  мерз.
Торчащие  уши  совсем  побелели,  а  лицо  было  какого-то  багрово-сизо¬
го  оттенка.  Из  глаз  у  него  от  мороза  ручьем  сбегали  слезы.  На  руке
болталась  каска.
 —  Эй,  вы!  —  крикнул  Вольцов.
 Толстячок,  не  зная,  кто  Вольцов,—  на  белых  маскхалатах  не  было
никаких  знаков  различия,—  решил  на  всякий  случай  приветствовать
его.
 —  Хайль  Гитлер!  Блокварт  Кюль  и  двенадцать  фольксштурмис¬
тов  в  полевом  карауле.
 Феттер  заблеял:
 —  Кюль!  Вам  бы  блоквартом  Кальтом  называться!*
 Вольцов  покачал  головой.
 —  Что  вы  тут  делаете?  Или  вы  и  есть  тот  «отряд»  фольксштурма,
о  котором  нам  говорили?
 Блокварт,  возмущенный  издевкой  Феттера,  беспомощно  перево¬
дил  взгляд  с  одного  на  другого.
 —  Мы  арьергард  подразделения  фольксштурма,  снявшегося  се¬
годня  утром  отсюда.  Нам  приказано  задерживать  здесь  танки.
 Вольцов  осмотрел  блокварта  с  головы  до  пят,  потом  взглянул  на
фольксштурмистов  в  сине-серых  шинелях  с  длинными  винтовками
образца  98-го  года  и  фаустпатронами  и  снова  покачал  головой.
 —  Кюль,  вас  же  сотрут  здесь  в  порошок!
 Стуча  от  холода  зубами,  блокварт  ответил:
 —  В  этот  решающий  час  судьба  отдельного  человека  не  играет
роли,  а  потому  мы  должны...
 —  Смыться  отсюда,—  прервал  его  Вольцов,—  чтоб  вашего  духу
здесь  не  было!  Пусть  вас  пристроят  где-нибудь  на  линии  Одера.  Там
как  раз  масса  играет  решающую  роль,  а  здесь  все  зависит  от  каждо¬
го  в  отдельности.  Итак,  я  приказываю  вам  —  отступить  на  линию
Одера!
 —  Это  приказ?
 Хольт  понял,  что  блокварт  колеблется  между  недоверием  и  на¬
деждой.
 —  Да  кто  вы  такой?
 —  Лейтенант  Вольцов!  —  отчеканил  Вольцов,  не  моргнув  гла¬
 *  КйЫ  —  прохладный,  каН  —  холодный  (нем.).
 339

зом.—  Дивизия  истребителей  та...—  Он  замолчал  на  полуслове,  под¬
нял  глаза  и  оттянул  рукой  подшлемник,  чтобы  лучше  слышать.
 —  Воздух!  —  вдруг  крикнул  он  и  огромными  прыжками  устре¬
мился  к  опушке  леса.  Хольт  упал  ничком  в  кусты  рядом  с  Феттером,
а  двенадцать  фольксштурмистов,  вместе  со  своим  блоквартом,  рази¬
нув  рты  от  испуга,  все  еще  торчали  на  шоссе,  когда  над  макушками
деревьев  пронесся  штурмовик,  взмыл  кверху,  развернулся  и,  круто
спикировав  на  полотно  дороги,  открыл  огонь  из  всех  стволов...  Вто¬
рой  штурмовик  пролетел  прямо  над  шоссе,  и  все  танковое  загражде¬
ние  вместе  с  фольксштурмистами  исчезло  с  глаз  в  дыму  и  огне.  Пули
шлепались  об  асфальт.  Оба  штурмовика  скрылись  в  направлении
Одера.
 Хольт  бросился  к  шоссе.  Оторопелые  фольксштурмисты  сгруди¬
лись  вокруг  одного  убитого.  Блокварт  весь  покрылся  испариной  и
дрожал.  Вдали  слышалась  канонада.
 Вольцов  набросился  на  блокварта.
 —  Теперь  ты  мне  веришь?  Снимайтесь  немедленно!
 Блокварт  растерянно  переводил  глаза  с  одного  на  другого,  но  тут
 вперед  выступил  ефрейтор.
 —  Ты  что,  правда  хочешь  их  отослать?
 —  А  ты  возражаешь?
 —  Я?  Возражаю?  Да  что  ты!  —  он  подмигнул.—  Но  ты  же  здесь
великое  сражение  хотел  устроить?
 —  Потому-то  я  и  хочу  избавиться  от  этого  сброда!  Они  мне  толь¬
ко  всю  диспозицию  портят!
 —  Порядок!  —  ответил  ефрейтор,  сунул  два  пальца  в  рот  и  прон¬
зительно  засвистел.  Затем  гаркнул:
 —  Внимание!  Блокварт,  прикажите  построиться!
 —  Это  он  может,—  сказал  Феттер.
 Блокварт  поспешил  исполнить  приказание.
 —  Фаустпатроны  оставить  здесь!  —  крикнул  Вольцов.
 —  Разрешите  отбыть?  —  спросил  блокварт,  становясь  «смирно»,
хотя  он  и  дрожал  с  головы  до  пят.—  Хайль  Гитлер!  Кругом  ма-арш!
 Хольт  и  Вольцов  еще  долго  глядели  вслед  фольксштурмистам,
которые  шагали,  низко  опустив  головы,  и  вскоре  растворились  в  сизой
дымке.
 Вольцов  тщательно  исследовал  противотанковое  заграждение.
 —  Разве  это  может  кого-нибудь  задержать?  —  усомнился  Хольт.
 Асфальт  был  разворочен,  в  грунт  врыто  два  ряда  толстых  бре¬
вен.  Пространство  между  ними  засыпали  землей  и  камнями;  землю
брали,  должно  быть,  из  окопчиков  и  траншей,  тянувшихся  вдоль  опу¬
шки  леса.
 —  Во  всяком  случае,  танки  должны  затормозить,—  задумчиво
пояснил  Вольцов.—  Скорость  Т-34/85  на  шоссе—пятьдесят  кило¬
метров  в  час,  при  такой  скорости  в  него  ни  за  что  не  попадешь.
Перед  заграждением  танкам  придется  спуститься  с  шоссе  влево  на
луг.  Направо  нельзя  —  там  болото.
 —  Эта  штуковина  мало  чего  стоит,—  заметил  Хольт.—  Бомба
вон  как  все  бревна  разворотила.
 340

—  Знаешь,  что  мне  пришло  в  голову!  —  Вольцов  стал  шагами
измерять  расстояние  между  заграждением  и  опушкой.—  Пятьдесят  -
шестьдесят  метров  —  отлично!  А  дистанция  между  ними  будет  не  ме¬
нее  пятидесяти  метров.  Предположим,  первая  машина  подходит  к
заграждению  и  останавливается.  Мы  ее  подбиваем.  После  этого  вто¬
рая  выходит  из  лесу.  Ее  мы  тоже  подбиваем.  Значит,  остается  место
только  еще  на  одну  машину  —  понял,  к  чему  я  клоню?  Вот  они  и  за¬
стряли.  Через  лес  им  не  пробиться  —  деревья  тут  здоровые.  Значит,
первые  три  машины  мы  уничтожим  и  таким  образом  закроем  осталь¬
ным  выход  из  лесу.  Потом  из  кустов  мы  их  по  одному  все  подобьем.
Пусть  даже  танков  будет  целая  рота.  Такой  тактик,  как  я,  всегда  с
ними  справится.
 —  Гм...—  протянул  Хольт.  Ч^о-то  уж  очень  все  у  Вольцова  глад¬
ко  получалось!
 —  Труднее  всего  подбить  первый  танк,—  продолжал  рассуждать
Вольцов,—  и  дело  тут  в  психологии.  Первого  всегда  боишься.  А  как
трахнешь  его  и  он  разлетится  на  куски,  сразу  на  душе  веселей  станет.
Надо  придумать  что-то  такое,  чтобы  первый  подбить  наверняка.
Знаешь  что?  Мы  его  заставим  махнуть  прямо  через  заграждение.  А  я
залягу  по  ту  сторону  и  вместе  с  заграждением  взорву  танк  к  чертям
собачьим!  —  Он  еще  раз  осмотрел  врытые  столбы.—  Давай,  ребята!
С  каждой  стороны  по  фаустпатрону,  чтобы  земля  осела...
 Он  пригнулся  в  кювете,  все  остальные  попрятались  в  кустах.
Раскрыть  рот!  Взрыв  —  ив  воздух  взлетели  бревна,  земля.  Немного
погодя  дым  рассеялся.  Через  образовавшуюся  брешь  песок  рассы¬
пался  по  полотну  дороги.
 —  А  теперь  еще  один,  с  другой  стороны,—  приказал  Вольцов.
 Хольт  для  пробы  бил  из  заснеженного  окопа  на  опушке.  Вольцов
 не  без  удовольствия  осмотрел  разрушения,  причиненные  взрывом.
 —  Ясно,  теперь  первый  танк,  не  раздумывая,  махнет  прямо  через
эту  кучу!
 Хольт  вздрогнул:  где-то  вдалеке  мощный  взрыв  потряс  воздух,
прокатился  и  еще  долго  будил  эхо.
 Вольцов  выругался:
 —  Вот  идиоты!  Услыхали,  как  мы  тут  бабахаем,  и  скорее  мост
взрывать!
 Хольт  закричал:
 —  Как  же  мы  назад  переправимся?
 —  Там  видно  будет,—  ответил  Вольцов.
 Они  отвинтили  головки  фаустпатронов*  оставленных  фолькс-
штурмистами,  и  сложили  их  вместе  с  взрывателями  на  остатках  про¬
тивотанкового  заграждения.
 —  Ручные  гранаты!  —  приказал  Вольцов.
 Хольт  бросился  к  машине.  Около  нее  стоял  ефрейтор  и  курил.  Не¬
подалеку  Феттер  удлинял  траншеи  до  первых  кустов.  Хольт  буркнул:
 —  Мог  бы  ему  помочь!
 —  Чего  зря  стараться-то?  —  отрезал  ефрейтор  и  вдруг,  сразу
сделавшись  серьезным,  добавил:  —  Послушай,  Хольт,  ты  что  —  и
вправду  здесь  хочешь...—  Он  мотнул  головой  в  сторону  противотан¬
кового  заграждения  и  прищурил  глаз.
 341

Хольт  отчужденно  взглянул  на  него.
 —  Что  это  значит?..
 Ефрейтор  как-то  странно  посмотрел  на  него.
 —  Ну  ладно!  —  сказал  он  и  хлопнул  Хольта  по  плечу.—  Я  по¬
шутил!
 Хольт  отнес  ручные  гранаты  Вольцову.  Он  думал:  что  это  с  ним?
Чего  он  ломается!  Тут  он  вспомнил  подслушанные  ночью  обрывки
разговора,  и  они  сразу  обрели  смысл...  Этот  ефрейтор  не  так  прост,
как  кажется!
 Вольцов  сложил  ручные  гранаты  на  фаустпатроны  и,  наклонив
голову  набок,  залюбовался  своим  сооружением.
 —  Уж  этот-то  зарядик  разнесет  все  в  пух  и  прах!  Не  хотел  бы  я
сидеть  в  первом  танке!  —  Взглянув  ца  него,  он  добавил:—  Опять  снег
пошел  —  самая  лучшая  маскировка!  —  Потом  сжал  Хольту  руку:—
Я  покажу  русским,  что  значит  превосходство  в  тактике!  Уж  я-то  до
конца  использую  все  преимущества  нашей  позиции.  Момент  вне¬
запности  тоже  на  нашей  стороне.  С  таким  планом,  как  у  меня,  мы
остановим  целую  роту  танков.  Сам  Мольтке  назвал  бы  мою  идею  ге¬
ниальным  решением!
 Хольт  снял  каску,  стянул  с  себя  подшлемник  и  провел  рукой  по
взмокшим  волосам.  Уверенность  Вольцова  все  же  подействовала  на
него.  Он  вспомнил  йедавно  прочитанную  газету:  «...русские  никуда  не
годные  солдаты»,  а  о  танкистах,  значит,  и  говорить  нечего!..  Отстег¬
нул  лопатку  и  стал  помогать  Вольцову  копать  окопчик  по  другую
сторону  заграждения.  День  клонился  к  вечеру.
 —  Отсюда  я  фаустпатроном  все  подорву,  как  только  перйый  танк
появится  над  заграждением!  —  воскликнул  Вольцов.—  А  ты,  Феттер,
заляжешь  с  пулеметом  на  опушке.
 Смеркалось.
 Ефрейтор  сказал: 	N
 —  Машина  пока  пусть  здесь  стоит.  В  ночную  смену  я  ее  отгоню.
 Феттер  остался  на  шоссе  —  он  первым  заступал  в  караул.
 В  бараке  пыхтела  железная  печурка,  распространяя  приятное  теп¬
ло.  Вдоль  стен  стояли  грубо  сколоченные  скамьи.  Сквозь  щели  сви¬
стел  ветер.
 Вольцов  грелся  у  печки.  Хольт  сидел,  привалившись  к  стене,  и  пы¬
тался  уснуть.  Ефрейтор  пристроился  в  самом  дальнем  углу.  Коптил¬
ка  отбрасывала  колеблющиеся  тени.  Вольцов  набрал  в  котелок  снегу,
вскипятил  воду  и  заварил  мятный  чай.
 Гомулка  спросил:
 —  Вольцов...  разъясни  мне  толком,  почему  ты  отослал  фолькс-
штурмистов?
 —  Нет  в  них  настоящего  боевого  духа,—  ответил  Вольцов.—  Как
я  могу  принять  бой  в  такой  сложной  обстановке,  если  рядом  люди,
которые  по  сути  дела  не  желают  драться,—  их  же  силком  пригнали
сюда!  Какой  от  них  толк?  На  них  нельзя  положиться!
 Гомулка,  зажав  автомат  под  мышкой,  прошелся  взад  и  вперед  по
бараку.  Потом  встал  у  выхода  и  прислонился  к  косяку.
 —  Итак,  ты  не  хочешь  сражаться  бок  о  бок  с  людьми,  которых
пригнали  сюда  насильно...  и  которые  по  сути  дела  не  желают
драться...—  повторил  он  запинаясь.
 342

Хольт  поднял  голову.  Гомулка  держал  автомат  прижатым  к  бедру,
палец  на  спусковом  крючке,  стволом  в  сторону  Вольцова.  Лицо  Зеппа
было  бело  как  мел.
 Что  это?..  Что  здесь  происходит?  —  подумал  Хольт.
 —  Это  относится  только  к  фольксштурмистам,—  услыхал  он  го¬
лос  Гомулки,—  или  ко  всем?
 Вольцов  вскинул  глаза,долго  смотрел  на  Гомулку,  затем  спросил:
 —  Я  тебя  правильно  понял,  Зепп?
 —  Да.  Надеюсь,  теперь  ты  меня  понял...—  ответил  Гомулка.—
Ни  с  места,  Вольцов!  —  крикнул  он,  как  только  Вольцов  шелохнулся,
и  добавил:—  Мне  надо  сказать  тебе  несколько  слов!
 Ефрейтор,  сидевший  в  углу,  куда  едва  достигал,  слабый  свет,
наклонился*  вперед.  Он  попеременно  смотрел  то  на  Гомулку,  то  на
Вольцова,  затем  остановил  испытующий  взгляд  на  Хольте.  А  тот
застыл  на  скамье,  словно  завороженный  разыгрывавшейся  на  его
глазах  драмой,  которой  он  не  понимал  или  не  желал  понимать.
 —  Я  сюда...  я  попросился  сюда  только  потому...—  задыхаясь  от
волнения,  начал  Гомулка,—  только  потому,  что  я  не  хочу  больше!..
Так  вот  —  я  ухожу  к  русским!
 Долгое  молчание.
 —  Ты  принял  присягу,  Зепп!  —  сказал  Вольцов.
 —  Я  должен  был,  меня  вынудили  ее  принять!  —  выкрикнул  Го¬
мулка.
 —  Ты  же  доброволец,  а  доброволец  не  может  утверждать,  что  его
вынудили  принять  присягу,—  сказал  Вольцов.
 Гомулка  так  часто  дышал,  что  видно  было,  как  поднимались  и
опускались  плечи.
 —  Все  равно,  пусть  я  нарушу  присягу!
 —  Только  подлец  покидает  своего  полководца  в  беде!  —  проце¬
дил  Вольцов  холодно  и  враждебно.
 Но  тут  Гомулка  не  выдержал  и  раскричался.  На  лице  у  него  на¬
бух  шрам.
 —  Полководец...  Это  не  мой  полководец!  И  война  эта  не  моя!  Это
ты  называешь  Гитлера  своим  полководцем  и  цепляешься  за  свою
присягу,  а  для  меня  он  преступник!..  Убийца,  сумасшедший!
Я  ему  больше  не  повинуюсь!  Я...  На  зенитной  батарее  я  думал,  что
сражаюсь  за  Германию...  Не  хотел  признаваться  себе,  что  он  все
смешал  с  грязью  и  саму  Германию  покрыл  позором!  И  что  мы  тоже
из-за  него  стали  преступниками!  Но  потом,  потом  у  меня  открылись
глаза.  И  теперь  —  точка!
 В  наступившей  тишине  ефрейтор  вышел  из  своего  угла,  но  никто
не  обратил  на  него  внимания.
 —  Прикажи  мне  Бем  тогда,  на  школьном  дворе,  и  я  бы  убил  швей-
,  цара,—  страстно  продолжал  Гомулка,—  стал  бы  убийцей.  А  ведь
 старик  прав  был,  что  стрелял!  Ведь  этого  скота  Шульце  —  его  надо
было  прикончить...  А  из-за  него  я  едва  не  стал  убийцей!  Но  нет,  меня
им  убийцей  не  сделать!  Прежде  чем  меня  снова  в  такое  втравят,  я
уйду!  Да...  я  ухожу!
 Молчание.
 Немного  успокоившись,  Гомулка  продолжал:
 343

—  А  ты,  ты  не  вправе  мне  указывать,  я  не  делаю  ничего  плохого,
разве  что  нарушаю  присягу.  Но  присяга,  которую  я  принес  этой  сво¬
лочи,  не  может  меня  связывать!  —  Он  выкрикивал  свое  обвинение
прямо  в  лицо  Вольцову.—  Тебе  и  возразить  нечего,  Вольцов!  Нечего!
Ты  ведь  сам  все  знаешь.  Вспомни  лесопилку!  Да  ты  гораздо  больше
знаешь,  но  не  признаешься.  И  ты  никогда  не  говорил  нам  правды,
если  она  тебя  не  устраивала.  Тебе  только  дай  поиграть  в  войну,  и
ради  этого,  Вольцов,  ты  способен  всех  нас  загубить.  А  что  вся  эта
война  давно  уже  превратилась  в  невообразимую  подлость  —  и  тебе
хорошо  известно.  Ты  все  знаешь.  Знаешь  и  приказ  рейхскомиссаров!
Приказ,  который  твоего  собственного  отца  сделал...  преступником!
Да,  да,  преступником!  Известен  тебе  и  приказ  «Мрак  и  туман».
Знаешь  ты  также,  что  представляет  собой  «окончательное  решение
еврейского  вопроса»  и  что  такое  Освенцим.  Ты  сам  в  Эссене  видел,
какое  зверье  гестаповцы.  Ты  знаешь  решительно  все,  потому  что  все
это  написано  в  дневниках  твоего  отца.  Твоя  мать  многим  об  этом
рассказала  дома.  И  ты  прекрасно  знаешь,  что  отец  твой  замарал  и
опозорил  свою  офицерскую  честь!
 Потускневший  свет  коптилки  едва  освещал  лицо  Вольцова,  такое
же  белое,  как  стена  барака.  Но  Гомулка  продолжал  говорить.  Слова
так  и  рвались  из  его  груди  неудержимым  потоком.
 —  Такому  фюреру  я  не  обязан  хранить  верность.  Нет,  я  больше  в
этом  не  участвую!  А  теперь  дай  слово,  Вольцов,  что  меня  отпустишь!
 Вольцов  встал  и  положил  правую  руку  на  кобуру.  Решительным
движением  он  повернулся  к  Гомулке.  Дуло  автомата  по-прежнему
было  направлено  ему  в  грудь.
 —  Так  не  пойдет!  —  угрожающе  произнес  он  и  мрачно  посмо¬
трел  на  Гомулку.—  Убери  автомат!  Считаю  до  трех!
 —  А  потом?  Что  будет  потом?  —  крикнул  Гомулка.
 —  А  потом  я  уложу  тебя  на  месте...  Раз...
 —  Стреляю!  —  вне  себя  крикнул  Гомулка.—  Прежде  чем  я  хоть
раз  выстрелю  в  русского,  я  пристрелю  тебя!  Я  не  шучу!  Ты  знаешь,
что  вся  Германия  сейчас  все  равно  что  эта  лесопилка,  Вольцов.  И
хочешь  драться  до  последнего  только  ради  того,  чтобы  вся  эта  мер¬
зость  не  выплыла  наружу!
 —  Два...—  продолжал  считать  Вольцов,  сделал  еще  один  шаг
в  сторону  Гомулки  и  пригнулся  для  прыжка.
 —  Вольцов!  —  заорал  Гомулка,  и  рука  на  спусковом  крючке  су¬
дорожно  сжалась.
 Хольт  бросился  между  ними.  Ему  было  ясно  только  одно:  сейчас
Зепп  выстрелит.
 —  С  ума  вы  сошли!  Убери  автомат!  Гильберт...  назад!  Прежде
чем  вы  тут  перестреляете  друг  друга...—  Он  уже  не  соображал,  что
делает,  вырвал  из-за  пояса  ручную  гранату  и  схватился  за  шнур.—
Сейчас  дерну!
 Гомулка  нехотя  опустил  автомат  и  сказал:
 —  Я  ухожу.  Меня  никто  не  удержит!  Я  не  дам  Вольцову  при¬
стрелить  меня.
 —  Гильберт!  —  закричал  Хольт.—  Второй  раз  в  жизни  напоми¬
наю  тебе...  Ты  мне  поклялся...
 344

—  Убью!  Убью  эту  сволочь,  предателя!  —  с  ненавистью  процедил
Вольцов.  Наставленный  на  него  автомат  выводил  его  из  себя.
 Хольт  крикнул:
 —  Зепп,  убери  автомат!  —  Гомулка,  помедлив,  подчинился.—
Гильберт...  сядь  вон  там!
 Наконец  Вольцов  сел,  но  глаза  его  горели  ненавистью.  Хольт
облегченно  вздохнул.  Повернувшись,  он  увидел,  что^ефрейтор  мед¬
ленно  опустил  карабин.
 —  Отпустишь  его?  —  спросил  Хольт.
 Вольцов  молчал,  подбрасывая  дрова  в  печурку.  Гомулка  повесил
автомат  на  Щею.
 Только  теперь  Хольт  понял,  что,  собственно,  собирался  сделать
Гомулка.  Он  закричал:
 —  Русские  же  убьют  тебя,  Зепп!  Они  всех  убивают!
 Но  тут  вмешался  ефрейтор:
 —  Перестань!  Перестань  повторять  это  вранье!  Я  сыт  им  по  гор¬
ло!..  Да...  в  рукопашной,  конечно,  если  ты  вдруг  спохватишься,  тогда
уже  поздно.  Другое  дело,  если  мы  спокойно  к  ним  подъедем  на  маши¬
не,  да  я  еще  несколько  слов  по-русски  знаю...  Ты  думаешь,  они  не
примут?  Еще  как  примут!
 Все  смотрели  на  ефрейтора.  Гомулка  удивленно  повторил:
 —  Мы?
 —  Ну  да...  а  ты  что  думал,  я  зря  добровольцем  пошел?  Танки
истреблять?  Ни  за  что!  Мы,  брат,  бастуем,  а  не  воюем!  Да  и  вся  эта
война  —  чистый  брак,  друг  мой!  Вот  что  я  тебе  скажу!
 Хольт  переводил  взгляд  с  ефрейтора  на  Гомулку.  В  глубине  его
души  шевельнулось  что-то  и  вдали  показался  просвет.
 Тут  Гомулка  сказал:
 —  Вернер!..—  И  еще:  —  Пойдем  с  нами!—Только  эти  четыре
слова.  Больше  ничего.
 Вольцов  поднял  голову  и  посмотрел  на  Хольта.
 Хольт  молчал.
 —  Пойдем  с  нами!  —  повторил  Гомулка.
 Хольт  молчал.
 —  Что  раздумывать?  Пошли!  —  поддержал  ефрейтор.
 —  Не  могу  я!  —  воскликнул  Хольт.  За  какую-то  долю  секунды
в  мозгу  его  пронеслись  все  внушенные  ему  с  детства  слова  и  понятия:
отечество,  верность,  честь,  долг.—  Не  могу  я  идти  к  русским!  Я  же
немец!
 —  Парень!  —  снова  заговорил  ефрейтор.—  Брось  ты  эту  трескот¬
ню!  Они  и  рабочих  так  натравливали  друг  на  друга.  Пойми  ты  нако¬
нец,  кто  наш'смертельный  враг!..  Дело  не  в  русских  и  немцах,  а  в  бур¬
жуях  и  пролетариях!  Ты  что,  фабрику  свою  имеешь?  Зовешься  Круп-
пом?  Нет?  Ну  так  чего  ж  ты  ждешь?
 —  Буржуи  и  пролетарии,—  повторил  Хольт.—  Что  мне  они?  Ка¬
кое  мне  до  этого  дело?  Мы  же  все  немцы!
 —  И  твоя  Гундель  тоже,—  бросил  Гомулка.
 Хольт  опустил  голову.
 Перед  ним  будто  вдруг  взвился  занавес,  исчезла  темнота,  ца¬
рившая  в  тесном  бараке,  и  блеснул  яркий,  ослепительный  свет.  Хольт
 345

увидел  залитое  солнцем  поле  и  синее  небо  над  морем  золотистой  ржи.
«В  меня  тоже  плевали,—  услышал  он  голос  Гундель.—  Теперь  ты  все
знаешь.  И  все  они  были  лучше  меня,  й  все  кричали  мне:  «Дрянь!»
 Снова  надвинулась  темнота,  задрожал  свет  коптилки.
 Гундель,  немцы  —  такие  и  другие.  Немцы  плюют  в  немцев.  Одни
боятся  конца,  другие  его  ждут  не  дождутся.  Но  с  кем  же  я?
 Хольт  закричал:
 —  Скажи  и  ты  хоть  что-нибудь,  Гильберт!
 Вольцов  поднялся.  Напялил  на  себя  каску  и  так  туго  затянул  ре¬
мешок,  что  он  врезался  й  кожу.
 —  Я  пошел  сменить  Феттера.  А  ты,  Вернер?  У  кого  в  жилах  кровь,
а  не  вода,  тот  будет  драться.
 —  А  за  что?  —  спросил  ефрейтор,  наклонившись  вперед,  и  в  гла¬
зах  его  сверкнула  такая  ненависть,  какую  Хольт  видел  в  жизни  лишь
раз,  когда  словачка  в  сарае  замахнулась  топором.  Хольта  охватила
безнадежность.
 —  И  за  кого?  —  продолжал  ефрейтор,—  за  Круппа  и  за  «Фарбен-
индустри»  и  прочих  кровопийц,  чтобы  продлить  жизнь  фашистскому
сброду  и  помочь  ему  угнетать  другие  народы!  Вот  за  кого  ты  воюешь!
 Вольцов  постучал  пальцем  по  виску  под  каской:
 —  Я  скажу,  за  что!  Но  тебе,  плебею,  все  равно  не  понять!  —  Он
подошел  к  двери.—  За  свою  солдатскую  честь!  —  И  вышел,  громко
хлопнув  дверью.
 Ефрейтор  вскочил  и  протянул  руку  ему  вслед.
 —  Вот  они!  Вот  они  какие,  эти  спятившие  головорезы!  Генераль¬
ская  сволочь  и  юнкера!  Те  же  фашисты!  Нет,  они  хуже!  Фашисты
сгинут,  пойдут  в  шлак,  и  очень  скоро.  Они  были  заранее  обречены  —
чистый  брак...  Вон  его!  А  вот  милитаристская  сволочь  —  та  пожи¬
вучей!  Она  не  хочет  вымирать,  она  еще  будет  жить  и  будет  разжигать
ненависть,  и  будет  убивать!
 —  Да  замолчи  ты!  —  сказал  Хольт.  Он  посмотрел  на  Гомулку.
Тот  еще  раз  повторил:
 —  Пойдем  с  нами,  Вернер!
 Хольт  встал.  Хоть  бы  скорей  все  это  кончилось!  Он  покрепче  затя¬
нул  ремешок  каски  и  взял  автомат.
 —  Не  могу.
 —  Вернер!  Протри  глаза!  Пока  не  поздно!
 —  Не  могу  я.—  Хольт  говорил,  уставясь  в  стену.—  Когда-то  я
всему  верил,  потому  что  ничего  не  знал.  А  теперь,  когда  я  все  узнал  и
узнал,  что  все  было  ложью,  и  все  напрасно,  и  все  не  так,  я  уже  ни  во
что  не  могу  верить.  Пусть  я  погибну  или,  может  быть,  меня  объявят
преступником  —  все  равно.  Только  одного  я  не  могу  допустить  —
нельзя,  чтобы  я  однажды  очнулся  и  осознал...  что  предал  Германию
в  ее  самый  тяжкий  час.
 —  Германию?  —  переспросил  ефрейтор.  Он  подошел  к  Хольту  и
схватил  его  за  руку.—  Не  смей  произносить  это  слово!  Для  Гитлера
это  самый  тяжкий  час,  точно...  А  для  Германии  это  будет  самый  свет¬
лый  час.—  И  он  толкнул  Хольта  к  двери.—  Проваливай,  буржуйский
сынок!
 Хольт  вышел.  Все  у  него  смешалось.
 346

Снег  перестал.  Его  навалило  по  колено,  и  на  шоссе  намело  сугро¬
бы,  над  которыми  все  еще  гулял  ледяной  ветер.  Вызвездило.
 На  опушке  леса,  где  было  потише,  стояли  Феттер  и  Вольцов.
 —  Молодчина,  Вернер!  Я  так  и  знал!  —-  сказал  Вольцов.
 —  Замолчи!  —  буркнул  Хольт,  натягивая  белый  капюшон  на
каску.
 —  Зепп  просто  спятил!—заметил  Феттер.—  Ведь  неизвестно
еще,  проиграем  мы  войну  или  нет.  Вдруг  поступит  новое  оружие  —
и  мы  победим!  А  тогда  уж  Зеппу  несдобровать!
 —  Заткнись!  —  прикрикнул  на  него  Хольт.
 Вольцов  объяснял:
 —  Христиан,  твоя  главная  задача  —  держать  под  пулеметным
огнем  шоссе  и  не  давать  никому  выйти  из  танка.  Позиция  твоя  на
опушке.  Я  залягу  позади  заграждения,  а  ты,  Вернер,  впереди,  в
окопчике,  тоже  на  опушке,  и  будешь  бить  по  второму  танку,  как
только  он  покажется  из  леса.
 Хольт  молча  кивнул.
 Над  лесом  показался  рог  месяца.  В  белесом  призрачном  свете
искрился  снег.  Все  кругом  будто  фатой  затянуло.
 Гомулка  и  ефрейтор  вышли  из  барака.  Хольт  подошел  к  ним.
Вольцов  стоял  на  шоссе.  Ветер  утих.  Гомулка  достал  из  кармана  ма-  /
ленькую  фотокарточку  —  снимок  матери.
 —  Перешлешь  моему  отцу,  Вернер.  Можешь  написать,  что  сам
снял  ее  с  меня.  Он  поймет,  если  я  вот  тут  уголок  надорву.
 —  Поехали  скорей!  —  торопил  ефрейтор.—  Поехали!  Отчаливай,
пока  плавка  не  даст  обратной  вспышки...  Пока  этот  тип  снова  не  очу¬
меет,  хотел  я  сказать.—  Он  прикрепил  лоскут  простыни  к  палке  и
стал  прогревать  мотор.
 —  Прощай,  Вернер!  —  сказал  Гомулка.
 Хольт  бросился  к  Вольцову.  Тот  с  искаженным  лицом  держал  в
руках  взведенный  автомат.  Но  Хольт  встал  перед  ним  и  до  тех  пор  не
отходил,  покуда  за  его  спиной  не  взревел  мотор  и  машина  не  укатила
по  заснеженному  шоссе.
 —  Последний  раз  ты  меня  ловишь  на  слове,—  буркнул  Воль¬
цов,—  запомни  это!  Солдатская  присяга  мне  дороже  тогдашней  ре¬
бячьей  клятвы.  Я  уложу  любого  предателя,  пусть  это  будет  мой  род¬
ной  брат!
 Вольцов  и  Феттер  ушли  в  барак.  А  Хольт  все  стоял  на  опушке.  И
не  было  в  нем  ни  мыслей,  ни  надежд,  которые  могли  бы  заполнить
пустоту.
 Около  шести  утра  Хольт  замер  и  прислушался.  Однако  кровь  так
громко  шумела  у  него  в  ушах,  что  сперва  он  ничего  не  различил.  Но
вот  опять  он  услышал  отдаленный  лязг  и  ровное  гудение.  Танки!
 Он  с  криком  бросился  к  бараку.  Вольцов  и  Феттер  сразу  вскочили.
Ранцы  за  спину,  противогаз,  ремень  —  готово!
 —  Христиан,  к  пулемету!
 Феттер  бросился  через  луг.
 —  Тихо!
 347

Лязг  приближался.  Отсюда  нельзя  было  определить,  в  каком
направлении  двигались  танки.  Лязг  на  востоке,  лязг  на  юге  —  все
нарастая  и  нарастая.  Потом  с  час  он  слышался  на  севере  и  юго-восто¬
ке,  не  усиливаясь  и  не  слабея.
 —  Ну  и  танков  же  должно  быть  там!  —  сказал  Хольт.
 —  Но  идут  они  не  сюда,  не  то  давно  уже  были  бы  здесь,—  ответил
Вольцов.—  Вероятно,  они  метят  южнее  —  на  Бригг  и  севернее  —
чефез  Намслау  на  Элс...  Здесь  пройдет  разве  что  несколько  одиноч¬
ных  машин.
 И  они  пришли,  когда  над  лесами  занялся  бледный  рассвет,—  три¬
надцать  танков  Т-34  и  сразу  за  ними  —  дюжина  бронетранспортеров
с  пехотой.
 Удар  обрушился  на  юношей  со  стихийной  силой  землетрясения.
Все  длилось  не  более  минуты.
 Лязг  танковых  гусениц  и  рокот  моторов  вдруг  стали  нарастать
и  быстро  приближаться.  Хольт  залез  в  свой  окопчик.  Вольцов  исчез
за  кучей  песка  и  развороченных  бревен.  Первый  танк  с  оглушитель¬
ным  ревом  выскочил  из  лесу,  заметил  разгромленную  баррикаду  и
резко  затормозил.  Потом,  взревев,  ринулся  вперед.  Хольт,  будто  за¬
гипнотизированный,  смотрел,  как  стальное  чудовище  вползало  на
заграждение...  Но  тут  сразу  же  за  ослепительной  вспышкой  взрывная
волна,  точно  удар  дубиной,  кинула  Хольта  на  дно  окопчика.  Мощный
взрыв  потряс  все  вокруг,  ураганом  налетел  на  лес.  С  глухим  стоном
рухнуло  несколько  деревьев...  Свистящий  смерч  из  снега  и  дыма
взвился  к  небу.  Баррикады  как  не  бывало.  В  неглубокой  воронке,
съехав  на  бок,  дымился  танк.  Вольцов,  пошатываясь,  брел  через  луг.
В  этот.миг  из  лесу  вынырнул  второй  танк,  и  Вольцов  пустился  бежать.
Танк  сразу  развернулся  на  девяносто  градусов  и  уже  съезжал  с
шоссе  на  луг.  Хольт  упал  ничком  в  окопчик.  Пулеметная  очередь
брызнула  на  него  землей  и  снегом.  Вот  танк  уже  над  ним,  вот  устрем¬
ляется  дальше,  к  окопам!  Хольт  вскочил,  выстрелил  фаустпатроном,
но  попал  слишком  низко.  Взрывная  волна  снова  опрокинула  его.  С
кормы  танка  капало  горящее  масло.  Но  тут  же  башня  с  молниенос¬
ной  быстротой  повернулась  назад.  Хольт  успел  отползти  в  кустарник
на  опушке.  Между  деревьями  разорвался  осколочный  снаряд.  Теперь
стали  одновременно  бить  две  танковые  пушки,  так  как  третий  танк
проскочил  далеко  вперед  по  шоссе  с  развернутой  в  сторону  башней.
Из  пушечного  ствола  метнулся  длинный  язык  пламени.  А  вот  уже,
хлеща  по  нервам  своим  громким  «ура»,  бежит  к  ним  взвод  спешив¬
шейся  мотопехоты!
 .Хольт  добрался  до  глубокого  окопа,  откуда  Феттер  выпускал  на¬
удачу  очередь  за  очередью.  Раскаленные  осколки  ручной  гранаты
просвистали  над  ним.  На  ходу  стреляя,  подскочили  к  брустверу  фигу¬
ры  в  маскхалатах.  Вокруг  языки  пламени,  фонтаны  земли!  Феттер
бросился  назад  в  лес.  Хольт  наскочил  на  Вольцова.  Вольцов  тоже
обратился  в  бегство.  Скоро  густой  подлесок  скрыл  их.  Хольт  бежал
и  бежал  все  глубже  в  лес.
 Их  никто  не  преследовал.  Стрельба  прекратилась.  Задыхаясь,
они  остановились,  прислушались:  рев  моторов,  лязг  гусениц  слабе¬
ли,  быстро  удаляясь.
 348

—  Проклятие!  —  прохрипел  Вольцов.—  Вот  проклятие!
 Хольт  стоял,  припав  к  дереву.  Сердце  как  бешеное  стучало  в  гру¬
ди.  Что  теперь?  Он  никак  не  мог  одолеть  дрожь.
 —  Надо  пробиваться  назад,—  приказал  Вольцов.—  Может  быть,
еще  успеем  перемахнуть  через  Одер.—  Он  поправил  ремень.—  Во
всяком  случае,  боевое  задание  мы  выполнили!  «Задержать  танки,
сколько  можно!»  Больше  не  было  возможности.
 Они  бежали  на  запад.  По  льду  болот,  проламывающемуся  у  них
под  ногами,  через  леса,  безбрежные  поля,  заросли  кустарника.  С  Оде¬
ра  доносился  грохот  канонады  .танковых  пушек.  Прошло  несколько
часов,  прежде  чем  они  добрались  до  берега  реки,  чуть  ниже  небольшо¬
го  городка.  Всего  в  двух  километрах  вверх  по  течению,  у  взорванного
моста,  они  увидели  головные  танки.  Грохот  их  пушек,  бивших  на¬
стильным  огнем  через  реку,  был  так  силен,  что  беглецы  едва  могли
расслышать  друг  друга.  А  с  другого  берега  только  время  от  времени
ухали  150-миллиметровые  орудия.
 Когда  штурмовая  лодка,  лавируя  между  льдинами  и  битым  льдом,
переправляла  всех  троих  на  тот  берег,  выше  по  течению  русская  пехо¬
та  уже  форсировала  реку  и  атаковала  дамбу.  Длинноствольные  ору¬
дия  молчали.
 9
 Хольт  взбирался  по  крутому  берегу.  Он  настолько  пал  духом,  что
рад  был  бы  зарыться  в  первый  попавшийся  сугроб.  С  трудом  волоча
ноги,  он  брел  к  окраине  городка,  на  ходу  запихивая  в  рот  кусочки
шоколада  «Кола».  Он  так  обессилел,  что  все  последующее  восприни¬
мал  как  в  полусне:  заградительный  отряд,  толпа  отбившихся  солдат,
фольксштурм,  полукалеки-резервисты,  все  плохо  вооружены...  Во
дворе  —  сбор  для  контратаки!  Впереди  лейтенант.  Они  бегут  по  са¬
дам,  узким  проулкам  и  дальше  по  широкой  улцце  —  вверх,  к  мосту...
Налетают  штурмовики,  рвутся  осколочные  бомбы,  рев  моторов  и
треск  бортового  оружия...  Убитые,  повсюду  убитые...  лейтенант  лежит
недвижим  на  снегу...  Голос  Вольцова:  «Отходи!»  Дом  у  края  дороги...
Снова  резкий  голос  Вольцова:  «Они  атакуют!»  А  со  стороны  моста  в
маскхалатах  —  цепь  наступающей  пехоты...
 Хольт,  задыхаясь,  выглядывает  из-за  подоконника  низкого  одно¬
этажного  дома.  Словно  в  тумане  он  видит,  как  Вольцов  вставляет  в
автомат  новый  магазин.  «Отходи!»  Бегство  через  сады...  Снова  они
залегли  в  каком-то  доме...  Дюжина  изможденных  людей,  без  коман¬
дира,  без  оружия...  разве  это  войско?  И  снова  вой  снарядов,  грохот
разрывов  и  вдали,  на  правом  берегу  Одера,  выстрелы  полевых  ору¬
дий...  Штурмовики,  рев  моторов,  стрельба  бортовых  пушек,  перебеж¬
ки  от  дома  к  дому  —  они  залегают,  вскакивают  и  снова  залегают.
Христиан!  Дай  магазин...  Только  одиночными...  Ну,  стреляй  же!..  И
опять  голос  Вольцова:  «Отходи!»
 В  подвале  дома  на  базарной  площади  Хольт  пришел  в  себя.  Слов¬
но  давая  им  отдышаться,  пехота  не  рвалась  больше  вперед.
 —  Это  они  войска  с  того  берега  подтягивают,  танки,  артилле¬
рию,—  пояснил  Вольцов.
 349

—  Шикарный  плацдарм!  —  заметил  Феттер.
 Громовой  удар  потряс  дом  до  основания.  С  крыши  посыпалась
черепица.  Над  развороченными  зданиями  пронеслись  штурмовики.
Вольцов  отправил  Феттера  выяснять  обстановку.
 Через  час  Феттер,  кряхтя,  приволок  в  подвал  ящик  с  патро¬
нами  к  автомату.  В  полумраке  вдоль  стен  сидели  фольксштур-
мисты,  отупевшие,  словно  неживые,  неспособные  даже  на  бегство.
Вольцов  цыкнул  на  них  и  заставил  набить  магазины.  То  и  дело  из
домов  на  противоположной  стороне  площади  раздавались  выстрелы:
пули  шлепались  о  кирпичную  стену.
 —  Ну,  что  там,  Христиан?
 Феттер  оторвался  от  фляги.
 —  Говорят,  нас  атакуют  сибирские  стрелки...  Русские  из  Сибири.
Прошли  специальное  обучение  ближнему  бою.  Так  сказать,  специа¬
листы  по  штурму.  А  наши  здесь  почти  все  уже  удрали.  Зато  в  Штре-
лене...  А  есть  такое  место?  Оттуда,  говорят,  сегодня  ночью  вышла
дивизия  с  приданными  танками.  Нам  приказано  держаться,  пока  она
не  подойдет.
 —  Она  давно  должна  бы  здесь  быть!  —  сказал  Вольцов.
 Стрельба  из  домов  напротив  усилилась.  Хольт,  ко  всему  безраз¬
личный,  сидел  в  углу.  Он  думал  о  Гомулке.  Вдруг  Вольцов  крикнул:
«Выходи!»
 На  площади  показались  первые  танки.  Начали  бить  по  подвалам.
Огонь,  рушащиеся  дома,  лязг  гусениц.  Паника.  Беспорядочное  бег¬
ство.
 Маленький  полуразрушенный  деревянный  мост,  перед  ним  крича¬
щая  толпа.  В  нее  врезаются  танки.
 —  Налево!  —срывающимся  голосом  кричит  Вольцов.
 Широкая,  просторная  улица,  горящие  дома.  Хольт  не  соображал,
 что  делает,  он  действовал  машинально,  но  все  отчетливо  видел.
Снова  за  ним  по  пятам  в  белых  маскхалатах  —  наступающая  пехота.
Танки.  Они  обходят  пехоту,  из  пушек  вырываются  языки  пламени.
Справа  горящий  газовый  завод.  Впереди  бежит  Вольцов.  Феттер
точно  тень  —  рядом  с  ним...  За  грудой  заснеженного  кокса  легкая
противотанковая  пушка.  Около  нее  возятся  два  пожилых  артиллерий¬
ских  офицера.  Они  ведут  огонь.  Но  первый  же  танк  давит  орудие  и
расчет,  смешивая  их  с  коксом...  Лечь!  Пригнувшись  за  опрокинутой
вагонеткой,  Хольт  пытается  отдышаться,  пропускает  мимо  танк,
стреляет  по  пехоте  и  снова  бежит.  Дощатый  забор!  Отчаянный  пры¬
жок  —  и  он  падает  вместе  с  досками  на  мостовую.  Горящие  виллы.
Танки  перед  ним,  слева,  всюду...  Бензозаправочная  станция,  из  ко¬
торой,  шипя,  вырывается  огромное  пламя.  «Быстрей!»  Вольцов  рядом
с  ним.  Феттер  позади.  Какой-то  сквер,  где  рвутся  снаряды.  Замерзшие
пруды,  лед  трещит  под  сапогами.  Наконец...  железнодорожная  на¬
сыпь!
 Здесь  окопался  отряд  запасников  местного  гарнизона.  Вольцов,
Хольт  и  Феттер  залегли  за  насыпью.  Метрах  в  ста  справа  видне¬
лась  станция,  за  нею  по  железнодорожному  переезду  танки  беспре¬
пятственно  пересекли  пути,  вынырнули  на  шоссе  и  помчались  даль¬
ше.  Далеко,  где-то  позади  Хольта,  по  ним  открыла  огонь  полевая
 350

артиллерия.  Постепенно  нарастая,  артиллерийская  дуэль  преврати¬
лась  в  мощную  канонаду.
 Хольт,  тяжело  переводя  дыхание,  лежал  в  снегу.  Он  смертельно
устал.  Темнело.  Пехота  в  маскхалатах  атаковала  железнодорожную
насыпь.  Рукопашная.  И  снова  бегство.  Маленькая  речушка.  Лед  с
треском  проваливается.  Бескрайнее  поле  тянется  на  запад.  Глубокий
снег,  ни  деревца,  лишь  голый  лозняк.  Стрельба  позади  стихла.
 Так  они  брели.  Кучка  усталых,  оборванных  солдат  прибилась  к
Вольцову.  Все  были  подавлены.  Мороз  все  крепчал.  Началась  метель.
 Остановились  в  какой-то  деревушке.  Здесь  был  командный  пункт,
офицеры,  войска,  противотанковые  и  полевые  орудия,  склады  боепри¬
пасов.  Феттер  добыл  в  походной  кухне  горячей  похлебки.  Хольт  сидел
в  снегу.  Феттер  сунул  ему  котелок  с  гороховым  супом.
 «Русские!»  Крики,  стрельба,  в  деревушке  паника.  Но  никто  не
появляется.
 —  Им  русские  уже  наяву  мерещатся!  —  выругался  Вольцов.
 Отойдя  далеко  от  деревни,  они  заняли  позицию  в  лозняке.  Еще
 раз  вспыхнул  бой.  Стрелки  в  маскхалатах,  воспользовавшись  темно¬
той,  продвинулись  вперед  и  захватили  почти  всю  низину.  Но  в  кило¬
метре  от  деревни  наскоро  удалось  создать  оборонительную  линию.
Издали  непрерывно  доносился  лязг  танковых  гусениц.  Оборонитель¬
ная  полоса  состояла  из  нескольких  наспех  вырытых  стрелковых  ячеек
между  голыми  кустами  вербы,  в  которых  засели  остатки  обескровлен¬
ных  сводных  команд.
 Хольт  окапывался.  Рядом  выбрасывали  землю  Вольцов  и  Феттер.
Они  соединили  свои  окопчики  и  теперь  сидели,  тесно  прижавшись
друг  к  другу.  Хольт  сказал:  «Дай  огня,  Христиан!»  За  много  часов
это  были  его  первые  слова.  Вспыхнул  огонек  зажигалки.  Заслоненное
ладонью  пламя  почти  не  колыхалось.
 —  Ну  и  попали  мы  в  переделку!  —  вздохнул  Феттер.
 Хольт  уставился  в  темень.  Не  хныкать!  Я  мог  бы  валяться*с  пулей
в  животе.  Гусеницы  могли  размозжить  мне  ноги.  Или  меня  несло  бы
вниз  по  Одеру  с  льдинами.  Не  хныкать!  Это  то,  чего  я  хотел!
 Вольцов  поднялся  и  стал  хлопать  себя  руками  по  бокам.
 —  Пошли,  Вернер...  в  деревню!  Может,  нам  удастся  получить
назначение.—  По  пути  он  бормотал  себе  под  нос:—  Сейчас  русские
переправляют  танки.  Танки,  артиллерию,  минометы.  А  завтра  при¬
шлют  штурмовую  авиацию.
 Они  с  трудом  пробирались  по  глубокому  снегу.
 В  деревне  около  командного  пункта  они  увидели  колонну.грузо¬
виков.  Рядом  стоял  здоровенный  детина;  его  белый  маскхалат  выде¬
лялся  в  темноте.
 —  Да  это  Бургкерт!  Господин  обер-фельдфебель!
 —  Э-э!  Значит,  живы  еще?  —  Обер-фельдфебель  был  трезв.—
Меня  послали  в  Бригг.  Сказали,  там  наша  одиннадцатая.—  Он  сплю¬
нул.—  Как  бы  не  так!
 Несколько  офицеров  прошли  в  дом.
 —  Батальон  драпать  собирается,—  пояснил  Бургкерт.—  Видишь,
свое  барахло  грузят!
 351

—  Что  нового  на  Одере?  —  спросил  Вольцов.—  Здесь  никто  ниче¬
го  не  знает.
 —  Не  задавай  дурацких  вопросов!  —  Обер-фельдфебель  был
угрюм  и  зол.—  Лучше  помоги  мне.  Надо  народ  собрать.  Атаковать
будем.
 —  Атаковать?  —  с  ужасом  переспросил  Хольт.—  Да  это  ж...
 —  Говорят,  фюрер  лично  приказал  сегодня  же  ночью  ликвидиро¬
вать  плацдарм  русских.
 Группа  офицеров  вышла  на  улицу.  Капитан  с  острым  старческим
подбородком  и  ввалившимися  щеками  приказал  Бургкерту:
 —  Прочесать  деревню!  Тут  полно  дезертиров!  —  И  исчез.
 Бургкерт  вскипел:
 —  Старый  хрен!  Какой-то  завалящий  капитанишка  аэродром¬
ной  службы!  Никакого  понятия  не  имеет  а  тоже,  командует!
 Он  не  тронулся  с  места.  Ёестовые  выносили  чемоданы  и  уклады¬
вали  на  грузовую  машину.  Едва  они  скрылись  в  доме,  как  Бургкерт
подскочил  к  грузовику,  схватил  какой-то  ящик  и  отбежал.
 Вольцов  покачал  головой.
 —  По-моему,  это  называется  мародерством.
 В  нескольких  шагах  от  них  Бургкерт  засовывал  бутылку  коньяку
в  карман  ватной  куртки.  Он  сказал:
 —  Хольт,  отнесите  ящик  к  себе  в  окоп.  Чтоб  мне  все  бутылки  целы
были.  Они  нам  еще  пригодятся!  Вольцов,  за  мной!  Пошли  народ
собирать!
 Группки  отставших  солдат  свели  в  «штурмовой  батальон»  и  суну¬
ли  в  окопы  перед  деревней.  В  третьем  часу  утра  полевая  артиллерия
у  них  в  тылу  открыла  огонь.  В  ответ  деревню  засыпали  снарядами.
Дома  рушились,  горели  сараи  и  риги.  Взрывались  склады  боеприпа¬
сов.  Полевая  артиллерия  умолкла.  Деревня  была  объята  пламенем.
 Хольт  сидел  в  своем  окопчике,  натянув  на  голову  плащ-палатку.
Вольцов  пододвинул  к  нему  пулемет.  Бургкерт  взглянул  на  часы.  Он
был  в  приподнятом  настроении.  Бас  его  грозно  рокотал.
 —  Мы  —  первая  цепь,—  сказал  он.—  Хольт,  смотри  не  подкачай,
обеспечь  хорошее  прикрытие!  —  Он  протянул  Хольту  бутылку  с
коньяком,  завернул  шесть  бутылок  водки  в  одёяло  и  плащ-палатку,
стянул  сверток  ремешком  и  закрепил  его  за  спиной.—  Готово!  —
Взглянул  на  часы  и  поднял  ракетницу.  В  ночное  небо  взвился  зеленый
шар.  Бледный  призрачный  свет  залил  все  вокруг.
 Выпитый  коньяк  туманом  обволакивал  сознание  Хольта.  Он  вы¬
брался  из  окопа  и,  спотыкаясь,  побежал  по  глубокому  снегу.  Оди¬
ночные  *Лопки  выстрелов.  Почему  же...  почему  русские  не  стреляют?
«Дальше!»  Это  голос  Бургкерта.  Ура,  кто  кричит  ура?  Вон  там...  окоп!
«Залегай!»  Он  бросился  наземь.  Впереди  крики,  выстрелы,  взрывы
ручных  гранат.  Красные  ракеты,  что  это  значит?  Хольт  вскакивает,
бежит.  Рядом  с  ним  пыхтит  Феттер.  Они  вместе  спрыгивают  в  тран¬
шею  к  Вольцову.
 —  Тут  вроде  и  не  было  никого!  —  сказал  Вольцов.
 —  Дальше!  —  крикнул  Бургкерт.
 352

Хольт  припал  к  пулемету.  Снова  ракеты!  Мощная  волна  огня  и
крика  нахлынула  на  них  и  пронеслась  дальше.
 Из  глубины  ночи,  с  широкой  речной  поймы  на  них  обрушился
контрудар  штурмующей  пехоты  и  смял  вяло  атакующую  цепь.  С
примкнутыми  штыками,  стреляя  при  перебежках  из  автоматов,  сиби¬
ряки  вынырнули  из  темноты  и  разгромили,  раздавили  их,  ураганом
пронеслись  над  окопами  далее  на  запад,  опрокинули  вторую  цепь
атакующих,  обтекая  горящие  дома,  ворвались  в  деревню,  подавили
последние  жалкие  группки,  и  не  стало  «штурмового  батальона»,  не
стало  резервов,  и  остатки  сводных  рот  обратились  в  беспорядочное
бегство.  В  ямках,  в  кустах,  далеко  позади  прежних  линий  кое-кто  все
же  уцелел.
 Хольт  лежал  в  траншее,  рядом  с  ним  -г  труп  с  лицом  землистого
цвета.  Русские  шквалом  пронеслись  над  головой  Хольта,  словно
страшное  наваждение.  В  свете  ракет  перед  ним  возникли  какие-то
зыбкие  тени  и  силуэты.  Очередь  за  очередью  выпускал  он  в  пустоту;
призрачные  фигуры  перескакивали  через  окоп.  Вдруг  он  увидел  наце¬
ленный  на  него  штык,  но  успел  выстрелить  из  парабеллума,  и  сразу  же
тяжелое  тело  его  придавило.  Отбегавший  назад  Вольцов  спрыгнул
к  нему  в  окоп,  поднял  пулемет  на  бруствер,  потом  оттащил  труп  в  сто¬
рону.  Феттер  и  Бургкерт  тоже  вернулись.  Вольцов  прохрипел:
 —  Точно  дьяволы!..  Истинные  дьяволы!
 Бургкерт  крикнул:
 ч—  Чего  залегли!  Отходи  назад!
 К  ним  присоединились  отбившиеся  от  своих  частей  солдаты,  люди
с  блуждающими  глазами,  и,  минуя  горящую  деревню,  они  устреми¬
лись  на  запад,  все  дальше  на  запад,  пока,  их  снова  не  встретили
огнем.
 —  Вперед!  —  заорал  Бургкерт.—  Вперед!  Ура!
 Стрелки  в  маскхалатах  начали  было  окапываться,  но  тут  же  от¬
бросили  лопаты  и  взялись  за  автоматы.  Рукопашная.  Два  разно¬
язычных  «ура»  слились  воедино.  Оглушительные  разрывы  ручных
гранат,  удары  прикладами,  вспышки  автоматов.  Хольт  споткнулся,
припал  на  колено,  автомат  расчистил  ему  путь—перед  ним  обра¬
зовался  темный  проем,  и  он  бросился  в  него.
 Затем  переход  через  бесконечную  равнину,  над  которой  занимал¬
ся  молочный,  ледяной  рассвет.  Хольт,  шатаясь,  брел  по  снегу.  У  него
не  было  никаких  мыслей.  Лишь  картины  ужасов  и  самый  ужас,  кото¬
рый  вгрызался  в  душу,  чтобы  остаться  там  уже  навсегда.  В  неболь¬
шой  рощице  оголенных,  причудливо  изогнутых  ив  они  устроили  при¬
вал.  Все  фляги  были  полны  водки:  пей,  лакай,  оно  помогает!  Подни¬
мает  дух!
 Наконец  зазвучала  человеческая  речь.
 —  Вот  дела-то!  —  простонал  Бургкерт.—  У  русских  три  взвода  на
полкилометра,  а  поди  их  останови!
 Вольцов  выпил.
 Хольт  черенком  ложки  рисовал  палочки  на  снегу.  Как  он  ни  обес¬
силел,  слова  Бургкерта  вывели  его  из  апатии.
 23  Д.  Нолль
 353

А  мы?  —  подумал  он.
 Мы  терпим,  поражение.  Мы  хорошо  обучены,  превосходно  воору¬
жены,  у  Бургкерта  боевого  опыта  на  десятерых  хватит,  и  деремся  мы
отчаянно.  Но  нас  бьют,  опрокидывают,  гонят.  Почему?  Я  словно  в  па¬
раличе  каком-то.  А  не  сознание  ли  это...  неправоты?  Не  оттого  ли,
что  мы  знаем:  все  ложь!
 А  они?
 Поставь  себя  на  их  место,  сказал  мне  когда-то  Гомулка.  Поставь
себя  йа  место  человека,  у  которого  эсэсовцы  перебили  всю  семью...
К  тому  же  начали  ведь  не  они!..  Хольт  сидел  на  снегу,  вытянув  коче¬
неющие  ноги,  и  мучительно  думал/  Наши  избалованные  победами
войска  напали  на  них.  Мы  дошли  до  Волги,  прорвались  на  Кавказ  —
ни  один  из  нас  и  ломаного  гроша  не  дал  бы  за  всю  их  армию.  А  они
поднялись,  и  разбили  нас,  и  продолжают  бить,  преследуют  по  пятам,
они  гонят  нас,  гонят  уже  три  тысячи  километров,  и  сил  у  них  все  при¬
бавляется.  И  вот  они  перешли  Одер!
 Среди  них  нет  никого,  кто  думал  бы,  как  я:  все  жертвы  напрасны.
Кто  бы  втайне  сознавал:  не  должно  быть,  чтобы  такое  побеждало!
Кто  бы  сам  себе  признался:  все  ложь.
 Может  быть,  оттого  русские  и  непобедимы.
 Они  сидели  друг  подле  друга  и  молчали.
 Они  двинулись  дальше.  Наконец-то  большое  село.  Опять  загра¬
дительный  отряд.  Эсэсовцы.  Ротенфюрер  набрасывается  на  них:
 —  Почему  оставили  позиции?
 —  Позиций  и  в  помине  нет,  парень.  Есть  только  русские  —  моло¬
дец  к  молодцу.  Погоди,  скоро  они  и  сюда  доберутся!  —  И  Бургкерт
отодвинул  ротенфюрера  в  сторону.
 Голос  Феттера:
 —  Из  Франции,  значит,  прикатили,  ну  и  ну!
 Какой-то  капитан,  дрожа  от  нервного  возбуждения,  кричал:
 —  Одиннадцатая  танковая?  Нет  здесь  никаких  танков,  танки  в
Бреславле,  но  нет  экипажей!  Нечего  вам  здесь  околачиваться!  Полу¬
чайте  направление  в  Штрелен!
 Дребезжащий  грузовичок,  подпрыгивая  на  ухабах,  катил  по  сне*
гу  на  запад.  Навстречу  попадались  войска,  сводные  роты,  батарея
минометов,  ПТО,  несколько  самоходных  лафетов,  обозы.  Где-то  за
спиной  грохотала  тяжелая  артиллерия.
 В  Штрелене  их  попытались  сунуть  в  сводную  роту  и  снова  послать
вперед.
 —  Увиливаете?  Давай  обратно  на  фронт!
 ,  Бургкерт  врал  напропалую.  Все  они,  мол,  радисты,  прошедшие
специальную  подготовку.  Их  место  в  крепости  Бреславль!  Командо¬
вание  армии!
 И  вот  у  них  в  руках  предписание  отправиться  в  Бреславль.
 В  Штрелене  скапливались  штабы,  войска,  обозы,  роты  трудовой
повинности,  команды  военнопленных  —  людской  поток  все  прибывал
и  прибывал.  Когда  канонада  на  востоке  усилилась,  началась  паника.
Каждые  полчаса  полевая  жандармерия  прочесывала  рестораны.
 354

В  каком-то  кафе  Хольт  в  изнеможении  рухнул  на  стул.  Машина
только  вечером  должна  была  отправиться  в  Бреславль.  В  зале  было
тепло  и  душно.  Вольцов  выругал  поданное  им  горячее  пойло.  Бургкерт
выплеснул  лимонад  под  стол  и  налил  себе  водки  из  запасов,  которые
в  целости  и  сохранности  вынес  из  боя.  Он  быстро  осушил  бутылку
и  тут  же  уснул.
 —  Недурно  бы  попасть  в  один  экипаж  с  Бургкертом,—  заговорил
Вольцов,—  при  условии,  что  у  него  будет  вдоволь  спиртного.  Он
только  и  жив,  когда  пьян.—  Вольцов  остановил  спешившего  мимо
штатского  и  выхватил  у  него  газету.  Развернул:  —  Сегодняшняя!
Сообщение  из  ставки  фюрера...  «Неоднократные  попытки  врага  пе¬
реправиться  через  Одер  между  Козелем  и  Бреславлем  были  отбиты...»
 Ничего  себе,  отбиты,—  подумал  Хольт.  Вольцов  закурил.
 —  Вернер,  слушай!  «Что  решит  борьбу  на  Востоке?»
 —  Должно  быть,  про  новое  оружие!  —  вставил  Феттер.
 Вольцов  читал  вслух.  Феттер,  разинув  рот,  слушал.
 —  «...видит  свой  долг  в  том,  чтобы,  не  щадя  себя,  кропотливо  и
методично  выводить  из  строя  танк  за  танком,  пехотинца  за  пехо¬
тинцем...»
 ...Выводить  из  строя?  Мы  это  видели  только  вчера:  Зепп  и  ефрей¬
тор...  противотанковое  заграждение...  «Великий  тактик»  Вольцбв...
лучше  не  думать  об  этом!
 —  Здесь  говорится,  будто  русские  ввели  в  бой  последние  резервы,
и  если  нам  удастся...—  Вольцов  прочел  вслух:  «...эти  резервы  разбить,
они  будут  обезоружены  и  вернут  все,  что  захватили».
 —  Обезоружены!  —  подхватил  Феттер.—  Ишь  ты!  Да  что  он  нас
за  дураков  считает?
 —  А  что,  собственно,  получилось  у  нас  вчера  с  противотанковым
заграждением?  —  спросил  Хольт.
 —  Я  думал,  эффект  неожиданности  будет  так  велик,—  с  раздра¬
жением  ответил  Вольцов,—  что  они  растеряются.
 —  Да  брось  ты,  парень!  —  загудел  вдруг  бас  обер-фельдфебеля.
Бургкерт  жмурился  спросонок,  веки  у  него  набухли.—  Неужели  ты
думаешь,  они  не  знают  твоего  фокуса  с  заграждением?  И  этот  и  дру¬
гие  фокусы  знают  наперечет.  Уж  на  что  я  бывалый  танкист,  но  они
ничуть  не  глупее!  —  Он  наполнил  свою  алюминиевую  кружку  вод¬
кой*.—  Вся  эта  ставка  на  фаустпатрон  —  одно  горе!  «Лучшему  солда¬
ту  —  лучшее  оружие...»  —  Он  осушил  кружку  до  дна  и  откинулся  на
спинку  стула.—  Ну  и  надули  же  нас!  —  Глаза  у  него  совсем  слипа¬
лись:
 Вольцов  подмигнул.  Обер-фельдфебель,  захмелев,  бормотал:
 .—  Нас  было  трое  братьев...  на  шести  моргенах...  Песок,  как  и  всю¬
ду  в  Померании.  Одной  картошкой  и  спасались...  А  потом  в  имении
батрачили  —  нам  натурой  платили...  Барон  был  военный,  майор...
Как-то  он  на  кабанов  охотился.  У  него  охотничьи  дрожки  четверней
запряжены...  Лошади  возьми  да  и  понеси.  Я  их  схватил  за  недоуздок  и
остановил.—  Язык  у  Бургкерта  еле  ворочался.—  Барон  и  говорит:
«Как  звать?  Здешний?»  Я  говорю:  «Сосед...  Трое  братьев,  шесть
моргенов».  Народ  без  жизненного  пространства.  Майор  мне:  «А  ты
добудь  себе  земли.  На  Востоке  ее  сколько  хочешь!»  —  Голова  обер-
 23'
 355

фельдфебеля  опустилась  на  грудь.—  У  меня  это  и  засело  в  башке.
Все  думал:  пойдешь  в  солдаты,  будет  у  тебя  свое  хозяйство...—  И
вдруг  хлопнул  кружкой  по  столу:  —  Наливай,  новобранец!
 Вольцов  ухмыльнулся  и  снова  налил  кружку  до  краев.  Бургкерт
пил  зажмурившись.  Водка  стекала  по  подбородку,  шее,  на  мундир.
С  трудом  подняв  руку,  он  провел  ею  по  губам  и  уронил.
 —  Вот  и  все...  только  ради  этого  и  дрался,  чтобы  свое  хозяйство
заиметь...
 —  Наклюкался!  Пьян  в  стельку!  —  сказал  Вольцов.
 —  Вот  уж  кто  попался  на  приманку  насчет  «земли  на  Востоке»!—
заметил  Феттер.—  Ему  теперь  и  кажется,  что  его  облапошили!
 Здоровенный  обер-фельдфебель,  тяжело  навалившись  на  стол,
храпел  с  открытым  ртом.  Этот  уж  никогда  больше  не  будет  шагать
за  плугом,  ни  сеять,  ни  жать,  думал  Хольт.  Он  способен  лишь  напи¬
ваться  да  лезть  на  рожон.  Разве  это  жизнь?  Конченый  он  человек.
И  все  мы  тем  же  кончим:  пьяные,  пропащие,  обманутые.
 Смертельно  усталый,  он  думал:  хоть  бы  уж  скорее  все  было  по¬
зади!
 Хольт  так  и  уснул  на  стуле.  Очнулся  он  лишь  под  вечер.  Смерка¬
лось.  Столики  кругом  опустели.  За  стойкой  никто  уже  не  ополаскивал
стаканы.  Все  удрали.  Проснулись  и  Вольцов  с  обер-фельдфебелем.
Бургкерт  отправил  Феттера  в  город.
 —  Погляди,  куда  грузовичок  девался!
 Они  закусили.
 —  Здесь  в  старину  стоял  гарнизон  гусар,—  рассказывал  Воль¬
цов.—  Неподалеку,  в  Войзельвице,  барон  Варкоч  объявил  старому
Фрицу...
 —  Ты  что,  сдурел?  —  рассердился  Бургкерт.—  Рехнулся,  что  ли?
 "Хольт  уплетал  сардины.
 —  Да,—  протянул  Вольцов,  закуривая,—  пора  нашим  что-то
предпринять!  Я  хочу  еще  получить  офицерские  погоны!
 —  Господа!  Машина  подана!  —  отрапортовал  Феттер,  заглянув
в  дверь.
 Хольт  заполз  под  брезент  и  притулился  у  заднего  борта,  но  сон
не  шел.
 10
 —  Спрашиваешь,  где  мы?  На  правом  берегу  Одера,—  ответил
Вольцов.—  Недавно  ж  переезжали  реку.
 —  Значит,  мы  опять  на  другой  стороне?  —  удивился  Феттер.
 .  Вдали  погромыхивала  канонада.  Лес  представлял  военный  ла¬
герь.  Бронетранспортеры,  мотопехота,  тягачи,  артиллерия,  грузовики,
самоходные  лафеты  и  самоходные  орудия,  целый  склад  бочек  с  бензи¬
ном,  бараки,  палатки  прямо  на  снегу  —  и  повсюду  солдаты.  Бургкерт
поговорил  с  каким-то  старшим  лейтенантом  и  пошел  вперед.  Хольт
последовал  за  ним.
 356

Через  лес  пролегала  железнодорожная  колея.  На  многоосных
большегрузных  платформах  стояли  танки.  Хольт  обратил  рнймание
на  необыкновенно  длинные  и  тонкие  стволы  орудий.
 —  Пантеры!  —  восторженно  закричал  Феттер.
 Моторы  взревели.  Танки,  разметая  подложенные  бревна,  с  грохо¬
том  скатились  с  платформ  на  полотно  и  вСтали  на  заправку.
 Феттер  потирал  руки.
 —  С  такими  танками  должны  же  мы  победить,  а?
 Тем  временем  все  восемнадцать  танков  скрылись  в  кустарнике  на
опушке  леса.  Танкистов  созвали  и  распределили  по  машинам.  Бург¬
керт  неожиданно  превратился  в  важную  персону.
 —  Я  беру  танки  на  себя.  Старший  лейтенант,  этот  мальчишка,
пусть  здесь  остается.  Прогулочка  для  него  чересчур  рискованна.
 —  Мы  с  вами,—  сказал  Вольцов.—  Нет,  нет,  господин  обер-
фельдфебель,  непременно  с  вами.  Я  за  наводчика,  Хольт  —  радист,
а  Феттер  —  заряжающий.  Ручаюсь,  это  будет  экипаж,  на  который
вы  можете  положиться. 	I
 Бургкерт  взглянул  на  Хольта.
 —  Умеешь  работать  с  двумя  аппаратами?
 Хольт  кивнул.
 —  Новобранцы!  —  обратился  Бургкерт  к  ним.  Рука,  в  которой  он
держал  сигарету,  дрожала.—  Смотрите  у  меня,  если  кто  в  штаны
наложит!  Я  пересяду  на  другую  машину,  а  вас  так  и  оставлю  в  дерь¬
ме.  Мне  это  ничего  не  стоит!
 Хольт  снова  кивнул.  Ни  о  чем  не  думая,  он  смотрел,  как  на  полянку
выкатило  несколько  шасси  танков  III  со  счетверенными  20-милли¬
метровыми  зенитными  установками.  Затем  отправился  за  Вольцовом
к  головному  танку.  Пополнить  боезапас!  Это  напомнило  ему  службу
на  зенитной  батарее.  Он  вынимал  патроны  из  корзин,  в  которых  их
подтаскивали,  и  передавал  наверх  Феттеру.  Старший  лейтенант
вместе  с  Бургкертом'  обходил  шеренгу  боевых  машин.
 —  Распустились,  сукины  дети!  Курят!  Из-за  них  весь  лес  к  черту
полетит!
 Хольт  поднял  патрон,  руки  у  него  тряслись  от  напряжения.
 —  А  ну,  пошевеливайся!
 —  Подгонялы  проклятые!  —  выругался  кто-то  в  ответ.
 —  Моральное  состояние  —  никуда!  —  резонерствовал  Вольцов.
 Хольт  присел  передохнуть  на  пустую  корзину.
 —  Готово!  —  Феттер  выбрался  из  башни  и  спрыгнул  на  землю.
 Волоча  ноги  по  снегу,  к  ним  подошел  давно  не  бритый  солдатик,
 в  зубах  окурок,  руки  в  карманах  длинной  шинели,  из-под  которой
выглядывали  неуклюжие  валенки.
 —  Головной?  —  Солдат  был  грязен  и  оборван.  —  Клоцше  не
на  Эльбе*.  Водитель.  —Через  нижний  люк  он  полез  к  водительскому
месту.
 Из  лесу  кто-то  крикнул:  «Разогреть  моторы!»  Сразу  же  поднялся
невообразимый  шум.  Бургкерт  принес  радиокод.
 —  После  настройки  —  молчание. 	ч
 *  Клоцше  —  местечко  на  Эльбе.
 357

Хольт  обежал  все  машины  и  окоченевшими  пальцами  записывал
фамилии  радистов.  От  снега  в  лесу  было  почти  светло,  а  тут  еще
взошла  луна.  Клочья  облаков  отбрасывали  призрачные  тени.
 Эшенхаген,  Папст,  Адам  —  в  танках  командиров  взводов;  Маас,
Иенер,  Герке,  Венцлау,  Лойтка  —  каких  только  фамилий  не  бывает
на  свете!
 Хольт  взобрался  на  танк,  свесил  ноги  в  люк,  ища  опоры.  В  башне
горела  электрическая  лампочка.  Вольцов  протирал  замшей  окуляр
оптического  прицела.
 —  Машины  прямо  с  завода!  —  громко  крикйул  он,  чтобы  пе¬
рекрыть  шум  мотора.  —  Две  у  нас  забрали  для  старшего  лейтенанта!
 В  танке  теснота,  все  забито  патронами.  Хольт  спустился  на  свое
сиденье,  натянул  кожаный  шлем  с  наушниками,  включил  радиоаппа¬
ратуру  и  закоротил  телеграфный  ключ.  Настройка  по  длительному
сигналу.  Вещевой  мешок  он  ногой  протолкнул  вперед.  Феттер  передал
ему  сухой  паек.  Но  есть  не  хотелось.  Было  тесно  и  душно,  стальные
плиты  давили.  Вспомнились  слова  из  песни:  «Здесь,  в  танке,  многие
из  нас  найдут  стальной  свой  гроб!»  Хольт  включил  переговорное
устройство  и  сразу  услышал  беззаботный  голос  Вольцова:
 —  Смотри,  Христиан,  не  перепутай  бронебойных  с  осколочными!
Это  может  стоить  нам  головы!
 —  Тише!  —  крикнул  Хольт  в  ларингофон.’—  Чего  вздор  мелете?
Феттер!  Эй,  ты,  заряжающий!  Где  мой  боекомплект?  У  меня  ни  одной
ленты  нет!
 На  средних  волнах,  по  которым  передавались  приказы  свыше,
зазвучал  наконец  продолжительный  сигнал,  а  затем  резкий  голос:
«Командир  передает:  установить  связь!»  Хольт  услышал  работу
рации  самоходной  артиллерии,  мотопехоты  и  передал  свою  фамилию.
«Эй  вы!  Для  чего  код  на  таблице  указан?»  —  «Заткнись,  идиот!  —
послышалось  в  наушниках.  —  Кто  командир,  ты  или  я?  Чего  распи-
щался!  Тут  тебе  не  казарма!  Прекратить  передачу!  Как  только
тронемся,  переходите  на  прием!  Кончаю!»  Не  успел  радист  коман¬
дирского  танка  замолчать,  как  послышался  крик  Поршке,  радиста
самоходной  артиллерии:  «Это  что  еще  там  за  олух  царя  небесного
выискался!»  В  ответ  издали  заблеял  голосок:  «Олух  этот  —  лейте¬
нант.  А  зовут  его  Иосиф  Прекрасный:  он  носит  пестрый  плащ  и
задается  перед  своими  братьями».  Хольт,  покачав  головой,  выключил
приемник.  По  ультракоротковолновому  передатчику  он  передал  эки¬
пажам:  «Головной  передает  —  установить  связь!»
 Ответили  все  пятнадцать  машин.  «Прекратить  передачи!  Русские
пеленгуют!  Кончаю!»
 Хольт,  понурив  голову,  сидел  на  своем  кожаном  сиденьице.  Феттер
спустился  и  зарядил  ему  пулемет. 	'
 —  И  как  это  тебе  спать  не  хочется?  —  изумился  Хольт.
 —  А  нам  в  пайке  выдали  таблетки  —  они  здорово  сон  сгоняют.
Твои  у  Гильберта!
 Деревья  потрескивали  от  мороза.  Хольт  медленно  шел  по  лесу.
1овсюду  работали  моторы  танков,  самоходок  и  бронетранспортеров.
 358

Здесь  же  стояли  вездеходы  с  пулеметами,  шасси  танков  III  с  зенит¬
ными  орудиями,  полевые  гаубицы  на  шасси  танка  IV,  сверхдлинная
88-миллиметровая  пушка  на  самоходном  лафете.  Тяжело  навьючен¬
ные  пехотинцы  гуськом  шли  через  лес  к  танкам.  Мотопехота  сидела
наготове  в  бронетранспортерах.  Шум  моторов  заглушал  отдаленные
пушечные  раскаты.  Над  дальними  лесами  брезжил  рассвет.
 Хольт  вернулся  к  своему  танку.  Обер-фельдфебель  Бургкерт  раз¬
ложил  карту  на  крыле.  Вольцов  светил  ему  карманным  фонариком.
Он  протянул  Хольту  стеклянную  трубочку  с  таблетками.  Первитин?
Что  ж,  попробуем,  как  действует.  Хольт  внимательно  посмотрел  на!
Бургкерта.  Обер-фельдфебель  был  уже  на  взводе,  голос  его  так  и
рокотал,  руки  не  дрожали,  вид  был  бодрый  и  свежий.  Вот  он  отстегнул
флягу,  отхлебнул  и  снова  углубился  в  обсуждение  боевого  задания
с  Вольцовом.
 —  Входим  в  боевую  группу  Бредова...  Танки  идут  в  голове.
Потом  самоходки,  пушки  на  самоходных  лафетах  —  так  называемый
«дивизион  самоходной  артиллерии».  Затем  два  батальона  мотопехоты
на  бронетранспортерах.  Мы  берем  с  собой  штурмовую  роту  десант¬
ников.  Имеется  еще  моторизованная  артиллерия,  но  мы  сперва
должны  расчистить  ей  путь.  Должен  подойти  еще  полк  пехоты  на
грузовиках.
 —  Маловато  танков,—  заметил  Вольцов.
 Бургкерт  пояснил  обстановку,  он  рассказал  о  мощном  плацдарме
противника  на  левом  берегу.  Зато,  мол,  дальше  на  север  имеются
остатки  немецкого  корпуса,  которые  удерживают  на  правом  берегу
предмостное  укрепление  с  понтонным  мостом.
 Сам  черт  тут  ногу  сломит,  подумал  Хольт.
 —  У  русских  сейчас  здесь  одна  пехота,—  продолжал  Бургкерт.  —
Они  еще  только  накапливают  силы.  Наш  корпус  на  севере  должен  был
пробиться  к  нам,  но  не  смог.  Теперь  нам  предстоит  с  юга  прорваться  к
нему  через  русские  линии  и  открыть  ему  путь.  —  Он  выругался:  —  Да
на  кой  ляд  нам  все  это!  У  меня  другие  заботы.  До  цели  примерно
девяносто  километров,  а  у  этих  дерьмовых  «пантер»  запас  горючего
только  на  сто  десять...  Пробиться-то,  я  думаю,  мы  на  танках  пробьем¬
ся,  если  только  не  налетим  на  подготовленные  позиции,  но  хватит
ли  горючего!  Остальное  —  дело  пехоты.  —  Он  взглянул  на  часы.  —
Мы  идем  первыми.  Хольт,  передай  по  рации:  сначала  шоссе,  затем
напрямик,  пока  снова  не  выйдем  на  какую-нибудь  дорогу.  —  Он
глотнул  из  фляги.
 Отдыхавшие  вокруг  машин  пехотинцы-десантники  забрались
на  танки  и  прилаживались  поудобнее,  натягивая  плащ-палатки  на
головы.  Хольт  соскользнул  на  свое  сиденье.  С  ним  творилось  что-то
неладное.  Он  был  как-то  странно  возбужден,  все  кругом  казалось
необычайно  ясным,  как-то  приблизилось,  малейшее  потрескивание
в  наушниках  звучало  четко  и  громко,  подергивалось  левое  веко.
Должно  быть,  волнуюсь,  подумал  он.  Или  это  от  таблеток?..
 Танк  рывком  тронулся  с  места,  и  все  шестнадцать  пантер  возгла¬
вили  боевую  группу;  за  ними  последовали  самоходки,  затем  само¬
 359

ходные  лафеты  и  длинная  вереница  бронетранспортеров.  Хольт  пос¬
мотрел  в  оптический  прицел  курсового  пулемета.  Машина,  подминая
кустарник,  срезала  несколько  молодых  сосен,  пересекла  поляну,  где
самоходные  установки  со  счетверенными  зенитками  ожидали,  когда
пройдут  танки,  чтобы  присоединиться,  и  выбралась  на  шоссе.
 Хольт  поднялся  в  башню  и,  как  и  Феттер,  выставил  голову  и  плечи
из  люка.  Обер-фельдфебель  высунулся  из  командирского  люка  по
пояс.  В  лицо  им  хлестал  ледяной  ветер.  Пятиметровый  ствол  пушки
выдавался  далеко  вперед.  Они  миновали  несколько  открытых  про¬
тивотанковых  заграждений,  возле  которых  стояли  солдаты.  Небо
заволокло,  с  севера  над  лесами  ползли  низко  нависшие  тучи.
 —  Лучшая  защита  от  штурмовиков!  —  заметил  Бургкерт,  взгля¬
нув  на  небо.  Перед  небольшим  подъемом  водитель  переключил  ско¬
рость  и  прибавил  газ.  Хольт  соскользнул  вниз:  он  продрог  на  ледяном
ветру.  Бургкерт  тоже  спустился  в  башню.  В  наушниках  Хольт  услы¬
шал  голос  радиста  командирского  танка,  который  истерично  вы¬
зывал  самоходную  артиллерию.  «Связь,  где  связь,  черт  бы  вас
побрал,  идиоты  вшивые!  Немедленно  установите  связь!»  —  «Однако
разошелся!»  —  подумал  Хольт.  Наконец  объявился  Першке  от  само¬
ходок,  затем  Клейн  от  мотопехоты.  «Дрыхнешь,  что  ли?  Говорят,
«Ильюшины»  показались.  Гляди  в  оба!»
 Хольт  передал  предупреждение  дальше.  Неожиданно  машина
резко  затормозила,  и  Хольта  качнуло  вперед.  Танк  обступили  солдаты.
Через  оптический  прицел  Хольт  увидел  на  обочине  остовы  двух  танков
а  в  кустах  тяжелые  зенитные  орудия.  Танк  снова  тронулся.  Хольт  ма¬
шинально  включил  рацию.  Радист  командирской  машины  беспечно
передавал:  «Русские  слегка  обстреливают  наш  передний  край.  Но  это
они  только  так,  нервничают.  Вы  все  равно  атакуйте!»  И  сразу  вслед
за  тем:  «Командир  прибудет  позднее,  вместе  с  полевой  артиллерией.
Доложите,  как  только  прорветесь!»  Хольт  покачал  головой,  а  обер-
фельдфебель  начал  ругаться,  затем  выпил  и  снова  принялся  ругаться.
«Сперва  этот  мальчишка  втравливает  нас  в  дерьмовое  дело,  потому
что  ему,  видишь,  орденок  нужен,  а  потом  прячется  в  кусты!  Хорош,
ничего  не  скажешь!»
 Снова  танк  остановился.  Хольт  выставил  голову  и  полной  грудью
вдохнул  морозный  воздух.  Справа  и  слева  от  шоссе  кончался  густой
молодняк,  и  прямая  как  стрела  дорога  убегала  вперед,  пересекая
бесконечную  снежную  пустыню.  Хольт  посмотрел  на  восток.  Поля,
луга,  редкий  кустарник  до  самого  горизонта.  Но  нет,  там,  далеко¬
далеко,  над  равниной  будто  повисла  туманная  завеса,  какая-то  мгла..
Перед  танком  стояли  несколько  солдат  в  шинелях  и  белых  касках.
Бургкерт  долго  не  отрывался  от  бинокля.  Затем  приказал  Хольту
вызвать  командира.  «Он  срочно  нужен  здесь!»  Но  никто  не  отвечал.
Лишь  нагловатый  голос  Поршке,  радиста  самоходок,  язвил:  «Господа
завтракают!»  —  «Хольт,  тебе  приказано  вызвать  командира!»  —
кричал  Бургкерт.  По  переговорному  устройству  он  слушал,  как  Хольт
вызывает  командирского  радиста,  и  буркнул:  «Уж  очень  ты  вежлив!»
Наконец  связь  удалось  установить,  и  радист  командира,  огрызаясь,
передал:  «Вы  что,  очумели,  что  ли?  Почему  не  атакуете?»  Бургкерт
рассердился  не  на  шутку.  «Мне  отсюда  видно,  как  они  садят  по  под¬
 360

ступам».  Тут  же  последовал  ответ:  «Немедленно  атаковать!»  Бург¬
керт  крикнул:  «Мы  атакуем.  Но  если  потеряем  половину  роты,  пусть
они  нас  тогда...»  Ничего  они  нам  не  могут  сделать,  подумал  Хольт.  Че¬
рез  полчаса  мы  уже  будем  за  русскими  линиями.  «Безобразие!—  сно,-
ва  послышался  голос  радиста  командирской  машины.  —  Пошлем
вслед  полевую  жандармерию!»  Бургкерт  заорал:  «Пусть  только  по¬
пробуют!  Мы  сразу  башню  повернем  на  сто  восемьдесят  градусов!»
 Хольт  выключил  передатчик.
 Солдаты,  окружавшие  танк,  посмеивались.
 —  Что?  Огонька  испугались,  аристократы?  А  нас-то  гонят  вперед
голенькими!  Больно  себя  бережете,  господа!
 Бургкерт  еще  раз  приложился  к  бутылке  и  приказал:  «Разворот
влево,  затем  резко  вправо  и  вперед!»
 _С  взревевшим  мотором  танк  ринулся  в  кювет,  затем,  покачиваясь,
будто  на  волнах,  помчался  вдоль  опушки.  Трудный  маневр  удался,  и
танки  развернутым  строем  уже  катили  по  равнине.  На  опушку  вы¬
ползала  самоходная  артиллерия.
 Вольцов  крикнул:  «Вернер!  Пусть  две  машины  первого  взвода
выйдут  слева  вперед.  Надо  прикрыть  фланги!»
 Спрыгнувшие  пехотинцы-десантники,  с  трудом  поспевая,  груп¬
пками  бежали  за  танками.
 Хольт  услышал,  как  Бургкерт  передал:  «Клоцше,  гляди  у  меня!
Чтобы  мы  потом  собственную  пехоту  не  подавили!»
 Хольт  не  отводил  глаз  от  оптического  прицела  пулемета.  Мир
кончался  для  него  черной  стеной  дыма,  расчерченной  красными  и
белыми  молниями.  Грохот  разрывов,  покрывая  шум  мотора,  проникал
теперь  даже  под  наушники.  «Закрыть  люки!»  Вот  и  огневая  завеса,
но  это  уже  не  завеса,  вокруг  густой  туман,  клубы  черного  дыма,  перед
самым  носом  машины  взлетает  вверх  огромный  фонтан  земли!  Танк
скатывается  в  воронку.  Хольт  ничего  не  слышит:  ни  грома  разрывов,
ни  звяканья  осколков  о  броню,  ни  воя  проносящихся  мимо  снарядов
—  в  ушах  только  оглушительный  рев  мотора  и  крик  Бургкерта:
«Клоцше,  полный  газ!  Вперед!  Круши!»
 Переваливаясь  с  боку  на  бок,  танк  переползает  из  воронки  в  во¬
ронку.  То  справа,  то  слева  рвутся  снаряды.  Хольт  прижимается  к  при¬
целу.  Правый  танк  ушел  метров  на  тридцать  вперед,  а  десантники  пе¬
ребегают  позади  него  сквозь  сетку  разрывов.  Но  вот  их  отсекает
/  сплошной  вал  огня...  «Клоцше,  внимание!  Окопы!»
 Танк  петляет  среди  окопов  и  ячеек.  Хольт  уже  ничего  не  хочет
видеть:  ни  сплошных  разрывов,  ни  фигурок  в  окопах  под  адским  огнем*
ни  групп  бегущих  за  танками  десантников,—  под  дождь  осколков
косит  их  ряды,  они  пытаются  уцепиться  за  танки,  их  волокут  по  снегу
и  грязи...Нет!  Ничего  он  не  хочет  больше  видеть!  Но  вот  он  слышит
голос  Бургкерта:  «Пробились!»
 Впереди  то  поднимающаяся,  то  опускающаяся  земля,  стелющийся
дым...  Наконец  туман  разрывается  и  перед  ним  —  поле,  огромное
поле,  лишь  на  горизонте  окаймленное  кустарником...  Опять  крик
Бургкерта:  «Теперь  берегитесь  истребителей  танков!»
 Перед  Хольтом  всплывает  вся  программа  обучения  борьбе  с
танками,—  как  прокрасться  в  мертвый  сектор,  как  пропустить  танк
 361

через  себя  и  как  сзади  напасть  на  стального  колосса.  Но  впервые
он  ощущает,  каково  самому  сидеть  в  этом  стальном  гробу,  когда
нервы  напряжены  до  предела,  страх  парализует  тебя,  но  чувства
остры,  как  у  притаившегося  в  смертельном  страхе  зверя...  Хольт
сжимает  рукоять  пулемета,  все  точь-в-точь  как  на  танковом  стенде
в  казарме,  в  прицел  он  видит  окоп,  чужие  каски,  белые  маскхалаты
позади  бруствера;  он  слышит  крик  Бургкерта  и  первый  оглуши¬
тельный  выстрел  танковой  пушки...  Бьет  Вольцов!  Над  окопом  взле¬
тает  фонтан  огня,  снега  и  земли;  трещат  башенные  пулеметы...  Но
вот  окоп  уже  исчез  из  поля  зрения,  нос  машины  резко  опускается  и
снова  лезет  вверх,  мотор  ревет  на  полных  оборотах...  В  наушниках
голос  Бургкерта:  «Пехота  схватилась  врукопашную!..  »  И  тут  же
Хольт  слыщит  истошный  крик  радиста  правого  танка:  «Головной!...
На  нас  лезут...  Господи!..  А-а-а!..  Сбей  его!  Сбей  его!»
 Хольт  кричит  в  ларингофон:  «Вольцов,  правая  машина!  Помоги
же  ей!»
 Но  тут  же  слышится  приказ  Бургкерта  Вольцову:  «Девять  ноль
ноль!  Осколочной!»
 Вольцов  отвечает  Хольту:  «У  самих  дел  хватает!»'—  и  повора¬
чивает  башню  влево.  Снова  до  неузнаваемости  изменившийся  голос
радиста  правой  машины:  «Горим!  Помо-ги-и-ите!»  —  всЛпит  он  в  смер¬
тельном  страхе.  С  ледяным  спокойствием  Вольцов  докладывает:
«Опять  окоп,  господин  фельдфебель,  и  стрелковые  ячейки!»  Танк
резко  останавливается.  Грохот  пушки.  Голос  водителя:  «Под  гусе¬
ницей  ячейка!»
 Мотор  зарычал,  танк  завертелся  на  месте,  как  волчок...  Хольта
охватил  ужас.  Но  вот  окопы  позади,  и  танк  спускается  в  заросшую
голым  кустарником  низину.  Левый  поворот!  Справа  бьет  артиллерия.
Маневр  опять  удался.  Вся  рота  широким  фронтом  мчалась  на  север.
Хвостовые  танки  артиллерия  все  же  накрыла.  В  наушниках  крик.
Затем  сразу  тишина.  Хольт  вытер  лицо,  мокрое  не  то  от  пота,  не  то
от  слез.  Но  где  же  десантники?
 Десанта  больше  не  существовало.  Танк  полз,  держа  курс  на
дальний  лесок.  Проломил  лед  замерзшего  ручья,  неуклюже  взобрал¬
ся  на  противоположный  берег  и  стал  прокладывать  себе  путь  через
кустарник.  По  радио  поступили  сигналы  от  взводов.  Потеряно  четыре
танка.  Половная  машина  самоходной  артиллерии  передала:  «Проби¬
лись  с  потерями.  Следуем  за  вами».  Мотопехота,  но  уже  слабее:
«Подавляем  пулеметные  гнезда  и  очаги  сопротивления».
 «Давай,  Клоцше!  Жми!»  —  крикнул  Бургкерт.
 Они  быстро  приближались  к  леску.  Внезапно  впереди  брызнул
земляной  фонтан.
 «ПТО!  ПТО-О-О-О!»  —  испуганно  закричал  Бургкерт.  —  Нет,
танки!..  Танки!..  Вольцов!  Три  ноль  ноль!..  Бронебойными!»  Затем
водителю:  «Клоцше,  налево!  За  кусты!  Быстро!  Вольцов  —  два  ноль
ноль!  Ориентир:  высокий  бук  со  срезанной  макушкой!  Левей  метров
на  тридцать!  В  кустах!..  Поймал?»
 Машина  заползла  в  кустарник  и  остановилась.  Грохнула  пушка:
По  радио  слышатся  голоса:  «Справа  на  опушке  танки!»  Машины
забились  в  кустарник  между  грабами,  молоденькими  елочками,  таль-
 362

ником.  Моторы  работали  на  холостых  оборотах.  Канонада  танковых
пушек  усиливалась.  Длинный,  тонкий  ствол  орудия  высовывался  из
кустов.  Вольцов  крикнул:  «Клоцше,  мне  ветка  прицел  закрывает!
Подай  чуть  вперед!»  Танк  дернулся  и  широкой  грудью  раздвинул
кусты.  Теперь  и  Хольт  через  прицел  видел  широкое  поле  до  самого
леса.  Пушка  вела  огонь.  Вольцов  крикнул:  «Хорошо  замаски¬
ровался!»  Снова  выстрел.  Голос  Бургкерта:  «Попадание!  Хорошо!
Отползает,  добавь  ему!»  Выстрел  бортовой  пушки  —  и  гильза  со  зво¬
ном  упала  в  мешок.  Феттер  рывком  открыл  люк  и  выкинул  горячие
латунные  гильзы  на  снег.  В  машину  хлынул  холодный  воздух.  Снова
голос  Бургкерта:  «Вон  еще  один!  Чуть  левее,  Вольцов.  Один  ноль
ноль!  Ударь-ка  по  тому  красному  кусту!..  Да-да!  Чуть  выше!»  Грохот
пушечных  выстрелов  до  предела  наполнил  тесную  стальную  коро¬
бку.  И  в^руг  что-то  просвистело,  срезало  ветки  граба,  обломало
молодые  дубки,  по  сухим  веткам  побежал  огонь.  «Закрывай  люк!  —
заорал  Бургкерт.  —  Вольцов,  нас  обнаружили!  Справа,  три  ноль
ноль!  Вон,  рядом  с  кустом!..  Скорей!  Он  бьет!»
 На  этот  раз  что-то  сильно  ударило  по  танку.
 «Попадание!  Как  там,  все  в  порядке?»
 Водитель  откликнулся:  «Левая  гусеница!»
 Взревел  мотор.  Танк  дернулся  и  снова  остановился.
 «Все  в  норме!»
 И  тут  огненный  шар  вспыхнул  на  опушке,  разметал  деревья  и
кусты,  в  воздух  взлетела  земля,  сучья.
 «Наша  150-миллиметровка!»  —  с  облегчением  вздохнул  Бургкерт#
 А  вот  уже  и  голос  на  средних  волнах:  «Мы  их  накроем!  Атакуйте!
Их  немного!»
 Хольт  попытался  установить  связь  с  мотопехотой.  Она  откликну¬
лась,  но  очень  издалека,  так  что  он  с  трудом  разобрал:  «Залегли  в
месте  прорыва  под  сильным  огнем.  Отбиваем  контратаки».
 «Значит,  русские  уже  закрыли  брешь!  —  выругался  Бургкерт.
—  Хоть  бы  у  нас  разок  так  здорово  все  вышло!  Вперед,  Клоцше!»
 В  кустах  остался  горящий  танк.  Из  лесу  все  еще  стреляли.  Они
помчались  по  равнине,  повернули  вправо,  в  конце  концов  выбрались
на  шоссе,  пересекли  железнодорожную  линию  и  понеслись  дальше
через  лес.  Самоходная  артиллерия  следовала  за  ними.  С  полчаса
они  гнали  по  шоссе,  не  встречая  противника.  Бургкерт  стоял  в  отк¬
рытом  башенном  люке.  Вдруг  он  закричал:  «Ильюшины!»  —  и  нырнул
в  башню.  Крышка  захлопнулась.
 Над  лесом  пронеслись  штурмовики,  взмыли  вверх,  развернулись
и  спикировали  на  шоссе.  Танки  заползли  в  подлесок  и  остановились.
Начали  рваться  бомбы;  самолеты  из  бортовых  пушек  долбили  по
кустарнику,  кружа  и  кружа  над  лесом.
 —  Ну  мы  застряли.  Вызывай  взводы,  Хольт!
 Взводы  откликнулись.
 —  Вызывай  мотопехоту!
 Пехотинцы  тоже  ответили,  но  их  было  еле-еле  слышно.  «Отбиваем:
ся!  Танковые  атаки  с  флангов!»
 Бургкерт,  держа  только  что  откупоренную  бутылку  в  руках,
сказал:
 363

—  Танки?  Значит,  они  нас  пропустили,  а  сами  взялись  за  пехоту.
 —  Он  выпил.
 Хольт  крикнул:
 —  Феттер,  вылезай!  Погляди,  нет  ли  самолетов!
 Феттер  скоро  вернулся.
 —  Нет,  не  слышно.  Должно  быть,  улетели!
 Одиннадцать  танков  выползли  на  шоссе  и  помчались  дальше  впе¬
ред.  Скоро  лес  кончился.  За  ним  потянулась  пашня.  И  тут  опять
показались  штурмовики.  На  этот  раз  запылали  три  танка,  только
восемь  машин  достигли  спасительной  опушки.  Следовавшая  за
танками  самоходная  артиллерия  застряла  в  рощице  и  несла  потери
от  налетов  штурмовиков.  Запищали  позывные.  Радист  командира
вызывал  головной  по  радиотелеграфу.  Хольт  записывал  и  при  этом
думал:  на  это  я  не  отзовусь!  Он  передал  бумажку  наверх  Бургкерту.
Командование  боевой  группы  приказывало:  «Танкам  и  самоходной
артиллерии  повернуть  назад  на  поддержку  залегшей  мотопехоты».
 Бургкерт  прочитал  приказ.  В  наушниках  послышался  вопрос
радиста  самоходной  артиллерии.  «Приняли?  Вот  еще  идиотство
какое  —  назад  поворачивать!  Все  до  последнего  орудия  потеряем!»
 Бургкерт:  «Если  мотопехота  не  пробьется,  на  кой  черт  двигаться
дальше?»
 Вольцов:  «А  если  мы  повернем  на  выручку  пехоты,  у  нас  кончится
горючее  и  атака  вообще  потеряет  всякий  смысл».
 Бургкерт:  «Вся  эта  атака  —  бессмыслица  ,  Хольт!  Ты  ответил,  что
принял  приказ?  Нет?  Ох,  и  хитер  же!  Выключай  радио,  а  по  УКВ  вы¬
зови  самоходки!  Пусть  мальчишка  считает,  что  нас  стукнуло!
Клоцше,  вперед!»
 Они  снова  пересекли  железнодорожную  линию  и  укрылись  в  не¬
большом  лесочке,  где  им  пришлось  простоять  несколько  часов.  В  небе
все  время  кружили  самолеты.  Включив  переговорное  устройство,
Хольт  слушал  разговор  Бургкерта  с  Вольцовом.
 Вольцов:  «Русские  даже  роты  танков  против  нас  в,бой  не  ввели».
 Бургкерт:  «Достаточно  и  штурмовиков».  Бургкерт  не  выключал
ларингофона,  и  Хольту  было  слышно,  как  булькала  у  него  в  горле
водка.
 Наконец-то  штурмовики  убрались  восвояси.  Танки  повернули
вправо  и  двинулись  вдоль  железнодорожной  насыпи.  День  клонился
к  вечеру.  Уже  смеркалось,  когда  они  прошли  мимо  деревушки,  за¬
терянной  среди  бескрайней  равнины,  кое-где  поросшей  деревьями
и  кустарником.  Оттуда  их  обстреляли  танки.  И  в  тот  же  миг,  исполь¬
зуя  последние  отблески  дня,  на  них  снова  спикировали  штурмовики.
Но  вот  спустилась  ночь  и  укрыла  от  противника  оставшиеся  шесть
машин.
 Они  снова  пересекли  железнодорожную  линию.  Словно  загнанный
зверь,  забились  они  в  чащу  и  целый  час  слышали  лязг  танковых
гусениц  на  проходившем  неподалеку  шоссе.  Потом  тронулись  дальше
с  открытыми  люками,  напряженно  вслушиваясь  и  всматриваясь  в
темноту.  Впереди  небо  было  объято  заревом  —  должно  быть,  били
многоствольные  минометы.  Танки  приближались  к  цели.  Скоро
взошел  тонкий  серп  луны.  Выскочив  на  большую  поляну,  они  нео¬
 364

жиданно  натолкнулись  на  танковую  часть  русских;  около  сотни
машин  заправлялись  горючим,  пополняли  боезапас.  Бешеная  перест¬
релка  —  и  уже  только  четырем  машинам  удалось  скрыться  в  темноте.
На  рассвете  эти  четыре  танка  в  отчаянном  броске  еще  раз  прорвали
фронт  с  тыла,  проскочили  огневую  завесу,  которой  артиллерия  и
минометы  накрывали  немецкие  линии  и,  пройдя  несколько  кило¬
метров,  достигли  села.  Клоцше  застопорил  машину.  Бургкерт  вылез
и  пошел  разыскивать  штаб.
 Как  только  танк  остановился^  Хольт  от  резкого  толчка  упал  на
рацию  и  обхватил  голову  руками.  Он  весь  трясся,  его  душили  спазмы.
Пробились!  —  думал  он.  Спасены!  ^Немного  погодя  он  собрался  с
духом  и  вылез.
 —  Жри  первитин!  —  посоветовал  ему  Вольцов.  —  Здорово  подс¬
тегивает!  У  тебя  не  осталось  шоколада  «Кола»?  Только  не  скисать!
 Вернулся  Бургкерт.
 —  Постараемся  переправиться  до  рассвета!
 Накануне  остатки  разбитых  немецких  войск  вышли  на  Одер.
Ночью  было  очищено  предмостное  укрепление.  Под  огнем  осталась
только  редкая  цепочка  пехотинцев,  которая  ждала  приказа  об  отходе.
 Четыре  танка  промчались  по  улице,  на  которой  рвались  тяжелые
снаряды,  вышли  на  Одер  и  поползли  через  дамбу.  Тут  на  куски  раз¬
несло  одну  из  машин  —  прямое  попадание  210-миллиметрового  сна¬
ряда.  Оставшиеся  три  ринулись  по  крутому  откосу  вниз  по  реке  и,
со  скрежетом  перемалывая  прибрежный  лед,  сбоку  вышли  к  мосту.
 Стоп!  Они  выбрались  из  танков  и  стали  ждать.  Переправлялась
пехота.  Рассветало.’  Бургкерт  ругался.
 Понтонный  мост  вмерз  в  лед.  Только  на  середине  виднелась  вода.
Льдины,  громоздясь,  налезали  на  понтоны,  давили  на  настил,  и
саперы  их  все  время  подрывали.  Уже  двое  суток  мост  был  под  обстре¬
лом.  Днем  над  ним  висели  штурмовики  и  переправа  прекращалась.
Саперам  то  и  дело  приходилось  скреплять  разрывы  и  наскоро  зала-
тывать  пробоины  в  понтонах.
 —  По  машинам!
 Танк,  расщепляя  гусеницамироски  настила,  взбирался  на  мост.
Хольт  сидел  на  башне,  свесив  ноги  в  люк.  Феттер  расположился  на
броне;  оба  были  в  походном  снаряжении.  Вольцов  стоял  на  корме,  а
Бургкерт  из  открытого  командирского  люка  давал  указания  водите¬
лю,  Клоцше  пришлось  снова  спуститься  в  могильную  тесноту  танка.
 Мост  глубоко  погрузился  в  воду.  В  воздухе  свиристели  льдинки
и  мелкие  осколки.  Далекий  берег  заволокло  белым  холодным  ту¬
маном.  Да  ведь  все  это  я  когда-то  уже  видел,  подумал  Хольт.  И  мост
мне  этот  знаком...  Но  на  самом  деле  в  его  памяти  воскресла  лишь  кар¬
тина  —  полотно  известного  художника  «Березина».  Когда  46-тонный
танк  взгромоздился  на  мост,  понтоны  ушли  под  воду.  Но  мост  дер¬
жал.  Машина  медленно  покатила  к  середине  реки  и  стала  прибли¬
жаться  к  левому  берегу;  за  ней  ползла  вторая.  Было  уже  совсем
светло.
 И  тут  снова  налетели  штурмовики.  На  берегу  застучали  счетве¬
 365

ренные  зенитки.  От  прямого  попадания  бомбы  второй  танк  взорвался
и  теперь  пылал  как  факел  посреди  реки.  Хольт  невольно  поднял  руки,
чтобы  защитить  голову.  Танк  под  ним  переваливался  с  боку  на  бок,
к  небу  взвился  огромный  водяной  столб  со  льдом.  Два  понтона  зато¬
нули.  Мост  опустился,  настил  уже  залило  водой,  машина  накренялась
все  больше  и  больше,  Хольт  соскочил  на  мост.  Вольцов  тоже  спрыг¬
нул.  Феттер  упал  на  Хольта.  Бургкерт  все  еще  стоял  в  командирском
люке.  Танк  опрокинулся,  с  треском  круша  лед.  Освобожденные  от
многотонной  тяжести  понтоны  подскочили.  Из  бурлящей  воды  высо¬
вывались  ствол  орудия  и  командирская  башенка.
 Бургкерту  удалось  добраться  до  понтона.  Хольт,  пошатываясь,
встал.  Низко  пронесся  штурмовик  и  бортовым  огнем  очистил  мост.
Что-то  ударило  Хольта,  он  упал  с  настила  в  понтон.
 Он  лежал  в  мелкой  воде  с  запрокинутой  головой.  Сознание  уга¬
сало.  Он  видел  над  собой  серое  небо,  озаренное  вспышками  молний,
снова  слышал  голос  Готтескнехта  —как  давно  это  было:  «познать
все  муки  ада...»  Потом  начались  галлюцинации.  Сознание  затума¬
нивалось  все  больше,  он  видел  склоненное  над  собой  нежное  открытое
лицо  Гундель,  огромные  глаза  не  глядели  на  него,  и  губы  не  улыба¬
лись.  Но  вот  и  оно  скрылось  в  серых  клубах  тумана.
 11
 Хольт  лежал  рененый  в  маленьком  нижнесилезском  городке.
Прежде  здесь  был  тыловой  госпиталь,  но  его  эвакуировали,  и  теперь
тут  разместился  полевой  госпиталь,  который  должен  был  принимать
всю  массу  хлынувших  с  востока  раненых  и  оказывать  им  помощь.
Ходячих  и  легкораненых  сразу  отправляли  дальше.  Фронт  прибли¬
жался  и,  словно  морская  волна  на  берег,  выбрасывал  раненых,  боль¬
ных,  измученных  солдат.  В  боковом  флигеле  поместили  дивизионный
медпункт.  Грохот  орудий  слышался  даже  в  палатах.
 Хольт  был  ранен  в  бедро  навылет.  Пуля  не  задела  ни  одного  круп¬
ного  сосуда,  ни  одного  нервного  узла.  Недели  четыре  пролежите,
сказали  ему,  от  силы  шесть...  Здесь  привыкли  к  более  тяжелым  слу¬
чаям:  пулевым  и  осколочным  ранениям  с  гнойной  инфекцией,  к  газо¬
вой  гангрене,  к  метастазирующей  общей  инфекции,  столбняку,  диф¬
терии  ран...  Первая,  самая  тяжелая  неделя,  когда  Хольта  мучили
боли  и  он  метался  в  жару,  была  позади,  он  перенес  ее  в  состоянии
апатии;  потом  к  нему  вернулось  сознание;  он  лежал  на  койке  и,  уста¬
вившись  в  побеленный  потолок,  предавался  мечтам,  как  в  детстве,
когда  мальчишкой  грезил  наяву  о  кругосветных  путешествиях,  о
власти  и  славе.  В  этой  отрешенности  воображение  рисовало  ему  кар¬
тины  какого-то  несуществующего  мира,  где  царит  вечная  весна...  Бес¬
шумные  шаги  сестер  милосердия  не  могли  ему  помешать.  Стоны
раненых,  муки  умирающих  не  проникали  в  мир  его  грез.
 Хольт  выполнил  обещание  и  переслал  фотографию  отцу  Зеппа,  но
на  полученное  вскоре  затем  от  адвоката  письмо  не  ответил.  Он  напи¬
сал  Гундель  и  уже  получил  ответ.  И  когда  однажды  в  коридоре  пос¬
 366

лышался  топот  кованых  сапог  и  грубые  голоса,  Хольт  испугался.
Из  царства  мечты  это  вернуло  его  к  действительности.  Приехал  Воль¬
цов!  Он  вошел,—  и  сразу  запахло  морозом,  грязью,  потом,  кожей.
Жизнь  ворвалась  в  тихую  палату  и  напомнила  Хольту,  что  не  все  еще
позади.
 Была  середина  марта.  Уже  неделя,  как  Хольту  разрешили  вста¬
вать,  он  ковылял  по  палате,  подолгу  стоял  у  окна  и  глядел  в  сад.
Бурно  таял  снег,  из  фрамуги  веяло  весенним  теплом,  но  скоро  опять
ударил  мороз.  С  запада  налетели  тучи,  повалил  снег,  за  окном  выл
ветер.  Наутро  над  скованной  землей  распростерлось  ясное,  морозное
небо.  Зима  не  поддавалась  весне.
 А  теперь,  значит,  прикатил  Вольцов!  Гильберт  пододвинул  стул,
расстегнул  шинель  и  показал  свои  унтер-офицерские  погоны.
 —  Вернер,  старый  вояка!
 Он  был  все  тот  же  и  все-таки  как-то  изменился:  возмужал,  глаза
ввалились,  мощный  подбородок  очерчен  резче,  желваки  на  скулах
напряжены.  Феттер  тоже  приехал.  Этот  еще  больше  похудел,  стал
совсем  тощий.
 —  Ну  как?  Отлежался?  —  спросил  он  Хольта.  —  Давай  поторап¬
ливайся!
 Они  приехали  из  казармы.  Вольцов  рассказывал.  Бреславль  окру¬
жен.  Давно  уже.  Фронт  продвинулся  далеко  на  запад.  После  отхода
за  Одер  их  сунули  в  какую-то  сводную  часть  и  заставили  без  толку
атаковать  плацдарм.  Одна  атака  за  другой  захлебывалась.  Потом
с  плацдарма  пошли  в  наступление  русские  танки.  Разгромленные
части  схватились  врукопашную  с  танковым  десантом  и  были  отбро¬
шены.  В  конце  концов  заградительный  отряд  отправил  Вольцова  и
Феттера  в  тыл.
 —  Какой-то  капитан,—  пояснил  Феттер,—  обнаружил,  видишь
ли,  что  нас  еще  не  доучили.  Надо  ж!
 Вольцов  добавил:
 —  Я  не  стал  с  ним  спорить.  Было  довольно-таки  мерзко.  Одна
рукопашная  за  другой.
 И  это  Вольцов  говорит  —  «мерзко»!..
 —  Вот  мы  и  попали  опять  к  Венерту.  В  казарме  все  по-старому.
Гоняют  с  утра  до  ночи.  Ревецкий  орет.  Венерт  читает  лекции.
 Вольцов  рассказал:
 —  Как-то  утром  входит,к  нам  лейтенант  Венерт  и  говорит:  «Позд¬
равляю  вас,  унтер-офицер  Вольцов!»  Похоже  на  то,  что  офицерская
карьера  мне  обеспечена.  Так  скоро,  да  еще  без  училища,  мало  кого
производят.  Венерт  сказал,  что  лучше  всего,  если  я  сразу  опять
попрошусь  на  фронт.  Вот  я  и  попросился.
 Феттер:  —  Я,  конечно,  тоже.
 —  Мы  здесь  проездом  на  передовую,—  сообщил  Вольцов  и  по¬
тянулся.  —  А  ты  когда  выпишешься?  Хорошо  бы  тебе  сразу  с  нами!
Русские  здорово  жмут!
 И  сразу  же  со  всех  коек  посыпались  вопросы:  кто  спрашивал  с  тре¬
вогой,  кто  с  откровенным  страхом.  Вольцов  поделился  новостями.
 —  Американцы  по  всему  фронту  вышли  к  Рейну.  С  часу  на  час
будет  сдан  Кобленц...
 367

—  Нога  еще  не  того,  Гильберт...
 —  Давай  поторапливайся!'—  сказал  на  прощание  Вольцов.
 Прошла  еще  неделя,  и  снова  Вольцов  стоял  в  палате.  Раненые
провели  беспокойную,  тревожную  ночь,  никто  не  сомкнул  глаз  —  ка¬
нонада  все  приближалась,  уже  можно  было  отличить  рявкающие
выстрелы  танковых  пушек  от  глухих  раскатов  полевой  артиллерии.
Чуть  свет,  не  обращая  внимания  на  крики  сестер,  в  палату  ворвался
Вольцов.  Он  был  весь  забрызган  грязью  и,  только  присев  на  койку,
снял  каску.
 —  Русские!
 Оперированный  накануне  тяжелораненый  застонал.  Остальные
застыли  от  страха.
 —  Танки  прорвались!  —  выпалил  Вольцов.  —  Бургкерт  побежал
в  канцелярию  оформить  твою  выписку.
 Сестра  возмутилась:
 —  Как?  Без  осмотра  врача?..
 —  Живей,  Вернер!
 Хольт  с  трудом  напялил  на  себя  одежду.
 Перед  входом  в  госпиталь  стоял  тягач  с  75-миллиметровой  проти¬
вотанковой  пушкой.  Обер-фельдфебель,  уже  сильно  на  взводе,  встре¬
тил  Хольта  словами:
 —  Ну  как,  поправляемся?
 Тягач  с  восемью  седоками  тронулся.
 Повсюду  Хольт  видел  признаки  разложения.  Штабы,  интендантст¬
ва  в  поспешном  бегстве  устремлялись  на  запад.  Остатки  разбитых
фронтовых  частей  увлекали  в  водоворот  отступления  спешащие
на  восток  сводные  команды.  И  через  этот  хаос,  ревя  мотором,  проби¬
вался  тягач.  Вскоре  воздух  задрожал  от  грохота  приближающихся
танков.  Бургкерт  велел  установить  орудие  на  гребне  занесенного  сне¬
гом  холма.  Прорвавшиеся  глубоко  в  тыл  русские  танки  с  десантом
пехоты  неслись  на  полной  скорости  по  шоссе.  Вольцов  открыл  огонь
когда  они  были  уже  совсем  близко.  Танки,  не  сбавляя  скорости,  раз¬
вернулись  фронтом  к  противоположному  орудию  и  вступили  в  бой.
Рявкнули  танковые  пушки,  и  орудие  замолкло.  Команда  Бургкерта
бросилась  за  гребень  холма.  На  поле  горел  Т-34.  Танки  снова  развер¬
нулись  и  помчались  дальше  по  шоссе.  В  тягаче  уже  только  шестеро
солдат,  среди  них  один  тяжелораненый,  продолжали  бегство  на  север.
Все  дрожали  как  в  лихорадке.
 Неожиданно  с  серого  неба  на  тягач  спикировал  штурмовик.
Они  соскочили  и  бросились  к  лесу.  Слышно  было,  как  позади  взор¬
валась  заправленная  до  предела  машина.  Они  шли  лесами,  через
покинутые  деревни,  пока  не  наткнулись  на  остатки  какой-то  разбитой
части,  полевую  жандармерию  и  отряд  эсэсовцев.  Слухи:  русские  уже
под  Герлицем!
 Бургкерт  выправил  им  документы.  Самому  ему  пришлось  остаться.
Из  Загана  они  поездом,  переполненным  беженцами  и  ранеными,
добрались  до  Котбуса.  Там  эсэсовцы  чуть  было  не  запихнули  всех
троих  в  сводную  роту,  чтобы  снова  погнать  на  восток.  Однако  Хольту
 368

благодаря  его  госпитальным  справкам  удалось  в  комендатуре  достать
на  всех  командировочное  предписание.
 В  казарме  команды  последней  очереди  сидели  на  чемоданах.
Две  роты  были  уже  переведены  в  Среднюю  Германию.  Говорили,  что
учебный  взвод  штабной  роты  под  командованием  лейтенанта  Венерта
песет  караульную  службу  где-то  за  Нейсе.  Вольцов,  Феттер  и  Хольт
отправились  на  поиски.  Свой  взвод  они  нашли  западней  Бауцена  —
он  охранял  противотанковое  заграждение.
 Хольт  почти  уже  не  помнил  Венерта.  Лейтенант  не  утратил  ни
былой  выправки,  ни  былого  лоска,  и  складка  на  брюках  была  все  так
же  остра,  разве  что  появилась  какая-то  нервозность  —  уж  слишком
часто  он  поправлял  то  фуражку,  то  портупею...  Вольцов  щелкнул
каблуками.
 Проезд  через  противотанковое  заграждение  был  еще  открыт.
К  близлежащему  лесу  и  далее,  к  гряде  холмов,  тянулась  система
окопов  с  дзотами  и  траншеями.  В  леске  стоял  барак.  Солдаты  посто¬
янно  находились  в  дзотах  и  окопах.  Круглые  сутки  у  заграждения
дежурили  парные  часовые.  День  и  ночь  с  востока  на  запад  по  шоссе
устремлялся  бесконечный  поток  беженцев:  старики,  женщины,  дети,
отходящие  штабы,  спасающиеся  бегством  деятели  национал-социа¬
листской  партии.  Посты  проверяли  документы,  а  через  два  кило¬
метра  стояла  команда  полевой  жандармерии.
 Ревецкого  с  ротой  выздоравливающих  отправили  на  фронт.  Бек
теперь  командовал  первым  отделением,  но  уже  не  кричал  и  не  буйст¬
вовал,  разговаривал  по-приятельски.  Командиром  второго  отделения
поставили  Вольцова.  Началось  бурное  таяние  снегов,  наступала  вес¬
на.  Окопы  залило,  солдаты  месили  ногами  жидкую  грязь.  Подвоз
продовольствия  прекратился,  люди*  недоедали.
 Как-то  вечером  часовые  вызвали  Вольцова  —  его  отделение  стоя¬
ло  в  карауле.  На  шоссе  остановился  большой  открытый  «мерседес»
с  включенными  фарами.  В  ярком  свете,  широко  расставив  ноги,  авто¬
мат  на  изготовку,  стоял  Феттер.  Второй  часовой  обходил  машину
сзади.  Водитель,  откинувшись  на  спинку  сиденья,  курил.  Трое  офи¬
церов  —  один  подполковник  и  два  майора  —  в  один  голос,  грассируя,
выражали  свое  возмущение.  Один  из  майоров,  длинный,  худой  чело¬
век  в  никелированных  очках  на  ХИЩН9М  носу,  стоял  в  машине  рядом
с  шофером,  наклонившись  вперед  над  ветровым  стеклом.  Вольцов
отдал  честь.
 —  Господин  майор?
 Феттер,  почесывая  свободной  рукой  затылок,  нахально  крикнул:
 —  У  них  документов  нет.  Драпают!
 Теперь  разорался  и  подполковник.  Но  тут  подошел  Венерт.
 —  Наконец-то,  лейтенант!
 Майор  рывком  открыл  дверцу.  Лейтенант  Венерт,  остановившись
в  полосе  яркого  света,  приветствовал  офицеров.  Майор  принялся  ему
что-то  внушать.  Вольцов  с  недоверием  следил  за  ними.  Подполков¬
ник  подкреплял  свои  слова  жестами,  затем,  удовлетворенный,  сел  в
машину.  Венерт  "приказал:
 24  Д.  Нолль
 369

—  Пропустить!
 Вольцов  помедлил,  но  в  конце  концов,  отступив  на  шаг,  освободил
дорогу.  Феттер  тоже  отошел  на  обочину  и  перекинул  автомат  за  спи¬
ну.  Мотор  взревел,  и  «мерседес»  умчался.  Венерт,  ни  слова  не  говоря,
зашагал  к  бараку.  Позднее  он  сказал  примирительно:
 —  Вольцов,  в  таких  случаях  положено...
 Но  Вольцов  резко  оборвал  своего  начальника:
 —  Держу  пари,  что  эти  три  господинчика  драпанули.
 Венерт  как  бы  не  заметил  вызывающего  тона  Вольцова.
 —  Обстановка  может  потребовать,  чтобы  офицер,  как  наиболее
ценный  человек  в  части,  сберег  себя...
 —  Обстановка!  —  фыркнул  Вольцов.—  Обстановка  требует  борь¬
бы  до  последнего  человека!
 —  Возьмите  себя  в  руки,  унтер-офицер  Вольцов!
 —  Взять  себя  в  руки?  Знаете,  что  я  возьму,  господин  лейтенант?
Веревку!  И  если  еще  раз  увижу,  как  кто-нибудь  драйает,  я  собствен¬
ными  руками  вздерну  подлеца  на  первом  же  фонаре!  Пули  мне  на  него
будет  жалко!  —  С  этими  словами  он  подошел  к  двери  и  крикнул:—
Я  придерживаюсь  приказа  фюрера  —  драться  до  последней  капли
крови!  У  меня  не  было  доказательств,  не  то  достаточно  мне  было
кивнуть  Феттеру  —  он  у  нас  отчаянный  на  такие  дела,  господин  лей¬
тенант...  Нам  ничего  не  стоит  с  позором  отправить  кого  угодно  на  тот
свет.
 И  он  ушел,  хлопнув  дверью.
 Хольт  вышел  из  барака.  Спустился  в  траншею.  Под  ногами  тре¬
щал  лед.  Грязь  затвердела.  В  конце  хода  он  увидел  Петера  Визе:
завернувшись  в  сырое  одеяло  и  натянув  сверху  плащ-палатку,  он
сидел,  откинув  голову  к  стенке  окопа.  Хольт  молча  сел  рядом.  В  жи¬
воте  у  него  бурчало  от  голода.
 —  Вот  возьму  сейчас  и  сожру  НЗ.
 —  Лейтенант  запретил,—  сказал  Визе.  Но  Хольт  уже  принялся
жевать.
 —  И  тебе  бы  надо  поесть,  а  то  на  мертвеца  стал  похож,—  ска¬
зал  он  и  сразу  об  этом  пожалел.
 Визе  улыбнулся  немного  грустно.
 —  Я  часто  думаю  об  одной  книге,—  сказал  он,—  Виктора  Гюго...
«Человек  подвластен  тирану...—  говорит  в  ней  бывший  член  кон¬
вента,—  и  тиран  этот  —  невежество».
 —  Потому  ты  так  и  старался  в  школе?  —  спросил  Хольт.
 Визе  немного  подвинулся  и  поплотнее  натянул  плащ-палатку.
 —  По  правде  говоря  —  потому,  что  очень  многое  на  свете  меня
возмущало...  и  я  надеялся...  что  можно...  «Человек  должен  быть
подвластен  одному  лишь  Знанию!..»—«И  Совести!»—поправляют
его.  И  тут  член  конвента  говорит:  «Это  одно  и  то  же!»  Понимаешь,
он  считает,  что  Знание  и  Совесть  —  одно  и  то  же!
 —  Ну,  тогда  мы  —  люди,  лишенные  всякой  совести,—  серьезно
сказал  Хольт,  и  у  него  почему-то  сжалось  сердце.  Но  ведь...—  А
Кнак!  —  воскликнул  он  вдруг.—  Тот  всегда  предостерегал  нас:  не  пе¬
 370

реоценивайте  науку.  Офранцузитесь!  Нордическому  человеку  свой¬
ственно  соотноситься  с  бесконечным...
 Визе  сказал:
 —  Да...  но...  Я  знаю,  куда  приводит  отрицание  меры...  Во  вся¬
ком  случае  —  в  музыке.  В  музыке  это  ведет  к  Вагнеру.  Ведет,  можно
сказать,  в  Ничто.  Да,  да,  в  Ничто.
 —  Потому-то  у  германцев  все  и  кончается  гибелью,—  сказал
Хольт.—  Еще  в  сПесне  о  Нибелунгах»  говорится,  что  радость  за¬
вершается  горем...—  Хольт  не  верил  тому,  что  говорил.  Он  думал:
все  фальшь  и  ложь!
 Вот  если  представить  себе:  война  кончилась,  мы  выжили  —  при¬
дется  все  начинать  с  самого  начала,  переучиваться,  искать,  расспра¬
шивать...
 —  Брось  ты,  Петер,  философствовать!  Теперь  главное  —  твер¬
дость!  —  Хольт  натянул  на  себя  одеяло  и  попытался  уснуть.  И  снова
он  подумал:  топчешься  в  темноте...  с  завязанными  глазами!..
 На  следующее  утро  Венерт  с  Беком  уехали  в  тыл,  чтобы  до¬
биться  наконец  подвоза  продовольствия.  За  старшего  он  оставил
Вольцова.  Движение  на  шоссе  все  усиливалось.
 —  Пойду  прилягу  на  часок,—  сказал  Вольцов.
 Хольт  стоял  с  Феттером  у  заграждения.  Он  курил,  бездумно
глядя  на  восток,  где  шоссе  терялось  в  утренней  дымке.
 Феттер  спросил:
 —  Видишь?  Вон  там,  вдали?
 Теперь  увидел  и  Хольт:  словно  огромный  серый  червь,  извиваясь,
медленно  полз  по  шоссе.  Порой  ветер  доносил  оттуда  слабые  хлоп¬
ки.
 —  Похоже  на  щелканье  кнута,—  сказал  Феттер.
 —  Похоже  на  пистолетные  выстрелы,—  сказал  Хольт.
 Часовые  у  заграждения  застыли  на  своих  местах.
 —  Колонна  какая-то!  Чудно!  А  как  медленно  движется!..
 Подкатил  автомобиль,  в  нем  толстый  штатский  и  три  женщины.
 Хольт  проверил  документы.  Занятие  —  руководитель  предприятия.
 —  Скажите,—  спросил  он,—  вы  только  что  обогнали  колонну...
 —  Мы  не  видели,  ничего  не  видели...—  закричала  одна  из  жен¬
щин.  Толстый  мужчина  за  рулем  дал  газ.
 Серая  процессия  приблизилась,  теперь  уже  можно  было  раз¬
личить  отдельные  группы.  Каждые  две-три  минуты  воздух  рассекал
револьверный  выстрел.  У  заграждения  сменились  часовые.  Вместе  с
новой  сменой  на  пост  заступил  и  Петер  Визе.  Под  тяжелой  каской  —
бледное  от  бессонной  ночи  лицо;  карабин,  который  он  и  всегда-то  с
трудом  таскал,  висит  косо,  и  это  придает  всей  фигуре  жалкий  вид.
 —  Не  выспался?  —  спросил  Хольт.
 Но  от  Визе  никто  никогда  не  слышал  жалоб.  Хольт  опять  посмот¬
рел  на  восток.  Серая  колонна  медленно  подползла,  стала  проходить
через  заграждение...  Впереди  эсэсовцы  с  автоматами,  за  голенищами
ручные  гранаты,  слева  и  справа  от  колонны  тоже  эсэсовцы  —  на  жи¬
воте  открытая  кобура,  лица  тупые,  равнодушные,  настороженные...
 24'
 371

Медленно  движется  длинная  серая  процессия:  живые  скелеты,  на
которых  болтается  полосатая  лагерная  одежда...  обтянутые  кожей
череда  на  иссохшей  шее...  голые,  досиня  обмороженные  логи  в  де¬
ревянных  башмаках...  Шествие  призраков  и  тем  не  менее  —  реаль¬
ность!..  Они  тащатся,  смертельно  измученные,  согнувшись,  волокут  за
веревки  тяжело  груженные  повозки,  спотыкаются,  поддерживают
друг  друга...  и  в  воздухе  дрожит  стон,  веет  смертью  и  тленом...
 —  Это...  это  концлагерь!  —  прошептал  Феттер  возбужденно.—
Каторжники,  всякие  недочеловеки,  коммунисты!
 Один  из  живых  скелетов  пошатнулся  н  упал.  Он  лежал  ничком
в  жидкой  дорожной  грязи.  На  полосатой  куртке  Хольт  заметил  пе¬
ревернутый  красный  треугольник...  Идущие  сзади  топчутся,  потом
беспомощно  переступают  через  товарища.  Эсэсовец  остановился  и
ткнул  его  сапогом  —  не  сильно,  нет,  а  лишь  проверки  ради.  Человек
в  полосатой  куртке  с  трудом  приподнял  голову,  подтянул  под  себя
ногу  и  так  и  остался  лежать.  Лицо  эсэсовца  было  все  так  же  равно¬
душно.  Руны  поблескивали  на  петлицах.  Он  наклонился,  схватил
упавшего  за  руку,  без  труда  оттащил  его  на  обочину  и  столкнул  в
канаву.  Достал  пистолет.  Выстрел.
 И  в  тот  же  миг  в  воздухе  повис  тонкий  пронзительный  крик.
Петер  Визе  уронил  карабин  и,  по-детски  подняв  кулаки,  кинулся
на  эсэсовца.  Сильный  удар  отшвырнул  его,  но  Визе  удержался  на
ногах  и  снова  наскочил  на  охранника,  молотя  его  слабенькими  свои¬
ми  кулаками.  Фуражка  с  рунами  и  черепом  над  козырьком  покати¬
лась  в  грязь...  С  силой  отчаяния  Визе  вцепился  в  эсэсовца.  Тот  ударил
его  пистолетом  в  лицо,  оттолкнул,  выстрелил.
 Петер  Визе  лежал  посреди  шоссе;  люди  в  полосатом,  робко  сту¬
пая,  спешили  мимо.  Хольт  нагнулся,  повернул  Визе  на  спину  и  заг¬
лянул  ему  в  лицо,  изуродованное  ударом  пистолета.  Пуля  попало
в  шею.
 —  Петер!  —  прошептал  он.—  Друг!..  Визе!
 Несколько  эсэсовцев  вернулись  по  шоссе  к  заграждению.
 —  Вот,  обершарфюрер,  он  .  лежит  на  том  же  самом  месте...
 Хольт  не  обернулся.  Эсэсовцы  исчезли  за  поворотом  в  лесу.
 Серое  шествие  уже  миновало  заграждение.
 Вольцов  выругался.  Закурил.
 —  Визе  всегда  был  сумасшедшим.  Какое  ему  дело  до  этих
каторжников?
 Феттер  добавил:
 —  Все  от  учености!
 Солдаты  подобрали  убитых  заключенных  и  снесли  в  одно  место.
Семь  трупов.  Вернулся  лейтенант  Венерт  и,  уединившись  с  Вольцо-
вом,  выслушал  его  рапорт.  Тем  временем  солдаты  вырыли  большую
могилу.  Никто  не  пожалел  Визе.  Венерт  приказал:
 —  Закопать  его  вместе  с  преступниками!
 Хольт  подошел  к  яме.  До  чего  же  гнусно,  что  я  стою  и  спокойно
смотрю,  как  они  его  зарывают.  Я  должен  был  бы  лежать  рядом  и
еще  несколько  эсэсовцев  вместе  со  мной.  Это  был  бы  выход.
 372

Он  подумал:  а  теперь  у  меня  не  осталось  никакого  выхода.
 —  Закапывай!  —  приказал  Вольцов.
 Хольт  спросил:
 —  Что  сталось  с  нашими  идеалами,  Гильберт?  Ведь  мы  хо¬
тели  бороться  за  справедливость!  Ты  сам  когда-то  избил  Мейснера
до  полусмерти,  потому  что  тебя  возмутила  несправедливость.
 —  Ребячество!  —  ответил  Вольцов.—  Глупые  мальчишки!
 —  А  теперь?  Теперь  мы  кто?
 —  Солдаты.
 —  Солдаты...—  повторил  Хольт.
 —  Хватит  болтать!  —  воскликнул  Вольцов.—  Возьми  себя  в  руки!
Этот  недотепа  со  всеми  своими  потрохами  того  не  стоит,  чтобы  из-
за  него  такой  парень,  как  ты,  скисал!
 Такой  парень,  как  я!  —  подумал  Хольт.
 Ком  земли  упал  Визе  на  голову,  следующая  лопатка  земли
погребла  изуродованное  детское  лицо.  Прощай,  Петер!  Не  поминай
лихом!
 Хольт  отошел.
 Он  подумал:  из  всех  нас  единственный  герой  —  Визе!  Бьешь  по
танкам,  бросаешься  в  рукопашную  —  с  отчаяния.  В  тихий  городок
у  реки  мне  нельзя  больше  показываться.  Как  взгляну  я  в  глаза  ро¬
дителям  Петера?  Ведь  я  все  видел  и  молчал!  Как  покажусь  Гундель?
Я  же  знаю,  что  ее  отец  такой  же,  как  эти  люди  в  полосатых  куртках.
А  я  и  пальцем  не  шевельнул,  стоял  и  смотрел.  Теперь  нет  у  меня
больше  выбора!
 Найти  воображаемую  точку,  впиться  в  нее  глазами...  и...  вперед,
шагом  марш!
 12
 Подразделение  фольксштурма  сменило  учебный  взвод,  заняло
окопы,  выставило  караульных  у  противотанкового  заграждения.
Свой  взвод  Венерт  переправил  по  железной  дороге  в  район  Лейп¬
цига,  где  стояла  расквартированная  в  нескольких  деревнях  штабная
рота.  Здесь  должны  были  продолжить  обучение,  но  Венерт  облю¬
бовал  себе  квартиру  в  соседней  деревне,  во  взводе  не  показывался,
и  солдаты  целыми  днями  слонялись  без  дела.  Унтер-офицер  Бек  с
утра  до  ночи  торчал  в  трактире  и  раскладывал  пасьянсы.  Бразды
правления  захватил  Вольцов.
 —  Два-три  дня  безделья  —  и  взвод  будет  небоеспособен!  —  воз¬
мущался  он.—  Сволочи,  они  уже  списывают  расписание  поездов,
думают,  как  бы  поскорей  домой  добраться.
 Со  времени  смерти  Визе  Хольт  словно  погас,  ничем  не  интересо¬
вался,  безвольно  плыл  по  течению.  Он  умышленно  не  слушал  из¬
вестий.  А  газеты  в  деревню  не  доходили.  На  пасху  Вольцов*  побывал
в  роте.  Вернувшись,  он  отвел  Хольта  в  сторону.
 —  Нас  посылают  в  бой.  И  пора!
 Он  собрал  взвод.  «Даю  вам  час  на  сборы!»  Бек  скривил  лицо,
будто  глотнул  уксусу.
 373

В  трактире  Вольцов  подсел  к  Хольту.
 —  Бургкерт  здесь.  Русские  стоят  на  Одере  и  Нейсе.  Американцы
прорвали  фронт  в  нескольких  местах.  Рурская  область  окружена.
Танковые  дозоры  подходят  к  Фульде  и  Везеру.  Упоминают  Оснабрюк,
Марбург,  Гисен...  Да,  пора  нам  ударить  как  следует!
 Хольт  молчал.
 На  дворе  дожидались  два  грузовика.  Венерт  остался  в  соседней
деревне  с  ротой.
 —  Хотел  бы  я  знать,  почему  он  не  с  нами?  —  ворчал  Вольцов.
 Они  ехали  на  запад.  Ночью  добрались  до  уединенного  загород¬
ного  ресторана  в  лесу.  Здесь  все  было  забито  солдатами.  Ходили
самые  невероятные  слухи.
 —  Говорят,  танков  нагнали  видимо-невидимо,—  рассказывал
Феттер.—  Переходим  в  контрнаступление,  да  еще  какое!
 Вольцов  уткнулся  в  карту.
 —  Вот  Кассель.  А  мы,  значит,  несколько  южнее.  Река,  которую  мы
только  что  переезжали,  была  Фульда!—  Он  поднял  голову.
 И  правда,  всюду  стояли  уже  заправленные  горючим,  готовые  к
бою  танки.  Танк  III  с  50-миллиметровой  пушкой  и  несколько  перево¬
оруженных  машин  с  75-миллиметровыми  короткоствольными  пуш¬
ками.
 При  распределении  они  попали  в  разные  экипажи:  Вольцова  наз¬
начили  командиром  танка,  Хольта  —  радистом.  Машины  были  не¬
большие,  тесные,  три  роты  —  сорок  танков.  Экипажи  выстроились
на  перекличку.  Было  еще  темно.  Откуда-то  появился  вдруг  лейте¬
нант  Венерт,  теперь  уже  в  качестве  командира  роты.
 Одна  из  машин  направила  яркий  свет  фар  на  однорукого  офи¬
цера.  Капитан  Вебер!  Говорили,  что  он  безрассудно  храбр  и,  не  ко¬
леблясь,  погонит  на  смерть  своего  последнего  солдата.  Он  выкрики¬
вал  хриплым  пронзительным  голосом:
 —  Немцы-танкисты!  Фюрер  призывает  вас  к  новым  битвам,  в
которых  вы  должны  проявить  былую  силу  духа.  Где  бы  ни  сражались
немецкие  танкисты,  они  сражались  до  победы.  Где  бы...
 Мысли  Хольта  витали  где-то  далеко.  С  тех  пор  как  я  выписался
из  госпиталя,  я  не  получил  ни  одной  весточки  от  Гундель.  Он  часто,
как  бы  спасаясь,  думал  теперь  о  Гундель,  но  мысли  эти  не  прино¬
сили  успокоения  —  напротив,  порождали  новую  тревогу.  Забрезжил
рассвет.
 —  Нашему  фюреру  троекратное...
 —  Ура!  Ура!  Ура!
 —  По  машинам!
 Водители  прогрели  моторы.  Батальон  тронулся.  Механик  в  танке
Хольта,  пожилой,  усталый  человек,  сказал  по  внутреннему  перего¬
ворному  устройству:
 —  Покажутся  самолеты  —  дай  знать,  чтобы  я  выскочить  успел.
Хольт  сидел  на  корме.  Приказ  гласил:  пулеметы  радистов  снять
и  использовать  для  отражения  авиации.  Хольт  так  и  сделал  и  дер¬
жал  пулемет  на  коленях.  Все  шоссе  было  покрыто  жидкой  грязью.
 374

Сперва  они  ехали  на  запад,  потом  повернули  на  юго-запад.  Рассвело.
День  выдался  ясный,  безоблачный.
 Высоко  в  небе  показалось  звено  истребителей-бомбардировщи¬
ков.  С  воющими  моторами  они  спикировали  на  шоссе.  Почти  все
танки  сразу  застопорили,  экипажи  бросились  в  лес  слева  от  дороги.
Несколько  машин  свернули  вправо,  в  открытое  поле  и  стали  там  пет¬
лять  по  пашне.  Хольт  швырнул  пулемет  в  грязь,  подбежал  к  опушке
и  плашмя  упал  в  кусты.  В  поле,  на  шоссе  —  всюду  взлетали  в  воз¬
дух  заправленные  до  отказа  машины;  при  первом  заходе  самолетов  —
три,  при  втором  —  четыре;  а  вот  уже  в  небе  показалось  новое  звено
истребителей-бомбардировщиков.  Зашипели  ракеты.  Горячий  бензин
разлился  по  асфальту.  Один  налет  следовал  за  другим,  по  ним  стре¬
ляли,  как  в  тире.
 Хольт  заполз  поглубже  в  лес.  Там  он  натолкнулся  на  Вольцова
и  Феттера.  Низко  над  полем  пронесся  с  приглушенным  мотором
«мустанг»,  выбрал  себе  еще  не  поврежденную  машину,  расстрелял
ее  из  бортовых  пушек  и  круто  потянул  вверх.  Танк  взорвался.  Нако¬
нец-то  гул  моторов  затих.  В  пылающих  машинах  рвались  снаряды.
 —  Собирайсь!  —  крикнул  кто-то  в  лесу.
 Среди  пылавших  ярким  огнем  танков  стояло  около  дюжины  не¬
поврежденных  машин.  Танк  Хольта  почти  не  пострадал.  Оставшие¬
ся  не  у  дел  экипажи  взобрались  на  броню.  Водитель  взмолился:
 —  Как  вернутся...  сразу  крикни!
 И  они  вернулись,  едва  только  колонна,  пройдя  два-три  кило¬
метра,  очутилась  в  поле.  На  этот  раз  истребители-бомбардировщики
сразу  погнались  за  разбегавшимися  танкистами.  Хольт,  спасая
жизнь,  бежал  что  было  сил  и  достиг  леса.
 Ракетами,  бортовыми  пушками  и  бомбами  самолеты  атаковали
танки  и  не  убрались,  пока  не  разворотили  последнюю  машину.
 Остатки  батальона,  около  пятидесяти  плохо  вооруженных  людей,
пешим  порядком  двинулись  дальше.
 —  Убитых  не  так  много,  большинство  разбежалось,—  со  злостью
проворчал  Вольцов.
 До  полудня  шли  без  остановки.  Небо  постепенно  заволокло  ту¬
чами.  Добрались  до  какой-то  деревни.  На  всех  домах  висели  белые
флаги.  Капитан  Вебер  бушевал.
 —  Сорвать  тряпки!
 Вольцов,  Хольт  и  Феттер  обходили  дворы.
 —  Есть  тут  еще  войска  поблизости?
 Крестьянин  ткнул  большим  пальцем  через  плечо.
 —  Там  зенитная  батарея  стоит.  Только  разбомбили  ее  всю.
 Они  разговорились  с  владельцем  бензозаправочной  станции.  Тол¬
стый  краснощекий  человек  возбужденно  шептал:
 —  Уходили  бы  скорей!  Каждую  минуту  могут  нагрянуть  танки!
 Вольцов  прикрикнул  на  него.  Облазив  всю  ремонтную  мастерс¬
кую,  он  остановился  перед  запертым  гаражом.
 —  Открыть!  —  В  гараже  стоял  небольшой  грузовичок.—  Маши¬
на  реквизировала!
 375

Феттер  сбегал  за  людьми.  Толстяк  чуть  не  плакал.
 —  Вы...  обрекаете  меня...  на  голодную  смерть!
 Вольцов  приказал:
 —  Феттер,  выпиши  ему  квитанцию!  Порядок  есть  порядок.
 Феттер,  пристроившись  на  помпе,  вывел  своим  прямым  учени¬
ческим  почерком:  «Настоящим  подтверждаю  реквизицию  одной  гру¬
зовой  машины  для  военных  целей;  Подпись:  Феттер,  рядовой.  5  апре¬
ля  1945  года».  Толстяк  швырнул  ему  бумажку  под  ноги.  Грузовичок
подкатил  к  трактиру,  где  остальные  танкисты  расположились  на
привал.  Началась  грызня  из-за  мест  в  кузове.  Капитан  Вебер  прика¬
зал:
 —  Вольцов!  Поведете  оставшихся  людей  в  направлении  Хейли-
генштадт  —  Мюльгаузен.  Мы  выезжаем  вперед.
 Грузовик  уехал.  Вольцов  остался  с  тридцатью  рядовыми  —  в  ос¬
новном  солдатами  старших  возрастов;  лишь  несколько  человек  было
из  учебного  взвода.  Он  посовещался  с  Феттером.  Феттер  заявил:
 —  Дайте  сперва  поесть  чего-нибудь,  а  так  всякая  охота  вое¬
вать  пропадет!
 Вольцов  отпустил  его  на  час.  Феттер  рывком  открыл  дверь  в  трак¬
тир.  Там  сразу  поднялся  крик.  Хозяин,  ругаясь,  вертел  вилами  перед
носом  Феттера.  Тот  цыкнул  на  него:
 —  Говорят,  ты  первый  простыню  вывесил!  У,  каторжник!
 Хольт  устало  опустился  на  скамью  перед  трактиром.  Весь  этот
 крик  позади  был  ему  безразличен.  Все  ему  было  безразлично.  Воль¬
цов  приказал  построиться.  В  первой  шеренге  кто-то  сказал:
 —  Пора  бы  кончать!
 —  Кто  вздумает  смыться  —  тот  дезертир,—  пригрозил  Воль¬
цов.—  А  дезертиров  я  вешаю  собственноручно.
 Никто  ему  не  стал  возражать,  но  никто  и  не  поддакнул.
 Вольцов  подсел  к  Хольту  на  скамью  и  взглянул  на  небо.  Све¬
тившее  сквозь  облака  солнце  спускалось  к  горизонту.  Феттер  вышел
из  трактира,  роздал  копченую  колбасу  и  сказал:
 —  Я  там  в  прачечной  макароны  поставил  варить.
 Вольцов  настороженно  прислушивался.  Вдруг  он  вскочил.
 Теперь  и  все  услышали  звонкий  лязг  танковых  гусениц,  гул
 моторов...  Танки  быстро  приближались.  Феттер,  ругаясь,  выскочил
из  двери  трактира,  схватил  каску,  автомат.
 —  Напра-а-во!
 Вольцов  повел  свою  команду  из  деревни.
 Они  долго  шагали  по  деревне,  растянувшейся  вдоль  шоссе.  Ког¬
да  прошли  последние  дома,  гул  моторов  был  уже  так  близок,  что
солдат  охватила  паника  и  они  бросились  врассыпную.
 Дорога  шла  на  север.  Слева,  на  запад  до  самого  горизонта
тянулось  залежное  поле,  солнце  заходило,  и  сквозь  завесу  туч  про¬
рывались  яркие  снопы  оранжево-красных  лучей.  Разбросанные  вдали
островки  кустов  и  светлая  березовая  рощица  за  ними  казались  на¬
дежным  убежищем.  Туда-то,  не  ожидая  приказа,  в  беспорядке  бро¬
силась  вся  команда.  А  справа  от  дороги,  постепенно  поднимаясь  к
 376

лесистым  горам  на  востоке,  темнела  пашня  —  над  ней  уже  спускался
сумрак.
 Вольцов  крикнул:
 —  Стой!  Нельзя  туда!  —  Он  сориентировался  и  заорал.—  Напра¬
во  надо!
 Но  никто  его  не  послушался.  Лишь  группка  отставших  сол¬
дат  повернула  обратно  на  шоссе.  Это  оказались  Феттер  и  четыре
молоденьких  новобранца  в  черной  форме  танкистов.  Вольцов,  ру¬
гаясь,  потащил  Хольта  за  руку  направо.  Остальные  бежали  через
поле  туда,  где  багровел  закат.
 Вольцов  указал  рукой  на  восток,  там  быстро  сгущались  сумерки:
 —  Батарея!
 Но  Хольт  ничего  не  видел,  кроме  серо-лиловой  пашни,  прости¬
равшейся,  казалось,  до  черных  гор  вдали.
 Танки  вынырнули  из  деревни,  покатили  дальше,  вдруг  остано¬
вились,  развернули  башни  на  запад  и  стали  бить  из  пулеметов  и
пушек  по  убегавшим  солдатам,  которые  четко  вырисовывались  на
фоне  ярко  освещенного  горизонта.
 Вольцов,  Феттер,  Хольт  и  четверо  солдат  бежали  по  влажной
пашне  в  сторону  гор.  Оглянувшись,  Хольт  увидел  на  шоссе  длин¬
ную  колонну  боевых  машин,  грозно  черневших  на  фоне  пылавшего
небосвода.  Он  побежал  дальше  и  вскоре  различил  впереди  темные
очертания  каких-то  земляных  сооружений  —  не  то  валов,  не  то  блин¬
дажей.  Вольцов  крикнул:
 —  Зенитная  батарея!
 На  дорогу  выезжало  все  больше  танков.  Оттуда  доносились  пу¬
леметные  очереди.
 Они  добежали  до  развороченной  позиции  батареи  88-миллимет-
ровых  зенитных  орудий.
 —  Самолеты  тут  похозяйничали!  —  заметил  Феттер.
 Одно  орудие  соскочило  с  лафета,  рядом  лежал  убитый  зенитчик.
Всюду  валялись  трупы.  Дальше  на  восток  местность  опускалась
к  песчаному  карьеру,  к  которому  вела  ложбина.  В  этой  ложбине  почти
незаметное  в  тени  широким  щитом  на  запад  стояло  неповрежден¬
ное  орудие.
 Вольцов  крикнул:
 —  Сюда!
 В  карьере  они  увидели  перевернутый  трехосный  грузовик,  ря¬
дом  валялись  корзины  с  патронами,  повсюду  зияли  воронки  от  бомб.
Вольцов  вытащил  патрон  и  закричал:
 —  Бронебойные!  Сорок  первого  года  для  стрельбы  по  наземным
целям!  Хольт  —  заряжающим,  Феттер  —  на  вертикальную  наводку,
я  —*  на  горизонтальную.—  И  он  подтолкнул  Хольта  к  орудию.
 Четверо  новобранцев  подтаскивали  снаряды.  Вольцов  раскри¬
чался:
 —  Хольт,  ты  что,  оглох?..  Заряжай!
 Хольт  с  силой  откинул  затвор,  дослал  патрон,  замок  лязгнул.
Хольт  взялся  за  спусковой  рычаг.
 Только  теперь  он  увидел,  что  на  дороге  у  деревни  стоят  всего  три
танка.  Остальные  ушли  вперед.  Все  три  машины  четкими  силуэтами
 377

выступали  на  фоне  заката,  где  огненный  шар  уже  касался  горизонта
и  как  бы  на  прощанье  озарил  всю  равнину.  Зенитное  орудие  было
скрыто  в  тени.  Феттер,  припав  к  оптическому  прицелу,  крикнул:
 —  Поймал!
 —  Справо  налево...  беглый...  Огонь!  —  раздалась  команда  Воль¬
цова.  Хольт  послушно  нажал  на  спуск.  Грянул  выстрел.  Хольт  как
бы  перенесся  в  прошлое:  тот  же  грохот,  и  душная  волна,  толкнувшая
его,  и  боль  в  незащищенных  ушах,  и  едкий,  режущий  глаза  дым.
Ствол  откатился  назад,  выплюнул  дымящуюся  гильзу  и  снова  пошел
вперед.  Хольт  зарядил.  Все  в  нем  было  пусто,  все  выгорело,  и  делал
он  все  как  автомат.
 Сквозь  звон  в  ушах  он  услышал  голос  Вольцова:
 —  Недолет,  Феттер!..  Беглый...  Огонь!
 Теперь  уже  грохотали  выстрел  за  выстрелом.
 Должно  быть,  танкисты  на  дороге  ничего  не  видели  на  фоне
темного  восточного  небосклона.  В  колонне  зашевелились,  только  ког¬
да  головной  шерман  взорвался  и  зачадил.  Обе  уцелевшие  машины
рванулись  с  места,  отошли  друг  от  друга,  неуклюже  развернулись
вправо  и  покатили  по  пащне  прямо  на  батарею.
 Ствол  опять  откатился  назад,  и,  когда  Хольт  машинально  потя¬
нулся  за  новым  патроном,  он  увидел,  как  впереди  встал  крутящийся
столб  дыма  и  подскочил  огромный  желто-красный  мяч...
 —  Огонь!—  орал  Вольцов.
 Хольт  нажимал  на  спуск,  оба  танка  по-прежнему  ползли  по  ров¬
ной  пашне.  Теперь  и  из  их  пушек  сверкнул  огонь...  Рядом  с  зениткой
на  песчаном  откосе  разорвался  первый  снаряд,  песок  и  раскаленные
осколки  пронеслись  над  орудием.  Хольт  пригнулся.
 —  ...О-гонь!
 Взрывная  волна  упавшей  поблизости  гранаты  чуть  не  сбила
Хольта;  он  вцепился  в  затвор,  схватил  очередной  патрон  и,  уже
нажимая  на  спуск,  увидел,  как  в  ослепительном  столбе  пламени
взлетела  многотонная  башня  танка.  Но  тут  же  новое  попадание
выдернуло  у  него  землю  из-под  ног,  вся  зенитная  установка  заходила
ходуном  —  последний  танк  был  уже  совсем  рядом.  Хольт,  шатаясь,
поднялся... 	(
 —  ...Огонь!
 Менее  чем  в  тридцати  метрах  танк  остановился  с  разбитой  гу¬
сеницей,  пушка  его  выплевывала  белое  пламя,  башенные  пулеметы
брызгали  тонкими  струйками.  Но  вот  по  нему  уже  потекли  огненные  ,
ручьи  вспыхнувшего  бензина...
 —  Огонь!
 Раздался  сильный  взрыв,  и  танк  запылал.
 В  наступившей  тишине  Хольту  стало  жутко.  По  спине  у  него  за¬
бегали  мурашки.  Небо  на  западе  померкло.  Темнело,  пляшущие
языки  пламени  освещали  зенитку.  У  подъемного  механизма  стоял
Феттер,  хлопал  себя  по  ляжкам  и  хо\отал  как  сумасшедший.  Вдруг
он  заверещал:
 —  Мы  победим...  Ей-богу...  Мы  победим!
 Вольцов  поднялся  с  сиденья,  сорвал  каску  и,  дико  сверкая  глаза¬
ми,  крикнул:
 378

—  Всю  роту  раздолбаю...  Всех  раздолбаю!
 Пошатываясь,  Хольт  отошел  в  сторону.  Нагнулся.  Около  снаряд¬
ного  ящика  лежали  два  молодых  солдата.  Осколки  искромсали  их
лица  до  неузнаваемости.
 Они  бежали  в  сторону  гор.  Позади  горели  подбитые  танки.
Дорога  сперва  поднималась,  но  скоро  стала  спускаться  в  долину.
Оба  уцелевших  новобранца  исчезли.  Вольцов  заметил  это,  только
когда  они  вошли  в  деревню,  где  из  всех  окон  были  вывешены  белые
флаги.
 —  Гады!  Свою  шкуру  спасают!  —  ругался  он.
 На  краю  деревни,  у  самого  леса,  стоял  всеми  покинутый  крес¬
тьянский  двор.  Двери  не  заперты.  Они  вошли.
 —  Остаемся.
 Вольцов,  топая,  поднялся  по  деревянной  лестнице  и,  не  снимая
грязных  сапог,  рухнул  на  кровать.  Хольт  заступил  в  караул.  Он  бе¬
гал  взад  и  вперед  между  ивовым  кустарником  и  домом.  Холод  про¬
бирал  его.  Забрезжил  рассвет.  Вдали  послышался  гул  мотора.  Хольт
бросился  в  дом  и  мигом  влетел  на  второй  этаж.
 —  Едут!
 По  деревенской  улице  ехал  автомобиль  —  какая-то  квадратная
крытая  машина  —  ив  нем,  карабины  между  колен,  солдаты  в  круг¬
лых  касках  и  форме  цвета  хаки.  Хольт  через  кухню  проскочил  во  двор.
У  ворот  захлопали  выстрелы.  Вольцов  и  Феттер,  спрятавшись  за  угол
риги,  отстреливались.  Когда  Хольт  добрался  до  леса,  позади  разорва¬
лась  ручная  граната.  Он  оглянулся.  Горела  рига.
 —  Моя  работа!  —  похвастался  Феттер.—  Бросил  в  солому  гра¬
нату!
 Избегая  деревень,  они  шли  на  северо-восток.  Вольцов  то  и  дело
заглядывал  в  карту.  Впереди  снова  гора.  С  гребня  они  увидели  реку,
петляющую  между  холмами.  На  берегу  прилепился  маленький  горо¬
док.  Дорога  вела  к  белому  каменному  мосту.
 Они  осторожно  спустились.  На  мосту,  прислонившись  к  перилам
и  запрокинув  голову,  стоял  какой-то  военный  и  пил  прямо  из  бу¬
тылки.  Поза  незабываемо  знакомая!
 Обер-фельдфебель  Бургкерт  ухмыльнулся.  Он  был  сильно  пьян;
размахивая  бутылкой,  он  приветствовал  их:
 —  А!  Новобранцы!
 Все  вместе  отправились  в  город.
 —  Дивизия  «Шлагетер»',—  бормотал  Бургкерт,  снова  прикла¬
дываясь  к  бутылке.—  Разведка  боем...  Весь  разведотряд  самолеты
к  черту  разбомбили.  Я  опять  машину  достал...
 —  А  войска  тут  есть?  —  спросил  Вольцов.
 —  Есть.  Я!  —  ответил  обер-фельдфебель.
 Феттер  прыснул.
 Бургкерт  продолжал:
 —  Жду,  когда  подойдут  американцы.  Тогда  и  подниму  мост  на
воздух.  Двадцать  фаустпатронов.
 —  А  запал?  —  спросил  Вольцов.
 379

—  Электрический.  Саперы  приладили,  до  того  как  смылись.
Обер-фельдфебель  привел  их  к  вилле;  в  садике  были  вырыты
 окопчики,  из  которых  хорошо  просматривался  мост.  Они  располо¬
жились  в  большой  комнате  первого  этажа.
 —  Народ  озлоблен.  Готов  в  горло  вцепиться  —  но  не  американ¬
цам,—  сказал  Бургкерт.
 Хольт  вышел  пройтись  по  городку.  У  подъездов  группами  стояли
жители.  Повсюду  развевались  белые  флаги.  Он  даже  не  сразу  понял,
что  это  его  присутствие,  его  намерения  вызывают  Ненависть,  прокля¬
тия,  что  это  ему  люди  грозят  кулаками.  Они  правы,  подумал  он.  Узкие
переулки,  деревянные  дома...  Несколько  фаустпатронов  —  и  сгорит
половина  городка!  Но  дальше  мысли  его  не  шли.  Моя  судьба,  их
судьба...  пусть  все  идет  своим  чередом.
 Вернувшись  на  виллу,  Хольт  застал  Бургкерта  спящим  тяжелым
пьяным  сном.  Хольт  лег  на  ковер.
 —  Американцы!  —  закричал  Вольцов.
 Бургкерт  встрепенулся,  выпил,  протянул  флягу  Хольту.  Феттер
и  Вольцов  уже  залегли  в  окопчиках  перед  виллой.  На  противополож¬
ном  берегу  перед  самым  мостом  остановился  шерман.  В  откры¬
том  башенном  люке  стоял  командир  танка  и  рассматривал  в  би¬
нокль  городок.  Вольцов  выложил  перед  собой  фаустпатроны.
 —  Боится!  —  сказал  он.
 Бургкерт  склонился  над  запальным  механизмом.
 Феттер  крикнул:
 —  Внимание...  Он  закрывает  люк!
 Мотор  шермана  взревел.  Лязгая  гусеницами,  первый  танк  въехал
на  мост,  за  ним  второй,  третий...  Бургкерт  замкнул  цепь...  Взрыв
снес  крышу  с  дома,  бурей  налетел  на  садик...  Перед  виллой  остано¬
вился  танк,  Феттер  нырнул  с  фаустпатроном  в  кусты.  Когда  танк
взорвался  от  прямого  попадания,  с  берега  реки  открыли  огонь  по
вилле.
 —  В  город!  —  заорал  Бургкерт.
 Над  подбитым  танком  почти  недвижимо  стоял  огромный  столб
дыма  и  пламени.  С  противоположного  берега  по  городу  били  танко¬
вые  пушки.  Хольт  мчался  по  улице.  Метрах  в  пятидесяти  перед  ним
бежали  Вольцов  и  Бургкерт.  Вдруг  они  обернулись  и  указали  ему  на
что-то  в  переулке.  Когда  Хольт  пересекал  переулок,  он  увидел  перед
собой  корму  американского  танка,  увидел  белую  звезду  на  голубом
поле;  его  обдало  горячими  выхлопными  газами...  Хольт  бросился
наземь.  Взрыв  был  так  силен,  что  его  оглушило.  Но  вот  он  пришел  в
себя.  Рядом  горел  растекавшийся  по  мостовой  бензин.  Хольт  отполз
к  ближайшему  дому.  С  другой  стороны  улицы  Феттер  ударил  вто¬
рым  фаустпатроном.  Взрывная  волна  отбросила  Хольта  к  стене.  Он
поднялся  и,  шатаясь,  побежал  по  тротуару.  Стрельба  умолкла.  Нео¬
жиданно  в  подъезде  он  увидел  Вольцова  и  Бургкерта.  Они  наблюдали
за  улицей  и  мостом.
 —  На,  глотни!  —  сказал  обер-фельдфебель.
 Снова  они  бежали  по  городу.  В  переулке  полыхал  танк.  Феттер
 380

уже  ждал  их  у  городской  окраины  в  маленьком  открытом  вездеходе.
Бургкерт  повел  машину  с  бешеной  скоростью  прямо  по  выбоинам
и  мелким  воронкам.  Позади  остался  горящий  город.  Алкоголь  только
усилил  апатию  Хольта.  Он  сидел  на  заднем  сиденье,  вся  машина  была
забита  бутылками.  Так  оно  и  пойдет,  думал  он.  Будем  подкараули¬
вать  танки,  стрелять  по  танкам,  бежать  от  танков,  снова  подкараули¬
вать  танки...  И  так  без  конца.
 Бургкерт  несся  очертя  голову.
 Вольцов  сказал:
 —  А  ведь  мы  уже  где-то  между  Лейпцигом  и  Альтенбургом.
 По  обеим  сторонам  шоссе  тянулись  поля.  Впереди,  правда  далеко
 еще,  виднелся  лес.
 —  Воздух!  —  крикнул  Феттер.
 Бургкерт  резко  затормозил.  Они  бросились  к  большой  копне.
Обер-фельдфебель  выругался  и  повернул  назад.  Зарывшись  в  солому,
Хольт  видел,  как  он  достал  целую  охапку  бутылок  из  вездехода  и
вдруг  исчез  в  туче  огня  и  земли,  а  истребитель-бомбардировщик
круто  взмыл  вверх.
 Они  стояли  у  горящей  машины.  Бургкерта  отбросило  далеко  в
сторону.  Широко  раскинув  руки,  он  лежал  на  проселке.
 13
 В  деревне  они  наткнулись  на  команду  полевой  жандармерии.
Таких,  как  они,  отбившихся  от  своих  частей,  набралось  человек
сто:  их  посадили  на  грузовики  и  отправили  в  ближайшую  казарму;
здание  было  ярко  освещено,  словно  здесь  никогда  не  объявляли
воздушной  тревоги.  В  казарме  они  встретили  лейтенанта  Венерта.
Он  обрадовался.
 —  Очень  кстати  прибыли!  У  меня  сводная  рота/недостает  млад¬
ших  офицеров.  Ефрейторы  командуют  взводами!  Сейчас  же  примите
взвод,  Вольцрв!
 Взвод  расположился  'в  трех  спальнях,  совсем  зеленые  юнцы,
набранные  отовсюду  —  из  танковых  и  пехотных  училищ;  были  тут
и  досрочно  призванные  подростки  из  лагерей  трудовой  повинности.
В  спальнях  говорили  о  новом  оружии,  о  великом  переломе,  который
вот-вот  должен  наступить  в  ходе  войны.
 На  оружейном  складе  сидел  вдрызг  пьяный  офицер.  Все  брали
там,  что  хотели.  В  вещевой  каптерке  Хольт  наконец  сменил  толстую,
подбитую  ватой  шинель  на  маскировочную  накидку  из  парусины.
Остаток  ночи  и  следующий  день  они  провалялись  в  спальне  на  со¬
ломенных  тюфяках.  Вольцов  раздобыл  газету  и  читал  вслух:
 «Победа  или  смерть!»  —  таков  девиз  народной  войны».  В  сводке
главного  командования  говорилось  о  «боях  местного  значения  на
Восточном  фронте»,  об  «оборонительном  сражении  в  Рурской  облас-
ти»,потом  был  назван  Швейнфурт  и  одновременно  упоминался  Эрфурт.
 —  Тут  сам  черт  не  разберется,—  сказал  Вольцов.—  Не  фронт,
а  сплошь  танковые  клинья...
 Без  конца  обсуждали,  каковы  надежды  на  победу.  Кто-то  при:
 381

нялся  рассказывать  об  уроженке  Аахена  из  Союза  немецких  деву¬
шек,  которая  в  приступе  фанатизма...  американцам...  Хольт  выбежал
из  комнаты.
 Длинный  казарменный  коридор.  Хольт  стоял  у  окна.  На  дворе
при  свете  прожекторов  устанавливали  на  самоходные  лафеты  длин¬
ные  75-миллиметровые  пушки.  Слонявшийся  по  коридору  Вольцов
подошел.
 —  Здесь  была  казарма  истребителей  танков.  Еще  всюду  стоят
самоходные  лафеты  и  тягачи  с  противотанковыми  пушками.  Нет
горючего...  Какая  обида!  Вообще...  все  дезертируют,  все  бегут...
С  тех  пор  как  американцы  перешли  Рейн,  сопротивление  по  существу
прекратилось.  Не  понимаю!  —  И,  хлопнув  Хольта  по  плечу,  доба¬
вил:  —  В  унтер-офицерской  столовой  распивают  последние  запасы
спиртного.
 Они  с  трудом  нашли  свободный  столик.  Вольцов  принес  пива  и
коньяку.  Облокотился,  подпер  подбородок  руками.
 —  Хотел  бы  я  знать,  что  делает  мой  дядюшка.—  Он  выпил.
 Хольт  сидел  молча,  кругом  стоял  пьяный  гомон.
 Ночью  их  подняли  по  тревоге.  Рота  Венерта  выступила.  Лейте¬
нант  отсутствовал.  Вольцов  объяснил:
 —  Он  едет  с  командиром  батальона  и  начальником  штаба.
 —  У  них  грузовик  со  жратвой,—  крикнул  Феттер.
 Шли  целый  день  по  обочине,  растянувшись  чуть  не  на  километр.
Навстречу  попадались  отходящие  части.
 —  Одни  идут  назад,  другие  вперед.  Хотел  бы  я  знать,  что  проис¬
ходит,—  недоумевал  Вольцов.
 Вечером  остановились  в  деревне,  ночевали  в  сараях  и  ригах.
 В  трактире  седела  команда  эсэсовцев.  Вольцов  до  поздней  ночи
играл  с  ними  в  скат.  Наутро  он  заявил:
 —  Парни  первый  сорт!  Кстати,  большинство  из  наших  мест.
Позавчера  они  ночевали  в  лагере  трудовой  повинности  для  девушек.
Представляешь,  что  там  было!  Нарассказали  дурехам  всяких  ужасов
про  негров  и  монголов,  что,  мол,  их  непременно  съедят,  те  на  все  и
согласились...—  Он  рассмеялся.—  Ребята  дожидаются  начальства:
должны  тут  военно-полевой  суд  учредить.—  И  с  удовлетворением
добавил:—  Вот  когда  наконец  возьмутся  за  дезертиров!
 Рота  двинулась  дальше.  После  полудня  их  обстреляли  истреби¬
тели-бомбардировщики.  Но  им  удалось  быстро  укрыться,и  потерь  поч¬
ти  не  было.  Наконец  они  достигли  места  назначения  —  деревни
Грейфенслебен.  На  краю  деревни  стояло  несколько  полевых  ору¬
дий.  Связисты  тянули  телефонную  линию.  В  трактире  Вольцов  устро¬
ил  нечто  вроде  командного  пункта.  Он  один  суетился,  что-то  делал.
Два  других  унтер-офицера,  Бек  и  Винклер,  безучастно  сидели  у  печки.
Поздно  вечером  прибыла  еще  одна  сводная  рота.  Командир,  обер-
фельдфебель,  был  тяжело  ранен.  В  пути  на  роту  налетели  истребите¬
ли-бомбардировщики,  она  сильно  поредела.  Раненых  отправилй  в  со¬
седнюю  деревню  Бухек,  где  разместился  медсанбат.  Когда  связь  с
батальоном  была  налажена,  Вольцов  не  мог  отказать  себе  в  удо¬
вольствии  подробно  разъяснить  обстановку  и  боевое  задание.
 382

Батальон  удерживает  три  населенных  пункта,  деревни  Грейфенс-
лебен  и  Бухек,  а  также  Герштедт,  небольшой  городок  тысяч  в  пять
жителей,  окруженный  фабриками  и  сильно  пострадавший  от  бом¬
бежек.  Магистральное  шоссе  проходит  с  юга  на  север  по  холмистой,
бедной  лесами  местности,  сначала  возле  Грейфенслебена,  затем  мимо
Герштедта,  где  находится  штаб  батальона.  Западнее  Герштедта  ле¬
жит  большое  селение  Бухек.
 —  Мы  входим  в  дивизию  «Кернер»,  во  вновь  сформированную
армию,  и  прикрываем  здесь  ее  южный  фланг.
 Хольт  устало  и  безучастно  слушал  его  разглагольствования.
 —  Ночью  в  Грейфенслебен  прибыли  три  75-миллиметровых  про¬
тивотанковых  орудия  на  самоходных  лафетах.  В  первом  часу  на  юге
стала  явственно  слышна  канонада,  которая,  однако,  вскоре  затихла.
Из  батальона  в  Герштедте,  куда  пристроился  Венерт,  сообщили,
что  с  юга  по  автостраде  Гермсдорф  —  Глаухау  прорвались  танки.
Под  утро  из  батальона  вызвали  роту  в  Герштедт  для  защиты  коман¬
дного  пункта,  как  было  сказано.
 —  А  кто  же  здесь  останется?  —  спросил  Вольцов.
 Прибывшая  после  них  сводная  рота  лишилась  командира  и  состо¬
яла  из  полуобученных  новобранцев,  курсантов  специальных  военных
училищ.
 —  Как  их  тут  бросить  одних!  Бек,  ты  остаешься  здесь!
 Вольцов  переговорил  по  телефону  с  начальником  штаба  баталь¬
она.  Положив  трубку,  он  пожаловался  Хольту:
 —  У  меня  такое  впечатление,  что  им  это  все  глубоко  безразлично.
 Перед  домом  уже  выстроилась  готовая  к  маршу  рота.  Сникший
 и  безучастный  ко  всему  Бек  сидел  в  трактире.  Рота  ушла.
 Часа  через  полтора,  когда  рассвело,  они  увидели  справа,  внизу
в  долине,  светлую  ленту  шоссе,  которое  проходило  в  двух  километрах
от  Герштедта  и  вело  на  север.  По  дороге  из  городка  прямо  на  восток,
в  сторону  шоссе,  шли  две  легковые  машины,  свернули  на  шоссе  и  пом¬
чались  на  север.
 Вольцов  сжал  губы.  Он  шагал  с  Винклером,  Феттером  и  Хольтом  в
голове  колонны.  Крикнув  ефрейтору:  «Примешь  командование!»—
он  схватил  Хольта  за  руку,  побежал  через  луг,  за  ним  Феттер  и  Винк¬
лер.  Спустившись  в  низину,  они  наткнулись  на  широкий  ручей.
Долго  искали  мост,  наконец  нашли.  Задыхаясь,  бежали  по  садам
мимо  вилл.  На  востоке  уже  занималась  заря.  Стрелка  на  углу  улицы
указала  им,  где  находится  командный  пункт  батальона.
 Перед  виллой  стоял  грузовик.  Сюда  со  всех  сторон  сбегались
телефонные  провода.  Подле  грузовика,  загораживая  проход,  в  беспо¬
рядке  громоздились  ящики  с  патронами,  автоматы,  пулеметы  —  це¬
лый  арсенал  оружия  и  боеприпасов,  в  спешке  сброшенных  прямо
на  тротуар.  А  на  машине  из-под  брезента,  как  заметил  Хольт,  вы¬
глядывали  ящики  с  продуктами  —  коньяком,  хлебом,  бидоны  с  повид¬
лом  и  маслом.  Шофер-ефрейтор  стоял  возле  кабинки.  Из  калитки
с  чемоданом  и  перекинутой  через  руку  шинелью  вышел  лейтенант  Ве¬
нерт.  Увидел  Вольцова,  смутился,  но  прошел  мимо  и  поставил  чемо¬
дан  в  кабинку.
 383

Вольцов  подошел  в  Венерту,  левой  рукой  он  взялся  за  затвор
висевшего  на  груди  автомата,  а  правой  отдал  честь.
 —  Вторая  рота...
 Хольт  еще  не  отдышался  от  бега  и  не  все  понимал,  но  то,  что
говорил  Венерт,  он  понял.
 —  Занимайте  подготовленную  позицию.
 —  Где  командир?  —  спросил  Вольцов.
 —  Командир  меняет  командный  пункт,—  небрежно  бросил  Ве¬
нерт,—  а  я...
 —  а  вы  последуете  за  мной  на  КП!
 Хольт  услышал  в  голосе  Вольцова  угрозу.
 Венерт  побледнел.  Его  голубые  глаза  впились  в  Вольцова.  Ух¬
ватившись  за  дверцу  машины  и  ступив  на  подножку,  он  резко  ко¬
мандирским  тоном  закричал:
 —  Вы  забыли,  что  разговариваете  с  офицером!  Да  как  вы  смеете!
 —  Феттер,—  приказал  Вольцов,—  отбери  у  водителя  ключи!
 Феттер,  повинуясь,  как  хорошо  натасканная  овчарка,  отпихнул
 лейтенанта  и  залез  в  кабину.  Хольт  слышал,  как  он  пригрозил:
«А  ну,  живо,  не  то...»—  Шофер  вылез  и  на  вопросительный  взгляд
Венерта  только  пожал  плечами.  Он  отошел  на  несколько  шагов  и
выжидающе  остановился.
 Венерт  хорохорился.
 —  Вы  с  ума  сошли!  Я  приказываю  вам...
 Вольцов  весь  трясся  от  злобы.
 —  Командир  удрал!  И  ты  туда  же,  трусливая  сука!  Да  еще  прих¬
ватил  грузовик  с  продовольствием  для  роты.  Я  тебе  покажу,  как  де¬
зертировать,  подлец!  —  орал  он.—  На  фонарный  столб  всякого,  кто
вздумает  драпать!
 Венерт  потянулся  к  кобуре,  но  Феттер  по  знаку  Вольцова  схва¬
тил  его  сзади  за  пояс  и  вырвал  оружие.  У  Венерта  сразу  пропал
весь  гонор.  Он  посмотрел  на  Винклера  в  надежде,  что  тот  заступится.
Винклер  не  шевельнулся,  он  стоял  бледный  как  полотно.
 —  Я  отстраняю  вас  от  командования  и  беру  под  стражу,—
воскликнул  Вольцов.—  Феттер,  сорви  с  него  погоны!
 Феттер  так  рьяно  сдирал  серебряные  погоны,  что  Венерт  едва
на  ногах  удержался.  Подталкивая,  они  повели  его  через  сад  в  дом.
Командный  пункт  помещался  в  подвале,  в  просторной,  опрятной  пра¬
чечной.  Большой,  сколоченный  из  толстых  досок  стол  устилали  кар¬
ты.  На  скамейке  стояли  телефоны,  рация  и  радиоприемник,  к  окну
была  придвинута  походная  кровать.  Одна  дверь  вела  в  сад,  другая
в  коридор}  и  чулан  с  углем.  *
 Венерт,  очень  бледный,  стоял  у  двери,  он  еще  раз  попытался  про¬
тестовать.
 —  Вы  за  это  ответите!  Винклер,  вы  тоже  попадете  под  суд  как
бунтовщик,  если  не...
 Вольцов  подскочил  к  Венерту  и  ударил  его  кулаком  по  лицу.
 Перед  Хольтом  ожила  такая  же  сцена:  Вольцов  на  Скале  Воро¬
на  избивает  Мейснера.
 —  Я  тебе  покажу...  подлец!  —  Вольцов  ударил  еще  раз,  и  голова
Венерта  стукнулась  о  стенку.
 384

Хольт  болезненно  ощутил  этот  удар.
 —  Такого  я  бы  с  радостью  четвертовал,—  сказал  Вольцов.
 —  А  он  ведь  тебя  еще  называл...  трусом  и  бахвалом,—  подзу¬
живал  Феттер.
 Ни  в  одной  из  комнат  подвального  этажа  на  окнах  не  было  реше¬
ток.
 —  Самое  простое  —  пристрелить  его,  Феттер,—  сказал  Воль¬
цов.—  Хотя  постой,  поищи-ка  веревку!
 —  Есть  поискать  веревку,  господин  унтер-офицер!  —  крикнул
феттер  и  повернулся  на  каблуках.
 —  Я  требую  суда!  —  в  смертельном  страхе  кричал  Венерт.—
Я  офицер!  Вы  не  имеете  права!  Винклер,  да  помогите  же  мне!..
Это  немыслимо...  Ради  бога!  —  орал  он  распухшими  губами.—  Не
вешайте!
 Феттер  принес  бельевую  веревку.  Венерт  весь  трясся.
 —  Фюрер  сказал:  кто  боится  пасть  смертью  храбрых,  тот  умрет
позорной  смертью,—  провозгласил  Вольцов.—  Ну  как,  повесим  его,
а?  Винклер?
 Унтер-офицер  Винклер  молчал.  На  лице  его  был  написан  страх.
Но  он  все  же  покачал  головой.  Хольт  ответил:
 —  Нет!
 —  Феттер?  —  продолжал  опрос  Вольцов.
 —  Повесить!  —  крикнул  Феттер.—  Сейчас  же  повесить!  Только
вспомню,  как  ой  нас  гонял...  Повесить,  и  как  можно  быстрее.  Вон  в
саду,  на  той  груше!
 —  Тогда  мне  принимать  решение,—  сказал  Вольцов.  Он  смотрел
на  Венерта  и  намеренно  медлил.
 Венерт  потерял  остатки  самообладания  и,  заикаясь,  молил:
 —  Вольцов...  пощадите!  —  зубы  у  него  стучали.
 Вольцов  долго  раздумывал.
 —  Но  что  же  нам  с  ним  делать,  чтобы  он  не  сбежал?  При
первой  же  возможности  я  отвезу  его  в  полк,  я  хочу,  чтобы  его  при  мне
повесили!
 Венерт  с  облегчением  вздохнул.
 Вольцов  все  еще  раздумывал.  Феттер  подошел  к  нему  и  шепнул
ему  что-то  на  ухо.  Вольцов  ухмыльнулся.
 —  Идет.
 Пока  Феттер  бежал  через  сад  к  грузовику,  Вольцов  объяснил:
 —  Венерта  напоим  до  бесчувствия,  чтоб  не  сбежал!
 Феттер  кружкой  влил  в  рот  безропотно  подчинявшемуся  Венер-
ту  коньяк.  Глаза  Венерта  остекленели.  Феттер  толкнул  его  на  поход¬
ную  кровать  и  поил  до  тех  пор,  пока  лейтенант  не  свалился  мертвецки
пьяный.
 —  Готов!  —  сказал  Вольцов.
 Хольт  вытер  пот  со  лба.
 —  Что  же  теперь  будет...  с  батальоном?—  спросил  унтер-офи¬
цер  Винклер.
 Вольцов  сначала  посмотрел  на  Хольта,  потом  перевел  взгляд  на
Феттера  и  Винклера.
 —  При  любых  обстоятельствах  батальон  выполнит  боевое  за¬
 25  Д.  Ноль
 385

дание.  Батальоном  командую  я.
 Унтер-офицер  Винклер  удивленно  повернулся  к  Вольцову.
 —  Но  ведь  здесь  никто  уже  не  сражается.
 —  Где  командую  я,—  сказал  Вольцов,—  там  будут  сражаться!
А  кто  думает  иначе...—  Он  хлопнул  по  кобуре.  Феттер  стоял  рядом
с  бельевой  веревкой  в  руках.
 Вольцов  подошел  к  столу  и  склонился  над  картой.  Из  приемника
послышался  голос  диктора.  «Ставка  фюрера...  На  востоке  началось
крупное  наступление...»  Вольцов  уставился  на  приемник.  «Прорвав¬
шиеся  танки  противника...  ожесточенное  сопротивление...  Также  за¬
паднее  Эрфурта...  перешел  Заале  между  Иеной  и  Галле...»  И  еще:
«Воззвание  фюрера...»  Обрывки  фраз  едва  доходили  до  сознания
безразличного  ко  всему  Хольта.  «Берлин  останется  немецким  горо¬
дом...  Вена  будет  опять  немецкой...»  Вольцов  в  бешенстве  выключил
аппарат.
 —  У  нас  есть  боевое  задание!  Все  остальное  нас  не  касается!  —
И  он  снова  склонился  над  картой.—  Хольт,  установи  связь  с  полком!
 Хольт  начал  машинально  пробовать  телефоны.  В  Грейфенслебене
ответил  Бек.  Вольцов  сказал:'
 —  Пусть  пришлет  сюда  самоходные  лафеты!
 По  второму  аппарату  ответили  из  Бухека;  какой-то  капитан  меди¬
цинской  службы  кричал,  что  это  безумие  и  надо  кончать.  Истерич¬
ный  голос  дребезжал  в  мембране.
 —  Положи  трубку!  —  прошипел  Вольцов.—  Звони  в  полк!
 Но  связаться  с  полком  не  удалось.  Никто  не  отзывался.
 Все  удрали,  подумал  Хольт.  Венерт  повернулся  на  походной
кровати  и  застонал.
 Вольцов  с  Хольтом,  Феттером  и  Винклером  обошли  весь  городок.
Главная  улица,  маленькая  четырехугольная  рыночная  площадь,  не¬
сколько  узеньких  переулочков  и  вокруг  —  виллы  в  садах.  Центр  го¬
родка  с  рыночной  площадью  представлял  собой  груду  развалин,  все
было  разбомблено  и  сожжено.  К  северо-западу  от  города  виднелись
фабричные  корпуса  и  большой  рабочий  поселок.  Там  всюду  развева¬
лись  белые  флаги.  В  самом  городе  они  не  встретили  ни  одного  штат¬
ского.  И  виллы  на  окраине  были  пусты.
 Они  осмотрели  позиции  к  востоку  от  городка.  Окопы  тянулись
зигзагами  с  юга  на  север  по  окраине  города,  у  самых  границ  садов.
Сводная  рота  уже  заняла  окопы  —  двести  молодых  парней,  но  ни  од¬
ного  командира,  если  не  считать  двух-трех  ефрейторов;  правда,  ору¬
жия  у  них  было  хоть  отбавляй.  Вольцов  насчитал  девять  пулеметов.
Солдаты  сидели  в  окопах,  неестественно  громко  переговариваясь,
и,  должно  быть  чтобы  подбодрить  друг  друга,  делились  самыми  не¬
мыслимыми  слухами.
 —  Господин  унтер-офицер,  правда,  что  прибывает  подкрепление?
 —  Да,—  ответил  Вольцов,—  и  тяжелое  оружие!
 —  Господин  унтер-офицер,  сегодня  ночью  будто  бы  на  Восточном
фронте  ввели  в  действие  новое  оружие...  Русские  бегут...
 —  Как  только  поступит  официальное  сообщение,  я  объявлю  по
батальону,—  ответил  Вольцов.
 386

На  восточной  окраине  городка  пересекавшая  рыночную  пло¬
щадь  главная  улица  спускалась  между  виллами  вниз  к  шоссе.  Феттер
записывал  распоряжения  Вольцова.
 —  Здесь,  справа  и  слева,  установить  по  противотанковой  пушке.
Третью  оттянуть  немного  назад,  в  сады.
 Винклер  остался  в  окопах.  Они  торопливо  возвращались  назад
в  город  по  главной  улице.
 —  В  трех  подвалах  с  запасным  выходом  оборудовать  блиндажи...
Доставить  туда  фаустпатроны!  Сформировать  три  команды  истреби¬
телей  танков.  Один  взвод,  как  резерв,—  в  город.
 От  рыночной  площади  через  узенькую  улочку  они  прошли  на  юж¬
ную  окраину,  где  в  одной  из  вилл  помещался  командный  пункт.
 Зазвонил  телефон.  Хольт  снял  трубку.  Грубый  голос  докладывал,
что  самоходные  лафеты  из  Грейфенслебена  прибыли  в  Бухек.
 —  Все.  цдет  как  по  маслу,—  сказал  Вольцов.
 Он  опять  изучал  карту.  Расставив  ноги  и  опираясь  обеими  рука¬
ми  о  стол,  он,  наклонившись  вперед,  крутил  циркулем,  измерял  рас¬
стояния,  вычислял,  что-то  бормоча  себе  под  нос.
 Хольт  невольно  вспомнил,  как  Вольцов  на  зенитной  батарее  объ¬
яснял  обстановку,  как  в  казарме  решал  тактические  задачи  на
ящике  с  песком...  Он  и  теперь  совершенно  так  же  склонялся  над
картой  и  говорил:
 —  Превосходство  в  тактике...  выгодная  позиция...  развертыва¬
ние...  элемент  неожиданности...
 Куда  это  нас  приведет?—  думал  Хольт...
 И  сколько  еще  можно?..
 К  полудню  в  Герштедт  прибыли  три  самоходных  лафета.
Феттер  доложил,  что  все  распоряжения  выполнены.  Вольцов  еще  раз
осмотрел  жидкую  линию  обороны,  блиндажи  среди  развалин.  Людей
на  такой  участок  явно  не  хватало.  Потом  они  сидели  на  командном
пункте.  Венерт  все  еще  стонал  во  сне.
 Зазвонил  телефон.  Хольт  снял  трубку  —  это  стало  у  него  рефлек¬
торным  движением.  Унтер-офицер  Бек,  потеряв  всякую  выдержку,
в  паническом  страхе  говорил  о  танках.  Сотни  танков...
 —  Они  остановились  на  возвышенности  у  Грейфенслебена,—
повторил  Хольт.
 —  Эти  пройдут  мимо!—  сказал  Вольцов  и  послал  Феттера  к  само¬
ходным  лафетам:—  Скажешь,  если  танки  все  же  вздумают  подняться
сюда,  первые  машины  пропустить  в  город!
 Хольт  думал:  танки.  Сотни  танков!  В  ушах  у  него  все  еще  зву¬
чал  дрожащий  голос  Бека,  а  Вольцов  уже  снова  стоял  у  карты  и  ора¬
торствовал  в  пустом  подвале:
 —  Вряд  ли  они  бросят  против  нас  крупные  танковые  силы...
на  юге  они  прорвались  в  район  Цвикау—Хемниц...  возникает  вопрос...
 Уже  много  дней  Хольт  находился  в  состоянии  прострации;  мозг
его  лишь  слабо  откликался  на  внешние  впечатления.  Но  теперь
Хольт  словно  проснулся,  словно  пришел  в  себя.  Не  голос  ли  это
Вольцова  грубо  и  резко  разрывает  тишину?
 А  Вольцов  все  разглагольствовал:
 25*
 387

—  ...разобью  американцев...  по  всем  правилам  военного  искус¬
ства.
 —  Вольцов!  —  закричал  Хольт,  его  начал  бить  озноб.—  Ведь
каждую  секунду  танки  могут...
 —  Танки?  Торопиться  некуда!  Я  знаю  американскую  тактику.  Мы
их  в  два  счета  разобьем!
 Связной  рывком  распахнул  дверь  и  тупо  уставился  на  спящего
лейтенанта.  Потом  закричал:
 —  Танки!  Тучи  танков!
 Вольцов  схватил  автомат  и  рванул  Хольта  за  плечо:
 —  Пошли!
 Он  вытолкнул  его  из  подвала.
 Хольт  вместе  с  Вольцовом  лежал  в  окопе  неподалеку  от  дороги.
По  шоссе,  внизу  в  долине,  с  лязгом  проходили  танки.  Солдаты  при¬
гнулись  в  окопах.  Вольцов  взглянул  на  Хольта:
 —  Что  я  говорил?  Они  идут  мимо!  —  и  начал  считать  вслух.
Дойдя  до  восьмидесяти,  он  бросил.  По  меньшей  мере  еще  столько  же
танков  катило  мимо.
 Гул  моторов  мало-помалу  затихал.  Переползая  от  куста  к  кусту,
к  ним  пробрался  связной  и  спрыгнул  в  окоп.  Почерк  Феттера:
«В  Грейфенслебене  мотопехота.  Бек  перерезал  телефонный  провод  и
капитулировал».  Вольцов  прочел,  процедил  что-то  сквозь  зубы.
Четверть  часа  спустя  снова  послышался  дязг  танковых  гусениц.
Десять  шерманов  дошли  до  поворота  на  Герштедт  и  свернули  на  до¬
рогу.  Здесь  они  долго  стояли.  Тем  временем  по  шоссе  на  север  прош¬
ла  длинная  вереница  грузовиков  с  пехотой,  затем  тягачи  с  орудия¬
ми,  затем  снова  мотопехота.  Последний  десяток  машин  остановился
рядом  с  шерманами.
 Вольцов  крикнул:
 —  Передать  по  окопам:  танки...  пропустить!
 Десять  шерманов  быстро  двинулись  по  дороге,  достигли  первых
домов  и  прошли  совсем  близко  от  Хольта  и  Вольцова.  Оба  замаски¬
рованных  в  кустах  противотанковых  орудия  открыли  огонь.
 Вольцов  крикнул:
 —  В  город!  Быстро!
 Хольт  нырнул  в  кусты,  пробежал  мимо  ведущего  огонь  само¬
ходного  лафета  и  услышал,  как  в  городе  грохотали  фаустпатроны.
Затем  затарахтели  пулеметы,  в  садах  стали  рваться  снаряды,  лома¬
лись  яблони,  вырванный  с  корнем  цветущий  куст  сирени  проплыл
по  воздуху,  разлетелся  на  части  сарай...  Огонь,  дым.  Земля  дрожала
под  ногами  Хольта,  он  выскочил  на  главную  улицу,  перебрался  через
какие-то  развалины  и,  нырнув  в  подвал,  очутился  в  первом  блиндаже.
Здесь  было  полно  дыма,  за  окном  полыхало  пламя,  четверо  солдат
кричали  все  разом.  Кто-то  сунул  в  руки  Хольту  фаустпатрон.
 Выскочив,  Хольт,  воспринимавший  все  как  во  сне,  увидел  горя¬
щий  танк.  Однако  не  менее  четырех  танков  обстреливали  развалины
осколочными  снарядами.  Хольт  бежал  по  главной  улице.  Слева,
посреди  рыночной  площади,  на  его  глазах  взорвался  шерман...
 388

Справа  горел  подбитый  танк,  но  впереди  него  другой  вел  огонь  по
городу.  Кто-то  бросился  рядом  с  ним  на  мостовую  —  это  был  Воль¬
цов.
 —  Бей  по  нему,  это  последний!
 Хольт  не  трогался  с  места.  Сердце  в  смертельном  страхе  бешено
колотилось.  Потом  это  прошло,  но  он  не  чувствовал  своего  тела,
словно  оно  стало  невесомым.  Внутренний  голос  приказывал  ему:  бей,
это  еще  наилучший  выход.
 Он  поднялся.  Найти  воображаемую.точку,  впиться  в  нее  глазами
и...  вперед,  марш!  Он  побежал  к  шерману,  нацелился  в  маску  ору¬
дия  и  попал;  взрывная  волна  бросила  его  наземь.
 Кругом  все  было  тихо,  только  пламя  потрескивало.  Неподалеку
жарко  горел  дом.  Хольт  протер  глаза,  их  жгло  от  пыли  и  порохового
дыма.
 —  Мотопехота  спешилась!  —  крикнул  кто-то.  И  еще:—  Четыре
танка  повернули  обратно!
 У  въезда  в  городок  среди  кустов  ярко  горели  оба  самоходных
лафета...  Унтер-офицер  Винклер,  тяжело  дыша,  доложил:
 —  Третье  цело...  И  расчеты  с  обоих  орудий  здесь.
 —  Наплевать  мне  на  расчеты!  —  заорал  Вольцов.—  Мне  пушка
нужна!  Третье  орудие  назад,  в  город!  ,
 Он  втолкнул  Хольта  в  окоп.  Феттер  подполз  к  ним  с  пулеметом.
Хольт  видел,  как  по  ту  сторону  шоссе  устанавливали  минометы.
Четыре  шермана  направили  пушки  на  дома.  Уже  слышались  на¬
растающий  вой  и  разрывы  в  городе...
 —  Пусть  попробуют  атаковать!—  сказал  Вольцов.—  В  гору  про¬
тив  десятка  пулеметов,  да  еще  по  открытой  местности!  Феттер!
Ты  поведешь  резервный  взвод  в  контратаку...
 Феттер  отполз.  Вольцов  прикрикнул  на  Хольта:
 —  Ты  чего  это?  Бери  пулемет!
 В  небо  взвилась  и  рассыпалась  блестками  ракета...  Что  бы  это
могло  означать?  Вольцов  наклонил  голову  набок,  посмотрел  вверх,
оцепенев  от  страха,  соскользнул  с  бруствера  в  траншею  и  втис¬
нулся  в  песок...  Хольт  ничего  не  понимал.  И  тут  разразился  ураган.
По  небу  скользили  истребители-бомбардировщики,  накренялись  на
крыло  и  пикировали;  сразу  по  краю  города  поднялись  черные  фон¬
таны,  а  потом  встала  сплошная  черная  стена  и  вместе  с  осколками
обрушилась  на  землю,  и  земля  заколебалась,  как  при  извержении
вулкана.
 Ночь,  клубы  дыма,  вскинутая  к  небу  земля,  помрачившая  дневной
свет,  ночь,  рассекаемая  малиновыми  вспышками  и  желтыми  мол¬
ниями,  взрывы,  ракеты,  бомбы,  глухой  стук  бортовых  пушек  —  все
это  слилось  в  единый  рев,  над  которым  висел  пронзительный  вой
пикирующих  самолетов...  Хольт  лежал  неподвижно  лицом  кверху,
и  перед  ним,  будто  кадры  фильма,  мелькали  обезумевшие  лица,
низвергающиеся  самолеты,  разрывы  бомб,  неподвижные  тела,  обва¬
ливающиеся  стенки  окопа,  многотонная  масса  земли,  что  вот-вот
раздавит  его,  и  пламя,  всюду  пламя...  Ужас  все  глубже  просачивал¬
 389

ся  в  сознание  Хольта,  пока  не  погасил  все  чувства.  Лицо  его  застыло
в  гримасе.
 Бомбардировщики  улетели.
 Наступившая  сразу  тишина  наполнилась  криками  раненых.  Но
вот  уже  снова  задрожала  земля  под  тяжестью  приближавшихся
танков.  Четыре  шермана,  стреляя  на  ходу,  прошли  вдоль  окопа,
широкими  гусеницами  поднимая  бруствер  и  людей,  кто-то  ударил
фуастпатроном,  но  мимо,  и  танки  выползли  на  дорогу  и  покатили  к  го¬
роду,  где  последняя  противотанковая  пушка  встретила  их  огнем.
Но  тут  громкое  ура  атакующих  заставило  подняться  всех,  кто  еще
уцелел  в  окопах.
 Хольт  вскочил  на  ноги,  глаза  и  рот  у  него  были  полны  песку,
установйл  пулемет  на  бруствер;  беспорядочная  стрельба,  разрывы
ручных  гранат.  Американцы  были  у  самых  окопов  и  бежали  налево  в
сторону  улицы,  где  им  удалось  уже  прорваться.  Фигурки  в  форме
цвета  хаки  прыгали  в  окопы  и  начали  их  очищать  ударом  во  фланг...
Вольцов  заорал.  Хольт  резко  повернул  пулемет  в  сторону.  Американ¬
цы  беспорядочной  толпой  хлынули  к  месту  прорыва.  Вольцов  бро¬
сал  одну  ручную  гранату  за  другой.  Там,  где  дорога  смыкалась  с  ули¬
цей  и  первыми  домами,  американцы  расправлялись  со  всеми,  кто
оказывал  сопротивление  или  пытался  спастись  бегством...
 —  Вперед!  —  крикнул  Вольцов  и  выбрался  из  окопа.
 На  дорогу  из-за  домов  выскочила  самоходная  противотанковая
пушка  и  врезалась  в  самую  гущу  американцев,  за  ней  атаковал
взвод  Феттера.  Ошеломленные  американцы  отступили.  Противотан¬
ковая  пушка  ударила  несколько  раз  по  бегущим  осколочными  сна¬
рядами,  прошла  вперед  по  дороге  и  открыла  огонь  по  грузовикам  на
шоссе.  Вольцов,  собрав  горстку  людей,  бросился  к  дороге,  где  сол¬
даты  Феттера  прикладами  и  штыками  теснили  американцев.  Хольт,
задыхаясь,  тащил  пулемет,  прижав  его  к  бедру,  правая  рука  под  сош¬
ками,  левая  —  на  спуске.  Возле  купы  деревьев  человек  десять  аме¬
риканцев,  сгрудившись  вокруг  рослого  негра,  еще  отбивались,  но,
когда  упал  негр,  исход  был  предрешен.
 Итак,  рота  удержала  городок  и  заваленные  окопы.
 Вольцов  будто  взбесился.  Бледный  от  ярости,  он  подталкивал  пе¬
ред  собой  молодого  солдатика  (тот  во  время  рукопашной  хотел
было  юркнуть  в  кусты),  довел  его  до  обочины  и  пристрелил.  Феттер
со  своими  людьми  тоже  расстреляла  несколько  успевших  проникнуть
в  город  американцев,  хотя  те  и  подняли  руки.  По  распоряжению  Воль¬
цова  прикончили  также  раненых.  Слишком  далеко  выскочившая  впе¬
ред  противотанковая  пушка  пылала  ярким  пламенем.  Но  всего  этого
Хольт  не  видел.  Закрыв  лицо  руками,  он  сидел  на  ящике  с  патро¬
нами,  в  стороне,  возле  садика;  каска  валялась  рядом.
 Тишина.  Наконец-то  спустился  вечер.
 14
 На  командирском  пункте  горела  керосиновая  лампа.  Вольцов
отстегнул  пояс  с  кобурой  и  кинул  на  скамейку  с  телефонами.  Феттер
 390

тоже  снял  оружие,  расстегнул  ворот,  нагнулся  и  испытующе  посмот¬
рел  на  Венерта.
 —  Во  всяком  случае,  рота  удержала  позиции,—  сказал  Вольцов.
 Унтер-офицер  Винклер  стоял  возле  двери;  он  неопределенно  мах¬
нул  рукой.
 —  Рота?  —  повторил  он  сорванным  от  крика  голосом.—  Рота
больше  не  существует.  Каких-нибудь  пятьдесят  человек.  Да  и  те
валятся  от  усталости.
 —  Отдохнут!  —  отрезал  Вольцов.—  Им  еще  придется  идти  в  бой.
Если  на  то  пошло,  выдать  всем  спирту.
 Но  Винклер,  как  видно,  не  собирался  уходить  из  подвала.
 —  Истребители,—  хрипло  проговорил  он.  Осунувшееся  лицо  его
было  безжизненно,  оно  не  выражало  даже  страха.—  Истребители...
Наши  потери...  Это  же  безумие!
 Вольцов  поднял  глаза.  Винклер  съежился  и  замолчал  под  его
взглядом.  Вольцов  нервно  забарабанил  пальцами  по  карте.
 —  Раненых  отправить  в  Бухек.  Феттер!  Подготовить  к  обороне
дома  на  окраине.  Выставить  снаружи  посты.  Будем  драться  за  каж¬
дый  дом!
 Феттер,  щелкнув  каблуками,  крикнул:
 —  Так  точно,  господин  унтер-офицер!  —  затянул  ремень,  схватил
автомат.  Дверь  захлопнулась  за  ним.
 Вольцов  позвонил  в  Бухек.  Он  сам  произнес  всего  несколько  слов
и  с  бесстрастным  лицом  слушал,  что  говорили  на  другом  конце  про¬
вода.
 —  В  Бухек  прибыли  эсэсовцы.—  Он  положил  трубку  и,  отойдя
к  столу,  добавил:—  Они  и  повесят  Венерта!  —  Потом  склонился  над
картами.
 Винклер  стоял,  прислонясь  к  дверному  косяку.  Глаза  его  были
закрыты,  грудь  вздымалась  и  опускалась,  сдовно  он  все  еще  никак
не  мог  отдышаться.  Он  даже  не  снял  каски,  на  груди  у  него  висел
автомат.
 —  Вольцов...  этот  паренек...—  выдавил  он  наконец  из  себя,—
мальчишка,  которого  ты...  Это  же...—  и  замолчал,  как  только  Вольцов
поднял  голову,  но  взгляд'его  растерянно  блуждал  по  подвалу  и  ос¬
тановился  на  Хольте.
 Хольт  прикорнул  на  скамье  среди  телефонов.  Он  все  еще  не  спра¬
вился  с  пережитым  ужасом.  В  полудремоте  свежие  впечатления  не¬
давнего  боя  смешивались  с  картинами  прошлого.  Он  снова  видел
перед  собой  избиение  на  Скале  Ворона,  голодающих  русских  пленных
на  батарее,  лесопилку  в  Карпатах,  трупы  в  полосатых  куртках  на
дне  ямы.  Он  гнал  от  себя  эти  картины,  но  не  мог  от  них  избавиться.
 Феттер  вернулся  лишь  после  полуночи  и  зычно  отрапортовал.
 Хольт  вздрогнул.
 —  Обсудим  положение,—  сказал  Вольцов.
 Феттер  повесил  автомат  на  крючок  возле  двери.  Вольцов  на¬
дел  офицерскую  фуражку  Венерта.  Его  знобило,  и  он  попросил  Фет¬
тера  накинуть  на  него  также  и  шинель  лейтенанта.  Зыбкий  свет
 391

керосиновой  лампы  отбрасывал  на  побеленную  стену  подвала  его
чудовищную  тень.
 —  Господа!
 Хольт  насторожился.  Опять  этот  голос,  резкий,  металлический,
чужой  голос!  У  Хольта  забегали  мурашки  по  спине:  голос,  отдаю¬
щий  приказы,  голос  судьбы.  Он  проник  в  его  усталый  мозг,  как
когда-то  вторгался  во  все  грезы,  настигая  его  и  на  берегу  реки
и  в  тиши  госпитальной  палаты,  голос,  от  которого  никуда  не  уйти.
 —  Рота  отбила  первую  атаку  и  должна...
 Голова  Хольта  была  будто  налита  свинцом.  Голос  Вольцова  ото¬
гнал  усталость.  Хольт  прислушался,  и  вдруг  слова  перестали  быть
пустым  звуком,  их  смысл  открылся  ему.
 —  ...героически  погибнуть!
 Как  часто  он  это  слышал!  Об  этом  говорилось  во  всех  хресто¬
матиях,  прославлявших  героев,  начиная  со  священного  отряда
Пелопида  и  кончая  образами  Эрнста  Юнгера.  В  последние  годы
призыв  героически  погибнуть  не  сходил  со  страниц  газет.  Это  была
фраза,  угроза,  истерический  вопль.  Но  теперь,  в  устах  Вольцова,  она
прозвучала  как  смертный  приговор.
 Выхода  нет,  думал  Хольт.
 Вольцов  протянул  ему  коробку  сигарет,  но  Хольт  покачал  годо¬
вой.  Вольцов  глубоко  затянулся:
 —  Я  всю  жизнь  был  поборником  шлиффеновской  трактовки
Канн...  Еще  Клаузевиц  учил,  что  концентрический  удар...  Наполеон
говорит,  что  более  слабая  сторона  не  должна...
 Разглагольствования  Вольцова  вызывали  у  Хольта  недоумение,
словно  он  слышал  подобные  речи  впервые.  Да  кто  же  это,  думал  он,
стоит  там,  наклонившись  над  картами?
 —  ...подошли,  если  бы  не...  и  я  бы  в  случае...  удалось  бы,  но...
наверное  удалось  бы,  если  б...
 Я  бы,  если  бы,  в  случае,  наверное...
 Завеса  прорвалась.  Хольт  проснулся.  Он  пришел  в  себя.  Раньше
он  видел  и  темный  подвал,  и  стол  с  картами,  и  пьяного  лейтенанта
лишь  неясно,  расплывчато,  будто  сквозь  туман.  Теперь  все  предстало
перед  ним  ясно,  выпукло,  четко.  Мысль  заработала  с  последова¬
тельностью  и  остротой,  которые  целую  вечность  притупляли  апатия
и  равнодушие,—  если  он  вообще  когда-нибудь  способен  был  мыслить,
он,  ищущий  с  завязанными  глазами  в  темноте...  Мыслительный
аппарат  в  один  миг  перепахал  весь  прежний  опыт,  по-новому  ос¬
мыслил  все  впечатления,  перевернул  всю  его  жизнь  с  головы  на  ноги
и  перенес  его  из  прошлого  в  настоящее.
 Хольт  словно  завороженный  глядел  на  Вольцова.  Он  знает
его  больше  двух  лет,  срок  немалый.  Два  года  они  бок  о  бок  воюют.
Рядом  стояли  у  орудия  на  зенитной  батарее,  видели  и  атаки  на
бреющем  полете,  и  бомбовые  ковры,  вышли  живыми  из  боев  на
Карпатах,  бежали  сквозь  снег  и  вьюгу  с  Восточного  фронта,  сидели
в  одном  танке.  От  глупых  мальчишеских  выходок  до  рукопашной
с  американцами  —  все  пережили  вместе.  Да,  Хольт  знал  Вольцова,
ничего  в  нем  не  было  нового,  ничем  он  не  мог  его  удивить.
 Но  во  втором  часу  раннего  апрельского  утра  1945  года  он  как
 392

бы  впервые  его  узнал,  впервые  увидел.  Он  глядел  на  Вольцова-не
отрываясь,  как  на  постороннего:  рослый,  плечистый  военный,  нервно
подергивая  бровями,  стоял  у  карты  и,  подкрепляя  свои  объяснения
движением  руки,  говорил:  «Я  бы  такую  атаку...»  Чужой  человек,  хотя
желтый  свет  керосиновой  лампы  озарял  хорошо  знакомое  лицо.
 Разбитая,  обескровленная  рота,  продолжал  думать  Хольт,  люди
/Повалились  и  спят,  смертельно  усталые,  в  кустах,  под  деревьями,
в  разбомбленных  подвалах,  кто  в  пропитанных  кровью  бинтах,
у  кого  сотрясение  мозга,  у  кого  шок.
 Будто  что-то  разбилось  в  груди  у  Хольта.  Этот  Вольцов,  думал
он,  стоит  у  карты,  а  там,  снаружи,  спит  в  изнеможении  рота,  спят
люди,  но  для  Вольцова  они  ничтожная  величина  в  уравнении  со  мно¬
гими  неизвестными,  только  стрёлки  на  карте,  пешки,  игрушечные  ма¬
кеты  в  большом  ящике  с  песком,  неодушевленные  предметы  и  больше
ничего.  Но  кто  же  Вольцов  для  них,  для  меня?
 Смутная  догадка  мелькнула,  укрепилась,  стала  уверенностью.
У  Хольта  даже  дух  захватило.  Повязка  спала  с  глаз,  темноту  сменил
яркий  свет.
 Он  —  это  наша  судьба.
 Судьба,  думал  он,  провидение,  бог,  мы  бессильны,  мы  пешки
в  большой  игре...  Судьба,  думал  он,  моя  судьба  —  это  Воль¬
цов.  И  где  у  меня  были  глаза,  где  разум?  Моя  судьба  —  человек,
живой  человек  из  плоти  и  крови,  с  мозгом  и  бьющимся  сердцем,
присваивающий  себе  власть  над  жизнью  и  смертью;  он  —  или  дру¬
гой  —  как  здесь,  в  подвале,  так  и  всюду,  по  всей  стране,  и  в  малом
и  в  великом...  Он  понял:  нечто  безымянное,  система,  хорошо  проду¬
манная,  знаки  различия,  мундиры,  целая  иерархия  насилия  —  вот
наша  судьба!  Всё  ложь  и  обман.  Тупость  обожествлялась,  а  прови¬
дение  оказывалось  холодным  расчетом!  Не  перст  судьбы  над  гони¬
мыми,  не  предначертающее  путь  провидение,  не  бог  над  бренными
смертными,  а  человек  над  человеком,  властелин  над  безвластными,
смертный  над  смертными.
 Он  пристально  посмотрел  на  Вольцова.  Теперь  он  видел  его  на¬
сквозь.  Этот  унтер-офицер  в  фуражке  лейтенанта,  у  которого  голова
полна  всевозможных  планов,  осуществимых  и  неосуществимых,  но
всегда  смертоносных,  начиненных  историческими  фактами  и  парал¬
лелями  —  для  каждой  ошибки  пример,  и  для  каждого  убитого  при¬
мер,—  этот  человек,  так  же  как  Цише,  и  отец  Цише,  и  Бем,  и  Ве¬
нерт,  и  прочая  сволочь,—  олицетворенное  насилие:  это  преступник,
присвоивший  себе  власть  посылать  людей  на  смерть,  убийца  по
призванию  и  профессии.  А  я  был  его  послушным  орудием,  его  под¬
голоском,  думал  Хольт.
 Его  подавляло  чувство  собственной  вины.  Оно  затягивало  его
в  омут  прежней  апатии;  я  всегда  стоял  не  на  той  стороне,  с  самого
начала,  в  Словакии,  на  Восточном  фронте,  до  сегодняшнего  дня.
Я  во  всем  участвовал.  Я  все  видел  и  молчал.  Что-то  от  этого  было
и  во  мне.  Да,  я  виновен.
 В  душе  бродило  и  поднималось  новое  чувство:  жгучая  ненависть.
Теперь  он  понял  все.  Он  понял  и  возмущение  Гомулки,  там,  у  про¬
тивотанкового  заграждения,  и  слова  ефрейтора:  «Вот  она,  милита¬
 393

ристская  сволочь!  Она  не  хочет  вымирать,  будет  убивать  и  дальше!
Нет,  эти  хуже!»  И  он  осознал,  на  чью  сторону  ему  следовало  встать:
на  сторону  Гомулки,  ефрейтора,  словачки,  узников  в  полосатых  курт¬
ках.  Он  посмотрел  на  Вольцова:  вы  нас  погубили,  а  этот  готовит  новые
убийства,  рисует  стрелки  будущих  атак  и  рассуждает,  почему  часть
сил  должна  быть  брошена  на  север...  Часть  сил!  И  всего-то  навсего
пятьдесят  солдат!
 Он  словно  прозрел:  клочок  земли,  треугольник—две  деревни
и  городок  —  шоссе,  холм  и  ручей  —  это  ведь  не  что  иное,  как  огром¬
ный  ящик  с  песком,  в  котором  Вольцов,  присвоив  себе  роль  судьбы,
играет  жизнью  безвластных  людей  и  замышляет  их  гибель  с  болез¬
ненным  сладострастием  отпрыска  старинного  рода,  в  течение  двух
веков  поставлявшего  одних  только  убийц.
 Но  он  поздно  это  осознал,  слишком  поздно.  Он  оставался  глух
ко  всем  сигналам  или  не  понимал  их.  Ничто  не  пробудило  его:  ни
гнусности  Цише-отца,  ни  газовые  камеры,  ни  издевательства  над
русскими  военнопленными,  ни  мордобития,  ни  школьный  двор  в  Сло¬
вакии,  ни  лесопилка,  ни  шествие  узников  в  полосатых  куртках.  Я
был  слепым  орудием  преступления,  пособником  зла  и  несправед¬
ливости.  Страшный  итог!  Восемнадцать  лет  прожито  напрасно,  восем¬
надцать  лет  меня  заставляли  творить  мерзости  и  обманывали,  и  те¬
перь  я  виновен,  виновен.  Ненависть  росла  и  разгоралась  ярким
пламенем.  Хватит  с  меня,  я  восстану  против  «судьбы»,  я  сильнее,  я
вступлю  в  бой!  Я  не  дам  Вольцову  больше  убивать!
 Вольцов  сказал:
 —  Итак,  мы  немедленно  атакуем  американцев  на  шоссе.  Какие
у  тебя  будут  соображения,  Хольт?
 Пора.  За  окном  рассветало.  Хольт  надел  каску.  Он  мельком  по¬
думал:  мама...  Но  при  этой  мысли  ничто  не  шевельнулось  в  душе.
Отец...  он  сказал  мне  все.  Но  он  кинул  мне  истину,  как  собаке  кость,
а  я  с  заносчивостью  мальчишки  не  хотел  слышать  правды,  и  это  тоже
моя  вина.
 —  Ну  так  как  же,  какие  у  тебя  соображения?—  нетерпеливо
повторил  Вольцов.
 Хольт  встал  и  схватил  автомат.  Он  сказал:
 —  Рота  отойдет  назад  или  сдастся.
 Винклер  у  двери,  не  веря  своим  ушам,  уставился  на  Хольта.
 Вольцов  оперся  обеими  руками  о  стол  и  поднял  голову.
 Хольт  подошел  к  радиоприемнику.  Из  громкоговорителя  доносил¬
ся  голос  диктора:  «Ожесточенные  бои...  Русские  танки  прорвались
между  Мускау  и  Губеном...  Прорыв  в  районе  Врицена...  Прорыв...
Прорыв...».
 —  Выключи!—  заорал  Вольцов.—  Мы  будем  здесь  сражаться  до
последнего  человека!
 Хольт  сказал:
 —  Нет,  мы  не  будем  сражаться!
 —  Берегись!—  прошипел  Вольцов.—  Я  уже  уложил  одного,
возьми  себя  в  руки,  не  то...
 Хольт  поднял  пояс  Вольцова  с  кобурой  и  швырнул  за  дверь  в  тем¬
ный  чулан.
 394

—  Кончено,  Вольцов,  все!—  сказал  Хольт.
 Лицо  Вольцова  исказилось.
 —  Винклер!—  крикнул  Хольт.
 Винклер  сорвал  автомат  Феттера  с  крючка.  Феттер  отпрянул  и
беспомощно  взглянул  на  Вольцова.
 Вольцов  схватился  было  за  кобуру  и  вдруг  кинулся  на  Хольта.
Но  Хольт  опрокинул  стол  с  картами.  Тяжелая  столешница  от¬
бросила  Вольцова  к  стене  подвала.  Хольт  поднял  автомат,  направил
его  на  Вольцова  и  закричал:
 —  Я  тебе  не  дам  больше  убивать  людей,  Вольцов!
 Вольцов  уставился  на  дуло  автомата,  перевел  взгляд  на  Хольта
и  побелел.  На  лбу  его  выступили  капельки  пота,  дрожь  пробегала
по  телу.  Он  не  двинулся  с  места.
 —  Винклер,—  сказал  Хольт.—  Вы  возьмете  на  себя  командова¬
ние.  Не  идите  на  Бухек  —  там  эсэсовцы.  Идите  южнее,  через  луга,
или  сдавайтесь  сразу  в  плен,  как  найдете  нужным...—  И  вдруг  спаз¬
ма  перехватила  ему  горло.
 Винклер  уже  взялся  за  ручку  двери.
 —  Пойдем  с  нами,  Хольт!
 —  Я  догоню.
 Дверь  захлопнулась.
 Вольцов  хрипло  произнес:
 —  Это  измена!  Роты  еще  хватит  на  целые  сутки  уличного  боя!
 Хольт  шагнул  к  нему.
 —  Вчера  их  было  двести,  а  сколько  осталось!..  Ты  хочешь  здесь
разыграть  героя  из  хрестоматии,  но...—  Он  оборвал  на  полуслове.
Этого  ничем  не  переубедишь.
 —  .Роль  палача  не  по  мне,—  сказал  Хольт.—  Я  ухожу.—  И  на
прощанье  крикнул:—  Но  не  попадайся  мне  на  пути,  Вольцов!
Куда  угодно  спрячься,  но  не  показывайся  мне  на  глаза!
 Он  уже  стоял  у  двери.  Лишь  только  Вольцов  оказался  вне  прице¬
ла  автомата,  он  пришел  в  неистовство.  Он  орал,  наклонясь  впе¬
ред:
 —  Погоди;  каторжник!  Погоди,  я  приведу  эсэсовцев  из  Бухека,
я  еще  вернусь,  я  хочу  посмотреть,  как  ты  будешь  болтаться  рядом  с
Венертом  на  перекладине!—  Он  захлебывался"  от  ярости.
 Хольт  захлопнул  за  собой  дверь.  Медленно  пошел  через  сады  к
окраине  города.
 Долина  и  шоссе  все  еще  тонули  в  предутреннем  тумане;  туман
скрывал  грузовики  американцев,  но  он  же  прикрывал  и  отходящую
роту.  Окопы  и  виллы  на  окраине  опустели.  Среди  воронок  валялись
убитые.  В  городе  не  осталось  ни  души.
 Хольт  стоял  у  въезда  возле  разбитого  танка.  Последние  солдаты,
пригнувшись,  перебегая  от  куста  к  кусту,  исчезли  в  тумане...  Вре  стих¬
ло.  Хольт  посмотрел  в  сторону  американцев.  Теперь,  когда  он  порвал
с  Вольцовом  и  отрекся  от  всего  своего  прошлого,  Хольт  чувствовал
себя  одиноким.  Что  будет  со  мной?  Ему  вспомнился  Гомулка.  ,
 Он  долго  стоял,  прислонясь  к  обгоревшей  броне  танка.
 395

Стало  совсем  светло.  Туман  медленно  поднимался.  Хольт  услы¬
шал  крики,  кричали  где-то  в  городе.  Он  обернулся  и  пошел  к  ры¬
ночной  площади.
 Топот  кованых  сапог  по  мостовой.  Кто-то  бежал  по  улице  к
въезду  в  город.  Это  был  Феттер.  Хольт  прижался  к  стене,  но,  увидев,
что  Феттер  без  оружия  и  от  страха  почти  потерял  рассудок,  высту¬
пил  вперед.  Феттер  схватил  его  обеими  руками  за  плечи  и  проле¬
петал:
 —  Вольцов...  его  хотят...—  и  вдруг  завопил:—  его  хотят  пове¬
сить!—  Рот  его  непроизвольно  открывался  и  закрывался,  выпаливая
отдельные  слова.—  Эсэсовцы  из  Бухека...  они  и  тебя  ищут...  Коман¬
дует  Мейснер...—  И  с  отчаянием  заорал:—  Мейснер  из  нашего  город¬
ка...  ты  же  знаешь  его!
 Все  это  походило  на  наваждение,  на  кошмар,  и  вдруг  Хольта  как
громом  поразило:  Мейснер  вешает  Вольцова!  Первое  его  побуждение
было  бежать,  бежать  вниз  на  шоссе,  к  американцам,  но  затем  в  нем
опять  вскипела  ненависть,  перед  глазами  встали  картины  прошлого:
Цише  старший,  лесопилка,  охранники  и  их  жертвы  в  полосатых
куртках...  И  мысль  в  эти  последние  минуты  войны  обратить  оружие
против  эсэсовцев  погасила  все  другие  соображения.
 Он  побежал  по  узким,  кривым  улочкам  к  рыночной  площади,
нашел  подвал,  превращенный  в  блиндаж,  пересек  сад  и  спрыгнул
вниз.  Окинул  взглядом  брошенное  там  оружие  и  боеприпасы.  Фет¬
тер  в  страхе  стоял  у  двери,  выходившей  в  сад.  Хольт  вскарабкался  на
приставленные  к  окну  ящики.  Увидел  рыночную  площадь  и  на  фоне
выгоревшего  шермана,  всего  в  каких-нибудь  пятидесяти  метрах,
группу  людей.  Услышал  крик  Вольцова.  Потом  круг  разомкнулся,  и
Хольт  увидел  Вольцова.  Руки  его  были  скручены  светло-желтым
офицерским  ремнем  за  спину,  голова  обнажена,  и  на  шею  уже  надета
петля.  ‘Его  потащили  к  фонтану,  в  центре  которого  высилось  нечто
похожее  на  большой  канделябр.  В  большом  белокуром  эсэсовце,
распоряжавшемся  всем,  Хольт  узнал  Мейснера.  Венерт,4  покачиваясь,
стоял  рядом  и  вытянутой  рукой  указывал  на  Вольцова,  который
рычал  как  зверь  изменившимся  до  неузнаваемости  голосом.
 Все  это  увидел  Хольт,  но  взор  его  будто  застлала  пелена.  Вдруг
пелена  разорвалась.  Веревку  перебросили  через  канделябр.  Хольт
подумал:  убийцы  казнят  друг  друга!
 Он  спрыгнул  в  подвал,  подхватил  пулемет.  Феттер,  бледный  и  бес¬
помощный,  стоял  в  полумраке  с  автоматом  в  руках.  Хольт  поднялся
с  пулеметом  и  патронным  ящиком  к  окну.  Замок  отвести,  крышку
поднять,  крышку  закрыть,  предохранитель  спустить,  установить  при¬
цел,  прижать  к  плечу.
 А  теперь  да  помилует  вас  бог!
 Вольцов  неподвижно  висел  над  фонтаном.  Эсэсовцы  четко  и  резко
выделялись  в  рамке  прицела.  Хольт  нажал  на  спуск.  Хлестнула  оче¬
редь.  Наконец-то!  Вот  вам  за  лесопилку!  Вот  вам  за  узников  в  поло¬
сатых  куртках,  вот  вам  за  родителей  Гундель!..  Он  будто  скинул
с  плеч  бремя  прошлого.
 396

Первая  очередь  скосила  трех  или  четырех  стоявших  перед  фон¬
таном  эсэсовцев.  Вторая  настигла  Венерта,  какого-то  здоровенного
детину  и  Мейснера.  Венерт  рухнул  в  чашу  фонтана,  а  Мейснер  пова¬
лился  на  мостовую.  Остальные  бросились  в  развалины.  Но  вот  уже
перед  подвалом  взметнулся  песок  и  мелкие  камни.  Хольта  обнару¬
жили  и  теперь  обстреливали  со  всех  сторон.  Осторожно!  Они  опасны,
это  их  ремесло!  Эсэсовцы  подползали  все  ближе.  Но  и  я  опасен,  я
прикинусь  убитым.  Пулемет  молчал.  Человек  шесть  спрыгнули  с  раз¬
валин  и  бросились  вперед.  Длинная  очередь  прошила  их  и  швырнула
наземь.  Еще  хотите?  Получите  сполна!
 Но  что-то  отвлекло  эсэсовцев.  Хольт  видел,  как  спрятавшиеся
за  обломками  фигуры  начали  бить  куда-то  вправо,  будто  им  и  оттуда
грозила  опасность.  Хольт  дал  очередь.  Эсэсовцы  ответили  на  огонь.
Перед  окном  брызнула  земля.  Хольт  сменил  ленту.
 Вдруг  у  него  за  спиной,  у  выхода  в  садик,  затрещал  автомат  и
раздался  крик  Феттера:
 —  Американцы!
 Американцы?  Хольт  выстрелил  в  эсэсовца,  перебегавшего
справа  налево  рыночную  площадь.  Тот  на  бегу  уронил  автомат,  а
затем  и  сам  повалился  на  мостовую.  Стреляй  в  эсэсовцев!  Бей  вокруг,
где'только  что  покажется.  Это  конец!
 Только  вот  Гундель  хотелось  бы  хоть  разок  еще  повидать!
 Очередь  загнала  бегущего  эсэсовца  за  угол  дома.  Хольт  соско¬
чил  с  ящика.  В  саду  трещали  выстрелы.  Вон  отсюда!  Не  хочу
умирать  в  подвале!  Он  побежал  через  сад.  Феттер  куда-то  исчез.
Между  кустами  мелькали  солдаты  в  хаки.  Хольт  столкнулся  с  аме¬
риканцем,  оба  повалились  наземь,  кто-то  наступил  ему  на  руку  и  выр¬
вал  пистолет.

Заключительный  аккорд
 Первый  лагерь  был  где-то  в  Тюрингии,  в  поле;  отмеченный  стол¬
бами  квадрат,  от  столба  к  столбу  проволока  и  две  тысячи  согнанных
сюда  отовсюду  пленных  офицеров  и  солдат  всех  родов  оружия;  сре¬
ди  них  —  Хольт,  более  суток  не  получавший  ни  пищи,  ни  воды.
 Он  лежал  на  земле,  завернувшись  в  плащ-палатку.  Свирепство¬
вала  дизентерия.  Заболевал  то  один,  то  другой.  Небо  заволокло.  По¬
шел  дождь.  Мелкий,  пронизывающий,  затяжной  дождь.
 Второй  лагерь  вмещал  двадцать  пять  тысяч  пленных.  Перепа¬
ханное  жнивье,  огороженное  колючей  проволокой.  Лили  дожди.  Зем¬
ля  раскисла.  Пленные  по  колено  вязли  в  грязи.  Их  не  кормили.  И
здесь  протекавший  через  лагерь  ручей  служил  водопроводом,  а  заод¬
но  и  отхожим  местом.  Все  поголовно  болели  дизентерией  и  поносами  с
рвотой.  Были  смертельные  случаи.
 Хольт  сидел  на  мокрой  земле,  подтянув  колени  под  самый  подбо¬
родок  и  укрывшись  с  головой  плащ-палаткой.  Спускались  сумерки.
Дождь  кончился.  Грязь  схватило  морозом.  Тело  закоченело.  То,  что
некогда  было  Вернером  Хольтом,  зенитчиком,  бойцом  трудовой
повинности,  танкистом,  медленно  угасало.
 С  тех  пор  как  американцы  обезоружили  Хольта  и  он  очнулся  в
пленум  его  душевное  напряжение  не  ослабло.  Стоило  ему  закрыть  гла¬
за,  как  перед  ним  с  необыкновенной  ясностью  возникали  взрываю¬
щиеся,  горящие  танки,  трупы,  искалеченные  тела  раненых,  видения
рушащегося  мира.  Вставали  воспоминания:  пылающий  город,  лесо¬
пилка,  узники  в  полосатых  куртках...  Картины  потухали,  их  застилал
туман.
 Серое  небо,  моросит  дождь.  Пленные,  спина  к  спине,  сидят  в  гря¬
зи.  Безмолвие.  Часовой  по  ту  сторону  колючей  проволоки  вытирает
мокрое  лицо.  Дуло  автомата  звякает  о  край  каски.
 398

Хольт  прислушивается:  шумит  дождь  —  и  только.  Прислушивает¬
ся  к  тому,  что  в  нем  самом:  пустота,  одна  только  пустота.  Закидывает
голову.  Мелкий  дождь  брызжет  в  лицо.  Перед  глазами  клубятся
тучи,  свинцово-серые  тучи.  Цепенеет  мысль.
 Осталось  тупое  безразличие.  Животная  жизнь  заменила  созна¬
тельные  поступки.  Любой  самый  нелепый  слух  вызывал  надежды
и  разочарование,  но  Хольт  оставался  безучастен.  Известие  о  безого¬
ворочной  капитуляции  мало  его  тронуло,  а  просочившиеся  сообще¬
ния  о  переселениях  с  востока  даже  не  проникли  в  сознание.  Вокруг
идет  медленный  процесс  умирания.  Смерть  от  голода  и  тифа  вызывает
в  памяти  виденные  им  неописуемые  страдания  и  муки...  Молча
наблюдает  он  агонию  умирающих  от  голода  людей.
 Лагерь  сменялся  лагерем:  Хейдесхейм,  Крейцнах,  Бюдесхейм...
Открытая  местность  с  виноградниками  и  невозделанными  полями,
колючая  проволока,  двадцать  восемь  блоков,  широкие  лагерныр
улицы,  триста  тысяч  военнопленных.  Они  спали  на  жесткой  земле,
рыли  голыми  руками  ямы  и  лежки,  спали,  как  звери,  вповалку,  тесно
прижавшись  друг  к  другу.  А  дождь  лил  и  лил,  потом  пошел  мокрый
снег,  замерзал,  таял  и  снова  замерзал.  В  мае  наконец  в  лагере  про¬
сохло.  Но  к  этому  времени  пожилые  солдаты  в  форме  фольксштурма
уже  полегли  сотнями.
 Понос  изнурил  Хольта,  вечное  недоедание  мало-помалу  превра¬
тило  его  в  скелет.  Но  он  каким-то  чудом  уберегся  от  тифа,  от  которо¬
го  блоки  все  больше  пустели.  Голод  превращал  военнопленных  в  зве¬
рей.
 Хольт  опустился.  Волосы  свалялись,  он  оброс  бородой.  Френч
болтался  на  иссохшем  теле.  Мучила  дизентерия  и  понос,  неделями
не  удавалось  вымыться.  Он  пригоршнями  сыпал  на  себя  хлорную
известь.  От  постоянного  запаха  хлорки  он  потерял  обоняние,  кожа
воспалилась  и  покрылась  сыпью.  Часами  он  просиживал  на  земле.
Лишь  раздача  пищи  заставляла  его  подняться.  Он  редко  подходил
к  ограде,  так  как  был  слишком  слаб,  чтобы  выдержать  драку  за
окурок.
 В  июне  пошли  ливни,  сменившиеся  удушливой  жарой.  Жара  окон¬
чательно  доконала  Хольта.  Все  силы  уходили  на  то,  чтобы  выстаи¬
вать  в  очереди  за  водой.  События  внешнего  мира  едва  проникали
в  его  сознание.  Соседний  блок  опустел.  Ходили  слухи  об  освобожде¬
нии,  об  отправке  на  бельгийские  шахты.
 Хольт  лежал  на  горячей,  потрескавшейся  от  зноя  земле.  Над
ним  —  бескрайнее  небо,  вокруг  —  колючая  проволока.  Что  там,
за  оградой,  существует  мир  с  городами  и  деревнями,  что  там  живут
на  свободе  люди  —  он  не  мыслил  себе.  Это  невозможно  было
себе  представить.
 Хольт  сдабел  день  ото  дня,  но  опять  начал  думать  —  непоследо¬
вательно,  нелогично,  он,  словно  в  бреду,  перебирал  какие-то  обрыв¬
ки  мыслей,  воспоминаний  и  прежних  чувств,  всплывавшие  из  за¬
бытья.  Лихорадочная  мысль  быстро  теряла  нить.  Но  из  прошлого
неудержимо  вставали  неясные,  расплывчатые,  лишенные  контуров
 399

картины...  Все  новые  и  новые  слухи:  военнопленных  должны  осво¬
бодить,  их  передадут  французам...  Хольт  держался  поближе  к  воро¬
там,  спал  там  и  отходил,  только  когда  раздавали  пищу.  Он  чего-то
ждал.
 Но  ничего  не  происходило.
 Жарко  палило  полуденное  солнце.
 От  солнечных  лучей,  падавших  на  сомкнутые  веки,  перед  глаза¬
ми  плыли  красные  круги.  Несмотря  на  зной,  он  мерз,  и  ощущение  хо¬
лода  как  бы  проясняло  сознание.
 Освободят,  думал  он.  Но  куда  же  я  пойду?
 Он  встал.  Всякий  раз,  когда  он  вставал,  у  него  начинала  кружить¬
ся  голова.  Мне  нужно  увидеть  Гундель!  Мысль  эта  не  оставляла  его.
Мне  нужно  увидеть  Гундель!
 Однажды  их  повели  в  другой  блок.  С  десяток  больших  палаток,
вокруг  —  военнопленные.  Это  был  тот  самый  легендарный  лагерь,
откуда  отпускали  на  волю.  Хольт  лег  на  землю.  Рано  утром  он  уже
шагал  между  рядами  палаток.  Офицер  поставил  штемпель  на  отпуск¬
ном  свидетельстве.
 По  ту  сторону  виноградника  дожидался  товарный  состав.  На  от¬
крытых  платформах  лежали  картонные  коробки  с  продовольствием—
рацион  для  солдат  американской  армии,  даже  с  сигаретами.  Хольт
не  спеша  ел.  Лежа  на  досках  платформы,  курил.  Он  мерз,  его  зноби¬
ло.  Потом  его  прошиб  обильный  пот.  Ему  стало  дурно.  Где  же  он
найдет  Гундель?
 Поезд  пересек  Рейн  и  двое  суток  шел  на  восток.  Потом  неожи¬
данно  остановился.  Конвоиры  согнали  отпущенных  военнопленных
с  платформ.
 Тысячи  изголодавшихся  людей,  как  тучи  саранчи,  облепили  ябло¬
ни,  которыми  было  обсажено  проходившее  поблизости  шоссе.  Кто
слишком  ослабел,  чтобы  залезть  на  дерево,  хватал  кочан  капусты
с  поля.
 Сырая  капуста  не  насытила  Хольта.  Что-то  гнало  его  на  восток.
Он  все  еще  не  знал,  куда  идти.  К  отцу?  Нет.  К  Гундель!  Он  прошел
две  деревни,  но  нигде,  сколько  он  ни  стучал,  ему  не  отворили.  За  на¬
крепко  запертыми  воротами  заливались  цепные  псы.  Он  покинул  шос¬
се  и  направился  на  север.  Шел  до  самого  вечера.  Выбившись  из  сил,
присел  на  краю  выгона,  где  паслись  жеребята.
 Никому  нет  до  меня  дела.  Так  и  остаться  здесь  лежать.  Не  вста¬
вать  больше.  К  чему?
 По  нет,  я  должен  еще  увидеть  Гундель!  Мысль  эта  заставила  его
подняться.
 В  тихом  городке  на  берегу  реки  он  долго  и  безуспешно  искал
Гундель.  В  доме  адвоката  Гомулки  жили  какие-то  чужие  люди.
Кругом  —  чужие.  Наконец  он  узнал:  Гундель  куда-то  уехала.
 Он  побрел  дальше.  (Ослабев  от  голода,  он  просил  милостыню,  но
никто  ему  ничего  не  подавал.  Спал  он  в  придорожных  канавах.
 По  утрам,  в  предрассветной  прохладе  он  еще  чувствовал  себя
отдохнувшим  и  более  или  менее  бодрым,  но  к  полудню,  когда  начи-
 400

нало  припекать  солнце,  силы  иссякали.  Тогда  он  ложился  в  кусты,
натягивал  на  себя  плащ-палатку  и  спал,  пока  выпавшая  на  рассве¬
те  роса  не  будила  его.
 Он  продвигался  медленно,  слепой  ко  всему,  что  творилось  вокруг.
Он  не  видел  ни  обломков  самолетов,  ни  выгоревших  остовов  танков
среди  цветущих  лугов,  не  видел,  как  убирали  урожай,  не  видел  раз¬
рушенных  деревень,  взорванных  мостов,  потока  возвращающихся
на  родину  солдат  и  переселенцев  на  всех  дорогах...  Он  брел,  подго¬
няемый  мучительной  тревогой,  пока  не  падал  и  не  засыпал  на  несколь¬
ко  часов  где-нибудь  в  кустах.
 Как-то  он  увидел  свое  отражение  в  деревенском  пруду.  Непомерно
большая  голова,  заросшее  всклокоченной  бородой  лицо  со  впалыми
щеками,  лихорадочно  блестевшие  глаза...  Это  ты!  Вот  что  от  тебя  ос¬
талось!  Когда-то  ты  пустился  в  путь,  полный  сил  и  задора,  жаждал
приключений,  чтобы  испытать  себя,  закалиться,  пройти  школу  му¬
жества.  А  возвращаешься  сломленный,  уничтоженный.  Наклонив¬
шись  над  водой,  он  глядел  на  свое  отражение.  Где-то  я  уже  видел
таких.  И  вдруг  он  вспомнил:  он  идет  к  трамваю,  возвращаясь  на  ба¬
тарею,  под  мышкой  толстая  тетрадь  —  специальный  выпуск  инфор¬
мационного  бюллетеня:  «Недочеловеки»...  У  них  были  такие  же  лица.
 Он  добрался  до  Веймара.  Шли  разговоры  о  демаркационной
линии:  «Нельзя  же  вам  идти  к  русским...  там  ужас  что  творится...»
Это  мало  беспокоило  Хольта.  Укладываясь  спать  на  траве  в  парке,
он  видел  слонявшихся  по  улицам  американцев.  Когда  он  проснулся,
по  мостовой  протарахтела  двуколка.  На  козлах  сидел  красноармеец.
Хольт  стоял  на  обочине.  По  дороге  проехал  грузовик  с  солдатами.
Но  Хольт  слишком  ослабел,  чтобы  почувствовать  впитавшийся  в
плоть  и  кровь  страх,  от  которого  непроизвольно  еще  быстрее  забил¬
ся  его  лихорадочный  пульс.  Никто  на  него  не  обратил  внимания.
 Тысячи  и  тысячи  людей  заполонили  дороги.  Никого  не  интересова¬
ла  одинокая  серая  фигура  на  обочине.
 Вокзал,  пыхтящий  паровоз,  все  подножки  заняты,  вагоны  набиты
битком,  на  крышах  люди  в  истрепанных  френчах.  Хольт  примостил¬
ся  на  буфере.  Вечером  поезд  остановился.
 На  другой  день  ему  удалось  сесть  на  попутную  машину,  потом
на  товарный  поезд,  идущий  на  север.  Он  потерял  счет  дням.  Он  толь¬
ко  смутно  чувствовал:  пора  уже  добраться  до  цели.
 В  жаркий,  безоблачный  июльский  день  Хольт  сидел  на  обочине.
Сон  его  уже  не  освежал.  День  и  ночь  его  то  мучительно  трясло  от
озноба,  то  прошибал  пот.  Он  жевал  щавель  и  пастушьи  сумки.  Мимо
прогрохотала  фура,  в  кузове  стоял  белый  в  коричневых  пятнах
теленок.  Хольт  взобрался  на  фуру,  лег  в  солому,  теленок  принялся
лизать  ему  лицо  большим  шершавым  языком...  В  полдень  он  опять
остался  один  на  шоссе.  Волоча  ноги,  двинулся  дальше,  но  голова
сама  собой  опускалась  на  грудь.  Так  он  шел  с  час.  Его  клонило  в
сон.
 Грузовик  обогнал  его  и  остановился.  Шофер  поковырял  огромной
кочергой  в  дымившем  газогенераторе.  Хольт  опять  очутился  в  маши¬
не,  среди  чемоданов  и  узлов,  женщин  с  младенцами  на  руках,  заку-
 26  Д.  Нолль
 401

тайных  в  платки  старушек,  мужчин  с  костылями  и  култышками.
Машина  направлялась  в  большой,  разрушенный  бомбежкой  город.
 Во  второй  половине  дня  Хольт  стоял  перед  мрачным  рядом  сго¬
ревших  домов  с  разбитыми  фасадами.  Мимо  куда-то  спешили  люди.
Проехал  переполненный  трамвай.  Возле  груды  развалин  женщины,
встав  цепью,  передавали  друг  другу  кирпичи.  Хольт  заторопился.
Заунывные,  скрипучие  звуки  шарманки,  слепой  с  желтой  повязкой  на
руке.  Узкая  улочка,  неповрежденный  дом.  Хольт  взглянул  на  фасад.
Рождество...  Отсюда  он  бежал.  Казалось,  с  тех  пор  прошла  вечность.
 Он  медленно  поднялся  по  лестнице.
 —  Доктор  Хольт?  Он  больше  здесь  не  живет.  Русские  назна¬
чили  его  директором  фабрики.  Акционерное  общество  Шпремберг...
в  Менкеберге...
 Хольт  отправился  в  пригород.
 Отыскал  красное  кирпичное  здание.  Над  воротами  надпись—
«Акционерное  общество  Шпремберг».  Деревянная  дощечка  с  рус¬
скими  буквами.  В  ворота  Хольт  увидел  большой  фабричный  двор.
Он  прошел  мимо  проходной  будки.  Его  окликнул  вахтер,  однору¬
кий  —  левый,  пустой  рукав  подоткнут.  Хольт,  тяжело  дыша,  присло¬
нился  к  стене.  Потом  пригнулся  к  окошечку.
 —  Мне  нужен  доктор  Хольт.
 Однорукий  поправил  его:
 —  Профессор  Хольт.  Да,  он  здесь.—  Он  взялся  за  трубку  и,
не  снимая  ее,  спросил:
 —  А  вы  кто  будете?
 Нет,  подумал  Хольт,  только  не  возвращение...  блудного  сына...
 только  не  это!  Приступ  озноба  спутал  все  мысли.
 —  Мне...  справиться...  Пожалуйста,  не...  не  находится  ли  у  не¬
го...  не  известно  ли  ему  что-нибудь...—  Он  никак  не  мог  выговорить
фразу  до  конца.—  Не  известно  ли  ему  что-нибудь  о  Гундель  Тисс.
Адрес  или...
 —  Гундель?—удивленно  переспросил  вахтер,  снял  руку  с  теле¬
фона,  придвинул  несколько  сданных  пропусков  и  стал  листать.
Потом  отодвинул  бумажки  и  пробормотал:—  Пожалуй,  лучше...—
Он  прижал  трубку  к  уху  плечом  ампутированной  руки  и  стал  наби¬
рать  номер.—  Профессор...  А,  в  лаборатории!  —  Нажал  на  рычаг  и
вновь  стал  набирать.—  Господин  профессор,  тут  у  меня...  солдат  из
плена.  Справляется  об  адресе  фрейлейн  Тисс!
 Но  Хольт  всего  этого  уже  не  слышал.  Он  не  видел,  как  вахтер
кивнул,  бросил  трубку  и,  явно  потрясенный,  выбежал  из  проходной
к  воротам.  Он  стоял,  прислонясь  к  стене,  и  глядел  на  улицу.  Ему
казалось,  что  яркие  блики  заходящего  солнца  на  тротуаре  завер¬
телись  и  стали  кружиться  все  быстрей  и  быстрей.
 Он  услышал  торопливые  шаги,  увидел  белое  расплывающееся
пятно  отцовского  халата,  а  потом  и  это  пятно  закружилось.
 Временами  он  приходил  в  себя,  а  когда  вновь  впадал  в  забытье,
уносил  в  свои  горячечные  сновидения  образ  склонившейся  над
постелью  Гундель.

Книга  вторая
ВОЗВРАЩЕНИЕ
 1

Часть  первая
 1
 Вернер  Хольт  спускался  по  лестнице  —  бетонные  ступеньки,  вы¬
беленные  стены,  —  спускался  неуверенно,  еле  держась  на  ногах,  в
своем  потрепанном  защитного  цвета  френче.  Он  думал:  кто  такой
Шнайдерайт?  Эта  мысль  сорвала  его  с  постели:  кто  такой  Шнайде¬
райт?
 В  голове  у  него  беспорядочно  мешалось  прошлое  и  настоящее,
люди,  события,  места;  вот  и  разберись  поди,  где  ты,  даже  если  зна¬
ешь:  химический  завод,  бывшее  акционерное  общество  «Шпрем-
берг»  —  взрывчатка,  серная  кислота,  медикаменты,  а  теперь  просто
развалины,  и  управляет  ими  отец  и  какой-то  человек  по  фамилии
Мюллер.
 Все  это  Хольт  уЗнал  от  Гундель,  и  Гундель  рассказала  ему  еще
многое  другое  —  про  завод,  про  здешних  людей,  про  Мюллера,  Хаге¬
на,  Шнайдерайта  и  Бернгарда,  Рассказала,  что  адвокат  Гомулка
уехал  в  Нюрнберг,  а  она,  перейдя  зональную  границу,  добралась  сю¬
да,  как  ждала  Хольта  и  между  тем,  с  того  самого  времени,  по  средам  и
субботам  встречалась  где-то,  в  какой-то  организации  с  этим  Шнай¬
дерайтом.  Гундель  сама  это  рассказала.  Кто  такой  Шнайдерайт?
 Хольт  остановился  передохнуть  на  площадке  и  прислонился  к  по¬
доконнику.  Снял  пилотку,  маскировочную  парусиновую  пилотку,  и
обтер  пот  со  лба:  душный  сентябрьский  день,  и  все  еще  изнеможение
и  слабость!  Уже  два  месяца,  как  он  вернулся  больной,  смертельно
больной  —  воспаление  легких  —  и  смертельно  усталый,  и  Гундель
каждый  вечер  сидела  у  его  кровати  и  рассказывала,  и  одно  имя  всплы¬
вало  опять  и  опять:  Шнайдерайт.  Хольт  все  еще  был  во  власти  кошма¬
ров,  его  все  еще  преследовали  картины  войны  и  разгрома,  все  еще  по
ночам  мучил  страх,  хотя  он,  казалось  бы,  добрался  до  цели,  добрался
до  Гундель;  разве  Гундель  от  него  не  отдалилась?  Кто  же  отдалил
Гундель,  кто  заступил  его  место,  пока  он  погибал  в  грязи  на  невоз¬
деланных  полях  Крейцнаха?
 404

Дальше  вниз  по  бетонным  ступеням,  вдоль  выбеленных  стен.  Вто¬
рой  этаж:  коридор,  рабочие  —  слесари  и  плиточники.  И  дальше  вниз,
первый  этаж:  двери,  таблички  на  дверях,  контора  заводоуправления;
еще  несколько  ступенек  —  и  будет  подворотня,  оттуда  выход  на  ули¬
цу  и  на  заводской  двор,  но  стой!  —  голоса,  в  конторе  голоса.  Все  по¬
плыло  перед  глазами,  затем  отчетливее  выступили  большая  комната,
письменный  стол,  стол,  заваленный  чертежами  и  таблицами,  второй
письменный  стол  наискосок  у  окна.  В  комнате  люди.  За  письменным
столом  старая  дева,  напудренная  и  подмазанная,  с  пучком,  из  кото¬
рого,  будто  крысиный  хвостик,  выбивается  конец  косы,  —  секретарша
дирекции  фрейлейн  Герлах,  смутно  припомнил  он.  У  письменного  сто¬
ла  стоят  трое,  четвертый  полулежит  в  глубоком  кресле;  кто  они?
Один  —  это  отец;  засунул  руки  в  карманы  халата,  не  то  задумался,
не  то  сердится...  Хольт,  никем  не  замеченный,  пересек  кабинет  и  сел  в
соседней  комнате  на  одном  из  дюжины  стульев,  окружавших  большой
овальный  стол  для  совещаний.
 Дверь  осталась  приотворенной.  Может,  среди  этих  людей  также  и
Шнайдерайт?  Голоса  незнакомые,  разговаривают  чересчур  громко,
уж  не  ссорятся  ли?  Отец  выходит  из  комнаты,  с  досадой  бросает  через
плечо:  «Коллега  Бернгард  опять  встал  с  левой  ноги!»  Бернгард,  док¬
тор  Бернгард?  Постой-ка,  это,  видно,  тот,  в  грубошерстной  куртке,
сухопарый,  с  плешью,  брюзга,  всем  недоволен;  Гундель  и  про  него
рассказывала,  в  самом  деле,  вот  он  уже  брюзжит:  «Вы  требуете,  что¬
бы  я  подвел  сюда  из  котельной  кое-как  сляпанный  трубопровод,  но  с
меня  хватит,  я  химик-технолог,  а  не  ваш  кули,  господин  Мюллер!»
Человек  в  кресле  с  погасшей  сигарой  во  рту,  стало  быть,  Мюллер.
Бернгард  наклоняется  к  нему  и  оскаливает  зубы:  «Свет  не  клином  со¬
шелся  на  вашем  разбитом  заводе,  я  и  крольчатником  своим  прожи¬
ву!»  А  кто  этот  низенький  рядом  с  ним,  черноволосый?  А,  правильно,
доктор  Хаген,  инженер-химик,  об  этом  нетрудно  догадаться  по  счет¬
ной  линейке,  которая  торчит  из  нагрудного  кармана  халата.  Хаген
кричит:  «Не  устраивайте  драмы  из-за  нескольких  метров  трубопро¬
вода,  вы  ведь  на  этом  собаку  съели!»  Тут  Бернгард  направляется  к
двери,  а  Хаген  бежит  за  ним  следом.  Бернгард  говорит  без  всякой
видимой  связи:  «Почитайте-ка,  господа,  соглашение,  которое  победи¬
тели  подписали  в  Потсдаме,  почитайте!  Теперь  с  нами  расправятся,
уничтожат  как  культурную  нацию  и  разденут  до  нитки».  Бац!  Дверь
захлопнулась.
 Расправятся,  думал  Хольт,  уничтожат...
 В  соседней  комнате  остался  один  Мюллер;  Хольт  видел  его  жел¬
тый,  резко  очерченный  профиль.  Мюллер  работал.  Разгромленная
страна,  конченые  люди,  а  тут  человек  работает,  диктует  письма,  от¬
дает  распоряжения,  даже  объявление  поместил,  что  кто-то  там  ему
требуется,  и  в  приемной  уже  дожидаются  трое...
 Вошел  первый  претендент,  крупный  человек  лет  пятидесяти,  дер¬
жится  прямо,  светлое  пальто  перекинуто  через  руку,  в  руке  шляпа.
«Доктор  Риттер».  И  вот  он  уже  уселся,  и  фрейлейн  Герлах  записыва¬
ет  его  адрес.  Хольт  наклонился  вперед,  чтобы  лучше  его  разглядеть.
 405

Доктор  Риттер,  подумал  он,  сидит  прямо  и  чопорно,  холеная  внеш¬
ность,  безукоризненные  манеры.  А  Мюллер  в  прошлом  как  будто  сле¬
сарь  или  токарь?  «Совершенно  верно,  переселенец,  —  отвечает  док¬
тор  Риттер.  —  Инженер  по  надземным  сооружениям...»  Лишь  обрыв¬
ки  фраз  долетают  сквозь  дверь:  «...до  сих  пор  самостоятельно...  имел
собственное  дело...  да,  приходилось  строить  и  вспомогательные  соо¬
ружения  для  химических  заводов...  Как  велико  было  мое  предприя¬
тие?  Среднее.  Скорее  маленькое,  шестьдесят  —  семьдесят  рабочих  и
служащих.  Если  строили  в  других  городах,  брали,  разумеется,  и  се¬
зонников».—  «Брали,  разумеется,  и  сезонников»,—  повторяет  за  ним
Мюллер,  «...сейчас  остался  ни  с  чем...—  Это  снова  инженер  Риттер.—
Все  потерял  —  дело,  два  земельных  участка,  все!»  —  «Были  нацис¬
том?»  —  спрашивает  Мюллер.  Ну,  теперь  он  его  поймал!  —  подумал
Хольт.  Но:  «...Никогда  не  состоял  в  национал-социалистской  пар¬
тии...  Всегда  был  беспартийным...  и  никого  из  своих  служащих  не
принуждал  вступать  в  партию...»—  «Благодарю,  —  говорит  Мюл¬
лер.  —  Мы  вас  известим  письменно».  Подвезло,  подумал  Хольт,  и
еще  подумал:  никто  не  был  нацистом...  Гундель  говорит,  все  отри¬
цают...  Хаос,  миллионы  убитых,  миллионы  бездомных,  но  доктор  Рит¬
тер  тут  ни  при  чем...  «Обычный  ответ,  —  услышал  он  голос  Мюлле¬
ра.  —  Напишите:  можем  использовать  подсобным  рабочим  на  строй¬
ке».
 Хольт  выпрямился;  его  пронзила  мысль:  Мюллер-то  коммунист,
вот  коммунист  Мюллер  и  расправился  с  доктором  Риттером...
 Следующий,  пожалуйста!  На  этот  раз  вошел  низенький  человечек
лет  шестидесяти.  Очки  в  никелированной  оправе,  чуть  пучеглазый.
«Блом,  благодарю».  Блом  уселся,  седые  волосы  и  серый  костюм,  вооб¬
ще  весь  какой-то  серый,  неприметный.  Тусклый  голос:  «Вам  требует¬
ся  начальник  строительного  отдела,  переселенцам  предпочтение?»
Он  несколько  оживился.  «Смею  думать,  что  вправе  претендовать  на
этот  пост».  Мюллер  как  бы  мимоходом:  «И  вы,  разумеется,  не  состоя¬
ли  в  нацистской  партии».  Готов,  подумал  Хольт.  Блом  сник:  «Нет,
состоял».  Ну  конечно,  подумал  Хольт,  кто-то  же  должен  был  состоять.
Сейчас  Мюллер  расправится  и  со  вторым.  Мюллер  потер  подборо¬
док:  «Но...  вы  не  принимали  активного  участия?»  Что  он*играет  с  ним,
как  кошка  с  мышью?  «Нет,  принимал  активное  участие,  я  был  комен¬
дантом  бомбоубежища  и  ходил  с  кружкой  собирать  пожертвова¬
ния».—  «Вас  принудили,  как  это  тогда  водилось?  Вы  не  по  своей  воле
пошли  к  нацистам?»  Мучает  его,  подумал  Хольт  и  вспомнил  слова
Гундель:  Мюллер  много  лет  просидел  в  концлагере...  Блом  совсем
сник:  «Я  по  своей  воле  вступил  в  партию  еще  в  тридцать  пятом.  Я...
я...  верил  всему».—  «Что?  Чему  вы  верили?»—  спросил  Мюллер.
«Больше  всего  меня  привлекало,  ну,  это  самое...  уничтожение  про¬
центного  рабства.  Я  думал,  что  с  этим...  как  его,  Гитлером,  многое
изменится  к  лучшему...  Мир  ведь  дурно  устроен,  он  жесток  и  не  бла¬
говолит  к  нам,  маленьким  людям!  —  Блом  внезапно  оживился.—
Как  вы  думаете,  почему  после  шести  лет  занятий  у  таких  математи¬
ков,  как  Дедекинд  и  Кантор,  сорвалась  моя  доцентура  по  кафедре
теории  чисел?  Да  потому,  что  в  мире  господствует  закон  —  деньги
ставить  выше  призвания.  А  я...  я  считал,  что  мое  призвание  —  мате-
 406

матика.  Я  ведь  чистый  математик».  Тут  Мюллер  расстегнул  куртку,
уселся  поудобнее,  вытянул  ноги  и  предоставил  Блому  рассказывать.
Об  инфляции,  унесшей  все  его  сбережения,  о  том,  как  рушилась
последняя  надежда  на  приват-доцентуру,  как  он  должен  был  начать
все  сызнова  и  стал  учиться  на  инженера  по  надземным  сооружениям
и  на  мостовика  и,  чтобы  зарабатывать  на  жизнь,  нанялся  простым  ка¬
менщиком  и,  между  прочим,  дошел  до  прораба,  а  потом  добыл  себе
еще  диплом  архитектора...  «Архитектора?  —  переспросил  Мюллер.—
Я  думал,  вы  инженер  по  надземным  сооружениям  или  математик.  Как
это  понять?»  Блом  достал  бумаги,  из  которых  следовало,  что  он  в
самом  деле  инженер  по  надземным  сооружениям  и  мостовик  с  опытом
в  области  подземных  работ,  а  к  тому  же  еще  архитектор,  да  и  матема¬
тик  тоже.  «Смею  сказать:  по  призванию.  Если  вам  желательно  иметь
отзывы  обо  мне  как  о  математике,  то  здесь  живет  доктор  Эбер¬
сбах...—  «Эберсбах?  Вы  его  знаете?»  —  «Лично  нет».  Но  что  это  ста¬
лось  вдруг  с  Бломом?  Маленький,  неприметный  человечек  вдруг  при¬
осанился,  расцвел,  лицо  его  сияло  вдохновением  и  гордостью.  «В
шестнадцатом  году  я  полемизировал  с  Эберсбахом  в  «Анналах  мате¬
матики».  Спор  шел  об  использовании  интуиционистами  теории  ре¬
курсивных  функций  для  порочной  по  существу  критики  классического
анализа.  Правда,  Эберсбах  вскоре  отказался  от  этой  точки  зре¬
ния...»—  «Достаточно!  У  нас  тут  имеется  километр  теплосети  от  ко¬
тельной  до  здания  заводоуправления,  где  мы  сейчас  производим  суль¬
фамиды.  Трубопровод  разбомбили.  Возьметесь  вы  его  восстано¬
вить?»—  «Возьмусь»,—  ответил  Блом.  Мюллер  пояснил:  «Но  у  нас
нет  напорных  труб».  —  «Значит,  придется  поискать  другой  выход»,—
сказал  Блом.  «Вот  это  ответ»,—  одобрительно  произнес  Мюллер.  И
что  же!  —  околпаченный  простак  Блом,  бывший  нацист,  комендант
бомбоубежища,  сборщик  пожертвований,  победил!  Мюллер  вовсе
не  играл  с  ним,  как  кошка  с  мышью.  Он  вовсе  не  собирался  его  му¬
чить,  не  собирался  мстить,  расправляться  с  Бломом,  нет,  Мюллер
дает  Блому  возможность  стать  на  ноги.  Возможность  стать  на  ноги!—
с  внезапной  надеждой  подумал  Хольт...  Но  ведь  сам-то  он  не  инже¬
нер,  не  архитектор,  не  математик.  Он  умеет  лишь  стрелять,  колоть,  с
грехом  пополам  отстукивать  на  ключе.  Выброшенный  на  берег  обло¬
мок  кораблекрушения.
 Первая  прогулка  по  территории  завода.  Сразу  же  за  главным  кор¬
пусом  начинались  развалины  и  тянулись  до  самой  речушки.  Над  гора¬
ми  щебня  корежились  ржаво-красные  железные  ребра,  торчали  оро¬
сительные  башни  разрушенного  сернокислотного  завода.  Среди  раз¬
валин  Хольт  увидел  людей  —  женщины  в  платочках  разбирали  кир¬
пич.  Через  расчищенную  площадку  шла  железнодорожная  колея,  в
двух-трех  местах  развороченная  прямым  попаданием  бомб.  Голые
до  пояса  мужчины  забрасывали  воронки  землей.  По  ту  сторону  колеи,
там,  где  на  фоне  сентябрьского  неба  вырисовывался  железный  скелет
выгоревшего  цеха,  уже  что-то  строили.  Прищурив  глаза,  Хольт  вгля¬
делся:  каменщики  клали  стены.  Шнайдерайт  каменщик.
 Хольт  присел  на  железную  балку,  уперся  локтями  в  колени.  К  нему
 407

шел  какой-то  человек.  Хольт  узнал  Мюллера,  встал  и  впервые  очутил¬
ся  с  ним  лицом  к  лицу.  Мюллеру  былое  виду  лет  шестьдесят;  крепко
сложенный,  высокий,  не  ниже  профессора  Хольта,  но  ужасающе  ху¬
дой.  Брюки  на  ремне,  поношенная  куртка,  острые  плечи,  руки  с  рез¬
ко  выступающими  сухожилиями  на  запястьях  будто  вовсе  лишены
плоти  и  мускулов...  Видно  было,  что  Мюллер  серьезно  болен,  цвет
лица  нездоровый,  волосы  седые,  редкие,  на  осунувшемся  лице  вы¬
ступал  нос.  Несколько  секунд  Хольт  не  мог  оторваться  от  его  лица,
бледного,  несмотря  на  загар.  Ясные  глаза,  живой  взгляд  говорили  о
том,  что  Мюллер  вовсе  не  так  стар.  Хольт  знал,  что  Мюллер  неизлечи¬
мо  болен,  и  этот  изможденный  человек  напоминал  ему  кого-то  или
что-то...  У  Мюллера  на  отвороте  куртки  был  значок:  красный,  повер¬
нутый  острием  вниз  треугольник...  Хольт  когда-то  уже  видел  этот
знак,  но  когда  и  где?
 Мюллер  подал  Хольту  руку.
 —  Ну,  как  поживаем,  Вернер  Хольт?  —  спросил  он.  —  Хорошо,
что  мы  опять  на  ногах!  —  Он  говорил  негромко,  дружелюбно,  даже
дружески,  но  слегка  запинаясь.—  Строите  уже  планы  на  будущее?
 —  Планы...—  эхом  отозвался  Хольт.
 —  Сперва  наберитесь-ка  сил,  —  посоветовал  Мюллер  и,  ободряю¬
ще  кивнув  Хольту,  пошел  дальше.
 Но  Хольт  сказал:
 —  Просто...  переключиться,  не  всякий  на  это  способен.
 Мюллер  вернулся.
 —  Вы  долго  хворали.  За  это  время  многое  произошло:  атомная
бомба,  Берлинская  конференция,  а  потом  суд  над  Герингом  и  его
сообщниками...  Почитайте  газеты.  Разберитесь,  посмотрите,  что  тво¬
рится  в  мире.  Вам  надо  переучиваться.
 Атомная  бомба.  Берлинская  конференция,  суд  над  Герингом...
Надолго  же  Хольт  выбыл  из  мира.  Но  земля  продолжала  вертеться.
И  жизнь  цепко  его  держала,  не  отпуская  ни  на  шаг,  разве  она  уже
вновь  не  расставляет  ему  силки:  разобраться,  смотреть,  переучи¬
ваться?  На  сей  раз  Хольт  перехитрит  жизнь.  На  сей  раз  он  не  попа¬
дется,  кто  и  чем  бы  его  ни  заманивал!  Он  упрямо  сжал  рот.
 —  Не  буду  торопиться,  —  сказал  он.  —  Сначала  пригляжусь.—
Он  почувствовал  на  себе  испытующий  взгляд  Мюллера  и  смутился.
 —  Сходите  к  антифашистской  молодежи,  —  предложил  Мюллер
по-прежнему  дружелюбно.  —  Поглядите,  как  и  что  у  них  там.  Гундель
вас  сводит,  или  я  скажу  товарищу  Шнайдерайту.
 В  тот  же  вечер  Хольт  дожидался  Гундель.  Дети  играли  в  ящике  с
песком.  Мимо  по  улице  со  звоном  проносились  переполненные  трам¬
ваи.  Хольт  сквозь  приспущенные  веки  глядел  на  солнце:  оранжевый
диск  погружался  в  слоистый  туман  за  городом.  Кто-то  сел  с  ним  ря¬
дом  на  скамью.
 Солнце  слепило  ему  глаза,  но  Гундель  он  сразу  рассмотрел.  Она
сидела  возле  него  в  своем  стареньком  пестром  летнем  платьице,  том
самом,  в  котором  он  встретил  ее  впервые.  И  волосы  каштановые,  и
глаза  каштановые.  Возможно,  она  чуточку  подросла,  возможно,  ее
 408

худенькие  руки  и  угловатые  плечи  слегка  округлились,  но  улыбка  бы¬
ла  прежняя  и  выражение  прежнее.  И  все-таки  разве  походила  вновь
обретенная  Гундель,  что  сидела  здесь  рядом  с  ним  на  скамейке,  на
ту,  что  жила  в  его  памяти?  Он  всматривался  в  ее  лицо.  Лицо,  которое
во  время  болезни  вечер  за  вечером  склонялось  над  ним,  так  что  он
уже  знал  его  наизусть  и  мог  с  закрытыми  глазами  представить  себе
каждую  черточку:  крохотные  веснушки  у  переносицы,  ямочки,  когда
она  улыбалась,  справа  большая,  слева  поменьше,  или  завитки  на
висках...  Сейчас  ему  показалось,  что  это  близкое,  родное  лицо  изме¬
нилось,  стало  почти  чужим.
 Гундель  пришла  прямо  с  работы  —  из  прядильни,  изготовлявшей
по  заказу  оккупационных  властей  бумажные  нитки.  Жила  она  здесь
же,  в  промышленном  пригороде  Менкеберга,  в  холодной  мансарде.
 —  Что  ты  так  на  меня  смотришь?  —  спросила  она.
 Держа  в  зубах  черную  бархотку,  она  обеими  руками  приглажива¬
ла  волосы  назад  с  висков,  собирая  их  на  затылке;  потом  повязала  го¬
лову  лентой  и  распустила  волосы.
 Взглянув  искоса  на  Хольта,  она  бросила:
 —  До  тридцатого  числа  все  должны  перекрасить  форму.  Об  этом
в  газетах  объявлено.
 —  Мне  бы  их  заботы!  —  ответил  Хольт,  но,  заметив  ее  взгляд,
поспешно  добавил:—  Ладно,  схожу  к  твоей  антифашистской  молоде¬
жи.  Довольна?
 —  Не  ради  же  меня?
 —  Именно.  Только  ради  тебя!  Я  еще  сыт  по  горло  гитлерюгендом.
 —  Не  смей  так  говорить!  —  воскликнула  Гундель.  —  Ты  прекрас¬
но  знаешь,  что  у  нас  совсем  другое.
 —  Возможно,  —  ответил  он.  —  Сначала  направо,  потом  налево,
но  у  меня  повороты  так  быстро  не  получаются.  —  Он  встал.  —  Прой¬
демся?  Профессор  предписал  мне  моцион.
 Гундель  пошла  с  ним  по  обочине  шоссе.  Они  свернули  на  дорожку,
которая  вилась  среди  садов,  полого  поднимаясь  в  гору.  Оттуда  откры¬
вался  вид  на  долину,  на  затянутый  дымкой  город  —  море  домов,  нет,
море  развалин.  Хольт  остановился.  Таким  лежал  перед  ним  и  Гель¬
зенкирхен,  и  Эссен,  и  Ваттецщейд;  та  же  картина,  недоставало  лишь
копров.
 Гундель  наконец  нарушила  молчание.
 —  Ты  стал  совсем  другой,  —  сказала  она.
 Он  двинулся  дальше.
 —  Не  нахожу.
 Дорога  пересекала  лесок,  среди  кустарника  высились  сосны.
Хольт  поискал  на  опушке  место  посуше.  Они  уселись.
 —  Ошибаешься,  —  сказал  Хольт.  Он  обвел  рукой  вокруг.  —Мир
стал  другим.  —  Он  растянулся  на  траве,  подложив  руки  под  голову.—
Меня  нес  поток,  —  сказал  он,  следя  взглядом  за  стаей  перелетных
птиц.  —  А  теперь  будто  выбросило  на  берег  в  совершенно  незнакомой
местности.
 —  Даже  если  местность  незнакома,  —  сказала  Гундель,  —  надо
встать  и  оглядеться!
 Хольт  приподнялся  и  повернул  голову.  Он  увидел  среди  кустов
 409

ржавые  листы  железа,  остатки  сгоревших  грузовых  машин,  а  на
опушке  леса  несколько  деревянных  крестов  с  нахлобученными  на  них
стальными  касками.
 —  То,  что  я  принимал  за  мир,  —  сказал  он,  —  оказалось  призра¬
ком,  иллюзией  и  лежит  теперь  в  развалинах.  А  до  того  мира,  который
окружает  меня  сейчас,  мне  дела  нет.
 Гундель  машинально  сорвала  цветок  и  задумчиво  обрывала  ле¬
пестки.
 —  Если  бы  все  думали,  как  ты,  у  нас  в  городе  до  сих  пор  не  было
бы  ни  воды,  ни  газа,  ни  света,  трамваи  бы  не  ходили  и  никто  не  пек  бы
хлеба.
 —  Правильно,  —  сказал  Хольт.  —  Да  я  бы  и  не  смог  починить
водопровод,  я  ничего  не  смыслю  в  трамваях  и  хлеб  тоже  не  умею
печь.  —  Он  поднялся,  стал  отдирать  приставшие  к  брюкам  репьи.—
Сама  видишь,  я  лишний,  бесполезный,  единственное,  что  я  умею,—
это  стрелять  и  работать  ключом,  ничему  другому  меня  не  обучали.—
Хольт  засунул  руки  в  карманы.  Он  снова  глядел  на  пылающий  диск
солнца;  оно  уже  коснулось  гребня  холмов  за  городом  и  слепило
глаза.  —  В  лагере,  —  продолжал  он,  —  мы  боялись,  как  бы  нас  не
передали  французам;  говорили,  они  всех  силком  запихивают  в  иност¬
ранный  легион.  —  Он  подал  Гундель  руку  и  помог  встать.  —  Знай
кошка  свое  лукошко,  —  сказал  он.  —  Иностранный  легион  был  бы
только  логическим  следствием.
 Он  все  еще  держал  руку  Гундель  в  своей.  И  когда  она  подняла
голову  и  серьезно  и  беспомощно  на  него  взглянула,  ему  показалось,
что  наконец-то  он  видит  прежнюю  Гундель,  да  и  платье  на  ней  было
то  же.
 —  Я  думал,  ты  меня  забыла,  —  сказал  он.
 —  Я!..  Тебя  забуду?!  —  воскликнула  она.
 Запустив  пальцы  в  каштановые  пряди,  он  запрокинул  ей  голову.
 —  Я  думал,  ты  уже  не  та,  —  сказал  он.
 Она  закрыла  глаза.  Губы  Хольта  коснулись  ее  губ.
 —  Но  это  в  самом  деле  ты!  —  сказал  он.
 —  Никогда  больше  не  говори  такое...  про  иностранный  легйон...—
^опросила  она.
 —  У  меня  никого  нет,  —  сказал  он.  —  У  меня  одна  ты.  •
 Она  обвила  его  шею  руками.
 —  Постарайся  себя  пересилить.  Я  так  боюсь  за  тебя!
 Он  узнал  губы  Гундель,  когда  поцеловал  ее.
 Они  спускались  вниз  по  дороге.  Сумерки  будто  занавесом  затя¬
нули  город  в  долине,  но  дорога  здесь,  наверху,  была  еще  озарена
оранжевыми  отсветами  неба.  Гундель  все  еще  держала  в  руках  ц)ве-
ток,  с  которого  оборвала  лепестки.
 —  Интересно,  как  вырастает  такой  вот  цветок!  —  сказала  она,
бросив  наконец  стебель.
 Хольт  не  ответил.  Он  взял  Гундель  под  руку.  Он  словно  охмелел  от
ее  вновь  обретенной  близости.
 —  Пошли  куда-нибудь,  —  сказал  он,  —  посидим  в  кафе!
 —  Нет,  что  ты,  —  возразила  она.  —  Я  должна  быть  на  собрании!
Хорст  Шнайдерайт  ждет!  —  И  она  прибавила  шагу.
 410

Хольт,  разом  отрезвев,  шел  следом.  Сумерки  сгущались.  Похоло¬
дало.  Он  зяб.
 Среди  штабелей  обугленных  досок  и  обгоревшего  мусора  стоял
барак  с  забитыми  картоном  окнами.  Внутри  при  свете  огарка  на
садовых  стульях  и  неструганых  скамьях  пристроилось  десятка  два
юношей  и  девушек.  Все  знали  Гундель,  здоровались  с  ней  за  руку.
Хольт  уселся  в  сторонке.
 Тощий  косолицый  парень  с  культей  вместо  правой  ноги,  ковыляя
на  неуклюжих  костылях,  двинулся  через  всю  комнату  к  Хольту.  Ему
могло  быть  лет  двадцать  с  небольшим,  давно  не  стриженные  соломен¬
ные*  волосы  свисали  на  лоб.  Светлые,  глубоко  посаженные  у  самой
переносицы  глазки,  левое  ухо  оттопырено.  Одет  он  был  в  истрепан¬
ный  и  перекрашенный  мундир  вермахта.
 —  Гофман!  —  сказал  он.
 Хольт,  растерявшись,  в  смущении  продолжал  сидеть.
 —  Хоть  я  был  всего  обер-ефрейтор,  ты  мог  бы  снизойти  и  сказать
мне  свое  имя!  —  вызывающе  бросил  парень.
 Гундель  поспешила  к  ним,  за  ней  другие  ребята.  Хольта  окружили
незнакомые  лица.  Гофман,  опершись  всей  тяжестью  на  правый  кос¬
тыль,  левым  тыкал  в  Хольта.
 —  Если  мы  недостаточно  хороши  для  тебя,  —  все  так  же  зади¬
ристо  продолжал  он,  —  поищи  себе  другую  компанию!
 Хольт  встал.  Но  тут  дверь  с  шумом  распахнулась.  Все  повернули
головы.
 В  барак  вошел  высокий,  широкоплечий  малый,  остановился  на
пороге  и  вопросительно  обвел  глазами  комнату,  скупо  освещенную
лишь  пламенем  свечи.  Затем,  не  глядя,  ногой  захлопнул  дверь.  В  том,
как  он  басом  спросил:  «Что  у  вас  тут  случилось?»,  в  том,  как  он  встал
перед  Хольтом  и  Гундель,  возвышаясь  чуть  не  на  голову  над  осталь¬
ными,  было  что-то  решительное  и  неодолимое,  какая-то  грозная,  по¬
давляющая  сила.  Хольт  сразу  понял,  что  перед  ним  Хорст  Шнайде¬
райт,  каменщик  Шнайдерайт.  Он  слышал,  как  Шнайдерайт  обратился
к  Гундель,  и  голос  его  зазвучал  неожиданно  мягко:
 —  Хорошо,  что  ты  здесь.  Я  ждал  тебя  у  фабрики  и  уж  думал,  ты
не  придешь.
 Гофман  опять  указал  костылем  на  Хольта.
 —  Новенький.  Важный  барин,  даже  назваться  не  пожелал!—
И  обращаясь  к  остальным:  —Мы  для  него,  видишь,  недостаточно
хороши!
 —  Да  брось  ты!  —  прикрикнул  на  него  Шнайдерайт  и  повернулся
к  Хольту.
 Несколько  секунд  они  глядели  друг  на  друга.  Шнайдерайту  было
двадцать  один  год.  Он  был  черноволос.  На  узком,  резко  очерченном
лице,  оттененном  синевой  на  бритых  щеках  и  подбородке,  выделялись
сросшиеся  над  переносицей  брови.  Лоб  рассекали  вертикальные  мор¬
щинки.  У  него  была  привычка  смело  и  вызывающе  вскидывать  голо¬
ву.
 Оба  почувствовали  одно  и  то  же:  между  ними  нет  и  не  может  быть
ничего  общего.
 411

Шнайдерайт  провел  последние  четыре  года  своей  жизни  за  тюрем¬
ной  решеткой;  отец  его,  металлист,  осенью  1941  года  был  приговорен
к  смерти  и  казнен  за  саботаж  на  военном  заводе,  который  они  с  сыном
организовали  после  22  июня  1941  года.  Теперь  Шнайдерайт  жил  у
матери.  Она  тоже  была  освобождена  из  заключения  советскими  войс¬
ками.
 —  Знакомься,  это  Вернер  Хольт,  —  сказала  Гундель.
 Шнайдерайт  молча,  как  бы  мимоходом,  подал  Хольту  руку.  Круг
 разомкнулся,  Хольт  снова  сел.  Вокруг  него  гомон  голосов.  Он  увидел
у  Шнайдерайта  в  петлице  тот  же  значок,  красный  треугольник,  уви¬
дел,  как  Шнайдерайт  потянул  за  собой  Гундель  и,  держа  ее  за  руку,
стал  что-то  ей  доказывать.  А  Гундель  утвердительно  закивала  и
заулыбалась...  Хольта  охватило  чувство  острого  разочарования.
 Вдруг  стало  тихо.  Все  уселись  подковой  вокруг  Шнайдерайта,  а
он,  разложив  перед  собой  исписанные  листки,  заговорил.  До  Хольта
доходили  только  слова,  смысла  их  он  не  понимал:  задачи  молодежных
комитетов,  никто  не  должен  оставаться  в  стороне,  разъяснять  моло¬
дежи  грабительскую  сущность  фашистской  войны,  махинации  финан¬
совых  воротил,  преступления  расизма...  и  демократия,  опять  и  опять
демократия.  И  еще:  «Главное  сейчас  —  единство  рабочих!»  При¬
шибленный  разочарованием,  отчужденностью,  Хольт  уставился  на
пламя  свечи.  Наконец  он  нашел  в  себе  силы  встать  и  покинуть  барак.
 На  заводе  работали  по  десять,  а  когда  и  по  четырнадцать  часов.
После  работы  профессору  и  его  сотрудникам  подавали  ужин,  за  кото¬
рый  садился  и  Хольт,  а  также  Гундель,  если  она  заглядывала  вече¬
ром  на  завод.  Фрау  Томас,  бывшая  заводская  уборщица,  вела  хо¬
зяйство  профессора,  она  накрывала  стол  в  зале  совещаний.  Фрау
Томас  и  сегодня  отказалась  сесть  вместе  со  всеми:  «Что  не  положено,
то  не  положено!»  Зато  она  охотно  рассказывала  всякие  истории  о
грабежах,  убийствах  или,  на  худой  конец,  о  спекулянтах  и  торговцах
черного  рынка.
 —  Стефан-то  из  котельной  —  вы  же  его  знаете?—  спросила  она,
ставя  на  стол  миску  с  жареной  картошкой.  —  В  Анхальт  поехал  ме¬
шочничать,  в  такую  даль,  а  здесь  на  вокзале  у  него  все  отобрали!
 —  Обидно!—сказал  доктор  Хаген,  которого  фрау  Томас  осо¬
бенно  ценила  как  самого  благодарного  своего  слушателя.
 —  Кулачью  скоро  девать  некуда  будет  белье,  приемники  да
швейные  машинки!  —  обозлился  Мюллер.
 Хольт,  с  жадностью  проглотив  свою  порцию,  безучастно  перево¬
дил  взгляд  с  одного  на  другого.  Гундель  не  было.  Она  сидела  на  со¬
брании  в  бараке.  А  остальные  все  ему  чужие:  отец,  Мюллер,  доктор
Хаген  и  доктор  Бернгард  со  своей  плешью  и  лошадиным  лицом.  По¬
жалуй,  ближе  других  ему  только  что  принятый  на  работу  Блом.  Берн¬
гард  по  обыкновению  брюзжит:
 —  Вы  говорите,  сырье?  —  раздраженно  допекал  он  кого-то.—
Я  лично  знаю  только  одно  понятие  —  нехватка  сырья.
 До  конца  ужина  он  еще  не  раз  принимался  брюзжать:
 —  Вот  увидите,  господа,  мы  придем  к  полной  разрухе!  Нам  неот¬
 412

куда  ждать  помощи,  тем  более  от  русских.  Нищий  нищему  не  подмога.
 Хольт  курил.  Какие  большие  серые  глаза  у  доктора  Бернгарда.  И
как  он  скалит  свои  длинные  желтые  зубы,  вперившись  в  Мюллера.
А  Мюллер  его  и  не  слушает.  Сидит  себе  преспокойно  с  погасшей  си¬
гарой  в  зубах  и  болтает  с  доктором  Хагеном.
 —  Бросьте!  Я  старый  рыболов,  —  говорит  он,  —  о  хариусе  у  нас
здесь  уже  тридцать  лет  и  слыхом  не  слыхивали,  а  в  Белодонке  его
никогда  и  в  помине  не  было.  Белодонка  —  район  форели.  Сколько  я
там  прекрасной  форели  уживал  внахлёстку!
 Доктор  Хаген,  смуглый  человек  южного  типа,  видимо,  заинтере¬
совался,  но  Мюллер  поглядел  на  часы  и  вышел  из  комнаты.
 Окно  было  открыто,  в  него  веяло  вечерней  прохладой.  Профессор
набивал  трубку.  Опять  они  что-то  собираются  обсуждать,  подумал
Хольт.
 Мюллер  вернулся  с  кипой  дел  под  мышкой,  подталкивая  вперед
девушку.
 —  Отчего  ты  не  позвонила?  —  напустился  на  нее  доктор  Берн¬
гард.  —  Вот  теперь  сиди  и  жди!
 Девушка  поздоровалась  с  профессором,  поздоровалась  с  другими,
затем  нерешительно  подошла  к  Хольту  и  протянула  ему  руку.  Это  бы¬
ла  дочь  Бернгарда,  ее  звали  Карола.  У  Хольта  на  миг  закружилась
голова,  это,  должно  быть,  от  крепкой  русской  сигареты  с  золотым
мундштуком,  которой  угостил  его  отец.  Карола  Бернгард  глядела  на
него  светло-серыми  глазами,  очень  похожими  на  отцовские.  Одних
лет  с  Хольтом,  почти  такого  же  роста,  она  была  одета  в  зеленое,  плот¬
но  облегающее  платье.  Волосы  у  нее  были  русые.
 —  Ну  почему  папа  такой  злой?  —  почти  по-детски  протянула  она.
 Видимо,  это  было  сказано  просто  так,  потому  что  она  не  стала
 дожидаться  ответе.
 —  Я  слышала,  что  вы  вернулись,  —  продолжала  она.  —  Вы  были
очень  больны.  Я  не  теряла  надежды,  что  вы  поправитесь.  Вам  при¬
шлось  столько  всего  испытать.  —  Она  болтала  без  умолку,  легкая
светская  болтовня.  —  Мне  так  жалко  всех  молодых  солдат,  которые
возвращаются  сейчас.
 Хольт  молчал  и  курил.
 —  Я  вас  так  хорошо  понимаю,  —  услышал  он.  —  Я  недавно  про¬
чла  «Возвращение»  Ремарка.
 Ходьт  повнимательнее  глянул  ей  в  глаза,  затянулся,  стал  прислу¬
шиваться.  Пустышка,  подумал  он.  Одни  слова,  больше  ничего...
 В  глубине  комнаты  опять  послышался  голос  доктора  Бернгарда,
брюзгливый,  обиженный:
 —  С  меня  на  сегодня  достаточно.  Честь  имею.  Едем,  Карола!
 Хольт  проводил  Каролу  на  улицу,  где  стояла  машина  доктора
 Бернгарда  —  двухтактная  тарахтелка  «ДКВ».  Они  простились.  Холь¬
та  страшило  одиночество  в  неприютной  мансарде,  и  он  глядел  вслед
машине,  пока  красные  точки  фонариков  не  растворились  в  темноте.
 413

2
 Хольт  ежедневно  встречался  с  отцом  за  завтраком  в  мансарде
главного  корпуса,  приспособленной  подлинную  лабораторию  профес¬
сора.  Профессор  обычно  работал  там  до  завтрака  часа  два.  Ему  ми¬
нуло  уже  шестьдесят  три  года;  крепкий,  широкоплечий,  он  скорее
походил  на  крестьянина,  чем  на  ученого.  Волосы  над  высоким  выпук¬
лым  лбом  совсем  побелели,  и  еще  резче,  чем  год  назад,  обозначились
характерные  складки  от  крыльев  носа  к  углам  рта  и  подбородку.
 Как-то  утром  он  отложил  газету,  которую  просматривал  за  завт¬
раком,  и  взглянул  на  сына.  Хольт  молча  хлебал  подслащенную  саха¬
рином  болтушку,  заедая  ее  черствым  хлебом;  потом  отодвинул  от  се¬
бя  тарелку.  Профессор  налил  ему  напиток,  похожий  на  какао.
 —  Что  это,  собственно,  такое?  Кола?  —  спросил  Хольт.
 —  Плоды  одного  из  стеркулиевых,  семейства  кола,  —  ответил
профессор.  —  Дерево  это  встречается  в  лесах  тропической  Африки.
Семена  содержат  примерно  полтора  процента  алкалоидов,  главным
образом  кофеина  в  виде  гликозида  коланина.  Напиток  действует
так  же  возбуждающе,  как  кбфе,  но,  к  сожалению,  не  такой  вкусный.
 Педантически  обстоятельный  ответ  отца  обозлил  Хольта.  Пойло
это  ему  вовсе  не  нравилось,  просто  он  к  нему  привык.
 —  Дай  мне,  пожалуйста  закурить,  —  сказал  он.—  Кстати,  у
меня  нет  ни  пфеннига.
 Профессор  открыл  письменный  стол  и  пододвинул  Хольту  несколь¬
ко  бумажек  и  две  пачки  сигарет.
 —  Только  много  не  кури,  —  сказал  он.
 Хольт  сунул  в  рот  сигарету.  Отец  обращается  с  ним  как  с  маль¬
чишкой!  Лучше  б  я  сюда  не  приезжал,  подумал  он.  Но  ведь  я  прие¬
хал  к  Гундель,  а  не  к  отцу.  Непременно  при  случае  ему  это  скажу!
 Профессор  вынул  из  кармана  записку  и  протянул  сыну.  Хольт
прочел:  «Средняя  школа,  Грюнплац,  директор  —  доктор  Эберсбах».
 —  Можешь  сослаться  на  Мюллера,  —  сказал  профессор.  —  За¬
нятия  начнутся  первого  октября.
 Хольт  повертел  в  руках  записку.
 —  Почем  ты  знаешь,  что  я  собираюсь  учиться  в  школе?
 Профессор  помолчал.
 —  Твоя  мать  писала,  что  намерена  до  конца  войны  жить  в  Гам¬
бурге,—  сказал  он  немного  погодя.  —  Когда  ты  в  последний  раз  по¬
лучил  от  нее  письмо?
 —  Если  б  я  хотел  поехать  к  матери,  туда  из  Крейцнаха  намного
ближе.
 —  Знаю,  —  сказал  профессор.  —  И  рад,  что  ты  приехал  ко  мне.
 —  Я  не  к  тебе  приехал,  —  поспешил  заявить  Хольт.  —  Я  надеял¬
ся  найти  здесь  Гундель,  только  и  всего.
 Складки  на  лице  профессора  обозначились  резче^  иххн  устало
провел  рукой  по  глазам.  А  в  Хольте  вдруг  опять  пробудилась  злость,
желание  уязвить  этого  старого  чудака,  нелюдима,  человеконенавист¬
ника.
 —  Что  касается  Гундель,—сказал  он,—ты,  конечно,  опять
упрекнешь  меня  в  «тяге  к  простонародью»!
 414

Упрек  этот  был  брошен  ему  родителями  много  лет  назад.  Хольт
со  злорадством  уколол  теперь  отца.  Профессор  не  помнил,  но  впол¬
не  возможно,  что  он  когда-нибудь  и  употребил  такую  стереотипную
фразу  или  не  стал  прекословить,  когда  это  сказала  жена.  Он  набил
трубку  и  спокойно  возразил:
 —  В  последние  годы  у  меня  было  достаточно  времени  пересмот¬
реть  свои  ошибочные  взгляды.
 —  А  пока  ты  пересматривал  свои  ошибочные  взгл'яды,  —^  сказал
Хольт  и  встал,  —  я  ради  этих  самых  взглядов  подставлял  лоб!—
И,  не  добавив  ни  слова,  вышел  из  комнаты.
 Хольт  проводил  дни,  бесцельно  слоняясь  по  городу.  Иногда  он
часами  стоял  на  мосту  и  глядел  на  узенькую  речушку,  на  грязную,
в  радужных  пятнах  нефти,  воду.
 Через  несколько  дней  после  ссоры  с  отцом  его  как-то  утром  вызва¬
ли  в  контору.  В  комнате  были  только  отец  и  фрейлейн  Герлах.  На
пороге  Хольт  снял  пилотку.
 Профессор  сидел  за  письменным  столом  у  окна.
 —  Последнее  время  ты  не  завтракаешь  со  мной,  —  напрямик
начал  он.—  Я  тебя  целыми  днями  не  вижу.  Когда  ты  собираешься  на¬
конец  явиться  в  школу?  Занятия  уже  начались!
 Хольт  не  намерен  был  выслушивать  чьи-либо  предписания.
 —  А  откуда  ты  взял,  —  сказал  он,  —  что  я  собираюсь  учиться  в
школе?
 Профессора  требовали  на  завод,  через  час  ему  надо  было  ехать  с
Мюллером  на  совещание  в  комендатуру,  до  этого  он  должен  был  про¬
диктовать  несколько  срочных  писем  и  ждал  иногороднего  разговора.
 —  Самый  лучший  выход  для  тебя,  —  сказал  он,  —  аттестат  зре¬
лости.  Пока  ты  учишься,  будет  время  подумать  о  выборе  профессии.
 Лицо  Хольта  выражало  одно  лишь  немое  упорство.
 —  К  тому  же  ты  совершенно  здоров,  —  продолжал  профессор,
уже  теряя  терпение,  —  и  для  продуктовой  карточки  тебе  на  следую¬
щий  месяц  потребуется  справка  с  места  работы.
 —  Фрейлейн  Герлах  каждый  месяц  подписывает  столько  справок,
сказал  Хольт,  —  что  вполне  может  подписать  справку  и  мне.
 Профессор  встал.
 —  Нет,—  сказал  он  и,  когда  Хольт  попытался  что-то  возразить,
еще  раз  повторил:  —  Нет!  —  и  хлопнул  ладонью  по  столу.—  Я  не
потерплю  никакой  фикции!  А  теперь  ступай  и  запишись  в  школу!
 Хольт  направился  к  двери,  он  уже  взялся  за  ручку.  Но  вдруг  по¬
вернул  обратно  и  подошел  вплотную  к  столу.  Он  был  бледен  и  не¬
сколько  секунд  не  мог  говорить  от  волнения.  Наконец  он  тихо,  но
отчетливо  произнес:
 —  Не  запишусь!  И  не  пытайся  мною  командовать,  это  беспо¬
лезно!  Лучше  уж  сразу  вышвырни  меня  на  улицу.  Вышвырнуть  ты
меня  можешь,  но...—  Он  весь  затрясся  и,  перегнувшись  через  стол,
выкрикнул:  —  Но  командовать  собой  я  не  позволю!  Никому  боль¬
ше...  Никогда!
 И  опять  он  бесцельно  бродил  по  городу,  бессмысленное  раздра¬
 415

жение  улеглось,  он  пытался  все  обдумать.  Что  ему  делать  с  собой,
со  своей  жизнью?  Неужели  сесть  за  парту  с  шестнадцатилетними
сопляками?  Впрочем,  в  газетах  как  будто  писали  о  специальных
классах  для  участников  войны.
 Он  отправился  с  Менкеберг  на  Грюнплац,  где  иногда  поджидал
Гундель.  Наполовину  скрытое  каштанами,  устлавшими  своей  пестрой
листвой  все  газоны  и  дорожки,  высилось  целое  и  невредимое  здание
школы  —  трехэтажлый  дом  с  внушительным  парадным,  к  которому
вели  широкие  каменные  ступени.
 Хольт  постоял  в  раздумье.  Наконец  нерешительно  отворил  дверь.
 Кто-то  схватил  его  за  рукав.
 —  Вы  куда?
 Швейцар!  Маленький  лысый  человек  с  злющим  лицом,  в  синем
комбинезоне  слесаря.
 —.  Справиться?  О  чем  это?  Я  сейчас...  Стой!  —  крикнул  он.
 Но  за  Хольтом  уже  захлопнулась  тяжелая  двустворчатая  дверь.
На  первом  этаже  стоял  гул  голосов.  Была  большая  перемена.  Хольт
врезался  в  гущу  носившихся  по  коридору  ребятишек  и  подростков,
еще  раз  услышал  за  собой  окрик  швейцара  «Стой!»  и  почувствовал
себя  в  безопасности  лишь  на  площадке  второго  этажа.  Здесь  было
тихо.  Шум  перемены  приглушенно  доносился  сюда  с  нижнего  и
верхнего  этажей.  Только  несколько  девочек  чинно  прогуливались  па¬
рами  по  коридору.  Хольт  стал  читать  таблички  на  дверях:  «Канце¬
лярия»,  «Учительская»,  указатель  «В  актовый  зал»...  Все,  от  натер¬
того  до  блеска  линолеума  до  стандартных  табличек  на  дверях,  ды¬
шало  здесь  дисциплиной  и  порядком.
 Решимость  Хольта  таяла.  Он  подошел  к  открытому  окну  и  погля¬
дел  на  красно-бурые  кроны  каштанов.  Достал  из  кармана  сигареты,
закурил  и  долго  обламывал  в  пальцах  горелую  спичку.  Напрасно  он
разлетелся.  Кто  унес  ноги  из  всего  этого  хаоса,  тот  уже  непригоден
для  школьной  дисциплины  и  порядка.
 Шепот  и  сдавленный  смех  за  спиной.  «Здесь  курить  воспрещает¬
ся!»  —  выкрикнул  звонкий  голос.  Хольт  обернулся.  Стайка  пунцовых
от  смущения  девочек,  взявшись  под  руки,  обступила  его;  шесть  или
семь  девчушек  не  старше  пятнадцати  лет,  стриженые  и  с  косами,
блондинки  и  брюнетки,  в  юбках,  в  пуловерах,  в  платьях,  в  лыжных
брюках,  они,  сдвинув  головы,  перешептывались  и,  глядя  на  Хольта,
хихикали  и  подталкивали  друг  дружку  локтями...
 Хольт,  опешив,  поперхнулся  дымом  и,  чувствуя,  что  краснеет,
уставился  на  одну  из  девочек  —  хрупкого  подростка  с  длинными  но¬
гами  и  копной  русых  волос:  она  чересчур  долго  не  сводила  с  него  го¬
лубых  испуганных  глаз,  а  когда  наконец  опомнилась,  пренебрежи¬
тельно  вскинула  голову.
 —  Как  он  глядит  на  тебя,  Ангелика!  —  пискнула  одна  из  девочек,
и  все  опять  захихикали...
 Но  тут  из-за  угла  выскочил  швейцар:
 —  Посторонним  сюда  нельзя!  Что  вам  здесь  надо?
 Хольт  швырнул  окурок  в  окно,  пересек  коридор  и  открыл  дверь  в
канцелярию.  Стук  пишущей  машинки.  За  машинкой  сгорбилась
женщина  в  черном  конторском  халате.  Звонок  возвестил  конец  пере¬
 416

мены.  Секретарша  продолжала  печатать  и,  не  поднимая  головы,
страдальческим  голосом  бросила:  «Спешу,  срочное!»  Она  заставила
Хольта  ждать,  долго  ждать.  «Господин  директор  занят!»  —  кинула
она,  не  отрываясь  от  машинки.  Наконец  она  исчезла  в  соседней  ком¬
нате.  Вернулась  и  сказала:  «Прошу!»
 Большая  комната.  Письменный  стол.  На  письменном  столе,  оку¬
танный  клубами  табачного  дыма,  сидел,  наклонившись,  человек,  ста¬
рик  лет  шестидесяти  с  лоснящейся  лысиной  и  торчащими  на  висках
пучками  седых  волос.  Он  читал  газету.  Одет  он  был  в  кофейного  цвета
костюм,  брюки  на  коленях  пузырились,  на  локтях  пиджака  —  кожа¬
ные  заплатки  в  виде  сердечек,  на  ногах  —  желтые  фетровые  боты.
Длинное  лицо,  вдоль  и  поперек  изрытое  и  иссеченное  морщинами,
выражало  необыкновенное  довольство,  и  таким  же  довольством  све¬
тились  карие  глаза,  глядевшие  из-под  лишенных  ресниц  век.  С  тол¬
стой  нижней  губы  свисала  на  грудь  большая  гнутая  трубка.
 Хольт  в  недоумении  остановился  на  пороге  и  представился.  Старик
вынул  изо  рта  трубку,  отложил  газету  и  с  чисто  саксонским  акцентом
произнес:
 —  Эберсбах.—  Но  прозвучало  это,  как  Эвершбах.  Поглядел  на
Хольта  и,  должно  быть  потешаясь  над  ним,  добавил:  —  А  ты,  видать,
комик!
 —  Господин  обер-штудиендиректор...—  начал  было  Хольт.
 Однако  Эберсбах,  постучав  мундштуком  трубки  себе  по  лбу,  пре¬
рвал  его:
 —  Не  пройдет.  Титулами  меня  не  проймешь.  Знавал  я  одну  те¬
теньку,  жену  покойного  дворника,  так  она  величала  себя  вдовой
младшего  помощника  начальника  коммунального  отдела  городской
управы.
 Хольт  не  знал,  смеяться  ему  или  сердиться.
 —  Я  был  на  войне  и  хотел  бы  закончить  школу.
 Эберсбах  повесил  себе  на  губу  трубку,  соскользнул  с  письменного
стола,  подошел,  шаркая  желтыми  фетровыми  ботами,  к  градуснику,
поглядел  на  ртутный  столбик  и  сказал:
 —  Пятнадцать  градусов  по  Цельсию.  Вы  тоже  всегда  зябнете?
 —  Я  хотел  бы  закончить  школу,—  упрямо  повторил  Хольт.
 Эберсбах  оглядел  его  с  головы  до  ног:
 —  Мало  ли  кто  чего  хочет.
 —  Меня  направил  к  вам  Мюллер,—  сказал  Хольт.
 —  Мюллер?  —  оживился  Эберсбах.—  Красный  Мюллер?  —  По¬
том  покачал  головой.—  Рассказывайте!  Только  ему  этим  и  зани¬
маться.
 —  Позвоните  ему!  —  предложил  Хольт.
 Старик  выпустил  облако  дыма  и  вынул  трубку  изо  рта.
 —  Вот  еще,  звонить!  —  буркнул  он.—  Как-нибудь  встретимся,
но  берегитесь,  если  соврали!  Фрау  Линке!  —  позвал  он  и  появившей¬
ся  в  дверях  секретарше:  —  В  спецкласс  на  пробу.—  Взгромоздился
на  письменный  стол,  потянулся  за  газетой  и  сказал:  —А  теперь  про¬
валивай,  некогда  мне!
 Хольт  постоял  в  тишине  пустынного  коридора  и  вдруг  услышал,
как  позади  отворилась  дверь.  Он  обернулся.  Из  учительской  вышел
 27  Д.  Нолль 	417

плотный,  среднего  роста  человек  лет  сорока,  в  штатском  костюме,
сшитом  из  перекрашенного  и  тщательно  перекроенного  мундира  вер¬
махта,  брюки  были  превосходно  отутюжены.  Увидев  Хольта,  он  замер,
не  веря  своим  глазам,  в  каком-то  даже  испуге.  Множество  морщин
и  морщинок  прорезали  озабоченное  лицо.  Русые  волосы  стали  у  вис¬
ков  совсем  седыми.  Он  бросился  вперед.
 —  Хольт!  —  крикнул  он.—  Вернер,  мой  мальчик!  Вы  живы?  Как
я  рад!
 Хольт  никак  не  мог  опомниться:  Готтескнехт!
 —  Господин  вахмистр... 	*
 Готтескнехт  схватил  его  за  плечи.
 —  С  этим,  к  счастью,  покончено.  Я  —  Готтескнехт  и  только,
просто-напросто  Клеменс  Готтескнехт.—  Он  выпустил  Хольта  и  сунул
правую  руку  за  борт  пиджака.—  А  что  с  остальными,  Хольт?  Где
Гомулка,  Вольцов,  Феттер?  Вы  мне  все  подробно  расскажете.—  И
озабоченно  спросил:  —На  здоровье  вы  не  жалуетесь?  —  Он  сиял.—
В  конце  концов,  это  главное!
 3
 Странные  школьники  сошлись  в  классной  комнате  первого  эта¬
жа:  все  двенадцать  —  участники  войны,  уже  взрослые  мужчины,
постарше  Хольта.  Одного  из  них  Хольт  встретил  здесь  со  смешанным
чувством:  безногого  Гофмана  на  костылях.  Нестриженые  волосы
свисали  ему  на  лоб,  он  курил  тонкую  вонючую  сигару.
 —  Хоть  я  был  всего  обер-ефрейтор,—  громогласно  заявил  он,—
ума  не  приложу,  как  засунуть  копыта  в  эти  детские  парты.
 Все  держались  выжидательно.  Обращались  друг  к  другу  то  на
«ты»,  то  на  «вы».  Гофман  же  всем  «тыкал».
 —  Эй,  ты,  пижон,—  крикнул  он,  указывая  костылем  на  одного  из
«школьников»,—  как  тебя  звать?
 Тот,  кого  он  так  бесцеремонно  окликнул,  был  одет  намного  лучше
других  —  в  пиджачную  пару  и  рубашку  с  галстуком.  Красивая  холе¬
ная  голова  и  холеные  руки;  гладко  выбритое  лицо  припудрено.
 В  ответ  на  слова  Гофмана  он  хотя  и  скривил  рот,  но,  повернув¬
шись  с  легким  поклоном  к  товарищам,  назвался:
 —  Аренс,  Эгон  Аренс.
 —  Их  сиятельство  красавчик  Эгон,—  воскликнул  Гофман,—  не¬
бось  слишком  много  о  себе  понимают,  чтобы  сходить  со  мной  поискать
настоящие  столы!
 —  Отчего  же,  с  удовольствием!  —любезно  отозвался  Аренс.—
Это  и  в  моих  интересах.—  И  отправился  за  Гофманом.
 Рядом  с  Хольтом  на  низенькой  парте  сидел  парень  с  изуродован¬
ным  шрамами  лицом  и  черной  повязкой  на  глазу.
 —  Бук,—  представился  он  Хольту.—  Потерял  глаз  и  контужен,
псих,  но  спокойный,  срываюсь  только  изредка.
 Гофман  быстро  вернулся.  Где-то  в  подвале  он  обнаружил  столы
и  стулья.  Все  дружно  принялись  вытаскивать  в  коридор  парты  и  но¬
сить  из  подвала  столы  и  стулья.  У  дверей  росла  толпа  ребят  из  разных
 418

классов,  пока  швейцар  в  синем  комбинезоне  их  не  разогнал.
 —  Стой!  Кто  разрешил?
 Гофман  грозно  застучал  костылями  и  обозвал  швейцара  «ищей¬
кой».
 —  Заткнись,  ищейка!  Столы  нам  как  раз  по  росту.
 Неслышно  подошел  Эберсбах  в  своих  фетровых  ботах,  с  неизмен¬
ной  трубкой  в  зубах.  Он  положил  конец  спору.
 —  Ну  и  комик  же  ты!  —  сказал  он  швейцару.—  Скажи  спасибо,
что  они  всё  за  тебя  перетаскали!  —  Потянул  носом  воздух  и  повер¬
нулся  к  Гофману.  Тот  вйсел  на  своих  костылях,  дымил  тонкой  черной
сигарой.—  И  дрянь  же  вы  курите!
 Гофман  не  остался  в  долгу:
 —  Не  нравится  моя  сигара  —  ну  и  вались  отсюда!
 Эберсбах  покрутил  головой,  а  затем  одобрительно  кивнул.
 —  Только  смотри  не  нарвись  на  Готтескнехта.  Он  этого  не  любит,
для  него  мы  всё  еще  недостаточно  пруссаки.’
 Хольт  опять  сел  рядом  с  одноглазым  Буком.  За  ним  сидел  Аренс,
к  которому  с  легкой  руки  Гофмана  так  и  пристало  прозвище  «Красав¬
чик  Эгон».  Он  завел  с  Хольтом  разговор;  глаза  его  глядели  холодно
и  насмешливо,  говорил  он  складно  и  тихо.  Он  —  сын  мебельного
фабриканта  и  собирается  пойти  на  медицинский.  Дело  перейдет  к
старшему  брату.
 —  Если  только  все  фабрики  не  отберут,—  добавил  Аренс.—
Мой  старикан  места  себе  не  находит!
 Кстати,  имя  профессора  Хольта  ему  знакомо,  мебельная  фабрика
Аренса  Доставила  для  его  лаборатории  столы  и  полки.
 —  Так  вы  сын  профессора  Хольта!  —  произнес  он  с  явным  почте¬
нием.  Разговаривая,  он  подпирал  подбородок  ладонью.—  Нам  бы
хорошо  держаться  вместе.  Приходите  как-нибудь  ко  мне,  буду  очень
рад!
 Разговоры  смолкли.  «А  все  эти  новые  учителя-скороспелки*...»  —
громко  сказал  кто-то.  Тут  рыжий  малый  лет  двадцати  четырех  вско¬
чил  на  кафедру,  взял  мел  и  вывел  на  доске:  «Долой  новых  учителей!»
В  классе  зашумели.  Небольшой,  но  атлетически  сложенный  парень,
несмотря  на  свои  двадцать  пять  лет  уже  лысый,  по  фамилии  Кинаст,
внес  поправку:  «Долой  бездарных  новых  учителей!»  Рыжий  никак
не  соглашался,  и  Кинаст  заорал  на  него:
 —  Балда,  у  меня  у  самого  родной  брат  готовится  на  нового  учи¬
теля!
 Напряжение  росло.  Третий  стер  все  и  написал:  «Старых  зануд  на
мыло!»
 Одноглазый  Бук,  до  сих  пор  безучастно  сидевший  рядом  с  Холь¬
том,  вдруг  встрепенулся.  Ткнув  в  себя  пальцем,  он  спросил:
 —  Может  мне?  Давай  рвану  речугу!  Знаешь,  как  я  умею  тре¬
паться!  Могу  и  речи  к  народу,  и  проповеди,  и  обращение  к  массам,  у
меня,  брат,  ораторский  талант,  я  хоть  кого  пройму.  Хочешь,  через  три
минуты  весь  класс  взбунтую?  Я  кое-что  смыслю  в  массовой  истерии.
Итак,  речь  к  народу  против  старых  зануд!  —  В  один  миг  он  вскочил
 *  Учителя,  прошедшие  специальные  курсы  после  1945  г.
 27’
 419

на  стол,  рывком,  как  марионетка,  воздел  над  головой  руки  со  сжаты¬
ми  кулаками,  лицо  в  шрамах  исказилось,  и  он  истошным  голосом
заорал:
 —  Ученики  и  ученицы!  Освобожденные  массы  в  классах!
 —  Заткнись!  —  прикрикнул  на  одноглазого  Гофман  и  ткнул  его
костылем  в  спину.  Затем  забрался,  стуча  костылями,  на  кафедру  и
стер  все  с  доски.
 Дверь  открылась,  ученики  встали.  На  кафедру  поднялся  учитель—
Готтескнехт.
 —  Доброе  утро,—  сказал  он.—  Садитесь.
 Готтескнехт  обвел  взглядом  класс  и,  дойдя  до  Хольта,  неприметно
кивнул  ему.  А  когда  он  начал:  «Моя  фамилия  Готтескнехт,  я  препода¬
ватель  немецкого  языка  и  ваш  классный  руководитель...—  и  про¬
должал:  —  Те,  кто  меня  знает,  говорят,  что  я  и  в  самом  деле  слуга
господень,  но  тот,  кто  вздумает  мешать  нашим  занятиям,  пожалуй,
скажет,  что  я  чертов  слуга»,—  Хольту  так  ясно  представилась  сход¬
ная  и  вместе  с  тем  столь  отличная  сцена,  что  он  на  миг  даже  закрыл
глаза.  И,  как  тогда,  Готтескнехт  добавил:  «Я  никогда  не  ругаюсь,
но  зато  так  и  сыплю  отметками  от  единицы  до  пятерки,  и  вам  при¬
дется  считаться  с  моими  отметками,  если  вы  хотите  через  полтора
года  сдать  на  аттестат  зрелости».
 Заложив  руки  за  спину,  Готтескнехт  принялся  ходить  взад  и
вперед  между  столами.
 —  Я  рассчитываю  работать  в  этой  школе.  И  доведу  вас  до  аттес¬
тата,  хотя  вы  класс  с  естественным  и  математическим  уклоном.  Ваш
преподаватель  математики  доктор  Эберсбах  слишком  занят  как  ди¬
ректор  и  не  может  взять  на  себя  обязанности  классного  руководителя.
Я  сам  изъявил  желание  вести  такой  вот  специальный  класс  и  многого
от  вас  жду.—  Он  остановился  лицом  к  классу  и  обвел  взглядом  всех
учеников  до  единого.—  Все  мы  плыли  в  одной  лодке,—  сказал  он.—
Все  одинаково  заблуждались.  И  все  одинаково  виноваты.  Давайте
же  в  предстоящие  полтора  года  вместе  попытаемся  избавиться  от
наших  заблуждений.
 Слова  эти  произвели  впечатление  не  на  одного  Хольта.  Но  в
наступившей  тишине  вдруг  послышалось  покашливание;  это  был
рыжий  Гейслер,  тот,  что  написал  на  доске:  «Долой  новых  учителей!»
Готтескнехт  смерил  его  взглядом  и  продолжал:
 —  Что  касается  занятий  по  родному  языку  и  литературе,  то  я  не
собираюсь  все  полтора  года  забивать  вам  головы  сухими  фактами.
Главное  внимание  я  буду  уделять  идейной  полемике  с  духовным  на¬
следием  прошлого.  Но  для  этого  требуется  ваше  участие.  Мы,  немцы,
всегда  слишком  многому  верили  и  слишком  мало  знали.  Я  буду  да¬
вать  оценку  не  вашей  памяти,  а  вашей  способности  мыслить.
 —  Мысли  свободны,—  сказал  кто-то.  Опять  Гейслер!
 Готтескнехт  кинул  взгляд  на  последнюю  скамью.
 —  Свободны  от  чего?  —  спросил  он.—  Разве  ваши  мысли  свобод¬
ны  от  предубеждений?  Сомнительно.
 —  Что  я  думаю,—  заявил  Гейслер,—  никого  не  касается!
 420

—  Вы  на  здоровье  не  жалуетесь?  —  дружеским  тоном  спросил
Готтескнехт,  и  опешивший  Гейслер  ответил:
 —  Спасибо.  Нет.
 —  Тогда  попрошу  вас  встать,  вы  разговариваете  со  своим  клас¬
сным  руководителем,—  спокойно,  но  твердо  сказал  Готтескнехт.  Гей¬
слер  поднялся  со  скамейки  и  уставился  в  потолок.—  Нам  еще  при¬
дется  беседовать  о  свободе  мыслей,—  продолжал  Готтескнехт.—  И  я
в  свое  время  попрошу  вас  прочесть  на  эту  тему  доклад.
 После  занятий  все  задержались,  чтобы  выбрать  старосту,  который
одновременно  был  бы  представителем  от  класса  в  ученическом  совете.
При  этом  разгорелся  бесконечный  спор.  Гофман  опять  закурил  зло¬
вонную  сигару:
 —  Ну,  кого?  Называйте  кандидатов!
 Аренс,  к  удивлению  Хольта,  предложил  Гейслера.  Гейслер  улыб¬
нулся  и  предложил  Аренса.  Тогда  Гофман,  взявшийся  записывать
кандидатов,  швырнул  карандаш  и  схватился  за  костыль:
 —  Эту  картинку  из  парикмахерской?  —  выкрикнул  он,  указывая
костылем  на  Аренса.—  Чтобы  эта  напомаженная  обезьяна  представ¬
ляла  наш  класс?  Ни  за  что!  Я  первый  этого  не  допущу!  —  И  предло¬
жил  самого  себя.
 Все  настаивали  на  тайных  выборах,  нужно  было  заготовить  бюл¬
летени  и  отыскать  урну.  Хольту  это  надоело,  и  он  вышел  в  коридор.
 Он  не  обольщался:  ему  не  место  в  школе.  Он  припомнил  расписа¬
ние  уроков:  физика,  химия,  математика,  иностранные  языки  —  все
это  ему  совершенно  не  интересно.  И  мысль,  что  ему  предстоит  день  за
днем,  и  зимой  и  летом  торчать  в  скучной  классной  комнате,  угнетала
его.
 Идейная  полемика,  подумал  он.  Как  это  Готтескнехт  себе  пред¬
ставляет?
 К  нему  присоединился  Аренс.
 —  Гофман  ужасно  вульгарен,—  сказал  он,—  вы  не  находите?
Кстати,  он  социал-демократ.
 По  лестнице  спускалась  девочка,  она  мельком  взглянула  на
обоих  и  кивком  поздоровалась  с  Аренсом.  Хольт  ее  узнал,  поглядел
вслед  и  увидел,  как  от  сквозняка  разлетелись  ее  русые  волосы.
 —  Кто  это?
 —  Ее  фамилия  Баумерт,—  ответил  Аренс.—  Ангелика.  Живет  у
нас  в  доме  со  своей  бабушкой.  Это  избавляет  нас  от  необходимости
брать  к  себе  переселенцев.  Недурна  малышка,  верно?  А  через  годик-
два  будет  просто  загляденье.
 Хольт  молчал.  Он  думал  о  Гундель.  Теперь  он  может  доложить  и
ей  и  отцу:  приказ  выполнен,  хожу  в  школу,  сам  не  знаю  зачем,  но
хожу.
 —  Вот  мы  и  опять  школьники,—  сказал  он  Аренсу,—  хоть  никто
не  знает,  что  нас  всех  ждет.  Нелепо?
 —  Какое  имеет  значение,  знаем  мы  или  не  знаем,—  ответил
Аренс.—  Сколько  бы  русские  ни  говорили,  что  немецкое  государство
останется,  мы  обречены.
 421

Их  позвали.  Наконец  можно  было  проголосовать.  Каждый  полу¬
чил  листок,  на  котором  стояло  четыре  фамилии.  Хольт  крест-накрест
жирно  перечеркнул  свой  бюллетень  и  опустил  его  в  щель  картонки.
К  черту  эту  комедию!  —  подумал  он,  не  буду  в  ней  участвовать.
 Старостой  избрали  Гофмана.
 В  промозглый  октябрьский  вечер  Хольт  встретился  с  Гундель.
 —  Как  у  тебя  в  школе?  —  осведомилась  она.
 День  ото  дня  школа  становилась  Хольту  все  больше  в  тягость,  он
не  учился,  а  только  обнаруживал  безнадежные  пробелы  в  своих  зна¬
ниях.  Но  хоть  отец  к  нему  не  пристает.
 Гундель  шагала  с  ним  рядом.  Коричневое  пальтишко  из  искус¬
ственной  шерсти  стало  ей  слишком  узко.  Она  рассказывала  о  том  о
сем:  вчера  простояла  до  восьми  вечера  за  картошкой,  и  сегодня  у  нее
совсем  нет  времени.
 —  Пойдем  со  мной,—  предложила  она,—  ты  нам  поможешь!
 Группа  готовила  агитвечер,  и  Гундель  стала  с  увлечением  расска¬
зывать.
 —  Когда  ты  в  тот  раз  удрал,  Хорст  наконец  понял,  что  нельзя
пичкать  людей  одними  только  докладами.—  И  просительно  добави¬
ла:  —  Сегодня  собирается  только  актив,  пошли  вместе!
 Ему  было  безразлично,  где  провести  вечер,  лишь  бы  Гундель  была
рядом,  а  там  пусть  ведет  его,  куда  хочет,  пусть  даже  в  этот  дырявый
барак.
 Колеблющееся  пламя  парафиновой  свечи.  Хольта  окружали  не¬
знакомые  лица.  С  ним  рядом  сидела  Гундель,  справа  от  нее  —  де¬
вушка  лет  двадцати  в  роговых  очках.  Прямо  против  Хольта  —  Шнай¬
дерайт,  а  возле  него  —  бойкий  пятнадцатилетний  мальчишка  с  дерз¬
кими  глазами  и  копной  соломенно-желтых  волос,  на  которые  была
лихо  надвинута  чересчур  большая  кепка.  Хольт  сидел  спокойно,
безучастно,  он  был  настроен  почти  миролюбиво;  Гундель,  видимо,  не
намерена  расставаться  с  этим  кругом.  Так  и  быть.  Лишь  одно  вносило
некоторый  разлад  в  его  благодушие:  присутствие  Шнайдерайта.
 Хорст  Шнайдерайт  уткнул  лицо  со  сросшимися  бровями  в  запис¬
ную  книжку.  Лоб,  на  который  спадала  черная  прядь,  хмурился.
Шнайдерайт,  был,  видимо,  закален;  несмотря  на  холод  октябрьского
вечера  и  дувший  в  щели  барака  пронизывающий  ветер,  он  скинул  на
стул  куртку  и  сидел  в  одной  тенниске  с  короткими  рукавами.  Обна¬
женные  жилистые  руки  лежали  на  столе.  Мускулы  были  сильно  разви¬
ты  до  самых  запястий,  удивительно  тонких  и  изящных.
 Хольт  не  мог  оторвать  взгляда  от  освещенных  свечой  рук  Шнай-,
дерайта,  больших,  узких,  с  тонкими  пальцами.  Ладони  в  трещинках  и
мозолях.  Но  на  тыльной  стороне  проступала  сеть  голубых  жилок,
отчего  руки  казались  сильными  и  чуткими.  Шнайдерайт  что-то  писал
и  так  напряженно  держал  карандаш,  что  кровь  отлила  из-под  ногтей
и  концы  большого  и  указательного  пальцев  побелеЛи  до  сустава.
Хольт  глядел  на  эту  неловкую  старательность  первоклассника.  Но  вот
Шнайдерайт  отложил  карандаш  и  расправил  онемевшие  пальцы.
 —  Агитвечер.  Значит,  первое  отделение  политическое,—  сказал
 422

он  густым  своим  басом.—  Сейчас  главное  —  единство  рабочих.  Док¬
ладчики  нам  ни  к  чему,  сами  сообразим.
 —  Не  будешь  же  ты  делать  доклад  на  вечере,—  вмешалась  Гун¬
дель,—  все  разбегутся,  а  мы  должны  привлечь  народ.—  Она  повер¬
нулась  к  Хольту:  —  Ведь  правда?
 Ему  не  хотелось,  чтоб  его  втягивали  в  разговор,  и  он  неопределен¬
но  мотнул  головой.  ^
 —  Кто  разбежится?  —  спросил  Шнайдерайт.—  И  что  значит
«все»?  Может,  ттяток  сонливых  обывателей  и  сбежит!  Что  ж,  по-твое¬
му,  революционные  пролетарии  не  станут  слушать  мой  доклад?
 —  Это  агитвечер,  и  никакого  доклада  не  будет!  —заявила  Гун¬
дель  так  непреклонно,  что  Хольт  с  изумлением  взглянул  на  нее.
 Шнайдерайт  положил  конец  спору.
 —  Тогда  давайте  сперва  обсудим  второе  отделение,—  сказал  он.
 —  Что-нибудь  повеселее,—  потребовал  паренек  в  кепке.
 —  Погоди,—  прервал  Шнайдерайт.—  Что  у  нас  уже  готово?
 —  Один  номер  вылетает  за  другим,—  сказала  Гундель.—  Скоро
вообще  ничего  не  останется.
 Шнайдерайт  отшвырнул  карандаш:
 —  Если  так  пойдет  дальше,  мы  и  за  пять  лет  программы  не
составим.
 —  А  что  делать,  если  нет  ничего?  —  сказала  девушка  в  очках.
 —  Нет  ничего?  —  запальчиво  воскликнул  Шнайдерайт.—  Да
если  б  все  было,  тогда  это  не  фокус!
 —  Чего  ты  кипятишься?  —  попыталась  его  успокоить  Гундель.
 —  А  как  же  не  кипятиться!  —  возразил  Шнайдерайт.  Он  с  шу¬
мом  отодвинул  стул  и  стал  большими  шагами  из  угла  в  угол  мерить
барак.—  Что  за  малодушие!  Меня  это  просто  бесит!  Послушала  бы
моего  отца;  вот  это  были  люди!  Безработные,  со  жратвой  не  лучше
нашего,  насчет  денег  и  говорить  нечего,  а  они  агитируют  по  дворам,
да  еще  изволь  прятать  под  куртку  дубину,  потому  что  на  улице  тебя
поджидают  штурмовики...
 —  Никакое  не  малодушие,—  сказала  Гундель.—  Иди-ка  лучше
сядь!
 Шнайдерайт  послушно  сел.
 И  снова  Хольту  показалось,  будто  от  Шнайдерайта  исходит  ка¬
кая-то  грозная,  подавляющая  сила,  которая  ему  глубоко  чужда.  Что
ему,  Хольту,  здесь  нужно?  Что  общего  у  него  с  этими  людьми?
 Гундель  подтолкнула  его  локтем.
 —  Ты  что,  не  слушаешь?  Ты  ведь  учился  в  гимназии.  Не  знаешь
какое-нибудь  стихотворение  Гейне,  кроме  «Ткачей»?
 —  Гейне?  —  повторил  он  и  покачал  головой.—  Гейне  же  был
запрещен.
 Шнайдерайт  поднял  голову,  взглянул  на  Хольта  и  опять  при¬
нялся  писать.
 —  Да,  конечно,—  сказал  он.—  Гейне  был  запрещен!
 Хольт  молча  откинулся  на  спинку  стула.  Он  чувствовал,  как
кровь  бросилась  ему  в  лицо.
 —  Что-нибудь  повеселее!  —  настаивал  паренек  в  кепке;  у  него
был  ворох  предложений,  не  всегда  понятных  Хольту,  которые  Шнай-
 423

дерайт  выслушивал,  недовольно  постукивая  карандашом  по  бума¬
ге.—  «Чикагский  любительский  хор»  или  «Последний  срок»...  А  то
еще  «Бабушкина  ржавая  зубная  щетка».  Это  делается  так...
 Хольт  скривил  рот.  Он  знал  этот  заезженный  номер,  которым  про¬
бавлялись  на  казарменных  вечеринках.  Шнайдерайт  засмеялся.  Неу¬
жели  ему  нравится?
 —  Не  надо!  —  вырвалось  у  Хольта,  когда  Шнайдерайт  уже  хотел
записать  номер.—  «Щетку»  знает  всякий,  кто  побывал  в  казармах.—
Хольт  смущался  и  от  смущения  говорил  излишне  резко.
 Шнайдерайт,  правда,  перечеркнул  написанное,  но  затем,  прямо
глядя  Хольту  в  лицо,  сказал:
 —  Ты  уж  извини,  я  этого  знать  не  мог.  Когда  ты  был  в  казарме,
я  сидел  в  тюрьме.
 Хольт  почувствовал  руку  Гундель  на  своем  локте.  Хочет  его
успокоить.  Легким  движением  плеча  он  высвободил  локоть.  И  когда
немного  погодя  вместе  со  всеми  вышел  на  улицу,  сухо  простился  с
ней.
 —  Всего  доброго.
 Вдоль  тротуара  чеканным  шагом  шел  патруль,  два  советских  сол¬
дата  с  нарукавными  повязками  и  с  автоматами  на  груди.  Хольт
вздрогнул.  Громко  и  учащенно  забилось  сердце.  Но  они  не  обратили
на  него  внимания,  ничего  ему  не  сделали,  война  кончена...  Хольт
остановился  и  пропустил  их  вперед.  Потом  свернул  в  первый  же  пе¬
реулок.
 Среди  развалин  ему  бросился  в  глаза  ярко  освещенный  подъезд,
поблизости  слонялось  несколько  темных  фигур.  Танцзал  Неймана.
Из  окон  на  усыпанный  обломками  двор  падал  свет.  Танцзал  Неймана,
Генри  Козински  и  его  джаз.  По  понедельникам  «Вдовий  бал»...
 —  Сигарет?  —  подскочил  к  Хольту  подросток.  Штанины  широко¬
го  матросского  клеша  болтались  вокруг  его  худеньких  щиколоток.—
Особая  смесь,  два  пятьдесят!
 Хольт  пересек  двор.  В  вестибюле  взглянул  на  часы.  Десять.  До
комендантского  часа  оставался  еще  час.  За  вход  с  него  взяли  пять
марок.
 Из  душного,  прокуренного  зала  на  Хольта  обрушился  рев  труб  и
кваканье  саксофона.  Под  качающимися  фонариками  и  пестрыми  бу¬
мажными  гирляндами  по  паркету  взад  и  вперед  толклась  многоли¬
кая  толпа.
 Хольт  отыскал  свободный  стул.  За  столиком  сидели  три  девушки.
Одна  подпевала  музыкантам:
 —  «...черная  пантера...  и  разверзся  ад...»  —  К  нему  повернулась
улыбающаяся  маска.—  Вы  не  танцуете?
 Он  сидел  в  неестественно-застывшей  позе,  слегка  откинув  голову
и  сжав  губы,  и  сквозь  полог  табачного  дыма  глядел  на  фонарик.  По
понедельникам  «Вдовий  бал».  Хольт  поднялся.  Рядом  с  эстрадой  бы¬
ла  дверь  в  соседнее  помещение  —  бар  «Вечный  покой».  Хольт  протол¬
кался  к  стойке.  За  малюсенькую  стопочку  какого-то  зеленого  пойла
с  него  содрали  уйму  денег.  Хольт  выпил.  Купил  пяток  сигарет.  Он  ку¬
 424

рил  и  пил.  Шум  отступил  куда-то,  воздух  прояснился,  огни  загоре¬
лись  ярче.  Хольт  глядел  на  лампочку,  пока  у  него  перед  глазами  не
пошли  радужные  круги.  К  чему  зря  тратить  время  на  раздумья,  ведь
жив,  а  мог  бы  давно  сгнить  под  развалинами!  Хольт  протискался
сквозь  толпу  обратно  в  зал.  Поглядел  "на  девушек.  Ты  еще  ничего  не
видел,  по-настоящему  и  не  жил!  Только  все  искал  жизнь  в  приключе¬
ниях,  на  войне,  в  смерти,  а  найти  так  и  не  нашел!  Хольт  пропил  все
отцовские  деньги.  Напился  основательно.  Но  вот  кончился  последний
танец,  и  все  ринулись  к  выходу.  Через  несколько  минут  —  комендант¬
ский  час.  Людской  поток  выплеснул  Хольта  на  улицу.
 И  вот  он  сидит  в  своей  мансарде,  не  зная  толком,  как  попал  домой,
сидит  на  табуретке,  прислонясь  спиной  к  стене,  в  распахнутом  френ¬
че.  Он  не  слышал  стука.  Руки  в  карманах,  ноги  вытянуты.  Он  осоло¬
вело  глядит  на  Гундель.  Пытается  встать  и  не  может,  хмельная  волна
поднимает  его  с  места  и  швыряет  обратно  на  табурет.
 —  Откуда  явился?  —  И  объясняет,  еле  ворочая  языком:—Из
бара  «Вечный  покой»...—  Поднимает  руку  и  обводит  вокруг:  —  Та  же
тоска,  что  и  здесь...—  И  с  неудавшейся  ухмылкой:  —  Так  сказать,
последнее  прибежище...
 —  Ложись  спать!  —  говорит  Гундель.  И  вдруг  кричит:  —  Как
тебе  не  стыдно!
 Хольт  тупо  на  нее  смотрит.
 —  Этот  Готтескнехт...—  мямлит  он.—  Я  ничего  не  знаю,  я  ничем
не  могу  вам  помочь...  А  вот  проповедовать  идейную  полемику  —  это
он  может!  Все  мы  поражены  слепотой...  А  вы,—  говорит  он  и  неуве¬
ренно  тычет  пальцем  в  Гундель,—  все  вы  в  вашем  бараке  одна
шайка-лейка...
 —  Замолчи!  Сейчас  же  ложись  спать!
 Он  встает,  кое-как  стаскивает  с  себя  френч  и  валится  на  кровать.
Волна  подхватывает  его  и  сбрасывает  в  пропасть.  Он  мгновенно
засыпает.
 4
 Вечно  эти  общие  ужины  в  зале  совещаний,  эти  заседания  за  едой!
Тебя  же  все  это  не  касается,  нет  тебе  до  этого  никакого  дела,  просто
тошнит!  А  сегодня  еще  и  Шнайдерайт  сюда  пожаловал.  Доктор  Ха¬
ген  любезничает  с  Гундель,  а  она  мечется,  ищет  банку—  поставить
какой-то  веник  —  траву  с  перистыми  листьями  и  желтыми  ягодами,
где  она  только  ее  откопала?  Вот  уселась  рядом  с  отцом;  что  это,
Шнайдерайт  подсаживается  к  ней,  да  еще  делает  вид,  будто  так  и  на¬
до.  И  конечно,  они  опять  толкуют  о  своем  агитвечере,  о  чем  же  еще,
а  фрау  Томас  преподносит  очередную  новость,  нет,  на  сей  раз  настоя¬
щую  сенсацию:  «Зубного  врача  Бормана  знаете?  Ну,  того,  что  живет
на  Бадштрассе?  Неужто  не  знаете?»  —  «Зубной  врач  и  с  фамилией
Борман,  надо  же!  —  качая  головой,  говорит  Хаген.—  Ха-ха-ха,  вот
уж  действительно  потеп  ез1  отеп*.  Так  что  же  с  ним  стряслось?»  —
«Кокнули  его,  прикончили,  убили,  вот  страх-то,  правда?  Говорят,  бан¬
 *  В  имени  —  все  (лат.).
 425

диты  забрали  у  него  на  квартире  три  полных  мешка  золота  в  слитках,
а  на  слитках  штемпеля  Рейхсбанка!»  —  «Золото  в  слитках?  Что  за
чушь!  Русские  все  подчистую  выгребли,  здесь  днем  с  огнем  не  сы¬
щешь  золота  в  слитках!»  Бернгард  прав,  откуда  здесь  быть  золоту
в  слитках!  Трофеи,  репарации...  А  вот  забасил  Шнайдерайт:  «...Со¬
ветскому  Союзу  даже  в  малой  доле  не  возмещены  огромные  разру¬
шения...»  Фрау  Томас  обиженно:  «Нет,  было  золото  в  слитках,  было,
сестра  слышала  от  старика  Тиле,  он  живет  рядом  с  братом  зубного
врача».—  «Ну  ладно,  золото  так  золото,  а  теперь,  как  говорится,
приятного  аппетита!»  На  первое  и  на  второе  пустая  баланда  из  су¬
шеных  овощей  с  примешанной  для  густоты  тертой  картошкой,  докто¬
ра  Бернгарда  даже  передергивает.  «Помои  какие-то!»  Видать,  не  го¬
лоден,  у  него,  говорят,  три  десятка  кроликов.  «В  Крейцнахском  лаге¬
ре  были  бы  рады  таким  помоям!»  Шнайдерайт  одобрительно
кивает,  а  на  что  оно  мне,  его  одобрение!  «Вы  думаете,  русские  лучше
кормили?»  Ну  вот,  обрадовал  Бернгарда.  Тут  что  ни  скажи,  кто-ни¬
будь  да  будет  злорадствовать,  уж  лучше  держать  язык  за  зубами.
Опять  Шнайдерайт  забасил,  целый  доклад  читает,  он  же  не  у  себя  в
бараке:  «...фашисты  уничтожили  все  посевы...»  Как  будто  никто  это¬
го  не  знает!  Две  ложки  жареного  картофеля,  и  бас  смолкает,  а  ест-то
как!  Тарелка  в  левой  руке,  нож  в  правой,  и  ест  с  ножа!  Чай  из  листьев
ежевики;  все  достают  сигареты  и  трубки.  Мюллер  слова  еще  не
сказал,  сунул  в  рот  окурок  сигары  и  делает  знак  фрейлейн  Герлах  —
пусть  приготовит  блокнот  для  стенограммы.  От  ее  карандашей  и  так
уже  остались  одни  огрызки.  Самое  время  исчезнуть,  «...может,  собла¬
говолите  исчезнуть?»  Что?  Что  сказал  Бернгард?  «Молодой  че¬
ловек,—  обращается  Бернгард  к  Шнайдерайту,—  не  соблаговолите
ли  исчезнуть?  Мы  будем  обсуждать  внутризаводские  дела,  посторон¬
них  они  не  касаются!»  Ну,  уж  это  чересчур...  Посмотрим,  посмотрим!
Мюллер  глядит  на  Бернгарда,  отводит  взгляд  и  спокойно  говорит:
«Трварищ  Шнайдерайт  —  председатель  производственного  совета
и,/как  представитель'  рабочих,  будет  теперь  участвовать  во  всех
наших  совещаниях».  Исчерпывающее  объяснение.  «Что  вы  этим  хо¬
тите  сказать?»  Уж  не  собирается  ли  Бернгард  спорить  с  Мюллером?
«Вам  требуется  подкрепление?  Что  касается  производственного  со¬
вета,  я  лично  не  нуждаюсь  ни  в  каких  производственных  советах  и
вообще  не  нуждаюсь  в  советах,  я  сам  себе  советчик,  предоставляю
другим  получать  советы  из  Москвы..»  —  «Перестаньте  молоть  вздор!»
Отец  рассердился  не  на  шутку.  «Вздор?  Этак,  господа,  сюда  завтра
явятся  печник,  вахтер  да  любая  уборщица!»  Это  Бернгард  крепко,
но  тут  он  перегнул.  Правда,  Шнайдерайта  не  мешает  проучить;  ведь
надо  же  так  нахально  усесться  рядом  с  Гундель!  «Господа!  До  порога
и  ни  шагу  дальше!  —  красноречивый  жест  большим  пальцем  через
плечо  на  дверь.—  То,  что  мы  здесь  говорим  и  решаем,  вас,  молодой
человек,  никак  не  касается,  а  потому  либо  вы  сейчас  же  отсюда  исчез¬
нете,  либо...»  —  «Либо?»  По  лицу  Шнайдерайта  видно,  что  он  и  не
помышляет  уходить.  «Либо  исчезну  я».  Черт  побери,  Бернгард  не  шу¬
тит,  он  встал,  застегивает  куртку  на  все  пуговицы.  «Решайте,  госпо¬
да,  однако  подумайте,  кто  вам  нужнее:  я  или  вон  тот  товарищ».  Мол¬
чание.  Все  против  Бернгарда;  он  не  должен  им  уступать,  посмотрим,
 426

кто  сильней.  А  Гундель  схватила  Шнайдерайта  за  руку,  будто  хочет
его  защитить.  Неужто  стул  рядом  с  Гундель  так  и  не  освободится?
Надо  поддержать  Бернгарда,  кивнуть  ему,  что  ли;  подбодрю  его,
пожалуй.  Да,  он  заметил.  Но  тут  вмешивается  Мюллер,  моргает
Шнайдерайту,  задумчиво  трет  подбородок,  спокойно  говорит:  «Нам
без  вас  туговато  будет,  господин  Бернгард,  но  если  вы  это  всерьез,
что  ж,  не  смеем  вас  удерживать».  Сражен!  Бернгард  сражен.  Оцепе¬
нел.  Почти  со  стоном:  «Это  что  значит,  вы  меня  увольняете?»  Да  он
попросту  глуп!  «Хватит!  —  Отец  потерял  терпение,  хлопает  ладонью
по  столу.—  Хватит  глупостей!  Никто  не  собирается  вас  увольнять.
Это  вы  грозились  уйти,  если  председатель  производственного  совета
не  выйдет  из  комнаты,  а  он  отсюда  не  уйдет,  понимаете?  Никто  не
примет  ваш  ребяческий  ультиматум,  да  это  и  не  в  нашей  власти  —
приказывать  производственному  совету.  Ну  как,  дошло  до  вас  нако¬
нец?»  —  «Что  вы  так  кричите?  —  Это  уже  отступление.—  Я  прекрас¬
но  вас  слышу,  незачем  кричать!»  Ну  вот,  Бернгард  опять  сел  на  место.
Да,  ему  неловко,  очень,  должно  быть,  неловко  делать  вид,  будто  ни¬
чего  не  случилось,  как  ни  в  чем  не  бывало  открыть  записную  книжку
и  брюзгливо  сказать:  «Может  быть,  приступим  наконец!»  А  Блом  про¬
стодушно,  во  всю  глотку  хохочет.  Он  еще  не  знает  Бернгарда!  Злоб¬
ный  взгляд  Бернгарда.  Блом  испуганно  притих.  А  Шнайдерайт  сидит
рядом  с  Гундель,  разве  что  побледнел  чуть-чуть,  но  держится  даже
увереннее,  чем  обычно.  Он  не  вышел  посрамленный  из  комнаты,  нет,
никто  не  вправе  вышвырнуть  его  отсюда  —  вот  что  ясно  написано  у
него  на  лице.
 По  счастью,  все  это  нисколько  не  интересует  Хольта,  ни  в  коей
мере  его  не  касается.  Со  Шнайдерайтом  у  него  нет  и  не  может  быть
ничего  общего.  Случай  забросил  его  сюда,  и  он  безучастно  слушает,
как  Мюллер  сообщает,  что  ни  управление  железных  дорог,  ни  кто
другой  не  в  состоянии  до  начала  зимы  восстановить  заводскую  ветку,
что  на  стареньком  грузовике  не  обеспечишь  завод  углем,  что  имею¬
щихся  запасов  до  рождества  еще  хватит,  а  потом  крышка,  и  тому
подобное.  Нет,  все  это  в  самом  деле  не  интересует  Хольта,  сколько  бы
они  ни  рассуждали,  сколько  бы  Хаген  ни  прикидывал  на  счетной  ли¬
нейке  потребность  в  угле,  а  Шнайдерайт  ни  постукивал  карандашом
по  блокноту.  «Может,  самим  исправить  ветку?»  —  «А  разрушенный
мост  через  реку?»  —  спрашивает  отец.  Но  тут  встревает  Блом.  Как
он  оживился,  взволновался,  странный  все-таки  человек!  «Разрешите
мне.  Сама  по  себе  постройка  такого  моста  не  представляет  никаких
трудностей!»  Мюллер  обращается  к  Блому:  «Скажите  прямо,  можем
мы  своими  силами  построить  ветку  и  мост?»  Блом,  сразу  видно,  за¬
горелся  и  вместе  с  тем  остался  холоден  и  трезв.  «Если  вы  разрешите
вопрос  со  стройматериалами,  договоритесь  со  строительной  конторой
о  рабочей  силе...»  —  «Со  строительной  конторой?  —  Это  бас  Шнайде¬
райта.—  К  чему  стройконтора?  Сами  сообразим!»  Вот  бахвал!  Но
Блом  кивает,  Мюллер  кивает,  а  отец  говорит:  «Давайте  уж  все
подробно  обсудим.  В  ближайший  месяц  дел  у  нас  будет  по  горло...»  А
ты,  как  отверженный,  бесцельно  убиваешь  дни,  ходишь  в  школу,
чтобы  тебя  оставили  в  покое,  не  знаешь,  что  с  тобой  будет,  не  видишь
пути,  и  всегда  и  всюду  ты  чужой.
 427

Хольт  выскользнул  из  комнаты.
 Танцулька  Неймана  сразу  же  за  углом.  У  Хольта  еще  было  не¬
сколько  пестрых  бумажек,  которые  он  получил  при  выходе  из  лагеря.
В  подворотне  стояла  девушка  в  светлом  пыльнике  —  Карола  Берн¬
гард.
 Карола  дожидалась  отца,  она  рассказала  Хольту,  что  учится  на
курсах  переводчиков.  До  дому  далеко,  и  она  обычно  заходит  сюда,
чтобы  отец  подвез  ее  на  машине.
 —  Я  очень  рада,  что  мы  так  скоро  опять  с  вами  встретились,—
сказала  она  Хольту.
 Вечер  выдался  холодный.  Карола  зябла  в  тонком  летнем  пальто.
 —  Мы  можем  подождать  у  меня  наверху.
 Хольт  поручил  вахтеру  передать  Бернгарду,  что  его  ждет  дочь.
Переступив  порог  пустой  и  холодной  мансарды,  Карола  воскликнула:
 —  Как  же  вы  тут  живете?  —  Она  подошла  к  окну:  на  заводском
дворе  горело  несколько  дуговых  ламп.  —  Завод...  И  развалины...-
 Хольт  пододвинул  ей  табуретку.  Она  села,  положила  ногу  на
ногу  и,  сцепив  пальцы,  обхватила  коленку.  Он  стоял,  прислонившись  к
стене.
 —  Мы  живем  за  городом  в  Хоэнхорсте,  —  сказала  она.
 Он  слушал  ее,  слушал  мелодичный  голос.
 —  Наш  Хоэнхорст  на  самом  краю  Южного  предместья,  среди
холмов.
 Слова  ее  обволакивали  Хольта.  У  нее  были  шелковистые  волосы,
тонкая,  стройная  фигура.  Карола  нравилась  ему.
 —  У  нас  за  городом  ничего  не  разрушено,  —  продолжала  она.—
Нет  этих  развалин,  кругом  виллы  и  сады.
 —  Я  жил  когда-то  так  у  матери  в  Бамберге,  —  сказал  он.  Ему
вспомнился  светлый,  увитый  плющом  особняк,  южная  сторона  —
сплошное  стекло;  вспомнились  детские  и  юношеские  годы  —  картины,
которых  он  давно  не  вызывал  в  памяти.
 —  Если  там  так  хорошо,  —  сказала  Карола,  —  почему  же  вы
приехали  сюда?
 Хольт  прислонился  головой  к  стене.
 —  Быть  может,  погнался  за  иллюзией,  за  мечтой.  Но  оставим
это!  —Он  достал  сигареты  и  закурил:  —Лучше  рассказывайте  вы!
 Она,  не  задумываясь,  продолжала:
 —  Я  могу  часами  стоять  у  калитки  и  любоваться  Хоэнхорстом,
у  него  во  всякую  пору  своя  прелесть.  Даже  сейчас,  в  октябре.  Мне
всего  милее  осень,  —  сказала  она  и  вскинула  на  Хольта  большие  се¬
рые  глаза.
 —  Почему  именно  осень?  —  спросил  он.
 —  Может  быть,  оттого,  —  ответила  она,  —  что,  когда  осенью
глядишь  на  поля,  перелески,  холмы,  тебя  охватывает  такая  тоска  и
тянет  улететь  далеко-далеко...  А  мне  хотелось  бы  повидать  свет,  пе¬
режить  много  чудесного,  необыкновенного,  хотелось  бы  впитать  в
себя  все  прекрасное,  что  есть  в  мире...  И  все-таки  я  бы  и  тогда  тоско¬
вала,  не  могла  бы  забыть  наш  садик.  Он  во  все  времена  года  хорош,
у  него  столько  обличий!
 Хольт  держал  в  зубах  сигарету,  и  дым  ел  ему  глаза.  Он  ломал  в
 428

пальцах  обгоревшую  спичку.  Все  прекрасное,  что  есть  в  мире,  думал
он.  Ему  представилась  вилла  в  Бамберге,  впервые  за  много  лет  пред¬
ставились  залитые  солнцем  откосы  Регница  и  веселая  долина  Майна,
и  все  это  открывалось  ему  как  путь,  как  нетореная  дорога,  дорога  в
мир  непреходящей  весны,  о  котором  он  не  раз  в  прошлом  мечтал.
 —  Вы  навестите  меня  в  Хоэнхорсте?  —  спросила  на  прощанье
Карола.
 —  Может  быть,  —  ответил  Хольт.  —  Возможно.  Не  знаю.
 Профессор  Хольт,  Мюллер,  Шнайдерайт  и  Гундель  задержались
в  конторе.
 —  Коллега  Бернгард  опять  /5ыл  сегодня  совершенно  невыно¬
сим!  —  сказал  Мюллер,  зажав  во  рту  окурок  сигары.
 Шнайдерайт  помог  ему  надеть  его  серый  ватник.
 —  Бернгард,  вероятно,  дельный  инженер,  —  заметил  он,  —  но
такие  типы  меня  просто  бесят.  Кто  его  знает,  может,  он  был  заядлым
фашистом  или  фашистским  прихвостнем,  а  этих  я  особенно  не  перева¬
риваю.  Блом  —  другое  дело.  Блом  наверняка  был  антифашист.
 —  Блом  антифашист,  —  повторил  за  ним  Мюллер.  —  Да,  что  я
хотел  спросить:  ты  в  шахматы  играешь?
 —  В  шахматы?  —  Шнайдерайт  опешил.  —  Еще  как!  В  тюрьме
научился.
 Мюллер  кивнул.
 —  Надо  будет  как-нибудь  сразиться.  Но  что  Бернгард  был  фа¬
шистом,  я  не  стал  бы  утверждать.  Его  нацисты  даже  сажали  на  год,
он  и  тогда  брюзжал.  Я-думаю,  он  просто  не  может  не  брюзжать.  А
настоящим  маленьким  нацистиком  с  кружкой  для  пожертвований  и
в  шлеме  ПВО  знаешь,  кто  был?  Блом,  а  не  Бернгард!
 —  Что  ты  этим  хочешь  сказать?  —  воскликнул  Шнайдерайт.
 —  Ничего,  —  ответил  Мюллер.  —  Только,  что  не  так-то  все  прос¬
то!  —  И  серьезно,  дружески  добавил:—  Но  ты,  товарищ  Шнайде¬
райт,  еще  это  постигнешь.  Наверняка  постигнешь!  —  И  он  повернулся
к  Гундель.
 Гундель  показывала  профессору  растение  с  желтыми  ягодами.
 —  Где  это  ты  нашла?  —  спросил  тот  и  взял  у  нее  из  рук  ветку.
 —  В  развалинах.
 —  5о1агщт,—  сказал  профессор,—  а  именно  8о1апит  1итеит,
желтый  паслен.  Родня  нашему  картофелю.
 —  Откуда  вы  знаете?  —  спросила  Гундель.
 —  Я  знаю  все  здешние  пасленовые,  —  ответил  профессор.  —  А
кто  не  знает,  может  легко  их  определить.
 —  Определить?  Этому  можно  научиться?  —  спросила  Гундель.
 Профессор  кивнул:
 —  У  меня  должны  быть  кнЛкки,  я  пороюсь  у  себя  в  ящиках.
 Мюллер  положил  руку  на  плечо  Гундель:
 —  Мы  тут  кое-что  придумали.
 —  Да!  —  вставил  профессор.  —  У  нас  одна  свободная  мансар¬
да.  Переезжай  сюда!
 —  Здесь  тепло,  —  сказал  Мюллер,  —  ив  очередях  за  продук¬
тами  стоять  не  придется.
 429

—  Кормиться  будешь  с  нами,  —  продолжал  профессор.  —  Пере¬
браться  можешь  в  любое  время.
 Гундель  жила  в  мансарде  без  отопления,  где  дуло  из  всех  щелей,
а  впереди  были  морозные  зимние  ночи.  Прежде  чем  она  успела  что-
либо  возразить,  Шнайдерайт  взял  все  в  свои  руки:
 —  Завтра  же  и  переедешь.  Завтра  суббота,  я  тебе  помогу.
 —  Там  должны  кое-что  доделать  плотники,  —  заметил  Мюллер.
 —  Плотники?  —  сказал  Шнайдерайт.  —  Чепуха!  Сами  сообра¬
зим.
 Он  пошел  провожать  Гундель.
 Оставшись  вдвоем  с  профессором,  Мюллер  опустился  в  кресло  пе¬
ред  письменным  столом;  он  как-то  сразу  весь  обмяк,  лицо  у  него  угас¬
ло,  посерело,  на  лбу  выступил  холодный  пот.
 —  Боюсь,  —  проговорил  он,  задыхаясь,.  —  что  мне  скоро  крышка.
 —  Не  выспались,  Мюллер!  —  бросил  профессор.  —  Вы  не  пред¬
ставляете  себе,  как  много  значит  выспаться.  Совсем  другое  настрое¬
ние!
 Мюллер  немного  подобрался.
 —  Не  выспался...—  повторил  он.  Потом  встал,  сел  за  письменный
стол  и  открыл  папку  «На  подпись».  —  А  все-таки  надо  бы  показаться
толковому  врачу!  Увидите,  профессор,  настоящие  трудности  —  они
все  еще  впереди,  погодите,  начнется  зима!  Вот  и  хочется  продержать¬
ся  до  весны...—  Он  подписал  несколько  писем.  —  Но  врачи  все  шар¬
латаны,  —  продолжал  он,  все  больше  раздражаясь,  —  говорят,  я
должен  лежать,  а  лежа  мне  и  вовсе  дышать  нечем.  Стационарное  ле¬
чение...  Это  пусть  подпишет  Хаген,  —  прервал  он  себя,  —  он  свой
человек  у  этих  алхимиков,  так  скорее  что-нибудь  выцарапаем!..
Я  и  то  рад,  —  продолжал  он,  —  что  хоть  живым  выбрался  из  боль¬
ницы!  —  Он  задумчиво  потер  подбородок.  —  А  что,  если  бы  вы,  про¬
фессор...—  Он  замялся.  —  Ну,  да  вы  знаете!  —  Он  встал  и  подошел  к
профессору  вплотную.  —  Полечите  вы  меня!  Глядел  я  вчера,  как  вы
сгружаете  тяжеленные  ящики  с  медикаментами,  и  подумал  про  себя:
вот  это  толковый  врач!  Такой  бы  мне  помог  выдюжить  зиму.
 Профессор  улыбнулся.
 —г  Я  не  лечу,  —  сказал  он.
 —  А  лекари  меня  и  заморили  своим  дигиталисом,  —  возразил
Мюллер.
 —  Вы  ведь  знаете,  как  с  вами  обстоит  дело,  —  сказал  профес¬
сор.  —  Я  не  могу  вас  вылечить.  Никто  не  может.  Но...—  Он  задумал¬
ся.  —  Если  уж  вы  верите  только  мне,  посмотрим,  не  поможет  ли  вам
ваша  вера  выдюжить  зиму.
 Мюллера  словно  подменили.
 —  Вот  это  я  понимаю!  —  воскликнул  он.  —  А  нельзя  ли  нам
сегодня  же  и  приступить?
 Опять  профессор  улыбнулся.
 —  Вкатим  вам  ударную  дозу  витаминов.  Во  всяком  случае,  вреда
от  этого  не  будет!
 Снизу  доносилось  жужжание  электромоторов;  сульфамидная
фабрика  и  по  субботам  работала  допоздна.  Комната  Гундель  находи¬
 .430

лась  в  конце  коридора,  под  самой  крышей  заводоуправления.  Шнай¬
дерайт  мастерил  карнизы  для  гардин  на  оба  окна.  Стоя  на  самом
верху  стремянки,  он  налег  на  дрель  и  спросил:
 —  Пойдем  сегодня  в  кино?  —  Он  спрашивал  не  в  первый  раз.
 Гундель  поддерживала  шаткую  стремянку.  Прошло  несколько  се¬
кунд,  наконец  она  покачала  головой.  Но  сегодня  Шнайдерайт  не
намерен  был  безропотно  принять  ее  отказ.  Он  спустился  со  стремян¬
ки.
 —  А  теперь  скажи  по-честному,  почему  ты  не  хочешь  идти  со
мной?
 Гундель  давно  ждала  этого  вопроса  и  все  же  смутилась.  Она  ду¬
мала  о  Хольте.  Чувствовала  свою  растерянность  и  не  знала,  как  быть.
 —  Не  надо  было  и  спрашивать,  —  сказал  Шнайдерайт.
 К  вечеру  комната  была  готова.  Гундель  и  Шнайдерайт  сели  ужи¬
нать  с  профессором.  Фрау  Томас  поставила  на  стол  миску  с  карто¬
фельным  супом.  Гундель  сосчитала  приборы,  их  было  пять.  Неужели
Хольт  опять  не  придет?  Фрау  Томас  не  садилась  ужинать  со  всеми.
«Что  не  положено,  то  не  положено».  Профессор  предложил  дождать¬
ся  Мюллера.  Но  когда  дверь  раскрылась,  это  оказался  Хольт.
 Он,  словно  чужой,  остановился  на  пороге.  Небритый,  одет  неряш¬
ливо.  Сказал:  «Добрый  вечер!»  —  и  скривил  рот.  Уселись,  подумал
он.  И  опять  этот  Шнайдерайт  тут!  Наконец  Хольт  снял  пилотку  и
поздоровался  со  всеми  за  руку.  Опять  этот  каменщик  пристроился
рядом  с  Гундель  на  моем  месте,  подумал  он.
 —  Гулял?  —  спросил  профессор  и  повернулся  к  фрау  Томас:—
Надо  подумать,  где  бы  нам  раздобыть  Вернеру  зимнее  пальто.
 —  Не  то  Вернер,  боже  упаси,  схватит  насморк,—  бросил  Хольт.  И
обращаясь  к  Гундель:  —  Если  б  я  знал,  что  ты  сегодня  меня  навес¬
тишь,  я  бы,  конечно,  гулять  не  пошел.
 —  Навестишь?  —  спросил  Шнайдерайт.  —  Разве  вы  не  знаете,
что  Гундель  переехала  сюда?
 Хольт  несколько  секунд  молчал;  он  чувствовал,  что  сейчас  сор¬
вется.
 —  Нет...  не  знал...—  И,  глядя  в  упор  на  Шнайдерайта,  выпа¬
лил:—  Неважно.  Ведь  и  вы  не  все  знаете  о  Гундель.
 Тут  в  комнату  вошел  Мюллер.
 —  Вы  что  это?
 Держа  ватник  в  одной  руке,  а  другой  разматывая  с  шеи  серый
шарф,  он  удивленно  всех  оглядывал.
 —  Да,  так  что  я.хотел  сказать...—  поспешно  начал  он.  —Наде¬
юсь,  вы  не  ждали  меня  с  ужином?
 Разговор  за  столом  не  клеился,  говорил  один'Мюллер,  рассказы¬
вал,  как  у  Блома  идет  постройка  ветки.  Хольт  машинально  подносил
ложку  ко  рту.  Потом  сидел  молча,  сутулясь.  Куда  больше,  чем  Шнай¬
дерайта,  он  обидел  Гундель.  Но  ведь  он  не  хотел  этого.
 Он  вскоре  ушел  в  свою  мансарду  и  повалился  на  кровать.
 Лаборатории,  мастерские,  бухгалтерию  и  строительный  отдел
Блома  разместили  временно  в  бараках.  Здесь,  в  самом  сердце  завода,
в  маленькой  комнатушке  с  полдюжиной  телефонов  на  письменном
 431

столе  и  пришпиленным  к  стенке  планом  заводской  территории,  в  этой
штаб-квартире,  где  Мюллер  проводил  большую  часть  рабочего  вре¬
мени,  Мюллер  и  Шнайдерайт  сидели  друг  против  друга  за  шахмат¬
ной  доской.  Шнайдерайту  достались  белые.  Они  расставляли  фигуры.
 —  Давеча  у  тебя  что-то  произошло  с  Вернером  Хольтом?  —  нео¬
жиданно  спросил  Мюллер.
 Шнайдерайт  покачал  головой,  но  затем  добавил:
 —  Хольт  нахамил  Гундель.  И  без  всякого  повода.
 —  Без  всякого  повода?  —  повторил  Мюллер.  Он  с  педантичной
аккуратностью  поправлял  фигуры  на  доске.  —  Что  ты  думаешь  о
Вернере  Хольте?
 Шнайдерайт  долго  сидел  неподвижно,  подперев  кулаками  подбо¬
родок.  Хольт  обидел  Гундель,  а  кто  обидит  Гундель,  тот  будет  иметь
дело  с  ним,  Шнайдерайтом!  Гундель  нужен  человек,  который  бы  за¬
щищал  бы  ее  и  при  случае  мог  дать  по  рукам  таким  субъектам,  как
Хольт!  Шнайдерайт  прищурился.  Что  означал  этот  дурацкий  намек?
Пусть  Хольт  поостережется.
 —  Не  хочу  я  иметь  с  ним  никакого  дела,  —  сказал  Шнайдерайт.
 Мюллер  кивнул.
 —  Ну  что  ж,  сразимся,  —  сказал  он.  —  Белые  начинают  и  выиг¬
рывают.
 Шнайдерайт  пошел  с  королевской  пешки,  выдвинул  ее  на  два  по¬
ля.  Мюллер  сделал  такой  же  ход.  У  Шнайдерайта  был  составлен  да¬
леко  идущий  коварный  план  наступления:  атаковать  должен  был  вы¬
двинутый  вперед,  ну  вот  хоть  на  край  поля,  ферзевый  конь;  едва  чер¬
ная  королева  сойдет  с  места,  конь  ворвется  противнику  в  ферзевый
фланг  и,  объявив  шах  и  одновременно  угрожая  ладье,  возьмет  ее,
посеяв  страх  и  смятение  в  неприятельских  рядах.  Мюллер  явно  не
предвидел  такого  стремительного  натиска,  потому  что  не  обратил
никакого  внимания  на  угрозу,  нависшую  над  его  ферзевым  флангом,
и  пошел  с  королевского  коня.  Шнайдерайт  придвинулся  к  письменно¬
му  столу.  Нетерпеливо  оглядел  мозаику  клеток.  Его  никак  не  устраи¬
вало,  что  пешка  его  в  центре  поля  стоит  теперь  незащищенная  под
ударом  черного  коня.  С  какой  радости  ему  даром  отдавать  Мюллеру
пешку?  И  только  ради  этого  он,  недолго  думая,  выдвинул  на  одно
поле  в  ее  защиту  пешку,  стоявшую  перед  королевским  слоном,  тем
самым  отдав  должное  общеизвестному  правилу,  гласящему:  атакуя,
не  забывай  о  безопасности  собственного  тыла.
 Мюллер  только  покачал  головой  и  взял  конем  защищенную  белую
королевскую  пешку.  Шнайдерайт  не  остался  в  долгу  и  снял  с  доски
коня  за  пешку.  Тут  он  в  свою  очередь,  глядя  на  Мюллера,  укоризнен¬
но  покачал  головой.  Мюллер  же  беспечно  шел  навстречу  его  насту¬
пательным  планам,  он  просто  помогал  коню:  он  пошел  королевой!
Теперь  она  величаво  и  одиноко  стояла  с  правого  края  доски.
«Взять»—  было  единственной  мыслью  Шнайдерайта.  Но  тут  он  об¬
наружил  открытую  диагональ  между  королевой  Мюллера  и  белым
королем!  Мюллер,  видимо,  счел  ниже  своего  достоинства  объявить
шах.  И  вдруг  Шнайдерайт  увидел  все,  увидел  всю  эту  чертовщину.
Увидел  надвигающийся  разгром.  Сыграно  всего  четыре  хода,  а  конец
уже  близок.
 432

—  Сдавайся,  сказал  Мюллер.
 —  Сдаться?  —  воскликнул  Шнайдерайт  и  с  еще  большим  ожесто¬
чением  склонился  над  доской.
 Он  никак  не  мог  примириться  с  проигрышем:  в  шахматах  все
получается  совсем  по-другому,  чем  задумано.  Может,  все-таки  удаст¬
ся  атаковать  ферзевым  конем?  Правда,  чтобы  защититься  от  шаха,
ему  сейчас  оставался  один  только  ход  —  пешкой.  И  вот  уже  потеряна
центральная  пешка,  и  Мюллер  вновь  объявляет  шах.  Шнайдерайт
пытался  поправить  дело  и  совершал  ошибку  за  ошибкой,  а  черная
королева  меж  тем  учиняла  в  его  рядах  форменное  побоище,  жаль
только,  что  у  Шнайдерайта  недоставало  юмора  это  оценить.  К  коро¬
леве  присоединился  еще  и  слон.
 —  Мат!  —  объявил  Мюллер.
 —  Реванш!  —  прохрипел  Шнайдерайт.
 На  сей  раз  Мюллер  играл  белыми,  и  ему  потребовалось  восемь
ходов,  чтобы  сделать  Шнайдерайту  мат,  но  игра  была  проиграна
черными  уже  после  четвертого  хода.
 —  Немудрено,  —  сказал  Шнайдерайт,  —  ты  играешь  в  сто  раз
лучше  меня.
 —  Я  и  не  таких  противников  разбивал,  —  ответил  Мюллер,  скла¬
дывая  фигуры  в  ящик.
 Но  Шнайдерайт  раздраженно  потребовал:
 —  Давай  опять  расставим,  и  ты  объяснишь,  в  чем  моя  ошибка.
 —  Во  всем,  —  ответил  Мюллер  и  захлопнул  ящик.  —  Способен
ты  выслушать  правду?  Ладно.
 Шнайдерайт  молча  слушал,  но  наконец  встал  м  заходил  взад  и
вперед  по  комнатушке.
 —  Ты  считаешь  себя  сильным  и  опасным  игроком,  а  сам  понятия
не  имеешь  о  шахматах.  —  Мюллер  с  незажженным  окурком  сигары
во  рту  откинулся  на  спинку  стула.  —  Переставляешь  фигуры,  как  ре¬
бенок,  который  играет  в  триктрак.  Ты  не  обязан  быть  хорошим  шах¬
матистом,  но  ведь  ты  садишься  за  доску,  словно  гроссмейстер,  бес¬
смысленно  двигаешь  фигуры  и  воображаешь  при  этом,  что  проводишь
сложную  и  оригинальную  комбинацию.  А  когда  по  собственному  не¬
домыслию  попадаешь  в  беду,  то  лезешь  на  рожон  и  окончательно  себя
губишь.
 Шнайдерайт  оборвал  свою  прогулку.
 —  Уничтожающая  критика,  —  сказал  он.  —  Что  же  мне  делать?
 —  Бросить  играть  в  шахматы,  —  ответил  Мюллер.  —  Играй,
если  на  то  пошло,  в  домино  от  нечего  делать,  но  не  в  шахматы.  Шах¬
маты  —  это,  брат,  мир  в  миниатюре  и  к  тому  же  высшая  школа  диа¬
лектики.
 —  А  если  я  не  хочу  бросать?  —  спросил  Шнайдерайт.
 —  Тогда  учись!  —  ответил  Мюллер  и  не  спеша  спрятал  шахматы
в  портфель.  —  Существуют  руководства,  я  тебе,  достану.  Но  не  зау¬
чивай  ничего,  а  старайся  понять.  Почему  бы  тебе  не  организовать
шахматный  кружок  в  вашей  молодежной  группе?
 Он  не  спеша  повязался  серым  шарфом.  Шнайдерайт  снял  с  вешал¬
ки  ватник  Мюллера,  чтобы  помочь  ему  одеться.
 —  Кто  в  наше  время  не  хочет  быть  верхоглядом  и  халтурщиком,—
 28  Д.  Нолль
 433

сказал  Мюллер,  —  должен  хоть  мало-мальски  овладеть  теорией.
 Шнайдерайт  застыл  с  ватником  в  руках.
 —  А  ведь  я  это  слышал,  —  сказал  он.  —  Еще  отец  говорил:  без
революционной  теории  нет  революционной  практики...
 —  Ну  вот,  —  сказал  Мюллер,  и  возле  глаз  у  него  заиграли  мор¬
щинки,  —  наконец-то  на  тебя  снизошел  свет  разума.
 Шнайдерайт  опять  зашагал  по  комнате,  держа  перед  собой  ват¬
ник  Мюллера.
 —  Скажи  откровенно:  почему  ты  сел  играть  со  мной  в  шахматы?
 —  Я  тебя  плохо  знал,  —  ответил  Мюллер.  —  Теперь  знаю  лучше.
 —  Как  шахматиста?  —  спросил  Шнайдерайт.  —  Или  как  члена
партии?
 —  Пустой  вопрос!  —  сказал  Мюллер.  Он  снова  сел.  —  Как  буд¬
то  ты  не  все  тот  же.  Думаешь,  что  в  жизни,  в  политике  ты  ведешь  себя
по-другому,  чем  за  шахматной  доской?  У  тебя  нет  ни  знаний,  ни  рас¬
судительности,  к  тому  же  ты  несдержан  и  рубишь  сплеча.
 Шнайдерайт  помрачнел.
 —  Ведь  что  у  тебя  получилось  на  том  собрании  у  социал-демо¬
кратов?  —  сказал  Мюллер.
 —  Но  послушай!  —  воскликнул  Шнайдерайт.  —  Главное  сей¬
час  —  единство  рабочих!  А  тут  встает  какой-то  соглашателишко,
социал-реформист,  он  все  время  гитлеризма  отсиживался  за  печкой,
и  начинает  бубнить:  не  поддавайтесь  левакам,  они  вас  опутывают...—
И  запальчиво  добавил:  —  Как  же  тут  не  стукнуть  кулаком!..
 —  Нет!  —  сказал  Мюллер.  —  Кулаком  тут  ничего  не  сделаешь.
 Мюллер  выглядел  измученным.  Ему  не  хватало  воздуха,  он  рас¬
стегнул  пиджак  и  ворот  рубашки,  сидел  сгорбившись,  но  через  силу
продолжал  говорить:
 —  Кулак  всегда  был  и  будет  последним  и  далеко  не  лучшим  аргу¬
ментом.  А  уж  в  нынешних  условиях  и  среди  братьев  по  классу  сту¬
чать  кулаком  по  столу  —  значит  расписаться  в  собственной  слабос¬
ти  и  недомыслии.  Тебе  придется  с  этим  согласиться,  товарищ  Шнай¬
дерайт!  —  У  Мюллера  на  лбу  выступил  холодный  пот.  —  Тому  бол¬
туну  на  собрании  прекрасно  вправили  бы  мозги  сами  социал-демо¬
краты,  и  это  было  бы  куда  лучше,  чем  твой  крик.
 Мюллер  замолчал.  Удушье  прошло.  Он  достал  платок  и  тщательно
обтер  лицо  и  затылок.
 —  Насчет  социал-демократов!  Пора  бы  тебе  изменить  свое  отно¬
шение  к  ним.  Разве  в  камере  с  тобой  не  сидели  социал-демократы?
То-то  же!
 —  Насчет  братьев  по  классу  —  это  ты  прав,  —  ответил  Шнайде¬
райт.  —  Но  ты  недоволен  и  тем,  что  я  не  выношу  этого  Бернгарда!
Что  доктор  Бернгард,  что  Вернер  Хольт  —  оба  буржуи.  Скажешь,
мне  и  с  врагами  по-хорошему  спорить?  —  Он  остановился  возле
письменного  стола.  —  Забыл,  сколько  зла  они  причинили!  Только  с
согласия  и  молчаливого  пособничества  таких  типов,  как  Вернер
Хольт,  фашизму  удавалось  применять  террор  и  держать  в  повинове¬
нии  массы.  Революционные  массы  давно  вымели  бы  всю  эту  гитлеров¬
скую  нечисть  и  выпустили  нас  из  тюрем  и  лагерей,  если  б  не  такие  вот
Хольты!
 434

Мюллер  закрыл  глаза.  У  него  опять  начался  приступ  слабости  и
выступил  пот  на  лбу.
 —  Я  тоже  жил  надеждой,  —  еле  слышно  проговорил  он,—  надеж¬
дой  на  взрыв  народного  гнева,  который  разрушит  тюремные  стены.
 Он  замолчал,  выпрямился.
 —  И  я  не  только  надеялся,  но  и  боролся,  чтобы  разжечь  пламя,  и
никогда  не  прекращал  борьбы.  —  Он  опять  умолк  и  в  раздумье  взгля¬
нул  на  Шнайдерайта.  —  Ты  говоришь,  враг,  —  продолжал  он,  —
имея  в  виду  фашизм,  буржуазию.  У  нас  много  врагов,  и  даже  в  нас
самих.  Не  забывай,  мы  хотим  изменить  привычный  мир.  Но  к  привыч¬
ному  миру  относится  и  мир  привычек  в  нашем  сознании.  —  И  еще
медленнее,  чем  обычно,  Мюллер  сказал:  —Мы,  коммунисты,  знаем
законы  истории.  И  мы  всегда  должны  помнить,  что  движущей  силой
истории  является  противоречие.  Забвение  этого  —  смертельный  враг,
который  таится  в  нас  самих.
 Несколько  секунд  он  глядел  Шнайдерайту  в  глаза,  затем  спокой¬
но,  уже  обычным  тоном  продолжал:
 —  Те,  кто  хотел  вызволить  нас  из  неволи,  сами  сидели  за  решет¬
кой,  а  кто  не  сидел  за  решеткой,  тот  и  не  помышлял  нас  вызволять;
почти  все  они  были  одурманены  ядом  и  охмелели  от  лжи  и  страха.
Да,  фашизм  кровавым  терором  подавил  массы,  но  очень  многие  это¬
го  не  знали!  Потому  что  не  только  люди  жили  при  фашизме,  но  и  фа¬
шизм  жил  в  людях.  Наша  задача  —  разъяснить  людям,  что  такое
свобода  и  кто  такие  мы.  И  наш  враг,  —  сказал  он  и  стукнул  костяш¬
ками  пальцев  по  столу,  —  не  тот,  кто  пока  еще  не  понял  нас  и  не  понял
свободы,  а  тот,  кто  препятствует  нам  разъяснять  людям  себя  и  сво¬
боду,  или  тот,  кто  прямо  нам  противодействует.
 —  А  Бернгард?  —  спросил  Шнайдерайт.  —  А  Хольт?
 Мюллер  натянул  на  себя  ватник.
 —  Трудно  сказать,  —  ответил  он.  —  Бернгард  пока  что  работает,
и  потом  —  враг  не  станет  так  открыто  брюзжать.  Но  устоит  ли  он?  Не
знаю.  А  у  Вернера  Хольта  в  голове  мешанина,  к  тому  же  он  распуска¬
ется.  Вообще-то  он  настоящий  средний  немец.  Ты  должен  им  заняться.
Таких,  как  Хольт,  пруд  пруди,  и  наша  задача  их  завоевать,  на  то  и
существует  ваша  молодежная  группа.
 Когда  они  вышли  из  барака,  Шнайдерайт  сказал:
 —  Провожу  тебя  немного.
 Было  холодно  и  мозгло.  Осенний  ветер  пронизывал  насквозь.
 —  Как  двигается  дело  с  автоматом?  —  спросил  Шнайдерайт.
 —  Слесарям  еще  придется  повозиться,  —  ответил  Мюллер.  —
Разве  такая  сложная  машина  может  безнаказанно  пролежать  целые
полгода  под  обломками!
 —  Это  не  машина,  а  прямо  чудо!  —  сказал  Шнайдерайт.  —
Жаль,  что  у  нас,  каменщиков,  мало  машин.
 На  углу  они  остановились.  Мюллер  неожиданно  спросил:
 —  Скажи,  ты  не  замечаешь  во  мне  перемены?
 Мюллер  сегодня  был,  как  и  всегда,  слаб,  его  мучила  одышка—
припомнил  Шнайдерайт.
 —  Вот  видишь!  —  обрадовался  Мюллер.  —  Значит,  и  ты  заме¬
тил,  что  я  выгляжу  куда  лучше!  Это  потому,  что  меня  лечит  профес¬
 28*
 435

сор.  —  Закинув  голову,  с  окурком  сигары  во  рту,  он  несколько  се¬
кунд  глядел  в  ночное  небо.—  Все  надо  видеть  во  взаимосвязи!
Другие  врачи,  эти  шарлатаны,  пичкали  меня  дигиталисом  хотели
уложить  в  постель!  Профессор  лучше  их  знает,  что  мне  требуется.  Он
вкалывает  мне  витамины.  Посмотри,  какой  я  бодрый  стал!  —  Он  про¬
тянул  Шнайдерайту  руку.  —  Вот  увидишь,  с  помощью  профессора
я  как-нибудь  зиму  продержусь.
 5
 Когда  Хольт  стал  извиняться  перед  Гундель  за  то,  что  без  всякого
основания  оскорбил  ее,  она,  щадя  его  самолюбие,  тотчас  переменила
разговор.  Она  принялась  рассказывать  об  агитвечере.
 —  А  теперь,  когда  у  нас  есть  программа,  нет  подходящего  поме¬
щения!
 Вот  чем  можно  угодить  Гундель,  решил  про  себя  Хольт.  По  ини¬
циативе  городского  комитета  молодежи  в  школе  были  созданы  уче¬
нические  группы,  и  Готтескнехт  был  своего  рода  посредником.
 —  Если  им  нужен  актовый  зал,  надо  просить  разрешения  у  Эбер¬
сбаха,  —  ответил  Готтескнехт.  Он  удержал  Хольта  за  рукав.  —  Поче¬
му  вы  ко  мне  никогда  не  зайдете?  Вы  просто  меня  избегаете!  Что  с  ва¬
ми,  Вернер?
 —  Ничего,  —  ответил  Хольт.  —  Разве  что  при  всем  моем  желании
у  меня  не  ладится  с  учебой.  Все  перезабыл!
 —  Какой  же  вы,  однако,  слабодушный!  —  пожурил  его  Готтес¬
кнехт.  —  Вы  думаете,  вашим  товарищам  легче?  Эх,  вы!  А  теперь  выше
голову  и  присылайте  ко  мне  вашу  молодежь.
 Так  Готтескнехт  познакомился  с  Гундель  и  Шнайдерайтом.  Пере¬
говорив  с  Эберсбахом,  он  сказал  им:
 —  Можете  начинать  репетировать  в  актовом  зале.  И  вообще  об¬
ращайтесь  ко  мне,  когда  вздумается,  я  постараюсь  вам  помочь.
 В  следующее  воскресенье  —  это  было  уже  в  ноябре  —  на  первую
репетицию  все  соб[^ались  перед  бараком,  который  Шнайдерайт  упор¬
но  величал  Домом  молодежи.
 Высматривая  Гундель,  Шнайдерайт  споткнулся  о  костыли  Гофма¬
на.  Тот  сидел  на  штабеле  обугленных  досок.
 —  Расставил  тут  свои  костыли!—заворчал  Шнайдерайт.—
Другого  места  не  нашел,  расселся  на  мокрых  головнях!
 —  Если  тебя  не  устраивают  мои  испачканные  сажей  штаны,—
огрызнулся  Гофман,  —  поищи  компанию  почище.
 Ответ  его  обозлил  Шнайдерайта,  но  тут  он  увидел  Гундель  и,
убедившись,  что  она  одна,  подавил  раздражение.
 —  Репетировать  будем  на  сцене,  в  школе  на  Грюнплаце.
 —  Подумать  только!  —  воскликнул  Гофман  и  подхватил  косты¬
ли.  —  Да  это  же  моя  школа!  —  И  он  закурил  тоненькую,  собственной
закрутки  сигару.
 Сегодня  по  случаю  воскресенья  Гундель  повязала  волосы  не  чер¬
ной,  а  пунцовой  лентой.
 —  Ну,  как  спалось  на  новом  месте?  —  спросил  Шнайдерайт.
 Вместо  ответа  она  в  свою  очередь  спросила:
 436

—  А  что  в  первую  ночь  приснится  на  новом  месте  —  правда,
исполняется?
 —  Как  ты  можешь  такую  чепуху  молоть!  —  воскликнул  Шнайде¬
райт.—  Это  же  суеверие!  Разве  марксисты  суеверны?
 —  Жаль,  —  вздохнула  Гундель.
 —  Это  почему?  А  что  тебе  приснилось?  —  допытывался  Шнайде¬
райт.
 —  Да  так,  ничего,  —  ответила  она.  —  Если  это  суеверие  и  все
равно  не  сбудется...
 —  Скажи  все-таки!  —  пристал  Шнайдерайт.  —  Видишь,  может...
Как  знать,  нет  ли  тут  чего...
 Но  Гундель  покачала  головой.
 В  дверях  школы  ждал  швейцар,  он  злился,  что  ему  придется  впус¬
тить  целую  ватагу  чужих.
 —  Чтоб  у  меня  порядок!  —  покрикивал  он.  —  Взяться  за  руки.
Входить  попарно!  .
 Гофман  протиснулся  в  тамбур  и  повис  на  костылях  перед  швейца¬
ром. 	*
 —  Может,  и  мне  прикажешь  встать  в  пару,  а?
 И  он  проковылял  в  дверь,  а  за  ним  остальные.  Обшитый  темными
панелями  актовый  зал  высотой  в  два  этажа  выглядел  очень  парадно.
Вдоль  задней  стены  шел  балкон,  переходивший  слева  в  галерею.  На
сцене  сразу  будет  видно,  чего  стоит  программа.
 Шнайдерайт  уселся  с  Гундель  в  первом  ряду  партера  и  достал
свои  записи.  Кто-то  поднял  занавес;  за  ним  оказался  другой,  сереб¬
ристо-серый,  прозрачный,  сквозь  него,  словно  в  туманной  дымке,  вид¬
нелась  сцена.
 —  Начали!—объявил  Шнайдерайт.
 Но  его  прервали.  Одна  из  дверей  зала  с  шумом  распахнулась.
Вошел  Хольт,  огляделся,  ища  кого-то,  и  направился  прямо  к  Гун¬
дель  и  Шнайдерайту.
 Он  сидел  в  своей  мансарде  и  по  обыкновению  никак  не  мог  за¬
ставить  себя  заниматься,  а  тут  еще  сверлила  мысль,  что  вот  сейчас,
сию  минуту  Гундель  опять  вместе  со  Шнайдерайтом.  В  конце  концов
он  плюнул  на  уроки  и  отправился  в  школу,  заранее  подавленный  тем,
что  предстоит  встретиться  со  Шнайдерайтом.  Везде  и  всюду  этот
Шнайдерайт!  Нет,  он  не  спасует  перед  каменщиком,  не  уступит  ему
Гундель,  никогда  и  ни  за  что!
 Увидев,  что  Гундель  рада  его  приходу,  он  успокоился,  стал  вести
себя  просто  и  естественно  и  даже  подал  руку  Шнайдерайту.  Затем,
не  сняв  пилотки,  уселся  во  втором  ряду,  позади  Гундель  и  Шнайде¬
райта.
 Шнайдерайт  сидел,  положив  нога  на  ногу,  и  держал  свои  записи
на  коленях.  У  него  явно  испортилось  настроение.
 —  Второе  отделение!  —  сказал  он.  —  Хор  на  сцену!
 Вместе  с  другими  поднялась  на  сцену  и  Гундель.  Хольт  не  спускал
с  нее  глаз.  Надо  потерять  совесть,  чтобы  такое  называть  хором,  ре¬
шил  он.  На  большой  сцене  выстроилась  жалкая  шеренга,  человек
десять  юношей  и  девушек,  пели  жидко  и  фальшиво.  Смехота!  —
подумал  Хольт.  Неужели  Шнайдерайт  этого  не  понимает?
 437

Шнайдерайт  хмурился.  Поманил  Гундель  со  сцены.
 —  Послушай  отсюда!  Повторим!
 Гундель  и  Шнайдерайт  обменялись  взглядом.  Гофман,  сидевший
где-то  в  последнем  ряду,  заковылял  по  главному  проходу.
 —  Хоть  я  был  всего  обер-ефрейтор,  —  сказал  он,  —  но  это  черт-
те  что!
 Все  обступили  Шнайдерайта.  Гундель  обернулась  к  Хольту:
 —  Вернер,  скажи,  как  ты  считаешь?
 —  Совершенно  невозможно!
 Шнайдерайт  даже  подскочил:
 —  Невозможно?..  Меня  просто  бесит,  когда  я  это  слышу.
 —  Простите,  —  усмехнулся  Хольт.  —  Я  думал,  здесь  можно  от¬
крыто  выражать  свое  мнение!  —  Он  откинулся  на  спинку  стула  и  не
без  иронии  добавил:  —  В  тот  раз  вы  так  усердно  твердили  о  демокра¬
тии!
 —  Мюллер  достанет  нам  аккордеон,  —  поспешила  вмешаться
Гундель.  —  Под  аккордеон  получится  куда  лучше.
 Шнайдерайт  только  рукой  махнул.  Он  нисколько  не  обольщался,
он  чувствовал  на  затылке  взгляд  Хольта.
 —  Давай  следующий!
 На  сцене  кто-то,  запинаясь,  стал  читать  «Ткачей»  Гейне.  Ну,  уж
тут  можно  было  сквозь  землю  провалиться.
 —  Дальше!  —  рубил  номер  за  номером  Шнайдерайт.
 Кто-то  пел  испанские  песни,  конечно,  подражая  Бушу,  и.  немило¬
сердно  драл  козла.
 —  Дальше!  Народный  танец!
 Парни  за  неимением  аккордеона  сами  насвистывали  мотив.  Четы¬
ре  пары  кружились  на  сцене.  Смехота!—опять  подумал  Хольт.
Шнайдерайт  все  больше  хмурился.  Что  это  за  программа!  Этим  нико¬
го  не  убедишь.
 Гундель  в  задумчивости  кусала  нижнюю  губу.  Шнайдерайт  обер¬
нулся  к  Хольту;  это  далось  ему  нелегко,  но  он  дружелюбно  спросил:
 —  А  что  ты...  вы  скажете?
 —  Чудно,  просто  очаровательно!  —  сказал  Хольт.  —  Вам  ведь
это  хочется  услышать,  не  так  ли?
 Шнайдерайт  вскочил,  как  ужаленный,  и  опрокинул  стул.  Хольт
тоже  вскочил.  Но  уже  спустя  мгновение  Шнайдерайт  нагнулся  за  сту¬
лом  и,  треснув  им  по  паркету,  опять  уселся.  Гундель  успокаивающе
положила  руку  ему  на  плечо  и  устремила  взгляд  на  Хольта.
 Хольт'поднял  руку,  словно  собираясь  утереть  лоб,  но  вместо  это¬
го  только  глубже  надвинул  пилотку;  в  память  врезалась  картина:
Гундель  сидит  возле  Шнайдерайта,  ее  рука  у  него  на  плече  и  вся  она
устремлена  к  нему,  к  Шнайдерайту.
 Он  раздвинул  стулья  и  вышел  из  зала.  Пересек  сквер.  Пестрая
листва  устилала  дорожки.  Руки  в  карманах,  уткнув  подбородок  в
грудь,  он  шел,  все  замедляя  и  замедляя  шаг,  и  наконец  остановился.
Поворошил  носком  башмака  шуршащие  листья.  Сухие,  все  сухие,
мертвые.  Все,  что  когда-либо  было  ему  дорого  и  свято,  он  потерял,
должен  был  потерять.  Перед  ним  вновь  всплыло  лицо  Гундель,  ее
улыбка,  ее  взгляд.  Единственное,  что  у  него  еще  осталось  и  было  до¬
 438

рого  ему,  он  не  сегодня  завтра  тоже  потеряет.  Хольт  зашагал  даль¬
ше,  размышляя  о  людях,  которые  его  окружают,  о  своей  теперешней
жизни,  которой  не  понимал.  «Поражены  слепотой»,  —  произнес  он
вслух.  И  вдруг,  сам  не  зная  как,  очутился  на  трамвайной  остановке.
Подошел  вагон,  Хольт  вскочил  на  переполненную  площадку  и
поехал  к  Готтескнехту.
 Только  когда  за  Хольтом  захлопнулась  дверь,  Шнайдерайт  опом¬
нился.
 —  Значит,  продолжаем!  —  сказал  он.  —  Перешли  к  первому
отделению.
 От  него  не  укрылось,  как  расстроена  Гундель.
 —  Сейчас  давай  глядеть  и  слушать!  —  попросил  он.  —  О  Хольте
поговорим  потом!
 Идея  —  единство  рабочих.  Шнайдерайту  это  вначале  представ¬
лялось  в  виде  зажигательной  речи,  но  Гундель  решительно  воспроти¬
вилась.  «Вечер  —  и  вдруг  доклад,  куда  это  годится!»  В  конце  концов
вопрос  поставили  на  голосование,  и,  к  радости  Гофмана,  предложе¬
ние  Шнайдерайта  не  прошло.  Тогда  Шнайдерайт  сконфуженно  ска¬
зал:  «Ну  ладно,  придумаем  что-нибудь  другое...  А  что,  если  поставить
пьесу?»  Все  согласились.  Но  где  ее  возьмешь?  «Где?  —  сказал  Шнай¬
дерайт.—  Сами  вообразим!»  Потом  ночи  напролет,  судорожно  сжи¬
мая  карандаш,  он  царапал  на  бумаге  то,  что  сейчас  пытались  сыграть
на  сцене.
 Перекур  на  стройке.  Каменщики  будто  беседуют  между  собой.
«Какие  разрушения...»—  говорит  один.  «Но  как,  друзья,  —  спраши¬
вает  другой,  —  такое  могло  случиться?»
 —  Да  что  вы,  черт  возьми,  стоите  как  истуканы?  —  взывал
Шнайдерайт.
 Тщетно.  Актеры  не  знали,  куда  девать  руки.  «Вот  видите,  друзья-
это  была  следующая  реплика,  —  если  б  мы  тогда  были  едины...»  И
дальше  все  же  следовал  обстоятельный  доклад.
 —  Стоп!  —  закричал  Шнайдерайт.  —  Стоп!  Прекратить!
 В  этот  миг,  шаркая  фетровыми  ботами,  к  ним  подошел  человек,
который  уже  довольно  долго,  никем  не  замеченный,  стоял  у  двери,
покуривая  длинную  изогнутую  трубку,  —  старик  Эберсбах.  Гундель
встала.  Эберсбах  вынул  изо  рта  трубку  и  представился.
 —  А  вы,  как  я  вижу,  комики!  —  и  он  мундштуком  трубки  ткнул
Шнайдерайта  в  грудь.  —  Из  крайне  левых,  да?  Я-то  всегда  думал,  ко-
муна  за  единство  рабочих!  —  Он  указал  чубуком  на  сцену  и  с  ухмыл¬
кой  добавил:  —Но  уж  лучше  против  объединения  не  сагитируешь!
 —  Зачем  вы  над  нами  смеетесь!  —вспыхнула  Гундель.
 Эберсбах  нагнулся  к  ней.
 —  Ишь  ты  какая!  —  Приподнял  ей  подбородок.  —  А  ведь  мила!
Ну-ну,  не  дуйся,  ты  и  вправду  миленькая!  Тебе  бы  выйти  на  сцену  и
объяснить,  как  и  почему.  Что  ни  скажешь  —  тебе  люди  поверят.
 Шнайдерайт  отвернулся,  пряча  улыбку.  Он  собрал  свои  записи.
 —  В  субботу,  как  обычно,  на  расчистку...  А  в  среду  вечером
порепетируем  еще  в  Доме  молодежи.
 439

—  Ты  что  в  бутылку  полез?  —  спросил  Эберсбах.  —  Ну-ну,  не
дуйся!  Здесь  же,  в  зале,  вам  веселее.
 Он  довел  их  до  двери,  бормоча  под  нос:
 —  Люблю  таких  комиков!  —  И  потом  закричал  им  вслед:  —
Наша  школьная  группа,  пожалуй,  лучше  справилась  бы,  но  ведь
это  дурачье,  разве  они  додумаются!
 Шнайдерайт  повел  Гундель  в  кафе,  кое-как  оборудованное  в  ниж¬
нем  этаже  выгоревшего  дома.  Они  сидели  за  круглым  мраморным
столиком  при  свете  керосиновой  лампы,  висевшей  над  стойкой.  Един¬
ственные  посетители.
 —  По  крайней  мере  нам  теперь  ясно,  что  так  это  не  пойдет,  —
сказал  Шнайдерайт.  —  Но  вечер  мы  проведем,  можешь  не  сомне¬
ваться!
 Он  говорил  рассеянно,  рчевидно,  думая  о  другом.  Подошла  офи¬
циантка,  поставила  на  стол  горящую  свечу.  Шнайдерайт  заказал
кружку  пива  и  кофе  для  Гундель.  Потом  спросил: 	»
 —  Как  тебе  понравился  Эберсбах?  —  И  без  всякой  связи:  —  На
что,  собственно,  намекал  Хольт,  когда  сказал,  я  не  все  о  тебе  знаю?
 Официантка  вытерла  стол  и  поставила  перед  ними  напитки.  Когда
она  наконец  ушла,  Шнайдерайт  испытующе  поглядел  на  Гундель,
отпил  глоток  пива  и  сказал:
 —  Ладно,  оставим  это.  Поговорим  о  вечере.  Ты  о  чем  все  время
думаешь?
 Гундель  ответила  не  сразу.  Она  развязала  пунцовую  ленту  и,
держа  ее  в  зубах,  пригладила  назад  от  висков  волосы,  потом  вновь
завязала  ленту.
 —  Я  все  думаю,  в  чем  тут  загвоздка,—  сказала  она  наконец.—
Мне  кажется,  в  нашей  программе  нет  правды,  а  раз  так,  она  никого
не  убедит.—  И,  оживившись,  добавила:  —  Я-то  знаю,  что  хочу  ска¬
зать,  только  выразить  не  могу  как  следует.  Понимаешь,  мы  хотим
всякой  всячиной  привлечь  молодежь,  а  одни,  без  этой  молодежи,  ни¬
чего  сделать  не  можем.
 —  Значит,  по-твоему,  надо  выйти  на  сцену  и  объявить,  что,  к
сожалению,  мы  ничего  показать  не  можем,  потому  что  вы,  дорогая
публика,  не  участвуете?
 —  Нет,  не  просто  объявить,—  возразила  Гундель.—  Представь
себе,  мы  изображаем  на  сцене  молодежную  самодеятельность,  кто-то
предложил  сплясать  народный  танец,  но  так  как  нас  слишком  мало,
ничего  не  получается.
 —  Или  кто-нибудь  не  прочь  бы  сыграть  в  шахматы,—  вставил
Шнайдерайт,  он  понял  Гундель,—  но  у  него  нет  партнера...
 —  А  ведь  в  зале  наверняка  сидит  немало  шахматистов,—  продол¬
жала  Гундель.—  Теперь  ты  понял?  Мы  запоем  —  ничего,  если  полу¬
чится  плохо,  пусть  себе  в  зале  смеются!  Потом  кто-нибудь  из  нас
обратится  к  публике  и  скажет:  а  ведь  это  неправильно,  что  вы
смеетесь,  неужели  вы  не  видите,  что  нас  слишком  мало  и  нет  никого,
кто  разучил  бы  с  нами  песню?  Кто  знает  слова,  идите  на  сцену  петь
вместе  с  нами!..  Может,  несколько  человек  к  нам  и  поднимется,  и
тогда  у  нас  обязательно  выйдет  уже  лучше.  Так  зрители  скорее  всего
поймут,  что  мы  в  них  нуждаемся.
 440

Шнайдерайт  долго  думал:
 —  А  если  никто  не  захочет?
 —  Мы  заранее  договоримся  и  посадим  своих  людей  в  зале,—
предложила  Гундель.—  Они  первые  и  пойдут.
 —  Нас  слишком  мало,—  возразил  Шнайдерайт.
 —  Этот  доктор  Эберсбах—он  такой  потешный,—  сказала  Гун¬
дель.—  Если  его  школьная  группа  лучше  с  этим  справится,  возьмем
да  и  привлечем  их!
 Шнайдерайт  не  ответил.  Он  глядел  на  пламя  свечи  и  видел  пере¬
полненный  зал,  Гундель  подходит  к  рампе,  ее  слушают,  и  вот  уже
весь  зал  участвует  в  представлении.  Шнайдерайт  откинулся  на  спинку
стула  и  устремил  взгляд  на  Гундель.  Мало-помалу  жесткое  лицо  его
смягчилось.
 —  На  днях,—  произнес  он  мечтательно,—  я  в  томике  Гейне  искал
«Силезских  ткачей»  и  прочел  много  других  его  стихов.  Никогда  не
представлял  себе,  что  может  быть  такая  красота.  Одно  я  перечел  раз
десять  и  все  думал  о  тебе:  «Ты  —  как  цветок  весенний,  чиста,  нежна,
мила...»*
 Она  наклонилась  к  нему  через  стол:
 —  А  как  дальше?
 —  «Любуюсь  я...—  еле  слышно  прошептал  он,—  но  на  сердце
скорбная  тень  легла...»
 Она  шевелила  губами,  повторяя  про  себя  стихи.  Попыталась
улыбнуться,  но  улыбка  угасла  под  его  взглядом.
 —  Когда  Вернер  говорил  в  тот  раз,  что  ты  обо  мне  не  все  зна¬
ешь,—  запинаясь,  начала  она,—  он,  должно  быть,  хотел  сказать,  что
мы  давно  знакомы,  еще  с  того  времени,  как  я  отбывала  годичную
трудовую  повинность.  Из-за  Вернера  я  и  приехала  к  профессору....  Я
тогда  обещала  ждать,  пока  он  не  придет  с  войны.
 Шнайдерайт  провел  руками  по  лицу.
 —  Ладно.  Программу  мы  еще  обмозгуем.  До  среды  времени
хватит.  А  как  с  моей  пьесой?
 —  Хорст,  я  не  хотела  делать  тебе  больно,—  сказала  она  жа¬
лобно.
 —  Больно!..—  презрительно  выдавил  он  из  себя  и  наклонился  к
Гундель.—  Мне  ты  не  можешь  сделать  больно,  нет...—  Он  засмеял¬
ся.—  Я  из  другого  теста,  чем  твой  Вернер!  —  И  уже  с  трудом  владея
собой:—  Удивляюсь,  как  у  тебя  язык  повернулся  обещать  фашисту
его  ждать.  А  о  родителях  своих  ты  подумала?
 Гундель  встала.  Она  была  бледна.  Несколько  мгновений  она
стояла  неподвижно,  потом  села.  Тряхнув  головой,  откинула  волосы.
 —  Я  ничего  не  слышала,—  сказала  она.—  А  то  я  должна  была
бы  уйти.  Я  не  слышала,  потому  что  знаю  и  понимаю  тебя.—  Но  тут
гордость  ее  надломилась.  Она  боролась  со  слезами.—  Ты  меня  очень
обидел!  —  воскликнула  она.—  Ты  должен  это  признать,  Хорст!  Поду¬
май  хорошенько,  и  ты  сам  это  признаешь!
 Он  пытался  что-то  сказать,  не  находил  слов  и  взял  ее  руки  в  свои.
 *  Перевод  В.  Коломийцева.
 441

—  Знаю,—  сказал  он.—  Но  мне  так  тяжело,  так  чертовски  тяже¬
ло!  В  камере  я  чуть  не  задохся  от  ненависти,  чуть  не  умер  от  тоски  по
свободе...  Мне  было  всего  семнадцать  лет.  Я  пытаюсь  и  не  могу  по¬
нять,  как  это  на  воле  в  то  время  люди  жили,  смеялись...  юноши  и  де¬
вушки  одного  со  мной  возраста  гуляли  вместе,  давали  друг  другу
обещание  ждать...  У  меня  это  просто  в  голове  не  укладывается!  —
воскликнул  он.—  А  мы?  Неужели  о  нас  никто  не  думал?
 Гундель  высвободила  руки  и  гладила  его  стиснутые  кулаки,  пока
он  не  разжал  пальцы.  Долго  сидели  они  так,  взявшись  за  руки,  и
молчали.
 Квартиру  Готтескнехта  разбомбило;  он  ютился  с  женой  в  мансар¬
де  стандартного  домика  в  Южном  предместье,  неподалеку  от  леса.
Хольт  окинул  взглядом  лесистые  холмы,  которые,  полого  поднимаясь,
постепенно  переходили  в  горы.  Там  лежал  Хоэнхорст.  Он  мельком
вспомнил  Каролу  Бернгард.
 Готтескнехт  —  он  был  в  домашней  куртке,  сшитой  из  одеяла  и
отделанной,  где  только  можно*  зеленым  шнуром,—  искренне  ему  об¬
радовался.
 —  За  то,  что  вы  меня  навестили,—  сказал  он,—  ставлю  вам  от¬
лично,  вы  меня  порадовали.
 Кабинет  был  крохотный  и  скудно  обставлен.  Две  книжные  полки,
дряхлый  диван,  низенький  столик  и  табуретка  —  вот  и  вся  мебель.
Готтескнехт  прибрал  на  столе;  стопку  тетрадей  и  пузырек  с  красными
чернилами  он  сунул  в  особое  отделение  на  книжной  полке.  Фрау  Гот¬
тескнехт  подала  чай;  это  была  женщина  лет  сорока  с  небольшим,
крупнее,  и,  вероятно,  старше  мужа;  она  работала  инспектором  в  го¬
родском  отделе  социального  надзора.  Готтескнехт  налил  Хольту  чай:
«Настоящая  китайская  ежевика»,—  пошутил  он.  Хольт  закурил.
 —  Ну,  выкладывайте,—  сказал  Готтескнехт,—  я  в  достаточной
мере  психолог  и  вижу:  что-то  у  вас  на  душе.
 —  Что  у  меня  на  душе?  —  Хольт  глубоко  затянулся.—  Ничего
такого! 	,
 —  Жаль!  —  сказал  Готтескнехт.—  Очень  жаль.  Но  ваше  посе¬
щение  радует  меня,  даже  если  у  вас  ничего  такого  нет  на  душе.—
Он  достал  с  полки  трубку  и  кисет.—  С  вами  творится  что-то  неладное,
вот  я  и  спрашиваю  себя,  зачем  вы,  собственно,  ходите  в  школу.  Ведь
вы  же  не  занимаетесь.  Вам  надо  выговориться;  Хольт,  это  всем  нам
необходимо!  Но  сначала  расскажите,  что  было  с  вами  после  того,
как  вы  расстались  с  блаженной  памяти  Сто  седьмой  батареей?
 Хольт  рассказывал  нехотя,  рассеянно.  Лишь  на  судьбе  Гомулки
остановился  подробнее.
 —  А  сейчас,  а  здесь?  —  спросил  Готтескнехт.
 Хольт  пожал  плечами.
 Готтескнехт  молча  курил.
 —  Понимаю,—  сказал  он  наконец.—  Распространенная  бо¬
лезнь!  Никак  не  можем  освоиться.  Жизнь  идет  своим  чередом,  по  ули¬
цам  разгуливают  русские,  и,  как  ни  странно,  их  не  поражают  громы
небесные,  да  и  вообще  все  совсем  не  так,  как  нам  представлялось.
 442

И  вот  мы  чуточку  разочарованы,  что  земля  не  колеблется  и  не  развер¬
зается,—  он  вынул  трубку  изо  рта,—  а  мы  живем.
 Хольт  опять  только  молча  пожал  плечами.
 —  Я  знаю,—  продолжал  Готтескнехт,—  есть  и  другое  разочаро¬
вание:  все  было  напрасно,  все  было  ложью,  враги  оказались  хороши¬
ми  ребятами,  а  вчерашние  герои  —  преступниками.  Вы  этого  никак  не
можете  переварить,  верно?
 Хольт  глубже  уселся  на  диван,  пружины  заскрипели.
 —  С  этим  можно  примириться,—  сказал  он.
 —  Слышать  этого  не  желаю!  —  возмутился  Готтескнехт.—  Не
примириться,  а  осознать!  —  Он  допил  чай,  отложил  трубку  и  встал.—
Никто  лучше  меня  не  понимает,  как  тяжело  дается  такое  сознание,  а
еще  тяжелее  действовать  сообразно  с  ним.  Ведь  между  нами  и  тем,
что  мы  осознали,  столько  всего  вклинивается:  и  прошлое,  которое
нас  взрастило,  и  человеческая  косность,  и  эгоизм,  ну  и,  конечно,  страх.
Но  действовать  осознанно  всегда  было  и  будет  нашей  главной  зада¬
чей.
 —  А  когда  это  вы  действовали  осознанно?  —  спросил  Хольт.  И
этЬ  прозвучало  насмешкой.
 —  К  сожалению,  слишком  поздно,—  ответил  Готтескнехт.—  Пе¬
ред  самым  концом  меня  назначили  командиром  батареи;  под  началом
у  меня  были  уже  не  семнадцатилетние  юнцы,  как  вы,  Хольт,  а  пятнад¬
цатилетние  мальчишки.  Батарею  перебросили  на  восток  для  участия
в  наземных  боях  у  Зееловых  высот,  это  с  нашими-то  разбитыми  ору¬
диями,  без  оптических  прицелов!  Начальство  сказало  мне  по  телефо¬
ну:  «Можете  наводить  и  по  стволу!»  —  Готтескнехт  почти  кричал:  —
Наводить  по  стволу...  когда  на  тебя  прут  танки!  Это  был  смертный
приговор.  Привести  его  в  исполнение  я  не  мог,  я  отказался  выпол¬
нить  приказ.  За  мной  уже  выслали  полевую  жандармерию.  Но  тут,  в
самую  последнюю  минуту,  подошли  русские,  и  мы  без  выстрела  сда¬
лись  в  плен.  В  лагере,  неподалеку  от  Кюстрина,  у  меня  было  время  по¬
размыслить  наконец  о  том,  чем  я  хотел  быть  и  чем  в  действительности
стал.
 —  Выбыли  порядочным  человеком,—  сказал  Хольт.—  Были  нам
все  равно  что  отец!
 ♦  Готтескнехт  горько  усмехнулся.
 —  Порядочным...—  повторил  он.—  Будто  при  бесчеловечной
системе  можно  быть  порядочным  человеком,  не  борясь  с  этой  систе¬
мой!
 Хольт  сразу  устал  и  даже  как-то  осунулся.  Он  вспомнил  Мюллера,'
Шнайдерайта.
 —  Меня  всегда  несло  по  течению,—  сказал  он.—  Меня  во  все  это
втолкнули:  в  жизнь,  в  войну,  в  преступление.  Не  понимаю,  как  это
получилось.
 —  Мы,  немцы,—  сказал  Готтескнехт,—  всегда  слишком  многому
верили  и  слишком  мало  знали.
 —  Это  не  ответ,—  возразил  Хольт.—  Тут  опять  можно  задать
вопрос:  а  почему?
 Стемнело.  Готтескнехт  зажег  свечу  и,  задумавшись,  прислонился
к  книжной  полке.
 443

—  Опять  возникает  старый  вопрос,—  сказал  он,  словно  разгова¬
ривая  сам  с  собой.—  Вопрос  Бюхнера*  об  обстоятельствах  вне  нашей
власти...
 —  Вы  тоже  ничего  не  знаете!  —  с  холодной  злобой  сказал
Хольт.—  Вы  на  двадцать  лет  старше  меня.  Но  ничего  не  знаете!  Тол¬
куете  об  идейной,  полемике,  и  на  уроках  слово  «гуманность»  не  схо¬
дит  у  вас  с  языка.  Но  когда  я  вас  спрашиваю,  почему  я  качусь  под
гору.*..  Да,  да!  —  крикнул  он—  С  самого  детства  неудержимо  качусь
под  гору  —  вы  не  знаете!
 —  Если  рушится  ложное  мировоззрение,—  веско  ответил  Готтеск¬
нехт,—  это  еще  не  катастрофа.
 Хольту  вдруг  все  стало  более  или  менее  ясно.  В  тридцать  третьем
году  он  был  ребенком,  кашу  заварили  старшие,  а  расхлебывать
пришлось  ему;  вот  они  и  крутят  вокруг  да  около,  отделываясь  громки¬
ми  или  туманными  фразами...
 —  Господин  Готтескнехт,—  Хольт  поднялся  и,  широко  расставив
ноги,  встал  перед  диваном;  не  зная  куда  деть  пилотку,  он  надел  ее  и
руки  засунул  в  карманы.  Он  не  спускал  глаз  с  Готтескнехта.—  Вы  го¬
лосовали  за  Гитлера?
 —  Я...—  протянул  Готтескнехт  и  замолчал.  Затем  наклонился
над  столом  и  стал  от  свечи  раскуривать  трубку,  лицо  его  постарело,
казалось  усталым.—  Да,—  сказал  он.—  Сперва  я  голосовал  за  Не¬
мецкую  национальную  партию,  а  с  тридцать  второго  года  —  за
Гитлера.
 Хольт  продолжал  в  упор  глядеть  на  Готтескнехта,  не  делая  ему
никакой  скидки  за  откровенность.
 —  Но  послушайте!  —  возразил  Готтескнехт.—  Голосовал  я  или
не  голосовал  за  Гитлера  —  это  в  конце  концов  дела  не  меняет,  он  и  без
моего  голоса  стал  бы  диктатором.  А  если  вам  действительно  важен
ответ  на  ваш  вопрос  «почему»,  извольте  поинтересоваться  причинами!
Я  скажу  вам,  до  чего  я  сам  докопался,  пытаясь  разобраться.  Беда  в
том,  что  при  веймарской  демократии  я  волен  был  выбирать  Гитлера.
 Хольт  уже  не  слушал.  Да,  он  был  ребенком,  когда  Гитлер  пришел
к  власти,  шестилетним  карапузом  с  зажатыми  в  кулачке  леденцами,
букварем  и  грезой  о  спящей  красавице.  Не  он  заварил  все  это.  Ответ¬
ственность  лежала  на  старших.  А  они  наплевали  на  ответственность,
пожертвовали  нами  ради  своей  мании  величия  и  довели  Германию  до
краха!  Постыдно  и  позорно  спасовали,  сознательно,  с  открытыми  гла¬
зами  выбрали  войну  и  преступление.  Углубляясь  в  эти  мысли,  Хольт
взвинчивался  все  больше.  И  пусть  никто  не  хнычет,  что  не  знал  и  не
хотел,  ведь  обо  всем  этом  писали  в  книгах,  в  газетах,  даже  о  том,  что
нужно  мечом  завоевать  себе  новые  земли  на  Востоке...  Тот,  кому  до¬
верена  жизнь  детей,  кто  несет  ответственность  за  благо  страны,
пусть  соблаговолит  поинтересоваться,  пошевелить  мозгами,  пусть
заглянет  за  кулисы,  а  не  кидается,  ослепленный,  в  упоении  от  гром¬
ких  фраз,  к  избирательной  урне!  Это  правда,  и*  никуда  от  нее  не
денешься!
 *  Г.  Бюхнер  (1813—1837)  —  немецкий  революционный  писатель,  демократ.«Пись-
мо  к  родным»,  февраль  1834  г.
 444

Вот  он  сидит  перед  ним,  Готтескнехт,  «отец  батареи».  Дурак,  кто
еще  раздоверится  этому  старшему  поколению,  и  во  сто  крат  больший
дурак  тот,  кто  еще  раз  позволит  этому  поколению  распорядиться
своей  судьбой!
 —  Спасибо,—  сказал  Хольт.—  Я  в  самом  деле  ухожу  от  вас  чуть
умнее,  чем  пришел.—  И,  поправив  пилотку,  вежливо  добавил:  —
До  свиданья!
 6
 В  школе  Готтескнехт  и  Хольт  встречались  по-прежнему  как  ни  в
чем  не  бывало.  Но  начиная  с  середины  ноября  Готтескнехт  все  чаще
отзывал  Хольта  в  сторону  и  озабоченно  или  предостерегающе  го¬
ворил:
 —  Хольт,  почему  -вы  не  занимаетесь?  Вы  же  не  сможете  по¬
догнать!
 Хольт  отвечал  уклончиво.  Он  не  говорил,  что  считает  посещение
школы  нелепостью,  что  уроки  в  классе  и  домашние  задания  кажутся'
ему  день  ото  дня  все  более  бессмысленными,  такими  же  бессмыслен¬
ными,  как  и  вся  его  жизнь.
 Лишь  с  Аренсом  он  иногда  делился  своими  мыслями.
 —  То,  что  я  опять  хожу  в  школу,  просто  нелепая  попытка  начать
с  того,  что  много  лет  назад  брошено,  да  еще  делать  вид,  будто  за  это
время  ничего  не  произошло.
 Аренс  держался  особняком  от  других  учеников,  но  всячески  ста¬
рался  сблизиться  с  Хольтом.'
 —  А  вы  не  слишком  себе  все  усложняете?  —  сказал  он.—  Нам  на¬
до  переждать,  протянуть  время,  нельзя  же  иначе,  надо  чем-то  за¬
няться.—  И  добавил:—  Немец  предполагает,  а  русский  располагает.
 Была  большая  перемена.  Они  расхаживали  по  коридору.
 —  Не  знаю,  что  вам  пришлось  пережить,—  сказал  Хольт.—  Но
вы  в  самом  деле  совершенно  разделались  с  прошлым?
 —  А  вы  нет?  —  спросил  Аренс.
 —  Нет,—  ответил  Хольт.—  Есть  вещи,  о.которых  я  не  в  силах
вспоминать.  Но  оставим  это.
 Раздался  звонок,  и  они  вернулись  в  класс.
 —  Обзор  печати,—  сказал  Аренс.—  Слово  за  господином  Гофма¬
ном.—  И,  заняв  свое  место  позади  Хольта,  добавил:—  Потеря  време¬
ни,  вы  не  находите?  Большая  политика,  конечно,  интересная  игра,  но
пока  что  Германии  в  ней  не  участвовать.
 Готтескнехт  уселся  на  свободное  место.  Гофман,  опершись  на
костыли,  вскочил  на  кафедру.  Газетные  сообщения  он  перечислял  как
попало,  вперемешку.  Переселенческий  план  Контрольного  совета.
Создание  в  городе  комитета  женщин.  Постановление  о  конфискации
всех  предприятий  концерна  Флика.  «Разбойники»  Шиллера  в
местном  городском  драматическом  театре.  Выдача  новых  промтовар¬
ных  карточек.  Речь  Молотова:  материальный  ущерб,  причиненный
Советскому  Союзу,  превышает  семьсот  миллиардов  рублей.  Опять
найдены  массовые  могилы...
 445

Хольт  прислушался:
 «В  Бауцене  обнаружено  несколько  общих  могил...—  услышал  он
со  сжимающимся  сердцем,—...эсэсовцы  приканчивали  выстрелами
из  пистолета...  Предполагают,  что  это  узники  концлагеря,  эвакуиро¬
ванные  в  связи  с  приближением  советских  войск...  их  гнали  через
Бауцен  и  далее  на  запад...»
 Гофман  давно  сошел  с  кафедры,  Готтескнехт  давно  начал  урок,  а
Хольт  все  еще  сидел  в  каком-то  забытьи.  И  далее  на  запад...  через
танковое  заграждение!  Он  не  мог  отогнать  от  себя  это  воспоминание
ни  на  уроке,  ни  по  пути  домой,  и  шел  он,  еле  волоча  ноги.  Картина,  ко¬
торую  он  всеми  силами  старался  вытравить  из  памяти,  встала  перед
ним  с  удивительной  яркостью...  Туманное  утро.  Смена  часовых  у  за¬
граждения,  вместе  с  новой  сменой  заступил  Петер  Визе.  Издали,
бу!дто  щелкание  бича,  доносятся  пистолетные  выстрелы,  потом  ко¬
лонна  проходит  через  заграждение,  шествие  призраков  и  тем  не  ме¬
нее  реальность,  тени  людей,  живые  скелеты,  на  которых  болтается
полосатая  лагерная  одежда,  на  спине  красный  треугольник...
 Когда  Хольт  вернулся  домой,  отец  обедал.  За  столом  Хольт
спросил:
 —  Чем  болен  Мюллер?
 —  У  него  подострый  септйческий  эндокардит.
 Хольт  попросил  объяснить.
 —  Неизлечимая  болезнь  сердца.  Кроме  того,  в  лагере  ему  отбили
почку,  а  в  другой  у  него  очаговый  нефрит.
 —  А  он  знает?
 —  Летом,  после  освобождения,  он  некоторое  время  лежал  в  боль¬
нице.  Хотел  вылечиться,  но,  когда  узнал  правду  о  своем  состоянии,
настоял  на  том,  чтобы  его  выписали.
 —  Почему?
 Профессор  встал,  подошел  к  окну  и  долго  глядел  в  ненастные
сумерки.
 —  Почему?  —  повторил  он,  все  еще  отвернувшись.—  Мюллер  не
намерен  дотягивать  в  постели  до  смерти,  которая  может  и  не  так  скоро
придет.  Уж  лучше  пусть  она  настигнет  его  в  гуще  жизни.  Ты  же  его
знаешь:  голова  у  него  еще  ясная,  какие-то  силы  еще  сохранились.
Он  хочет  жить  и  живет,  глядя  в  лицо  смерти,  и  закладывает  будущее
без  лишних  слов.
 подворотне  Хольт  встретил  Гундель.  Редко  являясь  вовремя  к
обеду,  он  встречался  с  ней  не  чаще  прежнего,  хоть  они  и  жили  теперь
под  одной  крышей.  Поглощенная  своим  агитвечером,  она  стала  рас¬
сказывать  ему,  как  идут  репетиции.  Хольт  слушал  невнимательно,
краем  уха.  В  тот  день  у  танкового  заграждения,  у  открытой  могилы
узников  в  полосатых  куртках,  он  думал:  «Как  я  покажусь  Гундель?»
Но  только  сейчас  он  понял,  как  велика  между  ними  пропасть.
 —  Что  с  тобой?  —  спросила  наконец  Гундель.
 Все  спрашивают:  что  с  тобой?  Гундель  торопилась;  должно  быть,
спешит  к  Шнайдерайту,  от  которого  ее  не  отделяет  пропасть.
 446

—  Со  мной?  Ничего,—  сказал  он.  Шнайдерайта,  подумал  Хольт,
тоже  втолкнули  в  жизнь,  не  спрашивая,  но  кто  же  распределил  роли,
кто  вырыл  эту  пропасть?  —  Ты  права,—  сказал  он,—  ты  не  для  такого,
как  я,  на  мне  налипло  слишком  много  грязи.
 —  Что  это  значит?  —  недоумевая,  спросила  она.
 Но  Хольт  только  кивнул.
 В  коридоре  он  столкнулся  с  Мюллером.
 —  Как  поживаем,  Вернер  Хольт?  —  осведомился  Мюллер.
 Мюллер  был  всегда  дружелюбен,  на  отвороте  у  него  алел  тре¬
угольник,  такой  же  он  когда-то  носил  на  спине,  он  ничего  не  знал  о
Вернере  Хольте,  но  у  Мюллеров  зоркие  глаза.
 Мюллер  повел  Хольта  в  зал  совещаний.  Не  противься,  это  про¬
сится  наружу!  Стол  был  накрыт  на  троих;  фрау  Томас  внесла  кастрю¬
лю.  Конечно,  она  тут  же  принялась  рассказывать  очередную  новость,
но  видя,  что  ее  не  слушают,  оставила  их  вдвоем.
 Мюллер  сел,  не  расстегивая  ватника.
 —  Как  дела  в  школе?  —  спросил  он.—  Нравится  вам  наша  мен-
кебергская  антифашистская  молодежь?
 —  Честно  говоря,  совсем  не  нравится,—  ответил  Хольт.—  Они
меня  только  терпят,  я  им  не  подхожу.
 Мюллер  удивленно  посмотрел  на  Хольта.
 —  Что  же  мне,  лгать?  —  крикнул  Хольт.—  С  вами  я  не  могу  кри¬
вить  душой!  Прямо  скажу:  не  пойду  я  туда  больше!
 —  Что  с  вами  такое?  —  спросил  Мюллер.
 —  Вы  вот  говорите  со  мной  дружески,  господин  Мюллер,  а  мне
тяжело,  я  этого  не  стою.  Вы  и  не  подумали  бы  так  ко  мне  относиться,
если  б  знали!
 —  Если  б  знал  что?
 —  В  газете  написано,  в  Бауцене  обнаружены  общие  могилы,—
это  вырвалось  у  Хольта  почти  помимо  воли,—  я  тоже  знаю  одну  мо¬
гилу,  могу  показать,  где  она,  там  семь  или  восемь  таких,  как  вы,  в  по¬
лосатых  куртках  с  красным  треугольником,  и  еще  Петер  Визе,  их
расстреляли  эсэсовцы.
 —  А  вы,  Хольт?  —  крикнул  Мюллер.—  А  вы?  Говорите  правду!
 —  Я  стоял  рядом,—  ответил  Хольт,  и  голос  у  него  осекся,—  стоял
и  смотрел,  карабин  к  ноге,  и  не  пошевельнул  пальцем.
 —  И  это  вас  мучает,  да?  —  спросил  немного  погодя  Мюллер.  И
повторил:  —  Стоял  и  смотрел...—  Взгляд  его  был  устремлен  куда-то
поверх  Хольта.—  Целый  народ  стоял  и  смотрел...—  Он  расстегнул
ватник,  распустил  шарф.—  Завтра  утром  ждите  меня  у  заводских
ворот.  Вы  пойдете  со  мной  и  заявите,  где  находится  могила.
 Школа  скоро  вовсе  опостылела  Хольту,  он  уже  не  пытался
разобраться  в  том,  что  проходили.  Сидел  в  классе  и  мысленно  пере¬
бирал  прошлое.  Все  чаще  вспоминался  ему  Зепп  Гомулка.  Отец  Зеп-
па,  адвокат  Гомулка,  написал  Гундель,  что  по  каким-то  срочным  де¬
лам  должен  выехать  из  Нюрнберга  в  Дрезден.  Сейчас  он  уже,  верно,
в  Дрездене.  В  свое  время  адвокат  оказался  единственным  человеком,
который  знал  что-то  похожее  на  путь,  и  указал  его  сыну...
 447

Хольт  поехал  в  Дрезден.  Он  никому  ничего  не  сказал.  Оставил  на
заводе  записку  для  Гундель  и  просил  ее  сообщить  отцу.
 Поездка  была  трудной.  Хольт  висел  на  подножке,  а  когда  нако¬
нец,  стиснутый  со  всех  сторон,  очутился  в  переполненном  купе,  вдруг
спросил  себя,  а  что  ему,  собственно,  нужно  от  отца  Зеппа.
 Гомулки  он  не  застал.  Адвокат  уже  уехал  в  Берлин,  сообщила  его
невестка,  жена  зубного  врача,  когда  Хольт,  наконец,  добрался  до
соседнего  с  Дрезденом  городка  Радебейля.  Хольт  тут  же  пустился  в
обратный  путь.  Вряд  ли  это  его  огорчило,  он  скорее  испытывал  облег¬
чение.
 Хольт  шагал  по  направлению  к  Дрездену.  Дойдя  до  Эльбы,
он  спустился  по  откосу  и  зашел  далеко  вперед  по  одной  из  бун.  Серая
без  блеска  вода  клокотала,  огибая  камни,  и  закручивалась  воронкой;
в  водовороте  неустанно  описывала  круг  пустая  бутылка.  Хорошо,  что
он  не  встретив  Гомулку.  Врядли  он  услышал  бы  от  адвоката  что-либо,
кроме  его  обычных  латинских  сентенций.  Но  что  же  теперь  делать?
Плыть  по  течению,  куда  понесет,  ведь  всякая  река  куда-то  впадает.
 Стал  накрапывать  дождь,  низко  нависли  тучи,  смеркалось.  Наки¬
нув  плащ-палатку,  Хольт  быстро  зашагал  к  городу.  Внезапно  он  очу¬
тился  у  ярко  освещенного  подъезда  бара,  заплатил  за  вход  и  молча
уселся  неподалеку  от  толкучки  танцующих.  За  его  столик  сели  три
девушки,  совсем  молоденькие,  в  вечерних  платьях,  которые,  видно,
сами  смастерили  из  старья.  Дам  было  больше,  чем  кавалеров,  и  при
каждом  новом  танце  накрашенные  лица  выжидающе,  даже  требо¬
вательно  поворачивались  к  Хольту.  Но  он  не  обращал  внимания.
Хольт  курил  свои^последние  сигареты,  нащупал  в  кармане  последние
деньги.  Наконец  кельнер  принес  какое:то  питье,  именуемое  альколат,
несусветно  дорогое.  Ходьт  выпил  и  заказал  еще.
 Зал  набит  до  отказа,  от  табачного  дыма  и  запаха  разгоряченных
тел  воздух  такой,  что  не  продохнешь.  Растрепанные  бумажные  гир¬
лянды  под  потолком;  белые  как  мел,  с  подмалеванными  губами  и
глазами  лица;  колышащаяся  под  музыку  толпа...  Если  это  и  есть
жизнь,  то  он  о  ней  ничего  не  знает;  тогда  он  еще  по-настоящему  не
жил.  Хольт  решил  уже,  по  примеру  других,  окунуться  в  гущу  танцую¬
щих,  может  быть,  он  почувствует,  что  живет..  Но  продолжал  сидеть,
глядя  на  лампы  и  дымя  сигаретой.  Девушки  за  столиком  перестали
обращать  на  него  вниман-ие.
 Шли  часы.  Разнузданное,  пьяное  веселье  захватило  всех;  время
от  времени  паркет  пустел,  смолкал  грохот  оркестра,  и  тогда  оставал¬
ся  лишь  гул  голосов,  раздираемый  визгливым  женским  смехом.
 В  одну  из  таких  пауз  между  танцами  внимание  Хольта  привлек
высокий,  плотный  парень.  Скользя  по  паркету,  как  на  коньках,  он
пересекал  зал,  направляясь  в  сторону  Хольта.  На  нем  был  темный  в
светлую  полоску  костюм,  широкие  обшлага  брюк  трепались  вокруг
щиколоток,  а  над  воротничком  и  кричаще-ярким  галстуком  возвы¬
шалась  белая,  как  лен,  голова.  Розовое  мальчишеское  лицо  со  свины¬
ми  глазками  обратилось  к  Хольту  и  на  миг  как  бы  окаменело,  а  спустя
секунду  парень  уже  стоял  перед  столиком  Хольта  и  кричал  во  всю
глотку.
 448

—  Вот  это  да!  —  орал  он.—  Не  может  быть!  Старый  вояка!  Вер¬
нер,  дружище,  как  ты  сюда  попал,  ведь  ты  же  убит!  Я  своими  глазами
видел,  как  тебя  стукнули!  —  И  еще  громче:  —  Да  говори  же,  олух
царя  небесного,  откуда  ты  взялся?
 Перед  ним  стоял  Феттер,  живой  Христиан  Феттер,  хлопал  Хольта
по  плечу,  сиял  и  не  помнил  себя  от  радости  Хольту  требовалось  вре¬
мя,  чтобы  с  этим  освоиться:  Феттер  тут,  Феттер  не  истлел  в  подвале
разрушенного  дома,  Феттер  жив-живехонек.
 Феттер  потащил  Хольта  через  весь  зал  к  своему  столику  и  предста¬
вил  девушке,  чернявой,  завитой,  с  круглым  и  желтым,  как  тыква,
лицом.  Карлинхен,  как  называл  ее  Феттер,  было  на  вид  лет  двадцать.
На  пухлой  ручке  алели  лаком  ногти,  а  на  безымянном  пальце  и  ми¬
зинце  сверкали  кольца.  Феттер  долго  шептался  с  кельнером  и  не¬
сколько  раз  лазил  во  внутренний  карман  пиджака,  набитый  скомкан¬
ными  бумажками.  Кельнер  принес  бутылку  вишневого  ликера  и
объяснил  сидевшим  за  соседним  столиком:
 —  Господа  с  собой  принесли,  попросили  откупорить.
 Феттер  наполнил  фужеры  и  провозгласил:
 —  За  нашу  встречу!  Поехали!  До  дна!
 От  вишневого  ликера  у  Хольта  запершило  в  горле.
 Хольт  глядел  на  Феттера.  Безобидный  человек,  штатский  до  мозга
костей,  веселый,  общительный,  Христиан  Феттер  искренне  радовался,
что  встретил  Хольта.  Но  Хольт  никак  не  мог  отделаться  от  образа
другого  Феттера;  тот  стоял  в  подвале  с  бельевой  веревкой  в  руках  и
кричал:  «Сейчас  же  повесить!  Вон  в  саду,  на  той  груше!»  Правда,
в  конце  концов  никого  не  повесили,  и  Феттер  был  всего-навсего  псом,
исполнявшим  приказания  своего  хозяина.  А  хозяином  был  другой:
Вольцов.  И  Вольцов  мертв.  Может  ли  Хольт  в  чем-то  упрекнуть  Фет¬
тера,  когда  он  сам  ничуть  его  не  лучше?  Не  стоит  ворошить  прошлое.
 Хольт  пил,  и  связанность  постепенно  исчезала.  Жизнь,  может
быть,  не  так  уж  безотрадна,  если  относиться  юней,  как  Феттер:  видеть
в  ней  шумную  ярмарку,  где-можно  найти  все  что  душе  угодно.  Если
верить  Феттеру,  наступило  время  безграничных  возможностей,  и  тот,
кто  не  использует  эти  возможности,  а  идет  расчищать  развалины,
просто  олух.  §о  всяком  случае,  Феттер  уже  ворочает  большими  де¬
лами:  меняет  чулки  на  сигареты,  его  поле  деятельности  —  межзо¬
нальный  рынок,  и  барыши  такие,  что  жить  можно.
 —  Хватай,  что  само  плывет  в  руки!  —  воскликнул  Феттер.—  Да¬
вай,  старый  вояка,  пропустим  еще  по  одной,  все  равно  скоро  опять
война  между  янки  и  русскими!
 Он  рассказал  о  своих:  отец  погиб  в  фольксштурме,  а  мать  жила
здесь,  в  Дрездене,  у  родных,  сидела  да  помалкивала.
 —  И  ты  тоже  помалкивай,  Карлинхен,  а  то  дождешься!  Ладно,
сейчас  пойдем  танцевать!
 Наконец  пришла  очередь  рассказывать  Хольту,  но  Феттер  был
плохой  слушатель.  Он  то  и  дело  его  перебивал.  Опять  ходить  в  школу?
Хольт  совсем  спятил!  Тоже,  вздумал  слушаться  старших,  сам,  дурак,
и  виноват!
 —  Так,  говоришь,  у  твоего  старика  фармацевтический  завод?
Любопытно;  должно  быть,  там  товар  —первый  сорт.—  Феттер  в  таких
 29  Д.  Нолль
 449

вещах  разбирался.—  Таблетки  от  триппера  и  всякое  прочее,  да  я  тебе
пятьдесят  марок  выложу  за  одну  трубочку!  —  Феттер  возмутился:—
Это  почему  же  не  пойдет?  Если  ты  так  думаешь,  никогда  из  тебя  толку
не  будет!  Чокнемся,  старый  вояка!  —  Феттер  справился  об  общих
знакомых.—  Теперь  ходят  по  рукам  списки  с  новыми  адресами!
 Он  достал  из  кармана  несколько  отпечатанных  на  гектографе
листков  и  бросил  на  стол.  Встал,  поманил  пальцем  Карлинхен,  и  та
послушно  пошла  танцевать.
 Хольт  взял  список.  Пробежал  глазами.  «Барним,  Ута,—  прочел
он,—  проживает:  французская  зона,  Шварцвальд,  Санкт-Блазиен,
лесная  сторожка  у  озера,  возле  деревни  Оберкрамен».
 Руки  с  листками  опустились  на  стол.  Откинувшись  на  спинку
стула,  Хольт  задумчиво  глядел  в  зал.
 7
 Готтескнехт  не  стал  выговаривать  Хольту  за  пропущенные  дни
занятий,  и  тот  снова  ходил  в  школу.  Феттер  обещал  в  самом  ближай¬
шем  будущем  его  навестить,  говорил  о  больших  планах.  Хольт  воз¬
лагал  какие-то  смутные  надежды  на  его  приезд.  А  что,  если  встреча  с
Феттером  окажется  поворотным  пунктом  в  его  бесцельной  жизни?
И  разве  горизонт  уже  не  расширился,  разве  мысли  его  не  вырвались
наконец  из  узкого  круга  завода  и  школы,  Гундель  и  Шнайдерайта.?
Ута  Барним  жива!  Прошло  немало  дней,  прежде  чем  Хольт  по-
настоящему  освоился  с  этой  мыслью:  Ута  жива  и,  может  быть,  нет,
наверняка  помнит  его!
 Если  он  еще  ходил  на  уроки,  то  потому  только,  что  для  получения
продуктовой  карточки  требовалась  справка  из  школы.  Да  и  куда  де¬
вать  время?  День  за  днем  он  тупо  и  безучастно  сидел  в  классе,  учи¬
теля  махнули  на  него  рукой.  «Кто  у  меня  не  поспевает,  тому  здесь
делать  нечего»,  —  говорил  Эберсбах.  Готтескнехт  снова  и  снова  пы¬
тался  усовестить  Хольта:
 —  Так  дальше  не  пойдет,  Хольт!  Ну  что  вы  распускаетесь?
 Хольт  не  оправдывался.  Готтескнехт  пристально  взглянул  на  него.
 —  Пора  бы  очнуться,  Хольт!  Хватитесь,  да  поздно  будет.
 Но  Хольт  был  с  ним  так  же  замкнут,  как  и  с  другими.  Тем  не  ме¬
нее  на  повторное  приглашение  Аренса  навестить  его  он  отозвался.
 В  первые  дни  декабря  выпал  снег  и  грянули  морозы  —  внушав¬
шая  всем  страх  зима  наступила  сразу.  У  Хольта  не  было  пальто,  и  он
поддевал  под  френч  толстый  солдатский  пуловер  и  повязывал  шарф.
Аренсы  жили  в  Менкеберге,  во  флигеле,  пристроенном  к  мебельной
фабрике.  У  Эгона  в  комнате  внимание  Хольта  привлекли  фотографии
загородного  домика  Агенсов  в  ближних  горах  у  водохранилища.
 —  Не  правда  ли,  красиво?  —  спросил  Эгон.  —  Буду  очень  рад,
если  вы  летом  выберетесь  туда  со  мной.  —  Он  явно  набивался  Хольту
в  друзья.  —  Увидите,  как  хорошо  мы  будем  там  с  вами  проводить
конец  недели.
 За  чаем  в  обставленной  старинной  мебелью  гостиной  Хольт  по¬
знакомился  с  родителями  Эгона;  отсутствовал  только  старший
 450

брат,  он  куда-то  выехал  по  делам.  Фрау  Аренс  была  чудовищно  груз¬
на.  Эгон  незадолго  перед  тем  говорил  Хольту,  что  мать  у  него  тяжело¬
больной  человек,  страдает  ожирением,  у  нее  так  называемый  тирео-
генный  адипозитас.  Он  так  и  сыпал  медицинскими  терминами.  И  вот
Хольт  увидел  ее  за  чайным  столиком.  От  полноты  она  почти  не  в  сос¬
тоянии  была  двигаться,  к  тому  же  ее  мучила  одышка;  сказав  несколь¬
ко  слов,  она  начинала  задыхаться,  прижимала  руки  к  необъятной
груди  и  стонала:  «О  господи...  воздуху!»  —  и  всякий  раз  Эгон  поспеш¬
но  вскакивал  и  на  несколько  минут  распахивал  настежь  окно.  Ме¬
бельный  фабрикант  Аренс  был  холеный,  с  проседью  господин  лет
около  шестидесяти;  красивую  голову  и  длинные  ресницы  Эгон  явно
унаследовал  от  него.  Общительный,  живой,  он  держался  непринуж¬
денно,  радовался  по  любому  поводу  и  разражался  громким  смехом.
Прихлебывая  чай  и  грызя  лепешку  из  овсяных  хлопьев,  он  пытался
выведать  у  Хольта,  как  идут  дела  на  заводе.  Хольт,  выразив  сожале¬
ние,  ответил,  что  совершенно  не  в  курсе.
 —  Так  или  иначе,  песенка  акционерного  общества  «Шпремберг»
спета!  —  сказал  Аренс,  тщательно  вытирая  кончики  пальцев  о  сал¬
фетку.  —  И  это  коснется  не  только  крупных  заводов.  Вот  увидите,
почти  вся  промышленность  будет  конфискована.  А  меня  вот  не  тро¬
нут!  —  торжествовал  он.  —  Я  хоть  и  был  военным  поставщиком,  де¬
лал  шкафчики  для  вермахта,  но  мое  предприятие  окончательно  вы¬
черкнули  из  списка  подлежащих  конфискации.  Награда  за  добрые
дела!
 Эгон  пояснил:
 —  У  нас  были  заняты  восточные  рабочие  и  русские.  Отец  по-на¬
стоящему  о  них  заботился,  хотя  за  это.  по  головке  не  гладили.  Давал
им  добавочное  питание,  одеяла,  лекарства.  После  разгрома  они  всё
это  засвидетельствовали  в  комендатуре.
 —  Муж  всегда  хорошо  относился  к  персоналу,  —  сказала  фрау
Аренс.  —  О  господи...  воздуху!
 Эгон  подскочил  к  окну.
 Аренс  спросил:
 —  Ваша  матушка  в  западной  зоне?
 —  И  вы  живете  здесь?  —  воскликнул  Эгон.  —  Не  понимаю!
 —  А  вы  предпочли  бы  жить  в  западной  зоне?  —  отпарировал
Хольт.
 —  Да  нет,  конечно,  нет!  —  воскликнул  фабрикант.  —  Когда
здесь  возьмутся  всерьез  за  конфискацию,  я  одним  ударом  избав¬
люсь  от  конкурентов!  —  И  он  снова  покатился  со  смеху.  Немного
успокоившись,  он  продолжал:  —А  пока  государственные  предприя¬
тия  добьются  такого  качества  и  смогут  со  мной  конкурировать,  я,  бла¬
годарение  господу,  давно  уже  буду  в  могиле.
 Хольт  откланялся.  Эгон  проводил  его  до  парадного.  Едва  Хольт
вышел  на  улицу,  как  на  него  обрушилась  метель,  он  сразу  продрог  и
поднял  воротник.  «И  вы  живете  здесь?  —  все  еще  звучали  у  него  в
ушах  слова  Эгона.  —  И  вы  живете  здесь?»
 Мимо  него  к  подъезду  прошла  Девушка.  Хольт  удержал  ее  за
рукав.
 —  Да  это  Ангелика!
 29*
 451

Она  подошла  ближе.  Наклонив  головку,  доверчиво  взглянула  на
Хольта.
 —  Пойдем  со  мной  в  кино!  —  предложил  Хольт.
 Она  покачала  головой.
 —  Я  же  вас  совсем  не  знаю!
 —  Пойдешь  со  мной  —  вот  и  узнаешь!
 Она  стояла  в  нерешительности.  Через  ткань  пальто  он  чувствовал
тепло  ее  руки.
 —  Нельзя,  —  сказала  она  наконец.  —  Я  должна  быть  дома  к
шести,  а  то  бабушка  будет  сердиться.
 —  А  ты  наври  что-нибудь,  —  сказал  он.  —  Ты  поёшь  в  школьном
хоре?  Скажи,  что  у  тебя  спевка!
 Она  колебалась.
 —  Хорошо,  —  сказала  она  наконец.  —  Может,  она  и  поверит!
 Ангелика  уже  хотела  юркнуть  в  парадное,  но  Хольт  удержал  ее.
 —  Постой...  А  сколько  тебе  лет?
 —  Шестнадцать.
 —  Не  врешь?
 —  Но  мне  уже  исполнилось  пятнадцать.
 Хольт  вдруг  задумался.  И  вы  живете  здесь?  Если  там  так  хорошо,
почему  же  вы  приехали  сюда?  Вы  навестите  меня  в  Хоэнхорсте?
 —  Знаешь  что?  —  сказал  он  Ангелике.  —  Оставайся-ка  дома.  В
кино  пойдем  на  будущий  год.  Если  только  я  еще  буду  здесь.  —  И,
кивнув  ей,  он  направился  к  остановке  трамвая.
 Хоэнхорст  находился  далеко  за  городом,  в  предгорье.  Здесь  уже
по  щиколотку  лежал  снег.  Хольт  искал  дом  доктора  Бернгарда  и
среди  вилл  и  в  поселке,  пока  наконец  не  нашел  его  в  самом  конце
длинного  ряда  стандартных  домиков.  Звонок  не  действовал,  через
щели  ставен  лился  колеблющийся,  мутный  свет.  Нет  тока.  Что  его
понесло  к  Кароле?  Он  уже  готов  был  повернуть  обратно.  Но  затем
все  же  открыл  садовую  калитку  и  обошел  дом  вокруг.  Кто-то  в  доме
играл  на  рояле.  В  глубине  сада,  возле  сарая,  раскачивался  на  ветру
фонарь;  может,  там  легендарный  крольчатник  доктора  Бернгарда?
Хольт  отворил  дверь  на  веранду.  Он  шел  на  звуки  рояля.
 В  гостиной  первое,  что  ему  бросилось  в  глаза,  был  раскрытый
кабинетный  рояль;  по  обе  стороны  нот  в  бронзовых  подсвечниках
горели  свечи.  Руки  Каролы  бегали  по  клавишам;  на  ней  было  все  то
же  зеленое,  плотно  облегающее  платье,  в  котором  она  казалась  еще
более  хрупкой,  еще  более  одухотворенной.  Увидев  Хольта,  она  ис¬
пуганно  оборвала  игру  и  покраснела,  однако  быстро  овладела  собой.
 —  Почему  вы  перестали  играть?  —  спросил  Хольт.  —  Что  это
было?
 —  «Патетическая».  Вы  меня  испугали,  теперь  у  меня,  верно,
ничего  не  получится.
 Карола  со  свечой  в  каждой  руке  пошла  вперед,  освещая  дорогу.
Будто  ангел  с  бронзового  канделябра,  усмехнулся  про  себя  Хольт.
Она  повела  его  в  свою  комнату.
 Хольт  огляделся.  Здесь,  за  городом,  все  будило  воспоминания.
 452

—  Как  у  Петера  Визе!  —  сказал  он.  А  Петер  Визе  напомнил  ему
Уту:  лесная  сторожка  в  Шварцвальде;  это  далеко,  но  нет  такой  цели,
которую  нельзя  достичь.  Карола  вопросительно  взглянула  на  Холь¬
та.  —  Петер  Визе,  знаете,  мечтал  стать  цианистом,  —  пояснил  он.—
Он  часто  играл  мне,  особенно  Шумана.
 —  А  где  он  сейчас?  —  спросила  она.
 —  Погиб,  —  сказал  Хольт.
 Карола  долго  стояла  у  двери  молча,  не  шевелясь,  потом  взяла
свечу  и  вышла.  Хольт  настолько  погрузился  в  свои  мысли,  что  даже
не  заметил.  Да,  Петер  Визе  погиб.  И  как  ни  бессмысленна  его  гибель,
все  же  это  была  хорошая  смерть.
 Карола  принесла  вазу  с  яблоками,  тарелку  и  фруктовые  ножики
в  подставке.  Села  на  кровать,  застланную  пестрым  покрывалом.
 —  Жизнь  до  сих  пор  меня  щадила,  —  сказала  она.  —  Но  и  мне
пришлось  узнать,  что  значит  потерять  близкого  друга.
 Ничего  такого  не  было  в  ее  словах,  и  Хольт  никак  не  мог  понять,
почему  они  все-таки  вызывают  в  нем  глухое  раздражение.
 —  Вы  расскажете  мне  о  вашем  друге?  —  спросила  Карола.
 Он  покачал  головой.
 —  Вы  часто  вспоминаете  прошлое?  —  спросила  она.
 —  Я  пытался  многое  забыть,  но  прошлое  преследует  нас.  А  вы  мне
напомнили  годы  в  Бамберге,  мое  детство.
 —  Воспоминания  детства  —  это  самое  дорогое,  что  у  нас  есть,—
сказала  она,  положила  ногу  на  ногу  и  обхватила  руками  колено.
 —  Возможно,  —  сказал  он.  —  Но  не  хочу  лгать.  Я  убежал  из
дому  —  сперва  в  Гамбург,  а  потом  на  войну.  Дома  я  не  мог  выдер¬
жать.  И  вот  я  сейчас  спрашиваю  себя:  а  почему,  собственно?  Но  ос¬
тавим  это.
 Хольт  с  самого  обеда  ничего  не  ел,  он  взял  яблоко,  вытер  о  рукав
и  с  жадностью  впился  в  него.  От  яблока  остался  один  черенок.  Под
ложечкой  перестало  сосать.
 Карола  сидела  рядом  молча.  Это  его  размягчило,  настроило  на
душевный  лад.
 —  После  нашей  недавней  встречи  жизнь  уже  не  кажется  мне
такой  беспросветной,  —  сказал  он.  —  Я  ведь  не  нахожу  себе  места,
все  мне  чужие.
 —  Ия  тоже  чужая?  —  спросила  Карола,  понизив  голос  до  шепо¬
та.
 —  Да,  —  резко,  почти  грубо  ответил  Хольт.  —  Когда  я  слышу,
как  вы  толкуете  об  осени  и  садике  и  о  тоске  по  дальним  краям,  мне  ка¬
жется,'  что  вы  все  эти  годы  спали.  Может,  и  я  когда-то  был  таким,
как  вы,  может,  все  это  во  мне  только  засыпано,  погребено.  Вы  наве¬
ли  меня  на  мысль,  что,  может  быть,  у  меня  есть  и  другой  путь.
 —  Я  вас  очень  хорошо  понимаю!  —  ответила  Карола.  —  Не  знаю,
почему  вы  тогда  ушли  из  дому,  но  я  знаю,  как  это  бывает,  когда  род¬
ной  очаг  становится  слишком  тесен  и  тебя  неудержимо  влечет  в
дальние  края.  Вы  долго  были  бездомны,  и  если  вернетесь  сейчас  в  мир
вашего  детства,  то,  быть  может,  все,  что  вас  раньше  тяготило,  пока¬
жется  вам  великим  счастьем.
 Она  сказала  именно  то,  что  ему  хотелось  услышать,  чтобы  от  мыс¬
 453

лей  перейти  к  решениям.  Но  желание  ей  возразить  было  настолько
велико,  что  он  встал.  Хольт  окинул  ее  оценивающим  взглядом;  Каро¬
ла  ему  нравилась.  Пусть  слова  ее  ходульны,  но  сама  она  стройная,
живая,  а  Хольт  еще  не  знал,  что  такое  настоящая  жизнь.  Он  засунул
руки  в  карманы  и,  не  спуская  с  нее  глаз,  сказал:
 —  Вам  же  не  безразлично,  останусь  я  или  уеду!  Так  чего  же  вы
представляетесь?
 Она  потупила  глаза.  В  замешательстве  поднялась,  чтобы  ему
посветить.  Но  он  взял  у  нее  из  рук  свечу  и  поставил  на  стол.  Не  уле¬
щивать,  не  упрашивать,  подумал  он.  Привлек  Каролу  к  себе,  заломил
ей  руки  за  спину,  запрокинул  голову  и  поцеловал.
 —  Отвечай!  —  приказал  он.  —  Тебе  безразлично,  уеду  я  или  нет?
 —  Мне  будет  очень  грустно,  если  я  тебя  больше  не  увижу,  —
сказала  она.  —  Но  меня  будет  утешать  мысль,  что  я  хоть  чуть-чуть
помогла  матери  вернуть  сына  и  обрести  счастье.
 Наконец  приехал  Феттер.  Он  явился  в  субботу  вечером,  явился  и
наделал  шуму.  Хольту  с  площадки  второго  этажа  слышно  было,  как
он  бесцеремонно  горланил.  К  счастью,  Мюллер  рано  утром  уехал  на
грузовике;  профессор  работал  у  себя  в  лаборатории  наверху,  а  Гун¬
дель  по  обыкновению  была  на  репетиции.
 Феттер  стоял  в  подворотне  между  двумя  огромными  чемоданами  и
тыкал  пальцем  в  вахтера:
 —  Смотри-ка,  не  пускает!  Видал  такое?
 Он  был  в  клетчатом  теплом  пальто  и  в  черной  полужесткой  шляпе.
С  чемоданами  в  руках  он  затопал  по  лестнице  вслед  за  Хольтом.
 Феттер  приехал  —  этим  все  решилось.  У  Хольта  мгновенно  созрел
план.
 —  Послушай!  —  сказал  он.  —  Когда  ты  едешь  туда?  Завтра?
Прекрасно.  Захватишь  письмо  для  Уты  Барним.
 —  Успеется!  —  Феттер  заглянул  во  все  углы,  кинул  взгляд  в  окно
на  заводской  двор  и  наконец  уселся  на  кровать.  —  Как  это  ты  можешь
жить  в  таком  стойле!  Нам  бы  на  пару  работать,  вот  бы  здорово!
 У  Феттера  голова  была  полна  всяких  планов,  он  говорил  о  делах,
на  которых  можно  сколотить  состояние,  притом  почти  без  всякого
риска;  но  есть  и  порискованнее,  они  быстрее  приведут  к  богатству,  на
это  ему  как  раз  и  требуется  такой  парень,  как  Хольт.
 —  Погоди  немножко!  —  ответил  Хольт.  —  Если  не  привезешь
ответа  на  мое  письмо,  тогда  посмотрим.  —  Он  подумал:  тогда  продам
душу  дьяволу.
 Они  решили  пойти  в  какое-нибудь  кафе,  где  Хольт  мог  бы  спокой¬
но  написать  письмо.  Но  сперва  Хольт  скрепя  сердце  счел  нужным
соблюсти  приличия  и  представить  Феттера  отцу.
 Феттер  усердно  расшаркивался,  его  круглая  мальчишеская  физио¬
номия  сияла,  он  болтал  без  умолку.  Его  всегда  восхищал  фильм
«Роберт  Кох»,  в  детстве  он  мечтал  стать  биологом  и  даже  пытался
делать  на  кухне  опыты  с  кислотами  и  всякое  такое,  а  отец  его  за  это
отодрал  ремнем,  вот  как  оно  бывает!  Но  его  все  здесь  страшно  инте¬
ресует,  можно  ему  осмотреть  лабораторию?
 454

—  Только  ничего  не  трогайте,  —  предупредил  профессор.
 Феттер  немедленно  обогнул  рабочий  стол,  сунул  голову  в  бывшую
 ванную,  где  сопели  в  проволочных  клетках  кролики,  осмотрел  при¬
боры,  аппараты,  холодильник,  термостат  и  напоследок  долго  всмат¬
ривался  в  соседний  чуланчик,  где  профессор  хранил  химикалии  и
медикаменты.  Затем  несколько  секунд  понаблюдал,  как  работает
профессор,  и  громогласно  заявил:
 —  Посмотришь,  как  вы  возитесь,  и  хочется  сказать:  вот  уж
действительно  курочка  по  зернышку  клюет!
 А  выходя  из  лаборатории,  прошелся  насчет  эфирной  или  еще
какой-то  вони;  Хольт,  обозлившись,  вытолкал  его  в  коридор.
 Они  отвезли  на  вокзал,  в  камеру  хранения,  чемоданы  Феттера  и
пошли  шататься  по  улицам.  Снег  опять  весь  стаял,  но  в  городе  пахло
зимой,  и  эта  первая  послевоенная  зима  грозным  призраком  вставала
перед  людьми,  теснившимися  в  серых,  безликих  очередях  у  магазинов.
Феттер  вытащил  из  кармана  пачку  сигарет.
 —  Товар  —  первый  сорт,  «Пэлл-мэлл»,  сверхдлинные...—  заме¬
тил  он,  кинув  искоса  взгляд  на  Хольта:—  Ты  тоже  мог  бы  все  иметь,
если  б  не  был  растяпой!  У  твоего  старика  там  три  бутыли  чистого
спирта,  литров  по  десять,  я  тебе  не  глядя  посчитаю  четыреста  марок
за  литр  —  и  деньги  на  кон!
 —  Брось!  —  сказал  Хольт.
 Феттер  схватил  его  за  рукав.
 —  И  таблетки  от  триппера,  целые  пачки!  Да  на  них  больший
спрос,  чем  на  чулки  или  на  «Честерфилд»!
 —  Брось!  —  повторил  Хольт.
 Они  завернули  в  пивнушку  рядом  с  вокзалом.
 —  Здесь  мой  опорный  пункт  в  городе,  —  пояснил  Феттер,  здоро¬
ваясь  с  хозяином,  как  старый  знакомый.
 Около  семи  вечера  они  перебрались  в  танцзал  Неймана.  Феттер
заказал  спиртное  и  нырнул  в  гущу  танцующих.
 Хольт  его  не  удерживал.  Он  пил,  заказывал  еще  и  снова  пил,  быст¬
ро  хмелея.  Скоро  все  вокруг  куда-то  отступило.  У  него  была  с  собой,
бумага,  он  достал  авторучку.  Снова  выпил  и  принялся  писать.  Обыч¬
ное  обращение:  «Дорогая  Ута!»  А  дальше  —  волчий  вой:  я  не  нахожу
себе  места,  жизнь  чужда  и  враждебна,  я  одинок,  брошен,  тоскую  по
тебе...  Чепуха!  Вранье!  Он  скомкал  лист.  К  тому  же  он  хорошо  помнил
ироническую  усмешку  Уты.  Хольт  выпил,  и  фонарики,  казалось,  заго¬
релись  ярче.
 Нечего  рассусоливать  и  спрашивать.  Самое  лучшее  свалиться  как
снег  на  голову.  Но  на  это  он  не  решался.  Прошло  больше  двух  лет.
За  это  время  столько  было  всего.  Ута  в  Шварцвальде,  но  кто  знает,
прежняя  ли  Ута?  Ведь  и  сам  он  уже  не  тот,  что  был.  На  то  далекое,
лишь  полусознательно  прожитое  время  жизнь  набросила  свою  тень,
и  единственным  светом  во  тьме  была  Гундель.
 Хольт  принялся  торопливо  писать:
 Дорогая  Ута!
 Я  очень  хотел  бы  к  тебе  приехать.  Пожалуйста,  сообщи  мне
в  Любек,  до  востребования,  как  ты  на  это  смотришь.
 455

Он  заклеил  конверт.  А  если  она  не  ответит?  Тогда  остается  только
мать.  Или  продам  душу  Феттеру.
 Хольт  выпил,  Феттер  снова  наполнил  стаканы  и  спрятал  письмо  в
бумажник,  между  толстыми  пачками  полусотенных  бумажек.
 —  Оставь  мне  денег,  —  сказал  Хольт  и  нетерпеливо  добавил:—
Давай,  давай,  выкладывай,  у  тебя  денег  куры  не  клюют!
 Феттер  постучал  себе  пальцем  по  лбу,  но  вдруг  задумался.  Долго
что-то  соображал  и  наконец  опять  вытащил  бумажник.
 —  Так  и  быть,  —  сказал  он.  —  Денег  у  меня  в  обрез,  я  все  вложил
в  чулки,  но  тысчонку  дам.  Только  под  расписку.
 Хольт  подписал  и  спрятал  деньги  в  кар'ман.
 Хоть  Феттер  и  обещал  вернуться  до  рождества,  Хольту  предстояли
долгие,  ничем  не  заполненные  дни  ожидания.  Деньги  дарили  неза¬
висимость,  по  крайней  мере  несколько  вечеров  они  заставят  лампы
гореть  ярче,  давая  мгновению  власть  над  унынием  и  беспросветнос¬
тью.
 8
 С  отъезда  Феттера  прошло  больше  двух  недель.  Если  не  случится
ничего  непредвиденного,  он  скоро  опять  будет  здесь.  Хольту  дыша¬
лось  свободнее.
 Последние  дни  он  просто  перестал  ходить  в  школу,  пусть  исклю¬
чают.  А  дома  всячески  ловчил,  чтобы  не  попасться  никому  на  глаза.
Удивительно,  как  это  отец  не  замечает,  что  он  прогуливает  и  шатает¬
ся  по  улицам.  Впрочем,  что  тут  удивительного,  у  отца  другие  заботы,
да  и  всегда  были  другие  заботы.  Не  думать  об  отце  Хольту  было  лег¬
ко,  а  вот  не  думать  о  Гундель  оказалось  гораздо  труднее.  Но  и  с  этим
он  справился;  ведь  она  ближе  к  Шнайдерайту,  чем  к  нему,  и  Хольт
наконец  узнал  мир  таким,  как  он  есть:  дисгармоничным,  разобщен¬
ным,  лишенным  согласия.  В  детстве  и  юности  многообразие  мира
манило  его  как  зачарованный  лес,  а  себя  самого  он  видел  в  центре
этого  мира.  Теперь  такое  представление  казалось  ему  наивным,
возвышенным  и  вместе  с  тем  смешным.  Существовало  два  мира,  и
между  ними  лежала  пропасть.  А  он  стоял  на  краю  пропасти  и  глядел
на  этот  мир,  где  думали,  говорили  и  действовали  совсем  иначе.  Война
и  ее  последствия  кинули  его  в  этот  чуждый,  непонятный  мир  Мюлле¬
ров,  Шнайдерайтов  и  Гундель.  Здесь  ему  делать  нечего.  Здесь  он
чужой.
 После  визита  к  Кароле  Хольт  был  убежден,  что  ему  надо  изба¬
виться  от  тайного  желания  стать  другим,  жить  другой,  не  свойствен¬
ной  ему  жизнью.  Надо  вернуться  в  тот  круг,  из  которого  он  вышел  и
откуда  вырвала  его  война,  в  круг  матери,  родных,  Уты.  Его  место  там,
и,  быть  может,  там  он  найдет  то,  чего  ищет:  свою  собственную,  нас¬
тоящую  жизнь.
 Хольт  понимал:  он  потерпел  крушение.  Надо  предпринять  новую
попытку,  ведь  перед  ним  не  какие-нибудь  две  недели  или  месяц,  кото¬
рые  можно  скоротать,  как  сейчас  в  ожидании  Феттера,  а  вся  жизнь.
Он  должен  что-то  с  ней  сделать,  только  он  не  знал  что.  Может,  это
знает  Ута  или  мать?  А  если  нет  —  Феттер,  тот  уж  наверняка  знает!
 456

Что  ж,  возле  Феттера  все  уляжется,  даже  это,  последнее  чувство.
Ибо  еще  оставалось  в  Хольте  нечто,  он  не  сумел  бы  даже  объяснить
что,  и  это  нечто  шевелилось  и  саднило  душу  —  правда,  все  реже  и
реже.  Какая-нибудь  мелочь  могла  пробудить  это  чувство:  вид  завод¬
ской  территории,  белый  лабораторный  халат,  грохот  грузовика  в
подворотне...
 И  тогда  помогало  только  бегство,  бегство  в  город,  где  он  раство¬
рялся  в  людском  потоке,  бегство  в  одиночество,  где  все  глохнет,  бег¬
ство  в  послевоенную  сутолоку.  Он  бежал  по  улицам,  где  жизнь  зами¬
рала  рано.  Садился  в  каком-нибудь  баре,  которых  расплодилось
великое  множество.  Ему  нужно  было  держать  себя  в  руках,  чтобы
растянуть  до  приезда  Феттера  взятые  у  него  деньги.  Иной  вечер  он
не  позволял  себе  идти  в  ресторан.  Но  даже  сидя  с  другими  за  столи¬
ком,  он  оставался  один  на  один  с  собой.
 Хольт  редко  танцевал.  Глядя  на  огни  ламп,  он  предоставлял  дви¬
гаться  стрелкам  часов.
 Так  было  и  сегодня.  Под  звон  рюмок  и  грохот  танцевальной  музы¬
ки  близилась  полночь.
 И  вдруг  тишина.  Зажглись  все  лампы.  Кельнеры  кинулись  полу¬
чать  деньги.  В  дверях  появились  синие  мундиры  полицейских.
 —  Стой,  приятель,  не  выходить!
 На  улице,  в  тумане,  пронизанном  лучами  фар,  колонна  грузови¬
ков.  Крики,  смех.
 Облава!
 Машины  остановились  перед  главным  полицейским  управлением.
Но  и  этот  эпизод  был  не  более  как  новым  аттракционом  на  разнуз¬
данной  ярмарке,  именуемой  жизнью,  жизнью  от  А  до  Я,  от  Альколата
до  «Язви  их  в  душу!  Чего  жеманишься,  они  хотят  мазок  взять,  на  то
и  привезли  нас  сюда!»
 Бесконечные  часы  ожидания  в  пустой  комнате  с  деревянными
скамьями  вдоль  стен.  На  скамьях  галерея  мужчин,  старых  и  молодых,
в  костюмах  из  искусственной  шерсти,  в  матросских  штанах,  измятых
рубашках.  И  среди  них  Хольт.  Вначале  еще  шутили,  смеялись,  а  по¬
том  только  ждали.  Всех  одолела  усталость.  Лишь  к  утру  результаты
медосмотра  внесли  оживление.  Фамилии:  один  —  налево,  другой  —
направо.  Хольт  Вернер,  отрицательный,  прошу  в  шеренгу  направо.
«Тебе  подвезло,  а  то  бы  загремел  в  заразный  барак!»  —  «Погодите,
теперь  сюда!»
 Письменный  стол,  двое  в  штатском,  на  лацкане  пиджака  красный
треугольник...
 —  Посмотри,  что  у  него  в  карманах...
 —  Почти  триста  марок?..
 —  Можно  оставить.  Восемь  сигарет?  Вы  их  купили  на  черном
рынке?..  Ну,  это  вы  бросьте,  такие  по  карточкам  не  выдают!
 —  Отпусти,  не  стоит!  Следующий!  \
 На  улице  было  уже  светло.
 В  центре  города  —  от  него  остались  одни  развалины,  —  экскава¬
тор  шваркал  ковшом  по  груде  обломков.  Хольт  прислонился  к  фасаду
 457

выгоревшего  дома,  грохот  мотора  болезненно  отдавался  у  него  в
ушах.  Унижение  минувшей  ночи  почти  не  задело  его.  Какое  это  имеет
теперь  значение!  Он  глядел,  как  груженые  машины,  вихляя,  отъез¬
жали;  каждые  полминуты  мотор  экскаватора  взревывал.  Но  вот
широкие  гусеницы  придвинулись  ближе,  ковш  глубже  врезался  в
груду,  гора  начала  оползать  и  вдруг  обрушилась,  подняв  густую
тучу  пыли.
 Мотор  замолк.  Экскаваторщик  вылез  из  кабины.  С  соседнего
участка  подбежали  несколько  женщин  в  ярких  косынках.  Пыль  рас¬
сеялась.  Словно  голодная  пасть,  разинулся  вход  в  засыпанный  под¬
вал.
 Одна  из  женщин,  никого  не  слушая,  полезла  в  отверстие.  Прошло
несколько  долгих  секунд,  и  вот  она  появилась  на  поверхности,  крича
что-то.  Экскаваторщик  показал  рукой  в  сторону.  Женщины  бросились
за  ним  на  улицу.
 Хольт,  никем  не  замеченный,  перебрался  через  гору  обломков  и,
нащупывая  ступеньку  за  ступенькой,  спустился  в  темноту.
 У  подножья  лестницы  он  наткнулся  на  первые  трупы.  Пробрался
еще  дальше  в  глубь  подвала  и  чиркнул  спичкой.  Слабый  огонек  осве¬
тил  картину,  которую  он  запомнил  навсегда.
 Трупы,  избежав  разложения,  превратились  в  какие-то  мумии.
Ввалившиеся  рты  скалили  зубы.  С  обтянутых  бурой  кожей  черепов
на  костистые  лбы  свисали  космы  волос.  Ни  один  взгляд  не  обратился
на  Хольта  из  темных  глазниц.  Жилы  канатами  натянулись  на  иссох¬
ших  шеях.  Когда-то  это  были  люди:  мужчины,  женщины,  дети.  Раз¬
метавшиеся  или  судорожно  скорченные  на  полу,  скрюченные  на  ска¬
мейках  —  тела  застыли  в  предсмертной  агонии.  Двое  мертвецов  си¬
дели,  крепко  обнявшись.  Мумифицированные  руки,  словно  в  ужасе
прикрыв  лицо,  торчали  из  заплесневелых  обшлагов,  а  на  рукаве  кро¬
ваво-красным  пятном  выделялась  повязка  со  свастикой.
 Спичка  погасла.
 «Люди  —  сновидения  тени...»  —  вспыхнула  вдруг  в  уме  Хольта
строка  из  когда-то  прочитанного  гимна  Пиндара.  Он  пробирался  в
темноте  к  полосе  света,  падавшей  сквозь  пролом,  и  вдруг  наткнулся
на  что-то  мягко-податливое,  наклонился  и  услышал,  как  труп  рассы¬
пался  в  прах:  человек  —  сновидения  тень...
 Какое  ему  дело  до  глазеющей  толпы!  Он  пошел  прочь.  Он  знал,
что  теперь  все  в  нем  улеглось  до  конца,  без  остатка,  даже  то  смутное
саднящее  чувство:  страх  бессмысленно  растратить  свою  жизнь  на
обочине.
 Никто  не  может  бессмысленно  растратить  жизнь.  Сама  жизнь
бессмысленна.  Этому  учат  мертвые.  Они  тоже  знали  заботы,  радос¬
ти,  огорчения,  страсти,  они  жили,  и  ничего  не  осталось  от  всего  этого,
только  прах  и  тлен.  Значит,  бессмысленно  они  заботились,  бессмыс¬
ленно  радовались,  бессмысленно  огорчались,  бессмысленно  страсти
волновали  их  кровь.  Разве  не  так  же  лежали  бы  эти  мертвецы  в  тем¬
ноте,  если  бы  всего  этого  никогда  не  было  —  ни  забот,  ни  страстей,
ни  самой  жизни!
 Вот  что  надо  знать  с  самого  начала,  тогда  легко  будет  существо¬
вать.  Иди  по  жизни.  Что  бы  ты  ни  делал  —  все  бессмысленно.  Иди  и
 458

дыши:  свежий  воздух  уже  несет  тебе  в  лицо  частицу  твоего  праха.
Иди  и  люби:  ни  сЛеда  всех  высоких  чувств,  стыда  или  сладострастия
не  останется  на  твоем  скелете.  Все  бессмысленно.  Еще  не  остывшие
мертвецы  там,  на  войне,  об  этом  умалчивали,  а  истлевшие  здесь,  в
подвале,  кричат  об  этом  миру.
 Гундель  и  Шнайдерайт  чуть  не  каждый  день  репетировали  в  акто¬
вом  зал^,  школьная  группа  тоже  участвовала.  Программа  мало-пома¬
лу  обрастала  плотью.  Несмотря  на  все  трудности,  Шнайдерайт  не  от¬
казался  от  своего  намерения  агитировать  на  вечере  за  объединение
обеих  рабочих  партий.  Доклад  его,  обращенный  в  пьесу,  перекраивал¬
ся  бесконечное  число  раз,  пока  наконец  не  получилось  нечто  совер¬
шенно  новое.
 —  Любопытное  решение,  —  сказал  Готтескнехт,  часто  прихо¬
дивший  на  репетиции.  —  Оригинально  придумано,  Гундель.  Ставлю
вам  за  это  отлично!  Но  как  вы  напали  на  такую  мысль?
 —  Я  была  в  кино,  —  объяснила  Гундель,  —  на  «Броненосце  «По¬
темкине»  и  подумала,  нельзя  ли  вообще  обойтись  без  слов,  чтобы
выразить  то,  что  хочешь  сказать.  —  И,  помолчав,  продолжала:—
Мне  кажется,  мы  на  верном  пути,  но  что-то  еще  не  совсем  получается.
 —  Может,  все  дело  в  технике,  в  освещении,  —  сказал  Шнайде¬
райт.  —  Свет  на  сцене  чересчур  резкий,  холодный.
 Готтескнехт  задумался.
 —  Я  поговорю  с  Лоренцем,  это  наш  молодой  коллега,  преподает
математику  и  физику.
 Лоренц  оказался  молодым  человеком  лет  двадцати  с  небольшим,
едва  ли  старше  Шнайдерайта;  у  него  было  пухлое  мальчишеское
лицо,  торчащие  ежиком  огненно-рыжие  волосы.
 —  Лоренц,  как  и  великий  физик,  —  представился  он,  —  но  пока,
к  сожалению,  не  столько  еще  знаменит.
 Заложив  руки  за  спину  и  склонив  голову  набок,  Лоренц  стал  в
главном  проходе  и  смотрел,  что  делается  на  сцене;  затем  попросил
Гундель  поподробнее  объяснить  замысел  Шнайдерайта.
 —  Ясное  дело!  —  заключил  он.  —  Свет  со  сцены  надо  убрать,
тут  требуются  прожекторы  с  цветными  стеклами,  реостаты,  искусное
звуковое  сопровождение  —  и  все  будет  в  порядке!
 —  Но  где  мы  все  это  возьмем?  —спросила  Гундель.
 —  Где  возьмем?  —  вмешался  Шнайдерайт.  —  Чепуха!  Дайте
мне  парня,  который  смыслит  в  электротехнике,  и  мы  сами  сообразим!
 К  следующей  репетиции  балкон  походил  на  средневековую  лабо¬
раторию  алхимика.  Лоренц  притащил  сюда  половину  приборов  из
школьного  физического  кабинета  и  ночи  напролет  что-то  со  Шнай¬
дерайтом  мастерил;  сейчас  он  сидел  между  прожекторами  в  паутине
электропроводов.
 —  Что  это  за  банки?  —  полюбопытствовала  Гундель.
 —  Реостаты  с  электродами,  —  сказал  Лоренц.  —  Цинковые  плас¬
тинки  в  разведенной  серной  кислоте,  ясное  дело!  Начнем!
 Он  принялся  колдовать,  и  в  темном  зале  слабо  засветились  огни
рампы;  затем  одним  мановением  руки  наложил  зеленовато-синий  от-
 459

свет  на  прозрачный  газовый  занавес,  и  сцена  сразу  стала  таинствен¬
ной,  будто  окутанной  густым  туманом...
 —  Великолепно!  —  сказал  после  репетиции  Готтескнехт.  —  Вы
добились  того,  что  нужно,  Гундель.  Получилось  замечательно!  А  как
со  вторым  отделением?
 —  Мы  посадим  в  зал  человек  пятьдесят  из  школьной  группы  на
затравку,  —  объяснила  Гундель.  —  Они  и  начнут.
 Гофман  появился  на  сцене  без  костылей;  оказывается,  у  него  был
превосходный  протез,  который  он  для  этого  случая  и  надел.  Как  и
после  каждой  репетиции,  он  ворчал:
 —  Ну  и  дерьмовую  же  роль  вы  мне  придумали!
 Когда  вышли  из  школы,  Готтескнехт  отвел  Гундель  в  сторону:
 —  Вы  непременно  должны  ко  мне  как-нибудь  зайти  со  Шнайде¬
райтом.  И  потом,  я  уже  давно  все  хочу  вас  спросить:  Вернер  Хольт,
который  вас  ко  мне  послал,  вы  с  ним  дружны?
 Гундель  остановилась.
 —  Я  живу  у  его  отца  на  заводе.  Последнее  время  я  Вернера  почти
не  вижу,  иногда  мне  кажется,  он  нарочно  меня  избегает.  Но  он  меня
уверил,  что  с  утра  в  школе,  а  потом  допоздна  сидит  занимается  у
своего  школьного  товарища  —  Аренса  как  будто.
 —  Что  вы  говорите!  —  воскликнул  Готтескнехт.—  Хольт  вот  уже
сколько  дней  без  уважительных  причин  не  является  в  школу.  Тут  что-
то  неладно,  мне  давно  следовало  позвонить  его  отцу.
 —  Зачем  тебя  отзывал  Готтескнехт?  —  спросил  Шнайдерайт  по
дороге  домой.
 —  Из-за  Вернера,  —  ответила  Гундель.  —  Он  прогуливает  и  врет
к  тому  же.
 Шнайдерайт  мрачно  шагал  по  глубокому  снегу.  Он  взял  Гундель
под  руку  и,  наклонившись,  стал  ее  убеждать:
 —  Необходимо  твердо  назначить  день.  Надо  нарисовать  плакаты,
я  выпросил  у  Мюллера  гектограф,  тебе  придется  сходить  за  разреше¬
нием.  Дня  за  три  до  вечера  мы  с  листовками  обойдем  все  злачные
места,  попробуем  из  этих  спекулянтских  пивнушек  и  танцулек  пере¬
тянуть  к  себе  молодежь.
 —  А  Вернера  разве  не  надо  к  нам  перетягивать?  —  укоризненно
произнесла  Гундель.
 —  Некогда  нам  бегать  за  каждым  в  отдельности,  —  буркнул
Шнайдерайт.
 Хольт  в  подворотне  столкнулся  с  Мюллером.  Мюллер  шел  из
сульфамидного  цеха  и  собирался  пересечь  двор.  Но  в  коридоре
нижнего  этажа  распахнулась  дверь,  и  фрейлейн  Герлах  крикнула:
 —  Господин  Мюллер,  вас  вызывает  Дессау!
 Мюллер  схватил  Хольта  за  плечо.
 —  Пожалуйста,  добегите  до  Блома,  внутренний  телефон  испор¬
чен.  Передайте  ему,  что  приемка  моста  в  три  часа.
 Во  дворе  Хольт  увидел  отремонтированную  колею.  По  петлявшей
*  между  развалинами  тропке  он  направился  к  баракам.
 Кабинет  у  Блома  был  крохотный;  письменный  стол,  стул  для  посе¬
 460

тителей,  забитая  папками  и  книгами  полка  —  вот  и  вся  мебель.  Дверь
в  соседнюю  комнату  была  открыта,  там  за  чертежными  досками  рабо¬
тали  несколько  девушек.
 Блом  сидел  за  письменным  столом,  серенький  и  незаметный,  как
обычно.  Когда  Хольт  вошел,  он  сразу  оживился.  Встал,  затворил
дверь  в  чертежную,  пожал  ему  руку  и  усадил  на  стул.
 —  Очень  рад  вас  видеть  у  себя.  Вас,  конечно,  интересует  построй¬
ка  ветки.
 И  он  принялся  рассказывать,  сколько  трудностей  уготовили  им
подпочвенные  воды  и  какую  уйму  математических  расчетов  это  по¬
требовало,  о  дренажных  щелях  в  подошве  полотна  и  прусских  нор-
^  мативах  для  железнодорожных  веток...  При  этом  он  снял  очки  и  мор¬
гал  глазами.
 Хольт  знал,  что  Блом  быстро  сделался  незаменимым  работником
на  заводе,  но  по-прежнему  видел  в  нем  смешного  чудака,  которого
никто  и  всерьез-то  не  принимает.  И  глядя,  как  инженер  сгорбился  над
своими  чертежами  и  таблицами,  Хольт  мысленно  сравнил  его  с  чуд¬
ным  гномом,  занятым  какими-то  таинственными  вычислениями  в
глубокой  пещере.  Наконец  ему  удалось  выполнить  поручение  Мюлле¬
ра.  Он  хотел  уйти,  но  что-то  удерживало  его  помимо  воли,  и  он  про¬
должал  сидеть.
 Блом  рассеянно,  почти  безучастно  выслушал  его  сообщение.
 —  Вам  давно  надо  было  сюда  заглянуть,  —  сказал  он.  —  Я  счи¬
таю,  что  у  молодежи  должна  быть  потребность  проследить  все  пути
старшего  поколения.  Это  вам  поможет  в  будущем  избежать  ошибок  и
заблуждений  старших!
 Это  верно,  подумал  Хольт.  Старшие  заварили  кашу,  а  мне  при¬
дется  расхлебывать.
 —  Я  ведь  чистый  математик,  но  у  меня  есть  и  кое-какой  жизнен¬
ный  опыт.  Жизнь,  дорогой  господин  Хольт,  не  благоволит  нам,  прос¬
тым  людям...
 Хольт  поднялся  —  самое  время  уйти.  Но  Блом  заклинающим  жес¬
том  заставил  его  снова  сесть.
 —  Да  нет,  вы  меня  не  задерживаете  нисколько!  —  Он  обстоятель¬
но  протер  и  надел  свои  никелированные  очки.  —  Садиться  за  серьез¬
ную  работу  все  равно  еще  рано.  Я  работаю  ночами.  —  Он  улыбнул¬
ся.  —  Сначала  обманчивый  мир  должен  погрузиться  во  мрак,  пони¬
маете,  и  вот,  «когда  опять  в  старинной  келье  заблещет  лампа,  друг
ночей...»*  —  Он  смущенно  улыбнулся.  —  Я  чистый  математик  и  да¬
лек  от  поэзии,  но  вы  разрешите  мне  эту  маленькую  ссылку  на  нашу
великую  поэму  —  не  драму!  «...заблещет  лампа,  друг  ночей,  возник¬
нет  тихое  веселье  в  душе...  гм...  какой-то  там...  моей».  —  И  почти  юно¬
шеским  жестом  Блом  взъерошил  волосы.
 Слова  Блома  поразили  Хольта.  И  внезапно  его  захватил  образ,
который  вызвал  в  памяти  Блом,  образ  человека,  бежавшего  от  бес¬
смыслицы  мира  в  науку,  где  разум  довольствуется  самим  собой.  Об¬
раз  этот  увлек  Хольта,  он  совмещался  и  с  рассыпающимися  в  прах
мертвецами,  и  с  бесцельной,  преходящей  жизнью.
 *  Гете,  сФауст».
 461

—  «Обманчивый  мир»,  так  вы  как  будто  выразились?  —  пере¬
спросил  Хольт,  опершись  локтями  о  письменный  стол.  —  Вы  находите
какой-нибудь  смысл  в  жизни?  —  Он  знал,  что  Блом  более  двух  де¬
сятков  лет  учился  в  технических  институтах,  университетах,  строи¬
тельных  академиях,  состарился  и  поседел  над  книгами.  Ради  чего  та¬
кое  невероятное  усердие?  Для  чего  вы  живете,  господин  Блом?
 —  Правильно!  —  воскликнул  Блом.  —  Этот  кардинальный  воп¬
рос  нужно  ставить,  это  ваша  привилегия,  вы  молоды.
 Кардинальный?  Едва  вопрос  сорвался  у  Хольта  с  языка,  как  пока¬
зался  ему  скорее  глупым.  Это  занимало  его  в  четырнадцать  лет,  и
тогда  на  него  громогласно  отвечали:  ты  живешь  для  Великой  Герма¬
нии,  для  отечества  и  так  далее,  рго  ра!па  топ*.  Звучало  это  краси¬
во,  возвышенно,  переполняло  сердце,  а  обернулось  такой  ложью,
такой  пустой  фразой,  что  навсегда  отбило  у  Хольта  охоту  спраши¬
вать:  для  чего  я  живу?  Но  сегодня  он  все-таки  спросил:  посмотрим,
что  на  это  скажет  Блом.  И  если  последует  аналогичная  фраза  —  я
живу  для  мирной  демократической  Германии  или  нечто  в  этом  духе,
что  сейчас  всюду  пишут  на  транспарантах,  он  встанет  и  уйдет,  хлоп¬
нув  дверью.
 —  Во-первых,  я  живу,  —  начал  Блом,  —  чтобы  просто-напросто
строить  заводской  цех  или  железнодорожный  мост  —  и  получать  от
этого  некоторое  удовлетворение.  Кроме  того,  обязан  же  я  что-то
делать  для  своих  собратьев  —  людей,  без  которых  не  мог  бы  сущест¬
вовать,  хотя,  между  нами  говоря,  не  чувствую  себя  чересчур  уж
обязанным  человечеству;  как  вы  думаете,  почему  сорвалась  моя  до¬
центура?  Да  потому,  что  наши  дорогие  ближние  придерживаются
правила  —  деньги  ставить  выше  призвания!
 Хольт  дожидался,  что  же  будет  во-вторых.
 —  Во-вторых,  призвание!  —  продолжал  Блом.  —  В  строитель¬
стве  перекидывается  мостик  от  работы  ради  хлеба  насущного  к  при¬
званию.  А  человек,  дорогой  господин  Хольт,  призван  познавать!  Че¬
ловек  живет,  —  Блом  все  больше  воодушевлялся,  —  чтобы  постичь
«всю  мира  внутреннюю  связь»**.  Познание  —  вот  ради  чего  стоит
жить!  И  высшая  форма  познания  мира  —  это  превращение  пестрой
обманчивости  качества  в  стройное  неподкупное  количество.  Все,  что
не  может  быть  выражено  математически,  еще  по-настоящему  не  по¬
знано.  Но  мир  познаваем,  не  верьте  тем,  кто  это  отрицает!  «Природа
свой  покров  не  снимет  перед  нами....»***  Видите  ли,  тут  великий  Гёте
заблуждался!  И  если  тайн,  что  природа  нам  не  желает  явить,  «винтом
и  рычагами»****  у  нее  не  вырвешь,  то  с  помощью  математики  их  мож¬
но  добиться!  И  подобно  тому,  как  все  материальное  может  быть  или
будет  когда-нибудь  выражено  математически,  так  и  самая  матема¬
тика  обратима  в  материю,  в  перекрытия,  мосты  или...
 Дверь  распахнулась.  В  комнату  просунулась  голова  рабочего.
Приемочная  комиссия  и  чуть  не  половина  завода  вот  уже  двадцать
 * 	Умереть 	за 	отечество  (лат.).
 ** 	Гёте,  «Фауст».
 *** 	Там  же.
 **** 	Там  же.
 462

минут  как  дожидаются  на  мосту.  И  Блом,  опять  превратившись  в  не¬
приметного  человечка,  бормотал:  «Господи,  куда  же  я  их  дел?»  —
ища  засунутыё  куда-то  очки.  Наконец  очки  нашлись,  и  Блом,  под¬
хватив  портфель,  исчез  за  дверью.
 Он  оставил  Хольта  в  странной  растерянности.
 Феттер  вернулся  уже  под  самое  рождество.  С  багровыми  от  моро¬
за  ушами  он  сидел  на  железной  койке  и,  загородив  всю  комнату  свои¬
ми  двумя  чемоданами,  без  умолку  тараторил.
 —  Я  прямо  оттуда,  через  Любек-Шверин,  это  порядочный  крюк,
но  зато  абсолютный  верняк!
 Он  опять  говорил  о  своих  делах;  они  сверх  всяких  ожиданий  шли
блестяще.
 —  Какой  ответ?  —  спросил  он.  —  Ах,  на  твое  письмо?  Нет,  вид¬
но,  адрес  был  неправильный;  я  вчера  опять  справлялся  в  Любеке  на
почтамте.  Да  не  строй  ты  такую  кислую  рожу!  —  воскликнул  он.  —
Сегодня  мы  с  тобой  гульнем  на  славу,  я  откопал  тут  одно  шикарное
заведеньице,  само  собой,  угощаю  я!
 За  последние  дни  выпало  много  снегу.  Хольт  молча  трусил  рядом
с  Феттером  по  заснеженным  улицам.  Он  все  еще  ходил  без  пальто  и
жестоко  зяб.  Ждал  ли  он  в  самом  деле  ответа  от  Уты?  Ута  не  написа¬
ла,  надо  уезжать,  и  он  не  знает  теперь  куда.  Хольт  совсем  растерялся.
 Феттер  увлек  Хольта  в  ярко  освещенный  подъезд.  Бар  называл¬
ся  «Мотылек»  и  открылся  лишь  недавно.  Круглая,  освещенная  снизу
танцевальная  площадка,  красноватый  полумрак  от  спрятанных  в
карнизах  стен  лампочек,  кельнеры  с  тонкими  усиками  и  во  фраках.
 Хольт  и  Феттер  заняли  столик  у  самой  танцплощадки.  Бутылку
альколата  взяли  только  для  почину.  Феттер  великодушно  выложил
на  стол  пачку  сигарет.  Всего  год  назад  он,  не  смея  поднять  глаз  на
девушку,  краснел  как  рак,  а  сейчас  развязно  озирался  по  сторонам:
 —  Первым  долгом  я  организую  нам  обоим  по  славненькой  Кар-
линхен!
 Хольт  промолчал.  Он  мигом  опорожнил  свою  рюмку,  налил  еще  и
снова  выпил.  Он  рассчитывал  на  действие  алкоголя,  но  только  ост¬
рее  ощутил  свое  одиночество.  Когда  он  летом  вернулся  домой,  в  нем
еще  жила  мечта  о  Гундель.  А  сейчас?
 Феттер  хлопнул  ладонью  по  столу:
 —  Заснул?  —  Он  вылил  остатки  альколата  Хольту  в  рюмку.—
Видал  за  тем  столиком?  Блондиночка  —  первый  сорт!  Брюнетка  для
меня  слишком  тоща,  но,  может,  тебе  подойдет.  Я  сейчас  их  сюда  до¬
ставлю!  —  И  он,  выпятив  грудь  и  отставив  зад,  гоголем  направился
к  столику  девушек.
 Хольт  опорожнил  рюмку.  Стрелки  часов  подвинулись.  В  самом
деле,  Феттер  привел  обеих  девушек!  Но  и  трио  на  эстраде  с  их  ритми¬
ческими  шумами,  и  танцующие  пары,  и  приглушенное  завывание
трубы  —  все  это  отступило  от  Хольта  куда-то  далеко.  Ему  не  остает¬
ся  ничего  другого,  как  ехать  к  матери  в  Гамбург.
 —  Да  он  всегда  был  у  нас  немного  чокнутый,  —  извинился  Фет¬
тер,  вернувшись  к  столику  с  танцплощадки.  Он  сказал  это  черноволо¬
 463

сой  девушке,  сидевшей  возле  Хольта  со  скучающим  видом.  —  Сейчас
закажу  чего-нибудь  покрепче,  увидишь,  как  он  взбодрится!
 И  вот  Феттер  уже  договаривается  с  кельнером,  вот  уже  достает  из
кармана  несколько  смятых  бумажек,  и  на  столе  появляется  бутылка
с  яркой  этикеткой,  и  Хольт  пьет.  Коньяк  обжег  ему  гортань.  Феттер
потащил  свою  Карлинхен  на  танцплощадку.  Девушка  рядом  с  Холь¬
том  молча  курила.
 После  поездки  в  Дрезден  мысль  об  Уте  одна  только  и  спасала  его
от  неотвязного  присутствия  Гундель.  Хольт  все  с  себя  стряхнул,  лишь
одно  его  не  отпускало  —  Гундель.  Она  всегда  была  с  ним,  ее  взгляд,
ее  улыбка,  неизменно,  неотступно,  непрестанно...  Что  могло  быть
сильнее  ее,  что  могло  сломить  ее  могущество?
 —  Мгновение,—  заорал  Феттер,  обнимая  свою  Карлинхен,—  оно
не  повторится!  Так  ты  мгновеньем  насладись!  Выпьем!
 И  Хольт  выпил.  Повернулся  к  девушке.
 —  Идем  потанцуем!
 Феттер  прав:  нет  ничего  могущественнее  мгновения,  если  отдаться
ему  целиком.  Он  почувствовал  руку  девушки  у  себя  на  шее.  Голос
спросил:
 —  Ты  чем-то  огорчен?
 —  Огорчен?  —  ответил  он.—  Да  нет!  Как  тебя  звать?
 —  Мехтильда.
 Свет  на  потолке  погас  и  медленно  загорелся  опять.
 Он  отвел  Мехтильду  к  столику.  Только  теперь  он  взглянул  на
девушку.  Она  была  старше  его  и  красива,  насколько  можно  было
разглядеть  под  слоем  косметики.
 —  Немецкая  женщина  не  красится,—  сказал  Хольт.
 Она  презрительно  вздернула  губку.
 Он  спросил:
 —  Кто  ты,  где  работаешь?
 —  Я  танцевала  в  балете,—  ответила  она.
 Насчет  балета  скорее  всего  правда.
 —  А  почему  ты  околачиваешься  здесь?
 Она  оперлась  подбородком  на  сцепленные  руки  и  скучающе  наду¬
ла  губы.
 —  Ты  права,—  сказал  он.—  Бросим  этот  разговор.
 Не  будем  говорить  о  том,  что  гонит  сюда  людей,  одни  бегут  от
жизни,  другие  ищут  жизни,  надо  вообще  поменьше  говорить.
 —  Пошли  танцевать,  Мехтильда!  —  Он  схватил  ее  за  руки.—
Но  сперва  сделай  мне  одолжение:  ступай,  сотри  этот  грим.
 Она  покачала  головой,  но  пошла.  Когда  она  вернулась,  то  ока¬
залась  одних  лет  с  ним.  Они  танцевали.  Стрелка  часов  двигалась.
 —  Знаешь  что,  давай  еще  дернем  коньячку!—  Феттер  обнял  свою
девушку  и  запел:—  Меня,  Карлинхен,  поцелуй...
 Хольт  повернулся  к  Мехтильде,  сжал  ей  запястье  и  привлек  к
себе.  Приблизив  рот  к  самому  ее  лицу,  он  спросил:
 —  Ты  живешь  одна  или  с...
 Хольт  вдруг  замолчал.  Поверх  ее  головы  он  глядел  на  входную
дверь.  В  вестибюле,  возле  гардероба,  стояла  Гундель,  и  это  был  не
призрак,  не  кошмар,  а  живая  Гундель  в  своем  коричневом  пальтишке,
 464

повязанная  белым  пуховым  платком.  Она  была  не  одна.  С  ней  был
Шнайдерайт  и  еще  один  парень  из  барака.  Они  спорили  с  кельнером,
потом  к  ним  подошел  директор  и  велел  пропустить  в  зал.  Гундель
и  Шнайдерайт  в  сопровождении  приземистого,  мускулистого  парня
обходили  столик  за  столиком.  Они  раздавали  листовки.  Одни  посети¬
тели  их  выслушивали,  другие  грубо  спроваживали.  Они  подходили
все  ближе  и  ближе.
 Хольт  очнулся.  Он  хотел  отстранить  от  себя  Мехтильду,  но  де¬
вушка  положила  голову  ему  на  плечо,  и,  когда  он  отвернулся,  голова
ее  соскользнула  ему  на  грудь.  Хольт  протянул  рюмку,  Феттер  налил
ему,  и  он  залпом  ее  осушил.  На  несколько  секунд  хмель  пеленой
заволок  ему  глаза.  Но  вот  пелена  разорвалась,  и  там,  через  два  сто¬
лика,  оцепенев,  стояла  Гундель  и  глядела  на  Хольта,  а  Хольт  глядел
на  нее;  на  миг  взгляды  их  скрестились.  Мехтильда,  все  еще  полуле¬
жавшая  на  груди  у  Хольта,  подняла  руку,  погладила  ему  волосы  и
обняла  за  шею.  Хольт  стряхнул  ее  руку.
 Шнайдерайт,  насупившись,  но  ничего  еще  не  подозревая,  по¬
дошел  к  столику.
 —  Чего  он  от  нас  хочет?  —  пискнула  Феттерова  Карлинхен.
 —  Мы  вас  приглашаем  на  наш  агитвечер,—  ответил  Шнайде¬
райт  и  сунул  Феттеру  листовку.
 —  Еще  чего!  —  проблеял  Феттер.
 Шнайдерайт  протянул  листовку  девушке  и  тут  только  узнал
Хольта.
 При  виде  Шнайдерайта  страх  и  стыд  Хольта  обратились  в  бе¬
шенство.  Шнайдерайт,  везде  этот  Шнайдерайт!  Когда  он  меня  оста¬
вит  в  покое?  Мехтильда  попыталась  удержать  Хольта,  торопливо
шепнув:
 —  Это  же  красные,  не  связывайся!
 Но  хмельная  волна  подняла  Хольта  со  стула,  а  широко  раскрытые
глаза  Гундель  окончательно  лишили  его  рассудка.
 —  Что  ты  за  мной  гоняешься?  —  крикнул  он.—  Убирайся  в  свой
барак.
 Шнайдерайт  уже  хотел  было  отойти,  но  тут  остановился.
 —  Буржуйский  сынок!  —  сказал  он.—  Пьяный  слюнтяй!
 —  Каторжанин!  —  взревел  Хольт.
 Шнайдерайт  ударил  его  наотмашь.  Хольт  отлетел  к  столу  и  в  свою
очередь  ударил  Шнайдерайта.  Покатались  рюмки.  Одна  из  девушек
завизжала.  Приземистый  парень  бросился  разнимать  дерущихся.
Гундель  кинулась  к  Шнайдерайту.  Кто-то  оттащил  Хольта,  и  он  упал
на  стул.  Мехтильда  обхватила  его  обеими  руками,  и  тут  опять  его
настиг  взгляд  Гундель...  Со  всех  сторон  в  адрес  Шнайдерайта  сыпа¬
лись  угрозы,  и,  положив  руку  на  плечо  Гундель,  он  поспешил  вывести
ее  из  зала.
 Обессиленный,  почти  отрезвевший,  Хольт  сидел  на  стуле.Мехтиль¬
да  прикладывала  ему  носовой  платок  к  рассеченной  губе.  Феттер  су¬
нул  кельнеру,  подбиравшему  осколки,  несколько  бумажек  и  вновь
наполнил  рюмки.  Хольт  все  пил  и  пил,  и  наконец-то,  наконец  мысли
и  возбуждение  улеглись.  Лампы  загорелись  ярче.  Он  охмелел,  мгнове¬
ние  превозмогло  стыд  и  отчаяние.  Мехтильда  увлекла  Хольта  на
 30  Д.  Нолль
 465

танцплощадку.  После  нескольких  тактов  он  сказал:
 —  Пошли.
 Она  последовала  за  ним.
 На  улице  метель  хлестнула  им  в  лицо.  Путь  был  дальний.  Ветер
завывал  в  выгоревших  коробках  зданий.  Мехтильда  жила  в  много¬
квартирном,  будто  вымершем  доме,  стоявшем  в  длинной  шеренге  раз¬
валин.  Она  отперла  входную  дверь.  Хольт  втолкнул  ее  в  подъезд.
Поцелуи  ее  были  жадными,  а  может  быть,  всего  лишь  умелыми.
И  такими  же  жадными  или  умелыми  были  и  объятия  в  темной,  хо¬
лодной  каморке  наверху.
 Около  трех  утра,  несмотря  на  комендантский  час,  Хольт  отпра¬
вился  через  лабиринт  разбомбленных  улиц  и  переулков  на  другой
конец  города,  в  Менкеберг.  Продрогший  Феттер  ждал  у  входа
в  заводоуправление,  но  он  был  слишком  пьян,  чтобы  ругаться.
Окна  конторы  в  нижнем  этаже  светились;  это,  наверно,  засиделся
Мюллер.  Хольт  позвонил.  Вахтер  впустил  их.  Надо  потихоньку  проб¬
раться  наверх.  Хольт  подхватил  Феттера  под  лок(*ть.  Но  Феттер  гром¬
ко  топал  по  ступенькам,  да  еще  запел  во  всю  глотку:  «Взревел  наш
танк...»  Хольт  в  бешенстве  ткнул  его  в  спину.  В  мансарде  Феттер,  ко¬
торого  донимала  икота,  начал  браниться:
 —  Ну  и  мерзкая  же  дыра...  ик!..  дыра  здесь  у  тебя!  Не  пой,
не  шуми!  —  Но  почти  тут  же  угомонился  и  благодушно  сказал:—
Ну  как  у  тебя?  Моя  Карлинхен  не  захотела.
 —  Если  ты  сейчас  же  не  заткнешься...—  оборвал  его  Хольт.
 —  Но  послушай!  —  еле  ворочая  языком,  сказал  Феттер,  растя¬
нулся  кряхтя  на  кровати  и  тотчас  захрапел.
 Хольт  не  ложился.  Очень  бледный,  он  сидел  на  табурете.  В  это
мгновение  он  нисколько  не  обманывался  на  свой  счет.  Опять  его  несло
по  течению.  Потом  он  стоял  у  окна  и  видел,  как  около  шести  Мюллер
пересек  заводской  двор.  Тогда  он  растолкал  Феттера.  Тот  во  что  бы
то  ни  стало  хотел  до  следующего  утра  оставить  у  него  чемоданы.
Хольт  уступил:  днем  раньше,  днем  позже  —  какое  это  имело  теперь
значение?  Он  незаметно  вывел  Феттера  из  дому.  Потом  по  щиколотку
в  снегу  зашагал  из  Менкеберга  за  город.  Метель  утихла,  но  улицы
тонули  в  молочном  тумане.  Дорога  постепенно  поднималась,  туман
редел,  и  наверху,  на  холме,  ослепительно  сверкнуло  солнце.  Хольт
огляделся.  На  небе  угрожающе  клубились  свинцовые  тучи  с  рваны¬
ми  краями.  Долина,  до  дальней  кромки  гор  затянутая  густым  тума¬
ном,  походила  на  гигантское  озеро,  и  город  с  его  развалинами,  тру¬
бами  и  пустырями  канул  в  нем,  будто  исчезнув  с  лица  земли.  Поля
вокруг  лежали  под  снегом.  На  мертвые  и  голые  тополя  вдоль  дороги
с  карканьем  опустилась  стая  ворон.  И  кроме  воронья,  куда  ни  глянь,
ничего  живого.
 Хольт  прислонился  к  стволу  тополя.  Как  ему  могло  прийти  в  голо¬
ву  приехать  сюда,  в  русскую  зону?  Он  погнался  за  мечтой  о  Гундель.
Но  мечта  о  Гундель  развеялась,  ребяческая  мечта  о  любви.  Хольт
прижался  лицом  к  холодной  коре.  С  гор  ползли  новые  тучи,  скоро
опять  пойдет  снег.  Он  закрыл  глаза  и  увидел  Шнайдерайта,  увидел,
как  этот  человек  заступает  ему  дорогу.  Большой,  беспощадный,
он  во  все  вторгается,  всюду  хочет  главенствовать,  брать  все,  что  ни
 466

приглянется,  вот  и  Гундель  тоже.  Хольт  отогнал  эту  картину.  По¬
вернул  обратно  в  город  и  зашагал  к  заводу.  Дома  он  бросился  на
кровати  и  уснул.
 9
 Под  вечер  фрау  Томас  разбудила  Хольта  и  передала,  что  профес¬
сор  просит  его  к  себе.  Еще  несколько  дней  назад  Хольт  испугался
бы  такого  приглашения.  Сейчас  ему  было  все  равно.  Профессор  уже
не  имел  над  ним  никакой  власти.  Хольт  уедет,  и  никому  его  не  задер¬
жать.  Он  пересек  коридор  и  постучал.
 Едва  Хольт  переступил  порог  лаборатории,  как  профессор  по  лицу
его  понял,  что  мальчик  не  посчитается  ни  с  кем.  Он  предложил  ему
сесть.  Растерянный,  неряшливый,  небритый,  под  глазами  темные  кру¬
ги,  ворот  френча  расстегнут,—  мальчик,  видно,  сбился  с  пути.  Про¬
фессор  встревожился.  Чтобы  спокойно  все  обдумать,  он  стал  перети¬
рать  предметные  стекла.
 Хольт,  усевшись,  ждал.  Он  не  искал  этого  разговора,  и  не
ему  начинать.
 —  У  меня  очень  мало  времени,—  сказал  наконец  профессор,—  я
должен  ехать  с  Мюллером  и  вернусь  лишь  завтра  к  обеду.  Но  прежде
мне  надо  с  тобой  серьезно  поговорить.  К  сожалению,  мне  только  се¬
годня  сообщили,  что  ты  давно  не  показываешься  в  школе.  Что  ты
можешь  на  это  сказать?
 —  Что  могу  сказать?  —  ответил  Хольт.—  А  то,  что  ты,  правда,
приказал  мне  ходить  в  школу,  но  не  подумал  даже  спросить,  хочу  ли  я.
Как  видишь,  я  не  хочу.  Хватит  с  меня  приказов.
 Хольт  глядел  на  профессора  с  вызовом,  и  тот  вынужден  был
признать,  что,  заваленный  работой  и  всевозможными  обязанностя¬
ми,  уделял  слишком  мало  внимания  сыну.
 —  Хорошо,—  спокойно  сказал  он.—  В  таком  случае  после  Но¬
вого  года  ты  поступишь  на  работу.  А  пока  что  бросишь  шалопайни¬
чать  и  займешься  делом  дома.—  Видя,  что  сын  с  немым  упрямством
глядит  на  него,  он  продолжал:—  Весной  открывается  здешний  уни¬
верситет.  От  заведования  кафедрой  мне  пришлось  отказаться,  я
слишком  занят  на  заводе,  но  два  раза  в  неделю  буду  по  два  часа  чи¬
тать  курс  общей  гигиены  и  возьму  на  себя  руководство  серологичес¬
ким  институтом.  Так  что  скоро  мне  понадобятся  мои  книги,  а  они
до  сих  пор  в  ящиках  на  чердаке  вместе  с  классиками  и  философскими
трудами.  Книги  надо  разобрать  и  расставить  по  полкам.  Вот  тебе
и  задание  до  Нового  года.  Гундель  дала  согласие  в  свободное  время
тебе  помогать.
 Упомянув  о  Гундель,  профессор  коснулся  самого  больного  места...
Дала  согласие,  мысленно  повторил  Хольт.  Значит,  ее  по  крайней  ме¬
ре  спросили.  А  тут  отец  приказал,  и  сын  изволь  подчиняться.  Нет  уж,
пусть  отец  не  обманывается  на  этот  счет!
 —  Я  посмотрю,—  ответил  он.
 Профессор  уловил  воинственную  нотку.
 —  Учти  только,  я  очень  занят,  а  Гундель  одной  не  справиться
с  книгами.
 30*
 467

Гундель,  Гундель!—думал  Хольт.  Пусть  отец  оставит  Гундель
в  покое!  Гундель  его  не  касается.  Не  отец,  а  я  нашел  Гундель,  когда
ей  было  плохо,  он  тогда  забился  в  нору  и  пересматривал  свои  взгляды.
 —  Не  понимаю,  чего  ты  вдруг  от  меня  захотел!  —  зло  сказал
Хольт.—  До  сих  пор  тебе  было  в  высшей  степени  на  меня  наплевать!
 Профессор  отложил  замшу  и  стекла.  Он  заслужил  этот  упрек.
 —  Оставим  прошлое,—  искренне  и  тепло  сказал  он,—  пого¬
ворим...
 Но  Хольт  его  перебил.
 —  Да,  это  ты  не  прочь,—  воскликнул  он,  уже  не  сдерживаясь,
так  взбесило  его  замечание  отца.—  Оставить  в  покое  прошлое  —  это
вы  все  не  прочь!
 Но  Хольт  не  намерен  был  оставлять  прошлое  в  покое,  нет,  и  он
торопливо,  хрипловатым  голосом  кидал  обвинение  за  обвинением
профессору  в  лицо.
 О  чем  же  еще  говорить,  как  не  об  этом  проклятом  прошлом,
куда  Хольт  был  брошен  помимо  своей  воли  и  не  по  своей  вине!
 —  Кто  из  нас  двоих  выбирал  Гитлера  или  хотя  бы  со  стороны
глядел,  как  он  шел  к  власти?  Не  я  же!  Я  тогда  еще  под  стол  пешком
ходил!  Пусть  у  меня  тогда  уже  обозначалась  «тяга  к  простонародью»,
но  в  фашизме  и  войне  я  никак  не  повинен!  Меня  ткнули  в  это  дерьмо,
меня  с  малых  лет  —  вспомни-ка,  вспомни!  —  пичкали  болтовней  о
воинской  доблести  и  Германии,  Германии  превыше  всего!  И  кто,
скажи,  пожалуйста,  оставил  меня  во  всем  этом  дерьме  и  даже  паль¬
цем  не  пошевельнул,  чтобы  глаза  мне  открыть?  Ты!  Однажды  я  при¬
шел  к  тебе  за  помощью  и  уехал  в  еще  большем  отчаянии...
 Тут  профессор  прервал  сына.
 —  Я  тогда  сказал  тебе  правду!
 —  Сказал!  —  повторил  Хольт.—  Швырнул,  как  швыряют  собаке
кость!  Но  швырять  мне  правду  я  не  позволю  и  не  позволю  спихивать
на  меня  разборку  твоих  книг.  Поздно  хватились,  господин  профессор!
В  свое  время  тебе,  может,  и  удалось  бы  сделать  из  меня  послушную
собачонку,  но  тогда  господину  профессору  не  следовало  рвать  се¬
мейных  уз,  тогда  господину  профессору  надо  было  думать  не  только
о  собственной  достоуважаемой  персоне,  а  хоть  немножко  и  обо  мне,
и  ты  соизволил  бы  сохранить  мне  отчий  дом...
 Все.  Нить  оборвалась.  Хольт  обшарил  все  карманы,  но  сигарет  не
оказалось.  Профессор  пододвинул  свою  пачку.  Хольт  закурил.  Про¬
фессор  сидел  молча,  обхватив  голову  руками.
 —  Ты  во  многом  прав,—  сказал  он  наконец.—  Поговорим  обо
всем,  когда  юба  будем  спокойнее.  Я  вовсе  не  имел  в  виду  далекое
прошлое.
 —  А  какое  же?  —  спросил  Хольт.
 —  Давай-ка  сейчас  лучше  поговорим  о  будущем. 	ч
 Но  Хольту  не  хотелось  лгать  отцу  в  глаза,  перед  тем  как  уйти
 от  него,  и  он  настаивал:
 —  Так  какое  же  прошлое  ты  имел  в  виду?  Ага,  недавнее!  Что
же  случилось?
 —  Ты  очень  распустился.
 —  Распустился?  То  есть  как?
 468

—  Мальчик  мой,—  сказал  профессор,—  давай  лучше...
 —  То  есть  как  распустился?  —  усмехнулся  Хольт.—  Почему  ты
мне  прямо  не  скажешь?
 Профессор  наморщил  лоб.
 —  Последнее  время  ты  частенько  напивался.  Дважды  вообще  не
ночевал  дома...
 Хольт  с  откровенной  насмешкой  уставился  на  профессора.
 —  Вот  как,  отец!  Неужели  ты  в  девятнадцать  лет  никогда  не
‘возвращался  домой  навеселе?
 Профессор  оторопел,  но  чувство  справедливости  одержало  верх.
Разве  в  студенческие  годы  ему  не  случалось  участвовать  в  попой¬
ках?
 —  ...  а  что  касается  тех  двух  ночей,—  продолжал  Хольт,—
как,  по-твоему,  в  последние  годы,  когда  ты  так  старательно  пересмат¬
ривал  свои  взгляды,  много  ночей  я  бывал  дома?  Как,  по-твоему,  не
могло  случиться,  что  я  и  вообще-то  не  вернулся  бы  домой?
 Профессор  поднял  руку.
 —  Я  тебе  даю...  скажем,  сорок  восемь  часов  на  то,  чтобы  при¬
нять  мои  условия.  Во-первых,  ты  поступишь  на  работу,  которую  я
постараюсь  тебе  подыскать.  Во-вторых,  подчинишься  известной  до¬
машней  дисциплине.  В-третьих,  порвешь  всякие  отношения  с  этим
Феттером.
 —  А  если  я  не  приму  твоих  условий?
 —  Тогда  ступай  своей  дорогой,—  сказал  профессор.
 Хольт  встал.  Профессор  тоже  поднялся,  ему  удалось  спокойно
и  твердо  выговорить  «тогда  ступай  своей  дорогой»,  но  сейчас  он
положил  руку  на  плечо  сыну:
 .—  Вернер,  мне  хочется,  чтобы  ты  остался.  Я  же  тебе  добра  же¬
лаю,  пойми!
 Да,  конечно,  понять...  Хольт  угловатым  движением  высвободил
плечо.  Как  это?  Человек  живет,  чтобы  познавать;  это  сказал  Блом,
чудак  Блом,  человек  не  от  мира  сего...
 Когда-то  и  Хольт,  совсем  еще  мальчишкой,  пытался  многое  по¬
нять,  почему,  например,  существуют  на  свете  богатые  и  бедные,
почему  любовь  в  сказках  прекраснее,  чем  в  жизни,  или  почему
нет  мерила  для  добра  и  зла,  для  справедливости  и  несправедливости...
Это  было  давно.  Дурное  тогда  было  время  для  ищущих,  темнота,
глаза  завязаны.  Кругом  обман  и  ложь.  И  все  было  ошибкой,  все,
вплоть  до  сегодняшнего  дня,  до  этой  минуты.
 Он  надел  пилотку,  надвинул  ее  на  лоб.  И,  круто  повернувшись,
вышел  из  лаборатории.
 В  подворотне  стояла  ручная  тележка,  на  ней—большая  опле¬
тенная  бутыль.  Кто-то  после  работы  поставил  тележку  сюда,  загоро¬
див  проезд.  Семьдесят  пять  килограммов  уксусной  кислоты  так  остав¬
лять  нельзя.  К  двери  вели  всего  три  ступени,  и  Мюллер  заглянул
в  коридор  нижнего  этажа.  Огни  всюду  погашены.  За  окошечком  си¬
дел  калека-вахтер  и  клевал  носом,  дожидаясь  смены.
 Мюллеру  приходилось  таскать  мешки  и  по  сто  двадцать
 469

килограммов,  в  лагере  он  работал  в  каменоломнях,  уж  как-нибудь
донесет.  Он  пододвинул  бутыль  наг'  самый  край  тележки  и  еще  раз
прикинул  расстояние  до  выступа  стены  возле  крыльца,  где  можно
поставить  груз.  Прислонился  спиной  к  тележке,  ухватился  за  одну
дужку  и  нагнулся,  бутыль  качнулась  ему  на  спину.  Если  баллон  ра¬
зобьется  об  асфальт,  его  задушит  парами  кислоты...  Спокойно!
Бутыль,  соскользнув,  легла  ему  на  спину,  и  тележка  разом  припод¬
нялась.  Мюллер  пошатнулся,  но  устоял  на  ногах.  Одной  рукой  он
держал  баллон,  а  другой  осторожно  потянулся  через  плечо,  но  никак
не  мог  поймать  дужку.  От  тяжести  у  Мюллера  подогнулись  колени.
Рука  повернулась  в  запястье,  и  баллон  начал  съезжать.
 В  этот  миг  Хольт  с  крыльца  бросился  к  Мюллеру  и  обхватил
бутыль  обеими  руками.
 —  Отпускайте!
 Мюллер  отпустил.  Тяжесть  была  такая,  что  Хольту  показалось,
будто  внутри  у  него  что-то  оборвалось.  Но  в  последнюю  секунду
ему  все  же  удалось  опереть  дно  бутыли  о  выступ.
 Тяжело  дыша,  они  глядели  друг  на  друга.
 —  Без  малого  центнер,—  проговорил  наконец  Мюллер.
 —  Я  думал,  она  меня  повалит,—  ответил  Хольт.
 —  Стопроцентная  уксусная  кислота,—  сказал  Мюллер.—  Могло
произойти  несчастье.
 —  Да  вы  бы  и  сами  благополучно  ее  спустили  на  землю,—
ответил  Хольт.
 Оба  рассмеялись.
 —  Спасибо!  —сказал  Мюллер.
 Хольт  посмотрел  в  сторону;  на  стертых  каменных  ступенях  слюдя¬
ная  блестка,  сверкнув,  отразила  свет  лампочки.  Лицо  его  замкну¬
лось.
 —  Не  ожидали  такого  от  буржуйского  сынка,  а?
 —  Вас  кто-нибудь  так  называл?  —  Что-то  вроде  улыбки  мельк¬
нуло  на  лице  Мюллера.—  Эх,  парень,—сказал  он.—  Вернер!  Если  б
вы  хоть  немножко  взяли  себя  в  руки!  Мы  ведь  хотим,  чтобы  вы  были
с  нами!
 Он  сказал  «мы».  «Мы»  обозначало  не  Хольта,  а  тех.  Это  были
Гундель,  Шнайдерайт,  Мюллер,  а  он,  Хольт,  из  этого  «мы»  исклю¬
чался.  И,  чувствуя  свою  отверженность,  Хольт  отрезал:
 —  Мы  с  вами  говорим  на  разных  языках!
 —  Ваш  язык  нетрудно  понять,—  ответил  Мюллер.—  «Взревел
наш  танк»,  тут  уж  надо  быть  глухим.
 —  Это...  это...—  бормотал  Хольт,—  не  я!  Это  мой  приятель!
 Мюллер  повернул  на  заводской  двор.
 —  Что  вы,  что  ваш  приятель,—  бросил  он  через  плечо,—  оба
вы  деклассированные  отщепенцы.
 Хольт  нащупал  в  кармане  оставшиеся  деньги.  Зачем  он  пона¬
добился  вахтеру?  Гундель  была  здесь,  она  может  каждую  минуту...
Ему  некогда.  Только  этого  еще  недоставало  —  встретиться  сейчас  с
Гундель.
 470

Он  прибавил  шагу.  Свернул  в  первый  же  переулок.  Не  спал
ночь,  вот  нервы  и  пошаливают,  кажется,  будто*  кто-то  идет  сле¬
дом.
 Танцевальный  зал  Неймана,  бар  «Вечный  покой»,  его  всегдаш¬
нее  прибежище.  Окунуться  в  бесшабашную,  разгульную  ярмарку
жизни!  Шум,  толкотня  танцующих  пар.  Свободный  столик  нашелся
у  самого  входа,  и  тут  же  к  нему  подсела  блондинка,  навязчивая.
За  бутылку  разбавленной  сивухи  Хольт  выложил  последние  деньги.
«Со  мной  выпить?  Пожалуйста!»  Хольт  пил.  Что  это  она  спраши¬
вает?  Почему  он  такой  грустный?  Не  будем  говорить  об  этом!  Он  не
грустный.  Грустить  будем  потом.  Он  пил  много,  торопливо.  Пусть
лампы  сегодня  горят  ярче.  И  вот  уже  пелена  табачного  дыма  подня¬
лась,  шум  отдалился.  Он  поглядел,  кто  это  с  ним  рядом;  может,  ока¬
жется  второй  Мехтильдой.  Все,  что  угодно,  лишь  бы  забыться.
 Гундель  стояла  у  его  столика.  Бледная.  Снежинки  таяли  на  ко¬
ричневом  пальтишке,  обращаясь  в  сверкающие  капли.
 Он,  пошатываясь,  встал.
 —  Пойдем,—  сказала  она.—  Прошу  тебя...  Пойдем!
 Хольт  послушно  пошел  за  ней.  Он  старался  ступать  прямо.
На  морозе  ему  стало  как  будто  легче.  Они  шли  по  безлюдным  ули¬
цам?  Гундель  уже  знала  о  поставленном  ему  сроке.
 —  Вернер...  я  прошу  тебя:  сделай  так,  как  требует  отец!
 Хольт  не  ответил.  Он  боролся  с  опьянением.  Слишком  быстро
 проглотил  он  сивуху,  и  только  сейчас  алкоголь  начал  действовать
по-настоящему.  Наконец  они  добрались  до  дому.  Перед  ее  дверью
в  конце  коридора  хмельная  волна  подняла  Хольта  и  снова  поставила
на  ноги.
 —  Сейчас  же  ложись  спать!  —  сказала  Гундель.
 Опять  его  подняла  волна.  Он  схватил  Гундель  за  плечи,  и  вот
он  уже  снова  крепко  стоит  на  ногах,  сознание  и  воля  приглушены.
Хольт  стиснул  Гундель  обеими  руками.  Она  старалась  высвобо¬
диться.
 —  Если  ты  меня  пустишь  к  себе...  я  подчинюсь  отцу...  Пусти
меня  к  себе!
 Она  стала  вырываться.
 —  Подумаешь,  какая  недотрога!
 Гундель  с  такой  силой  оттолкнула  его,  что  Хольт  едва  устоял  на
ногах.
 Гудок  пробудил  Хольта  от  свинцового  сна.  Он  вскочил,  подо¬
шел  к  окну.  Не  было  еще  четырех.  На  дворе  горели  дуговые  фонари.
По  только  что  законченной  ветке  въезжал  на  завод  первый  товарный  -
состав.  Паровоз  еще  раз  пронзительно  вскрикнул,  но  крик  его  зате¬
рялся  в  облаке  пара.  Кучка  людей  стояла  возле  паровоза,  Блом
протянул  машинисту  горшок  с  цветами.  Затем  цепочка  груженных
углем  платформ  исчезла  в  темноте.
 Хольт  бросился  на  кровать,  но  так  больше  и  не  уснул.  Созна¬
ние  было  ясно,  он  помнил  все,  решительно  все.  Возврата  нет.  Он  сам
убрал  себя  с  пути  Гундель.
 471

Около  полудня  снизу  позвонили,  что  Хольта  спрашивает  Хрис¬
тиан  Феттер.  Хольт  —  голова  у  него  тупо  болела  —  повел  его  к  себе
наверх.  Феттер  сперва  принялся  ругать  паршивую  мансарду,  а  затем
сухари.
 —  И  это  у  тебя  называется  завтрак?  В  чемодане  у  меня  такие  кон¬
сервы,  что  пальчики  оближешь:  «корндбиф»,  растворимый  кофе,  надо
только  притащить  кипятку.
 Крепкий  кофе  —  одна  чашка,  за  ней  вторая  —  поборол  наконец
действие  вчерашней  сивухи.  Феттер  опять  заговорил  о  своих  делах.
Конъюнктура  все  улучшается,  спрос  растет,  фирму  можно  расширить.
Феттер  громко  и  весело  болтал,  уплетая  солонину.
 —  Ты  войдешь  в  пай,—  сказал  он,—  на  льготных  условиях,
с  тобой-то  мы  уж  как-нибудь  столкуемся!  Давай  соглашайся,  и  лет
через  пять  оба  мы  будем  богачами!
 .  Хольт  сидел  на  кровати,  уронив  голову  на  руки.  Итак,  он  отпра¬
вляется  к  матери  в  Гамбург.  Но  чтобы  уехать,  ему  нужны  деньги.
 —  Ну  что?  Кончаешь  со  всей  это  мурой  здесь?  —  спросил  Феттер.
 —  Выкинь  это  из  головы,  Христиан,—  ответил  Хольт.—  Спеку¬
ляция...  не  для  меня.
 —  Как  знаешь.
 Феттер,  по-видимому,  не  очень  огорчился.  Он  извлек  из  чемодана
бутылку  ямайского  рома  в  пестрых  этикетках  и  плеснул  Хольту  из¬
рядную  порцию  в  недопитую  чашку  кофе.  Затем  приоткрыл  дверь,
выглянул  в  коридор  и  снова  сел.  Он  понизил  голос.
 —  Мне  штатская  жизнь  не  меньше  твоего  осточертела.  Тишь
да  гладь  —  это  не  для  нашего  брата,  старых  вояк!  Да  и  ждать
слишком  долго,  пока  я  насшибаю  сто  тысяч  марок.
 —  А  на  что  тебе  сто  тысяч?
 —  Хочу  купить  тут  кое-какие  развалины!  —  объяснил  Феттер.—
Скоро  янки  начнут  атомную  войну  с  большевиками,  ну  а  когда
все  здесь  перейдет  к  американцам,  я  со  своими  развалинами  и  влезу
в  большой  бизнес!  Я  читал  книжку  «Как  они  сделались  известными
и  богатыми»—  про  миллионеров,  какие  они  состояния  нажили  на
земельных  участках!
 Шутка?  Нет,  Феттер  говорил  вполне  серьезно.
 Феттер  знал,  где  на  что  самый  большой  спрос.
 —  Так  вот!  Самый  ходовой  товар  —  мясо,  на  нем  можно  колос¬
сально  заработать.  А  как  добыть  хряка  из  свинарника  —  не  нас
с  тобой  учить.
 Хольт  молча  уставился  на  Феттера.
 —  Мне  надо  только  смотаться  в  Дюссельдорф,—  продолжал
Феттер,—  там  я  достану  пару  хороших  пистолетов,  переоденемся  в
русскую  форму  и  махнем  в  деревню!  Пистолет  к  брюху,  гаркнуть
что-нибудь  почуднее  и  тут  же  на  месте  заколоть  свинью.  Верняк!
У  полицейских  одни  дубинки,  а  люди  все  еще  трясутся  со  стра¬
ху  перед  Иванами!  —  Феттер  вопросительно  взглянул  на  Хольта
и  налил  еще  по  чашке  рому.
 Хольт  и  раньше  не  принимал  Феттера  всерьез  —  ни  когда  он
был  тучным,  вечно  обиженным  мальчишкой,  ни  когда  он  был  верным
псом  Вольцова  и  стоял  в  подвале  с  бельевой  веревкой.  Сейчас  эта
 472

картина  всплыла  у  Хольта  в  памяти.  Феттер  тогда  вздернул  бы  на
груше  не  только  Венерта,  по  одному  знаку  Вольцова  он  распра¬
вился  бы  и  с  ним,  Хольтом!  Да  и  теперь,  хоть  Феттер  сидит  и  попи¬
вает  кофе  с  ромом  и,‘  хлопая  себя  по  ляжке,  приговаривает:
«Вот  увидишь,  мы  станем  миллионерами!»,—  он  и  теперь,  не  задумы¬
ваясь,  повесит  человека,  если  только  это  ему  будет  с  руки.  Этот
розовощекий  вечный  младенец  просто  не  знает,  что  такое  совесть!
 Хольт  представил  себе,  как  он  дальше  пойдет  с  Феттером  той
дорогой,  по  которой  они  так  долго  шли  вместе,  и  закрыл  глаза.
Он  увидел  себя  ночью  на  крестьянском  дворе.  Под  дулом  его  писто¬
лета  —  человек!  И  вот  он  опять  стреляет  в  людей,  быть  может,  в  под¬
скочившего  к  нему  народного  полицейского  с  красным  треугольником
на  груди...
 Нет!  Хольт  потерпел  крушение,  он  вел  себя,  как  скотина.  Только
не  думать  о  Гундель!  Возможно,  он  скоро  кончит  в  сточной  канаве.
Но  одно  уже  не  повторится:  никогда  он  больше  не  будет  с  насиль¬
никами!  Он  проглотил  остатки  кофе  с  ромом.
 —  Безумие,  Христиан.  Выкинь  это  из  головы!
 —  Так  ты  не  желаешь  участвовать?—обозлился  на  этот  раз
феттер.—  Тогда  верни  мне  тысячу  марок!  —  И  он  бросил  на  стол
расписку.
 —  Заткнись!  —  сказал  Хольт.—  Тысяча  марок  подождет!  Снача¬
ла  выложишь  еще,  мне  нужна  по  меньшей  мере  тысяча,  так  что  давай
раскошеливайся.
 Феттер  расхохотался  и  выразительно  постучал  себе  пальцем  по
лбу.
 —  Да  ты  что?  Дружба  дружбой,  а  денежкам  счет!  Еще  денег?
Попробуй-ка  не  отдай,  я  ткну  твоему  старику  под  нос  расписку,  пред¬
ставляю,  как  он  глаза  вылупит,  то-то  будет  умора!
 Это  была  прямая  угроза.  Хольт  пригнулся  к  Феттеру.
 —  Я  когда  угодно  мог  дать  тебе  по  морде,  и  сейчас  могу!
 Феттер  запер  чемоданы  и  надел  пальто.
 —  Это  за  что  же?  —  И,  стоя  у  двери,  добавил:—  Я  человек  мир¬
ный,  но  с  меня  хватит!  Теперь  твой  черед  делать  одолжения!
 —  Что  ты  хочешь  сказать?
 —  Ничего.  Ровным  счетом  ничего.  Разве  только,  что  я  прилично
обтяпал  одно  дельце  и  тысяча  марок  для  меня  роли  не  играет.
Да  с  какой  радости  их  дарить?  Я  порву  расписку  и  дам  тебе  еще  денег,
но  сперва  ты  достанешь  мне  спирт.  Вон  оттуда!
 Хольт  двинулся  на  Феттера.  Предосторожности  ради  Феттер
взялся  за  дверную  ручку  и  загородился  чемоданами.
 —  А  я-то  думал,  тебе  деньги  нужны.
 Хольту,  если  он  хотел  уехать,  в  самом  деле  были  нужны  деньги.
Злоба  исчезла,  осталось  лишь  сознание  собственного  бессилия.
 У  него  нет  выбора.  Кража  уже  ничего  не  меняет.  И  все  же  по¬
чему-то  получалось  так,  что  он  опускается  все  ниже  и  ниже!
 —  Обожди  здесь!  —  бросил  Хольт  и  вышел  в  коридор.  При¬
слушался.  Все  тихо.  Только  на  сульфамидной  фабрике  жужжат  элек¬
тромоторы.  Он  пересек  лабораторию  и  вошел  в  чулан.
 Феттер,  сразу  повеселев,  заглянул  в  бутыль.
 473

—  Четыре  литра?  Маловато!  —  Он  понюхал.—  Будем  надеяться,
что  не  разведенный!—  Кулаком  загнал  пробку  в  горлышко,  достал
расписку  и  заявил:—Теперь  мы  квиты.
 А  Хольту  все  уже  было  безразлично.  Пришлось  достать  вторую,
большую  бутыль.
 —  И  еще  тех  таблеток!
 Феттер  изучил  этикетки.
 —  Альбуцид.  Товар  —  первый  сорт!
 Потом  отсчитал  двадцать  сотенных  лиловых  бумажек  с  пурпур¬
ным  рисунком,  выпущенных  союзническими  властями.
 Хольт  вывел  Феттера  из  дома.  Вернулся  к  себе  наверх  и  уло¬
жил  свои  немногие  пожитки  в  плащ-палатку.
 В  полдень  он  уже  ехал  в  переполненном  пассажирском  поезде
в  северном  направлении.  Он  стоял  в  коридоре  и  глядел  в  окно.  Всеми
силами  старался  он  отогнать  от  себя  сегодняшний  день  вместе  с
Феттером,  шантажом  и  кражей.  Поезд  мчался  в  вечерних  сумер¬
ках,  и  Хольт  ждал,  что  время,  проведенное  у  отца,  время,  которое
кануло  теперь  безвозвратно,  свалится  с  него,  как  тяжелый  груз.
Он  надеялся  почувствовать  облегчение,  свободу.  Напрасно,  была
только  щемящая  грусть.  Грусть  обо  всем,  что  он  здесь  растоптал  и
загубил.  Но  грусть  и  раскаяние  приходят  всегда  слишком  поздно.
 10
 Свет  в  актовом  зале  погас.
 В  темном  партере  и  на  балконе,  тесно  скучившись,  сидели  сотни
людей  всех  возрастов  и  профессий:  железнодорожники,  женщины,
разбирающие  развалины,  рабочие  с  химического  завода,  девушки
с  прядильных  и  суконных  фабрик.  Среди  них  —  Мюллер  в  красном
галстуке,  профессор  Хольт,  старик  Эберсбах  с  медленно  остываю¬
щей  трубкой  в  зубах  и  Блом.  Эти  сотни  людей  в  зале  ничего  не  знали
друг  о  друге,  жили  в  гуще  себе  подобных  в  стране,  которую  никто
из  них  сам  себе  не  избирал.  У  каждого  было  свое  лицо.  Но  одно  у  всех
было  общим:  нетопленая  печь  дома,  пустой  желудок  и  прошлое.
Иные  знали  о  закулисных  силах,  навлекших  на  них  горе  и  нищету;
другие  пытались  —  последовательно  или  путаясь  —  разобраться,
третьи  роптали  на  судьбу.
 Свет  все  не  зажигался,  и  в  зале  поднялся  шум,  но  быстро  утих.
После  тяжелого  рабочего  дня  тепло  и  мрак  нагоняли  дремоту,  и  ког¬
да  на  сцене  забрезжил  слабый  свет,  то,  что  в  полудремоте  увидели
зрители,  могло  показаться  им  сном.
 Тяжелым  кошмаром.  Кто  не  испытал  таких  снов,  от  которых  про¬
сыпаешься  весь  в  поту?  Снов,  которые  давят  грудь  пудовой  тя¬
жестью.  Перед  ними  открылось  серое,  будто  заполненное  призрачным
туманом  пространство.  Туман  фосфоресцировал,  и  очертания  лю¬
дей  расплывались,  смутные,  как  воспоминания.  Люди  стояли  ка¬
кие-то  неприкаянные.  Память  подсказывала:  может,  э1ю  очередь
у  биржи  труда,  может,  это  безработные.  Нет,  люди  просто  стояли
друг  подле  друга,  как  иногда  бессмысленно  друг  подле  друга  стоят
 474

люди  в  сновидениях;  они  вынуждены  были  жить  в  гуще  себе  подоб¬
ных,  в  стране,  которую  никто  из  них  сам  себе  не  избирал.  Им  жилось
несладко.  Туман  был  зловредный,  пространство,  на  котором  они  юти¬
лись,  стеснено  шаткой  кулисой,  отбрасывающей  на  толпу  свою  тень.
Кто  обрек  людей  на  жизнь  в  тени,  кто  лишил  их  солнца?  Теперь
их  можно  было  лучше  разглядеть.  У  каждого  свое  лицо.  Один  при¬
земистый,  мускулистый,  видать,  наделен  недюжинной  физической
силой.  Другой  высокий,  косолицый,  дерганый.  Их  было  много,  но  одно
у  всех  было  общим:  над  ними  нависла  страшная  опасность,  она
чувствовалась,  она  была  видна  в  слабых  вспышках,  подобных  зар¬
ницам,  и  вот  уже  она  явственно  ворвалась  в  воспоминания...  Люди
в  тумане  знали  об  опасности,  о  заговоре,  что  стряпался  за  кулисой;
они  не  оставались  в  неведении,  нет;  знали  о  нем  и  сидящие  в  зале.
Но  никто  ничего  не  предпринимал.  Люди  вели  себя  по-разному.
Один  был  очень  учен  и  с  высоты  своего  ума  пренебрегал  опасностью,
видя  в  ней  одно  лишь  обывательское  невежество;  пусть  все  ближе
топот  марширующих  ног,  какое  ему  до  этого  дело?  Другие  по  глу¬
пости  и  злобе  посмеивались  в  кулак,  будто  ждали  от  катастрофы
чего-то  хорошего.  Третьи  коллекционировали  почтовые  марки  или
занимались  другим  безобидным  делом,  рассчитывая,  что  с  теми,  кто
смирен  и  безобиден,  ничего  дурного  не  случится.  Но  от  них  всех
мало  что  зависело.  Решали  массы.  И  массы  не  пренебрегали  расту¬
щей  угрозой,  не  посмеивались  в  кулак,  не  укрывались  за  своей  безо¬
бидностью.  Они  способны  были  справиться  с  любой  опасностью.
Разве  не  расшатали  они  уже  тесняющую  кулису?  Но  они  не  были
едины.  Одни,  в  том  числе  приземистый,  мускулистый  парень,  более
или  менее  правильно  оценивали  положение  и  хотели  немедля  дей¬
ствовать,  они  считали  недостойным  скрывать  свои  взгляды  и  наме¬
рения,  им  нечего  было  терять,  кроме  своих  цепей,  и  они  хорошо  зна¬
ли,  что  никто  не  даст  им  избавленья,  его  нужно  добиваться  самим.
Другие,  среди  них  и  высокий,  дерганый,  тоже  в  принципе  желали
освобожденья,  но  у  них  были  дурные  советчики,  их  сбили  с  толку,
так  что  они  уже  и  сами  не  знали,  чего  хотят.  С  одной  стороны,  они
хотели  бороться,  а  с  другой  стороны,  не  хотели  никого  обижать.
Поэтому  массы  не  могли  между  собой  договориться.  Все  ближе  топот
сапог  по  мостовой,  все  ярче  вспыхивают  в  небе  зарницы,  все  больше
зловещих  знамений.  Вот-вот,  словно  буря,  разразится  катастрофа...
Обычно,  когда  над  городскими  крышами  начинали  вспыхивать  мол¬
нии,  женщины,  что  сейчас  сидели  здесь  в  зале,  выбегали  во  двор
и  уводили  в  дом  игравших  ребятишек,  а  мужчины  прятали  в  подъезды
велосипеды,  но  там,  в  тумане  воспоминаний,  никто  не  уводил  детей,
никто  не  прятал  велосипедов  и  никто  не  отбросил  нечисть,  хотя  массы
бурлили,  как  лава  в  жерле  вулкана.  Они  все  еще  не  были  едины.
Приземистый  настаивал,  предостерегал,  заклинал;  и,  вспоминая  обо
всем,  трудно  было  понять,  как  его  тогда  не  послушались.  А  у  высокого
находились  все  новые  оговорки,  он  никак  не  мог  выбраться  из  пута¬
ницы  —  «с  одной  стороны,  с  другой  стороны».  У  него  в  самом  деле
были  дурные  советчики,  кое-кто  из  его  единомышленников  прислу¬
шивался  к  тому,  что  им  нашептывали  из-за  кулисы.  А  вдобавок  —
эта  памятная  всем  сидящим  в  зале  пренебрежительная  мина:  не  так
 475

страшен  черт,  как  его  малюют!  Обождите,  сам  завалится!  И  вот
буря  разразилась.  Факельное  шествие  с  ревом  продефилировало
через  Бранденбургские  ворота.  Еще  была  надежда.  Приземистый
звал  рабочий  люд  городов  и  сел  на  последний  и  решительный  бой.
Высокому  теперь  уже  было  ясно,  что  опасность  в  самом  деле  гро¬
зит  немалая,  но,  с  другой  стороны...  И  тут  с  сокрушительной  гцлой
ударила  молния...  И  наступила  ночь,  Варфоломеевская  ночь.  Мар¬
ширующие  сапоги  топтали  всех,  умных  и  глупых,  злых  и  безобидных,
не  разбирая  топтали  массы.  Долгая  ночь  насилия,  сопротивления,
убийств.  Весь  мир  уже  пылал  в  огне.  И  только  топот  сапог,  топот
марширующих  все  дальше  сапог  в  кроваво-красном  пламени,  пока
все  не  рушилось.  На  востоке  ночь  отступила,  но  только  когда  все  уже
было  разрушено,  занялось  утро.
 Бледное,  холодное  утро,  еще  пропитанное  запахом  гари.  Но  туман
рассеялся,  призрачная  кулиса  была  повержена,  и  взору  открылся
простор  до  самого  горизонта.  Куда  ни  глянь  —  одни  развалины,
никто  даже  помыслить  не  мог  такого.  И  реки  крови  пролиты  —  здесь
и  повсюду.  Ничего  не  оставалось  другого,  как  начать  сызнова,  но
никогда  еще  не  было  более  трудного  начала.  Печь  не  топлена.  В  же¬
лудке  пусто.  Что-то  зашевелилось  в  утренних  сумерках:  приземис¬
тый  и  кое-кто  из  его  товарищей  остались  в  живых.  И  вот  он  стоит
в  полосатой  куртке  с  землисто-серым  лицом,  истощенный,  изуве¬
ченный.  Поглядел  вокруг  и  принялся  за  работу.  Вдруг  глухой  стук:
в  неясном  свете  высокий,  с  культей  вместо  ноги,  приближался,  ковы¬
ляя  на  костылях.  Кое-кто  из  его  приятелей  тоже  уцелел.  Они  снова
стоят  друг,  подле  друга,  стоят  перед  развалинами  и  снова  вынуждены
жить  вместе  в  этой  стране,  которую  никто  из  них  сам  себе  не  избирал.
Неужели  и  сейчас  начнут  спорить?...  У  сидящих  в  зале  сердце  сжа¬
лось  от  страха,  ибо  за  чертой  горизонта  остался  все  тот  же  старый
мир  и,  может,  когда-нибудь  опять  засверкают  зарницы...  Если  снова
начнется  путаница  «с  одной  стороны  и  с  другой  стороны»...  У  сотен
сидевших  в  зале  людей  при  этой  «мысли  перехватило  дыхание...
Что,  если  и  сейчас  не  договорятся?..  Но  в  брызнувших  лучах  солнца
руки  их  сомкнулись,  вздох  облегчения  пронесся  в  зале.  И  старик
Эберсбах,  и  Мюллер,  и  сотни  других  вскочили  с  мест.  Аплодисменты
потонули  в  восторженном,  никем  не  предусмотренном  пении:  «Вышли
мы  все  из  народа...»  А  наверху,  на  балконе,  Шнайдерайт  уже  не
волновался,  он  был  уверен,  что  его  поняли.
 В  музыкальной  комнате,  рядом  со  сценой,  Гундель  надевала
пальто.  Второе  отделение  прошло  с  неменьшим  успехом.  Гундель
с  нетерпением  ждала  Шнайдерайта.  Она  смертельно  устала,  и  те¬
перь,  когда  возбуждение  улеглось,  на  нее  вновь  навалились  все  неп¬
риятности  последних  дней.  Шнайдерайт  задержался  в  зале,  где  пуб¬
лика  не  торопилась  расходиться.  Хоть  бы  он  поскорей  пришел,  думала
Гундель.  Когда  он  был  рядом,  тяжелое  становилось  легким,  а  на
душе  у  нее  было  тяжело.  Пусть  даже  сегодняшний  вечер  убедил
многих,  но  того,  кого  ей  хотелось  убедить,  не  было  в  зале.  Утром
она  узнала,  что  Хольт  накануне  исчез  и  с  ним  его  жалкие  пожитки;
значит,  он  больше  не  вернется,  он  уехал  навсегда.
 476

Но  когда  Гундель  вышла  со  Шнайдерайтом  на  улицу,  в  морозную
ночь,  грусти  ее  как  не  бывало.  Метель  окутала  их.  Возле  Шнайдерай¬
та  она  почувствовала  себя  уверенной  и  спокойной,  и  ей  стало  радост¬
но  и  легко.  Шнайдерайт  строил  планы  на  Новый  год  и  на  предстоящие
праздники.  Гундель  на  все  соглашалась.  -
 —  Мы  с  тобой  встречаемся  только  на  собраниях  да  на  репе¬
тициях,—  сказал  он.—  А  мне  хотелось  бы  сказать  тебе  иной  раз
словечко  и  не  на  людях.
 —  А  что  это  за  словечко?  —  серьезно  и  мягко  спросила  Гундель,
но  с  таким  затаенным  лукавством,  что  Шнайдерайт  ничего  не  ответил,
а  только  крепче  прижал  к  себе  ее  локоть.
 Его  не  смутила  горящая  в  подворотне  лампочка.  В  ее  тусклом  све¬
те  он  видел  лишь  глаза  Гундель.  Он  приподнял  ее,  как  перышко;  со
вздохом  облегчения  она  сжала  его  лицо  в  ладонях  и  поцеловала
в  губы,  а  Шнайдерайт  на  какой-то  миг  нежно,  будто  защищая,  обнял
ее  и  прижал  к  себе.

Часть  вторая
 1
 Хольт  сидел  в  пустом  зале  деревенского  трактира,  разбитый,
придавленный  чувством  безысходности.  Над  притолокой  висел  венок  ^
из  хвои;  близилось  рождество.  Хозяин,  толстяк  с  красным  лицом
и  усами,  как  у  моржа,  выпятив  живот  в  кожаном  переднике,  стоял
за  стойкой,  держа  руку  на  кране  пивного  бочонка.  Он  пододвинул
полную  кружку  на  край  стойки  и,  окинув  Хольта  хмурым  взглядом,
исчез  за  дверью.  Пиво  подала  хозяйка.  Озабоченно,  почти  жалостли¬
во  оглядела  Хольта.
 —  Далеко  до  границы?  —  спросил  Хольт.
 —  Уж  вы,  ради  бога,  здесь-то  не  переходите,—  сказала  она.—
В  лесу  у  русских  военный  лагерь,  тут  повсюду  охрана.
 Хольт  спросил  еще:
 —  Нет  ли  у  вас  чего-нибудь  поесть?
 Но  хозяйка  торопила:
 —  Вам  надо  скорей  уходить,  у  нас  каждый<  вечер  проверка!
 Хольт  уплатил  за  пиво.  Она  спрятала  деньги.
 —  Какая  уж  тут  еда,  самим  есть  нечего.
 И  тоже  исчезла  за  дверью  позади  стойки.
 Хольт  отодвинул  занавеску.  Заснеженная  деревенская  улица  была
безлюдна.  Он  вышел  через  черный  ход  во  двор.  Сарай  и  конюшню
соединяла  невысокая  стена.  За  ней  видно  было  открытое  поле  и  нев¬
далеке  лес.  Удовлетворенный  осмотром,  он  вернулся  в  дом.
 Зал  тем  временем  наполнился.  За  многими  столиками  сидели
крестьяне.  На  Хольта  никто  не  обращал  внимания.  Хольт  перекинул
через  плечо  скатанную  плащ-палатку,  закурил  и  стал  прихлебывать
пиво.  Ночью  он  не  сомкнул  глаз,  измучился  и  его  познабливало.
Он  ничего  не  ел  весь  день  и  ослабел  от  голода.  Надо  было  ехать,  как
Феттер,  подумал  он.»Зря  он  раньше  времени  сошел  с  поезда.  Хольт
решил  вернуться  на  станцию,  но  его  брал  страх  при  мысли,  что  при¬
дется  отшагать  семь  километров.
 Крестьянин  за  соседним  столиком  глянул  в  окно,  посмотрел  на
 478

Хольта  и  предостерегающе  качнул  головой.  Хольт  вышел  через
черный  ход.  В  сенях  он  услышал,  как  открылась  дверь,  услышал  стук
кованых  сапог...
 Он  перелез  через  стенку  и  побежал  напрямик  по  полю.  На  опушке
леса  остановился  и  поглядел  назад.  Потом  наудачу  углубился  в  лес.
 Выйдя  на  поляну,  он  сориентировался  по  звездам.  Ночь  была
морозная  и  небо  чисто.  Хольт  повернул  на  запад,  там  у  горизонта
небо  было  чуть  светлее,  хотя  солнце  давно  село.  Он  шел  уверенно.
Пересек  шоссе  и,  не  обратив  внимание  на  следы  грузовиков  на  снегу,
продолжал  идти  на  запад,  в  сторону  странно  светившегося  края
неба.  Сосны  росли  все  теснее,  он  продрался  сквозь  заросли,  через
какую-то  засеку  и  неожиданно  очутился  на  освещенном  прожектора¬
ми,  открытом  пространстве  перед  высокой  оградой  из  колючей  про¬
волоки.
 Ужас  пригвоздил  его  к  месту:  отсвет  вечерней  зари  оказался  не
чем  иным,  как  прожекторами  того  самого  военного  лагеря,  о  кото¬
ром  ему  говорили.  Ноги  стали  как  ватные;  а  тут  еще  с  деревянной
вышки  его  окликнули  на  незнакомом  языке.
 Одним  прыжком  Хольт,  очутился  в  кустах.  Позади  тишину  проре¬
зала  короткая  автоматная  очередь.  Он  побежал,  не  чуя  ног.  Ветки
хлестали  его  по  лицу,  он  споткнулся  о  корень,  упал,  вскочил  и  пом¬
чался  дальше.  Когда  он  вновь  пересекал  шоссе,  его  осветили  лучи
автомобильных  фар.  Крики,  выстрел.  Хольт  все  бежал  по  лесу,  его
охватил  неодолимый  страх.  Он  с  такой  силой  налетел  на  дерево,  что
едва  не  потерял  сознание.  Но  вот  он  добрался  до  знакомой  поляны
и  свернул  налево  к  северу.  Лес  вокруг,  казалось,  ожил.  Хольт
мчался,  задыхаясь,  порой  он  слышал,  как  перекликались  его  пресле¬
дователи,  раз  —  почти  рядом,  затем  подальше.  Хольт  повернул  на¬
лево,  опять  на  запад,  услышал  впереди,  совсем  близко,  голоса  и  бро¬
сился  ничком  под  молодые  сосенки.
 Голоса  все  приближались,  Хольт  зарылся  лицом  в  снег.  Если  его
поймают,  то  примут  за  шпиона.  Голоса  стали  удаляться.  Хольт
вскочил,  силы  его  были  на  исходе.  Местность  заметно  опускалась,
лес  кончился;  и  снова  крики  —  конечно,  его  обнаружили;  он  ска¬
тился  с  откоса,  увидел  перед  собой  стену  камыша  и  побежал  вдоль
берега;  мостки  вели  в  глубь  камыша,  доски  загремели,  и  Хольт  уви¬
дел  озеро.  Озерцо  было  неширокое,  подмерзшее  и  присыпанное
снегом.  Хольт  ступил  на  лед,  ледяная  корка  трещала,  прогибалась
под  ногами,  перед  ним  с  тонким  звоном  разбегались  трещины.  Сза¬
ди  шум,  возгласы,  он  на  ходу  обернулся.  На  белом  фоне  берега
четко  выделялись  фигурки  на  мостках,  кто-то  спрыгнул  на  лед,  и
лед  проломился.
 Хольт  мчался  дальше.  Снова  выстрелы.  Он  лег  на  лед  и  пополз.
Все  смолкло,  видно,  преследователи  были  слишком  заняты  собой;
а  вот  и  кромка  камыша  на  западном  берегу.
 Теперь  пошел  голый  лед,  мокрый  и  рыхлый.  Хольт  полз  на  четве¬
реньках.  Вдруг  обе  руки  продавили  тонкую  корочку,  под  лед  ушли
грудь,  лицо,  потом  все  тело.  Его  обуял  смертельный  ужас.  Ледяная
вода  проникла  под  одежду,  но  это  было  ничто  по  сравнению  с  ле¬
денящим  ужасом.  Он  отчаянно  барахтался,  пытаясь  плыть,  изра¬
 479

нил  руки  об  осколки  льда,—  все  тщетно,  он  тонул,  хлебнул  воды,  зах¬
лебнулся,  ноги  ушли  в  вязкий  ил,  сознание  гасло,  пальцы  судорож¬
но  растопырились,  сжались  и  вцепились  в  камыш,  из  последних  сил
он  подтянулся  к  мелкому  месту  и  выполз  на  берег.
 Хольт  долго  лежал  неподвижно.  Рн  ощущал  изнеможение  как
блаженную  истому.  Хотелось  спать,  забыться.  Он  проснулся  от  ли¬
хорадочного  озноба,  перешедшего  затем  в  приятное,  обволакиваю¬
щее  тепло.  Он  не  помнил,  как  встал,  и,  пошатываясь,  побрел  даль¬
ше,  все  дальше.  От  непомерного  страха  и  усталости  все  в  голове  спу¬
талось  и  сознание  притупилось.  Одежда  его  заледенела  и  похрусты¬
вала  при  малейшем  движении.
 Полоска  леса.  Парк,  фонари,  виллы,  сады.  Он  наткнулся  на  за¬
бор,  стал  через  него  перелезать,  свалился  по  другую  сторону  в  снег,
и  так  и  остался  лежать.  Жестокий  озноб  скоро  привел  его  в  чувство;
он  дотащился  до  дома  и  забарабанил  кулаками  в  дверь.
 Непостижимо:  больничная  сестра,  вся  озаренная  светом,  в  белом
халате  и  шапочке  на  белокурых  волосах...  Видение,  выплывшее  из
прошлого,  призрачное,  как  сон,  и  нереальное...  Она  смеется  и  сме¬
ется.  А  вам  что,  не  нравится,  что  я  отдаю  предпочтение  Хольту?  У  ме¬
ня  всегда  свои  любимчики...  Что,  что  вы  говорите?..  А  теперь  спать!
Попробуйте  молиться...  Сестра  Регина!
 Хольта  тряс  озноб,  у  него  зуб  на  зуб  не  попадал.  Испугалась,  уви¬
дев  его?  Узнала?
 —  Помогите,—  с  трудом  выговорил  Хольт.
 Видение  дышало;  оно  ступило  в  сторону,  расплылось  в  ореоле
света.  Лестница  была  крутая,  все  вверх  и  вверх,  под  самую  крышу.
Шепот:  «Тише!»  Да,  тише,  озеро  близко,  тише  с  ключом,  тише  с
запором,  комнатка  и  свет.
 —  Сестра  Регина!
 —  Меня  зовут  сестра  Мария,—  сказала  она.—  Через  десять
минут  придет  ночная  сестра,  и  я  освобожусь.
 Она  его  заперла.  Он  слышал,  как  она  спускалась  по  лестнице.
 Машинально,  как  автомат,  Хольт  разделся,  взял  висевшее  возле
умывальника  полотенце,  растерся,  но  сразу  ослаб,  упал  на  стул  и
задремал,  однако  холод  скоро  вырвал  его  из  полудремоты.  Перед
железной  печкой  были  припасены  дрова  и  уголь;  встав  на  колени,  он
развел  огонь,  выжал  над  умывальником  одежду;  все  это  он  делал,
не  отдавая  себе  отчета.  Потом,  дрожа  от  холода,  забрался  в  постель,
тело  оцепенело,  цепенели  мысли;  он  провалился  в  сон,  как  сквозь
тонкий  лед,  и  вдруг  подскочил  в  смертельном  испуге.
 Сестра  Мария  развесила  в  комнате  мокрые  вещи  и  на  цыпочках
подошла  к  кровати.  Она  заметила,что  Хольт  не  спит,  и  молча,  сму¬
щенно  поглядела  на  него.
 —  Сестра  Регина!
 Она  покачала  головой.
 —  Меня  зовут  Мария.
 Он  кивнул.
 —  Хорошо.  Мария.  Вы  меня  не  узнаете?
 Она  поставила  на  печь  чайник.
 —  Вы  же  за  мной  ходили  в  Словакии.
 480

—  Вы  меня  с  кем-то  путаете,—  холодно  возразила  она,—
это  была  не  я.
 —  Это  были  не  вы,—  произнес  он,  пристально  в  нее  вгляды¬
ваясь,—  нет,  нет,  и  не  мы  тоже,  мы  уже  не  те,  что  были,  мы  вообще
еще  не  были  самими  собой,  это  же...—  Глаза  у  него  слипались.—
Но  мы  должны  наконец  стать  самими  собой.
 Она  пощупала  ему  пульс.
 —  У  вас  жар!
 —  Нет  у  меня  жара!—  сказал  он.—  Мне  снится,  но  я  не  сплю,
и  я  не  знаю,  где  я!
 —  В  Ратцебурге,—  ответила  она.
 Закипел  чайник.  Сестра  Мария  заварила  мяты  и  принесла  Холь¬
ту  чашку  настоя.  Он  приподнялся  и  сел.  Пил  маленькими  глотками,
и  ему  сразу  стало  тепло.
 —  А  вы?—  спросил  он.—  Как  вы  очутились  здесь?  Вы  ведь  со¬
бирались  подыскать  работу  у  себя  в  Шверине.
 —  Я  не  из  Шверина,—  терпеливо  пояснила  она,  взяв  у  него  из
рук  пустую  чашку.—  Я  жила  в  Гамбурге,  но  наш  дом  разбомбили.  Ро¬
дители  погибли  при  налете.
 Его  опять  зазнобило,  он  натянул  одеяло  до  самого  подбородка.
 —  И  теперь  вы  совсем  одна?
 Она  ответила  не  сразу.
 —  Я  обручена.  Еще  жду.  Последнее  письмо  было  из  России.
 Она  постелила  себе  на  диване  у  окна.  Погасила  свет  и  стала
 раздеваться  в  темноте,  у  печки.
 Он  спросил:
 —  Сестра  Регина,  почему  вы  не  хотите  меня  узнать?
 Она  не  ответила.
 —  Вы  ведь  меня  сразу  узнали,—  продолжал  он.—  Иначе  вы  бы
так  не  испугались! 	'
 Она  не  ответила.
 —  Вы  испугались!—  настаивал  он.
 —  Я  подумала...—  воскликнула  она  и  запнулась.  Потом  добави¬
ла:—  Завтра  вам  придется  уйти.  Если  вас  здесь  увидят,  у  меня  будут
неприятности.
 Когда,  направляясь  к  дивану,  она  проходила  мимо  Хольта,  он
поймал  ее  руку,  и  потом  она  лежала,  прижавшись  к  его  груди,  и
все  плакала  и  плакала...
 —  Перестань  плакать!—  уговаривал-  он.—  Тебя  могло  засыпать
при  бомбежке,  а  меня  могли  весной  выловить  из  озера.—  Он  провел
рукой  по  ее  волосам.—  Не  плачь.  Радуйся,  что  мы  живы...
 —  И  зачем  ты  явился?—  повторяла  она  всхлипывая.—  Я  уже
как-то  примирилась,  успокоилась!
 Он  обнял  и  привлек  ее  к  себе,  тепло  женского  тела  пробежало
по  нему  волной  и  разбудило  его.
 —  Нас  прибило  друг  к  другу,  тогда  и  сегодня.  Радуйся,  что  мы
живы!
 Под  утро  Хольта  опять  одолел  жар  и  сбросил  его  с  ложа  сна  в
ледяную  могилу  озера.  Лед  обламывался,  он  тонул,  отчаянно
барахтался  и  кричал.  Затем,  обессилев,  ненадолго  впадал  в  забытье,
 31  Д.  Нол  ль
 481

потом  опять  в  ознобе  проваливался  в  пучину  прошлого.
 Мансарда,  лаборатория,  бутыль,  кража  уже  ничего  не  меняет...
Коридор,  хмельная  волна,  подумаешь,  какая  недотрога!  Подчинюсь
отцу,  если  пустишь  меня  к  себе!..  Удар  кулаком,  каторжанин,  пья¬
ный  слюнтяй,  бар  «Мотылек»,  красноватый  полумрак  и  глаза  Гун¬
дель,  взгляд  Гундель...  Ступай  к  Шнайдерайту,  ступай,  на  мне  слиш¬
ком  много  грязи,  ступай...  Озабоченные  морщины,  добрые  глаза,
вы  ничего  не  знаете,  толкуете  о  гуманизме,  а  выбрали  Гитлера...  Осень
и  лесная  опушка,  деревянные  кресты,  это  ты,  а  я  думал,  ты  меня  за¬
была.  Я  —  тебя  забуду!  И  взгляд  Гундель,  и  ее  улыбка...  Хаос,  ла¬
герь,  голод,  огонь,  прорвавшиеся  танки  противника,  подвал,  офицер¬
ская  фуражка,  повесить,  и  как  можно  быстрее,  вон  в  саду,  на  той
груше...  Лед,  снег  и  мост  на  Одере...  Карпаты,  лесопилка,  надтресну¬
тый  голос;  всадник,  которому  имя  смерть;  и  ад  следовал  за  ним...
 ...Девочка  стояла  на  дороге,  над  нею  угрюмо  нависло  дождливое
серое  небо,  отчего  у  нее  такой  печальный  вид?..  Ярко  полыхающее
пламя,  длинный  коридор,  меня,  меня  спаси,  брось  ребенка,  и  ревущий
пожар,  горящий  асфальт,  человеческие  тела,  обугленные,  как  голо¬
вешки...  Зияющие  воронки,  опрокинутое  орудие,  весь  расчет  в
клочья...  Крутящийся  водоворот  картин,  страха,  изнеможения...  И
вперемежку  вновь  и  вновь:  белая  шапочка  на  белокурых  волосах,  кто
ты,  я  тебя  не  знаю,  и  чужое  лицо,  роговые  очки,  медицинский  халат,
все  еще  температура?  Попробуем  элейдрон  внутривенно  и  люминал,
если  опятЬ  начнет  метаться...
 Сестра  Мария  обворачивала  Хольту  грудь  мокрыми  полотенцами.
Он  открыл  глаза.  Ты  меня  видишь,  узнаешь?  Вижу...  Но  ты  слы¬
шишь?  Что  это?
 —  Рождественский  звон  в  соборе,—  объяснила  *она.—  Се¬
годня  сочельник!  Я  буду  молиться  за  тебя,  а  ты  спи,  тебе  надо  спать!
 Температура  снизилась,  видения  померкли.  Хольт  уснул  и
проснулся  здоровым.
 Хольт  очнулся  в  больнице.  У  противоположной  стены  стояла  вто¬
рая*,  порожняя  койка.  Через  распахнутое  окно  в  палату  врывался
морозный  воздух.
 Возле  него  сидела  сестра  Мария.  Она  называла  его  Вернером,
обращалась  к  нему  на  «ты».  Но  он  ее  видел  впервые.  У  нее  было  ок¬
руглое  девичье  лицо,  добрые  серые  глаза,  светлые  брови  и  льняные
волосы,  которые  она  укладывала  двумя  косами  вокруг  головы.
 Он  глядел  на  нее  и  размышлял.
 Все,  что  было  до  бегства  по  замерзшему  озеру,  он  помнил  в  мель¬
чайших  подробностях.  Но  что  было  потом?  Он  мучительно  и  тщетно
пытался  восполнить  пробел  в  памяти.
 —  Я  провалился  под  лед,—  начал  он  напрямик.—  А  потом...
мне  снилось.—  Она  отвела  глаза.—  На  войне  я  знал  одну  сестру,—
продолжал  он,—  ее  звали  Регина,  с  тех  пор  я  ни  разу  о  ней  не  вспо¬
минал...  Мне  снилось,  что  я  утонул,  умер,  и  кругом  мрак  и  ледяной
холод.  Вдруг  сделалось  светло,  и  вижу,  передо  мной,  вся  озаренная
светом,  стоит  сестра  Регина.  А  потом  стало  тепло,  и  была  ночь,  и  она
лежала  со  мной...  А  сейчас  я  вот  проснулся  здесь.
 482

Сестра  Мария  упорно  глядела  мимо  него  в  угол.  Он  сказал:
 —  Но  кажется,  это  не  сон.
 Ни  слова  не  говоря,  она  вышла  из  палаты.
 Под  вечер  в  сопровождении  сестры  Марии  пришел  врач,  бла¬
гожелательный,  болтливый  весельчак  лет  тридцати  в  роговых  очках.
 —  Ну,  как  мы  себя  чувствуем,  сердцеед?
 —  Что  со  мной  было?—  спросил  Хольт.
 —  Жарок,—  отвечал  врач,  выслушивая  Хольта,—  изрядно  бре¬
дили,  небольшая  инфекция,  возможно,  легкие,  но  сначала  очень  по¬
хоже  было  на  менингит.  К  счастью,  наши  мозговые  оболочки  такую
глупость  себе  не  позволят,  ни-ни,  разве  что  небольшой  аментиаль-
ный  синдром,  как  это  именуется  у  медиков,  ведь  мы,  кажется,  много
всего  натерпелись,  не  так  ли?  Но  теперь  дело  быстро  пойдет  на  по¬
правку.—  И  обращаясь  к  сестре  Марии:—  Завтра  на  всякий  случай
сделаем  рентген  грудной  клетки,  может,  что  и  было  в  легких...—  Он
положил  ей  руку  на  плечо.—  Ну-ну!—  подбодрил  он,  и  сестра  Ма¬
рия  зарделась.—  Вернулся-таки  сердцеед,  жениха  уже  и  в  живых
не  числили,  а  он  взял  да  явился  в  глухую  полночь,  как  Ленорин
Вильгельм  с  Пражской  битвы,  и  вдруг,  нате,  вздумал  ножки  протя¬
нуть,  но  такие  глупости  мы  ведь  не  позволим,  правда,  сестрица?
 Благодушно  хохоча,  он  вышел  из  палаты,  и  сестра  Мария,  даже
не  взглянув  на  Хольта,  последовала  за  ним.
 Засунув  руки  в  карманы,  Хольт  прислонился  к  дверному  косяку
в  комнате  сестры  Марии.  Стол  украшала  рождественская  елочка.
На  листке  отрывного  календаря  значилось  3  января  1946  года.
Как  же  дальше?—  думал  он.  Дни  болезни  начисто  выпали  из  его
памяти,  прошлое  отступило  далеко  назад,  месяцы,  проведенные  у  от¬
ца,  поблекли,  словно  были  только  сном.  Он  подошел  к  окну  и  погля¬
дел  в  сад.  Позади  скрипнула  дверь.
 Сестра  Мария  кивнула  ему.  Ее  дежурство  кончилось.  Она  вскипя¬
тила  чайник,  поставила  на  стол  тарелку  с  мятными  пряниками
и  зажгла  свечи  на  елке.  Потом,  усевшись  на  диван  поближе  к  свету
от  елки,  принялась  зашивать  свой  белый  халат.  Хольту  нечего  было
курить,  и  он  держал  в  зубах  спичку.  Он  разглядывал  круглое,
доброе  и  всегда  немного  красное  лицо  сестры  Марии.  Как  же
дальше?—  подумал  он  опять.
 —  Рентгеновский  снимок  ничего  не  показал.  Я  здоров.  Что  же
теперь?
 Сестра  Мария  опустила  руки  с  шитьем  на  колени.
 —  Время  сейчас  тяжелое,—  медленно  проговорила  она.  Перед
ним  сестра  Мария  всегда  робела,  говорила  нескладно,  с  трудом  под¬
бирая  слова,  и  подолгу  разглядывала  свои  руки.—  Многим  негде
жить,—  продолжала  она  своим  хрипловатым  голосом.—  Я  просила
главного  врача.  Ты  можешь  остаться  здесь.  Когда  совсем  поправишь¬
ся,  будешь  топить  печи,  а  весной  смотреть  за  садом.  Первое  время
за  жилье  и  стол.  А  потом  обучишься  на  санитара.
 Хольт  не  ответил.  Что  мне  нужно  от  жизни?—  спрашивал  он  себя.
Почему  бы  в  самом  деле  не  остаться  здесь  топить  печи,  а  потом  обу¬
читься  на  санитара?
 31*
 483

Сестра  Мария  отложила  шитье.  От  ее  робости  не  осталось  и  следа.
 —  Мне  кажется,  господь  бог  хотел  тебя  остеречь,  когда  чуть  не
дал  тебе  утонуть  в  озере,—  сказала  она.—  Ты  много  в  жизни  грешил.
 Он  вынул  спичку  изо  рта  и  обломил  ее  в  пальцах.
 —  Откуда  ты  знаешь?
 —  Ты  сам  в  бреду  все  рассказал.  Это  перст  свыше  привел  тебя
сюда.
 Она  говорила  убежденно,  и  Хольт  видел:  она  верит  тому,  что
говорит.  Перст  свыше,  господь  бог...  Слова  эти  звучали  утешительно,
заманчиво,  его  манило  после  стольких  смутных,  беспокойных  лет
безбожия  попытаться  начать  жизнь,  исполненную  смирения  и  веры,
чтобы  больше  уже  ни  о  чем  не  думать  и  разом  покончить  со  всеми  со¬
кровенными  мучительными  вопросами.
 Он  подсел  к  сестре  Марии  на  диван.  Она  скромная,  простая  де¬
вушка;  в  ее  простодушии  было  что-то  непререкаемое  и  убедительное.
Он  принимал  ее  всерьез,  принимал  всерьез  и  ее  слова.
 —  Да,  я  много  в  жизни  грешил...—  задумчиво  произнес  он.—
А  ведь  я  не  всегда  был  таким!  Когда-то  у  меня  были  идеалы,  но  меня
ткнули  во  всю  эту  мерзость,  как  и  всех  нас.
 —  Мы  сбились  с  пути  веры,—  возгласила  она  с  экзальтацией,
которая  к  ней  никак  не  шла.—  За  это  бог  нас  покарал.
 Хольт  с  чувством  разочарования  подумал,  что  это  не  ее  слова,
ей  не  пришлось  с  трудам  их  подбирать;  должно  быть,  она  все  это  часто
слышала  и  сама  повторяла.
 —  Война,  и  ниспосланные  нам  испытания,  и  миллионы  убитых
учат,  что  мы  должны  вернуться  к  богу.
 —  Положим,  что  так,—  сказал  он,  все  больше  разочаровываясь.
Встал  с  дивана  и  прошел  на  середину  комнаты.—  С  чего  же  мне  на¬
чать  возвращение  к  богу?
 —  Когда  ты  последний  раз  молился?—  спросила  она.
 Он  засунул  руки  в  карманы  и  сверху  вниз  глядел  в  ее  покраснев¬
шее  от  экзальтации  лицо.  И  вдруг  ему  вспомнилась  сестра  Регина;
сестра  Регина  тоже  говорила:  «Попробуйте  молиться!»  Но,  как  и
тогда,  что-то  в  Хольте  восставало,  росло,  в  нем  закипало  раздра¬
жение.  Не  хочу  никакого  бога!—  подумал  он.  Это  люди,  люди  повин¬
ны  в  нужде,  в  страданиях,  в  миллионах  убитых,  может  быть,  пото¬
му,  что  несовершенны  или  еще  почему-то.  Бог  не  может  быть  пови¬
нен,  иначе  все  проклянешь!
 Внезапно  Хольт  будто  издали  увидел  всю  свою  жизнь:  да,  он
заблудился,  но  не  он  один  свернул  на  ложный  путь,  и  он  знал:  ника¬
кой  бог  в  этом  не  повинен.  Ибо  одна  истина  на  веки  вечные  вреза¬
лась  в  его  сознание:  не  провидение,  не  судьба,  не  воля  божья  направ¬
ляли  шаги  людей,  нет,  человек  распоряжался  судьбой  человека,
власть  провидения  —  это  власть  людей  над  людьми.  Но  почему
один  —  властитель,  а  другой  —  безвластный,  откуда  у  властителя
берется  власть  над  безвластными,  кто  распределяет  роли,  кто  уста¬
навливает  мерила  добра  и  зла,  справедливости  и  несправедливости
и  почему  люди  друг  другу  враги  и  их  разделяет  пропасть  —  всего
этого  Хольт  не  знал.  Но  одно  он  знал  твердо:  надо  неустанно  допы¬
тываться  ответа  на  все  «почему»,  начать  наконец  все  сначала,  искать,
 484

спрашивать,  так,  как  ему  однажды  смутно  рисовалось,  на  случай,  ес¬
ли  доведется  уцелеть  и  жить  дальше,—  только  это  могло  дать  смысл
и  направление  его  жизни.
 Хольт  глядел  на  огоньки  елочных  свечей.  Он  думал  о  Гундель.
И  вслух,  хотя  обращался  только  к  себе,  спросил:
 —  Как  это  мне  раньше  не  пришло  в  голову?  Неужели  надо  было
сперва  растоптать  и  загубить  единственное,  что  у  меня  еще  остава¬
лось?—  Тут  только  он  вспомнил  о  сестре  Марии.  Она  сидела  на  дива¬
не,  но  была  где-то  очень  далеко.—  Я  знаю,  если  бы  не  ты,  меня,  воз¬
можно,  не  было  бы  в  живых,—  сказал  он  и,  жалея  ее,  добавил:—
Спасибо  тебе!  Но  никто  и  ничто  меня  не  удержит.  Может  быть,
некоторым  утешением  послужит  тебе  то,  что  я  ухожу  отсюда  умнее,
чем  пришел.
 Он  уселся  рядом  с  ней,  позволил  ей  положить  голову  ему  на
плечо,  дал  ей  выплакаться.
 —  Нас  прибило  друг  к  другу,—  сказал  он.—  А  теперь  отнесет
в  разные  стороны.
 2
 Хольт  приехал  в  Гамбург  около  полудня.  Он  постригся  и  побрил¬
ся  у  вокзального  парикмахера  и  в  автоматной  будке  заглянул  в  теле¬
фонную  книгу.  Реннбах,  Франциск,  коммерции  советник,  Лангенхорн,
Оксенцоллвег,  дом  3.  Телефонный  номер  изменился,  и  ему  пришлось
справиться  на  вокзале,  в  почтовом  отделении.  Но  едва  он  набирал
первые  цифры,  как  раздавались  короткие  гудки.  Наконец  удалось
соединиться.
 Ему  ответили,  что  коммерции  советник  у  себя  в  конторе  на  Хол-
стенвале.  Опять  Хольт,  чертыхаясь,  крутил  и  крутил  диск;  раздра¬
женная  перепалка  с  секретаршей,  не  желавшей  соединять,  и  нако¬
нец  бодрый  голое  дядюшки:  «Кто  говорит?»  Шум  и  треск  в  трубке.
Хольт  было  подумал,  что  их  разъединили,  но  вот  опять  раздался  го¬
лос.  «Вы  в  самом  деле  Вернер  Хольт?  Мальчик,  мы  же  тебя  ищем  че¬
рез  все  службы  розыска!  Доротея  надеялась,  что  ты  у  отца».
 —  Я  хотел  бы  узнать  мамин  адрес,—  нетерпеливо  закричал  в
трубку  Хольт.
 —  Она  живет  у  Марианны,  за  городом,  в  Видентале.  Нейграбе-
нерштрассе,  одиннадцать.
 Он  долго  добирался  до  Виденталя.  Пригородный  поезд  ходил
с  промежутками  в  час  и  был  так  переполнен,  что  Хольт  остался  на
перроне  и  вынужден  был  дожидаться  следующего.  Из  Харбурга
он  пошел  пешком,  сперва  по  бесконечным  улицам,  потом  через
лесистые  холмы  Шварце  Берге  и  наконец  вдоль  железнодорожного
полотна,  где  рабочие  укладывали  рельсы.  Снегу  здесь  было  совсем
мало.  Хольт  перешел  колею,  попал  на  улицу  с  виллами  и  снова  спро¬
сил  дорогу.
 А  вот  и  особняк.  Цокольный  этаж  сложен  из  темного  клинкера.
Оштукатуренный  верх  весь  увит  диким  виноградом.  В  палисаднике,
высоко  поднимаясь  над  крышей,  росла  голубая  ель.  Он  дергал  и  тряс
 485

калитку,  но  она  не  поддавалась  —  значит,  он  все-таки  волнуется.
Потом  позвонил.
 Девушка  лет  восемнадцати  отперла  парадную  дверь;  девушка
с  темными,  почти  черными  волосами,  в  белоснежном  накрахмален¬
ном  передничке  поверх  ситцевого  платья.  Да,  верно,  вспомнил  Хольт,
мама  всегда  требовала,  чтобы  фартук  был  чистый!  Два  шоколад¬
ных  карликовых  пуделя  с  лаем  выскочили  из  дома,  и  наконец  зажуж¬
жал  зуммер.  Хольт  открыл  калитку  и  ногой  отпихнул  собак.
 —  Мокка!—  позвали  из  дома.—  Мокка!  Кока-кола!
 Лай  тотчас  умолк.  Собаки,  виляя  хвостом,  кинулись  к  двери.
Там  на  площадке  стояла,  держась  очень  прямо,  высокая  темново¬
лосая  женщина  и  улыбалась.
 Это  была  его  мать.
 Она  обняла  Хольта  за  плечи.
 —  Мы  так  счастливы,—  сказала  она.—  Раздевайся.  Два  часа
назад  позвонил  Франц  и  сообщил  нам  радостную  весть.  Добро  по¬
жаловать.  Все  приготовлено.  Можешь  сейчас  же  принять  ванну.
Или  хочешь  сначала  поесть?
 В  холле  он  из-под  опущенных  век  оглядел  мать.  Сколько  же  он
ее  не  видел?  Два  с  половиной  года.  Она  ничуть  не  изменилась.  Вре¬
мя  не  коснулось  ее.  Фрау  Хольт  была  все  такой  же  статной,  высокой
и  представительной,  все  так  же  выхолена,  и  улыбке  ее  все  так  же
недоставало  тепла.  Да,  эта  женщина,  поразительно  красивая  жен¬
щина,  его  мать:  Доротея  Хольт,  урожденная  Реннбах.  Сейчас  ей,  вер¬
но,  лет  сорок...  Вот  пудели  новые,  подумал  Хольт,  когда  собаки
стали  с  любопытством  обнюхивать  его  башмаки,  раньше  она  не  дер¬
жала  пуделей...
 —  Итак,  ты  сначала  хочешь  поесть,—  сказала  фрау  Хольт.—
Бригитта,  как  у  вас  там,  готово?
 Девушка  ждала  в  глубине  холла,  у  входа  в  кухню.  Хольт  по¬
вернулся  к  ней.
 —  Бригитта?—  переспросил  он.—  А  не  Лизхен?—  Она  покача¬
ла  головой.—  Раньше  мамины  горничные  все  подряд  звались  Лизхен.
Неудобно  то  и  дело  привыкать  к  новому  имени,  верно,  мама?
 Фрау  Хольт  ответила  милой  улыбкой,  может  быть  чуточку  слиш¬
ком  милой.  Через  застекленную  двустворчатую  дверь  она  повела
сына  в  гостиную.  Хольт  мимоходом  окинул  взглядом  персидские
ковры  и  мебель  красного  дерева.  Все  как  прежде,  в  старинном  вкусе,
подумал  он.  Усевшись  в  кресло  напротив  матери,  он  с  наслаждением
вытянул  ноги.  Он  был  рад,  что  не  надо  больше  шагать  по  дорогам,
тесниться  в  переполненных  поездах.
 Хольт  походил  на  мать.  Но  это  было  лишь  внешнее  сходство.  Во
всем  остальном  он  отличался  от  нее:  и  мимикой,  и  жестами,  и  тем¬
пераментом,  и  быстротой  мышления.  У  фрау  Хольт  была  медлитель¬
ная  речь  и  движения.  Когда  она  говорила,  ни  один  мускул  не  шеве¬
лился  на  ее  лице,  а  если  она  улыбалась  или  вскидывала  брови,  это
всегда  делалось  сознательно  и  намеренно,  причем  любое  выражение
было  сдержанным  и  благопристойным.  Сидя,  она  прижимала  локти
к  телу  и  складывала  руки,  как  певица  у  рояля.  Все  движения  ее  были
рассчитаны  и  в  точности  соответствовали  цели.  У  нее  был  низкий
 486

голос,  говорила  она  размеренно,  четко  выговаривая  каждое  слово.
Одета  она  была  в  светло-серое  шерстяное  платье  строгого  покроя,
с  высоким  воротом  и  широкими  рукавами.  Единственным  украше¬
нием  служил  широкий  гладкий  золотой  браслет  на  правом  за¬
пястье.
 —  Объясни  же,  откуда  ты,—  сказала  она.—  В  конце  декабря  я
писала  твоему  отцу  и  до.  сих  пор  не  получила  ответа.
 —  Откуда?—  повторил  Хольт.—  Это  как  посмотреть.  Из  лагеря
военнопленных  кружными  путями-дорогами.  Но  оставим  это.
 При  слове  «лагерь»  фрау  Хольт  повернула  к  нему  лицо  и  огляде¬
ла  его  перекрашенный  френч.
 —  Лучше  всего  одежду  сжечь.  Франц  на  первое  время  прислал
брюки,  джемпер  и  кое-что  из  белья.—  Она  вскинула  темные  брови.—
У  тебя  нет  насекомых?
 Он  усмехнулся.  По  меньшей  мере  год  она  вообще  не  знала,  жив
ли  я...  «У  тебя  нет  насекомых?»
 —  Как  знать!—  ответил  он.
 Она  не  расслышала  иронии.
 —  Я  полагаю  ,  ты  какое-то  время  пробыл  у  своего...—  Она  обор¬
вала  на  полуслове.
 Бригитта  внесла  поднос  с  едой  и  осторожно  опустила  его  на  сер¬
вант.  Накрыла  круглый  журнальный  столик,  поставила  перед  Холь¬
том  тарелку,  положила  прибор  и  салфетку.  Она  подала  омлет  с  ва¬
реньем.  Обилие  фарфора  и  серебра  потрясло  Хольта.  Бригитта  накла¬
дывала  с  серебряного  блюда  серебряными  вилками  и,  пододвинув
блюдо,  пролепетала:  «Извольте  откушать...»  Так  и  сказала:  «отку¬
шать!»  И  вышла.
 —  ;..у  своего  отца,—  закончила  фрау  Хольт  начатую  фразу,  едва
за  горничной  закрылась  дверь.—  Это  он  тебя  ко  мне  послал?
 Но  прежде,  чем  Хольт  успел  ответить,  в  комнату  прошествовала
тетушка,  родная  сестра  его  матери,  но  старше  ее  на  пятнадцать
лет,  крупная,  костистая  женщина  с  проседью  в  волосах  и  жесткими,
будто  вырубленными  из  дерева,  чертами.  Улыбка,  обнажившая  два
ряда  ослепительно  белых  фальшивых  зубов,  мало  подходила  к  ее
застывшему  наподобие  маски  лицу.  И  хотя  она  улыбалась  Хольту,
карие  глаза  глядели  на  него  холодно,  если  не  враждебно.
 Он  встал  ей  навстречу.
 —  Сиди,  сиди,—  произнесла  тетя  Марианна  низким,  мужским
голосом.—  Приятного  аппетита.
 Хольт  сел  и  продолжал  есть,  чувствуя  на  себе  взгляд  обеих
женщин.
 —  Посмотри,  Теа!—  услышал  он  голод  тети  Марианны.—
Вернер  —  вылитый  ты!
 Фрау  Хольт  не  ответила.  Сестра  ее  окинула  строгим  взглядом
стол  и  вполголоса  кинула:
 —  Сколько  раз  надо  повторять  Бригитте,  что  нельзя  наклады¬
вать  двумя  вилками.  \^е  з*у1е  с’ез*  ГНотте!*
 Хольт  отодвинул  тарелку  и  откинулся  на  спинку  кресла.
 *  Каков  стиль,  таков  человек!  (франц.)
 487

—  Всего  лучше  тебе  сейчас  принять  ванну,—  сказала  фрау  Хольт.
 В  холле  резвились  пудели.  У  подножия  лестницы  лежала  сверну¬
тая  рулоном  красная  циновка.  Наверху,  в  ванной  комнате,  Хольт
наблюдал,  как  мать  отвернула  никелированный  кран  и  как  вода  на¬
полняла  ванну.
 —  У  Марк'анны  некоторое  время  были  расквартированы  англий¬
ские  офицеры,—  рассказывала  она.—  К  счастью,  дома  здесь  не
реквизировали.  Сюда  пытались  вселить  семьи  из  разбомбленных
домов,  но  Францу  пока  что  удавалось  отбиться.—  Она  направилась
к  двери.—  Англичане  оставили  нам  уголь,—  сказала  она,  уже  вы¬
ходя.—  Иначе  пришлось  бы  к  тому  же  еще  мерзнуть.
 Хольт  запер  дверь  и  вытянулся  в  горячей  воде.  Его  охватило  при¬
ятное  тепло.  Здесь  все  осталось  по-старому,  война  и  разруха  словно
прошли  стороной,  не  коснувшись  этого  дома.  Дверь,  как  и  раньше,
открывала  горничная  в  белом  передничке,  как  и  раньше,  кушанья
подавали  на  серебряных  блюдах,  и,  как  и  раньше,  мать  замолкала
на  полуслове,  когда  в  комнату  входила  прислуга.  В  холле  скакали
и  возились  два  пуделя,  Мокка  и  Кока-кола,  и  тетя  Марианна  бывала
скандализована,  если  омлет  накладывали  на  тарелку  не  лопаточкой,
а  двумя  вилками:  каков  стиль,  таков  человек.  Просто  невероятно!
 Хольт  стал  намыливаться  каким-то  добротным  пахучим  туалет¬
ным  мылом.  Он  решил  сдерживаться;  ни  в  коем  случае  нельзя
действовать  опрометчиво,  поспешно.  Надо  выждать,  вести  себя  уч¬
тиво,  на  худой  конец  —  чуточку  иронизируя.  Ни  с  чем  не  мириться,
но  и  не  затевать  ссор.
 Он  вылез  из  ванны  и  растерся  мохнатым  полотенцем.  Вспомнил,
как  было  много  лет  назад.  Мама  всегда  пыталась  меня  подкупить.  На¬
верно,  и  сейчас  попытается.
 На  стуле  лежало  приготовленное  для  него  трикотажное  белье,
легкие  фланелевые  штаны  и  пуловер  с  широкими  рукавами  реглан.
Он  поглядел  на  себя  в  зеркало.  Итак,  начинается  вторая  попытка
вернуться  в  штатскую  жизнь.  Может,  на  сей  раз  больше  посчастли¬
вится.  Вторично  потерпеть  неудачу  никак  нельзя.  Хорошо,  что  он
не  явился  к  матери  подавленным  и  отчаявшимся,  каким  уехал  от  от¬
ца;  хорошо,  что  в  Ратцебурге  у  него  было  время  прийти  в  себя.  Он
достал  из  старых  брюк  деньги,  которые,  против  ожидания,  не  слишком
пострадали  от  купания  в  озере,  взял  и  записку  с  адресом  больницы.
В  фланелевых  брюках  он,  к  своему  удивлению,  обнаружил  пачку  си¬
гарет  «реемтсма  Р6»,  довоенный  товар...
 Хольт  вышел  из  ванной.
 На  лестничной  площадке  он  остановился  как  вкопанный.  Внизу,
в  холле,  в  сером  халате  стояла  на  коленях  Бригитта  и  натирала  вос¬
ком  паркет.  Когда  Хольт  увидел,  как  она,  стоя  на  коленях,  работает,
у  него  в  памяти  ожила  другая,  очень  похожая  картина...  Было  тем¬
но,  пахло  затхлостью  и  прелью,  за  первым  же  поворотом  лестницы
стояла  на  коленях  девушка,  босая,  в  сером  закрытом  фартуке,  и
скребла  щеткой  деревянные  ступени...  Это  была  Гундель.  В  то  время.
 Хольт,  задумавшись,  облокотился  о  перила,  достал  сигареты  и
закурил.  Бригитта  все  еще  его  не  замечала.  Ему  живо  представилась
 488

та  мрачная  лестница,  но  потом  картина  изменилась,  и  он  увидел  Гун¬
дель  за  столом  между  отцом  и  доктором  Хагеном...  Теперь  Хольт
снова  мог  спокойно  думать  о  Гундель,  время,  прожитое  у  отца,  ото¬
двинулось  в  далекое  прошлое.
 Хольт  медленно  спустился  вниз.  Бригитта  выпрямилась,  чтобы
его  пропустить.  Он  кивнул  ей.  Он  не  знал  о  ней  ничего,  но  зато  с  дет¬
ства  хорошо  помнил,  как  тетя  Марианна  обращается  со  слугами.
Быть  может,  он  слишком  долго  глядел  На  Бригитту,  потому  что  она
потупилась  и  снова  взяла  в  руки  суконку.  У  нее  было  нежное,  тонкое
лицо,  и  руки  были  нежные;  глаза,  как  и  коротко  остриженные,
зачесанные  назад  волосы,—  темные.
 Он  спросил:
 —  Вы  давно  здесь  работаете?
 —  С  августа,—  ответила  она.
 Ему  нравилось,  как  она  говорит,  ее  говор  напоминал  здешний
нижненемецкий  диалект.
 —  А  раньше?—  спросил  он.
 —  В  войну  я  отбывала  годичную  трудовую  повинность,—
ответила  она,  уже  не  смущаясь,  и,  стоя  на  коленях,  подняла  на  него
глаза.—  Я  из  Померании...  Эвакуация,  лагерь  и  все  такое...  А  теперь
вот  здесь.
 Он  рассеянно  кивнул.  Годичная  повинность,  подумал  он,  все,
как  у  Гундель...  И  мысленно  увидел  Бригитту  рядом  с  доктором
Хагеном  за  общим  ужином;  а  почему  бы  и  нет?  У  нее  умные  глаза.
Он  еще  раз  машинально  кивнул,  он  думал  о  случае,  который  играет
людьми  —  Гундель,  Бригиттой  и,  быть  может,  также  им.
 Фрау  Хольт  сидела  на  диване  в  гостиной.  Оба  пуделя  лежали  у  ее
ног.
 —  Ну  как,  лучше  себя  чувствуешь  после  ванны?—  дружелюбно
спросила  она.—  Вечером  приедет  Франц.  Тогда  устроим  семейный
совет.
 Семейный  совет?  Как  в  добрых  старых  романах,  подумал  он.  Фрау
Хольт  прикрыла  застекленную  дверь  в  холл.  Несколько  секунд  она
сидела,  чопорно  выпрямившись,  между  пуделями,  которые  прыгну¬
ли  на  диван.
 —  Ты  не  обидишься  на  меня  за  откровенность?
 Ему  тотчас  пришло  в  голову,  что  она  в  открытую  дверь,  должно
быть,  слышала  его  разговор  с  Бригиттой.  Любопытно,  что  теперь
воспоследует?  Он  усмехнулся.
 —  Ну  что  ты!
 * 	—  Ты  знаешь,  я  никогда  не  стесняла  твоей  свободы,—  ска¬
 зала  фрау  Хольт,  почесывая  шею  одному  из  пуделей.—  Тебе  девят¬
надцать  лет,  к  тому  же  ты  побывал  в  плену.  Поверь,  я  вовсе  не  про¬
тив  того,  чтобы  ты  развлекся  с  Бригиттой.  Единственное,  о  чем  я  про¬
шу,  это  соблюдать  приличия.  У  Марианны  на  этот  счет  свои  воззре¬
ния.
 Хольт  чуть  не  прыснул  со  смеху.  Но  тут  до  него  вдруг  дошел
смысл  того,  что  сказала  мать.  Он  поднялся  и  подошел  к  окну.  Стал
 489

спиной  к  комнате.  Значит,  мать  ничего  не  имеет  против,  подумал  он,
мне  дозволяется  спать  с  Бригиттой,  лишь  бы  были  соблюдены  при¬
личия  и  не  пострадала  мораль  тети  Марианны!  Он  услышал,  как
мать  сказала:
 —  Надеюсь,  ты  на  меня  не  обиделся  за  дружеский  совет?
 —  Нисколько,—  ответил  он  и  повернулся  к  ней.  Вопреки  всем
благим  намерениям,  он  все  же  не  сдержался  и  ответил  с  такой  иро¬
нией,  что  это  не  могло  ускользнуть  от  фрау  Хольт:—  Я  тронут  столь
полным  отсутствием  у  тебя  предрассудков.  А  то  я  уже  начал  побаи¬
ваться,  что  ты  за  мою  беседу  с  Бригиттой  упрекнешь  меня  в  старом
моем  грешке  —  «тяге  к  простонародью».
 Фрау  Хольт  перестала  чесать  пуделя  и  сидела  прямая,  как  свеча,
на  диване,  прикав  к  себе  под  прямым  углом  локти  и  сложив  руки.
 —  Я  знаю,  поражение  разрушило  многие  социальные  перегород¬
ки,—  спокойно  произнесла  она.—  Твое  поколение  после  всего  пере¬
житого  начнет  с  того,  что  поставит  под  сомнение  унаследованный
уклад  жизни,  так  было  и  после  первой  мировой  войны.  Поэтому  меня
нисколько  не  смущает,  если  ты  любезничаешь  с  девушкой,  стоящей
много  ниже  тебя  на  социальной  лестнице,  но  такие  вещи  принято
скрывать;  во  всяком  случае,  их  не  следует  афишировать;  ничего
другого  я  и  не  хотела  сказать.  Твоя  ирония  неуместна.—  Она  сделала
левой  рукой  точно  рассчитанное  плавное  движение.—  И  достаточно
об  этом.  Вещи  Франца  тебе  подошли?  .Вечером  он  привезет  с  собой
два  своих  костюма  и  пальто.  А  на  завтра  Марианна  пригласила  порт¬
ного.  Мокка,  перестань!—  прикрикнула  она  на  пуделя,  который  тере¬
бил  ее  передними  лапками.—  Будь  добр,  Вернер,  выпусти  собак  в  сад.
 Он  прошел  через  холл  в  маленькую  переднюю,  где  вешали  пальто,
и  открыл  парадное.  Собаки  выскочили  в  сад  и  стали  носиться  между
кустами  роз,  обернутыми  соломой  и  мешковиной.  Хольт  с  минуту
постоял  в  нерешительности,  вглядываясь  в  сумерки.  Затем  вышел  из
дому.
 Он  шагал  по  безлюдной  улице.  Собаки  увязались  было  за  ним,
но  он  прогнал  их.  Повернул  в  проход  между  виллами  на  север  и
стал  спускаться  к  низине.  Вдоль  дороги  стояли  старые  фахверко¬
вые  дома  —  большая  нижнесаксонская  крестьянская  усадьба.
 И  вот  он  на  краю  Эллерхольцского  болота;  поросшее  мелким
ольшанником,  оно  тянулось  далеко  на  север,  до  южного  рукава
Эльбы.  Быстро  темнело.  Хольт  глядел  в  туман,  который  медленно
подползал  с  болота,  забирался  в  сады  и  заглатывал  огоньки  в  ок¬
нах.  Хольту  было  зябко  и  неприютно.  Домой  ли  он  вернулся?
 Перед  виллой  чернел  в  тумане  «опель-супер».  Отперев,  Бригитта
с  упреком  сказала: 	#
 —  Вас  давно  дожидаются.
 Дядя  Франц,  Франциск  Реннбах,  пятидесятидвухлетний  бездет¬
ный  вдовец,  одетый  с  величайшей  тщательностью,  едва  Хольт  вошел
в  гостиную,  двинулся  навстречу  племяннику  с  распростертыми  объя¬
тиями  и  долго  тряс  ему  руки.
 —  Рад,—  повторял  он  снова  и  снова,—  душевно  рад  видеть  тебя
здесь!
 490

Хольт  сел.  Он  с  любопытством  разглядывал  этого  седовласого,
чрезвычайно  живого  человека,  своего  дядю,  именовавшего  себя  ком¬
мерции  советником;  от  него  так  и  брызжет  энергией  и  предприим¬
чивостью.
 Коммерции  советник  забросал  Хольта  вопросами,  довольствуясь
краткими  ответами;  если  же  ответ  ему  о'собенно  приходился  по  ду¬
ше,  он  оживленно  кивал  головой  с  еще  густыми  щетинистыми  воло¬
сами.  Дверь  в  столовую  бесшумно  скользнула  в  сторону.  Кушать
подано!  Все  двинулись  к  столу.
 Столовая  с  ее  темными  обоями  и  тяжелой  дубовой  мебелью
была  угнетающе  мрачной.  Хольт  сидел  на  стуле  с  узкой  и  высокой
спинкой  в  кругу  своих  родных.  Бригитта  подавала.  И  снова  более
чем  скромный  ужин  —  картофельный  салат  и  серый  от  примесей
хлеб  —  вкушали  с  присущей  здесь  церемонностью.  Хрустальные  ва¬
зы  с  несколькими  ломтиками  свеклы  или  горсткой  маринованных
луковок  передавали  друг  другу  на  серебряных  подносах.  Карто¬
фельный  салат  был  искусно  сложен  горкой  на  массивном  серебряном
блюде  и  украшен  кружочками  моркови,  а  тарелок,  ножей,  вилок,  ло¬
жек  всех  размеров  и  назначений  и  прочей  утвари  было  столько,  что  их
хватило  бы  по  меньшей  мере  на  роскошный  банкет  из  многих  блюд.
Поскольку  напитков  было  два  —  пиво  и  минеральная  вода,  то  возле
каждого  прибора  стояли  два  великолепных  хрустальных  фуже¬
ра.
 Хольт  переводил  взгляд  с  одного  на  другого  и  видел,  что  все
священнодействуют.  Тетя  Марианна  царила  во  главе  стола  наподобие
деревянного  идола  и  только  время  от  времени  еле  приметным  дви¬
жением  руки  давала  указания  горничной.  Бригитта  подливала  ком¬
мерции  советнику  пива,  передавала  кому-нибудь  на  фарфоровой  та¬
релочке  крохотную  солонку  или,  держа  тяжелое  блюдо  на  левой  руке,
правой  накладывала  картофельный  салат.  Фрау  Хольт  сидела  не
менее  прямо  и  чопорно,  чем  сестра,  и  только  коммерции  советник
держался  более  или  менее  непринужденно.
 Он  рассказывал  о  дяде  Карле,  своем  сводном  брате,  бременском
судовладельце,  судостроителе  и  банкире,  старшем  сыне  и  наследнике
давно  умершего  судовладельца  Реннбаха,  детьми  которого  от  вто¬
рого  брака  были  Марианна,  Франциск  и  Доротея  Реннбах.  Хольт
задал  несколько  вопросов  и  узнал,  что  дядя  Карл,  о  котором  все
здесь  говорили  с  величайшим  почтением,  давно  выплатил  своим
сводным  сестрам  и  брату  их  часть  наследства.  Коммерции  советник
вложил  свою  и  Марианнину  долю  в  гамбургскую  табачную  промыш¬
ленность,  тогда  как  матери  Хольта  посчастливилось  очень  выгодно
поместить  свой  капитал  в  тяжелую  индустрию,  в  предприятия,  участ¬
ником  которых  был  и  бременский  дядюшка  —  генеральный  директор
и  главный  акционер  крупной  пароходной  компании  и  отцовской
верфи,  давно  преобразованной  в  акционерное  общество.
 —  Н-да,—  протянул  Франциск  Реннбах,—  декартелизация,  о
которой  толкуют  союзники,  все  это  очень  мило;  но  чтобы  строить
корабли,  нужна  сталь,  и,  если  хочешь  быть  независимым,  всего  лучше
сталь  производить  самим  и,  значит,  волей-неволей  придется  опять
договариваться  об  угле.
 491

—  Интересно,—  вежливо  вставил  Хольт.
 Тут  коммерции  советник,  озабоченно  наморщив  лоб,  упомянул
о  том,  что  Контрольный  совет  конфисковал  имущество  концерна
«ИГ  Фарбениндустри».
 —  Все  еще  далеко  не  ясно,—  добавил  он,—  надо  выждать  и  по¬
глядеть,  во  что  это  обернется.—  По  его  словам,  наметился  просвет:
по-видимому,  в  лагере  западных  держав  растет  противодействие
примитивной  политике  реванша  и  экономического  ослабления  стра¬
ны,  во  всяком  случае,  на  это  указывает  недавняя  отставка  видного
американского  офицера  военной  администрации,  занимавшего  пост
председателя  комиссии  по  декартелизации.
 —  Однако  не  будем  говорить  за  столом  о  политике,—  сказал
в  заключение  коммерции  советник.—  Ведь  единственное,  что  нам
нужно,  это  мирно  заниматься  своими  делами.—  И  уже  другим  тоном,
легко  и  непринужденно,  он  очень  живо  и  подробно  рассказал,  как
сегодня  утром  йри  огромном  стечении  народа  из  Кельфлета  подни¬
мали  затонувшую  подводную  лодку.
 —  Твой  дядя  Карл,—  заметила  тетя  Марианна,  важно  кивнув
Хольту,—  строил  в  Бремене'  также  и  подводные  лодки.
 —  Да,  корпуса  подводных  лодок  и  торпедные  катера,—  допол¬
нила  фрау  Хольт  и  со  значительным  видом  взглянула  на  сына,  словно
желая  пробудить  в  нем  интерес  к  верфям  бременского  дядюшки.
 Но  Хольт  молчал.  Он  не  мог  отделаться  от  ощущения,  что  все
эти  люди,  не  исключая  родной  матери,  ему  далеки  и  чужды.  Обе
женщины  представлялись  ему  какими-то  призраками:  тетя  Мариан¬
на  с  длинной,  трижды  обернутой  вокруг  шеи  серебряной  цепочкой
и  застывшим  деревянным  лицом,  мать,  безупречно  красивая,  с  заучен¬
ными  жестами,  от  которых  веяло  ледяным  холодом.  А  дядя  Франц,
чересчур  элегантный  в  костюме  из  добротной  английской  шерсти,
сидел  между  двумя  дамами,  благодушно  и  весело  болтая,  будто
за  стенами  этого  дома  не  было  развалин,  очередей  за  хлебом  и  отко¬
панных  подвалов,  где  останки  людей  рассыпаются  в  прах...  Хольт  не
мог  попросить  кусочка  хлеба  без  того,  чтобы  тетя  Марианна,  а
за  ней  и  Бригитта  вместе  с  подносами,  вазами  и  приборами  не  пришли
в  движение.  Не  мог  прочистить  горло  без  того,  чтобы  похожие  на
маски  лица  не  обратились  к  нему:  «Прости,  Вернер...  ты  что-то  хотел
сказать?»  И  он  заранее  ужасался  при  мысли,  что  ему  придется  триж¬
ды  на  дню,  так  вот,  молча,  коченея,  сидеть  с  ними  за  одним  столом.
 Он  неожиданно  спросил:
 —  У  меня  будет  своя  комната?
 —  Мне  давно  следовало  тебе  ее  показать,—  спохватилась  фрау
Хольт.—  Конечно,  у  тебя  своя  комната.  Надеюсь,  тебе  понравится
на  новом  месте.
 —  Можно  мне  завтракать  у  себя?
 —  Разумеется,  если  ты  этого  хочешь,—  ответила  тетя  Марианна,
обнажая  оба  ряда  ослепительно  белых  зубов.
 У  Хольта  отлегло  от  сердца;  значит,  ему  придется  участвовать
в  этой  комедии  только  два  раза  в  день,  а  может  быть,  со  временем
удастся  отвертеться  и  от  ужина.
 Наконец  тетя  Марианна  поднялась,  все  встали  из-за  стола,  ужин
 492  ,

кончился.  Бригитту  послали  в  подвал,  и  в  гостиную  была  подана
бутылка  «рауенталера»,  светлого  рейнского  вина,  которое  коммерции
советник  настоятельно  рекомендовал  на  этот  вечер.  Сам  он  закурил
сигару,  а  Хольту  пододвинул  пачку  сигарет  того  же  сорта,  «реемтсма
Р6».  Хольт  рассеянно  курил.  И  вот  начался  обещанный  семейный
совет.  Обе  женщины  смотрели  на  Франциска  Реннбаха  как  на  главу
семьи.
 —  Как  у  тебя  со  школой?—  осведомился  дядя  и,  когда  Хольт
объяснил,  оживленно  закивал.—  Я  предлагаю,  чтобы  ты...  ну,  ска¬
жем,  к  пасхе...  поступил  в  школу  и  потом  сдал  экзамены  на  аттестат
зрелости.
 Хольт  ответил  неопределенным  жестом,  который  мог  быть  истол¬
кован  по-всякому.
 —  Сначала  тебе  надо  привыкнуть,—  сказал  коммерции  совет¬
ник,—  вернуться,  так  сказать,  в  лоно  мирной  жизни,  а  дальнейшее
со  временем  обсудим.
 Он  много  размышлял  о  будущем  Вернера,  продолжал  дядюшка,
щ  несомненно,  самое  разумное,  если  Хольт  будет  изучать  юриспру¬
денцию.
 Юриспруденцию?  Тогда  уж  лучше  математику!  Хольту  вспом¬
нился  Блом.  Но  здесь  он  был  не  у  Блома,  здесь  он  был  у  своей  матери,
мать  —  его  законная  опекунша  и  может  даже  его  принудить.  При¬
нудить?  Хольт  крепко  сжал  рот,  уголки  губ  опустились.  Никому
он  этого  не  позволит!  Хольт  предоставил  коммерции  советнику  раз¬
глагольствовать  сколько  душе  угодно,  растолковывать,  почему  он
остановился  именно  на  юриспруденции,  и  даже  пуститься  в  даль¬
ний  экскурс:
 —  Не  следует  упускать  из  виду  нынешнее  положение  Герма¬
нии...
 Когда  же  коммерции  советник  обращался  к  Хольту  с  каким-ни¬
будь  вопросом,  тот  отвечал  плавным  движением  руки,  которое  в  пер¬
вые  же  минуты  подметил  и  перенял  у  матери.
 —  Будущее  Германии,—  коммерции  советник  задумчиво  пустил
струю  дыма,—  целиком  и  полностью  зависит  от  интереса,  который
проявят  союзники  к  немецкой  экономике.  Надо  надеяться,  что  аме¬
риканцы  извлекли  урок  из  ошибок  той  экономической  политики,
которой  они  придерживались  после  первой  мировой  войны.—  И  он
принялся  рассуждать  об  экономическом  развитии;  многое  еще  совер¬
шенно  не  ясно,  делать  сейчас  какие-либо  прогнозы  чрезвычайно
трудно.—  Н-да,—  произнес  он,—  все  зависит  от  того,  в  каком  объеме
ключевым  отраслям  промышленности  будет  дозволено  ввозить
капитал,  интерес  к  немецким  ценным  бумагам  достаточно  велик.
Поглядим,  решатся  ли  американцы  предоставить  нам  государствен¬
ные  кредиты.  Все  еще  далеко  не  ясно.—  Коммерции  советник  по¬
качал  головой.  И,  проведя  рукой  по  щетке  седых  волос,  сказал  Холь¬
ту:—  В  благоприятном  случае  у  тебя,  как  юриста,  будут  блестящие
возможности  в  промышленности.  А  нет,  так  тебе  всегда  остается  карь¬
ера  государственного  служащего.
 Хольт  учтиво  кивнул.  Он  устал.  Охотнее  всего  он  бы  откланялся
и  пошел  спать.  Он  сидел  в  кресле,  вытянув  ноги.  Пусть  болтают,  ду¬
 493

мал  он,  пусть  прочат  меня  куда  угодно,  лишь  бы  мне  не  являться  к
столу  на  эти  дурацкие  церемонии.
 Засим  слово  взяла  фрау  Хольт.
 —  Главное  для  тебя  сейчас  —  встречаться  с  людьми,—  ска¬
зала  она.—  Из-за  войны  ты  потерял  всех  знакомых,  тебе  очень  важно
войти  в  общество.
 —  На  военной  службе  ведь  тебя  окружал  всякий  сброд!—
вставила  тетя  Марианна.
 Фрау  Хольт  кивнула.
 —  Вернеру  необходимо  встречаться  с  молодыми  людьми  своего
круга;  на  мой  взгляд,  это  очень  важно;  положение  в  свете  значит
много.  Может  быть,—  и  она  повернулась  в  брату,—  ты  представишь
Вернера  кое-кому  из  знакомых.  Я  подумала,  например,  о  Хеннингах,
у  них  сын  ненамного  старше  Вернера.
 —  И  Тредеборнам,—  проговорила  тетя  Марианна  без  тени  выра¬
жения  на  деревянном  лице.—  У  Тредеборнов  прелестные  дочери.
Особенно  младшая,  просто  солнышко.
 Коммерции  советник  обещал  это  устроить  и  в  ближайшие  же
дни  заехать  за  Хольтом.
 —  Я  уверен,—  сказал  он,—  что  у  Вернера  отбоя  не  будет  от
приглашений,  молодежь  опять  охотно  собирается.
 Он  поглядел  на  часы  и  начал  прощаться.
 —  Одну  минуту,—  сказал  Хольт  и  нашарил  в  кармане  записку
с  адресом  ратцебургской  больницы.
 —  Я  попрошу  выслать  счет  и  все  улажу,—  обещал  коммер¬
ции  советник.
 —  Ты  был  болен?—,  спросила  фрау  Хольт.
 —  Да,  болел,—  коротко  ответил  Хольт.
 Коммерции  советник  уехал.  Хольт  остался  с  двумя  женщинами.
Мать  повела  его  наверх,  в  предназначенную  ему  комнату.  Он  тотчас
же  лег  и  уснул  как  убитый.
 3
 Хольта  разбудил  робкий  стук  в  дверь;  это  была  Бригитта.
 —  Я  принесла  вам  завтрак.
 Он  соскочил  с  кровати,  ему  было  неловко,  что  молоденькая  де¬
вушка  принесла  ему  кофе  в  постель.  К  тому  же  у  нее  и  без  того  хва¬
тает  работы.  Он  накинул  купальный  халат,  отворил  дверь  и  взял  из
рук  Бригитаы  поднос.
 —  Недоставало  ещ$,  чтобы  вы  меня  обслуживали.  Завтрак  я
буду  сам  брать  на  кухне.
 Она  удивленно  поглядела  на  него:
 —  Как  вам  угодно.
 Он  услышал,  что  снизу  его  зовет  мать.  Ах,  да,  портной!  В  холле
дожидался  маленький  тучный  человечек  с  усиками,  через  руку  у  него
был  перекинут  сантиметр.  Хольт,  не  проронив  ни  слова,  послушно
дал  снять  с  себя  мерку.  Завтрак  в  постели,  визит  портного...  Да,  он
у  матери,  он  дома.  И  мысленно  Хольт  увидел,  как  отец  еще  до  шести
 494

утра  в  белом  халате  идет  по  коридору  к  себе  в  лабораторию...
Увидел  Мюллера  глубокой  ночью  за  работой,  увидел  Блома,  серень¬
кого  и  неприметного  в  своей  тесной  каморке,  увидел  все,  что  там
оставил.  Увидел  Гундель,  ее  глаза,  ее  улыбку.
 Он  последовал  за  матерью  в  гостиную.  Там  за  столиком  сидела
тетя  Марианна  и  с  озабоченным  лицом  в  одиннадцать  часов  утра
раскладывала  пасьянсы.  Фрау  Хольт  перелистывала  с  портным
английский  журнал  мод  «РазЫоп  рарег.  5рпп§  апс1  зиттег  46,
^епИетап’з  зиКз»*.  Они  подробно  обсуждали  талию,  спущенные  пле¬
чи;  фрау  Хольт  самым  серьезным  образом  входила  во  все  детали.
 Тетя  Марианна  сказала:
 —  Папа  всегда  носил  короткие  пальто  спортивного  покроя!—
Пасьянс  не  выходил,  и  лицо  у  нее  становилось  все  более  озабочен¬
ным.
 В  большом  шкафу  красного  дерева  Хольт  увидел  книги.  Дамы
охотно  ему  разрешили  порыться  на  полках.  Книги  стояли  в  два  ряда.
Впереди,  на  виду,  непременные  классики  —  собрания  сочинений  Гё¬
те,  Шиллера,  Шекспира  в  памятных  с  детства  роскошных  кожаных
переплетах.  Его  больше  заинтересовали  задние  ряды.  Там  стояли
книги,  по  обтрепанным  корешкам  которых  видно  было,  что  их  в  самом
деле  читали:  Герцог,  Штратц,  Отто  Эрнст,  Джон  Книттель.  Он
уже  хотел  закрыть  шкаф,  как  вдруг  между  Френсеном  и  Омптедой
обнаружил  Ремарка.
 И  сразу  вспомнил.  «Я  вас  так  хорошо  понимаю»,—  сказала
Карола.—  Я  недавно  прочла  «Возвращение»  Ремарка».  Он  взял
книжку  с  полки,  а  заодно  и  «На  Западном  фронте  без  перемен».
 —  Потрясающее  произведение!—  сказала  тетя  Марианна  и  снова
разложила  карты.
 Хольт  три  дня  читал,  проглотил  одну  книжку  за  другой  и,  кончив,
перечел  обе  сначала.  В  эти  три  дня  он  показывался  внизу  только  к
обеду,  а  завтрак  и  ужин  носил  к  себе  в  комнату.  Он  читал  до  глу¬
бокой  ночи.  «На  Западном  фронте  без  перемен»  было  для  него
подлинным  откровением.  Книг  о  войне  Хольт  перечитал  множество,  но
здесь  впервые  войну  не  прославляли  как  испытание  мужской  доблес¬
ти,  а  показывали  без  прикрас  весь  ее  ужас  и  бессмысленность.
Ремарк  ничем  не  походил  на  всех  этих  Юнгеров,  Эттигоферов,  Бой-
мельбургов.
 И  все  же  Хольт  не  был  удовлетворен.  Он  размышлял.  Ведь  то,  что
первая  мировая  война  была  бесчеловечной,  не  помешало  разгореться
второй,  значит,,  суть  вовсе  не  в  этом.  Суть  в  другом:  кто  в  ней  пови¬
нен!  А  Ремарк  воскрешал  ужасы  войны  совсем  не  для  того,  чтобы  зак¬
леймить  виновных,  и  даже  не  пытался  их  искать.  Ремарк  прокли¬
нал  войну  и  зажигал  во  мраке  бессмысленной  смерти  огонек  това¬
рищества.  А  с  пресловутым  хрестоматийным  товариществом  получа¬
лось,  что  война  все  же  породила  нечто  положительное.
 Хольт  шагал  взад  и  вперед  по  комнате,  курил  сигарету  за  сига¬
ретой.  Он  размышлял  о  том,  что  ему  самому  пришлось  пережить,
воскрешал  для  себя  правду  войны.  На  фронте  было  у  них  в  ходу
 *  «Моды.  Весна  и  лето  1946  года.  Мужские  костюмы»  (англ.’).
 495

выражение,  которое,  разумеется,  ни  в  какие  хрестоматии  не  попало:
камрады  —  это  подлецы.  Ничего  удивительного,  если  вся  война  бы¬
ла  гнусностью  и  подлостью.  Хольт  вспомнил  Зеппа  Гомулку;  между
ними  возникло  что-то  вроде  дружбы.  Тогда  как  Вольцов,  Феттер  и  он
составляли  одну  компанию,  одну  шайку  —  в  горах,  а  затем  и  на  войне.
Война,  в  которой  участвовал  Хольт,  была  преступной;  потому-то  не
было  у  них  товарищей,  были  только  сообщники.  И  пусть  даже  в
первой  мировой  войне  это  не  так  ясно  выступало  наружу,  как  во  вто¬
рой,  все  же  идеал  фронтового  товарищества  объективно  оборачивал¬
ся  туманом,  фразой,  повязкой  на  глазах  «серой  скотинки»,  блуждаю¬
щим  огоньком  во  мраке,  а  за  идеал,  которым  тупому  человеческому
стаду  скрашивают  дорогу  на  бойню,  покорнб  благодарю!
 Хольт  продолжал  размышлять.  Он  думал  о  зверях  с  руническими
знаками  на  петлицах;  эти  кровавые  марионетки  были  ему  знакомы.
Но  он  искал  тех,  кто  ими  управлял.  Хольт  снова  перечел  строки,
предпосланные  роману  «На  Западном  фронте  без  перемен».  Значит,
книга  и  не  была  задумана  как  обвинение!  Да  и  кого  обвинять  в  этой
книге  —  разве  что  нескольких  пивных  стратегов  или  зарвавшегося
унтера  Химмельштоса!  Ремарк  хотел  рассказать  о  поколении,  которое
«было  искалечено  войной,  хотя  и  уцелело  от  снарядов».
 И  я  тоже  уцелел  от  снарядов,  думал  Хольт,  снарядов  неизмеримо
более  разрушительной  и  страшной  войны  —  от  бомб,  бортовых
пушек,  танков,  уличных  боев.  И  все  же  искалечен.  Но  это  же,  черт
побери,  не  выход  —  стоять  в  девятнадцать  лет  на  персидском  ковре
и  говорить  себе:  я  искалечен!  Это  не  выход,  да  и  никогда  не  было
выходом,  и  тогда  тоже!  Сам  не  знаю  почему,  я  взбунтовался  против
отца,  плыл  по  течению  и  вместо  того,  чтобы  искать  пути,  искал
возможности  забыться.  А  когда  пришла  опустошенность  и  похмелье,
тут  я  и  подумал:  я  пропащий  человек,  да,  уцелел  от  снарядов  и  все
же  искалечен.
 Нет,  это  все  рисовка!—  сказал  он  себе.
 Снова  закурил  сигарету  и  обломал  в  пальцах  спичку.  Теперь  он
понял,  что  именно  не  удовлетворяло  его  в  этих  книгах:  Ремарк  тоже
рисовался,  обманывал  и  себя  и  других,  ибо  трагическая  поза  —
уцелеть  и  все  же  погибнуть,  образ  обманутой  судьбой  жертвы  у  по¬
рога  жизни  —  все  это  звучало  на  слух  некоторых  людей  приятнее,
чем  хладнокровный  вопрос:  «Как  такое  могло  произойти?»  и  «Кто  в
этом  виновен?»  Юнгер,  БоймельбурГлгали.  Но  и  Ремарк  не  говорил
правды.  Все  у  него  повисало  в  воздухе,  никто  ничего  не  знал  и,  что  все¬
го  хуже,  не  желал  знать.  Весь  справедливый  гнев,  что  накопился  в
окопах,  после  возвращения  обрушивался  не  по  тому  адресу,  и  бунт
ограничивался  пустыми  фразами  против  пустых  фраз.  При  этом  вся¬
чески  следили  за  тем,  чтобы  как-нибудь  не  повредить  доброму  старо¬
му  миру,  тому  самому  миру,  который  повинен  был  во  всем  этом  безу¬
мии.  Вопрос  «почему?»  или  сш  Ьопо?—  «кому  это  выгодно?»  отбрасы¬
вался,  заминрлся.  И  те  же  бунтовавшие  камрады  в  третьем,  к
сожалению,  не  написанном  томе,  верные  духу  фронтового  товарище¬
ства,  шли,  очевидно,  к  урнам  и  дружно  голосовали  —  сначала  за  го¬
сподина  Гинденбурга,  а  затем  за  господина  Гитлера.
 496

Хольт  швырнул  книжку  на  стол.  «Потрясающее  произведение».
Ну  конечно!  В  покалеченных  душах  фронтовиков  было  что-то  притя¬
гательное.  Хольт  злобно  подумал:  надо  бы  и  самому  для  смеху  ра¬
зыграть  героя  потерянного  поколения,  этим  вызовешь  к  себе  сочув¬
ствие.  Глядишь,  еще  на  два  костюма  расщедрятся.  Забавляться  с
Бригиттой  мне  уже  дозволено.
 Но  он  и  не  помышлял  играть  роль  шута  в  этой  комедии,  где  даже
декорации  не  изменились.  В  серую,  морозную  зимнюю  ночь,  послед¬
нюю  ночь  в  жизни  Петера  Визе,  он,  Хольт,  мечтал  о  том,  чтобы  вы¬
жить  и  начать  все  с  самого  начала:  учиться,  искать.  Да,  честно
доискиваться  ответа  на  вопрос  «почему?»,  а  точнее  —  «кто  в  этом
повинен?»  и  еще  точнее  —  «как  делаются  мировые  войны?».  Он
забыл  эти  вопросы,  потерял  много  времени  напрасно.  Но  еще  не
поздно,  если  он  наконец  одумается.
 В  день  рождения  Хольта  —  11  января  —  явился  дядя  Франц  с
полным  чемоданом  белья,  рубашек,  галстуков  и  обуви.  Фрау  Хольт
подарила  сыну  золотые  запонки.  Портной  принес  удобный  серый
костюм  спортивного  покроя,  строгий  черный  пиджак  с  двумя  пара¬
ми  брюк,  черными  и  в  полоску,  и  драповое  темно-серое  пальто.  Костю¬
мы  были  перелицованы.
 —  По  нынешним  временам  это  никого  не  шокирует,—  сказала
фрау  Хольт.  Она  осталась  всем  довольна.—  Теперь  ты  можешь  пока¬
заться  где  угодно!
 Коммерции  советник  обещал  приехать  в  воскресенье  к  завтраку.
Хольт  уже  кое-как  смирился  с  здешними  церемонными  трапезами.
Но  разговор  за  утренним  столом  в  воскресенье  был  невыносимо  ску¬
чен,  и  Хольт  вдруг  спросил:
 —  Скажи,  дядя,  как  по-твоему,  отчего  бывают  войны?
 Фрау  Хольт  повернула  искусно  причесанную  голову  и  несколько
секунд  глядела  на  сына.
 Коммерции  советник  старательно  перемалывал  челюстями  ломтик
поджаренного  хлеба.
 —  Н-да,—  произнес  он,—  вопрос  очень  злободневный...—
И  с  хрустом  дожевал  хлеб.—  Тут  существует  много  мнений,  отчасти
самых  крайних...—  продолжал  он.—  По-видимому,  все  сводится  к
материалистическому  положению,  что  война  является  присущей  лю¬
дям  формой  борьбы  за  существование.  Дарвин  и  все  такое,  понима¬
ешь?  Но  тогда  стремлению  расширить  жизненное  пространство,  ле¬
жащему  в  основе  теории  «народа  без  пространства»,  ничего  не  про¬
тивопоставишь.
 Хольт  с  легкой  иронией  поглядел  на  коммерции  советника.  Ко¬
нечно,  дядя  неглупый  и  энергичный  человек,  подумал  он,  но  разве
с  отцом  его  сравнишь!..  И  что  значит  «народ  без  пространства»?
На  эту  удочку  уже  никого  не  поймаешь!
 —  Газеты  там  у  отца,  в  русской  зоне,—  сказал  он,—  решительно
отвергают  недостаток  жизненного  пространства.  После  земельной
реформы,  утверждают  они,  земли  всем  хватит.
 Хольт  поразился,  увидев,  с  каким  раздражением-  коммерции  со¬
ветник  воспринял  его  слова.
 —  Раздел  земли,—  даже  возвысил  голос  дядюшка,—  не  говоря
 32  Д.  Нолль
 497

уже  о  моральной  стороне  вопроса  —  а  ведь  это  вопиющее  ущемление
законных  прав  собственности!—  раздел  земли  представляется  мне
чересчур  поспешной  и  сомнительной  мерой!  Если  в  самом  деле,  а
на  то  похоже,  никакого  центрального  управления  в  Германии  созда¬
но  не  будет,  Восточная  зона  окажется  экономически  отрезанной  от
остальных  зон,  и  тогда  там,  не  в  последнем  счете  в  результате  земель¬
ной  реформы,  последует  крах;  иначе  говоря,  при  восстановлении
экономики  они  столкнутся  с  непреодолимыми  трудностями  и  неизбеж¬
но  сломают  себе  шею.—  И  он  заговорил  об  англо-французских
переговорах  относительно  интернационализации  Рейнско-Рурской
области.—  Переговоры  ни  к  чему  не  привели,  на  наше  счастье  и  в
то  же  время  несчастье,  потому  что  из-за  этого  не  подвигается  дело
с  центральным  управлением.  Французы  с  поразительным  упорством
противятся  всякой  попытке  создать  центральный  аппарат  управле¬
ния.  Они  хотят  гарантии,  что  рейнско-рурский  вопрос  будет  разре¬
шен  так,  как  им  желательно.  Но  вернемся  к  Восточной  зоне:  боль¬
шевизация  экономики,  которая  находит  выражение  в  растущей  волне
конфискаций,  свидетельствует  о  полной  беспомощности  перед  всеми
этими  трудностями.
 Хольт  слушал,  отвалившись  на  спинку  стула,  рот  у  него  был  креп¬
ко  сжат,  уголки  губ  опущены,  что  придавало  его  лицу  задумчивое,
но  в  то  же  время  чуть  презрительное  выражение.
 —  Брат  Карл  оценивает  положение  в  Восточной  зоне  еще  более
пессимистично,—  продолжал  коммерции  советник.—  Карл  считает,
что  на  Восточной  зоне  вообще  надо  поставить  крест.
 —  Разреши  один  вопрос,—  сказал  Хольт.—  Дядя  Карл...  Я  хочу
сказать,  верфь,  где  он  генеральный  директор,  ведь  она  строила
подводные  лодки?  Верно?
 —  Уже  в  тысяча  девятьсот  тринадцатом  году,—  с  важностью
пояснила  тетя  Марианна,  поворачивая  к  Хольту  маску  с  двумя  ря¬
дами  ослепительных  зубов,—  двадцать  первого  февраля,  это  было
в  пятницу,  кайзер  Вильгельм  самолично  вручил  нашему  папочке
благодарственную  грамоту  за  его  заслуги  в  строительстве  герман¬
ского  подводного  флота.
 —  Интересно!—  сказал  Хольт  и,  обращаясь  к  дяде,  спросил:—
Но  мне  все-таки  хотелось  бы  знать,  кто,  собственно,  оплачивал  эти
лодки.
 —  Сложный  вопрос,  это  уже  из  области  финансов,—  ответил
коммерции  советник,  намазывая  маслом  новый  ломтик  поджарен¬
ного  хлеба.—  В  принципе,  государство.
 Ага,  государство,  гитлеровское  государство,  нацисты!  Хольт  за¬
думчиво  помешивал  ложечкой  чай.  Но  откуда  они  брали  деньги  —
оставалось  неясным.  Кто  знает,  может,  из  налоговых  поступлений.
Значит,  за  лодки  платили  те  самые  люди,  которые  затем  выходили
на  них  в  море.  Выходили?  Шли  ко  дну!
 Он  перестал  помешивать  чай.  Поднял  глаза  на  дядю.  Неужели
тот  не  знает,  что  едва  немецкие  подводные  лодки  выходили  с  баз,
как  их  тут  же  топили?  Неужели  дяде  Францу  неизвестно,  что  с  каж¬
дой  такой  лодкой  отправлялись  на  дйо,  тонули,  как  кутята,  двад¬
цать  —  тридцать  человек  экипажа?
 498

Хольт  ничего  не  сказал,  надо  было  сперва  справиться  с  собой.
Внезапно  многое  из  того,  что  он  там,  у  отца,  слышал  и  читал  в  газе¬
тах  и  не  мог  понять  и  осмыслить,  стало  ему  ясно.  Вежливо,  но  с
оттенком  иронии  он  спросил:
 —  Прости...  Сколько  же  дядя  Карл  наживал  на  каждом  утонув¬
шем  подводнике?
 Ножик  тети  Марианны  со  звоном  упал  в  тарелку.  Воцарилась
тишина.  Фрау  Хольт  неподвижно  уставилась  на  сына.  Тетя  Мариан¬
на  застыла  на  стуле  наподобие  деревянного  изваяния,  резким  кив¬
ком  она  выслала  Бригитту  из  комнаты.  Коммерции  советник  в  недо¬
умении  поднял  голову.  Впрочем,  замечание  Хольта  скорее  позабави¬
ло  его,  нежели  удивило.
 —  Ты  надеваешь  хомут  с  хвоста,—  сказал  он,  нисколько  не  сер¬
дись.—  Позволь  мне  спросить:  а  как  ты  построишь  подводную  лодку
без  денег?
 —  Я  вообще  не  хочу  строить  подводных  лодок,—  ответил
Хольт.—  Оставим  это,  поговорим  лучше  о  чем-нибудь  другом.—
Но  беседу  с  дядей  он  сберег  в  памяти.
 Однако  коммерции  советник  не  счел  разговор  законченным.
 —  Военное  финансирование,  несомненно,  вопрос  чрезвычайно
интересный,—  продолжал  он.—  Военные  расходы  по  преимуществу
оплачивались,  вероятно,  краткосрочными  займами,  что,  конечно,  не
могло  не  вызвать  сильного  обесценения  денег.  Задолженность  рейха
по  краткосрочным  займам  в  сорок  третьем  —  сорок  четвертом  году
превысила  сто  пятьдесят  миллиардов  марок,  чему  сопутствовало
увеличение  находящихся  в  обращении  бумажных  денег  на  сумму
почти  в  десять  миллиардов.  А  это  значит...
 Но  тут  вмешалась  тетя  Марианна.  Она  кашлянула.  Подняла  ле¬
вую  руку.  Вежливо,  но  твердо  —  за  столом  даже  коммерции  совет¬
ник  должен  был  считаться  с  ней  как  с  хозяйкой  дома  —  она  сказала:
 —  Ты  хорошо  знаешь,  Франц,  что  я  не  люблю,  когда  за  столом
говорят  о  политике.
 —  И  ты  права,—  поспешил  заверить  коммерции  советник,—  со¬
вершенно  права!  —  Он  тут  же  переменил  тему.—  А  как  поживает
твой  отец?  —  спросил  он  Хольта.
 Хольт  неохотно  отвечал.  Точеное  лицо  его  матери  совсем  окамене¬
ло.
 —  Я  одного  лишь  не  понимаю,—  заметил  коммерции  советник.—
Твой  отец  ведь  умница,  у  него  блестящие  способности!  Что  ему  де¬
лать  у  русских?  Ему  бы  приехать  сюда.  Химическая  промышленность
имеет  все  возможности  быстро  встать  на  ноги,  хотя  бы  даже  за  счет
иностранного  капитала,  ну  и  что,  эка  важность!  Такой  человек,  как
твой  отец,  должен  же  это  понимать.
 Хольт  молчал.  Пусть  они  оставят  в  покое  отца!  —  с  раздражением
думал  он.
 А  фрау  Хольт  сказала:
 —  У  него  не  было  никакого  честолюбия.  Человек  не  от  мира  сего,
вечно  носился  с  какими-то  планами,  утопическими  идеями.  А  вот
понимания  возможностей,  которые  открывала  ему  жизнь,  ему  всегда
недоставало.
 499

—  Зато  ты  удивительно  понимала  его,—  сухо  и  с  такой  издевкой
произнес  Хольт,  что  лицо  тети  Марианны  стало  ледяным.
 Но  фрау  Хольт  только  пренебрежительно  повела  рукой.  Коммер¬
ции  советник  добродушно,  от  всего  сердца  расхохотался.
 —  Вот  видишь,  Теа...  Молодежь  нынче  не  стесняется  все  выкла¬
дывать  напрямик,  надо  к  этому  привыкать.  Пойдем,  Вернер,  пора
отправляться!
 Коммерции  советник  надеялся  ввести  племянника  в  три  старей¬
ших  гамбургских  дома:  к  Тредеборнам,  Хеннингам  и  Вульфам.
«Опель-супер»  покатил  в  сторону  города.
 —  У  Тредеборна  оптовая  торговля  кофе,—  пояснил  коммерции
советник,—  старая,  солидная  фирма;  кроме  того,  он  акционер  круп¬
ной  пищевой  фабрики  в  Альтоне.  У  него  свои  взгляды,  о  чем  тебе  по¬
лезно  знать:  помешан  на  чистоте  домашнего  очага  и  дочерей  воспитал
в  строгости.—  Дядя  осторожно  вел  свой  «опель»  по  оживленным
улицам  Харбурга,  среди  скопления  машин,  не  переставая  расска¬
зывать.—  Девицы  Тредеборн  пользуются  большим  успехом,—  про¬
должал  он,—  особенно  младшая.  Старшей,  вероятно,  года  двад¬
цать  два,  а  младшей  восемнадцать.  Старики  живут  очень  замкнуто.
Главное,  чтобы  ты  понравился  дочерям!
 —  Главное,  чтобы  они  мне  понравились,—  возразил  Хольт.
 Коммерции  советник  рассмеялся,  но  на  лице  его  отразилось
 явное  беспокойство.
 Тредеборны  жили  в  Георгсвердере.  Сам  Тредеборн  так  и  не  пока¬
зался  во  время  их  краткого  визита.  Гостей  принимала  его  жена.
Она  предложила  им  по  полрюмки  вермута  и  обменялась  нескольки¬
ми  пустыми  фразами  с  коммерции  советником.  Фрау  Тредеборн  была
плоская,  бесцветная  женщина  лет  сорока  пяти.  Прямой  пробор  при¬
давал  ей  вид  старой  девы.  На  шее  у  нее,  как  у  монахини,  висел  на
массивной  цепочке  серебряный  крест.
 —  Мы  переживаем  тяжелое  время,  но  что  господь  бог  ни  делает,
все  к  лучшему,—  произнесла  она,  ханжески  возводя  глаза  к  потолку.
Однако  в  лице  ее  проглядывало  что-то  злобное.
 Хольт  сдержанно  отвечал  на  вопросы,  но  когда  в  гостиную  вошли
две  девушки,  он  тотчас  оживился.
 Сестры  сразу  его  заинтересовали.  Обе  они  были  одного  роста
и  похожи  друг  на  друга.  У  младшей,  Ингрид,  привлекали  внимание
густые  каштановые  волосы  с  рыжеватым  отливом,  искусно  уло¬
женные  в  высокую  прическу.  Она  опустилась  на  низенький  пуф  возле
матери,  и  та  театральном  жестом  нежно  прижала  ее  к  себе.  Старшая,
Гитта,  была  блондинка.  У  обеих  одни  и  те  же  большие  серые  глаза,
опушенные  черными  ресницами,  и  нежные  руки  с  просвечивающей
сквозь  кожу  сетью  голубых  жилок.  Ингрид  была  тоненькой,  но  все
в  ней  отличалось  пышностью  —  волосы,  губы,  грудь.
 Гитта  держалась  надменно,  она  тут  же  завела  с  Хольтом  умный
разговор,  представляясь  немножко  скучающей,  немножко  разочаро¬
ванной.  Она  делала  вид,  что  ее  ничто  больше  не  занимает,  утвержда¬
ла,  что  утратила  все  иллюзии.  Говорила  она  бойко.  Все  земное  —
суета  сует;  не  дорожи  этим  миром,  ибо  он  ничто.  При  этом  она
 500

подчас  копировала  ханжеские  манеры  матери;  в  уголках  рта  у  нее
залегли  такие  же  злобные  складочки.
 Ингрид,  напротив,  казалась  еще  очень  ребячливой  —  то  чарующе¬
наивной,  то  не  по  летам  рассудительной.
 —  Наше  солнышко*,—  сказала  фрау  Тредеборн  и  потрепала  ок¬
руглое  плечо  младшей  дочери,  на  что  Гитта  состроила  гримаску.
 Хольт  скоро  понял,  что  сестры  перед  гостями,  а  может,  отчасти  и
сами  перед  собой  играют  роль...
 Ингрид  нравилась  ему.  Но  он  не  мог  избавиться  от  ощущения,
что  наивность  ее  деланная.  Она  рассказала  об  уроках  танцев,  на  ко¬
торые  ходит  с  приятельницами.  Коммерции  советник  тотчас  за  эГго
ухватился.
 —  Может,  и  тебе  бы  не  помешало,  Вернер?
 Хольт  только  рассмеялся  в  ответ.
 Ингрид  спросила:
 —  Так  вы  умеете  танцевать?
 —  Немножко,—  ответил  Хольт.—  На  войне  мы  многому  походя
научились.—  При  этом  он  поглядел  ей  в  глаза  и  по  тому*  как  она  пос¬
пешно  опустила  ресницы,  отнюдь  не  по-детски  поняв  двусмыслен¬
ность,  заключил,  что  догадка  его  справедлива.  Интерес  его  к  Ингрид
значительно  возрос.
 Коммерции  советник  стал  прощаться.  В  машине  он  спросилг
 —  Ну  как?  —  и  нажал  на  стартер.
 Хольт  весело  ответил:
 —  Ингрид  очень  мила.  А  в  мамаше  есть  что-то  злобное,  прямо
рыночная  торговка.
 Коммерции  советник  был  так  ошарашен  замечанием  Хольта,
что  даже  заглушил  мотор.
 —  Любопытно,  как  тебе  понравятся  Хеннинги,—  сказал  он  нем¬
ного  погодя.
 Хеннинг  был  владельцем  портовой  экспедиционной  конторы  и
морского  буксирного  пароходства.
 —  Сын  у  него  на  редкость  дельный  молодой  человек,  на  год  или  на
два  тебя  старше.  У  старика  желчные  камни,  и  всем  предприятием
по  существу  заправляет  сын.  У  них  договоры  с  англичанами  и  дела
неплохо  разворачиваются.
 —  А  сын  разве  не  воевал?
 —  Он  был  во  флоте.  Кажется,  он  лейтенант.
 Они  проехали  через  разрушенный  центр  и  повернули  к  Нинштед-
тену  на  северном  рукаве  Эльбы.  В  просторной  квартире  второго  эта¬
жа  их  приняли  фрау  Хеннинг  с  сыном.  На  несколько  минут  к  гостям
в  халате  вышел  и  сам  старик  Хеннинг;  больной,  желчный  человек,
побурчал-побурчал  что-то  и  скрылся.  Жена  его,  седая  миловидная
дама,  маленькая  и  подвижная,  то  и  дело  с  обожанием  вскидывала
глаза  на  сына,  высокого,  стройного  молодого  человека  с  усыпанным
веснушками  решительным  лицом.  Роланд  Хеннинг  держался  очень
свободно  и  уверенно,  он  непринужденно  пододвинул  свой  стул  к
Хольту  и  заговорил  с  ним,  будто  давний  знакомый.  Беседовали  об
автомобилях,  яхтах,  о  Гамбурге  и  ночной  жизни  в  Санкт-Паули.
 —  У  нас  здесь  веселятся  не  хуже,  чем  в  мирное  время,—  сказал
 501

Хеннинг  и  добавил,  подмигнув  Хольту:  —  Знаете  что,  надо  нам  как-
нибудь  вместе  кутнуть!  Идет?
 —  Идет!  —  ответил  Хольт.
 Когда  коммерции  советник  поднялся,  Хеннинг  сказал  Хольту:
 —  Так  я  вам  на  днях  позвоню.
 Коммерции  советник  так  неумеренно  выражал  свою  радость  по  по¬
воду  доброго  согласия  между  молодыми  людьми,  что  Хольта  даже
покоробило.
 Вульфы  жили  немного  севернее,  в  Осдорфе.  Машина  останови¬
лась  перед  особняком,  идиллически  расположенным  на  краю  залив¬
ных  лугов.  У  Вульфа  было  большое  дело  по  импорту  и  оптовой  тор¬
говле  бакалеей,  до  войны  оно  процветало,  а  сейчас  все  еще  не  оправи¬
лось.  Вся  семья  была  в  сборе  —  сам  Вульф,  его  жена  и  двое  детей:
бледный,  хилый  восемнадцатилетний  юноша  и  шестнадцатилетняя
девушка.  Старшие  Вульфы,  оба  с  постными  лицами,  только  и  зна¬
ли,  что  плакались  на  разгром,  на  трудные  времена,  на  нужду  и  ли¬
шения.  Хольт  слушал  краем  уха  и  разглядывал  дочь,  худенькую,
некрасивую  девушку  с  выпученными  глазами,  вздутой  от  щитовидки
шеей  и  выступающими  вперед,  как  у  грызунов,  верхними  зубами.
Сквозь  вьющиеся  пепельные  волосы  выглядывали  торчащие  уши.
Ее  звали  Аннероза.  Брат  ее,  Гизберт,  своей  тихой,  вдумчивой  манерой
говорить  чем-то  напомнил  Хольту  Петера  Визе.  Гизберт  был  на  голову
ниже  Хольта.  Острое  его  лицо  было  усеяно  прыщами,  большие  уши
торчали.
 Хольт  с  ним  разговорился.  Гизберт  Вульф,  видно,  был  начитан,
он  так  и  сыпал  именами,  которых  Хольт  никогда  и  не  слышал:  Бодлер,
Карл  Ясперс,  Готфрид  Бенн,  Хайдеггер.  Говорил  о  заброшенности
человека,  о  нашем  глубоко  пессимистическом  веке,  об  обреченности
всего  живущего.  Хольт  приглядывался  к  нему,  не  давая  себя  запу¬
гать  обилием  незнакомых  имен,  и  курил.
 —  Если  вы  интересуетесь  литературой  и  философией,—  сказал
Вульф,—  мы  здесь  иногда  в  узком  кругу  устраиваем  чтения.  Я  вам
позвоню.
 Хольт  поблагодарил.
 —  Я  и  сам  пишу  стихи,—  понизив  голос,  признался  Гизберт.
 Хольт  с  любопытством  поглядел  на  Вульфа  и  увидел,  как  у  него
 покраснели  уши.
 —  Я  пытаюсь,  исходя  из  духа  нашего  времени,  ответить  на
сотни  вопросов,  оставленных  нам  Рильке.
 Рильке?  Хольт  задумчиво  потягивал  сигарету.
 —  Я  с  удовольствием  почитал  бы  что-нибудь  Рильке.  Я  слышал
о  Рильке,  но  совсем  его  не  знаю.
 Гизберт  тотчас  встал  и  вернулся  с  сильно  потрепанным  томиком
издательства  «Инзель».
 —  Тут  избранное,  охотно  вам  одолжу!  —  Он  листал  страницы.—
«Кто,  если  закричу...»  Понимаете?  Кто  услышит  нас  из  ангельских
чинов?  Вот  это  оно  и  есть:  одиночество  европейца!  —  с  пунцовыми
ушами,  заложив  пальцем  книгу,  убеждал  он  Хольта.—  «И  допустим
даже,  вдруг  один  бы  прижал  меня  к  сердцу...»*  Ангел,  понимаете?
 *  Сб.  «Дуинезские  элегии»,  элегия  первая.
 502

Отсюда  и  исходит  мое  стихотворение.  Эти  строки  я  взял  как  эпиграф
к  своей  Четвертой  бланкенезской  элегии.  Она  начинается  так:  «О,
прижми  меня  к  сердцу,  ангел!  Унеси  с  собой!»  Здесь  я  иду  дальше
Рильке,  понимаете?  Потому  что  Рильке  искал  убежище  в  оди¬
ночестве,  тогда  как  я...
 Хольт  встал.  Он  перехватил  взгляд  маленькой  Аннерозы,  она
уставилась  на  него  с  нескрываемым  восхищением.  Ему  стало  жаль
ее.  Хольт  решил,  если  им  случится  снова  встретиться,  быть  к  ней
повнимательнее.
 Прощаясь,  Вульфы  снова  плакались  на  времена,  на  разруху,
на  то,  что  все  так  трудно...
 —  Им  в  самом  деле  плохо  живется?  —  спросил  на  обратном  пути
Хольт.
 —  Какое  там!—ответил  коммерции  советник.—  Старые  аме¬
риканские  поставщики  не  забывают  Вульфа,  без  конца  шлют  ему
продуктовые  посылки.  Но  многие  считают  хорошим  тоном  жало¬
ваться  на  времена.
 Машина  остановилась  перед  домом  тети  Марианны  в  Видентале.
 —  Ну  вот,  я  тебя  познакомил,  остальное  уж  зависит  от  тебя
самого,—  сказал  дядя.—  Деньги  у  тебя  есть?  —  Он  вынул  бумажник
и  дал  Хольту  сначала  три,  потом  еще  две  полусотенные.—  Деньги
совсем  обесценились,—  горестно  вздохнул  он.—  Если  для  обеспече¬
ния  марки  что-нибудь  срочно  не  предпримут,  нам  не  миновать  хо¬
рошенькой  инфляции!  На  сигареты  не  траться,  возьмешь  у  меня.
 Ни  мать,  ни  тетя  Марианна  еще  не  возвращались  из  церкви.
Хольт  уселся  на  кухне  и  попросил  Бригитту  дать  ему  поесть.  Она
взяла  поднос.
 —  Зачем  это?  —  сказал  Хольт.—  Я  здесь  поем.
 Девушка  колебалась.
 —  В  чем  дело?  —  спросил  Хольт.
 —  Вашей  тетушке  не  понравится,  что  вы  сидите  на  кухне,—
ответила  она  с  усилием.
 —  А  мне  совершенно  все  равно,  что  нравится  моей  тетушке.
 —  Вам-то  да,—  пробормотала  Бригитта.
 —  Вы  боитесь,  что  вам  попадет  из-за  меня?  —  спросил  он,  сму¬
тившись.
 Она  молча  поставила  на  поднос  тарелку,  хлеб.  Потом  поглядела
на  него.
 —  За  час  до  вашего  прихода  мне  было  сказано,  что  при  малей¬
шей  попытке...  сблизиться  с  молодым  барином  я  тотчас  же  получу
расчет.  А  сейчас  очень  трудно  найти  место.
 —  Моя  тетушка  подлая  ведьма  и  всегда  была  старой  ведьмой!
 —  Пожалуйста,  идите  в  гостиную,—  попросила  Бригитта.
 Хольт  поднялся.  Он  знал,  слова  бесполезны,  между  ними  про¬
пасть  и  никаким  проявлением  сочувствия  молодого  барина  эту  про¬
пасть  не  сровнять.  Он  пошел  в  гостиную.  Будь  Бригитта  дочерью
Хеннинга  или  Тредеборна,  тетя  Марианна  наверняка  сказала  бы:
какая  очаровательная  девушка!  Он  без  всякого  аппетита  ел  един¬
 503

ственное  блюдо-*—  так  называемый  маседуан,  а  на  самом  деле  просто
месиво  из  овощей.  Наконец  бросил  ложку.  Какое  чванство,  ну  я  им
покажу!
 Но  разве  тетю  Марианну  с  ее  деревянным  лицом  и  ее  взглядами
чем-либо  проймешь?  А  мать  и  подавно  нет.
 4
 По  понедельникам  тетя  Марианна  принимала  знакомых  дам  на
партию  роммэ*,  и  Хольт,  тщательно  выбритый  и  приодетый,  должен
был  на  десять  минут  появляться  в  гостиной,  посидеть  с  дамами  и  от¬
вечать  на  вопросы.  Та  же  комедия  повторялась  по  средам  —  в  эти
дни  у  фрау  Х°льт  собирались  на  бридж.  В  остальном  Хольта  не
беспокоили,  ему  все  прощалось,  и  когда  он  не  выходил  к  столу,  обед
и  ужин  подавали  ему  в  комнату.  Он  целыми  дняли  лежал  на  кро¬
вати  и  читал.
 Прочел  он  и  взятый  у  Вульфа  томик  избранного  Рильке.  Ранние
стихи  ему  понравились,  они  были  в  духе  народных  песен,  просты  и
безыскусны,  как  песни  Шторма,  очаровавшие  Хольта  еще  в  детстве.
Но  дальше  он  перестал  понимать.  Звучит  изумительно,  говорил  он
себе,  но  я  ничего  не  понимаю!  Может,  я  для  этого  слишком  туп?
«Любовная  песнь»  была  прекрасна,  однако  вскоре  Хольт,  исполнен¬
ный  недоверия,  стал  себя  спрашивать:  какой  это  скрипач  держит
нас  в  руке,  что,  собственно,  подразумевает  поэт?  Уж  слишком  долго
чувствовал  он  себя  в  руках  судьбы  или  провидения.  Прочитал  он  бал¬
ладу  об  Орфее  и  был  ошеломлен  ее  мрачной  глубиной.  Но  то,  что  сле¬
довало  затем,  было,  очевидно,  написано  на  условном  языке.  «Почти
существующий  говорит...»  По  крайней  мере  он  знал  теперь,  откуда
юный  Вульф  черпает  свою  лексику.  Или  еще:  «Коль  толпа  воскресших
нас  однажды  обессестрит...»  Он  перечел  еще  раз;  да,  в  самом  деле:
«обессестрит,  и  мы,  некие  двое,  на  призыв  размертвленной  тру¬
бы,  шатаясь,  встанем  из-под  отвалившегося  камня...»  Он  толь¬
ко  развел  руками  и  решил  при  случае  прощупать  Гизберта  Вульфа,
понимает  ли  тот  эти  словозвучия.  Одно  он  теперь  знал  твердо:
никому  здесь  он  не  позволит  себя  дурачить!  Разве  дядя  Франц
на  прямой  и  ясный  вопрос  не  ответил  ему  пустой  болтовней?  С  того
времени  как  Хольт  сидел  на  военно-политических  занятиях  Венерта,
у  него  слух  стал  тоньше.  Не  позволю  никому  себя  морочить!  —
подумал  он.  Здесь  в  упор  ясный  и  прямой  вопрос,  а  потом  слушать,
что  ответят,  и  наблюдать!
 Хольт  взял  из  шкафа  тети  Марианны  несколько  книжек  класси¬
ков.  Гётевского  «Фауста»  он  давно  не  читал  и  теперь,  перечитывая,
вспоминал  Бломр.
 Бригитта  позвала  Хольта  к  телефону;  аппарат  стоял  внизу,  в  хол¬
ле.  Звонил  Роланд  Хеннинг.
 —  Так  вот,  господин  Хольт,  завтра  утром  мне  надо  съездить
 *  Карточная  игра.
 504

по  делам  в  Любек,  а  потом  я  свободен,  и  мы  можем  вечером  кутнуть.
Завтра  ведь  суббота.  Как  вы  на  это  смотрите?
 Хольт  с  радостью  согласился.
 —  А  может,  вы  хотите  прокатиться  со  мной  в  Любек?  —  предло¬
жил  Хеннинг.—  Тогда  я  за  вами  заеду  утром,  часов  в  десять.
 Фрау  Хольт  сквозь  раскрытую  дверь  гостиной  с  удовлетворением
слушала  телефонный  разговор  и  тут  же  с  необычным  при  ее  невоз¬
мутимости  рвением  принялась  за  дело:
 —  Бригитта,  погладьте  кремовую  сорочку  и  почистите  серый
костюм!  Марианна,  не  будешь  ли  ты  так  любезна  позвонить  Францу?
Он  обещал  прислать  Вернеру  шляпу,  к  драповому  пальто  необходим
головной  убор!
 На  следующее  утро,  когда  тетя  Марианна  еще  спала,  фрау  Хольт
не  без  удоврльствия  оглядела  сына.  Она  дала  ему  сигарет  и  навязала
денег;  он  сунул  их  во  внутренний  карман  пиджака,  где  лежали  кре¬
дитки  Феттера  и  дяди  Франца.  И  вот  уже  Роланд  Хеннинг  стоит  в
холле,  высокий,  самоуверенный,  пальто  из  верблюжьей  шерсти  рас¬
пахнуто,  в  руке  мягкая  шляпа.
 —  Сударыня...—  кланяется  он  фрау  Хольт.—  Благодарю,  не  мо¬
жем  пожаловаться.  Только  вот  у  отца  опять  неважно  с  печенью.
Благодарю...  Мое  почтение  вашей  уважаемой  сестре  и  коммерции  со¬
ветнику  Реннбаху!
 Фрау  Хольт  проводила  их  до  калитки  и  с  минуту  глядела  вслед.
У  Хеннинга  был  «мерседес».  Несмотря  на  гололедицу,  он  вел  ма¬
шину  быстро  и  уверенно.
 —  Ну  так  как?  —  спросил  он.—  Еще  не  совсем  освоились  здесь?
 Он  держал  обе  руки  на  баранке,  иногда  опуская  правую,  что¬
бы  переключить  скорость  или  нажать  на  кнопку  указателя  поворота.
Его  небрежная  уверенность  импонировала  Хольту,  а  искренний,  дру¬
жеский  тон  все  больше  располагал  к  себе.  Они  ехали  через  центр,
по  разрушенным  проспектам.
 —  Как  насчет  сегодняшнего  вечера?  —  спросил  Хеннинг.—  Не
возражаете,  если  руководство  я  возьму  на  себя?  Прекрасно.  В  таком
случае  для  начала  запасем  на  вечер  по  хорошенькой  девчонке.  Вы
ведь  чуть  ли  не  из  лагеря?  Тогда  вам  прежде  всегр  надо  как  следует
разрядиться.
 Хольт  уставился  на  Хеннинга.  Мотор  гудел:  Хеннинг  говорил  не¬
громко,  и  Хольт  решил,  что  он,  верно,  ослышался.  Хеннинг  остановил
машину  перед  большой  парикмахерской  и  вошел  туда.  Через  стеклян¬
ную  дверь  Хольту  было  все  видно.  Хеннинг  ждал,  потом  к  нему  по¬
дошла  девушка  в  белом  халате,  и  оба  вышли  на  улицу.  Это  была  высо¬
кая,  дородная  блондинка.  Хеннинг  что-то  ей  сказал,  она  кивнула,  с
любопытством  посмотрела  на  машину,  на  сидевшего  в  ней  Хольта,
опять  повернулась  к  Хеннингу.  Тот  расстегнул  пальто,  достал  что-то
из  кармана  пиджака  и  быстро,  незаметно  сунул  в  руку  блондинке.
Но  Хольт  все  же  разглядел  —  это  были  деньги.  Она  спрятала  их  в
карман  халата.  Хеннинг  сел  в  машину  и  завел  мотор.  Блондинка
помахала  им  рукой.
 —  Это  Анита,—  пояснил  Хеннинг.—  Мне  ее  рекомендовал  один
приятель.  Мы  встретимся  с  ней  в  семь  часов.  Она  приведет  с  собой
 505

подругу,  Зигрид,  с  нею  вы  и  можете  заняться  сегодня  вечером.
Но  не  забудьте  дать  ей  немножко  денег,  так,  с  сотню,  смотря  по  тому,
как  она  сработает.
 Хольт  невольно  повернулся  к  нему,  но  Хеннинг,  улыбнувшись,
сказал:
 —  Не  бойтесь,  парикмахерши  дважды  в  неделю  проходят  осмотр,
так  что  ничего  с  вами  не  случится.
 Хольт  откинулся  на  спинку  сиденья.  Обожди,  думал  он,  не  давай
себя  морочить!
 —  Хорошо,—  сказал  он.—  Поглядим!
 В  Любеке  Хеннинг  собирался  навестить  влиятельных  знакомых.
По  его  словам,  он  вел  переговоры  об  открытии  здесь  отделения  фир¬
мы.  С  Хольтом  он  договорился  встретиться  в  одном  из  ресторанов
Старого  города.
 Хольт  шатался  по  улицам,  стараясь  не  думать  о  вечере.  Он
чувствовал  себя  неуверенно;  здешняя  его  жизнь  представлялась  ему
сомнительной,  но,  может  быть,  так  всегда  поначалу,  ко  всему  надо
привыкнуть.  Только  не  впадать  опять  в  хандру  и  малодушие.  Уж
лучше  тогда  и  здесь  жить  мгновением.  Он  проходил  мимо  почтамта
и  вдруг  остановился.
 Любек,  до  востребования...  И  вот  он  уже  в  зале,  у  окошка.  Почто¬
вый  чиновник,  перебрав  пачку  писем,  подал  Хольту  белый  конверт.
Хольт  отошел  в  угол  и  нетерпеливо  оборвал  край,  он  узнал  почерк.
 Если  тебе  ничего  лучшего  не  предвидится,—  прочел  он,—  то  при¬
езжай  сюда  сейчас  или  позже,  на  короткое  время  или  надолго,  как
захочешь.  Работы  тут  хоть  отбавляй.  Я  живу  одна,  решила  дер¬
жаться  подальше  от  людей.  Ута  Барним.
 Хольт  стоял  неподвижно  в  зале  почтамта  на  самом  сквозняке.
Не  то  чтобы  ему  хотелось  ехать  к  Уте,  нет.  Но  перед  ним  вдруг-как
бы  распахнулась  дверь,  запасной  выход,  открылся  путь  к  бегству...
 Выйдя  из  почтамта,  Хольт  долго  бродил  по  Старому  городу,  пос¬
тоял  перед  сильно  разрушенной  бомбежкой  Мариенкирхе  и  углубил¬
ся  в  лабиринт  узких  средневековых  улочек,  где  воздушная  война
оставила  немало  брешей.  Хольт  чувствовал  себя  свободным,  письмо
похрустывало  в  кармане...  На  дальнейшую  жизнь  в  Гамбурге  он
мог  смотреть  теперь  спокойно,  с  любопытством.  С  любопытством
ждал  он  и  сегодняшнего  вечера.
 С  Хеннингом  он  встретился  уже  в  превосходном  настроении.
Ресторан,  помещавшийся  в  низких  залах  с  готическими  сводами,
был  старый,  солидный.  Стены  обшиты  темными  панелями,  на  столи¬
ках  накрахмаленные  скатерти,  хрусталь,  серебро.  Многие  столики
занимали  английские  офицеры:  штатских  —  один,  два  и  обчелся.
 Директор  заступил  Хольту  дорогу.
 —  Господин  Холбт  из  Гамбурга?  Вас  ждут!  —  И  повел  Хольта  к
столику  Хеннинга,  скрытому  за  массивной  опорой  свода.
 Метрдотель  подал  Хольту  меню,  оно  занимало  несколько  страниц,
\но,  как  ни  странно,  цены  не  были  обозначены.
 —  Сказочно,  правда?  —  сказал  Хеннинг.—  Но  не  спрашивайте
 506

о  цене!  Можете  вы  себе  позволить  истратить  несколько  сот  марок  на
обед?
 —  Отчего  же.—  Хольту  не  хотелось  отставать  от  Хеннинга.
 Они  заказали  одно  и  то  же:  улиток  на  поджаренном  хлебе,
 бульон  с  костным  мозгом,  телячьи  отбивные  с  шампиньонами,  плом¬
бир  и  напоследок  черный  кофе  по-турецки.  Хеннинг  тоже  был  в  духе.
 —  Вкусный,  плотный  обед,—  заявил  он,—  это  вам  не  мимолетная
утеха.—  За  телячьей  отбивной  он  заговорил  о  делах:—  Всюду  пес¬
симизм,  уныние.  Никто  не  верит,  что  мы  снова  станем  на  ноги,  сейчас
самое  время  оглядеться,  исподволь  набраться  сил.
 —  Я  ничего  в  этом  не  смыслю,—  сказал  Хольт.
 —  Да?  Но  ваш  дядя,  он  же...  один  из  самых  прозорливых  людей,
каких  я  только  знаю.  Именно  ваш  дядя  открыл  мне  глаза  на  воз¬
можности,  скрытые  в  нашей  катастрофе,  как  ни  парадоксально  это
звучит.
 —  Возможности?  Как  это  понять?  —  спросил  Хольт.
 Хеннинг  помешал  ложечкой  кофе.
 —  Видите  ли,  в  предвоенной  Германии  все  закоснело,—  сказал
он.—  Нельзя  было  раздобыть  ни  одной  приличной  акции,  все  мало-
мальски  путные  бумаги  давно  прибрали  к  рукам.  А  в  ближайшие
годы  все  придет  в  движение,  кое-кто  из  крупных  воротил  скатится
вниз,  а  иная  козявка,  если  не  будет  зевать,  может  в  один  прекрасный
день  полезть  в  гору,  и  даже  очень  высоко.  Нам  предстоит  как  бы  новая
пора  грюндерства.—  Он  позвал  кельнера.
 Часов  в  пять  выехали  обратно  в  Гамбург.
 Они  оставили  машину  у  центрального  вокзала.  Было  начало
седьмого.
 —  Здесь  за  углом  есть  забегаловка  для  приезжих.  Давайте  про¬
пустим  по  маленькой'для  храбрости!
 За  высокой  деревянной  стойкой  они  выпили  по  две  двойные  пор¬
ции  коньяка.  Хеннинг  уплатил.
 —  В  час  добрый!  —  сказал  он.
 На  улице,  несмотря  на  мороз,  у  Хольта  по  телу  разлилось  при¬
ятное  тепло.  Огни  города  стали  ярче,  он  чувствовал  развязность,
удаль  и  такую  беззаботность,  какой  давно  не  испытывал.
 Девушки  дожидались  на  вокзале  под  часами.  Хеннинг  снял
шляпу,  преувеличенно  низко  поклонился  и  поцеловал  блондинке
руку,  та  захихикала.
 —  Но,  фрейлейн...—  паясничал  Хеннинг.
 Рядом  с  пышной  блондинкой  стояла  подруга,  ростом  ниже  ее  на
полголовы.  Хольт,  ни  слова  не  говоря,  повернул  ее  к  свету.  Малень¬
кая,  изящная  фигурка,  из-под  платочка  выбились  темные  пряди  во¬
лос.  Лицо  совсем  юное,  с  зелено-серыми  глазами  и  вздернутым
носиком.  Под  бесцеремонным  взглядом  Хольта  девушка  растянула
тонкие  губы  в  улыбку,  смахнувшую  на  какой-то  миг  отпечаток
порока  с  ее  лица.
 —  Так  это,  значит,  Зигрид,—  сказал  он.—  Будем  говорить  друг
другу  «ты»  или  «вы»?
 507

Они  шли  к  машине.  Хеннинг  обернулся  к  Хольту:
 —  Но-но!  «Ты»  нам  еще  пригодится  как  предлог  в  свое  время...
 —  То  есть  как  в  свое  время?  —  перебил  Хольт.
 То  ли  ему  захотелось  поразить  Хеннинга,  то  ли  коньяк  придал
ему  смелости,  но  он  взял  Зигрид  за  плечи  —  она,  закинув  голову,
подыграла  ему  —  и  поцеловал  ее  в  губы.
 —  Черт  побери!  —  воскликнул  Хеннинг.—  Клянусь,  фрейлейн,  я
на  такое  никогда  бы  не  осмелился!
 Хольт  все  еще  прижимал  к  себе  Зигрид;  ее  податливость  волно¬
вала  его.  Наконец  он  ее  отпустил.
 —  Стало  быть  на  «ты»,—  заключил  он.
 Она  наклонила  головку  набок  и,  сделав  книксен,  сказала:
 —  Как  повелишь,—  и  при  этом  лукаво  прищурила  один  глаз.
 —  Надо  думать,  мне  сегодня  скучать  не  придется!  —  сказал
Хольт.
 В  машине  Хеннинг  спросил:
 —  Что  же  мы  предпримем?
 —  Поехали  на  Репербан*,—  предложила  блондинка.
 —  Но,  милая  фрейлейн!  —  восклинул  Хеннинг  и  грубо  подтолкнул
ее  локтем  в  бок.—  Мы  же  не  какие-нибудь  провинциалы!
 Хольт  втихомолку  посмеивался.  Он  немножко  злорадствовал.
Прогадал  Хеннинг  со  своей  блондинкой,  думал  он.  Хеннинг  повел
машину  в  сторону  Альтоны.
 Они  зашли  в  кабачок.  И  здесь  было  полно  военных  из  оккупа¬
ционных  войск,  но  не  офицеров,  а  рядовых.  Блондинка  скинула  паль¬
то  и  оказалась  в  платье  из  тафты  с  глубоким  вырезом  между  пышны¬
ми  грудями.  Хеннинг,  заглянув  за  вырез,  сказал:
 —  Интересно!  —  и  подозвал  кельнера.
 Кельнер  угодливо  изогнулся.  •
 —  Давно  не  изволили  к  нам  заходить.
 —  Шотландское  еще  осталось?  —  осведомился  Хеннинг.—  Вот
и  дайте  его.  И  четыре  порции  копченого  мяса  по-гамбургски.
 Кельнер  "принес  бутылку  и  откупорил  ее  тут  же  у  стола.  Это
было  настоящее  шотландское  виски.  Хеннинг  тотчас  налил  себе  и
блондинке  и  передал  бутылку  Хольту.  Зигрид,  обвив  рукой  шею
Хольта,  шепнула  ему  на  ухо:
 —  Тебе  незачем  меня  подпаивать!
 Себе  Хеннинг  налил  изрядно,  а  блондинке  наполнил  до  краев
большую  рюмку,  вложил  ей  в  руку  и  сказал:
 —  В  час  добрый!
 Блондинка  пригубила,  но  Хеннинг  схватил  ее  за  кисть  и  на¬
сильно  заставил  выпить  до  дна.  Она  поперхнулась,  закашлялась,
стала  хихикать.  Лицо  у  нее  покраснело,  разгорячилось.  А  Хеннинг
снова  налил  ей  полную  рюмку.
 Хольт  и  Зигрид  тоже  пили.  Когда  кельнер  принес  дымящееся
мясо,  бутылка  уже  была  пуста.  Хеннинг  уплатил  по  счету.  Сразу  же
затем  они  покинули  кабачок.
 *  Улица  в  матросском  квартале  Санкт-Паули,  где  расположены  всевозможные
увеселительные  заведения.
 508

Хеннинг  долго  петлял  по  темным  улицам;  виски,  казалось,  на
него  совсем  не  подействовало.  Зато  у  Хольта  всякая  связанность
исчезла,  и  он  всю  дорогу  целовался  со  сговорчивой  Зигрид,  пока
Хеннинг  наконец  не  остановил  свой  «мерседес»  и  не  вышел  молча
из  машины.  Остальные  последовали  за  ним.
 В  баре  было  так  сумрачно  и  накурено,  что  едва  можно  было
различить  парочки  в  нишах.  Хеннинг  пересек  зал,  подошел  к  стойке,
обменялся  несколькими  словами  с  буфетчиком  и  удовлетворенно
кивнул.  Помахал  остальным,  чтобы  шли  за  ним.  Они  поднялись  по
лестнице.  Блондинка  шаталась.  Хольт  за  руку  тащил  Зигрид.  Ко¬
ридор,  двустворчатая  дверь.
 Комната  большая  и  жарко  натопленная.  На  полу  —  прохудив¬
шийся  ковер.  Обстановка  состояла  из  старомодной  кровати,  кушетки,
низенького  столика  и  двух  кресел.  Возле  кровати  горел  ночник.
Зигрид  пристроилась  на  кушетке,  подобрав  под  себя  ноги.  Блондинка
рухнула  в  кресло;  она  была  пьяна.
 В  дверь  постучали.  Кельнер  в  потертом  фраке  расставил  на
столике  бутылки,  коньячные  рюмки  и  бокалы  для  шампанского.
Хеннинг  сунул  ему  пачку  кредиток  и  запер  за  ним  дверь.  Блондинка
хихикнула.  Хольт  подсел  к  Зигрид,  она  тем  временем  растянулась
на  кушетке.  А  Хеннинг,  расставив  ноги,  стоял  у  столика.  Он  все  же
сильно  охмелел;  темные  волосы  свисали  на  лоб,  галстук  съехал  на
сторону,  но  Хеннинг  не  качался.  Откупорив  бутылку  коньяку,  он
налил  всем  по  полному  бокалу  для  шампанского  и  одним  духом
опорожнил  свой.  Снова  наполнил  себе  и,  указывая  пальцем  на  блон¬
динку,  как  бы  в  свое  оправдание,  пояснил  Хольту:
 —  Чтобы  скрасить  фрейлейн,  надо  быть  в  надлежащем  .градусе!—
И  снова  залпом  выпил.—  Так!  —  сказал  он.—  В  час  добрый!  —  и  пог¬
лядел  на  блондинку.—  Почему  не  пьешь?  —  Приподнял  ее,  обхватив
за  бедра,  вылил  ей  в  рот  коньяк  и  отпустил.  Блондинка  соскользнула
в  кресло.
 Глядя  на  Хеннинга,  Хольту  вдруг  стало  страшно.  Он  поспешно
проглотил  свой  коньяк  и  наконец  хмель  туманной  пеленой  застлал
ему  глаза;  сквозь  эту  пелену  он  видел  растянувшуюся  на  кушетке
Зигрид,  смутно  видел,  как  Хеннинг  скинул  с  себя  пиджак,  жилет,
развязал  галстук,  расстегнул  ворот  сорочки.  Хеннинг  снова  стащил
с  кресла  безвольную  блондинку  и,  наклонившись  над  ней,  уже  еле
ворочая  языком,  с  невероятным  цинизмом  промямлил:
 —  Фрейлейн  имела  любезность  меня  возбудить...  Так  не  будет
ли  фрейлейн  добра...—  И  с  этими  словами  бросил  ее  на  кровать.
Тыльной  стороной  руки  отер  лоб.—  Дерьмо!  Кусок  дерьма!..
 Зигрид,  приподнявшись  с  кушетки,  обвила  Хольта  руками,  но  он
еще  раз  оторвался  от  нее  и,  когда  хмельная  волна  вновь  накрыла  его,
схватил  пустую  бутылку  и  швырнул  в  ночник;  г.рохот,  звон  разбито¬
го  стекла,  и  комната  погрузилась  в  темноту.
 Двое  суток  Хольт  никак  не  мог  избавиться  от  тоски  и  мути  в  голо¬
ве  и  желудке.  Он  пытался  читать,  но  тут  же  его  одолевало  раздумье.
Он  вышел  из  дому  и,  вдыхая  чистый  морозный  воздух,  побрел  через
Харбургские  холмы;  к  вечеру  он  уже  шагал  по  болоту  Машен  с  его
курганами,  и  ему  стало  полегче.  На  курганах  лежал  глубокий  снег.
 509

Сцену  в  комнате  для  свиданий  Хольт  помнил  смутно,  за  ночь
он  успел  напиться  до  бесчувствия.  .Как  ни  тягостно  все  это  было,
он  не  занимался  самобичеванием,  а  трезво,  не  оправдываясь,  про¬
бовал  разобраться  в  себе.  Не  злился  он  и  на  Хеннинга  —  ведь
проще  всего  свалить  вину  на  другого.  Вправе  ли  он  упрекать  Хен¬
нинга,  когда  сам  ничуть  его  не  лучше?  Да  он  все  время  старался  от
него  не  отстать.  Угнетало  не  то,  что  он  напился,  развратничал,—
это  Хольта  не  слишком  трогало.  Угнетало  сознание,  что  его  опять  не¬
сет  по  течению.  Мехтильда  или  Зигрид,  танцевальный  зал  Неймана
или  гамбургские  кабачки  —  все  одно  и  то  же.  Не  обманывай  себя,
говорил  Хольт,  ты  катишься  под  гору.  Где  они,  твои  благие  наме¬
рения?
 На  обратном  пути  в  Виденталь  он  не  обращал  внимания  ни  на
пламенеющий  закат,  ни  на  своеобразную  красоту  заболоченной
равнины.  Он  шел,  понурив  голову,  руки  в  карманах,  и  только  снег
поскрипывал  у  него  под  ногами.  Издалека  все  яснее  и  четче  выри¬
совывался  перед  ним  путь,  на  котором  он  там,  у  отца,  сам  не  зная
почему,  потерпел  крушение.  Пытался  он  окинуть  взглядом  и  другой
путь,  путь,  по  которому  ему  предстояло  идти  здесь  и  в  который  он,
собственно,  никогда  по-настоящему  не  верил.
 Там  потерпел  крушение,  здесь  его  несет,  как‘щепку.  Может,
он  попал  на  ошибочный  путь,  может,  опять  заплутался?  Тогда  надо
понять  ошибку.  И  он  решил:  на  этот  раз  он  избежит  ее  вовремя,  пока
не  поздно,  на  этот  раз  не  впадет  в  отчаяние  и  тупую  покорность.
Разве  не  лежит  у  него  в  кармане  письмо  Уты?  «Приезжай  сю¬
да,  сейчас  или  позже,  на  короткое  время  или  надолго,  как  захо¬
чешь...»  Сейчас  или  позже,  подумал  Хольт,  но  только  не  слишком
поздно,  а  тогда  уже  лучше  немедля!  «Я  живу  одна,  решила  дер¬
жаться  подальше  от  Л1рдей...»  Хольт  вспомнил  Блома.  Держаться
подальше  от  людей,  подумал  он  снова,  нет,  его  не  устраивало  сми¬
ренное  существование  в  страхе  божьем,  как  наставляла  его  сестра
Мария,  его  куда  больше  притягивала  мысль  уйти  от  людей  и  жить
своей  жизнью,  похоронив  честолюбивые  мечты  и  всякое  тщеславие.
Разве  не  потерпел  он  крушение  именно  с  людьми,  со  Шнайдерайтом,
с  Гундель,  разве  не  наталкивался  постоянно  на  отчужденность  и
враждебность?  Уйти  от  людей  не  значит  ли  уйти  и  от  судьбы?
Жизнь  вдали  от  людей  представлялась  ему  гармоничной  и  послушной
всем  его  желаниям.
 Он  прибавил  шагу,  он  уже  почти  решил.  Лесная  сторожка  у  озе¬
ра,  это  должно  быть  в  каком-нибудь  уединенном  месте  в  горах,
вдали  от  города.  Хольт  рисовал  себе  идиллическую  картину.  И  только
возле  дома,  сбивая  в  саду  снег  с  бащмаков,  он  вернулся  к  действи¬
тельности.  В  холле  Бригитта  приняла  у  него  пальто.  Заглянув  в
кухню,  Хольт  увидел,  что  там  хлопочет  какая-то  пожилая  женщина.
 —  Ваша  тетушка,—  пояснила  Бригитта,—  попросила  у  госпо¬
дина  коммерции  советника  на  несколько  дней  кухарку.
 —  Да  что  вы  говорите?  —  воскликнул  Хольт.—  Моей  тетушке
требуется  кухарка,  чтобы  варить  картошку  в  мундире!
 —  Коммерции  советник  Реннбах  навез  всяких  продуктов,  птицу
и  много  американских  консервов.
 510

—  Дядюшка,  никак,  спекулирует!  —  заметил  Хольт.—  И  чего  ра¬
ди  все  это?
 —  Ваша  матушка  велела  передать,  что  ждет  вас  в  гостиной,—
громко  сказала  Бригитта.
 Фрау  Хольт  сидела  на  диване  между  своими  пуделями.  На  столи¬
ке  перед  ней  лежала  сегодняшняя  почта.
 —  Присядь,  пожалуйста,—  сказала  она.—  Мне  надо  с  тобой  по¬
говорить.  Сигарету?  Пожалуйста.
 .  Холодная  официальность  матери  всегда  бесила  Хольта;  он  взял
сигарету  и  кое-как  подавил  раздражение.  В  ручках  у  фрау  Хольт
было  письмо.
 —  Пишет  твой  отец.  Он  беспокоится.  Разве  ты  ему  не  сказал,
что  едешь  ко  мне?
 —  Можно  мне  прочесть  письмо?  —  попросил  Хольт  и,  чиркнув
спичкой,  закурил.
 Фрау  Хольт  уже  засовывала  листок  в  конверт.
 —  То,  что  пишет  твой  отец,  не  представляет  для  тебя  интереса,—
сказала  она  и  взяла  со  стола  другое  письмо.
 Хольт  откинулся  на  спинку  кресла.
 —  На  этой  неделе  мы  ждем  гостей,—  продолжала  фрау  Хольт.—
Из  Бремена  приедет  Карл  Реннбах.  Он  собирается  по  делам  в  Рурс¬
кую  область  и  дальше  в  Людвигсхафен  и  Мангейм.  Он  остановится
у  нас,  чтобы  встретиться  тут  с  советником  юстиции  доктором  Дёрром.
 Хольт  задумался.  Он  держал  сигарету  в  зубах,  и  дым  ел  ему
глаза.  Щурясь,  ой  мысленно  представлял  себе  на  карте  Людвигсха¬
фен.  Далеко  ли  оттуда  до  Щварцвальда?
 —  Надеюсь,  ты  понимаешь,—  продолжала  фрау  Хольт,—  что
значит  для  тебя  его  приезд?
 —  А  что?  —  спросил  Хольт.—  Что  может  он  значить?
 —  Мокка,  перестань!  —  прикрикнула  фрау  Хольт  и  согнала  с  ди¬
вана  одну  из  собак,  которая,  подняв  морду,  порывалась  обнюхать
ей  лицо.—  Если  ты  произведешь  благоприятное  впечатление  на  Кар¬
ла  Реннбаха,  он,может  быть,  в  будущем  что-нибудь  для  тебя  сделает.
 —  Вот  как!  —  протянул  Хольт.
 Он  встал,  но  мать  движением  руки  усадила  его  на  место.
 —  Несколько  слов  о  докторе  Дёрре,—  сказала  она  еще  бесстраст¬
нее,  чем  обычно,  но  Хольт  почувствовал  за  этим  спокойствием,  за
этой  всегдашней  выдержкой,  необычную  взволнованность:—  Я  знаю
советника  юстиции  Дёрра  уже  более  двадцати  лет.  В  Веймарской
республике  он  занимал  пост  председателя  окружного  суда.  В  три¬
дцать  третьем  году  из-за  принадлежности  к  партии  Центра  ему
пришлось  оставить  службу  в  суде  и  перейти  в  промышленность.
Он  потерял  жену  и  обеих  дочерей  во  время  одного  из  больших
воздушных  налетов.  Сейчас  это  человек  чрезвычайно  влиятельный,
он  пользуется  доверием  и  военной  администрации,  и  немецких  вла¬
стей;  в  частности,  он  вошел  в  созданный  здесь  на  днях  Зональный  со¬
вет,  который  впредь  будет  консультировать  английскую  военную  ад¬
министрацию.  Вероятно,  по  этой  причине  Карл  и  хочет  с  ним  посовето¬
ваться.—  Фрау  Хольт  выдержала  многозначительную  паузу.—  Ты
знаешь,—  веско  проговорила  она  и  подняла  правую  руку,  требуя  осо¬
 511

бого  внимания  к  своим  словам,—  что  я  считаюсь  с  твоим  характером,
терплю  твой  подчас  заносчивый  тон  и  забвение  правил  приличия,  что,
впрочем,  свойственно  всей  современной  молодежи.  Но  я  желаю,  чтобы
с  господином  Дёрром,  а  также  с  дядей  Карлом  ты  был  исключительно
учтив,  почтителен,  скромен,  и  уверена,  что  ты  посчитаешься  с  желани¬
ем  своей  матери.—  Опустив  руку,  она  погрузила  ее  в  коричневую
шерсть  свернувшегося  на  диване  пуделя.—  Ну,  и  довольно  об  этом.  А
теперь,—  продолжала  она  дружелюбно,—  расскажи  мне  о  твоем  ку¬
теже  с  Хеннингом.
 —  Лучше  не  надо!  —  сказал  Хольт.  Он  усмехнулся.—  Наше  заб¬
вение  правил  приличия  зашло,  пожалуй,  слишком  далёко.  К  тому
же  это  были  девушки,  стоящие  много  ниже  нас  по  своему  обществен¬
ному  положению,  а,  как  ты  понимаешь,  мама,  такие  вещи  принято
скрывать!
 Фрау  Хольт  не  только  не  была  шокирована,  но  даже  одобри¬
тельно  кивнула.  Хольт  поднялся.
 —  А  в  отношении  дяди  Карла  и  председателя  окружного  суда,
советника  юстиции  доктора  Дёрра,—  сказал  он,  бессознательно  пе¬
ренимая  официальный  тон  матери,—  можешь  быть  уверена,  что  я
не  посрамлю  полученного  в  детстве  превосходного  воспитания,—
и  снова  усмехнулся,  то  ли  язвительно,  то  ли  злобно,  он  и  сам  не
знал,  что  в  нем  перевешивало.
 В  сумрачной  столовой  сверкал  празднично  накрытый  стол,  устав¬
ленный  вдвое  больше,  против  обычного,  хрусталем  и  фарфором.
Карл  Реннбах  и  доктор  Дёрр  с  другими  господами  несколько  часов
совещались  за  закрытыми  дверьми.  Сейчас  длинная  вереница  машин
перед  виллой  поредела.  А  в  пять  часов  в  узком  семейном  кругу
сели  обедать.  Во  главе  стола  восседала  тетя  Марианна  в  своей  триж¬
ды  обернутой  вокруг  шеи  серебряной  цепочке,  справа  от  нее,  подле
фрау  Хольт,  поместился  доктор  Дёрр.  Хольт  сидел  против  матери,
слева  от  коммерции  советника,  а  другой  конец  стола  занял  Карл
Реннбах.  Среди  графинов  и  бутылок  горел  канделябр  с  семью  све¬
чами.  Мужчины  были  в  черных  костюмах,  тетя  Марианна  в  темно¬
сером  бархате,  и  лишь  фрау  Хольт  нарядилась  в  светлое:  на  ней
было  строгое  и  вместе  парадное  платье  из  кремового  —  а  при  свете
свечей  почти  белого  —  шелка-сырца  в  узелочках,  без  рукавов  и  с
высоким  воротом.
 Карлу  Реннбаху,  легендарному  бременскому  дядюшке,  еще  с
детства  известному  Хольту  понаслышке,  а  сегодня  впервые  увиден¬
ному  воочию,  было,  должно  быть,  лет  шестьдесят  пять.  Он  нисколько
не  походил  на  своих  сводных  сестер  и  брата.  Это  был  маленький,
скрюченный  человек  с  согнутой,  почти  горбатой  спиной  и  впалой
грудью;  на  чересчур  короткой  шее  сидела  большая  узкая  голова
с  зачесанными  назад  прядями  длинных,  совсем  белых  волос,  до¬
ходивших  ему  до  самого  воротничка.  Из-под  высокого  и  очень  кру¬
того  лба  выглядывали  глубоко  сидящие  косые  глазки.  Лицо  с  тяже¬
лым  подбородком  было  все  иссечено  мелкими  морщинками.  Ел  ,<эн
молча,  с  отменным  аппетитом,  уплетая  фаршированную  утиную  груд¬
 512

ку,  и  жир  стекал  ему  на  подбородок.  Груши  из  компота  он  поддевал
вилкой,  а  компотной  ложкой  заправлял  в  рот  подливку  и  горы
тушеной  капусты.  Время  от  времени  он  откладывал  нож  и  вилку,
брал  салфетку  и  старательно  вытирал  рот,  подбородок,  а  заодно
лоб  и  затылок.  Потом  снова  принимался  жевать.  Согнутым  указа¬
тельным  пальцем  поманив  Бригитту,  накладывал  себе  на  тарелку  все
новые  и  новые  куски  жаркого  и  опять  углублялся  в  еду.  За  весь
обед  дядюшка  не  проронил  ни  слова.  Сидевший  наискосок  Хольт
остерегался  с  ним  заговаривать;  он  твердо  решил  завоевать  располо¬
жение  этого  могущественного  человека.
 Общего  застольного  разговора  не  получилось.  Коммерции  совет¬
ник  бодро  что-то  толковал  тете  Марианне.  Второй  гость,  доктор
Дёрр,  советник  юстиции  и  бывший  председатель  окружного  суда,
прямой  и  внушительный,  сидел  возле  фрау  Хольт.  Это  был  видный
пятидесятилетний  мужчина  в  роговых  очках,  с  густыми  темными
волосами,  чуть  тронутыми  на  висках  сединой.  У  него  были  правиль¬
ные  черты  лица,  только  нос  чуть  велик  и  широковат;  левую  щеку
пересекал  шрам,  след  дуэли.  Его  изогнутые  губы  неизменно  улы¬
бались;  голос,  даже  когда  он  говорил  тихо,  был  низкий  и  полно¬
звучный.  Он  занимался  исключительно  фрау  Хольт.
 —  Милая,  дорогая  сударыня,—  повторял  он  то  и  дело,—  кто  же
в  эти  тяжелые  времена  станет...  Нет,  моя  милая,  дорогая  сударыня,
мы  ведь  все  надеемся  на  лучшее...
 Фрау  Хольт  сидела  подле  него,  чуть  наклонив  набок,  в  его  сторо¬
ну,  холеную,  безупречно  красивую  голову.  Лицо  ее  рдело  нежным
румянцем,  искусно  выражая  девичье  смущение,  и  чаще,  чем  обычно,
она  пускала  в  ход  улыбку,  а  раз  даже,  задорно  вскинув  голову,  зали¬
лась  негромким  бисерным  смехом.
 —  Милая,  высокочтимая  моя  сударыня,—  произнес  доктор  Дёрр,
держа  в  руках  бокал  и  поворачивая  верхнюю  часть  туловища  к  фрау
Хольт,—  все  мы  хотим  наконец  жить  в  мире  и  трудиться,  так  разре¬
шите  поднять  тост  за  многие,  многие  годы  счастливой  и  безоблачной
жизни.
 Бокалы  зазвенели,  фрау  Хольт  медленно  опустила  ресницы  и  при¬
губила  вино.  Доктор  Дёрр,  держа  бокал  на  уровне  подбородка,
описал  корпусом  полукруг,  глядя  каждому  в  глаза,  затем,  улыбаясь,
наклонил  голову  в  сторону  Хольта.
 —  Мой  дорогой  юный  друг,—  произнес  он,—  разрешите  вы¬
пить  за  вашу  молодость,  в  вашем  лице  мы  приветствуем  будущее
нашей  страны!
 Хольт  взял  свой  бокал,  встал  и,  обойдя  стол,  поклонился  и
чокнулся  с  доктором  Дёрром.  Все  выпили,  один  только  Карл  Рен¬
нбах,  не  обращая  ни  на  кого  внимания,  продолжал  есть.
 Кофе  пили  в  гостиной;  тетя  Марианна  первой  встала  из-за  стола,
показывая,  что  обед  окончен.  Дамы  уселись  на  диване,  мужчины  —
в  креслах  вокруг  низенького  столика.  Хольт  поместился  на  пуфе
между  двумя  дядями,  скромно  отодвинувшись  чуточку  назад.  Зато
Карл  Реннбах  развалялся  в  кресле  всем  коротеньким  туловищем
и  вытянул  ноги.
 —  Проклятый  ^радикулит!  —  простонал  он.
 33  Д.  Нолль
 513

Согнутым  указательным  пальцем  он  поманил  к  себе  Хольта.  Хольт
послушно  пододвинул  свой  пуф.  Карл  Реннбах  вынул  из  кармана
кожаный  футляр,  достал  себе  сигару,  повернул  узкую  голову  к
Хольту:
 —  Ну?  —  и  протянул  портсигар.
 —  Нет,1  нет,  спасибо!  —г  сказал  Хольт.—  Очень  вам  благодарен,
но  я  предпочитаю  сигарету.
 —  Понимаю!  —  сказал  Карл  Реннбах.  Он  растянул  гласную  и
к  тому  же  отделил  ее,  произнося  «па-а-нимаю»!  Голос  звучал  глу¬
хо,  почти  хрипло.  Он  откусил  кончик  сигары  и  выплюнул  на  ковер.
Хольт  поспешил  поднести  ему  зажженную  спичку.
 Бригитта  с  подносом  в  руках  обносила  всех  коньяком.  Карл
Реннбах  отрицательно  мотнул  головой.  Он  лежал  с  сигарой  в  зубах
в  кресле  и  держал  перед  впалой  грудью  чашечку  кофе.  Кинув  взгляд
своих  косых  глаз  на  Хольта,  он  назвал  его  «племянничком».
 —  Скажи-ка,  племянничек,  как  там  все  на  самом  деле  выг¬
лядит?
 Хольт  пододвинулся  еще  ближе  к  дяде.  Он  говорил  вполголоса;
комнату  наполняли  оживленная  скороговорка  коммерции  советника
и  звучный  голос  доктора  Дёрра.
 —  Как  там  выглядит?  На  первый  взгляд  примерно  так  же,  как
здесь.  Но  что  касается  видов  на  будущее,  то  картина  безрадостная.
Ожидается  волна  конфискаций,  начали  пока  с  концерна  Флика.
Не  говоря  уже  о  моральной  стороне  дела,  о  грубом  ущемлении  прав
собственности,  с  экономической  точки  зрения  это  похоже  на  призна¬
ние  полной  своей  беспомощности,  и  если  в  самом  деле  не  будет
создано  центральное  управление,  то  при  восстановлении  экономики
они  столкнутся  с  непреодолимыми  трудностями.  Да  и  земельная  ре¬
форма  кажется  мне  поспешной  и  сомнительной  мерой.
 Карл  Реннбах  кивнул.
 —  Па-а-нимаю!  —  сказал  он.—  И  эта  политика  встречаем  там
поддержку?
 —  Земельная  реформа  —  определенно,—  ответил  Хольт.—  Зе¬
мельный  голод  всегда  был  велик.  На  фронте  я  знал  одного  фельд¬
фебеля,  он  действительно  дрался  для  того,  чтобы  обзавестись  соб¬
ственным  хозяйством,  и  под  конец  считал,  что  его  здорово  надули.
 Таких  очень  много.  А  будет  ли  вообще  популярна  конфискация  —
покажет  время.  Я  лично  считаю  это  вполне  возможным,  к  тому  же
предстоит  референдум.  Я  знаком,  например,  с  одним  мебельным  фа¬
брикантом,  он,  видимо,  сохранит  свое  предприятие,  так  он  рад-
радешенек,  что  благодаря  конфискациям  избавится  от  конкурентов.
 Карл  Реннбах  засмеялся  хриплым,  натужным  смехом,  похожим
на  приступ  кашля.
 —  Представь  же  себе,  как  я  был  поражен,—  продолжал  Хольт,—
когда  услышал,  едва  приехав  сюда,  что  союзники  конфискуют
все  имущество  «ИГ  Фарбениндустри»!  Неужто  пример  русских  на¬
ходит  последователей?  Не  понимаю.
 И  снова  Карл  Реннбах  засмеялся  и,  явно  забавляясь,  скосил
глаза  на  Хольта.
 —  Ты  этого  не  па-а-нимаешь,—  сказал  он.—  Этого  не  па-а-ни-
 514

мают  и  сами  союзники.  Но  ведь  в  Потсдаме  они  порешили  на  чем-то,
что  именуется  демократизацией  германской  экономики.  А  кто  в
Нюрнберге  пытается  нарушение  международных  договоров  инкри¬
минировать  нам  как  заговор,  тот  не  может  так  быстро  отречься
от  своей  подписи,  хоть  и  кусает  себе  локти.—  Допив  наконец  кофе,
он  отставил  чашку  и  снова  улегся  в  кресло.—  А  теперь,  племянничек,
скажи,  как  тебе  здесь  нравится?  —  спросил  он.
 —  Благодарю,  очень  нравится,—  ответил  Хольт.—  Я  наконец  до¬
ма,  ведь  на  военной  службе  тебя  окружает  всякий  сброд.  Живется
здесь  неплохо,  а  когда  подумаешь,  какие  громадные  возможности
кроются  в  самой  нашей  катастрофе,  как  ни  парадоксально  это  зву¬
чит,  настраиваешься  на  оптимистический  лад.
 —  Возможности?  —  переспросил  Карл  Реннбах.—  Как  это  па-а-
нимать?
 —  Видите  ли,  в  предвоенной  Германии  все  закоснело.  Все  мало-
мальски  путные  бумаги  были  давно  прибраны  к  рукам.  А  в  ближай¬
шие  годы,  по  моему  глубокому  убеждению,  все  придет  в  движение,
нам  предстоит  как  бы  новая  пора  грюндерства,  и  кто  сейчас  не  зевает,
кто  сохранил  веру,  что  мы  вновь  встанем  на  ноги,  тот  может  в  один
прекрасный  день  полезть  в  гору,  и  даже  очень  высоко!
 Карл  Реннбах  ничего  не  ответил.  Несколько  мгновений  он  ле¬
жал  неподвижно  в  кресле.  Потом  встал,  взял  со  стола  две  рюмки  с
коньяком,  снова  уселся  и  подал  одну  Хольту.  И  опять  он  засмеялся
своим  кашляющим  смехом.  Разговор  вокруг  смолк.
 —  Теа,—  хриплым  голосом  сказал  Карл  Реннбах,  приподняв¬
шись  в  кресле  и  слегка  наклоняясь  к  своей  красивой  сводной  сестре,
так  что  сутулая  его  спина  стала  совсем  горбатой.—  Твой  Вернер...
он,  видать,  шустрый  мальчик!
 И  он  поднял  рюмку  за  Хольта,  уставившись  на  него  одним  глазом,
тогда  как  другой,  косой,  глядел  куда-то  вбок,  и  Хольт,  улыбаясь,
чокнулся  с  дядюшкой.  Карл  Реннбах,  вновь  утонув  в  кресле,  снисхо¬
дительно  наклонил  голову  к  Хольту,  при  этом  белые  пряди  волос
соскользнули  ему  за  уши.
 —  А  насчет  твоей  поры  грюндерства,—•  сказал  он,—  с  этим  еще
придется  подождать,  сперва  надо  суметь  сохранить  то  немногое,  что
осталось.  Но  твой  оптимизм,  племянничек,  меня  порадовал,  так  что
если  у  тебя  есть  какое-нибудь  особенное  желание,  говори.
 Хольт  повел  головой  из  стороны  в  сторону,  пряча  торжество  за
маской  благовоспитанности.  Все  ждали,  чего  же  он  попросит.
 —  Желание?  —  сказал  он.—  Захвати  меня  завтра  с  собой  в
Людвигсхафен,  это  было  бы  для  меня  большим  подарком.
 —  Конечно,  захвачу,  па-а-нятно,—  тотчас  согласился  Карл  Рен¬
нбах.
 Хольт  вежливо  поблагодарил.  Он  видел,  как  мать  благосклонно
ему  кивнула.  Лицо  Хольта  было  бесстрастно,  улыбка  безупречна,  но
в  душе  он  издевался.

5
 Людвигсхафен  был  сильно-разрушен.  В  одной  из  немногих  уце¬
левших  гостиниц  Карлу  Реннбаху  и  Хольту  пришлось  удовольство¬
ваться  одним  номером  на  двоих.  Педерсен,  дядюшкин  шофер,  пере¬
тащил  наверх  их  чемоданы.
 Карл  Реннбах  сидел,  кряхтя,  на  кровати  в  длинных  бумазейных
кальсонах  и  жилете  из  кошачьего  меха,  накинутом  поверх  трико¬
тажной  сорочки,  и  держал  ноги  в  тазу  с  горячей  водой.  Хольт  достал
ему  из  чемодана  носки,  чистую  рубашку  и  сам  тоже  переоделся.
 Они  поужинали  в  ресторане  гостиницы.  А  затем  Карл  Реннбах
пригласил  племянника  на  стакан  грога  там  же  в  баре.
 Хольт  устал.  Они  пробыли  два  дня  в  Дортмунде  и  два  в  Дюс¬
сельдорфе,  а  сегодня  отмахали  в  машине  не  одну  сотню  километров.
Отсюда  уже  не  так  далеко  до  Шварцвальда  и,  будь  что  будет,  завтра
он  отправится  в  путь!  Да,  он  уйдет,  хотя  перспектива  опять  пуститься
в  странствия  ему  вовсе  не  улыбалась.  В  окне  машины  мелькали  без¬
радостные  картины:  всюду  на  дорогах  возвращающиеся  солдаты,
переселенцы;  разрушенные  города  и  селения;  хаос  первой  послевоен¬
ной  зимы...  Хольту  страшно  было  вновь  окунуться  в  этот  поток,  его
пугали  нетопленые  вагоны  и  залы  ожидания,  заметенные  снегом  про¬
селки...
 Горячий  грог  придал  ему.  храбрости.  Он  повернулся  к  дяде.
 —  Сколько  ты  здесь  пробудешь?
 Карл  Реннбах,  обмякший,  лежал  в  кресле,  узкая  голова  вдав¬
лена  в  плечи,  подбородок  уткнулся  во  впалую  грудь.
 —  С  неделю  уж  наверняка,—  ответил  он.
 Хольт  предпочел  бы  не  быть  невежей  и  не  удирать  тайком  от  дя¬
дюшки.,  Он  рассказал,  что  у  него  в  Карлсруэ  знакомые,  он  хотел
бы  воспользоваться  случаем  и  навестить  их.
 —  Ну  конечно,—  тотчас  согласился  Карл  Реннбах.—  Педерсен
тебя  отвезет.
 Карл  Реннбах  достал  сигару,  откусил  кончик  и  сплюнул  крошки
табака  под  стол.  Он  курил  и  разглядывал  посетителей.  Большинство
были  иностранцы,  почти  все  в  штатском,  но  попадались  и  офицеры
в  мундирах  войск  оккупирующей  державы.  После  второго  стакана
грога  Карл  Реннбах  выпрямился,  вернее  говоря,  сутулая  спина  его
горбом  поднялась  над  креслом,  а  длинные  пряди  белых  волос  сос¬
кользнули  за  уши.  По  вечерам  он  всегда  становился  общительным.
 —  А  здесь  в  са-а-мом  деле  приятно  посидеть,—  сказал  он,—
верно,  племянничек?
 Яркое  освещение,  тепло  и  уют  бара  не  могли  заслонить  тяжелые
картины,  которые  Хольт  видел  в  пути,  слишком  они  были  еще  свежи
у  него  в  памяти.  Он  опорожнил  второй  стакан  грога.  Учтиво  кивнул.
 —  О  да,  здесь  действительно  очень  приятно.
 Не  быть  невежей?  А  почему  бы  и  нет?  Сколько  уже  дней  он  носит
маску;  его  с  души  воротит  от  всей  этой  благовоспитанности  и  лице¬
мерия.  Дядя  прав,  здесь  в  са-а-мом  деле  приятно  посидеть,  что  верно,
то  верно.
 —  Мне  жаль  бездомных  бедняков  на  дорогах!  —  сказал  он.
 516

Дядя  попыхивал  сигарой,  дядя  —  старая  лиса,  по  лицу  дяди  ни¬
когда  не  видно,  что  он  думает.  И  Хольт,  ища  ссоры,  бросил:
 —  Опять  маленькому  человеку*  приходится  за  все  расплачи¬
ваться!
 Пусть  дядя  глаза  вылупит  на  племянничка,  пусть  побесится!
 Но  дядя,  явно  потешаясь,  только  покосился  на  Хольта  и  сказал:
 —  Больше,  племянничек,  грога  не  получишь,  ты  уже  слезу  пустил!
 Хольт  молчал  и  бесился.
 Карл  Реннбах  потребовал  счет.  Велел  принести  в  йомер  гра¬
финчик  коньяку,  поставил  его  себе  на  тумбочку  и  продолжал  курить
сигару,  лежа  в  постели.  В  ядовито-зеленой  пижаме,  от  которой  лицо
его  казалось  землисто-серым  и  больным,  он  лежал  на  спине,  натянув
стеганое  одеяло  до  самого  подбородка,  и  читал.  Читал  он  «Истори¬
ческий  труд  Геродота  Галикарнасского».
 В  баре  Хольт  действовал  слишком  грубо,  так  просто  не  выманишь
лису  из  норы.
 —  Ты  ездишь  в  Дортмунд,  в  Дюссельдорф,  в  Людвигсхафен,—
сказал  он  как  бы  между  прочим.—  О  чем  это  ты  всюду  ведешь  перего¬
воры?
 Дядя  не  ответил,  он  читал.  Немного  погодя  он  приподнялся,
проглотил  рюмку  коньяку  и  продолжая  читать.
 Хольт  лег  в  постель,  заложил  руки  за  голову  и  как  можно  учтивее
спросил:
 —  А  союзники  не  в  претензии  на  тебя  за  то,  что  ты  строил  под¬
водные  лодки  для  нацистов?
 Карл  Реннбах  выставил  руку  с  сигарой  из  кровати,  стряхнул  пепел
на  ковер  и  сказал:
 —  Конечно,  среди  союзников  есть  люди,  которые  мыслят  уж  очень
возвышенно.
 —  А  ты  не  мыслишь  возвышенно?
 Карл  Реннбах  опять  углубился  в  своего  Геродота,  помуслил
палец  о  нижнюю  губу,  перевернул  страницу  и  сказал:
 —  Я  мыслю  больше  практически.
 Хольт  сел  в  постели,  закурил  сигарету  и  спросил:
 —  А  что  победит,  возвышенный  образ  или  практический?
 —  Не  знаю,—  ответил  Карл  Реннбах.  Он  закрыл  наконец  книгу,
но  пальцем  заложил  страницу.—  Не  кури  в  постели,  племянничек.
Курить  в  постели  —  дурная  привычка!
 Хольт  погасил  сигарету.  Карл  Реннбах  усиленно  попыхивал
сигарой  и,  довольный  послушанием  племянника,  сказал:
 —  Надеюсь,  у  западных  держав  перевесит  реалистический  образ
мыслей.
 —  Ты  считаешь,  что  они  откажутся  от  своей  примитивной  поли¬
тики  реванша  и  экономического  ослабления  Германии?  Что  ж...
глава  этогол  как  его...  американского  отдела  по  декартелизации
как  будто  уже  подал  в  отставку.
 Карл  Реннбах  покосился  на  Хольта  и  снова  открыл  своего  Ге¬
родота:
 —  Не  знаю,  племянничек,—  сказал  он.—  Я  не  политик.
 —  А  кто  же?  —  спросил  Хольт.
 517

—  Предприниматель.
 Хольт,  заложив  руки  под  голову,  разглядывал  лепной  карниз.
 —  Я  рад  бы  до  конца  дней  своих  не  слышать  о  политике,—  ска¬
зал  он.—  Но  бывает  и  так,  что  от  нее  никуда  не  уйдешь.
 Карл  Реннбах  покачал  головой  так  энергично,  что  белые  пряди
волос  соскользнули  ему  за  уши.  Поглядел  в  книгу:
 —  Страна,  где  у  подножия  высоких  гор  живут  люди,  которые
все,  и  мужчины  и  женщины,  рождаются  лысыми...  Скажи-ка,  пле¬
мянничек,  какой  же  это  народ  тут  подразумевается?
 —  Лысые...—  недоумевая,  повторил  Хольт.—  Это  что,  у  Геродота
написано?
 Карл  Реннбах  помуслил  палец  о  нижнюю  губу  и,  перевертывая
страницу,  спросил:
 —  Почему  от  политики  никуда  не  уйдешь?
 —  Жизнь  навязывает,—  отвечал  Хольт.—  Многое  видишь.  Поне¬
воле  задаешь  себе  вопросы.  Ты  вот  в  баре  сказал,  я  пустил  слезу,
потому  что  вспомнил  о  бездомных  бедняках  на  дорогах.  Это  не
сентиментальность!  Если  на  то  пошло,  я  точно  так  же  сам  однажды
валялся  на  дороге,  не  зная,  где  голову  преклонить.  А  только  что  в
баре  я  наткнулся  на  контраст.
 Карл  Реннбах  положил  книжку  на  тумбочку  и  лег  на  бок.
 —  Проклятый  радикулит!  —  простонал  он  и  скосил  глаза  на
Хольта.—  Так  ты,  говоришь,  на-а-ткнулся,—  сказал  он.—  На  какой
же  это  контраст?
 —  У  тети  Марианны  на  вилле  или  в  шикарном  баре  гостиницы  —
это  один  мир.  Но  есть  и  другой.—  Хольт  замолчал,  разговор  пока¬
зался  ему  бессмысленным;  об  этом  надо  говорить  не  с  хитрой  ли¬
сой,  а  с  Утой.
 —  По-твоему,  значит,  существует  еще  какой-то  мир!  —  явно  за¬
бавляясь,  установил  дядюшка.—  Ты  наивен,  племянничек.  В  этом
нашем  единственном  мире  богатства  распределены  неравномерно,
видно,  ты  это  имел  в  виду.  Один  живет  в  вилле,  другой  в  подвале,
и  тут  не  философствовать  надо,  а  радоваться,  что  тебе  достался
не  подвал.
 —  Значит,  прикажешь  забыть  о  несправедливости?  —  вызываю¬
ще  спросил  Хольт.
 Но  Карл  Реннбах  пропустил  мимо  ущей  его  запальчивый  тон;
он,  кряхтя,  приподнялся,  нагнулся  к  тумбочке,  опорожнил  рюмку
коньяку  и  достал  новую  сигару.  И,  сидя  в  постели  в  своей  ядовито¬
зеленой  пижаме,  горбатый,  со  свисающими  белыми  прядями,  он,
зажав  в  зубах  тлеющую  сигару,  стал  убеждать  Хольта;  должно
быть,  коньяк  заставил  его  забыть  обычную  сдержанность.
 —  Справедливость,  племянничек!  Это  все  сказки.  Погляди  на
меня,  разве  я  похож  на  апостола  справедливости?  Я  судостроитель
и  банкир,  я  капиталист  и  строю  корабли,  а  не  царство  справедливос¬
ти  на  земле.—  Увидя,  как  Хольт  опешил,  он  рассмеялся  своим
кашляющим  смехом.—  Что  же  мне,  племянничек...  глядеть  на  мир,
как  богомолка  какая?  Я  смотрю  реально:  мы  живем  в  век  капита¬
лизма,  и  мы  считаем  век  этот  хорошим,  потому  что  нам  обоим  доста¬
лось  в  нем  сносное  местечко.
 518

—  А...  а  если  бы  тебе  достался  подвал?  —  спросил  Хольт.
 —  Тогда,—  ответил  Карл  Реннбах,—  тогда  б  я,  вероятно,  забла¬
говременно  стал  коммунистом.  Но  поскольку  случаю  угодно  было
пронести  меня  мимо  подвала  и  раз  уж  мне  достался  сносный  кус
общественного  богатства,  то  я  враг  коммунизма  н  не  желаю  ничего
слышать  о  равномерном  распределении  собственности.  Справедли¬
вость  —  штука  немудрая,  племянничек!  Справедливость  коммунис¬
тов  —  это  борьба  против  нашей  собственности,  а  наша  справедли¬
вость  —  это  борьба  с  коммунистами.
 —  Так,  значит,  справедливо,  что  Гитлер  расправлялся  с  ком¬
мунистами?
 —  Оставим  справедливость  в  стороне.  Как  оказалось,  это  было
ошибкой.  Я,  во  всяком  случае,  в  будущем  не  стал  бы  прибегать  к
насилию.
 —  А  к  чему  бы  ты  прибег?  —  спросил  Хольт.
 —  Давал  бы  им  жрать  вволю,  чтобы  из  них  вся  революционность
выветрилась,—  сказал  Карл  Реннбах.—  Эрнст  Аббе  был  великий  че¬
ловек,  племянничек!  Рабочий  с  собственным  домиком  не  станет  ду¬
мать  о  революции,  па-а-нимаешь?
 Он  отложил  сигару  и  потянулся  к  тумбочке.  Комната  погрузи¬
лась  в  темноту.
 Хольт  размышлял,  но  это  скоро  его  утомило,  и  он  отмахнулся
от  мыслей.  Завтра  он  отправится  в  путь,  отправится  в  неизвестное.
Завтра  он  будет  у  подножия  высоких  гор...  У  подножия  высоких
гор...  В  комнате  стояла  такая  тишина,  что  Хольт  ясно  слышал,  как
тикают  дядюшкины  часы  на  тумбочке.
 —  Это  над  ним  наверняка  подшутил  какой-нибудь  остряк!  —
вдруг  сказал  он.
 —  Над  кем?  —  спросил  дядюшка  сквозь  сон.
 —  Да  над  Геродотом,—  ответил  Хольт.—  Дети  же-везде  рожда¬
ются  без  волос!  Разве  не  так?..  Вот  видишь!
 По  дороге  в  Карлсруэ  лопнула  шина,  и  Педерсен,  доставив  туда
Хольта  с  большим  запозданием,  тотчас  поехал  обратно  в  Людвигс-
хафен.  Морозило.  У  Хольта  был  в  руках  легонький  саквояжик,
одолженный  ему  дядей.  На  вокзале  перед  кассой  выстроилась  длин¬
ная  очередь;  Хольт  решил  купить  билет  позже,  поезд  на  Фрей-
бург  отправлялся  лишь  около  полуночи.  Зал  ожидания  был  нетоплен
и  битком  набит  транзитниками:  бывшими  пленными,  переселенцами,
всяким  бездомным  людом,  таскавшим  все  свое  достояние  в  чемо¬
данах  и  узлах.  Хольт  в  конце  концов  нашел  свободный  стул  в  рестора¬
не.  Заказал  спиртного  и  чего-нибудь  поесть.  Кельнер  покачал  голо¬
вой.  Ни  обедов,  ни  порционных  блюд  —  ничего  нет.
 —  Я  хорошо  заплачу!  —  настаивал  Хольт;  кто  знает,  где  ему
опять  представится  случай  поесть;  но  кельнер  уже  унесся.
 Хольт  закурил.
 —  Ничего  не  попишешь,  господин  начальник!  —  раздался  на¬
хальный  голос.
 За  соседним  столиком,  возле  семьи  переселенцев  с  кучей  изму-
 519

ценных  ребятишек,  сидели  двое  в  рваных  солдатских  шинелях;  один—
рослый,  здоровенный  детина  с  одутловатой  физиономией  и  пустыми
глазами,  другой  —  маленький,  тщедушный.  Фамильярно  ухмыльнув¬
шись  Хольту,  маленький  встал  и  подмигнул  большому.  Они  подошли
к  Хольту,  им  было,  верно,  лет  по  двадцати  пяти,  оба  опустившиеся,
грязные.  На  большом  —  меховая  шапка  с  опущенными  ушами,  лицо
неподвижное,  взгляд  тупой.  У  маленького  голова  обмотана  шарфом,
а  сверху  напялена  кепка;  на  давно  не  бритом  лице  глазки  так  и  шны-  -
ряют,  рот  ни  на  минуту  не  закрывается.  Лицо  мошенника.  Подмиги¬
вая  с  грубой  угодливостью,  он  принялся  убеждать  Хольта.
 —  Ничего  не  попишешь,  господин  начальник!  Заведеньице  при¬
дется  сменить,  не  туды  попали;  если  покушать  желаете,  господин
начальник,  надо  податься  в  местечко  получше,  да  мы  моментом  вас
отведем,  мы  здешние,  все  до  одной  ресторации  тут  знаем,  право  сло¬
во,  господин  начальник,  мигом  доставим!
 —  Чего  это  ради?  —  попытался  от  них  отвязаться  Хольт.
 —  А  за  окурочек,  господин  начальник!  —  лебезил  маленький.—
За  окурок  все  сделаем,  а  там,  глядишь,  еще  подкинете,  раз  у  вас
целая  пачка...
 Судя  по  говору,  они  в  Карлсруэ  были  такими  же  чужаками,  как
и  Хольт,  но  бог  ведает,  сколько  времени  они  уже  здесь  околачива¬
ются.
 —  Так  пошли?  Эй,  кельнер!  —  позвал  маленький.—  Получите!  А
за  наши  две  кружечки  господин  заплатит,  верно,  господин  начальник?
Уж  раз  мы  вас  ведем.  Покорно  благодарим,  господин  начальник...
 Хольту  пришлось  вытащить  из  внутреннего  кармана  пиджака
полусотенную  и  разменять;  затем  он  снова  застегнул  пальто.  Он  был
чересчур  хорошо  одет  для  этого  времени,  для  этой  поездки,  для  этого
стана  нищеты.  Большой  вразвалку  шагал  за  Хольтом,  а  маленький
суетливо  трусил  впереди,  указывая  дорогу  по  безлюдным  улицам,
между  двумя  рядами  разбомбленных  домов,  и  не  переставая  тара¬
торил:
 —  Знатный  ресторан,  господин  начальник,  там  все  чин  чином,  как
в  мирное  время,  самое  все  лучшее  —  и  жареная  свинина,  и  клецки,
что  твоей  душе  угодно,  но  дерут,  беда  как  дерут,  прошу  сюда,  да  уже
недалече,  и  пяти  минут  ходу  не  будет,  так  точно,  а  теперь  направо,
так  точно,  еще  только  за  угол...
 Хольт  свернул  с  улицы  в  неосвещенный  переулок.  Нет,  это  был
не  переулок,  а  просто  въезд  к  заваленному  обломками  пустырю.
Он  так  неожиданно,  на  полушаге  остановился,  что  следовавший
за  ним  по  пятам  большой  промахнулся  и  угодил  Хольту  по  голове
не  кирпичом,  а  запястьем.  Хольт  обернулся,  но  тут  маленький  рванул
его  за  ноги,  и  Хольт  упал  ничком  на  засыпанный  снегом  щебень.
Большой  надавил  ему  коленкой  на  шею  и  втиснул  лицо  в  снег.  Они
закрутили  ему  руки  за  спину,  стащили  с  него  пальто,  из  внутреннего
кармана  взяли  деньги,  взяли  сигареты,  саквояж.  Хольт  отбивался
изо  всех  сил,  наконец  ему  удалось  вырваться,  но  большой  пнул  его
сапогом  в  голову,  и  рба  через  развалины  пустились  наутек.
 Хольт,  наполовину  оглушенный,  остался  лежать.  Удар  каблука
пришелся  ему  в  лоб.  Но  вскоре,  немного  опомнившись,  он  кое-как
 520

поднялся  и,  задыхаясь  от  бессильной  ярости,  с  ноющей,  мутной  голо¬
вой,  пошатываясь,  направился  к  улице.  Тут  его  осветили  автомо¬
бильные  фары.  Хольт  провел  по  лбу  рукой,  лоб  был  мокрый  от  крови.
Громыхая,  подъехал  грузовик  и  остановился.  Водитель  вез  бочки
мазута  в  Оффенбург,  городок  на  полпути  к  Фрейбургу.  Он  согла¬
сился  подвезти  Хольта;  это  был  пожилой,  видавший  виды  человек,
он  сказал:
 —  В  полицию?  Без  толку!
 В  Фрейбурге  зал  ожидания  был  натоплен  и,  как  и  всюду,  битком
набит  народом.  Хольт  сидел  на  полу,  прислонившись  спиной  к  теплой
батарее.  И  опять  он  с  отчаянием  малодушно  думал:  куда  я  поеду
в  такой  мороз  без  пальто,  без  денег?  Он  ослабел  от  голода,  все  не
ладилось,  все  оборачивалось  против  него.  В  справочном  ему  сказали:
«На  Нейштадт  поезда  не  идут,  на  Хаузах-Фрейденштадт  не  идут,
по  Хеллентальской  дороге  не  идут,  попытайтесь  добраться  через
Штутгарт  —  Тутлинген  —  Донауэшинген».  Но  это  огромный  крюк,
ему  не  осилить!  Да  и  машины  не  ходят  по  занесенным  снегом,  обле¬
денелым  горным  дорогам!
 Хольта  обуял  страх.  И  как  это  он  рискнул  покинуть  теплую  гости¬
ницу  и  пустился  в  дорогу  в  такое  время,  в  такой  стране?  Он  уже
подумывал,  не  вернуться  ли.  В  Людвигсхафене  его  дожидался  дядя
Карл,  в  Гамбурге  был  покой,  комфорт,  деревянное  лицо  тети  Мариан¬
ны.
 Но  упрямство  пересилило  страх.  Он  должен  увидеть  Уту!  Хольт
встал.  Он  и  сам  не  знал  толком,  чего  ждет  от  Уты.  Все  равно:  он
должен  увидеть  Уту!  Ему  вдруг  вспомнилось,  что  адвокат,  доктор
Гомулка,  живет  в  Нюрнберге.  Но  Нюрнберг,  пожалуй,  еще  дальше
и  недоступнее,  чем  ближние  горы.
 Хольту  удалось  поесть.  Женщины  из  католического  благотво¬
рительного  общества  «Каритас»  раздавали  горячую  похлебку.  Насы¬
тившись,  Хольт  мог  уже  спокойнее  все  обдумать.  Надо  как-то  выхо¬
дить  из  положения,  видно,  ему  не  остается  ничего  другого,  кроме
кружного  пути  через  Штутгарт.  Но  срок  годности  отпускного  сви¬
детельства  из  лагеря  для  проезда  по  железной  дороге  давно  истек.
Где  достать  денег?  Просить  милостыню?  Нет!  Надо  найти  работу!
Если  ночевать  на  вокзале,  кормиться  в  благотворительном  обществе,
тогда  достаточно  неделю-две  поработать  —  ну,  хотя  бы  на  расчистке
развалин,—  и  он  сколотит  деньги  на  проезд.  Он  спросил  одного,  дру¬
гого  —  людей,  похожих  на  местных  жителей.  «Работа?»  —  все  толь¬
ко  пожимали  плечами.  Наконец  один  в  кожаном  пальто  отозвался.
 Хольт  с  недоверием  последовал  за  ним;  второй  раз  его  уже  не
заманишь  в  ловушку.  Незнакомец  говорил,  сильно  картавя,  он  долго
вел  Хольта  по  улицам  Фрейбурга,  наконец  велел  ему  идти  все  прямо,
пока  не  выйдет  за  город,  там  будет  трактир  «У  лесного  озера»,
пусть  скажет  хозяину,  что  его  послал  человек  в  кожаном  пальто.
Все  это  выглядело  довольнр  странно,  но  у  Хольта  не  было  выбора,
надо  найти  работу,  и  он  будет  начеку.
 Он  зашагал  по  улице  в  сторону  гор,  темной  стеной  поднимав¬
шихся  за  городом;  поросшие  черным  лесом  и  занесенные  снегом,
 521

они  казались  неприступными.  Резкий  ветер  мел  и  кружил  по  тротуа¬
рам  снег,  выпавший  здесь  по  щиколотку,  а  на  окраине  и  вовсе  превра¬
тился  во  вьюгу,  сквозь  которую  Хольт  с  трудом  пробивался.  Для
тепла  Хольт  обвернулся  газетами,  но  ветер  все  равно  пронизывал
до  костей,  отнимая  силы.  Наконец  он  добрался  до  трактира.
 Сразу  же  за  трактиром  начинался  лес,  дорога  круто  поднималась
в  горы.  В  зале  было  пусто.  Хольт  уселся  возле  большой  кафельной
печи.  Хозяин,  услышав  о  человеке  в  кожаном,  пальто,  кивнул,  вни¬
мательно  и  дружелюбно  оглядел  Хольта,  сказал,  что  придется  с  час
подождать,  и  принес  ему  стакан  грога.
 —  Мне  нечем  платить,—  сказал  Хольт.
 Хозяин  махнул  рукой.  Хольту  необходимо  было  отогреться,  и  он
выпил  грог.  На  дворе  все  сильнее  кружила  и  завывала  метель.  Хозяин
принес  еще  стакан  грогу.
 —  Но  мне  нечем  заплатить,—  повторил  Хольт,  и  хозяин  снова
махнул  рукой.
 Грог  был  намешан  крепче  первого,  беспокойство  Хольта  посте¬
пенно  улеглось,  тусклый  свет  в  зале,  казалось,  стал  гореть  чуть  ярче.
Пока  что  все  у  него  кончалось  хорошо.  А  чего  только  с  ним  не  бывало!
Ну  что  ж,  недельку-другую  поработает,  а  потом  в  лесную  сторожку,
к  Уте,  там  он  найдет  покой.  Он  и  сам  толком  не  знал,  сколько  он  так
просидел,  немножко  осовев  в  приятном  тепле;  кажется,  хозяин  принес
ему  третий  стакан  грогу.
 Но  вот  перед  домом  остановилась  машина,  в  зал  вошли  трое,
сняли  пальто,  поговорили  с  хозяином  и  повернулись  к  Хольту.  Один
из  них  молча  подсел  к  нему;  на  вид  ему  было  лет  тридцать.  Худое
лицо,  широкие  скулы,  испытующий  взгляд  темных  глаз  из-под  тонких
бровей,  жидкие  черные  волосы,  коричневый  штатский  костюм  и  толс¬
тый  спортивней  пуловер.  Он  благожелательно,  ободряюще  поглядел
на  Хольта:
 —  Так  вы  ищете  работу!
 Стал  выспрашивать.  Хозяин  принес  обоим  грогу,  спиртное  развя¬
зало  Хольту  язык;  только  об  одном  умолчал  он  —  о  своих  родственни¬
ках  в  Гамбурге.  Незнакомец  попросил  у  Хольта  документы,  положил
его  удостоверение  личности  перед  собой  на  стол  и  подал  знак  хозяину,
чтобы  тот  принес  еще  грогу.
 —  Я  могу  вам  устроить  работу,  очень  хорошо  оплачиваемую  ра¬
боту  у  военной  администрации...
 Хольт  насторожился.  У  военной  администрации?  Но  очень  хорошо
оплачиваемая  работа!  От  радости  и  облегчения  у  Хольта  закру¬
жилась  голова.  Или  это  от  грога?  И  вот  уже  снова  перед  ним  полный
стакан,  что-то  внутри  предостерегало  —  поздно:  он  опьянел.  А  хоть
бы  и  так!  Он  справится,  заработает  на  проезд,  ведь  хорошо  оплачи¬
ваемая  работа!  Что  это,  он  должен  подписать  обязательство?
 —  Но  послушайте!  —  сказал  Хольт,  язык  у  него  немного  запле¬
тался.  —  Ведь  люди  рвутся  работать  у  янки,  то  есть  я  хочу  сказать  —
у  оккупационных  властей,  что-то  тут  не  чисто!
 Незнакомец  усмехнулся,  вытащил  из  кармана  пачку  денег,  узкие
пестрые  кредитки  союзнических  властей,  уплатил,  а  остальные  про¬
должал  держать  в  руках:
 522

—  Я  вам  честно  скажу:  такую  работу  не  любят.  Погрузка  боепри¬
пасов,  снаряженных  боеприпасов.
 Хольт  ответил  пренебрежительным  жестом.
 —  Меня  этим  не  испугаешь,  думаете,  мало  мне  пришлось  пере¬
таскать  снаряженных  боеприпасов!
 —  Ну,  так  мы  вас  сразу  и  захватим  в  город  на  машине,—  сказал
незнакомец  и  обменялся  взглядом  с  остальными.
 Он  достал  отпечатанный  бланк  и  подал  Хольту  химический  каран¬
даш.  Обязательство  было  составлено  по-французски  —  но  ведь  за  ра¬
боту  будут  очень  хорошо  платить  и  через  две  недели  он  поедет  к  Уте.
К  тому  времени,  может,  восстановят  и  путь  через  Хелленталь.  Хольт
был  пьян,  неуверенной  рукой  он  начал  было  выводить  свою  подпись...
Тут  взгляд  его  упал  на  французский  текст,  по-французски  он  не  пони¬
мал,  но  эти  два  слова  понял:  Ье^юп  ё1гап^ге*...  Он  разом  отрезвел.
Поднял  голову  и  встретился  с  напряженно  выжидающим  взглядом
незнакомца.  Обезумев  от  страха  и  возмущения,  Хольт  схватил  свой
документ,  вскочил,  толкнул  незнакомца  в  грудь  так,  что  тот  опроки¬
нулся  на  стойку,  набросился  на  второго,  который  пытался  преградить
ему  путь  к  двери,  вырвался  на  волю  и  побежал,  словно  спасая  свою
жизнь.
 Хольт  бежал  в  сторону  гор,  никто  его  не  преследовал,  но  он  все
бежал,  не  в  силах  опомниться  от  страха.  Пригнувшись,  чтобы  за¬
щититься  от  вьюги,  он  поднялся  на  холм,  где  ветер  с  неистовой  силой
погнал  его  вперед.  Временами  далеко-далеко,  по  ту  сторону  долины,
он  видел  на  склоне  огоньки  селения.  Хольт  решил  добраться  до  этих
огоньков.  Сквозь  разрывы  туч  пробился  призрачный  свет  луны  и  сно¬
ва  исчез,  и  на  несколько  мгновений  Хольт  увидел  дорогу  и  горы.
Снег,  снег  и  снег,  бесконечная  снежная  пустыня.  Путь  был  далекий,
ледяной  ветер  пронизывал  насквозь.  Это  было  не  селение,  а  всего
лишь  одинокий  хутор,  и  только  много  часов  спустя,  совсем  окоченев,
Хольт  постучал  в  ворота.  Его  впустили.
 За  ночь  двор  завалило  снегом.  Утром  Хольт  с  тяжелой  головой
разгреб  снег,  расчистил  дорожки.  Он  старался  быть  полезным,  помо¬
гал,  как  мог,  его  кормили,  спал  он  на  сеновале,  над  хлевом,  отсыпаясь
от  перенесенных  страхов  и  невзгод.  Два  дня  спустя  крестьянин  отвез
его  на  санях  в  соседнее  селение.  Там  Хольт  прожил  три  дня  у  кузнеца,
молчаливого  человека,  не  отходившего  от  своей  наковальни.
 Зимой  горы  были  полностью  отрезаны  от  внешнего  мира;  мало  кто
из  бывших  пленных  или  переселенцев,  наводнивших  деревни  в  рав¬
нине,  добирался  сюда.  Поэтому  все  принимали  в  Хольте  участие,  ста¬
рались  ему  помочь,  расспрашивали,  не  собирается  ли  кто  в  Санкт-
Блазиен,  и  наконец  узнали,  что  один  крестьянин  туда  едет.  Это  почти
до  места.  Крестьянин  согласился  захватить  Хольта.
 После  многодневной  метели  над  горами  раскинулась  глубокая
синева  зимнего  неба,  заснеженные  леса  сверкали  и  искрились  на  солн¬
це.  Хольт,  укутанный  в  попоны,  сидел  в  санях.  Он  был  в  приподнятом
 *  Иностранный  легион  (фран.).
 523

настроении,  он  добился  своего,  он  у  цели.  От  селения  к  селению  мча¬
лись  они,  забираясь  все  глубже  и  глубже  в  горы,  по  лесным  дорогам,
сквозь  ущелья,  через  перевалы,  среди  суровой  природы  и  первоздан¬
ной  красоты  Шварцвальда.
 Уже  смеркалось,  когда  Хольт  сквозь  ряд  столетних  елей  увидел
шпили  и  крьпци  Санкт-Блазиена.
 За  несколько  марок  он  снял  номер  в  гостинице  и  там  же  пообедал.
На  следующее  утро  он  привел  себя  в  порядок:  почистил  серый  костюм,
которому  порядком  досталось,  ботинки,  сходил  в  парикмахерскую.
Когда  он  стал  расспрашивать  дорогу,  нашлись  попутчики,  которые
подвезли  его.  К  полудню  он  добрался  до  цели,  до  озера.  Берега  нес¬
терпимо  сияли  на  солнце.  Лесная  сторожка  —  это  по  ту  сторону,  на
северном  берегу,  указала  ему  дорогу  женщина.  Но  он  пошел  нап¬
рямик,  через  замерзшее  озеро,  увязая  по  колено  в  снегу.
 А  вот  и  дом  —  тихий  и  будто  вымерший,  он  укрылся  за  елями,
большой,  деревянный,  на  крепком  гранитном  цоколе,  с  массивной,
нависающей  на  зеленые  ставни  четырехскатной  крышей,  на  которой
толстым  слоем  лежал  снег.
 6
 Хольт  прошел  через  палисадник.  Рванул  дверь,  она  была  заперта.
Проваливаясь  в  снег,  он  обогнул  дом  и  посмотрел  в  окно.
 —  Так,  значит,  он  все  же  сыскал  дорогу  в  пустыню  за  семью
горами,—  послышался  голос  сзади.  Это  была  Ута.  Укрытая  овчиной,
она  лежала  в  шезлонге,  поставленном  прямо  на  снег  среди  голых
кустов.  Хольт  сразу  ее  узнал.
 —  Уж  не  для  того  ли  ты  забрался  в  горы,  чтобы  на  меня  глазеть?
—  спросила  Ута.  —  Возьми  себе  в  доме  шезлонг  и  одеяла.
 Хольт  повиновался.  Он  прошел  со  двора  в  сени,  где  слышен  был
запах  навоза,  тянувшийся  из  хлева,  открыл  дверь  и  очутился  в  боль¬
шой  комнате,  занимавшей  всю  ширину  дома.  Несмотря  на  низко  на¬
висшую  крышу,  комната  была  залита  солнцем.  Тяжелые  балки  подпи¬
рали  потолок.  В  углу  стояла  изразцовая  печь.  Посреди  наружной
стены,  выходившей  на  запад,  был  сложен  камин  из  грубо  отесанных
плит  красного  гнейса.  Лавка  с  обитым  волосом  сиденьем,  служив¬
шая,  видимо,  постелью,  да  несколько  табуреток  вокруг  стола  со¬
ставляли  всю  обстановку.  Из-под  поблекших  камышовых  циновок
проглядывал  выскобленный  добела  пол.  У  камина  стояла  допотопная
прялка.  Вдоль  восточной  стены  по  обе  стороны  от  двери  тянулись  ус¬
тавленные  книгами  полки.  А  на  подоконниках  и  ступенчатых
стойках  —  среди  зимы  —  пышно  зеленело  множество  комнатных
растений.
 Хольт  собрал  лежавшие  на  лавке  одеяла.
 Ута  спала  или  притворялась  спящей.  Хольт  завернулся  в  одеяла.
Расслабленно  лежал  он  на  морозе,  с  удивлением  чувствуя,  как  зимнее
солнце  жарко  припаливает  лицо.
 Хольт  размышлял.  Когда-то  Ута  была  украшением  провинциаль¬
ного  городка,  она  царила  в  обществе  офицеров,  чиновников  и  угод¬
 524

ливых  коммерсантов.  Ее  считали  умной,  начитанной  девушкой.  О  ее
выпускных  экзаменах  еще  год  спустя  в  местных  школах  рассказывали
легенды.  Но  особенную  популярность  принесли  ей  занятия  спортом:
она  скакала  верхом,  фехтовала,  брала  призы  на  теннисных  кортах.
Лейтенанты  и  школьники  были  от  нее  без  ума.  В  этом  ореоле  воспри¬
нимал  ее  и  Хольт,  он  и  сейчас  не  мог  понять,  почему  она  тогда  к  нему
снизошла.
 Он  лежал  не  двигаясь.  Длинные  тени  западных  гор,  падавшие  на
ближайшие  склоны,  накрыли  дом  и  сад,  тогда  как  на  востоке  вершины
еще  пламенели  в  лучах  вечернего  солнца.  Заметно  похолодало.
 Но  вот  Ута  поднялась  с  шезлонга.  Подала  наконец  ему  руку.
Эта  когда-то  нежная,  холеная  рука  показалась  ему  жесткой  и  шерша¬
вой.  На  Уте  было  странное,  в  виде  хитона,  платье  из  грубой,  узловатой
ткани,  перепоясанное  по  талии  кое-как  свитым  шнурком.  Ее  светлые
волосы  стали  еще  длиннее  и  свободно  вились  по  спине.  Из-под  платья
виднелись  чулки  домашней  вязки  и  сплетенные  из  узких  ремешков
башмаки  без  каблука.
 Ута  повела  Хольта  в  дом  и  по  крутой  деревянной  лесенке  наверх,
на  чердак.  Здесь  она  открыла  дверь  в  небольшой  чулан,  где  стояла
только  железная  койка.
 —  Переоденься!  —  приказала  Ута.
 На  вбитых  в  дощатую  стенку  гвоздях  висели  поношенные  брюки  и
старенький  свитер.
 —  Работы  хоть  отбавляй!  —  добавила  она  холодным,  чужим
голосом.  И,  уже  стоя  на  лесенке,  бросила:  —  Также  и  для  тебя.
 Хольт  переоделся  в  старье.  Он  не  узнавал  Уту:  куда  девалась  ее
ироническая  насмешливость?  Его  не  столько  озадачил  ее  тон,  эти
словно  через  силу  брошенные  резкие  слова,  сколько  ледяной  прием.
А  он-то  надеялся  на  сердечную  встречу!  Ута  сразу  же  дала  ему
почувствовать  свое  превосходство.
 Она  вышла  к  нему  в  брюках  и  провела  по  всему  дому.  Пока¬
зала  большую  комнату,  кухню,  кладовую,  люк  в  погреб,  где  был
вырыт  колодец,  и  хлев.  Она  и  теперь  ограничивалась  лишь  самыми
необходимыми  словами.
 Ута  разводила  овец  восточно-фризской  породы  и  мериносов;
имелась  у  нее  и  парочка  ангорских  коз  редкой  породы  из  имения
одного  французского  помещика.
 —  Это  мериносы,—  пояснила  она,  указывая  на  двух  длиннохвос¬
тых,  почти  черных  овец,—  не  обычная  немецкая  помесь,  а  испанские
мериносы,  так  называемые  эскориалы.
 Часть  хлева  была  отгорожена  тюками  прессованной  соломы,
уложенными  в  штабеля  под  самый  потолок.  Здесь  были  особые  стойла
для  ее  любимцев.  Хольт  не  без  труда  протиснулся  сквозь  соломенное
заграждение.  В  стойлах  жили  ангорские  козы.  Самец,  крупное  живот¬
ное  необычного  вида,  удивил  Хольта  своими  грозными,  торчащими
винтообразными  рогами.  Коза  была  суягная,  помельче  самца,  и  рога
не  такие  внушительные.  Их  шерсть  свисала  тончайшим  шелковистым
руном.
 Ута  перебирала  пальцами  шерсть  ангорцев.
 —  Не  знаю,  удастся  ли  мне  вывести  второе  поколение,—  говорила
 525

она  деловито.  —  Здесь,  в  горах,  суровый  климат,  тысяча  двадцать
метров  над  уровнем  моря.  Эти  козы  чувствительны  к  холоду,  к  тому
же  они  не  очень-то  заботятся  о  потомстве.  Они  слишком  изнежены,
родительский  инстинкт  у  них  заглох.  Живут  только  для  себя...  —
Она  подняла  глаза  на  Хольта.  —  Как  люди,—  добавила  она  и  стала
протискиваться  обратно  между  штабелями  соломы.
 Ута  зажгла  фонарь  и  повязала  голову  платком.
 —  Что  стоишь?  —  накинулась  она  вдруг  на  Хольта.  —  Убирай
навоз!
 Хольт  молча  взялся  за  дело.  С  минуту  она  наблюдала  за  ним,  а
потом  выхватила  у  него  вилы.
 —  Не  трогай  подстилку,  она  еще  годится.  Убирай  на  тачку  один
навоз!
 Хольт  ничего  не  сказал  и  продолжал  работать.  В  темном  дворе
он  угодил  с  тачкой  в  рыхлый  снег  и  опрокинул  ее.  Кляня  все  на  свете,
он  принялся  подбирать  комья  навоза.  Когда  он  вернулся  в  хлев  и  стал
подстилать  свежую  солому,  Ута  уже  накормила  скотину  и  взялась
за  дойку.  А  потом  села  расчесывать  шерсть  у  своих  ангорцев.
 Хольту  пришлось  с  коптящей  керосиновой  лампой  лезть  в  погреб.
Ута  передавала  ему  пустые  ведра  и  вытаскивала  на  веревке  полные.
Она  не  говорила  «спасибо»,  не  говорила  «пожалуйста»,  а  только
командовала,  и  он  молча  повиновался.  Потом  они  вместе  умывались
во  дворе.  Было  так  холодно,  что,  пока  они  мылись,  вода  в  ушате  по
краям  подмерзла.
 В  камине  потрескивали  поленья.  На  карнизе  изразцовой  печи
горела  керосиновая  лампа.  Ута  снова  облачилась  в  свой  хитон  и
заплела  волосы  в  две  косы.  Ужин  был  скудный:  овечье  молоко,  яблоки
и  хлеб.  Ута  молчала,  а  следовательно,  молчал  и  Хольт.  После  ужина
она  поставила  на  стол  кувшин  кислого  красного  вина  и  коробку
табаку  для  Хольта,  подала  ему  связку  обкуренных  трубок  —  на
выбор.  Хольт  закурил  и  отхлебнул  вина,  разбавленного  водой.
 Ута,  поджав  ноги,  села  на  лавку,  отчего  деревянная  спинка  затре¬
щала.  В  неплотно  притворенную  дверь  скользнул  большой  пестрый
кот  и,  глядя  на  огонь  в  камине,  застыл  на  месте;  подрагивал  лишь
кончик  хвоста.  Потом  он  прыгнул  к  Уте  на  лавку  и,  громко  мурлыча,
свернулся  клубком  у  нее  на  коленях.
 Молчание  Уты  угнетало  Хольта.  Ему  хотелось  расспросить  ее
о  полковнике  Барниме,  но  он  не  решался.
 —  Дела  у  нас  —  хуже  не  придумаешь!  —  сказал  он  наудачу.  —
Повсюду  нужда  и  горе.
 —  Меня  это  не  интересует,  мне  это  безразлично!  —  отрезала  Ута.
 Он  осекся  и  некоторое  время  курил  молча.  Потом  сказал:
 —  Ты  очень  изменилась!
 —  Нисколько  я  не  изменилась!  —  возразила  она.  —  Вспомни!
Для  меня  уже  и  тогда  ничто  не  имело  значения  —  ни  мой  жених,  ни
обычные  условности!
 —  ]у\не  было  в  то  время  шестнадцать  лет,—  сказал  Хольт.  —
Впрочем,  неважно!  —  Он  поднялся.  Он  не  мог  скрыть  свое  разочаро¬
вание.  —  Пойду  к  себе,—  сказал  он.  —  Я  устал  как  собака.  —  У
 526

порога  он  помедлил.  —  Выходит,  зря  я  притащился  к  тебе  через
всю  Германию...  Только  чтобы  убедиться,  что  мы  вовсе  не  знаем
друг  друга.
 Ута  прислонилась  головой  к  руке,  которой  обхватила  спинку
лавки.
 —  ...  Не  знаем  друг  друга,—  повторила  она.  И,  не  глядя  на
Хольта,  медленно  произнесла,  словно  восстанавливая  в  памяти  полу¬
забытые  слова:  —  «Знать  друг  друга?  Но  для  этого  нам  пришлось
бы  вскрыть  друг  другу  черепные  коробки...  и  вырвать  мысли  вместе
с  мозговой  тканью...»*
 Это  звучало  не  слишком  весело.  Хольт  был  уже  готов  вернуться,
но  его  приковало  к  месту  ее  решительное:  «Спокойной  ночи!»
 Хольт  поднялся  рано,  но  застал  Уту  уже  на  кухне,  за  работой.  Она
и  зимой  вставала  в  четыре  утра.  Он  умылся  во  дворе  над  ушатом.
В  печи,  пристроенной  к  сараю,  полыхал  красный  огонь.
 Ута  пекла  хлеб.  Не  отрываясь  от  квашни,  она  только  мельком  кив¬
нула  Хольту.
 —  Последи  за  огнем!  Дрова  в  сарае.
 В  угрюмом  молчании  выполняла  она  свою  тяжелую  работу,  заме¬
шивая  тесто  из  муки,  более  похожей  на  отруби.  Пот  лил  с  нее  градом.
На  руках  повыше  локтей  напрягались  крепкие  мускулы.  Хольт  поры¬
вался  ей  помочь,  но  она  только  нетерпеливо  встряхивала  головой:
 —  Смотри,  не  упусти  огонь!
 Хольт  набросал  6  печь  свежих  дров.  Тесту  полагалось  еще  час
подниматься.  Тем  временем  они  позавтракали,  за  день  это  была  их  са¬
мая  обильная  трапеза.  Сегодня  завтрак  состоял  из  солонины,  яични¬
цы,  овечьего  масла  и  яблок.
 Ута  ела  молча,  да  и  потом,  когда  они  работали  бок  о  бок,  едва
обмолвилась  словом.  Хольт  помогал  ей  разделывать  тесто,  он  выгреб
жар  из  печи  и  посадил  в  нее  круглые,  плоские  булки.  Вдвоем  они
убрали  комнату  и  мансарды,  он  помог  ей  вымыть  посуду  и  отнес  в
кладовую  свежеиспеченный  хлеб.
 Ута  работала  молча  и  сосредоточенно.  Она  тщательно  побрызгала
и  полила  цветы  комнатной  водой.  Испекла  к  обеду  картофель  и  зап¬
равила  его  овечьей  сметаной.  И  снова  они  отдыхали  на  воздухе,  а
там  пришло  время  кормить  скотину  и  над  горами  уже  померкло  небо.
 Однако  раза  два-три  —  и  сегодня  и  в  последующие  дни  —  Ута
вдруг  все  бросала  и,  обойдя  вокруг  дома,  спешила  к  садовой  калитке.
Углубившись  в  себя,  она  долго  стояла,  как  прикованная  и,  словно
кого-то  ожидая,  глядела  на  дорогу,  которая,  огибая  озеро,  терялась
в  ближних  лесах.
 Так  никого  и  не  дождавшись,  возвращалась  она  домой  к  своей
работе.
 После  ужина  —  все  тот  же  хлеб,  яблоки  и  молоко  —  Хольт  и  Ута
еще  часок  проводили  вместе.  Потрескивали  дрова  в  камине.  Она
пряла  на  своей  старинной  прялке  толстую  узловатую  нить.  Хольт  рано
поднимался  наверх  к  себе  в  каморку.  Так,  в  размеренном  чередовании
работы  и  отдыха,  проходили  зимние  дни.
 *  Г.  Бюхнер,  «Смерть  Дантона».
 527

Они  вели  здоровую,  строго  упорядоченную  жизнь,  без  отказа
работай  и  вволю  отдыхая.  Хольт  чувствовал,  что  приходит  в  себя.
Смятение  в  его  мыслях  и  чувствах,  лишь  усилившееся  с  окончанием
войны,  понемногу  улеглось.  Но  его  угнетала  замкнутость  Уты.  Ве¬
черами,  после  трудового  дня,  чтобы  не  сидеть  молчком  друг  против
друга,  он  рассказывал  ей  о  своем  детстве  в  Леверкузене  и  Бамберге,
о  матери  и  гамбургской  родне,  о  дяде  Франце  и  дяде  Карле.  Так  перес¬
казал  он  ей  всю  свою  жизнь,  рассказал  об  отце,  о  том,  что  он  сын
старшего  лесничего  и  вырос  в  деревне.
 —  Как  они  познакомились  с  твоей  матерью?  —  поинтересовалась
Ута.
 Ее  вопрос  не  удивил  Хольта.  Она  еще  во  время  войны  расспраши¬
вала  его  об  отце.
 —  Несколько  лет  он  плавал  врачом  на  пароходах  Реннбахов.
Потом  работал  в  гамбургском  институте  тропических  заболеваний  и,
видимо,  тогда  свел  знакомство  с  гамбургскими  Реннбахамй.  А  теперь
управляет  заводом  в  русской  зоне  вместе  с  Мюллером  —  ком¬
мунистом,  сидевшим  в  концлагере.
 Ута  оставила  прялку  и  пересела  на  лавку,  отчего  деревянная
спинка  заскрипела.
 —  Почему  же  ты  не  остался  у  отца?  —  спросила  она.
 В  неплотно  притворенную  дверь  скользнул  кот,  постоял  перед
огнем,  прыгнул  к  Уте  на  лавку  и,  громко  мурлыча,  свернулся  клубком
у  нее  на  коленях.
 —  Я  потерпел  там  крушение.  —  Хольт  сунул  в  огонь  щепку  и  за¬
курил  от  нее.  —  Да  и  вообще  вся  моя  жизнь  сплршное  крушение.  —
Он  сидел,  пригнувшись,  упираясь  локтями  в  колени.  —  Вспомнить
страшно,  до  чего  я  докатился  за  короткий  срок!  Вернулся  с  войны,
долго  болел,  а  потом  все  это  на  меня  свалилось.  —  Он  кинул  наконец
в  огонь  горящую  щепку  и  выпрямился.  —  Меня  бросило  в  жизнь  и
понесло  по  течению,  как  и  всегда  несло  по  течению.
 Он  говорил  о  себе  трезво,  ничего  не  приукрашивая.  Рассказывал,
как  на  духу,  даже  то,  в  чем  еще  никому  не  признавался:  о  фрау  Цише,
о  смерти  Петера  Визе,  о  Гундель,  Мюллере  и  Шнайдерайте.  И  о
мертвецах  в  подвале,  и  о  том,  что  не  находит  смысла  в  жизни  и  что
это  не  дает  ему  покоя.
 Ута  слушала  и  молчала.
 Только  несколько  дней  спустя  она  спросила:
 —  И  часто  ты  вспоминаешь  Гундель?
 Хольт  глядел  в  камин,  где  прогоревшие  головешки  рассыпались
пунцовыми  углями,  и  ничего  не  отвечал.  Но  вот  и  жар  угас,  и  только
кое-где  под  пеплом  еще  мерцали  живые  угольки.
 —  Да,  —  сказал  он.  —  Очень  часто.  Но  теперь  мне  кажется,
что  все  это  я  видел  во  сне.
 В  полдень,  какая  бы  ни  стояла  стужа,  Ута  и  Хольт  выносили  свои
шезлонги  за  дом  и  ложились  на  самом  пригреве,  под  холодными,  па¬
лящими  лучами  солнца.  Ута  лежала  отворотясь,  быть  может,  она
спала.  Но  однажды  она  вдруг  встрепенулась  и  стала  слушать...  Тут
 528

и  Хольт  различил  отдаленное  звяканье  бубенчиков.  Ута  вскочила  и
побежала  к  калитке,  Хольт  за  ней.
 Заливистый  звон  бубенцов  раздавался  уже  где-то  поблизости.
Ута  распахнула  калитку  и  побежала  вдоль  берега.  Хольт  пропЛл
через  палисадник  и  остановился  на  месте,  откуда  видна  была  убегаю¬
щая  вдаль  дорога.  От  леса  приближались  запряженные  парою  сани.
Ута  бросилась  к  ним  навстречу,  но  возница  отрицательно  покачал
головой,  и  Ута,  бессильно  свесив  руки,  словно  застыла  перед  ширью
замерзшего  озера.  А  потом  повернула  обратно  и,  не  проронив  ни
слова,  прошла  мимо  Хольта  в  дом.
 На  конской  сбруе  позвякивали  бубенцы.  Высоко  груженные  сеном
сани  объехали  вокруг  дома  и  остановились  перед  сараем.  Возница
слез  с  облучка.  Это  был  старик  с  обветренным  лицом,  со  слезящимися
от  мороза  глазами.  Хольт  втащил  в  дом  мешок  и  небольшой  бочонок,
а  потом  стал  помогать  старику  сгружать  сено.
 Чего  ждала  Ута?
 —  Вы  только  с  этим  приехали?  —  спросил  он  старика.
 Крестьянин  вместо  ответа  приставил  к  уху  ладонь.
 • 	—  А  больше  вы  ничего  не  привезли?  —  крикнул  Хольт.
 —  Ни-ни!  Ничего!  —  сказал  старик.
 Хольт  движением  головы  показал  на  дом.
 —  Фрейлейн  Барним,  должно  быть,  огорчилась?
 Старик  опять  поднял  руку  щитком.
 —  Огорчилась  она,  говорю?
 —  Ни-ни!  Как  есть  ничего!  —  стоял  на  своем  старик.
 И  Хольту  пришлось  этим  удовлетвориться.
 Уту  он  нашел  в  хлеву.  Она  была  бледна  и  казалась  подавленной.
В  мутном  свете  фонаря  от  него  не  укрылось:  она  плакала.
 Не  сказав  ни  слова,  Хольт  принялся  за  работу.  Ута  и  раньше  от
него  таилась,  так  же  как  и  теперь,—  он  только  сейчас  это  понял.  Ута
стояла  в  соломе  на  коленях.  Когда  она  поднялась,  сняла  с  головы  пла¬
ток  и  волосы  тяжелой  волной  упали  ей  на  спину,  он  снова  ощутил
исходившее  от  нее  очарование,  очарование  ее  ясного  лица  с  правиль¬
ными  чертами  и  синих  глаз  под  дугами  темных  бровей.  Ему  вспомни¬
лась  повесть  о  певце,  о  любовниках,  укрывшихся  в  пещере,  о  том,  как
первый  поцелуй  под  разряды  грома  и  молнии  соединил  их  навек.
Шестнадцатилетним  подростком  он  прочел  эту  сказку  Новалиса,  и
она  заронила  в  него  грезы  о  любви.  Но  все  обернулось  ложью  —  и
сказки,  и  мечты.  Жизнь  вовсе  на  них  не  похожа,  не  похожа-и  любовь.
Любовь  противоречива,  как  жизнь,  она  прозаична,  груба,  она  опья¬
няет  нас,  чтобы  сразу  же  отрезвить.  Но  такова  жизнь,  ее  надо  при¬
нимать  такой,  как  она  есть.
 За  ужином  Ута  почти  ни  к  чему  не  прикоснулась.  Затем,  как  всегда
поставила  на  стол  вино  и  села  за  прялку  —  все  так  же  молча,  с  замк¬
нутым  лицом.
 —  Зачем  ты  каждый  день  выбегаешь  за  калитку?  —  спросил
Хольт.  —  Чего  ты  ждешь?
 Она  глядела  куда-то  мимо  него.
 —  Тебя  это  не  касается.
 —  Ладно!  Не  касается,  так  не  касается!  —  Хольт  потянулся  всем
 34  Д.  Нолль
 529

телом  и  расправил  руки  в  плечах.  —  Славно  я  отдохнул,  пора  и  в
дорогу.  На  этой  же  неделе  двинусь  дальше.
 Она  испуганно  и  словно  не  веря  вскинула  на  него  глаза.
г  Хольт  удовлетворенно  кивнул.
 —  Так  ты  не  хочешь  меня  отпускать,—  констатировал  он.  —
Тогда  перестань  ломать  комедию!
 —  Что  ж,  оставь  меня  одну,—  сказала  она  резко,  но  в  голосе  ее
не  было  обычной  твердости.
 Хольт  отодвинул  прялку.  Он  стал  перед  Утой,  засунув  руки  в  ка¬
рманы.
 —  Я  был  одинок  у  отца,  был  одинок  в  Гамбурге  и  сюда  приехал
не  затем,  чтобы  еще  острее  чувствовать  свое  одиночество.
 Теперь  поднялась  и  Ута.  Она  хотела  ускользнуть,  но  он  схватил
ее  за  плечи.  Она  пыталась  вырваться.
 —  Брось!  —  сказал  он,  и  она  покорно  сникла  в  его  руках.  —  Я
знаю:  ты  всегда  мне  противилась,—  продолжал  он,  касаясь  губами
ее  волос.  —  Но  так  должно  быть.  Мы  не  знаем,  что  нас  ждет.
 ...Ночь.  Изнеможение.  Уснуть  бы!  Но  уснуть  не  давали  мысли,  неу¬
держимый  бег  мыслей.  Согрейся  же  теплом  ее  тела,  прислушайся
к  ее  рсвобожденному  дыханию,  будь  счастлив,  что  у  тебя  есть  дом!
Разве  из  трясины,  куда  тебя  бросило  это  время,  ты  не  поднялся  на
поверхность,  не  возвращен  к  жизни,  к  той  настоящей,  неподдельной
жизни,  которую  ты  повсюду  искал,—  к  любви?  Ничто  тебя  с  ней  не
разделяет  —  ни  пропасть  отчужденности,  ни  прошлое.  Прошлое?..
Случись,  эта  Барним  даст  вам  о  себе  знать,  вы  должны  безотлагатель¬
но  уведомить  гестапо...  Полковник  Барним  казнен...  расстреляли,
расстреляли...  А  теперь  марш  отсюда,  одна  нога  здесь,  другая  там!
 Хольт  приподнялся.  Огонь  в  камине  угас.  Ни  одна  искорка  не
оживляла  мертвый  пепел,  взгляд  повсюду  упирался  в  непроглядную
тьму,  руки  ощупью  искали  Уту,  ее  прохладные  волосы  и  теплую  кожу.
Ута  здесь,  совсем  близко.  Когда-то,  давным-давно  он  уже  ощущал
ее  так  близко,  самое  воспоминание  почти  стерлось,  а  теперь  все,  что
пролегло  между  далеким  вчера  и  настоящей  минутой,  казалось  ему
сном.  Хольт  откинулся  на  подушки  и  закрыл  глаза.
 Все  лишь  сон.  Но  не  теряй  надежды:  пусть  сон  и  тяжек,  когда-ни¬
будь  все,  что  тебя  угнетало,  отступит  во  тьму,  ты  только  посмеешься
и  все  с  себя  стряхнешь.  Стряхнешь  видения,  тебя  пугавшие,  ужасы
войны,  хаос  разгрома,  мертвецов  в  подвале.  Не  будешь  глядеть
со  стесненным  сердцем,  как  жизнь  проходит  попусту,  без  толку  и  без
смысла,  где-то  на  обочине.  Ты  не  увидишь,  как  и  сам  однажды  угас-
-  нешь,  смешаешься  с  землей,  станешь  прахом  и  тленом.  Ты  и  этого
не  увидишь,  ты  и  это  стряхнешь,  слепота  поразит  тебя.  Придет  время
и  от  тебя  ничего  не  останется,  ни  одной  твоей  правды,  ни  одного
заблуждения.  Но  не  думай  об  этом,  усни.
 7
 —  Все  от  меня  отступились,—  говорила  Ута.  —  Правда,  после
разгрома  гонения  кончились,  но  ничто  уже  не  заставит  меня  вернуть¬
ся  к  людям.  Так  я  и  жила  одна  на  свете,  пока  ты  не  пришел.  —  Речь  ее
 530

лилась  с  монотонной  однозвучностью.  —  Мама  умерла  в  тюрьме.
Ирена  вышла  за  американского  офицера  и  живет  в  Штатах  домо¬
витой  хозяйкой,  а  ханжой  она  всегда  была.
 Ветер  завывал  в  трубе,  вокруг  одинокого  домика  стонала  вьюга.
Зима  в  горах  установилась  надолго.  Казалось,  морозам  и  метелям
конца  не  будет,  снегу  все  прибывало.  Хольт  и  Ута  лежали  на  скамье
перед  камином.  Ута,  свесив  руку,  могла  подбрасывать  в  огонь  дрова.
 —  Все  от  меня  отвернулись.  Я  нашла  прибежище  в  Эльзасе,  у  од¬
ного  француза:  отец  в  сороковом  году  квартировал  у  него  в  имении.
Мосье  де  Жакар  приютил  меня.  Человек  старого  закала,  он  презирал
культуру  и  цивилизацию.  Это  он  познакомил  меня  с  Толстым.  —  Ута
повернула  лицо  к  Хольту.  —  Когда  я  прочла  «Исповедь»,  передо  мной
открылись  врата.  Я  увидела,  куда  идет  мир.  А  ведь  нам  еще  жить  и
жить...
 —  Да,  нам  еще  жить  и  жить,—  повторил  за  ней  Хольт.
 —  Ты  меня  понимаешь,—  продолжала  Ута.  —  Ты  мыслишь  и
чувствуешь,  как  я.  У  тебя  никогда  не  было  дома,  ты  ненавидишь
свою  среду.  Поэтому  ты  так  рано  ушел  из  семьи.
 —  Это  было  мальчишеством,—  сказал  Хольт.  —  Ты  сама  назвала
эТо  псевдоромантикой.
 —  Это  не  было  мальчишеством,—  твердо  сказала  Ута.  —  Ты
чувствовал,  как  бездушно  и  растленно  общество,  нас  породившее.
Вот  отчего  ты  бежал.  Да  и  каждому  из  нас  впору  бежать,  если  мы  не
хотим  сгнить  заживо,  как  они.  Война  лишила  нас  корней,  и  мы  -г-  как
это  назвал  твой  Мюллер,  помнишь,  ты  мне  рассказывал?..  —  мы  дек¬
лассированы.  Разве  мы  когда-нибудь  испытывали  что-нибудь,  кроме
страха?  Страха  перед  будущим,  страха  перед  браком,  страха  перед
окончанием  войны,  страха  перед  разумом.  Я  чувствовала  себя  оди¬
нокой  в  мире,  потерянной,  брошенной  на  произвол  судьбы,  отданной
на  милость  враждебных  сил.  Беспомощно  смотрела  я,  как  мой  мир
разваливается,  как  рушатся  идеалы...  И  ни  одна  из  заветных  грез
так  и  не  сбылась!
 Хольт  пытливо  взглянул  ей  в  лицо.
 —  Ты  говоришь  —  нам  жить  и  жить!  Но  как  жить  дальше?
 —  Главное  —  сохранять  достоинство.  Отец  учил  меня  прятать
от  мира  свое  истинное  лицо:  внешне  сохранять  самообладание,  созна¬
вая  себя  в  душе  обреченным  участником  пира  во  время  чумы.  Он  и
сам  носил  маску  и  старался  жить  с  достоинством,  а  сумел  разве  что
умереть  с  достоинством.
 —  Это  безумие!  —  воскликнул  Хольт,  разрывая  магический  круг
ее  слов.  —  Ведь  им  только  того  и  нужно  было!  Самообладание,  дос¬
тоинство,  а  на  деле  мы  были  их  слепым  орудием!
 —  Быть  наковальней  или  молотом...*  Наковальней,  на  которой
век  кует  новую  эпоху...  —  Ута  говорила  с  закрытыми  глазами.  —  Кто
хочет  быть  молотом,  должен  перестроить  свою  жизнь,  он  должен
научиться  ненавидеть  все,  что  любит  сегодня,  и  полюбить  то,  что
сегодня  ему  ненавистно.  Или  полностью  отказаться  от  жизни,  уйти
от  людей.  —  Она  повернула  голову  к  огню  и,  вытянув  руку,  бросила
 г  Гёте,  из  «Песен  содружества».
 34
 531

в  огонь  тяжелое  полено.  —  Перейти  в  противный  лагерь  или  от  всего
отказаться,—  добавила  она  после  паузы.  —  Маркс  или  Швейцер!
 —  Мне  это  ничего  не  говорит.  Какой  мне  от  этого  прок?
 —  Ты  не  слыхал  об  Альберте  Швейцере?  Вот  кто  явил  нам  дос¬
тойный  пример!  Он  поселился  в  джунглях  и  лечит  больных  туземцев.
 —  И  она  заключила  с  ударением:  —  Это  деятельный  гуманист.
 На  Хольта  и  это  не  произвело  впечатления.
 —  Возможно!  Но  если  все  врачи  удалятся  в  джунгли...
 —  Пойми  же  наконец!  —  воскликнула  она  с  досадой.  —  Каж¬
дый  из  нас  поставлен  перед  выбором.  Кто  не  в  силах  принять
решение,  обречен  гибели.  Так  погиб  отец.  Это  трагедия  нерешитель¬
ности.  Нет,  скорее  трагикомедия...  —  Она  долго  молчала.  —  А  если
хочешь  —  фарс!
 Ута  скупо  и  с  какой-то  нарочитой  отчужденностью  рассказала
Хольту  об  отце  —  полковнике  Барниме,  типичном  представителе  кон¬
сервативного  прусского  офицерства.  В  ее  изображении  это  был  рос¬
лый,  костлявый  шестидесятилетний  человек,  рано  состарившийся  и
по-стариковски  сутулый,  закоснелый  в  кастовых  условностях  и  пред¬
рассудках,  ограниченный  рутинер.  Словно  глядя  со  стороны,  она  ри¬
совала  в  его  лице  шарж  на  все  сословие  —  не  опуская  ничего,  вплоть
до  монокля  и  излюбленного  лексикона  офицерских  казино.  На  самом
же  деле  он  был  двойственной,  противоречивой  натурой,  двуликим
Янусом,  прятавшим  от  посторонних  взглядов  свое  истинное  лицо.
 Лет  десять  полковник  занимался  историей,  и  уроки  последних
десятилетий  потрясли  его.  Охваченный  глубоким  пессимизмом,  он
преисполнился  презрением  к  себе,  а  особенно  к  своему  сословию,  да
и  вообще  к  людям;  оговорку  он,  вслед  за  Гёльдерлином,  делал  для
«поколений  грядущих  столетий»  —  эти  слова  поэта  он  любил  пов¬
торять.  Раскрывался  он  только  перед  подрастающей  дочерью,  своей
любимицей,  и  она  знала  за  ним  это  смехотворное  «ни  то  ни  се»,  эту
неспособность  следовать  своим  убеждениям,  эту  актерскую  манию
играть  нечто  противоположное  своему  истинному  существу.  Офицер
рейхсвера,  он  презирал  Гитлера,  что  не  помешало  ему  с  готовностью
присягнуть  «фюреру»  в  верности,  взяв  под  козырек  и  слегка  наклонив
корпус.  В  конце  концов,  война  была  для  него  рутиной,  привычным
ремеслом.  Но  Восточный  поход  углубил  в  нем  внутренний  разлад.
Как  мыслящий  историк,  он  с  самого  начала  считал  эту  кампанию
преступной,  но,  как  исполнительный  прусский  офицер,  участвовал  в
преступлении.  В  течение  трех  лет  выполнял  он  приказы  командования
и  только  перед  дочерью  казнил  себя  за  исполнительность.  Двадцатое
июля  1944  года  вывело  его  из  оцепенения,  но  проклятая  половинча¬
тость  отомстила  ему  за  себя,  приведя  к  катастрофе.  Сам  он  в  загово¬
ре  не  участвовал.  Но  покушение  на  Гитлера,  крах  традиционных
устоев,  которые  он  считал  нерушимыми,  поколебали  в  нем  привычные
представления  о  долге  и  верности  присяге.  Спустя  несколько  дней
после  двадцатого  июля  полковник  вызвал  парламентеров  и  объявил,
что  сдает  свой  полк.
 Обо  всем  последующем  Ута  рассказывала  с  волнением,  которое
 532

-*2»
 тщетно  пыталась  прикрыть  холодной  иронией.  Хольт  видел,  что  она
нежно  любила  отца  и  все  еще  не  примирилась  с  его  гибелью.  По  при¬
казу  командования  полк  Барнима  должен  был  любой  ценой,  до  пос¬
леднего  солдата  удерживать  выгодный  и  хорошо  укрепленный  рубеж,
расположенный  по  склону  холма  и  защищенный  от  русских  танков
болотистой  низиной.  Полк  мог  еще  нанести  противнику  чувствитель¬
ные  потери,  что,  очевидно,  и  побудило  парламентеров  Красной  Армии
посчитаться  с  той  комедией,  которую,  по  словам  Уты,разыграл  ее  отец.
Ибо  полковник  капитулировал  не  безоговорочно.  Условия  «почетной
капитуляции»,  которые  он  для  себя  отстоял  в  долгих  переговорах,
заключались  в  том,  что  лично  он  не  сдался  красным.  Он  выговорил
себе  право  беспрепятственно  вернуться  в  расположение  своих  войск.
 Оставалось  лишь  перерезать  телефонный  кабель,  уничтожить  все
акты  и  документы,  вплоть  до  никому  не  нужных  списков  зачисленных
на  довольствие  и  интендантских  книг,  и  огласить  последний  приказ
по  полку,  что  и  было  выполнено  с  театральной  обстоятельностью.
Вершиною  же  комедии  явилось  прощальное  выступление  полковника
с  путаной  и  невнятной  речью,  во  время  которой  его  деморализован¬
ным,  вконец  измотанным  солдатам  пришлось  обезоружить  двух-трех
вломившихся  в  амбицию  офицеров,  которые  пытались  застрелить
командира  перед  его  построенными  в  каре  батальонами.  Наконец,
взяв  под  козырек  и  слегка  наклонив  корпус,  полковник  пропустил
мимо  свое  войско,  побредшее  сдаваться  в  плен,  а  сам  сел  в  машину
и  направился  в  противоположную  сторону,  где  его  уже  ждала  поле¬
вая  жандармерия.
 Всего  сорок  минут  заседал  военный  трибунал  —  без  свидетелей
и  защитников.  Смертный  приговор  был  тут  же  приведен  в  исполнение.
Это  было  убийство!  Ута  дала  волю  своему  негодованию.  Председа¬
теля  трибунала  уже  нет  в  живых.  Но  он  был  лишь  послушной  марио¬
неткой  в  руках  истинного  убийцы,  полковника,  начальника  разведки
при  штабе  корпуса.  Ута  лично  его  знала.  Ей  были  известны  его  прика¬
зы  карательным  отрядам  во  время  массовых  истреблений  евреев  на
Украине  еще  в  1941  году.  Ей  был  лично  знаком  негодяй,  по  своей
дьявольской  инициативе  оказавший  давление  на  суд  и  убивший  ее
отца.  Ее  и  сейчас  била  дрожь  возмущения,  и  она,  словно  задыхаясь,
одной  ей  присущим  жестом  хватала  себя  за  шею.  Полковника  звали
фон  Грот,  и  да  смилуется  над  ним  бог,  если  он  еще  жив!..
 Хольт  стоял  у  садовой  калитки.  Ута  бежала  по  берегу  озера
навстречу  приближающимся  саням.  Крестьянин  придержал  лошадей
и  протянул  ей  письмо.
 Пока  Хольт  занимался  лошадьми,  Ута,  бледная  от  волнения,
направилась  в  дом.  Когда  Хольт  вошел,  крестьянин  грелся  у  печки,  а
Ута  сидела  у  стола  и  писала.  Он  заглянул  ей  через  плечо.  Она  писала
по-французски:  «Мопзьеиг  Ле  1асцщхтА,  Оьеиге,  Оёраг1теп1  Мозе1-
1е,  А1$ас-Ьоггахпе...»*
 Подойдя  к  крестьянину,  она  крикнула  ему  в  самое  ухо:
 —  Дождетесь  двух  ответных  телеграмм!  А  потом  вернетесь  сюда
 *  «Господину  де  Жакар,  Диез,  департамент  Мозель,  Эльзас-Лотарингия...*
(франц.).
 533

к  вечеру,  заночуете  и  утром  на  заре  повезете  меня  во  Фрейбург.  Хоти¬
те  что  спросить?
 —  Ни-ни!  Все  ясно,—  сказал  крестьянин.  И  уехал.
 Что  же  это  за  письмо,  которого  с  таким  волнением  ждала  Ута?  И
что  ей  понадобилось  во  Фрейбурге?  Хольт  понимал,  что  это  связано  с
ее  отцом.  Вечером  он  рылся  в  ее  библиотеке.  Он  решил  терпеливо
ждать:  Ута  наверняка  ему  все  расскажет.  Беллетристики  на  полках
было  немного,  преимущественно  французские  романы,  а  также  рус¬
ские  писатели  от  Пушкина  до  Горького.  Среди  книг  —  объемистое
собрание  сочинений  Льва  Толстого.  В  остальном  это  были  справоч¬
ники  и  учебники  по  различным  областям  знания.  Неужели  Ута  все
это  читает?
 —  Письмо  на  столе,—  сказала  Ута.
 На  бланке,  отпечатанном  на  машинке,  стояло:  «Д-р  Гейнц  Гейн-
рихс,  д-р  Ганс  Гомулка,  нотариусы,  защитники  по  уголовным  делам,
адвокатская  контора  в  Фюрте».
 —  Ты  переписываешься  с  доктором  Гомулкой?  —  удивился
Хольт.
 Текст  письма  гласил:
 «Достоуважаемая  фрейлейн  Барним!  Рады  Вам  сообщить,  что
нам  удйлось  установить  местопребывание  разыскиваемого  Вами
господина  Г.  Но  поскольку  означенный  Г.  находится  за  пределами
германской  юрисдикции  и  не  исключена  опасность,  что  он  сумеет
навсегда  избежать  ответственности,  нам  желательно  было  бы  встре¬
титься  с  Вами  и  обсудить,  какие  могут  быть  приняты  более  энергичные
меры;  не  скроем,  что  мы  не  видим  возможности  что-либо  предпринять
без  содействия  французской  военной  администрации.  Письмо  мосье
Жакара  из  Диеза,  рекомендующее  Вас  и  Ваше  дело  мосье  Аберу  во
Фрейбурге,  было  бы  для  нас  большим  подспорьем,  так  как  оно  по¬
могло  бы  заинтересовать  в  Вашем  деле  французскую  администра¬
цию.  Телеграфируйте  мосье  Жакару,  пусть  пришлет  такое  письмо
непосредственно  в  адрес  нашей  конторы.  По  получении  его,  о  чем  мы
не  преминем  телеграфно  Вас  известить,  будем  ждать  Вас  во  Фрейбур¬
ге  для  срочных  переговоров.
 С  совершенным  почтением
Гейнрихс  и  Гомулка,  адвокаты».
 —  Возьми  меня  с  собой  во  Фрейбург,—  попросил  Хольт.
 Ута  промолчала,  она  не  подняла  глаз  от  прялки.  Хольт  подошел
к  окну,  глянул  в  ночную  темень  и  увидел  свое  отражение  в  черном
стекле  —  чужое,  непонятное  лицо.  Он  опять  вернулся  к  полкам  и,  за¬
сунув  руки  в  карманы,  стал  разглядывать  корешки  томов.
 Рихард  Хольт;  нет,  это  не  ошибка,  это  в  самом  деле  отец.  Хольт
вытащил  одну  книгу,  другую,  а  з^тем  снес  на  стол  целую  охапку  книг
и  брошюр  и  с  тяжелым  сердцем  стал  их  разглядывать.  Несколько
сброшюрованных  страничек  составляли  «Специальный  выпуск  жур¬
нала  по  иммунологии»  за  1929  год...  «О  спонтанных  колебаниях  опсо-
нического  показателя  при  местных  стафилококковых  инфекциях  у
морских  свинок...  д-ра  медицины  и  философии  Рихарда  Хольта,  орди¬
нарного  профессора  по  кафедре  бактериологии  Гамбургского  универ¬
 534

ситета...»  Хольт  знал,  что  у  отца  есть  печатные  работы,  еще  ребенком
он  гордился  этим,  но  никогда  ими  не  интересовался,  а  со  временем  и
вовсе  забыл  о  них.  Буквы  поплыли  перед  его  глазами,  неожиданная
встреча  с  отцом  взволновала  его.
 Ута  подошла  к  столу,  на  губах  ее  играла  насмешливая  улыбка.
Она  вытащила  из  стопки  толстый  том:  «Проблемы  учения  о  происхож¬
дении  видов.  Двадцать  четыре  лекции  в  защиту  теории  эволюции
против  метафизики  и  витализма,  Гамбург,  1933».
 —  Я  знаю  человека,  который  носится  с  вопросами  о  смысле
жизни  и  тому  подобном,—  сказала  она.—  Если  б  он  в  самом  деле
искал  ответа,  он  мог  бы  его  найти  у  родного  отца.  Но,  видно,  все,  что
ему  нужно,  это  приукрасить  глубокомысленными  проблемами  свою
душевную  пустоту.
 Хольт  растерянно  листал  брошюры  и  статьи.  «О  патологических
явлениях  вырождения  у  пещерного  медведя...  1911  г.»  Он  вспомнил,
что  отец  сперва  занимался  сравнительной  анатомией  и,  участвуя  в
экспедиции,  изучал  ископаемых  рептилий  в  Южной  Африке,  где  и
застала  его  первая  мировая  война.  Он  был  интернирован  и,  работая
в  больницах  для  туземцев,  столкнулся  с  мало  исследованными  тропи¬
ческими  заболеваниями.  Отсюда  пошло  его  увлечение  микробиоло¬
гией...  Хольт  злился  на  себя  и  на  мать,  которая  своими  лживыми  рос¬
сказнями  отдалила  его  от  отца.
 Ута  вде  еще  держала  в  руках  том  гамбургских  лекций,  она  поло¬
жила  его  на  стол  перед  Хольтом.
 —  Ты  спрашиваешь  о  смысле  жизни?  —  сказала  она.—  Ищи
ответа  либо  здесь,  в  книгах  твоего  отца,  либо  уж  в  Библии!
 —  Перестань!  —  сказал  Хольт.—  Возьми  меня  лучше  с  собой  во
Фрейбург.
 Что-то  ожило,  что-то  всколыхнулось  в  нем,  он  еще  и  сам  не  знал
что.
 Стоял  ли  еще  январь?  Или  наступил  февраль?  Зима  в  горах  не
шла  на  убыль.  Все  эти  дни  Хольт  пытался  справиться  с  беспокой¬
ством,  заглушая  его  тяжелой  работой.  Он  пилил  дрова  и  все  больше
освобождал  Уту  от  ее  каждодневных  обязанностей  по  дому  и  в  хлеву.
Но  беспокойство  не  оставляло  его.
 Ута  больше  не  заговаривала  с  ним  ни  о  профессоре  Хольте,  ни  о
полученном  письме,  не  заикалась  она  и  о  докторе  Гомулке.  Зато  она
все  чаще  говорила  о  весне:  «Когда  земля  оттает,  мы  с  тобой  начнем
корчевать  пни  в  саду».  Говорила  она  и  о  лете:  «Летом  пристроим  к
дому  террасу.  Арендатор  привезет  нам  несколько  возов  камня».
 Арендатором  был  сын  того  старика,  которого  дожидалась  Ута.
Имение  Барнимов,  принадлежащее  теперь  обеим  сестрам,  в  сущности
представляло  собой  большой  крестьянский  хутор,  лежащий  у  поднс*
жия  горы.  Ута  сдавала  его  в  аренду,  как  и  другое  имение,  поменьше,
во  Франконии.  «Придет  лето,—  говорила  она,—  и  мы...»  Она  постоян¬
но  повторяла  это  «мы».  Весна,  думал  Хольт,  а  там  лето,  осень  и  опять
зима  —  из  года  в  год.  В  пустыне  —  из  года  в  год.
 Так  дни  уходили  за  днями,  пока  не  приехал  крестьянин.
 535

Он  явился  под  вечер,  когда  уже  стемнело,  и  молча  грелся  у  ка¬
фельной  печки.  Ута  отправилась  на  его  упряжке  по  замерзшему  озеру
к  одинокому  хутору  на  лесной  опушке.  Сосед  обещал  присмотреть  за
скотиной.  По  возвращении  она  стала  готовиться  к  отъезду.
 Выехали  в  четвертом  часу  утра.  Ута  снабдила  Хольта  в  поездку
тяжелым,  неуклюжим  тулупом.  Она  села  в  сани,  Хольт  укутал  ей  ноги
полостью,  а  потом  сел  рядом.  Небо  было  звездное,  стояла  ледяная
стужа.  Крестьянин  по  просьбе  Уты  снял  со  сбруи  бубенцы.  Лошади
взяли  дружно,  и  сани  беззвучно  покатили  в  ночь,  в  лесистые  горы.
Только  фырканье  лошадей  нарушало  тишину.
 Ута  дремала,  привалясь  к  плечу  своего  спутника.  Хольт  не  спал,
его  захватило  зрелище  нарождающегося  утра  в  горах.  Он  видел,
как  тускнеют  звезды,  видел,  как  за  горами  занимается  холодный
голубоватый  свет  нового  дня.  На  вот  взошло  солнце,  и  лучи  его  осле¬
пительно  заиграли  на  снегу.
 Скользя  по  заснеженным  тропам,  сани  то  ныряли  в  густую  тьму
высокогорного  леса,  лишь  кое-где  пронизанную  снопами  наклонно
падающих  лучей,  то  вырывались  на  солнечный  простор,  и  так,  по
петляющим,  полого  поднимающимся  дорогам  путники  достигли  пере¬
вала.  Отсюда  как  на  ладони  открывался  весь  южный  Шварцвальд.
На  западе  округлые  очертания  гор  постепенно  переходили  в  сплош¬
ную  гряду,  а  далеко  на  южной  стороне  в  прозрачном  утреннем  воз¬
духе  снежный  зубчатый  массив  Швейцарских  Альп  сливался  с  сине¬
вой  неба.
 Ута  проснулась,  но  хранила  молчание.  Да  и  Хольт  молча  вбирал
в  себя  девственную  красоту  горного  пейзажа.  В  ущельях,  дымясь,
низвергались  водопады,  и  вода,  стекая  со  скал,  застывала  в  воздухе
гигантскими  ледяными  сосульками.  В  тенистых  расселинах  карлико¬
вые  ели  поднимали  к  солнцу  свои  причудливые  кроны.  Солнечные  лу¬
чи,  преломляясь  в  кристаллах  инея  и  в  серебристой  опушке  хвои,
распадались  на  все  цвета  спектра  и  пестрыми  алмазными  огоньками
расцвечивали  лесной  полумрак.
 —  По-моему,  это  самое  красивое  место  на  земле,—  сказал  Хольт.
 —  И  самое  уединенное,—  добавила  Ута.
 —  И  ты  хочешь  всю  жизнь  прожить*  в  этой  пустыне?
 —  Да,—  сказала  она  с  вызовом.  Дорога  пошла  под  гору.  Сияю¬
щее  лазурью  небо  покрылось  белыми  барашками.—  Жизнь  быстро
проходит.  А  что  можешь  ты  предложить  мне  лучшего?
 —  Ты  могла  бы  переехать  в  город.  Могла  бы  учиться.
 —  У  меня  есть  моя  работа,  есть  хлеб,  молоко  и  овечья  шерсть.  А
если  мне  покажется  тесно  в  пустынных  горах,  к  моим  услугам  книги.
 —  А  как  же  люди?
 —  Кого  ты  имеешь  в’виду?  Уж  не  тех  ли,  кто  окружал  нас  до  сих
пор?  Или  тебе  мало  двух  войн,  чтобы  убедиться,  как  прогнила  и  раз¬
ложилась  среда,  нас  породившая?
 —  Положим,  это  так,  но  ведь  есть  и  другие...
 —  А  ты  сумел  ужиться  с  этими  другими?
 —  Ты  права,—  сказал  Хольт.—  Оставим  это.
 Но  она  не  успокаивалась.
 —  Уйти  надо  от  людей,—  убежденно  зашептала  она  ему  на  ухо.—
 536

Никто  не  может  принудить  человека  заботиться  о  своих  ближних.
Почитай  Толстого.  Ты  меня  лучше  поймешь,  прочитав  его  «Исповедь».
Он  жил  среди  светской  клики  и  уже  на  вершине  славы  порвал  со  своей
средой,  чтобы  сделаться  простым  крестьянином.  Сам  шил  себе
башмаки...
 —  Для  чего  же?
 —  Чтобы  стать  другим  человеком.  Для  этого  и  я  отказалась  от
людей,  развращенных  собственностью.
 —  Но  и  от  других  тоже?
 —  Нельзя  сказать,  чтобы  тех,  других  украшала  бедность.  Если
ты  привык  жить  пристойно,  соблюдая  правила  приличия,  если  смо¬
тришь  с  содроганием  на  того,  кто  орудует  ножом  вместо  вилки,  дер¬
жись  от  него  подальше!
 Тем  временем  небо  заволокло.  Пошел  снег.  Все  вокруг  тонуло  в
мутной,  белёсой  мгле.
 —  Сделатвся  другим  человеком  —  звучит  хорошо.  Но  что  ты
имеешь  в  виду?  Какой  ты  хочешь  стать?
 —  Я  хочу  ограничить  себя  самым  необходимым,—  сказала  она,
снова  роняя  голову  на  его  плечо.—  Хочу  не  знать  желаний,  быть  от¬
зывчивой  к  чужому  горю,  свободной  от  чванства  и  спеси,  равно¬
душной  к  дарам  культуры  и  цивилизации.  Хочу  с  презрением  смотреть
на  собственность.  Хочу  трудиться  и  все,  что  мне  нужно,  добывать  тру¬
дами  своих  рук.  И  ждать,  терпеливо,  спокойно  ждать.
 —  Ждать?  Но  чего  же?
 Она  закрыла  глаза.  Слова  ее  падали  размеренно  и  однозвучно.
 —  Жизнь  быстро  проходит.  Мы  видим  лишь  неудержимое  мель¬
кание  картин.  На  смену  долгих  ночей  и  коротких  дней  приходят  дол¬
гие  дни  и  короткие  ночи,  и  годы  сменяются,  однажды,  десятки  раз,
так  все  повторяется  вновь  и  вновь.  Из-за  гор  задувает  ветер,  нагоняя
тучи  и  снег,  и  льется  теплый  фён,  принося  с  собой  запах  отавы.  Аль¬
пийский  колокольчик,  чуть  выглянув  из  земли,  мгновенно  расцветает,
блекнет  и  опадает.  Но  так  же  и  люди  —  или,  как  это  говорится,  жал¬
кий  род  людской,—  они  исчезают,  низвергаются  в  бездну,  как  воды,
которые  швыряет  с  утеса  на  утес.  Глухарь  токует  год  за  годом  и  ниче¬
го  не  знает  о  времени,  как  и  мы  ничего  о  нем  не  знаем.  Жизнь  длится
лишь  мгновение:  за  человеческий  век  сменяется  двести  поколений
мышей.  Но  и  за  двести  людских  поколений  звезда  не  успевает  пройти
и  градуса  своего  сферического  пути  в  пространстве.  Не  успели  наши
глаза  открыться  и  увидеть  свет,  как  они  смыкаются  навсегда.  Так
приходит  конец.—  И  после  короткого  молчания:  —  Вот  чего  я  буду
ждать  в  моей  пустыне  за  семью  горами.
 8
 Едва  сани  спустились  на  равнину,  как  туман,  темень  и  метель
скрыли  из  виду  горы.  Хольт  увидел  огни  Фрейбурга.  Это  было  словно
пробуждение  от  долгого  сна.  Горы  Шварцвальда,  сказочный  зим¬
ний  лес,  ели  в  снежном  уборе,  застывшие  каскадами  горные  водо¬
пады,  сверкающая  изморозь,  и  одинокий  дом,  дни,  недели,  прове¬
 537

денные  на  пустынном  берегу  озера,—  то  был  сон,  от  которого  он
проснулся.
 Фрейбург  был  действительностью.  Город  жил.  На  улицах  лежал
свежевыпавший  снег.  По  тротуарам  сновали  пешеходы.  И  снова
Хольт  столкнулся  с  тем  противоречием,  которое  страшило  и  подав¬
ляло  его:  наспех  возведенные  отели  с  роскошными  ресторанами,  хро¬
мированная  сталь  автомобилей,  поджидающих  на  стоянках  своих
хозяев-оккупантов,  и  —  разрушенный  до  основания  Старый  город  с
единственным  уцелевшим  зданием  кафедрального  собора.  Платки  и
ватники  переселенцев  —  и  на  этом  фоне  шинели  французских  офице¬
ров  и  шубки  их  дам.
 Хольт  с  жадностью  впитывал  эти  впечатления.  Он  надолго  выбыл
из  мира  живых,  а  земля  между  тем  не  переставала  вертеться.  Этой
ночью,  когда  на  город  обрушился  снежный  буран,  он  стоял  у  окна  в
холодной,  голой  комнате  приютившей  их  монастырской  гостиницы
и  сквозь  кружащий  снег  смотрел  на  залитый  огнями  фасад  большо¬
го  отеля.
 Наутро  крестьянин  вернулся  к  себе  в  горы.  Хольт  и  Ута  разыскали
контору  фрейбургского  адвоката,  где  была  назначена  встреча.  В
пустых  комнатах  стояла  ледяная  стужа.  Печи  были  давно  не  топле¬
ны,  и  одинокая  секретарша,  укутанная  с  головой  в  платки  и  пледы,
стучала  негнущимися  от  холода  пальцами  по  клавишам  машинки.
Ута  и  Хольт  ждали  в  маленькой  комнатушке.  Ута  вполголоса,  взвол¬
нованно  рассказывала  Хольту  о  своем  отце  и  о  докторе  Гомулке;  ее
лицо,  выглядывавшее  из  высоко  поднятого  воротника  шубы,  поблед¬
нело  и  осунулось  от  бессонной  ночи.
 Но  вот  и  доктор  Гомулка.  Он  мало  изменился.  Седые  волосы  еще
больше  поредели,  годы  наложили  свою  печать  на  его  лицо,  но  он
по-прежнему  напоминал  сына  и  по-прежнему  говорил  педантически
правильным  языком,  напирая  на  отдельные  слова.
 —  Счастлив  вас  видеть,  фрейлейн  Барним,—  приветствовал  он
Уту.  А  потом  долго  тискал  обеими  руками  руку  Хольта,  не  в  силах
совладать  с  радостью  и  волнением.—  Мой  милый  Вернер  Хольт!—
восклицал  он,  не  выпуская  его  руку  из  своих.—  Вы  не  представляете,
как  обрадовало  меня  известие,  что  я  вас  здесь  увижу.  Я,  правда,  уже
знал,  что  вы  несколько  поспешно  расстались  с  отцом...  «АЫН,
ехсеззИ,  еуазИ,  егирЦ»*,  как  сказано  у  Цицерона...
 —  От  кого  вы  узнали,  что  я  ушел  от  отца?  —  оторопело  спросил
Хольт.
 —  От  Гундель.
 Имя  Гундель  оглушило  Хольта.  Он  отвел  глаза  и,  избегая  взгляда
Уты,  уставился  на  стену,  где  висел  большой  отрывной  календарь.
 —  Мы  получили  письмецо  от  Гундель,—  продолжал  адвокат.—
Ведь  она  в  свое  время  только  потому  оставила  наш  дом,  что  надея¬
лась  дождаться  вас  у  вашего  отца.  Она  и  сейчас  не  теряет  надежды  на
ваше  возвращение.  Но  об  этом  после.  Мне  не  терпится  сказать  вам,
как  я  счастлив,  что  вижу  вас  целым  и  невредимым!  Мы  с  женой  смот¬
рим  на  вас,  как  на  близкого  друга.  То,  что  вы  сделали  для  Зеппа  и  для
 *  Ушел,  удрал,  исчез,  скрылся  (лат.).
 538

нас,  рискуя  жизнью...  Поистине,  говоря  словами  Энния,  «аппсиз  сег-
1из  ш  ге  |псег!а  сегпИиг»*.
 Отдав  дань  чувствам,  адвокат  снова  обратился  к  Уте.  Он  вынул
из  внутреннего  кармана  какие-то  бумаги  и,  прислонясь  к  письменно¬
му  столу;  развернул  листок  почтового  формата.
 —  Итак,  чтобы  ввести  вас  т  тесНаз  гез**,  мы  осведомили  фран¬
цузские  военные  власти  о  вашем  предстоящем  посещении.
 Хольт  по-прежнему  смотрел  на  календарь.  Восемнадцатое  февра¬
ля.  Доктор  Гомулка  тем  временем  сложил  письмо.
 —  Таким  образом,  нас  можно  поздравить  с  кое-какими  успехами.
 —  Поживем  —  увидим!  —  отозвался  голос  с  порога.
 То  был  второй  адвокат,  доктор  Гейнрихс,  высокий  худой  мужчи¬
на  в  помятом  костюме  из  искусственной  шерсти.  На  его  обвислом
восковом  лице  застыло  выражение  разъедающего  скепсиса.  Под
холодными  глазами  свисали  отечные  мешки,  щеки  обвисли  унылыми
складками,  да  и  все  в  этом  лице  казалось  безнадежно  опущенным,
будь  то  уголки  рта  или  нижняя  губа.  Лицо  это  было  воплощенным
скепсисом.
 Он  остановился  в  дверях  и,  понурив  плечи  и  глубоко,  чуть  ли  не
по  локоть,  засунув  руки  в  карманы,  прислонился  к  косяку.
 —  Нам,  к  сожалению,  похвастать  нечем,—  продолжал  он.—
Ни  о  каком  успехе  не  может  быть  и  речи.  Прокуратура  ссылается  на
то,  что  наше  дело  может  создать  прецедент.  Там  высказывают  опасе¬
ние,  как  бы  наши  криминалисты,  ссылаясь  на  параграфы  52  и  54  уго¬
ловного  кодекса,  раз  навсегда  не  пресекли  возможность  подобных
разбирательств...  Вы  меня  понимаете?  —  И  он  устремил  на  посетите¬
лей  холодный,  безнадежный  взгляд.
 —  То  есть  как  бы  не  пресекли,  ссылаясь  на  тогдашние  обстоятель¬
ства,—  пояснил  доктор  Гомулка.—  Оправдать  преступников  это  не
может,  но  некоторым  образом  ставит  под  сомнение  возможность  при¬
влечь  их  к  судебной  ответственности.
 Хольт  словно  издалека  слышал  мерно  журчащую  речь  адвоката.
Он  все  еще  не  отрываясь  смотрел  на  календарь:  непостижимо  —
столько  недель  провести  в  глуши,  какая  бессмысленная  потеря  време¬
ни!  Он  лишь  все  больше  запутывался...  А  ведь  кто-то,  сказал  адво¬
кат,  надеется  на  его  возвращение...
 —  Прокуратура,—  опять  взял  слово  доктор  Гейнрихс,—  видимо,
намерена  сперва  выяснить,  какое  решение  вынесет  союзнический
суд  в  Нюрнберге  касательно  все  чаще  поминаемых  параграфов  «о
вынужденном  и  подневольном  образе  действий».  Так  что  рано  гово¬
рить  об  успехе.
 —  Речь  идет  о  соображениях  формально-правового  характера,—
пояснил  от  себя  Гомулка.
 —  Речь  идет  об  убийстве!  —  возразила  Ута.
 —  Разумеется,  об  убийстве,—  подтвердил  доктор  Гейнрихс,  и  его
и  без  того  широкий  рот  раздвинулся  в  саркастической  усмешке.—
Грот  сейчас  находится  в  офицерском  лагере  в  США.  Этот  господин
 *  Надежный  друг  познается  в  ненадежные  времена  (лат.).
 **  В  существо  дела  (лат.).
 539

для  нас  недосягаем.  Но  даже  подлежи  он  нашей  юрисдикции,  ни  о
каком  процессе  в  настоящий  момент  не  может  быть  и  речи.
 —  Вы  стало  быть,  не  хотите  вести  это  дело?  —  взволновалась
Ута.—  Отказываетесь  от  него?
 —  Да  что  вы,  что  вы,  фрейлейн  Барним!  —  встрепенулся  доктор
Гомулка.—  То,  чего  мы  хотим,  мне  кажется,  достаточно  ясно.  Мы
хотим  засадить  Грота  за  решетку  и...—  (с  укоризненным  взглядом  в
сторону  своего  коллеги)  —  и  если  на  свете  есть  правосудие,  нам  это
удастся.—  Он  снова  вытащил  из  кармана  бумаги  и  продолжал,  то  и
дело  вскидывая  глаза  сквозь  очки  на  обоих  посетителей.—  Дивизия,
куда  входил  полк  вашего  отца,  в  сороковом  году  стояла  во  Франции.
 —  Грот,  в  то  время  в  чине  подполковника,  был  начальником
разведки  в  штабе  дивизии,—  пояснил  д-р  Гейнрихс  с  порога.
 —  Шестнадцатого  октября  сорокового  года,—  продолжал  доктор
Гомулка,—  Грот  в  собственноручном  письме  к  брату  сообщил,  что
он  намерен  во  что  бы  то  ни  стало  сломить  упорство  французского
гражданского  населения  на  вверенном  ему  участке.  Второго  ноября
он,  также  собственноручным  письмом,  уведомил  брата,  что  приказал
для  острастки  расстрелять  двадцать  одного  местного  жителя,  в  том
числе  священника,  за  нападение  на  один  из  складов  вермахта,  совер¬
шенное  неизвестными.
 —  Если  вы  предъявите  эти  письма  французским  военным  влас¬
тям,—сказал  доктор  Гейнрихс  с  ударением,  и  голос  его  вдруг  за¬
звучал  твердо  и  решительно,—  французы  вытребуют  Грота  у  амери¬
канцев  и  посадят  его  в  тюрьму.  А  зная,  что  он  в  надежном  месте,  мы
постараемся  привлечь  его  к  германскому  суду,  и  уж  тогда...—  тут  он
поднял  глаза  на  Уту,  и  это  был  уже  не  безнадежный,  а  лишь  холодный
и  безжалостный  взгляд,—  тогда  мы  с  ним  за  все  рассчитаемся.  Без
пощады!
 Ута  встала.  Поднялся  и  Хольт.  Он  только  теперь  разглядел  у  док¬
тора  Гейнрихса  значок  на  отвороте  пиджака  —  красный  треугольник.
 —  Где  письма?  —спросила  Ута.
 —  Если  не  возражаете,  я  отвезу  вас  по  указанному  адресу  во
второй  половине  дня,—  предложил  доктор  Гейнрихс.
 —  Боюсь,—  озабоченно  сказал  доктор  Гомулка,—  что  с  вас  за  эти
письма  дорого  сдерут.
 Хольт  сидел  с  доктором  Гомулкой  в  уцелевшем  кафе  Старого  го¬
рода.  Это  заведение,  одиноко  стоявшее  среди  развалин,  еле-еле
отапливалось  и  было  скудно  освещено.  Хольт  добрый  час  рассказывал
адвокату  о  себе.
 Доктор  Гомулка  плотнее  запахнулся  в  пальто.
 —  Будьте  уверены,  что  я  с  величайшим  вниманием  выслушал  ваш
рассказ.  Я  вас  понимаю.  Но  если  вы  с  таким  озлоблением  отвергаете
советы  своих  учителей  и  даже  отца,  как  могу  я,  тем  более  я,  что-ни¬
будь  вам  посоветовать?  Ведь  вас  огорчает  и  выводит  из  себя  то,  что
мы,  старшее  поколение,  наперекор  логике  и  рассудку,  дали  ввести
себя  в  обман,  а  теперь  с  непозволительной  поспешностью  отрекаемся
от  своих  вчерашних  взглядов.  Но  разве  ваши  упреки  не  обращены  ко
мне  в  первую  очередь?
 540

—  Вы  указали  путь  Зеппу,—  возразил  Хольт.  Он  сидел,  кутаясь
в  овчину  и  скрестив  руки  на  груди.—  Вы  еще  в  войну  пересмотрели
свои  взгляды  и  не  оставили  Зеппа  в  одиночестве.
 —  В  этом  вы  правы,—  сказал  адвокат.—  Укрывшись  за  своей
принадлежностью  к  нацистской  партии,  за  частоколом  параграфов
и  статей  закона,  я  последние  годы  на  свой  страх  и  риск  исподволь,
тайно  боролся  с  режимом.  Мне  удалось  не  один  политический  процесс
затянуть  до  бесконечности;  я  не  останавливался  перед  тем,  чтобы
уничтожать  акты  и  протоколы,  случалось  мне  и  передавать  заклю¬
ченному  записку  с  воли  или  от  других  заключенных.  Вам  и  Гундель
расскажет,  что  не  один  гонимый  и  отверженный  находил  у  меня  по¬
мощь  и  опору.  Сейчас  я  «денацифицирован»,  я  занимаю  обществен¬
ную  должность,  но  по  сути  дела  не  могу,  да  и  не  хочу  снять  с  себя  то
обвинение,  которое  вы  предъявляете  всему  моему  поколению:  обвине¬
ние  в  том,  что  мы  спасовали,  что  в  решающие  перед  тридцать  третьим
годы  мы  совершили  роковую  ошибку.
 Хольт  не  шевелился.  Имя  Гундель  все  еще  звучало  в  его  сознании.
 —  Два  слова  в  заключение,—  продолжал  адвокат.—  Поймите,  я
уважаю  ваши  решения,  хотя  не  все  ваши  поступки  после  войны  можно
одобрить...  Я  в  данном  случае  не  занимаю  судейской  позиции.  Одно
право,  и  весьма  существенное  право,  я  готов  за  вами  признать  —  пра¬
во  оглядеться  заново  после  всего,  что  вы  пережили  в  юности,  заново
переориентироваться  и  пересмотреть  до  основания  свои  взгляды,  хо¬
тя  такая  непривычная  свобода  снова  грозит  завести  вас  в  дебри  вины
и  заблуждения...—  Тут  адвокат  вздохнул  и  только  безнадежно  развел
руками.  И  после  небольшой  паузы  продолжал:  —  Все  же  против  од¬
ного  я  вас  хочу  предостеречь,  продумайте  же  это  хорошенько!  Нельзя,
рассуждая  о  немецкой  национальной  вине,  приписывать  ее  одному  по¬
колению.  Это  было  бы  опрометчиво,  непродуманно,  в  корне  неверно!
Это  значило  бы  подменить  нашу  актуальную  задачу  неким  историче¬
ским  предопределением,  которое  тяготеет  над  нами  каким-то  фату¬
мом.  Не  забывайте,  что  глубоко  заблуждались  люди  не  только  моего,
но  и  вашего  поколения  и  что  на  той  стороне  —  в  тюрьмах,  лагерях
и  подполье  —  бок  о  бок  со  старшим  поколением  боролась  и  страдала
молодежь.
 Слушая  Гомулку,  Хольт  видел  перед  собой  старое,  больное  лицо
Мюллера  и  молодое,  решительное  лицо  Шнайдерайта.
 —  Напрасно  вы  говорите  о  пропасти,  якобы  разделяющей  поко¬
ления.  Обанкротилось  не  мое  поколение.  Скорее  уж  наше  сословие,
наша  каста,  почитавшая  себя  цветом  нации.  А  это  означает,  что
мы  навсегда  потеряли  право  считать  себя  таковым.
 Хольта  била  дрожь.  Да,  все  загублено  и  потеряно!  Так,  значит,
все  же  уйти  от  людей  в  глушь,  в  пустыню?
 —  Довольно  об  этом!—только  и  сказал  он.  И  сам  не  заметил,
как  тряхнул  головой,  точно  отгоняя  докучливые  мысли.
 В  кафе  вошла  Ута  с  доктором  Гейнрихсом,  она  разрумянилась
на  морозе.  Сбросив  овечью  шубу,  она  небрежно  кинула  ее  на  спинку
стула.  Доктор  Гомулка  подозвал  кельнера  и  заказал  какой-то  горя¬
чий  напиток.  На  лице  у  д-ра  Гейнрихса  застыла  гримаса  злобы  и  през¬
рения.
 541

—  Мошенник!—  выругался  он.—  Головорез  и  живодер,  бывший
штабс-фельдфебель,  он  в  этом  деле  учуял  счастливейший  шанс  своей
жизни  и  оценил  его  ни  много,  ни  мало  —  в  двадцать,  тысяч  марок!
 —  Двадцать  тысяч!—  ахнул  доктор  Гомулка.
 —  Да,  боже  сохрани,  не  в  нынешних  обесцененных  бумаж¬
ках,—  продолжал  доктор  Гейнрихс,  закурив  сигарету  и  протягивая
Хольту  свой  портсигар.—  Нет,  в  самой  что  ни  на  есть  полноценной
валюте.—  Он  достал  из  бокового  кармана  конверт  и  вынул  оттуда
какие-то  листки.
 —  Вот  письма.  Мы  расписались  в  получении  у  мошенника  ссуды
в  двадцать  тысяч  марок  под  залог  франконского  имения  с  выплатой
этой  суммы  после  стабилизации  марки.
 —  Но  ведь  это  грабеж!—  воскликнул  потрясенный  доктор  Гомул¬
ка,  укоризненно  глядя  на  Уту.—  Вы  поощряете  вымогательство...
 —  Имение  принадлежит  мне!—  отрезала  Ута.—  Речь  идет  о  моей
собственности,  отвечаю  я  только  перед  сестрой.
 Хольт  зажал  в  зубах  сигарету,  дым  застлал  ему  глаза.  Двадцать
тысяч,  думал  он,  ее  имение,  ее  собственность...  И  услышал  голос
Уты:  «Хочу  с  презрением  смотреть  на  собственность...»  Что  ж,
невелика  заслуга!  С  таким  богатством  можно  презирать  богат¬
ство.  Внезапно  он  понял:  аскетический  искус  Уты  тоже  своеобразная
прихоть  богатства.  Стать  другим  человеком?  В  своих  поместьях
она  остается  сама  собой,  разве  лишь  на  другой  лад.
 И  это  иллюзия,  думал  Хольт.  Картины  их  сельского  уединения,
размытые  далью,  совсем  потускнели,  дорога  оказалась  ложной
тропой,  жизненные  противоречия  снова  непримиримо  и  безысходно
встали  перед  Хольтом.  «Сон  кончился!»—  бессильно  пробормотал  он.
 —  Что  ты  сказал?—  повернулась  к  нему  Ута.
 —  Ничего.  Очарование  рассеялось.
 —  Что  это  значит?
 —  Сама  понимаешь.
 Она  с  секунду  смотрела  на  него,  сначала  вопросительно,  а
потом  взгляд  ее  застыл,  и  она  торопливо  и  испуганно  повернулась
к  доктору  Гейнрихсу.
 —  Вы  не  отвезете  нас  послезавтра  в  горы?
 Не  к  чему  мне  туда  ехать,  ничего  я  там  не  потерял,  подумал
Хольт.
 —  Главное,  не  увязнуть  бы  в  сугробе,—  сказал  доктор  Гейнрихс.
И,  опустив  углы  рта,  добавил:—  В  этом  распроклятом  снегу...
 Дом  над  озером  был  погребен  в  сугробах,  снегу  навалило  и  намело
под  самую  крышу.  Хольт  сразу  понял:  за  время  их  отсутствия  сюда
никто  не  заглядывал.  Ута,  увязая  в  сугробах,  доходивших  ей  по  грудь,
с  трудом,  пробиралась  к  хлеву.'  Хольт  за  ней.  Вместе  они  расчистили
вход.  Из  хлева  доносилось  блеяние  овец.  Наконец  удалось  открыть
дверь.  Овцы  рвались  с  привязи.  За  тюками  прессованной  соломы
лежали  обе  ангорские  козы,  закостеневшие,  холодные.
 Ута  стояла,  не  двигаясь.  Кровь  отлила  от  ее  лица.  Хольт  глядел
на  нее  с  холодным  любопытством.  Уж  не  сердится  ли  она,  что  сосед
в  эту  вьюгу  не  рискнул  ехать  через  озеро?
 I
 542

—  Никто  не  может  принудить  человека  заботиться  о  своих
ближних,—  сказал  Хольт.
 Она  резко  к  нему  повернулась...  И  отошла  прочь.
 Они  работали  молча.  Потом  Хольт  затопил  в  доме  печь;  все
цветы  на  окнах  померзли.
 Доктор  Гейнрихс,  понурясь  и  глубоко,  по  локоть,  засунув  руки
в  карманы,  стоял  у  печки.
 —  Вы,  говорят,  уже  успели  побывать  в  русской  зоне?—  обратил¬
ся  он  к  Хольту.—  Почему  же  вам  там  не  пожилось?
 —  По  личным  мотивам.  А  в  общем  в  Германии  теперь  повсюду
одно  и  то  же.
 —  Не  скажите!  Там  куда  решительнее,  чем  здесь,  стараются
пролить  свет  на  закулисную  сторону  недавних  событий.
 Хольту  вспомнился  вечер  в  бараке,  где  дуло  из  всех  щелей.
 —  Пожалуй,  вы  правы,—  сказал  он.—  Там  стараются  открыть
людям  глаза  —  например,  на  собраниях  антифашистской  молоде¬
жи  —  насчет  тех,  кто  финансировал  нацистов,  и  всякое  такое.  -
 —  Но  в  этом  «всякое  такое»  и  заключается  суть  дела,  не  правда
ли?—  спросил  адвокат  с  тонкой  усмешкой.
 —  Вы  имеете  в  виду  соглашение,  заключенное  союзниками  в
Потсдаме?
 —  Я  имею  в  виду  то,  что  это  соглашение  не  должно  оставаться
на  бумаге,—  отвечал  доктор  Гейнрихс,  смерив  Хольта  твердым,
холодным  взглядом.
 В  голове  у  Хольта  замелькали  самые  противоречивые  понятия:
ослабление  экономической  мощи  Германии,  политика  реванша,
демократизация,  денацификация...  Весь  этот  разговор  был  ему  не¬
приятен.
 —  Для  адвоката,—  подвел  он  черту,—  вы,  на  мой  взгляд,
слишком  устремлены  в  политику.
 —  Я  социал-демократ,—  возразил  доктор  Гейнрихс,—  так  на¬
зываемый  левый  социал-демократ.  До  тридцать  третьего  защищал
коммунистов.  После  поджога  рейхстага  был  соответственно  поса¬
жен  в  тюрьму,  а  затем  переведён  в  Берген-Бельзенский  лагерь.  Едва
выжил.  Так  вы  находите,  что  я  слишком  устремлен  в  политику?
Во  всяком  случае,  могу  вас  уверить,  я  за  уничтожение  фашизма
с  корнем.
 —  Что  вы  разумеете  под  корнем?
 —  Немецкий  крупный  капитал.
 Хольт  был  озадачен.
 —  Очевидно,  имеется  в  виду,  например,  мой  дядюшка  Карл
Реннбах.  Он  генеральный  директор  одной  из  бременских  верфей,
к  тому  же  банкир  и  крупный  акционер  горных  компаний.
 —  В  таком  случае,  виноват!—  шаркнул  ножкой  доктор  Гейн¬
рихс.—  На  достоуважаемых  родичей  это,  конечно,  не  распространя¬
ется!
 Хольт,  сидя  на  корточках,  помешивал  жар  в  камине.
 —  На  достоуважаемых  родичей  не  распространяется,—  повто¬
рил  он.—  Этими  словами,  как  я  догадываюсь,  вы  намеревались  сте¬
реть  меня  в  порошок.  Однако  вы  упрощаете  вопрос.  Тот,  кто  с  голо¬
 543

вой  увяз  в  политике,  не  замечает  человека,  он  переступает  через
него,  как  через  мусор.  Я  уже  встречался  с  такими,  как  вы.
 —  Уж  не  ищете  ли  вы  у  меня  понимания?—  удивился  адвокат.
 —  Я  и  сам  не  знаю,  чего  ищу.  Знаю  только,  что  воевал,  а  придя
с  войны,  нигде  не  чувствую  себя  дома.  Я  попробовал  жить  у  отца
в  русской  зоне  и  потерпел  крушение.  Потом  попробовал  жить  у  ма¬
тери  в  Гамбурге,  но  почувствовал,  что  мне  и  там  грозит  крушение,
а  потому  сбежал  сюда,  в  Шварцвальд,  в  эту  пустыню.
 —  В  пустыню,—  мечтательно  повторил  адвокат.  И  добавил,  в
упор  глядя  на  Хольта:—  В  пустыне  можно  пораздумать  как  следует!
В  пустыне  у  вас  могут  открыться  глаза.—  И,  уставясь  в  потолок,
с  непроницаемой  улыбкой:—  Хотя,  конечно,  здесь  можно  и  закиснуть
в  идиллическом  уединении  йли  предаться  усыпляющим  иллюзиям.
Это  уж  по  выбору;  как  кому.
 —  У  меня  нет  иллюзий,—  холодно  возразил  Хольт.—  И  я  меньше
всего  подхожу  для  идиллии.  Но  довольно  об  этом.  Поговорим  о
другом.  Ведь  вам  завтра  ехать  в  Фюрт?  Найдется  у  вас  в  машине
свободное  место?
 Доктор  Гейнрихс  не  ждал  такого  вопроса.
 —  Да,  я  еду  в  Фюрт...
 В  дверях  стояла  Ута.  Слышала  ли  она  их  разговор?  Ута  улы¬
балась.  Она  собрала  им  поужинать.
 Отужинав,  доктор  Гейнрихс  пожелал  удалиться  на  покой.  Хольт
проводил  его  в  свободную  мансарду  и  ушел  к  себе.
 Он  распахнул  примерзшее  окно.  В  комнату  ворвался  ледяной
воздух,  он  обжег  Хольта  своим  дыханием,  проник  под  одежду,  про¬
брал  его  до  костей.  «Сон  кончился!»—  сказал  Хольт  вслух  и  подумал:
от  себя  никуда  не  уйдешь.  Закрыв  окно,  он  прислонился  лбом  к  дере¬
вянной  раме.  Итак,  бегство  опять  не  удалось.  Теперь  он  понял:  оно
и  не  могло  удаться,  из  этого  существования  запасного  выхода  нет.
Есть  жизнь  и  есть  иллюзия,  пустыня  не  жизнь,  пустыня  —  иллюзия.
 Стоя  с  закрытыми  глазами,  он  оглядывал  минувшие  годы.  С  дет¬
ских  лет  искал  он  жизнь,  настоящую  жизнь,  без  обмана,  но  он  искал
ее  в  сказках,  нелепых  приключениях,  он  только  и  делал,  что  блуждал,
шел  по  ложному  следу  и  даже  чуть  не  уверовал  в  могущество  мгно¬
вения.  Не  побоялся  он  и  пути  в  пустыню,  что  за  семью  горами.  А
теперь  ему  снова  искать.  Да  и  пора  уже  выбраться  на  дорогу,  найти
верный  путь.
 Он  задумался  о  предстоящих  скитаниях.  Задумался  об  Уте.  Ему
стало  грустно.  Разве  каждый  из  нас  не  уносит  в  зрелую  жизнь  свои
радужные  юношеские  мечты?  Но  глупец  тот,  кто  сам  себя  обманы¬
вает  и  видения  фантазии  смешивает  с  жизнью!
 Хольт  спустился  по  лестнице.  Внизу  он  на  секунду  задержал  в
руке  дверную  скобу,  собираясь  с  силами  для  решения:  я  ухожу,
и  никто  не  может  меня  задержать!  Ута  стояла  у  окна,  у  своих  померз¬
ших  цветов.  Она  повернула  к  нему  голову  и  сказала  спокойно  и
дружелюбно:
 —  Самое  лучшее  тебе  ехать  завтра  же  с  Гейнрихсом.
 544

—  Я  тоже  так  думаю,—  сказал  Хольт..
 А  потом  они,  как  и  каждый  вечер,  пододвинули  скамью  к  камину.
 Огонь  в  камине  погас.  Только  несколько  угольков  еще  тлело
в  золе.
 —т  Куда  ты  едешь?—  спросила  Ута.
 —  В  Гамбург,—  отвечал  Хольт.
 —  Что  ты  там  намерен  делать?
 —  Не  знаю.  Жить,—  сказал  Хольт.  И  после  небольшой  паузы:—
Искать.
 —  Чего  ты  ищешь?—  спросила  Ута.
 —  Не  знаю,—  повторил  он  еле  слышно,  обращаясь  больше  к
самому  себе.—  Ничего  не  знаю.  Не  знаю  даже,  действительно  ли  я
живу,  быть  может,  это  лишь  сон,  а  когда  я  проснусь,  начнется  настоя¬
щая  жизнь.  Меня  несет  то  туда,  то  сюда,  по  воле  волн.  Я  ищу  жизни,
своей  жизни.  Все  проносится  мимо,  ни  в  чем  нет  постоянства,  а  я  ищу
чего-то  неизменного,  быть  может,  любви,  быть  может,  правды,  сам  не
знаю,  ищу  чего-то  вроде  архимедовой  точки.
 —  Ты  ищешь  самого  себя,—  сказала  Ута.—  Ступай  к  отцу.  Он
для  тебя  достойный  пример.  Следуй  ему  во  всем.  Тогда  ты,  как  и  он,
найдешь  свое  место  в  жизни  среди  тех,  других,  кого  ты  еще  не  спосо¬
бен  понять.
 —  Как  бы  и  это  не  оказалось  иллюзией!
 —  По  крайней  мере  это  шанс,—  сказала  Ута  твердо.—  Жизнь
к  тебе  благосклонна,  она  дает  тебе  возможность,  облаченную  в  плоть
и  кровь:  ступай  к  Гундель.  Найдя  путь  к  ней,  ты  найдешь  путь  к
себе  и  к  другим  людям.
 Она  поднялась.  Кочергой  разгребла  жар  в  камине  и  набросала
свежих  дров.  Вспыхнуло  желтое  пламя,  оно  взвилось  кверху  и  осве¬
тило  комнату.  Ута  сидела  на  корточках  перед  камином,  это  был  тот
же  мигающий  свет,  какой  разлила  горящая  спичка  в  разрытом
подвале.  На  фоне  яркого  пламени  отчетливо  выделялся  силуэт
живого,  дышащего  тела.  Однако  Хольту  под  округлыми  очертаниями
плоти  мерещился  скелет,  и  он  слышал,  склоняясь  в  темноту,  как  у
его  ног  труп  рассыпался  прахом:  человек  —  сновидения  тень...
 —  А  ты?—  спросил  он.—  Что  будет  с  тобой?
 —  Не  твоя  печаль,  что  будет  со  мной,—  сказала  Ута  и  снова  легла
рядом  с  Хольтом.—  Я  —  не  ты.  Я  не  ищу  для  своей  жизни  какого-то
смысла;  мне  лишь  бы  здесь,  в  пустыне,  отбыть  свой  положенный
срок.  Таким,  как  я,  смысл  жизни  надо  было  бы  подавать  на  блю¬
дечке,  готовым.
 Хольт  насторожился.  Воспоминание  о  мертвецах  в  подвале
снова  всколыхнуло  в  нем  старый,  смешной,  возвышенный,  вечно
юный  вопрос  о  смысле  жизни.
 —  Как  ты  можешь  так  говорить!—  воскликнул  он.—  Я  не  пони¬
маю  тебя.  В  жизни  должен  быть  какой-то  смысл.  Иначе  можно  прий¬
ти  в  отчаяние!
 Ута  ничего  не  ответила.  Она  поднялась.  Пора  было  браться
за  работу.  Оделся  и  Хольт.  Ута  снова  подбросила  дров.  А  потом,
 35  Д.  Нолль
 545

стоя  у  камина  в  своем  сером  хитоне  и  о  чем-то  глубоко  задумав¬
шись,  заплела  косы.
 —  Ответ  ты  мог  бы  найти  в  книгах  отца,—  сказала  она.—
Вся  наша  жизнь  —  бессмыслица.  Только  невежда  видит  в  нас,  людях,
конечную  цель  природы.  Мы  лишь  одно  из  многих  проявлений  вечно
меняющегося  бытия,  лишь  эпизод  в  развитии  живой  жизни,  которая
осознает  через  нас  свое  бытие;  мы  без  всякого  смысла,  а  лишь  по
воле  случая  и  по  земной  неизбежности  стали  людьми.  Отвлекись
от  земли,  и  ты  увидишь,  что  все  земное  развитие  и  становление  —
лишь  эпизод  в  жизни  вселенной.  Ибо  от  земли  к  солнцу,  от  солнеч¬
ных  систем  к  Млечному  пути  и  дальше,  к  еще  неведомым  высшим
мирам,  через  все  более  непостижимое  для  нас  возникновение  и  уга¬
сание,  рост  и  убывание,  через  переход  из  одного  состояния  в  дру-
гое  —  совершается  вечное  движение,  движение  без  начала  и  конца,
довлеющее  себе.  Какая  же  тут  может  быть  речь  о  смысле  жизни  по
нашим,  человеческим  масштабам?  Кто  ищет  в  жизни  смысла,  пусть
сам  придаст  смысл  своему  существованию.  Но  это  может  быть  лишь
смысл  в  человеческом  понимании,  в  пределах  человеческого  целе¬
устремления.
 Она  кивнула  Хольту.  Потом  взяла  фонарь,  зажгла  и  направилась
к  двери.  У  порога  она  остановилась  и  взглянула  на  Хольта.
 —  А  теперь  скажи,  что  жизнь  должна  иметь  какой-то  смысл,  и
это  прозвучит  уже  как  требование  к  самому  себе  придать  своей
жизни  некий  смысл.  Найди  же  эту  цель,  живи  для  нее  и  постарайся
быть  человеком.
 —  Что  такое  человек?—  спросил  он.
 —  Человек  тот,—  сказала  она  задумчиво,—  кто  сознательно  жи¬
вет  во  имя  какой-то  цели  и  тем  самым  придает  бессмыслице  жизни
некий  смысл,  исходя  из  человеческих  масштабов;  и  не  только  ради
себя,  нет,  но  и  оглядываясь  на  других  и  заранее  утешаясь  мыслью
о  более  прекрасных  и  совершенных  поколениях,  что  сменят  нас  в  гря¬
дущие  века.
 9
 I
 В  Гамбурге  снег  уже  растаял,  но  за  городом,  в  Видентале,  затя¬
нутая  туманом  равнина  еще  белела  под  снегом.  Хольт  долго  стоял
у  садовой  калитки,  оглядывая  широкую  даль.  Смеркалось.  Наконец
он  встряхнулся  и  позвонил.
 Открыла  Бригитта.  Она  не  сразу  узнала  Хольта  в  неуклюжем  ту¬
лупе,  который  Ута  дала  ему  в  дорогу.  А  узнав,  испуганно  отступила
назад,  и  он  прошел  мимо  нее.  В  прихожей  она  взяла  у  него  тулуп.
 —  Дамы  ужинают,  прикажете  доложить?..
 —  Спасибо,—  сказал  он,—  никаких  докладов.  Я  приму  ванну,
принесите  мне,  пожалуйста,  наверх  чего-нибудь  поесть.  Я  целую  не¬
делю  провел  в  дороге.  Комната  еще  в  моем  распоряжении?
 —  Конечно,—  сказала  она.  И  нерешительно:—  Но  я  обязана  до¬
ложить,  что  вы  вернулись.
 Он  поднялся  в  свою  комнату.  Здесь  ничто  не  изменилось,  даже
 546

не  видно,  что  он  несколько  недель  отсутствовал:  постель  раскрыта,
поперек  стеганого  одеяла  лежит  безукоризненно  выглаженная  пижа¬
ма,  купальный  халат  висит  на  спинке  стула,  томик  Рильке  на  ноч¬
ном  столике  заложен  закладкой  Ъа  том  стихотворении,  которое  Хольт
читал  последним:  «Прощание,  о  как  я  чувствовал  тебя...»
 Он  не  сразу  положил  книжку  на  ночной  столик.  Как  чувствовал...
Да,  чувствовал!  Теперь  у  него  покончено  с  чувствами!  Наконец-то  по¬
кончено!
 Он  подошел  к  окну.  Мы  всегда  слишком  многому  верили  и  слиш¬
ком  мало  знали...  Готтескнехт  прав.  Слишком  многому  верили  и  слиш¬
ком  мало  знали,  слишком  много  чувствовали  и  слишком  мало  думали,
чувствительность  заменяла  нам  знание,  мифы  —  науку.  Теперь  все
пойдет  по-другому!  Хольт  взъерошил  пальцами  непокорные  волосы.
Да,  конец  чувствам,  сантиментам,  он  холодно  и  непредубежденно
заглянет  за  кулисы  мира.  Он  скальпелем  вскроет  жизнь,  и  она  по
верит  ему  свои  тайны.
 Он  пошел  в  ванную,  разделся  и  долго  лежал  в  теплой  воде
Как  и  много  недель  назад,  по  приезде  сюда,  он  пытался  спокойно
поразмыслить.  И  запнулся  на  первом  же  вопросе:  что  же  дальше?
Да  и  после,  когда  он  в  своей  комнате  подошел  к  окну  и  уставился
в  темные  стекла,  откуда  на  него  недоуменно  глянуло  его  отражение,
он  все  еще  спрашивал  себя:  что  же  дальше?  И  не  находил  ответа
 В  дверь  постучали,  Бригитта  накрыла  на  стол  и  сказала:
 —  Дамы  ждут  молодого  господина  через  полчаса  в  гостиной
 Хольт  резко  повернулся  и  повторил:
 —  ...  ждут  молодого  господина  в  гостиной...—  И  с  прорвавшейся
яростью:—  К  черту  дам!—  А  потом  раздельно,  со  злобой:—  Пошлите
ваших  дам  подальше,  с  их  гостиной  и  «молодым  господином»!
 Бригитта  посмотрела  на  него  с  ужасом.  Но  ярость  Хольта  угасла
так  же  внезапно,  как  и  вспыхнула.
 —  Простите,—  сказал  он,—  я  не  вас  имел  в  виду.—  И  с  новой
вспышкой:—Еще  и  часа  нет,  как  я  здесь,  а  меня  уже  от  всего
тошнит.  ,
 —  Приятного  аппетита!—  сказала  горничная  и  скрылась  за
дверью.
 Хольт  сел  за  стол.  Он  с  жадностью  проглотил  яичницу  из  двуз
яиц  и  тосты,  поджаренные  с  сыром  —  с  американским  консервиро
ванным  сыром,—  и  запил  их  чаем.  Он  снова  у  матери,  здесь  другой
тон,  надо  перестраиваться.  Он  видел  их  перед  собой  —  мать,  тетю
Марианну,  а  также  Хеннинга,  Вульфа  с  торчащими  ушами  и  угодли
вого  портного.  Так  и  быть,  подумал  он  со  вздохом.  У  меня  нет  выбора
Придется  осесть  здесь.  Дверь  черного  хода  захлопнулась,  путь  к
бегству  закрыт.  Один  мир  остался  ему  чужд,  другой  внушает  отвра
щениз,  а  черный  ход  ведет  в  тупик  иллюзии.
 Хольт  встал,  составил  тарелки  на  поднос  и  отнес  вниз,  на  кухню
Бригитта  мыла  посуду.  Он  сел  на  табурет.
 —  Ну  как,  большой  был  переполох,  когда  я  не  вернулся?-
спросил  он.
 Бригитта,  склоняясь  над  раковиной,  только  сказала:
 —  Прошу  вас...  Дамы  ждут!
 35*
 547

Где-то  хлопнула  дверь.  Кто-то  прошел  через  холл.  Хольт  узнал
Шаги  матери.  Послышалось  жужжанье,  кто-то  набирал  по  телефону
номер.  Дверь  в  кухню  была  полуоткрыта  Хольт  слышал  каждое
слово.
 —  Доротея  Хольт.  Господина  коммерции  советника/  но  только
поскорее!—  Продолжительная  пауза.—  Франц?  Вернер  здесь.  Нет.  Я
еще  с  ним  не  говорила,  он  принимает  ванну.  Да.  Нет.  Увидим.  Как,
как?  Повтори!  Хорошо.  И  сегодня  же  позвони  Хеннингам,  не  забу¬
дешь?  Конечно,  успокоилась,  еще  бы!
 Хольт  скривил  гримасу.  Разговор  был  окончен.  Как  вдруг  в  про¬
свете  двери  возникла  сама  фрау  Хольт.  Ни  один  мускул  не  дрогнул
в  ее  лице,  она  только  мельком  взглянула  на  Хольта,  недолго  глядела
на  Бригитту,  которая  еще  ниже  нагнулась  над  раковиной,  снова
перевела  взгляд  на  Хольта,  и  тут  лицо  ее  озарилось  всеми  признака¬
ми  радости,  красивые  губы  заулыбались,  глаза  засияли,  руки  про¬
тянулись  в  радостном  жесте.
 —  Вернер...
 Он  встал.  Она  схватила  его  за  руки,  а  потом  заключила  &  объя¬
тия  и  поцеловала  в  лоб.
 —  Как  хорошо,  что  ты  вернулся!—  К  удивлению  Хольта,  она
даже  слегка  надула  губы.—  Как  ты  мог  причинить  мне  столько
горя!—  Он;а  хотела  растрогать  сына,  но  сын  был  начеку.
 Сорная  трава  —  упорная!—  сказал  он  с  деланной  веселостью
и  последовал  за  ней  через  холл  в  гостиную.
 Гамбургские  будни  снова  взяли  Хольта  в  полон:  утренняя
ванна,  завтрак,  часы  полного  безделья,  прогулка.  После  обеда  он
убегал  из  дому  и  часами  бродил  по  обледенелой  пустыне  Эллерхольц-
ского  болота,  бродил  до  изнеможения,  убивая  время  в  бесплодных
размышлениях.  Влачил  бесцельную,  бессмысленную  жизнь.  Он  ста¬
рался  свыкнуться  с  мыслью  о  предстоящей  ему  жизни.  После  пасхи
он  должен  был  снова  поступить  в  школу,  а  по  ее  окончании  изучать
право;  вообще  же  есть  надежда,  как  объяснил  ему  коммерции
советник,  что  бременский  дядя  позаботится  о  его  будущем.
 Никто  не  попрекал  Хольта  его  долгим  отсутствием  —  ни  вопро¬
сов,  ни  упреков,  ни  нравоучений.  Коммерции  советник  в  первый  же
вечер  приветствовал  его  игривым  похлопыванием  по  плечу:
 —  Ах  беглец  ты  этакий,  неугомонный  бродяга!  Можешь  не  рас¬
сказывать,  где  пропадал!  Все  мы  прошли  через  это,  у  каждого  из  нас
был  свой  период  романтических  безумств.—  И  он  снова  щедро  снаб¬
дил  племянника  деньгами  и  сигаретами.
 Фрау  Хольт  тут  же  вызвала  портного  и  сделала  сыну  следующее
программное  заявление:
 —  Ты  очень  во  мне  ошибаешься,  если  думаешь,  что  все,  чем
живет  мой  единственный  сын,  не  найдет  во  мне  самого  широкого
понимания!
 При  виде  такого  всепонимания  и  тетя  Марианна  не  пожелала
отстать  от  других:
 —  Твой  бременский  дядя  Карл  говорит:  даже  оперившаяся
птица  не  раз  возвращается  в  свое  гнездо.
 548

Карл  Реннбах  сообщил,  что  приедет  в  следующее  воскресенье
к  ужину,  и  это  опять  подняло  на  ноги  весь  дом.  Какое-то  деловое
совещание  призывало  его  в  Гамбург,  и  он,  как  всегда,  собирался
остановиться  у  своих  сводных  сестер.
 В  пятницу  позвонил  Роланд  Хеннинг  и  попросил  к  телефону
Хольта.
 —  Алло,  господин  Хольт,  я  слышал,  вы  возвратились  из  своего
путешествия,  это  очень  кстати!  В  субботу  вы  свободны?  Так  послу¬
шайте:  у  моего  любекского  друга  Рольфа  свадьба,  он  поручил  мне
пригласить  кого-нибудь  из  здешних  молодых  людей,  чтобы,  так
сказать,  уравновесить  предков.  Ну  как,  устраивает  вас?  За  вами  зае¬
дет  мой  приятель  Штефенхауз,  он  живет  рядом  с  вами,  в  Нейграбе-
не.  Итак,  в  субботу,  в  половине  второго.  Если  не  возражаете,  прихва¬
тите  с  собой  девиц  Тредеборн.  Вы  ведь  им  представлены?  Тем
лучше!  А  я  поеду  в  Любек  прямо  с  утра,  меня  просили  быть  шафером.
Штефенхауз  представит  вас  Бергманам.  Они  хорошо  знают  коммер¬
ции  советника,  вашего  дядюшку.
 Хольт  повесил  трубку.  Он  еще  долго  стоял  в  холле  и  думал.  А  ведь
верно,  вспомнил  он:  девицы  Тредеборн!  Он  видел  их  перед  собой  —
Гитту  и  Ингрид.  Перспектива  провести  с  ними  —  нет,  с  Ингрид  —
целый  вечер  показалась  ему  весьма  заманчивой.  Звонок  Хеннинга
снова  придал  его  жизни  какую-то  цель  и  направление.
 Услышав  о  звонке  Хеннинга,  фрау  Хольт  проявила  необычайное
при  ее  невозмутимости  рвение.
 —  Это  твой  дебют  в  обществе,—  поздравила  она  сына.  Ее  холод¬
ное  лицо  оживилось.—  Разумеется,  черный  костюм,—  сказала  она.—
Ах,  Марианна,  какая  там  бабочка!  Их  уже  давно  не  носят!  Погоди,
я  позвоню  Францу.  Серебристо-серый  галстук,—  вот  что  тебе  нужно!
 ✓
 В  субботу  фрау  Хольт  одобрительно  и  даже  с  нескрываемой
гордостью  оглядела  сына.
 —  Ты  наверняка  будешь  иметь  успех,—  сказала  она.
 Штефенхауз  —  «Фирма  Штефенхауз-младший,  маринады  и
 рыбные  консервы»,—  белобрысый,  краснолицый  малый,  глупо  скаля
зубы,  приветствовал  обеих  дам:
 —  Сударыни!  Честь  имею!  А  вот  и  мы!  Давненько  не  виделись,
а?  Спасибо.  Помаленьку.
 Хольт  снова  с  удивлением  наблюдал,  как  тетя  Марианна
состроила  на  своем  деревянном  лице  улыбку-гримасу,  обнажившую
ослепительно  белые  вставные  зубы.
 —  А  о  свадебном  подарке  вы  позаботились?—  осведомился  Ште¬
фенхауз.—  Хотите,  преподнесем  его  вместе,  расходы  пополам.  Идет?
 То,  что  никто  не  подумал  о  свадебном  подарке,  так  сразило  тетю
Марианну,  что  ее  улыбка  рухнула.  Однако  фрау  Хольт  сохранила
обычное  присутствие  духа.  Рука  ее,  почесывавшая  пуделя  за  ухом,
на  мгновение  застыла.  Фрау  Хольт  сидела  неподвижно  и  усиленно
соображала.  У  Фреда  Штефенхауза,  которому,  несмотря  на  его
двадцать  шесть  лет,  нельзя  было  дать  больше  двадцати,  был  пронзи¬
тельный,  сдавленный  мальчишеский  голос:
 549

—  Что-нибудь  уж  вы  придумаете!
 Фрау  Хольт  вышла  из  оцепенения.
 —  Марианна,  пойдем  посмотрим  твой  фарфор.
 Штефенхауз  развалился  в  кресле.  Хольт  испытующе  на  него  по¬
глядывал.  На  Штефенхаузе  был  темный  костюм,  из  которого  он
давно  вырос,  крахмальная  фрачная  рубашка,  воротничок  с  отогнуты¬
ми  уголками  и  черный  галстук-бабочка.  В  общем  вид  комичный,
смесь  юного  первопричастника  с  лакеем.  Но  Штефенхауза  это  не
смущало.
 —  Знаете  что,—  предложил  он,—  давайте  позвоним  Тредебор-
нам,спросим,  какой  они  везут  подарок,  а  то  еще  напоремся  на
то  же  самое.
 Хольт  пошел  к  телефону.
 —  Ну,  что  там  еще  стряслось?—  спросил  задорный  голосок  в
трубке.--  Ах,  это  вы,  господин  Хольт?  Вернулись  из  поездки?
А  мы  тут  ждем  вас!
 По  смеху  и  жизнерадостному  тону  Хольт  узнал  Ингрид.  Под¬
ношением  Тредеборнрв  оказался  ящик  белого  вина,  общим  числом
двадцать  бутылок.  Штефенхауз  объявил  это  чертовски  шикарным
подарком.  Между  тем  тетя  Марианна  притащила  обитую  красным
шелком  шкатулку  и  извлекла  из  нее  лаковую  японскую  вазу  с  резь¬
бой.
 —  Разрази  меня  гром!—воскликнул  Штефенхауз.—Сколько
может  стоить  такой  горшок?
 При  слове  «горшок»  тетю  Марианну  даже  передернуло.
 —  Берите  вазу  и  поезжайте!—  сказала  фрау  Хольт.—  Этот  воп¬
рос  вы  уладите  с  моим  братом.
 Перед  воротами  стояла  просторная  светло-серая  машина.  Ште¬
фенхауз  сразу  взял  полную  скорость.
 —  Это  добрый  старый  «вандерер-24»,—  пояснил  он.—  Разби¬
раетесь  в  марках  автомобилей?  —  Он  говорил  без  умолку.—  Я  слу¬
жил  в  авиации.  Летчик-истребитель.  Одиннадцать  сбитых  самолетов.
Награжден  Железным  крестом  первой  степени.—  Он  не  сбавлял  хода
даже  на  самых  людных  улицах.—  С  англичанами  нельзя  зевать,  тут
требуется  зверская  езда,—  пояснил  он.—  А  уж  американцы,  те  и  вов¬
се  бешеные.
 В  Георгсвердере,  в  холле  у  Тредеборнов,  молодые  люди  оказались
свидетелями  трогательного  прощания.  Фрау  Тредеборн  напутствова¬
ла  уезжающих  дочерей.  Хольт  только  глазами  хлопал.  Обе  девушки
были  в  бальных  туалетах,  в  длинных,  до  полу  коричневых  шелко¬
вых  вечерних  платьях  строгого  покроя,  открывавших  шею  и  руки.
Неужто  такое  еще  существует?
 Хольт  кланялся  и  отвечал  пустыми  фразами  на  пустые  вопросы,
а  в  голове  у  него  кинокадрами  мелькали  картины,  врезавшиеся  в
память  во  время  недавних  скитаний  по  Германиии.
 У  Гитты  был  мрачноватый  вид,  тогда  как  Ингрид  сияла  све¬
жестью  и  красотой.  Фрау  Тредеборн,  опять  с  крестом  на  шее,  на
этот  раз  украшенным  чешскими  гранатами,  призывала  Гитту  пом¬
нить  слова,  которыми  их  папа  ознаменовал  этот  день:  бракосоче¬
тание  —  священный  обряд,  зовущий  к  самоуглублению  и  тихим
 550

размышлениям  о  вечно  обновляющемся  чуде  жизни,  к  которому  и
предназначен  брак,  а  вовсе  не  к  распущенности  и  веселью.  Сказав  это,
она  приподняла  на  груди  крест  и  обратила  его  к  Гитте,  которая  истово
и  покорно  склонила  голову.
 —  Присмотри  там  за  нашим  маленьким  сорванцом!—  сказала
мать  в  заключение.
 А  маленький  сорванец,  иначе  говоря,  Ингрид,  беззаботно  захо¬
хотала,  поглядывая  на  Хольта.
 —  Наше  солнышко!—  умилилась  фрау  Тредеборн.
 Хольт  внимательно  разглядывал  Ингрид:  ему  нравились  ее  гла¬
за,  а  в  особенности  волосы,  густые  и  пышные,  каштановые  с  рыжиной.
 Когда  Штефенхауз  с  Хольтом  грузили  в  багажник  вино,  он  растро¬
ганно  заметил:
 —  Тредеборны  на  редкость  дружная  семья!
 А  потом  Хольт  сидел  рядом  с  Ингрид  на  заднем  сиденье.  Бли¬
зость  девушки  волновала  его.  Все  его  уныние  как  рукой  сняло.  Но
поначалу  он  чувствовал  себя  скованным  и  ограничивался  самыми
необходимыми  ответами.  Машина  резко  затормозила  на  перекрестке,
а  выехав  на  автостраду,  снова  набрала  скорость.  Младшая  Треде¬
борн  кокетничала  вовсю.
 —  Что  с  эами,  Хольт?  Вы  же  не  на  похороны  едете!  Или  у  вас
большое  гбре?—  И  она  с  невинным  видом  заглядывала  ему  в  глаза.
 Ее  сестра  Гитта  повернулась  к  ним.
 —  Твои  ужимки  вряд  ли  нравятся  господину  Хольту,—  мягко
упрекнула  она  сестру,  но  в  голосе  ее  проскальзывали  злобные  нот¬
ки.—  Вы  были  на  фронте,  представляю,  как  труден  вам  переход
к  мирной  жизни.  Вам  нужно  побольше  развлекаться!
 —  Об  этом  позаботимся  мы!—сказала  Ингрид.
 Хольт,  заняв  выжидательную  позицию  стороннего  наблюдателя,
откинулся  на  подушки  и  только  плавно  повел  рукой  —  многозначи¬
тельный  жест,  который  он  перенял  у  своих  старших  родственниц.
 Штефенхауз,  смакуя  подробности,  преподнес  дамам  не  внушаю¬
щую  доверия  историю  из  своей  практики  военного  летчика.  Его
пронзительный  мальчишеский  голос  перекрывал  гудение  мотора.
Можно  было  додумать,  что  воздушная  война  была  для  Штефен-
хауза  увлекательным  приключением,  своего  рода  спортом.
 —  Лучше  всего  было  в  последние  месяцы  войны,—  рассказывал
он.—  Кончилось  горючее.  Мы  дали  бомбардировщикам  зеленую
улицу,  а  сами  дулись  в  скат.
 Дали  зеленую  улицу  и  дулись  в  скат...  Хольт  слушал  с  удивле¬
нием.  Да  и  вообще  его  удивляло,  что  Штефенхауз  все  еще  живет  воен¬
ными  впечатлениями.  Как  легко  этот  белобрысый  юнец  говорит  о
войне!  Для  Хольта  война  была  своего  рода  табу,  он  предпочитал
ее  не  касаться.  Это  был  страшный  кошмар,  от  которого  у  него  по  сю
пору  бегали  мурашки  по  спине.  Анекдоты  Штефенхауза  вызвали  в
его  памяти  картины  чудовищных  разрушений  в  рурских  городах
после  налета  четырехмоторных  бомбардировщиков.  Надо  будет  по¬
ближе  присмотреться  к  этому  малому,  решил  Хольт.
 Они  проехали  по  улицам  Любека  и,  свернув  к  северу,  покатили
по  набережной  Траве.
 551

Штефенхауз  остановил  свой  «вандерер»  у  большого  особняка,
перед  которым  уже  дожидалась  вереница  машин.
 Общество,  в  котором  очутился  Хольт,  составляли  человек  трид¬
цать  празднично  разодетых  людей.  Он  сразу  же  потерял  из  виду
сестер  Тредеборн.  Сначала  его  подталкивал  перед  собой  Штефен¬
хауз,  а  потом  какой-то  незнакомый  господин  взял  под  свою  опеку.
Многочисленные  имена,  которые  ему  называли,  проскакивали  мимо
ушей.  Рекомендовали  его  как  племянника  коммерции  советника  —
Реннбахи  были  здесь  не  только  хорошо  известны,  но  и  пользовались
большим  уважением,  а  теперь  оно  распространилось  и  на  Хольта.
Представили  его  и  новобрачным.
 Жених  оказался  обрюзгшим  блондином  лет  тридцати  пяти,
во  фраке;  с  него  градом  лил  пот.  Рядом  с  ним  держался  Роланд
Хеннинг,  тоже  во  фраке,  щегольски  облегавшем  его  высокую,  строй¬
ную  фигуру.  Он  что-то  шепнул  жениху,  и  тот  приветствовал  Хольта
с  подчеркнутой  любезностью,  а  потом  не  отпускал  добрых  пять
минут,  подробно  расспрашивая  о  коммерции  советнике  и  чуть  ли
не  с  благоговением  —  о  бременском  дядюшке.  Хеннинг  дружески
мигнул  Хольту  —  мол,  потом  поговорим.
 Невесту  окружал  цветник  пожилых  женщин  и  молодых  девиц,
за  стульями  которых  стояли  мужчины;  невеста,  утопавшая  в  белом
шелку,  в  кружевах,  шлейфах  и  вуалях,  подала  Хольту  влажную  от
пота,  унизанную  кольцами  ручку.  Ей  можно  было  дать  лет  двадцать
с  небольшим.  Хольт  бесцеремонно  ее  разглядывал.  Ее  лицо  под  льня¬
ными  волосами  и  миртовым  венком  показалось  ему  бесцветным;
в  общем  ни  рыба  ни  мясо,  ни  красавица,  ни  дурнушка.  А  главное,
ее  улыбка,  взгляд  и  в  особенности  речь  производили  впечатление
непроходимой  глупости.  Это  впечатление  тут  же  подтвердилось,  когда
на  витиеватое  до  слащавости  поздравление  Хольта  она  не  нашлась
ничего  ответить,  кроме  заученного:  «Ах,  спасибо...  а  также  за  ваш
любезный  подарок».  Пожилая  тучная  женщина,  сидевшая  справа
от  невесты,  очевидно,  ее  мать,  добавила:  «Надеюсь,  вы  у  нас  не  соску¬
читесь!»,  и  невеста  с  безжизненной  улыбкой  повторила,  как  попугай:
«Надеюсь,  вы  у  нас  не  соскучитесь!»
 Хольт  с  поклоном  отступил  в  сторону.  Он  сказал  себе:  глупа
как  пробка!  Внимательно  оглядел  он  круг  гостей,  средоточием
которого  была  невеста.  Здесь  царило  торжественное  настроение  и
возвышенные  чувства.  Присутствовал  даже  прелат,  которого  назы¬
вали  «господин  церковный  советник»  или  «господин  доктор».  Глаза
матери  невесты  припухли  от  слез.
 Хольт  отвернулся  и  огляделся  вокруг.  К  холлу  примыкали
радиально  расположенные  просторные  залы  —  столовая,  кабинет,
гостиная  и  музыкальная  комната,  соединенные  друг  с  другом  боль¬
шими  двустворчатыми  дверьми.  Гостиная,  где  Хольту  бросились  в
глаза  дорогие  восточные  ковры,  вела  в  зимний  сад.  Из  музыкальной
комнаты  была  вынесена  вся  мебель,  за  исключением  рояля  и  несколь¬
ких  стульев,  да  и  в  столовой  освободили  место  для  танцев.  Комнаты
были  празднично  разукрашены,  на  черные  костюмы  и  цветные
платья  лился  яркий  свет,  вспыхивавший  огоньками  в  брильянтовых
украшениях.  Искрилось  шампанское  в  бокалах.  Весь  этот  свет,  и
 552

блеск,  и  звон  хрусталя  оказали  свое  действие  и  на  Хольта,  он  почувст¬
вовал  себя  легко  и  свободно.
 Венчание  состоялось  еще  утром,  после  чего  был  дан  обед  для
близких  родственников.  А  сейчас  молодежь  танцевала.  Приглашен¬
ное  из  бара  трио  устроилось  в  музыкальной  комнате,  подле  рояля,  и
оттуда  по  всем  комнатам  разносились  звуки,  приглушенной  музыки.
Хольт  стоял  в  нерешительности,  поджидая  сестер  Тредеборн,  но  они
куда-то  исчезли.  В  столовой,  среди  гостей,  столпившихся  вокруг
молодоженов  и  то  и  дело  чокавшихся,  он  увидел  Штефенхауза.  Там
произносились  тосты  и  даже  небольшие  спичи.  Хольт  разбирал  толь¬
ко  отдельные  слова.  «Что  бог  сочетал,  то  человек  не  разлучит!—
услышал  он;  это  возгласил  церковный  советник.—  Да  оставит  отца
и  мать  и  прилепится  к  жене  своей,  и  будут,  по  слову  писания,  одна
плоть».  А  какой-то  седовласый  господин  процитировал  Ницше:  «Я
называю  браком  волю  вдвоем  создать  единое...»  Остальное  потону¬
ло  в  трубном  звуке  —  это  высморкалась  мать  невесты.
 Хольт  опустился  в  холле  на  пуф.  К  нему  подлетел  Хеннинг,  как
всегда  сияя  любезной  улыбкой.
 —  Ну  как?  Еще  не  освоились?—  Сам  он  чувствовал  себя  как  нель¬
зя  лучше  в  своем  ловко  сидящем  фраке  —  одна  рука  в  кармане  брюк,
другой  он  слегка  помахивал,  помогая  себе  в  разговоре.—  Знаете
что,  нам  с  вами  не  мешает  пропустить  по  рюмочке!
 В  кабинете  хозяина  письменный  стол  был  приспособлен  под
буфет.  Наемные  лакеи  и  горничные,  одетые  кельнершами,  в  нарядных
фартучках,  разносили  напитки.  В  столовой  невеста  танцевала  с
Штефенхаузом  вальс.
 Хеннинг  усадил  Хольта  за  столик  и  протянул  ему  рюмку  коньяку.
Они  чокнулись.
 —  В  час  добрый!  За  ваше  драгоценное,  Хольт!—  и  Хеннинг
присел  на  ручку  кресла.—  Ну,  что  скажете?  Сногсшибательно,  верно?
 Хольт  молчал.  Еще  недавно  в  Ганновере  ему  пришлось  ночевать
в  угольном  подвале.  А  тут  этот  блеск,  эта  роскошь  и  сверкающие  на¬
ряды...
 —  Говоря  по  чести,  все  это  блеф,—  продолжал  Хеннинг,  словно
отгадав  мысли  Хольта.—  Наш  лозунг:  держи  хвост  пистолетом!  Каж¬
дый  старается  показать  товар  лицом  в  надежде  к  кому-нибудь  при¬
мазаться.
 Вот  уж  кому  трудно  втереть  очки!—  подумал  Хольт.  Хеннинг
положительно  ему  импонировал.
 —  Все  это  чистейший  анахронизм,—  продолжал  Хеннинг,  поведя
кругом  рукой.—  Была  бы  у  нас  приличная  конъюнктура  или  были
бы  мы  сами  чем-то  получше,  а  не  мелкой  сошкой,  тогда  извольте,
сделайте  милость!  Знаете,  что  представляет  собой  эта  свадьба?  Сви¬
детельство  деловой  благонадежности!  Глядите,  люди  добрые,  Берг¬
ман  и  К°  выстояли  войну  и  теперь  почтительнейше  предлагают  свои
услуги  на  предмет  будущих  гешефтов:  дали  же  они  за  дочерью
четверть  миллиона  недвижимостью!—  Он  отставил  рюмку  и,  выта¬
щив  из  кармана  сигареты,  предложил  Хольту.—  Я  советовал  Рольфу
 553

не  зарываться,  отложить  помпу  до  лучших  времен,—  добавил  он,  да¬
вая  Хольту  прикурить.
 —  Откровенно  говоря,  ваша  точка  зрения  для  меня  неожи¬
данна,—  признался  Хольт.
 —  Я  не  обольщаюсь  иллюзиями,—  пояснил  Хеннинг.—  Я,  так
сказать,  реальный  политик,  знаю,  что  к  чему.
 Тут  кто-то  позвал  Хеннинга.  Он  дружески  похлопал  Хольта
по  плечу:
 —  Желаю  веселиться!
 Хольт  в  раздумье  мял  пальцами  сигарету.  Он  не  мог  разобраться
в  Хеннинге.  Вспоминалась  душная  комната  и  как  Хеннинг  срывал
с  себя  галстук.  «Дерьмо...  Кусок  дерьма...»  Хольт  прогнал  это  виде¬
ние,  встряхнулся  и  выпил  коньяк.
 Он  прошелся  по  комнатам,  высматривая  малышку  Тредеборн,  но
ее  нигде  не  было.  В  зимнем  саду  вспыхнул  магний,  это  среди  кадок
с  пальмами  снимали  новобрачных.
 В  холле  он  встретил  Аннерозу  Вульф,  она  густо  покраснела.
Костлявую,  плоскогрудую  девушку  обрядили  в  небесно-голубое
бальное  платье  с  тесно  облегающим  лифом  и  бесконечными  рюша¬
ми,  оборками  и  бантиками  на  плечах  и  бедрах.  Вид  у  нее  был  смехо¬
творный,  Хольту  стало  жаль  ее.  Он  решил  оказать  ей  внимание.
Но,  ведя  Аннерозу  к  креслу,  он  с  нетерпением  думал  об  Ингрид
Тредеборн.
 —  Утомительно  большое  общество,  не  правда  ли?
 —  Но  уж,  конечно,  не  вам,—  возразила  она.—  Вы,  должно
быть,  повсюду  как  дома.
 Хольт  рассмеялся,  скрывая  смущение.  Тут  к  ним  весьма  кстати
подошел  Гизберт  в  темно-синем  костюме  причастника,  из  которого
он  успел  вырасти.  Торчащие  уши  отливали  красным.  Он  поздоро¬
вался  с  Хольтом  и  спросил:
 —  Ну  как,  понравились  стихи?
 —  Д-да-а,—  без  увлечения  протянул  Хольт.  Он  все  оглядывался
на  двери  прилегающих  комнат,  но,  так  как  сестер  не  было  видно,
позволил  Вульфу  втянуть  себя  в  разговор.
 —  Пошли  в  кабинет,—  предложил  он.
 Он  подвел  Аннерозу  к  столу,  пододвинул  ей  кресло  и  уселся
сам.  Он  вспомнил,  что  собирался  прощупать,  чем  этот  Вульф  ды¬
шит,  теперь  ему  представился  удобный  случай.  Горничная  принесла
им  вина  и  печенья.
 —  Вашего  Рильке  я,  к  сожалению,  понял  не  на  все  сто,—
начал  он  без  долгих  предисловий.—  Его  ранние  стихотворения  хоро¬
ши,  даже  очень  хороши.  Из  позднейших  мне  понравились  «Панте¬
ра»,  «Алкест»,  баллада  об  Орфее.  Правда,  мне  от  них  как-то  не  по
себе,  но  возможно,  это  и  предвзятость.  А  уж  насчет  всего  прочего
я  пас!  Такие  вещи,  как  «Дуинезские  элегии»  или  «Песня  женщин,
обращенная  к  поэту»,  до  меня,  хоть  убейте,  не  доходят.
 Лицо  Вульфа,  начиная  от  ушей,  налилось  краской.
 —  Умом,  понимаете...  умом  не  постичь  этого  самого  целомудрен¬
ного  из  поэтов.  Его  надо  почувствовать!
 —  То  есть  как  это  почувствовать?  Объясните  мне  человеческим
языком!

Вульф  тщетно  искал  слов.
 —  Его...  надо...  Почитайте  стихи  вслух,  и  вы  их  почувствуете,—
сказал  он.
 —  Ах,  вы  об  этом!  Тут  вы  правы,  они  звенят.  Звенят,  словно
колокольчик  в  обедню.
 —  «Где  нет  нутра,  там  не  поможешь  потом»*,—  процитировал
Вульф  в  гневе,  и  лицо  его  стало  совсем  багровым.
 Хольт  пригнулся  к  нему  в  своем  кресле.
 —  Чувство,  конечно,  вещь  почтенная.  Но  у  меня  возникает
одно  опасение.—  Он  вытащил  спичку  из  коробка  и  закурил.—  Да,
да,  опасение!  Я,  например,  вспоминаю  пресловутую  идею  героизма.
Она  тоже  взывала  к  чувству.  Но  ведь  человек  наделен  и  разумом,
способностью  понимать!  Так  вот  этой  способностью  я  и  намерен
впредь  пользоваться  с  вашего  разрешения.  Я  больше  не  согласен  опи¬
раться  на  слюнявое  «нечто»,  которое  якобы  живет  вот  здесь,—  и
он  хлопнул  себя  по  груди.—  На  то  самое  «нечто»,  от  которого  хо¬
чется  выть  при  звуках  рождественской  песни,  но  которое  больше,
пожалуй,  ни  на  что  не  годится.
 —  В  таком  случае  вам  недоступно  искусство!  —  надсаживался
Вульф.—  Его  постигаешь  только  чувством,  и  создается  оно  для
избранных...  Для  узкого  круга  посвященных!
 Глядя  на  негодующего  Вульфа,  Хольт  казался  себе  святотатцем,
осквернителем  храма.
 —  Какой  же  круг  вы  имеете  в  виду?  —  спросил  он.
 —  Круг  людей  образованных,—  отозвался  Вульф  с  неопреде¬
ленным  жестом,  не  то  включавшим,  не  то  выключавшим  присут¬
ствующих.
 —  А  кого  вы  считаете  образованными  людьми?  —  допытывался
Хольт.
 —  Ну,  таких,  как  здесь  вот,—  сказал  Вульф  с  тем  же  загадоч¬
ным  жестом.
 —  Вот  как!  —  рассердился  Хольт.—  Так  неужто  и  невесту?  Она
непроходимо  глупа,  разве  вы  не  заметили?  Вы  и  ее  причисляете  к
избранным?
 Вульф  со  страхом  огляделся,  не  слышал  ли  кто.  Зато  сестра  его,
до  сих  пор  не  проронившая  ни  звука,  так  обрадовалась,  что  даже
похорошела.
 —  Оставим  этот  разговор,—  сказал  Хольт  примирительно.—  Во
всяком  случае,  ваш  Рильке  меня  не  удовлетворил.  Читая  Шторма
или  Гёте,  я  могу  сказать,  что  я  чувствую,  а  Рильке  меня  сбивает
с  толку.  Я  только  и  слышу,  что  звяканье  колокольчика  и  запах  лада¬
на.  Не  люблю,  когда  чувством  подменяют  разум.
 —  Но  уж  свои  стихц  я  вам  ни  за  что  не  покажу,—  сказал  Вульф
не  то  со  злобой,  не  то  надменно.—  Вам  их  тем  более  не  понять!
 Хольт  все  еще  не  оставил  надежду  смягчить  Вульфа.
 —  Попытка  не  пытка,—  заметил  он  со  всем  возможным  дру¬
желюбием.—  Я  вполне  понимаю  того,  кто  от  полноты  чувства  уда¬
ряется  в  поэзию.—  И  с  улыбкой:—  Я  и  сам,  когда  влюблен,  готов
писать  стихи.
 *  Гёте,  «Фауст».
 555

Но  Вульфа  это  вдвойне  разозлило.
 —  Такие  чувства,  как  любовь,  мне  абсолютно  чужды,—  бросил
он  презрительно.
 —  Могу  себе  представить,—  отозвался  Хольт.
 Иронии  Вульф  не  воспринимал.
 —  Что  могут  значить  какие-то  субъективные  эмоции  для  поэта-
мыслителя?  Ведь  речь  идет  о  чувстве  заброшенности  и  одиночества
в  мире...  когда  тщишься  осознать  наше  время...  Не  правда  ли?  То,
что  я  чувствую,  это  полнейшее  пресыщение,  великая  безысходность
жизни...
 —  Пресыщение...—  повторил  за  ним  Хольт.—  Чудак-человек!—
воскликнул  он  внезапно.—  Что  вы  смыслите  в  жизни  и  в  нашем  време¬
ни?  Да  выйдите  на  улицу  и  оглянитесь!  Жизнь  —  головоломная
штука,  согласен,  но  за  вашими  сонмами  ангелов,  вашим  пресы¬
щением,  обреченностью  всего  живущего  и  тому  подобной  чепухой
вы  не  замечаете  настоящих,  жгучих  вопросов  современности.
 Вульф  укрылся  за  презрительной  гримасой.
 —  Представляю,  что  это  за  жгучие  вопросы!
 Тут  обозлился  и  Хольт.
 —  Две  мировые  войны,  пятьдесят  миллионов  убитых,  а  вы  даже
не  задаетесь  вопросом,  что  же  это  за  мир,  в  котором  такое  воз¬
можно!
 На  что  Вульф  с  пренебрежительным  жестом:
 —  Есть  люди,  пригвожденные  к  миру  явлений,  несказанное  лише¬
но  для  них  смысла...  Я  же  стремлюсь  проникнуть  в  суть  явлений,
хочу  познать  мир  в  его  сущности!
 —  Отлично,  превосходно!  —  воскликнул  Хольт,  уже  еле  сдер¬
живаясь.—  Мир  в  его  сущности...  Давайте  же  познавать  мир  в  его
сущности,  ну,  хотя  бы  начиная  с  этого  дома!  —  Он  указал  на  при¬
легающие  покои  и  буквально  впился  в  испуганного  Вульфа.—  Да
не  оглядывайтесь  с  таким  страхом!  То,  что  я  вам  скажу,  предназначе¬
но  для  любых  ушей.  Итак,  начнем  с  невесты!  Вы  знаете  не  хуже
меня:  она  до  того  глупа,  что  мне  от  души  жаль  человека,  осужденного
жить  с  ней  рядом.  Почему  же  он  женился  на  такой  дуре?  Что  это,
любовь?  —  Хольт  рассмеялся.—  Нет,  мой  милый,  эта  пара  едва  ли
когда-нибудь  зазвучит  в  унисон,  подобно  струнам  под  прикоснове¬
нием  смычка.  Какова  же  сущность  этого  брака?  Приданое!  И  разве
вы  не  видите,  как  тридцать  человек  притворяются,  будто  верят
болтовне  о  том,  что  муж  и  жена  одна  плоть  и  что  вдвоем  они  соз¬
дадут  единое...  тогда  как  на  самом  деле  всякий  знает,  да  и  вы  в  том
числе,  что  здесь  проныра-лис  подцепил  глупую  гусыню.  Вот  вам  и
проникновение  в  суть  явлений!  —  язвил  Хольт.—  Вот  вам  и  нагляд¬
ный  пример  сущности  мира!
 Вульф  сидел  ни  жив  ни  мертв.  Он  был  бледен,  даже  уши  у  него  по¬
белели.  Но  Хольт  уже  не  владел  собой,  настал  час,  когда  все,  что
накипело  на  душе,  вырвалось  наружу.
 —  Продолжим  наш  обзор  сущностей!  Докажите,  что  вы  доступ¬
ны  голосу  несказанного!  Моя  матушка  разрешила  мне  спать  с  нашей
горничной,  как  вы  это  находите?  Лишь  бы  все  было  шито-крыто,
она  всецело  полагается  на  меня!  А  теперь  вообразите  —  надеюсь,
 556

у  вас  достаточно  фантазии,  чтобы  вообразить  нечто  подобное,  хоть
вы  и  поэт-мыслитель,—  вообразите,  что  я  прихожу  сюда  с  этой  де¬
вушкой  и  говорю:  «Сударыня,  разрешите  представить  вам  нашу  гор¬
ничную  Бригитту!..»  Здорово  бы  это  получилось!  И  заметьте,  что
Бригитта  в  десять  раз  умнее  невесты,  она  прилежная,  дельная,
красивая  девушка!  Все  дело  в  том,  что  у  ее  отца  нет  ни  фабрики,  ни
торговой  фирмы,  ни  достоуважаемого  дядюшки,  вроде  моего.  Вот  я
и  спрашиваю:  чего  же  в  сущности  стоит  общество,  в  котором  любой
кретин,  заполучивший  в  приданое  недвижимость,  любой  лицемер,
перед  чьим  именем  красуется  слово  «фирма»,  любой  рифмач,  чей
отец  владеет  импортной  конторой  «Вульф»,  значит  больше,  нежели
приличный  человек,  живущий  своим  трудом?  Такое  общество,  как
бы  вы  ни  морщились,  не  стоит  той  дубинки,  которой  его  следовало
бы  разнести  в  мелкие  щепки!
 Вульф  вышел  из  оцепенения;  он,  словно  защищаясь,  вытянул
руки  и  вскочил,  но  Хольт  был  начеку.
 —  Ни  с  места!  —  заорал  он  и  заставил  Вульфа  снова  сесть.
 —  По  злобе...—  бормотал  Вульф  что-то  нечленораздельное.  Но
Хольт  его  не  слушал.  Из  глубины  забвения  возникли  слова:
 —  А  как  вы  смотрите  на  то,  что  Крупп  в  двадцатые  годы  про¬
давал  пушки  русским,  иначе  говоря  —  большевикам,  хотя  они  яко¬
бы  уже  тогда  представляли  для  нас  смертельную  опасность?—  Он
наклонился  к  Вульфу.—  А  как  вы  смотрите  на  моего  бременского
дядю  Карла?  Каждый  затонувший  матрос  подводной  лодки  прино¬
сил  ему  огромные  барыши.
 Но  Вульф  уже  пришел  в  себя.
 —  По  злобе...—  каркнул  он,—  единственно  по  злобе  вы  тщитесь
поколебать  основы  миропорядка!
 —  Основы  миропорядка?  —  повторил  за  ним  Хольт.—  Дерьмо¬
вые  же  это  порядки!
 Он  замолчал.  Слишком  много  слов  брошено  на  ветер!  Зря  он
дал  Вульфу  себя  спровоцировать.  Разве  такогр  Вульфа  можно  при¬
нимать  всерьез?
 —  А  теперь  катись!  —  крикнул  он,  внутренне  на  себя  негодуя.—
Видеть  больше  не  могу  твою  пакостную  рожу!  —  И  опустился  в
кресло.
 Вульф  в  смертельной  обиде  вылетел  из  кабинета.  И  только
тут  Хольт  заметил  его  сестру.  Маленькая  и  словно  пришибленная,
она  сидела  в  своем  небесно-голубом  платье  на  краешке  кресла  и
хлопала  глазами.
 —  Вы  и  на  меня...  сердитесь?  —  пролепетала  она  с  видом  по¬
битой  собачки.
 —  Простите!  —  сказал  Хольт.—  Я  ничего  против  вас  не  имею.
Ничего  не  имею  и  против  вашего!  брата.  Я  совсем  не  его  подразуме¬
вал.—  Хольт  осекся.  Он  думал  о  словах,  невзначай  у  него  вырвав¬
шихся.—  В  сущности  я  даже  благодарен  Вульфу.  Да,  в  самом  деле!
Ваш  брат  точно  разбудил  меня.  Он  напомнил  мне  о  многом,  что  я
в  сутолоке  последних  дней  едва  не  потерял  из  виду.
 —  Я  поговорю  с  Гизбертом.  Я  все  между  вами  улажу!  —  обе¬
щала  Аннероза.
 557

Хольт  ее  не  слушал.  Человеческое  целеустремление,  думал  он...
Он  чуть  не  забыл  свое  решение  не  мириться  с  тем,  что  есть,  искать
неустанно.  Ведь  и  дом  тети  Марианны,  и  эта  вилла,  и  выстроившие¬
ся  перед  ней  машины,  а  также  шлейф,  фата  и  миртовый  венок,
и  эти  господа  во  фраках,  заводчики,  церковный  советник  —  все
это  не  та  жизнь,  которую  он  искал.  Опять  он  запутался!
 Внезапно  ему  стало  ясно,  что  делать.  Он  только  что  начистоту*
объяснился  с  Вульфом,  но  он  так  же  готов  объясниться  со  всей
этой  компанией—с  Хеннингом,  Штефенхаузом,  с  дядей  Францем
и  с  тетей  Марианной,  с  дядей  Карлом  и  своей  матерью.  Плевал  он  на
всю  эту  публику!  Он  снова  уйдет  скитаться.  Куда?  Он  еще  не  знал.
Но  он  уйдет!
 Хольт  встал.  Он  кивнул  Аннерозе  —  любезно,  но  рассеянно.  Те¬
перь  все  предстало  перед  ним  как  бы  в  новом  свете.  Чувство  осво¬
бождения  охватило  его.  Он  на  много  голов  выше  этих  людей,  глубо¬
ко  ему  безразличных.  Из  всех  здесь  он  единственный  может  себе
позволить  ни  с  кем  не  считаться.  И  он  больше  не  станет  ни  с  кем  счи¬
таться.  А  сейчас  он  отыщет  малышку  Тредеборн  и  посмотрит,  что  она
за  человек!
 В  холле  ему  попались  Штефенхауз  и  Хеннинг,  оба  с  рюмками
в  руках.
 —  Еще  коньяку!  —  крикнул  Штефенхауз  вдогонку  горничной.
И  продолжал  злословить:—  Посмотрите,  Хольт,—  зашептал  он.—
Вот  там...  это  тетушка  Бергманов  с  отцовской  стороны,  у  нее  и  без
того  лошадиный  круп...  да  она  еще  напялила  узкую  юбку...
 —  При  всем  при  том  она  принесла  мужу  триста  тысяч  золо¬
тых  марок,  тут  не  посмотришь  и  на  круп,—  заметил  Хеннинг.
 —  Ну  а  невеста?  —  спросил  Хольт,  пригубив  коньяк.—  Как  вам
нравится  невеста?
 Хеннинг  прищурил  глаза.
 —  Будем  снисходительны!  Чем  меньше  мы  об  этом  скажем,  тем
лучше.  Мне  хорошо  известна  эта  грязная  сделка...  Рольф  два  года
командовал  батареей  в  Париже  и  натешился  там  вдосталь  —  на  всю
жизнь.
 —  Посмотрите  налево,—  шепнул  Штефенхауз  Хольту.^-  Это  ку¬
зина  Крегера.  Вечернее  платье  для  нее  —  спасение,  у  нее  ноги  што¬
пором.
 —  Зато  муж  —  выдающаяся  личность,—  заметил  Хеннинг.—  Это
он  в  тридцать  четвертом  году  купил  в  Куксгавене  Паульсенову  верфь
для  постройки  яхт!
 —  Однако  платье  у  нее  невозможное,—  снова  зашептал  Штефен¬
хауз.
 —  Так  и  отдает  нафталином,—  подхватил  Хеннинг.
 —  По-моему,  здесь  все  отдает  нафталином,—  сказал  Хольт.
 —  Ну,  уж  это  вы  слишком!  —  воскликнул  Штефенхауз.—  Вы,
должно  быть,  не  вышли  из  возраста,  когда  играют  в  оппозицию.
 Хольт  осушил  рюмку.
 —  Куда  это  пропали  сестры  Тредеборн?
 558

—  Они  сначала  снимались  с  невестой  в  зимнем  саду,  а  потом
их  повели  наверх  смотреть  свадебные  подарки,—  пояснил  Хеннинг.
 —  Они  самые  красивые  здесь  девушки,—  сказал  Хол*>т.
 —  Особенно  Ингрид,—  добавил  Штефенхауз.
 —  Вам  понравилась  младшая  Тредеборн?  —  спросил  Хеннинг.
Он  дружески  взял  Хольта  под  руку.—  Берегитесь!  Наша  публика
падка  до  сплетен.  Стоит  немного  потанцевать  и  пофлиртовать  с  де¬
вушкой,  как  о  вас  начнут  рассказывать  бог  весть  что.  А  с  отцом
шутки  плохи,  особенно  что  касается  его  дочерей.
 —  Девушка  молода  и  красива,  естественно,  что  за  ней  ухажи¬
вают,—  заметил  Хольт.
 —  А  какой  смысл?—спросил  Хеннинг.—Такая  девушка,  как
Ингрид,—  запретная  зона,  пока  не  думаешь  о  женитьбе.  Если  вам
станет  невтерпеж,  звоните  мне,  мы  с  вами  опять  совершим  небольшую
вылазку.  В  тот  раз  мы  славно  порезвились,  верно?  А  здесь  вы  ничего
не  добьетесь  —  такая  девица  из  хорошей  семьи  иначе  не  ляжет,
как  после  венца.
 —  На  маленькой  Ингрид  не  худо  бы  и  жениться,—  заметил
Штефенхауз.  И  понизив  голос:—  Но  она,  видать,  не  так  наивна,
как  кажется  у  себя  дома.  Кто  на  ней  женится,  не  оберется  хлопот,
такую  на  цепи  не  удержишь.
 —  А  вот  и  они!  —  сказал  Хеннинг.
 Сестры  рука  об  руку  спустились  по  лестнице  в  просторный  холл
и  подошли  к  трем  приятелям.
 —  Что  это  вы  сидите  и  скучаете?  —  спросила  Гитта.
 —  Скучаем?  Ничуть  не  бывало!  —  ответил  за  всех  Хольт.—
Мы  тут  вас  обсуждали.  Штефенхауз  считает,  что  тот,  кто  женится
на  фрейлейн  Ингрид,  не  оберется  хлопот,  ее  трудно  будет  удер¬
жать  на  цепи.
 —  Ну,  уж  это  вы  слишком!  —  зарычал  Штефенхауз.
 Хеннинг  злорадно  ухмылялся.  Гитта  Тредеборн,  склонив  голову
 набок,  внимательно  посмотрела  на  Хольта,  и  на  ее  красивом  лице
проступило  выражение  скрытой  неприязни.  Что  до  Ингрид,  то  она
расхохоталась,  а  потом  напустилась  на  Штефенхауза:
 —  Это  еще  что  за  выдумки!  Не  беспокойтесь!  Вам  меньше  чем
кому-либо  угрожает  такая  опасность.
 Раздалось  жестяное  дребезжание  тарелок,  и  музыканты  ударили
в  смычки.  Гитта  Тредеборн  обвела  приятелей  взглядом.
 —  Вы  бы  уж  лучше  танцевали,—  бросила  она  с  упреком.
 —  И  то  верно,—  отозвался  Хольт  и  склонился  перед  Ингрид.
 Играли  танго.
 —  Ай-ай,—  сокрушалась  Ингрид,—  вам,  собственно,  следовало
пригласить  Гитту.
 Хольт  тряхнул  головой:
 —  С  вами  —  или  ни  с  кем.
 —  Не  выдумывайте!  Вы  не  можете  уклониться  от  обязательного
тура  с  невестой.
 —  Нет,  могу.  Вот  увидите,  что  могу.
 559

—  Это  значит  восстановить  против  себя  Бергманов.
 —  Ну  и  что  же?  —  беззаботно  откликнулся  Хольт.
 Она  посмотрела  на  него  с  удивлением.
 —  А  ведь  вас  на  это  хватит.  Но  зачем  это  вам?
 —  Затем,  что  вы  мне  нравитесь...  Ингрид,—  сказал  он  и  крепче
привлек  ее  к  себе.  Он  наблюдал  за  ней.  Ингрид  опустила  глаза  и,
увлекаемая  вихрем  танца,  зажмурилась  и  запрокинула  голову.
 Он  повел  ее  д  кабинет,  усадил  в  кресло  и  сел  рядом.
 —  Послушайте,  что  я  вам  скажу!  —  заявил  он.—  Я  новичок  в
ваших  краях.  Хеннинг  уверяет,  что  у  вас  здесь  ссрогие  нравы.
Мне  это  все  равно.  Вы  мне  нравитесь.  Почему  я  должен  слушаться
чьей-то  указки?  Ну  как?  Прав  я  или  нет?
 Она  не  отвечала.  Однако  от  него  не  ускользнуло,  что  слушает
она  внимательно.
 —  А  потому  скажите  начистоту  —  нравлюсь  я  вам?  Если  нрав¬
люсь,  там  видно  будет,  что  делать  дальше.  Если  же  нет,  я  выпью
еще  две-три  рюмки  коньяку  и  укачу  домой.  Скучать  я  могу  и  дома
у  матери.  Так  как  же?
 На  лице  Ингрид  проступила  легкая  краска.  Она  напряженно
думала,  и  он  ее  не  торопил.  Чем  дольше  он  смотрел  на  девушку,
тем  больше  она  ему  нравилась.  Сегодня  она  распустила  волосы,
и  ее  пышные  рыжеватые  локоны  рассыпались  по  плечам.  Размыш¬
ляя,  она  покусывала  губу,  и  он  видел  ее  ровные,  влажные,  чуть
голубоватые  зубы.
 —  Вы  меня  ставите  в  трудное  положение,—  сказала  она  на¬
конец.—  Мне...  мне  без  вас  будет  скучно.
 —  Спасибо,  этого  достаточно,—  сказал  он.—  А  вас  очень  огор¬
чит,  если  о  нас  немного  посудачат?
 —  Нисколько.  Да  и  вообще  все  это  сильно  преувеличено.  Хеннинг
изрядная  дубина.
 —  А  как  же  ваш  отец?
 —  Ах,  папа!  —  протянула  она.—  Папу  я  всегда  могу  обвести
вокруг  пальца.
 —  Тем  лучше.  Значит,  договорились.—  И  он  повел  ее  в  музы¬
кальную  комнату.
 Он  танцевал  с  ней  одной  всю  ночь.
 Всем  это  бросилось  в  глаза.  Очень  скоро  Гитта  Тредеборн  отвела
сестру  в  сторону  и  принялась  ее  отчитывать.  Ингрид  только  смея¬
лась,  и  это  повторялось  не  раз.  От  Хольта  не  укрылось,  какие  у
сестер  обостренные  отношения.  Он  принес  Ингрид  вино  и  закуску.
В  перерывах  между  танцами  они  садились  в  угол  и  беседовали.
 Штефенхауз,  улучив  удобную  минуту,  сострил:
 —  Что,  попались,  голубчик?  —  И  добавил  со  вздохом:—  Вы,
видать,  человек  настроения!  Вашей  беспечности  можно  позавидо¬
вать.
 Не  в  меру  нагрузившийся  жених  сидел  в  гостиной,  растрепанный,
в  измятой  рубашке.  Хеннинг  еще  до  полуночи  отвез  молодых  в
Гамбург.  Когда  он  вернулся  во  втором  часу  ночи,  гости  постарше
уже  разъехались,  и  только  десятка  полтора  молодых  людей  в  угаре
веселья  носились  по  комнатам.  Все  они  охмелели,  кто  больше,  кто
 560

меньше.  Хольт  оставался  трезв,  но  не  мешал  Ингрид  пить,  и  она
была  слегка  навеселе  —  разгорячилась  и  шалила  без  удержу;
потом  он  стал  незаметно  следить,  чтоб  ей  больше  не  подливали.
 К  утру  всем  надоели  танцы.  Хеннинг  на  минутку  подсел  к  Хольту
и  Ингрид.  Он  по-прежнему  выказывал  симпатию  к  Хольту.
 —  Эту  лавочку  скоро  прикроют,  а  время  еще  детское.  Давайте
думать,  что  делать  дальше.  В  довоенном  Гамбурге  мы  опохмелялись
бы  весь  завтрашний  день  до  полуночи.
 —  Не  хочу  домой!  —  заявила  Ингрид  с  упрямством  каприз¬
ного  ребенка.—  Давайте  позавтракаем  у  вас.
 Хеннинг  не  возражал.
 —  Это  можно  устроить.  Я  поговорю  с  Фредом.—  И  он  поднялся.
 Музыканты  заиграли  напоследок  какой-то  медленный  вальс.  Тан¬
цевали  только  Хольт  и  Ингрид.  Пока  Ингрид  в  чаду  опьянения,  ус¬
талости  и  влюбленности  отдавалась  танцу,  Хольт  торопливо  сооб¬
ражал.  Столовая  была  пуста,  никого  не  было  видно  и  в  гостиной.
Всеми  покинутый  зимний  сад  был  погружен  в  темноту.  В  холле
Штефенхауз,  под  дружный  смех  последних  разъезжавшихся  гостей,
рассказывал  анекдоты.
 Хольт  не  стал  дожидаться  конца  вальса.  Он  увел  Ингрид  в  гос¬
тиную,  а  оттуда  в  зимний  сад,  где  споткнулся  о  кадку  с  пальмой.
Взяв  Ингрид  за  плечи,  он  прижал  ее  к  изразцовой  стене  и  поцеловал.
Она  не  противилась  и  ответила  ему  поцелуем.  Он  обнял  ее  одной
рукой,  а  другую  пропустил  под  локоны  на  затылке.  Она  обеими  рука¬
ми  обвила  его  шею.
 —  Ступай  вперед,  я  пойду  следом,—  сказал  он.
 Хольт  видел  в  полумраке,  как  она  поправляет  волосы,  слышал
ее  дыхание...  А  потом  остался  один.
 Он  закурил  сигарету  и  помедлил  несколько  минут.  Тут  что-то  не
так!  —  думал  он.  У  нее  есть  опыт.  Он  мысленно  перебрал  Хеннинга,
Штефенхауза,  а  заодно  и  остальных.  Впрочем,  нет!  Чем-нибудь  они
бы  себя  выдали.  Хотя  как  знать!
 Хольт  не  торопясь  вошел  в  гостиную.  Музыканты  в  смежной  ком¬
нате  укладывали  инструменты.  В  открытую  дверь  он  увидел  Ингрид.
Она  смешалась  с  толпой  слушателей,  которые  смеялись  анекдотам
Фреда.  В  кабинете,  одна,  сидела  Гитта  Тредеборн,  она  курила  и
в  упор  посмотрела  на  вошедшего  Хольта.
 Не  заметить  —  значило  бы  оскорбить  ее  без  всякой  причины.
Хольт  подошел  и  спросил:  '
 —  Когда  же  мы  двинемся  отсюда?
 —  Когда  Фред  исчерпает  свой  запас  анекдотов.  Но  почему  вы  не
садитесь?  Фред  всегда  находит  простаков,  еще  не  знакомых  с  его
анекдотами.  Кстати,  они  стары  как  мир,  он  заимствует  их  в  сборнике
«  Солдатский  юмор»  из  серии  «Отдых  фронтовика»,  год  сорок  второй.
Мне  показывали  эту  книжку.  Юмора  в  ней  ни  на  грош.—  Она
говорила  равнодушным,  усталым  тоном,  с  неподвижным  лицом,  но  во
взгляде  ее  чувствовался  вызов.—  Юмора  в  ней  ни  на  грош,—  повто¬
рила  она.—  Юмор  должен  быть  неожиданным,  он  должен  ошелом¬
 36  Д.  Нолль
 561

лять.—  И  так  как  Хольт  только  любезно  улыбался,  продолжала:  —
Вот,  например,  послушайте...  То,  что  я  вам  расскажу,  не  заимствова¬
но  из  книг.
 Он  ждал.  Он  говорил  себе:  будь  начеку!  Что-то  ей  от  тебя  нужно!
 —  Недавно  выхожу  я  на  улицу,—  рассказывала  она  все  тем  же
скучающим  тоном,—  и  вижу:  стоит  этакий  элегантный  господин
с  большим  эрдельтерьером  на  поводке.  И  представьте:  собака  рас¬
корячилась  среди  тротуара  и  отправляет  нужду  прямо  перед  нашим
домом.  Что  я  делаю?  Я  подхожу  к  господину.  И  что  я  говорю  ему?
Я  говорю:  «Простите,  нельзя  ли  задать  вам  вопрос?»—  «Пожалуйста,
я  к  вашим  услугам!»—  говорит  он.  А  я  ему  самым  изысканным  то¬
ном:  «Почему,  сударь,  раз  уж  вы  так  добры,  что  позволили  задать
вам  этот  вопрос,  почему  вы  позволяете  вашему  великолепному  эр¬
дельтерьеру  гадить  на  тротуар,  а  не  в  сточную  канаву?»
 Хольт  расхохотался.  Гитта  наблюдала  за  ним  все  с  тем  же  непод¬
вижным  лицом.
 —  На  элегантного  господина  мой  вопрос  подействовал  ошелом¬
ляюще.  Он  чуть  не  упал  на  тротуар.  Вот  что  я  называю  юмором.
Видите,  и  вы  смеетесь!  Ну,  а  как  вам  понравится,  если  я  просто  спро¬
шу:  хорошо  ли  вам  беседовалось  в  зимнем  саду  с  Ингрид?
 Хольт  ждал  чего-то  в  этом  роде.  Но  выражение  злобы  на  ее
лице  так  усилилось,  что  он  покачал  гсэловой.
 —  Сожалею,—  сказал  он,—  только  зря  вы  думали,  что  ваш  воп¬
рос  меня  ошеломит!  А  на  ответ,  вы,  конечно,  и  не  рассчитывали.
 —  Конечно,  нет,—  сказала  она  любезно.—  Но  мне  известен  еще
более  остроумный  анекдот.  Его  я  приберегу  на  после.  А  пока  скажу
только,  что,  человеку  свойственно  ошибаться,  не  правда  ли,  госпо¬
дин  Хольт?
 Она  была  не  так  пьяна,  как  ему  сперва  показалось.  Под  маской
холодного  высокомерия  чувствовалась  затаенная  злоба  и  обида.
Хольт  понимал,  куда  она  метит.  Он  бесцеремонно  встал.
 —  Надеюсь,  вам  удастся  донести  ваш  анекдот  по  адресу,—
сказал  он.—  Боюсь  только,  как  бы  он  к  тому  времени  не  устарел.
 И  он  направился  к  выходу.  Позади  раздался  смех.
 В  холле  последние  гости  готовились  к  отбытию.  Хольт  охотно
поговорил  бы  с  Ингрид,  но  это  ему  не  удавалось.  Штефенхауз  и  Хен¬
нинг  отвели  его  в  сторону.  Штефенхауз  был  пьян  в  стельку  и  еле
стоял  на  ногах.
 —  Позавтракаем  у  меня,—  сказал  Хеннинг.—  Мы,  сестры  Тре¬
деборн  и  маленькая  Вульф.  Брат  бросил  ее  здесь  одну;  должно  быть,
с  кем-то  смылся.
 —  Вы  собираетесь  нас  везти?  —  обратился  Хольт  к  Штефенхау-
зу.—  Да  ведь  это  пахнет  катастрофой.
 —  Много  вы  понимаете!  —  отмахнулся  Штефенхауз.—  Мне  все
нипочем.  Бывало,  хлебнешь  лишнего,  а  потом  сядешь  в  свой  «мес-
сершмидт»,  и  только  тебя  и  видели!  Как  молодой  бог!
 —  Господа  уже  не  решались  оторваться  от  земли  без  доброй
порции  шнапса!  —  съязвил  Хеннинг.
 562

—  Это  гнусная  ложь!  —  заорал  Штефенхауз,  побагровев.—  Ты
возьмешь  свои  слова  обратно,  Роланд!
 —  Только  не  ссориться,—  вмешался  Хольт,  удивленный  тем,  как
серьезно  принял  Штефенхауз  простую  шутку.—  Но  ведь  машина  не
самолет,  на  ней  не  увернешься  в  третье  измерение.
 —  Ерунда!—сказал  Штефенхауз.—  Я  доставлю  вас  в  лучшем
виде.  Вот  посмотрите!
 Ингрид  Тредеборн  взяла  под  руку  маленькую  Вульф  и  лукаво
подмигнула  Хольту.  Вслед  за  пошатывающимся  Штефанхаузом  они
пошли  к  машине.  Хеннинг  повез  Гитту.  Ингрид,  видимо  довольная,
что  избавилась  от  сестры,  посадила  Аннерозу  на  переднее  сиденье
и  тихонько  шепнула  Хольту:
 '  —  Укутаешь  меня  в  своей  тулуп,  ладно?  Я  замерзла.
 Он  накинул  на  нее  овчину  и  сел  рядом.  Она  прижалась  к  нему
и  спросила:
 —  Чего  хотела  от  тебя  Гитта?
 —  Я  так  и  не  понял,—  ответил  Хольт.
 Штефенхауз  с  маху  плюхнулся  на  сиденье,  включил  фары  и  сразу
взял  бешеную  скорость.  Хольт  уселся  поудобнее.  Ингрид  теснее  к
нему  придвинулась.  За  ними  следовал  «мерседес»  Хеннинга,  свет
его  фар  проникал  сквозь  заднее  стекло  машины.  Они  благопо¬
лучно  добрались  до  Гамбурга  и  остановились  в  Нинштедтене  перед
домом  Хеннингов.
 Усталые,  в  полном  изнеможении,  ждали  они  в  прихожей,  пока
Хеннинг  уходил  для  переговоров  с  родителями.  Обе  сестры  возбуж¬
денно  шептались  в  стороне.  Опять  у  них  шел  крупный  разговор.
Гитта  держалась  высокомерно,  храня  ироническое  спокойствие;  Ин¬
грид  рвала  и  метала,  глаза  ее  сверкали.
 —  Господа,—  сказал  Хеннинг,  вернувшись  в  холл.—  Мы  осно¬
вательно  позавтракаем,  как  и  полагается  с  похмелья.  В  доме  наш¬
лась  маринованная  селедка,  кроме  того,  предок  ставит  нам  кофе.
Все  это  мы,  разумеется,  организуем  сами.  А  потому  пожалуйте  сперва
на  кухню.
 В  кухне  Штефенхауз  в  несколько  минут  учинил  разгром.
 —  Ступай  в  ванную  и  подставь  голову  под  душ,—  распорядился
Хеннинг.
 Хольт  наблюдал  за  тем,  как  Гитта  Тредеборн  и  Аннероза  Вульф
готовят  завтрак.  Ингрид  ни  к  чему  не  прикасалась.
 Штефенхауз  вернулся  из  ванны  с  мокрой  головой.  Увидев  нас¬
тоящий  кофе  в  американской  упаковке,  он  изобразил  на  лице  ужас.
 —  Хеннинги,  оказывается,  промышляют  на  черном  рынке!
 —  А  вы  небось  не  промышляете?  —  спокойно  отозвался  Хен¬
нинг.
 Гитта  протянула  Ингрид  тесно  уставленный  поднос.
 —  Отнеси  в  столовую,  хватит  лениться!  —  прикрикнула  она  на
сестру.
 Ингрид  колебалась,  затем  взяла  поднос  и  предложила  Хольту:
 —  Вы  не  пошли  бы  со  мной?  Будете  открывать  двери.
 Хольт  пошел  впереди.  Она  хорошо  ориентировалась  в  квартире
и  только  командовала:  «Вторая  дверь  налево!»  Столовая  была  пог¬
 36*
 563

ружена  в  темноту.  Хольт  поискал  выключатель,  но  Ингрид  поставила
куда-то  поднос,  прикрыла  дверь  и  бросилась  ему  на  шею.  Заслышав
шаги,  Хольт  оторвался  от  нее  и  включил  свет.  Дверь  распахнулась,
вошла  Гитта.  Прежде  чем  поставить  на  стол  горячий  кофейник,
она  посмотрела  на  сестру  и  на  Хольта.  Ингрид  шаловливо  подмигну¬
ла  Хольту.
 По  коридору,  громко  споря,  приближались  Штефенхауз  и  Хен¬
нинг.  Штефенхауз  не  унимался  и  за  завтраком.
 —  А  кто  просидел  всю  войну  на  островах  Ла-Манша  и  бил
баклуши?  —  спрашивал  он.—  Ты  и  твоя  морская  артиллерия!  А  кто
тем  временем  охотился  за  четырехмоторными?  Мы!
 —  Это  ты  так  думаешь!  —  не  остался  в  долгу  Хеннинг.—  Они
вас,  дураков,  за  нос  водили!  Когда  вы  кружили  над  Франкфуртом,
они  громили  Киль!
 Штефенхауз  все  больше  горячился.
 —  Да  разве  ты  имеешь  понятие,  каково  истребителю  идти  на  пе¬
рехват  бомбардировщика?  —  кричал  он,  опять  побагровев  от  зло¬
бы.—  Вспомни,  что  было  над  Швейнфуртом  или  над  Бременом!
Мы  их  сбивали  сотнями!
 —  О  том,  сколько  подбили  вашего  брата,  сводки  стыдливо  умал¬
чивали,—  издевался  Хеннинг.  И  видя,  что  Штефенхауз  не  успокаи¬
вается,  повелительно  гаркнул:—  А  теперь  молчать,  обер-фенрих!
 Прислушиваясь  к  их  пререканиям,  Хольт  думал  про  себя:  мне
бы  их  заботы!  Штефенхауз  глотал  одну  рыбку  за  другой,  рассол  по
подбородку  стекал  ему  на  грудь.  Рядом  сидела  Ингрид.  Она  ковы¬
ряла  вилкой  в  своей  тарелке  и  вдруг  крикнула:
 —  Ой,  боюсь!  Вы  видели,  она  махнула  мне  хвостиком!
 Все  рассмеялись,  а  Штефенхауз  с  умилением  воскликнул:
 —  Что  за  прелесть,  что  за  милая  детка!
 На  что  Гитта  состроила  гримаску.
 Хольт  почти  ничего  не  ел.  Зато  он  пил  уже  вторую  чашку  кофе.
Его  усталость  все  больше  превращалась  в  какое-то  состояние  воз¬
бужденной  и  даже  настороженной  апатии.  Рядом  с  ним  сидела
Аннероза  Вульф.  И  хоть  ему  было  безразлично,  что  думает  о  нем  ее
братец,  он  все  же  сказал:
 —  Гизберт,  кажется,  очень  на  меня  рассердился?
 —  Ничего,  я  все  улажу!  —  заверила  она,  покраснев.
 Штефенхауз  потянулся  в  кофейнику.
 —  Что  это,  все  выпили?  —  удивился  он.
 —  Можешь  заварить  еще,—  буркнул  Хеннинг.
 Штефенхауз  постучал  себя  по  лбу.
 Но  тут  поднялась  Гитта.
 —  Так  и  быть,  жертвую  собой,—  сказала  она  спокойно.  И  уже
в  дверях  бросила  через  плечо:  —  Но  только  пусть  кто-нибудь  из  муж¬
чин  составит  мне  компанию.
 —  Я  с  вами!  —  вызвался  Штефенхауз,  чуть  не  подавившись  се¬
ледкой.
 —  Нет,  Фред,—  уклонилась  Гитта.—  Я  не  вас  имела  в  виду.  Мне
осточертели  ваши  анекдоты.  А  вам,  господин  Хольт,  не  угодно?
 Так  он  и  думал!  Хольт  встал  и  последовал  за  Гиттой  в  кухню.  Она
 564

поставила  чайник  на  огонь  и  пододвинула  к  плите  табуретку.  Хольт
закурил.  Гитте  не  удастся  вывести  его  из  равновесия.  Но,  увидев,  что
она  сидит  у  газовой  плиты,  словно  не  замечая  его,  он  ощутил  неволь¬
ную  тревогу.
 Только  когда  вода  закипела,  она  очнулась  от  размышлений.
 —  Ах,  да,  ведь  я  хотела  рассказать  вам  анекдот.
 Гитта  ополоснула  кофейник  кипятком  и  заварила  кофе.
 —  Сделайте  одолжение,—  сказал  Хольт.
 Она  поднялась  и  прикрыла  кухонную  дверь.
 —  Это  в  самом  деле  забавный  анекдот,—  сказала  она,  глядя  ему
в  глаза.—  Итак:  наше  солнышко  и  вам  согревает  душу,  верно?
 —  Покамест  мне  не  смешно,—  ответил  Хо|льт.
 —  Ничего,  вы  будете  смеяться,  когда  я  расскажу  вам,  что  наше
солнышко,  наша  милая  детка,  в  пятнадцать  лет  назначенная  руково¬
дительницей  к  эвакуированным  детям,  крутила  с  кем  попало.
 Хольт  курил.  Он  примерно  так  и  думал.  Впрочем,  не  все  ли  ему
равно!  Он  глядел  в  окно  на  серое  утро.  Он,  кажется,  чуть  не  забыл,
что  ему  опять  предстоят  скитания.  Хольт  слышал,  как  Гитта  спросила:
 —  Ну  как,  одобряете  мой  анекдот?
 Он  поднялся  и  посмотрел  на  нее  сверху  вниз.  Он  смотрел  на  нее,
пока  она  не  съежилась  под  его  взглядом.  И  покачал  головой.  Затем
пошел  обратно  в  столовую.
 В  столовой  все  еще  завтракали,  и  Хольт  подумал,  что  ему  в  сущ¬
ности  дела  нет  до  этих  людей.  Разве  только  с  Ингрид  чувствовал  он
какую-то  близость,  и  этого  не  изменило  даже  сообщение  Гитты.  Он
стал  у  порога  и,  продолжая  курить,  с  удивлением  думал:  как  это  все
ему  чуждо  —  и  столовая,  и  люди  за  столом,  их  слова  и  мысли.  Удиви¬
тельно,  ведь  еще  полчаса  назад  он  отлично  чувствовал  себя  в  их  кру¬
гу.
 Он  прислушался  к  разговору  Хеннинга  и  Штефенхауза.  Расслы¬
шал  слова:  «Переждать...  Европа...»  «Наши  жертвы  во  спасение  за¬
падного  мира...»  И  больше  не  думал:  «Мне  бы  их  заботы!»  —  слух  его
внезапно  обострился:  тон  Хеннинга  был  ему  слишком  хорошо  знаком,
он  все  еще  жил  в  его  памяти!
 —  Вы  были  офицером?  —  спросил  он.
 —  Обер-лейтенант!  —  ответил  Хеннинг.
 Хольт  кивнул:  ясно,  а  почему  бы  и  нет?  Хеннинг  с  первого  же  зна¬
комства  был  с  ним  приветлив  и  внимателен.
 Но  что  это  они  говорят?  Германия  не  погибнет  уже  потому,  что
героизм...  героизм  немецкого  солдата...  возрождение  Германии...
 Возрождение?  Героизм?  Знакомые  слова!
 Он  вспомнил  все:  муштру  и  лекции  об  «идее  героического»...  И  то,
как  Венерт  хотел  сесть  в  машину,  чтобы  смыться,  и  как  Вольцов  в
подвале  командного  пункта  бил  его  кулаком  по  лицу...  Весь  ужасный
финал  вновь  ожил  в  его  памяти.  Снова  эсэсовцы  четко  и  резко  выделя¬
лись  в  рамке  его  прицела.  Хольт  видел,  как  Венерт  рухнул  в  чашу
фонтана,  а  труп  Вольцова  крутился  над  ним  на  веревке...
 —  Что  это  с  Хольтом?  Что  за  гримасы  вы  корчите?  —  спросил  его
Штефенхауз.—  Вам  дурно?
 '  565

—  Я...  я*  не  расслышал  ваших  последних  слов...  Что  вы  сказали,
господин  Хеннинг?
 —  Я  говорю,—  с  готовностью  порторил  Хеннинг,  и  голос  его,  как
всегда,  звучал  уверенно  и  твердо,—  достаточно  того,  что  союзники
относятся  к  нам  без  должного  уважения;  однако  немало  и  немцев  ус¬
матривают  в  несчастьях  фатерланда  лишь  повод,  чтобы  обливать
нас  грязью.  Об  этом,  к  сожалению,  пока  можно  говорить  только  в  уз¬
ком  кругу,  но  настанет  день,  когда  никому  не  будет  дозволено  поро¬
чить  честь  немецкого  солдата.  Тому,  кто  на  это  осмелится,  место  на
виселице!
 —  Я,  собственно,  не  сторонник  таких  радикальных  мер,—  сказал
Хольт  раздельно.  И  продолжал  негромко,  но  отчетливо:  —  Но  раз  вы
завели  этот  разговор,  у  меня  возникает  сомнение:  уж  если  кому  и  мес¬
то  на  виселице,  то  скорее  вам,  господин  Хеннинг!
 Воцарилась  тишина.  Тишина  ледяным  холодом  объяла  всех  в  ком¬
нате.  Вошла  Гитта  Тредеборн,  поставила  кофейник  на  стол  и  села.
Увидев,  что  Хеннинг  и  Штефенхауз  воззрились  на  Хольта,  как  на  по¬
мешанного,  она  озадаченно  спросила:
 —  Что  у  вас  произошло?
 Хольт  ничего  не  замечал.  Слова  Хеннинга  привели  ему  на  память
книги  и  изречения,  которые  неотвратимо  толкали  незрелого  подрост¬
ка  в  войну.  Он  вспомнил,  как  Экке  приветствовал  смерть  и  с  ликую¬
щим  возгласом  швырнул  гранату  в  пулеметное  гнездо...  Как  пламен¬
ное  возмущение  Херстена,  пробудившееся  в  его  нордической  крови,
созрело  в  идею  Великой  войны...  Как  исчерченный  рунами  меч,  уда¬
ряясь  о  щит,  сзывал  народ  на  священный  тинг  этого  злосчастного
тысячелетия...  Он  взглянул  на  бледное  лицо  Хеннинга,  плывущее  в
желтом  свете,  и  снова  перед  ним  возникла  «судьба»  во  плоти  и  кро¬
ви  —  рослый  человек  со  смелым  профилем,  а  на  самом  деле  такое  же
смертное  существо!
 Если  они  возвратятся,  думал  Хольт,  они  со  своей  фальшивой  поэ¬
зией,  со  своим  националистическим  шаманством,  с  крикливыми  ло¬
зунгами,  будь  то  «Слава  Пруссии!»  или  «Священная  Германия»,
«Западный  мир»  или  «Европа»,  если  они  возвратятся  —  убейте  их!
А  я,  думал  он,  до  поры  до  времени  приберегу  всю  жестокость  и  звер¬
ство,  к  которым  приобщила  меня  война,  приберегу  на  тот  день,  когда
захотят  вернуться  все  эти  хладнокровные  шахматисты  войны,  колду¬
ющие  флажками  убийцы-Вольцовы,  или  ничему  не  научившиеся  Хен¬
нинги,  или  воющие  дервиши  вроде  Венерта.  Вот  когда  он  пригодится,
привитый  мне  инстинкт  убийцы,  мы  поплюем  на  рУки  —  и  на  фонарь
их!
 Он  повернулся  на  каблуках.  Надел  в  передней  тулуп  и  вышел  на
улицу.  С  облегчением  вдохнул  холодный  воздух.  И  сказал  вслух:
 —  А  ведь  я  не  думал,  что  так  скоро  начнутся  мои  скитания!
 В  Альтоне  он  сел  на  местный  поезд.  И  потом  из  Харбурга  пешком,
мимо  заболоченных  лугов,  направился  в  Виденталь.
 566

10
 Было  воскресенье,  шесть  утра.  Мать  и  тетя  Марианна  еще  почи¬
вали.  Но  Бригитта  была  уже  на  посту.  Хольт  присел  на  кухне.  Он  поп¬
росил  хлеба  и  запивал  его  ледяной  водой  из  крана.  Рассеянно  смот¬
рел  он,  как  Бригитта  возится  с  горой  посуды,  оставшейся  со  вчераш¬
него  вечера.  Пальцы  у  нее  были  до  крови  стерты  от  стирки.
 —  Вы  не  знаете,  мое  солдатское  обмундирование  еще  цело?  —
спросил  он.—  Отнесите  его,  пожалуйста,  ко  мне  в  комнату.
 Она  глянула  на  него  с  удивлением.  Он  взъерошил  непокорные  во¬
лосы.
 —  Дело  в  том,  что  я  уезжаю.  На  этот  раз  совсем.—  И  закрыл
глаза.  Он  понятия  не  имел,  куда  ехать.
 В  дверях  возникла  фрау  Хольт  в  утреннем  халате  из  белого  атлас¬
ного  крепа,  тщательно  причесанная,  несмотря  на  ранний  час.  От  нее
пахло  лавандой.
 —  С  добрым  утром!  —  приветствовала  она  сына.—  Ну  как,  по¬
нравилось?  Рассказывай!  Пойдем  же  в  гостиную!
 —  Мне  и  здесь  хорошо!  —  заявил  Хольт.
 Когда  и  тетя  Марианна  просунула  голову  в  дверь,  он  встал  и  по¬
плелся  за  обеими  сестрами  в  гостиную.
 —  Расскажи  подробно!  —  попросила  фрау  Хольт.—  Хорошо  ли
ты  провел  время?
 Хольт  скривил  рот  в  гримасу.
 —  Что  такое?  Что  случилось?  —  встревожилась  мать.
 —  Ничего.  Что  могло  случиться?
 —  Тебя  плохо  приняли?
 Он  рассмеялся.
 —  Не  трудись,  мама!  Тебе  этого  не  понять!  —  Мертвенное,  как  у
мумии,  лицо  тетушки  привело  его  в  ярость.—  Это  я  их  плохо  принял!
Так  и  знайте!  —  И  впервые  увидев  на  иссохшем  лице  тетки  какие-то
проблески  чувства,  он  продолжал  со  свирепым  торжеством:  —  Сна¬
чала  я  взгрел  Вульфа,  сказал,  что  он  пустомеля  и  что  вся  эта  публи¬
ка  —  сволочь  на  сволочи.  А  потом  объявил  Хеннингу,  что  ему  в  самый
раз  болтаться  на  виселице.—  С  удовлетворением,  которое  быстро  сме¬
нилось  чувством  щемящей  неуверенности,  он  увидел,  что  даже  его
невозмутимая  мать  побелела  от  ужаса.
 —  И  петух  на  домашнем  навозе  силён,—  ядовито  ввернула  тетуш¬
ка  Марианна,  хоть  и  не  совсем  впопад.
 Фрау  Хольт  остановила  ее  испуганным  движением.
 —  Вернер!  —  воскликнула  она,  с  трудом  скрывая  смятение  под
неподвижной  маской.
 Хольт  почувствовал  что-то  вроде  жалости.  Тетя  Марианна,  пря¬
мая,  с  высоко  поднятой  головой,  просеменила  через  холл  к  телефону.
Оттуда  донесся  ее  голос.
 —  Франц!  Прости,  что  я  так  рано!  —  услышал  Хольт.—  Не  зае¬
дешь  ли  к  нам?  Нет,  именно  сейчас.  Не  знаю.  Боюсь,  что  был  гранди¬
озный  скандал...  С  Вернером,  конечно...
 Хольт  покачал  головой.  Тетя  Марианна  вернулась  в  гостиную.
 —  Франц  это  должен  замять,—  сказала  она.
 567

Зазвонил  телефон.  Фрау  Хольт  бросилась  в  холл.  Возвратилась
она  заметно  успокоенная.
 —  Ингрид  Тредеборн!  Тебя,  Вернер!  —  И  сестре:  —  По-видимо-
му,  все  не  так  страшно,  как  он  описывает.
 Хольт  подошел  к  телефону.
 —  Вернер?  —  послышалось  в  трубке.
 —  Чего  тебе?  Зачем  ты  звонишь?
 —  Ну  и  выкинул  же  ты  номер!  —  послышался  задорный  голос.—
Хеннинг  и  Фред  совсем  взбеленились.  Гитта  хохотала  до  упаду,  она
говорит,  что  тебе  цены  нет!
 Хольт  опустил  трубку.  Не  хватало  еще,  чтобы  на  утеху  Гитты  он
разыграл  какого-то  епГап!  1егпЫе*.  Он  снова  поднял  трубку.
 Ингрид  сказала,  понизив  голос:
 —  Мне  надо  повидать  тебя  еще  сегодня!
 —  Это  насчет  Хеннинга?
 —  Да  нет,  конечно!  Чего...  хотела  от  тебя  Гитта  в  кухне?  Ты  мне
потом  расскажешь.
 Ингрид  назначила  ему  свиданье  в  кафе  Вильгельмсбурге  на  пять
часов  вечера.
 —  На  пять?  —  повторил  он.—  Ладно,  приду.
 Перед  уходом  надо  хоть  немного  поспать.  Мать  стояла  в  дверях
гостиной.  Она,  конечно,  слышала  их  разговор.
 —  Вы  разве  на  «ты»?  —  спросила  она  с  удивлением.  Но  Хольт
молча  прошел  мимо  и  поднялся  наверх.
 Бригитта  уже  принесла  его  пожитки.  Он  спрятал  их  в  шкаф.  Потом
вымылся  под  душем.  Поставил  будильник  на  три  часа  и  лег  в  постель.
Он  страшно  устал.  Но  едва  он  уснул,  как  его  разбудил  чей-то  настой¬
чивый  стук.
 Коммерции  советник  Реннбах,  как  всегда  безукоризненно  одетый,
пододвинул  к  кровати  стул,  уселся  и  сказал:
 —  С  добрым  утром,  Вернер!  Что  у  тебя  стряслось?  Давай  расска¬
зывай  начистоту,  как  мужчина  мужчине.
 Хольт  вздохнул.
 —  Я  выложил  Вульфу  и  Хеннингу,  что  я  о  них  думаю.—  Он  гово¬
рил  спросонья,  но  не  без  доли  притворства.—  Вот  и  все.  А  теперь  ос¬
тавь  меня,  пожалуйста,  в  покое!
 Коммерции  советник  озабоченно  смотрел  на  племянника.
 —  Погоди  минутку!  Как  же  это  у  вас  вышло?  Я  хочу  сказать,  что
этому  предшествовало?
 —  Предшествовала  вторая  мировая  война,—  отрезал  Хольт.
 Но  советник,  по-видимому,  ничего  не  понял.  Франц  Реннбах  раз¬
мышлял,  он  размышлял  долго.  А  потом  сказал:
 /—  Теа  мне  намекнула,  что  вы  с  Ингрид  Тредеборн  на  «ты».  Верно
это?
 Хольт  улыбнулся.
 —  Это  верно.  За  подробностями  обратись  к  ней,  а  еще  лучше  —
к  ее  сестре.
 Советник  вторично  задумался,  на  этот  раз  он  думал  особенно  дол-
го.  А  потом  сказал:
 *  Несносный  ребенок  (франц.).
 568

—  Объясни,  пожалуйста,  почему  ты  так  раздражен?
 Хольт  сорвался  с  постели  и  накинул  халат.
 —  Как  тебе  объяснить  то,  чего  ты  понять  не  в  силах!  —  восклик¬
нул  он.—  Ведь  в  твое  представление  о  мире  не  укладывается,  что  тре¬
щина  пролегла  через  человечество,  расколов  его  на  две  части.  После¬
военное  время  бросило  меня  в  другой,  чуждый  мир,  где  я  не  смог
ужиться,  но  мы  сейчас  не  о  том  толкуем.  Я  отправился  к  вам,  решив,
что  вы  мне  ближе,  но  вскоре  убедился:  мы  с  вами  в  такой  мере  чужие,
что  меня  с  души  воротит,  когда  я  слушаю  тебя,  Хеннинга  или  тетю  Ма¬
рианну.  Я  украдкой  сбежал  в  горы  в  надежде,  что  можно  прожить
одному,  вдали  от  людей,  но  это  оказалось  ошибкой,  это  значило  бы
растратить  жизнь  на  иллюзии.  И  вот  я  спрашиваю  себя:  что  же  со
мной  будет?  2>гой  ночью  у  меня  созрело  решение.  Я  не  выбирал  среду,
в  которой  родился.  Но  я  могу  порвать  с  ней.  Среди  вас  я  чувствую  се¬
бя  отщепенцем,  у  меня  не  осталось  к  вам  ни  капли  привязанности.  Та-
 .  ким  образом,  у  меня  один  только  путь  —  путь  моего  отца.Люди  там  не
менее  мне  чужие,  но...—  Он  неожиданно  умолк  и,  подойдя  кокну  упер¬
ся  лбом  в  стекло,  затуманившееся  от  его  дыхания.—  Я  совершал
ошибку  за  ошибкой,  теперь  мне  ясно,—  сказал  он  тихо.—  Чувствуя
себя  бездомным  одиночкой  в  этом  чуждом  мне  мире,  я  вообразил,  что
пущу  корни  здесь,  у  вас,  вместо  того  чтобы  искать  пути  и,  не  жалея
усилий,  пробиться  к  тем,  другим,  изучить  их  язык  и,  возможно,  обрес¬
ти  у  них  вторую  родину,  словом,  покончить  с  ущербной  жизнью  де¬
классированного  одиночки.  Так  ложные,  путаные  дороги  привели
меня  к  вам.—  Он  зябко  повел  плечами  и,  оторвавшись  от  хмурого  не¬
ба,  отошел  от  окна.—  Здесь  я  понял,—  продолжал  он,—  что  «возвра¬
щение»  в  духе  Ремарка  для  меня  невозможно.  Если  бы  пораженный
слепотой  я  все  еще  стоял  на  вашей  земле,  тогда  другое  дело.  Но  вы
сами  лишили  меня  почвы  под  ногами,  отняв  отца  и  родной  дом  и  еще
полуребенком  толкнув  в  войну.  То,  что  я  рвался  на  фронт,  я  считаю
вашей  виной.  Я  знаю  людей,  которых  растили  для  другой  борьбы  —
борьбы  с  гитлеровской  войной!  Вы  же  охотно  мирились  с  фашизмом,
ведь  от  вашей  сословной  спеси,  от  вашей  социальной  нетерпимости
рукой  подать  до  «расы  господ»  и  «недочеловека».  Мне  нечего  у  вас
искать,  я  больше  не  принадлежу  к  разветвленному  семейству  Рен-
нбахов.  Меня  зовут  Хольт.  Мой  отец  не  коммерсант  и  не  заводчик.  Он
врач  и  преподаватель  высшего  учебного  заведения.  Я  возвращаюсь
к  нему  навсегда.  Возвращаюсь  к  тем,  другим.  Среди  них  есть  настоя¬
щие  люди.  Я  их  не  понимал  потому,  что  не  пытался  понять.  Теперь  я
приложу  все  усилия.
 Ответ  коммерции  советника  звучал  серьезно,  без  враждебности.
 —  Я  должен  предостеречь  тебя  от  этого  шага,  поистине  рокового
по  своим  последствиям,  серьезно  предостеречь!  И  я  решительно  не
согласен  с  тем,  что  твое  короткое  пребывание  в  Гамбурге  дает  основа¬
ние  для  такого  уничтожающего  и  бесповоротного  суждения  о  своих
близких,  о  собственной  плоти  и  крови.
 —  Возможно,  я  и  там  не  приживусь,—  продолжал  Хольт.—  Воз¬
можно,  и  среди  них  останусь  бездомным  отщепенцем.  Но  уж  если  мне
суждено  быть  неприкаянным  одиночкой,  пусть  это  будет  у  Бригитты
в  кухне,  а  не  у  вас  в  гостиной.
 569

Советник  вскинул  на  него  глаза.
 —  Неужели...  Но  только  скажи  откровенно!  Неужели  эта  девушка
произвела  на  тебя  такое  впечатление?  А  мы  было  подумали,  что  Инг¬
рид  Тредеборн...
 Хольт  расхохотался.
 —  Видишь,  до  чего  мы  не  понимаем  друг  друга!  Я  хотел  сказать,
что  и  через  этот  дом  пролегла  трёщина,  и  хотел  пояснить,  на  какую
сторону  я  предпочел  бы  стать.  А  ты  и  этого  понять  не  в  силах!
 —  Ошибаешься,  я  как  нельзя  лучше  понимаю  тебя,—  заверил  его
советник.—  Да  и  вообще  ты  во  мне  встретишь  понимание,  какого  и
не  ожидаешь.  Закурить?  Изволь!  —  Он  поднес  Хольту  зажигалку  и
сам  закурил.—  Ты  вернулся  с  войны,—  продолжал  он.—  И  после  все¬
го,  что  тебе  пришлось  пережить,  мечешься  и  бунтуешь.  Этот  бунт  де¬
лает  тебе  честь.  Он  доказывает,  что  ты  человек  с  характером,  много
старше  своих  лет.  Я  горжусь  таким  племянником,  Вернер!  Только  ум¬
ные  люди,  волевые,  с  непредубежденным  умом,  только  горячие  голо¬
вы,  пробивали  бреши  в  застывших  взглядах  старшего  поколения,
открывая  дорогу  прогрессу.  Твой  бунт  вызван  именно  этим  консерва¬
тизмом^  Но...—  Он  поднялся.  Он  говорил  раздельно  и  внушительно.—
Но  жизнь  —  сложная  штука,  и  умение  лавировать  и  зрелость  мыс¬
ли  в  том  и  заключаются,  чтобы  соблюдать  необходимую  меру.  Нау¬
чись  же  понимать,  где  кончается  прогресс  и  начинается  подрыв  основ
того  общества,  в  котором  мы  живем.
 —  Твои  комплименты  мне  безраличны,—  сказал  Хольт.—  Тебе  не
повезло:  я  именно  здесь,  у  вас,  прочел  Ремарка,  и  многое  для  меня
прояснилось.  У  Ремарка  бунт  протекает  в  угодных  тебе  границах.  Я
же  обойдусь  без  твоих  наставлений  насчет  дозволенных  границ!  Мне
также  не  улыбается  разыгрывать  здесь,  у  вас,  подающего  надежды
молодого  человека,  которому  надлежит  пробивать  приемлемые  бреши
для  прогресса  —  прогресса  в  вашем  понимании.  Нас  с  тобой  больше
ничто  не  связывает.—  Он  посмотрел  советнику  в  глаза.—  Я  ухожу,  и
ни  один  человек  не  может  мне  помешать.
 Коммерции  советник  повернулся  к  двери.  Глубокие  морщины  за¬
легли  у  него  на  лбу.
 —  Выспись  хорошенько,—  сказал  он,  тяжело  переводя  дыхание,
как  будто  спокойный,  дружелюбный  тон  стоил  ему  физического  нап¬
ряжения.—  Я  постараюсь  объективно  взвесить  то,  что  ты  мне  сказал.
Я  готов  все  сделать,  чтобы  найти  приемлемое  для  тебя  решение.  Мы
еще  потолкуем.—  С  этим  он  закрыл  за  собой  дверь.
 Хольт  неподвижно  стоял  среди  комнаты.  Да,  он  вернется  к  отцу,
пусть  даже  это  будет  его  Каноссой.  И  он  стал  думать  о  Гундель,  трез¬
во,  рассудительно,  без  иллюзий.  Потом  лег  в  постель.  И  так  сильно
было  в  нем  чувство  освобождения  и  обретенной  уверенности,  что  он
сразу  же  уснул.
 Будильник  пробудил  Хольта  от  глубокого,  целительного  сна.  Пока
он  собирался  в  дорогу,  весь  устремленный  вперед,  в  неведомое  буду¬
щее,  его  то  и  дело  отвлекали  непрошеные  мысли  о  матери.  Почему  он
никогда  не  питал  к  ней  сыновней  привязанности?  Не  сам  ли  он  в  этом
виноват?
 570

Все  то,  что  подарил  ему  коммерции  советник  —  башмаки,  рубаш¬
ки,  белье,—  он  оставлял  здесь.  Костюмы  повесил  в  шкаф,  надел  свой
старенький  свитер,  шнурованные  башмаки,  подбитые  гвоздями,  и  пе¬
рекрашенный  френч.  А  затем  свернул  плащ-палатку  и  натянул  тулуп.
 Он  нашел  Бригитту  в  кухне.  Дамы  еще  утром  уехали  куда-то  с  бра¬
том,  но  когда  Хольт  собирался  уже  проститься  с  Бригиттой,  кто-то  от¬
крыл  входную  дверь,  и  обе  вошли  в  прихожую.  Тетя  Марианна  не  поз¬
волила  себе  произнести  ни  слова  в  присутствии  Бригитты;  она  огра¬
ничилась  тем,  что  показала  зубы  в  бессмысленной  улыбке,  и,  прямая,
деревянная,  поднялась  наверх.
 Хольт  остался  один  на  один  с  матерью.  В  эту  минуту,  собираясь
покинуть  ее  навсегда,  он  внезапно,  после  многолетнего  отчуждения,
почувствовал  всю  значимость  слова,  невольно  сорвавшегося  с  его
губ:  «Мама!»
 Услышав  это  обращение,  фрау  Хольт,  кутавшаяся  в  серебристо-
серую  каракульчовую  шубку,  устремила  на  него  серьезный  и  глубокий
взгляд,  но  тут  же  повернулась  и  наклонилась,  чтобы  ласково  потре¬
пать  пуделей,  опрометью  бросившихся  ей  навстречу.  С  щемящей  гру¬
стью  следил  Хольт  за  тем,  как  она  подошла  к  зеркалу,  сняла  шляпу  и
поправила  прическу.
 —  Я  должна  поговорить  с  тобой,—  сказала  фрау  Хольт  и,  не
дожидаясь  ответа,  направилась  в  гостиную.  Включив  торшер,  она
позвонила  горничной  и  скинула  ей  на  руки  шубу.—  Чаю!  —  приказа¬
ла  она.  И  ласково  кивнула  сыну.—  Что  ты  не  раздеваешься?  Сними
тулуп  и  садись!
 Он  послушно  снял  тулуп  и  бросил  его  на  ручку  кресла.  А  потом
стал  в  полутень,  отбрасываемую  торшером.  Он  казался  себе  слабым
и  беспомощным.  Тщетно  боролся  он  с  этим  унизительным  чувством.
Бригитта  вкатила  в  гостиную  чайный  столик.  Усевшись  на  диван,
фрау  Хольт  отпустила  ее  кивком,  а  затем  налила  —  сначала  сыну,  а
потом  себе  —  горячего  чаю  с  ромом.  Несмотря  на  повторное  при¬
глашение,  Хольт  продолжал  стоять.
 —  Пусть  тебя  не  беспокоит  эта  история,—  начала  фрау  Хольт  в
тоне  непринужденной,  но  тщательно  рассчитанной  светской  болтовни,
между  тем  как  оба  пуделя  вскочили  к  ней  на  диван.—  У  Франца  дос¬
таточный  вес  в  обществе,  чтобы  сгладить  все  эти  маленькие  неприят¬
ности.  Ты  произвел  прекрасное  впечатление,  тебе  все  простится.  А
потому,—  и  она  слегка  приподняла  левую  руку,—  не  следует  воспри¬
нимать  этот  эпизод  трагически  и  придавать  ему  значение.  Старания¬
ми  Франца  вся  эта  история,—  тут  ее  присогнутая  в  локте  рука,  завер¬
шив  плавный  полукруг  над  спиной  пуделя,  зарылась  в  его  шерсть,—
будет  забыта.—  Новый  кивок  в  сторону  Хольта.—  Что  до  наших  с
тобой  дел,  то  тебе  вовсе  не  нужно  угрожать  своим  отъездом,  чтобы
добиться  известной  независимости.  Неужели  ты  думаешь,  что  я  стану
мешать  моему  единственному  мальчику  устроить  жизнь  по  собствен¬
ному  вкусу?  Напротив!  Не  сомневайся  в  моем  великодушии.  Выслу¬
шай,  что  я  хочу  тебе  предложить.  Но  садись  же  и  выпей  наконец  свой
чай,  прежде  чем  он  остынет.
 Хольт  повиновался.  Он  сел.  Он  был  озадачен.  Неужели  она  ничего
не  понимает?  Однако  слова  «моему  единственному  мальчику»  разбег
 571

редили  в  нем  давно  оставленную  надежду.  Разве  не  тосковал  он  всег¬
да  о  привязанности  и  любви?  Но  пока  в  нем  боролись  противоречивые
чувства,  он  не  переставал  видеть  перед  собой  истинную  Доротею
Хольт;  прямая  и  стройная,  в  сознании  своей  совершенной  красоты,
она  сидела  на  диване  между  обоими  пуделями  —  с  улыбкой,  почти
естественной  и  разве  только  чуть  слащавой,  с  точностью  до  одного
миллиметра  вписанной  в  овал  ее  лица.  Но,  быть  может,  это  лишь  мас¬
ка,  скрывающая  непонятую  душу,  быть  может,  она  одинока  среди
враждебного  мира  и  вынуждена  скрывать  каждое  естественное  дви¬
жение  души  за  броней  светской  выдержанности  и  холодности?  Быть
может,  она  только  и  ждет  от  своего  единственного  мальчика  встреч¬
ного  шага,  протянутой  руки,  и  тогда  исполнятся  его  мечты,  его  идеал:
родной  дом,  душевная  близость  матери  и  сына,  полное  взаимопонима¬
ние...
 Хольт  маленькими  глотками  прихлебывал  горячий  чай.  Трещина
пролегла  через  мир.  Но  должна  ли  она  разделить  два  существа,  ког¬
да-то  связанные  самыми  сокровенными  узами:  мать  и  сына?  Хольт
перебирал  запомнившиеся  ему  слова  из  книг,  говорящие  о  материн¬
стве.  Так,  у  Вихерта:  «Без  матери  нет  вечности...»  Но  эти  воспоми¬
нания  неизбежно  потянули  за  собой  пресловутое  «Евангелие  жен¬
щины»  и  весь  прочий  арсенал  душещипательной  невнятицы.
 Он  отставил  чашку.  Отогнал  эти  мысли.  Перед  ним  его  мать;  надо
протянуть  ей  руку  —  и  он  сказал  с  неподдельной  теплотой:
 —  Поверь,  если  я  ухожу,  то  это  не  связано  с  тобой.  Никоим  обра¬
зом!  Ведь  ты  моя  мать!
 —  Вот  видишь!  —  сказала  фрау  Хольт  с  торжеством  и  со  всей
возможной  для  нее  ласковостью.—  Я  так  и  знала;  единственное,  что
нам  нужно,  это  свободная  минутка  для  откровенного  разговора.—
Она  все  еще  почесывала  шею  пуделя.—  Франц  после  разговора  с  то¬
бой  кое-что  мне  подсказал.  Существо  вашей  беседы  меня  не  интересу¬
ет.  Мировые  проблемы  —  дело  мужчин.  Мне  же  надо  решать  практи¬
ческие  вопросы.  Франц  обещал  мне  свою  поддержку.  Переход  от  бес¬
шабашного  солдатского  житья  к  упорядоченным  формам  жизни  дает¬
ся  тебе  не  без  труда.  Что  ж,  я  готова  пойти  тебе  навстречу.  Нет  смысла
сразу  сажать  тебя  за  парту.  Поживи  с  год  на  полной  свободе!  Ты  чув¬
ствуешь  себя  в  обществе  чужим?  Избегай  его  на  первых  порах!  Тебя,
по-видимому,  тяготит  Марианна,  но  никто  и  не  навязывает  тебе  сов¬
местную  жизнь!  Больше  всего  тебе  нужна  свобода  передвижения.
Франц  попросит  для  тебя  у  Карла  полный  комплект  покрышек,  ты
сможешь  пользоваться  нашим  маленьким  «форд-эйфелем»  —  разу¬
меется,  не  слишком  приятно  зависеть  от  любезности  знакомых.
 Хольт  не  понимал,  о  чем  она  говорит,  приходилось  точно  с  ино¬
странного  переводить  смысл  ее  слов  на  язык  его  собственных  мыслей.
Он  совсем  растерялся.  Мать  пристально  следила  за  ним.
 —  Хочешь  —  живи  с  нами,  хочешь  —  без  нас.  Чтобы  ты  чувство¬
вал  себя  независимым,  Франц  дает  тебе  в  пользование  свой  домик  в
Дорстер-Дикзанде.  Переезжай  туда  хоть  сейчас  —  на  долгий  или  на
короткий  срок,  как  вздумаешь.  Топливом  Франц  тебя  обеспечит.—
Тон  у  фрау  Хольт  заметно  менялся,  точно  она  подбиралась  к  какой-то
скрытой  цели.—  Все  наши  знакомые  проводят  в  Дикзанде  субботу
 572

и  воскресенье.  Теперь,  с  окончанием  войны,  там  снова  закипит  жизнь.
Многие  уезжают  туда  задолго  до  начала  сезона  и  живут  все  лето,  до
осенних  штормов.  Между  прочим,  и  фрау  Тредеборн  с  дочерьми.
 Хольт  улыбнулся.
 —  Если  же  общество  тебя  не  привлекает,—  спохватилась  фрау
Хольт,—  живи  отшельником,  дядин  домик  стоит  на  отшибе.  Уже  с
ранней  весны  займешься  греблей  и  рыбной  ловлей.  А  поскольку  Ма¬
рианне  с  ее  устаревшими  взглядами  трудно  привыкнуть  к  нашим  сов¬
ременным  понятиям,  мы  обойдемся  —  хотя  бы  и  на  долгое  время  —
услугами  экономки  Франца,  пусть  Бригитта  ведет  твое  хозяйство  в
Дикзанде.
 Хольт  больше  не  улыбался.  Смущенная  его  взглядом,  фрау  Хольт
прикусила  язычок.,  Хольт  поднялся,  надел  тулуп,  перебросил  через
плечо  плащ-палатку...  И  этот  сон  кончился...  Трещина  пролегла  в
мире,  и  никаким  сыновним  чувствам  ее  не  сровнять.  Склониться  перед
такой  матерью  —  значит  склониться  перед  ее  взглядами.  Уважение,
почитание,  детская  привязанность...  Хольт  подумал  об  отце.  Теперь
ему  открылось,  что  в  наше  время  единственное  достойное  почита¬
ния  —  это  воля  стать  другим,  отказ  от  прошлого,  стремление  изжить
свои  ошибки  и  предрассудки.  И  если  написано:  чти  отца  и  мать,  то  над
этой  писаной  заповедью  главенствует  неписаное  требование  к  отцам
и  матерям  —  заслужить  почитание  детей  достойной  уважения  жиз¬
нью.
 Наконец  фрау  Хольт  что-то  поняла.  Лицо  ее  на  мгновение  утра¬
тило  обычную  невозмутимость,  в  нем  проглянули  следы  увядания,
старость,  усталость.  Почти  беззвучно,  упавшим  голосом  она  проро¬
нила:  «Он...  вылитый  отец...»  Но  тут  же  поборола  мгновенную  сла¬
бость.  Что-то  страдальческое  появилось  в  ее  улыбке.
 —  Придется,  видно,  напомнить  тебе  о  сыновнем  долге,—  сказала
она,—  раз  ты  забыл,  что  такое  сыновняя  любовь.
 Хольт  молчал.  Пусть  поменьше  говорит  о  сыновней  любви  —  как
бы  он  не  спросил  ее  о  любви  материнской!
 —  Так  вот  твоя  благодарность,—  продолжала  фрау  Хольт  с  еще
более  горестной  улыбкой,—  и  это  за  все  мое  участие  и  любовь...
 Он  молчал.
 —  Заботы...  огорчения...  все,  все  забыто?
 Хольт  молчал.  Он  видел  ее  насквозь.  Он  принес  этой  женщине  одно
лишь  огорчение,  да  и  то  не  успев  еще  увидеть  свет,  одну  заботу  —  как
бы  не  испортить  фигуру...  Она  не  знала  материнской  любви.  Да  и  во¬
обще  не  знала  любви.  Она  вышла  за  отца,  потому  что  хотела  играть
роль  в  обществе,  а  супруга  профессора  —  это  вам  не  какая-нибудь
заводчица!  Она  и  сына  хотела  сохранить,  так  как  связывала  с  ним
какие-то  виды  на  успех  в  обществе.
 Он  сказал:
 —  Всего  хорошего!  —  И  вышел  из  комнаты.
 В  холле  его  ждали  Франц  и  Карл  Реннбахи.  Коммерции  советник,
понизив  голос  и  оживленно  жестикулируя,  в  чем-то  убеждал  пароход¬
чика,  который  развалился  в  кресле  и,  распахнув  полушубок  с  выдро¬
 573

вым  воротником,  вытянул  перед  собой  ноги.  Должно  быть,  они  ждали,
чем  кончится  разговор  матери  с  сыном;  едва  Хольт  вошел,  как  ком¬
мерции  советник,  приветливо  ему  кивнув,  исчез  в  дверях  гостиной.
 Карл  Реннбах  приподнялся  в  кресле  и,  ругнувшись:  «Ч-черт,  прок¬
лятый  радикулит!»  —  подал  Хольту  руку.
 —  Много  с  тобой  хлопот,  племянничек,—  проворчал  он  недоволь¬
но.—  Что  здесь  у  вас  стряслось?  Опять  неприятности?
 Дядя  —  хитрая  лиса,  но,  как-никак,  он  седой  старик.
 —  С  тобой  я  могу  говорить  откровенно,—  сказал  Хольт.—  Все
остальные  не  хотят  знать  правды.  Но  мне  надо  еще  перед  тобой  изви¬
ниться,  я  тогда  уехал,  не  предупредив. 	*
 Карл  Реннбах  пробурчал  что-то  невнятное.
 —  Что  же  касается  хлопот,  ты  это  зря.  Я  уезжаю  к  отцу,  вот  и
все.
 —  И  почему  же,  племянничек?
 —  Ты  не  забыл  наш  разговор  в  Людвигсхафене?
 Тот  кивнул.
 —  Ты  еще  сказал,  что  только  по  воле  случая  мы  с  тобой  живем
не  в  подвале...  Ты  это  серьезно  сказал?
 —  Па-анятно,  серьезно,—  подтвердил  Карл  Реннбах.
 —  Вот  я  и  хочу  поправить  случай.
 —  А  зачем,  племянничек?
 —  В  двух  словах  не  объяснишь,  к  сожалению.  Проще  сказать,  я
ухожу,  потому  что  все  вы  мне  глубоко  противны.
 —  Что  же  ты  замолчал,  племянничек?
 —  Нам  больше  не  о  чем  толковать!  —  отрезал  Хольт  и  на  дядюш¬
кин  косой  взгляд  ответил  холодным  и  враждебным  взглядом.
 —  Па-а-нимаю!  —  протянул  Карл  Реннбах.  И,  словно  сожалея,
развел  руками:  —  Раз  так,  тебе,  конечно,  надо  уходить,  вполне  резон¬
но...  в  са-амом  деле!  —  И  он  так  энергично  затряс  головой,  что  волосы
упали  ему  за  уши,  а  потом  отвернулся  и  побрел  в  гостиную.
 Хольт  проводил  его  взглядом.  Карл  Реннбах  его  понял.  Карлу  Рен-
нбаху  был  знаком  язык,  на  котором  говорил  с  ним  Хольт,—  язык  нена¬
висти,  и  Хольт  был  рад,  что  этот  язык  обрел.  Он  поклялся,  тяжело  ды¬
ша,  сберечь  эту  ненависть,  так  как  до  тех  пор,  пока  утонувших  мат¬
росов  можно  обращать  в  деньги,  еще  очень  и  очень  далеко  до  эры  все¬
общей  братской  любви.
 Он  принял  решение  и  понимал,  что  оно  необратимо.  Как  часто  го¬
ворил  он  себе  в  прошлом:  все  это  было  ошибкой.  Не  то  теперь!  Он
знал:  возврата  нет  и  надо  быть  последним  негодяем,  чтобы  отречься
от  своего  решения.
 Он  отправился  поездом  в  Вильгельмсбург  и  разыскал  кафе,  кото¬
рое  назвала  ему  Ингрид.  В  эти  часы  здесь  было  полно  народу.  Оста¬
новившись  у  вертящейся  двери,  Хольт  оглядывал  ряды  мраморных
столиков.  Он  и  сам  не  знал,  что  заставило  его  пойти  на  это  свида¬
ние  —  то  ли  долг  вежливости,  то  ли  желание  встретиться  с  Ингрид.
Увидев  ее  за  столиком,  Хольт  невольно  на  нее  загляделся.  Она  была  в
белом  свитере,  каштановые  с  бронзовым  отливом  волосы  свободно,
 574

как  и  накануне,  спадали  на  плечи.  Она  поминутно  оглядывалась  на
дверь,  вытягивая  длинную  шею,  словно  боясь  его  пропустить.  В  сущ¬
ности  она  тоже  чужая  в  этом  мире.
 Но  вот  Ингрид  его  заметила.  Она  казалась  чем-то  взволнованной.
Углядев  под  тулупом  потертый  перекрашенный  френч,  она  побледне¬
ла  и  удержала  его  руку  в  своей.
 —  Ты  в  самом  деле  хочешь  ехать?
 —  Здесь  есть  грог.  Будешь  пить?  —  Она  кивнула.  Он  обратился
к  официантке,  а  потом  сказал:  —  Да.  В  самом  деле.  Но  откуда  тебе
это  известно?
 Она  стала  рассказывать.  Пока  Хольт  отсыпался,  коммерции  совет¬
ник  с  обеими  сестрами  заезжал  к  Тредеборнам  —  будто  бы  случайно,
но  девушки,  разумеется,  догадались,  зачем.  В  таких  случаях  они  всег¬
да  заодно,  водой  не  разольешь.  Размолвка  Хольта  с  этим  дубиной
Хеннингом,  о  чем  вскоре  зашел  разговор,  была,  по  их  уверениям,
сущим  пустяком.  Ингрид  постаралась  дать  дядюшке  возможность
незаметно  отвести  ее  в  сторону.  Он  деликатно  намекнул,  что  знает  об
их  интимном  «ты»,  и  попросил  употребить  все  свое  влияние  на  Хольта,
чтобы  этот  юный  романтик  с  еще  не  устоявшимися  взглядами  отка¬
зался  от  своих  планов  отъезда  и  прочих  безумств.  С  наивной  откро¬
венностью  Ингрид  выложила  Хольту  все,  что  отнюдь  не  предназнача¬
лось  для  его  ушей.  Эта  наивность  еще  больше  расположила  его  в
пользу  Ингрид;  славный  она  малый,  думалось  ему.
 —  Ты  едешь  в  русскую  зону,  но  ведь  твой  дядя  считает,  что  ты
там  погибнешь.
 Официантка  принесла  им  грог.  Хольт,  не  глядя,  бросил  на  стол
кредитку.
 —  Зачем  я  тебе  понадобился?  —  спросил  он.
 —  А-ах,—  смутилась  она.—  Ну,  просто  поговорить.—  Она  обхва¬
тила  руками  горячий  стакан.  Лицо  ее  залила  краска  смущения.  Но
это  лишь  подкупило  Хольта.—  Понимаешь,—  начала  она,—  мне  не
терпелось  узнать,  чего  от  тебя  хотела  Гитта.—  И  так  как  он  молчал,
продолжала,  потупившись:  —  Опять  она  на  меня  взъелась.  Просто
завидует,  потому  что  я  всем  больше  нравлюсь.  Я  и  решила...  Мало  ли
что  она  тебе  наплетет...  Если  Гитта  станет  делать  намеки,  говорить
всякую  чепуху,  не  подумай...—  Тут  она  украдкой  взглянула  на  Холь¬
та  и  замолчала.
 Хольт  улыбнулся.
 —  Да,  она  завидует,—  повторил  он,—  это  верно.—  Он  рассме¬
ялся.  Но,  увидев  лицо  Ингрид,  внезапно  сделался  серьезен.—  Надо,
чтобы  Гитта  не  рассказывала  про  тебя  каждому  встречному.  Есть
люди,  которые  рады  будут  за  это  ухватиться.  Но  со  мной  она  просчи¬
талась.  Я  этому  не  придаю  значения.  Мне  известны  тогдашние  поряд¬
ки  во  всех  этих  лагерях  для  эвакуированных.
 Она  смотрела  на  него  растерянно,  словно  ушам  своим  не  веря.
 —  Как?..  Что  ты  сказал?..
 —  Оставим  это.  То  было  сумасшедшее  время.  Да  и  все  мы  были
невменяемы.  Представляю,  как  эти  негодяи  внушали  тебе,  что  тебя
сожгут  негры  или  монголы,  верно?  И  значит,  нечего  про  это  вспоми¬
нать.
 575

Ингрид  не  сразу  пришла  в  себя  от  смущения.
 —  А  теперь  ты  будешь  уговаривать  меня  остаться?  —  спросил  он.
 —  Ну,  конечно,—  отвечала  она,  повеселев.—  Я  не  могу  поверить,
что  ты  -хочешь  уехать!
 —  А  ты  поверь!  —  Но  он  сказал  это  мягко,  без  нажима.  Ингрид
нравилась  Хольту.  Дай  она  привязалась  к  нему,  вот  какие  у  нее  испу¬
ганные  глаза,  возможно,  она  даже  его  любит.—  С  тобой  это  никак  не
связано,  Ингрид!  Я  уезжаю,  потому  что  это  единственный  для  меня
выход.
 —  Ради  бога,  не  уезжай!  —  взмолилась  Ингрид.—  Гитта  вобьет
себе  в  голову,  будто  ты  уехал  из-за  меня,  оттого,  что  она  тебе  расска¬
зала.
 Прошла  добрая  секунда,  прежде  чем  он  разразился  смехом.  Но  то
был  смех  облегчения.
 —  Тут  уж  я  тебе  не  в  силах  помочь,  если  она  это  вобьет  себе  в  го¬
лову,—  сказал  он,  надевая  тулуп.—  Ну,  прощай!
 Он  еще  долго  смеялся  про  себя.  И,  шагая  на  вокзал,  говорил  себе,
что  хорошо  смеяться,  прощаясь.

Часть  третья
 1
 Хольт  сидел  в  переполненном  вокзальном  буфете  за  стаканом  го¬
рячего  кофе.  Был  полдень.  Времени  хоть  отбавляй.  Какой-нибудь  час
пешком  или  десять  минут  трамваем  —  и  он  в  Менкеберге,  на  заводе,
у  отца,  у  Гундель.  Он  трезво  обдумал  свое  возвращение.  Дд  и  разве
не  возвращается  он  другим  человеком,  не  тем,  что  тайком  бежал  отсю¬
да?  Со  спокойной  решимостью  думал  он  об  отце.  Но  стоило  ему  вспом¬
нить  о  Гундель...  Расплатившись,  он  пешком  отправился  на  завод  че¬
рез  центр.
 Стоило  ему  вспомнить  о  Гундель  —  и  куда  девалось  его  спокой¬
ствие,  его  благоразумие!  Словно  после  гамбургской  интермедии  и  эпи¬
зода  в  горах  прошлое  и  вовсе  неодолимой  преградой  встало  между
ним  и  Гундель.
 И  здесь  в  первые  дни  марта  выпал  снег.  Пронизывающий  ветер  гу¬
лял  по  улицам.  С  какими  глазами  покажется  он  Гундель?  Рассеянный
взгляд  Хольта  остановился  на  плакате,  висевшем  над  массивным  пор¬
талом:  «Выставка.  Живопись  и  ваяние  1900—1933».
 Несколько  ступенек  вели  вверх,  в  вестибюль.  Должно  быть,  обра¬
довавшись  возможности  на  лишний  час  отдалить  свое  возвращение,
он  вдруг  решился  —  купил  билет  и  по  стрелкам  указателей  разыскал
выставочное  помещение.  В  первом  .же  зале  его  внимание  привлекла
бронзовая  фигура  коленопреклоненной  девушки  в  рост.  Открытая
взгляду  со  всех  сторон,  она  рельефно  выделялась  на  фоне  светлых
стен.
 Впечатление  было  необычайно  сильным,  и  Хольт  стоял  как  вко¬
панный,  пока  его  не  вывел  из  задумчивости  выразительный  голос,  в
звуках  которого  было  что-то  убаюкивающее.  Говорил  человек  сред¬
них  лет  с  очень  бледным  лицом  и  кудрявой  шевелюрой.  Он  давал
объяснения  толпе  окружавших  его  посетителей..
 —  В  этой  коленопреклоненной  фигуре,  уважаемые  дамы  и  госпо¬
да,  вам  явлен  основной  конфликт,  определяющий  творчество  чуть  ли
не  каждого  представленного  здесь  мастера.  Если  мы  обратимся  к  раз-
 37  Д  Нолль
 577

витию  искусства  за  последние  десятилетия,  то  перед  нами  пройдут:
сенсуалистский  натурализм,  натурализм  настроения  и  сентименталь¬
ный  натурализм,  неоренессанс,  импрессионизм,  пленэризм  и  неоимп¬
рессионизм  —  труднейшие  дороги,  окольные  и  ложные  пути,  ведущие
к  новой  вещности...
 Хольт  был  ошеломлен.  Он  не  понимал  ни  слова!  И  все  же  он  слу¬
шал,  подавленный  сознанием  своего  невежества,  убаюканный  благо¬
звучным  голосом.  Когда  же  бледный  господин  со  сдержанным  энту¬
зиазмом  воскликнул:  «Кольбе  и  Майоль!»  —  слушатели,  казалось,
оцепенели,  да  и  Хольт  застыл;  все  глаз  не  сводили  с  губ  бледнолицего
оратора.
 —  Кому  из  вас  не  представляется  длинная  галерея  предков,  вос¬
ходящая  к  по-микеланджеловски  монументальной  фигуре  Родена?
Кто  не  вспомнит  об  извечном  поединке  вулканических  сил  телесности
с  предстоящей  ей  задачей  —  стать  искусством?  А  в  общем,—  воск¬
ликнул  бледнолицый,  воздевая  руки,—  все  это  —  открытие  пласти¬
ческого  во  имя  пластического,  измена  человеческому  ради  чистой
формы!  Какая  безысходность,  какой  душный  тупик  это  пустое  цвете¬
ние  без  притока  животворящих  сил,  эта  самодовлеющая  игра  линий,
образов,  движения,—  конечно,  движения,  воспринимаемого  как  из¬
вечный  принцип  формообразования...  И  все  это,  облеченное  в  неж¬
ность,  в  тончайшие  контуры,  в  жертвенность  и  смирение,  облеченное,
следовательно,  в  душу:  таков  Кольбе!
 Слушатели  вздохнули  с  облегчением.  Все  взоры  устремились  туда,
куда  указывала  рука  бледнолицего,  протянутая  величественным  жес¬
том  к  коленопреклоненной  фигуре.
 Хольт  распахнул  тулуп.  Внезапно  отрезвленный,  глядел  он  на
бронзовую  девушку.  А  между  тем  слова  бледнолицего  продолжали
журчать,  обволакивая  его  мозг.
 —  Так  не  побоимся  же  прискорбного  сравнения  с  «Пембруком,
с  тем  скульптором,  который,  избежав  влияния  Майоля,  неустанно
шел  вперед  и  созревал,  чтобы  ценою  несказанных  мук  и  творческих
усилий  предъявить  своим  созданиям  величайшие  требования  и  так
таинственно  их  возвысить  и  поднять  над  всем  личным  и  самостным,
что  они  переросли  в  абсолютное...
 Хольт  огляделся.  Несмотря  на  растерянность,  в  нем  назревал  про¬
тест:  мужчины,  женщины  и  дети  с  недоуменным  восторгом,  словно
зачарованные,  глядели  в  возбужденное  лицо  оратора.  И  тут  Хольт
заметил  в  стороне,  в  углу  зала,  человека  лет  тридцати  с  небольшим:
подбоченясь,  незнакомец  прислушивался  к  неудержимому  словоиз¬
вержению  экскурсовода  и,  видимо,  едва  сдерживал  смех.
 У  Хольта  отлегло  на  душе.  Отделившись  от  толпы,  он  направился
к  одинокому  посетителю,  разглядывая  его  с  пытливым  интересом.
 Незнакомец,  зажавший  под  мышкой  черное  пальто,  был  ростом  с
Хольта;  на  нем  был  серый  пиджак  из  ворсистого  твида,  пузырившиеся
на  коленях  коричневые  вельветовые  брюки,  <;  шеи  свисал  желтый  шер¬
стяной  шарф.  «Лицо  круглое,  красноватое,  со  скудными  признаками
растительности;  над  непомерно  высоким  лбом  щетинились  короткие
рыжеватые  волосы,  на  носу,  усеянном  веснушками,—  светлые  рого¬
вые  очки  с  толстыми  стеклами.  На  первый  взгляд  —  незначительное,
 578

заурядное  лицо,  но  когда  Хольт  присмотрелся,  оно  привлекло  его  сво¬
еобразным  выражением  насмешливого  превосходства  и  одухотворен¬
ности.  Черты  незнакомца  поражали  подвижностью:  тонкогубый  рот
вдруг  оживлялся  улыбкой,  глаза  смотрели  то  скептически  насмешли¬
во,  то  строго,  то  добродушно  лукаво.  В  спокойном  состоянии  это  лицо
было  хмурым  и  непроницаемым  —  должно  быть,  из-за  сильных  оч¬
ков;  толстые  стекла  непомерно  увеличивали  голубые,  словно  выцвет¬
шие,  глаза,  и  казалось,  что  вы  глядите  на  них  в  лупу.
 Когда  Хольт,  не  долго  думая,  заговорил  с  незнакомцем,  тот  при¬
ветливо  осклабился.  Показав  кивком  на  бледного  господина,  Хольт
шепнул:
 —  Как  ни  грустно  сознаться,  я  ни  черта  не  понимаю.
 —  Пусть  это  вас  не  огорчает,  я  понимаю  разве  что  с  пятого  на
десятое,—  прошептал  незнакомец.
 Группа  посетителей  вместе  со  своим  вожатым  перешла  между  тем
в  следующий  зал.
 —  Своего  рода  условный  рефлекс,—  пояснил  незнакомец.—  Дос¬
таточно  такому  господину  увидеть  статую,  как  весь  его  запас  слов
автоматически  извергается  наружу.
 —  На  меня  он  все  же  произвел  впечатление,—  признался
Хольт.—  Я  счел  себя  дураком.
 —  Такой  жаргон  тоже  требует  изучения,—  возразил  незнакомец.
На  губах  его  заиграла  насмешливая  улыбка.
 Хольт  поглядел  на  него  с  недоверием.  Он  уже  не  раз  бывал  обма¬
нут  подобной  самонадеянностью!  Но  незнакомец  толкнул  его  локтем
в  бок.
 —  Что,  не  верите?  Пойдемте,  я  вам  сейчас  это  изображу!
 Миновав  анфиладу  комнат,  они  вошли  в  отдаленный  пустынный
 зал.  Стены  его  были  увешаны  картинами  непонятного  содержания;
среди  хаотической  фантасмагории  красок  тут  и  там  загадочными  ре¬
бусами  выделялись  какие-то  геометрические  фигуры.
 —  Вот  они,  в  сборе!  —  воскликнул  незнакомец.—  Файнингер,
Мольцан,  Кандинский,  вся  эта  братия!  —  Он  поправил  очки  и  начал
с  серьезным  видом:  —  Если  в  соседних  залах,  у  мастеров  переходной
поры,  мы  еще  не  порывали  с  реализмом,  то  здесь,  почтеннейшие  дамы
и  господа,  мы  находимся  по  ту  сторону  великого  свершения,  великой
победы,  ибо  здесь  побеждена  бесспорность  мира.  Элементарное  под¬
ражание  природе,  равно  как  и  человек,  ставятся  под  сомнение,  един¬
ственным  объектом  искусства  провозглашаются  краски  и  линии,  ху¬
дожнику  же  остается  самовозгораться  и  перегорать,  вдохновляться  и
задыхаться,  создавая  это  великолепие  отчаяния.  Очередной  лозунг
гласит:  долой  разум!  Не  искусство,  а  чувство!  Единственное,  что  нас
волнует,  это  глубинное  волнение  деформации.  Но  даже  в  футуристи¬
ческом  распылении  формы  продолжает  жить  координация  красочных
пятен  неоимпрессионизма.  Скульптура  же  устремляется  назад:  от
произведения  искусства  —  к  продуктам  производства;  так,  у  Беллин-
га  человек  обозначен  шурупом,  тогда  как  у  Арпа  и  у  Липшица  сумя¬
тица  каждодневных  переживаний  предстает  перед  нами  в  виде  кло¬
зетных  и  других  механизмов,  расположенных  в  обесцвеченном  прост¬
ранстве...
 37-
 579

—  Здорово!  Значит,  это  и  в  самом  деле  пустая  болтовня?
 Лицо  незнакомца  омрачилось,  он  хмуро  уставился  перед  собой.
 —  К  сожалению,  нет.  Иначе  все  было  бы  очень  просто.  В  этом-то
и  заключается  дилемма  буржуазной  науки.—  Поеживаясь  от  холода,
он  туже  затянул  шарф  и  надел  пальто.
 —  Буржуазная  наука...—  растерянно  повторил  Хольт.—  Этого  я
уж  вовсе  не  понимаю.
 Незнакомец  внимательно  оглядел  его  сквозь  толстые  стекла  очков.
 —  Искусство  —  та  же  идеология,—  сказал  он  осторожно,  словно
примериваясь.—  Искусствоведение  в  наше  время  такое  же  орудие
политики.
 —  Лучше  оставим  в  покое  политику!  —  ответил  Хольт,  тут  же
положив  держаться  подальше  от  всякой  науки,  допускающей  вмеша¬
тельство  политики.
 —  Пошли  ко  мне  на  часок,—  без  долгих  церемоний  предложил
незнакомец.—  Я  живу  по  соседству,  сварим  кофе.
 И  он  отправился  обратно  через  анфиладу  комнат.  Однако  по  доро¬
ге  остановился  и  сказал,  внушительно  подняв  указательный  палец:
 —  Настоящий  кофе,  в  зернах!  Вы  такого  давно  не  пробовали!
 Незнакомец  жил  в  почти  полностью  разрушенном  центре,  в  мно¬
гоквартирном  доме,  сильно  пострадавшем  от  бомбежек.  В  комнате
царил  причудливый  беспорядок.  На  крохотном  столике  торшера,  на
двух  ободранных  креслах  и  на  кровати  валялись  бумаги,  рукописи,
тетради,  блокноты,  журналы.  Комната  была  буквально  забита  кни¬
гами.  Книги  стопками  громоздились  на  полу,  книги  высились  штабе¬
лями  по  углам,  книги  заполняли  импровизированные  полки  из  не¬
строганых  досок,  переложенных  кирпичами  и  грозивших  рухнуть.
Оба  окна  за  плюшевыми  портьерами  и  пожелтевшими  шторами,  чуть
ли  не  доверху  забитые  картоном,  почти  не  пропускали  дневного  све¬
та.
 Споткнувшись  о  телефонный  аппарат,  стоявший  прямо  на  полу,
незнакомец  ощупью  добрался  до  торшера,  включил  свет  и  смахнул  с
обоих  кресел  бумаги.
 —  Пальто  лучше  не  снимайте,—  сказал  он.—  Печь  еще  не  топле¬
на,  да  и  выше  двенадцати  градусов  я  все  равно  не  нагоню.
 Хольт  уселся.  Он  как-то  не  задумываясь  последовал  за  незнаком¬
цем.  Его  все  еще  несло  по  воле  волн.  Часом  позже  или  раньше  —  ка¬
кое  это  имеет  значение!  Здесь,  в  уютном  свете  торшера,  слушая,  как
потрескивают  в  кафельной  печи  поленья,  среди  книг,  он  чувствовал
себя  укромно,  как  дома,  как  давно  нигде  себя  не  чувствовал.
 —  Меня  зовут  Вернер  Хольт,—  отрекомендовался  он  и  добавил
с  кривой  усмешкой:  —  Вы  меня  застали  в  известном  смысле  на  пути  в
Каноссу.
 —  В  Каноссу?  Каким  же  это  образом?  —  заинтересовался  незна¬
комец.  Он  поставил  на  железный  лист  перед  печью  электрическую
плитку,  а  на  нее  —кастрюльку  с  водой.  Покончив  с  приготовлениями,
он  через  стопку  книг  перебрался  к  другому  креслу  и  тоже  предста¬
вился.
 —  Церник.  Здешний  уполномоченный  секретарь  Культурбун-
да  —  покамест,  за  неимением  лучшего.—  Он  сел.—  Так  вас  зовут
 580

Вернер  Хольт?..  Хольт?  Уж  не  родственник  ли  дарвиниста  Хольта,
который  в  здешнем  университете  читает  гигиену?
 —  Это  мой  отец,—  подтвердил  Хольт.
 Церник  кивнул,  весьма  довольный.
 —  А  не  пожелает  ли  ваш  отец  поработать  у  нас  в  Культурбунде?
Я  собираюсь  организовать  курс  лекций.  Замолвите  за.  нас  словечко.
 —  Он  очень  занят,—  решительно  возразил  Хольт.—  К  тому  же
вряд  ли  его  привлечет  работа  в  политической  организации.
 Церник  долго  возился  у  печки  и  наконец  поставил  на  крошечный
столик  торшера  две  дымящиеся  чашки  черного,  как  деготь,  благоуха¬
ющего  кофе.
 Хольт  пригубил  свою  чашку.  Кофе  был  крепок  до  горечи.
 —  Откуда  у  вас  такая  роскошь?  —  полюбопытствовал  он..
 Держа  чашку  вровень  с  губами  и  прихлебывая  обжигающий  на¬
питок,  Церник  рассказал  гостю,  что  у  него  в  Швейцарии  жила  старая
тетка,  великодушно  снабжавшая  племянника  книгами  и  кофе  в  зер¬
нах.  Три  месяца  назад  она,  увы,  умерла,  а  больше  ему  не  на  кого  на¬
деяться.
 —  Не  знаю,  как  я  буду  жить  без  кофе,—  пожаловался  он.  И,  об¬
хватив  застывшими  пальцами  горячую  чашку,  неожиданно  переско¬
чил  наг  другое.—  А  что  вы,  собственно,  разумеете  под  Каноссой?
 —  Это  долгая  история,—  уклончиво  ответил  Хольт.
 —  Ничего,  выкладывайте  все  как  есть!  —  сказал  Церник.  Кофе
заметно  оживил  его.
 Хольт  нерешительно  поерзал  в  кресле.
 —  Да  ведь  я  ничего  о  вас  не  знаю.  И  вообще  в  первый  раз  вижу*
 —  Извольте,  я  перескажу  вам  свою  анкету,—  предложил  Церник,
широко  улыбаясь.
 В  1934  он  эмигрировал  и  только  в  октябре  прошлого  года  вернулся
в  Германию.  Отец  его,  рурский  горняк,  тридцать  лет  назад  погиб  при
катастрофе  в  шахте.  А  вскоре  после  первой  мировой  войны  сконча¬
лась  от  чахотки  мать.  Семилетнего  сиротку  взял  на  воспитание  учи¬
тель,  социал-демократ.  Он  отдал  мальчика  в  гимназию.  Перед  самыми
выпускными  экзаменами  юноша  был  исключен  за  принадлежность  к
Коммунистическому  союзу  молодежи.  После  захвата  Гитлером  влас¬
ти  его  на  год  заключили  в  лагерь,  а  затем  выпустили  как  тяжелоболь¬
ного.  Тогда-то  он  и  эмигрировал  в  Швейцарию,  к  той  самой  тетке,  се¬
стре  своего  приемного  отца.  Церник  изучал  в  Лозанне  историю,  гер¬
манскую  филологию  и  философию.  Незадолго  до  войны  он  отпра¬
вился  в  Бордо,  а  оттуда  на  грузовом  пароходе  в  Советскую  Россию.
В  Москве  слушал  лекции  по  математике  и  естественным  наукам.  По¬
следние  два  года  войны  руководил  курсами  в  различных  лагерях  для
немецких  военнопленных  и  наконец  вернулся  в  Германию.
 —  Я  поставил  себе  целью  работать  в  высшем  учебном  заведе¬
нии,—  заключил  он  свой  рассказ,—  а  это  значит,  что  мне  придется  за¬
щитить  диссертацию  при  здешнем  университете.  Итак,  вам  теперь
известно,  что  я  собой  представляю.
 —  Спасибо!  —  сказал  Хольт.—  Моя  одиссея  протекает  больше
в  плане  внутренних  странствий.  Вряд  ли  те  шатания  и  метания,  какие
я  себе  позволил,  представляют  для  вас  интерес.
 581

—  Если  бы  вы  меня  не  интересовали,—  возразил  Церник,—  я  не
стал  бы  угощать  вас  кофе.
 И  Хольт  начал  рассказывать,  сперва  смущаясь,  потом  все  более
откровенно.  Рассказал,  как  с  фронта  вернулся  сюда,  к  отцу,  как  по¬
терпел  здесь  крушение,  как  решил  бежать,  как  его  из  Гамбурга  понес¬
ло  в  Шварцвальд,  а  оттуда  снова  в  Гамбург  и  как  он  порвал  со  своей
родней.  Рассказал,  что  нигде  не  находит  себе  места,  что  и  по  сей  день
чувствует  себя  отщепенцем,  деклассированным  одиночкой,  очутив¬
шимся  между  двумя  жерновами.  Сейчас  он,  кажется,  выбрался  на
дорогу.  Он  хочет,  опираясь  на  здравый  смысл  и  трезвый  рассудок,
отказавшись  от  поисков  призрачных  идеалов,  своими  силами  завое¬
вать  место  в  жизни.
 Рассказал  он  и  о  том,  что  пережил  в  Шварцвальде.  Теперь  у  него
появилось  желание  учиться,  приобретать  знания,  чтобы  заглянуть  в
самое  нутро  мира,  получить  ответ  на  мучащие  его  вопросы,  найти  на¬
конец  архимедову  точку,  с  которой  можно  перевернуть  мир.  Окончил
он  свою  исповедь  в  подавленном  тоне:
 —  Все  это,  разумеется,  при  условии,  что  отец  меня  примет  и  что
мне  разрешат  вернуться  в  школу.
 Церник  слушал  его  битый  час,  не  прерывая.
 —  Насчет  школы  я  переговорю  с  Эберсбахом,—  сказал  он.—
Мы  с  ним  давнишние  приятели.  Объяснитесь  начистоту  с  отцом.  Что
до  вашего  рассказа,  то  мне  еще  нужно  как  следует  его  переварить.
Люди  вашего  типа  мне  знакомы  по  работе  в  лагерях,  и  я  охотно  взял
бы  вас  под  свое  идеологическое  крыло  —  если  вы  не  возражаете,  ко¬
нечно.
 —  Только  от  политики  меня  избавьте,—  предупредил  Хольт.
 —  Ну  еще  бы!  —  усмехнулся  Церник.—  Мы  с  вами  будем  бесе¬
довать,  как  два  прекраснодушных  мечтателя  и  эстета.
 Хольт  снова  недоверчиво  на  него  покосился.
 —  А  теперь  марш  к  отцу!  —  заключил  Церник.—  Если  что  не
заладится,  звоните  мне.  Да  я  и  сам  при  первой  возможности  к  вам
забегу.
 2
 Профессор  Хольт,  Мюллер,  Шнайдерайт  и  доктор  Бернгард  соб¬
рались  в  заводской  конторе  у  радиоприемника  в  ожидании  прогноза
погоды.  Мюллер  сидел  в  кресле,  рядом  стояла  его  новая  помощница
Юдит  Арнольд,  молодая  женщина,  всего  лишь  с  месяц  к  ним  посту¬
пившая;  Мюллер  знакомил  ее  со  всеми  сторонами  своей  работы  —
производственной,  административной  и  лабораторно-исследователь¬
ской.  Эту  двадцатидвухлетнюю  женщину  среднего  роста  постоянно
видели  в  одной  и  той  же  синей  робе,  поверх  которой  она  надевала  под¬
битую  мехом  кожаную  куртку.  Предназначенная,  должно  быть,  для
крупного  мужчины,  куртка  оттягивала  ее  хрупкие  плечи.  Пестрая  ко¬
сынка  скрывала  волосы.  Синие  глаза  устало,  но  вместе  с  тем  сосре¬
доточенно  глядели  на  радиоприемник.
 Но  вот  и  голос  диктора,  читающего  метеорологическую  сводку.
 582

Погода  и  в  дальнейшем  не  обещает  ничего  утешительного.  Мюллер
сидел,  откинувшись  назад,  и  слушал  с  закрытыми  глазами.  Значи¬
тельное  похолодание,  температура  упадет  до  восемнадцати  —  двад¬
цати  градусов  ниже  нуля.  Мюллер  открыл  глаза.  Морозы,  по-види¬
мому,  затянутся  надолго.
 —  Веселенькая  перспективочка,—  заворчал  доктор  Бернгард.
Он  так  и  не  удосужился  снять  свою  лохматую  меховую  шапку  и  чер¬
ные  наушники  и,  собираясь  уходить,  уже  взялся  за  ручку  двери.—
Сперва-поражение,—  и  он  оскалил  зубы  в  сторону  Мюллера,—  потом
голод,  в  стране  русские,  а  тут  еще  сибирские  морозы:  одно  к  одному!
За  эпидемиями  тоже  дело  не  стало.  И  я  спрашиваю  себя:  почему  бы
нам,  собственно,  не  дать  тифу  волю?  Для  чего  производить  эти  ду¬
рацкие  медикаменты?  Мы  только  затягиваем  нашу  агонию!
 Сказав  это,  он  вышел,  хлопнув  дверью.
 Мюллер,  тяжело  поднявшись,  стал  застегивать  ватник.
 —  Я  на  ближайшие  дни  выбываю,^  предупредил  его  Шнай¬
дерайт.—  Мне  завтра  ехать  на  учредительную  конференцию.
 Мюллер  рассеянно  кивнул,  и  Шнайдерайт  вышел.  У  профессора
был  подавленный  вид.  Все  эти  свалившиеся  на  них  испытания  и  трево¬
ги  еще  глубже  врезали  морщины  на  его  лице.
 —  Уголь  —  моя  забота,  это  предоставьте  мне,—  сказал  Мюл¬
лер.—  Вы  у  меня  еще  без  угля  не  сидели,  всегда  удавалось  как-то
обернуться.  В  крайнем  случае  опять  нажму  на  комендатуру.
 Профессор  бессильно  развел  руками.
 —  Придется  все  же  остановить  производство,—  сказал  он.—
Конечно,  за  исключением  сульфамидов  и  противотифозной  вакцины.
 —  Остановить  производство?  —  вскинулся  на  него  Мюллер.—
Что  с  вами,  профессор?
 —  Нет  смысла  продолжать  борьбу,—  отмахнулся  профессор.—
Зиме  конца  не  видно.
 Мюллер  поднял  воротник  ватника.  Он  уже  стоял  у  двери.
 —  Вы  сегодня  не  выспались,  профессор,  вот  в  чем  дело!  —  В  угол¬
ках  его  глаз  сбежалось  множество  мелких  морщинок.—  Когда-то  не¬
кий  профессор  сказал  мне:  «Вы  не  представляете,  как  много  значит
выспаться.  Совсем  другое  настроение!»
 Профессор  повернулся  к  Мюллеру,  лицо  его  постепенно  разглади¬
лось.
 —  А  ведь  верно,  —  рассмеялся  он.—  Когда-то  я  сказал  это  вам,
а  сегодня  вы  по  праву  возвращаете  мне.  Ладно,  будем  перебиваться.
Но  по  крайней  мере  обеспечьте  нам  уголь,  не  то  и  сон  не  поможет.
 Шнайдерайт  поднялся  по  лестнице  главного  корпуса.  Он  искал
Гундель,  но  комната  ее  была  пуста.  Должно  быть,  опять  сидит  у  Бло¬
ма,  он  обещал  научить  ее  пользоваться  счетной  линейкой,  подарком
доктора  Хагена  ко  дню  ее  рождения.
 Увязая  в  глубоком  снегу,  Шнайдерайт  протопал  через  заводской
двор  к  баракам.  Когда  он  входил  к  Блому,  инженер,  нацелившись
в  Гундель  острием  карандаша,  восклицал:
 —  А  почему,  спрашивается,  математика  у  греков  так  и  не  освобо-
 583

дилась  от  оков  элейской  школы?  Да  потому,  что  она  не  считала  воз¬
можным  унизиться  до  решения  практических  задач...
 Тут  только  он  увидел  вошедшего  Шнайдерайта.
 —  Ты  не  забыла?  Нам  вечером  книги  менять,—  обратился  Шнай¬
дерайт  к  Гундель. 	'
 Пока  Гундель  надевала  пальто,  Шнайдерайт  взял  с  письменного
стола  один  из  листков,  испещренных  цифрами  и  значками.
 —  Что  это?  —  спросил  он.
 —  Вращение  цилиндрического  жезла,—  с  готовностью  отозвался
Блом.—  Эйнштейновская  зета-функция  как  решение  частного  диффе¬
ренциального  уравнения.  Я  не  пожалел  труда  и  нашел  его  в  цифрах!
 Шнайдерайт  задумчиво  покачал  головой.
 —  Сколько  примерно  нужно  учиться,  чтобы  решать  такие  задачи?
 —  И  не  спрашивайте!  Даже  при  больших  способностях  на  это
нужно  много  лет,  да  еще  при  условии  достаточной  подготовки  и  пол¬
ного  освобождения  от  других  занятий.
 Гундель  с  удивлением  смотрела  на  своего  друга.
 Шнайдерайт  отложил  листок.
 —  Я  просто  так  спросил,  из  интереса.
 Он  протянул  Блому  руку.
 Но  инженер  продолжал  неподвижно  сидеть  за  письменным  сто¬
лом.
 —  Надеюсь,  я  вас  не  огорчил?  —  сказал  он,  кивая  Шнайдерай¬
ту.—  Надо  мириться  с  жизнью  такой,  как  она  есть,  не  тая  в  душе  зло¬
бы.  Вам,  как  и  мне,  не  правда  ли?
 —  Мириться?  —  насторожился  Шнайдерайт.—  С  чем  же,  соб¬
ственно?
 —  С  тем,  как  дурно  устроен  свет,  с  существующими  порядками,
от  которых  солоно  приходится  простому  человеку.  Легче  —  как  его
там  —  двугорбому  верблюду  пролезть  сквозь  игольное  ушко,  нежели
бедняку  —  в  дверь  университета!  Вот  и  принимаешь  как  должное,
что  деньги  ставятся  выше  призвания  и  что  человеческое  общество  так
неразумно  —  можно  сказать  безобразно  —  устроено.
 —  Оно  таким  не  останется!  —  заявил  Шнайдерайт  не  то  с  вызо¬
вом,  не  то  обнадеживающе.
 —  Вы  молоды,—  улыбнулся  Блом.—  И  я  когда-то  оптимистичес¬
ки  смотрел  на  мир.
 —  В  том-то  и  дело,  что  мир  надо  изменить!  —  без  колебания  под¬
хватил  Шнайдерайт.
 Блом,  всем  своим  видом  выражая  покорность  судьбе,  пожал  ему
руку.
 Гундель  и  Шнайдерайт  зашагали  по  глубокому  снегу.
 —  Тебе  нравится  специальность  Блома?  —  спросила  Гундель.
 —  Мне?  С  чего  ты  взяла?  —  удивился  Шнайдерайт.  И,  пройдя
несколько  шагов,  добавил:  —  Жаль  только,  что  в  моей  специальности
нет  машин.  Одна  бетономешалка!
 Хольт  шел  по  коридору  мимо  мансард.  Он  понимал,  что  все  зави¬
сит  от  разговора  с  отцом.  В  столовой  было  темно  и  пусто.  Со  стеснен¬
 584

ным  сердцем  постоял  он  у  двери  Гундель.  Потом  постучал  в  отцов¬
скую  лабораторию  и,  дождавшись  обычного  «Входите!»,  решительно
открыл  дверь.
 Профессор  сидел  за  микроскопом.  Он  повернулся  к  двери,  удив¬
ленно  протер  глаза  и  узнал  сына.
 —  Добрый  вечер!  —  сказал  Хольт  и  запнулся.
 Профессор  встал.  Он  пододвинул  сыну  стул.  Хольт  сел  и  распах¬
нул  тулуп.  Он  видел,  как  потрясен  отец,  и  это  придало  ему  решимости.
 —  Я  был  в  Гамбурге  у  матери,—  начален,—  потом  в  Шварцваль¬
де  у  знакомой.  Но  нигде  не  прижился.  С  матерью  у  меня  не  осталось
ничего  общего.  И  вообще  я  покончил  с  Реннбахами.  Последние  не¬
дели  многому  меня  научили.  Поверь,  я  уже  не  тот,  каким  был  тогда.
 Профессор  слабо  покачал  головой.
 —  Прости  меня,—  продолжал  Хольт.—  Возьми  меня  опять  к  се¬
бе!  Мне  хотелось  бы  продолжать  учебу.  Я  готов  подчиниться  всем  тре¬
бованиям,  позволь  мне  только  работать  и  учиться.—  И  добавил:  —
Испытай  меня  еще  раз!
 Профессор  долго  смотрел  на  сына.  А  потом  протянул  ему  руку.
 Хольт  пересек  неосвещенный  двор.  В  комнатушке  Мюл¬
лера  за  письменным  столом  сидела  фрау  Арнольд.  Хольт  едва  взгля¬
нул  на  нее  и  сказал:
 —  Як  господину  Мюллеру.
 —  Дверь  напротив!  —  отозвалась  она,  не  отрываясь  от  бумаг.
 Мюллер  говорил  по  телефону.  Он  не  выразил  ни  малейшего  удив¬
ления.
 —  Я  уже  час  как  заказал  Борну,—  кричал  он  в  трубку,—  почему
вы  меня  не  соединяете?  —  Он  сосредоточенно  слушал,  устремив
взгляд  на  Хольта.—  Ну  что  ж,  давайте  срочный!  —  Он  повесил  труб¬
ку  и,  не  выпуская  ее  из  руки,  повернулся  к  Хольту.—  Я  вас  слушаю!
 Под  взглядом  Мюллера  Хольт  растерялся.  Куда  девалась  его  да¬
вешняя  решимость!  Он  сказал:
 —  Я  вернулся...—  И  замолчал.
 —  Вижу,  что  вернулись,—  ответил  Мюллер.—  Но  чего  вам  от  ме¬
ня  нужно?
 Хольт  взял  себя  в  руки.
 —  Я  хотел  вам  сказать,  что  понял  свою  ошибку...—  И  снова  за¬
молчал.  Все,  что  он  говорил,  звучало  плоско  и  фальшиво  —  вымучен¬
ные,  стертые  слова.
 —  Поняли,  говорите?  —  повторил  Мюллер.—  Что  ж,  это  хорошо,
когда  человек  начинает  что-то  понимать.  Но  слов  уже  недостаточ¬
но.—  Он  снова  снял  трубку  и  набрал  номер.—  Будущее  покажет,  Вер¬
нер  Хольт,  есть  ли  у  вас  за  душой  что-нибудь,  помимо  слов.
 И  он  рассеянно  кивнул.
 Разговор  можно  было  считать  оконченным.  Хольт  еще  некоторое
время  стоял  во  дворе,  глядя  в  небо  поверх  ребер  выгоревшего  цеха.
Ночь  была  морозная,  холодно  сияли  звезды  в  вышине...  Хольт  и  не
надеялся,  что  такой  человек,  как  Мюллер,  поверит  ему  на  слово.
Мюллера  надо  убедить,  и  Хольт  был  исполнен  решимости  его  убе¬
 585

дить.  Слова  не  шли  в  счет,  убедить  можно  было  только  делом.  Впер¬
вые  он  поверил  в  себя,  в  силу  своей  воли.
 Хольт  медленно  поднимался  по  лестнице.  Еще  несколько  минут,  и
он  увидит  Гундель.  Он  решил  начисто  расквитаться  с  прошлым,  а  это
значило,  что  ему  нужно  извиниться  перед  Шнайдерайтом.
 Этот  шаг  был  для  него  особенно  труден.  Долгие  секунды  стоял  он
перед  дверью  Гундель.  Из  комнаты  доносился  басок  Шнайдерайта,
звучавший  глухо  и  монотонно;  очевидно,  он  читал  что-то  вслух.
Мысль,  что  с  Гундель  придется  встретиться  в  присутствии  Шнайде¬
райта,  разбередила  в  душе  Хольта  старую  неприязнь.  Но  он  не  дал
воли  этому  чувству.  Он  именно  сейчас  извинится  перед  этим  парнем.
Пусть  это  унижение,  но  разве  не  сам  он  навлек  его  на  себя?  Неприят¬
но,  что  объяснение  произойдет  при  Гундель.  Ну,  да  ладно.  Это  ведь  не
последнее  его  слово,  напротив,  все  у  него  впереди.  Пусть  Шнайдерайт
в  первом  раунде  одержал  победу.  Жизнь  продолжается.  Хольт  еще
себя  покажет.
 Он  постучал  и  вошел.
 —  Не-ет!  —  оторопело  выдохнула  Гундель.  Она  сидела  за  столом.
Вся  кровь  отлила  у  нее  от  лица.—  Не-ет!  —  выкрикнула  она  и,  при¬
жав  руки  к  груди,  уставилась  на  Хольта,  словно  глазам  своим  не  веря.
 —  Добрый  вечер!  —  сказал  Хольт.
 Перед  Шнайдерайтом  лежала  книга,  которую  он  вслух  читал  Гун¬
дель.  Порывистым  движением  он  оттолкнул  книгу  и  встал;  рослый,
плечистый  и  сильный,  стоял  он  перед  Хольтом.
 Хольт  спокойно  прошел  мимо  него  и  сбросил  тулуп  на  кровать.  По¬
том  протянул  руку  Гундель.
 Она  пожала  ее,  но  все  еще  не  двигалась,  словно  остолбенев  от  не¬
ожиданности.
 —  Як  тебе  вернулся,  Гундель,—  сказал  Хольт.—  Мне  надо  много
тебе  сказать.  Но  мы  поговорим  в  другой  раз,  когда  будем  одни.  Может
быть,  завтра.  Есть  минута,  о  которой  мне  тяжело  вспоминать,—  про¬
должал  он,  обращаясь  к  Шнайдерайту.—  Вы,  конечно,  знаете,  о  чем
я  говорю.  О  том,  что  произошло  в  кабаке,  где  собираются  спекулянты.
 Шнайдерайт  хранил  молчание.  Он  стоял,  подбоченясь.
 —  Я  оскорбил  вас,—  продолжал  Хольт.—  Не  стану  отпираться,
что-то  во  мне  поднялось  недостойное,  скверное.—  Он  задумчиво  по¬
глядел  на  Гундель.—  Помнишь,  Гундель,  ты  мне  сказала:  «Что-то
такое  сидит  и  в  тебе».—  Гундель  кивнула,  и  Хольт  снова  обратился  к
Шнайдерайту:  —  Она  имела  в  виду  что-то  от  фашизма.  Я  уже  вскоре
понял,  как  она  была  права,  а  окончательно  пойму,  должно  быть,  толь¬
ко  со  временем.
 Шнайдерайт  слушал  с  неподвижным  лицом  и  молчал.
 —  Я  обозвал  вас  каторжанином,—  продолжал  Хольт.—  Искренне
сожалею.  Я  оскорбил  вас  со  зла,  зная,  что  неправ.  Мне  уже  и  тогда
было  ясно,  что  вы  боролись  на  правой,  а  я  —  на  неправой  стороне.
Втайне  я  завидовал  тому,  что  вы  пострадали  как  противник  Гитле¬
ра.—  Он  кивнул  Шнайдерайту.—То,  что  я  вам  говорю,  мое  честное
и  искреннее  убеждение.—  Он  взял  с  кровати  тулуп.—  Мы  будем  часто
видеться.  Попробуем  же  поладить.,
 586

У  двери  он  оглянулся  и  поймал  взгляд  Гундель,  ее  успокоенный,
прояснившийся  взгляд.
 Пока  за  Хольтом  не  захлопнулась  дверь,  Шнайдерайт  с  места  не
сдвинулся.  А  потом  стал  большими  шагами  мерить  комнату.
 —  Здорово  переменился  \ольт!  Слышала,  какой  у  него  тон...  А
может,  задается,  форсит?
 —  По-моему,  Хорст,  он  говорил  от  души!  —  встревожилась  Гун¬
дель.
 Но  у  Шнайдерайта  на  лбу  не  расходились  морщины.  Он  сунул  па¬
лец  за  воротник,  словно  рубашка  сдавила  ему  горло.
 —  Да  уж  ладно!  —  Он  сел,  придвинул  раскрытую  книгу  и  подпер
голову  кулаками.—  «Итак,  перейдем  к  наемному  труду.  Средняя  сто¬
имость  рабочей  силы  составляет  минимум  заработной  платы,  иначе
говоря,  она  равна  стоимости  средств  к  жизни,  необходимых  для...»  —
Он  взглянул  на  Гундель,  потом  продолжал  читать  и  опять  взглянул.
 —  Да  ты  не  слушаешь!  Тут  требуется  внимание,  если  хочешь  что-
то  понять!  —  Он  отодвинул  книгу  и  наклонился  вперед,  вытянув  по
столу  жилистые,  чуткие  руки.—  Ты  рада,  что  он  вернулся.  Сознайся,
рада?  Себя  не  помнишь  от  радости!
 Лицо  Гундель  стало  серьезным.  Она  обеими  руками  откинула
волосы  со  лба.
 —  Да,  я  рада,—  сказала  она.
 Шнайдерайт  вскочил.
 —  Завтра  ты  поедешь  на  конференцию,—  напомнила  ему  Гун¬
дель,—  и  будешь  выступать  за  объединение  молодежных  комитетов,
чтобы  молодежь  еще  лучше  помогала  партии  бороться  с  послевоен¬
ными  трудностями  и  недостатками.  Верно?
 —  Ты  еще  скажешь,  что  хочешь  строить  с  Хольтом  социализм!  —
воскликнул  Шнайдерайт.  Он  уперся  руками  о  стол.—  Как  ты  отно¬
сишься  к  Хольту?  Отчего  ты  так  ему  рада?
 —  Прежде  всего  я  рада  за  него,—  сказала  Гундель.—  Я  не  хочу,
чтоб  он  погиб,  но  я  и  для  себя  не  хочу  этого.  Не  хочу  краснеть  от  сты¬
да,  вспоминая  про  того,  о  ком  когда-то  мечтала  днем  и  ночью!
 Шнайдерайт  выпрямился.
 —  Да,  мечтала!  —  повторила  Гундель.  Голос  ее  звучал  глухо  и
напряженно,  словно  он  вот-вот  сорвется.—  Подумай:  мне  было  всего-
то  пятнадцать  лет.  Меня  преследовал  страх,  вечный  страх.  Я  плакала
ночами,  оттого  что  живу  на  свете.  Все  во  мне  застыло  от  ненависти  к
людям,  ведь  я  была  для  них  как  мусор  под  ногами.  И  вот  пришел  Вер¬
нер.  Это  он  устроил  меня  в  семью  Гомулки.  Это  благодаря  ему  я  стала
чувствовать  себя  человеком.  Я  ему  все  про  себя  рассказала.  Впервые
со  смерти  матери  я  почувствовала,  что  кто-то  за  меня  болеет  душой.
Как  сейчас  слышу:  «Лишь  бы  с  тобой  чего  не  случилось...»  Я  хотела
жить  только  для  него,  и  у  меня  не  осталось  ни  капли  воли,  когда  он
шепнул  мне:  «Ты  прелесть,  ты  похожа  на  эльфа».  Он  сам  сберег  меня
от  себя.
 Шнайдерайт  машинально  кивнул.
 —  Это  было  как  во  сне,-продолжала  Гундель.—  Другое  дело
 587

сейчас.  Мне  уже  семнадцать.  Я  только-только  начинаю  жить  по-на¬
стоящему.  Каждый  день  слышу  что-то  новое,  прямо  голова  кругом
идет!  Доктор  Хаген  читает  мне  настоящие  лекции,  а  уж  доктор
Блом  —  тот  совсем  в  облака  заносится,  ведь  он  столько  знает!  Про¬
фессор  —  тот  вообще  знает  все  на  свете;  он  только  в  политэкономии
не  силён,  да  и  ты  куда  больше  читал,  чем  я,  ты  уже  изучаешь  «Кре¬
стьянскую  войну  в  Германии»,  а  я  никак  не  одолею  «Юного  марксис¬
та».  Мне  еще  надо  разобраться  в  жизни.
 Она  подошла  к  Шнайдерайту  и,  упершись  руками  ему  в  грудь
и  запрокинув  голову,  сказала:
 —  Пожалуйста,  имей  со  мной  хоть  чуточку  терпения!
 Шнайдерайт  взял  ее  за  плечи.
 —  Ты  права!  —  сказал  он.—  Ты  меня  убедила.  Мы  с  тобой  зай¬
мемся  и  Хольтом.
 —  Скажи  уж  честно,—  улыбнулась  ему  Гундель,—  тебя  не  слиш¬
ком  интересует,  как  я  отношусь  к  Хольту.  У  тебя  другое  на  уме.  Ты  хо¬
чешь  знать,  как  я  к  тебе  отношусь!  —  Гундель  больше  не  улыба¬
лась.—  Хочешь  знать  мои  чувства.  Но  я  ничего  не  могу  тебе  сказать.
Я  еще  сама  себя  плохо  знаю,  мне  надо  сперва  получше  себя  понять.
 Шнайдерайт  молча  погладил  ее  по  голове.
 —  Мало  у  тебя  терпения  с  людьми,—  пожурила  его  Гундель.—  Не
только  со  мной.  Со  всеми.
 На  следующий  день  Хольт  рано  завтракал.  Фрау  Томас  от  него  не
отходила.  Рассказывая  о  махинациях  местных  спекулянтов,  она  пе¬
ребрала  весь  список  преступлений,  раскрытых  в  отсутствие  Хольта.
Хольт  прихлебывал  подслащенную  сахарином  болтушку,  заедая  ее
хлебом.  Он  еще  накануне  вечером  позвонил  Цернику,  и  тот  по  телефо¬
ну  переговорил  с  Эберсбахом.
 —  Опять  же  директор  варьете,—  рассказывала  фрау  Томас.—
Вы  его,  конечно,  знаете.  Неужто  не  знаете?  Да  его  весь  город  знает!
Представьте,  оказался  крупный  аферист,  а  эта  маленькая  фря  в  мехах
и  вечно  с  пуделем  на  цепочке  —  она  ему  и  не  жена  вовсе!  Его  жена  как
есть  старуха,  этакая  сухая  вобла,  и,  представьте,  точно  с  неба  свали¬
лась,  закатила  той  шлюхе  пощечину  прямо  на  улице,  пудель  еще  ее
за  ногу  цапнул.
 Хольт  рассчитывал  на  помощь  Блома,  иначе  ему  математику  не
подогнать.
 —  Так  все  и  выплыло  наружу,—  трещала  фрау  Томас.
 С  химией  он  в  крайнем  случае  обратится  к  доктору  Хагену.
Труднее  всего  с  иностранными  языками.
 —  А  москательщика  Пульвера  знаете?  С  ним  тоже  была  исто¬
рия,  чистый  скандал...
 Хольт  отправился  в  школу.  В  приемной  у  Эберсбаха  секретарша
прилежно  строчила  на  машинке.
 —  Господин  директор  занят,  он  никого  не  принимает,—  страдаль¬
ческим  голосом  бросила  она,  но  потом  все  же  его  впустила.
 588

Старик  Эберсбах,  со  своей  неизменной  трубкой  во  рту,  грелся,  си¬
дя  на  батарее  под  окном.  Он  оглядел  Хольта  с  ног  до  головы,  кивнул,
показывая,  что  узнал,  и  заметил  небрежно:
 —  А  ведь  в  такой  шубе,  пожалуй,  не  замерзнешь!  —  Потом  спро¬
сил  с  интересом:  —  Как  вы  попали  к  Цернику?  Уж  с  этим  человеком
шутить  не  советую,  он  —  сама  принципиальность!  Я  непременно  с  ним
повидаюсь.  Вот  только  сплавлю  кому-нибудь  мой  огородик  в  предме¬
стье,  а  не  то  влетит  мне.
 —  Вы  примете  меня  обратно?  —  спросил  Хольт.
 Эберсбах  поднялся  с  батареи.
 —  Это  тоже  не  выход,—  пожаловался  он.—  Снизу  печет,  а  пояс¬
ницу  пробирает  гнуснейшим  сквозняком!  Другое  дело  —  такая  шуба,
с  ней  не  пропадешь!
 —  Так  мне  можно  вернуться  в  свой  класс?  —  настаивал  Хольт.
 —  Не  все  ли  мне  равно!  —  И  Эберсбах  вынул  трубку  изо  рта.—
Не  все  ли  мне  равно,  в  каком  классе  вы  провалитесь  на  выпускных
экзаменах!  —  Он  потянулся  за  газетой.—  А  теперь  катись!  Некогда
мне!
 Хольт  ждал  Готтескнехта  перед  учительской.  Он  шагал  взад  и  впе¬
ред  по  коридору  и  глядел,  как  ученики  поднимаются  по  лестнице.  В
их  толпе  шла  девушка  с  портфелем  под  мышкой,  в  синем  пальто,  крас¬
ной  пушистой  вязаной  шапочке  и  красных  варежках.  В/темно-русых
волосах  искрились  снежинки.  Хольт  сразу  же  ее  узнал:  Ангелика.
Увидев  Хольта,  она  удивленно  раскрыла  голубые  глаза.  Он  кивнул  ей,
она  покраснела,  ответила  смущенным  кивком  и  побежала  по  коридо¬
ру.  Хольт  в  раздумье  смотрел  ей  вслед  и  видел,  как  она,  прежде  чем
исчезнуть  в  классе,  оглянулась.
 Позвонили  на  урок.  Наконец-то  из  учительской  показался  Гот¬
тескнехт.  Хольт  преградил  ему  дорогу.
 Готтескнехт  удивился,  но,  по-видимому,  был  не  слишком  обрадо¬
ван  встречей.  Он  держался  настороженно.  Хольта  это  огорчило,  он
ждал  другого.
 —  Надеюсь,  вы  образумились,—  сказал  Готтескнехт.—  Вряд  ли
вас  следовало  так,  без  всяких,  принимать  обратно.—  Лицо  у  Готтес¬
кнехта  оставалось  суровым  и  замкнутым.—  На  сей  раз  вам  нелегко
будет  вернуть  мое  доверие.  Посмотрим,  удастся  ли  вам  до  лета  до¬
гнать  класс.  И  сможете  ли  вы  в  будущем  году  сдать  выпускные  экза¬
мены.
 —  Во  всяком  случае,  я  попытаюсь,—  заверил  его  Хольт.
 В  классе  возвращение  Хольта  вызвало  разноречивые  отклики.
 —  Знатный  синьор  опять  соизволил  нас  почтить,—  съязвил  Гоф¬
ман.—  Сперва  ты  начхал  на  коллектив,  как  бы  теперь  коллектив  не
начхал  на  тебя.
 —  К  счастью,  решение  зависит  не  от  таких  вульгарных  субъектов,
как  Гофман,—  заметил  Аренс.
 Хольт  снова  занял  место  впереди  Аренса,  рядом  с  одноглазым  Бу¬
ком.  На  большой  перемене  Аренс  подошел  к  нему  в  коридоре  и  дове¬
рительно  взял  под  руку.
 —  Очень  рад,  что  вы  вернулись!  Для  меня  это  приятная  неожи¬
данность.  Хотя,  по  совести  сказать,  я  не  понимаю,  почему  вы  не  оста-
 589

лись  в  Гамбурге  у  своих?  Вы  как/будто  говорили,  что  это  состоятель¬
ные  люди?
 —  Как  вас  понять?  Вы  все  же  не  возражаете  продолжать  со  мной
знакомство?
 —  Безусловно!
 —  В  таком  случае  ни  слова  больше  о  моих  гамбургских  родствен¬
никах!
 —  Помилуйте!  Раз  это  вам  неприятно...  Я  вовсе  не  хотел...
 —  Ну  и  довольно  об  этом!  —  И  Хольт  рубанул  рукой  воздух.  Они
прогуливались  по  коридору.—  Скажите,  Ангелика  по-прежнему  жи¬
вет  у  вас  в  доме?
 —  Да,  с  бабушкой.  Но  старуха  не  спускает  ее  с  глаз!
 Хольт  сидел  у  Гундель  за  ее  рабочим  столом.  На  душе  у  него  было
тревожно,  но  он  скрывал  свое  волнение  за  безразличными  словами.
 —  В  апреле  или  в  мае,—  рассказывал  он,—  мы  переберемся  в
Южное  предместье.  Там  будет  размещен  институт  отца,  это  вилла  с
большим  садом.  Отец  окончательно  возвращается  к  научной  и  учеб¬
ной  работе.  Для  тебя  он  тоже  предусмотрел  отдельную  комнату.
 Хольт  увидел  с  облегчением,  что  Гундель  рада  этой  новости.  От1
Менкеберга  до  Южного  предместья  добрый  час  ходьбы.  Гундель  не
придется  теперь  все  вечера  проводить  со  Шнайдерайтом.
 Внутренне  успокоенный,  Хольт  уже  без  всякого  напряжения  стал
рассказывать,о  школе  и  о  своем  намерении  до  выпускных  экзаменов
наверстать  упущенное.
 —  Буду  вкалывать  день  и  ночь.  Блом  обещал  помочь  мне  с  мате¬
матикой. 	\
 На  столе  у  Гундель  лежали  книги.  Разговаривая,  Хол^т  взял  одну
из  них  в  руки,  это  была  «Флора  Германии»  Шмайль-Фитхенса,  опре¬
делитель  растений.
 —  Это  твой  отец  мне  подарил  ко  дню  рождения,—  пояснила  Гун¬
дель.
 Хольт  машинально  кивнул.  Снова  им  овладело  чувство  унизитель¬
ной  неловкости.  Отчего  ему  так  трудно  с  Гундель?  Она  сидела  перед
ним,  юная,  смуглая,  стройная,  в  сереньком  шерстяном  платьице  и  с
такой  же  лентой  в  волосах  —  в  каштановых  волосах,  пышными  локо¬
нами  ниспадавших  ей  на  шею;  свои  маленькие  руки  с  узкими  хрупки¬
ми  запястьями  она  сложила  на  столе  и  с  выжидательно-серьезным  ви¬
дом  устремила  на  Хольта  каштановые  глаза.
 Однако  Хольт  молчал,  отдавшись  чувству  нежной  преданности  к
этой  девушке.  Наконец  он  заговорил,  с  трудом  подыскивая  слова:
 —  Я  должен  тебе  кое-что  рассказать.^.  Со  времени  бегства  я  мно¬
го  видел  и  пережил.  И  опять  увяз  по  уши  в  грязи...
 Он  умолк.  Картины  недавнего  прошлого  теснились  перед  его  гла¬
зами:  Хеннинг,  блондинка  и  затхлая  комната...
 —  Я  хочу  выбраться  из  грязи.  Когда  я  вспоминаю,  как  я  перед
тобой  виноват...
 Гундель  решитедьно^тряхнула  головой.
 —  Это  был  не  ты,—  сказала  она.—  Это  был  другой.  Того  больше
не  существует,  верно?  То-то  же!
 590

Хольт  опомнился.  Нет,  не  годится  так  раскисать  перед  Гундель.
 —  Ты  права,—  сказал  он.—  Тогда  я  плыл  по  течению.  А  сейчас
знаю,  чего  хочу.  У  меня  есть  цель.  Я  знаю,  чего  добиваюсь  и  к  чему
стремлюсь.
 Впервые  перед  ним  предстало  его  будущее  как  ясный,  упорядочен¬
ный,  достойный  уважения  жизненный  путь:  учиться,  все  больше
учиться,  познать  мир  и  его  тайную  подоплеку,  понять  наконец,  поче¬
му  любовь  в  сказках  прекраснее,  чем  в  действительности;  почему  есть
богатые  и  бедные,  подвалы  и  роскошные  виллы;  откуда  это  несправед¬
ливое  распределение  собственности.  Учиться,  стать  уважаемым  чело¬
веком,  большим  ученым,  как  отец,  человеком  науки,  возвышающимся
над  преходящими  противоречиями  обыденности.  Только  так  и  можно
достойно  прожить  жизнь:  среди  людей  и  в  то  же  время  вдали  от  них.
 Да,  он  увидел  свои  жизненный  путь  и  вздохнул  свободнее.  Гун¬
дель  на  него  не  сердится  за  прошлое.  Он  не  в  одиночестве  пройдет
этот  путь.  Он  сохранит  Гундель  для  себя,  пока  не  достигнет  цели.  А
потом  вернется,  чтобы  освободить  из  неволи  это  очарованное  дитя  и
возвысить  его  до  себя.
 Он  порывисто  схватил  ее  за  руки.
 —  Знай  я,  что  ты  меня  простишь,  что  я  могу  к  тебе  вернуться...
 Но  она  отняла  у  него  руки  —  жестом  мягким,  но  не  допускающим
 сомнений.
 —  Ты  вернулся,  оттого  что  знал:  лучше,  чем  здесь,  тебе  нигде  не
будет.
 Он  понял  из  ее  слов  только  то,  что  она  от  него  отказалась.
 —  Но  ведь  мы  ждали  друг  друга...  Разве  не  так?
 —  Да,  так  было,—  сказала  она,  глядя  перед  собой  в  простран¬
ство.
 —  Ну  а  сейчас?  Сейчас?
 —  Сейчас  другое  дело.  Когда  мы  встретились  в  войну,  все  было
как  во  сне.  Мы  ведь  только  начинаем  жить  по-настоящему.  Кругом
так  много  нового,  интересного,  надо  же  сперва  разобраться,  зачем  и
для  чего  живешь.—  Гундель  говорила  с  увлечением,  но,  увидев,  что
Хольт  глядит  на  нее,  не  раскрывая  рта,  она  беспомощно  добавила:  —
Пойми  же!
 Хольт  кивнул.  Он  понял:  она  не  хочет  возврата  к  прошлому.
 Гундель  все  еще  пыталась  пояснить  свою  мысль:
 —  Хорст  говорит:  занялась  заря  новой  жизни...  Но  не  все  еще  это
поняли.
 Хорст  говорит.  Говорит  Шнайдерайт...
 Внезапно  Хольт  понял.  Что-то  в  нем  зашевелилось,  какое-то  чужое
чувство;  нет,  не  чужое,  скорее  малознакомое,  но  он  уже  испытывал
это  грозное  чувство...  Й  снова  оно  затаилось.
 Холодно  и  безучастно  повторил  он  про  себя  это  имя:  Шнайдерайт.
Гундель  и  Шнайдерайт.  Ну,  хорошо  же!
 Гундель  еще  молода.  Пусть  она  привязалась  к  этому  Шнайдерай¬
ту.  Пусть  Шнайдерайт  сегодня  тот  третий,  кто  смеется.  Увидим,  кто
будет  смеяться  последним!  Хольт  еще  не  показал,  чего  он  по-настоя¬
щему  стоит.  Он  бездумно  несся  по  воле  своих  чувств,  мелких,  смехо¬
творных  чувств,  вроде  тех,  что  только  что  овладели  им  при  виде  Гун-
 591

дель.  С  этим  покончено,  покончено  со  всякими  чувствами!  Настало
время  показать,  на  что  мы  способны.  Через  год  выпускные  экзамены,
а  там  университет  и  соискание  степени.  И  вот  все  позади,  он  приез¬
жает  сюда  уважаемым  человеком,  быть  может,  даже  доцентом,  а  не
вернувшимся  с  покаянной  блудным  сыном,  которому  может  утереть
нос  какой-то  каменщик.  И  вот  Хольт  стоит  перед  Гундель.  А  теперь
выбирай  между  мной  и  этим  каменщиком!  Ты  неглупая  девушка,  тебе
нетрудно  будет  сделать  правильный  выбор!
 Хольт  улыбнулся.
 —  Прости,—  сказал  он  вслух.—  Поверь,  я  прекрасно  тебя  пони¬
маю.—  Он  решительно  махнул  рукой,  как  бы  говоря:  ну  и  довольно
об  этом.—  Надеюсь,  мы  останемся  добрыми  друзьями.—  Он  протя¬
нул  ей  руку.
 Гундель  поглядела  на  него  все  еще  неуверенно,  но  с  заметным  об¬
легчением.  И  пожала  протянутую  руку.
 Спустя  несколько  дней  Хольт  работал  у  себя  в  мансарде.  В  дверь
постучали.  Вошел  Шнайдерайт.
 '  —  Простите,—  пробасил  он.—  Мне  захотелось  еще  раз  встретить¬
ся  с  вами.  Продолжить  тот  разговор.
 Хольт  предложил  Шнайдерайту  стул,  а  сам  сел  на  кровать.  Шнай¬
дерайт  уперся  кулаками  в  колени.
 —  Помните,  вы  так  неожиданно  вошли,—  начал  он.—  Я  страшно
удивился.  Может,  у  вас  создалось  впечатление,  что  я  не  слишком  рад
вашему  возвращению?
 —  Что  вы,  что  вы!  —  улыбнулся  Хольт.—  Напротив,  у  меня  созда¬
лось  впечатление,  что  вы  вне  себя  от  радости.
 Шнайдерайт  было  насупился,  но  тут  же  рассмеялся.
 —  Вы  правы,  хотя  я  мог  бы  вам  ответить:  не  удивительно,  разве
вы  —  и  так  далее  и  тому  подобное...  Однако  я  понял,  что  тогда,  у  Гун¬
дель,  вы  говорили  искреннее.  А  ведь  я  не  склонен  был  вам  верить.  Ну,
да  что  было,  то  сплыло.  Кто  старое  помянет,  тому  глаз  вон!
 —  Согласен!  —сказал  Хольт.
 Шнайдерайт  кивнул  с  удовлетворением.
 —  А  как  насчет  дальнейшего?  —  осведомился  ^н.—  Мы,  надо  вам
сказать,  теперь  единая  организация  —  Свободная  немецкая  моло¬
дежь,  и  у  нас  уйма  всяких  планов.  Не  хотите  ли  к  нам  вернуться?  Мы
организовали  кружок  шахматистов.  Взялись  восстановить  разрушен¬
ный  бомбежкой  физкультурный  зал  —  самостоятельно,  все  своими
руками.  А  иногда  танцуем  для  разнообразия.
 Хольт  с  сожалением  развел  руками.
 —  У  меня  через  год  выпускные  экзамены.  Я  очень  запустил  уче¬
бу.  Сожалею,  но  у  меня  каждая  минута  на  счету.  4
 Шнайдерайт  опять  кивнул.
 —  Это  можно  понять.  Ну,  так  со  временем,  когда  будете  посвобод¬
нее.
 —  Вряд  ли,—  отрезал  Хольт.  Ему  надоела  эта  игра  в  прятки.  Он
не  желает  иметь  ничего  общего  со  Шнайдерайтом,  и  он  не  трус,  он
скажет  ему  это  в  лицо.  Он  поднялся.—  Сами  вы  говорите:  что  было,
 592

то  сплыло.  На  том  и  порешим.—  Он  говорил  холодно,  но  без  раздра¬
жения.—  Меня  ваша  организация  не  интересует,  как  не  интересует  и
ваша  особа.  Ни  в  малейшей  степени!
 Шнайдерайт  в  свою  очередь  поднялся.  Лицо  его  помрачнело.
 —  Как  угодно!  —  сказал  он  и  вышел  не  простясь.
 Замок  щелкнул.  Хольт  видел,  как  дернулась  дверная  ручка.
 —  И  с  этим  покончено!  —  сказал  он  себе  и  движением  руки  как
бы  смахнул  все:  Шнайдерайта  вместе  с  его  организацией  и  Гундель  —
Гундель  в  первую  очередь.
 Он  снова  сел  за  стол.  Уютно  светила  затененная  лампа.  Можно
было  подумать,  что,  когда  эту  комнату  обставляли,  образцом  для  нее
послужила  келья  Блома.  Хольт  раскрыл  латинскую  грамматику.
 В  доме  стояла  тишина,  и  только  внизу,  в  первом  этаже,  жужжали
электромоторы.
 3
 Весенний  вечер.  Теплый  влажный  ветер,  дувший  из-за  гор,  вли¬
вался  в  открытые  окна  комнатки  Блома.  Хольт  глядел  в  вечернее  небо,
позолоченное  заходящим  солнцем.  За  долгой  зимой,  до  самого  конца
марта  заявлявшей  о  себе  внезапными  возвратами  холодов,  наступил
ласковый  апрель.  За  городом  расцвели  крокусы  и  подснежники,  за¬
зеленели  леса.
 Хольт  ничего  этого  не  знал.  Только  изредка,  как  вот  сейчас,  чув¬
ствовал  он,  что  весна  уже  вступила  в  свои  права.  Изо  дня  в  день  до
поздней  ночи  просиживал  он  в  своей  мансарде  за  книгами.  Овладев¬
шее  им  прилежание  напоминало  горячку.  По  утрам  он,  еще  заспан¬
ный,  бежал  в  школу,  только  по  дороге  стряхивал  с  себя  сон  и,  проходя
через  зазеленевший  сквер,  не  замечал,  что  почки  на  каштанах  лопну¬
ли  и  что  кусты  оделись  свежей  нежной  зеленью.  Он  мысленно  повто¬
рял  формулы,  исторические  даты,  латинские  вокабулы.  Честолюбие
подхлестывало  его.  Он  хотел  не  просто  наверстать  упущенное,  а  воз¬
можно  скорее  сравняться  с  лучшими  учениками  в  классе.
 Хольт  трудился  как  одержимый.  Но  порой  он  беспокойно  бродил
по  дому,  выходил  во  двор,  спускался  к  реке,  преследуемый  какой-то
беспричинной  тревогой.  И  рад  был  темноте,  когда  можно  было  вер¬
нуться  к  себе,  зажечь  лампу  и  сесть  за  книги.  Тут  к  нему  возвраща¬
лось  спокойствие  и  душевное  равновесие.
 Несколько  раз  в  неделю  с  ним  занимался  Блом.  Здесь,  в  этой  ком¬
натушке,  Хольт  чувствовал  себя  как  дома.  Мало  того,  что  Блом  изле¬
чил  его  от  страха  перед  математикой,  он  приучал  его  математически
мыслить.  С  помощью  Блома  Хольт  восполнил  давние  пробелы  и  не
только  догнал,  но  и  перегнал  класс.  Блом  научил  его  видеть  в  матема¬
тике  некий  идеальный,  гармонический  мир,  царство  познания,  неиз¬
меримо  возвышающееся  над  обычным  миром,  раздираемым  проти¬
воречиями.
 У  Хольта  возникло  решение  избрать  своей  специальностью  мате¬
матику.  Блом  оказался  прекрасным  педагогом,  терпеливым  и  чутким.
У  него  была  склонность  залетать  в  облака,  но  он  уступал  ей  лишь  по
 38  Д.  Нолль
 593

окончании  их  дневной  программы.  Зато  после  урока,  давая  волю  сво¬
ей  страсти,  он  совершал  экскурсы  то  в  историю  математики,  то  в  исто¬
рию  естественных  наук  и,  постепенно  распаляясь,  углублялся  в  фило¬
софскую  проблематику.  Эти  беседы  особенно  увлекали  Хольта.
 Сегодня  была  суббота,  и  Блом  не  спешил.
 —  Вам  надо  уяснить  себе,  что  такое  дифференциал!—  взывал
он  к  Хольту.—  Если  вы  уразумеете,  какое  глубокое  противоречие  ле¬
жит  в  существе  производной,  для  вас  приоткроется  сущность  приро¬
ды!  Вспомните  весь  трагизм  борьбы  греков  с  несоизмеримыми  вели¬
чинами!  Так  разве  же  производная  не  показывает  нам,  как  «далеко
шагнули  мы  вперед»*!  С  Лейбницем  и  Ньютоном  нам  воссияло  солнце
бесконечного!  Со  временем  вы  убедитесь,  что  все  основные  законы
природы  можно  выразить  посредством  дифференциальных  уравне¬
ний.  От  максвелловских  до  фридмановских  уравнений,  будь  то  эле¬
ментарная  частица,  волна  или  строение  Вселенной,  любая  существен¬
ная  взаимосвязь  может  быть  выражена  дифференциальным  уравне¬
нием...
 Звонок  по  телефону  прервал  эти  излияния.  Блом  снял  трубку.
 —  Нет,  господина  Мюллера  здесь  нет.  Да  и  вообще  его  нет  на
заводе.  Он  уехал  в  Берлин  на  какую-то  там  конференцию,  да,  кажет¬
ся,  так:  на  съезд  по  объединению  партий.  Мюллера  замещает  фрау
Арнольд,  но  ее  тоже  не  будет  до  понедельника...  Извольте,  я  этим
займусь...
 Он  повесил  трубку,  вздохнул  и  сказал  с  сожалением:
 —  Простите,  мой  друг-;  нам  пора  расстаться,  оставим  этот  разго¬
вор...  Но  не  делайте  отсюда  вывода,  будто  я  вас  считаю  своим  Вагне¬
ром**...
 %
 Поднявшись  наверх,  Хольт  застал  у  себя  Церника.  В  своем  неиз¬
менном  твидовом  пиджаке  и  желтом  шарфе  он  сидел  за  письменным
столом  и  перебирал  книги.  Очки  с  толстыми  стеклами  сползли  у  него
на  самый  кончик  носа.  Навещая  Хольта,  Церник  в  первую  очередь
ревизовал  круг  его  чтения  и  в  зависимости  от  того,  что  находил  на
столе,  настраивался  на  благосклонный  или  воинственный  лад.
 Церник  успел  уже  познакомиться  с*  профессором,  с  Гундель,
Шнайдерайтом  и  доктором  Хагеном.  Мюллера  он  и  раньше  знал.
«Кто  не  знает  Мюллера!»  —  ответил  он  на  вопрос  Хольта.  А  Мюллер
за  ужином  сказал  Хольту:  «У  Церника  есть  чему  поучиться.  Еще  бы
я  не  знал  Церника!  Кто  не  знает  Церника!»
 Церник  повернулся  к  вошедшему  Хольту.
 —  Ну,  как  дела?  —  Его  тонкогубый  рот  растянулся  в  дружескую,
но,  как  всегда,  несколько  ироническую  улыбку.—  Что  за  чепуху  вы  тут
читаете?  Скажите  на  милость,  Платон!  Что  это  значит?  —  Он  попра¬
вил  очки  и  поднял  указательный  палец.—  Платон  мне  друг,  но  истина
дороже!  Единственно  полезное,  что  я  почерпнул  у  Платона,  это  как
бороться  с  икотой.
 Хольт  рассмеялся.
 *  Гёте,  «Фауст».
 **  Персонаж  из  «Фауста»,  воплощение  ограниченного  педантизма.
 594

—  Тут  нечему  смеяться!  —  Он  взял  со  стола  другую  книгу.—
Формальная  логика?  Что  ж,  не  возражаю,  хоть  вам  ее,  конечно,  реко¬
мендовал  Блом.  Это  еще  куда  ни  шло!  А  вот  бредовое  сочинение  Лаут-
риха  «Учение  о  мировоззрении»  —  разве  вы  сами  не  видите,  какой  это
устаревший  вздор?  И  с  какой  стороны,  мой  друг,  вас  это  интересует?
Лаутрих  —  видный  математик,  но  как  философ  ни  черта  не  стоит!
Охота  вам  читать  такую  чепуху!
 —  Положим,  все  не  так  просто!  —  вспыхнул  Хольт,  но  тем  его
возражения  и  ограничились.
 У  Хольта  с  Церником  установились  дружеские,  можно  даже  ска¬
зать  —  сердечные  отношения,  и  все  же  в  них  чувствовалась  известная
напряженность.  Хольту  все  больше  импонировала  та  независимость,
с  какой  Церник  судил  обо  всем  на  свете.  Правда,  едва  объектом  столь
бесцеремонной  критики  становился  сам  Хольт,  что  случалось  неред¬
ко,  как  младший  восставал  против  властной  опеки  старшего,  однако,
поостыв,  он  молчаливо  признавал  правоту  своего  друга.
 Раза  два  в  неделю  они  встречались  —  порой  у  Церника,  порой  на
заводе.  В  сумрачном  логове  Церника  они  пили  крепкий  черный  кофе
и  спорили  —  сперва  спокойно,  в  тоне  мирной  беседы,  но  по  мере  того,
как  кофе  в  кофейнике  убывал,  все  жарче  и  азартнее;  Церник,  случа¬
лось,  бушевал,  как  оратор  на  многолюдном  митинге.
 Спорили  они  решительно  обо  всем,  включая  кофе  —  вредный  это
или  невинный  напиток.  Обсуждали  и  домашнее  сочинение  Хольта,  и
речи  Сен-Жюста  перед  конвентом,  с  которыми  Хольт  познакомился
на  уроках  истории.  Спорили  они  и  о  философских  взглядах  Блома,
причем  Церник  аттестовал  их  как  «прокисшую  виндельбандовскую
жвачку»,  и  о  пользе  или  бесполезности  преподавания  латыни,  и  об
экзистенциализме,  который  в  то  время  был  у  всех  на  устах.  Хольту
нравился  в  Цернике  его  азарт  спорщика,  и  разносторонняя  эрудиция,
и  начитанность,  и  даже  способность  поглощать  невообразимое  коли¬
чество  черного,  как  деготь,  кофе.  Во  всем  этом  он  старался  подражать
своему  другу.
 В  первый  же  раз  побывав  на  заводе,  Церник  не  преминул  вступить
в  дискуссию  с  самим  профессором  и  после  дебатов  о  генетике,  дарви¬
низме  и  биологическом  обскурантизме,  затянувшихся  на  добрых  три
часа,  удалился  вполне  удовлетворенный,  заявив,  что  беседа  его  осве¬
жила  и  что  он  теперь  готов  горы  своротить.
 —  У  вашего  отца  ясная  голова!  —  сказал  он  Хольту.—  Я  такйм
и  представлял  его  по  гамбургским  лекциям!
 Как-то  вечером  в  одну  из  суббот  он  застал  Хольта  за  чтением  Кан¬
та  и  пришел  в  неописуемое  волнение.
 —  Я  нисколько  не  возражаю  против  Канта,  голубчик,  но  не  пора
ли  засесть  за  Маркса,  раз  школа  оставляет  вам  уйму  свободного  вре¬
мени!  Вы  глотаете  без  разбору  что  ни  попадется...
 Хольт  было  на  дыбы...
 —  Ага!  Не  нравится!  —  взъелся  на  него  Церник.—  Это  значит,
что  вы  побывали  у  вашего  Блома!  Видно,  мне  самое  время  потолко¬
вать  с  этим  господином  хотя  бы  по  основным  вопросам.
 38
 595

—  Это  стоило  бы  послушать,—  сказал  Хольт.—  А  впрочем,  я  тоже
решил  посвятить  себя  математике.
 Глаза  Церника  за  толстыми  стеклами  очков,  казалось,  помутнели.
 —  Уж  не  прикажете  ли  мне  давиться  словесной  окрошкой  так
называемых  гуманитарных  наук?  —  продолжал  Хольт  с  задором.—
Помните  нашу  встречу  на  выставке?  Она,  кажется,  на  всю  жизнь
внушила  мне  отвращение  к  цветистым  фразам.
 —  Нет,  вам  меня  не  провести,  голубчик!  Я  вижу  вас  насквозь.
Вы  задумали  удалиться  в  духовное  изгнание.
 —  Да  вы  же  сами  изучали  математику!  —  отбивался  Хольт.
 —  А  вот  послушайте,  что  я  вам  скажу,—  наседал  на  него  Церник,
придерживая  обеими  руками  очки.—  Математика  для  вас  никакая  не
наука.  Вы  сочинили  себе  некий  абстрактный  мир  чистого  количества,
или  как  там  еще  определяет  ее  ваш  драгоценный  Блом.  Вы  ищете  для
себя  в  математике  возможность  бежать  от  действительности.—  Он
яростно  теребил  свой  желтый  шарф.—  Но  я  вас  разглядел,  я  вас  нако¬
нец  вывел  на  чистую  воду!  Пойду-ка  я  лучше  к  вашему  отцу.  Хорошо
для  разрядки  побеседовать  с  Хольтом,  не  потерявшим  способности  яс¬
но  мыслить.  Честь  имею!
 —  Что  же  это  вы  так  вдруг?  —  забеспокоился  Хольт  и  бросился
догонять  Церника.
 Церник  остановился  на  пороге  лаборатории  с  улыбкой,  которая
должна  была  выражать  любезность,  но  скорее  выдавала  смущение.
 —  Разрешите  вас  побеспокоить!  —  сказал  он.—  Добрый  вечер,
господин  профессор!  Добрый  вечер,  Гундель!
 Профессор,  сидевший  рядом  с  Гундель  за  рабочим  столом,  откли¬
кнулся,  не  поднимая  головы:
 —  Пожалуйста,  наденьте  халаты,  это  обязательно  для  всех.
 Хольт  и  Церник  повиновались  и  подошли  ближе.  Профессор  выка¬
чивал  кровь  у  кролика.  Гундель*  подавала  ему  инструменты.  Кролик
в  глубоком  наркозе  лежал  в  станке,  растопырив  лапки.  Профессор
оголил  у  него  шейную  артерию.
 —  Артериальный  зажим...  спасибо!—отрывисто  приказал  про¬
фессор.  Он  защемил  артерию  близко  к  сердцу  и  дважды  перевязал  у
головы,  а  затем  надрезал  ее  между  нитками.—  Крючковатый  пинцет...
спасибо!  —  Опустив  оголенную  артерию  в  колбочку,  он  снял  зажим
у  сердца.  Кровь  хлынула  в  колбочку,  и  все,  затаив  дыхание,  смотрели,
как  в  маленьком  зверьке  угасает  жизнь.
 Гундель  закрыла  колбочку  ватной  пробкой  и  отнесла  в  холодиль¬
ник.  Церник  выпрямился,  поправил  очки,  сползшие  на  нос,  и  спросил:
 —  А  ты  не  объяснишь  мне,  Гундель,  для  чего  эта  кровь  предназ;
начена?
 Хольт  сидел  в  стороне  молча,  с  видом  безучастного  наблюдателя.
Он  чувствовал,  что  Гундель  с  каждым  днем  становится  ему  все  более
чужой.  Достаточно  было  видеть,  как  она  зарделась,  смущенная  воп¬
росом  Церника,  и  как  истово  и  серьезно  принялась  отвечать.  Хольту
вспомнились  слова  Гундель:  так  много  кругом  нового,  интересного...
Теперь  он  лучше  понимал  ее,  но  это  лишь  больше  ее  отдаляло.
 Гундель  между  тем  отвечала  Цернику,  посматривая  исподлобья:
 596

—  Кролик,  этот  так  называемый  подопытный  экземпляр,  находил¬
ся  в  состоянии  так  называемой  анафилаксии.  Ему  вспрыснули  чужой
белок,  сыворотку  из  крови  крысы,  и  он  выработал  в  своей  крови  за¬
щитные  вещества,  так  называемые  антитела  или  аглюти...—  Тут  она
все  же  запнулась.—  Я  еще  не  умею  выговорить  как  следует...—  и  про¬
изнесла  по  слогам:  —Аг-глю-ти-ни-ны.  Эти  аг...антитела...  должны
быть  тщательно  опробованы  на  свертываемость.  Для  того  и  берется
кровь.
 Неужели  это  говорит  Гундель?  Церник  всем  своим  видом  выражал
удовлетворение.  Хольт  сидел,  понуря  голову.  Ему  стало  страшно  при
мысли,  с  какой  быстротой  Гундель  от  него  ускользает.  Но  что  поде¬
лаешь?  Вспомнилось  приглашение  Аренса:  «Такая  чудная  весенняя
погода,  на  воскресенье  можно  и  в  горы  махнуть.  Вы  могли  бы  кого-ни¬
будь  прихватить  с  собой...  Уж  вы-то  наверняка  не  живете  отшельни¬
ком...»  Хольт  рассеянно  следил,  как  Гундель  убирает  со  стола,  как  она
ставит  кипятить  воду  и  заваривает  колу.  Да,  он  еще  сегодня  позво¬
нит  Аренсу.  Но  надо  заручиться  согласием  Гундель.
 Церник  сидел  рядом  с  профессором  и  с  опаской  помешивал  незна¬
комый  напиток.  Отведав  его,  он  скривил  рот,  лицо  у  него  вытянулось
от  огорчения.
 —  Ужас  что  такое!  Простите,  профессор,  неужели  вы  в  состоянии
пить  эту  мерзость?  —  Он  снова  с  отвращением  заставил  себя  пригу¬
бить.—  Как  это  называется?  Кола?  Ну  да,  кола!  И  в  ней  действитель¬
но  содержится  кофеин?  —  Он  с  удивлением  уставился  на  свою  чаш¬
ку.—  А  я  всегда  представлял  себе,  что  у  кофеина  вкус  кофе.—  Он  сно¬
ва  отхлебнул  из  чашки,  а  потом,  сделав  над  собой  усилие,  осушил  ее
до  дна.  Напиток  Заметно  подбодрил  его.—  А  знаете,  пожалуй,  не  так
уж  плохо!  Привыкнуть  можно!  Разрешите  мне  еще  чашечку,  Гундель!
 Гундель  налила  ему.  Церник  прихлебывал  уже  с  нескрываемым
удовольствием.
 —  У  меня  к  вам  несколько  вопросов,  профессор,—  начал  он  ожив¬
ляясь.—  Как  я  вам  уже  докладывал,  я  пишу  диссертацию  о  вульгар¬
ных  материалистах,  знаете  —  фирма  Фохт  и  К°,  борьба  среди  мате¬
риалистов,  наивный  реализм  в  философии  и  в  науке...  Кстати,  эта  ва¬
ша  кола:  когда  выйдут  мои  запасы  кофе,  вы  думаете,  я  ею  обойдусь?..
Так  вот,  должен  сказать,  что  в  ваших  ранних  работах  я  усмотрел  кое-
какие  вульгарно-материалистические  ошибки.  В  постановке  некото¬
рых  вопросов  вы  не  идете  дальше  Геккеля.  Скажите,  а  почему  вас  от
сравнительной  анатомии  и  палеонтологии  потянуло  к  микробиологии?
Это  меня  крайне  интересует!  —  И  он  вытащил  из  кармана  своего  тви¬
дового  пиджака  истрепанную  записную  книжку.
 Гундель  между  тем  ушла  из  лаборатории.  Хольт  повесил  халат  на
гвоздик  и  последовал  за  ней  в  ее  комнату.
 —  Не  хочешь  ли  завтра  со  мной  и  Аренсом  поехать  в  горы  на  во¬
дохранилище?  Он  очень  зовет  нас.
 —  И  ты  еще  спрашиваешь!  —  сказала  Гундель.
 —  Но...  Чувствую,  что  сейчас  последует  какое-то  «но».
 —  Ты  ведь  знаешь,  у  нас  идет  подготовка  к  Первому  мая.  Оста¬
лось  одно  воскресенье,  в  обычные  дни  просто  руки  не  доходят.  Может,
отложим  до  другого  раза?
 597

—  Да,  разумеется,  подготовка  к  Первому  мая,—  протянул
Хольт.—  Это,  конечно,  важнее!
 Разочарованный,  он  поплелся  к  себе.  Постоял  у  окна,  потом  набил
трубку,  закурил  и  обломал  в  пальцах  спичку...  Наконец  взял  себя  в
руки  и  сел  работать.
 Он  и  воскресенье  провел  за  книгами.
 Вскоре  Хольт  по  всем  предметам  подтянулся  до  среднего  уровня
в  классе,  а  по  математике  даже  значительно  его  превысил.  Он  дер¬
жался  особняком,  сторонился  политических  споров  и  дискуссий,  за¬
нимая  по  возможности  нейтральную  или  примирительную  позицию.
Товарищи  и  педагоги  относились  к  нему  с  возрастающим  уважением,
и  только  Готтескнехт,  казалось,  все  еще  ему  не  доверял.
 Но  вот  в  последних  числах  апреля  Готтескнехт  вернул  учащимся
сочинение,  первое,  какое  Хольту  пришлось  писать  в  классе.  Подняв¬
шись  на  кафедру  со  стопкой  тетрадей  под  мышкой,  он  сказал:
 —  Сочинение  в  общем  написано  неплохо.  Тема  понята  правиль¬
но.  Понятие  судьбы,  с  которым  мы  встречаемся  у  классиков,  рассмат¬
ривается  вами  критически,  в  свете  активного  жизнеутверждения.  За
одним,  впрочем,  исключением...—  Он  сел  за  кафедру.—  Но  так  тоже
нельзя,  Гофман!  Вы  слишком  все  упрощаете.—  Он  открыл  одну  из
тетрадей.—  «Чему  же  учит  нас  фатализм  и  вера  в  судьбу?  Мы  прихо¬
дим  к  выводу,  что  обе  наши  рабочие  партии  должны  возможно  ско¬
рее  объединиться».
 В  классе  засмеялись.
 —  По-вашему,  это  неправильно?  —  взвился  Гофман.—  Кто  здесь
возражает  против  такого  вывода?
 —  В  вашу  задачу  входило  осветить  законы,  по  которым  разви¬
вается  общество,  проанализировать  движущие  им  идеи,  а  не  высту¬
пать  с  декларациями,  будь  они  даже  сто  раз  правильными.  Не  стучите
костылями,  Гофман!  Я  ставлю  вам  «неуд».—  И  Готтескнехт  раскрыл
другую  тетрадь.—  А  теперь  вы,  Гейслер!  В  ответ  на  ваш  гнусный  вы¬
пад  единственной  оценкой  может  быть  «плохо»!
 Гейслер  неохотно  поднялся.
 —  То,  что  я  написал,—  заявил  он,  глядя  в  потолок,—  идет  враз¬
рез  с  взглядами,  которые  здесь  насаждают.
 —  То,  что  вы  написали,—  с  ударением  возразил  ему  Готтеск¬
нехт,—  смыкается  с  теми  дикарскими  взглядами,  с  той  скверной,  от
которой  мы  должны  очиститься!  Оппозиция,  которую  вам  угодно  изо¬
бражать,  все  больше  принимает  характер  сопротивления  программе
гуманистического  перевоспитания  нашего  народа.—  Он  полистал  тет¬
радь  Гейслера.—  Ваши  рассуждения  беззастенчивы,—  Готтескнехт
все  больше  негодовал,—  к  тому  же  в  них  чувствуется  опасная  злона¬
меренность!  —  Гейслер  сел,  пожимая  плечами.—  У  меня  из-за  вас
пропала  всякая  охота  разбирать  другие  сочинения.  Хольт,  раздайте
тетради!
 На  большой  перемене  Готтескнехт  подозвал  Хольта,  и  они  вместе
заходили  по  коридору.
 —  Вы  меня  порадовали  своим  сочинением,—  сказал  Готтеск¬
нехт.—  С  удовольствием  вижу,  что  вы  отказались  от  кое-каких  преж¬
 598

них  взглядов.  Помните  наш  разговор  о  национальной  вине?  Вы  еще
хотели  приписать  ее  моему  поколению.
 —  Я  беседовал  об  этом  во  Фрейбурге  с  доктором  Гомулкой.—  И
Хольт  рассказал  Готтескнехту  о  своей  встрече  с  адвокатом.—  После
фрейбургского  разговора  многое  для  меня  прояснилось.  Вы  ведь  зна¬
ете,  как  это  бывает:  чего  только  не  видишь  и  не  слышишь,  и  все  как-то
проходит  мимо,  словно  тебя  и  не  задевая.  И  вдруг  случайное  слово
или  мысль  раскрывает  тебе  новые  горизонты...  Толчок  —  и  камень
приходит  в  движение.  Такое  действие  может  оказать  и  книга.  У  меня
так  было  с  романом  Бехера  «Прощание».  Мне  дал  эту  книгу  Церник,
я  уже  второй  раз  ее  читаю.  Этот  роман  заставляет  думать.  Проща¬
ние  —  ну,  как  бы  это  выразить?  —  с  привычной  средой,  со  знакомым
миром,  а  заодно  и  с  целой  эпохой.  Это  словно  про  меня  написано,  да
и  про  вас,  про  нас  всех:  это  тема  всей  нашей  жизни.
 —  Не  хотите  ли  рассказать  это  классу?  —  спросил  учитель.  Но  тут
зазвонили  к  уроку.—  Продолжайте  работать,—  напутствовал  он
Хольта.—  Вы  на  пути  к  тому,  чтобы  стать  примером,  который  лично
меня  настраивает  оптимистически!  —  Перед  Хольтом  снова  был  его
старый  милый  Готтескнехт.—  Ну  как,  на  здоровье  не  жалуетесь?  —
Он  сиял.—  Прошу  опять  ко  мне  захаживать.  И  передайте  привет
Гундель  и  Шнайдерайту,  давненько  они  меня  не  навещали.  Кстати,
кто  такой  Церник?  Он,  видно,  оказывает,  на  вас  благотворное  влия¬
ние.
 После  уроков  Гофман,  стуча  костылями,  забрался  на  кафедру.
 —  Не  расходиться!  Мы  с  вами  сейчас  сварганим  транспарант  к
Первому  мая.  По  единогласному  решению  вашего  представителя,
ве&ь  класс,  как  один  человек,  выйдет  на  праздничную  демонстрацию.
 —  Это  что,  приказ?  —  отозвался  Гейслер.—  К  нам  первомайская
демонстрация  не  имеет  никакого  отношения.
 —  Видали  махрового  реакционера?  —  И  Гофман  костылем  ука¬
зал  на  Гейслера.
 Со  всех  сторон  посыпались  возгласы.
 —  Кто  дал  вам  право  приказывать?  —  спросил  Аренс,  со  скуча¬
ющим  видом  полируя  ногти  об  отвороты  своей  щегольской  куртки.—
Вы  можете  только  просить  нас  принять  участие  в  демонстрации.
 —  А  что  касается  транспаранта,—  добавил  Гейслер,—  возитесь
с  ним  сами!
 И  он  вышел  из  класса.  Аренс  и  Хольт  последовали  за  ним.  Им  бы¬
ло  по  пути.  Аренс  все  настойчивее  звал  Хольта  провести  с  ним  воскре¬
сенье  в  горах.
 —  Давайте  Первого  мая.  Погода  как  на  заказ.
 Мысль  о  горах,  о  лесах  и  озере,  о  весеннем  пейзаже  неразрывно
сплелась  у  Хольта  с  образом  Гундель.  Однако  Первое  мая  Гундель
со  Шнайдерайтом  и  всей  их  группой,  конечно,  проведут  на  городских
улицах.
 —  Пойдемте  лучше  на  демонстрацию,—  предложил  он.
 —  Вы  правы,—  согласился  Аренс.—  А  то  еще  будут  неприятнос¬
ти.  От  Гофмана  всего  можно  ждать.  Тем  более,  что  они  с  директором
в  одной  партии.
 599

Хольт  думал  о  Гундель.  Он  жил  с  нею  бок  о  бок,  видел  ее  каждый
день.  И  только  беспомощно  глядел  на  то,  как  она  все  больше  от  него
отдаляется.  Нельзя  допускать,  чтобы  она  постоянно  оставалась  нае¬
дине  со  Шнайдерайтом!  Пора  напомнить  ей  о  себе!  Хорошо  бы  Пер¬
вого  мая  похитить  ее  у  Шнайдерайта  и  у  всей  группы.  Может  быть,
она  все  же  одумается  и  проведет  с  ним  этот  день?
 Шнайдерайт  носился,  как  на  крыльях.  Он  организовал  первомай¬
ский  митинг  в  просторном,  но  построенном  на  скорую  руку  складе  по¬
зади  бараков.
 После  митинга  предполагались  танцы,  профессор  безуспешно  пы¬
тался  найти  оркестр.
 —  Оркестр?  Ерунда!  —  сказал  Шнайдерайт.—  Сами  сообразим.
 В  менкебергской  молодежной  группе  он  раздобыл  гитаристов,  ак¬
кордеонистов,  а  также  маленького  рыжего  джазиста,  игравшего  на
огромном  саксофоне,  но  частенько  дувшего  невпопад.
 —  Неважно!  —  рассудил  Шнайдерайт.—  Для  танцев  главное  —
ритм,  звуки  могут  и  не  совпадать.
 Хольт  безучастно  наблюдал  эти  приготовления.  И  вот  вечером,
стоя  у  окна  своей  мансарды,  он  увидел  за  бараками  отсветы  огней  и
радужное  сияние  фонариков,  услышал  отдаленный  гомон.  Он  знал:
объединение  коммунистической  и  социал-демократической  партий
действительно  большое  событие  —  событие  исторического  значения.
Он  мог  объяснить  и  обосновать  его  необходимость,  об  этом  в  один
голос  говорили  газеты,  брошюры  и  книги,  и  он  все  это  понимал.  Чего
он  не  мог  постичь  —  это  праздничного  настроения  Шнайдерайта,
Гофмана,  Эберсбаха  и  Гундель.  Политические  события  могут  пред¬
ставлять  большую  важность,  большой,  даже  захватывающий  инте¬
рес.  Но  чтобы  люди  радовались  им  от  души,  чтобы  праздновали  их,
как  празднуют  свадьбу,  этого  Хольт  не  постигал.
 Он  долго  откладывал  разговор  с  Гундель,  боясь  отказа.  И  только
утром  Первого  мая  попросил  ее  провести  с  ним  этот  день.  Гундель
торопилась  к  месту  сбора,  она  хотела  вместе  с  группой  участвовать  в
демонстрации,  и  Хольту  не  удалось  ее  отговорить.  Напротив,  Гундель
звала  его  с  собой.  Ее  праздничное  настроение  было  так  заразитель¬
но,  что  Хольт  готов  был  к  ней  присоединиться.  Но  он  в  тот  раз  черес¬
чур  надменно  отверг  предложение  Шнайдерайта,  чтобы  как  ни  в  чем
не  бывало  явиться  в  группу.  О  том,  чтобы  опять  извиниться  перед
Шнайдерайтом,  не  могло  быть  и  речи.
 И  Хольт,  затаив  обиду,  один  поплелся  в  город.  На  некоторое  время
он  примкнул  к  какой-то  демонстрации,  но  хотя  люди  шли  нестройной
толпой  и  никто  не  старался  шагать  в  ногу,  Хольту  вскоре  наскучило
тащиться  в  колонне;  на  каком-то  углу  он  отстал  и  отошел  в  сторону.
Отсюда  он  с  час  наблюдал,  как  тянется  шествие,  видел  красные  зна¬
мена  и  портреты  неизвестных  ему  рабочих  вождей,  видел  полотнища  с
лозунгами,  ничего  ему  не  говорившими,  да  и  люди  были  ему  чужими
и  далекими.  Он  видел  ликующие,  восторженные,  празднично  веселые
лица,  а  рядом  —  равнодушные,  замкнутые,  унылые.  А  потом  видел
сплошное  ликование,  мимо  проходили  молодежные  группы.  Увидел  он
 600

и  Гундель  со  Шнайдерайтом.  И  поспешил  отвернуться.  Вскоре  он  сно¬
ва  смешался  с  потоком  и  вышел  на  большую,  очищенную  от  развалин
площадь,  услышал  усиленные  громкоговорителями  голоса  ораторов,
услышал  непривычное  пение  дудочных  оркестров,  услышал  крики
«ура»  и  сам  к  ним  присоединился,  не  отдавая  себе  отчета  в  том,  кого
и  что  здесь  приветствуют  и  славят.
 Хольт  чувствовал  себя  в  толпе  чужим  и  одиноким.  Он  с  тоской  ду¬
мал  о  Гундель,  но  разве  ее  разыщешь  среди  этих  десятков  тысяч!  А
если  бы  случай  и  столкнул  их  —  Гундель  неразлучна  со  Шнайдерай¬
том.
 И  Хольт  ушел  с  площади.  Он  направился  в  более  уединенные  го¬
родские  кварталы  и  по  залитым  майским  солнцем,  украшенным  фла¬
гами  улицам  побрел  в  направлении  к  Менкебергу.  Здесь  он  неожи¬
данно  наткнулся  на  Аренса.
 Аренс  в  новеньком  светло-сером  двубортном  костюме  с  перебро¬
шенным  через  руку  пыльником,  в  лайковых  перчатках  и  мягкой  шля¬
пе,  имел  помятый  вид.  Видно,  угодил  в  давку.
 —  Как  вам  нравится  этот  цирк?  —  обратился  он  к  Хольту.—Сле¬
дом  за  мной  шел  этот  невозможный  Гофман,  он  как  сумасшедший
хлопал  меня  по  плечу  и  орал:  «Радуйся,  браток!  Браток,  что  же  ты  не
радуешься?»  Нахальство!  —  возмущался  Аренс.—  С  чего  мне  радо¬
ваться!
 Несколькими  кварталами  дальше  он  показал  Хольту  на  окружа¬
ющие  дома.
 —  Поглядите  на  эти  флаги  в  окнах  —  вы  на  каждом  увидите  бе¬
лесое  пятно!  Так  гитлеровский  флаг  превращают  в  флаг  коммунисти¬
ческий.  Словно  это  все  равно  что  переменить  одежду.  До  чего  мы  дош¬
ли!
 —  Вы  хотите  сказать  —  при  Гитлере,—возразил  Хольт.—  Это
при  Гитлере  мы  дошли.
 —  Безусловно!  —  подхватил  Аренс.—  Это  самое  я  и  говорю!
Все  мы,  в  конце  концов,  против  Гитлера!
 Общество  Аренса  стало  вдруг  Хольту  невыносимо,  и  он  был  рад,
когда  тот  откланялся  у  мебельной  фабрики.
 Хольт  дошел  до  бульвара  и  побрел  по  аллеям  в  поисках  свобод¬
ной  скамьи.  Но  повсюду  торчали  только  каменные  подножия;  дере¬
вянные  сиденья  за  зиму  растащили  на  топку.  Пришлось  стоя  съесть
завтрак,  приготовленный  заботливой  фрау  Томас.  Он  так  проголо¬
дался,  что  с  удовольствием  сжевал  бутерброды,  которые  фрау  Томас
неизменно  мазала  растительным  маслом,  пережаренным  с  мукой  и
майораном.
 Ему  ничего  не  оставалось,  как  вернуться  домой  и  сесть  за  письмен¬
ный  стол.  Но,  проходя  мимо  детской  площадки,  он  на  низенькой  ка¬
менной  ограде,  обрамлявшей  ящик  с  песком,  увидел  девушку  в  плис¬
сированной  юбке  и  светлой  вязаной  кофточке,  девушку  с  длинными
темно-русыми  косами,  и  узнал  в  ней  Ангелику.
 Он  подсел  к  ней  на  ограду.
 —  Помнится,  мы  договаривались  сходить  в  кино?
 Вся  вспыхнув,  она  подняла  на  него  ласковые  голубые  глаза.
 —  Да,  но  ведь  вы  уехали.
 601

—  Зря  я  уезжал.  Мне  это  особенно  ясно,  когда  я  вижу  тебя.
 —  Но  теперь  вы,  слава  богу,  вернулись.
 —  Почему|  же  слава  богу? 	'
 —  Может,  мы  все-таки  сходим  разочек  в  кино.  А  то  все  школа
и  школа,  да  по  субботам  расчищать  развалины,  а  остальное  время
сидишь  одна...  Какая  это  жизнь!
 —  Ты  тоже  немного  одинока,  верно?
 —  Мало  сказать  —  немного!  Бабушка  все  дни  на  работе,  а  когда
не  работает,  только  и  знает,  что  ходит  за  мной  по  пятам.
 Хольт  поднялся.  Он  взял  Ангелику  за  руку.
 —  Знаешь  что?  Пойдем  куда-нибудь  из  города!  —  Он  не  выпус¬
кал  ее  руку  из  своей.—  Сегодня  мне  показалось,  что  пришла  весна.
Давай  проверим!
 Они  прошли  через  весь  Менкеберг,  через  жилые  и  фабричные
кварталы  пригорода,  потом  долго  кружили  садами  и  огородами,
пока  не  выбрались  на  гряду  холмов,  подступавших  к  городской  окра¬
ине.  Здесь  начинался  чахлый  низкорослый  лесок.  Они  уселись  среди
голых  кустов  на  земле,  уже  подсушенной  и  пригретой  майским
солнышком.
 Море  домов  и  сегодня  было  скрыто  туманной  дымкой.  Хольт
уже  однажды  сидел  здесь  вместе  с  Гундель.  С  тех  пор  прошла  целая
вечность.  Им  с  Гундель  не  много  пришлось  пережить  счастливых
минут,  но  этих  воспоминаний  достанет  ему  на  всю  жизнь.
 —  О  чем  вы  задумались?  —  Голос  Ангелики  вывел  его  из  оце¬
пенения.
 —  Не  спрашивай,—  сказал  Хольт.—  И  перестань  наконец  гово¬
рить  мне  «вы»!
 Она  снова  испуганно  глянула  на  него  и  нерешительно  покачала
головой.
 Он  обнял  ее.
 —  Ах,  пожалуйста,  прошу  вас,  не  надо!  —  залепетала  она  расте¬
рянно.
 Он  поцеловал  ее,  и  она  блаженно  приникла  к  его  груди,  отдав
ему  во  власть  свои  неумелые,  но  послушные  губы.
 Он  сказал  ей:
 —  Мы  будем  часто  видеться.  Будем  снова  и  снова  целоваться.
Но  это  чертовски  опасная  игра,  я  захочу  от  тебя  все  большего  и
большего.
 —  Чего  захочешь?  —  спросила  она.—  Не  плохого  ведь?
 —  Нет,  не  плохого!  Но  одних  губ  мне  мало.  А  вдруг  я  потребую
чего-то  большего?
 —  Чего  же  ты  потребуешь,  скажи!
 —  Тебя!  —  шепнул  он  ей  на  ухо.—  Тебя  целиком,  без  остатка.
 —  Скажи,  а  это  плохо,  когда  хочется  знать,  какая  она,  любовь?
 Хольт  погладил  ее  по  голове.
 —  Любовь?  —  отозвался  он.—  Лучше  беги  от  нее.  Прекраснее
ожидание  любви.  Довольствуйся  ожиданием.  Любовь  —  как  жизнь,
она  так  же  противоречива;  она  и  отрезвит  тебя  и  оглушит;  того,  кто
слишком  много  о  ней  мечтает,  ждет  разочарование.  Не  спеши!  Еще
успеешь  разочароваться.  А  теперь  пошли,  я  провожу  тебя  домой.
 602

Уже  смеркалось,  когда  Хольт  вернулся  на  завод.  Как  и  обычно,
когда  его  осаждали  мысли,  он  долго  стоял  у  окна  своей  мансарды.
Он  думал  об  Ангелике,  и  о  Гундель,  и  снова  об  Ангелике  и  пришел
к  заключению,  что  ему  надо  ее  избегать.
 Так  он  и  поступил  на  следующее  утро.  Теперь,  встречаясь  с  Ан¬
геликой  в  школе  и  по  дороге  в  школу,  он  только  мельком  ей  кивал.
Хольт  видел,  что  она  ждет  от  него  лишь  знака  или  слова,  но  не  го¬
ворил  этого  слова,  не  подавал  знака.  Он  зарылся  в  книги.  Он
чувствовал,  что  жесток  с  ней.  Но  лучше  быть  жестоким  сегодня,  чем
завтра,  когда  свершится  непоправимое.
 С  недавнего  времени  он  стал  дважды  в  неделю  посещать  кружок
французского  языка,  словно  ему  не  хватало  обязательной  школьной
программы.  Раз  в  неделю  эти  занятия  совпадали  со  спевками  школь¬
ного  хора,  и  как-то  под  вечер,  когда  уже  смеркалось,  Хольт,  выйдя
из  школы,  увидел,  что  в  сквере  его  ждет  Ангелика.
 Она  крепко  схватила  его  за  руку  и  увлекла  за  собой  к  той  укром¬
ной  детской  площадке,  где  они  встретились  прошлый  раз.  Они  сно¬
ва  присели  на  каменную  ограду.
 —  Почему  ты  меня  избегаешь?  —  спросила  она.—  Ты  уже  и  знать
меня  не  хочешь!
 —  Напротив,  очень  хочу,—  возразил  Хольт.—  Ты  еще  этого  не
понимаешь.  Наши  встречи  к  добру  не  приведут,  а  я  не  хочу,  чтоб
тебе  было  плохо.
 —  Если  мы  любим  друг  друга,  они  приведут  только  к  хоро¬
шему,—  убежденно  отвечала  она.—  Но  ты  меня,  я  вижу,  обманы¬
ваешь.  Мужчины  все  обманщики!  Тебе,  верно,  больше  нравится
другая.
 Не  рассказать  ли  ей  о  Гундель?  Обе  девушки  знали  друг  друга.
Менкебергская  группа  молодежи  была  связана  со  школьной  груп¬
пой.  Но  Гундель  предпочла  ему  Шнайдерайта,  и  никто  не  может
поставить  Хольту  в  укор,  если  он  займется  Ангеликой.  А  тем  паче  —
сама  Гундель!
 —  Вот  видишь!  —  воскликнула  Ангелика.—  Значит,  есть  другая!
 Он  закрыл  ей  рот  поцелуем  и  дал  себе  волю,  забыв  свое  решение
 ее  избегать.
 А  затем  опомнился.
 —  А  теперь  ступай!  Тебе  пора  домой.  Мне  приходится  за  то¬
бой  присматривать!
 —  Предоставь  это  моей  бабушке!  —  сказала  она  и  еще  крепче
обняла  его  за  шею.
 —  Да  будь  же  благоразумна!  —  взмолился  он.—  Ты  слишком
молода.  Если  бабушка  что  заметит,  нам  больше  нельзя  будет  встре¬
чаться.
 —  А  мы  будем  с  тобой  встречаться?
 —  Непременно!  —  сказал  он  решительно.
 —  В  самом  деле?  Ты  меня  не  обманываешь?
 —  Раз  в  неделю,  вечером,—  обещал  он.—  Слишком  часто,  чтобы
сохранить  ясную  голову,  но  недостаточно,  чтобы  натворить  глу¬
постей.
 С  тех  пор  они  виделись  регулярно.  Как-то  вместе  сходили  в  кино.
 603

В  другой  раз  отправились  гулять  за  город.  Хольт  предпочитал  мол¬
чать,  и  Ангелика  приставала  к  цему  с  вопросами.
 —  Скажи,  нравлюсь  я  тебе?  Скажи,  почему  ты  со  мной  так  мил?
 —  Много  будешь  знать,  скоро  состаришься.
 —  Скажи,  отчего  ты  все  молчишь?  От  тебя  слова  не  добьешься!
 —  Я  молчу?  Не  знаю!  Не  замечал!
 Бывало  и  так,  что  он  подолгу  глядел  на  нее.  Чувствуя,  что  его
все  больше  к  ней  тянет,  он  удрученно  говорил:
 —  Ни  к  чему  хорошему  это  не  приведет!
 Но  когда  спускался  по-летнему  теплый  вечер,  каждое  такое  сви¬
дание  кончалось  поцелуями  и  ласками.
 Наступило  лето.  Развалины  покрылись  буйными  зарослями  сор¬
няков.  Над  руинами,  над  деревьями  парка  и  соснами  ближайшего
леса  сияла  луна.  Там,  где  река  вырывалась  из  города  на  простор
лугов,  вечерами  пел  соловей  в  плакучих  ивах;  они  слушали  его
часами.  .
 И  Хольту  каждый  раз  все  труднее  было  от  I  нее  оторваться.
 Как-то  во  время  большой  перемены  Готтескнехт  отвел  его  в
сторону.
 —  Надеюсь,  Хольт,  Ьы  не  станете  причинять  мне  новых  огорче¬
ний.  Я  недавно  видел,  как  маленькая  Баумерт  после  спевки  дожи¬
далась  вас  в  сквере.  Это  мне  не  нравится.  Девочка  слишком  для  вас
молода.
 —  Девочка,—  отрезал  ему  Хольт  в  приливе  внезапного  раздраже¬
ния,—  подчинена  вам  только  в  школе.  Личная  жизнь  никого  не  ка¬
сается,  эти  времена,  к  счастью,  миновали!  Лучше  оставим  это,
поговорим  о  чем-нибудь  другом!
 4
 Мюллер  и  фрау  Арнольд  по  окончании  рабочего  дня  задер¬
жались  в  конторе.  Мюллер  сидел  в  кресле.  У  него  был  измученный
вид,  он  устал,  а  возможно,  и  температурил,  глаза  покраснели,  он
дышал  прерывисто  и  трудно.
 Фрау  Арнольд  была  в  своей  синей  робе  и,  несмотря  на  жаркий
июньский  вечер,  как  всегда,  в  косынке,  из-под  которой  выбивались
пышные  черные  волосы.  У  нее  были  темно-синие  лучистые  глаза.
Если  б  не  нарочито  невзрачный  наряд,  всякий  назвал  бы  ее  красави¬
цей.  Одной  рукой  она  подперла  голову,  а  другой  что-то  чертила
карандашом  в  блокноте.
 —  Ни  на  минуту  не  забывай,  что  мы  в  первую  очередь  серно-кис¬
лый  завод,—  говорил  Мюллер.—  Нас  заедает  текучка,  ты  сразу
убедишься,  когда  будешь  работать  здесь  одна.
 —  Не  надо  так  говорить!  —  прервала  его  фрау  Арнольд.
 —  Да  и  вообще  трудностей  не  оберешься!  —  продолжал  Мюл¬
лер.—  Но  пусть  мелочи  не  заслоняют  тебе  главного.  По  части  цен¬
трального  общегерманского  управления  вряд  ли  что  выйдет;  все
упирается  в  вопрос  о  Рейне  и  о  Руре  —  это  по  существу  все  та  же
старая  конкуренция  между  германскими  и  французскими  монополи¬
ями.  Без  центрального  управления  мы  окажемся  отрезаны  от  всех
 604

сырьевых  ресурсов.—  Мюллер  чаще  обычного  утирал  лоб.  Он  про¬
должал,  не  выпуская  изо  рта  окурок  потухшей  сигары:—  Я  уже
говорил,  что  по  сути  дела  мы  производим  серную  кислоту.  Камер¬
ным  способом.  Я  показывал  тебе,  что  еще  уцелело  от  наших  старых
цехов.  Доктор  Бернгард  как-то  сострил:  «Если  б  в  древнем  Египте
знали  серную  кислоту,  ее  бы  вырабатывали  этим  же  камерным  спо¬
собом».  А  Бернгард  свое  дело  знает.  Он  что-то  все  поет  про  новый
способ  производства,  видно,  слышал  звон.  Но  толком  ничего  не
известно.  А  вдруг  это  не  простая  болтовня?  А  вдруг  серную  кислоту
уже  и  в  самом  деле  вырабатывают  из...  постой...  Как  же  это  назы¬
вается?  —  Он  взял  со  стола  какую-то  папку.—  Кизерит  и  ангидрид...
А  этого  сырья  у  нас  завались.  Я  уже  повсюду  зондировал,  нельзя
ли  из  него  вырабатывать  серную  кислоту.—  Он  снова  полистал
бумаги.—  Вот  здесь  у  меня  записан  весь  процесс.  Да  и  вообще
читай  внимательно  мою  переписку  и  этого  дела  из  виду  не  упускай,
для  нас  оно  в  перспективе  важнее  всего  прочего.  Как  только
пройдет  референдум,  мы  наконец  приступим  к  плановой  работе.
Попроси  у  профессора,  он  даст  тебе  книги,  увидишь,  какое  значение
в  народном  хозяйстве  имеет  серная  кислота.—  Минуту  он  молчал,
борясь  с  приступом  удушья,  а  потом  добавил:—  Мне  скоро  придется
выключиться  из  всего  этого.
 Фрау  Арнольд  отложила  карандаш.
 —  Тебе  необходимо  отдохнуть.
 —  Да,  отдохнуть  не  мешало  бы,—  согласился  Мюллер.—  Опять
бы  половить  форелей  на  Белодонке...—  Он  улыбнулся.—  Что  может
быть  лучше!  Но,  говорят,  переселенцы  опустошили  все  водоемы  в  го¬
рах,  да  и  не  мудрено,  ведь  наше  кулачье  заморило  их  голодом.
Шесть  смен  постельного  белья  отдай  им  за  рюкзак  семян,  а  за
фунт  сала  тащи  швейную  мащинку.  А  не  нравится  —  скатертью
дорога,  и  картофелины  не  вынесут.
 —  Выключиться  тебе  нужно!  —  твердила  свое  фрау  Арнольд.—
Поезжай  в  горы  и  лови  себе  рыбу!
 —  Это  было  бы  совсем  неплохо,—  сказал  Мюллер.  И  мечтательно
продолжал:—  Ты  ведь  знаешь,  как  бывает  на  ранней  заре,  когда
горные  ручьи  дымятся!  А  как  форель  подпрыгивает  за  приманкой  —
этого  не  расскажешь,  это  надо  испытать!  —  Он  и  в  самом  деле  ожи¬
вился.—  На  Белодонке  мне  посчастливилось  поймать  мою  самую
большую  форель,  почти  двухфунтовую.  Это  было  летом  тридцать
второго,  на  тот  вечер  у  нас  было  назначено  собрание,  а  я,  представ¬
ляешь,  закатился  рыбу  ловить!  Ну  и  была  же  мне  вздрючка!  А  иначе
не  поймать  бы  мне  мою  самую  большую  форель,  двухфунтовую.
Представляешь,  какая  рыбина?  Вот!  —  И  он  руками  отмерил  в  возду¬
хе.
 —  Собери-ка  снасть,  и  айда!  Положись  на  меня,  здесь  все  будет
в  порядке.  Я  по  себе  знаю,  как  полезно  хотя  бы  воскресенье  провести
на  воде!
 —  У  меня  не  осталось  больше  времени!  Или  ты  думаешь,  что
Мюллер  загодя  свертывает  паруса?  —  И  он  смерил  фрау  Арнольд
почти  насмешливым  взглядом.—  Нет,  я  в  самом  деле  готовлюсь
отдать  концы.
 \
 605

—  Ты  и  выглядеть  стал  лучше.
 —  Не  заливай!  —  И  Мюллер  посмотрел  на  нее  с  открытой  нас¬
мешкой.—  Я  уже  и  лежать  не  могу  от  одышки  и  еле-еле  взбира¬
юсь  по  лестнице,  а  ты  меня  решила  уверить,  что  я  лучше  выгляжу.
Да  и  чего  ты,  собственно,  хочешь?  Послушать  врачей,  я  уже  с  год
перебрал  лишку.  Боже  упаси  от  врачей-товарищей!..  Знаешь,  кто  это
говорил?
 Фрау  Арнольд  отрицательно  покачала  головой.
 —  Это  говорил...—  Мюллер  так  радовался,  предвкушая  эффект
своих  слов,  что  задохнулся.—  Это  говорил  Ленин.  Заруби  себе
на  носу!
 —  Уж  тебе-то  не  к  лицу  пессимизм!  —  пожурила  его  фрау  Ар¬
нольд.
 —  Пессимизм  тут  ни  при  чем.  Надо  мириться  с  фактами.  Каж¬
дому  придется  умереть.  Мюллер  не  исключение.
 Он  закрыл  глаза.
 —  Когда  у  меня  еще  были  силы  бороться,  мне  такие  мысли
в  голову  не  приходили.  А  за  последнее  время  я  часто  думаю  о  жизни
и  смерти,  потому  что  знаю  —  час  мой  близок.  И  радуюсь  близкому
концу.  Я  был  привязан  к  жизни,  может  быть,  как  никто  другой,
я  радовался  всему,  что  составляет  жизнь,  а  потому  радуюсь  и  смер¬
ти.—  И  так  же  негромко  и  трезво,  как  он  только  что  рассуждал
о  серной  кислоте  и  производственных  методах,  Мюллер  продолжал:—
Потому  что  смерть  неразрывно  связана  с  жизнью.  Я  толковал  об
этом  с  профессором,  он,  правда,  не  марксист  и  насчет  классовой
борьбы  не  больно  силён,  к  сожалению.  Но  что  касается  природы,
он  настоящий  материалист,  а  если  хочешь  знать,  так  иногда  и  диа¬
лектик.  Ну  да  я  считаю,  у  него  все  еще  впереди:  Церник  его  здорово
допекает!  Природа  —  это  процесс  развития,  это  возникновение  и  ис¬
чезновение,  без  развития  не  появился  бы  и  человек.  Смерть,  исчез¬
новение  —  непременное  условие  всякого  становления.  Только  тыся¬
чекратная  смена  поколений  сделала  возможным  превращение  живот¬
ного  в  человека.  Пойми  же  меня  правильно:  единственное  бессмерт¬
ное  существо  так  и  осталось  бы  животным.  Все  то,  что  радует  нас
в  человеке,  его  способность  создавать,  мыслить,  чувствовать,  дей¬
ствовать  —  все  это  было  бы  невозможно  без  чередования  жизни
и  смерти.  А  когда  это  знаешь...—  Тут  он  открыл  глаза,  и  в  его  ясном
проницательном  взоре  незаметно  было  и  следа  усталости.—  Когда
это  знаешь,  то  лучше  понимаешь  мир,  да  и  собственную  жизнь.
 Спустя  два  дня  к  Мюллеру  ворвался  Шнайдерайт.
 —  Слышал  новости?  —  воскликнул  он.—  Во-первых,  в  угле  нам
отказали.  Во-вторых,  профессор  переезжает,  мансарды  освобож¬
даются,  Блом  хочет  снять  крышу  и  надстроить  все  здание.  В-треть¬
их,  в  ящике  его  письменного  стола  уже  лежат  готовые  планы  стро¬
ительства.  Спрашивается:  почему  профсоюзному  руководству  ничего
об  этом  не  известно?
 —  Во-первых,  насчет  неувязки  с  углем  я  уже  слышал,—  отвечал
Мюллер.—  Во-вторых,  мы  завтра  едем  с  Юдит  на  шахту,  хочу
познакомить  ее  с  тамошней  публикой;  принимая  во  внимание  ее
 606

личные  данные,  я  уверен,  что  это  разрешит  все  наши  трудности  с
углем,  ведь  хорошенькой  женщине  ни  в  чем  нет  отказу.
 —  Вздор  ты  городишь!  —  откликнулась  Юдит.
 —  Вот  ведь,  не  верит!  —  подмигнул  Мюллер  Шнайдерайту.—
У  нас,  видишь  ли,  детская  болезнь  левизны:  красота,  мол,  амораль¬
на.  Юдит  невдомек,  что  хорошенькая  женщина,  будь  она  сто  раз
членом  партии,  остается  хорошенькой  женщиной  даже  для  членов
партии;  но  она  еще  постигнет  эту  истину,  наверняка  постигнет!  —
Он  снова  обратился  к  Шнайдерайту:—  В-третьих,  ты  едешь  с  нами,
мы  захватим  там  ампулы,  и  я  еще  смогу  с  тобой  спокойно  потол¬
ковать.
 —  На  два-три  часа  ты  меня  отпустишь?  —  обрадованно  воск¬
ликнул  Шнайдерайт.—  Инженер  обещал  показать  мне  экскаватор.
 —  В-четвертых,  насчет  строительных  наметок  Блома  мне  тоже
ничего  не  известно.  Что  до  его  проектов,  не  забудь:  ты  не  единствен¬
ный,  кто  в  них  заинтересован.  Но  надо  признать:  новый  этаж  в  глав¬
ном  корпусе  нас  больше  бы  устроил,  чем  огромное  здание,  на  кото¬
рое  топлива  не  напасешься.  К  сожалению,  у  нас  острая  нехватка
в  строительной  технике.
 —  На  что  нам  техника!  —отозвался  Шнайдерайт.—  Сами  сооб¬
разим!
 Дверь  распахнулась.  Сейчас,  летом,  доктор  Бернгард  щеголял
в  люстрине,  а  не  в  обычных  своих  грубошерстных  куртках;  голову
его  вместо  лохматой  меховой  шапки  украшало  клетчатое  кепи.
 —  Я  насчет  транспорта  угля,—  начал  он  без  придисловий.—
Как  вам  известно,  нам  сегодня  обещали  завезти  уголь  —  собствен¬
но,  даже  вчера,  а  не  сегодня,  но,  как  я  слышу,  ни  вчера,  ни  сегодня
не  завезли,  да  и  никогда  не  за&езут  —  во  веки  веков,  аминь!
 Мюллер  вздохнул.
 —  А  знаете,  где  наши  брикеты?  —  напустился  на  него  Бер¬
нгард.—  В  Москве.  Москва  завалена  брикетами!  Весь  наш  уголь
вывезли  русские!  Русские  демонтируют  всю  страну,  нам  они  оставля¬
ют  только  топоры  да  мотыги!
 Доктор  Бернгард  был  видный  мужчина,  но  против  Шнайдерайта
и  он  не  вышел  ростом,  и  Шнайдерайт  с  высоты  своего  роста  глядел
на  злобствующего  резонера.
 —  Полегче  на  поворотах!  —  сказал  он.—  Насчет  демонтажа  мы
не  раз  уже  толковали,  но  вам  что  ни  говори,  как  об  стену  горох!
Поезжайте-ка  лучше  в  угольный  район!  Там  технику  всю  раздол¬
бали,  шахты  затоплены,  война  поглотила  квалифицированные  кадры!
 —  Вздор,  молодой  человек!  Германия  —  культурнейшая  страна!
Она  поставляла  машины  во  все  концы  света,  наших  специалистов
домогались  во  всем  мире.  Это  вы  довели  страну  до  разрухи,  вы  и
ваши  товарищи  своим  неумелым  хозяйничаньем...
 —  Кто  довел  до  разрухи?  Кто  оставил  нам  в  наследство  все  это
дерьмо,  эти  сплошные  развалины?  —  Шнайдерайт  повысил  голос.—
Кто  разорил  страну  в  то  время,  как  мои  товарищи  и  я  сидели  в  конц¬
лагерях  и  тюрьмах?
 Доктор  Бернгард  пробормотал  что-то  невнятное.  Уже  у  порога
он  обернулся  и  выпалил  без  всякой  связи  с  предыдущим:
 607

—  Вздор,  молодой  человек!  Бросьте  ваши  увертки!  Вы  намерены
упразднить  собственность!  Мне  это  доподлинно  известно!
 —  Если  мы  что  собираемся  упразднить,—  терпеливо  ответил
Мюллер,—  то  не  всякую  собственность,  а  только  капиталистическую!
 —  Тем  хуже!—буркнул  Бернгард.—  Это  значит,  что  мое  вы
хотите  отнять,  а  свое  не  прочь  сохранить.—  И  он  со  злобной  грима¬
сой  исчез  за  дверью.
 —  Этот  тип  меня  просто  бесит!  —  выругался  Шнайдерайт.
 —  Так,  значит,  в  два  часа,  на  самой  заре  выезжаем,—  сказал
Мюллер.  И  Шнайдерайту:—  Бернгард  не  только  тебя  бесит.  Все  мы
от  него  стонем.  Я  думаю,  он  и  сам  от  себя  стонет!
 Грузовик  остановился,  Шнайдерайт  соскочил  и  побежал  к  кабинке
водителя.
 —  Часам  к  десяти  у  брикетной  фабрики.  Договорились?
 Машина  загромыхала  дальше.
 Шнайдерайт  прошел  еще  шагов  сто  по  шоссе  и  свернул  на  просе¬
лок.  За  невысокими  голыми  холмами  вставало  солнце.  Зажмурив  гла¬
за,  он  огляделся.  Все  кругом  затянуло  легкой  дымкой.  Вдали  вырисо¬
вывался  силуэт  брикетной  фабрики,  высокие  трубы  выбрасывали
в  небо  густые  клубы  черного  дыма,  весь  горизонт  заволокло  непрони¬
цаемой  пеленой.  Из-за  стены  облаков,  дыма  и  утреннего  тумана
выглядывал  кроваво-красный  диск  солнца.  Повернувшись  на  запад,
Шнайдерайт  увидел  широкую  выемку  открытых  разработок,  ее  запол¬
нял  молочный  туман,  но  поднявшийся  утренний  ветер  будто  распах¬
нул  занавес,  и  взору  открылись  рельсовые  пути,  сеть  проводов,  плат¬
формы,  пыхтящие  паровозы,  мощный  экскаватор  и  высящиеся  вда¬
ли  отвалы.
 Из  вновь  сгустившейся  мглы  вынырнули  бараки;  Шнайдерайту
попадалось  навстречу  все  больше  людей.  Он  останрвил  молодого
парня:  «Где  тут  найти  инженера?..  Спасибо!»—  и  зашагал  по  рель¬
совым  путям,  мимо  нескончаемой  вереницы  пустых  платформ.  Впере¬
ди  паровоз  разводил  пары.  Один  вагон  сошел  с  рельсов,  здесь  тол¬
пился  народ.  Распоряжался  человек  с  всклокоченной  шевелюрой,
в  кожаной  куртке  и  гетрах;  это  и  был  инженер,  которого  искал  Шнай¬
дерайт.  Он  вместе  со  своей  командой  надсаживался  над  массивной,
в  руку  толщиной,  железной  вагой,  поддетой  под  ось  сошедшего
с  рельс  вагона.  Шнайдерайт,  не  говоря  ни  слова,  присоединился  к
ним.  Общими  усилиями  они  приподнимали  вагон,  паровоз  дергал  —
напрасно!  То  и  дело  слышались  окрики:
 —  Взяли!
 Только  час  спустя  вагон  стал  на  место,  и  весь  заждавшийся
состав  пришел  в  движение.
 —  Чертова  незадача!  —  выругался  инженер,  маленький  жилис¬
тый  человек  лет  пятидесяти.  Шнайдерайт  рассматривал  свои  ладони,
перепачканные  ржавчиной.  Они  направились  к  баракам,/инженер
впереди.
 —  Что  у  вас  тут  стряслось?  —  спросил  Шнайдерайт.
 Инженер  не  отвечал.
 608

Они  вошли  в  барак.  Сквозь  грязные  окна  с  трудом  просеивался
солнечный  свет.
 —  Садись,—  сказал  инженер.—  Позавтракаем.  Ты  что-нибудь
припас  в  дорогу?
 —  Что  у  вас  стряслось?  —  снова  спросил  Шнайдерайт.—  Почему
вы  оставили  нас  без  угля?
 —  Ты  думаешь,  мы  здесь  баклуши  бьем?—огрызнулся  инже¬
нер.—  Мы  начали  поставки  угля  еще  до  того,  как  закончили  водо¬
отливные  работы  на  добычном  участке.  А  для  чего  мы  пошли  на  такой
риск?  Чтобы  у  вас  был  уголь.  Но  когда  водоотливные  работы  так  от¬
стают,  риск  становится  чересчур  велик.  Я  понятия  не  имел,  чем  это
пахнет.
 —  Ну  и  что  же?
 —  Обвалился  вскрышный  козырек,—  коротко  отвечал  инже¬
нер.—  Пять  дней  начисто  потеряно.  Брикетная  фабрика  три  дня  пе¬
ребивалась  запасами  из  бункеров,  а  там  и  всё!  Шабаш!
 Шнайдерайт  зашагал  по  небольшой  комнате  из  угла  в  угол.
 —  Кто  же  виноват?  —  спросил  он.—  Кто  несет  ответственность?
 —  Ответственность  несу  я,—  заявил  инженер.—  И  виноват  тоже
я.  Я  недооценил  опасность.
 Шнайдерайт  остановился.
 —  Как  же  ты  такого  маху  дал?
 .Инженер  нагнулся  за  своим  портфелем.  Он  поставил  на  стол
термос.
 —  У  меня  нет  опыта  в  открытых  работах.  Я  специалист  по
подземной  разработке.  Всю  жизнь  протрубил  в  каменноугольных
шахтах,  а  главное,  в  очень  глубоких.  Но  партия  поставила  меня
сюда.
 —  Хочешь  снять  с  себя  вину?  Дескать,  не  я,  а  партия  виновата?
 —  Ерунду  ты  мелешь!  Партия  меня  спросила:  «От  нас  ждут
угля.  Можем  мы  его  дать?»  Я  вроде  бы  тщательно  все  взвесил  и
ответил:  да!  —  Инженер  глянул  на  Шнайдерайта  и  сказал  решитель¬
но  и  твердо:—  Я  совершил  ошибку,  но  избежать  ее  я  не  мог.  Я  при
всем  желании  не  мог  предвидеть  по  недостатку  опыта,  что  эта  дрянь
так  скоро  оползет  и  что  вскрышный  уступ  рухнет.  Да  и  на  всем
комбинате  нет  человека,  который  бы  лучше  знал  здешние  условия
и  правильнее  мог  их  оценить.
 Он  разлил  солодовый  кофе  в  две  жестяные  кружки.
 Шнайдерайт  сел  за  стол.
 —  Небось,  не  хотел  показаться  перестраховщиком?  Признаться,
это  могло  бы  случиться  и  со  мной.  Я  удивляюсь  Мюллеру.  Он  у  нас
наладил  дело  без  сколько-нибудь  серьезных  просчетов.  Правда,  у
него  под  рукой  профессор,  но  и  профессору  производство  в  новинку.
 Инженер  достал  свой  завтрак.  Тут  и  Шнайдерайт  вытащил  су¬
хари  и  принялся  так  уписывать,  что  только  за  ушами  трещало.
 —  Что,  живот  подвело?  —  сказал  инженер.—  Весь  день  урчит
в  желудке.  А  на  разговенье  бутерброды  с  кормовой  патокой.  Ею,
говорят,  отравиться  можно!
 —  Меня  никакая  отрава  не  берет.  Корми  хоть  мухоморами!  По¬
думай  только,  когда  мы  выехали  в  третьем  часу  ночи,  люди  уже
 39  Д.  Нолль 	609

стояли  у  мясных  за  колбасным  отваром.
 —  Колбасный  отвар  не  уступит  твоим  мухоморам,—  заметил
инженер,  и  Шнайдерайт  рассмеялся.—  До  нового  урожая  лучше  не
будет,—  продолжал  инженер,  прихлебывая  кофе.—  Людям  невмочь
работать.  Говорят:  сперва  накормите!
 —  Повсюду  одно  и  то  же,—  отозвался  Шнайдерайт.—  Пока¬
жешь  мне  ваш  экскаватор?  И  объяснишь,  как  он  работает?  Маши¬
ны  —  моя  страсть.  Мы,  строители,  работаем,  как  в  средние  века.
Про  экскаваторщика  этого  не  скажешь:  вот  уж  кто  связан  с  передо¬
вой  техникой!
 Инженер  посмотрел  на  часы.  Он  спрятал  термос.
 —  Наш  экскаватор  —  порядочная  древность.  Столько  раз  ломал¬
ся,  живого  места  нет.
 —  А  будут  когда-нибудь  машинами  строить  дома?  —  поинтере¬
совался  Шнайдерайт.
 —  Вряд  ли.  Скорее  их  будут  изготовлять  заводским  способом.
 На  дворе  туман  и  мгла  рассеялись.  Карьер  был  залит  солнцем.
 И  только  из  труб  брикетйой  фабрики  валил  черный  дым,  застилая
горизонт.
 —  С  этой  ночи  мы  опять  выдаем  уголь,—  сказал  инженер.^
Последние  дни  вкалывали,  не  покладая  рук.  Зато  уголь  вы  полу¬
чите.
 Когда  Мюллер  и  Шнайдерайт  вечером  возвращались  в  город,
грузовик  был  забит  ящиками.  Фрау  Арнольд  пригласили  на  район¬
ное  собрание.  Она  предполагала  -вернуться  утренним  поездом.
 Ночь  была  ясная,  теплая.  Мюллер  из  одеял  устроил  себе  меж¬
ду  ящиками  сравнительно  удобное  ложе.  Шнайдерайт  сидел  рядом
и  без  устали  перечислял:
 —  Производительность  откатки  —  четыреста  кубометров  за  сме¬
ну.  Вышина  —  с  трехэтажный  дом.  Гоку  на  него  идет,  как  на  целый
округ.  Да  и  то  инженер  считает,  что  их  экскаватор  устарел.
 —  Что  же  ты  сразу  у  них  не  остался?  —  спросил  Мюллер.
 —  Вот  и  инженер  говорит:  стоит  познакомиться  с  горным  делом,
как  не  оторвешься.  Ты  ведь  знаешь,  машины  моя  страсть.  Помнишь
маленький  автомат,  что  ты  раскопал  среди  развалин  на  заводе?
Я  до  сих  пор  ничего  хитрей  не  видывал,  но  с  экскаватором  его,  ко¬
нечно,  не  сравнишь.  В  моем  деле  машинам  нет  ходу.  Инженер...
 —  У  тебя  что  ни  слово,  то  инженер...
 —  Да,  этот  человек  не  то,  что,  скажем,  наш  Бернгард,  с  таким
можно  построить  социализм.
 Мюллер  с  трудом  приподнялся  на  своем  ложе.
 —  Это  звучит  противоречиво,—  сказал  он,—  но  тебе  надо  ус¬
воить:  чем  лучше  ты  поладишь  с  такими  людьми,  как  Бернгард,  тем
скорее  построишь  социализм.
 —  Такие  типы  нам  только  помеха,—  возразил  Шнайдерайт.—
Возьми  хоть  молодого  Хольта,  он  заявил  мне  в  лицо,  что  не  желает
иметь  с  нами  дело.  Мы  его,  видишь  ли,  не  интересуем.
 —  Однако  я  тут  встретил  старика  Эберсбаха,—  рассудительно
возразил  Мюллер,—  и  спросил  его  насчет  Хольта.  Он  говорит,
что  парень  выправился:  за  короткое  время  всех  обогнал  по  матема¬
 610

тике,  а  Эберсбаха  на  этот  счет  не  проведешь.  В  Хольте  что-то  есть,
но  ему  нужно  дать  время,  только  бы  он  опять  не  попал  под  дурное
влияние.
 —  Так-то  оно  так,  но  политически  он  контра!
 —  Почему  же  он  тогда  не  остался  у  своих  гамбургских  бур¬
жуев?  —  возразил  Мюллер.—  Война  многих  выбила  из  привычной
колеи.  И  теперь  они  ищут.  Раньше  они  общество  воспринимали  как
фон  для  своего  «я».  А  сейчас  ищут  свое  место  среди  людей.  Мы  —
ведущая  сила  общества,  и  наше  дело  позаботиться,  чтобы  они  нашли
свою  дорогу  и  свое  место.—  Немного  подумав,  он  добавил:—  Хольту
следовало  бы  в  подходящую  минуту  прочитать  «Манифест».  По-мое¬
му,  он  ухватится  за  правду,  как  голодный  за  кусок  хлеба.
 Наступило  молчание,  а  немного  погодя  Шнайдерайт  спросил:
 —  И  ты  йаходишь  время  расспрашивать  Эберсбаха  о  Хольте?
Мне  этого  не  понять.  Ведь  тебе  дохнуть  некогда!
 —  Тебе  этого  не  понять?  —  повторил  за  ним  Мюллер.—  Однако
ты  это  поймешь,  обязательно  поймешь.  Легко  болтать  о  социа¬
лизме,  но  нелегко  его  построить.  Для  этого  тебе  понадобятся  такие
люди,  как  наш  профессор  и  его  сын,  как  Блом  и  Хаген.  Разве  я  пос¬
тоянно  не  твержу  тебе:  ты  должен  вести  их  за  собой,  а  для  того,
чтоб  они  за  тобой  пошли,  надо,  чтоб  они  тебя  понимали.  А  для  этого
надо,  чтобы  ты  их  понимал.  Сколько  раз  я  тебе  повторяю...
 Приступ  удушья  прервал  Мюллера,  особенно  тяжелый  и  му¬
чительный  приступ.  Если  бы  Шнайдерайт  его  не  поддержал,  он  по¬
валился  бы  без  сил.
 —  Перестань  разговаривать!  Пожалей  себя!
 Но  приступ  уже  прошел,  осталась  только  слабость.
 —  Послушай,—  сказал  Мюллер  с  расстановкой,  и  видно  было,
как  трудно  ему  говорить.—  Мне  нужно  кое-что  сказать  тебе.  Социа¬
лизм  еще  не  стоит  у  нас  на  повестке  дня.  Когда  до  этого  дойдет,
меня  с  вами  не  будет.  Вот  я  и  должен  заранее  тебя  предупредить.—
Он  выговаривал  слова  раздельно,  с  усилием.—  Послушай  же  меня,
послушай  старых  товарищей!  У  тебя  есть  мужество,  есть  классовое
сознание  и  достанет  характера,  но  нет  ни  опыта,  ни  терпения,  ни  по¬
нимания  всей  сложности  человеческой  души.  Придет  время,  ты
будешь  строить  здесь  социализм.  А  это  означает,  что  многих  людей
ты  лишишь  привычного  им  мира.  Социализм  —  это  не  привычный
нам  уклад,  очищенный  от  недостатков!  А  ведь  множество  людей
всеми  корнями  вросли  в  старое  и  лишь  с  трудом  отрываются  от
привычного.  Да  и  социализм  ты  будешь  строить  не  затем,  чтобы
доказать  правильность  нашей  теории  и  не  только  для  классово
сознательных  товарищей.  За  исключением  юнкерства,  крупной  бур¬
жуазии  и  их  продажного  охвостья,  ты  будешь  строить  социализм
для  всего  народа,  а  стало  быть,  и  для  тех,  кто  считает,  что  он  им  ну¬
жен,  и  для  тех,  кто  его  еще  не  понимает.  А  между  тем  без  них
тебе  его  не  построить!  Поэтому  учись  быть  требовательным  к
людям  —  для  их  же  пользы,—  причем  начни  с  самого  себя,  а  также
учись  понимать  людей  и  говорить  с  ними  на  понятном  им  языке.
Прислушивайся  внимательно,  понимают  ли  тебя,  а  если  нет,  ищи
причину  и  в  себе.  Лень,  косность,  привычка  —  злейшие  наши  враги.
 39*
 611

Шнайдерайт  внимательно  слушал.  Мюллер  так  устал,  что  го¬
ворил  еле  внятно.
 —  ...  Сравнение  с  Антеем...  у  Сталина...—  разобрал  еще  Шнайде¬
райт,  а  потом  он  слышал  только  прерывистое,  трудное  дыхание  ря¬
дом,  гудение  мотора  да  свист  ветра,  задувавшего  под  брезент  и  ове¬
вавшего  их  весенней  прохладой.
 На  троицу  дни  выдались  сухие  и  жаркие,  и  Хольд»  с  семейством
Аренсов  уехал  в  горы.  Он  без  большой  охоты  принял  это  пригла¬
шение,  больше  от  обиды  и  в  знак  протеста,  так  как  давно  задумал
провести  праздники  с  Гундель.  Шнайдерайт  на  эти  дни  уехал  в
Бранденбург  на  какой-то  молодежный  съезд.  Хольт  уговаривал  Гун¬
дель  как  только  мог,  но  у  нее  опять  нашлись  основания  для  отказа.
 Куда  бы  Хольт  ни  звал  Гундель,  вечно  у  нее  находились  отговор¬
ки.  Это  не  могло  быть  случайностью,  слишком  часто  такие  слу¬
чайности  повторялись!  Гундель  делает  это  нарочно.  Она  знать  его
больше  не  хочет,  ее  тянет  к  Шнайдерайту,  для  Шнайдерайта  у  нее
всегда  находится  время.  Сейчас  она  по  заданию  Шнайдерайта  орга¬
низовала  на  праздники  туристский  поход  и  пригласила  Хольта  —
сначала  дружески,  а  потом  и  с  обидой  —  присоединиться  к  ним.
Очень  ему  нужно  ехать  с  Гундель  в  качестве  заместителя  Шнайде¬
райта,  да  к  тому  же  в  обществе  двух  десятков  незнакомых  личностей!
Так  низко  он  еще  не  пал,  его  гордость  еще  не  сломлена.  Он  ни  с  кем
не  намерен  делить  Гундель,  а  раз  она  не  хочет,  он  и  без  нее  обойдется.
 Потерпев  поражение  с  Гундель,  Хольт  подумал  об  Ангелике,
но  еще  задолго  до  праздников  он  сочинил  ей  целую  историю  в  объяс¬
нение  того,  почему  у  него  на  троицу  не  будет  времени  И  вот  он  с  семей¬
ством  Аренсов  отправился  в  горы  к  водохранилищу.  Остановился  он  в
гостинице  «Лесной  отдых».  Комнаты  для  приезжих,  общий  зал,
обставленный  во  вкусе  тирольской  горницы,  домашние  настойки  и
наливки,  на  стенах  —  оленьи  рога  и  голова  вепря,  а  также  чучело
рыси  под  стеклянным  колпаком.  Хозяин  с  распростертыми  объятия¬
ми  встретил  постояльца,  рекомендованного  ему  столь  почтенным
семейством.  Он  в  любой  час  дня  и  ночи  готов  был  плакаться  на
нелегкую  жизнь  трактирщика  в  нынешние  тяжелые  времена.
 Зато  комната  Хольта  наверху  оказалась  просто  сказкой.  В  окна
заглядывали  голубые  ели,  сквозь  их  ветви  сверкало  внизу  озеро,
а  вечерами  где-то  рядом  заливался  соловей.  До  чего  же  самозаб¬
венно  поет  эта  пташка,  ее  песня  навевает  то  радость,  то  печаль,  то
грусть  одиночества.  Недаром  поэты  славят  соловья.  «Всю  ночь  до
рассвета  мне  пел  соловей...»  Уж  не  Шторм  ли  это?  При  мысли  о
Шторме  ему  невольно  вспомнилась  Гундель.  Гундель,  которая  сей¬
час  где-то  в  походе.  Но  Хольт  подавил  закипающую  горечь,  и  мысли
его  обратились  к  Ангелике.  С  Ангеликой  слушал  он  недавно  в  лесу
на  окраине  пение  соловья.  Ангелика!  Если  б  не  ГундеЛ,  он  был  бы
счастлив  с  Ангеликой.  Ангелика,  милая  девушка,  прелестное  дитя,
 1  сколько  радости  он  узнал  бы  с  ней,  если  бы  не  Гундель!  Да,  Гундель.
Слушать  бы  с  Гундель  пение  соловья  в  такую  ночь,  над  тихим  озе¬
ром...
 612

Уже  на  следующий  день  Хольт  готов  был  возненавидеть  Аренсов.
Он  катался  с  ними  по  озеру,  а  в  пять  часов  пил  у  них  чай  на  террасе.
Его  представили  другим  гостям,  среди  них  —  некоему  господину
Грошу  и  его  дамам.  Это  был  экспроприированный  банкир,  несносный
болтун,  говоривший  на  швабском  диалекте  и  то  и  дело  вставлявший
в  свою  речь  «скажем  прямо»:  «Эти  люди,  скажем  прямо,  не  способны
восстановить  страну  без  нас,  хозяев  промышленности  и  финансов,
скажем  прямо...»
 Фрау  Аренс,  страдавшая  ожирением,  задыхалась  и  хватала  ртом
воздух,  однако  уму  непостижимо,  сколько  она  умудрялась  выпить
и  съесть.
 А  вечером,  когда  можно  было  наконец  удрать  от  гостеприимного
семейства,  Хольта  ждали  в  деревенской  гостинице  сидр  и  танцы  и  це¬
лый  цветник  девушек  —  девушек  из  окрестных  деревень  и  городских
девушек.  Здесь  можно  было  потанцевать  и  пофлиртовать  вволю  или,
сидя  над  озером,  глядеть  на  луну  и  целоваться,  захмелев  от  сидра.
 Еще  до  полуночи  Хольт  поднялся  к  себе  и,  стоя  у  окна,  сказал
вслух:  «Все  отвратительно,  мерзко!»  И  снова  слушал  пение  соловья.
 Уже  на  другой  день  он  вернулся  в  город.  Сел  за  работу,  но  не  мог
сосредоточиться  и  все  думал  о  Гундель,  которая  должна  была
вечером  вернуться.  Так  он  и  просидел  бесплодно  весь  праздничный
день  над  книгами.  Он  чувствовал  усталость.  Скорей  бы  наступили
каникулы!  Но  когда  вечером  приехала  Гундель,  оживленная  и  за¬
горелая,  к  Хольту  вернулось  обычное  равновесие.  Он  посидел  часок
у  Гундель,  с  успокоенной  душой  слушая  ее  рассказы.
 А  затем  наступил  вторник.
 В  этот  вторник  Хольт  к  вечеру  заглянул  в  правление  завода,
чтобы  договориться  с  отцом  и  Гундель  насчет  предстоящего  уже
на  этой  неделе  переезда.  Как  вдруг  телефонный  звонок.  Фрейлейн
Герлах  выронила  трубку.  «О  господи!»  Профессор  взял  трубку,
послушал  и  положил  ее  на  рычаг.
 —  С  Мюллером  плохо!  —  сказал  он.
 Все  бросились  к  баракам.
 В  маленькой  комнатке  с  тремя  телефонами  фрау  Арнольд  бес¬
помощно  стояла  на  коленях  возле  Мюллера.  Смертельно  бледная,
она  не  переставая  твердила:  «Помогите  ему...  Да  помогите  же  ему!»
Хольт  с  отцом  перевернули  Мюллера  на  спину.  Профессор  сразу
же  вызвал  по  телефону  карету  скорой  помощи,  а  затем  позвонил
в  университетскую  клинику.
 Хольт  стоял  рядом  и,  глядя  на  расплывающееся  перед  глазами
лицо  Мюллера,  говорил  себе,  что  смотрит  в  лицо  умирающего.
Челюсть  отвалилась,  из  горла  вырывался  хрип.
 Где-то  рядом  звучал  голос:
 —  Соедините  меня  с  главным  врачом!..  Да,  по  срочному,  неотлож¬
ному  делу!  Алло,  говорит  Хольт...  Хорошо,  что  вас  застал,  коллега.
Речь  идет  о  моем  ближайшем  сотруднике,  я  прикажу  отвезти  его
прямо  к  вам...
 Голос  отца  звучал  громко,  но  словно  издалека,  и  только  лицо
 613

Мюллера  было  рядом,  такое  знакомое,  но  изжелта-бледное,  опусто¬
шенное,  отмеченное  смертью.  Да,  Мюллеру  конец!  Ты  хотел  ему
что-то  доказать,  добиться  его  уважения,  а  там  и  похвалы  и,  может
быть,  совсем  уже  скоро  прежнего  чудесного  дружеского  кивка:  «Ну,
как  поживаем,  Вернер  Хольт?»  Слишком  поздно!  Сознайся  же:  ты
жаждал  одобрения  Мюллера,  ты  рвался  убедить  его  любой  ценой,
что  оно  возможно,  это  превращение,  о  котором  говорится  в  романе
Бехера,  ты  работал,  не  жалея  сил  и,  быть  может,  уже  стал  другим,
в  какой-то  мере  стал  другим,  отчасти  и  ради  Мюллера,  но  еще  недос¬
таточно,  цель  все  еще  далека.  Ты  уже  ему  не  докажешь,  что  в  силах
это  сделать!  Нет!  Вмешалась  смерть  и  все  перечеркнула  жирной
чертой.  Признайся  же  перед  лицом  смерти:  ты  бы  ничего  не  по¬
жалел,  чтобы  стать  другом  этого  человека,  стать  таким,  как  он...
Подострый  септический  эндокардит...  Далекий  голос  отца  дает  смерти
название:  метастатическая  эмболия  мозга...  Кто-то  в  синей  робе
стоит  на  коленях  подле  Мюллера  и  плачет,  плачет,  закрыв  лицо
руками...  Но  вот  подъезжает  карета,  а  вот  и  санитары,  и  ты  глядишь,
как  носилки  с  Мюллером  исчезают  в  машине,  и  глядишь  на  захо¬
дящее  солнце,  озаряющее  завод.
 Хольт  и  Гундель  стояли  перед  бараком.  Сами  того  не  замечая,
они  схватились  за  руки  и  крепко  прижались  друг  к  другу.  Осталось
чувство  пустоты,  зябкая  дрожь  охватила  обоих.  Там,  где  только  что
стояла  машина,  в  воздухе  повисло*облако  пыли,  оно  постепенно  рас¬
сеивалось.
 Вечером  Хольт  пытался  работать,  но  не  мог  успокоиться;  волне¬
ние,  растерянность  не  проходили;  напрасно  он  силился  понять,  по¬
чему  его  так  потрясла  смерть  этого  человека.  Ведь  он  в  сущности  был
едва  знаком  с  Мюллером  и,  как  все  на  заводе,  знал,  что  Мюллер  неиз¬
лечимо  болен,  что  не  сегодня  завтра  он  умрет.  Но  сейчас,  когда
Мюллер  и  в  самом  деле  лежал  при  смерти,  Хольт  не  находил  себе
места.  Он  видел  перед  собой  лицо  Мюллера,  то  приветливое:  «Ну,
как  поживаем,  Вернер  Хольт?»,  то  суровое,  замкнутое:  «Что  вы,
что  ваш  приятель,—  оба  вы  деклассированные  отщепенцы!»  Видел
его  лицо  изжелта-бледным,  угасшим.  Перед  Хольтом  вставали  тени
прошлого:  смерть  Петера  Визе,  узники  в  полосатых  куртках...  Угры¬
зения  совести,  желание  стать  другим  и  скорбь,  неподдельная  скорбь.
 Наутро  он  позвонил  Готтескнехту  и  отпросился  с  занятий.  Он  по¬
ехал  в  университетскую  клинику.  Корпуса  клиники  стояли  в  обширной
каштановой  роще  в  западной  части  города.  Хольт  справился  о
Мюллере.  Следуя  указаниям,  он  нашел  нужный  корпус,  но  его  не
впустили.  Мюллер  еще  жив,  сказали  ему.  Под  утро  он  ненадолго  при¬
шел  в  сознание,  вот  и  все,  что  Хольт  узнал.  Однако  он  пробился  к
главному  врачу,  представился,  и  его  впустили  в  палату.
 Мюллер  отходил.  Он  лежал  без  сознания,  без  движения.  Дыхания
почти  не  было,  грудь  едва  заметно  колебалась.  В  осунувшемся  лице
никаких  признаков  жизни,  ибо  вместе  с  сознанием  угасла  воля,
и  ничто  уже  не  мешало  физическому  распаду.  Но  суровые  черты
смягчились,  лицо  успокоилось,  расслабло.
 614

Хольт  старался  запечатлеть  в  памяти  облик  умирающего  —  об¬
лик  страдающего,  борющегося,  непобедимого  человека.  Лицо  Мюлле¬
ра  постоянно  напоминало  ему,  что  было  время,  когда  этого  человека
оплевывали,  топтали,  убивали  по  частям,  и  что  он,  Хольт,  был  в  ту
пору  послушным  орудием  истязателей.  Лицо  этого  человека  было
для  него  напоминанием,  а  затем  и  постоянным  стимулом.  Помни  о
Мюллере!
 На  стуле  у  окна  лежали  вещи  Мюллера,  на  спинке  висел  знако¬
мый  ватник.  Хольт  подошел,  отстегнул  значок  —  красный  треуголь¬
ник  —  и  вышел  из  палаты.
 Хольт  засел  за  книги.  Но  во  второй  половине  дня  ему  помешали.
 Это  был  Шнайдерайт.  Он  был  бледен,  словно  после  бессонной
ночи,  в  нем  чувствовалась  подавленность,  а  когда  глаза  их  встрети¬
лись,  между  ними  словно  перекинулся  невидимый  мостик:  скорбь  о
Мюллере.  Хольт  не  успел  предложить  гостю  стул,  как  тот  уже  сел  на
кровать  и  уперся  локтями  в  колени,  в  руках  он  держал  тоненькую
брошюру.
 —  Простите,  я  не  стану  отрывать  вас  от  занятий,—  начал  Шнай¬
дерайт,  кивая  на  письменный  стол.  Голос  его  звучал  до  странности
тускло.—  Мне  надо  только  кое-что  коротенько  вам  рассказать.  Перед
праздниками  мы  с  Мюллером  ездили  в  угольный  район.  На  обратном
пути  он  долго  со  мной  говорил.  Он  был  уже  очень  плох...  Вы  знаете:
приступы  удушья,  слабость,  холодный  пот.
 —  Не  так  слабость,  как  боли,—  отозвался  Хольт.—  Я  лишь  сегод¬
ня  узнал,  что  ему  пришлось  вытерпеть  за  последний  год:  эмболы  в
печени,  в  почках,  в  селезенке...  Холодный  пот  выступал  у  него  не  от
слабости,  а  от  приступов  боли.
 —  А  ведь  и  виду  не  подавал!  О,  дьявол,  до  чего  же  это  был  же¬
лезный  человек!
 —  Исполин!  —  подхватил  Хольт.—  И  подумать  только,  что  такой
исполин  тоже  был  человеком  и  что  на  него  нам  следует  равняться...
 Шнайдерайт  отрывисто  рассмеялся,  не  раскрывая  рта.
 —  Вы  хотите  сказать,  что  обоим  нам  —  каждому  в  своем  роде  —
это  было  бы  не  по  зубам!
 —  На  то  похоже!  Причем  особенно  трудно  пришлось  бы  мне.
 Снова  глаза  их  встретились,  и  Хольт  на  короткий  миг  почувство¬
вал,  что  в  нем  еще  жива  тоска  о  друге,  которую  он  испытывал  под¬
ростком...  Жаль,  что  между  ними  стоит  Гундель.  Жаль,  что  их
притязания  непримиримо  столкнулись.  Почти  опечаленный,  глядел
Хольт  на  этого  сильного,  мужественного  человека,  с  которым  слишком
поздно  встретился.  Когда  еще  было  время,  когда  он  мстил  за  Руфь
Вагнер  и  мечтал,  подобно  Карлу  Моору,  бороться  за  справедливость,
Шнайдерайт  сидел  в  тюрьме,  место  его  занял  другой,  и  так  случилось,
что  Хольт  все  больше  запутывался.
 Должно  быть,  Шнайдерайт  почувствовал  в  нем  эту  вспышку  сим¬
патии,  он  сказал  с  живостью:
 —  Если  бы  Мюллер  вам  что-нибудь  предложил,  дал  вам  совет,
скажите  честно,  вы  бы  его  послушались?
 615

—  Безусловно!
 —  Вот  и  отлично!  —  с  удовлетворением  кивнул  Шнайдерайт.—
Дело  в  том,  что  во  время  поездки  мы  говорили  о  вас;  Мюллер  до  са¬
мой  смерти  не  выпускал  вас  из  виду.  Недавно  он  встретился  с  това¬
рищем  Эберсбахом  и  спросил  про  вас.  Мюллеру  было  известно,  что
вы  лучший  математик  в  классе.  Он  в  вас  верил,  он  сказал  мне:  «В
Хольте  что-то  есть».  Я,  конечно,  не  стал  бы  вас  обманывать.
 —  Конечно,  не  стали  бы,—  пробормотал  Хольт;  ему  потребова¬
лась  вся  его  выдержка,  чтобы  не  показать  Шнайдерайту,  как  потряс¬
ла  его  эта  весть.
 —  Признаюсь,—  продолжал  Шнайдерайт,—  мне  было  непонятно,
как  у  Мюллера  находится  время  помнить  еще  и  о  вас;  а  ведь  Мюллер
понимал  вас  так,  как  вы,  может  быть,  сами  себя  не  понимаете.  Мне
даже  за  вас  влетело.
 —  Это  честное  признание,—  сказал  Хольт.
 —  Я  рад,  что  вы  мне  верите.  Я  ведь  должен  еще  кое-что  вам  пере¬
дать.  Мюллер  сказал:  «Хольту  следовало  бы  прочитать  «Манифест».
По-моему,  он  ухватится  за  правду,  как  голодный  за  кусок  хлеба».
Да,  так  он  сказал.  Я  и  подумал:  надо  захватить  для  Хольта  «Ма¬
нифест».
 Он  встал,  положил  брошюру  на  стол  и  собрался  уходить.  Хольт
сидел,  не  двигаясь.  И  Шнайдерайт  сказал,  не  сводя  глаз  с  Хольта:
 —  Ведь  как  у  нас  было  до  тридцать  третьего,  да  и  потом,  при
Гитлере?  Наших  тогда  много  погибало,  и  остальные  теснее  смыкали
ряды,  чтобы  закрыть  образовавшуюся  брешь.  Теперь,  когда  от  нас
ушел  Мюллер,  разве  не  время  и  нам  сплотиться?  Заглянули  бы  к  нам,
Хольт!  У  нас  уже  в  самом  деле  есть  что  вам  предложить.
 Эти  слова  не  сразу  дошли  до  сознания  Хольта,  не  сразу  рассеялась
его  задумчивость  и  улеглось  впечатление  от  послания  Мюллера.
Наконец  он  отозвался  на  приглашение  Шнайдерайта,  но  отозвался
с  чувством  горечи  и  разочарования,  совладать  с  которым  был  не  в
силах.
 —  Спасибо  вам  за  ваш  приход  и  сообщение,—  сказал  он.  —
Книгу  я,  разумеется,  прочту.
 Опять  Шнайдерайт  протянул  ему  руку;  Хольт  и  сам  не  понимал,
почему  он  эту  руку  отталкивает,  но  он  должен  был  как-то  обосновать
свой  отказ,  хотя  бы  доводами,  которые  и  самого  его  не  убеждали.
 —  Сегодня  вам  не  стоило  меня  агитировать,—  добавил  он.  —
Да!  Сегодня  меньше,  чем  когда-либо.  Сегодня  вам  не  следовало
вербовать  членов  для  вашей  организации.  По-моему,  это  просто  бес¬
тактно.
 Он  повернулся  вместе  со  стулом  к  письменному^столу  и  листал
бумаги  до  тех  пор,  пока  за  его  посетителем  не  хлопнула  дверь.
 Хольт  взял  в  руки  брошюру  в  картонном  переплете...  Карл  Маркс
и  Фридрих  Энгельс.  «Манифест  Коммунистической  партии...»  Маркс,
Энгельс  —  эти  имена  ему  за  последний  год  не  раз  пришлось  слышать,
и  все  же  это  были  такие  необычные,  непривычные  для  него  имена,  что
он  почувствовал  —  он  должен  прочесть  эту  книгу  не  здесь,  в  привыч¬
 616

ной  обстановке,  а  где-нибудь  наедине  с  собой  и  со  своим  всЪ  возрас¬
тающим  нетерпением.
 Он  позвонил  в  гостиницу  «Лесной  отдых»  и  спросил,  не  найдется
ли  свободная  комната,  да,  да,  на  сегодня!  Хозяин  на  другом  конце
провода  заверил  его,  что  как  ни  трудно  в  наше  время  держать  гости¬
ницу,  для  господина  Хольта  у  него  всегда  найдется  свободная  ком¬
ната.
 Хольт  уже  уложил  свой  рюкзак,  когда  к  нему  заглянул  Церник.
Он,  как  обычно,  перерыл  все  книги  на  письменном  столе  и  нахмурился.
Хольт  мог  бы  его  успокоить,  достаточно  было  бы  вытащить  из  сумки
книжку  Шнайдерайта,  но  он  не  хотел  пропустить  поезд  и  заранее
примирился  с  неизбежной  головомойкой.
 —  Опять  двадцать  пять!  —  рассердился  Церник.  —  Вы  неиспра¬
вимы,  сударь!  На  что  вам  сдался  Шпенглер?  И  затем  ли  вы  изучаете
французский,  чтобы  читать  Кокто  и  Жироду?
 —  Не  трогайте  меня  сегодня,—  сказал  Хольт.  —  Завтра  я  к  вам
зайду.
 —  Что  у  вас  за  вид?  Устали?  Усталость  не  что  иное,  как  острое
кофеинное  голодание.
 —  Я  спешу  на  поезд,—  сказал  Хольт.  —  А  вы  все  равно  собира¬
лись  зайти  к  отцу.  Он  у  себя  в  лаборатории.
 Хольт  поехал  дачным  поездом  и  уже  к  вечеру  стоял  на  лодочной
пристани,  любуясь  зеркальной  гладью  озера,  в  котором  отражались
зеленые  горы  и  по-вечернему  желтеющее  небо.  Сегодня,  в  будни,
здесь  стояла  нерушимая  тишина,  не  слышно  было  и  соловья,  он  поет
только  до  начала  июня,  а  потом  надолго  умолкает.
 Хольт  поднялся  к  себе  наверх.  Как  и  в  прошлый  раз,  свет  был
выключен.  Хозяин  принес  оплывшую  свечу.  Хольт  сел  за  стол,  раск¬
рыл  книгу,  подпер  голову  кулаками  и  при  мерцающем  свете  свечи
приступил  к  чтению.
 «Призрак  бродит  по  Европе  —  призрак  коммунизма,—  прочитал
он.  —  Все  силы  старой  Европы  объединились  для  священной  травли
этого  призрака...»
 Холодная,  гневная  страстность,  которой  дышит  эта  книга,  сразу
же  захватила  Хольта  и  не  отпускала.  Мысли,  ему  открывавшиеся,
приводили  его  в  такое  волнение,  что  его  лихорадило  всю  ночь  нап¬
ролет.  Каждая  фраза  оглушала  всей  тяжестью  полновесной  правды,
какую  встречаешь  внезапно  после  долгих  поисков...
 «История  всех  до  сих  пор  существовавших  обществ,  то  есть  вся
история,  дошедшая  до  нас  в  писменных  источниках,  была  историей
борьбы  классов».
 Свеча  догорела,  Хольт  попросил  еще  свечей  и  продолжал  читать.
Он  пробежал  глазами  весь  текст  до  конца  и,  начав  сызнова,  стал
читать  медленно  и  пытливо,  вдумываясь  и  размышляя.  То  и  дело
попадались  места,  приводившие  его  в  трепет,  в  восторг,  в  энтузиазм.
Эпоха  буржуазии...  два  противостоящих  общественных  класса«.лю-
дей  уже  не  связывает  ничто,  кроме  голого  интереса,  бессердечного
«чистогана»...  все  роды  деятельности  лишены  священного  ореола...
процесс  разложения  внутри  господствующего  класса...  На  этом  он
задержался  надолго.  Так  он  читал  и  читал,  пока  не  дошел  до  конца.
 617

«Пусть  господствующие  классы  содрогаются  перед  Коммунис¬
тической  Революцией,—  читал  он.  —  Пролетариям  нечего  в  ней
терять,  кроме  своих  цепей.  Приобретут  же  они  весь  мир».
 Когда  Хольт  погасил  свой  огарок,  за  окном  брезжил  рассвет.  Он
уснул  мертвым  сном.  Спустя  несколько  часов  проснулся,  вскочил  и
спустился  к  озеру.  Он  нырнул  с  мостков,  выплыл  на  середину  и  долго
плавал  в  холодной  прозрачной  воде,  пока  совсем  не  закоченел.
 Сидя  среди  оленьих  рогов,  под  головой  вепря,  он  уписывал
завтрак,  который  хозяин  отпустил  ему  без  карточек,  но  за  бешеные
деньги,  запивая  его  солодовым  кофе.  Он  не  мог  оторваться  от  прочи¬
танного,  волнение  не  проходило.
 Он  отправился  на  станцию.  Шел  не  спеша,  окольными  лесными
тропами.  В  долине  он  окидывал  взглядом  отвесные  кручи,  а  взобрав¬
шись  на  гору,  стал  оглядывать  с  высоты  окрестные  дали.  Здесь  он
отдался  своим  мыслям  и  воспоминаниям,  и  мысли  соединились  в
стройные  ряды,  смыкаясь  с  воспоминаниями,  и  весь  его  горький  опыт,
все  пережитое,  все  его  дорогой  ценой  доставшееся  знание  и  тысячи
еще  неразрешенных  вопросов  Слились  воедино  с  вновь  обретенной
правдой  и  с  живым  миром,  расстилавшимся  перед  ним  в  сиянии  ран¬
него  утра.
 В  городе  Хольт  сразу  же  направился  к  Цернику.  Если  вчера  ему
надо  было  остаться  наедине  с  собой,  то  сегодня  он  испытывал  потреб¬
ность  обменяться  мыслями  с  другом.
 Солнце  припекало  асфальт,  но  в  комнате  у  Церника  было  прох¬
ладно,  темно  и  царил  тот  же  красочный  беспорядок.  Работал  Церник
все  на  том  же  крошечном  столике  торшера,  на  полу  валялись  испи¬
санные  листы,  раскрытые  книги,  картотеки  и  стопки  журналов  по  воп¬
росам  естествознания.
 —  Это  вы?  —  устало  прищурился  Церник.  —  Если  вы  явились
отнимать  у  меня  время  Шпенглером  и  философским  суесловием  ма¬
тематика  Лаутриха,  то  предупреждаю:  кофе  вам  не  будет,  последние
чашки  выпью  я  сам.  —  Но,  говоря  это,  он  уже  ставил  на  огонь  воду  и
принялся  выскребать  из  жестянки  кофе.
 —  Вы  дали  мне  «Прощание»  Бехера,—  обратился  к  нему  Хольт.
—  Я  до  сих  пор  не  мог  понять,  почему  эта  книга  произвела  на  меня
такое  впечатление.  В  больших  событиях,  таких,  как  войны  и  рево¬
люции,  нетрудно  усмотреть  отражение  крупных  исторических
сдвигов,  хоть  мне  и  это  далось  не  сразу.  Гораздо  труднее  в  своей
собственной,  частной,  личной  судьбе  увидеть  отражение  —  если  так
можно  выразиться  —  целой  эпохи.  То,  что  принято  называть  «судь¬
бой»,  я  пытаюсь  теперь  понять  в  свете  всеобъемлющих  исторических
процессов,  и  на  это  навел  меня  роман  Бехера.  Оставался,  однако,
нерешенным  старый  вопрос,  вопрос  о  моей  прежней  жизни,  о  законе,
управляющем  как  этим,  так  и  другими  историческими  процессами.
 —  Вы  же  не  давали  мне  слова  сказать,—  вскинулся  на  него  Цер¬
ник,  продолжая  хлопотать  над  кофейником.  —  Стоило  мне  заик¬
нуться  о  Марксе,  как  вы  на  стену  лезли:  «Оставьте  меня  в  покое  с
вашей  политикой».
 618

—  Но  ведь  я  понятия  ни  о  чем  не  имел,—  возразил  Хольт.  —
Сочинения  Маркса  я  представлял  себе  чем-то  вроде  газетной  пере¬
довицы,  и  мне,  естественно,  не  улыбалось  погрузиться  в  томы  такой
литературы.  Но  этой  ночью  я  прочитал  «Манифест»...
 Церник  не  подал  и  виду,  какое  впечатление  произвела  на  него
эта  новость.  Он  поднес  чашку  к  губам  и  заметно  оживился.
 —  Хотел  бы  я  знать,—  сказал  он  ворчливо,—  какой  идиот  расп¬
ространил  слух,  будто  кофеин  вреден  для  здоровья?
 —  Вы  меня,  оказывается,  не  слушаете!  —  взъелся  на  него  Хольт.
 —  И  что  это  у  вас  последнее  время  за  пристрастие  к  крепким  словеч¬
кам:  «на  стену  лезете»,  «идиот».
 —  Почитали  бы  вы  памфлеты  вульгарных  материалистов!
Они  еще  и  не  так  выражаются!
 Церник  выпил  чашку  до  дна  и  пришел  в  хорошее  настроение,
тогда  как  у  Хольта  от  крепчайшего  напитка  сердце  билось  где-то  у
самого  горла.
 —  Вы,  стало  быть,  прочитали  «Манифест».  Что  же  вам,  собст¬
венно,  от  меня  нужно?
 —  Ровно  ничего!  —  отрезал  Хольт.  И  вдруг  воскликнул:  —  Вам
я  это  должен  сказать:  он  меня  всего  перевернул!  Вы  не  представ¬
ляете,  Церник,  какое  это  было  откровение!  Ведь  мы  блуждали  в  по¬
темках,  с  завязанными  глазами,  и  когда  я  подумаю,  что  эта  книга
давно  написана  и  прочтена,  а  мы  между  тем  глотали  всякую  чепуху
насчет  расы  и  крови  и  «северного  человека»  и  нас  морочили  болтовней
о  мифах,  тогда  я  отказываюсь  что-либо  понимать!  Как  такое
возможно?
 —  Вам  со  временем  и  это  станет  ясно,—  ответил  Церник.  —
Истина  лишь  с  трудом  прокладывает  себе  дорогу.  Вы  это  видите  по
себе.  Удобная,  льстивая  ложь  заглатывается  легко,  тогда  как  неу¬
добная,  колючая  правда  становится  поперек  горла.
 —  Неудобная,  колючая  —.  я  вас  понимаю:  вы  имеете  в  виду
неизбежные  выводы.  Личная  жизнь  как  вывод  из  обретенной  истины..
 —  Хольт  всей  пятерней  взъерошил  волосы.  —  Ночью  была  минута,
когда  передо  мной,  словно  в  предвосхищении,  встали  эти  самые  выво¬
ды,  и  тогда  «Манифест»,  признаться,  придавил  меня  своей  тяжестью.
Я  видел  себя  обреченным  гибели,  как  и  тот  мир,  что  породил  меня  с
моими  взглядами  и  представлениями.  Но  затем  наткнулся  на  фразу,
где  говорится  о  небольшой  части  господствующего  класса,  которая
от  него  отрекается  и  примыкает  к  классу  революционному...  А  это
опять  возвращает  нас  к  «Прощанию»  Бехера,  к  его  словам  о  том,  что
надо  стать  другим  —  тут  явно  подразумеваются  эти  самые  выводы.
Хольт  поднялся.  —  Но  довольно  об  этом!  Снабдите  меня  лучше  кни¬
гами  Маркса,  Энгельса.  Я  слишком  долго  искал  ощупью,  вслепую.
Теперь  след  найден,  и  я  хочу  идти  по  следу.
 Церник  принялся  перебирать  книги  на  своих  шатких  полках.
Тут  требовалась  осторожность,  доски  грозили  свалиться  ему  на  го¬
лову.  Он  сунул  Хольту  целую  пачку.
 —  Получайте!  Когда  вы  это  прочтете,  можно  будет  сказать,  что
вы  на  верных  подступах  к  тому,  чтобы  теоретически  осмыслить  все
движение.
 619

Вернувшись  в  свою  мансарду,  Хольт  отложил  учебники.  Сегодня
школьные  задания  побоку.  Он  читал  Маркса.  •
 На  следующий  день  в  пустынном,  выложенном  плитами  зале
крематория  он  стоял  в  стороне,  в  углу.  Мюллера  провожали  в  послед¬
ний  путь.  Официальные  речи  не  доходили  до  сознания  ХольтЯ.  Он
насторожился  только  к  концу,  когда  несколько  слов  от  себя  сказала
фрау  Арнольд.  А  потом  под  гулкими  сводами  зазвучал  «Интер¬
национал».
 Хольт  впервые  внимал  ему  сознательно:  «С  Интернационалом
воспрянет  род  людской...»  Он  слушал  не  шевелясь.
 То  был  подъем,  которого  он  так  долго  ждал.  Хольт  проснулся  от
грез  о  правде,  для  него  начиналась  борьба  за  правду.
 /
 5
 Хольт  отдыхал  в  шезлонге  на  ярком  солнце  и  читал,  когда  из
кустов  вышел  Церник.  Он  теперь  к  ним  зачастил.  Сюда,  в  Южное
предместье  города,  ему  было  много  ближе,  чем  в  Менкеберг.
 —  Вы  понятия  не  имеете,  до  чего  у  вас  здесь  хорошо!  —  повторял
он  каждый  раз.
 Хольт  поставил  шезлонг  и  Цернику.  Тот  сел,  извлек  из  кармана
защитные  очки  с  непомерно  большими  стеклами  и  воздел  их  на  нос
вместо  обычных,  после  чего  с  недоумением  воззрился  на  кусты.
 —  Что-то  не  то,—  пробормотал  он.  —  Тьфу,  черт!  Да  ведь  это  не
те  очки!  Попробуем  другие!  —  Он  переменил  очки  и  успокоился.  —
Да,  сейчас  мир  принял  более  конкретные  очертания.
 Вооружившись  такидо  образом,  Церник  огляделся  по  сторонам.
 —  Нет,  вы  понятия  не  имеете,  до  чего  у  вас  здесь  хорошо!  —
повторил  он  и  вздохнул.
 Институт  профессора  Хольта,  иначе  говоря,  Институт  бактерио¬
логии  и  серологии,  был  разрушен  бомбежками  и  только  недавно  раз¬
местился  в  роскошной  вилле  крупного  промышлейника,  бежавшего  в
Западную  зону.  Главное  здание  вместе  с  подсобными  строениями
было  расположено  посреди  обширного  парка,  тут  же  находились
конюшни  и  гаражи,  а  в  глубине  сада  стоял  просторный  флигель,
теперь  подключенный  к  центральному  отоплению  института.  Все  это
одноэтажное  каменное  здание  было  отдано  в  личное  распоряжение
профессора.  Он  устроил  себе  здесь  лабораторию,  рабочий  кабинет
и  библиотеку.  Наверху,  под  крышей,  имелась  ванная,  крошечная
кухонька  и  три  комнатки  со  скошенными  стенами.  Тут  жили  профес¬
сор,  его  сын  и  Гундель. 	(
 Хольт  быстро  освоился  с  новым  жильем.  Его  теперешняя  комната
отличалась  от  мансарды  на  заводе  разве  только  видом  из  окна.
Если  в  старое  его  окно  видны  были  заводской  двор  и  менкебергские
фабричные  трубы,  то  здесь  взгляд  скользил  по  вершинам  деревьев,
упирался  в  отдаленные  холмы  и  горы.  По  утрам  Хольт  слышал,
как  в  саду  заливаются  дрозды,  а  вечерами,  когда  здесь  стояла  сельс¬
кая  тишина,  из  подсобных  зданий  доносился  странный  писк,
негромкий  и  в  то  же  время  пронзительный.
 —  Что  такое?  Кто  это  так  чудно  верещит?  —  удивился  Церник,
впервые  услышавший  эти  звуки.
 620

Хольт  рассмеялся.
 ,  —  Я  тоже  не  сразу  привык.  Это  крысы,  белые  крысы,  в  институте
над  ними  производят  опыты.
 —  Вот  как!  —  воскликнул  Церник  с  пробудившимся  интересом.
—  Крысы  хорошо  поддаются  дрессировке.  —  Он  повернулся  в
шезлонге  к  Хольту.  —  Представьте,  крысы  удивительно  разумные
твари.  Они,  по-видимому,  обладают  средствами  коллективного  обме¬
на  опытом,  для  исследователя  тут  непочатый  край.  На  месте  Павлова
я  ставил  бы  опыты  и  на  крысах.  А  теперь  вы  могли  бы,  собственно,
угостить  меня  колой.  Да  поставьте  побольше  воды  и  заварите
покрепче,—  крикнул,  он  вслед  Хольту,—  мне  сегодня  еще  нужно
поработать.
 В  кухне  Хольт  застал  Гундель.  Возвращаясь  с  работы  домой,  она
увидела  в  саду  Церника  и  уже.поставила  кипятить  воду.
 —  Можно  мне  чуточку  посидеть  с  вами?  —  спросила  она.
 —  Была  бы  моя  воля,—  ответил  Хольт,—  тебе  пришлось  бы
сидеть  со  мной  все^дни  напролет.
 Гундель  повернула  к  нему  голову  и  бросила  через  плечо:
 —  Да,  была  бы  твоя  воля!  —  И  ее  милые  ямочки  заиграли
на  щеках.
 Когда  Хольт  вернулся  в  сад,  Церник  размашистым  жестом  достал
из  кармана  две  контрамарки.
 —  Последний  симфонический  концерт  сезона.  «Пятая»  Брукнера
в  первоначальной  редакции.  Тут  два  входных  билета.  Дело  в  том,
что  дирижер  —  давнишний*  мой  знакомый.
 Хольт  сразу  же  подумал  о  Гундель.  Здесь,  в  Южном  предместье,
Шнайдерайт  был  у  них  не  частым  гостем.  Он  побывал  тут  до  их
переезда,  осмотрел  помещения  первого  этажа  и  мансарды  и  бросил:
 —  Покраска  и  мелкий  ремонт?  Пустяки!  Сами  сообразим!
 И  действительно,  он  все  йаладил,  привел  в  образцовый  порядок
и  помог  им  переехать,  а  потом  только  изредка  показывался  на  гори¬
зонте.  Гундель  часто  уходила  из  дому  в  свою  молодежную  группу.
С  некоторого  времени  она  к  тому  же  регулярно  занималась  спортом.
И  все  же  выпадали  у  нее  и  свободные  вечера,  которые  она  проводила
с  Хольтом.  Когда  позволяла  погода,  они  сидели  вместе  в  саду.  Читали,
готовили  парафиновые  свечи  или  просто  беседовали.  Хольту  только
здесь  стало  ясно,  чем  Гундель  занята  в  свободные  часы.  Она  запоем
читала,  сделалась  настоящим  книжным  червем,  но  ее  интересовала
не  только  мировая  литература  —  романы  от  Бальзака  до  Толстого,
она  читала  и  специальную  литературу,  не  что-либо  связанное  с  ее
работой  на  фабрике,  а  книги  о  растениях  и  животных.  Весь  этот
год  она  приносила  домой  цветы  и  растения,  закладывала  их  в  листы
промокательной  бумаги  и  засушивала  в  Большом  Брокгаузе,
стоявшем  у  профессора  в  шкафу,  определяла  По  ботаническому
атласу  их  род  и  вид  и  составляла  собственный  гербарий.
 —  Кто  тебя  надоумил?  —  спросил  ее  как-то  Хольт.
 —  Меня  интересует  природа.
 —  А  Шнайдерайт?  Шнайдерайта  тоже  интересует  природа?
 —  Скорее  машины.  Он  без  ума  от  машин.  И  чем  машина  больше,
тем  больше  она  ему  нравится.
 621

Теперь,  когда  Церник  снабдил  его  контрамарками,  Хольту
вспомнился  этот  разговор.  Он  говорил  себе,  что  давно  должен  был
сводить  Гундель  на  концерт,  и  ругал  себя  за  свою  оплошность.
 Гундель  принесла  кувшин  с  колой,  а  вместо  стаканов  —  огнеупор¬
ные  кружки  из  лаборатории  профессора.  Прежде  чем  поздороваться,
Церник  сменил  очки  и  объявил:
 —  А  ты,  Гундель,  все  хорошеешь!
 Хольт  внутренне  рассердился.  Хорошеет  Гундель  или  не  хорошеет
—  это  не  касается  никого,  кроме  него,  Хольта!  Правда,  Церник  не
покривил  душой.  Гундель  была  прелестна  в  своем  белом  холстинко¬
вом  платьице,  которое  фрау  Томас  смастерила  из  обыкновенной
простыни.  Она  уже  сильно  загорела,  к  тому  же  она  так  мило  и  естест¬
венно,  легким  наклоном  головы  поблагодарила  Церника  за  компли¬
мент  и  так  грациозно  опустилась  в  шезлонг,  что  у  Хольта  захватило
дыхание  и  он  почти  болезненно  ощутил  биение  своего  сердца.  Он  по¬
лузакрыл  глаза.  Гундель  не  должна  видеть,  что  он  на  нее  смотрит,
Гундель  вообще  многого  не  должна  видеть.  Хольт  таился  от  нее,  изо¬
бражая  доброго  товарища,  и  никому,  даже  себе,  не  признавался  в
том,  как  он  тоскует,  когда  она  уходит  из  дому,  и  как  вздыхает  с  облег¬
чением,  заслышав  на  лестнице  ее  шаги.  После  Гамбурга  он  не  знал
ни  минуты  покоя...  Да,  никакого  сомнения:  это  Гундель  отняла  у  него
покой...
 Церник  пил  уже  четвертую  кружку  колы.  С  каждой  кружкой  он
все  больше  оживлялся.  Черпая  сведения  из  своего  неистощимого
научного  багажа,  он  прочел  им  целый  доклад  о  белых  крысах,  гайиз
погуерсиз—  тема  во  вкусе  Гундель.
 —  Что  за  удивительные  создания!  —  ахала  Гундель.
 Хольту  было  интересно  встречаться  с  Церником,  но  сегодня  при¬
сутствие  гостя  его  тяготило.  Цернику  незачем  так  рассыпаться  перед
Гундель,  в  этом  доме  у  нее  и  без  того  хватает  поучительных  и  интерес¬
ных  впечатлений.
 Послышалось  тарахтение  мотора,  это  с  завода  возвратился  про¬
фессор.  Он  приобрел  подержанную,  но  еще  вполне  исправную  машину
для  поездок  в  Менкеберг  и  обратно.  Увидев,  что  Церник  встал,  Хольт
вздохнул  свободнее.  Церняк,  уже  стоя,  наскоро  допил  остатки  колы
в  кувшине,  встряхнулся  и  бросил  на  ходу:  «До  чего  невкусно!  Но
удивительно  бодрит!»  Он  намеревался  еще  побеседовать  часок  с
профессором;  он  давно  уже  убеждал  его  переработать  свои  гамбургс¬
кие  лекции  и  прочесть  здесь  курс.  Цернику  была  известна  история
этих  лекций.  «На  сей  раз  нет  опасности,  что  иезуиты  пришлют  вам  на
занятия  моторизованную  полицию!»  —  говорил  он.
 Наконец  Хольт  остался  вдвоём  с  Гундель.  Но  внезапно  им  овла¬
дело  смущение.  Это  случалось  с  ним  не  впервые:  он  тосковал  по
Гундель,  а  с  глазу  на  глаз  не  знал,  что  ей  сказать.  Взяв  себя  в  руки,
он  стал  расспрашивать  ее  о  работе.  Оформили  ли  ее  на  фабрике  как
ученицу?
 —  Осенью,  возможно,—  отвечала  Гундель.  —  Мюллер  хотел
протолкнуть  это  дело,  а  теперь,  пожалуй,  ничего  не  выйдет.
 Хольт  рассеянно  кивнул.  Да,  вот  и  лето  на  дворе.  Скоро  каникулы.
 —  Когда  у  тебя  отпуск?  —  спросил  он.
 622

—  В  конце  июля.  Мы  уже  запаслись  местами  в  туристском  лагере
на  Балтийском  побережье.
 Это  известие  больно  резнуло  Хольта  —  и  не  только  это  «мы»,
но  и  сама  поездка  Гундель  на  взморье.  Гундель  жила  своей,  незави¬
симой  жизнью,  она  собирала  растения,  интересовалась  природой,
зимой  вместе  со  Шнайдерайтом  занималась  в  физкультурных  сек¬
циях,  а  летом  ходила  с  ним  плавать;  кроме  того,  зимой  и  летом  играла
в  ручной  мяч,  а  теперь  она  и  вовсе  исчезнет  на  две  недели.  Гундель
уезжает  со  Шнайдерайтом,  они  вместе  едут  к  морю,  эта  мысль  под¬
косила  Хольта.  Он  не  решался  додумать  до  конца,  что  такая  поездка
означает.  Неподвижно  лежал  он  в  своем  шезлонге,  вечернее  солнце
било  в  глаза.  Надо  было  подавить  в  себе  горечь,  подавить  оскорблен¬
ное  самолюбие,  со  всем  смириться  да  еще  обратиться  к  Гундель  с
видом  дружеского  расположения  —  ничего  другого  ему  не  оста¬
валось!  Итак,  он  открыл  глаза  и  сказал:
 —  Может,  доставишь  мне  удовольствие,  пойдешь  со  мной  на  сим¬
фонический  концерт?
 —  На  концерт?  Я  еще  никогда  не  бывала  на  концерте!
 Никто  не  умел  радоваться,  как  Гундель.  Ее  благодарность
 смягчила  Хольта.
 —  Смотри  же,  в  субботу,—  сказал  он.
 Но  тут  на  ее  лице  погасла  радость,  она  огорченно  взглянула  на
Хольта.
 —  На  субботу  я  уже  договорилась,  мы  с  Хорстом  идем  в  театр.  *
 С  Хорстом!  Нет,  он  не  в  силах  это  больше  слышать!
 Ему  она  отказывает,  а  приглашение  Шнайдерайта  принимает.
Вечно  этот  человек  становится  у  него  на  дороге!  В  театр!  Гундель  идет
в  театр!  Почему  он  всегда  опаздывает?
 На  этот  раз  отказ  Гундель  задел  Хольта  особенно  больно.  Пусть
Шнайдерайт  занимается  своей  молодежной  организацией,  игрой  в
политику  и,  наконец,  машинами!  Ведь  он  и  без  того  неразлучен  с
Гундель?они  повсюду  вместе  —  на  вечерах,  на  субботниках  по  уборке
развалин  и  на  спортплощадках.
 —  Шнайдерайт...  —  начал  он  и  запнулся.  —  Он  бы  тоже  мог
чем-то  поступиться...  —  И  просящим  голосом:  —  Откажи  ему  хоть
на  этот  раз.  Пойдем  со  мной  на  концерт!
 —  Но  билеты  нам  дал  господин  Готтескнехт,—  заволновалась
Гундель.  —  Он  может  обидеться!  —  И  с  детской  непосредст¬
венностью:—  А  я  так  жду  субботы.  Ведь  я  еще  ни  разу  не  была  в
театре!
 Что  это  Готтескнехт  вмешивается?  —  подумал  Хольт.  Все  точно
сговорились  против  него!  Он  знал,  что  Гундель  и  Шнайдерайт  иногда
заходят  к  Готтескнехту  —  с  того  агитвечера,  который  тот  помог  им
устроить.  Но  ради  чего  он  снабжает  их  билетами?
 —  Ну,  да  ладно,—  сказал  Хольт,—  видно,  такой  уж  я  невезучий!
 С  тобой,  Гундель,  мне  вечно  не  везет!
 Он  сказал  это  небрежно,  стараясь  скрыть  свое  разочарование.
Гундель  хотела  ему  что-то  ответить,  пожалуй  даже  утешить,  но  Хольт
не  стал  ее  слушать,  ему  еще  предстояло  решить  математическую
задачу,  и  он  воспользовался  этим,  чтобы  уйти.
 623

Задача,  которую  с  лукавой  небрежностью,  словно  мимоходом,
задал  Им  Эберсбах,  оказалась  при  ближайшем  рассмотрении  чер¬
товой  головоломкой:  построить  треугольник  по  трем  высотам.  Хольт
углубился  в  размышления.  Он  забыл  о  своей  неудаче  и  был  счастлив,
когда  нашел  решение.
 Старик  Эберсбах  не  придерживался  учебного  плана.  Он  говорил,
что  уж  столько,  сколько  эти  кропатели  планов,  он  наверняка  знает.
Уроки  он  проводил  по  настроению.  При  желании  это  был  блестящий
педагог,  умевший  на  свой  причудливый  лад  добиваться  от  учеников
таких  успехов,  о  каких  те  и  не  мечтали.  Зато  когда  ему  было  неохота
вести  урок,  что  случалось  довольно  часто,  он  предпочитал  расска¬
зывать  классу  на  своем  уютном  просторечии  самые  неожиданные
истории,  перескакивая  с  пятого  на  десятое.
 Он  и  сейчас,  летом,  носил  свой  коричневый  костюм  с  кожаными
заплатками  на  локтях  в  виде  аккуратно  вырезанных  сердечек,  но  жел¬
тые  фетровые  боты  сменил  на  стоптанные  домашние  туфли.  В  этом  на¬
ряде  он  сидел  за  кафедрой,  подперев  голову  рукой  и  не  выпуская  изо
рта  трубку.  В  другой  руке  он  держал  конверт  и  усиленно  им  обмахи¬
вался.
 —  Чертова  жарища,—  бормотал  он.  —  Аренс,  к  доске!  Гофман,
захлопни  книгу!..  Я  тут  получил  письмо...  Бук  не  разговаривай  на  уро¬
ке,  а  впрочем,  как  хочешь,  экзамены  завалишь  ты,  а  не  я...  Аренс,  пи¬
ши,  хотя  с  какой  стати  мне  утруждать  себя,  когда  есть  задачник.
 *  Вот  —  напиши  условие  на  доске.  Какой  же  вы  решили  посвятить
себя  науке?
 —  Медицине,—  отвечал  Аренс  с  полупоклоном.
 —  Какая  же  медицина  наука?  —  отрезал  Эберсбах.  —  Это  чис¬
тейший  тотемизм!  Валяй,  Аренс,  действуй:  при  отрицательном  иксе
игрек  стремится  к  бесконечности.  Опять  ты  не  в  ладах  с  бесконеч¬
ностью,  сразу  видно!  —  И  он  почесал  лысину,  что  обещало  одну  из
тех  импровизаций,  которые  Хольт  с  увлечением  стенографировал,  а
потом  зачитывал  Блому.  Блом,  смотря  по  обстоятельствам,  приходил
от  них  то  в  восторг,  то  в  ужас.
 —  Собственно,  и  мне  удовольствие  от  бесконечности  было  отрав¬
лено  уже  в  ранней  молодости,  —  продолжал  Эберсбах.  —  С  Канто¬
ром  в  бесконечности  утвердился  чисто  прусский  порядок.  Я  же  пред¬
почитал  ее  в  растрепанном  виде.
 В  классе  зааплодировали  и  засмеялись.
 Эберсбах  опять  почесал  в  затылке.
 —  Да  и  вообще  Кантор...—  продолжал  он.  —  Знаете,  как  он
представлял  себе  множество?  Как  бездну!  Я  этого  и  по  сей  день  не
понимаю.  Для  меня  множество  —  это  нечто  полное  с  краями  и  даже
через  край.
 —  Вы  сегодня  в  ударе,  —  ввер-нул  Хольт.
 —  А  ты  придержи  язык!  Ступай  на  место,  Аренс!  Ты  для  матема¬
тики  умом  не  вышел,  изучай  черную  магию  и  становись  врачом.  Что
до  меня,  —  продолжал  Эберсбах,  удобнее  располагаясь  на  стуле,—
то  вам  с  настоящей  минуты  надлежит  титуловать  меня  господин  про¬
фессор.  —  Он  вынул  из  конверта  письмо  и  продолжал,  постукивая
по  нему  трубкой.  —  Некий  уважаемый  синклит  назначил  меня  орди¬
 624

нарным  профессором  по  теории  чисел.  Нет,  Гофман,  не  местный  фа¬
культет,  наши  господа  интуиционисты  меня  не  признают.  Это  в  одном
приморском  городе,  далеко  отсюда.  —  Он  зевнул.  —  Я  —  и  вдруг
профессор!  То-то  они  удивятся.  Им  и  невдомек,  какой  я  неописуемый
лентяй.  —  Он  спрятал  письмо,  спустился  с  кафедры  и  стал  в  проходе
между  партами.  —  А  теперь  мы  немножко  займемся  напоследок.
После  каникул  с  вами  эту  премудрость  будет  дожимать  Лоренц.
Мы  же  начнем  нечто  новое  и  очень  важное,  потому-то  его  и  не  включи¬
ли  в  учебный  план.  Теория*  погрешностей  при  наблюдении,  теория
вероятности.  Хольт,  к  доске!
 Хольт  вышел  вперед.  В  классе  стало  тихо.
 —  Давайте  немного  пофилософствуем,  —  продолжал  Эберс-
бах.  —  Перед  нами  случайность,  и  мы  хотим  математически  взять
ее  за  рога.
 Он  уже  не  балагурил,  а  говорил  сосредоточенно,  с  расстановкой.
Жаль,  что  мы  теряем  Эберсбаха,  думал  Хольт.
 На  большой  перемене  Гофман  взобрался  на  кафедру.
 —  Эберсбаху  полагается  прощальный  подарок.  Несите  завтра
деньги!
 —  Это  что  за  диктатура!  —  возмутился  Гейслер.
 —  С  такими  кретинами,  как  ты,  нельзя  без  диктатуры!  Ты  еще  у
меня  и  по  морде  схлопочешь!
 —  Но,  господа!  —  вмешался  Аренс.  —  К  чему  эти  ссоры?  Пора
нам  найти  общий  язык!
 —  Найти  общий  язык!  —  завопил  Бук  и  даже  не  усидел  на  пар¬
те.  —  Дайте  мне  выступить!  Можно?  Я  вам  закачу  буржуазно-демо¬
кратическую  р-р-революционную  речь  против  произвола  и  диктатуры
учителей  и  за  нерушимое  единство  всего  сословия  учащихся.  —  Он
вскочил  на  парту  и  закричал,  потрясая  кулаками:  —  Итак,  школьни¬
ки!  01зс1риП!  Школяры!  Наши  угнетатели  учителя  организовали
заговор,  чтобы  утопить  в  потоках  пота  наше  юное  самоопределение!
Так  наведем  же  на  этих  зануд  пушку  разума  и  прилежания  и  погребем
их  под  известью  их  собственных  склеротических  мозгов!  Пора  нам...
 Дверь  распахнулась,  и  вошел  Готтескнехт.  Он,  конечно,  все  слы¬
шал  в  коридоре.
 —  Я  вам  покажу  юное  самоопределение!  —  воскликнул  он.  —
Что  до  извести,  мы  еще  увидим,  у  кого  ее  больше!  Подите  сюда,  Бук!
Я  хочу  проверить  ваши  знания!  Изложите-ка  программу  жирондис¬
тов,  но  имейте  в  виду,  эта  отметка  войдет  в  табель!
 Присмиревший  Бук  слез  с  парты.  Он  не  приготовил  урока  и,  мучи¬
тельно  краснея,  бормотал  что-то  нечленораздельное.  Но  Готтескнехт,
казалось,  его  и  не  слушал.  Он  прошел  по  рядам  и  остановился  у  парты
Хольта.
 —  Мне  надо  с  вами  поговорить,  —  шепнул  он.  —  Дождитесь
меня  после  уроков.
 С  тех  пор  как  Хольт  переехал  в  Южное  предместье,  им  с  Готтес-
кнехтом  часто  случалось  после  уроков  идти  вместе  домой.  Готтескнехт
расспрашивал  Хольта  о  смерти  Мюллера,  о  первом  знакомстве  Холь¬
та  с  учением  Маркса  и  Энгельса,  о  его  гамбургских  приключениях,  а
 40  Д.  Нолль
 625

также  об  Уте  и  докторе  Гомулке.  Но  сегодня,  проходя  через  сквер,
Готтескнехт  вдруг  остановился.
 —  Я  обязан  вам  многими  полезными  советами,  —  сказал  он  с  по¬
давленным  видом.  —Роман  Бехера,  антифашистские  речи  Томаса
Манна  и  его  «Венецианское  кредо»  —  все  это  ценнейшие  указания,
которых  ученик  скорее  вправе  ожидать  от  учителя.
 —  Какое  это  имеет  значение?  —  сказал  Хольт.
 Готтескнехт  кивнул.
 —  Вот  и  насчет  Маркса.  Я  последовал  вашему  совету,  но  мне
остается  лишь  позавидовать  той  безоглядности  и  беззаботности...
короче  говоря,  тому  увлечению,  с  каким  вы  восприняли  Маркса  и
Энгельса.  Я  не  решился  обратиться  к  ним  без  подготовки  и  уже  не¬
сколько  месяцев  как  взялся  за  Меринга,  которого  Шнайдерайт  по¬
дарил  мне  на  рождество.  И  сразу  же  споткнулся!  Я  многое  могу
вынести,  Хольт!  Но  того,  как  Меринг  клевещет  на  Шиллера,  я  вынести
не  в  силах.  А  он  в  самом  деле  клевещет  на  Шиллера,  причем
суждения  его  попросту  некомпетентны!  И,  наконец,  что  бы  вы  ни  го¬
ворили,  Хольт,  где  должное  уважение  к  величию  духа?  И  точно  так
же  Маркс  и  Энгельс  отпугивают  меня  своим  стремлением  ниспро¬
вергнуть,  зачеркнуть  все,  что  мне  дорого  и  свято.  Что  поделаешь,  я
мещанин,  я  дорожу  этой  нашей  ветошью!
 Хольт  только  с  удивлением  взглянул  на  Готтескнехта.
 —  Поймите  меня  правильно,  —  продолжал  тот,  беря  своего  пи¬
томца  под  руку.  —  Мне  дорога  мечта  гуманистов  о  том,  что  человек
свободен,  даже  если  родился  в  цепях.  Мне  дорог  нравственный  закон
Канта,  и  я  не  могу  вынести,  когда  все  это  огулом  зачеркивают.  —
И  с  ноткой  ужаса  в  голосе:  —  Подумайте,  Маркс  называет  категори¬
ческий  императив  «старым  кантианским  хламом».
 —  Так  ведь  это  и  есть  хлам,  —  возразил  Хольт.  —  Зачем  себя
обманывать?
 Некоторое  время  Готтескнехт  молча  шагал  с  ним  рядом.
 —  Но  это  же  грандиозно  по  мысли!  —  воскликнул  он  наконец.
 —  Что  из  того?  Значит,  это  грандиозный  по  мысли  хлам.
 Лицо  Готтескнехта  замкнулось.
 —  Я  вас  понимаю,  господин  Готтескнехт,  —  продолжал  Хольт
уже  мягче.  —  Вам  это  все  дорого.  —  Хольта  трогало,  что  его  старый
учитель  не  меньше,  чем  он,  страдает  и  бьется,  стараясь  отрешиться  от
привычных  воззрений.  —  Вам  дороги  гуманистические  идеалы  клас¬
сики,  о  которых  вы  твердите  нам  в  школе.  Мне  они  мало  что  говорят.
У  меня  свой  унаследованный  груз,  и  мне  надо  от  него  освобождаться.
Я  был  воспитан  в  презрении  ко  всякому  гуманизму.  Разве  не  жес¬
точайшим  разочарованием  было  для  нас  то,  что  традиционный  гума¬
низм  оказался  не  в  силах  противостоять  штурмовому  отряду,  воору¬
женному  кастетами  и  револьверами?  Я  уже  рассказывал  вам,  как
погиб  Петер  Визе.  Петер  Визе,  как  я  теперь  понимаю,  был  как  бы
гуманистическим  антиподом...  Вольцова,  и  все  же  он  не  был  истинным
его  антиподом,  хоть  в  нем  жили  ваши  классические  идеалы  высокой
человечности.  Визе  попросту  вывели  в  расход  его  гуманизм  оказался
банкротом.  Пусть  и  грандиозный  по  мысли,  он  был  обречен  на  банк¬
ротство.  Человек  благороден,  бескорыстен  и  добр...  Это  было  на  Вос¬
 626

точном  фронте,  у  танкового  заграждения.  Визе  действительно  проя¬
вил  благородство,  бескорыстие  и  доброту,  недоставало  лишь  одного:
ему  следовало  бы  опираться  на  танковые  дивизии  Конева!  Гуманизм
должен  быть  агрессивным,  воинствующим,  вооруженным  до  зубов!
Поверьте,  Готтескнехт,  мне  война  осточертела.  Долой  войну  на  веки
вечные!  Всякий,  кто  меня  знает,  поверит  в  мою  искренность!  Долой
войну  на  веки  вечные!  Но  стоит  мне  подумать  о  Петере  Визе,  стоит
вспомнить  свою  гамбургскую  родню  и  что  за  типы  там  разгуливают
на  свободе,  как  мне  хочется  схватиться  за  автомат,  и  я  уже  сегодня
оглядываюсь  в  поисках  истинных  товарищей  по  оружию  и  вижу  среди
них  Зеппа  Гомулку,  ну  и,  разумеется...^—  Тут  Хольт  запнулся.
 Разумеется,  и  Шнайдерайта.
 —  Надеюсь,  вы  меня  понимаете,  —  продолжал  Хольт,  оправив¬
шись  от  замешательства.  —  Я  ни  на  секунду  не  возражаю  против  гу¬
манизма  наших  классиков  как  идеи.  Натан*  великолепен,  как  и  Ифи-
гения**,  ведь  тиран  и  здесь  и  там  побежден  благородной  человеч¬
ностью.  Это  так  же  прекрасно,  как  и  сказка  о  певце  в  «Генрихе  фон
Офтердингене»**.  Помните,  король  выдает  дочь  за  юношу  без  рода
без  племени  только  потому,  что  тот  хорошо  поет.  На  самом  деле  он
бы  его,  конечно,  прогнал  в  три  шеи,  как  любекские  Бергманы  не  при¬
няли  бы  меня,  рискни  я  показаться  у  них  в  обществе  даже  такой  де¬
вушки,  как  Гундель.  Короче  говоря,  всякий  гуманизм  обречен  тирану,
если  не  опирается  на  более  мощные,  чем  у  противника,  танковые  ди¬
визии.  Разве  мы  не  узнали  это  на  собственном  опыте?
 —  А  что  же  станется  с  великими  памятниками  гуманистических
идей,  с  нашей  классической  литературой?
 —  Они  будут  жить  как  памятники  искусства  и  доброй  воли.  Но
на  сегодня  в  качестве  мировоззрения  это  хлам.  Так  и  запишем,  гос¬
подин  Готтескнехт,  это  чистейшая  болтовня.  А  зачастую  и  ложь.
Не  выдавайте  же  за  мировоззрение  благочестивую  окрошку  из  Канта
и  иже  с  ним  —  вплоть  до  Альбера  Швейцера!  В  лучшем  случае  это
иллюзия!  Тогда  как  у  Маркса  нас  так  подкупает  его  холодная,  кри¬
тическая  переоценка  нашего  духовного  инвентаря!  Маркс  не  обманы¬
вает  ни  нас,  ни  себя.  Прочтите  его  ранние  работы,  и  вы  увидите,  какой
это  к  тому  же  стилист,  нашим  газетчикам  не  мешает  у  него  поучиться
превосходному  немецкому  языку.  И  неверно,  будто  он  низвергает
все  и  вся.  Когда  Маркс  разделывается  с  буржуазной  идеологией,  то
есть,  по-вашему,  ниспровергает  основы,  он  в  сущности  утверждает
величие  человека  и  грезит  о  его  прекрасном  будущем.  Да  и  неверно,
будто  Маркс  зачеркивает  все  прошлое,  у  него  тоже  есть  своя  тради¬
ция.  Вы  исходите  от  Канта,  отсюда  ваше  недовольство.  Но  можно
избрать  себе  и  других  предков:  Гераклита,  Джордано  Бруно,  Гегеля,
Фейербаха.  Я  за  последнее  время  кое-что  подчитал.  Одно,  во  всяком
случае,  полезно  помнить...
 Они  дошли  до  института.
 —  Пожалуйста,  продолжайте!—сказал  Готтескнехт.
 *  «Натан  Мудрый»  (1779),  драма  Лессинга.
 **  «Ифигения  в  Тавриде»  (1787),  драма  Гёте.
 ***  Роман  немецкого  писателя  Новалиса  (1802).,
 627

—  Одно  нам  следует  себе  уяснить.  Мы  должны  отмежеваться  не
только  от  нацистской  идеологии,  но  и  от  той,  унаследованной,  тради¬
ционной,  которой,  можно  сказать,  пропитались  насквозь.  Помните
у  Рильке:  «Оно  переполняет  нас.  Мы  тщимся  его  упорядочить,  а  оно
распадается.  Мы  сновй  тщимся  его  упорядочить  и  распадаемся  са¬
ми!»  Я  не  хочу  распадаться,  господин  Готтескнехт,  а  потому  и  не
стараюсь  привести  в  порядок  унаследованные,  привычные,  тради¬
ционные  идеи.  Я  предпочитаю  порвать  с  ними.
 Готтескнехт  протянул  Хольту  руку.
 —  Вам  пришлось  произнести  целую  речь...  Во  всяком  случае/я
слушал  вас  с  большим  интересом.  Кланяйтесь  от  меня  Гундель  и
Шнайдерайту.
 —  Разрешите  спросить,  —  остановил  его  Хольт,  —  вы,  конечно,  с
умыслом  преподнесли  им  билеты  в  театр?
 —  Вам  это,  разумеется,  кажется  смешным?  Но  мне  слишком  до¬
рога  судьба  наших  великих  культурных  памятников!  Литература
должна  жить  не  в  музеях,  а  в  людских  сердцах.
 —  И  главное,  на  драму  Шиллера!  Ведь  это  из  тяжелого  орудия
прямой  наводкой!
 От  городского  театра  осталась  только  выгоревшая  коробка  с  гру¬
дой  обгорелого  щебня  и  ржавыми  стальными  фермами.  Драматичес¬
кая  труппа  играла  в  пригороде,  в  здании  бывшего  варьете.  Запущен¬
ный,  облупленный  зал  сегодня,  как,  впрочем,  и  вчера,  как  и  каждый
день,  был  переполнен:  женщины  в  перешитых  поношенных  платьях,
мужчины  в  мятых  костюмах  из  штапельной  шерсти  или  в  перекра¬
шенной  военной  форме,  русские  солдаты  и  офицеры  в  зеленых  гим¬
настерках.  В  публике  находились  и  Гундель  со  Шнайдерайтом.  Гун¬
дель  жадно  впитывала  новые  впечатления  и  с  трепетом  ждала  нача¬
ла.  Что  до  Шнайдерайта,  то  он  пришел  с  твердым  решением  не  дать¬
ся  в  обман.  А  вдруг  это  произведение  великого  писателя  тоже  своего
рода  опиум  для  народа?
 Шнайдерайт  изучал  список  действующих  лиц  в  программке.
 В  пьесе  участвовали  граф  и  графские  сынки,  а  также  бастард,
внебрачный  сын  дворянина,  и  «куртизаны»,  что  в  подстрочном  приме¬
чании  пояснялось,  как  «распутные  молодые  люди».  «Даниэль,  ста¬
рый  слуга  в  доме  фон  Мооров»,  —  читал  Шнайдерайт.  Насчет  классо¬
вого  сознания  такого  старого  слуги  можно  и  не  спрашивать.
 Но  вот  погас  свет.  Занавес  поднялся.  Холодным,  незнакомым  ды¬
ханием  повеяло  со  сцены.
 Шнайдерайт  слегка  пригнулся  вперед.  Дряхлый  старик  в  качалке.*
Ага,  это,  значит,  и  есть  Максимилиан,  владетельный  граф  фон  Моор.
В  сущности,  он  мало  похож  на  кровопийцу-помещика,  этот  седовла¬
сый  старец  с  изрытым  морщинами  лицом.  Но  Шнайдерайта  благочес¬
тивой  маской  не  обманешь!  Граф  дряхл  и  немощен,  он  говорит  дро¬
жащим  старческим  фальцетом.  Уж  не  хотят  ли  здесь  феодальную  сво¬
лочь  представить  жертвами  земельной  реформы?  Отец  беспокоится
о  своем  сыне  Карле,  от  которого  как  раз  приходит  весть.  Письмо  при¬
нес  Франц  Моор,  он  в  пестром  шлафроке  и  отходи*  сперва  в  сторону,
 628

чтобы  «гьролить  слезу  сожаления  о  заблудшем  брате»*.  Франц  с
первой  же  минуты  не  понравился  Шнайдерайту.Лрославлять  юнкерс¬
кую  сволочь,  видимо,  не  входило  в  намерения  автора.
 Судя  по  письму,  Карл  в  Лейпциге  дошел  до  предела  в  своих  бес¬
чинствах.  Шнайдерайт  покачал  головой.  Шутки  ли  —  сорок  тысяч
дукатов  долгу!  А  ведь  эти  деньги  почтенная  борода  выжал  из  своих
крестьян.  Мало  того,  Карл  обесчестил  дочь  банкира,  убил  на  дуэли
ее  парня  и  с  семеркой  подобных  же  головорезов  бежал  от  закона...
Хорошо,  что  у  нас  таким  голубчикам  обкарнали  крылья!  Но  тут
Шнайдерайта  смутило  одно  противоречие:  если  Франц  с  отцом  для
услаждения  души  читали  благочестивые  молитвы  и  назидательные
проповеди,  то  Карл,  отвращавший  взор  от  божьего  храма,  как  прес¬
тупник  от  темницы,  бросал  деньги  в  шапку  первого  нищего.  Но  ведь
это  никак  не  вяжется  с  долгами  и  убийством!  Разве  что  пьеса  написа¬
на  по  заказу  поповской  клики,  чтобы  остеречь  от  дурных  последствий
неверия.  Нет  уж,  скорее  Франц  остерегает  своим  примером  от  рели¬
гиозного  ханжества.  А  между  тем  то,  в  чем  Франц  обвинял  брата:
пылкий  дух,  открытый  нрав,  отзывчивое  сердце  и  отвага  мужчины,
все  это  располагало  в  пользу  Карла!  Лейпцигские  художества  подо¬
шли  бы  скорее  Францу,  этому  прожженному  лицемеру,  который
всплакнул  теперь  о  том,  что  отец  честит  его  «сухим,  заурядным  чело¬
веком»,  говорит  о  нем  как  о  «холодном,  деревянном  Франце»...  Уж  не
подделал  ли  негодяй  письмо?  —  встревожился  Шнайдерайт.  А  тут,
кстати,  открылось,  куда  негодяй  клонит.  «А  что,  если  вы  отречетесь
от  этого  сына?»  Негодяю  охота  самому  заделаться  графом,  вот  что  у
него  на  уме!  Неужто  старик  не  чует  за  этим  подкопа?  И  он  еще  пору¬
чает  негодяю  написать  брату  письмо!  Видно,  последнего  соображения
лишился!  Ведь,  кроме  него,  всякому  ясно,  какая  здесь  готовится  ин¬
трига.
 Интрига  уже  на  мази.  Едва  старик  за  дверь,  как  негодяй  сбросил
маску.  В  своем  пестром  халате  он  уселся  в  качшжу,  покачивается  л,
сложив  кончики  растопыренных  пальцев,  улыбается  холодной,  тор¬
жествующей  улыбкой.  Он  признается,  что  подменил  письмо,  призна¬
ется,  что  недоволен  тем,  как  распорядилась  природа.  Зачем  он  не
единственный  сын?  Зачем  не  первым  вылез  из  материнского  чрева?
Вот  до  чего  мерзко  выражается!  Да  еще  хвалится  своей  изобретатель¬
ностью,  говорит,  что  совесть  у  него  —  на  новейший  образец!  «Я  вы¬
корчую  все,  что  преграждает  мне  дорогу  к  власти.  Я  буду  властели¬
ном!»  Итак,  Франц  показал,  чего  он  стоит,  —  после  чего  занавес  упал.
 —  Надо  же  быть  таким  простаком!  —  возмущался  Шнайде¬
райт.—  Поручить  Францу  написать  письмо!
 —  А  Карл?  Неужто  он  поверит?  —  тревожилась  Гундель.  —  Не¬
ужто  не  разберется  и  дастся  в  обман?
 —  Небось  он  знает,  с  кем  имеет  дело,  —  успокаивал  ее  Шнайде¬
райт.
 Занавес  снова  поднялся.
 Одинокая  корчма  близ  границы.  Шнайдерайт  вздохнул  свобод¬
нее.  Карл  не  похож  на  брата,  он  рослый,  сильный...  да  и  вообще  сим¬
 *  Цитаты  из  «Разбойников»  Шиллера  заимствованы  из  перевода  Н.  Манн.
 629

патичный  малый!  При  свете  чадной  масляной  коптилки  он,  чтобы
скоротать  время,  читает  за  грубо  сколоченным  столом.  Он  ждет  от¬
вета  на  письмо,  где  каялся  отцу  в  своих  проказах,  ждет  в  надежде  на
родительское  прощение.  Уж  верно,  не  бог  весть  что  натворил.  На  дей¬
ствительную  низость  Карл  явно  не  способен.
 Зато  его  товарищ  не  внушает  доверия.  Его  зовут  Шпигельберг,
чем-то  он  напоминает  крысу,  что-то  в  нем  чувствуется  злобное,  ко¬
варное.  К  тому  же  лицо  у  него  поминутно  дергается.  Шнайдерайту  и
глядеть  на  него  противно.  Зря  Моор  путается  со  Шпигельбергом,
хоть  они  и  сходятся  во  взглядах:  оба  они  восстают  против  духа  вре¬
мени,  против  хилого  века  кастратов,  против  современников,  которые
падают  в  обморок,  увидев,  как  режут  гуся,  и  рукоплещут,  когда  их
конкурент  обанкротится  на  бирже...  В  сущности,  совсем  неплохо!
Жаль  только,  что  им  неясен  корень  зла,  заключающийся  в  фео¬
дальных  имущественных  отношениях,  и  что  они  путают  следствие  с
причиной.  И  все  же  перед  горячностью  Карла  трудно  устоять.  Как  он
вскочил,  да  швырнул  свою  шпагу  на  стол!  «Поставьте  меня  во  главе
войска  таких  же  молодцов,  как  я,  и  Германия  станет  республикой!»
Шнайдерайт  захлопал.  Сначала,  к  своему  смущению,  он  хлопал
один,  но  затем  к  нему  присоединился  весь  зал.
 Слова  Карла  расшевелили  Шпигельберга,  в  душе  у  него  пробуди¬
лись  великие  мысли,  гигантские  планы  зароились  в  мозгу...  Можно
себе  представить,  что  это  за  планы!  К  счастью,  Моор  его  не  слушает,
он  ждет  почты,  он  уже  видит  себя  под  сенью  дедовских  рощ  и  мечтает
об  Амалии.  Это  племянница  фон  Эдельрейх  —  в  списке  действующих
лиц.  Значит,  Карл  ее  любит.  Но  любит  ли  она  его?  Моор  ждет  от¬
цовского  прощения,  он  и  не  подозревает,  что  против  него  готовится.
Шнайдерайту  это  известно!  Но  тут  в  корчму  вваливается  ватага  мо¬
лодцов,  среди  них  есть  и  подходящие  ребята  —  Швейцер  и  Роллер,  но
есть  и  отвратный  тип  с  мордой  висельника,  по  имени  Шустерле,  малый
под  пару  Шпигельбергу.  Они-то  и  доставили  Моору  долгожданный
пакет;  тот  берет  его,  счастливее  нет  человека  под  солнцем;  ничего
удивительного,  ведь  он  еще  не  прочел  письмо.  И  вот  он  его  читает.  На
Шпигельберга  —  ноль  внимания,  не  слышит  и  того,  что  говорят  дру¬
гие.  Один  как  перст,  стоит  он  посреди  комнаты,  уже  сейчас  пригово¬
ренный  к  смерти!  Письмо  выпало  у  него  из  рук.  Видно,  что  это  силь¬
ный,  смелый  человек,  такой  один  справился  бы  с  целой  бандой,  а  меж¬
ду  тем  дурацкая  интрига  кладет  его  на  обе  лопатки.  Растерянный,
беспомощный  жест,  и  он  бросается  к  выходу.  Роллер  поднял  письмо  и
зашмыгал  носом,  Швейцер  заглядывает  ему  через  плечо.  Но  вот  они
обменялись  взглядом:  а  теперь;  негодяй,  трепещи!
 Этой  заминкой  воспользовался  Шпигельберг,  настал  его  час:  его
мозг,  тужившийся  в  родовых  схватках,  изверг  свою  великую  идею,
свои  гигантские  планы:  планы  о  разбойничьей  шайке  в  богемских
лесах.  Шнайдерайт  покачал  головой:  никуда  не  годная  затея!  Но
Шпигельберг,  как  истый  демагог,  отстаивает  свой  план,  и,  как  истый
демагог,  имеет  успех.  Шустерле,  тот  самый,  с  рожей  висельника,  пер¬
вым  выражает  согласие,  а  за  ним  Рацман  и  Гримм,  а  там  и  Роллер,
Швейцер  и  прочие.  Мысль,  что  свобода  тоже  должна  иметь  господи¬
на,  не  вызывает  у  Шнайдерайта  возражений.  Жаль  только,  что  сво¬
 630

бода  по  рецепту  Шпигельберга  весьма  походит  на  анархию  и  уж,
конечно,  господином  намерен  быть  он  сам.  Он  не  прочь  поиграть  в
Бакунина,  это  бы  ему  как  раз  подошло.  Однако  его  кандидатура  не
встречает  поддержки,  никому  неохота  иметь  главарем  крысу,  каждый
думает  о  Мооре,  и  верный  Швейцер  высказывает  это  вслух.
 Придя  в  себя,  Моор  незаметно  возвращается  в  корчму.  Все  еще
смертельно  бледный,  но  выпрямившись  во  весь  рост,  он  стоит  в  полу¬
тьме  и  не  двигается  с  места.  Остальные  не  отрываясь  смотрят  на
него:  Роллер  и  Швейцер  —  сочувственно,  Рацман  и  Гримм  —  выжи¬
дательно;  тот,  что  с  рожей  висельника,  таращит  на  него  глаза,  а  у
Шпигельберга  усилился  тик:  Все  затаили  дыхание.  И  Шнайдерайт
затаил  дыхание.  Моор  словно  окаменел.  Не  искра  ли  Прометея  заго¬
релась  в  его  мозгу?  Не  зреют  ли  в  его  груди  деяния,  достойные  древ¬
них  викингов,  не  дух  ли  Германа  восстал  из  пепла  обманутых  надежд?
Но  вот  Карл  решительно  выступил  из  полутьмы.  Схватил  со  стола
свою  шпагу  и  заговорил  —  сначала  негромко,  и  вдруг  все,  что  в  нем
накипело,  вырвалось  наружу,  и  он  кинул  свою  ненависть  в  лицо  этому
выродившемуся  миру.  Люди...  Люди?!  Да  какие  же  это  люди,  это
лживые,  коварные  ехидны,  поколение  убийц,  исчадье  гиены,  гадючье
племя...  Карл  неистовствует.  Жажда  мести  побуждает  его  отравить
океан,  чтобы  люди,  переставшие  быть  людьми,  пили  смерть  из  всех
источников;  она  побуждает  его  протрубить  на  весь  мир  в  рог  восста¬
ния,  чтобы  воздух,  землю  и  всю  природу  поднять  против  этого  порож¬
дения  гиены;  уничтожать,  крошить  —  такова  его  воля,  и  он  повторяет
это  вновь  и  вновь...  «Пойдем  с  нами!  —  закричали  вокруг.  —  Пой¬
дем  с  нами  в  богемские  леса!  Наберем  шайку  разбойников.  И  ты...»
Хор  ликует,  и  Шнайдерайт  повторяет  за  хором,  но  только  без  слов:
«Да  здравствует  наш  атаман!»  И  тут  у  Моора  точно  пелена  упала  с
глаз!  Каким  глупцом  он  был,  когда  стремился  вернуться  в  клетку,
в  темницу  своих  высоких  родичей.  Его  дух  жаждет  подвигов,  дыха¬
ние  —  свободы.  Закон,  сраженный,  падает  к  его  ногам.
 «Добро,  я  буду  вашим  атаманом!»  Они  клянутся  ему  в  верности,  в
послушании  до  гроба,  и  он  дает  им  клятву  верности.  На  этом  занавес
упал,  и  Шнайдерайт  очнулся.
 Звонок,  антракт  кончился.  У  входа  в  зал  опять  столпились  зрите¬
ли.  Когда  свет  погас,  Гундель  схватила  Шнайдерайта  за  руку.  Она
с  нетерпением  ждала,  чтобы  в  ход  событий  вмешалась  Амалия.  Но
вот  напряжение  схлынуло.  Снова  замок  Мооров.  Амалия,  конечно,
знать  не  хочет  Франца.  Гундель  поняла  это  с  первого  взгляда.  Итак,
Амалия  любит  Карла,  уж  она-то,  наверно,  разорвет  паутину  лжи,  и
все  у  них  кончится  хорошо.  Даже  своей  одеждой  Амалия  заявляет,
как  далека  она  от  этой  грязи.  Франц  выставляет  напоказ  свой  успех,
свое  высокое  положение  в  доме,  которого  он  добился  низкой  ложьюгбн
нарядился  в  новый  шлафрок  серебристого  шелка,  куда  более  роскош¬
ный,  чем  прежний...  А  если  мы  увидим  его  в  золотистом  шлафроке,
это  будет  знаком,  что  свершилось  худшее.  Амалия,  напротив,  вся  в
темном,  с  одной  лишь  ниткой  жемчуга  на  шее,  но  она  высоко  держит
голову,  и  сияние  ее  золотых  волос  затмевает  блеск  серебра,  исходя¬
 631

щий  от  Францева  шлафрока...  Красивая  и  сильная,  она  внушает
доверие.  Может  быть,  как  женщине  ей  не  хватает  теплоты,  хотелось
бы  чувствовать  в  ней  немного  скрытой  беспомощности.  Зато  эта  гор¬
дая  дворянка  не  ведает"  страха,  ужасное  ледяное  одиночество  не  ли¬
шает  ее  уверенности.  Пусть  же  он  остережется,  этот  ханжа  и  лице¬
мер,  который  делает  вид,  будто  обижен,  оттого  что  Амалия  предпочла
ему  брата,  заслужившего  отцовское  проклятие...  Амалия  так  его
отделала,  что  любо  было  слушать.  Она,  оказывается,  презирает  лю¬
дей,  среди  которых  осуждена  жить,  и  по  заслугам  называет  Франца
чудовищем.  Смело  признается  она,  что  любит  Карла  —  признается,
быть  может,  чуть  громче,  чем  следует,  но  такая  уж  у  нее  повадка,  да  и
вообще  поговорить  она  любит.  Однако  виновником  проклятия,  кото¬
рое  обрушилось  на  ее  прекрасного,  великодушного  Карла,  она  счита¬
ет  дядю,  старого  графа...  Гундель  встревожена:  что  же  Амалия  не
разглядела,  какую  роль  во  всем  этом  сыграл  Франц?  Почему  она  не
поговорит  со  стариком  о  Карле?  Почему  не  сделает  все,  что  в  ее  силах,
чтобы  добиться  для  него  прощения?  Уж  не  поверила  ли  Амалия  наго¬
ворам  Франца?  А  иначе  разве  стала  бы  она  выслушивать  эту  клевету?
Поздно  же  догадалась  Амалия,  что  Франц  хочет  захватить  права
Карла!  Увидев  себя  разоблаченным,  злодей,  недолго  думая,  закрыва¬
ет  лицо  руками.  Что  такое,  уж  не  плачет  ли?  Злодей  клянет  отца-
тирана,  ввергшего  в  нужду  лучшего  из  сыновей?  Да...  но...  Гундель,
так  же  как  Амалия,  с  удивлением  смотрит  на  Франца...  Он  хотел  лишь
испытать  любовь  Амалии?  Сам  Карл,  прощаясь,  поручил  возлюблен¬
ную  его  заботам?  Ну,  это  уж  верх  наглости!  Когда  же  и  хитрость  не
помогла,  чудовище  показывает  зубы.  Пусть  Амалия  трепещет  Фран¬
ца!  Но  Амалия  не  трепещет.  Угрозы  не  властны  над  ней  —  скорее
хитрость  и  коварство.  Она  сорвала  с  шеи  жемчуг  и  бросила  его  к  но¬
гам  Франца.  Однако  Гундель  и  это  не  успокоило:  ведь  ничего,  реши¬
тельно  ничего  не  делалось  для  спасения  Карла!
 Замок  погружен  в  темноту.  Утекло  много  времени,  драгоценно¬
го  времени  —  недели,  месяцы.  Гундель  вздохнула  свободнее:  Франц
все  еще  разгуливает  в  серебряном  шлафроке.  О  Карле  и  слыхом  не
слыхать,  и  только  «постылый  цепкий  кусок  мяса»  —  имеется  в  виду
старый  граф  —  все  еще  стоит  у  Франца  на  дороге.
 Старец,  дремлющий  в  своих  покойных  креслах,  кажется  и.в  самом
деле  развалиной.  Амалия  не  отходит  от  его  ложа;  оберегая  дядю  от
волнений,  она  не  делится  с  ним  своим  горем,  предпочитая  страдать
одна.  Гундель  недовольна  Амалией.  Если  та  не  верит  клевете,  почему
не  уговорит  графа  вернуть  блудного  сына  в  отчий  дом?  Амалия  не
сомневается  в  порядочности  Карла,  однако  она  проводит  время  в
пустых  мечтах,  играет  на  клавесинах,  поет  песни  со  множеством
иностранных  слов  и  ничего  не  предпринимает.  А  между  тем  время  не
терпит.  Франц  вводит  гонца,  это  переодетый  бастард  Герман,  и,  ра¬
зумеется,  фальшивый  пес  пускается  врать  напропалую,  будто  Прус¬
сия  возобновила  войну  с  Австрией...  Короче  говоря,  смысл  его  долгих
речей  сводится  к  тому,  что  Карла  уже  нет  в  живых.
 И  сразу  же  в  замке  поднялась  суматоха  —  вопли,  стоны,  слезы,
обмороки,  беспорядочная  беготня.  Франц  для  виду  напускается  на
посланца,  но  громче  всех  вопит  старец:  «Мое  проклятие  его  убило!  Он
 632

умер  в  отчаянии!»  И  только  Амалия  (Гундель  воспрянула  душой),
только  Амалия  отчитывает  переодетого  Германа:  «Низкий,  продаж¬
ный  обманщик!»  Но  низкий,  продажный  обманщик  стоит  на  своем:
«Его  последний  вздох  был  —  Амалия!»  И  сразу  же  (Гундель  прямо
за  голову  схватилась)  Амалия  далась  в  обман!  «Карл  умер!»  Кто  бы
подумал?  Гордая  Амалия  поверила  такой  небылице!  «Горе  мне,
горе!»  —  рыдал  старик  и  рвал  на  себе  волосы.
 Франц  прочел  вслух  предсмертные,  кровью  начертанные  на  мече
слова  Карла;  как  и  следовало  ожидать,  они  гласили:  «Франц,  не  ос¬
тавь  мою  Амалию!»  —  ну  еще  бы!  А  также:  «Амалия,  твою  клятву
разрешила  всесильная  смерть!»  —  очевидная  ложь,  которую  раз¬
глядел  бы  и  малый  ребенок,  но  только  не  Амалия.  У  Амалии  же  ни
с  того  ни  с  сего  возникают  сомнения  в  любви  Карла.  Старый  Моор
лепетал:  «Франц,  Франц,  верни  мне  моего  сына!»  Все  эти  испытания
оказались  не  по  силам  ослабевшему  старику,  граф  велел  позвать
духовника  и  затих.  Может,  и  в  самом  деле  отдал  богу  душу?  Когда
все  разбежались  с  громкими  криками  и  смятение  улеглось,  стало
видно,  что  он  один  в  своих  креслах,  судя  по  всему,  мертвый.
 Франц,  торжествуя,  ворвался  в  комнату:  наконец-то  он  у  цели!
Чудовище  стало  господином  в  замке  Мооров.  Он  сбросил  постылую
маску  кротости  и  добродетели,  и  Гундель  поверила,  когда  он  заявил,
что  намерен  вонзить  шпоры  в  своих  крестьян...  /«Скоро  в  моих  владе¬
ниях  картофель  станет  праздничным  угощением...  Бледность  нищеты
и  рабского  страха  —  вот  цвет  моей  ливреи.  Смотрите  на  неприкрыто¬
го  Франца  и  ужасайтесь!»  —  восклицало  чудовище  и  (Гундель  могла
бы  поклясться)  пошло  заказывать  себе  золотистый  шлафрок.
 Трагедия  близилась  к  развязке.  Богемские  леса,  выход  Косинс-
кого,  встреча  Карла  и  Амалии,  освобождение  старого  графа,  конец
Франца  фон  Моора,  Карл  узнает  о  своем  ужасном  заблуждении...
Шнайдерайт  уже  примирился  с  тем,  что  справедливый  гнев  здесь
растрачивается  в  индивидуальном  терроре.  Истинно  революционная
практика  невозможна  без  революционной  теории.  Зато  в  каждом  сло¬
ве  этой  драмы  чувствовался  революционный  дух.  Когда  шайку  в
богемских  лесах  окружили  солдаты  и  священник  объявил  разбойни¬
кам  полное  прощение,  если  они  свяжут  и  выдадут  главаря,  разбойник
Моор  сумел  подняться  и  над  анархией  и  над  своими  заблуждениями:
с  какой  гордостью  признается  он  в  своих  деяниях,  как  хвалится  тем,
что  этой  рукой  убил,  во-первых,  министра,  который,  возвысившись  из
черни  и  перешагнув  через  труп  своего  предшественника,  лестью  про¬
лез  в  государевы  любимцы;  во-вторых,  советника  финансов,  который
распродавал  с  торга  чины  и  почести,  а  скорбящего  патриота  прогнал
от  своего  порога;  в-третьих,  гнусного  попа,  плакавшегося  с  амвона
на  упадок  инквизиции,  —  это  было  великолепно,  это  воодушевляло,
это  потрясало  и  потрясло  Шнайдерайта  вместе  с  другими.  Да  и
Гундель  примирилась  с  тем,  что  Амалия  ничего  не  предпринимает  и
только  поет  в  саду  под  звуки  лютни;  зато  когда  Франц  посулами  и  уг¬
розами  попытался  завладеть  Амалией,  безответная  страдалица  воз¬
высилась  над  собой:  она  выхватила  из  ножен  шпагу,  чтобы  дать  от-
 633

пор  насильнику,  и  это  было  великолепно,  это  воодушевляло,  и  это  по¬
трясло  Гундель  вместе  с  другими.
 А  потом  наступил  конец.  Верность  за  верность,  бушевала  шайка.
И  Амалии  пришлось  умереть  от  руки  Моора:  он  с  лихвой  заплатил
свой  долг  за  пролитую  кровь.  Глупец,  кто  мечтает  исправить  мир
злодеяниями,  блюсти  закон  беззаконием,  кто  путает  анархию  со
свободой!  И  глупец,  творивший  ту  же  неправду,  которую  он  тщился
уничтожить,  ушел  из  жизни  несломленный  и  даже  веселый...
 Знал  ли  он,  спрашивал  себя  Шнайдерайт,  знал  ли  злополучный
Моор,  что  придет  час  и  неизбежно  восстанут  исполнители  его  мятеж¬
ной  воли,  чтобы  уничтожить  всю  неправду  на  земле,  может  быть,  в
некий  далекий  день  октября,  а  может  быть,  уже  совсем  скоро?  Видел
ли  он  из  тьмы  своих  заблуждений  занимающуюся  зарю  человечества?
Так  или  иначе;  Моор  сам  отдался  в  руки  правосудия.
 Гундель  и  Шнайдерайт  молча  стояли  у  трамвайной  остановки.  В
переполненном  вагоне  они  говорили  о  чем-то  безразличном.
 Хольт  не  сразу  примирился  с  мыслью,  что  придется  сидеть  на  кон¬
церте  одному,  рядом  с  пустующим  креслом;  он  долго  раздумывал,  не
пригласить  ли  Ангелику.  В  пятницу  они  встретились,  а  он  все  еще
ничего  не  решил.  В  тот  вечер  он  особенно  ясно  почувствовал,  какую
ведет  нечестную  игру:  разве  первой  его  мыслью  не  было  предложить
билет  Гундель?  Он  нечестно  поступает  с  Ангеликой,  не  такая  это  де¬
вушка,  чтобы  пробавляться  крохами  его  чувств.  Если  бы  не  Гундель,
безоговорочная  преданность  Ангелики  могла  бы  целиком  его  запол¬
нить.  И  снова  внутренний  голос  напомнил  ему,  что  он  решил  стать
другим  человеком.
 Пора  кончать  с  нечестной  игрой!
 —  Что  с  нами  будет?  —  спросил  он,  когда  они  добрались  до  лес¬
ной  опушки,  одни  в  сгущающихся  сумерках.
 —  Не  знаю,  —  только  и  ответила  она.
 —  Ну,  а  я  знаю,  —  возразил  Хольт.  —  Через  год  мне  поступать  в
университет.  Вряд  ли  я  здесь  останусь,  скорее  всего  уеду  к  Эберсбаху*
Тебе  надо  привыкнуть  к  мысли,  что  с  моим  поступлением  в  универ¬
ситет  наши  встречи  кончатся.
 —  К  чему  загадывать,  год  —  это  целая  вечность,  —  сказала  Ан¬
гелика,  и  он  почувствовал,  что  она  ему  не  верит.
 И  вот  он  в  концертном  зале,  один;  это  на  окраине  города,  отсюда
рукой  подать  до  бывшего  пригородного  варьете,  где  теперь  играет
драматическая  труппа.  Сейчас  там  Гундель  и  Шнайдерайт...  Перед
Хольтом  неотступно  стояла  картина:  Гундель  сидит  подле  Шнайде¬
райта  и  с  волнением  ждет  начала  спектакля.
 Свет  погас.  Начался  концерт,  но  Хольт  не  слышал  музыки.  Его
мучила  мысль  о  Гундель.  В  антракте  он  одиноко  бродил  по  фойе  и
уже  подумывал,  не  уйти  ли  с  концерта.
 Но  тут  он  встретил  Церника  и  воспрянул.  Он  понял,  что  его  мучило
сознание  контраста;  тяжело  было  среди  праздничной  толпы  чувство¬
вать  себя  покинутым,  одиноким.  Кстати,  им  подвернулся  Готтескнехт,
давно  уже  искавший  знакомства  с  Церником.  Хольт  заранее  потирал
 634

руки  при  мысли,  как  он  их  стравит  —  достаточно  заговорить  о  гума¬
нистических  идеалах  классики.  Но  это  опять  вернет  его  к  Шиллеру,  к
театру,  а  следовательно,  и  к  Гундель.  Когда  же  четвертым  к  ним
присоединился  Эберсбах,  Хольт  совсем  сник.
 Эберсбах,  сегодня  на  удивление  подтянутый,  без  обычной  трубки
и  в  настоящих  полуботинках,  снова  завелся  насчет  своей  профессуры
и,  кстати,  сообщил,  что  там,  куда  его  зовут,  философским  семинаром
руководит  его  старый  недруг  Лаутрих.
 —  Если  они  воображают,  что  я  стану  с  ним  цапаться...  Ведь  это
же...—  И  он  выразительно  стукнул  себя  по  лбу.
 Такая  инертность  возмутила  Церника.
 —  Это  еще  что  за  примиренчество!  Изволь  как  следует  наплевать
в  жалкие  ополоски,  которыми  он  угощает  свою  аудиторию!
 Хольту  стало  скучно  их  слушать,  и  он  решил  возобновить  прогулку
по  фойе.
 —  Погодите!  —  окликнул  его  Церник.  —  Давайте  посидим  где-
нибудь  после  концерта.
 Условились  встретиться  у  трамвайной  остановки.
 Хольт  рассеянно  прошел  мимо  вешалок  и  повернул  назад  в  фойе.
И  тут  увидел  Каролу  Бернгард.
 Она  стояла  у  колонны,  хрупкая,  воздушно-легкая  и,  казалось
бы,  незаметная,  в  своем  светло-желтом  платьице,  на  самом  же  деле
очень  заметная;  во  всяком  случае,  в  толпе  на  нее  оглядывались.  Она
была  одна  и  полна  жизни,  а  жизнь  при  всех  условиях  лучше,  чем
уныние  и  горькие  размышления.  Когда  перед  ней  внезапно  вырос
Хольт,  Карола  испугалась  и  побледнела.
 ,—  Что  с  тобой,  Карола?  —  спросил  Хольт.  —  Уж  не  меня  ли  ты
испугалась?
 Его  вопрос  окончательно  ее  смутил,  к  ней  не  сразу  вернулась
обычная  уверенность.  Судя  по  ее  волнению,  Хольт  решил,  что  он  не
вовсе  ей  безразличен,  у  нее,  видно,  сохранились  какие-то  чувства  к
нему.
 —  Ты  здесь  уже  с  марта,  —  сказала  она,  и  голос  ее  прозвучал
непривычно  глухо.  —  Мог  бы  позвонить  мне.
 —  У  меня  не  было  ни  минуты  свободной,  —  соврал  он  храбро.—
День  и  ночь  сижу  над  книгами.  А  кроме  того,  я  ждал  лета.  Лето  для
нас  с  тобой  самое  подходящее  время,  можно  совершать  прогулки,
с  субботы  на  воскресенье  уезжать  в  горы...  Только  вот  соловьи  кончи¬
ли  петь,  соловьев  мы  с  тобой  прозевали!
 Раздался  третий  звонок,  уже  закрывали  двери  в  зал.
 —  Сядем  вместе,  —  предложил  Хольт.  —  Рядом  со  мной  есть
свободное  место.  —  И  он  повел  ее  в  зал.
 У  Хольта  пропала  охота  после  концерта  идти  с  Церником  и  со
всей  компанией  куда-то  посидеть,  он  предпочел  бы  часика  два  по¬
быть  с  Каролой,  проводить  ее  в  Хоэнхорст.  Но  у  трамвайной  останов¬
ки  Церник  замахал  ему,  пришлось  познакомить,его  с  Каролой,  и
Церник  уставился  на  нее,  точно  на  заморское  чудо.  Вагоны  были
переполнены,  успели  вскочить  только  Церник  с  Эберсбахом,  а  войдя
 635

в  следующий  трамвай,  Готтескнехт,  Хольт  и  Карола  встретились  с
Гундель  и  Шнайдерайтом,  ехавшими  из  театра.  Готтескнехт,  конечно,
пригласил  их.
 Хольт  больше  не  думал  о  том,  чтобы  уединиться  с  Каролой.  Цер¬
ник  и  Эберсбах  ждали  их  у  остановки.  Церник  повел  всех  в  знакомый
погребок.  Он  заказал  себе  настоящего  кофе,  хоть  тот  и  стоил  без¬
божно  дорого.
 —  Ты  не  в  спекулянты  ли  записался?  —  спросил  старик  Эбер¬
сбах,  опять  посасывавший  свою  трубку.
 —  А  ты,  небось,  нет?  —  огрызнулся  Церник.  —  Ни  разу  не  бегал
за  табачком  на  черный  рынок?
 Эберсбах  хладнокровно  вынул  трубку  изо  рта.
 —  Уж  для  тебя-то,  милейший,  я,  во  всяком  случае,  «господин
профессор»,  —  отозвался  он  и  тоже  заказал  себе  настоящего  кофе.
 Хольт  уселся  рядом  с  Каролой,  но  напротив  сидела  Гундель,  во¬
лей-неволей  приходилось  на  нее  смотреть.  Она  что-то  говорила
Шнайдерайту,  видимо,  в  чем-то  убеждая  его  с  непривычным  жаром,
да  и  вообще  была  необычайно  оживлена,  должно  быть,  все  еще  под
впечатлением  спектакля.
 К  счастью,  сегодня  он,  Хольт,  тоже  не  один.  Да  и  с  какой  стати
ему  вечно  слоняться  в  одиночестве,  разве  мало  у  него  друзей,  кото¬
рым  его  общество  приятно,  хотя  бы  та  же  Карола!  А  Карола  гово¬
рила  без  умолку.  Говорила  в  сущности  для  него  одного,  болтала  что-
то  насчет  музыки,  насчет  Брукнера  и  его  «Пятой»  —  благозвучная,
поэтическая  болтовня,  но  Хольта  она  не  занимала,  хорошо  еще,  что
Карола  довольствовалась  притворным  интересом;  все  его  внимание
было  поглощено  Гундель  и  Шнайдерайтом,  вернее,  тем,  что  говори¬
лось  по  ту  сторону  стола.  Шнайдерайт  пошутил  (ну,  конечно,  он
пошутил,  что  ему  оставалось  делать):  «Карлу  Моору  следовало  бы
прочитать  Ленина,  его  «Государство  и  революцию».  Жаль,  Готтес¬
кнехт  не  в  ударе;  будь  этот  ответ  сто  раз  шуткой,  он  постарался  бы
принять  его  всерьез,  и  от  Шнайдерайта  полетели  бы  пух  и  перья.  К
сожалению,  он  упустил  удобный  момент  и  даже  рассмеялся  —  прав¬
да,  деланным  смехом.  «Шутки  в  сторону,—  сказал  он,—  как  вам
понравился  спектакль?»  Хольт  навострил  уши.  «...И  разве  свет  и
радость  не  ждут  тебя  за  каждым  углом?»  Позвольте,  что  это?  Ах,
да,  Карола,  она  что-то  лепечет  справа,  кажется,  насчет  света  и  ра¬
дости.  Голос  Шнайдерайта  раздавался  слева,  а  теперь  забубнил
Эберсбах,  ему,  видите  ли,  пришлась  по  душе  Гундель.  «Я  угощу  тебя
кофейком,  девушка,  ладно,  помалкивай,  твой  кавалер  такой  же  голяк,
как  и  ты,  я  и  ему  не  пожалею  чашки  кофе,  ведь  мне  теперь  во  какие  де¬
нежки  платить  будут!»  Любит  старик  потрепаться.  Хольт  еле-еле  рас¬
слышал,  как  на  вопрос  Готтескнехта  ответил  уверенный  басок:  «Об
этом  можно  говорить  часами».  —  «А  мы  не  прочь  послушать!»  Что  же
Церник?  Сидит  за  столом  рак  пень,  ему  нужен  его  привычный  заряд
кофеина,  иначе  из  него  слова  не  вытянешь.  В  наступившей  тишине
был  отчетливо  слышен  басок,  знакомый  басок  Шнайдерайта;  в  его
смелом  лице  чувствовалась  сосредоточенность  и  даже  искорка  вооду¬
шевления.  «Это  протест  против  несправедливости,  царящей  в  классо¬
вом  обществе,  а  также  призыв  покончить  с  несправедливостью,  но  и
 636

остережение  тем,  кто  хочет  несправедливость  попросту  заменить  ана¬
рхией».  Протест,  призыв,  остережение  —  звучит  неплохо,  он,  Хольт,
пожалуй,  сказал  бы  примерно  то  же.  «Для  меня  нет  никого  выше
Брамса...»  Хоть  бы  она  помолчала...  Что  это  сказал  бас?  У  него  было
.такое  чувство,  словно...  Потише  там,  что  он  говорит?  Но  бас  не¬
охотно  распространялся  о  своих  чувствах.  «Так  какое  же,  разрешите
спросить,  было  у  вас  чувство?»  Это  Готтескнехт,  у  него  мертвая
хватка.  «Я  чувствовал  себя  умнее  тех  —  на  сцене...»  Лицо  со  свет¬
лыми  глазами  под  черной  шапкой  волос  приблизилось  к  Хольту,
точно  кинокадр,  снятый  крупным  планом.  Откуда  в  этом  лице  такая
самонадеянность,  столько  веры  в  себя?..  «Я  было  подумал,  что  и  у
них,  уже  в  те  времена,  была  какая-то  правда,  но  нет:  ничего  они
толком  не  знали,  не  понимали,  что  к  чему,  и  ничего  не  могли  толком
сделать...»  В  темной  комнате  с  завязанными  глазами,  бессмыслен¬
ные  поиски  и  метания,  да,  так  оно  и  было,  пока  не  прозвучал
подъем,  пока...  «Должны  были  прийти  мы,  чтобы  покончить  с  неспра¬
ведливостью  в  мире».  Хольт  и  не  заметил,  что  утвердительно  кивнул,
он  видел  только,  что  Готтескнехт  вскинул  глаза  на  Шнайдерайта:
«Кто  мы?»  Глупый  вопрос,  это  каждому  ясно:  Шнайдерайт  хотел
сказать...  «Пролетариат,  осознавший  себя  как  класс!»  Но  отчего  же
Готтескнехт  так  удивленно  качает  головой?  «Пролетариат,  осоз¬
навший  себя  как  класс,  в  роли  душеприказчика  немецкой  классики?
Для  меня  это  новость*  ошеломляющая  новость...»  Это  прозвучало
почти  иронически.  Да  и  в  том,  как  Готтескнехт  вытащил  из  кармана
трубку,  и  не  торопясь,  с  какой-то  даже  ленцой,  набил  ее,  раскурил  и
принялся  выпускать  густые  клубы  дыма,  чувствовалась  чуть  ли  не
надменность.  «Ну  и  дрянь  же  ты  куришь!  Задохнуться  можно!»  —
«Простите,  господин  профессор!»  Всех  рассмешило  обращение  «про¬
фессор»,  и  только  Церник  тщательно  протер  очки  и,  воздев  их  на
нос,  мрачно  уставился  на  Готтескнехта.  «Позвольте...»  Справа  слы¬
шался  все  тот  же  неутомимый  лепет,  на  сей  раз  о  цветах...  «Розы  для
меня  слишком  суровы...  Розы,  о,  какое  противоречие!*»...  Плевал  я  на
твоего  Рильке!  «...Ничто  мне  так  не  мило,  как  маргаритка  на  своем
длинном  стебельке...»  Ничто  мне  так  не  постыло,  как  этот  лепет  спра¬
ва,  особенно  сейчас,  когда  вот-вот  разразится  баталия  между  Цер-
ником  и  Готтескнехтом...  «Позвольте!  А  что  вы  понимаете  под  заве¬
щанием  немецкой  классики?  Последние  слова  Фауста  или  свободу  в
царстве  эстетической  иллюзорности?»  —  «Разум,  справедливость  и
любовь!»  Это  опять  Готтескнехт,  он  цитирует  «Натана».  Жаль,  что
Церник  снова  увял,  ему  не  хватает  кофеину,  но  вот-вот  принесут  кофе,
и  вы  увидите,  как  от  Готтескнехтова  классического  конька  только  мок¬
ро  останется.  Ведь  Натан  Мудрый,  великолепный  Натан  —  он  тоже  из
царства  эстетической  иллюзорности  со  своими  требованиями  справед¬
ливости,  любви  и  разума...  «Того  же  хотим  и  мы!»  —  отозвался  бас
слева,  и  все  повернули  головы...  Экая  досада,  как  раз  когда
Шнайдерайт  хотел  сказать  о  неутопическом  и,  разумеется,  воинст¬
вующем  гуманизме  будущего,  как  раз  в  эту  минуту  прйнесли  кофе.
«Карола,  прошу,  взбитые  сливки!»  Авось,  она  перестанет  взбивать
 *  Рильке,  «Эпитафия  на  случай  собственной  смерти».

сладкую  пену  под  самым  его  ухом!  Как  вдруг  Эберсбах,  помешивая
в  чашке  ложечкой,  обратился  к  Кароле  с  неподражаемой  бестакт¬
ностью:  «Знала  бы  ты,  какую  гадость  в  них  кладут,  ты  бы  их  в  рот  не
взяла!»  Церник  осклабился  —  вот  уж  кому  не  по  душе  пришлась
Карола.  Когда  же  перед  ним  поставили  горячий,  как  кипяток,  кофе  и
он  начал  прихлебывать,  не  отставляя  чашки,  лицо  его  ожило,  он
встрепенулся,  тверже  посмотрел  в  лицо  Готтескнехту,  и  высокий  лоб
его  воинственно  наморщился.  Однако  Готтескнехт  повернулся  к
Шнайдерайту.  «Верю,  что  таковы  ваши  убеждения.  Допустим,  ваша
партия  действительно  ставит  перед  собой  столь  идеальную  цель.
Правда,  в  ваших  лозунгах  это  не  отражено,  по  крайней  мере  на  сегод¬
ня...»  Здорово  загнул!  Значит,  Готтескнехт  тоже  яе  в  восторге  от
лозунгов.  «...И  все  же  я  готов  это  допустить».  Затянувшаяся  пауза:
нарочитая  задержка,  чтобы  повысить  напряжение.  Готтескнехт  отпил
из  чашки  и  снова  достал  трубку  —  ничего  не  скажешь,  он  классно
исполняет  свой  номер,  со  всеми  приемами  интеллектуального  бокса.
«Свобода,  человеческое  достоинство  и  —  великай  мысль:  гуманизм!
Все  это  мечты,  Шнайдерайт!  Я  это  говорю  вам  из  самых  лучших  по¬
буждений.  Я  и  сам  в  вашем  возрасте,  да  и  чуть  ли  не  по  сей  день  но¬
сился  с  этой  мечтой».  У  Хольта  перехватило  дыхание.  Ну  и  дает  Гот¬
тескнехт!  Отказывается  от  утопии,  которую  так  рьяно  защищал,  под¬
брасывает  ее  Шнайдерайту  и  только  скептически,  с  отеческой  умуд¬
ренностью,  предостерегающе  подъемлет  палец,  как  и  подобает  не¬
мецкому  школьному  учителю.  Поистине  головокружительный  ви¬
раж!  Ну  да  погоди  ты  у  меня!  Если  уж  ты  заделался  демагогом,  то  я
молчать  не  стану!  Мне  известны  кое-какие  твои  мысли.  «Я  желал
бы,  —  продолжал  Готтескнехт,  —  избавить  вас  от  пробуждения,
какое  выпало  мне.  Человек  четвертичного  периода  —  где-то  я  вы¬
читал  —  еще  не  способен  осуществить  то,  что  он  считает  для  себя
полезным.  Ведь  неправда,  как  вы  изволили  выразиться,  не  злой  дух,
что  парит  над  водами,  ее  нельзя  попросту  заменить  гуманистически¬
ми  идеалами.  Неправда  коренится  в  человеческой  природе.  Она  не¬
отъемлемо  присуща  человеку  и  умрет  только  вместе  с  человеком».—
«С  души  воротит  от  такого  пессимизма!»  —  прогудел  бас.  Зарядив¬
шись  кофеином  до  обычной  нормы,  на  арену  тем  временем  вышел
Церник  и  вступил  в  свой  первый  раунд.  Он  сразу  же  нанес  Готтес¬
кнехту  сокрушительный  удар  левой,  от  которой  тот  уже  не  оправил¬
ся.  «Кто  научил  вас  искусству  спорить,  уж  не  иезуиты  ли?  —  спро¬
сил  он,  к  великому  удовольствию  Эберсбаха.  —  Вы  сперва  выстав¬
ляете  себя  адвокатом  гуманистических  идеалов  классики  и  тут  же
от  них  отрекаетесь,  объявляя  их  иллюзорными».  Готов!  Готтескнехт
нокаутирован  в  первом  раунде.  Ну  да  не  горюй!  Хольту  такие  нокау-^
ты  не  в  новинку!  Церник  дважды  в  неделю  укладывает  его  на  обе
лопатки.  Спорить  же  по  существу,  доказывать,  что  нельзя  приписы¬
вать  человеку  врожденную  несправедливость,  Церник  считает
ниже  своего  достоинства,  это  он  предоставляет  другим.  Но  тут  из-за
Шнайдерайта  смущенно  и  робко  выставила  головку  Гундель.  Нача¬
ла  она  с  того,  что  извинилась  перед  Готтескнехтом,  она-де  знает,  что
хочет  сказать,  только  еще  не  умеет  выразить  как  следует:  она,  меж¬
ду  прочим,  интересуется  растениями  и  животными  и  часто  беседует  с
 638

профессором...  ну,  конечно,  с  профессором  Хольтом,  беседует  с  ним  о
природе...  То,  что  она  говорила,  звучало  наивно,  но  все  слушали  с
интересом.  Еще  совсем  недавно,  рассказывала  Гундель,  она  думала,
как  несправедливо  устроила  природа:  кошка,  например,  поймает
мышь  да  еще  жестоко  наиграется  с  ней  до  того,  как  съест,  а  ведь  это
несправедливо!  Так  думала  она  еще  совсем  недавно.  А  теперь  ей
объяснили,  что  природа  не  знает  справедливости  и  несправедливости,
и  вот,  пока  она  слушала  господина  Готтескнехта,  ей  пришло  в  голо¬
ву,  что  и  человек  не  может  быть  плохим  по  своей  природе.  И  только
потому,  что  люди  живут  не  как  звери  в  лесу,  а  как...—  «...как  об¬
щество!»  —  прогудел  бас.  Все  зашипели  на  Шнайдерайта,  они  пред¬
почитали  слушать  Гундель,  и  только  Хольт  был  рад,  что  она  замол¬
чала;  он  смотрел  на  нее  с  недоумением:  он  ощущал  ее  бесконечно
чужой,  не  милым,  беззащитным  ребенком,  не  спутницей  его  буду¬
щей  вневременной  весны,  его  замышляемого  бегства  от  действитель¬
ности.  Он  больше  не  видел  в  ней  разрешения  тех  мучительных  проти¬
воречий,  котррых  не  могли  рассеять  ни  бессонные  ночи  над  книгами,
ни  лихорадочная  учеба,  ни  Ангелика,  ни  Карола  —  все  это  лишь  при¬
глушало  их,  загоняя  внутрь.  ...А  между  тем  голос  Шнайдерайта,  ко¬
торый  он  только  что  воспринимал  как  собственный,  уже  снова  доно¬
сился  из  другого  мира,  нетерпимый,  непреклонный:  «Мечты  и  идеа¬
лы,  все,  о  чем  вы  здесь  говорите,  —  все  это  очень  мило  и  почтенно.
Справедливость  и  несправедливость  —  общественные  категории,  по
существу  же  речь  идет  об  уничтожении  классового  общества.  У  нас,
коммунистов,  нет  тех  «идеальных»  целей,  о  каких  вы  здесь  толковали.
Наша  задача  —  отменить  частную  собственность  на  средства  произ¬
водства.  А  тогда  вы  увидите,  что  понятие  общественной  несправед¬
ливости  отпадет  само  собой».
 Хольт  встал.  Его  уже  не  интересовала  ни  беспорядочная  пальба,
которой  Готтескнехт  прикрывал  свое  отступление,  ни  реплики  и  контр-
реплики,  ни  тезисы  и  антитезисы  остальных.  Его  интересовала  толь¬
ко  Гундель,  а  Гундель  смотрела  на  Готтескнехта,  Шнайдерайта,
Церника,  Эберсбаха,  смотрела  на  Каролу  и  на  него,  Хольта,  словно
не  делая  между  ними  различия.
 —  Пошли,  Карола!  Пока!  Мы  еще  потолкуем,  господин  Готтеск¬
нехт!  Хорошо,  зайду!  До  свиданья!  —  Уже  на  пороге  он  обернулся.
Гундель,  не  глядя,  протянула  ему  руку,  она,  должно  быть,  и  не  заме¬
тила,  как  он  ушел.
 На  улице  Хольт  взял  Каролу  под  руку.
 —  Ты  весь  вечер  молчал  и  казался  рассеянным.  О  чем  ты  думал?
 —  О  тебе!
 —  О,  я  это  чувствовала!
 —  Ах,  ты  это  чувствовала?  Тем  лучше,  значит,  для  меня  это  не
потерянный  вечер!
 Все  газеты  комментировали  результаты  референдума.  Постанов¬
ления  о  конфискации,  принятые  управлениями  земель,  приводились
полностью.  Хольт  пробежал  газетные  столбцы,  перевернул  лист  и  на
обратной  стороне  наткнулся  на  лаконичный  заголовок:  «Убийство».
С  нарастающим  волнением  он  прочел:
 639

«В  деревне  Браунзгейм  в  ночь  с  субботы  на  воскресенье  поли¬
цейским  патрулем  была  застигнута  на  месте  преступления  переоде¬
тая  в  красноармейскую  форму  банда  грабителей,  которая  с  некото¬
рого  времени  орудовала  в  окрестностях  Магдебурга  и  Дессау,  и,  в
частности,  отнимала  у  крестьян  молодняк.  Предполагаемый  главарь
шайки  открыл  по  полицейским  огонь  из  пистолета,  дав  своим  соучаст¬
никам  возможность  бежать.  Убит  наповал  тридцатилетный  вахмистр
Гейнц  П.,  двадцативосьмилетний  дружинник  Вольфганг  К.  тяжело
ранен.  Убийца  скрылся».  Следовало  описание  примет  беглеца:  «Воз¬
раст  —  от  восемнадцати  до  двадцати  одного  года;  рост  —  около  1,8
метра;  лицо  круглое,  светлый  блондин...»
 Эти  скудные  приметы  больше  чем  достаточно  сказали  Хольту,  и
он  выронил  газету.
 Он  видел  перед  собой  Феттера,  белокурого,  с  розовым  мальчи¬
шеским  лицом.  Хольт  снова  прочел  заметку.  Никаких  сомнений,  это
Христиан  Феттер,  вечно  жаловавшийся,  что  его  обижают,  Феттер,
их  шеф-повар  в  горах,  вытапливавший  на  костре  свиное  сало,  затем
курсант-зенитчик,  обслуживавший  орудие  под  вой  бомбардировщи¬
ков  и  подогнем  «мустангов»,  Феттер,  ландскнехт,  подручный  Вольцо-
ва  и,  наконец,  деклассированный  спекулянт  в  щегольской  шляпе,
ныне  отпетый  подонок.  Страшный  жизненный  путь  девятнадцатилет¬
него  парня!  Когда-то  они  были  невинными  детьми,  они  поклялись  у
Скалы  Ворона  в  нерушимой  верности,  верности  до  гроба.  «Кто  нару¬
шит  клятву,  тот  последний  негодяй»,  —  сказал  тогда  Феттер.
 Взбудораженный,  сам  не  свой  от  волнения,  Хольт  выбежал  из
дому  и  зашагал  по  застроенным  виллами  улицам  Южного  пред¬
местья.  Клятва  верности  у  Скалы  Ворона,  потом  война  —  большое
желанное  приключение,  и  вот  конец:  виселица!
 И  снова  его  охватило  чувство  тайной  угрозы.  Он  обязан  выдать
Феттера,  никто  не  освободит  его  от  этой  обязанности.
 Он  поехал  в  город,  в  управление  полиции.  Однажды  он  провел
здесь  под  арестом  ночь.  Тогда  он  был  с  Феттером  почти  в  равном  по¬
ложении,  Феттер  лишь  немногим  его  опередил.  Кстати,  не  остался  ли
он  что-то  Феттеру  должен?  Брось  об  этом  думать,  не  наживай  себе
лишних  хлопот!  Феттер  давно  забыл  о  такой  мелочи.
 Войдя  в  уголовный  розыск,  он  положил  газету  перед  дежурным
полицейским  и  сказал  без  обиняков:
 —  Его  зовут  Христиан  Феттер.  Мать  живет  в  Дрездене.  Адрес  мне
неизвестен.  Раньше  он  наезжал  сюда,  в  то  время  он  занимался  спеку¬
ляцией  и  закупал  чулки.  Он  заходил  в  кабачок  у  вокзала,  справа  от
восточного  выхода.
 Полицейский  взял  газету,  глянул  и  с  внезапным  интересом  уста¬
вился  на  Хольта.
 —  А  вы  не  ошибаетесь?
 —  Вряд  ли.  В  декабре  он  и  меня  подговаривал,  предлагал  участ¬
вовать.  Я  не  придал  этому  значения.  Феттер  всегда  был  какой-то  не¬
доумок.  Да  и  явись  я  тогда  к  вам,  ведь  намерение  не  может  быть  ос¬
нованием  для  ареста.
 —  Намерение  —  нет,  но  попытка.  Попытки  он  тогда  не  делал?
 —  Мне  об  этом  ничего  не  известно.  —  Хольт  положил  на  стол
 640

свое  удостоверение  личности.  —  Мой  отец  —  директор  завода  и
профессор  здешнего  университета,  это  на  случай,  если  вы  захотите
обо  мне  справиться. 	•
 Полицейский  вернул  удостоверение,  даже  не  заглянув  в  него.
 —  А  больше  вы  ничего  не  хотите  добавить?
 —  По-моему,  это  все,  —  ответил  Хольт  и  повернулся  к  выходу.—
Феттер  не  родился  убийцей,  сами  понимаете!  Мы  учились  в  одном
классе.  Я  предпочел  бы  не  обращаться  к  вам  с  этим  заявлением.
 6
 Вот  наконец  и  каникулы.  Хольт  не  спешил  уезжать  из  города.
Летний  зной  не  так  давал  себя  чувствовать  в  тенистом  парке,  как  в
насыщенном  пылью,  мерцающем  воздухе  Менкеберга.  Хольт  соста¬
вил  себе  на  лето  обширную  программу  занятий.  Правда,  табель  у  него
для  такого  короткого  времени  —  с  марта  —  оказался  неожиданно
благополучным,  но  оставались  пробелы  виностранных  языках,  была
задумана  и  другая  работа  на  лето;  словом,  он  трудился  вовсю.
 Однако  Церник  во  время  своих  посещений  все  подозрительнее  по¬
глядывал  на  Хольта  сквозь  толстые  стекла  очков.
 —  Все  долбите?  —  спросил  он  как-то.  —  Можно  подумать,  что
вы  убегаете  от  своих  мыслей.
 —  Глупости!  —  отмахнулся  Хольт.  —  Последствия  долгого  ду¬
ховного  голодания,  только  и  всего!
 —  Вы  трудолюбивы,  как  пчела,  этого  у  вас  не  отнимешь!  Так
значит,  последствия  духовного  голодания?  Как  бы  вам  не  обкушать¬
ся!  С  долгой  голодухи  человек  тащит  в  рот  что  ни  придется,  а  потом
помирает  от  несварения  желудка.
 —  У  меня  железный  желудок,  —  возразил  Хольт.  —  Я  своего
рода  всеядное  животное.
 —  Тем  хуже!  —  И  Церник,  как  всегда,  стал  проглядывать  книги
на  столе.  —  Да...  авторы  как  на  подбор!  Вильгельм  Вундт,  Фрейд,
Вейнингер!  —  Он  рассердился  не  на  шутку.  —  Извольте  молчать,  ког¬
да  говорю  я!  Вы  глотаете  устарелую  чепуху  этого  сумасшедшего
самоубийцы  и  одновременно  штудируете  Маркса.  Стыдитесь!
 —  Не  понимаю,  отчего  вы  так  волнуетесь.  Вы  хотели  бы  надеть
на  меня  шоры,  тогда  как  мне  интересно  познакомиться  с  разными
точками  зрения.
 —  Вы  прекрасно  знаете,  что  вам  нужна  ясность,  а  не  туманные
домыслы  Фрейда  и  бред  Вейнингера!
 —  Возможно,  —  пожал  плечами  Хольт,  —  но  мне  больше  импо¬
нируют  слова  Гёльдерлина:  «Испытай  все  и  избери  лучшее».
 Это  заявление  взорвало  Церника.
 —  Так  вот  что  я  вам  скажу!  —  крикнул  он  вне  себя,  но  тут  же
поправил  очки  и  внезапно  успокоился.  —  Испытать  все  вы,  конечно,
не  в  силах,  а  разве  лишь  на  выборку,  одно  или  другое.  Таким  образом,
вы  отдаетесь  на  волю  случая  или,  того  хуже,  —  и  он  сверкнул  на
Хольта  своими  водянисто-голубыми  глазами,  —  на  волю  собствен¬
ных  предубеждений.  А  не  отрыжки  ли  это  вашего  буржуазно-нацист-
 41  Д.  Нолль
 641

ского  прошлого?  —  Сказав  это,  он  повернулся  и  взялся  за  ручку
двери.
 —  Что  же  вы  сразу  убегаете?  —  остановил  его  Хольт.
 —  Никуда  я  не  убегаю,  а  тем  более  от  вас.  Я  иду  вниз,  к  вашему
отцу.  Здесь  задохнуться  можно!  —  Уже  из  коридора  он  испытующе
поглядел  на  Хольта:—  Вы  мне  решительно  не  нравитесь.  У  вас  что,
кризис?  Гайки  сдали?  Что  с  вами  происходит?
 —  Ничего.  Что  со  мной  может  быть?
 —  А  вы  подумайте  как  следует.  Как  бы  вам  опять  не  угодить  в
тупик!  Выговоритесь,  отведите  душу.  Я  помогу  вам.
 —  Я,  право,  не  знаю,  чего  вы  от  меня  хотите?  —  не  сдавался
Хольт.
 Однако,  оставшись  один  со  своими  книгами,  которые  Церник  раз¬
бросал  по  столу,  Хольт  вынужден  был  признать,  что  тот  прав:  что-то
с  ним  неладно,  он  и  сам  чувствовал.  Еще  недавно  он  объяснял  это
переутомлением.  Но  вот  уже  и  каникулы,  он  вволю  спит  и  отдыхает,
а  между  тем  ничто  его  не  радует.  Он  на  верном  пути,  он  найдет  свое
место  в  жизни,  вскоре  ему  откроется  доступ  в  манящее  царство  ра¬
зума,  возвышающееся  над  повседневностью,  над  противоречиями
действительности.  Но  тот,  кто  ушел  от  одних  и  не  пристал  к  другим,
кто  оказался  между  жерновами  враждебных  классов,  разве  не  осуж¬
ден  быть  одиноким?
 Он  не  мог  говорить  об  этом  с  Церником.  Да  в  сущности  и  ни  с  кем
другим.  Кто  сам  не  лишился  корней,  не  утратил  все  человеческие
связи,  никогда  его  не  поймет.
 И  только  одну  одинокую  душу  чувствовал  он  рядом  —  Блома.  В
эти  душные  июльские  дни  Блом  проходил  с  ним  историю  математики;
отрываясь  от  книг,  он  устало  поглядывал  в  окно  —  не  собирается  ли
живительная  гроза?
 —  Скорей  бы  наступала  ночь.  После  такого  дня  вдвойне  раду¬
ешься  темноте.  Вам,  верно,  знакомо  это  чувство  внутреннего  разлада?
 Да,  разлада  с  миром,  разлада  с  самим  собой.  И  так  как  Хольт  не
отвечал,  Блом  добавил:
 —  Читайте  чаще  великую  поэму  Гёте!  В  ней  черпаем  мы  утешение.
Она  примиряет  нас  с  муками  тесной  земной  жизни.  Мы  все  еще  слиш¬
ком  молоды,  чтобы  отказаться  от  желаний.  А  вы,  милый  Вернер,  по¬
жалуй,  слишком  стары,  чтобы  довольствоваться  игрой.
 Раз  в  неделю  Хольт  встречался  с  Ангеликой.  Обычно  они  шли  гу¬
лять  в  ближний  лес,  а  иногда  захаживали  в  тесное  пригородное
кино.  Хольт  избегал  показываться  с  ней  на  людях.
 Да  Ангелика  на  это  и  не  обижалась.  Больше  всего  ее  радовало
быть  с  ним  наедине.  Она  не  замечала,  как  уходят  каникулы.  Всю  дол¬
гую  неделю'ждала  она  обещанного  дня.  Хольт  стал  ей  необходим,  и
это  его  мучило.  Ведь  ей  в  сентябре  минет  только  шестнадцать.  Она
круглая  сирота.  Бабушка  держит  ее  в  строгости.  Ее  опекун  еще  с
гитлеровских  времен,  какой-то  почтовый  чиновник,  совершенно  ею
не  интересуется.
 Хольт  стал  единственной  опорой  Ангелики.  С  той  поры  как  он  это
понял  и  лучше  ее  узнал,  он  все  чаще  осыпал  себя  упреками:  ему  не
 642

следовало  вторгаться  в  жизнь  этой  девочки  и  вовлекать  ее  в  свою
душевную  сумятицу!  Ведь  он  пробудил  в  ней  целый  мир  чувств,  все
ее  мысли  и  грезы  отданы  ему.
 Еще  не  поздно  было  вырваться,  но  это  ему  не  удавалось.  Каждый
раз  он  шел  к  ней  с  намерением  кончить  эту  игру  и  каждый  раз  подда¬
вался  ее  очарованию  и  силе  ее  чувства.  Он  только  постоянно  твердил
ей:  «Когда  я  поступлю  в  университет,  все  у  нас  кончится».
 Но  вот  грозовые  ливни  разогнали  июльский  зной.  Установилась
ясная  летняя  погода,  днем  с  гор  дул  свежий  ветер,  умерявший  жару.
Однако  вечера  стояли  тихие,  светлые,  а  висевшая  над  городом  мглис¬
тая  дымка  сообщала  закатам  волшебное  великолепие.
 В  один  из  таких  вечеров,  когда  желтый  диск  солнца  садился  за
голубовато-серые  с  фиолетовой  каймой  клубы  пыли,  разжигая  в  не¬
бе  все  оттенки  красок  от  ало-золотого  до  багряного,  Хольт  с  Ангели¬
кой  шли  садами  по  окраине  Менкеберга  и  поднялись  на  холм.  Они
долго  любовались  полымем,  охватившим  всю  западную  часть  неба  до
северной  и  южной  его  границ.  Между  тем  как  раскаленный  диск
спускался  за  гору,  над  лесом  за  их  спиной  уже  поднимался  месяц.
 —  Год  —  это  целая  вечность,  —  твердила  Ангелика.  —  Ведь
правда,  у  нас  еще  много  дней  впереди?
 Он  опять  воспользовался  случаем  предупредить  ее  о  неизбежном
расставании.
 —  С  осени  до  выпускных  экзаменов  у  меня  не  будет  ни  минуты
свободной.  Будь  готова  к  тому,  что  после  каникул  мы  будем  встре¬
чаться  очень  редко.
 —  Зато  я  каждый  день  буду  видеть  тебя  в  школе.  Не  забывай
только  на  перемене  поглядеть  в  мою  сторону,  и  я  буду  знать,  что  ты
еще  думаешь  обо  мне.
 Каждое  ее  слово  хватало  за  душу,  он  чувствовал  себя  пристыжен¬
ным  и  очарованным  этой  детской  искренностью.  Пора  было  возвра¬
щаться  в  город.  Он  шел  рядом  с  ней,  понурясь.  По  обе  стороны  доро¬
ги  пышно  разросся  папоротник.  Под  деревьями  на  опушке  стояла
изрытая  непогодой,  поросшая  мхом  каменная  скамья.  Ангелика  за¬
ставила  Хольта  опуститься  на  нее  и  села  рядом.
 Здесь,  на  опушке,  было  светло,  каклнем,  закатное  солнце  озаряло
сады  и  луга.  Ангелика  прислонилась  к  Хольту  и  подняла  лицо  к  ве¬
чернему  небу.  Хольт  обнял  ее,  он  ощущал  рукой  округлость  ее  плеча,
а  стоило  ему  повернуться,  и  он  погружался  лицом  в  ее  волосы.
 —  Когда  ты  рано  приходишь  в  школу  и,  как  всегда,  о  чем-то  ду¬
маешь,  —  сказала-она,  играя  своими  длинными  .локонами,  перекину¬
тыми  через  плечо,  —  или  когда  ходишь  с  Готтескнехтом  по  двору  и
что-то  ему  доказываешь,  или  когда  ты  со  мной  и  так  мрачно  на  меня
смотришь...
 Она  не  закончила,  и  он  спросил:
 —  Что  же  тогда?
 —  Ничего,  —  сказала  она.  —  Просто  ты  мне  очень  нравишься.—
И  тут  же  поправилась:—  Нет,  не  только  тогда,  ты  и  всегда  мне  нра¬
вишься.
 Он  снова  почувствовал  себя  во  власти  ее  очарования,  но  что-то
в  нем  вдруг  восстало.*
 41
 643

—  Ты  ведь  знаешь,  через  год  у  нас  все  кончится,  старайся  от  ме¬
ня  отвыкнуть,  чтобы  потом  не  было  слишком  тяжело.
 —  Не  понимаю!  —  только  и  сказала  она.  Сняв  его  руку  с  плеча,
она  положила  ее  себе  на  грудь  и  стала  навивать  на  каждый  палец
густую  прядь  волос;  они  были  теперь  светлее,  чем  зимой,  потому  что
выгорели  на  солнце.  —  Вот  ты  и  пойман  и  закован  в  цепи.  У  меня
волосы  волшебные,  тебе  уже  не  вырваться...—  Оца  припала  головой  к
его  плечу.  —  Почему  у  нас  все  кончится,  когда  ты  поступишь  в  уни¬
верситет?
 Она  еще  никогда  не  касалась  этой  темы  и  словно  принимала  все
как  должное,  разве  что  испуганно  или  недоверчиво  взглянет.
 —  Знаю,  знаю,  —  продолжала  она.  —Ты  меня  не  любишь,  вер¬
но?  Считаешь  маленькой  дурочкой?
 —  Я  этого  не  считаю...  Совсем  по  другой  причине.
 —  По  какой  же?  Если  я  не  дурочка,  почему  ты  не  скажешь  мне
правду?
 Он  глубоко  задумался  и  заставил  ее  долго  ждать  ответа.  А  потом
начал  рассказывать:
 —  Недавно  я  купил  у  букиниста  книгу,  роман  о  Тристане  и  бело¬
курой  Изольде.  Ты  что-нибудь  о  них  слышала?  —  Она  покачала  голо¬
вой,  и  он  продолжал:  —Тристан,  служивший  королю  Марке,  отпра¬
вился  за  море,  чтобы  от  имени  своего  господина  посвататься  к  пре¬
красной  Изольде.  Изольда  простилась  со  своими  близкими  и  после¬
довала  за  ним  на  корабль.  Ее  служанка  прихватила  с  собой  питье,
которое  Изольда  должна  в  день  свадьбы  поднести  своему  будущему
супругу.  Питье  это  волшебное:  достаточно  мужчине  и  женщине  вмес¬
те  его  испить,  как  их  поражает  неисцелимая  любовь;  эта  любовь  силь¬
нее  всего  на  свете,  она  неискоренима  и  длится  вечно.  И  вот  во  время
переезда  по  морю  случилось  так,  что  Изольда  осушила  бокал  вместе
с  Тристаном.  И  тогда  их  охватила  бесконечная  любовь,  бросившая
их  в  объятия  друг  другу.  Изольда  становится  женой  Марке,  но  они  с
Тристаном  не  в  силах  отказаться  друг  от  друга,  и  это  навлекает  на
них  неисчислимые  бедствия.  Но  что  бы  ни  уготовила  им  судьба  —
нужду,  радость  или  позор,  —  они  все  переносят  стойко,  ведь  их  лю¬
бовь  сильнее,  чем  гонения  и  даже  смерть.
 —  Зачем  ты  мне  это  рассказываешь?  —  спросила  Ангелика.
 —  Если  б  существовало  такое  питье,  я  выпил  бы  его,  хотя  бы  это
грозило  мне  гибелью.
 —  Ас  кем  бы  ты  хотел  его  выпить?  —  спросила  она  нерешитель¬
но.  —  Неужели  со  мной?
 —  Да,  с  тобой,  —  сказал  он.  —  Я  хотел  бы  любить  тебя,  как
Тристан  свою  белокурую  Изольду,  так  же  честно  и  преданно,  до  самой
смерти.
 Ангелика  выпрямилась  и  повернулась  к  нему.
 —  Это  правда?  —  сказала  она.  —  Ну,  так  люби  меня!  —  И  она
обвила  его  шею  руками.  —  Люби  меня,  как  и  я  тебя  люблю!  Мне  и
очарованного  питья  не  нужно,  хоть  я  и  рада  бы  напоить  им  тебя!
 Он  улыбнулся  и  мельком  подумал,  что  уже  испил  этого  питья—
правда,  не  с  Ангеликой,  —  питья,  что  родит  безответную  любовь.
Но  эта  мысль  мгновенно  улетучилась.
 644

—  Тебе  еще  и  шестнадцати  нет.  Это  детское  увлечение.  Ты  только
вообразила,  что  любищь.
 —  Не  скажи,  —  отвечала  она  серьезно.  —  Это  в  прошлом  году  я
увлеклась  сначала  Лоренцем,  а  потом  Готтескнехтом,  у  него  такие
красивые  седые  виски.  —  Она  засмеялась.  —  Вот  какая  я  была  ду¬
рочка.  А  сейчас  —  нет,  это  не  увлечение.  Я  тебя  по-настоящему  люб¬
лю.  С  тех  пор  как  я  тебя  узнала,  я  научилась  любить.
 —  Хотел  бы  и  я  этому  научиться,  —  сказал  он.  —  В  те  тяжелые
годы  нам  было  не  до  любви.  А  когда  и  во  мне  просыпалосьчнечто  по¬
добное,  это  чувство  безжалостно  убивали.  Иногда  мне  думается,  что
я  уже  не  способен  любить.
 —  Ты  слишком  много  думаешь!  О  любви  не  надо  думать,  не  то
ничего  от  нее  не  останется.  Надо  просто  любить,  любить  по-настоя¬
щему,  вот  как  я  люблю!  —  Сказав  это,  она  подставила  ему  рот  для
поцелуя,  и  он  сразу  позабыл,  о  чем  говорил  и  думал  и  что  ей  еще  нет
и  шестнадцати  и  она,  пожалуй,  не  догадывается,  что  такое  настоящая
любовь.
 Знает  она  или  не  знает?  Ему  захотелось  понять,  есть  ли  в  этой
любви,  о  которой  она  говорит  так  серьезно,  страстное  влечение  и  бо¬
рется  ли  она  с  ним  или  не  в  силах  противостоять.  Его  поцелуи  стано¬
вились  все  требовательнее  и  настойчивее.  Она  покорно,  с  доверчивым
любопытством  все  ему  позволяла,  но  настал  миг,  когда  она  с  испу¬
гом  и  мольбой  воскликнула  «нет!»  и  все  испуганнее  твердила  «нет!»,
пока  он  ее  не  отпустил.
 В  эту  ночь  ему  приснилась  Ангелика,  приснилось  свершение!  Но
утро  его  отрезвило,  пришли  мысли  о  дозволенном  и  недозволенном,  и
снова  его  душой  завладела  Гундель.
 Когда  он  думал  о  Гундель,  когда  мысленно  представлял  себе  ее,
трепетную  и  живую,  она  рождала  в  нем  совсем  другие  желания,  и  тем
острее  чувствовал  он,  какое  зло  причиняет  Ангелике.  Чего  же  в  сущ¬
ности  ждет  он  от  Гундель?  Быть  может,  что  когда-нибудь  она  будет
так  же  смотреть  на  него  влюбленными  глазами,  так  же  ждать  и  при¬
зывать  его,  как  Ангелика?  Он  и  сам  не  знал>да  и  не  раздумывал  на  эту
тему.  Он  только  чувствовал,  что  этим  летом  все  больше  теряет  душев¬
ное  равновесие.  И  чем  ближе  придвигался  отпуск  Гундель,  ее  отъезд
к  морю,  тем  больше  он  метался.  Мысли  о  Гундель  вытеснили  грезы  об
Ангелике,  и  он  начисто  забыл,  что  после  концерта  дал  Кароле  слово
вскоре  с  ней  встретиться;  эти  мысли  мешали  ему  работать.  Теперь  и
он  узнал,  что  значит  ждать:  день  за  днем  ждал  он  часа,  когда  на
лестнице  послышатся  знакомые  шаги.  И  вот  в  последних  числах
июля,  незадолго  до  отпуска  Гундель,  он,  набравшись  смелости,  ре¬
шился  на  отчаянную  попытку  —  отговорить  Гундель  от  поездки  к
морю.
 Над  городом  разразилась  сильная  гроза.  Дождь  хлестал  в  окна  и
барабанил  по  крыше,  когда  Хольт  постучался  к  Гундель.
 Она  стояла  перед  зеркалом  и  причесывалась.  Хольт  остановился
на  пороге  и  смотрел,  как  она  разбирает  гребнем  густые,  волнистые
пряди  своих,  каштановых  волос.  Видно,  собралась  из  дому,  спешит  к
Шнайдерайту.  Она  и  принарядилась  для  Шнайдерайта,  надела  яркое,
в  крупный  рисунок  летнее  платьице  с  облегающим  лифом  и  широкой
 645

юбкой.  Немного  кокетка,  как  и  всякая  девушка,  она  с  удовольствием
вертелась  перед  зеркалом  и  перевязала  волосы  белой  лентой.
 Внезапное  малодушие  овладело  Хольтом,  он  уже  не  решался  про¬
сить  Гундель,  чтобы  она  отказалась  от  поездки.  Прикрыв  за  собой
дверь,  он  заговорил  с  ней  дружески  и  стал  рассматривать  на  столе
листы  из  ее  гербария,  а  также  весь  ботанический  снаряд,  подарок  его
отца.  Гундель  была  весела,  видно  было,  что  она  в  ладу  с  собой,  в  каж¬
дом  ее  движении  чувствовалась  душевная  гармония.
 —  Мне  давно  хочется  тебя  спросить...—  внезапно  вырвалось  у
Хольта.  —  Ты  счастлива?
 Гундель,  поправлявшая  волосы  гребешком,  замерла:
 —  Как  странно  ты  спрашиваешь!  Конечно,  счастлива!..
 —  Но...
 —  Никаких  «но»!  —  Она  подошла  к  нему  ближе.  —  Что  ты  так
на  меня  смотришь?  —  Она  оперлась  о  стол  рядом  с  Хольтом.  —  Ия
была  бы  совсем  счастлива,  если  бы  ты  иногда  не  доставлял  мне  огор¬
чений.
 —  Вот  уж  не  обкидал!  —  сказал  он,  скрывая  за  резким  тоном  свою
растерянность.
 Лицо  ее  стало  серьезным.
 —  Я  понять  не  могу,  почему  ты  всех  сторонишься  и  замыкаешь¬
ся  в  себе.
 —  Почему  я  всех  сторонюсь  и  замыкаюсь  в  себе,  —  повторил
он,  —  и  почему  прячусь  от  тебя,  и  обманываю,  и  многое  от  тебя  таю?..
Лучше  оставим  этот  разговор.  —  Он  достал  из  кармана  измятую
сигарету  и  нервно  закурил.  —  А  ты  разве  никогда  в  себе  не  замыка¬
лась?  То-то!
 —  Так  когда  же  это  было!  Это  меня  оставляли  одну,  все  от  меня
отворачивались.
 —  А  что,  если  то  же  самое  происходит  теперь  со  мной?
 —  Ну  что  ты  говоришь!  —  возмутилась  она.  —  У  тебя  здесь  нет
врагов.  Напротив,  все  тебе  желают  добра.  Не  сваливай  на  других,
если  ты  всегда  один  и  на  всех  смотришь  букой.
 —  Между  «быть  врагом»  и  «желать  добра»  еще  немало  других
возможностей.  Но  чтобы  в  этом  разобраться,  надо  чувствовать  от-
тенк^.  —Он’подошел  к  окну  и  выкинул  окурок.  Дождь  перестал.—
Церник,  тот  по  крайней  мере  прямо  говорит,  что  люди  моего  склада
ему  чужды,  хоть  я  еще  совсем  недавно  был  нормой,  рядовым  немец¬
ким  потребителем.  Он  изучал  моц  тип  т  уИго*,  как  сказал  бы  отец,
в  лагерях  для  военнопленных,  а  теперь  бьется  над  ним  т  у1уо**  —  в
моем  лице.  У  Церника  есть  чувство  оттенков,  он  не  рассматривает
всех  по  схеме  «быть  врагом»,  «желать  добра»,  ^товарищ»  или  «кон¬
тра»  —  не  мерит  всех  на  аршин,  пригодный  разве  что  в  большой  по¬
литике.  Он,  как  и  я,  видит,  что  между  этими  полюсами  лежит  неогра¬
ниченный  простор  для  развития  человеческой  личности  и  ее  еще
небывалой,  я  бы  сказал,  исторической  проблематики.  Но  я  не  на  уро¬
ке  у  Готтескнехта  и  не  собираюсь  читать  тебе  лекцию.  Я  и  не  оправ¬
дываюсь:  в  то  время  я  был  на  стороне  твоих  врагов,  а  Шнайдерайт—
 *  В  искусственных  условиях  (ла%.).
 **  В  жизни  (лат.).
 646

на  твоей  стороне.  Шнайдерайт  всегда  был  на  твоей  стороне.  —  Х^льт
.  все  еще  стоял  у  окна.  Он  засунул  руки  в  карманы.  —  Странные  вы
люди,  ты  и  твой  Шнайдерайт.  То  вы  мне  внушаете,  что  и  я  жертва
нацистского  режима,  что  Гитлер  и  меня  держал  под  своей  пятой  и  что
на  самом  деле  я  не  был  фашистским  пай-мальчиком,  испытанным  в
боях  зенитчиком;  то  весьма  чувствительно  даете  понять,  что  в  прош¬
лом  я  —  заправский  гитлеровец  и  ваш  враг  и  что  мне  вовек  не  избыть
каиновой  печати.  Вы  все  поворачиваете,  как  вам  выгодней  для  ваших
рассуждений.
 —  Как  ни  стараюсь,  —  прервала  его»  Гундель,  —  я  не  в  силах
тебя  понять.
 —  Ты  говоришь,  что  не  понимаешь  меня...  На  самом  деле  мы
только  теперь  начинаем  понимать  друг  друга,  мы  в  кои-то  веки  заго¬
ворили  о  главном.  Шнайдерайт  меня  тоже  не  понимает,  он  понимает
свою  молодежную  организацию,  антифашистско-демократический
строй  и  социализм.  В  том,  что  такое  социализм,  немного  разбираюсь
и  я.  Уничтожение  частной  собственности  на  средства  производства.
А  на  данном  этапе,  у  нас,  конфискация  предприятий  военных  преступ¬
ников  —  ключевых  отраслей  промышленности.  Не  возражаю!  Дове-
дись  мне  голосовать  во  время  референдума,  я  бы  честно  проголосовал
«аа».  Я  также  за  земельную  реформу  и  даже  горжусь  тем,  как  дос¬
конально  знаю,  почему  я  за  конфискацию  и  за  земельную  реформу.
Да  и  вообще  я  за  все  то,  за  что  и  ты  со  Шнайдерайтом.  Но  на  свете
существуют  не  только  заводы  и  юнкерские  поместья.  Существует  и
частная  духовная  собственность,  надстройка,  идеология  —  иначе
говоря,  мысли,  чувства,  мечты.  У  каждого  человека  свой  личный,
исподволь  сложившийся  опыт  в  зависимости  от  того,  что  он  пережил,
узнал  и  чему  выучился  в  жизни,  и  этот  опыт  не  отменишь,  отменив
частную  собственность.  Референдум  только  в  самых  общих  чертах
решил  насущные  для  меня  вопросы;  что  же  до  моих  личных  мыслей
и  чувств,  то  он  не  оказал  на  них  ни  малейшего  влияния.  Скорее  уж
роман  Бехера,  или  умение  Мюллера  подходить  к  людям,  или  широкий
кругозор  Церника.  Я  читаю  Маркса  и  узнаю  его  все  лучше  и  лучше,
я  учусь,  учусь  и  учусь,  как  требует  Ленин,  и  постепенно,  нечувстви¬
тельно,  нёзаметно.  мыслю  сегодня  уже  немного  не  так,  как  вчера,  а
завтра  буду  мыслить  немного  иначе,  чем  сегодня.  Да,  Гундель,  стать
другим...  Но  не  решением  большинства!  Стать  другим  —  это  нелег¬
кая  программа,  она  требует  времени!
 Он  говорил  негромко,  но  со  страстью.  В  его  голосе  появилась  лег¬
кая  усталость.
 —  Того,  что  тут  я  тебе  наговорил,  я  еще  как  следует  для  себя  не
продумал.  Но  хорошо,  что  я  от  этого  освободился.  Будь  же  велико¬
душна  и  не  ставь  мне  в  укор,  если  я  что  сказал  не  так.  Я  знаю,  что  у
меня  еще  бывают  срывы.  У  меня,  собственно,  нет  оснований  на  вас
жаловаться!  Я  должен  быть  счастлив,  как  счастлива  ты.  —  Он  заго¬
ворил  еще  тише,  теперь  он  в  сущности  обращался  к  себе.  —  Все  мои
желания  со  временем  сбудутся.  Аттестат  зрелости,  дальнейшая  уче¬
ба,  затем  диссертация,  а  там,  возможно,  и  профессура,  как  у  отца,—
все  это  я  предвижу  заранее.  Я  чувствую  в  себе  достаточно  сил  и  не
только  мечтаю  о  своей  цели,  но  и  работаю  для  нее  не  покладая  рук.
 647

Однако  есть  одно  желание,  в  исполнении  которого  я  не  уверен.
 Гундель  только  вопросительно  вскинула  на  него  глаза.
 —  Желание,  чтобы  ты  относилась  ко  мне,  как  к  Шнайдерайту.
И  именно  ко  мне  относилась  так,  а  не  к  нему.
 —  Вернер...—  только  и  сказала  Гундель.  —  Чего  ты  от  меня  хо¬
чешь?
 Он  смотрел  в  окно.  Гроза  прошла.  Небо  очистилось,  и  только  на
западном  его  краю  еще  медлили  разорванные  тучки.  Вечернее  солнце
снова  .залило  небо  пурпуром.
 —  Что-то  меня  точит,  —  сказал  Хольт,  —  я  и  сам  не  знаю  что.
Что-то  гонит  меня  всю  мою  жизнь,  загоняя  во  все  новые  заблужде¬
ния,  ложь,  во  всяческую  скверну.  В  самом  этом  чувстве  нет  ничего
дурного,  оно  может  стать  со  временем  впблне  человеческим  чувством.
Плохо,  что  сейчас  оно  искажено  и  словно  заморожено,  погребено
под  обломками.  Но  оно  рвется  наружу,  чтобы  снова  стать  чувством,
оно  уже  робко  шевелится,  и  тянется  к  жизни,  и  жаждет  ответного
чувства...
 —  Ничего  не  понимаю!  —  с  неподдельным  отчаянием  воскликну¬
ла  Гундель.  —  Как  ни  стараюсь,  ничего  не  могу  понять.
 —  Прости!  —  сказал  Хольт.  —  Это  вышло  неожиданно.  Я  не
хотел  давать  себе  волю.  С  такими  вещами  человек  должен  справ¬
ляться  сам.
 Гундель  покачала  головой.
 —  Ну  постарайся  же,  —  взмолилась  она,  —  радоваться,  что  у
нас  наконец  мир,  что  мы  живем  тут  все  вместе  и  желаем  добра  друг
другу.  —  И,  чувствуя  свою  беспомощность,  добавила:—  А  осенью,
когда  соберут  урожай,  людям  увеличат  паек...
 Больше  он  ничего  не  сказал.  Он  думал:  еще  год  до  выпускных
экзаменов  и  университета,  а  там  она  меня  не  увйдит  больше.
 Позднее,  когда  Гундель  ушла,  Хольт  с  отцом  сели  ужинать.  После
ужина  оба  закурили.  Профессор  перелистывал  журналы.
 —  Прости,  —  сказал  Хольт.  —  Мне  хочется  тебя  спросить:  рабо¬
та  дает  тебе  счастье?  Ты  ведь  счастлив,  когда  удается  что-то  создать?
 Профессор  опустил  журнал.  Он  раздумчиво  кивнул.
 А  Хольт  все  так  же  трезво,  без  тени  сентиментальности:
 —  Ты  когда-нибудь  вспоминаешь  мою  мать?
 И  снова  профессор  кивнул.  Морщины  резче  обозначились  на  его
лице.
 —  Как  же  ты  вырвался?  Пожалуйста,  расскажи,  как  ты  нашел
счастье  в  работе?
 —  У  меня  не  было  выбора.  Мне  трудно  об  этом  говорить.  Одно
запомни:  работа  всегда  источник,радости.  Но  чтобы  удовлетворить¬
ся  одной  работой,  человек  должен  испытать  смертельное  несчастье.
 —  Что  значит  быть  несчастным,  знает,  пожалуй,  всякий,  —  рас¬
судил  Хольт.  —  Но  быть  несчастливым  смертельно...—  Он  уронил
голову  в  ладони  и  задумался.—  А  можно  в  двадцать  лет  быть  не¬
счастливым  смертельно?
 —  Нет,  —  сказал  профессор.  —  И  запомни:  в  двадцать  лет  чело¬
век  еще  не  понимает,  в  чем  настоящее  счастье.
 648

Хольт  поднял  голову.
 —  Ты  сказал  мне  что-то  очень  хорошее,  отец!  Утешительно
знать,  что  и  то  и  другое  у  меня  еще  впереди.
 Хольт  читал,  лежа  в  саду.  Блом  посоветовал  ему  прочесть  Юма,
его  «Исследование  человеческого  разума».  Кто-то  подошел  к  его
шезлонгу.  Это  был  Шнайдерайт.
 —  Добрый  вечер!  —  сказал  он.
 Хольт  опустил  книгу.  Он  ничуть  не  удивился,  он,  пожалуй,  даже
ждал  Шнайдерайта.  Тем  не  менее  он  сказал:
 —  Гундель  дома  нет.  А  вы,  конечно,  к  Гундель?
 —  Нет,  я  к  вам,  —  сказал  Шнайдерайт.
 Хольт  поднялся  и  принес  гостю  другой  шезлонг.
 —  Тогда  подождите  минутку,  я  сварю  нам  по  чашечке  колы,—
сказал  он  и  вошел  в  дом.
 Пока  вода  закипит,  у  него  будет  время  собраться  с  мыслями.
Третьего  дня  он  исповедался  Гундель.  Она  его  так  и  не  поняла  и
наверняка  передала  их  разговор  Шнайдерайту.  Хольт,  разумеется,  и
не  ждал  ничего  другого  и  все  же  счел  это  злоупотреблением  доверия.
 —  Вы,  стало  быть,  ко  мне,  —  констатировал  он,  расставляя  на
столе  кофейник  и  чашки.
 —  Да,  к  вам,  —  подтвердил  Шнайдерайт.  Он,  как  и  Хольт,  поме¬
шал  ложечкой  в  чашке  и  откинулся  в  шезлонге.  —  Гундель  третьего
дня  прибежала  от  вас  страшно  расстроенная.  Она  передала  мне  ваш
разговор,  и  я,  кажется,  понял,  что  вы  хотели  сказать.  Сам  я  вас,  к
сожалению,  не  слышал,  а  потому  мне  не  так  просто  вам  ответить.
 —  Разрешите  мне  говорить  напрямик,  —прервал  его  Хольт.,—
Я  что-то  не  помню,  чтобы  просил  у  вас  ответа.
 —  Верно,  но  это  и  не  требуется.  Ведь  как  у  нас  пошло  с  самого
начала?  Мы  вами  интересуемся,  а  вы  упорно  не  хотите  нас  знать.
 —  Это  можно  истолковать  и  так,  —  согласился  Хольт.
 —  Дайте  мне  кончить!  Вы  от  нас  отворачиваетесь,  я  бы  даже  ска¬
зал,  весьма  заносчиво.  Разрешите  уж  и  мне  говорить  напрямик*  Вы
мелкобуржуазный  индивидуалист,  вы  бьетесь  над  всякими  пробле¬
мами,  но  только  не  над  подлинными  проблемами  нашего  времени.
Их  вы  сторонитесь.  Гундель  рассказывала  —чего  вы  только  не  чи¬
таете;  а  вы  бы  почитали  «Как  закалялась  сталь»,  по  крайней  мере
увидели  бы,  как  человек  справляется  с  самим  собой.  Гундель  гово¬
рит,  что  по  основным  политическим  и  экономическим  вопросам  у  вас
с  нами  нет  расхождений.  Это  меня  радует.  Кончайте  же  со  своим
мелкобуржуазным  индивидуализмом!
 —  У  вас  бывали  и  более  удачные  выступления,  —  заметил  Хольт.
Когда  вы  принесли  мне  «Манифест»,  вы  беседовали  со  мной  куда  бо¬
лее  убедительно,  не  говоря  уже  о  том,  что  и  более  человечно.  Все
зависит  от  того,  интересует  ли  вас  наш  разговор  для  проформы  или  по
существу.  Если  вам  желательно  переубедить  мелкобуржуазного
индивидуалиста,  нечего  толочь  воду  в  ступе.  Но  это  замечание,  так
сказать,  между  строк,  не  придавайте  ему  значения.  Не  угодно  ли  еще
чашечку?
 —  По-видимому,  я  выразился  недостаточно  ясно,  —  спохватился
 649

Шнайдерайт  и  вдруг  остановился.  Казалось,  он  задумался  над  собст¬
венными  словами,  устремив  серьезный  и  даже  пытливый  взгляд  куда-
то  вдаль.
 —  Когда  вы  сцепились  с  Готтескнехтом  в  погребке,  —  продолжал
Хольт,  —  я  мог  бы  подписаться  под  каждым  вашим  словом.  Я  тоже
иногда  веду  с  Готтескнехтом  дискуссии,  и  вы  могли  бы  также  подпи¬
саться  под  моими  словами.  А  это  значит,  что  у  нас  с  вами  нет  рас¬
хождений  не  только  по  основным  вопросам  и,  следовательно,  чтобы  в
чем-то  меня  убедить,  вы  могли  бы  обойтись  и  без  «мелкобуржуазного
индивидуалиста».
 —  Вы,  видать,  порядком  обиделись!  А  ведь  у  меня  и  в  мыслях  не
было  вам  досадить.  Ваша  общественная  прослойка  еще  цепляется
за  свой  индивидуализм.  Я  не  мог  предположить,  что  вы  других
взглядов.
 —  Что  до  человеческой  личности  и  ее  запросов,  тут  вы  не  шибко
сильны,  —  возразил  Хольт.  —  Вы  делите  общество  на  прослойки,  а
потом  обращаетесь  с  людьми  как  с  мешком  бобов:  здоровые  в  по¬
хлебку,  червивые  на  покормку.  Я  уже  говорил  об  этом  Гундель,  толь¬
ко  другими  словами.
 —  Вы  задали  Гундель  трудную  задачу  —  отыскать  в  ваших
сумбурных  замечаниях  зерно  здоровой  критики,  —  возразил  Шнай¬
дерайт.  Слова  Хольта  не  столько  обидели  его,  сколько  раззадорили.—
Ваша  беда  в  том,  что  вы  сами  не  знаете,  что  вам  в  конце  концов
нужно.
 —  Вы,  кажется,  вышли  из  кризиса  проформы.  Продолжайте  в
том  же  духе,  и  я  готов  вас  слушать,  хоть  вы  и  обвиняете  меня  в  сум¬
бурности  и  прочих  смертных  грехах.
 —  Насчет  мешка  с  бобами  было  тоже  неплохо  сказано.  И  мне  еще
придется  хорошенько  покумекать,  нет  ли  в  этом  зерна  истины.  К
счастью,  оба  мы  не  слишком  чувствительны.  Но  теперь  я  знаю:  прос¬
тые  вещи  до  вас  не  доходят.  В  другой  раз  постараюсь  подзагнуть  вам
что-нибудь  помудренее,  до  вас  это  лучше  дойдет.
 —  А  я  постараюсь,  —  не  остался  в  долгу  Хольт,  —  приблизиться
к  вашим  представлениям  о  моей  общественной  прослойке,  чтобы  не
усложнять  вам  жизнь!
 Оба  засмеялись,  и  Хольт  подумал,  что  Шнайдерайт  в  сущности
славный  малый.  Жаль,  что  он  постоянно  становится  ему  поперек  доро¬
ги.  Если  б  не  это,  они  бы  поладили.
 —  Вернемся  к  нашей  теме,  —  сказал  он  с  неожиданной  серьез¬
ностью.
 —  Одно  только  Гундель  позавчера  вынесла  из  ваших  слов:  вы
очень  одиноки.  Нехорошо  жить  особняком,  только  собой  и  для  себя...
 А  сейчас,  конечно,  последует  обычное  приглашение  в  молодежную
организацию.  Смешно  да  и  только!  Как  они  всё  упрощают!  Хольт
улыбнулся  немного  иронически,  свысока.  Увидев  эту  улыбку,  Шнайде¬
райт  замолчал.  Но  на  этот  раз  он  реагировал  не  так,  как  раньше.  Он
устремил  на  Хольта  долгий  взгляд  и  спросил  так  тихо,  как  только
позволял  его  бас:
 —  Что  вы,  собственно,  имеете  против  меня?
 Хольт  кивнул,  он  словно  ждал  этого  вопроса.  А  затем  обстоятель¬
 650

но  набил  трубку  и,  не  торопясь,  закурил,  точно  умышленно  испытывая
терпение  Шнайдерайта.
 —  Ничего  я  против  вас  не  имею.  Нет  уж,  дайте  мне  сказать!  Вы  во
времена  фашизма  сидели  в  заключении,  тогда  как  я  да  недавнего
времени  был  его  безответным  пособником.  Вы  с  детства  боролись  с
фетишами,  с  мнимыми  идеалами  прошлого,  тогда  как  я  носил  их  в
своем  сердце,  и  мне  стоило  мучительных  усилий  с  ними  порвать.  Ваша
жизнь  с  самого  начала  идет  в  одном  направлении,  и  вы  с  него  не  свер¬
нете  до  самого  конца,  тогда  как  моя  надломлена  посередине...  Она
началась  ужасным  концом,  и  если  мне  даже  удастся  чего-то  достиг¬
нуть,  мой  конец  будет  в  сущности  лишь  началом.  В  корне  различное
прошлое  сделало  из  нас  разных  людей,  и  в  то  время  как  вы  держитесь
за  ваше  прошлое,  мне  надо  освободиться  от  моего.  Но  если  и  война
доказала  мне,  что  мой  привычный  мир  должен  быть  разрушен  и  вы¬
брошен  на  свалку  истории,  то  отсюда  не  следует,  что  я  могу  в  два
счета  акклиматизироваться  в  вашем  мире.  Я  всячески  стараюсь  вам
не  мешать  и  ставлю  себе  задачей  быть  здесь,  у  вас,  полезным  моим
соотечественникам.  Большего  вы  от  меня  не  можете  требовать!
 Шнайдерайт  кивнул,  словно  был  удовлетворен  этим  ответом.
 —  Я  мог  бы  вам  кое-что  возразить,  но  это  не  такой  вопрос,  кото¬
рый  можно  разрешить  в  отвлеченных  дискуссиях.  Я  пришел  к  вам  с
конкретным  предложением:  едемте  с  нами  на  взморье,  в  туристский
лагерь.  Не  стоит  обсуждать  подробно,  чем  мы  отличаемся  друг  от
друга  и  что  еще,  возможно,  нас  разделяет;  нам  с  вами  невредно  прос¬
то  пожить  вместе!
 Хольт  был  убежден,  что  у  Шнайдерайта  нет  никакой  задней  мыс¬
ли,  он  говорит  то,  что  думает:  давайте  не  мудрствовать,  едемте  вместе
к  морю,  поживем  как  друзья,  в  мире  и  согласии.  На  одну  короткую
секунду  лицо  его  прояснилось,  и  он  уже  готов  был  сказать  «да».  Ему
представились  палатки  на  побережье,  он  услышал  шум  прибоя,  уви¬
дел  море  и  слепящее  солнце.
 И  увидел  Гундель  бок  о  бок  со  Шнайдерайтом.
 Нет,  не  станет  от  изображать  статиста  на  сцене,  где  Шнайдерайту
и  Гундель  принадлежат  главные  роли  и  где  на  роль  премьера  мог  бы
рассчитывать  он  сам.  Лучше  уж  играть  героя  в  бездарной  пьесе,  хотя
бы  и  под  названием  Карола,  чем  быть  статистом  в  ансамбле  Шнайде¬
райта.
 —  Сожалею,  —  сказал  он,  не  задумываясь  над  тем,  как  Шнайде¬
райт  истолкует  этот  неожиданный  поворот.  —  Время  каникул  у  меня
заранее  расписано.  Весьма  сожалею!  Зря  вы  потрудились!
 Вечер  на  Балтийском  побережье.  Первый  вечер.  Впервые  Гундель
и  Шнайдерайт  видели  закат-  на  море.  Они  0родили  по  дюнам,  дул
сильный  ветер,  где-то  в  открытом  море  штормило,  волны  накатывали
на  берег  и  разбивались  о  песчаные  отмели.
 По  прибытии  их  ожидали  неприятности:  дело  было  организовано
из  рук  вон  плохо,  в  палатках  не  оказалось  свободных  мест.  Но  Шнай¬
дерайт  все  уладил,  он  разместил  свою  группу  в  близлежащем  посел¬
ке  —  юношей  в  просторной  риге,  а  девушек  по  рыбачьим  хибаркам  с
 651

тростниковыми  кровлями.  Питание  им  обеспечивали  в  лагере.  Не¬
приятные  впечатления  быстро  сгладились.
 —  Что  у  тебя  произошло  с  Вермером?  —  приступила  Гундель  к
Шнайдерайту  с  допросом.  —  Он  показался  мне  каким-то  странным.
 —  Я  заходил  к  нему.  Сначала  мы  перебрасывались  шуточками,
смеялись,  и  знаешь,  он  мне  даже  понравился.  Но  едва  я  пригласил  его
ехать  с  нами,  как  на  него  нашла  обычная  дурь.  Сожалею,  мое  время
расписано...  Что-то  в  этом  роде...—  Шнайдерайт  остановился  и  стал
глядеть  вдаль;  солнце  село  за  горизонт,  ветер  заметно  спал.  —  Не
понимаю,  что  за  этим  кроется.  Но  что-то  кроется.
 Гундель  взяла  его  под  руку.
 —  Поговорим  после,  не  сейчас.
 Между  палатками  горел  огромный  костер,  огненные  языки  взви¬
вались  к  небу.  Гундель  и  Шнайдерайт  сидели  поодаль.  С  высоких
дюн  они  глядели  на  лагерь,  освещенный  желтым  пламенем  костра.
Много  часов  просидели  они  на  песке,  прислушиваясь  к  отдаленному
бренчанию  гитары  и  к  песням,  которые  перекрывал  шум  прибоя  и
треск  огня.  Они  не  обменялись  больше  ни  словом.  Около  полуночи
Шнайдерайт  пошел  проводить  Гундель.
 Ей  отвели  небольшой  чердачок  над  хлевом,  где  помещались  хо¬
зяйские  овцы.  Взбираться  надо  было  по  приставной  лесенке.  Шнай¬
дерайт  после  недолгого  колебания  первым  полез  наверх,  в  темноту,
зажег  свечу  и  посветил  Гундель.
 Оба  стояли,  затаив  дыхание,  и  вслушивались  в  ночь.  Где-то  внизу
возились  овцы,  побрякивали  их  цепочки.  Шнайдерайт  потянул  Гун¬
дель  к  открытому  окну.  За  крышами  расстилалось  море;  здесь,  так  же
как  и  внизу,  шум  прибоя  заглушал  все  звуки.
 —  Я  давно  уже  мечтаю  о  такой  минуте  наедине  с  тобой,  —  сказал
Шнайдерайт.
 Гундель  не  отвечала.  Он  привлек  ее  к  себе.  Она  обвила  руками  его
шею.  Близость  кружила  им  головы.  Он  поднял  ее  на  руки  и  отнес  на
кровать.  Гундель  оторвалась  от  его  губ  лишь  затем,  чтобы  перевести
дыхание.  При  этом  она  невольно  открыла  глаза.  Он  хотел  что-то  ска¬
зать,  может  быть,  только  произнести  ее  имя,  но  она  кончиками  паль¬
цев  закрыла  ему  рот.
 —  Я  знаю,  чего  ты  хочешь.  И  раз  уж  мы  целуемся,  я  и  сама  не
устою.  Запри  дверь.  —  Но  тут  же  его  удержала.  —  Нет,  погоди...  Мне
надо  тебе  что-то  сказать!
 Шнайдерайт  опустился  на  колени  перед  ее  кроватью,  его  сжигало
нетерпение.  Но  в  неверном  свете  свечи  он  увидел  лицо  Гундель  и
прочел  сомнение  в  ее  глазах.  И  тогда  он  опустил  голову  и  приник  лбом
к  ее  плечу.
 Его  покорность  тронула  ее  и  смутила.
 Гундель  нежно  провела  рукой  по  его  волосам.
 —  Когда  ты  меня  поднял  и  отнес  на  кровать,  —  начала  она,—
только  не  смейся!  —  мне  вспомнилась  мама,  она  так  же  брала  меня
ребенком  на  руки.  Я  уже  рассказывала  тебе,  как  вечерами  она  при¬
саживалась  к  моей  кроватке  и  мы  говорили  обо  всем.  Я  ничего  не
боялась  ей  сказать  и  как-то  спросила  про  любовь;  мне  на  улице  бог
знает  что  наговорили.  Я  только  спросила:  любить  хорошо  или  плохо?
 652

И  она  сказала,  что  любовь,  может  быть,  самое  лучшее,  что  есть  на
свете,  но  только  ее  следует  приберечь  на  после,  когда  уже  станешь
полноценным  человеком,  по  крайней  мере  так  должно  быть.  Она  ска¬
зала  это  с  такой  горечью  и  голос  ее  звучал  так  печально,  что  я  спро¬
сила:  а  на  самом  деле  бывает  не  так?  Она  покачала  головой  и,  немно¬
го  подумав,  стала  мне  все  объяснять.  Я  и  сейчас  помню  каждое  ее
слово,  хотя  тогда  мало  что  поняла,  а  может,  и  сейчас  не  все  еще  пони¬
маю.  Да,  так  должно  быть,  сказала  мама.  Но  в  жизни  так  не  бывает.
Да  и  вообще  мир  не  таков,  каким  должен  быть.  Нам  приходится  тяже¬
ло  работать,  а  видим  мы  только  нужду  и  горе,  потому  что  ничего  у
нас  нет,  и  мы  сами  себе  не  принадлежим,  и  не  на  себя  работаем.  И  так
как  мы  не  знаем  радости,  а  только  бедность  и  горе,  то  нам  и  не  тер¬
пится  урвать  для  себя  хоть  чуточку  счастья,  а  ведь  любовь  —  единст¬
венное*  в  чем  мы  себе  принадлежим.  Да  и  смысла  нет  ждать,  покуда
станешь  полноценным  человеком.  То,  чем  человек  может  стать  в  жиз¬
ни,  нам  заказано.  Мы  не  можем  развивать  свои  способности,  как  по¬
лагается,  работа  выматывает  нас  уже  детьми,  она  калечит  нас  и  су¬
шит.  Но  раз  уж  мы  лишены  всех  человеческих  радостей,  то  нам  и  ос¬
тается  только  та,  что  зовут  любовью...  Ты  меня  слушаешь,  Хорст?
 Шнайдерайт  незаметно  кивнул.
 —  Но  когда-нибудь,  сказала  мама,  когда-нибудь  жизнь  изменит¬
ся,  все  будет  принадлежать  нам,  и  сами  мы  будем  принадлежать  се¬
бе.  Ничто  не  помешает  будущим  поколениям  стать  полноценными
людьми  —  с  крепкими  руками,  с  высокими  помыслами  и  чувствами,
и  то,  что  мы  зовем  любовью,  не  будет  для  нас  хмельным  напитком,
помогающим  забыть  нужду  и  собственную  жалкую  участь.  Два  сво¬
бодных  полноценных  человека  встретятся  как  любящая  пара,  и  они
будут  целоваться  и  предаваться  ласкам,  и  познают  все,  без  чего  чело¬
веческая  жизнь  не  была  бы  полной  и  совершенной.
 Шнайдерайт  выпрямился,  он  смотрел  не  на  Гундель,  а  на  стену  над
ее  головой.
 —  Так  объяснила  мне  мама,  и,  как  только  я  это  вспомнила,  у  меня
возникло  множество  вопросов,  от  которых  я  уже  не  могу  отмахнуть¬
ся.  Принадлежим  ли  мы  еще  к  тем,  кому  нет  смысла  ждать,  оттого
что  им  не  придется  стать  полноценными  людьми?  Я,  например,  еще
не  считаю  себя  полноценным  человеком. 	*
 Шнайдерайт  поднялся  и  зашагал  по  каморке.
 —  И  разве  ты  сам  не  говоришь,  что  занялась  заря  новой  жизни,
только  не  все  это  видят,  потому  что  нам  еще  нужно  справиться  с  ужас¬
ной  послевоенной  нуждой.  Но  если  так,  может  статься,  что  мы  уже  то
самое  поколение,  которое  станет  настоящими  людьми  —  пусть  еще  не
в  полном  смысле,  но  хотя  бы  отчасти!
 Гундель  умолкла  и  присела  на  кровати.  Шнайдерайт  застыл  на
месте.  Он  уже  не  первый  раз  говорил  себе,  что  ни  один  человек  на
свете  не  обладает  над  ним  такой  властью,  как  Гундель.  Он  слушал  ее
словно  против  воли,  с  нарастающим  удивлением  и  вниманием.  В  сво¬
ем  нетерпении  он  мог  бы  и  понять  ее,  если  бы  за  ее  словами  не  высту¬
пали  очертания  той  идеи,  которую  он  сам  отстаивал.  И  все  же  его
сжигало  неутоленное  желание,  он  чувствовал  себя  обманутым  и  разо¬
чарованным.
 653

Желанная  минута  упущена,  счастье,  казавшееся  уже  близким,
затерялось  в  словах.  То,  что  всегда  разумелось  само  собой,  вдруг
оказалось  под  вопросом,  привычное  стало  непривычным,  общеприня¬
тое  —  сомнительным.  Если  двое  любят  друг  друга,  к  чему  громкие
слова?  Люди  любят  и  сходятся  —  чего  лучше  и  проще!  Так  было
всегда,  почему  же  это  должно  измениться?
 —  Ты  меня  просто  не  любишь!  —  воскликнул  он.
 Пусть  докажет,  что  любит,  ведь  именно  так  и  доказывается  лю¬
бовь!  Но  странно,  язык  у  него  не  повернулся  сказать  ей  это.
 —  Я  не  могла  промолчать,  —  продолжала  Гундель.  —  Не  знаю,
права  я  или  неправа.  Это  уж  ты  решай.  Как  скажешь,  так  и  будет.
 И  Шнайдерайт  глубоко  задумался.  Раз  уж  мысль  закралась  в  го¬
лову,  надо  додумать  ее  до  конца  —  нравится  или  нет.  Теперь  и  перед
ним  вставал  вопрос  за  вопросом.  Он  подошел  к  окну,  посмотрел  на
море,  вернулся  к  кровати,  где  сидела  Гундель,  снова  опустился  на
пол  и  припал  головой  к  ее  коленям.
 Что  сдабривало  ему  черствый  хлеб  его  юности,  смягчало  боль  об
убитом  отце  и  облегчало  годы  заключения,  если  не  уверенность  в
близком  падении  существующего  строя!  И  вот  юнкерство  изгнано  из
страны,  концерны  в  руках  народа,  старый  строй  рухнул.  Но  рухнул
ли  вместе  с  ним  привычный  строй  в  его  собственном  сознании?  Воп¬
росы  обгоняли  друг  друга,  от  вопросов  захватывало  дыхание.  До  сих
пор  он  видел  меняющийся  мир,  себя  же  воспринимал  как  незыблемую
данность.  Не  следует  ли  отсюда,  что  надо  преобразовать  не  только
привычный  мир,  но  и  привычки  самого  преобразователя,  преодолеть
косность  в  собственном  сознании?  Шнайдерайт  видел  перед  собой
Мюллера;  Мюллер,  как  и  отец,  служил  ему  примером,  и  он  вспомнил
слова  Мюллера:  «К  привычному  миру  относится  и  мир  привычек  в
нашем  сознании».  Быть  может,  в  тот  раз  он  не  уяснил  себе  смысла
этих  слов,  быть  может,  он  еще  многого  не  уяснил  себе...  Оглушенный
лавиной  мыслей,  которые  обрушила  на  него  Гундель,  он  оторвался  от
нее,  оторвался  от  своих  желаний;  он  поднялся,  стал  глядеть,  как  она
поправляет  волосы,  и  услышал  ее  робкий  вопрос:
 —  Скажи,  я  очень  тебя  огорчила?
 —  Ты  меня  не  огорчила,  —  ответил  он.  —  Может  быть,  честно
говоря,  я  и  чувствую  себя  немного  смешным.  Вероятно,  не  рассуж¬
дать  надо  было,  а  поступить,  как  все.
 —  Ты  и  сам  этого  не  думаешь,  —  возразила  ему  Гундель.  —  Что
значит  —  ты  чувствуешь  себя  смешным?  Нет,  я  лучшего  о  тебе  мне¬
ния!  А  поступить,  как  все,  мы  всегда  успеем,  это  от  нас  не  уйдет!
 Он  схватил  ее  за  кисти  рук  и  притянул  к  себе.
 —  Ты  еще  только  начинаешь  жить,  —  сказал  он.  —  Ты  еще  не
чувствуешь  себя  полноценной  личностью,  ладно!  Но  когда  ты  это
почувствуешь,  скажешь  мне?  Ты  обязана!
 Она  кивнула.
 —  А  до  той  минуты  никто  другой  не  должен  к  тебе  прикасаться.
Обещай  мне!
 —  Хорошо!  —  сказала  она.  —  Обещаю.  Но,  Хорст,  пусти  же,  мне
больно.
 Он  выпустил  ее  руки,  и  она  пошла  проводить  его.
 654

Гундель  уехала  в  туристский  лагерь  —  уехаЛа  со  Шнайдерайтом.
Скатертью  дорога;  известно,  как  в  этих  лагерях  проводят  время  неж¬
ные  парочки.  Хольт  считал  себя  поставленным  перед  свершившимся
фактом.  Ну  что  ж,  он  вырвет  из  сердца  мечту  о  Гундель  и  обратится
к  действительности  —  к  Ангелике.
 Они  встретились.  На  этот  раз  они  не  вели  разговоров.  Хольт  увлек
Ангелику  в  кусты;  он  осыпал  ее  поцелуями  и  бурными  ласками,  пока
ее  «нет»  не  положило  им  предел.  Дома,  отрезвленный  и  разочарован¬
ный,  он  лежал  на  кровати  и  глядел  в  потолок.  Он  уже  не  питал  насчет
себя  никаких  иллюзий.  И  все  же  он  выкинет  Ангелику  из  головы,  у  не¬
го  достанет  порядочности.  Если  б  не  обманутые  мечты  о  Гундель,  он
нашел  бы  счастье  с  Ангеликой.  Но  шутить  сердцем  такой  девушки!
Ведь  он  ищет  только  самоутверждения,  резонанса,  опоры  для  своего
«я»,  зажатого  между  двумя  жерновами.  Он  хочет  бежать  от  грустных
мыслей.
 Нет,  он  не  станет  играть  роль  безутешного  вздыхателя,  запершись
в  четырех  стенах  и  скорбя  о  Гундель.
 И  Хольт  отправился  в  Хоэнхорст.  В  нерешительности  остановился
он  перед  знакомым  коттеджем.  Всего  охотнее  он  повернул  бы  назад.
Последний  раз  он  стоял  здесь  ночью  после  концерта.  Обещал  Кароле
скорую  встречу,  но  очень  холодно  с  ней  простился.  А  сегодня  он  вы¬
черкнул  Гундель  из  своей  жизни.  Что  ж,  будем  играть  комедию!
 Он  позвонил.  Занавес  взвился.  Выход  Каролы.  Она  шла  в  дом  из
сада  и,  увидев  его,  побледнела,  как  тогда,  на  концерте.
 Они  отправились  на  прогулку  в  лес.  Первый  диалог:
 —  Я  выдохся,  устал,  —  пожаловался  Хольт.  —  Зверски  работал,
уйму  прочел,  и  все  за  счет  отдыха  и  сна.  А  тут  еще  день  и  ночь  мысли
о  тебе.  —  Скажите  на  милость,  она  даже  краснеет.  Валяй,  не  стес¬
няйся,  она  все  проглотит  как  миленькая.  —  Бродить  с  тобой  по  ле¬
сам,  Карола,  заветная  моя  мечта,  она  много  недель  не  давала  мне
покою.
 —  Мне  знакомо  это  беспокойство,  —  ответствовала  Карола.  —
Это  все  та  же  неутолимая  тоска  по  нашей  праматери  природе.
 С  первого  дня  знакомства  с  Каролой  Хольта  подмывало  ее  зади¬
рать.  Сегодня  же  он  даже  не  прочь  был  над  ней  поиздеваться.
 —  Неутолимая  тоска  по  нашей  праматери  природе?  Что  ж,  мож¬
но  и  так  определить.  Хоть  я  бы  выразился  иначе:  перенапряжение  на¬
ших  желаний,  так  называемая  неудовлетворенность.  А  в  основе,  разу¬
меется,  эрос.
 Она  молча  шла  с  ним  рядом,  ей  была  знакома  здесь  каждая  тро¬
пинка.  Время  от  времени  она  останавливалась  и  показывала  ему  от¬
крывшийся  вид  на  отдаленные  вершины  гор  или  на  холмистое  пред¬
горье,  где  на  полях  шла  уборка.  Тропинка  вела  по  берегу  ручья.  Даль¬
ше  течение  преграждала  плотина,  здесь  в  зарослях  ивняка  и  ольхи
ручей  разлился  в  широкий  пруд.
 Хольт  и  Карола  сели  на  траву.  Не  говоря  ни  слбва,  он  привлек  ее
к  себе  и,  запрокинув  ей  голову,  стал  осыпать  поцелуями.  Все  это  с
оттенком  мужской  властности,  и  она  так  покорно  отдавалась  его
ласкам,  что  ему  почти  стало  ее  жаль.
 Потом  она  лежала  в  траве,  устремив  взор  к  облакам,  и  говорила
 655

без  умолку.  Большой  монолог  Каролы,  мимическая  сцена  Хольта.
 —  Ты  заставил  меня  долго  ждать,  —  говорила  она.  —  Я  ждала
с  отчаянием  в  душе,  —  говорила  она.  —  Часы,  проведенные  за  роя¬
лем,  единственно  придавали  мне  силы,—  говорила  она.  И  в  заклю¬
чение:—  После  концерта  ты  показался  мне  особенно  далеким  и  чуж¬
дым...
 Благозвучная  аффектированная  декламация!  А  в  ее  партнере,
Хольте,  взыграл  дух  противоречия:  мысленные  возражения,  колкос¬
ти,  скабрезные  шутки.
 Хольта  словно  убаюкивали  излияния  Каролы;  но  дух  противоре¬
чия  в  нем  не  умолкал.
 —  Какая  здесь  тишина,  —  говорила  Карола,  —  ничто  мне  так  не
мило,  как  тишина.  Мне  жаль  тех,  кто  бежит  от  себя  в  сутолоку  и  шум.
Всего  охотнее  я  сторонюсь  людей,  но  и  при  этом  не  теряю  с  ними
связи.
 Эти  сентенции  приятно  щекотали  слух,  но  дух  противоречия  в
Хольте  не  унимался.  Фразы,  болтовня,  знаем  мы  эту  связь  с  людьми,
ей  до  людей  как  до  лампочки,  она  витает  в  облаках,  она,  возможно,  и
не  дура,  но  мыслит  беспредметно.
 —  Сколько  тебе  еще  учиться  на  твоих  курсах  переводчиков?  И
какой  язык  ты  изучаешь?  —  спросил  Хольт.
 —  Английский.  На  той  неделе  у  меня  последний  экзамен.  Я  буду
учительницей,  это  прекрасное,  благородное  призвание.  Я  посвящу
жизнь  детям,  этим  бедным,  обманутым  малюткам.  Моей  задачей  бу¬
дет  открыть  им  глаза  на  все  прекрасное  в  мире.  Пусть  наши  дети
вновь  узнают  счастье.
 «Спроси,  что  она  считает  счастьем!»  —  шепнул  ему  дух  противоре¬
чия.
 —  А  что  такое  счастье?  —  спросил  он.
 И  Карола  без  запинки,  как  затверженный  урок:
 —  Счастье  —  это  способность  радоваться  всему  доброму  и  пре¬
красному,  будь  то  цветок  на  зеленом  лугу  или  колеблемая  ветром  бы¬
линка...
 —  Или°холодное  купанье  в  эту  чертову  жару!  —  подхватил  Хольт
и  стал  раздеваться.  —  Ты,  конечно,  не  захватила  купальник?  Жаль!
А  я  бы  не  прочь  поглядеть  на  тебя  в  купальном  костюме,  порадовать¬
ся  доброму  и  прекрасному...
 А  все  же  она  краснеет,  когда  ей  хамят!
 Он  бросился  в  воду,  чистую  и  освежающе  холодную.
 Хольт  нырял,  плавал  и  плескался  в  свое  удовольствие.  Он  издали
помахал  Кароле.  Она  уселась  на  самом  краю  пруда,  раскинув  широ¬
кую  светлую  юбку.
 Утереться  было  нечем,  и  он,  мокрый,  бросился  с  ней  рядом  на
траву.
 —  Когда  у  тебя  кончатся  занятия,  поедешь  со  мной  в  горы  дня  на
два?  Я  присмотрел  там  премилую  гостиницу,  еловые  лапы  так  и  про¬
сятся  в  окна,  тебе  там  понравится.
 Она  молчала.
 —  Ну  как?  Едем?  —  допытывался  он.
 .  —  Да,  —  прошептала  она,  не  поднимая  глаз.
 656

Чего  она  ломается!  Он  встал  и,  не  щадя  ее,  спросил  в  упор:
 —  Ты  еще  невинна?
 Она  отвернулась,  побледнела...  Сейчас  она  скажет:  «О,  я,  зло¬
счастная,  увы!»  —  или  что-нибудь  в  этом  роде,  как  и  должно  быть  по
пьесе.  Но  она  сказала:
 —  То  было  в  войну.  У  меня  был  друг,  он  учился  в  офицерском  учи¬
лище,  а  потом  его  послали  на  фронт...  Перед  его  отъездом  мы  стали
близки...
 Это  звучало  вполне  членораздельно,  но  к  концу  она  все  же  запус¬
тила  петуха:
 —  Он  был  светел,  белокур  и  чист,  как  бог  весны...
 Короткое  замыкание.  Хольт  вышел  из  роли  и  начал  язвить:
 —  Ты  говоришь,  светел  и  белокур?  Ну  ясно,  чистейший  ариец!
Но  позволь  тогда  спросить,  что  ты  находишь  во  мне?  Я  не  белокур  и  не
светел  и  не  похож  на  бога  весны,  а  уж  насчет  чистоты  и  речи  быть  не
может.  Я*  скотина,  грязная  скотина!  —  кричал  он  ей  в  лицо.  —  Меня
уже  шестнадцати  лет  заманила  в  постель  одна  баба  и  развратила  на
всю  жизнь.
 —  Ты  фаустовская  натура,  —  отвечала  Карола.
 Выходит,  пьеса  удалась  на  славу!  Чего  стоит  одно  ее  «ты  фаус¬
товская  натура»!  Он  проглотил  это  как  ни  в  чем  не  бывало.  И  только
скосил  на  нее  глаза.  Но  нет,  она  говорила  вполне  серьезно!
 Хольт  вскочил  и  стал  одеваться.  А  не  достойнее  ли  было  бы  удов¬
летвориться  скромной  ролью  в  ансамбле  Шнайдерайта?
 Хольт  заказал  две  комнаты  в  гостинице  «Лесной  отдых».  Аренс
куда-то  запропастился,  возможно,  он  уже  уехал.  Хольт  написал  ему,
сообщая  о  своем  приезде.
 По  утрам  он  усиленно  работал,  а  после  обеда  устраивался  с  книгой
в  саду.  В  эти  дни  он  много  размышлял.  Задуманная  поездка  с  Каро¬
лой  должна  была  стать  для  него  проверкой  —  удалось  ли  ему  отка¬
заться  от  всех  и  всяческих  идеалов,  от  настоящих  чувств.  Жизнь  надо
принимать  как  она  есть,  не  питая  иллюзий.  Сердечный  холод  предпоч¬
тительнее  страсти,  цинизм  надежнее  всяких  чувств.  Любви  нет,
есть  лишь  погоня  за  наслаждением.  Тот,  кто  так  смотрит,  уже  не
чувствует  себя  каким-то  перекати-поле,  мякиной,  растираемой  двумя
жерновами.  Одиночество  в  тягость  лишь  тому,  кто  заранее  с  ним  не
примирился.
 Но  Хольт  не  обманывался  насчет  прочности  того  основания,  на
котором  он  воздвиг  свои  шаткие  домыслы.  Разве  речи  Каролы  не
затрагивали  в  нем  каких-то  заветных  струн?  И  если  он  холодно  через
нее  переступит,  не  переступит  ли  он  вместе  с  тем  через  какие-то  уце¬
левшие  ценности  своей  былой  жизни?  А  может,  стоит  завязать  с  ней
более  возвышенную,  духовную  дружбу  и  просто-напросто  отказаться
от  комнаты  в  горах?
 Они  подолгу  беседовали.  То  и  дело  мелькали  цитаты  из  Платона,
не  позабыта  была  и  переписка  Рильке.  Карола  заходила  почти  еже¬
дневно  после  курсов,  по  дороге  домой,  и  просиживала  с  ним  часок  в
саду.  Хольт  чувствовал  глубокую  внутреннюю  растерянность,  ему
часто  приходили  в  голову  слова  Шнайдерайта:  «Вы  бьетесь  над  все¬
 42  Д.  Нолль
 657

возможными  проблемами,  но  только  не  над  подлинными  проблемами
наших  дней...»
 У  Хольтов  Карола  должна  была  неизбежно  встретиться  с  Церни-
ком.  Церник  израсходовал  весь  свой  кофе  и  теперь  частенько  забегал
к  ним  подкрепиться  колой  перед  напряженной  ночной  работой.
 В  присутствии  Каролы  он  прятался  за  своими  очками  для  дали,
выпивал  непомерное  количество  колы  и  молча  слушал  их  разговор.
Он  не  участвовал  в  этих  беседах.  Но  когда  одержимая  красноречием
Карола  изрекала  что-нибудь  особенно  высокопарное,  он  выпрямлял¬
ся,  менял  очки  и  глядел  на  нее,  разиня  рот.
 Пришел  он  и  в  воскресенье  и,  не  найдя  Каролы  на  обычном  месте,
крайне  удивился:
 —  Что  случилось?  Куда  вы  девали  свой  рецидив?
 Хольта  рассердило  это  замечание,  однако  он  немного  и  смутился.
Он  сразу  же  пошел  варить  колу  и  не  спешил,  но  в  конце  концов  ему
пришлось  вернуться  и  сесть  в  шезлонг.
 Церник  поднес  ко  рту  горячий  напиток  и  сладко  заворковал:
 —  Ничто  мне  так  не  мило,  как  чашка  горячей  колы.
 Хольт  не  удержался  и  захохотал,  Церник  сумел  в  точности  пере¬
дать  интонацию  Каролы.
 —  То-то  же!  —  с  удовлетворением  сказал  он.  —  А  я  уже  всякую
надежду  потерял,  что  вы  способны  посмеяться  над  этой  особой.  Вы,
Хольт,  приносите  мне  одни  разочарования.
 —  Мне  кажется,  вы  несправедливы,  —  возразил  Хольт.  —  У  Ка¬
ролы  тоже  есть  идеал,  и  я  даже  знаю  какой:  ей  хочется  быть  своего
рода  Бетти  ной*.  Ведь  это  же  тот  самый  остроумно-глубокомысленный
тон,  который  был  принят  в  ближайшем  окружении  поэтов  девятнад¬
цатого  века.
 Церник  насмешливо  на  него  глянул.
 —  Напрасно  вы  беретесь  интерпретировать  мне  эту  особу.  Она
комедиантка  общественного  строя,  чьи  истинные  герои  давно  отошли
в  вечность.  Последний  раз  они,  как  известно,  появляются  не  в  траге¬
дии,  а  в  фарсе.  Но  вам-то  что  за  охота  подыгрывать  в  этом  фарсе?..—
Он  покачал  головой,  налил  себе  чашку  и  выпил.  —  До  чего  же  не¬
вкусно!  —  заметил  он  вскользь.  —  Но  бодрит,  ничего  не  скажешь!
 У  Хольта  было  неприятное  ощущение,  будто  Церник  читает  его
мысли.
 —  Ян  сам  вижу,  сколько  в  Кароле  напускного,  ходульного  и  как
она  далека  от  жизни.  Но  боюсь,  что  где-то,  в  каких-то  извилинах
души,  не  поддающихся  промеру,  у  меня  есть  с  ней  что-то  общее.
 —  Что  правда,  то  правда!  —  воскликнул  Церник'.  —  Я  и  не  подо¬
зревал,  что  вы  способны  на  такую  самокритику.  Но  ведь  в  том-то  и
дело,  что  с  этими  зловещими  извилинами,  не  поддающимися  промеру,
вам  давно  надо  было  покончить,  да  поскорей,  без  лишних  церемоний.
А  вы  что  делаете?  Обзавелись  партнершей,  которая  туманит  вам  мозг
и  принимает  за  чистую  монету  все  то  искусственное,  фальшивое,  что
вы  еще  за  собой  тащите.  Что  с  вами  стало,  сударь?  Ведь  вы  умеете
трезво  мыслить!
 Беттина  фон  Арннм  (1785—1859)  —  немецкая  писательница,  представительни¬
ца  позднего  романтизма.  Известна  своей  перепиской  с  Гёте.
 658

—  Вы  называете  надуманными  и  фальшивыми  мои  героические
усилия  видеть  в  Кароле  не  только  существо  другого  пола!
 —  Здравствуйте!  —  сказал  Церник  и  поднялся.  —  В  таком  случае,
я  ушел.  Вы  сами  не  понимаете,  что  за  чудовищную  ересь  вы'несете...
 —  Нет  уж,  теперь  не  уходите!  —  потребовал  Хольт.
 —  Не  уходить?  Извольте,  мой  милый!  Но  тогда  разрешите  вам'
кое-что  сказать.  Вы  меня  заинтересовали,  когда  отказались  от  своей
гамбургской  родни;  мне  было  приятно  наблюдать,  с  каким  запалом
вы  взялись  за  развитие  своего  интеллекта;  однако  в  отношении  всего
прочего  вы  погрязли  в  болоте  мещанского  разложения.  Извольте
молчать,  теперь  говорю  я!  Вы  стараетесь  видеть  в  Кароле  «не  только
существо  другого  пола»,  —  передразнил  он  Хольта,  —  вы  рассуждае¬
те,  как  настоящий  буржуа,  который  обо  всем  на  свете  судит  с  точки
зрения  товара  и  прибыли,  тогда  как  человеческие  отношения  в  их
нераздельном  единстве  для  него  тайна  за  семью  печатями.  У  него,  у
буржуа,  как  и  у  вас,  есть  женщины  для  души  и  женщины  для  грешной
плоти,  женщины  для  гостиной  и  женщины  для  спальни,  женщины  для
его  ханжески  благоприличной  семейной  жизни  и  женщины  для  его
тайных  пороков.  Распад  и  разложение!  И  все  это  крепко  в  вас  сидит,
а  вы  еще  воображаете  себя  этаким  отчаянным  малым,  которому  сам
черт  не  брат!
 Сознание,  что  Церник  прав,  точно  оглушило  Хольта.  Вместо  отве¬
та  он  ограничился  слабым  движением  протеста.  Но  Церник  не  знал
пощады.
 —  Не  вздумайте  себя  обманывать!  —  накинулся  он  на  Хольта.
 Церник  нащупал  те  скрытые  пружинки,  которые  двигали  Хольтом,
 как  марионеткой.  Церник  указал  ему  ход  в  подвалы  души,  где  еще
царил  хаос,  но  если  он,  Хольт,  пойдет  по  этому  следу,  его  внешне  сла¬
женная  жизнь  распадется,  как  карточный  домик.
 —  Не  обманывайте  себя,  —  наступал  на  него  Церник.  —  Зачем
вам  далась  эта  Карола?  Скажите  честно!
 Хольт  понимал:  Церник  хочет  столкнуть  его  с  пьедестала  его  «я».
Стоит  ему  поддаться,  стоит  согласиться,  и  он,  Хольт,  окончательно
свалится  в  бездну.  Нет,  надо  устоять  на  ногах!
 —  Я  намерен  спать  с  Каролой,  —  сказал  он,  не  сморгнув.  —  Хочу
посмотреть,  не  пройдут  ли  у  нее  в  постели  эти  приступы  инфантильной
болтливости.
 Церник,  протиравший  обе  пары  очков  кусочком  замши,  застыл  на
месте.  Рот  его  искривился  гримасой,  которая  затем  вылилась  в  выму¬
ченную  усмешку.  Но  глаза  угрюмо  и  зло  впились  в  Хольта.
 —  Вы  еще,  пожалуй,  гордитесь  такого  рода  прямотой!  Постыди¬
лись  бы,  Хольт!  Ваше  циничное  отношение  к  людям  глубоко  амораль¬
но.
 Новый  толчок.  Однако  Хольт  уже  почувствовал  себя  устойчиво  и
не  обнаружил  никаких  колебаний.  Он  откинулся  в  шезлонге  и  сказал
с  надменной  улыбкой:
 —  Господин  Церник,  что  с  вами?  Что  значит  для  вас,  при  вашем
интеллектуальном  уровне,  такое  условное  понятие,  как  мораль?  Я
вместе  с  Бернардом  Шоу  считаю,  что  мораль  —  это  сумма  наших
привычек.
 659

Церник  молча  сменил  очки,  поднялся  и  ушел,  не  простясь.  Но
Хольта  не  поколебал  и  этот  последний,  быть  может,  самый  сильный
толчок.  Он  проводил  Церника  взглядом.  Ступай  себе,  думал  он.  Ты
мне  не  нужен,  —  ни  ты,  ни  твоя  мораль,  ни  твое  умственное  превос¬
ходство,  ни  твоя  вечная  критика!
 В  ближайшую  субботу  Хольт  и  Карола  навестили  Аренсов  в  их
загородном  домике  на  высоком  берегу  водохранилища.  Общество
расположилось  на  террасе  под  разноцветными  зонтами  и  распивало
чай.  Карола  всем  очень  понравилась.  Аренс,  схватив  Хольта  за  ло¬
коть,  отвел  его  в  сторону.
 —  Какая  очаровательная  девушка!  Как  фамилия?  Бернгард?
Очевидно,  состоятельная  семья?  Или  они  все  потеряли?  Приводите
к  нам  фрейлейн  Каролу,  вы  нас  очень  порадуете!
 Хольт  за  все  время  почти  не  обмолвился  ни  словом.  Среди  гостей
опять  присутствовал  господин  Грош,  Отто  Грош  со  своими  дамами  —
супругой  и  дочерью  —  бывший  директор  филиала  Немецкого  банка,
маленький  седоватый  человек,  говоривший  на  швабском  диалекте.
Он  обо  всем  рассуждал  пространно,  поигрывая  часовой  цепочкой,
свисавшей  из  жилетного  кармана,  и  без  конца  повторял  свое  «скажем
прямо».  Он  развивал  собственные  умопомрачительные  теории  по
части  экономики  будущей  Германии.  По  его  словам,  восстановление
разрушенного  хозяйства  страны  надо  было  начинать  со  строитель¬
ства  жилых  домов:  из  каждых  четырех-пяти  разрушенных  зданий  он
предлагал  строить  одно,  что  позволит  обойтись  без  дополнительных
стройматериалов.  Никто  его  не  слушал,  и  так  как  Хольт  и  Карола  не
сразу  решились  обратиться  в  бегство,  им  пришлось  выслушать  целую
лекцию.
 —  В  следующую  очередь,  скажем  прямо,  необходимо  будет  нало¬
жить  на  новые  дома  принудительные  государственные  ипотеки,  в
этом  можно  будет  заинтересовать  наши  ведущие  банки.  А  там  уж  ос¬
торожненько,  с  помощью  тех  же  банков  расширить  капитал,  выпус¬
тив  правительственный,  скажем  прямо,  неликвидный  заем...
 —  Пошли!  —  не  выдержав,  сказал  Хольт  Кароле.
 Эгон  Аренс  проводил  их  до  садовой  калитки.  Прощаясь,  он  эле¬
гантно  приложился  к  ручке  Каролы  и  пригласил  молодую  пару  прока¬
титься  завтра  по  озеру  на  моторной  лодке.
 —  У  моего  старика  для  таких  случаев  припасено  немного  бен¬
зину.  Непременно  приходите,  идет?
 Оставшись  наедине  с  Каролой,  Хольт  сказал:
 —  Совсем  как  у  матери  в  Гамбурге,  с  той  лишь  разницей,  что  там
у  них  в  руках  все  нити,  тогда  как  эти  здесь  совершенно  бессильны.  До
смешного  бессильны!
 Карола  молча  взяла  его  под  руку.  Сегодня  она  вообще  была  мол¬
чалива  и  только  нет-нет  поглядывала  на  него  сбоку.  Хольт  делал  вид,
что  ничего  не  замечает.  Наконец  стемнело.  Они  вернулись  в  гости¬
ницу.  Хозяин  накормил  их  дорогим  ужином.
 Поднявшись  к  себе,  Хольт  еще  некоторое  время  стоял  у  окна.  Он
знал,  что  Карола  ждет.  Он  вышел  в  коридор  и  еще  несколько  ми¬
нут  помедлил  у  ее  порога,  не  выпуская  дверную  ручку.  Он  колебал¬
ся,  но  было  поздно  думать:  что  решено,  та  решено!
 660

Он  вошел  к  Кароле  не  в  трепете  влюбленности,  не  в  горячке  нетер¬
пения,  скорее  в  приступе  упрямства  и  тайной  ярости  —  и  не  нашел
ничего,  кроме  безволия  и  полного  подчинения.  Она  оставалась  так
бездушно  холодна,  что  пробудила  в  нем  желание  растоптать  этот
огонек  сознания,  заставить  ее  наконец  забыться.  Но  напрасно  искал
он  следов  волнения  на  ее  лице.  Наконец  он  сам  пал  жертвой  этой
игры  и  потерял  себя  в  ней.
 Когда  он  очнулся,  наступили  сумерки.  И  ничего,  ничего  в  душе  —
ни  упрямства,  ни  ярости,  только  однотонный  голосок  Каролы:
 —  Ты  не  знаешь,  как  близок  ты  мне  был,  когда  мы  слушали  «Пя¬
тую»  Брукнера...—  Итак,  ни  малейшего  впечатления!  —  Какое-то
странное,  роковое  состояние  души  отдаляет  меня  от  людей  именно  в
те  минуты,  когда  во  мне  тихонько  просыпается  страсть.  И  так  же  таин¬
ственно,  как  пришла,  она  угасает.  Я  осуждена  брести  по  жизни  ре¬
бенком  в  любви...
 Он  сидел  рядом,  выпрямившись.  Слушал  ее  болтовню:  ребенок  в
любви,  жизнь  утечет  незаметно,  чего  же  мы  в  ней  достигли,  мне  мила
в  людях  их  праздничная  сторона...  Она  говорила  и  говорила,  а  буря
страсти  и  жарких  ласк  пронеслась  мимо,  не  оставив  в  ней  и  следа.
 Дурак  я!  —  думал  Хольт.  Он  чувствовал  себя  опустошенным,
ограбленным,  обманутым.  Он  сам  себя  обманул.  Вечно  он  себя  обма¬
нывает  в  самом  лучшем,  что  дает  нам  жизнь.  Бессмысленно  размени¬
вается  на  гроши.  Гоняется  за  тенью!  Какой  же  он  дурак!
 Что  это  она  говорит?  Что-то  о  прощании...
 —  В  конце  месяца  я  уезжаю,  расстаюсь  со  всем,  что  мне  близко.
Поселюсь  в  Мюнхене.  Ты  лучше  кого-либо  способен  понять,  что
жизнь  надо  увидеть  со  всех  сторон,  чтоб  потом  с  правом  сказать  себе:
я  не  зря  прожила  свой  век  где-то  на  обочине.
 Хольт  понимал.
 —  Ты  будешь  со  мной  всегда,  —  лепетало  что-то  рядом.  —  Как  в  -
светлые,  так  и  в  темные  минуты...  Я  всецело  доверяюсь  своему  счас¬
тью  'В  жизни...
 Он  предоставил  ей  лепетать  и  вернулся  к  себе.  Снова  стал  у  окца,
как  и  час  назад  и  как  часто  простаивал  у  окна:  узник,  глядящий  на
волю,  узник  в  плену  у  заблуждений,  которым  конца  не  видно.  Отчая¬
ние  нарастало  в  нем,  но  он  подавил  его,  заставил  себя  принять  реше¬
ние.  Наутро  он  его  осуществил.
 —  Нет  смысла  больше  здесь  задерживаться,  разреши  проводить
тебя  домой.  Но  поторопись,  через  час  отходит  поезд.
 Ее  недоуменное  лицо  его  не  тронуло.
 Дома  он  с  головой  ушел  в  работу.  Когда  же  вечером,  усталый,  в
изнеможении,  он  лег  на  кровать  и  закинул  руки  за  голову,  перед  ним
из  темноты  ночи,  заблуждений  и  стыда  снова  выплыл  неугасимый
образ  Гундель.
 Неделю  спустя  Хольт  наконец  решил  позвонить  Цернику.
 —  Я  вел  себя  как  дурак,  теперь  мне  это  ясно.  Противился  вам,
потому  что  вы  неудобный  человек.  Вы  такой  же  неудобный,  как  и  ва¬
ша  правда.  Не  будьте  злоцамятны,  приходите,  мне  вас  очень  недо¬
стает.  Недостает  вашей  критики.  Вы  мне  нужны!
 661

И  Церник  пришел.  Он  расположился  в  шезлонге  и  выпил  несколь¬
ко  полных  кружек  колы,  хмуро  и  злорадно  поглядывая  на  Хольта.
Он  выслушал  всё,  что  тот  пожелал  ему  сказать,  но  взгляд  его  оставал¬
ся  скептически  угрюмым.
 —  Это  вы-то  разделались  с  прошлым?  Нет,  вы  еще  далеко  не  раз¬
делались  с  прошлым!  У  вас,  грлубчик,  уже  не  кризис,  вы  вот-вот
взорветесь,  как  паровой  котел  под  высоким  давлением!  Советую  вам
выговориться,  пока  не  поздно!
 Церник  снова  спорил  с  Хольтом,  давал  советы,  наставлял,  прино¬
сил  книги.  И  все  же  что-то  изменилось  в  их  отношениях,  исчезла  бы¬
лая  непринужденность.  Церник  держался  как  бы  на  расстоянии,
корректно  и  официально.  А  мржет  быть,  это  только  казалось  Хольту.
 Несколько  дней  спустя  профессор,  вернувшись  с  завода,  сообщил
ему  новость:  доктор  Бернгард  с  супругой  и  дочерью,  никому  не  ска¬
завшись,  перешли  зональную  границу  и  поселились  в  Мюнхене.
 7
 За  знойным  грозовым  августом  последовало  ласковое  бабье
лето;  дни  стояли  ясные,  теплые,  и  только  ночами  начало  холодать.
 В  размеренную  жизнь  Хольта  с  ее  неизменным  чередованием
школьных  занятий,  усердных  домашних  трудов  и  короткого  ночно¬
го  отдыха  то  и  дело  проникали  отголоски  происходивших  в  мире
событий.  Местные  выборы  оставили  его  безразличным,  по  возрасту
он  еще  не  голосовал,  к  тому  же  единственным  фаворитом  на  этих  бе¬
гах  была  объединенная  партия  Шнайдерайта.
 С  новым  урожаем  действительно  увеличили  продовольственный
паек.  По  ту  сторону  границы  был  создан  Двухзональный  экономи¬
ческий  совет.  На  Нюрнбергском  процессе  ожидалось  вынесение
приговора.  Эгон  Аренс,  скрывая  тайное  уныние  за  напускным
молодечеством,  все  чаще  заговаривал  о  неизбежности  войны  между
обеими  великими  державами,  хотя  Сталин  в  своем  широко  обсуж¬
давшемся  интервью  отрицал  возможность  новой  войны.
 —  Не  слушайте  трепотни  вашего  болвана  Гроша,—  убеждал
Аренса  Хольт.—  Ведь  это  же  законченный  кретин,  а  с  конфискацией
банков  он  и  последнего  соображения  лишился.
 Да  и  вообще  политические  события  интересовали  Хольта  разве
лишь  в  плане  его  отвлеченных  разговоров  с  Церником.  Хольт  уже
мечтал  об  университете.  Как-то  он,  не  сказав  отцу,  побывал  на  его
лекции.  Профессор  читал  в  этом  зимнем  семестре  «Общую  гигиену»
и  «Введение  в  микробиологию».  В  переполненной  аудитории  Хольт
смешался  со  студентами.  Он  с  интересом  вглядывался  в  лица  слу¬
шателей  —  большинство  его  сверстники  —  и  с  гордостью  смотрел  на
отца,  рослого  седого  человека,  стоявшего  за  кафедрой  и  обращав¬
шего  к  аудитории  свои  обдуманные,  взвешенные  слова.  Через  пол¬
года  начнутся  письменные  экзамены.  А  там  и  года  не  пройдет,  как  он
поступит  в  университет,  эту  цитадель  духа,  противостоящую  нынеш¬
нему  взбаламученному  веку.  Хольт  учился  все  с  тем  же  неистощимым
усердием.  Математику  вместо  Эберсбаха  вел  у  них  Лоренц.  Когда
 662

этот  толстощекий  рыжеволосый  малый  впервые  вошел  к  ним  в  класс,
он  представился:
 —  Меня  звать  Лоренц,  как  великого  физика.  Правда,  я  еще  не
так  знаменит.
 —  Потише,  браток,—  одернул  его  Гофман.—  Здесь  есть  люди
постарше  тебя,  так  не  срами  же  учительское  сословие!
 Но  Лоренц  только  улыбнулся...  Подтянутый  и  бравый,  он  всегда
был  в  хорошем  настроении.  Он  врывался  в  класс  с  возгласом:  «Иг¬
рек  равняется...»  Предмет  его  любили,  у  него  учились  с  увлечением,
и  при  всем  своем  отличии  от  Эберсбаха,  он  тоже  не  придерживался
школьной  программы.
 Как-то  под  вечер  в  сентябре  Хольт  встретился  в  подворотне  заво¬
да  с  доктором  Хагеном,  которого  давно  не  видел.  Заводской
химик  был  не  один,  он  беседовал  с  женщиной  в  синей  робе.  Хольт
узнал  ее,  это  была  фрау  Арнольд,  преемница  Мюллера.  Увидев  Холь¬
та,  Хаген  со  свойственной  ему  живостью  к  нему  повернулся  и  стал
забрасывать  вопросами:  как  поживает  Гундель,  как  его  дела  в  шко¬
ле,  кто  ведет  у  них  химию  и  какая  предвидится  тема  на  выпускных
испытаниях?  А  потом  стал  с  увлечением  рассказывать  о  макро¬
молекулах  и  высокополимерах.  Фрау  Арнольд  взглянула  на  часы  и
направилась  к  баракам.  Когда  Хольт  простился  с  доктором  Хагеном,
он  снова  увидел  фрау  Арнольд  в  проходной  —  она  передавала  вахте¬
ру  связку  ключей.
 Хольт  с  удивлением  на  нее  воззрился.  Он  и  раньше  встречал
фрау  Арнольд,  но  не  обращал  на  нее  внимания.  Да  и  какой  она  могла
представлять  для  него  интерес?  Он  слышал,  что  после  смерти  Мюл¬
лера  она  стала  председателем  партийного  комитета,  или  как  это  у  них
называется.  В  своей  робе,  повязанная  пестрым  платком,  она  казалась
существом  малозначительным.  Хольт  и  видел  ее  и  не  замечал.  А  сей¬
час,  тоненькая  и  изящная,  она  стояла  в  подворотне,  освещенная
заходящим  солнцем,  которое  стирало  все  контуры  и  отбрасывало
длинные  тени.  Вместо  грубой  прозодежды  на  ней  было  легкое  летнее
платьице  в  голубую  полоску,  лицо  вместо  головного  платка  обрамля¬
ли  густые  иссиня-черные  волосы,  собранные  на  затылке  узлом,
грозившим  рассыпаться  от  собственной  тяжести.  Хольту  казалось,
что  он  впервые  ее  видит,  так  изменили  ее  прическа  и  платье.  Он  загля¬
делся  на  ее  узкое  девичье  лицо,  в  котором  чувствовалась  какая-то
горечь  и  озабоченность.  Это  серьезное,  почти  страдальческое  выра¬
жение  исходило  от  легких  морщинок  в  углах  губ.
 Теперь  и  она  заметила  Хольта  и,  слегка  склонив  голову  набок,
посмотрела  ему  прямо  в  глаза.  Этот  взгляд  смутил  Хольта.  Глаза
у  нее  были  голубые  и  ясные,  как  у  Мюллера  и  Шнайдерайта.  Они
вместе  вышли  из  ворот  и  направились  к  трамвайной  остановке.
 —  К  вам,  кажется,  перешли  обязанности  Мюллера?—  спросил  он.
И  чтобы  не  стоять  в  смущенном  молчании,  неудачно  добавил:—
Как  вам  нравится  ваша  новая  работа?
 —  Нравится?..^  протянула  она  и,  слегка  склонив  голову,  снова
посмотрела  на  Хольта.  От  этого  движения  волосы  ее  еще  больше
растрепались.  Хольт  хотел  сказать  ей  это,  но  передумал,  он  пред¬
 663

почел  бы,  чтобы  эта  роскошная  иссиня-черная  грива  рассыпалась
по  ее  плечам.
 —  Нравится  —  не  то  слово,—  возразила  она  с  улыбкой,  разгла¬
дившей  морщинки  у  ее  губ  и  стершей  с  лица  выражение  озабочен¬
ности.—  Мы  все  еще  не  нашли  замены  доктору  Бернгарду,  а  тут  зима
надвигается.—  Она  развела  руками,  и  на  пальце  у  нее  блеснуло
обручальное  кольцо...
 Перед  ними  с  визгом  затормозил  трамвай.  Фрау  Арнольд  кивну¬
ла  Хольту  и  вошла  в  вагон.
 Хольт  пешком  поплелся  к  себе  в  Южное  предместье.  Он  знал,  что
ее  зовут  Юдит.  Юдит  Арнольд.  Она  замужем  и  еще  очень  молода.
На  завод  ее  пригласил  Мюллер.
 Вечером  он  попытался  расспросить  о  ней  отца.  Профессор
с  похвалой  отозвался  о  ее  деловых  качествах:  фрау  Арнольд  пол¬
ностью  освобождает  его  от'  всякой  текучки,  она  прирожденный
организатор.
 —  Но  уж  очень  молода,  странно  видеть  такую  молодую  особу
среди  руководящего  персонала  крупного  предприятия.
 Не  то  двадцать  два,  не  то  двадцать  три  года  —  профессор  и  сам
хорошо  не  знал.  Но  ему  известно,  что  она  до  конца  войны  сидела
в  Равенсбрюке.
 Больше  Хольт  не  рискнул  расспрашивать  о  фрау  Арнольд.  Но
стоило  кому-нибудь  произнести  ее  имя,  как  он  настораживался.
 В  следующий  раз  Хольт  постарался  раньше  уйти  от  Блома.  Он
решил  наудачу  подождать  фрау  Арнольд  на  трамвайной  остановке
и  боялся,  что  она  будет  не  одна.  Но  она  вышла  из  ворот  одна,  в  том
же  платье  в  голубую  полоску.  Подойдя  к  остановке  и'узнав  его,  она
вопросительно  на  него  взглянула,  склонив  голову.
 —  Добрый  вечер!—  поздоровался  Хольт.
 Она  протянула  ему  руку.
 —  Я  был  у  Блома,—  пояснил  Хольт.—  Он  помогает  мне  по  мате¬
матике.  Я  надеялся  снова  встретить  вас  на  остановке.
 —  У  вас  ко  мне  дело?
 —  Дело?  Нет,  я  просто  хотел  вас  увидеть.—  Он  взглянул  на  ча¬
сы.—  Без  чего-то  восемь.  Может,  вы  не  прочь  пойти  пешком,  я  бы  с
удовольствием  проводил  вас.
 Она  удивленно  вскинула  на  него  глаза,  и  ее  прямой  ясный
взгляд  снова  смутил  его.
 —  Видите  ли,  это  потому...—  начал  он  оправдываться.—  Я
недавно  впервые  увидел  вас  в  этом  платье,  оно  вам  удивительно
к  лицу,  эти  полоски  точь-в-точь  такого  цвета,  как  ваши  глаза...  С
тех  пор  я  не  перестаю  о  вас  думать.—  В  словах  его  от  внутренней
растерянности  звучал  неуместный  задор.
 —  Вот  это  мне  нравится,—  ответила  она,  хотя  голос  ее  не  выра¬
жал  ни  малейшего  удовольствия,  скорее  отчужденность  и  досаду.
Складки  у  рта  обозначились  резче,  в  лице  появилась  враждебная
настороженность.
 Хольт  понял  свою  ошибку.
 —  Пожалуйста,  не  гоните  меня!  Мне  просто  захотелось  узнать  вас
 664

поближе.  И  не  спрашивайте  зачем,  как  бы  мне  опять  чего  не  сболт¬
нуть,  что  вам  не...
 —  Кто  дал  вам  право  мне  указывать,  что  спрашивать  и  чего  не
спрашивать?—  прервала  она  его  с  нескрываемым  раздражением.—
Разумеется,  я  спрошу  вас:  зачем?  К  чему  вы  ищете  знакомства  со
мной?—  И  с  резкостью,  которую  в  ней  трудно  было  предположить:—
Зачем  отнимаете  у  меня  время?  Чего  вам  от  меня  нужно?
 —  Не  знаю,—  сказал  он  малодушно.  И  с  новым  задором,  от  ко¬
торого  ничего  не  осталось  при  первом  же  ее  взгляде:—  Я  веду  себя
по-идиотски,  стою  перед  вами,  как  растерявшийся  школьник.  Я,
право,  сам  не  знаю,  почему  я  стою  здесь  и  жду  вас.  До  сих  пор  я
как-то  вас  не  замечал,  эта  ваша  прозодежда  —  зря  вы  ее  носите!
И  не  надо  прятать  волосы!  Такие  чудесные  волосы  не  следует
повязывать  платком.  Но  дело  не  в  волосах,  право,  нет!  Вы  меня
интересуете,  и  самое  поразительное  то,  что  вы,  очевидно,  не  подозре¬
ваете,  как  вы  красивы!
 Она  покраснела  и  сказала  тихо,  но  подчеркнуто  резко:
 —  Свои  наблюдения  держите  при  себе!  А  меня  прошу  раз  навсег¬
да  оставить  в  покое!
 Она  отвернулась  и  сошла  на  мостовую  —  показался  ее  трамвай.
 «Вы  еще  далеко  не  разделались  с  прошлым»,—  предостерег
Церник  Хольта  после  его  приключения  с  Каролой.  Хольт  про  себя
счел  это  обычной  придиркой.  Он  сделал  надлежащие  выводы,
да  и  вообще  этот  постыдный  эпизод  послужил  ему  уроком.  Подоб¬
ные  авантюры  его  больше  не  привлекали,  с  этим  у  него  покончено.
Если  он  искал  встреч  с  Юдит,  то  без  всякой  задней  мысли.
 Ему  предстоял  долгий  искус.  Предстояло  учиться,  овладеть
профессией,  искать  и  добиваться,  пока  не  настанет  его  час,  пока  он
не  вытеснит  Шнайдерайта  в  сердце  Гундель.  Внешне  между  ней  и
Хольтом  установились  хорошие  отношения:  они  посещали  вместе  те¬
атр,  бывали  и  на  концертах.  Хольт  больше  не  открывал  ей  своих
чувств.  Пусть  даже  у  нее  в  лагере  и  было  что-то  со  Шнайдерайтом,
Хольт  от  нее  не  отказывался.  Он  будет  ждать.  Но  не  должен  же  он
тем  временем  избегать  женского  общества!  С  Ангеликой  он  вел  не¬
честную  игру,  тут  ему  нет  оправдания,  но  он  уже  в  сущности  исправил
свою  ошибку.  Он  перестал  с  ней  встречаться  под  предлогом,  что
предстоящие  экзамены  не  оставляют  ему  свободной  минуты.
 На  самом  деле  он  сильно  преувеличивал.  Ему  надо  было  лишь
немного  подогнать  языки.  В  своем  любимом  предмете,  математике,
он  давно  опередил  школьную  программу;  Блом  уже  проходил  с
ним  векторальную  алгебру,  дифференциальную  геометрию  и  сфе¬
рическую  тригонометрию.  По  физике,  химии  и  биологии  он  рассчиты¬
вал  на  хорошие  отметки,  а  также  по  литературе  и  истории.  Правда,
он  по-прежнему  много  и  напряженно  работал,  но  оставалось  время
и  на  книги  и  на  театр  и  хоть  отбавляй  времени  на  размышления  о
фрау  Арнольд.  Фрау  Арнольд  не  выходила  у  него  из  головы.
 «Зачем  вы  ищете  со  мной  знакомства?  Чего  вам  от  меня  нужно?»
Хольт  тщетно  искал  ответа  на  эти  вопросы.  Снова  им  овладела
 665

та  внутренняя  растерянность,  которая  толкнула  его  на  постыдный
эпизод  с  Каролой.  Вспоминались  беспощадные,  уничтожающие  обви¬
нения  Церника.  Хольт  опять  запутался.
 То,  что  фрау  Арнольд  так  сурово  с  ним  обошлась,  не  слишком  его
обескуражило.  Он  глупо  вел  себя.  Она  —  замужняя  женщина  и  не
привыкла  к  тому,  что  посторонний  мужчина  поджидает  ее  на  улице.
Она,  пожалуй,  растерялась  не  меньше  его.  В  дальнейшем  он  будет
умнее  и  осторожнее.  В  дальнейшем?..  А  разве  все  не  оборвется  на
этой  несчастной  попытке?  Он  чувствовал  себя  вовлеченным  в  приклю¬
чение,  которое  еще  только  началось  и  должно  продолжаться.  Хольт
не  искал  его,  оно  налетело  внезапно,  и  он  не  станет  от  него  отка¬
зываться.
 Настроение  его  быстро  менялось  в  эти  дни.  То  фрау  Арнольд
представлялась  ему  несбыточной  мечтой,  она  парила  где-то  на
недосягаемой  высоте.  То  его  неудержимо  тянуло  ее  увидеть,  и  он
боролся  с  искушением  тут  же  побежать  к  ней  на  завод.
 В  следующий  раз  на  уроке  Блома  Хольт  был  крайне  рассеян.
Увидев  из  окна,  что  фрау  Арнольд  направляется  к  воротам,  он
второпях  попрощался  и  бросился  ее  догонять,  но,  к  великому  своему
разочарованию,  поспел  только  к  отходу  трамвая.
 У  него  было  чувство,  словно  они  давно  знакомы.  Он  видел  перед
собой  ее  ясное  узкое  лицо,  бледное  и  немного  усталое  от  напряженной
работы.  Видел  иссиня-черные  волосы  и  юный  рот...  Он  перестал  хо¬
дить  к  Блому.  Когда  он  работал,  она  вторгалась  в  его  мысли,
мешая  сосредоточиться.  Не  было  еще  случая,  чтобы  женский  образ
так  осязаемо  жил  в  его  воображении.  Ута,  маленькая  Тредеборн,
Карола?..  Бледные,  расплывчатые  силуэты,  поблекшие  от  времени,
да  никогда  по-настоящему  его  и  не  волновавшие.  Другое  дело  Гун-
дель,  ее  образ  не  угасал  в  его  душе;  пусть  ее  временно  заслонила
другая  —  любовь  к  Гундель  жила  в  нем  неискоренимо.  Об  Ангелике
Хольт  думал  нежно  и  преданно,  с  сознанием  вины;  впрочем,  он  от¬
носил  ее  уже  к  воспоминаниям,  тогда  как  Юдит  занимала  все  его
мысли  и  чувства.  Чего  же  ему  от  нее  нужно?
 Не  думай  об  этом!  Постарайся  что-нибудь  сочинить  на  случай,
если  она  опять  спросит.  Сам  ты  не  нуждаешься  в  ответе.  А  то  еще
полезут  дурацкие  мысли,  вроде  того,  что  ты  хочешь  возместить  в  сво¬
их  собственных  глазах  неудачу  с  Каролой,  или  что  замужнюю  жен¬
щину  легко  завоевать...  Не  думай  и  о  том,  будто  надо  лишь  дать  ей
почувствовать,  что  всякое  сопротивление  бесполезно.  Ни  о  чем  не
спрашивай!  А  то  еще  окажется,  что,  несмотря  на  все  твое  прилежа¬
ние,  жизнь  твоя  построена  на  песке.  Итак,  ни  о  чем  не  спрашивай,
а  то  как  бы  тебе  не  слететь  с  пьедестала  твоего  «я»,  на  котором
ты  с  таким  трудом  утвердился,  а  ведь  жизнь  без  ореола  собственно¬
го  превосходства,  пожалуй,  утеряет  для  тебя  всякую  цену.
 Когда  Церник  снова  к  ним  пожаловал,  Хольт  завел  разговор  о  ро¬
ли  выдающейся  личности.  Отвечая  ему,  Церник  подчеркнул  значе¬
ние  народных  масс  в  истории.  Хольт  привел  в  пример  такого  неза¬
менимого  человека,  как  Мюллер.  Церник  стал  излагать  историю  ра¬
бочего  движения  в  Германии.  Тут  Хольт  привел  пример  —  ну,  ска¬
жем,  Шнайдерайта.  При  всей  своей  молодости  он  занимает  на
 666

заводе  ответственное  положение...  Церник,  как  и  следовало  ожи¬
дать,  заговорил  о  Юдит  Арнольд.
 То,  что  он  о  ней  рассказал,  уже  не  было  новостью  для  Хольта.
Но  вот,  наконец-то:  муж  у  нее,  вскользь  заметил  Церник,  совер¬
шеннейшее  ничтожество.  Служит  в  сберкассе.  Это  форменная
трагедия:  такая  женщина  —  и  связана  с  отвратным  мещанином.
 Хольт  и  виду  не  подал,  как  взволновала  его  эта  новость.  Он
выслушал  ее  безучастно,  со  скучающим  лицом.
 —  Эх,  вы,  сено  —  солома!—  взъелся  на  него  Церник.—  Что  у
вас  за  деревянная  физиономия?  Или  опять  начитались  Платона?
 Он  отправился  навестить  профессора.  Слышно  было,  как  они  без
конца  спорили  насчет  Лысенко.
 Хольт  в  ту  ночь  долго  не  мог,  уснуть.  Значит,  она  все-таки  заму¬
жем.  Замужем  за  отвратным  мещанином.  Это  трагедия.  Она  несчаст¬
лива.  Так  он  и  думал.
 На  следующий  день  Хольт  пошел  к  Блому.  На  этот  раз  он  заблаго¬
временно  простился  и  стал  ждать  фрау  Арнольд  у  остановки,  но
она  была  сегодня  не  одна.  Ее  провожал  Шнайдерайт,  надо  же—
именно  Шнайдерайт.  Она  вышла  из  ворот  минута  в  минуту  к  при¬
ходу  трамвая.  Хольт  поклонился  ей  и  уныло  проводил  глазами
уходящий  вагон.  То  же  самое  повторилось  и  на  другой  день,  да  и  на
третий  она  была  не  одна.  Хольт  поклонился,  и  она  ответила  с  под¬
черкнутым  недоумением,  видимо  удивленная,  что  он  опять  здесь.
Подошел  ее  вагон,  она  уже  собиралась  войти,  но  передумала  и  вер¬
нулась  на  завод,  словно  что-то  забыла.
 Возвратилась  она  уже  одна.  Она  подошла  к  Хольту  и,  слегка
склонив  голову,  взглянула  ему  в  глаза.
 —  Зачем  вы  меня  ждете?—  спросила  она.—  Чего  вам  от  меня
нужно?
 Отвечая,  он  чувствовал,  как  фальшиво  и  глупо  звучит  заго¬
товленная  фраза:  в  свое  время,  в  Гамбурге,  ему  пришло  в  голову,
как  многому  он  мог  бы  научиться  у  Мюллера,  а  ведь  она  в  некото¬
ром  роде  его  заместительница...
 Она  ответила,  как  и  следовало:
 —  Если  все  дело  в  полихучебе,  почему  бы  вам  не  примкнуть
к  молодежной  группе  Шнайдерайта?
 На  этот  раз  он  выдержал  ее  взгляд.
 —  Вы  поделом  меня  отчитали.  Вся  беда  в  том,  что  я  не  умею
врать  и  изворачиваться.  Но  вы  меня  ставите  в  безвыходное  поло¬
жение.  Ведь  как  дело  обстоит  в  действительности  —  вам  тоже  не
скажешь!
 —  Ну  хорошо:  как  дело  обстоит  в  действительности?
 —  В  действительности,—  подхватил  он,  чувствуя  себя  все  более
свободно,  хоть  она  все  так  же  испытующе  и  строго  смотрела  на
него,—  вы  не  выходите  у  меня  из  головы.  Сам  не  знаю  почему.  Я
даже  не  задаюсь  таким  вопросом.
 —  Чего  вам  от  меня  нужно?
 —  Мне  хотелось  бы  время  от  времени  проводить  с  вами  часок-
другой.  Как-нибудь  пройтись  по  улице,  поболтать  о  том  о  сем.
 Она  удивленно  покачала  головой.
 667

•—  Чудеса!—  А  затем  рассмеялась  и  сказала  насмешливо:—
Ну,  будь  по-вашему!  Раз  я  нейду  у  вас  из  головы,  вы  еще,  пожалуй,
завалите  экзамены,  а  потом  я  буду  виновата.  Пройтись  по  улице?
Пошли!  Поболтать  о  том  о  сем?  Извольте,  я  вас  слушаю.—  И  она
снова  рассмеялась  и  пошла  с  ним  рядом,  искоса  на  него  погляды¬
вая.—  Но  больше  не  лгите.  Я  терпеть  не  могу,  когда  говорят  не  то,  что
думают.
 —  Однако  вы  недавно  рассердились  на  меня  за  правду.
 —  Нет,  я  на  вас  не  рассердилась,—  сказала  она.  И  добавила
простодушно:—  Я  просто  к  этому  не  привыкла  и  растерялась.
 —  «Мне  это  непривычно,  и  сперва  я  было  растерялась  от  сму¬
щенья.  Ведь  на  меня  до  этого  молва  ни  разу  не  бросала  тени.
Мое  ли,  думала  я,  поведенье  внушило  вам  столь  вольные  слова?»
 —  Что  это?
 —  Гретхен.  Фауст  заговорил  с  ней  на  улице,  и  она  ему  потом
объясняет,  что  ей  при  этом  подумалось.  Говорят,  в  каждой  немке
есть  что-то  от  Гретхен,  немецкой  Гретхен.
 —  «Немецкая  Гретхен»—звучит  пренебрежительно,—  возра¬
зила  она.—  Верно?
 Они  подошли  к  ее  дому,  к  одной  из  мрачных  менкебергских
жилых  казарм.
 —  Послезавтра  воскресенье,—  сказал  Хольт.—  Какие  у  вас
на  этот  день  планы?
 —  Если  погода  хорошая,  я  спозаранок  уеду  в  горы.  У  меня  там
свое  каноэ.
 —  Возьмите  меня  с  собой,—  попросил  он.
 —  Об  этом  и  речи  быть  не  может.  Я  всегда  еду  одна.
 —  Значит,  и  мужа  с  собой  не  берете?—  спросил  он  и  понял,  что
совершил  ошибку.  Ее  лицо  замкнулось.
 —  Я  всегда  говорю  то,  что  думаю,—  ответила  она  спокойно,  но
решительно.—  В  моих  словах  не  ищите  скрытого  смысла,  заметьте
себе  раз  навсегда.
 —  Простите!  А  можно  вам  позвонить  и  вскоре  встретиться?
 —  Вскоре?—  отозвалась  она,  и  опять  улыбка  прогнала  суро¬
вость  с  ее  лица.—  Помнится,  вы  сказали  «время  от  времени»  и
«как-нибудь».—  Она  посмотрела  на  него  насмешливо.—  Не  думай¬
те,  что  если  вам  протянули  мизинец,  за  ним  последует  вся  рука.—
Она  прикрыла  глаза,  покачала  головой,  но,  прежде  чем  исчезнуть
в  подъезде,  еще  раз  оглянулась.
 Церник  показывался  редко:  с  тех  пор  как  он  узнал,  что  кофеин
можно  принимать  и  в  виде  таблеток,  он  уже  не  зависел  от  Хольтов  и
от  их  колы.  Он  в  упор  занялся  диссертацией.  Впрочем,  Хольт  теперь
не  замечал  его  отсутствия.
 Дважды  в  неделю  он  встречался  с  фрау  Арнольд,  а  остальное
время  жил  радостным  предвкушением  встречи.  Поначалу  он  только
провожал  ее  до  дому,  а  потом  они  стали  прихватывать  еще  полчасика,
обходя  кругом  ее  квартал.  Он  интересовался  ее  работой  на  заводе,
особенно  тем,  что  она  называла  политработой,  а  она  расспрашива¬
ла  его  о  школе.  Как-то  она  ему  сказала:  «Вы  счастливчик,  ничто
 668

не  мешает  вам  учиться».  Ей  для  работы  на  заводе  очень  не  хватало
специальных  знаний.  Поневоле  обходишься  скудным  школьным  ба¬
гажом,  хотя  рабочим  теперь  предоставлена  возможность  учиться
по  университетской  программе.  Но  у  нее  слишком  серьезные  обязан¬
ности  на  задоде,  чтобы  думать  о  курсах  подготовки.
 Они  стояли  перед  ее  домом.  Моросил  ноябрьский  дождь,  и  ветер
обдавал  их  водяной  пылью.  После  некоторого  колебания  фрау
Арнольд  решилась  на  полчаса  пригласить  Хольта  к  себе.  Он  после¬
довал  за  ней  во  двор,  к  боковому  корпусу,  и  они  поднялись  на  чет¬
вертый  этаж.
 С  лестничной  площадки  дверь  вела  в  жилую  кухню.  Против  вхо¬
да  виднелись  две  двери,  налево  стояла  плита,  направо  —  диван  с
высокой  спинкой.  На  диване  сидел,  развалясь,  мужчина  в  жилете
и  рубашке  без  воротничка,  в  широких  помочах  и  черных  нарукавни¬
ках,  заходивших  ему  за  локоть.  Ноги  в  одних  носках  он  протянул
на  табуретку.  Круглое  красноватое  лицо,  на  носу  очки  без  оправы.
Человек  этот  изучал  объявления  насчет  обмена  всякого  имущества,
печатавшиеся  на  последней  странице  местной  газеты.
 —  "Вот  так-так!  —  воскликнул  он.—  Что  я  вижу!  Наша  Юдит  за¬
вела  новую  моду!  Приводить  кавалеров!—  Но  когда  Хольт  предста¬
вился,  человек  в  носках  сорвался  с  дивана,  наспех  сунул  ноги  в  баш¬
маки  и  воскликнул,  сопровождая  свою  речь  короткими  поклонами:
 —  Что  я  слышу!  Сынок  господина  профессора?  Какая  честь!
Что  же  ты  сразу  не  сказала?  Откуда  мне  было  знать,  ведь  на  лбу  у
него  не  написано,  прошу  вас,  вот  стул,  почему  вы  не  садитесь?..  Куда
девался  мой  пиджак?..
 —  Не  трудись,—  сказала  фрау  Арнольд.  Она  без  объяснений  от¬
крыла  дверь  в  комнату  направо,  пропустила  вперед  Хольта  и  захлоп¬
нула  ее  за  собой.
 Небольшая  комнатка.  Железная  койка,  шкаф,  умывальник,  сто¬
лик  с  письменными  принадлежностями,  книжная  полка.  Хольт  заме¬
тил,  что  ключ  торчит  в  замке  изнутри.  Итак,  она  живет  здесь  сама
по  себе,  а  этот  человек  в  кухне...  Хольт  показал  на  дверь  и  спросил:
 —  Ваш  муж?
 Она  кивнула.
 —  Да,  муж.—  А  потом  подошла  к  Хольту  и,  глядя  на  него  в
упор,  сказала  раздельно,  с  ударением:—  Я  не  хочу  говорить  об  этом!
Никогда,  ни  при  каких  условиях  не  спрашивайте  меня  о  моей  семей¬
ной  жизни,  а  если  спросите  —  конец:  мы  с  вами  больше  не  знакомы!
Поняли?
 —  Понял,—  сказал  он.—  Ради  бога,  простите!
 В  эти  промозглые  ноябрьские  вечера  Хольт  часто  сидел  у  фрау
Арнольд.  Ее  муж  теперь,  едва  выглянув  из-за  газеты,  лукаво  подми¬
гивал  гостю,  когда  тот  проходил  мимо.  Он  вызывал  у  Хольта  все
большее  отвращение,  временами  переходившее  в  ярость.  Как-то
под  впечатлением  минуты  он,  позабыв  о  запрете,  спросил  у  фрау
Арнольд:
 —  Почему  бы  вам  не  съехать  отсюда?—  Он  разумел  человека
 669

на  диване,  но  вовремя  спохватился.—  Я  хочу  сказать,  почему  вы
не  подыщете  себе  приличную  квартиру?
 Он  видел,  что  его  маневр  от  нее  не  укрылся,  однако  она  приняла
его  объяснение.
 —  А  чем  плоха  эта  квартира?
 —  Чем  плоха?  Ну  как  же!  С  лестницы  входишь  в  кухню.  Нет
ванной  комнаты,  уборная  этажом  ниже...
 —  Квартира  право  же  неплохая,—  стояла  она  на  своем.—  Мы
как-нибудь  вернемся  к  этому.
 Он  тут  же  забыл  об  их  разговоре.  Но  несколько  дней  спустя,
в  субботу,  когда  он  зашел  за  ней  на  завод,  она  предложила:
 —  Мне  надо  разнести  по  адресам  несколько  ордеров  Общества
народной  солидарности.  Может  быть,  вы  меня  проводите?
 Он  пошел  с  ней.  Грязные  улицы,  такие  же  дома-казармы,  в  каком
жила  она,  но  еще  более  ветхие,  мрачные,  на  грани  разрушения.
Куда  она  его  ведет?  Подворотня.  Сквозной  двор.  Снова  подво¬
ротня.  Снова  сквозной  двор.  Наконец  в  глубине  третья  подворотня,
крутые  выщербленные  ступени,  тесная,  темная  лестничная  клетка.
Вонь  и  сырость.  Лестничная  площадка  с  единственной  раковиной
и  пять  дверей  в  квартиры.  Они  постучали,  им  отворила  старуха.  Ком¬
ната  метров  в  двенадцать  с  плитой  и  кроватью  —  только  одна  эта
комната.  На  кровати  —  парализованный  старик.  Рядом  еще  одно
ложе:  прямо  на  полу  матрац  и  на  нем  одеяло.  Спертый  воздух,
полумрак.  Перед  самым  окном  высокая  кирпичная  стена.  Из  камен¬
ного  колодца  заднего  двора  не  увидишь  ни  кусочка  неба,  сюда  не  за¬
глядывает  солнце,  здесь  нет  доступа  дыханию  ветра.  Люди  погребе¬
ны  заживо.
 В  памяти  Хольта  ожили  картины:  виллы  и  сады*  барский  дом
в  Гамбурге,  где  он  недавно  гостил,  и  пронизанный  солнцем  Бамберг¬
ский  особняк,  где  прошло  его  детство...  А  здесь  старая  женщина  раду¬
ется,  как  ребенок,  ордеру,  и  ни  единого  слова  жалобы.  Они  вышли
на  улицу.  Хольт  вздохнул  с  облегчением,  но  Юдит  повела  его  дальше.
Новая  казарма,  душный  двор,  темный  лаз  в  подвал  —  и  снова  то
вверх,  то  вниз  по  ступеням.  В  сознании  Хольта  запечатлелись  карти¬
ны:  сырые,  промозглые  щели,  чердачные  клетушки,  жилые  кухоньки
с  прогнившими  полами,  четверо  на  шестнадцати  метрах,  уборные
за  фанерными  перегородками  на  лестницах,  и  повсюду  люди—  дрях¬
лые  старики,  испитые  мужчины  и  женщины,  золотушные  дети...
 Наконец  они  все  раздали.  Хольт  не  проронил  ни  слова.  Только
перед  дверью  фрау  Арнольд  он  сказал:
 —  Вы  дали  мне  хороший  урок,  я  запомню  его  на  всю  жизнь.
 —  Какой  еще  урок?—  удивилась  она.—  У  меня  и  в  мыслях  не
было  давать  вам  уроки.  Ну  как,  нравится  вам  теперь  моя  квартира?
 —  По  правде  сказать,—  ответил  Хольт,—  у  вас  совсем  неплохая
квартира.
 Хольт  пригласил  фрау  Арнольд  в  театр,  но  она  отказалась.  Вско¬
ре  он  повторил  свое  приглашение,  уже  более  настойчиво.  Давали
«Войцека»,  пьесу  Георга  Бюхнера.  Фрау  Арнольд  опять  покачала
 670

головой.  Но  Хольт  стал  ее  уговаривать:  ведь  это  первая  пролетарская
трагедия  в  немецкой  литературе.  Она  долго  колебалась,  чем  очень
его  удивила  —  он  знал  ее  решительную  натуру.  Наконец  она  все  же
сдалась  на  его  просьбы.
 Только  в  театре  ему  стало  ясно,  чем  вызваны  ее  колебания:
теперь,  зимой,  у  нее  не  было  ни  одного  выходного  ,  платья,
лишь  юбка  с  пуловером.  Юдит  шла  рядом,  прямая  и  стройная,  ис¬
полненная  чувства  собственного  достоинства,  но  он  понимал,  что
ей  не  по  себе  среди  приодетой  толпы,  пусть  даже  большая  часть
этих  нарядов  перешита  из  старья.  В  антракте  он  завел  об  этом  разго¬
вор.  Он  знал,  что  может  ей  все  сказать,  лишь  бы  это  было  от  чистого
сердца.
 —  Обидно  отказываться  от  театра  из-за  такой  ерунды,  как  туале¬
ты.  Сейчас  у  большинства  нет  ничего  на  смену.  Чего  стоит  хотя  бы
мой  костюм...  Отец  уже  собирался  его  выбросить.  Да  вы  по  сравне¬
нию  со  мной  глядите  королевой...  Следующий  раз  пойдем  на  галер-
ку.  Туда  можете  ходить  даже  в  своей  робе,  это  никого  не  удивит.
 Она  рассмеялась  и  благодарно  пожала  ему  руку.
 С  тех  пор  они  стали  завсегдатаями  галерки  и  отлично  чувство¬
вали  себя  среди  студентов  и  школьников.  Однако  зимой  на  заводе
опять  начались  трудности:  холод,  недостаток  топлива  и  сырья.
У  фрау  Арнольд  не  оставалось  времени  для  Хольта.
 Раз  в  неделю  они  все  же  встречались.  И  Хольт  уже  понимал,
что  она  вовсе  к  нему  не  снисходит,  а,  как  и  он,  дорожит  совместно
проведенными  часами.
 Но  едва  он  в  этом  убедился,  как  обрел  былую  самоуверенность.
Он  позабыл  ее  предупреждение  насчет  мизинца  и  руки.  Одного
вечера  в  неделю  было  ему  мало;  как-то  он  без  предупреждения  при¬
шел  к  ней  в  воскресенье,  и  она  даже  обрадовалась!  Мужа  не  было
дома,  он  все  свободное  время  просиживал  в  кабачке  за  углом,  играл
в  скат.  Фрау  Арнольд  заварила  чай  из  листьев  ежевики.  Это  был
сложный  церемониал;  покончив  с  ним,  она  разлила  горячий  напиток
в  две  большие  чашки  и  подала  на  стол.
 В  это  воскресенье  он  читал  ей  лирические  стихи  поэтов  —  от
Грифиуса  до  Гофмансталя  —  и  неожиданно  наткнулся  на  резкий
отпор.
 —  Это  чувства  правящих  классов,  нам  они  ни  к  чему.
 Его  возмутила  такая  утилитарная  точка  зрения.
 —  По-вашему,  надо  выбросить  за  борт  четыре  пятых  немецкой
культуры,—  возражал  он.—  Поговорите  с  Церником,  увидите,  что  он
вам  скажет.
 С  авторитетом  Церника  ей  пришлось  скрепя  сердце  посчитаться,
но  это  не  помешало  ей  обрушиться  на  стихотворение  Гёте  «Свида¬
ние  и  разлука».  Счастье  Юдит  видела  лишь  в  одном.  Хольт  потре¬
бовал  разъяснений.
 —  В  борьбе  за  освобождение  рабочего  класса,  за  социализм!—
ответила  она  с  усилием,  словно  считая  его  вопрос  излишним.
 —  Скажи  мне  это  кто-нибудь  другой,  особенно  по  поводу  стихов
Гёте,  я  только  посмеялся  бы,—  заявил  Хольт.—  Мало  того,  я  поста¬
вил  бы  это  в  укор  вашей  партии.
 671

—  Эгоистическое,  личное  счастье  для  меня  не  существует.
 '—  Потому  что  вы  его  не  знаете!—  воскликнул  Хольт.
 Она  помрачнела.  Хольт  отложил  книгу.
 —  Вы  запретили  мне  касаться  этой  темы.  Но  между  нами  не
должно  быть  никаких  табу.  У  меня,  естественно,  возникают  мысли,
а  в  мыслях  своих  я  не  волен,  тут  вы  не  можете  мне  диктовать.
Церник  когда-то  обвинял  меня  в  том,  что  я  возмещаю  нарушенные
связи  с  обществом  уходом  в  свое  «я».  Но  то,  что  вы  в  двадцать  три
года  хотите  видеть  свое  счастье  в  одной  лишь  работе  и  борьбе  за
освобождение  пролетариата...
 —  Ни  слова  больше!—  крикнула  она.
 —  ...это  переворачивает  мне  душу,—  продолжал  он.—  Я  не  могу
не  думать  о  том,  как  вы  губите  себя,  живя  с  этим  человеком...
 —  Еще  одно  слово  ^и  вы  уйдете!—  напомнила  она  непреклон¬
но.  Он  покорно  поднял  руки.—  Общение  с  Церником  для  вас  не¬
безопасно,—  заметила  она  уже  спокойно.—  Он  чистый  теоретик.
Он  может  себе  это  позволить,  ему  знакома  и  революционная  прак¬
тика.  А  вы...
 —  Да?  Скажите,  чего  вы  во  мне  не  одобряете?
 —  Вы  в  сущности  далеки  от  жизни,  хотя  некоторые  ее  стороны
вам,  возможно,  чересчур  хорошо  знакомы.
 Две  недели  спустя  ему  вспомнились  эти  слова.  На  улицах  уже  ле¬
жал  снег.  Фрау  Арнольд  снова  облачилась  в  кожаную  куртку,  а
Хольт  —  в  свой  шварцвальдский  тулуп.
 Она  повела  его  на  выставку  «Памяти  Генриха  Цилле».  Хольт
знал  Цилле  как  художника  юмористических  журналов.  Чем  же  он
привлек  фрау  Арнольд?  Видно  было,  что  она  здесь  не  впервые,  она
уверенно  вела  его  от  рисунка  к  рисунку.
 Особенно  удивило  Хольта,  что  она  взяла  его  за  руку,  подошла
близко-близко  и  негромко,  чтобы  не  привлекать  внимания,  стала
делиться  с  ним  впечатлениями.
 —  Я  ничего  не  понимаю  в  искусстве,—  говорила  она,—  но  Ген¬
рих  Цилле  и  Кэте  Кольвиц  всегда  были  мне  близки.  Наши  правящие
классы  разделались  с  Цилле,  налепив  на  него  ярлык  забавного
карикатуриста,  они  не  захотели  увидеть  его  горькую  правду.  А  я
не  раз  задумывалась  над  тем,  что  же  это  за  юмор,  от  которого  мураш¬
ки  пробегают  по  спине.  По-моему,  это  скорее  средство  рассказать
миру  о  самом  страшном,  о  нашей  зачумленной  цивилизации,  об  этом
затхлом  морге,  о  безысходной  грязи,  о  загнивании  и  одичании.
Взгляните  сюда,  вот  иллюстрация  к  пресловутому  изречению  кайзера
Вильгельма  —  это  по  поводу  расширенных  ассигнований  на  строи¬
тельство  германского  флота:  «Наше  будущее  —  на  воде...»  Ночь,
женщина  бежит  к  каналу,  одного  ребенка  она  тащит  за  руку,  другого
в  отчаянии  прижимает  к  груди.  Это  страшная,  беспросветная  ночь.
Женщина  и  сама  утопится  и  утопит  детей.  Или  взгляните:  мрачная
комната,  на  кровати  лежит  работница,  она  больна,  бог  весть  что  у
нее  за  болезнь,  а  перед  кроватью  стоит  врач  и  строго-настрого  запре¬
щает  больной  есть  хлеб:  напрасная  забота,  ведь  у  нее  не  на  что  ку¬
пить  себе  хлеба.
 672

Сами  рисунки  и  торопливые,  взволнованные  объяснения  фрау
Арнольд  так  же  потрясли  Хольта,  как  и  недавнее  посещение  мен-
кебергских  трущоб.  От  ужаса  у  него  стеснило  грудь,  и  он  не  мог
произнести  ни  слова.
 —  Берлин,  Акерштрассе.  Таким  жильем  можно  и  без  топора
убить  человека.  Люди  вернулись  к  пещерному  существованию...
При  виде  этого  маленького  горбуна,  я  еще  ребенком  проливала
слезы.  Он  как  бы  говорит:  «Знай  я,  что  окажусь  таким  уродом,  я  бы
ни  за  что  не  родился...»  Да  и  вообще  дети!  Цилле,  видно,  их  очень
любил.  Эти  двое  сйдят  на  ступеньках  водочного  завода,  один  говорит
другому:  «Папа  в  кабаке,  мама  в  Ландверканале*,  сегодня  нам,  вид¬
но,  не  дождаться  кофею».  От  такого  юмора  кровь  стынет  в  жилах
и  смех  становится  рыданием.
 Так  она  говорила,  ведя  Хольта  от  рисунка  к  рисунку,  провожая
его  через  этот  чуждый,  но  уже  знакомый  ему  мир,  мир  задних
дворов,  где  цветок,  невзначай  выросший  на  свалке,  сходит  за  сад,
а  мусорный  ящик  —  за  площадку  для  детских  игр.
 Трое  сидят  на  скамье,  из  них  двое  —  инвалиды  войны,  у  младшего
вместо  ноги  культя,  старший  ослеп  на  один  глаз.  Все  они  потеряли
человеческий  облик,  у  всех  троих  нет  работы,  идет  1922  год,  это  не
люди,  а  жалкие  обломки,  страшные  карикатуры  на  человека.  «Зна¬
ешь,—  говорит  один  из  них,—  брось  об  этом  думать  —  и  всё...»
 —  Но  вы,  Вернер  Хольт,  вы  обязаны  думать,—  заклинала  его
фрау  Арнольд.—  Думайте  именно  об  этом!
 Только  на  улице  она  отпустила  его  руку.  Перед  ее  подъездом
он  зябко  запахнулся  в  тулуп.
 —  Я  вам  очень  обязан,—  сказал  он.
 —  Не  надо  считаться,—  сказала  она.—  Давайте  учиться  друг  у
друга  взаимопониманию.
 Взаимопонимание  —  великое  слово,  —  ответил  он.—  В  моем
лексиконе  его  еще  не  было.  Так  что,  как  ни  считай,  я  ваш  долж¬
ник!
 А  потом  наступило  рождество.
 Хольт  сидел  в  сочельник  с  отцом  и  Гундель.  Гундель  убрала  елоч¬
ку  красными  свечами.  Профессор  Хольт,  придя  из  лаборатории,
забыл  снять  белый  халат.
 —  Не  стоит,—  сказал  Хольт.—  Ты  ведь  еще  будешь  сегодня
работать.  Насколько  я  тебя  знаю,  у  тебя  никогда  не  было  умения
истово,  по-немецки,  праздновать  рождество/Ну,  а  ты?—повернул¬
ся  он  к  Гундель.—  Ты,  конечно,  удерешь  к  Шнайдерайту?  Значит,
и  я  могу  со  спокойной  совестью  отправиться  на  концерт  Баха.
 Гундель  поставила  на  стол  вазочку  с  печеньем.  Профессор
взял  одно  отведать.
 —  Вкус  своеобразный,—  констатировал  он.
 —  Да,  вкус  особенный,—  подтвердил  Хольт.—  Откуда  оно  у  тебя?
 —  Сама  пекла,—  объявила  Гундель.—  Я,  собственно,  хотела
пирог,  но  он  не  совсем  получился.  Доктор  Хаген  развел  мне  что-то
вроде  дрожжей,  а  я,  как  на  грех,  забыла  влить  их  в  тесто.  Оно  и  не
 *  Ландверканал  в  Берлине  был  излюбленным  прибежищем  самоубийц.
 43  Д.  Нолль
 673

взошло.  Я  сразу  же  помчалась  к  доктору  Хагену  узнать,  нельзя  ли
спасти  мой  пирог.  Ведь  доктор  Хаген,—  и  на  ее  щеках  заиграли  ве¬
селые  ямочки,—  он  всегда  уверяет,  будто  для  химии  нет  невозмож¬
ного.  Но  даже  он  ничего  не  мог  поделать;  зато  он  посоветовал  раз¬
резать  лирог  на  куски  и  подсушить  в  виде  сухарей.
 —  Что  ж,  есть  можно,—  заверил  ее  профессор.
 —  Вкус  экстравагантный,—  решил  Хольт.—  Я  бы  посыпал  твои
сухари  тмином  —  подавать  к  огуречному  рассолу.
 Гундель  ушла  первая.  Хольт  еще  часок  посидел  у  отца  в  лабо¬
ратории.  Неудача  Гундель  его  рассмешила,  но  и  напомнила  самую
темную  пору  его  жизни:  рождество  сорок  четвертого  года  в  казарме.
Ему  вспомнилось  чувство  полной  безысходности.  Нынче  все  же  мир.
Об  этом  нельзя  забывать.  Даже  когда  не  видишь  для  себя  пути  и  вы¬
хода,  жизнь  продолжается.
 Снаружи,  под  окнами  лаборатории,  кто-тр  сбивал  снег  с  башма¬
ков.  Это  был  Церник.  Он  шел  с  концерта,  который  Общество  народ¬
ной  солидарности  устроило  в  честь  сочельника  для  стариков.
Церник  промерз  до  костей:  уши  горели  от  мороза,  глаза  слезились,
и  первым  его  словом  было:  «Колы,  да  погорячей!»  Очки  у  него
заиндевела,  и  он  обстоятельно  протирал  их,  близоруко  оглядываясь.
Хольт  заварил  колу,  профессор  приготовил  грог.  Церник  понемногу
оттаивал  изнутри:  оттаял  и  его  азарт  спорщика,  и  снова  у  них  завя¬
зался  спор  о  генетике.
 Хольт  потихоньку  улизнул.
 —  А  я  вам  вот  что  на  это  скажу...—  догнал  его  на  лестнице  голос
Церника.
 Зайдя  к  себе,  Хольт  на^ал  рыться  в  книгах  —  их  уже  накопилось
порядочно.  Ему  нужен  был  подарок  для  Юдит  Арнольд,  какая-нибудь
стоящая  книга.  Под  руку  подвернулся  новенький  томик  издания
«Инзель»  —  «Роман  о  Тристане  и  Изольде»,  перевод  с  французского.
.Он  вспомнил  Ангелику.
 Неужели  Ангелика  живет  в  нем  лишь  как  воспоминание?  В
школе  он  почти  не  замечал  ее  и  только  кивал  издали.  Он  знал,  что  она
страдает.  Надо  быть  твердым,  не  то  наделаешь  глупостей!  А  почему
бы  не  сохранить  с  ней  дружбу,  как  с  Гундель  и  Юдит?  Или  если  взять
с  другого  конца:  почему  он  не  наделает  глупостей,  продолжая  дру¬
жить  с  Гундель  и  Юдит?
 Но  зачем  себя  обманывать?  Тебе  ничего  так  не  хочется,  как  с  той
же  Гундель  или  с  Юдит  ринуться  очертя  голову  сначала  в  большое
счастье,  а  затем  и  в  последующее  похмелье.  Что  до  Гундель,  это  не
в  твоей  власти,  к  тому  же  некто  стоит  у  тебя  на  дороге,  надежно  заело-’
нив  ее  руками.  А  что  до  Юдит,  ты  просто  не  решаешься  и  ждешь
желанного  сигнала  —  разве  она  недавно  не  схватила  тебя  за  руку?
Тебе  хотелось  бы  получить  полную  уверенность,  прежде  чем  следо¬
вать  испытанным  советам  фрау  Цише!  Ну-ка,  что  говорит  то  изрече¬
ние?  Книга  слева,  на  верхней  полке,  открой  страницу  на  закладке...
«А  как  послушно  похоть-сука  умеет  выпрашивать  хоть  кусочек
духа,  если  ей  отказывают  в  мясе?»  Но  ты  швыряешь  книгу  на  стол,
тебя  не  устраивает,  что  философ-варвар*  так  созвучен  той  части
 *  Ф.  Ницше,  «Так  говорил  Заратустра»,  «О  целомудрии».
 674

тйоегр  существа,  которая  особенно  погрязла  в  варварстве.  Что  ж,
продолжай  себя  обманывать!  Повадился  кувшин  по  воду  ходить...
Ты  уже  чувствуешь,  как  почва  колеблется  у  тебя  под  ногами...  и
если  не  дашь  себе  труда  честно  подумать,  берегись,  как  бы  тебе  не
взорваться,  словно  котел  под  большим  давлением.
 Хольт  сорвал  с  крючка  тулуп,  надел  и  снова  постоял  в  раздумье.
Наконец  он  завернул  для  Юдит  Арнольд  два  томика  «Полного
собрания  лирики»  Гёте  и  прихватил  «Роман  о  Тристане  и  Изольде».
 Он  проехал  в  Менкеберг.  «Баумерт»—  гласила  дощечка  на  двери.
Он  опустил  небольшой  томик  в  узкую  щель  почтового  ящика.
 А  потом  пошел  бродить  по  зимним  улицам.  Откуда-то  доносился
колокольный  трезвон.  Он  шел  навстречу  этим  звукам.  За  окнами
мерцали  свечи,  но  сегодня  они  говорили  не  об  отсутствии  тока,
сегодня  мало  кто  зажигал  электричество.  Сочельник!  Как  в  такой
день  не  вспомнить  детство?  Пусть  это  был  лживый  мир;  но  раннее
детство,  еще  не  знавшее  вины  и  заблуждений,  не  утратило  и  сейчас
своего  очарования.  Сочельник,  предвкушение  радости,  трепетное
ожидание,  зажженная  елка,  сказочный  мир  и  детские  грезы.  Да,
детство  было  настоящей  жизнью,  а  жизнь  —  лишь  пробуждение
от  грез.  Счастье  доступно  разве  только  наивным  глупцам,  не  знаю¬
щим  жизненных  противоречий.
 В  промерзшей  лестничной  клетке  Хольт  услышал  за  какой-то
дверью  праздничную  радиопередачу:  рождественские  песни  в  испол¬
нении  детского  хора.  Он  поднялся  на  четвертый  этаж,  постучал  и  во¬
шел.  Арнольд  возлежал  на  диване.  Ему  повезло  на  праздники,  две
страницы  газеты  были  посвящены  обмену:  чудеса  кухонной  аппара¬
туры  обменивались  на  постельное  белье,  суконный  отрез  —  на  ав¬
топокрышки,  а  кто-то  был  не  прочь  сменить  игелитовые  башмаки  на
необработанный  табак.
 Фрау  Арнольд  сидела  у  себя  за  столом.  На  электрической  плитке
кипел  чайник.  Здесь,  в  ее  маленьком  приемнике,  тоже  звучали  рож¬
дественские  песни.  Когда  дверь  отворилась,  она  подняла  голову
и  тыльной  стороной  руки  смахнула  со  лба  непослушный  локон.
 —  Вернер!—  воскликнула  она,  и  лицо  ее  осветилось  радостью.—
Как  хорошо,  что  вы  пришли!—  Он  все  еще  стоял  на  пороге.  Они  не
условились  о  свидании,  а  ведь  как  она  ему  рада!  И  она  назвала  его
Вернер...  С  самого  детства  это  первое  рождество,  которое  он  встре¬
чает  не  один,  осознал  Хольт.
 Она  помогла  ему  снять  тулуп.
 —  Как  вы  решились  оставить  отца?
 —  У  него  Церник.  Они  спорят  о  генетике,  так  что  клочья  летят.
 Он  наблюдал,  как  Юдит  готовится  к  чаепитию.  Она  ополосну¬
ла  горячей  водой  чайник,  бросила  туда  листья  ежевики,  дала  им
настояться  и  налила  две  большие  чашки.
 Он  отдал  ей  оба  томика  Гёте.  Она  полистала  их,  а  потом  улыбну¬
лась  почти  застенчивой,  как  бы  извиняющейся  улыбкой  и  призна¬
лась  с  обычной  прямотой:
 —  Вы  мне  напомнили,  как  я  тогда  напустилась  на  стихи...  После
этого  я  много  думала.  Мне  всегда  хотелось  жить  единственно  для
той  большой  цели,  за  которую  мы  боремся,  и  я  избегала  малейшего
 43*
 675

соблазна...  Боялась  изменить  себе,  забыть  о  главном.  А  теперь
я  знаю,  что  мне  еще  многому  надо  учиться.
 Хольт,смотрел  на  ее  нежные  пальчики,  перебиравшие  листки
тонкой  бумаги.  Он  проклинал  в  душе  человека,  лежащего  в  кухне
на  диване.
 Фрау  Арнольд  отложила  книги  и  хотела  поблагодарить,  но
Хольт  прервал  ее:
 —  Тот,  кто  остался  верен  себе  в  Равенсбрюке,  может  не  бояться,
что  Гёте  или  кто-нибудь  другой  склонит  его  к  неверности.  А  уж  меня
в  этом  смысле  вам  и  вовсе  нечего  опасаться,  и  вы  это  знаете,  а  иначе
не  называли  бы  Вернер,  не  так  ли?  Я  это  хочу  истолковать  как  знак
доверия.
 Она  слегка  кивнула.
 —  Но  если  вы  мне  доверяете,—  продолжал  он,—  помогите  мне
понять  то,  что  без  вашей  помощи  останется  для  меня  загадкой:
почему  вы  терпите  этого  человека,  почему  наконец  от  него  не  ухо¬
дите?
 Она  резко  повернула  голову  к  Хольту.  А  потом  снова  устави¬
лась  в  пространство.
 —  Я  объясню  вам,—  сказала  она,  и  видно  было,  с  каким  трудом
дается  ей  каждое  слово:—  Я  знала  Арнольда,  еще  когда  была  ребен¬
ком.  Он  старше  меня  на  восемнадцать  лет.  Он  жил  с  матерью  в
этой  самой  квартире.  Тогда  он  был  социал-демократом.  Отец  до
тридцать  третьего  с  ним  часто  спорил,  но  так  и  не  переубедил.  Мы
жили  здесь,  по  соседству.  После  прихода  Гитлера  пришлось  скры¬
ваться,  и  я  потеряла  Арнольда  из  виду.  Затем  тревожная  пора  неле¬
гальной  борьбы,  меня  посадили  в  Равенсбрюк,  а  потом  внезапно
выпустили.  Это  было  зимой  сорок  третьего  года.  Мне  было  двадцать
лет,  и  я  не  знала,  куда  деваться.  Все  двери  передо  мной  захлопну¬
лись.  Я  была  больна  и  очень  ослабела.  Зима  стояла  холодная.  Я  по¬
бывала  у  всех  знакомых,  но  никто  не  захотел  мне  помочь.  Все  от
меня  отшатнулись,  я  чувствовала  себя  отверженной.  Даже  те  немно¬
гие  товарищи,  кто  еще  оставался  на  свободе  и  боролся,  и  те  не  хоте¬
ли  меня  знать  .  Прошло  много  месяцев,  прежде  чем  они  мне  поверили,
да  они  и  не  должны  были  мне  верить  после  такого  внезапного
освобождения...  Я  была  очень  несчастлива  и  не  знала,  как  жить  даль¬
ше.  Тут  я  встретила  Арнольда,  он  буквально  подобрал  меня  на  улице
и  оставил  у  себя.  Мать  его  умерла.  Он  приехал  домой  в  отпуск  и
 *  перед  возвращением  на  фронт  обвенчался  со  мной.  Мне  не  следовало
за  него  выходить,  ведь  я  его  не  любила.  Но  я  не  могла  сказать  «нет»,
это  значило  бы  оказаться  неблагодарной...  А  кроме  того,  я  не  нашла
в  себе  сил  сказать  «нет»  из  боязни  опять  очутиться  на  улице.  Ар¬
нольд  уже  в  тридцать  третьем  примирился  с  нацистским  режимом—
в  партию  он,  правда,  не  вступил,  с  тех  пор  и  слышать  не  хочет  о  поли¬
тике  и  таким  остается  по  сей  день.  Но  в  отношении  меня  он  тогда
проявил  благородство...
 Хольт  неистово  замотал  головой.
 —  Не  отрицайте!—  воскликнула  фрау  Арнольд.—  И  вот  я  стала
его  женой,  забеременела  и  написала  ему  об  этом.  Потом  у  меня  во¬
зобновились  связи  с  товарищами,  я  опять  включилась  в  нелегаль¬
 676

ную  работу.  Это  продолжалось  всего  несколько  месяцев,  меня  снова
арестовали.  В  тюрьме  начались  у  меня  преждевременные  роды.  Ре¬
бенок  не  прожил  и  часа...  Сюда  я  вернулась  еще  до  Арнольда,  в  мае.
Он  приехал  в  августе,  и  первым  его  вопросом  было,  где  ребенок.  Ар¬
нольд  считает,  что  я  убила  ребенка,  потому  что  политика  мне  доро¬
же...  Он  ничего  другого  представить  себе  не  может.  Он  и  вообще
многого  не  представляет,  иначе  понимал  бы,  что  мне  пришлось  пе¬
режить  в  заключении  и  как  у  меня  изболелась  душа  за  ребенка...
И  вы  еще  спрашиваете,  почему  я  его  не  бросаю!  Женой  его  я  остаюсь
только  на  бумаге.  Но  я  содержу  его  вещи  в  порядке,  чтоб  он  не  опус¬
тился  вконец,  обстирываю  его,  готовлю,  убираю  комнату  и  кухню,
выстаиваю  для  него  в  очередях.  Он  не  хочет  ничего  менять  и,  значит,
так  оно  и  должно  оставаться.  Я  не  могу  требовать  развода,  потому  что
после  всего,  что  он  для  меня  сделал,  обязана  хотя  бы  заботиться  о
нем.
 Хольт  безмолвно  смотрел  на  фрау  Арнольд.  Она  была  бледна;
выражение  горечи  залегло  в  морщинках  вокруг  губ.  На  заводе  она
умеет  настоять  на  своем,  и  чего  только  не  пришлось  ей  пережить  в
прошлом!  А  тут  она  подчиняется  этому  человеку,  искупая  вину,  ко¬
торой  на  самом  деле  нет,  в  которой  он  ее  уверил!
 —  Никто  этого  не  знает,—  сказала  она  в  заключение.—  Но  вам
я  должна  была  исповедаться.  Никогда  больше  не  упоминайте  об
этом!
 Хольт  понимал,  что  положение,  в  котором  очутилась  фрау  Ар¬
нольд,  ее  недостойно;  рано  или  поздно  она  из  него  вырвется,  может
быть,  совсем  скоро,  и  он,  пожалуй,  в  силах  ей  помочь...
 Он  сказал:
 —  У  меня  два  билета  на  органный  концерт  в  местном  храме.  Нет,
нет,  за  кого  вы  меня  принимаете?  Не  праздничная  служба,  а  настоя¬
щий  концерт,  органные  произведения  Баха.  Идемте,  не  размышляйте
долго!
 На  улице  она  взяла  его  под  руку.  И  это  было  нечто  новое,  но
Хольта  уже  ничто  не  удивляло.  Он  пытался  ей  растолковать,  что  такое
полифония,  строгая  имитация,  фуга,  контрапункт.  Поднялась  метель.
Где-то  далеко  звонили  колокола,  и  их  трезвон  отдавался  в  пустынных
улицах.
 До  самого  Нового  года  Хольт  не  виделся  с  фрау  Арнольд.  Зима
стояла  снежная,  а  тут  еще  ударили  сильные  морозы.  Трудное  вре¬
мя  для  завода!  Фрау  Арнольд  была  перегружена  работой.  В  эти  дни
она  сутками  не  раздевалась,  редкую  ночь  спала  и  без  конца  разъез¬
жала;  в  самую  жестокую  стужу  ездила  на  разработки  и  доставала
уголь,  как  когда-то  Мюллер;  добывала  сырье,  ампулы,  упако¬
вочный  материал.  Да  и  профессор  дневал  и  ночевал  на  заводе.
У  Хольта  тоже  все  шло  вкривь  и  вкось;  не  все  классы  в  школе  отап¬
ливались,  выпускники  учились  посменно,  остальных  школьников
временно  распустили.
 Но  чем  реже  Хольт  встречался  с  фрау  Арнольд,  тем  больше  она
занимала  его  мысли.  До  сих  пор  он  восхищался  цельностью  ее  натуры,
этим  «что  думаю,  то  и  говорю».  Теперь  ему  открылось  в  ней  ошелом¬
ляющее  противоречие:  несокрушимая  в  своих  убеждениях  и  в  работе,
 677

она  была  беспомощна,  нерешительна  и  безвольна  в  личной  жизни.
 Слаба,  как  всякая  женщина!  Только  слабостью,  женской  сла¬
бостью  объясняется  то,  что  она  чувствует  себя  в  долгу  перед  этим
человеком.  И  ей,  конечно,  хочется  кому-то  покориться,  вот  он  и  при¬
брал  ее  к  рукам,  да  так  ловко,  что  она  служит  ему  как  рабыня.
Воспользовался  ее  слабостью,  как  и  всегда  мужчина  пользуется
женской  слабостью.  Что  ж,  он,  Хольт,  не  отступит  перед  этим  испы¬
танием  силы.  Ради  нее  же  самой!  Да,  и  ради  нее  самой.  Слишком
долго  он  медлил.  Разве  она  явственно  не  шла  ему  навстречу?  Разве
не  называла  по  имени,  не  брала  его  за  руку.  А  он,  дурак,  ослепленный
сознанием  ее  превосходства,  не  замечал  этих  сигналов.  Хольт  только
диву  давался:  долго  же  он  заставил  фрау  Арнольд  ждать!
 Приближалось  одиннадцатое  января.  Уж  в  день-то  его  рождения
должна  она  выкроить  для  него  вечерок!  А  тут  как  раз  десятого,
выходя  из  школы,  он  наткнулся  в  сквере  на  Ангелику.
 Кто  знает,  сколько  она  прождала  его  на  морозе!  В  волосах  ее  за¬
путались  снежные  кристаллики,  пальто  запорошило  снегом.
 —  Я  дала  себе  слово  тебя  не  беспокоить,—  сказала  она,  боязливо
на  него  поглядывая,—  но  зачем  ты  подарил  мне  эту  книгу  про
Тристана  и  Изольду!  Я  теперь  совсем  извелась.
 Увидев  это  всегда  оживленное  лицо  непривычно  бледным  и  не¬
подвижным,  услышав  этот  беззвучный  голос,  прочтя  бессловесную
мольбу  в  этом  кротком  взгляде,  он  снова  ощутил  желание  стать
другим  —  желание  отблагодарить  эту  девочку  за  ее  чувство.  Он
схватил  ее  руку  повыше  локтя.
 —  Зима  —  никудышное  время!  Что  же,  прикажешь  в  такой  холод
сидеть  и  дрогнуть  с  тобой  на  скамейке?
 Она  ответила,  не  поднимая  глаз:
 —  Пойдем  ко  мне!  Бабушка  ушла  стирать  и  не  вернется  до  десяти.
 —  Ты  с  ума  сошла!—  воскликнул  он.
 Придя  домой,  он  постарался  трезво  поразмыслить  над  тем,  что  же
в  конце  концов  с  ним  происходит.  Нет,  зря  его  Церник  пугает:  у  вас,
мол,  кризис,  вы  еще  взорветесь,  как  паровой  котел  под  давлением.
У  него  нет  оснбваний  тревожиться  за  себя  и  за  свое  будущее.  Надо
только  сохранять  трезвую  голову.  Прежде  всего,  не  надо  вовлекать
Ангелику  в  свои  душевные  неурядицы.  Эта  девушка  слишком  хороша,
чтобы  стать  жертвой  минутной  прихоти.  Во-вторых,  надо  наконец
дать  выход  нестерпимому  напряжению,  скопившемуся  под  его  внешне
рпокойными  отношениями  с  Юдит  Арнольд.
 На  другой  день  он  позвонил  ей  на  завод.  Уже  по  голооу  он  почув¬
ствовал,  что  она  рада  его  звонку  и  что  ей  трудно  будет  ему  отказать.
Но  сегодня  он  и  не  принял  бы  отказа.
 —  Нет,  Юдит,  пожертвуйте  мне  этот  вечер...  Нет,  нет,  никаких
билетов  и  вообще  ничего  похожего.  Просто  у  меня  день  рождения.
 .  Тишина.  Какие-то  помехи  в  проводах.  И  снова  ее  голос:
 —  Ладно.  Нелегко  это,  но  сегодня  уж  куда  ни  шло!  Прихо¬
дите  ко  мне,  только  не  раньше  девяти.
 После  обеда  Хольт  выпил  с  Гундель  по  чашке  колы.  Он  был
 678

замкнут,  рассеян,  его  невидящий  взгляд  скользил  даже  мимо  Гун¬
дель.  Вскоре  явился  Церник  и,  освежившись  колой,  только  и  ждал,
с  кем  бы  вступить  в  спор.  Когда  вечером,  часам  к  восьми,  вернулся
профессор,  Хольт  уже  сгорал  от  нетерпения.  Он  стал  прощаться.
 —  Куда  ты,  Вернер?—удивилась  Гундель.—  Ведь  сегодня  день
твоего  рождения.
 —  Видишь  ли,  Гундель,—  ответил  Хольт,  натягивая  тулуп.—
День  ли  рождения,  рождество,  Первое  мая  или  любой  будний  день...
У  всех  у  нас  свои  планы  и  обязательства!
 В  девять  с  небольшим  он  уже  стоял  перед  знакомым  домом.
Ему  пришлось  довольно  долго  стучать,  прежде  чем  щелкнул  замок,
прежде  чем  она  отворила.  Арнольд,  обычно  лежавший  на  диване,
ушел  играть  в  скат.  Хольт  последовал  за  Юдит  в  ее  комнату,  снял
тулуп  и  повесил  на  крючок.
 Фрау  Арнольд  поставила  на  стол  две  большие  чашки  и  вазочку
с  мятными  пряниками.  Тут  же  лежали  сигареты.  На  плитке  кипел
чайник.  Она  стояла  возле  стола,  черные  локоны  рассыпались  по  пле¬
чам.  Хольт  никогда  еще  не  видел  ее  с  такой  прической.  Она  улыбну¬
лась  ему,  а  он4  все  истолковал  по-своему  —  и  локоны  и  улыбку.
 —  У  тебя  день  рождения,—  сказала  она.—  Как  ни  грустно,
мне  нечего  тебе  подарить,  но  давай  с  этого  дня  говорить  друг  другу
«ты».  Идет?
 Он  взял  ее  за  руку.  Она  подняла  на  него  глаза.  Но  он  не  дал  себе
труда  понять,  что  означает  этот  взгляд  —  удивление,  страх  или  что
другое.  Неважно!  Он  схватил  ее  за  плечи.  Она  оцепенела.  Но  Хольт
уже  привлек  ее  к  себе  и,  опьяненный  ее  близостью,  ароматом  ее  во¬
лос,  не  замечал  сопротивления,  пока  она  с  силой  не  отшвырнула
его  к  стене.  И  тут  чувство  стыда  захлестнуло  его  горячей  волной.
 Опершись  о  стол  левой  рукой,  Юдит  решительно  указала  ему
на  дверь.  Она  произнесла  одно  только  слово:  «Вон!»  Он  хотел
извиниться,  найти  какое-то  оправдание,  она  не  так  его  поняла...  Но
пронзивший  его  взгляд  был  исполнен  такого  глубокого  разочарова¬
ния,  что  он,  так  и  не  сказав  ни  слова,  снял  с  крючка  тулуп  и  вышел
на  лестницу.
 Он  шагал  по  улице.  В  нем  кипела  злоба.  Подумаешь,  недотрога!..
Будто  я  бог  весть  чего  от  нее  захотел!  Но  чувство  стыда  превозмогло
и  стало  невыносимым.  Он  дрожал  от  холода.  Он  все  еще  нес  тулуп  в
руках.  Трамваи,  машины,  люди...  Ничего  этого  он  не  видел,  ничто  не
проникало  в  его  сознание.
 В  каком-то  беспамятстве  остановился  он  на  перекрестке.  Он
уже  не  пытался  уйти  от  душившего  его  стыда.  Он  говорил  себе:  я
потерял  человека,  настоящего  друга,  я  бессмысленно  все  растоптал
и  загубил.  Он  думал  с  отчаянием:  что  пользы  бороться?  Мне  уже
не  выкарабкаться  из  грязи.  Что-то  сидит  во  мне,  демон-разруши-
тель...  «Что  же  это  в  нас  лжет,  ворует,  убивает,  распутничает?»—
спрашивал  он  себя.  Старый  вопрос  —  воНрос  Бюхнера*.
 Он  надел  тулуп  и,  погруженный  в  свои  мысли,  побрел  дальше.
Он  видел  перед  собой  лицо  Юдит  Арнольд.  Оно  улыбалось  ему,  яс-
 *  Г.  Бюхнер,  «Смерть  Дантона».
 «79

ное,  чистбе,  невыразимо  прекрасное  человеческое  лицо  —  лицо  че¬
ловека...  Человека  в  образе  Юдит  Арнольд  слишком  долго  унижали
и  оскорбляли  —  вплоть  до  сегодняшнего  дня,  в  том  числе  и  он,
Хольт,—  и  тогда,  и  сегодня.
 8
 Стоял  уже  февраль,  когда  Готтескнехт  на  большой  перемене  отвел
Хольта  в  сторону.
 —  Что  с  вами?—  спросил  он.—  Вы  мне  решительно  не  нравитесь!
У  меня  нет  оснований  на  вас  жаловаться,  но  я  в  достаточной  мере
психолог,  чтобы  видеть:  что-то  с  вами  неладно!
 Хольт  .молча  пожал  плечами.
 —  Мальчик!—  сказал  Готтескнехт.—  У  вас  неприятности!  Отве¬
дите  душу!—  И  видя,  что  Хольт  не  склонен  отвечать,  продолжал  на¬
стойчиво:—  Я  ваш  учитель,  а  ведь  я  без  стеснения  рассказывал  вам
о  своих  трудностях.
 —  У  вас  это  касалось  идеологии,—  возразил  Хольт.—  О  таких  ве¬
щах  легче  говорить. 	*
 —  Убежден,  что  в  конечном  счете  и  у  вас  это  связано  с  идеоло¬
гией.
 Хольт  решительно  замотал  головой.
 —  Что  же  это?—  Готтескнехт  наморщил  лоб.—  Огорчения  на
романтической  подкладке?
 —  Перестаньте!—  огрызнулся  Хольт.  И  вдруг  его  прорвало:—
В  том-то  и  дело,  что  ничего  похожего!  Никаких  романов!  Я  позна¬
комился  с  одной  женщиной  и  не  захотел  понять,  что  она  не  подходит
подмой  привычные  представления,  что  я  ничтожество  по  сравнению
с  ней  и  что  она  настолько  другой  человек,  что  у  меня  это  даже  в  го¬
лове  не  укладывается...
 —  Значит,  от  ворот  поворот?  Это  вам  полезно,  Хольт,  я  за  вас
страшно  рад!
 —  Я  оскорбил  ее!  У  меня  это  на  душе  уже  много  дней,  и  вот  к
какому  я  пришел  выводу:  то,  что  я  это  себе  позволил,  то,  что  я
осмелился  себе  такое  позволить,  и  после  всего,  что  она  для  меня  сде¬
лала,  так  неверно  ее  понял  и  не  сумел  оценить,  это  симптом  болезни,
которая  меня  гложет  и  которую  я  не  умею  определить...  А  главное,
я  не  знаю,  как  теперь  быть,  потому  что  только  эта  женщина  могла
бы  мне  помочь.
 Он  замолчал.
 —  А  что,  если  вам  откровенно  с  ней  поговорить?  Попробуйте
быть  честным  с  собой!  Знайте,  Хольт,  нет  такой  ошибки  и  такого
заблуждения,  которого  нельзя  было  бы  искупить  —  надо  только
захотеть.
 —  Я,  было,  позвонил  ей,  но  она  запретила  мне  ее  беспокоить,
говорит  —  бесполезно.  Я  достаточно  ее  знаю,  чтобы  понимать:
раз  она  говорит  —  бесполезно,  значит,  бесполезно.
 Они  расхаживали  по  коридору  взад  и  вперед.  У  Готтескнехта
был  озабоченный  вид,  он  как-то  сразу  осунулся  и  постарел.
 —  А  тогда  погодите,  пусть  пройдет  время.—  Он  схватил  Хольта
 680

за  руку.—  То,  что  вы  натворили,  может  принести  вам  пользу  на  всю
жизнь,  если  вы  серьезно  отнесетесь  к  своему  поступку,  если  доище¬
тесь,  как  такое  могло  с  вами  произойти.  Ищите  причину  в  себе,
Хольт!  Не  ищите  виновников  на  стороне!  Это-то  и  называется  быть
честным!  Немногие  способны  на  такую  честность.  Вы  на  нее  способны,
Хольт!  Поймите,  война  расшатала  вас  еще  до  того,  как  вы  успели
выработать  в  себе  моральные  устои.
 —  Мораль!—  воскликнул  Хольт.—  Каких  вы  еще  требуете  от
меня  устоев?  Ведь  мораль  —  это  сделка,  и  если  вам  с  детства  не  вну¬
шили  это  понятие,  оно  так  и  останется  для  вас  пустым  звуком.  Тео¬
ретически  я  уже  не  первый  день  над  ним  бьюсь,  но  не  становлюсь
от  этого  ни  на  йоту  моральнее.  А  с  такой,  простите,  дешевкой,  с  какой
миритесь  вы,  господин  Готтескнехт,  я  ни  за  что  не  примирюсь.  Меня
не  привлекает  ваш  кантианский  хлам.  Я  рад,  что  избавился  от  этих
иллюзий.  Звездное  небо  Канта  надо  мной  и  его  нравственный  закон
во  мне  —  простите,  но  меня  от  этого  тошнит,  я  все  же  не  Карола
Бернгард!  По-вашему,  это  честно,  когда  сука-похоть  выпрашивает
себе  немного  духа,  раз  уж  ей  отказано  в  мясе?  По-моему,  это  лицеме¬
рие!
 —  Очень  уж  вы  заносчивы,  Хольт!
 На  что  Хольт  запальчиво:
 —  Нет,  это  неверно!  Плохо  же  вы  меня  знаете!  Просто  я  наконец
научился  не  обманывать  себя.  Я  себя  не  приукрашиваю.  То,  что
вы  называете  моральной  расшатанностью,  можно  было  бы  прикрыть
каким-нибудь  пустопорожним  моральным  понятием  или  звонкой  фра¬
зой.  Но  ведь  это  же  самообман!—  Он  прошел  несколько  шагов  мол¬
ча  и  добавил  тише:—  Во  мне  сидит  демон,  который  сильнее  пусто¬
звонства  о  морали.  Так  что  же,  спасаться  ложью,  лицемерием  и  двое¬
душием?  Может,  меня  мало  чему  научили  мои  ошибки,  но  одно  я
знаю  твердо:  не  надо  себя  обманывать,  рядиться  в  павлиньи  перья,
утешаться  пышными  фразами.
 —  Согласен,—  возразил  Готтескнехт.—  Но  будьте  же  последова¬
тельны:  демон,  которым  вы  козыряете,  такая  же  фраза,  такое  же
пустое  понятие.
 —  Это  образное  выражение.  Я  имею  в  виду  некую  реальную
силу,  которая  действует  во  мне  и  которую  я  еще  затрудняюсь  опре¬
делить.  Всего  проще  было  бы  назвать  ее  инстинктом  разрушения,  и
вот  вам  уже  ходкое  мировоззрение  —  я  мог  бы  даже  опереться  на
известное  имя.  Но  об  этом  не  может  быть  и  речи.  Кто  задал  нам  на
уроке  вопрос  Бюхнера:  «Что  же  это  в  нас  лжет,  ворует,  убивает,
распутничает?»  И  вы  еще,  словно  врач  из  другой  его  пьесы,  наклеи¬
ваете  на  меня  ярлык:  «Войцек  —  у  него  представления  нет  о  мора¬
ли!»*.  Но  то,  что  я  имею  в  виду,  ничего  общего  не  имеет  с  моралью.
Это  только  так  кажется  на  поверхностный  взгляд!  Аморальность
лишь  симптом.  За  этим  кроется  нечто  другое.  Кто  знает,  что  во  мне
еще  должно  перебеситься!—  Медленно,  раздумчиво  он  продолжал:—
Феттер—тот  бесится  с  пистолетом  в  руке...  Человек  —  дерьмо...
Кусок  дерьма...  Пристрелить  человека  или  сделать  из  него  орудие
 *  Г.  Бюхнер,  драма  «Войцек»  (1836).
 681

наслаждения  —  по  сути  одно  и  то  же.  Если  б  вы  знали,  Готтескнехт,
как  трудно  мне  порой  дается  жизнь!
 —  Знаю,—  отвечал  Готтескнехт  негромко.—  Вы  ищете,  Хольт!
Я  называюсь  вашим  учителем,  но  я  не  в  силах  вам  помочь,  мне
неведом  путь,  которым  вы  идете,  он  ведет  в  новый  мир,  я  могу  только
твердо  в  вас  верить  и  болеть  за  вас  душой,  как  я  болею  за  наше  оте¬
чество,  за  бедную,  растерзанную  Германию.  Мы  нищие,  Хольт;  у  нас
не  осталось  ничего,  кроме  нас  самих,  и  если  люди,  подобные  вам,  не
устоят  в  это  трудное  время,  нас  не  спасет  даже  сила  и  энтузиазм
Шнайдерайта.  Хольт,  вы  обязаны  выдержать!  Не  сдавайтесь  же,
не  впадайте  в  уныние  и  не  вздумайте  попросту  бежать  к  вашим
гамбургским  родственникам!—  Он  схватил  Хольта  за  плечи.—
Вы  дали  мне  роман  Бехера;  держитесь  же  крепко  его  слов  о  том,
что  надо  стать  другим!
 Зазвонили  к  началу  уроков.
 —  Настанет  день,—  продолжал  Готтескнехт,—  когда  вы  сможе¬
те  сказать  той  женщине,  отчего  вы  ошиблись,  и  она  вас  выслушает
и  поймет.  А  до  тех  пор  старайтесь  глядеть  веселее,  что  это  у  вас  за
похоронный  вид!  Да  и  вообще  у  вас  не  хватает  выдержки,  нельзя
же  так  раскисать!
 Х(1льт  остался  один.  Да,  настанет  день...  На  миг  ему  приоткрылось
далекое  будущее,  когда  он  будет  зрелым  человеком,  свободным
от  противоречий.  Но  свобода  не  придет  сама  собой,  за  нее  надо
бороться.  Чтобы  изжить  в  себе  противоречия,  надо  и  в  самом  деле
стать  другим  —  новым  человеком.
 После  школы  он  написал  Юдит  несколько  взволнованных  строк.
 Я  знаю,  что  оскорбил  Вас.  Но  умоляю,  поверьте,  я  всегда
 Вас  глубоко  чтил  и  уважал.  Это  ужасное  противоречие,  я  еще  не
 в  силах  в  нем  разобраться.  Но  я  постараюсь  и  уверен,  что  это
 мне  удастся.
 Он  направил  письмо  в  адрес  завода,  на  имя  фрау  Арнольд.
 Облнечный  день  в  последних  числах  марта.  После  нескончаемой
суровой  зимы  опять  наступила  весна,  ранняя  весна  с  цветущими
подснежниками,  с  теплым  благодатным  ветром.  Хольт  сидел  у  себя
и  работал.  Он  услышал  шаги  на  лестнице  и  взглянул  на  часы.  Для
Гундель  еще  рано,  а  отец  на  заводе.  Должно  быть,  ослышался.  Но
тут  ему  почудилось,  что  кто-то  на  лестничной  площадке  дергает  руч¬
ку  двери  в  комнату  Гундель;  когда  же  Хольт  оглянулся,  кто-то  шаг¬
нул  через  порог  и  быстро  прикрыл  дверь.
 Христиан  Феттер!
 Хольт  уставился  на  него,  как  на  выходца  с  того  света.  Вид  у
Феттера  был  затравленный  и  растерзанный,  его  модное  пальто  и
широкие  брюки  износились  и  обтрепались.  Он  низко  нахлобучил
шляпу.  В  детском  лице  не  осталось  ничего  розового  и  детского,
оно  выражало  животный  страх.  А  тут  он  еще  приложил  к  губам
палец  и  зашептал:
 —  Никто  не  видел,  как  я  вошел  в  дом.  Ну,  что  ты  на  меня  вылу¬
пился,  я  тебе  правду  говорю,  никто  меня  не  видел!
 682

Застигнутый  врасплох,  Хольт  не  сразу  вспомнил,  что  Феттера
ищут,  подозревают  в  убийстве!  А  Феттер,  все  еще  не  выпуская
дверную  ручку,  продолжал  шептать:
 —  Я  было  схоронился  на  Западе,  но  сейчас  там  за  мной  охотят¬
ся,  это  ведь  я  в  Кёльне  провернул  дельце  с  ювелиром.  Я-то  думал,
что  та  история  травой  поросла,  это  же  не  политическое.  Но...—
Тут  его  шепот  стал  хриплым,  а  лицо  исказилось  гримасой  отчаяния.—
Меня  и  здесь  выследили,  а  сегодня  на  вокзале  я  столкнулся  с
одним  типом  он,  видно,  меня  признал.  Мне  надо  скрыться,  исчезнуть,
понимаешь,  Вернер?  Что  же  ты  молчишь,  скажи  хоть  слово!
 Хольт  только  молча  глядел  на  Феттера.
 Охваченный  отчаянием,  Феттер  уже  не  шептал,  а  говорил  полным
голосом:
 —  Спрячь  меня,  Вернер,  прошу  тебя...—  И  повысив  голос:—
Всего-то  на  несколько  дней...  Ты  меня  спрячешь,  верно?—  И  чуть  не
крича:—  Хольт,  старина...  Ради  нашего  общего  прошлого!  Неужели
ты  меня  прогонишь,  оставишь  в  беде  старого  друга?  Помоги  мне,  ста¬
рый  вояка,  ведь  мы  с  детства  неразлучны!
 Хольт  поднялся.  Феттер  был  его  прошлым,  прошлое  все  еще  гна¬
лось  за  ним  по  пятам,  не  отпуская,  оно  снова  и  снова  сбивало  его
с  пути,  но  на  сей  раз  он  не  даст  себя  одурачить.  Хорошо,  что  прошлое
предстало  перед  ним  так  зримо,  в  образе  человека,  и  хорошо,
что  человек  этот  ссылается  на  давнюю  дружбу,  на  это  самое  глубо¬
кое,  убийственное  его  заблуждение.
 —  Ты  явишься  в  полицию,—  сказал  Хольт  спокойно.—  Там,
возможно,  примут  во  внимание  твою  добровольную  явку  и  смягчат
приговор.
 Феттер  оглянулся  на  дверь,  словно  собираясь  бежать.
 —  Ты  что,  рехнулся?  Они  еще  выдадут  меня  русским,  ведь  я
шуровал  здесь  в  форме  русского  солдата!
 Злоба  охватила  Хольта.  Но  вместе  со  злобой  в  нем  пробудилась
жалость  к  толстяку  Феттеру,  к  этому  неисправимому  оболтусу
с  ребячьей  башкой.
 —  Спрячь  меня,  умоляю!—  снова  зашептал  Феттер.—  Ведь
всего-то  на  несколько  дней,  а  там  я  опять  махну  через  границу.
Ты  от  меня  начисто  избавишься,  я  вступлю  в  иностранный  легион.
 Ярость  взяла  в  Хольте  верх.  Но  и  Феттер  понял,  что  ему  не  на
что  здесь  надеяться,  и  выражение  его  лица  так  быстро  изменилось,что
у  Хольта  к  ярости  примешался  страх  перед  Феттером  —  отчаявшийся,
затравленный  Феттер  был  поистине  страшен.  Хольт,  не  дожидаясь,
ринулся  на  него  с  кулаками;  Феттер,  прикрывшись  левой,  принимал
удары,  а  празой  шарил  в  кармане,  пятясь  к  двери.  И  вот  в  руке  его
блеснул  пистолет.  Хольт  схватил  Феттера  за  кисть  и  поддал  ему  но¬
гой  под  коленку.  Оба  рухнули  на  пол.  Хольт  не  отпускал  его  и  про¬
должал  молотйть  кулаками.  Тут  дверь  распахнулась...
 —  Гундель,  ради  бога,  Гундель,  звони  в  полицию,  скорей!
 Гундель  обмерла  со  страху,  однако  сделала  то,  что  и  следовало,—
 всей  тяжестью  наступила  Феттеру  на  руку.  Тот  выпустил  пистолет.
Хольт  схватил  его  и  ударил  Феттера  в  лицо,  так  что  тот  весь  согнул¬
ся  и  обмяк.  Гундель  убежала.  Хольт  вскочил,  спустил  предохранитель
 683

и  крикнул  «Встать!»  Феттер  поднялся  с  разбитым  в  кровь  лицом  и
встал,  задыхаясь,  в  простенке  возле  двери.  Он  что-то  хотел  сказать,
но  Хольт,  обуреваемый  гневом  и  жалостью,  заорал  на  него:
 —  Ты  бандит...  ты  преступник...  Скажи  спасибо,  что  я  не  пристре¬
лил  тебя,  как  собаку,  это  сочли  бы  самообороной,  никто  б  и  не  поче¬
сался...—  И  еще:—  Феттер,  дружище,  о  господи,  почему  это  должно
было  случиться,  на  какие  ты  пустился  дела...
 Где-то  рядом  уже  прогудела  полицйская  машина.  Хольт  присло¬
нился  к  столу,  что-то  сдавило  ему  горло,  он  уронил  руку  с  пистоле¬
том...
 —  Вот  чем  у  нас  кончилось...  Что  ты  натворил,  Христиан!..
 В  комнату  ворвались  полицейские,  на  Феттера  надели  наручники
 и  увели  его.  Хольт  бросился  ничком  на  кровать,  зарылся  лицом  в  по¬
душки  и  даже  не  почувствовал,  что  Гундель  гладит  его  по  голове.
 Под  вечер  к  Хольту  явился  очень  любезный  молодой  человек  —
как  выяснилось,  агент  уголовного  розыска  —  и  составил  краткий
протокол.  Спустя  несколько  дней  на  имя  Хольта  пришлю  благодар¬
ственное  письмо  из  управления  полиции.  Однако,  читая  его,  он  не
испытал  ни  радости,  ни  удовлетворения.
 О  Феттере  он  думал  без  ненависти  и  сожаления,  лишь  с  отда¬
ленным,  но  все  более  явственным  чувством  страха.  Он  предвидел,
что  благодарственное  письмо  —  не  последнее  слово  в  этой  истории.
 Почему  бы  не  пойти  самому  и  не  дать  новые,  исчерпывающие  пока¬
зания  по  делу  Феттера,  вернее,  по  собственному  делу?
 Лишь  много  дней  спустя  он  ответил  себе  на  этот  вопрос.  Когда  он
днем  отправился  на  французский  семинар,  его  остановил  по  дороге
Готтескнехт.
 —  Хольт,—  сказал  он,—  возможно,  не  сегодня  завтра  вам  при¬
дется  что-то  решать.  Прошу  вас,  ничего  не  предпринимайте,  не
поговорив  со  мной.
 —  Что  случилось?—  спросил  Хольт.
 Готтескнехт  пожал  плечами.
 —  Когда  некие  инстанции  запрашивают  школу  об  успеваемости
ученика,  это  благоприятный  признак,  он  говорит  об  индивидуальном
подходе.  Надо,  чтоб  вы  это  знали.  Ничего  другого  я  не  вправе  вам
сказать.
 —  «Мне  темен  смысл  твоих  речей»,—  отшутился  Хольт.  Но  он
сразу  же  подумал  о  Феттере.
 С  тех  пор  как  Хольт  зыдал  Феттера  полиции,  он  жил  в  неослаб¬
ном  напряжении.  Теперь  оно  сменилось  ожиданием.  Возвращаясь  до¬
мой,  он  увидел,  что  его  караулит  Гундель.
 Уже  то,  что  она  стояла  на  улице  перед  институтом  и  еще  издали
помахала  ему,  вызывало  тревогу.  Гундель  была  непривычно  бледна.
Она  взяла  его  под  руку  и  последовала  за  ним  в  его  комнату.
 —  Собственно,  с  тобой  собирался  говорить  твой  отец,—  сказала
она.—  Но  позвонили  с  завода,  какие-то  неотложные  дела,  и  ему
пришлось  уехать.
 —  Для  чего  я  ему  понадобился?—  спросил  Хольт.
 Она  не  спускала  с  него  глаз.
 —  Опять  приходили  из  уголовного  розыска.
 —  По  поводу  Феттера?  й8 	*

—  Нет,  по  поводу  тебя,—  отвечала  она.—  Тебя  вызывают  в  про¬
куратуру.
 У  Хольта  потемнело  в  глазах.
 —  Ты  будто  бы  совершил  кражу,—  прошептала  Гундель.—Я
этому  не  верю.
 —  Нет,  было  дело.  Можешь  верить,—  отвечал  Хольт.
 —  Но,  конечно,  еще  до  поездки  в  Гамбург?
 —  Да,  до  нее,—  сказал  Хольт.
 Гундель  вздохнула  с  облегчением,  он  этого  не  заметил.  Он  только
расслышал  ее  вопрос:
 —  Почему  ты  сразу  не  заявил?
 —  Да,  почему!  Я  сам  себе  удивляюсь.
 —  Ведь  ты  же  дал  показания  против  Феттера,  верно?  По  край¬
ней  мере  так  утверждает  агент...  У  тебя  одно  с  другим  не  вяжется!
 —  У  меня  и  все  так:  одно  с  другим  не  вяжется.  Сплошные  про¬
тиворечия.  Может,  я  надеялся  вывернуться.  Боялся,  как  бы  из
школы  не  выгнали.  Могло  ведь  случиться,  что  у  Феттера  такая  мелочь
выскочит  из  головы.  Я  бы  и  вышел  сухим  из  воды.
 —  Да,  в  тебе  много  противоречий,—  повторила  за  ним  Гундель,
все  еще  задумчиво  на  него  глядя  и  словно  силясь  его  понять.
 —  Сплошные  противоречия!  Мой  вечный  камень  преткновения...
 Она  сёла.  Он  почувствовал  ее  неожиданно  близкой;  давно  забы¬
тое  ощущение  спокойствия  и  уверенности  охватило  его,  и  он  благо¬
дарно  на  нее  взглянул.
 —  Гундель—тоже  одно  из  противоречий  в  моей  жизни,—
добавил  он.—  И  притом  величайшее.
 —  Ну  какое  же  я  противоречие?  Нет,  я  этого  не  понимаю!
 —  Пожалуй,  я  и  сам  не  понимаю.  Пока  еще  не  понимаю.  Но  по¬
рой,—  добавил  Хольт,  понизив  голос,—  порой  мне  делается  страш¬
но...  по-настоящему  страшно,  что,  когда  я  наконец  пойму,  будет,
пожалуй,  уже  поздно.
 Она  промолчала.  Как  вдруг  он  обхватил  голову  руками.
 —  Гундель!—сказал  он.—  Что  же  это?  Ведь  мы  должны  быть
вместе.  Что  же  ты  не  придешь  ко  мне?
 —  Сама  не  знаю.  Должно  быть,  это  тебе  следует  прийти  ко  мне.
А  иначе  как  я  могу  быть  уверена,  что  ты  в  самом  деле  меня  имеешь  в
виду?
 —  Тебя  ли  я  имею  в  виду?—  повторил  он.—  Я  имею  в  виду
взаимопонимание,  чувство  уверенности,  любовь...  Я  всю  жизнь  плу¬
тал,  да  и  сейчас  еще  плутаю...  Почему  у  нас  не  может  быть,  как  тог¬
да?—  Он  поднял  голову.—  Ты  еще  помнишь?  Узнаёшь?  «Он  заплу¬
тался  и  не  знал,  куда  идти...  Но  девочка  стояла  на  дороге,  она  позва¬
ла  его  домой».
 Она  склонилась  к  нему,  и  он  увидел,  что  ее  губы  шевелятся,  она
повторяла  про  себя  эти  слова.  И  тогда  он  взял  ее  руку  и  припал  к
ней  лбом.
 —  А  кто  нынче  позовет  меня  домой?  Никого  у  меня  нет,  я
один.  Пусть  я  даже  представляю  себе  цель,  лежащую  впереди:  на¬
ше  время  —  непроглядная  чаща,  в  ней  тысяча  тропок,  которые  могут
завести  в  топь.
 685

Она  не  отняла  у  него  руки,  а  свободной,  правой,  погладила  его
по  голове.
 —  Когда  я  вошла  к  тебе,—  сказала  она,—  и  увидела  у  Феттера
пистолет,  я  ничуть  не  испугалась.  Я  была  уверена,  что  ты  сильнее  и,
значит,  я  могу  тебе  помочь.—  Она  высвободила  руку  и  откинула  во¬
лосы  со  лба.—  Я  знаю,  что  хочу  тебе  сказать,  только  не  умею  выра¬
зить  как  следует.  Ты  должен  быть  сильнее  не  только  Феттера!
Будь  сильнее  самого  себя!
 Он  долго  сидел,  обхватив  голову  руками.  И  наконец  поднялся.
 —  Ладно,  оставим  пбка  этот  разговор.  Что  же  теперь  будет?
Меня  исключат  из  школы  и,  значит,  все  было  напрасно.
 —  И  что  ты  тогда  сделаешь?—  спросила  она  со  страхом.
 —  Начну  сначала.  Так  или  иначе,  жизнь  продолжается.  Но  это
чертовски  обидно,  как  раз  перед  выпускными  экзаменами!  А  я  бы
хорошо  сдал  и  заранее  этим  гордился.—  Он  встал.—  Пожалуй,
даже  слишком.
 —  Ступай  в  прокуратуру,  комната  сто  восемьдесят  три.  Они
работают  допоздна.—  Она  решилась  поднять  на  него  глаза.—
А  может,  и  мне  пойти  с  тобой?
 —  Гундель,—  сказал  он,  потрясенный,—  ты  в  самом  деле
пошла  бы?
 Она  кивнула.
 —  Я  дам  показания  в  твою  пользу.  Они  наверняка  мне  поверят,
если  я  скажу,  что  ты  уже  не  такой,  как  прежде.
 —  Что  же,  я  в  самом  деле  стал  другим?
 —  Да,  Вернер,  ты  очень  изменился.
 —  Но?..—  подхватил  он.—  Сейчас  последует  какое-то  «но»...—
Он  повернулся  к  двери.—  Ну,  да  ладно,  замнем  для  ясности!  Я  и  сам
все  знаю.  Спасибо,  что  захотела  со  мной  пойти.  Приличнее  идти  одно¬
му.  Я  заварил  эту  кашу  и  должен  сам  ее  расхлебать.
 Серое  здание.  Хольт  шел  длинными  коридорами,  он  все  явствен¬
нее  слышал  стук  своего  сердца,  какие-то  жилки  лихорадочно  бились
у  самого  горла  —  дробь,  выбиваемая  страхом.  Комната  183...  Посту¬
чись,  возьми  себя  в  руки,  ты  уже  сильно  изменился,  утвердись  в  этом!
Хольт  вошел.  Он  назвался  секретарше,  и  его  сразу  же  впустили.
 Прокурор  был  пожилой  человек  лет  пятидесяти.  Он  сидел  за  пйсь-
менным  столом  и  молча  указал  Хольту  на  стул.  Хольт  внимательно
вгляделся  в  черты  этого  грубоватого,  крепко  сколоченного  человека,
пытаясь  по  малейшему  движению  лица  определить,  что  его  ждет.
Но  лицо  оставалось  неподвижным,  непроницаемым  и  неприступ¬
ным:  преждевременно  изрытое  морщинами  лицо,  на  котором  жили  од¬
ни  глаза,  цепкие  глаза.
 —  Вы  Вернер  Хольт?  —  рука  потянулась  к  папке,  лежащей  на
столе.  Но  это  была  не  та  папка.  Рука  потянулась  к  телефонной  трубке.
 —  Дело  Феттера,  пожалуйста!
 Вот  как!  Значит,  на  него,  на  Хольта  еще  не  заведено  дело!  Вошла
секретарша  с  серой  папкой.  Прокурор  полистал  протоколы  след¬
ствия,  пробежал  глазами,  приковался  к  какому-то  месту.  Он  читал
долго.  Потом  перевел  дыхание  так  глубоко,  что  это  походило  на
вздох,  взглянул  Хольту  в  лицо  и  сказал:
 —  Стало  быть,  вы  в  декабре  сорок  пятого  года  продали  обвиняе¬
 686

мому  Феттеру  пять  литров  спирта,  так  называемого  чистого  спирта,
и  около  тысячи  таблеток  медицинского  препарата,  именуемого  альбу¬
цидом?  Это  верно?
 —  Да,—  сказал  Хольт.
 —  Спирт  и  таблетки,—  продолжал  прокурор,—  были  вами  в  тот
же  день  похищены  из  аптечки  рядом  с  лабораторией  вашего  отца.
Это  верно?
 —  Да,—  сказал  Хольт.
 —  Хищение  и  спекуляция,—  продолжал  прокурор  тем  же  дело¬
витым  тоном.  Голос  его  упал.—  Признаете  ли  вы  себя  виновным?  —
Он  снял  пиджак  со  стула  и  накинул  на  плечи.  Хольт  увидел  на  отво¬
роте  красный  треугольник.  Он  потупился.
 Было  время,  он  хотел  доказать  Мюллеру,  что  решил  всерьез
начать  новую  жизнь,  а  между  тем  вот  он  сидит  перед  Мюллером  и  вы¬
нужден  признать  себя  виновным.  Опять  он  виновен  перед  Мюл¬
лером  —  хищение  и  спекуляция...  А  что  он  с  того  времени  многое  по¬
нял  —  это  никого  не  касается,  ведь  для  Мюллера  идут  в  счет  не  слова,
а  дела.
 —  Я  вас  спрашиваю,  признаете  ли  вы  себя  виновным?
 —  Да,—  ответил  Хольт.
 —  Что  вы  можете  сказать  в  свое  оправдание?
 —  Ничего.
 Лицо  прокурора  осталось  неподвижным,  но  глаза  смотрели  осуж¬
дающе.
 —  Всегда  имеются  облегчающие  вину  обстоятельства,—  сказал
он  холодно.—  Не  советую  вам  отказываться  от  самозащиты,  это
ложная  позиция.
 Хольт  молчал.  И  опять  прокурор  перевел  дыхание,  словно  вздох¬
нул.
 —  А  как  вы  сейчас  смотрите  на  свой  поступок?
 —  Случай  ясный:  хищение  и  спекуляция.  Простите,  вас  в  самом
деле  интересует,  как  я  смотрю  на  это  сейчас?
 На  сей  раз  в  каменном  лице  прокурора  что-то  сдвинулось.  Про¬
курор  был  озадачен.  Облокотись  о  письменный  стол,  он  вперился  в
Хольта  испытующим,  оценивающим  взглядом.
 —  Да,  меня  в  самом  деле  интересует,  как  вы  сейчас  на  это  смот¬
рите.—  И  вдруг  сорвался:—  А  что,  по-вашему,  меня  интересует:
параграфы,  указы,  статьи  закона?  —  Он  скрестил  руки  на  груди:—
Итак?
 Ты  стал  другим,  утвердись  в  этом!
 —  Все  это  для  меня  далекое  прошлое,—  начал  Хольт,—  такое
далекое  прошлое,  что  порой  мне  кажется,  будто  это  был  не  я.  Тот
Хольт,  что  сидит  перед  вами,—  я  и  сам  еще  не  знаю,  чего  он  стоит.
Деклассированный  отщепенец,  морально  расшатанная  личность,
мелкобуржуазный  индивидуалист,  все  что  угодно,  и  все  же  Хольт,
сидящий  перед  вами,  не  способен  на  воровство,  у  него  совсем  другие
заботы!  Но  оставим  это!  Ведь  Хольт  того  времени  и  в  самом  деле
украл.  Для  закона  не  имеет  значения  то,  что  сейчас  он  чувствует  се¬
бя  другим.  Вины  с  него  это  не  снимает.  А  потому  всякие  оправдания
излишни.
 687

—  Вы,  однако,  чертовски  самонадеянны,  юноша,—  сказал  проку¬
рор.  Он  откинулся  на  спинку  стула,  мускулы  его  лица  расслабились,
и  стало  видно,  что  оно  совсем  не  каменное,  а  что  он  просто  хорошо
им  владеет.  Это  был  преждевременно  состарившийся  человек,  каких
Хольт  немало  встречал  повсюду  —  по  дороге  в  школу,  на  стройках,
по  субботам  на  расчистке  развалин  и  в  заводской  котельной  среди
истопников...
 —  Расскажите  по  порядку,  как  все  было...
 И  Хольт  стал  рассказывать.  Прокурор  слушал  его,  скрестив  руки
на  груди.
 Когда  Хольт  кончил,  прокурор  снова  взял  со  стола  дело  Феттера
и  принялся  внимательно  его  читать.  А  кончив,  заговорил  деловито,
ни  словом  не  касаясь  исповеди  Хольта.
 —  Решающий  в  этом  деле  вопрос,  являются  ли  украденные
вами  медикаменты  заводским  имуществом  или  личной  собственнос¬
тью  вашего  отца,  разъяснен  удовлетворительно  в  том  смысле,  что
это  была  собственность  вашего  отца.  В  таких  случаях  дело  воз¬
буждается  по  жалобе  пострадавшего.  Ваш  отец  заявил,  что  не  со¬
бирается  привлекать  вас  к  суду,  ввиду  вашего  очевидного  раскаяния
и  исправления.  Остается  вопрос  о  продаже  означенного  товара  по
спекулятивной  цене.  Незаконная  прибыль  подлежит  конфискации;
ваш  отец  обещает  внести  указанную  сумму.  Такова  юридическая
сторона  дела.—  Прокурор  отложил  папку.—  Остается  моральная
сторона.  Прокуратура  запросила  вашу  школу,  вашего  отца,  выз¬
вала  вас  и  пришла  к  заключению,  что  вы  сделали  для  себя  необ¬
ходимые  выводы  из  вашего  проступка.  В  силу  этого  прокуратура
считает  ваше  дело  законченным.
 Хольт  встал.  Отступил  назад,  взялся  за  спинку  стула  и,  склонив
голову  набок  и  крепко  стиснув  зубы,  посмотрел  на  человека  в  старом
истрепанном  пиджаке  с  красным  треугольником  на  отвороте.
 —  Вы  сидели  в  концлагере  или  в  тюрьме?  —  спросил  ои.
 —  Я  просидел  двенадцать  лет  в  Бухенвальде,—  отвечал  прокурор
с  недоумением.
 —  Разроджте  вас  кое  о  чем  спросить.  Вы  не  знавали  Мюллера,  на¬
шего  Мюллера,  того,  что  служил  у  нас  на  заводе?  Мне  так  и  не  приш¬
лось  задать  ему  этот  вопрос.  Известно,  что  творилось  в  Бухенвальде,
да  и  в  других  подобных  местах,  в  то  время  как  наш  брат  в  лучшем
случае  стоял  навытяжку,  ружье  к  ноге.  Неужели  у  вас  нет  желания
мстить?  Ведь  вам  ничего  не  стоило  сегодня  со  мной  расправиться.
Что  побуждает  вас  к  великодушию?
 Лицо  прокурора  опять  окаменело.
 —  Мы  не  играем  в  великодушие,—  сказал  он.—  Попадись  мне
бухенвальдский  охранник,  ушедший  от  суда,  я  рассчитался  бы  с  ним
с  должным  пристрастием.—  Он  глядел  куда-то  поверх  Хольта  и  снова
тяжело,  словно  со  вздохом,  перевел  дыхание.—  Мы  завалены  дела¬
ми  спекулянтов.  По  сравнению  с  ними  ваши  несколько  литров  спир¬
та  —  совершеннейший  пустяк.  Да  и  не  в  этом  суть:  вы  совершили
преступление,  но  уже  начали  искупать  его  своим  последующим  по¬
ведением.  То  же  самое,  но  только  по  большому  счету  предстоит
нашему  народу:  всем  своим  дальнейшим  развитием  он  должен  ис¬
 688

купить  вину  немцев.  Задача  же  правосудия  блюсти,  чтобы  это  со¬
вершалось  как  в  большом,  так  и  в  малом.—  И  прокурор  кивнул.—
Ни  пуха  вам  ни  пера  к  предстоящим  экзаменам,—  добавил  он  на¬
последок.
 И  Хольт  был  отпущен  с  миром.
 Только  освободившись  от  тайного  страха,  от  ощущения  неотвра¬
тимой  угрозы,  Хольт  понял,  как  все  это  его  давило.  Уж  не  отсюда  ли
его  тяжелое  настроение,  чувство,  что  у  него  сдали  гайки  и  вот-вот  раз¬
разится  взрыв.
 В  глазах  Гундель,  когда  она  вышла  к  нему  навстречу,  еще  не  угас¬
шая  тревога  смешалась  с  радостной  уверенностью.  Не  говоря  ни  сло¬
ва,  она  повисла  у  него  на  руке.
 Такой  близкой  он  не  ощущал  ее  с  того,  первого  лета.
 —  Все  хорошо,  правда?
 —  Если  даже  и  не  все,  то  к  тому  идет.  Мы  ведь  с  тобой  неиспра¬
вимые  оптимисты!
 У  Гундель  на  столе  лежали  книги  и  стоял  пресс  для  высушивания
растений,  подаренный  ей  к  прошлому  рождеству.  За  городом  уже
распустились  весенние  цветы,  и  Гундель  опять  собиралась  в  поход
со  своей  ботанизиркой.  Хольт  представил  себе  темную  лестницу  и
запуганную  девочку,  которая,  ползая  на  коленках,  скребла  деревян¬
ные  ступени.  Два  года  ее  преобразили,  в  этом  месяце  ей  исполнится
семнадцать,  она  совсем  взрослая.  Хотя  «Все  хорошо,  правда?»  она
спросила,  как  ребенок.  Все  хорошо...  Каким  бы  ты  ни  был  оптимис¬
том,  на  жизнь  надо  смотреть  трезво.  Ничего  еще  нет  хорошего,  все  по-
прежнему  из  рук  вон  плохо.  Ощущение  угрозы  было  только  частью
придавившей  его  тяжести,  и  далеко  не  главной  частью!
 Он  сказал  вслух:
 —  Моя  жизнь  могла  бы  стать  ясной  и  безоблачной,  какой  она
еще  не  бывала.
 —  Могла  бы?  —  отозвалась  Гундель.—  Но  что  же  этому  мешает?
 Мартовский  ветер  растрепал  ее,  и  она  перед  зеркалом  поправляла
 волосы.
 —  То,  что  между  нами  нет  полной  ясности.
 Она  подсела  к  нему  за  стол.
 —  Знаешь,  что  не  выходит  у  меня  из  головы?  Когда  ты  давеча
вспомнил  стихи  Шторма,  это  звучало  так  печально...  И  мне  вспом¬
нились  другие  стихи,  Генриха  Гейне:  «Любуюсь  я...  но  на  сердце
скорбная  тень  легла...»  Я  не  могу  понять,  как  это  из-за  меня  в  мир
приходит  печаль  и  скорбь...
 —  Ты  уже  не  ребенок,  и  этого  достаточно.  Лишь  дети  безгрешны.
Впрочем,  не  огорчайся,  многого  и  я  не  в  силах  понять.  Подумать
только,  что  Феттер  свихнулся  и  что  я  его  выдал!  А  ведь  еще  немного,
и  я  так  же  свихнулся  бы.  Когда  я  об  этом  думаю,  все  во  мне  перево¬
рачивается.  Я  был  бы  счастлив,  если  б  не  принес  в  мир  кое-что  по¬
хуже,  чем  печаль  и  скорбь.
 Он  подошел  к  окну,  за  которым  спускался  вечер.
 —  Сегодня  у  прокурора  мне  впервые  стало  ясно,  как  обязывает
доверие.  До  сих  пор  я  этого  не  понимал.—  Хольт  думал  о  фрау
 44  Д.  Нолль 	соп

Арнольд,  но  внезапно  его  мысли  унеслись  далеко  назад.—  Осенью
сорок  четвертого  года,  уже  после  нашего  с  тобой  знакомства,  мы
стояли  в  Словакии.  У  швейцара  была  дочь,  Милена.  Она  мне  довери¬
лась,  хоть  я  был  ее  врагом.  Я  же  всегда  принимал  доверие  за  сла¬
бость  и  подчинение.  И  всегда  злоупотреблял  доверием.
 Гундель  покачала  головой.
 , 	—  Неправда!  Когда  мы  познакомились  и  я  тебе  доверилась,
 ты  не  обманул  мое  доверие.
 Впервые  она  коснулась  прошлого,  впервые  упомянула  о  том
незабываемом  летнем  вечере.
 —  То  было  тогда!  —Тогда  Гундель  была  в  нем  живой  и  дей¬
ственной  силой,  его  совестью.  А  сейчас?  —  Ты  молчишь  о  том,  как
я  обманул  твое  доверие  после  войны.  Нет,  этого  ты  мне  не  говоришь,
зато  всячески  даешь  почувствовать!
 —  Горький  упрек!  —сказала  она.
 —  Он  будет  еще  горше.  Я  не  только  навсегда  утратил  твое  до¬
верие,  я  стал  для  тебя  помехой,  потому  что  ты  мне  нужна,  а  сам  я
ничего  не  способен  тебе  дать.  Шнайдерайт  не  в  пример  удобнее,  он
сильный,  его  ничто  не  сломит,  и  ему  ничего  не  нужно,  лишь  бы  ты
оставалась  собой,  милой,  славной  Гундель.  Он  дает  тебе  то  ощущение
уверенности  и  спокойствия,  каких  я  не  способен  дать,  потому  что  сам
их  ищу.  Он  ищет  в  тебе  лишь  желанную  Гундель,  и  он  найдет  ее,
тогда  как  я  еще  путаюсь  в  поисках  самого  себя.  А  ведь  именно  в
тебе  в  тот  первый  и  единственный  раз  в  моей  жизни  я  обрел  себя  и
стал  по-настоящему  собой;  это  было,  когда  я  тебя  увидел,  и  за  тебя
ухватился,  и  болел  за  тебя  душой.  Как  бы  мне  хотелось  снова  обрести
себя  в  тебе,  и  так  снова  и  снова,  пока  я  уже  не  смогу  больше  себя
потерять.
 Она  долго  раздумывала  над  его  словами,  сложив  руки  на  ко¬
ленях,  а  потом  сказала:
 —  Мне  всего  этого  не  понять,  как  ни  стараюсь.  Но  ведь  ты  обычно
от  меня  таишься  и  только  дуешься,  как  глупый,  капризный  ребенок.—
Она  снова  задумалась.—  Мы  с  тобой  много  говорим,  но,  кажется,
мало  знаем  друг  друга.
 Хольт  только  рукой  махнул;  он  внезапно  почувствовал,  как  устал
после  всех  сегодняшних  волнений.
 —  Знать  друг  друга?  Для  этого  нужно,  очевидно,  проломить
друг  другу  черепные  коробки  и  вырвать  мысли  вместе  с  мозговой
тканью.
 Она  взглянула  на  него  огорченно,  чуть  ли  не  с  жалостью.
 —  Мне  следовало  уделять  тебе  больше  времени.  Я  ведь  не  знала,
что  нужна  тебе,  да  и  сейчас  не  представляю,  чем  могу  тебе  помочь.
У  меня  расписаны*  все  вечера,  тут  и  группа,  и  тренировки,  а  конец
недели  мы  проводим  с  Хорстом,  и  только  для  тебя  у  меня  нет  свобод¬
ного  вечера,  вот  ты  и  чувствуешь  себя  покинутым  и  одиноким,
теперь  я  понимаю.  Давай  назначим  день,  когда  ничто  не  помешает
нам  быть  вместе,  и  я  буду  всю  неделю  ждать  этого  дня.
 Конец  недели  она  придерживает  для  Хорста!  Хольт  уже  привык
быть  пятым  колесом  в  телеге,  привык,  что  его  терпят  из  милости.
Выразить  недовольство  значило"  бы  совсем  потерять  Гундель;  ост.а-
 690

валось  одно:  проглотить  обиду  и  на  первых  порах  примириться  с
единственным  вечером,  который  оставался  ему  после  Хорста  —  этой
брошенной  из  милости  костью. 	/
 Он  услышал,  что  отец  приехал  с  завода,  и  спустился  в  лаборато¬
рию.  Ему  вспомнилось,  как  в  прошлом  году,  драпируясь  в  непод¬
купную  честность  и  рассчитав  до  тонкости  все  «за»  и  «против»,
он  вернулся  сюда  из  Гамбурга.  Сегодня  он  шел  к  отцу  словно  с  ка¬
ким-то  поручением,  которое  он  по  дороге  забыл,  шел  немного  расте¬
рянный,  немного  присмиревший^  нуждаясь  в  сочувствии  и  опоре.
 Профессор  сидел  у  микроскопа,  в  лаборатории  было  темно,  и
только  лампочка  бросала  пучок  ярких  лучей  на  его  склоненное  лицо.
 —  Давай  больше  не  возвращаться  к  этой  истории,—  сказал
отец.  Голова  его  заслонила  лампочку.  Седые  волосы,  пронизанные
светом,  вспыхнули  серебром.  Эта  картина  вызвала  у  Хольта  воспо¬
минания  раннего  детства.  Еще  до  поселившегося  в  семье  отчужде¬
ния,  до  того,  как  речи  матери  подорвали  его  детскую  привязанность,
отец  был  для  мальчика  воплощением  добра,  всемогущий,  всезна¬
ющий,  ласковый,  мудрый  друг  и  наставник.  Тогда  Хольт  еще  не  до¬
гадывался  о  противоречиях,  которые  уживаются  в  человеческой
душе,  а  сегодня  они  были  ему  знакомы.  Отец  уже  не  был  для  него
богом,  священный  ореол  угас  безвозвратно.  У  отца  тоже  свои  сла¬
бости,  его  препараты  всегда  были,  пожалуй,  ему  немножко  ближе,
чем  родной  сын,  но  все  искупала  его  справедливость.  Он  настоящий
человек  и  даже,  может  быть,  большой  человек.  И  уж,  конечно,  он
достойный  образец  для  сына.  Хольт  всей  душой  жаждал  его  дружбы.
 —  Я  посижу  у  тебя  полчасика,  можно?
 Профессор  подвинулся  вместе  со  стулом  —  выразительный  жест.
С?тец  и  сын  уселись  рядом  в  свете  лампы.  С  того  дня  они  часто  сижи¬
вали  в  лаборатории  вдвоем,  углубленные  в  беседу.  Иногда  Хольт,
словно  по  молчаливому  соглашению,  помогал  отцу.
 В  мае  Хольт  получил  письмо  от  доктора  Гомулки.
 Весь  май  и  апрель  он  усиленно  занимался  языками  и  географией
—  предметами,  по  которым  у  него  оставались  пробелы.  Зато  сейчас,
незадолго  до  письменных  испытаний,  он  бросил  заниматься.  За  такое
короткое  время  упущенного  все  равно  не  наверстаешь.  Он  решил
послушаться  отца  и  отдохнуть  недельку.  Самое  лучшее  уехать,
а  то  все  равно  будешь  совать  нос  в  учебник.
 Он  сказал  о  своем  намерении  Готтескнехту.
 —  Это  еще  что?  Заведомый  прогул?  Таким  вещам  я  потачки  не
даю!
 —  Что  ж,  остается  тяжело  заболеть.  Свидетельство  универси¬
тетского  профессора  вас  устроит?
 —  Заболеть?  Пожалуйста!  Это  другое  дело!
 Но  куда  ехать?  Аренс  предложил  Хольту  дачу  своих  родителей.
Он  по-прежнему  ухаживал  за  Хольтом.  Последнее  время  Хольт  за¬
мечал,  что  Аренс  чем-то  подавлен.
 —  Пора  подавать  бумаги,—  сказал  он  как-то.—  Директор  выдаст
нам  справку,  что  мы  допущены  к  выпускным  экзаменам,  а  самый
аттестат  представим  после.  Вы  уже  куда-нибудь  подавали?  Нет?
Поторопитесь!  Вам-то  прямой  смысл  учиться  здесь,  в  городе.
 44*
 691

—  Сам  не  знаю,—  отвечал  Хольт.—  Очень  хочется  к  Эберсбаху.
Но  и  отсюда  уезжать  неохота.
 —  Да  что  вы!  Ну  а  я,  что  бы  там  ни  было,  здесь  не  останусь.—
И  Аренс  искательно  взял  Хольта  под  руку.—  С  бумагами  подается
сочинение,  от  которого  многое  зависит.  Писать  его  надо  на  тему,
связанную  с  избранной  специальностью...  Ума  не  приложу,  о  чем
писать.
 —  Высокое  звание  врача  и  гуманизм  —  чем  не  тема?  —  отозвал¬
ся  Хольт.
 —  И  вы  в  самом  деле  за  меня  напишете?  —  обрадовался  Аренс.—
Прямо  слов  не  нахожу...—  Аренс  не  переставал  расшаркиваться.—
С  вашей  стороны  это  было  бы  поистине...  мило!
 Хольт  за  несколько  часов  накатал  Аренсу  сочинение,  и  тот  в  знак
благодарности  принес  ему  килограмм  американского  кофе.
 —  А  еще  сочинения  вам  не  потребуются?  —  спросил  Хольт.  Беря
кофе,  он  мысленно  предназначал  его  Цернику.
 Пока  он  раздумывал,  принять  ли  приглашение  Аренса,  неждан¬
но-негаданно  пришло  письмо  от  доктора  Гомулки.  Вскоре  после  воз¬
вращения  из  Гамбурга  Хольт  написал  адвокату,  что  снова  живет  у
отца  и  намерен  кончать  здесь  школу;  адвокат  сердечно  поздравил  его
с  таким  решением.  На  том  их  переписка  и  оборвалась.  А  теперь
Гомулка  сообщал,  что  Зепп  вернулся  из  плена  и  две  недели  гостил
у  них  в  Нюрнберге.  Он  намерен  сперва  кончить  школу  в  советской
зоне,  и  на  семейном  совете  решено,  что  он  поселится  в  Дрездене,  у  дя¬
ди,  зубного  врача.  Зепп  уже  выехал  в  советскую  зону.
 Посмотрев  на  дату  отправления,  Хольт  заказал  разговор  с  Дрез¬
деном.  Значит,  Зепп  вернулся!..  Наконец  его  соединили;  слышимость
была  отвратительная,  однако  Хольт  разобрал,  что  Зепп  накануне
отправился  отдыхать  в  Саксонскую  Швейцарию,  где  у  его  дяди
охотничья  сторожка.  Вчера  послано  письмо  в  адрес  Хольта  —  Зепп
приглашает  его  к  себе  в  горы.  Понять,  что  говорит  дрезденский
врач,  было  почти  невозможно,  хоть  он  кричал,  как  самый  голо¬
систый  его  пациент.  Хольту  все  же  удалось  записать  местоположение
сторожки,  а  также  название  ближайшей  деревушки  и  железнодо¬
рожной  станции.
 Уже  на  следующий  день  он  выехал  в  Саксонскую  Швейцарию,
заранее  радуясь  свиданию  с  другом.  После  долгой  поездки  и  часо¬
вого  марша  он  нашел  в  горах  одиноко  стоящий  домик,  прилепив¬
шийся  к  краю  ущелья,  на  дне  которого  пенился  поток.  Кругом  стояли
сосны  и  несколько  голубых  елей,  местами  из  земли  проглядывали
голые  камни.  Сруб  был  сложен  из  мореных  бревен.  У  входа  стояла
скамья.  Перед  сторожкой  на  открытой  поляне  горел  костер.  Над
костром  висел  дымящийся  котелок.
 У  костра  сидел  худощавый,  жилистый  малый  с  очень  короткой
стрижкой  и  помешивал  ложкой  в  котелке.  Увидев  Хольта,  он  кинулся
ему  навстречу.  Зепп  Гомулка,  утраченный  и  вновь  обретенный  друг!
 Ни  секунды  замешательства:  начав  с  крепкого  рукопожатия,
друзья  долго  хлопали  друг  друга  по  спине,  смеялись,  угощали  тыч¬
ками  под  ребро:  а  ну-ка,  повернись,  Зепп,  да  ты  все  тот  же,  ни  капли
не  изменился,  а  ты  совсем  взрослый  и  вид  солидный,  настоящий
 692

профессор  кислых  щей,  от  тебя  так  и  разит  ученостью,  ну  давай  рас¬
сказывай,  как  живешь,  а  что  у  тебя  там  варится,  ржаная  лапша,
говоришь?  Сегодня  у  нас  ржаная  лапша!
 —  Вольцов  погиб,—  рассказывал  Хольт.  Они  лежали  ночью  у
костра  и  беседовали  вполголоса.—  Он  совсем  взбесился  и  должен
был  так  кончить,  в  своем  самоубийственном  ослеплении  разрушая
вся  и  все.  Да  ведь  он  и  всегда  был  таким,  нес  смерть  и  гибель  себе
и  людям.А  Христиан  —  страшно  вспомнить  —его  я  сам  недавно
отдал  в  руки  полиции,  не  мог  не  отдать.  Убийство,  Зепп!  Он  до  того
докатился,  что  человеческую  жизнь  уже  ни  во  что  не  ставил.  Ужасно,
Зепп,  ведь  про  Феттера  не  скажешь,  что  он  был  рожден  убийцей!
 Они  проговорили  всю  ночь  напролет  и  только  на  рассвете  заб¬
рались  спать  в  сторожку.  Спали  до  полудня,  а  потом,'  выкупавшись
в  ледяном  ручье,  растянулись  на  солнце,  и  опять  у  них  пошла  бе¬
седа.  Был  безоблачный,  жаркий  майский  день.
 —  А  что  мы  сегодня  рубаем,  Зепп?  Сегодня  у  нас  жратва  —
закачаешься,  ржаная  лапша,  новинка  сезона,  ты  когда-нибудь  едал
ржаную  лапшу?
 —  Я  все  еще  предан  разбойничьей  романтике,—  признался  Го¬
мулка.
 —  Нет  лучше  отдыха,  чем  всласть  поиграть  в  индейцев!  —  сог¬
ласился  Хольт.
 —  А  уж  завтра  я  тебя  накормлю  —  пальчики  оближешь!  Завтра
у  нас  предвидится  ржаная  лапша!
 У  них  было  что  порассказать  друг  другу,  и  они  беседовали  все
'  дни  напролет.  Гомулка  сообщил  Хольту  последние  новости  об  Уте.  Ад¬
вокаты  добились  выдачи  Грота  французам,  но,  как  вскоре  выясни¬
лось,  мало  чего  этим  достигли.  Теперь  Грот  сидит  в  заключении  во
Франции,  его,  конечно,  осудят,  но  ведь  поверенные  Уты  добивались
его  выдачи  германскому  суду.  Ута  Барним  по-прежнему  живет  в
своем  шварцвальдском  уединении,  она  ухлопывает  все  свои  сред¬
ства  на  добычу  свидетельских  показаний  и  наотрез  отказывается
изменить  образ  жизни.  Этой  зимой  у  нее  пали  все  овцы,  да  и  сама
она  была  смертельно  больна  —  выжила  только  благодаря  железному
организму.
 —  Она  плохо  кончит,  —сказал  Гомулка.  —  Так  думает  отец.  Но
она  предпочитает  умереть  в  своей  пустыне,  чем  жить  среди  людей.
 —  Обычные  ее  крайности,  —  заметил  Хольт.  —  Как  будто  не  все
равно  —  жить  в  уединении  или  среди  людей.  Ведь  одиночество  —  не
среда,  а  внутреннее  состояние.  Я  здесь  порой  чувствовал  себя  более
одиноким,  чем  живя  с  Утой  в  ее  пустыне.
 —  Почему  же  ты  там  не  остался?
 —  Из-за  Гундель.
 Хольт  внимательно  вгляделся  в  Зеппа.  Имя  Гундель  было  произ¬
несено  впервые.  Зепп,  щурясь,  смотрел  на  солнце,  стоявшее  над
скалой  на  краю  ущелья.  Он  ничем  не  выразил  удивления,  а  только
нетерпеливо  потребовал:
 —  Что  же  ты  замолчал?  Продолжай!
 —  У  Гундель  есть  то,  чего  не  хватает  мне.  Она  —  сама  непос¬
 693

редственность.  Она  живет  непосредственно  —  своей,  непосредствен¬
ной  жизнью.
 —  Звучит  не  сказать  чтоб  вразумительно.
 —  Я  тоже  живу.  Я  выжал  из  себя  все,  что  возможно,  и  считаюсь
одним  из  лучших  учеников.  Но  в  этом  нет  непосредственности,  это
преднамеренная  задача,  которая  достигается  ценою  больших  усилий,
требует  неустанного  напряжения  воли,  и  она  удается  мне  лишь  по¬
тому,  что  я  сознательно,  а  никак  не  непосредственно  задался  целью
чего-то  достигнуть.
 —  А  чего  ты  хочешь  достигнуть?  —  Хольт  не  отвечал.  Гомулка
подбросил  в  костер  несколько  сучьев.  —  Ты  что  же,  и  сам  не  знаешь?
 —  Нет,  знаю.  Я  хочу  вернуть  Гундель.
 —  Положим,—  сказал  Гомулка,  громко  вздохнув.  —  А  что  будет
потом,  когда  ты  ее  вернешь?
 —  Не  знаю.  Может  быть,  настоящее  большое  счастье,  о  каком  я
мечтал  еще  подростком,  счастье,  о  котором  пишет  Новалис...  А  может
быть,  и  тут  все  дело  в  ожидании,  которым  живешь.  Потом  наступит
мертвая  пустота,  не  будешь  знать,  куда  себя  деть...
 —  Бог  знает,  что  ты  говоришь!—ужаснулся  Гомулка.  —  Хоть
уши  затыкай!  Я  в  лагере  тоже  мучился  всякими  вопросами,  ведь  все
мы  были  вскормлены  фашистской  жвачкой,  ни  школа,  ни  общество
не  дали  нам  с  собой  в  дорогу  ни  крошки  убеждений.  Вот  я  и  взял  за
правило  смотреть  на  жизнь  как  на  задачу,  которую  нужно  решить.
 —  Знаю.  Все  это  мне  знакомо,  Зепп.  Человек  ставит  себе  какую-то
цель.  Это  значит  жить  разумом.  А  живешь,  к  сожалению,  не  только
разумом.
 —  Да,  тут  ты,  пожалуй,  прав.  Мы  живем  отчасти  и  чувством  и
душой.
 —  В  сущности  все  это  заведомо  ненаучные  понятия.  Отец  сказал
бы:  наша  центральная  нервная  система  невероятно  сложна.  Но  когда
дело  касается  чувства,  или  того,  что  зовется  душой,  трудно  отличить
ложное  от  настоящего.  Я  иной  раз  оглядываюсь  на  историю:  во
времена,  когда  человек  больше  полагался  на  разум,  его  труднее  было
опутать.
 —  Должно  быть,  и  это  еще  не  вся  правда,—  заметил  Гомулка.  —
Пошли-ка  лучше  спать.  Утро  вечёра  мудренее!  —  И  уже  в  сторожке,
растянувшись  на  своем  ложе,  добавил:  —  Во  всяком  случае,  мне
теперь  яснее,  что  ты  имел  в  виду,  говоря,  что  Гундель  живет  непос¬
редственной  жизнью...  —  Больше  в  ту  ночь  он  ничего  не  сказал.
 На  следующий  вечер,  их  последний,  Гомулка  пек  в  золе  картошку
и  рассказывал  о  своем  пребывании  в  плену.
 —  У  русских  есть  цедь,—  говорил  он.  —  Что  там  особенно  пора¬
жает,  это  что  весь  народ  живет  одной  целью,  трудится  для  нее,  для
нее  приносит  жертвы  и  терпит  лишения.  Помнишь  наши  разговоры
на  фронте?  Мы  уже  тогда  чувствовали,  что  в  мире  не  все  ладно,  и
пробавлялись  философией  смерти  на  обреченном  посту,  а  на  боль¬
шевизм  смотрели  как  на  пугало.  Нам  и  в  голову  не  приходило,  что
именно  большевики  первыми  поставили  себе  задачей  преобразовать
мир  по  разумному,  продуманному  плану.
 694

—  Мы  были  поражены  слепотой,—  подхватил  Хольт.  —  Нам
нужно  было  познать  все  муки  ада.
 —  Уж  будто  это  было  так  обязательно!  —  усомнился  Гомулка.
Он  вытащил  из  горячей  золы  картофелину,  надел  на  прутик  и,  прежде
чем  запустить  в  нее  зубы,  стал  снимать  обгорелую  кожуру.
 —  Война  была  не  обязательна,  но  надо  же  нам  было  пройти  через
какие-то  испытания,  чтобы  избавиться  от  иллюзий  —  и  насчет  себя
и  насчет  всего  мира.  Ведь  наше  «я»  отличается  от  детского  «я»,  да  и
мир  уже  не  таков,  каким  он  казался  нам  в  детстве.
 —  Картошка  —  объедение!  —  нахваливал  Зепп.  —  Дай-ка  сюда
соль!  Так  ты  считаешь,  что  нам  необходим  был  своего  рода
вытрезвитель?
 —  Да,  считаю.  А  ловко  ты  управляешься  с  картошкой.  Я  весь  рот
себе  сжег!..  Детьми  мы  слагали  мифы  о  мире  и  о  себе,  но  чем  больше
мы  узнавали,  тем  скорее  они  распадались;  все  то,  что  мы  считали
надежным  и  значимым,  рушилось  и  теряло  свое  значение.  Так  настал
день,  когда  мы  увидели  себя  в  безбрежном  море  без  опоры  и  руля.
Вот  тут-то  и  начались  наши  поиски;  мы  искали  жизнь,  как  она  есть,
искали  любовь,  как  она  есть,  искали  те  силы,  которыми  на  самом  деле
мир  держится  изнутри;  и  все  это  —  в  ужасную  пору,  когда  кругом
одна  ложь  и  вместо  правды  тебе  подсовывают  только  новые  мифы.
Вот  в  чем  трагедия  нашей  юности!
 —  А  нынче,  Вернер?  Ты  все  еще  ищешь?
 —  Да,  Зепп.  Ищу.  Но  уже  совсем  по-другому.  Тогда  у  нас  перед
любым  вопросом  опускались  руки,  ведь  не  было  мерила,  не  было
твердой  точки,  опираясь  на  которую  можно  перевернуть  весь  мир:
архимедовой  точки  опоры.  Сегодня  мы  ее  обрели.
 Гомулка  подался  вперед  и  жадно,  весь  внимание,  смотрел  на
Хольта.
 —  Мы  узнали  Маркса,—  продолжал  Хольт.  —  Мы  узнали
законы,  движущие  историю.
 Гомулка  выпрямился.
 —  Так  я  и  думал,  что  ты  не  ошибешься  в  выборе  пути.  Когда  я
впервые  сел  за  Маркса,  я  сразу  вспомнил  тебя  и  подумал,  что  ты
не  ошибешься  в  пути.
 —  С  тех  пор  как  я  взялся  за  Маркса,—  подхватил  Хольт,—  я
почувствовал  почву  под  ногами  и  теперь  учусь  понимать  мир.
 —  Чего  же  ты  все  еще  ищешь?
 —  Для  меня  вопрос  стоит  так:  мир  и  «я».  Мир  познаваем,  и  он
не  стоит  на  месте,  он  в  конце  концов  перестанет  быть  выгребной  ямой
цивилизации  и  станет  тем,  чем  должен  стать,  родиной  единого  уми¬
ротворенного  человечества.  Ну  а  наше  «я»?  Что  будет  с  нашим  «я»?
Познаваемо  ли  оно?  Может  ли  «я»,  вот  это  самое  «я»,  за  отпущенные
ему  сроки  измениться  —  из  гонимого  страстями,  раздираемого  про¬
тиворечиями,  неприкаянного  одиночки,  затертого  борющимися
классами,  из  думающего,  работающего,  наделенного  речью  живот¬
ного  стать  тем,  чем  оно  должно  стать:  истинно  человеческим  «я»?
 —  Ты  слишком  много  на  себя  взвалил,—  сказал  Гомулка,  поду¬
мав.  —  Поиски  знания,  ясности  —  это  и  мне  знакомо.  Но  такой  от¬
чаянный  поиск  своего  «я»,  жизни,  любви...  Дай  своему  «я»  созреть,
 695

пусть  любовь  придет,  когда  вздумает,  живи  той  жизнью,  которой
живет  все  кругом!  Научись  ждать!  Впрочем,  все  это  не  ответ  на  твой
вопрос.  —  Пламя  костра  освещало  лицо  Гомулки,  он  улыбался,  и
шрам  на  его  щеке  придавал  улыбке  что-то  печальное.  —  Возможно,
так  уж  тебе  положено  —  много  на  себя  брать.  То,  чем  люди  живут
сообща,  не  задумываясь,  иной  из  нас  должен  выстрадать;  так  бывает,
я  знаю,  что  так  бывает,  с  тех  пор  как  в  лагере  мне  попался  томик  сти¬
хов  Бехера.  То,  что  другим  пришлось  пережить,—  возврат  Германии
к  варварству,  изгнание,  тоска  по  родине  и  родному  языку  —  все  это
писатель  выстрадал  душой.  Читая  его,  чувствуешь,  как  глубоко  и
и  честно  он  это  выстрадал.
 —  Так  я  же  не  писатель,—  только  и  сказал  Хольт.  —  Ну  да  оста¬
вим  этот  разговор.
 Он  глядел  в  ночную  темень,  на  силуэты  елей,  чернеющие  на  фоне
светящегося  неба.  Какая-то  ночная  птица  шарахнулась  в  кустах.
 —  Этот  домик!  Этот  пейзаж!  —  вздохнул  Хольт.  —  Мне  бы  такое
убежище!
 —  Я  дам  тебе  ключ.  Приезжай,  когда  вздумаешь,  и  давай  иногда
здесь  встречаться.
 —  Завтра  мы  разъедемся,—  сказал  Хольт.  —  А  уже  послезавтра
у  меня  начнутся  экзамены.  Перво-наперво  сочинение.  Я  постараюсь
запихнуть  туда  побольше  так  называемых  умных  мыслей  —  тут  тебе
и  гуманизм,  и  поступательный  ход  истории,  и  прочее.  Но  что'жить  сто¬
ит,  оттого  что  бывают  такие  ночи,  как  эта,  и  горы,  и  серп  луны,  выгля¬
дывающий  из-за  елей,  и  друг  с  тобой  рядом,  и  мечты  о  счастье...
Понимаешь,  Зепп,  как  раз  этого  я,  увы,  в  свое  сочинение  не  решусь
запихнуть.
 9
 Пять  экзаменационных  работ  за  две  недели.  «С  меня  семь  потов
сошло!»  —  сказал  Хольт,  когда  письменные  испытания  миновали.
Контрольная  работа  по  математике  оказалась  сплошным  удовольст¬
вием,  сочинение  оказалось  сплошным  удовольствием,  оба  перевода  —
с  латинского  и  английского  —  задали-таки  ему  жару,  да  кое  на  чем
он  споткнулся,  но  влип,  как  ни  странно,  по  химии,  как  раз  по  химии!
В  полной  растерянности  глядел  Хольт  на  единственную  заданную
тему:«Химия  и  техника  в  производстве  силикатов».  Неорганика,  ко¬
торую  он  начисто  забыл!  Долгие  секунды  сидел  он  понурясь  и  тупо*
повторяя  про  себя:  песок  и  сода,  песок  и  сода,—  единственное,  что
пришло  в  голову.  Но  хочешь  не  хочешь,  надо  было  что-то  накатать,
иначе  подавай  пустой  листок.  И  он  принялся  катать.  «Силикаты  в
быту,—  писал  он,—  у  кого  эти  слова  не  вызовут  мысли  о  стекле,  а
подумав  о  стекле,  кто  не  представит  себе  залитых  солнцем  помещений
со  стеклянными  окнами,  а  заодно  и  ужасных  последствий  разруши¬
тельных  бомбежек?»  Кажется;выпутался!  А  теперь  можно  изложить
причины  второй  мировой  войны,  хотя  нет,  лучше  он  напишет  об
изобретательности  человека,  который  додумался  заменить  оконное
стекло  игелитом.  Игелит,  писал  он,  благополучно  перебравшись  в
органику,  разумеется,  пропускает  меньше  света,  чем  силикатное
 696

стекло,  но  стоит  сорванцам-мальчишкам  запустить  вам  в  окно  фут¬
больным  мячом,  как  обнаруживается  огромное  преимущество  этого
заменителя  оконного  стекла  и  все  его  перспективное  значение.  Тут
Хольт  и  вовсе  перешел  на  высокополимеры  и  макромолекулы,  по  ко¬
торым  хорошо  подготовился,  а  затем  отнес  свою  работу  и  отдался
на  волю  судьбы.
 Спустя  два  дня  его  остановил  Готтескнехт.
 —  Хольт!  —  воскликнул  Готтескнехт,  он  был  вне  себя  от  него¬
дования.  —  Я  слишком  хорошо  вас  знаю  и  в  достаточной  мере
психолог,  мне  не  нужно  объяснять,  что  на  экзамене  вы  плавали  и  поз¬
волили  себе  неслыханную  дерзость,  издевательство  над  экзамена¬
ционной  комиссией!  Правда,  Петерсен  уверяет,  будто  тема  была  для
вас  чересчур  проста  и  вы  по  собственному  почину  избрали  более
трудную,  из  органической  химии.  И  будто  вам  за  ваше  бесстыдство
следует  поставить  «отлично»!  Но  я  пригрозил,  что  дойду  до  высших
инстанций,  если  ваша  работа  не  будет  признана  «не  подлежащей
оценке».
 —  Сделайте  одолжение!  —  сказал  Хольт.  —  «Не  подлежит
оценке»  лучше,  чем  «плохо»!
 После  письменных  экзаменов  возобновились  обычные  занятия,
но  никто  уже  не  принимал  их  всерьез.  Приходили,  когда  вздумается.
Учителей  иной  раз  встречали  пустые  парты,  и  в  классный  журнал  что
ни  день  сыпались  свежие  замечания.  Хольт  посещал  регулярно  лишь
уроки  математики  да  из  уважения  к  Готтескнехту  нет-нет  заходил
на  литературу  и  историю.  Все  остальное  время  он  полеживал  в  шез¬
лонге  в  институтском  саду.
 Тут-то  и  нашел  его  разгневанный  Готтескнехт,  когда  однажды  по
пути  домой  ворвался  в  сад  и  задал  Хольту  головомойку.
 —  Я  собираюсь  с  силами  для  устных  экзаменов,  это  затишье  перед
бурей,—  заверил  его  Хольт.  —  Да  уймитесь  же,  господин  Готтеск¬
нехт!
 На  самом  деле  школа  стала  Хольту  глубоко  безразлична.  Пока
выпускные  экзамены  маячили  где-то  вдали  трудно  достижимой
целью,  они  казались  большим  событием,  определяющим  чуть  ли  не
всю  его  жизнь.  Так  снова  ожидание  превысило  самое  событие.
 Аренс  эти  дни  еле  ноги  таскал  и  вид  имел  плачевный.
 —  Скажите,  Хольт,  как  вам  удалось  в  работе  по  химии  коснуться
актуальных  проблем  современности?
 Хольт  осклабился.
 —  Я  главным  образом  коснулся  в  ней  реальгара.
 —  Ну,  знаете  ли!  Вы  еще  способны  шутить!..  —  И  Арен^рас-
шаркался  перед  Хольтом.  —  Честь  вам  и  слава!  У  меня,  по  правде
сказать,  сдали  нервы.
 Устные  испытания.  Готтескнехт  экзаменовал  выпускников  по
литературе  и  истории;  на  экзамене  у  Лоренца  Хольт  блеснул  своими
познаниями  математики.  Биология,  физика  —  он  и  не  заметил,  как
проскочил  через  все  испытания  с  общей  оценкой  «хорошо».
 Готтескнехт  шел  с  Хольтом  по  школьному  коридору.
 —  Вы  должны  гордиться,  да  и  я  горжусь  тем,  что  вы  были  моим
учеником.  Вы  за  этот  год  добились  не  только  аттестата  зрелости,  вы
 697

вступили  в  зрелую  жизнь.  —  Он  взял  Хольта  под  руку.  —  И  все  же
что-то  с  вами  неладно.  Скажите  откровенно,  вас  все  еще  мучит  исто¬
рия  с  той  особой?
 —  Просто  я  немного  устал.  А  чем  я,  собственно,  вам  не  угодил?
 —  Меня,  например,  удивили  кое-какие  странные  нотки  в  вашем
сочинении.  Написали  вы  его  на  круглое  «отлично>,  и  тот,  кто  вас  не
знает,  не  расслышит  за  вашими  ясными  и  меткими  замечаниями  и
наблюдениями  некоторого  оттенка  —  я  бы  сказал  —  обреченности,
что  ли...  У  вас  ясная  голова,  да  и  развиты  вы  не  по  летам,  откуда  же
эти  минорные  настроения?  |
 Хольт  пожал  плечами.
 —  Не  знаю,  что  вы  имеете  в.  виду,  я  ничего  такого  в  себе  не
замечаю.
 —  Мне  очень  не  хотелось  бы  терять  вас  из  виду,  Хольт!  Вы  будете
конечно,  допущены  в  университет,  когда-то  мы  опять  свидимся!  —
Они  остановились  перед  учительской.  —  Скоро  начнутся  ваши  честно
заработанные  большие  каникулы  —  до  начала  первого  академи¬
ческого  семестра.  Не  забывайте  же  меня,  заходите!  —  Хольт  уже
хотел  сердечно  поблагодарить  Готтескнехта,  как  тот  добавил:  —И
знаете  что?  Когда  вздумаете  зайти,  приведите  с  собой  Гундель  и
Шнайдерайта.
 И  Хольт  ограничился  корректным  кивком.  То,  что  Готтескнехт
сегодня,  в  такой  для  него,  Хольта,  большой  день,  попросил  привести
Шнайдерайта,  он  воспринял  как  бестактность.
 Выпускники  в  последний  раз  собрались  в  классе.  На  всех  нашел
задорный  стих.  Гофман  притащил  бутылку  водки  и  каждому  давал
отхлебнуть—каждому,  за  исключением  Гейслера.
 —  Хоть  я  был  всего  вашим  классным  представителем,  но,  как
сознательный  представитель  своего  класса,  отказываюсь  пнть  с
классовым  врагом,  будь  он  трижды  мой  одноклассник!
 Зато  одноглазый  Бук  хлебнул  как  следует  и  рвался  в  бой.
 —  Можно  мне  последний  раз  возвысить  голос  и  толкануть  речугу?
Можно?  Анархистскую,  разгромную,  заушательскую  речугу  против
всего  школьного  дела  в  целом,  против  всякого  образования  вообще
и  за  введение  поголовной  организованной  безграмотности  в  городе
и  деревне?  —  Он  вскочил  на  парту.—Абитуриенты!  Выпускники!
Обладатели  аттестатов  зрелости!  Без  пяти  минут  студенты!  Настал
желанный  день!  Ваше  рабство  кончилось!  Но  миллионы  учеников  во
всем  мире  еще  стонут  под  пятой  ничтожного  меньшинства  учителей...
 Дверь  распахнулась,  вошел  Готтескнехт.
 -г-  Это  еще  что  такое?  —  крикнул  он.  —  Без  ничтожного  мень¬
шинства  учителей  вы  бы  и  подписаться  не  умели.  Вы  все  еще  подчи¬
няетесь  школьному  распорядку!  А  кто  не  умеет  вести  себя  прилично,
не  получит  аттестата!
 Смущенный.  Бук  слез  с  парты.
 На  кафедру  взобрался  Готтескнехт.
 —  Каникулы  начинаются  только  через  неделю.  А  до  этого  изволь¬
те  исправно  посещать  школу.  Нечего  хихикать!  В  расчет  будут  по-
прежнему  приниматься  только  справки  от  врача.  И  хоть  бы  вы  всем
скопом  сказались  тяжелобольными,  на  будущей  неделе  при  раздаче
 698

аттестатов  я  рассчитываю  с  вами  увидеться.
 Хольт  поспешил  домой.  Там  ждал  его  отец,  а  может  быть,  ждала
и  Гундель.  Этот  день,  как-никак,  его  большой  день,  он  уже  с  прошлого
года  мечтал  о  нем.
 —  «Хорошо»  —  на  большее  я  при  всем  желании  не  вытянул,—
сказал  он  отцу.
 —  У  тебя  усталый  вид,—  заметил  профессор,  поздравив  сына.  —
Много  месяцев  недосыпания  дают  себя  знать,  тебе  надо  хорошенько
отдохнуть  до  нового  учебного  года.
 Они  сидели  в  садовом  флигеле,  в  рабочем  кабинете  профессора.
Хольт  мысленно  повторял:  дело  сделано.  Аттестат  в  кармане,  а  это
значит,  что  какая-то  часть  пути  к  Гундель  пройдена.
 Гундель  еще  не  пришла  с  работы.  Да,  Гундель...  Все  это  время
она  его  тревожила  куда  больше,  чем  устные  экзамены.  Сейчас,  сидя
с  отцом  и  постепенно  отходя,  Хольт  мечтал  о  том,  как  он  уедет  с  Гун¬
дель  —  ключ  от  охотничьей  сторожки  был  с  ним  неразлучно.  До  того
как  ехать  учиться  и  оставить  ее  здесь  одну,  он  должен  все  выяснить.
Нужно  накрепко  привязать  ее  к  себе.  Никто  другой  не  должен
занимать  место  в  ее  мыслях  и  жизни.  Хольт  потерял  дружбу  Юдит,
но  уж  Гундель  он  никому  не  уступит.  Он  только  отложил  этот  вопрос
до  получения  аттестата.  Гундель  опять  собирается  провести  отпуск
со  Шнайдерайтом  на  взморье.  Со  Шнайдерайтом  в  туристский
лагерь  или  с  Хольтом  в  охотничью  сторожку  —  так  стоит  вопрос.
Пока  это  не  решится,  он  не  будет  знать  покоя!
 Чего  же  он  хочет  от  Гундель?  Мечтает  ею  обладать?  Но  ею  нельзя
просто  обладать,  он  сам  одержим  Гундель,  он  тянется  к  ней  не  только
физически,  очарованный  ее  юной  прелестью,  нет,  он  жаждет  ее  бли¬
зости,  ее  признания,  жаждет  общения  с  ней,  ощущает  как  милость
даже  минутные  с  ней  встречи.  Сидя  здесь,  выжатый  как  лимон,  он
мысленно  цеплялся  за  Гундель  и  чувствовал  стесненным  сердцем,
что  у  него  один  только  стимул  в  жизни,  одна  только  надежда  придает
ей  направление^и  смысл:  надежда  на  будущее  под  знаком  Гундель.
 И  вот  она  вошла  в  сопровождении  Шнайдерайта  —  видно,  так
уж  полагается,  чтобы  сегодня  его  приходили  поздравлять!
 —  Поздравляю  с  успешной  сдачей  экзаменов,—  сказал  Шнай-
дерайт.  —  ЭтЧ)  важное  событие  в  своем  роде.  Мы  с  Гундель  тут
принесли  вам  кое-что,  Гундель  вам  отдаст.
 Хольт  не  встал,  он  сидя  протянул  Шнайдерайту  руку.  Шнайде-
райт  говорил  с  ним  дружески,  в  его  тоне  не  чувствовалось  ни  фальши,
ни  какой-нибудь  задней  мысли,  а  может,  он  такой  уж  толстокожий,
ведь  Хольт  не  раз  его  отшивал,  а  Шнайдерайт  все  к  нему  лезет.
За  последнее  время  он  здорово  обтесался,  но  уж  очень  он  держится
за  Гундель.  Впрочем,  с  этим  тоже  скоро  будет  покончено...
 Хольт  поднялся,  к  нему  подходила  Гундель  в  своем  белом  холстин¬
ковом  платьице,  да,  Гундель,  милое  видение,  сегодня,  в  его  большой
день  —  ее  улыбка,  ее  простодушное  «Ты  на  этот  раз  хорошо  себя
показал!»,  ее  подарок  —  сочинения  Людвига  Фейербаха.
 Хольт  пододвинул  к  себе  стул;  сегодня  Гундель  должна  сидеть
с  ним  рядом,  а  когда  Гундель  к  нему  подсела,  он  уже  без  злобы
смотрел  на  Шнайдерайта:  сегодня,  в  его  большой  день,  порядок  был
 699

восстановлен.  Хольт  уже  с  удовлетворением  воспринимал  присутст¬
вие  Шнайдерайта;  его  чуть  ли  не  забавляло,  что  этот  мастеровой
притащился  поздравлять  его  с  событием,  которое  можно  считать
первым  шагом  к  его  ,  Шнайдерайта,  низложению.  Хольт  куда  хитрее,
чем  думает  Шнайдерайт,  он,  пожалуй,  даже  пересмотрит  свои  планы;
никаких  скороспелых  решений,  надо  умно  и  терпеливо  выждать,
вежливо,  но  с  чувством  собственного  превосходства.  Хольт  восстано¬
вил  свои  утерянные  позиции,  только  Шнайдерайт  ни  о  чем  не  дога¬
дывается.  Того,  что  Хольт  сегодня  достиг,  Шнайдерайту  век  не
достигнуть.  А  уж  то,  чего  Хольт  достигнет  завтра,  Шнайдерайту  и  не
снится.  Этот  мастеровой  затеряется  в  биографии  Гундель,  как
безымянная  ошибка,  допущенная  в  незрелой  юности  и  прощенная  ей
Хольтом  в  его  большой  день.
 Профессор  Хольт  составил  напиток,  который  назвал  «холодной
 уткой»  или  шутливо:  гтх1ит  а1коНоПсит  сШиИ^мтит...  «Простите,
а  что  это  значит?»  Ну,  конечно,  наш  басок  не  нюхал  латыни.  Но  мы
с  дружеской  готовностью  отвечаем:  «В  переводе  —  основательно
разбавленный  спирт,  его  можно  пить  литрами».  Ну,  литрами  —  силь¬
но  сказано,  нас  уже  вот  как  разобрало,  папина  «холодная  утка»  —
коварная  птица,  мы  еще  и  песни  орать  вздумаем,  и  тогда  скажут,
что  папиной  утке  медведь  на  ухо  наступил.  Какие  же  у  утки  могут
быть  уши?  Кстати,  Гундель,  ты  ведь  интересуешься  природой,  значит,
ты  думаешь...  Отец,  Гундель  не  верит,  что  у  уток  есть  уши.  Конечно,
у  уток  есть  уши,  у  них  только  отсутствует  наружное  ухо,  а  внутрен¬
нее  есть!  Но  тут  опять  ввязался  басок:  «Ага,  значит,  у  уток  нет
ушных  раковин!»  Браво!  Давайте  хватим  еще  по  одной!  За  твой
аттестат  зрелости!  «Господин  Хольт,  у  меня  к  вам  вопрос!»  Это  он
не  ко  мне  ли?  Но  тут  поднимается  Гундель,  она  тоже  задает  вопрос:
как  же  это  случилось  с  утками?  Потеряли  они  уши  в  силу  естествен¬
ного  отбора  или  так  уж  родились  без  ушей?  Гундель,  ты  бесподобна,
ты  просто  прелесть,  Гундель!  Гундель  задает  потрясные  вопросы,  ты,
кажется,  немного  заложила,  а?  Вот  чем  меня  корить  вздумал!  Ведь
я  заложила  в  твою  честь!  Да,  это  ты  правильно  сказала:  ты  заложила
в  честь  моего  большого  дня.  «Разрешите  вопрос!»  Пусть  бас  помал¬
кивает,  сегодня  все  должны  помалкивать!  Заткнись,  Гофман,  да  это
же  не  Гофман,  это  Шнайдерайт,  а  здорово  он  играет  под  Гофмана,
я  его  было  за  Гофмана  принял.  Но  что  это  он  говорит?
 —  Хольт  у  нас  загордился,  мне  он  даже  отвечать  не  хочет!
 Гундель  рассмеялась.  А  Хольт,  внезапно  протрезвев,  только
 улыбнулся.
 —  Будет  вам  выдумывать!  Я  во  всем  следую  примеру  отца,  а
разве  отец  не  говорит  с  вами  так,  будто  вы  ему  ровня?
 —  Ваш  отец  —  кряжевый  дуб.  А  сынок-то  дерево  елево,  волок¬
нистое  да  с  сырцой,—  не  остался  в  долгу  Шнайдерайт.
 —  Мы,  Хольты,  должны  перебродить.  Отец  вам  расскажет,  как
двадцати  лет  он  дрался  за  «Тевтонию»  и  не  одну  физиономию  пометил
своей  шпагой.  Но  с  вами  тогда  никто  не  скрестил  бы  клинки.
 —  Эге,  да  вы,  как  я  погляжу,  зарываетесь  выше  ушей,—  на¬
смешливо  заметил  Шнайдерайт.  Словесная  перепалка  грозила
обратиться  в  ссору.  —  Профессор  и  мне  кое-что  про  себя  рассказывал,
 700

так  что  в  ваших  объяснениях  я  не  нуждаюсь.  Но  если  сегодня  ваш
брат  в  двадцать  лет  не  выплясывает  на  дуэлях,  изображая  тевтонов,
а  старается  по  возможности  походить  на  человека,  то  этим  вы
обязаны  власти  тех,  с  кем  не  удостоили  бы  драться  на  дуэли.
 Улыбка  на  лиЦе  у  Хольта  застыла  холодной,  злой  гримасой.  В  нем
заворочалась  желчная,  едкая  мысль...  Но  тут  в  дверь  постучали.
Все  повернули  головы.
 Церник  —  не  из  тучи  гром,  наконец  к  нам  пожаловал  Церник!
И  он  ни  капли  не  изменился,  кланяется,будто  аршин  проглотил.  «На¬
деюсь,  я  не  помешал?»  И,  как  водится,  меняет  очки:  снимает  те,  что
для  улицы,  и  надевает  те,  что  для  комнаты,  ясно,  он  пришел  меня
поздравить  в  мой  большой  день.  Не  стану  я  расстраиваться  из-за
Шнайдерайта,  сегодня  не  такой  день,  чтобы  расстраиваться  из-за
Шнайдерайта!  Но  Церник  и  не  думает  меня  поздравлять,  он,  поди,
и  не  догадывается,  что  сегодня  я  именинник,  а  с  чем-то  другим  при¬
шел...  Что  это  он  уставился  на  Гундель?  «Мы  вас  сто  лет  не  видели,
господин  Церник!»  Рюмку  «холодной  утки»  для  господина  Церника!
И  Церник  берет  рюмку,  ухмыляется  во  весь  рот,  откашливается  и
вдруг  объявляет:  «С  этого  дня,  если  не  возражаете,—  доктор
Церник!»  Так  вот  оно  что!  Поздравления,  пожелания,  и,  конечно,
диплом  с  отличием,  зитта  сит  1аис1е,  значит,  сегодня,  господин
доктор,  и  у  вас  большой  день?  Почему  же  и  у  меня?  Ах,  вот  как!  Отде¬
лались,  поздравляю!  Вот  и  отлично,  сегодня  наш  общий  большой
день,  мой  и  Церника,  ведь  я  же  не  дурак,  с  Церником  можно  и  поде¬
литься,  это  своего  рода  знамение,  я  уже  представляю,  как  буду
обмывать  свою  докторскую  степень...  Но  что  это  Церник  воззрился
на  Гундель  и  зачем  ему  дался  Шнайдерайт,  он  только  и  делает,  что
переводит  взгляд  с  одного  на  другую,  чем  это  он  хочет  нас  удивить?
У  Церника  явно  какие-то  намерения  в  отношении  этой  пары,  он  при-
шел-то  не  затем,  чтобы  обмыть  свой  докторский  диплом:  достает
из  кармана  письмо,  ну,  ясно,  сюрприз,  так  я  и  знал,  сейчас  он  выпалит
своей  хлопушкой,  разразится  каким-нибудь  желчным  сарказмом...
«Вот  что  мне  пишет  старик  Эберсбах...»  Так  и  есть.  Что  это  он  опять
глядит  на  Гундель  и  на  Шнайдерайта,  а  меня  будто  и  не  замечает?
Хорошо,  что  я  застрахован  от  любых  неожиданностей,  уж  кому-кому,
а  Шнайдерайту  со  мной  не  сравняться.  Что  ж,  продолжай,  рази  меня
своими  сарказмами.  Ты  меня  не  сковырнешь,  меня  ничто  не  ско¬
вырнет!
 —  Вот  что  мне  пишет  старик  Эберсбах,—  сказал  Церник  и  про¬
чел  вслух:  —  «...  дело,  можно  сказать,  решенное.  Жди  на  днях  цирку¬
ляра  с  официальным  назначением  тебя  директором  здешних  подго¬
товительных  курсов...»
 Подготовительных  курсов?  Это  еще  что  за  штука?  Ах,  да,  что-то
я  слышал  в  этом  роде  от  фрау  Арнольд,  что-то  она  мне  говорила...
какое-то  новое  начинание...
 —  А  вас  обоих,—  продолжал  Церник,  обращаясь  к  Гундель  и
Шнайдерайту,—  вас  обоих  я  беру  с  собой.  Никаких  возражений,  вы
мои  первые  студенты.  Через  два  года  вы  у  меня  получите  аттестат
зрелости.
 Падение  совершилось  с  большой  высоты.  Со  своей  надежной,
 701

недосягаемой  для  Шнайдерайта  позиции  Хольт  рухнул  в  бездну.
Но  уже  падая,  он  не  без  усилия  сделал  радостную  мину...  Лишь  бы
никто  не  заметил!..  Какая-то  невидимая  сила  сорвала  его  со  стула
и  поставила  перед  Гундель,  что-то  принудило  его  протянуть  руку  и
крепко  пожать  руку  Гундель,  а  потом  и  Шнайдерайту:  мои  самые  луч¬
шие  пожелания,  вот  неожиданность,  кто  бы  подумал,  смотрите,  как
повернулось  дело,  это  большой  день  главным  образом  для  Шнайде¬
райта  и  для  Гундель!  Хольт  словно  сквозь  туман  видел  комнату  и
лйдей  —  отца  и  Церника,  видел  Гундель,  она  еще  как  следует  не  по¬
няла,  но  радость  ее  брызнула  наружу.  «И  мне  можно  будет...  можно
будет  стать  даже  ветеринарным  врачом?»  Он  видел  Гундель  словно
из  отдаления,  видел,  что  она  расцвела  от  радости,  видел  ее  в  радуж¬
ном  сиянии,  как  бывает,  когда  смотришь  сквозь  слезы...  Итак,  по¬
рядок  снова  нарушен,  Гундель  снова  сидит  со  Шнайдерайтом.  А
Шнайдерайт  придвинулся  близко-близко,  огромный,  отчетливо
видный,  неотвратимый,  и  у  Хольта  от  этого  ощущение  пустоты  и
внезапной  тишины  после  Церникова  грома  литавр,  и  среди  этой
пустоты,  среди  этой  тишины  какой-то  голос  в  душе  произнес:  Шнай¬
дерайт  будет  учиться!  И  все  быстрее:  Шнайдерайт  будет  учиться!
И  все  громче:  Шнайдерайт...  учиться!..  И  тут  в  Хольте  воспрянуло
что-то  необоримое,  нет,  не  новое,  что-то  старое,  давно  знакомое,  он
узнал  его,  но  на  этот  раз  оно  все  в  нем  захлестнуло,  разлилось  до
последнего  уголка...  А  потом  снова  сникло,  улетучилось  —  Хольт
даже  не  успел  назвать  его  по  имени.  И  опять  тишина,  пустота.
 Хбльт  бежал  по  парку,  он  знал:  оно  вернется,  и  он  должен  будет
назвать  его  по  имени,  а  он  этого  страшился.  Что-то  взмыло  в  нем
необоримое,  что-то  сильнее  разума  и  логики  и  отнюдь  не  чужое,  нет,
свое,  какая-то  часть  его  сущесува.
 Гундель  —  его  спасение,  его  опора,  надо  лишь  поставить  ее  перед
свершившимся  фактом.  А  это  значит,  что  надо  переговорить  со
Шнайдерайтом  —  пусть  уберется  с  дороги!  Вчерашний  разговор
показал,  как  призрачен  заключенный  между  ними  мир.  Хольт  не
станет  интриговать  против  Шнайдерайта,  так  низко  он  еще  не  пал.
У  него  хватит  мужества  пойти  к  нему  и,  если  придется,  сказать:
катись  ты  к  чертовой  матери!
 Это  было  в  .пятницу  вечером.  Хольт  йашел  Шнайдерайта  в  одном
из  бараков,  на  двери  висела  табличка:  «Производственный  комитет.
Председатель».  Шнайдерайт  сидел  за  письменным  столом  еще  в  ра¬
бочей  одежде  —  он  этим  утром  возвел  сложнейшую  ретортную
печь.
 Хольт  стал  перед  письменным  столом.
 —  Вы  не  уделите  мне  полчаса?
 —  Что  случилось?  Где  горит?—  И  Шнайдерайт  указал  ему  на
стул.
 Хольт  продолжал  стоять.  Он  сунул  руки  в  карманы  и  несколько
секунд  сверху  вниз  смотрел  на  соперника;  теперь  он  мог  разрешить
себе,  словно  со  стороны,  без  предупреждения  поглядеть  на  Шнай¬
дерайта,  и  он  пришел  к  выводу,  что  у  Шнайдерайта  симпатичное
лицо,  сильное,  смелое.  В  сущности  жаль,  что  они  враги.  Когда-то,
мальчиком,  он  искал  друга,  храбреца.  В  ту  пору  он  мог  бы  в  этом  по-
 702

своему  неотразимом  малом  обрести  достойный  пример  для  подража¬
ния  и  добивался  бы  его  дружбы.  Но  появился  Вольцов,  и  это  решило
все  дальнейшее.
 Шнайдерайт,  должно  быть,  почувствовал  теплоту  во  взгляде
Хольта.
 —  Садитесь  же!—  сказал  он.—  Я  всегда  рад  с  вами  встретиться  и
потолковать.
 —  Сожалею,  но  я  пришел  не  для  приятных  разговоров.  Мне,  пра¬
во,  очень  жаль.  Но  что  толку  лицемерить?  Верно?  Вы,  как  и  я,  за
откровенное  объяснение.  Да  мы  и  вообще  на  многое  смотрим  одина¬
ково,  также  и  в  области  политики,  хоть  вы  этого  не  склонны  призцать:
вы  считаете,  что  если  кто  родился  в  буржуазной  семье,  он  до  конца
своих  дней  останется  махровым  реакционером.  А  слыхали  вы  о  писа¬
теле  Бехере?  Он  ведь  тоже  из  буржуазной  семьи.
 —  Мне  это  известно,-»-  сказал  Шнайдерайт.—  Дальше!
 —  Вы  недооцениваете  убедительность  ваших  взглядов.  Недо¬
оцениваете  притягательность  прогрессивных  идей,  потому  что  сами
вы  других  не  знали.  Это  иногда  приводит  к  ограниченности.
 Шнайдерайт,  уткнувшись  в  ладонь  подбородком,  внимательно
глядел  на  Хольта.
 —  Тут  вы,  пожалуй,  правы,—  сказал  он.—  Что-то  в  этом  роде  я
слышал  и  от  Мюллера.
 —  Мюллер  —  вот  это  да!—  воскликнул  Хольт.—  Вот  это  был
кряжевый  дуб.  Ученик-то  против  него  дерево  елево...  волокнистое
да  с  сырцой...—  Хольт  улыбнулся.—  Впрочем,  для  своих  двадцати
трех  лет  вы  многого  достигли!
 Шнайдерайт  в  замешательстве  уставился  на  Хольта,  а  потом
рассмеялся  громко  и  от  души,  всей  своей  богатырской  грудью.
 —  Поздравляю,  Хольт!  Один  —  ноль  в  вашу  пользу!  Здорово
вы  отбили  мой  мяч!
 —  Давайте  считать  один  —  один,  и,  значит,  ничья!  Давеча  мне
от  вас  тоже  порядком  влетело.
 Шнайдерайт  опять  рассмеялся.
 —  А  вы  мне  все  больше  нравитесь!  Честное  слово!
 —  Вот  видите!—  подхватил  Хольт.—  Буржуйский  сынок  не  так
уж  плох.  Впрочем,  вы  мне  тоже  нравитесь.  И  я  уже  сказал:  мы  с
вами  одних  убеждений.  Но,  к  сожалению,—  и  тут  голос  Хольта  сни¬
зился  до  шепота,—  к  сожалению,  мы  не  поделили  одну  девушку!
 Шнайдерайт  помрачнел.
 —  Вот  как!—  сказал  он.—  Если  я  вас  правильно  понял,  речь  идет
о  Гундель?
 —  Да,  вы  меня  правильно  поняли,  речь  идет  о  Гундель.—
Хольт  скрестил  руки  на  груди.—  А  теперь  выслушайте  меня  вни¬
мательно.
 Но  все  сказанное  им  дальше,  сказанное  вполголоса,  какой-то
хриплой  скороговоркой,  уже  не  контролировалось  разумом,  а  вырва¬
лось  из  отчаявшегося,  наболевшего  сердца.
 —  Я  нашел  Гундель  в  ту  пору,  когда  ей  было  очень  плохо.  И  как
я  ни  был  тогда  слеп,  я  взял  ее  под  свою  защиту  и  устроил  ей  при¬
бежище  в  семействе  Гомулки.  Гундель  обещала  ждать  меня.  Она
 703

перешла  зональную  границу,  чтобы  ждать  моего  возвращения  у  от¬
ца.  Понимаете?—  воскликнул  Хольт  со  страстью.—  Гундель  —  часть
моей  жизни,  а  не  вашей.  Я  полумертвый  до  нее  дотащился,  я  нигде
не  находил  покоя  и  отказался  от  всего,  что  мне  дорого  и  свято,  пото¬
му  что  нет  у  меня  иной  цели  в  жизни,  иного  смысла  и  опоры,  как  Гун¬
дель.  Ничего,  только  Гундель...
 Он  осекся.  Он  не  видел,  что  его  порыв  потряс  Шнайдерайта.
Он  видел  перед  собой  лишь  соперника:  большой,  сильный,  тот  сидел
за  письменным  столом,  не  говоря  ни  слова,  с  угрюмым,  замкнутым,
как  казалось  Хольту,  лицом.
 —  А  вы!  Я  еще  валялся  в  Крейцнахском  болоте,  как  вы  уже
вкрались  в  ее  жизнь,  сманили  ее  у  меня,  сбили  с  толку,  спутали  ее
чувства...
 —  Ничего  подобного  и  в  помине  не  было,—  прервал  его  Шнай¬
дерайт.—  Надо  же  такое  выдумать!  Было  так:  Гундель  жила  здесь...
 —  Минуту!—  перебил  его  Хольт.—  Дайте  мне  кончить!—
Опершись  ладонями  о  стол,  он  пригнулся  к  Шнайдерайту.—  Я  тре¬
бую,  чтобы  вы  убрались  из  жизни  Гундель.  Бросьте  дурака  ломать!
Никаких  совместных  поездок  к  морю!  Ступайте  своей  дорогой!  Ос¬
тавьте  наконец  меня  и  Гундель  в  покое!
 —  И  вы  это  серьезно?—  спросил  Шнайдерайт  с  непостижимым
спокойствием.—  Вы  позволяете  себе  распоряжаться  Гундель,  словно
какой-то  вещью!  Но  ведь  она  человек!  Не  смейте  тащить  Гундель
в  свою  душевную  бестолочь,  вы  ее  погубите,  она  и  сама  еще  не  знает,
чего  хочет,  она  еще  слишком  молода,  она  еще  не  может...
 —  Да  замолчите  вы!—  крикнул  Хольт.  И  с  насмешкой:—
Гундель  ничего  не  знает,  Гундель  ничего  не  понимает,  Гундель  ни¬
чего  не  может...  И  вы  еще  прячетесь  под  маской  бескорыстия!  Аль¬
труиста  из  себя  корчите!  Вы  величайший  эгоист,  волк,  который  охо¬
тится  в  чужих  владениях!  Молчать!—  крикнул  он,  уже  не  владея  со¬
бой.—  Фрау  Арнольд  —  или  вы  и  ее  .подозреваете  в  чем-то  дурном?—
фрау  Арнольд  уверяла  меня,  что  и  в  вашей  среде  есть  кодекс  чести,
представление  о  порядочности  и  подлости...  И  если  кто  под  маской
бескорыстия  коварно  и  подло  сманивает  у  другого  девушку,  его  и
в  вашей  среде  сочтут  негодяем,  подлым  негодяем...
 —  Вон  отсюда!—  загремел  Шнайдерайт,  вскочив  с  места.  И  ше¬
потом,  с  угрозой:—  Если  ты  намерен  так  разговаривать,  голубчик...
 —  Ну  и  что  тогда?—  закричал  Хольт  и  уже  готов  был  кинуться  на
Шнайдерайта  с  кулаками,  но  едва  глаза  их  встретились,  как  этот
светлый  решительный  взгляд,  то  ли  Мюллера,  то  ли  Юдит,  то  ли
Шнайдерайта  —  не  важно,  заставил  Хольта  поникнуть  и  отступить.
 —  Когда  вы  придете  в  себя,—  сказал  Шнайдерайт,—  мы  с  вами
продолжим  этот  разговор.
 Гундель,  да,  Гундель,—  его  спасение  и  опора  в  непролазной
чаще  жизни  в  это  проклятое  время!  И  вот  в  субботу,  в  полдень,  едва
Гундель  вернулась  с  утренней  смены,  Хольт  постучался  к  ней  в  дверь.
 —  Что  с  тобой,  уж  не  заболел  ли?—  встревожилась  она.
 —  Заболел?  Нет,  я  не  заболел...—  сказал  он.
 Заболел  от  тоски,  от  тоски  по  дому.  Он  сел.  Эту  ночь  он  почти
не  спал,  он  мысленно  вел  разговор  с  Гундель,  нескончаемые  бессмыс->
 704

ленные  диалоги.  Он  не  мог  забыть  свое  вчерашнее  поражение.  Одна
надежда  у  него  еще  оставалась,  одна-единственная.  Но  если  Гун¬
дель  не  откажется  от  Шнайдерайта  —  это  конец.  Это  значит,  что,
несмотря  на  аттестат,  он  не  продвинулся  ни  на  шаг,  что  он  конче¬
ный  человек.
 —  Я  тут  много  думал...—  начал  он  и  вдруг  оборвал.
 —  О  чем  же  ты  думал?
 —  Не  помню,  кажется,  Меттерних...  Нет,  не  Меттерних...  Талей-
ран  будто  бы  сказал:  язык  дан  человеку,  чтобы  скрывать  свои  мысли.
Я  потому  вспомнил  это  изречение,  что  в  прошлом  так  и  постулал  —
не  всегда,  скажем,  но  часто.  Я  за  словами  скрывал  от  тебя  свои
настоящие  мысли.
 Она  подошла  к  столу  и  села  против  Хольта,  молча,  вопрошающе
и  выжидательно  устремив  на  него  глаза.
 —  Но  больше  я  не  могу  и  не  хочу  от  тебя  таиться.  Вчера  я  схва¬
тился  со  Шнайдерайтом.  Он  знает  теперь  мои  настоящие  мысли.
Ты  тоже  должна  их  знать.
 —  Ты  —  с  Хорстом?—  воскликнула  она  в  испуге.—  Что  это  зна¬
чит?  Ничего  не  понимаю.
 —  Так  у  нас  не  может  продолжаться.  Я  откладывал  этот  разговор
до  получения  аттестата.  Скажи  наконец,  кто  тебе  нужен  —  я  или
Шнайдерайт?—  И  не  сдержавшись:—  Я  больше  не  намерен  оставать¬
ся  в  стороне  и  довольствоваться  тем,  что  мне  швыряют  свободный
вечер,  как  собаке  швыряют  кость...  Я  должен  знать,  на  что  могу  рас¬
считывать.
 В  глазах  Гундель  после  посещения  Церника  жила  одна  лишь
радость,  ожидание,  чувство  облегчения,  сознание  собственного  досто¬
инства  —  и  вот  всего  этого  как  не  бывало,  она  сидела  перед  Хольтом
подавленная,  потерянная,  беспомощная.  Он  это  видел.  Он  знал,
что  мучит  ее.  Не  будь  Шнайдерайта,  ему  не  пришлось  бы  ее  мучить.
Он  не  виноват.  Виноват  Шнайдерайт.
 —  Я  не  хочу,  чтоб  ты  ехала  со  Шнайдерайтом  к  морю,—  про¬
должал  он,  и  голос  его  звучал  уже  не  повелительно,  а  печально.—
Едем  в  отпуск  со  мной.  Я  не  хочу,  чтобы  ты  так  много  времени  уде¬
ляла  Шнайдерайту,  ты  могла  бы  уделять  его  мне.  Скажи  Шнайде-
райту,  что  между  вами  все  кончено,  что  это  была  ошибка,  пусть  оста¬
вит  тебя  в  покое.
 —  Как...  как  ты  можешь  этого  требовать?—Лицо  ее  выражало
лишь  крайнее  недоумение.
 —  Я  или  Шнайдерайт,—  повторил  Хольт.—  Ведь  это  проще
простого!
 Она  так  растерялась,  что,  взяв  в  руки  гребешок,  начала  маши¬
нально  расчесывать  волосы.
 —  Но,  Вернер,  пойми  же,  как  я  могу  знать...  а  тем  более  теперь.
Мне  еще  столько  лет  учиться,  теперь  я  тем  более  не  знаю...—  Она
замолчала  и  с  грустью  посмотрела  на  Хольта.—  Давай  останемся
друзьями,  давай  дружить  еще  больше,  но  с  какой  стати  мне  ссорить¬
ся  с  Хорстом  —  этого  я  не  пойму!
 —  Зато  я  понимаю  как  нельзя  лучше.  А  теперь  подумай  хоро¬
шенько,  прежде  чем  ответить,  с  кем  ты  намерена  ехать  в  отпуск.  Со
 45  Д.  Нолль.
 705

мной  в  горы,  или  к  морю  со  Шнайдерайтом.
 —  Я  поеду  в  туристский  лагерь  со  всей  нашей  группой!—
В  голосе  Гундель  звучал  нескрываемый  задор.—  Я  не  вижу  причины,
почему  бы  мне  не  ехать  с  группой.—  И  все  же  ей  представился  вы¬
ход.—  Поезжай  и  ты  с  нами,  Вернер!  Хорст  наверняка  это  устроит,
мы  вместе  проведем  отпуск!
 Хольт  поднялся.
 —  Опять  вы,  как  собаке,  швыряете  мне  кость,  ты  и  твой  Шнай¬
дерайт!—  сказал  он  с  горькой  усмешкой.
 Он  потерпел  полное  поражение.  Надо  было  предвидеть,  что  она
не  захочет  расстаться  с  этим  человеком.  Но  чего  ради  я  перед  ней
унижаюсь?—  спрашивал  себя  Хольт  с  нарастающим  озлоблением.
Другие  же  оценили  то,  что  он  сделал!  А  тут  его  знать  не  хотят,  его
отвергают!  Нет,  не  станет  он  за  ней  бегать!  Целый  год  добивался
он  Гундель.  Кончено,  баста!  Есть  люди,  которые  счастливы  от  од¬
ного  его  взгляда!  Ангелика...  У  порога  Хольт  еще  раз  обернулся.
 —  Теперь  я  по  крайней  мере  знаю,  что  мне  делать.
 Он  поглядел  на  Гундель  —  волосы  каштановые  и  глаза  кашта¬
новые,  а  лицо  грустное...  Хольт  откланялся,  это  стоило  ему  послед¬
них  сил.  Уже  за  дверью  он  словно  надломился  и  закрыл  лицо  руками.
Гундель,  о  боже,  Гундель!  Но  тут  же  взял  себя  в  руки.  Никто  не
должен  заметить,  что  с  ним  творится.
 И  Хольт  отправился  к  Ангелике.
 На  лестнице  он  столкнулся  с  Аренсом.
 —  Вот  так  сюрприз!—  обрадовался  Аренс—  Это  вы  отлично
придумали  —  меня  навестить.  Сейчас  возьму  за  бока  моего  родителя,
и  мы  с  вами  чудненько  выпьем  чаю.
 —  Простите,—  сказал  Хольт.—  Я  к  Ангелике.
 —  Вот  как!—  удивился  Аренс  и,  покачав  головой,  многозначи¬
тельно  подмигнул.—  А  впрочем,  почему  бы  и  нет?  Она,  признаться,
славненькая...  и  даже  очень!
 Хольт  поднялся  выше.  То,  что  его  видели,  его  не  беспокоило.
С  Гундель  у  него  кончено,  а  ни  до  кого  другого  ему  дела  нет.  Разве
что  до  бабушки  Ангелики,  но  лишь  бы  она  ему  открыла.  Он  позвонил.
 Однако  открыла  ему  Ангелика.  Она  растерянно  смотрела  на
Хольта,  точно  глазам  своим  не  веря,  а  затем  вся  просияла.  Хольт  чи¬
тал  в  ее  лице,  как  в  открытой  книге:  он  видел,  что  она  потрясена
его  приходом,  но  что  все  это  время  она  верила:  настанет  день  —
и  он  постучится  к  ней  в  дверв^...  Наконец  она  посторонилась,  пропус¬
кая  его,  и  он  прошел  в  комнату. 	;
 Ангелика  еще  не  проронила  ни  слова,  она  и  сейчас  молчала  и  толь¬
ко  во  все  глаза  смотрела  на  Хольта.
 —  Завтра  я  уезжаю  дня  на  два,  на  три,—  начал  он.—  В  лесную
сторожку  в  Саксонской  Швейцарии.—  Он  и  не  подумал  о  том,  что  ей
еще  целую  неделю  посещать  школу.—  Хорошо  бы  нам  поехать  вмес¬
те.  Можешь  ты  вырваться  из  дому?—  Заметив  тень  испуга  на  ее  лице,
он,  недолго  думая,  соврал:—  Там  мой  друг  Зепп,  так  что  одни  мы  не
будем.
 Только  тут  к  ней  вернулась  речь.
 706

—  Что  это  ты  вдруг  про  меня  вспомнил?  Все  эти  месяцы  ты  и  не
глядел  в  мою  сторону.
 —  Ведь  я  объяснил  тебе:  экзамены  мне  дохнуть  не  давали,  я
совсем  зашился.  Но  все  это  позади!  Я  сдал  на  круглое  «хорошо»!
Можешь  теперь  располагать  мною.
 —  Крепко  же  ты  держался  за  свое  слово!
 —  Ну  так  как  же,  едем?
 —  И  ты  еще  спрашиваешь!
 —  Завтра  в  четыре  утра  жди  меня  на  вокзале.—  На  Хольта
вдруг  нашли  колебания,  нахлынули  мысли  о  Гундель  и  чуть  не
увлекли  прочь...  Но,  поглядев  на  Ангелику,  он  одолел  минутную
слабость.  Какая  она  юная!  Сколько  ей,  собственно,  лет?  Семнадцать
в  лучшем  случае,  а  может  быть,  и  всего-то  шестнадцать.  Неважно,
она  уже  не  такой  ребенок,  как  два  года  назад,  она  созрела  и  словно
создана  для  того,  чтоб  его  утешить.  Он  залюбовался  ее  хорошень¬
ким  личиком  в  рамке  русых  волос,  расчесанных  на  прямой  пробор
и  забранных  по  бокам  гребешками.  И  снова  он  читал  на  нем  каждую
мысль:  Ангелика  счастлива,  он  пришел  и,  если  она  ни  в  чем  ему  не
откажет,  он  наверняка  никогда  не  покинет  ее!  Растроганный,  Хольт
схватил  ее  за  руку.
 —  Ангелика,  а  не  лучше  ли  тебе  не  ехать?
 И  как  же  она  испугалась,  с  каким  страхом  спросила:
 —  Ты  больше  меня  не  любишь?  Я  уже  не  нравлюсь  тебе?
 На  это  он  только  молча  погладил  ее  по  головке.
 —  Так,  значит,  завтра  в  четыре  утра  будь  на  вокзале.  Ты  рада?
И  я  страшно  рад!
 Ангелика  принесла  ему  забвение,  он  отдался  ее  очарованию.
Они  поехали  в  Дрезден,  пересели  на  местный  поезд,  сошли  на  стан¬
ции,  а  там  долго  шли  в  тени  деревьев  по  узкой  тропке,  бежавшей
вдоль  ручья.
 Хольт  отпер  сторожку.
 —  А  где  же  твой  друг?—  спросила  Ангелика.
 —  Приедет  позже,—  успокоил  ее  Хольт.
 Забвение  оказалось  таким  же  неглубоким,  как  дневной  сон.
Снова  нахлынули  беспокойные  мысли.  Погоди,  ночь  погасит  их!
 Они  поели  на  воле.  Хольт  еще  с  вечера  загнал  у  вокзала  Аренсо-
во  кофе  —  он,  собственно,  предназначал  его  для  Церника  —  и  на
вырученные  деньги  закупил  целый  рюкзак  провизии:  хлеба,  масла,
колбасы,  яиц  и  картофеля.  Ангелика  хозяйничала,  она  поджарила
на  плите  нарезанную  колбасу  и  вымыла  посуду.
 Хольт  в  задумчивости  сидел  перед  сторожкой.  Ангелика  подсела
к  нему  на  скамью.
 —  Что  это  ты  молчишь?—  спросила  она.—  И  ты  еще  ни  разочка
меня  не  поцеловал.  Когда  придет  твой  друг,  будет  уже  поздно.
 —  Подожди,—  сказал  он.—  Пусть  наступит  ночь!—  Мысленно
он  уже  слышал  ее  «нет»,  но  пусть  наступит  ночь,  и  никто  этого  больше
не  услышит,  оно  умолкнет  само  собой.  Быть  может,  тогда  и  все
умолкнет.  И  этот  назойливый  голос,  непрестанно  нашептывающий
что-то  внятное  и  невнятное,  неуслышанное  и  нежеланное...  Анге¬
лика  встала  и  из-под  тенистого  навеса  вышла  на  солнце.  Он  залюбо¬
 45*
 707

вался  ее  легкими,  чуть  угловатыми  движениями.  Она  прилегла  на
лужайке.
 Хольт  закрыл  глаза.  Ему  было  тяжело  на  нее  смотреть.  Солнце
опять  стояло  над  скалой  на  краю  ущелья.  Скорей  бы  оно  заходило,
скорей  бы  ночь.  Ночь  принесет  ему  забвение;  все,  что  мучило  его
и  угнетало,  отпадет  само  собой.  Ангелика  будила  в  нем  лишь  воспо¬
минание  о  Гундель.  Но  какое  дело  Гундель  до  него,  до  его  мыслей
и  воспоминаний!  Пусть  идет  своей  дорогой,  как  идет  ею  в  жизни,  не
оглядываясь  на  него.  Зачем  она  красной  чертой  пролегла  через  его
жизнь,  перечеркивая  прошлое,  настоящее  и  будущее?  Чего  она  хочет
от  него  сейчас,  почему  не  уходит  к  тому,  другому?
 Шнайдерайт!  Это  имя  гулко  отдалось  в  его  сознании.
 Смеркалось.  Только  рокот  ручья  нарушал  тишину.  День  кончался,
целый  отрезок  жизни  подходил  к  концу,  темнота,  подобно  занавесу,
спустилась  над  целым  куском  его  жизни.  И  Хольт  пытливо  оглядел
себя  и  свою  жизнь,  вгляделся;  и  снова  обнаружил  то  хорошо  знако¬
мое,  необоримое  чувство,  которое  до  сей  поры  жило  в  нем,  затаясь,
то  непроизвольное  движение  души,  ту  часть  своего  существа,  что
грозила  полностью  завладеть  им.  Это  чувство  было  уже  не  безымян¬
ным.  У  него  было  свое  имя,  своя  цель.
 Хольт  встал  и  прислонился  к  дверному  косяку.  Он  долго  скрывал
от  себя  правду,  но  сколько  же  можно  себе  лгать?  Теперь  он  извлек
это  чувство  из-под  спуда,  вытащил  на  свет,  разобрал  на  части,  повер¬
тел  в  руках  и  так  и  этак  и  снова  сложил  воедино.  И,  как  ни  странно,
имя  ему  было  —  ненависть!
 Наконец-то  он  себе  признался:  он  ненавидит  Шнайдерайта.  Стоя
здесь,  у  входа  в  лесную  сторожку,  Хольт  читал  в  своей  душе  как  по-
писаному.  Противоречия,  сплошные  противоречия,  неизжитое  вчера
и  радужные  мечты  о  завтра,  гамбургская  мерзость  и  стремление  к
идеалу,  страсть  и  душевная  вялость,  мелочные  чувства,  которые  он
тщился  побороть,  и  великое  желание  стать  другим  —  все  сплелось
у  него  в  единый  клубок  ненависти  к  Шнайдерайту,  к  несокрушимому
Шнайдерайту.
 Шнайдерайт  не  только  похитил  у  Хольта  его  девушку,  Гундель,
цель  его  существования,  смысл  его  жизни.  Шнайдерайт  отнял  и  то
последнее,  что  у  Хольта  еще  оставалось:  возможность  господствовать
в  сфере  духа,  повелевать  миром,  где  правит  мысль,  наука,  техника  и
культура  и  где  на  самом  деле  Хольта  будут  лишь  терпеть.  Пусть  бы
Шнайдерайт  ни  в  чем  не  знал  отказа;  пусть  бы  установил  свой  анти¬
фашистско-демократический  строй,  а  если  на  то  пошло,  и  социализм,
Хольт  против  этого  не  возражал  —  наоборот,  он  желал  этого  Шнай¬
дерайту  от  всей  души!  Пусть  Шнайдерайт  правит  и  здесь,  и  во  всей
Германии,  пусть  отнимет  у  гамбургской  и  бременской  своры  их  фаб¬
рики,  верфи  и  банки  —  Хольт  будет  этому  только  рад,  он  и  сам  готов
платить  Шнайдерайту  налоги  и  быть  послушным  гражданином.  Пусть
Шнайдерайт  все  приберет  к  своим  рукам;  Хольт  охотно  уступал  ему
весь  материальный  мир;  но  во  всем,  что  касается  заповедной  сферы
духа,  науки,  искусства,  Шнайдерайту  полагалось  убрать  руки
прочь  —  эти  чуткие,  сильные,  мозолистые  руки!  Если  ему  что-нибудь
в  этой  области  нужно,  пусть  придет  к  Хольту,  как  и  Хольт  готов  идти
 708

к  Шнайдерайту,  чтобы  попросить  у  него  гражданские  права  или
приличный  оклад.  Если  же  у  Шнайдерайта  есть  запросы  по  части
науки  или  искусства,  пусть  благоволит  обратиться  к  Хольту.  Хольт
не  жаден,  он  уделит  Шнайдерайту  от  своих  щедрот  трехактовую  пьесу
Фридриха  Вольфа,  томик  Гейне  и  пятьсот  страниц  научно-популяр¬
ного  чтива.  Но  Шнайдерайт  так  о  себе  возомнил,  что  ему  мало
заводов  и  поместий,  мало  власти  и  управления  страной.  Подавай
ему  и  то,  что  по  праву  принадлежит  Хольту,—  искусство  и  науку,  те¬
атр  и  музыку,  живопись  и  россыпи  книжной  мудрости.  Шнайдерайт
уже  сегодня  расселся  в  театрах  и  библиотеках,  будто  у  себя  дома,
а  завтра  перед  ним  распахнутся  двери  аудиторий  и  институтов.  И  он
возьмет  себе  все,  что  можно  взять,  а  заодно  и  Гундель.
 Хольт  закрыл  глаза.  Погоди  же!—думал  он.  Шнайдерайт  слиш¬
ком  в  себе  уверен!  Придет  время,  Хольт  покажет,  чего  он  стоит!..
 Хольт  открыл  глаза.  Признавшись  в  ненависти  к  Шнайдерайту,
он  почувствовал  себя  опустошенным.  Аттестат  и  право  на  высшее
образование  оказались  ничем,  он  ничего  не  достиг.  Поиски  продол¬
жаются.
 Зачем  он  привез  сюда  Ангелику?  Не  для  того  ли,  чтобы  запол¬
нить  пустоту,  обрести  любовь  и  чувство  общности,  которые  любовь
сулила,—  частицу  той  теплой,  настоящей  жизни,  которую  он  неиз¬
менно  и  напрасно  искал  повсюду:  в  войне,  а  потом  в  рассеянии  ба¬
ров  и  танцудек,  в  гостиных  Гамбурга,  в  шварцвальдской  пустыне,
а  последний  год  так  же  тщетно  в  тесной  келье,  над  книгами,  в  пустых
мечтах  о  Гундель.
 Ангелика  захотела  вернуться  в  сторожку,  она  продрогла,  к  вечеру
похолодало.  Когда  она  проходила  мимо,  Хольт  схватил  ее  за  руку.
 —  Я  соврал  тебе,—  сказал  он.—  Мой  друг  Зепп  не  приедет.
 Она  не  испугалась.  Возможно,  она  ждала  этого.  И  он  понял,  что
 она  примирилась  с  предстоящим.
 Он  обнял  ее  и,  чувствуя,  как  она  сникла  и  ослабела  от  его  поце¬
луя,  отнес  на  руках  в  дом.  Той  ночью  ему  не  пришлось,  как  бывало,
разгоряченному  и  обманутому  ее  поцелуями,  ложиться  в  одинокую  хо¬
лодную  постель.  Той  ночью  огню  было  дозволено  догореть  до  конца.
 Вечерний  ветер,  ворвавшийся  в  открытое  окно,  захлопнул  дверь.
Ангелика  лепетала  сквозь  слезы  бессмысленное  «да,  да,  да...»,  словно
трижды  отрекаясь  от  каждого  своего  прежнего  «нет»!
 10
 Только  в  среду  к  вечеру  Хольт  и  Ангелика  вернулись  в  город.
Он  тяготился  ее  присутствием,  ее  взгляд  внезапно  стал  ему  невыно¬
сим.  В  душе  его  отдавался  ее  голос,  как  она  спрашивала  —  в  первую
ночь  уверенно,  во  вторую  —  испуганно  и  в  третью  —  безутешно:
«Неужели  с  твоим  отъездом  все  у  нас  кончится?»  Он  не  говорил
ни  да,  ни  нет.  Он  молчал.
 —  Но  мы  еще  хоть  разочек  увидимся?—  спросила  Ангелика  на
прощанье.
 —  В  субботу.  На  Грюнплаце.  В  два.
 709

—  Не  раньше?
 —  Нет,  не  раньше,—  отвечал  он.
 А  потом  он  долго  слонялся  по  улицам.  Бегство  не  удалось.  Впро¬
чем,  он  давно  убедился,  что  в  бегстве  нет  спасения.  Позади  были
дни,  проведенные  с  Ангеликой,  и  нереальные  ночи  —  блаженный
сон,  трижды  прерванный  ее  вопросом,  и  вот  наступило  пробужде¬
ние.  Впереди  была  жизнь  со  всеми  ее  возможностями.  Но  он  не
находил  в  себе  ни  радости,  ни  ожидания,  ни  —  в  свои  двадцать  лет  —
даже  обычного  желания  жить.
 Он  долго  простоял  на  людном  перекрестке,  вглядываясь  в  лица
прохожих.  Почти  на  каждое  наложило  печать  голодное  время,  время
обесцененных  денег,  время  трудного  почина.  Чем  живы  эти  люди?
Они  живут  надеждой,  ожиданием.  И  только  он,  Хольт,  ни  на  что
не  надеется,  ничего  не  ждет.
 Почему  не  может  продлиться  утешительный  сон  об  Ангелике?
Время,  в  которое  Хольт  оказался  безвинно  ввергнут,  это  проклятое
время  выпило  из  него  все  соки,  истощило,  вычерпало  его.  Те  остат¬
ки,  какие  еще  уцелели  после  войны,  он  сам  незаметно  для  себя  расто¬
чил  по  мелочам.  И  теперь  он  банкрот.  Он  и  жил-то  лишь  надеждой
на  Гундель.
 Ну,  а  как  же  Ангелика?  Быть  может,  она  —  лишь  последняя
отчаянная  попытка  заполнить  пустоту,  заглушить  молчание?  И,
значит,  он  еще  одно  существо  вовлек  в  свою  гибель  —  Ангелику.
А  ведь  эта  девушка  могла  быть  той,  кого  он  так  упорно  искал,  она,
с  ее  готовностью  жертвовать  собой,  с  ее  самозабвенной  любовью.
Ангелика  отдалась  ему  с  таким  величием  души,  которое  его  испу¬
гало,  он  ничего  подобного  не  подозревал,  он  чувствовал  себя  по  срав¬
нению  с  ней  мелким  и  ничтожным.  И  теперь  его  мучило  сознание
вины.  Ведь  это  же  сон,  чудесный  сон  —  быть  ее  спутником,  другом,
защитником  ее  юности.  Но  продлить  сон  об  Ангелике  мог  лишь  тот,
кто  не  грезил  о  Гундель.  Единственное,  что  он  еще  мог  сделать  для
Ангелики,  это  повиниться  перед  ней,  сказать  всю  правду  о  том,  как
он  ее  обманул.
 Но  едва  подумав  об  этом,  он  сразу  почувствовал,  как  трудно
ему  решиться  на  столь  горькое  расставание,  почувствовал,  что  лю¬
бовь  ее  была  для  него  не  дурманом,  а  спасением  и  опорой.  Как  хо¬
рошо,  что  в  своем  отчаянии  он  бежал  к  ней!  И  все  же  он  жалел,
что  это  произошло  таким  образом.  Он  раскаивался,  что  вовлек  ее  в
свой  душевный  разлад,  но  раскаяние  приходит  всегда  слишком
поздно.
 Поднимаясь  к  себе,  Хольт  увидел  Гундель,  она  стояла  на  верхней
рлощадке  как-то  уж  очень  неподвижно.  Хольт  застыл  на  ступеньке
и  поздоровался.  Она  не  ответила  и  только  сказала,  понизив  голос:
 —  В  понедельник  несколько  раз  звонил  Аренс.  Он  велел  передать
тебе,  что  бабушка  Ангелики  повсюду  ее  ищет.  Ангелику  не  видели  с
воскресенья.  Она  сказала,  что  уезжает  со  школьным  хором,  но
это  неправда.
 Итак,  хитрость  не  удалось.  Но  от  Гундель  Хольт  и  не  собирался
скрывать  правду.
 710

—  Ангелика  была  со  мной,—  сказал  он.—  Мы  уезжали  в  охот¬
ничий  домик  в  горах.
 Бледная,  как  полотно,  она  не  сводила  с  него  сверкающих  глаз.
 —  Ты,  стало  быть,  больше  ее  не  оставишь?—  спросила  она  тихо.
 Хольт  молчал.  Он  не  смел  поднять  глаза  на  Гундель.
 —  Я  не  вижу  в  этом  смысла,—  сказал  он.
 —  Ты  подлец!—с  негодованием  вырвалось  у  Гундель.—  Ты  по
крайней  мере  сознаешь,  что  ты  подлец?
 Хольт  поднял  глаза.  Такой  он  еще  не  знал  Гундель,  такой  еще  ни¬
когда  не  видел  —  объятой  негодованьем.
 Он  схватился  за  перила.  Гундель,  думал  он,  Гундель  была
его  единственным  шансом  выбраться  из  грязи,  и  он  упустил  этот  шанс.
Время  ожидания  на  правах  дружбы  было  искусом,  и  он  его  не  вы¬
держал.  А  теперь  он  лишился  и  уважения  Гундель.  Его  взвесили  на
весах  и  нашли  слишком  легким,  а  тут  еще  непоправимая  вина  перед
Ангеликой.  Путь  к  Гундель  оказался  слишком  далек.  Хольт  все
время  натыкался  на  препятствия.  Он  сам  был  главным  препят¬
ствием.  И  Шнайдерайт!
 Сделав  над  собой  усилие,  он  поднялся  выше.
 —  Не  суди  меня  так  строго,—  сказал  он.—  Все  могло  быть  иначе,
была  бы  твоя  воля!
 —  Так  ты  еще  на  меня  хочешь  все  свалить?—  Она  укоризненно
покачала  головой,  и  не  успел  Хольт  опомниться,  как  остался  один.
 Немного  погодя  он  слышал,  как  за  ней  захлопнулась  дверь.  Хольт
внезапно  успокоился.  Он  понял,  что  должен  найти  какой-то  выход,
ведь  жизнь  продолжается.  По  крайней  мере  это  он  усвоил:  жизнь
всегда  продолжается,  независимо  от  того,  счастлив  ты  или  несчаст¬
лив,  порядочный  ты  человек  или  подлец.
 Он  подлец  теперь  уже  и  на  взгляд  Гундель,  да  он  и  сам  это  осо¬
знал.  Ведь  он  хочет  покинуть  девушку,  разрушить  счастье  человека,
счастье,  единственным  препятствием  к  которому  была  та  же  Гундель.
Но  Гундель  уже  не  препятствует  ничьему  счастью.  Гундель  для
него  навсегда  потеряна.  Может  быть,  он  вернет  по  крайней  мере  ее
уважение?
 Два  дня  размышлений  и  борьбы  с  отчаянием,  два  дня  сопротив¬
ления  равнодушию  и  безнадежности,  два  дня  поисков  вслепую.
Не  складывай  оружия,  пробейся!  Ведь  ничего  особенного  не  случи¬
лось.  Ты  просто  запутался  и  увяз.  Будь  же  мужчиной,  не  отказывай¬
ся  от  борьбы.  Ты  заварил  эту  кашу,  сам  ее  и  расхлебывай.
 Два  дня  размышлений.  А  затем  вечер  выпускников,  раздача
аттестатов.  Возьми  же  себя  в  руки!  Твои  затруднения  никого  не  ка¬
саются.
 Хольт  поискал  в  толпе  Ангелику,  не  нашел  ее  в  переполненном
зале  и  все  продолжал  искать.  С  какой  радостью  он  поймал  бы  в
толпе  ее  взгляд!  Он  заранее  решил  кивнуть  ей  так  преданно  и  обнаде¬
живающе,  как  никто  никогда  ему  не  кивал.  Но  тут  Аренс  отвел  его
в  сторону.
 —  К  вашему  сведению:  с  Ангеликой  получился  грандиозный  скан¬
дал.  Старуха  —  сущий  дьявол!  Она  было  поверила,  что  Ангелика
 711

уехала'со  школьным  хором,  но  затем  все  раскрылось.  А  тут,  на  беду,
принесло  опекуна,  и  теперь,  как  я  понимаю,  вмешалась  школа.
 —  Зря  вы  себя  утруждаете,  я  сам  решаю  свои  дела,—  сказал
Хольт  с  видом  превосходства,  словно  чувствуя  себя  хозяином  по¬
ложения.
 Аренс  понимающе  наклонил  голову.
 —  Насчет  моей  скромности  можете  не  сомневаться!  Кстати,  я
получил  письмо  от  старого  знакомого,  его  зовут  Гекель,  он  медик
шестого  семестра,  член  студенческого  комитета  —  словом,  человек
влиятельный.  Если  мы  туда  попадем,  он  может  стать  нашим  патро¬
ном,  невредная  заручка,  верно?
 Хольт  повертел  в  руках  свой  аттестат  и  только  вскользь  глянул
на  отметки.  Всеми  мыслями  он  был  с  Ангеликой.  Значит,  получил¬
ся  скандал?  Это  известие  не  слишком  его  огорчило.  Подумаешь,
трагедия!  Ангелике  в  сентябре  исполнится  семнадцать,  мало  ли  де¬
вушек  в  это  шальное  время  куда  раньше  расставалось  с  невинностью
и  иллюзиями!  А  ведь,  пожалуй,  неплохо,  что  разразился  скандал.
Все  пока  остается  неясным.  Его  вина,  учиненная  им  несправедли¬
вость,  утрата  Гундель  и  утешительный  сон  о  ненависти  и  нежности—
все,  все  представлялось  ему  безнадежной  путаницей.  Кто  может  в
наши  дни  разобраться  в  жизни,  когда  человек  и  в  себе  не  в  силах
разобраться?  В  подобных  случаях  скандал  может  прийтись  кстати,
словно  указание  свыше,  некое  знамение  судьбы  или  прорицание
оракула:  кто  заварил  эту  кашу,  пусть  сам  ее  и  расхлебывает!  Может
быть,  как  знать,  все  еще  обернется  к  лучшему  для  девушки?
 Ангелика,  думал  он.  Это  из-за  него  она  попала  в  трудное  поло¬
жение.  Небольшой  скандальчик,  сплетни  —  однако  он  понимал:  для
нее  это  настоящее  испытание,  большая  беда.  А  он  знал,  как  много
значит  в  беде  возможность  опереться  на  плечо  друга.
 Он  простился  с  учителями,  которых  осаждали  в  коридоре
их  бывшие  ученики.  Став  в  сторону,  он  долго  ждал,  пока  не  осво¬
бодится  Готтескнехт.  Но  Готтескнехт  сегодня  его  не  замечал.  Он
повернулся,  будто  направляясь  в  учительскую.  Хольт  преградил  ему
дорогу.  Готтескнехт  смерил  его  равнодушным  взглядом.
 —  Что  вам  угодно?
 —  Вам  уже  и  говорить  со  мной  не  пристало?—  спросил  Хольт.—
А  ведь  совсем  недавно  вы  уверяли,  что  гордитесь  мной.
 Готтескнехт  подошел  к  нему  вплотную.
 —  Неужели  вы  не  понимаете,  что  вы  натворили?  Я,  правда,  и
раньше  угадывал  в  вас  эту  червоточину,  но  знай  я,  до  какой  мораль¬
ной  распущенности  вы  дошли,  я  бы  ни  минуты  не  стал  терпеть  вас
в  школе.
 Однако  Готтескнехт  бил  мимо  цели.  Самое  правильное  было  бы
повернуться  и  уйти.  Но  нет,  Готтескнехт  вломился  в  амбицию,
подавай  ему  душещипательную  сцену.  Что  ж,  изволь!  У  Хольта
найдется,  что  ему  ответить.
 —  Я  не  отмахиваюсь  от  того,  что  случилось.  И  не  умаляю  своей
вины.  Но  для  учителя,  супруга  которого  работает  в  области  социаль¬
ного  надзора,  вы  не  в  меру  наивны.  Да  знаете  ли  вы,  сколько  учени¬
ков  и  учениц  вашей  школы  друг  с  другом  спят?  Или  вы  просто  при¬
 712

творяетесь?  Известно  ли  вам,  сколько  учениц  одиннадцатого,  десято¬
го  и  даже  девятого  класса  вступают  в  связь,  между  прочим,  и  с  жена¬
тыми  мужчинами?  И  что,  если  девчонка  разок-другой  принесет  в
дом  фунт  шпигу,  иная  мать  готова  на  все  закрыть  глаза?
 —  Ваш  цинизм  довершает  картину!
 —  Какую  картину?  О  чем  вы  говорите?  Что  произошло?
 —  Ученица  Баумерт  из  десятого  «А»  три  дня  не  являлась  в  шко¬
лу  без  уважительной  причины.  До  педагогического  совета  дошли
слухи  о  ее  непристойном  поведении.
 Хольт  разразился  горьким  смехом.
 —  О  ее  непристойном  поведении?—  повторил  он,  качая  головой.
 —  И  если  ученицу  Баумерт  исключат  из  школы,  то  вину  за  это
несете  вы!
 —  Исключат  из  школы?—  снова  повторил  Хольт,  делая  вид,
будто  ослышался.—  Не  с  вашего  ли  благословения?—  Он  открыто
издевался  над  Готтескнехтом.—  Уж  не  к  католикам  ли  я  попал?  А  я
еще  считал  вас  настоящим  человеком.  С  каким  сочувственным  по¬
ниманием  вы  закрывали  глаза  на  то,  что  я  путаюсь  с  фрау  Цише,
и  даже  игриво  мне  подмигивали,—  где  же  тогда  была  ваша  мораль?
А  ведь  с  этого  и  пошла  моя  моральная  распущенность.  И  как  тро¬
гательно  вы  рассказывали  нам  о  Гретхен,  которая  осталась  чиста
и  невинна,  невзирая  на  грех  детоубийства,  или  об  Агнессе  Бернауер*,
или  об  Ангелике  из  «Пробуждения  весны»**?  Вы  храбро  вступались
даже  за  мадам  Бовари!  А  какие  уничтожающие  слова  находили  вы
для  мейстера  Антона***  или  дл^  мещанской  морали  маленького  го¬
родка,  где  Валентин  «без  страха,  честно,  как  солдат»****  проклинает
сестру...  Слова,  пустые  слова!  Литературное  фразерство  по  поводу
литературных  фактов.  Когда  же  такое  дитя,  как  Ангелика,  становит¬
ся  жертвой  моего  душевного  смятения  —  простите,  моей  моральной
распущенности,—  когда  это  юное  создание  осмеливается  позабыть
весь  мир,  господина  Готтескнехта  и  школу,  куда  девается  ваша  че¬
ловечность!  Ваше  всепонимание  кончается  там,  где  ему  следовало
бы  начаться!
 Готтескнехт  попытался  что-то  возразить.
 —  Минутку!—  продолжал  Хольт.—  Или  вы  меня  разыгрываете  и
педагогический  совет  не  думает  собираться,  чтобы  осудить  бедняжку
и  выгнать  ее  из  школы?  Неважно!  Так  или  иначе!  Еще  вчера  я  не
видел  выхода  и  у  меня  была  мысль  обратиться  к  вам.  Только  счастли¬
вая  случайность  помешала  мне  довериться  вашей  человечности.
 И  снова  Готтескнехт  сделал  попытку  возразить  Хольту,  но  тот
продолжал:
 —  А  жаль,  очень  жаль!  Порой  мне  казалось,  что  мы  с  вами  —
неплохой  пример  отношений  учителя  и  ученика:  я  имею  в  виду  не
каждого  в  отдельности,  а  обоих  вместе.  Не  вы  ли  обнадежили  меня
разумным  словом,  что  нет  ошибки,  которую  при  честном  желании
 *  Агнесса  Бернауер  —  героиня  одноименной  трагедии  Фридриха  Геббеля
(1813—1863).
 ** 	«Пробуждение  весны»  —  пьеса  Франка  Ведекинда  (1864—1918).
 ***  Главный  персонаж  «Марии  Магдалины»,  трагедии  Фридриха  Геббеля.
 ****  «Фауст»,  предсмертные  слова  Валентина.
 713

нельзя  было  бы  исправить?  Ваши  слова  так  много  обещали!  Да,  очень
жаль!  Можно  же  так  обмануться  в  человеке!—И,  повернувшись
на  каблуке,  бросил:—  До  свиданья!
 —  Хольт!—  услышал  он  позади  голос  Готтескнехта.—  Извольте
же  выслушать,  что  я  имею  вам  сказать!
 Однако  Хольт  только  ускорил  шаг.
 Лишь  теперь  Хольт  увидел,  как  далеко  он  зашел,  если  ему  реша¬
ются  бросить  в  лицо:  негодяй,  морально  разложившаяся  личность...
пусть  это  даже  и  не  совсем  справедливо...  И  ведь  так  думают  не  без¬
различные  ему  люди,  а  Гундель  и  Готтескнехт!
 Объяснение  с  Готтескнехтом  благотворно  на  него  подействозало.
Оно  дало  ему  возможность  защищаться.  Пусть  он  несправедлив  к
Готтескнехту.  А  разве  его,  Хольта,  судят  справедливо?  Правда,
похоже,  что  все  от  него  отшатнулись.  Что  ж,  он  бывал  в  таком  поло¬
жении,  авось  и  сейчас  найдется  выход.  Он  не  поддастся  своему
пессимизму,  а  тем  более  пессимизму  других.
 Главное  —  не  повторить  прежних  ошибок!  Жизнь  продолжается
даже  тогда,  когда  человеку  кажется,  будто  все  для  него  кончено,—
таков  был  первый  преподанный  ему  урок,  и  он  хорошо  его  запомнил.
Теперь  же  ему  вовремя  пришло  в  голову,  что  в  сущности  он  не  оди¬
нок;  он  чувствовал  себя  отверженным,  покинутым,  а  ведь  у  него  есть
по  меньшей  мере  такой  друг,  как  отец,  а  отец  не  встанет  в  позу
моралиста  там,  где  нужен  дельный  совет  и  добрая  воля.  Прибли¬
жаясь  к  заводу,  Хольт  с  уверенностью  говорил  себе,  что  не  все  еще
потеряно,  что  здесь  ему  помогут  выбраться  из  тупика.
 Он  спросил  вахтера,  где  отец.  Профессор  уехал  и  вернется  не
раньше,  чем  через  час.  Хольт  остановился  в  подворотне.  Он  уже
несколько  недель  сюда  не  заходил.  Он  заглянул  в  заводской  двор:
перед  корпусом  нового  цеха,  уже  близким  к  завершению,  стояла
кучка  людей,  а  на  переднем  плане  кто-то  в  синей  робе  и  платочке
направлялся  по  рельсам  в  сторону  бараков.  Юдит  Арнольд!  Хольт
все  это  время  не  решался  показаться  ей  на  глаза.  Но  почему  бы
и  нет?  Он  постоял  в  раздумье.  Очевидно,  чтобы  на  это  отважиться,
он  должен  был  спуститься  с  пьедестала  своего  «я»,  своего  эгоизма.
Теперь,  попав  в  такой  переплет,  он  нашел  в  себе  мужество  встретить¬
ся  с  ней.  И  Хольт  направился  к  баракам.
 Он  постучал.  Это  была  комната  Мюллера,  но  сегодня  вместо
добрых  обещаний  он  мог  уже  предъявить  аттестат,  а  если  кто  потре¬
бует  большего,  пусть  поможет  ему  выбраться  на  дорогу.
 Голос  Юдит  произнес:  «Войдите!»  Фрау  Арнольд  сидела  за  пись¬
менным  столом,  она  с  удивлением  вскинула  на  него  глаза,  но  тут  же
в  уголках  ее  рта  заиграла  улыбка,  смущенная,  дружеская,  отнюдь
не  враждебная.
 —  Я,  собственно,  не  собирался  к  вам  так  скоро.  Рассчитывал
после  того  провала  сперва  отремонтировать  свой  фасад.  Но  судите
сами,  как  мог  я  прийти  к  вам,  разобравшись  в  себе,  если  без  вас  мне
в  себе  не  разобраться?
 Юдит,  слегка  склонив  голову  набок,  смотрела  ему  в  глаза.  Когда
он  кончил,  она  кивнула.
 714

—  С  тех  пор  как  мы  не  виделись,  я  окончательно  запутался  и
попал  в  тупик.  Никто  не  дал  мне  так  много,  как  вы.  Пожалуйста,
помогите  мне!
 Юдит  порывистым  движением  сбросила  с  головы  платок,  ее
густые  волосы  рассыпались  по  плечам.  И  снова  она  показалась
ему  юной  девушкой.
 —  А  я  как  раз  собиралась  вам  написать,—  сказала  она.—  Я
теперь  по-другому  смотрю  на...  на  случившееся.  Мы  поговорим
об  этом  на  свободе.  Ведь  уже  полгода,  как  мы  не  разговаривали.—
Она  полистала  календарь.—  Позвоните  мне,  ладно?  Она  полистала
календарь.—  Позвоните  мне,  ладно?  Условимся  о  встрече.—  Она
взглянула  на  часы.—  А  сейчас  мне  надо  уходить.  Так  позвоните,
идет?—  она  протянула  ему  руку.
 У  порога  он  оглянулся,  она  опять  повязывала  голову  пестрым
платочком.  У  заводских  ворот  стояла  машина  профессора.
 Хольт  поехал  с  отцом  домой.  Они  вместе  пообедали.
 —  Как,  ты  уже  здесь  со  среды?—  удивился  профессор.—  У
меня,  правда,  на  сегодня  назначена  беседа  с  докторантами,  но  ее
можно  отменить.
 —  Мне  необходимо  поговорить  с  тобой,—  сказал  Хольт,  и  они
перешли  в  библиотеку.  Профессор  предложил  сыну  сигарету,  позво¬
нил  в  университет  и  сел  за  журнальный  столик.
 —  Доктор  Церник  понимает  людей,—  начал  Хольт.—  Он  уже
с  год  назад  говорил  мне:  у  вас,  голубчик,  душевный  кризис...  Но
я  не  обращал  внимания.  А  теперь  мне  придется  начать  издалека,
чтобы  объяснить,  как  я  запутался.
 И  Хольт  стал  рассказывать.  Он  начал  с  Каролы  Бернгард,  рас¬
сказал  о  своей  размолвке  с  Церником,  о  дружбе  с  фрау  Арнольд  и
о  том,  как  эта  дружба  кончилась,  причем  не  щадил  себя.  Рассказал
он  и  о  ссоре  со  Шнайдерайтом,  и  о  разрыве  с  Гундель.  Профессор
слушал  его  сочувственно,  не  скрывая,  впрочем,  своего  удивления.
Но  когда  Хольт  поведал  ему  правду  о  себе  и  об  Ангелике,  отец  стук¬
нул  кулаком  по  столу:
 —  Ну  уж  это  слишком!  Постыдись!
 Сын  только  беспомощно  развел  руками,  он  сидел  перед  отцом  с
виноватым  видом.  Профессор  подошел  к  стенному  шкафчику  и
достал  бутылку  с  двумя  рюмками.
 Хольт  выпил  и  стал  выжидающе  смотреть  на  отца,  который  занял¬
ся  своей  трубкой  и,  только  раскурив  ее,  приступил  к  разговору.
 —  Я  не  придаю  значения  твоему  разрыву  с  Гундель.  Она  с  нами
слишком  тесно  связана.  Гундель  очень  серьезно  смотрит  на  жизнь.
Она  принадлежит  к  тем  рассудительным  натурам;  которые  хотят
спокойно  созреть,  она  знает,  что  ее  возможности  еще  далеко  не  ис¬
черпаны.  Со  Шнайдерайтом  тебе  следует  объясниться.  Что  же  до
девушки...  Ее,  кажется,  зовут  Ангелика?
 —  Тебе  надо  бы  ее  увидеть.  Такую,  как  она,  не  опишешь  слова¬
ми.—  Хольт  старался  говорить  беспристрастно,  но,  рассказывая,  не¬
вольно  представлял  себе  ее,  трогательно  юную,  с  ласковыми,  сияю¬
щими  глазами.  Описав  ее  наружность,  он  продолжал:—  Она,  видно,
 715

росла  безо  всякой  опоры,  и  вот  всей  душой  привязалась  ко  мне.  Ро¬
дителей  своих  она  не  знала,  а  бабка,  простая  уборщица,  вечно
бегает  по  постирушкам.  Опекун  совершенно  ею  не  интересуется.
 —  Ты  так  о  ней  говоришь,  что  мне  остается  спросить,  чего,
собственно,  тебе  от  меня  нужно?  Ты  меня  просто  информируешь
или  ищешь  совета?
 Хольт  задумался.
 —  Видишь  ли,  существуют  понятия  справедливости  и  несправед¬
ливости.  Я  имею  в  виду  не  старые,  изжившие  себя  правила  морали.
Я  говорю  о  тех  человеческих  качествах,  которые  каждый  должен
в  себе  воспитать.
 —  Я  тебя  понимаю,—  сказал  профессор.—  Но  если  тебе  самому
не  ясно,  что  ты  несешь  ответственность  за  девушку,  то  я  вынужден
по  справедливости  усомниться  в  твоих  человеческих  качествах.
 —  Вот  это  я  и  хотел  от  тебя  услышать,—  сказал  Хольт.—  Теперь
я  знаю,  что  именно  сознания  ответственности  мне  до  сих  пор  отчаян¬
но  недоставало.  Сейчас  у  нас,  когда  речь  заходит  об  отношениях
мужчин  и  женщин,  все  сводится  к  зубоскальству  и  анекдотам,  словно
это  своего  рода  спорт;  говорят  еще  о  судьбе,  о  чуде  или  поисках  на¬
слаждений.  Никто  никогда  и  не  заикнется  об  ответственности...—
Хольт  снова  задумался.  А  потом  спросил:—  То,  что  зовется  любовью,
отец...  Если  серьезно  захотеть,  можно  этому  научиться?
 —  Ты  задаешь  трудные  вопросы.  Впрочем,  я  не  сомневаюсь,  что
один  человек  может  научиться  у  другого  тому  постоянству  чувств,
которое  крайне  необходимо  всякому,  кто  хочет  добиться  в  жизни
каких  то  серьезных  свершений.
 Хольт  с  благодарностью  взглянул  на  отца.
 Мне  очень  хочется  показать  тебе  Ангелику,—  сказал  он
вставая.
 Профессор  кивнул.
 Осенью  все  вы  меня  покинете,—  сказал  он.—  Ты,  Гундель
и  доктор  Церник...  У  меня  здесь  станет  непривычно  тихо...
 Хольту  не  терпелось  увидеть  Ангелику  и  поговорить  с  ней,  хоть
они  условились  лишь  на  завтра.  Чем  ближе  подходил  он  к  ее  дому,  тем
больше  замедлял  шаг,  спрашивая  себя,  готов  ли  он  отныне  искать
счастья  лишь  в  университетских  аудиториях,  в  том  царстве  разума,
куда  перед  ним  открылись  двери,  в  напряженном  труде.  Отец  его
нашел  счастье  в  работе,  Юдит  —  в  борьбе  за  освобождение  своего
класса.  Допрашивая  себя  с  пристрастием,  Хольт  приходил  к  заклю¬
чению,  что  готов  следовать  их  примеру.  До  сих  пор  одного  ему  не¬
доставало  —  быть  смертельно  несчастливым.  Теперь  он  и  это  испы-.
тал:  утрата  Гундель  была  для  него  таким  несчастьем.  На  место
мечтаний  пришла  ответственность.
 На  этот  раз  Хольт  никого  не  встретил  на  лестнице.  Он  постучался.
Дверь  отворила  бабушка  Ангелики,  крепкая  еще  старуха  в  сером
фартуке.  Маленькая,  худенькая,  с  жидкими  седыми  волосами,  она
опиралась  о  метлу,  и  метловище,  подобно  копью,  задорно  торчало
над  ее  головой.  Стоя  в  дверях  и  преградив  ему  метлой  дорогу,  она
спросила  низким  баритоном:
 716

—  Кого  вам?
 В  этой  старухе  было  что-то  внушительное,  воинственное.
 —  Мне  хотелось  бы  поговорить  с  Ангеликой,—  сказал  Хольт  уч¬
тиво.
 —  С  Ангеликой?—  переспросила  бабушка,  повысив  голос,  и,
сунув  руку  в  карман  фартука,  решительным  движением  вскинула
на  нос  пенсне.—  Ага!  Он  самый!—  протянула  она,  смерив  Хольта
взглядом.—  Темные  глаза  и  темные  волосы,  рожа  нахальная,  ходит
в  одной  рубашке,  двадцать  лет...  Он  самый!—  Чем  больше  она  по¬
вышала  голос,  тем  он  становился  басовитей.—  Соблазнил  девочку
и  еще  смеешь  на  глаза  казаться!  Негодяй  ты!
 —  Но...  зачем  же  так  кричать?—  пытался  он  ее  урезонить.
 —  Кто  это  кричит?—  завопила  старушка  громче  прежнего.—
Вы  еще  не  то  услышите  —  узнаете,  как  я  кричать  умею!—  Однако
отступила  и  большим  пальцем  указала  в  глубь  квартиры.—  Вхо¬
дите!  А  уж  там  я  с  вами  поговорю  по-свойски!
 Она  захлопнула  дверь,  ввела  его  через  жилую  кухню  в  прилегаю¬
щую  каморку,  захлопнула  и  эту  дверь  и  тут  напустилась  на  Хольта:
 —  Чего  вам  здесь  нужно?  Давно  пора  смотать  удочки!  Для  того
ли  я  из  себя  тяну  жилы,  посылаю  девочку  в  дорогую  школу,  чтобы
этакий  шалопай  ее  с  пути  сбил?  Грызусь  с  опекуном,  он  давно  норо¬
вит  ее  из  школы  взять,  а  теперь  бедняжку  из-за  вас  грозятся  из  шко¬
лы  выгнать.  А-а-а!—  снова  взвыла  она  и  угрожающе  замахнулась
метлой  на  Хольта.—  Девчонка  все  глаза  себе  выплакала  из-за
такого  мерзавца!  А  тут  еще  лиходей-опекун  долбит  ей:  ты  меня  опо¬
зорила,  срамница!  И  у  тебя  еще  совести  хватает  являться  сюда  и  пя¬
лить  на  меня  свои  бесстыжие  зенки!
 Она  снова  двинулась  на  Хольта,  да  так  грозно,  что  он  невольно
отступил  в  угол. 	'
 —  Что  вы  с  ней  сделали,  с  бедняжкой?  Чего  такого  ей  наврали,
что  она  вовсе  ума  решилась,  как  уломали  ее,  что  она  усвистала  с
вами  на  целых  три  дня?  И  даже  ночной  рубашки  не  прихватила!
Поглядите  на  меня!  Сорок  один  год  была  замужем  но,  думаете,  мой
покойник  хоть  раз  видел  меня  без  сорочки?  И  книгу-то  какую  пе¬
чальную  ей  подарили,  бедняжка  мне  читала  вслух,  неужто  не  нашли
какую  повеселей?  Знаю  я  ваши  хитрые  повадки,  это  чтоб  ребенок
вас  во  всем  слушался!  Ну-ка,  проваливай!  Ты  такой  девчонки  и
не  стоишь!
 Ярость  ее  тем  временем  иссякла,  она  заговорила  потише.
 —  Чего  вам  нужно  от  Ангелики?
 Хольт  не  знал,  что  делать.  Он  боялся,  как  бы  старуха  опять  не  г
раскричалась.  Поэтому  он  сказал  осторожно:
 —  Если  разрешите,  я  хотел  бы  познакомить  ее  с  отцом.
 —  С  каких  это  пор  вы  спрашиваете  разрешения?—  огрызнулась
старуха.—  А  кто  он  будет,  ваш  отец?
 —  Профессор,  преподает  в  здешнем  университете.
 —.  Знаем  мы  этих  голодранцев!—  заворчала  бабушка.—  Сапо¬
ги  каши  просят,  а  перед  нашим  братом  пролетарием  задирают  нос!
Вы  мне  не  вкручивайте,  я  шестнадцать  лет  квартиру  у  профессора
уоирала,  я-то  знаю!—  Но  она  уже  не  так  сердито  смотрела  на  Холь-
 717

та.—  А  ведь  вы,  как  я  погляжу,  не  такой  пижон,  как  этот  Эгон!
Я  еще  как-нибудь  выплесну  на  него  помойное  ведро!—  И  старуха
раскатисто  захохотала.—  А  для  чего  вы  хотите  показать  девчонку
отцу?
 —  Он  просит  познакомить  его,  я  много  про  нее  рассказывал.
 —  Ага!  Вы,  поди,  не  прочь  заделаться  ее  хахалем?—  опять
раскричалась  старушка  и  так  близко  подступила  к  Хольту,  что  на
него  пахнуло  воском  и  ядровым  мылом.—  Но  так  и  знайте,  хоть  вы
и  метите  в  образованные,  ничего  у  вас  с  ней  не  выйдет.  Моя  девочка
и  сама  не  лыком  шита,  она  и  без  вас  образование  получит!  Нет,  уж
если  хотите  мне  угодить,  выучитесь  чему-нибудь  порядочному!
 Снаружи  постучали.  Лицо  старухи  внезапно  смягчилось.
 —  Ангелика!—  шепнула  она.—  Да  уж  ладно,  покажите  девочку
отцу,  лишь  бы  бедняжка  плакать  перестала.  Так  и  быть,  оставлю
вас  вдвоем!
 Она  подхватила  метлу  и  исчезла  из  комнаты.  Хольт  услышал
за  стеной  голос  Ангелики  и  ласковый  ответ  бабки:
 —  Ступай  в  чуланчик.  Там  к  тебе  пришли.
 Ангелика  стояла  в  дверях,  бледная,  усталая  и  непривычно
серьезная.  До  нее  не  сразу  дошло,  что  это  он  ее  ждет.  Но  вдруг
глаза  ее  расширились  и  засияли,  она  бросилась  к  Хольту  и  припа¬
ла  к  его  груди.
 —  Ты,  в  самом  деле  ты?—  выдохнула  она,  но  голос  ее  звучал
глухо.  Она  подняла  на  него  глаза,  в  них  был  страх,  ничего,  кроме
страха.—  Почему  ты  уже  сегодня  пришел?  Что  это  значит?
 Он  обнял  ее  за  плечи.
 —  Не  бойся.  С  этого  дня  ничего  не  бойся.  Но  прежде  расскажи,
что  у  тебя  в  школе.
 Она  уткнулась  лбом  в  его  грудь.
 —  Сегодня  был  совет,  меня  позвали,  я  прямо  оттуда.  Все  очень
на  меня  злы,  но  потом  они  стали  за  меня  горой,  и  Лоренц,  и  Пе¬
терсен,  а  особенно  господин  Готтескнехт.  И  они  сказали,  чтобы
это  было  в  последний  раз,  чтоб  я  больше  не  прогуливала  уроки.
 —  А  твой  опекун?
 —  Ах,  он!—  протянула  Ангелика.—  Он  все  уши  мне  прожужжал,
говорит  —  ты  обесчещена,  опозорена.—  Она  откинула  головку  и  ска¬
зала  с  вызовом:—  Вот  чудак,  подумай,  какие  отсталые  взгляды!
 —  Но  ты  должна  быть  мне  верна!  Смотри,  начнешь  крутить
с  кем  попало  в  семнадцать  лет  —  это  и  в  самом  деле  будет  позор.
 Она  смотрела  на  него  растерянно,  ничего  не  понимая.
 —  Что  ты  говоришь?..  Мне...  быть  верной...
 —  Ну,  ты  понимаешь,  что  я  имею  в  виду!
 Взволнованная  до  глубины  души,  она  спросила,  с  трудом  преодо¬
левая  смущение:
 —  Но...  ты  правду  говоришь,  разве  у  нас  все  не  кончится,  когда
ты  уедешь  учиться?
 Потрясенный,  сгорая  от  стыда,  он  крепко  прижал  ее  к  себе.
 —  Как  может  между  нами  все  кончиться?  Прости,  что  я  тебя
мучил...—  И  зашептал  ей  на  ухо:—  Ничего  не  кончено,  все  только
 718

начинается,  я  снова  радуюсь  жизни,  ведь  у  меня  теперь  ты,  человек,
который  меня  любит,  который  во  мне  нуждается,  чью  любовь,
чьи  надежды  я  должен  оправдать...  Перестань  же  плакать,  улыбнись
наконец.  Клянусь,  я  ничего  другого  не  искал,  как  любви,  и  я  бесконеч¬
но  тебе  за  нее  благодарен.
 Она  больше  не  плакала,  ее  головка  покоилась  у  него  на  груди.
И  Хольт  снова  отдался  своим  детским  грезам  о  любви,  той  любви
из  сказок  и  легенд,  что  навек  соединяет  двух  любящих,—  он  читал
о  ней  мальчиком,  с  тех  пор  она  стала  его  заветной  мечтой.  Когда  же
Ангелика  вскинула  на  него  глаза,  ее  черты  слились  для  него  с  неуга¬
симым  образом  Гундель.
 Лето  выдалось  особенно  знойным,  но  вот  оно  и  отгорело,  в  возду¬
хе  носились  паутинки,  листва  на  деревьях  пожухла.  Сентябрь
предвещал  расставание,  а  расставание  —  радость  новой  встречи.
Хольт  готовился  к  отъезду.
 Гундель  и  Шнайдерайт  отбыли  уже  в  конце  августа.  Последний
вечер  принадлежал  Ангелике.  А  наутро,  до  того  как  ехать  на  вок¬
зал,  Хольт  снова  встретился  с  Юдит  и  прошел  с  ней  по  дороге,  веду¬
щей  из  Менкеберга  за  город.  Улицы  были  окутаны  осенним  туманом.
Дорога  постепенно  поднималась,  туман  редел,  а  наверху,  на  холме,
глаза  слепило  яркое  солнце.  Хольт  огляделся.  По  небу  плыли  обла¬
ка.  Долина,  до  самой  кромки  дальних  холмов  затянутая  туманом,
походила  на  сверкающее  озеро,  и  город  с  его  трубами,  башнями
и  массивами  домов,  со  всем  ритмом  своей  жизни  таинственно  пря¬
тался  в  дымке.  Поля  вокруг  были  свежевспаханы,  и  над  тополями
кружила  стая  перелетных  птиц.
 —  Я  страшно  рад,—  говорил  Хольт.—  И  все  же  разлука  будет
нелегка.  Не  забудь,  ты  обещала  присмотреть  за  Ангеликой.
 —  А  кто  присмотрит  за  тобой?  Тебе  это  нужнее.  Меня  страх
берет,  как  подумаю,  что  ты  еще  можешь  натворить!
 —  Есть  люди,—  отвечал  Хольт,—  которым  все  дается  просто,
без  борьбы,  как  нечто  само  собой  разумеющееся.  И  есть  другие—
они  каждую  малость  берут  с  бою,  живут  минута  за  минутой,  словно
выверяя  себя  изнутри,  и  лишь  крупицами  постигают  истину.  Но  они
не  могут  жить  без  истины,  заблуждение  для  них  гибельно.  Я  вы¬
рос  в  мире  безраздельного  заблуждения  и  стремлюсь  вырваться  на
волю.  Теперь  мне  ясно,  что  путь  этот  много  длиннее,  чем  я  предпола¬
гал.  Но  я  уже  испытал,  что  значит,  когда  все  от  тебя  отвернутся,
потому  что  есть  ошибки,  за  которые  нельзя  не  презирать.  Теперь
меня  страшит  лишь  одно:  как  бы  опять  не  оказаться  одиноким!  Я
постараюсь  все  перебороть,  все  трудности  жизни  и  нашего  вре¬
мени,  сил  у  меня  хватит!  Но  могу  ли  я  надеяться,  что  ты  меня  не  поки¬
нешь,  что  ты  поможешь  мне?
 —  До  тех  пор,  пока  ты  борешься,  пока  не  сдаешься,—  сказала
она  и  кивнула,  глядя  ему  прямо  в  глаза,—  до  тех  пор,  пока  в  тебе
жива  добрая  воля!

СОДЕРЖАНИЕ
 И.  Млечина.  Дитер  Нолль  и  его  романы 	3
 Книга  первая
 Прелюдия  .Перевод  Р.  Г  альпериной 	 12
 Часть  первая.  Перевод  Р.  Г  альпериной 	85
 Часть  вторая.  Перевод  В.  Курелла 	261
 Заключительный  аккорд.  Перевод  В.  Курелла 	398
 Книга  вторая
 ВОЗВРАЩЕНИЕ
 Перевод  В.  Курелла  и  Р.  Гальпериной
 Часть  первая 	404
 Часть  вторая 	  478
 Часть  третья 	577
 Дитер  Нолль
 ПРИКЛЮЧЕНИЯ  ВЕРНЕРА  ХОЛЬТА
 Роман
 Переводчики:
 Валентина  Николаевна  Курелла,
 Ревекка  Менасьевна  Гальперина
 Художник  Борис  Георгиевич  Жанков
 Редактор  Н.  Ветлугина
Художественный  редактор  А.  Святченко
Технический  эедактор  Р.  Синицкая
Корректоры  А.  Сосновская,  И.  Корявская
 ИБ-1643
 Подписано  к  печати  с  диапозитивов  30.01.84.
 Формат  60х  907|в-  Бумага  газетная.
 Уел.  печ.  л.  45,00.  Уч.-изд.  л.  56,01.  Уел.  кр.-отт.  45,75.
 Гарнитура  литературная.  Печать  офсетная.
 Тираж  100  000.  (2-й  з-д  25001  —  100000).  Зак.  №  3^155.
 Цена  на  бум.  №  1  —  5  р.  90  к.,  на  бум.  №  2  —  5  р.  80  к.
 Издательство  «Литература  артистикэ*
 Кишинев,  пр.  Ленина,  180.
 Полиграфкомбинат  Государственного  комитета  Молдавской  ССР  по  делам  издательств,
полиграфии  и  книжной  торговли,  г.  Кишинев,  ул.  Берзарина,  35.

Литература  артистикэ