мши
Авторизованный перевод с корейского
Е. Берман


Государственное и а д а т е л ь с т в о < ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ"
Москва 195S

ОФОРМЛЕНИЕ ХУДОЖНИКА В. О Ф Ф М А Н
106 5 г
ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА К РУССКОМУ ИЗДАНИЮ
Роман «Сумерки» я задумал в 1934—1935 годах, находясь в чензунской тюрьме (Северная провинция Ченра).
Создание этого романа связано с политической обстановкой того времени и насущными социальными проблемами, которые ставила тогда перед нами действительность. Так в «Сумерках» иашла свое отражение национально-освободительная и классовая борьба корейского народа в наиболее жестокий период японской реакции и колониального гнета.
Несколько слов о корейской литературе того времени и об условиях, в которых был написан роман.
Современная корейская литература неразрывно связана с национально-освободительной борьбой нашего народа.
Основы ее были заложены в начале двадцатых годов прогрессивными объединениями деятелей искусств — «Паскюлла» и «Эмгунса» («Искра»). Правда, в эти объединения входили не только пролетарские писатели, но тем не менее они были объединениями революционными. И хотя их участники еще не видели настоящего пути к социальным изменениям, однако Великая Октябрьская революция и развитие революционных сил в стране пробудили в них веру в силы народа, сочувствие к национально-освободительной борьбе. Протест «искровцев» («эмгунсанцев») против гнета японских колонизаторов явился началом первого этапа борьбы наших писателей за освобождение корейского народа. В этом, собственно, и состояла главная, самая большая заслуга «искровцев».
В состав «Искры» («Эмгунса»), как мы уже говорили, входили не только писатели, близкие к пролетариату, не только наиболее
<3
революционные представители нашей прогрессивной интеллигенции, но также и романтически настроенные буржуазные писатели; любовь к родине, стремление изменить существующую действительность помогли им преодолеть кабинетную замкнутость и свойственную им некоторую ограниченность политических взглядов.
«Искровцы» в своих произведениях показывали тяжелое положение народных масс, страдающих от произвола и бесправия, выражали возмущение народа и сами разделяли это возмущение, но йместе с тем, не понимая законов общественного развития, далеко не всегда умели осмысливать события с исторической точки зрения и не могли указать народу настоящие пути борьбы. По сути дела их усилия преследовали узконациональные интересы. И все-таки на этом этапе их деятельность имела исключительно важное значение.
Постепенно среди писателей все более популярной становится марксистско-ленинская философия, в которой они находят ответ не только на все волнующие их вопросы, но и начинают видеть программу своих действий. Духовный взор этих писателей уже более определенно направлялся в сторону революции и Страны Советов, где осуществилось то, что для них все еще являлось лишь заветной мечтой.
В 1925 году создается Компартия Кореи. Вдохновленные этим огромным историческим фактом, в том же году наши-писатели и деятели культуры объединяются в КАПП — Корейскую Ассоциацию Пролетарских Писателей. Возникновение этого объединения (в него входило около пятисот человек) знаменовало собой дальнейший шаг вперед в развитии нашей литературы.
В отличие от «искровцев» «капповцы» уже не ограничивались регистрацией бесчинств, творимых колонизаторами и феодалами, не довольствовались одним только выражением своего возмущения. В своем творчестве они указывали закономерный путь дальнейшего общественного развития родины, изображали жизнь в перспективе. В произведениях «капповцев» впервые в качестве героя выступает рабочий класс Кореи.
Но, конечно, и «капповцы» страдали, да и не могли не страдать, некоторой ограниченностью в своих воззрениях. В частности, желая наиболее точно изобразить ненавистную действительность, они порой слишком уходили в детали, упуская из виду главное или уделяя ему недостаточно внимания, порой грешили натурализмом. Однако заслуга «капповцев» заключалась в том, что они сумели увидеть в молодом рабочем классе своей родины новую и решающую общественную силу, а также в том, что они не мыслили себя вне народа, вне его стремлений.
4
Благодаря КАПП воздействие нашей литературы на массы становится значительным фактором в общенародной борьбе за свободу.
Нам, «капповцам», приходилось вести сложную и упорную идеологическую борьбу не только с колонизаторами м их прислужниками, но и внутри своих рядов. Во-первых, многие из нас еще не полностью освободились от влияния чуждой нам идеологии и декадентского искусства; во-вторых, члены КАПП подвергались нападкам и репрессиям властей, и в трудную минуту нередко оказывалось, что в наши ряды затесались капитулянты, оппортунисты, анархисты и «реформаторы» марксизма, голоса которых в такие периоды приносили нам большой вред; в-третьих, хотя мы, сторонники пролетарской литературы, и понимали, что в искусстве не докажешь своей правоты одними программами, декларациями, диспутами и благими намерениями, что доказать превосходство творческого метода можно лишь на образцах искусства, нам это удавалось с трудом; мы были полны неисчерпаемой энергии и энтузиазма, непреклонной веры в свою правоту, но мы были еще очень молоды и нам не хватало опыта наших маститых противников; в-четвертых, нам трудно было издавать свои произведения. Цензура то кромсала их, то запрещала вовсе, и мы часто отмечали выход в свет своих произведений, находясь за решеткой. Что же касается издателей, то они хотя и видели, какой большой спрос имеют наши произведения среди трудящихся и передовой интеллигенции, но, боясь навлечь на себя гнев властей, предпочитали отказаться от выгоды.
Однако «капповцы» не унывали. У этого объединения было стойкое, надежное ядро. Из него вышло много писателей и деятелей культуры, которые и по сей день трудятся на благо нашей родины. Трудности лишь отсеивали тех, кто был нам чужд и на кого нельзя было положиться. Мы свято верили в свою правоту, связывали свою судьбу с освободительным движением, росли и крепли вместе с пролетариатом нашей страны, понимали, что сила искусства в жизненной правде, в гуманизме, в правдивом анализе действительности и изображении ее в историческом аспекте, в нашем оптимизме. Наша вера нас не обманула.
В те времена мы не раз задавались вопросом: не ограничиться ли нам публицистикой, или не закрыться ли каждому в своей мастерской, чтобы заняться большим полотном, достойным нашей эпохи? Однако все эти размышления оказывались праздными. События став!или перед нами все новые проблемы, разрешение которых не терпело отлагательства. Закрыться в мастерской? Этого не допускала наша совесть. Да и наши «мастерские» были в те времена лишь закутком в какой-нибудь лачуге, и пользовались мы такой
4
«мастерской» реже, чем хотели,— литература не могла нас прокормить, и почти все «капповцы» добывали себе на жизнь кто чем мог. Нашей совести претила башня из слоновой кости, и мы боролись всеми имеющимися у нас средствами, со всею страстью, присущей молодым революционерам. Мы не вешали носа, когда нас не печатали, а выезжали в рыбацкие поселки, на заводы и устраивали там читку своих произведений.
Ясно, что японские власти озлоблялись на нас все больше,— КАПП был для них бельмом на глазу. Репрессии и отдельные аресты не приносили им желаемого результата. В 1934 году они решают окончательно расправиться с КАПП и с прогрессивной интеллигенцией. Они арестовывают одновременно 200 писателей и деятелей культуры и бросают их в тюрьмы. Арестовали и меня в качестве одного из организаторов КАПП и автора ее программы.
Японская охранка вряд ли предвидела, насколько благотворным окажется для меня заключение.
Еще задолго до ареста я задался целью написать большое произведение, которое должно было стать первым романом, посвященным рабочему классу Кореи. Я долго не брался за него, с одной стороны, потому что все был недосуг,— много времени поглощала организационная работа в КАПП, да от события не ждали и, требуя немедленного отклика, заставляли меня браться за малые формы — публицистику, рассказы; с другой стороны, признаюсь честно, я трусил, не веря в свое мастерство и в возможность справиться с романом. Но желание взяться за роман было так же велико, как и мои сомнеиия. Эти «душевные колебания» не оставляли меня и в тюрьме, пока в один прекрасный день я не сказал себе: «Будь что будет. Авось мне повезет, авось справлюсь. Стране необходимо произведение, которое бы широко запечатлело нашу действительность и указало народу единственно возможный и правильный выход из положения, в котором звучал бы призыв к борьбе и были показаны те «пружинки», которые движут нашим обществом».
До этого мной были уже написаны два «пролетарских» рас-еклва — «Переходное время» и «Сирым», которые были посвяще-кы классовой борьбе рабочих я крестьян. В Основу этих рассказов легли события, связанные со строительством одного из крупнейших химических комбинатов в нашей стране, предпринятым японцами. Это строительство явилось очередным расхищением наших народных богатств, новым доказательством жестовой эксплуатации корейских трудящихся.
Рассказы эти были данью времени и честно послужили делу пролетариата. Для меня же они явились хорошей политической и художественной школой Но сегодня я не оцениваю их высоко.
Итак, в 1934—1935 годах, находясь в тюрьме, я начал обдумывать свой первый роман, который впоследствии получил название «Сумерки» и который сейчас перед вами, дорогой читатель.
В тюрьме я много читал,— после упорной борьбы политических заключенных тюремщикам пришлось уступить и согласиться выдавать нам книги. Однако бумаги и письменных принадлежностей нам так и не удалось добиться. И читателю может показаться странным, что первый набросок романа был написан мною... не на бумаге, а в уме
Я обдумывал этот роман с той сосредоточенностью, которая знакома только слепым илн людям, отрезанным от внешнего мира, и постепенно в моей голове сложилось все — от первой до последней строки.
Я так увлекался этой работой — на нее ушло много месяцев заключения,— что забывал окружавшую меня тюремную обстановку, забывал о своей ноге, которая тогда у меня почти отнялась на нервной почве. Радость творчества заставляла меня забыть о страданиях, поглощала меня целиком, и я верил, свято верил вместе с моими героями в победу революции, верил, что сумерки рассеются и настанет заря.
Выйдя в 1936 году из тюрьмы (кстати сказать, это заключение не было единственным в моей жизни), я с жадностью набросился на бумагу. Не поднимаясь с постели — нога еще долгое время отказывалась служить — я быстро исписывал лист за листом. Мысли, тщательно выношенные в камере, сами ложились на бумагу,— никогда ни прежде, ни потом мне не писалось с такой легкостью.
В заключение разрешите дать собственную оценку романа.
Я безгранично счастлив тем, что «Сумерки» сыграли некоторую роль в развитии нашей современной литературы, как первый роман, в котором представлен рабочий класс Кореи, что это произведение сыграло некоторую роль в воспитании масс в тот мрачный период нашей истории. Однако я не могу закрывать глаза на недостатки романа. Их много Захваченный описываемыми событиями и желая показать их как можно шире, я уделил недостаточно внимания развитию образов. Некоторые герои получились у меня несколько однобокими,— я был пристрастен в своей любви и беспощаден в своей ненависти. Не уделил я должного внимания и нашему быту, который помог бы мне шире показать жизнь корейского народа и придал бы произведению больший национальный казормт. Я сосредоточил все свое внимание на социальных пройлемах; впрочем,
7
это понятно — в обстановке острой идеологической борьбы именно эти проблемы были для нас наиболее животрепещущими.
Я отдаю себе отчет в том, что многое в моем произведении не удовлетворит советского читателя, воспитанного на лучших образцах русской и мировой литературы, как оно не удовлетроряет и самого автора.
Готовя «Сумерки» к переизданию, я едва устоял перед соблазном написать роман заново. Кто из писателей не испытывал такого соблазна, перечитывая свои ранние произведения?! Однако если бы я не устоял, то получился бы другой роман, а не «Сумерки», которые писались тогда, когда наша страна была погружена во мрак. Я менял, вернее расшифровывал лишь то, что русскому читателю могло бы быть непонятным и о чем приходилось в свое время недоговаривать по цензурным соображениям.
Я буду счастлив, если моя книга поможет советскому читателю оценить благородство и героизм моего народа, если она хоть в какой-то степени послужит еще большему сближению советского и корейского народов, у которых одни и те же неделимые интересы, одна ненависть и любовь.
Хан Сер Я Пхеньян,
20 февраля 1957 года
СУМЕРКИ
Роман
ГЛАВА I
Закончив уборку класса, Е Сун поспешила домой. На душе у нее было тяжело. Весна, которая радовала все живое, лишь ей одной не принесла ничего, кроме новых забот. Через месяц девушка кончала гимназию, и перед нею вставал вопрос: «А что же дальше?»
«Хорошо, если б меня послали на казенный счет в университет! Но для этого нужны связи... Или хотя бы подвернулась хорошо оплачиваемая должность! Какое счастье — иметь собственный угол, ни от кого не зависеть...»
- Размышляя о будущем, Е Сун подошла к дому. В подворотне она столкнулась с Кен Иром, вышмыгнувшим на улицу.
Девушка нахмурилась. Пятый год жила она в семье Ким Дя Тана и все не могла привыкнуть к мальчишке. Более того, ее неприязнь к нему росла с каждым днем.
Войдя в коридорчик, который отделял ее комнату от хозяйских покоев, Е Сун увидала свою зубную щетку, измазанную ваксой.
Возмущенная девушка выбежала на улицу догонять Кен Ира.
Мальчишка стоял у цирковой палатки и, жуя какие-то сладости, разглядывал афишу.
Е Сун подбежала к нему и схватила его за плечо.
— Как ты посмел? Кто тебе разрешил? Зачем ты это сделал? — крикнула опа.
— Это не я,— засопел Кен Ир, вырываясь.
—• А кто же?
Н
— Не знаю.
— Пожалуйста, не лги.
— Что, у меня своей щеточки нет? Мне мать купила.
— Тем более незачем было брать мою.
— Я не брал, — притворно захныкал Кен Ир.
— Пошли в школу, живо! Спросим учителя, хорошо ли ты поступил. Заодно я расскажу ему о всех твоих проделках.
— Больше не буду.
— Это мы еще посмотрим!
— Не пойду!
— А я тебя поволоку за уши.
— Учитель мне ничего не сделает,
— Это ты так думаешь.
— Побоится отца.
— Учителя никого не боятся.
— Еще как!
Кен Ир любил досаждать людям. Он беспокоил жителей всего квартала. Жаловаться на него не имело смысла. Отец Кен Ира Ким Дя Тан был занят делами, а мать всегда становилась на сторону сынка.
Сорванец марал учебники Е Сун, рвал почтовые открытки, приходившие на ее имя, рылся в ее вещах.
— Несносный мальчишка! — упрекала она его чуть не плача. — Гляди, останешься второгодником! Что скажут родители? Всю вину свалят на меня. Не был бы сынком фабриканта, стал бы живою рекламою. Бродил бы до поздней ночи с тяжелым щитом на спине. Для другого ты не пригоден.
— Теперь я возьмусь за ум.
— Знаю я эти обещания! Я дам на своей ладони жарить сою, если из тебя выйдет толк.
Тяжело дыша — от ярости спирало грудь,— Е Сун вернулась в свою комнатку, схватила сумку с учебниками и побежала к воротам.
Во дворе ее окликнула служанка:
— Гимназистка! Не уходите. Скоро подам к столу.
— Спасибо, мать Су Дора. Не хочу. — Девушка еле сдерживала слезы.
— Ты опять грустная? Ну, иди, иди. Уж, как всегда, оставлю тебе поесть.
— Е Сун! Ты куда? — послышался вдруг голос хозяйки, выплывшей из своих покоев.
М
__ В библиотеку.
— У детей экзамены на носу, а ей, видите, приспичило. Сходишь в другой раз.
Не обращая больше внимания на расстроенную Е Сун, женщина обратилась к служанке:
— И где это наша Кен Ок запропастилась?
_____ Чего тут гадать?—ответила мать Су Дора. — Заигралась с ребятами. Сейчас придет. К столу-то она не запоздает.
— Придет, не придет... А ты, бабушка, сбегай.
Зная характер своей госпожи, служанка быстро скрылась за воротами.
— Ох, — вздохнула мать Кен Ира, — тяжело... И от тебя, Е Сун, ни благодарности, ни помощи.
Девушка прикусила губу.
Не угодишь хозяйке — та не внесет плату за обучение, лишит ее крова. Во что бы то ни стало нужно было стерпеть обиду, тем более что до окончания гимназии остался один-единственный месяц. А там—самостоятельность, а там —'свобода!
Желая смягчить сказанное, мать Кен Ира изобразила на лице улыбку. Глаза же ее, колючие, жесткие, глядели на девушку с откровенной враждебностью.
Е Сун слышала глухое биение своего сердца и судорожно глотала подступивший к горлу комок.
Во двор выглянул старший хозяйский сын Кен Дя.
— Мать, зачем вы обижаете Е Сун?
— Так уж и обижаю!
— Она старается.
— Вижу, вижу. По успехам Кен Ок и Кен Ира вижу. Ежедневно любуюсь их двойками.
— Разве с такими сорванцами сладишь?
— Вот как ты защищаешь брата и сестру? А чему, скажи, за четыре года она научила ребят? В их возрасте некоторые, погляжу, уже читают серьезные книги.
—• Легче всего валить вину на других.
— Ты уж скажешь! Ох, — сокрушенно вздохнула мать Кен Ира,—дорого обходится мне эта их учеба! Забрала бы детей из школы, пусть досыта набегаются — дети ведь. Но что скажут люди?
— Отпустите Е Сун в библиотеку. Я подзаймусь с детьми вечерком, — предложил Кен Дя.
— Догадался! А где ты был до сих пор? До экзаменов остались считанные недели. Разве за такой короткий срок пройдешь программу?
— Зачем так говорить? Будто вы не знаете, сколько я ухлопал времени и энергии. Только от моих стараний никакого проку. Кен Ок и Кен Ир теряются в моем присутствии и забывают даже то немногое, что знают.
— Они робеют из уважения к старшему брату, а тому наплевать: пусть растут неучами, пусть живут дураками! Тебе-то, Кен Дя, легче всего разводить философию. Сам-то ты небось ученый. Учился в Токио, будто у нас в Сеуле негде набраться ума. Все знают, каким премудростям тебя там научили!
- Будучи студентом, Кен Дя подвергся аресту, и с тех пор мать Кен Ира была уверена, что он плохо кончит. Какой уж это человек, которому даже японские жандармы не сумели внушить благоразумие!
Вернувшись после окончания университета на родину, Кен Дя по-прежнему читал запретные книги, вел запретные разговоры.
Во время этого спора Е Сун стояла понурив голову, боясь шелохнуться и напомнить о себе.
Дети хозяйки были ленивы и тупы, Кен Дя же еще в детстве поражал учителей своей начитанностью. Мать Кен Ира терзала зависть к пасынку. Но, увы, зависть была не единственной причиной ее терзаний.
Ким Дя Тан женился на ней вторым браком и был уже не молод. Некогда натянутые отношения между ним и старшим сыном постепенно налаживались. Нет, Кен Дя не изменил своим взглядам — смягчился старик, предчувствуя, что скоро забота о семье ляжет на плечи сына. Все чаще прибегал он к советам Кен Дя, стараясь втянуть его в дела фирмы, и мать Кен Ира понимала, что львиная доля отцовского наследства достанется не се детям, а пасынку.
Е Сун последовала за хозяйкой в комнату.
— Мама, не сердитесь на меня. Я делаю все, что могу, и не забываю о благодарности.
Женщина не ответила. Бросила окурок, закурила вновь, раздувая широкие ноздри.
С тех пор как Е Сун поселилась в доме Ким Дя Тана, она называла хозяйку самым нежным на свете именем —
М
мать. Та принимала это как должное. 1-То когда в доме появлялся уважаемый гость, хозяйка осаживала девушку: «Какая я тебе мать? Я еще не так стара, дорогая...»
Е Сун покорно сносила оскорбления. Она считала, что человек, делающий ей добро, вправе иной раз и погорячиться. Но шэрой ей становилось невмоготу, и тогда жизнь представлялась ей бескрайной снежной равниной: одиноко, зябко, кругом серая беспросветная глушь...
Мать Су Дора хлопотала у жаровни.
Сидевшая тут же на кане 1 швея то и дело отрывалась от работы и одергивала своего сынишку, тянувшегося к столу.
Хозяйка, казалось, не замечала окружающих—она погрузилась в мысли о своих неприятностях.
Наконец, она молвила ледяным голосом:
— Мне неловко перед тобой, Е Сун. Думаешь, я слепа? Кен Дя прав: как тебе справиться с моими лодырями, если я не в силах?
— Сели бы за стол. Опять все остынет, — пробурчала мать Су Дора.
— Вот мое решение, — сказала хозяйка, и ее лицо прояснилось.— С нынешнего вечера, Е Сун, будешь заниматься с детьми здесь, в общей комнате. Уж я послежу за тем, чтобы они слушались. Конец моему терпению!
После ужина Е Сун приступила к занятиям. Читали Кен Ок и Кен Ир плохо, а писали и того хуже. Вскоре у мальчика начали слипаться глаза, девочка же неистово трепала учебник, нарочно раздражая взрослых. Мать потеряла терпение и в наказание заставила ее прочесть целую страницу из хрестоматии.
Кен Ок прочла без запинки: на ее счастье мать указала ей на тот единственный отрывок, который девочка еще год назад выучила наизусть.
Е Сун нервничала, а тут еще как назло мешал мальчик швеи, норовивший схватить чернильницу со стола.
— Уйми же ты его! — зашипела мать Кен Ира швее.— Что, нс видишь? Занимаются.
Эта реплика воодушевила Кен Ира. Он замахнулся на ползунка.
Швея поспешно схватила сынишку, обмотала его поясом и привязала к своей ноге. Малыш заметался по кру
1 К ан — род утеплениой лежанки в корейском доме.
6
гу, как собачонка на привязи. Он протягивал свои ручонки к людям, жалобно лепеча:
— Ам... мам...
Кен Ир великодушно протянул ему ногу:
— На, пососи!
В свою комнату Е Сун вернулась обессиленная. На столе она нашла открытку от брата. Он писал:
«Как живешь, сестра?
С тех пор как у нас в деревне обосновалась японская ирригационная компания, о которой я уже писал, не знаем ни покоя, ни отдыха.
Дядя заставил меня бросить вечернюю школу, а за работу платят гроши. Пробовали жаловаться. Нам ответили: «И за это скажите спасибо. Мы можем вам ничего не платить, ведь строим-то для вас!»
Как бы не так! Знаем мы их заботу!
На работе поранил ногу. Не писал тебе об этом, думал, что заживет. Но прошло уже несколько месяцев, а нога не заживает. Трудно работать, стоя в воде...»
Последний абзац был зачеркнут. Видно, Ки Сун одумался и не захотел огорчать сестру. Нужно бы послать ему лечебной мази. Где взять денег? Хозяйка не даст. Девушка представила себе ее ответ: «Разве ты не знаешь, Е Сун, что дела нашей фирмы пошатнулись?»
Девушка сильно тосковала по брату. Он был единственным близким ей человеком.
Росли они у дальнего родственника, который взял их к себе не столько из участия, сколько позарившись на то немногое, что оставили им родители. Выступая перед людьми благодетелем, он втихомолку попрекал сирот куском хлеба.
Окончив начальную школу, Е Сун поехала учиться в Сеул, стала сама добывать себе на пропитание уроками. Брат же по-прежнему оставался в деревне.
ГЛАВА II
Скрипнули и захлопнулись ворота. Раздался низкий повелительный голос:
— Кен Дя, ты спишь? Зайди ко мне.
Это вернулся домой Ким Дя Тан, хозяин.
Нехотя оторвавшись от книг, Кен Дя вошел к отцу. — У меня большие новости, — сказал Ким Дя Тан л сделал паузу, надеясь, что сын заинтересуется.
Кен Дя молчал.
— Ты все еще не хочешь понять, Кен Дя, — с досадой продолжал Ким Дя Тан, — что твое будущее зависит от судьбы нашей фирмы.
— Я не гожусь в дельцы, отец.
— Это мы еще посмотрим. Не может быть, чтобы ты не годился для дела. Ведь я вложил в твою учебу капитал!
— У каждого свое призвание.
— Хе! Но у всех одно и то же стремление—хорошо пожить!
— Только не на чужой счет.
— Какое великодушие... на мой счет!
— Отец!
— Успокойся. Я не попрекаю тебя куском хлеба. Я только хочу, чтобы ты серьезно подумал о своем будущем. Так вот, — продолжал Ким Дя Тан, стараясь подавить нараставшее раздражение. — Кажется, мне удалось окончательно уломать Ан Зун Себа. Словом, он согласился вложить дележки в наше дело.
— Уломали! — усмехнулся Кен Дя. — Он артачился, чтобы придать себе важности. Эта сделка ему выгодна, но он хочет представить это так, будто нас осчастливил. Хитрец!
— Хотел бы я быть на его месте, — вздохнул Ким Дя Тан с нескрываемой завистью.
— Такой компаньон, как Ан Зун Себ, обойдется вам недешево, отец.
— Что поделаешь? — ответил старик. — Раньше фирмы держались на добром имени владельцев. Потребитель знал, что мануфактура Ким Дя Тана — высшего качества, что слово Ким Дя Тана не требует гарантий. Но нас, солидных дельцов, постепенно выживают выскочки. Они лучше нас умеют приспособиться к моменту и по-волчьи разделаться с конкурентом, стоит лишь ему захромать. У них ни чести, ни совести; они не дорожат своим именем. Мы были мастерами своего дела и люби ли свое ремесло. Мы гордились своими производствен ними секретами, своим умением. А они? Разве они пони
2 Лан Сер Я
мают, что такое искусство ремесла? Они готовы производить что угодно, лишь бы получать прибыль. Пожалуй, охотней всего они бы просто печатали деньги.
Да и потребитель нынче не тот.’Ни к чему ему качество — оно дорого, а е-му нужен товар на сезон. Его покинули пристойность и благоразумие. Национальную самобытность вытесняет безликая стандартизация вкусов.
Кто я такой с точки зрения современных рекламщиков-крикунов? Кустарь. Но пусть я устарел, я не стану пускать покупателю пыль в глаза, хотя, как всякий добрый коммерсант, не прочь выгадать,
Что мне было делать? Объявить себя банкротом? Нет, такого позора я б не перенес! А теперь, пусть я не полновластный хозяин фирмы, а только лишь ее совладелец, но имя мое по-прежнему безупречно, и главное — я остаюсь при деле.
Я понимаю твои опасения и все же не теряю надежды на то, что мне удастся сработаться с Ан Зун Себом. Как-никак мы с ним земляки и в молодости были друзьями. Я уже стар, но все еще не утерял веры в то, что, кроме деловых отношений, между людьми существуют отношения приятельские.
— Приятельские отношения между компаньонами?!
Ким Дя Тан не ответил.
— Вы устали. Я пойду,— робко заметил Кен Дя. Он тяготился этим разговором.
— Сиди! Я еще не высказался. Господин Ан Зун Себ хочет, чтобы ты вошел в дело. Ему нужен молодой и образованный помощник, на которого он смог бы положиться. Он высокого мнения о тебе. Будешь глупцом, если не сумеешь этим воспользоваться. Скажу больше — через тебя и я буду в курсе дел.
— Отец, я не смыслю в коммерции и считаю это занятие позорным.
— Гм, по-зор-ным... М-да... Но благодаря этому занятию ты получил образование, благодаря этому занятию ты сыт, обут. Благодаря этому занятию ты бездельничаешь!
Старик потянулся за сигаретой. Его руки дрожали. Он не мог больше сдерживаться.
— Пора тебе бросить дурацкие теории! — крикнул он.— Они для нищих!
13
— Это не дурацкие теории.
— Молчать! Наши взгляды определяются карманом, а настроения — желудком.
— Неправда!
— Неправда? Хе! Попробуй-ка прокормиться сам, тогда я погляжу на твой гуманизм!
— Отец,— проговорил Кен Дя с тоской,— мне еще необходимо учиться. Разрешите мне съездить в Европу. Вернувшись, я окончательно решу, как мне быть.
— И без того ты у меня ученый! Видел я таких: на словах мудрецы, а в деле неудачники. А что говорит твоя невеста по поводу этой самой поездки в Европу?
— Она разделяет мое мнение.
— Ну да, ее отец — миллионер. Будь я при его деньгах, отправил бы тебя в кругосветное путешествие. Нет, господину Ан Зун Себу решительно, не повезло. Одно дитя — и то девчонка.
— Не вижу разницы.
— Собственными руками сколотишь капиталец — поймешь. Дочь не сбережет твое состояние. Так все труды Ан Зун Себа достанутся тебе, если не будешь дураком. Подумай об этом хорошенько.
Кен Дя вспыхнул. Отец намекал на его женитьбу на Хен Ок, дочери Ан Зун Себа, и это было неприятно Кен Дя. Во-первых, потому, что раньше отец всячески противился родству с Анами; во-вторых, Кен Дя охладел к своей невесте. Все отчетливее выявлялись в ее характере черточки практицизма, которые в представлении Кен Дя не вязались с образом идеальной девушки.
— Вы же были .против,— ответил он отцу запальчиво,— а теперь... Вы хотите моим браком скрепить коммеп-ческую сделку, вы спешите, вы боитесь, .как бы Ан Зун Себ не передумал. Мой брак для вас — сделка!
Ким Дя Тан промолчал. Он уже не был тем гордым и властным человеком, каким привык его видеть Кен Дя. Он уже не был защитником семьи — он зависел от сына. И только его осанка была по-прежнему горда н благородна.
Кен Дя стало до боли жаль отца, стыднк^эСдада^'г* ный ему упрек. Вопреки своим убеждения^ «щ'был готов в эту минуту пойти на любую уступку, лишь бы его 2*	&
отец, преисполненный чувства собственного достоинства, мог с прежней гордостью взирать на людей.
Жизнь, с которой Кен Дя столкнулся теперь, вернувшись домой, была далека от идеалов, сложившихся у него в бытность его студентом. Кен Дя понимал, что его отец — эксплуататор, и любил продемонстрировать перед ним, как. впрочем, и перед любым человеком, свои прогрессивные взгляды. Однако в душе он глубоко уважал отца и теперь очень страдал от мысли, что отец способен во имя выгоды покривить душою.
Ан Зун Себ и Ким Дя Тан происходили из родовитых помещичьих семей, считавших коммерцию уделом низших сословий.
Тем не менее два отпрыска этих уважаемых семейств нашли свое призвание именно в этого рода деятельности.
Еще в первую мировую войну молодой Ан Зун Себ приобрел прииск, суливший ему золотые горы. Однако надежды начинающего дельца не оправдались. Он потерял не только все свое состояние, но и все состояние своего первого компаньона и закадычного друга Ким Дя Тана.
Эта неудача, казалось, навсегда рассорила друзей.
Более десяти лет бился Ан Зун Себ с неудачами, пока ему не улыбнулось долгожданное счастье.
Вновь появились слухи о войне. Агрессивная Япония, точившая зуб на весь Дальний Восток, готовилась к очередному прыжку на Китай, собираясь на этот раз поглотить Маньчжурию.
Возобновилась судорожная гонка вооружений, а вместе с нею — денежная лихорадка. Даже торговцы всякой дребеденью из парка Тхапкор 1 и те закладывали и перезакладывали все имущество, вплоть до безделушек своих кичливых жен, и вопреки торгашеской рассудительности очертя голову пускались в самые рискованные денежные комбинации.
В это время японское акционерное общество «Ясуда» стало прибирать к рукам корейскую промышленность. Оно скупало предприятия, прииски и рудники, эксплуатация которых дала бы огромные прибыли, если бы их вла-
‘ Тхапкор — парк в Сеуле.
20
дельцы располагали достаточными оборотными средствами. Средства же корейских промышленников были весьма ограниченны, и они прогорали один за другим, как некогда прогорел и господин Ан Зун Себ, впоследствии ставший одним из самых расторопных и удачливых агентов «Ясуда». Благодаря его усердию не одно корейское предприятие перешло к японцам за бесценок.
Акционерное общество «Ясуда» осталось довольно услугами Ан Зун Себа. Был доволен и Ан Зун Себ. В один прекрасный день он стал обладателем золотого и вольфрамового рудников. Золотая звезда его удачи взошла.
Среди студенческой молодежи тех лет царило революционное брожение. Молодые интеллигенты считали себя факельщиками новой эпохи — эпохи героизма и бурь.
Студенты называли друг друга «товарищ» \ ревностно изгоняя из своей среды позорное понятие: «мое».
Имущие стыдились своего происхождения и вплоть до последнего гроша делились со своими неимущими приятелями, причем дающий испытывал чувство вины, а берущий — снисхождения.
Так само собою получилось, что Кен Дя принялся оказывать материальную помощь Хен Ок. (Тогда она была еще дочерью несостоятельного человека, и отец послал ее учиться из спеси, чтобы «быть не хуже других».) В этом не было ничего зазорного, ибо студенты видели в девушках только однокашниц и отрицали физическое влечение, как нечто низменное.
Постепенно молодые люди увлеклись друг другом. Чувство росло и оказывало соответствующее воздействие на их убеждения. После длительных терзаний и диспутов Кон Дя и Хен Ок пришли к выводу, что любовь — не помеха в великом устремлении в будущее: он продолжал слушать лекции на политехническом факультете, она — брать уроки музыки у известной европейской учительницы.
В доме Ан Зун Себа приветствовали это событие.
— Однажды я видела Ким Кен Дя у знакомых. Начитан. Умен. Наша девочка не промах. У нее, отец, ваша голова,— говорила мать Хен Ок.
1 Речь идет о начале тридцатых годов.
21
В то же время в доме жениха происходили другого рода разговоры.
— О чем он думает,— возмущалась мать Кен Ира,— Не чета она HameNfy старшему сыну. У ее отца дурная слава и ни гроша за душой.
Ким Дя Тан молчал, насупив грозные брови. Его лнцо выражало непреклонную волю.
А теперь?..
Кен Дя было стыдно за отца, стыдно за себя. Как он ни старался убедить себя, что женится по любви, брак с Хен Ок представлялся ему в отвратительном свете коммерческой сделки. И о невесте он уже не мог думать, как прежде,— в ней он видел соучастницу этой сделки.
ГЛАВА III
Был ясный субботний вечер. На улице Е Сун встретила Кен Дя, возвращавшегося домой из книжного магазина.
— Добрый вечер! — поклонился он, по-европейски обнажая перед девушкой голову.
— Добрый вечер, сонсеним!1
— Отличная погода.
- Да.
— Как видите, опять накупил книг. Сейчас, пожалуй, хорошей не найти. Писатели, будто сговорившись, пишут скучно. И все они на одно лицо. На днях я нашел одну занимательную повесть и отложил ее для вас.
— Спасибо, сонсеним.
— Зовите меня, пожалуйста, по имени. Ведь у меня не такое уж плохое имя, неправда ли?
Больше говорить было не о чем. Не находя слов, за которые можно было бы спрятаться, оба покраснели от смущения. Е Сун теребила завязку на платье, Кен Дя сосредоточенно уставился в землю и принялся катать носком ботинка камешек.
— Здрасте, Кен Дя-си!2
Их взору неожиданно предстала сияющая Хен Ок.
1 Сонсеним — учитель, уважаемый человек.
* Си — вежливая приставка.
22
На дочери миллионера было шикарное сиреневое пальто. Лакированные туфельки блестели так, что казалось, на них вот-вот выступят капельки масла. Ее иссиня-черные густые волосы были завиты электрическим способом, входившим в то время в моду.
Какой жалкой должна была казаться рядом с нею Е Сун в своем черном выцветшем платьице, переделанном из обносков матери Кен Ира!
Девушка с нескрываемым любопытством разглядывала невесту Кен Дя, которая нарочно не смотрела в ее сторону, дабы Е Сун не смутилась и не отвела от нее зачарованных глаз.
— А я, Кен Дя-си, к вам,— заявила Хен Ок.— Мне хотелось пойти с вами на новую картину. Говорят, нечто потрясающее.
— Это где? — неохотно осведомился Кен Дя.
— В кинотеатре «Мен Зи Ча». Где же еще?
— И удовольствие вам туда тащиться? Там всегда полно народу и нечем дышать.
— Зато какая картина! Все наши знакомые в восторге. Поет известный певец. Говорят, он прямо-таки живет на экране!
— Сходим в другой раз.
— Как это в другой раз? Я очень рассчитывала на вас.
Хен Ок взяла Кен Дя за руку и повела за собой. Напрасно он силился обернуться к озадаченной Е Сун.
Кен Дя не сиделось в кресле. Его раздражал фильм, раздражали порывистые прикосновения Хен Ок при наиболее душещипательных сценах.
— Как вы посмели заставить меня смотреть такую гадость? — возмущался он, когда они вышли на улицу.— Какой-то «идиотский культ любви и авантюризма. Отрицание самых элементарных понятий честя, долга, патриотизма. Неужели вы не понимаете, как это мерзко, вульгарно, фальшиво?!
Он не слушал, что она ему отвечала. Насупившись, он шагал впереди. Хен Ок надулась.
— То-то мы предчувствовали, Хен Ок, что ты придешь,— говорила мать Кен Ира, с притворной улыбкой встречая молодых людей у порога.— Все дни у нас только и разговору что о тебе. Легка, как говорится, на по
мине. Почему так долго к нам не заглядывала? Соскучились мы по тебе — трудно выразить!
— Да неужели? Я была у вас всего три дня назад. И тоже соскучилась по вас ужасно.
Мать Кен Йра приподняла широкие коротенькие бровки.
_____ Всего три дня, говоришь? А для нас это целая вечность, так мы любим тебя. Кен Ок и Кен Ир мне все покоя не дают: «Когда же придет наша азмони?1» Ха-ха! Так они называют тебя, глупенькие!
Кен Дя поморщился. Предоставив женщинам изливаться друг перед другом в любезностях, он ушел в свою комнату.
Хен Ок презирала мать Кен Ира, считая ее женщиной корыстной и неискренней. Впрочем, и та была не лучшего мнения о будущей невестке.
— А каковы ваши успехи в школе? — обратилась Хен Ок к детям, зная, что их учеба — конек матери Кен Ира.
Кен Ок и Кен Ир молчали, потупив взоры. Внутреннее чутье им подсказывало, что сейчас происходит игра, в которой каждый старается казаться лучше, чем он есть.
— Какие уж там успехи! — возразила мать тоном, который отнюдь не умалял успехов ее детей и в то же время подчеркивал ее скромность.— Нам не повезло с учительницей. Деревенщина. А Кен Ок и Кен Ир умны не по летам. К ним нужен особый подход.
— Что и говорить. У них, я заметила, необыкновенно тонкая душевная организация.
— Как хорошо ты определила!..
Дети жадно прислушивались к занимавшему их разговору; они торжествовали.
Хен Ок достала из сумочки, изображавшей какую-то зверюшку, две иены.
— Это вам. На монпансье.
Дети, словно по команде, замотали головами, стараясь не глядеть на деньги.
— Только глупцы не любят денег,— наставительно изрекла их будущая азмони.
Дань вежливости была отдана. Хен Ок поклонилась матери Кеи Ира и стремительно направилась через дворик в комнату жениха.
’ Азмони — жена старшего брата, а также почтительное обращение к замужним женщинам,
24
—- Зачем вы оставили меня с мачехой? — упрекнула она его еще с порога.— Вы же знаете, как она действует мне на нервы!
Я не захотел мешать. Вы так мило разговаривали...
Мило! Это она со мною мило разговаривает, а я ее терпеть не могу.
— Садитесь, Хен Ок-си. Давайте не будем ссориться из-за пустяков.
Хен Ок надула губы. Кен Дя листал какую-то книгу и изредка поглядывал на девушку, надеясь, что она не выдержит и улыбнется.
Да, их отношения изменились. Хен Ок была слишком умна, чтобы не замечать ноток снисходительной иронии в его обращении с нею. Раньше, стоило ей надуться, и он терялся, не зная, как искупить свою вину. Она любила малейшее недоразумение раздувать в ссору и упиваться своею властью. Теперь же она чувствовала, что не может себе этого позволить.
— Вам со мной скучно? Скажите, Кен Дя-си, о чем вы думали только что? — спросила Хен Ок.
— Так... о пустяках...
— А выражение лица у вас было торжественное. Почему вы в последнее время так замкнуты? Почему перестали рассказывать о себе? Вот сейчас, я уверена, вы думаете совсем не о пустяках.
— Что ж, я могу удовлетворить ваше любопытство.
— Только правду.
—> Вечные сомнения! Мне нечего скрывать, Хен Ок-си. Но вы... как бы это сказать... не умеете слушать.
— Нет, нет, рассказывайте! Не стану вас перебивать.
— Дело не в этом... Ну, ладно... Сегодня днем я случайно забрел на конкурс ораторского искусства. Среди выступавших была молоденькая студентка. Рассказ ее был наивен, однако он растрогал слушателей.
— Чем? Наивностью? — усмехнулась Хен Ок.
_____ Нет, искренностью,— ответил Кен Дя с расстановкой. Он уже жалел о том, что начал рассказывать.— Разве настоящее искусство — это не умение в самых, казалось бы, обыденных явлениях находить необыкновенное?
— Возможно. Но вы рассказываете не о том, о чем думали.
_____ Нет, я думал именно об этом. Но я боюсь, мои рассказ не получится... Я не обладаю ни ыепосредствен-
25
ностью рассказчицы, ни ее верой в жизнь. Так вот, посадила девушка цветок. Она растила его нежно, с нетерпением ждала, когда раскроются бутоны. И вот однажды утром она была потрясена: цветок зачах. В корне растения она обнаружила червячка и растоптала его в ярости.
— И это все?
- Да.
— Как трогательно!
— Вот видите, вы зря настаивали на том, чтобы я рассказал. Я испортил хороший рассказ, я знал, что у меня ничего не получится. Но не в этом суть.
— Ав чем же? — рассмеялась Хен Ок.
Она смеялась всегда, когда Кен Дя чем-нибудь увлекался.
— Не смейтесь, Хен Ок-си, мне не до смеха.
— О!
— Скажите, Хен Ок-си,— заговорил Кен Дя с жаром,— вам никогда не приходило в голову, что наша интеллигентная молодежь подобна этому цветку? И мы растем, обещая расцвести пышным цветом. Вспомните, какими мы были жизнерадостными, целеустремленными! Но стоит нам выйти из университетских стен, встать на собственный путь, и большинство из нас увядает. В самом корне нашего существования заводится этакий червячок и точит и гложет, и мы тускнеем с каждым днем, с каждым часом. И я бы растоптал своего червячка, если бы мне хватило такой свежей, искренней ярости!
Лицо Кен Дя побледнело от волнения. О, если бы Хен Ок сказала: «Растопчи, Кен Дя, своего червячка, растопчи!»
Но в ответ она только недоуменно пожала плечами. Она не понимала, что его рассказ — это недовольство собой, что это скрытая мольба о поддержке.
ГЛАВА IV
Несмотря «а все старания взрослых, Кен Ок и Кен Ир провалились на экзаменах. Хозяйка все откровеннее говорила о том, что Е Сун лишняя в доме.
С какрй радостью девушка собрала бы свои пожитки и ушла куда глаза глядят! Но уйти она не могла. Во всем
26
Сеуле, в котором обитало более полумиллиона жителей, она не знала никого, кто смог бы предоставить ей работу и кров.
С утра до вечера блуждала она по городу в поисках работы, а придя домой, запиралась в своей комнатке. Боясь попасться хозяйке на глаза, все реже выходила к столу. Казалось, никто не замечал ее отсутствия. Одна лишь мать Су Дора заботилась о ней по-прежнему и тайком приносила ей еду.
С каждым днем таяли надежды Е Сун найти работу, город изобиловал безработной интеллигенцией.
Постепенно девушка поняла, что учеба, стоившая ей стольких усилий, была в сущности ни к чему.
Как-то в минуту 'отчаяния Е Сун поделилась своими заботами с Кен Дя. Он обещал помочь. С тех пор прошла неделя, и за это время Кен Дя ни разу не обмолвился о своем обещании, у Е Сун же не хватало духа напомнить ему о себе.
Кен Дя зашел к Е Сун, когда она потеряла уже всякую надежду. Он был в новом костюме, его красивое тонкое лицо сияло довольством и свежестью.
— Добрый вечер, Е Сун-си! Это —вам,— сказал он, протягивая ей книгу.
«Ясно,— подумала Е Сун,— с работой ничего не вышло. Вот он и хочет скрасить мое разочарование. Какой он все-таки добрый!»
— А я еще не прочитала той, которую вы мне дали накануне,— ответила она, силясь улыбнуться.
— О, теперь интерес к новой заставит вас быстро дочитать. Со мной всегда так бывает, и у меня есть правило не оставлять книгу недочитанной.
— А если она плохая?
— Видите ли,— с удовольствием пояснил Кен Дя,— и о плохой книжке необходимо иметь собственное и определенное суждение. Судить же о недочитанной — нечестно.
_____ Я не понимаю, зачем тратить время на плохую книгу, когда много хороших. Плохую я бы не. стала читать до кошха. Пусть даже у меня и не будет о ней собственного и определенного суждения.	♦
— Плохая книга тоже приносит своего рода пользу, Е Сун-си.
— Пользу?!
27
— Ну да, поневоле вступаешь в спор с ее автором, и это, так сказать, тренирует мозги.
Кен Дя любил излагать перед Е Сун свои мысли. Она была благодарной слушательницей. Однако на сей раз его откровения не производили на нее впечатления. Его поражала ее непривычная замкнутость, а она поражалась тому, как он может говорить с нею об отвлеченных материях, когда она целиком поглощена своей заботой.
— Только не падайте духом,— говорил Кен Дя, неправильно истолковав ее уныние.— Вскоре вы научитесь разбираться в самых сложных произведениях. Прошу — не теряйте терпения. Зато какое наслаждение познания ждет вас впереди! Сколько перед вами еще неоткрытых миров! Я вам завидую.
Она слушала его грустно и покорно.
— Я вижу, вы устали? Потерпите еще минутку. Ска-• жите, вы не догадываетесь, какой у меня имеется для вас сюрприз? Вот теперь я вижу по глазам—догадались. Да, да, я устроил вас на работу!
«Почему он говорит мне это только сейчас? Почему он не сказал мне сразу? Для большего эффекта? — Но тотчас же Е Сун устыдилась этой мысли: — Какая я неблагодарная!»
— Теперь вам больше не придется обивать пороги. Кончились ваши мытарства,— продолжал, сияя, Кен Дя.— Представляю, как, должно быть, унизительно просить работу. Просить работу! Просить! Просить то, что каждому члену общества должно быть положено по праву. Я надеюсь, вы рады?
— Спасибо, сонсеним.
— И вы не спрашиваете, куда я вас устроил?
— Я согласна на любую работу,— неожиданно рассмеялась Е Сун.
Ей казалось, что все заботы остались позади. Она была счастлива. Счастлива как никогда — она больше ни от кого не зависела!
— Главное — самостоятельность. Где работать — вопрос второстепенный.
— Я не согласен с вами. Человеку следует знать себе н«ну.
— Цену диктуют экономические условия, сонсеним. Скажите, вы устроили меня на фабрику отца?
— Да. Секретаршей Ан Зун Себа.
28
— Думаете, я справлюсь?
— Еще бы!
— Я ведь ничего не умею.
— Будете докладывать о посетителях, подавать чаи. Работа несложная. А теперь, Е Сун-си, нам необходимо подумать о вашем туалете.
Долго сидела этой ночью Е Сун, склонившись над своей лучшей кофточкой, которая имела еще вполне приличный вид. Однако на следующее утро Кен Дя настоял на том, чтобы Е Сун пошла с ним в магазин готового платья.
— Начнете зарабатывать — рассчитаемся,— уговаривал он девушку.
Они шли по улице. Он — сдержанный, довольный своим благородным поступком, она—с низко опущенной головой, спотыкаясь на высоких каблуках. Ей казалось, что прохожие меряют ее осуждающими взглядами.
Но что ей было делать? Она нуждалась в куске хлеба, а господин Ан Зун Себ судил о деловых качествах своих секретарш по одежде.
Наконец, Е Сун начала самостоятельную жизнь.
В первый же свободный вечер она засела за письмо к брату.
Жалование у нее маленькое, жилье и питание стоят дорого. Но ей удается немного сэкономить на еде, и она подсчитала, что в течение трех месяцев полностью расплатится с Кен Дя за платье и туфельки.
Как только долг Кен Дя будет уплачен, она начнет помогать Ки Суну. Она хочет, чтобы он во что бы то ни стало окончил школу, а затем перебрался в Сеул. Никто не мог ей помочь — рухнули ее мечты об университете. Но пусть Ки Сун знает, что у него есть сестра, которая готова всем пожертвовать ради того, чтобы вывести его в люди.
Как это ни странно, прощание с семьей Ким Дя Тана было для нее горьким. Хозяйка с трудом выдавила из себя несколько напутственных слов, зато мать Су Дора обливалась слезами. Е Сун было больно, что за душою у нее нет ни иены и что она не может оставить доброй старухе что-нибудь на память. Что же касается маленьких негодяев, то они плясали от радости, провожая тележку с пожитками своей учительницы.
Работа у нее легкая, шеф — очень вежливый господин и, кажется, неплохой.
29
Е Сун не закончила письма — раздался робкий стук в дверь, и в комнату вошел Кен Дя.
_____ Off, сонсен-им!—воскликнула девушка радостно.— Это вы?
__ Кажется, поздно?
— Нет, нет. Пожалуйста.
_____ Я вижу, неплохо устроились,— заметил Кен Дя, озираясь по сторонам—Довольны?
— Очень.
— Вот это хорошо.
Он уселся на циновку, сложив калачиком ноги, подпер рукою подбородок и задумался.
_____'Кен Дя-си, вы расстроены? — спросила чуткая Е Сун.
_____ Пустяки. Голова болит,— ответил он небрежно и еще более нахмурился под ее тревожным взглядом, который, кстати сказать, был ему приятен.— Я имел разговор с отцом. Он не хочет войти в мое положение, не хочет понять, что мне еще надобно учиться.
— Учиться?
— Конечно. Вас это удивляет?
— Вы такой ученый!
— О, как мне хочется побывать в Европе! Цивилизованный мир необъятен, и каждая страна вносит в современную цивилизацию что-нибудь свое. Но зачем об этом говорить? Сегодня я убедился окончательно — отец согласия не даст. А ведь некоторые мои товарищи уезжают. Уезжают!
— Куда?
— Раньше большинство ездило в Берлин. Германия была светочем науки. Однако, с тех пор как гитлеровцы захватили власть, там не место здравомыслящему человеку. Даже те студенты, которые начали учебу в Термании, перебрались теперь кто в Вену, кто в Лондон, а кто в Париж. Я бы, конечно, всем странам предпочел Советский Союз. Там творится такое! Любопытно посмотреть. Только японцы нас туда не пускают.
— Не огорчайтесь. И так все удивляются вашему уму.— пыталась Е Сун утешить друга.
— Вы думаете? Вы думаете, кому-нибудь нужен мой ум, мои знания? Нет, Е Сун-си. При существующем строе интеллигенция не нужна. Ведь интеллигенция думает...
— Это неправда, сопсеним.
90
— Неправда? А вы поинтересуйтесь, многие ли интеллигенты заняты своим делом. Нас, образованных корейцев, японцы держат на задворках, да и то так называемых благонадежных, а таких, вы сами знаете, не много. Остальные добывают себе на пропитание чем попало.
Неужели, Кен Дя-си, и вы могли бы оказаться безработным? — спросила Е Сун с искренним удивлением.
— Нет. И только потому, что мой отец — фабрикант. Я могу идти по его стопам. Но что делать, если коммерция не моя стихия; если она не по душе? Впрочем, я забыл упомянуть еще один выход, который может спасти молодого и образованного человека от нищенства,— продолжал Кен Дя с горечью.— это брак по расчету. Нынче ученые женихи в большом почете у богатых невест.
Для Е Сун эти слова были откровением. Она была поражена. С каждым днем Кен Дя все ниже спускался со своего пьедестала и становился ей ближе.
Г Я АВ А V
Как Хен Ок ни торопилась, туалет занял у нее несколько часов. К Кен Дя она пришла запыхавшись, обмахиваясь букетом цветов. Вышедшая ей навстречу мать Кен Ира ее успокоила,— Кен Дя был дома и еще не вставал.
— Не у тебя ли, Хен Ок, ан вчера засиделся?
По лицу девушки пробежала тень. Стуча каблучками по мощеному дворику, она устремилась в комнату жециха.
Накануне он отказался от свидания, сославшись на головную боль. И вот награда за доверие!
Собственная оплошность раздосадовала мать Кен Ира. Но она была не из тех, кто признает свою вину, и ее досада обернулась против Хен Ок.
«Еще до свадьбы лезет к спящему жениху. Ох, не попадись такая моему Кен Иру!»
Кен Дя спал, разметавшись на кане.
Хен Ок осмотрелась в комнате, ища вазу. Впервые она мучилась ревностью. Цветы жгли ей руки. Не найдя вазы, она бросила букет на стол и уселась возле Кен Дя,
<У1
твердо решив не унижаться и не показывать своей обиды. Но природа не напрадила ее выдержкой.
Через бумажную дверь сочилось густое солнце. Кен Дя открыл глаза. Хен Ок показалась ему сказочно красивой. Он вновь опустил веки и улыбнулся.
Улыбка Кен Дя окончательно убедила Хен Ок в том, что она обманута. Она ждала от жениха растерянности, объяснений и раскаяния, но только не этой нежной, невинной улыбки.
«Он хитер и лжив,— решила Хен Ок.— Как я этого не замечала? Ненавижу этого человека, он противен мне! Я была им ослеплена. Он умеет обворожить, пустить пыль в глаза. Но теперь я вижу его насквозь. Я ему не нужна. Ему нужны мои деньги. Как это низко! Как подло!.. Что мне делать? Все знают о том, что мы помолвлены. Все будут на его, а не на моей стороне, ведь он — олицетворенное благородство! Только я одна, несчастная, знаю его истинное лицо. Уж лучше бы я осталась по-прежнему слепой... Лучше бы он меня обманывал, и я б не знала об этом. О, если б мне удалось ему сделать больно, очень больно!..»
— Где вы были вчера вечером?—спросила Хен Ок резко.
Кен Дя мгновенно приподнялся на локтях.
— Дома.
— Не лгите! Я знаю, что ваша головная боль — предлог.
— Что за глупости!
— Не изворачивайтесь!
— Пожалуй, это похоже на сцену. Послушайте, Хен Ок-си, сейчас я расскажу все по порядку. Я действительно нездоров. Вчера вернулся рано домой, хотел лечь. Но дома я застал отца, и между нами произошел неприятный разговор — все по поводу той же поездки в Европу. Расстроился и пошел бродить по улицам, перебирая в памяти знакомых, к кому можно было бы зайти. Я ведь знал, что вечером вы не станете сидеть дома. Зашел к одному товарищу посмотреть, как он устроился на новой квартире, а вы уже подумали невесть что!
«И зачем она заставляет меня лгать?—думал Кен Дя.— Ее ревность — это насилие надо мной. Если бы не нужно было лгать, если бы она поняла, что между мной
82
и Е Сун ничего, кроме дружбы! А теперь соврал, и появилось нечто. Нехорошо!..»
Как всегда, не в силах воспротивиться желаниям Хен Ок и боясь, что его плохое самочувствие она примет за новую отговорку, Кен Дя быстро оделся и отправился с ней на прогулку в зоопарк. Там они пробыли недолго. Неожиданно Хен Ок захотелось в центр города. Там она таскала Кен Дя по магазинам, вынуждая его высказываться по поводу всяких безделушек и ссорясь с ним, когда ему не нравилось то, что нравилось ей.
После этой прогулки Кен Дя слег не на шутку. Хен Ок тиранила его своей заботой. Кен Дя грубил. Она не обижалась, ибо видела в. этом признак близости. Ведь не стал бы благовоспитанный молодой человек покрикивать на чужую!
Садилось солнце. Шелестели тополи. Ласточки садились на провода, затем внезапно взлетали и чертили в небе маленькие молнии. Над горою Намсан кучились облака.
Вдруг Хен Ок выпалила:
— Притащилась. Звали.
К дверям подошла Е Сун.
— Добрый вечер!
Кен Дя вскочил, придвинул к порогу подушку.
— Заходите, Е Сун-си! Садитесь.
— Как ваше здоровье, сонсеним? — осведомилась Е Сун, с опаской поглядывая на Хен Ок, которая не ответила на ее приветствие.
— Как видите, держусь на ногах,— усмехнулся Кен Дя.
— Не форсите. Потомке оберешься с вами хлопот,— процедила Хен Ок.
Е Сун встрепенулась, словно от удара.
— Ложитесь, сонсеним. Я только на минуточку.
— Пустяки! — продолжал улыбаться Кен Дя.— Вы только с* работы? Отлично. Поужинаете с нами.
Е Сун отказалась от приглашения. (Она чувствовала, что Хен Ок не любит ее и думает о ней плохо.) Она судорожно прижимала к груди сверток. Это был подарок для Кен Дя, купленный на первые заработанные ею деньги.
33
От смущения и растерянности девушка не знала куда деваться. Она неловко переминалась с ноги на ногу, краснела и не могла дождаться момента, когда можно будет попрощаться и уйти.
Хен Ок не спускала с нее недружелюбного взгляда.
Наконец, Е Сун решилась. С каким-то отчаянием протянула она Кен Дя подарок и быстро пошла со двора.
— Вы куда? Е Сун-сн!— крикнул Кен Дя ей вдогонку.
Она не обернулась.
— Деревенщина,— прошипела Хен Ок сквозь зубы.
— Но вы, Хен Ок-си, благовоспитанная сеулка, хотя бы из вежливости настояли на том, чтобы она зашла.
— Она не хотела.
— Неправда. Она смутилась.
— А зачем ей смущаться?
— Вы были с ней невежливы.
— Ну, знаете ли, требовать от меня, чтобы я распиналась перед каждой встречной дурой!
— Почему вы такая?
— Не стану распинаться перед девкой!
— Пожалуйста, без грубостей.
— Что я, одурела, чтобы вашим прихотям потакать?
— В вас ни на йоту благородства. И выражаетесь вы как... ну, просто не найду слов.
— А ваше благородство — ширма, да притом прозрачная. Я мешаю вашему флирту, вот вы и злитесь.
Она ловко вырвала из рук Кен Дя сверток и злобно рассмеялась, обнаружив в нем дешевенькую записную книжку.
ГЛАВА VI
Новый директор фирмы господин Ан Зун Себ прежде всего занялся своим кабинетом. Не забыл он и приемной. Сюда внесли большой стол, покрытый роскошной русской скатертью, и пружинящие фотели, располагавшие посетителя к терпеливому и дремотному ожиданию.
Работы у Е Сун было немного, а иногда у нее только и было дел, что подать директору чаю. Пил он из маленькой чашечки маленькими глотками.
Е Сун побаивалась его: в его величии таилась настораживающая неизвестность. Оробевшая и молчаливая
J4
Девушка замыкалась в своих сереньких обязанностях секретарши.
За окнами, глядевшими на юг, сверкала листва, защищавшая комнату от зноя. Послеобеденную тишину нарушало лишь шипение электрического чайника да шелест бумаги. Сюда не проникал ни гул фабричных машин, ни запах рабочего пота.
Посетителей в эти часы было мало.
Дверь приоткрылась. В приемную робко заглянул управляющий делами Чан Мен Чон, прозванный рабочими Волосатым Чертом.
Е Сун кивнула ему: «Войдите».
Чан Мен Чон направился в кабинет директора, ступая по мягкому ковру, словно нащупывая брод. Он даже слегка подобрал брюки.
Сквозь дьирки в носках выглянули заскорузлые пятки.
На пороге кабинета управляющий согнулся в поклоне и, не разгибаясь, засеменил к столу.
— Садитесь, господин Чан Мен Чон. Ну, садитесь же! Я давно собирался с вами побеседовать,— проговорил Ал Зун Себ, не глядя на Волосатого и перебирая какие-то бумаги.— Если не ошибаюсь, вы десятый год служите нашей фирме?
— Совершенно верно,— ответил Волосатый, заглядывая хозяину в глаза.
—. Следовательно, вы хорошо знаете наших людей и наше производство. В рудном деле я кое-что смыслю, но в текстильной промышленности я еще новичок. Ваши соображения могут мне пригодиться.
— Спасибо.
— Догадываетесь, о чем будет речь?
Управляющий судорожно глотнул. Он догадывался, что с приходом нового директора на фабрике предстоят большие перемены, и боялся, как бы они не отразились на его. судьбе. Рабочие его ненавидели; Ким Дя Тан брезгливо сторонился его. Правда^ у прежнего директора, слабохарактерного и говорливого старичка, он был з доверии. Но сумеет ли он угодить этому?
В свою очередь Ан Зун Себ задавался тем же вопросом: «Сумеет ли он мне угодить?»
О Чан Мен Чоне ему говорили как об отличном организаторе, то есть как о человеке, который умеет выжать из рабочих последнюю каплю пота. Ан Зун Себ, отлично
34
знавший, какие люди могут быть полезны ему, с первого взгляда оценил Чан Мен Чона. «Жаден, изворотлив, угодлив, жесток. Это то, что мне надо».
— Хочу поставить производство на широкую ногу,—• начал Ан Зун Себ веско.— Нам необходимо наладить отношения с рабочими, установить строжайшую дисциплину. Что же касается технической стороны дела, то я намерен заменить газодвигатели электродвигателями. В наш век газодвигатели устарели. Нам необходимо модернизировать производство. Да, необходимо. Иначе нас проглотят конкуренты. У нас два пути: либо мы пойдем в ногу’ с временем, либо мы, как большинство корейских предпринимателей, окажемся в утробе японских фирм. Главное сейчас — производить быстро и дешево. Как ваше мнение, господин управляющий?
Вопрос был поставлен ребром. Чан Мен Чон откашлялся, поскреб свой неопрятный подбородок, боясь, как бы с первого раза не дать маху.
— Да, конечно... Совершенно верно. У вас большие планы, и... э... э... в первую очередь необходимо подготовить почву.
Ан Зун Себ кивнул. Чан Мен Чон приосанился.
— Э... э... Извините, господин директор. Я предвижу большие трудности. У нас нет квалифицированных рабочих, которые сумели бы управлять новыми машинами. Сплошь темный народ.
— Обучим.
— Вот именно. Но их необходимо к этому подготовить. Они побоятся, что машины лишат их работы. С вашим приходом они чем-то обеспокоены. Шушукаются.
— О чем шушукаются?
Волосатый пожал плечами:
— Меня-то они сторонятся. Знают, что я с вами заодно... хи-хи-хи...
— Ну и пусть себе шушукаются.
— Это, хозяин, не так просто. Вы их еще не знаете. — Не к чему мне их знать. Пусть они меня узнают. — Хозяин, их триста человек. Они у нас такое при старом директоре творили! Он чуть не плакал. А в прежние времена, помнится, они покладистее были. Я думаю, здесь нужно как-нибудь так, чтобы и вам наибольшая выгода и чтобы они не смели пикнуть.
— Вот-вот.
36
Ан Зун Себ достал новенький каталог машин, раскрыл его перед Чан Мен Чоном.
— Вы видите эту штучку? Нравится? Я заказал такую у «Ясуда». Между прочим, там я свой человек, немало на них потрудился. Л1-да.
— Неужто японцы окажут помощь нашей фирме?
— Какая тут помощь? Торговля. Без этого ни им, ни нам не прожить.
— Но они хотят задушить нашу промышленность.
— Всех не передушишь, хе-хе.
(Ан Зун Себу предстояла ожесточенная борьба не только с корейскими конкурентами, но и с крупными японскими магнатами, завоевавшими своими тканями не только корейский, но и мировой рынок).
— Нам нужно производить красиво и дешево. Это наш девиз!—добавил он.— Кое-что, конечно, даст нам модернизация.
— У меня есть несколько предложений,— робко заметил Чан Мен Чон.
— Выкладывайте.
— В первую очередь, я бы предложил построить общежитие. Японские промышленники уже когда до этого додумались! Это даст нам контроль над рабочими.
— Разумно.
Волосатый Черт осклабился. Вот при ком его способности получат должный размах и будут оценены!
— На нашей фабрике есть сорокалетние рабочие, я бы их давно вышвырнул на улицу. Я не раз говорил об этом господину Ким Дя Тану, но он меня не слушал. Кроме того, у нас на фабрике все еще много мужчин. Женщины обошлись бы нам вполовину.
— Где вы сейчас наберете рабочую силу? Сами знаете, ее теперь вывозят на острова. Япония вооружается до зубов. Ей нужны люди.
— Неужто, господин директор, вы не слыхали о том, что нынешним летом в северо-восточных провинциях выдалась засуха? — улыбнулся управляющий.— Через месяц-другой в город хлынут толпы голодных крестьян. За горсть* риса и за ночлег они согласятся на любые условия. И рабочие перестанут заламывать цену’. Я хорошо знаком с одним начальником полиции. Можно даже сказать, что мы с ним друзья. Так вот, он поможет нам завербовать людей и возьмет недорого. Сторгуемся. II влас
ти нам помогут. Я уверен, что они уже сегодня ломают голову, как отделаться от этой голодающей оравы. Не станут же они ее кормить из своего кармана.
— Та-ак, — задумчиво протянул Ан Зун Себ.
— Можно вам сделать еще одно предложеньице, господин директор? Но это, так сказать, между прочим.
Ан Зун Себ кивнул.
— Я бы обратился к властям Намэона и Вонсана. Жительницы этих мест нам бы очень подошли. Они прекрасно сложены и славятся здоровьем.
На это «предложеньице» Ан Зун Себ ничего не ответил, но Чан Мен Чон видел, что директор на него не в обиде.
— Ия кое-чему научился у японцев,— разговорился Чан Мен Чон.— Несколько лет назад я ездил в Кобэ, Осака, Нагасаки и Токио. Уж там я высмотрел все что надо.
После ухода Чан Мен Чона Ан Зун Себ развернул газету. Ему бросился в глаза снимок полуобнаженных тонконогих «девочек» В прозрачных платьицах, они напоминали кузнечиков.
Прошли те времена, когда Ан Зун Себ был вынужден отказывать себе в удовольствиях. Теперь он содержал двух любовниц. Одна была женщина в так называемом современном, то есть европейском, стиле, другая, гейша, отстаивала «национальную самобытность», ибо это было ей бо-7ьше к лицу. Обе уже изрядно наскучили Ан Зун Себу, и он пришел к мрачному выводу, что женщина подобна цветку — чем глубже вдыхаешь его аромат, тем становишься к нему нечувствительнее.
Как-то Ан Зун Себу удалось познакомиться с самой королевой «девочек» — известной киноактрисой. Но та находилась в зените славы и, пользуясь моментом, предпочитала кавалеров помоложе, во всяком случае холостых. Ан Зун Себа она не удостоила вниманием.
После этой неудачи Ан Зун Себ разочаровался в «девочках» в кавычках и стал обращать свои взоры к девочкам без кавычек. Ему приглянулась Е Сун, и он ло-
1 «Д е в о ч к и» — дословный перевод с английского «герлс» — танцовшиъы увеселительных заведений.
38
мал голову, как дать ей понять, что он бы на нее не поскупился. «Другая, — думал он,—давно бы сообразила, что мне от нее нужно».
В приемную вошел курьер Сун Ен. Сердце директора ёкнуло.
Е Сун сидела склонившись над бумагами. Ан Зун Себу было видно ее нежное смуглое ухо, румяная щека и прекрасный пухлый подбородок. Она подняла голову, улыбнулась Сун Ену. Парнишка не ответил на улыбку’
— Это тебе из магазина «Фа-син»,— отчеканил он, избегая ее взгляда.
— Я там ничего не заказывала.
Мальчик пожал плечами и, не вдаваясь в объяснения, вышел из приемной.
— Погоди, Сун Ен! — крикнула ему Е Сун вдогонку. Она.схватила со стола пакет и рванулась к двери.
Ее остановил властный голос директора:
— Е Сун-си!
— Я сейчас. Это не мое.
— Нет. Это — ваше.
— Я ни разу не была у «Фа-син». Это ошибка.
— Нет, это не ошибка, это моя забота о вас. Я уже несколько лет закупаю косметику для своей дочери Хен Ок и надеюсь, что и вы не погнушаетесь моим вниманием.
Тон Ан Зун Себа был сух. В нем слышалась даже 'неприязнь.
Е Сун растерялась. Она не могла принять подарка и вместе с тем не знала, как поступить, чтобы не обидеть шефа.
Ан Зун Себ демонстративно погрузился в газету’. На его лице было написано не то осуждение, не то обида, словно его благие намерения были истолкованы самым недостойным образом.
А злосчастный пакет от «Фа-син» еще несколько дней лежал на столе Е Сун. Придя однажды на работу и не обнаружив его, она облегчен» вздохнула.
ГЛАВК VII *
Чун Сик свернул к воротам Тондемун. Переулки становились все безлюднее, все глуше. Редели фонари, все ярче светила луна.
Д9
Чун Сику вспомнилось, с каким нетерпением ждал он в детстве полнолуния. Родители берегли керосин, и, когда мальчик гасил фитилек, месяц светил особенно ярко.
Тогда он мечтал о большом городе, где в сумерки загорается ослепительный свет, завидовал городским мальчишкам, жизнь которых протекает в играх на пестрых улицах.
Подойдя к своему дому, Чун Сик увидал Е Сун. Она стояла прислонившись к стене, словно пришла уже давно и устала ждать. (В этот вечер Чун Сик задержался на собрании конспиративного кружка рабочих и возвращался домой позже обычного.)
— Что так поздно? — спросил Чун Сик, беря девушку за руку.
— Мне нужно с тобой поговорить.
— Почему ты не зашла в дом?
— У тебя в комнате какие-то парни.
— Это, наверное, Ки Тхя и Нак Поми. Мы работаем в одном цехе. Хорошие ребята. Подожди минуточку. Сейчас я их выпровожу.
Ки Тхя и Нак Поми ушли разочарованные. У них, как всегда, было к Чун Сику множество неотложных вопросов, связанных с мировыми проблемами.
Войдя в домик, Е Сун увидала в смежной комнате девушку, лицо которой показалось ей знакомым. Девушка как-то по-особенному улыбнулась Е Сун, будто она знала о ней нечто такое, чего не знали и не должны были знать другие. Это покоробило Е Сун.
— Кто это? —спросила она Чун Сика, когда они очутились наедине.
— Чен Ним, дочь моей хозяйки.
— Какая неприятная!
— М-да.
— Кажется, где-то я ее уже встречала.
— Это сестра нашего мурьера Сун Ена. Его-то ты хорошо знаешь. Брат и сестра очень похожи друг на друга. Но, увы, это сходство только внешнее — Сун Ен парень положительный.
Упоминание о Сун Ене было Е Сун неприятно. После истории с пакетом от «Фа-син» мальчик будто не замечал ее. Не могла же она объяснить ему, что не давала Ан Зун Себу ни малейшего повода для подарка? «И в конце кон-
40
цов, — думала она раздраженно, — я не обязана оправдываться перед каким-то подростком!»
— Слушай, Чун Сик,— начала она взволнованно,— к директору повадился ходить Волосатый. Они замышляют недоброе. Я просто в отчаянии...
— Ты ближе к делу.
— Понимаешь, они хотят построить рабочее общежитие, совсем как у японцев. С надсмотрщиками, колючей проволокой и прочим. Они намереваются также заключить с рабочими контракты, и, пока контракт не окончился, рабочему нельзя будет уйти, как бы плохо ему ни было.
— Погоди, погоди. Откуда ты это взяла?
— Волосатый предложил это Ан Зун Себу, а тот ответил: «Разумно». И еще они говорили, что старых рабочих нужно уволить, что женщины вполовину дешевле мужчин, что где-то засуха и крестьяне согласятся работать на любых условиях. Но это потом. А сейчас они решили установить нормы выработки. Это даст им возможность на законном основании уволить наиболее слабых рабочих.
— Ясно. Спасибо, Е Сун.
— Но ты не беспокойся, — продолжала девушка. — Что бы ни случилось, ты без работы не останешься. Я поговорю с Кен Дя.
— Ну нет! Я не стану просить хозяйского сынка об одолжении.
— Хозяйские сынки бывают разные.
— Вот именно.
— Ты не думай, он отлично все понимает и очень недоволен своим положением.
— Что же мешает ему изменить свое положение?
— Ведь это очень сложно, Чун Сик.
— А на мой взгляд это проще простого.
— Ты не можешь этого понять, потому что никогда не был сыном фабриканта. Как-то Кен Дя мне даже говорил, что завидует рабочим, потому что любой рабочий приносит обществу больше пользы, чем он. Вообще он всегда говорит правду, даже когда она не делает ему чести.
— Не переоцениваешь ли ты его?
— О нет! Я тебя уверяю, Чун Сик, он — замечательный парень.
— Один мой хороший знакомый, Хен Чоль, сказал о таких интеллигентах: «Логика и образование привели их к выводу о неминуемой и справедливой победе пролета
42
риата, а эгоизм, мягкотелость и личные выгоды связывают их и не дают им сделать решительный шаг вперед».
Дружба между Е Сун и Кен Дя была Чун Сику не по душе. 'Почему-то он был уверен, что она не кончится добром и не принесет его подруге ничего, кроме страданий п унижений.
Он спросил:
— Ты помнишь «нашего студента»?
— Нашел кого вспоминать!
— А ведь бедняки верили ему, Е Сун. Они видели в этом помещичьем сынке своего учителя, своего заступника. И какие речи он умел произносить! Бывало, заслушаешься. Но вот старик помещик умер, и сын пошел по его дорожке. Занялся ростовщичеством, выжимал из крестьян последние соки, соблазнял девушек, сопровождая эти гадости все теми же пламенными речами о равенстве, любви и братстве. Недаром мой отец говаривал, что между старым помещиком и молодым — одна лишь разница: старик не расставался с «само» \ а молодой не расставался с европейской шляпой.
— Ты хочешь сказать, что Кен Дя такой же? — возмутилась Е Сун.
— О нет, я в этом не уверен! Во всяком случае, ты хорошенько к нему присмотрись. И не сердись, пожалуйста. Ведь я только так, чтобы ты была осмотрительнее.
— Я уже взрослая!
— Да, да, извини. Это, конечно, твое личное дело.
— Не беспокойся, Чун Сик. У него—невеста.
— Тем лучше.
Некоторое время длилось неловкое молчание. Оба прислушивались к легким удаляющимся шагам.
— Опять Чен Ним ушла на свидание, — проговорил Чун Сик глухо, когда шаги затихли,—и опять Сун Ен будет плакать украдкой и жалеть сестру. Ну и жизнь!
— Вот мы и выросли... — заметила Е Сун невесело. — Да-а.
— А ты помнишь еще, Чун Сик, как мы лазали с тобой по сопкам и искали дикий лук? Я часто об этом вспоминаю. Помнишь, как нам хотелось поскорее стать взрослыми?^ А ты был смешной мальчик и жадный. Ты отбирал у меня лук.
1 «Само» — национальный головной убор.
42
— lie жадный, а голодный.
— Ия была голодна.
— Разве я не раскаивался тут же и не набирал для тебя много вкусных корешков?
— И тут же опять съедал половину.
— Да. Только половину, хотя ты отда-вала мне все.
— Не оправдывайся, ты был несносный. В праздники, когда девочки собирались у качелей, ты мне мешал. В такие минуты я тебя ненав-идела...
— .-.и дралась, как настоящий мальчишка.
— ЗачехМ ты мешал?
— Я хотел, чтобы ты качалась со мною.
— Почему мне этого не говорил?
— О, тогда бы я ни за что не сознался!
— Хорошее было время... — мечтательно проговорила Е Сун.
— Совсем не хорошее. Это тебе теперь так кажется, потому что прошло.— И, неожиданно меняя тему, добавил:— Уже поздно, Е Сун. Пошли. На нашей улице темно. Я тебя провожу.
ГЛАВА VIII
— Ой, отец пришел! — воскликнула мать Хен Ок, на ходу застегивая кофточку и выбегая навстречу мужу.
В ее возгласе было больше тревоги, чем радости.
С тех пор как Ан Зун Себ разбогател, он редко бывал дома. Днем — дела, по ночам — кутежи и женщины. Возвращался он в семью не раскаявшимся супругом, а рассвирепевшим тираном. Его появление всегда было неожиданным и производило в доме переполох: у матери Хен Ок начиналось удушье, служанка сбивалась с ног, и только одна Хен Ок чувствовала себя в этой атмосфере отлично, только ей одной было радостно и весело с отцом.
— Подать к столу? — спросила мать Хен Ок, еле шевеля губами.
— Вот еще! Огану есть твою стряпню. Я с банкета.
— Тогда прикажу подать компот. — Она бросилась будить служанку.
— Вставай! Чего заперлась? Хозяин пришел.
Служанка выскочила из своей комнатки разморенная, в помятой одежде.
43
Пока служанка готовила компот, мать Хен Ок хлопотала в спальне. Здесь, на кане, спала девочка — ее дальняя родственница. Вздохнув от досады (девочка всегда была некстати), женщина отодвинула ее к стенке и принялась стелить супружескую постель.
Она не любила мужа, убившего в ней жизнерадостность и волю, сделавшего ее тем, чем она была теперь. — растерянной, безвольной, преждевременно состарившейся женщиной, приживалкой в собственном доме. Свои супружеские обязанности Ан Зун Себ исполнял как повинность и лишь тогда, когда бывал во хмелю. Иногда мать Хен Ок преодолевала свою гордость и тянулась к нему с ласкою. Он отстранялся брезгливо.
На дворе царила неподвижная духота. Земля не успевала остыть за ночь. Мелькнула служанка с подносом в руках.
В это время Ан Зун Себ сидел, запершись, в своей комнате с дочерью.
— Нет, Хен Ок, я не ошибаюсь, — доказывал он. — Я часто вижу их вместе, а сегодня столкнулся с ними у театрального подъезда.
— Как нагло он меня обманывает! — воскликнула Хен Ок, нервно покусывая ногти.
— Ну, это ты хватила через край!
— Что ж это, по-вашему, если не обман?
— Разве ты сомневаешься, что он женится на тебе? Будь умницей. Маленькое развлечение необходимо каждому мужчине.
— Зачем же вы мне рассказываете об этом, если это, по-вашему, пустяк?
— Рано или поздно слух дошел бы до тебя, а я знаю, какую роль играют в таких случаях комментарии.
— И вы решили выступить в роли комментатора? Зачем вы это сделали? Я не хочу знать, что мой жених волочится за секретаршей моего отца! Не хочу! И что он в ней нашел? В ней ни капельки утонченности!
— Конечно. Это, так сказать, дело вкуса. И все-таки, Хен Ок. он женится на тебе.
— Вы хотите сказать, на моих деньгах?
— Глупышка! Он тебя любит.
— О нет.
— Не думаю. Это противоречит здравому смыслу.
44
— Он не руководствуется здравым смыслом. Он, -Хен Ок иронически скривила губы, — идеалист!
— Знаю, знаю. Точно такими же идеалистами были мы с Ким Дя Таном в молодости, с той только разницей, что у нас хватило выдержки претворить наши идеалы в жизнь. И я хочу прогресса.
— При колониальном режиме прогресс невозможен.
— А кто тебе говорил, что я против национально-освободительной борьбы? Я даже кое-что подбрасываю этим самым... борцам за свободу. А ты, наверное, об этом не догадывалась?
Хен Ок с восторгом посмотрела на отца.
— Правда, — продолжал Ан Зун Себ лукаво, — по всей вероятности, эти борцы собираются освободить нас не только от японцев, но и от капитала. Ничего, мы их вовремя остановим. Если же нам удастся изгнать японцев, мы разбогатеем. Весь отечественный рынок окажется в нашим руках. Миллионы!
Разговор с дочерью Ан Зун Себ затеял неспроста. Дружба Кен Дя и Е Сун казалась ему далеко не такой безопасной, как он ее только что «комментировал», в противном случае разве посмела бы Е Сун отказываться от такого солидного покровителя, как Ан Зун Себ?
— Ты, Хен Ок, только вовремя одерни жениха, и все будет в порядке, — поучал он дочь.
— Я бы на вашем месте давно вытурила эту нахалку.
— Куда она денется? Сирота. Либо свяжется с каким-нибудь проходимцем, либо умрет с голоду.
— Вы к ней слишком добры. .
— Знаю, знаю за собой эту слабость.
— Бешеная собака бросается на хозяина.
— Старик, пора в постель! — раздался сонный голос расхрабрившейся матери Хен Ок. Задушевная беседа отца с дочерью прервалась.
Ан Зун Себ остался ночевать дома и сам немало удивился, пробудившись на следующее утро в постели жены.
В комнате было пусто. Мать Хен Ок хлопотала на кухне. За окном, щебеча, качались на ветвях воробьи. В соседней комнате булькала вода: Хен Ок меняла в аквариуме воду.
Ан Зун Себ подумал о том, что единственный человек, который ему по-настоящему близок и которого он любит
*5
всей душой, — это дочь; подумал о том, что, не будь он женат, взял бы за себя молоденькую, с умилением глядел бы по уграм, как она ухаживает за рыбками...
Он с аппетитом уничтожил завтрак, который приготовила ему старуха жена, сел в свой новенький «шевроле» и укатил.
Войдя в свой кабинет, Ан Зун Себ небрежно бросил на ходу:
— Доброе утро, Е Сун-си. Корреспонденцию!
Девушка быстро собрала почту, подала ее шефу и остановилась на почтительном расстоянии, ожидая дальнейших приказаний.
— Подойдите поближе, Е Сун-си. Садитесь. Сколько времени служите в нашей фирме?
— Третий месяц.
— Верно, верно. Как быстро летит время! Вот уже и лето в разгаре... Скажите, вам хочется отдохнуть? Могу вам предложить поездку в Алмазные горы. Но только не вздумайте благодарить. Я здесь ни при чем. Это забота нашей фирмы о здоровье служащих. В Алмазных горах — живописные места, целебный воздух—наберетесь сил. Я бы и сам не прочь вырваться туда. А вдруг к вам действительно нагряну? Что вы скажете на это, хе-хе?
Е Сун опустила голову. Директор перестал улыбаться.
— Я вами очень доволен, — заметил он кисло, — но меня огорчает одно: ваша связь с сыном Ким Дя Тана. Как-никак, он жених моей дочери, и об этом следует подумать. Дочь моя — девушка капризная, и она может истолковать вашу дружбу по-своему. Не советовал бы вам, Е Сун-си, вступать с нею в конфликт. Я, конечно, со своей стороны делаю все, чтобы доказать ей нелепость ее подозрений, «го... Словом, примите во внимание мои предостережения. А как насчет поездки в Алмазные горы? Согласны?
— Спасибо. Подумаю.
— А я был уверен, что вы с радостью примите мое предложение. Вообще я вас не понимаю, Е Сун-си. Хозяин оказывает вам столько внимания, а вы не дарите его даже доверием, не говоря уже о благодарности. Ладно, подумайте. Вы свободны.
46
Е Сун поклонилась. У нес было лишь одно желание — чтобы Ан Зун Себ перестал ей оказывать внимание. Каким бы счастьем было для нее, если бы он вообще перестал ее замечать!
ГЛАВА JX
На Кен Дя обрушились неприятности. Начались они с того, что он и Е Сун столкнулись с Ан Зун Себом, выходившим из театра с хорошенькой женщиной. Ан Зун Себ не ответил на их приветствие и сделал вид, будто не узнал их.
На следующее утро явилась Хен Ок. Следуя тактике отца, она говорила нарочито громко, стараясь, чтобы' ни одно слово не минуло чуткого уха матери Кен Ира.
Она упрекала Кен Дя в том, что он ходит по театрам с Е Сун, а для нее, Хен Ок, у него только отговорки: то пьеса дрянь, то актеры никуда не годятся; объявила, что она и Кен Дя — не пара, что пора ему сделать окончательный выбор, что она поступилась своей гордостью и пришла за его последним словом.
Кен Дя не отвечал. Он имел обыкновение, когда бывал неправ или чем-нибудь недоволен, отмалчиваться. А сейчас он был и неправ и недоволен. Его молчание лишило Хен Ок последней капли самообладания.
Но едва за Хен Ок захлопнулась дверь и Кея Дя уселся завтракать, как на него напустилась мачеха. Скорбным тоном взывала она к его благоразумию, умоляла пожалеть семью, подумать о будущем Кен Ок и Кен Ира.
— Довольно! — крикнул Кен Дя, вскочив на ноги. — Я сам знаю, что мне делать!
Он выбежал из дома. Бесцельно блуждал он по улицам, клял судьбу, называя себя жертвой родных, жертвой хищнического общественного строя, который неминуемо накладывает свой отпечаток даже на таких благородных людей, как Ким Дя Тан, произносил страстные монологи, которые сокрушили бы мир, если бы мир обладал способностью внимать подобным речам.
Кен Дя понимал, что для него наступила пора, когда человеку необходимо определиться в жизни, понимал, что в дальнейшем ему уже не удастся уклониться от вы-
бора: либо жениться на Хен Ок, и, как следствие этого брака, — богатство, либо отказ от родительского крова, к тогда труд; тогда прощай беззаботная, обеспеченная жизнь!
Ножом, приставленным к горлу, была для Кен Дя необходимость принять решение. Как было бы хорошо, если бы его предоставили самому себе, если бы все оставалось по-прежнему L если бы его не вынуждали принимать решении! Но никто не хотел считаться с его характером и взглядами. И все же... Нет, ни отцу, ни Хен Ок не удастся надеть ему на шею золотое ярмо! Он не уступит! Он не впряжется в тележку Ан Зун Себа!
Что делать? Он видел только один выход: уехать в другой город, поступить на какой-нибудь завод, либо скрыться в глухой деревушке и поднимать народ на борьбу. Вот тогда-то его родные будут кусать себе пальцы. И поделом! Никакие посулы раскаявшейся семьи не смогут уже вернуть его к прежнему образу жизни.
Приняв это решение, которое казалось ему окончательным, потому что было продиктовано самыми благими намерениями, Кен Дя почувствовал себя счастливым.
Он шел размашистым шагом, заглядывая в глаза прохожим: «Неужели вы не догадываетесь о том, что происходит в моей душе?»
Под его вопрошающим взглядом лица прохожих принимали недоуменное и даже глуповатое выражение, а Кен Дя ликовал.
В студенческие годы у Кен Дя было множество друзей, но постепенно он забыл их, и они забыли его. Он всегда был переполнен самим собой. Но сейчас он нуждался в друге.
Кен Дя быстро сходился с людьми и так же быстро к ним охладевал. Самые на первый взгляд интересные вскоре представлялись ему серенькими и скучными. И он искал все новых объектов для своих душевных излияний.
Своих друзей Кен Дя делил на три категории. К первой он относил тех, кто вырабатывал свои воззрения самостоятельно и не любил подчиняться авторитетам. Они не шли в народ и были уверены, что когда-нибудь народ придет к ним и почтет за величайшее благо избрать их своими вожаками. Эта категория людей была Кен Дя наиболее по-душе. Однако они, как и он сам, были заняты исключительно собой и при всем желании не сумели
44
бы разделить его радости, поскольку были способны воспринимать лишь то, что касалось их непосредственно.
Вторую категорию составляли люди, лишенные, как считал Кен Дя, артистической тонкости. Ко всему они подходили, так сказать, с утилитарной точки зрения. Для них существовал только один критерий: польза для народа. То, что не приносило непосредственной пользы, безапелляционно отметалось ими. Кен Дя считал их ограниченными. Вдобавок они раздражали его своею фамильярности), будто имели на него какие-то права; ждали от него каких-то поступков, которые должны были оправдать их доверие к нему и которых он не мог совершить, так как поступки эти не вытекали из его склонностей. Эти люди были заняты по горло. Все они где-нибудь работали и бьТли погружены в дела, о которых не распространялись. Кен Дя чувствовал — они ему не доверяли. И все же в эту минуту он охотнее всего пошел бы к ним,— уж они-то умели радоваться чужой радости! — если бы не их скептическое и требовательное отношение к нему.
К третьей категории Кен Дя относил таких, которые всегда восторженно встречали его в своем кругу и льстили его самолюбию. Но, как ни странно, к ним он меньше всего питал уважения.
Так, перебрав в памяти всех своих знакомых, Кен Дя решил пойти к Е Сун. Ее спокойствие, преданность и доброта должны были вернуть ему душевное равновесие.
Он встретил ее в коридоре.
— Здравствуйте, Е Сун-си!
— Вы ищете директора? Он у себя в кабинете,— ответила она официально.
— Как странно вы со мной разговариваете!
Девушка не ответила и стала быстро подниматься по лестнице. У дверей директорского кабинета она остановилась.
— Пройдите.
_____ Е Сун-си, что произошло? Разве я не заслужил вашего доверия?—Он взял ее за руку и увлек на балкон.— Говорите, в чем дело!
Е Сун категорически отказалась ехать в Алмазные горы. К ее отказу директор отнесся с подчеркнутым равнодушием: «Что ж, дело ваше». Но тут же вспылил: «Я
4)
запрещаю вам морочить голову жениху моей дочери! Знайте свое место! Не то я вас вышвырну, как собаку!» Е Сун решила скрыть от Кен Дя правду, во всяком случае то, что касалось ее отношений с директором. Как она могла рассказать Кен Дя о том, что его будущий тесть, старик, домогается ее!
— Почему вы молчите? Говорите, Е Сун-си. Я требую.
— Господин Ан Зун Себ мною недоволен,— ответила она нехотя.
— Почему?
— Господин Ан Зун Себ видел нас в театре.
— Ну и что с того?
__ Он не хочет, чтобы мы встречались.
— Чепуха!
— Нет, это не чепуха.
_____ Сейчас я пойду к господину Ану и скажу ему все, что я думаю. Давно пора. Я не допущу, чтобы он издевался над вами.
— Нет, пожалуйста, не ходите,— умоляюще проговорила Е Сун,— если вы это сделаете, тогда... он вышвырнет меня, как собаку.
— Это его выражение?!
Она кивнула.
— Ну, теперь меня не удержать. Я не допущу, чтобы он вас обижал и меня тоже. Он думает, что купил меня вместе с нашей обанкротившейся фабрикой. О людях он судит по себе, не верит в чистоту нашей дружбы. На сей раз я его проучу!
— Кен Дя-си, не надо! Он прав.
— Прав?!
— Он говорит, что порядочная девушка не станет встречаться с человеком, о котором ей известно, что он принадлежит другой. Я тоже так думаю, Кен Дя-си. Лучше нам не встречаться.— Она прикусила дрогнувшие губы и отвернулась.
В это мгновение на лестнице послышались шаги. Е Сун убежала с балкона и скрылась в умывальной.
Несколько минут Кен Дя пребывал в нерешительности. Может быть, все-таки пойти к Ан Зун Себу и выложить все начистоту? Он подошел к кабинету директора, взялся за дверную ручку и опять задумался.
«Что я делаю? К чему это приведет? Ан Зун Себ раскричится, и я растеряюсь. Я всегда теряюсь, когда гру
50
бят. Это решительно ни к чему. Когда имеешь дело с такими людьми, нужно действовать безо всяких объяснений».
За дверью послышалось знакомое покашливание. Мысль, что Ан Зун Себ может застать его здесь врасплох, испугала Кен Дя. Он спустился с лестницы с такой быстротой, будто за ним гнались.
Вечерело. Рассыпая звонки, мчались трамваи. Из репродукторов лилась песня. Пела женщина, пела так, что каждому прохожему казалось, будто она поет только ему, будто только ему входит в душу ее голос.
Среди оживленной уличной толпы Кен Дя почувствовал себя еще более одиноким и потерянным. Он вспомнил, что не ел с утра. Ощущение голода усиливало его жалость к себе. Он зашел в первый попавшийся ресторанчик.
Ел машинально. Из головы не выходил разговор с Е Сун. Он досадовал на нее. Зачем она сказала ему правду? Всякая откровенность имеет пределы! Е Сун была обязана пощадить его чувства.
До сегодняшнего дня Кен Дя не сознавал, насколько близка ему Е Сун. Теперь он это понял. Понял также, что и он ей небезразличен, понял по ее глазам, по какому-то еле уловимому трепету, охватившему все ее существо. Что она делает сейчас? Наверно, забилась в уголок и плачет.
До сих пор они были только друзьями. Они даже кокетничали друг перед другом своими братскими отношениями. Но, оказывается, уже в этом невинном кокетстве таился порок. Он не мог забыть ее глаз.
Кен Дя взглянул на часы: должно быть, Е Сун уже дома. Нет, он не может в такую минуту оставить ее одну. Как нелепо они расстались! И вообще, как все нелепо, как сложно!
Е Сун встретила его сдержанно.
— Вы не ждали меня, Е Сун-си?
— Нет.
Несколько мгновений она колебалась, затем вздохнула и пригласила сесть.
5*	61
— За эти несколько часов я много пережил, много передумал. Вы разрешите мне говорить о себе? Я не хочу ничего утаивать. И начну я, конечно, с главного. Можно? — спросил Кен Дя с волнением.
Она кивнула.
— Вы знаете, в каком положении очутилась наша семья. Знаете также о той сделке, которая состоялась между отцом и ’ Ан Зун Себом. Нужно уметь глядеть в лицо фактам, а факты, к сожалению, таковы, что в этой сделке немаловажную роль играет моя предполагаемая женитьба на Хен Ок.— Кен Дя не сознавал, что сейчас он похож на палача, который методически убивает свою жертву.— Вы спросите, почему я медлю. Я знаю, что то, что я сейчас скажу,— неблагородно, и все же я скажу: я разлюбил невесту. Нет уже того, что связывало нас прежде. Благородные идеалы, которым Хеи Ок поклонялась, не оставили в ней даже следа. Я нахожусь в каком-то заколдованном круге. Я задыхаюсь. Мне нужно вырваться и порвать, порвать...
— Вы не имеете права бросать Хен Ок-си. Я вас прошу,— перебила его Е Сун с какой-то не свойственной ей настойчивостью. Она почувствовала всю фальшь сказанного и залилась краской.
— А я считаю, что продолжать эту нечестную игру — подло. Видите ли, у меня есть кое-какие планы на будущее, которые... Ну, словом, я собираюсь начать новую жизнь. Мне будет порой очень трудно. Вы поддержите меня, Е Сун-си?
Е Сун не ответила. Она боролась с собою.
Весь пыл Кен Дя был растрачен. Он уже понимал, что сделал ложный шаг. Как он может связывать себя с Е Сун, не развязавшись с Хен Ок?! И даже если бы он окончательно разошелся с Хен Ок, разве он мог себя сейчас связывать с кем бы то ни было?
Давно затихли трамваи. Кен Дя спросил, сколько времени. Тогда Е Сун поднялась и прикрыла рукою часы.
ГЛАВА X
Лето было в самом разгаре. На улицах выросло множество ярких киосков. Трамваи пестрели анонсами и курортными рекламами, объявлениями о снижении
62
железнодорожных тарифов. На вокзале громоздились лубочные пейзажи живописнейших уголков страны.
Гимназисты разъезжались по домам. Все они только что побывали в парикмахерских. Бросались в глаза их слежавшиеся под матрацем брюки. Тут же на перроне суетились состоятельные люди. Их сердца были отягчены заботами, а спины их носильщиков — багажом.
Из города, этого громадного резервуара, непрерывно вытекали потоки жаждавших развлечений и отдыха. Казалось, вот-вот наступит момент, когда город опустеет и на его дне останется лишь густой ил бедноты.
Но это было не так. С самого утра парк Намсан был полон народу. Праздные посетители прогуливались по тенистым дорожкам, плотно оседали на лавочках, а маленькие городские оборванцы подбирали пустые бутылки.
По вечерам же, когда спадал зной, сеульцы кишели на улицах, словно перемываемый в решете картофель. Бедняки, которых душная теснота изгоняла из хибарок, устраивались возле своих порогов, накрывшись прохладным пологом ночи, или же, скрестив ноги, до рассвета сидели над шахматными досками, задумчиво посасывая трубочки и неторопливо передвигая фигуры.
Был поздний вечер. Хен Ок ожидала жениха, не зажигая света. Каждый раз, когда по улице с грохотом проносился трамвай, она вздрагивала. Властная, гордая, она превратилась в девчонку, вымаливающую любовь.
Домой Кен Дя вернулся в полночь. Насвистывая, включил свет.
— А, это вы, Хен Ок-си? — проговорил он мрачно.— Случайно встретил хорошего друга. Так вот, мы с ним немножко... отпраздновали встречу.
— Я пришла проститься,— сказала Хен Ок, стараясь казаться спокойной.— Завтра уезжаю в Санбач.
— Да?! — воскликнул Кен Дя, не умея скрыть своей радости.— Прекрасно. Вы очень хорошо решили.
— Будете мне писать?
— Что за вопрос!
_____ Кен Дя-си, может, вы все-таки надумаете и поедете со мною? Все знакомые уже разъехались. Я вас ждала.
Кен Дя испуганно замахал руками:
— Нет! Нет! Я засел за статью.
5J
— Вы пишете ее уже около года. С таким же успехом вы смогли бы ее закончить в Санбане.
— Мне необходимо сосредоточиться, а там я встречу всех знакомых. Летом Сеул—самое уединенное место.
— Можно поехать в Сокдовон. Там меньше народу.
— Ничего подобного. Все курорты — как две капли воды похожи друг на друга. Сейчас, куда ни сунься, везде полно сеулъцев.— Он бессмысленно рассмеялся.
— Помните, Кен Дя-си, вы мне обещали побывать в Алмазных горах? Вы же сами говорили, что тот не кореец, кто не был в Алмазных горах.
— Да, действительно,— ответил Кен Дя, наморщив лоб,— кажется, нечто подобное я говорил.
Кен Дя был рассеян и возбужден. А ведь еще так недавно он капли не брал в рот!
— Кен Дя-си, я готова поехать, куда бы вы ни пожелали-
— О, спасибо. Это ни к чему.
— Хорошо,— сказала девушка, ожесточаясь.— Я все отлично понимаю. Хорошо, я поеду одна. Как видите, это мне абсолютно безразлично. И не думайте, пожалуйста, что я на вас в обиде. Ничего подобного.
— Правильно. Вы умница. Не надо обижаться.
— Только, пожалуйста, пообещайте приехать к концу лета. Не ради меня, конечно, а ради знакомых. Если вы не приедете, они подумают, что между нами разрыв. Под предлогом участия они суют носы куда не надо. Приедете?
Кен Дя не ответил. Он смертельно побледнел. Хен Ок перепугалась.
— Что с вами?!
— Душно,— пробормотал он, хватаясь за ворот рубашки.— Я пойду...
— Никуда вы не пойдете. Вы еле стоите на ногах. Ложитесь
Кен Дя мутило. Весь свет был ему не мил. Он пил, чтобы заглушить недовольство собой и смутную тревогу, и теперь проклинал минуту, когда прикоснулся к вину.
Хен Ок постелила байковое одеяло. Кен Дя покорно улегся.
— Я посижу, пока вы уснете,— сказала девушка с нежностью.
54
При этих словах Кен Дя вспомнил, что не любит ее, вспомнил свое увлечение Е Сун, но сейчас он не чувствовал ничего, кроме отвращения и тошноты; вспомнил, что он сирота, и ему почему-то стало жаль Хен Ок, Е Сун, а еще больше — самого себя. Он всхлипнул.
— Кен Дя-си,— прошептала Хен Ок,— Кен Дя-си...
Она ласково приподняла его голову и прижала к своей груди. Он был весь в слезах. Дрожь прошла по телу Хен Ок и передалась ему. В голове у него все перепуталось, и, не открывая глаз, глотая слезы, он все сильнее, все требовательнее прижимал ее к себе.
«Что я делаю? — мелькнула у нее мысль. И тотчас же она ответила себе: — Так надо».
Она умела терять голову с расчетом, эта дочь Ан Зун Себа!
— Больно...— прошептала она, задыхаясь в неумелых объятиях жениха.
Ее голос вернул его к действительности.
— Идите, вам пора,— проговорил он хрипло.
Она не шевельнулась.
Тогда он крикнул с омерзением:
— Ну, вставайте же!
Она поднялась и спросила с улыбкой:
— Вас не затруднит, если вы проводите меня до трамвая?
у1- На улице еще людно.
— О, конечно! Не утруждайте себя.
Лицо ее стало замкнутым и враждебным: она просчиталась. Если бы только Кен Дя догадался, сколько мужества ей стоило сохранить иронический тон! Ведь она любила его и была готова жертвовать всем, чтобы вновь завладеть его сердцем. Если бы он понял ее, если бы произнес хоть одно ласковое слово!
— Уходите!—крикнул он.— Мне... меня... тошнит...
...На следующее утро Хен Ок уехала на курорт.
ГЛАВА XI
В цехе шумно и тесно: в два ряда выстроились двадцать станков. Мутные окна заксугочены, чтобы рабочие не отвлекались. Нечем дышать.
55
_____Эй, Хак Су? Послушай-ка, смени мне шпульку! —. крикнула Чен Ним.
___ Пожалуйста.
Пока Хак Су возился со станком, девушка шепнула: _____ Вчера Чун Сик переехал на новую квартиру. Больше он У нас не живет.
_____ Ну и что с того? — ответил Хак Су с напускным равнодушием.
— Приходи ко мне.
__ Теперь я по вечерам занят. Учусь.
__ Неужели не найдешь свободного времени?
Хак Су неопределенно пожал плечами.
— Придешь?
— Посмотрю.
_____ Как знаешь,— обиделась Чен Ним.— Можешь вовсе не приходить.
В цех вошел косой надсмотрщик. Как всегда, он пробирался вдоль стены, держась от рабочих на расстоянии, то ли стараясь оставаться незамеченным, то ли из страха подвернуться под горячую руку.
— Смотрит в другую сторону,— рассудительно заметил Хак Су.
— У Косого не поймешь, куда он смотрит. Оттого и страшно.
Они стояли в тесном проходе между двумя станками и делали вид, что заняты делом.
— Так ты приходи,— упрашивала Чен Ним.
— Хорошо,— ответил Хак Су, подумав.
— Эй, Хак Су! — раздался требовательный голос из другого конца цеха.
Парень собрал инструменты в промасленную холщовую сумку и поспешил на зов.
Пять рабочих в цехе зарабатывают пять грошей. Нет, ни к чему девчонке рабочий парень — карман его пуст...—
Эту песенку напевала соседка Чен Ним — Пок Сурь. Чен Ним сердито покосилась на нее—уж она-то знала, о ком эта песенка.
56
— Чего морщишься? Не нравится? — рассмеялась Пок Сурь.
— Ты не можешь запретить мне петь. Уж твой Волосатый до чего строг, а петь не запрещает.
— Просто завидую Чен Ним,— присоединилась к Пок Сурь ее подружка Бун И.— Везет же человеку на кавалеров! И это потому, что она проходила науку в гимназии!
Чен Ним умела сдержаться, когда подружки измывались над ее связью с управляющим, и сохранять при этом надменно-независимый вид. Но стоило ей напомнить о гимназии, как она выходила из себя. Ведь ее падение началось с того дня, когда ее, способную и прилежную ученицу, исключили за бедность.
Навсегда запечатлелся в ее памяти последний урок. В класс вошел инспектор японец и объявил, что она может больше не являться. В каком-то оцепенении она собрала свои ветхие учебники и прошла сквозь строй парт, сквозь строй глаз...
С тек пор Чен Ним были недоступны ни жалость, ни слезы. Ею владело одно чувство — чувство ненависти не только к людям, но и к самой себе, потому что в ней самой жили обида и боль.
На упреки брата девушка отвечала: «Ты мне можешь дать счастье? Или хочешь, чтобы я вышла за рабочего? Рабочий и рабочая — это не семья, а нищета в квадрате!»
Постепенно чувство ненависти и жажда мести улеглись— Чен Ним устала. Осталось лишь горькое презрение к людям, которое росло по мере ее падения.
— Заткните глотки! Я не хуже вас! — бросила она подругам.— Вы тянете свою лямку, а я не хочу. Не хочу, чтобы всю жизнь мне плевали в рожу!
— Нет, ты хуже нас, хуже,— упрямо твердила Пок Сурь, меряя ее враждебным, непримиримым взглядом.
Однажды, когда Чен Ним вышла из цека напиться воды, Волосатый увлек ее за мешки с пряжей и овладел ею, зажав ей рот грязной и потной ладонью. Она даже не кричала — от растерянности и стыда. Она вернулась к станку. Ей хотелось удавиться. И никто не заступился за нее, никто не отомстил за нее, никто даже не заметил ее горя.
— И она говорит, что не хуже нас,— все больше распалялась наивная и добродетельная Пок Сурь.— Девка!
57
Чен Ним набросилась на нее и вцепилась ей в волосы-
Вокруг дерущихся столпились работницы. Чун Сик -разнял девушек. Пок Сурь горячо оправдывалась. Чен Ним молчала. Ее плечи вздрагивали, она судорожно кусала губы, но глаза оставались сухими.
_____ Ну, успокойся.— Чун Сик дружелюбно похлопал ее по спине.— Подумаешь, трагедия! Сами не ведают, что мелют.
Чун Сик успокаивал девушку, но сам он был готов разреветься от жалости к ней, от жалости к родной, поруганной родине.
Немного погодя он подошел к Хак Су и вызвал его в коридор.
_____ Ты почему не разнял девчонок? Разве не видел, что они затевают?
_____ А мне какое дело? Еще подумают, что я ее любовник,— ответил Хак Су. Уши его горели, на скулах выступили пятна.
— Послушай, Хак Су, признайся —ты ее любишь.
— Мне не нужны объедки Волосатого.
— Человек — не объедок.
— А кто она, по-твоему, такая? Хочешь назову?
— Эх, ты!..— Чун Сик покачал головой и отошел.
Хак Су поглядел ему вслед. В его глазах засветилась нежность к другу. Он вытер тыльной стороной ладони пот со лба, тряхнул головой, вздохнул.
ГЛАВА XII
Два перевозчика вкатили в цех тележку, на которой громоздились тюки с сырьем.
— Сторонись! — покрикивали они скрипучими старческими голосами.— Сторонись!
Близился обеденный перерыв. Ткачихи были в приподнятом настроении. Беспомощная брань перевозчиков веселила их. Клейкий нитяной шарик, брошенный меткой рукой, угодил одному из них в рот. Перевозчик поперхнулся на полуслове.
Смех работниц заглушила сирена, и они тотчас же забыли о том, что забавляло их минуту назад. Торопясь глотнуть свежего воздуха, они устремились из цеха.
68
Перевозчики тоже вышли в коридор и устроились в сторонке у окна. Один из них, смуглый, горбатый, опустился на корточки. Он сидел нахохлившись, смежив воспаленные веки. Другой, коренастый и еще бодрый, уселся на мешок с отходами. Достав из кармана несколько окурков, он размял их неподатливыми пальцами и ловко, не просыпав ни крошки табаку, свернул две самокрутки. Одну он протянул товарищу.
-Рабочие п/розвали его Сто Штук. Старик говорил, что, будь у него достаточно денег, он ежедневно выкуривал бы по сто сигарет.
— Совсем загоняли,— проговорил Сто Штук, жалуясь неизвестно. кому (горбун казался погруженным в дрему).— Платили бы человеку столько, чтобы он был сыт. Кто бы стал жаловаться на хорошую жизнь? Что и говорить, хорошо, когда есть норма. Норма выработана — и спи спокойно. И сны как сны. Норма — это первейшая гарантия, что ты не останешься без работы. Сморщит Косой недовольную рожу, а ты ему отве’тишь: «Простите, господин, моя работа сделана». Подкопайся! А нет у тебя нормы, как докажешь, что ты не бездельник? Стал бы я жаловаться на хорошую жизнь!...
— Кому вы молитесь, абай?1 — спросил Чун Сик, подойдя к перевозчикам. (За ним следовала его верная тень — Хак Су.)
— Я говорю, что наша дирекция стариков не любит,— ответил Сто Штук.
— А где нас любят? — сказал, будто очнувшись, горбатый.— Только ищут случая придраться. Где найдем новое место? Теперь и молодым деваться некуда.
— Да,— вздохнул Сто Штук, затягиваясь.— У нас на фабрике перевозчик последний человек. Ни тебе нормы, ни тебе премии — ничего.
Недавно дирекция ввела на фабрике нормы выработки, причем рабочим, выполнившим ее, выдавали талоны на право участия в лотерее. Всего было объявлено пять фантов. Рабочие волновались. Не только потому, что втайне каждый мечтал о счастье, которое может выпасть на его долю (Ан Зун Себ обещал отрезы на костюм), но
1 Абай —дед.
59
и потому, что часть рабочих встретила это новшество в штыки и было трудно разобраться, кто прав.
— Да наплюйте вы на нормы и на премии, абай! — сказал Чун Сик.
— А ты не плюйся,— ответил старик рассудительно.— Жалованье жалованьем, а премия сама собой. Фазан вкусен, но н яйца его неплохи.
— Нашел с кем говорить,—неожиданно бросил ироническую реплику Тон Пхир. Держался он в сторонке, и с его красивого мужественного лица не сходила презрительная гримаса.
Среди рабочих у Чун Сика был один недруг — Тон Пхир. Они часто препирались, и это было крайне неприятно Чун Сику, потому что вносило в их принципиальный спор нечто личное.
У Тон Пхнра было славное прошлое. Работал он на фабрике Ким Дя Тана с первого дня ее основания. Ум н энергия сделали его вожаком этого небольшого коллектива. Рабочие не предпринимали ничего без его советов. Он был их третейским судьей, он вел от их имени переговоры с дирекцией.
Недавно Тон Пхир вернулся на завод после двухлетнего заключения, я с тех пор его будто подменили. Видно, тюрьма охладила его революционный пыл. Настораживало то обстоятельство, что бунтовщику Тон Пхиру дирекция не только не указала на дверь, но даже сделала его помощником Косого. Чувствуя недоверие к себе, Тон Пхир объяснил товарищам:
— И среди надсмотрщиков нужен свой человек. Вот я и согласился.
— Но как это тебе удалось?
— Это уж мое дело,— отвечал Тон Пхир уклончиво.
После этого некоторые рабочие прониклись к нему еще большим уважением. «Видно, так надо. Не нашего ума это дело*. Другие же предостерегали товарищей: «Глядите в оба. Тут что-то не так».
В действительности же все объяснялось очень просто.
Когда Тон Пхир, возвратившись из тюрьмы, голодный и измученный, робко постучался в кабинет Чан Мен Чона, тот не только не прогнал его с порога, как тсго опасался Тон Пхир, но лаже предложил ему сесть.
— Думаю, Тон Пхир, ты теперь понял, кто сильнее? — весело заговорил Волосатый.— Смотри, на кого ты похож!
£0
И ребятишки небось сидят дома голодные, ха-ха! Ну, я человек не злой, забыл, как ты надо мной... э... э... подшучивал. Ладно. Замовлю за тебя словечко. Назначу тебя помощником надсмотрщика, так и быть.
Тон Пхир встал и молча пошел к порогу.
— Больше нигде работы не получишь, Тон Пхир! — крикнул Чан Мен Чон с угрозой,— Нигде!
Это была правда. Разве обратился бы Тон Пхир к Волосатому, если бы не испытал до этого все мытарства безработного? Что делать? Отказаться? Ребятишки его и жена совсем ослабели от голода. И Тон Пхир согласился.
С тех пор большинство товарищей сторонились его. Даже те, кто был у дирекции на хорошем счету, побаивались его. Опыт им подсказывал, что, сделав шаг на попятную, человек теряет равновесие. Ну, а кем становится революционер-отступник, известно всякому.
— Ты чего там морщишься в одиночку?—подзадоривал Чун Сик Тон Пхира.— Ты за премии, а я—против. Вот ты мне и растолкуй, кому от них польза. Нам или хозяевам?
— Нам,— ответил Тон Пхир нехотя.
— Вот загадка! — воскликнул Чун Сик.— До сих пор я думал так: что рабочему на пользу, хозяину — во вред. И с каких это пор хозяева себя обижают?
— Они поняли, что пришло время идти на уступки.
— Ты считаешь, что они пошли на уступки?
— Да. И нам невыгодно затевать новые конфликты.
Это даст возможность со временем требовать большего.
— Зачем ты морочишь людей?— не выдержал молчаливый Хак Су.
— Не кричи.— Горбатый перевозчик дернул его за полу пиджака.— Крнком правды не докажешь.
— Я морочу людей?—вышел из себя Тон Пхир.— Все знают, почему я гнил в тюрьме. А вот кто вы такие— это еще раскусить надо!
— Боги к Волосатому. Уж он-то нас раскусит! — бросил ему в лицо Хак Су.
Тон Пхир побледнел.
— Тон Пхир, ты говоришь неправду, и ты это знаешь,—заговорил Чун Сик( стараясь скрыть свою неприязнь, неуместную в принципиальное* споре.—Дирекция установила нормы для того, чтобы выжать из нас все
61
соки,— это раз; для того, чтобы установить максимальную производительность — это два; для того, чтобы без шума уволить наиболее слабых—не справились, мол, пеняйте на себя,— это три.
Ан Зун Себ заказал у «Ясуда» новые машины и электродвигатели. На днях он начнет строить новые корпуса. Фабрика увеличится, но благодаря машинам число рабочих сократится почти вдвое. Ты не думаешь, что пять отрезов слишком маленькая компенсация? Ан Зун Себ гнет именно в эту сторону. Только слепой не видит.
Подсчитать бы, сколько он выжал из нас за этот месяц! Получится, наверное, кругленькая сумма. Наш заработок от этого не увеличился, и здоровья нам от этого не прибавилось. Так почему бы дирекции не подбросить нам в виде подачки пять залежавшихся отрезов? И я уверен, что хозяева не ограничатся теперешними нормами. Они будут все туже завинчивать пресс выжимания пота. Тон Пхир считает, что с петлей на шее легче предъявлять свои требования. Не знаю, как другие, но я категорически против норм и не собираюсь участвовать в лотерее!
Слова Чун Сика произвели впечатление. Тон Пхир видел это по лицам товарищей и отошел. Даже те, кто поддакивал ему вчера, сегодня поддерживали Чун Сика. И как ни больно было ему, он не мог не согласиться с тем, что Чун Сик прав.
Тон Пхир страдал. Чтоб оправдаться перед собственной совестью, он говорил себе, что еще не наступило время начинать открытую борьбу. В тюрьме он видел лучших патриотов. Они не сдавались. Чего они добились? Япония сильна, она готовится к новой войне. В стране разгул реакции. Нужно дождаться лучших времен, когда оккупанты изойдут кровью в войне с Китаем. Нужно беречь свои ряды. Глупо лезть на рожон.
Нет, он не доносчик. Он никогда не рассказывает Волосатому о том, что говорят рабочие, он даже ни разу не донес на Чун Сика. Но скоро дирекция «поймет, на чьей стороне сердце Тон Пхира. Что тогда?
Он отлично понимает, почему Чан Мен Чон назначил его помощником косого надсмотрщика. Он знал о влиянии Тон Пхира на рабочих и хотел использовать это влияние. Но скоро Волосатый убедится, что больше у Тон Пхира нет влияния. Что тогда?
62
От мысли о безработице, о голодных ребятишках у Тон Пхира перехватило дыхание. Нехорошо, ох, как нехорошо’! Но что поделаешь?
Тон Пхир подошел к ведру, зачерпнул воды.
— Ну что, разделались с тобою, а? — услышал он позади себя.
Тон Пхира будто обожгли. Он резко обернулся. Осклабившись, с торжествующим злорадством глядел на него кривой надсмотрщик.
ГЛАВА Х(Ц
У механика Хак Су была одна слабость — он любил щеголять техническими терминами. В этом наивном щегольстве таилась огромная любовь к делу.
Работал Хак Су толково и весело, забывая за работой свою любовь. Однако в минуты передышки мысли его вновь возвращались к Чен Ним, и он страдал от жестокой тоски и обиды.
Он не мог простить ей измену!
Хак Су не раз пытался встать на точку зрения любимой девушки и понять: что нашла она в Чан Мен Чоне? Ему казалось, что он простил бы ее, если бы ему удалось обнаружить в управляющем хоть одно доброе качество. Как много думал он о Чан Мен Чоне, ища в нем только хорошее и тщетно стараясь закрыть глаза на дурное!
«Неужели Чен Ним польстилась на деньги? — Он не мог, он не хотел этому верить.
Нет, этого не может быть, здесь кроется нечто дру-. гое. Что толку в его деньгах, в его добротном костюме? Деньги он скопил путем взяток и вымогательств, а его тщательно заглаженные брюки прикрывают грязное белье».
Возвратившись после работы домой, Хак Су зарывался в книги. Голова у него шла кругом от непостижимых математических формул, глаза смыкались от усталости. В минуты крайнего утомления и отчаяния он подбадривал себя: «Не падай духом, Хак Су! Вперед, Хак Су, вперед! Подумай, дурак, сколько замечательных изобретателей вышло из таких упрямых олухов, как ты!» И от собственной шутки ему становилось легче.
Он готовил себя для будущего. Весь он был уже в будущем. Если бы Чен Ним его любила! Как она ему нужна! Тоска по ней теснила грудь. Вдобавок он стыдился своего чувства. Товарищи называли его кто слепцом, кто жертвой испорченной девчонки. Но он не был ни тем, ни другим — он любил.
Хак Су сндел на опрокинутом ящике в самом темном уголке цеха. Здесь находился его постоянный «аварийный пункт». Ни рокот машин, ни перебранка рабочих не могли нарушить хода его мыслей.
Хак Су привык к монотонному гулу четко слаженных механизмов, более того — он сам стал частицей этих механизмов. Как бы он ни был погружен в свои мысли, стоило какой-нибудь машине дать перебои, и он вздрагивал, словно от внутреннего толчка.
Сейчас, сидя на ящике с инструментами, Хак Су предавался размышлениям о своих насущных делах, изо всех сил стараясь не думать о неверной возлюбленной.
До получки оставалось еще две недели, а Хак Су не терпелось купить готовальню, и он ломал голову, где взять денег. Попросить у матери? Она выручила его уже в прошлом месяце, когда он раскошелился на учебник по механике.
«На чем бы мне еще сэкономить? Нет, решительно не на чем. Я подсчитал каждый грош, урезал все что мог. Еще туже затянуть ремень? Дальше некуда. Вместе с желудком перестанет варить голова, а она мне дороже всего. Правда, можно бы брать в починку домашнюю утварь. И так соседи покоя не дают— почини ям то да почини ям это. В общем, конечно, лишние денежки... Но тогда не хватит времени на занятия. Если вдуматься, то эта проклятая готовальня обойдется мне дороже, чем Ан Зун Себу его «шевроле». Небось он себе ни в чем не отказывает...»
Сверху что-то капнуло, и липкая жидкость потекла Хак Су за ворот. Он вскинул голову. Где-то между машинами и потолком карабкался смазчик и скалил бело-смежные зубы.
— ЭЙ ты. обезьяна’ — обозлился Хак Су.— Не можешь осторожнее? Всю рубашку закапал! Теперь не отмоешь...
44
Смазчик рассмеялся и пустил в Хак Су новую струю масла.
Хак Су схватил первый подвернувшийся под руку инструмент и швырнул в смазчика. Тот ловко увернулся. Изо дня в день смазчик проделывал свою шутку с рабочими, и никто не швырял в него чем попало. Разве, случалось, порядком обругают.
— Совсем ошалел из-за девчонки!
Хак Су оглянулся, ища, чем бы еще запустить вдогонку смазчику, но в соседнем цехе что-то случилось. Оттуда звали на помощь.
Хак Су махнул рукой и поспешил на место аварии.
Возле розничной машины беспомощно стояла пожилая изнуренная работница.
— Помоги! — пролепетала она, умоляюще глядя на Хак Су.— Видишь, что получилось...
Провод соскочил с трансмиссии, машина работала вхолостую.
— Косой всю винуг свалит на меня,— причитала женщина.— Не останавливай мотора, Хак Су. Тогда пойдет быстрее. Может, Косой не заметит.
— Стану я из-за тебя рисковать,— ответил Хак Су.— Не оглянешься, как втянет в машину.
— Какой уж тут риск? Ты — привычный.
— У нее вторая авария на этой неделе,— заметил кто-то сочувственно.— Будто она виновата, что станок барахлит. Ну как, Хак Су? Остановить движок?
— Не надо,— буркнул парень, лихо засучивая рукава.
Умелым и сильным движением он схватил болтавшийся привод и надел его на бешено вращавшийся вал. В то же мгновенье что-то сильно дернуло его. Он дико вскрикнул и потерял сознание.
Из соседних цехов сбежались рабочие. Словно из-под земли вырос косой надсмотрщик. Тем временем Чун Сяк разорвал рубашку Хак Су, и все увидели изуродованную руку механика.
— О! -—причитала виновница происшествия,— О! Хак Су! Хак Су! Ты слышишь меня? Хак Су!
— Пальцы целы, хорошо еще, что не отхватило руку,— деловито заметил Косой,— и все из-за проклятой неосторожности. Стоило мне только выйти ва минутку по надобности, и вот и А тебе!
— Начальник, вы бы лучше вызвали неотложку,-^ оборвал его Чун Сик.
— Да, да, сейчас.— Косой побежал в контору.
Через несколько минут в цех вошел Чан Мен Чон.
Еще не видя пострадавшего, управляющий уже ненавидел его всеми фибрами души. Ведь теперь хозяева понесут убыток! Но прямой обязанностью Волосатого было приумножать доходы, а не расходы хозяев^ Поэтому всю вину следовало свалить на самого пострадавшего.
Растолкав рабочих, Чан Мен Чон подошел к Хак Су и деловито ощупал его руку. Кто-кто. а уж он-то разбирался в увечьях! Не впервые на его глазах машина калечила рабочего.
— Рука цела,— констатировал он.— Вывих в плече. Чепуха! Если хотите знать, за такое даже не положено платить компенсацию. Другое дело, если бы отхватило мясо или переломало кости. А так — врачи вправят ему плечо, и катись домой! Сам виноват. Сколько раз говорено — не зевайте!
Рабочие хмуро молчали. То, что случилось с Хак Су, могло случиться с каждым. Дирекция не заботилась о технике безопасности, которая обошлась бы ей в копеечку. Увильнуть от выплаты компенсации было гораздо проще.
Прибежала Чен Ним. Рабочие отвели взгляды. Девушка слезами искупала вину перед парнем, но этого, конечно, еще недостаточно.
В этот день работа не ладилась. Все были под впечатлением случившегося Вспоминали, сколько добра сделал каждому Хак Су.
— Однажды у меня поломался станок,— уж в который раз рассказывала Пок Сурь.— Если бы Хак Су не поспешил, Косой непременно заметил бы и оштрафовал. А он починил и никому ничего не рассказал. Будь на его месте другой, он непременно рассказал бы, потому что тогда мы были с ним в ссоре.
Пок Сурь и Бун И, неискушенные в кулинарии, целый день провозились с печеньем и собрались к Хак Су, когда уже стемнело. Дежурившая в проходной санитарка отказалась их пропустить.
66
.— Вы опоздали.
— Посмотрите,— упрашивала ее Пок Сурь.— Ведь у нас печенье. До следующего раза оно зачерствеет.
— Оставьте мне- Я передам,— упорствовала санитарка.
— Мы только отдадим и сразу же обратно,— вторила подруге робкая Бун И.
У санитарки были пухлые добродушные губы, и отказ ее звучал мягко и нерешительно. Пок Сурь заметила это и не отступала.
— Ладно-,— согласилась наконец со вздохом санитарка.— Только не задерживайтесь. Начальство у нас свирепое.
В больничных коридорах царила тишина. Взад и вперед бесшумно сновали медицинские сестры. В их осанке было нечто скорбно-торжественное. Казалось, какой-то величественный мертвец покоится в этих холодных и просторных стенах и подавляет их своим невозмутимым покоем.
Хак Су лежал лицом к двери и первый заметил вошедших.
— Вы не делегатки от женщин? — спросил он смеясь.— Ко мне ходят одни только парни.
— Что так поздно? — строго заметил Чун Сик.— Сейчас нас погонят домой. Уж коли решили прийти, нужно было собраться пораньше!
Пок Сурь и Бун И мужественно стерпели этот незаслуженный упрек.
Хак Су раскрыл сверток и предложил товарищам печенье. Тут ко всеобщему удивлению выяснилось, что все, кроме самого Хак Су, еще с пеленок питали презрение к такого рода изделиям.
. Ки Тхя и Нак Поми уступили девушкам место у ног больного. Однако просто предложить девушкам сесть они не смогли. Такая галантность была не в их стиле. Поэтому они сделали вид, будто им захотелось поразмяться.
Насколько Пок Сурь и Бун И были развязны в цехе, настолько робки были они сейчас.
Хак Су чувствовал себя неплохо. Правда, рука у него еще побаливала, но он заметно посвежел.
— Рабочий отдыхает только в больнице,— изрек по этому поводу Сто Штук.
67
— Или в тюрьме,— добавил Чун Сик.
— Мне бы немного передохнуть,— говорил Сто Штук с откровенной завистью.— Ведь за всю свою жизнь я отдыхал один только раз. Это было лет сорок назад, когда мне придавило йогу. И сейчас не выходит из памяти. За тобой ухаживают молоденькие сестры, сам доктор берет твою руку. А на улице он небось не ответил бы даже на поклон. И боли я тогда не чувствовал от такого удовольствия.
В палату вошла строгая сухопарая медсестра. Бросив укоризненный взгляд на посетителей, она перевела глаза на часы. Все отлично поняли намек и встали.
— Смотри, Хак Су, поправляйся,— говорили они на прощание.— Не скучай, мы будем тебя навещать.
— Главное — это спокойствие. Старайся не двигаться,— наставлял товарища «бывалый больной» Сто Штук.
Когда они вышли, Сто Штук сказал Чун Сику:
— Подожди, сейчас я сбегаю к тому окошечку и узнаю, когда можно будет прийти опять.
Чен Ним выскользнула из машинного зала и по винтовой лестнице выбралась на крышу (здесь она любила помечтать).
Пестрели изогнутые черепичные крыши; на горизонте тонули в дымке горы Бун Ак Ква и Раксан. Внизу в паутине улиц бились мириады сереньких мошек, таких же серых и безвестных, как она, Чен Ним.
«Будь я птицею, улетела бы за тысячи ли...» Но то — в песне. Над жизнью не подымешься, будь она проклята!
Нещадно палило августовское солнце. Крыша накалилась, как сковорода. И все же как здесь, наверху, хорошо после душного цеха!
Нет, неправда, будто труд — это радость. Труд — пытка, труд — неволя. Неправда и то, будто машина питается электроэнергией. Она питается человеческой кровью, горячим человеческим мозгом, она высасывает свет из глаз, и в твою душу входит мрак, беспросветный мрак...
Некоторые наивно верят в лучшие времена. Мир не изменишь в один день, в один день не изменишь вечного 68
бега времени. Слишком поздно • постучится светлый час в слепую хибарку Чен Ним. А пока Чен Ним молода, все будет по-прежнему...
Жить для людей? Что видела она от людей, кроме зла? Добрыми бывают только обездоленные. Разве они в силах изменить ее судьбу?
Чен Ним вытянулась, закинула за голову руки, чувствуя, как постепенно улетучивается свинцовая тяжесть, сковывающая члены: даже молодой трудно весь день простоять на ногах!
Зажмурившись, Чен Ним глядела поверх крыш, туда, где горы сливались с небесной синевою.
С тех пор как с Хак Су случилось несчастье, она еще сильнее возненавидела Волосатого, еще сильнее презирала себя. Нет, очевидно Хак Су не догадывается, как далеко зашли ее отношения с Волосатым. А узнав — не простит.
Она не верит в счастье. Она уже знает, что за улыбкой следуют слезы раскаяния, за наслаждением — омерзение; что доверие рождает глухое одиночество.
Нет, она не верит в счастье, но она верит в торжество возмездия!.-
Широко раскрыв глаза, Чен Ним глядела вниз. Казалось, один только вершок отделяет ее от бездны, казалось, что еще мгновенье, и ее тело, повинуясь какой-то внутренней, не зависимой от нее воле, перенесется через этот вершок. И тогда не будет ничего — ни обманутых желаний, ни унижений...
Девушка отпрянула в ужасе. Ее лоб покрылся испариной. Она взяла себя в руки и быстро спустилась в цех-
ГЛАВА XIV
Иногда Кен Дя заходил к Хен Чолю и после долгих уговоров тащил его в кафе, где бывает мало народу и приятно поговорить по душам.
— Почему ты никогда нс зайдешь ко мне?—спрашивал Кен Дя.— Помнишь, в Токио ты приходил каждый вечер.
— Тогда я был студентом и принадлежал себе,— отвечал Хен Чоль.
69
Хен Чоль происходил из семьи спесивых провинциальных купцов, но любил шутить.
— Я хорошо знаю жизнь в местечках и деревнях и пришел к выводу, что в моих жилах течет пролетарская кровь. Вот я и перебрался в Сеул, устроился на завод. А в родной городишко я не вернулся потому, что это было бы неудобно. Люди будут допытываться: «Почему не живешь с родными?» Мать будет прибегать: то переворошит бельишко, то всучит что-нибудь. Не маленький!
Кен Дя догадывался, что переехать в Сеул Хен Чоля побудили более веские причины.
Некогда у них не было тайн друг от друга, теперь же Хен Чоль все чаще останавливался на полуслове, и каждая недомолвка прибавляла кирпичик к выраставшей между ними стене.
Однажды Кен Дя пожаловался другу на одиночество.
— Одинокими бывают лишь бездельники и эгоисты,— ответил Хен Чоль —Ты бы подружился с хорошими парнями. И незачем далеко ходить. На фабрике твоего отца есть замечательные люди. Хочешь, сведу? Я там кое-кого знаю.
Кен Дя скептически скривил губы.
— У нас, интеллигентов, свои болячки. В таких случаях рабочий — слишком грубый лекарь.
Под низким потолком светили разноцветные лампионы. Ревел граммофон. Мимо столиков проходили женщины, поглядывавшие на молодых людей с вызовом и готовностью. Наткнувшись на пренебрежительное равнодушие, глаза женщин вспыхивали откровенной злобой, а их лица, неестественно восторженные, принимали естественное выражение голода и отвращения.
— Я вполне допускаю существование разных характеров,— говорил Хен Чоль.— И мы с тобой очень разные. Я ничего не навязывал тебе, а ты навязываешь. В споре меня главным образом интересует истина, а тебя — кто лучше, умнее. И мне неприятно, когда ты кичишься мнимыми страданиями. Если уж на то пошло, то у любого рабочего больше этих самых болячек, и притом они не так... абстрактны.
— Благодарю!
Мне досадно, когда убеждения ограничиваются
70
словами. Ты перепеваешь самого себя, а перепев, как известно, хоть и более утончен, но менее искренен.
— Тебе хорошо говорить. Ты сам себе хозяин.
— Каждый хозяин над собой.
— Как бы не так!
— Думаешь, мой отец гладит меня по головке? В каждом письме грозится раньше времени лечь в могилу. Я вполне понимаю старика — не для того он лез из шкуры вон, чтобы видеть меня простым рабочим.
— Хорошо, что у тебя такой характер. А я не могу. Меня связывает жалость.
— Вот как! Думаешь, я не люблю своего старика? Да ничего не попишешь. История чересчур объективна, чтобы считаться с нашими субъективными чувствами.
— Нет, если бы ты сейчас посмотрел на моего отца. Он совсем не тот, что прежде. Он зависит от проходимца!
— А пусть он ни от кого не зависит. Работай.
— Заставить отца жить на мой скудный заработок и жалкие остатки капитала! Заставить старого человека отказаться от своих вкусов и привычек! Омрачить последние годы его жизни! Я не так жесток.
— Ты за то, чтобы фабриканты не меняли своих вкусов и привычек? Рассмешил же ты меня! Эх. брат, где твоя былая последовательность? Насколько помнится, ты был силен в теории.
— В теории мы все мастаки,— отпарировал Кен Дя.— Тебе хотелось бы, чтобы я последовал твоему примеру. Думаешь, меня не мучит вопрос: а что же дальше? Думаешь, не понимаю, что нельзя ограничиваться одними рассуждениями, что пора перейти от теории к действию? Куда прикажешь мне податься: в деревню? На завод? Там мои знания не найдут применения, а нашему народу сейчас необходимы в первую очередь знания. Скажи, кому будет польза, если я уеду в деревню и зарою своп знания?
— Да, да. может быть, ты прав,— ответил Хен Чоль рассеянно.— Ну, а теперь давай примемся за еду. Я здорово проголодался!
«Разве такой поймет?—думал Кен-Дя, глядя на то, как его друг энергично действует челюстями и палочками.— Зубрила. Здоровая посредственность:».
— Не зевай! — предложил Хен Чоль, пододвигая та
71
релку к Кен Дя.— Наработаешься за день, тогда только поймешь, что такое голод.
— Спасибо,— ответил Кен Дя, не прикасаясь к еде.
— Как знаешь. Так вот,— заговорил Хен Чоль, смачно жуя,— насчет применения способностей и прочего. Видишь ли, как тебе известно, я учился с жадностью. У меня нет таких способностей, как у тебя, и знания мне пришлось добывать трудом. У меня диплом с отличием, и японцы не стали бы особенно гнушаться тем, что я — кореец. Пожалуй, мне было бы нетрудно получить теплое местечко, пусть даже неприметное. Я никогда не позволял себе манкировать лекциями, а вот теперь вынужден манкировать своей специальностью. Думаешь, мне легко? Думаешь, родные провожали меня в этот путь с цветами?
Ты говоришь, что рабочие нас, интеллигентов, не поймут. Это неправда. Нам далеко до их чуткости, и всего лишь одно преимущество у нас перед ними — мы начитались Маркса, подчас лишь для того, чтобы, прослыть оригиналами, у них же руки по-настоящему не дошли до букваря. Зато они хорошие практики. Что же касается меня, то, выражаясь высоким слогом, я считаю своим долгом вооружить их практическую борьбу научной теорией марксизма.
«Притворяется,— думал Кен Дя, слушая друга.— Как он не чувствует фальши? Тоже, пролетарий! Такой же интеллигент, как я, и отец его буржуй. А мне противно кривить душой. Хен Чоль хочет всех- под одну гребенку».
— Скажи, Хен Чоль,— спросил Кен Дя,— тебе никогда не приходило в голову, что ты играешь, что во имя высших принципов боишься быть самим собой? Что ты — упрощенец?
— Нет, такое мне действительно не приходило в голову.
— Напрасно.
— Наоборот, раньше я боялся быть самим собою, потому что был одинок. А сейчас хоть и вынужден озираться по сторонам, но чувствую себя в своей тарелке.
— Самообман! Маскарад! Нарочитое упрощение.
Хен Чоль пожал плечами.
— Ты говоришь — маскарад. Остроумно! Но видишь ли. маскарад—развлечение, а не вопрос жизни. Если хочешь, расскажу, как я стал рабочим.
— Что бы ты ни говорил, я тебе не поверю.
12
— А это уж твое дело. Как ты знаешь, после окончания университета я не стал терять времени и поехал в деревню. Мне не терпелось претворить свои идеалы в жизнь, слиться с народом. Это не просто. Для этого необходимо прежде всего обуздать свое самолюбие, на которое рабочий и крестьянин не имеют права.
Не спорю, мы отличаемся от большинства рабочих и крестьян своим интеллектом, хотя интеллект и знания — отнюдь не наша личная заслуга. Но в нас, интеллигентах, есть одна препротивная черта — это наша спесь. Несмотря на демократизм, где-то в нашем сознании живет убеждение, что мы —лучше. Мы, видите ли, культурнее, мы добровольно избрали путь борьбы, а у вас — нет иного выхода. Цените, мол, наше бескорыстие, наш героизм! Скажу тебе откровенно, труднее всего мне было бороться с этой спесью.
Нанялся я к одному помещику в батраки. Мой хозяин оказался человеком общительным. Ходит по пятам, представляет древние сказания в лицах, а вздохнуть не дает. И по глазам вижу, боится, как бы я чего не спер. Не стерпел я. Ушел. А настоящий батрак ушел бы? Навряд ли. Для него все помещики одинаковы, а есть надо. Ему-то некуда податься. У него нет диплома, и отец у него такой же бедняк. В том-то и дело.
Вот тогда я дал себе клятву раз и навсегда забыть о том, что в трудную минуту могу обратиться за помощью к родным. Помещик обсчитал меня на прощание, и у меня оставались буквально гроши. К счастью вскоре ирригационная компания приступила к строительству дамбы.
С тех пор я каждое утро отправлялся на стройку. Здесь собиралось не менее двухсот человек, а требовалось не более восьмидесяти. Когда все были уже в сборе, являлся господин десятник. За ним следовали две арбы с лопатами. Лопаты сбрасывали в кучу. И тут-то начиналось! Дело в том, что лопат было ровно столько, сколько требовалось рабочих рук. Люди набрасывались на лопаты, как голодные, разъяренные звери на добычу. Они пинали друг друга, сбивали друг друга с ног.
— А что смотрел десятник?
— Тот преспокойно удалялся в свою будку. Выходил он только тогда, когда свалка уже оканчивалась н побежденные отправлялись восвояси с тем, чтобы с вечера снова занять исходные позиции и на следующее утро
вновь вступить «в бой». Некоторые возвращались с целым «взводом подкрепления», и целые семьи принимали участие в этой унизительной борьбе. Другие умудрялись приходить на работу со своим орудием производства. Когда заходило солнце и наступала счастливая минута получки, господин десятник говорил: «А ведь я уже утром-заметил, что ты пришел со своей лопатой. Выходит, что ты меня обманул. Пеняй на себя и катись подобру-поздорову! Ни черта ты от меня не получишь». «Господин начальник, но работу я сделал и сделал ее не хуже других»,— молил бедняк. Кончалось тем, что господин десятник уступал, но при условии, что крестьянин распишется, что получку-де он получил сполна, и удовольствуется тем, что даст ему десятник. Строительство разрасталось. Рабочих требовалось все больше, а число лопат все уменьшалось. Простая, нехитрая комбинация.
Если бросить на деревню беглый взгляд, то покажется, что жизнь здесь хоть куда. Тут тебе и новые ирригационные каналы и огромные рисовые плантации. Куда ни глянь — везде запруды и дамбы; а тропки разрослись в превосходные шоссейные дороги. Выросли каменные школы и полицейские участки. Ну, одним словом, культура! Да и помещики подтянулись. Ходят только в праздничных халатах и детей обучают в Японии. И только бедняк еще больше обнищал.
Вот тебе кусочек из моей деревенской эпопеи. Рассказывать дальше?
Кен Дя кивнул.
— Так вот,— продолжал Хен Чоль,— орудовал я лопатой до поздней осени. А потом распрощался с многими хорошими друзьями и отправился в ближайший городишко. Там был большой химический завод и требовались рабочие. Вербовщик оглядел меня с ног до головы, спросил подозрительно: «Интеллигент?» И, будто позабыв о моем присутствии, крикнул: «Следующий!» Я не отступал: «Господин, я хороший работник. Не пожалеете». Он еще раз так же подозрительно оглядел меня. «Ладно, приходи завтра пораньше. Только если ты интеллигент, выброшу за дверь. Нам такие не нужны. Чересчур умные».
На следующее утро я пришел на завод чуть свет. Здесь собралось уже немало народу. Несколько японцев, служащих завода и вчерашний вербовщик (он оказался корейцем и служил у японцев переводчиком). Нас выстроили
74
и повели на площадь, что находилась за полицейским участком. Здесь каждого вызывали по имени, заставляли выйти вперед и поднять мешок с песком. Некоторые падали под тяжестью, некоторые опускали руки и, не говоря ни слова, уходили. Вербовщик старательно вычеркивал из списка их имена. Я оказался среди «победителей».
— Я не знал, что ты такой силач.
— О нет, я просто лучше питался. Но то, что я рассказал, еще не все. Всем «победителям» поставили на руку штамп и сказали: «Явитесь через неделю». Я спросил вербовщика: «А штамп зачем?» «Дурак,— ответил вербовщик,— все оборванцы хитрецы, будто ты не знаешь. Бывает, придет на испытание сильный, молодой, а на работу является его бородатый дедушка. Назваться можно кем угодно, а штамп — дело верное». Поверишь, целую неделю я не умывался, не подавал людям руки — боялся стереть клеймо. Печать напоминала иероглиф «вол». Очевидно, этакая остроумная выдумка пришла в голову кому-нибудь из служащих заводской администрации, и над ней немало потешались.
— Я бы не выдержал,— проговорил Кен Дя с волнением.— Я бы плюнул вербовщику в физиономию.
— И крикнул: «Вы знаете кто я такой? Я сын фабриканта Ким Дя Тана!» И они, конечно, поспешили бы принести тебе свои извинения. Вот-вот, это самое самолюбие, о котором я говорил. А пролетариям приходится оставлять свое самолюбие при себе. Вот и получилось бы, что ты при первой же неприятности заявил бы о своей принадлежности к буржуазии.
В эту ночь Кен Дя долго не мог сомкнуть глаз. Он то воображал себя на строительстве дамбы, то на какой-то площади. Потом он уснул. Ему снилось, будто перед ним огромный мешок с камнями. Он не в силах поднять мешок, и рассвирепевший надсмотрщик стоит рядом и злобно пинает его. Вне себя Кен Дя крикнул: «Я сын фабриканта!» Надсмотрщик отпрянул, а какой-то парень в лохмотьях бросил на него уничтожающий взгляд и взвалил мешок себе на плечи.
Пришло письмо от Хен Ок.
Кен Дя нетерпеливо надорвал толстый европейский конверт, от которого пахло хорошо знакомыми духами. Только сейчас он понял, как ждал этого письма.
75
После того как Хен Ок так открыто предложила ему себя, он презирал ее больше прежнего и вместе с тем не мог думать о ней без волнения и любопытства.
«Кен Дя-си! — писала она.— Нахожусь в очаровательном месте, но ничто не радует меня. На каждом шагу меня спрашивают, почему вы не приехали. Я отшучиваюсь. Вы один можете понять, каково у меня на душе.
Возможно, я кое в чем перед вами виновата. Прошу, не думайте обо мИе хуже, чем я есть. Я знала, что имею дело с порядочным человеком.
Мысли мои все время с вами. Все время предо мной ваше лицо — благородное, задумчивое. Кого вы дарите сейчас своей улыбкой? Мне страшно, когда подумаю, что ваше сердце занято другой...»
У Кен Дя сложилось твердое убеждение, что Хен Ок не способна быть искренней. Но письмо говорило об обратном. Сколько неожиданностей таила в себе женщина! Е Сун, бескорыстная, мягкая, застенчивая, умело держала себя в руках. А рассудительная, практичная и властная Хен Ок теряла голову.
Кен Дя ходил из угла в угол сам не свой. Несколько раз решительно подходил к столу, быстро писал: «Уважаемая Хен Ок-си! Я должен вам сказать правду...» Но дальше у него не выходило.
«Я должен вам сказать правду». Что правда? Необходимо принять окончательное решение до возвращения Хен Ок в Сеул; пора набраться мужества. Но какое решение правильно? На что решиться так, чтобы не пришлось потом ни сожалеть, ни отступать? И как, как избежать предстоящих объяснений с Хен Ок, с Ан Зун Себом, с отцом?..»
Больше всего на свете Кен Дя боялся решительных объяснений.
ГЛАВА XV
Хен Ок неожиданно вернулась в Сеул до окончания курортного сезона.
— Вы рады, что я бросила развлечения и приехала, не правда ли?—допытывалась она у жениха.
76
Кен Дя краснел и молчал.
— Я должна открыть вам правду,— сказала Хен Ок.— Не сердитесь на меня, я ни при чем. Отец считает, что мы друг другу не подходим. Но я об этом и слышать не хочу.
Кен Дя пожал плечами:
— Думаю, что господин Ан не так уж неправ.
Хен Ок поджала губы; подбородок ее дрогнул.
Кен Дя старался не глядеть на невесту,— боялся расчувствоваться. У него было такое ощущение, будто говорит не он, а кто-то другой, сам же он лишь настороженно прислушивается, как бы тот, другой, не нагородил такого, о чем ему, Кен Дя, придется пожалеть.
— Надо найти выход! — пробормотала Хен Ок.
— Вот именно.
— Скажите какой.— Она все еще верила в его любовь.
Совесть подсказывала Кен Дя, что выход нужно было искать раньше, гораздо раньше, что сейчас он поступает подло. С другой же стороны, он понимал, что не менее подло и продолжать лгать. Все эти мысли и чувства переплетались со страхом перед неизвестностью, перед тем, к чему может привести разрыв с Хен Ок.
— Мне предстоит, Хен> Ок-си, порвать со средой, в которой я рос, с жизнью, к которой привык с колыбели. Я решил подчинить свою волю сознанию долга и не в праве обречь вас на страдания.
— Серьезно? Или что-нибудь может еще повлиять на ваше решение? Ну, скажем, если я вас очень попрошу?
Кен Дя не ответил. Хен Ок посмотрела на него долгим взглядом, усмехнулась своей обычной иронической усмешкой и ушла, на сей раз не удостоив его даже упрека.
Нет, больше она не станет унижаться, не станет вымаливать любовь! С некоторых пор партия с Кен Дя уже не представлялась ей блестящей. В этом она убедилась на курорте, где за нею увивались лучшие женихи. Это прежде, будучи бедной студенткой, она не догадывалась о своих чарах и довольствовалась тем, что ниспослала ей судьба.
Кен Дя, чтобы иметь оправдание перед самим собой, обязательно должен унизить ее,— Хен Ок хорошо понимала это. И, уж конечно, в первую очередь он обвиняет ее в измене идеалам. Что ж, в свое время и она кокетни
77
чала идеалами. Кто из студентов этим не грешил, не отращивал длинных волос и не строил конспиративно постных физиономий?
Но сейчас продолжать корчить из себя идеалиста более чем смешно. Пожалуй, даже противно, когда идеалиста корчит из себя человек, по существу не менее эгоистичный и тщеславный, чем она.
Если бы Кен Дя был человеком мужественным, думала Хен Ок, она проявила бы постоянство и последовала бы за ним. Она гордилась бы его решимостью, его мужеством. Не так уж важно, что отстаивает мужчина, лишь бы он имел характер и умел настоять на своем. Но что толку идти за Кен Дя? Ее жених скиснет на первом же крутом повороте.
После ухода невесты Кен Дя долго не мог прийти в себя. Почему-то всегда, когда он принимал какое-нибудь решение, у него оставалось мучительное недовольство собой, осадок вины.
Самое разумное, на что он был сейчас способен, это уйти из дому и не возвращаться до утра. Но qh опоздал. У ворот остановилась машина — приехал Ким Дя Тан. Старик никогда не возвращался домой так рано, и это предвещало то, чего так боялся Кен Дя,— семейную бурю.
В доме все притихли. Было слышно, как дождь хлещет в окна и булькает в водосточной трубе.
Кен Дя не решался заговорить первым, а старик, все еще ошеломленный случившимся, не находил слов, которые в достаточной степени могли бы выразить его возмущение.
— Ну и история! — простонал он после длительной паузы.— В шестьдесят лет такой позор! Когда Хен Ок позвонила отцу, я находился в его кабинете. Ан Зун Себ лишился дара речи от злобы, а я от стыда. Вот в каком я оказался положении!
— Не женюсь я на Хен Ок!
— Решать буду я! —Ким Дя Тан замахнулся на сына кулаком, но рука его застыла в воздухе, пальцы медленно разжались.— Дрянь!—выкрикнул он.— Неблагодарная дрянь!
— Вы забылись,— пролепетал Кен Дя побледнев.
— Молчать!—взревел старик, багровея и брызгая
78
слюной.— Сейчас скажу, кто ты такой! Тебе вскружила голову та дрянь, что жила в нашем доме?!
— Е Сун ни при чем.
— А, она ни при чем! А кто при чем? Может быть, я при чем? Может быть, я надоумил тебя на такую пакость?!
— Хен Ок мне не подходит.
— Ты что, отведал ее, негодяй?!
— Отец, я решил перевернуть свою жизнь.
— Мою-то ты уже перевернул, подлец! Эта история станет известной всему городу. Ты опозорил мое имя. А до сих пор даже недруги верили моему слову, не требуя гарантий! Ты сознаешь, что ты наделал, негодяй?!
Борода Ким Дя Тана дрожала, глаза налились кровью, на лбу вздулась жила. Казалось, старика хватит удар.
Кен Дя струсил и протянул отцу чашку с водой. Ким Дя Тан принял чашку дрожащими руками, но вдруг, опомнившись, трахнул ее об пол.
— Отец,— молил Кен Дя,— пожалейте себя. Вам нельзя волноваться. Это раньше родители отвечали за детей. Сейчас у молодежи своя дорога. Вы за меня не ответчик.
— Вот как! Да разве ты, выродок, понимаешь, что такое семья? Дурак! — крикнул старик, но в его голосе уже не слышалось прежней злобы.
То ли его заставили опомниться черепки разбитой чашки, на которые он теперь косился враждебно, то ли его пугала страдальческая решимость сына, то ли он и сам решил пощадить свое здоровье,— во всяком случае, старик смягчился.
— Ты привык, чтобы я жертвовал собой ради тебя,— заговорил он с настораживающей мягкостью.— Тебе невдомек, что наступает время, когда сыну приходится жертвовать собой ради старого отца. Это справедливый закон природы. Я защищал тебя, когда ты был мал и слаб. Теперь наступил твой черед защищать меня. Скажу тебе — в моей жизни был случай, когда я, так же как и ты сейчас, чуть было не потерял голову из-за девчонки. Тогда я сказал себе: у меня есть сын. Что подумает он обо мне; когда подрастет? И, конечно, наши предки не одобрили бы такого поступка. Как видишь, пришлось подчиниться воле семьи. Теперь я хвалю себя за то, что не
79
совершил такого опрометчивого шага. Все проходит, сып. Чувства — бренны, победу одерживает разум. Любовь — это пустое, которое терзает человека лишь до тех пор, пока не удовлетворено. Что ж, не терзайся. Если придется, я этой девчонке заплачу.
— Отец!
— Помолчи! Что же касается Хен Ок, то и тут я тебя вполне понимаю. Она тебе прискучила. Хотел бы я встретить женщину, которая не прискучит! Каждый раз тебе кажется — вот она! И каждый раз ты с горечью понимаешь, что ошибся. Все это так. Но зачем во имя увлечений отказываться от разумного супружества? Наскучит тебе и Е Сун. С чем ты тогда останешься? А брак с Хен Ок создаст тебе положение в обществе, которое останется за тобой независимо от твоих чувств к жене.
— Поймите, женитьба на дочери богача противоречит моим убеждениям!
— Какие там у тебя убеждения! Нн один солидный делец ломаного гроша не даст за такие убеждения. Если бы они чего-нибудь стоили, поверь, и я бы не остался в стороне.
Кен Дя душила, жалость к отцу. Он презирал себя за эту жалость. О, если бы он, подобно Хен Чолю, смог стряхнуть ее с себя!
— Вы связали меня! — крикнул он в бессильной ярости.— Я больше не могу. Уйду! Я не желаю быть объектом коммерческих расчетов! У меня своя совесть, понимаете, своя совесть! У меня — душа, понимаете — живая душа!
— И уходи! — закричал в ответ Ким Дя Тан. (Он осип от злобы.) —И уходи! Бездельник! Посмотрим, как ты без меня прокормишься!
ГЛАВА XVI
В то же самое время Е Суи стояла перед директором, виновато потупившись: из ее благих намерений не встречаться с Кен Дя ничего не вышло.
В кабинете было тихо. В воздухе медленно таяли аро-ма!ные колечки дыма.
— Так вот,—продолжал Ан Зун Себ, разглядывая кончик дорогой сигары,— так вот, м-да.... и ведь мы, ка-ft?
жется, уже однажды по этому пункту договорились, не так ли? Нехорошо, что мне вновь приходится возвращаться к тому же щекотливому вопросу. М-да... Ясно одно — и ты это понимаешь — дальше так продолжаться не может. Что ты скажешь на этот раз? Я жду.
Девушка молчала, не в силах возразить на обвинение, которое она считала справедливым.
Не дождавшись ответа, Ан Зун Себ продолжал все тем же мучительно терпеливым тоном.
— Не думаю, чтобы ты была так наивна и верила в то, что эта история окончится для тебя добром. Вы с Кен Дя не в силах нарушить наш договор с Ким Дя Таном. Мы, родители, будем решать судьбу наших детей, нам виднее. Я, конечно, не знаю, как далеко зашли твои отношения с женихом моей дочери, но могу с уверенностью сказать одно — нет, твоя мечта не сбудется. Я бы на твоем месте подумал о себе. То, что сойдет Кен Дя, тебе, как женщине, не простят. Твоя цветущая молодость будет загублена, и тебе никогда не смыть позора. Подумай об этом, Е Сун. И вообще я подозреваю, что ты еще плохо знаешь мужчин. Кен Дя удовлетворит свое любопытство и даже не позаботится о твоем будущем. Это еще ветреный мальчишка, а нс какой-нибудь солидный поклонник, который посовестится бросить девушку на произвол судьбы хотя бы потому, что у самого есть дочери. Это, конечно, немаловажное обстоятельство, которое следует учесть.
Ан Зун Себ бросил испытующий взгляд на ЁСун. Ота еще ниже опустила голову.
— Ты, конечно, можешь подумать, что я ошибаюсь относительно намерений Кен Дя. Возможно, возможно... Но каковы бы ни были его намерения, поверь, они не а интересах Ким Дя Тана. С этим ты не можешь не считаться. Было бы очень разумно, если бы ты своеареметао сделала из этого соотшяствухэсязве шмввдм в прислушалась к моему доброму совету. Одаи иеобжукаяный шаг, Е Сун-си, и вы погубите свою жизнь.
- Между нами... ничего... не было...— выдавила себя Е Сун, сгорая от стыда и угрызений совести.
— Ты неискренна. Если бы ты сказала так: <То. чтс было, больше не повторится»,—я бы тебе яовервл. Fk ты решала отряжать то, что очевндаж Как я «югу тебе верить?
— Как коште — верьте шла «е верьте...
4 Лем Сер Я

— Видно, ты не очень дорожишь своим местом, раз позволяешь себе такой тон,— обиделся Ан Зун Себ.— Хорошо, я готов тебя простить, если ты сознаешься во всем. Я понимаю, как нелегко сознаться в своих слабостях, но ты наберись мужества, Е. Сун. Ну, так что у вас было? Ведь не занимались вы одними разговорами?
— Я уже... сказала.
— Значит, вы занимались только разговорами?
— Да.
— Ха-ха-ха... Любопытно!
— Я не лгу!
— Возможно, возможно. Видишь ли, судьба обидела меня и не дала мне сына. Я люблю Кен Дя, как родного, и он, пожалуй, надеется на меня больше, чем на отца. Но у парня один недостаток. Он избалован с детства и порой сумасбродничает. Однако нужно отдать долг его уму — он вовремя спохватывается. Молодой человек что аллюминиевая кастрюля — быстро накаляется и быстро остывает.— И Ан Зун Себ рассмеялся своему, как ему казалось, весьма удачному сравнению.
Е Сун было обидно за себя, но еще больше за друга. Кен Дя ни разу не делал поползновений к близости, как это делал Ан Зун Себ.
— Вот так,— закончил Ан Зун Себ свой допрос,— поговорили мы с тобой; думаю, теперь неясностей не осталось. Если хочешь, можешь сегодня пораньше отправиться домой. Дела не убегут, а у тебя усталый вид. Сколько переживаний? И все по твоей же вине. Не наберешься ума, еще не то будет.
ГЛАВА XVII
После разговора с директором Е Сун чувствовала себя униженной и раскаивалась, что не осадила его на первом же слове. Хорошо бы открыто высказать ему свое мнение о нем, потребовать расчета и торжествующе глядеть ему я лицо. Но потеря должности — слишком большая цена за такое удовольствие.
Куда ин глянь — страдания, несправедливость и нужда. Жизнь гнетущая, унизительная, отравляющая людей неверием в себя и друг друга.
Е Сун вспомнила рассказ о Чен Ним и содрогнулась.
Не прошла ли Чен Ним по той же дороге нужды и унижений, прежде чем стала такой?
Е Сун тосковала по убежищу от тягостных дум, тягостных переживаний. И почему-то эта тоска рождала в ней тоску по давно утерянному родительскому крову, по родному селу, хотя она отлично знала, что и там все тот же беспросветный мрак.
После ужина Е Сун собралась к Чун Сику, у которого не была уже давно. Он один сумеет понять ее унижение, ее тоску.
Мысли ее были мрачные, безысходные. Она старалась не думать о Кен Дя, но вся ее душа невольно устремлялась к любимому. Неужели Кен Дя действительно такой, каким его изобразил Ан Зун Себ,— легкомысленный, безвольный, увлекающийся? Нет, этому она не верит. Но почему у нее так тяжело на сердце? Отчего такая бесприютность?
Близость Чун Сика всегда успокаивала Е Сун; однако последнее время они почему-то чуждались друг друга, и Е Сун не решилась высказать причину, которая привела ее к нему.
Во время разговора она заметила как-бы невзначай:
— А я собираюсь в деревню!
Чун Сик насторожился.
— С чего это вдруг?
— Просто так. Обстановка на фабрике мне не по душе.
— Придумала! Сейчас, куда наш брат ня сунется, везде ему не по душе, везде одно и то же. Увы, жизнь — не ткацкий станок: разобрал по своему разумению и наладил. И чего это тебе захотелось именно в деревню, не пойму. Чего ты там не видала?
— В городе сейчас трудно найти работу, и я решила устроиться сельской учительницей. На худой ковен я согласилась бы перейти в какой-нибудь цех. Я не могу оставаться в конторе, понимаешь?
— Так... Не скрываешь ли ты чего-нибудь от меня?
Глаза ее встретились с теплым, правдивым взглядом друга.
Девушка не нашла в себе мужества ответить пстыдлн-во потупилась.
— Хорошо, я не настаиваю не откровенности,— взюх пул Чун Сик.— Понимаю: у каждого свое. Это в детстж
&
легко все выложить перед другом, а с годами в душе накапливается столько!.. Не легко поднять. Что же тебе посоветовать? Перейти к вам в цех? Работа у нас трудная, а заработок мал. Перебраться в деревню? Сколько безработных провинциалов слоняется по Сеулу* Думаешь, они не могут расстаться со столичной сутолокой? Сегодня и в деревне не легко найти кусок хлеба.
— Как же мне быть?
— Право, не знаю. Видишь ли» когда меня исключили из школы за участие в демонстрации учащихся, я понял одно: мы до тех пор беззащитны в неприкаянны, пока у нас нет настоящих друзей, на которых можно положиться и которые все поймут. Теперь у меня есть друзья. Я тебя непременно познакомлю. Это выходцы из богатых семей любят восклицать: <На завод* В деревню.*» Там они надеются сблизиться с народом, «познать жизнь». А тебе-то зачем? Мы сами с тобой народ и горькую жизнь хлебали с пеленок. Мне кажется так— безразлично, где жить и где работать. Главное, чтобы жизнь была осмысленна и направлена к определенной цели. И уж никак нельзя без друзей. Одинокий человек всегда неприкаянный.
Е Сун теперь и сама понимала это, понимала, что дальше без друзей ей не прожить, что дружба ее с Кен Дя — ошибка. Но она никак не могла решиться и рассказать Чун Сику всю правду, хотя он был единственным близким ей человеком. Действительно, с годами в душе человека накапливается такая тяжесть — не легко ее поднять и выложить. И так эта тяжесть все глубже опускается на дно души, гнетет и увлекает в одиночество.
Чун Сик заметил, что Е Сун чем-то сильно расстроена. Она слушала , его с отсутствующим взглядом, будто все, что он говорил, касалось не ее, а кого-то другого, кто был ей совершенно безразличен.
— Е Сун!.. Ты бежишь от Кен Дя? — спросил ои с затаенной нежностью.
Она будто не расслышала, поднялась в стала поспешно прощаться. Он проводил ее до ворот. Оба молчали. Чуи Сик чувствовал, что сейчас не нужно говорить, что в ее жизни он сейчас лишний.
«Е Сун, ты бежишь от Кен Дя?..» Да, она бежала от любимого, бежала... в надежде, что он последует за нею. «Мечта! — сказала она себе с иронией.— Ан Зун Себ прав — пустая мечта! Но пусть это будет мечта, только
мечта. Она доставляет мне такое счастье! Знаю, мне моей любви не простят. Но ведь он ничего не теряет от этого. Его простят. Он всегда может вернуться в свою среду. Раскаявшихся общество любит — в них оно находит подтверждение своей правоты».
Зловеще поблескивал асфальт; фонари лишь подчеркивали мрак ночи.
Придя домой, девушка нашла записку:
«Не застал вас дома. Завтра зайду опять».
Сердце Е Суп забилось до головокружения.
Она выбежала из дому, до рези в глазах вглядывалась в темноту. Гонимая страстным желанием увидеть любимого, она все шла, шла.
Но Кен Дя она так и не встретила.
ГЛАВА XVIII
Е Сун стояла на коленях, облокотившись о стол, зажав ладонями пылающие щеки. Вновь и вновь перечитывала она записку любимого, ища в ней затаенный смысл. Но слова были предельно точны и скупы: «Не застал вас дома. Завтра зайду опять».
Несмотря на поздний час, спать не хотелось. Девушка достала книгу, которую Кен Дя принес ей накануне; раскрыла ее наобум. И в книгах, которые приносил ей Кен Дя, она искала все тот же затаенный смысл: Кен Дя любил эти книги, следовательно они соответствовали его мыслям, его душевному состоянию. И здесь она искала его.
Через книги Е Сун надеялась проникнуть в душу любимого, в его внутренний мир, который заслонил от нее все остальное, который так притягивал и так отвергал!
Пресветлый дух, ты дал мне, дал мне все, О чем просил я. Ты не понапрасну Лицом к лицу явился мне в огне.
Ты отдал в пользованье мне природу, Дал силу восхищаться ей...1
Девушка старалась вникнуть в смысл этих строк, казавшихся ей туманными и непонятными. Они ничего не говорили ни се уму, ни сердцу. Она была настолько пере-
1 Гете, Фауст. Часть I. Пер. Б. Пастеряака.
«5
полнена собственными переживаниями и чувствами, что чужие переживания и чувства, да еще такие отвлеченные, не доходили до нее. Не сознавая этого, она искала в книгах не абстрактные мысли, а конкретные выводы: как жить? Реальная жизнь цепко держала ее в своей неласковой руке и не давала ей ни перенестись в далекую эпоху, ни разделить терзаний древнего мудреца. Она вся была в сегодняшнем дне, в котором всеми силами старалась разобраться, чтобы не погибнуть.
На башне пробило два часа. Спать! Спать! Набраться новых сил на завтра.
Е Сун легла, с головой укрылась одеялом, через силу сомкнула веки. Но сон не шел. Мысль работала с лихорадочной ясностью. Невозможное становилось возможным, недосягаемое — ощутимо близким, смутное обретало яркие, выпуклые образы.
Нет, неужели ее брак с Кен Дя невозможен? Возможен! Как хорошо и как страшно!
Вот любимый обнимает ее, она чувствует его нежную близость, и ее сердце сжимается от счастья и боли. «Ах, зачем я полюбила его?!» Она сбрасывает с себя одеяло: душно. «Нет, с этим надо покончить раз и навсегда,— говорит она себе,— так нельзя. Надо уйти, да, да. От любви, от преследований Ан Зун Себа. Завтра же подам ему просьбу об увольнении. Будь что будет. Люди оказывались в худшем положении и не пропадали. Не пропаду и я. Но я не могу уйти просто так. Нужно, чтобы Кен Дя понял, не то он подумает, что я ветреная Девчонка. Не могу допустить, чтобы он плохо думал обо мне. Пусть его воспоминание обо мне будет светлым. Но как все объяснить? Увижу его, и, конечно, меня вновь покинет мужество, В его присутствии я слабею, теряюсь. Лучше я’ему напишу. И неужели на этом все, все кончится между нами? Не хочу, но иначе нельзя. Убить бы в себе свое счастье, свою боль. Но как?..»
Опять пробили часы на башне. Скоро рассвет. Е Сун решительно взялась за перо. Ее лихорадило, глаза были сухи от бессоницы.
Перо скрипело. Рука не поспевала за порывом чувств...
Поредела тьма. В каморку незаметно вкрался новый день.
Е Сун прочла написанное и ужаснулась. При дневном свете все вновь приняло реальные очертания; непосред-
ственная откровенность представилась непристойностью. И вновь возможное стало невозможным, ощутимо близкое — недосягаемым.
Пресветлый дух, ты дал мне, дал мне все, О чем просил я. Ты не понапрасну Лицом к лицу явился мне в огне...
Е Сун с досадой захлопнула книгу, изорвала в клочки свое письмо, прижалась лбом к прохладной поверхности стола: «Я люблю такого непонятного... чужого».
В тот же день Е Сун подала директору просьбу об увольнении. Руки ее дрожали, лицо было необыкновенно бледно, под глазами — предательская синева.
Ан Зун Себ прочел заявление, сунул его под пресс-папье.
— Хорошо, Е Сун-си, я подыщу на ваше место другую. А вы пока еще раз все обдумайте. В наши дни работой не бросаются. Всякий дорожит своим местечком. Впрочем... Хорошо, Е Сун-си, я учту вашу просьбу.
Е Сун вышла из кабинета с чувством облегчения. Она знала, что такое безработица, и все же — как хорошо было у нее сейчас на душе! Впервые, не считаясь с последствиями, она проявила собственную волю. «Ничего,— твердила она про себя,— безработных много, но я еще не слыхала, чтобы кто-нибудь умер с голоду. Умудряются прожить, и я умудрюсь».
Весь день она работала в упоении, стараясь не думать о том, что ждет ее впереди. Изредка в ней пробуждалось раскаяние: «Не поступила ли я чересчур опрометчиво?» Но она тотчас же одергивала себя: «Иначе поступить я не могла».
Как только окончилось рабочее время, она поспешила домой, принялась убирать и украшать свою каморку. Она страстно ждала Кен Дя и твердила себе с каким-то мрачным упоением: «Это будет наша последняя встреча..,»
Раздался энергичный стук в калитку. Нет, это нс Кен Дя. Стук любимого она знает. Хозяйка пошла отворять. Послышался голос Ким Дя Тана — Е Сун не разобрала слов, а затем хозяйка бесцеремонно раздвинула дверь в комнату Е Сун и с подобострастной улыбкой впустила солидного дородного гостя.
«7
— Тебе что — нездоровится? — спросил Ким Дя Тан, бросив на Е Сун настороженный взгляд из-под бровей. Не дожидаясь ответа, добавил: — Садись вот сюда. Мне нужно с тобой поговорить.
Е Сун продолжала стоять. Она понимала, что сейчас ей предстоит защищаться, и в таком положении чувствовала себя увереннее. И если ей было безразлично, что подумает о ней Ан Зун Себ, то в данном случае ей хотелось во что бы то нн стало оправдаться перед отцом любимого.
Ким Дя Тан укоризненно насупился и уселся поудобнее. На его лице было обычное невозмутимо-замкнутое выражение, то самое выражение, которого требовало хорошее воспитание и положение в обществе.
Как дорого было Е Сун это лицо и как оно было беспощадно! Те же широкие брови, сросшиеся у переносицы, круто поднимающиеся к вискам, как у Кен Дя, те же брезгливые, резко очерченные губы, тот же нос с еле намеченной горбинкой. Е Сун глядела с мольбой, но каким холодом веяло от этого лица, от этих родных прищуренных глаз!
— Ты, наверно, догадываешься, о чем будет речь,— начал Ким Дя Тан.— По существу мне придется лишь повторять сказанное Ан Зун Себом. Я счел своей обязанностью в свою очередь поговорить с тобой. Я для тебя не чужой — в свое время пригрел тебя в своем доме. Знаю, что ты питаешь ко мне благодарность, и потому надеюсь — мы поймем друг друга. Тебе известно, что с Ан Зун Себом меня связывают кровные интересы, и я не допущу, чтобы кто бы то нв было нарушил благополучие моей семьи. Ты уже взрослая и не можешь не понять, к чему приведет такая игра... в любовь. Пора образумиться. Не думаю, Е Сун, чтобы тебе была безразлична судьба моего сына. А сейчас решается его судьба. Посуди сама — что ты можешь дать ему? Любовью сыт не будешь, а у Хен Ок как-никак высшее образование и капитал. Вот какое положение...—Старик вздохнул.
Нет, это не был вздох сочувствия к Е Сун, к ее горькой любви. Это была жалость к самому себе, к почтенному старику Ким Дя Тану, которого обстоятельства привели к этой девчонке, в ее жалкую конуру. Его гордость страдала и оправдывала жестокость.
Девушка почувствовала смертельную усталость и опустилась на кан. «Будь что будет. 'Пусть выскажется...» Теперь она окончательно повяла, что пощады ей не будет, что не жалость к ней привела старика, а вражда,— она встала поперек его дороги.
— Значит, вот какое положение, Е Сун,— продолжал Ким Дя Тан.— Если вы с Кен Дя наделаете глупостей, то все мои труды пойдут насмарку. И о других надо подумать, девочка. Не годится думать только о себе. Та, которой суждено стать женою моего сына, уже третий день не принимает пищи от горя. Думаешь, тебе удастся построить счастье на чужих слезах? Без родительского благословения счастья не бывает. В мой дом и в дом Ан Зум Себа пришла печаль. Видно, и мой мальчишка уже начал раскаиваться: приуныл. Так ему я надо.
В это время во дворе послышались шаги. Ким Дя Тан насторожился:
— Он?
Е Сун отрицательно мотнула головой. А как бы она хотела, чтобы это был Кен Дя, чтобы он звал, что ей преходится вынести!
Ким Дя Тан ждал, пока затихнут шаги. Затем заговорил с прежним упорством.
— Тебя я не виню ни в чем. Мой сын тебе что-нибудь обещал?
— Нет.
— В таком случае, на что же ты вадеялась? На что рассчитывала?
— Я не... рассчитывала,— ответила тихо Е Сум.
— Ну, это уже совсем неразумно! И странно. Маловероятно, чтобы молодой человек не давал необдуманиых клятв в порыве любви.
— Он мне ничего не обещал.
— Так как же ты согласилась? Е Сук, я эмаю._ Qari ажды он вернулся от тебя яод утро.
— Вот что,— с неожиданной резкостью оборвала ока старика.— Вы меня кормили, одевали, и... и я свое отработала. И все же я вам очень благодарна. Но я не позволю, я... Ну. ничего не было. И все тут!
Лицо Ким Дя Таня выражало все то же невозмутимое спокойствие, только глаза еще больше ейитурнлжзь.
— Разреши тебе задать одни вопрос: что ты думаешь делать дальше? Я слыхал, ты уходишь с работы?'
м
- Да.
___ Почему?
— Так.
— Просто так?
— Да, просто так.
— Странно.
— О нет, совсем не странно.
— Я хочу тебя предостеречь от неверного шага, Е Сун. Уйдешь с моей фабрики и будешь совсем одинока. Некому будет в трудную минуту прийти к тебе на помощь. Хоть мы с тобой последнее время и не виделись, но я все время интересовался тобой, все время спрашивал у Ан Зун Себа, как работаешь, как живешь. Нет, ты хорошенько подумай.
— Я хочу быть независимой.
— Такая независимость девушке не в прок. Ну и, кроме того, ты сможешь сделать хорошую партию, если тебе будут покровительствовать такие люди, как Ан Зун Себ и Ким Дя Тан. Это чего-нибудь да стоит. В городе знают, что Ким Дя Тан не постоит за приданым, когда дело коснется его подопечной.
— Уж я сама как-нибудь.
— Как-нибудь не годится.
— Меня это вполне устроит.
— Вот как?! Я вижу, ты сама не ведаешь, что говоришь.
Нет, и сейчас он заботился не о ней. Он подозревал, что между угрозой Кен Дя уйти из дому и просьбой Е Сун об увольнении — прямая связь, что они собираются пожениться и начать самостоятельную жизнь вопреки отцовской воле. Но как убедиться в том, что он не ошибается? Как выведать их планы?
Подавшись в сторону Е Сун, он спросил:
— Как ты смотришь на предложение Ан Зун Себа, а? Поедешь куда-нибудь отдохнуть? Уж мы позаботимся о том, чтобы тебе не было скучно. А вернешься, когда все уже успокоится. Господин Ан Зун Себ очень доволен твоей работой и не хочет с тобой расставаться. Ну, и мне не хочется бросать тебя на произвол судьбы. Более того, если ты будешь послушна, я позабочусь и о твоем брате Ки Суне. Возьму его в дело. Сделаю из него человека. А?
— Нет,— ответила Е Сун твердо.— Я уже решила.
— Что, что ты решила, Е Сун? — спросил Ким Дя Тан вкрадчиво.
90
Девушка не ответила.
«Я решила уйти и не мешать твоему сыну,— отвечала она ему мысленно.— Я сама знаю — счастья мне не будет. Но я не скажу тебе этого. Я одинокая, бедная, и ты думаешь обо мне плохо. Торжествуй! Но пусть мои глаза не видят твоего торжества»!
Ким Дя Тан опустил руку в карман, поколебался и протянул Е Сун конверт, не в силах скрыть замешательства.
— Это... для начала,— проговорил он глухо,— как-никак мой сын... Ты жила в моем доме...
Е Сун отпрянула. Кровь ударила ей в голову.
— Не дури! — прикрикнул старик, выпрямившись во весь рост. Он направился к двери, у порога остановился и сказал:— Теперь я понимаю. Этого тебе мало...
Е Сун выбежала вслед за ним, загородила ему дорогу.
— Возьмите! — Она швырнула на землю конверт и с плачем бросилась в свою комнату.
ГЛАВА XIX
Вчера он оставил записку, в которой обещал зайти, и, конечно, девушка нетерпеливо ждет его. Да и сам он охвачен нетерпением. Собственно, именно поэтому он так поздно засиделся в кафе и хватил лишнего. Приятно помучить того, чья душа полна тобой, да и самого себя.
С чувством сладостного волнения Кен Дя остановился у ворот и заглянул в щель: в домике было темно. Стало досадно, волнение сменилось разочарованием: «Зря спешил. Зря рвался к ней».
— Отворите! — крикнул Кен Дя, ногой ударяя в ворота.— Я пришел!
— Квартирантки нет дома! — отозвалась в темноте хозяйка.
— Где она?
— Ушла.
— Ушла?
— За нею приходили из конторы.
— Ну? — Кен Дя недоверчиво уставился на светящиеся ручные часы: стрелки показывали половину десятого.
— Приходите завтра,— сочувственно прошамкала хозяйка.’
91
— Гм, какие у нее там ночью в конторе дела?
— Не знаю.
— Да впустите же! — настаивал Кен Дя, вообразив, что Е Сун дома, но догадалась, что он выпил, и не хочет его впустить.— Я абсолютно трезв. Вы что, не слышите по голосу?
Старуха пробормотала что-то невнятное и затихла.
Кен Дя потоптался у запертых ворот, размышляя, что ему делать. Затем поплелся обратно. У телефонной будки его неожиданно осенило: «Сейчас проверим!»
Прошла мучительная минута ожидания. Наконец равнодушный голос сообщил:
— Номер не отвечает.
— Не может быть,— воскликнул Кен Дя.
— Бывает.— Ответ был неожиданный и прозвучал как издевка.
— Я вас не спрашиваю! — вспыхнул Кен Дя.
— Проспитесь! — отозвалась трубка и щелкнула.
Кен Дя впервые был обманут женщиной. «Это не ревность, а обида,— убеждал он себя,— любой бы обиделся. Ничего я не требовал от нее, следовательно не принуждал ко лжи. А контора —ложь, предлог. И к чему, спрашивается, ей меня обманывать? Смешно! Будто я нуждаюсь в ней больше, чем она во мне. Вообще-то наплевать. Ясно, что в конторе — ни души. Посмотрим».
Ноги сами несли Кен Дя на фабрику, сердце гулко стучало. И вдруг он остановился, пораженный. Навстречу ему бежала Е Сун. Было слышно, как она судорожно всхлипывала.
— Е Сун-си!
Она вздрогнула и бросилась к нему, придерживая кофточку на груди.
— Что с вами?
Она не ответила.
— Е Сун-си!
Подозрения с новой силой ожили в его душе. Он крикнул с болью:
— Где вы были? С кем?
— Идемте, идемте, пожалуйста. Потом... поговорим.
— За вами кто-нибудь гонится?
— Нет, нет!
Они вошли в ее комнатку. Он хмуро молчал. Она ку«
92
сала побелевшие губы, все еще прижимая к груди кофточку. Несколько раз она силилась улыбнуться. Улыбка выходила жалкая, но не жалость вызывала она в Кен Дя, а отвращение.
— О, я все отлично понимаю! — брезгливо проговорил он.
Она взглянула на него широко раскрытыми глазами и решительно мотнула головой.
— Чего же вы молчите?
Ее глаза наполнились слезами.
— Е Сун-си! — пробормотал он в отчаянии.__________Е
Сун-си!
Как они оба несчастны!
Он склонился над ней, положил ей на плечо руку. Девушку лихорадило. Она жадно схватила его руку и вдруг отшатнулась с какой-то непонятной для него враждою. Он зло сощурился. EmJ хотелось ее ударить, оскорбить, растоптать.
Как он плохо ее понимал! Он презирал ее за то, в чем она неповинна; он терзал ее ревностью, когда ее сердце обливалось кровью; он был пьян, когда она больше всего нуждалась в его понимании!.. И вновь ею овладела хорошо знакомая смертельная усталость: «Будь что будет... Ничего не изменишь... Незачем объяснять...»
...После ужина к Е Сун явился курьер Сун Ен и сообщил:
— Вас вызывает директор. Идите в контору.
Дел у Е Сун и в рабочее время было немного, и она удивилась, зачем понадобилась ему в такой поздний час. Но паренек пожал плечами: после истории с пакетом от «Фа-син» он не вдавался с нею в разговоры.
В конторе девушка застала Ан Зун Себа, который попросил ее написать деловое письмо «Ясуда», хотя ничего срочного, как по крайней мере показалось Е Сун, в этом письме не было.
Пока Е Сун писала, Ан Зун Себ сидел, углубившись в какие-то бумаги.
— Все,— сказала она, кладя перед ®им письмо.
__ Нет, это не все,— ответил Ан Зун Себ. Его взгляд
был неподвижен, челюсти сжаты, на щеках ходили желваки. Девушке показалось, что он пьян.
— Почему ты хочешь уйти? — спросил он, тяжело поднимаясь с кресла.— Ты меня боишься?
Он приблизился к ней. Нет, он был совершенно трезв, и оттого, что он был трезв, ей почему-то стало страшно. Она попятилась к двери. Qh преградил ей дорогу, схватил ее в объятья, сорвал завязку на ее кофточке, бормоча:
— Не бойся, не бойся... Глупая, я тебя озолочу... Не бойся...— Он был сильный, тяжелый...
Постучали в дверь.
— Хозяин, есть еще распоряжения, или можно идти домой? — спросил из-за двери Сун Ен каким-то неестественно тонким голосом.
Ан Зуи Себ растерялся.
— Сун Ен! Сун Ен! — крикнула Е Сун в отчаянии:— Сун Ен!
Она выскользнула из рук Ан Зун Себа и без оглядки бросилась на улицу.
Кеи Дя ей не верит. Ну что же, тем лучше для нее, тем легче с ним расстаться. А она-то думала, что он знает ее душу.
— Я вас спрашиваю в последний раз: с кем вы были? — настаивал Кен Дя.
Ей хотелось бросить ему в лицо: «С вашим будущим тестем!> Жгучий стыд не дал ей выговорить этих слов.
Кеи Дя ушел, так и не добившись ответа. Она напряженно прислушивалась к его шагам, а когда шаги затихли, она уткнулась головой в колени и заплакала навзрыд.
<Хватит,— говорила себе Е Сун через несколько минут, утирая ладонью слезы.— Хватит! Конец! Он не понял меня, я не надо. Я этого никогда не прощу. И нечего реветь. Нужно было знать свое место.
Я была трусихой, я боялась проявить характер, боялась раскрыть рот, чтобы кто-нибудь не подумал обо мне плохо. Я дорожила мнением людей. Людей? Да разве Ким Дя Тан и Ан Зуи Себ люди? И вовсе они не лучше и не умнее меня. Они хуже. Просто нм в жизни по-м
везло. Теперь у меня раскрылись глаза на них и на себя тоже. Чун Сик был прав, миллион раз прав!
За харч мать Кен Ира выматывала мне душу; Ан Зун Себ хотел опозорить меня и деньгами прикрыть мой позор; Ким Дя Тан думал так: если свершилось—вот тебе подачка, отступись, а если не свершилось, пусть свершится, может после этого мой сын образумится, охладеет. Разве я не понимаю? А Кен Дя?..
Как нехорошо я думаю о нем! Но что мне делать? Почему он отшатнулся от меня в такую минуту? Им руководило мелкое, ничтожное самолюбие. Чуи Сик бы от меня не отшатнулся, что бы со мною ни случилось. Он разделил бы со мной мое горе, любое горе... И как это до сих пор я не подумала о Сун Ене? Этот мальчик догадался и защитил меня, как умел. Что он должен был пережить, когда стоял там, за дверью, и подслушивал, чтобы прийти мне на помощь? Сколько у меня друзей!
Для меня существовали люди вообще. Чук Сик прав. Нет людей вообще. Есть более или менее типичные представители того или иного класса. Бывают и исключения. Но Кен Дя — не исключение. Пора опомниться!
На что я рассчитывала? На то, что Ким Дя Тан когда-нибудь забудет, что я была его нахлебницей, что мои родители были у его братьев в батраках? На то, что Хен Ок добровольно откажется от жениха, а Ан Зун Себ от выгодной сделки? На что я рассчитывала? На то, что эти люди примут меня в свою среду? Нет, конечно. Я думала, что Кен Дя последует за мною. Ну и Дура!..
И, конечно, ни в какую деревню Кен Дя не соберется. Игра в самоотверженность! Впрочем, ему было бы неплохо и в деревне. И там заправляют такие, как Кнм Дя Тан я Ан Зун Об. Уж ойм-то сразу узнают своего человека и не оставят в беде. Кен Дя — их чадо, и они будут терпеливо ждать, когда он вновь вернется к своей богатой семье... Уйду. Я должна спасти себя от позора».
Она умылась холодной водою, надела свое лучшее платье. «Нет, о моем горе не узнает никто. С прошлым — покончено. И что бы мне такое подарить моему новому братишке Сун Ену?..»
Яб
ГЛАВА XX
Ан Зун Себ проснулся не в духе. Дернул же его терт связаться с девчонкой, а теперь выпутывайся. Эх! И как это некстати!
Уж будьте уверены, он проучит эту вертихвостку! Ну хоть бы в ней действительно было что-нибудь особенное. Так ослепнуть! Она разожгла его своим упорством. Его, привыкшего к легким победам!
Но самое неприятное, конечно, в том, что эта история может получить огласку. Многочисленные завистники и недоброжелатели не упустят случая выставить его на всеобщее посмеяние. Пожалуй,— и это больше всего бесило Ан Зун Себа,—даже Ким Дя Тан не преминет заметить с ехидцей: «Оказывается, эта девчонка вскружила голову не только моему ветрогону, хе-хе».
А что скажет Хен Ок? Она умная, ее не обманешь.
М-да, как ни вертись, неприятно, даже очень неприятна Если бы знать, что предпримет эта взбалмошная недотрога. Ан Зун Себ не допустит, чтобы его маленький промах раздули в сенсацию. Словом, он сумеет заткнуть глотку кому следует.
Девчонка просила увольнения. Нет, сейчас он ни в коем случае ие выпустит ее из рук. Он найдет способ заставить ее остаться. А пока она будет выпутываться из какой-нибудь подстроенной им истории, в ней поубавится пыла, и его прежние домогательства перестанут ей представляться в столь трагическом свете. А тогда — катись подобру-поздорову! Нашла с кем вступать в конфликт!
Неблагодарная тварь! Ведь он уже облюбовал для нее одну крохотную золотую вещичку. Ничего не поделаешь, ему решительно не везет с девочками. Дамы куда пикантнее и изощреннее, и уж во всяком случае с ними меньше хлопот.
«Как необдуманно! Как опрометчиво!» — сокрушался Ав Зун Себ.
— Вы чего кряхтите! Неприятности? — всполошилась мать Хен Ок.
— А тебе-то что? — огрызнулся супруг.— Что ты понимаешь в делах? .Живешь здесь на готовеньком...
Было уже около одиннадцати часов утра. Что там в в конторе? Ан Зун Себа беспокоили дела. Несмотря на flf
это, он все еще продолжал лежать: хотелось оттянуть неприятную встречу с Е Сун. И вдруг в голову ему пришла мысль, что, может быть, девушка вовсе не вышла на работу.
— Вы бы встали, позавтракали,— робко заметила мать Хен Ок.
— Хорошо, хорошо. Позови дочь,— приказал Ан Зун Себ жене.
Через несколько минут в комнату вошла Хея Ок. Она была еще в утреннем туалете — волосы распущены, на щеках остаток вчерашних румян.
— Вам нездоровится? — спросила она озабоченно.
— Заботы,— вздохнул Ал Зун Себ и почему-то схватился за поясницу.— (Позвони в контору, разузнай, как там дела, и скажи, что я скоро приду.
— Было б дело, Е Сун бы позвонила.
— А ты не перечь! — вспыхнул старик.
Девушка удивленно пожала плечами. Она не привыкла к такому тону.
— Так и есть,— сказала она вернувшись, демонстративно не глядя на отца^—Зря дергаете. Все в порядке.
— Кто подошел к телефону?
— Какой-то мальчик.
— Так я и знал! Прикажи подать машину. Да, вот еще что... (Позвони еще раз и спроси, почему вместо секретарши отзывается журьер.
Ан Зун Себ принялся уже ва завтрак, хот Хеи Ок в недоумении сообщила:
— Мальчишка говорит, что причина невыхода Е Сун на работу ему неизвестна и что директор, должно быть, в курсе дел.
— Хорошо, хорошо,— неопределенно ответил старик, упорно гляду в тарелку.
«Наглец! —возмущался Ав Зуи Себ.— Вытурю его в два счета».
Однако Ан Зун Себ отлично понимал, что теперь Сун Ена в дна счета нс вытуришь. Нужно подождать. Мальчишка горяч. Он опасный свидетель. Такого не умаслишь, такого не припугнешь. Он из той породы наивных упрямцев, которые готовы подохнуть за правду. Он еще молод и не понимает, что правда на стороне сильных, дурак ’
Беспокойство Ан Зуи Себа нарастало Кусок застревал в горле. Ясно, что девочка не захочет марать своей я?
репутации. А с другой стороны, какая женщина устоит перед соблазном похвастать своими победами? Не исключена возможность, что Е Сун проболтается, а рабочим только того и надо. Они рады подлить масла в огонь. Как им не угождай, друзьями Ан Зун Себа они не станут. Сорвали же они лотерею, отказались от отрезов. Видно, им совсем не так уж плохо живется. Их разум ослеплен ненавистью к хозяевам. Будь его воля, он бы держал рабочих в клетках, как диких зверей. Чап Мен Чон прав: в первую очередь необходимо построить бараки и набрать опытных надсмотрщиков. Лучше всего из японцев. Они, правда, дороги, но этот расход окупится с лихвой. При них никто не посмеет ни охнуть, ни пикнуть.
Почтенный Ан Зун Себ трусил не на шутку. Ему вспомнились разные пикантные истории. Он любил их смаковать и предпочитал именно такие газеты, которые умели из ничего раздуть сенсацию. Теперь же он сам превратился в героя сенсации, и завтра весь город будет смаковать его столкновение с Е Сун.
Людям, которые возмущались тем, что газеты пробуждают нездоровый интерес к сенсациям и этим отвлекают общество от политических проблем, Ан Зун Себ обыкновенно отвечал: «В этом специфика печати. Не будь сенсаций, она утеряла бы занимательность. Кто стал бы ее читать? Я бы первый отказался от подписки». Короче говоря, Ан Зун Себ причислял себя к либералам, однако это не мешало ему поносить цензуру за ее «чересчур либеральное» отношение к рабочим: нет-нет, а в печать проскальзывали сообщения о бесчинствах некоторых весьма уважаемых фабрикантов и дельцов. «Лучше сенсация, чем политика»,— говорил Ан Зун Себ. Но с сегодняшнего дня и сенсации предстали перед ним в новом свете.
«Какая от газет польза? — возмущался фабрикант.— Вред, сплошной вред. Чернят, обливают грязью столпы общества, подрывают авторитет почтенных людей. Куда смотрят власти? Так мы скоро докатимся до революции. С виду — невинная сенсация, а по существу — подрыв авторитета, подрыв режима».
. «Ничего не поделаешь, — решил Ан , Зун Себ, — придется столковаться с газетчиками. Это народ бедовый, неопрятный, пронырливый. Заработок у них скудный, а 98
аппетит большой, питаются шантажом. Хочешь не хочешь, придется скрепи сердце раскошелиться».
Придя в контору, Ан Зун Себ обратился к Сун Ену:
— Сходишь к Е Сун и скажешь ей, что хозяин просил ее немедленно прийти, что у него срочное дело, иначе он бы не стал ее беспокоить.
Сун Ен стоял перед ним слегка запрокинув голову, глядя своему шефу прямо в лицо. Этот взгляд был Ан Зун Себу ненавистен. Он угрожающе насупился.
— Слушаюсь, — отчеканил Сун Ен и направился к двери. Впервые в его чрезмерной услужливости Ан Зун Себу почудилась издевка. Как он этого раньше не замечал?
— Погоди, — окликнул Ан Зун Себ мальчика. — Куда несешься? Всегда так — не выслушаешь до конца, а потом все делаешь по-своему. Балбес! Если Е Сун нездорова, узнай, не нужен ли ей врач и когда она сможет выйти на работу. Скажи ей, что я очень беспокоюсь о ее здоровье. Не забудешь?
Отправив Сун Ена, директор нетерпеливо заходил по комнате. Какой ответ даст ему Е Сун? Некоторое время он метался по кабинету’, затем принялся наводить порядок у себя в столе. Разорвал и выкинул в корзину снимки ни в чем не повинных кинозвезд.
В дверь просунулась осклабившаяся рожа Волосатого.
— Вам чего? — резко спросил Ан Зун Себ, быстро задвигая ящик стола. (Благодаря приходу Чан Мея Чона в столе директора уцелело несколько порнографических снимков.)
— Можно? Я только на минуточку.
«И этот попользуется, если узнает. Типичный вымогатель. Мне буквально не на кого положиться. Эх, будь у меня сын! Теперь поздно. Нужно было вовремя разойтись с моей старухой».
_____ Ну, чего застряли в дверях? Проходите! — прикрикнул он на Чан Мен Чона.
Глаза Волосатого испуганно забегали, а на лице еще шире расплылась улыбка.
Чан Мен Чон доложил о том, что на днях Хак Су выйдет из больницы и что Чан Мен Чону хотелось бы на его месте оставить нового механика, которого они взяли временно. Новый механик парень работящий, поклади
99
стый. старается угодить начальству. Чан Мен Чон знал, что Ан Зун Себ высоко ценит работу Хак Су, и поэтому изобразил дело так, будто у Хак Су очень серьезное увечье и он уже не сможет работать по-прежнему.
— Хорошо, хорошо, делайте как знаете,— пробурчал Ан Зун Себ, но тотчас же спохватился: — Нет, лучше отложим этот вопрос. Пусть пока работает Хак Су, а там будет видно. Нам сейчас невыгодно обострять отношения с рабочими, а Хак Су их любимчик.
Чан .Мен Чон тяжело вздохнул.
— Я думаю только о вашей выгоде, хозяин.
— Знаю, знаю, — усмехнулся Ан Зун Себ. — Ну, что там еше?
— Так, знаете, ничего важного. Я насчет Е Сун. Поскольку она подала заявление об увольнении... у меня на примете замечательная девчонка. Ручаюсь, она устроит вас во всех отношениях. Сейчас она работает у станка. Грамотная, училась в гимназии, и вид у нее представительный. Хотите, я ее позову? Сами убедитесь, что я не стану давать рекомендацию кому попало.
— Посмотрим, посмотрим, — рассеянно ответил Ан Зун Себ. — На черта мне секретарши? Я возьму секретаря.
Чан Мен Чон решил, что хозяин острит, и вежливо хихикнул.
— Можете идти,— сказал Ан Зун Себ сухо.
Очутившись за дверью, Волосатый перестал улыбаться. Он старательно вытер потное лицо, расстегнул ворот рубахи.
Ким Дя Тан имел манеру обращаться к Чан Мен Чону с нескрываемым презрением. Что же касается Ан Зун Себа, то тот, как полагал Волосатый, относился к нему не без уважения, хотя никогда этого не показывал. На то он и хозяин. Будь Чан Мен Чон на его месте, он бы еше не так разговаривал со своим управляющим, зная, что все управляющие жулики и подлецы. Но Чан Мен Чон не из таких, чтоб обижаться. Он всегда печется о благе хозяев. Пока существуют хозяева, он человек. Рассудительный Ан Зун Себ не может не знать, что Чан Men Чон для него сущий клад. И вдруг такая неожиданная перемена! С чего бы это? Неужели кто-нибудь донес о его невинных комбинациях? Допустим. Но разве хозяевам от этого ущерб? Они выжимают из рабочих капи-100
талы, а он довольствуется буквально копейками. Уважающий себя делец не стал бы марать руки из-за таких денег. Но Чан Мен Чон еще не делец, и станет ли он дельцом, зависит как раз от этих копеек. Директор должен быть человеком справедливым. Он должен понимать, что нельзя так безжалостно эксплуатировать управляющего, что и ему должно перепадать что-нибудь.
Вскоре после ухода Волосатого вернулся Сун Ен и сообщил:
— Е Сун съехала с квартиры. Ее новый адрес неизвестен.
Не только у Ан Зун Себа в то утро творилось черт знает что на душе. Черт знает что творилось и на душе Чан Мен Чона, Не сговариваясь, оба дали себе зарок отныне быть осторожнее.
Мать Су Дора, не желая тревожить молодого хозяина, тихо раздвинула дверь и просунула в щелку письмо.
Письмо от Е Сун? Кен Дя оторопел. Что это значит? Она еще ни разу не писала ему. «Конечно, раскаяние, признания,— усмехнулся Кен Дя, ‘ надрывая конверт.— Женщины любят изливать свои чувства! Вообще-то эти признания вчера, быть может, меня бы и порадовали. Но сегодня... Нет, никогда не прощу ей измены! А вообще ей следовало бы мною дорожить. Что она представляет собой? А я, дурак, думал, что она горда и счастлива моей дружбой».
Однако Кен Дя ошибся. Вот что писала Е Сун:
«Ким-сонсен!
Я уезжаю. Правда, это звучит мелодраматично, но, как я ни ломала голову, как ни мучилась, другого выхода придумать не смогла-
У меня к вам двойственное чувство. Вы мне и близки и чужды. Я пыталась проанализировать свои ощущения, но так и не смогла в них разобраться.
Я знаю, как вам нелегко, но и мое положение сейчас какое-то неопределенное, двойственное, чтоб не сказать унизительное. Не корите меня. Вы честный человек и не можете этого не признать. Может быть, я и была для вас другом, но в дальнейшем я буду для вас толь
101
ко обузой. Я знаю, в душе вы мне будете благодарны за откровенность. Сознайтесь, ведь я вам не так уж нужна!
Каждому человеку необходима своя, пусть самая что ни на есть скромная, дорожка в жизни. Ищу ее и я. Я чужда тому миру, который вам близок, я чужак в вашей среде, как и вы — в моей. Это горькая истина.
Порою мне кажется, что наши пути никогда не сойдутся. А как бы мне хотелось ошибиться! Это было бы моим оправданием перед собой. Грустно, что мои чувства к вам требуют оправданий, не правда ли?
Я надеюсь, что мы навсегда останемся друзьями. Не тревожьте меня.
Е. С.»
Прочитав письмо, Кен Дя почувствовал не столько досаду, сколько разочарование. «Люблю ли я ее? — спрашивал он себя.— Жалею ли о разрыве?»
В голову ему пришло двустишие, которое он тут же записал на конверте, чтоб не забыть.
Если б эта комната была целым миром, То любимая была бы здесь.
«Коряво,— сказал он себе, перечитывая двустишие.— Придется обработать, но мысль как будто ничего— оригинальна... Да, тогда Е Сун была бы здесь. Ну и что с того? Мне сейчас никто, никто не нужен. Пожалуй, я сам себе лишний...» — сознался он с горечью.
ГЛАВА XXI
Во время болезни Хак Су Тон Пхир часто навещал его мать, приносил ей деньги, собранные рабочими.
Тон Пхир нравился матери Хак Су. У него было открытое мужественное лицо, уверенные жесты, разумная речь. Но мать Хак Су помнила, что однажды ее сын отрицательно отозвался о Тон Пхире. Конечно, мальчик мог ошибаться: человека познаешь в беде. Однако Хак Су редко о ком отзывался дурно.
Что нового? — спрашивал Тон Пхир таким тоном, словно был в этом доме своим человеком.
102
— Да у нас все одно и то же. Скорее бы мой мальчик вышел из больницы.
— Теперь-то уж нечего горевать. Через несколько дней его выпишут. Знаю, как вам трудно без Хак Су. Хорошо, что его друзья не забывают вас. И чаще других к вам, наверно, наведывается Чун Сик.
— Многие наведываются,— уклончиво ответила женщина.
Топ Пхир задал вопрос безо всякого умысла, но почему-то от ответа матери Хак Су повеяло холодком.
к кому относился этот холодок? К нему, к Тон Пхиру? Глупо домогаться откровенности, когда эта откровенность относится к тебе. А если к Чун Сику? Нет, и на этот счет мать Хак Су не станет распространяться. В этом отношении мать и сын были удивительно похожи друг на друга. Оба не любили осуждать людей за глаза.
— Чем больше я приглядываюсь к вам, тем больше удивляюсь сходству между вами и сыном,— заметил Тон Пхир-
— Да,— ответила женщина простодушно.— Сын оказывает на меня большое влияние. Ведь я вдова, и он глава в доме. Я верю, что он выйдет в люди. Тогда он поможет встать на ноги своим младшим братьям. Я ему не помеха, пусть добивается своего. Даже когда у нас ни гроша, я тихонько выпроваживаю соседей, если они приносят что-нибудь в починку. Мудрю, выкручиваюсь, чтобы его не отвлекать — пусть занимается. Он добьется своего, ведь правда? Говорят, он отличный механик. Почему бы ему не стать инженером? Главное ведь не диплом, а знания. Вы согласны со мной?
Тон Пхир не верил, что бедняку и самоучке удастся чего-нибудь Добиться.
— Вы думаете, мы живем так уж плохо? — говорила женщина.— Вы думаете, что я принимаю вашу помощь из нужды? О нет. Но как отказать товарищам? Мой Хак Су тоже не раз помогал семьям нуждающихся товарищей. Это хороший обычай помогать друг другу, и я нс хочу его нарушать своею гордостью, хотя очень нелегко принимать даже от друзей. Вы, может быть, думаете, что мы голодаем? О нет! Говорят же, что живой рот не зарастет паутиной. И мы сыты, уверяю вас. Случается, меня приглашают стряпать в богатые дома,
103
когда одной прислуги не справиться. Мои малыши мне тоже помогают. Если бы несчастье стряслось с Хак Су зимой, тогда нам действительно было бы худо. А сейчас еще тепло. Мальчики собирают за городом съедобные травы. Часть продаем и за вырученные деньги покупаем соленую рыбу. Мы ее очень любим. А в дождь, когда за город не пойдешь, мальчики отправляются в парк Намсан и приносят оттуда пустые бутылки. Вот видите, в общем нам совсем не так уж плохо. Погляжу кругом, люди еще хуже живут. Беспокоит меня только одно, как бы управляющий делами не воспользовался болезнью Хак Су и не взял на его место другого механика. Вы ведь знаете, Чан Мен Чон не любит моего сына.
— Ничего,— успокаивал женщину Тон Пхир.— Уж я поговорю с Чан Мен Чоном. Не беспокойтесь.
— Вот за это вам большое спасибо!
С одной стороны, навещая женщину, Тон Пхир преследовал корыстную цель: он хотел завоевать доверие Хак Су и разрушить его дружбу с Чун Сиком, с другой же стороны, бедняк и пролетарий, он искренне сочувствовал этой дружной и мужественной семье.
Купить дров было не На что, и в углу тесного дворика возвышалась груда щепок, собранных мальчика-> и. Точно такую же груду Тон Пхир обнаружил на слоем дворе, когда вернулся из тюрьмы. И каждый раз, когда он заходил к матери Хак Су и видел эту груду, сердце его обливалось кровью.
Уходя, Тон Пхир оставлял на столе деньги. Это были гроши, ио мать Хак Су знала, с каким трудом они заработаны.	•
При Тон Пхире мать Хак Су никогда не говорила о Чун Сике. Может быть, она чувствовала, что Тон Пхир недолюбливает Чун Сика, которого она любила. Она не понимала причины их вражды — оба они были ей симпатичны,— не понимала, почему они приносят деньги врозь, работая в одном и том же цехе. Но даже у сына она не решилась бы спросить об этом. Она всегда довольствовалась тем, что он сам ей рассказывал. Хак Су был уже мужчиной, а у мужчин, как известно, свои дела. Она не вмешивалась даже в его отношения с Чен Пим, хотя и не одобряла их.
Магь Хак Су ле знала, что однажды Чун Сик подошел к Тон Пхиру и спросил:
— Почему ты действуешь отдельно? Сбор мы производим среди наших товарищей, и деньги пойдут, так сказать, в один и тот же котел. Давай собирать вместе, а вручить деньги матери Хак Су можешь ты. Главное — оказать ей помощь, а кто передаст — не столь уж важно.
Тон Пхир не согласился. Чун Сика удивило мелочное самолюбие Тон Пхира, которого он считал человеком неустойчивым, но умным-
Наконец, наступил день, когда перед Хак Су раскрылись больничные двери. Он соскучился по товарищам. Мать настаивала на том, чтобы он хотя бы денек побыл дома,— кто знает, когда ему придется отдохнут.
— Ну что ты говоришь? — возмутился сын.— Ведь там они без меня, наверно, уже всю технику перепортили.
— А тебе какой от этого убыток?
Первый человек, которого Хак Су встретил на фабрике, был Тон Пхир. Хак Су не знал, что тот специально дожидался его.
— А, Хак Су! — воскликнул Тон Пхир радостно.
—• Спасибо, что ты заботился о моей матери-
— Ну, вот еще! — Тон Пхир смутился от удовольствия и похлопал товарища по плечу, что должно было означать: мнения мнениями, а дружба дружбой.— Стоит ли об этом говорить? Да кабы это настоящая помощь...— И тихо добавил: — Сам знаешь, как у наших трудно выудить копейку.
— А я верну,— ответил Хак Су покраснев: эта помощь вдруг представилась ему унизительной.— Конечно, не сейчас. Я сохраню эти деньги до тех пор, пока они кому-нибудь понадобятся.
-- Hv, знаешь! Ты что, обиделся? Ай, нехорошо! Тебя любят- Многие не скупились, выворачивали карманы. Наши товарищи начинают понемногу понимать, что рабочий должен за рабочего стоять горою. А ты глупой обидой только портишь дело. Денежные сборы воспитывают единство и политическую сознательность.
— И главное, против денежных сборов не возражают хозяева, не правда ли?
ГЛ
— Ух ты какой! На словах все мы герои, что и говорить, всем нам хочется поднять горы. Но еще рано. А то некоторые из нас Похожи на букашек, которые хотят свернуть скалу.
В этих словах Тон Пхира была попытка оправдать свое приспособленчество и насмешка над Чун Сиком и его друзьями. Хак Су притворился, что смысл этих слов до него не дошел. Ему не хотелось сразу же вступать в открытый спор с Тон Пхиром, который так заботливо отнесся к его матери.
— Подожди,— сказал Тон Пхир, когда Хак Су собирался открыть дверь цеха.— Я должен тебя посвятить в одно дело.— Он увлек Хак Су к окну, чтобы никто не подслушал их разговора.— Чан Мен Чон предложил мне создать группу из «надежных» рабочих, на которых дирекция смогла бы опереться. Я ответил, что подумаю. Если я не создам такую группу, fo ее создаст кто-нибудь другой, на кого хозяева действительно смогут положиться. Конечно, если я наберу только наших ребят, Волосатый сразу пронюхает в чем дело. Вот я и думаю набрать несколько таких, что верно служат хозяевам, а остальных — наших. Будем потихоньку ставить палки в колеса. Как твое мнение?
— Неужели ты не предвидел, что я тебе отвечу?
— Но я думал...
— Я своей позиции не изменю. Более того, я уверен, что тебе не удастся создать такую группу, цель которой расколоть наш коллектив.
— Ты меня, очевидно, не так понял.
В это время к ним подошли Чун Сик и лучшие его друзья — Ки Тхя и Нак Поми. Тон Пхир отошел, не сказав больше ни слова.
— О чем это вы так горячо с ним беседовали? — спросил Нак Поми, провожая Тон Пхира неприязненным взглядом.
— Да так... Хотел взять меня на мушку.
— Ну, а как рука? — спросил Чун Сик.
— Ничего. Ноет, но в общем действует неплохо.
— Да, это видно,—улыбнулся Ки Тхя.—У тебя по-прежнему такие бицепсы, что страшно смотреть.
— Страшно? — Хак Су рассмеялся.— Давай, хочешь измерить мою силу?
106
— Ладно уж,— ответил Ки Тхя. на всякий случай прячась за спину Пак Поми.— Побереги руку.
— Тон Пхир часто навещал твою мать,— заметил Чун Сик-— Право, говорить об этом неприятно. Но тут дело идет о принципе. Тон Пхир вновь показал себя отъя влен н ы м и ндив идуал исто м.
— Он страдает манией личного героизма.
— Препоганая болезнь! — выпалил Ки Тхя.— Такие герои любят диктовать и приписывать себе чужие заслуги. Они считают себя на голову выше других и убеждены, что коллектив без них не более чем стадо. Никогда не знаешь, что они выкинут для того, чтобы возвеличить себя.
— И такой был когда-то революционером! — возмущался Нак Поми.
— Ты что, впервые слышишь о ренегатах? — усмехнулся Чун Сик.— Надеюсь, теперь для тебя ренегат «е отвлеченное понятие.
— А ведь человек он как будто неплохой, — проговорил Ки Тхя.
— Для кое-кого, может, и неплохой, а для нас — злейший враг.
— А если попытаться с ним сблизиться?
— Дурак,— ответил Хак Су.— Он воображает себя вожаком, а куда поведет, знаешь? Изолировать его надо, вот что, чтобы ему не удалось создать свою труппу. Тон Пхир хитер и энергичен.
В это мгновение он заметил шедшую через двор - Чен Ним.
— Подождите, я сейчас! — бросил он товарищам и быстро спустился во двор.
Ноги Хак Су подкашивались от волнения. «Фу ты черт, какая слабость! Не удивительно, месяц провалялся в больнице»,— оправдывался он перед собой.
Он догнал Чен Ним и окликнул ее. Девушка вздрогнула. Чайник, который она держала в руках, наклонился, и вода тонкой струйкой потекла наземь.
— Наконец-то ты здоров,— улыбнулась Чен Ним. Голос девушки дрогнул, а может быть, Хак Су это только показалось. Он уже овладел собой и показал на чайник:
— Гляди, все выльешь. Чего это ты так расфуфырилась?
Ю7
_____ Приходится. Сейчас я работаю в приемной директора. Его прежняя секретарша сбежала.
__ Жаль. Мне она нравилась.
— Уж я-то не сбегу. Работа легкая, и оклад 'неплохой.
— Ну что ж, лишь бы ты была довольна. *
— Прости, что я не навещала тебя в больнице. Знаешь, у меня...
— Ладно. Не оправдывайся. Не пришла, и все тут. Я не обижаюсь.
Когда Хак Су думал о Чен Ним, она ему представлялась такой близкой! А встречал — чужая. «Странно,— спрашивал он себя,— какая же она на самом деле? Вот если бы можно было заглянуть ей в душу! Но что я там увижу? Вот она стоит передо мной, поза у нее гордая, вызывающая. С Чан Мен Чоном она, наверно, держится иначе. И чем унизительнее ее положение, тем больше она пыжится передо мной. Ни к чему это. Ведь я бы ей все простил, была бы она только со мной откровенна. Не нужен я ей, это ясно».
— Я вижу, что теперь к тебе не подступиться,— заметил он насмешливо.— Теперь ты служащая!
Она ответила вызывающе:
— Завидуешь? А я, знаешь, никогда чужой судьбе не завидую и никому не жалуюсь на свою.
Она повернулась на высоких каблучках и засеменила в контору. Как он ненавидел ее в это мгновение! Ему была противна ее прическа, тонкие каблучки и новая, неестественная походка. Он плюнул в сердцах и энергичным шагом направился в цех.
ГЛАВА XXII
В тот же вечер в одном из ресторанчиков, что находятся в четвертом переулке Хван Кым, сидели за ужином Чен Ним и Волосатый.
С тех пор как Волосатый силой овладел ею, ему ни разу не удалось уговорить ее, и теперь, устроив ее секретаршей Ан Зун Себа, он рассчитывал на долгожданное вознаграждение.
Нельзя сказать, чтобы управляющий был скромного мнения о своей особе и поэтому приписывал строптивость Чен Ним исключительно ее кокетству и расчетливости.
О
«Что ж,— размышлял Чан Мен Чое,— расчетливость очень неплохое качество даже в женщине. Во всех случаях жизни приятно иметь дело со здравомыслящим человеком, который понимает, что ты от него хочешь м что ты можешь предложить ему взгамея. Никаких неясностей, никаких осложнений».
При этой мысли управляющий почувствовал нечто подобное приливу нежности и попытался обнять девушку.
Она брезгливо оттолкнула его руку в сказала:
— Вы мне противны!!
На угреватой лоснящейся физиономии уиравлякицего появилось искреннее недоумение:
— Как же так? Я только что из бани.
Чен Ним расхохоталась. У нее был какой-то особенный смех, который, как казалось Волосатому, всегда приходился некстати и сбивал его с толку.
— Чего ты смеешься, не пойму...
Чан Мен. Чон*впервые назначил Чен Ним свидание в своем излюбленном ресторанчике. И вот она сидела рядом, такая близкая и доступная. (Волосатый измерял свою близость с женщинами расстоянием), а он все аж не знал, как к ней подступиться.
— Ты злая, Чен Ним.
— Ага.
— Я тебе не нравлюсь?
— Нет.
— Тебе хочется меня подразнить?
— Оставьте меня, пожалуйста, а покое.
— Ну, будет! Не сердись.
С этими словами он нерешительно коснулся спины Чен Ним. Почувствовав, как ее всю передернуло, он торжествующе рассалеялса. Что ж. тем лучше» заездит она понимает, что на сей раз Чан Меж Чои «е упустит своего. Мало он с ней нянчился!
— На, выпей глотчж,, — настаивал Волосатый, ггапол-няя рюмку, прозрачную и хрупкую, как яичная ашр-лучжа.
— Не хочу.
______ Неужто ты от такого глотка опьянеешь3 Какая странная! Ешь! Такие блюда подают тебе не каждый день.
Ж
В коридорчике застучали тэта *. Волосатый похлопал в ладоши. Бесшумно раздвинулась дверь. На пороге на коленях стояла прехорошенькая молоденькая официантка.
— Принесите-ка нам хорошего вина. Моя дама водки не пьет.
— Извините, окяку-сан2. Вина нет. Гости все -выпили.
— Раздобудь где-нибудь.
— Извините, окяку-сан. Сейчас.
Дверь бесшумно задвинулась.
Чан Мен Чон рискнул на вершок придвинуться к Чен Ним и покосился на нее с опаской. Она не заметила этого маневра. И чтоб окончательно усыпить ее настороженность, Волосатый потянулся палочками в миску. Он извлек оттуда самый лакомый кусочек мяса, но так и не донес его до рта. Мясо выскользнуло и упало на новенькие брюки Чан Мен Чона, сшитые по последней моде, но почему-то имевшие на нем старомодный вид.
Чен Ним злорадно хохотала. Волосатый с остервенением старался стереть пятно. Официантка незаметно поставила на стол вино.
Махнув на брюки рукой и вконец раздосадованный, Чан Мен Чон прикрикнул на Чен Ним:
— Ну, а это будешь пить?
Не дожидаясь ответа, он силой запрокинул голову девушки и влил ей в рот вина.
— Чего ты боишься,— уговаривал он ее,— ни мышь, ни птица не услышит. Глупо! Ведь ты уже была моей.
Он сдавил ее в объятиях, как тогда, зажимая ей рот потной грязной ладонью.
Ни мышь, ни птица не услышит...
Чен Ним спешила. Хорошо, что Волосатый не увязался за нею. Пока он расплачивался с хозяйкой ресторана, она улизнула.
Девушка вспомнила, что сегодня — вторник, а по вторникам и субботам Сун Ен возвращался домой поздно. (Какое счастье, если она не застанет его дома! Ей нужно привести себя в порядок, успокоиться.
1 Тэта — деревянные японские сандалии.
* Окяку-сан — дорогой гость (японск.).
НО
Однажды Чен Ним решилась спросить брата, куда он уходит по вечерам. Мальчик нахмурился и нс ответил. Он не любил распространяться о своих делах. Замкнуты)! парень! Чен Ним он был дороже всего на свете, она любила его с какой-то странной болью, которой не умела объяснить.
Чун Сик был неправ. Брат и сестра походили друг на друга не только лицом, но и характером. У обоих был тот же гордый, замкнутый нрав и доброе сердце, только эти качества они проявляли по-разному и по-разному смотрели на жизнь. Держались они так, будто могли отлично обойтись друг без друга, зная, что это лишь притворство.
— Ты замечательный парень,— говаривала Чен Ним брату.— Жаль только, что в тебе нет ни капельки юмора.
— Посмотрю, куда приведет тебя твой «юмор».
— Нельзя же жизнь принимать всерьез! А обо мне не беспокойся. Я старше тебя. Ничего, Сун Ен, когда-нибудь мы заживем по-человечески.
— Я и теперь живу по-человечески.
— Хвастун!
— Ничуть! Я хочу жить так, как все рабочие живут. Когда им будет хорошо, тогда и мне будет хорошо, а пока им плохо, пусть и мне будет плохо.
— От этого никому легче не станет.
— Возможно. Но иначе я не могу.
В наружной комнатке, которую занимал Сун Ен с тех пор, как Чун Сик переехал на другую квартиру, горел свет. Какая досада, мальчик уже дома!
Чен Ним стала крадучись пробираться в свою комнату.
У нее было такое ощущение, будто она вымазалась в грязи, . и она испытывала мучительную необходимость умыться и сменить белье прежде, чем ее увидит Сун Ен.
Вдруг позади себя она услышала голос Хак Су:
— Добрый вечер, Чен Ним!
1Как хорошо, что под навесом полумрак и парень не видит ее лица.
— Прости, что я без разрешения зашел в комнату Сун Ена. Он мне нужен.
— Подожди, он скоро придет.
— Я, кажется, тебя напугал?
— Нисколько.
111
— Значит, мне показалось. Если тебе неприятно, я могу уйти. По правде говоря, в пришел к тебе.
— Очень мяло.
— Выдался сэобсдаьгй вечер, вот я и подумал... Ты меля давно приглашала. Если бы ле эта история с рукой, я бы раньше пришел.
Постдиздир глаза Хак Су свыклись с темнотой, и что-то поразило его в облике девушки. Он не мог определить, что именно, но она казалась ему не такой, как всегда.
— Где же ты была? — спросил он без умысла.
— Это тебя не касается. Я сам а распоряжаюсь собою.
— Скажи, Чен Ним, неужели мы так и не научимся разговаривать как люди?
— Разве мы разговариваем не как люди?
— Мы разговариваем как враги.
— Вег лххаи разговаривгпш бы друг с другом именно таким тоном, если бы были искренни.
— Ты искренна? Как юж трудно с тобою!
— Это потому, что ты хочешь мной командовать, а мне это ire нравится. Люблю полную независимость.
— Ты уверена в своей незавасимости?
— Конечно.
— Какое заблуждение!
— Хак Су, ты когда-нибудь думал о том, что курица завиду’ет куропатке? Так вот, если хочешь,— я вольная дикая птица*
— Которую подстрелит охотник.
— А курице свернет шею кухарка. Что лучше?
Что ст мог ответить? Он ее обтадял красноречием, однако все его существо восставало против ее образа мыслей.
— Мне не по душе твои остроты, Чен Ним!
— Я вовсе не острю, а ты — скучный. Спокойной ночи! Не то я пряду завтра на работу заспанная, и господин Ан Зун Себ подумает обо мне нехорошо. Ои такой вни-мательный! Ничего ие ускользнет от его догляда.
— Послушай..,
— Что саде? ВыкодмваЙ жобыстрее.
— Чен Ним, я... осе знаю.
Она как будто растерялась, во тотчас же взяла себя в руки.
— Ну и что с того? Спокойной ночи!
Ш
— Погоди. Если уж «а то пошло... Неужели ты не нашла кого-нибудь получше?
— И этот лучший — ты?
— У меня этого и в мыслях не было!
— Так я и поверила в мужскую дружбу! Все вы прикидываетесь садовниками, а на самом деле вы воры, норовящие поскорее сорвать и растоптать цветок.
— Я никогда не желал тебе зла.
— А ты думаешь, что я желаю себе зла? Каждый себе лучший друг.
— Ия так думал, пока не познакомился с тобою.
— Ну, что ж, давай объяснимся раз и навсегда, и больше ко мне не приставай. Волосатый мне не менее противен, чем тебе. Но в жизни не приходится брезговать средствами. Вам, мужчинам, легче, чем нам. У вас множество средств добиться успеха. А у нас, девушек из бедной семьи, одно только средство. И вы еще осмеливаетесь нас презирать! Если хочешь, то Волосатый — только первая ступенька, ведущая...
— Куда?
— К моему благополучию. Нищенское существование не по мне. Я не хуже других. Ты хороший, Хак Су, но что ты можешь мне дать? Ты такой же нищий, как и я.
— Подожди, я добьюсь своего. Ты еще не знаешь, какой я упрямый и выносливый!
— Долго мне пришлось бы ждать тебя, Хак Су. К тому времени я бы состарилась и ты предпочел бы лучшую невесту.
— Как странно ты говоришь! Никогда бы я не предпочел тебе другую!
— Каждый поступает, как ему лучше. И ты поступил бы, как тебе лучше. А я хочу верного счастья.
— Таким путем ты не добьешься счастья.
— Смотря что считать счастьем. Я буду счастлива, если сумею отмстить людям за все нанесенные мне оскорбления. Я не хочу ни на кого гнуть спину. Пусть другие гнут на меня спину, те, что глупее меня.
— Ты не знаешь, что говоришь!
— Как видишь, у нас разные дорожки. И заметь себе — меня не переделаешь!
— Как бы твоя дорожка не привела тебя в яму.
— Жизнь — необъятная помойная яма, в которой все мы барахтаемся. Кто боится испачкаться, тому лучше не
5 Хан Сер Я	П5
родиться. И, по-моему, ты зря цепляешься за мою юбку, Хак Су.
Хак Су оказался не в силах переубедить Чен Ним. Она лучше знала жизнь, причем самую ее изнанку. Разумные доводы? Чен Ним не верила доводам, она верила только фактам. А где взять факты, которые заставили бы ее забыть все мерзости? Жизнь так безотрадна, так мерзка!
На улице был тихо. Город погружался в сон. Хак Су шел домой с тяжелым сердцем, думал о том, что, будь он постарше и опытнее, ему бы непременно удалось переубедить Чен Ним. Они были одногодками, и она относилась к нему как к мальчишке.
«Как рано созревает женщина! — думал он.— Чен Ним умна, мужественна и добра. Ее называют злюкой, но это неправда. Она озлобилась. Она во всем винит людей. Нет, люди здесь ни при чем. Куда ни глянь — одни страдания. Во всем виновата обстановка. К черту такую обстановку!»
ГЛАВА XXIII
Кен Дя догадывался о том, что произошло в тот вечер между Е Сун и Ан Зун Себом. Но эта догадка была так чудовищна, что ему не оставалось ничего другого, как уверить себя, что она — плод его болезненного воображения.
Дни Кен Дя проводил в какой-то полудреме, а когда смеркалось, отправлялся блуждать по городу, углубляясь в улички, сплошь заселенные беднотою. Он все еще не терял надежды встретить Е Сун.
Он возвращался домой, когда все уже спали. В эти часы его мысль делала необыкновенные открытия. В порыве вдохновения он записывал то, что приходило на ум, намереваясь днем привести написанное в стройную систему. Однако уже на следующее утро эти записки казались ему тусклыми и сумбурными. Он приходил в ярость от сознания своей бездарности и уничтожал дорогие сердцу листки.
Насколько Кен Дя был деятелен в своих намерениях, настолько был он пассивен в их осуществлении. Ум у него был живой, легко воспламеняющийся, а сердце — ленивое. Воображаемое волновало его больше, чем реаль-114
пость, ибо воображение щедро награждало его тем, чего он не умел взять у жизни.
Но никогда прежде Кен Дя не был так безразличен к окружающему, как сейчас. Вращаясь в студенческие годы в среде деятельной идейной молодежи, он получил хороший духовный заряд. Теперь эют заряд вышел, и Кен Дя потерял себя, вернее стал самим собой.
В эти дни он увлекался философией и вперемежку с Шопенгауэром грезил о Е Сун. Он отдавал себе отчет в том, что если бы не она бросила его, а наоборот, то его переживания не были бы столь мучительными. Как разобраться в том, что она ранила больнее,— его сердце или самолюбие?
Где она? Что с нею? Как ее найти? Через фабричную контору можно было бы разыскать Чун Сика, он наверняка знает ее адрес. Но это бесполезно, Чун Сик навряд ли станет с ним откровенничать.
Однажды, когда Кен Дя уже совсем отчаялся и не знал, что делать с самим собой, к нему зашел Бон У. Кен Дя обрадовался этой встрече.
Бон У был легкомысленный весельчак с сильно развитой практической жилкой, и это наводило на мысль, что он не так уж прост, как кажется.
Кен Дя не встречал Бон У с тех пор, как они окончили университет. За это время Бон У заметно округлился, его веселые глазки глядели с самодовольным лукавством, его звонкий заразительный смех превратился в приятный солидный хохоток.
Некогда Бон У добивался дружбы Кен Дя и ХенЧоля. Друзья относились к нему по-разному. Кен Дя считал, что Бон У безобидная и привязчивая душа. Хен Чоль же утверждал, что привязчивость Бон У отнюдь не доказывает бескорыстие и отсутствие гордости.
_____ Вот сюрприз! — воскликнул Кен Дя, увидав нежданного гостя.—Я думал, ты по-прежнему в Токио. Рассказывали, что ты неплохо устроился?
_____ Я убедился, что там для меня нет никаких перспектив. Пора подумать и о семейной жизни.
— Это от тебя не уйдет.
— Как сказать! Женитьба—это тоже коммерческое предприятие,— ответил Бон У лукаво.
_ Ну и женись на здоровье. Желаю тебе счастья!
_ До поздравлений еще далеко.
115
5*
__ Твоя невеста в Токио?
_____У меня нет невесты. Сам понимаешь, что японка из хорошего дома за меня не пойдет, а кто попало меня не устраивает. Думается, здесь, в Сеуле, я найду что-нибудь подходящее.
__ Чем занимаешься?
_____ Так, знаешь...— Он неопределенно махнул рукой.— А в общем, не жалуюсь. Была бы голова на плечах. Ты что — болен?
— Нет.
— Хандришь?
— Как видишь,— усмехнулся Кен Дя.
__Нехорошо! Это гнусная болезнь.
— Которой болеют все порядочные люди.
_____ А ты бери пример с меня. Мой принцип — никогда не вешать носа.
— Завидный принцип!
— А что это? Шопенгауэр?! Вот не думал!
— Перелистываю,— смутился Кен Дя.
— Помнится, вы с Хен Чолем нелестно отзывались об этом немецком мудреце. Идеолог империализма и все такое.
— Совершенно верно.
— Скажу тебе откровенно, что в то время вы вообще о многом и о многих судили слишком резко. С годами становишься мягче и терпимее.
— Да, мы меняемся, это — факт,— ответил Кен Дя устало.— Становясь мягче? Терпимее? Пожалуй, терпимее относимся к самим себе и безразличнее к другим. Но к Шопенгауэру я отношусь по-прежнему. Сущность его философии глубоко реакционна.
— И все же, сознайся, в нем есть нечто, что тебе по душе, что соответствует твоему теперешнему настроению. Иначе бы ты его не перелистывал.
— Возможно. Но, видишь ли, я не одобряю и своих теперешних настроений.
— И не пошевелишь пальцем для того, чтобы отделаться от них. Признай, Кен Дя, что этот немец не дурак. Он прав. Чем глубже вникаешь в историю, тем становится очевиднее, что над всем господствует некая слепая, неразумная и бессмысленная воля. Лично мне явно противопоказана всякая философия. Она наводит на меня черную тоску. Слышал бы меня сейчас Хен Чоль! Скажи, он по-116
прежнему материалист? Он все еще верит в то, что мир можно переделать?
- Да.
— И ты по-прежнему разделяешь его взгляды?
— Конечно.
— Вы встречаетесь?
— Ага,— почему-то солгал Кен Дя.—Скажи, Бон У.— спросил он, меняя тему разговора,— что ты думаешь о нашей жизни?
— Как сказать! Если смотреть на жизнь с философской точки зрения, то человеку вообще не следовало бы рождаться на свет. Ну, а если подходить к этому вопросу, так сказать, практически, то жизнь следует брать такою, какова она есть, и главное — не зевать и смотреть в оба! Иначе тебя постигнут глубокие разочарования. Н-да...
Бон У вздохнул всей грудью, как бы желая этим подчеркнуть всю глубину своих разочарований. Он парень компанейский и не станет портить игру, хотя у него лично нет причин обижаться на жизнь. В стране развивается капитализм, процветает личная инициатива и совсем не так уж плохо живется тем, у кого голова на плечах. Кен Дя хочется пофилософствовать? Ну что же, пусть пофилософствует. Почему бы и нет, раз он живет на готовеньком?
— Слушай, Кен Дя. Скучно на тебя смотреть. Так, пожалуй, прозеваешь счастье.
— А что такое счастье?
— Наслаждения. Одевайся и пошли.
Но Кен Дя продолжал лежать все в той же скорбномечтательной позе.
— Знаешь, что я тебе посоветую,— заметил Бон У,— не откладывай женитьбы. Некоторым это необходимо как воздух.
— Сделай почин, а я погляжу.
— Чего тут долго раздумывать, не пойму. Хен Ок — девушка хоть куда, и папаша у нее что надо. Я всегда говорил — ты счастливчик, Кен Дя! Скажи, вы действительно разошлись?
— Да. Между нами все кончено.
— Я думал, это только слухи. Слушай, если она тебе не нужна, уступи ее мне.— Бон У сощурил свои лукавые глазки.
117
— Пожалуйста.
— У, какой! Я шучу, а он всерьез. Хотя... эта идея мне нравится. Зять Ан Зун Себа! Ха-ха!.. Ну, будет шутить. Одевайся и пошли на улицу. Как знать, где поджидает тебя счастье?
«Счастье» поджидало Кен Дя за углом. Оно нетерпеливо теребило перчатку и было поглощено созерцанием выставленной в витрине бакалеей.
«Ловко подстроено,— подумал Кен Дя.— И кому это понадобилось? Ей? Но она отлично знает, что между нами все кончено. Ему? Для того, чтобы своими глазами убедиться, что мы с ней чужие? Неужели и вправду у него виды на нее? Догадывается ли она об этом? Конечно. Женщины всегда догадываются, они — тщеславны. Я ее ненавижу, и мне будет тошно смотреть, как она кривляется. Уйти? Нет, глупо. Еще подумают, что я ревную. Неприязнь — мелочна. Не хочу быть мелочным».
Хен Ок кокетливо улыбнулась и пошла им навстречу.
— Что с вами, Кен Дя-си? Вас нигде не видать.
— Нездоровится.
— А вы куда собрались, Хен Ок-си? — осведомился Бон У, будто эта сцена не была подготовлена заранее.
— В театр.
— Давай присоединимся,— предложил Бон У Кен Дя.— Такая оказия! Я редко бываю в театре. Недосуг.
— Сегодня выступление студентов, и мне прислали приглашение на два лица. Я там знаю кое-кого и смогу достать еще один билет. Ну, идемте же! Не то мы опоздаем,— оживилась Хен Ок.
— Нечего раздумывать! — воскликнул Бон У с энтузиазмом.— А вот и трамвай на улицу Хван Кым Ден.
Кен Дя поневоле пришлось согласиться: он не хотел казаться смешным.
Всю дорогу Хен Ок и Бон У о чем-то оживленно разговаривали. Они не скучали и отлично понимали друг друга. Их оживление нервировало Кен Дя, и он упорно глядел в окно.
Мелькали пешеходы. Хорошо бы незаметно сойти на первой остановке и смешаться с толпой. Толпа непритязательна, она целиком поглощена собой. (В толпе Кен Дя полностью обретал самого себя.) Как знать, может быть здесь он когда-нибудь найдет человека, который поймет его с первого взгляда и зашагает с ним рядом...
из
Смешная походка у людей. Один ходят задрав головы и выпятив животы. Козявки, возомнившие себя вершителями судеб! Другие — расправляют плечи. О, эти еше покажут себя! Третьих жизнь согнула в дугу. А вон идет какой-то томный тип. Интеллигент. Тошно глядеть на его унылую физиономию. В других все подмечаешь. Впрочем, в себе тоже. Но от этого нс легче.
Каждый пасется вокруг своего колышка. Как-то одной овце надоело топтаться вокруг да около. Вырвалась за ограду в поисках тучных пастбищ. И что же? Ее задрали волки. Наивная глупая овца! Нет, не овца глупа, а глупцу всякая чепуха лезет в голову...
Наконец Хен Ок, Бон У и Кен Дя добрались до театра. Здесь собралось уже множество народу — молодежь, тщательно одетая, в приподнятом 'настроении.
«Как мало нужно этим людям,— подумал Кен Дя,— но они знают, что им нужно, а я вот не знаю».
— Подождите здесь,— предложила Хен Ок,— а я сбегаю за билетом.
— Ия пойду с вами,— предложил Бон У.— Не уходи,— крикнул он Кен Дя на ходу.
Несколько минут Кен Дя терпеливо дожидался. Но постепенно им овладела знакомая тоска. Он огляделся, не видно ли поблизости Хен Ок и Бон У, и юркнул в ближайший переулок.
ГЛАВА. XXIV
Кен Дя забрел в район, расположенный у ворот Кван Хванмун. Шел он наугад — куда-нибудь да выведут его эти тусклые кривые улички,— временами мечтательно глядел в небо. (В центре города вряд ли кому-нибудь взбредет в голову любоваться звездами и луной.)
Кен Дя томила та сладостная и мучительная тоска, которая гонит человека неведомо куда и так хорошо знакома в юности.
Вдруг сердце его радостно забилось. Впереди, в нескольких шагах от себя, он увидал женщину. Знакомая походка, знакомая посадка головы...
— Е Сун-си! — крикнул он, задохнувшись от волнения.
Ему показалось, что женщина споткнулась; но она не обернулась и не замедлила шаги.
119
Сумерки обманчивы. Не раз Кен Дя ошибался, принимая незнакомку за Е Сун. Неужели он ошибся и теперь?
Кен Дя догнал женщину и заглянул ей в лицо.
— Е Сун-си!..
Это была она и не она. Худое, возмужавшее лицо, губы плотно сжаты.
— Е Сун-си, вы мне не рады? Я искал вас везде. Вы избегали меня, да? Зачем? Я нйчего не требую, поверьте. Прошу лишь одного — не избегайте меня,— проговорил он быстро, с мольбою.
Она не ответила.
— Я понимаю, вам пришлось немало пережить.
— Ничего... Теперь это прошло,— ответила она изменившимся голосом.
— И вы не скажете мне своего адреса? Не буду вас беспокоить, но я должен знать, где вы, чтобы хоть мысленно быть с вами. Мне это просто необходимо.
— Нет, нет! — ответила она горячо, будто защищаясь.— Я не хочу...	।
Он видел — она колеблется. И ему страстно захотелось подчинить ее своей воле, сделать ей больно, заставить страдать. Никогда прежде он ее не желал так страстно. Она это почувствовала и съежилась, будто в ознобе.
— Вы должны мне сказать свой адрес,— настаивал Кен Дя.— Я больше не хочу разыскивать вас по городу.
Е Сун выпрямилась.
— Нет! — бросила она с каким-то непонятным торжеством.
Вздрогнув от неожиданности, он попятился. Она гордо прошла мимо и скрылась.
Мгновение Кен Дя находился в растерянности. Затем привычно пожал плечами, усмехнулся. Наконец, сообразив. что он вновь может ее потерять, бросился за ней.
Переулок был темен и пуст.
«Если человек может так охладеть, если он так умело берет себя в руки, значит он не любил,— размышлял Кен Дя, бредя домой.— Чувство сильнее воли, сильнее разума. Е Суи начала новую жизнь, в которой не оставила для меня местечка. Довольна ли она? Счастлива ли? Нашла ли работу? И как это я забыл спросить об этом?
Я ей не нужен. И, ковечно, она думает обо мне как о ш
пройденном этапе. Когда мы меняемся, мы всегда упрекаем тех, с кем некогда делили свои заблуждения, в ком разочаровались. Нам невдомек, что наши заблуждения — это мы сами в прошедшем времени.
Что я мог ей дать? Что я ей дал? Свои мысли, переживания. Они были ей интересны и... чужды. У нас — разные миры. Но разве это так существенно, когда любишь?
Е Суп всегда казалась мне замкнутой. Я угнетал се своим индивидуализмом. Она еще не созрела для таких проблем, которые я обрушивал на нее. Я думал, что имею на нее влияние, что развиваю ее душу и ум и... ошибался’ Она не пустила меня в свою душу.
Было время, когда я безумно любил Хен Ок, когда каждый ее каприз доставлял мне жгучее наслаждение. Люблю ли я Е Сун? Да, кажется, люблю. Когда кажется, что любишь, то это тоже любовь. Иначе как отличить, когда кажется, а когда нет? А пока — я страдаю. Да, страдаю. Отсюда апатия, безразличие...
Я люблю Е Сун и не желаю копаться в этом чувстве. Она ушла, и у меня в душе пустота.
Что и говорить, я типичный городской хлюпик. Сынок фабриканта! И как меня могут любить другие? Я противен самому себе. Нет, не вершины чувств в моей душе и не бездны, а так — холми-ки!
И я не знаю, чего хочу. Рискнул бы я жениться на Е Сун? Нет. У меня хватило бы решимости на все, если бы я был уверен в себе. Но в том-то и дело, я не уверен в себе. Никогда наперед не знаю своих желаний, не знаю, как поступлю. Могу ли я обещать, что никогда не вернусь к Хен Ок? Нет. Ненавижу ее, и эта ненависть волнует меня не меньше любви».
Самокритика не была чужда Ксп Дя. Подобно чахоточному, он жадно следил за всеми симптомами своей болезни. Он презирал себя п носился со своими страданиями. Копаться в себе, прислушиваться к себе доставляло ему величайшее наслаждение.
ГЛАВА XXV
Когда подули первые осенние ветры, Чун Сик, К* ТЧя и Нак Поми сняли комнату я стали жить вместе. Так было экономнее и веселей.
т
Как-то вечером после ужина Нак Поми ушел проводить чтение в рабочем кружке. Чун Сик и Ки Тхя остались дома, каждый занятый своим делом.
Чун Сик углубился в книгу; Ки Тхя разбирал свои записки, по привычке напевая:
Свободно дышат хребты Пяктусан.
Цветет и распускается мугун-хва.
В боях закипает наша кровь.
В боях выковывается новая эра.
Вдруг Чун Сик прислушался: Ки Тхя запел нечто незнакомое:
Рабочие, протяните руки друг другу, опояшьте земной шар! Вставайте грудью!
Вперед! Вперед!
Мы — факел революции!
— Откуда у тебя эта песня? — спросил Чун Сик.
— Сам придумал,— застенчиво улыбаясь, ответил Ки Тхя.
— Здорово! — заметил Чун Сик полушутя, полусерьезно. Он любил подтрунивать над творчеством Ки Тхя, на самом же деле был очень горд тем, что его друг — поэт.
Ки Тхя не впервые придумывал слова на какую-нибудь популярную мелодию.
— Метишь в классики? Ну что ж — еще немного и, пожалуй, попадешь в цель.
— Не смейся,— ответил Ки Тхя угрюмо.— Какой из меня поэт? Я — малограмотный. Вот если бы мне хорошенько поучиться!..
Он вышел на середину комнаты и, размахивая кулаком, запел:
Рабочие, протяните руки друг другу, опояшьте земной ша-ар...
Нет, не так, — досадливо поморщился он.— Как по-твоему лучше: «протяните руки друг другу» или «протяните друг другу руки?» По-моему, второе лучше, но тогда слова не уложатся в мелодию.
— А по-моему и так недурно.
122
— Пу да, что бы я ни выдумал, ты всегда говоришь: «недурно», а я-то знаю, что это никуда не годится. Погоди, сейчас я все это запишу и как следует обработаю.
Он быстро набросал на листке слова и принялся громко напевать строфу.
— Ты забываешься,— предупредил его Чун Сик.
Ки 1 х'я понизил голос и продолжал напевать, упоенно размахивая руками. Каждую строфу, а порой одно и то же слово он повторял по множеству раз — у него долго нс выходило так, как хотелось.
— Ну, теперь как будто ничего,— сказал он через некоторое время, протягивая Чун Сику замаранный листок.— На днях,— рассказывал он,— слышу, Хак Су поет какую-то новую песенку. Куда лучше моей! Ему, конечно, такого не придумать. Уверен, что песенку написал какой-нибудь студент. Там несколько замечательных строк. Вот послушай...
Но Ки Тхя так и не удалось спеть — его перебил голос Е Сун, донесшийся с улицы.
— Чун Сик, ты дома?
— Дома, дома. Заходи,— отозвался Ки Тхя. (За последнее время они с Е Сун очень подружились.)
— Спасибо, мне некогда заходить. Чун Сик, выйди, пожалуйста, ко мне.
— Сейчас,— отозвался Чун Сик, на ходу натягивая куртку.
— Проводи меня, пожалуйста,— попросила Е Сун, когда он вышел к ней.
— Хорошо.
В просьбе девушки было нечто необычное. Чун Сик, отличавшийся чуткостью, заметил сразу, что она чем-то сильно взволнована, и решил не досаждать ей вопросами.
Спустя некоторое время она заговорила сама:
— Только что встретила Кен Дя. Просил мой адрес. Я не сказала.
В ее голосе было сожаление и вопрос к самой себе: правильно ли она поступила, не раскается лн?
Встреча с Кен Дя с новой силой всколыхнуло в ней прежнее чувство. И вдруг она поняла, как дорог ей Чун Сик — сильный и верный друг детства, насколько ей было бы труднее без него. Ей хотелось высказать всю свою нежность к нему, но этому мешала застенчивость.
123
Между тем они подошли к домику Пок Сурь и Бун И. С некоторых пор Е Сун жила вместе с ними. С девушками ее познакомил Чун Сик, и они сразу подружились. Е Сун благоговела перед самостоятельностью Пок Сурь, а Пок Сурь восхищалась ее знаниями. Буи И была среди них на правах младшей сестренки.
Насколько Пок Сурь была независима и горзча, настолько Бун И была нежна и покладиста. Милая девушка, она была по уши влюблена в Чун Сика, который либо этого действительно не замечал, либо не хотел замечать, считая, что на свете существуют более важные дела, чем любовь.
Е Сун его не понимала. Она с радостью открыла бы ему глаза» однако, зная его самолюбие, опасалась, как бы малейший намек со стороны не возымел на него обратного действия.
— Зайдем к нам,— предложила Е Сун Чун Сику.
— Не могу. Завтра у меня кружок, а я еще не подготовился.
— Ну только на одну минуточку.— И она крикнула:—• Пок Сурь! Бун И!
Дверь открыла Пок Сурь (Бун И не было дома).
— Какие новости, Е Сун? — обратилась она к подружке.— Застала Пак Ки Ёна?
— Ты ходила к Пак Ки Ену? И я слышу об этом только теперь? — возмутился Чун Сик.— Странный человек! Ты всегда умалчиваешь о главном...
— Пока ничего определенного,— отвернулась Е Сун.
— Как он тебя принял? Он что-нибудь обещал? — сыпала вопросами нетерпеливая Пок Сурь.
— Принять-то он меня принял. Но рабочие ему сейчас не нужны. Во всяком случае, пообещал иметь меня в виду. И на том спасибо. Хоть. какая-нибудь надежда.
Пак Ки Ен был ее земляком. Она обратилась к нему по совету Чун Сика после того, как рухнули ее надежды получить работу. Очутившись в безвыходном положении, она поневоле должна была вспомнить все свои немногочисленные знакомства.
Перебравшись в город, Пак Ки Ен несколько лет подряд служил приказчиком в японском магазине. Скопив немного денег, он открыл собственную лавочку, причем одно время настолько преуспел, что прослыл одним из наиболее оборотистых торговцев. Побочно он занимался 124
еще закупкой коконов, которые поставлял огромными партиями Р-ской прядильной фабрике, являвшейся филиалом одной из крупнейших сеульских фирм. Потом, запутавшись в каких-то делах, он потерял нажитое и репутацию.
Однако дирекция Р-ской фабрики не дала заглохнуть его комбинаторским талантам и взяла его к себе. Занимал он на фабрике не видное, но прочное место, и, конечно, будь у него желание, смог бы устроить Е Сун.
— Расскажи по порядку,— просила Пок Сурь.
— Он очень изменился?—спрашивал Чун Сик.
— О да,— отвечала Е Сун,— он стал настоящим горожанином. Такой самоуверенный! Но Хен Чоль был прав. Он предвидел, что я у этой свиньи ничего не добьюсь.
На Р-скую фабрику Е Сун сопровождал какой-то знакомый Чун Сика, который назвал себя Хен Чолем. Хен Чоль работал на Р-ской фабрике и хорошо знал Пак Ки Ена. По дороге он объяснял девушке: «Не думайте, что Пак Ки Ен вам обрадуется, хоть он и ваш земляк. Уже одно только то, что вы, девушка со средним образованием, проситесь к станку, покажется ему подозрительным. Недавно он уволил одного моего товарища исключительно за то, что тот в разговоре употребил слово «общество». Пак Ки Ен — невежда, и подобные слова, смысл которых до него еще полностью не доходит, приводят его в неописуемый ужас».
Е Сун рассказала товарищам, как ее принял земляк.
— Самое забавное,— говорила она,— это то, что он спросил меня, живы ли мои родители, будто сам он не был на похоронах отца, будто забыл, что остался должен отцу за коконы. Нам-то, детям, он отказался вернуть долг. Вообще держался со мною так, будто видит меня впервые. Мне все время казалось, что он бы и рад мне помочь, но чего-то побаивается.
— Глупости! Чего ему бояться? — заметила Пок Сурь.
— А как же! — усмехнулся Чун Сик.— Вдруг Е Сун кому-нибудь проговорится, что уважаемый Пак Ки Ен вовсе не из богатой купеческой семьи, как он себя выдает, и что его отец был бедным и честным крестьянином!
Все рассмеялись.
— Не терплю таких типов,— проговорил Чун Сик,— этих хозяйских прихвостней. Господин иной раз позволит себе великодушный жест, но его лакей — никргда. Все они
125
доносчики и подхалимы. Да что говорить оПакКи Ене! Он никогда не был порядочным человеком. Я знаю, как он ловко обманывал крестьян, скупая у них' коконы. II разбогател-то он во время инфляции. Не будь у него «особых» заслуг, вряд ли ему удалось бы устроиться штатным служащим у японцев. Тебе, Е Сун, больше незачем к нему ходить. Лучше я пойду поговорю с ним еще раз.
— А я бы на него плюнула,— заявила прямая и гордая Пок Сурь.— Пока у нас работа — Е Сун не умрет с голоду. А там, глядишь, подвернется что-нибудь.
Решили, что Е Сун больше не придется унижаться перед «прихвостнем».
— Не могу я быть на вашем иждивении! — возмутилась Е Сун.
— В тебе говорит ложная скромность,— ответила энергичная Пок Сурь.— Ты наша подруга. Не беспокойся, придет время — отплатишь долг. Еще не видала рабочего, которому бы не пришлось бывать безработным. И мне не миновать такого.
Е Сун обняла подружку и заплакала от избытка чувств.
ГЛАВА. XXVI
Близился Новый год — пора, когда холод и голод одолевают человека и когда чаще приходят за долгами.
В нынешнем году земля рано покрылась инеем. Затем выдался один теплый денек, и вслед за ним неожиданно ударил мороз, поправ железный закон нашей природы — «самхан саон» *.
Однажды, когда было так морозно, что Е Сун не решилась отправиться в своей одежонке на поиски работы, почтальон, толкнув покосившиеся воротца, крикнул:
— Пак Е Сун! Письмо!
Девушка испугалась. Последнее письмо она получила два месяца назад, от Ки Суна, да и то пришло на ее старый адрес.
Брат перестал писать. Вероятно, его возмущали общие фразы, которыми в последнее время отделывалась ЕСун,— она не решалась рассказать ему правду. Когда она устроится на работу, тогда и напишет сразу обо
1 «Самхан саон» — чередование трех холодных и четырех теплых дней. Это чередование свойственно корейскому климату во все времена года.
126
всем. Ки Сун поймет и простит. Будь он на ее месте, и он бы нс стал огорчать сестру.
«Наверно, красная повестка»,— решила девушка, выбегая во двор за письмом.
Несколько дней назад Е Сун получила повестку с требованием немедленно уплатить налог государству и с предупреждением, что в случае неуплаты на ее движимое и недвижимое имущество (которых у нее не было) будет наложен арест.
Первый раз упоминание о налоге приходило в дома в виде простого письма, вторично — в виде красной повестки как сигнал бедствия, как верная предвестница бездомности и голода.
Дрожащей рукой девушка взяла протянутый ей конверт и оторопела. Срочное письмо от Кен Дя! Как он узнал ее адрес?
Она читала с упоением, жадно всматриваясь в каждое слово.
«Не удивляйтесь, Е Сун-си, что все еще не могу вас забыть.
Некоторое время после нашей случайной встречи на улице я находился в очень подавленном настроении, не зная, как искупить свою вину, что предпринять, чтобы вновь увидеться с вами.
Не спрашивайте, каким образом я узнал ваш адрес, как узнал о том, что вы без работы. Это грустное известие придало мне решимости. Разрешите мне хотя бы издалека и в последний раз доказать вам свою дружбу.
Не знаю, что произошло в тот вечер между вами и Ан Зун Себом, но уверен, что это больше не повторится. Не сердитесь на меня за то. что я вновь обратился к нему. Мне больше не к кому было обратиться.
К моей величайшей радости Ан Зун Себ согласился удовлетворить мою просьбу и лишь один раз высказался в том смысле, что вы, мол, нехорошо поступили, своевольно уйдя со службы. Короче говоря, он обещал дать вам работу.
Более того, я вынес такое впечатление, что и ко мне он перестал питать прежние претензии. Ан Сун Себ неглуп и, окончательно убедившись в том, что между мной и его дочерью все кончено, решил сохранить приятельские отношения.
127
Советую вам, Е Сун-си, не упускать столь благоприятную возможность и не откладывать встречу с Ан Зун Себом. Он будет ждать вас послезавтра в 11 часов утра.
Вы не можете себе представить, как трудно устоять перед соблазном и не пойти послезавтра на фабрику, зная, что там я наверняка мог бы увидеть вас. Меня удерживает опасение, что, предвидя встречу со мной, вы решите отказаться от моего предложения, я же не хочу вам навязывать себя и не могу допустить, чтобы вы думали, будто ваша работа зависит от наших отношений.
Вы просили меня оставить вас в покое. Покорно подчиняюсь вашей воле.
Ким Кен Дя».
Это письмо вызвало в Е Сун мучительные и противоречивые чувства: радость от сознания, что она нашла работу, и уверенность, что ничто уже не в силах сломить ее решимость в отношении Кен Дя,— какие бы чувства ею не владели, с этим раз и навсегда покончено, она не может вернуться к прежнему, как не может стать прежней; в то же время ей была неприятна сдержанность Кен Дя. Правда, она сама добивалась этого, но насколько было бы приятнее, если бы ей не удалось этого добиться! Письмо было написано в деловом тоне, и из этого девушка заключила, что Кен Дя был не вполне искренен: его искренность всегда бывала напыщенной и театральной. Видно, он считал себя обиженным, но все еще не терял каких-то надежд.
Е Сун еще раз внимательно перечла письмо. Почему-то ей пришли на ум слова: «Позабыта песня любви. Еще звучат слова, но нет в них прежнего смысла, прежнего дыхания. Есть еще порыв, но нет уже души. Угасли искры...» И сколько Е Сун ни доказывала себе, что именно этого она хотела, этого добивалась, ей было досадно до слез.
<Hv да,— упрекала она мысленно Кен Дя,— ты говорил: «Все непостоянно. Гляди, небо — и то изменчиво, а ведь оно не страдает». Теперь мы оба страдаем. И пусть. Ты этого хотел...»
Вечером того же дня Пок Сурь и Бун И устроили семейное совещание, в котором принял участие Чун Сик. 12S
Друзья решили, что Е Сун завтра же отправится к Ан Зун Себу, но с уговором, что примет работу только в цехе.
Пок Сурь возражала:
— Нечего ей опять туда соваться. Что у нее, каплет над головой? Или нет куска хлеба? Есть люди, которые живут похуже нашего. Не гоним же мы с Бун И ее на улицу!
Чуп Сик был другого мнения. Он считал, что безработица— наиболее страшная болезнь. Бун И, естественно, поддержала его.
На следующее утро Е Сун отправилась к Ан Зун Себу. Идя по знакомым улицам, которые в этот день казались ей особенно неприветливыми, она с ужасом думала о том, как ее встретят.
Е Сун была уверена, что на фабрике ее уже забыли. Ей казалось, что она не была здесь целую вечность, и опа не могла примириться с мыслью, что обстоятельства вновь привели ее сюда.
Впрочем, на фабрике Е Сун знали мало: Ан Зун Себ заботился о том, чтобы его секретарша не завязывала знакомства с рабочими. Таким образом, фабричные связи Е Суя ограничивались доверенными людьми директора — надсмотрщиками, помощниками надсмотрщиков, мастерами, начальниками цехов. Правда, сейчас у нее здесь появилось много друзей — Бун И, Пок Сурь, Ки Тхя, которые в эту минуту мысленно были с нею.
А Сун Ен? Разве могла она забыть своего маленького спасителя и дружка!
В се-таки, может быть, не ходить, вернуться? Заглянув во двор, девушка увидала недостроенный корпус нового цеха. Ан Зун Себ не отказался от своих затей!
Глаза ее остановились на дорожке, покрытой грязной ледяной коростой. Вспомнилось, как очертя голову бежала она по этой дорожке, давая себе слово никогда более сюда не возвращаться, пугливо прислушиваясь, не настигает ля ее запыхавшийся Ан Зун Себ? Отчетливо вспомнилось также и ощущение мягкого песка под ногами к досада — будь у нее под ногами твердая почва, она бы бежала быстрее. А вот и дерево — одинокое, облетевшее, защищавшее летом приемную от знойных солнечных лучей...
Украдкой осмотревшись с тайной надеждой увндеть где-нибудь поблизости Кен Дя, Е Сун собрала всю свою волю и вошла во флигель дирекции. Она была уверена.
что все знают о том, что произошло здесь два месяца назад. Ей хотелось избежать встреч, и она быстро, не оглядываясь, взбежала на второй этаж. Однако на лестничной площадке ее окликнул удивленный и радостный мальчишеский голос:
— К нам?!
— Как видишь,— ответила Е Сун.
Перед ней с толстой стопкой деловых писем в руках стоял улыбающийся Сун Ен.
— Где пропадала?
— Искала работу и, разумеется, не нашла.
— Не огорчайся. Мне рассказал о тебе Нак Поми. (Я в его кружке). А Чен Ним теперь придется убраться из приемной. По целым дням торчит в кабинете директора и стучит на машинке. Кажется, при тебе машинки еще не было? Так вот, это — нововведение Ан Зун Себа. Теперь он не знает, куда и кому бы еще написать, а я сбивайся с ног.
— Не стану выживать Чен Ним.
— Жаль! Я на это рассчитывал.
— Хочу устроиться в цех.
— Дело!
— Вот не знаю только, как на это посмотрит директор.
— Да, трудно что-нибудь предугадать. Он часто о тебе справлялся. Ну, желаю удачи! Спешу на почту.
Ан Зун Себ встретил девушку с той официальностью, к которой обязывает человека положение. В ответ на ее поклон он указал подбородком на стул.
Е Сун села. В лице Ан Зун Себа она читала торжество: «Птичка сама вернулась в силки».
Через открытую дверь Е Сун бросила взгляд в приемную. Ей очень не хотелось, чтобы Чен Ним была свидетельницей ее разговора с директором. К счастью, приемная была пуста. На столе—новый вычурный письменный прибор и американская пишущая машинка.
Развалившись в кресле, Ан Зун Себ вежливо прикрыл ладонью зевок.
— М-да, глупо ты тогда сбежала. Я ведь только пошутил! Порядочные люди так не поступают. Надо было оставить свой адрес в конторе фирмы. Впрочем, это прошлое. Скажу только, что гордость и своеволие всегда сводят с пути,— говорил Ан Зун Себ тоном добродушного брюзгливого дядюшки.— Ты где пропадала? В деревне?

— Да,— солгала Е Сун, не зная, к каким хитростям прибегнул Коп Дя, уговаривая Ан Зун Себа вновь принять ее на работу.
— Какова там жизнь?
— По-прежнему.
— По говори. А новые дороги? А ирригационные сооружения? Все это — большой шаг вперед. Твой браг здоров?
- Да.
Откуда он знает, что у нее брат? Ясно: Ан Зун Себ наводил о ней справки в деревне. В таком случае ему известно, что она не уезжала из Сеула. Его устраивает ее ложь? Что ж, и ей она на руку. Не придется рассказывать о своих мытарствах за эти два месяца.
— Когда вернулась из деревни?
Теперь ей явно слышалась в его голосе ирония.
— Недавно.
— Нужно было сразу прийти ко мне. Не съем же я тебя. Хворала?
— Н... да, немножко.
— Видно. Подурнела. У кого живешь?
— Устроилась у подружек.
— Кто они такие?
— Ткачихи.
— Не могла найти лучшего общества? Впрочем, как знаешь. Я еще не забыл, как ты относишься к моим советам. Значит, ты ко мне по поводу работы? Хорошо. Что могу тебе сказать? Заходи почаще, авось что-нибудь придумаю. Теперь, полагаю, ты была бы счастлива вернуться на прежнее место. К сожалению, оно уже занято.
— Если возможно, устройте меня, пожалуйста, в цех.
— В цех?! Если бы я не знал, на что ты годишься, я бы не стал возражать — в цех так в цех. У станка я могу поставить любую здоровую девку, которая справится лучше тебя. Мне нужна твоя голова, а не руки. Как тебе известно, я всегда и прежде всего исхожу из интересов дела. В этом отношении я непоколебим. Да ты, должно быть, неоднократно наблюдала, как мне часто приходится затевать ссоры с членами правления, когда они не понимают, что нам наиболее выгодно. Однако деловая ссора— не ссора. Наоборот, это* наиболее разумная форма
131
сотрудничества. После такой «ссоры» как-то особенно приятно вместе пообедать. Впрочем, тебя это не касается. Так вот, о чем бишь я? Да... Устрою тебя, куда сочту нужным. А теперь — всего хорошего. Дела растут не г > дням, а по часам, а мне приходится самому заниматься даже таким пустяковым делом, как корреспонденции. Чен Ним далеко не так культурна и грамотна, как ты. Ценю ее за преданность и уважение. Разумная девчонка! Зайди через несколько дней.
Вскоре после ухода Е Сун в кабинет директора заглянул Волосатый.
— Вы очень кстати,— заметил Ан Зун Себ.—: Хочу посоветоваться с вами. Скажите, как бы вы использовали грамотную девушку, на которую у вас имеются виды?
— Какие виды?
— Как сказать... Когда осуществим намеченную реорганизацию, думаю, она нам пригодится.
— Можно узнать, кого вы имеете в виду?
— Пак Е Сун.
— Она вернулась?!
— Ага,— промычал Ан Зун Себ.
— Тут и решать-то нечего. Возьмите ее на прежнее место, а Чен Ним верните в цех, поскольку она не справляется.
— Думаете?
— Да.
Ан Зун Себ на мгновение призадумался, а тем временем Волосатый соображал: «Он, кажется, согласен отказаться от Чен Ним. Значит, между ними уже что-то произошло, и произошло, конечно, все. Ан Зун Себ не такой человек, чтобы дать себя водить за нос. Недаром и Чен Ним относилась ко мне последнее время небрежно, даже враждебно. А в общем, я круглый дурак! Доверить Ан Зун Себу Чен Ним было столь же разумно, как одолжить тигру котенка».
— Нет,— сказал, наконец, Ан Зун Себ решительно.— Чен Ним я все-таки оставлю при себе. При всех ее недостатках у нее много положительных качеств, которые меня пока вполне устраивают. Е Сун рвется в цех. Пусть отведает, как сладко стоять у станка. Это ее многому научит. Я намереваюсь в дальнейшем назначить ее начальницей нового цеха. Подготовьте ее, пожалуйста, и прошу, ро-первых, пока не говорить ей об этом, во-вторых, относить
132
ся к ней с особым вниманием н почтением. И чтобы ни-ни! Сами понимаете...
— Е Сун ие сумеет прижать рабочих,— пробовал было возразить Чан 74ен Чон,— она будет с ними заодно. Чен Ним бы больше подошла для этого. Она бы никого не пощадила.
— Ей недостает грамотности и сообразительности.
— О нет, она даже чересчур сообразительна! Е Сун по сравнению с ней — ребенок.
— Но у этого ребенка среднее образование.
— Главное достоинство в хорошем начальнике цеха не образование, а умение держать людей в руках.
— Не спорьте!
— Извините.
— Что до ее симпатий к рабочим, то они скоро рас-сеятся, как только она приглядится к «товарищам» и убедится, насколько они неопрятны и некультурны. И, пожалуйста, везде и всячески намекайте на то, что я к ней благоволю. Рабочие ей этого не простят, и она поневоле будет вынуждена прибегнуть к нашему покровительству.
Затем директор и управляющей приступили к обсуждению вопроса, беспокоившего их больше всего. На фабрике предстояло провести множество мероприятий. Средн них—увольнение рабочих. Это мероприятие было чревато всякого рода неприятностями, и дирекция ломала голову над тем, как свести эти неприятности к минимуму.
ГЛАВА XXVII
Была середина февраля. Прошел месяц с тех пор, как Е Сун вернулась на фабрику. Новый год 1 не принес ей ничего нового. Прежнего чувства к Кен Дя уже не было (или так ей казалось), осталась лишь обеда, которая росла по мере того, как проходила любовь.
Девушка с трудом осваивала ставок. Ей ве хватало расторопности.
До сих пор ее тело и воля являли собой неощутимое единство. Теперь же ей приходилось рассчитывать каждое свое движение, и чем старательнее она рассчитывала,
1 Новый год по лунному калеядар!» белым* частью приходится на февраль месяц.
тем чаще ее воля приходила в явное противоречие с ее движениями.
А по ночам она не смыкала глаз от страха перед завтрашним днем и от ломоты во всем теле.
Обучала Е Сун мастерица-коротконожка, работавшая па фабрике с первого дня ее основания. Почти все работницы прошли стажировку под ее руководством, и их оплошности и удачи она принимала на свой счет. Властная, грубая, жестокая, она доводила новичков до исступления. Однако впоследствии ткачихи с благодарностью вспоминали ее. Мастерица любила подчеркивать, что система обучения у нее особая и что она делает из девушек людей. Это была правда: из ее учениц выходили отличные работницы.
С Е Сун она была обходительна, давала ей поблажки, смотрела сквозь пальцы на то, чего не спустила бы другой.
Обычно Каракатица (так прозвали мастерицу) подавала свои реплики, стоя на скамейке, откуда она видела каждое движение Е Сун. Указания ее были кратки и метки. Несмотря на неприязнь к учительнице, душа которой была столь же уродлива, как и тело, Е Сун не могла не восторгаться ею. Девушка понимала, что такой женщине под стать управлять большим делом.
— Далеко пойдешь, если захочешь,— говорила мастерица Е Сун.— Ты молода, красива, образованна.
— Какое отношение это имеет к моей работе?
— О, самое прямое,— смеялась Каракатица с какой-то непонятной девушке двусмысленностью. Е Сун не догадывалась о том, что Ан Зун Себ выделил ее среди других работниц, и ее наивность забавляла Каракатицу.
— Уверена, что хорошая ткачиха из меня не выйдет,— жаловалась Е Сун.
— Выйдет! Определяю человека с первого взгляда. Ты далеко пойдешь.
И действительно, прошли еще две недели, и работа Е Сун пошла на лад. Мысль перестала следовать за движениями рук. Руки послушно следовали за движениями мысли. Постепенно работа начала доставлять Е Сун все большее наслаждение.
...Каракатица куда-то отлучилась. Воспользовавшись этим, Чун Сик подошел к Е Сун.
— Ты не выходила в коридор?
— Нет
134
— Только что Чои Ним вывесила на доске новое объявление. Назначен медосмотр.
— Еще что выдумали!
— Новый маневр!
.— Что будем делать?
— Еще не решили.
— Ты уверен, что это ловушка?
- Да.
С этими словами Чун Сик пошел дальше, незаметно подходя то к одной, то к другой работнице. Е Сун заметила, что к Пок Сурь и Бун И подошел Нак Поми. Видно, он сообщал им то же, что Е Сун только что узнала от Чун Сика.
Е Сун была так поглощена тревогой, что не сразу заметила Волосатого, а заметив, стала взглядом искать Чун Сика и Нак Поми, собираясь их предупредить. Им пришлось бы плохо, если бы во время работы Волосатый застал их в. ткацком цехе. Но ни Чун Сика, ни Нак Поми не было уже видно — они вовремя успели удрать в котельную.
Некоторое время Волосатый приглядывался, как работает Е Сун.‘ Она чувствовала его взгляд на своих обнаженных по локоть руках, на своих плечах, бедрах. Ей хотелось сжаться в комочек. Но станок требовал ее тела, ее рук, каждого ее мускула. И Чан Мен Чон с нескрываемым удовольствием раздевал ее глазами и говорил:
— Е Сун-си, вам нравится эта работа? Думаю, что она не для вас, хотя вы отлично справляетесь. Образованный человек везде впору. Уверен, в скором времени дирекция предложит вам нечто более подходящее.
Е Сун не ответила, притворившись, что не расслышала из-за грохота машин. Пусть ей сулят золотые горы — она из цеха не уйдет.
Она мельком оглянулась на подруг. Работницы делали вид, что целиком поглощены своим делом. Но Е Сун знала, что никто сейчас не думает о работе и что руки их производят привычные движения автоматически.
В обеденный перерыв люди столпились в коридоре возле доски объявлений. Неграмотные и те, кто не смогли пробраться к доске, неистово нажимали на передних и кричали:
135
— Читайте вслух!
Кто-то из рабочих дважды прочел объявление. Но этого оказалось недостаточно. Люди .требовали, чтобы им прочли еще раз. Они жадно вслушивались в каждое слово, ища в нем тайного смысла, который и так был до ужаса ясен каждому.
Два молодых друга-шутника принялись толкать товарищей, дурачиться, стараясь рассеять их угрюмое настроение. Один, круглоглазый, чахоточного вида, пародировал объявление:
— Благодаря вам мы набиваем свой карман. Исходя из этого и в целях еще больше набить свой карман...
Его оборвал раздраженный голос:
— Нашел когда шутить, дурак!
Тем временем второму шутнику, более серьезному и менее остроумному, удалось пробраться к доске.
— Внимание и тишина! —крикнул он. — Все слушать и вникать!
Закатывая глаза в подражание какому-то присяжному оратору, он принялся читать объявление, обогащая его собственными комментариями.
— «Благодаря вашему искреннему труду наша фирма растет и приобретает все больший авторитет среди покупателей». (Обратите внимание — благодаря нашему и, главное, искреннему труду!) «Точнее, наше благополучие зависит от благополучия наших рабочих, наше дальнейшее продает ан не— от состояния их здоровья» (молодцы, сообразили!). «Исходя из этого и в целях укрепить здоровье наших рабочих» (как бы не так!), «мы решили 2-го и 3-го марта сего года провести на нашей фабрике всеобщий медицинский осмотр рабочих. Явка на медосмотр обязательна». Прочесть еще раз? Во второй раз у меня получится лучше.
— Заткнись! — крикнул Сто Штук. — И без тебя тошно. Ведь это... конец...
И все как-то разом умолкли, приуныли, поняв, что старику действителньо пришел конец, что при осмотре его забракуют, что безработицы он не переживет, поняли, что близится развязка: неизбежная и открытая схватка с хозяевами.
У круглоглазого рабочего был свой коронный номер, который всегда веселил товарищей. Парень не выдержал всеобщего уныния и предложил с мольбою:
1Э6
— А я сейчас покажу, как краб охотится за малявкой.
Но никто не обратил внимания на его выходку. Парень знал, что его любят за веселый нрав, но считают придурковатым. И никто не догадывался, что дурачится он лишь для того, чтобы внести хоть маленькую искорку света в эти тусклые непроглядные сумерки, что если бы он мог, oiH взял бы все страдания товарищей на свои слабые плечи, целиком позабыв о себе, не спрашивая: «А кто пощадит меня, чахоточного? И мне, молодому, надорвавшему на работе грудь,— конец...»
Вдруг кто-то заметил Нак Поми, проходившего с озабоченным видом по коридору, и окликнул его:
— Нак Поми! Иди к нам!
Нак Поми подошел к товарищам.
— Что ты думаешь?
— То же, что и вы.
— Но ты иногда видишь дальше.
— Один я ничего не придумаю. Посмотрим, может быть, надумаем что-нибудь сообща.
— Что ж, перед осмотром придется лишний раз помыться, — заметил Сто Штук с горьким юмором.
— В последний раз, как перед смертью, — буркнул горбатый перевозчик.
— Нак Поми, что теперь делать? — спрашивали женщины.
— Что все будут делать, то и мы.
— Если б удалось сорвать осмотр!
— Если б... Откуда ты знаешь, что надумает Тон Пхир?
— Тон Пхир не любит глупостей,— запальчиво ответил кто-то из сторонников Тон Пхира.— Хозяевам ничего не стоит выгнать нас на улицу. В городе полно бездомных крестьян. А так уволят только слабых. Не должны же из-за нескольких страдать все.
— Вот я, кажется, здоров, но кто знает, что найдет врач?
— Они уволят не только больных и слабых.
— У Волосатого зуб на меня!
— Говорят, что нет людей, которые были бы на все сто процентов здоровы.
— У меня першит в горле.
— С этого-то и нанимается.
— Ничего удивительного. Вентиляции нет. Наглотаешься пыли...
— И начинается это всегда так: сначала першит в горле, что-то теснит в груди. А там — туберкулез.
__ А нет его — найдут, будь покоен.
— Слушай, — шептала 1Пок Сурь Ки Тхя, — я убыо Ан Зун Себа.
—' Ничего ты этим не добьешься,— улыбнулся Ки Тхя, глядя на побледневшее от ненависти лицо девушки.— Его место займет другой Ан Зун Себ.
_____ Значит, ты считаешь, что наше положение безвыходно?
— Выход есть.
— Какой?
— Сделать так, чтобы вообще Ан Зун Себы не водились.
В самом укромном уголке фабричного двора, спрятавшись от посторонних глаз, стояли друг против друга Хен Чоль и Тон Пхир.
Первый держался как всегда спокойно, доброжелательно. Глядя со стороны, никому бы не пришло в голову, что сейчас он «прорабатывает» Тон Пхира.
Тон Пхир бросал на товарища косые взгляды. Щеки его зарделись, большие живые глаза метали молнии. Однако он старался сдержать себя, — он не хотел разрыва. Хен Чоль невольно любовался его гордой мужественной красотой.
Тон Пхир упорно не соглашался с Хен Чолем, однако уважал его как в высшей степени порядочного человека. Если кто-нибудь был в силах заставить Тон Пхира призадуматься, то это был Хен Чоль. Темпераментный, несдержанный Тон Пхир умел хорошо говорить, но не умел слушать.
Тон Пхир доказывал, что в настоящее время, когда в стране окрепла реакция и все поставлено на военные рельсы, возможна лишь экономическая борьба пролетариата и что эта борьба требует особой, хорошо продуманной тактики. Хен Чоль возражал:
— Реакция усилилась, это верно. Но она же породила рост революционных сил. Доказательство: партизан-138
ские отряды, действующие на севере нашей страны; нарастание национально-освободительной борьбы; участившиеся забастовки. В этих условиях нельзя ограничиваться экономической борьбой. Эю было бы грубейшей ошибкой. Сейчас как нельзя более важно сочетать борьбу экономическую с борьбою политической. А тактика в твоем понимании не что иное, как чистейший оппортунизм. И чего ты добился своей «тактикой»? — доказывал Хен Чоль.— Ничего. Ты оказался в изоляции. Твоя тактика шла вразрез с интересами рабочих, и они ее отвергли. Ты был за эту пресловутую жеребьевку, а они—против. Неужели тебе неясно, что в условиях капитализма повышение производительности труда ведет к безработице, к новым, более усовершенствованным методам выжимания рабочего пота? Нет сомнения, что ты вновь окажешься в изоляции, если поддержишь этот самый «медицинский осмотр».
— Время покажет, кто прав! — ответил Тон Пхир патетически.
— Это не убедительно.
— Не убедительно? Хорошо, допустим, что медосмотр — ловушка, маневр дирекции. Допустим. Я и не собираюсь заранее отрицать ’этот факт. Но подумай, в каком мы окажемся положении! Мы, мы сами требовали после несчастного случая с Хак Су улучшения санитарных условий и охраны труда. Мы сами этого добивались и не можем отказаться от своих требований до тех пор, пока у нас не будет явных доказательств, что наши же требования дирекция использует против нас.
— Ты еще сомневаешься, что она это сделает?
— Нет.
— Так в чем же дело?
— Пока у нас нет никаких доказательств. Если мы поднимем голос заранее, то потеряем всякое уважение.
— А я думаю так: всем коллективом необходимо все это как следует обмозговать и прийти к одному общему решению.
— Общего решения у нас не получится.
— Почему?
— Из-за Чун Сика.
— Он дельный парень.
— Склочник и фракционер!
139
— Ну?!
— Ты думаешь, что у него есть принципы? Ничего, кроме тщеславия.
— Он был бы рад с тобой дружить.
— Дружить? Нет, командовать. Не допущу, чтобы мной командовал сопляк.
— Ты категорически отказываешься с ним работать?
- Да.
— Ваша вражда расскалывает коллектив.
— А ты это доказывай ему, а не мне.
— Боюсь, потерпишь поражение, Тон Пхир!
_____ Ах так, значит и ты на его стороне? Зелен, а как умеет одурачивать людей!
Хен Чоль не ответил. Тон Пхир понял, что сказал лишнее, и смутился.
— Ты ведь знаешь, тебя-то я уважаю, — пробормотал он растерянно.
— Это неважно,— ответил Хен Чоль.— Ты забываешь, что вопрос идет о несоизмеримо большем, чем симпатии и антипатии, питаемые товарищами друг к другу. Поверь, я бы не стал вмешиваться в твои отношения к Чун Сику, если бы они не вредили делу. Не стану разбирать, кто из вас симпатичнее, кто лучше, скажу только, что Чун Сик оказался более принципиальным и последовательным. И знаешь почему? Потому что он — неотъемлемая частица коллектива, а ты противопоставляешь себя коллективу, выпячиваешь себя, кичишься былыми заслугами...
— Неправда! Ты ошибаешься.
— А это покажет время.
— Обычная ссылка на будущее, когда недостает веских аргументов.
— Значит, наш разговор впустую?
— Тебе видней.
— Ну что ж, —вздохнул Хен Чоль, — в таком случае, всего хорошего. И заметь: я еще полностью не потерял веру в тебя.
При всем своем упрямстве Тон Пхир не мог не признать превосходства Хен Чоля. Тон Пхир встречал замечательных революционеров-практиков, но те не были так образованны и всесторонне развиты, как Хен Чоль. Встречал он и образованных марксистов из богатых домов, но 140
у тех обычно не хватало смелости окончательно порвать со своей средой, жить и бороться вместе с рабочими. У некоторых были такие благие намерения, но вскоре они сдавались. И только одиночки из этой среды сочетали в себе глубокие знания и истинное бесстрашие революционеров. Одним из таких одиночек был Хен Чоль.
ГЛАВА XXVHI
За бухгалтерским столом сидели медсестра и Волосатый, облачившийся в сверкающий белизною халат — дирекция старалась придать медосмотру как можно больше безоблачной торжественности.
Когда Е Сун входила, врач стоял спиной к двери и что-то негодующе говорил Волосатому.
Услыхав шаги, он быстро обернулся, взглянул на девушку поверх очков и бросил раздраженно:
— Разденьтесь!
Е Сун оробела, хотя я чувствовала, что яеприязяь врача относится не к ней.
Склонившись над рукомойником, врач задавал вопросы, без которых, как казалось Е Сун, можно было бы прекрасно обойтись и которые лишь оттягивали то неприятное, что должно было сейчас произойти: Е Сун впервые попала на прием к врачу-мужчине
— Как ваше имя? Год рождения? Кто ваши родители? Умерли? Н-да... А отчего они умерли? Чем болели? Не знаете? А какими болезнями вы болели в прошлом? Корью, скарлатиной, например? Не припомните? Так...
Медсестра, хрупкая, нежная, добросовестно записывала ответы. Манерой держаться она напоминала прилежную школьницу.
— Да снимите же кофточку! — нетерпеливо заметил врач, подходя к Е Сун и беря ее руку в свою.
Девушка упрямо уставилась в пол. Нет, она ни за что не разденется при Волосатом!
— Господин Чан Мен Чон! — обратился врач к Волосатому с вызывающей вежливостью.—Вы смущаете больных. Я уже просил, если ваше присутствие так уж необходимо... будьте любезны сесть к нам сшиюА.
J41
— Извините,— ответил Волосатый не моргнув глазом,— я думаю... э... э... Пак Е Сун можно отпустить. Она... э... э... вполне здорова.
Врач побагровел. Медсестра отвернулась к окну: она чуть не плакала.
.— Ничего...— проговорил врач, после красноречивой паузы, видимо успокаивая самого себя (таким тоном он обычно успокаивал нетерпеливых больных) — ничего. Нужно продолжать. Больная, откройте рот, скажите «а»...
Л1едсеетра не сомневалась, что Чан Мен Чон — шпик, приставленный следить за ее учителем. Она знала каждый шаг своего учителя,'боготворила его и всей душой возненавидела Волосатого. Несмотря на свою робость, она бросала на него убийственные взгляды.
Если медсестра по своей наивности не понимала, что происходит, то врач отлично все понимал и не хотел брать преступление на свою совесть. Если бы его спросили, как он относится к политике, он бы презрительно поморщился: политика представлялась ему чем-то вроде азартной и нечистой игры. Если бы его спросили, какими принципами он руководствуется, ради чего живет, он бы ответил, что основной его принцип — сострадание и служение человеку.
Но почему-то всегда получалось так, что справедливость и сострадание ставили его на одну доску с «левыми». Эго его коробило. Он хотел быть «самим по себе», но был не в силах что-либо изменить, не изменяя своим принципам.
Несмотря на огромную практику, он не вылезал из нужды, так как большинство его пациентов не в состоянии были платить за услуги. Поэтому, когда фирма Ким Дя Тана обратилась к нему с просьбой осмотреть рабочих, он обрадовался выгодному предложению.
Окончательно удостоверившись, что дирекция заплатит ему из своего кармана, он набил цену и принялся горячо торговаться, втайне гордясь своими деляческими способностями, которых, кстати сказать, был совершенно лишен.
Забота фирмы Ким Дя Тана о здоровье рабочих его ничуть не удивила. Этот факт лишь подтверждал его убеждение в том, что классовой борьбы не существует, как не существует злых капиталистов и добрых пролетариев; существуют люди, и все зло происходит от самих
142
людей; поэтому нужно совершенствовать не социальную среду, а человека.
— Ну,— говорил он медсестре, кротко улыбаясь,— на сей раз мы разбогатеем. Во всяком случае, таких денег нам еще никто не предлагал.— И строго добавил:—А осматривать больных будем со всей серьезностью. Пусть рабочие попользуются. Не каждый день их лечат бесплатно.
На следующее утро, взяв свой потертый чемоданчик, он отправился на фабрику Ким Дя Тана. За ним семенила его верная помощница и ученица. Лица обоих выражали торжественную сосредоточенность, оба старались держаться как можно солиднее.
Ан Зун Себ встретил их с распростертыми объятиями, пригласил в кабинет, напоил чаем.
Поговорили о политике — в те дни японцам здорово доставалось в Маньчжурии,— о том, что власти зажимают корейскую промышленность, о том, что губернатор готовит новый законопроект, направленный на насильственную ассимиляцию корейцев.
«Какой милый и культурный человек!» восклицал про себя врач.
Между тем Ан Зун Себ размышлял, в какой форме лучше всего выразить свое требование. Решив, что о форме можно не заботиться, поскольку перед ним — простак, он заметил, как будто между прочим:
— Мы считаем, что примерно одна треть наших рабочих страдает тем или иным недугом.
— И вы, конечно, намереваетесь предоставить им бесплатное лечение?
— Как же! Мы непременно что-нибудь придумаем.
Ан Зун Себ достал из письменного стола довольно внушительный сверток, протянул его врачу. Тот обиженно насупился.
— Да это — мелочь! Сущий пустяк! — поспешил Ан Зун Себ успокоить врача.— Во-первых, это. так сказать, в порядке рекламы, а во-вторых, сами понимаете, нам это обходится в гроши, а вам, труженикам медицины, нс так-то легко обзавестись добротной и красивой одеждой.
Врач поднялся, покраснел, пробормотал что-то невнятное.
— Я понимаю, господин доктор,—заметил Ан Зуд Себ,—сейчас вам неудобно. Но когда вы закончите ра
боту, прошу, не забудьте еще раз заглянуть ко мне. И надеюсь, вы подтвердите наши предположения. Больных будем лечить, но мы не можем содержать инвалидов.
Врач пришел с намерением произвести осмотр как можно тщательнее. Однако из разговора с директором он понял, что его заключение может послужить поводом для увольнения и небрежно бросал сестре: «бронхит», когда он знал наверняка, что это — туберкулез.
После осмотра красная от стыда Е Сун выбежала во двор и всею грудью вдохнула морозный воздух.
Ее поджидали подружки. Они бросились к ней с вопросами:
— Ну что? Ну как?
— Все в порядке,— ответила она как можно беспечнее, но у нее было такое чувство, будто над ней надругались.
Рабочие держались как ни в чем не бывало. Казалось, они полностью наслаждаются выходным днем, который был объявлен по случаю медосмотра, и не подозревают о том, что несет им завтрашний день.
Под окнами дирекции девушки играли в скакалки. (Парни с азартом гоняли мяч. Один Тон Пхир слонялся по двору мрачный и неразговорчивый, осуждая товарищей за показную беспечность.
— Конечно,— доказывал Тон Пхир своим дружкам,— сорвать медосмотр мы не имели права. Однако делать вид, что не понимаем, к чему это ведет,— глупо. Я — за демонстрацию молчаливого протеста, и меня возмущает это показное веселье. Обидно -разыгрывать из себя дураков.
Из окна дирекции, спрятавшись за занавеску, следил за рабочими Ан Зун Себ. Он ожидал с их стороны вы-падков и заранее взвесил все средства, которыми смог бы принудить их к повиновению.
Косой надсмотрщик, стараясь ничего не упустить и все замечать, не нашел ничего лучшего, как принять участие в игре. Его порыв не был оценен. Рабочие, словно сговорившись, то и дело сбивали его с ног, и Косому пришлось ретироваться. Озлобившись, гонимый инстинктом ишейки, он поплелся в пустые корпуса. Вскоре оттуда раздались его истошные вопли:
— Маи Сон! Ман Сон!
144
Маи Сон, пожилой уборщик, самозабвенно наблюдавший за игрой, встрепенулся и поспешно проковылял на зов.
— Что случилось, господин надсмотрщик?
— Не видишь? — крикнул Косой, не спуская глаз с какой-то надписи на стене.— Шкуру им спущу!
— Я неграмотный,— ответил старик простодушно.
• — Бери тряпку, и чтоб следа не осталось!
Ман Сон покорно принялся стирать рукавом надпись.
— Тряпку бери! — торопил Косой.
— Так ведь это нацарапано гвоздем,— ответил уборщик невозмутимо.— Ничего здесь тряпкой не сделаешь. Чем сильнее трешь, тем заметнее. Вот, посмотрите сами, господин надсмотрщик.
— Замажь!
— Хорошо, господин надсмотрщик.
Ман Сон не спеша удалился за известкой, а Косой, запершись в цехе, ожесточенно скреб перочинным ножом надписи: «Медосмотр—предлог для увольнения!», «Не давайте себя обмануть!», «Рабочие, объединяйтесь!»
А со двора доносились веселые возгласы и многоголосый смех.
ГЛАВА. XXIX
На следующее утро, едва началась работа, в цех нагрянул Волосатый.
Он медленно обходил ряды, останавливался возле каждого станка, подолгу глядел на работниц изучающим и укоризненным взглядом, и каждой казалось, что к ней Волосатый относится с особым недоброжелательством, что именно она падет первой жертвой увольнений.
На пороге Волосатый обернулся и крикнул на весь цех:
— Это вам не сойдет! Спрятали? Найдем! Кто добровольно сознается или назовет виновных — прощу. Остальных — в шею! Даю на размышление два часа. Буду у себя в конторе.
— Чего ему опять понадобилось?
— Новая история! — сокрушались работницы.
— Все из-за листовок,— сказал' кто-то.
— Каких листовок?
б Хан Сер Я	145
__ Откуда? Кто их видел?
— Кому нужно, тот видел.
— А мне никогда ничего не рассказывают,— раздался сварливый голос.
— Вы бы меньше разговаривали,— предостерегали женщины друг друга.
Когда волнение в цехе немного улеглось, мастерица обратилась к Е Сун:
— Ты видела листовку?
— Нет.
— Ле может быть, чтобы тебя обошли.
— Почему?
— Потому что ты самая грамотная.
__ Ничего не знаю.
— Может быть, может быть... Но если найдешь листовку, непременно сдай в контору. Тогда дирекция убедится, что ты ни к чему не причастна. А то знаешь, о тебе уже поговаривают.
— Ну и пусть!
— А ты не огрызайся. Пекусь не о себе. А не хочешь идти в дирекцию, тогда просто не смей эту пакость брать в руки. Кому-кому, а тебе это невыгодно. Глупо нам, Е Сун, тягаться с сильными. Правду говорят: неблагодарная собака кусает своего хозяина. А хозяева у нас — лучше не надо. За свой счет пригласили врача...
Е Сун охватила ярость. «Уж эта. собака хозяина не укусит!» — подумала она с отвращением.
— Простите,— сказала девушка,— не то я не управлюсь. Не понимаю, чего вы от меня хотите. Не я писала листовку, не я ее распространила.
— Чего хочу? Добра тебе хочу, добра! Возьми, к примеру, Той Пхнра. Раньше он был у нас здесь первым бунтовщиком и трубил о революции громче всех. А теперь... Тюрьма его обломала, набрался-таки ума. И дирекция благоволит к нему.
— Выходит, для того, чтоб завоевать расположение дирекции, нужно сначала пошуметь, а затем присмиреть.
— Не шутя! Если бы раньше Тон Пхир не лез против хозяев, он был бы теперь уже надсмотрщиком.
— Невелика честь.
— Как сказать... Каждый стремится к лучшему заработку. Смотри не повтори глупости Тон Пхира.
— Будьте покойны — его ошибок я не повторю.
U6
— Правильно. Держись в сторонкеэто спасет тебя от неприятностей. Скоро закончат постройку нового цеха, сама станешь начальницей. Вот тогда-то и поймешь, как нелегко ладить с людьми.
— Не пойду в начальницы.
— Мы все так говорим. Помню, когда меня хотели сделать мастером, я тоже кричала, что ни за что ие соглашусь. А кричала я так потому, чтоб никто не понял, как мне этого хотелось.
— А мне не хочется.
— Так я тебе поверила! Увидим! Смотри, учительницы своей не забывай. Как-никак, это я сделала тебя человеком.
Прошло два часа. Никто не явился к Чан Мен Чону с покаянием и доносом, и ему осталось только начать допрос самому.
Всех «бунтовщиков» (так управляющий называл Чун Сика и его товарищей) он знал наперечет. Знал и был вынужден терпеть — это были лучшие рабочие фабрики. Для него всегда оставалось загадкой, почему у самых старательных со временем обнаруживается наиболее строптивый характер.
Хорошенько взвесив, с кого начать, Волосатый остановился на Пок Сурь и Бун И, так как не надеялся что-либо вытянуть из парней. Девушки были близки к «бунтовщикам». Пок Сурь была горяча, и он надеялся поймать ее на слове, Бун И робка, и он надеялся ее запугать.
— У нас будет серьезный разговор,— начал Чан Мен Чон, когда девушки предстали перед ним,— неприятный разговор. Я задам вам несколько вопросов. От ваших ответов будет зависеть ваша судьба. Но задам я вам эти вопросы вовсе не для того, чтобы что-либо выведать,-нам и так все известно,— а для того, чтобы выяснить ваше отношение к хозяевам, которые вас кормят. Бы, конечно, знаете, о чем я спрашиваю? — обратился Волосатый к Бун И.
(Если Пок Сурь и Бун И являли собой единое целое, то Бун И была его более уязвимая половина).
Девушка растерялась. Пок Сурь, которая привыкла нести за нее ответственность дома, пришла ей и здесь на помощь.
— Мы ничего не знаем, господин управляющий,— ответила она не моргнув.
6'	де
«Вот как* надо,— подумала Бун И с гордостью,— а я так не умею. Но о листовках я ни за что не проговорюсь. Никогда в жизни. Не выдам я товарищей. Пусть меня лучше бросят в тюрьму!»
— Вы знаете о том, что сегодня кто-то распространил v нас на фабрике листовки?
- Да.
— От кого?
— От вас, господин управляющий,— отвечала Пок Сурь невозмутимо.
Зря рассчитывал на ее горячность Волосатый. В нужную минуту девушка отлично владела собой.
— Когда я это говорил?
— Только что. Вы сказали: «Вы знаете, что кто-то распространил у нас на фабрике листовки?» Мы этого не знаем, но раз вы говорите, значит правда.
— Листовка была направлена против хозяев,— процедил сквозь зубы Чан Мен Чон.— Знаете, чем это пахнет?
— Да, господин управляющий. Это мы знаем.
— Это пахнет в лучшем случае увольнением.
— Воля ваша, господин управляющий.
— А чего вы все вчера так резвились во время медосмотра? Чему радовались?
Глядя на подругу, Бун И постепенно набралась храбрости. Вдобавок она боялась, что весь гнев Волосатого обернется против Пок Сурь.
— Мы радовались хорошей жизни,— ответила она, по своему обыкновению робко улыбаясь.
— А сколько раз я твердил — не сметь издеваться над дирекцией? Если вы тотчас же не сознаетесь, то пеняйте на себя... И вообще вы, конечно, думаете, что я не знаю, кто ваши друзья. Такие друзья еще никого ничему путному не научили. Наша фирма не хотела бы лишиться таких дельных ткачих, как вы. Но раз вы сами нарываетесь...
— Не легко нас запугать,— проговорила Бун И, когда девушки вышли от управляющего.— Как ты думаешь, Пок Сурь, что теперь будет? Неужели нас уволят?
Навряд ли. Ребята не дадут нас в обиду.
— Чан Мен Чон надеялся, что мы выдадим Чун Сика и остальных ребят.
— Не на таких напали.
i48
— Пок Сурь, ты догадываешься, кто писал листовку?
— Тише,— строго ответила девушка.— Наше дело было ее распространить. А кто писал, нас с тобой не касается.
ГЛАВА XXX
По обыкновению Ан Зун Себ, прежде чем приступить к текущим делам, принялся просматривать газеты. Чтение его утомляло, и он быстро пробегал глазами заголовки, останавливаясь только на хронике, чтобы быть в курсе всего, что произошло накануне.
Он перелистывал уже третью газету, корейскую, прогрессивную, которую выписывал отчасти для того, чтобы не прослыть односторонним, а также в угоду широким слоям своей клиентуры, когда взгляд его остановился на заметке: «Издевательство над рабочими».
В первое мгновенье Ан Зун Себ не поверил собственным глазам. Затем он заревел:
— Сун Ен! Чан Мен Чона сюда! Живо!
В заметке во всех подробностях был описан медосмотр на фабрике Ким Дя Тана. Неизвестный корреспондент называл это мероприятие издевательством над рабочими и гнусным маневром хозяев, изображая дирекцию как хищника, а рабочих как благородную жертву.
Мало того. В заметке черным по белому разоблачались заветные планы Ан Зун Себа, хитрого матерого коммерсанта, нувориша, всего два года назад вынырнувшего на поверхность делового мира. Словом, Ан Зун Себ был представлен обществу в весьма невыгодном свете.
Первым движением Ан Зун Себа было обвинить редактора в клевете. Однако у него хватило ума обуздать свою ярость и воздержаться от такой оплошности. Он понимал, что его протест раздует шумиху и на фабрику ринутся газетчики, из коих не каждому заткнешь глотку; что левые используют этот случай для своей пропаганды и что фирма лишится части своей клиентуры — тех широких слоев населения, которые представляют в стране большинство и сочувствуют национально-освободительному движению; что неизбежно всплывет прошлое Ан Зун Себа, и тогда никто не простит ему службы у «Ясуда».
149
Вошел Волосатый. Он научился по носу читать настроение шефа и сразу почуял, что дело плохо.
— Доброе утро, господин директор,— пробормотал он запинаясь. Затем бросился навстречу опасности: — Э... э... как... спали?
— Это ты спишь с открытыми глазами и не знаешь, что творится у тебя под носом! Даром я тебя кормлю, что ли? На, погляди,— Ан Зун Себ швырнул Чан Меи Чону газету и злыми глазами уставился в окно.
У управляющего подогнулись колени. Он опустился в кресло, бессознательным движением поправил галстук и, не зная, что сказать,— он еще ни разу не видал своего шефа таким разгневанным,— выдавил из себя:
— Это... э... э... подлость!..
— Мы опозорены на весь Сеул, на всю Корею! — неистовствовал Ан Зун Себ.— Нас изобразили дураками, эксплуататорами! Говорил я вам, чтобы вы делали все шито-крыто, или не говорил?
— Так ведь я...
— Вы не управляющий фирмы, а дармоед, вот вы кто! Думаете, я не знаю, что вы вымогаете у рабочих взятки и волочитесь за работницами? Теперь вам это не сойдет! Можете искать другое место!
— Господин директор...
— Конечно, вам наплевать, потому что здесь пропечатано мое имя, а не ваше! Я матерый делец! Я эксплуататор!.. А меня не эксплуатируют? Кто кормит эту ораву голодранцев? Ночами не спал, ног не жалел, пока не скопил какое-то ничтожное состояние. Гнул спину за других! Не эксплуататор я, а труженик! Пусть лопнут все мои враги от зависти!
. — Господин директор, ведь я стараюсь! Вот вчера обнаружил листовку и всех допросил.
— Что еще за новость?! И об этом вы докладываете только сейчас? Сколько раз требовал я от служащих, чтобы они немедленно ставили меня в известность обо всем?
— Не хотел вас тревожить...
— Вы берете на себя слишком много, Чан Мен Чон!
— Пожалуйста, не думайте,— я не бездействовал»
— И чего добились?
— Молчат. Но я выведаю, непременно выведаю...
— Вас не боятся, вас не уважают! Какой вы к черту начальник, если у вас ни малейшего авторитета?
150
— Я узнаю имела бунтовщиков.
— Ын черта вы ле узлаете. Они водят вас за нос. Всех надо гнать в шею! Всех! Вы понимаете, какая создалась ситуация? Нс приложу ума, как выпутаться. Эта проклятая заметка нас погубила. Как мы теперь уволим рабочих, как осуществим наши планы? Вы представляете, какой будет шум? Наши конкуренты будут плясать от радости, будто сами они из другого теста. Вы догадываетесь, кто зачинщики?
— Нащупываю.
— Ах, нащупываете! А вы не щупайте, а просто волоките их наружу. Я отдам этих негодяев полиции, я найду на них управу! Чен Ним!
— Что прикажете? — спросила секретарша, заглядывая в кабинет. Даже румяна не могли скрыть ее бледности. Она слышала весь разговор и боялась за Сун Ена и Хак Су. Судьба остальных ее мало интересовала. Правда, ее симпатии были на стороне рабочих, но она считала, что они затеяли опасную и тщетную борьбу.
— Чен Ним, зови всех Начальников,— приказал Ан Зун Себ, будто начальники цехов могли ему подсказать выход из положения.
Начальники цехов, люди работящие и запуганные, столпились у порога. Они знали, что директор относится к ним с презрением и советуется с ними лишь в крайних случаях. Причем этот совет обычно сводился к тому, что всем им здорово доставалось.
Не любил их директор главным образом за то, что они не доносили друг на друга и неплохо ладили с рабочими. Правда,’ находясь на более привилегированном положении, они не разделяли точку зрения рабочих, однако не разделяли они и интересов хозяев и поэтому предпочитали держаться в стороне. На все затеи рабочих они смотрели сквозь пальцы, лишь бы работа была сделана хорошо и к сроку.
Первым отважился переступить порог кабинета начальник ровничного цеха, носивший безобидную кличку Чернявый.
Благообразный, знающий себе цену, он с достоинством поклонился директору и сел на диван.
Пружины мягко опустились под его тяжестью, и он
151
почувствовал, как сердце медленно уходит в пятки,— Чернявый не привык сидеть на диванах.
Остальные начальники, нерешительно потоптавшись, более или менне благополучно расселись на стульях.
У начальников цехов была своя тактика скрывать неполадки, с которой неизменно сталкивался Ан Зун Себ. Скрывали они также и ссоры между собой. Как дирекция ни старалась, ей не удавалось проникнуть в их отношения и использовать эти отношения в своих интересах. Перед начальством они выступали сомкнутой, непроницаемой стеной.
И сейчас Ан Зун Себ не надеялся добиться от них откровенности. У него была лишь одна цель — запугать начальников.
На первый вопрос Ан Зун Себа, кто в их цехе принял участие в распространении листовки, все они отвечали, что о листовке они слышат впервые и что в цехах полный порядок.
Чан Мен Чон, любивший в присутствии посторонних подчеркнуть, что в кабинете директора он свой человек, достал из кармана смятую листовку и протянул ее Чернявому:
— Читайте!
Листовка призывала рабочих быть начеку, разоблачала медосмотр как очередной маневр, направленный на то, чтобы придать увольнению рабочих видимость законности, предупреждала, что дирекция и впредь будет искать новые предлоги для увольнений, призывала рабочих объединиться и сплоченно противостоять намерениям Ан Зун Себа.
Листовка пошла по рукам. Ан Зуб Себ и Чан Мен Чон не спускали глаз с читающих.
Ну, что вы скажете? — спросил, наконец, Ан Зун Себ.
Воцарилось молчание.
— Да... чистая работа,—проговорил Чернявый подумав,— совсем как типографская.
— Что вы скажете еще?
— Что тут говорить...
— Я хоте-1 бы слышать ваше мнение,— обратился Ан Зун Себ к остальным.
— И так все ясно,—ответил начальник трепального цеха, тщедушный хитрый человечек.
152
— Разве всех раскусишь? А работают сейчас особенно старательно,—начал было начальник котельной, но его перебил Чернявый, боясь, что этот человек, с которым он был не в ладах, способен на все и может сболтнуть лишнее.
— Видите ли, господин директор,— пояснил он,— раньше каждый шумел в одиночку, и поэтому легче было разобраться, у кого что на уме. А теперь все они сговорились и затаились — не подкопаешься. Не винить же всех из-за одного негодяя!
— А вы знаете этого негодяя?
— Нет,— ответил Чернявый. Сам бы он никогда не отважился предпринять что-либо подобное, но он прекрасно понимал, что толкнуло рабочих на такой опасный поступок, и_сочувствовал им. Более того, если бы он узнал, что кому-либо из его рабочих грозит арест, он бы его предупредил.
— Вы начальники, а не видите дальше своего носа. Чего я после этого могу требовать от остальных? У меня грандиозные планы, а вместо помощи, которую я жду от вас, вы ставите мне палки в колеса. Мне нужны энергичные, преданные люди. Вопреки всему расширю нашу фабрику, добьюсь того, что продукция Ким Дя Тана проникнет во все уголки нашей страны, в наши ткани облачу горожан и рыбаков, учеников и рабочих. Наша продукция будет самой красивой, самой прочной и самой дешевой. Разве вам не радостно быть участниками такого грандиозного национального дела? Каждый рабочий, каждый служащий нашей фирмы должен гордиться тем, что он работает у нас, а не где-нибудь. Мы победим всех конкурентов, мы приберем их к рукам и создадим в других городах свои филиалы, мы вытесним с корейского рынка японцев. Кто патриот нашей фирмы, тот патриот нашей родины!
Начальники цехов покорно внимали этим разглагольствованиям. Ан Зун Себ остался доволен собой. Он был уверен, что наконец-то нашел к ним правильный подход и что его слова задели начальников за живое, пробудили в них национальные чувства.
Когда все разошлись, Ан Зун Себ сказал Волосатому.
— Нужно попытаться взять за бока Тон Пхира. Ведь это была ваша идея сделать его помощником надсмотрщика, это вы возлагали на него надежды.

— Тон Пхир не знал о листовках.
— Вы в этом уверены?
- Да.
— Я думаю, он с заговорщиками.
— Нет. Не с ними и не с нами.
— Странная позиция.
— Но нам она на руку. Он им здорово мешает, а это тоже что-нибудь да значит.
— Пожалуй. Нам необходимо хорошо знать каждого рабочего,— говорил Ан Зун Себ, нервно затягиваясь дымом.— Кто с кем дружит, что думает. Этого я не могу доверить нашим начальникам цехов. Только что вы сами убедились, как они равнодушны ко всему, что не касается их работы. Они затыкают уши и закрывают глаза на бесчинства. Наши планы рухнут, если мы не приберем зачинщиков к рукам. Что бы ни случилось, я не намерен отказаться от модернизации фабрики, иначе мы очутимся в том же положении, в каком оказался Ким Дя Тан — на грани банкротства. Я не критикую господина Ким Дя Тана, я только хочу сказать, что раньше, возможно, фабрикант мог себе позволить потрепать рабочего по плечу и идти на некоторые уступки. Но времена меняются. Промышленность развивает бешеные темпы, приходится все крепче держать бразды правления, чтобы тебя не съели конкуренты. А рабочим все это не нравится. Я-то их понимаю, но они не хотят меня понять. Они умеют требовать. Сегодня сделаешь им одну уступку, завтра они потребуют новой. Так вот, передайте Тон Пхиру от моего имени, что я не соглашусь ни на какие уступки, что передам бунтовщиков полиции. Пусть он растолкует рабочим, что перед ними выбор — либо полное повиновение, либо тюрьма. Либо частичное увольнение, либо я всех выгоню взашей и наберу новых, более покладистых рабочих. Это мое последнее слово.
— Рабочие нам не поверят, господин директор,— робко заметил Волосатый.
— Не поверят?!
— Вы действительно думаете уволить всех рабочих?
— Конечно, нет, это только угроза. Не в наших интересах разделаться со всеми. Пока я наберу новых рабочих, пока их обучу — какой убыток!
— Они это знают!
— И все-таки я их перехитрю. Подождите, у меня
/54
возникла идея... Если не ошибаюсь, Тон Пхир ратует за экономическую борьбу, не так ли? В этом месяце мы дадим рабочим незначительную надбавку и раструбим об этом во всех газетах, заставим поверить общественность в то, что медосмотр не был с нашей стороны маневром. Что мы действительно печемся о благе наших рабочих. Что ж, придется взять на себя этот маленький расход. А через месяц мы неожиданно уволим тех, которые нам не нужны. Только зачинщиков, разумеется, только бунтарей!
ГЛАВА XXXI
Управляющий всячески стремился вызвать Тон Пхира на откровенный разговор. Иногда они беседовали, причем каждый старался перехитрить другого, считая, что представляет противную сторону и выступает в ее интересах.
В душе Тон Пхир посмеивался над Волосатым, когда тот старался показать, будто на нем одном держится фирма, будто без него Ан Зун Себу не обойтись. Одновременно он побаивался Волосатого, старался скрыть от него свою непопулярность, хвастал своим влиянием на рабочих. Он не понимал, что дирекция ценит его не за мнимое влияние, а исключительно за тот разлад, который он вносит в рабочий коллектив. Побольше бы сторонников Тон Пхира,— рассуждал Ан Зун Себ,— и рабочих было бы легко прибрать к рукам.
— Теперь, надеюсь, ты доволен? — спросил Чан Мен Чон, дружески похлопывая Тон Пхира по спине.
— Чем?
— Добился все-таки своего, ха-ха! Заставил все-таки хозяев устроить медосмотр!
— Пока рано радоваться.
— Тебе угодишь!
— Еще неизвестно, во что это выльется.
— В бесплатное лечение.
— Не верю.
— Факт!
— Скажите,— спросил Тон Пхир вызывающе,—вы считаете нас простаками?
— Ты — простак?! Не-ет. Кого-кого; а тебя за простака никто не принимает. Даже Ан Зун Себ говорит: «Если
/55
бы не Тон Пхир, никто бы не смог вынудить меня на уступки».
Тон Пхир был польщен.
— Не надейтесь легко разделаться с нами! — проговорил он с важностью.— Думаете, рабочие не понимают ваших маневров?
Волосатый хотел было возразить, но он понимал, что Тон Пхир не поверит, ему. Кроме того, это противоречило правилам игры в откровенность.
— Вообрази себя на месте хозяев,— предложил Волосатый.
— Это невозможно,— усмехнулся Тон Пхир.
— А ты постарайся. Всякий защищает свои интересы/ не так ли?
- Да.
— Рабочие не отказываются от своих интересов, почему же хозяева должны отказываться от своих?
— Потому что их мало, а нас много, потому что мы их кормим.
— Хозяева все время идут на уступки. Вы хотели лучших санитарных условий — строится новый просторный цех, пригласили врача. Представляешь, какой это расход? Вы жаловались, что вам мало платят,— пожалуйста, дирекция ввела нечто вроде премиальной системы. Не наша вина, что вы сорвали жеребьевку. Мало того, сегодня господин Ан Зун Себ распорядился увеличить рабочим жалованье. Что ты скажешь теперь?
Тон Пхир просиял. Теперь он заткнет Чун Сику глотку, теперь рабочие пойдут за ним. Чун Сик кормит их идеями, а рабочему нужен прежде всего хлеб. Но Тон Пхир считал бы себя плохим дипломатом, если бы не сумел скрыть от Волосатого своего торжества. Поэтому он насупился, а затем театрально воскликнул:
— Не морочьте мне голову!
— Тебя обморочишь!
— Вы собираетесь модернизовать производство, не так ли?
- Да.
— За счет кого?
— За счет фирмы, конечно.
— В наших условиях модернизация промышленности проводится исключительно за счет рабочих. Сколько японских рабочих оказалось из-за этого на улице!
1С6
— Видишь ли, Тон Пхир,— ответил Волосатый,— я не стану скрывать oi тебя правду. Да, и у нас предвидятся кое-какие увольнения, но очень незначительные и вовсе не из-за модернизации. Ведь ты прекрасно знаешь людей, знаешь, что легче лечить тело человека, чем его психику. Некоторым нашим рабочим никак не вправишь мозги, уж так они у них устроены. А тут еще эти позорящие хозяина листовки. Они самого доброго человека выведут из себя. Между прочим, как ты отнесся к этим листовкам?
— Я ничего не знал,— неохотно признался Тон Пхир.
— Фирма больше не потерпит у себя бунтовщиков, не станет кормить неблагодарных. Плохо придется Чун Сику и всей его шайке. А этот Хак Су почему-то особенно неприятен.
— Не один Чун Сик выражает свое недовольство, я тоже,— сказал Тон Пхир. (Это была одна из тех откровенностей, которую он мог себе позволить.)
— А ты не равняй себя с другими,— горячо возразил Волосатый.— Ты никогда так резко не выступаешь, и ты умнее всех. Ты человек объективный, стараешься примирить рабочих с хозяевами, предъявляешь разумные, умеренные требования. Тебе ясно, что невыгодно подпиливать сук, на котором сидишь. Если фирма прогорит — все окажемся на улице. Хозяева говорят; «Мы кормим вас». Интересно, что бы они стали делать без нас, хе-хе? Им без нас не прожить. Рабочие говорят: «Мы кормим хозяев». Не будь капиталистов, кто сможет заправлять делами, кто даст нам работу? Мы кормим хозяев, а они — нас. Насколько японские рабочие умнее наших, что и говорить! Многие из них уже сообразили, что по-хорошему всегда добьешься большего. Против разумных требований даже власти не станут возражать. Создать бы и у нас в Корее такой разумный союз эксплуатируемых — я бы первый в него записался. Будь я на твоем месте, я бы давно , принялся за создание такого союза. Уверяю, тебя бы поддержали солидные рабочие не только нашей фабрики. Ты бы стал их вожаком, прославился бы, сделал бы карьеру!
— Я ис жажду карьеры,—буркнул Тон Пхир.
Ему и самому не раз рисовалась подобная карьера. Начать с умеренных требований, сплотить вокруг себя рабочих, а когда настанет время, перейти к более катего
157
рическим требованиям, показать свое истинное лицо верного коммуниста, утереть нос этим соплякам Чун Сикам.
«Ни один уважающий себя человек даже из тактических соображений не станет изображать из себя ренегата»,— сказал Хен Чоль, когда Tqh Пхир однажды, отважившись, изложил ему свои планы. «Почему? Придет время, и я докажу, что я не ренегат».— «Ты и сам отлично знаешь, что этого не простят. На тебе останется несмываемое пятно».
— Ты о чем призадумался? — спросил Чан Мен Чон, глядя на красивый лоб Тон Пхира.
— Думаю, что такая организация у нас успеха иметь не будет.
— Почему? Ведь в Японии она имеет успех!
— Мы не японцы,— ответил Тон Пхир кисло.— У нас либо рабское повиновение, либо — подавай революцию немедленно. Таков уж наш характер.
Во время этой беседы товарищи не спускали глаз с Тон Пхира. Они обвиняли его в сектантстве, но не хотели верить в предательство.
Слежка раздражала Тон Пхира (он считал себя выше подозрений), но придраться было не к чему. Хак Су сновал мимо с таким озабоченным видом, будто во всех цехах произошла авария, а пожилой уборщик Ман Сон находил и подбирал окурки только там, где стояли Тон Пхир с Чан Мен Чоном.
— За тобой следят,— заметил Чан Мен Чон, похлопывая своего собеседника по плечу, чтобы ни у кого не оставалось сомнений, что они друг друга отлично понимают.
Такая фамильярность возмутила рабочего.
— Да,— ответил он, отстраняясь,— они думают, что я с вами заодно. Это ошибка. Я во многом с ними несогласен, но это наше дело. Но с вами я никогда не буду заодно, никогда!
— Я этого и не хочу,— рассмеялся Волосатый.
— Знаю, чего вы хотите. Но этому не бывать. И вообще, знаете, эти наши разговоры ни к чему хорошему не приведут. Мы никогда друг друга не поймем. Простите.
С этими словами Тон Пхир отошел, думая о том, что он очень одинок, что никто ему не верит.
158
ГЛАВА ХХХП
Уже третий день Ан Зун Себ относился к Чен Ним весьма холодно, и она поняла, что наскучила ему.
«Ну, что ж,— рассуждала Чен Ним.— Иначе кончиться и не могло. Но он ошибается, если думает легко отделаться. Нравлюсь я ему или нет, уйду отсюда только тогда, если мне улыбнется что-либо подходящее. А пока это место меня вполне устраивает».
Чен Ним привыкла чувствовать себя в кабинете директора хозяйкой, болтать, что взбредет в голову,— Ан Зун Себ находил ее остроумной и забавной,— усвоила с хозяином игриво-фамильярный тон и не желала отказываться от своих завоеваний. Ей льстило внимание человека, занимающего положение в обществе и тем самым наделенного властью, во всяком случае в том мире, который окружал Чен Ним.
Шеф умел владеть собой. В этом отношении Чен Ним ему не уступала. Игнорируя его раздражение, она обращалась с ним еще более свободно, чем прежде.
Она понимала — близится развязка. Но она не боялась развязки. Пока Ан Зун Себ молчал, их отношения оставались неопределенными. Но коль скоро он выскажется, она сможет предъявить ему своп требования, и тогда все встанет на свои места. Шефу придется скрепя сердце расплачиваться за свою похоть, а она сможет быть спокойна за свой кусок хлеба, да вдобавок полностью располагать собой.
Чен Ним вошла к директору и встала за его спиной, как это делала неоднократно. Обычно в таких случаях директор говорил: «Так ты мешаешь. Лучше сядь рядышком. Но только не шевелись, не отвлекай меня». На сей. раз он промолчал. Поеживаясь, глубже погрузился в бумаги, надеясь, что самолюбивая девушка сообразит сама, насколько ее присутствие нежелательно.
Чен Ним ничуть не смутилась. Она уселась возле массивного директорского стола и принялась выводить на каком-то деловом письме двухвостых чертиков.
Ан Зун Себ не ожидал такой наглости и вскипел.
— Ты думаешь о том,— проговорил он нарочно терпеливым голосом,— что нас метут застать в этой неприличной позе?
на
— Сейчас у нас самая приличная поза.
— Ты возмутительно неосторожна и бравируешь тем, что порядочные люди всячески стараются скрыть от посторонних. Я даже думаю, что лучше нам все это прекратить.
— Хорошо,— согласилась Чен Ним покорно,— но какие бы ни плели о нас сплетни, мне, собственно, терять нечего, я не директор фирмы. Здесь у вас мне нравится, и ничто не может меня заставить уйти. Я вам страшно предана. Имейте это, пожалуйста, в виду.
Ан Зун Себ знал многих женщин и умел с ними разделываться без ущерба для себя. Но с Чен Ним дело обстояло иначе. Умная, озлобленная, отчаянная, она могла стать опасной. Он поспешно ответил:
— О, конечно! Я и не думаю с тобой расставаться, если бы даже ты этого хотела. Ты мне очень нужна.
Чен Ним зло расхохоталась, а он побагровел от ярости, которую ему поневоле пришлось подавить.
Несколько часов спустя директор вызвал Е Сун. Чен Ним встревожилась не на шутку. Неужели Е Сун метит на свое прежнее место? Если так, то Чен Ним предстоит борьба. Хорошо же, посмотрим,— она заранее предвидела свою победу. Е Сун не из тех, кто умеет постоять за себя, не останавливаясь ни перед чем.
Как Чен Ним ни прислушивалась, ей не удалось разобрать, о чем говорит директор. Наконец, девушка решилась — ведь это не было праздное любопытство, она защищала себя. Подкравшись к кабинету, она слегка нажала ручку и приникла ухом к образовавшейся щели в дверях.
— ... и глупо,— говорил Ан Зун Себ с ласковой убедительностью добродушного дядюшки.— Окончил человек гимназию. Спрашивается: для чего? Чтобы прозябать у станка? Странная позиция! Да другая бы ухватилась за мое предложение, не знала бы как благодарить!
— Извините,— отвечала Е Сун,— в начальницы я не пойду.
— Это ты твердо решила?
- Да.
— Так чего ты, собственно, хочешь?
— Оставаться у станка.
160
— А если ты мне там не нужна?
— Тогда придется поискать другое место.
— Сладко быть безработной?
— Горько. Тем не менее...
Чен Ним расхрабрилась и заглянула в щель. Е Сун стояла на почтительном расстоянии от шефа и держалась скромно, как простая ткачиха.
— Ты грамотная, начитанная, как же ты не понимаешь грандиозности моих планов? — воскликнул Ан Зун Себ.
В это время Чен Ним услышала в коридоре шаги и отскочила от двери.
Вошел Кен Дя. Он вежливо с ней поздоровался и, не обращая внимания на ее кокетливый взгляд и неестественную улыбку, прошел к Ан Зун Себу.
При виде своего бывшего друга Е Сун залилась краской. Кен Дя тоже смутился, но, не желая этого показать, спросил безразличным тоном:
— Дорогу к нам совсем позабыли. А Кен Ок и Кен Ир стали уже гимназистами. Забыли старых-друзей, Е Сун-си!
— Хочу ее сделать начальницей цеха, а она противится,— заметил Ан Зун Себ с той дружелюбной иронией, с какой обычно жалуются на милых и неразумных людей. Он надеялся, что Кен Дя поддержит. Но тот ответил:
— Е Сун-си права. Каждый должен следовать своим склонностям и убеждениям.
Девушка посмотрела на него с благодарностью. На мгновение их взоры встретились. Затем она низко поклонилась и вышла.
Оставшись с Кен Дя наедине, Ан Зун Себ принялся сетовать на рабочих, на материальные трудности, на то, что у него уйма дел и буквально не на кого положиться.
Кен Дя понимал, чего хочет от него Ан Зун Себ, слушал его рассеянно, не отвечая ни да, ни нет, а Ан Зун Себ не решался настаивать, терпеливо дожидаясь того часа, когда Кен Дя станет более сговорчивым и покладистым Ан Зун Себ не сомневался, что такое время наступит. Парнем все более овладевала та приятная разочарованность, когда так и тянет дать другому право распоряжаться собой, умыть руки перед собственной совестью.
Встреча с Е Сун взволновала его. Было даже одно короткое мгновенье, когда, увидав девушку, он подумал, что увлечен ею по-прежнему, что и сам он прежний —
*
ищущий, мятущийся. Тем горше было сознавать, как он опустился.
Кен Дя понимал, что его увлечение Е Сун прошло безвозвратно и что по мере того, как оно проходило, он все терпимее относился к Хен Ок. Брак на богатой, меркантильной невесте, брак по расчету уже не представлялся ему столь отвратительным, как прежде.
Выйдя на улицу, он остановился у фабричных ворот, раздумывая, куда бы пойти, как убить время. Почему-то после встречи с Е Сун ему сильно захотелось повидать Хен Чоля. Но Хен Чоль, «этот великий конспиратор», поселился неведомо где и, по-видимому, вовсе не жаждал встретить Кен Дя, иначе бы он нашел сотню способов осуществить свое желание. Пойти к Хен Ок? Кен Дя старался не баловать ее вниманием.
Теперь, когда Кен Дя приходил к невесте, он всегда заставал ее дома. В скромном платьице, почти ненарумя-ненная, она либо читала книгу, о которой он накануне случайно упомянул, или занималась стряпней. Кен Дя отлично понимал, что эта метаформоза — притворство ему в угоду, что, став женой, она в полную меру проявит себя — свою страсть к нарядам, жажду успеха, вызывающую самостоятельность. И он не посмеет ее упрекнуть. Оправданием ей послужит его равнодушие и ее капиталы.
Он все это отлично понимал, и все же ее притворство льстило ему. Льстило ему и то, что с некоторых пор близкие перестали намекать на его жениховство и требовать от него, чтобы он взялся за дело. В семье Ан Зун Себа и дома перед ним заискивали. Даже грубая нетактичная мачеха теперь всячески обхаживала его.
Видя это, Кен Дя снисходительно улыбался, говоря себе: «Людей надо брать такими, какие они есть, и жизнь тоже».
Это была новая для него и весьма удобная точка зрения, оправдывавшая безволие, праздность, душевную опустошенность и презрительное отношение ко всем и вся.
Мимо Кен Дя прошли двое, и он автоматически зашагал вслед за ними. (Сколько можно стоять у ворот, не зная, куда деваться?)
Шедшие впереди были увлечены разговором.
— Это тебе не старый станок,— говорил широкоплечий, в комбинезоне, видимо механик.— Тут тебе и осново-наблюдатель, который автоматически останавливает ста
162
нок при обрыве нити, и механизм автоматической смены уточных шпуль.
— А я не пошел смотреть. Скольких рабочих выживет один такой станок, ты подсчитал? Тяжело у меня на душе, Хак Су,— ответил второй, невысокого роста.
— Я уже думал... что, если испортить?..
Оба, не сговариваясь, обернулись, увидали Кен Дя и, переглянувшись, свернули за угол.
ГЛАВА XXXIII
Чун Сик и Хак Су узнали хозяйского сынка.
— Гнилой интеллигент,— заметил Чун Сик, когда-друзья свернули за угол и могли быть уверены, что Кен Дя их' не услышит. Затем они вернулись к тому, что их больше всего занимало. •
— Ломать станки нет смысла,— доказывал Чун Сик с присущей ему страстностью,— хозяева закажут новые. На некоторых фабриках уже пробовали, и это ни к тему не привело. Станки восстановили, а поломщиков засудили. Смотри не смей такого затевать!
— Сам я ничего не затеваю,— ответил Хак Су,— а это правда, что сегодня управляющий беседовал с Тон Пхи-ром, а директор — с Е Сун?
- Да.
— О чем они говорили?
— Еще не узнал, но от Е Сун они ничего не добьются.
— Этого с уверенностью не скажешь о Тон Пхире.
— Трудный субъект...
— Скользкий.
— Не люблю его, ты знаешь, но отмахнуться от него мы не имеем права. Хен Чоль советует присмотреться как следует. Я ли не присматриваюсь! Может быть, ты лучше понимаешь, что это за тип? Товарищи, которые давно знают Тон Пхира и которым я верю, говорят, что он был мужественным и честным человеком.
— А как они объясняют его сегодняшнюю позицию?
— Разводят руками.
— Стал бы я с ним нянчиться!
— Оттолкнуть человека легко. Куда труднее в нем разобраться. Во что бы то ни стало хочу понять: кто он? Честный человек, который отстаивает неправильную точ-
7*	169
ку зрения, но искренне убежден, что служит делу пролетариата? Или просто шкурник-ренегат, который маскируется под борца и сознательно вводит рабочих в заблуждение? В первом случае наша обязанность растолковать ему его ошибку. Во втором — выступить против него открыто и единым фронтом, чтобы ни у кого не оставалось сомнений.
— Ты боишься, что за ним пойдет часть наших товарищей? — спросил Хак Су.
— Нет, этого я как раз не боюсь. Те, что пойдут за ним, нам не нужны. Наша сила не в количестве, а в спаянности и единстве мнений. Я боюсь другого — оттолкнуть товарища. Хен Чоль считает, что мы должны сделать последнюю попытку и поговорить с Тон Пхиром. Это поручили мне, но Тон Пхир меня не любит и навряд ли выслушает меня. Другое дело, если я пошел бы к нему и сказал: «Я ошибался». А в своей ошибке он никогда не сознается передо мной. Для этого он слишком самолюбив и, к сожалению, его точку зрения всегда определяют личные симпатии и антипатии. Это его понятие об объективности. Поговори с ним, Хак Су. Я перепоручаю это дело тебе. Он тебя любит, и у тебя больше шансов на успех, чем у меня.
— Хорошо,— согласился Хак Су,— зайду к нему еще сегодня вечером. Попытаюсь.
Е Сун чувствовала себя победительницей. По правде говоря, ей было неловко, что Кен Дя видел ее в грязной рабочей одежде. Но ей удалось скрыть эту неловкость, побороть свое женское тщеславие, и она торжествовала. Торжествовала она и над своим чувством. Кен Дя не вызывал в ней больше ничего, кроме жалости.
Вернувшись в цех, Е Сун поискала глазами подружек. Те повернули к ней свои милые встревоженные лица и поманили ее в сторонку.
— О чем говорил с тобой Ан Зун Себ? — с беспокойством спросила Пок Сурь.
— Хочет сделать меня начальницей цеха.
— Отказалась?
— Конечно!
— Теперь он будет мстить,— расстроилась Бун И.
— О, если вы заступитесь за меня, он ничего не смо-164
жет сделать,— рассмеялась Е Сун. Почему-то ей стало весело.
— Он тебя уговаривал?
— Еще бы! Что, говорит, у вас общего с рабочими? У вас среднее образование, вы интеллигентка. Неужели вам доставляет удовольствие ходить в таком рубище и прозябать у станка? А я ему: да, да, это доставляет мне удовольствие...— Е Сун засмеялась.
— Чему радуешься? — спросила строгая Пок Сурь.
— Ха-ха-ха... Сама не знаю...
Но это была маленькая ложь. Она радовалась тому, что с прошлым навсегда покончено.
В тот же вечер Хак Су отправился к Тон Пхиру. Тот был дома и оклеивал кан свежей промасленной бумагой. Он искренне обрадовался гостю: товарищи по работе его почти не навещали. Он уже начал смутно сознавать свою ошибку и все больше раздражался и замыкался в себе.
Хак Су был ему приятен. Он любил его за упорство, с каким тот добивался знаний, за трудолюбие и спокойный, уравновешенный нрав. К этому следует еще добавить, что Хак Су всегда обращался с уважением к Тон Пхиру, следовательно признавал его авторитет.
— Вот что,— помолчав, проговорил Хак Су, не глядя на Тон Пхира и старательно разглаживая ладонями бумагу.— Я пришел за тем, чтобы просить вас... Идите к нам.
Тон Пхир пристально посмотрел на него.
— Ты думаешь, что правда на вашей стороне, а не на моей?
— Извините, но если б вы были правы, вас бы не хвалила дирекция.
— Сейчас я тебе на это отвечу, и передай мои слова тем, кто тебя подослал. Тон Пхир своей совести не продал и не продаст. Понял? Тон Пхир не сволочь и не предатель, каким его изображают твои желторотые дружки. И нечего ходить за мной по пятам Ходите не ходите, ни черта вы не выследите, потому что совесть моя чиста. К вам не пойду. Так и передай.
Тон Пхир уже не помнил, что вражду между ним и товарищами родили принципиальные разногласия, помнил только обиду, и в эти минуту ему казалось, что обида-то и была причиной всех разногласий.
/55
Тон Пхир считал себя принципиальным человеком, готовым пострадать за свои принципы, слепо верил в свою правоту и в то, что верно служит рабочему классу.
Чун Сик вел рабочих к открытому конфликту с дирекцией, и этот конфликт должен был неизбежно привести к стачке, к голоду, к арестам. Тон Пхир не одобрял линии Чун Сика, стараясь всячески воспрепятствовать грозящим неприятностям, считая стачку преждевременной. Однако, если бы стачка разразилась, Тон Пхир встал бы на сторону товарищей, хотя был уверен заранее, что их затея обречена на провал.
— Думаешь, я не знаю, что тебя подослал Чун Сик? Ой, нехорошо ты сделал, что согласился. Я тебя уважал.
— Меня не подослали,— строго сказал Хак Су.— Хочу, чтобы вы были с нами. Этого хотят все товарищи. Этого хочет Чун Сик.
— Хочешь, чтоб я стал соучастником его идиотской затеи?
— Зачем так говорить? Мы не враги.
— Не враги? А зачем меня оклеветали? Даже Хеи Чолю наябедничали, будто я ренегат. Хорошо, что Хен Чоль меня знает и не поверил.
— Никто не ябедничал.
— Рассказывай! Катись к своим дружкам! И передай, что мы еще померимся силами!
— Вот-вот, этого-то и хотят хозяева, чтобы рабочие между собой подрались.
Тон Пхир понял, что сказал не то, что нужно, и опустил глаза.
— Чего вы, собственно, добиваетесь? — продолжал Хак Су.— Вы думаете, что у вас какая-то своя позиция. Но что это за позиция? Она на руку Ан Зун Себу.
— А мне наплевать, кому она на руку, если она справедлива!	V
Уравновешенный Хак Су почувствовал, что теряет самообладание. Он поднялся.
Хак Су не был психологом, но душа у него была чуткая, и чем больше горячился Тон Пхир, тем больше Хак Су убеждался в том, что он сознает свою неправоту. Он почувствовал большую ответственность за Тон Пхира, судьба которого сейчас зависела of него, Хак Су. Если он дословно передаст свой разговор с Тон П^иром, друзья окончательно от него отвернутся. Но если вникнуть в его
166
слова, почувствовать в них душевную боль и одиночество, тогда Хен Чоль и Чун Сик непременно сделают еше одну попытку привлечь Тон Пхира на свою сторону. И Хак Су решил передать этот разговор так, чтобы вызвать в товарищах сочувствие к Тон Пхиру.
ГЛАВА XXXIV
Пок Сурь и Бун И собрались идти на сходку рабочих, но к ним пришла Чен Ним. Это было неожиданно и совсем некстати. Еще когда Чен Ним работала в цехе, она не ладила с Пок Сурь и Бун И, ни разу не была у них и не приглашала к себе. Тем более они не ожидали ее прихода теперь, когда она «парила в высших сферах» — в приемной директора фирмы.
Как подобает гостеприимным хозяйкам, девушки поспешили скрыть свое удивление и недовольство. Чен Ним это заметила. Она не ожидала лучшего приема.
Первой, как всегда, нашлась Пок Сурь.
— Какими судьбами? — обратилась она к гостье.
— Давно собиралась зайти,— ответила Чен Ним.
Девушки ей не поверили. Стала бы Чен Ним приходить, не будь у нее дела!
— Извини нас,— сказала Пок Сурь,— мы очень спешим. Нас ждут в одном месте, и нам нельзя опаздывать. Приходи завтра. Никуда не уйдем, будем тебя ждать:
— Да, да, нам очень нужно, извини,— пролепетала растерянно Бун И.
— Ничего,— ответила Чен Ним невозмутимо.— Можешь идти. Тебя-то, Бун И, я не задерживаю.
— Одна не пойду.
— Тогда подожди. Задержу вас ненадолго.
Девушки знали, что Чен Ним не отстанет, пока не добьется своего. В таких случаях она становилась толстокожей. Еще, чего доброго, увяжется за ними, а этого девушки не могли допустить.
— Иди,— шепнула Пок Сурь подружке.— Видишь, какое дело...
Бун И понимающе кивнула.
Пок Сурье горечью думала о том, что собрание состоится без нее. Мало того, ей еще нагорит от товарищей. Накануне приходил Чун Сик предупредить, чтобы девуш
/67
ки явились точно в назначенное время — ни минутой раньше, ни минутой позже. Явиться на сходку всем вместе было опасно, и сходились по одному, по двое, .точно по часам. Должна же была случиться с Пок Сурь такая неприятность!
Пок Сурь не любила Чен Ним — не одобряла ее поведения и образа мыслей, не могла ей простить того, что она отвергла Хак Су.
Бун И ушла расстроенная.
Пок Сурь проговорила с раздражением:
— Выкладывай, Чен Ним, в чем дело?
Но у Чен Ним не было ни малейшей охоты выкладывать свое дело стоя, и несчастной Пок Сурь не оставалось ничего другого, как попросить ее в комнату.
Она заметила, что Чен Ним очень бледна, что под глазами у нее темные круги.
— Давно с тобой не виделись. С тех пор как ты перебралась в приемную,— язвительно заметила Пок Сурь.
— Больше я там не работаю,— ответила Чен Ним доверчиво.
— Как? С каких это пор? —удивилась Пок Сурь и хотела добавить: «Ясно, натешился тобой хозяин и бросил»,— но промолчала, отчасти потому, что сердце у нее было доброе и она поняла, что у Чен Ним горе, отчасти из боязни—Чен Ним умела постоять за себя.
— Это целая история,— нехотя ответила Чен Ним.
— А чего ты лезла?
— Что уж теперь говорить...
— Ну да, теперь говорить уже нечего,— согласилась Пок Сурь.
Чен Ним тронул сочувственный тон девушки.
— Ан Зун Себу вздумалось от меня отделаться,— объяснила она.— Запрятал свои ручные часы в карман и объявил, что я украла. Вызвал даже двух шпиков, которые меня обыскали.
— А чего молчала, что часы у него в кармане? — возмутилась Пок Сурь.
— Кто поверит мне, а не хозяину? Если б и нашли часы, он бы сказал, что это не те, а другие. Шпики хотели меня забрать в тюрьму, но он сказал: «Не надо». А потом, когда те ушли, говорит: «Убирайся подобру-поздорову. Сама понимаешь, что теперь не можешь здесь оставаться. Ты опозорилась, а мне нужны честные служащие». Вы
168
хода у меня не было, пришлось уйти. Иначе этот подлец непременно засадил бы меня. Через несколько минут часы появились у него на руке. «Откуда?» — спрашиваю. Спокойно отвечает: «Ты испугалась и подбросила. Но не исключена возможность, что они опять пропадут. Так что лучше не спорь».
Глаза Чен Ним сузились от злобы. Пок Сурь не нашлась, что ответить. Она всего ждала от хозяев, только не такой мелкой подлости.
Чен Ним решительно распахнула свою кофточку, достала спрятанный на груди лист бумаги.
— Со мной-то он разделался, но не хочу, чтобы разделался и с остальными. Была у Чун Сика, не застала дома. Здесь список рабочих, которых собираются уволить.
Пок Сурь уже не жалела о том, что не ушла на собрание. Но не успела она поблагодарить Чен Ним, как во дворе раздались мужские шаги. Пок Сурь поспешно спрятала листок.
— Кто дома? — услыхали девушки низкий голос Тон Пх'ира.
Три года тому назад, когда Пок Сурь только поступила на завод, Тон Пхир принял в ней особое участие. Он выделил ее среди других девушек, опекал, просвещал ее в политике, пользовался ее услугами, когда нужно было сбегать за доктором для больного товарища или кому-нибудь что-нибудь передать. Пок Сурь была его верной ученицей, он видел в ней будущую революционерку. Когда Тон Пхира арестовали, она носила ему передачи и не могла дождаться дня его освобождения. Однако в последнее время она все чаще убеждалась в том, что Тон Пхир неправ.
Однажды она решилась и робко высказала ему свое мнение. Он сухо ответил:
— Ты етце многого не понимаешь.
С тех пор он больше не обмолвился с ней ни словом. И вдруг Тон Пхир, самолюбивый и уже немолодой (так казалось девушке), пришел к ней! Некоторые товарищи утверждали, что он — предатель. Пок Сурь этому не верила, но все же решила быть начеку.
__ Чун Сик у тебя?— спросил Тон Пхир бесцеремонно.
— Нет.
_____ Дома я его не застал, хозяйка сказала, что он пошел к тебе. Где он может быть?
— Не знаю,— солгала Пок Сурь,— кажется, он собирался в кино.
— Самое подходящее время для развлечений,— буркнул Тон Пхир, хотел еще что-то добавить, но заметил Чен Ним и поморщился.
— Так я пойду, до свиданья,— сказала Чен Ним, пе глядя на него, и с достоинством направилась через двор.
— Ты сегодня увидишь Чун Сика? — осведомился Тон Пхир все тем же тоном.
— Нет.
— Он мне нужен.
— Ничем не могу помочь.
— Придется.
— Откуда я его возьму?
— Найдешь и скажешь, что Тон Пхир велел прийти. Всего хорошего!
Она глядела ему вслед и не знала, радоваться ей его приходу или нет. На всякий случай нужно было немедленно предупредить товарищей. Идти на сходку было уже поздно, и она решила во что бы то ни стало дождаться Чун Сика в одном из соседних переулков.
Был поздний час, улички — безлюдны. В рабочих кварталах! рано ложились и вставали с зарей.
Пок Сурь спешила, ни на мгновенье не переставая прислушиваться, чтобы ненароком не привести за собой на сходку шпика.
Она уже подходила к условленному месту, когда рядом с ней появилась темная фигура Нак Поми, наблюдавшего за улицей и охранявшего собрание. Он схватил ее за руку, словно провинившуюся девчонку, увлек в ближайшую подворотню и яростно зашипел:
— Так выполняешь задание?! Когда было сказано прийти? Нашлись дела поважнее? Когда. явилась. Кати обратно. Скоро начнут расходиться.
— Отпусти руку, дурак! Знаю не хуже тебя. Не из-за пустяка задержалась. У меня списки товарищей, которых собираются уволить.
___Рассказывай!
— Правда.
___ Где достала?
— Чен Ним принесла.
/70
Нак Поми подскочил от восторга. Ему уже не терпелось сообщить товарищам о таком неприятном и важном событии. Однако он тут же вспомнил, что никакие события не оправдают его ухода с поста, и вздохнул, повинуясь долгу. А как бы он хотел посмотреть на некоторые кислые нерешительные физиономии, когда они увидят список! Полчаса назад,— когда он оставил собрание, чтобы сменить дежурившую на улице Е Сун, там шел ожесточенный спор с несколькими товарищами, которые считали, что требования, предъявляемые дирекции, слишком категоричны, что лучше не дразнить тигра, пока тог не ринулся на тебя. Чун Сик на это возражал: «Когда тигр набросится, поздно защищаться»,
Нак Поми не терпелось узнать, чем закончился этот спор. Ему было ясно, что список окончательно убедит тех, кто все еще пытается занять среднюю позицию: и тигра не дразни, и в лес не ходи, авось бестия подобреет и изменит свою хищническую натуру.
— Ступай в ту калитку напротив,— сказал он оживленно.— Там Сто Штук. Он тебя проводит куда надо. А Чен Ним, что ни говори, дочь рабочего. Рано или поздно это непременно сказывается.
ГЛАВА XXXV
Сходка закончилась далеко за полночь. Чун Сик, Ки Тхя и Нак Поми брели домой, счастливые и усталые, с удовольствием вдыхая свежий морозный воздух.
Собрание было бурное. Большинство поддержало Чун Сика, который выдвигал справедливые и хорошо продуманные требования (накануне он всесторонне обсудил их с Хей Чолемк Однако нашлись товарищи, которые раньше шумели больше других, а теперь, когда пришло время действовать, стали трусить и колебаться. Свою нерешительность они старались оправдать тем, что будто модернизация фабрики пока еще вилами на воде писана, что нет уверенности в том, что дирекция действительно пойдет на увольнения, что нечего переоценивать свои силы и разумнее всего ждать. Вот если действительно начнутся увольнения, тогда другое дело, и тогда не поздно будет поднять шум, а сейчас—«нечего очертя голову лель тигру в пасть».
т
Сходка разделилась на две группы, которые не могли прийти к общему решению и плану действий и тратили весь свой пыл на то, чтобы переубедить друг друга.
Выручил список, принесенный Пок Сурь. Многие из возражавших1 Чун Сику нашли в этом списке свои имела. Кто-то высказал предположение, что этот список — подделка, которая понадобилась Чун Сику для того, чтобы всех перетянуть на свою сторону. На говорившего обрушился маленький курьер Сун Ен:
— Подделка?! Никакая не подделка! Это почерк Волосатого! Я-то знаю!
Всего в списке было около ста фамилий — одной трети рабочих грозило увольнение. Кошмар безработицы становился реальностью.
В конце концов требования, которые предстояло предъявить дирекции, были приняты почти единогласно. Даже немногие сторонники выжидания перестали протестовать. Не веря в собственные силы, они впали в уныние и уже не видели перед собой ничего, кроме новых бед и еще большей нужды.
Чун Сик и его друзья ликовали. Сегодня они одержали свою первую реальную победу. Они понимали, что победа эта еще очень незначительна, что бои еще впереди, однако чем бы ни окончился нынешний конфликт с дирекцией, отныне рабочие фабрики Ким Дя Тана—сила, и многие из тех, кто начал сегодня борьбу, уже никогда не сложат оружия.
Всю дорогу друзья молчали. Пок Сурь предупредила Чун Сика о том, что его искал Тон Пхир, и теперь Чун Сик мысленно готовился к этой встрече. Нак Поми размышлял о том, что Пок Сурь очень милая девушка и что ее строгость ему по душе.,А Ки Тхя складывал в уме новую песню: «Нам не страшны враги и бури. Объединяйся, рабочий класс! Вперед! Вперед!» Но в двух его песнях уже было это «вперед, вперед!», а КиТхя не любил повторяться. Теперь он ломал голову, стараясь придумать что-ни-°УДь, выражающее все то же «вперед», но другими словами.
Придя домой, друзья нашли у себя в комнате спящего Тон Пхира.
— Ничего не поделаешь, придется вам еще немного иогулять,— шепнул Чун Сик товарищам.
Нак Поми и Ки Тхя не возражали. Они были готовы Цедую ночь мерзнуть на улице, лишь бы Тон Пхир осо-Знал свою ошибку и примкнул к ним.
/72
Тон Пхир открыл глаза — сон у него был чуткий. Он не сразу нашелся что сказать.
Наконец, проговорил, не глядя на Чун Сика:
— Я знаю о вашей сходке. Обошлись без меня, и отлично. Плевать на более опытных товарищей. Вы сами себе голова. Ну и хорошо. Делайте как знаете. А я пришел по долгу совести, чтобы предупредить: и слепой видит, на что нарываетесь. И не подсылай ко мне, пожалуйста, своих шпиков. Более умные у меня ничего не пронюхали.
Тон Пхир говорил совсем не то, что хотел сказать, и все больше раздражался. Чун Сик понимал — одно неосторожное слово, и Тон Пхира уже нельзя будет удержать. Оба хотели сейчас мира, а не разрыва.
— Ты толкаешь нас на забастовку,— говорил Тон Пхир,— которая непременно провалится с треском.
— Это еще вопрос.
— Организаторов мигом арестуют, кто-кто, а Ан Зун Себ не постесняется вызвать полицию. Найдутся штрейкбрехеры. Твой молодняк растеряется, капитулирует, и тогда Ан Зун Себ продиктует свои условия.
— А я верю в наших ребят,— ответил Чун Сик,— это во-первых. А во-вторых, нас морально поддержат на других1 заводах и фабриках. Я там уже кое с кем советовался.
— У тебя все как по-писаному.
— Что же, по-вашему,— молчать? Можно подумать, мы искусственно создаем конфликты. Вы говорите с нами свысока, потому что мы молоды. Я не спорю, вы человек, испытавший многое. Но разве можно говорить молодым людям: «Подрастете, тогда и требуйте человеческого обращения. А пока терпите хозяина на шее и помалкивайте». Революцию в России делали не старики.
— Этого я не говорил.
— А я считаю так — пусть мы ничего не добьемся, пусть мы даже пострадаем, но борьба будет для нас хорошей школой. Для меня и моих товарищей это будет первым уроком революционной борьбы. Вы и сами знаете, по всей стране то тут, то там вспыхивают рабочие забастовки и крестьянские бунты, партизанские отряды Ким Ир Сена ведут бои с японскими военными частями. Что же, по-вашему, нам одним помалкивать, пусть другие борются за нас? — И вдруг добавил мягко: — Нам предстоят тяжелые дни. Вернитесь к нам. Будьте с нами.
173
Такого оборота Тон Пхир не ожидал. Что-то дрогнуло у него в лице, и, чтобы скрыть свою слабость, он крикнул:
— Кого зовешь? Демагога, оппортуниста, предателя!
— Забудем об тем.
— О нет, этого я тебе никогда не забуду!
— Значит, опять будете держаться в стороне, даже если мы объявим забастовку?
Тон Пхир понял, чего Чун Сик недосказал: «Если мы не выйдем на работу, неужто вы окажетесь штрейкбрехером?»
О подобной ситуации Тон Пхир не думал. Действительно, если товарищи забастуют, что тогда? Он против забастовки, и все же он не предаст товарищей, не пойдет с врагами рабочего класса.
— Тогда я буду с вами,— ответил Тон Пхир.
— А почему не теперь?
Тон Пхир не ответил. Чун Сик понимал, что гордость мешает ответить Тон Пхиру, что еще некоторое время он будет артачиться из ложной гордости. Но сейчас Чун Сик прощал ему все: он понимал, как нелегко было Тон Пхиру прийти к нему.
ГЛАВА XXXVI
Спустя неделю после встречи с Е Сун в кабинете директора Кен Дя получил от нее письмо. Первой его мыслью было: «Ни к чему это. Былого не вернешь, да и незачем. Новые конфликты, переживания, которые в конце концов приведут к тому же. Разве я один виноват, что так получилось?»
Кен Дя убеждал себя, что это проявление внимания со стороны Е Сун нимало его не трогает. Но это было не так. Во-первых, его приятно волновала мысль, что девушка все еще не в силах его забыть; во-вторых, жизнь его была до того однообразной, что письмо Е Сун явилось в ней целым событием.
— Изумительный почерк,— проговорил он вслух, разглядывая конверт с деланным равнодушием,— рукоделие! Недаром говорят, что наша письменность — для женщин.
Таким образом выдержав характер и доказав себе, что он нисколько не взволнован, Кен Дя раскрыл письмо. Оно состояло всего из нескольких строк.
174
«Господин Ким! — писала Е Сун,—Простите мою навязчивость. Но, поверьте, я бы не стала беспокоить вас по мелочам. Мне необходимо с вами поговорить. Хочу надеяться, что вы не откажетесь сл встречи. Не знаю, свободны ли вы сегодня вечером, поэтому буду ждать вас не только сегодня, но и завтра от девяти до десяти часов. Приходите, когда вам удобнее.
До свидания,
Пак Е Сун-»
«Зачем я ей понадобился? — задумался Кен Дя, пробежав эти скупые строки,— для душевных излияний? Навряд ли. Тогда в ее письме звучали бы другие нотки, а оно — сугубо деловое. Она будет ждать меня сегодня и завтра. Когда мне удобнее? Пока, слава богу, я еще не женат и располагаю своим временем и собой. Правда, я дал слово Хен Ок, но это пустяки. Ей следует заранее смириться с тем, что у меня могут быть свои интересы и знакомые. Нет, лучше пойду завтра, а то Е Сун возомнит, что я в любую минуту готов бежать за ней».
Весь день записка Е Сун не выходила у него из головы. Чем ближе время подходило к вечеру, тем упорнее он твердил себе: «Пойду завтра»,— и тем сильнее становилось желание пойти сегодня.
В восемь часов Кен Дя достал Канта и улегся в постель, стараясь убедить себя, что никуда не собирается. Он прочел несколько страниц и заметил, что ничего не понял из прочитанного.
В половине девятого он вскочил, оделся и вышел на улицу. На улице он вспомнил, что не знает адреса. Достал из кармана письмо, подошел к фонарю. Нужно было идти на окраину города.
Он на ходу вскочил в трамвай, уселся на пустую лавочку и только теперь сообразил, что весь день томился желанием встречи с Е Сун.
«А письмо ее. написано на самой дешевой бумаге. Нуждается. Нужно бы ей помочь. И, конечно, я постараюсь это сделать так, чтобы она не. обиделась». Ему казалось, что он не питает к ней ничего, кроме какой-то необъяснимой жалости. Но то была нежность.
Кен Дя очутился в сеульских трущобах. Темные извилистые улички, грязные и немощеные, походили друг на друга как две капли воды. И здесь жила Е Сун!
175
Кен Дя обжег пальцы, чиркая спичками и стараясь разглядеть названия переулков и номера домов. Однако пи названий, ни номеров не было. Жители, по-видимому, считали, что почтальоны, полицейские, сборщики всяческих налогов и прочая чиновная сошка и без того разыщет кого надо, а более важные господа сюда не заглянут.
Вскоре у Кен Дя вышли все спички, а ему страстно захотелось курить. Он злился: «Черт, хожу кругом да около!»,— стучал в ворота. Жители отвечали, не выходя наружу. Он добросовестно следовал каждому совету, пока не потерял надежду не только найти Е Сун, но и вообще выбраться из этого лабиринта.
Наконец судьба сжалилась над ним. Какой-то паренек, услыхав незнакомый голос, устало спрашивающий дорогу, заинтересовался и подошел к Кен Дя. Барский вид незнакомца произвел на него впечатление, и он с удовольствием согласился проводить его. Они свернули в тупичок, потом прошли через какой-то проходной двор.
— Здесь,— сказал паренек.
И тотчас же послышался голос Е Сун:
— Ким-сонсен! А я уже думала, вы не придете.
— Наконец-то! — воскликнул Кен Дя, отдуваясь.— Нелегко вас найти.
— Не догадалась начертить плана, вернее догадалась, когда письмо уже было опущено. Как видите, наш город становится все более благоустроенным, а здесь постепенно все приходит в запустение.
Девушка говорила непринужденно, и он сразу почувствовал себя с ней свободно и легко.
Они подошли к какому-то домику.
— Пришли,— сказала Е Сун.
Им предстояло пересечь дворик, который казался зияюшей ямой.
— Осторожно,— предупредила Е Сун,— ступайте за мной, не то угодите в лужу либо споткнетесь о что-нибудь.
«Какая она милая!»—думал Кен Дя. Его нежность к девушке все возрастала. Однако это чувство мгновенно улетучилось, когда, войдя в дом, Кен Дя увидал какого-то молодого человека, который поднялся ему навстречу, Держа себя так, словно был здесь хозяином.
— Чун Сик,— представился парень, протягивая гостю Руку.
/76
— Ким Кеи Дя.
— Спасибо, что пришли. Собственно, это я пригласил вас сюда. Надеюсь, вы меня простите. Поверьте, я бы не смел вас тревожить, если бы это дело касалось только меня или Е Сун. Она мне много о вас рассказывала, и я надеялся, что вы сможете нам помочь в очень серьезном деле.
— Вы друг детства Е Сун, не так ли? — спросил Кен Дя, стараясь скрыть свое разочарование.
— Да.
— Она мне говорила о вас. Не знаю, чем могу быть полезен, во всяком случае, все что в моих силах...
— Вот видишь, Чун Сик! — воскликнула Е Сун.— Я ведь говорила: Кен Дя-си не откажется нам помочь!
Они уселись, мужчины друг против друга, девушка в сторонке. Ее лицо говорило: «Мое дело сделано, а теперь обо всем договаривайтесь сами».
— Мне давно хотелось с вами встретиться,— начал Чун Сик.
— Мне тоже,— ответил Кен Дя.— Е Сун мне часто о вас говорила. Она — ваш верный друг.
— Еще бы! Мы дружим с ней чуть не с пеленок.
— А у меня, к сожалению, нет друзей,— вздохнул Кен Дя, украдкой бросая укоризненный взгляд на девушку.
Чун Сик понял намек, адресованный подруге, и отпарировал:
— Это зависит только от вас, сонсеним.
— Как сказать... z
— Я в этом уверен.
— Нет, Чун Сик-си, наша воля — иллюзия. Не мы хозяева над собой. Судьба играет человеком. Да...
— Вы верите в рок?!
— Я, конечно, имею в виду стечение обстоятельств, которые редко благоприятствуют человеку. И чудовище в наших древних мифах не что иное, как олицетворение рока, с которым вступают в единоборство герои-смельчаки.
— И побеждают! — добавил Чун Сик убежденно.
_____ Побеждает один из миллионов, а об остальных история хранит жестокое молчание.
_____ Вы отрицаете очевидный факт, что историю творят не одиночки, а народ. Я, например, причисляю себя к на-
171
роду, хочу^вссго себя отдать народу, и меня нс беспокоит вопрос, войдет мое имя в историю или нет.
— Опять вы поняли меня буквально! — проговорил Кен Дя с досадой.— Впрочем... это неважно. У вас ко мне дело? Говорите, я вас слушаю и готов помочь.
— Недавно вы приходили к нам на фабрику, не так ли?
— Да. Только, пожалуйста, не думайте, что я собираюсь принять какое бы то ни было участие в деле. Меня привело на фабрику любопытство, если хотите — долг.
— Простите, я не вполне понимаю, о каком вы говорите долге?
— Хотел посмотреть, в каких условиях трудятся наши рабочие.
— И остались своими наблюдениями довольны?
— Конечно, нет! Я высказал это господину Ан Зун Себу. Он внимательно выслушал меня и обещал принять меры, улучшить условия труда.
— Как вы думаете, из каких соображений?
— Конечно, не из гуманистических. Трудно заподозрить фабриканта в бескорыстии, тем более вашего директора. Это стопроцентный делец.
— В таком случае, что же побудило его дать такого рода обещание?
— Видите ли, отчасти я имею на него некоторое влияние, отчасти... Господин Ан Зун Себ считает, что, улучшив жизнь рабочим, он получит от этого несомненные выгоды. Повысится выработка, снизится себестоимость.
— Вы верите в обоюдную выгоду?
— Ан Зун Себ думает в первую очередь о себе. Но кое-что перепадет рабочим.
«Этот мальчишка меня допрашивает,— подумал Кен Дя,— и пусть. Сейчас увидим, что ему нужно. И куда сни меня завели? Это не девичья комната...»
— Ан Зун Себ сбил вас с толку,— сказал Чун Сик.— Вы неправильно информированы о том, что происходит на фабрике.
— Не считайте меня таким уж наивным,— обиделся Кен Дя,— не думайте, что мне легко втереть очки. Ведь я тоже кое-что смыслю в политэкономии и классовой борьбе. Вполне вероятно, что господин Ан Зун Себ скрывает от меня свои истинные планы. Скажу больше — он 178
скрывает их даже от господина Ким Дя Тана. Но все же кое о чем догадываюсь. В оценке Ан Зун Себа наши взгляды совпадают, Чун Сик-си.
.— Может быть, может быть,— поспешил согласиться Чун Сик.
В этой поспешности Кен Дя почудилось недоверие, и он заговорил с жаром:
— Видите ли, вообще я не стал бы вести подобную беседу —она мне неприятна,—если бы это не было желанием Е Сун-си и если б вы не были представителем рабочих фирм, к которой я имею, к сожалению, некоторое касательство. Не хочу, чтобы обо мне думали плохо, тем более, чтобы отождествляли мою семью с семьей Ан Зун Себа. Директор — матерый, бессовестный делец и пройдоха. Мой отец — честный коммерсант. Знаю, вы того мнения, что сущность всех фабрикантов одна и та же, но поверьте, так только кажется со стороны.
— Я не сомневаюсь в порядочности Ким Дя Тана,— заметил Чун Сик сухо.
— Вас, как рабочего, конечно, не может интересовать, этот вопрос, но все же и своих хозяев следует знать. Это вам пригодится. Я, например, глубоко уверен, что, будь мой отец по-прежнему полновластным хозяином, вам удалось бы избежать множества конфликтов. Но, к сожалению, фактический хозяин фирмы — Ан Зун Себ. В его руках шестьдесят пять процентов наших акций. Когда он вкладывал в наше дело капитал, то ставил условием, чтоб отец не вмешивался в его мероприятия. Мой отец ненавидит этого человека, но вынужден терпеть. Идти на конфликт? Тогда одному из них пришлось бы убраться, и, конечно, убраться пришлось бы отцу. У нас с отцом имеется одна возможность — по-хорошему влиять на Ан Зун Себа, тем более что он сейчас особенно заинтересован в хороших отношениях с нами. (Кен Дя умолчал, что эта заинтересованность зависит от его отношений с Хен Ок).
. — Да, да,— перебил его Чун Сик,— я вас отлично понимаю.
Е Сун слушала этот разговор, стараясь не глядеть на собеседников. Она была Готова разреветься от разочарования и обиды. Чун Сика она считала умным, а Кен Дя — выдающимся, и вот теперь девушка вдруг поняла* на
179
сколько Кен Дя беспомощнее, непоследовательнее, ограниченнее ее друга.
Кен Дя любил поговорить. Е Сун считала это признаком непосредственности и темперамента. Теперь же у нее мелькнула мысль: «Он говорит совсем не то, что надо, не то, что думает. Сам себе заговаривает зубы...»
Чун Сик подробно рассказал Кен Дя о всех уловках Ан Зун Себа: о так называемой премиальной системе, об инсценировке медосмотра, о предстоящей модернизации фабрики. Кен Дя перебивал его возгласами: «Не может быть!»
Когда Чун Сик кончил, Кен Дя сказал с искренним негодованием:
— Обо всем этом слышу впервые. Спасибо, что рассказали. Надеюсь, вы верите, что я к этим мерзостям не причастен?
— Конечно.
— Что же делать? Скажите, Чун Сик-си, что делать? Как одернуть этого негодяя?
— Нам известно,— сказал Чун Сик, испытующе глядя на Кен Дя,— что вы сидели в тюрьме и, будучи студентом, состояли в кружке марксистов. В те годы вы дружили с нашим товарищем Хен Чолем, и он рассказал нам о вас. Возвратившись на родину, вы не возобновили своих прежних связей с товарищами. Мы ждали, что вы сами придете к нам, но вы не пришли. Мы верим вашему прошлому и не сомневаемся в том, что Ким Кен Дя встанет на сторону рабочих.
— Но что, что я обязан сделать?
— Мы не допустим, чтобы наших товарищей уволили с работы, мы сорвем эту проклятую модернизацию фабрики, мы не остановимся ни перед какими средствами протеста, даже перед забастовкой. Ясно, что Ан Зун Себ примет меры. Он может прибегнуть к помощи полиции. Начнутся аресты, возможны жертвы...
— О да, этот человек на все способен!
— Несомненно. Если же вы будете с нами, то это заставит наших хозяев призадуматься, прежде чем они решатся прибегнуть к таким методам борьбы.
— Вы хотите, чтобы я пошел против родного отца?!
— Не против отца, а против хищничества и эксплуатации.
180
— Но кто поймет? Получится скандал, о котором будет судачить вся Корея. Сын против отца! Вы требуете от меня невозможного. Отец ко всем этим делам не причастен, но все будут думать, что он виновник всего, а не Ан Зун Себ. Сделаю все, что вы скажете, приму меры, чтобы повлиять на Ан Зун Себа. Только не требуйте от меня невозможного!
— Воля ваша,— ответил Чун Сик.— Я не только рассчитывал на вашу помощь, думал не только о товарищах. Хен Чоль сказал: «Нужно предупредить Ким Кен Дя. Если он останется в стороне, то поневоле окажется членом опозорившейся семьи фабрикантов». Но если это вас не беспокоит, Кен Дя-си, что ж, простите, что попусту вас потревожили.
Кен Дя побледнел, лоб у него покрылся испариной.
— Я всей душою с вами,— пролепетал он беспомощно.— Я держался в стороне не потому, что изменил своим взглядам, и уверяю вас, что выступил бы вместе с вами, если б это не касалось моего отца. Неужели вы не понимаете, что иначе в нашей семье разыграется трагедия!
Тут до сих пор молчавшая Е Сун выпалила:
Пресветлый дух, ты дал мне, дал мне все, о чем просил я. Ты не понапрасну Лицом к лицу явился мне в огне,—
и рассмеялась.
Это было похоже на озорство.
— Не понимаю тебя,— сказал Чун Сик строго.
Кен Дя поднялся. Он-то понял, что это была насмешка над ним, над его громкими фразами, над его напыщенностью.
— Мне пора,— сказал он, демонстративно не глядя па девушку.
— Надеюсь, разговор останется между нами? — спросил Чун Сик.
— Разумеется.
— Спасибо.
И это «спасибо» прозвучало как издевка. Благодарить честного человека за то, что он честен, значит сомневаться в его честности.
— Я провожу вас до трамвая,—предложил Чун Сик.— Сами вы не скоро выберетесь. Когда-нибудь и мы зажи-
181
вем как люди, на освещенной улице, в благоустроенных домах. Тогда пожалуйте к нам в гости.
Этой ночью Кен Дя ни на минуту не сомкнул глаз. Почему-то жизнь ставила его все время в какие-то нелепые «трагические положения». Если он сейчас во время конфликта между дирекцией и рабочими встанет на сторону рабочих — отец этого не переживет. Если он останется в стороне, его бывшие товарищи никогда не простят его, сочтут его навсегда потерянным. Он же не хотел ни того, ни другого.
Под утро Кен Дя пришел к новому решению. Он попробует образумить Ан Зун Себа. «Так,— решил он,— я смогу принести пользу рабочему делу. Это немного, но все-таки кое-что».
ГЛАВА XXXVII
Ан Зун Себ доказывал Кен Дя, пришедшему к нему с просьбой удовлетворить требования рабочих:
— Твой гуманизм похвален, но не реален. Ты не видишь истинного положения вещей... После первой мировой войны разразился кризис, охвативший весь земной шар. И сейчас еще о нем вспоминают с содроганием. Кризис этот длился двадцать месяцев. А нынешний... четыре года! А конца не видать. Некоторые оптимисты вопят: «Конец кризису! Близится новый расцвет экономики!» Ерунда! Это обманчивое и временное оживление, после него кризис еще больше обострится. Падает иена; растет дороговизна; повышаются цены на отечественные товары, а иностранцы проводят в нашей стране демпинг, продают свою продукцию по заниженным ценам, чтобы захватить наш рынок, и нам, корейским промышленникам, приходится вести с ними непосильную борьбу. Почти вдвое подорожало сырье, а покупательная способность низка, как никогда. Если не принять жестких! и решительных мер, нам не миновать банкротства. Сейчас главное — сократить издержки производства, снизить себестоимость, снизить цены на готовую продукцию. И мы сможем этого добиться только путем резкого повышения производительности труда и экономии рабочей силы.
Ежедневно слышим: обанкротилась та или иная фабрика, то или иное предприятие. Их рынок захватывают японцы. Сейчас для нас самый опасный конкурент — 182
«Капэути»1. Я ставлю на карту все: либо мы прогорим с треском, либо выйдем в первые фабриканты страны.. А пока мы еще слабы, очень слабы. Я всего лишь приступаю к осуществлению своих планов. Ведь у меня большие планы, грандиозные планы, хе-хе! В моем лице «Канэути» встретит достойного конкурента!
Кен Дя не разделял энтузиазма Ан Зун Себа, вернее не понимал его.
— Причем здесь увольнение рабочих? Расширяете производство, строите новый цех, приобрели новое отличное оборудование...
— Расширение произойдет за счет сокращения,— ответил Ан Зун Себ с апломбом.
— Не понимаю.
— Спроси нашу Хен Ок, она тебе объяснит. Я вы- . брасываю на свалку газодвигатели — они устарели — и пускаю в ход новые мощные станки. Где работало четверо рабочих, хватит и двух. Таким образом за счет новой техники — она влетела мне в копеечку — повышаю производительность труда и вдобавок получаю возможность ограничиваться меньшим количеством рабочих. Еще многие фабриканты погибнут во время нынешнего кризиса или выйдут из него ослабевшими Я же благодаря своим капиталам и голове выйду окрепшим, не обремененным непосильными долгами...
Из слов Ан Зун Себа выходило, что им движет не жажда наживы, а необходимость бороться и выстоять. Все доводы Кен Дя он опровергал с изумительной легкостью.
Мало добрых намерений, теоретических познаний и благородного негодования. Для того чтобы убедить противника, необходимы логика, целеустремленность, отличное знание реальной обстановки. А Кен Дя не обладал ни одним из этих качеств, и в споре с Ан Зун Себом его доводы звучали как наивный лепет.
Вошел бледный, растерянный управляющий, бросил кому-то стоящему в коридоре: «Подождите»,— и прикрыл за собой дверь.
— Господин директор, рабочая делегация,— сообщил он глухо.
1 «К а н э у т и> — одна из наиболее крупных японских мануфактурных фирм.
Ан Зун Себ принял гордую и решительную осанку:
— Пусть войдут.
Кен Дя отошел к окну- (Это самая удобная позиция, когда не хочешь смотреть людям в глаза.)
На пороге появились Е Сун, Чун Сик и еще несколько человек. Сам не зная отчего, Кен Дя густо покраснел и отвернулся к окну, напряженно прислушиваясь к каждому слову.
— Пусть говорит кто-нибудь один,— предложил Чан Мен Чон.
— Сонсеним,— послышался немного погодя низкий, немолодой голос.— Я проработал на этой фабрике десять лет, и мне нелегко с ней расстаться. Работал я хорошо. Это может подтвердить господин управляющий. Меня не в чем упрекнуть. Когда мне товарищи сказали, что я значусь в списках увольняемых, не поверил, пока не убедился собственными глазами. Не думал, что хозяева выбросят меня на улицу. Ну хорошо, допустим, я уже не молод и сила у меня не та. Но за что увольняете молодых, сильных? Управляющий говорит: кризис. Но ведь на вашем кармане он не очень отразился. Знаем, что вас принуждает к такому жестокому поступку. Нет, не кризис это, а жажда еще большего обогащения. Уступите, сонсеним. Вы хотите чрезмерного богатства, а нас привела к вам нужда. Подумайте и о других.
Наступила тягостная пауза. «Он колеблется, он уступит!» — подумал Кен Дя с радостью и хотел уже обернуться, но тотчас услыхал холодный ответ Ан Зун Себа:
— Наш разговор будет короток. Вы требуете невозможного. Вы думаете только о себе, а мне приходится думать за всех- На моих плечах — дело.
— Значит... забастовка? — проговорил рабочий не то с горечью, не то с мольбою.
— Ха-ха, угроза? — рассмеялся Ан Зун Себ натянуто.
— Отчаяние. Забастовка — это горе. Подумайте, на что толкаете людей...
— Понимаю, но... ничем не могу помочь.
— Ну, что ж... Тогда пошли,— обратился рабочий к товарищам. (В его голосе слышалась смертельная усталость.)
184
Но рабочие мешкали, в надежде, что директор передумает и пойдет на уступки. Затем послышались легкие, порывистые шаги — первой устремилась к двери Е Сун. За ней последовали остальные.
Щелкнула дверь.
— Что делать? — встревожился Чан Мен Чон.
— Действуйте,— жестко ответил директор.
Кен Дя остался с Ан Зун Себом. Оба молчали. Старик запер сейф, шуршал бумагами. Кен Дя не оборачивался, боясь, что Ан Зун Себ прочтет ненависть в его глазах.
Несмотря на то, что между ним и Е Сун, казалось, все было кончено, до сих пор в душе Кен Дя все еще теплились нежность и надежда, что когда-нибудь в самую трудную минуту жизни он придет к ней. Никто не поймет, она одна поймет и... простит. Что-то ему говорило, что такая минута непременно настанет. Но только что Е Сун ушла бесповоротно, навсегда, унося непримиримую обиду и презрение. Он оказался недостойным ее, оказался в лагере ее мучителей..- Такого не прощают.
До сих пор Кен Дя тешил себя надеждой, что стоит ему только захотеть, и у него будет множество друзей, что стоит ему протянуть руку, и каждый встретит его с распростертыми объятиями. Теперь он понимал, что те, кого он уважал, в ком мог иметь нужду,— отвернутся. Ни один честный друг не пожмет ему руки.
До сих пор он верил в порядочность отца, умолял его образумить Ан Зун Себа, предотвратить забастовку. Ким Дя Тан ответил: «Директор фирмы знает, что делает. Я больше не хозяин и умываю руки». Кен Дя умолял отца вместе с ним пойти на фабрику. Старик упорствовал и твердил с ожесточением: «Это меня не касается». И, чтобы доказать, что все свершается без его ведома, укатил на несколько дней за город. Умывая руки, он развязывал руки Ан Зун Себу.
Возможно, старик питал к рабочим некоторую жалость, но эта жалость была не в его интересах и он бежал от своей совести...
— Ну, Кен Дя, когда справишь свадьбу? — спросил Ан Зун Себ неожиданно.— Больше тянуть нельзя. Нс то умру, не дождавшись внука.
•
— Мне... безразлично...— ответил Кен Дя машинально,— только, пожалуйста, не... терзайте меня... Оставьте в покое...
— Вот и отлично! — радостно подхватил Ан Зун Себ.— Раз тебе безразлично, пусть решает Хен Ок. Думается, у нее давно все готово.
Кен Дя сделал како«й-то протестующий жест. Но тут он увидел бегущих через двор полицейских и позабыл о себе.
— Полиция! — крикнул он, оборачиваясь к Лн Зун Себу.
— Это... На всякий случай,— спокойно ответил Ан Зун Себ.— Чего торчишь у окна? Сядь в кресло.
И вдруг у Кен Дя что-то оборвалось внутри. Он пошатнулся и ухватился за подоконник, не сразу сообразив, что наступила грозная тишина: фабрика остановилась. Началась забастовка.
Полицейские скрылись в подъезде, там, где были цеха.
Вскоре они вышли оттуда. Впереди себя они гнали людей. Кен Дя узнал Е Сун и Чун Сика. Не помня себя, он выбежал из кабинета и очертя голову бросился вниз по лестнице. Чего бы ему это не стоило, он не даст в обиду Е Сун.
— Не смейте! Отпустите их! — крикнул он полицейским, подбегая.— Я сын хозяина. Я требую, приказываю!
Полицейский, тот, что стоял ближе всех, осклабился и вежливо отстранил его, как ребенка.
— Е Сун-си! — крикнул он в отчаянии, но она даже не оглянулась.
Он видел, как шагавший рядом с ней Чун Сик положил ей на плечо руку, и с какой признательностью она улыбнулась ему.
Возле Кен Дя затормозил «шевроле». Высунулся Ан Зун Себ..
— Садись — отвезу домой.
Кен Дя упрямо мотнул головой. Дверца захлопнулась. Машина укатила.
Кен Дя стоял еще некоторое время в оцепенении. Позади, в фабричном дворе, толпились рабочие. Они о чем-то тихо и спокойно переговаривались, выставляли 186
пикеты. Возле ворот встало несколько полицейских, Смеркалось, и фабрика, с ее низкими заколоченными окнами, окруженная высоким глухим забором, казалась тюрьмой.
Кен Дя знал, что бастующие умрут, но не пойдут на уступки. И в зловещей тишине ему слышалось биение честных и гордых сердец.
1936 год
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Хан Сер Я родился 30 августа 1900 года в провинции Хамген-Намдо. в семье крестьянина-середняка.
В 1919 году, будучи учеником средней школы, он участвует в «Движении 1 марта> и попадает в тюрьму.
Так начинается революционная деятельность писателя, которую он не прекращает на протяжении всей своей жизни.
Весной 1921 года Хан Сер Я выезжает в Японию и поступает в Токийский университет на отделение общественных наук. Но учеба не удовлетворяет его. Фальсификация истории и экономики вызывает в нем глубокое возмущение. Он стремится к правде и погружается в изучение произведений русской классики, проникнутых духом непримиримости и гуманизма, читает молодых советских писателей, работает над философскими трудами основоположников марксизма-ленинизма. Выводы, которые он сделал для себя на основе личных впечатлений и внутренней убежденности, получают подтверждение и научное обоснование: феодализм и капитализм обречены, торжество свободы и социальной справедливости неизбежно. Хан Сер Я навсегда поверил в победу мировой революции, в тог что наступит день, когда и его родина станет свободной.
Он знает, что свобода не дается даром, что свободу завоевывают в ожесточенной борьбе, требующей кровавых жертв. Но это не страшит его. Он готовит себя для борьбы, для революции.
В 1924 году Хан Сер Я оканчивает университет, возвращается на родину и некоторое время работает преподавателем средней школы. В этот период он пишет первые рассказы, из которых самым значительным является «Сирым>. В. этом рассказе автор попытался отразить национально-освободительную борьбу своего народа.
188
Литературная деятельность все больше захватывает его, и вскоре он бросает работу в школе, чтобы всецело отдаться своему призванию.
Хан Сер Я не одинок в своих стремлениях. Великая Октябрьская революция вдохновила многих корейских интеллигентов. Они почувствовали необходимость объединиться, чтобы общими усилиями бороться за прогресс, чтобы пропагандировать и отстаивать свои идеи. Благодаря инициативе Хан Сер Я и другого выдающегося писателя Кореи, Ли Ги Ена, в 1925 году возникает Корейская Ассоциация Пролетарских Писателей и Деятелей Искусств — КАПП. Один из создателей ее программы — двадцатипятилетний Хан Сер Я. В этой программе — призыв к писателям и деятелям искусства учиться мастерству у великих реалистов, отражать правду жизни вселять в народ веру в победу справедливости, не ограничиваться натуралистическим копированием мрачной действительности
В этот период Хан Сер Я сотрудничает в прогрессивных корейских журналах и выступает не только как писатель, но и как литературный критик.
В своих критических статьях он разбирает не только художественные качества данного произведения. Он критикует литературу, служащую правящим классам, литературу приспособленцев, глашатаев буржуазного национализма, декадентов, пессимистов и пропагандирует литературу трудящихся масс.
Работа в КАПП и публицистическая деятельность, как и постоянная борьба за кусок хлеба, отнимает у писателя много времени и здоровья. Однако Хан Сер Я находит время и для творчества. Он пишет рассказ за рассказом, повесть за повестью, и в каждом его произведении затрагивается новая животрепещущая проблема. Так в рассказах «Барщина» и «Горная деревня» показана борьба корейского крестьянства против феодально-помещичьего гнета, в рассказах «Яблоко», «Грязь». «Поиски» и в романе «Молодость» — судьба корейской интеллигенции и ее классовая сущность, в романе «Чо-хян» автор разоблачает японских милитаристов и их подго-товку к новой войне, клеймит их корейских пособников.
В 1934 году японские оккупанты решают окончательно уничтожить нашу национальную культуру. Первый и самый мощный удар обрушивается на передовую интеллигенцию, .которая стала поперек горла колонизаторам и мешала осуществить насильственную ассн-миляцию корейского народа, мешала извратить историю, ибо идеологи японского империализма пытались представить корейцев как некое японское племя, а Корею — как японскую вотчину.
Власти арестовывают и бросают в тюрьму двести наиболее
189
передовых и талантливых корейских деятелен литературы и искусства. Среди них — Хан Сер Я.
Но «капповцы» не падают духом и в тюрьмах. Здесь, в камере, Хан Сер Я задумывает свой первый роман, посвященный борьбе рабочего класса,— «Сумерки». О том, в каких условиях находился тогда Хан Сер Я и что послужило толчком для написания этого романа, автор рассказывает в своем предисловии.
Выйдя на волю, писатель продолжает свою революционную деятельность, пишет уже знакомые читателю «Сумерки» и автобиографический роман «Башня», в котором дает широкую картину жизни крестьянства, начиная с русско-японской войны 1905—1906 годов и кончая 1918 годом.
В 1943 году оккупанты вновь' бросают писателя в тюрьму. Но и на этот раз он не сдается и задумывает в камере вторую и третью часть «Башни», а также новый роман «Подсолнухи».
После освобождения в 1945 году Хан Сер Я борется за построение социализма в нашей стране. Наиболее значительные произведения, написанные Хан Сер Я за последние годы, это роман-трилогия «Тэдонган», рисующий героизм простых людей в период отечественной войны с лисынмановцами и американскими интервентами, романы «История» и «Сербонсан», в которых показаны революционные традиции нашего народа и самоотверженная вооруженная борьба партизан Ким Ир Сена с японскими империалистами.
Хан Сер Я прожил трудную жизнь. Несмотря на это, он по-прежнему бодр душою, по-прежнему всего себя отдает общественной деятельности.
В настоящее время Хан Сер Я — председатель Союза писателей и министр просвещения КНДР, член Комитета Всемирного совета мира.
Се Ман Ир
СОДЕРЖАНИЕ
Предисловие к русскому изданию. Хан Сер Я . .	?
Сумерки (роман)....................... 9
Послесловие. Се Ман Ир.............. 18S
Хан Сер Я СУМЕРКИ
Редактор А. Стругацкий Художественный редактор Ю. Клодт Технический редактор В. Криницына Корректоры Д. Эткина и К. Полетика
*
Сдано в набор 2/IX—1957 г. Подписано в печать 22/Х—1957 г. А 09374 Бумага 84Х1081/»,. 6 п. л.=9,84 усл. п. л Уч.-изд. л. 9,89 + 1 вкл. = 9,94
Тираж 90000. Заказ № 1320. Цена 4 р. 50 к
Гослитиздат
Москва Б—66, Ново-Басманная, 19
*
Книжная фабрика им. Фрунзе, Глявиадята Министерства культуры УССР, Харьков, Донец-Захаржевская, 6/8.