РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
Литературные Памятники


Pétrus Borei
MADAME
PUTIPHAR


Петрюс Борель
МАДАМ
ПОТИФАР
Издание подготовили
Т.В. СОКОЛОВА, А.Ю. МИРОЛЮБОВА, Е.Э. ОВЧАРОВА
Научно-издательский центр «ЛАДОМИР»
«Н а у к а»
Москва


РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ СЕРИИ «ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПАМЯТНИКИ»
Серия основана академиком С.И. Вавиловым
М.Л. Андреев, В.Е. Багно (заместитель председателя),
В.И. Васильев, Т.Д. Венедиктова, А.Н. Горбунов, Р.Ю. Данилевский, Б.Ф. Егоров (заместитель председателя), Н.Н. Казанский,
Н.В. Корниенко (заместитель председателя), А.Б. Куделин (председатель), А.В. Лавров, А.Е. Махов, А.М. Молдован, С.И. Николаев, Ю.С. Осипов, MA. Островский, Е.В. Халтрин-Халтурина (ученый секретарь),
К А. Чекалов
Ответственный редактор Н.Т. Пахсаръян
© А.Ю. Миролюбова. Перевод, примечания, именной указатель, список иллюстраций, 2019.
© Т.В. Соколова. Статья, основные даты, 2019.
© Е.Э. Овчарова. Перевод, примечания, 2019.
© Научно-издательский центр «Ладомир», 2019.
© Российская академия наук и издательство «Наука», серия «Литературные памятники» (разработка, ISBN 978-5-86218-563-8 оформление), 1948 (год основания), 2019.
Репродуцирование (<воспроизведение) данного издания любым способом без договора с издательством запрещается


ПЕТРЮС БОРЕЛЬ 1809-1859


МАДАМ
ПОТИФАР
^Таоёма^аемсм
<yi.œ
сQ/Tia, Л/сиъа, — ai&cfe а /ъарм /тг,ес£я, май


Пролог
Вовек не оборвать несчастья цепких лоз,
Одна беда ушла — ей новая на смену.
Что жизнь? Терновый куст, разросшийся от слез.
Мою больную грудь преобразив в арену,
Три всадника внутри затеяли турнир;
Три всадника, моих метаний воплощенье;
От яростных, глухих ударов их секир Стенает томный дух, а им, в осгервененье,
Те стоны — гром литавр, вещающий парад,
Иль звонкий горна зов, что робкого солдата Ведет в атаку, под густой свинцовый град,
Когда войною брат порой идет на брата.
Один — красив, и свеж, и светел, словно вёсны; Под зеленью плаща блестит доспехов сталь:
Так на вершинах гор через густые сосны Блазнит глаза холодный ледника хрусталь. Изящен, строен стан, любовь в приветном взоре; Чеканный высится на золотых кудрях шишак;


10
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
Волнами льется шелк в причудливом уборе,
И развевается цветной по ветру стяг.
И андалузский конь1 с невиданной отвагой На битву яростную мчит во весь опор,
А всадник острою размахивает шпагой,
Заносчиво глядит, что твой тореадор.
А вот второй боец — одышливый и старый,
Под ним едва-едва влачится тощий мул;
Чепрак на муле — греза антиквара:
Сей тканью был покрыт старинный в церкви стул2 С резьбой готической — там мастер как придется Бутоны лилий сплел с цветами пышных роз;
А может, украшал тот лоскут иноходца,
Что из Баварии нам Изабо привез3.
Нескладный вид, гротескная фшура:
Седок — гора, а мул костляв, и хил, и мал:
То ль антитеза тут, а то ль — карикатура:
Великий Пост везет дородный Карнавал!4
Нет, то — смиренный брат: он в рясе из рогожи Всё кается в грехах, бежит мирских забав;
Себя на небеса стремится подороже Продать, тут, на земле, аскезу оседлав.
Бог на устах его: с благочестивой миной Он недругов клянет, он, с вызовом окрест Очами поводя, кровавою дубиной Гвоздит по головам и лобызает крест.
А третий — из краев, где мрак и вечный снег,
Гость Каменный5 с душой, навек оледенелой, Ужасный горный гном, без лба, без глаз, без век, Ударишь — слышен гул гробницы опустелой.


Пролог
11
Косу карающую левою рукой Он держит, и текут кровавые потоки,
И висельника за его кривой спиной Виднеется оскал, глумливый и жестокий.
Добыча палача! На перевязи шитой Висит у пояса изогнутый крючок,
На нем болтается, червями вся покрыта,
Приманка рыбака — тухлятины клочок.
Прекрасный всадник — Мир, земных пределов князь: Соблазна полн, дарит мне пурпурные розы;
А если путь глухой в тупик заводит, в грязь,
Свой плащ мне стелет он6 и отирает слезы.
Он хочет одного: чтоб я в самозабвение Последовал за ним, отдался весь, сполна,
Приник к его груди, оставив рассужденье, —
Пускай уносит вдаль жемчужная волна!
О, то — веселый Мир с улыбчивою маской!
Он открывает дверь пред юностью моей;
Грядущее вдали сияет дивной сказкой,
Блестящей чередой счастливых, светлых дней.
Даль, звёздами полна, в безбрежность манит нас!
То — громогласный Мир с безумными страстями: Прекрасная любовь — и похоть без прикрас, Томление души — и низкий торг телами!
То — Мир: его балы, кокотки, взгляды, ночи, Упряжки, и пиры, и тысячи забав:
Изгнав невинных и несчастных опорочив,
Кто больше преуспел, тот перед ним и прав!
Мир! Города его обширны, величавы!
Восток причудливый, привольные моря!
Воители его, увенчанные славой;
Герои, путь земной прошедшие не зря!


12
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
Его поэты, дольней персти боги,
Пред коими толпа слепая пала ниц;
Величие церквей, богатые чертоги,
Плесканье многих рук, бессчетных блеск зениц!
Да, это — ясный Мир! «Пойдем со мной, — твердит, — Доверься только мне — нет для меня преград;
Желанья утолю — без счета мой кредит!
Ты хочешь славы?.. Получай!.. Услад?..
До них и я охоч, и под моею властью Красавиц дивных сонм, тебе мой щедрый дар: Покорная их плоть отточит сладострастье,
И долго будет греть тебя любовный жар!»
Второй боец с тоской в мои глаза глядит,
Его чело от сокрушенья потемнело;
То — Пустынь, то — Уединенье, Келья, Скит,
То — Монастырь, где дух, весь преданный, всецело Небесным благам, сам, молитвою согретый Святой, безгрешной, тишь в смирении обрел —
И сладостный покой, и негасимы светы!
И внятен с тех вершин наш пламенный глагол Для Бога! Это — Скит, он манит и зовет:
«Иди ко мне скорей, оставь прелыценья Мира,
Там всё — мечта и сон, здесь — крепость, здесь — оплот; Там — бренных власть времен, здесь — Божия порфира! Приди скорее в Скит! Дух усмирят мгновенно Высоких мыслей строй и добрые дела;
Всё на земле — порочно, смертно, тленно;
Что слава? Звук пустой; потомства похвала —
Неистовой твоей гордыни заблужденье!
Ты памятник себе из дел твоих воздвиг,
И мыслишь — на века? Ан ждет его забвенье:
Нет “завтра” на земле, один лишь краткий миг.


Пролог
13
Приди и отрешись от праздных мыслей груза, Оставь, оставь навек пустую суету;
Не поздно разорвать греховной страсти узы И первозданную усвоить чистоту.
А если и молитв пречистый сей родник Души неистовой не пресечет алканий,
Заройся мыслью вглубь, в тот сумрачный рудник Нам данных Господом священных, тайных знаний. К горнилу приклонясь, усерден, пылок, рьян, Восславь Христа, излей жестокое презренье На философии пустой, бездарный балаган,
На святотатственные мэтров словопренья.
Иль, сердцем возлюбив художество, сумей Представить вживе нам, торжественно и строго, Как бедный Лесюёр7, как маг Варфоломей8,
На сводах, на стенах — Деянья Бога!..»
Последний всадник — гном со снастью рыбака, Гость Ада, звонко скачущий воитель;
Тебя, холодный дух, безбрежная тоска Зовет, жестокий жнец, вселенский уравнитель;
Ты — Смерть, Небытие! Твой голос как рыданье; Влечет меня, влечет: «Дитя, спустись ко мне, Прильни к моей груди — ведь царствует страданье На проклятой земле с бесчестьем наравне!
Приди, чтоб вызреть снова в липкой горсти Личинкой мотылька, червем, звездой морской!
Что медлить? Ни одной не позабуду грозди На хрупких лозах, коим имя — Род Людской. Приди, приди, покуда тяжкий пест мученья Во прах летучий сердца пламень не растер;
Свет Ханаана9, Дева Избавленья —
Всё это — Смерть! Так загаси скорей костер!


14
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
Не верь, дитя, всему тому, что говорит Коварный Монастырь, — меня скорей послушай:
Не знаешь ты, как обольщает подлый Скит,
Покой тебе суля и уловляя душу:
Пределов нет нигде его бесчестной власти,
Его слова всегда — цыганский морок, гиль:
В отшельнике, поверь, сильней пылают страсти,
В пустыне жаркий смерч — то не на море штиль.
В скиту унылом бесы правят искони,
Пытая пылкое святых воображенье,
Хотя б Антония ты схиму вспомяни,
Его мучительное, злое искушенье10.
Да, одиночество все чувства распалит,
Огнем охватит жаркий ветер из пустыни;
Жестоко душу истерзает дикий Скит,
Предаст грехам лихим, неведомым доныне!
Нет, лишь в могиле ждет нас истинное счастье:
Как плохо на земле, как славно под землей —
ЕЕи ложной дружбы, ни грызущей страсти,
ЕЕи страха, ни надежд... желанный лишь покой!.. Покой, покой — небытие! Угасшая звезда,
Пучина, бездна, мрак, безмолвие без стона!..
Чуть позову тебя — ты сгинешь навсегда,
Падешь во прах, как стены Ерихона!»11
Так много-много лет упорно, неизменно Меж этой троицею адской бой кипит;
Больная грудь моя — сражения арена;
Ее терзает вечный клич и звон копыт.
И пыла полное, и предано сомненью,
Болит, томится сердце бедное мое:
Кто ж завладеет им в конце мучительного пренья — То будет Мир, иль Скит, или Небытие?


том
первый


КНИГА ПЕРВАЯ
Where is my Lord? Where is my Romeo?
Shakespeare '1
Глава I
He знаю, существует ли Рок, но судьбы роковыми бывают точно; есть люди, будто бы отданные во власть несчастьям, люди, которых бросают другим на расправу, как бросали рабов на арену — на растерзание тиграм. Почему?.. Не знаю. И почему тех, а не этих? Не знаю тем более: тут здравый смысл мне изменяет, и ум от напряженья приходит в смущение.
Быть может, тут замешано Провидение и всё происходящее имеет смысл в масштабах Вселенной, человечества, а отдельный человек ни при чем? Важно целое, а не частица? Вписана ли судьба отдельных людей в судьбу мира? Отмечает ли Провидение своим перстом каждое создание? А если оно отмечает всех, если следит за каждым, то почему же его перст подталкивает кого-то в пучину, почему его внимание оказывается порою таким губительным?  ** «А где мой господин? А где же мой Ромео?» [Шекспир)


TOM I
Книга п ер в а я. Глава первая
17
Мудрецы, для которых не существует загадок, скажут, что судьба каждого человека есть прямое следствие его организации; что непроницательный человек будет одурачен, а хитроумный одурачит сам и выйдет сухим из воды там, где первый захлебнется. Но почему один — хитрец, а другой — простак? Разве быть бесхитростным и добрым — преступление, которое должно караться несчастием и мукой? На это ученые ответят: «Один человек прост, потому что имеет шишку простоты, а другой хитер, потому что имеет шишку хитрости»1. Допустим, но почему у одного есть особенность, которой нет у другого? Кто постановил распределить эти особенности так, а не этак? По чьему капризу одному достается шишка убийцы, а другому — шишка смирения? Если с начала времен добрые и дурные качества распределяются между людьми по чьему-то капризу, судьбы людей, следовательно, предопределены; и, следовательно, судьба существует! Тварь, стало быть, не имеет свободной воли — ты не можешь выбирать, быть тебе добрым или жестоким, страдать самому или причинять страдания, любить или убивать. Тут ученые поднимутся с места и, опять же, найдут ответ: «Не бывает страстей добрых или злых изначально. Лишь общество, появившееся позже индивида, определило, что хорошо, а что плохо: хорошо то, что обществу выгодно; плохо то, что причиняет ему вред»2. Но если люди должны жить в обществе, почему Провидение их делает необщительными, почему действует вразрез с собственной целью? Выходит, оно сумасбродно? Но Провидение не может быть таковым. К тому же этот довод ничего не объясняет, поскольку найдется достаточно людей общительных, ставших жертвами общества; поскольку есть люди добрые, чье существование ужасно, и есть жертвы обстоятельств, не зависящих от их воли, — обстоятельств, которые их разум никак не мог предвидеть и от которых никакая человеческая добродетель не может оградить.
Дабы не впасть в отчаяние, люди, вероятно, и придумали будущую жизнь, где праведник окажется вознагражден, а злодей наказан. Но за что вознаграждать праведника, если у него не было выбора между праведностью и беззаконием? И за что карать злодея, если он не мог пред¬


18
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
почесть преступлению благое дело? Следует награждать и наказывать лишь за деяния, совершённые согласно свободной воле. Это Бога, а не Его творение, следует прославлять, когда Он создал тварь доброй, и подвергать мучениям, ежели тварь зла. Было бы гораздо проще вместо двух жизней, когда во второй воздается за несправедливости первой, устроить одну-единственную, но сносную.
Если первородный грех — несправедливость, то первородный Рок — жестокость. Неужели Божественный закон хуже законов человеческих? Неужели он имеет обратную силу?
Не стану более задерживаться на этих утомительных и переворачивающих душу мыслях и не буду пытаться объяснить необъяснимые вещи; если бы я нес это бремя дальше, то разбил бы лоб о стену. Всякий раз, когда я задаюсь этими вопросами, мой разум изнемогает и я погружаюсь во мрак.
Я слыхал не раз, будто некоторые насекомые созданы исключительно на потеху детям; разве не может быть так, что и человек создан для развлечения неких существ высшего порядка, которым нравится его мучить, которые радуются его страданиям? Разве не напоминают многие из нас своим существованием приколотых булавкой к стене скарабеев или летучих мышей, прибитых к двери и служащих мишенью для арбалета?
Если и есть какое-то Провидение, оно порой избирает весьма странные пути — и горе тому, кому предназначено идти этим странным путем! Лучше бы ему задохнуться во чреве матери.
Именно вам, если выдержат ваши сердца, предстоит углубиться в повествование и сделать выводы; что до меня, бедного рассказчика, я сейчас попросту разверну перед вами череду судеб, ужасней которых я не знал. Вы окажетесь счастливее меня, если сможете поверить, что некое Провидение соткало такие жизни, и сумеете постичь цель и высший смысл подобных существований.


TOMI
Книга ne p в a я. Глава вторая
19
Глава II
— Милорд, да пойдемте же на балкон: что за дивный закат! Ах, милорд, какой вы счастливец! Вам покоряется всё, даже небо, которое носит ваши цвета, будто верный вассал. Посмотрите на запад: те три ярких вытянутых облака — разве не похожи они на три ваши горизонтальные золотые полосы, а солнце — на золотой круг на лазурном поле вашего щита?1
— Миледи, вы понапрасну растрачиваете свое остроумие: вы желаете, по обыкновению, сменить тему неприятного для вас разговора на пустой обмен любезностями. Но вы же знаете, что я не попадусь на ваш манок и вам придется дослушать меня до конца. Итак, как я уже сказал, если вы не примете меры, с вашей дочерью случится несчастье. Я сказал также, что с самого начала предвидел, во что всё это выльется, предвидел то, что должны были предвидеть и вы и что предвидела бы на вашем месте всякая другая мать. Льстецы называют вас наивной, но вы просто глупы. Подобно новорожденному дитяти, вам не ведомы никакие приличия. Клянусь своей шпагой, мадам, благородно в вас только мое имя! Еще до моего первого отъезда в Индию2, заметив первые признаки привязанности и зарождения чувства, я настойчиво рекомендовал вам лишить молодых людей всякой возможности видеться и заставил обещать, что вы выполните мое пожелание, — вы ничего не сделали. Позднее, уезжая в поход, я вновь передал вам тот же категорический приказ, и вы столь же категорически им пренебрегли. По возвращении из армии я нахожу Дебору в компании Пата; я обнаруживаю, что Пат практически поселился здесь; вы обращаетесь с Патом, как с собственным сыном; Пат присутствует на всех уроках Деборы и изучает вместе с ней изящные искусства3. Да вы просто обезумели! Хорошеньких дел вы натворили! Так-то вы услужили бедному отцу Патрика! Теперь он не знает, что делать со своим лодырем, который отправляется пахать не иначе, как с тетрадью для сольфеджио в руке и томиком Шекспира под мышкой. Вероятно, исключительно из уважения к моему дому вы решились привести сюда и так приветить сына


20
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
одного из ваших фермеров, одного из ваших ирландских фермеров- папистов!
— Дорогой супруг, вы знаете, что я во всём вам покорна. Я поступила так не из неуважения к вашим приказаниям, но из любви к дочери: одинокая, коротающая время со мной и несколькими ворчливыми слугами, без каких бы то ни было развлечений в этом прекрасном, живописном, но молчаливом, унылом поместье, бедная девочка умирала от скуки и беспрестанно спрашивала о Пате, веселившем ее своей буйной радостью, увлекавшем ее в сад, в парк, придумывавшем, чтобы развлечь свою знатную подружку, всевозможные игры и потехи. Но, деля с нею часы досуга и игр, разве не должен он был разделить с ней также и обучение? Разве не жестоко было бы отсылать его с приходом наставников Дебби? Раз он стал ей товарищем, разве не должна была я взять на себя заботу о его образовании и воспитании, чтобы сделать его более достойным нашей дочери? К тому же бедный мальчуган проявлял такое рвение к учебе, так легко усваивал уроки! И лентяйке Дебби приходилось его догонять. И потом, вы же знаете, он так мил, так ласков, так предупредителен! Ах, как бы я желала, чтобы побольше было на свете джентльменов с такими наследниками!
— Опять великодушие напоказ, опять ваши идеи о людях низшего сословия; вы можете спорить сколько угодно, однако мул не сравнится с породистым скакуном, а ирландец — с благородным человеком... Куда заведет вас хваленая добродетель? Вы так вольничаете с попрошайками и крестьянами, что, того и гляди, при первой же встрече падете на колени перед этими негодными католиками. А ваше отношение к юному Пату — вы подумали, куда оно может привести, к чему подтолкнуть? Дебби и Пат росли вместе, питали друг к другу нежную дружбу, но не перешла ли дружба в любовь? Только представьте: юная графиня Дебора Коккермаут4 влюблена в сына фермера, и мадемуазель охотно вышла бы за него замуж! Разрази меня Господь! Да у меня волосы на голове становятся дыбом! Не потому ли мадемуазель отказывается от самых блистательных партий, отвергает самых знатных женихов? «Я приняла обет целомудрия», — говорит она. Черт побери! Что за папистская тарабарщина?!5 Разрази меня Господь! Это не доведет до добра...


TOM I
Книга первая. Глава третья
21
— Да с чего вы так вспылили? Зачем столько неистовства? Фантазия хранить целомудрие — не более чем юношеская блажь, которая пройдет, как только она встретит кавалера, к которому почувствует расположение и склонность. Что касается Патрика, то вы прекрасно знаете, что между ними давно всё кончено; а после вашего яростного выпада против него он ни ногой в замок.
— «Между ними всё кончено»!.. «Он ни ногой в замок»!.. Кто это вас так хорошо осведомил? Мадам, да раскройте глаза, вы плохо видите. Ах, между ними всё кончено?.. Слово чести?.. Именно поэтому мой верный Крис тысячу раз видел, как Патрик ошивается около замка; именно поэтому он сотни раз слышал то, что должны были слышать вы: как ночью Дебора вставала, выходила из замка и спускалась в парк. Всё кончено между ними?! В самом деле?.. Прекрасно, пребывайте и дальше в неведении. Что касается меня, то я удвою строгость: Крис будет за ней следить; и, если, к несчастью, всё повторится, я применю к вашей ломаке дочери самые суровые меры... Ну а с крестьянином вообще всё просто.
— Вы хозяин, милорд, и прежде всего хозяин своих поступков; я же всего лишь ваша покорная слуга, и я покоряюсь. Поступайте как вам угодно; что посеешь, то и пожнешь.
— Как пожелаете, графиня.
Глава III
На следующий день, после утреннего туалета, леди Коккермаут велела просить Дебору явиться к ней по потайной лестнице, соблюдая всяческую осторожность, дабы не привлечь внимания отца.
Изрядно обеспокоенная Дебора тут же прокралась в комнату матери. С ласковым видом она робко приблизилась к графине, чтобы приветствовать ее поцелуем, но ее губы коснулись лишь закрывших лицо рук.
— Благодарю, мадемуазель, что вы так быстро откликнулись на мое приглашение, — промолвила графиня, открывая печальное лицо. —


22
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
Уступите моим нежным и смиренным мольбам, сделайте доброе дело и избавьте себя и вашу несчастную мать от великих горестей и сожалений. Я так нуждаюсь в утешении!.. И лишь вы можете мне его дать. Один-единственный раз, Дебби, я уступила вашему детскому капризу — эта простительная материнская слабость сломала мне жизнь, и без того отравленную: вы подарили нежную дружбу Пату, сыну granger* Патрика, вы всегда искали его общества, вы приглашали его участвовать в своих забавах, дарили ему игрушки, обращались с ним как с братом и впадали в уныние, когда его к вам не пускали. Вместо того чтобы сурово противостоять, как того требовал мой долг, вашему знакомству с деревенским пареньком, — знакомству совершенно неприличному и сильно задевающему вашего отца, который неоднократно требовал от меня прекратить эту дружбу, — я потакала вашим желаниям и разрешала вам встречаться, дабы не отбирать у вас единственного товарища и не огорчать вас. Тогда я полагала, что это всего лишь ребячество, которое не продлится долго; но вы упорствовали в своем пристрастии, и я никак не могла убедить вас, что будет уместно и прилично порвать с деревенским мальчиком, который стал юношей; вы не желали понимать, что такое приятельство недостойно вашего положения. Вы, конечно, не забыли — сердце у меня до сих пор обливается кровью — все те бури, что обрушились на мою голову из-за такой снисходительности, весь гнев, излившийся на вас и на меня, — разве этого недостаточно?.. Я полагала, что искупила свою вину, верила, что война окончена и факел раздора потушен; увы, неужели я жестоко заблуждалась? И вот теперь гнев вашего отца вспыхнул сильнее, чем когда- либо: вчера, узнав, что вы по-прежнему поддерживаете отношения с господином Патом, он стал бранить вас и осыпать упреками меня. Я пыталась его успокоить, изо всех своих сил свидетельствуя в пользу вашей невиновности. Я пыталась доказать, что это лишь наветы злопыхателей. Я молила его не клеветать на мою Дебору. Я напрочь отвергала его коварные обвинения. Нет, моя дочь не могла ходить на ночные
* фермера [англ].


TOMI
Книга первая. Глава третья
23
свидания, это неправда! Неужто я ошибаюсь?.. Дебора, вы же не могли продолжать, во вред своему будущему, непозволительную связь, гибельную для гордости вашего отца и грозящую моему покою? Неужто я ошибаюсь?..
— О матушка, матушка, простите меня!.. — вскричала Дебора, падая на колени и пряча лицо в складках материнского платья.
— Прекратите кричать, Дебора, иначе вы привлечете внимание отца; подите с глаз моих. Так-то, злонравная дочь, вы радуете меня?
— О матушка, простите! Не гоните меня, не делайте меня несчастной, я виновна лишь в ваших печалях... Благоволите выслушать меня...
— Дебби, девочка моя, как вы жестоки! Разве мало волнений вы мне уже доставили? Неужели я так мало достойна вашей жалости? Пусть ваша склонность и не преступна — но, если из-за нее я ощутила на себе тяжкую длань вашего отца, а над вами нависла угроза его проклятия, вы должны были этой склонностью пожертвовать. Берегитесь: кто не умеет жертвовать, часто становится жертвой сам.
— Так же, как часто легче быть уничтоженным, чем самому уничтожить себя. Вы не принимаете в расчет тщетных усилий, бесполезной борьбы, тайных сражений? Неужели вы и вправду верите, что так легко по чьему-то приказу вырвать из сердца дружбу, начавшуюся с колыбели, любовь, развивавшуюся вместе с жизнью, страсть, направленную на существо совершенное, избранное? Неужели вы верите, что так просто вырвать безграничную любовь, когда она зиждется на глубочайшем уважении, особенно когда возлюбленный виновен лишь в том, что был рожден в яслях?1 Если и есть такие люди, которые по чьему-то велению Moiyr полюбить или разлюбить, то я не принадлежу к их числу. Я испробовала все средства, я всячески убеждала себя одолеть страсть; но всё, что я ни делала, чтобы ее разрушить, лишь укрепляло ее. Наконец я прекратила неравный поединок с природой и позволила себе плыть по течению; даже если оно низвергнет меня в бездну, я покорно последую ему, готовая на всё.
— В какой школе, скажите мне на милость, научились вы столь мерзостным речам? В школе этого вашего деревенщины?


24
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
— Мой деревенщина никого не задевает; а если мои речи мерзостны, значит, мерзость таится в моем сердце, ибо слова идут оттуда. К тому же я больше не ребенок, я уже прожила треть жизни, и моим учителем было горе.
— Какое горе?.. Святые Небеса! Если бы вас услышал отец, он убил бы вас!..
— Я готова на всё.
— Стало быть, подозрения графа, вашего отца, обоснованны?
— Да, матушка.
— И вы встречаетесь с юным Патом?
— Да, матушка, я опять встречаюсь с господином Патриком Фиц- Уайтом.
— Как давно?..
— Около года.
— Бесстыдница!.. И где вы встречаетесь с этим юношей?
— Господин Патрик несколько раз приходил в замок в ваше отсутствие; но обычно мы встречаемся ночью в парке. Я призываю Господа в свидетели, что мы всегда вели себя подобающим образом и наши встречи были исключительно невинными! Господин Патрик — человек благородный, поверьте!
— Если бы мне только пришла в голову мысль, что вы могли забыться, я сочла бы себя более виновной в вашем падении, чем вы сами, дочь моя; я уважаю вас; перестать уважать кого-то — значит потворствовать его порокам или заставить сгоряча обратиться к злу. У вашего отца есть пока только смутные подозрения, но он уже впал в бешенство; остерегайтесь подтвердить эти подозрения — не знаю, до каких строгостей он может дойти. Именно продолжению вашей связи с Патриком он приписывает, и, судя по всему, не без основания, ваши отказы от брака с теми джентльменами, которых он вам представляет. Вскоре он представит вам нового кандидата в супруги: если вы еще раз ответите отказом, он намерен заключить вас в один из английских исправительных домов2 и будет держать там до тех пор, пока вы не обретете чувства, достойные высшего общества.


TOMI
Книга первая. Глава третья
25
— Заключить!.. Как будто я сумасшедшая или проститутка!.. Что до будущего супруга, то, будь это хоть сам Чарлз Эдуард3, я откажу ему! Я дала обет, который сдержу: принадлежать или моему Патрику, или Богу!
— Дебора, вы выросли плохой дочерью! Вы признаёте любовь, но не признаёте дочернего долга. Вам совсем не жаль меня, вашу нежную мать.
— Как бы ни была я огорчена, матушка, я глубоко вам предана. Но немыслимо, чтобы дочерняя любовь не была бы взаимной, не заключала в себе заботы; чтобы все обязательства касались одной только дочери, которой предлагают поддерживать эту любовь одним лишь самоотречением, отказом от здравого смысла, подчас заставляя ее загубить собственную юность, а вместе с нею и всю жизнь. Вы верите, что любовь может выстоять и существовать в таких условиях?
— Думаю, что подобные размышления не касаются вашей несчастной матери; надеюсь, наши обязательства взаимны? Не хочу упрекать вас, но мера моих страданий полнее вашей. Чего только я не вытерпела, чего не выстрадала из-за вас! Поскольку, пока вы росли, я невольно потворствовала вашему общению с таким же, как вы, ребенком, именно меня обвинили в том, во что оно вылилось в ваши зрелые годы. Ах, Дебора, хоть вы не осуждайте свою несчастную мать — о, самую несчастную из всех матерей!.. Вы говорите о дочерней любви, требующей самоотречения и принесения в жертву всей жизни: именно я заплатила за нее такую цену. О, где вы, златые мечты моего детства?.. О, Провидение не зря скрывает от нас будущее!..
— Если бы вы могли читать в моем сердце, бедная матушка, вы увидели бы, как сильно я вас люблю. Позвольте мне целовать ваши ноги, позвольте мне плакать на вашей груди! Ибо жизнь полна жестокости: вас, столь глубоко мною любимую, вас, кому я искренне желаю принести счастье и радость, вас, кого я желаю избавить от мучений, волею злосчастной судьбы, волею какой-то случайности или предопределения я всё время обрекаю на печаль и страдания. Думать об этом невыносимо!


26
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
— Моя добрая дочь, твои ласковые слова наполняют мое сердце надеждой. Кто знает, может, нам еще уготованы счастливые дни? Ты еще можешь доставить мне радость. Я столько страдала, пожалей же меня, не заставляй страдать еще, я этого не вынесу! Обещай принести единственную и последнюю жертву, о которой я тебя прошу: обещай не видеться больше с господином Патриком.
— Не видеться больше с господином Патриком!.. — повторила пораженная Дебора.
— Я понимаю, как больно отрекаться от предмета своей любви; я понимаю, что мою просьбу было бы очень трудно выполнить, будь отречение добровольным. Но разве не пристойнее предупредить неизбежный разрыв и подготовить его самой? Разве не лучше обратить событие, предотвратить которое не в нашей власти, в поступок, совершённый по собственной воле? Знайте: несколько дней назад, с тех пор как у него зародились подозрения, ваш отец отдал приказ внимательно следить за вами. Если вас застигнут его соглядатаи... да хранит вас Господь! Вы погибнете, и ваша мать тоже.
— Ах! Вы требуете от меня невозможного!
— Я ничего не требую от вас, дочь моя, — я только прошу вас не попасть в западню, прошу остерегаться бездны порока, молю вас пожалеть меня!
Задыхаясь от рыданий, Дебора упала к ногам матери и замерла в этой позе, молчаливая и неподвижная, словно статуя. После долгого молчания она подняла голову, открыла глаза и холодно промолвила:
— Я буду покорной вашему желанию, матушка, я остерегусь бездны порока, только окажите мне одну милость.
— Говорите, дочь моя.
— Позвольте мне увидеться с господином Патриком еще только один раз, чтобы сказать ему «прощай», чтобы самой объявить о нашем расставании. Этой ночью у нас назначено свидание в парке: я пойду и скажу ему всё!..
— Дебора! Дайте мне прижать вас к сердцу! Я знала, что вы добрая дочь! Итак, отныне вы прекращаете ваши встречи?


TOM I
Книга первая. Глава четвертая
27
— Клянусь вам.
— Если бы вы всегда принимали столь же мудрые решения, если бы эта перемена в вас оказалась стойкой, ваша мать была бы так счастлива! Теперь вы не станете опровергать своим поведением мои слова, отрицающие вашу виновность? Я поручилась перед вашим отцом за ваше хорошее поведение. Вскоре его подозрения рассеются и, стыдясь того, что понапрасну вас обвинил, он, возможно, снова станет ласков с вами. Конечно, будет правильным предупредить бедного юношу, и предупредить бережно; в самом деле, некрасиво просто порвать с ним и ввергнуть его в тревожную неизвестность. Пойдите на ваше свидание в последний раз, но будьте осторожны, чтобы люди вашего отца вас не заметили. А вот и звонок к завтраку! Быстро вернитесь в ваши покои, а оттуда, как обычно, спуститесь в зал. И, пожалуйста, держитесь непринужденно — не надо, чтобы ваш отец знал о том, что произошло между нами.
После этих слов графиня Коккермаут нежно обняла Дебору, но та, поглощенная своими мыслями, оставалась холодной и, казалось, страдала от ее ласк и принимала их с тем искусственно благожелательным видом, с каким принимают незаслуженные поздравления.
Глава IV
Несколько мгновений Дебора провела перед зеркалом, приводя в порядок помявшееся платье и растрепавшиеся локоны; она то отступала, то подходила ближе, вглядываясь в свое отражение, выпрямляя стройный стан и оборачиваясь назад, чтобы определить, тверда ли походка. Вытерла слезы, струившиеся по щекам. Наконец, услышав второй звонок к завтраку и решив, что достаточно хорошо скрыла следы волнения, Дебора отправилась в зал. Чтобы совсем уже успокоиться, она шла очень медленно, останавливаясь на каждой ступеньке, и согревала дыханием платок, прикладывая его, наподобие примочки, к влажным ве¬
кам.


28
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
— Вы заставили себя ждать, Дебби, — сказала графиня, когда девушка сделала перед отцом реверанс; тот притворился, будто не заметил ее опоздания, но взглядом дал понять, что всякие проявления вежливости излишни.
Уже по этим признакам Дебора почувствовала, что грядет буря; дрожа, словно испугавшаяся грозы птичка, она уселась на свое место.
Граф Коккермаут окончательно смутил дочь, когда оглядел ее строгим взглядом и прошептал на ухо графине:
— Не находите ли вы, миледи, что мадемуазель — ваша дочь — плохо выглядит? Тусклые глаза, покрасневшие веки? Всё это от недосыпания. Хотя Крис ничего не слышал, я уверен, что она провела эту ночь под открытым небом. Повадился кувшин по воду ходить, там ему и разбитым быть. Чертов папист! Это плохо кончится!.. Что же, у вас нет аппетита, мадемуазель? Вы не едите, а клюете.
— Я в самом деле не голодна, батюшка.
— Это вполне понятно, — тихо сказал граф супруге, — так бывает, когда поздно ужинают. Вы больны, мадемуазель?
— Нет, батюшка.
— В таком случае, какая муха вас укусила? У вас лицо — краше в гроб кладут.
— Я не больна, мне просто слегка нездоровится. Не так давно я почувствовала дурноту, от которой до сих пор не оправилась.
— Проще некуда, — еще тише сказал граф графине. — Повадился кувшин по воду ходить... Чертов папист! Это добром не кончится! Если я не сдержусь, то прибью эту маленькую... Ах, мадемуазель испытывает дурноту?! Мадам, попросите вашу дочь уйти; не хочу видеть за своим столом эту шлюху! Ну же, подите прочь! Чтоб ноги вашей не было там, где могу оказаться я; запрещаю вам попадаться мне на глаза! Подите прочь!
— Батюшка! Батюшка!.. — твердила Дебора, захлебываясь слезами.
— Подите прочь!.. — повторил Коккермаут.
— Но что сделала вам моя дочь, господин граф?..
— Молчите, мадам сводница!..


TOMI
Книга первая. Глава четвертая
29
Выкрикнув эти последние оскорбления, он швырнул в уходящую дочь оловянный кувшин; удар пришелся в плечо, и из уст девушки вырвался болезненный стон. Взбешенный граф вскочил со стула с такой яростью, что огромным своим брюхом опрокинул стол. Затем он выбежал из зала, круша всё на своем пути, и заперся у себя в покоях.
Спасаясь от скандала, Дебора вернулась к себе. Там, совершенно разбитая горем, она упала на кушетку, где, осаждаемая призраками отчаяния, впала в дремоту. Подобный спектакль не был новым для ее глаз и сердца, с раннего детства она наблюдала мучения матери; однако теперь она сама была не просто статисткой — она играла роль в первом акте пьесы, развязки которой страшилась.
Слуга, принесший обед, застал девушку в том же состоянии душевного смятения; она задремала на кушетке. Под салфеткой она обнаружила записку — подписи не было, но она тотчас же узнала руку матери:
Если Вам что-либо нужно, скажите тому, кто принес Вам пищу, и он передаст мне. Если Вы пойдете сегодня ночью туда, куда должны пойти, примите все меры предосторожности: Вы сильно рискуете. Не будет ли благоразумнее воздержаться и перенести Ваше прощание с господином Патриком на завтра? Ради всего святого, сделайте так!
— Прощание с тобой!.. Патрик, любовь моя, жизнь моя!.. Проститься с тобой, Патрик! — воскликнула Дебора, прочитав записку. — О, вот то, что отвергает мой рассудок, именно этого долга не в силах понять мой слабый ум, именно эта мысль терзает мне душу!.. Проститься с тобой, Патрик! Ты можешь себе это представить?.. Совладать с моей страстью — но совладать можно с тем, чем до того владел. Но владела ли я ею, скажи? Можно распрощаться с тем, чем обладаешь, с тем, от чего устал. Но распрощаться с хищником, сжимающим тебя в когтях, с тюремщиком, заковывающим тебя в цепи?.. Распрощаться с силой, владеющей нами, — нет! Дитя может разбить свою игрушку, но разве игрушка может разбить ребенка?.. Кто я такая? Может ли жернов смолоть сам себя? Может ли вырвать себя с корнями дерево? Может ли долина


30
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
воспарить над возвышающейся над нею горой?.. А я? Могу ли я поглотить поглотившую меня пучину?.. О! Вот от чего отказывается мой разум! Именно таких мыслей страшится мой ограниченный ум! Мне! Проститься с тобой, Патрик! Понимаешь?
Проглотив кусочек хлеба, смоченный слезами, и загасив пламень в груди несколькими глотками воды, Дебора завернулась в плащ, прошла по длинному коридору и очутилась в старинной башенке, затерянной среди современных построек и называвшейся по своему расположению Восточной; из укрепления, коим она некогда была, башня давно превратилась в террасу, а ее зубцы сменила красивая балюстрада. С этой террасы, чрезвычайно высокой, открывался мрачный, неприветливый вид: к югу и востоку — бесконечная равнина в красных и черных тонах; черными были торфяники, а красными — bogs*, поросшие редкими деревьями, дроком, кустарниками; кое-где можно было заметить несколько бесформенных, наполовину ушедших под землю хижин. На севере и западе горизонт окаймляли цепи лысых гор, похожих на высокие, побитые молниями стены; туг и там виднелись руины башен, церквей и монастырей, пленявшие взор и погружавшие душу в прошлое.
С этой стороны расселина в скалах образует глубокое ущелье, на вид устрашающее. По дну этого ущелья, называемого Глоткой Дьявола, струится узкий поток, лишь по одному берегу которого может с трудом проехать повозка. Где-то на середине высоты скал поток с грохотом обрушивается вниз из узкой пещеры, что делает это жуткое место еще более зловещим.
Воды потока, холодные летом и теплые зимой, пользовались большой славой среди окрестных жителей, которые приписывали им всевозможные чудесные исцеления. Но самым известным его достоинством было то, что неосторожное купание в нем исцеляло от жизни.
Перо не в силах передать всей красоты заходящего солнца, медленно скрывавшегося в глубине ущелья, которое в перспективе казалось еще более узким, всей красоты этого длинного темного коридора с си-
* зыбуны [вариант перл топи) [англ).


TOM I
Книга п е р в а я. Глава пятая
31
яющим золотым порталом в конце, где сверкающий солнечный диск походил на готическую розетку.
Таково было чудесное зрелище, которое Дебора наблюдала с высоты Восточной банши, — зрелище, которым она раньше наслаждалась вместе с Патриком и чьей красотой никогда не могла пресытиться.
Что за часы они проводили здесь вдвоем в размышлениях и разговорах! Не было для них более дорогого сердцу места. Не осталось ни камня, ни плитки, на которых Патрик не выбил бы их переплетенные инициалы или даты, с которыми было связано столько воспоминаний и сожалений.
Когда они поднимались на эту башню, их могли услышать лишь на небесах, а небеса умеют хранить тайны, они не насмешливы и не коварны.
А кроме того, с высоты этой банши взор Деборы ткал полотно из подобных паутине золотых лучей: один луч тянулся к дому Патрика, другой — к Дуплистой иве, еще один — к развалинам превращенного в кладбище монастыря; сто других — к сотне иных мест, где они собирали травы или читали любимые книги.
Глава V
Дребезжащий колокол поместья пробил час ночи. Дебора, которая лежала в постели совершенно одетая, бесшумно встала и, не зажигая свечй, прошла длинным коридором до Восточной банши, а затем спустилась к потайной двери, что выходила в сухой ров, окружавший замок. Около входа в парк она, цепляясь за кусты, вскарабкалась на противоположный скат, а потом, опасаясь соглядатаев, вместо того чтобы идти обычной дорогой, ведущей прямиком к Глотке Дьявола, двинулась по крутой и почти непроходимой тропке.
Порой ей казалось, что за ее спиной раздается легкий шорох, но, несколько раз обернувшись и ничего не увидев, Дебора решила, что это какое-нибудь дикое животное или просто эхо ее шагов. Небо было яс¬


32
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
ным, но сквозь кусты, которыми заросла заброшенная тропа, ничего нельзя было рассмотреть. Добравшись до потока, Дебора услышала вдалеке голос Патрика, напевавшего в ожидании подруги старинную мелодию. При звуках этого голоса она затрепетала от радости, а когда оказалась совсем близко от Дуплистой ивы, места их свидания, прокричала привычный пароль:
-Tobe!..*  *
— Or NOT ТО be!..** — отвечал певший песню голос.
И тут же из зарослей кустарника вышел высокий молодой человек в плаще и направился к Деборе.
— Приветствую вас, о грациозная и пунктуальная Дебора, — произнес он с преувеличенной торжественностью и поцеловал девушке руку.
— Мой господин со мной, — отвечала она, кланяясь ему, — я счастливейшая из женщин. Пат, мой нежный друг, как мне не терпелось вас увидеть! О, если бы вы знали! Мне столько нужно вам рассказать! Столько всего случилось после нашего последнего свидания! Бедный друг, вы пели, вы были счастливы. Почему я должна испортить вам это счастье? Ненавидьте же меня, Патрик, — я ваш злой Гений.
— Нет, вы мой Ангел, и я всё знаю. Сегодня вечером я бродил у входа в парк; свернув к Восточной башне, где, как мне показалось, мелькнули вы, на тисовой аллее я встретил госпожу графиню, вашу матушку, прогуливавшуюся в одиночестве. Она приветствовала меня очень тепло и радушно, но понемногу с величайшими околичностями завела разговор о том, что произошло, и умоляла меня навсегда порвать с вами, потом осыпала меня яростными упреками за наши тайные отношения и за то, что мы обманывали ее бдительность, и наконец предложила, вернее патетически потребовала, прекратить наши встречи. «Мне претит чванство, и я не хотела бы вас унижать, — сказала она мне, уходя, — но, когда забываются до такой степени, как забылись вы, стоит об этом напомнить! Пат, — презрительно добавила она, перейдя
* Быть!., [англ)
* Или не быть!., [англ)


TOMI
Книга первая. Глава пятая
33
на “ты”, — чего ты хочешь добиться? Дебора — моя дочь! Она графиня Коккермаут! А ты, Пат, — всего лишь деревенщина!»
— Так оскорбить вас, Патрик! О, я прошу прощения за ту горькую чашу, которую вам пришлось испить. И ведь это ради меня, это из-за меня вы терпите подобные оскорбления!.. Но Боже мой! Что еще произошло, Патрик? Откуда на вашем лице эта рана?
— Едва госпожа графиня, ваша мать, ушла, я, повесив голову и погрузившись в горестные мысли, снова углубился в парк, как вдруг услышал топот копыт лошади, скачущей галопом по той же аллее: то был граф, выезжавший Бербера, своего великолепного скакуна. Заметив меня, он дал коню шпоры и помчался прямо ко мне; едва не сбив с ног, он приветствовал меня единственным словом «Свинья!» — и ударом хлыста по лбу.
— Мой бедный друг!.. Пожалуйста, Патрик, не опирайтесь на это плечо — я поранилась.
— Вы тоже, Дебби?..
— Пустяки, неудачно упала... Нет, Пат, я вас обманываю, виной тому также ярость моего отца. Сегодня утром, за завтраком, он швырнул в меня оловянный кувшин, который, по счастью, попал всего лишь в плечо.
— Моя благородная подруга, теперь вы видите: это я — причина всех ваших зол; источнику ваших горестей пришло наконец время иссякнуть.
— Нет, неправда, вовсе не вы источник моих зол, как и я не источник ваших мучений. Зло и страдания, радость и счастье для нас едины, как и для всех, кто идет по жизни рука об руку. Моя судьба сплетена с вашей, ваша сплетена с моей; если одна из них окажется роковой, она погубит и другую. Тем хуже! Тот, кто ударит вас, заденет и меня, кто полюбит вас, полюбит и меня: в любви всё едино и взаимосвязано — зло и добро. Буря, вырвавшая с корнем дуб, вырывает и омелу; но дуб не говорит омеле: «Я — причина случившегося с тобой», омела не говорит дубу: «Я привела тебя к гибели»; они говорят не: «Я страдаю, и ты тоже», но: «Мы страдаем». Патрик, пойдемте прочь из этих зарослей;


34
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
матушка заставила меня обещать, что мы будем осторожны. Если вдруг за нами кто-то следит, таясь среди этих кустов, он может приблизиться и подслушать наш разговор. Мне нужно кое о чем спросить вас, о чем-то секретном. Взберемся по склону, поднимемся на открытое место, присядем на какой-нибудь одинокий утес, где никто не сможет незамеченным подобраться к нам и застать нас врасплох.
— Мы совсем недавно повзрослели, Дебби, и вот уже, подобно старикам, отныне будем жить лишь воспоминаниями. Наше счастье давно клонилось к закату, и вот сегодня оно заходит за горизонт; сегодня смеркается наша звезда. Ночь со всеми ее ужасами опускается на наши души. Но будущее, как и настоящее, находится в руках Божьих: на всё воля Его! Как же далеко теперь от нас то время, когда мы могли вместе беззаботно резвиться, время, когда высокое происхождение еще не провело между нами черту, словно говоря: «Этот человек знатен, а тот нет; этот человек нашего круга, а тот — простолюдин», — время, когда мои ухаживания не бросали на вас тень, а мое общество не было оскорбительным; как далеко теперь та чудесная пора, когда, в отсутствие вашего отца, мне позволялось, пусть сдержанно и осторожно, вас любить, видеть вас, учиться по вашим книгам и собирать вместе с вами гербарии на горах и в лесу. С каким наслаждением я вспоминаю наши маленькие ботанические споры о классификации собранных трав, об их виде, роде и лекарственной пользе! Как заботились мы о наших садиках, как ухаживали за деревцами!.. А сегодня между нами ров! Ров, которым знатность окружила тебя, подобно тому, как окружил рвом свой город Ро- мул; ров, который можно, подобно Рему, преодолеть только ценою собственной жизни1. Я бы не отступил перед пропастью, но я не могу в моем падении увлечь за собою женщину — тем более вас, Дебби! Да хранит меня Господь, я не хочу стать помехой в вашей жизни!
— Но именно теперь мы на дне пропасти и нам необходимо вдвоем выбраться оттуда. Вы понимаете меня, Патрик?
— Так же, как вы понимаете меня.
Сказав это, он встал и принялся молча большими шагами ходить среди кустов. Дебора, не проронив ни слова, так и сидела спиной к утесу.


TOMI
Книга п ер в а я. Глава пятая
35
В бледном свете луны бродящий в кустах юноша казался неким каббалистическим знаком или же непременной живописной фигурой путника, каких любят изображать художники для оживления пустынных пейзажей.
Мак-Федрик, или Патрик Фиц-Уайт, был высокого роста и обладал благородной наружностью: красивые черты, голубые глаза, белая кожа, белокурые волосы; манеры вежливые и благопристойные, ничего грубого ни в жестах, ни в голосе. Чтобы сойти за сына хозяина замка, ему не хватало только одного — спеси.
Его костюм, простой, но ладно сидящий, соответствовал старинной местной моде. Волосы его были заплетены в косы, на лбу — glibbs или coulins2, над верхней губой виднелись короткие усы на манер crommeal3. Эта ирландская мода, запрещенная со времен Генриха \ЧП4 и давно уже забытая, выделяла его на фоне соотечественников, разряженных на английский манер.
Столь похвальное стремление — насколько возможно сблизиться с возлюбленными предками, сделать из себя живой памятник былым временам, о которых остается лишь сожалеть, — никем не было ни понято, ни оценено; напротив, все принимали Патрика за безумца. Одна Дебора приветствовала эту странность — ни за что на свете она не хотела бы видеть своего Coulin вырядившимся на манер лондонского cockney*.
В Ирландии девушки раньше называли своих возлюбленных «Cou- lin»6. Дебора, узнав о старинном любовном имени, нарекла им Патрика — и это имя ласково звучало в ее устах. Лишь тот, кто услышал из уст уроженки Прованса нежное имя «Caligneiro»7, может понять всё очарование имени Coulin на устах Деборы. Существуют слова, столь сладкие, когда их произносит возлюбленная, что таких мелодичных нот не сможет воспроизвести ни один инструмент. Это манящие, опьяняющие звуки. Это — самое опасное оружие Далилы8.
Если кажется жалкой меняющаяся каждую неделю мода, созданная на потребу щеголей и франтов, то одежда местная, национальная,
кокни5 [англ).


36
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
традиционная представляет собой серьезную, важнейшую проблему. Тираны и завоеватели всегда понимали это так, и не без оснований. Плененный народ, не говорящий на языке поработителей и благоговейно сохраняющий одежду своих предков, остается народом свободным, непокоренным, несломленным. Землю защищают не крепости, а нравы. Если бы законодатели обладали проницательностью тиранов, они бы приравнивали к измене родине и карали смертью любые перемены, любые изменения в национальном костюме или подражание платью чужеземцев. Поглощение завоеванного народа народом-завоевателем происходит не путем союза и смешения рас, а благодаря принятию общего костюма и языка. Когда московиты защищали от царя Петра свои бороды и платья, то не бороды и платья тщились они сохранить, а саму свободу. Куда привел поляков отказ от национального костюма?9 Когда Генрих УШ запрещал жителям Зеленого Эрина10 носить glibbs, когда он запрещал их язык и их minstrels*, он не просто запрещал всё это — он уничтожал безвозвратно свободу Ирландии. Когда сегодня султан Махмуд тщится русифицировать и офранцуживать турок11, то речь идет не о тюрбанах или шапках, рединготах12 или кафтанах, медовухе или вине, — речь идет не более и не менее, как о том, чтобы убить Восток!
Если величайшая забота тирана — сгладить национальные, местные черты, эти шероховатости, мешающие движению его колесницы, то первейшей заботой пробуждающейся нации, нации, пытающейся разбить оковы, является обретение первоначального облика: так мореоты13 вспомнили даже свое прежнее имя эллинов.
Когда немецкие студенты попытались возродить внешний облик древнего германца, что весьма порицал господин Коцебу14, они поразили самое сердце тирании; и тираны при виде этого, дрожа на своих августейших престолах, именем Господа повелели остричь длинные волосы и сбрить тонкие усики.
Костюм — самое яркое выражение чувств и воли индивида и нации, форма провозглашения ими своих прав и достоинства.
менестрелей [англ).


TOM I
Книга п е р в а я. Глава пятая
37
Патрик воспринял всё лучшее, что есть в характере ирландцев: мягкость, вежливость, гостеприимство, великодушие, терпеливость в страданиях, дерзость в замыслах, отвагу и решительность в их исполнении, чистосердечие, а порой и насмешливость; таким людям легче обмануться, чем обмануть; они, любящие, привязчивые, верные и правдивые, никогда не сдаются, не вступают в сделку с несправедливостью; под пятою врага мечтают о восстании. Из такого теста не вылепишь рабов, зато из него получаются отличные товарищи. Народ этот религиозен от отчаяния, как все угнетенные; не ценит жизнь, как все отверженные, — потому-то и выходят из него превосходные солдаты.
Детские годы, проведенные в замке, общение со знатными людьми, женское воспитание, которое Патрик получал вместе со своей неразлучной Деборой, придали ему изысканности: он говорил легко и свободно, умел себя подать, был сдержан — всё это как-то не вязалось с его простой одеждой.
Его любовь к Деборе не была плодом спеси или глупого самомнения. Она возникла раньше всякого рассуждения, еще когда Патрик начал делать в жизни первые шаги. Неодолимое, магнетическое притяжение сблизило два одиноких, ранимых существа, вот и всё. Они подчинились любви, были к ней расположены, но ничего о ней не знали. Влюбленный следует природному закону без всяких задних мыслей, не имея никакого понятия о магнетизме:15 рассуждают ученые, а не влюбленные. Хотя это чувство было от них неотъемлемо, сами они не имели ясного представления о его силе — только благодаря опыту и сравнению можно определить ценность вещей, ведь любая ценность относительна.
Их любовь внешне не казалась страстной, не проявляла себя с чрезмерным пылом; это было постоянное, нежное, ровное чувство; эту устоявшуюся привязанность они, без сомнения, считали для себя прирожденной и, подобно дыханию и пище, абсолютно необходимой для жизни. Нет, говоря еще проще, они не «считали» ничего вовсе; они не задавались вопросами и не вникали в суть. Это я, ритор, задаюсь вопросами и вникаю. Они отдавались любви — только и всего!


38
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
Если в обществе Деборы Патрик приобрел какие-то женственные черты, то ей общество Патрика придало немного дерзости, которая, отнюдь не отнимая у девушки стыдливой грации, делает ее более раскованной.
Дебора лучше выражала свои мысли, чем Патрик, но меньше понимала, не улавливала целого, не могла сделать вывод. Она быстро загоралась и сразу же приступала к делу — Патрик вначале всё взвешивал, иногда осуществлял задуманное, но загорался медленно. Все чувства Деборы были чрезмерными — и радость и горе; она легко впадала в уныние — чувства Патрика были глубокими: его могло охватить и ослабить сомнение, но ничто на свете не в состоянии было ввергнуть его в уныние. Разум Деборы проистекал из ее стихийной, восторженной чувствительности — чувствительность Патрика питалась неторопливым, холодным рассудком; ее ум был конкретным, его — абстрактным.
Черты лица Патрика были близки к национальному типу; черты Деборы — наоборот. Кожа у нее была слишком смуглая для англо-ир- ландки, глаза и брови — черные, и если бы ее волосы не убирались в громоздкую прическу, напудренную и перевитую лентами, то струились бы по плечам волной цвета гагата.
В общем, Дебора была деятельнее, чем Патрик, не так предусмотрительна, а потому более полна решимости и, как и он, мечтала о приключениях.
После долгого молчания Патрик, перестав бродить между кустов дрока, подошел к своей благородной возлюбленной, которая всё так же недвижно сидела, опираясь о камень, подобно барельефу на кенотафе16 или одной из мрачных статуй Кановы17.
Нежно взяв девушку за руку, он сел рядом с ней.
— О Дебби, не правда ли, ночь и темнота внушают благоговение? К чему тревожить эту дивную тишину разговором? Столь велико воздействие ночи на наши души, что в ее тиши мы поневоле начинаем говорить шепотом, словно какой-нибудь нечестивец под сводами церкви, невольно чувствующий величие Бога.


TOMI
Книга первая. Глава пятая
39
— Да, правда, темнота заставляет нас уходить в себя, тело от нее слабеет, сжимается, и даже в откровенности видится нечто таинственное.
— Недавно, Дебби, когда я говорил с вами образно, когда произносил красивые фразы, я сказал, что высокомерие знати проложило между нами ров, который мы сможем преодолеть лишь, подобно Рему, ценою наших жизней. Но это неверно: разве не существует какого-нибудь средства обойти самый суровый закон? Притворство и долготерпение сделают больше, чем горячность и бравада. Если мы засыплем ров, вместо того чтобы рисковать через него перебираться, разве не будет это гораздо более мудрым поступком?
— Разумеется.
— Я уеду, Дебора!
— Мы уедем!.. Хвала Господу, вдохновившему нас обоих на одно и то же решение! Да, Патрик, мы должны уехать!
— Долг, который заставляет меня уехать, требует также, чтобы я уехал один. С моей стороны было бы дурно не отдалиться от вас теперь, но еще хуже — увезти вас, вырвать из лона семьи, из привычной роскоши, и предложить взамен полную превратностей судьбу несчастного изгнанника и нищету, которая меня, возможно, ожидает. Думаю, я способен вынести всё, кроме вида ваших страданий.
— Это, Федрик, ложное великодушие. Говорите, вы не смогли бы видеть, как я страдаю? А сможете ли вы жить, зная о моих страданиях? Ваше великодушие весьма напоминает великодушие убийцы, который наносит удар, отводя взгляд от жертвы.
— Прежде чем судить меня столь сурово, вы должны были бы, по крайней мере, дать мне закончить речь и тогда бы поняли, что хотя мое предложение невеликодушно, оно, по крайней мере, разумно. Побег, похищение — всё это хорошо для приключенческого романа; но, прошу вас, будем серьезны. Мы — заговорщики, любовь моя, и нам не стоит надеяться на чудо. При нынешнем положении вещей настало время принять решение. Отныне мы не сможем с вами встречаться, не подвергая себя опасности, — даже изредка, даже тайно; а разорвать узы


40
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
для нас немыслимо, покуда мы живем на этой земле; покинем ее — и наши следы останутся лишь здесь, среди зарослей ежевики. И всё же я думаю, что лучше мне вначале уехать одному и отправиться во Францию, где к людям нашей страны относятся приветливо и радушно18, где я рассчитываю встретить нескольких друзей из числа соотечественников в армии, особенно в ирландских полках, и среди духовенства. При их содействии, с их рекомендациями я смог бы легко поступить в какой-нибудь полк, где с Божьей помощью и благодаря моей шпаге постарался бы проложить себе путь в жизни. Франция благоволит к приемным детям, к тем, кто, подобно мне, готов отдать ей свою отвагу и кровь. Как только я устроюсь на службу, как только сочту себя твердо стоящим на ногах, я тут же тайно извещу вас, и тогда вы сможете приехать ко мне в полной безопасности.
— Нет, Патрик, нет; как бы ни был разумен ваш план, я никогда с ним не соглашусь. Мы уедем вместе, я не смогу жить в разлуке. Умоляю вас, не оставляйте меня здесь, я умру! Я не выдержу! Это невозможно! Мне нужно вырваться из этого ада! Скоро отец представит мне еще одного жениха, претендента по своему вкусу. Если я вновь, как и раньше, отвечу отказом, он собирается заточить меня в исправительный дом в Англии. Вы же видите, у нас нет выбора, — совершенно необходимо, чтобы я немедленно отсюда уехала.
— Если так, Дебора, то я могу сказать вам только одно: бежим!
— Я также со своей стороны ломала голову над тем, как нам быть, и, когда просила у матушки позволения пойти на сегодняшнее свидание, которое, как предполагалось, будет последним, рассчитывала продумать вместе с вами план нашего побега. Я сказала себе: если мой возлюбленный Пат согласится бежать со мной, то, когда я смогу собрать свои украшения и самые ценные безделушки, когда он сам будет готов и не останется более никаких препятствий, однажды ночью мы выберемся из Коккермаут-Кастла и уплывем во Францию. Я тоже думала о Франции. Там мы сперва будем жить тем малым, что сможем взять отсюда. Когда у нас закончатся средства, мы станем давать уроки английского, мы будем заниматься любой работой, пока я не до¬


TOMI
Книга первая. Глава пятая
41
стигну совершеннолетия, чтобы потребовать у опекуна наследство моего деда.
— О Дебби, моя Дебби, какое счастье! Осознаёшь ли ты это?.. Как под теми прекрасными небесами расправит крылья наша любовь!.. Там мы, по крайней мере, будем принадлежать только друг другу; там наша любовь больше не будет преступлением, вершимым под покровом ночи; мы сможем любить друг друга открыто; мы сможем ходить по городу с высоко поднятой головой, мы сможем вдвоем стоять у окна. Ты сможешь сказать: «Вон идет мой супруг». Я смогу сказать: «Та прекрасная женщина с ребенком — моя супруга, а ребенок — плод нашей любви». Там ты будешь любить мужчину, а не низкого илота19. Там тому, кто ударит меня хлыстом, я перережу горло! Я чувствую, как душа моя, подобно тополю, прижатому к земле порывом ветра, вновь распрямляется, как зарождается в ней надежда. Увы! Не могу поверить, что мне уготовано столько радости! Всё это лишь сон — дождемся пробуждения; всё это лишь поэзия, которую, подобно осенним листьям, того и гляди, унесет ветер...
— Замолчите, Патрик, откуда такое обидное неверие в будущее? К чему, когда счастье близко, считать все надежды ложными? Чем мы прогневали Господа, что Он непременно должен лишить нас блаженства? Слышите, бьют часы — уже два. Нужно спешить, Патрик, надо обсудить побег: ведь это последнее наше свидание. Когда мы уедем?
— Я готов и весь к вашим услугам. Уедем, когда вы пожелаете. Через неделю или раньше.
— Мы уедем ночью — так будет безопаснее.
— Хотите — в полночь?
— Патрик, мне пришла в голову прекрасная мысль! Теперь, когда за нами пристально следят, наше предприятие, как ни старайся, может провалиться в любой момент. Пятнадцатого числа этого месяца — день рождения моего отца; в этот день в замке будет праздник; как ты знаешь, наедет много гостей, слуги совсем собьются с ног: следить за нами станет невозможно. И я смогу спокойно подготовиться. Вечером обыкновенно устраивается званый ужин для всей местной знати... Восполь¬


42
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
зуемся этим моментом для побега, он будет удачным: в толпе меня потеряют из виду, и мы будем уже далеко в пути, когда меня наконец хватятся.
— Превосходно, Дебби, превосходно! Чудесный план.
— Итак, Федрик, пятнадцатого числа этого месяца, ровно в девять часов жди меня у входа в парк: я приду.
— У входа в парк, у подножия террасы, на ивовой аллее.
— Решено?
— Бесповоротно.
— Патрик, я твоя, я отдаю себя тебе!.. Встанем на колени и помолимся: Господь, живущий в наших сердцах, благослови наш союз, благослови нашу любовь; благослови Дебору, которая в глазах Твоих становится рабою Патрика, верного раба Твоего, супруга, избранного мною среди детей человеческих! Господи, храни его! Направляй его и просвещай светом разума Твоего; ибо жена следует за мужем, а муж следует за Тобой!20
— Природа, земля, небо — будьте свидетелями: в жизни и в вечности Дебора отныне моя жена и подруга, как я — муж своей жены: таковы наши обеты! Господи, храни меня! Господи, защити меня! А я буду хранить и защищать ту, которая предалась мне безоглядно.
— Дай мне палец, Патрик, чтобы я надела на него вот это кольцо: его носил мой дедушка и завещал мне перед смертью как последнюю память; это для меня священная реликвия, я дорожу им как своей жизнью и именно поэтому отдаю тебе: носи его.
— Благодарю, любовь моя. О, как же я теперь счастлив! При жизни и в могиле это кольцо останется на моем пальце, куда вы его надели! Я горд вашим даром, словно какой-нибудь паладин.
— На востоке уже светлеет, заря не должна застать нас: простимся, Патрик, прощай, любовь моя, прощай! До того дня, когда мы разобьем наши оковы.
— Прощай, Дебби, прощай, моя великая любовь! Прощайте, моя возлюбленная, берегите себя. Если соберемся писать друг другу, будем класть письма на старое место. О пустоши, в последний раз мы беспо¬


TOMI
Книга первая. Глава пятая
43
коим вас своим присутствием, вы не услышите больше наших стенаний! Спасибо вам за уединенные приюты! Мы покидаем вас навсегда ради далекой страны, которая, как и вы, будет для нас гостеприимна и где наша любовь найдет, даже в самом сердце городов и людских толп, уединение и свободу, которые мы искали среди ваших утесов! Один поцелуй, Дебби.
— Тысячу!.. Патрик! Патрик, мой прекрасный Coulin!
Дебора в слезах обвила руками шею Патрика, а он прижал ее к своей трепещущей груди и покрыл ее запрокинутое лицо еще робкими, но уже горячими поцелуями. Они не могли разомкнуть объятий, они не могли преодолеть соединявшую их силу притяжения.
Это первое их объятие было долгим: не расплетая рук, не размыкая уст, они прошли всю поляну в таком безумном опьянении, что не заметили, как миновали берег и оказались по колено в воде. Опасность разрушила владевшие ими чары.
Патрик углубился в парк, а Дебора вновь двинулась по заросшей тропинке, по которой пришла на свидание. Ей опять неоднократно казалось, что кто-то следует за ней по пятам; она останавливалась и прислушивалась, но шорох прекращался: так на лугу замолкают кузнечики, почуяв приближающиеся шаги. Иногда шорох слышался впереди, и ветви кустов раскачивались, будто сами собою, каким-то сверхъестественным образом. Зацепившись за плеть ежевики, девушка потеряла шарф, прикрывавший плечи: она вернулась, чтобы забрать его, — плеть ежевики еще раскачивалась, но шарф исчез. Страх заставил ее ускорить шаги. Едва она дошла до кустов, в которых начиналась тропинка, над ее головой прозвучал выстрел; от удивления девушка вскрикнула и упала на колени, но тут же, собравшись с духом, спустилась в замковый ров, а оттуда поспешила к Восточной башне. Каково же было ее удивление, когда потайная дверь, которую она за собой затворила, оказалась открытой.


44
Петрюс Б op ель. МАДАМ ПОТИФАР
Глава VI
В восемь часов утра Крис вошел в спальню графа Коккермаута, принеся, как обычно, его зубной эликсир — графинчик рома, который граф выпивал до завтрака. Эта была единственная косметическая процедура, к которой он прибегал.
— Ну что, Крис, нес ли ты ночью караульную службу?
— Мой коммодор1, после того как вы передали мне каперское свидетельство2, я не прекращал плавания: в результате хорошо поохотился и захватил добычу.
— Черт подери! О чем ты?..
— Больше никаких сомнений, мой коммодор. Около часа ночи я услышал шаги в коридоре Восточной башни, потом открылась и закрылась потайная дверь, и я тут же устремился в погоню, следуя в том же направлении, но чуть поодаль. Когда, спустившись по тропе, я добрался до решетки парка, то разглядел ясно, как вижу сейчас вас, мадемуазель Дебору, которая подходила к реке. Когда она дошла до Дуплистой ивы, внезапно появился молодой человек и двинулся ей навстречу; это был — я узнал его по волосам и голосу — господин погонщик Пат! Ах, тысяча чертей! Если бы я не сдерживался, мой коммодор, если б не уважение к вам, я бы охотно всадил несколько пуль в поясницу этого пижона!.. Я подобрался поближе, насколько это было возможно в зарослях, и стал слушать; после долгих разговоров, смысл которых не всегда был для меня ясен, я услышал, как мадемуазель Дебора сказала Патрику: «Уйдем отсюда; мать просила меня быть осторожной; если за нами следят, притаившись в этих зарослях, нас услышат; поднимемся выше».
— Чертов папист! Так и сказала?
— Да, мой коммодор, слово в слово. Стало быть, они поднялись на утес и уселись на камне, посреди зарослей дрока; а мне пришлось, чтобы остаться незамеченным, прятаться довольно далеко, и я плохо слышал, о чем они говорили; однако, уверяю вас, мой коммодор, что этот негодяй Пат... Ах! Если бы я не сдерживался!..
— Чертов папист! Дело плохо...


TOMI
Книга п е р в а я. Глава шестая
45
— Вот, мой коммодор, платок милорда Пата, оставленный в зарослях, и шарф мадемуазель Деборы. Я следовал за барышней на обратном пути и, уж простите, нагнал на нее страху; спрятавшись в кустах, я в тот момент, когда она проходила мимо, выстрелил в воздух из карабина: как же она испугалась! Мой коммодор, думаю, это отвадит ее от ночных прогулок.
— Сукин сын! Идиот! Вместо Деборы ты должен был следить за Патом и выстрелить из карабина ему в голову...
— Мой коммодор, я ничего не делаю без вашего приказа; и если бы не боялся вам не угодить, то охотно, весьма охотно задушил бы мастера Пата, с которым у меня старые счеты. Всегда к вашим услугам, мой коммодор!
Граф ревел от ярости, он стучал ногами по спинке кровати, а кулаками по стене.
— God-damn!..* И ты не убил Патрика!.. — вопил он. — Мерзавец! Пошел вон! Вон!
Внезапно он вскочил с постели и швырнул на пол ночной столик. Он более не владел собой; кровь ударила ему в голову, глаза метали молнии; он бегал по спальне, волоча за собой простыни, он махал ногами во все стороны, как будто хотел ими что-нибудь сокрушить. Крис оставался неподвижен.
— И ты не убил его, Крис! — всё громче орал граф с пеной у рта — он был вне себя от бешенства. — Прочь, говорю тебе, пошел прочь! Я разорву тебя на куски!.. Разве ты не видишь, в какой я ярости? Убирайся, или я убью тебя!..
Крис вышел.
Лорд Коккермаут на мгновение замер, затем внезапно схватился за шнурок звонка и яростно задергал его, повалившись в кресло.
Почти тут же вбежала графиня. Заметив, в каком беспорядке одежда ее супруга и его комната, она, пораженная, застыла при входе в спальню.
Черт побери!., [англ.)


46
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
— Вы звонили, милорд? Великий Боже! Что случилось? Что туг произошло?
При первых звуках голоса супруги Коккермаут поднял опущенную на грудь голову; но тщетно он пытался выбраться из кресла, приступ ярости изнурил его; голос, надломленный гневом, был глухим и хриплым.
— А, вот и вы, мадам!.. Превосходно, и опять этот ваш простодушный вид, который вам так идет. Полагаю, даже на виселице вы будете выглядеть невинной овечкой. Что ж! А теперь примите лукавый вид, saint hearted milk-soup!*
— Милорд...
— Миледи.
— Что вы хотите сказать, друг мой?
— Мне впору гордиться вами, миссис, вы искренни, чистосердечны, покорны, исполнительны; у вас благородные манеры; вы не посрамите вашего титула, не нарушите долг, не запятнаете честь моего дома; вы хорошая мать, бдительная и заботливая; примите мои искренние поздравления.
Все эти похвалы произносились с пафосом и сопровождались оскорбительным смехом.
— Граф, ваши комплименты полны горечи.
— У кого где свербит, тот там и чешется.
— Извольте объясниться.
— Вы меня прекрасно понимаете.
— Милорд, это какое-то светопреставление.
— А, вы хотите обвести меня вокруг пальца, госпожа святая невинность! Вы всегда намеренно не подчинялись моим распоряжениям; вы всегда смеялись над моими желаниями; вы никогда не пытались сохранить хоть каплю достоинства, соблюсти хоть какие-нибудь приличия; но берегитесь! Вы вынуждаете меня идти до конца!
— Милорд, не понимаю, в чем я виновна.
святая простота; букв.: святая молочная похлебка [англ).


TOM I
Книга п е р в а я. Глава шестая
47
— А, вы хотите обвести меня вокруг пальца! Вы решили развратить мою дочь! Вам это не удастся!.. За сколько вы ее продали?
— Милорд, я мать! Ваши речи недопустимы.
— За сколько вы продали ее господину Пату? Вы сговорились с ним, вы потворствовали его желаниям, в то время как передо мной твердили о его невинности и отметали мои как нельзя более справедливые подозрения. Вы, несомненно, называете это утонченностью, мадам? Так вот, такая утонченность приводит в Ньюгейт3.
— Граф, вы меня оскорбляете!.. Вы клевещете на меня!..
— А вы лжете, мадам!
— Откуда у вас эти чудовищные мысли?
— Чудовищные, вы сказали... Этой ночью Крис проследовал за вашей дочерью в парк и видел, как она ворковала с Патом. Он слышал, как Дебора сказала этому погонщику: «Уйдем отсюда, мать предупреждала меня, что надо остерегаться...» Вот, миледи, откуда эти чудовищные мысли! Что вы на это скажете?
— Я умоляю вас лишь выслушать меня, сударь; вы увидите, что, вопреки очевидному, мое поведение было безупречным. Хотя я и не могла поверить словам вашего слуги Криса, однако, опасаясь, что ваши подозрения подтвердятся, из материнской слабости я поведала Деборе о ваших сомнениях на ее счет, чтобы избавить ее от мучений, на которые ее обречет ваш справедливый гнев. Я ее допросила; она признала свою вину: вот уже год она встречается с Патриком, в основном в парке, на ночных свиданиях, но совершенно невинных и благопристойных.
— И вы в это верите!.. Да полно!..
— Не клевещите на мою дочь, милорд; это всё несерьезно: постыдитесь своих грубых мыслей. Вам никогда не понять целомудренных отношений двух невинных душ; для вас любовь всегда предстает в образе похотливого фавна или сатира4.
— Все мужчины либо фавны, либо сатиры, клянусь честью, миледи, и при всём к вам уважении.
— После упреков и слов, подсказанных мне материнским долгом, я настоятельно просила ее порвать с Патриком; она обещала мне это при


48
Петр юс Борель. МАДАМ ПОТИФ АР
одном условии, совершенно ничтожном: вчера вечером отпустить ее на последнее свидание, чтобы объявить Патрику о его отставке и проститься с ним навсегда. Тогда-то я и рекомендовала ей проявить осмотрительность, чтобы не попасться на глаза вашим соглядатаям и не стать по неосторожности жертвой собственных добрых намерений. Вот, Бог мне свидетель, всё мое преступление! Судите его в своем сердце. Что касается Деборы, я отвечаю за нее головой.
— Вашей головой!
— Она навсегда разорвала отношения с Патриком; что же до уз духовных... не знаю: один лишь Господь может читать в душах!
— Она навсегда разорвала отношения?
— Да, милорд!
— Вы полагаете?
— Я в этом уверена.
— Я в восторге, графиня.
— Гораздо большего можно добиться нежностью и мольбами, нежели угрозами и дурным обращением.
— Вы полагаете?
— К чему эти насмешки, милорд? Я говорю серьезно, а вы смеетесь.
— Это лишь улыбка удовлетворения; меня радует мысль, что Дебора наконец-то изменилась согласно моим пожеланиям и к славе моего рода.
— Вы были плохим сыном, вы плохой супруг — и будете плохим отцом, милорд!
Глава VII
Аорд Коккермаут выглядел истинным эпикурейцем. Хоть и высокого роста, он обладал шириной, неведомой на континенте: два человека не смогли бы обхватить его. Его брюхо свисало подобно огромному бурдюку и билось о ляжки: вот уже пятнадцать лет он не видел своих коленей. Голова его, совершенно английского типа, напоминала башку


TOMI
Книга первая. Глава седьмая
49
какого-то чудовищного пупса. Расстояние от верхней губы до носа, короткого и вздернутого, было безобразно несоразмерным, а бесформенный подбородок тонул в складках жира. Лилового цвета лицо было обожжено солнцем, маленькие глазки вечно прищурены, и из всех его пор сочились roastbeef, вино и ale**. Одним словом, этот раздутый человекообразный клубень, двигавшийся еще с достаточной ловкостью и энергией, был одним из тех мясистых полипов, гигантских грибовидных и губчатых зоофитов1, каких порождает Великобритания.
Чтобы пополнить состояние, растраченное во времена беспутной молодости, лорд Коккермаут, войдя в возраст, несмотря на то что был чистокровным англичанином, женился на дочери богача англо-ирландского происхождения.
Сэр Медоубэнкс, его тесть, выдав за него свою дочь и тем самым заключив из тщеславия благородный союз, скоро пожалел об этом; чтобы загладить вину, всю свою пылкую любовь он перенес на Дебору. В отсутствие зятя он неоднократно наезжал в Коккермаут-Кастл и множество раз приглашал дочь и внучку погостить в свое поместье в Лимерике2. Долгое время он был консулом английских торговцев в Ливорно3, в совершенстве владел итальянским и с удовольствием учил Дебору, которая, в свою очередь, учила своего друга Патрика. Перед смертью сэр Медоубэнкс собственноручно отписал внучке все свои земли, итальянскую библиотеку, а также коллекцию картин, в числе которых было несколько дорогостоящих полотен великих мастеров. В довершение всего, безо всякого уважения к лорду Коккермауту, он доверил опеку над этим наследством члену ирландской коллегии адвокатов господину Чатсуорту, молодому человеку, непоколебимо честному и прямому, одно лишь имя которого заставляло старого коммодора дрожать от ярости.
После женитьбы лорд Коккермаут неоднократно назначался губернатором различных мест в Индии, а также командиром, или коммодо-
ростбиф [англ). эль [англ).


50
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
ром, небольших эскадр. Годы, когда он отсутствовал в замке, были единственной порой мира и спокойствия в жизни его супруги. Как губернатора его ненавидели — его самого, его имя и память о нем. Не то чтобы он был несправедлив, но в нем отразился, в самой высшей степени, национальный характер, лишенный человечности. Он не наказывал невиновного, но испытывал жестокую затаенную радость, как можно точнее следуя букве закона. Он не подталкивал к преступлению — но когда оно совершалось, спасения не было: виновного ждала смерть. Во всех случаях он назначал самую суровую кару, самые тяжкие мучения. Не менее страшную репутацию снискал он и на море. От одного лишь вида его красного вымпела на верхушке грот-мачты у пиратов вставали дыбом волосы4. И горе тем корсарам, которые ему попадались! Их немедленно вешали. По правде говоря, редко можно было видеть его бриг, преследующий кого-то или крейсирующий по морям, без нескольких дюжин скелетов, болтавшихся среди рей и рангоута. Его верный Крис, бывший корсар, вступивший на стезю добродетели, стал, по естественной склонности, одним из самых неистовых вешателей пиратов. Часто также, дабы развлечься, лорд Коккермаут раздобывал каперское свидетельство и промышлял этим занятием за свой счет и на свой страх и риск. Он возвел в философский принцип мысль о том, что род человеческий есть род наиболее плодовитый, отчего и наименее ценный, и поскольку плодовитость его прямо пропорциональна пролитой крови, можно без колебаний убить человека, хотя следует дважды подумать перед тем, как срубить дуб.
В остальном, подобно всем существам, которые жестоки к себе подобным, он был весьма доволен собственной персоной, и эгоизм его отмечали даже соотечественники, признанные мэтры эгоизма. Вечно сытый до отвала и почти всегда под хмельком, в минуты непринужденного веселья он со смешком, воистину напоминавшим скрип тюремных запоров в какой-нибудь мелодраме, порою хлопал себя по брюху, приговаривая:
— Проклятая утроба! Ты уже обошлась мне больше, чем в сто тысяч фунтов стерлингов!


TOMI
Книга первая. Глава восьмая
51
Добавим к этому преувеличенные аристократические претензии, невероятную спесь, нестерпимое чванство и флегматичную степенность, за которую его почитали мыслителем те, кто видит глубину в неразговорчивых людях: такие и святому Антонию, без сомнения, предпочли бы его спутника5.
Вот правдивый портрет того зверя, которому отдана была на съедение бедная мисс Анна Медоубэнкс, едва достигшая шестнадцати лет; мой рассудок отказывается воспринимать те горести, что ей пришлось пережить. Не имея никакого жизненного опыта, не ведая своих прав, нежная, добрая, кроткая душа наполнилась ужасом, и это дитя согнулось перед скипетром, а вернее, перед палицей, своего супруга и уже больше не разогнулось. А ее пылкое сердце, не найдя, куда направить свою страсть, сосредоточило всю любовь на Деборе, единственной, кто связывал ее с жизнью.
Глава VIII
С момента свидания молодых людей в парке прошла неделя — и каждый день Дебора не упускала случая прогуляться к Дуплистой иве над потоком, где напрасно выкапывала и открывала маленький стальной ларец, куда обычно они помещали свои послания. Молчание Патрика могло бы ввергнуть ее в серьезное беспокойство, если бы с высоты Восточной башни она не видела, как он работает в долине, распахивая плугом поле.
Десятого числа, подходя к иве, она затрепетала от радости: земля над тем местом, где лежал ларец, была свежевзрыта — значит, Патрик оставил ей записку!
Я восхищаюсь Вашим молчанием — оно к добру: болтуны обычно не держат слова. Если когда-нибудь Ваши письма будут опубликованы, никто не усомнится в их подлинности.
Одиннадцатого числа Дебора положила в ларец следующее письмо:


52
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
Если Вы восхищаетесь «Вашим молчанием», то я в восторге от Вашей колкости и в монологе этом замечаю, что острый ум слишком суров к себе.
Я не трепещу теперь при мысли о том, что близится срок исполнения нашего плана; я непоколебима; я уверена, что наша жизнь, наше счастье начнутся лишь с момента побега, как ислам начался с хиджры Магомета1. Как видите, я возвращаю Вашу аттическую соль2 в цветке Востока; теперь мы квиты.
Говоря серьезно, меня почти мучает совесть, когда я думаю о том, как мне придется поступить по отношению к бедной моей матушке. Часто, когда она осыпает меня ласками, я отворачиваюсь, чтобы утереть слезы, подступающие к глазам при мысли о моем предательстве. Почему она не жестока, как отец? Обманывая злодея, меньше страдаешь. Вы сочтете меня глупой или слабой, но признаюсь, что, то ли подталкиваемая излияниями ее чувств, то ли тронутая ее безропотностью, я часто бываю готова броситься к ее ногам и сказать: «Матушка, я — преступница, я виновата перед вами...» Мне кажется, это сняло бы с моей души огромную, давящую на меня тяжесть. Но успокойтесь, Патрик, я так не поступлю. Поверьте, у меня достанет сил устоять перед порывом чувств, который может нас погубить, и мимолетное впечатление не разрушит то, над чем так долго трудился разум.
Я всё время сижу взаперти в своей комнате и совсем не вижу отца, которого матушка надеется вскоре успокоить. Она уверяет, что отец всецело простит меня ради своего праздника, тем более что ему придется это сделать, чтобы представить мне нового жениха.
Двенадцатого числа Дебора нашла новое письмо:
Получил Ваше послание. Пожалуйста, милый друг, если Вы готовитесь к нашему отъезду, делайте это в строжайшей тай¬


TOM I
Книга первая. Глава восьмая
53
не: берегитесь шпионов Вашего отца, поскольку Вы находитесь в зоне военных действий. Вы знаете, в какую игру мы играем, и понимаете, как высоки ставки.
Моя жизнь нынче — лишь постоянный трепет; душа моя подобна ласточке, балансирующей на тонкой ветке, машущей крыльями, делающей пробный полет, перед тем как отправиться в теплые края. Повернувшись лицом к Востоку, я стою, подобно еврею, поедающему Пасху Господню, препоясав чресла и опираясь на посох3.
Тринадцатого числа Дебора ответила:
Мой дорогой Coulin!
Когда я размышляю о том, на что способна несгибаемая воля, я прихожу в изумление — и остаюсь в нем, когда думаю, что ту свою волю, которая могла бы быть несгибаемой, человек никак не использует. Наверное, это идет на пользу обществу, ведь, если каждый из его членов будет следовать своей личной, категорической, спонтанной воле, завтра общество сгинет...
Трубы, звук которых сокрушил стены Иерихона4 — это красно- речивейший символ воли; трубите в них, и падут самые крепкие стены.
Послезавтра цепи, которые должны были сковать нашу жизнь, стены тюрьмы, где она должна была гнить, падут по нашей воле, и разделявшая нас бездна будет засыпана.
Четырнадцатого числа Дебора смогла выйти из замка лишь на закате: в сумерках она пробралась кружными путями к Дуплистой иве и с радостным чувством опустилась на колени, чтобы выкопать стальной ларец. Но ее нож целиком погрузился в землю, не встретив никакого препятствия: там ничего не было!
Это открытие повергло ее в сильнейшее разочарование, сравнимое разве что с радостью, которую она испытывала доселе. Руки ее ослабе¬


54
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
ли, голова поникла под собственной тяжестью, взгляд неподвижно уперся в землю, мысли, подобно часам со сломанной пружиной, остановились.
Оправившись от первого изумления, она нашла пропаже ларчика простое объяснение. «Патрик, — сказала она себе, — не стал бы оставлять в земле столь милый сердцу предмет, бывший верным хранителем тайн, он унес с собой эту драгоценность, которая навсегда сбережет для нас сладкий аромат воспоминаний! Патрик забрал ларец, Патрик поступил верно!»
И, довольная правильным поступком своего друга, девушка вернулась в замок.
Глава IX
— Кто там? — завопил лорд Коккермаут, услышав шаги у себя в покоях, где после ужина он со своей супругой обсуждал подготовку к завтрашнему банкету. — Кого там черти принесли?
— Это я, мой коммодор.
Крис, подойдя сзади, склонился к уху хозяина.
— Есть новости, — произнес он, — я хочу вам кое-что сообщить.
— Мадам, не окажете ли любезность удалиться? Мне нужно поговорить с Крисом наедине.
Графиня, от которой не укрылось оскорбительное для нее заговорщическое перешептывание, встала и вышла из комнаты, выразив свое возмущение жестом.
— Мой коммодор, только что, выезжая Бербера, вашего скакуна, я заметил мастера Пата, бродившего по берегу реки; я тут же спешился и нырнул в заросли, чтобы проследить за ним, и увидел, как он остановился под Дуплистой ивой, разрыл землю, вынул оттуда какую-то коробку, затем снова закопал ее и ушел. Тогда я осторожно прокрался к подножию ивы, порылся в том же месте и достал вот этот стальной ларец: замок с секретом, и я не смог его открыть.


TOMI
Книга первая. Глава девятая
55
После изрядных усилий им удалось с помощью топора пробить крышку. Внутри лежала одна записка, та самая, которую Патрик недавно спрятал. Коккермаут жадно схватил ее. Пока он пробегал по ней взглядом, его лицо несколько раз меняло выражение: любопытство уступило место удивлению, удивление — ярости.
Вечером, когда Крис пришел разуть графа, он обнаружил его стоящим посреди комнаты, неподвижно, словно Гермес на пьедестале, — голова склонилась, глаза под нахмуренными бровями прищурены; граф курил.
— Крис, ты ведь зол на Пата, ты имеешь на него зуб?
— Да, мой коммодор, я затаил обиду, и ненависть моя не ослабела!
— А в чем причина твоей злопамятности?
— В кровном оскорблении, мой коммодор. Этой истории почитай уже два года. Как-то раз в воскресенье я пригласил Пата пойти со мной в таверну. Тут же на месте Пат ответил отказом, заявив, что пьет только за трапезой и только воду. «Не хочешь выпить со старым матросом? — сказал я. — Что-то ты зазнался, погонщик!» — «Господин Крис, — отвечал он, — поскольку вы ведете себя вызывающе, заявляю вам, что я никогда не пил и никогда не стану пить с англичанином, разве что из его черепа». Тут, мой коммодор, разъяренный его оскорблениями, позабыв, что давно миновало то время, когда я мог переломить о колено, как палку, какого-нибудь французишку, я набросился на него с кулаками. Но он, молодой и крепкий, утихомирил меня двумя или тремя ударами, к вящей радости всего поселка, подбадривавшего его криками: «Смерть англичанину!» О, я затаил в своем сердце обиду! Она тяжелей пушечного ядра, мой коммодор. Каково мне было проглотить подобное оскорбление?! Мне, бывшему пирату! Мне, тигру абордажа:! Мне, Людоеду, — так меня прозвали! Да будь я проклят! Я не спущу обиды. Я не покину этот мир, пока не встану коленом на его грудь и не перережу этой собаке глотку!
— Хочешь свести счеты, Крис?
— Почту за великую честь, коммодор.


56
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
— Хочешь отомстить вместе со мной?
— Почту за великую честь, мой коммодор.
— Принеси две бутылки рома и свою трубку.
Крис вскоре вернулся, нагруженный провизией, и граф запер за ним двери на засов...
Люди в замке заметили, что в покоях хозяина всю ночь горел свет.
Глава X
Вымогательства графа, его нескрываемая ненависть к ирландцам, жестокость, с которой он обходился с несчастными, попавшими в его руки во время восстаний на юге острова1, — всё это отнюдь не помогло ему завоевать сердца горцев Керри2, и духовенство горячо поддерживало их в этой неприязни, ибо священнослужители всей Ирландии ненавидели Коккермаута, и не без причины: в 1723 году в так называемом ирландском парламенте3 именно он всерьез предложил и с великим упорством продвигал, выступив с длинной речью, идею возродить наказание кастрацией для католических священников4. Это предложение, встреченное с восторгом и принятое парламентом, было передано в Англию как настоятельно реколлендуеллое Его Величеству и отвергнуто лишь после ходатайства кардинала Флёри перед министром Уолполом5.
Так что пятнадцатое число, день рождения Head Landlord* Коккер- маут-Кастла, было обычным спокойным трудовым днем. Крестьяне не принимали в праздниках замка никакого участия. Колокола не разносили по округе торжественный звон. Лишь фермеры, арендаторы и рабочие явились с утра с обязательными поздравлениями да сотня местных нищих собралась на звук волынки воздать должное господской кухне.
Графиня приказала поставить для них в нижней зале замка стол и подать обильный завтрак, на котором присутствовали она и Дебора.
* главного землевладельца [англ).


TOMI
Книга первая. Глава десятая
57
Это был достойный пример: знатная дама и ее красавица дочь, элегантно одетые, но лишенные какой-либо заносчивости, в окуренной благовониями зале, посреди толпы отверженных, заботливо следили за тем, чтобы у каждого было вдоволь еды; приберегали пирожные для детей и лакомые кусочки для стариков; отвечали всем с доброй улыбкой, одаряя страждущих словами утешения, а самых оборванных — одеждой.
На протяжении всего пира, шумного, как всякий пир нищих, неоднократно звучали тосты за здоровье леди Коккермаут и мисс Деборы. Во время десерта волынки вновь заиграли во всю силу, и один старый бродяга, настоящий minstrel, пел народные песни и гимны во славу благородных хозяек.
Едва стемнело, подъездная аллея и большой двор замка расцветились иллюминацией; бесконечной вереницей пешком, верхом и в экипажах начали прибывать гости.
В числе гостей были владельцы замков и благородные господа из округи и нескольких соседних городов. Слуги с фонарями встречали их у подъезда и провожали в большой летний павильон, где уже ожидали лорд граф Коккермаут в парадном мундире коммодора и графиня, всё еще прекрасная, — ее необычная красота бросалась в глаза даже среди множества пышно одетых дам. Дебора, столь же красивая, как и мать, но одетая без излишеств, затерялась среди толпы, насколько это было возможно, дабы избежать пустой светской болтовни, терзавшей ее смятенную душу, и держалась как могла незаметно, словно скромная фиалка под покровом листьев.
Но с появлением предполагаемого жениха ее вырвали из уединения и представили всей будущей родне, явившейся заключить сделку. Дебора любезно приветствовала их всех, присев в реверансе, но не произнесла ни слова в ответ на поздравления и восхваления искателя ее руки.
Это был местный джентльмен, первый любовник6 сорока лет, происходивший из семьи, которая когда-то, при Карле Великом, считалась весьма почтенной, а затем последовала в Англию за Вильгельмом Завоевателем. Сей благородный отпрыск не был затронут вырождением;


58
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
амбиции предков продолжали его воодушевлять; вот только вместо того, чтобы покорять народы, он покорял девиц. Жизнь его была посвящена интрижкам. Не так давно он вернулся из Лондона в лоно семьи, чтобы поправить здоровье, весьма потрепанное в подобных трудах, и после его возвращения население родительского поместья практически удвоилось. Крестьянские девушки бежали от него как от чумы или как Дафна от Аполлона; но бедные пастушки не могли, подобно Дафне, превратиться в лавр7. Дабы положить конец его похождениям, было решено отдать за него Дебору, которую, по правде говоря, рассматривали лишь как лечебное средство, и наш шустрый дворянчик охотно пошел на эту сделку, сулившую ему восхитительную жену и деньги для любовных завоеваний на склоне лет. Известно ведь, что деньги — нерв войны.
Дебора знала жениха только по тем сведениям, которые ей сообщили. Но с первого же взгляда на этого волокиту, от которого так и разило распутством, и самое неопытное дитя почувствовало бы непреодолимое отвращение. Наша природа восстает, соприкасаясь с тем, что может быть для нее гибельным, подобно тому, как уста отвергают яд.
Едва освободившись от назойливой угодливости ухажера, Дебора выскользнула из павильона и бросилась к себе в комнату. Там она поспешно сорвала с себя праздничные украшения, зажгла множество свечей, которые поставила у оконных переплетов, закуталась в плащ и на цыпочках, затаив дыхание, спустилась в сад, где исчезла в ночной темноте.
В павильоне лорд Коккермаут то и дело вынимал из кармана часы; он ерзал в кресле, словно на стуле для пыток, и не принимал никакого участия в разговорах. Без четверти девять он встал и прошелся среди беседующих групп, скользнув взглядом по собравшимся, которых, казалось, молча пересчитал; затем вышел и направился во второй внутренний двор.
— Кто тут? Это вы, мой коммодор?
— А! Это ты, Крис, говори тише. Ты готов? Час близится.
— Да, мой коммодор.


TOM I
Книга первая. Глава десятая
59
— Ты взял карабин?
— Заряженный до отказа, мой коммодор8.
— Ты ее видел?
— Нет, коммодор.
— В павильоне ее нет.
— Смотрите, ее комната освещена: несомненно, она собирается.
— Закрой калитку Восточной башни и дверь в большой коридор — и она попалась. Не шуми. Поторопись. Я жду тебя здесь.
— Уже всё закрыто, мой коммодор.
— Отлично! Следуй за мной: мы идем в тисовую аллею.
— Вот так залп по правому борту! Мой коммодор, небо сегодня ночью поскупилось на свечи: я не вижу ни зги ни впереди, ни сзади.
— Замолчи.
Дойдя до ограды, они поднялись на круглую угловую террасу; там была старинная башенка, почти разрушенная и внутри засыпанная землей; у ее подножия перекрещивались две тропы.
— Я слышу шаги, мой коммодор, там, на дороге из Килларни9.
— Ты что-нибудь видишь? Не ходит ли там кто-нибудь взад и вперед?.. Крис, да не высовывайся ты так за парапет, ты можешь нас выдать.
— Это он!
— Так вот кто идет. Ты хорошо его видиттть?
— Довольно, чтобы поразить в самое сердце!
— Так давай рази! Ты боишься, Крис?
— Да, мой коммодор, боюсь промазать... Уф!.. Попал в живот!
— Превосходный выстрел! Браво!
— А теперь — добить, — сказал Крис, выпрыгивая на дорогу.
Милорд свесился с парапета, высматривая своего слугу, который
исполнял задуманное, понося свою жертву и богохульствуя.
— God-damn! Мой коммодор, до чего живучи эти паписты! Вот, господин Пат, не хотели пить с англичанином, а придется... Ну-ка! Погоди!.. Сейчас Крис тебя выпотрошит!..
— От имени лорда Коккермаута.


60
Петр юс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
— Получи по общему счету! Довольно с тебя?
— Прикладом ты его не прикончишь. Вот, Крис, возьми мою шпагу.
— Вот тебе! Вот тебе! Вот тебе! Хочешь еще?
— Довольно, довольно, Крис, ты вроде Арлекина — забавляешься, убивая мертвецов10. Девять часов: меня ждут на банкете. Вытри шпагу, верни ее мне и иди переоденься.
Аорд Коккермаут вернулся в павильон, извинился за свое отсутствие и попросил гостей соблаговолить пройти в банкетный зал. Огромная, во всю длину замка, галерея выходила в сад, оканчиваясь широким полукруглым крыльцом. Трехгранный свод между нервюрами11 был усеян россыпью звезд на синем фоне. Стены украшали дубовые панели с грубоватой резьбой. Обломки доспехов и ржавых протазанов12 покрывали колонны, чередовавшиеся с высокими сводчатыми окнами, в которые были вставлены цветные витражи.
Вдоль галереи был накрыт с царской роскошью огромный стол на сто пятьдесят персон. В центре сел лорд Коккермаут, напротив — его жена; место слева от нее было предназначено для Деборы, о которой беспрестанно спрашивал ее жених. Поскольку графиня также была весьма обеспокоена ее отсутствием, граф позвал Криса и приказал ему, сделав несколько тайных знаков:
— Посмотрите, нет ли моей дочери в ее комнате, и пожурите ее за неучтивость.
Крис, ошеломленный, вбежал почти тотчас же, крича:
— Мой коммодор, я не нашел мадемуазель!
Коккермаут вздрогнул от удивления. Крис подошел к графу и тихо добавил:
— Однако двери были заперты, а свечи всё еще горят...
При этих словах граф побледнел, и его рука, потянувшаяся за бутылкой, бессильно упала на стол.
Все собравшиеся заметили странное волнение хозяина.


TOMI
Книга первая. Глава одиннадцатая
61
Глава XI
Едва лорд Коккермаут и Крис оставили свою жертву, как на скалистой тропе из Килларни появился спешащий на свидание Патрик. При приближении к террасе его охваченное беспокойством сердце забилось от радости: в тишине послышался слабый вздох, ласкавший ему слух.
— То ВЕ!.. — произнес он. Но никто не ответил на заветные слова. — То be! — крикнул он громче.
У его ног раздался хрип, и угасающий голос прошептал:
— Or not tobe.
— Кто отвечает мне? Не тень ли Гамлета?1 Или это вы, Дебора?
Только тогда он заметил тело, лежащее поперек тропы, и воскликнул, падая на колени:
— Дебби убита!
Девушка всё еще лежала ничком в луже собственной крови. Патрик поднял ее и усадил на траву, поддерживая в объятиях и пытаясь поцелуями оживить сомкнутые веки.
— Дебби, о моя Дебби! Взгляни в последний раз на Патрика. Это я! Твой возлюбленный! Ты слышишь меня? Скажи, куда тебя ранили?
— Патрик? О Боже, это ты! Беги, они убьют и тебя, негодяи!..
— Кто?
— Беги! Разве ты не видишь их? Они убьют тебя! Беги!.. Они поклялись тебя убить.
— Не бойся. Скажи, куда тебя ранили, я перевяжу!.. Скажи, ты узнала своих убийц?
— Твои заботы напрасны, Патрик, меня ждет верная смерть... Не спрашивай, кто мои убийцы! Такие вещи нельзя раскрывать: это останется тайной между мною и Небом. Любовь моя, прежде чем я умру, прости меня и благослови! Прости меня! Только что, когда я упала от поразившего меня выстрела, в моем разуме зародилась ужасная мысль, воспоминание о которой заставляет меня леденеть от стыда. Да! Я должна тебе сказать!.. Я обвиняла в убийстве тебя. О, как же я была неблагодарна! Как виновна перед тобой! Если бы палачи наносили уда¬


62
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
ры молча, я бы поверила, что умираю от твоих рук, Патрик, не проклинай меня!
— О чем ты, Дебора, мне — убить тебя? Вы совсем мне не верите, Дебби; такую мысль внушило вам сомнение, овладевшее вашей душой.
— Нет, Патрик, ее внушило мне отчаяние и горе.
— Сейчас не время для упреков, Дебора, я люблю тебя и прощаю. Я отдаю тебе мою душу! Мою кровь! Всю мою жизнь!.. Скажи, что я должен делать?.. Назови мне своих палачей! Впервые мое сердце жаждет убийства! Впервые его охватила жажда мести!.. Я хочу уничтожать!.. Убивать!..
— Вы забыли Господа, Патрик.
Эти простые слова мгновенно усмирили его страсть и погасили исступление.
— Ваш голос подобен целительному бальзаму, Дебора, а слова ваши будто роса. К вам, Дебби, будто бы возвращаются силы? Значит, ваши раны не столь серьезны, как вам казалось. Вы не можете более оставаться без помощи: скажите, куда мне вас отнести?
— Действительно, я чувствую себя лучше; пуля попала в ногу, а темнота практически спасла меня от ударов шпаги. Только помогите мне встать, у меня хватит сил, чтобы доковылять до замка. Но ты, мой Патрик, во имя Неба молю тебя, беги! Ты не будешь здесь в безопасности: они хотят твоей смерти; говорю тебе: это ты должен был оказаться на моем месте. Беги!..
— Бежать! Но от чего?.. От смерти? Нет, пусть она приходит! Я встречу ее с радостью. Что мне жизнь без тебя?
— Патрик, во имя Господа, сделай, как я говорю. На чужбине тебе понадобится золото: возьми этот ларчик с драгоценностями, который я унесла, и уезжай во Францию, как мы хотели сделать вместе. В таком состоянии я не могу ехать с тобой, но, клянусь, едва ко мне вернутся силы, я присоединюсь к тебе.
— Бежать без тебя! Да лучше умереть!
— Послушай, заклинаю: тебе нельзя больше здесь оставаться, иначе ты погубишь и себя и меня. Если не сегодня вечером, так завтра они


TOMI
Книга первая. Глава одиннадцатая
63
убьют тебя! Ничего, если ты окажешься во Франции на несколько дней раньше меня. Уезжай, подготовь всё к моему прибытию, к приезду твоей супруги.
— А как же препятствия? Разве ничто не помешает тебе присоединиться ко мне в моем изгнании?
— Препятствий больше не будет, Патрик; всё изменилось, теперь я не убегу, а уеду на глазах у всех, среди бела дня. Я больше не буду дрожать, теперь дрожать будут передо мной.
— Ты только что выдала мне свою тайну, Дебби, я понял, кто твой убийца, который должен был стать моим; ты назвала его: это тот, перед кем ты дрожала... Тот, кто пролил свою собственную кровь! Тот, кто убил свою дочь! Это твой отец!..
— Помоги мне идти, любовь моя, и проводи до входа в парк.
— Ты ужасно страдаешь, моя бедная возлюбленная, не старайся скрыть от меня боль; позволь себе вздыхать, не сдерживай слез. Боже мой! Доколе я буду привлекать на ее голову несчастье за несчастьем! Я уже говорил тебе: я проклят и несу смерть. Мои любящие руки привязали тебе на шею тяжкий камень, который увлекает тебя всё глубже в бездну. Послушайся меня: расстанемся, разъединим наши судьбы — пусть твоя будет счастливой, пусть моя будет ужасной!.. Я хочу бежать подальше из этой страны, но забудь меня, не приезжай ко мне, не сшивай снова сверкающую парчу твоей жизни с моим траурным плащом!
— В ту минуту, когда мне требуется утешение, — вот они, ваши слова поддержки: давайте, Патрик, ослабляйте меня, наполняйте горькими мыслями! Пат, тебя могут увидеть, не провожай меня дальше, я уже на главной аллее. Видишь окна галереи, полные сияния свечей? Слышишь звон бокалов и ликующие крики?.. Я одна направлюсь туда. Только дай мне какую-нибудь ветку, чтобы я могла на нее опираться. Прощай, Патрик, прощай! Будь спокоен: ни разлука, ни время, ни расстояние не смогут помешать нашей любви. Моя душа последует за тобою повсюду. Прощай! Вскоре мы будем вместе.
— Прощай, Дебби! Я твой, и только твой, на всю жизнь, а если Господу будет угодно, то и на всю вечность!..


64
Петрюс Б op ель. МАДАМ ПОТИФАР
— Как я найду тебя в Париже?
— Мне нужен способ дать о себе знать, но какой?.. На фасаде Лувра, выходящем на Сену, около шестой колонны я напишу на одном из камней свое имя и адрес.
Их уста еще раз встретились и надолго соединились. Ослабев от этого прощального поцелуя, Дебора упала в объятия Патрика, а тот, пошатнувшись, оперся о ствол липы. Наконец они разомкнули объятия.
Патрик вернулся под сень листвы; он рыдал, изливая со слезами свои страдания, ибо, чтобы не терзать возлюбленную, до сих пор он таил отчаяние глубоко в сердце.
Плачь, бедный Патрик! Плачь!.. Плачь над своей судьбой, она не может быть более жестокой. Бедный друг! В двадцать лет ты бежишь один, ты покидаешь родину, омоченный слезами возлюбленной и покрытый ее кровью!..
Опираясь на ветку, Дебора с трудом, вся согнувшись, брела к замку. И она тоже глубоко затаила боль, она тоже истратила все душевные силы, чтобы скрыть от Патрика ужас своего состояния. Ее раны всё еще кровоточили. Слабость росла с каждым шагом.
Праздник был в самом разгаре. Аорд Коккермаут пытался казаться веселым и любезным; впрочем, это плохо у него получалось, и деланная веселость лишь выдавала его озабоченность и досаду. Не раз замечали, как он шепчется с Крисом. Леди Коккермаут пребывала в крайнем волнении: она сама ходила за Деборой в ее комнату, искала ее по всему замку, звала в саду и в парке. Все приглашенные заметили отсутствие девушки и с многозначительным видом обсуждали его. Из уст в уста передавались сплетни и насмешки. Будущий жених, сидя рядом с пустым стулом, выглядел растерянным: он не знал, что и думать об исчезновении невесты, и теперь напряженно соображал, что такое в его персоне могло внушить девушке столь явное отвращение.
В момент затишья снаружи вдруг послышались шаги — все взоры устремились в ту сторону, наступило полное молчание.
Дверь зашаталась и подалась, словно на нее навалились всем телом.


TOMI
Книга первая. Глава одиннадцатая
65
— Это она!.. — послышалось со всех сторон. — Это она, откройте же!
Тогда Крис бросился к двери и распахнул ее. В зале раздались крики ужаса и смятения.
Дебора, бледная, в изорванной и залитой кровью одежде, вошла, сделала несколько шагов и рухнула на каменные плиты.
Всех обуял ужас.
Обезумевшая графиня со стоном и жалобным криком бросилась к дочери и стиснула ее в объятиях.
Граф позвал слуг и приказал унести Дебору.
Собрание было потрясено: полные ужаса гости повскакивали с мест и с великой поспешностью, расталкивая друг друга, устремились к дверям.
Только лорд Коккермаут выказывал спокойствие и хладнокровие и пытался удержать бегущих:
— Господа, вернемся к столу, прошу вас. Это всего лишь несчастный случай, не имеющий серьезных последствий, пусть он не испортит наш праздник. Ну же, дамы, прошу вас, займите свои места. — Однако толпа продолжала расходиться; никто не обращал внимания на его уговоры. — Господа, прошу вас, к столу! Куда вы бежите? Что гонит вас? Несчастье, приключившееся с мисс Деборой? Я, как и все вы, преисполнен печали. Бедное дитя! Но продолжим праздник. К столу, говорю вам! Послушайте меня, господа! Я тронут знаками сострадания к моей дочери, но ваше почтение и чувствительность заходят слишком далеко. Неужели вы бросите меня одного посреди пира, который я для вас устроил? Не уходите же, господа! Вы боитесь за свои драгоценные жизни? Вы ведь, кажется, не в разбойничьем притоне? Вы в гостях у Head Landlord Коккермаут-Кастла, старого солдата, и вы его оскорбляете! Ах, господа, вы наносите мне самое жестокое, самое вопиющее оскорбление: бросаете своего хозяина, пренебрегаете его хлебом и солью! Это позор моим сединам, позор моему роду! Вы не уйдете, говорю вам, я запрещаю вам уходить; извольте объяснить причину такого пренебрежения!.. Но нет: вы слишком трусливы!.. Так убирайтесь! Убирайтесь же! Я приказываю вам — вы недостойны моего дома, вы меня позорите!


66
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
Проревев последние слова, граф, брызжа слюной от досады и ярости, выхватил шпагу2 и начал размахивать ею вокруг себя, наступая на гостей, которые пятились к двери; вдруг один из них, старик, решительно шагнул графу навстречу и произнес, понизив голос:
— Милорд, на вашей шпаге кровь...
При этих словах Коккермаут похолодел и замер, словно пораженный молнией, а шпага, всё еще красная от крови Деборы, выпала из его руки.


КНИГА ВТОРАЯ
Where is my Lord? Where is my Romeo?
Shakespeare
Глава XII
Расставшись с Деборой, Патрик погрузился в отчаяние: он был в отчаянии из- за нее, из-за самого себя; с отчаянием взирал он на будущее и на самоё жизнь. Уехать ему или остаться? Что выбрать? Бросить умирающую возлюбленную — трусость, и трусость — бежать от ножей убийц; тем более, даже если ей суждено умереть, он всё равно не сможет приблизиться к смертному ложу, не сможет сидеть и плакать у ее изголовья; не в его объятиях, не с его поцелуями она испустит последний вздох: ему останется лишь завывать в отдалении, как воет пес на пороге дома, в котором умирает хозяин. А если, напротив, его поразит кинжал, а ее Господь пощадит? Что за жестокий выбор! Как быть? Что предпочесть?
Пребывая в нерешительности, охваченный мучительными сомнениями, юноша брел, не разбирая дороги, подобно волку, рыщущему по полям Килларни. Внезапно силы его оставили, колени подогнулись, и он рухнул, охваченный свинцовым сном.


68
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
Когда Патрик проснулся, его ослепило сияние дня: солнце уже позолотило верхушки утесов возле Глотки Дьявола, башни и высокие стены Коккермаут-Кастла. Юноша удивленно озирался: промерзший насквозь в плаще, влажном от ночного тумана и сочащемся росой, он лежал у подножия земляничного дерева1 на берегу глубокого озера. Понемногу его оцепеневшие за ночь члены вновь обрели некоторую гибкость, и он встал, пошатываясь и чувствуя себя совершенно разбитым и больным.
Но за ночь пришло решение: без малейших колебаний Патрик повернулся к замку спиной и зашагал прочь.
На следующий день в то же самое время он стоял на носу шлюпа, отплывавшего из гавани Уотерфорда;2 он посылал последнее «прости» Зеленому Эрину, Ирландии, своей несчастной родине, которая постепенно стиралась с горизонта, как стирается она из книги народов, и из глаз его, устремленных к отчим берегам, катились, падая в волны океана, крупные слезы.
Прибыв в Париж, Фиц-Уайт тотчас же отправился навестить своих соотечественников, состоявших на службе Франции, — а их там было немало3. Два века, прошедшие после присоединения к Англии4, Ирландия стенала под игом бесчеловечных гонений; все попытки разбить оковы делали их лишь еще крепче; чтобы освободиться от ненавистного ярма, вырваться из рук палача или избежать нищеты, дети этой несчастной страны эмигрировали. Вот откуда взялось это множество ирландцев, искателей приключений, чьи мужество и смекалка остались в истории Старого и Нового Света.
Лучше всех принял юного Патрика и проявил самый живой интерес к его судьбе монсеньор Артур Ричард Диллон, недавно сменивший архиепископство Тулузское на архиепископство Нарбоннское5, хотя правильнее было бы называть его, in partibus infidelium*’6, архиепископом Оперы.
* в странах неверных [лат.).


TOMI
Книга вторая. Глава двенадцатая
69
Этого славного прелата его паства знала не лучше, чем принца Луи Рене Эдуарда де Роган-Гемене, епископа Канопы, — египтяне, жители Абукира7.
Монсеньор Артур Ричард родился в Сен-Жермен-ан-Лэ8, в семье ирландцев, и питал к несчастной земле, залитой кровью его предков, сентиментальную привязанность, столь естественную для всякого чувствительного и любящего сердца.
Поэтому, хотя Фиц-Уайт впервые, представившись юным пилигримом из графства Керри, явился в его особняк в очень ранний час, когда монсеньор еще не выходил, молодого человека тут же провели к нему в спальню, где прелат принял его по-домашнему, в бумазейном халате.
Занавеси алькова были тщательно задернуты, и, если бы не легкое дыхание, прелестные маленькие тапочки и разбросанная по комнате женская одежда, можно было бы подумать, что прелат погружен в благочестивую молитву.
Любезность архиепископа быстро рассеяла робость и смущение Патрика.
— Вы прибыли с нашей дорогой родины, мой юный друг, — сказал прелат, тепло пожимая юноше руку и приглашая его присесть рядом с собой на кушетку. — Это говорит в вашу пользу, и я благодарю вас за то, что вы вспомнили обо мне и признали своим соотечественником, предполагая во мне симпатию к моим ирландским собратьям; ваш приход сюда является свидетельством уважения, которое делает мне честь и трогает меня. Говорите свободно, я весь к вашим услугам.
Монсеньор этим утром был особенно склонен к мягкости и великодушию; не зря самый честный поэт сказал: «От наслаждения добреет душа»9. Фиц-У айт долго говорил о своих несчастьях, и это простодушное, трогательное повествование совершенно пленило прелата.
Во время рассказа Патрик с удивлением рассматривал роскошь и светскую обстановку спальни архиепископа. Какой контраст, увы, с убогими жилищами ирландских священников! Но наибольшее смятение в его мысли внесли женские уборы, раскиданные посреди епитрахилей, митр и стихарей10, мантилья, наброшенная на крест, и юбки, перепутав-


70
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
шиеся с pallium;* объяснение всему этому явно напрашивалось, но, поскольку оно могло запятнать целомудрие монсеньора Диллона, Патрик в своем чистосердечии его отметал.
Внезапно загадка разрешилась сама собой: занавеси алькова раскрылись, оттуда выпорхнула молодая женщина и замерла, пораженная прекрасным, в стиле Оссиана12, обликом Патрика Фиц-Уайта.
— Сударь! — воскликнула она. — Вы так же прекрасны, как и ваше сердце! Рассказ о ваших несчастьях тронул меня до слез; и в этой стране, где вы пока чужой, вы уже можете рассчитывать на одного друга, чувствующего к вам искреннее расположение.
— И еще на одного, — тут же подхватил монсеньор Нарбоннский, — который предлагает вам свою поддержку и помощь.
— Диллон, — сказала прелестная женщина, прильнув к архиепископу и поцеловав его в лоб, — ты только что дал обещание в моем присутствии, и надо, чтобы ты его сдержал; это твоя священная обязанность, я напомню тебе о ней, если ты забудешь. Сей господин отныне — мой фаворит...
— И ваш счастливый раб, мадам, — робко пробормотал Патрик.
Монсеньор пригласил юношу почаще навещать его, заверив, что в
любой час двери его дома будут для него открыты. Патрик преклонил колена, облобызал изумруд на архиепископском перстне и попросил благословения, которое со смирением принял.
Милости монсеньора Диллона не иссякли и при последующих визитах: Патрик всегда находил в нем готовность помочь. Вероятно, здесь не обошлось без влияния Филидоры, проявившей к Фиц-Уайту столь живой интерес.
Нет более щедрых, более чувствительных, более сострадающих душ, чем души грешниц: привыкнув следовать без корысти, без ограничений всем своим наклонностям и привязанностям, всем порывам своей натуры, подчиняясь лишь закону собственных ощущений и потворствуя всем своим чувствам, они творят добро так же легко, как и зло.
* омофором11 [лат).


TOMI
Книга вторая. Глава тринадцатая
71
И хотя эти женщины расплачиваются своим телом с лодочниками за перевоз13, именно они омывают миррою и слезами ноги Иисуса14.
Несмотря на то, что отец Патрика крестьянствовал, его семья, разорившаяся во время грабежей и конфискаций, была благородного происхождения; поэтому спустя небольшое время Патрик поступил в мушкетерскую роту15, представив полковнику самые лучшие рекомендации и имея видных покровителей в лице монсеньора Артура Ричарда Диллона, бригадного генерала16 Фиц-Джералда, а также О’Коннора17, О’Данна, графа О’Келли, бригадных генералов лорда графа Роскоммона, лорда Данкелла, графа Гамильтона, лорда графа Эйрли-Огилви и герцога Фиц-Джеймса.
При подобных покровителях полковник, господин де Гав де Виль- пастур, выказывал ему благосклонное внимание, расположение, предупредительность и заботу.
Едва говорящий по-французски чужеземец, безо всякой подготовки вступивший на новую стезю, столь отличную от прежней, Патрик был бы очень одинок и растерян и, конечно, сильно страдал бы от всевозможных солдатских плутней, если бы по чистой случайности в том же полку не служил один из его детских товарищей, Фиц-Харрис, племянник Фиц-Харриса, настоятеля аббатства Сен-Спир в Корбее18.
Эта неожиданная встреча доставила Патрику великую радость; он отнесся к старому приятелю со всей добротою, осыпав его изъявлениями дружбы, которые тот с восторгом принял, пообещав взамен свою преданность и полезные советы.
Глава XIII
Спустя некоторое время после ужасающей сцены на празднике леди Коккермаут умерла от кровоизлияния в мозг. Потрясение оказалось для нее столь сильным, что она утратила разум.
Дебора, чье состояние сперва признали безнадежным, медленно поправлялась и настойчиво спрашивала о своей несчастной матушке, про


72
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
смерть которой не знала. «Она серьезно больна и прикована к постели, — отвечали девушке, — едва ей станет лучше, как она вас навестит».
Лживый и беспокойный вид тех, кто так отвечал ей, смущал Дебору, и в голове ее зародилось мрачное подозрение, которое она не решалась высказать, но которое терзало ее. Каждый день она звала свою мать со всё большим нетерпением, и каждый день ей передавали всё тот же ответ. Однажды Дебора заметила нескольких слуг в трауре, неосторожно показавшихся в ее покоях, и поняла, что ее обманывают; скрыв свою тревогу и воспользовавшись моментом, когда сиделка отлучилась и оставила ее одну, девушка выскользнула из постели и, несмотря на страшную слабость, побрела, опираясь о стены, к комнате матери. Она вошла, и тревога ее во сто крат усилилась: сердце неистово билось в груди, дыхание прерывалось... Пыльная мебель, холод, тишина... Никого!.. Занавеси кровати задернуты!.. Она спит?.. Девушка тихонько приблизилась к алькову и осторожно приподняла край балдахина: кровать была пуста!.. Никого!.. Она в ужасе вскрикнула и упала без чувств.
Там ее, холодную, умирающую, и нашли после долгих поисков по всему замку. Раны ее вновь открылись, состояние было признано опасным, а выздоровление отложилось на еще более неопределенный срок.
Исчезновение Патрика Фиц-Уайта и кровавые следы на тропе из Килларни наводили на мысль об убийстве. Это событие ужаснуло всю округу Коккермаут-Кастла. Кто мог совершить злодеяние? Крестьяне догадывались о связи их собрата с дочерью сеньора, и простой здравый смысл подсказывал им, каков мог быть плачевный конец этой связи. В глубине души они прекрасно знали, куда она может завести: только один человек был заинтересован в убийстве Патрика, но ненавистное имя его решались произносить лишь дрожащим шепотом.
Сцена на пиру, разумеется, получила огласку: большая часть присутствовавших на нем благородных гостей испытывали к лорду Кок- кермауту не меньше презрения и ненависти, чем крестьяне; а поскольку от них не требовалась осторожность, вскоре прошел слух, будто граф, застав Патрика и Дебору во время любовного свидания, убил первого и


TOM I
Книга вторая. Глава тринадцатая
73
опасно ранил вторую, и что, возвратившись из засады, он в приступе гнева обнажил перед всем собранием свою шпагу, еще запятнанную кровью. Этот слух утвердил крестьян в их мнении, придав смелости разговорам.
До наших дней в деревнях Ирландии, как и в деревнях Испании, сохранился один старинный кельтский обычай: каждый проходящий мимо места, где кто-нибудь был убит или похоронен, подбирает камень и благоговейно туда кладет; понемногу эта груда камней образует холмик, который в конце концов покрывается землей, зарастает травой и кустарником и выглядит как естественный пригорок. Нередко даже во Франции, особенно в армориканских провинциях1, можно встретить эти свидетельства благочестия наших отцов. Ученые относят их к памятникам галльской, кельтской или друидской культуры; и хотя, раскопав их, часто обнаруживают останки человеческих скелетов, эти господа никак не могут прийти между собой к согласию относительно происхождения таких курганов.
И по сей день на тропинке из Килларни можно увидеть холмик из камней, сложенный в том месте, где пролилась кровь Деборы: его называют «Могилой Мак-Федрика» или «Могилой Влюбленного».
Слухи вокруг лорда Коккермаута распространялись уже столь громко и открыто, что терпеть их далее, решил он, становилось небезопасно: следовало любыми средствами оправдаться в глазах публики и прилюдно очиститься от приписываемого ему ужасного преступления. Проявления враждебности доходили до того, что лорда обвиняли в отравлении собственной жены, и всякий раз, когда он выходил из замка, за ним бежали дети, безжалостно кричавшие: «Милорд Каин, что ты сделал с Патриком?»
Коварно выведав у Деборы тайну отъезда Фиц-Уайта, лорд подал на него в суд, обвинив в нападении на свою дочь.
Дело было назначено к слушанию на выездной сессии, которая открывалась в первые дни марта в Трали2, куда граф привез бедную Дебби, едва оправившуюся от ран.
Они прибыли в Трали в самый день открытия слушаний.


74
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
Стоявшая перед членами суда задача была весьма почтенной: не считая дела Патрика, им предстояло осудить шестерку убийц и добрую дюжину воров. Ужасными ирландскими убийцами были не кто иные, как несчастные крестьяне, — добрые католики, самым чудовищным образом отплатившие английским помещикам за палочные удары, а ворами — отцы семейств, разоренных и ввергнутых в нищету последними конфискациями: понуждаемые голодом и холодом, эти бедняки припрятали несколько корзин торфа и мешков картошки.
Дебора вместе с отцом сидела на галерее для публики, когда в зал вошли двое судей, воплощенное правосудие: мастер Темплтон и мастер Ганнерспул, оба в роскошных, прямо-таки щегольских костюмах из белого атласа с розовыми лентами и в огромных напудренных париках. Их сопровождали мэр, члены муниципалитета и слуги в белых ливреях с внушительными букетами в петлицах. Не хватало только тамбурина и дудки, чтобы это зрелище окончательно стало похоже на развеселый маскарад.
Жители города, словно в праздничный день, с умильным взором и улыбкой на устах вышли из своих домов; улицы заполонили элегантные дамы в белом, буржуа в синем и солдаты в красном.
Время выездных сессий суда в маленьких городках, благодаря изрядному наплыву людей, прибывавших на слушания по гражданским и уголовным делам, было порой увеселений и ярмарок.
Заметив графа Коккермаута у окна галереи, судьи приветствовали его грациозным поклоном. Чтобы добиться расположения представителей правосудия, граф тут же по приезде навестил их и оказал им всяческие знаки внимания. Установлению между ними симпатии также способствовала общая любовь к пьянству и обжорству, и почти каждый вечер они вместе обильно ужинали.
Щегольство и игривый вид магистратов поразили и изумили Дебору, впервые видевшую судей: девушка не могла себе представить, что они-то и есть «поставщики смерти»3. Господа Темплтон и Ганнерспул имели цветущий, дородный, тучный, загребущий и наглый вид. «Вероятно, — подумала она, — эти господа абсолютно уверены в своей непо¬


TOMI
Книга вторая. Глава тринадцатая
75
грешимости, поскольку совершенно очевидно, что им не знакомы ни сомнения, ни сожаления, ни угрызения совести». Веселость народа, вызванная одним лишь присутствием людей, явившихся его проредить, поразила Дебору ничуть не меньше. Толпа жаждет зрелища; всех, кто дарит его, встречают с одинаковым восторгом, будь то священники, солдаты, фигляры, судьи, короли или палачи.
Дело Патрика было вторым из тех, что рассматривал суд. Аорд Коккермаут обвинял юношу в том, что он соблазнил его дочь, уговорил с ним бежать, забрал ее драгоценности и украшения, попытался убить ее на свидании, назначенном для отплытия, и скрылся во Францию со всей своею добычей, дабы избежать меча Правосудия.
Не было недостатка и в щедро подкупленных лжесвидетелях; они добросовестно отрабатывали свой гонорар.
Два очевидных факта неопровержимо свидетельствовали в пользу этих обвинений: исчезновение драгоценностей и бриллиантов Деборы и записка, найденная в стальном ларце, выкопанном Крисом, которую Коккермаут объявил обнаруженной в покоях дочери. В записке было лишь несколько слов — но до чего же изобличительных!
Еще несколько часов, и мы будем принадлежать лишь Господу: мы будем свободны!
Завтра, my dear* Дебора, как и условлено, что бы ни случилось, ровно в девять часов будьте у подножия террасы на тропинке из Килларни. Приходите без страха, Ваш Патрик будет Вас ждать.
Не забудьте в спешке перед отъездом Ваши драгоценности; из-за Вас я страшусь нужды.
Столкнувшись с мучительным выбором, не имея возможности оправдать возлюбленного, не обвинив отца, и не будучи в состоянии спасти отца, не выдав возлюбленного, Дебора лишь упорно всё отрицала, не
моя дорогая [англ.).


76
Петрюс Б op ель. МАДАМ ПОТИФ АР
вдаваясь ни в какие подробности: «Патрик невиновен, Патрик не похищал меня и не пытался убить. Мой отец не убивал Патрика, потому что Патрик во Франции». Ничего другого добиться от нее было невозможно.
После недолгих пустопорожних прений суд, сочтя дело достаточно ясным, проворно удалился на совещание и быстренько, поскольку уже близилось обеденное время, принял решение заочно приговорить Патрика к смертной казни за обольщение, похищение, кражу и убийство.
Во время чтения приговора Дебора бросилась на колени перед судьями с криком:
— Пощадите Патрика, он невиновен!..
Судьи закрыли заседание, а граф приказал унести потерявшую сознание дочь.
Вечером господа Темплтон и Ганнерспул явились на великолепный ужин, который устроил лорд Коккермаут, чтобы отпраздновать приснопамятное решение их просвещенного и справедливого правосудия. В своей дикости он дошел даже до того, что потребовал, чтобы на ужине присутствовала и Дебора, но та открыто взбунтовалась и не пришла.
Однако всю ночь она, лежа в постели и стеная, вынуждена была слушать взрывы хохота, необузданные речи и прочие проявления низменной радости отца и господ судей.
Едва занялся день, Дебора бесшумно встала. Чтобы покинуть дом, ей пришлось пересечь зал, где происходила оргия: увиденное там не поколебало ее решимости, но наполнило душу болезненной жалостью. Двое судей, мертвецки пьяные, валялись под столом; Крис, завернувшись в скатерть, возлежал среди горы бутылок, а ее отец, весь в сукровице, видом подобный Ною4, спал, растянувшись на полу.
Найдя место в отъезжавшем дилижансе, она забралась туда, чтобы как можно скорее покинуть Трали и прибыть в Дингл5, где, как ее уверяли, стоит у причала множество кораблей, готовящихся отплыть к берегам Франции.


TOMI
Книга вторая. Глава четырнадцатая
77
Спустя недолгое время после отъезда Деборы из Трали, по окончании сессии суда, чучело Патрика Фиц-Уайта было повешено на главной площади города.
Глава XIV
Охваченная одновременно беспокойством и радостью перед встречей с Патриком, Дебора пересекла Нормандию словно с завязанными глазами, подобно тому, как меланхолический юноша проезжает через город, чтобы навестить возлюбленную. Какое дело ей было до Дьеппа, его собора Сен-Жак, его поллетонцев и резчиков по слоновой кости?1 Что значила для нее долина Арка2, тамошний замок и руины? Что значил Руан, его собор Сент-Уэн и его Буртруд?3 Что значил Жизор, его церковь и башня4, благоухающие яблоневые сады, деревянные дома, одинокие холмы, прекрасное бирюзовое небо над долинами! Ее душа стремилась лишь к Патрику; ее неподвижный взор безнадежно обшаривал горизонт только затем, чтобы приникнуть к земле. Смотреть, когда рядом нет Патрика, чувствовать, когда рядом нет Патрика, восхищаться, когда рядом нет Патрика, было бы неправильно, пусть даже и возможно. Только опустошенное или истерзанное сердце может в одиночку отправиться странствовать по миру и дивиться его чудесам: опустошенное — чтобы заполнить пустоту, истерзанное — чтобы забыться.
В час пополуночи дорожный экипаж прибыл к воротам Парижа, и тогда в ночной тишине Дебора услышала песню соловья. Эти мелодичные трели, казалось, славили ее приезд, через них Сам Господь ей предвещал счастье, лаская истомленную душу и развеивая печальные воспоминания. Со времени их последних ночных свиданий, когда счастье было у них отнято и чаша горя переполнилась, она больше не слышала пения соловья, rossin-ceol; теперь она будто вернулась в то время, когда они с Патриком проводили такие прекрасные ночи, сидя на берегу реки среди скал Глотки Дьявола или бродя по колючим зарослям дрока в


78
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
Дав-Дейл — Долине Горлиц, возвышая душу созерцанием природы и своею чистою дружбой.
Дебора бросилась на постель, но так и не сомкнула глаз и с первыми лучами солнца, мучимая беспокойством, которого не смогли умерить даже тяготы путешествия, вышла из постоялого двора почтовопассажирской конторы в сопровождении мальчика-слуги. Дойдя до набережной Лувра, она ощутила неистовое волнение при виде галереи, чуть отстоящей от Сены; ее длинный, невыразительный, почти не украшенный фасад развернулся перед девушкой как огромный папирус: она обшаривала его взглядом в поисках иероглифа, ключ к которому был вёдом ей одной. Эти стены, безмолвные для толпы, для нее обладали голосом, нежным или душераздирающим, они хранили слово, решавшее ее судьбу.
Один, два, три, четыре, пять... Она считает колонны; внезапно в ней вспыхивает радость: около шестой, как и было условлено, она видит буквы, начертанные на одном из камней цоколя; она подходит, читает:
НАТРИИ ФИЦ-УАЙТ,
«ОооЬнш /ЧцUAKiWvipoß»»5
В упоении она шатается, бормочет что-то невнятное; она утратила разум, забыла приличия, она покрывает поцелуями эту стену, верную хранительницу послания, она водит нежной рукой по надписи, ласкает ее; она плачет и смеется; она говорит по-ирландски, падает на колени и молится... Затем, нацарапав несколько слов на бумажке, она передает записку ошеломленному слуге.
— Отнесите, пожалуйста, — просит она, — и поскорее, в «Особняк Мушкетеров»; спросите господина Патрика Фиц-Уайта и передайте ему эту записку в собственные руки; постарайтесь привести его с собой, я же вернусь в гостиницу.
Несколько раз сбившись с пути, она застала по возвращении Патрика, который давно ее ждал; обезумев от счастья, они бросились в объ¬


TOMI
Книга вторая. Глава четырнадцатая
79
ятья друг друга, смешав в одном сладостном поцелуе слезы и восторги. Они осыпали друг друга самыми нежными ласками, они клялись друг другу в самой чистой любви. Придя в себя после первых изъявлений чувств, Патрик заметил траурное одеяние Деборы; радость его затмили печаль и сожаления. Дебора была поражена элегантным видом своего возлюбленного: мушкетерский плащ подчеркивал его высокий рост и самым выгодным образом оттенял белокурые волосы.
За завтраком они по очереди рассказали друг другу о важнейших событиях — обо всём, что приключилось с ними после расставания. Чтобы не огорчать Федрика и не вселять отчаяние в его сердце, Дебора утаила от него лишь один-единственный факт: вердикт суда в Трали, приговоривший его к повешению, — моля Господа, чтобы любимый никогда не узнал об этом.
В тот же день Патрик устроил Дебору в небольшой квартирке в гостинице «Сен-Папуль» на улице Вернёй6.
Самой первой заботой влюбленных было возблагодарить Господа, Который помог их побегу и воссоединению, и молить Его, чтобы Он благословил их союз и берёг их, таких юных, лишенных опоры, заброшенных в чужую и безнравственную страну; чтобы препоручил заботам Своих Ангелов, дабы те отвращали любую беду и хранили на всём пути. Весь вечер поэтому молодые люди провели в молитвах в уединенной часовне аббатства Сен-Жермен-де-Пре;7 церковь была тихой и безлюдной, за их молитвами следила лишь одинокая лампада.
Патрик посвящал Деборе всякую минуту досуга, какой оставляла ему военная служба: они проводили всё это время вместе, наслаждаясь неисчерпаемыми радостями любви, дружбы, домашнего очага и уединения. Фиц-Харрис изредка приходил к ним поужинать или провести несколько часов в их компании. Уже давно их отношения разладились. То, что полковник благоволил к Патрику, прилюдно оказывая ему знаки уважения, отравляло сердце Фиц-Харриса, завистливого от природы. Он завидовал красоте Патрика, его уму, учености, даже тому, что у него есть Дебора. Со своей стороны, Патрик вскоре убедился, что лишь с большими оговорками и огромной долей сдержанности можно водить дружбу с таким болтуном и краснобаем, как Фиц-Харрис, кото¬


80
Петр юс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
рый всегда готов был с таинственным видом передать какую-нибудь сплетню, переходящую из уст в уста; он изливал душу первому встречному, одаряя весь мир своими признаниями и, увлекаемый магией рассказа, часто себе во вред обнародовал те деликатные подробности, которые должен был бы хранить в самой глубине сердца.
Глава XV
В ясную погоду Патрик и Дебора выходили из дому и отправлялись помолиться в какую-нибудь церковь, в которой до сих пор еще не были, или посмотреть какой-нибудь памятник, музей, крытую галерею; особенно им нравилось прогуливаться в окрестностях Парижа, по лесам, дворцам, замкам.
Однажды, войдя в сад Тюильри1, они попались на глаза господину де Гав де Вильпастуру, полковнику Патрика, который прохаживался по Караульной террасе.
— Поистине, счастливый смертный этот Фиц-Уайт! Вкушает пищу богов!.. Видите, вон он идет? — обратился полковник к стоявшему тут же Фиц-Харрису. — Кто это рядом с ним, что за прелестный цветок?
— Какой цветок, мой полковник?
— Какой цветок?.. Вот недотепа!.. Да эта Эгерия!2 Эта Дриада3, которая всегда его сопровождает. Вам-то уж, несомненно, полагается знать, Фиц-Харрис, — вы же его Пилад4, — что это за нимфа с эбеновыми волосами?
— С эбеновыми волосами?.. Мой полковник, описание не слишком внятное: семейство эбеновых весьма многочисленно; натуралисты, мой полковник, различают эбеновое дерево, эбен кохинхинский5, цейлонский, мадагаскарский, хурму... А кроме того, мой полковник, существует красное эбеновое дерево, зеленое, серое, черное и белое. Скажите, волосы вашей нимфы цвета эбенового дерева, кохинхинского эбена, цейлонского, макассара или хурмы? Какие они — красные, зеленые, серые, черные или белые?


TOM I
Книга вторая. Глава пятнадцатая
81
— Фиц-Харрис, вы весьма неудачно острите, причем себе же во вред: вероятно, претендуете на место придворного шута? Но после кончины Анжели и глупого Маранзака, шута при покойном Монсеньоре, сыне Людовика Четырнадцатого6, должность дурака упразднена.
— Правители, мой полковник, сегодня сами шутовствуют.
— Я уже неоднократно встречаю этих двоих вместе. Красота девушки пленительной. Шея белая, как у лебедя!..
— Простите, мой полковник, что я вас перебиваю, но разве вы не видели в замке Шуази-ле-Руа7 черных лебедей мадам Потифар?
— Разумеется, видел, но то лебеди некрасивого цвета — то придворные лебеди. Шутки в сторону, девушка — настоящая Венера!..
— Настоящая Венера!.. В таком случае, мой полковник, она должна хорошо набивать турецкие трубки.
— Что ты имеешь в виду?
— Я имею в виду пенковые трубки8.
— Да, всё в ней соблазнительно: тонкая талия, крошечные ножки, алебастровая кожа!..
— Послушайте меня еще раз, мой полковник, натуралисты различают желтоватый алебастр и белый алебастрит: если у девушки в самом деле алебастровая кожа, она, прошу прощения, может оказаться отвратительно пергаментной!
— Проклятый Скарамуш!9 Вы сбиваете меня своими издевками! Полагаю, вы запамятовали, что разговариваете с господином де Гав де Вильпастуром, вашим полковником ? Вы забываетесь!
— Это вы забываетесь... мой полковник; я ведь не сводник! Вы пытаетесь заставить меня предать дружбу — я притворяюсь глухим. Но раз вы настаиваете, я умываю руки — девушка достаточно взрослая, чтобы защитить себя. Итак, вот что вы стремились выведать любой ценой: эта юная ирландка из богатой и знатной семьи завела шашни с Патриком и последовала за ним во Францию; ей двадцать лет, она красива, она целомудренна — тут ваша мифология, мой полковник, пропадает зря; идем дальше: она живет в гостинице «Сен-Папуль» на улице Вернёй; и если вы хотите ее увидеть — всё очень просто: каждое


82
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
воскресенье она ходит в аббатство Сен-Жермен-де-Пре к полуденной мессе.
— Да вы, Фиц-Харрис, разыгрывая римлянина, поднаторели в коварстве!10 В ваших глазах я вижу тайную радость от того, что вы предали человека, который вас любит; больше, чем я стремился получить эти сведения, вы горели желанием их выдать, притворяясь при этом, что хотели бы их скрыть. Вы поступили дурно. И это не первый раз, когда под маской дружбы вы пытаетесь погубить Патрика или очернить его в моих глазах. Вы злобный завистник! Потому-то Патрик и заслуживает то уважение, которое я ему выказываю и которого вы никогда не добьетесь.
Сказав это, полковник повернулся к Фиц-Харрису спиной и ушел. Урок был жестоким: Фиц-Харрис принялся насвистывать, чтобы скрыть досаду.
Господин маркиз де Гав де Вильпастур был плодом одной кровосмесительной связи времен Регентства11. Скандальные слухи утверждали, что в его венах течет благороднейшая кровь. Определенно, его тайно хранила и вела некая могучая, почти королевская рука, и хотя ему исполнилось только двадцать пять лет, он был уже произведен в полковники. Славный породистый охотничий пес, он преследовал добычу, но, так сказать, под покровом и в перчатках, — иными словами, даже в распутстве соблюдал приличия, которыми придворные обычно пренебрегают. Несмотря на свои похождения, он, тем не менее, сохранил некую стыдливость, какой чураются истинные повесы, а также некоторые традиции — я не решаюсь сказать «чувства» — в отношении добра и зла, справедливости и несправедливости, целиком утраченные при дворе. Всем этим он был обязан своему наставнику, воспитанному во времена великого царствования;12 впрочем, суровые уроки всего лишь сделали из ученика некое подобие лицемера. Словом, господин маркиз был не более чем фатом, типичным дворянчиком, полным притворства в ужимках и словах, манерным, любящим говорить комплименты, фальшивым, нелепым и приторным — двуногим экземпляром, будто бы сошедшим со страниц «Путешествия по Италии» Дюпати или «Писем к Эмилии о мифологии» Дюмустье13.


TOMI
Книга вторая. Глава пятнадцатая
83
Весьма довольный сведениями, полученными от Фиц-Харриса, он отчитал ирландца так строго только затем, чтобы не быть ничем обязанным его предательству и желая изобразить достоинство перед человеком, не умеющим обуздать свою болтливость.
В следующее воскресенье, ровно в полдень, благоухая, словно букет, весь в кружевах, разодетый в атлас цвета весенней зелени — символ его любовной надежды, он примчался в Сен-Жермен-де-Пре и встал у колонны нефа рядом с леди Деборой.
Своим кривляньем он вскоре добился того, что она на него взглянула. Первый успех опьянил его и сделал еще более угодливым. Молитвенник выскользнул у нее из рук — он стремительно опустился на колени, чтобы его подобрать, и отдал лишь после того, как покрыл поцелуями. Он беспрестанно наклонялся к ее уху, шепча: «Вы восхитительны! Я вас обожаю! Вы ангел! Вы божественны!..» В другой раз он с неприличной пылкостью адресовал непосредственно ей, почти не стесняясь, строки псалмов или молитв, которые могли содержать намеки.
— Rosa mystica — «роза таинственная»! — говорил он. — Turris eburnea — «башня из кости слоновой»! Domus aurea — «чертог златый»! Vas insigne devotionis — «святыня глубокой набожности»! Janua cœli — «врата небесные»! Stella matutina — «звезда утренняя», «пастушья звезда», «звезда Венеры»! Foederis arca — «кивот Завета»!..14 Columba mea — «голубка моя»!.. Sic lilium inter spinas, sic arnica mea infer filias — «Что лилия между тернами, то возлюбленная моя между девицами»!..15
Опасаясь, что на нее обратят внимание, Дебора не решалась ни пожаловаться, ни перейти на другое место и с ангельским терпением переносила все бесстыдные заигрывания маркиза; она делала вид, будто не обращает на него ни малейшего внимания, и оставалась такой же бесчувственной и холодной, как статуя, которую бьет ладошкой ребенок.
После мессы господин де Вильпастур последовал за молодой женщиной и задержал ее на крыльце.
— Тысяча извинений, мадемуазель, но не с вашей ли прелестной ручки упала эта милая перчатка, которую я только что нашел там, где вы стояли?


84
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
— Извините, сударь; вы стянули ее у меня во время пресуществления даров16.
— Нашел, стянул — не важно!.. Поверьте лишь, что возвращение этого талисмана стало бы для меня тяжелой жертвой, если бы эта жертва не была вознаграждена мелодичным звуком вашего голоса.
— Прошу вас, сударь, ступайте своею дорогой, оставьте меня.
— Оставить вас! Увы! Может ли железо оторваться от удерживающего его магнита?
— Сжальтесь, сударь, не позорьте меня. Довольно уже ваших кощунственных речей в храме Божьем!
— Моих кощунственных речей?.. Я поклонялся вам, я чувствовал себя в храме Амафонта!..17 Хотите, встану на колени и буду молить, чтобы вы не прогоняли меня? С первого раза, как я увидел вас, мисс, ваша красота поразила меня, очаровала, внушила мне самую пылкую любовь; я долго боролся, чтобы потушить ее; я не столь самонадеян, не столь дерзновенен, чтобы желать вас — воплощение совершенства; но борьба была напрасной — я лишь глубже вонзил стрелу, которую хотел вырвать! Теперь я чувствую: любовь можно исцелить только любовью. Не будьте безжалостны — не будьте глухи к такой страсти! Одна улыбка, лишенная презрения, один взгляд, в котором не сквозило бы высокомерие, одно слово, в котором не звучал бы гнев, — и вы прольете немного покоя и радости в душу отчаявшегося и сделаете самого несчастного из влюбленных самым счастливым.
— Сударь, прошу вас, повторяю, уйдите! Мы уже на улице, где я живу: вы хотите погубить меня в глазах света, в глазах моего супруга? Только опасный, испорченный человек способен так играть честью порядочной женщины!..
— Ваша честь так же дорога мне, как моя собственная, мадемуазель: упаси бог когда-нибудь ее запятнать, я буду вечно себя корить за это! Я ухожу в надежде, что моя почтительность будет оценена по достоинству и вселит в ваше сердце чуть больше милосердия к тому, кто кладет к вашим ногам тайну, любовь, покорность.
Однако маркиз де Вильпастур не ушел сразу; на некотором расстоянии он следовал за молодой женщиной, дабы удостовериться, что све¬


TOMI
Книга вторая. Глава шестнадцатая
85
дения Фиц-Харриса верны. Увидев, как она вошла в гостиницу «Сен- Папуль», он продолжил свой путь с крайне самодовольным и почти что игривым видом.
Глава XVI
В это же самое время Фиц-Харрис получил из Килларни письмо от своего брата, в котором тот рассказывал, что их старый товарищ Патрик Фиц-Уайт, исчезнувший из страны, на последней сессии суда был заочно приговорен к смерти, и его чучело было повешено в порту Трали за обольщение, убийство и ограбление дочери лорда Коккермаута. Эта ужасная новость не только не опечалила Фиц-Харриса, но, как ни претит мне об этом говорить, пробудила в его полной зависти душе тайную радость. Он поспешил согласиться с клеветническим приговором судей из Трали: слишком много удовольствия доставляла ему мысль о вине Патрика, чтобы не принять эти невероятные измышления за истину.
Он тут же пересказал содержание письма своим закадычным дружкам, заверив каждого, что лишь он один посвящен в тайну и обязан ее хранить. Но точно так же и у этих приятелей имелись доверенные друзья, а у тех — свои; и вскоре оная тайна стала в полку основной темой для пересудов и достигла ушей Патрика, заставив его глубоко страдать.
В пансионе для младших офицеров, за обедом, перед лицом всех однополчан он не удержался и стал осыпать Фиц-Харриса горькими упреками.
— Что же такого я сделал вам, — вопрошал Патрик, — чтобы заслужить столько ненависти или неуважения? Со мной, вашим соотечественником, вашим другом, вы обошлись совершенно безжалостно! Не этих господ вы должны были первыми ознакомить с письмом, которое получили из Ирландии, а меня! По крайней мере, вы должны были проявить больше осмотрительности и не полагаться столь безоговорочно на сведения, содержащиеся в каком-то письме. Вдруг это — вымысел, ложь? Откуда вам знать? Да, во имя истины я должен признаться,


86
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
господа, что сведения не вымышленные и не лживые. Но есть кое-что, чего вы, мой близкий друг, не знать не можете... Тут, господа, чтобы снять с себя груз позорного обвинения, мне пришлось бы пуститься в откровенности, против которых восстает и всегда будет восставать моя честь. Чтобы вы ощутили всю несправедливость этого приговора, достаточно сказать, что женщина, в убийстве и ограблении которой меня обвиняют, мисс Дебора, графиня Коккермаут-Кастл, — моя возлюбленная и супруга. Большинство из вас, господа, видели ее вместе со мной. Я знаю, что убийца не заслуживает снисхождения; ничто, я знаю, не вызывает у нас такой досады, такого негодования, как обманутое доверие; знаю, каков может быть наш гнев, когда обнаруживается истинное лицо человека, которого мы уважали и считали добродетельным; знаю, что наш долг — разоблачить его и вызвать всеобщее осуждение: но вы, Фиц-Харрис, вы ни минуты не могли сомневаться во мне, вы не могли и не можете верить, будто я — преступник; нет, это невозможно! Как вы, для кого мое сердце было открытой книгой, могли впасть в ослепление, заглушить голос совести, кричавший вам, что я чист и невиновен?! Я верил в вашу дружбу, Фиц-Харрис!
— Как вам, господа, подобная жалоба? — воскликнул Фиц-Харрис с насмешливым видом.
— Как вам, господа, такое коварство?.. Харрис, я обвиняю вас в предательстве!
— Разве у вас нет шпаги, Патрик?!
— Господа, это крик его совести: на дуэль вызывают равного себе, а не опозоренного негодяя, достойного эшафота, к которому его приговорили, — не убийцу! Я не мщу за себя сталью, Фиц-Харрис!
— Вы будете драться!
— Нет, не буду.
— Значит, вы перережете мне горло в глухом переулке, из-за угла.
— Я не мщу за себя сталью. Уважение и дружба, которые я к кому- то питаю, Фиц-Харрис, не могут разрушиться мгновенно: моя дружба зиждется на уважении, уважение — на благородных качествах, а благородные качества, как вам известно, не переменчивы, не мимолетны.


TOM I
Книга вторая. Глава семнадцатая
87
Пусть даже друг, поддавшись заблуждению, уязвил меня — он, тем не менее, если не считать проступка, глубоко эгоистичного, остается и в моих глазах, и в глазах окружающих, как в прошлом, так и в будущем, человеком порядочным, полным добрых чувств и достойным уважения. У любви и дружбы есть приливы и отливы горя и радостей, дел злых и добрых: я глубоко презирал бы себя, если бы моя любовь или дружба прибывали и убывали в зависимости от этих приливов и отливов; если я кому-то подарил любовь или дружбу, эти чувства несокрушимы.
Фиц-Харрис, смутившись, ничего не ответил на эти последние слова, но вокруг стола поднялся насмешливый ропот.
По казарме тотчас же прокатился слух (и Фиц-Харрис всеми силами подкреплял его), что Патрик отказался драться, что Патрик — трус, которого не заставишь выйти на поединок. Недостаточно было представить его малодушным — из него сделали дурака: сцена за ужином стала поводом для шуток, была извращена и осмеяна.
Глава XVII
Маркиз де Гав де Вильпастур был весьма непостоянен во вкусах (ежели удавалось их удовлетворить), но неколебимо верен своим желаниям. Через несколько дней после мессы в Сен-Жермен-де-Пре, решив предпринять новую атаку, он без какой-либо благовидной причины приказал отправить Фиц-Уайта на гауптвахту, завернулся в совершенно изменивший его внешность плащ и, подойдя к гостинице «Сен-Папуль», позвонил в колокольчик у дверей леди Деборы.
Она ждала Патрика и поэтому тотчас открыла.
— Позовите, пожалуйста, господина МакУайга, — произнес полковник, изменив голос.
— Его еще нет, сударь, но он скоро придет.
— В таком случае позвольте мне подождать: мне очень нужно увидеться с ним и поговорить.


88
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
— Входите, сударь.
Едва дверь, впустив его, закрылась, как Вильпастур воскликнул, приосанившись:
— Моя прекрасная мисс, вы ввели волка в овчарню; теперь не нужен ни посох, ни пастуший плащ!
И, отбросив прочь накидку и шляпу, маркиз предстал, как и в первый раз, во всём блеске своего наряда цвета весенней зелени.
Увидев, кто перед нею, Дебора вскрикнула от ужаса и бросилась вглубь квартиры; маркиз последовал за ней и упал на колени.
— Заклинаю вас маленькой туфелькой, которую я целую, и прелестной ножкой, на которую она надета и за которую я отдал бы все царские троны и скипетры, — не бегите от меня, мадемуазель! Ничего не бойтесь, вы в обществе благородного человека, которому можно довериться. Я скорее расстанусь с жизнью, нежели причиню вам малейшее огорчение. Пусть вас не оскорбляет уловка, к которой я прибегнул, чтобы проникнуть к вам; я сам прекрасно осознаю всю дерзость и неделикатность моего поведения. Но когда тобою движет страсть, когда разум попран, можно ли прислушиваться к холодным доводам благопристойности? Я изнемогал, мне надо было увидеть вас, услышать ваш голос, упиться вашим ароматом, ведь вы — цвет красоты, жестокая мисс, вы — тюльпан, полный сладостного нектара: счастливы пчелы, пьющие из вашей чаши!.. Увы! Куда ведет меня мое исступление?.. Увы! Увы! Я обезумел, обезумел от любви...
Нет, господин де Вильпастур не впал ни в безумие, ни в исступление; он всего лишь ломал комедию, причем довольно ловко. Он не испытывал к Деборе ни малейших чувств, душа его оставалась холодной — пылала лишь голова. Сердце его отчаянно билось, его одолевали чувственные желания, его сжигало пламя сладострастия. В своем воображении он ласкал восхитительное тело, которое обнажал взглядом фавна;1 все его мысли были об одном: сжать это прекрасное тело в объятиях, осыпать нагие прелести поцелуями.
Наивная Дебора, обманутая его уловками, на миг поддалась жалости; у нее недостало сил сурово оттолкнуть красивого молодого человека, казавшегося ей скорее несчастным, чем виновным. Как бы ни была


TOM I
Книга вторая. Глава семнадцатая
89
женщина чиста сердцем, она невольно чувствует тайную гордость, когда влюбленный, склонившись к ее ногам, превозносит силу ее красоты.
— Встаньте, сударь, — наконец вымолвила она растроганным голосом. Молодая женщина была столь взволнована, что больше не могла ничего добавить.
— Кто велит встать, прощает. О! Вы прощаете меня. О, вы так же добры, как и прекрасны! Столько прелести, столько совершенства не могли бы таиться в безжалостном сердце. О, благодарю вас; позвольте облобызать ваши руки! Мой чрезмерный пыл заслуживал всей полноты вашего гнева; но вы были столь добры, что соблаговолили понять: во всём виноваты ваши обворожительные чары, — и потому жестоко наказывать меня за прегрешение, которому вы же и причина.
— Если я попросила вас встать, сударь, то лишь потому, что не желаю видеть вас у моих колен, — сухо отвечала Дебора, глубоко задетая торжествующим видом и победной песнью маркиза. — А теперь я прошу вас уйти, потому что не желаю видеть вас у себя. Уйдите, прошу вас!
— Да, я чувствую, что вы не желаете меня видеть, я всё еще для вас чужой. В самом деле, нет ничего невыносимее, чем остаться наедине с человеком, который вам безразличен; но этого человека, чужого и безразличного, каковым я для вас являюсь, одним лишь взглядом, одним- единственным словом — такова сила любви! — вы можете (о, дивная метаморфоза!) превратить в раба, друга, любовника, прикованного к вам цепями из цветов. Ну же, бросьте на меня этот волшебный взгляд, произнесите это магическое слово, чтобы изменить мою судьбу!
— Сударь, вы напрасно расточаете на меня свое красноречие; приберегите его — такому щеголю, как вы, оно, должно быть, требуется довольно часто. Поверьте, я никогда ничем не стану для вас по тысяче причин — и прежде всего потому, что, да будет вам известно, я связана, но не цепями из цветов, а нерасторжимыми узами.
— Нерасторжимые узы, my dear miss*, — эго тяжкие цепи, которые, чтобы их вынести, необходимо скрывать под гирляндами роз.
* моя дорогая мисс [англ).


90
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
— Но это уж слишком откровенно заимствовано из Мармонтеля!2 Похоже, сударь, вы сочиняете стихи для оперы?
— В которой вы будете неприступной героиней, моя прекрасная дама.
— А вы, уж конечно, главным волокитой и донельзя надоедливым персонажем. Но я умоляю вас, сударь, вы докучаете мне, уйдите! Вы же знаете, я жду мужа; каждый миг я с дрожью волнения ожидаю его прихода; оставьте меня, умоляю: не хватало еще, чтобы он застал вас здесь. Избавьте меня от скандала, избавьте от ужасной сцены: он так неистов, так ревнив, он убьет вас!
— Ого! Да вы рисуете его каким-то людоедом — хотел бы я знать, как он меня сожрет: я остаюсь...
— Уходите, заклинаю, молю вас на коленях, сударь... Великий Боже, звонят... Это он! Вы погибли! Я вас предупреждала...
— Ну что ж, добро пожаловать домой...
— Что же делать?..
— Открывайте.
— Нет, сударь; я буду великодушнее, чем вы того заслуживаете, я пощажу вас: сюда, вот дверь на потайную лестницу — ступайте туда, уходите, бегите!
— Уйти? Бежать?.. Нет, благодарю: оставьте другим вашу скрытую лестницу, мне нравится здесь, и я не двинусь с места. Отворяйте вашему людоеду.
— Вы этого хотите — что ж! Но пеняйте на себя, вам несдобровать!
— Отворяйте же людоеду!
— Довольно, сударь!..
Минуту спустя Дебора вернулась — одна, расстроенная, с распечатанным письмом в руках.
— Ну что? Кто там был? Не он, моя прекрасная миледи?
— Нет еще.
— Но эта записка написана его рукой, я узнаю почерк. Он, вероятно, извещает вас, что ему помешали прийти. Он и в самом деле не придет. Держу пари, что молодчика отправили на гауптвахту.


TOMI
Книга вторая. Глава семнадцатая
91
— Вам это известно?.. Значит, вы тоже мушкетер?
— А я похож?
— Вовсе нет, но ваша дерзость... Боже мой! Боже мой! Неужели он не может прийти как раз тогда, когда он мне так нужен! О, святые небеса! Кто же избавит меня от вас?..
— Никто.
— Я долго боялась скандала, но вы доводите меня до крайности: уходйте, или я выгляну из окна и позову на помощь.
— Никого вы не позовете.
И, сказав это, господин маркиз оттолкнул ее от окна и, закрыв дверь на два оборота, положил ключ к себе в карман.
— Теперь вы заперты здесь со мной; сюда можно войти, лишь выломав двери: смиритесь. — Дебора в полном отчаянии почти без сознания упала на софу. — Да вы сущее дитя, если видите столько вреда в такой малости; вы сумасшедшая, если хотите устроить ночную сцену — скоро уж девять часов, — сцену, которая погубит вашу репутацию. Мы здесь одни, только вы и я, и никого кроме нас! Никто в мире не знает и не узнает, что я здесь: никогда еще любовь не была более скрытной, никогда не была так окутана покровами и не сулила большего наслаждения! Ибо истинные наслаждения — тайные, нежданные. Ну же, моя Диана3, отдайтесь мне, отдайте это прекрасное тело восторгам наслаждения! Наслаждение — штука редкая, неверная; часто его добиваются ценою великих трудов и забот — ныне оно лежит у ваших ног, готовое: возьмите его!.. В своем безумии вы сражаетесь сама с собою: я прекрасно вижу, что вы тоже горите; ваше чело бледно, ваши глаза сверкают желанием, ваша грудь объята нежным трепетом и жаждет вырваться из тюрьмы, ваши руки пылают, словно угли, под моими губами, вы дрожите от моих прикосновений! Ах! Я умираю! Воздайте мне лаской за ласку!.. Смешаем наши души, наши жизни, нашу молодость!.. Один поцелуй, один-единственный... и я стану полубогом! Как вы жестоки, мадам!
— А вы — опасны!
— Как вы заставляете меня страдать! Ласки, слезы, угрозы, отчаяние — на вас ничто не действует?


92
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
— Ничто; со мной Господь, я не поддамся.
— Вы словно крепостная стена!
— О которую вы разобьетесь, сударь.
— Я с горечью вижу, что вас нужно перевоспитать, сударыня; вы всегда жили вдали от двора, в вас полно мещанских предрассудков и провинциальной морали: вы весьма насмешили бы всех в Версале и имели бы огромный успех как шутиха.
— Только такого успеха и могла бы порядочная женщина пожелать в подобном месте.
— Однако если бы не эта ваша дикость, то красота даровала бы вам совсем другие права — только там вы могли бы показать себя во всём великолепии.
— Примите мои комплименты, ваша лютня соблазнителя не монотонна: поиграв на струне страсти и не добившись толку, вы теперь пробуете сыграть на струне гордыни.
— Ваш любовник — или ваш супруг, как вы его называете, — всего лишь простой мушкетер, не то, что я: мое слово имеет вес, а рука — силу. Если вы увлечены этим бедным юношей, если ваша судьба связана с его судьбой, разве вам безразлично его преуспеяние, разве вы не хотите увидеть его на вершине признания и успеха?
— Превосходно! Теперь зазвучала струна тщеславия.
— Неужели, покидая ваш остров, вы строили планы на супружескую верность? Боже мой! До чего отсталые люди в этой вашей Ирландии! Но если такое совершенство, такая красота, созданные для того, чтобы прославиться, сгинут в безвестности в наших краях, это будет просто убийство. Женщина — прекраснейший из созданных Творцом инструментов, но, предоставленная самой себе, она превращается в самый тусклый и невыразительный предмет обстановки. Чтобы явить поэзию и гармонию, которую она в себе скрывает, нужно, как при игре на клавесине, чтобы умелая рука пробежалась по клавишам из слоновой кости; нужно, чтобы влюбленные уста извлекли из уст мелодию, как при игре на гобое.
— Вы неутомимы.


TOMI
Книга вторая. Глава семнадцатая
93
— Очередной мой титул, миледи.
— Вы бесстыдны!
— Кто не бесстыден, тот никогда не будет господином в любви.
— В таком случае, вы должны быть в ней королем.
— Королем сластолюбцев4, сударыня.
Мало-помалу маркиз с осторожностью устроился на канапе рядом с Деборой, попытался обнять ее и завладеть ее рукою.
— Оставьте меня, сударь, не приближайтесь; я уже сказала, что все ваши усилия напрасны. Неужели вы начнете всё сначала? Да вы просто безумны!
— Ах! Если б и вы были безумны, то мы оба были бы мудрее: я не пытался бы смягчить мраморное сердце и посадить свое зерно среди камней;5 а вы, сударыня, не тратили бы на слова и кривляния то время, которое, к нашему взаимному счастью, мы могли бы столь восхитительно употребить. Сколькими любовными ласками мы могли бы уже обменяться!.. Кстати, любите ли вы эстампы, прекрасная мисс? Поглядите-ка, у меня с собой книга, полная прекрасных гравюр, рисунки для которых приписывают Клодиону. Поднесите свечу, держите, смотрите.
Маркиз де Вильпастур извлек из кармана небольшую, богато переплетенную книжку и, раскрыв, протянул ее Деборе; это было одно из тех отвратительных непристойных сочинений, украшенных рисунками, призванными растолковать и проиллюстрировать текст, какие во множестве производились и потреблялись в ту безнравственную эпоху. Едва девушка машинально бросила на рисунок взгляд, как тут же отпрянула, вскрикнув от отвращения и отшвырнув эту мерзость от себя подальше. Маркиз поспешил бережно поднять книгу, до слез смеясь над собственной утонченной шуткой.
— Так вот, прекрасная дама, как вы поступаете с «Часословом Киферы»?6
— Сударь, вы мне отвратительны, я презираю вас!
— Но эти гравюры на самом деле прекрасны; при дворе ими все восхищаются: придворные дамы королевы наслаждаются ими, а я полу¬


94
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
чил эту книгу в подарок от одной фрейлины. Господин маршал принц де Субиз, проявляющий в этой области особое маршальское мастерство, приобрел для себя одного две сотни экземпляров. Не желает ли мадам воздать этой книге должное?..
— Вы внушаете мне ужас! Не подходите ко мне, или я закричу «Пожар!». Уходите, оставьте меня, вы ошиблись; такому человеку, как вы, здесь делать нечего. Я уже сказала вам: я никогда и ничем для вас не стану!
— Простите, но вы станете моей жертвой. Уже одиннадцатый час, и я без труда оказался бы в вашей постели, если бы рядом с такой вдохновленной свыше Юдифью, как вы, не боялся стать пародией на Оло- ферна7. Доброй ночи!
Завернувшись в плащ, маркиз отвесил несколько насмешливых прощальных поклонов и удалился, полный гнева и досады, которые всячески старался скрыть.
Глава XVIII
Когда на следующий день Патрик пришел к Деборе, она всё еще не находила себе места и мучилась из-за оскорблений и страхов, пережитых накануне.
— Что такое, что с вами, любовь моя? — спросил он, целуя возлюбленную в лоб. — У вас печальный вид.
— Вчера, мой славный Пат, я сильно страдала от вашего отсутствия.
— Я ценю ваши нежные чувства, но это уже чересчур: вам не стоило так волноваться из-за пустяков — за какое-то словечко, за какой-то мелкий проступок господин де Гав де Вильпастур задержал меня в роте и арестовал на двадцать четыре часа, как я вам о том писал, — только и всего, истинная правда!
Дебора поостереглась ответить откровенностью на откровенность и не стала рассказывать о посягательстве, каковому подверглась. Чувствительность Патрика была бы этим сильно затронута; его сумрачный


TOM I
Книга вторая. Глава восемнадцатая
95
дух напитался бы страхом и яростью, которые вылились бы в смертельную муку. К чему смущать его душевный покой? Возлюбленную можно простить за то, что она сеет в сердце любимого ревность, дабы возродить угасающее чувство, — однако понапрасну посеять ревность в пылком и пронизанном глубокой страстью сердце было бы варварством, каковым грешат многие легкомысленные женщины, но Дебора об этом и подумать не могла. Кроме того, даже если бы она считала себя обязанной пойти на признание из чувства долга, не по расчету, она выбрала бы какое-нибудь другое время — настолько удрученным и озабоченным выглядел сейчас Патрик.
— Вас гнетет какая-то мрачная мысль, Патрик: кто-то вас обидел или что-то задело? Когда у вас душа не на месте — вы же знаете, это ясно читается в ваших глазах.
— Я и правда всё еще сильно удручен одним весьма печальным событием: Фиц-Харрис вчера был арестован тайным королевским указом1 и препровожден в Бастилию.
— За какое же преступление?
— Вы несправедливы к Фиц-Харрису, он не способен на преступление. Его проступок относится, скорее, к области воображения, однако вполне правдоподобен. Вы же знаете, как он нескромен, болтлив, злоречив; вам известно его пристрастие к распространению эпиграмм и скандальных сплетен; думаю, ради красного словца, хоть сколько-нибудь стоящего, он не пожалел бы и головы. Недавно, если верить обвинению, он прочел в каком-то салоне четверостишие, порочащее мадам Потифар; это четверостишие, несомненно, долгое время гуляло при дворе и по городу. К несчастью, на званом ужине присутствовал тайный агент господина де Сартина, который донес на него.
— Не вижу, чему тут огорчаться. Басням Фиц-Харриса не хватало морали, вот она наконец и явилась — в виде Бастилии. Возможно, это научит его некоторой сдержанности, урок будет полезным.
— Скажите лучше — страшным: попав туда, никто не знает, когда оттуда выйдет.
— Ах! Это было бы ужасно!..


96
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
— Утром за завтраком я был потрясен веселым видом, с каким наши однополчане, в том числе его так называемые друзья, обсуждали его злоключения. В своей низости они даже ругали его за то, что он преследовал насмешками невинную мадам Потифар, которой они умильно сострадали; дошли аж до панегириков ей, хотя до сей поры ежедневно поливали ее грязью. О миледи, как отвратительны люди! Я прекрасно знаю, что, возможно, среди них нет ни одного, кого не ранили бы в тот или иной уголок сердца остроты Фиц-Харриса, вскормленные завистью, но разве это дает им право быть такими жестокими? Эти господа, вменяющие в закон мстить с помощью шпаги, мстят не хуже с помощью языка. Эти господа, считающие законом чести пытаться лишить жизни любого, даже друга, ежели он случайно заденет их самолюбие, не считают, как видно, прегрешением против чести оскорблять отсутствующего и добивать сраженного. Никто не выразил сожаления, никто не сказал ни слова в его пользу. Горе человеку, с которым приятельствуют только потому, что опасаются ловкости его руки или языка! Если он падает, раздаются аплодисменты. Едва дровосеки срубают дуб, под сенью которого укрывался во время грозы испуганный скот, как последний тут же объедает и обламывает ветви, столько раз дарившие желанную прохладу. Эта злоба, эта веселость, это всеобщее отступничество оставили в моем сердце тяжкое впечатление и укрепили меня в решимости спасти Фиц-Харриса.
— Узнаю вас, Патрик, узнаю ваше благородство и величие; но сомневаюсь, что это доброе дело увенчается успехом.
— Вы прекрасно знаете, на что способны воля и упорство; некогда вы отлично объяснили мне это в своей записке. Если не получится вернуть ему полную свободу, возможно, получится облегчить неволю; если же я потерплю поражение, то, по крайней мере, останусь доволен собой: мне не в чем будет себя упрекнуть.
— Как вы великодушны, Патрик!
— Завтра, не откладывая, я отправлюсь в Шуази и брошусь к ногам мадам Потифар: я буду молить ее так, что мои мольбы непремен-


TOMI
Книга вторая. Глава девятнадцатая
97
но тронут мстительное сердце, и она простит — возможно, впервые в жизни.
— Как вы благородны, Патрик! Я горжусь вами; но поступайте так лишь ради вашего собственного удовлетворения, как вы об этом только что сказали. Не ждите, что когда-нибудь вам отплатят за великодушие; великодушие — не разменная монета: это золотой экю2 без чекана; всякий, получив его, тотчас же отдает в переплавку; это золотой ключ, которым мы открываем перед людьми наше сердце и на который они безжалостно запирают от нас свое собственное. Когда я слышу, как один человек поносит другого или клевещет на него, мне всегда хочется спросить: «Вы, вероятно, чем-то ему обязаны?..» Но я не хочу разрушить в вас это высокое чувство, более всех прочих приближающее нас к Создателю: великодушие — это лишь частица Провидения. Ступайте же, спасите Фиц-Харриса! Но помните, что никто на свете не сделает для вас того, что вы собираетесь для него сделать, — и Фиц-Харрис уж конечно менее, чем все остальные.
— Великие боги! Вам что-то известно?..
— Я ничего не знаю. Но Фиц-Харрис — скверный человек, болтун, себе на уме, который говорит radia? своим братьям.
— Откуда вы это знаете?
— Говорю вам, я ничего не знаю; это подсказывает мне сердце.
— В таком случае, ваша проницательность достойна астролога; на вас снисходит божественное озарение; Господь наделил вас даром ясновидения.
— Нет, просто Господь поместил мою душу в хрупкий и чувствительный инструмент: от малейшего толчка он начинает колебаться и долго-долго звенит — этим-то вибрациям и внимает моя душа.
Глава XIX
Действительно, на следующее утро Патрик, как никогда исполненный решимости в своем отважном предприятии вызволить Фиц-Харриса из


98
Петр юс Борель. МАДАМ ПОТИФ АР
застенка, в ранний час отправился в замок Шуази-ле-Руа, который, как и многие другие королевские владения, перешел из рук покойной мадемуазель де Майи, маркизы де Турнель, герцогини де Шатору, в руки девицы Пуассон, в замужестве Ленорман1, дамы Потифар.
Фаворитка была еще в постели, когда ей доложили, что какой-то королевский мушкетер просит аудиенции. Удивленная и заинтригованная столь ранним визитом, она тут же послала свою камеристку, мадам дю Оссе, узнать, кто это явился и чего он хочет.
— У меня нет никакого послания для мадам Потифар, — сказал Патрик, — я не собираюсь ничего просить для себя, разве только милости увидеть ее и, если мадам будет угодно, одной минуты, чтобы поговорить с ней; за эту милость я буду вечно ей признателен, а эта минута станет самой прекрасной в моей жизни.
Мадам дю Оссе тут же всё слово в слово передала своей госпоже.
— Он говорил это, — добавила камеристка, — так вкрадчиво, с такой безупречной куртуазностью, что просто очаровал меня. Он совсем молод, не больше двадцати лет, и красив, редкостно красив — красивее господина де Коссе-Бриссака и господина графа Прованского;2 даже красивее вас! Красив нездешней красотой, перед которой так и хочется встать на колени, — это ангел, это мушкетер из «Потерянного Рая»3.
— Вот так восторги, мадам дю Оссе, Боже мой! Нынче утром вы что-то сильно воспламенились! — произнесла мадам Потифар с притворным безразличием.
— Я нисколько не преувеличиваю, вы сами увидите, мадам. Пригласить его войти?
— Нет, дорогая моя; скажите, что мне нездоровится и я не принимаю...
За показной небрежностью скрывалось нетерпение, так как она сгорала от желания увидеть его.
— Неужели вы настолько жестоки, мадам?!
— Держу пари, это еще один влюбленный в меня глупый юнец, которые сыплются на меня дождем, или какой-нибудь молодой фат, желающий объясниться в любви на манер Дон-Кихота4.


TOMI
Книга вторая. Глава девятнадцатая
99
— О нет, мадам, он был как будто в здравом уме — и весьма печален.
— Довольно. Впустите его!
Когда Патрик вошел, мадам Потифар, грациозно покоившаяся на своем ложе, невольно вздрогнула от восхищения, а затем на несколько мгновений остановила на нем томный взгляд.
— Мадам, на коленях прошу меня простить, — с нескрываемым волнением проговорил Патрик, сделав несколько робких шагов, — если я нарушил ваш покой и пробудил ради своей горестной просьбы от утренних сновидений.
— Я воспринимаю ваш визит, мой дорогой сударь, как счастливое начало зарождающегося дня.
— Я тронут, сударыня, и вижу, что не ошибся, полагаясь на вашу доброту, когда дерзнул обратиться к вам. Поверьте, ни гордость, ни пустое тщеславие не толкнули бы меня на такой поступок.
— Будьте добры, сударь, подойдите, возьмите кресло и сядьте рядом со мной.
Красный бархат широкого кресла, куда уселся Патрик, чудесно оттенял белизну его красивого лица, обрамленного светлыми волосами, отбрасывая на бледные щеки отблески алого лака, отчего кожа казалась прозрачной, словно рука, прикрывающая свечу. Подле него на маленьком столике работы Шарля Буля5 были рассыпаны в беспорядке карандаши, пастельные мелки, рисунки, несколько медных пластинок, резцов и «Танкред» — творение скромного дворянина, открытый на странице с угодливой дарственной надписью6.
В то время мадам Потифар работала над гравюрой с небольшой картины Франсуа Буше7. Раньше она уже выпустила серию из шестидесяти эстампов с резных камней из коллекции Гюэ8. Сегодня это фолио — раритет, поскольку было отпечатано в очень малом количестве экземпляров только для друзей.
Кстати сказать, она всегда увлекалась изящными искусствами, особенно живописью. Не случайно однажды господин Аруэ де Вольтер застиг ее за рисованием головы, что привело к появлению такого галантного мадригала в стиле трюмо?


100
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
Изящной кистью Потифар Должна писать автопортрет.
Ее талант — высокий дар,
Руки прелестней в мире нет*.
Патрик выглядел растерянным; чтобы подбодрить его и помочь начать беседу, она сказала приветливо:
— Вы ведь иностранец?
— Я ирландец, сударыня, меня зовут Патрик Фиц-Уайт.
— Мне так и показалось по вашему акценту. Вы, вероятно, вернулись с войны в Индии вместе с бароном Артуром Лалли де Толленда- лем?10
— Нет, сударыня; я покинул родину всего лишь год назад.
— Но как же вышло, что вы не попали в ирландский полк графа Артура Диллона?
— Чтобы не уезжать из Парижа, я предпочел вступить в мушкетерскую роту; и это мне легко удалось благодаря высочайшему покровительству господина Фрэнсиса Фиц-Джеймса и господина Артура Ричарда Диллона.
— Если вы честолюбивы, если хотите достичь высокого звания, разумно было бы стать подданным Франции, как покойный герцог Джеймс Бервик11.
— О нет, ни за что, сударыня! Человек может обрести вторую родину, как и вторую мать — в лице женщины, вскормившей его; но отречься от породившего нас чрева, от земли, где мы увидели свет, может лишь извращенное сердце. Ирландии принадлежат мои воспоминания, слезы и любовь; Франции — преданность, верность, признательность; но я категорически отвергаю бесчестие — а когда ирландец становится французом и испанским грандом, как покойный господин маршал-герцог Фиц-Джеймс Бервик12, это и есть бесчестие.
— Ваши благородные чувства достойны похвалы, но, тем не менее, их могут счесть слишком строгими.
Перевод Т.В. Соколовой.


TOMI
Книга вторая. Глава девятнадцатая
101
— Я знаю, сударыня, это сочтут предрассудком. Если все душевные порывы и склонности считаются предрассудками — что ж, я чистосердечно признаюсь, у меня их много, но, что бы ни говорили наши софисты с их любовью ко всему человечеству, ирландец всегда будет значить для меня больше, чем итальянец; дрок, выросший на горах Макгилликаддис-Рикс13, мне милее, чем каштан в саду Тюильри, а дивные берега Лох-Лина14, где я научился ходить, всегда будут мне дороже берегов Женевского озера15. Именно это чувство, которому нет названия, и сострадание к другу привели меня к вашим ногам, сударыня.
— Говорите не смущаясь, мой юный друг, можете рассчитывать на мою доброту.
— Среди мушкетеров был только один мой соотечественник, единственный мой товарищ и друг; по вашему приказу, сударыня, он был на днях брошен в застенки Бастилии.
— Кто же это?
— Некто Фиц-Харрис, племянник Фиц-Харриса, аббата Сен-Спир в Корбее.
— Фиц-Харрис... А, знаю! Это бесчестный человек!.. Неужто вам не стыдно просить за этого злодея?.. — воскликнула Потифар с гневом и злостью.
— В самом деле, сударыня, вы верно поняли мое сердце, оно не сочувствует злодеянию; я всего лишь молю о снисхождении к Фиц- Харрису.
— Снисхождение к памфлетисту, пасквилянту, который ходит повсюду со своими гнусностями, оскверняя величие трона! К подлому клеветнику, трусу, опустившемуся до того, чтобы оскорбить слабую женщину, которую Фараон удостоил благосклонного взгляда! Нет, не будет никакого снисхождения к этому человеку!.. Самые опасные для монархии преступники — вовсе не убийцы: удар, нанесенный ножом Дамьена, привлек к Фараону столько же сердец, сколько перо Вольтера отвратило от него. Как раз Дамьена следовало посадить в Бастилию, а господина вашего друга — четвертовать16.
— Вас ввели в заблуждение, сударыня: клянусь Господом, в Которого я верую, и всем, что для вас свято, Фиц-Харрис — не злоумышлен¬


102
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
ник, не подлый и опасный преступник, не пасквилянт, не гнусный памфлетист. Ваша полиция, очевидно, расписала его в самых ужасных красках, выставляя напоказ свое рвение и желая убедить вас в том, что поимка такого преступника очень важна, но Фиц-Харрис — человек честный и верный слуга короля.
— Не станете же вы отрицать, что он публично оскорбил меня, декламируя порочащую меня поэму?
— Сударыня, ваши агенты — несомненно, гасконцы или фламандцы, ибо они явно склонны к преувеличениям и гиперболам:17 ведь эта так называемая поэма, эта клеветническая «Илиада» представляет собой о дно-единственное четверостишие, которое можно назвать скорее скверным, чем злым. Нет, я ни в коем случае, как видите, не отрицаю его вины, я даже не пытаюсь смягчить ее: смягчить — значит свести на нет. Фиц-Харрис — это правда, и я за это сильно его порицаю, — совершил ошибку, которую, не будь вы столь добры, можно было бы счесть непростительной, но он всего лишь повторил в салоне эпиграмму, появившуюся, как говорят, при дворе и уже давно гуляющую по свету; повторил, как повторяют новость, без каких-либо враждебных намерений, без задней мысли, неосознанно, по глупости, как он делает всё и всегда. Из тщеславного желания быть раньше других в курсе городских сплетен он узнаёт новости у первого встречного и затем первому же встречному выкладывает их в том виде, в каком сам узнал; он, простите мне это странное сравнение, подобен рупору, слуховой трубке, он автоматически передает то, что услышал; по справедливости, наказывать надо не инструмент, а тех, кто на нем играет.
— Прекрасно, вы сделали из сэра Фиц-Харриса настоящего попугая, этакого милого Вер-Вера...18
— С радостью вижу, что вы меня поняли, сударыня, и смею надеяться, что Фиц-Харрис не поплатится за чужие грехи, как Вер-Вер — за грубость матросов.
— Вашему великодушию, сударь, столь изощренному, я отдаю должное, и мое сердце открыто для вас. Просите за себя, и ваши просьбы не останутся без ответа, но забудьте об этом человеке: такой рупор


TOM I
Книга вторая. Глава девятнадцатая
103
в наш век поносителей весьма опасен, его лучше упрятать подальше от света.
— Во имя Бога, сударыня, во имя брата, которого вы любите!..19
— Вы ничего не добьетесь. Разве вокруг меня недостаточно врагов, жаждущих моей гибели?! Кроме горстки художников и поэтов, которые из корысти посвятили мне и жизнь, и смерть свою, едва ли хоть одна душа печется обо мне; издали я слышу лишь злобный лай ненавистников, а вблизи меня — одни немые псы.
— Ах, мадам! Не поддавайтесь меланхолии. Это правда, люди несправедливы и неблагодарны, но для вас по-прежнему открыт целый мир любви и дружбы.
— Вы полагаете?.. Увы! Мне так приятно это слышать! — вздохнула она, взяв его за руку и нежно ее пожимая. — Как жестока судьба! Лишиться всего — юности, любви, власти... Ах! Ваши слова — бальзам на душу! Вы даже представить себе не можете, что испытываешь, когда тебя проклинает целое королевство! Я знаю, Франция ненавидит меня: она приписывает мне все свои беды, видит во мне причину всех своих несчастий. Бедная Франция! Вот посмотришь, будешь ли ты счастливее, когда меня не станет! Это я, оказывается, виновата во всех бедствиях Семилетней войны;20 все меня осуждают, осыпают упреками, даже кардинал де Берни!.. Эта змея, которую я пригрела на своей груди!..21 Никогда не пригревайте на своей груди змею, мой прекрасный юноша.
К этому моменту Потифар, понемногу откидывая одеяло, оказалась на постели почти совсем не укрытая. Под тонкой батистовой, украшенной кружевом сорочкой, слегка помятой, соблазнительно вырисовывались и роскошные бедра, и тонкая талия, которой она так гордилась. Хотя ей в то время уже шел сорок второй год, ее шея по-прежнему величественно изгибалась, грудь была белой и упругой; несколько изменились только черты лица, но в них запечатлелись не приметы старости, а следы горьких сожалений. Опираясь на подушку, она повернула голову к Патрику: в улыбке, не сходившей с уст, и в томном взгляде было столько сладострастия, что впору было усомниться, от чего увлажнились ее глаза — от сожалений или от вожделения.


104
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
Патрик счел момент подходящим для последней попытки: он бросился на колени, покрывая поцелуями руку, которую Потифар кокетливо свесила с кровати.
— Ради бога, мадам, и ради всех, кто любит вас, простите Фиц- Харриса, не будьте неумолимой.
— Боже мой! К чему вы меня принуждаете?.. Нет! Ни слова об этом человеке.
— Как, сударыня? О нет! Это невозможно, ведь вы столь добры! Как! Неужели за одно слово, за какой-то пустяк, за необдуманные речи, за одно заблуждение вы оторвете это дитя, этого безумца от природы, от любви, от жизни?.. Неужели вы оставите гнить в тюрьме порядочного и красивого молодого человека, едва вступившего в жизнь? Нет-нет, это невозможно! Ваше сердце не способно на такую месть, вашей душе не примириться с этим: будьте милостивы к Фиц-Харрису! Будьте милостивы!
— Нет! Для вас — всё что угодно, но не для него.
— О! Как вы жестоки, мадам, вы терзаете меня, вы причиняете мне ужасную боль. Будьте милостивы, спасите его!.. Да, этот человек обидел вас, он трус, убийца, не знаю, кто еще! По нем плачет виселица! Но будьте великодушны, простите его. Главная драгоценность, самая красивая жемчужина короны — право на помилование; и у вас оно есть, это право! Простите его по-королевски! Ведь по воле Божией скипетр в ваших руках; ведь вы подлежите Божьему суду наравне с королями, ведь Бог вознес вас на вершину власти!
— Всё для вас и ради вас, Патрик: пусть его освободят!.. Вы добились для него помилования. Но передайте ему, что не мне он им обязан, а вам.
— Благодарю, благодарю вас, сударыня! Слава Богу! Я так счастлив, что не знаю, как выразить вам свою признательность.
— Не надо признательности, Патрик. Излив вам свою душу, чего я не позволяла себе ни с кем на свете, я хочу видеть в вас не слугу, а друга.
— Я недостоин этого, сударыня.


TOMI
Книга вторая. Глава двадцатая
105
— Предоставьте об этом судить Богу. До свиданья, сударь. Приходите послезавтра в Версаль, я там буду и передам вам приказ о помиловании этого человека.
Потифар позвонила мадам дю Оссе и велела проводить Патрика.
Он был взволнован и сбит с толку: всё произошедшее теснилось у него в голове. Он всё время отгонял от себя одну мысль, которая в этом водовороте переживаний возвращалась снова и снова: ему показалось — хотя разум в негодовании отвергал это, — что в тот момент, когда в порыве признательности он покрывал поцелуями руки Потифар, пылающие губы прикоснулись к его лбу.
Глава XX
Благодеяние — единственное беспримесно духовное наслаждение.
В полноте душевной, в тихом довольстве, согревающем сердце после доброго дела, Патрик, едва вернувшись, поспешил рассказать Деборе новость о своем успехе.
— Он спасен! — воскликнул он, бросаясь в ее объятия. — Завтра я получу для него помилование, завтра он будет на свободе!
Дебора искренне разделяла его радость. Мы всегда счастливы, видя, как те, кого мы любим, творят добро; наши чувства отражают их чувствительность; их величие возвеличивает нас.
В роте эту весть приняли по-другому: когда за ужином Патрик объявил, что добился освобождения Фиц-Харриса, эти господа, ошеломленные, силились наперебой выказать радость, но радость их была холодной и натянутой. Благородный поступок, совершённый человеком, которого не уважать было нельзя, ради человека, которого они опасались, задел их глубоко и болезненно, послужив к тому же упреком в их собственной черствости и бездействии.
После ужина Патрика вызвал к себе господин маркиз де Гав де Вильпастур. Он с ледяной холодностью принял ирландца у себя в кабинете и говорил с ним, вопреки обыкновению, тоном сухим и высокомерным.


106
Петр юс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
— Господин Фиц-Уайт, вот уже несколько дней в роте ходят порочащие вас слухи. Источником этих слухов является письмо, присланное из графства Керри Фиц-Харрису. У меня есть перевод этого письма, который он с охотою для меня сделал. — В самом деле, Патрик узнал почерк своего друга. — Факты очевидны. У вас есть двадцать четыре часа, чтобы оправдаться. Если за это время вы не очистите себя от этих позорных обвинений, вы будете изгнаны из мушкетеров. Я не смогу дольше без ущерба для дела короля держать преступника в рядах его почетной гвардии. Итак, что вы можете ответить?
— Ничего. Я никогда не опускался и не опущусь до того, чтобы оправдываться перед клеветниками. Честный человек своим поведением постоянно обеляет себя, это единственное оправдание, которое ему подобает.
— Значит, вы считаете эти сведения клеветой?
— Я считаю клеветой не эти сведения, я называю клеветническим приговор суда в Трали. Призываю в свидетели Господа, нашего Создателя.
— Как вам будет угодно; я же полагаюсь на людское правосудие.
— То есть, сударь, на правосудие, приговорившее Марию Стюарт, Томаса Мора, Джейн Грей, Ангеррана де Мариньи, Жанну д’Арк, Карла I1 и распявшее Христа?
— Довольно; в вашем распоряжении двадцать четыре часа.
Погруженный в глубокую тоску, Патрик заперся у себя в комнате.
При всём своем унынии он еще уповал на милость Господа — зная, что часто, испытывая крепость веры, Он карает самых преданных Своих слуг. Патрик не только далек был от того, чтобы богохульствовать, — он даже едва осмеливался сетовать на свою участь. Он смирился; он думал о тех, чьи раны, телесные и душевные, были глубже, и благодарил Бога, Который хранил его даже в скорби. Иногда, однако, мужество изменяло ему — и он проливал потоки слез, когда его душу осаждали призраки воспоминаний и перед внутренним взором возникала тропа, ведущая в Килларни, а на ней — Дебора, окровавленная, пронзенная клинками убийц; и красная виселица в порту города Трали, на ко¬


TOMI
Книга вторая. Глава двадцать первая
107
торой болталось его чучело. Всю ночь он провел в смятении, не в силах ни на миг сомкнуть глаз: когда, разбитый усталостью, он бросался на постель, веки его оставались поднятыми, а взор неподвижным, как у ночных птиц; кровь его кипела, а сердце лихорадочно билось, словно он скакал галопом на ретивом коне. Тогда он вставал и мерил большими шагами комнату, открывал окно, падал на колени и молился, обратив взор к небесам и обегая взглядом звезды. Молитва человека никогда не бывает чище и смиреннее, чем тогда, когда на земле, где он страдает, ничто не отделяет его от небес, куда он стремится; когда между ним и небесным сводом нет ничего, кроме бескрайнего пространства.
Чтобы убить время, он прочитал также несколько «Ночей» из поэмы, которая недавно явилась, совершенно неожиданно, из туманов Темзы2. Мрачные размышления о смерти, небытии, Вечности успокаивали его разгоряченный мозг.
Глава XXI
Проснувшись, Дебора увидела Патрика, который сидел в ногах кровати и смотрел на нее.
— Вы уже здесь, Федрик! — воскликнула она. — Вы меня напугали!
— Вставайте и одевайтесь, любовь моя; нужно, чтобы вы пошли со мной.
— У вас такой убитый вид! Вы так бледны! Федрик, вы страдаете?
-Да.
— Что с вами, любовь моя?
— Я думаю, увы, что, если Господь меня не поддержит, у меня в сердце останутся лишь отчаяние и смерть... Ах! Не целуйте меня! Мое чело покрыто бесчестьем! Судьи запятнали его, палач заклеймил железом! Я убийца, трусливый тать, заочно осужденный!..
— Нет-нет! Мой Патрик, ничего подобного.
— Да! Говорю вам; спросите у жителей Трали — они видели, как меня вешают.


108
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
— Так, стало быть, вы знаете? Будь проклят тот, кто рассказал вам!..
— Да ладно бы только мне!.. Я узнал об этом некоторое время назад, любовь моя, просто ничего вам не говорил, надеясь и дальше молчать о том, что вам, оказывается, было известно. Но кто же просветил вас?
— Я покинула Ирландию как раз в день казни. Я была на выездном заседании суда и слышала приговор. А приехав сюда, скрыла это от вас, чтобы избавить от горя, всё равно вас настигшего.
— Но кто же подал на меня в суд?
— Мой отец.
— Ах, негодяй!
— А откуда узнали вы, Патрик?
— Из слухов. Несколько дней назад Фиц-Харрис получил письмо от брата, где всё это сообщалось; он живо разболтал об этом приятелям; а господин де Вильпастур, к которому мы сейчас отправимся, имеет и перевод письма.
— Ах, негодяй!.. Патрик, я ведь говорила вам позавчера, что вы слишком великодушны и собираетесь сделать то, чего никто в целом свете для вас бы не сделал, и менее всех — Фиц-Харрис. И после всего этого вы по-прежнему намерены поехать сегодня в Версаль за помилованием?
-Да.
— Патрик, Патрик, вы слишком великодушны!
— А вы, Дебора, плохая христианка.
— О! Я никогда не дойду до того, чтобы подставить вторую щеку вслед за первой1, чтобы лизать ударившую меня руку и нежно целовать душащего меня врага.
Так, перебирая подробности суда и приговора, они дошли до особняка маркиза де Вильпастур а.
Войдя, Дебора тут же узнала в маркизе того самого нахала, того самого незнакомца, того самого щеголя в костюме цвета весенней зелени — и не смогла сдержать крика удивления и страха. Чтобы Патрик ни


TOM I
Книга вторая. Глава двадцать первая
109
о чем не догадался, она притворилась, будто ушиблась о какую-то мебель.
— Что привело вас сюда, господин Фиц-Уайт? — грубо осведомился маркиз.
— Вы дали мне двадцать четыре часа, чтобы оправдаться, сударь, если мне не изменяет память.
— Тебе — оправдываться перед этим человеком?.. Нет! Уйдем отсюда, уйдем!.. — закричала Дебора, хватая Патрика за руку и таща его к двери. — Оправдываться тебе, моему агнцу, перед разверстой пастью этого волка!.. Здесь добродетель предстает перед судом злодеяния. Нет, нет! Пойдем отсюда, Патрик; пойдем отсюда, любовь моя!..
— Дебби, дай мне договорить, прошу тебя.
— Говорить? А с кем?.. Здесь нет никого, Патрик, никого, кто мог бы тебя выслушать. Этот человек — не настоящий: у него нет ни веры, ни закона, ни Бога, ни сердца, ни души! Это даже не тигр, не обезьяна, не пес! Это змея, оскверняющая всё своей ядовитой слизью... Пойдем отсюда!
Пока Дебора, вне себя от ярости, выкрикивала ужасные слова и раздирающие душу упреки, какие невинность обрушивает на преступление, упреки, способные поразить в самое сердце человека, менее погрязшего в распутстве, маркиз де Вильпастур, небрежно облокотившись о стол, встречал каждое ее слово оскорбительной усмешкой.
— Я прошу у вас прощения, сударь, за резкий выпад, который мадам позволила по отношению к вам; я поражен и огорчен ее поведением. Рассудок ее, несомненно, в полном смятении. Хотя гордость, честь и ужасное стечение обстоятельств препятствуют каким бы то ни было оправданиям с моей стороны, всё же, господин маркиз, поскольку один- единственный довод способен полностью опровергнуть и до основания разрушить нагромождение обвинений, выдвинутых против меня, и показать всю несправедливость приговора, столь абсурдного, что его отвергнет любой глупец, я счел своим долгом привести этот довод. Вот он. Эта женщина, что плачет рядом со мной, — молодая, красивая, добрая, верная и чистая; этот ангел, которого Господь в Своей бесконечной доб¬


по
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
роте послал мне с первых лет моей жизни как спутницу и подругу; эта дарованная мне частица Божия, ради которой я готов каплю за каплей пролить всю мою кровь и слезу за слезой выплакать всю мою жизнь, женщина, ради которой я умер бы в самых тяжких мучениях, лишь бы избавить ее от малейшей боли; эта женщина, которая была и остается моей, которую я люблю, перед которой преклоняюсь, мое божество, моя вера; эта женщина, моя голубка, моя возлюбленная, моя супруга, священный сосуд, к которому едва осмеливаются прикоснуться мои дрожащие губы, — это та самая женщина, в убийстве которой меня обвиняют, называя душегубом. Это та самая мисс Дебора, графиня Коккермаут-Кастл, которую я убил, которую зарезал, как подлый трус, кровью которой — жестокий каннибал! — я омочил свои руки и утолил жажду... Ах! Это жестоко!.. О, это сломило меня, уничтожило!..
— Ничто не указывает на то, сударь, что это действительно графиня Дебора Коккермаут-Кастл... Простите, меня ждут дела, я не могу долее вас выслушивать.
Со скучающим видом господин де Вильпастур удалился в другую комнату и закрыл за собой дверь, беспардонно оставив Патрика и Дебби, которые рыдали в объятиях друг друга.
Патрик спросил было Дебору, почему она обрушилась на господина де Гава, но та отвечала расплывчато и туманно.
Глава XXII
Пробило полдень, когда Патрик вошел в покои мадам Потифар в Версальском замке.
Только что закончилось заседание Совета, и министры, оживленно болтая, выходили из зала1.
О Патрике тут же доложили и провели к Потифар. Окруженная письменными приборами, свитками бумаг, большими и маленькими, она сидела одна, в богатом туалете, разубранная с таким тщанием, что ее наряд никак не мог быть повседневным; это было то тщание, что


TOMI
Книга вторая. Глава двадцать вторая
111
выдает как первое увлечение юной девушки, так и последнее чувство зрелой женщины.
— Господин Патрик, — сказала она с самым приветливым видом, — вот приказ о помиловании, которое вы своим кротким голосом и трогательными словами вырвали у меня для господина Фиц-Харриса, вашего друга; если вы желаете мне угодить, так же как я желаю быть вам приятной, он должен навсегда лишиться этого звания, которого недостоин и которое серьезно компрометирует вас в моих глазах... Послушайтесь меня: прекратите всякие отношения с этим безумцем. Впервые я подписываю помилование человеку, так сильно обидевшему меня: и, раз уж я делаю это ради вас, буду откровенна: если бы вы ранее просили меня за других, такой приказ, несомненно, не был бы первым. От всего сердца, которое страдало бы, отказывая вам, я дарую ради вас свободу этому ничтожеству по имени Фиц-Харрис без каких-либо условий; но безопасность государства, как и моя собственная, требует, чтобы в течение недели он покинул Францию.
— Вы совершили достойный и великодушный поступок, мадам; зачем же нужно, чтобы его умаляло сожаление? Но вы поступили сообразно своей мудрости, перед которой преклоняется мой разум, как сам я преклоняю перед вами колена.
Пока коленопреклоненный Патрик как мог выражал свою благодарность и покрывал поцелуями платье мадам Потифар, из соседней комнаты послышался громкий мужской голос:
— Помпон! Совет окончен, я полагаю? Почему ты не идешь?! Завтрак готов. — Затем дверь приоткрылась, и тот же голос насмешливо произнес: — Ах, простите, мадам, я не знал, что вы заняты.
— Нет-нет, входите свободно; здесь все свои, — отвечала Потифар. — Этот господин — мой друг, как вы сами видите, и вполне достоин подружиться и с вами. — Потом она шепнула Патрику: — Мне еще многое надо сказать вам; приходите завтра вечером в Трианон:2 поужинаете со мной. Прощайте, уходите!
— Масло растопилось, — произнес тот же голос, — и я пришел пригласить вас отведать яиц в соку.


112
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
Патрик уже поднялся и повернулся к двери, как вдруг в изумлении вздрогнул и вновь преклонил колена: перед ним предстал Фараон в королевском наряде, с голубой лентой3, крестом, при орденских знаках — и в белоснежном фартуке, с ложкой в одной руке и огромной кастрюлей в другой.
— Встаньте, сударь, — весело сказал Фараон Патрику, — и да хранит вас Господь. Я с радостью вижу, Помпон, что мой облик хорошо запечатлен в сердцах подданных, раз они узнают меня даже под видом поваренка!
Итак, чтобы разнообразить свою частную жизнь, совершенно пустую и унылую, Фараон иногда развлекался тем, что... мое перо отказывается писать эти слова... ЗАНИМАЛСЯ СТРЯПНЕЙ!
Едва Патрик вышел, как крупные слезы заструились из-под его век. Чувствительный к величию, он был потрясен до глубины души, увидев, что сотворили из его короля.
И сердце в нем перевернулось, а рыдания усилились, когда, проходя по галерее, украшенной живописью, он бросил взгляд на Людовика IX и Карла Великого4.
Глава XXIII
Захватив приказ, Патрик незамедлительно отправился в Бастилию и проник в чрево этого каменного быка, похожего на медного быка Фа- лариса, в брюхо которого жертвы попадали живыми1.
Патрик попросил провести его к Фиц-Харрису, которого нашел в крошечной камере, такой низкой, что стоять в ней можно было лишь согнувшись, сырой, грязной, где воздух был полон гнилостных испарений из рвов и куда свет едва просачивался из узкой бойницы.
Фиц-Харрис лежал ничком на тощей куче заплесневелой соломы. Заснув или закоченев от холода, он не слышал, как отодвигали засов. Патрик обратился к нему по-ирландски — дружеский голос, звуки родного языка, раздавшиеся в ужасном склепе, пробудили узника: он задрожал и поднял голову.


TOMI
Книга втор а я. Глава двадцать третья
113
— Вставай, Фиц-Харрис, ты свободен!
— Ты здесь, Патрик! О, горе мне! Лучше умереть!..
— Я пришел за тобой, ты свободен, слышишь? Вставай, говорю тебе!
— Я свободен! О! Нет, это сон! Это безумие!.. Я не могу поверить... Ни оков, ни стен, ни палачей? Воздух, небо, цветы, женщины?.. О! Нет, этого не может быть, это происходит не со мной!.. Я знаю, что я человек пропащий; этой ночью я слышал, как пробил мой смертный час!
— Ну же, пойдем, Фиц-Харрис; пойдем скорее. Капризный ветер, открывающий двери, может их тут же захлопнуть: поспешим!
— Значит, она умерла?
-Кто?
— Мерзавка Потифар!
— Замолчи, Фиц-Харрис; будь благоразумнее. Ты и так наговорил лишнего: смотри, не успеешь выйти, как тебя снова бросят в этот каменный мешок; мало того, сочтут, что здесь ты слишком на виду, и запрячут в колодец забвения. Ну же, пойдем; ступай за мной, прошу! Держи, вот приказ о твоем помиловании.
Фиц-Харрис взял приказ и скомкал его, даже не взглянув. Затем, шатаясь, двинулся к двери, но вдруг замер как вкопанный, говоря:
— Идти с тобой, Патрик?.. Ну нет! Ко мне вернулся разум: я тебя оскорбил, я предал тебя, я поступил подло; ты мой враг! Ты хочешь поквитаться, ты сгораешь от жажды мести!.. Нет, нет, я не пойду с тобой!.. Тюремщик, запри мое узилище — я не выйду отсюда.
— Фиц-Харрис, я не враг тебе, ты меня не оскорблял, а если и оскорбил, то я забыл об этом. Мы с тобою несчастные дети одной страны; я твой товарищ, твой преданный брат. Ах! Твои сомнения разрывают мне сердце!.. Пойдем же, следуй за мной без страха; пойдем, друг, иди за своим братом.
— Нет! Нет! Стены узилища стали мне добрыми советчиками, они делают людей подозрительными и осторожными: я не пойду за тобой, ты враг мне!.. Кто докажет, что это не ловушка, что в конце этого длинного темного коридора не затаились твои сообщники с топорами в руках?.. Да уж! Ты умеешь мстить, Патрик!.. Ты, верно, сказал тем, кто


114
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
заключил меня в этот застенок: «У вас там человек, который вам мешает; мне он мешает тоже; хотите, чтобы моя ненависть послужила вашей? Вам нужна моя рука? Я возьму это на себя». Затем ты приходишь сообщить мне о моем мнимом освобождении, а на самом деле за этой стеною меня ожидает смерть... Да, ты умеешь мстить, Патрик! И всё же ты — верный друг, ты меня не обманываешь; ведь, если смерть ожидает меня за этой стеною, следом за смертью придет свобода. Да! Лишь так можно снова обрести ее, лишь эту робкую надежду может питать человек, если только, подобно другим чарам, и она не окажется пустой видимостью. Ступай! Я иду за тобой!.. Будь что будет! Я больше не боюсь; лучше двадцать ударов кинжалом в грудь, чем гнить в этой камере! Вперед, я иду за тобой!
Со смятенной душой, полной призраков и видёний, вызванных тяжкими испытаниями, он следовал за Патриком и со всё возраставшим удивлением смотрел, как все решетки, все двери распахиваются перед ними. Когда они миновали последний подъемный мост, все его страхи рассеялись, и их сменила безумная радость... Он опустил взгляд на приказ о помиловании, который всё еще комкал в руке, прочел: «По ходатайству господина Патрика Фиц-Уайта и исключительно из уважения к нему мы повелеваем...» — и рухнул на колени перед Патриком со словами:
— Патрик! Патрик! Как вы великодушны! О! Я обязан вам жизнью! О, как доказать вам мою признательность? Я так оскорбил вас!.. Я недостойный, презренный человек! Я сомневался в вас! Я не мог поверить... Может ли ад понять Небеса! Простите, простите мне всё то зло, что я причинил вам! Вся моя жизнь отныне будет посвящена тому, чтобы искупить совершённые против вас преступления. Я сделаю всё, чтобы вернуть ваше уважение; ибо того, кого уважаете вы, должно быть, уважает и Сам Господь. Что касается вашей дружбы — никогда не возвращайте ее мне, чтобы не растрачивать втуне! Сохраните ее для сердец более честных. О, вы заслужили мою вечную признательность!
— Не стоит благодарности, Фиц-Харрис. Вы ничего мне не должны, я говорил вам недавно, что не мщу за себя сталью, но не утверждал, что


TOMI
Книга вторая. Глава двадцать четвертая
115
вовсе не мстителен; вот она, моя месть: доброе дело за предательство. Думаю, такая расплата страшнее мщения сталью, вы не находите?2 Заставить того, кто вас ненавидит, благословлять вас, даже против воли, в глубинах совести; заставить человека краснеть, умирать от стыда перед себе подобным — вот это, если не ошибаюсь, и есть настоящая месть! Что вы на это скажете, Фиц-Харрис? Теперь мы, кажется, квиты?
Глава XXIV
Пока Патрик находился в Версале подле мадам Потифар, господин маркиз де Гав де Вильпастур вновь пустился на поиски приключений и опять направился в гостиницу «Сен-Папуль».
Против его ожиданий Дебора приняла его учтиво, непринужденно, с элегантной самоуверенностью, с самого начала спутав все его планы.
Она церемонно ввела его, перечислив все его фамилии, имена, владения, звания и титулы, в ту же маленькую гостиную, бывшую совсем недавно свидетельницей его любовных атак и их провала.
— Я не смог удержаться от желания поблагодарить вас, миледи, за снисходительную сдержанность по отношению ко мне, — произнес он с лукавым видом, присаживаясь на софу, — ибо, если я правильно понял сегодня утром, господин Фиц-Уайт совершенно ничего не знает о моих ухаживаниях и о маленькой вылазке, которую я предпринял накануне; ваше удивление при виде меня совсем было меня выдало, но ваше великодушие и самообладание тут же побороли невольное побуждение. Графиня, я не мог ожидать от вас такой доброты: ведь вы обошлись со мной так бесчеловечно. Словно капля бальзама упала мне на сердце, и я подумал на радостях, что вы не так уж меня чураетесь, а гордость и самонадеянность дерзко подвигли меня на то, чтобы снова зажечь на алтаре любви факел надежды, который не переставал и никогда не перестанет гореть ради вас в моей груди!
— Сударь, если я скрыла от моего супруга оскорбления, какие вы мне нанесли, и если даже сегодня утром не указала ему пальцем на


116
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
человека, считающего своим долгом упорно бесчестить меня, то лишь ради него, а не ради вас, ради него одного: это его я боялась сразить новым горем в минуту, когда в его сердце поселилось отчаяние. Соблаговолите не рассматривать мое поведение никак иначе, особенно к своей выгоде; это не только будет оскорбительно по отношению ко мне, но и вас великолепным образом выставит на посмешище, к чему вы должны быть более чувствительны.
— Знайте, безжалостная, что сегодня утром, в присутствии Фиц- Уайта, вы дурно со мной обошлись, наговорив много горьких слов. Послушать вас, так я, человек чистосердечный и простодушный, — какое- то скопище пороков... Ладно! Признайте хотя бы, что я не скряга, поскольку охотно отдам все отягощающие мою совесть преступления ради того, чтобы увидеть вас моею сообщницей в одном небольшом грешке... Однако рядом с вами я забываю слова. Вы маленькая богиня, но богиня из мрамора, и место вам в мраморном храме. Вам не нужен живой храм моего сердца; и, однако, в этом святилище вы, раз уж вам так важно соблюсти приличия, таились бы в тени, так же как Иоас в храме Господнем, — и, возможно, подобно Иоасу, перешли бы из этого святилища на трон1. Я уже говорил вам, красавица, что ваше место в Версале; теперь у вас появился прекрасный шанс. Позвольте мне лишь всё устроить. Мадам Потифар стареет; она потеряла расположение короля; ее влияние шатко; Фараону она до смерти надоела; иностранка наверняка привлечет его; немного экзотической плоти порадует его притупленный вкус.
— Давайте, господин маркиз де Вильпастур, давайте!.. Посмотрим, до чего вы опуститесь! Я считала вас бесчестным, а теперь нахожу вас гнусным!
— Вы ведете себя дерзко со мной, миледи, как настоящий мужлан. Не вижу, почему, когда вы засучиваете рукава, я должен оставаться в перчатках; что же, на войне как на войне, и карты на стол! Вам известен приговор, недавно вынесенный в Ирландии господину Фиц-Уайту, вашему другу, любовнику или супругу — не важно. И вам, несомненно, известно, что заочно приговоренному не место в рядах лейб-гвардии его величества? Господину Фиц-Уайту придется уехать, а мне придется, для


TOMI
Книга вторая. Глава двадцать четвертая
117
вящей острастки, с позором выгнать его. С другой стороны, вам известна моя любовь к вам — или мой каприз! Каприз, который ваше пренебрежение разожгло и укрепило; каприз, который препятствия превратили в бурную страсть. Я люблю вас, my fair lady*, я люблю вас, и вы видите, как сильно! Вы хотите спасти Фиц-Уайта?..
— Довольно, довольно, сударь; я поняла остальное. Чего еще можно ожидать от столь благородного сердца, как ваше? Вы явились сюда, чтобы выторговать за сходную цену добродетель несчастной женщины? Напрасный труд, сударь! Вы явились, чтобы запутать меня, доверчивую и слабую, в хитросплетениях фальшивой сделки? Но я не дам себя провести, Господь просвещает меня! Вы хотели бы, чтобы, в надежде спасти свою душу от позора, который вы ей уготовали, ибо Патрик — моя душа, я согласилась на всё... Я не понимаю преданности, доходящей до такого предела. А когда бы вы осквернили меня и я бы потребовала за свой стыд награды, вы рассмеялись бы мне в лицо, как сатана!
— Я предлагаю не сделку, my fair lady, а простой обмен: бесчестие за бесчестие. Чтобы удовлетворить мои желания, вам необходимо забыть о супружеской верности; а мне, чтобы спасти Фиц-У айта, нужно поступиться долгом капитана: одно другого стоит, нам не придется краснеть друг перед другом. Поверьте мне, будьте благоразумны; рухнем же вместе в пропасть зла, погрузимся туда в праздничном платье, погрузимся туда веселыми. Говорят, что там, на глубине, дно устлано цветами, которые опьяняют самыми редкостными, запретными наслажденьями тех, кто решается преодолеть чудовищные склоны и спуститься по ужасающим кручам. Не чурайтесь преступления; оно отталкивает простаков, как женщина в уродливой маске; но часто, подобно ей, исполнено скрытой прелести, которая сулит невыразимые наслаждения.
— С вашим двоедушием, вашими софизмами, вашей лестью вы могли бы быть опасны для любой женщины, покинутой Господом, но для меня, повторяю, вы всего лишь незваный гость. Уходите, господин маркиз!
моя прекрасная леди [англ).


118
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
— Ну, тогда дерзнем применить силу, и посмотрим, кем я для вас стану...
— Остановитесь, сударь!.. Этот случай я предусмотрела: я теперь не одна здесь, как давеча; мое спокойствие должно было бы дать вам это понять. — Произнеся эти слова, Дебора выхватила пару пистолетов, спрятанных под подушкой кушетки. — Если вы сделаете ко мне хоть один шаг, вы покойник! Уходите, говорю вам; уходите, я вам приказываю!.. Хвастайтесь своими пороками в другом месте! И никогда не возвращайтесь сюда. Поверьте, мне хватит решимости. Сегодня я ограничиваюсь угрозами, в другой раз я просто убью вас...
— Моя красавица, раз уж дело приняло такой оборот, я ретируюсь. Успокойтесь, прошу вас; всё, что я желал сделать, было бы для вашего же блага; я всего лишь хотел, графиня, вытащить вас из мещанства, в котором вы увязли, и великодушно спасти господина Фиц-Уайта от ожидающего его позора. Успокойтесь, отныне я не стану вам докучать, или, если мне вдруг взбредет в голову фантазия повоевать, я подступлюсь к вам только в доспехах кого-нибудь из моих предков, с кинжалом в одной руке и копьем в другой.
— Господин маркиз, вряд ли это возможно: если верить хронике, ваши предки чистили доспехи, но никогда не носили их.
Господин де Гав, маркиз де Вильпастур, не ожидал столь удачного ответа на свое бахвальство; поджав губы, весьма сконфуженный, он удалился, а леди Дебора проводила его с пистолетами в руках и отменной вежливостью.
Глава XXV
Вернувшись к себе, наш щеголь получил весьма любезное письмо от мадам Потифар: она просила его прийти с визитом как можно скорее. Это немного развеяло досаду Вильпастура. На следующий день он, осчастливленный придворный, явился к ее утреннему выходу.
— А, маркиз! — произнесла она. — Я восхищена поспешностью, с какой вы откликнулись на мое письмо.


TOMI
Книга вторая. Глава двадцать пятая
119
— Если бы, мадам, я всегда получал столь же нежные послания.
— Скажите лучше — не столь равнодушные. Такой достойный дворянин, как вы, не мог найти эту записку чересчур нежной, а если бы и нашел ее таковой, то лишь выжав всё возможное из послания, что вряд ли доставило бы мне удовольствие. Уверяю, маркиз, я вовсе не влюблена в вас! Это, несомненно, для вас внове, ведь вас обожают все женщины! Но, прошу, сделайте для меня исключение — ведь исключения лишь подтверждают правила. Успокойтесь, маркиз, — чувствуйте себя вольготно! Честное слово, у меня нет ни малейшего намерения вас соблазнить! Если бы на свете не осталось никого, кроме меня, кто мог бы вас развратить, — уверена, вы бы умерли подобным Ньютону, или святой Агнессе, или святой Розе из Лимы1.
— Просветите меня, мадам, поскольку я малосведущ в таких материях, неужели это и есть система Ньютона? В таком случае господин Аруэ де Вольтер мог бы не утруждать себя ее изложением в кратком пересказе для дам2. К тому же, если рассуждать философски, дамы созданы отнюдь не для кратких пересказов.
— Маркиз, вы заходите слишком далеко — в своей бестактности вы ступаете на зыбкую почву!
— Но вы же сами, мадам, только что вашим безжалостным сарказмом весьма бесстыдным образом сбили с меня спесь.
— Черт возьми! Маркиз, на что вы жалуетесь? Разве вы не фат? И разве всякий фат не заслуживает того, чтобы его высмеяли?
— Не всякому дано быть высмеянным столь прелестными устами.
— Вот лесть, которая мне дорого обойдется, не так ли, куманёк Лис?3
— Нет, мадам, она совершенно бескорыстна: всего лишь один приказ о заточении4.
— Маркиз, перейдем к делу, ибо ведь не для этих глупостей я просила вас прийти. Кажется, в вашей роте состоит один молодой ирландец по имени Патрик Фиц-Уайт?
— Да, мадам.
— Что это за человек?
— Изрядный увалень.
— Полно! Мне он показался весьма красивым.


120
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
— Разновидность идиота в греческом и французском смыслах этого слова5, говоря иначе, простак и медведь.
— Тем хуже; я нахожу его остроумие прелестным. А его прекрасные белокурые волосы, маркиз, какого, по-вашему, они оттенка?
— Противного, рыжего.
— Однако, маркиз, под шкурой льва я вижу уши осла6. Вы пристрастны. Что вам сделал этот бедный мальчик? Что вы имеете против него?
— Я имею что-нибудь против него? Нет, мадам, ничуть не бывало; это он имеет против меня очень красивую жену.
— Жену?
— Жену или подружку.
— Очень красивую?
-Да.
— Тем хуже.
— После вас, мадам, это самое совершенное существо, какое я когда-либо видел.
— До или после вас, маркиз, это самый красивый и самый любезный мужчина, какого я знаю. Вы влюблены в его любовницу?
— Верно. А вы влюблены в любовника этой любовницы?
— Верно.
— Он нахал.
— А она казотка7.
— До или после вас, мадам, это самая достойная и самая целомудренная девушка.
— Целомудренная!.. Вы хоть понимаете это слово, маркиз?
— Черт возьми! Не особо; но всё же лучше, чем добродетель, которую оно означает.
— Поверьте мне, маркиз, добродетель — всего лишь слово.
— В таком случае, мадам, если это слово означает добродетель, которая сама не более чем слово, мой бедный разум начинает путаться; помилосердствуйте, слишком много метафизики!
— Я заявляю вам, что отныне этот юноша — мой протеже. Вы будете отличать его, вы окажете ему все возможные милости.


TOMI
Книга вторая. Глава двадцать шестая
121
— Мадам, завтра я выгоняю его из роты.
— Нет, иначе вы вынудите меня предоставить ему убежище.
— Но этот человек — убийца, он осужден заочно! Его недавно заочно повесили в Ирландии за убийство дочери графа Коккермаут-Кастла.
— Если бы он сделал это, маркиз, это действительно был бы безнравственный юнец; это был бы опасный любовник. Он убил ее, говорите?
— Да, убил; но примерно так, как убивают в комедии; поскольку именно из-за нее я умираю.
— Маркиз, я запрещаю вам прогонять его, я запрещаю вам наносить ему малейшее оскорбление.
— Но, мадам, я не могу, сколь бы сильным ни было мое желание угодить вам, держать в своей роте убийцу, человека, осужденного законом: это противоречит чести полка.
— Честь мушкетеров!.. Вы это слышали?.. Маркиз, эти два слова вопиют, оказавшись рядом. К тому же, хотя это противоречит чести вашего полка, честь моего пола вам приказывает — слышите, маркиз?
— Мадам, я ваш самый смиренный и самый покорный слуга, однако...
— Никаких оговорок; подождите, по крайней мере, несколько дней: я либо отдам его вам, либо сама решу его судьбу. А до тех пор исполняйте мой приказ, вы мне отвечаете за него головой. Теперь, господин маркиз, да хранит вас Господь... Ступайте и делайте, как я сказала.
И господин маркиз де Гав де Вильпастур, поцеловав даме руку, удалился.
Глава XXVI
Ровно в девять часов вечера Патрик явился в Трианон.
Его поджидал слуга, который тут же проводил юношу в небольшой салон, где мадам Потифар, небрежно раскинувшись на диване, еще более небрежно перебирала струны мандолины.
У ее ног курились ароматы Аравии.


122
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
Окно, увитое клематисом и плющом, было раскрыто навстречу легкому вечернему ветерку, или, если использовать язык эпохи, нежному дыханию возлюбленного Флоры1.
Диван, софа, оттоманка, изготовленные по рисункам Франсуа Буше, определенно представляли собой самое причудливое, что только могла создать школа Борромини, иными словами, школа вычурной линии2.
Чтобы прорезать и изогнуть эти поверхности и выпуклости — да простит мне читатель столько технических подробностей, — потребовалась сила воображения, весьма близкая к гениальности, а возможно, и сама гениальность...
Вряд ли я осмелюсь настаивать на таком утверждении, пока Совет в составе Софокла, аббата де Вуазенона, Феокрита, В аде, Леонардо да Винчи, Ватто, Мигеля Сервантеса и святого Августина не решит бесповоротно, какую именно неизменную форму принимает гений и является ли эта форма прямой линией или изогнутой3.
На столе, на геридоне4, на консолях и жардиньерках5 теснились фарфоровые вазы Севрской мануфактуры, которой покровительствовала мадам Потифар6, — все полные редких благоухающих цветов. Люстра из горного хрусталя, вермелевые7 бра, еще более изогнутые, нежели мебель, и полные гильошированных8 свечей, освещали этот изысканный гарем. Да, именно гарем, а не будуар, ибо во всём этом было что-то восточное, не столько даже в форме, сколько в замысле.
Это не было, как у Кребийона-сына, рококо в восточном обличье9, это был Восток в обличье рококо.
Нам попадались исследования, пытающиеся определить, что именно в ту эпоху, столь мало изучавшую Восток как таковой, могло направить взоры французов в сторону Азии; каким образом запечатлелось в их сознании столь общее направление; откуда взялось пристрастие, настолько неодолимое, что всякий продукт воображения, духа или мысли, всякое произведение искусства или всякий предмет роскоши, чтобы получить малейшее признание, должны были в той или иной степени проникнуться или пропитаться цветами либо формами, происходящими из Персии, Китая, Индии, Турции или Аравии.


TOMI
Книга вторая. Глава двадцать шестая
123
Некоторые приписывают эту манию переводу «Тысячи и одной ночи», сделанному аббатом Галланом10, другие — войне в Индии11 или прочим подобным причинам.
Чтобы как следует прояснить этот вопрос, требуются тщательные разыскания и исследования, которые мы вряд ли сможем осуществить, особенно здесь. Однако мне кажется, что причину следует искать не в случайности, а в самой природе нации и двора.
Совершенно азиатская распущенность в нравах — вот единственное, что вызвало подобное сближение и увлечение.
Томность, сладострастие, инцест, полигамия, педерастия, чувственные радости, галантность (уже мавританская, а не рыцарская), рабство и, наконец, беспечность рабовладения уподобили два народа, столь различные во многом другом.
Вплоть до того, что у самого Фараона была любимая султанша, Олений парк12, приказы о заточении без суда и следствия, как у Мустафы был гарем и шнурки для удушения13.
Христианское учение, реабилитировавшее Эзопа14, обратилось в ничто. Геркулес и Венера — физическая сила и телесная красота — стали единственным объектом поклонения. Никакой меланхолии, никакого целомудрия, никакой скромности, никаких размышлений и мечтаний; больше ничего великого, глубокого, печального, утонченного! Вечное созерцание величия Господа — смешно! Да здравствует Магомет и его радость, Магомет и его чувственность, Магомет и его гурии!
Воцарился настоящий исламизм: по правде говоря, под париками и кринолинами было столько же мусульман, сколько под тюрбанами и шальварами.
Цветы, свечи, благовония, канапе, вазы, банты, дамаст15, мелодичный голос, мандолина, зеркала, драгоценные украшения, бриллианты, ожерелья, кольца, подвески, прекрасная, грациозная женщина, раскинувшаяся в неге!.. Можно ли вообразить нечто более соблазнительное? Разве этого недостаточно, чтобы заронить волнение в юную душу, столь доступную для восторга и впервые оказавшуюся в будуаре? Кто из нас, кому бы выпало счастье проникнуть в святая святых гинекея16, не ощутил бы силу неведомого очарования и не поддался бы сладострастию?


124
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
Пораженный, ослепленный небывалым блеском, пышностью и волшебством, Патрик на несколько мгновений замер в восхищении и нерешительности; затем, повинуясь внезапному порыву, он опустился на колени у ног мадам Потифар и прижал свои трепещущие губы к ее индийским туфлям, расшитым золотом и драгоценными камнями.
Радуясь такому ребяческому проявлению чувств, довольная впечатлением, какое произвела на юношу, мадам Потифар, не меняя небрежной позы, сверху вниз бросила на него взгляд, такой же смеющийся, как и ее уста.
Нежность, воспоминания о которой давно стерлись из ее памяти и потому казавшаяся ей столь же свежей, как первое любовное биение сердца у юной девушки, оросила ее иссушенную душу. Тело, настолько привыкшее к разврату, что само наслаждение стало для него не более чем сильной щекоткой, затрепетало от целомудренных прикосновений губ, прижимавшихся к ее стопам.
Сомнений больше не было: любовь, которая через чувственные ощущения робко приблизилась к сердцу этой женщины, вдруг проникла в него, пустила корни и завладела им целиком.
На закате дня, в час, когда опускаются сумерки, небо порой вновь обретает всё свое великолепие; эти последние огни горят сильнее и сверкают ярче, нежели сияние полдня.
То не была любовь, полная доверия, иллюзий, безумств, восторгов, как та, что пробуждается в юные годы. То была любовь ревнивая, любовь беспокойная, любовь сведущая, любовь, жадная до наслаждений, — это была плотская страсть. Такая любовь далека от той первой любви, которая возвышает мысль, развивает ум, облагораживает, учит преданности, раскрепощает; далека от благородных, тонких ощущений, в каких выражает себя чистота; от мыслей, вдыхаемых подобно аромату; нет в ней ничего смутного, никаких мечтаний и грез — одна только чувственность хрипло кричит в ней; наконец, это любовь пустая, тупая и косная, когда она движется по накатанной колее, и бесстыдная, назойливая, беспощадная, когда ее ранят или отвергают.


TOM I
Книга вторая. Глава двадцать шестая
125
Патрик, оказав даме знаки почтительного уважения, поднялся; с непринужденно-величественным видом она приказала ему сесть подле себя. Патрик подчинился, сказав:
— Когда я только вступил в эту обитель феи, мой упоенный слух ласкали волшебные звуки голоса и гитары. Вы пели, мадам? Зачем я вошел, словно неотесанный пастух, и нарушил шумом своих шагов уединение долины и пение Филомелы!..17 Простите мне, мадам, эту идиллию и ту неуклюжую роль, которую я в ней играю.
— И поэт, и галантный кавалер — поэт, как господин Дора, галантный кавалер, как господин де Ришельё18. У вас совершенный ум, сэр Патрик.
— Ваши похвалы столь же щедры, ваша снисходительность так же великодушна, как и ваше сердце, мадам; но позвольте мне отклонить звание поэта и рыцаря, которое вы благоволили мне присвоить; если бы Господь оделил меня подобными дарами, то, поверьте, не господина Дора и не господина де Ришельё я выбрал бы своими образцами. Скорее Юнга и Баярда.
— Юнга, этого новомодного мечтателя?
— Да, мадам.
— И Баярда, этого ханжу?
— Без страха и упрека, мадам19.
— У вас странные взгляды на жизнь. Не знаю, сударь, какую выгоду вы сможете из них извлечь, — с досадой заметила Потифар, задетая его строгими речами.
— Тем не менее, мадам, я нисколько не буду разочарован; я никогда не рассчитывал извлечь из моих чувств или моего поведения какую- нибудь выгоду; я просто пребываю в уверенности, что добро ведет к добру.
Разговор принимал серьезный отгенок, чго противоречило планам Потифар; она прервала его, внезапно спросив:
— Вы, несомненно, музыкант, сэр Патрик?
— Не такой, каким хотел бы быть.


126
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
— О! Спойте мне какую-нибудь песню вашей страны!
— Хотя часто, подобно еврею на берегах реки Вавилонской, я сажусь и плачу, когда вспоминаю свой Сион, я никогда не вешал свою арфу на ветви вербы и никогда не скажу вам, мадам: «Как могу я петь песнь Господу на чужой земле?» — поскольку здесь я не рядом с врагом моего Бога20. Я спою всё что будет вам угодно, мадам; но, боюсь, наши народные песни, простые, медленные, выразительные, покажутся вам несносными, не похожими на те ариетты, что вы привыкли слушать в опере. Взамен я прошу вас лишь об одной милости: допеть тот романс, который был прерван моим приходом.
— Вот как! Только и всего, сэр Патрик?.. Предупреждаю: остался лишь один куплет, вот этот. — И мадам Потифар, сделав вступление на мандолине, запела верным, переливчатым, полным чувства и жеманства голосом:
— Из всех, кто в вас влюблен, кто ваш блюдет закон, Кто, Ирис, вами предпочтен?
Чей светел, чёрен чей тупей —
Или плешивый богатей?
Но лишь тогда мне быть в почете,
Когда любовь вы предпочтете21.
Эта мелодия очень приятна, не правда ли? Она чудесно сочетается с утонченностью стихов.
— Тем не менее, если бы мне было позволено высказать свое мнение, на мой невежественный вкус, она показалась мне лучше в отдалении. Разве она не безвкусна, не манерна? Вы не находите эти слова довольно глупыми?
— Вот те на! Да что вы такое говорите, дорогой мой? Вы показали бы себя настоящим невеждой, если бы вас услышали в свете. Романс нашего самого знаменитого поэта и нашего самого признанного и почитаемого композитора!22


TOMI
Книга вторая. Глава двадцать шестая
127
— Мадам, я уже сказал вам: я всего лишь крестьянин с Дуная23.
— Не знаю, каким был выбор Ирис, но я бы в подобном случае нисколько не сомневалась, сэр Патрик, мое сердце не стало бы долго выбирать между светлым и черным тупеем. Фи черному тупею!
— Фи светлому тупею!
— Ах, Патрик, не браните ваши прекрасные волосы, достойные Феба!24 Вы недостаточно тщеславны. Вижу, вас нужно полюбить, чтобы вы полюбили себя. Хотя бы позвольте, чтобы вас полюбили.
— Мадам, я не бегу от любви.
— Нынче вечером ужасно жарко, вы не находите?
— Не так жарко, как в последние дни.
— И, однако, я задыхаюсь, а ведь — смотрите — я одета лишь в тонкий пеньюар.
Говоря это, мадам Потифар с откровенным кокетством привстала и как бы по рассеянности приоткрыла свой пеньюар, любезно позволив Патрику любоваться ее точеными плечами, прекрасной грудью и белоснежными бедрами — юными и изящной формы: телом, вот уже двадцать лет дарившим наслаждение Фараону.
Патрик как будто остался довольно холоден при виде этого зрелища; однако его внезапно воспламенившийся взор то и дело любовно задерживался на этой красноречивой наготе; и Потифар, догадавшаяся о его волнении, раздувала это пламя самыми соблазнительными позами и самой чарующей непринужденностью. В юноше происходила яростная битва между пылом и разумом, вожделением и долгом. Он прекрасно понимал все молчаливые призывы Потифар; его чувства отвечали на них, кровь бурлила, он дрожал от охватившего его жара. Словно невидимая рука склоняла его к этой женщине: так наклоняются к цветку, чтобы вдохнуть его аромат. Когда разум слабел и юноша готов уже был стиснуть в объятиях это восхитительное тело и покрыть его долгими поцелуями, он вцеплялся в канапе и насильно удерживал себя на месте.
Затем, когда к нему отчасти возвращалось спокойствие и он думал о том, сколько сквёрны, должно быть, несет на себе это тело, на кото¬


128
Петрюс Б op ель. МАДАМ ПОТИФАР
ром нет, наверное, ни одного целомудренного места, куда можно было бы прикоснуться губами, между ним и этой женщиной падал железный занавес, чувства оледеневали, разум, словно молот, сокрушал и дробил желания, и над этими руинами вставал, словно видёние, образ Деборы.
Обессилев от этой борьбы, боясь окончательно ослабеть и все-таки поддаться неудержимому соблазну, он, дабы одним махом разрушить чары, поднялся и стал прохаживаться по будуару, рассматривая одну за другой картины и панно, украшавшие стены.
Но, чтобы водрузить ускользающую жертву обратно на алтарь, мадам Потифар сказала Патрику:
— Прошу вас, вернитесь ко мне, сударь: мы еще не закончили; теперь ваша очередь, отплатите мне арией за арию — вы обещали спеть ирландскую песню.
— Мадам, я помню всё, что вам должен.
— Ну, так идите же сюда, негодник!..
Не явиться на такой призыв было бы откровенной грубостью. Патрик снова сел на диван на то же место, взял мандолину и запел длинную балладу.
На протяжении всей песни мадам Потифар внимала ему в экстазе, не отводя взора: она глядела на него с довольным видом матери, восхищенной дарованиями ребенка, или любовницы, мысленно поздравляющей себя со столь прекрасно выбранным объектом любви. Она гордилась своим трофеем, его красотой и юностью, поздравляла себя с тем, что в критическом возрасте судьба уготовила ей столь свежую добычу.
Когда Патрик завершил песню, она поблагодарила его в выражениях, граничивших с исступлением, схватив его за руки и прижав их к своей вздымающейся груди.
— Всё в вас совершенно, милорд, ваш голос пленяет и чарует, он сочен и легок; вы со вкусом модулируете — воистину отменный талант. До того как мне довелось с подлинным наслаждением выслушать ваше пение, я полагала, что подобный голос может быть лишь у неаполитанца.


TOM I
Книга вторая. Глава двадцать шестая
129
— Ирландцы, мадам, всегда имели большие способности к музыке, которые всегда ценились и развивались. В стародавние времена, как пишет об этом Драйден, они превосходно играли на арфе25, и не было жилища, где бы вы не заметили при входе этот инструмент, висящий на стене и предназначенный либо для хозяина дома, либо для посетителей и гостей. Самые неотесанные крестьяне до сих пор весьма чувствительны к очарованию музыки. Почет и уважение тому, кто подходит, играя на лютне, к двери какой-нибудь хижины; семья тут же размыкает свой круг; любой бродячий певец — то же, что сын, ему дают место у котла с картошкой, с ним делят сало и молоко. Minstrel подобен жаворонку, для него засевают поля26. С этой мандолиной я мог бы, мадам, обойти всю Ирландию, ни в чем не испытывая нужды, и каждая лачуга была бы для меня Капитолием, где меня ждал бы триумф, — не такой театральный, как в Италии, но более трогательный и милый моей душе, простой, скромной и сумрачной.
— Ваш язык гармоничен, в нем много гласных и звучных окончаний. Я в своем неведении считала его корявым и грубым, как наречие англичан; приношу вам свои извинения, сэр Патрик. В самом деле, ирландский язык, который скоро исчезнет, подобно стольким другим — английский заполонил уже множество графств, — попросту великолепен, по духу своему он подобен любому из южных языков; только в испанском можно обнаружить такие прекрасные, звучные, величественные слова. Взгляните хотя бы на имена собственные; слышали вы что-нибудь более внушительное: Бэрримор! Балтимор! Коннор! Матер эста Фана! Орриор! Слайго! Мейо! Костелло! Буррус! Киллала! Балли- накур! Кинал-Мики! Поблеобрайен! Оффа! Иффа! Арра! Ида! Килле- фенора! Инчикуин! Россенналис! Банахир! Коркомроэ! Танничали! Клонбрессил!..27 — Не столько, однако, из восхищения красотами ирландского языка, сколько следуя своим тайным целям, мадам Поти- фар поносила английский язык и своей лестью разжигала в сердце Патрика горделивую любовь к родине; она знала, что все виды любви сродни друг другу, а душа, охваченная восторгом, — корабль, который нетрудно захватить. — Если бы я не боялась, мой прекрасный друг,


130
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
слишком многого от вас требовать, я дала бы волю своему любопытству, которое вы, столь изысканно вежливый, мне бы, несомненно, простили; я показала бы вам, как сильно мне хочется узнать смысл тех слов, которые вы столь нежно пропели: должно быть, они о любви? Какая-нибудь влюбленная сгорает от желания броситься в объятия кого-то бесчувственного и неблагодарного, который, похоже, ее отвергает, делая вид, будто не понимает, о чем говорят ее пылкие взоры, что обещают ее ласки... Бедная Сафо, в мыслях устремленная к Аевкад- ской скале!28 Бедная нимфа, бедная наяда29, из последних сил пытающаяся разбить лед, сковавший воды пруда!..
У Патрика были все основания догадываться, что все эти произвольные предположения, высказанные с оттенком упрека, прямо намекают на сложившуюся ситуацию и на его поведение. Задетый подобным бесстыдством, он сухо отвечал на заигрывания.
— Мадам, вот вам перевод:30
МакДоналд31 вышел из Кантира, направляясь в Ирландию32, со своим войском, чтобы помочь Тирконнеллу33 против великого О’Нила34, с которым он вел войну.
МакДоналд, пересекая Рут35 в графстве Антрим36, был дружески принят МакКилланом, хозяином тех мест37.
МакКиллан вел тогда войну с народами, жившими на другом берегу реки Банн38.
В обычае у жителей того края было обирать друг друга; и поскольку сильнейший всегда прав, закон не имел никакой силы.
В тот же день, когда МакДоналд выступил в поход, чтобы присоединиться к своему другу Тирконнеллу, МакКиллан собрал своих галлогласов39, чтобы отомстить за обиды, которые причинили ему могучие племена с Банна.


TOMI
Книга вторая. Глава двадцать шестая
131
МакДоналд, принятый МакКилланом с таким радушием, решил, что нехорошо оставлять хозяина одного в таком опасном походе, и предложил ему помощь.
МакКиллан с радостью согласился, заявив, что он сам и его потомки будут ему за это признательны. Два воина вместе напали на врага, которому пришлось заплатить двойную цену за всё, что он похитил у МакКиллана.
Так закончился этот поход, столь удачный для МакКиллана: он не потерял ни единого человека, и оба войска вернулись, нагруженные изрядной добычей.
Приближалась зима, и ирландец пригласил шотландца перезимовать у него в замке, а войско разместить в Руте. МакДоналд согласился; но приглашение это стало для хозяина роковым.
Ибо чужестранец соблазнил его дочь и тайно женился на ней, без его согласия40. Из-за этого брака возникли притязания шотландцев на добро МакКиллана.
Шотландских воинов поселили у фермеров Рута; их разместили таким образом, что в каждом доме жил один шотландец и один галлоыас.
Крестьяне МакКиллана давали каждому галлоыа- су, кроме его пищи, миску молока. Этот обычай вызвал однажды драку между шотландцем и гал- логласом.
Чужестранец потребовал у фермера того же, а галлоглас, став на сторону хозяина, отвечал: «Как смеете вы, грязные шотландцы, равняться со мной или любым другим из галлоыасов МакКиллана!»


132
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
Бедный крестьянин, который хотел бы избавиться от обоих, сказал: «Друзья мои, сейчас я отворю двери; идите в поле, решите ваш спор, и тот из вас, кто вернется победителем, получит молоко».
Эта битва окончилась гибелью галлогласа, а шотландец спокойно вернулся к фермеру и поужинал с большим аппетитом.
Галлогласы МакКиллана немедленно собрались после этого убийства, чтобы кровью отомстить за своего брата. Они обсудили поведение шотландцев, их опасное преимущество в числе и оскорбление, которое вождь шотландцев нанес их вождю, соблазнив его дочь.
Было решено, что каждый галлоглас убьет ночью шотландца, с которым живет под одним кровом, и даже их предводителю не будет пощады. Но жена МакДоналда, раскрыв заговор, предупредила мужа, и шотландцы бежали на остров Раг- хери41.
С тех пор МакДоналды и МакКилланы враждовали около полувека, и вражда эта прекратилась только тогда, когда обе стороны высказали свои жалобы Якову I42.
Яков благоволил своим соотечественникам-шот- ландцам и отдал им четыре крупных баронства и всё добро МакКиллана: но, чтобы загладить несправедливость, даровал МакКиллану баронство Энисховен43 и бывшие земли Огерти44. Это королевское решение было передано последнему через сэра Джона Чичестера.
МакКиллан, недовольный этим решением, а еще более тем, что ему затруднительно было перевезти весь свой клан через Банн и Лох-Фойл45, отделявшие его бывшие владения от новых, согласился на предложение рупора королевской воли,


TOM I
Книга вторая. Глава двадцать шестая
133
который вызвался передать ему собственные земли.
МакКиллан уступил свое право на баронство Энисховен в обмен на более подходящие ему владения; и с тех пор Чичестеры, получив титул графов Донегол, стали владельцами этого обширного края;46 а почтенный МакКиллан отправился в земли, гораздо худшие, чем его собственные.
Едва Патрик закончил последнюю строфу, как раздался стук в дверь: мадам Потифар доложили, что ужин подан.
Она тут же встала, взяла Патрика за руку и повела к столу.
— Простите мне эту вольность, — сказала она кокетливо, — и позвольте остаться в неглиже: меня одолела такая лень, что просто не хватает духу заняться туалетом.
И она уселась за стол в той же одежде, в какой лежала на канапе: на ее голое тело было накинуто что-то вроде белого атласного пеньюара или халата; подобное одеяние дамы того времени называли «позволь- себе-всё».
Возможно, я не прав, приводя здесь сию бесстыдную остроту, но она превосходно выражает распутство, царившее в ту эпоху. Не правда ли, она одна говорит гораздо больше и лучше обобщает те отвратительные нравы, чем десяток толстых книг? Такие остроты заключают в себе целую хронику минувших дней и сохраняются в веках подобно памятникам, обвиняющим времена, которые их породили. Этимология ее совершенно очевидна, попросту бросается в глаза и не принадлежит к числу тех, что доставят мучения будущим Пьерам Борелям и Менажам47.
Была ли та комната, в которой они ужинали, залом, будуаром, салоном или кабинетом? Для чего она предназначалась? Понять это было трудно: в ней имелась всякая мебель, вплоть до кровати в алькове и маленького книжного шкафа, по полкам которого Патрик пробежался любопытствующим взглядом, пока Потифар завершала приготовления. Вдоль стен стояли широкие кушетки, закрывавшие почти весь пар¬


134
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
кет и едва позволявшие ходить вокруг стола. Если, чуть перебрав спиртного, вы, раскачиваясь на стуле или нетвердо стоя на ногах, теряли равновесие, падение бывало весьма приятным.
Патрик воображал, что за ужином встретит многочисленное общество; увидев, что он единственный гость в этом таинственном кабинете и что ему предстоит ужинать наедине с хозяйкой, юноша начал небезосновательно предполагать то, в чем недостаток самонадеянности до сих пор заставлял его сомневаться: мадам Потифар имеет на него виды, и он оказался в щекотливом положении.
Сердце у него сжалось, душа преисполнилась отвращения, когда он понял суть бесстыдного маневра, призванного заманить мужчину, не оставив ему выбора. Тогда же он осознал, в какое неловкое и опасное положение попал. Он проклинал себя за то, что принял это приглашение. Уйти было невозможно: как? Дверей не видно, все они спрятаны под обоями. Куда? Он не знал ни расположения комнат в доме, ни его окрестностей. Да и позволят ли ему бежать ее сообщники? Тысячи галантных и опасных приключений приходили ему на ум; к тому же побег не спасет его от злопамятства этой женщины. Итак, он смирился, поскольку был полностью в ее власти, и решил действовать по обстоятельствам, положившись на защиту Господа.
Мадам Потифар была в этот вечер услужливо любезна и непринужденно весела, любой придворный нашел бы ее божественной. Благодаря всему, что было в ее распоряжении приятного, она пыталась изгнать облако забот с чела Патрика и развеселить его сердце, делясь с ним своей радостью.
Но тот, не оставляя мягкой вежливости и сдержанной любезности, всё время сохранял приводящее ее в отчаяние достоинство, потерять которое его не могли заставить ни возбуждающие чувственность блюда, которыми она его потчевала, ни выдержанное вино, которое она наливала ему до краев бокала. Непринужденность Патрика, его уверенность в себе досаждали ей больше всего, не позволяя приписать его холодность робости или невинности.
Привыкнув при поддержке скабрезных анекдотов и историй убаюкивать и приводить в хорошее настроение Фараона, который, подобно


TOMI
Книга вторая. Глава двадцать шестая
135
Шах-Бахаму, любил истории48, только еще более непристойные, она попыталась повторить этот трюк с Патриком. Она перебрала весь двор: свиту короля, свиту королевы, свиту Дофины49, свиты старшей и младших Мадам50, свиту монсеньора герцога Орлеанского и, наконец, всё духовенство и весь город.
Как раз накануне она получила отчет, в котором Гурдан — alcahue- ta* — сообщала всё, что произошло интересного и странного в ее аббатстве на улице Сен-Совёр;51 отчет, в который господин де Сартин помещал все скандальные и ужасающие факты, собранные полицией в Париже и по всему королевству; и отчет ее собственной полиции, тайной и не менее деятельной, чем полиция многоречивого господина де Сар тина.
Не было недостатка в самых забавных случаях, самых возбуждающих историях, фактах столь чудовищных, что вполне могли вызвать огонь с небес; но всё это производило на ум Патрика далеко не тот же эффект, что на королевский ум Фараона, — наоборот, эти мерзости наполняли его сердце отвращением и глубоко его ранили.
Таким образом, весь ужин прошел в подобных непринужденных разговорах вперемежку с вольными речами и недвусмысленными шутками.
На десерт она приказала мадам дю Оссе, единственной, кто прислуживал за столом, принести пять-шесть бутылок сладкого шампанского.
— Пять-шесть бутылок шампанского!.. — повторил Патрик в изумлении. — Мадам, что вы хотите делать с таким запасом?
— Разве это много, мой прекрасный друг, для такого большого мальчика, как вы? Вы так мало пили за ужином, что, должно быть, умираете от жажды?
— Вовсе нет, мадам, я пил больше, чем мне требовалось; я привык к более воздержанной жизни.
* сводня [исп).


136
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
— Не заставляйте меня думать, что от двух бутылок шампанского вы опьянеете, как покойный регент52. Ну же, возьмите бокал — не стыдно вам заставлять меня пить в одиночестве?
— Мадам, вы меня напоите допьяна, я не любитель выпить.
— Вы не любитель выпить — так кто же вы? Что вы любите? Ибо мужчина, особенно молодой, пылкий, не может не иметь никакой страсти. Это неслыханно, это невозможно, это было бы ужасно! Так что же вас терзает, что над вами властвует? Что вы любите? Чем занимаетесь, наконец? Может быть, вы игрок?..
— Игрок!.. Мадам, я никогда не прикасался к картам.
— Вы не любитель выпить, вы не игрок... Вам нравятся спектакли?
— Я там не скучаю, но мог бы без них обойтись.
— Вы не игрок, не любитель выпить, не любитель спектаклей... Вы любите танцы и балы?
— Мадам, я мог бы принести себя в жертву и станцевать с женщиной, которую люблю, если бы первой жертвой, которой я бы потребовал от этой женщины, не было отказаться от танцев.
— Может быть, вы охотник?
— Мадам, во мне нет жестоких инстинктов, которые нужно было бы удовлетворять. Животные и птицы неизменно приводят меня в восторг — это совершенные творения, живая хвала Господу, и я никогда не поставил бы перед собой цели уничтожать их. Дровосек из меня не лучший, чем охотник: я помечтал бы под липой, послушал бы пение жаворонка, но не стал бы рубить дерево или стрелять в птицу — любое разрушение приводит меня в ужас.
— Вы держитесь слишком строгих правил, мой пастушок; я, кажется, не кровожадней вас, однако эта вот рука, которую вы покрывали столь нежными поцелуями, во время охоты с Фараоном вонзила нож в сердце более тысячи затравленных оленей. Подведем итог: вы не любитель выпить, не охотник, не игрок, не завсегдатай балов и спектаклей... Бог мой! Так кто же вы? Что же вы любите? Говорите... Признавайтесь!.. Это наводит на дурные мысли... Возможно, у вас постыдные пристрастия?.. Нет, скорее какая-нибудь тайная склонность, которую вы не


TOM I
Книга вторая. Глава двадцать шестая
137
решаетесь открыть. Смелее! Говорите: к вам добры, вас простят, вам простят всё. Это в самом деле простительно: молодой человек, исполненный пыла и жизни, может увлечься женщиной, еще сохранившей некоторое очарование, которая пошла ему навстречу, которой нравится поддерживать в нем надежду, возможно, горделивую; но нет, этот молодой человек не возносится слишком высоко: он любим — этого довольно. Пусть он будет счастлив!.. Но говорите же, доверьтесь мне, скажите, наконец, какова эта страсть?..
— Я люблю...
— Кого?
— Я люблю женщин.
— Женщин? Ах! Это прекрасно!.. Женщин?.. Но это слишком расплывчато. Женщины — это целая вселенная, есть ли в ней для вас какой- то родной уголок?
— Простите, мадам, есть одна, кем полно мое сердце и кем оно будет полно вечно.
— Красивая?
— Красивая!
— Знатная и богатая?
— Знатная и богатая.
— Еще молодая?
— Совсем юная.
— Вы умелый льстец, Патрик. Да, этот комплимент, несомненно, стоит шампанского; ну же, дайте ваш бокал. Негодник! Что за кольцо у вас на пальце? Что за старье! Откуда вы его выкопали? Бог мой! Это кольцо, наверное, нашли в желудке акулы! — С этими восклицаниями мадам Потифар встала из-за стола, порылась в лаковой китайской шкатулке и вернулась к Патрику. — Дайте-ка ваш палец, — сказала она, — позвольте мне забрать у вас это нелепое кольцо, я подарю вам другое, более вас достойное.
— Мадам, разве я только что не сказал вам, что среди женщин у меня есть возлюбленная?
— Сказали.


138
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
— Юная, красивая, знатная.
-Да.
— Так вот, мадам, эта женщина...
— И что — эта женщина?..
— Простите! Ведь я должен ее назвать, мадам?.. Итак, эта женщина — не маркиза.
— Не маркиза!
— И ее зовут Дебора!
— Дебора!.. Патрик, ах! Как вы жестоки!
— Это кольцо, которое вы хотели у меня отобрать, — знак нашего союза; ее дед, умирая, завещал его внучке. Дебора дорожила этим кольцом как собственной жизнью; она доверила мне и то, и другое. Ночью, под небесами, перед лицом Бога и природы, я принял и женщину, и кольцо: вы же не хотите, чтобы я нарушил клятву, которую тогда принес?
— Какая-то девчонка некогда подарила вам безделицу — это очень мило; держйте ее у себя, храните ее; но что за важность? Разве это причина, почему я не могу сегодня, в свою очередь, подарить вам вот это драгоценное кольцо? Держите, носите их оба.
— Мадам, не получится; я не могу иметь две любви.
— Пусть будет одна, но разделйте ее на две части.
— Моя любовь, мадам, неделима.
— Кто говорит вам о любви? Просто возьмите кольцо.
— Кольцо — знак союза, мадам.
— Что ж, пусть так.
— Это клятва.
— Пусть так.
— Союз заключен, мадам, и клятва принесена. Повторю: есть женщина, которой я отдал свою любовь навеки; не настаивайте, ваши просьбы будут напрасны.
— Да вы понимаете, что наносите мне оскорбление, молодой человек? Кто говорит вам о любви? Кто просит от вас любви? Глупец! Вы оскорбляете меня, слышите? Вы дважды оскорбили меня — отказав¬


TOMI
Книга вторая. Глава двадцать шестая
139
шись от этого кольца и заподозрив меня в постыдных намерениях! Извольте удалиться, сударь! Да это просто уму непостижимо! Кто дал вам право считать, будто я питаю к вам страсть, несчастный?.. Я, я! Желать вас! Унизить меня, опозорить до такой степени!.. Вскоре любой нищий, кому я подам милостыню, вообразит, будто я покупаю его любовь! Извольте удалиться, сударь. Оссе, Оссе! Эй! Позови людей, пусть вышвырнут этого человека за дверь! Какой же я была глупой!.. Скверный англичанишка, жалкий мушкетер, пустое ничтожество, безродный бродяга, которому я расточала свои милости, которого подняла до себя, которого хотела спасти!.. Ибо я хотела тебя спасти, несчастный! И твой позор еще впереди! Разве не вправе я была рассчитывать взамен на преданность и почтительность? Я знала всё. Я на всё закрывала глаза. Трус, ты, стало быть, сделал своим ремеслом убивать и оскорблять женщин! Ты убийца! Твое изображение наверняка всё еще болтается на виселице в Трали. Склони же свое презренное чело, жалкий осужденный преступник!
— Осужденный! Это правда, мадам, что я столь же несчастен, сколь невиновен. Осужденный!.. Но разве это слово не находит отклика в вашем сердце? Разве не пробуждает воспоминаний, не взывает к милосердию? Вы утратили память, мадемуазель Пуассон, мадам Ленорман? Разве не вспоминаете вы больше вашего отца, мясника в Инвалидах: обвиненный в воровстве и расхитительстве, он бежал от меча правосудия неизвестно куда?53 Если вы так хорошо знаете, кто я такой, то и я знаю, кто он и кто вы: вы знаете, что я невиновен, а я знаю, что он — напротив...
— Боже мой! Боже мой! Что же, никто не избавит меня от этого негодяя? Мне остается оборвать все сонетки! А! Вот и вы, любезные, идите же сюда! Входите и вышвырните вон этого человека.
В этот момент в одной из дверей показались четыре молодца в ливреях.
— Ага! Явились? Вот и прекрасно! Подождите, прошу вас, я хочу сказать мадам еще пару слов, — крикнул им Патрик; схватив с книжной полки томик «Новой Элоизы»54, он перелистнул несколько страниц


140
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
и продолжил: — Слова, которые я хотел сказать, не мои, они принадлежат гражданину Женевы;55 вот эти слова: «ЖЕНА ПРОСТОГО УГОЛЬЩИКА БОЛЕЕ УВАЖАЕМА, ЧЕМ ЛЮБОВНИЦА КОРОЛЯ»56.
— Боже мой! Боже мой! Да выгоните же, наконец, этого человека!
Четыре лакея сделали шаг вперед, намереваясь схватить Патрика.
— Эй, господа лакеи, не подходите ко мне! Я вошел сюда с военными почестями — с ними же отсюда и выйду! — воскликнул Патрик, выхватывая шпагу. — Не подходите ко мне: первого, кто сделает шаг, я убью! Эй, лакеи, подайте свечи! Светйте мне! Показывайте дорогу — я следую за вами.
Глава XXVII
Перед тем как выйти, Патрик отвесил мадам Потифар глубокий поклон.
Задыхаясь от ярости, с блуждающим взором, она рухнула на софу, где долго лежала неподвижно, как мертвая.
Затем к ней внезапно вернулись силы, и в полном расстройстве она уселась за бюро; но от необычайного волнения перо дрожало в ее руке, словно плюмаж на ветру. В нетерпении она отбросила перо и позвала камеристку.
— Дю Оссе! Садитесь, — сказала она, — и пишите, пожалуйста, под мою диктовку:
Господину маркизу де Гав де Вильпастуру
Маркиз!
Вы были правы, этот вертопрах господин Фиц-Уайт — настоящее ничтожество, медведь, убийца, всё что хотите... Вы предоставили его мне, я Вам его возвращаю; я запретила Вам изгонять его из вашей роты, теперь же приказываю Вам выгнать


TOM I
Книга вторая. Глава двадцать седьмая
141
его оттуда как можно быстрее и с как можно большим позором.
Таковы, маркиз, мои нынешние пожелания.
Ваша покорная слуга
Теперь другое.
Господину Фелипо Сен-Флорантен де Аа Врийеру
Мой маленький святой!
Приходите повидать меня, как только получите это послание. Я нуждаюсь в Вас, вернее, в Ваших преданных услугах. Мне требуются два приказа на арест; я отзываю приказ о помиловании мушкетера Фиц-Харриса и требую незамедлительно заточить в Донжон1 мушкетера Патрика Фиц-Уайта.
Приходите поскорее, мой славный малыш, обо всём этом нужно договориться.
Ваша верная подруга
Дайте, я подпишу. Немедленно запечатайте их и прикажите передать моему курьеру, чтобы прямо с утра он разнес их по адресам.
Сделав это, Потифар испытала некоторое облегчение. Она уже чувствовала удовлетворение, следующее за местью, — сладостное для оскорбленного, но жестокое.
Не в ладу с собой, разочарованная, как это всегда и бывает, когда после назначенного свидания остаешься в одиночестве; выбитая из колеи, как если бы вечеринка, давно задуманная, отменилась в самый последний момент и нужно было бы куда-то девать освободившееся время; в убийственном настроении, она, хоть и не нуждалась во сне, улеглась в постель, где не нашла отдыха, которого и не искала.
Грудь ее пылала, ненависть кипела в сердце, как в медном котле.


142
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
В досаде люди любят еще больше раздувать свои страдания, наслаждаются болью, которую им причинили и которую они сами причиняют себе: испытывают радость, грызя удила, — и желают грызть их как можно дольше; приветствуют бессонницу. Мысли легко зарождаются в голове и проносятся быстрым потоком, по которому плывешь, словно в лодке без руля и ветрил.
Так протекла целая ночь, которую она заранее предвкушала как ночь наслаждений.
Quien cuenta sin huésped, cuenta dos .
Глава XXVIII
Патрик, со своей стороны, провел эту ночь в большом волнении, имевшем, однако, совершенно другой источник и другой характер.
Столь сурово выпровоженный из Трианона, он, вместо того чтобы возвратиться в город, где в такой поздний час вряд ли удалось бы найти открытую гостиницу, весьма охотно смирился с неизбежным и решил побродить по полям в ожидании рассвета.
Он двинулся наугад и вскоре очутился на опушке леса, в который углубился с тем священным трепетом, что охватывает всякую мечтательную душу, проникающую в темное, тихое место, и наконец уселся под густым вязом, чьи ветви, склонившись до земли, образовывали зеленую беседку на крутом берегу пруда.
Скрытый в темноте под этими ветвями, Патрик с удовольствием наблюдал, как вокруг него в полной безопасности снуют, резвятся и поедают листья зайцы, лани, козочки; зрелище это напоминало фронтисписы собраний басен, на которых Эзоп, Федр и Лафонтен изображаются в окружении животных1.
Когда дух его не отвлекался на огонек, блуждающий по поверхности воды, на лунный луч, проникающий сквозь листву, на какую-нибудь
Кто считает без гостя, считает дважды (исп.).


TOM I
Книга вторая. Глава двадцать восьмая
143
подошедшую близко зверушку или на пение ночной птицы, Патрик впадал в глубокую тоску.
Прожив едва ли треть жизни, он, как усталый путник, уже устраивал привал и оборачивался, чтобы измерить пройденную дорогу. Он спрашивал себя, хватит ли ему сил завершить это тяжкое паломничество.
Ему вспомнились все горести, печали, все тяготы, все роковые случайности. Он попытался сопоставить их с радостями и удачами, но тщетно — вес был слишком неравным.
Его прошлое было ужасно, а горькое настоящее не сулило ничего хорошего в будущем.
«Боже мой! Боже мой! — восклицал он в отчаянии. — Почему ты не сделал меня подобным тем людям, которых называют дурными! Вместо того чтобы сидеть здесь, в одиночестве и тоске, я бы упивался сладострастными наслаждениями в объятиях почти что королевы; а завтра, вместо того чтобы согнуться — как это, несомненно, и будет — под бременем ее злобы, вместо того, возможно, чтобы быть брошенным ею в узилище, я мог бы подниматься по лестнице фортуны, перескакивая разом через четыре ступеньки... Боже мой, разве невозможно, чтобы я был счастлив, не изменяя своим чувствам? Боже мой, что же Ты уготовил мне в другой жизни, если сделал эту такой суровой?»
Потом, наплакавшись вволю, он утешился, как пытаются делать это все несчастные, сравнивая свои горести с горестями еще более ужасными. Его последняя беда показалась ему особенно незначительной, когда он подумал о короле Лире, почтенном старце, которого бесчеловечные дочери выгнали за ворота дворца в штормовую ночь, и он бродил по полям без крова, полуголый, дрожащий от холода;2 Патрик представил себе его высокое чело и седые волосы, встрепанные и промокшие от дождя.
С первыми лучами зари он вернулся в Версаль, где на площади Оружия3 заметил курьера мадам Потифар, спешно куда-то направлявшегося.
Возвратившись в казарму, Патрик отдал распоряжения денщику и рухнул в постель, чтобы наконец хоть немного отдохнуть.


144
Петр юс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
Сон его был не слишком долгим, а пробуждение не слишком приятным: именем господина капитана, ничем иным не объясняя его арест, Патрика вытащили из комнаты, чтобы препроводить в тайное узилище.
Глава XXIX
На следующий день в полдень из глубины камеры Патрик услышал звук трубы, трижды проигравшей сигнал о капитуляции; этот необычный сигнал поверг его в великое изумление, и пока он ломал голову над тем, что всё это значит, решетка узилища отворилась. Его попросили выйти, подняться к себе в комнату и надеть парадную форму.
Когда Патрик был готов, офицер и двое стражников, сопровождавших его с мушкетами в руках, вывели юношу во двор.
Там, к своему огромному удивлению, он увидел вооруженную роту, построенную в каре.
При его появлении трубы зазвучали снова. Патрика вывели на середину двора, где гарцевали на конях командующий полком и штабные офицеры.
Только теперь юноша понял, что должно произойти и что эту сцену приготовили специально для него.
При этой мысли душа его возмутилась; высокомерно оглядев собравшихся, словно вызывая всю роту на бой, он положил руку на шпагу, но тут же ледяной холод заструился по его венам, дрожь охватила его. Предсмертный пот выступил на побледневшем лице, он зашатался, в ушах раздался шум и свист, свет в глазах померк, разум был уничтожен.
В этот момент его поставили на колени.
Господин де Вильпастур приказал дежурному лейтенанту зачитать приказ, изгоняющий его, Патрика Фиц-Уайта, из рядов мушкетеров лейб-гвардии как преступника, осужденного за убийство и заочно повешенного в Ирландии.


TOMI
Книга втор а я. Глава тридцатая
145
Во время чтения приказа способность воспринимать и чувствовать вернулись к нему, и он закрыл лицо руками. Крупные слезы струились сквозь его пальцы, и душераздирающие рыдания вырывались из стиснутой груди.
— Боже мой! Боже мой! — шептал он, как предыдущей ночью в лесу. — Что уготовил Ты мне в другой жизни, если так жестоко караешь в этой!
После чтения приказа дежурный лейтенант подошел к Патрику и велел ему встать: впереди ждала процедура лишения звания.
Сперва с него содрали и бросили наземь шпагу, аксельбанты и перевязь, затем оторвали одну за одной пуговицы с королевским гербом. Затем с него сняли мундир, коротко обрезали волосы, словно осужденному на смертную казнь, и напялили на него балахон и огромный клобук из мешковины.
Вновь зазвучали оскорбительные звуки трубы.
И тогда господин де Вильпастур подскакал к Патрику и, не слезая с коня, трижды плашмя ударил его по спине своей шпагой и трижды воскликнул:
— Убирайся — ты изгнан!
Глава XXX
Стыдясь разгуливать по городу в подобном костюме, Патрик со всех ног бросился в гостиницу «Сен-Папуль».
— Ты меня узнаёшь? — спросил он у застывшей в потрясении Деборы. — Смотри, видишь, что люди сделали с твоим супругом!.. Разве недостаточно они его унизили? Недостаточно замарали, скажи?..
Больше он не мог говорить и рухнул без сознания.
— Боже! Но что же произошло, любимый? Говори, Патрик, что с тобой? Что они с тобой сделали, эти злодеи? Кто нарядил тебя в этот чепец и мешок?.. Говори со мной, отвечай мне, любовь моя!
— Ваша любовь!.. Бедная женщина!.. Остерегайтесь называть меня этим именем, я больше не могу его принять; я слишком опозорен! Бес¬


146
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
честье заразно, оставьте меня и избегайте впредь! Вы — благородная и чистая; я — низкий и подлый; я опозорен, и находиться рядом со мной позорно: мы не можем быть вместе. Еще есть время, разъединим наши судьбы: пусть ваша будет счастливой, пусть моя станет такой, как угодно Господу!.. Я уже говорил вам раньше, чтобы вы от меня отреклись: я приношу несчастье, вы же видите! Оставьте меня: пусть мне одному станет суждено скатываться из бездны в бездну; не связывайте свою жизнь, которая без меня будет прекрасной, с моей, которая будет ужасной до самого конца.
— Не надо отчаиваться, Патрик, успокойся. И, ради меня, будь добр, не говори больше таких гадких вещей, которые доставляют мне столько боли и высказывать которые, возможно, я имею право больше тебя. Если кто-то из нас и приносит другому несчастье, я не настолько слепа, чтобы не видеть — это я, именно я тебя погубила; именно я — первая и единственная причина твоих злоключений; именно я сыграла роковую роль в твоей судьбе! Не будь меня, ты до сих пор жил бы счастливо и спокойно на берегах Лох-Лина, подле твоей старой, любящей матери, которая, наверно, уже оплакивает вечную разлуку с тобой!.. Потом, что подумал бы ты о любви, которая угасает вместе со счастьем возлюбленного? Поверь мне, любовь не может быть глубокой и истинной, если она отступает перед препятствиями. Моя любовь к тебе, ты это знаешь, тверда, она не боится испытаний; не отвергай ее. Да что там: нет такой беды, какой Небеса могут поразить человечество, чтобы она заставила меня расстаться с тобой. Если тебе суждены несчастья, если так нужно, чтобы жизнь твоя всегда была полна горестей, как ты утверждаешь, но во что я отказываюсь верить и чего быть не может, — позволь мне остаться рядом с тобой. Провидение поместило меня подле тебя, чтобы осушать твои слезы, чтобы поддерживать тебя в унынии, чтобы облегчать твои тяготы, разделяя их. Не гони меня!.. Одиночество удваивает несчастье. Подруга — это сосуд, который Господь дает человеку, чтобы изливать в него преизбыток печалей.
— Владыка небесный! — воскликнул Патрик, ударяя себя в лоб. — Как же я виноват! Порази меня, рази без пощады! Ты дал мне самый


TOM I
Книга вторая. Глава тридцатая
147
великий и самый прекрасный дар, который только можешь дать человеку; Ты послал мне одного из Своих ангелов; а я Тебя обвинял, я богохульствовал! Прости, прости меня, это в последний раз!.. Да исполнится Твоя святая воля, я покоряюсь. Отныне Ты можешь испытывать меня как угодно, я не стану роптать.
— Послушай, Патрик, может, все-таки я не права, что навязываюсь тебе, желая всюду следовать за тобой. Если бы я могла знать, что мой отъезд принесет тебе счастье, я бы уехала — с болью в душе, но безропотно. Послушай, если хочешь, оставь меня; забудь обо мне в дни счастья и радости; но в дни невзгод вернись в мои объятия, в объятия твоей подруги: я утешу тебя.
— Но радость и счастье можешь дать мне только ты, моя великодушная возлюбленная! Раз ты хочешь этой жертвы, оставайся, оставайся рядом со мной; не покидай меня; не слушай того, что я тебе говорю; когда я страдаю, ты же видишь, я схожу с ума! Я велел тебе оставить меня, потому что хотел умереть, ведь только ты — тот якорь, что удерживает меня в жизни, ведь в целом свете только ты, любимая, не наскучишь моей душе.
— Если в порыве великодушия, которое я отвергаю, которого не приемлю, ты добился бы разлуки и разъединил наши судьбы, я попросила бы тебя лишь об одной милости, одной-единственной, и вымолила бы ее на коленях: время от времени приносить к тебе для лобзаний плод нашей любви, дитя, которое я ношу под сердцем.
— Земля и небо! Но что ты говоришь... Дебора?!
— Я не могу больше сомневаться, Патрик: я стану матерью!
— Ах, благословен Господь, Дебора, благословен Господь! Он посылает мне столько счастья; благословен Господь, Он дарит мне сына! — воскликнул Патрик, тотчас же переходя от слез к самой безумной радости. Он сдернул и разодрал свой балахон, он топтал его ногами, он бросился в объятия Дебби, повис у нее на шее, он обнимал ее, целовал ей лоб, целовал ноги. — Ах! Я и не думал, моя дорогая Дебби, что мне уготовано столько счастья. Каким безумцем я был!.. Ибо Господь ни в чем не отказал мне! Разве Он не даровал мне возлюбленную и любовь;


148
Петр юс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
возлюбленную, которую люди хотели у меня отнять; любовь, которой они препятствовали и которую пытались запятнать? Теперь я вижу: Господь — источник всех наслаждений, мир — источник всех испытаний. Вот видишь, за что мы боремся до изнеможения: чтобы защитить, чтобы спасти блага Господни от людей, которые на них покушаются. О! Уж это благо я сумею защитить, они его не погубят!.. К тому же мир бессилен встать между отцом и сыном; мы его спрячем, укроем от всех взглядов, как сокровище, которое хранят в надежном месте; мы воспитаем его вдали от людей, убережем от любых с ними соприкосновений. Боже мой! Боже мой! Как же я счастлив!.. А ты, Дебби, ты счастлива?
— Счастлива и горда, Патрик!
— Ты, возможно, не понимаешь, Дебора, всей глубины моей радости? Возможно, ты считаешь меня легкомысленным, ребячливым; но, видишь ли, исполнилось мое самое горячее желание, сбылась моя самая прекрасная мечта; моим обетом, моим неизменным желанием было иметь в юности сына. О! Что за важность стать отцом на склоне лет, иметь сыновей, которые увидят меня докучным и дряхлым, которые вступят в жизнь, когда я сойду в могилу, которым я не смогу помочь именно тогда, когда они будут во мне нуждаться; сыновей, которых я никогда не увижу взрослыми, путь которых не смогу направлять, которых не смогу поддержать в несчастий. Я не хочу сыновей, которые дрожат при звуках моего сурового голоса, щадят мои седины и гасят в моем присутствии свой пыл. Я хочу друга, спутника жизни, который будет любить меня и следовать за мной, который будет молод, как я, а я буду горяч, как он; с кем мы разделим игры, труды, мечты, заботы, наслаждения и даже загулы; кто, наконец, не будет иметь от меня никаких тайн в сердце, а я не буду иметь тайн от него. Теперь ты понимаешь мое счастье? Смотри, когда мне будет сорок, ему будет двадцать. Благодарю Тебя, Господи! Спасибо! Теперь я доволен. Вот как Ты вознаградил меня за тяготы. Он будет таким же красивым, как ты, Дебора; он будет красивым, как твоя душа! Вы будете играть вместе; это будет твоя кукла; мы станем играть втроем и никогда не поссоримся.


TOM I
Книга втор а я. Глава тридцать первая
149
А если Всевышнему будет угодно, чтобы на свет появилась девочка, значит, он подарит подругу, спутницу тебе; я всё равно буду рад: мы назовем ее Кентигерной1, а если родится мальчик, то назовем его Кил- даром2.
Глава XXXI
После ужина Патрик спросил Дебору:
— Тебе нравится в этом городе, любовь моя? В этой стране? Тоскуешь ли ты по Ирландии?
— Нет, любимый, я не тоскую по Ирландии, но скучаю по небу, воздуху, деревьям и скалам Коккермаут-Кастла; мне не хватает прогулок по лесам и горам, катания на лодке по озеру Килларни; закатов солнца, на которые можно смотреть с Восточной башни, а особенно наших ночей в парке и под Дуплистой ивой у реки. Я тоскую лишь о том, о чем люди тоскуют всякий раз, когда покидают природу ради городов; я тоскую о том, о чем тосковала бы точно так же в Дублине, если бы покинула наши суровые горы Керри, чтобы жить в нем. Жизнь в городах давит на человека; эти коробки, эти клетки, где мы чахнем, словно в тюрьме, стискивают душу, будто корсетом, так что она кровоточит; дух ограничен полом, потолком и четырьмя стенами; бессильный взор всюду наталкивается на преграды, не может проникнуть сквозь них и обращается вспять; мы приобретаем привычку в самих себе находить приятность, довольствоваться собой, мы умаляемся, черствеем. Постоянное созерцание рукотворных изделий делает нас такими же пошлыми и мещанскими, как они: мы забываем великие картины природы, мы забываем вселенную, забываем человечество, забываем всё, кроме себя и каких-то своих прихотей, которые удовлетворяем: всё мироздание предстает нам в виде какой-то мебели, нескольких стульев, столов, кроватей, кусков полотна или шелка, в которые мы влюблены, к которым прилепились, как ракушки к скалам, на которых мы произрастаем и по которым расползаемся, как лишайник. Любовь моя, спроси меня, нра¬


150
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
вится ли мне с тобой, и я отвечу тебе — да, повсюду, где бы то ни было: но никогда, теперь я это хорошо понимаю, мне не понравится жить ни в этом городе, ни в любом другом.
— Значит, Дебора, если тебе придется уехать из Парижа, тебя это не огорчит?
— С тобой я уеду охотно, с радостью, ведь мое тело томится здесь от бездействия, а душа — от тревоги. К тому же, что, по-твоему, может привязывать меня к этой земле? Она для меня такая же чужая, как степи Украины; я для нее такая же чужая, как какой-нибудь индеец: здесь нет ни могил моих предков, ни колыбели моих детей, она не хранит для меня ни единого воспоминания.
— Как же я рад, моя дорогая, такому расположению твоего духа: потому что, видишь ли, я здесь больше не в безопасности; нам следует как можно скорее покинуть Париж; как мы некогда бежали из Ирландии, нам придется бежать из Франции.
— Раз так, уедем, уедем, спасемся! Я с радостью согласна бежать. Уедем, оставим эту негостеприимную землю; я готова, Патрик, но скажи мне: какие опасности нас окружают, какая беда нам грозит, кто нас изгоняет?..
— Сегодня в полдень, когда я прибежал, покрытый этим тряпьем, и бросился к твоим ногам, я был с позором изгнан из рядов мушкетеров; а прошлой ночью, этой самой ночью мадам Потифар выставила меня из Трианона. Вот уже некоторое время господин де Гав де Вильпастур переменился ко мне: я заметил эту перемену еще до получения Фиц- Харрисом письма. Еще недавно он осыпал меня милостями, а тут вдруг стал холодно разговаривать и ужасно меня притеснять. В конце концов он стал обходиться со мной исключительно грубо и жестоко, безжалостно преследовал меня своей ненавистью, которой я, насколько мне известно, не заслужил. Казалось, он испытывал тайную радость, заставляя меня страдать; казалось, он наслаждается местью. Но за что он мстил мне? Разве я когда-нибудь задел этого человека? Так что он поспешил воспользоваться столь удобным предлогом, который ему представился, чтобы подвергнуть меня гонениям. Буквально месяц назад он


TOMI
Книга вторая. Глава тридцать первая
151
бы всячески позаботился о том, чтобы замять выдвинутые против меня обвинения, которые теперь с ожесточением раздул, подвергнув меня унижению, покрыв позором, — но это еще не всё, это еще не самое ужасное. Испрашивая помилование для Фиц-Харриса, я понравился, что весьма лестно и почетно, мадам Потифар — одним словом, добился выигрышной победы. Сперва я отказывался верить в такой успех, несмотря на явные, недвусмысленные знаки, но этой ночью мои щепетильные сомнения развеялись как дым, уступив место самому твердому убеждению. Мое свидание вчера вечером было не чем иным, как умело разыгранной партией, изысканным ужином тет-а-тет, любовной дуэлью. Всё было превосходно задумано, чтобы соблазнить меня: западня была устроена на славу. Я, по правде говоря, ума не приложу, как моя добродетель сумела остаться целой и невредимой, пройдя через столько ловушек, сетей, капканов, силков, приманок, зеркал, гарпунов и намазанных клеем веток. Я всё преодолел, перед всем выстоял — мое сопротивление лишь возбуждало ее: она хотела овладеть мною, как овладевают невинной девушкой. Напрасный труд! Я оставался неприступным. От досады ее пылкая любовь превратилась в гнев, бешенство, ярость; она позвонила и вызвала четырех лакеев, чтобы вышвырнуть меня за дверь, но благодаря моей шпаге я удалился как победитель. Я чувствую, хотя прямота моего сердца не оставила мне выбора в поведении, что нанес мадам Потифар такое оскорбление, которое женщины никогда не прощают — особенно она, такая злопамятная, полная ненависти, мстительная, безжалостная. Я не только оскорбил ее, но и посмеялся над ней в ее гневе; я пренебрежительно с нею держался, я ответил сарказмом на сарказм. Нет никакого сомнения, что участь моя уже решена; я конченый человек, ее гнев тяготеет надо мной, а гнев ее всегда ужасен. Эта женщина обладает безраздельной властью, всё покорно ее слову; ей достаточно сделать знак, и ее воля будет исполнена; ей достаточно сказать: «Этот человек мне не нравится», — и он исчезнет из мира или со сцены жизни. И что хуже всего — ей известно о суде надо мной в Ирландии и о моем приговоре. В запальчивости она обозвала меня беглым преступником и напомнила о виселице в Трали. Но каким образом эти


152
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
сведения достигли ее ушей? Вероятно, у нее очень толковая полиция, весьма расторопные шпионы, а скорее всего, ей рассказал об этом господин де Вильпастур: кое-что из упомянутого ею в разговоре заставляет меня предполагать это с большой долей уверенности. У нее были планы на мой счет; думаю, она наводила справки, как поступают, когда нанимают слугу. Благодаря этому обстоятельству она может, хотя для нее это и не важно, скрыть свою месть под маской правосудия; она может обрушиться на меня, ничем не стесняясь, со всей суровостью. Ты плачешь, Дебора!.. Не падай духом, любовь моя, ничего не бойся: я не пытаюсь утаить опасность, в которой мы оказались, но, какой бы близкой и неминуемой она ни была, не надо отчаиваться. Опередим беду, которую, как мы знаем, нам втайне готовят. Без промедления покинем этот город, бежим, бежим! Это единственное, но беспроигрышное средство. Мы еще успеем спастись — для этого требуется лишь твердая решимость и мужество; у нас есть и то, и другое. Не плачь, не огорчайся, любимая, доверься Господу, пославшему нам это испытание, Его доброта — океан, смешно пытаться измерить ее нашим недалеким умом. Разве кому-нибудь когда-либо было дано постичь Его замыслы? Кто знает, может, в несчастье кроется благо? Кто знает, не является ли худшее предвестником плохого, плохое — предвестником хорошего, хорошее — предвестником лучшего?
— Благодарю тебя, Патрик, за то, что ты так стараешься утешить меня, когда у тебя самого в душе сплошное отчаяние. Я признательна тебе за то, что ты сейчас ценой огромных усилий легкомысленным и безмятежным тоном поведал о горестном, роковом событии; твои страдания проступили сквозь наигранное веселье, и мне больно было видеть твою принужденную улыбку, напоминающую спазм. Ты не хочешь, чтобы я плакала? Патрик, ты хочешь — возможно ли это? — чтобы я оставалась равнодушной при виде зла, причиненного тебе, зла, источник которого — во мне, ибо по моей вине тебя вновь преследуют несчастья?
— Ты, Дебби, причина моих несчастий? Что за безумная мысль!..
— Да, без меня, без любви, которой ты, как тебе кажется, мне обязан, ты мог бы уступить пылкой страсти, которую твоя красота, твое


TOM I
Книга втор а я. Глава тридцать первая
153
изящество, твое красноречие пробудили в этой женщине; вместо того чтобы сегодня испытать на себе ее гнев и подвергнуться гонениям, ты стал бы ее молодым фаворитом, вкусил бы всё сладострастие, все утонченные наслаждения роскошного двора; ты был бы выше всех вознесен и больше всех обласкан в Версале; придворные льстецы роились бы у твоих ног, выпрашивая через тебя милости у твоей любовницы. Слава, богатство, титулы, награды — ты имел бы всё это: твое будущее было бы обеспечено, и оно было бы прекрасно! Именно я тебя погубила! Опять ты был принесен в жертву ради меня!..
— Вы, Дебби, только что приписали мне два чувства — одним я горжусь, другое совершенно не приемлю. Это правда, что ради вас, как вы, к моей чести, предполагаете, я бы отверг самую прекрасную женщину в мире, самую богатую, самую могущественную, интрижку самую выгодную, сулящую мне самую блистательную судьбу; но это неправда, простите мне мою суровость, что без вас я уступил бы этой Потифар, что я продал бы ей свою молодость, чтобы развеять ее тоску, продал бы свои поцелуи оптом за меру серебра, а свою бедность, которой горжусь, — за бесчестное богатство. Не отрицаю, вы развили всё доброе, что было в моем сердце, ваша чистая любовь облагородила его, но я имею дерзость предполагать, что во мне было достаточно и врожденного благородства, чтобы и без вас, без вашего влияния, я не совершил низких и презренных поступков.
— Вы резки со мной, Патрик... Поверьте, я уважаю вас; я не настолько самонадеянна, чтобы исключительно себе вменить в заслугу тонкость ваших чувств и полагать, будто без наших с вами отношений вы были бы бесчестным человеком; но и без излишнего самомнения я вправе подумать, что, принадлежа самому себе, без связей, без клятв, без возвышенной любви, наполняющей ваше сердце, вы, оказавшись перед роковым выбором, могли бы, скорее, отказаться от добродетельных принципов и преодолеть свое отвращение, чем нанести смертельное оскорбление этой Фредегонде, чей гнев не так-то легко утолить1. Кто обвинил бы вас в том, что вы предпочли любовные излишества, роскошь и почести жестоким преследованиям, в том, что такой молодой человек, как вы, предпочел двор застенку, а возможно, и жизнь —


154
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
смерти! Что бы ты ни говорил мне по доброте своей, ничто не сможет разубедить меня в том, что я — единственный и, увы, неиссякаемый источник всех твоих зол. Тебя только что с позором изгнали из рядов мушкетеров — вини в этом лишь меня, во мне причина столь жестокого наказания; это не безумие! Слушай: есть одна вещь, которую до сих пор я считала своим долгом таить от тебя, чтобы не нарушать твой душевный покой, не смущать ум и не порождать гнев в сердце, — ты простишь мне это молчание, я должна была хранить его, как сегодня должна нарушить. Ты не знаешь, чему приписать внезапную перемену в отношении к тебе господина де Вильпастура, его повышенный интерес к письму Фиц-Харриса, его настойчивое стремление признать тебя виновным, лишить звания, изгнать из роты? Ты не знаешь, как объяснить его бесчеловечность, после того как долгое время ты пользовался его расположением и покровительством? Ты не знаешь, откуда могла взяться радость, которую он, похоже, испытывал, карая тебя, и не понимаешь, за что он мог тебе мстить? Так вот, Патрик, всё это из-за меня одной!.. Где, как и почему, я не знаю, но некоторое время назад он воспылал ко мне желанием и грубой страстью и без конца преследует меня своими непристойными предложениями...
— Великий Боже! Что ты такое говоришь? И он тоже, негодяй!.. Великий Боже, и Ты мог спокойно смотреть на это?..
— Прямо здесь, на этой софе, он раз за разом предпринимал бесстыдные атаки, он пытался взять меня силой; но благодаря Господу, благодаря моему мужеству я его одолела, я прогнала его, и он ушел, полный досады и разочарования, и именно на тебя обратился его гнев, и именно тебе он отомстил!
— Подлец!..
— Теперь ты, должно быть, понимаешь, почему я вскрикнула от изумления, когда ты привел меня к нему; понимаешь, почему я вышла из себя и осыпала проклятиями это похотливое чудовище, вставшее в позу сурового судьи, вершащего над тобой приговор именем религии и власти... Теперь ты понимаешь, почему я так быстро согласилась на твой план побега: могла ли я остаться равнодушной и не приветствен


TOMI
Книга вторая. Глава тридцать первая
155
вать средство, способное столь своевременно положить конец интриге, которая начинает меня пугать, которая затягивает меня, где на кону стоит моя стойкость, интриге, которая сулит тягостную борьбу, где я могу пасть, где могу потерять всё, либо из великодушия таясь от тебя, либо потому, что позову тебя на помощь. Ты, такой честный и прямой, представить себе не можешь, каков этот человек, еще более опасный тем, что он упрям: такие, как он, полны решимости, для них нет ничего святого, кроме их желаний, и ни мольбы, ни слезы, ни жалость, ни слабость, ни справедливость, ни честь не тронут и не остановят их. Да! Да! Патрик, уедем, уедем поскорее! Ты правильно решил; не стоит оставаться больше в этом Вавилоне, в этой Капуе;2 мы просто заблудились, нам нечего здесь делать. С волками жить — по-волчьи выть, кто блеет среди их стаи, станет их добычей!
— Не бойся, дорогая Дебора, что мое решение изменится. Сегодня, когда я узнал, что у нас общие враги и что они могут объединиться, дабы вернее нас погубить, когда я узнал, что ты станешь матерью, и моя ответственность удвоилась; сегодня мы больше не одни, у нас есть дитя, дарованное нам Господом. Уедем, поищем где-нибудь в далеком краю страну с менее вольными нравами, где люди, может, и не лучше, но, по крайней мере, у них не будет над нами такой власти; страну, где мы не встретим соотечественников вроде Фиц-Харриса, которые сделают всеобщим достоянием мое несчастье, назовут меня беглым преступником и припомнят повешение в Трали, где нашим детям никогда не придется краснеть за отца, где их не коснется его позор. А чтобы окончательно скрыть их происхождение, мы сменим имена и не скажем, в какой стране похоронены их предки. Для осуществления подобных замыслов требуется сила, воля, редкая отвага: но Господь дал нам ее, эту отвагу. Тем, у кого ее хватило, чтобы покинуть родимый кров, вырваться из материнских объятий, с берегов озера Килларни, из глуши Керри, ее достанет и для того, чтобы отречься от мира, порвать со всем, что они знали до сих пор, отринуть то, кем они были и кем могли бы стать, и отправиться просить частицу солнца, земли и братской любви у одного из тех неведомых народов, которых здешнее общество называет ди¬


156
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
карями. И тогда мы начнем черпать в самих себе и в окружающей нас природе радости и утешения, которые станут наградой за всё, чем мы пожертвовали, от чего отреклись, и больше не будем домогаться тех ложных наслаждений, какими общество одурманивает людей, дабы те забыли причиненное зло. Ненависть неусыпна; не стоит задерживаться с отъездом. Надо, Дебора, чтобы завтра нас здесь уже не было.
— Приказывай, любовь моя, я готова идти за тобой куда угодно.
— Пока не слишком поздно — в аббатстве только что пробило восемь, — я пойду в почтово-пассажирскую контору и закажу для нас места в какой угодно карете, лишь бы она выезжала на заре и направлялась на юг. Мы поедем в Марсель, или в Геную, или в Ливорно3, а там сядем на корабль и уплывем в любое место на свете, которое выберем.
— Ступай, мой Патрик, и возвращайся скорее. Постарайся привлекать к себе как можно меньше внимания, закутайся в плащ. За это время, чтобы отвлечься от беспокойства, я соберу чемоданы, и мы вместе закроем их, когда ты вернешься. Иди, будь осторожен, и да хранит тебя Господь.
— Один поцелуй, Дебби.
— Нет, а то короткое расставание покажется долгой разлукой. Поспеши — и получишь его по возвращении.
— Тогда хотя бы руку, любовь моя.
— Нет, всё по возвращении.
— Уйти! Не поцеловав чела, за которым скрываются мысли обо мне, рук, которые меня ласкают! Дебби! О нет! Ты этого не хочешь! Это принесет мне несчастье. Говорят, сталь не может пронзить то место, к которому прикасались губы возлюбленной.
— О! Тогда я поцелую тебя повсюду, Патрик, дай мне сделать тебя неуязвимым! Дай мне поцеловать тебя в сердце.
Дебора бросилась Патрику на шею, она со страстью сжала его в объятиях, она расстегивала и распахивала его одежду, прижималась губами к груди.
— Вот, теперь иди, я не боюсь — я покрыла тебя талисманами.


TOMI
Книга вторая. Глава тридцать первая
157
Едва Патрик вышел, едва за ним закрылась дверь гостиницы, как до ушей Деборы донеслись беспорядочный шум и не раз повторенные крики: «На помощь! Хватайте убийцу!»
Она торопливо распахнула окно и услышала голос Патрика и звон клинков.
Но в глубине темной улицы ей ничего не было видно.
Внезапно ей в голову пришла мысль: она сорвала занавеску, зажгла ее от факела и швырнула в окно. От падения пламя вспыхнуло еще сильнее и осветило улицу, на которой разыгрывалась ужасная сцена.
Дебора увидела, как какие-то люди вчетвером наседают на Патрика, направив ему в грудь четыре сверкающих клинка, а он защищается словно лев.
При этом зрелище Дебора испустила душераздирающий крик и стала звать Патрика.
— Прощай, Дебби, прощай!.. Я погиб! — прокричал он в ответ. — Прощай навсегда! Дебби, помни, ты станешь матерью!..
— Да! Сына, который отомстит за тебя! Мужайся, держись, бей, бей! Я лечу к тебе, я спускаюсь!..
Тут Патрик получил удар в спину и упал ничком на мостовую.
Всё произошло молниеносно.
Когда Дебора, кликнув людей из гостиницы, выбежала впереди всех, занавеска еще горела, испуская слабый свет, улица была пустынна: никого!..
Только в отдалении слышался стук колес уезжавшей кареты.
Девушка хотела пуститься в погоню, но страх окончательно одолел ее, и она упала без чувств.
При падении она что-то задела — зазвенела сталь, то была окровавленная шпага — шпага Патрика.
Их подобрали: и женщину, и шпагу.


КНИГА ТРЕТЬЯ
Where is my Lord? Where is my Romeo?
Shakespeare
Глава XXXII
Очнувшуюся Дебору отвели в ее комнаты.
Она заявила, что хочет побыть одна, сразу пресекая ненужные утешения, на какие только и способны чужие люди, — утешения столь же банальные, как вежливые приветствия; также, несмотря на все настояния, она отказалась от присмотра сиделки, чтобы не приходилось или выказывать свое горе при посторонних, или мучительно сдерживать его.
Всю ночь она провела в возбужденном состоянии, граничившем с безумием, обвиняя в своих несчастьях мир, Провидение, Судьбу, по очереди обращая к ним горькие упреки и проклятия, а после того как излила свой гнев на всё мироздание — от небес до земли и от людей до Господа, — Дебора начала корить и себя, призывая на свою голову те же проклятия. Она жалела о том, что существует, что вообще появилась на свет, — и молила смерть, чтобы та пришла поскорее. Жестом, таким естественным в крайнем отчаянии,


TOMI
Книга третья. Глава тридцать вторая
159
она ударяла себя в лоб, словно желая размозжить себе голову и изгнать теснившиеся там ужасные мысли; она колотила себя в грудь, подобно узнику, бьющему в стену своей темницы, чтобы разрушить ее и освободить душу, восстающую против тела, из-за которого она продолжает жить.
Один раз в горестном исступлении она даже распахнула окно, чтобы броситься вниз, но легкий толчок во чреве неожиданно напомнил, что ей предстоит стать матерью; едва не совершённое деяние глубоко ее ужаснуло, и она снова кинулась на влажную от слез постель.
Она спрашивала себя: «Будет ли мой сын впоследствии благодарен мне за ту жертву, которую я приношу ему сегодня? В конечном счете, такой ли желанный дар — бытие? Не проклянет ли он меня за ту жизнь, которой не просил, но отнять которую было бы преступлением? И не скажет ли он мне, как я говорила своей бедной матушке: “Почему вы не умертвили меня еще во чреве?”»
Наступило утро. От усталости и горя Дебору сморил неглубокий сон, из которого ее, однако, вырвал настойчивый звон колокольчика. Из страха, что у дверей может оказаться какой-нибудь докучливый посетитель, она не решалась открыть, к тому же ее мысли были в таком беспорядке и настолько сосредоточены на одном, что она не сумела бы притвориться радушной. Но соображение, совершенно абсурдное, что это — уцелевший от смерти Патрик, заставило ее побороть себя и придало сил, чтобы добрести до двери.
С превеликим удивлением Дебора обнаружила на пороге Фиц- Харриса.
— Как! Это вы, презренный! — воскликнула она. — Пришли еще за одной жертвой? Я вас не пущу!
Она уже хотела закрыть дверь, но Фиц-Харрис протиснулся в щелку и не дал ей этого сделать.
— Мадам, будьте милосердны, не прогоняйте меня!.. Меня высылают из Франции, я уезжаю, но до отъезда я должен распрощаться, быть может, навек, с Патриком, моим старым, истинным другом! Сердце мое полно стыда, раскаяния и признательности; я хотел поцеловать


160
Петр юс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
хотя бы его ноги, хотел умолять его — в последний раз, — чтобы он простил мне то зло, которое я причинил ему, а еще — поблагодарить за всё то добро, которым он мне отплатил. Я обязан ему жизнью!
— А он обязан вам смертью!.. Обманщик, вы пришли оскорблять меня в моем несчастий! С наслаждением поворачивать кинжал в моей ране!.. Что за утонченное варварство! Заявиться к жене и просить позвать мужа, которого сам же убил! Наверняка вы, достойный друг, были среди тех, кто его зарезал!
— Патрик убит?.. Что вы говорите?.. О, Боже мой!..
— Трус! Как искусно ты разыгрываешь удивление! Ты ведь ничего об этом не знаешь, не так ли, презренный лицемер? Но это же ты убил его, ты или твои приспешники, вчера, под нашими окнами! Однако ты здоров, ты не ранен — значит, на этой шпаге не твоя кровь? Ах, почему этот клинок не пронзил твое коварное сердце!
С первых же слов, сообщавших об убийстве Патрика, Фиц-Харриса охватило сильное волнение, ноги отказали ему, и он почти в беспамятстве упал на колени.
Уронив голову на грудь, он на несколько секунд замер, а затем, подняв глаза и устремив на Дебору смягчившийся взгляд, произнес с легким упреком:
— Я знаю, что очень виноват перед вашим супругом, мадам: я был плохим другом, плохим братом, я навлек на его голову позор и несчастье. Это правда: я действительно предал его, такого доброго, честного! Мое вероломство помогло мне постичь всю глубину его благородства! О, если бы вы знали, какое отчаяние гложет меня при мысли о причиненном ему горе!.. Я ношу с собой угрызения совести, которые отравляют мне жизнь, — и, чувствую, вскоре положат ей конец! Воистину: движимый завистью, я предал его самым низким образом — но разве это основание, мадам, чтобы считать меня его убийцей? От злопыхателя до убийцы путь не близок... Я — твой убийца, Патрик?! Какой ужас!.. О, Господь свидетель, я не желал ничего иного, кроме как загладить вину, всей своей жизнью искупить предательство! Бедный друг, значит, я больше тебя не увижу! Как! Я потерял тебя, так и не услышав, что ты


TOM I
Книга третья. Глава тридцать вторая
161
меня прощаешь! Но на небесах, как и на земле, ты можешь меня простить, и мольбы мои будут столь упорны, что ты снизойдешь до них!..
Бывает такой крик души, такие искренние излияния, в которых нельзя усомниться, ибо их невозможно подделать: вот и Дебора после слов, произнесенных Фиц-Харрисом столь пылко, почувствовала, что слишком далеко зашла в своем гневе, и сказала уже спокойнее:
— Пожалуй, сударь, мои подозрения чересчур меня увлекли, но разве не дают мне на них право ваши недавние поступки, разве не свидетельствуют они против вас? Убийца — необязательно тот, кто обнажает кинжал и наносит удар; в ужасной катастрофе, только что отнявшей у меня мужа, немалую роль сыграла и совершённая вами гнусность.
Тогда Фиц-Харрис стал расспрашивать о том, как погиб Патрик, но Дебора не отвечала.
— Надо же было так случиться, мадам, что меня высылают именно сейчас и я не смогу в этих ужасных обстоятельствах, когда вы остаетесь совсем одна в чужой стране, возможно, даже окруженная врагами, предложить вам то, что всякий мужчина может и обязан предложить женщине, — поддержку и защиту! Однако, если бы вы пожелали покинуть Францию, я, даже пребывая в опале, мог бы, как мне кажется, сослужить вам определенную службу; я был бы счастлив и горд, если бы вы согласились принять от меня помощь. Я возвращаюсь в Ирландию — возможно, и вы намереваетесь туда вернуться? Я мог бы сопровождать вас во время путешествия и избавить от любых забот, а особенно от неприятных положений, в которых иногда оказываются в подобном случае юные и красивые женщины — такие, как вы. Или вы желаете отправиться в какое-нибудь другое место? Ради вас я охотно откажусь от возможности снова увидеть родину и последую за вами куда угодно — туда, куда пожелаете; я буду сопровождать вас, я свяжу свою судьбу с вашей!.. Я буду горд и счастлив стать вашим смиренным, покорным рабом!.. Располагайте мной, я отдаю себя в вашу власть. Пусть это будет моим наказанием.
— Признаюсь, мне, покинутой и одинокой, было бы приятно иметь друга, который помог бы мне выбраться из пропасти, где я очутилась. Признаюсь, этот друг явился бы весьма кстати: я собираюсь в Женеву,


162
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
чтобы уберечься от ярости врагов Патрика — а значит, и моих врагов, — уберечься самой и уберечь ребенка, которого ношу под сердцем. Да будет Господу угодно, чтобы это был сын, который сумеет отомстить за отца! Но вас я ненавижу и ничего от вас не приму. Всякое общение с вами претит мне. Убирайтесь же прочь вместе с вашим коварством! Я повелеваю вам никогда и нигде не являться ко мне и не оскорблять меня своим взглядом и речами.
— Во имя Господа, мадам, будьте же милосердны! Набросьте покров забвенья на прошлое, о котором я буду сожалеть до конца дней! Без колебаний примите мою преданность, не лишайте меня единственного средства, которое мне остается, чтобы искупить огромную вину перед вами!
— Я уже сказала: я ничего не приму от вас, не настаивайте больше, уходите, вы мне отвратительны!
— О миледи, вы далеко не так великодушны, как ваш супруг!
— Я никогда не прощаю.
— Во имя Неба, миледи, простите меня! Простите вину, в которой я теперь раскаиваюсь! Я не хочу уезжать, влача на себе бремя вашей обиды... Сжальтесь же! Сжальтесь!
— Нет, никогда!.. Будь я мужчиной, я бы заколола вас этой шпагой; но я женщина, и у меня есть только оружие стариков: я вас проклинаю!.. Убирайтесь!.. Будьте прокляты!
— Миледи, добавить ваше проклятие к угрызениям, и без того пожирающим меня, убийству подобно... Вы ответите за мою смерть перед Господом!
Глава XXXIII
После изгнания Патрика из мушкетерской роты господин маркиз де Гав де Вильпастур отправился навестить мадам Потифар.
— Ну здравствуйте, дражайший маркиз, — приветливо сказала фаворитка и протянула для поцелуя руку, унизанную таким количеством колец, что она напоминала футляр для драгоценностей.


TOM I
Книга третья. Глава тридцать третья
163
— С радостью вижу, мадам, что я еще не пал жертвой вашей немилости: вы до того ловко рядитесь то в одни, то в другие чувства, что с вами всегда надо быть настороже, не зная, со щитом ты сегодня или на щите. Бедняга Патрик стремительно рухнул с высот вашей нежности в пучину вашей ненависти. Скоро же вы его разлюбили! Что такого мог сделать вам этот бравый юнец?
— Маркиз, клянусь королевой, он не выказал мне уважения.
— Фу, так он деревенщина?.. До какого предела, мадам?
— До пояса.
— Ах, бесстыжий!.. Вы поступили совершенно правильно, мадам, наказав этого повесу: такие порочные личности заразны, они губят и двор, и город. Пора, чтобы мир не погряз в разврате, обуздать двусмысленные нравы, положить конец разгулу. Вскоре, мадам, если всё продолжит идти тем же курсом, станет боязно пристать к любому берегу — прикоснуться к женщине, съесть конфету, полистать кншу, присесть в кресло; а чтобы не подвергнуться насилию, придется надевать доспехи. Из последней проповеди видно, до чего дошла развращенность нашего железного века...
— Скорее уж ртутного1, маркиз.
— ...брат проповедник кричал: «Из-за распущенности нравов нынешние младенцы вожделеют к кормилице».
— А что делать? Это наши философы всё погубили.
— Особенно философы-экономисты.
— Следует осторожнее отряхивать гусениц с дерева, чтобы не повредить цветов: уничтожая предрассудки, губят и добродетель.
— Да они всё погубили, мадам. Не стану лукавить, благородная королева, мой визит к вам не вполне бескорыстен: я самоотверженно помог вам исправить нравы; теперь, прошу вас, соблаговолите помочь в этом деле и мне.
— Чего вы хотите?
— Постановления на арест.
— Для кого?
— Для одной женщины.


164
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
— Очевидно, для возлюбленной нашего дикаря? Она тоже не выказала вам уважения, маркиз?
— Вот именно.
— До какого предела?
— До какого вам будет угодно, мадам.
— И вы, глупец, хотите заточить эту праведницу теперь, когда она свободна? Кто вам мешает отныне? Разве мужчина не может всегда добиться победы над женщиной? Смелее, маркиз, — и вы получите всё честным путем.
— Спасибо, мадам, но пусть этим узким проливом следует более ловкий моряк — с меня хватит.
— Что же, это настоящая твердыня?
— Да, мадам, и без подъемных мостов. Непроходимая чаща провинциальных добродетелей и предубеждений, в которой заплутает и утомится самая хваткая охотничья свора.
— А! Так красавица притворяется недотрогой... Мы ее воспитаем, маркиз. Скажите, она в самом деле красива?
— Очень красива, мадам, полна изящества и ума. Взгляните, вот ее портрет; его нашли в казарме, в комнате Патрика. Особенно много в ней этого английского лицемерия, столь привлекательного для нас, французов, пресыщенных бесстыдством здешних женщин.
— Если миниатюра не лжет, это и в самом деле прелестная девочка. Маркиз, вашу месть я беру на себя и добавляю к ней свою, ибо имею к сей особе кое-какие свои счеты. Предоставьте дело мне, и вы будете отомщены сполна.
— Мадам, целую ваши ручки и полагаюсь на вас: вы дока по этой части; тут мне не найти лучшего защитника. Но будет ли нескромным спросить вас, какое наказание вы уготовили для виновной?
— О! Это, красавчик, мой секрет.
— Секрет, прекраснейшая, между вами и мной?
— Да какая вам разница? Нравы будут исправлены!
— В своем самомнении я тешил себя надеждой, что достоин вашего доверия; мадам, не довольствуйтесь друзьями наполовину: дружба наполовину — самое пагубное, что только может быть в свете.


TOM I
Книга третья. Глава тридцать третья
165
— Тише, маркиз, не волнуйтесь; вы же знаете, что мы любим вас; вам всё расскажут, любопытный негодник! Мои враги — а они многочисленны — злятся из-за расположения ко мне Фараона и из-за власти, которую я сохранила, хоть и утратила его любовь, и, что ни день, всячески усердствуют, строят всё новые и новые козни, чтобы погубить меня в его глазах. В последний месяц они особенно ожесточились, вообразив — возможно, в двадцатый раз, — что могут оторвать его от меня, устроив ему связь с одной хорошенькой интриганкой. Сперва я встревожилась, но сегодня почти уверена, что она меня не заменит: Фараон хулит ее, не находит в ней остроумия, скучает с нею. Чтобы окончательно его отвадить, будет достаточно любой новенькой, но их у нас не хватает: в Оленьем парке есть только две или три малышки, с которых сдувают пылинки, но они еще не созрели. Не кажется ли вам,
— О! Что за прекрасная, что за вдохновенная мысль, мадам!
— Как вы думаете, эта девушка может быть опасной для меня? Она, по-вашему, ловка, скрытна, честолюбива?
— Будьте покойны, мадам, это сущее дитя, к тому же чужеземка, бедная и одинокая; что, по-вашему, она может сделать? Я опасаюсь, скорее, ее гордости, проистекающей от глупости.
— Пусть это вас не беспокоит: это дело Мадам, она ее выдрессирует. Да что там, она, мой красавчик, укрощала и не таких непокорных.
Мадам Потифар позвонила и приказала позвать камердинера Ле- беля, тайного устроителя постыдных королевских утех.
— Мы наконец нашли туфельку по нашей ноге! — сказала она. — Сегодня же отправляйтесь забрать... Маркиз, адрес?
— Гостиница «Сен-Папуль», улица Вернёй.
— ...юную даму, ирландку или англичанку... Ее имя, маркиз?
— Ее зовут Дебора Коккермаут-Кастл, но там ее называют просто леди Патрик Фиц-Уайт.
— Слышите, мой дорогой Аебель? Ступайте и не упустите добычу: вы мне отвечаете за нее головой.


166
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
— Мадам, ваши повеления будут в точности исполнены.
— Ну что, маркиз, вы довольны?
— Мадам, я на седьмом небе и не знаю, как выразить вам мою признательность! Позвольте облобызать ваши ноги!..
— Нет: подойдите поближе, я поцелую ваши нескромные уста; и ради любви, которая так долго сжигает вас, приходите сегодня со мной отужинать.
— О, я умираю от любви, мадам!..
— Нет, маркиз, от нее вы не умрете.
Глава XXXIV
Окончательно решив уехать в Женеву, Дебора отправилась в аббатство Сен-Жермен-де-Пре — в церковь, которую она предпочитала всем прочим, — чтобы молить Господа благословить ее замысел или вдохновить ее на какой-нибудь другой, если этот Ему не угоден.
Перед хорами она преклонила колена, почти что простерлась ниц; закрыв лицо переплетенными пальцами, она плакала, и пол перед нею был увлажнен ее слезами.
Неподалеку слонялись четыре молодца зловещего вида и время от времени о чем-то перешептывались. Тот, кто казался среди них главным, без конца, словно сличая, перебегал взглядом с леди Деборы на миниатюру, которую держал в руке.
Между молодчиками вспыхнула ссора, звуки их голосов достигли ушей погруженной в себя Деборы; она приподнялась, бросила на них взгляд — и тут же в изумлении и ужасе отвернулась.
Едва она вновь, чтобы скрыть смятение, распростерлась на каменных плитах, как один из этих людей осторожно приблизился к ней и набросил на нее сверху широкий плащ. Он и его товарищи целиком завернули в него Дебору, словно труп в саван, и вынесли на руках из церкви, не обращая внимания на приглушенные крики и рыдания жертвы.


TOMI
Книга третья. Глава тридцать четвертая
167
Выйдя на крыльцо, они бросили ее в ожидавшую карету, и лошади тут же взяли в галоп.
Спеленутая таким образом, Дебора непременно бы задохнулась, но ее вскоре развернули, однако надели повязку на глаза.
Придя в себя, девушка спросила, куда ее везут, — никто не ответил ей и не проронил ни слова на протяжении всей дороги.
То поворачивая, то делая круги, они всё ехали, ехали — и остановились лишь на закате дня; распахнулись ворота, открылась дверца кареты, и Дебору пригласили выйти, поддерживая ее под руку, но она отказалась со словами:
— Я с места не сдвинусь, пока не узнаю, куда вы меня привезли.
Тогда ее силой затащили в прихожую какого-то дома; там, услышав, как за ней задвигается тяжелый засов, она в ужасе испустила душераздирающий крик и без сил рухнула на колени.
— Во имя Господа, — повторяла она, заламывая прекрасные руки, — пожалейте меня, не убивайте, не выслушав! Я знаю, что приговорена к смерти, что она нависла над моей головой: я уже слышу свист топора. Смилуйтесь надо мной, ради бога! Я не боюсь умереть, я не дорожу жизнью теперь, когда убили моего супруга! Я не трушу, о нет, не трушу! Мне достанет мужества умереть! Не для себя я молю о пощаде — но для ребенка, которого ношу под сердцем!.. Сжальтесь над ним!.. — Вокруг нее всё безмолвствовало, лишь звук ее голоса, многократно усиленный эхом, долго раздавался в лестничных пролетах. — Неужели я в пустыне, раз никто не отвечает на мои слезы? Или я говорю с кровожадными хищниками?.. Вам ведь не поручали двойного убийства — так пощадите мое дитя! Не бойтесь, что ваша жертва ускользнет; бросьте меня в застенок до родов, и как только плод выйдет из моего чрева, можете вонзить туда ножи!
Едва она произнесла последние слова, как чья-то рука обняла ее за плечи, чьи-то губы прижались к ее губам и покрыли поцелуями щеки. У Деборы вырвался долгий, хриплый, гортанный крик, выражавший всю силу ее отвращения. Тогда женский голос сказал:
— Ничего не бойтесь, мадам, вашей жизни ничто не угрожает, вас привезли сюда не для пыток; здесь вы в окружении любящих вас лю¬


168
Петр юс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
дей. Встаньте и успокойтесь, моя милая. Эй, слуги, проводите миледи в ее покои!
После того как Деборе помогли подняться по лестнице и отперли множество скрипучих замков, с ее глаз внезапно сняли повязку, и она оказалась посреди комнаты, лицом к лицу с двумя пожилыми слугами в зеленых ливреях — столь увечными и безобразными, что несчастная в страхе бросилась ничком на софу.
— Мадемуазель, мы всецело принадлежим вам; нам оказали честь, избрав для того, чтобы служить вам, — с поклоном произнесли эти два урода. — Мы в любое время к вашим услугам. Если мы вам понадобимся — только позвоните! Желаете ли что-нибудь сейчас?
— Да. Я желаю услышать, в чьем притоне я очутилась и что вы за существа?
— Успокойтесь, мадемуазель, вы здесь в безопасности. Мы честные слуги. Через час мы принесем вам ужин.
— Не стоит, господа, несите ваш яд кому-нибудь другому!
Через час те же слуги действительно сервировали для Деборы превосходный ужин; но, несмотря на их настояния, она так и не подошла к столу и, хотя умирала от жажды, не выпила даже стакана воды. Ужин унесли, явилась дуэнья приготовить ее ко сну; раздев и уложив Дебору в постель, она пожелала ей спокойной ночи и унесла свечу.
Усталость и печаль вскоре одолели Дебору, и она было уснула, но посреди ночи пробудилась от мучительного сновидения; и тогда, в одиночестве, весь ужас ее положения представился ей, и ее вновь охватила сильнейшая тревога. Она ломала голову, пытаясь понять, в каком месте, в чьих руках и в чьей власти могла оказаться. Роскошная мебель, слуги, забота, обходительность обращения не позволяли предположить, что она в тюрьме, а кроме того, свежий деревенский воздух и запах коровника, которые она не раз ощущала в карете во время поездки, почти уверили Дебору в том, что ее вывезли из Парижа. Тут ей пришло на ум, что ее, вероятно, похитили по приказу маркиза де Вильпастура и препроводили в один из его загородных домов.
Час за часом ждала она его прихода, готовясь к самому яростному сопротивлению. Решившись скорее умереть, чем подвергнуться малей-


TOM I
Книга третья. Глава тридцать четвертая
169
тему бесчестию, она страдала от того, что у нее нет оружия, и сокрушалась, что не припрятала во время ужина столовый нож.
Чтобы ее не застали врасплох, Дебора решила всё время держаться настороже: она встала, распахнула окно, выходившее в сад, и провела ночь, неусыпно следя за дверью и внимательно прислушиваясь к звону колоколов, отбивавших часы. Никто не шел, и в полной тишине до нее доносились с башен лишь звуки, отмерявшие прошлое, которое она проклинала, и возвещавшие будущее, которое наполняло ее страхом.
Утром, войдя в комнату, дуэньи обнаружили Дебору, спящую на софе, — там, где ее окончательно одолела дремота; ей надели на ноги прелестные вышитые комнатные туфли и принялись умолять проследовать с ними вниз, на что она согласилась далеко не сразу.
Миновав роскошную лестницу и коридоры, украшенные статуями и цветами, она оказалась в маленькой ванной комнате, отделанной лепными украшениями и мрамором из Алеппо1.
Ванна из того же мрамора была уже наполнена теплой, ароматной водой, и дуэньи погрузили туда Дебору.
Немного погодя в комнату вошла дама средних лет в богатом утреннем неглиже, с заурядным лицом, но изысканными манерами. По ее знаку служанки удалились, а дама присела на краешек ванны.
С первых же слов Дебора узнала голос той женщины, которая накануне разговаривала с ней и целовала ее.
Сперва дама самым любезным тоном осведомилась о ее драгоценном здоровье, о том, как она провела ночь, а затем постаралась развеять все ее страхи.
— Вы здесь в безопасности, моя прелестная графиня, вам не угрожают и малейшей царапиной, — медоточивым голосом вещала она. — Я управляющая этим домом, и, клянусь честью, вы найдете здесь только людей, готовых вам угодить, исполнить любой ваш каприз и любое ваше желание. Имеете ли вы понятие о том, что это за город и что за место?
— Нет, мадам.
— Бывали ли вы когда-нибудь в Фонтенбло2 или в Версале?
— Только в Версале, мадам.


170
Петр юс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
— Были ли вы представлены ко двору? Знаете ли короля в лицо?
— Нет, мадам.
— Раз вы утверждаете, что беременны, стало быть, у вас есть любовник?
— Позавчера его убили!
— Бедное дитя!.. Ну же, мужайтесь, мы постараемся вас утешить.
— Позвольте мне заранее отказаться от любого утешения; я сочту всякое из них оскорбительным. Я чистосердечно и любезно ответила на ваши вопросы, мадам; надеюсь, что и вы поступите так же. Подозревают ли меня в каком-нибудь преступлении? Уличена ли я в чем- либо?
— Насколько мне известно, миледи, — нет.
— Тогда по какому праву, вопреки справедливости, меня похитили, увезли и заточили в этом доме?
— Чтобы спасти вас: вы иностранка, вы беспомощны, одиноки; вас ожидала нужда, которая не подобает девице достойного и знатного рода.
— Проявленный ко мне интерес слишком навязчив, мадам; это нескромное и оскорбительное для меня рвение, которое я осуждаю и отвергаю. Могу ли я, по крайней мере, узнать, кто оказывает мне столь непомерное благоволение? По чьему повелению меня доставили в этот дом? Что это за место и какая судьба мне уготована?
— Увы, миледи, к своему огорчению, я пока не могу удовлетворить вашего любопытства. Через несколько дней вы всё узнаете сами.
— Эта тайна может быть только смехотворной или преступной, а вы, по правде говоря, кажетесь мне слишком представительной дамой, чтобы принимать участие в глупом маскараде, и слишком честной, чтобы участвовать в подлом сговоре. По крайней мере, ответьте мне: это государственная тюрьма?
— Разве это жилище похоже на донжон, а я — на тюремщицу, миледи?
— Стало быть, я в монастыре?
— Возможно.


TOMI
Книга третья. Глава тридцать четвертая
171
— Умоляю, мадам, не оставляйте меня в смертельной тревоге. Это жестокая мука. Это кошмар, который я не смогу выносить долго. Вы говорите, будто помышляете только о моем благоденствии и счастье — я же прошу у вас лишь немного жалости. Ваше молчание подтверждает мои подозрения: итак, я всё знаю; храните свою тайну сколько вам будет угодно! Я здесь по приказанию вашего господина маркиза де Вильпастура.
— Нет, миледи, ничего подобного. — Здесь Мадам, притворившись, будто колеблется, умолкла: казалось, она собирается с мыслями. Это была хитрая бестия. Уже давно она горела нетерпением поведать одну из тех сказок, какими обычно потчевала своих воспитанниц, но медлила, заставляла себя просить и умолять, придавая обману более правдоподобный, достойный доверия вид. Наконец она сказала: — Послушайте, моя милая, я питаю к вам нежность, которую вы вызвали у меня с самого начала; вы кажетесь мне доброй, и я буду такой же с вами. Но обещайте мне нерушимо хранить тайну, ибо, открывая ее вам раньше времени, я подвергаюсь самой серьезной опасности. Ради вас, моя благородная подруга, я готова совершить тяжкий проступок — я слишком сильно вас полюбила, чтобы хоть в чем-то вам отказать. Один богатый французский вельможа, граф де Гонесс, несколько раз видел вас, уж не знаю где, и, проникшись к вам самым пылким и благородным чувством, приказал, чтобы спасти вас от злобы врагов и оградить от угрожающих вам опасностей, тайно привезти сюда, в Труа-Мулен3, что неподалеку от Мелёна4, в один из его загородных домов, где я служу ключницей и экономкой. Здесь, в неприступном тайном убежище, вас никто не найдет. В этом мирном приюте вы сможете теперь вкушать прелести изысканной жизни и всей душой предаваться сладостным сожалениям и печалям.
— Мадам, вы хотите, чтобы я поверила в эту сказку?
— Миледи, клянусь Господом и прахом своего отца, — это истинная правда.
— Отказавшись поверить подобной клятве, я обвинила бы вас в коварстве и подлости, одна мысль о которых мне отвратительна: предпо¬


172
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
читаю, мадам, поверить вашей истории. Но какие виды на мой счет у этого графа де Гонесса? Чего он от меня хочет?
— Это чувствительный, великодушный человек, у него нет других желаний, кроме как взять вас под свое покровительство.
— Людей столь бескорыстных сегодня немного. Я ценю его благородство и надеюсь, что смогу выказать ему всё восхищение и признательность, которых он заслуживает. Но предоставить мне покровительство — не конечная цель. Каковы его планы?
— Он надеется, что вы разделите его любовь.
— Этому никогда не бывать! Моя душа упокоилась в могиле моего мужа.
— А впоследствии, когда в ваших глазах он станет того достоин, сей дворянин собирается предложить вам свое состояние и руку.
— Которые я отвергну. Я уже дала обеты и никогда не нарушу их. Я обязана отомстить за своего супруга и подумать о ребенке, которого ношу под сердцем.
— Сколь бы ни были достойны восхищения ваши скорбные чувства, пройдет время, и они переменятся. Нельзя вечно жить в печали и безрассудно хранить вдовство. Ладно, моя красавица, если не хотите еще больше ослабеть, пора выходить из ванны. Будьте уверены в моем расположении. Моя доброта к вам и предупредительность безграничны. Сердце мое открыто для вас, и я всё готова для вас сделать. Будьте спокойны: пока вы рядом со мной, с вами не случится никаких неприятностей. Я так вас люблю! До чего же вы красивы! Позвольте мне поцеловать ваш чистый лоб. Какая изящная у вас шея! Видел ли кто- нибудь столь белые плечи?
Чтобы завоевать дружбу Деборы, Мадам изо всех сил старалась быть любезной. Она окружала молодую женщину всеми возможными заботами, выказывала все вообразимые знаки внимания, дабы заслужить ее расположение и добиться того, чтобы она непременно похвалила добрую управительницу перед хозяином.
Она помогла Деборе выйти из воды, а когда девушка встала, хотела снять с нее простыню, в которую та была завернута, но Дебора крепко вцепилась в ткань обеими руками.


TOM I
Книга третья. Глава тридцать четвертая
173
— Ну же, девочка моя, отбросьте эту мокрую простыню, я вас вытру. Неужели вы боитесь обнажиться передо мной, перед вашей матерью? Какое же вы еще дитя! — Дебора покраснела и опустила глаза. — Ну вот! Еще и зарделись! Оставьте стыдливость уродинам. Вы должны гордиться такой красотой. Не бойтесь показывать все свои прелести. Как обидно скрывать всё это под тканью, обидно заключать в корсет прекрасную грудь, гладкую и упругую, словно полированный мрамор! Я не могу удержаться, чтобы не припасть к ней губами! Простите мне поцелуи, это всё от восхищения.
— Прошу вас, мадам, позвольте мне одеться, и умерьте, пожалуйста, свои пылкие восторги. Ваши взгляды задерживаются на мне со слишком большим удовольствием. Они вызывают во мне стыд.
— Миледи, вы созданы по божественному образцу, вы словно драгоценная ваза: ваша талия подобна ее горлышку, а бедра — выпуклой части. Они такие полные, я едва могу обхватить их руками...
— Оставьте меня, мадам! Вы забываетесь, остановитесь же! Вы переходите все границы!..
Прижав руку ко лбу, Дебора отталкивала голову Мадам, вставшей перед ней на колени и обнимавшей ее, словно умоляя о милости.
— Не сердитесь, моя добрая подруга, я совершенно не хотела вас обидеть. Это было случайное прикосновение. Прошу простить меня. Я слишком хорошо понимаю, какое уважение надлежит выказывать молодым девицам, чтобы когда-нибудь попытаться оным пренебречь. Но не запрещайте хотя бы некоторые, незначительные, вольности вашей домоправительнице, которая готова посвятить вам всю свою жизнь; не запрещайте ей хотя бы сожалеть. Увы! Почему я не могу быть тем, кем хочу, — прекрасным, любимым вами молодым человеком! Счастливчик граф де Гонесс! Сколько ему уготовано восхитительных прелестей! На всей земле он не нашел бы дамы очаровательнее! О, как я завидую этому выбору!.. Но к чему бесплодная мечта стать красивым юношей? Юношам недоступны все прелести любви, всё разнообразие наслаждений. Мне хочется вам понравиться. Предупреждаю: я жажду обрести вашу привязанность и сделаю всё, чтобы ее добиться.


174
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
— Я никогда не отказывала в своей привязанности никому, кто казался мне ее достойным, и смею надеяться, мадам, что вы возымеете на нее достаточно прав.
— Если пожелаете, миледи, ваша попечительница станет вашей рабой. До свидания, моя красавица! Вскоре я навещу вас, — возможно, сегодня вечером. Позовите служанок, они отведут вас в ваши покои, где, вероятно, уже накрыт завтрак. Сегодня компанию вам составят две мои помощницы.
И действительно, Дебора обнаружила у себя в комнате стол, накрытый на троих и уставленный холодным мясом, закусками и бутылками вина. Ожидая своих сотрапезниц, она, облокотившись на подоконник, задумчиво смотрела в окно. Размышляя о том, что ей только что поведали, она спрашивала себя, стоит ли верить в этого графа де Гонесса. Что же это за человек? На самом ли деле Небо послало ей, в ее горестном положении, могущественного защитника, — и если не великодушие, то какие чувства могли побудить этого незнакомца приказать ее похитить? Какая участь уготована ей и какой платы потребуют от нее за подобную преданность?
Деборе вспомнилось, как вела себя Мадам в ванной комнате. Ее ласки, преувеличенные комплименты, прикосновения, пылкие взгляды, нескромные поцелуи, волнение, дрожь, любезности — всё это показалось девушке весьма странным. В своей памяти она могла сравнить подобные нежности лишь с любовными ласками Патрика, но это ее лишь окончательно запутало, благородное дитя было чуждо всякой извращенности.
Редко тот, кто сажает и сеет, пожинает первые плоды урожая. Плоды и зерно, продающиеся на наших рынках, — это то, что оставили нам насекомые, дикие звери и птицы. Вот и Фараон, соорудив себе гарем ценой немалых затрат, на самом деле воздвиг его для Мадам, которая авансом взимала щедрую десятину с его одалисок5. На свое королевское ложе он получал лишь объедки со стола прислуги.
Размышления не заняли много времени, и внезапно Деборе пришло в голову исследовать комнату, которую она до сих пор так и не осмот¬


TOMI
Книга третья. Глава тридцать четвертая
175
рела. Стены были увешаны гравюрами в рамках и картинами; она подошла поближе — и отпрянула с изумленьем и отвращением: всюду нагота, разврат, сцены похоти, одна из которых просветила Дебору относительно повадок Мадам и ее туманных речей.
Увидев эти пакости, девушка не могла больше верить в добродетельное великодушие графа де Гонесса. Она поняла, что попала в бесчестные руки и, возможно, даже в дом терпимости. При мысли об этом душа ее взбунтовалась; к ней вернулась природная энергия; она решила ничего не бояться, всему противопоставить свою упорную, несгибаемую волю и так извести тюремщиков своим диким, неукротимым нравом, что им не останется ничего другого, как только вернуть ей свободу.
Полная гнева и отчаяния, она подбежала к двери, заперла ее на два оборота ключа и на задвижку, затем сорвала одну за другой все картины и вышвырнула их в окно. Послышался грохот, зазвенели разбитые стекла, воцарился настоящий содом. На камине, на столиках и этажерках располагались столь же непристойные статуэтки и группы из не- глазурованного фарфора: пленница разбила их с не меньшим шумом. В одном из углов комнаты виднелся застекленный шкаф, полный неприличных книг; пробежавшись взглядом по названиям, девушка отправила книги, вслед за картинами, на плиты двора.
Услышав такой невероятный тарарам, слуги и домоправительница сбежались к дверям комнаты Деборы и принялись отчаянно в них колотить.
— Отворите, миледи, — просила Мадам. — Что случилось, бедное дитя? Что с вами? Отворите, прошу вас!
— Не отворю! — последовал ответ.
— Ради бога, скажите, чего вам угодно? Мы всё исполним. Если вам что-либо не понравилось в ваших покоях — это заменят! Вам не уделили достаточного внимания? Умоляю вас, успокойтесь, не выбрасывайте больше ничего из окна! Ну, ответьте же, миледи, откройте мне!
— Хорошо, я отвечу: вы — отвратительная женщина и занимаетесь столь же отвратительным ремеслом! Вы пожалеете, что связались со мной; о, вам не поздоровится! Я уничтожу, я растопчу и вас, и ваши


176
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
ловушки! Напрасно пытались вы смутить мою наивность непристойными изображениями: вам меня не развратить! Вы лгали мне: я не у графа де Гонесса, благородного человека, — нет, я в логове негодяя, в одном из тех домов, что не имеют названия для стыдливых уст; и вы, несомненно, собираетесь торговать моим телом, предлагая его для услад каждому встречному.
— Во имя святых ангелов, миледи, клянусь вам, поверьте, все ваши опасения ложны и несправедливы! Вы безжалостны ко мне; я честная женщина на службе у достойного человека, который дал вам приют в своем имении: вот истина перед Богом! Кто мог вложить вам в сердце столь великий гнев и столь ужасные подозрения? Это всё из-за неприличных картин, которые вы уничтожили? Они принадлежали одному господину, ранее занимавшему вашу комнату. Я столько раз просила слуг их убрать, но эти негодяи плохо слушаются моих приказов! Смиренно приношу вам извинения. Почему, миледи, вы не хотите мне отворить, ведь я вам желаю только добра? О, вы испытываете мое терпение! Отворите же, говорю вам!..
— Мадам, я вам не отворю.
— Тогда мы откроем дверь силой.
— Попробуйте.
Видя, что от такой разгневанной и упрямой особы она ничего не добьется, Мадам удалилась.
Горячая ванна и приступ гнева подорвали последние силы Деборы, у которой вот уже более суток во рту не было ни единой крошки. Она уселась за стол. Несмотря на изрядный аппетит, ела она с большой умеренностью, чтобы не израсходовать слишком много оказавшейся в ее распоряжении провизии, ведь от количества этой еды зависела продолжительность осады, которую Дебора собиралась держать. Несколько раз в течение дня возвращалась Мадам, стучалась, возобновляла свои увещевания. Дебора ничего не отвечала. На следующее утро ее разбудили три яростных удара в дверь.
— Кто там? — спросила Дебора.
На сей раз ей ответил грубый мужской голос:


TOMI
Книга третья. Глава тридцать четвертая
177
— Именем короля и правосудия, открывайте!
Дебора отозвалась с кровати:
— Разве король и правосудие всемогущи?
— Разумеется! — отвечал господин де Сервъер, ибо это был он.
— Что ж, в таком случае пусть они откроют дверь и войдут.
— Миледи, будьте благоразумны, не заставляйте меня применять силу.
— А кто вы такой, чтобы применять силу?
— Я комендант этого замка.
— Комендант этого замка никогда не будет командовать мной.
— Хватит шутить, миледи.
— Не шутите и вы, сударь.
— Но скажите мне, с какой целью вы заперлись?
— Вы, господин комендант, могли бы и не задавать таких глупых вопросов.
— Чего вы добьетесь подобным сопротивлением? Рано или поздно вам придется опустить мост. Вы безумны, если хотите без припасов держать осаду, обороняясь при этом от людей, которые вас холят и лелеют. Уступите наконец, прошу вас, никто не упрекнет вас ни в чем, вас никак не накажут, клянусь честью: вы можете верить старому солдату.
— Молодой или старый, солдат или штатский — я верю вам, сударь, но поверьте и вы: я не поддамся на уговоры. Объявляю вам, что твердо решила выйти отсюда лишь затем, чтобы покинуть этот притон, и открою только господину Гудули, хозяину гостиницы «Сен-Папуль», в которой я проживала в Париже. Отправляйтесь на улицу Вернёй за господином Гудули — или оставьте меня в покое.
— Господи Иисусе! Вот как вы отвечаете на заботы, которыми вас окружают! — в ярости вскричал господин де Сервьер. — Не хотите по- хорошему — будет по-плохому! Думаете, так трудно проникнуть к вам, выломав эту дверь? Сейчас поглядим...
Он замолчал, и Дебора услышала, как он уходит по коридору и спускается по лестнице; вскоре раздалась чеканная поступь марширу¬


178
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
ющих людей, от которой задрожал пол. Перед дверью шаги затихли, а потом послышался стук множества опускаемых на пол мушкетов.
— Еще раз, миледи: именем короля и закона, открывайте!
— Еще раз, сударь: именем короля и закона, я не открою: король не может желать бесчестья своих подданных, а закон не может поддерживать несправедливость.
— Солдаты! Исполняйте свой долг...
По этой команде посыпались удары прикладами, но массивная дверь, которую Дебора еще подперла мебелью, лишь едва дрогнула.
— Господин комендант, послушайте меня, — сказала она, видя, что уже достигла предела, — я смеюсь над вами, я не боюсь вас и не боюсь смерти. Вы так силитесь меня схватить — да только напрасно: вы до меня не дотронетесь. Когда вы сломаете дверь и опрокинете баррикаду и у меня не останется больше защиты, я препоручу себя Богу и выброшусь из окна вниз головой на мостовую.
Последовало еще несколько ударов, впрочем, уже не столь сильных и яростных. Среди всего этого шума послышался голос Мадам, и грохот прекратился; она сказала господину де Сервьеру:
— Это дитя способно на всё; умоляю вас, не доводите ее до отчаяния. Если произойдет несчастье, спросят с меня; ничего не делайте больше без распоряжения сверху.
Пошептавшись немного, осаждавшие разошлись, и в коридоре вновь стало тихо.
Глава XXXV
Мятежная Дебора уже три дня держалась в своей крепости, когда, бродя по комнате, заметила начертанные карандашом на деревянной панели итальянские слова:
США т, ТКОУШ!


TOM I
Книга третья. Глава тридцать пятая
179
Таинственность этих слов поразила ее; ей показалось, что они не могли быть написаны без какой-нибудь особой цели — и содержат в себе некий скрытый смысл. Она пристально осмотрела панели в комнате, чтобы проверить, не найдется ли еще какая-нибудь фраза, объясняющая первую. Ничего не обнаружив, она вернулась к изречению «CERCA QUI, TROVERAI». «Ищи здесь и найдешь». Три варианта — Евангелие1, образное выражение или руководство к действию. «CERCA» — «ищи». Приказ недвусмыслен. «Qui» — «здесь». В этой комнате? В доме? В дольнем мире? Или — в этом самом месте? «TROVERAI» — «найдешь». Но что? Именно в этом крылась главная тайна, и в этом же заключалась награда счастливому или утонченному уму, который способен разгадать загадку. Значит, будем искать...
Дебора обшарила взглядом всё, что ее окружало, простучала деревянные панели, чтобы удостовериться, что в них нет полых, отзывающихся на стук мест. Внезапно она заметила, что прямо под надписью, между панелью и плинтусом, имеется щель. Она просунула туда пальцы; тонкая панель отогнулась, рука целиком проникла в зазор и что-то нащупала. Дебора, вся дрожа, схватила предмет и вытащила наружу. Это оказалась всего лишь маленькая книжица на итальянском языке — сонеты Петрарки. Дебора сдула с нее пыль и перелистала, ничего не обнаружив между страницами. Хотя находка доставила ей удовольствие и пришлась как нельзя кстати, чтобы развеять одиночество, тем более что говорила с ней на языке, который Дебора страстно любила, — она не могла поверить, что это и есть окончательная разгадка, и повторно сунула руку за панель, но на сей раз ничего не нашла. Тогда она снова взяла Петрарку и присела на софу, чтобы перечитать любимые сонеты. Открыв книгу, она уронила взор на чистую страницу, предшествовавшую фронтиспису: та была сплошь исписана мелким, убористым круглым почерком, похожим на тот, каким были начертаны слова на панели. С огромным трудом Дебора понемногу разобрала напи¬
санное:


180
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
Кем бы ни была ты, проникшая в тайну моих слов, я питаю к тебе любовь и прошу твоей дружбы. Желаю, чтобы эта книга принесла тебе всё то наслаждение, которое получила от нее я, и заставила на время забыть о печали, возможно, тебя гнетущей. Несомненно, ты здесь пленница, каковой четыре года была и я. Завтра я уезжаю, завтра я буду свободна! Несомненно, ты еще не ведаешь, какая судьба тебе уготована, и беспокойство снедает тебя. Так вот: успокойся; живи и радуйся — твоя участь прекрасна, по-настоящему прекрасна! Болтливый слуга мне обо всём рассказал и сделал меня счастливой; я, в свою очередь, хочу доставить тебе то же счастье; ты, должно быть, как и я, оторвана от семьи, и тебе, как и мне, вероятно, сказали, что некий богатый вельможа, который воспылал благородной страстью, спрятал тебя в одном из своих поместий до тех пор, пока не сможет на тебе жениться? В этом нет ни слова правды: ты в Версале, в доме Оленьего парка, а вельможа, которого ты уже приняла или примешь на своем ложе, — Фараон, Фараон собственной персоной! Понимаешь теперь всё свое счастье? Я беременна от него, беременна от Его Величества, какое везение! Бедная Мария, чем ты заслужила подобную честь? Небо услышало меня, я столько молилась, чтобы зачать этого бастарда! Пусть Небо пошлет его и тебе, желаю этого для тебя со всем пылом моей души! Притворись, будто тебе не известно то, о чем я тебе рассказала: если тебя начнут подозревать в том, что ты слишком много знаешь, ты погибнешь, твоя блистательная судьба будет разрушена безвозвратно. Спрячь хорошенько эту книгу и вырви первый листок.
Не забывай меня в своих молитвах, не забывай Марию-делъи- Анджели. Это имя, которое мне дали в Ферраре...2 Я тоже тебя не забуду, моя прекрасная незнакомка, поскольку ты, должно быть, красива, как и я, — раз, как и я, была избрана. Жаль, что я не могу осыпать тебя поцелуями!


TOM I
Книга третья. Глава тридцать шестая
181
Изумленная, испуганная тем, что она только что узнала, Дебора пролила много слез и долго оставалась грустной и подавленной. После продолжительных мрачных размышлений внезапно, как после бури, небеса ее разума осветились, и она подумала: в конце концов, всё что угодно лучше, чем оказаться во власти маркиза де Вильпастура. В итоге ей даже показалось, что это обстоятельство благоприятствует ей и должно ее спасти, и внезапно она решила полностью изменить свое поведение, превратиться в послушное, доброе, милое, благовоспитанное дитя, чтобы ускорить, насколько возможно, день приезда Фараона.
Выдрав и разорвав на тысячу мелких кусочков лист из книги сонетов Петрарки, которую она предусмотрительно спрятала в камине, Дебора опустилась на колени и возблагодарила Бога за то, что Тот не оставил ее в несчастье, дав узнать о ловушке, приготовленной для нее, и умоляла благословить эту дурочку Марию-дельи-Анджели, великодушную исполнительницу Его воли.
Затем она встала и позвонила, чтобы позвать слуг. Какая-то дуэнья тут же явилась и затявкала у дверей. Дебора велела ей просить домоправительницу, чтобы та соблаговолила пожаловать в ее комнату.
Глава XXXVI
Мария-дельи-Анджели написала правду: несчастная Дебора оказалась в месте, принадлежавшем королю, в месте, где царил порок.
Воспитанниц, ибо так именовали пленниц Оленьего парка, охраняли столь же тщательно, как охраняют на Востоке женщин в гареме, только вместо пузатых евнухов здесь держали некоторое число старых чудищ, феноменально безобразных уродов.
Алважи1, назначенные прислуживать избранным девушкам, были одеты в зеленое, как кузнечики. Болтами2 носили серые ливреи. Такие правила установил лично Фараон, и всё, что касалось этикета, исполнялось в этом доме строже, чем при дворе.


182
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
Кроме этих ужасных аджеми-огланов3, здесь был кызляр-ага, или кызляр-агасъР, — сторож девственниц, звавшийся, словно в насмешку, господином де Сервъером5 и почти приравнивавшийся к капу-агасы, капи- ага6. Это был старый армейский майор, настоящее страшилище: он занимал пост коменданта дома и надзирал за бастанджи/’, капыджи8, ат- тажи9, алважи и балтажи. В его обязанности входило усмирять взбунтовавшихся султанш, пресекать всякие покушения извне; отбирать салями10, а также прогонять и наказывать наглецов, которые осмеливались проникнуть к одалискам. В случае необходимости он мог рассчитывать на помощь поста спаги1\ размещенного по соседству и обязанного подчиняться ему по первому же приказу.
Чтобы вести расходы, поддерживать порядок, следить за тем, чтобы одалиски не использовали досуг неподобающим образом и, особенно, чтобы они не знакомились друг с другом, существовала куцлир-ага- сы12 женского пола; фамилия ее была вроде бы Дюман, но все звали ее просто Мадам. Это была женщина низкого происхождения, но обладавшая умом, столь редкостно упорядоченным, что Фараон превозносил его достоинства и часто говорил: «Если когда-нибудь, перепрыгнув ров, она превратилась бы в мужчину, я бы сделал ее своим гиазнадар- багии»13.
Непосредственно после нее шли две заместительницы; они составляли компанию взрослым одалискам, иногда обедали с новенькими, обучали их хорошим манерам и присутствовали на уроках танцев, музыки, литературы и живописи, которые давались девушкам.
Двенадцать дуэний, прислужниц низшего ранга, выполнявших любые поручения и всякую работу, строго присматривали за воспитанницами.
Грязную и тяжелую работу выполняли слуги и балтажи, тоже выбранные, из предосторожности, среди стариков и уродов.
Труд всей этой отвратительной челяди щедро вознаграждался; однако за малейшую нескромность слуг отправляли гнить в тюрьму.
Здесь были одалиски всех возрастов, от девяти-десяти до двадцати лет. Когда они достигали пятнадцатилетия, от них уже переставали


TOMI
Книга третья. Глава тридцать седьмая
183
таить, в каком месте они живут, но всячески скрывали, что они предназначены для Фараонова ложа. Если возникало подозрение, что им это известно, что они обо всём узнали — то ли случайно, то ли благодаря чьей-то откровенности, — их отсылали и помещали либо в монастырь, либо в капитул;14 беременных выдавали замуж.
Расходы на этот сераль составляли приблизительно сто пятьдесят тысяч ливров в месяц только на питание и содержание гарема и на жалованье помощникам и прислуге. Отдельно оплачивались паши-вербовщики; особую статью составляли вознаграждения семьям, то есть плата за проданных детей, приданое, которое им давали, подарки, которые им делались, и выплаты за рождение бастардов. Все эти траты составляли более двух миллионов в год. Ежегодно Олений парк обходился Франции приблизительно в пять миллионов.
Он существовал тридцать четыре года.
Управительница, наследовавшая мадам Дюман вскоре после смерти мадам Потифар, принадлежала к одному из лучших родов Бургундии и была прежде канонисой при знатном капитуле.
Едва придворные узнали о создании этого гарема, они наперебой стали добиваться должности капи-ага, но, невзирая на все их притязания и низости, Фараон, к их глубокому огорчению, поставил управителем Аебеля, своего газода-баши15, который был основателем заведения, а над ним — пашу Фелипо де Сен-Флорантена.
Глава XXXVII
Незадолго до прибытия Деборы в Парк госпожа Потифар написала Мадам следующее письмо:
Сегодня вечером Вы, очевидно, примете, моя дорогая управительница, юную ирландскую графиню по имени Дебора, которую я посылаю к Вам на выучку. Я видела только ее портрет; она мне понравилась, и весьма. Один человек, знающий ее


184
Петр юс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
несколько ближе, уверил меня, что она обладает тысячью прелестей и не меньшим числом достоинств и наверняка понравится Фараону. Окружите ее всяческими заботами; обучите ее как можно скорей; я хочу, чтобы ее представили Фараону незамедлительно. Ее образование, несомненно, будет стоить Вам большого усердия; я не оставлю без внимания Ваши труды, ибо, как мне говорили, нрав у нее нелегкий и, более того, эта девица напичкана добродетелью и строга насчет морального долга. Необходимо, чтобы Вы ее полностью перелицевали. Чтобы ее соблазнить, не пренебрегайте ничем — ни лестью, ни ложью, ни обещаниями. Особенно постарайтесь разрушить в ней всякое чувство стыдливости. Возможно, она холодна, поскольку пока не ведает всех тех наслаждений, которые дарит распутство; откройте их все для нее. Постоянно возбуждайте в ней плотские желания, окружая ее непристойными картинами и давая ей в руки исключительно развращающие книги; всё это при обильной пище. С помощью этих средств, надеюсь, Вы одержите победу и совершите счастливый переворот в ее темпераменте. В день, назначенный для первого визита Фараона, добавьте в ее питье какие-нибудь возбуждающие средства.
Прошу извинить меня за то, что доставляю Вам столько хлопот. Соблаговолите, чтобы порадовать меня, применить в этом случае всё терпение, искусство, ум, каковые я счастлива в Вас признать и каковые Вы столько раз демонстрировали.
Примите заранее мою самую горячую благодарность.
Отвечая на это письмо и сообщая госпоже Потифар о неповиновении
Деборы, Мадам поспешила отправить следующее послание:
Я приняла позавчера вечером, дражайшая госпожа, Вашу юную ирландку. Она в самом деле прелестна, я видела ее обнаженной в ванне; тело прекрасно, сложение совершенно; талия


TOMI
Книга третья. Глава тридцать седьмая
185
тонкая, голос приятный, манеры донельзя изысканны. Уверена, она очарует Фараона, если я смогу ее покорить; но я почти что отчаялась. Это пугливая и упрямая недотрога, обучить ее будет нелегко. Сейчас она устроила настоящий бунт. Следуя Вашим желаниям, я украсила ее комнату непристойными фигурками, картинами и книгами; но вчера, в час завтрака, стыдливица заметила их и пришла в такую ярость, что заперлась на ключ и задвижку, а все вещицы повыбрасывала в окно. Мои просьбы и мольбы не смогли ни усмирить ее, ни заставить отпереть дверь. Господин де Сервьер тоже потерпел поражение. Ни уговоры, ни угрозы не поколебали ее решимости, она лишь посмеялась над ним. Раздосадованный, он вызвал солдат, чтобы запугать ее и выломать дверь, которую она еще и забаррикадировала мебелью; дверь и девица не поддались, а миледи заявила, что если в ее комнату проникнут силой, то она выбросится в окно, но не покорится. Тогда я повелела остановить штурм и положила конец воинственному азарту господина де Сервьера, ибо, доведенная до крайности, эта дикарка вполне способна осуществить свою угрозу. В столь опасной ситуации я не захотела брать ответственность на себя: ожидаю ваших советов и приказаний.
Ответ мадам Потифар:
Уповайте на голод; вскоре, истощенная от недоедания, она будет вынуждена сдаться на милость победителя. Проявите к ней безграничную доброту, не браните и не наказывайте ее. Впредь не противоречьте открыто ее понятиям о чести, не нападайте на ее добродетель с поднятым забралом. Вы не сломите эту дикарку иначе как хитростью и уловками. Используйте окольные и тайные пути. Плутуйте, обманывайт е ее, соблазняйте — только не вступайте в открытый бой.


186
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
Глава XXXVIII
Едва только Дебора попросила позвать Мадам, как та тотчас же прибежала — и сильно удивилась, обнаружив, что баррикада разобрана, а дверь распахнута настежь.
— Если я и сдаюсь, то не из-за голода, — как видите, мадам, стол полон еды, — мягко сказала ей Дебора, — но из добрых чувств, которые исходят от сердца и которые вы, надеюсь, соблаговолите оценить. Я смиренно прошу у вас прощения за то, что, поддавшись гневу, учинила в доме скандал. Но, воспитанная в самых суровых и строгих правилах и оттого полная отвращения к бесстыдству, я была глубоко уязвлена картонами, украшавшими эти стены. Отныне, обещаю вам, я буду не столь фанатична.
— Это обращение, настолько похвальное, что мне не найти слов, миледи, радует меня тем более, что нисколько не удивляет; я была твердо убеждена, что вы добры и что поступок ваш — лишь временное заблуждение, вызванное вполне оправданным гневом. Прошу извинить меня за неподобающие предметы, которые вы обнаружили в ваших покоях и — совершенно справедливо — выбросили; как я вам уже говорила, они принадлежали одному старику, занимавшему эту комнату несколько месяцев назад; я приказала слугам убрать их, но они частенько не слушаются. Особенно я прошу вас не говорить об этом господину графу де Гонессу — он человек очень строгих нравов и никогда не простит мне такой досадной оплошности.
— Мадам, вы можете рассчитывать на мое молчание.
— Должно быть, ваш бедный желудок целых три дня сильно страдал из-за плохого настроения? В знак нашей дружбы вы должны привести его ко мне поужинать; взамен я обещаю накормить его так же щедро, как блудного сына;1 но сперва нам надо одеться. Ваши прекрасные наряды уже готовы.
Мадам велела принести платье победительницы, цвета поджаренного хлеба и сшитое с отменным изяществом; Дебора надела его: платье ей шло и сидело точно влитое. В полном восторге Мадам, будто играя


TOM I
Книга третья. Глава тридцать девятая
187
в жмурки, вертела Дебору и так и сяк, подгоняла и поправляла платье, встряхивала юбку, чтобы та развевалась. Она сжимала талию девушки, сладострастно проводила рукой по ее бедрам и округлым ягодицам; целовала ей руки, плечи и спину, ложбинку между лопатками и позвонки, один за другим. Все эти вольности сопровождались льстивыми восклицаниями. Когда сей восторженный каталог подошел к концу, она заключила:
— Вам не хватает только драгоценности, чтобы стать прекраснейшей среди херувимов!
Она что-то шепнула служанке, и вскоре та принесла шкатулку с украшениями. Мадам извлекла оттуда длинную золотую цепочку и надела ее Деборе на шею; на цепочке висел медальон с портретом Фараона в костюме галантного кавалера.
— Это, моя прелестница, подарок от графа де Гонесса; миниатюра — его портрет. Он пожелал, поскольку ныне находится далеко от вас, чтобы его образ всегда был с вами; он доверяет этой вещице покоиться у вашего сердца в ожидании той минуты, когда сможет сам прильнуть к вашей груди.
— Господин граф слишком любезен и добр; мне неловко от стольких милостей; по правде говоря, я недостойна его и выказываемых им чувств.
— Его лицо вам нравится? Как вы его находите?
— Он кажется мне красивым и добрым; лицо у него благородное и нежное, а взгляд — дружелюбный.
— Ах, моя дорогая миледи, вы божественны! Вы просто душка!
Глава XXXIX
Дебора так убедительно притворялась паинькой, что в одночасье вновь завоевала расположение Мадам — даже гораздо раньше, чем рассчитывала. Та постоянно преследовала ее угодливой заботливостью, предупредительностью и угодничаньем — и сильно досаждала своей компани¬


188
Петр юс Борель. МАДАМ ПОТИФ АР
ей и ухаживаниями, так как это были настоящие любовные ухаживания, упорные, отличавшиеся исключительной, поистине рыцарской обходительностью, традицию которой сегодня утратили мужчины. Она испытывала невероятное наслаждение от всяческих пустяков, которые влюбленный ценит лишь потому, что они соприкасаются с телом возлюбленной; она тщательно собирала безделки, которые Дебора разбрасывала, и букеты, увянувшие на ее корсаже и в волосах. Много раз, преступая границы и слишком страстно выказывая нежность, она получала суровую отповедь; и, не решаясь больше надеяться на то, что ее чувства разделят, старалась держаться в рамках приличий и исповедовать по отношению к своей подопечной нечто вроде культа — более чем чисто созерцательного и не вполне платонического. Часто по утрам Дебора просыпалась от нежных стонов, глубоких вздохов — и обнаруживала руку, лежащую у нее на груди, а рядом с собой взволнованную Мадам, склонившуюся над ней в экстазе, словно та сидела на берегу и смотрела в воды потока.
Мадам Потифар поспешили известить о том, что Дебора прекратила сопротивление и совершенно преобразилась. С этого момента Ле- бель заговорил с хозяином о новой воспитаннице Парка, юной ирландской графине, очаровательной, безупречной, восхитительной, вознося ей самые пышные похвалы, какие только могли разжечь королевское любопытство. Ее несколько раз рисовали в различных костюмах; портреты были показаны королю и, к счастью, ему понравились. Возбужденный и заинтригованный, Фараон выразил желание незамедлительно обладать ею.
Поскольку беременность Деборы становилась всё заметнее, нетерпение Фараона оказалось как нельзя кстати, и было решено устроить свидание немедленно. Всё подготовили для встречи. Утром дня, назначенного для первого свидания, миледи отвели в ванную комнату, где дуэньи несколько часов причесывали и умащали ее. Мадам пригласила ее позавтракать и на протяжении трапезы наставляла, как наилучшим образом подать себя, использовать весь свой ум и красоту, чтобы очаровать обожателя; она восторгалась счастьем Деборы и поздравляла ее


TOMI
Книга третья. Глава тридцать девятая
189
с победой над столь знатным, столь богатым, столь могущественным мужчиной, расписывал ожидающие ее роскошь, изобилие и довольство; наконец, преподала те советы, которые мать нашептывает на ухо невинной дочери перед ее брачным ложем.
После завтрака Мадам проводила Дебору в ее покои, изысканно убранные, и одела в легкое широкое платье из розового атласа, не забыв и цепочку с медальоном. Примерно в два часа пополудни — это время назначил Фараон для своего визита — Мадам, чтобы притушить яркое сияние дня и создать атмосферу таинственности, опустила шторы, пожелав всяческого счастья бедной Дебби, чье сердце болезненно билось и которая трепетала, словно осенний листок, и дрожала, как вода в котелке над пылающим пламенем; затем она поцеловала девушку в лоб, нежно пожала ей руки и вышла.
Едва оставшись одна, Дебора намотала на левую руку длинный креповый шарф черного цвета.
Ее снедала ужасная тревога, она почти потеряла сознание, когда внезапно услышала, как по коридору стучат каблуки, а затем как кто- то тихо стучится в дверь; она бросилась открывать, и вошел Фараон, одетый в великолепный костюм начала столетия, напоминавший своим видом о прекрасных временах любовника Луизы де Лавальер1. На нем был обшитый золотым галуном плащ из черного бархата с широкими рукавами, камзол из шелковой парчи с серебряными узорами, короткие и широкие, как у матроса, штаны, и серая фетровая шляпа с перьями, опоясанная по тулье широкой лентою с пряжкой.
Его фигура была бесподобна, осанка — величественна; ослепленная, покоренная этим импозантным видом, околдованная мыслью, что она оказалась лицом к лицу с одним из тех людей, которых преступление или последствие преступления делает пастьгрями народов, Дебора опустилась на колени и склонилась до самой земли. Но Фараон взял ее за руку и произнес:


190
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
Глава XL
— Разве я аквилон1, от чьего дуновения гнутся цветы? Встаньте же, миледи, и позвольте возвратить вашим устам те неверные поцелуи, которые в печальном одиночестве доставались этому изображению, вдали от вас сверкавшему на моей груди, словно звезда во тьме, что теперь рассеялась под солнцем ваших чар. Как же я рвался к вам! Как стремился избавиться от дипломатических дел, особенно докучных, поскольку они удерживали меня на дальних рубежах, в то время как душу мою влекло сюда. Наконец-то я вас вижу, сжимаю в объятьях, говорю вам о любви: я счастлив! Вы великодушны, миледи, вы понимаете, куда может завести избыток страсти; вы простите мне некоторое тиранство, проявленное по отношению к вам. Я похитил вас у света, сделал своей пленницей: это скверно, очень скверно! Но я ведь так вас люблю! Всей моей жизнью я постараюсь искупить свой проступок. Вы, должно быть, сильно скучали в этом унылом жилище?
— Я тосковала. Я томилась в ожидании вашего прихода.
— Наивное дитя! Но что это за черный шарф у вас на руке?
— Это траур по Патрику, моему несчастному мужу, — мужу, которого убили накануне моего похищения. И кто же его убил? Некий маркиз де Вильпастур, капитан королевских мушкетеров, — потому что я не захотела принадлежать ему, и королевская наложница — потому что мой Патрик не возжелал ее! Какая гнусность! Сударь, я жду от вас правосудия. Вы должны отомстить за меня!
— Я не всемогущ.
— Поговорите с королем, расскажите ему о моей беде!
— А король мне ответит: «Пусть дамы лучше берегут любовников, если те им дороги. И вообще, свято место пусто не бывает. Я тут ничего не могу поделать. Когда собака теряется, об этом дают объявление; когда она умирает, о ней больше не говорят».
— Фу, сударь! Вы клевещете на короля! Король — поборник справедливости; у него честное сердце и твердое слово; король не терпит преступлений и праведно за них наказывает.


TOM I
Книга третья. Глава сороковая
191
— Я польщен вашим высоким мнением о нем. Успокойтесь, вы получите удовлетворение. Но забудем ненадолго все эти тягостные вещи: я угрюм от природы, малейшая невеселая мысль поражает меня и наполняет страхом. Меланхолия — это яд, а радость — эликсир. Пойдемте, Дебора, пойдемте, миледи; пойдемте на эту софу и поговорим о любви. Позвольте мне взять вас за руки, позвольте сесть еще ближе к вам. Вы прекрасны, как я себе и представлял, вы настоящая богиня! Я без ума от вас! Если бы все ирландки были так же красивы и изящны, как вы, и будь я королем Франции, я немедля променял бы свой материк на ваш остров.
— Да сохранит Господь мою родину от такого бедствия! Подставлять шею под ярмо иноземного победителя, покоряться закону сильнейшего — это несчастье! Но иметь властелином дурного человека, вышедшего из лона нации или призванного ею, — это настоящий позор!
— На самом деле, миледи, вы делаете мне слишком много чести, считая меня бедствием; когда вы узнаете меня получше, возможно, вы измените свое мнение. О, не шевелитесь, сидите так! Со склоненной головкой вы просто восхитительны. Как белы и красивы ваши плечи! О, я призываю на помощь всю свою цивилизованность, чтобы только пожирать их глазами, а не покрывать поцелуями. С такими плечами, моя милая, не советовал бы я вам сесть на мель около острова Тови- Пенамму2. Эти сильно декольтированные платья — настоящая ловушка для мужчины. Конечно, декольтированные платья хороши, но декольте без платья куда лучше — и к тому же гораздо удобней. Не люблю препятствий, но у нас какая-то мания всё заворачивать — и на женщину станут косо смотреть, если она не будет завернута в тряпки, будто язва в бинты. Недавно две красивые дамы, выйдя из кареты, зашли в сад Тюильри; они придумали прелестный способ и доставить удовольствие, и соблюсти приличия: на совершенно голое тело у них были надеты лишь прозрачные платья из газа, позволявшие рассмотреть совершенные формы и нежно-розовую кожу. На них взирали, будто на дыню под хрустальным колпаком, — это было восхитительно!.. За всю свою жизнь я не испытывал того, что чувствую рядом с вами; теперь я вижу,


192
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
что истинная любовь до сих пор оставалась чем-то для меня неведомым. О миледи, если б вы знали, какую страсть ваше простодушие разжигает в моей груди и каким огнем я пылаю подле вас! Разум мне изменяет... Я задыхаюсь... Придите, придите же в мои объятия!.. Ваше сопротивление наивно и тщетно. О моя красавица, умрем же от наслаждения!
— Остановитесь! Пощадите, сударь! Неужто вам не стыдно? Вы играете здесь роль, недостойную той, какую вам доверил Господь!
— Господь создал меня мужчиной.
— А вы ведете себя как кобель!
— Вы грубы, моя милая, и плохо обходитесь с бедным графом де Гонессом.
— Пощадите, пощадите, сударь! Я знаю, кто вы такой; вы никакой не граф де Гонесс. Государь, вы Фараон!
— Красавица, вы бредите.
— Государь, ах, оставьте меня! Это бесчестно! Вы ломаете мне руки! Вы ничего не добьетесь!.. Таково, стало быть, гостеприимство, с которым встречают в вашем королевстве девушку из чужой страны? Убивают ее супруга, а после привозят ее саму в место без названия, готовят для забав короля — и король ею овладевает! Да это же отвратительно! Ваше величество, разве вас не снедает стыд? О, ваши предки были совсем не такими, они не распространяли разврат по всем своим владениям; они правили своим народом, тогда как вы, государь, его оскверняете! Вы не боитесь, что перед вами предстанут, рыдая, восставшие из могил тени Людовика Святого, Роберта3 и Карла Великого?! — Но Фараон, не слушая Дебору, стиснул ее в объятиях и подмял под себя. — Государь, сжальтесь надо мной! Боже мой! Откуда такое вожделение к бедному, измученному ребенку? Разве не имеете вы в своем распоряжении матерей, сестер, жен и дочерей ваших придворных, которые гарцуют вокруг вас, словно кобылицы? Разве не держите под своей властью весь двор, целый город? Разве не имеете этот дом, полный одалисок, которых для вас дрессируют, которые томятся в ожидании и, очевидно, завидуют мне, слыша мои вопли отчаяния и принимая их за крики вое-


TOMI
Книга третья. Глава сороковая
193
торга? Ах! Государь, государь, сжальтесь, сжальтесь!.. Вы жаждете чувственных наслаждений — а я всего лишь ежевика, колючий кустарник, чьи цветы и листья опали под дуновением горя. Я всего лишь чужестранка, без прелести, без красноречия, печальная, мрачная, увядшая, с сердцем, полным желчи, отвращения и уныния, тоскующая по родным горам, оплакивающая мать, чья могила еще свежа, и мужа, чья кровь еще не остыла. Сжальтесь, пощадите, государь! Оставьте меня: вы просите наслаждений у погребальной урны, вы просите ласк у могильного кипариса! Смотрите! Я, как труп, холодна и неподвижна! Сжальтесь! Помилуйте! Пощадите, государь! Мое чрево не пусто: не превращайте в падшую женщину мать сироты, которого я ношу под сердцем!
— Прекрасная гордячка, моя любовь возвышает и облагораживает, а не ведет к падению. Пусть ваша гордость будет спокойна; если один из нас и поступает дурно, то это не вы... Ибо, как ты уже сказала, я Фараон, и я охотно отдал бы всё королевство французское за королевство твоего сердца. А впрочем, я могу объединить обе эти короны. Возьми меня в любовники — и все твои мечты о счастье и величии сбудутся. Правосудие, месть, воздаяние — ты получишь всё это. Твое настоящее и будущее окажутся столь прекрасны, что затмят прошлое. Я могу всё, ты ведь знаешь это? Так вот, ты будешь распоряжаться моим могуществом! Я обладаю всем, и всё это будет твоим! Роскошь, молва, придворные, рабы, праздники, зрелища, триумфы, пиры, наслаждения, дни, полные удовольствий, и ночи оргий, полные ароматов, музыки, любви, опьянения!.. Всё пленительное, драгоценное, желанное, что производит вселенная, будет брошено к твоим ногам; твое имя прогремит в мире, и люди при твоем появлении устроят давку и станут хлопать в ладоши. Ты тоскуешь по своим горам — для тебя воздвигнут похожие. Ты скучаешь по своему старому замку — его доставят в то место, на которое ты укажешь пальцем!..
— Продаться за королевство или за один экю — одинаково позорно. Государь, вы оскорбляете меня! Ваши обольщения тонут в моей печали: я жажду лишь поселиться в одиночестве где-нибудь в лесных дебрях


194
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
или упокоиться с миром в могиле. Государь, я прошу справедливости и защиты! Государь, вы должны это сделать для меня! Верните мне свободу и спасите мою честь!..
— Уступите — и будете королевой!
— А ваша супруга?..
— Я никогда ее не любил.
— А ваша наложница?..
— Я больше ее не люблю.
— А я, ваше величество, вас ненавижу!
— От ненависти до любви — один шаг.
— Пощадите, пощадите, государь! Оставьте меня!.. Ну что мне еще сказать?.. Возможно, я плохо объясняюсь? Слова, быть может, неточно передают мою мысль? Я не знаю толком вашего языка — я бедная чужестранка. О, если бы вы понимали язык моей родины, я рассказала бы вам о таких красивых и нежных вещах, что вы бы растрогались; но вы свирепы, будто глухой, который избивает свою жертву, не слыша криков.
— Ну же, будьте благоразумны. Сопротивление бесполезно, моя милая, оно только распаляет меня. В конце концов вы меня рассёрдите!
— Ваше величество! Это дурно — мучить и терзать бедную вдову и страдающую мать! Пощадите, помилуйте! На коленях умоляю вас, мой король! Пощадите, помилуйте! О, вы не рыцарь!.. Так вот каков наместник Бога на земле! Душа моя восстает, а разум мне изменяет. Король, вы бесчестный человек! Проклятие вам и всему роду вашему! Мерзость!
— А, вы хотите быть римлянкой! Так я отыграюсь на вас, Лукреция!
— Тарквиний!4 За меня отомстят другие!
— Кто же?
— Бог и народ.


том
второй


КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
Where is my Lord? Where is my Romeo?
Shakespeare
Глава I
Напоминающий по форме лук Амура большой камин из белого мрамора. Слева сидит и вышивает мадам Потифар, справа скучает Фараон.
Он зевает.
Она зевает.
Какое единение!
— Ну же, государь, развеселитесь хотя бы немного! У меня наготове потрясающие истории, но я не стану рассказывать их, пока вы хоть чуточку не подобреете, мой милый! Да кто мог — боже мой! — погрузить вас в столь глубокую меланхолию?.. За обедом вы попросту обжирались. У вас несварение?
— Да, несварение от жизни!
— Раз вы сидите неподвижно, будто катафалк1, я прикажу позвать моих музыкантов, чтобы они исполнили реквием.
— Нет, прошу вас, пощадите мои уши!
— Пусть перепечем, но я хочу дать вам послушать несколько новых лангедокских ариеток Мондонви- ля2 — они прелестны! Это вас развлечет.


ТОМ II
Книга четвертая. Глава первая
197
— Нет, говорю вам, никакой музыки! Это вредит слуху и зрению: люди в здравом уме, в зрелом возрасте хнычут, как отнятые от груди младенцы, или с великим старанием и великою же серьезностью трут конским хвостом бараньи кишки3, или стучат по ослиной шкуре, или дуют в дырявую палку!
— Какой вы ворчун, ваше величество! Кстати, о ворчунах: господин
герцог д’Айян не рассказывал вам презабавный анекдот, наделавший давеча столько шума? Приключение и в самом деле невероятное. Говорят, что на прошлой неделе мадам де Фламаран и мадам де Комбале похвалялись своими достоинствами. Первая кичилась размером груди, вторая утверждала, что у нее такая же. Из-за этого между ними разгорелся яростный спор. Чтобы положить ему конец, они заключили пари, избрав судьями господ де Бриссака, де Шона, де Кюсе и де Роше- шуара. Эти господа охотно согласились исполнить такую миссию, а суд был назначен через день, у графини де Фламаран. Каждая из спорщиц разослала записки своим друзьям, прося их прийти на сеанс и присутствовать при ее триумфе. Все явились в назначенный час. Кроме четырех судей, там было, говорят, еще человек двадцать дворян — как из духовного сословия, так и людей светских. И с той, и с другой стороны заключались ставки, как будто на лошадиных бегах; решили, что проигравшая устроит для всей компании превосходный ужин. Был дан сигнал; дамы расстегнули корсеты и подставили груди ветру
Графиню де Фламаран громкими криками признали победительницей, к неудовольствию большинства участников. Обманутые размерами корсета, пятеро поставили на вашу егермейстершу4, а пятнадцать — на Комбале. Говорят, что монсеньор архиепископ Тулузский, Ричард Артур Диллон, потерял в этой забаве три тысячи ливров, а ставку на мадам де Комбале монсеньора архиепископа Орлеанского, Секстиуса де Жаранта, в размере шести тысяч ливров, не приняли под тем предлогом, что он играет наверняка. Ужин состоялся вчера и был ознаменован, как уверяют, потрясающими безумствами. Мадам де Фламаран


198
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
вела себя как подобает и с изрядным изяществом, а мадам де Комбале, хоть ей и не повезло, не была в обиде на свой корсет. Ну же, государь, улыбнитесь! Разве поварешка — не божественное изобретение?5 О, что до меня, когда мне это рассказали, я была в восторге и смеялась до слез!..
Тут Потифар захихикала, а Фараон застонал.
— Дорогой мой, признайтесь, что вас так огорчило?.. Чем я не угодила вам? Только скажите — и я попрошу прощения.
Тут Фараон лениво встал и волоча ноги прошелся по комнате.
— О! Править народом! Какое наказание! Что за ад! Какое бремя — королевский скипетр! Я сгибаюсь под его тяжестью.
— Милый, разве я здесь не для того, чтобы помочь вам нести бремя вашей короны? Разве все ваши министры оставили вас?
— О, испанец Карл Пятый хорошо сделал, что отрекся от империи!..6 Я отрекусь так же, как он! Мне отравляют жизнь. Этой ночью забыли мою закуску; сегодня утром я получил отвратительный завтрак. С каким трудом удается править в эти ужасные времена, каким жестоким нападкам подвергается королевская власть! Все ей противятся, у нее нет больше подданных, нет больше слуг. Откуда взяться уважению и покорности? Трон утратил престиж, он больше ничего не значит: теперь трон — это всего лишь трон, а король — всего-навсего король, ц только! Пусть мне впредь не подают на ужин говяжью вырезку; говядина — волокнистое мясо, мне от него плохо. Настоящее мрачно, но будущее пугает меня сильнее. Привычка философствовать развращает народ. Никто меня не боится!.. Как я несчастен!.. Мою неприкосновенную, священную особу оскорбили... Помпон, ты так радеешь о моей славе; отомсти за меня!
— Оскорбили вас, государь? Но кто?
— О! Никто, дитя, дурочка; воспитанница Парка, вздорная жеманница !
— Я так и думала. Ирландка, не так ли?
— Она знала, что я король, — и она оттолкнула и прокляла меня!
— Мерзавка! Такое ничтожество — и вас оттолкнуть?! Ах, я действительно вне себя от гнева!.. А что вы сказали Мадам?


ТОМ II
Книга четвертая. Глава вторая
199
— Сказал, что выгоню ее, если еще хоть раз испытаю подобное унижение; что она должна лучше дрессировать своих воспитанниц и что эту скандалистку следует немедленно выдать замуж с большим приданым, дабы она утихомирилась.
— Государь, это не поможет. Такие женщины опасны. Ей нельзя возвращаться в свет, ее нужно на всю оставшуюся жизнь упрятать в государственную тюрьму, и притом в самую тайную! Положитесь на меня, государь нанесенное вам оскорбление будет отомщено.
— Видывал ли когда-нибудь свет короля, которому так не повезло с народом?
— Государь, вы забыли, что эта девица не принадлежит к вашему народу. Это иностранка, дикарка! Ваши подданные ведут себя куда лучше.
— Боже мой, боже мой! Сколько забот точит особу, облеченную королевской властью! Что за обременительное ныне это ремесло — ремесло короля! Жизнь мне в тягость; пусть кто-нибудь другой заботится о Франции — она мне наскучила; всё мне наскучило; я не хочу больше править, я отрекусь!
— Милый, не волнуйся так; ну же, успокойся: эта бессовестная девица будет наказана. Прогони все дурные мысли. Это пустяки! Льва покусала какая-то мошка! Мы ее раздавим, эту мошку! Ну развеселитесь, ну развлекитесь же, государь! Отчего бы вам не приготовить кофе сегодня вечером? Держите, вот ваш кофейник, вот мельница, а вот и мокко — какой нежный у него аромат! Понюхайте — не правда ли, восхитительный запах? Ну же, мой милый, не сердитесь больше; раздуйте огонь, а я расскажу вам еще одну историю.
Глава II
На следующее утро госпожа Потифар велела позвать Мадам и господина графа Фелипо де Сен-Флорантен де Ла Врийера; они втроем долго совещались и наконец решили, что леди Дебора будет отправлена в форт Сент-Маргерит1.


200
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
Уходя от Деборы, Фараон, разозленный своей неудачей, забросал Мадам самыми яростными упреками за дурное поведение ее воспитанницы.
— Государь, простите меня! — лепетала Мадам, целуя его колени. — Я была обманута, так же, как и вы. Эта лгунья обвела меня вокруг пальца. Лицемерка! Государь, этого больше не повторится. Вот дрянь, она мне за это заплатит!..
Сразу после того, как король уехал, она отправилась к Деборе и, хотя та лежала без сознания на полу, стала осыпать ее оскорблениями и грубо трясти, словно хотела привести в чувство. Голова девушки, бессильно запрокинутая, тяжело колотилась о паркет с таким же глухим стуком, как если бы ею пробивали стену.
Тут вбежал и господин де Сервьер, всё еще снедаемый стыдом из-за провала своей недолгой осады. Он добавил к ругательствам Мадам поток казарменной брани и, подняв Дебору с пола, ударами палки вынудил ее стоять на ногах, невзирая на слабость. Затем, когда первый порыв ярости иссяк, они сорвали с девушки красивое платье и поволокли ее в подвал, служивший тюрьмой: слабый свет проникал туда лишь сквозь затянутую паутиной отдушину, а ложем служила подстилка из соломы и сена.
Несколько дней Дебора томилась в этом подвале, никого не видя и не надеясь выйти оттуда — ей бросали пищу через окошко в двери, — но вот однажды утром, очень рано, ее разбудил шум шагов и голоса. Сквозь плохо пригнанные доски двери она разглядела довольно яркий свет, бросавший сверкающие пятна и полосы на черные стены ее узилища. Эти фантасмагорические языки пламени то вырастали, то убывали, мерцали в воздухе, поднимаясь до самого свода и ложась на него огненными полосами. Ее охватил ужас, она съежилась, зарылась лицом в солому и препоручила свою душу Господу, как если бы настал ее последний час. Дверь внезапно открылась, вошел господин де Сервьер с фонарем в руках, а следом — Мадам и несколько слуг; грубо пнув Дебору, он буркнул:
— Вставайте, миледи, и следуйте за мной.


том и
Книга четвертая. Глава вторая
201
Узнав голос кызляр-ага, Дебора попыталась встать на колени, но силы ей отказали, ноги заскользили по сырой земле, и она рухнула на пол.
По команде господина де Сервьера двое слуг подняли ее и отнесли в карету, стоявшую у ворот сераля.
Приоткрыв глаза, Дебора увидела двух вооруженных мужчин; они завели ей руки за спину и связали их. Дул ледяной ветер; полуодетая Дебора дрожала, словно овечка; она попросила одежду. Ей отвечали:
— Согреетесь на солнце.
Шторка задернулась, кнут щелкнул, как созревший стручок, лошади зазвенели колокольцами и взяли в галоп.
Оказавшись посреди ночи в карете с двумя мужчинами, чьи физиономии — зловещие, подлые, отталкивающие, подозрительные — были как будто созданы для полицейских или каторжан, Дебора пришла в ужас и вся похолодела от страха.
Не желая вступать в разговоры со своими стражниками, она ни о чем их не спрашивала и, даже когда они пытались с нею заговорить, притворялась, будто ничего не понимает, и отвечала только по-ирландски. Но все меры предосторожности оказались тщетны; эти люди, чьи сердца были столь же мерзкими, как их физиономии и служба, недолго церемонились с ней: вскоре последовали непристойные предложения и вольности, понемногу ставшие оскорбительными. Они силком усадили девушку между собой; и, подобно Сусанне между двумя старцами2, бедная Дебора вынуждена была сносить их гнусные разговоры, поцелуи и прикосновения.
Больше недели продолжались мучения, оскорбления, холод, голод, отсутствие сна; Дебора пересекла Францию почти по всей ее длине и наконец прибыла в Антиб, àvTWtoXiç, ocvTtßio^, старинную марсельскую колонию, расположенную на краю Прованса у подножия приморских Альп, на прекрасном берегу Лигурийского моря3.
Карета на большой скорости проехала город и остановилась у воды. По предъявлении приказа начальник порта тотчас же предоставил в распоряжение двух агентов полиции нескольких гребцов и лодку, в


202
Петрюс Б op ель. МАДАМ ПОТИФ АР
которую Деборе приказали сесть. Когда она увидела, как удаляются берега Прованса, ее охватило страшное беспокойство: она терялась в догадках, пытаясь сообразить, что, в конце концов, ей уготовано. Поскольку в такой утлой лодчонке и без пропитания вряд ли можно было бы совершить достаточно долгое плавание, чтобы переправить ее в какую-нибудь другую страну, девушке, вполне естественно, пришла в голову мысль, что ее собираются утопить в открытом море. Смирившись, она спокойно ожидала этой минуты, взглядом окидывая свой безмерный саван; но, когда лодка переплыла пролив Жуан и добралась до мыса Круазетт4, Дебора сразу же осознала, что ей предстоит: прямо перед собой она увидела крепость, утопавшую в зелени и квадратом вырисовывавшуюся на фоне голубого неба. Лодка направлялась прямо туда; вскоре она доплыла до маленькой бухты у подножия укрепленного замка — того места, где держали на приколе свои суденышки ловцы кораллов.
Здесь они причалили. Подъемный мост опустился, двое полицейских прошли к коменданту, и вскоре тюремщик отвел Дебору в застенок, заглотивший добычу, как голодная пасть.
То была одиночная камера из голого камня. В одном углу стояла койка, на ней лежал мешок с соломой и шерстяное одеяло цвета охры, дырявое как решето. В другом углу скучились стол с кривыми ножками и два деревянных стула, напоминавшие короба с солью. Разломанная, ветхая мебель еле держалась, и при малейшем толчке из нее сыпалась желтая труха, похожая на пыльцу кукурузы. Слабый свет проникал в это жуткое помещение через очень высоко расположенное маленькое оконце с крепкой рамой и железными задвижками. Дебора подтащила к оконцу стол и взобралась на него посмотреть, что находится снаружи.
Ее взор устремился в даль — величественную, но унылую; видно было только два неба, или два моря, поскольку небо было отражением моря, а море — отражением неба.


ТОМ II
Книга четвертая. Глава третья
203
Глава III
Когда на следующий день комендант замка посетил Дебору, та сидела, облокотившись о стол, и горько плакала. Он изящно поклонился и произнес:
— Не предавайтесь отчаянию — здесь вы не будете страдать.
— Если я плачу, — отвечала она, — то о своем злосчастном прошлом, а вовсе не о настоящем или будущем; пережитое мною непомерное горе сделало меня нечувствительной, я привыкла к несчастью, как привыкают к климату; оно более не властно над моей душой.
— Я пришел, миледи, чтобы просить вас сообщать мне обо всём, в чем вы могли бы нуждаться. Не стесняйтесь просить; всё, что возможно, будет вам предоставлено.
— Сударь, я ни в чем не нуждаюсь.
— Но, голубушка, у вас ничего нет!
— Ах! Это правда, сударь.
Тогда комендант позволил себе усесться и, рассыпавшись в утешениях, сказал:
— Не пугайтесь, миледи, того живого интереса, который я к вам проявляю: я люблю всех своих узников. Постарайтесь увидеть не тюремщика во мне, а доброго гостеприимного хозяина замка. Хотя семьей меня снабдил король, мои отцовские чувства от этого не ослабевают. Я очень надеюсь, миледи, что вы не отвергнете мои заботы и подарите мне доверие и привязанность, которые я изо всех своих сил постараюсь оправдать. На этом пустынном острове, здесь, в замке, без супруги и детей ничто не связывает меня с жизнью, кроме доброго расположения тех несчастных, которых мне поручено стеречь. Всё мое счастье в этом: распространять довольство вокруг себя. Я испытываю глубокую радость, видя, как меня любят люди, которые должны были бы меня ненавидеть. Это показывает, что нет такого положения в жизни, которое нельзя было бы облагородить, в которое нельзя было бы вложить чуточку святости. Король назначил меня тюремным надзирателем — так что же! С Божьей помощью я придал этой должности более достойный


204
Петр юс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
характер, сделавшись патриархом1. Иногда, обуреваемый гордостью, я говорю себе: возможно, я всего лишь смиренное орудие Провидения, которое поместило меня сюда, чтобы хоть немного исправить то зло, что творится в мире. Вы сильно меня интересуете, миледи, — вы молоды и красивы... Не тревожьтесь, я могу вам это сказать, я, бедный старик, одной ногой стоящий в могиле. Вы женщина, и вы несчастны, и, помимо всего прочего, вы ирландка. Я высоко ценю, миледи, представителей вашей нации. Раньше я был близок к графу Томонду, ныне маршалу Франции, кавалеру Ордена Святого Духа2 и военному губернатору Лангедока3. При одной мысли о нем слезы умиления и восхищения выступают у меня на глазах. Я был осыпан его милостями! Благодарение Богу, Который прислал вас ко мне; возможно, помогая вам, я хоть частично воздам ему за те заботы, за то уважение и великодушие, какие он ко мне проявлял. Я льщу себя этой сладкой надеждой, не разрушайте же ее!
Дебора очень любезно поблагодарила его и сказала, что, поскольку до сих пор люди выказывали себя перед нею не с самой лучшей стороны, она осталась полновластной хозяйкой своих чувств; таким образом, ему будет легко завладеть всей ее привязанностью, не деля ее ни с кем.
— Если моя просьба не покажется вам чрезмерной, миледи, не соблаговолите ли вы ознакомить меня с причиной вашего заключения, которая никак не обозначена в приказе? Но если это хоть немного вас опечалит, я не буду настаивать.
— Поскольку я столь же ревностно желаю заслужить ваше уважение, как и ваше сочувствие, позвольте мне, сударь, изложить факты с самого начала. Будет неправильно, если вы узнаете меня лишь наполовину. Я собираюсь раскрыть перед вами всё свое прошлое, ибо уверена, что это ничуть не уронит меня в ваших глазах. Дружба изощреннее любви, ее не дарят незнакомому, она не подразумевается сама собой. Перед лицом Господа, во имя ребенка, которого я ношу под сердцем, клянусь, что мои уста будут произносить одну лишь правду. Верьте мне, сударь.
И она чистосердечно изложила ему историю своей жизни.


ТОМ II
Книга четвертая. Глава третья
205
Во время ее рассказа оба то и дело прерывали его, проливая слезы, а закончив повествование, Дебора лишилась чувств. Когда же она пришла в себя, господин комендант рассыпался в самых искренних утешениях и вновь заверил ее в своем благорасположении.
— Забудьте, что вы узница, — сказал он, — лично я не стану вам об этом напоминать. Вы можете жить здесь в тишине и покое, ни в чем не нуждаясь. Вы свободны здесь, так же свободны, как птицы небесные, прилепляющие свои гнезда на эти стены. Здесь, в дольнем мире, разве не все мы узники, где бы ни довелось нам жить? Тут ли, в другом ли месте — какая разница!.. Разве у того же орла нет своего гнезда? У медведя — берлоги?4 Во Франции десять миллионов свободных людей рождаются, живут и умирают под одной и той же крышей. И не тайные приказы о заключении делают их узниками, а семейные узы, бедность, наемная работа, хозяйство, лень, предубеждения. Вы нигде не найдете, миледи, более обширного и романтического поместья, более прелестного острова, более прекрасного моря под более чистым небом.
— Сударь, я восхищена тонкостью вашего ума: похоже, вы скоро докажете, что человек не может быть свободным нигде, кроме как в застенке. Помнится, Хорее Уолпол писал одному своему другу столь же остроумно, как и вы, сударь, и не меньше вашего впадая в преувеличение: «Я давно придерживаюсь мнения, что, раз экстерны Бедлама столь многочисленны, быстрее и лучше было бы запереть там и тех немногих здравомыслящих людей, какие еще остались, которые вследствие таковой меры оказались бы в безопасности, нежели предоставлять полную свободу действий всем остальным»5. Но, скажите мне, если можете, на какой срок я осуждена оставаться свободной в этой тюрьме?
— Мадам... навечно.
— Навечно?.. Люди в своей жестокости доходят порой до смешного! Они осуждают будущее, словно оно им принадлежит. Навечно!.. Как будто невозможно удавиться собственной цепью или разбить голову о каменный пол. Навечно!.. Пока суд произносит этот приговор, обвиняемый, скользнув рукой за пазуху, может вонзить в сердце нож и испу-


206
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
стать последний вздох еще до того, как судья выговорит последний слог. Навечно!.. Только человек может быть глупцом и варваром одновременно, сразу и тем и другим!
Господин комендант постарался успокоить Дебору, утешив ее сладкой надеждой, что со смертью Потафар она наверняка получит свободу.
— То есть рабство, — улыбнулась она. — Вы совсем запутались, сударь; истина всегда найдет средство выбраться из колодца, и бесполезно прикрывать его крышкой.
И господин комендант улыбнулся в ответ, нежно пожал ей руку и удалился.
Глава IV
Вскоре тюремщик предложил Деборе от имени господина коменданта корзинку со свежими, только что сорванными фигами и апельсинами; потом ей принесли матрас и белье, зеркало, полный письменный прибор, разные мелкие принадлежности женского туалета, духи из Грасса1 и несколько бонбоньерок с бергамотовыми конфетами.
Так же, как Дебора, вы только что свели знакомство с комендантом Сент-Маргерит, и так же, как она, были, несомненно, тронуты его благородным, добродушным обхождением. Я мало что мог бы добавить, чтобы довести его портрет до совершенства: характер прямодушных людей говорит сам за себя. Я не возьму вас за руку, чтобы препроводить вас и вместе с вами спуститься в извилистые галереи его сердца; мы не станем отклоняться от нашей цели ради поиска его потаенных чувств.
Господин де Коголен2 — так, кажется, звали этого офицера на королевской службе, — хотя и достиг уже лет примерно шестидесяти пята, был еще весьма бойким и крепким. В рыжем парике, обрамлявшем лицо землистого цвета, он на первый взгляд выглядел несколько странно. Большие черные глаза, полные огня, оживляли черты его грубого,


том и
Книга четвертая. Глава четвертая
207
круглого, совершенно обыкновенного лица. Он почти всегда выказывал веселое и беззаботное расположение духа. Он обладал живым и острым умом, культурой, умел любезничать, как всякий поживший в свете, но порой, когда увлекался, бывал резковат, что присуще всем провансальцам. Он был по-настоящему добр и всячески заботился о том, чтобы облегчить участь несчастных, которых ему поручили стеречь. Он никогда не угрожал им своим жезлом, который комендант тюрьмы так легко может превратить в дубину. По мере возможности он устранял всё, что могло напомнить им о заточении, и предоставлял все возможности развлекаться, какие только позволяли это место и средства, которыми он располагал. Он давал им игры, газеты и книги; для прогулок в их распоряжении был его сад и весь форт, и частенько он вывозил их на рыбалку в открытое море до самого острова Азинары3.
Поэтому все узники и жители форта были искренне к нему привязаны, дарили любовью и почитанием, которые в глазах людей посторонних могли выглядеть фанатическими.
В юности он очень любил женщин — возможно, даже слишком любил — и именно в общении с ними приобрел любезность и изысканные манеры, его отличавшие. Взгляд его по-прежнему выражал нежность, в голосе звучали вкрадчивые нотки, движения были мягкими, ласкающими. Любовь в его душе сменило поклонение, и он благоговел перед дамами, как перед святыми и ангелами. Однако с тех пор как этот дамский угодник стал комендантом Сент-Маргерит, он, к великой своей печали, был полностью лишен женского общества. Он воспринимал эту потерю как Божью кару во искупление прошлых грехов — но, чтобы унять тоску, как мог, окружал себя всем, что могло доставить ему сладкие воспоминания и подпитать исповедуемый им культ. Его излюбленным чтением были Брантом, Бюсси-Рабютен и мадам де Се- винье... не говоря уж о Вольтере4, который вообще сделался для него хлебом насущным. Стены его покоев были украшены портретами женщин древности и Нового времени, прославившихся талантами или красотой. Посреди гостиной на подставке из черного мрамора с желтыми прожилками возвышался мраморный бюст Нинон де Ланкло, на кото¬


208
Петр юс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
рый комендант ежедневно возлагал венок из свежих, собственноручно срезанных цветов. Но, едва появившись, Дебора похитила все его привязанности и поколебала основы его уединенного культа; время от времени комендант забывал о Нинон, и та по нескольку дней носила венок из увядших роз.
Глава V
Вскоре после первого своего визита господин де Коголен предложил Деборе, если ей любопытно узнать место и край, в котором она пребывает, совершить экскурсию по острову, и сам вызвался ее сопровождать, чтобы служить ей гидом и толкователем, или, как говорят в Риме, чичероне. Она охотно согласилась.
Прежде всего, они поднялись на самую высокую площадку донжона.
Дебора долго оглядывала окрестности, а потом сказала господину де Коголену:
— Теперь, когда я увидела окружающую местность, можно ли узнать, где я нахожусь?
— Миледи, это вовсе не тайна; если бы я мог подумать, что вы этого не знаете, я бы давно вам сказал, что мы на Сент-Маргерит — острове Святой Маргариты. Маленький остров к югу от нашего, отделенный от него лишь узким проливом, называется Сен-Онора1, или остров Святого Гонората; туда, если это вам угодно, я буду счастлив вас отвезти. Два островка, расположенные неподалеку, называются Ла-Форниг и Ла- Грениль; оба пустынны и необитаемы.
Комендант с девушкой спустились во внутренний двор и подробно осмотрели крепость. Дебора не могла сдержать сильного волнения, когда попала в камеру, где некогда содержали Железную Маску2.
В мирное время гарнизон цитадели состоял из нескольких сотен инвалидов3. Ступени лестницы, парапеты, террасы и берег были усеяны этими человеческими развалинами, которые грелись на солнышке.


том и
Книга четвертая. Глава пятая
209
— Что делают здесь эти славные старики? — спросила Дебора.
— Они, — отвечал господин комендант, — делают то же, что и все люди — ничего! И ждут того же, чего ждем мы все, — смерти!
После этого господин де Коголен пригласил Дебору прогуляться в его саду, единственной возделанной части острова, потом усадил в тени вечнозеленого дуба, где, очищая гранат и отщипывая по зернышку, принялся рассказывать:
— Этот остров раньше назывался Леринус, а Сен-Онора — Лерина. Откуда взялись эти названия? Не знаю, мадам, и этим незнанием дорожу, поскольку почитаю за честь быть ученым и, не зная ничего, знать столько же, сколько Страбон, Плиний, Буш и Морери. Заметьте, что благодаря странному непостоянству человеческой природы эти два острова сменили свой пол: Лерина стала Святым Гоноратом, а Леринус — Святой Маргаритой, девственницей и мученицей. Этот остров принадлежал монахам, которые жили в обители, расположенной на другом; но в тысяча шестьсот одиннадцатом году они, уж не знаю почему, уступили его своему аббату Клоду Лотарингскому, герцогу де Шеврёзу. В свое время кардинал де Ришельё приказал укрепить все берега Прованса, опасаясь вторжения испанцев, — что, впрочем, не помешало им завладеть островами и укрепить их настолько, насколько позволило их краткое здесь пребывание4. На этом самом острове, протяженностью едва ли две трети лье и шириной в четверть лье, они воздвигли пять фортов, руины которых мы можем видеть сегодня. На острове Сен-Онора, имеющем протяженность четверть лье и ширину приблизительно в шестьсот шагов, который был некогда «земным Раем по прелести и редкости цветов, виноградников и садов, как еще раньше — по святости»5, они превратили в форты и бастионы пять часовен — Святой Троицы, Святых Киприана и Юстины, Святого Михаила, Святого Спасителя и Святого Капразия, расположенные в разных частях острова. Они наполнили их изнутри землей, укрепили снаружи насыпью и поставили перед каждой по две пушки.
К тому времени как исторические подробности, в которые углубился господин де Коголен и которые мало интересовали Дебору, иссякли,


210
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
они покинули сад и двинулись вдоль берега со стороны пролива Жуан, где вскоре показались развалины наименьшей из испанских построек, называемой Малый форт6. Уйдя вглубь острова, путники наткнулись на руины форта Монтерей7, где остановились на несколько минут. Затем, пройдя сквозь заросли сосняка, дикого жасмина, волчьего лыка, мастиковых деревьев, розмарина, крушины и через целые поля чабреца, ладанника, вереска и лаванды, которыми сплошь были покрыты пустоши, они повернули на запад, чтобы осмотреть башню Балигье и Арагонский форт8.
— Но пятой, и самой значительной постройкой испанцев, — сказал тогда господин де Коголен, — был Форт-Реаль9, который французы завершили и усовершенствовали: это цитадель, в которой мы живем. Господину де Сен-Мару, который был здесь комендантом перед тем, как его назначили в Бастилию10, пришла в голову мысль устроить на острове тюрьму для государственных преступников, и ему было дано на это соизволение. Наша тюрьма — самая надежная во Франции.
— Я никогда бы не подумала, что под столь прекрасным небом, — заметила Дебора, — существует столь угрюмое место. Не кажется ли вам, что здесь собрано всё, что есть самого горестного в мире? Плоская, пустынная, бесплодная и дикая земля; кладбищенские растения цвёта питающей их почвы; повсюду — обломки и руины, свидетельства кровавой ярости людей и безжалостного закона Времени; крепость и старые калеки; укрепленный замок, тюремщики, цепи, узники, стенания. Разве, в самом деле, это не остров скорби?.. Но эта скорбь радует меня, она отзывается на скорбь в моей душе.
— Миледи, ваши речи вызывают у меня содрогание!
— Здесь моему духу привольно...
— Какая-нибудь долина любви подошла бы вам лучше, моя горлица.
— О! Люди превратили горлицу в ночную хищную птицу.


ТОМ II
Книга четвертая. Глава шестая
211
Глава VI
Около старинного конного двора1 коменданта и его спутницу ожидал лодочник, который перевез их через Фриуль — пролив протяженностью около четверти лье, отделяющий Сент-Маргерит от острова Сен- Онора. На противоположном берегу к ним подошел одиноко прогуливавшийся бенедиктинский монах и галантно предложил Деборе руку, чтобы помочь ей выйти из лодки. После того как господин де Коголен приветствовал его и сообщил, что прибыл с иностранной дамой, чтобы посетить аббатство, святой отец вызвался их сопровождать. Сперва он отвел гостей в часовню Святого Капразия, расположенную на западной оконечности острова, затем в часовни Святого Спасителя, Святого Михаила и Святых Киприана и Юстины, разбросанные вдоль северного берега и смотрящиеся в воды Фриуля. Пройдя немного к востоку, они обнаружили часовню Святой Троицы.
Дебору поразила столь явная разница между двумя соседними островами: полное запустение одного и цветущее состояние другого. Этот был почти оживленным, почти многолюдным. Из церкви в церковь переходили, совершая свои молитвы, паломники. На виноградниках, во фруктовых садах, на полях, лугах, в палисадниках трудились монахи и поденщики. Длинные ряды строевого леса высились над плоской поверхностью острова, монотонность которой разнообразили рощицы и заросли душистых кустов. Там попадались изысканные растения, и самые изысканные цветы пестрели среди зелени и радовали глаз. Чистый и благоуханный воздух ласкал обоняние. С каждым шагом Деборы, колыхавшим траву, в воздух, словно из курильницы, поднимались клубы ароматов. Эта незнакомая природа, которая внезапно открылась ее взорам, привыкшим к северной растительности, наполнила девушку удивлением и восхищением. Она переходила от дерева к дереву, от травки к травке, останавливалась, рассматривала, нюхала, срывала, пробовала на вкус и, подобно ребенку, спрашивала название каждого нового растения.
— Эти кустики, стелющиеся по земле и вьющиеся по стенам, — каперсы, — отвечал бенедиктинец, радуясь возможности продемонстриро¬


212
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
вать свои познания. — Провансальцы называют их еще по-гречески, tapenos, от прилагательного tocttsivoç, которое означает «низкий», «смиренный» или «стелющийся». Вот мастиковое дерево, а вот терпентинное, оба дают смолу, и на mix прививают фисташковые деревья, принадлежащие к тому же роду. Здесь, на берегу моря, вы видите мирт, коим покрыто всё побережье Сен-Тропе2, и красивый кустарник «борода Юпитера» с серебристыми листьями. Это элеагнус, турецкий лох, который провансальцы называют мускатной ивой. А вот это кассия Сан-Доминго, столь же чувствительная к холоду, сколь ароматная: парфюмеры Грасса очень ценят ее и охотно используют в своих эссенциях. Вот дерево agnus castus, чье имя представляет собой плеоназм3, а в простонародье его еще глупее называют перечником. О! А это странное растение, возле которого вы вскрикнули от удивления, — это алоэ! «Aloe folio in oblongum aculeum abeunte»;4 его цветение очень интересно, но крайне редко; уверяют, будто оно случается лишь раз в сто лет, когда по необъяснимой причине стебель за очень короткое время вырастает до тридцати футов и выбрасывает несколько ветвей, оканчивающихся гроздьями цветов. Но что еще более удивительно — это звук, предшествующий рождению стебля, звук, совершенно подобный удару грома или артиллерийскому залпу5.
Тут господин де Коголен разразился столь громким взрывом смеха, что миледи вздрогнула и на миг подумала, будто внезапно выстрелил стебель алоэ.
— Ваш смех кощунственен, господин комендант, — заметил монах. — Разве есть что-нибудь невозможное для Господа? Разве не жалок человек, в своем бессилии желающий выставить границы всемогуществу Творца? — Затем с прежним спокойствием он продолжил свой перечень и разъяснения к нему. — Это, мадам, ирга, mespilus folio rotundiore fructu nigro*, которую не следует путать с mespilus folio rotundiore fructu rubro** и mespilus folio oblongo serrate;*** вот это падуб aculeata coc-
мушмула с закругленными листьями черноплодная [лат). мушмулой с закругленными листьями красноплодной [лат). мушмулой с удлиненными зубчатыми листьями [лат).


ТОМ II
Книга четвертая. Глава шестая
213
ciglandifera*, вид вечнозеленого дуба, с которого собирают червецов под названием кермес6 и изготовляют из них пурпурную краску; вот камфара, великолепное заживляющее средство, и сафлор7 египетский — из него делают притирания, коими женщины, помешанные на телесной красе, пачкают лица, сотворенные по образу и подобию Господа. Вот арабский жасмин, сумах, благовонник, кучина и каменное дерево. А здесь следует стать на колени, мадам, а не тянуть руку к этому священному кустарнику — это терновник, по-провансальски amavéou, а по-латыни paliurus8. Он выглядит и цветет, как жожоба, но, смотрите, его стебель утыкан двумя видами колючек. Он в изобилии растет в окрестностях Иерусалима, и во времена Страстей Господних из него изготовили святой терновый венец, который иудеи надели на чело нашему Спасителю. И, наконец, вот мелия азедарах, дерево из Сирии, сохранившее свое арабское название9. Именно в его плодах находят сероватые, твердые, гладкие, жесткие косточки, называемые слезами Иова: из них изготавливают красивые четки. Поглядите, как пышна его листва; гроздья цветов распространяют нежный аромат. Его выращивают во всех южных странах. Американцы называют его «гордостью Индии».
Подойдя к монастырской башне, путники увидели собранные практически в одну группу часовню Богоматери, большую церковь Святого Гонората и часовню Святого Поркария10.
Сделав перерыв в ботаническом экскурсе, бенедиктинец сказал Деборе:
— С Вознесения до Пятидесятницы сюда приезжает множество богомольцев — они стремятся посетить эти семь часовен и получить полное отпущение грехов от самой Римской курии, такое же точно, какое можно получить в Риме, побывавши в семи церквах11.
Затем он провел Дебору между часовней Богоматери и развалинами часовни Святого Петра12, чтобы показать выдолбленный в скале чудесный колодец, вода которого, очень чистая, была великолепна на
остролистный красноплодный {лат).


214
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
вкус. В этом колодце, заявил провожатый, никогда не бывает больше трех ведер воды, и сколько бы из него ни черпали, там никогда не становится меньше.
Тут господин комендант, усмехнувшись, решил немного подразнить монаха:
— Хотя ваше чудо любопытно, — сказал он, — оно всё же не единственное в своем роде и явно напоминает историю с пятью монетами Вечного Жида13.
Не ответив на колкость, дом14 Фиакр продолжал читать, вслух и весьма торжественно, старую-престарую надпись, выбитую на мраморной доске и помещенную на стене напротив колодца на очень большой высоте:
— Isacidum ductor lymphas medicavit amaras,
Et virga fontes extudit e silice.
Aspice, ut hic rigido surgant e marmore rivi,
Et salso dulcis gurgite vena fluat;
Pulsat Honoratus rupem, laticesque redundant,
Et sudis ad virgae Mosis adaequat opus*’15.
Мадам, очевидно, не знает латыни?.. В этих стихах святой Гонорат сравнивается с Моисеем, потому что он извлек воду из скалы и сделал соленую воду пригодной для питья: «Lymphas medicavit amaras». Святой Гонорат также прогнал с этого острова ядовитых гадов, из-за которых он оставался пустынным...16
— Изгнать с острова ядовитых гадов, чтобы населить его монахами; черт побери! — вскричал господин де Коголен. — Но, ваше преподобие, это всё равно, что попасть из огня в полымя, от негров к чернокожим или от Харибды к Сцилле17.
* Вожатый евреев сделал питьевыми горькие воды, | И посох его заставил бить из скалы источник. | Смотри, как здесь вода выходит из твердого мрамора | И послушно струится рукотворный поток; | Гонорат ударил в камень, и хлынули воды, | И палка его содеяла то же, что и посох Моисея [лат.).


ТОМ II
Книга четвертая. Глава шестая
215
— ...и основал здесь наше аббатство, первое на всём Западе. Слава о его добродетели вскоре распространилась по всему христианскому миру и привлекла столько отшельников из самых отдаленных стран, что остров вскоре стал таким же населенным, как пустыни Фиваиды18. В те времена, когда аббатом был святой Аманд, здесь насчитывалось более трех тысяч отшельников. Святой Гонорат основал этот знаменитый монастырь, мадам, примерно в триста семьдесят пятом году.
— Я прошу прощения, ваше преподобие, но Байе ясно доказал, что это было в триста девяносто первом году; Тиллемон — что это могло быть лишь в четыреста первом, а аббат Экспилли — что в четыреста десятом году. Но какая разница! У меня столько веры, мой преподобный дом, что она вместит и все эти четыре даты, и, будьте уверены, ее останется еще довольно для других надобностей. Да, кстати: я только что припомнил, что Буш утверждал где-то, будто святой Гонорат родился в четыреста двадцать пятом году19. Следовательно, его вера была такова, что он основал ваш монастырь приблизительно за пятьдесят лет до своего рождения; это мнение кажется мне наиболее разумным, и я спешу его разделить.
— Господин комендант, я с большой печалью вижу, — прочувствованно молвил дом Фиакр, — что вы поражены философической проказой. Вы поначитались Вольтера и прямо-таки источаете «Энциклопедию»20. Поверьте мне, держйтесь обеими руками за здравый смысл, ибо дух Франции погряз в излишествах. Если не ради меня, то хотя бы ради мадам — умолкните! Сохрани вас Господь от того, чтобы стать наставником в злословии21.
Покинув церковь Святой Троицы, они направились к высокой массивной башне, построенной на голой скале из камней, ограненных в форме бриллиантов; дверь ее выходила на север.
— Так это и есть ваше аббатство? — спросила Дебора дома Фиакра. — Честное слово, я бы никогда не догадалась — в этой башне нет ничего характерно церковного.
— Никто и не пытался придать церковный характер этому чуду христианства. Башню начали строить в десятом веке, она служила мо¬


216
Петрюс Б op ель. МАДАМ ПОТИФАР
нахам одновременно жильем и укрытием от сарацин и пиратов, совершавших набеги по всему побережью. Это было в правление Раймонда Беренгария Первого, графа Прованского;22 но полностью постройку завершили только после буллы Папы Гонория Второго, который призвал всех христиан или провести на острове три месяца, защищая монахов Леринских островов от нападений иноверцев, или пожертвовать какую- то сумму на строительство банши, за что обещал даровать полное отпущение грехов, какое его предшественники даровали крестоносцам. Этой буллой, кроме того, предписывалось всем, кто захватил церкви или принадлежавшее монастырям имущество, немедля вернуть его.
— Хотя я вовсе не желаю философствовать, позвольте вам сказать, мой преподобный дом, что булла, предоставляющая такие привилегии, весьма сомнительна и не может принадлежать Гонорию Второму, коему она приписывается, поскольку Папа, который, как считается, ее издал, упоминает Папу Евгения как своего предшественника, а нет ни одного Папы Гонория, который наследовал бы Папе Евгению23. Во- вторых, вы должны были бы сказать мадам, что те, кому надлежало вернуть захваченные церкви и похищенное у монастыря имущество, были не кем иными, как епископами. Пока наши бравые монахи вовсю строили цитадель, чтобы уберечь свое добро от грабителей сарацин, его воровали у них епископы! Что же касается наказа всем христианам прожить три месяца на острове площадью меньше одного лье, — согласитесь, ваше преподобие, это была неудачная шутка.
Так за разговорами они прошли через одни ворота, потом через другие, поднялись на несколько ступеней и оказались на площадке, откуда подъемный мост вел к порталу башни. Там перед ними предстала узкая темная лестница. Едва Дебора поставила ногу на первую ступеньку, как послышался рев; она отпрянула. Увидев, как сверху ей навстречу сползает огромное чудовище, она бросилась бежать. Чтобы успокоить девушку, дом Фиакр взял ее под руку и подвел к животному, которое ее напугало.
— Не бойтесь, — сказал он, — это один из моих добрых друзей, тюлень: вот уже несколько лет он живет с нами в монастыре, как видите,


ТОМ II
Книга четвертая. Глава шестая
217
не боится людей и не причиняет им никакого вреда. Погладьте его, мадам, он очень чувствителен к ласке. Мы нашли его здесь, у моря. На берегах этих островов можно повсюду увидеть, как они дремлют на солнышке.
Посетив несколько келий, огромную трапезную, казарму гарнизона, платформу, на которой стояли пушки, и находящуюся за вторым спальным помещением библиотеку, знаменитую множеством ценных манускриптов и печатных изданий, они вошли в посвященную Святому Кресту церковь башни, где покоились мощи многих святых.
Дом Фиакр сперва подвел гостей к большой, великолепно украшенной раке святого Гонората, инкрустированной камнями и покрытой замечательной резьбой; потом он показал им три серебряные лилии, куда были вделаны кости святого Петра, святого Павла, святого Иакова Старшего, святого Иакова Младшего и почти всех апостолов; шип с венца Иисуса, кусочек Истинного Креста и множество других бесценных реликвий; и, наконец, позолоченный ларь, содержавший костные останки пятисот монахов, убитых сарацинами начиная со времен аббатства святого Поркария, и другой ларь, с останками тридцати монахов, принявших мученичество вместе со святым Эпольфом.
— Ваше преподобие, из страха липший раз вас задеть, я не позволял себе перебивать вас, — сказал тогда господин де Коголен, — но теперь прошу позволить мне сделать несколько замечаний. Говоря о святом Эпольфе, вам следовало добавить, что мученическая смерть его, как и смерть его товарищей, не была делом рук сарацин, вопреки тому, что могла бы подумать мадам. Не клевещите на этих бедных сарацин, на них и так взвалили достаточно. Вы должны были бы сказать ей, что монахи Леринских островов избрали аббатом Эгюльфа, монаха из Флёри24, а тот, вознамерившись упорядочить царившую в монастыре вольницу, предложил ввести устав святого Бенедикта25, чье тело он привез во Францию; что благочестивый аббат не встретил среди монахов послушания, наоборот — они дошли до таких крайностей, против которых возмутился бы и самый жестокий сарацин; что они обратили свою ярость даже против самого монастыря и разгромили его, посрамив ван¬


218
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
далов; что они схватили Эпольфа и нескольких сочувствующих ему монахов, отрезали им языки, выкололи глаза и, продержав два года на острове Капрерии26, в шестьсот семьдесят пятом году изрубили их на куски на другом пустынном острове. Ваше преподобие, вы не можете отрицать этот факт. К тому же он не единственный, и этот Paradisus terrestris*, эта quies piorum**, это solamen dulce***, этот sinus tranquillissimus4*, как вы его только что называли вслед за домом Венсаном Барра- лем27, часто бывал ужасным притоном. Это всего лишь, ваше преподобие, исторические заметки, сделанные в простоте душевной; не обижайтесь, прошу вас, и не вините в них ни Вольтера, ни «Энциклопедию», ни бедных сарацин!
— Если существуют люди, сударь, настолько забытые Господом, что они творят зло, то существуют и другие, которые только тем и заняты, что стараются выставить это зло напоказ, спрятать здоровые члены и указать на язвы; всю жизнь свою, весь свой ум употребляют они на поиски того, что может покрыть человечество стыдом, и выкапывают гниль, на которую, чтобы убрать ее с глаз долой, наоборот, должны были бы нагромоздить целую гору. Который из двух более виновен перед Богом: тот, кто сотворит зло в порыве страсти, или тот, кто с наслаждением разоблачит его в холодном безразличии лишенной порывов души и порочного сердца? Предоставляю вам судить об этом. Я не о вас говорю, господин комендант; вы добрый, благородный, добродетельный человек, коего я люблю и уважаю; вы не принадлежите к числу первых, но находитесь под влиянием вторых — и это меня глубоко огорчает. Разве не горько видеть, как даже самые справедливые и благородные люди не могут уберечься от заразы — и что нескольких стихов хватило, чтобы развратить и растлить всю Францию, подобно тому, как несколько червей портят самый прекрасный плод?!28
* земной Рай [лат].
** умиротворенная тишина [лат.).
*** сладостное утешение [лат.].
4* спокойнейший берег [лат).


ТОМ II
Книга четвертая. Глава шестая
219
Немного помолчав, дом Фиакр повернулся к Деборе и, указывая на главный алтарь, произнес:
— Мадам, здесь покоятся мощи святого Венанция, брата святого Го- нората, и святого Винцента Леринского, столь знаменитого своим учением и своей добродетелью. Вот также очень красивый реликварий, содержащий мощи святого Патрика, апостола Ирландии. Усердное стремление к достижению совершенства в монашеской жизни, которую он принял, привело святого в Леринский монастырь:29 он прожил здесь девять лет.
Дом Фиакр не закончил: Дебора внезапно побледнела и зашаталась, рухнула на колени и распростерлась на полу церкви.
Обморок был долгим.
Ее перенесли в одну из садовых беседок.
Когда она открыла глаза, господин комендант пытался смочить ей губы соком апельсина, а бенедиктинец стоял рядом на коленях, вытянув перед собой скрещенные руки. Щеки Деборы вспыхнули от стыда и смущения, у нее вырвался тихий вскрик, а пальцы сжали расшнурованный корсет. Но первыми ее словами были слова благодарности за проявленную заботу.
— Не тревожьтесь, мои добрые господа, — добавила она, — это всего лишь сильное волнение. Вид мощей святого Патрика внезапно пробудил в моей душе горькие воспоминания о родине и любви, и эти воспоминания сокрушили меня и прервали дыхание... Я ирландка, ваше преподобие, а моего супруга, убитого несколько месяцев назад, звали Патриком... О мой бедный Патрик!.. Держите, святой отец! Вот, это его портрет в медальоне на цепочке. Ведь правда, он был красив? Ну, так его чистота, его праведность превосходили его красоту. Жестокие, они убили его, а меня оставили жить!..
— Дочь моя, склонитесь перед велениями Господа; откуда вы знаете, зачем Он отнял у вас супруга в самом начале жизни? Откуда вы знаете, какую судьбу Он вам уготовал?.. Вам известны беды, коснувшиеся вас, но известны ли те, от которых Он вас уберег и еще убережет?


220
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
— Теперь я чувствую себя лучше, ваше преподобие, гораздо лучше; я могу встать и идти, продолжим наше паломничество.
Господин де Коголен, поддерживая Дебору, повел ее к бухте Святого Колумбана30, к пещере, у входа в которую всё время бьются волны. Был час прилива, и они смогли туда проникнуть, лишь промочив ноги до колен.
— Именно здесь, — торжественно произнес дом Фиакр, — в этом диком месте скрывались святой Элевтерий и святой Колумбан31, когда сарацины зарезали пятьсот монахов, чьи мощи мы только что видели. Но, узрев, как души святых праведников возносятся на небеса в виде сияющих звезд, святой Колумбан вышел из этого вертепа и отдал себя в руки неверных, чтобы приобщиться к мученичеству своих братьев.
При этих словах господин комендант разразился смехом и, как истый вольнодумец, смерил нашего серьезного мистагога32 насмешливым взглядом:
— Ах! Разрази меня Бог! Ваше преподобие! — вскричал он. — Вы морочите нам голову!.. О, всё это чепуха, такого быть не могло! В самом деле, если эта резня происходила ночью, то всем на свете фейерверкам с их снопами искр и букетами огней далеко до такого прекрасного зрелища, как эти пятьсот душ и еще одна, взмывающие в небо ракетами, на манер огненных звезд. Клянусь, мне было бы любопытно взглянуть на подобный фейерверк из душ и особенно интересно — узнать, требуется ли для того, чтобы они вот так взлетали, ивовый прутик, которым поджигают петарды.
Выйдя из пещеры, оскверненной насмешками господина коменданта, к юго-восточной оконечности острова, путники сели в лодку, чтобы переплыть узкий пролив, отделяющий остров Сен-Онора от островка, называемого Сен-Ферреоль. Когда аббатом был святой Аманд, на остров съехалось три тысячи отшельников; все они не могли поместиться на Лерине, и часть этих святых мужей отправилась заселять Лери- нус, Святую Маргариту, числящую среди своих самых знаменитых анахоретов святого Евхерия Лионского;33 а часть — осваивать другие, расположенные по соседству маленькие острова — Ла-Форниг, Ла-Грениль


ТОМ II
Книга четвертая. Глава седьмая
221
и островок, обязанный своим названием святому Ферреолю, чья келья, в которую едва мог поместиться человек, сохранилась и поныне.
Совершив довольно длительную остановку на этом диком скалистом островке, который издали казался плывущим по воде увядшим листом и с которого взгляд свободно и с головокружительной быстротой скользил по поверхности моря, достигая самого Генуэзского залива34, они вернулись в пролив Фриуль к ожидавшей их лодке.
Дебора обратилась к дому Фиакру с искренними словами благодарности, а затем опустилась на колени и попросила его благословения.
— Благословляю вас, — произнес он, — именем Того, Кто является прибежищем для скорбящих; благословляю перед лицом трех бесконечностей, — слабого подобия бесконечности Господа, — земли, океана и неба. Дочь моя, не позволяйте горю терзать вас; нельзя, чтобы отчаяние запятнало христианскую душу; отчаяние — великое святотатство, грех перед Господом. Молитесь, и Он не оставит вас. Что для Всемогущего цепи и засовы?.. Тот, Кто вытащил Даниила из рва со львами35, знает, как вытащить рабу Свою — ancilla sua — из рва с человеками.
Глава VII
Два-три раза в неделю господин комендант собирал у себя в салоне всех заключенных и устраивал для них нечто вроде вечеров, на которых велись беседы и играли в бассет и ломбер1. Дебора приходила туда редко, она появлялась, только когда не была расположена грустить. Истинное горе не терпит развлечений: оно замыкается в себе, остается лицом к лицу с самим собой и находит в этом удовольствие, подобно женщине перед зеркалом, повторяющим ее образ; всё прочее, кроме этого образа, кажется уродливым, искаженным и отвратительным. Печаль, как говорят, подобна тем линзам, которые, благодаря странной игре света в них, переворачивают, скрючивают или удлиняют самые красивые формы и превращают восхитительную статую в гротескную фигуру. Но что, если, напротив, это как раз и есть стекло, просветля¬


222
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
ющее глаз, которое открывает нам таким, как оно есть, всё то, что образование, предубеждения, иллюзии, волнение страстей и гордость представляют в ложном свете? Печаль можно было бы сравнить с весами Правосудия, если бы весы Правосудия взвешивали точно.
В крепости в то время содержалось всего восемь—десять человек. Среди них были два старика, в полном здравии и рассудке, которых их дети, имевшие вес при дворе, признали недееспособными и заперли как сумасшедших, чтобы завладеть их имуществом и тратить его до вступления в права наследства.
Хотя Дебора мало нуждалась в каких-либо материальных благах, она была мрачнее и подавленнее, чем когда-либо. Ее преследовали странные желания, она грезила о каких-то неведомых, далеких краях, а поскольку была узницей, то говорила себе: «Это свободы мне не хватает». Но такое смутное желание человек носит с собой во все времена и повсюду: на свободе или в заточении, в горе или в радости его душу всегда смущают неизъяснимые порывы к бесконечному и неведомому. Может, это колеблется пламя, горящее в нашем светильнике из глины2, когда пытается подняться наверх, к тому горнилу, откуда было взято? Может, это смутные воспоминания о лучшей жизни, оставшейся в прошлом, или предчувствие лучшей жизни, ожидающей в будущем?.. Тот, кто первым сравнил жизнь с путешествием, а человека — со странником, бросил во тьму один из тех ярких лучей, какие редко порождает человеческий гений: подобно молнии, они расстилают среди сумрака сверкающую пелену. В самом деле, разве человек — не путник, вечно куда-то стремящийся?.. Но куда стремится он?.. Уж точно не к могиле, где ждет небытие.
Одиночество, в котором пребывала Дебора, обострило ее чувствительность и усугубило те черные мысли, которые часто посещают женщин во время беременности. Дух ее не освободился от воспоминаний о пережитых страданиях, и сердце было полно раскаяния и сожалений. Она винила себя в смерти матери и в смерти Патрика. Ей казалось, что тени их, неупокоенные, блуждают вокруг и прикасаются к ней. В скрипе расшатавшегося дверного засова, в завывании ветра, в скрежете се¬


ТОМ II
Книга четвертая. Глава седьмая
223
ноедов и медяниц3, которые грызли и сверлили своими буравчиками старую мебель, ей слышались их шаги или жалобы и стоны. Господин де Коголен время от времени приходил к ней скоротать досуг, но его разговоры были столь легкомысленны, что Дебора находила в них мало очарования и не получала от них никакой поддержки. Дом Фиакр также навещал ее довольно часто; но поскольку он безжалостно пичкал ее догмами и доктринами, то был скорее назойлив, нежели приятен, и играл скорее роль преследователя, чем святого параклета4. Что касается других заключенных, то она избегала их, насколько возможно. Глядя на многих из этих жертв, которые, подобно ей, прошли в ворота крепости молодыми, но успели поседеть под ее сводами, она впадала в глубокую печаль, предвидя собственную участь, против которой восставали все силы ее души. Она редко поддерживала разговор, ее ответы были краткими, а порой даже бессмысленными. Самым большим удовольствием для нее было в одиночестве прогуливаться в саду коменданта, причем в самой сумрачной его части.
Через четыре месяца после того как Дебору привезли на остров Сент-Маргерит, она родила мальчика. Радость ее была велика, она назвала сына Вёндженс — «Мщение»5. Это имя вызвало трепет у господина де Коголена, а дом Фиакр употребил весь свой ораторский дар, чтобы убедить ее отказаться от такого нечестивого прозвища и заменить его на взятое из святцев имя какого-нибудь святого апостола. Но Дебора осталась непреклонной.
Рождение сына вернуло ей всю прежнюю энергию и мужество. В материнских заботах и трудах она находила забвение своим горестям. Для нее было великим утешением стать матерью и видеть, как вновь оживает Патрик, образ которого уже воплощало собою это дитя; опекать создание еще более слабое, чем она сама; иметь на руках жизнь, зависящую от ее жизни; думать о том, как воспитать это существо. Будущее, казавшееся ей пустым, мрачным и бесцельным, вдруг наполнилось смыслом. Теперь у нее появилось дело, долгое и сладостное, труды, обязанности, общество; все нежные чувства были востребованы, вся жизнь заполнена. Ей казалось, что она еще могла бы испы¬


224
Петр юс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
тать подлинное счастье, лелея эту ожившую память, но для начала надо вырваться из застенка, где она осуждена томиться и умереть; надо вернуть себе свободу. Именно эта мысль уже давно ее занимала. Наконец она решила, что пришло время действовать, и написала своему опекуну, сэру Джону Чатсуорту, дублинскому адвокату, следующее письмо:
Мой дорогой и благородный друг!
Я нуждаюсь в Вас, Вы — мое единственное прибежище; если Вы не откликнетесь, то не откликнется никто. Пусть Вам доставит удовольствие воспоминание о бедной Дебби, Вашей девочке, как Вы называли ее и какой Вы ее любили; ее маленькие ручки столько раз обнимали Вас за шею, и Вы столько раз качали ее в подоле своей широкой черной мантии. Вы знали меня с колыбели, Вы берегли меня с самого детства; берегите меня и впредь, уберегите хотя бы еще один раз, прошу Вас во имя моей бедной матушки, прошу Вас во имя ее отца, моего деда, который был так дружен с Вами. Он передал меня под Ваше покровительство, назначил Вас моим опекуном, доверил Вам мою безопасность и мое имущество, — так спасите же меня! В Ваших руках мое состояние и моя жизнь.
Когда я покидала Ирландию около десяти месяцев назад, я оставила для Вас записки, где изложила всё, что произошло в моей семье, и объяснила, что заставило меня уехать с родины; записки эти были печальными, душераздирающими; Ваше доброе сердце было, несомненно, ими потрясено; я прошу у Вас прощения за боль, которую Вам причинила. Я верила, что отъезд положит конец моим страданиям и дарует мне счастье, которого так жаждала моя душа, поскольку ей было, с кем его разделить. Я верила, что обрету во Франции свободу и найду гостеприимство!.. Увы! Никто еще не был так разочарован, как я! Лучше бы я отправилась в пустыню Барка!..6 Здесь Вы найдете новые записки, точные и правдивые, обо всём, что со


том и
Книга четвертая. Глава седьмая
225
мной произошло после бегства на континент. Первые были душераздирающими, эти — ужасны! Если Ваше доброе сердце отвращается от мрачных картин, если несправедливость доставляет Вам боль, возьмите их, разорвите и бросьте в огонь... Вам достаточно знать, что сейчас я заключена в государственную тюрьму, откуда смогу выбраться только на плечах могильщиков. Но если Вы меня выручите, если придете на помощь, этого не случится. Я долго обдумывала планы побега, вот самый надежный и простой, на нем я и остановилась. Он, вероятно, будет стоить больших денег; что ж, пусть это Вас не волнует: благодарение Господу, я достаточно богата, а три дня назад стала совершеннолетней.
(Далее приводился план побега, очень смелый и невероятно подробный.)
Хотя все эти указания могут показаться Вам излишними, ни единым из них нельзя пренебречь, от этого зависит судьба всего предприятия.
Я беру на себя все расходы по вооружению, найму экипажа и путешествию. Если Вы найдете подходящего человека, который вдруг запросит больше двадцати тысяч ливров, — дайте больше без колебаний. Я готова, если понадобится, пожертвовать всем моим состоянием, лишь бы вырваться из места, в котором нахожусь. Чтобы выкупить жизнь, даже самую несчастливую, не существует слишком дорогой цены. Всё это доставит Вам множество хлопот и тягот, мой добрый опекун, но, поверьте, я сумею оценить безмерность услуги, которую Вы мне окажете и за которую я никогда не смогу Вас в достаточной мере отблагодарить. Признательность моя пребудет неизменной, и, если к этому добавить привязанность, уже живущую в моем сердце, я буду любить Вас более чем кого бы то ни было, чего Вы достойны, как никто другой.


226
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
Закончив письмо, Дебора поспешила отнести его господину де Ко- голену, с которым давно уже нарочно обсуждала свои планы написать опекуну и попросить у него отчета о состоянии, завещанном ей дедом: планы эти комендант одобрял и поддерживал всем сердцем. И она подала ему письмо в открытом виде, прося, чтобы он соблаговолил его прочесть, будучи заранее уверена в том, что он откажется, — из галантности, деликатности, а прежде всего потому, что по-английски едва знает несколько слов.
— Запечатайте ваше письмо, моя милая, я отвечу вам доверием на доверие, — сказал он, целуя ей руки, — запечатайте его и сейчас же отдайте мне: один из моих людей как раз собирается в Антиб, ему я и поручу его отправить.
Дебора поблагодарила коменданта вежливо, но крайне сдержанно, боясь выдать всю ту радость, какую она испытала от этого первого успеха.


КНИГА ПЯТАЯ
Where is my Lord? Where is my Romeo?
Shakespeare
Глава VIII
— Эй, часовой!
— Кто идет?
— Именем короля, опустить мост! Последовало длительное молчание. В замке пробило одиннадцать часов вечера. Стояла непроглядная тьма.
— Кто идет? — вновь закричали в отдалении.
— Именем короля! Жан Бюо!
— А, это вы, господин Бюо! Я ваш покорнейший слуга. Вы, верно, притащили какую-нибудь дичь? Все наши клетки для цыплят переполнены; на какой же крюк мне ее подвесить?
Заскрипели цепи большого подъемного моста, он медленно опустился, по нему проехала карета; оттуда вышли два человека: один со шпагой на боку, другой в кандалах, скованный по рукам и ногам; проследовали за дежурным начальником стражи и тюремщиком из Донжона.
Группа дошла до чрезвычайно высокой крепостной стены, в которой имелся один-единственный вход,


228
Петрюс Б op ель. МАДАМ ПОТИФ АР
охраняемый двумя часовыми; три массивные двери, расположенные одна за другой в более чем шестнадцатифутовой толще этой стены1, открылись, впустив четверых вновь пришедших, и закрылись за ними.
Железная лампа, поистине кладбищенская, мертвенным сияньем освещала их путь; шаги раздавались под сводами, сливаясь со скрипом дверей и решеток, вращавшихся на чудовищных петлях. Повсюду, куда проникал взгляд, можно было различить в полумгле только ужасающего вида запоры, засовы, задвижки, висячие замкй и железные брусья.
Стражники и заключенный поднялись по винтовой лестнице, кривой, узкой, крутой, и продолжили путь, совершая бесчисленные повороты, через каждый ту аз2 преодолевая двери с крепкими запорами; наконец на втором этаже перед ними распахнулась очередная дверь, двустворчатая, и они вошли в просторную залу со сводчатым потолком и единственной колонной по центру.
Здесь закованный в цепи молодой человек поднял склоненную, будто у ведомой на заклание жертвы, голову и прочел над дверью: «CAR- CER TORMENTORUM»* («Зал для допросов»), — и заметил, что на стенах и на арках сводов плотными рядами висят орудия пыток, причудливые и незнакомые. Повсюду стояли каменные скамьи. В них по периметру были вделаны кольца, к которым во время допросов привязывали руки и ноги несчастных, распростертых на ложе мучений. Тут и там виднелись также грубо сколоченные топчаны: к ним приковывали жертв, когда от невыносимой боли те впадали в бесчувствие и готовы уже были испустить дух; тогда им давали немного отдохнуть и прийти в себя, чтобы снова подвергнуть пыткам.
Не замедлил явиться заместитель коменданта3, несший службу в Донжоне. Господин Жан Бюо вручил ему приказ министра Фелипо де Сен-Флорантен де Ла Врийера о заточении в крепость, и тот, мимолетно взглянув на своего нового гостя, велел тюремщикам, согласно обыкновению, обыскать его. А чтобы те проявили должное рвение, он при-
Комната для допросов с пристрастием [вариант пер.: пыточная комната) [лат.).


ТОМ II
Книга пятая. Глава восьмая
229
ступил к обыску самолично, показывал достойный пример: отвернул обшлага, обшарил карманы и кармашки; и, подобно хирургу, желающему прощупать грыжу, добрался пальцами до самых скрытых мест — о, стыд, мерзость!.. Узник в негодовании отвернулся и плюнул на стену. У него отобрали деньги, часы, украшения, бумажник, даже оборвали кружева... Кандалы сняли: запястья и щиколотки арестованного были натерты до ссадин и посинели; теперь, после сжатия, кровь поступала туда толчками: так виноградная лоза, если ее подвязать, начинает питать привои. Когда несчастного освободили от оков, господин Жан Бюо возгласил с комическим пафосом:
— Господа, этот человек — опасный безумец, не спускайте с него глаз! А вы, комендант, — будьте столь добры, обнажите шпагу.
При этом заявлении узник лишь усмехнулся, но усмешка его получилась горькой.
Наконец с него сняли одежду, заменив ее лохмотьями, несомненно, впитавшими слезы и предсмертный пот какого-нибудь несчастного, который умер, прикованный к цепи4.
Горькие слезы покатились из глаз бедного юноши, ноги подкосились — он упал на пыточную скамью. Воспользовавшись его обмороком, двое тюремщиков потащили узника из зала; спустившись по винтовой лестнице и миновав внизу примерно такое же логово, похоже, служившее кухней, они втолкнули его в ужасную камеру на первом этаже, где приковали к стене и уложили на некое подобие подстилки. Затем, словно узник был в состоянии слышать, господин заместитель коменданта высокомерным тоном прочитал ему короткое наставление: не производить ни малейшего шума, поскольку здесь, как он выразился, — дам молчания.
И действительно, это был дом молчания, — но также дом голода и дом смерти.
Вскоре несчастный начал приходить в себя; но по мере того, как к нему возвращались чувства, рыдания его усиливались. Чтобы попытаться понять, где он очутился, заключенный, приподнявшись на ложе, стал шарить руками вокруг себя и вглядываться в темноту. Внезапно


230
Петрюс Б op ель. МАДАМ ПОТИФ АР
ему послышалось сдавленное дыхание, он напряг слух: да, так и есть! Несомненно, здесь кто-то дышит. Но человек ли то или дикий зверь? Узника охватил ужас, он наклонился, прислушался... На сей раз до него донесся легкий шорох и хруст вытягиваемых суставов.
— Темень такая, что я сам себя не вижу. Здесь кто-нибудь есть? — произнес он наконец едва ли не шепотом.
Никакого ответа. Только шорох и протяжный вздох.
— Если здесь, рядом со мной, кто-нибудь есть — не бойтесь! Я всего- навсего жалкий узник. Ради бога, сжальтесь надо мной, ответьте!
— Кто это говорит? Это вы, тюремщик?.. Кто явился в столь поздний час нарушить покой моего узилища?
— Spiorad-naom!* Мне знаком этот голос!..
— Я проснулся или еще сплю?.. — мрачно пробормотал тот же голос. — Звук родной речи коснулся моего слуха!..
— Dia-an-mac!** Что за привидение встает предо мной и тревожит мне душу? Я схожу с ума! Это не он... Он же умер... Может быть, и я уже в могиле?.. Патрик, Патрик, брат мой, неужели это ты? Это ты, Мак-Федрик?..
— Фиц-Харрис!.. Ах!.. Несчастный, значит, и ты в застенке!
— Патрик, Патрик, брат мой, ах! Я вновь обрел тебя!.. Счастье и ужас!.. Если можешь, подойди, дай мне обнять тебя, почувствовать, прижав к сердцу, что ты не призрак! Ибо мой смятенный разум не может поверить в то, что ты рядом, — ибо всё это кажется ему лишь горячечным бредом.
И, бросившись в темноту так далеко, насколько позволили цепи, они столкнулись друг с другом и упали на колени, а руки их переплелись.
Не разжимая тесных объятий, они и целовались, и обливали друг друга слезами.
Наконец Фиц-Харрис воскликнул:
Святой Дух! [ирл] Бог Сын! [ирл)


ТОМ II
Книга пятая. Глава восьмая
231
— Патрик, я так горько оплакивал твою смерть!.. А теперь вновь обрел тебя... И вновь должен плакать над тобой!..
— Брат мой, — отвечал Патрик, — раз уж мы оба обречены на страдания, то благословим Небо, уготовившее нам одинаковую судьбу, сковавшее нас одним несчастьем, как сковывают одной цепью галерных рабов! Брат, наша встреча радостна даже под топором палача.
Они вновь обнялись, зарыдали, и воцарилось долгое молчание.
— Но, Харрис, ты ничего не говоришь о Деборе; разве ты не виделся с нею после моего исчезновения? Не знаешь, что с ней случилось? Прошу, говори же, не бойся умножить мои страдания; я предчувствую и ее несчастную судьбу, наверняка ее постигнет столь же страшная участь, как наша! Бедное дитя!..
— Перед тем как уехать из Франции, я хотел, брат мой, проститься с тобою перед долгой разлукой и напоследок просить у тебя прощения за всё зло, которое так подло тебе причинил. С этим намерением я пришел в гостиницу «Сен-Папуль», но Дебора открыла мне одна, потрясенная, растрепанная и, обвинив меня в таких вещах, одна мысль о которых повергает меня в дрожь, сказала, что ты убит, а я — повинен в твоей смерти! Когда же она отказалась от этих ужасных предположений, я, стремясь хоть как-то загладить свою вину перед тобой, предоставил себя всецело к ее услугам, но она меня оттолкнула и прокляла. О, это проклятие рухнуло на меня как свинцовая мантия!5 Оно волчицей преследует меня всюду, грызет и гложет меня, витает над всеми моими мыслями и отравляет их. В конце концов я оставил ее, ушел — и с тех пор больше не видел.
— Я признателен тебе, Фиц-Харрис, за этот поступок, показывающий твое сердечное благородство, в котором я никогда не сомневался. Благодарю тебя за то, что искренне предложил Деборе помощь; меня огорчает, что она так сурово с тобой обошлась. Я знаю, она не склонна забывать обиды, она помнит зло... Но разве ты не застал ее в ужасный момент? Трудно простить кого-либо, когда раны еще открыты и в них вонзен нож. Не принимай близко к сердцу ее жестокие слова: проклятие, брошенное в гневе, бессильно. Если когда-нибудь нам


232
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
будет дано вернуться в жизнь или вновь увидеть Дебору — будь спокоен, я сумею воззвать к ее лучшим чувствам. Что же до моих чувств к тебе — поверь, они неизменны. Позабудем навеки то, что было меж нами плохого; станем вспоминать только дни, когда мы любили друг друга, останемся друзьями детства, юности, товарищами по несчастью и земляками. Брат, сохраним нашу дружбу — мы оба нуждаемся в ней!
— Брат, между нами не может быть дружбы; моя не делает тебе чести, а я твоей недостоин; я только желаю вернуть твое уважение и прошу у тебя лишь прощенья и милости.
И они снова обнялись и заплакали, и вновь воцарилось долгое молчание.
— Патрик, а где мы? Небо было таким черным, что я не смог понять, куда попал.
— Мы в Донжоне Венсеннского замка6.
— А что это за глухие размеренные звуки?
— Тише! Это дозор проходит под нашими окнами. Он проходит так каждые полчаса, а утром и вечером обходит вокруг рвов.
— Но, Патрик, объясни мне, пожалуйста, так как я до сих пор не могу взять в толк, почему вдруг тебя сочли убитым?
— В тот день, когда меня выгнали из роты, я, приняв решение уехать из Франции по причинам, которые тебе известны, и по иным, о которых я расскажу позже, вечером вышел на улицу, чтобы отправиться в почтовую контору, и тут на меня нападают «именем короля» четверо вооруженных людей. Я отпрыгиваю назад, выхватываю шпагу, решив не сдаваться; зову на помощь, наношу удары направо и налево. Отворяется окно, и Дебора, узнав мой голос, зовет меня и кричит: «Держись; бей, бей! Я лечу к тебе, я спускаюсь!..» Но тут один из этих четырех молодчиков обходит меня сзади и вонзает шпагу мне в бок; я падаю, они тотчас меня подхватывают и бросают в карету, ожидающую в нескольких шагах... И вот уже две недели, как я сижу в этом застенке. Я хотел написать Деборе, сообщить о том, что со мною сталось, но мне безжалостно отказали в бумаге и чернилах, как отказывают во всём,


ТОМ II
Книга пятая. Глава восьмая
233
кроме чашки воды и краюхи хлеба. Но теперь ты, Фиц-Харрис, объясни, какой злой рок привел тебя ко мне в этот Донжон?
— Прошло три дня, как я уехал из Парижа и находился в Кале7, на постоялом дворе, ожидая отплытия пакетбота, как вдруг какой-то румяный и пухленький, словно амур, человечек вошел в мою комнату и спросил господина Фиц-Харриса. Находясь в шутливом расположении духа и не ожидая от этого визита ничего хорошего, я ответил вопросом на вопрос, уточнив: «Вы желаете говорить с ним лично?» — «Именно, сударь». — «Тогда обратитесь к нему». — «Это я и делаю, сударь, — отвечал тот. — Меня зовут Жан Бюо...» — «Сударь, рад познакомиться». — «Я агент полиции». — «Сударь, примите мои поздравления». — «Господин Фиц-Харрис, вы арестованы именем короля, Закона и Правосудия...» — «Скажите лучше: именем той, что спит с королем, Законом и Правосудием...» Когда он шагнул вперед, чтоб меня схватить, я сграбастал его и сунул в пустой сундук, который приметил в углу комнаты. Но когда я уже захлопывал крышку, он свистнул, и тут же в комнату ввалились трое его подручных, освободили своего предводителя, а меня связали, чтобы препроводить в тюрьму. Они протащили меня через город, и на протяжении всего пути я слышал крики и оскорбления толпы. Люди торжествуют, видя гибель себе подобного. Порой, за неимением лучшего, они устраивают овации и триумфы своим мимолетным кумирам, но более всего им любо смотреть, как человека волокут на виселицу. Неделю я просидел в застенке, куда посадил меня тот полицейский. Тюремщик шепнул мне по секрету, что господин Жан Бюо, слоняясь по городу, соблазнил какую-то даму и в порыве сладострастия позабыл обо мне, а равно и о собственной чести. Наконец, вырвавшись из объятий своей Агнессы Сорель, господин Жан Бюо вернулся, сковал меня по рукам и ногам, и я оказался в карете. Памятуя о приключении с сундуком и не чувствуя себя рядом со мной в безопасности, он пропустил цепь у меня под коленями и обмотал ее вокруг шеи, отчего я согнулся пополам, и не соглашался расковать мне руки на протяжении всего путешествия, предпочитая кормить меня с ладони, как птичку8. Ты, веро¬


234
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
ятно, спал, брат мой, когда меня втащили в камеру? Мой-то рассудок настолько помутился, что я даже не помню, как очутился здесь.
Занималась заря. При слабом свете, начавшем понемногу проникать сквозь узкую бойницу, Фиц-Харрис наконец смог осмотреть узилище, в которое он попал. Осмотр был недолгим; кроме грязного пола и четырех липких стен, покрытых жирной и черной копотью, на которой выделялись блестящие следы проползавших улиток, и затянутых пыльной паутиной, похожей на крылья летучих мышей, он не обнаружил ничего, кроме подобия койки, на которой лежал Патрик, — она была выдолблена в камне, вроде сточного желоба, а в изножье или в изголовье этой койки, или желоба, виднелась дыра отхожего места, откуда нестерпимо воняло: только дотуда и позволяли узникам этого смрадного склепа дотянуться их цепи.
Скорби и ужасу каземата немало способствовали доносившиеся снаружи монотонные голоса стражников, которые по приказу, предписывавшему, чтобы прохожие не поднимали глаз на Донжон, с самой зари неустанно твердили: «Идите своей дорогой!»
Невзирая на неоднократные просьбы, Патрик так и не добился, чтобы" врач осмотрел его рану, до сих пор не перевязанную, — она причиняла ему ужасные страдания. Он попросил Фиц-Харриса взглянуть на нее. Сабля вошла глубоко в бок, оставив длинный разрез. Рана была открытая, воспаленная, гноящаяся. Фиц-Харрис слегка обмыл ее при помощи пучка соломы, смоченного водой, и разорвал свое белье на бинты и компрессы. С огромным терпением и заботой он выполнял эту тяжкую обязанность до полного заживления раны — то есть не менее полутора месяцев, не имея иных снадобий, кроме грязной воды и пластырей из жеваного хлеба, которые сам же и готовил.
Однажды в середине дня Фиц-Харрис услыхал, как снаружи, у подножия башни, над окошком их камеры, воет собака. Вначале он принялся шутить по этому поводу.
— Ты слышишь, как воет пес? — сказал он Патрику. — Он предвещает, что я потеряю свободу и меня запрут в Донжоне. В добрый час! Вот уважающий себя пес: не желая делать рискованные пророчества,


ТОМ II
Книга пятая. Глава восьмая
235
он подождал, пока мои несчастья сбудутся, чтобы их предсказать. Ты не находишь, что он немного напоминает гадалок, когда они прозорливо вещают молодым девушкам, чей огромный живот выпирает, подобно балкону: «Пиковый валет, мадемуазель, говорит мне, что вы потеряли цветок невинности»?
Пес тем временем всё выл и лаял не переставая. Внезапно Фиц- Харрис в изумлении замолчал и прислушался...
— Возможно ли?! Мне кажется, это голос моего бедного Корка, которого жестокосердый господин Жан Бюо ни за что не хотел пустить со мной в карету, а всё потому, говорил он, насмехаясь, что ему приказано арестовать лишь одну живую душу. Немыслимо, чтобы он бежал за нами от самого Кале, где оставил его этот человек! И тем не менее... Неужели это его трагический голос? Ты его узнаёшь? — Тогда Фиц- Харрис свистнул и позвал во всю силу легких: — Корк! Му friend* Корк!
Пес ответил радостным лаем, не оставлявшим больше никаких сомнений. В восхищении и упоении от столь верного инстинкта и такой привязанности, Фиц-Харрис собрал несколько хлебных корок и бросил их через узкое окошко псу: тот умолк и принялся их грызть. В эту минуту вошел тюремщик, принесший завтрак. Фиц-Харрис расписал, как он был бы рад, если б ему позволили держать здесь собаку, и попросил привести пса. Тюремщик буркнул: «Не положено». Фиц-Харрис умолял его, как умоляют жестокую возлюбленную; надзиратель повернулся спиной и вышел. Фиц-Харрис утер слезу, позвал Корка, бросил ему половину своего завтрака, с грустью попрощался с ним и пожелал найти нового хозяина, не такого злосчастного. Но каково же было удивление узника, когда на следующий день в тот же час пес опять залаял у подножия Донжона! Фиц-Харрис, как и накануне, разделил с ним свой завтрак и опять принялся умолять надзирателя, который вновь отвечал: «Не положено».
Так каждый день, и в холод и в дождь, верный Корк приходил к башне, жалобно скулил и звал своего плененного, невидимого хозяина;
* Мой друг [англ).


236
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
и всякий раз Фиц-Харрис делил с ним свой хлеб и после просил тюремщика привести его, а тот, неумолимый, каркал извечное: «Не положено».
Был сентябрь, когда двух молодых людей бросили в этот грязный застенок; без огня и теплой одежды они провели там всю зиму, долгую и суровую. В первые дни марта их пришел навестить господин заместитель коменданта, несший службу в Донжоне. Гийонне9 был достаточно добр, достаточно справедлив и достаточно приветлив со своими узниками. Из опасения он вначале стоял со шпагой в руке вне пределов досягаемости, но стоило ему немного поговорить с заключенными, как его предубеждения рассеялись: он думал, что имеет дело с буйнопомешанными, а увидел перед собой двух молодых людей, умных, смиренных и полных достоинства.
— Мои добрые друзья, я глубоко огорчен тем, что с вами обошлись столь сурово, — сказал он, — я по-настоящему в отчаянии от того, что так долго обманывался на ваш счет. Сопротивление, которое вы оказали при аресте агентам полиции, а также их рапорты ввели меня в заблуждение. Вас расписали как опасных безумцев. Прошу простить меня за столь дурное обращение с вами; я постараюсь его загладить, проявив все мои добрые чувства и употребив всю мою власть. Я особенно поражен и поздравляю себя с тем счастливым случаем, который соединил в этой камере вас двоих — друзей и соотечественников. То, что так удачно произошло по воле случая, я разрушать не стану; будьте спокойны, вас не разлучат. Ну же, друзья мои, вставайте и идите за мной.
Наших несчастных узников расковали, и они последовали за Гийонне.
После долгого подъема по винтовой лестнице они оказались на пятом этаже, в большом зале, таком же по виду, как комната для допросов. В одном из углов располагались три двери, каждая с двумя засовами, тремя задвижками и огромными гирями-противовесами, не дававшими задвижкам скользить; первая открывалась внутрь, вторая наружу, перегораживая выход через первую; а третья, полностью окованная железом, — снова внутрь, так, чтобы опять-таки через предыдущую дверь нельзя было прорваться; отомкнув все три, узников ввели в


том и
Книга пятая. Глава восьмая
237
восьмиугольную комнату, очень мрачную; однако после ямы, из которой они вылезли, она показалась им приятнейшим местом. Здесь был камин, два стула, простая кровать, стол, кувшин с отколотым горлышком и четыре закопченных окна; несколько лучей рассеянного света проникали через узкую бойницу, снабженную решеткой, рядом задвижек и двойной железной сеткой.
Господин заместитель коменданта приказал принести огня, книги, бумагу, перья и чернила и перевел друзей на обычный рацион узников — с вином, селедкой и мясом. Кроме того, в качестве редкой милости он предоставил им, чтобы восстановить здоровье, прогулки по саду в тридцать шагов длиной — но лишь в сопровождении тюремщика и четырех стражников. Тронула начальника и преданность Корка; он позволил Фиц-Харрису держать собаку и даже сам, время от времени, ласкал ее. Неслыханная вещь!
Неотложной заботой Патрика было написать письмо, чтобы попытаться узнать какие-нибудь новости о Деборе. Тремя днями позже он получил сундук и послание от господина Гудули, хозяина гостиницы, где девушка жила прежде. Выказав вначале немалое удивление и радость по поводу того, что Патрик всего лишь заключен в Венсенн- ский замок — ведь его уже долгое время считали мертвым, и мертвым наверняка! — этот славный человек сообщал, что на следующий день после того вечера, когда у выхода из гостиницы на Патрика напали и уволокли его, леди Дебора вышла и больше не возвратилась, и что с тех пор, несмотря на все поиски, господин Гудули так и не узнал, что с нею сталось; и если, заверял он в конце, ему когда-либо доведется узнать что-нибудь о ее судьбе, он поспешит уведомить об этом Патрика.
Прочитав письмо, Патрик не мог вымолвить ни слова; закрыв глаза ладонями, он оставался недвижим. Фиц-Харрис обнял его, пылко прижал к груди и тихо промолвил:
— Верь мне, она в Женеве.
Тогда Патрик, весь похолодев и всё так же безмолвно, опустился на колени перед сундуком и раскрыл его: там лежала вся одежда Деборы. Патрик сгреб ее в охапку и бросил к ногам Фиц-Харриса с криком:


238
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
— Смотри! Вот всё, что после нее осталось!.. Ах, так? Она в Женеве?.. Почему же тогда она всё это бросила? И платья, и украшения?.. Нет, она безвозвратно погибла!.. Бедная Дебора! Где же ты теперь? Что с тобой сделали эти варвары?.. Не правда ли, Фиц, от этих вещей до сих пор пахнет ее духами? Мне кажется, платья дышат, как будто она рядом со мной. Ах, Фиц, как же я страдаю!.. О, Боже мой!.. Если мужчина говорит, что страдает, — ты знаешь, Фиц, он страдает ужасно.
Патрик бросился на ворох одежды и, зарывшись в него лицом, долго лежал неподвижно, пряча слезы и заглушая рыдания.
Выплакавшись, он встал на колени и, перебирая, одну за другой, все эти вуали, бархатные и атласные платья, ленты, которые только что стискивал и сминал под весом своего обессилевшего тела, принялся рассматривать их, показывать Фиц-Харрису, покрывать поцелуями, прижимать к себе, раскладывать на полу.
— Смотри, мой Харрис, — с горечью говорил он, — вот шарф, который развевался за ее плечами, словно крылья ангела, в наше последнее ночное свидание у реки. Смотри, вот траурное одеяние, которое она носила по покойной матери, ее несчастной матери!.. Взгляни на это платье: оно еще хранит форму ее тела. О, поцелуй же его из любви ко мне!.. Вот шелковые чулки с ее маленьких ножек. Вот гребень, чесавший ее волосы. А эти рукава скрывали ее руки, такие прекрасные, такие белые, такие грациозные в движении! Этот корсаж обнимал ее округлую талию, как кора обнимает иву; он повторял биение ее сердца, трепетал вместе с ее дыханием. Сколько жизни, сколько изящества передавала она этим тусклым, бесформенным тряпкам! Они прикрывали ее стыдливость, будто листва. Стыдливость — это дерево, которое лишь зима души и смерть заставляют сбросить листья. Не хочу запирать эти вещи в сундуке — это как если бы я зарыл их в могилу, а над нею посадил сад; это означало бы захлопнуть книгу моей любви. Я хочу, чтобы книга сия оставалась открытой и я мог читать ее в любой момент.
Патрик взял всю одежду и все уборы Деборы и развесил их там и тут, по стенам и на решетках бойницы.


том и
Книга пятая. Глава девятая
239
Глава IX
Господин заместитель коменданта был любознателен, пытлив и как-то по-особенному ловко вызывал заключенных на разговор, побуждая их что-нибудь рассказать или поделиться воспоминаниями. А поскольку он часто приходил навестить наших узников, чтобы послушать истории об Ирландии, то вскоре начал питать к ним искреннее уважение и неподдельный интерес, вызванный их юностью и природной добротой.
Конечно, как можно было заметить, характеры их, хоть и не равно прекрасные, были одинаково исполнены доброты. Фиц-Харрис, бесшабашный, непоследовательный, легкомысленный, ветреный, вспыльчивый, поверхностный, безалаберный, своевольный, обладал всеми недостатками человека, который не владеет собой, но притом был таким естественным и открытым, что по этой причине, да, собственно, по причине этих самых недостатков, ему всё прощали — и даже зло, которое он порой причинял. Зло это выглядело не таким уж и скверным, его называли ветреностью — и Харрис находил улыбки, снисходительность и прощение там, где душа размышляющая, серьезная, мудрая, цельная — такая, как у Патрика, — нашла бы лишь негодование и презрение.
Фиц-Харрис был переменчив, словно погода; и, как в некоторых странах, у него было только два сезона — весна и зима, май и декабрь, радость и spleen*’ К Он перескакивал внезапно от самой безумной радости к самой глубокой ипохондрии. Патрик поддерживал его в равновесии. Раз за разом он не позволял ему впадать в крайности, раз за разом подавлял одни чувства и вызывал другие. Хуже всего было то, что Фиц-Харрис совсем не знал, чем ему заняться. Патрик много читал — и в книгах, и в своем сердце, — писал, собирался с мыслями, делал заметки, рисовал. Фиц-Харрис болтал, пел, танцевал, слонялся туда-сюда, смеялся, молол вздор, бездельничал, занимался пустяками, фланировал из угла в угол, дразнил Корка и забавлялся с ним — то были часы ничем не нарушаемого счастья; но в минуты подавленности он скреже¬
* сплин [англ).


240
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
тал зубами, словно кайман; натыкался на предметы, и предметы натыкались на него; кипел беспричинным гневом; хватал книгу, взглядывал только на переплет — и тут же отбрасывал; падал на постель, присаживался к столу или в трагикомическом молчании прогуливался от одного стула к другому. День ото дня, однако, приливы радости становились всё короче, всё реже — и в то время, которое мы описываем, он почти постоянно находился во власти отчаяния.
Тринадцатого апреля, более мрачный, чем когда-либо, он кружил по своей восьмиугольной темнице, переходя от стены к стене, из угла в угол, читая и расшифровывая, возможно, в сотый раз, имена, даты, надписи, изречения и стихи, нацарапанные по стенам руками тех почти всегда невинных бедняг, которые были ввергнуты в это узилище ранее.
UifcMf /етешм*.
U&ö
Часы никогда не пробьют час моей свободы.
1701
О, ЧИСТАЯ любовь... К Господу! $ОХ УЖЕ МЕСЯЦ, КАК Я СТАЛА СУПРУГОЙ
Христовой . С момента заключения ?того великого союза я не молюсь Больше СНЯТЫМ УГОДНИКАМ И ДАЖЕ Дебе Марии, иео хозяйка дома не ДОЛЖНА ПРОСИТЬ О ПОМОЩИ МАТЬ И ЧЕЛЯДЬ СВОЕГО МУЖА.
Жаннд Мдри Ецьье qt Ал Моим*, Гийон Кенцл,
Щ92
Гр^ф фон Тцн3
1705
Гр^ф фон Тцн
1715
Вечная зима [лат.,, искаж.).


том и
Книга пятая. Глава девятая
241
AiH^Ai - Дюс^ренцЛ1
W
Отныне я стану добродетельным, я больше не буду писать «ТАНЗАЙ И НЕАДАРНЬ5.
ХлО^ npo^wtp Жодио XptBuuOH 17Я
Д«^о6
Дух мой, смирись и молча претерпевай страдания.
Анри I4*3>ip Ааулю^7
Жизнь Té, ито заточагг людей, и те, иого заточают,
Еренны. Только бог остается и судит.
Маркиз МирдЕо8
Я ЕЫЙДУ, КОГДА 9ТОТ ЦИФЕРБЛАТ ПОКАЖЕТ ЧАС И МИНУТУ.
Не успел Фиц-Харрис прочесть последнюю надпись, как в камеру к ним проворно, с веселым видом вбежал господин де Гийонне.
— Чудесная новость, господа! — воскликнул он. — Чудесная новость!.. Дело вот в чем: как я только что узнал, мадам Потифар опасно, очень опасно больна; врачи признаются в бессилии. Я подумал, что, если бы


242
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
вы написали ей и взмолились о снисхождении, может быть, она, — в предсмертный час, у края могилы, готовясь предстать перед Господом, — не отказала бы вам в прощении и милости. Ну же, господа, нельзя терять ни минуты! Скорее пишите свои прошения, и я тут же отправлю их... Поторопитесь — смерть уже у ее изголовья!.. Возможно, мадам уже преставилась.
— Тысяча благодарностей, господин де Гийонне, вы так добры! — вскричал Фиц-Харрис, целуя коменданту руки.
— Ладно, ладно, Фиц, после отблагодарите. Пишите, через минуту я приду за вашими письмами. Ну же! Патрик, давайте, мой друг; что же вы медлите? Приступайте!.. Каждая минута на счету.
— Благодарю, господин де Гийонне, — холодно отвечал Патрик. — Вы великодушны, но эта женщина — нет. Даже будь я совершенно уверен, что получу освобождение, и то не стал бы ничего у нее просить. Я прав перед всеми, я чист, невиновен; злодеяние заковало меня в цепи: когда они падут, я восславлю Господа! Но добродетель никогда и ни за что не станет унижаться пред злодеянием. Ступайте, сударь, мое тело и сердце познали страдания — но уста мои никогда не попросят пощады.
— Да вы просто безумец, друг мой.
— Возможно, но уж точно не трус.
— Оставьте его, господин комендант; не важно, я попрошу за нас обоих.
— Нет, Фиц, я тебе запрещаю.
— Как ты к людям, так и они к тебе. Однажды ты попросил для меня пощады и вытащил из Бастилии; сегодня я хочу возвратить тебе долг, хочу просить за тебя, и спасти, и вырвать тебя из Донжона. Брат, я хочу этого — и я волен так поступить.


ТОМ II
Книга пятая. Глава десятая
243
Глава X
Мадам!
Прошение Фиц-Харриса к мадам Потифар
Вы страдаете по воле Господа во дворце; я страдаю по Вашей воле в застенке. Я молю Господа за Вас и молю Вас за себя, мысленно простираясь у Ваших ног. Мадам, даже тот, кто едва родился, уже достаточно стар, чтобы умереть; и Вас, коль скоро Вам больше двадцати лет*, смерть может застигнуть врасплох. Когда она придет, уже не в Вашей воле будет свершить надо мной справедливый суд, которого я только у Вас и могу просить, — и получится, что Вы преследуете меня даже после Вашей кончины (упаси нас Господь от нее)! Люди должны прощать, мадам: неужели Вы хотите, чтобы я чернил память о Вас, твердя, как неумолимы Вы были? Наступает час, когда нам уже не пристало вершить несправедливые, варварские деяния — час, когда близость кончины понуждает нас погрузиться в мрачные закоулки совести и пожалеть обо всех бедах, несчастьях, горестях и невзгодах, какие мы причинили себе подобным; может быть, Вы близитесь к этому часу, мадам; и Вам известно, что вот уже много месяцев Вы заставляете меня страдать и переживать тысячу смертей в Донжоне, в месте, где даже самые недобропорядочные подданные короля достойны жалости и сострадания, тем паче — я, задевший Вас слегка, невольно и готовый за это тысячу и тысячу раз просить у Вас прощения и взывать к милосердию Вашего доброго сердца. Ах, если бы Вы могли услышать мои рыдания, жалобы и стоны, то не замедлили бы даровать мне свободу! Мадам, люди должны прощать. В своем смиренном сердце я всегда хра¬
* Тонкая лесть: мадам Потифар было тогда сорок два года.


244
Петр юс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
нил к Вам почтение, которое лишь возрастет, если я буду обязан своей свободой Вашему великодушию.
Мадам, люди должны прощать. Умереть, быть положенным в могилу — это всеобщий закон; но быть при жизни заточённым, как заточён по Вашей воле я, в каменной гробнице — о, это жестоко!.. Мадам, я еще мальчик, мне двадцать лет, я безрассуден: всё, что я творил доныне, добро ли, зло ли, было ребячеством; не принимайте меня всерьез. Ведь я — никто и ничто! Затихший звук, погасшая искра, осенняя паутинка, тонкая соломинка... Неужели Вы полагаете, будто я мог иметь какой-то вес, мог как-то повлиять на Вашу судьбу? Разве я — рычаг, способный опрокинуть трон?.. Мадам, прикажите вымести соломинку за порог... и ветер подхватит ее, и она затеряется в круговращении мира.
Мадам, люди должны прощать. Мне двадцать лет! Ах, если б Вы знали, как я люблю жизнь, — Вы бы мне ее даровали! Я не опасен, мне можно позволить жить, поверьте; я полон добрых чувств. Мне всего двадцать. Если б Вы знали, как я люблю женщин, как преклоняюсь перед ними, как боготворю! Зная, что мое благоговение и почтение распространяется даже на женщин презренных и падших, Вы не поверили бы, что к Вам, такой благородной, прекрасной, великой, вызывающей восхищение и достойной его, я мог бы питать злобу. Нет, мадам, порывы, которые Ваша красота и Ваша доблесть порождают в моем уме, всегда были прямо обратны ненависти.
Мадам, люди должны прощать. Именем Предвечного Господа, Который будет судить нас обоих, Который будет Вашим судией, как Вы стали моим, — если Вы хотите, чтобы Он сжалился над Вами, сжальтесь надо мной! Сжальтесь над моей бедной душой, над моим бедным телом! Сжальтесь над моими страданиями!..
Именем Господа, создавшего Вас столь прекрасной, — мадам, прикажите, чтобы с меня сняли оковы!


ТОМ II
Книга пятая. Глава десятая
245
Мадам, люди должны прощать. Под теми же сводами, прикованный к той же цепи, молчаливо страдает мой друг и брат, Патрик, тот самый Патрик, который некогда добился от Вас помилования для меня; соблаговолите, мадам, принять и от его имени все те мольбы, которые я только что обратил к Вам от своего! Считайте, что Вас в унисон умоляют два голоса! Я хотел бы воздать ему тем же. Даруйте же мне его прощение, мадам, во имя Вашего брата, которого Вы так любите, во имя маркиза де Мариньи! Будьте великодушны, простите его! Если Вы удостоите меня своей милости, удостойте его еще большей, умоляю Вас! Если бы я осмелился, если бы не опасался Вас задеть, то сказал бы, чего он стоит... Помилуйте, помилуйте его, мадам! Именем Вашего брата заклинаю Вас о милости к моему, мадам! Если для Вас невозможны сразу две милости, если сердце Ваше не может совершить двойное усилие, если милосердие Ваше способно накрыть плащом лишь одного из нас1, а другого оставить нагим, — прошу Вас, мадам, забудьте обо мне и даруйте прощение одному только Патрику.
Мадам, даруйте мне прощение на любых, каких Вам угодно, условиях; каковы бы они ни были, я покорюсь им, как воле Небес: я буду Вашим верным рабом, буду ползать перед Вами на коленях, спать у Вас на пороге. Я навечно покину Францию. Если Вы падете жертвой недуга, от которого страдаете, я всю свою жизнь буду носить по Вам траур и до скончания дней стану, преклонив колена, молиться на Вашей могиле!..
Милости! Милости!.. Распростершись ниц, молю: пощадите!.. Мадам, тюрьма убьет меня; горе меня уже подкосило... О, как же сладостно было бы вновь увидеть дерево, травинку на лугу, птицу, коня... услышать клавесин, пожать руку женщине!.. Возлюбленной!..
Мадам, люди должны прощать. Моей бедной матушке семьдесят один год, ей нужна моя помощь, и, подобно мне, она отмеряет минуты слезами. Мадам, соблаговолите положить ко¬


246
Петрюс Б op ель. МАДАМ ПОТИФАР
нец нашим злоключениям; я всегда желал Вам только добра и, в знак признательности, буду желать его Вам, покуда жив.
Сжальтесь над Патриком, мадам, сжальтесь надо мной! Сжальтесь во имя Вашего брата!
Остаюсь, с преклонением, уважением и покорностью.
Мадам,
Ваш смиреннейший и почтительнейший слуга и
подданный,
Фиц-Харрис
Написано в Донжоне, 13 апреля 1764 года.
29-го числа этого месяца, в одиннадцать часов вечера исполнится, мадам, пять тысяч восемьдесят восемь часов2 с тех пор, как вы ввергли меня в страдание.
Глава XI
Наконец, через два дня, господин де Гийонне пришел в сопровождении священника: то был кюре прихода Мадлен1. Он присутствовал в Версале при последних минутах мадам Потифар, которая, незадолго до того как испустить дух, вручила ему письмо.
В Фиц-Харрисе вновь вспыхнула надежда. Дрожащими руками взломал он печать, бросил на письмо быстрый взгляд — и упал на¬
взничь.


ТОМ II
Книга пятая. Глава двенадцатая
247
Глава XII
Королевский замок в Версале, 14 апреля 1764 года
Господам Фиц-Харрису и Патрику Фиц-Уайту
<륣Qïr
Ваша преданнейшая служанка, Потифар


КНИГА ШЕСТАЯ
Where is my Lord? Where is my Romeo?
Shakespeare
Глава XIII
Прошло около года с тех пор, как Дебора написала сэру Джону Чатсуорту, своему опекуну, а ее письмо всё еще оставалось без ответа.
Поначалу она ждала с терпением узницы; но постепенно страх и уныние капля за каплей просачивались в ее сердце. Этому молчанию девушка находила только грустные и приводящие в отчаяние объяснения: или письмо не дошло, или сэр Джон Чатсуорт от нее отвернулся, или сэр Джон Чатсуорт вовсе упокоился в могиле. Господин де Коголен старался поддерживать Дебору в ее печали. Добрый самаритянин1, он проливал бальзам на раны ее души и добавлял масла в угасающую лампаду ее надежды. Но более всего она черпала силу, отвлекаясь от горестей, в материнской любви и заботах.
Время шло, и вот однажды в крепость неожиданно явился некто, представившийся лордом Каннингэмом, и попросил препроводить его к коменданту.


ТОМ II
Книга шестая. Глава тринадцатая
249
Господин де Коголен и иностранец долго беседовали вдвоем, после чего к коменданту пригласили Дебору.
Не знаю, озарило ли ее какое-нибудь предчувствие, но она радостно, со всей поспешностью полетела туда и без колебаний бросилась в объятия незнакомца, рыдая и называя его дядюшкой, своим добрым дядюшкой.
— Ах, сэр Джон заставил меня немало страдать, так долго не отвечая!.. Но вы здесь, и всё уже позади. Дядюшка, добрый дядюшка, благодарю вас, что соблаговолили обо мне вспомнить, что нашли немного милосердия для несчастной женщины!
Далекий от самых малейших подозрений, господин де Коголен умилялся столь нежной встрече.
После первых излияний и объятий лорд Каннингэм крикнул:
— Джон! Том!..
И вошли два румяных лакея в красных ливреях, обшитых золотым позументом; каждый тащил тюк с разными предметами, предназначенными для подарков: о них Дебора настоятельно просила в письме. Она без промедления поднесла самые ценные из них господину коменданту, а прочие сохранила, чтобы раздать заключенным и тюремщикам. Этими подарками она хотела отблагодарить господина Коголена за чуткость и доброту, тюремщиков — за предупредительность, несчастных, томившихся под этими сводами, — за сострадание, с которым они относились к ее горю; а кроме того, желала расположить их к себе, чтобы легче было завоевать их благосклонность, если это потребуется.
Комендант целовал Деборе руки, в самых любезных выражениях изливая свою благодарность. Он также выказал почтение лорду Каннингэму и даже решился, весь трепеща, заявить, что если неотложные дела не вынуждают его милость сейчас же покинуть остров, то для него, коменданта, было бы большой честью принять у себя такого гостя.
— Уже поздно, — добавил он, — соблаговолите с нами отужинать и остаться на ночь.
Это предложение слишком хорошо согласовывалось с их планами, чтобы его отвергать. Дебора всё одобрила и попросила взамен у госпо¬


250
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
дина де Коголена позволения на следующий день, перед отъездом дядюшки, угостить и его, и всех заключенных изысканным завтраком, который она вызвалась оплатить из своих средств. Затем, вынув пригоршню золотых монет из кошелька, который передал ей лорд Каннингэм, она высыпала деньги на стол и попросила господина коменданта передать их управляющему, а затем прислать его к ней, чтобы обговорить завтрашнюю трапезу.
Господин де Коголен изящно поклонился в знак согласия.
Дебора взяла незнакомца под руку и повела в свою камеру.
Там она, охваченная пьянящей радостью, бросилась к его ногам и пылко проговорила:
— Позвольте мне, сударь, искренне выразить чувства, которые ваше появление вызвало в моей душе и которые я только что разыгрывала на публике. Сударь! Вы мой спаситель, вы спаситель моего сына!.. Это бедное дитя, рожденное в неволе, никогда не забудет, равно как и я, то, чем мы вам обязаны начиная с сегодняшнего дня. Я не знаю, сударь, что посулил вам господин Чатсуорт, но, будьте уверены, от меня вы получите вдвое. Ничто на свете не кажется мне достаточной платой.
— Миледи, я почти нищ, но Господь в Своей милости наделил меня богатыми чувствами, которыми я горжусь. Я не назначал цену за то, что сейчас делаю, и за ваше освобождение, мадам, мне не нужно никакой платы. Не желание заработать привело меня к вам, а ваши несчастья. Мадам, я прочел записки, которые вы послали сэру Джону Чатсу- орту, и был ими растроган. Я уже прожил две трети отмеренного мне срока, мадам, однако до сих пор не совершил ничего достойного. Жизнь моя была пуста; я, в самом деле, не знал, для чего хожу по земле, но вот наконец этому нашлось объяснение. Сорок лет назад в графстве Слайго, в бедной лачуге, родился ребенок — для того чтобы ныне стать молотом, разбивающим оковы молодой матери-узницы. Мадам, плата безвозвратно погубит красоту моего поступка — а потому, я прошу вас, не губите ее! Я так нуждаюсь в искуплении.
— Сударь, я восхищаюсь вами и буду счастлива помериться с вами благородством, однако давайте перенесем эту прекрасную битву на 6о-


ТОМ II
Книга шестая. Глава тринадцатая
251
лее позднее время. Теперь же, не откладывая, займемся земными делами. Сударь, вы привезли напильники, о которых я просила?..
— Вот они, миледи.
— Прекрасно. Именно на них основан весь план, от этого не менее надежный. Взгляните на них и скажите мне: от чего на свете зависят судьбы? Без едва заметных насечек на этом хрупком кусочке стали, вместо того чтобы вернуть себе мир и жизнь, как я собираюсь сделать, я была бы осуждена, наверное, на то, чтобы сгнить в этом узилище. Стоит ли дивиться тому, что необходимость заставляет грешить против чести и правосудия, когда та же самая необходимость переворачивает всё с ног на голову, разрушает всё: разум, достоинство, связь людей и вещей? Она заставляет голодного бедняка ставить хлеб выше чести, подобно тому, как я сейчас ставлю грубый ум ремесленника, который первым придумал, как распилить сталь с помощью стали, гораздо выше гения Данте и Шекспира. Эта полоска металла значит для меня больше, чем Милтон! Разве находящиеся на свободе судьи, которым ни к чему напильники, не сочтут, что за подобное святотатство меня следует предать в руки палача, подобно тому, как судьи, пресытившиеся изысканными блюдами, отправляют на казнь несчастного, который пренебрег ради куска хлеба честью и справедливостью? Пусть каждый займет свое место, и всё исправится: либо дайте мне в судьи узников, и тогда меня оправдают, либо верните свободу, и я вновь предпочту напильнику Милтона, а кузнецу — поэта. Дайте бедняку голодных судей, и они его оправдают; или накормите его — и он вновь поставит честь выше хлеба. Вот, милорд, план побега, который я долго вынашивала в часы досуга и предпочла всем прочим: он весьма прост. Строго ему следуйте, и мы добьемся успеха. Завтра, сразу же после утренней трапезы, вы, милорд (я с большим удовольствием, сударь, величаю вас этим титулом), отплывете и незамедлительно повернете в залив Ла- Напуль2. Вы поднимете паруса и будете лавировать таким образом, чтобы вернуться сюда, для пущей верности, только к полуночи; вы причалите на другой стороне острова, при входе в канал, где высадите на сушу весь экипаж, вооружив его; пусть люди ждут на берегу и будут


252
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
готовы явиться по первому сигналу. Взяв с собой лишь нескольких помощников, чтобы нести лестницы, в полном молчании, крадучись, вы проберетесь к западным стенам замка. Мое окно легко будет распознать в темноте: я вывешу из него шарф. Чтобы добраться до этой камеры, нужна лестница длиной около сорока футов... Остальное — мое дело... Ночью я подпилю один из прутьев так основательно, чтобы он сломался от первого же толчка. Действуйте быстро, с полной уверенностью в успехе. Ничего не бойтесь: эту крепость охраняют не слишком усердно, как вы могли заметить. Стража состоит из нескольких увечных стариков. Ночью дежурят лишь два часовых: один на орудийной площадке, другой на подъемном мосту. Обычно их мушкеты не заряжены, и зачастую один из них слеп, а другой глух. Если, паче чаяния, они поднимут тревогу и закричат: «Кто идет?» — не отвечайте. Если станут угрожать — не шевелитесь. Если часовые проснутся и выступят против вас, хватайте их и делайте, что сочтете нужным. Только, прошу вас, не убивайте этих добрых людей — не надо кровопролития! А впрочем, можете быть совершенно спокойны: всё пройдет как по маслу. Поверьте мне на слово: шум нашего побега никого из них не разбудит.
Нашего мнимого лорда Каннингэма звали попросту Иколм-Килл.
Он был трактирщиком в графстве Слайго, оказался замешан в движении «Парней», — не знаю, были ли то «Белые», «Стальные», «Дубовые парни» или «Дети рассвета»3, — но таверну его разорили, а сам он вынужден был бежать, чтобы его, по тогдашнему обыкновению, не повесили без суда и следствия. Спасаясь от нищеты, он стал моряком и поочередно побывал работорговцем, пиратом и китобоем. Со своими манерами кабатчика и жаргоном морского волка он производил смешанное впечатление и выглядел довольно гротескно, в бархатных штанах и камзоле с золотым позументом. Но звание иностранца всё искупало: ему заранее прощали что угодно. Быть иностранцем — самая удобная в мире вещь!
Сэр Джон Чатсуорт давно знал его как честного и отважного человека и, целиком полагаясь на его ловкость, доверил ему, не колеблясь,


ТОМ II
Книга шестая. Глава тринадцатая
253
столь деликатное дело и вручил в его руки драгоценную судьбу своей подопечной.
Дебора провела ночь в неизбывном страхе и самом неудобном положении: скорчившись в проеме своего окошка, она перепиливала вверху и внизу огромный железный прут, который замотала во фланель, как больного, дабы заглушить скрип напильника. Ее хрупкое тело ныло от долгой и тяжелой работы, а прекрасные нежные руки были безжалостно изодраны.
На следующий день, едва рассвело, всё в крепости пришло в движение. Узники, надев самые лучшие наряды, сновали из коридора в коридор, из камеры в камеру, окликали один другого, шутили, смеялись. Боясь оказаться не слишком голодными, некоторые даже отправились нагуливать аппетит на самые высокие террасы и площадки. В монотонной, тоскливой жизни крепости, в унылой и тупой жизни тюрьмы самые банальные происшествия вызывают сильные переживания.
Перед завтраком господин де Коголен пригласил лорда Каннингэма посетить Форт-Реаль и совершить прогулку по острову.
Иколм-Килл охотно воспользовался случаем, чтобы получше узнать обитателей, местоположение замка и подступы к нему, а еще — чтобы выбрать на берегах пролива Фриуль наиболее удобное место для ночной высадки.
За столом бывшего кабатчика усадили на некое подобие заранее подготовленного великолепного трона. С ним обходились как с коронованной особой и относились к нему с соответствующим почтением: самое неловкое движение, самое грубое словцо гостя вызывали всеобщий восторг.
Безостановочно пили за его здоровье, и во время этих возлияний чувствовал себя счастливым тот, кому удавалось чокнуться своим стаканом с его кубком. На десерт, предложив тост за процветание Франции и ее несчастной сестры Ирландии4, очень тепло принятый, лорд попросил позволения удалиться и сказал господину де Коголену, что решил не возвращаться сразу же в Сенигаллию5, где он занимал долж¬


254
Петр юс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
ность консула английских купцов, а поспешить в Версаль, дабы просить у короля свободы для леди, своей племянницы, и добавил, что хотя он не намерен возвращаться, не добившись желаемого, но всё же надеется через несколько дней снова стать его гостем.
Все повскакали из-за стола и, желая оказать ему честь, настояли на том, чтобы проводить его.
Ветераны крепости, обильно вкусившие от щедрот Деборы, нетвердой походкой, пошатываясь, с оружием в руках, присоединились к сему кортежу.
В ту минуту, когда лорд Каннингэм, стоя одной ногою на берегу, а другой — на корме ожидавшего его ялика, запечатлел на лбу Деборы поцелуй, воздух огласили выстрелы из мушкетов и приветственные крики:
— Да здравствует лорд Каннингэм! Да здравствует леди Дебора! Да здравствует Ирландия!..
— Да здравствует Франция! — отвечал Иколм-Килл.
Барка взяла курс на восток в пролив Жуан, обогнула мыс Кап-Гро6 и вскоре скрылась за горным отрогом.
С наступлением ночи всё в крепости погрузилось в сон. Дебора, чтобы сохранить бодрость, ела и пила с большой умеренностью. Ее тюремщик, очевидно, чуждый такой премудрости, позабыл, в помутнении рассудка, закрыть на ключ дверь ее камеры, и, дабы уберечь себя от каких бы то ни было неожиданностей, Деборе пришлось подпереть ее изнутри двумя табуретами и койкой.
В течение первых вечерних часов она допилила прут, над которым усердно трудилась предыдущей ночью, так что теперь он держался, если можно так выразиться, на одном железном волоске.
Затем Дебора взяла шарф и вывесила его за окно, чтобы он, развеваясь, служил в темноте сигналом и маяком.
Потом она написала и оставила на столе записку для господина де Коголена:


ТОМ II
Книга шестая. Глава тринадцатая
255
Да поможет Господь рабе Своей!..
Самый святой долг узника — разбить оковы: у Вас, моего благородного и великодушного друга, слишком возвышенное сердце, чтобы почитать злом то, что я этот долг исполнила. Поверьте, я сделала это не без скорби. Нельзя не испытывать неслыханных страданий, обманывая такого доброго человека, как Вы. Достоин ли кто-нибудь в мире большего уважения? Но сегодня я не могла поступить так, как велит сердце. Одержимая демоном свободы, для которого оковы и стены — ничто, могла ли я не пренебречь почтительностью? К тому же я не принадлежу себе: мать должна заботиться о своем сыне.
Воистину, следует признать: Вы проявили ко мне столько заботы, были так любезны и обходительны, своей человечностью так великодушно облегчали мое горе и умели так хорошо прикрыть вуалью отвратительный лик моей судьбы, что условия жизни здесь не были для меня совершенно невыносимыми. Увы! Люди, подобные Вам, — исключение, и им редко наследуют точно такие же. Я вовсе не хочу навеять Вам грустные мысли, указывая пальцем на Ваши седины: пусть Господь продлит Вашу старость и сделает ее как можно прекраснее — вот чего я желаю! Но в должный срок падете и Вы, таков всеобщий закон, не правда ли? А если после Траяна придет Тиберий7, должна ли я уповать на милость злодея после того, как щедро пользовалась Вашими благодеяниями?..
Я уношу о Вас нежное, доброе, драгоценное воспоминание, которое навсегда сохраню в своей верной памяти.
Позвольте выразить всю признательность, на какую только способно сердце Вашей дочери; отец мой, благословите ее.
Окончив записку, она встала на колени возле колыбельки сына и обратилась к доброму Пастырю с молитвой сохранить овцу и ягненка, вдову и сироту: она молила Господа явить ей Свою милость, как Агари


256
Петр юс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
и Измаилу8, и просила послать ангела-хранителя, дабы направлять ее и привести к успеху.
Затем она встала и, снедаемая тревогой, неподвижная, приникнув ухом к окну и приставив к нему, чтобы лучше слышать, сложенную раковиной ладонь, стала отсчитывать: одиннадцать часов, полночь, час ночи... Напрасное ожидание! Ее освободитель не появлялся. Она не слышала ничего, кроме шелеста и плеска волн, гонимых яростным мистралем9, и мычания тюленей, игравших на песке и нырявших в море.
Наконец в эти монотонные басы вплел свою изысканную мелодию соловей. Новые звуки взволновали девушку, она снова встала на колени, чтобы утешить себя молитвой.
Дух ее внезапно омрачили дурные предчувствия: ведь именно эта птица пела в тот час, когда она приехала к воротам Парижа, города, где ее ожидало столько несчастий, и теперь ее суеверная душа прозревала в трелях соловья зловещее предзнаменование.
Внезапно Дебора вскрикнула в испуге.
Подняв глаза, она заметила движущуюся черную тень, которая четко вырисовывалась в окне на фоне синего неба.
— Тише, миледи, тише, не пугайтесь, это я, Иколм-Килл.
— Ах, это вы, милорд!.. Слава Богу, вы пришли!..
В порыве радости Дебора бросилась к окну и покрыла поцелуями руку Каннингэма, который выбивал подпиленный прут. Тот переломился при первом же ударе молотка.
— Всё идет как по маслу, миледи. Мы не видели и не слышали ни единой живой души. Ночь темная, идемте, вы спасены! Постарайтесь сохранять спокойствие; вам потребуется хладнокровие и ловкость, чтобы вылезти в это отверстие и спуститься по длинной веревочной лестнице, которая дрожит под весом тела и раскачивается, как ванты10. Мужайтесь, миледи, мужайтесь, надо спешить!
Дебора осторожно вынула из колыбели свое дитя, завернула целиком в одеяло, чтобы заглушить его плач, если он проснется, и протянула сверток Иколм-Киллу с самыми нежными материнскими наставлениями.


ТОМ II
Книга шестая. Глава тринадцатая
257
Она скользнула на лестницу, по которой спустилась с несказанной легкостью и уверенностью; затем, быстрее газели и отважнее львицы, которая преследует похитителя своего львенка, она следом за Каннингэмом пересекла заросли филлирей11, мастиковых деревьев и крушины и, пробравшись через поле лаванды, вышла к бывшему конному двору.
Здесь, на берегу, опершись на длинные карабины, стояла в карауле команда матросов, похожих на мавров.
При виде Деборы они не могли удержаться от радостных криков. Все пали на колени, а Дебора бросилась ничком на песок.
Никогда еще молитва не была более торжественной, никогда еще возносимые Богу хвалы не были такими искренними и задушевными, как эта молчаливая благодарность.
Затем все уселись в лодки, доплыли до шлюпа, подняли парус и с быстротой пиратского судна вышли в открытое море.
Дебора не хотела никакого отдыха и вместе со всей командой стояла на мостике корабля, встречая зарю, чтобы отметить день своего вызволения и увидеть, как восходящее солнце озаряет своими лучами ее свободу.
За двадцать веков до этого, после изгнания тирана Дионисия жители Сиракуз12 воздавали столь же трогательные почести светилу и приветствовали его восход, дабы поведать, что отныне оно дарит свой свет свободному народу, который клянется больше никогда не попасть в рабство.
Едва впередсмотрящие закричали с марса-реи:13 «Солнце! Солнце! Солнце!» — и царь небес поднял главу из-за горизонта и потряс над волнами своею золотой гривой, Дебора взяла сына на руки и гордо подняла над головой, лицом к лицу со светилом.
А все матросы сорвали шапки, сняли с себя пояса и размахивали ими, торжественным хором исполняя гимн своей родине:
Ирландия, наша мать, ты страдаешь,
англичанин заковал тебя в цепи,
Но ты по-прежнему прекрасна!
Мы по-прежнему любим тебя!


258
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
Враг вонзил тебе нож меж грудей и всё время
Поворачивает этот нож в отверстой ране, и кровь мешается с молоком,
а слезы — с кровью.
Ирландия, наша мать, ты страдаешь,
англичанин заковал тебя в цепи,
Но ты по-прежнему прекрасна!
Мы по-прежнему любим тебя!
На горизонте встает день над Зеленым Эрином, когда Свобода погрузит
Руку в пасть британского льва14, и доберется до его чрева, и вырвет сердце.
Ирландия, наша мать, ты страдаешь,
англичанин заковал тебя в цепи,
Но ты по-прежнему прекрасна!
Мы по-прежнему любим тебя!
Глава XIV
Фиц-Харрис, бедный безумец, не знал, что такое сердце оскорбленной женщины — особенно злое сердце женщины оскорбленной и злой. Он полагал, несчастный глупец, что мадам Потифар не останется глуха к его призыву. Он говорил себе: «Мои мольбы столь трогательны, они столь смиренно сложены к ее ногам, что невозможно, чтобы ее сердце, чтобы сердце женщины, даже женщины самой беспощадной, не было этим тронуто». Бедный горемыка! Как мы уже видели, короткий и яростный ответ умирающей фаворитки сразил его, словно удар молнии — или удар кинжала. Что касается Патрика, тот был слишком здравомыслящим и слишком хорошо знал этот мир, чтобы хоть на миг позволить себе тешиться подобной надеждой. Роковой односложный ответ ни в малейшей мере не смутил его чувств. Он настолько не казал¬


ТОМ II
Книга шестая. Глава четырнадцатая
259
ся разочарованным, что можно было подумать, будто это его уста произнесли роковое слово и он сам, собственной рукой, начертал его. Но ничто не могло вернуть спокойствие и здравомыслие смятенному духу Фиц-Харриса: он оставался неутешен. Кто бы что ни сказал, ему чудилось, будто это касается его и его свободы. Его охватило ужасное ощущение, что дверь Донжона замурована; ему казалось, что он уже заключил с камнями своего узилища, со своими оковами нерасторжимый брак, вечный союз, разорвать который может только смерть.
Поведение почтенного господина де Гийонне, всегда благородное, не могло быть в данном случае достойно большей похвалы. Потрясенный великой печалью Фиц-Харриса, он поспешил, чтобы вырвать его из пучины отчаяния, присоединить свои заботы к братским заботам Патрика. Не было таких добрых слов, какие он не присовокупил бы к ласкам и добрым словам, которые Патрик расточал своему другу. Обещания, казалось, ничего ему не стоили — и, тем не менее, они не были пустыми: господин де Гийонне всегда с лихвой исполнял обещанное — и это при том, что обещал он меньше, чем делал под влиянием момента. С этого времени я уж и не знаю, о какой милости должны были бы просить наши узники, чтобы им не пошли навстречу: всё, что было в его власти и не выходило за пределы его обязанностей, он неизменно предоставлял. Иногда он даже предупреждал их желания и прощал Фиц- Харрису его ребяческие капризы, как это делает по своей слабости отец. С тех пор как наши заключенные были переведены из первого узилища, в котором оказались погребены, будто в склепе, он, чтобы здоровье узников поскорее укрепилось, разрешил им ежедневно по часу в день прогуливаться в саду. Такая уступка была редкой, такое внимание — утонченным; но он пошел еще дальше: позволил Фиц-Харрису, чтобы развеять его уныние, прогуливаться на площадке Донжона, с которой открывался самый обширный и великолепный вид. Порой он мягко его журил; чтобы вернуть ему мужество, винил его в недостатке оного и доказывал — или, по крайней мере, пытался доказать, — что не нужно отчаиваться, что отказ мадам Потифар не стоит принимать близко к сердцу: царствование ее прошло, и невозможно, чтобы йена-


260
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
висть, даже самая упорная, пережила ее и продолжала действовать даже теперь, когда сама она в могиле. Однажды по этим же соображениям он даже пытался подвигнуть Патрика на то, чтобы тот написал господину начальнику полиции; но Патрик не захотел ничего предпринимать.
Он поступил правильно.
Чего бы он добился? От господина де Сартина — этого скверного шарлатана на высокой должности, — если бы вдруг, вопреки всякой вероятности, этот человек удостоил его ответа, он услышал бы, скорее всего, следующее: «Несмотря на то, что мадам Потифар упокоилась в могиле, вы должны до конца искупить то оскорбление, которое нанесли королю в лице его верной служанки». А в отношении его друга он, несомненно, употребил бы те же печальные и постыдные слова, какие повторил спустя одиннадцать лет одному верноподданному дворянину, согнутому под бременем лет и оков и угасавшему под этими же самыми сводами, за то что совершил преступление, во всём подобное преступлению Фиц-Харриса: «Или вы сами автор этих стихов, или знаете того, кто их написал; во втором случае ваше упорное молчание делает вас соучастником: назовите автора — и выйдете на свободу». Даже если бы Фиц-Харрис был способен на подобную подлость, для него было так же невозможно сделать этот донос, как и для Помпиньяна де Мирабе- ля — так звали упомянутого старика1.
Смерть мадам Потифар ни малейшим образом — жестокая, абсурдная, неслыханная вещь! — не облегчила участи несчастных, томившихся по ее вине во всех тюрьмах Франции. Ни с одного узника Донжона не были сняты оковы, ни один не увидел, как падают затворы, ни один, говорю вам — ни барон де Венак, капитан Пикардийского полка, вот уже десять лет искупавший свою ошибку: он дал фаворитке совет, жизненно важный, но задевающий ее гордость;2 ни шевалье де Ла Рош- геро, родившийся в провинции Уэльс в Англии и арестованный в Амстердаме, который вот уже семнадцать лет — Господи помилуй! — сидел в этой мрачной крепости, ибо его заподозрили в том, что он был автором брошюры «Глас преследуемых», ужасно не понравившейся госпо¬


том и
Книга шестая. Глава четырнадцатая
261
же фаворитке, брошюры, о которой несчастный даже не знал;3 ни некий дворянин из Монпелье, чье имя мне неизвестно;4 ни два десятка других, которых я даже не мог бы перечислить... Тайны тирании непроницаемы.
Сколько раз Патрик, должно быть, поздравлял себя с тем, что не последовал совету господина де Гийонне! Сколько раз, должно быть, хвалил себя за молчание, когда некоторое время спустя узнал о том, что по приказу господина начальника полиции из Бастилии в Донжон перевели и подвергли еще более строгому и жестокому заключению Анри Мазера де Латюда5.
Но более действенным, чем мягкие увещевания Патрика и рвение господина де Гийонне, более всего способствовавшим тому, чтобы Фиц- Харрис вышел из меланхолии, причем решительно, оказалось письмо его дяди, настоятеля аббатства Сен-Спир в Корбее, полученное в конце этого года. Спустя короткое время после отказа и кончины Потифар, будучи охвачен глубочайшим горем, Фиц-Харрис, сообщая дяде о своей участи, написал ему великолепное письмо, полное неистовых чувств.
Этот глава аббатства, этот настоящий аббат был простым и достойным человеком, он заботился о Фиц-Харрисе с самого его детства и очень его любил. Смертельно уязвленный несчастьями племянника, он прислал ему в ответ письмо, полное любви и самых пылких утешений: ибо бывают редкие сердца, — правда, на них Господь не слишком-то щедр, — на которых чужие несчастья оставляют зарубку, как резец — на коре пальмы, и которые, подобно пальме, источают из этой раны доброе вино6. Дружба этого человека не держалась, подобно многим дружбам, на изобилии слов: уста ее были скупее, чем руки. Одним словом, в своем письме он обещал неустанно действовать и незамедлительно употребить все свои силы и всё влияние, чтобы сорвать Фиц-Харриса с гарпуна ненависти, на который бедного мальчика насадила его глупая неосторожность, — и письмо это, как я уже сказал, красноречиво подкреплялось кошельком с полутора тысячами ливров.
Обрадованный Фиц-Харрис взял кошелек, высыпал деньги в кучу и разделил их на три части: одна предназначалась для его старой мате¬


262
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
ри, другая — для Патрика, третья — для него самого. Деньги для матери были ей немедленно высланы. Патрик, с обычной для него деликатностью, отказался от своей доли.
— Ничто, мой милый друг, — сказал он Фиц-Харрису, — не разъединит ни нашу дружбу, ни нашу судьбу; не станем же разгораживать поле наших несчастий. Всё, что я имею и хотел бы иметь, твое; всё, что имеешь и хотел бы иметь ты, мое — этого достаточно. Мы сидим за одним столом, греемся у одного огня, заключены под одной крышей — будь спокоен, что бы ты ни делал, брат мой, я всегда буду рядом, это неизбежно.
Оставшись владельцем той и другой доли, Фиц-Харрис оказался в затруднении, не зная, на что употребить деньги: так ребенок стоит посреди ярмарки, зажав в кулачке несколько монет. Это важное дело столь занимало его, что он даже сделался чрезвычайно молчаливым. Он думал целый день, опершись локтями на свое сокровище, и продолжал думать всю ночь. Наконец, на следующий день он радостно объявил Патрику:
— Я почти определился с выбором, разве только в голову придет что-нибудь получше. Вот на чем я остановился и что нам следует купить прежде всего: серебряный ошейник для Корка, большой глиняный кувшин из Фландрии7, две японские вазы, несколько эстампов и клавесин.
При этом перечислении Патрик, который не смог удержаться от улыбки, взял руку Фиц-Харриса и с чувством ее пожал.
— Превосходный выбор! Всё это прелестно, — сказал он, — просто чудно! Но, мой добрый друг, не стоит ли лучше подумать о более серьезных вещах, в которых нуждаются наши тело и дух, прежде чем обеспечивать нас всеми этими предметами роскоши?
Эти слова — «предметы роскоши» — вступили в противоречие с мыслями Фиц-Харриса и огорчили его.
— «Предметы роскоши!» — воскликнул он. — Что ты называешь «предметами роскоши»? Ошейник для Корка? Да я уже давным-давно обещал ему приличный ошейник! Глиняный кувшин из Фландрии — чтобы заменить наш, с отбитым горлышком? Едва ли всё это можно


ТОМ II
Книга шестая. Глава четырнадцатая
263
назвать предметами роскоши. Табак — эти полфунта, которыми ежемесячно нас снабжает король, — вечно валяется где попало и разбазаривается; если мы приобретем японскую вазу, чтобы класть его туда, и еще одну, чтобы ставить маргаритки и розы, — это не будет расточительством; и к тому же, я так люблю красивые вазы! Я так люблю красивый фарфор! Несколько эстампов, несколько галантных празднеств Ватто8, чтобы немного оживить голые черные стены, — это, мне кажется, тоже не чересчур. Клавесин!.. Сколько раз мы с тобой сожалели, что у нас нет хоть какого-нибудь инструмента, чтобы скоротать медленно текущие, безмолвные часы нашего заточения, чтобы, изучая музыку, пленяясь ею, найти хотя бы кратковременное забвение наших бед! Да-да, нам необходим клавесин! Музыка приносит так много радости! Вспомни, как освежает сердце самая незамысловатая мелодия. Да- да, нам необходим клавесин! Разве я не прав, Патрик?..
Патрик сделал вид, что согласен со столь несокрушимыми аргументами. Фантазии Фиц-Харриса могли быть безумием, но именно в них он нуждался, находясь в таком состоянии, в таком настроении, — в них и ни в чем ином. Патрик сразу же понял это и решил, что было бы жестоко и дальше угнетать его холодными доводами рассудка. Здравый смысл, каким бы он ни был здравым, иногда бывает назойливым и несносным. Человек скучает и не имеет плаща, чтобы прикрыть дыры на камзоле; внезапно ему достается некая сумма денег: здравый смысл подсказывает ему купить плащ, безумие же — пойти в таверну. Этот плащ спеленает его скукой, станет для него саваном. Но с дырявыми локтями и в ветхом колете9, гуляя по кабакам в компании веселых собутыльников, он забудет о своем несчастье, оживит сердце и желудок, а вскоре, снова взлетев в седло, на полном скаку вернется в жизнь. Здравый смысл часто оказывается смертелен. В безумии порой есть толика здравого смысла, а в здравом же смысле — толика безумия. Бывают случаи, когда здравый смысл воистину выглядит столь глупо, когда логика приобретает столь абсурдный вид, что никакой серьезности не хватит, чтобы не расхохотаться им в лицо.
Если удивление Патрика, когда Фиц-Харрис сообщил ему, на что


264
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
он собирается употребить свои деньги, было велико, то удивление господина де Гийонне оказалось просто неимоверным. Со всей осторожностью, с какой обычно обращаются с больными, он, в свою очередь, попытался внушить Фиц-Харрису несколько довольно мудрых соображений, но так и не смог заставить его понять, что существуют нужды более реальные и более насущные и что клавесин и японские вазы — вовсе не предметы первой необходимости.
Благодаря доброте душевной господина де Гийонне и его неутомимой предупредительности Фиц-Харрис в скором времени обзавелся всем тем, о чем так страстно мечтал; предоставляю вам самим вообразить, в каком восторге и в какой радости он пребывал, с каким удовольствием смотрел, как отворяется дверь его камеры, чтобы впустить, один за другим, каждый из вожделенных предметов.
Эти первые траты не поглотили всего сокровища; но за ними последовали новые покупки, которые молодой человек совершал с не меньшим энтузиазмом: триктрак10, шахматная доска, бильбоке11, два комплекта домино с костяшками из слоновой кости чуть ли не в восьмую долю листа12 (один из комплектов был предназначен в подарок господину де Гийонне), несколько книг, о которых просил Патрик, запас игральных карт, испанских вин, несколько бутылок ликера и несколько фунтов сахара и чая — всё это не замедлило полностью опустошить его кошелек. И если бы приказ об освобождении пришел через месяц после великодушного подарка дяди и нужно было бы заплатить лишь один экю, чтобы опустили подъемный мост, Фиц-Харрис оказался бы посрамлен. Но приказ не пришел.
Ему и не суждено было прийти.
Среди всех этих новых игрушек, в относительном благополучии и довольстве, которые он соорудил себе в тюрьме, забывчивый, легкомысленный, непоследовательный Фиц-Харрис в течение нескольких месяцев жил, сколько мог, счастливо. Но этот бал, этот маскарад, который он, если можно так выразиться, устроил в честь своего несчастья, сменился, подобно всем праздникам, печальным, унылым завтрашним днем. Увяли в японской вазе розы и маргаритки, галантные праздне¬


том и
Книга шестая. Глава четырнадцатая
265
ства Ватто покрылись копотью вместе со стенами, клавесин расстроился. Скука, лишь перегороженная, но не осушенная в своих истоках, нахлынула вновь и стала еще более ожесточенной и глубокой. Потребность в свободе неумолима.
Уважение, которое господин де Гийонне питал к двум своим молодым любимцам, не ослабло, интерес к их судьбе не угас. Простодушная печаль Фиц-Харриса, смирение Патрика трогали его, ибо в сердце этого человека обитала жалость. Уже давно, словно исполняя благочестивый долг, он ежедневно приходил провести с ними какое-то время. Это время посвящалось играм или приятным беседам. Ему нравилось обучать Фиц-Харриса триктраку, а Патрика — шахматам. Иногда он приносил городские новости и придворные сплетни. Чаще всего они говорили о Шотландии, Англии и бедной Ирландии. Хроника юных дней, события, свидетелем которых он был, и воспоминания о тех любопытных временах, собранные им на протяжении долгой карьеры, являли собой неисчерпаемый кладезь тем для разговоров. Но больше всего, испытывая от этого мрачное наслаждение, Фиц-Харрис любил слушать истории о несчастных заключенных, которые на протяжении пяти веков один за другим томились и умирали между этих толстых стен, в гнездах этой голубятни смерти. Альфой этого ужасного алфавита узников, и тайных, и явных, был Ангерран де Мариньи, омегой должен был стать Мирабо.
Ангерран де Мариньи! Мирабо! Именно король в свое время выковал первое звено той цепи13, последнее звено которой задушило королевскую власть14.
На стенах каменной восьмиугольной комнаты, где обитали два наши товарища, имя графа фон Туна упоминалось, как нам известно, множество раз. Этот граф фон Тун, дворянин из старинного имперского рода, ни с того ни с сего был брошен в Донжон, потому что оказался другом врага начальника полиции15. Графиня, его супруга, была посажена в Бастилию за то, что настойчиво добивалась его освобождения, а его сын, служивший тогда королю в Итальянской армии и требовавший, чтобы его родителей выпустили из тюрьмы, был, в свою очередь,


266
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
тоже помещен в Венсеннский замок, где всё равно не смог увидеться с отцом: от него скрывали, что их камеры рядом. Через одиннадцать лет заключения граф фон Тун умер, так и не узнав, что его сын томится в той же башне, а тот не имел даже печального утешения обнять умирающего отца16. Однажды господин де Гийонне, полагаю, по просьбе Патрика, поведал нашим узникам эту примечательную историю. Едва он закончил рассказ, как Фиц-Харрис, который, казалось, был чрезвычайно им потрясен, а особенно — последними обстоятельствами, вскочил и гневно воскликнул:
— Знаете ли вы, господин де Гийонне, насколько это отвратительно? Можно постичь зло, творимое с некой целью; можно постичь даже зло, творимое с целью преступной или совершаемое из корысти; можно постичь, когда прохожему перерезают глотку, чтобы ограбить его, когда карибский людоед жарит и съедает своего пленника, когда сдирают кожу с врага, чтобы сделать из нее седло для лошади, — это хорошо, это мудро! Но меня возмущает, когда зло творят ради удовольствия — это зло без смысла, оно ничего не означает; все эти ежечасные мелкие жестокости, утонченные проявления мелкого варварства, крошечные злодеяния, которые применяют в тюрьмах! Когда общество помещает человека, способного ему вредить, туда, где он уже никому навредить не может, действие общества должно быть остановлено; а если оно иногда имеет право — которое само же себе присвоило — отнять у кого-либо жизнь, то у палача должна быть не булавка, а крепкое лезвие, режущее быстро и наверняка!.. Тюрьма — это могила, прибежище смерти, священный приют, стены которого не должны слышать гневных окриков, а стража — потворствовать ненависти. Отец и сын становятся узниками одной и той же крепости, их камеры находятся рядом; и скрыть от отца, что стенания, которые он слышит за стеной, — это стенания его сына, скрыть от сына, что к цепям, которые колеблются и гремят под сводами, прикован его отец — скрыть, когда судьба их едина, предоставить каждого своей судьбе в жестоком и обоюдном неведении! Под бременем одиннадцати лет отчаяния старик изнемогает... И не соединить их в одной камере, чтобы отец, по крайней мере, умер на руках у


том и
Книга шестая. Глава четырнадцатая
267
сына, чтобы сын, по крайней мере, принял последний вздох своего отца — неслыханно!.. И кому это понадобилось? Королю, закону? Закон не мог предписать столь низкой подлости. Боже мой, да что бы такого случилось, если бы отец пожал руку сына, а сын поцеловал седые волосы отца? Кому была нужна такая медленная пытка, такая варварская жестокость? Кто это повелел, кто дал такое задание?.. Неужели от этой мерзости, для которой не хватит слов, королевство выиграет в величии, в изобилии, станет просвещеннее и в нем воцарится мир? В чем мораль этой неутолимой жестокости?.. Господи Боже, что за ужасная история!.. Несчастный граф фон Тун!.. Но, святые Небеса, вот о чем я подумал: если уж творятся такие дела, то кто убедит меня, что моя старая матушка не томится за этой стеной, под этими же сводами; моя старая матушка, которая зовет меня, молится и плачет, которая, возможно, скоро умрет! Ах! Будьте же милосердны! Уж лучше смерть!.. Разрежьте мне грудь, выньте мое сердце; в нем рыдания, которые душат меня... Но что я говорю? Ах! Простите, простите, мой разум помутился; простите, господин де Гийонне; вы-то добры, вы настоящий человек; нет-нет, моей матери здесь нет, не так ли? Моей старой матери нет здесь, иначе вы бы сказали мне об этом. Их величества начальник полиции и король не бросили ее в темницу за то, что она молила о милосердии их каменные сердца; король не составил меню моих мучений, не сказал себе: «Мать не увидит сына, а сын — матери». Но, в конце-то концов, разве не любопытно, хотя и отвратительно, что некоторые люди, когда им приходит в голову некая блажь, могут так обращаться с себе подобными? Разве не прелестно устроено общество, в котором такие мерзости творятся при покровительстве короля и в рамках закона? Скажите откровенно, господин де Гийонне, как вы находите это королевство?.. О нет, закон здесь не железный — это восковой пирожок, который раскатывается и скатывается, свертывается и развертывается, складывается и раскладывается — и каждую минуту принимает тысячу новых форм под ловкими пальцами короля и его кумовьев. Закон здесь — куртизанка, которая правит бал. Закон... но что же я говорю? Нет больше закона, и справедливости нет: справедливость давно уж


268
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
обезображена. Вначале она была праведна и чиста, как всё, что исходит от Господа или народа; но самодержавие подстерегло эту чистоту, совратило ее, овладело ею — и от этого инцеста произошел род прижитых на стороне сыновей, выводок ублюдков, сменивших мать, которую они задушили. И вот это гнусное отродье нами правит? Вот от чьего имени нас обтесывают и подрезают!.. Раньше Правосудие было недремлющим земледельцем, заставлявшим Закон действовать во благо народа, — а сегодня оно глухое, отупевшее, вялое, прикормленное у миски короля самой чистой кровью его подданных, которым вместо хлеба из доброй пшеницы оно дает лишь хлеб из мака и плевел, лишь горький хлеб, от которого кружится голова... Вы удивлены, господин де Гийон- не; эти гневные слова кажутся вам странными в моих устах; верно, раньше я был бездумен, легкомыслен, но тюрьма наполнила мою голову свинцом, несчастье истребило мою юность, а сердце избороздило морщинами. Всё, что происходило со мной и вокруг меня, давало мне пищу для ума. Я был счастлив и добр: страдание ожесточило меня, я чувствую, что меняюсь, чувствую, что становлюсь злым. Итак, граф фон Тун, за то, что он был другом добродетельного господина де Брю- роте, который не был другом господина д’Аржансона, лакея, чьи карманы король наполнял пустыми бланками со своей подписью17, посажен в Донжон; его супруга, вырванная из рук дочери, брошена в Бастилию; сын его закован в цепи; через одиннадцать лет заключения в камере, соседней с камерой его сына, старый граф фон Тун умирает в одиночестве, брошенный всеми, как бешеный зверь... И это всё!.. Целую семью погрузили в отчаяние; убили главу, оторвали каждый член... И это всё?.. Люди хранят память или забывают об этом; история рассказывает об этом или умалчивает — и это всё?.. Это дело прошлое, такое же, как другие прошлые дела... И это всё? Всё сказано?.. Нет-нет, это не всё! Нет-нет, еще не всё сказано! Это невозможно, это было бы слишком несправедливо, это было бы слишком жестоко. Погодите! Рабочий получит плату. За оскорблением последует месть! Поверьте мне, у драмы, которая разыгрывается в настоящий момент, еще будет развязка! И молите Бога, чтобы она не была ужасной!.. Увы, пока я сожа¬


ТОМ II
Книга шестая. Глава четырнадцатая
269
лею о твоей страдающей душе, несчастный граф фон Тун, пока оплакиваю твою судьбу, я забываю о своей, не менее горестной. В самом деле: почему я здесь? В чем мое преступление? Полицейские, чье ремесло — создавать виновных, заявили, будто я сказал сам не знаю что о мелкой выскочке, которая отдалась королю и которой король отдал взамен всю Францию. Да уж, огромный вред — даже если бы я и впрямь сказал то, что, как заявили, я сказал. Чтобы подсуетиться, подольститься, господин начальник полиции счел мои слова преступлением и приказал меня арестовать — а всё для того, чтобы его покровительственно похлопали веером по плечу или чтобы выхлопотать какому-нибудь увальню из своей родни продвижение по службе. Что можно так распорядиться участью человека, что придворные слизняки, что полицейские клевреты могут играть в чет-и-нечет с судьбами людей в королевстве — это неслыханно! Это постыдно!.. И как это терпят? Осел, который зовется народом18, не брыкается?..О нет, животное не опасно! Его заманили в стойло, устроенное монархией, постелили солому, положили в ясли свежего сена — так что остальное ему не важно! Оно послушно подставляет спину бесчестию. Седло рабства больше идет ему, чем седло славы. Допустим на минуту, что некогда я позволил себе непочтительность по отношению к королевской Химене19. Но эта женщина мертва и забыта, пепел ее давно остыл. Кому надо, чтобы ее гнев продолжал жить? Кому надо, чтобы до сих пор горел факел ее ненависти? Кто же унаследовал ее обиды?.. Посмертные мстители за несуществующую честь красавицы, донкихоты20, лакеи, потатчики, безупречные судьи, служащие опорой разврату: до каких пор вы будете держать меня в оковах?.. Фараон, несомненно, завел себе новую любовницу; так что же теперь поделывает эта новая султанша? Радуясь настоящему, предвкушая будущее, разве не может она бросить в прошлое сочувственный взгляд и положить конец слишком долгим страданиям, которые ее предшественница насаждала вокруг себя из глубин королевского алькова? Неужели у девок, как и у королей, новые династии порождают новое зло? Еще одно, ответьте! Во имя кого или чего я должен пребывать в оковах? Кто желает моей гибели? Король? Или Франция? Фран¬


270
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
ция — не придворная дама, не полицейский агент; она не знает и, очевидно, никогда ничего не узнает о моей судьбе. Франции не всё рассказывают, щадят ее стыдливость. Что же касается лично короля, то он царствует мало, а правит и того меньше: это король из фаянса! Ему не важно, что творят с его подданными. К тому же, будь он действительно злым (во что я поверить не могу) и прикажи он своим приспешникам меня истязать, ему можно было бы без особых колебаний не подчиниться в этом случае, как и во многих других. Было бы так легко обмануть ненасытность Сатурна!21 Когда нужен конь, обращаются к барышнику; когда хочется вина, идут в кабак; но в какую дверь стучать, чтобы добиться правды?.. Судьи в изобилии — правосудия же в обрез; его не ссужают, не продают и не даруют. Эй! Господа из Парламента, вы, у кого в руках верховная власть22, — сжальтесь, снизойдите к невиновному! Довольно черных мантий, истребляющих виновных. Довольно жонглировать Янсением23 — вы изрядные казуисты, это уж всякий знает. Ну же, господа, вставайте и идите! Чтобы защитить угнетенного, спасти невиновного, не нужно, выстроившись в ряд, наподобие церковных стульев, стоять под гулкими сводами дворца. Эй, господа! Довольно! В другой раз поправите ваши парики; оставьте ваших Филид24, надевайте шпоры, берите шпаги — по коням, по коням! Скачите туда, где плачут, туда, где слышатся вечные стоны! Войдите в тюрьмы, спуститесь в камеры, прикажите наполнить водоемы; верните к жизни, к миру, к их семьям честных людей, которых там погребли, добрых людей, доведенных там до изнеможения! А если Фараон случайно спросит вас, почему вы так поступили, вы ответите, вы, так хорошо умеющие возражать:25 «Государь, мы совершили это по святой необходимости. Государь, мы хранители прав ваших подданных, а не летописцы вашей прихоти26. Государь, мы — скипетр народа, а не алебарда короля. Государь, каждому свое: наше апостольское служение — не ваше; мы, государь, призваны сокрушать зло, и тем хуже для вас!» Но нет, о вы, товарищи по несчастью, кого, как и меня, осудили на вечные страдания, будьте покойны, истлевайте с миром в глубине ваших казематов! Что вы, господа члены Парламента не обеспокоят вас — они почивают на розах!


том II
Книга шестая. Глава четырнадцатая
271
Речистые философы, вы можете говорить что угодно, но времена, на которые вы клевещете27, гораздо лучше, чем наше время. Подойдите, взгляните: там, позади Донжона, неподалеку от этого замка, сохранился еще трухлявый ствол дуба, под которым сидел король-рыцарь, выслушивая каждого, кто приходил, и верша суд28. Правосудие тогда исходило от короля. О, если бы только на сутки тень этого исполина могла сбросить свой саван и снова присесть у подножия этого дерева — сколько бы исправлено было зла! Каким благородным гневом был бы охвачен он, если б ему сказали: «Государь, там, в этом Донжоне, закован в кандалы юноша, — да что же я говорю? — двое славных юношей, из-за одной обезумевшей от похоти женщины, которая жила с королем, вашим сыном». «Королем, моим сыном! — воскликнул бы он. — Нет- нет, такой человек не сын мне, этот плод не с моего древа, он не принадлежит к моему дому! Это не моя кровь, не мой род! Это бастард!..» Я кричу, я плачу, изнуряю себя, изрыгаю проклятия; но к чему? Моя судьба всё так же неизменна. В какую бы сторону я ни повернулся, я всё время оказываюсь с нею лицом к лицу. Я прекрасно вижу — это предопределено, — что мне суждено погибнуть!.. Проклятие!.. О Господи! Еще раз: кто я таков, если для всемирного равновесия необходимо, чтобы я гнил в этом застенке? Какая разница, тут или там находится бедный атом? Ну же, господин де Гийонне, вы можете без страха меня выпустить: солнце не омрачится, и мертвые не восстанут из могил.
Тут Фиц-Харрис умолк: его гнев еще не иссяк, но силы уже оставили его, и голос прервался. Кружа по своей камере, меряя ее широкими шагами, он произнес эту длинную речь с таким подлинным пылом и его уста пропитывали каждое слово таким ядом, что, словно при выстреле из аркебузы, которая, поражая врага, дает сильную отдачу, он поразил самого себя. Выпущенный камень разорвал пращу. Чтобы скрыть слезы, хлынувшие из глаз, он бросился на грудь к своему другу, которого эта выходка опечалила, вернув на почву собственного несчастья и ввергнув в почти столь же сильное волнение. Господин де Гийонне, который всё выслушал с христианским смирением и даже порой не мог сдержать улыбки при самых удачных или самых кровожадных


272
Петр юс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
выражениях, хотя и был несколько взволнован, но, пытаясь принимать вещи легко, принялся наставлять Фиц-Харриса со всей присущей ему добротой и великодушием:
— Я далек, мой честный друг, от того, чтобы считать вас злым; но вы, при всей вашей доброте, опасный мизантроп, вы озлобились на целый свет. Ваше несчастье велико, не спорю, но ему есть предел, а бывают несчастья и худшие. Не задирайте нос, будьте скромнее; поверьте, дорогой друг, вы — не старейшина и не князь среди обездоленных. Сражаясь таким образом с ветряными мельницами монархии, будьте осторожны, не уподобьтесь, если прибегнуть к вашему же великолепному сравнению, Дон-Кихоту29. Королевская мантия цвета лазури, усеянная золотыми бляшками30, как небесный свод — звездами, может иметь в каких-то своих складках несколько дыр и пятен, но тем не менее остается просторным и надежным укрытием для народа.
Господин заместитель коменданта счел своим долгом сказать еще много других подобных вещей, от повторения которых я с превеликим удовольствием воздержусь и к которым Фиц-Харрис едва прислушивался, да и сам заместитель коменданта, изрядно озабоченный, не придавал своим словам особого значения.
После этой досадной выходки господин де Гийонне стал каждый раз весьма старательно избегать в разговоре всего, что могло бы пробудить в молодых заключенных мысли об их несчастье и явить перед их взорами мрачную картину их судьбы, а когда Фиц-Харрис допытывался о каком-нибудь старинном узнике Донжона, о чьем-то тайном заключении, говорил: «Оставим этих бедолаг, поговорим лучше о замке Красоты и происходивших в нем оргиях31, об Изабелле и дерзком Буа-Бурдоне32, но оставим в покое Донжон. Вы же знаете: мне за это платят. Однажды вы слишком жестоко заставили меня убедиться в мудрости всем известной поговорки: никогда не говори о веревке в доме повешенного».
Дядя Фиц-Харриса, настоятель аббатства Сен-Спир в Корбее, с поистине апостольским рвением и упорством не переставал трудиться над


том и
Книга шестая. Глава четырнадцатая
273
освобождением племянника с тех самых пор, как ему это обещал. Преклоняя колена, опуская до самого порога лысую голову, он стучался во все двери власти, даже в дверь Версаля; но его посылали от Каиафы к Пилату, от Пилата к Каиафе, от Каиафы к Ироду33. Иногда это был грубый отказ, иногда уклончивый ответ; в одном месте делали вид, будто заинтересованы, и произносили ничего не значащие фразы; в другом не желали слушать. Повсюду с таким пылом принимались раздувать проступок Фиц-Харриса, преувеличивать испорченность последнего, разоблачать его тайное коварство, что наш святой аббат в конце концов не знал, что и думать, стал сомневаться в характере своего племянника и едва ли не считать его опаснейшим из смертных, коего разумнее держать взаперти ради безопасности и упрочения государства. В своих письмах он довольно ловко скрывал безуспешность своих исканий и всегда стремился поддерживать в племяннике утешительную мысль о скором освобождении; тем не менее, после длительного ожидания, видя, что ничего не происходит, Фиц-Харрис сумел извлечь из туманных и путаных слов губительную правду, замаскированную под доброжелательность. И в который уже раз погрузился в глубокое отчаяние, ибо он сильно рассчитывал на преданность и влиятельных покровителей своего дяди. Когда эта надежда растаяла, для него в мире не осталось больше надежд. Он с новой силой осознал неминуемость своей погибели. Ему больше нечего было ждать — разве только случится что-нибудь непредвиденное, выйдут сроки или устанут палачи. Его раздражительность усилилась, он впал в прежнее уныние.
Оказаться на воле — эта единственная мысль целиком захватила Фиц-Харриса и подтачивала его. А Патрика пожирало не только желание обрести свободу — другие стервятники безжалостно терзали его сердце. Несколько раз, через длительные промежутки времени, он, чтобы получить наконец вести от Деборы или подвигнуть доброго содержателя гостиницы на то, чтобы тот навел справки о ее местонахождения или участи, писал господину Гудули в «Сен-Папуль», но все письма оставались без ответа. Это упорное молчание поселяло в его душе смертельную тревогу. Поскольку лишь через посредничество этого челове¬


274
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
ка ему возможно было питать надежду отыскать следы его несчастной возлюбленной, всё было кончено, он это ясно видел, она погибла для него безвозвратно; всё было кончено, и последний луч, освещавший его путь по ночному полю, взял да и безмолвно угас.
Как раз в тот момент, когда двое наших юных друзей — каждый на выбранной им стезе — утратили всякую надежду, как раз в тот час, когда они углубились еще дальше в бесплодную пустыню отчаяния и, как никогда прежде, нуждались в утешении, развлечениях и знаках внимания, должность коменданта Донжона попала из рук честного господина де Гийонне в руки фанфарона, дурака, фата, вонючего хорька, скопидома, жулика шевалье де Ружмона34. Этот мошенник, если не сказать аферист, был ставленником маленького герцога Фелипо де Сен-Флорантен де Аа Врийера. Он женился, насколько я помню, на дочери воспитателя пажей герцога Орлеанского. Так что не без оснований, как мы видим, он был на короткой ноге с начальником полиции. Ограничусь пока этими несколькими мазками, или оплеухами, как вам угодно: в дальнейшем нам еще представится случай получше узнать этого господина.
Еще ни одному заключенному не выпала честь лицезреть хотя бы кончик носа новоявленной звезды, только что взошедшей над Донжоном, но все уже ощутили ее гибельное влияние. Кровь застыла в венах, сердца оледенели. Всякий выскочка, получивший власть, считает, что заявить о собственном возвышении необходимо различными нововведениями и реформами. Так поступают все, от малого до великого. Один лишит народ права пользоваться лесами — другой отнимет у заключенных полено; один переиначит права своих подданных и отменит религию в государстве — другой переделает меню заключенных и лишит их двух яблок по четвергам и бисквита ценою в два су по воскресеньям. Один разожжет гражданскую войну — другой погасит свечу. Коротко говоря, новый комендант тяжелым кошмаром навалился на грудь своих подопечных. Всё было ограничено. Увеличили количество стражи, удвоили часовых, усилили меры предосторожности. Обитателей замка притесняли или оскорбляли, обитателей Донжона — изнуря¬


ТОМ II
Книга шестая. Глава четырнадцатая
275
ли или мучили. Новый комендант набивал себе цену: не соглашался отвечать за узников, кроме как при таких-то и таких-то условиях, предполагавших столько-то засовов, столько-то рогаток35 и столько-то судебных приставов. Стол оскудел. Подавали теперь лишь второсортное, жесткое мясо, волокнистое, жилистое — шею, бедро, лопатку; а поскольку узникам не полагалось ни железных ножей, ни вилок, им приходилось разрывать мясо ногтями и зубами; легко представить, какой это был утомительный труд. Вино стало скверным, хлеб — черствым и грубым, морская рыба — вонючей; овощи, казалось, вплавь пересекали реку, кушанья как будто рубились саблей. Больше никаких поблажек, никакого снисхождения! Фиц-Харрис перестал подниматься на верхнюю площадку, никто не спускался в сад. Всё погрузилось в вечные сумерки.
Эти усовершенствования осуществлялись уже довольно долго, и Фиц-Харрис, мало приспособленный к покаянной жизни, скорее ожесточившийся, нежели присмиревший от лишений и умерщвления плоти, страстно желал взглянуть в лицо новому начальнику, чья невидимая рука так тяжко надавила на их терновые венцы. Наконец, в одно прекрасное утро, привычно заскрипев, отворилась дверь, громкий голос прокричал снаружи: «Господин комендант!» — и в комнату вошла означенная персона в сопровождении тюремщика и двух ремесленников в кожаных фартуках, с мастерками за поясом и кирками на плече. Чопорный, высокопарный, напыщенный комендант напоминал собой палку или черный жезл пристава, к которому горизонтально была прицеплена шпага. Вместо приветствия он небрежно кивнул, опустив веки, и, поскольку наши заключенные проявили учтивость и встали в знак уважения, заметил пренебрежительно:
— Ладно, ладно, господа, не вставайте, сидите. Это вы, полагаю, ирландцы и мушкетеры?
— Да, сударь, — отвечал Патрик с достоинством, — мы ирландцы и были мушкетерами.
— Виновные в оскорблении величества36, насколько мне известно?
— Узники — да, но безвинные! — вновь отвечал Патрик.


276
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
— Который из вас, будьте любезны сообщить, величается Уайтом?
— Это я, сударь.
— А другой, стало быть...
— А другой, стало быть, господин комендант, — Фиц-Харрис, как его величают; что вам угодно?
— Ничего, — с совсем уже глупым видом отвечал господин новоиспеченный заместитель коменданта, с кисло-сладкой миной, предмет за предметом, рассматривая меблировку комнаты. Осмотрев всё, он воскликнул: — Господин де Гийонне, думается, был не в своем уме! Хорошенькая служба королю, — с жалостным видом добавил он.
— Нет, сударь, — перебил его Фиц-Харрис, — господин де Гийонне не был сумасшедшим! Будьте любезны, сударь, проявить большее уважение к честному человеку, о котором мы сожалеем, о котором проливаем слезы; он внушал к себе любовь, как вы внушаете ненависть, и память о нем мы будем чтить, в то время как память о вас сделается ненавистной.
— Господин де Гийонне был не в своем уме, — напыщенно повторил господин шевалье де Ружмон. — Позволить так меблировать камеру! Вазы, эстампы, клавесин... Да это, скорее, будуар какой-нибудь оперной дивы, а не застенок! Мы наведем здесь порядок.
— О! Вы на это способны, господин комендант, — произнес Фиц- Харрис с язвительной усмешкой, которую уместнее всего было бы сравнить со стальным лезвием.
Мастеровые, сопровождавшие нового властелина Венсенна, были — о чем красноречиво говорил их инструмент — каменщиками; ибо этот человек (ведь у всякого свой вкус) был сам не свой до перестроек: одаривал каменотесов от щедрого сердца, окружал себя ими, приближал к себе, вводил в свой дом, возвышал; это была его лейб-гвардия. Что еще добавить? С момента его появления Донжон был наводнен ими: они были в дверях, в каминах, в водостоках, в окнах; крыши были покрыты ими, рвы — переполнены. Это была атака штукатурки, настоящий штурм известкового раствора. Можно было бы сказать, что вместе с ним все землекопы вступили на трон. Хотя господин де Ружмон,


ТОМ II
Книга шестая. Глава четырнадцатая
277
в отличие от Людовика ХП, не был отцом народа37, зато, будем справедливыми, это был отец каменотесов. Но поскольку он не мог воздвигнуть донжон на донжоне, башню на башне, взгромоздить Пелион на Оссу38, он бросал всю эту чуму на работы, часто бессмысленные и почти всегда смехотворные.
После обмена резкостями, который мы привели выше, господин заместитель коменданта отошел от заключенных, обмерил оконце шпагой, повернулся к двум своим умельцам и скомандовал:
— Друзья, возьмемся за дело! Сейчас вы, как мы уже проделали это в других камерах, устроите так, чтобы в это окно нельзя было заглянуть ни сверху, ни на одном с ним уровне. Нужно приладить решетку, как в других камерах; размеры ее сообщите слесарю. Далее поставите на платформах решетки с перекрестными прутьями, и такие же — в амбразуры окон, но только урезанные в длину. Здесь, в камере, чтобы окно было вне досягаемости, поставите угловую решетку, которую кузнец подгонит, как вы скажете, а мой мастер-решеточник тут же снабдит латунной мелкоячеистой сеткой.
Отдав эти распоряжения со своей обычной напыщенностью, подчеркнуто употребляя специальные технические термины, как какой-нибудь буржуа, который занимается строительством, господин де Руж- мон собрался удалиться, когда Фиц-Харрис подошел к нему и, сверля его взглядом, воскликнул:
— Вы правы, господин комендант, приказывая поставить решетки на окна; вы сами себе воздаете должное: не нужно, чтобы небо было свидетелем мерзости, которую вы здесь творите!.. Но, поверьте, вы слишком утруждаете себя, мой добрый господин, лишая нас света и воздуха; прикажите задушить нас между двумя матрасами, это будет гораздо дешевле и быстрее.
— Вы дерзите, юноша; вы, верно, забыли, что я представляю здесь короля, — высокопарно отвечал господин де Ружмон.
— Короля! Да я слышать о нем не хочу, не говорите мне о нем! — крикнул Фиц-Харрис, презрительно меряя его взглядом. — Во всяком случае, сударь, если вы представляете короля, нужно признать, что его


278
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
величество представлен весьма гротескно. Но нет, никого вы не представляете, никого не замещаете, вы и сами здесь король — король Гарпагон Первый!39
— Негодяй!.. О, вы мне за это заплатите!
— Думаю, сударь, я уже заплатил сполна.
На следующее утро, приблизительно в тот же час, когда каменщики трудились над оконцем, одна за другой отворились три двери, и появился господин де Ружмон, столь же напыщенный, как и накануне, но на сей раз в сопровождении тюремщика и двух ливрейных лакеев. Все они шли строевым шагом и казались аргонавтами, отправляющимися за золотым руном40. Дойдя до середины комнаты, все как один внезапно остановились, и господин заместитель коменданта, торжественно взяв слово, подобно герою Гомера, обратился к врагу со следующей речью:41
— Не пренебрегая обязанностями моей службы и интересами короля, я ни единой минуты не могу потерпеть чудовищных нарушений, допущенных во время пребывания в должности господина де Гийонне. Я уже говорил вам вчера, господа, что ваша темница напоминает скорее будуар какой-нибудь оперной певички, чем тюремную камеру. В намерения короля, однако, не входило сделать из вас девиц на содержании; вы здесь находитесь, чтобы страдать. Узнику с каждым ударом сердца надлежит ощущать всю тяжесть своего заточения и находиться бок о бок со своим несчастьем. Именем короля, мы явились произвести вынос всех этих вопиющих предметов, которым не место здесь.
— Превосходно! Господин комендант, — сказал ему Фиц-Харрис с яростью, — все эти предметы принадлежат мне и при мне находятся, и, во имя справедливости и здравого смысла, никто не наложит на них руку — скорее я сам избавлюсь от них! Вот погодите!
Схватив кирку одного из каменщиков, он с силой размахнулся и разбил на куски клавесин, который лакеи волокли уже к двери; затем со скоростью молнии промчался по камере, круша висевшие на стенах картины. Расколотив и триктрак, и шахматную доску, он отбросил свое оружие и швырнул на каменный пол две японские вазы, которые госпо¬


ТОМ II
Книга шестая. Глава четырнадцатая
279
дин де Ружмон уже заранее себе приглядел. Покончив с этим, он стал яростно топтать осколки, устилавшие пол.
— Теперь, — кричал он, — я уступаю это вам! Всё это ваше, сударь, собирайте!
В порыве гнева Фиц-Харрис так быстро устроил весь этот разгром, что никто не успел опомниться и ему помешать. Господин заместитель коменданта стоял среди этого бедлама в полной прострации, поводя шеей, как удивленный гусь, и выглядел довольно нелепо. Наконец, будучи не в силах скрыть свое наивное разочарование, он вымолвил с оттенком глубокой грусти:
— Какая жалость!
Фиц-Харрис подхватил:
— Действительно, жалость, господин заместитель коменданта, что я разбил яйцо, которое так бережно высиживала ваша жадность! Действительно, какая жалость, вы уже всё рассчитали, не так ли? Вы говорили себе: «Клавесин я поставлю в гостиной, между двумя окнами, японские вазы — на каминную полку, там они будут прекрасно смотреться!» Какая жалость, о да! Шкура медведя была хороша. Давайте же, господа, радостно исполняйте свой долг, весело возмещайте стоимость этой шкуры. Я уже заранее ненавижу наследников, которые могли бы оспорить мое имущество после моей смерти, — и поэтому при жизни их не имею42. Когда не хочешь больше пить, то лучше разбей стакан, из которого пил, но не допусти, чтобы его подносил к губам какой-нибудь трус или ничтожество.
В то время как Фиц-Харрис столь безжалостно его поносил, господин заместитель коменданта, вроде бы не обращая внимания на эти вопиющие оскорбления и внимая им с видом человека, чья должность состоит в том, чтобы сносить обиды, подошел к тюремщику и прошептал ему на ухо несколько слов, после чего тот вышел. Через несколько минут этот человек вернулся в сопровождении четырех стражников. Господин де Ружмон тотчас же приказал этим доблестным молодцам окружить Фиц-Харриса и Патрика и не спускать с них глаз до новых распоряжений. Затем, видя, что военнопленные находятся под надеж¬


280
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
ной охраной, он приказал вынести всё, что разбила или пощадила кирка Фиц-Харриса, — или, вернее, вообще всё, вплоть до игр, карт, перьев, бумаги, чернил и книг. Патрик настойчиво, хотя и без подобострастия, просил оставить, по крайней мере, Библию. Не удостоив эту просьбу ответом, заместитель коменданта с умным видом открыл Священное Писание; но это был английский перевод, и чиновник тут стукнулся лбом о стену, поскольку не мог понять ни слова. Чтобы с честью выйти из положения и не показать своего невежества, он с презрением отшвырнул Библию, проговорив с еще более умным видом:
— Это Библия гугенотов, колдовская книга еретиков, такие надлежит сжигать. Унесите ее!
Когда камера обрела свою изначальную наготу, то есть когда в ней остались лишь два деревянных стула, убогое ложе, стол и кувшин с отбитым горлышком, тюремщики принялись копаться в сундуках, откуда вытащили всё белье и всю одежду, которые господин заместитель коменданта не счел для преступников предметами первой необходимости. Добрались и до сундука, который некогда прислал господин Гу дули, хозяин гостиницы, где Патрик раньше жил, и в котором лежало несколько роскошных и траурных туалетов Деборы. Велико же было удивление господина де Ружмона, когда он обнаружил сундук, полный женской одежды и украшений. Он был вне себя от изумления и внутреннего довольства. Если бы он осмелился, думаю, он на радостях расцеловал бы свою находку...
— Решительно, — воскликнул он наконец, вдоволь налюбовавшись, закрыв сундук и засунув ключ от него к себе в карман, — при господине де Гийонне здесь был не Донжон, а страна Кокань43. Дни проходили в удовольствиях, ночи — в оргиях. Танцевали, давали костюмированные балы. Да простит меня Господь! А это что, ваши маскарадные костюмы, господа? Что за насмешка! Я отправлю об этом рапорт королю. Эй, тюремщики, унесите эти лохмотья.
При слове «лохмотья» Патрик задрожал и не смог удержаться от приступа ярости. Он отдал бы правую руку, чтобы сохранить при себе эти драгоценные реликвии, принадлежавшие его возлюбленной; он от¬


ТОМ II
Книга шестая. Глава четырнадцатая
281
дал бы жизнь, чтобы не позволить лакею их осквернить; но то, как была воспринята его первая просьба, научило его хранить достойное молчание, подобавшее его гордости. Он лишь вытер слезу и отвернулся, чтобы ничего не видеть.
Экспедиция завершилась; господин де Ружмон отослал стражников и сам уже собирался уходить, но, случайно заметив собаку Фиц-Хар- риса, бедного Корка, прятавшегося под столом, вернулся и, сунув шпагу ему под нос, с торжествующим видом проговорил:
— Молчи, грязная скотина. — Затем добавил: — Моим долгом, господа, было бы вышвырнуть отсюда это животное; но на сей раз я поступлюсь своими обязанностями; я вам его оставлю. Поскольку вы, похоже, содержите его и заботитесь о нем, вам придется делить с ним свой паек, который будет весьма скудным; из-за него вы будете есть меньше, так что будете страдать еще и от голода; что ж, содержите его!
В ответ на эту последнюю низость Фиц-Харрис испустил крик отвращения и ответил с величайшей яростью:
— Новый Барнавиль! Вы хотите, господин заместитель коменданта, довести нас до крайности; хотите заставить нас, подобно Жану Кронье, брату голландского газетчика, вырвать камни из стены и, заострив их, разбить вам череп44, чтобы нас провели через огненную палату45, послали на эшафот или гребцами на королевские галеры; но вы не на тех напали: мы никогда ничего такого не сделаем, говорю вам! И не потому, поверьте, что мы боимся галер, — они нам желанны! Там мы, по крайней мере, будем дышать воздухом, увидим небо и море!..
Верный своему постыдному слову, как верен своему слову человек чести (от которой он был далек), господин заместитель коменданта в точности подтвердил свое поварское пророчество. Порция наших молодых друзей действительно стала скудной. К общим внедренным им усовершенствованиям чиновник добавил в отношении Патрика и Фиц- Харриса частные. Тюремщики получили приказ, какими бы холодными и суровыми ни были зимы, разжигать огонь для узников не более двух раз в день — иными словами, входя по утрам, класть три полена в


282
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
камин тем, кто обладал приятным преимуществом вообще его иметь, и три полена вечером за ужином; но для двоих друзей отменили и эти шесть поленьев. Каждый заключенный имел право, освященное обычаем, на шесть сальных свечей летом и на восемь зимой; но для наших узников что летние, что зимние свечи были также запрещены, а сквозь их оконце, снабженное, как мы помним, многочисленными железными шпалерами, проникало столь ничтожное количество света, что большую часть года они оставались погруженными в ужасную ночную тьму на девятнадцать часов из двадцати четырех.
Однажды, устав изнемогать в этой смертельной тьме, устав двигаться на ощупь в этих сумерках и не в силах больше терпеть, Фиц- Харрис попросил господина шевалье де Ружмона сжалиться над ними и дать хоть немного свечей, но тот был настолько бездушен, что лишь посмеялся над этой грустной просьбой. И приказал им передать через тюремщика, как он удивлен, что они просят свечи и что за неимением свечей такие благородные господа, как они, должны обходиться лунным сиянием.
Господин шевалье охотнее и упорнее вводил всё более строгие меры, потому что имел свой расчет. В его действиях корысть занимала не меньше места, чем личная неприязнь; или, вернее, эти две дамы в нем сговорились между собой, как два вора на ярмарке. Господин шевалье в данном случае немного напоминал тех скаредных содержателей школ, которые за малейшую провинность — хорошо еще, если это заранее не заложено в домашний бюджет! — с готовностью оставляют учеников без десерта или сажают на хлеб и воду и под видом развития памяти губят им желудок; чьи наказания всегда оборачиваются выгодой для кухни; кому их несчастные ученики могли бы с полным правом сказать: «Сжальтесь, учитель, чуть поменьше морали и побольше супа».
Как и эти дрянные людишки, господин заместитель коменданта вовсе не испытывал какой-то чрезвычайной нужды в этих мелких побочных источниках дохода; но один плюс один будет два, а маленькие ручейки сливаются в большие реки — так он и копил деньги; скупость


том и
Книга шестая. Глава четырнадцатая
283
делала из него покорного слугу немецкого шиллинга, затертого лиарда46. Нет, конечно, он не испытывал какой-то чрезвычайной нужды, так как у него была хорошая должность — разумеется, хорошая, можете сами себе представить, насколько! Но разве хорошее, как и прекрасное, имеет пределы? Разве прекрасное нельзя украсить еще больше? Хорошее — улучшить? Если лучшее — это враг хорошего, то улучшенное ему вовсе не враг. Дело в том, что эту хорошую должность (изначально, по своему качеству, хорошую) он — воздадим ему должное — с немалым искусством и ловкостью утучнял, привнося малую толику определенных искусственных удобрений, и делал ее плодородной, применяя собственную, им самим разработанную систему орошения, столь превосходно приспособленную, что и в самом деле — могу сказать как на духу, от чистого сердца — значительно ее улучшил. Она являла взорам образ вечной весны: цветы и плоды украшали ее в любой сезон. Жатва шла круглый год. Но под этим ковром из зелени, если воткнуть туда лопату, загремели бы кости, как на кладбище.
Господин заместитель коменданта Донжона регулярно получал на своей должности только три тысячи ливров; но все побочные доходы, но всё его умение жить помогали ему, как мы уже видели, и сильно меняли дело. Он так ловко умел надувать, что лягушка превращалась в вола47. Картонньгй осел оборачивался бронзовьгм конем. Одним словом, скромная тысяча экю жалованья чудесным образом превращалась в добрые двадцать или двадцать пять тысяч ливров годового дохода — в зависимости от того, плохим или хорошим выдался год. Двадцать пять тысяч ливров годового дохода!.. Но это золото было оплачено кровью, это были тридцать иудиньгх сребреников48.
Двадцать пять тысяч ливров!.. По большому счету, это не так уж много, это почти ничто за такую преданность Королю, Короне, Королевству; ведь этот мильгй человек столь усердствовал, прямо горел на службе. Какая бдительность! Какое знание дела! Какая ловкость! Какой ум! Что за работник — и с бумагами разберется, и в деле себя покажет! Как трепетно печется о пользе дела! Как крепко ударяет своим пастырским посохом! Как кусают псы по его команде!.. Какая тишина


284
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
в Донжоне! Какая печаль! Как все на славу замурованы! Как всё намертво запечатано! Как великолепно все страдают! Как мерзнут! Как голодают! Какое здесь царит отчаяние!.. Двадцать пять тысяч ливров! За всё это! Да это не так уж много, это почти ничто. О, какое рвение! Какая невозмутимость! Какое неприступное сердце! Какая любовь к своим обязанностям! Какой пыл! Какой прекрасный фанатизм! Столь прекрасный, что этого верного слугу, этого любителя крайних мер, к его прискорбию, не всегда понимают хозяева. Господин маркиз Польми д’Аржансон, губернатор замка, внук первого суперинтенданта королевской полиции господина Марка Рене де Буайе де Польми д’Аржансона, того самого, который воспользовался религиозностью короля и Пон- шартрена, чтобы отомстить маркизу де Брюроте в лице графа фон Туна, как мы уже видели; так вот, господин маркиз де Польми д’Аржансон бывал неоднократно вынужден наступать на хвост этому змею, дабы призвать его к порядку, — так далеко он заходил в своем верноподданническом энтузиазме!
Гнев — это мощный поток, который держит на поверхности и увлекает за собой. В гневе против новых порядков Фиц-Харрис черпал поначалу некоторые силы; но, когда прилив закончился, когда ослабевший поток начал откатываться назад, лодке его не хватило течения, она вновь глубоко увязла; морской отлив оставил ее на песке, и, словно посреди пустынного берега, он вновь оказался посреди своего безвременья. Что делать, чтобы развлечься? Что делать, чтобы развлечься в гробу, в деревянном ли, в каменном? Разговаривать?.. Почти десять лет несчастные молодые люди провели наедине друг с другом, лицом к лицу, и пересказали друг другу всё: воспоминания детства, чувства юности, безумства, мечты, тайные желания, гордые мысли, грехи, влюбленности, любовь к женщине, любовь к родине! Память о деревне, память об отцах, братьях или друзьях, память о матерях, о сестрах. Они тысячи раз прошли горными тропами. В своем воображении они тысячи раз опять играли на берегу родного озера, срезали зеленый тростник, подбирали гальку, бросали камешки в пролетающих ласточек или били по воде длинной ивовой веткой. Читать? Фиц-Харрис не был большим лю¬


ТОМ II
Книга шестая. Глава четырнадцатая
285
бителем чтения; его деятельный мозг никогда не давал ему покоя. Машинально скользя взглядом по строчкам, он воображал вещи во много раз прекраснее тех, что были описаны в книге. Патрик — тот да, очень любил читать... Но у них больше не было книг. И даже будь наши узники, как говорится, в достаточно хороших отношениях с господином заместителем коменданта, чтобы попросить книги, ничего бы не изменилось. В Донжоне не было библиотеки, как в Бастилии49. Тем более что господин де Ружмон не любил литературу; у него был буфет для провизии, красивый, как корпус органа, но книжного шкафа не было; и заключенный вынужден был раз двадцать просить, прежде чем ему приносили какую-нибудь потрепанную книжку, долго переходившую из рук в руки. Заключенным, которые были на хорошем счету, удавалось иногда добиться, чтобы им дали бумажную тетрадку; но каждый листок был скрупулезно пронумерован, и приходилось объяснять, на что он употреблен. Узники писали письма: их передавали в открытом виде господину заместителю коменданта, который всегда их читал и очень редко отправлял по назначению. Те письма, которые приходили с воли, к слову сказать, никогда не достигали адресата. От безделья Фиц-Харрис — это превратилось у него в манию — сдергивал с топчана шерстяное покрывало, расстилал его на полу, укладывался на него вместе с Корком и в этом состоянии, близком к сну или апатии, словно накурившись опиума, проводил дни, долгие дни, неподвижный, молчаливый, опустив веки или устремив взор в каменные своды, рассматривая их пядь за пядью и изучая странные картины, вызванные в его оцепенелом воображении причудливой кирпичной кладкой и изогнутыми нервюрами; а Патрик в это время сидел за столом, облокотившись на него, спрятав лицо в ладонях; иногда плакал, а иногда погружался в мечты, которые, несомненно, посылал ему Господь, но которых никто не узнал и никогда не узнает.
Заботы господина де Гийонне, которыми он окружал двух своих балованных детей, здоровый распорядок, который установился в Донжоне при его правлении, помогали справляться с приступами тоски, терзавшей Фиц-Харриса; но теперь, когда тоска поглотила его всецело,


286
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
он поник, словно летняя трава под первыми порывами холодного осеннего ветра; он чах и бледнел, как бедный маленький полевой цветок в неволе; он слабел, ему не хватало простора и движения. Прогулка теперь состояла в том, что время от времени их выводили из камеры в большой общий зал, в каждом из углов которого скрывалась восьмиугольная комната, подобная той, где они содержались. В центре этого сумрачного и лишенного мебели зала со стрельчатым сводом стояла одна-единственная колонна, вокруг которой Фиц-Харрис и Патрик печально двигались то в одну, то в другую сторону, словно вокруг некой навязчивой идеи, похожие на двух слепых коней, запряженных в ворот шахты50. Да, забыл, по воскресеньям их иногда выводили тоже: когда тюремный капеллан служил мессу в часовне Донжона, их доставляли туда; и там, из глубины некоего подобия клеток, запертые за двойными дверями, рассаженные поодиночке, словно дикие звери, вроде гиен, серых или полосатых, из Польши или Короманделя51, выставленных на потеху публике, они присутствовали с печальным и сокрушенным сердцем на поминовении последней трапезы, которую вкушал среди людей невинный пророк, незапятнанный агнец, столь подло распятый52.
Как я уже говорил, Фиц-Харрис чах, подобно летней траве под первыми порывами осеннего ветра, а поскольку он ощущал, что чахнет, видел, что сохнет и стареет, это терзало его еще больше. Им всегда владела мысль о гибели, и не важно, относился он к ней шутливо или со всей серьезностью, принимал или отвергал это роковое предназначение. Часто, рассматривая свои изможденные руки, исхудавшие ноги, он принимался плакать горючими слезами. Одолевавшие его мрачные мысли принимали любые формы, чтобы себя проявить. Однажды, к примеру, наливая себе воды, он задел щербатое горлышко кувшина и расколотил оный на множество черепков. Подобрав невзначай один из них, достаточно острый, он загорелся идеей.
— Патрик! — воскликнул он. — Послушай, вот это мысль! Сейчас я напишу себе эпитафию!
И, начертав песочные часы и косу, он написал:


ТОМ II
Книга шестая. Глава четырнадцатая
287
миопия
И ИЛДАР ФиЦ-ХАРРИб,
рожденный °) Апреля 1744 го^А
Ь HuAAApHU, грА^М&О Hippu, ИрЛАН^иЯ, иогргбгнный живым ъ эъvou каменной могиле 21 ^енмября 176*5 го^А
ь ъоъу(\(м& ^гвямнА^Ами Aevw нями ме^яи^еь и ^вгнА^и^Ами ^неи.
ПриНО^НЯК» крлеилек ^АвАНА ^рОЖАи^ей pVJkOU, ОН сшо-
лимно нАмгрмАл ши ^ловА на внцмргннгй сменке, о^мАвив ^р^гим, более ^мА^мливым, за6омц о на^- ни^и на крыилке гробА.
РЕ PROFUNPl^*’53
Патрик сидел неподвижно, безвольно склонив голову на плечо, и смотрел на своего друга с мягкой и печальной улыбкой.
— Ну что, мой прекрасный Пат, — ласково окликнул его Фиц-Хар- рис, — ничего не скажешь? Разве не находишь ты эту эпитафию оригинальной, необычной и вполне достойной состязаться со знаменитой загадочной эпитафией в Болонье?54 Что же до косы и песочных часов, я не силен в ваянии и оставляю их тебе. Мои собственные сложенные крестообразно кости будут не менее чудодейственными, а капли моих слез, по мнению знатоков, клянусь, вполне способны напоминать не столько слезы, сколько жемчужины. Теперь твоя очередь, уступаю тебе мой резец; давай же, сделай себе эпитафию.
— Нет, благодарю, Фиц-Харрис, ты сошел с ума — нельзя играть такими серьезными вещами; к тому же я в этом не силен; без всякой лести, ты владеешь резцом, словно какой-нибудь грек.
Из глубины (лат.).


288
Петрюс Б op ель. МАДАМ ПОТИФАР
— О! Боже мой! Патрик, раз уж вы жеманничаете, словно барышня, — лукаво заметил Фиц-Харрис, — постараемся обойтись без вашего дарования; ладно, продиктуйте хотя бы, а уж художник начертает.
И он вновь взялся за дело, а Патрик, уступая, а возможно, и опасаясь, как бы Фиц-Харрис не написал о нем какой-нибудь глупости, продиктовал:
Фиц-Харрис не смог дописать последнее слово — у него закружилась голова. Нетвердыми шагами он смог лишь добраться до постели. К тому времени он уже так ослабел, что усилия, которые он приложил, чтобы начертать надписи на стене, совершенно его изнурили. Уже давно, даже ничего не делая, не совершая ни малейших усилий, он был подвержен подобным приступам дурноты. Он также жаловался на спазмы, учащенное сердцебиение и холодный пот. Временами рот его конвульсивно дергался, и на это было тяжко смотреть. Смертельная дрожь била его постоянно. Эти недуги действовали ему на нервы, раздражали его, и его природные возбудимость и вспыльчивость возрастали в ужасающих пропорциях. Он на всё обращал внимание, его всё занимало, а ведь в свои лучшие времена он не думал ни о чем, ничто
Шт Фиц-Уайт,
рожденным 1JT июня 1742 го<^&
РЕ PROF


ТОМ II
Книга шестая. Глава четырнадцатая
289
его не заботило; но теперь самая что ни на есть ерунда, неизвестно почему, раздражала и возмущала его. Он вставал в плохом настроении, и всё вокруг него и на нем казалось ему грязным, убогим, нелепым, отчего он искренне сокрушался. Его пылкое, горячее сердце остыло. Всё, что могло бы возродить в нем способность любить, покинуло его душу; он от всего отрешился. Он стал грубым, нечувствительным к себе и другим. Он постоянно цеплялся к тюремщикам. Он больше не ласкал Корка. Корк всё время был виноват, Корк ему надоедал, он без конца ворчал на Корка. Больше никаких добрых слов для Патрика: он ворчал и на него тоже, говорил ему грубости. Затем, когда вдруг его одолевал порыв нежности, он словно впадал в помешательство. Он безжалостно тискал Корка, целовал его, просил у него прощения за то, что так долго оставлял его без своей любви. Он говорил нежнейшие слова Патрику, ластился к нему и желал, от избытка предупредительности, отдать ему всё, даже свою заботу — бедный умирающий! — даже свою порцию еды. Патрик в конечном счете сильно страдал, поскольку перемена бывала слишком резкой и тяжелой. Но как прекрасно он скрывал свои чувства! Совершенно позабыв о себе самом, он выслушивал, не говоря ни слова, несправедливые упреки, жестокие эпитеты; он повиновался, он унижался, он подчинялся, словно безвольный раб; он благоговейно покорялся самым странным фантазиям и самым невероятным капризам. В описываемые нами времена недуг уже настолько завладел Фиц-Харрисом, что его ноги дрожали, подкашивались под тяжестью тела, и он едва мог стоять. К середине дня Патрик помогал ему подняться с постели, тепло закутывал и усаживал на стул, с которого его товарищ не вставал вплоть до отхода ко сну. Однако ему требовалось раз по двадцать менять место. Фиц-Харрис умолял Патрика посадить его у двери, затем сетовал, что сидит не у стола, а сидя у стола, желал оказаться поближе к камину. Порой, пребывая в состоянии самой нежной меланхолии, вспоминая о родине, об Ирландии, он просил еще раз показать ему небо; тогда Патрик бережно сажал его к себе на плечи и становился у стены под оконцем. Вытянувшись насколько возможно, вцепившись во внутренние решетки, Фиц-Харрис доставал головой до


290
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
амбразуры и, пока Патрик не сгибался под его весом, замирал, печально созерцая сквозь железные заграждения и грязные стекла несколько клочков лазури, желтый отблеск или одинокую звезду. Душераздирающая и возвышенная сцена! Ужасное зрелище, способное разжалобить даже камни!.. Бедные молодые люди!
Фиц-Харрис уже долгое время пребывал в этом состоянии изнеможения и истощения, когда однажды утром тюремщик, принеся в одиннадцать часов пищу, велел навести в камере порядок, поскольку во второй половине дня их посетит господин начальник королевской полиции.
Господин начальник королевской полиции имел обыкновение раз в год приезжать в крепость, чтобы инспектировать ее, так сказать, лично. Он редко пренебрегал этим правом. Ему очень это нравилось. Это было для него вроде пикника или выезда на охоту, и он всегда приглашал с собой кого-нибудь из своих добрых друзей. Иногда он даже привозил в коляске свое семейство — если домашние того заслуживали. Само собой разумеется, что господин заместитель коменданта был заранее предупрежден о дне, назначенном для посещения господином начальником полиции. Явившись к коменданту и обменявшись обычным вежливым «Добрый день, как поживаете?», господин начальник полиции прямиком, подобно ослу, который возвращается к мельнице, двигался в столовую и занимал место за уже накрытым столом. И начиналась роскошная, пышная трапеза, где было всё, что способно придумать и собрать воедино самое утонченное изобилие и изысканность. Господин начальник ел, выпивал, смаковал, восторгался, рассыпался в похвалах, пробовал, вкушал, возвращался к уже отведанному блюду, облизывался.
Hosanna in excelsis!*’55 Какой праздник! Какое великолепие! О, трижды счастливый Амфитрион!..56 Затем, когда начальство глубоко заглатывало наживку, ему, выбрав наиболее благоприятный момент, нашептывали на ухо, что почти так же обычно питаются заключенные,
* Осанна в вышних! [лат.)


ТОМ II
Книга шестая. Глава четырнадцатая
291
и что повар, чья стряпня только что привела в восторг гостя, готовит и для Донжона. Слышал он или не слышал, слушал или не слушал, верил или не верил — это как кому будет угодно; это совершенно не касается нашего дела; но был здесь и положительный момент: господин начальник полиции набивал живот, недурственно насыщался, порядочно напивался, как сказали бы англичане57, и в эдаком благодушном настроении, сияющего довольством, его вели в башни, где он не проводил и часа и видел обычно лишь нескольких узников, самых забавных оригиналов, на кого, как говорится, стоило посмотреть, а эти несчастные, из страха усугубить свои страдания, не решались пожаловаться на дурное обращение. К тому же у них едва было время сказать высокому посетителю несколько слов о свободе, которой они ожидали от его справедливости. Справедливость — у господина начальника полиции? Смешно!
Надзиратель сказал правду: действительно, в этот день господин начальник полиции наносил свой ежегодный визит. После полудня в самом деле раздался невероятный грохот, двери камеры распахнулись, словно по волшебству, и пропустили шумную, многолюдную процессию. Господин начальник шествовал во главе, или, вернее, хромал — по ряду причин и, в частности, потому, что, входя, споткнулся о ступеньку, через которую надо было переступить — и которую он (опять же по ряду причин) не заметил в момент своего триумфального появления. Одетый в черное, он выглядел как должен выглядеть всякий государственный чиновник благородного происхождения. В остальном это был ничтожный тип. След в след за его высокими каблуками шествовали четверо статистов в одеждах того же цвета — очевидно, старшие помощники; дальше господин комендант Донжона и его приближенные, все в обновах. При этом театрализованном действе Фиц-Харрис, который, укутавшись во все свои лохмотья и в покрывало, сидел спиной к двери, развернулся вместе со стулом и оказался с кавалькадой лицом к лицу. Два лагеря, один против другого. Фиц-Харрис злобно взирает на происходящее. Если дело дойдет до рукоприкладства — берегись! Денек выдастся жарким! Господин начальник полиции, с маслеными глаз¬


292
Петрюс Б op ель. МАДАМ ПОТИФ АР
ками и оттопыренной губой, что-то неразборчиво пробормотал, но потом, наконец отлепив язык от нёба, сдавленно проговорил:
^ — Есть ли у вас, заключенные, какие-то жалобы? Хорошо ли вас кормят?
На этот вопрос Патрик ответил так:
— Нас кормят довольно плохо, сударь, да, довольно плохо! Но наше освобождение интересует нас гораздо больше; давайте займемся в первую очередь тем, что важнее, прошу вас. Речь идет о перемене нашей участи, а не о еде. Сперва верните нам свободу. А когда мы станем свободными, то заживем словно птицы небесные — не так, как угодно вам, а как угодно Богу.
— Довольно плохо! — резко подхватил вдруг Фиц-Харрис. — Да уж! Поскольку следует сказать, что кормят нас не довольно плохо, а отвратительно! Но, сударь, разве не стыдно вам являться с набитым ртом в застенок, где голодают, к несчастным людям, изнуренным от недостатка еды? Да, сударь, вы и сами это знаете: нас кормят довольно плохо! Взгляните на мое состояние, взгляните, как исхудали мои руки и как ввалились щеки. Господин комендант, стоящий рядом с вами, — нечистый на руку лакей, бесстыдно ворующий из корзинки, которую вручил ему король. Сей господин зарабатывает на всём: на хлебе, на вине, на соли, на бобах, на рыбе, на гнилом мясе, которое нам дает. Он оставляет нас без света, без огня, без одежды. И, наживаясь на нашем голоде, нашей жажде, нашей нищете, грязном белье, разъедающем тело, на холоде, от которого трескается кожа, господин сей, несомненно, пополняет свою конюшню, сыплет золото на игорные столы, содержит девок! Господин покупает заливные луга, муаровые платья58 и чепцы для своей мадам! Господин заботится о своем семействе! А вы, непосредственный хозяин этого лакея, вы знаете всё и позволяете ему это делать! Вы улыбаетесь, глядя на его низости! Вы потакаете его гнусностям! Стыд и позор!..
Покуда Фиц-Харрис во всё горло выкрикивал эти последние слова, господин начальник полиции, совершенно растерявшись, хотел было что-то сказать, но из-за возгласов узника его никто не услышал; тогда


ТОМ II
Книга шестая. Глава четырнадцатая
293
он сделал жест, словно бы собираясь удалиться и призывая всех прочих следовать за собой. Но в это время бедный больной, которому негодование частично вернуло силы, внезапно встал и, отбросив покрывало, в которое был завернут, ринулся к двери. Дверь от удара захлопнулась, а Фиц-Харрис продолжал с еще большей дерзостью, и никто его не прерывал:
— Выслушайте, сударь, прошу вас! Куда вам спешить? Ваш пир еще не закончился? Поверьте мне, не возвращайтесь к буфету; к тому же каждый должен иметь возможность вас принять; сейчас вы мой гость, а я ваш стольник. О, я вижу, мои слова тяготят вас! Вы не ждали такого букета из чертополоха, какой собрал я на этих плитах? Всё это давно лежит у меня на сердце; я умираю... но, по крайней мере, не умру, не высказав вам всего. Когда мне ставят ногу на горло, топчут, как червя, я снова встаю; когда меня пришпоривают, я лягаюсь! До сего дня я прикидывался ослом, чтобы мне отсыпали отрубей; я был любезен с вами во время ваших визитов; сложив руки, я смиренно просил у вас свободы, подобострастно взывал к вашему милосердию и к справедливости вашего сердца; но к чему это всё привело? Как вы изменили к лучшему нашу судьбу за те одиннадцать лет, в течение коих вы оказывали нашему застенку честь своими визитами; за те семь лет, какие истекли с момента воцарения в Донжоне этого господина, вашего друга, которого между двумя бокалами вина вы представляете этаким святым Венсаном де Полем в миниатюре, этаким добрым папенькой? Жалость!.. Лицемерие!.. Отбросьте же эту маску, она плохо вам подходит, вы хряк, рядящийся в филантропа! Господин начальник королевской полиции, у вас есть глашатаи — я требую, пошлите их объявить на перекрестках города о том, как вы здесь обходитесь с нами и почему вы так с нами обходитесь. Но обязательно дайте им стражу, а не то ваших крикунов разорвет толпа. Впрочем, такие вещи не разглашаются; это тайны ремесла, полицейская бутыль с чернилами, королевский горшок с розами. Вот уже одиннадцать лет, сударь, как мы просим у вас свободы или смерти; сегодня, сударь, когда в груди моей поселилась смерть, я прошу у вас свободы, или пусть меня прикончат!..


294
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
Когда Фиц-Харрис дошел до этого места, надзиратели, которые уже долгое время пытались оторвать его от двери, наконец справились с этой задачей с честью для себя, а он, выбитый со своего поста, переводил дух и уже вытачивал новую рогатину. Тут Патрик, сознававший со скорбью, что друг уже и так сказал слишком много, зажал ему рукою рот... Но было поздно. Пары вина и гнева ударили в нос господам начальникам. Они угрожали, они топали ногами. В самом деле, Фиц- Харрис, скажем откровенно, изрядно обтряс чешую с этих рептилий, так что они не зря шипели и показывали жала.
— Пойдемте, господа, пойдемте, я этого больше не вынесу, — вскричал господин начальник полиции. — Прошу вас, уведите меня из этого очага бунта! Прошу вас, избавьте меня от вида этого буйнопомешанного! Господин комендант, этих цареубийц следует незамедлительно отправить в Бисетр59, а то как бы не было хуже.
— Ваше превосходительство может во всём положиться на меня, уж я позабочусь о возмездии за оскорбление короны, — с радостью отвечал господин де Ружмон.
И войско удалилось в том же порядке, в каком вошло, не без того, чтобы по дороге «чокнуться» со стенами. Господин комендант Донжона двигался в арьергарде, он в ярости заламывал руки и клацал зубами.
Едва камера опустела и Фиц-Харрис остался наедине с собой, к нему вернулся разум, но силы, поддерживавшие его во время приступа ярости, иссякли. Внезапно он рухнул на плиты пола и, оглядевшись вокруг, разразился потоком слез. Он дрожал. Патрик поспешил его поднять, заставил сесть и завернул бедное дитя в лохмотья.
— О брат мой! — сказал наконец Фиц-Харрис. — Мы погибли! Что я наделал? Как ты позволил мне это сделать? Я даже не знаю, что в своем бреду наговорил этим людям, но мне кажется, я сказал им ужасные вещи, раз они так разозлились. О брат мой, мы погибли! Спрячь меня, сейчас они придут, чтобы меня убить!..
— Нет-нет, мой бедный друг, — отвечал ему Патрик, — ну же, мужайся, успокойся хоть немного! Ничего не бойся: эти люди доводят до смерти, но не убивают.


ТОМ II
Книга шестая. Глава четырнадцатая
295
Где-то через три часа после этой отчаянной выходки в камеру, под барабанный бой, с зажженными светильниками неожиданно ворвались господин заместитель коменданта, вооруженный тростью, и трое надзирателей Донжона с палками в руках. Господин комендант был в ярости.
— Эгей! Теперь вы поплатитесь за нас обоих, негодяи! — завопил он, для устрашения опрокидывая стол и разбивая пинком кувшин. — Надзиратели, отколотите этих подлых людишек как следует! Знатного дворянина, слугу короля так опозорил перед его превосходительством какой-то босяк, земляной червь, выросший на помойке! Ты хотел, разбойник, лишить меня должности, которую доставило мне всеобщее уважение? Ты хотел вырвать заработок у бедного отца семейства?.. — При словах «отец семейства», которыми впоследствии столько злоупотребляли, господин де Ружмон придал своему голосу оттенок сентиментальности. Если бы он мог поплевать себе в глаза, полагаю, в своем умилении он бы пролил несколько слез. — Ты заслуживаешь, мерзавец, чтобы с тебя живьем содрали кожу, чтобы я заткнул тебе пасть кулаком, как пыточной грушей60, чтобы я сломал палку о твой хребет! Ну, держись! Держись! Я убью тебя! Презренный!..
— Эй! Сударь, это позор — бить больного! Мерзкая, жестокая скотина! — закричал Патрик, вставая между господином заместителем коменданта и своим другом, который под палочными ударами повалился на пол.
— Ко мне! Надзиратели, ко мне! — взревел господин де Ружмон.
И два надзирателя набросились на Патрика и начали яростно его избивать.
Патрик не двинулся с места. Презрительно пожав плечами, он лишь резким движением вырвал у господина заместителя коменданта палку, сломал ее о колено и бросил куски ему в лицо.
В это же самое время за спиной Патрика творились дела куда более варварские, куда более мерзкие, достойные какого-нибудь бургиньона времен арманьяков61, достойные времен, когда, завернувшись в мантию из дамаста, подбитую куницей, с ножом в руке царил в грязи король


296
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
Капелюш62. Третий надзиратель, истинный палач, схватил Корка, размозжил ему голову об угол камина и забавлялся тем, что тыкал в лицо Фиц-Харрису, который безжизненно вытянулся на полу, мертвое окровавленное тело его бедного друга. Повернув голову и увидев такую подлость, Патрик издал ужасный крик, но господин шевалье де Ружмон одарил негодяя благодарственной улыбкой.
Чье бы сердце не возмутилось! Мое перо дрожит и выпадает из рук. На этом месте многие, несомненно, закроют книгу. Но что я могу поделать? Правда не всегда одета в белый атлас, как новобрачная! И, во имя Бога и чести, я излагаю лишь правду, лишь то, что должен поведать. Когда правда испачкана грязью и кровью, когда она оскорбляет обоняние, я описываю ее в крови и грязи, я оставляю ее вонять — тем хуже! Я не стану кропить ее кёльнской водой63, только не я! К тому же я здесь не для того, чтобы рассказывать вздор, благоухающий жасмином или тимьяном.
Это последнее, наивысшее, проявление жестокости потрясло Фиц- Харриса и Патрика: они застыли, полумертвые, безмолвные, словно в ожидании смертельного удара. Воспользовавшись их оцепенением, два надзирателя подняли Фиц-Харриса и вынесли из камеры; а господин заместитель коменданта и третий надзиратель схватили Пагрика под руки и вытащили его тоже. В башне Сюринтендантства64 было четыре застенка в пять-шесть квадратных футов с каменными ложами, а в самой глубине — огромный склеп, куда можно было проникнуть только через дыру, проделанную в своде. Как раз к краю этой дыры, подняв крышку и спустив внутрь лестницу, подтащили две наши жертвы. Оказавшись в башне, Фиц-Харрис пришел в себя; при виде того, куда им предстоит спуститься, его природа взбунтовалась; он испустил крик, вырвался из рук надзирателей и одним движением вскочил на ноги. Но Патрик с гробовым спокойствием принялся сам спускаться по лестнице со словами:
— Надо умереть, брат мой; мой брат, надо умереть, раз это угодно Господу! Идем!..
Сраженный этими словами, Фиц-Харрис приблизился к отверстию, намереваясь последовать за другом; но едва он наклонился, чтобы ухва¬


ТОМ II
Книга шестая. Глава пятнадцатая
297
титься за лестницу, господин заместитель коменданта, а возможно, один из надзирателей, не могу сказать, кто именно, грубо толкнул его, он оступился и рухнул всей тяжестью на дно колодца.
Лестница была поднята, а крышка опущена.
Глава XV
Мы оставили Дебору и Вендженса в тот момент, когда отважная мать и ее дитя вырвались из неволи, как некогда Женевьева Брабантская и ее сын Бенони избежали топора изменника Голо1, и вместе с авантюристом Иколм-Киллом и его спутниками на всех парусах уплывали на шлюпе в открытое море. Пробыв около месяца на Балеарских островах2, пережив на море множество приключений, и горестных, и радостных, которые сами по себе могли бы предоставить материал для книги, более толстой, а возможно, и более занимательной, чем эта, но о которых, совершенно не разбираясь в мореплавании, мы скромно умолчим, они достигли родных берегов, и впередсмотрящий, наконец увидев побережье Ирландии, троекратно прокричал: «Земля!» — точно так же, как, покидая Леринские острова на восходе, он троекратно прокричал «Солнце!» — и матросы, обнажив головы, запели гимн своей родине; но на сей раз они пели с печальным видом и практически шепотом. Они были уже не под чужими свободными небесами — но под родным небом, где властвовал чужестранец. Раб возвратился под хлыст хозяина.
Сэр Джон Чатсуорт принял Дебору с живейшей радостью. Он мало рассчитывал на успех предприятия, несмотря на хорошо известные ему ловкость и отвагу Иколм-Килла. Сэр Джон Чатсуорт не признавал поэзии, не видел толку в приключениях. То, что люди называют «судьбой», «случаем», «Провидением», было для него пустыми словами. Ничто в мире, по его мнению, не доставалось легко, не происходило просто так; он, как говорится, не видел вещи в розовом свете; настоящее, каким бы печальным и скверным оно ни было, являлось в его глазах благом; будущее представало густым туманом, распростертым над без¬


298
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
дной. Для него не существовало ни надежд, ни чаяний — никогда! — но также не существовало и разочарования.
Что действительно вызвало восхищение господина Чатсуорта, так это чудесная перемена, произошедшая в его подопечной. Юное и резвое дитя, которое он видел в последний раз в Лимерике незадолго до смерти сэра Фрэнсиса Медоубэнкса, ее деда, время и несчастья превратили в величавую, прекрасную даму, полную достоинства. Господин Чатсуорт неоднократно с восторгом отзывался об этих переменах. Дебора, как можно догадаться, находила самые нежные слова, чтобы выразить в них всю силу своей искренней и глубокой признательности, и выказывала опекуну знаки столь чистосердечного и доброго расположения, что закаленная душа законника порой невольно испытывала некоторое волнение. Приезд Деборы привнес немного веселья в дом сэра Джона и придал жилищу на несколько дней почти праздничный вид; но поскольку веселье было сдержанным, а праздник серьезным (ведь дом сэра Джона был одним из тех английских домов, где царит суровый порядок), это не развеяло пленительной меланхолии, исходившей от юной страдалицы и соответствовавшей трауру в ее сердце. Сэр Джон счел своим долгом распахнуть двери дома для друзей, чтобы те могли воздать почести его подопечной. Он устраивал многочисленные званые обеды и ужины, он образовал множество кружков, где его племянница, если бы это было возможно, предпочла бы не появляться, но где царила во всём своем блеске. Злоключения и отвага прекрасной узницы государственной тюрьмы вызывали самые искренние симпатии и добавляли тайную и неотразимую прелесть к ее природному очарованию. На первых порах по возвращении время отчасти протекало в забавах светской жизни, но чаще — в мирных радостях дружбы, изъявлениях признательности и откровенных рассказах о прошлом.
Так Дебора узнала, что лорд Коккермаут, ее отец, больше не живет в Ирландии. Несомненно, сделать такой выбор его побудило ее исчезновение, которое совершенно свело на нет благоприятный исход суда в Трали, обошедшийся ему весьма дорого. Он вернулся в свое поместье в Килларни лишь затем, чтобы поспешно продать его, и уехал в Лондон;


ТОМ II
Книга шестая. Глава пятнадцатая
299
после смерти жены несколько старинных собутыльников настойчиво уговаривали его поселиться там; с тех пор как не стало Анны Медоу- бэнкс, в каком-то неизведанном уголке его сердца поселились искренняя печаль и сожаления, часто, вопреки всему, прорывавшиеся даже в обиходе. В глубине души лорд Коккермаут все-таки испытывал некоторую привязанность к жене и дочери. И если он заставлял свою благоверную страдать, то не потому, что поставил целью замучить это нежное существо. Он не сказал себе заранее: «Я буду с нею дурно обращаться, я отплачу неблагодарностью за ее ласку, преданность и покорность»; жизнь ее была тягостной и печальной по одной только причине: ее выдали замуж за человека тяжелого, грубого, жестокого, и ее утонченная, избранная натура вынуждена была подчиняться законам безжалостного и заурядного властелина, о чем до брака она и помыслить не могла. По семейным соображениям горлицу сочетали с быком и принудили прокладывать борозду. Если лорд Коккермаут заставлял страдать Дебору, свою дочь, то также не потому, что вовсе не испытывал к ней какой бы то ни было нежности и привязанности, а единственно из-за Патрика. Несмотря на грубую оболочку и низменные нравы, этот лорд, как мы уже упоминали ранее, был весьма надменен и имел самые высокие аристократические претензии. В нем жило некое плохо усвоенное, но неколебимое чувство чести рода и крови, и это живое чувство не позволяло ему благосклонно относиться к связям дочери. Одна только мысль, что сын какого-то погонщика быков, какого-то хлебопашца может быть другом, а то и возлюбленным или мужем Деборы, приводила его в ярость и разжигала в нем возмущение, гнев, исполненный, как мы могли заметить, благородной страсти, какую, учитывая заурядный характер этого человека, нельзя было в нем заподозрить. В самом деле, ему было необходимо убедиться в том, что дело плохо, и что его родовому гербу неминуемо угрожает огромное пятно — только тогда он приложил руку, то есть организовал неудавшееся покушение на Патрика на крутой тропинке из Килларни; этот грубиян с заскорузлой душой, охотно извлекавший выгоду из законов войны, всегда ненавидел правонарушения, а преступив закон в первый раз, опорочив себя этим позор¬


300
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
ным деянием, он, так пекшийся о славе своего дома и о своей чести, счел, несомненно, что вынужден, дабы выйти из затруднительного положения, притом прекрасно понимая в глубине сердца, чего стоит такой скверный поступок, устроить или, вернее, купить приговор суда в Трали, чтобы Патрика объявили скрывшимся убийцей Деборы. Да, несмотря на всё это, следует признать: лорд Коккермаут испытывал искреннюю любовь к Деборе, и сильное волнение, в которое он впал, вернувшись в пиршественную залу, — волнение, дошедшее до неистовства и заставившее его сыграть столь неприглядную роль перед сотрапезниками и даже опрометчиво обнажить еще окровавленную шпагу, — имело своим источником глубочайшее горе, охватившее его при виде дочери, столь ужасно искалеченной Крисом, этим тупым убийцей. Пережив такое потрясение, он, чтобы вернуть ее к жизни, чтобы залечить ее раны, с радостью окружил ее самой сердечной заботой, а если и повез ее, едва оправившуюся, на заседание суда в Трали, то это в его глазах было настоятельной необходимостью, не оставлявшей ему выбора.
То ли потому, что постройки замка, по большей части старинные, нуждались в значительном ремонте, то ли из некоего суеверия, но никто не захотел поселиться в этом, как считалось, проклятом месте, после нечистого духа, прислужника Сатаны — ибо местные слухи, очерняющие и преувеличивающие всё на свете, именно так и даже хуже расписали старого коммодора, — и лорд граф Коккермаут не смог найти ни одного покупателя; а поскольку уже выдал вексель и не хотел, чтобы его опротестовали, он разделил свое прекрасное имение и продал кусок за куском окрестным жителям. Фермеры купили господский замок на слом, снесли его и разобрали по камешку, чтобы сложить стены вокруг своих полей. Оставили лишь несколько нижних залов, где устроили амбары и стойла. Сегодня от всего этого едва ли сохранились какие-то обломки, и разве что в глубине какой-нибудь хижины с трудом можно отыскать старика, еще помнящего Коккермаутов. Так не стало замка, простоявшего столько веков, что он даже не имел возраста, подобно старым дубам в лесу. Не стало Коккермаут-Кастла, как не стало вокруг нас стольких памятников, стольких прекрасных башен¬


ТОМ II
Книга шестая. Глава пятнадцатая
301
ных часов, которые, кажется, созданы затем, чтобы вести счет уходящим поколениям, подобно тому, как циферблат отмечает уходящие минуты. Так не стало Коккермаут-Кастла: коса времени и коса деяний людских истребляет самые святые и самые прекрасные вещи — такова всеобщая участь. Меч завоевателя обращается в ржавчину, замок, чьи башни подпирали небо, снесен до человеческого роста, осел кричит в тронном зале, а наполовину засыпанная землей королевская гробница стала корытом для свиней.
Однажды Дебора была в гостиной одна; сидя возле камина, она читала, а Вендженс у ее ног играл и кувыркался на шкуре леопарда. Вошел господин Чатсуорт, пододвинул стул и уселся рядом. Дебора из вежливости закрыла книгу и кивнула, а господин Чатсуорт взял ее за руку и нежно пожал со словами:
— Уже давно, мадам, ваш опекун хочет поговорить с вами по секрету, но, не желая торопить события, вместо того чтобы создать благоприятный случай, он терпеливо дожидался, пока этот случай не представится сам. Время и место подходящие; выслушайте меня. Считаете ли вы меня своим другом?
— Разве я могу сомневаться в этом, сударь?
— Считаете ли вы меня таким другом, которому всего дороже ваше благополучие и доброе имя?
— Да, сударь.
— Видите ли, я касаюсь вещей весьма деликатных, мадам, которых никто в мире не имеет права касаться, разве что человек близкий, как я для вас; человек, которому доверяют, как вы доверяете мне. Здесь, у ваших ног, мадам, резвится прелестное дитя, я люблю его так же, как вас, поверьте, и готов ради него сделать то, что сделал бы ради вас; и вот ваш друг должен сказать вам жестокие слова: необходимо, чтобы это прелестное дитя было удалено от вас, необходимо, чтобы это дитя исчезло.
— Как?! Кто же этого требует?
— Свет, мадам.
— Свет!..


302
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
— Свет и ваша честь, мадам.
— Свет и моя честь!.. Не понимаю.
— У света свои законы, а честь сурова, мадам; и свет, и ваша честь, и ваша будущность требуют от вас этой жертвы.
При этих словах Дебора упала на колени рядом с сыном и прижала его к груди, покрыв поцелуями и слезами.
— Оставить тебя, моего Вендженса, тебя, моего Патрика, моего сына, мое сокровище, мою душу! О нет, никогда! — вскричала она.
— Надо, чтобы этот ребенок был удален от вас, мадам; но я не говорил, что он будет для вас потерян.
— Я прекрасно понимаю, сударь.
— О рождении и существовании этого мальчика никому не известно. С тех пор, как вы приехали, я старался, ничего вам при этом не объясняя, сделать так, чтобы он содержался отдельно от вас; не следует разглашать того, что в своей благосклонности скрыло Небо; доверьте мне это нежное существо; сперва оно будет воспитываться в тайне, а затем я возьму его к себе, буду заботиться о нем, беречь и любить его, как собственного сына. Его будут считать сыном какого-нибудь моего бедного родственника из захолустья или сиротой, приемышем.
— Ваше предложение благородно и великодушно, сэр Джон, и я благодарю вас за него; но я ощущаю в себе какое-то огромное, необъяснимое чувство, которое отвергает самую мысль об этом и которое никогда не позволит мне на это согласиться. Сие, признаю, помогло бы соблюсти внешние приличия; те, кому дороги приличия, были бы довольны, но только не мое сердце, которое истерзало бы себя.
— Вы видите вещи в ложном свете, миледи; из-за одной ошибки — а вы совершили только одну — можно терзаться; но стремление исправить ее не заслуживает терзаний.
— Ошибка! Да о чем вы говорите? Я не совершила никакой ошибки. Что вы хотите сказать?.. У меня был супруг по моему выбору, друг, возлюбленный, я его любила — и вот плод нашей любви, плод, который я люблю! И всё, что я сделала, я сделала по своей воле и никогда не считала это ошибкой: здесь нечего исправлять, сударь.


ТОМ II
Книга шестая. Глава шестнадцатая
303
— Если посмотреть на вещи шире, моя дорогая, возможно, в глазах природы ошибки не было, но мы здесь не на берегах реки Святого Лаврентия3, а в глазах людей это ошибка.
— В глазах людей? Помилосердствуйте! О, они заслуживают лишь моего презрения!.. Я, конечно, должна жить среди людей, надо как-то с этим мириться. Нет-нет, мой сын, нет-нет, мой Вендженс, я не отрекусь от тебя! Ты не останешься без матери! Ты не будешь называть меня «мадам»! Я не стану за счет тебя девицей!.. Не настаивайте, о мой опекун, — вы причиняете мне ужасные страдания! Я его мать, его мать, его мать и хочу быть только ею! Я не ищу нового союза; я такая, как есть, пусть меня оставят в покое, как я оставила в покое других. И покончим на этом! У меня есть сын, я оплакиваю Патрика — вот и всё!.. Вы очень добры, сэр Джон, и я люблю вас; но прекратим этот разговор; вы человек строгих правил, а я сумасшедшая! Вы архонт, а я всего лишь бедная Сапфо4.
Сэр Джон, взволнованный, растроганный до слез, прижал к сердцу и мать, и дитя, Женевьеву Брабантскую и ее сына Бенони, и сказал им:
— Это может ранить мои чувства, задеть краешек моей души — но не отнимет у вас ни дружбы моей, ни преданности; в жизни и смерти — я ваш. Помиримся же! Поцелуй меня, бедное дитя! Обнимите меня, бедная женщина!
И с тех пор честный сэр Джон Чатсуорт, обладавший и благородством, и умом, больше не настаивал и не затрагивал этот предмет. Над всем этим — вечное молчание.
Глава XVI
Лестница была поднята, крышка опущена, и наступила глубокая ночь.
— О, Боже мой!.. — воскликнул Патрик, согнув колени и ничком упав на землю.
Страх и ужас проникли в его стойкую к отчаянию душу, застигнув его врасплох; но отважный разум тут же одержал верх, и Патрик вы¬


304
Петрюс Бор ель. МАДАМ ПОТИФ АР
рвал из сердца эту недостойную слабость, как вырывают из пальца занозу.
Он поднялся и, направляемый во мраке стонами, двинулся к Фиц- Харрису, зовя его и напрягая слух. Фиц-Харрис не отвечал. Патрик наклонился над ним и взял его за руку: та была холодна. Тогда Патрик отошел и, держась за стену, стал ногою сгребать в один угол склепа солому, а вернее, навоз, которым предусмотрительно посыпали пол. На это ложе он осторожно перенес своего друга и вновь принялся его звать, положив его голову к себе на колени; но Фиц-Харрис по-прежнему не отвечал. Вот и все заботы, какими он мог окружить друга; тогда Патрик, испытывая невыразимую тревогу, лег рядом, как можно ближе к нему, и стал ежеминутно проверять, бьется ли его сердце, молча прислушиваться к дыханию, ожидая того последнего мига, когда друг наконец перестанет страдать, когда он перейдет из печального человеческого существования, самого жестокого, какое только может выпасть на долю смертного, в состояние, достойное зависти — состояние смерти. Долго-долго оставался он в этом ужасном положении, ибо свинцовый сон, с которым он упорно сражался, в конце концов его одолел. Когда он пробудился, Фиц-Харрис громко стонал; руки и ноги у него были холодные, точно мрамор. Патрик положил руку ему на лоб и тихо позвал:
— Харрис! Харрис! Брат мой!..
На этот раз Фиц-Харрис шевельнулся. Он понемногу возвращался к жизни, а когда полностью пришел в сознание, Патрик спросил его:
— Ты упал с ужасной высоты, брат мой; где у тебя болит, что ты ушиб?
— Очень болит спина, а голову ломит и дергает, будто туда вонзили шпагу. Пожалуйста, ощупай мне череп.
Патрик осторожно протянул руку и под пропитанными кровью волосами нащупал огромную шишку и рваные края раны.
— Ты знаешь, где мы находимся, брат мой? — тут же спросил Фиц- Харрис.
— Брат мой, ты спрашиваешь, где мы? В каменном мешке.


ТОМ II
Книга шестая. Глава шестнадцатая
305
— И за что с нами так?
— Разве ты не помнишь, брат, что господин заместитель коменданта обещал позаботиться о возмездии за оскорбление короны? За что с нами так? Это месть за оскорбление короны.
— Господь лишил меня зрения, Патрик, или вокруг темная ночь?
— Нет, Господь не поступил с тобой, как со Своим служителем То- витом;1 но я не знаю, брат, день сейчас или ночь: в этом мешке нет ни бойницы, ни слухового окна.
— Значит, это могила?
— Не совсем, брат, это клоака без выходного отверстия, поганая сточная яма.
— Сточная яма! — в страхе повторил Фиц-Харрис. — Сточная яма! Значит, сточными ямами мстят теперь за оскорбление короны?
— Сточными ямами, как ты и сказал.
Не знаю, какой ужас творился в их душах; оба долго хранили суровое молчание.
Наконец Фиц-Харрис прервал его:
— Несомненно, нас бросили в этот каменный мешок, чтобы уморить голодом: тем лучше! Пора положить конец нашим мучениям. Пусть же приходит смерть! Она еще заставляет себя просить, вот капризница! Будто какая-нибудь ханжа, кривляка, недотрога, избирает круг своих знакомств! Пусть нам швыряют пищу или оставляют голодать — в конечном счете не важно! Достаточно мы страдали, с меня хватит; если я хоть что-нибудь поднесу ко рту, я буду последним трусом!
— Ты нарушишь клятву, брат мой, — печально возразил Патрик, — потому что позволить убить себя — прекрасно, но постыдно позволить себе умереть; тем более, ты не знаешь, что такое умирать от голода.
Прошло — по крайней мере, им так казалось — много дней и много ночей с тех пор, как они здесь очутились, но никто не появлялся, и они, словно находясь в чреве земли, не слышали никакого другого шума, кроме того, который производили сами. Друзья уже страдали от голода; уже их сознание стало медленным и затрудненным, мысли сопрягались с трудом и не сменяли одна другую. Однажды Патрик, также не


306
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
раз испытывавший приступы дурноты, которые старательно скрывал, взял Фиц-Харриса за руку и промолвил:
— До сих пор я отказывался верить вместе с тобой, что кому-то могла прийти в голову мысль бросить нас в эту бездну и оставить здесь умирать; но теперь и я вижу, что такова ожидающая нас участь; твое предсказание сбывается; а чтобы низвести на уровень скотов, нас оставили умирать без священника, без утешения, без помощи. Напрасный труд! Кто жил так, как жили мы, кто страдал, как мы страдали, те не утратят человеческое достоинство в последний час; такие люди сумеют умереть. Брат, приготовимся же предстать перед Господом. — Патрик встал на колени и, собравшись с мыслями, продолжил: — Я только что мысленно спустился, о Господи, в глубины души своей — и не нашел в ней тайных извилин; я повсюду искал в ней преступления, но нашел лишь ошибки, которые Ты простишь мне в Твоем милосердии. Это, конечно, не означает, Господи, что я лучше других и имею больше заслуг перед Тобою; но Ты позволил мне так мало пожить в мире, что мне не хватило времени для греха. Те, кому на протяжении столь короткого жизненного пути я мог нанести оскорбление, те, кого что-то во мне могло возмутить — я смиренно прошу у вас прощения; простите меня, как я прощаю всех, кто стал мне врагами, как я прощаю моих палачей. А тебе, Фиц-Харрис, мой брат, что я могу сказать? Разве только, что благословляю и люблю тебя всем сердцем, как ты благословляешь и любишь меня. После такой тяжкой жизни, Господи, Тебе угодно послать мне самую ужасную смерть; да свершится воля Твоя! Раз надо умереть, я принимаю это и умираю с надеждой. Ты даровал мне любимую, Господи, затем Ты меня с нею разлучил; и теперь велишь умереть, так и не увидев ее больше! О, Боже мой! Как же это горько!.. Умереть, больше не увидев ее!.. Боже!.. Как холодно это лезвие! И как медленно оно входит, и сколько боли причиняет! О, Боже мой! О, Боже мой! О, Боже мой!
И он захлебнулся слезами. Тогда отважно заговорил Фиц-Харрис:
— Что до меня, Господи, то я не умру безропотно, как мой брат, и я умру без надежды. Лучше одно «возьми сейчас», чем два «получишь


ТОМ II
Книга шестая. Глава шестнадцатая
307
завтра»; скажу откровенно: я предпочел бы, о Господи, яблоко у себя на столе апельсинам в саду Гесперид2. Я больше не вернусь к прошлому, брат: оно забыто, оно искуплено, полагаю. Одно скажу тебе, мой милый Патрик: я люблю тебя, и, раз мне надо умереть, и раз надо, чтобы ты умер, я счастлив умереть вместе с тобой.
— Поцелуемся в последний раз, брат мой, — сказал Патрик, придвинулся к Фиц-Харрису, склонился к нему, и они поцеловались долгим поцелуем, обжигающим поцелуем прощания, вечного прощания, поцелуем, которым между плахой и топором обмениваются два друга на эшафоте. Наконец уста их разъединились; Патрик занял место рядом с другом и там, на зловонной подстилке, любовно держась за руки, напоминая фигуры, изваянные на надгробной плите, с душой, разбитой горем, и телом, истощенным от голода, они хладнокровно ожидали смерть, приближавшуюся медленными шагами.
После этого прошло достаточно много времени. Боль сделалась такой нестерпимой, что Патрик стонал, а Фиц-Харрис плакал.
— Ты страдаешь, ты сильно страдаешь, мой Харрис? Мужайся! — говорил Патрик.
На что Фиц-Харрис отвечал:
— Это раны причиняют мне такие страдания, а потом — уже немножко — голод.
— Мужайся, Харрис! Еще несколько часов агонии — и чаша будет испита до дна, всё будет кончено. Умирают только раз — мужайся, брат мой!
— О, мне хватит мужества, мой Патрик! Какой бы жестокой она ни была, эта смерть, я с радостью ее принимаю, поскольку смерть — это конец. Мне хватит мужества! Я бы даже умер по собственной воле. Пусть принесут на серебряном блюде самую сочную дичь — и я оттолкну ее с презрением!
— О бедный мой друг! Не думай о таких вещах: это еще больше растравляет голод.
За этими словами вновь последовало молчание, прерываемое лишь стонами. Двое наших мучеников так и держались за руки. Смерть не


308
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
приходила, но голод терзал их внутренности железными граблями. Внезапно крышка в потолке поднялась, слабый свет факела понемногу проник в колодец, с потолка спустилось что-то, подвешенное на веревке, и знакомый голос, голос одного из надзирателей, прокричал:
— Вот ваша еда, возьмите.
От удивления они вскрикнули. Им показалось, что это послание спустилось с неба. Повисев какое-то время в нескольких футах от пола, предмет поднялся, а мгновение спустя что-то упало, и крышка люка захлопнулась.
— Что это? — воскликнул Фиц-Харрис.
— Не знаю, — отвечал Патрик.
— Пойди посмотри, брат.
Патрик не без усилий подполз на коленях в тот угол, откуда донесся шум, и его рука ощупала предмет.
— Это хлеб! — вскричал он.
— Хлеб! — захлебнулся от радости Фиц-Харрис. — Хлеб! Хлеб! Святые Небеса! Дай его мне, брат мой, дай его мне! Голод — ужасная вещь! И потом, ты же видишь, — это неправда, я не хочу умирать!
Через определенный отрезок времени, показавшийся им довольно коротким, очевидно, на следующий день, крышка снова открылась, и так же спустилась веревка с привязанным хлебом, который Патрик на сей раз отвязал. С тех пор они редко так долго голодали; им довольно регулярно стали доставлять еду: время от времени три-четыре унции скверного хлеба.
В дополнение к их ужасному положению в этом колодце жили (или наведывались туда) огромные крысы, число которых, казалось, постоянно росло. Эти незваные гости, к которым наши жертвы испытывали живейшее отвращение, с омерзительной наглостью и настойчивостью бесконечно и безжалостно преследовали их. Они то и дело подбирались к кувшину для воды, на горлышко которого узники клали ломти хлеба, и в исступлении часто опрокидывали его или, забираясь друг на друга, доставали свою добычу. Когда узники спали или тихо лежали в изнеможении, эти твари бегали по ним, грызли тело, раздирали одеж¬


ТОМ II
Книга шестая. Глава шестнадцатая
309
ду, покрывали укусами лицо и руки. Фиц-Харрис, двигавшийся с большим трудом, очень от них страдал; можно было подумать, что гнусное отродье чувствовало, в каком он состоянии, и, не обращая внимания на окрики, бесцеремонно нападало на него, словно на труп. От постоянного лежания на гнилой соломе и влажном полу его ноги постепенно окостенели и отнялись, и хотя верхняя половина тела исхудала — точнее сказать, страшно иссохла, — ноги отекли и чудовищно опухли. Ступни так раздулись, что Патрик вынужден был снять с них обувь, которая сдавливала их, словно испанские сапоги3. Однако голые ноги Фиц-Харриса подвергались худшим мучениям. Раз за разом банды голодных крыс набрасывались на них и, несмотря на крики Фиц-Харриса и усилия Патрика, не слишком успешные из-за темноты, грызли и глодали пальцы. Я не хочу останавливаться на бесчеловечности такой пытки; всем известна связь между сердцем и конечностями, все знают, какая острая, смертельная дрожь охватывает человека при столбняке. Патрик мог уберечь Фиц-Харриса от прожорливых тварей, лишь пряча его ноги в солому и присыпая ее сверху слоем земли, которую с терпением узника наскребал с пола ногтями.
Наша жизненная природа противится смерти. Смерть редко побеждает нас в первом же бою. Только после долгих происков и многих битв она одерживает над нами верх. Не прибегая к железу или яду, не так-то легко убить человека, особенно молодого, атлетически сложенного, как Фиц-Харрис, рожденного для долгой жизни, здорового, крепкого, чьи жизненные пружины, выкованные из самой крепкой стали, еще не износились. При полном упадке сил, в котором он пребывал в последние дни заключения в восьмиугольной комнате, кто бы не подумал о его скорой кончине? Любой врач дал бы ему не более нескольких недель. А после этого он, тем не менее, пережил ужасное падение, перенес многодневный голод и многие месяцы пролежал на влажных отбросах в смрадном склепе, без света, без воздуха, ослабленный телесными муками, терзаемый тоской и самым глубоким отчаянием, измеряя остановившееся время одним лишь воображением — безумным воображением, которое множит, ширит, преувеличивает, — поддержи¬


310
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
вая себя, как мы уже знаем, только водой и, время от времени, несколькими унциями скверного хлеба. Сперва он, казалось, держался и прозябал более-менее в том же состоянии, без улучшения или ухудшения, в то время как Патрик таял на глазах и усыхал, как дитя, оторванное от материнской груди, или, вернее сказать, как человек, оторванный от животворящей груди свободы; потом Фиц-Харрис внезапно ослабел и слабел день ото дня, быстро угасая. Но по мере того как бедное тело приближалось к окончательному распаду, Фиц-Харрис понемногу перестал осознавать свое положение, не допуская ни малейшей мысли о небытии. Его прострация казалась ему лишь кратковременным недомоганием: он чувствует, говорил он умирающим голосом, как к нему возвращаются силы; его горизонт озаряется, небо наполняется звездами, ему остается провести в этом колодце лишь несколько часов; он уверен в скором избавлении; он видит его воочию. Оно действительно приближалось, но какое избавление!.. Бедный молодой человек!
Он вовсе не желал отрекаться от земных благ: голова его была забита тем, как он меблирует квартиру, какую купит одежду, экипаж, охотничье снаряжение. Откуда возьмется золото, потребное для всей этой роскоши? Это его совершенно не беспокоило: таким вопросом задаются лишь люди холодные, приземленные. Чтобы оживить приувяд- тттии цветок своей юности, он отныне не будет слезать с лошади; он как кентавр срастется с резвым и неутомимым андалузцем, самым красивым скакуном во всей Испании. У этого жеребца, какой угодно масти, будут удила тонкой чеканки, серебряные подковы, великолепное седло, попона из самого роскошного ирландского тартана4, бархатный чепрак, сетчатая накидка из золотой нити — от мух; и выезжать он будет не иначе, как с букетом роз вместо плюмажа. Ко всему этому полагаются на славу стачанные сапоги; шпоры, не хуже тех, что выковал бы святой Элигий;5 длинный турецкий мушкет, инкрустированный, украшенный резьбой и чеканкой, черненый, с вытравленными золотыми и серебряными узорами; пара пистолетов за поясом, седельные пистолеты, охотничий нож с девизом на лезвии, охотничий рожок из слоновой кости и сигнальная труба. Он испытывал жгучее желание появиться в Шан-


том и
Книга шестая. Глава шестнадцатая
311
тильи6 на ближайшем празднике святого Губерта7, а для этого необходимо заказать зеленую бархатную накидку с золотым галуном. Его воображение без конца лелеяло самые соблазнительные мечты. Капризы, чудесные фантазии рождались и сменяли друг друга в его мозгу, как морские волны. Он выстраивал вереницы историй, в которых воображал себя героем приключений и в финале всегда вкушал немыслимые наслаждения, оказывался на вершине удачи; и эти воображаемые романы, со всеми дополнениями, улучшениями и вариантами, он простодушно пересказывал Патрику. Принц, охотясь в лесу, увлекся преследованием оленихи с оленятами и заблудился. Сбившись с пути, он оказывается один, вдали от охотников, на какой-то просеке; на него набрасывается разъяренный кабан — принц вот-вот неминуемо будет задет клыками, но Фиц-Харрис, который волею Провидения неизвестно как оказывается рядом, разряжает пистолеты в бок дикого зверя и вонзает нож ему в горло. Принц, спасенный столь чудесным образом, полный горячей признательности своему отважному избавителю, приближает его к своей персоне, осыпает дарами, и, войдя в ближний круг высокой особы, наш герой становится могучим фаворитом, которого все боятся и которым все восхищаются. При таких поворотах судьбы он никогда не забывал Патрика и всегда оставлял ему самое лучшее место в своей триумфальной колеснице. Вдали, на горизонте, по бревну, положенному над бурной рекой между двумя утесами, идет женщина, проворная, словно лань; но на самой середине реки, над бездной, ее легкая ножка подворачивается, она падает, исчезает под водой. Фиц- Харрис, который случайно собирал нарциссы на берегу, видит это; он тут же проникается к ней непреодолимым чувством; он добегает до мостика, бросается в поток, ныряет вновь и вновь. Его обвивают руки, он выныривает и видит над поверхностью воды прекраснейшую грудь и прелестнейшую головку, какие когда-либо представали взору. При неверном свете серебристой луны Фиц-Харрис, впав в небесный восторг и потеряв голову, созерцает эту бледную Офелию;8 со священным трепетом он влюбленно прижимается губами к ее влажному запрокинутому лбу и выносит девушку на берег. Там, найдя ивовую лодочку, устлан¬


312
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
ную овчинами тонкой выделки, пурпурного цвета, Фиц-Харрис бережно укладывает туда потерявшую сознание незнакомку. Богатство ее одежд указывает на благородное происхождение. Фиц-Харрис ведет лодку на веревке вдоль берега и случит в дверь ближайшего поместья. Девица, в самом деле, оказывается единственной обожаемой дочерью владельца замка. Сеньор рыдает над дочерью, обнимает Фиц-Харриса, называет его сыном. Изабелла возвращается к жизни, признательность и любовь смешиваются в ее душе, она отдает Фиц-Харрису свою благородную руку; и Фиц-Харрис, одетый в шелка и золото, живет отныне в мирных наслаждениях брака, в волнующих развлечениях охоты.
Эти безумства, эти видёния вызывались уносившей его медленной лихорадкой: недолго мог он делиться ими. Его голос так ослаб, что был не громче дыхания, он едва мог связать два слова. Видя плачевное состояние, в котором он находится, Патрик всерьез встревожился за своего друга. Час жестокого расставания приближался, но до сих пор Патрика не слишком удручала эта мысль; потеря товарища по несчастью представлялась лишь смутной возможностью. Но теперь он впал в отчаяние. Он сгорал от нетерпения, желая оповестить об этом господина заместителя коменданта, в надежде, что того, возможно, разжалобит опасное состояние Фиц-Харриса; но поскольку он не мог сообщить надзирателю, приносившему еду, о болезни друга, и при этом не напугать бедного умирающего и не развеять его иллюзии, он хранил горестное молчание; и, подобно кормчему, чью барку разбила буря и который с берега, куда он выброшен, вынужден смотреть в роли неподвижного зрителя, как его судно, стоящее на якоре, погружается носом в воду, как его захлестывают волны, — он присутствовал при крушении Фиц- Харриса, чей корабль исчезал понемногу в поглощающем его потоке смерти. Наконец однажды случаю было угодно, чтобы в тот час, когда явился надзиратель, Фиц-Харрис заснул. Патрик воспользовался моментом и, бросившись на колени под дырой в потолке, закричал:
— Во имя Неба, надзиратель, заклинаю тебя! Вспомни, что мы тоже люди, подобные тебе; такие же люди, из плоти и крови; и подумай о том, какие страдания нам причиняют. Во имя Неба! Если ты не из кам¬


ТОМ II
Книга шестая. Глава шестнадцатая
313
ня, если в тебе осталось еще хоть немного жалости, сделай милость, пойди и передай твоему начальнику, господину заместителю коменданта, что Фиц-Харрис, мой брат, умирает, что он находится между жизнью и смертью; если он еще хоть час проведет в этом колодце — он погиб! Иди, спаси его! Иди, умоляй господина заместителя коменданта на коленях, как я молю тебя; быть может, его месть, наконец, утолена, его ненависть иссякла, и он не желает этой смерти. Мой друг, возьми лестницу, факел, спустись в это ужасное место — ты увидишь, в какой мы беде, ты не сможешь больше думать об этом без слез. Во имя Неба, надзиратель, спаси же его, спаси моего брата! Спаси своего брата — ибо мы люди, ибо мы подобны тебе! Иди, и ты будешь благословен!
Но надзиратель ничего не ответил и ничего не сделал. Передал ли он послание господину заместителю коменданта или не счел нужным, не знаю. Патрик скрипел зубами от возмущения и досады. Он покраснел от стыда за самого себя, как будто только что впал в грех: тревога за Фиц-Харриса заставила его униженно просить, чего он никогда не делал, причем просить лакея, и просить напрасно.
Странный сон Фиц-Харриса продолжался долго: это, несомненно, была летаргия, и, когда он проснулся, к нему вернулись чувства и речь.
— О Господи! Патрик! — сказал он громким голосом. — В стене этого колодца появилась брешь! Смотри, как она ширится; как взор простирается в бесконечность, какое прекрасное зрелище! Что это за зеленый изумруд, обрамленный океаном? Боже мой, да это же земля Ирландии. Ты видишь, как на том прекрасном берегу наше дикое графство Керри поворачивается к солнцу, словно цветок? Какой аромат коснулся моего сердца! Какой бальзам я вдыхаю! Это не миазмы выгребной ямы, это вольный воздух гор, это чистый воздух родины: Spiorad-naom!* Как внезапно сгустились сумерки! Как внезапно наступила ночь! Spio- rad-naom! Где это мы, Патрик? Ах! В спящем Килларни. Какая тишина! Всё объято сном. Ты узнаешь Килларни, Патрик? Килларни простодушный, Килларни надменный? Вот мы на одной из его узких, извили¬
* Святой Дух (iирл.).


314
Петрюс Б op ель. МАДАМ ПОТИФАР
стых улочек. Кто это выходит из обветшалого дома? Spiorad-naom! Это Дональд, мой брат, настоящий разбойник. В его руке палка, ею он со свистом размахивает. С ним три товарища. Как нагло они держатся, как расхристаны! Видишь, они шатаются? Значит, этот разбойник проводит все ночи в притонах и тавернах. Боже! Вот улица, на которой я родился, крыша, под которой я родился, комната, в которой я родился! Возле очага моя бедная старая матушка с четками в руках. Она не спит. Какой покой и какая печаль на ее прекрасном лице, отражающем безгрешную душу! Она — сама добродетель! Она не спит, она, славная женщина, с тревогой ожидает моего брата, своего сына Дональда, который, ничуть ее не жалея, всё еще болтается в такой час по глухим закоулкам! Она плачет! Плачет по мне, без сомнения. Ее дух живет со мной в тюрьме; она страдает моими страданиями, носит мои оковы, влачит мои цепи, считает меня безвозвратно потерянным. Да вот же я! Вот он я! Бедная женщина! Утешься, матушка! Стены моего узилища рухнули. Не надо траура, не надо слез! Сына вернули матери, мать и сын вместе!.. Прижми меня к сердцу, бедная мать, это же я, это же Килдар, твой Харрис. Позволь облобызать твои уста, сладкие как мед, и седые волосы; позволь мне прилечь у твоих ног и склонить к тебе на колени мою постаревшую, потемневшую голову, как некогда склонял юную и белокурую. Занимается заря; Патрик, мы на дороге в Кенмэр;9 солнце встает; кажется, будто кузни загораются на вершинах гор. Какое великолепие! Я почти забыл, как выглядит солнце. Как же оно красиво! Славься, Владыка мира! Трижды славься! Излей на нас свои блики и лучи, согрей нас, оживи, сделай нас вновь молодыми! Тирания гноила нас в тени. Привет вам, крутые скалы, неприступные пики, каменные уступы, глубокие долины, густые леса, где мы совершали наши первые шаги, где столько раз во время наших блужданий мы разражались оглушительными криками, чтобы вызвать эхо, перескакивавшее от холма к холму. Смотри, Патрик, отсюда видно Лох-Лейн, прекрасное озеро Килларни! Это море, заключенное среди гор. Какая умиротворенность! Какое спокойствие! Это твой образ, Патрик: стихии сталкиваются в его лоне, вступают одна с другою в бой, но ничто никогда не


ТОМ II
Книга шестая. Глава шестнадцатая
315
отражается на поверхности. А вон там встают высокие гребни Макгилли- каддис-Рикс и Карран-Туала;10 но башни Коккермаут-Кастла еще скрыты утренним туманом. А эта груда замшелых камней, разве это не одинокие руины монастыря? А невдалеке та крыша, над которой курится дымок, — разве, Патрик, это не хижина твоего отца? Какая радость вновь увидеть всё это! О Господи, как прекрасна родина!.. Не стал ли я игрушкой безумной иллюзии? Несказанное великолепие разворачивается веером, ослепляя меня. Ветерок, окрашенный розовым цветом, пропитанный ароматом, поднимает золотую пыльцу, парящую над всей природой. Смотри, в этом волшебном лесу по мраморному холму проходит Диана, богиня-охотница, с луком в руке и опаловым полумесяцем на лбу! Три прекрасные белоснежные борзые, будто изваянные из слоновой кости, следуют за ее проворными шагами. Как величаво склонилась к плечу ее голова! Феба11, Феба, о, моя богиня!.. Подними глаза, Патрик: там, наверху, видишь ли ты ангела, летящего, словно стрела, по небесному своду? Уста его прижаты к мундштуку длинной золотой трубы; как звонко разносятся эти звуки среди звезд! Слышишь ли ты в вышине слаженный хор и игру инструментов? Дождь гармонии, пролившийся из облаков, проникающий в сердце и освежающий? Всё сверкает и переливается, словно карбункул; всё сияет, блистает, струится, волнуется. Это великолепие — мантия Господа! Этот багрянец — багрянец небес. Женщина в черном одеянии и в вуали медленно идет вдоль хрустального ручья; она несет букет скабиозы12, вставленный в золотое кольцо. Кажется, ее походка мне знакома. Свежий благоуханный ветер поднимает ее вуаль. Великие боги! Это же Дебора! О, Господи! Как она бледна!.. За нею идет юноша, совсем еще мальчик. О, Господи! Патрик, как он похож на тебя!.. Просто твоя тень! Длинная шпага его со звоном задевает камни дороги. Вот он сходится в поединке с могучим дубом, хрупкое деревце! О, Господи! Дуб вырвал из земли свои корни, дуб накренился, дуб рухнул, дуб раздавил его!.. Увы! Он убит, бедное дитя! Какое прекрасное дерево — цветущий гранат! Что это за прекрасная женщина под диким гранатовым деревом? Это Ева или Венера? Сколько сладострастия в ее позе! Сколько огня и нежно¬


316
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
сти во взоре! Сколько любви на устах! Как трепещет и вздымается ее грудь! Сколько грации в очертаниях тела! Сколько неги в движениях! О! Я умру, если только прикоснусь губами к ее ножке!.. Неужели это греза? Нет-нет, это не может быть безумием, мой разум не помутился от тщеславия. Она увидела меня, она мне улыбается, она зовет меня!.. Неодолимые чары влекут, притягивают меня к ней. Во мне воскресла любовь: благословенна будь, судьба! Я всё еще могу умереть от поцелуя. Тайные чары влекут меня и тянут к ней, говорю тебе: я чувствую — я побежден, нужно покориться. Идем, Патрик, иди же за мной; идем, вместе со свободой мы вновь обретем любовь. — С этими словами Фиц- Харрис, двадцать один месяц пролежавший на соломе, вдруг вскочил на ноги, пересек колодец большими шагами и бросился на стену. Там, вцепившись ногтями в выступы камней, он продолжал: — Идем, Патрик, идем, брат мой, не покидай меня в счастии. В стене появилась брешь, говорю тебе; иди же, следуй за мной; ров зарос вереском; всего один шаг — и мы его преодолеем. Идем, идем же за мной, идем — мы будем свободны!
Договорив последние слова, словно положив замковый камень, он тяжело рухнул на пол; потом наступило глубокое молчание. Патрик обнял своего бедного друга — он был холоден.
Он был мертв!..
Глава XVII
Самая жестокая уверенность лучше, чем малейшее сомнение, чем самая туманная вероятность; ничто не грызет так, как неуверенность, ничто не мучает так, как сомнения, а Дебора пребывала в глубочайшей неуверенности по поводу гибели Патрика. Она видела, как шпага вонзилась ему под ребра, слышала его крики и его душераздирающее «прощай»; она видела, как он упал, слышала, как уезжала карета, увозившая, очевидно, и тело, и убийц; но кто же его убил? И во имя чего? И что они сделали с останками? Этого Дебора не знала. Она сгорала от


том и
Книга шестая. Глава семнадцатая
317
желания тайно вернуться во Францию, чтобы попытаться приподнять краешек этой завесы, чтобы забрать останки своего возлюбленного, подобно тем отважным женщинам древности, которые во времена гонений проскальзывали ночами на место казней, чтобы подобрать тела мучеников и похоронить их.
Как только дела о наследстве, дела всегда нескончаемые, были улажены, Дебора, предоставив управление всем своим имуществом сэру Джону, простилась с ним, вновь осыпав его самыми искренними выражениями признательности. Что до Иколм-Килла, то он упорствовал в своем первоначальном благородном решении не назначать никакой цены за оказанную помощь и не хотел никакой награды; он только попросил Дебору как о милости или одолжении, чтобы она позволила ему остаться при ней. Такие люди, как Иколм-Килл, ловкие, опытные, поднаторевшие во всём, встречаются редко, ими нельзя пренебрегать; умная графиня Дебора, прекрасно понимая, насколько и как скоро он окажется ей полезен, не преминула воспользоваться случаем и приняла его к себе на службу. Пойдя навстречу его желаниям, она назначила его воспитателем сына и управляющим.
В порту готовился к отплытию французский корабль; и вот Дебора, с тяжелым сердцем, раздираемая противоречивыми чувствами, покинула Дублин, на всех парусах уплывая от горячо любимой Ирландии; но на этот раз не за тем, чтобы увидеться со своим прекрасным возлюбленным Патриком, с которым у них было назначено свидание на континенте. Она, святая женщина, уплывала с урной в руках!..
Чтобы укрыться от преследований двора и полиции в том случае, если ее побег с острова Сент-Маргерит наделал шума, Дебора взяла ирландскую фамилию Бэрримор; а Иколм-Киллу, игравшему в крепости роль лорда Каннингэма, чтобы стать совершенно неузнаваемым, было достаточно просто снять маску. Не без страха гонимая судьбой молодая женщина той же дорогой отправилась в Париж; тем не менее она отважно прикоснулась губами к сей чаше, наполненной для нее горечью, и осушила ее большими глотками — ведь в горе есть неизъяснимое сладострастие, которого несчастный алкает, ибо страдание так


318
Петрюс Б op ель. МАДАМ ПОТИФАР
же сладко, как и счастье. Не без волнения вновь увидела она улицу Вернёй, такую мирную, такую добропорядочную, где она уединенно жила с Патриком и вкусила несколько мгновений редкостного счастья. Не без дрожи ступила Дебора на мостовую, камни которой всё еще казались ей покрытыми кровью ее возлюбленного. Ночная сцена убийства Патрика, словно сумрачный гобелен, вновь развернулась перед ее глазами; она явственно слышала звон клинков. За время ее отсутствия гостиница «Сен-Папуль» так изменилась снаружи, что Дебора долгое время колебалась, прежде чем узнала ее и решилась войти. Дом сменил хозяина и назначение, и новый привратник заверил ее, что господин Гудули, распродав всё, чем владел в Париже, уже много лет как вернулся к себе на родину в Беарн1. Вот, несомненно, чем объяснялся тот факт, что письма Патрика, адресованные этому славному старику еще при господине де Гийонне, всегда оставались без ответа, к великой горести узника. Первая попытка что-либо разузнать не увенчалась успехом, и это сулило дальнейшие затруднения; Дебору охватила сильнейшая тревога. Она очень рассчитывала выяснить у господина Гудули что-нибудь о судьбе Патрика — даже если не что-то определенное, то, по крайней мере, хоть что-нибудь, что помогло бы напасть на след и направить ее горестный поиск. Исчезновение вещей, которые после похищения оставались в ее комнатах под присмотром хозяина — а этот честный хозяин, как мы уже знаем, собрал все вещи в сундук и поспешил отослать в Донжон, — также весьма огорчило ее. О нарядах и украшениях она горевала мало: пролить хотя бы одну слезу об этих вещах было бы недостойно ее; но вот о чем она действительно жалела, жалела горячо, долго, постоянно — были записки Патрика, стансы, которые он еще совсем юным срифмовал для нее; какие-то безделицы, которые он ей преподносил; мелочи, которые дарила ему она; его или ее любимые книги, замечательные и сами по себе, но также благодаря воспоминаниям, которые они пробуждали; дороже золота были ей какие-то веточки, лепестки роз, цветки фиалок, засушенные и сохраненные между страницами, как между листами какого-нибудь гербария. И особенно жаль ей было шпагу Патрика, ту шпагу, которую он


ТОМ II
Книга шестая. Глава семнадцатая
319
омочил в крови своих убийц и которую она нашла у двери гостиницы. Ей бы так хотелось увидеть ее висящей на боку взрослого Вендженса, увидеть, как она сверкает в руке их сына, ставшего мужчиной!
Отъезд господина Гуд у ли оставил Дебору в немалой растерянности. Что делать, как утолить беспокойство, томящее душу? Где рыть, чтобы найти жилу, которая приведет к руде? В какую дверь стучать? Удар был нанесен во тьме теми, кого наняли люди, облеченные властью, и убийцы должны были скрыть малейшие следы своего злодеяния; ни пятнышка крови не должно было остаться в пыли проселочной дороги, ведущей ко рву, куда, должно быть, сбросили тело Патрика. Иколм-Килл на всякий случай написал господину начальнику полиции, всепокорнейше осведомляясь, не известно ли ему что-нибудь о покушении, совершенном 2 сентября 1763 года на одного молодого ирландца по имени Патрик Уайт или Фиц-Уайт, служившего в первой роте королевских мушкетеров; а в случае если это дело ему небезызвестно, возможно ли его заботами отыскать тело несчастного, которое его семья желает экоумировать и вернуть на родину предков. Господин начальник полиции королевства отвечал на это прошение, вернее, поручил ответить своим чиновникам, что у него нет сведений о подобном происшествии и что он сожалеет, — каков лицемер! — что не может ничего сделать для утешения семьи в ее горе, коему искренне соболезнует. Этот ответ не слишком удивил Дебору, она ожидала чего-то подобного; по логике вещей ей и должны были так ответить: разве волки когда- нибудь грызутся между собой?
Иколм-Килл, человек упрямый, которого трудно было чем-то смутить, предпринял еще одну попытку. Он дерзко представился господину де Вильпастуру дядей Патрика, недавно сошедшим с корабля: семья, пребывающая в великом беспокойстве, поручила ему любой ценой разузнать о судьбе несчастного юноши. Господин маркиз бесподобно сыграл свою роль. Он поклялся, прикинувшись снисходительным командиром, что Патрик был очаровательным молодым человеком, что он сильно его любил, но совершенно не представляет, что с ним сталось; что с тех пор как он был поставлен перед печальной необходимостью


320
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
изгнать его из роты, то есть из гвардии его величества, он не имел никаких сведений ни о нем, ни о юной ирландке, которая последовала за ним во Францию. Господин де Гав, маркиз де Вильпастур, лгал. Господин маркиз знал гораздо больше, намного больше, чем пытался представить: это очевидно для всех, кто шаг за шагом следил за этой трагедией — но не было столь же очевидно для Иколм-Килла, которого, впрочем, ответ нимало не удовлетворил; он охотно отвесил бы вруну оплеуху; но, стремясь прощупать этого человека и добраться до его нутра, он как ни в чем не бывало продолжал:
— Эта юная ирландка, — по крайней мере, так меня уверяли, — была помещена по каким-то тайным соображениям в государственную тюрьму; а что касается Патрика, до меня дошел из неизвестного источника смутный слух, позволяющий предполагать, что он был убит однажды вечером, когда выходил из своей гостиницы.
— Убит? — переспросил господин де Вильпастур. — Нет, я так не думаю: не то чтобы я что-то знал, просто личное ощущение. Убит, вы говорите, — а кем?
— Подлых убийц наняли какие-то высокопоставленные особы, которым он имел несчастье не угодить; по крайней мере, так говорят, господин маркиз.
— Эта история, сударь, малоправдоподобна; во всяком случае, на вашем месте я бы обратился к господину начальнику полиции. Это дело по его ведомству, ему будет довольно легко ответить на ваш вопрос. Господин начальник полиции должен досконально знать, что случилось с господином вашим племянником, во всяком случае, весьма вероятно, что знает, — рискните.
Иколм-Килл не стал встречаться с господином начальником полиции, но послал ему второе вежливое письмо, льстивое, настойчивое, умоляющее, душераздирающее, и получил в ответ следующее:
Сударь!
Вам следовало остановиться на Вашем первом запросе после того письма, которое я имел честь Вам послать; Вы должны


том и
Книга шестая. Глава семнадцатая
321
были понять, что всякая настойчивость неуместна. Знаю я или нет, какова судьба господина Вашего племянника, — я уже сказал всё, что входило в мои обязанности Вам сказать. Соблаговолите, пожалуйста, понять, что мой долг — исполнять королевские приказы, а не разглашать деяния верховной власти.
Для Деборы стало совершенно очевидно, что эти двое держат в своих руках тайну, до которой она пытается доискаться, и никогда ее не раскроют; но поскольку ей было доподлинно известно, чего стоят эти два безжалостных и бессовестных сердца, она поняла также, что надо на этом остановиться. Не то чтобы она потеряла всякую надежду обрести когда-нибудь, рано или поздно, некую уверенность; просто она больше полагалась на время, случай или Провидение, чем на собственные усилия. Она уехала из Ирландии с намерением остаться во Франции; неведение относительно судьбы Патрика, в котором она по-прежнему пребывала, утвердило ее в этом решении; но ей не терпелось как можно быстрее покинуть Париж, к которому она питала искреннее и глубокое отвращение. Здесь она страдала. Париж давил на нее всем своим весом; ей казалось, что здесь она вдыхает ядовитый воздух, пропитанный вожделением и ненавистью. Не было ни одного лица, на котором ей не виделась бы печать продажности, низости и подлости. Однако она не могла значительно удалиться от города: нужно было оставаться в пределах досягаемости малейшей сплетай, малейшего дуновения, которое могло бы навести ее на след Патрика.
Объехав все богатые, разнообразные, зажиточные и пестрящие стадами окрестности Парижа, этого огромного скопления людей и камней; прочесав самые затерянные уголки, чтобы отыскать приятное, уединенное, скрытое убежище, и посетив все поместья, все имения, все более или менее пристойные дома, свободные, пустые, брошенные или отторгнутые, предназначенные на продажу первому, кто заплатит блестящими золотыми экю, она наконец нашла довольно красивый особняк, принадлежавший некогда богатому, а ныне разорившемуся откупщику, весьма удачно и живописно расположенный на вершине холма, обращенного к излучине Сены между Триелем и Эвекмоном2. Очарованная


322
Петрюс Б op ель. МАДАМ ПОТИФАР
расположением, величавостью, уединенностью этого жилища, Дебора, не торгуясь, отдала за дом крупную сумму и с радостью поселилась в нем, чтобы жить своим горем и любовью к сыну, посвятив всю себя воспитанию Вендженса.
Глава XVIII
Труд мой горестен, но раз уж я взялся поведать об этих несчастьях, то исполню его. Я считал свой дух более стойким, а сердце — более черствым или безразличным; я полагал, что смогу прикоснуться к этим бедам и запечатлеть их на протяженном барельефе со спокойствием мастерового, украшающего гробницу; как же я заблуждался! По мере того как я бреду по этой долине слез, ноги мои омывает водоворот меланхолии, которая оседает в моей душе, как пыль на плаще путника. Ни одно злодеяние не смог я описать без того, чтобы душа моя не запылала истовым гневом; нет такого нарисованного мною страдания, которое не стоило бы мне слез. Мужайся, о моя Муза! Еще несколько страниц, и все эти прекрасные горести, собранные тобою со столь благоговейной заботой, эти дивные горести, до сего дня неведомые миру, задушенные, затерянные, словно маленькие былинки, под снопами блистательных, бесчисленных фактов, устилающих поле истории, придут к своей развязке и обретут некую форму, которая больше не позволит им сгинуть в человеческой памяти.
Патрик сидел подле безжизненного тела Фиц-Харриса в полном оцепенении. Всё происходящее в нем было сокрыто слишком глубоко и никак не проявлялось внешне. Долгое время он не подавал ни малейших признаков жизни. Нет, он оставался нем и недвижим. Удар сокрушил его, пронзил насквозь. Горе, подобно гвоздю Сисары, прибило его к земле1. Здесь было два трупа: один — охладевший, другой — охладевающий; один — застывший от отчаяния, другой — от смерти.
Когда надзиратель, как обычно, принес узникам кусок хлеба, шум, который он произвел, открывая крышку люка, внезапно вернул Патри¬


том и
Книга шестая. Глава восемнадцатая
323
ка к жизни. Он вскочил и, подняв голову к своду, прокричал душераздирающим голосом:
— Мой брат мертв!..
Это появление, вынудившее Патрика нарушить целительную тишину, которая хранила его горе, дало выход тоске, исторгло глубокие вздохи из стесненной груди; до сих пор глаза его были сухи, теперь же он залился слезами.
— О, брат мой! — вскричал он. — Зачем ты меня покинул? Мы так долго жили бок о бок — разве не должны мы были вместе умереть? Зачем ты оставил меня одного в этой бездне? Разве я недостаточно тебя любил, разве не питал к тебе достаточно нежности?.. Но нет, что я такое говорю? Ты правильно сделал, что умер, брат мой! Смерть положила конец твоим страданиям. Бывает, что напрасно рождаются, но никогда напрасно не умирают. Родиться, чтобы оказаться здесь, оказаться здесь после того, как родился, — к чему всё это?.. Что такое, в сущности, жизнь, как не длинная вереница, нескончаемое нагромождение скорбей между двумя тайнами — тайной рождения и тайной смерти? Да, ты правильно сделал, что умер, ты правильно сделал, что испустил дух, брат мой! Если бы тебе возвратили свободу, если бы ты вернулся в мир и провел еще несколько часов на этой земле, что бы ты там приобрел? Разве не исчерпал ты всего, что есть наименее скверного в человеческом уделе? Разве не лежал ты в колыбели, а мать со всей нежностью не заботилась о тебе? Разве не прожил ты детство с его беспечными радостями? Разве не испытал первую любовь? Разве тебе не было двадцать лет? Всё, что тебе оставалось познать, было бы хламом и ветошью; всё, что тебе оставалось испытать, было бы немощью и старением. Ты правильно сделал, что умер, брат мой! Но я старше тебя и должен был опередить тебя на дороге смерти. Почему смерть пощадила меня, не тебя?.. О, не завидуй этому, брат мой! Господь, несомненно, приберег для меня какое-то тайное предназначение, какого ты исполнить был не в силах. Ты — ты мог умереть, ты ничем не был связан; ты ничего не оставил позади; у меня же есть в каком-то затерянном уголке мира женщина, которая зовет меня, нуждается в моей помощи, и, без


324
Петрюс Б op ель. МАДАМ ПОТИФАР
сомнения, есть сын, который нуждается в том, чтобы я помог его матери; и — кто знает? — возможно, Господь замыслил вернуть меня к ним, к тем, кто во мне нуждается, и вернуть их мне, ведь я так нуждаюсь в них. Если таков Твой замысел, Господи, то я благословляю его! Ты ведь знаешь: я безропотен! Какова бы ни была Твоя воля в отношении меня, пусть она исполнится, я покорно приму ее... Но, если мне не суждено увидеть их больше и если я должен, как и брат мой, умереть в этом колодце, прошу Тебя о единственной милости, о Господи: пошли мне в мой последний час, как моему брату, несказанные иллюзии, пошли мне смерть посреди исступленного восторга.
Терзаемый жесточайшей тоской, Патрик ожидал каждую минуту, что вот-вот спустится могильщик и заберет тело его друга; но никто не приходил, и хотя его страшил миг последнего расставания, когда его товарища безжалостно и безвозвратно разлучат с ним, а его самого оставят погруженным в сумрачное одиночество, он, тем не менее, призывал этот миг изо всех сил. Природные законы разрушения и распада неумолимы как для самого прекрасного существа, так и для предмета нежнейшей любви; а Фиц-Харрис умер после такой тяжелой болезни, и воздух в колодце был таким нездоровым, что Патрик уже более не решался, вернее сказать, не мог ни обнять его, ни прижать губы к его лбу.
Прошел обычный промежуток времени между появлениями надзирателя, и крышка наконец поднялась. Патрик тотчас бросился к отверстию и с негодованием крикнул:
— Господин надзиратель, разве не сказал я вам, что мой брат умер? О чем же думает господин заместитель коменданта? Напомните ему, пожалуйста, что людям следует отдавать последний долг.
Но и на этот раз, не проронив ни единого слова, надзиратель ушел.
Погруженный в самые горькие думы, с духом, изнывающим под гнетом сожалений, изнуренный долгим бдением (с тех пор как Господь призвал к Себе Фиц-Харриса, Патрик не сомкнул наполненных слезами глаз), он наконец заснул. Сон так нежно унес его на крыльях мечты, что он больше не мог ему противиться. В глубине всякой меланхолии всегда есть несколько драхм2 опиума.


ТОМ II
Книга шестая. Глава восемнадцатая
325
Этот сон всё еще продолжался, когда служитель Донжона, склонившись над отверстием в своде и спустив лестницу, велел Патрику поднять тело его друга наверх. Ослепленный распространившимся в колодце светом и застигнутый врасплох этим внезапным появлением, Патрик, однако, тут же встал и отказался подчиниться приказу, сославшись на крайнюю слабость. Но когда тот же приказ повторили еще более грубым тоном и кто-то наверху добавил насмешливо: «В конце концов, если сударь не хочет расстаться с этим трупом, каждый волен в своих желаниях и пристрастиях», — Патрик, не покоряясь наглости, но ради памяти друга, собрал все силы, отважно взвалил тело Фиц- Харриса себе на плечи и принялся подниматься (я должен был бы написать — «тащиться») по лестнице... Изнемогая под своей ношей, имея свободной только одну руку, а другой поддерживая и придерживая мертвое тело, он неоднократно был на волосок от того, чтобы опрокинуться и совершить смертельное падение. Самое ужасное — у него не было обуви; всякий раз, когда он вставал на перекладину, та глубоко вдавливалась ему в ступню и причиняла невыносимую боль. Когда он добрался до верхнего погреба, то заметил на некотором расстоянии надзирателей и господина коменданта Донжона — все четверо стояли в отдалении, очевидно, чтобы не дышать поднимавшейся из отверстия гнилостной вонью. Трое прислужников держали по фонарю. Что до господина коменданта — он ничего не держал; на голове у него был надет колпак, а сам он был закутан в цветастый халат, столь же просторный, сколь и смешной.
Не давая Патрику времени собраться с мужеством, четверо негодяев сбились в группу, в середине которой очутился наш герой, согнувшийся под своей святой ношей.
Поднявшись по множеству винтовых лестниц, пройдя через множество погребов, залов, коридоров, галерей, они вышли в сад Донжона. Вдоль стены была вырыта в земле довольно глубокая яма. Когда Патрика подвели к ней, он сразу понял, что путь его завершен, и положил на край свою ношу. Изнывая под тяжестью, проделав длинный путь по темным извилистым коридорам, он потратил столько сил, что холод¬


326
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
ный пот струился крупными каплями по его лбу, а ноги подкашивались. Может ли воображение представить зрелище, более мрачное, сцену, более леденящую кровь? Со всех сторон высокие черные стены, замыкающие в себе сумрак и тишину; люди зловещего вида с едва различимыми во мраке лицами; один гнусный негодяй в длинном халате, словно какой-нибудь придворный; три тусклых фонаря, освещающие лишь скудную листву нескольких деревьев; яма в земле, почивший мертвец, принесенный мертвецом живым, заросшим волосами и одетым в лохмотья.
Расставив фонари вдоль стены и взяв по лопате, трое надзирателей столкнули тело Фиц-Харриса в яму и уже высыпали на него несколько комков земли, когда при этом зрелище, вновь обретя некоторые силы, Патрик поднялся и гневно приказал им остановиться. Затем он медленно подошел к заместителю коменданта, который, заложив руки за спину и сдвинув ночной колпак, наблюдал за работой.
— Во имя Неба, сударь! — проговорил он с тем благородством, какое всегда отличало его речи. — Так людей не хоронят! Самая жестокая ненависть обычно останавливается там, где начинается небытие; но ваша, преступая всякие границы, похоже, добралась и до порога могилы. Значит, вам недостаточно было, сударь, подло убить моего брата и оставить его умирать без помощи врача и священника?.. Ну же, пусть его отнесут в часовню и пригласят духовника!..
На эту резкую отповедь господин шевалье де Ружмон коварно отвечал, что в Донжоне нет священников-англикан;3 но Патрик смиренно разъяснил, что они ирландцы и католики.
— Довольно, молодой человек, — бесстыдно отрезал господин де Ружмон. — Я обязан держать отчет за мои действия лишь перед его величеством.
Господин шевалье прекрасно знал, что узники не были ни англичанами, ни англиканами, и привел этот довод лишь затем, чтобы скрыть другой, обнаруживать который не хотел ни за что на свете. Господин шевалье, задолжавший всякому встречному и поперечному снаружи и внутри Донжона — поставщикам, мяснику, надзирателям, поварятам, —


ТОМ II
Книга шестая. Глава восемнадцатая
327
должен был также за множество похорон священнику Сент-Шапелль;4 а последний, не в силах вырвать у мошенника ни единого су, незадолго до этого, доведенный до крайности, подал на него в суд. Вот почему — о чем не знал Патрик — Фиц-Харрис был похоронен без священника и без молитв, как собака.
Мне не хватает слов; речь не имеет достаточной гибкости и выразительности; я не знаю, что сказать, не знаю, какой знак использовать, чтобы описать глубокое оцепенение, в которое погрузился Патрик, когда после столь оскорбительных похорон вновь очутился в одиночестве в своем колодце. Если потеря близкого человека посреди суеты, забот и грохота жизни наносит нам жестокий удар и оставляет пустоту, которую ничем невозможно заполнить, то какая же пустота остается вокруг заключенного, какой смертельный ужас должна вызывать у него потеря единственной родной души, единственной души, делившей с ним холод узилища! Если бы Патрика не поддерживали мысли о Деборе и отдаленная надежда, то горе, несомненно, сломило бы его; возможно, даже мысли о возлюбленной не смогли бы защитить от смерти всё, что было в нем бренного, если бы он надолго остался в своем застенке. Но через некоторое время, часов, я полагаю, через десять—двенадцать, до его слуха внезапно донесся незнакомый голос. В своей отрешенности он не заметил, как открылась крышка в своде; но вот прозвучали слова:
— Как! В этой дыре, в глубине этого мрака находится живое существо, творение Божье? Что за гнусность!.. Не знаю, каким мог быть проступок этого человека, чтобы его бросили в эту зловонную яму; но зато я знаю, господин комендант, что нельзя быть преступным по отношению к преступникам; что не стоит наказывать за преступление наказанием худшим, чем само это преступление, а особенно преступлением без предела, без выгоды, ведь этого не требуют ни закон, ни король — мой король, который также и ваш король, господин комендант.
На эти простые и суровые рассуждения, несколько осадившие Руж- мона, господин шевалье не смог в замешательстве выдавить из себя ни слова. А тот же голос, после недолгого молчания, приказал принести лестницу и потребовал факелы, чтобы ее осветить. Из опасения конеч¬


328
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
но же, что узник, если к нему наведаются, изобличит его, господин заместитель коменданта внезапно обрел свое привычное красноречие и принялся — фарисей! — увещевать с самым искренним жаром:
— Прошу вас, монсеньор, умоляю вас, припадаю к вашим стопам, не спускайтесь в эту камеру, там содержится опасный безумец, дикий, неуправляемый, он может внезапно наброситься на вас, у него бывают припадки. Умоляю, монсеньор!..
Но, не обращая никакого внимания на эти коварные инсинуации, тот же незнакомец отвечал:
— Полно, полно, сударь! Факелы, пусть мне посветят! Я буду судить о нем лично. Не следует забывать, сударь, что и безумец, и злодей — прежде всего несчастные люди, достойные нашего внимания: первого мы окружаем заботами, второго жалеем. Господь выпускает в мир только людей; это мир, сударь, порождает злодеев и безумцев. Злодеи и безумцы — его творение, наше творение, господин комендант.
Когда пришелец спустился по лестнице и встал обеими ногами на черную корку пола, он обвел глазами серые запотевшие стены и свод, осмотрелся и наконец опустил взгляд и долго рассматривал Патрика — призрак со спутанными волосами и бородой, с истощенным телом, плохо прикрытым остатками лохмотьев, сидевший перед ним в мрачной неподвижности; и, совершив над собой видимое усилие, чтобы укрепить сердце, растроганное зрелищем таких страданий, убожества и унижения, он обрел достаточно спокойствия и сказал ободряющим тоном, который расположил бы к себе любого дикаря:
— Не бойтесь ничего, заключенный, я пришел не затем, чтобы причинить вам вред; я пришел утешить вас, если смогу, и избавить от ужаса этого узилища.
В ответ на такую явную благожелательность Патрик встал и почтительно поклонился. Милосердный пришелец был одет в черное; на боку поблескивала сталь шпаги. Выражение его лица было ласковым и благородным, рот — изящным; прекрасный чистый лоб свидетельствовал о незапятнанном и честном сердце. Чистота взгляда говорила о чистоте души. В то время как Патрик восхищался им, он продолжал:


ТОМ II
Книга шестая. Глава восемнадцатая
329
— Ваше несчастье велико, сударь, оно вызывает во мне сострадание и, уверен, превосходит совершённый вами проступок.
— Мои несчастья, сударь, в самом деле неслыханны, — печально отвечал Патрик, — но мне не в чем упрекнуть себя перед Господом, законом и своей совестью. Я понравился и разонравился одной прелюбодейке — вот в чем мое преступление, такое же, как у Иосифа, и меня, как и его, бросили в тюрьму, где мне суждено умереть5.
— Не стоит так отчаиваться, сударь; истинно осуждены только те, кого осуждает Бог. Порою Господь нарочно унижает Своего слугу, чтобы потом вознести его еще выше. Иосиф вышел из тюрьмы и стал править Египтом6. Как давно вы в заключении?
— Меня привезли в Донжон второго сентября тысяча семьсот шестьдесят третьего года, а с сентября или декабря тысяча семьсот семьдесят третьего года меня содержат в этой яме.
— Как?! На протяжении двадцати одного месяца вы заперты в этой дыре? О бедный юноша! Вероятно, Господь и вправду уготовил для вас нечто особенное, раз Его рука поддерживала вас среди стольких бед и не позволила им вас подкосить.
— Меня они пока что не подкосили, сударь, но у меня был друг, брат, товарищ по несчастью и заключению: он изнемог, убитый отчаянием, и испустил дух под этими сводами. Еще несколько часов назад его тело лежало здесь. О! Если б вы спустились в эту яму раньше! Это был славный и добрый молодой человек. Земля потеряла его, а Небо обрело. О Фиц-Харрис! О мой друг! Все жестоко обошлись с тобою — и жизнь, и смерть, и судьба!..
Глубоко растроганный, посетитель взял руку Патрика и горячо пожал ее. Патрик, охваченный не менее горячим волнением, встал на колени и произнес:
— То, что происходит у вас в сердце, нельзя скрыть: ваши глаза полны слез. Не знаю, кто вы, сударь, но вижу, что вы честный человек; позвольте мне пасть к вашим ногам!
— Нет, встаньте, мой добрый друг, — сказал ему незнакомец, — и следуйте за мной. Уйдем поскорее из этого отравленного воздуха; идем¬


330
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
те, вы будете свободны; идемте, я — тот ключ, что отпирает и запирает двери свободы.
— Вы, сударь, я хорошо это вижу и говорю вам, — продолжал Патрик со всё возраставшим волнением, — вы — посланник Небес, посланник Господа; я с радостью принимаю всё, что вы благоволите даровать мне, — не ради себя, а ради одной женщины, которой я поклоняюсь, которую люблю всей душой; но эта свобода, которую я потерял вместе с другом, а обретаю один, будет для меня навсегда омрачена трауром.
Когда незнакомец выбрался из колодца, он взял следовавшего за ним Патрика за руку и сказал господину де Ружмону:
— Господин комендант, представляю вам молодого человека, чья дружба сделала бы мне честь, человека разумного, сдержанного и полного достоинства, коему и я мог бы у него поучиться. Скверно, господин комендант, что вы пытались меня обмануть. Вы, господин комендант, проявляете жестокость при исполнении своей должности. Тем хуже! Вы никогда не станете приближенным нашего юного короля7. Прикажите препроводить этого господина в одну из комнат Донжона и проследите, чтобы он незамедлительно был окружен самым заботливым вниманием.
Едва договорив, незнакомец из скромности поспешно удалился, чтобы избежать проявлений трогательной признательности, какие выказывал ему Патрик.
Но кто же был этот незнакомец с приятным и властным голосом, окруженный таким уважением? Это был... Ну что же, да! Этого человека, чья рука постаралась снять столько оков, ждала ужасная судьба! Придет время, и он сам в свою очередь будет закован в цепи, которые так и не будут сняты. Придет время, и его поседевшая голова покатится по эшафоту! Этот человек... склонимся перед ним, и да устыдятся порок, эгоизм, безразличие! Этот человек был воплощенная добродетель, то был Кретьен Гийом Ламуаньон де Мальзерб, министр Парижа и — позднёе — последний советник короля Людовика XVI8.
Патрика отвели в восьмиугольную комнату, в которой он столько лет страдал вместе с Фиц-Харрисом, и он печально сидел, пытаясь со¬


ТОМ II
Книга шестая. Глава восемнадцатая
331
греться около пламени огромного очага, когда к нему явился господин д’Альбер, новый начальник полиции9, и любезным тоном произнес:
— Господин де Мальзерб не пожелал, сударь, покинуть Донжон, не передав вам из моих уст последние ободряющие слова. Будьте покойны, вскоре вас освободят. Господин министр надеется, что вы любезно согласитесь написать меморандум, где изложите все обстоятельства вашего заключения и его причины. Кроме того, он просит, чтобы вы приложили к этому меморандуму список всего, что вам может понадобиться для достойного выхода в свет: определенная сумма денег, необходимые вещи; предоставить вам всё это будет для господина министра истинным удовольствием.
Патрик изящно поклонился, чтобы засвидетельствовать свою благодарность, и ответил после минутного размышления:
— Этот меморандум, который соблаговолил попросить у меня господин министр, я составлю, согласно его желанию, хоть это и разорвет мне сердце, снова погрузив меня в воспоминания о множестве несчастий. Но пусть мне будет позволено, сударь, не составлять никакого списка — я ни в чем не нуждаюсь. Мне достаточно свободы. — Он, казалось, размышлял еще несколько мгновений, затем добавил: — Тем не менее, сударь, такая доброта побуждает меня набраться смелости и смиренно попросить у господина де Мальзерба одну вещь, которой мне сильно недостает в моем скорбном состоянии, вещь, вид которой поможет мне пережить последние часы в этом узилище и которую я в память о нем буду свято хранить всегда, — РАСПЯТИЕ.


КНИГА СЕДЬМАЯ
Where is my Lord? Where is my Romeo?
Shakespeare
Глава XIX
Окруженное с трех сторон лесом, поместье Деборы, словно зубчатая корона, венчало вершину крутого холма и влюбленно смотрело на свое отражение в излучине Сены; впрочем, если мне не изменяет память, я об этом, кажется, уже говорил. Вдоль его фасада тянулся широкий ров, чуть изгибаясь на концах подобно греческому фризу, и обнимал справа домик смотрителя, а слева — конюшни и псарню. Через ров был перекинут горбатый каменный мост, как раз напротив великолепной кованой решетки; железные створки ворот, похожие на перепончатые крылья Сатаны1, крепились к двум огромным колоннам из кирпича, увенчанным фигурами устрашающих вепрей, с разинутыми пастями, вылезшими из орбит глазами и вздыбленной щетиной. Длинная, посыпанная песком аллея между двумя цветниками в регулярном стиле вела к крыльцу господского дома, на изящную, выложенную плитами площадку; каждая ступенька, украшенная вазо-


ТОМ II
Книга седьмая. Глава девятнадцатая
333
ном с цветами, казалось, с самым любезным видом так и говорила постороннему: «Поднимайтесь, милости просим, заходите, добро пожаловать, будьте нашим гостем». Однако, прежде чем добраться до этого приветливого крыльца, чужак подвергался суровым испытаниям, и только человек неробкого десятка мог достигнуть цели. По обеим сторонам длинной песчаной аллеи через каждые десять шагов стояли небольшие элегантные строеньица, откуда, заслышав даже самую легкую поступь, выскакивали со злобным рычанием огромные цепные псы: между их стальными зубами, их устрашающим лаем оставался лишь узкий проход.
Это уединенное, удаленное, труднодоступное поместье, окруженное со всех сторон самым что ни на есть безлюдьем, так превосходно сохранилось и удачное его расположение столь точно отвечало чаяниям Деборы, что, став его владелицей, она не изменила его ни на гран. Толы ко под сенью хвойного дерева, зонтом развернувшего горизонтальные ветви посередине обширной лужайки, которая, гранича с лесною чащей, простирала ковер из зеленого бархата вплоть до заднего фасада здания, Дебора, верная своему горю и своим надеждам, не постояв за ценой, велела воздвигнуть поверх подземного склепа великолепный саркофаг из белоснежного мрамора в память о Патрике, чтобы поместить туда бренные останки мужа, если когда-нибудь Небо снизойдет к ее мольбам и позволит наконец обрести их. Эта гробница, с прикрытым гербом и рамкой без имени, будто бы навечно преклонила колена, кающаяся, согбенная под гнетом страданий; неподвижная, бесстрастная, незыблемая среди бесчисленных и полных прелести перемен в бесконечно обновляющейся природе, она казалась произведением высокого искусства; от нее веяло великой скорбью, и над уединением этих мест будто бы неусыпно витала бессменная мысль, поселившаяся в глубоко сосредоточенной душе Деборы.
Едва удалившись в эти пустынные места, наша печальная отшельница отправила Иколм-Килла в свой замок в Лимерике, чтобы он снял со стен драгоценные полотна, благоговейно завещанные ей дедом, и перевез их во Францию, равно как итальянскую библиотеку, которая


334
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
упоминалась ранее в этой печальной эпопее уже не помню точно, по какому поводу. Воспользовавшись его отсутствием, Дебора пригласила из Парижа художников и мастеровых и поручила им некие тайные работы в дальней комнате своих покоев, расположенной рядом со спальней и закрытой наглухо, словно несгораемый шкаф; туда, кроме нее самой, не мог быть допущен никто в мире, и мы, подчиняясь законам этой поэмы, тоже пока не станем туда проникать.
Уже долгие годы Дебора вела мирную и уединенную жизнь в этом орлином гнезде, прилепившемся к небу и укрытом в таинственных лесных чащах. Ее сердце, в котором еще не иссякли нежные чувства и гордые порывы, страстно привязалось к чарующим, пленительным местам. Сельская природа, скромная, великодушная, ласковая подруга, примешивала свой аромат и росу к горечи ее желчи, к той крови, что по-прежнему струилась из раны; и не стану отрицать, что в глубине ее меланхолии, какой бы мрачной и непроницаемой она ни была, теплился бледный и робкий огонек счастья, у которого оттаивала ее оцепеневшая душа.
Дебора редко выходила за пределы своих владений, нога ее охотнее распутывала сети плюща, устилавшего лесные тропинки, чем топтала цветы на лугах; когда же дела требовали ее присутствия в городах — в Мёлане2, Сен-Жермене, Париже, — она забивалась в самую глубь кареты, а чтобы избежать любопытных взглядов, скрывалась под густой вуалью. Не то чтобы она сильно опасалась подозрительного, хранящего память о ней ока полиции — ею скорее двигало чувство презрения и отвращения к миру, который она отвергала, которого сторонилась, словно ядовитой твари. Кроме слуг и людей, которых она нанимала, никто не был к ней вхож, никто не приглашался в ее замок. Невиданно мирные кущи, под сенью которых скрывалась, пренебрегая всем, чего жаждет толпа, юная женщина, безвестная чужестранка, столь же невероятной красоты, сколь и строгости, щедро одаренная земными и небесными благами, созданная, чтобы блистать, греметь, вызывать толки столь же многочисленные, сколь непроницаемой казалась сейчас окружавшая ее стена молчания, разумеется, не могли не возбудить всеобщего любопытства, изумления, восхищения; у некоторых этот интерес был не таким


ТОМ II
Книга седьмая. Глава девятнадцатая
335
уж невинным. Каждый по-своему, как мог, пытался проникнуть сквозь туман, раздвинуть плотную изгородь и увидеть, что за ними скрывается. Самые невероятные предположения, самые безумные догадки были высказаны и разобраны со всех возможных сторон. Долгое время блистательные господа из близлежащих поместий, употребляя все свои силы и опираясь на свое высокое положение, пытались получить доступ к загадочной графине Бэрримор; но, хотя они и изобретали тысячи самых романтических предлогов, никто из них так и не пересек находящегося за воротами рва.
Поскольку Дебора в память о Патрике всегда носила траур, крестьяне называли ее «Черной богиней», а еще чаще — «Доброй дамой в черном». Льстить у селян не принято: она и вправду заслуживала определения «добрая». В самом деле, широкая душа Деборы, словно могучее, отягощенное плодами дерево, укрывала под своими ветвями все окрестные хижины; доброта ее разделялась на части, как хлеб, — и, похоже, лишь умножалась с каждым отрезанным ломтем3. Она искусно умела выведать любое тайное горе и, оставаясь верной своему уединению, шла от порога к порогу, оделяя каждого щедрой рукою. Здесь она склонялась к изголовью больного, там разжигала печь бедняка, а там — снаряжала упряжку пахаря, что оплакивал околевших на борозде быков, или затачивала топор и возвращала силы дровосеку, уставшему рубить вековые дубы.
Всё, что касалось управления замком, землями и лесами, Дебора полностью предоставила Иколм-Киллу. Сама же она целиком сосредоточила внимание на предмете, более святом и достойном — своем сыне Вендженсе, которого неустанно окружала неистощимыми заботами, которому была готова уделять всё свое время. В парке, за ближайшими зарослями кустарника, бил из камня ключ — и струился далее, скрытый под кресс-салатом. Место это полнилось очарованием и покоем. В минуты досуга Дебора любила приходить туда и подолгу сидеть. Венд- женс играл в высокой траве; она же читала или устремлялась мыслью вслед за прихотливой мечтой. А еще каждый день, без исключения, она надолго уединялась, исчезала в глубине своих покоев, в секретной


336
Петр юс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
комнате, куда мы не можем за нею последовать, и часто проводила там вечера и ночи.
Молодой побег становился точным подобием дерева, срубленного когда-то давно. Детская пока еще прелесть Вендженса всё больше напоминала мужественную красоту Патрика и обещала сравняться с ней. Что касается его характера, то в нем, похоже, счастливо смешались два начала. К отцовскому великодушию и твердости добавились решимость, отвага и непосредственность Деборы. Воспитанный в полнейшей свободе, предоставленный своим порывам, без цепей и ошейника, без удил и ярма, без обязанностей и поучений, без чего-либо, что бы его тяготило, угнетало или подавляло, он рос диким и своевольным, не ведая правил. Дебора полагала, что мужчине нужны только две вещи — железное здоровье и высокое чувство чести, и поэтому не пренебрегала ничем, что могло развить в ребенке крепость духа, силу и гордость. Таким образом, воспитание Вендженса было преимущественно военным: риторы сочли бы его варваром. Иколм Килл, бывший повстанец и пират, назначенный его воспитателем, обучал мальчика верховой езде, стрельбе из пистолета, плаванью, гребле, фехтованию; охрана показывала ему, как заряжать ружье, как стрелять прицельно и на скаку, как трубить в рожок, — короче говоря, учила всему, что касалось прекрасного искусства охоты; а чтобы закалить тело усталостью, они часто брали мальчика с собой бродить по лесам. Вендженс выказывал редкие способности к этим занятиям; он вкладывал в них все свои силы и делал удивительные успехи. Бродячая жизнь, к которой его приучали, вкус к приключениям, который развивали в нем, — всё это приумножило его природные живость, пыл и отвагу: он стал неукротимым. Горячей любви, которую он питал к матери, было недостаточно, чтобы удержать его рядом с ней. Нечасто сидел он в четырех стенах гостиной. Всегда деятельный, всё время в движении — неутомимый бес, сущий дьяволенок! Каких только разрушительных шалостей, каких только подвигов он не замышлял! Он боролся с собаками и брал приступом псарню, играл в охоту на вепря со свиньями на скотном дворе, устраивал морские сражения с карпами в пруду, сбивал фрукты с садовых деревьев


том и
Книга седьмая. Глава двадцатая
337
выстрелами из аркебузы. Все эти набеги и проказы, которые привели бы в отчаяние столько других несчастных женщин, Дебора тихо приветствовала: то было делом ее рук, и она им гордилась. Дебора хотела, чтобы ее сын вырос не скороспелым грамотеем, а львенком, не вертопрахом, а отважным воином. Поскольку ему предстояло жить меж людей, она старалась его от них обезопасить; к тому же однажды ему предстояло отомстить за отца — а за отцов мстят отнюдь не цветистой риторикой.
Глава XX
Через девять дней после выхода из ямы Патрик получил распятие, о котором просил. Христос был серебряный, крест — из эбенового дерева с филигранными вставками; внизу можно было прочесть выгравированное имя господина де Ламуаньон де Мальзерба. С благодарностью приняв этот знак расположения, Патрик прижался к нему губами и отдался чувству тихой радости — внутренней, почти свободной от печали, покоившейся на твердом уповании. Могущественный и благородный человек, с таким рвением извлекший Патрика из застенка, столь великодушно исполнивший простое желание, не мог забыть об обещании, которое дал как официальное лицо. Патрик уже различал, как свобода стучится в двери. Он без конца прислушивался, в малейшем шуме угадывая ее приход. Тем временем безжалостный господин де Ружмон с услужливостью, какой от него вряд ли можно было ожидать, по-прежнему окружал своего узника, согласно приказу господина де Мальзерба, самыми утонченными заботами. Складывалось впечатление, что его сердце внезапно открылось навстречу человеколюбию. Но была в этой новой манере поведения некая аффектация, игра на публику, и, разумеется, другой человек, не заинтересованный, как Патрик, в том, чтобы принимать уловки хитреца за чистую монету, усомнился бы в его искренности. Люди раздосадованные испытывают нечто вроде удовлетворения, когда делают сверх того, что от них требуется. Нас так


338
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
и подмывает дать больше, чем просят; мы радуемся, выходя за рамки необходимого. Потребуйте у ребенка, несущего полный передник фруктов, дать хотя бы один против его желания — и он швырнет их все вам в лицо.
К Патрику тогда же вернулись все вещи, которые у него отобрали начиная с момента его прибытия в Донжон и заканчивая конфискациями господина нынешнего заместителя коменданта. Старомодное кольцо, которое сэр Фрэнсис Медоубэнкс, умирая, передал своей внучке Дебби, та вручила Патрику в знак их союза, а мадам Потифар так и не смогла поменять на свое, вновь горделиво сверкало у него на пальце! Сладким утешением было для него снова обрести этих старых, потерянных друзей, ведь образы многих из них блекли день ото дня и уже почти что стерлись из памяти; но остались горькие сожаления, от которых сердце обливалось кровью: украшения и одежда Деборы так к нему и не вернулись. Господин шевалье де Ружмон притворился, будто понятия не имеет о том, что с ними сталось, — но он нагло врал, этот вор!
Едва только ванны и выдержанное вино придали немного жизни и крепости его истощенному телу, Патрик, собрав все свои еще весьма скудные силы, приступил к написанию меморандума, о котором просил господин де Мальзерб; а едва он завершил работу, господин де Ружмон услужливо вызвался отослать бумагу куда следует. Патрик не без причины полагал, что его освобождение последует вскоре после отправки документа. Он на это рассчитывал, ему это обещали наверняка, непреложно. Всё еще в цепях, он бил крылами, пытаясь взлететь. Он кипел, он взывал и алкал; свесившись за борт, склонившись к морским волнам, засучив рукава, он готов был поднять якорь по первому же сигналу. Но часы, эти проворные лани для человека, предающегося наслаждению, и ленивые, грузные черепахи для страдающей души, текли своим чередом; но недели, ползущие медленно, словно увязнувшие в грязи повозки, всё копились; а голос, который должен был вот-вот прокричать сквозь решетки: «Встаньте и будьте свободны!» — никак не звучал. Это молчание становилось всё более необъяснимым, и, желая любой


ТОМ II
Книга седьмая. Глава двадцатая
339
ценой покончить с убивавшим его ожиданием, Патрик решил в конце концов написать своему благодетелю и адресовал ему письмо, короткое, но великолепное, как нельзя более подходящее для того, чтобы напомнить о себе на тот случай, если господин де Мальзерб о нем позабыл:
Милостивый государь! Заключенный, которому Вы в своем милосердии соблаговолили подарить образ Христа — самое святое из подобий, — ожидает от Вас того, что еще более свято, — свободы.
Это послание оказалось подобно стуку в двери пустого дома: никто не показался в окне, никто не ответил. Молчание царило до него, молчание царило и после. Клубок не распутывался, а время по-прежнему шло, и каждый день примешивал к надежде Патрика всё больше отчаянья. Здание его близящегося счастья, покрываясь трещинами со всех сторон, рассыпалось камень за камнем. Патрик, уже подсчитавший на розовых пальчиках свободы все радости, которые эта свобода сулила, возвращался к прежней тоске, видя, как исчезают его надежды в бронзовых перстах Судьбы.
Но каким бы жестоким ни было беспокойство, в котором он жил на протяжении нескольких месяцев, — если это можно назвать жизнью, — оно слишком быстро подошло к концу. Резкая перемена в целительном распорядке, установившемся с момента визита господина де Мальзерба, внезапно пролила свет на его судьбу. Возмущенный дурным обращением, которому его поспешили подвергнуть, Патрик с негодованием заявил о том господину заместителю коменданта, а тот, наконец сняв маску, бросил в ответ:
— Оставьте, пожалуйста, прошу вас, всякую надежду когда-нибудь выйти на свободу. Господин де Мальзерб лишился должности министра, а вы — мой враг и в моей власти. Жаловаться не стоит: известная вам яма пока что не занята.
Господин де Мальзерб, следом за Тюрго, подавшим в отставку, действительно только что сложил с себя официальные полномочия1, не¬


340
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
взирая на уговоры короля; но то, что он сделал это, не приказав освободить Патрика, совершенно немыслимо. Возможно, как утверждают некоторые, во время своего краткого, блаженной памяти, пребывания на посту, перегруженный заботами и делами, среди массы обязанностей и проблем, сам запутавшись в той толпе заключенных, которая благодаря ему покидала темницы, господин де Мальзерб просто-напросто позабыл в застенках нескольких несчастных, чьи оковы его добродетель должна была бы разбить; но чтобы в их числе оказался Патрик — немыслимо! Патрик, на которого в своем милосердии он обратил особое внимание; Патрик, которому из отеческой доброты поспешно и с охотой послал столь святой, столь драгоценный дар! Нет, говорю я, это совершенно невозможно! Нет, господин шевалье де Ружмон, должно быть, обманул господина де Мальзерба — так думал Патрик, и так же, с полным основанием, следует думать и нам. Определенно, этот злодей оставил у себя и меморандум, и письмо узника; определенно, он получил приказ о его освобождении, который не исполнил. Этот свирепый негодяй, этот глупый бахвал хранил в сердце, если оно у него вообще было, неумолимую ненависть к Патрику (особенно — в память о Фиц-Харрисе) и, несомненно, не мог ни на секунду смириться с мыслью о том, что жертва, в плоть которой ежедневно он с жестоким сладострастием вонзал свои когти, от него ускользнет.
До этой минуты возвышенный дух Патрика сохранял еще силу. Его душа оставалась такой же прекрасной, благородной и справедливой; только тело согнулось от страданий и подверглось печальным разрушениям; но последний удар сломил заключенного. Рассудок его помутился. Самообладание изменило ему и дало глубокую трещину, словно подвергнутый удару кусок хрусталя; отступив от природной сущности, его мягкая и благородная натура переродилась. Впав в глубокое отвращение к окружающему, он постепенно начал пренебрегать теми повседневными заботами о собственной персоне, без которых не обойтись цивилизованному человеку, — печальный симптом! У него, который почти никогда не плакал и не стонал, даже тяжко страдая, теперь всегда таилась слеза — в уголке глаза или во впадине исхудавшей и мерт¬


ТОМ II
Книга седьмая. Глава двадцатая
341
венно-бледной щеки. Распростершись перед своей эпитафией, некогда, как мы помним, нацарапанной Фиц-Харрисом на стене, прижавшись губами к распятию, он проводил часы своего долгого дня. Где оставила его осень, там же застала и весна. Девять самых прекрасных лет в жизни человека прошли за этой решеткой, в терзаниях однообразной скорби и разнообразных притеснениях жестокого и неутомимого тюремщика. Эти девять лет, тянувшиеся для Патрика столь медленно, — девять лет, каждый день на протяжении которых был горькой чашей, каковую предстояло испить, — мы сейчас преодолеем за один шаг. Да и кто найдет в себе достаточно мужества, чтобы следить, от кризиса к кризису, за этой агонией?
Наконец, зимней ночью 27 февраля 1784 года, если мне не изменяет память, тройные двери его камеры стремительно распахнулись одна за другой, и господин де Ружмон, явившийся с факелом в руках, прокричал:
— Встаньте, заключенный, и следуйте за мной — вы свободны!
Во дворе стояла карета с открытой дверцей; господин де Ружмон предложил Патрику сесть в нее2.
— Вы слишком любезны, сударь, — сказал ему Патрик, улыбаясь. — Клянусь вам, я не рассчитывал выехать на свободу в карете. Для меня будет достаточно, сударь, если вы откроете эту решетку и опустите подвесной мост.
Когда он подчинился приказу, два человека, что уже сидели в экипаже, отпрянули со страхом и жалостью при взгляде на него: мертвенно-бледный, изможденный, с всклокоченными волосами и бородой, в ночной тени и при колеблющемся свете факелов он и впрямь походил на привидение. В карету сели еще два человека, вполне заурядной внешности, дверца закрылась, и лошади тронулись. Мало-помалу те двое, что отпрянули при виде Патрика, пришли в себя и вежливо задали ему несколько вопросов. Что это были за вопросы и что он на них ответил — не знаю; но, вероятнее всего, они касались пережитых им горестей, ибо после недолгого разговора и тот, и другой обменялись с ним сердечным рукопожатием. На искреннее сострадание и приветли¬


342
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
вость способны только сердца, в которых или обосновалось несчастье, или которые оно хотя бы затронуло: эти люди, позабыв о собственных бедах, были потрясены судьбой Патрика, хотя и сами оказались, как он, заключенными, которых перевозили из Донжона. Один из них, в скромной одежде, был тулузский дворянин граф де Солаж, арестованный при министерстве Амело3 по требованию собственного отца за безрассудное поведение и кое-какие юношеские безумства;4 а второй — один из величайших людей Франции — мученик, взошедший на свою Голгофу лишь после того, как поочередно был заточён в замке Эшоф- фур, замке Сомюр, в Консьержери, в замке Миолан, два раза в Пьер- Ансиз, был сослан в Ла-Кост, брошен в застенки Венсеннского замка, а в те времена, о которых мы пишем, переводился в Бастилию5.
Некоторые, желая подчеркнуть высшую мудрость Наполеона, настаивают, будто именно он приказал поместить в сумасшедший дом этого человека, знаменитейшего из знаменитых; так пишут, так говорят, но они лгали и продолжают лгать, это неправда! Нет, такая жестокость не связана с воображаемым здравомыслием Наполеона. В июне 1789 года этот человек после бурлескной сцены, которую он устроил офицерам Бастилии6, был отправлен в монастырь Шарантон, откуда вышел во время революционных волнений благодаря декрету, совершенно его не касавшемуся7, — и посажен обратно, когда Бонапарт лишь мечтал об императорской власти8. Во всяком случае, дурным тоном было бы со стороны корсиканского императора так обойтись с императором римским9.
Под этим величайшим французом, если требуются какие-то разъяснения, я имею в виду знаменитого автора книги, которую вы все признаёте премерзкой — и которая лежит у каждого из вас в кармане10, да простит мне эти слова любезный читатель; то был, говорю прямо, высокопоставленный и могущественный сеньор, господин граф де Сад11, чьих выродившихся потомков сегодня выделяет среди нас благородное, гордое, чистое чело.
Самая значительная часть багажа, сложенного на нечто вроде маленькой тележки, прицепленной к экипажу, принадлежала этому гос¬


ТОМ II
Книга седьмая. Глава двадцатая
343
подину, который, наряду с другими повадками властителя, имел и вкус к роскошной одежде, а посему располагал гардеробом, насчитывавшим, без лжи и преувеличения, более двух сотен костюмов, украшенных галуном или вышивкой: вскоре мы будем иметь грустную привилегию лицезреть их в одном кровавом маскараде12.
Карета медленно катилась всё время в одном направлении. Темнота февральской ночи не давала нашим узникам возможности осмотреться, однако все признаки позволяли предполагать, что они приближаются к Парижу. Наконец, после неоднократно прозвучавшего в тишине возгласа «Кто идет?», какого-то глухого шума и бряцанья засовов экипаж остановился, и дверца распахнулась; два мерзких типа, всю дорогу молчавших, тотчас же вышли и, приступив к своим обязанностям агентов полиции, велели троим заключенным следовать за ними. В нескольких шагах от кареты стояла группа офицеров и стражников со шпагами на боку, а также надзирателей с факелами и ключами, — они схватили Патрика, едва он успел сойти со ступенек. При этом посягательстве на его свободу, осознав всю полноту вероломства, Патрик окинул блуждающим взглядом окружавшие его высокие стены и, внезапно узнав внутренний двор Бастилии, который двадцать один год назад он, радостный, пересек, доставив Фиц-Харрису письмо о помиловании, несущее избавление от ненависти Потифар, страшно закричал и упал ничком на плиты.
Осведомленный, как говорят, более всего книгою Мирабо про тайные приказы о заточении13 относительно злоупотреблений и отвратительных условий содержания узников в Венсеннской тюрьме, новый министр Парижа господин барон де Бретёйль приказал ее очистить14. Комендант замка и комендант Донжона, господин Польми д’Аржансон со своим капитаном и тридцатью служителями охраны, господин шевалье де Ружмон со своими надзирателями и бенефициями15 были разогнаны и выметены в мгновение ока; а чуть позже, когда всех узников разместили по другим тюрьмам и даже несговорчивый Прево де Бо- мон16, не соглашавшийся на очередной перевод в другую тюрьму, сдался и добровольно открыл дверь своей камеры, которую тщетно осажда¬


344
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
ли, эта печально знаменитая и страшная Башня, обиталище длинной череды королей17, государственная тюрьма на протяжении многих веков, превратилась в скромное помещение пекарни18, снабжавшей Париж хлебом — на су дешевле, чем везде, за четыре фунта; там можно было бы, покопавшись немного в земле, печь хлеб не из пшеницы, а, как во времена Лиги, из костяной муки19.
Глава XXI
Дайте мне вашу руку, любезный читатель; дайте и вы, прекрасная дама, вашу руку, всё еще красивую под надушенной перчаткой, — и поднимемся вместе по крутой извилистой тропке, напоминающей бант на плече холма. Вот уже сторожевые псы рычат при нашем приближении; вот уже их звонкий лай разносится по окрестностям. Вот перед нами решетка поместья Эвекмон: позвоним же без страха! Следуйте за мной.
Вендженсу шел шестнадцатый год. Великолепно развитый благодаря тому, что юность его проходила на феодальный манер и что от той грязи, какую люди именуют воспитанием, мальчика держали в отдалении, он уже выглядел как настоящий мужчина; но была в нем какая-то стройность, чистосердечие, утонченность, что-то, напоминавшее, если мне будет позволено так сказать, одновременно цветок и девушку. Гармоничный и безмятежный, словно античная статуя, он походил на юного греческого атлета, мягкого и пленительного, или нормандского рыцаря, еще не огрубевшего от доспехов. Он по-прежнему с пылом отдавался искусству верховой езды и охоты, однако Дебора, его милая матушка, с каждым днем всё сильней завладевала его сердцем. Он всё чаще оставался с нею рядом; казалось, он еще больше стал ценить ее общество, то и дело искал его и старался ей угодить. Напористый бравый охотник превращался подле нее в нежного ангела; влюбленный паж — и тот не проявил бы столько очаровательной и самой ревностной предупредительности. Душа в этом возрасте смягчается и раскрывает¬


ТОМ II
Книга седьмая. Глава двадцать первая
345
ся, ощущая приближение чувства, страсти, которой пока не ведает, но которая вскоре ее захлестнет; наполняется нежностью, облекается в бархат, позволяя себя ласкать, — и сама обзаводится бархатными руками. Вначале, в первые годы юности, женщины для молодого человека — не более чем широкая мягкая лужайка, где все травинки одинаковы, похожи одна на другую; но, по мере того как он продвигается по аллее жизни, обсаженной ивами, этот луг покрывается пестрыми цветами, весьма отличными друг от друга, — и всё лучше и лучше юноше удается разглядеть среди вянущих трав возвышающиеся над ними тут и там изящные соцветия или венчики более скромные, сокрытые под этой травой и ею заглушенные. И тогда взгляд молодого человека впервые останавливается; впервые он замечает мать, сестер, их подруг, кормилицу; и теперь это уже не просто любимая магушка — но божество, ваза из оникса, наполненная самыми сладостными ароматами; в сестрах тоже обнаруживается бездна очарования, достоинств и прелести; среди их подруг встречается много красавиц, которые волнуют его душу, а в старой кормилице он замечает следы былой красоты, о которой сожалеет.
Столь нежная и трепетная привязанность сына была бы для Деборы источником сладостного утешения, если бы живейшая тревога не замутняла прозрачность сего источника. Глубокая печаль, которая вот уже целый год овевала чело юного Вендженса и становилась всё мрачнее, беспокоила любящую мать. Ей казалось, что сына неотступно занимает какая-то тайная мысль, отгораживающая его от окружающих. Иногда он сидел рядом с ней, холодный и молчаливый, иногда принимал поцелуи, подобно бесчувственной статуе, а то вдруг, словно отогнав от себя некий докучливый образ, нежно прижимал ее к сердцу и одаривал в излиянии чувств самыми нежными именами и ласками. Если Дебора спрашивала о причине его задумчивости и меланхолии, он беспечно отвечал: «Со мной всё в порядке, матушка, что со мной может статься? Ничто меня не печалит, это просто детский каприз».
У тайной грусти всегда есть еще более тайная причина, до которой редко может доискаться даже самый проницательный ум. Точившую


346
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
Вендженса тоску Дебора приписывала уединенной и однообразной жизни в замке. Чтобы твердой рукой немедленно преподнести целительное средство, она приняла мудрое решение: уговорить сына пуститься вместе с Иколм-Киллом в какое-нибудь длинное прекрасное путешествие под самыми благодатными небесами Европы1 — и, не мешкая, предложила ему это. Пока путешествие было всего лишь задумкой, которой предстояло осуществиться неизвестно когда, Вендженс вроде бы покорно соглашался ехать, но, когда Дебора назначила дату отъезда и велела ускорить приготовления, юноша, после долгой борьбы с собой, потерпев в этом единоборстве поражение, пришел как-то днем к матери в комнату и в смятении, раздиравшем его душу, проговорил: — Поверьте, матушка, вовсе не скука грызет меня!.. Мне незачем ехать за Альпы или Пиренеи! Не отсылайте меня, матушка, — этим вы меня убьете! Я, наверное, смог бы, — может быть, к своему несчастью, — укрыть в глубине души ту боль, которую там взрастил; но ваше решение толкает меня на крайность, и я не могу больше сдерживаться! Любой ценой я должен выйти из этого ужасного положения! Матушка, я люблю вас! Вы знаете, как сильно я вас люблю! И тем не менее, я сейчас причиню вам боль! Я поражу ваше сердце стрелами — я, тот, кто всегда хотел быть лишь вашим щитом, ибо горе, позор сыну, который не защитит лоно, его носившее! Я, едва вышедший из пеленок, расцветший под вашими поцелуями, выросший под вашими крылами, я, кому вы отдали столько заботы, столько любви, кто должен был бы приближаться к вам, смиренно потупив чело, с ласковым взором, с открытым, полным признательности сердцем и благоговейно сложенными руками, — я собираюсь восстать против вас, я пришел мучить вас, словно какой-нибудь злодей или судья! О матушка!.. И всё же я вас люблю! И всё же я хочу быть для вас всегда источником радости и гордости. Простите меня, матушка!.. Я знаю не много, я мало читал книг, но многое замечал и много раздумывал. Я изучал природу. Я восходил к началу начал, к первоистокам существ и явлений. Я склонялся над каждым гнездом. Я заглядывал в хлев и овчарню. Я знакомился с людьми, с их семьями; я слышал, я видел, что у всех и у каждого, за исключени¬


ТОМ II
Книга седьмая. Глава двадцать первая
347
ем меня, есть отец! Эта несправедливость глубоко ранила меня. Я пытался проникнуть в эту тайну. Я ломал голову, я страдал и страдаю — но у меня, как и в первые дни пробуждения моего ума, нет объяснений. Вот, матушка, причина грызущей меня тоски, и вы прекрасно понимаете, что путешествие не исцелит меня. Почему я так обделен судьбой? В чем оказался я недостойным, что получил меньше, чем самая низкая тварь? Где мой отец? Где он и кто? Умоляю вас, добрая матушка, расскажите мне о нем! Покажите его мне! Неведение, в котором я пребываю, смущает меня, пустота, которую замечаю рядом с вами, меня страшит! Значит ли это, что я никогда не смогу обнять мужчину, который, наверное, так же добр, благороден, красив, полон любви, как вы, и которому я, наверное, так же дорог и мил? Как! Где-то под небом живет мужчина, подаривший мне самое великое, что только можно подарить, — жизнь! Он дал мне свою кровь — кровь, которая струится по моим жилам и проходит через мое сердце! Этот мужчина, этот благодетель! Я не знаю его! Не могу припасть к его ногам! Говорите без страха, матушка, вы ничего не утратите, я не стану делить свою нежность надвое, а сострадания мне хватит на вас обоих! Всё вокруг меня темно и неопределенно, ничто не может навести меня на путь; я спрашиваю себя: «Я сирота? Мой отец умер?» Если он умер, то как же так вышло, что у нас от него ничего не осталось? И где же тогда его печать? Где его шпага? Если он мертв и могила на лужайке — его могила, почему на ней нет эпитафии, почему герб сокрыт, а внутри нет останков? Прах моего отца развеян по ветру?.. Если он умер и вы вдова, то почему вы носите траур, но вдовой не зоветесь? Если мой отец умер — неужели отец моего отца, его мать, ваш отец и ваша мать тоже умерли? Может, вы упавшая с неба звезда, в своем падении порвавшая нить, на которой держалась, — ведь на этой земле, где, как я вижу, всё взаимосвязано, только вас ничто и ни с чем не связывает? О, я виноват, как же я жесток с вами! Неблагодарный — вот кто я, раз посмел коснуться тяжелой и дерзкой дланью самого святого и самого неприкосновенного горя! Матушка, не плачьте; ваши слезы падают мне на сердце и жгут его, словно огнем!.. Здесь правда — не то, что лежит на поверхности: на нее наброшен


348
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
густой покров. Позади нас прошлое, оно сокрыто от глаз, но во всём себя обнаруживает. О матушка! Сжальтесь, взываю к вашей любви, не оставляйте меня больше в этой мрачной безвестности! Почему вы скрываете, кто вы такая? И кто такой я? Куда я иду, откуда пришел? Неужели я недостоин откровенности? Я еще очень молод, это правда, но отнюдь не легкомыслен; вы воспитали во мне твердость души; мне вёдомы вес и ценность вещей; я не злоупотреблю тайной, которую вы мне доверите, матушка, если только под всем этим действительно кроется тайна! О матушка! Скажите мне, будьте милостивы, есть ли у меня отец; видел ли я его, должен ли увидеть; любите ли вы его и нужно ли мне его любить? Не скрывайте от меня, где он — в ссылке, в изгнании, прячется в каком-нибудь захолустье? Я был бы так счастлив, так рад увидеть этого человека, покрыть поцелуями его руки и сказать ему: «Здравствуй, отец». Но если судьбе было угодно, чтобы он погиб, был оторван от вашей любви, чтобы я лишился его любви — о, отведите же меня к урне с его прахом, и я орошу ее слезами! О, назовите мне его имя — ведь это и мое имя тоже, и я благословляю его! Расскажите мне о его жизни, чтобы я прошел по его следам! Опишите мне его добродетели — и я постараюсь им подражать! Прошу вас, матушка, покажите мне их: или отца, или урну с его прахом, или его шпагу!
Этот неожиданный порыв, волнение Вендженса, его проникновенный вид, полный страсти голос, нежность, почтительность и робость, с какими он приступал к откровенному разговору; его опасения перед тем, как он осмелился сделать свое признание, сразу произвели на душу Деборы сильнейшее впечатление. В мучительной тревоге, неподвижная, она, пожирая сына глазами, жадно слушала его, впитывала каждое слово. Но когда он изрек свою печальную жалобу, что всё в природе имеет отца, кроме него, — ее уничтожил этот удар, безжалостно нанесенный по самому больному месту, разбередивший все ее раны, сверху донизу; она была потрясена до глубины души, грудь ее стеснилась, сердце опрокинулось, словно потушенный факел, из глаз хлынули слезы. Но наконец, немного придя в себя, она с добротой отвечала:


ТОМ II
Книга седьмая. Глава двадцать первая
349
— Если прошлое заботливо спрятано от твоих глаз, мое дорогое дитя, то лишь потому, что оно мрачно, ужасно; оттого, что было бы жестоко, бессмысленно жестоко омрачать им твой юный ум и туманить чистое небо твоего детства. Наслаждайся мирно юностью, вкушай настоящее, мечтай о будущем, которому суждено стать прекрасным, — но не оглядывайся назад. Есть вещи, способные отравить, а в сердце молодого человека не должно быть яда. Видишь ли, наше прошлое — это губка, пропитанная желчью: чем сильнее ты ее выжимаешь, тем больше из нее выдавливается горечи. Не пытайся разглядеть что-нибудь через голову твоей матери, проникнуть в неведомое. Пусть тебе будет достаточно самой матери и ее любви. Я не хочу тебя обманывать, не хочу ничего скрывать от тебя, но прошу — подожди; однажды ты всё узнаешь, это неизбежно; но моли доброго Господа, чтобы этот день наступил как можно позже, ибо этот день наполнит твое сердце гневом: ты будешь скрежетать зубами, ты с яростью будешь грызть хлеб из пепла и яда. Люби меня, думай обо мне, живи ради меня! Я не хочу видеть траур на твоем челе. Оставь прошлое, будь счастлив! Цветы прекрасны, женщины восхитительны, твои кони чистых кровей, на полянах полно ланей. Эй, господин мыслитель, идите ко мне в объятия! Идите же, я вас поцелую! Я не браню вас за дерзость; напротив, я горжусь вашим высоким умом, чувствительностью и прекрасными порывами!
Дебора вложила в эти слова столько ласки, и такая невыразимая нежность струилась с ее уст, такими неотразимыми сделало ее чары смятение, что Вендженс, взволнованный, растроганный, пылко приник к ее коленям и покрыл руки матери поцелуями, но, когда порыв миновал, привычная забота омрачила его чело, он встал с непокорным видом и воскликнул с еще большей страстностью:
— Нет-нет, не настаивайте, милая матушка! Я больше не могу жить, не зная, кто я! Заклинаю вас, избавьте меня от неведения! Каким бы мрачным ни было прошлое, оно меня не сразит, оно причинит мне меньше боли, чем сомнение, оно не отравит мою юность, не испачкает каждую мою мысль едкой и зловонной смолой. Где мой отец? Где он?


350
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
Заклинаю, скажите! И кто он? Я не знаю! Ужасное положение! Я боюсь узнать его в каждом человеческом лице. Смертный холод охватывает меня при виде как старика, плачущего на обочине дороги, так и блистательного вельможи, проезжающего мимо. Как отставший ягненок ищет свою затерявшуюся в стаде мать, так и я ищу отца среди людей. По законам природы и здравого смысла существует лишь один род отцовства, но я знаю, что в глазах света существует и другой, преступный, и что бывают непризнанные сыновья. Смогу ли я вступить в этот мир с высоко поднятым челом? Должен ли я войти в него через парадную дверь — или сквозь потайную калитку? Будут ли на меня показывать пальцем — или кланяться при моем появлении? Это не значит, что, в случае если я отмечен своим происхождением, как неким клеймом, я приму его униженно и смиренно; нет, я хочу лишь вступить на собственный путь. Для одного, согласно мнению света, путь уже намечен — он прям и предустановлен; другому надлежат отвага, мятежный дух, слава, приключения! Мир хочет, чтобы бастард искупил свое незаконное рождение. Бастард! Это слово, похоже, задевает вас, дорогая матушка; но успокойтесь: если я бастард, я не стану краснеть от этого. Лучше быть плодом любви, чем привычки; я где-то слышал эти слова и совершенно с ними согласен. Горе тому, кто захочет этим меня пристыдить!.. Вы плачете; сказанное мною вас ранит; мое сердце не обмануло меня: я бастард! Бастард, бастард! Тем лучше, матушка! Дайте мне шпагу, и этот мир, который меня отвергает, наполнится лишь мною одним! Шпагу мне — и он прогнется под моими шагами, и я узаконю свой незаконный род в законной крови побежденных! Итак, матушка! Теперь, когда я открылся вам, предстал перед вами как есть — сочтете ли вы меня достаточно зрелым? Достоин ли я откровенности? Обычное дело: мать упорно видит в сыне ребенка, даже когда он стал мужчиной. К тому же кто когда-нибудь ведал меру того, что знает и о чем думает дитя? Все полагают, будто он занят своей погремушкой, а он мечтает о том, чтобы перевернуть мир, он мечтает о гневе Лютера или о славе нового Александра. Говорите, матушка, говорите! Чего вы боитесь? Вы знаете, я люблю вас всей душой! Нет ничего на свете, что сможет отвратить меня от вас. Я — ваша правая рука и ваша защита! Вы — мое небо, мое


ТОМ II
Книга седьмая. Глава двадцать первая
351
божество, моя жизнь! Говорите без страха; будь вы даже самой низкой грешницей... О, заклинаю вас, говорите! Вы пробуждаете во мне ужасные подозрения, заставляете верить в худшее... Ради бога, мадам, что вы сделали с моим отцом?.. Говорю вам, настало время отчитаться в прошлом!
В волнении, которое легко себе представить, Дебора, собрав всё свое мужество, встала, поспешно отперла дверь в тайную комнату, всегда накрепко запертую, подобно несгораемому шкафу, взяла Венджен- са за руку и повела за собой. Остановившись у портрета, перед которым горела лампада, она воскликнула с мукой в голосе:
— Смотри, жестокий, вот твой отец, вот Патрик — павший от рук t
— Убийц! Но кто они, матушка? Прошу вас, скажите! — неотрывно глядя на мать, вопрошал Вендженс с настойчивостью строгого судии.
Взволнованная, изумленная, даже, возможно, мне следовало сказать, напуганная неистовым мятежным порывом этого совсем юного мальчика, с душою, изнывающей под гнетом целого сонма мрачных, ужасных, горьких воспоминаний, которые вызвала к жизни эта тягостная сцена, надломленная, ослабевшая, уничтоженная, Дебора обессиленно упала на колени, а потом и вовсе безвольно осела на пол, опустив руки и стиснув пальцы, печально поникнув головой, и так застыла, безмолвная, сокрушенная отчаянием, словно Мария Магдалина у подножия креста. Стоя неподалеку от нее, Вендженс, чей пламенный порыв остыл, озирался вокруг полными ужаса глазами. Странное зрелище открылось его взору и завладело им. Эта таинственная комната, в которую ввела его мать, куда никто — и даже мы с вами! — до сих пор не мог проникнуть, где Дебора провела столько молчаливых часов, вся, включая стены и потолок, была затянута черной материей, и лишь серебряная лампада, горевшая перед изображением Патрика, была единственным источником света, рассеивавшим мрак этого места горьких раздумий.
Застывшая в такой трогательной позе, Дебора, казалось, на некоторое время забыла обо всём, как вдруг внезапно с достоинством поднялась с колен.


352
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
— Сударь, — сурово обратилась она к сыну, — сын дарован матери для того, чтобы уважать ее и почитать, а не подвергать допросу. Любое сомнение, подозрение, любопытство на ее счет — безобразно, предосудительно! Вы сильно провинились передо мной, сударь; я должна бы вас наказать и воздвигнуть между нами непреодолимую стену!.. Но я добра... Соблаговолите, однако, поверить, что, если я колеблюсь, это не потому, что стыжусь чего-либо в моем прошлом! Вы хотите откровенности, сударь? Вы ее требуете? Будьте довольны! Пусть будет так, как угодно Господу!
Она подошла к кушетке, опустилась на нее и сделала Вендженсу знак сесть рядом. Вендженс подчинился, их руки сблизились и встретились в нежном пожатии, затем мать сказала сыну:
— Я расскажу обо всём, с самого начала, и не отступлю ни на йоту; уста мои изрекут всю правду — и считайте, что каждое мое слово омыто кровью Патрика.
Однако Дебора медлила. Ее губы вновь сомкнулись перед тем, как приступить к тягостным откровенным признаниям: так некоторые цветы смыкают лепестки с приближением вечерних сумерек; она, очевидно, молча собиралась с силами, подобно боязливому купальщику, что примеряется к потоку, не решаясь погрузиться в горькие, с соленым привкусом слез, волны прошлого. Подобно рыбаку с острова Искья2, сидящему на Мизенском мысу3 и устремляющему суровый и любящий взор на лазурное море у Байи4, на остров Капри и Неаполитанский залив5, озирая простор с берега и до самого горизонта, Дебора, растроганная, всматривалась внутренним взором в утекшие годы, измеряя их скорбь. Наконец, поддавшись силе воспоминаний, как поддается клавиша нажимающему на нее пальцу, она еще раз мягко предостерегла сына и приступила к безыскусному и правдивому рассказу о своих несчастьях, борозда которых, проложенная рукою Рока, беря начало у колыбели в замке Коккермаут, продолжала свой извилистый путь до самого поместья в Эвекмоне и еще не была завершена.
Дебора, с ее тонким умом, проявила невероятную искусность, приступая к столь деликатным признаниям. Ведомая обостренными чув-


БОРЕЛЬ И ЕГО СОВРЕМЕННИКИ
Ил. 1
Петрюс Борель, ликантроп («человек-волк») Худ. U.L.M.
1865 г.


БОРЕЛЬ И ЕГО СОВРЕМЕННИКИ
Ил. 2
Ил. 3
Виктор Гюго Худ. А. Девериа 1828 г.
Ашилль Девериа Автопортрет 1830 г.
Ил. 4
Ил. 5
Селестен Нантёйль Автопортрет 1830-е годы
Теофиль Готье Худ. 0. де Шатийон 1839 г.


БОРЕЛЬ И ЕГО СОВРЕМЕННИКИ
Ил. 6
Жюль Жанен Худ. А. Муан 1830-е годы
Ил. 7
Шарль Бодлер Фотограф Надар 1855 г.
Ил. 8 Пегас
романтиков Худ. Ж.-Г. Шеффер Ок. 1830 г.
Верхом на раке, слева направо, лицом к зрителю: Петрюс Борель, Виктор Гюго, Александр Дюма


ИРЛАНДИЯ
Ил. 9
Ирландские наемники (галлогласы)
Худ. А. Дюрер 1521 г.
Почти у всех воинов
{за исключением второго справа) — усы crommeal; у двух воинов справа — локоны coulins (часть традиционной ирландской прически).


ИРЛАНДИЯ
Ил. 10
Ирландские наемники, с алебардами и копьями, предводительствуемые волынщиком, нападают на дом фермера (справа) и сжигают его, уводя с собой лошадей и скот Худ. Дж. Деррик 1581 г.
Ил. 11
Ирландский вождь на пиру, развлекаемый арфистом и бардом Худ. Дж. Деррик 1581 г.


ИСТОРИЧЕСКИЕ ЛИЦА,
УПОМИНАЕМЫЕ В РОМАНЕ «МАДАМ ПОТИФАР;
Ил. 12
Ричард Артур Диллон, архиепископ Нарбоннский Худ. не установлен Между 1763 и 1806 гг.
Ил. 13
Вольтер (Мари Франсуа Аруэ) Худ. А. Нойманн XIX в.
Ил. 14
Антуан де Сартин Худ. не установлен XYIII в.
Ил. 15
Мадам дю Оссе Худ. Ш.-Э. деБомон XIX в.


ИСТОРИЧЕСКИЕ ЛИЦА,
УПОМИНАЕМЫЕ В РОМАНЕ «МАДАМ ПОТИФАР»
Ил. 16
Луи Фелипо де Сен-Флорантен Худ. Л. Токе 1770 г.
Ил. 17
Абель Франсуа Пуассон, маркиз де Мариньи Худ. Л. Токе 1761 г.
Ил. 18
Маркизе де Помпадур представляют Франсуа Буше Худ. Э. Жерар 29 июня 1861 г.


ФАРАОН И МАДАМ ПОТИФАР
Ил. 19
Людовик XV с крестом ордена Святого Духа Худ. Л.-М. ВанЛоо 1763 г.
Ил. 20 —
Жанна Антуанетта Пуассон, маркиза де Помпадур Худ. Фр. Буше Между 1750 и 1758 гг.


ФАРАОН И МАДАМ ПОТИФАР


ЛЕРИНСКИИ АРХИПЕЛАГ
Ил. 21 Карта
Леринского архипелага Худ. О. деБуги 1664 г.
В изд. 1664 года карта построена таким образом, что север на ней расположен внизу. Ср. розу ветров, нарисованную О. де Бушем; норд обозначен черной стрелкой, указывающей на мыс Круазетт.


ЛЕРИНСКИИ АРХИПЕЛАГ
Ил. 22
Панорама острова Сен-Онора Современная фотография
Ил. 23
Церковь Св. Гонората
Современная фотография


ЛЕРИНСКИЙ АРХИПЕЛАГ
Ил. 24-26
Двор и колоннады церкви Св. Гонората
Современная фотография


ЛЕРИНСКИЙ АРХИПЕЛАГ
Ил. 27
Часовня Св. Петра Современная фотография
Ил. 28
Часовня Св. Троицы Современная фотография
Ил. 29
Часовня Св. Спасителя
Современная фотография
Ил. 30
Часовня Св. Капразия Современная фотография


ВЕНСЕННСКИИ ЗАМОК
Ил. 31
Общий вид Венсеннского замка во времена Карла V, короля Франции Худ. О.-Л. Миллен де Гранмэзон 1791 г.
А
Городская башня
Е
Орудийная башня
Н
Лесная Башня
В
Парижская башня
F
Башня
I
Башня Короля
С
Колодезная башня
Сюринтендантства
К
Донжон
D
Башня Дьявола
G
Башня Королевы


ВЕНСЕННСКИИ ЗАМОК
Ил. 32
Донжон Венсеннского замка Худ. О.-Л. Миллеи де Граимэзон 1791 г.
Ил. 33 Зал совета
Худ. О.-Л. Миллеи де Граимэзон 1791 г.


ВЕНСЕННСКИЙ ЗАМОК
Ил. 34
Камера Мирабо Худ. О.-Л. Миллен де Гранмэзон 1791 г.
Именно в нее перевели Патрика и Фиц-Харриса по приказу коменданта Гийонне
(гл. VIII книги пятой).


ВЕНСЕННСКИИ ЗАМОК
Ил. 35
Церковь Сент-Шапелль в Венсенне. Фасад
Худ. О.-Л. Миллен де Гранмэзон 1791 г.


ВЕНСЕННСКИЙ ЗАМОК
Ил. 36
Церковь Сент-Шапелль в Венсенне. Внутренее убранство Худ. О.-Л. Миллеи де Гранмэзон 1791 г.


ВЕНСЕННСКИИ ЗАМОК


ВЕНСЕННСКИИ ЗАМОК
Ил. 37, 38
Вид на Венсеннский замок (над стенами высится донжон) Современные фотографии


ВЕНСЕННСКИИ ЗАМОК
Ил. 39
Камера пыток Современная фотография
Ил. 40
Двери одной из камер Современная фотография


ВЕНСЕННСКИИ ЗАМОК
Ил. 41
Люк сточной ямы Современная фотография
Вероятней всего, именно в этой яме держали Патрика и Фиц-Харриса (гл. XVI и XVIII книги шестой).
Ил. 42, 43
Коридор и лестница Современные фотографии


БАСТИЛИЯ
Ил. 44
План Бастилии
Худ. О.-Л. Миллеи де Гранмэзон
1791 г.
Масштаб: 9,7 * 19,4 м
А Угловая башня
В Часовенная башня
(здесь была старая часовня)
С Казначейская башня
D Графская башня
Е Колодезная башня
F Башня Свободы
G Бертодьера (здесь долгое время содержался узник Железная Маска)
Н Базиньера
I, К Новые здания, построенные в 1761 г. по распоряжению Антуана де Сартина, министра полиции; помещения в них предназначались для офицеров гарнизона, знаменитых узников и больных; среди прочего, здесь находились библиотека (К), жилища заместителя и помощника коменданта, а также главного лекаря
L Новая часовня, построенная при коменданте Лонэ из камня (над ней располагалась голубятня коменданта)
М Галерея архивов
N Караульное помещение
О Арка — бывший въезд в Париж (в 1789 г. там сохранялись еще
опускная решетка и подъемный
и
Комендантский двор
1
Первые ворота (над ними
мост)
V
Дом коменданта
располагался арсенал)
р
Дверь на Бастион
X
Бастион (там могли
2
Казарма инвалидов
Q
Второй подъемный мост —
прогуливаться заключенные,
3
Калитка на территорию
собственно, въезд в крепость;
пока комендант Лонэ
Арсенала
за ним была решетка
не запретил такие прогулки);
4
Лавки, сдававшиеся внаем
R
Второй, или Колодезный,
в вершине треугольника —
(доход шел в пользу
двор (в него попадали через
донжон
коменданта)
вход, располагавшийся
Y
Галерея, на которой дежурили
5
Конюшня и каретный сарай
в середине фасада нового
часовые (частично деревянная,
здания)
частично каменная)
6
Первый подъемный мост
S
Большой двор (31 X 21,9 м)
Z
Караульная башня
7
Караульное помещение
т
Кухни
на Бастионе (?)
8
Терраса и хозяйственные
постройки


БАСТИЛИЯ
Ил. 45
Внешний вид О.-Л. Миллен де Гранмэзон
1791 г


БАСТИЛИЯ
Ил. 46
Бастилия и окрестности (фрагмент плана Тюрго)
Картограф Л. Брете 1734-1736 гг.
нжевой линией отмечен маршрут, по которому толпа двигалась к Бастилии во время штурма.
Ил. 47 —
Жан Анри Мазер де Латюд Худ. А. Вестье 1789 г.


УЗНИКИ И ОСВОБОДИТЕЛИ


УЗНИКИ И ОСВОБОДИТЕЛИ
Ил. 48
Ил. 49
Оноре Габриэль Рикетти де Мирабо Худ. Ж.-У. Гирен 1793 г.
Маркиз де Сад Худ. Ш.-А.-Ф. ванЛоо 1760 г.
Ил. 50
Ил. 51
Кретьен Гийом де Ламуаньон де Мальзерб Гравер Э. Тома Опубл. 1889 г.
Бернар Рене де Лонэ Худ. не установлен 1789 г.


«ДО ЧЕГО СТРАШНО
НАРОД ВЕРШИТ СВОЕ ПРАВОСУДИЕ!»
Ил. 52
Убийство Антуана Жерома де Лом-Сальбре, помощника коменданта Бастилии,
14 июля 1789 года Худ. Ж.-Фр. Жанине 1789-1791 гг.


«ДО ЧЕГО СТРАШНО
НАРОД ВЕРШИТ СВОЕ ПРАВОСУДИЕ!
Ил. 53
Париж, захваченный народом, в ночь с 12 на 13 июля 1789 года Худ. Ж. Дюплесси-Берто 1802 г.
Ил. 54
Арест коменданта Бастилии Лоне 14 июля 1789 года Худ. Ж. Дюплесси-Берто Между 1791 и 1817 г.


«ДО ЧЕГО СТРАШНО
НАРОД ВЕРШИТ СВОЕ ПРАВОСУДИЕ!
Ил. 55
Захват оружейного склада в Доме Инвалидов утром 14 июля 1789 года Худ. Ж. Дюплесси-Берто 1802 г.
Ил. 56
Разграбление особняка Кастр в предместье Сен-Жермен в Париже 13 ноября 1790 года Худ. Ж. Дюплесси-Берто 1802 г.


«ДО ЧЕГО СТРАШНО
НАРОД ВЕРШИТ СВОЕ ПРАВОСУДИЕ!
Ил. 57
Победители Бастилии Худ. Фр. Фламан Кон. XIX в.
Ил. 58
Победители Бастилии
трофеями возвращаются в Ратушу, 14 июля 1789 Худ. П. Деларош Между 1830 и 1838 гг.


ТОМ II
Книга седьмая. Глава двадцать первая
353
ствами и здравым рассудком, она старалась подробней останавливаться на тех обстоятельствах, которые могли вызвать в душе ее юного бунтаря лишь нежные и печальные чувства, и тогда ее речь, и без того полная очарования, достигала высот подлинного искусства; но с ловкостью опытного наездника, замечая приближение какого-то рокового препятствия, жестокого удара, она всякий раз умело натягивала поводья, умеряя пыл, прибегая к более сдержанным выражениям. Всё время, пока продолжалась эта горестная исповедь, Вендженс, опершись на резные подлокотники кушетки, стиснув рукою лоб, с застывшим взором, слушал, казалось, абсолютно спокойно, с вниманием, не свойственным его возрасту; когда же мать закончила, он без спешки, без признаков волнения опустился перед нею на колени, взял ее руки, несколько раз любовно поднес к губам и, устремив на нее взгляд, в котором смешивались боль и восхищение, пробормотав какие-то слова благодарности и утешения, произнес:
— Вглядитесь в меня, матушка, я уже не тот ребенок, что прежде! Я мужчина, беспокойство помогло мне созреть, а то, что я сейчас услышал, поможет еще больше!.. Не бойтесь ничего, матушка: моя юность не злоупотребит тайной, которую вы мне доверили!..
Леди Бэрримор, ожидавшая после той экзальтации, в которой поначалу пребывал Вендженс, какого-нибудь яростного взрыва эмоций, дала себя обмануть этой видимостью благоразумия и сдержанности, а такую перемену к лучшему приписала осторожности, с какой преподнесла свои откровения; она хвалила себя за ловкость, за умение сгладить острые углы... Бедная женщина! Бедная мать! Увы, человеческое лицо — это театральный занавес, размалеванный и расписанный, сквозь который не видно ничего, даже приготовлений к самой мрачной трагедии.
Колокол поместья дважды прозвонил, уведомляя об ужине, и только тогда мать и сын наконец прервали тихую беседу, в ходе которой оба на время забыли о своих чувствах, таких неподдельных и таких разных. Какие перемены произошли за несколько часов! Два противостоящих друг другу лагеря сошлись и перемешались. Осаждавший от¬


354
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
крыл свой шатер, а осажденная крепость — ворота. Шпагой, которую извлекли для удара, посвятили в рыцари. Безутешная мать, которая неистово, словно менада6, влекла своего закусившего удила и внушавшего ужас сына в траурную комнату, теперь вышла из этой комнаты умиротворенная и сияющая, а он, торжествуя, ластился к ней. Теперь они шли как двое влюбленных: полные взаимного притяжения, счастливые, гордые, мать и сын не отрывали взгляд друг от друга. Чуть приобняв изящную талию Деборы, склонив голову на ее прекрасное плечо, Вендженс шел, осыпаемый дождем поцелуев.
Вечер, как обычно, Вендженс провел в салоне рядом с матерью в приятной праздности. Дебора работала над вышивкой, а он, лениво развалившись на козетке, держал в руках книгу, которую не читал. За исключением, возможно, двух или трех на первый взгляд незначительных вопросов, которые он задал с равнодушным видом, пожалуй, даже чересчур равнодушным, что, однако, не насторожило Дебору, не было сказано ни слова о серьезном предмете, так недавно волновавшем их; ни разу больше не опустился заступ на груду только что разворошенных обломков. Воцарилась видимость столь полного забвения, что можно было подумать, будто между полуднем и вечером прошел целый месяц и вечно текущее время уже стерло отпечатки, оставленные на песке. Разве на поверхности моря заметны следы тех волн, что разбились о берег? Всякий раз, как Вендженс, поощряемый матерью, брал слово, он это делал жизнерадостно; но, как если бы некая внутренняя забота, с трудом скрываемая, грызла его, он часто прерывался на середине фразы, лишь намечая свою мысль и тут же погружаясь в молчание; впрочем, даже молчание выдавало поселившуюся в их душах новую гордость. Было заметно — и это проступало, как глазок на коре дерева, — что их взаимное уважение возросло, что они сызнова в глубине сердец утвердили в отношении друг друга дворянские грамоты и верительные письма. Было заметно по всему, это сочилось изо всех пор, что сын внезапно стал в глазах матери надежной опорой, настоящим мужчиной с прямой, испытанной, богатой душой; сильным стальным клинком лучшей закалки, разящим наповал; полем, готовым к тому,


том и
Книга седьмая. Глава двадцать первая
355
чтобы плуг мира вспахал его и нива заколосилась; твердой почвой, на которой можно воздвигнуть здание жизни, наполненной славой; а мать, со своей стороны, не была больше для сына женщиной неприступной и непроницаемой; камушком, некогда обкатанным в русле непонятно какой реки; лоскутом, оторванным от небесного свода и втоптанным в грязь, — одним словом, женщиной, на лбу которой алмазным резцом запечатлен знак позора; придворной кобылицей, отосланной в дальнюю конюшню; ветошью, выброшенной каким-нибудь князьком — опустившейся или удалившейся в скит; впавшей в немилость Аспасией — брошенной шлюхой!7
В одиннадцать часов Вендженс встал, чтобы проститься с матерью. Они долго и нежно обнимались, но, вместо того чтобы, как обычно, удалиться в свои покои, Вендженс вышел на крыльцо и тихо проскользнул в парк, на любимые берега ручья. Ветер нес аромат дубовых листьев, небесная твердь была чистейшей синевы, Феба8 влюбленно взирала на землю, и звезды сверкали, словно Господь начистил их заново.
Здесь, посреди этой величественной картины, наш юный осиротевший герой, задумчивый, молчаливый, то садясь на камень, то расхаживая большими шагами в зарослях кустарника, гордо подняв голову и упершись кулаком в бедро, долго бодрствовал в ночи — так ночные мотыльки пляшут самозабвенно в серебристых лучах луны.
Затем внезапно, словно отыскав наконец в зарослях можжевельника редкий цветок решимости, он быстро покинул парк и направился к себе в комнату, где ожидавшая его наполовину прикрытая лампа казалась, по сравнению с сиянием ночи, свечой во время бдения над покойником. Сняв со стены шпагу, пистолеты и верный карабин, захватив также миниатюрный портрет матери, который он покрыл поцелуями и спрятал у сердца, юноша торопливо нацарапал несколько слов, оставил записку на столе, завернулся в плащ и снова вышел, соблюдая крайнюю осторожность. Придя на лужайку, к кенотафу Патрика, он опустился на одно колено, со шпагою на боку — стальная головка эфеса блеснула в траве, будто светлячок, — и оперся о ствол мушкета. По-


356
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
стояв некоторое время в такой благочестивой позе, он быстро поднялся и воскликнул:
— Скажите, отец, правильно ли я поступаю? Каким будет ваш совет? Быть ли мне трусом, недостойным чрева моей матери?.. Но этому не бывать! Этого не случится!.. Так ведь, отец мой, лежащий во прахе? Так ведь? Никогда! Поверь, отец, никогда не приходила мне в голову мысль более чарующая! Она без конца возвращается ко мне, эта мысль, всё более юная и всё более соблазнительная!.. Розовая, влюбленная, свежая, она является мне, увенчанная виноградной лозой и цветами! Она целует меня в лоб! Она прижимается губами к моим губам! Она сладострастно пожимает мне руку и говорит: «Мужайся! Иди! Иди! В этом деянии ты обретешь несказанное удовлетворение, утолишь печаль, обретешь достоинство, чего не сможет тебе даровать ничто другое в мире!.. Иди!..» Ладно, ладно, тень моего отца! Ладно, ладно! Дух мой, успокойся! Итак: я знаю и понимаю свой долг, и я сумею его исполнить!.. Странная вещь наш мир! Еще несколько часов назад, если бы мне рассказали об этом человеке, я бы выслушал благосклонно, если бы повстречал его на своем пути, то выказал бы ему уважение. Разве не бывает в жизни так, что жертва дружески пожимает руку, ковавшую ее погибель? Что угнетенный и угнетатель, не знакомые друг с другом, в знак мира обмениваются поцелуем? Что несчастный почтительно склоняет голову перед тем, кто вверг его в ничтожество? Что бедняк рыдает перед дверцей кареты, в которой триумфально разъезжает сын тех, кто ограбил его предков?.. О, это не про меня, отец! Благодарение Небу, мне всё открылось! Я не буду в их числе! Я дойду до истока своего несчастья и осушу его!.. Странная штука ненависть! От нее так разбухает сердце, что земля, столь обширная для тех, кто любит, становится тесной и не может вместить два сердца, напитанные этим ядом!..
Завершив это сумбурное обращение к духу отца, Вендженс, весь трепеща, прижался пылающим лбом к мрамору кенотафа и пылко припал губами к сокрытому гербу, выбитому на крышке. Подобно любовнику, обвивающему рукой шею возлюбленной, он не мог оторваться от холодного камня.


ТОМ II
Книга седьмая. Глава двадцать вторая
357
Наконец, добравшись окольным путем до конюшни и оседлав в мгновение ока своего лучшего скакуна, он мелким шагом, бесшумно выехал на кленовую аллею, очень темную, в конце которой была маленькая потайная калитка, выходившая на засеянные поля.
Одним скачком преодолев это препятствие, он пустил коня в галоп и, пожирая пространство со скоростью похищающего Аенору Вильгельма9, вскоре исчез вдали, среди погруженной во тьму долины.
Глава XXII
Когда Вендженс въехал в Париж, ночь внезапно сменилась днем, как это обычно бывает в комедии, и из-за кулис начали появляться действующие лица: Криспен и Сбригани, Оронт и Маскариль, Кризальд и Люсинда, Данден и Дорина, Сганарель и Скален1 — каждый, согласно своей роли, выходил на сцену. Сквозь всю эту неусыпно бдящую толпу комических персонажей Вендженс промчался подобно стреле, выпущенной из лука. Он стремился вперед, его влекла мысль, завладевшая сердцем. Он ощущал властную необходимость ей подчиняться. Но в какой неведомой долине, в каком глубоком ущелье, под какой густой сенью, по какому ковру из зеленых трав струился этот смертельно ядовитый источник, который должен найти алчущий олень, дабы утолить свою жажду?.. Подобно человеку, который внезапно пробудился от какого-то шума и, схватив свою шпагу, готовый убивать, продвигается на ощупь во мраке, Вендженс ехал ослепленный, зажав в руке аркебузу. Ярость кипела в нем, но не хватало жертвы! Клинок был готов выскочить из ножен, торопясь нанести рану, — но где же теперь бьется ненавистное сердце? И будет ли оно когда-нибудь подставлено под этот удар?..
Страсть умеет достигнуть цели, ей не нужны ни осведомители, ни провожатые! Она найдет кольцо, упавшее в Океан!2 Преследуя поднятого зверя, она никогда не перестанет чуять его запах. Заяц от нее не укроется, кабан не забьется в логово, лев не спрячется в зарослях!..


358
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
В казарме господ королевских мушкетеров дежурный адъютант отвечал Вендженсу, что господин де Вильпастур вышел при новом короле в отставку, но если пришелец желает посетить господина маркиза, то найдет его в особняке на Университетской улице. В особняке же привратник отвечал, что господин маркиз в это время года живет в своем замке Коломб.
До этого момента Вендженс не знал, не гоняется ли он понапрасну за тенью, не охотится ли на мертвого зверя, на лйса, чья шкура уже у меховщика; теперь же, обретя уверенность, что враг от него не ускользнет, получив в руки нить, которая должна была привести его прямиком к логову, Вендженс ощутил, как в глубине души начинает зарождаться удовлетворение. Дух его несколько успокоился, стремительность поумерилась... Ибо, воистину, до сей поры он несся сломя голову! Итак, успокоившись, будто дело, ждавшее его, не представляло никакой опасности, юноша покинул Париж лишь после того, как дал отдохнуть коню и сам крепко проспал несколько часов.
Полуденное солнце метало огненные стрелы, доставая их из своего пламенеющего колчана, и лишь цикады наполняли скрежетанием сельскую тишину, когда Вендженс добрался до тенистого туннеля из зелени, который, вдаваясь в долину, словно мол в море, въезжая в нее, словно кулеврина3 на крепостную стену, вел к замку Коломб — старинному феодальному укреплению, перестроенному в стиле Людовика XV: то был каменный шлем, размалеванный, украшенный бантами и полный цветов.
Деревянная калитка цвета молодой травы или зеленого яблока на въезде в главную аллею была открыта; решетка в глубине аллеи также не была заперта. Вендженс решительно поскакал по аллее и, подъехав к дому, заметил в саду спускавшуюся по ступеням террасы даму в изысканном и богатом туалете. Одной рукой она приподнимала подол платья, другой грациозно обмахивалась веером. Величаво подняв голову, покачиваясь, словно роза под дуновением Зефира4, она шла изящной походкой, выбрасывая вперед, словно гребец весло, крошечную ножку, не больше печенья: ножка эта, приподнимавшая прозрачную ткань юб¬


том и
Книга седьмая. Глава двадцать вторая
359
ки, была обута в шелковую туфельку желтого цвета, с более темными полосками; благодаря высокому каблуку и плоской, приникающей к земле подошве, божественная стопа завершалась мягким изгибом. Шедшая следом очаровательная субретка5, обмахиваясь веточкой розмарина, несла небрежно перекинутый через руку несоразмерный шлейф своей госпожи.
Неожиданно увидев эту великолепную даму, Вендженс развернулся и горделиво прогарцевал к террасе. Там, спешившись и держа коня под уздцы, он снял шляпу и несколько раз помахал ею в знак приветствия, как хорошо воспитанный дворянин, а затем в высшей степени любезно осведомился о господине маркизе де Гав де Вильпастуре у очаровательной особы, которая ответила ему пленительным сахарным голоском:
— Мой муж, сударь, нынче отправился в парк. Соблаговолите следовать по этой аллее — и будете иметь честь найти его там.
Вендженс опять поклонился в знак благодарности. За всё время этой короткой встречи, разговаривая или обмениваясь поклонами, они не отрывали глаз друг от друга; их взгляды пересекались, оба ощутили порыв невольного восхищения. Можно сказать, что божок Купидон, маленький проказливый лучник, внезапно поразил их обоих одной стрелой. Как вы уже знаете, Вендженс был юн и прекрасен, будто античная статуя. Маркиза, высокая и статная женщина тридцати одного года, выглядевшая очень молодо, тоже была хороша. Величественный, благородный профиль, какой можно увидеть на медалях из Сиракуз;6 точеная, изящная, гибкая шея; грудь, которой позавидовала бы и Юнона7, — великолепная грудь, лишь чуть-чуть приоткрытая; горделивая осанка, редкой красоты убор, пышное, роскошное платье — то ли королева, то ли богиня! Как мог устоять Вендженс при виде такой очаровательной женщины, ни в чем ему не уступавшей! И никакой дервиш8 не смог бы! Наконец, с трудом разорвав чары, сковавшие его и удерживавшие на месте даже после того, как ответ был получен, он ловко вскочил на своего нетерпеливого скакуна и галопом устремился в парк по указанной аллее.


360
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
— Селимена9, — обратилась маркиза к своей шлейфоносице, — ты не находишь, что этот юноша великолепен? Какая осанка! Сколько грации! Какое лицо! О, я потрясена!
Субретка насмешливо фыркнула и, помолчав, отвечала еще более насмешливо:
— Положа руку на сердце, мадам, я нахожу его очаровательным пастушком. Настолько очаровательным, что, если бы он пожелал преподнести мне гнездо горлицы и увить цветами мой пастуший посох, я бы охотно позволила ему преподнести и увить мне всё, что он пожелает.
— Селимена, какая вы приземленная! Вы никогда не думаете ни о чем, кроме постели. Фи, какие пошлые мысли! Но идемте же, последуем за этим херувимом в парк. Я должна снова увидеть его, этого прекрасного ангела! О, если он только пожелает, этот прекрасный юноша, он не услышит отказа!..
На повороте в небольшую аллею Вендженс встретил господина маркиза де Гав де Вильпастура: тот с обнаженной шпагой в руке гонялся за красивой бабочкой с роскошными крыльями, которая в страхе улетала, перепархивая с ветки на ветку. В нескольких шагах от него стоял слуга и держал на серебряной цепочке обезьяну, одетую в бархатный фрак; на шее у нее висела корзиночка с фигами, которые она поедала.
— Я ищу господина маркиза! — воскликнул Вендженс, внезапно появившись у него на пути.
— Это я, сударь. Что вам угодно?
Молниеносно соскочив с коня и отбросив плащ, Вендженс выхватил шпагу. Затем, сверкая глазами, он двинулся на маркиза.
— Маркиз, вы спрашиваете, что мне угодно?! — повторил он с яростью. — Что мне угодно? Негодяй, мне угодна твоя жизнь! Защищайся! Я пришел от имени моего отца и моей матери!
— Что вы хотите этим сказать?
— Я хочу сказать, презренный, вглядись в меня хорошенько! Я сын Патрика! А Дебора — моя мать! И я пришел требовать расплаты за


том и
Книга седьмая. Глава двадцать вторая
361
оскорбления, которым она подверглась, и отомстить за кровь моего отца, которого ты убил.
— Решительно, это у вас фамильная мания, мой юный храбрец, считать, будто Патрик умер и будто убил его я! — произнес маркиз совершенно спокойно и весело, после чего столь же невозмутимо продолжил, перебирая пальцами складки кружев: — А! Стало быть, вы, мой дорогой, сын мадам Деборы, этой очаровательной, божественной особы!.. Как она поживает?.. О, я превосходно ее помню! Вы на нее похожи; однако еще больше похожи на господина своего отца. Я как раз только что сказал себе, глядя на вас: «Поразительно! Я знаю этого юношу».
— Защищайтесь, сударь, говорю вам! Защищайся, презренный!
— Вот как! Превосходно! Да вы вспыльчивы, мой милый! Какая муха вас укусила? Пойдемте в дом; кто знает, возможно, мне есть, что вам рассказать: мы спокойно поговорим.
— Да ты смеешься надо мной, негодяй!.. Защищайся, или тебе конец!
— Конец! Вот еще... Ишь ты какой прыткий!
— О отец! Я никогда не покончу с этим трусом!.. — Вендженс топал ногами, бил себя по лбу и угрожающе размахивал шпагой. — А! Ты не знал, глупый щеголь, что не следует оскорблять ни ребенка, ни женщину, потому что женщина становится матерью, а ребенок — мужчиной! Защищайся! Защищайся, говорю тебе!
— Мой бедный новичок, да это настоящее безумие! Вы, стало быть, хотите умереть, мой милый... Вы об этом не подумали? Вы хотите заставить меня причинить вам вред?
— Умереть! Нет! Нет, господин маркиз, нет, я в это не верю! Довольно нежностей, сделайте милость! Разве вы не видите, что в этом деле справедливость и Бог на моей стороне!
— Бог?.. Мой мальчик, это сильно насмешило бы господина Гольбаха10. Вы в самом деле восхитительны!
Но поскольку Вендженс наступал на него и тянуть время дольше было уже невозможно, господин де Вильпастур, повернувшись к слуге, промолвил, смиряясь с неизбежным:


362
Петрюс Б op ель. МАДАМ ПОТИФАР
— Ты видишь, Жасмен, сей господин вынуждает меня драться.
Шпаги скрестились, Вендженс атаковал как лев. Старый вояка
сперва лишь парировал удары, но понемногу, разгоряченный яростью и отвагой неумолимого врага, занял более активную позицию в этой ужасной игре и превратился в грозного противника.
Так они бились, то расходясь, то со звоном обрушиваясь друг на друга, когда внезапно на повороте в аллею показалась потерявшая голову маркиза и, умоляя о пощаде, бросилась между дуэлянтами, пытаясь прикрыть Вендженса, — что его и погубило.
Нанесенный маркизом жестокий удар, который тот не смог ослабить, проскочил под шпагой Вендженса и, вдавив ему в грудь веер из слоновой кости, которым маркиза пыталась прикрыть его как щитом, достиг сердца; благодаря силе выпада шпага вонзилась в грудь по самую гарду.
Вендженс отступил на шаг, долгим взором посмотрел на маркизу, воскликнул: «О, матушка!» — и упал. Он был мертв.
— Варвар! Как! Вы убили это прекрасное дитя!.. — в ужасе вскричала мадам де Вильпастур и бросилась на грудь Вендженса, уже залитую кровью.
— Жасмен, — сказал господин маркиз без малейшего признака волнения, — у меня всё еще более твердая рука, чем я полагал.
Госпожу де Вильпастур оторвали от тела Вендженса, которое она обнимала, орошая обильными слезами, и Селимена отвела ее в замок, где самые нежные заботы не могли привести ее в чувство, в то время как Жасмен с помощью господина де Вильпастура отвел коня Вендженса в густую рощу и привязал его там, а тело убитого юноши спрятал в кустах и засыпал лужу крови песком.
— Это временно, Жасмен... Колокол звонит, идем. Вечером вернемся и решим, что делать с этим трофеем.
Ночью господин маркиз и Жасмен и в самом деле вернулись. Выведя из рощи коня, они усадили тело в седло, привязали крепкими веревками и через потайную калитку выпустили скакуна со зловещей ношей из парка. Каждый из них бросил камень ему вослед; конь, и без


ТОМ II
Книга седьмая. Глава двадцать третья
363
того возбужденный от запаха крови, вскинулся и в испуге умчался прочь.
Глядя на коня с его печальным грузом, господин де Вильпастур не смог удержаться от мимолетного сожаленья:
— Бедный мальчик!.. Не правда ли, Жасмен, он был красивым и смелым? Настоящим юным храбрецом!
— Храбрецом или нет, — идемте, господин маркиз, и пожелаем ему счастливого пути. Удачи тебе, дурачок! Теперь, дорогой хозяин, мальчик, путешествуя верхом, может, по крайней мере, не бояться, что у него заберут кошелек или жизнь.
— Ты знаешь, Жасмен, историю Мазепы?11
— Нет, хозяин.
— То, что мы только что проделали, напомнило мне о ней; я тебе расскажу.
Конь в глубине долины уже казался вороном, летящим над гребнем борозды. Хозяин и слуга вернулись за ограду замка — всё удалось, они были довольны.
Глава XXIII
Когда я взялся за перо, чтобы написать эту книгу, дух мой был полон сомнений, отрицаний, заблуждений; я хотел посадить на трон обман — фальшивого короля! Подобно тому как народ, впав в слабоумие, порой возлагает императорскую корону на ничтожное чело, на котором скорее следовало бы раскаленным железом палача выжечь цветок лилии1, так и я хотел препоясать священною лентой преступную идею, облечь ее в пурпурную мантию, помазать ей чело священным елеем, поднять на щит или на алтарь, объявить ее Цезарем или Юпитером2 и выставить толпе для поклонения, ибо толпа меньше нуждается в хлебе, чем в фальшивых богах, мнимых королях, ложных идеях, призраках! Но, я уж и сам не знаю, каким таинственным образом, на середине пути передо мной вдруг замерцал свет. Иней, покрывавший мое окно непро¬


364
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
ницаемой, плотною пеленою, растаял под лучами, пришедшими из горних высей, и день, еще более прекрасный, воссиял для меня. Где раньше была мутная вода, я обнаружил прозрачный источник. Раздвинув тростники, я погрузился на дно, усеянное чистейшей галькой, испещренное юркими тенями серебристых рыбок, которые мелькают между двух волн подобно стреле или барке, несущейся на всех парусах, подобно челноку, без отдыха снующему между правой и левой, левой и правой рукой Нептуна3. Разорвался покров тумана, и вершины гор, подобные гигантским доспехам, вызолоченным в пламени солнца, предстали перед моими глазами в глубине расселины. Мой взор проник сквозь испарения кипящей воды, — и мне явились наконец во всей своей красе и город, лежащий на холме, и лес, раскинувшийся в долине.
Да, Судьба существует!
Да, существует Провидение для человечества и для человека!
Нет, злодеи не торжествуют на земле! Нет, на земле каждый получает по заслугам.
Нет, не нужна вторая жизнь, чтобы воздать за несправедливости в первой — чтобы вознаградить праведного и осудить злодея. Ничто здесь, внизу, не остается безнаказанным!
Нет никакого беспорядка в управлении миром!
Нет, добрые не расплачиваются за злых, а добродетель — за порок!
Нет, не бывает, чтобы одни люди приносились в жертву другим просто так: у Господа есть на то причины.
Если добрые страдают, значит, они добры лишь по видимости, а если они и в самом деле добры — как сын злодея может быть праведником, — значит, они искупают несправедливости, причиненные предками.
Да, я верю в искупление!
Нет, роковая судьба — не жестокость, но высший закон!
Бог — это Бог-мститель!4
Его месть порой невидима, часто она откладывается и приходит с запозданием, но она действует наверняка! Перед Богом целая вечность,


ТОМ II
Книга седьмая. Глава двадцать третья
365
ничто Его не торопит, никто не заставляет карать самого преступника, а не потомков, которые только должны появиться из чресл его.
Мы живем всего один день, и если не можем отомстить нашей короткой и хрупкой шпагой — считаем, что нет возмездия! Но ничто не избегнет предвечного меча Господа!
Такое мнение, согласен, внушает ужас. Что ж, тем лучше! Пусть этот клинок отыщет удавшееся злодейство, купающееся в том, что ему представляется наслаждением, пусть пробуравит ему грудь, медленно проткнет ее и по капле иссушит сердце!..
Правда — молодое стойкое деревце, и никакая сила в мире не может согнуть его и сделать из него лук! Это скала, которая упадет на того, кто попробует ее сдвинуть!
На протяжении всей своей книги я пытался устроить так, чтобы порок процветал, а распутство одерживало верх над добродетелью; я увенчивал гниль розами; я придавал низости благоухание нарда;5 я щедро напитывал счастьем лоно бесчестья, втаптывал мироздание в грязь, забрызгивал грязью небо. Ни один из моих достойных героев не избежал участи жертвы, повсюду я показывал угнетающее зло и угнетаемое добро... И вот — всё это, все эти жестокие судьбы нагромождались только затем, чтобы после стольких бедствий завершиться моим же опровержением!
Лорд Коккермаут, таивший в сердце зло, возможно, сын человека, в чьем сердце крылось еще больше преступлений, — разве не искупил он свои злодеяния и сам, и в собственных потомках? Он был наказан сам, наказан в супруге и дочери. Удача отвернулась от него, и он увидел при жизни, как рушится его дом. Длань Господня преследовала его даже в потомстве — и не остановилась, пока не стерла его целиком с лица земли.
Леди Коккермаут, бедная горлица, повенчанная с быком; это была праведная душа, но она расплачивалась за отца, разбогатевшего торговца. Скажите, господа, как по-вашему: может ли разбогатеть честный торговец?6
Что касается Деборы — разве не была она последним отпрыском вдвойне проклятого рода, только что угасшего, как мы видели, в лице


366
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
Вендженса, ее юного сына, принадлежавшего сразу к двум обреченным семьям? Ибо Патрик, которого мы видим распростертым на самом жестоком ложе пыток, происходил из старинной фамилии, пришедшей в упадок после народных волнений, когда эта семья бунтовщиков, несомненно, запятнала себя не одним преступлением.
А Фиц-Харрис — разве не предал он своего друга, своего брата Патрика, и разве предательство — не самое страшное преступление в глазах Господа? Фиц-Харрис всего лишь получил по заслугам.
О 	вы, кому мои софизмы льстили, кого они убаюкивали, ласкали, тешили!.. Вы, кто так бездумно радовался, когда я водружал разврат на триумфальную колесницу, кто мог с радостью наблюдать страдания честных людей, — поскольку все, кто честен, в моей книге страдают, — и кто мог вместе со мной на мгновение поверить в слепую судьбу, в безнаказанность! Растопчите эту сладкую ложь! Закройте свой отвратительный лик преступными руками! Трепещите! Да, трепещите! Ибо близится час, когда все злодеяния, которые я живописал, а с ними и множество других, переполнят чашу Божьего гнева! Ибо в Божественном горниле, как в кузнечном горне, уже полыхает огонь возмездия! Ибо о часе всеобщего искупления вот-вот возвестит чудовищный, страшный погребальный колокол! Ибо Господь и народ, эти два грозных работника, вот-вот примутся за дело — и дело это будет страшным, как они сами!
Монархия долго будет держать перед Богом ответ за свои оргии — монархия и ее пособники! Народ раздерет их всех могучими руками, как старую тряпку!
Нет ни одной тайной жалобы, ни одной слезы, пролитой в темноте, ни одного подавленного вздоха, ни одной капли крови, которые бы Господь не собрал, не взвесил, за которые не отомстил бы! Всё это — зерна пороха, которые сыплются в капсюль снаряда, и, чем их больше, тем сильнее, тем страшнее разрушение в день взрыва! Вот отчего, вот от каких ничтожных и частных причин рушатся империи.
В дни таких потрясений Господь убивает Геркулеса его собственной палицей7. И разделяет народы: одним дает шкуру, другим — клыки, и


ТОМ II
Книга седьмая. Глава двадцать четвертая
367
ведет войною тех на этих, пока те, у кого клыки, не пожрут тех, у кого только шкура!
Когда искупление наконец исполнено и Бог больше не нуждается в Своем орудии, Он его разбивает!
Бог в нужный час воспользуется народом, но едва это орудие зазубрится в Его руке и покроется кровью, Он и его отбросит!
Тогда по Его воле явится из безвестности человек, который смоет кровь кровью8, отнимет у матерей рожденных ими сыновей и разобьет их о камень!9 Затем это орудие также будет уничтожено! Потом вновь появятся последние тени народа, которому суждено исчезнуть. Но Господь, чтобы завершить истребление, опять изберет Своим орудием кого-то из них самих и поставит его править народом до тех пор, пока он не искупит своих новых преступлений и новых предательств; этим последним орудием будет крохотный человечек с загребущими ручками, у которого вместо скипетра — клешня;10 гигантский морской паук; омар — без крови в венах, но в панцире цвета пролитой крови.
Глава XXIV
Когда сосуд гнева Божия переполнен, достаточно одной женской слезы — и всё проливается!
Король дон Родриго обесчестил Флоринду — и потерял Испанию!1
Фараон обесчестил Дебору — и потерял Францию!
Не из-за отдельного проступка Господь решается поразить государство, а потому, что наконец пришло время занести топор над империей, дошедшей до такого предела бесчестя, что ею правит человек, совершающий преступление или ему потворствующий!
Флоринда обратилась к отцу, ее вопль о мести нашел ужасный отклик в сердце графа Хулиана, а тот, побуждаемый суровыми представлениями о чести, от коих у него помутился рассудок, обратился к маврам — и предательски выдал им ключ от своей родины!


368
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
Но Дебора, более мудрая, чем Флоринда — Ла Кава! (ибо сами мавры так прозвали ее — «Злодейка»)2, — как мы видели, просто-напросто препоручила месть народу и Богу. Философы уже появились, и народ уже пил жадно тот яд, который они изрыгали, — а Франция, сев на задние лапы, словно прожорливый зверь, уже погрузила морду в собственное нутро и жевала свое сердце!
Так закончилось во Франции, так закончилось в Испании владычество вестготских королей — DE LOS Godos!*’ 3
Увы! В то роковое время, к которому причаливает наш челнок, подобно королю дону Родриго после битвы, МОНАРХИЯ, изгнанная из королевского шатра, одинокая и жалкая, удрученная почти до бесчувствия, умирающая от голода и жажды, настолько залитая кровью, что походила на пылающий костер, в погнутых, побитых доспехах, некогда украшенных драгоценными каменьями, со шпагой, зазубренной от полученных ударов, в облупившемся и продавленном шлеме, с покрытым пылью лицом, — образ удачи, влачащейся в пыли, — верхом на своей Орелии4, изнуренной, едва дышащей, едва не падающей на землю, тащилась по полям Хереса — новой, источающей слезы горы Гелвуй5, отводя глаза от печального зрелища, в страхе замкнувши слух, чтоб не слышать смутный шум битвы; перед всем робея, всего боясь, не зная, куда обратить взор. Поднять его к небу — небо хмурится! Опустить к земле — земля больше ей не принадлежит: земля истоптана, продана! Обратить его внутрь себя, погрузиться в воспоминания и в глубины души — но там развернулось еще более обширное поле битвы!..
С головой, отягощенной пережитыми бедами, подобно королю дону Родриго, поднялась она к исходу дня на вершину холма и оттуда, ища глазами свое разбитое войско, свои стяги, свои поверженные, перепачканные землею штандарты, своих исчезнувших полководцев, свой лагерь, залитый потоками крови, опечаленная видом такого разгрома, во власти глубокой скорби, с глазами, полными слез, она воскликнула,
* ГОТОВ (|исп.).


том и
Книга седьмая. Глава двадцать четвертая
369
подобно дону Родриго: «Вчера я правила целым королевством, а сегодня у меня не осталось и города! Вчера у меня были города и замки, сегодня — ничего! Вчера у меня были слуги, сегодня — никого! Ни единого зубца на стене крепости, который я могла бы назвать своим! Будь проклят тот час, когда я родилась, когда унаследовала столь великое государство, — раз я его потеряла, раз я потеряла всё за один день! О несчастная! Если бы я задумалась об этом раньше, если бы бежала от своих желаний столь же проворно, как бегу сейчас! Если б, обуреваемая страстью, я не проявила низости, недостойной готов, тем более правящих королей, — Франция по-прежнему наслаждалась бы славой и тем грозным могуществом, которое лежит теперь на земле, изменяя цвет травы! Будь проклят тот день и час, когда судьба привела меня в этот мир!.. Грудь, питавшая меня молоком, почему ты не напоила меня ядом?.. О враги мои! О вы, мстители, орудия Божии! Заколите меня кинжалом — и совершите благое дело!.. Но изменник — это трус, его дело никогда не будет благим!»
Затем ее лошадь Орелия пала на всём скаку, а сама она, как и король дон Родриго, в ожидании, когда рассеется мрак, подложила седло под голову и легла, тяжко вздыхая: «Adios, Espana, que el barbaro seno- rea!»* Прощай, Франция, тобою правит варварство!..
Так, подле своей дорогой Орелии, дожидалась она прихода враждебной зари.
Затем, так же как короля дона Родриго, который живым сошел в могилу, змея угрызений пожрала ее, и в нестерпимой муке — влага сёрдца сочилась из глаз ее, уста же глотали слезы, — она кричала: «Ужаль меня, змея! Прикончи меня! Открой предо мною лик смерти!.. Увы! Мое бесчестье пребудет вечно! Молва ославит меня злодейкой, тогда как других одаривает доброй славой! О, если бы молва, память, весь свет могли онеметь, а летописцы — ослепнуть, дабы ничто из этого не сохранилось в потомстве!.. О, если бы жизнь моя закончилась! О, если бы пришла смерть!.. Но, боюсь, я наделала столько зла, что даже смерть бежит от меня! И все-таки дыхание уже прерывается! Уже сжи¬
* Прощай, Испания, тобой правит варвар! [исп]


370
Петр юс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
маются зубы! Уже прикушен кончик вялого языка!.. Ужаль меня, змея, прикончи меня, открой передо мною лик смерти!»6
Глава XXV
Мучительная кончина Фиц-Харриса в сточной яме после двадцати одного месяца борьбы со смертью, после душераздирающей и упорной агонии; гибель собрата по несчастью, товарища по детским играм и бедам; и в довершение всего столь ясно высказанное, но не исполненное обещание господина де Мальзерба, обещание, которое, кажется, и зажгло этот бледный факел надежды только затем, чтобы дать господину шевалье де Ружмону, с привычной для него наглостью и жестокостью, повод задуть его на глазах узника; продлившееся заключение, решительно не оставившее ничего, кроме видёния бесплодной долины смерти1, без горизонта и без границ — всё это, все эти горести, гнусные преследования и глубокая скорбь привели, как мы уже видели, к тому, что рассудок Патрика не устоял, хотя до сего момента ум его оставался возвышенным, благородным и гордым, — и до сего дня, подобно крепкой мачте, ни на единый миг не поколебался среди бурь и самых мрачных бедствий.
Переезд из Донжона в Бастилию нанес последний удар. То был шок, то было ужасное разочарование для души Патрика, всё еще наивно открытой для надежды на избавление (ибо душа несчастного, подобно соколу, готова лететь к самой грубой приманке2), когда вместо свободы, которую ему только что посулили, он вновь оказался в окружении стен и под сводами новой темницы.
Девять последних лет своего пребывания в Донжоне Патрик провел в самом вялом и мрачном состоянии ума, погруженный в Бога и молитву. Теперь эта крайняя набожность еще усилилась. Он совершенно прекратил всякое общение с людьми. Глухой к любым вопросам и сам вопросов не задающий, строго запретивший себе малейшую речь, он теперь общался лишь с Небесами. На коленях или на корточках, съежившись, если можно так сказать, вокруг своего Христа, он посто¬


том и
Книга седьмая. Глава двадцать пятая
371
янно пребывал в печальной неподвижности оцепенелого сурка. Если его вынуждали покинуть камеру ради того, чтобы вывести подышать немного на террасы башен, он печально присаживался на лафет какой- нибудь пушки и больше уже не вставал. Порой, когда он долго следил взглядом за голубем, парившим на свободе высоко в небесах, сердце теснилось у него в груди и он заливался слезами. Тогда его душа испытывала такую реальную и настоятельную потребность в уединении и тайне, что он, словно вовсе позабыв язык, на котором говорили вокруг, обращался к Богу лишь на наречии своей дорогой и несчастной родины: «О Thiama, dean trocaire ormsa mor-pheacach!»*’3, — часто повторял он, распростершись на земле.
Конечно, Патрик получил от Небес сильную душу, крепкий рассудок; но многочисленные горести изнурили его, бессчетные страдания пошатнули... Увы! Кто из нас не изнемог бы, как он, под бременем подобных тягот и ужаса вечной тюрьмы!.. Подумать только, Господи Боже! Кровь моя стынет в жилах при одной только мысли о том, что к тому моменту, к которому мы подошли, Патрик, оторванный от мира, от свободы, от возлюбленной, провел в оковах, в смертельном мраке застенков двадцать пять лет десять месяцев и одиннадцать дней!
Бедный мученик!!!
Но покуда Патрик угасал в этом спокойствии, в этой гробовой тишине, царившей в глубинах его темницы, снаружи поднимался великий гул. Вся нация, словно армия, выступила в поход; целый народ говорил и упивался звуком собственных речей, и в своем опьянении и одурении это стадо рабов кричало: «Наши пастухи покрыты шерстью, как мы! Возьмемся за ножницы! Пообстрижем-ка немного пастырей!»
Терпение! Еще несколько дней... И когда мы опустим ведро в колодец, оно поднимется, наполненное кровью! И когда мы станем искать камень, чтобы приклонить на него главу, или руку старого отца, чтобы проводить его в потемках, мы наткнемся повсюду лишь на распоротые животы и отрубленные головы!..
* О Господи, помилуй меня, многогрешного! [ирл)


372
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
Глава XXVI
Итак, близился час расплаты!
О, прошу вас, братья мои, уверуйте вместе со мной в искупление! Уверуйте в Господа, карающего земную юдоль! Без этой веры, увы, ни в чем нет смысла, ни в чем — закона. Мир тогда оказывается всего лишь безудержным грабежом; человечество — мерзкой массой кувыркающихся тел, общество — разбойничьим притоном, а земля — трусливой сообщницей преступлений.
Без веры в искупление всё остается темным, скрытым, сумрачным, постыдным, жалким! Эта жизнь — не более чем загадка без ключа, логогриф1 с ошибкой, смехотворная, неразрешимая шарада! Всё, от самого ничтожного до самого великого, от частной беды отдельного гражданина до громкого краха империй — всё приобретает гротескный, абсурдный вид,
Без веры в искупление, которая влагает нам в руки ключ ко всем тайнам, мы, сами того не чувствуя, прибегаем к глупейшим, дурацким доводам, приходим к смехотворнейшим заключениям, к самым невообразимым безумствам; мы доходим до того, например, до чего дошел один из умов нашего времени, слывущий глубоким, — а именно господин Тьер, который видел непосредственную причину и начало одного из самых великих событий человечества — Французской революции — в дурной игре слов, изреченной мелким советником в Парламенте, подстрекателем, болтуном, дворянчиком, даже имя которого точно не известно, — то ли д’Эспре... то ли д’Эпременилем2, — повторяю: презренным болтуном, проказой, язвой (ибо болтун — худшее из бедствий), фигляром в платье судейского крючка, полишинелем3, которого следовало бы выпороть на королевской конюшне хлыстом по голой, прикрываемой одною лишь тогой ж...!
Я — не важная, не значительная персона, я не целюсь ни в стоящих у руля власти, ни в дочерей сборщиков соляной подати4, ни в Клио с ее трубой;5 я всего лишь простой романист, ни на волос больше! Но должен признаться: если бы и было возможно, чтобы какое-нибудь собы¬


ТОМ II
Книга седьмая. Глава двадцать седьмая
373
тие, какой-нибудь катаклизм были вызваны всего лишь глупой шуткой, то я ни за что на свете не захотел бы стать историком всего этого!
Шестнадцать томов о последствиях каламбура6 — нет, никогда! Я слишком себя уважаю!
«Io soy que soy!»*5 7 — как сказал бы кастилец.
Глава XXVII
В конце старинного бульвара1, некогда бывшего границей города, а потом понемногу окруженного им и изнежившегося на его груди — на груди этой царицы мира, как некогда изнежился Геркулес подле ног Омфалы, царицы Лидии, и позволившего, подобно Геркулесу, отнять у себя и палицу, и львиную шкуру;2 так вот, в конце этого старого бульвара, нынче похожего на нянюшку, поющую на солнце и крутящую веретено, некогда стояла огромная каменная тюрьма, с которой мы уже познакомились, отвратительная и мрачная, дряхлая и зловонная, с гнилыми выщербленными зубами; грязная громада, тупая, недвижная, с маленькими косыми глазками-буравчиками, прикрытыми ресницами из железа, пристально вглядывалась в окрестности, словно кайман, полусгнивший в тине болот, вдыхающий миазмы и подстерегающий добычу. Эти развалины былых времен, казалось, едва держатся на ногах, подобно старику, который, не желая сходить в могилу, предпочел бы вместо этого поглотить всех своих потомков...3 И то была... При этом имени в нашем сознании прежде всего возникает лязг цепей и стоны, а затем — шум войны и победные крики. То было ненавистной памяти место — то была Бастилия!
Это логово, где за крепкими стенами творилось столько беззаконий, эту махину, увязшую в преступлениях, впитавшую столько слез и предсмертного пота, ненавидели и проклинали все. Вид этого топора, вечно нависавшего над головою невинных и всегда готового опуститься,
Я тот, кто есть! (мш., искаж.)


374
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
наполнял сердца гневом и ужасом. Народ думал об этой тюрьме не иначе как со страхом: для него в том месте был вход в Тенар4. Никто не мог без трепета идти вдоль ее стен, словно бы в них имелись невидимые отростки, которые могли схватить, притянуть к себе и затащить в разверстые пасти.
Козел отпущения, отягощенный несправедливостями и преступлениями шестидесяти королей5, вобрал в себя столько гнева, и столь яростно люди проклинали это чудище, что пробил наконец его последний час. Избиратели в своих наказах требовали от Генеральных штатов6 разрушить его. Народ приговорил его к смерти!
В ту пору вот уже около года Париж, как и вся Франция, пребывал в беспокойстве и волнении. Стали ощущаться подземные толчки, почва трескалась и лопалась, как гребень вулкана перед извержением. Народ, которому внушали, будто грядет нищета, еще более глубокая, чем прежде, и будет искусственно вызван голод, внушали и другие мысли, еще более мрачные и ужасные, становился всё более деятельным и непокорным. С разбитой цепью, с намордником, сорванным и болтающимся на шее, он рыскал без устали, денно и нощно, как сбежавший от хозяина пес или как дикий волк, ищущий место, где совершилось убийство, чтобы напиться крови.
Но окончательно развратил его, этот народ, тот жалкий спектакль, какой устроили для него в Версале Генеральные штаты, когда собственные его представители безо всякого стыда ссорились и дрались между собой и со своими хозяевами, вступали в словесную перепалку, наподобие Пасквина и Марфорио7, этих двух охальников. Увы! Глядя на это убогое представление, он понял вдруг, что король, который им правит, — простое бревно; что и всякий король — бревно, когда народ становится плотником и берет в руки топор и циркуль; и что еще более пагубно — дворянин намного слабее грузчика.
Два лагеря беспрестанно выливали друг на друга потоки слов. Двор и третье сословие8 болтали и придирались друг к другу, как две старые перечницы, как два привратника, как две сороки. Нить обсуждения была утрачена. Плохо дело — ибо этого и не выносит народ!..


ТОМ II
Книга седьмая. Глава двадцать седьмая
375
Наконец Господь, очевидно, счел Свое орудие достаточно закаленным и наточенным, решительно насадил его на рукоять и пустил в работу.
Когда народ восстает против своих кумиров, его первый порыв — разбить их изображения; когда восстает против хозяев, первое желание его — сокрушить их символы. А Бастилия была наиболее зримым из них, символом древней и ненавистной тирании, и народ, разумеется, не мог не сказать: «Сотрем с лица земли этот устрашающий символ, как мы вытравливаем гербы с дверец карет и сбиваем со стен особняков гербовые щиты».
И вот, 14 июля, пока в Версале, как обычно, бранились, занимавшаяся заря обещала великолепный день: народ, уже испытавший свои силы, уже успевший взглянуть в лицо смерти, уже научившийся вонзать клинок, смело поднялся, осмотрелся, засучил рукава, а затем воскликнул:
— Час пробил! Небо благоприятствует нам. Эй, товарищи! К оружию!..9
И поскольку сам он не хотел играть словами, то, едва выкрикнув свой призыв, помчался к Дому Инвалидов. Там он завладел оружием, которое мирно ржавело, а затем, увидав себя со шпагой в руке, принялся потрясать ею в гневе и радости — и ринулся под стены Бастилии.
С высоты древней развалины было, наверное, забавно смотреть на эту армию, эту разношерстную толпу, эту смесь людей всех профессий, всякого вида, в самой причудливой экипировке. Дети тащили сабли, на добрый локоть превышавшие их собственный рост, судейские писари потрясали арбалетами, а кучера щелкали карабинами вместо хлыстов; аббаты, женщины и монахи волокли ружья; и, поскольку накануне был разграблен Королевский мебельный склад10, можно было заметить то разборщика кораблей11 в латном набедреннике, то цирюльника, утонувшего в шлеме Карла IX, то барышника в доспехах Франциска I, а то и каменщика, потного, пьяного, в царственном панцире Баярда.
При виде этой странной сатурналии12, увы, какой мечтатель не погрузился бы в глубину самых мрачных фантазий?


376
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
Глава XXVIII
Толпа с пращой в руке, подобная юному Давиду1, постояв некоторое время перед великаном, обрела свой привычный пыл и в своем неистовстве немедленно приступила к делу, иначе говоря, властно потребовала, чтобы ей тотчас же выдали ее врага, а именно — сложили оружие и оставили крепость.
Комендант Бастилии2 был храбрецом. Он располагал подкреплением из тридцати двух «маленьких швейцарцев»3, которых ему тайно прислали прошлой ночью, а еще шестьюдесятью инвалидами и четырьмя пушкарями. Нетрудно понять, каков был ответ коменданта. Ему было известно, что Тюренн и Конде в свое время сочли эту твердыню неприступной4, а кроме того, поскольку двор собрал значительные силы у ворот Парижа и рассчитывал устроить в ночь с 15 на 16 июля великолепную камизаду5, он лишь старался выиграть время.
Народ, косо поглядывавший на иностранные и французские войска, нагло ставшие лагерем прямо у него под носом, и прознавший о тайных махинациях и намечающемся ударе, едва ли расположен был мешкать. Он считал часы. И едва убедился, что ничего не получит, разве только с помощью собственных когтей, ринулся в бой. Первая атака началась с улицы Сент-Антуан6.
Толпа наводняет ближние дворы, несколько смельчаков проникают в Комендантский двор. Но в этот момент, подобрав наконец брошенную ему перчатку, доведенный до крайности комендант внезапно поднимает передний мост и открывает ружейный огонь по нападающим. Кровь уже льется рекой.
Вначале потрясенная, потом разгневанная, толпа всё увеличивается. Боеприпасы, оружие, бойцы прибывают со всех сторон. Поднимаются целые предместья. На площадь прикатывают пушки, вытащенные из Дома Инвалидов, и с триумфом провезенные по всему городу. Старые вояки, моряки, гвардейцы и дезертиры, уже много дней как примкнувшие к народу, берут на себя командование, ведут осаду и направляют огонь батарей. Пушки ставят на край рва, атакуют через Арсенальные


ТОМ II
Книга седьмая. Глава двадцать восьмая
377
сады7, наступают через Пороховой двор8, минуют его, опять добираются до переднего подъемного моста, захватывают караульню, казарму инвалидов — и бой продолжается с новой силой.
Слыша звуки выстрелов и рассказы о бойне, краснобаи трепещут и, желая заменить эту кровавую битву войной словесной, отправляют одну за другой депутации парламентеров. Но, потерявшись в сражающейся толпе, эти говоруны напрасно суетятся и лезут на глаза: ни осаждающие, ни осажденные их не замечают, и речи теряются средь мушкетной пальбы. С самого утра, еще до того как был сделан первый выстрел, депутат от округа Сен-Луи-де-ла-Кюльтюр9, господин Тюрьо, отправился к господину коменданту на поклон, шаркать ножкой на бастионах, coram populo*’10.
Пушкари стреляли в подъемный мост, цепи которого нападающие не смогли перерубить топором. Прибег ли комендант к артиллерии? Не знаю, но пушка точно палила без остановки, сотрясая город и окрестности, гремела в воздухе и сеяла ужас вокруг себя, вблизи и вдали.
Вот уже три часа продолжается рукопашный бой; более трехсот трупов лежат в пыли; со всех сторон тащат раненых; но народ далеко не растратил пыл, и, хотя все видят, что положение безвыходное и на победу рассчитывать не приходится, атака становится всё более устрашающей. Со всех сторон, из окон и с крыш, спокойно прицеливаются тысячи ружей, и едва кто-нибудь из осажденных показывается между зубцами башен, он падает, сраженный градом пуль. Военная хитрость приходит на ум нападающим и способствует их маневрам. Две повозки с фуражом опрокидывают, поджигают, — и густой дым, который ветром относит на крепость, полностью ослепляет врага.
Наконец благодаря канонаде падает передний подъемный мост, и среди радостных воплей, предсмертных и яростных криков народ, словно река, прорывающая плотину, устремляется в Комендантский двор. Там, при виде трупов первых жертв войны, ярость народа возрастает, он обрушивает свой гнев на стены, поджигает жилище комендан-
ггред глазами народа [лат).


378
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
та — но солнце так сияет, день такой яркий, что этот пожар, который среди темной ночи взвился бы страшными языками огня, распространяет лишь бледное сияние.
Тут на глаза восставшим попадается молодая девушка. Говорят, это дочь коменданта; ее хватают, распластывают на соломенной подстилке, к которой подносят огонь, и угрожают сжечь живьем на глазах у отца, если он будет и дальше медлить с капитуляцией. В то же мгновение пожилой господин де Монсиньи, настоящий отец этой бедняжки11, свешивается со стены, чтобы позвать ее, но в отчаянии высовывается слишком далеко и едва не падает; выстрел из мушкета настигает его, и он валится мертвым в ров; в это время смельчак, который уже один раз спас несчастную девушку, вырывает ее из рук палачей, отводит в безопасное место и снова бросается в бой12.
Пушка, нацеленная на второй подъемный мост, открывает ужасный, сокрушительный огонь.
Видя, что он не может больше держаться и приходится оставить доверенный королем пост, отчаявшийся комендант хочет взорвать крепость и уже подносит зажженный фитиль к огромному количеству пороха13, но какие-то малодушные солдаты его удерживают и не дают совершить этот ужасный подвиг14.
Между тем тихо приоткрывается дверца, ведущая на маленький задний мост, через который можно попасть внутрь крепости, — но по чьему приказу? Неведомо...
В освободившийся проем тут же устремляются несколько смельчаков. Народ бросается следом, сметая всё на своем пути, направо и налево нанося удары, и наконец проникает внутрь чудовища. Трусы, исподтишка приоткрывшие дверь, падают первыми, тут же расплачиваясь за свое постыдное вероломство.
Большой подъемный мост опущен, толпа валит во внутренний двор. На лестницах, в коридорах, на башнях начинается давка; никто уже не отличает своего от чужого, люди истребляют, режут друг друга!.. Всё кончается ужасной бойней!


ТОМ II
Книга седьмая. Глава двадцать восьмая
379
Увы! Из опыта нам известно, что в гражданских войнах, в уличных битвах надо опасаться гибели от рук не столько врагов, сколько своих же товарищей по оружию.
Несколько победителей уже показались на Графской башне и на Базиньере15 и водружают на них флаги под рукоплескания несметной толпы, следящей за ними снизу.
Пока одни взламывают двери, разбивают засовы, осматривают камеры, с дрожью проходят по всем неведомым и недостижимым доселе закоулкам этого страшного лабиринта и ищут там заключенных, чтобы вернуть им свободу, другие, упивающиеся победой, нагруженные трофеями и богатой добычей, торопятся восвояси, дабы возвестить граду и миру о великих трудах Алкида16, о славе, о событии дня, — или, окружив своих пленников и охраняя их от ярости толпы, медлительными кортежами выходят из крепости.
Улица Сент-Антуан, ведущая к Гревской площади17, превратилась в канал, через который изливается всё, что течет из Бастилии, поскольку победители, чтобы освятить добычу, хотят положить ее к ногам депутатов, собравшихся в Ратуше18, и привести на их суд побежденных.
Но тут и там по дороге большая часть этих несчастных гибнет под ударами разъяренной черни. Страшно о таком говорить, но везде, в любом деле отыщутся негодяи, разбойники, всегда готовые зарезать безоружных людей, всегда готовые прикончить тех, от кого отвернулась удача. На подступах к арке Сен-Жан19, несмотря на чудеса доблести, которые совершает, чтобы спасти помощника коменданта, маркиз де Пельпор, чьим утешителем этот славный человек был во время пятилетнего заключения20, толпа разрывает его на куски, а когда сам комендант ступает на крыльцо Ратуши, его предательски убивают, и над израненным, изодранным телом глумится низкий, разъяренный сброд. В течение нескольких минут этот храбрец защищался как лев! Ни один смельчак в мире не умирал с большим мужеством! Ужасная сцена!.. Если бы Бастилию защищали хотя бы десять человек подобной отваги, она никогда бы не пала! Но не таков был замысел Божий...


380
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
Подстрекаемые любопытством, жаждой опустошения и мести, в Бастилию валили толпы народа. Каждый хотел лягнуть, как осел — мертвого льва21, каждый хотел собственными глазами увидеть пугало, так долго страшившее всех, этого верного лакея деспотизма и поставщика жертв для палача. Странное удовлетворение испытывали они, свободно бродя под тайными сводами, где никогда до сего момента не ступала нога свободного человека.
Ни единого уголка, ни одного закоулка и ни одной конуры не оставила без внимания жадная толпа. Один старик, совсем еще юным принимавший участие в той осаде, недавно рассказывал мне, что всё еще прекрасно помнит просторный овальный зал за наглухо заколоченной дверью, куда он проскользнул одним из первых, — зал, весь обитый черными панелями, украшенный картинами с изображением пыток, с огромными железными крюками по стенам. На одном из этих крюков, уверял он, висел скелет человека; должно быть, когда-то этого беднягу подвесили там живьем, вонзив ему крюк в затылок. Но висел он уже, очевидно, давно, поскольку на костях сохранилось лишь несколько обрывков одежды; остальное, изгнившее и почти обратившееся в прах, упало на плиты пола, в том числе и крест рыцаря ордена Святого Людовика22. Кем же мог быть этот человек? Каково было его преступление? Кто приговорил его к столь жестокой казни? Неведомо! Лишь око Божие может следить за тиранией в ее самых глубоких, непроницаемых тайниках.
Тот же самый старик рассказывал в шутливой манере, что, благодаря хрупкому сложению пробравшись первым в оружейный зал через потайное окошко или бойницу, он, естественно, поторопился что-нибудь прихватить — но не добрый карабин, а, привлеченный причудливым видом оружия, то ли булаву, то ли железную палицу23. Тем же вечером, около семи часов, когда он воинственным шагом направлялся домой к матери, неся оружие на плече, на углу улицы Комартен24 его некстати остановил патруль городского ополчения.
Капрал сурово спросил у него, откуда он идет и как так вышло, что он несет такую дубину.


ТОМ II
Книга седьмая. Глава двадцать восьмая
381
«Я иду из Бастилии, — отвечал он горделиво. — Мы победили!.. С тиранами и с последним оплотом деспотизма покончено!.. Что же до этой секиры, я ее захватил в бою собственными руками, с риском для жизни; это мой трофей, моя добыча!»
«Я собирался пойти дальше, — продолжал мой старик, — когда капрал, прервав мою победную песнь, отобрал у меня топорик, назвал бродяжкой и отвесил здорового пинка: он угодил бы мне в живот, если бы я не увернулся. Таковы были, — добавил он, — гражданские почести, которые мне достались! Такова была пожива, какую я извлек из победы».
Не кажется ли вам, что, живи Эзоп в наше время, он мог бы сочинить превосходную басню из маленького приключения юного патриота?
Но вернемся в Бастилию. Из Колодезной башни или из башни Свободы25, я уж и не знаю, откуда именно, внезапно раздаются стоны. Толпа прислушивается. Стоны доносятся из глубины застенка, который они уже прошли. Людей охватывает ужас, который затем сменяется благородным гневом. Двери узилища разбивают и в свете проникающих сквозь бойницу лучей обнаруживают в углу сидящего на корточках человека, похожего на скелет: он стонет и просит хлеба.
Царившее в крепости смятение помешало надзирателям заняться узниками, и со вчерашнего дня они оставались без пищи.
При этом зрелище люди сперва отшатываются; затем потрясение сменяется жалостью. Несчастную жертву бережно поднимают и выводят во двор. Там, при ярком свете дня, среди криков ужаса и молений о пощаде, они видят человеческое существо, почти голое, ужасно исхудавшее, едва способное держаться на высохших ногах, с головой, поросшей длинными седыми волосами. Густая борода закрывает его до пояса. На груди, где можно пересчитать все ребра, висит эбеновое распятие. Ногти на руках и ногах длиннее когтей дикого зверя. Но, не выказывая ни волнения, ни удивления тем, что происходит вокруг, с остекленевшим, блуждающим взором, призрак остается недвижим.
Гордый своим трофеем, этим живым обвинением, народ в единый миг сооружает из разломанной мебели и оборванных в саду комендан¬


382
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
та веток некое подобие пьедестала. На него водружают бедного узника; потом этот пьедестал поднимают на плечи победители, ради смеха вырядившиеся в расшитые золотом костюмы графа де Сада, они тащат неизвестные, причудливые орудия, которые извлекли из Камеры пыток, потрясают ими; несут на концах пик старые штандарты или лохмотья; тесной толпой окружают подмостки; а затем, упоенный весельем и гордостью, этот гротескный и мрачный кортеж колышется, приходит в движение, покидает Бастилию под рукоплескания и приветственные крики и на всём своем пути возбуждает удивление, ужас и восторг.
— Сколько лет вы пробыли в заключении? — кричат со всех сторон призраку.
— За что вас арестовали?
— Кто вы? Как вас зовут?
Но Патрик — всё такой же угрюмый и бесстрастный, — опустив голову и скрывшись под волосами и бородой, хранит неумолимое молчание.
Глава XXIX
Чем быстрее мчался конь, уносивший тело Вендженса, тем сильнее возрастал его страх и тем ужаснее и беспорядочнее становился бег: поникшая под собственной тяжестью голова перекатывалась и билась о круп; вялые и безжизненные ноги, свешивавшиеся слева и справа, болтались туда-сюда, колотя по бокам, словно пустые стремена; эти удары беспрестанно подгоняли несчастное животное, не давая перевести дух, подобно жестокому укротителю; в страхе прядая ушами, взмыленный, с бешено колотящимся сердцем, конь скакал по ровной местности так, словно прыгал через ров или через русло потока; то скользил над землей, вытягиваясь во всю длину тела, подобно раскрытому складному ножу, брошенному в грудь врага, то, словно серп, пластался в дорожной пыли. Это уже был не бег, это было исступление!


ТОМ II
Книга седьмая. Глава двадцать девятая
383
Уйми этот страх, который сбивает тебя с пути, о благородный и верный скакун! Эти сумерки, разве не видишь ты, что это всего лишь ночь? Ночь — перерыв в лихорадке, которую называют днем! А давящий на тебя груз — разве не видишь ты, что это твой молодой хозяин, твой товарищ по детским играм, которого смерть превратила в безжизненную ношу? Увы! Голова его бьется по твоим бокам, содрогается при твоем беге, словно ее отрезали и подвесили на луку седла1, и не раздастся больше из этих уст звонкий голос, от которого ты радостно вздрагивал, как от звука трубы! О, помилосердствуй! К чему такая спешка, благородный и верный конь? Кто тебя погоняет? Полно, ты и так слишком быстро достигнешь предела стремительной скачки!.. Ты не несешь на себе привязанным, подобно казацкому коню, прекрасного пажа польского короля, будущего гетмана Украины!2 Нет, ты — не ключ, открывающий блистательную будущность! Ты — не челнок, плывущий от унылого берега в восточную сторону! Не Мазепу ты несешь, говорю тебе, а труп! Не судьбу целой нации, но оборванный жизненный путь! И не навстречу трону ты направляешься, а к могиле! К могиле!.. Я, верно, утратил разум: разве могила — не достойный зависти трон?! О, беги же быстрее! Быстрей, благородный скакун! Венок из маков, который смерть возлагает на нашу голову, — самая сладостная корона, а самое сладостное царство — это загробный сон! О, скачи же быстрее! Быстрей! Царство смерти наверняка самое сладостное, ибо ради него все мы оставляем жизнь — а видел ли кто-нибудь среди нас перебежчика из загробного стана?!
Конь бежал под защитою тьмы — ни один ворон не вился над ним, не парил, словно мотылек вокруг факела; ни одна стая алчных волков, завывавших в отдалении, не помешала его бегу; ни песчаные пустыни, ни безлюдные долы, ни степи с чахлыми деревцами не попадались на его пути. Только проскакав несколько верст по возделанным землям, среди распаханных полей, он добрался, возможно случайно, до опушки Сен-Жерменского леса3, откуда, находя дорогу, как умелый кормчий, направился к взгорьям Триеля. Взлетев с быстротой серны на склон холма и выбравшись на плато, он наконец остановился, произведя невероятный шум, перед решеткой поместья Эвекмон.


384
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
Там, вытянув шею и запрокинув голову, словно испуганный лебедь, бьющий крылами и клекочущий при виде сокола, парящего над его выводком, прижав ноздри к прутьям решетки, брыкаясь, стуча копытами и роя землю, он принялся ржать: так ночной путник окликает хозяев и колотится в дверь постоялого двора. Услышав этот шум, сторожевые псы проснулись, выскочили из будок и, натянув цепи, ответили на ржание громким лаем. Поднялся ужасный гвалт, можно было подумать, что в облаках несется Дикая охота4.
Дебора в этот час еще бодрствовала. Печально склонившись с балкона, она вслушивалась в ночную тишину так внимательно, словно перед ней играли симфонию. При самом легком трепете листвы, при самом слабом шепоте ветра она вздрагивала, веря, что всё это предвещает возвращение сына — но тот, жестокий, заставлял себя так долго ждать! В каждом ночном шорохе и вздохе она слышала его, различала галоп его коня. После откровенных признаний, сделанных накануне, разве могло не вызвать у нее живейшего беспокойства то, что Вендженс исчез и оружие его пропало, разве могло это не внушить ей сильнейшую тревогу? Записка, написанная сыном перед отъездом и оставленная на столе, едва ли могла успокоить Дебору, поскольку содержала лишь такую таинственную фразу: «Не беспокойтесь, матушка, я вернусь». Когда некоторые вопросы, которые Вендженс задавал ей будто бы невзначай, собрались воедино в ее голове, она, казалось, всё поняла, всё объяснилось, и от этого ее беспокойство возросло неимоверно; она то плакала, то, дрожа, словно трус под острием топора, падала на колени и, воздевая руки к небу, душераздирающим голосом молила: «О Господи! Ты — Бог праведных, так храни же мое дитя! Храни моего сына!.. О Господи! Не требуй от меня слишком большой жертвы!»
Так что, едва заслышав конский топот и ржание, не сомневаясь, что это вернулся ее обожаемый сын, Дебора возблагодарила Бога, Который его возвратил, и торопливо побежала ему навстречу, говоря про себя: «Он вернулся победителем!»
Челядь с факелами бежала впереди, ибо в замке все слуги разделяли беспокойство хозяйки и отказывались хоть немного отдохнуть до


ТОМ II
Книга седьмая. Глава тридцатая
385
возвращения юного господина; и когда Дебора подбежала к решетке, сторожа уже открыли ворота. Но что за страшный удар! Вместо сына, опьяненного победой, возвращающегося горделиво, с головою врага в руке, как она себе представляла, перед нею — связанный и залитый кровью труп... Ее сердце не выдержало, и она рухнула наземь, сотрясаемая ужасными рыданиями.
Сторожа перерезали веревки, и тело Вендженса было тут же перенесено в замок, в комнату матери; там взорам предстало еще более душераздирающее зрелище, когда бедная женщина, пытаясь обнаружить в мертвом теле хоть какие-нибудь признаки жизни, разрывала одежду, скрывавшую рану, целовала труп, проливала над ним слезы!..
Когда надежды уже не осталось, когда она окончательно поняла, что жизнь покинула ее сына, когда она вложила палец в рану на его груди, смертельный холод объял ее.
— О Господи! — сказала она, охваченная страшной слабостью. — Неужто этого зернышка проса не хватало Тебе, чтобы преисполнилась мера Твоя?.. Они убили его, отняли у меня! Ты убил его, Господи, Ты отнял его у меня! О Господи! Как же Ты жесток!
Глава XXX
Оплакав сына горькими слезами, Дебора велела положить его в кенотаф на лужайке. Увы! Видя, как он преклоняет колена перед этим мрамором, предназначенным для того, чтобы здесь упокоились останки его отца, — ибо каждый день Вендженс приходил сюда молиться, — кто бы сказал, что бедное дитя преклоняет колена перед собственною могилой? Так же долго и горько, как раньше над телом, плакала Дебора теперь над могильной плитой; затем ее горе, понемногу проторив глубокое узкое русло, уже не разливалось так широко и протекало в тишине под густыми ивами, сквозь заросли ежевики и тростника, в глубокой тайне. Но, уйдя внутрь, скрывшись в глубине души, печаль несчастной женщины не утратила ни своей подлинности, ни своей силы. Ее потеря


386
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
была безмерна. Такие потери не забываются никогда. Время не излечивает их. Миру — этому жалкому скопищу людей, тех, которых уже нет, и тех, которых рано или поздно не станет, ветреному, шумному городскому люду с короткою памятью и пустой головой, — здесь нечего было делать. Да и что общего у мира с этой обителью, с этим пристанищем великой скорби! И едва ли его жужжание достигало подножия этих стен.
Свершилось!1 Жизнь бедной вдовы была разрушена во второй раз, разрушена безвозвратно. Ее последняя надежда разбилась вдребезги. Даже самый туманный и отдаленный образ счастья не возникал отныне перед ее ослабевшим взором. Разве чья-нибудь рука могла бы осушить ее слезы? В какую сторону могла бы она склониться, не обнаружив под собою бездны?.. И хотя она еще продолжала как-то жить и не завершила еще свой земной путь, хотя еще не принялся за работу могильщик, после этих двух смертей она жила, будто в склепе. Она умерла, умерла вместе с теми, кого любила, умерла вместе с Патриком и Вендженсом, со своими мужем и сыном, умерла и была похоронена в том же гробу!
В дни, последовавшие за роковым событием, Дебора, хоть и погруженная в свое горе, велела предпринять самые активные и тщательные поиски жестокого убийцы, поразившего ее мальчика. Но поиски эти были столь же напрасными и столь же бесплодными, как те, что некогда она предприняла в отношении Патрика. Сумрак, укрывший неясную судьбу отца, скрыл и трагическую гибель сына. «Значит, так предначертано, — тихо шептала Дебора в сердце своем, — чтобы эти две души были похищены у меня рукой, более невидимой, чем ветер, который, пролетая, уносит увядший листок, и мне не дано будет даже удовлетворения обнаружить врага из плоти и крови, на которого я смогла бы излить гнев свой и ненависть!..» Поскольку лишь несколько часов отделяли убийство Вендженса от откровенных признаний, которые он вырвал у своей матери относительно прошлых страданий и их источника, Дебора ни минуты не сомневалась — ведь юноша проявил себя в том последнем разговоре таким отчаянным, таким жестоким, — что он отправился свести счеты с кем-нибудь из их гонителей; а в число


ТОМ II
Книга седьмая. Глава тридцатая
387
таковых могли входить только господин де Вильпастур или наследники Фараона и мадам Потифар. Наиболее сильные подозрения вызывал Вильпастур. Управиться с ним было бы проще всего, он не был так недоступен, как прочие. За ним стали пристально следить, собирать против него улики. Но, с каким бы упорством ни проводилась слежка, невозможно было собрать хоть какие-нибудь стоящие доказательства. Иколм-Килл отправился прямо к маркизу, чтобы прощупать почву и посмотреть, как будет выкручиваться этот, увы, слишком ловкий старый царедворец перед лицом человека, уверенного в том, что именно он совершил преступление.
Когда верный управляющий спросил маркиза, не видел ли он такого-то и такого-то юношу, который, возможно, приходил к нему и затеял безумную ссору, находившаяся здесь же маркиза, сидевшая в гостиной за клавесином, тихо упала без чувств; но Вильпастур уверенно отвечал, что не знает, о чем идет речь. Затем, внезапно узнав задающего вопросы человека, он грубо выпроводил его.
— Пятнадцать лет назад, — сказал он, — вы приходили ко мне, сударь, — я вас превосходно запомнил! — домогаться у меня сведений о некоем Патрике, изгнанном из мушкетеров; а сегодня вы требуете отчета о каком-то ребенке! Куда вы клоните, сударь?.. Не понимаю, в какую игру вы играете!
Иколм-Килл и на сей раз вынужден был скрыть гнев и опустить голову. Не имея возможности подкрепить свои подозрения, он не решился действовать в открытую. Ему недостало храбрости вынести приговор на основании простой видимости, он не был настолько жестоким судьей.
Порой Дебора корила в преждевременной смерти Вендженса себя. Предаваясь скорби, она жаждала обвинить себя в этой потере. «Зачем, — думала она, — я вложила в юный ум такие опасные качества, как отвага и честь! Увы! Если бы я вырастила его кротким агнцем, он был бы по-прежнему рядом со мной и я бы осыпала его своими ласками!.. Смысл моей жизни теперь навсегда утерян! Это я, безумная, вложила нож ему в руки... Это я отправила его на заклание!!! О, зачем, слабое и


388
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
глупое сердце, уступила я мольбам, которые должны были бы лишь наполнить меня ужасом?..» Затем она снова вспоминала искренний характер сына, его мужество и доблесть. «Нет! Нет! — кричала она. — Ты правильно поступил, Вендженс. Фортуна изменила твоей отваге: фортуна ошиблась, но не ты! Пусть! Я спокойна, ты должен был умереть как храбрец! Пусть! Я ни о чем не жалею, ведь ты, уйдя так рано, умер, не запятнав себя, не замаравшись грязью этого мира! Твоя смерть погубила меня, она унесла мою жизнь! Горе сломило меня, но и в горе я торжествую!.. По крайней мере, никто и никогда не сможет сказать, что из моего чрева вышел род трусов!»
Глава XXXI
В двойном одиночестве — одиночестве убежища и одиночестве сердца (и то и другое наглухо закрытые, опустевшие) — жила Дебора после убийства Вендженса. Она нетерпеливо ожидала конца своих мучений, пребывая в том ужасном состоянии, когда душа жаждет покончить с земным бытием, но оправданный страх перед Богом не дает покуситься на то, чтобы собственной рукою оборвать опостылевшую жизнь. Меланхолические привычки, скорбь, разочарование произвели над ее телом такую же разрушительную работу, как и над духом. Это не значило, что Дебора подурнела, но она утратила ту идеальную красоту, которая некогда выделяла ее среди прочих людей. Это не была уже гордая амазонка! Это не была уже Пентесилея!1 Она поблекла, стала медлительной и задумчивой, ее голова склонилась, щеки впали, было видно, что она совершенно подавлена. Голос ее огрубел, стал звучать глухо; казалось, будто он исходит из-под свода какого-нибудь подземелья. Ее кожа, потускневшая, словно у больной или у призрака, приобрела цвет мраморной статуи или агатовой вазы.
Что касается Иколм-Килла, тот, сохранив еще определенный вкус к мятежам, некогда вовлекший его в целую череду авантюр и злоключений, вовсе не жил в таком строгом уединении, столь замкнуто, как


ТОМ II
Книга седьмая. Глава тридцать первая
389
Дебора. Всё больше и больше интересовался он миром и его событиями. От свары между сословиями ирландец получил огромное удовольствие; тем не менее, надо думать, что он не был слишком увлечен общественными движениями эпохи и не уделял им особого внимания, поскольку прошло уже около месяца с тех пор, как Бастилия оказалась в руках народа, а в поместье Эвекмон об этом еще не знали.
Наконец, однажды утром Иколм-Килл с видом странного и жестокого удовлетворения внезапно явился к Деборе, которая молилась на лужайке у подножия гробницы, и, размахивая зажатой в руке газетой, закричал:
— О мадам, пока мы живем здесь в полном спокойствии, Францию сотрясают величайшие волнения! Похоже, мы находимся на пороге революции, обещающей быть ужасной и кровавой! Страшными беспорядками охвачен в этот час Париж! Народ, восставший во имя мести, повсюду сеет смерть. Держите! Смотрите! Вот кое-что, полагаю, касающееся нас! — И он начал читать:
Торопясь с выпуском газеты, мы, среди стольких славных событий, отмечающих каждое мгновение этой незабываемой недели, которая из века в век до последнего дня мира будет удивлять и восхищать наших потомков, опустили несколько эпизодов, - слишком важных, чтобы и дальше их обходить молчанием. Днем, великим и памятным днем четырнадцатого июля, на выезде из Парижа в дорожной карете, переодетый лакеем, вместе с женой, наряженной как белошвейка, покрытый смертельной бледностью трус и хулитель народа, презренный аристократ, г-н маркиз де Гав де Вильпастур, бывший капитан мушкетеров покойного короля,
небезызвестный своим наглым презрением к самому почтенному классу граждан, которых он называл «канальями», был замечен и задержан, а поскольку при нем нашли компрометировавшие его бумаги, то несколько храбрецов и солдат отчизны решили препроводить его в Ратушу. В тот момент, когда экипаж этого приспешника деспотизма поворачивал с набережной на Гревскую площадь, толпа, ведомая проницательностью, которая никогда ей не изменяет, устремилась к его карете, опрокинула ее и сожгла на месте. Что касается г-на маркиза, то с ним, понятное дело, по-быстрому свели счеты: в мгновение ока его вытащили наружу


390
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
и повесили на ставшем с некоторых пор знаменитым уличном фонаре, затем сняли и отдали этим исполненным ярости отважным людям (которых совершенно напрасно клеймят именем каннибалов), а те вспороли
ему живот, вырвали из груди сердце, отрезали голову и водрузили ее на острие пики, чтобы сей яркий пример наполнил целительным ужасом очерствевшие сердца наших тиранов и предателей!..
— О Господи! — вскричала Дебора, закрывая лицо руками и вздрагивая от изумления и ужаса. — О Господи, до чего страшно вершит народ свое правосудие!!!
Глава XXXII
— А вот это нас касается еще больше, мадам, я даже не знаю, как вам об этом сказать! Я боюсь возбудить в вашем сердце чувства слишком сильные и разнообразные... В тот же самый день, когда был столь жестоко умерщвлен господин маркиз де Гав де Вильпастур, согласно достоверному сообщению, в глубине какого-то застенка Бастилии, после того как повстанцы захватили ее и расправились с предателями, стоявшими там гарнизоном, был обнаружен один заключенный — о ужас! — заросший длинными волосами и бородой, с когтями, как у льва, и совершенно истощенный, высохший до состояния скелета! Народ, упоенный победой, носил этого несчастного в течение нескольких дней по всему городу; его показывали повсюду, как бесспорную жертву такого порядка вещей, который должен навсегда прекратиться!.. Итак! Этот человек, мадам!.. О, я не решаюсь вам сказать!.. Ну, что ж! Это может быть кто-то, кто вам дорог и кого вы считали сошедшим в могилу, человек, мадам, которого мы искали, но тщетно; подземелья тирании окутаны мраком! Увы, мадам, понимаете ли вы, кем может быть этот несчастный?.. О, помогите же мне, я не в силах единовременно и вонзить вам в сердце кинжал, и наполнить его радостью!
Но Дебора, охваченная сильнейшим волнением, лишь неотрывно смотрела на него, не в силах вымолвить ни слова.


ТОМ II
Книга седьмая. Глава тридцать третья
391
— Итак, мадам, этот человек, этот страдалец — это он! Это ваш несчастный супруг! Тут невозможно усомниться!..
— Патрик?.. — промолвила Дебора, впадая в самое трагическое изумление.
— Да, мадам, Патрик!.. Держите! Смотрите! Этот человек называет себя Уайт, или Фиц-Уайт, а иногда — Федрик. Он абсолютно не представляет, кто он такой и сколько времени пробыл в этой яме. Он ничего не смог рассказать о себе. Только потому, что он очень хорошо изъясняется по-английски и еще на каком-то незнакомом языке, всё указывает, как говорят, на то, что он родился в Ирландии.
Дебора не могла больше сдерживаться. В убивавшем ее смятении, бросившись на колени, воздев руки к небу и мешая рыдания с криками радости, она воскликнула:
— Благодарю Тебя, Господи! Благодарю, что Ты возжелал наконец вернуть мне его!!! Патрик! Патрик, о мой Патрик!!! Кто бы сказал, что я снова тебя увижу!..
Глава XXXIII
Едва Дебора немного оправилась от первого потрясения, она пожелала выехать, и как можно скорее. Мысль о том, что человек, которого она столько лет оплакивала, останки и могилу которого так долго и тщетно искала, возможно, всё еще ходит по земле, эта мысль, как я уже сказал, изнуряла, переполняла, опьяняла ее! «Поспешим! — думала она. — Мой бедный возлюбленный так нуждается, чтобы я приехала и осушила его слезы! Поспешим! Ибо он всё еще несчастен в этот час, несчастнее меня. Я-то знаю, что мы вскоре встретимся и вновь обретем друг друга, но он этого не знает! Возможно, и он в этот час так же ищет мою могилу, как я искала его!..»
К Деборе вернулась былая энергия: не колеблясь и не тратя драгоценного времени на лишние приготовления, она приказала тотчас же заложить двух своих лучших лошадей в самую простую карету. Затем,


392
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
одевшись в деревенское платье, чтобы не привлекать завистливых взглядов, в сопровождении одного Иколм-Килла, она незамедлительно пустилась в путь.
Однако ее кипучая мысль еще быстрее вращалась вокруг своей оси, чем колеса экипажа. Ее сердце трепетало от восторга сильнее, нежели бока резвых коней, мчавшихся быстрее стрелы и буквально пожиравших пространство.
Прошло много лет с тех пор, как Дебора была в городе, и со времени ее последнего визита Париж настолько преобразился, что, если бы не кое-какие великие здания, которые стоят в нем вечно, словно печать на документе, заверяющая его подлинность, она узнала бы город лишь с большим трудом. Вместо того чтобы снова встретить знакомый ей живой, элегантный, приветливый, пышный, полный красоты и роскоши Париж, она через погорелую заставу въехала в мрачное, полное праздношатающихся людей поселение, своим диким и растерянным видом напоминающее приблудного пса, который ищет нового хозяина. Можно было подумать, что какое-то бедствие только что постигло город и воцарилось в нем. Дома казались опустевшими, улицы безлюдными. Двери и ставни повсюду были накрепко закрыты. Вместо сверкающей одежды, покрытой канителью и золотым шитьем, вместо веселых, цветущих, радостных лиц — лохмотья и унылые либо каторжные рожи; потоки кокард и знамен, красных и синих; тут и там кучки патрулей городского ополчения и местных жителей, скверно одетых, не умеющих управляться с оружием, пожирающих друг друга взглядами. В конце-то концов, ничего не изменилось; откуда же тогда этот зловещий облик? Может, произошло иностранное вторжение? Израильтян увели в плен Вавилон и Ниневия? Семь казней поразили Египет?..1 Нет, нет!.. Просто жезл добродетельного Бога возмутил стоячие воды общества, и грязь с глубины поднялась на поверхность!
Иколм-Килл настойчиво обращался во все органы народного самоуправления, какие образовались после восстания и пытались — несчастные! — носить воду решетом. Но ни один из этих новых начальников не смог ему предоставить ни малейших сведений. Все прекрасно знали, о


том и
Книга седьмая. Глава тридцать третья
393
каком узнике расспрашивает Иколм-Килл, но никто понятия не имел, что с ним сталось. Дебора уже начала раскаиваться, что так легко поверила в столь смутную и, если честно, невозможную историю. Она уже растоптала свою надежду и вновь омочила губы в горечи, когда один из депутатов, кажется, господин Этис де Корни, заявил, что превосходно осведомлен об этом деле, и заверил, что несчастный, которого они ищут, побыв несколько дней идолом парижан и наполнив все сердца самым мрачным состраданием и яростным отвращением к тирании, был отправлен (он, правда, не знал точно, по какой причине) в монастырь Шарантон2.
Охваченная радостью и признательностью, Дебора покрыла поцелуями руки депутата, пожелала ему счастливой и долгой карьеры3 и тут же отправилась туда, где находился ее возлюбленный, чтобы наконец вернуть его себе.
Въехав на улицу Сент-Антуан, Дебора услышала пушечную пальбу и повторяющиеся мушкетные залпы; затем, заметив огромную толпу, собравшуюся вокруг почти полностью разрушенной Бастилии4, она на миг испытала ужас, вообразив, что идет бой и она окажется свидетельницей какой-нибудь кровавой сцены. Но тишина и порядок, а также запечатленное на всех лицах уважение вскоре успокоили ее. Она отважно следовала своей дорогой и вскорости поняла, что здесь воздаются военные почести погибшим. Среди руин ужасной крепости, сняв шапки, положив заступы на плечо, с серьезным и проникновенным видом шествовали траурной процессией восемьсот рабочих, трудившихся над ее разрушением, к которым присоединились депутаты от нескольких округов и несколько офицеров-революционеров. Во главе этого кортежа четверо мастеровых несли на доске два человеческих скелета, с которых еще свисали цепи и огромное железное ядро. Останки двух этих жертв самого чудовищного варварства, которое когда-либо процветало на земле, обнаружили рабочие, сносившие крепость: узники были захоронены в слое извести и гипса под ступенями лестницы одной из башен; и в едином порыве сострадания, редко отсутствующего в человеческом сердце, народ решил публично оказать почести останкам


394
Петрюс Борель. МАДАМ ПОТИФАР
двух этих заключенных, разумеется, невинных, павших, возможно, несколько веков назад, под жестокими ударами трусливой, творящей свои злодейства в потемках, дремучей тирании, воздать им последний долг и торжественно отнести к месту упокоения.
Совершенно очевидно, — это ни у кого не вызывало сомнений, — что в Бастилии раньше происходили тайные казни. Было обнаружено еще несколько скелетов; а разве не нашли осушенные отхожие места, полные человеческих останков, костей и костной пыли!
Зрелище этой мрачной церемонии и мысль о том, что их с Патриком судьбы были так близки к судьбе двух этих узников, которых, возможно, замуровали живьем в углублении какой-нибудь стены, жестоко терзали сердце Деборы, вызывая тягостное волнение.
Печальная и задумчивая, разбитая усталостью от долгой дороги, терзаемая различными чувствами, что вот уже несколько часов сменялись в ее груди, она наконец добралась до дверей монастыря Шаран- тон. Там, едва она переступила порог, смутные, но ужасные предчувствия яростно овладели ее душой и изгнали оттуда чуть трепещущую, бледную надежду. Ее ноги подкашивались на каждом шагу, всё в ней выдавало крайнее потрясение духа.
Два монаха, вызванные висящим снаружи колоколом, тут же вышли навстречу Деборе и с истинно гостеприимной добротой и милосердием повели ее в приемную. У нее едва хватило сил добраться до сиденья.
— Что с вами, мадам, что могло ввергнуть вас в столь мучительное состояние? — спросил один из монахов, брат Пруденций, руководитель больницы, нежно взяв ее за руку и пытаясь смягчить свой голос, который от привычки отдавать приказы приобрел суровость.
— Ничего страшного, отец мой, — отвечала Дебора, — просто усталость, радость с примесью беспокойства, глубокое волнение; но вы, надеюсь, окажете мне милость и поможете справиться с этим.
— Говорите, мадам.
— У вас здесь должен находиться, ваше преподобие, нас в этом настоятельно уверили, вот уже некоторое время, возможно, несколько


ТОМ II
Книга седьмая. Глава тридцать третья
39 5
дней, один несчастный, которого народ обнаружил в застенках Бастилии и которого, во имя Неба, святой отец, я хочу увидеть! Это мой муж, его зовут Уайт, или Патрик, и вот уже скоро двадцать семь лет, как нас разлучили неслыханные несчастья.
— Не знаю, мадам; за последние несколько недель к нам привезли множество новых пансионеров, но мы абсолютно не ведаем, кто они и откуда взялись. Однако, мадам, если вы полагаете, что сможете его узнать, я могу приказать поднять из катакомб5 этих последних прибывших, и, если ваш супруг окажется среди них, будьте покойны, мадам, вам его возвратят.
Брат Пруденций тихо отдал несколько приказов.
— Что вы называете «катакомбами», отец мой? — дрожа, спросила Дебора, кровь которой застыла при ужасном слове.
— Так называется, мадам, в нашем монастыре, нижняя галерея, где находятся железные клетки, предназначенные для буйных пансионеров. Прислушайтесь!.. Завывания и звон цепей, которые вы слышите, исходят из этих ужасных логовищ. Это скорбное место, и именно поэтому, мадам, я избавлю вашу чувствительность от отвратительного зрелища.
Едва брат Пруденций договорил, в зал вошел второй монах, а с ним — человек в камзоле из грубого сукна, толстый и приземистый, с красным, сильно опаленным солнцем лицом; взгляд его полуприкрытых глаз был тупым, как у Силена6. Яркий свет, казалось, угнетал его. Он распространял вокруг себя зловоние дикого зверя.
При этом зрелище Дебора отвернулась.
— Прошу вас, святой отец, уведите от меня этого ужасного субъекта! — воскликнула она. — Нет-нет, отец мой, это не Патрик! Патрик, отец мой, — высокий мужчина, красивый, благородный и гордый!
Перед нею прошли два других персонажа, еще более отвратительных и издающих ужасные звуки. Она едва могла взглянуть на них.
Наконец, уже содрогаясь от нетерпения и ужаса, она внезапно увидела, как к ней спокойно приближается человек, почти полностью голый и невероятно исхудавший. Между его спутанными волосами и 6о-


396
Петрюс Б op ель. МАДАМ ПОТИФАР
родой неподвижно мерцали огромные глаза. На его груди висело распятие из эбенового дерева и серебра.
Несмотря на жалкий вид и ужасное состояние этого человека, остатки достоинства и благородства проглядывали во всём его облике и поражали с первого взгляда.
Под воздействием неизъяснимого впечатления Дебора резко встала и, ни на миг не отрывая взгляда, долгое время стояла перед пришедшим с выражением нерешительности, смешанной с неуверенностью и волнением, словно сомневаясь, человек это или призрак.
Эта душераздирающая немая сцена длилась уже некоторое время, когда внезапно, заметив на исхудавшем пальце призрака привязанное ниткой к запястью кольцо, которое она когда-то дала Патрику перед лицом неба и природы в вересковых зарослях у Коккермаут-Кастла, Дебора пронзительно вскрикнула:
— Как?! Это ты! Любовь моя! Ты, в этом состоянии!.. Ты, мой Патрик!..
Но когда она бросилась в его объятия, чтобы покрыть его поцелуями и оросить слезами, этот человек, сохраняя всё то же безучастное молчание, оттолкнул ее, причем с такой силой, что она пошатнулась и рухнула на колени довольно далеко от него.
Невзирая на боль, на душившую ее тяжесть, бедная женщина вновь нашла в себе силы и издала еще более душераздирающий крик:
— Но разве ты не узнаёшь меня, Патрик? Я Дебора! Твоя возлюбленная! О мой бедный друг! О мой возлюбленный! Разве ты не узнаёшь больше этот голос, который зовет тебя и умоляет!.. Патрик! Патрик! Патрик!!! Ах! Как же ты жесток!
Дебора подползла к его ногам, раз за разом отчаянно пытаясь вызвать в нем какие-то воспоминания, — но напрасно! Патрик, всё такой же неподвижный, совершенно не обращая внимания на то, что происходило вокруг него, воздев глаза к потолку, безостановочно повторял замогильным голосом: «О Thiama, dean trocaire ormsa mor-pheacach»7.
— Вы сами видите, мадам, — сказал тогда один из монахов, — этот несчастный не смог бы ни узнать вас, ни ответить вам. Этот человек безумен!


ТОМ II
Книга седьмая. Глава тридцать третья
397
— Безумен!!! — медленно повторила Дебора и испустила ужасный крик.
До сих пор подобная мысль даже не приходила ей в голову; это слово поразило ее, словно удар молнии. Придя в себя со скоростью шпаги, входящей в ножны, Дебора тяжело осела на пол; ужасные рыдания сотрясли ее, затем раздался устрашающий хрип.
Горе убило ее... Она была мертва!
Но отмщение совершилось!


Вот наконец мой труд завершен, я добрался до последних глав этой книги, которая причинила мне больше огорчений, чем оно того стоило, и которая, несомненно, причинит мне их еще больше1. Подлинные, великие несчастья, которые мое перо или, скорее, мое сердце столь долго поверяло этим страницам, — ничто по сравнению с приключениями и невзгодами почти романтическими, какие претерпевало это творение на своем пути; любопытно было бы написать биографию этой книги. Если ограничиться одной лишь материей, то несколько типографских ошибок, возникших не по моей вине, и несколько оплошностей, допущенных мною, ускользнули от меня при чтении корректуры, что весьма меня опечалило. Надеюсь, эти опечатки не станут приписывать злой воле или моему невежеству. Должен признаться, что те, кто попытается воспользоваться ими как оружием против меня, выставят себя на посмешище в глазах моих друзей, в глазах всех тех, кто знает


ТОМ II
[ Эпилог]
399
меня или знает мои сочинения и мои требования к ним. Что до меня, то, поскольку мне вёдома истинная ценность моих трудов, нападки вызовут у меня только жалость.
Благодарю Вас, мой дорогой читатель, за интерес, с каким Вы следили за этой мрачной историей, длившейся примерно полвека, за внимание, которое Вы уделяли мне до самого конца. Это весьма любезно с вашей стороны. Эту доброту я никогда не забуду.
Спешу поблагодарить и Вас, моя дорогая читательница, прекрасная и нежная. Теперь Вы знаете меня досконально; я заставил Вас проникнуть в самые тайные уголки моего сердца; не знаю, понравился ли я Вам, зато знаю, что я-то вас очень люблю. Я так привык к Вашему очарованию, к Вашей снисходительности, что, не скрою, расстаюсь с Вами с большой грустью.
Прощайте, сударыня, припадаю к вашим стопам. Благодарю за Вашу благосклонность; надеюсь, она на этом не закончится; я даже заранее рассчитываю на нее в отношении моей следующей книги, которая будет называться «Табарен»2.
Итак, к «Табарену»!
О, если бы когда-нибудь, выслушав меня, публика, этот новый принц Гамлет, могла сказать: «Добро пожаловать, сударь, в Эльси- нор!»3
Конец


ДОПОЛНЕНИЯ


Жюль Жанен
МАДАМ ПОТИФАР
На днях я своими ушами слышал одну страшную историю; воспоминание о ней преследует и ужасает меня. Она снится мне по ночам и не оставляет даже, когда я бодрствую. В самые счастливые мгновения, когда я предаюсь пленительным восторгам майского дня, она вдруг возникает в моей памяти, биение сердца учащается, как будто мне вспомнилось преступление. Сие прискорбное повествование действует на меня так же, как пятна крови на руках Макбета, когда он «зарезал невинный сон»!1 Значит, мне нужно во что бы то ни стало избавиться от этого навязчивого видения — или разделить эти ужасы с вами, мой читатель.
Наш повествователь неумолим, а стало быть, очень молод, совершенно ни во что не верит, а значит, верит всем тем, кто представляет житейские обстоятельства в самом что ни на есть ужасном свете и кому следует опасаться однажды оказаться у края созданной ими же пропасти; он начинает свою исто-


404
ДОПОЛНЕНИЯ
рию троекратным и туманным воззванием к миру, пустоте, небытию2. Ему самому еще неведомо, откуда оно возникло, это новое божество, создатель сего ужасного шедевра, — из человеческой толпы или же из ничего и ниоткуда. Однако, собравшись с духом и действуя наперекор сомнениям, от которых при желании легко мог бы избавиться, он очертя голову погружается в свою ужасную драму. Так пусть делает что хочет, не станем ему мешать! Пусть сколько угодно блуждает в неведении — по миру, пустыне, небытию! Пусть окончательно сходит с ума, дабы ни о чем не жалеть! Пусть твердит, как господин Оргон: «Мужайся, сердце! Нет, не будем малодушны!»3
Мы же не будем столь тверды, и, поскольку нам предстоит пройти по тернистым тропам, продираясь сквозь шипы распутства, сомнений и всяческих непотребств, по крайней мере, подготовимся и к возмущению, и к слезам. Тогда путь покажется нам короче.
В одном удаленном уголке Ирландии вместе росли двое молодых и прекрасных, влюбленных и мечтательных людей, не вымолвивших ни слова о своей любви до того, как им минуло шестнадцать. Да и стоит ли о чем-либо говорить, когда улыбка столь нежна, взгляд так мечтателен, а душа настолько счастлива, когда семнадцатый год, поющий и цветущий, укрывает сих юных и прекрасных избранников своим цветочным покрывалом. Итак, они были счастливы, он и она, тем счастьем, что даруется свыше, — так же, как солнечный свет, песни птиц и блеск звезды, как шелест листьев, плеск волны и шум ветра в горных вершинах. Его звали Фиц, ее имя было Дебора. Он был сыном крестьянина, крепостного по имени Патрик; она — дочерью знатного сеньора, лорда, графа Коккермаута, в былые времена большей частью подвизавшегося, по существу, на разбойничьем поприще, пьяницы, человека жестокого и тщеславного. Однажды граф возвращается домой, и его налитым кровью глазам открывается, что дочь любит жалкого простолюдина. Тотчас же дикий кабан обнажает свои клыки, пират выхватывает кинжал. Он грубо набрасывается на двух юных любовников, робких, таящихся и трепещущих; он избивает их. Он бьет их кнутом и ножом. Его дочь, окровавленная и обессиленная, падает в болотистой


Ж. Жанен. Мадам Потифар
405
части парка; ее возлюбленный, жестоко избитый кнутом, бежит во Францию. Во Франции тогда были времена царствования Котильона I под именем Людовика XV4. Учтите, что всё, что я вам туг рассказал, — это самые что ни на есть светлые страницы романа, самая безмятежная и спокойная его часть, это счастливая часть книги. Да, туг кровь, слезы, тут удары кнута и кинжала, дитя, терзаемое собственным отцом, юноша, избитый своим сеньором! Но имейте терпение, запаситесь хладнокровием; вы еще увидите, вы еще не такое увидите!
Прибыв во Францию, наш прекрасный Патрик направился на утренний выход5 своего соотечественника, одного несчастного изгнанника, монсеньора Артура Ричарда Диллона, архиепископа Нарбоннско- го, который на свой манер исполнял «На реках Вавилонских»6 из некоего часослова, отмеченного образами, вполне достойными самого регента7. На скамеечке для молитвы монсеньора архиепископа, между пасторским посохом и митрой, были небрежно брошены две розовые домашние туфельки; в молельне повсюду виднелись прелестнейшие лоскутья кружев, атласа и шелка;8 из алькова доносился веселый голосок: воскресную молитву пел жаворонок из Оперы. Если уж птичка сбросила свои трепещущие перья на ковер, то затем лишь, чтобы надеть самые новые, ибо она никогда не облачалась дважды в одни и те же одежды. В своей доброте и наивности Патрик вообразил, что монсеньор архиепископ спрятал под своим покровом какого-то прекрасного ребенка из хора — и простодушно поведал молодому архиепископу о своей прекрасной и невинной любви. Он рассказал ему, как прекрасна была его возлюбленная, каким был ее взгляд и нежная улыбка, как сладко звучал ее голос, как для него, Патрика, не было более великого праздника, чем увидеть ее белое платье, чем услышать его шелест среди деревьев парка! Он поведал эту трогательную историю, вечную историю истинной любви, так что монсеньор кардинал с удивлением почувствовал, как слезы выступают у него на глазах; в это время дитя из хора, наполовину голое, бросилось в объятия Патрику. «Я люблю тебя, — сказала она ему, — я люблю тебя, потому что ты красив, ты добр, ты влюблен, и не сомневаюсь, что Диллон будет тебе покровительство¬


406
ДОПОЛНЕНИЯ
вать!» Вот как, не слишком по-христиански, Фиц-Патрик был принят в мушкетеры, их полковником был месье Гав де Вилльпатур9.
Что же поделывала в это время Дебора, прекрасная возлюбленная Патрика? Увы! Бедная девочка потеряла мать. После этого у нее не осталось ни единого человека для защиты от насилия сущего разбойника, коим являлся ее отец. Как-то зимней ночью Дебора пустилась в бегство и, как смогла, добралась до Парижа. Ее первой заботой в Париже было отыскать Патрика. Ранее они условились, что одна из колонн Лувра укажет Деборе место пребывания ее возлюбленного. Колонна оказалась надежной. О, счастье! Какая радость! Он и она, соединившиеся друг с другом в маленькой супружеской спальне! Наслаждайтесь этими днями вашей жизни, бедные любовники! Еще раз замечу, что не понимаю, как молодому автору удалось принудить себя к двум огромным томам всевозможных ужасов, о которых я сейчас расскажу вам.
Какое, в самом деле, печальное искусство! Всё осквернить, всё опорочить, ужалить до крови, достать до сердца, преследовать и растерзать жертву и, что самое ужасное, маскировать запах крови под запахом мускуса, бросая щедрой рукой охапки роз на гниющие трупы, окрашивая им ногти на манер дикарей — для того чтобы не была заметна выступающая под ногтями кровь! Это ужасно и отвратительно, и нужно быть действительно очень неискушенным, наивным и молодым, чтобы позволить себе подобную дерзость!
Итак, они были счастливы друг с другом, безмятежные, как ангелы; счастливы тайными восторгами, страстными упоениями, которые составляют целую жизнь; к несчастью, они появились на свет в странную эпоху. Не могу постичь, что за безумство овладело тогда душами и чувствами людей; но богохульство и инцест, атеизм и нарушение всех установлений шли рука об руку. Шутя, низвергали власть короля, божественность Бога, целомудрие женщины. В этой толпе обладателей всех возможных видов привилегий встречались отчаянные циники, которые подвергали сомнению всё, кроме себя самих; которые отрицали привилегии всех и каждого — конечно, за исключением собственных привилегий. Эти беспутные развратники, старики, которые никого и


Ж. Жанен. Мадам Потифар
407
ничего не любили в целом мире, даже женщин, даже игру; они были порочны просто в силу инстинкта, так же естественно, как прожорливы тигры. Своими непотребствами и глумлением они больше, чем Дантон, Марат и Робеспьер, добавили ужасов к отвратительным эксцессам революции. Одним из этих людей был месье маркиз де Гав собственной персоной. Он был сын принца и куртизанки, он соединял в своей душе и в крови все самые отвратительные пороки матери и безграничный эгоизм отца. Подобно ей, он не имел веры, подобно ему, не имел принципов; либертен, как тот, распутный, как та; без сердца и без души, он был так же хорош, как они оба. Однажды, прогуливаясь по улице, этот человек увидел Дебору, и, найдя, что она прекрасна, искренна и чиста душой, целомудренна и окружена тем нежным ореолом, который дается любовью, месье де Вилльпатур сказал себе: «Поохотимся!»
И тут же он готовит облаву на это прекрасное создание. Месье облекся в самые тонкие кружева, опрыскал себя самыми изысканными духами, вложил свою лучшую шпагу в роскошные ножны на богатой перевязи; весь в перьях и атласе, он едва касается земли своими красными каблуками. Когда Дебора была у алтаря Богоматери, Гав де Вилльпатур преклонил колена подле прекрасной ирландки, и — о, гнусный негодяй! — смешал свои нечестивые молитвы с нежнейшими обетами этого ребенка, возносившего молитвы за Патрика! Какой долгой была для Деборы месса! Выслушивать отвратительные шуточки этого человека, ощущать его руку подле своей, его дыхание рядом со своим, тогда как никто не защищает эту христианку, оскорбляемую в храме, — ни Господь, что на небесах, ни священник, служащий в алтаре! Действительно, в этих нечестивых церквах, у оскверненных алтарей, где не было уже ни Бога, ни священника, где звучало приглашение в будуар, оскорбительное для христианки, — там, в святых храмах, сошлись все сомнения и страсти; здесь служили архиепископы месье Диллон и месье де Роган. Но горе тем, кто ищет защиты в этих некогда святых стенах! Им придется преклонить колена между мушкетером и куртизанкой. Наконец Дебора обратилась в бегство, даже не окропив свой лоб, который ей казался горящим оттого, что его касались пальцы


408
ДОПОЛНЕНИЯ
этого ужасного человека. Но он проник и в дом к девушке. От подобных похитителей дом не имел нужных затворов и достаточной защиты. Он вошел, преклонил колени и наполовину всерьез, наполовину шутя, стал говорить поочередно, как Жан-Жак Руссо или истая Астрея10, пламенно, подобно самому Вольтеру, и галантно, словно Мармонтель на пару с Гретри, и зашел в своей наглости очень далеко. Он добился лишь того, что прекрасная ирландка выставила его за дверь, как лакея. Потерпев таким образом неудачу, он отправился на ужин к принцу де Субизу, и только там ему сказали, что его жабо не в порядке.
Учтите, что я, по мере сил, смягчаю подробности: я не показываю героя настолько гнусным, насколько его представил автор. Я удаляю много пятен с этого вышитого манто, грязи с атласного камзола, дырок с кружев. Я стараюсь сделать так, чтобы этот бесконечный ужас казался более правдоподобным. А поскольку наш автор об этом ничего не сказал, я хочу напомнить, какой была королевская военная свита короля Людовика XV. Какой дух! Какую обходительность, какое мужество, безупречность и учтивость она выказала перед английской армией, когда в битве при Фонтенуа королевская свита предоставила английским мушкетерам право первого залпа!11
Меж тем как полковник, одержимый стремлением осквернить любовь Патрика и Деборы, расставлял эти ужасные ловушки, Фиц-Патрик, как всегда безупречный и преисполненный счастья, уже, знаете ли, приближался к иной западне. У него был друг среди мушкетеров по имени Фиц-Харрис, добрый малый; пожалуй, излишне любопытный и к тому же большой болтун, причем довольно-таки злоречивый. Как бы то ни было, Патрик относился к Харрису с любовью. Однажды, позволив себе немного позлословить в адрес мадам де Помпадур, Харрис оказался в каменном мешке, о котором служивший там тюремщик говаривал с самым мрачным юмором: «Requiescat in расе!»* Новость о том, что Харрис в тюрьме, взволновала нашего достойного Патрика. Харрис причинил ему довольно много неприятностей: именно Харрис предал его
Да упокоится с миром! [лат]


Ж. Жанен. Мадам Потифар
409
счастье, ведь он обратил похотливые взоры Вилльпатура на красоту Деборы. Но Патрик оставляет без внимания все эти пустяки, он ни о чем не помышляет, кроме как о том, что его друг — дитя ирландских гор, и нужно его спасать. Тут же Патрик надевает самый красивый мундир, поправляет волосы, длинные, светлые, как у Аполлона, с коим он был весьма схож, и направляется в Шуази-ле-Руа, обычное и всем известное обиталище королевских фавориток, освященное мадам де Майи, графиней Шатору, — и оскверненное мадам Пуассон, маркизой де Помпадур.
Должен предварить дальнейшее существенными оговорками. В качестве автора я собираюсь говорить ужасные вещи о женщине, на ладони которой умещались судьбы девятнадцатого века. К тому же мне, более чем кому-либо, известны все те поверхностные пафосные речи, которые можно произнести на эту тему. Не будем спешить с выводами! Горе тем ригористам постфактум, которые стремятся сорвать цветы с могилы, чтобы эксгумировать трупы! Справедливо или нет, мадам де Помпадур была недосягаема для ненависти. О ней говорили, что она добра, прекрасна и терпима к недостаткам окружающих. Она имела в качестве постоянного — можно сказать, придворного — льстеца того, кто в данном случае представлял всю нацию целиком, льстеца самого изощренного, возвысившего лесть до искусства. Им был Вольтер собственной персоной. Обремененная необходимостью развлекать вечно скучающего короля, она взвалила на себя огромный груз, ведь тому было необходимо развлекаться с помощью разврата и сомнения, подобно тому как иной тешится невинностью и верой. Для него она была Ментенон, но Ментенон порочная и светская; постоянно превозмогая слабость и отвращение, эта женщина всегда поддерживала его пресыщенную, пустую душу и дух, разумный и слабый. Какое еще человеческое существо сумело бы стать опорой тому величественному ничтожеству, которое именовалось Людовиком XV, королю на шатком троне, состарившемуся раньше срока, элегантной развалине, являвшей собой лишь тень прекрасного молодого мужчины, который погубил, забавляясь, свою душу, добродетель, имя, счастье и королевство; лелеять его


410
ДОПОЛНЕНИЯ
совесть, молчавшую, но отнюдь не мертвую, порой вдруг пробуждавшуюся и тогда звучавшую так ужасно, как если б несчастный король мог видеть себя в будущем? Мне жаль эту женщину — в отличие от тех, кто так проникся современным духом разрушения. Что такая, как она, сделала и что вообще могла сделать против воли этого коронованного эгоиста, расшатывавшего и без того непрочное здание монархии? Она не могла не повиноваться — и она повиновалась. Король желал, чтобы его фаворитка стала подобна королеве, и она царствовала. А когда он хотел, чтобы она готовила пончики со сливками, его фаворитка надевала кухонный передник. Не браните ее, она в достаточной мере искупила свой беспорядочный образ жизни, ведь она жила с человеком, изнывавшим от скуки! Она жила с тем, чья душа была неспокойна! Она бодрствовала рядом с никогда не спящими сожалениями! Она делала ошибки! Она совершала преступления! Она проливала потоки слез! Кто в том сомневается! Но она была не более чем инструментом в руках вещеносного любовника. Весьма достойная женщина, занимавшая ее место ранее, умерла, умерла и мадам де Шатору. На этом месте женщина бесчестная и бессовестная могла бы привести всё в полный упадок, разрушив все разумные установления, что, собственно, и было сделано мадам Дюбарри! Как вы понимаете, не следует винить мадам де Помпадур во всех несчастьях того времени, и то, что произошло, произошло бы и в том случае, если бы она и не царствовала.
Мадам де Помпадур еще не вставала, когда Патрик явился на назначенную аудиенцию. Он был принят мадам дю Оссе, камеристкой и доверенным лицом, которая тут же доложила своей госпоже, что любовник в обличил мушкетера стоит в ее прихожей. Он был красивее, чем месье де Коссе-Бриссак! Гораздо красивее, чем месье граф Прованский! Так пусть же войдет! И вот он входит. Ему предлагают кресло с бархатной обивкой, ему протягивают белоснежную прекрасную руку, ему улыбаются, его выслушивают, но забывают взглянуть; с прекрасным молодым человеком играют, как играли бы с красивой собачкой. Слава Венере! Эта сцена описана гораздо более живо, чем я могу здесь вам представить. Ведь книги читаются в уединении, в тишине у камина,


Ж. Жанен. Мадам Потифар
411
так, чтобы была возможность при малейшем подозрительном шуме или дуновении ветра захлопнуть ее, если что-то подсказывает вам, что с этой книгой нужно остаться один на один, — и вы в своем праве, даже если вы бросите ее в огонь; какова бы ни была книга, ее воздействие зависит только от вас, и потому вы, чувствительный читатель, можете обращаться с нею, как вам вздумается. Другое дело журнал. Его пишут при всех, его читают публично, он приносится в жертву всеобщему каждодневному любопытству. Никто не сжигает журнал, не рвет его, так как хорошо знает, что отдельный экземпляр вряд ли имеет значение. Посему нужно быть гораздо более сдержанным при публикации в журнале, чем при издании книги. Так что вы не сможете здесь присутствовать при сцене между прекрасным Патриком, юношей двадцати лет, и мадам де Помпадур, которой, само собой, уж никак не меньше сорока одного.
Наполним же хрустальные бокалы самыми изысканными винами, здесь, в этом дворце, искусно устроенном для беспутных наслаждений самыми лучшими мастерами; уставим все его комнаты диванами вплотную к кушеткам, кушетками подле маленьких диванчиков и оттоманок; бесчисленные канделябры превращают тут ночь в день, а все поры этой обители порока пронизаны запахом роз и цветов жасмина; смешаем Францию с Азией, галантность с исступлением, забаву с пьянством, окружим зеркала причудливым орнаментом, а бриллианты жемчугом, и представим, насколько возможно, полный разгул оргии плотских страстей; украсим нашу игру, усладим вкус кипрским вином12, взоры — непристойными картинами, слух — забавными песнями; встряхнем, смешаем, поразим совместно все органы чувств и восприятия, и вот тогда вы сможете отчасти проникнуться этой невообразимой сценой между немолодой и распутной женщиной и прекрасным целомудренным юношей.
В конце сцены (она очень долгая, уверяю вас) эта женщина, доведенная до изнеможения, захотела получить лишь серебряное кольцо, которое украшало палец юноши. Это серебряное кольцо Патрик получил от своей прекрасной возлюбленной в первый день их любви. Вы


412
ДОПОЛНЕНИЯ
понимаете, что он хранил его как зеницу ока! Так что, когда у него собрались забрать его кольцо, он убрал руку церемонным жестом.
Тут же всё изменяется. Вино испаряется из хрустальных сосудов, свечи плафона начинают сиять зловеще, диваны издают угрожающий скрип, жимолость и розы странным образом исчезают; женщина, в неистовстве, совершенно растрепанная, поднимается и в таком виде громогласно восклицает: «Слуги, все сюда! Хватайте этого человека! Вышвырните его за дверь! Бейте его палками, колите шпагами! Я приказываю выбросить этот мусор на улицу, в самую грязь!» Таким образом, Патрика стремительно извергают из этого благоухающего ада! Бедные любовники! Бедная Дебора! Бедный Патрик!
После изгнания Патрика мадам Помпадур повелевает вызвать полковника де Вилльпатура и требует отдать ей Патрика; со своей стороны, он требует Дебору. Сделка заключена, и для того чтобы ее спрыснуть, полковник пригубливает коварными устами уже откупоренное вино — так сказать, за Патрика13.
Итак, вы понимаете, что случилось? Необходимо продолжать, раз уж я начал. Задача непростая, она меня ужасает; но я пойду до конца, ибо твердо уверен, что наш романист, погруженный в свой бред, всё же поймет в итоге, что у автора существуют непреложные обязанности, что есть грань, которую нельзя преступать, излишества, которые не сможет извинить никакой талант и которые непременно развращают даже самую благородную натуру. Необходимо, чтобы всё это предстало перед ним в его книге так же ясно, как отражение в зеркале, а отнюдь не из-за нашего неодобрения. Тем хуже для него, если ему доставляет удовольствие видеть себя отвратительным!
Итак, назавтра после этого ужасного дня Патрик был грубо схвачен людьми из полиции, которые избили его до полусмерти и бросили, окровавленного, в одну из камер Венсеннского замка. Дебору, прекрасную и знатную девушку неполных девятнадцати лет, затащили в карету и насильно увезли. Но куда? Ну разумеется, в Олений парк!
Последуем прежде всего за ней, но не слишком надолго; быть может, она более несчастна, чем даже Патрик на сырой земле. Ее погру¬


Ж. Жанен. Мадам Потифар
413
жают в пух. Ее окружают непристойности всех видов. К ней подступают со всех сторон. Ей докучают, ее утомляют, ее одевают и раздевают; однако она, скромная и тихая, защищена от них своею невинностью. Она немного успокаивается, так как знает, что придет король, — и говорит самой себе, что король Франции, увидев ее у своих ног, бледную, плачущую, дрожащую, еле живую, беременную ребенком, уже шевелящимся в ней, не захочет осквернить себя такой любовью. Она знает, что король — не хищный зверь, что он слишком любит приятные, необременительные интрижки, чтобы найти большое удовольствие в любви бедной вдовы, которая готовится стать матерью. Признаюсь со своей стороны, что эти рассуждения Деборы представляются мне чрезвычайно разумными. Людовик XV, насколько мне известно, никогда не был отвратительным тираном, погрязшим в злодействе и покрытым кровью, как нам показывают. Он не был бессердечным и бессовестным человеком. В своих пороках король не был ужасающ, что ни говорите; он не был страшным; я понимаю, что он пугает, но не понимаю, почему он вызывает отвращение. Конечно, несмотря на всю мою симпатию, я не хочу защищать его. Я не хочу скрыть его пороки среди пороков и нравов его времени. Не дай Бог, чтобы развращенность столь знатной персоны я извинял всеобщей развращенностью; я просто хочу показать человека, который уподобился собаке из басни, оказавшись в числе тех, чьи порочные страсти рвали в клочья прежнюю Францию14. Нет, я ничего такого не утверждаю и к тому же я очень хорошо понимаю, что для сильных мира сего это не может служить оправданием. Но я убежден, что, по крайней мере, этот король, при всём его беспорядочном образе жизни и ведения дел, оставался человеком чести, благородным человеком, сохранявшим королевские инстинкты, если можно так выразиться. Никогда он не был тем жутким тигром, которого нам демонстрируют — облизывающим губы, после того как он впился зубами в сопротивляющуюся ему женщину! Но пусть же повествование идет своим чередом. Напрасно Дебора плачет и взывает к Богу, напрасно на коленях молит о милосердии, восклицая: «Сжальтесь! Пощадите!» Напрасно она твердит, что ее мужа убили, и просит избавить ее от бесче¬


414
ДОПОЛНЕНИЯ
стья: король не проявляет никакой жалости к несчастной. Назавтра ее бросают в подземелье, передают агентам полиции, которые ужасно досаждают ей; так она и оцепенела между этими пьяными стражниками, волосы ее спутались с соломой, ее лихорадило, а душа была объята горем.
Тем временем король возвращается к своей фаворитке. Его величество одолевает ужасная зевота. Он уже откушал утреннюю порцию телятины, которая еще не завершила должным образом свое прохождение. Ничего не может вывести этого удава, который переваривает пищу, из состояния оцепенения: ни злодеяние, ни порочные удовольствия, ни скандальные анекдоты, ни крики голодных подданных!
Тем паче не вспоминает он о женщине на соломе, о растерзанном юноше! Пустяки! Не стоит внимания! Гадость! Но, тем не менее, мы всё же вернемся в башню Венсенна или, точнее, наклоним голову, чтобы проскользнуть в этот длинный гроб, где и упокоимся на пятнадцать лет, похороненные без поминальных молитв, надгробных надписей и савана! Сознаюсь, что такая задача казалась мне непосильной для романиста. Остаться навсегда среди каменных стен, в глубокой ночи, без упований на будущее, без клочка голубого неба, без единого звука из внешнего мира, даже без песни жаворонка;15 оставаться подобным трупу, который едва дышит, всегда скрюченный, на одной и той же соломенной подстилке и в тех же лохмотьях! Остаться с тем, чтобы, скованным всегда одной цепью, крутиться вокруг одного и того же столба! Довольствоваться подобным местом действия, быть столь изолированным от реальности, что даже если бы мир рухнул, то несчастный погребенный заживо об этом бы не узнал. Несомненно, дабы посвятить роман описанию затхлого гроба, а до того проявить непомерную склонность к живописанию оргий, для создания сей ужасающей мистерии из крови и пленения, надлежало дать самому себе страшную клятву не обращать никакого внимания на здравый смысл и считать наветами исторические факты. Нужно было быть очень решительным, чтобы, подобно тем, кто затемняет сознание опиумом, сбивать с толку невероятными парадоксами. Ошибаются те, кто полагает, будто наш автор лишь напускает


Ж. Жанен. Мадам Потифар
415
на себя столь ужасающую суровость. Развернув свое повествование в страшной темнице, он не поддается никаким искушениям сменить место действия. День и ночь сидит на корточках рядом со своей жертвой. Следит любопытным взором за разложением трупа, наблюдает, как уже свободное от страданий тело покрывает зеленоватая плесень. Считает редкие удары умирающего сердца. Пробует хлеб и, если не находит его достаточно черным, выговаривает тюремщику. Призывает слесаря и каменщика, чтобы добавить еще решетку и еще кирпич в нагромождение решеток и кирпичей — на случай, если сочувствующий луч солнца вдруг случится в этой кромешной тьме. Он неумолим и беспощаден. Если бы мучители захотели сменить узнику солому, наш историк пыток ответствовал бы им: «Оставьте солому, она еще достаточно хороша». Одним словом, то пагубное внимание, которое наш автор уделяет этой медленной агонии, не может быть отвлечено ничем: ни угрозой, которая исходит от народа, грядущего народа 89-го года, ни отдаленными раскатами грома и сполохами зарниц, первыми сигналами скорого краха трона, прогнившего как трухлявый пень, ни брожением умов и народным возмущением, ни гибнущим христианством, затравленным духом мятежа16 и скатывающимся вместе с монархией Святого Людовика в бездонную пропасть.
Со своей стороны, я не понимаю пагубного пристрастия писателя, который, в конце концов, неограниченный властитель в своей истории. Как же так?! Вы держите в отвратительной тюрьме несчастных людей, не повинных ни в каких преступлениях; и только от вас, господин романист, зависит даровать им глоток свежего воздуха и хоть немного солнечного света; зависит только от вас заронить искру надежды в сердце; вам стоит только пожелать — и эти воздетые руки обратятся к небу, и эти злосчастные вознесут свои молитвы, пусть даже молитвы умирающих! Почему же в течение пятнадцати лет мучений вы не имели жалости к этим несчастным? Наконец настает время, когда Фиц-Харрис действительно умирает, а Фиц-Патрику говорят: «Вставайте! Вы свободны!» И тогда он находит силы подняться из своей ямы и покинуть свое узилище; он едет в экипаже; в этом экипаже он сидит рядом с марки¬


416
ДОПОЛНЕНИЯ
зом де Садом. Смотрите, куда автора заводит его склонность к парадоксам! Автор жалеет маркиза де Сада! Да, этого жестокого и запятнанного кровью богохульника, непристойного творца чудовищнейших бредней, читатели которых подвергались риску стать одержимыми дьяволом, маркиза де Сада, предстающего в этой истории весьма показательной жертвой lettres de cachet, королевских указов о заточении без суда и следствия! На сей раз автор книг, не поддающихся никакому описанию, сеявших хаос, более ужасный, чем даже чума, провозгласил: «Мученик!» Это мученик! Но если бы lettres de cachet и могли быть в каком-то случае оправданы, государственные тюрьмы полезны, а власти имели бы действительное основание схватить какого-либо человека и отнять у него тело и душу, то вот пример именно такого человека! Мученик! Мученик! Маркиз де Сад — мученик!17
Однако если говорить о достойном наказании за непристойные и кровавые измышления, не следует ли вспомнить одну современную книгу, в которой, так же как в письмах Мирабо, написанных им в Вен- сеннской башне, заключена история государственных тюрем? Итак, запомните эту книгу, которая займет свое место рядом с «Подражанием Христу»18 — «Мои темницы» Сильвио Пеллико19. Боже мой! Вот здесь действительно совершенное несчастье, когда страдания непомерно велики, а пленение жестоко, и мучители всячески запугивают свою жертву! В какую пропасть угодил сей несчастный итальянец, который даже не знал, что же за преступление он совершил! Его толкают, бросают, низвергают — от солнца к кромешной тьме, от венецианской Пьомби до окон Шпилберга!20 Он тщательно отмеряет порции хлеба, дабы съесть ровно столько, сколько необходимо для выживания; считает соломинки в подстилке, на которой лежит; даже при угрозе потерять ногу для избавления от ножных кандалов ему потребовалось разрешение императора. Одеждой ему служила грубая власяница, он был погружен в кромешную тьму и ощущал неизбывный голод. Пытка продолжалась девять лет. И что же? В сем горестном повествовании поражает именно терпение и благожелательность рассказчика. Он бесстрастно, без раздражения и прикрас, повествует о медленной агонии в каменном меш-


Ж. Жанен. Мадам Потифар
417
ке. Без ропота и упреков! Напротив, полное, совершенное христианское смирение. Никакие гиперболы Ювенала не могут и в тысячной доле передать то негодование, которое вызывает это выразительное повествование. Вся мерзость государственных тюрем становится очевидной именно благодаря разительному контрасту с человеколюбием этой прекрасной книги. Ребенок в колыбели — и тот научится их проклинать. Скептики (долой скептиков!), сильно раздраженные христианским милосердием Сильвио Пеллико, утверждали, что в действительности он хотел написать сатиру. Боже упаси! Если б то был обдуманный расчет, если, дабы заклеймить тиранию, жертва обдуманно использовала покров ханжества, то, невзирая на все те страдания, которые испытал Сильвио, это было бы произведение, достойное самого Сатаны!
А вы, молодой романист, счастливец, живущий легко, имеющий возможность наслаждаться лазурным небом, улыбкой возлюбленной, ароматом цветов и трав, слушать шепот листьев под дуновением ветерка, внимать пению лесных птиц, вы получаете удовольствие, нагромождая одни ужасы на другие! Вы барахтаетесь в грязи темниц вместе с несчастными узниками! Вы, молодой человек, просто не находите иного развлечения! К чему столько напрасных усилий? Лишь для того, чтобы прийти к пагубному и абсурдному выводу, что само существование монархии неприемлемо, что жестокая доктрина Террора может быть вполне обоснованной, и эти каннибалы, которые скоро доберутся до Франции, суть посланники Бога! И по этому поводу вы восклицаете: «Терпение! Когда мы опустим наше ведро в колодец, оно поднимется, наполненное кровью!» Просто терпение! Девяносто третий год грядет! Терпение! Весь цвет французского общества погибнет на эшафоте. Терпение! Людовик XVI заплатит за Людовика XV; королева Франции Мария-Антуанетта будет справедливо передана в руки палача — ведь мадам де Помпадур сорвала же все цветы этого несчастного королевства! Терпение! Мадам Елизавета, святое дитя, будет обезглавлена по той причине, что мадам Дюбарри царствовала в Версале! И вы называете это правосудием! Правосудием — самые жуткие преступления, которые только позорили народ и век! Но таким образом вы допускаете


418
ДОПОЛНЕНИЯ
солидарную ответственность, когда невинные дети должны платить за преступления отцов! Терпение, говорите; вы желаете, чтобы мы запаслись терпением? Напротив, следует воззвать: «Какой позор! Что за низость! Какой ужас!» Так что уберите прочь это ведро благородной крови и будьте так добры, не черпайте больше из этого колодца. К тому же вы должны всё же почувствовать сильнейшую, невыносимую усталость после такого количества злобы, пота, крови, непомерного пьянства и изрыгания хулы на всё и вся.
Желаете знать конец этой ужасной истории? Он вполне достоин ее начала. Фиц-Патрик переменил место своих мучений с Венсеннской башни на застенки Бастилии. Благородная Дебора оказалась счастливей, чем муж: ее отправили на остров Сент-Маргерит; она стала матерью; ребенок узницы был взращен со всем тем невероятным тщанием, которое только возможно для бедной женщины, не имеющей более в целом мире иного предмета любви. Когда юноша достиг двадцати двух лет21, мать в двух словах поведала ему о судьбе Фиц- Патрика. Одно лишь упоминание — и юноша покидает материнский дом и начинает поиски мучителя своего отца, месье маркиза Гава де Вилльпатура. Месье маркиз между тем совершает променад по одному из тех дивных садов, что возникают под кистью Декана и Диаза. При виде юноши, который напоминает ему об отце, он выхватывает из ножен шпагу, одним ударом пронзает прекрасное юное создание, причем мадам маркиза наблюдает за этим, прикрыв глаза веером: она сразу влюбилась в прекрасного отрока и тщетно пыталась спасти его. Вот уж действительно! В этот же день народ Парижа берет Бастилию, которая рушится под мощным напором; с неистовыми воплями толпа врывается в сырые застенки и обретает там трофей — нечто вроде живого трупа на мокром полу и сгнившей соломе. Так вот, Фиц-Патрик, покинувший двадцать лет тому назад обитель порока мадам де Помпадур, чтобы после роскоши и цветов тотчас же оказаться среди червей и гнили, вынесен на яркий солнечный свет народом 89-го года! Он был втоптан в грязь, а становится знаменем, если не отрепьем, революции! После чего толпа, которая совершенно не знает, что ей делать со своей


Ж. Жанен. Мадам Потифар
419
ужасной находкой, тащит его в другую тюрьму под крики «Да здравствует свобода!» Наш герой лишается рассудка и в конце концов умирает. Вот так-то!
Такова эта зловещая, достойная сожаления, ни на что не похожая история, с кровавыми коллизиями, доведенными до абсурда. Скажите на милость, что делать критике, имеющей дело с такой книгой? Какую позицию ей занять? Какие принципы, подвергшиеся нападкам, предпочесть? Возможно ли, хорошо ли, говоря по чести, оставить без внимания подобную книгу, в которой автор исходит из порочных посылок, чтобы завершить ее кровавыми событиями? Порочный круг, в центре которого располагается сам король, а рядом — куртизанка и палач! В самом деле, пристало ли критику считать своим долгом отвечать на подобные заблуждения ума лишь тихим оплакиванием того, что следует громко порицать?


Шарль Бодлер
ПЕТРЮС БОРЕЛЬ
Есть имена, которые входят в пословицу или уподобляются именам прилагательным. Когда в 1859 году некий литературный листок хочет выразить всё то отвращение и презрение, которое ему внушает мрачное и вычурное сочинение, будь то стихотворение или роман, то пускает в ход словосочетание: «Петрюс Борель!» — и этим всё сказано. Слово осуждения прозвучало, автор приговорен.
Петрюс Борель, или Шампавер1, или Ликантроп2, автор «Рапсодий», «Безнравственных рассказов» и «Мадам Потифар», был одним из светил на сумрачных небесах романтизма. Светило, забытое или погасшее, кто помнит об этом сегодня? Кто смеет судить об этом? Вслед за Медеей я с удовольствием повторю: «Moi, moi, dis-je, et c’est assez!» («Я — повторяю, я, и этого достаточно!»)3. Эдуар Урлиак, приятель Бореля, не церемонясь, смеялся над ним; но Урлиак был кем- то вроде маленького сельского Вольтера4, он питал отвращение ко всякой незаурядности, особенно если


Ш. Бодлер. Петрюс Борель
421
она проявлялась в любви к искусству. Только у Теофиля Готье, чей великий дух радуется многообразию существующего мира и кто, даже если бы сильно того желал, не смог бы остаться равнодушным ко всему интересному, изощренному или яркому, причуды Ликантропа вызывали улыбку удовольствия.
Ликантроп — хорошо сказано! Человек-волк или волк-оборотень, по воле какой феи или какого демона он блуждал в мрачных дебрях меланхолии? Какой злой дух, склонившись над его колыбелью, сказал: «Ты не будешь знать, что такое “нравится”»?5 Есть в нематериальном мире нечто мистическое, называемое Неудачей6, и никто из нас не вправе спорить с Судьбой. Это богиня, которая менее всего склонна к ясности, но она в большей мере обладает привилегией неотвратимой власти, чем все Папы и ламы. Я часто спрашивал себя, как и почему такой человек, как Петрюс Борель, проявивший в ряде сцен «Мадам Поти- фар» подлинно эпический талант (особенно в начальных сценах, где живописуется дикое пьянство отца героини, характерное для людей Севера; или же в эпизоде, где матери, одержимой ненавистью к насилию, жертвой которого она сама была в прошлом, воспитавшей своего горячо любимого сына как мстителя, любимая лошадь приносит труп ее обожаемого сына, бедного Вендженса, отважного юноши, павшего под первым же ударом; наконец, в изображении злодеяний и пыточных камер, по силе напоминающем Метьюрина7); так вот, я спрашивал себя, каким образом поэт, который написал удивительную поэму, поражающую и пронзительным звучанием, и резким, почти примитивным колоритом, поэму, которая служит прологом к «Мадам Потифар», — как он мог в то же время допустить столько погрешностей, столько раз спасовать перед трудностями и потерпеть неудачу? У меня нет этому сколько-нибудь рационального объяснения; я могу отметить только симптомы, признаки мрачного характера, натуры, страстно увлеченной противоречием ради самого противоречия, всегда и везде готовой плыть против течения, не принимая в расчет собственную силу и силу встречного потока. Все — или почти все — склонны к правому наклону почерка; Петрюс Борель совершенно по-своему наклонял буквы в левую сто¬


422
ДОПОЛНЕНИЯ
рону, так что все они, тщательно выписанные, были схожи с опрокинутыми картечью рядами пехоты. К тому же этот труд был для него так тяжек, что самые банальные письма, какое-нибудь приглашение или денежный перевод стоили ему двух или трех часов утомительных размышлений — и это не считая подчисток и исправлений. Наконец, «Мадам Потифар» украшена весьма странной орфографией, весьма продуманной, но непривычной глазу читателя, вызывающей, похожей на странно гримасничающую физиономию. Не то чтобы это была орфография как для известных кухарок Вольтера8 или фонографическая система господина Эрдана9 — напротив, это орфография более чем выразительная, она дает простор для самой роскошной этимологии. Я не могу без сострадания вообразить все те тягостные баталии, которые автор романа должен был выдержать, вверяя наборщикам рукопись, дабы реализовать свою типографическую мечту. Ибо он любил не только бросать вызов моральным привычкам читателя10, но и раздражать его зрительное восприятие.
Многие, несомненно, зададутся вопросом: почему в нашей серии мы отводим место автору, по нашему же мнению столь несовершенному? Как раз потому, что при всей своей неуклюжести, крикливости и несовершенстве порой он посылает небу необычайно выразительную и верную ноту, а также потому, что в истории нашего века он сыграл роль весьма значимую. Его особенная черта была Ликантропия. И без Пет- рюса Бореля в романтизме образовалась бы лакуна. В первой фазе нашей литературной революции поэтическое воображение большей частью обращалось к прошлому; оно зачастую принимало тон трогательных и печальных сожалений. Позже меланхолия обрела гораздо более определенное звучание, свободное и более современное. Мизантропический республиканизм соединился с новым течением, и Петрюс Борель стал выражением наиболее дерзкого и парадоксального духа Bousingots, или Bousingo;11 допускалось разное написание этих названий, что диктовалось всегда модой и обстоятельствами. Этот дух, одновременно литературный и республиканский, в противоположность демократическим и буржуазным настроениям, которые позднее нам так жестоко досаж¬


Ш. Бодлер. Петрюс Борель
423
дали, был буйным, усиливался еще и аристократической ненавистью — безграничной, безоговорочной, безжалостной — к королям и буржуазии и общим сочувствием ко всем крайностям цвета и формы, ко всему, что заключало в себе сразу и жизненную силу, и признаки пессимизма, и байронизм; дилетантизм весьма своеобразной природы, который могут объяснить только те ужасные условия, в которые была заключена юность, тоскующая и неистовая. Если бы в эпоху Реставрации дела шли успешно, тогда Романтизм не стал бы дистанцироваться от монархии; не могла бы найти причин для своего существования и эта новая секта, исповедовавшая одинаковое отвращение ко всем умеренным политическим оппозициям, к живописи Делароша, к поэзии Делавиня, к королю, содействовавшему развитию доктрины «золотой середины». Я, со своей стороны, честно признаюсь, что, даже чувствуя некоторую нелепость всего этого, тем не менее всегда испытывал некоторую симпатию к этому несчастному автору, несостоявшемуся гению, амбициозному неудачнику, который заявил о себе только тщательно отделанными эскизами, бурными озарениями, образами, которые, будучи облечены в причудливую форму, искажают свою подлинную значимость.
Резюмируя, отмечу, что ему свойственен некий особый колорит, пикантность sui generis;* даже если бы он обладал только обаянием силы воли, уже этого было бы достаточно! Но он неистово обожал литературу, тогда как сегодня предостаточно авторов, изворотливых и приятных публике, готовых продать свою Музу за землю горшечника12.
Когда год назад мы заканчивали писать эти заметки, возможно, слишком резкие, мы узнали, что поэт недавно умер в Алжире, куда он удалился от литературных дел, полный презрения и утратив всякую надежду на понимание, оставив нам «Табарена», давно уже анонсированного13.
только ему присущая [лат).


ПРИЛОЖЕНИЯ


Т.В. Соколова
В ДУХЕ И СТИЛЕ «НЕИСТОВОГО РОМАНТИЗМА»:
Роман Петрюса Бореля «Мадам Потифар»
Термин «неистовая словесность» (genre frénétique) появился во Франции в 1820-е годы, когда еще не существовало четкой грани между понятиями «неистовый» и «романтический». Оба слова были скорее синонимами и служили для характеристики того, что не соответствовало классическому канону и потому казалось несовершенным, произвольным, вычурным, нередко слишком прихотливым и неясным (см.: Sainte-Beuve 1932: 165, 186, 342). Чтобы считаться романтиком, достаточно нарушить «правила вкуса, условности стиля и разумные приличия», — говорят Ж.-С. Тейлор и Ш. Нодье в предисловии к переведенной ими в 1821 году драме Ч.-Р. Метьюрина «Бертрам, или Замок Сент-Альдобран» (цит. по: Killen 1923: 132—133, 136). В смешении разнородных явлений, называвшихся тогда романтизмом, они предлагают выделить «неистовый жанр». Однако и само это понятие, и граница между романтизмом и «неистовым жанром» представляются Тейлору и Нодье слишком размытыми, нечеткими.
В романтизме нет ничего однозначного, всё «уравновешивается» своей противоположностью, и картина мира в романтическом сознании предстает как бесконечный ряд оппозиций: свет и тьма, добро и зло, гармония и хаос, красота и уродство, высокое и низменное, величественное и смешное, нравственный императив и своеволие, миролюбие и враждебность, свобода и неволя, радость и страдание, надежда и уныние, земная жизнь и потустороннее бытие, конкретное и абстрактное, эмоции и разум, чувственное и духовное. Каждое из взаимоисключающих начал этого ряда тяготеет к одному из двух


428
ПРИЛОЖЕНИЯ
полюсов бытия — к реальности или к идеалу, недостижимому, но вечно манящему. Внимание «неистовых» романтиков фиксируется на том, что реально, часто уродливо в своем несовершенстве, — и потому служит источником страданий человека. Так в их поле зрения оказываются нравы и конфликты, порожденные условиями жизни, которую они видят вокруг, в лабиринтах городских улиц и под крышами ничем не примечательных домов. Именно этот смысл, более определенный и ограничивающий тематические горизонты — изображение обескураживающего несовершенства реальной жизни, — к концу 1820-х годов и закрепляется за «неистовством» как литературным феноменом1.
«Неистовые» изощряются в живописании преступлений, жестокости, диких страстей, причудливых, подчас шокирующих чувств. Всем этим вполне оправдана характеристика их излюбленного жанра как «страшного», или «черного», романа. В нем присутствуют привычные атрибуты английской «готической» традиции: необыкновенные страсти, ужасающие приключения, маньяки, преследования, преступления, убийства, виселицы, трупы. Отзвуки этой моды слышны в произведениях многих писателей, в том числе тех, кому русло «неистовой» повести или романа очевидно тесно, например, в ранних прозаических опытах Виктора Гюго — повести «Бюг-Жаргаль» («Bug- Jargal»; 1820) и романе «Ган Исландец» («Han d’Islande»; 1826). Однако если в первых своих произведениях Гюго следует моде, то в «Последнем дне приговоренного к смерти» («Le Dernier Jour d’un condamné»; 1829) он с этой модой спорит. Гюго предлагает читателям, вопреки их увлечению, нечто противоположное роману, в котором главное — причудливая интрига, мрачное и захватывающее приключение. Этой «внешней драме» он противопоставляет драму внутреннюю, раскрываемую в психологическом повествовании наподобие «Сентиментального путешествия» («Sentimental Journey through France and Italy»; 1768) Лоренса Стерна и «Путешествия вокруг моей комнаты» («Voyage autour de ma chambre»; 1794) Ксавье де Месгра, в которых видит «поразительную аналогию» с «Последним днем приговоренного к смерти» (см.: Hugo 1904—1952/1: 717). Душевные страдания осужденного кажутся Гюго более заслуживающими внимания, чем любые хитросплетения обстоятельств, заставивших героя совершить роковой поступок. Цель писателя не в том, чтобы ужаснуть преступлением, каким бы страшным оно ни было.
1 	Подробнее о «неистовой» литературе см.: Томашевский 1960; Реизов 1971; Соколова 1973; Принцева 2006; Соколова 2013; Steinmetz 1991; Pezard 2012.


ТВ. Соколова. В духе и стиле «неистового романтизма»...
429
Мрачные сцены тюремного быта, описание гильотины, ожидающей очередную жертву, и нетерпеливой толпы, жаждущей кровавого зрелища, должны лишь помочь проникнуть в мысли приговоренного, передать его душевное состояние, страх и отчаяние, пробудить сострадание к тому, кто обречен на насильственную смерть, и тем самым внушить идею о бесчеловечности смертной казни как средства наказания, не соизмеримого ни с каким преступлением.
Полемику по поводу «черного» романа продолжает и Жюль Жанен в романе «Мертвый осел и гильотинированная женщина» («L’Ane mort et la femme guillotinée»; 1829). В предисловии к нему автор говорит о своем намерении написать пародию на модный «страшный» роман, который стал основной продукцией литературной «секты», возглавляемой Анной Радклиф (см.: Janin 1876: 6). Ведя повествование от имени очевидца многих эпизодов из жизни героини, он рассказывает, как из невинной очаровательной девушки Генриетта превращается в безнравственное и преступное существо. Жанен проводит читателя по ступеням падения героини, жизнь которой завершается позорной смертью.
В июне 1830 года выходит роман И.-Ф. Ренье-Детурбе «Луиза, или Горести девы веселья» («Louisa, ou Les douleurs d’une fille de joie»), написанный в подражание «Мертвому ослу...» и посвященный Жанену. Это история злоключений (а в итоге — и гибели) юной Луизы на фоне современного города, причем в самых малопривлекательных его местах: публичном доме, больнице, тюрьме. Роман завершается описанием трупа несчастной женщины, поскольку автор считает, что картина жизни была бы неполной без последнего, ужасающего, штриха. В «неистовой литературе» этот прием стал традицией и в начале 1830-х годов воспринимался как обычный и уже несколько надоевший. Любопытно, что после появления в 1831 году «Красного и черного» («Le Rouge et le Noir») Стендаля один из критиков отметил как достоинство романа, заканчивающегося казнью героя на эшафоте, то, что автор избавил читателей от описания обезглавленного трупа (см.: RE 1831: 358). Но Ренье-Детурбе не отказывается от подобных проявлений «неистовства»: в романе «Карл П и испанский любовник» («Charles П et L’amant Espagnol»; 1831), в поисках самых уродливых и пугающих контрастов, он описывает сцены суда инквизиции и даже заставляет короля осквернить могилу2. В том
2 	«La Revue de Paris» напечатал рецензию на этот роман (см.: RP 1831а), а также фрагмент из романа (см.: RP 1831b).


430
ПРИЛОЖЕНИЯ
же году были написаны романы Э. Бюра де Гюржи «Примадонна и подручный мясника» («La Prima Donna et le garçon boucher») и «Походная кровать: сцены военной жизни» («Le Lit de camp, scènes de la vie militaire»), которые принесли писателю репутацию «неистового» автора, превзошедшего многих в искусстве изображения кровавых и мрачных сцен (см.: RE 1832: 188—189).
Описание нравов в «неистовом» романе уже в конце 1820-х годов приобретает особый смысл, благодаря которому эта литература вызывает споры, касающиеся серьезных проблем социума. «Неистовых» нередко обвиняют в «бесстыдном материализме» (см., напр.: BU 1813: 288) и в безнравственности, ибо жестокая реальность, воспроизводимая в их книгах, по мнению многих критиков, способна развратить душу, поколебать в человеке веру в справедливость, нанести ущерб общественной морали3. Тем не менее, популярность «неистового» романа не ослабевает. Писатели в изобилии находят в современной им жизни всё новые ситуации, потрясающие жестокостью и несправедливостью. Самое страшное в этих картинах — их реальность, не поддающаяся объяснению при помощи оптимистической философии истории и теории прогресса. «Если литература - выражение общества, то Франция должна приводить в отчаяние», - говорит в конце 1831 года писатель и депутат Национального собрания Ашилль Сальванди (цит. по: Thureau-Dangin 1884: 556).
Таков контекст романтического «неистовства», в котором складывается и вскоре заявляет о себе новый автор — Петрюс Борель. Его отец, Андре Борель, торговал скобяными товарами в Лионе. Позднее младший брат писателя Андре, который увлекся идеей доказать древнее и благородное происхождение семьи, украсил фамильное имя дворянским титулом д’Отрив (d’Hauterive), не имея никакого отношения к старинному аристократическому роду. Сам же Петрюс в 1832 году, при публикации первого сборника стихов под названием «Рапсодии» («Rhapsodies»), дополнил свое имя словом «Ликантроп» (от греч. AuxàvGpwTroç — букв.: «волкочеловек», «человек-волк»).
3 	«<...> “Примадонна” является романом нравов, только нравов довольно-таки распущенных <...> невозможно спрашивать у дам мнения о “Примадонне”, не совершив этим нескромной неловкости, обличающей незнание правил общежития; ибо дамы, которые читают все новые романы, не читают этого или старательно забывают прочитанное», — писала в июле 1831 г. газета «Le Messager des Chambres» (цит. по: Томашевский 1960: 388).


Т. В. Соколова. В духе и стиле «неистового романтизма»...
431
Как утверждает современный французский литературовед Ж.-Л. Стейн- мец, эта вызывающая самохарактеристика могла быть почерпнута из Дж.-Г. Байрона, хотя Борель исключал для себя подражание кому бы то ни было, даже мэтрам романтизма — Ламартину, Гюго или автору Чайльд- Гарольда (см.: Steinmetz 1986: 12—15)4. Между тем у Байрона в «Дон Жуане» есть строки, которым вполне созвучна «ликантропия» Бореля. Возражая тем, кто осуждает его за мизантропию, Байрон говорит: «Непостижимо, что они хотят сказать этим. Другое дело — ликантропия. Люди легко превращаются в волков, не меняя внешнего облика» (Canto IX, stz 20). Это высказывание — о том, как современники утрачивают глубинные человеческие качества, уподобляясь волкам по сути, а не по внешности. Их метаморфоза не видима взгляду, но ощутима духовно.
Однако Борель действительно не остается на уровне поверхностного заимствования: в его «ликантропии» акцентирован скорее второй, более глубоко скрытый, неоднозначный смысл, исторически запечатлевшийся в этом слове. Заимствованное из греческого языка существительное «lycanthrope» является ученым синонимом общеупотребительного французского слова «loup-garou» — «оборотень». Со времен Средневековья с этими существами связывались разные суеверия. Мнимых оборотней преследовали и нередко убивали, подозревая их в чародействе и считая виновниками многих несчастий. Церковь и правосудие выступали как защитники народа от колдунов, и общество, по сути дела, причиняло последним значительно больше зла, нежели могли причинить ему они сами. Поэтому слово «оборотень» стало обозначать не только непосредственно колдуна, но и человека, отверженного людьми и ненавистного им. Не случайно в драме П. Мериме «Жакерия» («La Jacquerie»; 1828) разбойники называют себя волками, а предводителя — Оборотнем5. Ликантроп в понимании Бореля — это человек, преследуемый обществом и тем более ожесточенно противостоящий ему. Враг и жертва, обличитель и страдалец, судья и изгой — таким чувствует себя автор «Рапсо¬
4 	Ж.-Л. Стейнмец акцентирует еще один аспект ликантропии, считая его пограничным с «неистовством» и, следовательно, значимым для Бореля: это вид психопатологии, при которой человек воображает, что он превратился в зверя, и ведет себя соответственно.
Персонаж с этим именем, фигурирующий в списке действующих лиц, появляется с первой же картины и обращается к разбойникам в звериных шкурах: «Волки, товарищи мои!» (см.: Мериме 1963: 250—251).


432
ПРИЛОЖЕНИЯ
дий» и в еще большей мере так проявляют себя герои «Безнравственных рассказов».
Мотив двойственности в человеческом самоощущении, которым отмечены произведения Бореля, рождается из конфликтного восприятия реального мира. Позднее, в частности у Бодлера, это драматическое начало переносится из сферы конфронтации с миром непосредственно в микрокосм индивида, превращаясь в коллизию внутренне противоречивых побуждений. Такое самоощущение поэтического субъекта будет с особенной пронзительностью выражено в стихотворении «L’Héautontimorouménos»6 из сборника «Цветы зла» («Les Fleurs du mal»; 1857).
Прежде чем стать писателем, Борель учился живописи у Э. Девериа и архитектуре у А. Гарно, и уже тогда он присоединился к сообществу творческой молодежи «Малый Сенакль» («Petit Cénacle»), возникшему как своего рода альтернатива почти одноименному кружку В. Гюго («Cénacle»). Инициатива создания «Малого Сенакля» принадлежала скульптору Ж. Дюсеньеру. Еще до того, как имя Бореля появилось в журналах («Almanach des Muses», «Le Mercure de France au XIXe siècle», «Les Annales romantiques»), где юный Петрюс печатал свои первые стихи и рассказы, он уже включился в шумные «бои» за романтизм. В феврале 1830 года, во время первого представления «Эрнани», Борель возглавил целый «отряд» поклонников Виктора Гюго. Победа вдохновила его, и в 1832 году он издал свои «Рапсодии», участвовал в создании газеты «La Liberté. Journal des arts» и написал для нее серию заметок, а также опубликовал две статьи об искусстве в газете «L’Artiste».
Самыми значительными фактами ранней литературной биографии Бореля явились выход в 1833 году книги «Шампавер. Безнравственные рассказы» («Champavert. Contes immoraux») и, тогда же, создание кружка писателей, поэтов и художников, который получил название «Содружество Бузенго», или просто «Бузенго»7. Борель стал одним из самых активных участников литературного движения во Франции. Его кружок — группа «неистовых» романтиков — сразу же привлек к себе внимание шумными нравами, вызывающими литературными вкусами и нетерпимостью ко всему уме¬
6 Это греческое слово, означающее «сам себе палач», использовано и римским драматургом Публием Теренцием в названии одной из его комедий (163 до н. э.; в пер. А.В. Артюшкина — «Самоистязатель»).
7 Этимология, смысл и даже орфография этого слова (bousingo или bousingot) до сих пор остаются не вполне ясными, что порождает разные трактовки.


Т. В. Соколова. В духе и стиле «неистового романтизма»...
433
ренному, благопристойному и «освященному» официальным покровительством или одобрением. В кружок входили писатели и художники весьма демократических по тем временам взглядов: А. Девериа, А. Буланже, С. Нантёйль, Ж. де Нерваль, Ф. О’Недди, Н. Тома, А. Бро, О. Маке, Ж. Бу- шарди. Многие из них прежде были членами «Малого Сенакля». Центральной же фигурой в «Содружестве Бузенго» сделался, как уже отмечалось, Петрюс Борель.
В 1830 году, после февральской «битвы» за «Эрнани», Борель оказался участником — случайным, как считают одни его биографы, тогда как другие полагают, что он и вовсе был в стороне от событий, хотя принял их «с удовлетворением и радостью» (Реизов 1971: 168), — Июльской революции, «трех славных дней», как тогда называли эти события. Петрюс был настроен бунтарски; свою независимость и презрение к царящим в обществе вкусам он демонстрировал даже внешним обликом: носил бороду (на что, вопреки общепринятой моде, в те годы отваживались лишь немногие «чудаки»), жилет à la Марат, прическу à la Робеспьер и перчатки «цвета королевской крови». С этими атрибутами непримиримого республиканца и в трехцветном обрамлении его изобразил художник Л. Буланже на портрете, выставленном в Парижском салоне 1833 года.
С ноября 1836 года Борель проживал за пределами Парижа, в небольшой деревушке Безиль (Baizil), где продолжал сочинять роман «Мадам По- тифар», к работе над которым приступил сразу же после опубликования «Безнравственных рассказов». Роман был окончен в 1838 году и вышел в 1839-м в Париже, с иллюстрациями Луи Буланже и посвящением Люсинде Парадоль, актрисе театра «Комеди Франсез» (ее имя было «зашифровано» в инициалах L.P.). Недоброжелательный отзыв Ж. Жанена о «Мадам По- тифар», опубликованный в очень влиятельной газете journal des Débats», обескуражил писателя, лишив надежд на признание. «Приговор» Жанена оказал мощное влияние на дальнейшую литературную судьбу и романа, и его автора. В 1840-е годы Борель проявлял себя практически только в журналистике, едва зарабатывая на жизнь и прозябая в бедности, граничившей с нищетой. Пытаясь поправить свои дела, он занимался и переводами с английского; так, в 1835—1836 годах публиковался его перевод «Робинзона Крузо» Д. Дефо.
На протяжении многих лет П. Борель жил в условиях удручающей и безысходной бедности, что не раз вынуждало его бежать из города, где тру¬


434
ПРИЛОЖЕНИЯ
дом литератора и журналиста ему не удавалось заработать себе на жизнь. Нищета преследовала его не только в Париже, но и в Безиле, где писателю приходилось ютиться «в грязной, крытой соломой лачуге», носить «длинную холщовую блузу» и огромные деревянные башмаки — сабо (см.: Aristide 1922: 105—106). В 1840—1843 годах, живя в окрестностях парижского пригорода Аньер, он пытался даже освоить фермерское дело, выращивал овощи в своем огороде, завел корову и коз. Однако творческого труда он не прекратил и контактов с литературной и артистической средой не прервал. Благодаря проходившей рядом железной дороге Бореля нередко посещали друзья, прежде всего художники, обосновавшиеся в Буживале, а также парижане, в том числе Т. Готье, Ф. О’Недди, Буассар де Буаденье и др.
По возвращении в Париж в 1844 году Борель активно проявлял себя в журналистике: стал издавать газету «Satan» (которую передал ему брат Франциск) и опубликовал в ней большое количество своих статей, в том числе — семь обзоров Салона. Кроме того, он печатался в «Pandore» — газете своего друга Арсена Уссэ; издал три сонета и другие сочинения в «L’Artiste»; вел театральную хронику в газете «Commerce»; основал журнал «Revue pittoresque» и приложение к нему под названием «L’Ane d’or» («Золотой осел»). При этом Борель поддерживал контакты со многими писателями, в частности с Готье и Нервалем.
В 1845 году Готье, возвратившийся из африканского путешествия, предложил Борелю поступить на службу в колониальную администрацию. Его кандидатуру поддержал Эмиль де Жирарден, состоявший в дружеских отношениях с маршалом Тома Бюжо — тогдашним губернатором Алжира. Так Борель получил должность инспектора колониальной службы, что вызвало бурную негативную реакцию в республиканской прессе. Борель не замедлил с ответом — и вызвал на дуэль Армана Марраста, издателя газеты «National». В январе 1846 года, после пятидневного плавания на корабле «Шарлемань», Борель прибыл в Алжир и заступил на свою новую службу — в должности секретаря при маршале Бюжо, губернаторе колонии. Вскоре к нему присоединилась его семья. Все они устроились в доме с башенкой, который Борель будет называть «Замком возвышенных дум» («Le Castel de Haute-Pensée»). В дальнейшем — хотя в 1851 году Борель получил должность мэра в Блад-Туариа, новой сельской колонии в окрестностях Мостаганема — его служба в колониальной администрации Алжира протекала очень неровно, отношения с вышестоящими чиновниками складывались далеко не идил¬


Т. В. Соколова. В духе и стиле «неистового романтизма»...
435
лически (особенно после государственного переворота 1852 года), и в 1855 году он был отправлен в отставку.
В алжирский период жизни Бор ель предпринял единственную попытку вернуться к творчеству. Ее результатом стала неоконченная поэма острополитического содержания «Путешественник за починкой обуви» («Le voyageur qui raccommode ses souliers»)8. Желание ее написать было вызвано событиями 1848 года во Франции — революцией и установлением Второй республики. Живя в Алжире, Борель внимательно следил за тем, что происходило в Париже, и после первой вспышки надежд испытал разочарование: ему претила демагогия республиканцев, на которую он хотел прореагировать, по своему обыкновению, резко и громко. Однако в ту пору писатель был погружен уже в другую реальность, в повседневные заботы о семье и проблемы службы в администрации, — и поэма осталась недописанной.
Последние годы Борель и его близкие жили как простые алжирские колонисты. Будучи главой семьи, писатель теперь был озабочен прежде всего скудостью средств, которые давала земля, и лишь иногда сочинял стихотворения «на случай». Некогда «неистовый» романтик, Петрюс Борель умер от солнечного удара 17 июля 1859 года.
В целом на фоне множества статей в разных периодических изданиях («Le Mercure de France au XIXe siècle», «L’Artiste», «La Presse», «Le Voleur», «Le Commerce», «La Revue de Paris», «La Revue pittoresque», «La Pandore», «L’Akhbar» и др.) художественные произведения Бореля («Расподии», 1832; «Шампавер. Безнравственные рассказы», 1833; «Мадам Потифар», 1839) составляют незначительную часть написанного им. Обстоятельствами жизни и перипетиями литературного движения ему была предначертана, казалось бы, абсолютно печальная судьба: полное забвение.
Однако прижизненная литературная репутация писателя и его место в исторической «табели о рангах», определяемые современниками, далеко не всегда совпадают с теми оценками, которые дают последующие поколения. То, что современники «не услышали» автора, что его произведения не встретили ожидаемого отклика, вызвали остронегативную реакцию или просто остались непонятыми, нередко становится для него поводом для драматических переживаний. Так, из-за равнодушия читателей к роману «Пармская
8 	Рукопись поэмы была обнаружена и опубликована в 1978 г. Ж.-Л. Стейнмецем (подробнее об этом см.: Steinmetz 1986: 45).


436
ПРИЛОЖЕНИЯ
обитель» («La Chartreuse de Parme»; 1839) Стендаль чувствовал себя «сиротой, брошенным на улице», как он признавался в письме Бальзаку в ответ на его «Этюд о Бейле». Подобное ощущение покинутости — это, пожалуй, самая печальная участь, испытание более тяжелое, чем официальный вердикт в виде судебного приговора, который постиг, например, Ш. Бодлера после выхода в свет «Цветов зла». Судебный процесс против этого сборника сопровождался многочисленными доброжелательными откликами в прессе и в частной переписке, создавая ответный резонанс в поддержку поэта, тогда как на почве равнодушия «произрастает» только забвение. Понимая это и сочувствуя Борелю, именно Бодлер стал первым, кто попытался возразить общепринятому осуждению «неистового» романтика. В письмах к друзьям и в статьях о живописи и литературе он нередко упоминал Бореля: так, в одной из своих статей о Гюго («Victor Hugo»; 1861) Бодлер рассказывает как он познакомился с ним; в статье о Пьере Дюпоне («Pierre Dupon»; 1861) приводятся строки из стихотворного вступления к «Мадам Потифар»; в очерке о романе Флобера «Мадам Бовари» («Madame Bovary par Gustave Flaubert»; 1861) Бодлер цитирует слова Бореля из его предисловия к сборнику «Рапсодии». Кроме того, в 1860 году Бодлер написал для антологии французских поэтов серию небольших очерков, в том числе о Бореле. Однако издатель Э. Крепе исключил имя последнего из своей антологии, сочтя его «недостойным» автором, о чем Бодлер с возмущением сообщал в письме к одному из друзей, писателю Филоксену Буайе (см.: Baudelaire 2000: 216).
Литературовед Ж.-Л. Стейнмец предполагает возможность непосредственного знакомства Бореля и Бодлера, приводя ряд достаточно убедительных фактов (см.: Steinmetz 1986: 196—197). В начале 1840-х годов (до того, как в 1846 году Борель уехал в Алжир) оба литератора какое-то время жили в Париже на набережной Бетюн совсем рядом: Борель — в доме № 6, а Бодлер — в No 10; оба бывали в мастерской художника Буассара Буаденье, оба писали обзоры художественных Салонов, печатались в газете «Satan», которую, как уже говорилось, публиковал брат Бореля Франциск (с 1845 года это издание перешло в другие руки и сменило название на «Corsaire-Satan»), а иногда материалы обоих оказывались в одном и том же номере. Они могли встречаться и благодаря Арсену Уссэ, другу Бореля, выпускавшему газету «L’Artiste» и сразу проявившему интерес к начинающему автору Ш. Бодлеру. Позднее, в 1862 году, именно Арсену Уссэ Бодлер посвятил свои стихотворения в прозе, опубликованные в «La Presse».


Т. В. Соколова. В духе и стиле «неистового романтизма»...
437
Год спустя после неудачной попытки представить публике Бореля как поэта, в «Revue fantaisiste» была напечатана статья Бодлера «Петрюс Борель» (см.: Baudelaire 1962а). В ней Бодлер говорил о писателе, умершем далеко за пределами Франции, в Алжире, как об «одном из светил на сумрачных небесах романтизма»: «Светило, забытое или погасшее, кто помнит об этом сегодня? Кто смеет судить об этом?» (С. 420 наст, изд.) К числу этих немногих, смеющих высказывать мнение, Бодлер относил Теофиля Готье. Сам же он, по его признанию, ценил в Бореле «подлинно эпический талант», проявившийся в «Мадам Потифар», отмечал родство этого романа с «готической» традицией и сочувственно говорил о стремлении автора избежать «золотой середины» в любом обличье, будь то конформистская умеренность в политических симпатиях, благопристойность манер или эстетические принципы. Нарочитая удаленность от «золотой середины» в литературе оборачивалась пристрастием к чрезмерному, кричащему в чувствах, страданиях, настроениях и к избыточному во всём, что касается формы, колорита, общего тона произведений. Примечательно, что даже Бодлер с его известным постулатом «Красота всегда отмечена странностью» («Le beau est toujours bizarre») находил Бореля «слишком уж странным» («trop bizarre») и порой даже смешным в его крайностях. И всё же он признавал за писателем своеобразное очарование, «особый колорит, пикантность sui generis» и противопоставлял его множеству авторов, «изворотливых и приятных публике, готовых продать свою Музу за землю горшечника» (с. 423 наст. изд.). Об ощущении Бодлером собственного внутреннего родства с писателем, называвшим себя «ликантропом», говорят и некоторые суггестивные отсылки поэта к своим произведениям, в частности, к сонету «Невезение» («Le Guignon»), где творчество ассоциируется и с Сизифовым трудом, и с ароматом прекрасных цветов, распускающихся в глухом безлюдном месте. Неприятие современниками, ставшее участью Бореля, видится Ш. Бодлеру оборотной стороной избранничества, которым этот писатель был отмечен от рождения: «Ты не будешь знать, что такое “нравиться” [другим людям]» («Je te défends de plaire» — букв.: «Я запрещаю тебе нравиться»), — словно бы произнес какой- то злой дух, склонившись над его колыбелью (с. 421 наст. изд.). Подобная участь выпала и самому Бодлеру, и, чтобы несколько оправдать ее, он говорит, что неумение нравиться — это «аристократическое удовольствие» (Baudelaire 1989: 256). Его итоговое суждение о писателе, пославшем «небу необычайно выразительную и верную ноту», которая пока еще остается не¬


438
ПРИЛОЖЕНИЯ
услышанной, наиболее емко отражают следующие слова: «<...> в истории нашего века он сыграл роль весьма значимую. <...> без Петрюса Бореля в романтизме образовалась бы лакуна» (с. 422 наст. изд.).
Во второй половине XIX века о Бореле-поэте вспоминал Поль Верлен: в «Романсах без слов» он предварил эпиграфом из «Рапсодий» свое стихотворение («Забытые мелодии», V), построенное по принципу взаимоотраже- ния звуковых и визуальных (цветосветовых) эффектов. Подобный опыт передачи поэтического настроения через чувственные восприятия он обнаружил в поэзии Бореля. Интерес к этому автору во Франции активизировался в первые десятилетия XX века на волне литературного авангарда, что ощущается в «Трактате о стиле» («Traité du style»; 1928) Луи Арагона, в статье Поля Элюара «Бунтарское сознание. Петрюс Борель, ликантроп» («L’intelligence révolutionnaire: Pétrus Borei le Lycanthrope»; 1927), в литературно-критических текстах Андре Бретона. Борель упоминается и в эссе «Бунтующий человек» Альбера Камю, для которого этот «неистовый» романтик интересен не только двенадцатью годами жизни в Алжире, но и проблематикой творчества. Произведения П. Бореля стали постепенно возвращаться к читателям. К середине XX века новых публикаций оказалось всего три, они появлялись с периодичностью в сорок—пятьдесят лет (см.: МР 1877—1888; Borei 1922; Borei 1967), однако во второй половине столетия промежутки между новыми изданиями стали сокращаться до семи или даже до четырех лет (см.: МР 1972; Champavert 1979; Champavert 1985; MP 1987; MP 1999). Именно на этот период приходятся четыре из пяти посмертных переизданий «Мадам Потифар» (1967,1972,1987,1999), что дает основание говорить о возрастании интереса к «неистовому» романтику и «ликантропу» Петрюсу Борелю, и в первую очередь — к его единственному роману.
На русский язык были переведены только повести Бореля: в 1971 году полный текст «Безнравственных рассказов» вышел в серии «Литературные памятники» (см.: Борель 1971) — на полтора десятилетия раньше, чем первое критическое издание этого сборника во Франции, которое появилось только в 1985 году. Ж.-Л. Стейнмец отмечает, что в предисловии Б.Г. Реизова к русскому изданию «Безнравственных рассказов», в отличие от ставшего традиционным осуждения писателя, предлагается трактовка его аморализма как единственно возможной авторской позиции в исторических обстоятельствах того времени, когда жил Борель (см.: Steinmetz 1986: 46).


Т.В. Соколова. В духе и стиле «неистового романтизма»...
439
•к -к -к
К началу 1830-х годов традиция фантастических ужасов в духе «готического» романа оказалась оттеснена на периферию литературного движения во Франции. Повестью «Последний день приговоренного к смерти» В. Гюго убедил читателя, что ужасы реального бытия оказываются порой страшней самого изощренного вымысла, и теперь писатели ищут и находят в окружающей жизни немало сюжетов такого рода. Так создаются романы Ж. Жане- на, И.-Ф. Ренье-Детурбе, Э. Бюра де Гюржи. Это, конечно, не документальные произведения, их сюжеты вымышлены, но события и персонажи не столь условны и искусственны, как в «готическом» романе, они обрисованы такими, какими могли бы быть в потоке окружающей повседневности. Аналогичная тенденция в определенной мере проявляется и в «Безнравственных рассказах» Бореля. Книга принесла автору скандальную известность, и в его новом произведении — романе «Мадам Потифар», работа над которым начинается на волне этого успеха, будут задействованы некоторые реальные люди и происшествия, а выдуманный сюжет выстроится по их канве как вполне правдоподобный, хотя и самый обескураживающий вариант возможного.
Имя главного героя заимствовано Борелем из книги «Тайны Бастилии» («La Bastille dévoilée»; 1789), хорошо известной в начале XIX века (см.: Steinmetz 1999а: 14). В списке заключенных печально известной французской крепости на момент ее взятия в 1789 году узников было всего семь, в том числе и двое умалишенных. Один из этих двух самых несчастных, некий Уайт (Whyte), хорошо говорил по-английски и еще на каком-то никому не понятном языке — возможно, ирландском. Доподлинно неизвестно, когда именно он сошел с ума. До Бастилии он уже провел несколько лет заключения в Венсенне, однако не мог ничего внятно рассказать о себе и вскоре был отправлен в психиатрическую лечебницу Шарантон. В некоторых исторических трудах имя и личность этого узника уточняется: граф Уайт де Маль- виль (см.: Hayes 1932: 41—42). Он родился в 1730 году в Дублине, во Франции при Людовике XV служил в Ирландском полку, а на момент взятия Бастилии был в числе ее узников. Обстоятельства его трагической судьбы во многом совпадают с историей Патрика Фиц-Уайта, и это дает основание считать ирландского графа прототипом литературного персонажа, а также предположить, что Борель был знаком еще с некими документами, из которых мог


440
ПРИЛОЖЕНИЯ
почерпнуть необходимые ему сведения о безумном заключенном Бастилии и в целом о жизни узников королевских тюрем. Вполне вероятно, что он читал «Мемуары» (1789) А. Мазера де Латюда, «Мемуары мадам Дюбарри» (вернее, псевдомемуары, автор — Э. де Ламот-Лангон; 1829—1830) или другие сочинения подобного рода. Ж.-Л. Стейнмец находит немало соответствий в биографии реального Уайта де Мальвиля и в злоключениях его литературного «двойника» Патрика Фиц-Уайта из романа Бореля. Участь безумного узника-ирландца, именовавшего себя «le major de l’Immensité» («повелитель Вселенной») и не способного уже воспользоваться полученной им свободой, не могла не привлечь внимание историков и писателей. Так, спустя полвека о нем упоминает Жюль Мишле в «Истории Французской революции» («Histoire de la Révolution française»; 1847—1853).
Итак, ужасающая судьба заключенного Бастилии — это факт, почерпнутый писателем из реальной жизни, и такой факт неизбежно должен был превратиться в увлекательный сюжет романа, тем более что мотивы темницы, узничества, тюремного заключения уже стали устойчивой традицией не только «неистовой» литературы, но и романтизма в целом (подробнее об этом см.: Темница и свобода 2002; Brombert 1975). Достаточно вспомнить поэмы «Шильонский узник» («The Prisoner of Chillon»; 1816) Дж.-Г. Байрона и «Темница» («La prison»; 1821) А. де Виньи или роман-исповедь С. Пеллико «Мои темницы» («Le mie prigioni»; 1832). В 1833 году, когда Борель начал работать над своим романом, в Париже появилось почти одновременно три перевода исповеди Пеллико, а за год до этого, в 1832-м, вышло новое (пятое) издание повести Гюго «Последний день приговоренного к смерти» с предисловием автора, который к этому моменту был уже всеми признан как самое яркое светило на романтическом небосклоне. Тема узничества многократно варьируется и в других известных произведениях: в 1832 году в романе А. де Виньи «Стелло» («Stello»; эпизод об Андре Шенье), в 1839-м — в «Пармской обители» Стендаля, в 1845 году — в романе А. Дюма «Граф Монте-Кристо» («Le Comte de Monte-Cristo»).
Однако, работая над своим «тюремным» романом, Борель не подражает никому, даже Виктору Гюго. Тогда как последний всецело сосредоточен на переживаниях человека, ожидающего казни, то есть скорой насильственной смерти, Борель силой воображения воссоздает жизненный путь несчастного и те обстоятельства, что привели его к ужасному финалу. При этом в своем повествовании он намеренно выходит за пределы индивидуальной истории


Т. В. Соколова. В духе и стиле «неистового романтизма»...
441
конкретного человека, акцентируя такие аспекты, как фатальная предопределенность человеческой судьбы, всевластие монархов с их фаворитами, зависимость участи индивида от общенациональной истории, — и всё это в соотнесенности с проблемой свободы.
Тексту романа предшествует Пролог: это аллегорическая поэма о трех «адских всадниках», в которых воплощаются возможные варианты жизненного выбора: первый — гедоническое наслаждение земными радостями; второй — забвение страстей мира, аскетизм, погружение в религию; третий, «Гость Каменный с душой, навек оледенелой» (с. 10 наст, изд.), — смерть, небытие. Полем для своей битвы они избрали душу человека, и этим предопределены его неизбывные страдания.
Une douleur renaît pour une évanouie; Вовек не оборвать несчастья цепких лоз,
Quand un chagrin s’éteint c’est qu’un autre Одна беда ушла — ей новая на смену.
est éclos;
La vie est une ronce aux pleurs épanouie. Что жизнь? — Терновый куст,
разросшийся от слез.
С. 9 наст. изд.
Только Богу известно, кто из «адской троицы» возобладает над несчастным страдальцем. Одной из бесчисленных вариаций этого мрачного человеческого удела предстает в романе Бореля судьба двух персонажей, которые, казалось бы, заслуживают лучшей участи. Их частная жизнь изначально определяется обстоятельствами и силами надличностного уровня: взаимной любви и естественному стремлению к счастью противостоит Рок в разных обличьях, и прежде всего в виде сословных и национальных предубеждений. Патрик и Дебора — ирландцы. Отец Деборы — английский граф, но воспитана она матерью, ирландкой. По духу мать и дочь скорее противостоят главе семейства, а в семейном союзе англичанина и ирландки воплощается антагонизм двух наций, сосуществующих в тесной, но нежеланной близости9.
9 	На протяжении XVTT—XVTQ вв. католическая Ирландия сопротивлялась религиозной и национальной дискриминации со стороны Англии. С 1727 г. католикам даже запретили участвовать в парламентских выборах, что спровоцировало усиление борьбы ирландцев за свои права. Начало французской революции 1789 г. способствовало этому в еще большей степени. Был создан «Союз ирландцев» («United Irishmen»), который ставил целью превратить Ирландию в самостоятельную республику, рассчитывая на по¬


442
ПРИЛОЖЕНИЯ
Роковыми последствиями для Патрика и Деборы оборачивается и судьба нации в целом, и зависимость человека от произвола монаршей власти или прихоти королевских фаворитов; доминирующие в обществе этические нормы, по причине которых одни люди отданы во власть другим, не оставляют героям надежд на спасение.
Внимание к ирландским проблемам не ограничивалось пределами Англии; особое же сочувствие они вызывали во Франции, которая в 1790-е годы не раз пыталась, хотя и безуспешно, поддержать Ирландию. Эмигранты и беглецы из этой страны нередко искали в Париже убежища. История ирландского узника Бастилии казалась прекрасным сюжетом для романа, однако первоначально известен был только ее финал. Всё прочее должно было быть воссоздано воображением автора. Именно таким образом и появился роман Бореля.
Действие «Мадам Потифар» отнесено к XVIII веку. В канву сюжета вплетаются события, связанные с началом революции: в живописных и нередко шокирующих подробностях представлено взятие Бастилии, освобождение ее немногочисленных узников, эйфория толпы «победителей», перед которыми не устояли крепкие стены королевской цитадели и которые завладевают орудиями тюремного пыточного зала. Среди персонажей, фигурирующих или просто упоминаемых в повествовании, — множество подлинных исторических лиц, обилие узнаваемых реалий бросается в глаза. Это дает повод рассматривать роман как исторический, однако не менее очевидны и отличия от других произведений этого жанра, сложившегося к началу 1830-х годов.
В исторических романах Виньи, Гюго, Мериме, Бальзака доминировала философия истории, стремление воссоздать специфику эпохи, «местный колорит», дух времени, проявляющийся в эпических событиях и в частных судьбах людей, в национальной психологии и индивидуальных характерах.
мощь Франции. В 1800 г., согласно решению британского парламента, Ирландия была- объявлена частью Великобритании, а с 1801 г. действовал объединенный парламент, однако это не могло решить всех проблем. В 1825 г. с целью борьбы за права ирландцев- католиков была создана Ирландская католическая ассоциация, а в 1829 г. наконец принят закон, в соответствии с которым католикам предоставлялось право занимать официальные должности (кроме поста лорд-канцлера), а также избираться в парламент. Эта победа оживила надежды ирландцев и их борьбу за выход из союза с Англией.


Т.В. Соколова. В духе и стиле «неистового романтизма»...
443
Эстетикой такого романа предполагалось сочетание различных начал: эпического, лирического и драматического, философии и нравоописания, подлинных фактов и воображаемых событий. У Бореля присутствует почти всё это, за исключением оптимистической концепции истории — главного принципа романтической историографии. В «Мадам Потифар» многочисленные приметы реальности XVIII века создают обескураживающую, мрачную атмосферу предопределенности человеческой судьбы, находящейся во власти жестокого Рока.
Перед читателем предстают два мира, резко контрастирующие: один — это дворец и прочие королевские владения с их вызывающей роскошью, изощренными удовольствиями монархов и капризами фаворитов, власть которых соперничает с королевской; другой мир, своего рода оборотная сторона первого, — тюремный мрак, где страдают и умирают опальные подданные. Обе стороны этой реальности обрисованы в достоверных подробностях, почерпнутых автором из разных сочинений, главным образом мемуаров. Роман богат выразительными штрихами, не только воссоздающими эпоху второй половины столетия, но и позволяющими узнать реальных исторических лиц под «масками» других имен; прежде всего это маркиза де Помпадур. И если Борель называет ее мадам Потифар, то вовсе не затем, чтобы завуалировать реальную модель; иначе для чего тогда было вводить в роман так много штрихов, прямо или косвенно указывающих на идентичность персонажа и прототипа? Так, при первом же появлении мадам Потифар рядом с ней присутствует мадам дю Оссе (имя первой камеристки маркизы де Помпадур)10, а король в некоторых сценах обращается к фаворитке «моя Помпон». Эпизод первой встречи Патрика и мадам Потифар изобилует подробностями, не оставляющими сомнений относительно прототипов и заглавной героини романа, и того, кого она называет Фараоном: роскошный будуар в стиле рококо; рисунок Франсуа Буше; на столике работы Шарля Буля — краски, карандаши, резцы, используемые при изготовлении гравюр (попутно сообщается, что в этом увлечении мадам помогает Жак Гюэ — королевский гравер с 1745 года); в довершение обрисовки интерьера королевской фаворитки упоминается томик Вольтера с автографом и якобы его мадригал,
10 	Известны «Мемуары» мадам дю Оссе, содержащие интересные сведения о придворной жизни (см.: Madame du Hausset 1824).


444
ПРИЛОЖЕНИЯ
адресованный владелице будуара. В этих стихах лесть перемешана с иронией, а дама, к которой они обращены, названа именем Потифар, что указывает на авторство не Вольтера, а самого Бореля:
Putiphar, ton crayon divin Изящной кистью Потифар
Devait dessiner ton visage, Должна писать автопортрет.
Jamais une plus belle main Ее талант — высокий дар,
N’avait fait un plus belle ouvrage. Руки прелестней в мире нет.
С. 100 наст. изд.
Более всего Бореля привлекает возможность сочетать факты и авторский вымысел. Вкус к историческим познаниям был характерен для романтиков вообще, страницы их романов богаты реалиями и подробностями, почерпнутыми из исторических трудов и мемуаров, претендовавших на достоверность. На этой волне создаются не только романы А. де Виньи, Мериме, Гюго, Дюма, но и множество менее известных в наше время произведений, вроде исторических романов Э. Сю или сочинений совсем забытых сегодня авторов, таких как Поль Лакруа (писавший под псевдонимом «Библиофил Жакоб»; см.: Стаф 2006) и его брат Жюль. Историей увлекались и многие друзья Бореля, в том числе Жерар де Нерваль. Кроме того, младший брат писателя, Андре Борель, учился в Национальной школе хартий (основана в 1821 году и преобразована в 1830-м в Архивы национальной библиотеки), и с этим, естественно, были связаны круг общения и интересы обоих братьев.
Романисты исторического жанра не довольствовались фактами официальной хроники: этими событиями создается лишь самая общая канва, своего рода остов без плоти, или пунктир, в пробелах которого — множество безвестных лиц, судеб, происшествий. Каждая такая лакуна есть чистая страница, заполнить которую возможно лишь силой воображения. Вымысел помогает воссоздать недостающие звенья, уничтожить «белые пятна» в панораме прошлого. Однако если в 1820-е годы, в эпоху становления исторического романа, главной эстетической целью жанра было воссоздание единого исторического процесса, то уже спустя десятилетие эта задача представляется исчерпанной. Поколение «младших» романтиков, вступающее в литературу после 1830 года, не разделяет исторического оптимизма «старших», поэтому их внимание привлекает не то, что в истории величественно, непреложно, закономерно, целесообразно и направлено ко благу; они ищут и видят, скорее, всё случайное, нелепое, ужасное, бесчеловечное. Для Бореля это


Т. В. Соколова. В духе и стиле «неистового романтизма»...
445
прежде всего угроза свободе, угроза, которую он связывает с властью в любом ее проявлении, будь то всесилие монарха, «абсолютное» своеволие, несправедливость, жестокость к подданным или властолюбие в психологическом смысле, то есть само по себе стремление одного индивида подчинить своей воле другого, пренебрегая его интересами и достоинством, наслаждаясь местью и жестокостью, упиваясь собственной безнаказанностью.
В фокусе внимания писателя оказывается индивид, частная жизнь, которая хотя и связана до некоторой степени с историческим «контекстом», но привлекает прежде всего своей неповторимостью и зависимостью от каких- то наиболее общих причин и взаимообусловленностей, неких сил и законов бытия, доминирующих и над личностью, и над историей. В романе «Мадам Потифар» крупным планом представлены безвестные, хотя и яркие в характерологическом отношении персонажи — ирландцы, тщетно искавшие во Франции спокойную жизнь, а нашедшие самую горькую и трагическую участь. Исторические же лица и обстоятельства обозначены лишь в той мере, в какой автор допускает их потенциальную причастность к судьбе вымышленных героев.
Лейтмотив романа — идея о детерминированности индивидуальной судьбы. Авторские рассуждения на эту тему составляют всю первую главу первой книги.
Не знаю, существует ли Рок, но судьбы роковыми бывают точно; есть люди, будто бы отданные во власть несчастьям, люди, которых бросают другим на расправу, как бросали рабов на арену — на растерзание тиграм. Почему?.. Не знаю. И почему тех, а не этих? Не знаю тем более: тут здравый смысл мне изменяет, и ум от напряженья приходит в смущение.
С. 16 наст. изд.
Борель пытается понять, как соотносится каждая отдельная человеческая судьба с общим замыслом сотворенного мира: «<...> всё происходящее имеет смысл в масштабах Вселенной, человечества, а отдельный человек ни при чем? Важно целое, а не частица? Вписана ли судьба отдельных людей в судьбу мира? Отмечает ли Провидение своим перстом каждое создание?» (с. 16 наст. изд.). Вопросы, остающиеся без ответа, множатся. Почему иногда людям добрым и достойным выпадает ужасная судьба из-за неожиданных обстоятельств, перед которыми добродетель бессильна? Бывает, что ошибки и даже преступления совершаются невольно — так можно ли наказанием урав¬


446
ПРИЛОЖЕНИЯ
нивать их со злонамеренными поступками? Если обстоятельства не позволили человеку выбирать и вынудили совершить злодеяние, справедливо ли судить этого невольного преступника столь же сурово, как и злоумышленника? А осуждение невиновного? Разве не к этому сводится идея всеобщей и вечной ответственности человека за первородный грех прародителей? Или же законы, данные Богом, имеют обратную силу, а значит, они еще хуже людских? Человек надеется на предстоящую загробную жизнь, в которой он будет вознагражден за добродетель и страдания — так не лучше ли было бы, вместо предустановленного Творцом двойного существования, дать ему одну, но более отрадную земную жизнь?
От обилия и сложности подобных «неразрешимых» и «возмущающих» вопросов «ум <...> приходит в смущение», признаётся Борель — и все-таки продолжает спрашивать, формулируя вопросы таким образом, что в них довольно прозрачно прочитывается полемика и с законами Июльской монархии, и с ревнителем религиозной ортодоксии Жозефом де Месгром. Последняя же из потока Борелевых риторических инвектив фактически адресована Самому Творцу: почему люди обречены страдать?11 Может быть, человек создан специально для удовольствия некоего высшего существа, которое наслаждается созерцанием мук и воплями страдальцев? Приглашая читателя поразмыслить над сказанным, автор приступает к своей миссии «бедного рассказчика», которому предстоит поведать о «судьбах, ужасней которых он не знал».
Мотив предопределенности индивидуальной судьбы звучит и в устах героя. В самом начале предстоящего ему мученического пути, когда жертвой покушения вместо него оказывается Дебора, Патрик умоляет ее расстаться:
«Боже мой! Доколе я буду привлекать на ее голову несчастье за несчастьем! Я уже говорил тебе: я проклят и несу смерть. Мои любящие руки привязали тебе на шею тяжкий камень, который увлекает тебя всё глубже в бездну. Послушайся меня: расстанемся, разъединим наши судьбы — пусть твоя будет счастливой, пусть моя будет ужасной!..»
С. 63 наст. изд.
11 	Отзвуком размышлений подобного рода звучат и рассуждения Бодлера о «судьбах, воистину проклятых», в его предисловии к «Необычайным историям» Э.-А. По (1856) (см.: Baudelaire 1962b).


Т. В. Соколова. В духе и стиле «неистового романтизма»...
447
Когда Дебора и Патрик, избежав опасности, которая угрожала им в Ирландии, встречаются уже в Париже, то и здесь в их жизнь вмешиваются злые люди. Всё это — лики роковой судьбы: друг детства Патрика Фиц- Харрис, из зависти ставший предателем; ничтожный фат и интриган маркиз де Вильпастур; и наконец мадам Потифар. В имени «Потифар», а равно и в сюжетной коллизии романа, содержится прозрачный намек на библейский эпизод о прекрасном молодом Иосифе, оклеветанном женой Потифара (главы телохранителей фараона), которая мстит юноше за то, что он отверг ее домогательства (см.: Быт. 39: 1—20). В такой же роли по отношению к Патрику выступает в романе Бореля королевская фаворитка: уязвленная отказом, мстительная и движимая тщеславием, она делает всё возможное, чтобы погубить молодого ирландца, превратив его в вечного узника.
История Бурбонской династии традиционно в той или иной мере оттеняется историей фавориток. Даже во время революции XVIII века добычей гильотины стали не только король с королевой, но и последняя из самых известных фавориток Людовика XV — мадам Дюбарри (хотя по степени влияния на монарха она явно уступала маркизе де Помпадур, «правившей» до нее в течение двадцати лет, с 1745 по 1764 год). Вынесенное в заглавие имя мадам Потифар, которой в романе отведена роль злого гения в судьбе Патрика, и по звучанию, и по смыслу ассоциируется с именем Помпадур. Более того, историческое лицо и персонаж сливаются в один сложный образ, и этим акцентируется в высшей степени значимая для автора идея: всевластие королевских фавориток, их опасная роль в придворной жизни, в делах государства и даже в частной судьбе людей, далеких от жизни двора и его интриг.
Простодушный герой, оказавшись в чужой стране, просит аудиенции мадам Потифар и появляется утром в спальне дамы. Фаворитка уже немолода: ей сорок один год12. Под маской ее безразличия и пресыщенности просматривается вначале праздное желание взглянуть на докучливого утреннего визитера, а затем — едва скрываемое восхищение молодым человеком, который оказался красивым «как ангел». Лежа в постели, мадам Потифар «по неосторожности» откидывает одеяло и предстает перед посетителем в полупрозрачной кружевной батистовой сорочке. Столь же «случайно» она
12 	Это авторское уточнение, с учетом года рождения мадам Помпадур (1721), позволяет точно датировать момент происходящего — 1762 г.


448
ПРИЛОЖЕНИЯ
длительно выдерживает кокетливую и сладострастную позу, и это дает повод к подробному описанию всего, что мог созерцать Патрик. Данный эпизод искусно представлен как жанровая сцена, смысл которой отнюдь не ограничивается внешней пикантностью. Нравоописание здесь — лишь своего рода «декорация», на фоне которой развивается диалог между просителем и повелительницей: Патрик пришел заступиться за друга, над которым нависла угроза сурового наказания за легкомысленный поступок.
Описание беседы героя и властной дамы постепенно «обрастает» двумя мотивами подтекста: первый из них — «галантный» (в мадам Потифар просыпается живой интерес к молодому мушкетеру, о чем Патрик едва догадывается); второй — авторские мысли о том, как далеко простирается власть королевской фаворитки. Друг Патрика арестован за то, что в одном салоне продекламировал четверостишие, непочтительное по отношению к мадам Потифар, и потому она считает его еще большим преступником, чем Робера Франсуа Дамьена (четвертован за покушение на Людовика XV в 1757 году). Она обвиняет Фиц-Харриса в оскорблении трона и тем самым уравнивает свою персону по значимости даже не с королем, а с троном — символом власти! Борель явно гиперболизирует роль фаворитки и ее властные притязания, оттеняя тем самым их непомерность, а также иронически сопоставляя их с известным принципом «Государство — это я!». Иронический эффект усиливается еще одним штрихом: искреннее желание Патрика непременно спасти друга и чувство благодарности толкают его на невольную лесть: «Ведь по воле Божией скипетр в ваших руках <...>, ведь Бог вознес вас на вершину власти!» (С. 104 наст, изд.) Простодушие героя и огромное эмоциональное напряжение, которое он переживает, оставляют в его сознании место лишь для смутного беспокойства. Но для читателя, наблюдающего ситуацию со стороны, в этой сцене уловимы прозрачные авторские акценты: иронический — на мысли о королевской фаворитке, держательнице верховной власти в государстве, и трагический — на том факте, что гений зла уже выбрал свою жертву.
Аналогия с ветхозаветным сюжетом в романе, едва обозначившись, отступает перед контрастом: библейский Иосиф, в отличие от героя Бореля, в дальнейшей своей долгой жизни оказался вознагражден за честность и незаслуженные страдания. Он не совершал преступления, в котором его обвинили, — «и в темнице Господь был с Иосифом, и во всём, что он делал, Господь давал успех» (Быт. 39: 6). После двухлетнего заточения Иосиф был освобож-


Т. В. Соколова. В духе и стиле «неистового романтизма»...
449
ден (ему в это время исполнилось тридцать лет) и приближен к Фараону, который оказывал ему всяческие почести, так как признавал, что в пророчествах этого человека говорит Дух Божий. Иосиф стал мудрым правителем, прожил до ста десяти лет и оставался почитаем по смерти.
Участь Патрика, напротив, беспросветна и тяжела. Одна только Дебора стремится спасти его. На время она тоже оказывается узницей: «преступление» ее аналогично (не уступила притязаниям самого короля), и теперь «правосудие» сводится к пресловутому lettre de cachet13. После того как Деборе удается бежать, месть становится для нее смыслом жизни. Это же чувство она внушает своему сыну, рожденному в неволе, и дает ему имя Вендженс (от англ, vengeance — «мщение»). Однако в первом же поединке с врагом своего отца, маркизом де Вильпастуром, Вендженс становится жертвой. Последующими событиями в романе создается всё более и более мрачное настроение безысходности. Посреди этого мрака лишь трижды вспыхивает надежда: первый раз - когда в Венсеннском замке, благодаря гуманности доброго тюремщика господина де Гийонне, улучшаются условия содержания узников, второй — в связи со смертью королевской фаворитки, а третий — спустя десять лет, при посещении Венсеннского замка министром молодого короля Людовика XVI господином де Мальзербом, ярым противником lettres de cachet. Однако никакие надежды на освобождение не сбываются, и последующие пятнадцать лет для Патрика - это нечеловеческие условия заточения, издевательства тюремщиков, а после смерти Фиц- Харриса — одиночество, физическая и душевная деградация. От страницы к странице атмосфера повествования становится всё тягостней, тем более что параллельно истории Патрика читатель узнаёт о злоключениях Деборы и гибели Вендженса.
Почему же Патрик, человек честный и добросердечный, не совершивший никакого преступления, оказался лишен Божественного покровительства? Почему Провидение не защитило его? Можно ли верить морали, обещающей вознаграждение праведникам? А если добродетель беззащитна, то где же искать нравственной опоры — и существует ли таковая вообще? Подобные вопросы возникают вновь и вновь, на каждом новом «витке» горестной судьбы Патрика. Сам он не единожды — но всякий раз тщетно — взывает к Богу. Мрачный колорит повествования сгущается до крайности, никако¬
13 	тайному приказу об аресте (<фр.).


450
ПРИЛОЖЕНИЯ
го просвета не видно. Поскольку события романа охватывают период с 1740-х годов до 1789 года, перед читателем предстает полвека, но не под светлым знаком эпохи Просвещения, а во тьме неумолимого Рока.
•к •к •к
Недружелюбной статьей Ж. Жанена «Мадам Потифар» в газете journal des Débats» (от 3 июня 1839 года) был обозначен своего рода барьер между Бо- релем и читающей публикой. Тот факт, что в романе без должного осуждения фигурирует (пусть и в качестве эпизодического персонажа) маркиз де Сад, критик воспринял как дерзкую реплику в собственный адрес, как возражение его мнению о де Саде, высказанному за пять лет до этого в журнале «La Revue de Paris» и ставшему чем-то вроде официального вердикта.
В статье 1834 года «Маркиз де Сад» Жаненом с первых же слов задается тон обвинения: «Это всем известное, но никем не произносимое имя, и рука дрожит, когда его пишешь, а уж если произносишь, в ушах слышен погребальный звон. Давайте же войдем в это болото крови и порока» (Janin 1834: 1). Автор статьи говорит, что если и он решился изложить самую грязную из всех известных биографий, то лишь потому, что представил себя ученым-натуралистом, которому приходится описывать и таких отвратительных существ, как жабы или скорпионы. Он приглашает читателя вместе совершить акт правосудия над де Садом: «Мы зажжем спасительный свет на краю этой зловонной пропасти, чтобы в будущем никто нечаянно не упал туда» (Ibid.).
Действительно, Жанен пишет не как литературный критик, который должен анализировать произведения писателя, а как обвинитель, убежденный в том, что де Сад — «ужасная и непристойная карикатура» на свой XVTn век («le dix-huitième siècle, dont il a été la charge horrible et licencieuse»). Этот «певец каторги», этот «король и бог» ее обитателей осквернил память о своих благородных предках, в числе которых была и воспетая Петраркой Лаура. Это дает Жанену повод вспомнить не только о Петрарке, но и о Данте, и о Беатриче, и о Клемане Маро, и о короле Франциске I, поклонявшемся могиле Лауры, и об осквернении этой могилы во время Революции. Лаура была супругой одного из далеких предков маркиза, Гуго де Сада (Hugues de Sade), и, прослеживая далее всю линию ее потомков, Жанен говорит, что эта


Т.В. Соколова. В духе и стиле «неистового романтизма»...
451
славная генеалогия была опозорена в конце XVTII века скандально известным маркизом. «Что бы сказала она, если б знала, что станет праматерью столь бесчестного создания и таких его сочинений? И что сказал бы Петрарка?» — патетически вопрошает он. Вспоминая о романах «Жюстина, или Несчастья добродетели» (Justine ou les Malheurs de la vertu»; 1791), «Жюль- етта, или Продолжение Жюстины» («Juliette, pour faire suite à Justine»; 1796) и «Новая Жюстина» («La Nouvelle Justine»; 1797), Жанен восхищается мудростью Наполеона Бонапарта, который велел бросить в огонь эти шедевры, вызывавшие у него отвращение, а их автора до конца дней держал в тюрьме.
Трудно представить себе, чтобы Борель, при его журналистской активности, не читал эту статью Жанена. Больше оснований предполагать, что ее содержанием писателю были навеяны некоторые аспекты общего колорита XVIII века, а конкретные эпизоды романа «Мадам Потифар» могут быть прочитаны как своего рода реплики Жанену. Так, Жанен сетует по поводу того, что восемнадцатое столетие изобилует непристойными сочинениями, что этому соблазну отдали дань и такие серьезные умы, как Вольтер, Дидро, Руссо, Монтескьё, Мирабо. Борелю же, когда он хочет сказать о «столпах» разума этого «просвещенного» века, достаточно одного выразительного штриха: он цитирует льстивый мадригал королевской фаворитке, якобы написанный Вольтером. Другой пример: Жанен пишет о распущенности придворных нравов, упоминая при этом мадам де Помпадур, мадам Дюбарри, ночные развлечения в Большом и Малом Трианоне, Олений парк; Борель, не ограничиваясь именами, живописует пикантные подробности об Оленьем парке и, крупным планом, альковные сцены с участием короля, не говоря уже о его фаворитке, в руках у которой все нити сюжета. Наконец, своего рода репликой Жанену, вспоминающему о Мазере де Аатюде (известном «вечном» узнике, который провел почти всю жизнь в тюрьме из-за обиды, нанесенной им мадам Помпадур), предстает роман в целом — история юноши, отвергшего притязания королевской фаворитки и за это обреченного на пожизненное заключение14. На стене камеры Патрика, среди надписей, оставленных прежними узниками, имеется и имя Аатюда, а сам Борель не раз упоминает об этом знаменитом «насельнике» Бастилии и Венсенна. Более того, страницы романа соотносимы и с описанием у Жанена народных
14 	Многие подробности этой истории и Жанен, и Борель могли почерпнуть из воспоминаний Аатюда (см.: Masers de Latude 1792).


452
ПРИЛОЖЕНИЯ
волнений в предместье Сент-Антуан, а также последних дней Бастилии. Этими примерами не исчерпываются «соответствия», на основе которых выстраивается «диалог» между романом Бореля и статьей Жанена.
Однако не все «соответствия» подобного рода звучат в унисон у этих двух авторов. И в первую очередь это касается как раз эпизода с графом де Садом (в романе «Мадам Потифар» он носит именно такой титул). Жанен возмущается тем, что правосудие было слишком снисходительно к маркизу, и может показаться, что Борель говорит о том же, когда описывает необычный для заключенного гардероб (в нем насчитывалось более двухсот роскошных костюмов, которые перевозили в специальной карете, следовавшей за тюремным экипажем). Однако авторская ирония в адрес этого «страдальца» и шокирующий контраст между двумя узниками остаются на втором плане, а на первый выводится сочувствие этого случайного спутника к несчастному Фиц-Уайту. Явным же возражением Жанену звучит реплика Бореля, обращенная к сыну графа, Арно де Саду: тогда как Жанен беспокоится, что отец повредил репутации юноши, Борель упрекает всех потомков маркиза в неуважительном отношении к завещанию писателя и в трусливой покорности перед господствующим мнением.
Таким образом, между статьей Жанена и романом Бореля немало связующих нитей, и это не только фигура маркиза. Оба автора использовали одни и те же источники (воспоминания Мазера де Латюда и других мемуаристов), однако в диалоге, который выстраивается на этой основе, голос Жанена звучит исключительно в регистре морализации: больше всего де Сад, по его мнению, повинен в том, что он и в жизни был распутником, негодяем, убийцей — и не только изображал разнузданные нравы, но потрудился над созданием философии разврата, целого «кодекса порока и грязи» («un code entier d’ordures et de vices». — Janin 1834: 17).
Жанен, сохраняя свои убеждения и в конце 1830-х годов, когда выходит «Мадам Потифар», раздражен тем более, что автор романа перечит ему, влиятельному рецензенту, который имеет почти официальный титул «князя критиков». В journal des Débats», в рубрике «Фельетон» Жанен публикует новую гневную и язвительную статью — теперь непосредственно о «Мадам Потифар». В его пространном ироническом пересказе романа нередки и обличительные интонации, в частности, о ХУШ веке — «ужасном» времени порока и революции, когда было низвергнуто всё святое — понятие о чести, вера в Бога, преклонение перед властью короля. Критик негодует по поводу того,


Т.В. Соколова. В духе и стиле «неистового романтизма»...
453
как неприглядно представлены в романе монарх и его фаворитка: автор оскверняет могилы умерших! Ведь мадам Помпадур была «красивой, доброй и милостивой» («indulgente»), она скорее заслуживает сострадания за то, что старалась поддержать Людовика XV, этого «коронованного эгоиста, расшатывавшего и без того непрочное здание монархии» (с. 410 наст. изд.). Воплощением XVTH века Жанену представляются привилегированные развратники, такие как маркиз Гав де Вильпастур в романе Бореля (в один ряд с ним критик ставит Дантона, Марата и Робеспьера; см. с. 407 наст, изд.): доведя до абсурда свои привилегии и свой эгоизм, они-то и шяубили Францию.
Особенно гневно Жанен обвиняет Бореля в том, что романист, бесконечно и безжалостно погружая читателя в перипетии мученической судьбы Патрика и Деборы, вдруг проявляет сострадание к маркизу де Саду — сочинителю книг, «сеявших хаос более ужасный, чем даже чума». Жанен называет это «непристойным парадоксом» и не сдерживает негодования:
Автор жалеет маркиза де Сада! Да, этого жестокого и запятнанного кровью богохульника, непристойного творца чудовищнейших бредней, читатели которых подвергались риску стать одержимыми дьяволом, маркиза де Сада, предстающего в этой истории весьма показательной жертвой lettres de cachet <...> Но если бы <...> власти имели <...> действительное основание схватить какого-либо человека и отнять у него тело и душу, то вот пример именно такого человека! Мученик! Мученик! Маркиз де Сад — мученик!
С. 416 наст. изд.
В пример Борелю Жанен ставит Сильвио Пеллико, по-своему прочитывая его роман «Мои темницы»: о многолетнем заключении в тюрьме итальянец рассказывает «бесстрастно, без раздражения и прикрас», «без ропота и упреков», без сатирических гипербол (с. 416—417 наст. изд.). Жанен возражает одновременно и тем «скептикам», которые под маской смирения итальянского автора угадывают скрытую сатиру на тиранию и насилие. Завершая статью риторическим вопросом: достаточно ли тихо сожалеть о появлении романа «Мадам Потифар» или же следует громко его осудить? — Жанен, по существу, снова выступает как обвинитель, и не только Бореля, но и де Сада. Можно сказать, что эта статья стала приговором и тому, и другому: ведь вплоть до 1872 года Жанен оставался ведущим литературным обозревателем очень влиятельной либеральной газеты «Journal des Débats».


454
ПРИЛОЖЕНИЯ
В противоположность Жанену Бодлер в цитированной выше статье «Пе- трюс Борель» ставит в заслугу «неистовому» романтику принципиальное нежелание развлекать читателя, изображая всякого рода красоты и приятности, и льстить, чтобы понравиться и заслужить похвалу. Аналогичной позиции, которая шокирует благонравную публику, придерживается и сам Бодлер: «Лицемерный читатель, мой брат, мой двойник!» («Hypocrite lecteur, — mon semblable, — mon frère!») — эти слова из Пролога (в рус. пер. — «Напутствия») к «Цветам зла» обращены к читателю, связанному с автором бесчисленными узами. Однако «лицемерный читатель», которому в 1857 году Бодлер адресовал свой поэтический сборник, не способен был мыслить так же, как автор. Этому читателю понятней было бы морализаторство. Когда выходит роман Г. Флобера «Воспитание чувств» («L’Education sentimentale»; 1869), критик Ф. Сарсэ относит его к разновидности «изысков маркиза де Сада» («которого я не читал», — добавляет он)15. Повод к этому благонравный и влиятельный рецензент находит в «низменности» финального эпизода романа: при встрече Фредерик и Делорье с умилением и в подробностях вспоминают, как много лет назад, еще совсем юными, в первый раз рискнули пойти в публичный дом, но, едва переступив порог заведения, Фредерик в крайнем смущении убежал, а за ним последовал и Делорье, потому что все деньги остались у его друга. «Это лучшее, что было у нас в жизни», — говорит Фредерик, вспоминая о давнем приключении. «Да, может быть, и правда, это лучшее, что у нас было!» — вторит ему Делорье. Вот и весь «изыск» в духе маркиза де Сада. Тремя десятилетиями ранее читатели критики еще меньше были расположены к сочувственному восприятию романа «Мадам Потифар». Маркиз де Сад с его дерзкими эротическими откровениями воспринимался как автор непристойный и осуждаемый ревнителями общественной морали, а его произведения считались своего рода эталоном безнравственного в литературе.
На этом фоне понятно, насколько вызывающе прозвучала оценка, которую дает де Саду Борель: вопреки всеобщему недоброжелательству, он называет маркиза (или, в его случае — графа) «одним из величайших людей Франции» и «мучеником, взошедшим на свою Голгофу»; далее перечисляются тюрьмы, в которых пришлось томиться этому человеку, «знаменитейше¬
15 	Об этом Флобер вспоминает в письме к Жорж Санд от 3 декабря 1869 г. (см.: Flaubert, George Sand 1981: 255).


Т.В. Соколова. В духе и стиле «неистового романтизма»...
455
му из знаменитых» (с. 342 наст. изд.). В главе XX второго тома Патрик и де Сад оказываются в одном экипаже, в котором их перевозят из Венсенна в Бастилию. «Благородный узник» потрясен видом измученного Фиц-Уайта и не скрывает сочувствия. Этот эпизод и побуждает автора к высказыванию о де Саде. К тому же в биографии маркиза есть своего рода аналогия судьбе ирландского юноши: общий срок пребывания де Сада в разных тюрьмах составил тридцать лет, и умер он в Шарантоне — доме для умалишенных, куда злая судьба приведет в итоге и Патрика16. Нельзя не отметить при этом, что суждение о «мученичестве» благородного узника получает несколько странный оттенок из-за упоминания о множестве раззолоченных костюмов «страдальца» (далее следует гротескное описание того, как при взятии Бастилии этот роскошный гардероб стал добычей толпы и в графские наряды облачились грабители). Однако авторское сочувствие к персонажу в романе оказывается сильнее чувства юмора. Так, в глазах критика «неистовство» Бореля обернулось «имморализмом», а сам он был объявлен последователем маркиза де Сада.
В двадцатом столетии оценки обоих писателей кардинально переменятся, хотя иногда внимание к Борелю будет акцентироваться только на отношении к маркизу де Саду, а сюрреалисты станут даже упрекать других романтиков в том, что никто из них Садом не восхищался (см.: Деснос 1994: 76)17. В статьях А. Бретона о Бореле (1923) и П. Элюара о де Саде (1927) именно Бор ель предстает как преемник литературной традиции маркиза. Элюар уточняет, что место Бореля — «между де Садом и Лотреамо- ном» (Eluard 1927: [п. р.]). Однако этой констатацией вопрос далеко не исчерпывается.
Некоторые моменты (как общности, так и расхождений) у двух писателей нуждаются в детальном изучении, тем более что помимо приведенного выше прямого высказывания, своего рода декларации Бореля, в романе «Мадам Потифар» встречаются и некоторые не столь явные, но вполне улови¬
16 	В статье, предваряющей текст «Мадам Потифар» в издании 1972 г., приводятся доводы, аргументирующие точку зрения о том, что при написании своего «садического» романа Борель имел в виду общую канву жизни и творчества де Сада.
Деснос упоминает здесь же и книгу Жакоба Библиофила «Истина о двух уголовных делах маркиза де Сада» (1833). В комментариях Е.Д. Гальцовой в том же издании авторство этого сочинения приписывается Ж. Жанену (см.: АФС 1994: 363); однако известно, что под псевдонимом Жакоб Библиофил писал Поль Лакруа.


456
ПРИЛОЖЕНИЯ
мые созвучия, которые действительно дают повод считать его автора если и последователем маркиза де Сада, то лишь в определенной мере — не в плане нравоописания и зондирования человеческой природы с акцентом на специфических сексуальных пристрастиях, относимых к извращениям, а в аспекте общей постановки проблем добра и зла, предопределенности, возмездия за преступления, жестокости и сострадания.
В последней, седьмой, части романа Борель вспоминает о книге де Сада, «которую вы все признаёте премерзкой — и которая лежит у каждого из вас в кармане, да простит мне эти слова любезный читатель» (с. 342 наст. изд.). О какой именно книге идет речь, не уточняется: о первой ли версии «Жюстины» или о «Новой Жюстине», дополненной романом «Жюльетта», из-за которых автор был в очередной раз арестован в 1801 году, а через два года заключен в Шарантон, где и умер одиннадцать лет спустя. Приняв во внимание, что роман самого Бореля совершенно свободен от сексуальных эксцессов (устойчивых атрибутов сочинений де Сада, и особенно — «Новой Жюстины»), можно сказать, что смысл высказывания автора «Мадам Поти- фар» — вовсе не в поддержке «садизма». Его слова — своего рода реплика в адрес Ж. Жанена, писавшего, что имя маркиза все знают, но не смеют произнести вслух.
В романе Бореля граф де Сад оказывается одним из немногих, кто искренне сострадает Патрику, хотя видит его только один раз. Однако сам эпизод этой случайной встречи при «этапировании» из одной тюрьмы в другую18 вводится автором скорее всего как повод к возражению Жанену, считавшему преследование де Сада проявлением мудрости Бонапарта — и в 1801 году, когда тот был еще первым консулом Республики, и позднее, когда он стал императором Наполеоном. В многократных заключениях писателя в тюрьму Борель видит прежде всего жестокость правителя, особенно опасную при неограниченной власти. Репликой в адрес Жанена звучит и то, что Борель упрекает сына маркиза Арно де Сада (а в его лице — косвенно — всех потомков писателя) в неуважительном отношении к завещанию умершего, в отступничестве и капитуляции перед господствующим несправедливым мнением, угождая которому он поспешил набросить покров тайны на жизнь и творчество своего отца.
18 	Ж.-А. Стейнмец приводит сведения, подтверждающие вероятность такой встречи узников по имени маркиз де Сад и Уайт де Мальвиль: 29 февраля 1784 г. их одновременно перевозили из Венсеннской крепости в Бастилию (см.: Steinmetz 1986: 109).


Т. В. Соколова. В духе и стиле «неистового романтизма»...
457
Вместе с тем причина сочувствия Бореля де Саду далеко не сводима лишь к попытке поспорить с Жаненом. Она коренится в ключевой теме предопределенности, в авторском сострадании к судьбе вечного узника, которой не избежал и маркиз де Сад; что-то может объясняться и субъективным восприятием одного писателя другим. Однако в историко-эстетическом плане внимание к автору со столь спорной репутацией требует комментария, прежде всего в аспекте взаимодействия литературных эпох, точнее — в характере переосмысления в XIX веке некоторых традиций Просвещения. Первые признаки подобной переоценки уловимы уже в произведениях де Сада и касаются, в частности, и морализирования в литературе, и жанра «моральной повести» (conte moral), и — в более широком плане — запретов, диктуемых общепринятыми этическими нормами.
В числе замыслов де Сада было произведение под названием «Сеид, моральная и философская повесть» («Séide, conte moral et philosophique»), над которым он работал в 1787—1788 годах, во время заключения в Бастилии (см.: Lely 1965: 1329). Поскольку эта повесть осталась незавершенной и вскоре была уничтожена автором, о ней можно судить лишь по косвенным свидетельствам. Другое произведение, написанное де Садом тогда же и в тех же обстоятельствах, роман «Несчастья добродетели» («Les infortunes de la vertu»), было впервые опубликовано в 1791 году под названием «Жюстина, или Несчастья добродетели», затем дополнено в изданиях 1794 (в Филадельфии) и 1797 годов (в Лондоне)19 и продолжено в «Новой Жюстине». Очевидно, что «Сеид», согласно законам жанра, должен был отвечать нравоучительным установкам «моральной повести», что противоречило изменившимся авторским намерениям, которые вполне реализовались в «Жюстине». Произведения, написанные де Садом после этого, по существу, выражают полное недоверие к рационалистической морали, аксиомой которой является абсолютное превосходство добродетели над пороком, а разума — над чувством или иными глубинными, порой темными, неясными, импульсами человеческих поступков.
Подобного рода сомнения, которые де Сад испытал одним из первых в XVTH веке, уже в начале следующего столетия подкрепляются всё новыми доводами и приводят, в частности, к такой вызывающей литературной ак¬
19 	Подробнее см.: Рыклин 1992: 231. В 1797 г. в Голландии вышла и «Новая Жюстина, или Несчастья добродетели, продолженная историей Жюльетты, ее сестры».


458
ПРИЛОЖЕНИЯ
ции, как «Безнравственные рассказы» Бореля. Ж.-Л. Стейнмец считает, что непосредственным объектом полемики и пародирования в повестях Бореля были «Моральные повести» Ж.-Ф. Мармонтеля, о чем этот французский литературовед пишет в комментариях к «Мадам Потифар» в издании 1999 года (см.: Steinmetz 1999b: 421). Однако мы имеем основания предполагать, что Борель возражает не одному только Мармонтелю, известному своими «моральными повестями» («Contes moraux»; 1761; «Nouveaux contes moraux»; 1790—1793). В этом жанре писали и многие другие авторы, например, мадам Лепренс де Бомон («Моральные повести»; «Contes moraux»; 1773—1776) и Ла Диксмери («Философские повести»; «Contes philosophiques»; 1765). Вероятнее всего, Борель имеет в виду просветительскую традицию этого жанра, «вскормленного» дидактическими и нравоучительными устремлениями ХУШ века. К этому его побуждает всё усиливающийся скепсис в отношении безусловного всемогущества разума. В «Безнравственных рассказах» скепсис уступает место убеждению, что излагаемые им истории не могут и не должны служить назидательным поучением. Они «безнравственны» в том смысле, что демонстрируют реальную власть над человеком множества внешних сил и внутренних импульсов, порой не поддающихся рациональному объяснению, прихотливых эмоций и не всегда кристально чистых побуждений, порочных чувств и корыстных расчетов, что противоречит и прекраснодушному доверию к одному только разуму, и христианским добродетелям, и руссоистским идеям об изначальной природной доброте «естественного» человека. Де Сад привлекает Бореля, скорее всего, дерзким «зондированием» глубин человеческой души, в которых, оказывается, изначально заложены не только светлые побуждения, но и темное, злое начало, проявляющееся в определенных условиях. Цель Бореля при этом — постичь двойственную природу человека, и де Сада он воспринимает как предшественника, уже начавшего осваивать пределы «внеморализаторской» мысли, своего рода философию зла.
Вместе с тем важно учитывать и то, что восприятие де Сада в начале XIX века, резко негативное в плане моральном, было пока еще свободно от наслоений позднейшего психоанализа. Специфика мысли де Сада как автора рубежа ХУШ—XIX веков, проявляющаяся в морально-психологической сфере, нередко игнорируется в современных рассуждениях о «садизме». Однако именно в морально-психологическом плане, а не в плане психоанализа, воспринимается в девятнадцатом столетии суть «философии» де Сада. Еще


Т. В. Соколова. В духе и стиле «неистового романтизма»...
459
в середине XX века это встречает сочувствие. Так, Жорж Батай в книге «Литература и зло» («La Littérature et le Mal»; 1957) подчеркивает характерную особенность де Сада, стремящегося объяснить «разгул», осознать себя как субъекта, в противоположность «обыкновенному садисту, себя не осознающему». От философии цель де Сада, как утверждает Батай, «отличается <...> только путями ее достижения»: тогда как философия остается в рамках умозрительности, де Сад «исходит из фактических “разгулов”» (Батай 1994: 83). Уточняя, добавим, что без принципиально значимых умозрительных пассажей не обходится и де Сад, например, в «Философии в будуаре» («La Philosophie dans le boudoir»; 1795). Именно философский, a не морализаторский аспект проблемы зла привлекает внимание и Бореля, а чуть позднее — Бодлера. Любопытно, что Бодлер тоже использует имя де Сада как своего рода «точку отсчета» при оценке некоторых литературных феноменов, акцентируя при этом не морализаторский, а «метафизический» аспект: «Зло, сознающее себя, менее страшно и ближе к исцелению, чем зло, себя не ведающее. Жорж Санд ниже де Сада» (Бодлер 2001: 312). Таким образом, рецепция и трактовка идей де Сада у Бодлера, как и у Бореля, отличается от морализаторской, доминировавшей в первой половине XIX века, но она чужда и позднейшим психоаналитическим концепциям «садизма». Садизм как феномен извращенной сексуальности и объект психиатрии остается вне категорий мышления Бореля. При всём своем «неистовстве» Борель, скорее всего, был еще не готов понять де Сада так, как его восприняли на почве фрейдизма. К тому же он мог судить о де Саде лишь по «Жюстине», «Новой Жюстине» и «Жюльетте», но не по книге «Сто двадцать дней Содома», которая была опубликована только в XX веке20.
В ранней версии романа «Жюстина, или Несчастья добродетели» человек предстает во власти не только своих собственных побуждений к добру или злу, но и Провидения — высшей воли, предопределяющей судьбу индивида. Несчастья — это ниспосланные людям испытания, однако и порок как вызов добродетели по своим последствиям не сводится только к вульгарно¬
20 	История этой рукописи де Сада, ее исчезновения во время восстания в Бастилии, позднейшего обретения и публикации описана в очерке Ж. Батая «Сад» (см.: Батай 1994: 78). «Сто двадцать дней Содома» — книга, которая стала выражением садизма как объекта психиатрии. Восприятие де Сада Борелем лежит в другой плоскости. Сведений о том, была ли ему известна «Философия в будуаре», не обнаружено.


460
ПРИЛОЖЕНИЯ
му успеху и наслаждениям жизненными благами. Об этом говорит раскаяние Жюльетты, которая в финале уходит в монастырь, предварительно отказавшись от своих богатств. Обретение способности к покаянию оказывается, таким образом, парадоксальным следствием погружения в порок. Случайна ли индивидуальная судьба каждой из сестер, или в обеих проявляется некий общий замысел Провидения? Идея высшего, надличностного замысла, или некой силы, воздающей каждому по его делам, — это своего рода альтернатива «философии» многих злодеев, преступников и распутников, от которых страдает добродетельная Жюстина. В ранней версии романа явно просматривается связь с традицией философской повести ХУШ века. Если Борель был знаком с этой версией «Жюстины», его не могли не привлечь идеи раскаяния, награды за добрые дела и кары за преступления.
В «Новой Жюстине», дополненной романом «Жюльетта, или Процветание порока», нашли воплощение иные идеи: заглавная героиня утверждает себя через преступление. Первой ступенью ее приобщения к «Друзьям преступления» становится отрицание постулатов христианской нравственности, следующей — отказ от чувств, от угрызений совести, от наслаждения, переход в состояние апатии, позволяющей идентифицировать себя со своим му- чителем-мужчиной, наконец, отказ от женственности. Эта трансгрессия ведет далее — к способности наслаждаться злом, ужасами, страданием, болью. Таким образом, в кодексе новой морали уничтожаются все границы — между мужчиной и женщиной, человеком и животным, живым и неживым, нормальным и анормальным. Если Борель читал только «Новую Жюстину», то и в этом случае ничто не говорит о сочувственном восприятии им философии зла, которая декларирована и последовательно иллюстрирована в «Жюльетте». Неизменно значимыми для Бореля остаются и мотив просветления нравственного чувства индивида через раскаяние, и признание предопределенности как доминирующего внеличностного фактора. Последнее акцентировано авторскими высказываниями об ответственности человека не только за собственные грехи, но и за преступления всего его рода. Роман «Мадам Потифар» созвучен первой «Жюстине», а его автор неизмеримо далек от того, чтобы оказаться в ряду апологетов зла, которыми выступают Жюльетта и ее партнеры по сексуальным и другим изощренным преступлениям. Поэтому Бореля можно соотнести с де Садом лишь в очень осторожном приближении, лишь в некотором соприкосновении с проблемой зла в ее экзистенциальном смысле.


Т.В. Соколова. В духе и стиле «неистового романтизма»...
461
Написанный вслед за «имморальными» повестями, которые не дают повода для просветляющих «уроков», роман «Мадам Потифар» продолжает диалог с XVIII веком, но акцентирует не полемику с его иллюзиями и не вопросы жанра, а идею детерминированности судьбы: каждому индивиду предназначено либо воздаяние (награда за добрые дела и кара за злые), либо роль жертвы (что оказывается порой не справедливым наказанием за личные проступки и преступления, а лишь проявлением слепого Рока). Из этих двух вариантов предопределенности второй привлекает острым драматизмом, и именно на нем сосредоточил внимание Борель. Впрочем, на первый взгляд его авторская позиция может показаться непоследовательной, неустойчивой или двойственной, так как в конце романа он опровергает собственные мысли, высказанные на первых страницах. Однако, по сути, это всего лишь прием с целью максимально завладеть вниманием читателя — в момент, когда неизбежен нравственный «вердикт» всем, и виновникам и жертвам рассказанной трагедии, — и, конечно, способ его убедить.
С самого начала и на протяжении почти всего романа события развиваются под знаком декларируемого автором неверия в благую силу Провидения. Жизнь устроена так, что добродетель далеко не всегда торжествует, а порок редко бывает наказан. Более того, иногда самые добрые и честные люди попадают в руки к неправедным и только поэтому обречены страдать. Такова судьба Патрика и Деборы: им не дано поддержки свыше, и вместо ангела-хранителя над ними неотступно витает тень гения зла в двух обличи- ях: мадам Потифар и маркиза де Вильпастура, которые действуют вполне согласованно. В этом тоже проявляется воля Провидения — но добрая ли она?
Мадам Потифар движима стремлением задержать ускользающую молодость и власть королевской фаворитки, а также мстительным чувством отвергнутой женщины. Мотивация ее поведения совершенно тривиальна. Что же касается маркиза де Вильпастура, то это образ более сложный, и в нем наиболее ощутимо «родство» Бореля с де Садом. В Вильпастуре варьируется тип либертена (французского вольнодумца ХУШ века), гедонизм которого не сводим к наслаждению естественными радостями жизни. Чувственные удовольствия увлекают его не сами по себе, а скорее как средство попрания общепринятых понятий о добре и чести, как погружение в бездну зла, как «опьянение самыми редкостными, запретными наслажденьями» и пороками (с. 117 наст. изд.). Рассуждения Вильпастура вполне созвучны вы-


462
ПРИЛОЖЕНИЯ
оказываниям одного из персонажей «Ста двадцати дней Содома»: «<...> само преступление так притягательно, что, независимо от силы сладострастия, его достаточно, чтобы разжечь любые страсти» (цит. по: Батай 1994: 88). Самое большое наслаждение для Вильпастура — запятнать чистоту, унизить достоинство, осквернить то, что свято. Он и поступает в соответствии со своей «философией», когда старается убедить Дебору «не чураться преступления», и приглашает ее «весело» окунуться в бесчестье, погрузиться в пучину зла, перед которым лишь посредственность испытывает отвращение, словно при виде «женщины в уродливой маске», тогда как и в бесчестье, и в уродстве нередко таится красота, способная доставить несказанные удовольствия.
Казалось бы, Борель близок к тому, чтобы продолжить мысль де Сада, который в предисловии к «Новой Жюстине», прежде чем приступить к повествованию о новых «несчастьях добродетели», рассуждал так:
<...> мыслящий писатель, способный говорить правду <...> и жестокий в силу необходимости <...>, одной рукой безжалостно срывает суеверные покровы, которыми глупость украшает добродетель, а другой показывает обманутому человеку колдовскую силу порока и те наслаждения, которые всегда из него проистекают.
Sade 1966: 90
В Вильпастуре воплощена идея воинствующего зла как пути к гедонистическому удовольствию, отметающему все принципы и доводы морали. Однако не случайно в финале «Мадам Потифар» Вильпастура ожидает трагическая смерть: он становится жертвой разъяренной толпы. 14 июля, в этот «великий и памятный день», при попытке бежать из Парижа маркиз, переодетый лакеем, схвачен и повешен на уличном фонаре, а его труп отдан на растерзание, и голову де Вильпастура на пике проносят по улицами для устрашения тиранов. «О Господи, до чего страшно вершит народ свое правосудие!!!» — этим восклицанием Деборы Борель завершает рассказ о возмездии, настигшем Вильпастура. Расправа, учиняемая толпой, и правда ужасна, но предопределена и неминуема — такова авторская мысль, обоснованная им в предшествующих главах (особенно — в главах XVTT и XVIII второго тома романа).
И все-таки ни присутствие в романе такого персонажа, как Вильпастур, ни даже прямые похвалы маркизу де Саду не являются достаточным осно¬


ТВ. Соколова. В духе и стиле «неистового романтизма»...
463
ванием к тому, чтобы считать Бореля преемником последнего в полном смысле этого слова. Трагическая судьба Патрика и Деборы представлена в ракурсе, принципиально отличном от «несчастий добродетели» или «преступлений любви». От «садизма» же в том смысле, в каком этот термин фигурирует в психоаналитической критике, Борель и вовсе далек. И всё же в его романе уловимы некоторые созвучия с идеями де Сада: сомнения писателя XVIII века в рационалистической концепции человека и в незыблемости общепринятой морали дают Борелю своего рода импульс к тому, чтобы в противоположность морализаторству подняться в «измерение» экзистенциальных категорий мысли, таких как свобода, предопределенность, судьба индивида, власть, насилие. Особенно значимо для Бореля обращение к проблеме зла, и в этом он сопоставим с маркизом де Садом.
Борель не замалчивает проявления зла, считая своим писательским долгом «выставлять это зло напоказ», как говорит монах дом Фиакр в разговоре с комендантом крепости Сент-Маргериг господином де Коголеном. «Который из двух, — вопрошает он, — более виновен перед Богом: тот, кто сотворит зло в порыве страсти, или тот, кто с наслаждением разоблачит его в холодном безразличии лишенной порывов души и порочного сердца?» (с. 218 наст, изд.) На этот вопрос дом Фиакр не получает ответа от собеседника, но всем содержанием романа на него отвечает автор: хладнокровие, безразличие ему абсолютно чужды. В противоположность бесстрастному стороннему наблюдателю, он мыслит себя одним из тех, кто «всю свою жизнь, весь свой ум употребляет на поиски того, что может покрыть человечество стыдом, и выкапывает гниль» (с. 218 наст. изд.).
•к •к •к
В соответствии с романтической традицией любовь Патрика и Деборы изображается Борелем как свободное естественное чувство в его противостоянии не только условностям морали, но и национальным и социальным предубеждениям. Главные персонажи предстают в романе безвинными жертвами непостижимой судьбы, роковых обстоятельств и злых людей. Им обеспечено сочувствие читателя - если, конечно, он не ретроград (то есть не ревнитель лицемерной морали, религиозной нетерпимости, сословных или националистических предрассудков) и не склоняется покорно перед всевлас¬


464
ПРИЛОЖЕНИЯ
тием монархов и их фаворитов. Если же судить о Патрике и Деборе с позиции тех, кто считает непреложными эти устаревшие принципы (а таковых в век Просвещения было, по всей вероятности, больше, чем в эпоху Бореля), то оба героя несомненно заслуживают свою участь: ведь они преступили разделяющие их социальные грани, пренебрегли волей родителей; их союз не освящен благословением Церкви; Дебора пожертвовала честью ради свободного чувства; наконец, оба они своим дерзким непокорством уязвили королевскую фаворитку и самого короля, а потому и стали жертвами монаршего гнева. Разумеется, все доводы лицемерно-благонамеренного моралиста — это как раз то, чему Борель противостоит. Его сочувствие, безусловно, на стороне влюбленных, а в постигших их ударах судьбы явлен неумолимый закон предопределенности — слепой и жестокой силы, подвергающей людей чрезмерному или вовсе не заслуженному наказанию, как может показаться вначале.
В трактовке проблемы свободы Борель следует ее романтическому постулату во всей его многогранности: свобода предполагает индивидуальный выбор, не исключающий, однако, вовлеченности в стихию национальной жизни; она реализуется и в сфере чувств, и в принципах политического устройства общества. Что же касается предопределенности и власти, сопряженной с насилием, то они, согласно концепции Бореля, — антагонисты свободы, причем предопределенность — начало метафизическое, а власть — явление земное и всегда в той или иной мере сопровождающееся попранием воли индивида. Об этом говорит многое и в сюжете романа, и в характерах персонажей, и в авторских рассуждениях, сопровождающих рассказ о событиях, и в самом заглавии, акцентирующем параллель и одновременно антитезу библейскому сюжету об Иосифе и жене Потифара.
Мотив незаслуженного или избыточного наказания, то есть несправедливой кары, жертвой которой становятся невинные люди, уже звучал в романтической литературе, например, в мистерии А. де Виньи «Потоп» («Le Déluge»; 1823) или в поэме В. Гюго «Небесный огонь» («Le feu du ciel»; 1828). У обоих поэтов идея жестокосердия перерастает в инвективу Богу, и у Виньи это — отправная точка его религиозного скептицизма: в своем дневнике он пишет, что единственным оправданием Богу может послужить лишь признание, что Его нет.
Борель не повторяет романтиков старшего поколения, он говорит не о воле Бога, не о Божественном Провидении, а о провидении как таковом —


Т. В. Соколова. В духе и стиле «неистового романтизма»...
465
предопределенности, не персонифицированной в идеальной личности Творца, о безликой фатальности, Роке. Тем самым он игнорирует Бога и в этом расходится с собственными персонажами, которые в наивном чистосердечии надеются на своего небесного покровителя, прося у Него защиты, умоляя благословить их союз и горячо благодаря за редкие радости, которые им выпадают. В наивной вере Деборы и Патрика Борель видит проявление особого вида религиозности — присущей всем угнетенным веры от отчаяния. По сравнению со скептицизмом А. де Виньи позиция Бореля отличается большей радикальностью и жесткостью. При этом он не задерживается на вопросах веры и религии, для него важнее иные факторы, влияющие на индивидуальную судьбу (хотя она и предопределена некой верховной силой): это характер человека, а также всё, что входит в понятие «внешние обстоятельства» — от семейных традиций до условий социального бытия и даже событий общественной и политической сферы.
Характер Патрика — вариация ирландского национального характера; не случайно герой носит имя святого покровителя этой страны. Доброта, правдивость, мягкость, искренность и даже наивность, великодушие, гостеприимство, терпение, верность и преданность, смелость, целеустремленность — все эти и многие другие достоинства, сконцентрированные в Патрике, предстают здесь, по мысли автора, воплощением духа нации. Особенно выделяются присущие ирландцам жажда справедливости, свободолюбие, непокорство и нежелание вступать в союз с победителями: и «под пятою врага» они мечтают о восстании. Более того, для Патрика немыслимо принять французское подданство, хотя бы это и обеспечило ему скорую и блестящую карьеру. Родина может быть только одна, убежден он. «Из такого теста не вылепишь рабов <...>», — заключает Борель, явно сочувствуя своему герою (с. 37 наст. изд.).
Ирландский характер Патрика проявляется и в том, что он одевается и носит прическу соответственно древнему обычаю своей нации. В этой «экстравагантности» находят отражение и его человеческое достоинство, и национальное самосознание, а также необычная для фермера ученость, обретенная благодаря долгой, еще с детских лет, дружбе с Деборой. Среди своих соотечественников, одетых на английский манер, он выглядит чужаком и даже слывет «безумцем». Только Дебора видит в этом знак любви к предкам и к истории своего народа. Ни за что на свете она не хотела бы, чтобы ее возлюбленный «вырядился на манер лондонского cockney» (с. 35 наст.


466
ПРИЛОЖЕНИЯ
изд.), — так замечает автор, и его сочувствие обоим персонажам легко уловимо в подтексте.
Необычный и даже смешной, с точки зрения большинства окружающих, костюм Патрика дает Борелю повод не только посмеяться над «жалкой, меняющейся каждую неделю модой, созданной на потребу щеголей и франтов» (с. 35 наст, изд.), но и противопоставить ей исконную самобытность национальных костюмов, а заодно — языка и нравов ирландцев: «Плененный народ, не говорящий на языке поработителей и благоговейно сохраняющий одежду своих предков, остается народом свободным, непокоренным, несломленным. Землю защищают не крепости, а нравы» (с. 36 наст. изд.). Слияние завоеванного народа с народом-завоевателем происходит не через союз и скрещение, а благодаря общности языка, обычаев, манеры одеваться, — общности, делающей возможным дальнейшее сближение: «Когда московиты защищали от царя Петра свои бороды и платья, то не бороды и платья тщились они сохранить, а саму свободу» (с. 36 наст. изд.). Это свое наблюдение Борель иллюстрирует и примерами из истории других стран: Польши, Турции XIX века, сопротивляющейся попыткам европеизации, — и Ирландии XVI века, сохранившей верность католицизму21. Лейтмотив же у всех авторских рассуждений один: национальная независимость превыше всего, а попытки нивелировать самобытность любой нации неприемлемы.
«Местный колорит» Ирландии представлен в повествовании многими штрихами, главным образом в первой книге: это, в частности, обычай угощения фермеров, арендаторов, работников и нищих по случаю дня рождения графа (глава X); особенно же выразительна история «Могилы Влюбленного», или холма из камней, который, следуя сохранившемуся в Ирландии древнему кельтскому обычаю, местные жители, считающие, что Патрик был убит графом, складывают на месте преступления. Возникающая в тех краях легенда приписывает графу и убийство леди Коккермаут, и даже дети простых ирландцев, встречая его за пределами замка, преследуют его улюлюканьем и криками: «Милорд Каин, что ты сделал с Патриком?» (С. 73 наст, изд.)
21 При Генрихе VIII, в 1534 г., Актом о верховенстве была уничтожена власть Папы в Англии, верховным главой Англиканской церкви был объявлен король, и начались преследования «папистов».


Т. В. Соколова. В духе и стиле «неистового романтизма»...
467
Ирландская идея, воплощенная в образе Патрика, варьируется и в образе Деборы, воспитанной матерью-ирландкой. Эти два характера дополняют и оттеняют друг друга. В Патрике доминирует рациональное начало, что делает его чувствительность несколько «отвлеченной», «замедленной и сдержанной» («abstraite», «tardive et froide»), как определяет ее Борель. Дебора умеет лучше выразить свои переживания, зато Патрик способен более чутко уловить суть происходящего и его связь с другими явлениями; в отличие от подруги, которая всегда во власти спонтанных эмоциональных порывов и склонна к крайностям, он в своих чувствах глубок и непоколебим.
Нельзя не заметить, что Борель оперирует привычными для XVII— XVIII веков антитетичными понятиями «чувство» и «разум». Однако для него эта оппозиция не абсолютна и не дает повода к однозначному выбору в пользу чувства, который считается типичным для романтиков, якобы всецело отвергавших рациональное начало ради непосредственного эмоционального переживания и самовыражения. Напротив, даже у Бореля — «неистового» романтика — чувство и разум не исключают, а скорее уравновешивают друг друга в некоем подобии синтеза. В общем понятии «ирландский характер» только вместе и в сочетании с другой антитезой, «женский — мужской тип», они создают целостное явление.
Вопрос о национальной специфике, проявляющейся и в отдельной личности, возникает как эстетическая проблема в скрещении таких типично романтических традиций, как «местный колорит» и психологизм. У Бореля же особенно ярко высвечивается еще одна грань: противостояние разных национальных характеров в борьбе народа, еще не обретшего свободу, но жаждущего ее. Его сочувствие ирландцам очевидно, и поскольку их противники — англичане, то английский национальный характер представлен в романе одиозным антагонистом и воплощается в двух персонажах: «чистокровном англичанине» графе Коккермауте и его слуге Крисе, бывшем флибустьере по прозвищу Людоед. В начале главы VU книги первой, характеризуя графа как эпикурейца, автор сравнивает его с боровом, не случайно он использует фигуральное выражение «un pourceau d’Epicure» (букв. — «боров- эпикуреец», «похожая на эпикурейца свинья»). В гротескном описании внешности лорда ассоциация с животным только усиливается: его жирное тело отличается «шириной, неведомой на континенте», то есть в Европе, которой островитяне с чувством превосходства любят себя противопоставлять. Внеш¬


468
ПРИЛОЖЕНИЯ
ность этого «чистокровного англичанина» обрисована штрихами, которые буквально вызывают сомнение, о человеческом ли существе идет речь. Во время службы в Индии в полной мере проявились его бесчеловечность и жестокость, а эгоизмом он выделялся среди своих соотечественников, «признанных мэтров эгоизма»; эти качества дополняются преувеличенными аристократическими претензиями, небывалым высокомерием и спесью. Неудивительно, что ответом ему становится ненависть, которую у всех вызывает он сам, его имя и даже воспоминание о нем.
Таким образом, Борель далек от спокойной, сдержанной рассудительности, он — неистовый поборник свободы и ярый ненавистник тех, кто свободе противостоит. Но если этические проблемы он склонен рассматривать в ключе скорее «метафизики», чем морализирования, то свои представления о национальной свободе (которую Борель считает непреложной ценностью и мерилом человеческих достоинств) он выражает с абсолютной определенностью, не допускающей уступок и колебаний.
•к к к
Автор не фигурирует в сюжете как участник событий, в то же время он не является сторонним, беспристрастным повествователем и даже не стремится к объективности. Высокое эмоциональное напряжение задано роману с самого начала эпиграфом из Шекспира: «А где мой господин? А где же мой Ромео?» Далее эти слова звучат, подобно звуку камертона, повторяясь еще шесть раз — перед каждой из последующих книг — и подчеркивая напряжение, нарастающее в результате резкой смены тональности и ритмов повествования в зависимости от содержания конкретного фрагмента или главы. С первых же страниц обнаруживается, что роман выстроен как чередование контрастных эпизодов или сцен. Так, рассказу о событиях предшествуют авторские размышления о предопределенности человеческой судьбы, составляющие первую главу. При этом общий философско-созерцательный тон нюансирован здесь лирическими штрихами: авторское «я» обозначено в первой же строке не только в его повествовательной ипостаси, но и в эмоционально-сострадательном аспекте. Тем самым читательское восприятие заранее настраивается на предстоящий рассказ о какой-то остродраматической или даже трагической истории и на сопереживание персонажам. Эмоциональная напряженность подтверждается и даже усиливается в следующих


Т. В. Соколова. В духе и стиле «неистового романтизма»...
469
трех главах, структурированных как драматические сцены, стержнем которых является динамичный живой диалог. Во второй главе это обмен репликами между графом и графиней, при полном отсутствии авторского вмешательства хотя бы в виде «ремарок» или другого минимального комментария; в третьей — бурное объяснение между графиней и Деборой, где реплики персонажей сопровождаются лишь очень незначительными (по объему, но не по смыслу) вкраплениями авторской речи; в четвертой главе сцена за обедом в доме графа, отмеченная всё нарастающим напряжением, превращается в демонстрацию грубого и необузданного нрава отца Деборы, который приходит в неистовство, узнав о чувствах своей дочери к Патрику — сыну ирландского фермера и «паписта», то есть католика.
Далее, по мере развития сюжета, прием «сцен» используется многократно в виде вставок или отдельных глав. Вместе с тем в текст романа привносится всё больше собственно повествовательных элементов. Автор не скрывает своих предпочтений или антипатий и выражает их не только через обрисовку персонажей, сюжетные коллизии, многочисленные мифологические и литературные аллюзии и параллели, но и посредством прямых высказываний. Например, когда по воле случая жертвой покушения вместо Патрика становится Дебора и юный ирландец, не в силах сдержать слезы отчаяния, вынужден оставить ее, раненую, и бежать во Францию, повествователь говорит ему вслед: «Плачь, бедный Патрик! Плачь!.. Плачь над своей судьбой, она не может быть более жестокой. Бедный друг! В двадцать лет ты бежишь один, ты покидаешь родину, омоченный слезами возлюбленной и покрытый ее кровью!..» (С. 64 наст, изд.) В пятой главе в рассказ о тайной встрече Деборы и Патрика вводится много принципиально важных содержательных штрихов: обрисовав портрет юноши и его характер, автор рассуждает об ирландском национальном костюме, о нравах и внутренней свободе народа, не признающего навязываемой ему зависимости от другого государства и чуждых ему традиций. Здесь же Дебора и Патрик рассказывают друг другу, как оба они подверглись жестокости графа. Описание пейзажа, на фоне которого встречаются влюбленные, равно как и упоминание Патрика об ирландцах, нашедших во Франции убежище, сочувствие и поддержку, приобретает совершенно определенный смысл: это выражение авторской солидарности с непокорными ирландцами, которые не хотят поступиться своими национальными традициями и верой. Кульминацией этой встречи Деборы и Патрика становится их решение готовиться к бегству во Францию.


470
ПРИЛОЖЕНИЯ
Мотив бездны на пути героев, дерзнувших устроить свою жизнь вопреки враждебным обстоятельствам и традициям, звучит и в этой главе, но пока приглушенно, так как они всецело уповают на Бога, от Которого ждут покровительства и защиты. За фарсовым эпизодом «правосудия» над Патриком следует глава XIV, пронизанная лирическим чувством: Дебора во Франции получает от возлюбленного весть и предвкушает близкое счастье; красоты и весь облик утреннего Парижа описаны как созвучные ее настроению. Но затем, в следующей главе, снова возникает контраст: зависть, недоброжелательство, лицемерие и коварство тех, кого Патрик считает друзьями; здесь же завязывается и интрига, которая погубит Патрика и разрушит судьбу Деборы.
Чередование контрастных эпизодов остается своего рода стержнем структуры романа. Эпические, лирические, трагические, фарсовые, гротескные сцены, вкрапления авторской иронии, множество мифологических аллюзий и литературных реминисценций следуют друг за другом, лишая роман формального единства в тональности повествования и в то же время обеспечивая своего рода «многомерное» вйдение изображаемого. Особым звучанием отличаются жанровые сцены, в которых фигурируют Фараон и мадам Потифар: за ними просматриваются реальные прототипы — Людовик XV и маркиза де Помпадур. Эти эпизоды всегда окрашены иронией: тщетные попытки обольщения Патрика королевской фавориткой; сцена «приручения» Деборы в особняке Оленьего парка, предназначенном специально для альковных развлечений монарха; неудачный визит Фараона к новой «воспитаннице» гарема. Особенно ярко ирония выражена в бытовых зарисовках дворцовой жизни, когда, например, Фараон появляется в фартуке, с кастрюлей и ложкой в руках, и приглашает свою «Помпон» отведать жаркое, которое он приготовил; или в эпизоде, где описан семейный вечер, проведенный вдвоем у камина: мадам вышивает, пересказывая дворцовые сплетни, Фараон скучает, жалуется на неудачи, оба зевают, беседуют о том, какое мясо следует заказать к обеду. Если бы не упоминания о «муках» правления и не угрозы отречься от власти, разговоры о надоевшем «тяжком бремени» — скипетре, то монарх и здесь выглядел бы обыкновенным буржуа. Именно таким Борель намеренно изображает властителя Франции, и в этом уловима своеобразная реплика в адрес нового монарха — «короля- гражданина» Луи-Филиппа, которого писатель вместе с другими современниками мог наблюдать: стремясь убедить французов в своей близости на¬


Т. В. Соколова. В духе и стиле «неистового романтизма»...
471
роду, Луи-Филипп регулярно прогуливался по улицам и набережньгм Парижа пешком, в костюме обычного горожанина и с зонтиком в руках. Показной демократизм короля вызывал немало насмешек.
Комический эффект сцены, в которой король подает жаркое своей фаворитке, после чего они говорят о несварении желудка и оба зевают от скуки, обеспечивается и другими штрихами; самьгй разительньгй среди них — монаршие жалобы:
Привычка философствовать развращает народ. Никто меня не боится!.. Как я несчастен! Мою неприкосновенную, священную особу оскорбили... Помпон, ты так радеешь о моей славе, отомсти за меня! <...> Боже мой, боже мой! Сколько забот точит особу, облеченную королевской властью! Что за обременительное ныне это ремесло — ремесло короля! Жизнь мне в тягость; пусть кто-нибудь другой заботится о Франции — она мне наскучила; всё мне наскучило; я не хочу больше править, я отрекусь!
С. 198—199 наст. изд.
Всё это говорится под впечатлением альковной неудачи короля в одном из будуаров Оленьего парка, но по контрасту заставляет вспомнить королевское изречение «Государство — это я», приписываемое Людовику XIV. Эти слова стали своего рода девизом королей из династии Бурбонов, правивших в ХУП—ХУШ веках, но на фоне описываемой Борелем ситуации идея о величии монарха переключается в комический регистр, и тем самым весь эпизод оборачивается фарсом.
Ирония повествователя явно проглядывает и в описании других сцен, и в подтексте диалогов персонажей. В результате образ автора-рассказчика персонифицируется и встает в один ряд с протагонистами. Более того, своей манерой повествования Борель побуждает читателя к активному сопереживанию персонажам. Этому способствует и то, что он не претендует на роль всеведущего пророка и подчеркивает, что властен лишь в пределах «сотканной» им истории, то есть в рамках сюжета, которьгй является плодом его воображения. И если рассказчик говорит, что ему что-либо «неизвестно», то это означает, что читателю предлагается активизировать свое воображение. Причем степень явного авторского присутствия постоянно меняется — от прямых деклараций повествователя до фрагментов и глав, организованных по принципу сценического диалога персонажей (иногда это «чистый» диалог,


472
ПРИЛОЖЕНИЯ
а иногда в нем присутствуют и элементы кратчайшего авторского комментария).
Иронией, элементами комического, балансированием на грани трагического и гротескного в сочетании с яркой эмоциональной окрашенностью авторских высказываний — всем этим «взрывается» эпически спокойная тональность, присущая историческому повествованию. Даже в эпизод взятия Бастилии привносятся элементы неоднозначности вйдения происходящего. История этой крепости связана со многими человеческими трагедиями, трагически обрисован и ее конец, но при этом данной тональности сопутствуют гротескные штрихи. Эпизод предваряется страстным обличением «огромной каменной тюрьмы», «логова, где за крепкими стенами творилось столько беззаконий» (с. 373 наст. изд.). После этой инвективы не остается сомнений, что осада и падение Бастилии — не что иное, как акт возмездия. Однако многие штрихи в изображении этого события указывают на неоднозначность авторского вйдения описываемого. Возмездие вершит «обезумевшая чернь» («une populace forcenée»), и жертвами ее становятся и те, кто ни в чем не повинен, а просто случайно оказался на пути. Освобождение Патрика вписано именно в этот гротескно-трагический контекст. Ликующие «победители» демонстрируют всему Парижу безумного узника, утратившего человеческий облик, как своего рода улику, подтверждающую преступления власти и королевских тюремщиков. При этом на «освободителях» шитые золотом одежды из разграбленного гардероба графа де Сада, а в руках у них — орудия пыток, которые удалось вынести из застенков Бастилии. Ужасающий разгул «черни» видится Борелю знаком революции, и хотя в романе предстают события полувековой давности, более близкими во времени и живыми для писателя были впечатления 1830 года — Июльская революция и связанные с ней померкшие иллюзии.
Своего рода атрибутом сюжетов об узниках в XIX веке было бегство героя. Перипетии подготовки к дерзкому поступку, острота самого события, связанная с ним перспектива освобождения и опасности последующей судьбы беглого узника, не исключавшие счастливого конца, — всё это добавляло занимательности повествованию. Однако, вопреки этой традиции, Борель предпочел другой вариант, при котором кольцо несчастий полностью смыкается вокруг Патрика и Деборы, не оставляя ни единого просвета во мраке их общей судьбы.


Т. В. Соколова. В духе и стиле «неистового романтизма»...
473
Размышления Бореля об участи человека, ставшего избранником злого Рока, отзовутся своего рода эхом в эссе Бодлера «Эдгар Аллан По, его жизнь и его творчество» («Edgar Рое, sa vie et ses œuvres»; 1852; опубл. в «La Revue de Paris»). Жизнь этого американского романтика (равно как и своя собственная, если судить по многим стихотворениям из сборника «Цветы зла») видится автору отмеченной знаком той же безжалостной предопределенности, от которой страдают люди, отмеченные Роком. К ним Бодлер относит и Бореля, когда девять лет спустя пишет о нем статью, исполненную сочувствия к неординарной творческой личности, оставшейся не оцененной современниками, и к персонажам его романа, «черного» в крайней степени, даже чернее черного, потому что такова реальная жизнь в представлении «неистового» автора, который не желает приукрашивать ее увлекательными и обнадеживающими фантазиями, а к вымыслу если и прибегает, то лишь для того, чтобы сгустить краски.
Борель отступает и от другой сложившейся уже традиции. Тогда как в историческом романе автору-рассказчику отводилась роль более или менее объективного стороннего повествователя, индивидуальность которого оставалась невыраженной, у Бореля рассказчик с самого начала и внятно заявляет о себе как персонифицированный субъект. В сюжете он не участвует, но постоянно и очень эмоционально проявляет свое отношение к тому, о чем повествует: «Мне не хватает слов; речь не имеет достаточной гибкости и выразительности; я не знаю, что сказать, не знаю, какой знак использовать, чтобы описать глубокое оцепенение, в которое погрузился Патрик <...>» (с. 327 наст. изд.). Рассказчик ищет сочувствия читателя:
Чье бы сердце не возмутилось! Мое перо дрожит и выпадает из рук. На этом месте многие, несомненно, закроют книгу. Но что я могу поделать? Правда не всегда одета в белый arxâc, как новобрачная! И, во имя Бога и чести, я излагаю лишь правду, лишь то, что должен поведать. Когда правда испачкана грязью и кровью, когда она оскорбляет обоняние, я описываю ее в крови и грязи, я оставляю ее вонять — тем хуже! Я не стану кропить ее кёльнской водой <...>.
С. 296 наст. изд.
Эмоциональность авторских высказываний особенно усиливается в конце романа:


474
ПРИЛОЖЕНИЯ
Труд мой горестен, но раз уж я взялся поведать об этих несчастьях, то исполню его. Я считал свой дух более стойким, а сердце — более черствым или безразличным; я полагал, что смогу прикоснуться к этим бедам и запечатлеть их на протяженном барельефе со спокойствием мастерового, украшающего гробницу; как же я заблуждался! По мере того как я бреду по этой долине слез, ноги мои омывает водоворот меланхолии, которая оседает в моей душе, как пыль плаще путника. Ни одно злодеяние не смог я описать без без того, чтобы душа моя не запылала истовым гневом; нет такого нарисованного мною страдания, которое не стоило бы мне слез. Мужайся, о моя Муза!
С. 322 наст. изд.
Четыре главы последней части романа представляют собой патетический авторский монолог, обращенный к читателям, с тем чтобы открыть им глаза на подлинный смысл жизненной трагедии героев и тем самым предостеречь.
На протяжении всей своей книги я пытался устроить так, чтобы порок процветал, а распутство одерживало верх над добродетелью; я увенчивал гниль розами; я придавал низости благоухание нарда; я щедро напитывал счастьем лоно бесчестья, втаптывал мироздание в грязь, забрызгивал грязью небо. Ни один из моих достойных героев не избежал участи жертвы, повсюду я показывал угнетающее зло и угнетаемое добро... И вот — всё это, все эти жестокие судьбы нагромождались только затем, чтобы после стольких бедствий завершиться моим же опровержением!
С. 365 наст. изд.
Автор предостерегает читателей, разделявших его заблуждение. Ведь, возможно, это было вовсе не заблуждение, а лукавая уловка, которой они простодушно поверили? Свои рассуждения о зле и добродетели рассказчик направляет теперь в новое русло — и начинает говорить о справедливости наказания невиновного. Не отрицая самой этой идеи, он идет еще дальше, когда утверждает, что именно в роковой судьбе Патрика, Деборы и Венд- женса проявляется высший Божественный закон — закон возмездия за грехи всего рода: Патрик происходил из старинной семьи бунтовщиков, запятнавшей себя не одним преступлением и пришедшей в упадок; Дебора виновна не в том, что преступила сословные запреты: много страшнее то, что она -


Т. В. Соколова. В духе и стиле «неистового романтизма»...
475
«отпрыск вдвойне проклятого рода»; этот общий грех ложится даже на юного Вендженса, в котором сомкнулись оба осужденных семейства. «Бог — это Бог-мститель!» — прямо говорит Борель, предсказывая пришествие некоего чудовищного посланника свыше и рисуя зловещие картины божественного холокоста. В этом же ключе он интерпретирует и судьбу Геракла (хотя, согласно античному мифу, гибель героя увенчалась его приобщением к сонму богов).
Свое пророчество Борель подкрепляет аналогией из истории раннего Средневековья, вспоминая одну из легенд о последнем вестготском короле Родерихе (или Родриго), при котором вестготская империя прекратила свое существование, а Испания была завоевана арабами. Обстоятельства смерти Родриго, оставшиеся неизвестными, в течение веков обрастали фантастическими подробностями в народных преданиях и легендах и позднее дали сюжетную основу для некоторых эпизодов из испанских «Романсеро о Сиде»22. Один из таких сюжетов — о короле Родриго и Флоринде — использует и автор «Мадам Потифар», проводя параллель между этой историей и ситуацией, в которой предстают в его романе французский монарх и Дебора. Насилие над беззащитной жертвой должно обернуться для короля катастрофой — падением трона, гибелью монархии и смертью самого властителя Франции.
Идеи, развиваемые автором в последних главах романа, вступают в противоречие с его же декларациями в начале повествования: если в первой главе речь шла о жестокой предопределенности, о слепой судьбе, то теперь акцент делается на благой воле Провидения и свершаемом им возмездии. Патрик, с первых эпизодов романа воспринимавшийся лишь как невинная жертва произвола, в конце предстает воплощением идеи искупительной жертвы: он обречен страдать за преступления предков (о них, впрочем, говорится без конкретики, намеком). Что же касается Деборы, то ее трагическая вина за грехи предков обозначена более четко по обеим генеалогическим линиям — отцовской и материнской. Возмездие настигает не только Патрика
22 Незадолго до начала или во время работы над романом «Мадам Потифар» Борель мог прочитать «Романсеро о Сиде» в переводе Абеля Гюго, опубликованном в 1822 г. под названием «Исторические романсы», а немного позднее, в 1828 г., — и в переводе Эмиля Дешана в его сборнике «Французские и иностранные сочинения» («Etudes françaises et étrangères»).


476
ПРИЛОЖЕНИЯ
и Дебору, но и их сына, в котором соединились все прегрешения трех или четырех поколений. Символическое имя, которым Дебора назвала сына, подразумевая личную месть убийцам его отца, приобретает таким образом и другой смысл: кара, осуществляемая высшей силой. Вендженс, по замыслу матери, должен был стать мстителем, но стал искупительной жертвой и средством отмщения, уготованного всему его роду. Благая карающая сила проявляется и в судьбе друга, предавшего Патрика.
Таким образом, участь главных персонажей романа интерпретирована самим автором как череда искупительных жертвоприношений. Дебора умирает последней и в здравом рассудке — в отличие от Патрика, который, утратив рассудок, уже не осознаёт ничего. Это значит, что для Деборы предусмотрена максимальная доля страданий, необходимая для искупления вины. Мотив искупления венчает роман, который начинался, казалось, с другой ноты, и вызывает ассоциацию с идеями старшего современника Бореля — Пьера Симона Баланша23. В его сочинениях «Инеса де Кастро» («Inès de Castro»; ок. 1805—1806), «Антигона» («Antigone»; 1814), «Опыт социальной палин- генезии» («Essais de Palingénésie sociale»; 1827—1829), «Град искупления» («La Ville des Expiations»; 1832) постоянно звучит идея искупительной жертвы как средства победы над злом и нравственного возрождения; казнь Людовика XVI представляется Баланшу искупительным актом, завершающим длинный ряд преступлений королевской власти. Бор ель был знаком с идеями этого автора: не случайно имя последнего фигурирует в «Заметке о Шампа- вере», предваряющей «Безнравственные рассказы» (см.: Борель 1971: 6). Образ Деборы вызывает прямую ассоциацию с Антигоной в концепции Баланша. Эта античная героиня, сильная духом и преданная своему отцу Эдипу, ослепленному и изгнанному из Фив, выполняет двойную функцию: будучи благородной утешительницей невинного страдальца, она и сама — жертва, искупающая чужие грехи.
К концу романа голос автора звучит всё чаще, и всё чаще он апеллирует к читателю, не только взывая к его состраданию, но и делясь своими сомнениями. Тем самым усиливается эмоциональный тон повествования, достигая своего рода кульминации, и тогда вдруг следует признание рассказчика в начале главы ХХШ второго тома:
23 Подробнее о нем и его творчестве см.: Реизов 1956; Реизов 1994.


Т.В. Соколова. В духе и стиле «неистового романтизма»...
477
Когда я взялся за перо, чтобы написать эту книгу, дух мой был полон сомнений, отрицаний, заблуждений; я хотел посадить на трон обман — фальшивого короля! <...> Но, я уж и сам не знаю, каким таинственным образом, на середине пути передо мной вдруг замерцал свет.
С. 363 наст. изд.
Этими словами вводится фрагмент, содержащий ответ на вопросы, заданные в самом начале романа. Скрытый смысл событий становится наконец ясен рассказчику благодаря своего рода озарению, открывающему ему истину: все несчастья и страдания героев, ужасавшие его прежде, видятся ему теперь под знаком искупления, суровый императив которого распространяется и на тех, кто лично не совершил преступлений.
Итак, повествователь разыгрывает роль заблуждавшегося, а затем прозревшего человека, дабы убедить читателя в том, что, быть может, с самого начала представлялось автору истиной: люди несут ответственность не только за собственные грехи, но и за преступления своих родителей и прародителей. Ничто не остается безнаказанным. Такая истина, которую автор открывает читателю в итоге, пожалуй, обескураживает еще больше, нежели долгое путешествие через ад (коим, по существу, было чтение романа). Теперь свои первоначальные рассуждения о трагической предопределенности автор называет «софизмом» и обращает к читателю обличительные слова:
О вы, кому мои софизмы льстили, кого они убаюкивали, ласкали, тешили!.. Вы, кто так бездумно радовался, когда я водружал разврат на триумфальную колесницу, кто мог с радостью наблюдать страдания честных людей, — поскольку все, кто честен, в моей книге страдают, — и кто мог вместе со мной на мгновение поверить в слепую судьбу, в безнаказанность! Растопчите эту сладкую ложь! Закройте свой отвратительный лик преступными руками!
С. 366 наст. изд.
Борель видит в читателе едва ли не соучастника зла и бросает ему в лицо свою суровую и, может быть, чрезмерно резкую инвективу: вина его, как оказывается, — в том, что он с наслаждением внимал рассказу о торжествующем зле.
По сути и тональности приведенное высказывание представляет собой типичный образец «неистового» письма с его крайностями, о которых гово¬


478
ПРИЛОЖЕНИЯ
рил Бодлер. Влияние «неистового» Бореля на эстетику автора «Цветов зла» французские исследователи считают неоспоримым. Действительно, из всего многообразия проявлений романтизма Бодлеру наиболее близка, пожалуй, его «неистовая» вариация.
Завершая роман внезапной смертью Деборы от потрясения, которое она испытала при встрече с освобожденным после двадцатисемилетней тюремной одиссеи и безумным теперь Патриком, автор опять обращается к читателю: «Теперь Вы знаете меня досконально; я заставил Вас проникнуть в самые тайные уголки моего сердца <...>» (с. 399 наст. изд.). Тем самым он подтверждает еще раз, что его целью было не просто рассказать историю своих героев, но через их трагическую судьбу выразить собственное представление о жизни, в которой столько власти отдано злу, и о неминуемом возмездии. Какие силы доминируют над судьбой человека? Чем определяется участь индивида? Его собственной волей? Теми людьми, которым силой обстоятельств дана абсолютная либо почти абсолютная власть? Или некой надличностной сущностью — Роком? И что на самом деле есть Рок: слепая и жестокая — или же благая сила? Как соотносятся Рок и Провидение? Роман «Мадам Потифар» написан под знаком обеспокоенности этими вневременными, вечными, экзистенциальными вопросами и выражает авторскую трактовку их в духе и стиле «неистового письма».


ПРИМЕЧАНИЯ
Петрюс Борелъ
МАДАМ ПОТИФАР
Роман «Мадам Потифар» Петрюс Борелъ писал вдали от Парижа, в Шампани, в деревушке Безиль, где жил практически в полной нищете, отчего и продал права на публикацию книги издателю Олливье за двести франков, из которых пятьдесят так и не получил. Издание Олливье вышло в свет в 1839 году и ныне является весьма ценной библиографической редкостью. Оно представляет собой два тома ин-октаво, на обложке — часовой циферблат без стрелок, скрещенные кости и слеза. В первом томе текст предваряет гравюра, изображающая Патрика, который с томом Руссо в руке бросает вызов мадам Потифар; гравюра, предваряющая текст второго тома, изображает финальную сцену романа: Дебора узнаёт Патрика, потерявшего рассудок вследствие долгого заточения; оба изображения подписаны Луи Буланже и воспроизводятся в наст. изд.
Второе издание осуществил Жюль Кларети (1840—1913), задумавший серию публикаций, которыми собирался воздать должное своим литературным предшественникам, «преданным забвению и пренебрежению». Первой, и, похоже, единственной, такой публикацией явилась книга Бореля: МР 1877—1878. Текст был сверен с изданием 1839 года, воспроизведены виньетки и гравюры.
Следующий этап текстологической работы над романом связан с именем литературоведа Жан-Люка Стейнмеца (род. 1940): МР 1972. На это издание ориентировались все последующие: МР 1987; МР 1999.
Настоящий перевод выполнен по изд.: МР 1999. При составлении примечаний были использованы примечания Ж.-Л. Стейнмеца к изд. 1999 года (см.: Steinmetz 1999b), а также другие источники, ссылки на которые приводятся в самих комментариях. Благодарим Г.А. Велигорского и Л.А. Сифуро- ву за большой объем технической и организационной работы, выполненной для наст. изд.


480
Приложения. Примечания
[Эпиграф]
1 	Посвящается Л.П. — Под этими инициалами зашифровано имя французской актрисы Люсинды Парадоль (1798—1843); Борель был увлечен ею в период, когда писал роман «Мадам Потифар» (см. с. 433 наст. изд.).
том
ПЕРВЫЙ
Пролог
1 Андалузский конь. — В XVI—ХУШ вв. лошади андалузской породы, самой знаменитой из конских пород Испании, пользовались всемирной славой; они стояли в конюшнях практически всех европейских монархов и считались лучшими «для парада и для войны». Впоследствии, в начале XIX в., эта порода была вытеснена чистокровной верховой породой [англ, thoroughbred), выведенной в Великобритании.
2 ...старинный в церкви стул... — В оригинале: «escabeau» — маленькая скамеечка или табуретка, используемая в католических и англиканских церквах для коленопреклоненной молитвы. Нередко такие скамеечки обивались мягкой тканью и богато украшались резьбой.
3 ...из Баварии нам Изабо привез. — Имеется в виду Элизабет фон Виттельг сбах-Инголынтадт, более известная как Изабелла Баварская (ок. 1370—1435), супруга Карла VI, короля Франции. С 1403 г. она фактически управляла государством (поскольку король страдал приступами безумия) и была крайне непопулярна в народе — во-первых, из-за своей расточительности, а во-вторых, из-за того, что в 1420 г., во время Столетней войны (1337—1453 гг.), подписала в Труа договор с англичанами, признав наследником французской короны английского короля Генриха V. Романтики неоднократно обращались к образу этой королевы: так, в 1835 г. Александр Дюма-отец посвятил ей роман («Isabel de Bavière»). Любопытно отметить, что и маркиз де Сад написал в 1813 г. роман про эту королеву («Тайная история Изабеллы Баварской, королевы Франции»), который впервые был опубликован только в 1953 г.
4 Великий Пост везет дородный Карнавал\ — Речь в данном случае идет о «масленичном карнавале» [фр. carnaval; от urn. came vale — «прощай, мясо»),


TOMI
77. Борель. МАДАМ ПОТИФАР. Пролог
481
времени народных увеселений накануне Великого поста, получившем свое название в ХШ в. и приуроченном к весеннему мясоеду.
5 Гость Каменный. — Намек на Статую Командора из комедии Мольера «Дон Жуан, или Каменный пир» («Don Juan ou Le Festin de pierre»; 1665; в русскоязычных переводах название часто звучит как «Дон Жуан, или Каменный Гость»). По сюжету пьесы, герой приглашает отужинать с ним статую убитого им командора; статуя отвечает согласием, а впоследствии и сама зазывает Дон Жуана к себе на ужин, на котором героя ожидает гибель.
6 А если путь глухой в тупик заводит, в грязь, | Свой плащ мне стелет он... — Возможно, аллюзия на известный исторический анекдот про сэра Уолтера Рэли (ок. 1554—1618), английского государственного деятеля, путешественника и корсара, который однажды бросил в лужу свой роскошный плащ, чтобы королева Елизавета могла перейти через грязь, не запачкав ног.
7 ...бедный Лесюёр... — Официальная карьера художника Эсташа Лесюё- ра (1616—1655) складывалась весьма благополучно. В частности, он был автором серии из двадцати двух картин, посвященных различным эпизодам из жизни св. Бруно Кёльнского и предназначенных для монастыря картезианского ордена в Париже, а также одним из основателей Королевской Академии художеств (1648 г.). Художник практически никогда не испытывал недостатка в заказах; возможно, Борель называет его «бедным» из-за ранней кончины: мастер умер в возрасте тридцати восьми лет.
8 ...маг Варфоломей... — Речь идет о Баччио делла Порта (1472—1517), который под влиянием религиозного реформатора Савонаролы поступил в доминиканский монастырь во Флоренции и в 1500 г. принял постриг, получив имя фра Бартоломео; примерно через год он был переведен в монастырь Сан-Марко и на несколько лет прекратил заниматься ремеслом художника. Возвращению в мир живописи в немалой степени способствовала дружба Баччио с Рафаэлем. «Маг» здесь — в значении «чудодей, волшебник», намек на удивительное мастерство фра Бартоломео, вдохновленное свыше.
9 Ханаан. — В библейские времена так называлась страна, простиравшаяся на запад от северо-западной излучины Евфрата и от Иордана до берега Средиземного моря. Борелем это название используется в качестве фразеологизма со значением «земля обетованная» — «желанное место, где легко и радостно, куда кто-либо сильно стремится и страстно мечтает попасть; всё то, что представляется счастьем».
10 Хотя б Антония ты схиму всполлянщ \ Его мучительное, злое искушенье. —


482
Приложения. Примечания
Во время своего уединения, длившегося около семидесяти лет, преподобный Антоний (251—356), по преданию, бывал неоднократно искушаем дьяволом. «Искушение святого Антония» — один из излюбленных сюжетов западноевропейской живописи; ему посвящены два полотна Иеронима Босха (1490; 1505—1506), картины Маттиаса Грюневальда (1512—1516), Иона ван Красбека (ок. 1650) и др.
11 	Падешь во прах, как стены Ерихона\» — Ерихон (Иерихон) — древний город к северо-востоку от Иерусалима, неоднократно упоминаемый в Библии. Эпизод, на который намекает Борель, описан в Книге Иисуса Навина, где повествуется о том, как в течение семи дней армия израильтян осаждала город и священники, обходя вокруг его стен, громогласно трубили в трубы (см.: Нав. 6: 14—16). На седьмой день стены рухнули, после чего город был стерт с лица земли и впоследствии так и не возродился (современный Иерихон находится к западу от древних руин). В Библии приводятся слова Иисуса Навина: «Проклят перед Господом тот, кто восстановит и построит город сей Иерихон; на первенце своем он положит основание его, и на младенце своем поставит врата его» (Нав. 6: 25).
Книга первая
[Эпиграф]
1 	Where is ту Lord?. Where is my Romeo? | Shakespeare. — Слова Джульетты из сцены Ш акта 5 «Ромео и Джульетты» («Romeo and Juliet»; 1594—1595) Уильяма Шекспира. Борель значительно сокращает цитату; полностью она выглядит так: «Where is my lord? | I do remember well where I should be, | And there I am. Where is my Romeo?» — «А где мой господин? Я помню ясно, I Где быть должна сама. И вот я здесь. | А где же мой Ромео?» [Пер. Е. Савин). Данная строка становится эпиграфом к каждой из семи книг «Мадам Потифар»; настойчивость, с которой Борель ее повторяет, очевидно, свидетельствует о том, что писатель видит в Деборе подобие Джульетты: союз ее с Патриком невозможен по разным причинам, но в первую очередь — по семейным.


TOMI
77. Борель. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. I
483
Глава I
1 «Один человек прост, потому что имеет шишку простоты, а другой хитер, потому что имеет шишку хитрости». — Борель полемически обращается к некоторым положениям френологии, создатель которой, австрийский врач Франц Йозеф Галль (1758—1828), утверждал, будто психические свойства человека локализуются в определенных участках мозга и их можно определить по выпуклости («шишке») на черепе.
2 ...«Не бывает страстей добрых или злых... общество... определило, что хорошо, а что плохо: хорошо то, что обществу выгодно; плохо то, что причиняет ему вред». — Отсылка к теории утилитаризма, согласно которой ценность всякого действия или поступка определяется его «полезностью», то есть выгодой и удовольствием, извлекаемыми из него каждой из сторон-участников. Как нравственная система утилитаризм впервые был изложен в трудах английского философа Джереми Бентама (1748—1832) и закрепился в формулировке: «Морально то, что приносит наибольшее счастье наибольшему количеству людей».
Глава II
1 ...те три ярких вытянутых облака — разве не похожи они на три ваши горизонтальные золотые полосы, а солнце — на золотой круг на лазурном поле вашего щита? — См. ниже примеч. 4.
2 Еще до моего первого отъезда в Индию... — Судя по всему, лорд Коккерма- ут принимал участие в военных действиях англичан, направленных на колонизацию Индии. Колонизация эта началась еще в ХУЛ в. и на первых порах осуществлялась усилиями Английской (с 1707 г. — Британской) Ост-Индской компании, акционерного общества, учрежденного указом королевы Елизаветы I в 1600 г. Первоначально действия Компании были относительно мирными: ее представители вели торговлю с местными падишахами и вывозили в Европу зерно, чай, красители, хлопок, а также индийские ткани, пользовавшиеся невероятным спросом. Однако уже в конце 17-го столетия Компания попыталась — сперва безуспешно — добиться торговых привилегий силой (война Чайлда, 1686—1690 гг.). В XVIII в. началась активная экспансия на Бенгальский континент; итогом ее стали Карнатикские войны, в результате


484
Приложения. Примечания
которых Британская Ост-Индская компания обеспечила себе немалое преимущество над другими торговыми компаниями (в первую очередь — Французской), что впоследствии привело к превращению практически всей территории современной Индии в британскую колонию. Постепенно англичане монополизировали внешнюю торговлю и ввели непосильные для местных жителей налоги. Итогом деятельности Компании (перешедшей, по сути, в грабительство) стал великий голод в Бенгалии (1769—1773 гг.), унесший жизни приблизительно 10 млн человек (около трети тогдашнего населения этой провинции). Многие англичане порядком нажились на ситуации и, уехав в Индию с незначительными суммами в кармане, возвратились на родину миллионерами.
3 	Изящные искусства — общий термин для обозначения таких видов искусства, как живопись, скульптура, архитектура и музыка; впервые был закреплен французским теоретиком эстетики аббатом Шарлем Баттё (1713— 1780) во второй половине ХУШ в. за теми жанрами и видами искусства, которые были главным образом ориентированы на создание красоты. Традиционно это понятие противопоставляется так называемым «механическим» искусствам, или ремеслам (по характеристике И. Канта).
4...графиня... Коккермаут... — Вымышленный титул; в действительности существовал лишь титул баронов Коккермауг, который был учрежден 3 октября 1749 г. для Алджернона Сеймура, 7-го герцога Сомерсета (1684—1750), заседавшего в Палате общин от округов Мальборо и Нортумберленд, — и являлся дочерним по отношению к титулу графов Эгремонт. Однако примечательно, что герб, описанный чуть выше Борелем (см. с. 19 наст, изд.), отчасти напоминает герб рода Уиндемов (племянников Сеймура, наследовавших ему): золотой шеврон по синему полю; правда, вместо золотого солнечного круга на нем изображены три львиные головы.
5 «Я приняла обет целомудрия», — говорит она. ~ Что за папистская та- рабарщинаУ. — В отличие от Католической («папистской») церкви, в Протестантских церквях — и в англиканстве, в частности, — понятие целибата отсутствует (равно как и институт монашества в целом), а плотское воздержание воспринимается как нечто вредное для человека. При этом отношение протестантов к греху прелюбодеяния значительно строже, чем у католиков.


TOMI
П. Борель. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. I
485
Глава III
1 ...виновен лишь в толл, что был рожден в яслях? — Намек на обстоятельства рождения Иисуса Христа, упоминаемые в Евангелии от Луки: «Когда же они были там, наступило время родить Ей; и родила Сына своего Первенца, и спеленала Его, и положила Его в ясли, потому что не было им места в гостинице» (Лк. 2: 6—7).
2 Исправительный долл — место для содержания преступников, бродяг и нищих в условиях тяжелого физического труда; впоследствии туда также стали отправлять на «перевоспитание» ленивых рабочих и дерзких слуг. Первое подобное учреждение было основано в Лондоне в 1550 г., а одним из самых знаменитых таких домов стал так называемый Брайдуэлл (Bridewell): переоборудованный из бывшего дворца короля Генриха УШ, он был передан в дар городу для содержания нищих детей и женщин — «нарушительниц общественного порядка» — и просуществовал до 1864 г.
3 Чарлз Эдуард. — Имеется в виду Чарлз Эдуард Стюарт (1720—1788), известный также как Красавчик принц Чарли (Bonnie Prince Charles) или Молодой Претендент (Young Pretender); в описываемые времена он претендовал на английский и шотландский престолы. Его отец, Джеймс Фрэнсис Эдуард Стюарт (1688—1766), Старый Претендент (Old Pretender), был сыном Якова П, свергнутого короля Англии (1665—1668 гг.), и на протяжении многих лет безуспешно пытался вернуть себе трон. Его надежды на реставрацию рухнули с заключением Утрехтского мира (1713 г.), по условиям которого Франция, считавшая Стюарта английским королем, должна была признать протестантскую (Ганноверскую) династию в Англии и выдворить претендента, — и были похоронены окончательно вследствие провала якобитского восстания 1715 г. См. также примеч. 8 к гл. ХП книги второй.
Глава V
1 ...окружил рволл свой город Роллул; ров, который можно, подобно Режу, преодолеть только ценою собственной жизни. — Согласно преданию, Рим основали вскормленные волчицей близнецы Ромул и Рем; однако вопрос о месте, наиболее подходящем для возведения города, привел братьев к ссоре, в резуль¬


486
Приложения. Примечания
тате которой один убил другого. Данный сюжет встречается, например, у Плутарха (46—107 н. э.):
<...> Ромул стал копать ров, чтобы окружить стены будущего города, Рем то издевался над этой работой, а то и портил ее. Кончилось тем, что он перескочил через ров и тут же пал мертвым; одни говорят, что удар ему нанес сам Ромул, другие — что Целер, один из друзей Ромула.
Сравнительные жизнеописания. Ромул. 10.
Пер. С.И Маркиша
2 ...на лбу — glibbs или coulins... — Имеются в виду длинные локоны, часть традиционной ирландской прически; отличались они друг от друга тем, что coulins спадали на лоб, a glibbs — на затылок. См. ил. 9; см. также ниже при- меч. 4.
3 ...короткие усы на манер crommeal. — Речь идет о традиционной части облика ирландца-мужчины, длинных (а в случае Патрика, вероятно, по какой-то причине остриженных) густых усах, свисающих над верхней губой (см. ил. 9). В сущности, слово crommeal (от ирл. crombéol — букв.: «крыльцо у рта») первоначально означало «верхнюю бороду», или волосяной покров над верхней губой при выбритой нижней части лица, — то, что сейчас принято называть усами.
4 ...ирландская мода, запрещенная со времен Генриха VIII... — Генрих VTH, король Англии (1509—1547 гг.), был абсолютным монархом и сурово преследовал своих врагов и оппонентов — как реальных, так и мнимых. В 1535 г. он жестоко подавил восстание в Ирландии под предводительством знатного рода Фицджералдов и взял курс на англизацию страны: местным жителям было вменено в обязанность говорить по-английски и носить английское платье. Годом позже за подписью короля был выпущен акт, касавшийся обычаев и традиций ирландцев (в частности, их одежды и внешнего вида), который обязывал всех мужчин бриться и стричься выше ушей, запрещал носить glibbs и coulins (см. выше примеч. 2), а также усы crommeal (см. пред, примеч.). По этому случаю одним из ирландских бардов была написана песня, в которой Дева Ирландия (Irish Virgin) отдает предпочтение Кулину (Coolin) — юноше с длинными струящимися волосами, а не чужакам, носящим нездешние прически (см.: Walker 1786: 134).
5 Кокни — пренебрежительно-насмешливое прозвище уроженцев Лондона из средних и низших слоев населения. Согласно поверью, истинный кок¬


TOMI
П. Борель. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. I
487
ни — это житель английской столицы, родившийся в пределах слышимости звона колоколов церкви Сент-Мэри-ле-Боу (St Mary-le-Bow) в Сити.
6 В Ирландии девушки раньше называли своих возлюбленных «Coulin». — В ирландском языке имя «Колин» (Coolin, Coolun, ирл. An Chüileann — «прекрасная девушка», «девушка с прекрасными волосами») — женского рода и этимологически связано со словом «coulins» (см. выше примеч. 2 и 4). Ср., напр., песню «Coolin» (1641) ирландского барда Мориса О’Дугана, в которой речь идет именно о прекрасной девушке.
7 ...тот, кто услышал из уст уроженки Прованса нежное имя «Calignei- го»... — На самом деле данное слово на провансальском языке — женского рода (муж. род — calignaire) и означает «возлюбленная» (см. также пред, примеч.).
8 ...самое опасное оружие Далилы. — Далила, согласно библейской Книге Судей, — возлюбленная ветхозаветного героя Самсона, выдавшая филистимлянам секрет его богатырской силы. Чтобы узнать этот секрет, она трижды подступалась к Самсону, но тот всякий раз давал ей вымышленные ответы. В итоге Далила стала его попрекать («<...> как же ты говоришь: “люблю тебя”, а сердце твое не со мною? Вот, ты трижды обманул меня и не сказал мне, в чем великая сила твоя». — Суд. 16: 15), Самсон уступил и открыл ей тайну, сказав, что сила его — в волосах. Тогда Далила усыпила Самсона, призвала человека, который его остриг, и передала в руки филистимлянам.
9 Куда привел поляков отказ от национального костюма? — Вплоть до начала ХУП в. польский национальный костюм практически не испытывал влияния европейской моды. Платье во французском стиле приобрело популярность в Речи Посполитой поздно, в последней четверти XVII в., когда королем стал Ян Ш Собеский (1629—1696, правил с 1674 г.). Впоследствии, в конце XVTH — начале XIX в. Польша подверглась четырем разделам — в 1772, 1793, 1795 и 1814—1815 гг., — в результате которых это государство, по сути, полностью утратило национальный суверенитет. Борель соотносит эти два обстоятельства, считая второе последствием первого.
10 ...Зеленого Эрина... — Эрин [ирл. Eirinn) — древнее кельтское название Ирландии, восходящее к имени богини Эриу [ирл. Eriu), а «зеленый» — его традиционный поэтический эпитет.
11 ...сегодня султан Махмуд тщится русифицировать и офранцуживать турок... — Речь идет о Махмуде П (1785—1839), турецком султане (с 1808 г.), в 1833 г. подписавшем Ункяр-Искелесийский договор, согласно которому Рос¬


488
Приложения. Примечания
сия и Османская империя обязаны были приходить друг другу на помощь в случае войны. Впоследствии, в 1838 г., Махмуд заключил торговые конвенции с Англией и Францией. Политика европеизации, проводимая султаном на протяжении всего его царствования, вызывала крайнее недовольство у населения и духовенства Османской империи.
12 Редингот — длинный сюртук широкого покроя; впервые был пошит в Англии ок. 1725 г. как мужской костюм, предназначенный для верховой езды.
13 Мореоты (морейцы) — жители полуострова Пелопоннес, который с ХШ в. (после Четвертого крестового похода) именовался Мореей и возвратил первоначальное название в 1822 г., в ходе греческой войны за независимость от Османской империи (1821—1833 гг.).
14 ...немецкие студенты попытались возродить внешний облик древнего германца, что весьма порицал господин Коцебу... — Август фон Коцебу (1761— 1819), немецкий писатель консервативных взглядов, негативно относился к свободе в академических кругах, являлся горячим противником романтизма и политических идеалов германской молодежи. Видимо, именно поэтому, когда 1818 г. в Германии были опубликованы «Записки о нынешнем положении Германии» («Mémoire sur l’état actuel de l’Allemagne»; 1818), их авторство было приписано Коцебу — что и послужило причиной его убийства: в 1819 г. он был заколот студентом Карлом Людвигом Зандом (1795—1820). Это стало предлогом к запрету немецкой студенческой организации «Буршеншафт» [нем. Burschenschaft — букв.: «объединение холостых мужчин») и отказу от введения конституции в германских государствах. Действительным автором записок являлся русский дипломат и писатель А.С. Стурдза (1791—1851); Борель или не знал об этом, или по какой-то причине умышленно неверно указал автора.
Имя А. фон Коцебу упоминается также в одном из ключевых эпизодов повести «Пасро, школяр» (из сборника «Безнравственные рассказы»), когда заглавный герой в исступлении восклицает: «Во Франции хватает Коцебу, а вот Карлов Зандов что-то маловато!» (Борель 1971: 133) — и далее: «Во Франции есть пошлые писатели, что продались за границу, пошляки, растлевающие молодое поколение, свои Коцебу!.. Так пусть у нее будет и свой мститель, свой Карл Занд! Слава Занду!!!» (Там же)
15 Влюбленный следует природному закону без всяких задних мыслей, не имея никакого понятия о магнетизме... — Упоминание здесь магнетизма связано,


TOMI
П. Борель. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. I
489
вероятно, с теориями Франца Антона Месмера (1734—1815), крайне популярными во времена Бореля.
16 Кенотаф — надгробный памятник над местом, не содержащим останков; своего рода символическая могила.
17 ...мрачных статуй Кановы. — Классицистические статуи скульптора Антонио Кановы (1757—1822) отнюдь не мрачны, а скорее исполнены гармонии, в подражание античным. Единственной известной его «мрачной статуей» можно назвать один из немногих воплощенных им евангельских образов — «Кающуюся Марию Магдалину», который изображает грешницу в пустыне. Магдалина, опустив очи долу, стоит на коленях; руки ее покоятся на бедрах и повернуты ладонями вверх (некогда в них был крест, не сохранившийся до настоящего времени), а подле нее лежит череп, олицетворяющий бренность всего земного. Возможно также, что Борель имеет в виду заказные надгробные памятники работы скульптора и надгробие самого Кановы, которое тот спроектировал для себя по образцу древнеримских храмов.
18 ..лучше мне... отправиться во Францию, где к людям нашей страны относятся приветливо и радушно... — См. примеч. 3 к гл. ХП книги второй.
19 ...низкого илота. — Илотами в древней Спарте называлась земледельческая часть населения, полностью зависевшая от государства, прикрепленная к земле и не обладавшая никакими гражданскими правами.
20 ...ибо жена следует за мужем, а муж следует за То6ой\ — Аллюзия на Первое послание апостола Павла к Коринфянам: «Хочу также, чтобы вы знали, что всякому мужу глава Христос, жене глава — муж, а Христу глава — Бог» (1 Кор. 11: 3; см. также: Еф. 5: 21—24).
Глава VI
1 Коммодор — в Англии и Северной Америке флотский офицер, которому поручено самостоятельное командование отдельной эскадрой.
2 Каперское свидетельство — во времена парусного флота правительственный документ, разрешавший частному судну атаковать и захватывать корабли неприятельской державы, а также обязывавший предъявлять их адмиралтейскому суду для признания призом и продажи. Каперство, в противоположность нелицензированному пиратству, считалось уважаемым за¬


490
Приложения. Примечания
нятием, сочетавшим патриотический порыв и получение прибыли (хотя такая узаконенная охота на вражеские судна и сама, по сути, являлась пиратством).
3 Ньюгейт (англ. Newgate Prison) — главная тюрьма Лондона с 1188 по 1902 г.
4 ...для вас любовь всегда предстает в образе похотливого фавна или сатира. — См. примеч. 1 к гл. XVII книги второй.
Глава VII
1 Зоофиты — устаревшее название группы беспозвоночных животных, преимущественно губок и кишечнополостных.
2 Лимерик (англ. Limerick, ирл. Luimneach) — город-графство на юге Ирландии.
3 Ливорно — город в Италии, крупнейший порт региона Тоскана.
4 От одного лишь вида его красного вымпела на верхушке грот-мачты у пиратов вставали дыбом волосы. — В 1694 г. английский парламент принял закон, устанавливавший единый символ для каперских кораблей: флаг ярко-красного цвета, получивший название «Красный Джек» («RedJack»). Существует гипотеза, что французское образное именование этого вымпела, <Jolie Rouge» (букв. — «Веселенький Красный»), при обратном переводе на английский язык подарило название знаменитому «Веселому Роджеру» [англ. Jolly Roger). Для всякого встречного судна такой вымпел, поднятый над мачтой, означал, что сопротивление бесполезно. Впоследствии в каперский обиход вошли флаги других цветов, и их семантика несколько изменилась. Так, например, черный флаг означал приказ немедленно остановиться и капитулировать; если жертва не подчинялась, то на мачте вывешивался вымпел другого цвета — красного или желтого, — что означало смерть всем на непокорном судне. Вполне вероятно, что Борель, создавая образ бесчеловечного и безжалостного лорда Коккермаута, учитывает это последнее обстоятельство.
Грот-мачта — самая высокая мачта на корабле, обычно вторая от носа.
5 ...святому Антонию... предпочли бы его спутника. — Спутником святого Антония традиционно изображали свинью — как символическое воплощение демона сладострастия, указывающее на победу праведника над грехом. Ср., например, картину Лукаса ван Лейдена «Искушение святого Антония»


TOMI
П. Борелъ. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. I
491
(1530) или ксилографию Иоганна Ульриха Вехтлина из «Полевой книжки врачевателя ран» («Feldtbuch der Wundtartzney»; 1517) Ганса фон Герсдорфа.
Глава VIII
1 ...ислам начался с хиджры Магомета. — В 622 г. пророк Мухаммад (в европейской литературе XVI—XIX вв. часто именовавшийся Магометом), притесняемый за монотеистические убеждения своими соотечественниками- язычниками, вынужден был спешно под угрозой смерти покинуть родной город Мекку и перебраться в оазис Ясриб (впоследствии — Медина), где обрел поддержку единоверцев, которые спустя восемь лет помогли ему триумфально вернуться в Мекку. Переселение из Мекки в Медину получило название «хиджра» и считается отправной точкой мусульманского летосчисления, ислам же начался с восприятия Мухаммадом первых слов Божьего Откровения (Корана), ниспосланного на его сердце Всевышним через Его посланника — ангела Джабраила (библейского Гавриила).
2 ...возвращаю Вашу аттическую соль... — Дебора обыгрывает выражение «аттическая соль», означающее «тонкое остроумие». Таким остроумием славились обитатели Афин — центрального города Аттики. Выражение стало известно благодаря Марку Туллию Цицерону (106—43 до н. э.), неоднократно упоминающему «аттическую соль» в своем сочинении «Об ораторе», в котором он сравнивает ее с афинским искусством красноречия и умением заставить аудиторию смеяться в нужном оратору месте (см., напр.: П.68.274—275; 71.289).
3 ...я стою, подобно еврею, поедающему Пасху Господню, препоясав чресла и опираясь на посох. — Аллюзия на слова, с которыми Бог накануне Исхода евреев из Египта обращается к Моисею и Аарону, научая их, как следует есть Пасху Господню — испеченного на огне жертвенного агнца «без порока, мужеского пола, однолетнего» (Исх. 12: 3) с горькими травами и пресными лепешками: «Ешьте же его (агнца. — А.М.) так: пусть будут чресла ваши препоясаны, обувь на ногах ваших и посохи ваши в руках ваших, и ешьте его с поспешностью: это — Пасха Господня» (Исх. 12: 11).
4 Трубы, звук которых сокрушил стены Иерихона... — См. примеч. 11 к Про логу.


492
Приложения. Примечания
Глава X
1 ...во время восстаний на юге острова... — Вероятней всего, речь идет о крестьянских восстаниях 1757—1762 гг. в ирландских графствах Корк, Лимерик, Уотерфорд и Типперери (все они расположены на юге или юго-западе острова Ирландия). Движение возглавила организация «Белые парни» («Whiteboys»), получившая такое название из-за белых рубах, надевавшихся поверх одежды. Цели объединения не были политическими; оно восставало против непомерной арендной платы, а также жестокости и произвола местных землевладельцев, которые порой присваивали себе крестьянские участки как «общинную собственность», выселяя обитателей из домов. Первоначально «Белые парни» лишь ломали установленные помещиками заборы, но вскоре превратились в обычных самоуправцев, действовавших подчас крайне жестокими методами; известны случаи, когда помещиков силой вытаскивали из постели, выводили голыми на мороз и сажали в яму с ледяной водой и колючими лозами. В апреле 1762 г. власти направили против «Белых парней» значительные вооруженные силы под командованием Чарлза Мура, маркиза Дрохедского (1730—1822). Бунтовщики были усмирены, порядка двухсот — арестованы, а их предполагаемый вдохновитель, приходской священник Николас Шихи, схвачен, допрошен в Дублине и поначалу отпущен. Впоследствии он был еще раз задержан по подозрению в убийстве одного из свидетелей обвинения, повторно отдан под суд, признан виновным и приговорен к «повешению, потрошению и четвертованию» — жестокой казни, применявшейся в Англии XIV—XIX вв. по отношению к изменникам государства.
Впоследствии у «Белых парней» появились последователи. Так, в 1762 г. возникла организация «Дубовые сердца» («Hearts of Oak»), а в 1769 г. — «Стальные сердца» («Hearts of Steel»); однако все они действовали уже в других областях, чаще — на севере острова (см.: Joyce 1903: 410—411). См. также примеч. 3 к главе ХШ книги шестой.
2 Керри (англ. Kerry, ирл. Ciarrai) — графство на юго-западе Ирландии.
3 ...в так называемом ирландском парламенте... — Ирландский парламент не обладал даже видимой самостоятельностью: с 1494 г. действовал закон, по которому его акты считались недействительными без одобрения английского Тайного совета [англ. Privy Council) — тогдашнего высшего совещательного органа. В 1719 г. в Англии был принят Декларативный закон [англ. De-


TOMI
П. Борель. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. I
493
claratory Act), предоставивший английскому парламенту право издавать законы для Ирландии; созыв и роспуск ирландского парламента полностью зависели от лорда-наместника, то есть представителя британской короны.
4 	...наказание кастрацией для католических священников. — Таковым было традиционное наказание для католических священнослужителей, уличенных в прелюбодеянии или гомосексуализме. Упоминание о нем встречается в английском фольклоре и стилизациях под него — например, в балладе Мартина Паркера «Правдивая история о Робин Гуде» («The True Tale of Robin Hood»; 1632):
Известно всем, как в оны дни Попам был лаком блуд. Чтоб не грешили впредь они, Скопил их Робин Гуд.
РГ 2018: 350. Пер. В. С. Сергеевой
5 ...после ходатайства кардинала Флёри перед министролл Уолполом. — Государственный деятель Роберт Уолпол, глава правительства Великобритании (1721—1742 гг.), и кардинал Андре Эркюль де Флёри, глава правительства Франции (1726—1743 гт.), имели долгие политические и личные взаимоотношения, однако их представления о подлинной природе этих отношений серьезно различались. Как пишет в своих «Мемуарах» (в хронике за 1707 г.) герцог Луи де Сен-Симон, Роберт Уолпол и его брат Хорее, посол Великобритании в Париже (1723—1730 гг.), на протяжении длительного времени дурачили Флёри, заставляя его совершать одну политическую ошибку за другой, а тот, со своей стороны, искренне считал англичан друзьями и безоглядно им доверял.
6 Первый любовник (jeune premier) — театральный термин, означающий главного героя пьесы — лирического персонажа, призванного очаровывать своих партнерш, а также смотрящих постановку зрительниц.
7 ...бежали... как Дафна от Аполлона; но бедные пастушки не могли, подобно Дафне, превратиться в лавр. — Согласно греческой мифологии, нимфа Дафна, дочь богини земли Геи и бога рек Пенея, дала обет целомудрия; когда за ней погнался охваченный страстью Аполлон, она взмолилась отцу о помощи, и боги превратили ее в лавровое дерево (см.: Овидий. Метаморфозы. 1.452— 567).


494
Приложения. Примечания
8 — Ты взял карабин? — Заряженный до отказа, мой коллллодор. — Несмотря на то, что поточное производство многозарядных винтовок и карабинов было налажено лишь в 19-м столетии, первые изобретения в этой области относятся еще к XVI—XVII вв. Так, Сэмюел Пипс (1633—1703) в своем «Дневнике» (запись от 3 июля 1662 г.) вспоминает об обеде с артиллерийскими офицерами, на котором ему было представлено ружье сэра Уильяма Кроп- тона, стрелявшее до семи раз подряд. Разработкой многозарядного оружия занимались английские изобретатели Эдуард Сомерсет, маркиз Вустер (1601—1667), и Эйбрахам Хилл (1633—1721), а в 1681 г. и 1682 г. некоему Чарлзу Кардиффу был выдан патент на изготовление «мушкетов, карабинов, пистолетов и иных малых огнестрельных орудий, способных производить по два, три и более того отдельных выстрелов из одного ствола одним замком с одной затравкой» (Карман 2006: 180).
9 Килларни (англ. Killamey; ирл. СШ Aime — букв.: «Терновая Церковь») — небольшой город на юго-западе Ирландии, в графстве Керри.
10 ...вроде Арлекина — забавляешься, убивая мертвецов. — Арлекин — неоднозначный персонаж французского варианта итальянской «комедии масок» (комедии дель арте); в итальянской традиции — слуга-недотепа, попадающий впросак и совершающий нелепые поступки; в старинных французских мистериях и инфернальных легендах — мрачный предводитель сонма дьяволов и участник безумной ночной охоты. В последней ипостаси он упоминается, например, в «Божественной Комедии» Данте (см.: Ад. XXI. 118; в пер. М.А. Лозинского имя опущено).
11 Нервюра — выступающее ребро готического каркасного крестового свода, позволяющее облегчить его конструкцию. Нервюрный свод также называют веерным.
12 Протазан — колющее древковое холодное оружие, разновидность копья. Имеет вытянутый, широкий и плоский металлический наконечник, насаженный на длинное (2,5 м и более) древко.
Глава XI
1 	Кто отвечает мне? Не тень ли Галллета? — Аллюзия на сцену из пьесы У. Шекспира «Гамлет» («Hamlet»; ок. 1602), в которой заглавный герой, в похожей обстановке, обращается к тени своего отца, носящего то же имя (см.: Акт I, сц. 5).


TOMI
77. Борель. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. II
495
2 	...выхватил шпагу... — В оригинале: «flamberge» — «фламберг», букв.: «меч пламенеющий», то есть клинок волнистой (пламевидной) формы. Такой клинок (в варианте «floberge») был у Рено де Монтобана, рыцаря-палади- на, героя одноименного французского эпоса XI в.
Книга вторая
Глава XII
1 Земляничное дерево (земляничник, лат. Arbutus) — род вечнозеленых деревьев семейства вересковые.
2 Уотерфорд (англ. Waterford; ирл. Phort Lâirge — «порт Ларага») — портовый город на юге Ирландии, традиционно бывший столицей одноименного графства. Чтобы отплыть из Ирландии, Патрик выбрал не самый близкий к Килларни маршрут.
3 ...Фиц-Уайт... отправился навестить своих соотечественников, состоявших на службе Франции — aux там было немало. — В период между 1585 и 1818 гг. во Францию эмигрировало более полумиллиона ирландцев; наиболее массовыми из этих «переселений» считаются:
• «Бегство графов» [англ. The Flight of the Earls, ирл. Imeacht na nlarlai), которое состоялось 4 сентября 1607 г., когда Хью О’Нил, граф Тиронский, и Рори О’Доннелл, последний король Тирконнелла и 1-й граф Тирконнеллский, вместе со своими последователями на корабле «Джейни Джонсон» отчалили из деревни Ратмаллан (провинция Ольстер) и бежали в Европу;
• «Перелет диких гусей» [англ. The Flight of the Wild Geese) — бегство ирландских якобитов (сторонников короля Якова П) под командованием Патрика Сарсфилда, Его графа Льюкена (ок. 1660—1693) после поражения в Войне двух королей [ирл. Cogadh an Dâ Ri; также известна как Вильямитская война в Ирландии; 1689—1691 гг.).
Впоследствии, расширительно, «дикими гусями» стали называть ирландских наемников, служивших не только во Франции, но и во всех странах Европы; даже в Московии, крайне негативно относившейся к католикам, таковых насчитывалось порядка шестидесяти человек. На службе же у Людовика XIV находилось порядка 20 тыс. ирландцев. Несколько сотен из них участво¬


496
Приложения. Примечания
вали во втором восстании якобитов в 1745 г. В 1792 г. ирландские полки были окончательно расформированы французским революционным правительством.
В одном из своих писем Дж. Свифт говорил об ирландцах: «Я не могу удержаться от высокой оценки ирландских джентльменов, которые, будучи изгнанниками и беглецами, смогли благодаря своей храбрости и своим подвигам во многих уголках Европы превзойти все прочие нации» (Swift 1843: 660).
4 Два века, прошедшие после присоединения к Англии... — Борель в данном случае имеет в виду не официальное объединение Великобритании и Ирландии (произошедшее лишь в 1801 г.), но колонизацию Ирландии английскими завоевателями с присвоением конфискованных земель, начавшуюся еще в XVI в., при короле Генрихе VTH (см. также примеч. 4 к гл. V книги первой).
5 ...слАвнивший архиепископство Тулузское на архиепископство Нарбонн- ское... — Архиепархия Тулуза (L’archidiocèse de Toulouse) — административная единица Римско-католической церкви на юге современной Франции, со столицей в городе Тулузе; образована в Ш в. св. Сатурнином, который проповедовал в этом регионе христианство, и первоначально входила в митрополию Нарбонны. Архиепархия Нарбонна (L’archidiocèse de Narbonne) существовала с V в. и была упразднена в 1801 г. буллой Папы Пия \П, а ныне входит в состав епархии Каркассона и Нарбонны (Diocèse de Carcassonne et Narbonne) в составе митрополии Монпелье.
6 In partibus infidelium. — Данный латинский титул служил наименованием всех титулярных (номинальных) епископов и архиепископов, которые имели сан без соответствующей ему юрисдикции; проще говоря, им обозначались епископы несуществующих кафедр. Обычай этот связан с правилом, что однажды возникшая кафедра не может быть упразднена, даже если епископ и не имеет возможности ее занять. Так, в конце 19-го столетия в Ватикане по-прежнему существовали такие должности, как Патриарх Антиохийский, Александрийский и Константинопольский (см.: ЭСБЕ 1890— 1907/13: 226-227).
7 ...славного прелата его паства знала не лучше, челл принца Луи Рене Эдуарда де Роган-Геллене, епископа Канопы, — египтяне, жители Абукира. — С 1760 по 1779 г. кардинал де Роган-Гемене был титулярным епископом в епархии Канопы (территория современного Египта), которая входила в Александрийский патриархат (см. пред, примеч.). Впрочем, назначение это носило скорее


TOMI
П. Борель. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. II
497
формальный характер: Роган никогда не бывал в Египте, предпочитая комфортную жизнь в Париже тяготам службы по окормлению душ на вверенной ему территории. Таким образом, Борель намекает на то, что Диллон вряд ли часто навещал свои епархии. Абукир (Абу-Кир) — современный город на месте древнего Канопа.
8 Монсеньор Артур Ричард родился в Сен-Жермен-ан-Лэ... — Сен-Жермен-ан- Лэ (Saint-Germain-en-Laye) — город на реке Сене, в 19 км к западу от Парижа, в современном департаменте Ивелин; замок Сен-Жермен — старинная резиденция французских королей. В Сен-Жермене находились резиденция и двор английского короля Якова П, свергнутого с престола в результате Славной революции (1688—1689 гг.). Отец кардинала Диллона был среди ирландцев, эмигрировавших вместе с Яковом во Францию после поражения яко- битских войск (см. выше примеч. 3), а впоследствии стал послом в Париже (1717—1725 гг.) сына низложенного короля, Джеймса Фрэнсиса Стюарта (1688—1766), претендента на английский престол, так называемого Старого Претендента (его собственный старший сын Чарлз Эдуард Стюарт именуется историками Молодым Претендентом; см. примеч. 3 к гл. Ш книги первой). Франция при Людовике XIV признавала королем Англии только Якова П и его сына Джеймса Фрэнсиса Стюарта (последнего — вплоть до заключения Утрехтского мира (1713 г.)).
9 «От наслаждения добреет душа» («Le plaisir rend l’âme si bonne») — цитата из стихотворения П.-Ж. Беранже «Слепой нищий» («L’aveugle de bagno- let»), включенного автором во второй том сборника «Песни» («Chansons»; 1822). Ср. в пер. В.С. Курочкина: «Счастья нет для сердца злого...»
10 ...посреди епитрахилей, митр и стихарей... — Здесь перечислены элементы облачения католического священнослужителя. Епитрахилью именуется длинная лента, огибающая шею и обоими концами спускающаяся на грудь; надевается она поверх подризника (в полном облачении) или рясы (в малом облачении). Митра — высокий головной убор высшего духовенства в ряде христианских церквей. Стихарь — длинная, с широкими рукавами, обычно парчовая, одежда дьяконов и дьячков, надеваемая при богослужении; нижнее облачение священников и архиереев.
11 Омофор (паллий) — принадлежность богослужебного облачения епископа, представляющая собой длинную широкую ленту, которая огибает шею и спускается либо одним концом на грудь, а другим на — спину (Великий омофор), либо обоими концами на грудь (Малый омофор).


498
Приложения. Примечания
12 Оссиан (правильнее — Ойсин, в соответствии с ирландским произношением — Ошин, ирл. Oisin) — легендарный кельтский бард Ш в. н. э.; от его лица написаны поэмы Джеймса Макферсона, опубликованные в 1761— 1762 гг. «Поэмы Оссиана» в пер. Ю.Д. Левина выходили в серии «Литературные памятники» (1983).
13 ...эти женщины расплачиваются своим телом с лодочниками за перевоз... — Отсылка к апокрифическому преданию о святой Марии Египетской (344—421), которое приводится в «Золотой легенде» («Legenda Aurea», ок. 1260) — сборнике житий святых, составленном итальянским духовным писателем, монахом-доминиканцем Иаковом Ворагинским (ок. 1228—1290). Согласно этому рассказу, Мария родилась в Египте и двенадцати лет от роду пришла в Александрию, где в течение «семнадцати лет предавалась блудной страсти». Однажды, увидев паломников, шедших в Иерусалим, Мария решила отправиться с ними (не ради поклонения святыне, а для того, чтобы предаваться в пути разврату). Когда же моряки захотели условиться о плате за перевоз, она предложила им свое тело, и «по уговору они приняли <...> [ее] на корабль и охотно пользовались <...> [ее] телом как платой» (Иаков Ворагинский 2017—2018/2: 332).
14 ...именно они омывают миррою и слезами ноги Иисуса. — Намек на историю о блуднице, пришедшей в дом фарисея Симона и умастившей ноги Иисуса Христа драгоценным мирром. Католическая традиция в течение долгого времени отождествляла эту женщину с Марией Магдалиной (см.: КЭ 2002-2013/3: 176).
15 ..мушкетерскую роту... — Королевские мушкетеры составляли одно из подразделений так называемого Военного дома короля. Всего было две мушкетерские роты: Серые мушкетеры (Первая рота; учреждена в 1622 г.) и Черные мушкетеры (Вторая рота; создана в 1660 г.). Первой ротой, в частности, командовали капитан де Тревиль (1634—1646 гт.) и д’Артаньян (1667— 1673 гг.) — прототипы знаменитых персонажей романа «Три мушкетера» Александра Дюма-отца.
16 Бригадный генерал (англ, brigadier general) — в армиях Великобритании и Ирландии низший генеральский чин, занимающий положение между полковником и генерал-майором; на флоте эквивалентен званию коммодора (см. примеч. 1 к гл. VI книги первой).
17 ÖКоннор (англ. O’Conor, O’Connor, ирл. О Conchüir) — распространенная ирландская фамилия, носителями которой являются, в частности, представители благородного клана, существующего с X в.; члены его были


TOMI
П. Борель. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. II
499
королями Коннакта и последними королями Ирландии еще до Норманнского вторжения (1066 г.). В данном случае речь может идти сразу о нескольких его представителях, живших в описываемое время, однако вероятней всего — о Чарлзе О’Конноре Доне (1710—1791), писателе и антикваре, борце за гражданские права ирландцев и необычайно влиятельном стороннике сохранения ирландской культуры и истории.
18 ...настоятеля аббатства Сен-Спир в Корбее. — Имеются в виду соответственно Корбей-Эссон (Corbeil-Essonnes), город в 28 км от Парижа, расположенный у слияния Сены и реки Эссон, и основанное в X в. аббатство Святого Духа (Cathédrale Saint-Spire) с одноименным собором на территории.
Глава XIII
1 ...в армориканских провинциях... — Арморика (Armorica) — историческая область на северо-западе современной Франции; часто употребляется как синоним Бретани.
2 Трали (англ. Tralee, ирл. Тга Ii — букв.: Берег [реки] Ли) — небольшой город на юго-западе Ирландии, на берегу Атлантического океана, административный центр графства Керри.
3 ...они-то и есть «поставщики смерти». — Вероятно, цитата из песни VTH стихотворного трактата о физике «Три царства природы» («Les trois règnes de la nature»), сочиненного в 1809 г. Жаком Делилем (1738—1813), французским поэтом, запоздалым представителем эстетики классицизма.
4 ...видом подобный Ною... — То есть нагой, как ветхозаветный патриарх после опьянения (см.: Быт. 9: 22).
5 Дингл (англ. Dingle; ирл. An Daingean — букв.: «Крепость») — портовый город в Ирландии (графство Керри), самая западная точка страны.
Глава XIV
1 	...до Дьеппа, его собора Сен-Жак, его поллетощев и резчиков по слоновой кости? — Дьепп (Dieppe) — город во Франции на берегу Ла-Манша; готический собор Сен-Жак, заложенный в 1195 г., — одна из главных его достопримечательностей. Полле — квартал в Дьеппе, соответственно, поллетонцы —


500
Приложения. Примечания
собирательное название проживающих там людей. В музее Дьеппа демонстрируется коллекция виртуозно обработанных изделий из слоновой кости, привезенных сюда путешественниками из Африки: табакерки, расчески, иконы, игральные карты и т. д.
2 Арк (Arques) — город на северо-востоке Франции, в департаменте Па-де- Кале.
3 ...Руан, его собор Сент-Уэн и его Буртруд? — Имеются в виду Руан (Rouen) — историческая столица Нормандии; церковь аббатства Сент-Уэн, которая строилась с XIV по XVI в., великолепный памятник зрелой и пламенеющей готики; и Буртруд (Bourg-Théroulde) — особняк Гийома Леру, сеньора де Буртруд, возведенный в первой половине XVI в.
4....Жизор, его церковь и башня... — Жизор (Gisors) — город в Верхней Нормандии, известный своим средневековым замком с двенадцатью башнями и коллегиальной церковью Свв. Гервасия и Протасия, которая строилась с ХП по XVI в.
5 «Особняк Мушкетеров» (hôtel des Mousquetaires) — казарма Серых мушкетеров (см. примеч. 15 к гл. ХП) на улице Бак в предместье Сен-Жермен (ныне — в 7-м округе Парижа); представляла собой комплекс из двух трехэтажных зданий, разделенных обширной пустой площадкой, на которой привязывали лошадей. Казарма была построена примерно в 1667—1673 гг., при капитан-лейтенанте Шарле Ожье де Бац де Кастельморе, графе д’Артаньяне (1613—1673); до этого мушкетеры проживали на съемных квартирах. На доме № 1 по улице Бак висит памятная табличка, сообщающая о том, что на его месте некогда находился особняк д’Артаньяна.
6 ...на улице Верней. — Эта улица, до сих пор существующая и расположенная в 7-м округе Парижа, была хорошо знакома Борелю, поскольку он учился недалеко от нее у архитектора Антуана Гарно, жившего на улице Аббей (Сен-Жермен-де-Пре).
7 Сен-Жерллен-де-Пре (Saint-Germain-des-Prés). — Имеется в виду аббатство Св. Германа — бывшее бенедиктинское аббатство, в настоящее время — приходская церковь. Это старейшее аббатство Парижа (основано в 558 г.), памятник романской архитектуры, находится на левом берегу Сены в 6-м округе французской столицы.


TOMI
77. Борель. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. II
501
Глава XV
1 Сад Тюильри (le jardin des Tuileries) — обширный зеленый парк в центре Парижа; впервые был разбит в 1564 г., по приказу Екатерины Медичи (тогда же был построен и одноименный дворец); перепланирован в 1664 г., по проекту ландшафтного архитектора Андре Ленотра (1613—1700); после Французской революции превращен в общественный парк. В описываемые времена принадлежал Людовику XV и открывался для публики в дни народных празднеств — к примеру, 25 августа, в день поминовения св. Людовика.
2 Эгерия — легендарная возлюбленная римского царя Нумы Помпилия (753—673 до н. э.; правил с 715 г. до н. э.), его неизменная спутница и советница в государственных делах. Согласно легенде, после кончины супруга она переселилась в рощу Дианы (см. примеч. 3 к гл. XVII), где непрестанно рыдала, скорбя по умершему мужу. Тронутая ее неподдельным горем, богиня сжалилась над страдалицей и превратила ее в ледяной источник (см.: Овидий. Метаморфозы. XV.547—551). Римляне почитали Эгерию как покровительницу рожениц и считали ее богиней-девственницей, сближая в этом отношении с греческой Артемидой.
3 Дриада — нимфа, покровительница деревьев в греческой мифологии.
4 ...вы же его Пилад... — Согласно древнегреческим мифам, Пилад был любимым другом Ореста, а отношения этих персонажей вошли в поговорку (см., напр.: Овидий. Любовные элегии. П.6.15). Фиц-Харрис близок к Патрику примерно настолько же, как и Пилад к Оресту; однако, в отличие от мифологических персонажей, которых, согласно сюжетам греческой трагедии V в., отличала верность и преданность, Фиц-Харрис в итоге предаст дружбу.
5 Кохинхинский — то есть произрастающий в Кохинхине, юго-восточной части полуострова Индокитая, ныне составляющей территорию государства Вьетнам.
6 ...покойном Монсеньоре, сыне Людовика Четырнадцатого... — Людовик Французский (1661—1711), единственный законный сын короля Людовика XTV и наследник французского престола (дофин), именовался Великим Дофином; Монсеньор — его официальный титул.
7 ...в замке Шуази-ле-Руа... — Шуази (Choisy) — в описываемые времена деревня на севере Франции, подле которой находился одноименный замок, построенный в ХУП в. кузиной Людовика XIV Анной Марией Луизой Орлеанской, герцогиней де Монпансье (ее называли Великая Мадемуазель).


502
Приложения. Примечания
В 1739 г. Людовик XV приобрел этот замок, для того чтобы охотиться в близлежащем лесу Сенар, и переименовал его — а вместе с ним и деревню — в Шуази-ле-Руа (Choisy-le-Roi — букв.: «Шуази Королевский»).
8 Настоящая Венера ~ пенковые трубки. — Словосочетание «écume de mer», использованное Борелем, переводится как «морская пена», а также как «сепиолит» — минерал (просторечное название — «морская пенка»), из которого изготавливаются пенковые трубки. Венера, древнеримская богиня любви и красоты, по одной из версий мифа была рождена из морской пены и воспитана нимфами. Таким образом, этот отрывок диалога представляет собой «мифологическую» остроту, основанную на игре слов.
9 Скарамуш (фр. Scaramouche, от ит. Scaramuccia — букв.: «маленький забияка») — персонаж итальянской комедии дель арте (или «комедии масок»), хвастливый и трусливый воин.
10 — Да вы, ФицХаррис, разыгрывая римлянина, поднаторели в коварстве\ — Вильпастур подразумевает здесь характер идеального римлянина республиканской эпохи (кон. VI в. — кон. I в. до н. э.), каким он предстает в сочинениях римских историков и мыслителей (особенно — в трактате Цицерона «Об обязанностях»), а также в трудах политических философов XVTH в. (в первую очередь Монтескьё, Мабли). В период поздней Римской республики исконные римские идеалы испытали на себе влияние греческой философии, в которой значительное место занимает идея справедливости. Помимо справедливости, к важным добродетелям римлянина относили честность и прямодушие. Коварство считалось неприемлемым для римлянина — оно было уделом варваров, и сочинения римских авторов полны примеров злокозненности чужеземцев.
11 ...времен Регентства. — Имеется в виду регентство Филиппа П, герцога Орлеанского, при малолетнем Людовике XV, продолжавшееся с 1715 по 1723 г.
12 ...воспитанному во времена великого царствования... — То есть во времена правления Людовика XIV, короля-солнца (1643—1715 гг.)
13 ...будто бы сошедшим со страниц «Путешествия по Италии» Дюпати или «Писем к Эмилии о мифологии» Дюмустье. — Имеются в виду соответственно «Письма об Италии» («Lettres sur l’Italie»; 1785; рус. пер. — 1800) Шарля Мер- сье Дюпати, написанные в жанре сентиментального путешествия, и «Письма к Эмилии о мифологии» («Lettres a Emilie sur la Mythologie») Шарля Альбера Демустье, изданные в 1791—1798 гг. Сочинение Дюпати упоминается, в част¬


TOMI
77. Борель. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. II
503
ности, в «Письмах русского путешественника» (1797) Н.М. Карамзина; рассказчик узнаёт о ней от своего друга, швейцарского философа Шарля Бонне (1720—1793; у Карамзина — Боннет), в уста которого автор вкладывает следующую характеристику: «Вчера, например, был у нас великий спор [с супругой] о Письмах дю-Пати; слог их кажется ей прекрасным, а мне фигурным и принужденным; она находит в них сердечное красноречие, а я — одне антитезы» (Карамзин 1984: 174).
14 Rosa mystica — «роза таинственная» ~ Turris eburnea — «башня из кости слоновой»\ Domus aurea — «чертог златый»\ Vas insigne devotionis — «святыня глубокой набожности»\ Janua cœli — «врата небесные»\ Stella matutina — «звезда утренняя», «пастушья звезда», «звезда Венеры»\ Foederis arca — «кивот Заве- та»\.. — Полковник де Вильпастур цитирует слова из литании Пресвятой Деве Марии (также известной как «литания Лорето»), утвержденной в 1587 г. Папой Секстом V и впервые произнесенной в базилике Святого Дома в итальянском городе Лорето; чтение их традиционно сопровождается воззванием «молись о нас». Борель приводит строки из середины литании, однако не по порядку, а в следующей последовательности: 36, 38, 39, 35, 41, 42, 40.
Фрагмент из этой же литании (строки 36—42, 53) Борель использует в качестве эпиграфа к повести «Дина, красавица-еврейка» из сборника «Безнравственные рассказы» (см.: Борель 1971: 77).
15 Columba mea — «голубка моя»\.. Sic lilium inter spinas, sic amica mea infer filias — «Что лилия между тернами, то возлюбленная моя между девицами»\.. — Цитаты из Песни Песней царя Соломона (Песн. 2: 14; 2: 2); являются частью католического богослужения.
16 Пресуществление даров — превращение хлеба и вина в Тело и Кровь Христову во время Таинства Евхаристии, завершающего божественную литургию.
17 Амафонт (Амафунт, Аматус, д р.-гр еч. AfiaGou) — один из древнейших городов Кипра, в 20 км от южного побережья острова; в античности, наряду с Пафосом, считался одним из основных мест поклонения богине красоты Афродите.
Глава XVII
1 ...обнажал взглядом фавна... — В древнеримской мифологии фавн считался духом гор, лесов и полей и изображался в виде человека с козлиными


504
Приложения. Примечания
ногами; он ассоциировался с культом плодородия — и оттого наделялся исключительной сексуальной силой. Фавны отождествлялись с древнегреческими сатирами — и, как и последние, неоднократно преследовали нимф (см.: Гомеровы гимны. IV.262). Сюжет «Нимфа и фавн» был весьма популярен как в античном искусстве (подобные сцены изображались в виде статуй, на вазах, камеях и т. п.), так и в современном европейском (ср. полотна Фр. Буше «Пан и сиринга» (1759), А. Кабанеля «Нимфа и сатир» (1860), Фр. фон Штука «Фавн и нимфа» (ок. 1904)), в том числе и в России (стихотворение А.А. Фета «Нимфа и молодой сатир» (1859), полотна К.П. Брюллова «Диана, Эндимион и сатир» (1849), К.Е. Маковского «Сатир и нимфа» (1863) и т. д.).
2 — Нерасторжимые узы... это тяжкие цепи, которые, чтобы их вынести, необходимо скрывать под гирляндами роз. — Но это уж слишком откровенно заимствовано из Мармонтеля\ — Образ, который использует маркиз де Вильпа- стур, взят из повести «Муж-сильф» — одной из «Нравоучительных повестей» («Contes moraux»; 1755—1759) Ж.-Фр. Мармонтеля. Ср. в рус. пер. Ю.Н. Стефанова: «Заботясь о нас, — говорила она себе, — мужчины пытаются прикрыть цветами цепи нашего рабства» (Мармонтель 1981: 304).
Кроме того, в эпоху античности роза выступала как символ земной, чувственной страсти, а гирлянда из роз считалась атрибутом Эрота (см.: МНМ 1982/2: 386-387).
3 Диана — в римской мифологии богиня, олицетворяющая Луну; символ целомудрия, холодности и чистоты. Отождествлялась с греческой богиней Артемидой.
4 ...королем ~ Королем сластолюбцев... — В оригинале игра слов, основанная на созвучии существительных «roi» — «король» и «roué» — «развратник».
5 ...я не пытался бы... посадить свое зерно среди камней... — Аллюзия на новозаветную притчу о сеятеле: «Другие [зерна] упали среди камней, где не так много земли, и в неглубокой почве вскоре пустили ростки. Но на солнце ростки завяли и из-за слабости корней засохли совсем» (Мк. 4: 5—6).
6 «Часослов Киферы». — Речь идет о книге Элизабет М. Тюрпен де Криссе (1727—1800) «День Амура, или Часослов Киферы» («Journée de l’Amour, ou Heures de Cythère»; 1776). Остров Кифера (Китира, др.-греч. Ku0rjpa) расположен в Эгейском море и входит в Ионический архипелаг; в древности там находился один из основных центров почитания Афродиты. Таким образом, наряду с линией нимфы (см. выше примеч. 1), Борель продолжает развивать


TOMI
77. Борель. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. II
505
параллель между Деборой и Венерой (ср. примем. 8 и 17 к гл. XVI). Маркиз де Вильпастур, очевидно, говорит иносказательно, так как книга Тюрпен де Криссе не содержит пикантных гравюр, а стихи в ней отнюдь не фривольного содержания. Вполне вероятно, что на самом деле он показывает Деборе книжицу «Пафосский часослов, или Нравоучительные рассказы жреца Венеры» («Heures de Paphos, contes moraux par un sacrificateur de Vénus»; 1787) — анонимное издание, снабженное двенадцатью нескромными гравюрами; хотя, разумеется, с абсолютной уверенностью этого утверждать нельзя.
7 ...Юдифью... пародией на Олоферна. — Юдифь, или Иудифь (женский вариант имени Иуда) — персонаж ветхозаветной неканонической Книги Иуди- фи. Согласно легенде, Олоферн, полководец армии Навуходоносора, осадил город Ветилую, в котором жила целомудренная, богобоязненная молодая вдова Юдифь. Дабы спасти жителей, она, нарядившись в лучшие одежды, отправилась в стан врага и соблазнила Олоферна. Когда полководец, уставший и опоенный вином, уснул, Юдифь отрезала ему голову и возвратилась домой. Армия, оставшаяся без военачальника, в панике бежала, а молодая вдова вернулась к прежней жизни и до конца дней своих хранила обет безбрачия (см.: Иф. 10—14).
Глава XVIII
1 ...арестован тайным королевскимуказолл... — Тайные королевские указы [фр. lettres de cachet — букв.: «письма с печатью») использовались для ареста и заточения в тюрьму любых лиц без решения суда.
2 Золотой экю — тип монеты, выпускавшейся во Франции с 1266 г. (название образовано от старофр. escu — круглый щит, часть обмундирования конных латников Средневековья) и при Людовике XI ставшей основной золотой монетой королевства. В XVII в. чеканка золотых экю прекратилась; серебряные чеканились до 1795 г. (когда была введена десятичная система на основе франка) и находились в обращении до 1834 г.
3 Racha (правильнее — raca) — древнесирийское бранное слово, обозначающее пустого, негодного человека; считалось чрезвычайно оскорбительным (см.: Мф. 5: 22).


506
Приложения. Примечания
Глава XIX
1 ...девицы Пуассон, в замужестве Ленорман... — В биографии мадам По- тифар, прототипом которой стала маркиза де Помпадур, Бор ель использует реальные исторические факты из жизни последней: так, Жанна Антуанетта Пуассон в 1741 г. действительно стала женой Шарля Гийома Ленормана.
2 Граф Прованский. — Так именовался до 1795 г. Луи Станислас Ксавье Французский (1755—1824), будущий король Людовик XVIII (1814—1815, 1815—1824 гг.), внук Людовика XV, брат королей Людовика XVI и Карла X. В 1763 г., к которому, по-видимому, относится данный эпизод романа, он был еще ребенком. Возможно, в силу последнего обстоятельства под графом Прованским здесь имеется в виду не он, а Оноре Арман, герцог де Виллар (1702—1770), длительное время занимавший должность генерал-губернатора графства Прованского (с 1734 г.).
3 ...это мушкетер из «Потерянного Рая». — Отсылка к эпической поэме английского писателя и мыслителя Джона Милтона (1608—1674), впервые опубликованной в 1667 г. в десяти томах (в переиздании 1674 г. — в двенадцати). В произведении белым стихом описывается история первых людей, Адама и Евы, а также изгнание их из Рая. В 1836 г. во Франции вышел прозаический перевод этой поэмы, осуществленный Франсуа Рене де Шатобри- аном (1768—1848) и сразу же получивший огромную популярность. Борель, несомненно, был с этим переводом знаком, однако, зная английский язык, вполне мог читать милтоновскую поэму в оригинале.
Ни одного мушкетера в «Потерянном Рае» не упомянуто; очевидно, дю Оссе говорит иносказательно, намекая мадам Потифар на ангельскую красоту Патрика.
4 ...объясниться в любви на манер Дон-Кихота. — То есть высокопарно, велеречиво, в духе героев рыцарских романов.
5 ...на маленьком столике работы Шарля Буля... — Имеется в виду прикроватный столик, созданный Андре Шарлем Булем (1642—1732), краснодеревщиком, разработавшим собственный стиль, для которого были характерны богатая инкрустация; мебель его украшалась латунью и медью, золоченой бронзой, пластинами из черепашьего панциря, рога, слоновой кости и т. п.
6 ...«Танкред» — творение скромного дворянина, открытый на странице с угодливой дарственной надписью. — Имеется в виду трагедия Вольтера, вое-


TOMI
П. Борель. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. II
507
производящая один из эпизодов «Неистового Роланда» («Orlando furioso»; 1532) Лудовико Ариосто; вышла из печати в 1760 г. с посвящением мадам де Помпадур и впервые была представлена публике в 1761 г. Характерно, что в действительности Вольтер никогда не имел дворянского звания: это либо ошибка Бореля, либо его сознательная мистификация.
7 ..мадам Потифар работала над гравюрой с небольшой картины Франсуа Буше. — Фр. Буше, назначенный в 1765 г. придворным художником, активно участвовал в украшении резиденций Людовика XV и мадам де Помпадур; был большим любимцем последней и начиная с 1756 г. неоднократно писал ее портреты. Кроме того, Буше был известен и как гравер («Крики Парижа», иллюстрации к Мольеру и т. д.).
8 Раньше она уже выпустила серию из шестидесяти эсталтов с резных калл- ней из коллекции Гюэ. — Резчик и гравер Ж. Гюэ был одним из фаворитов маркизы де Помпадур. Маркиза, будучи покровительницей искусств, приблизила Гюэ настолько, что поселила его в Версале, велела поставить станок для работы в своих апартаментах и возложила на гравера обязанность по запечатлению величия царствования Людовика XV и его августейшей особы. Гюэ действительно создал серию аллегорических произведений на данную тему, принесших ему славу и прозвище «graveur du Roi» (букв. — «гравер Короля»). Мадам Помпадур в 1750-х годах решила выполнить серию офортов, воспроизводящих резные камни Гюэ, и весьма успешно воплотила в жизнь эту идею: первая часть сборника, названного «Сюиты эстампов» («Suite l’estampes»), была отпечатана в 1755 г. Зарисовки гемм для них выполнил Буше, а маркиза занималась гравировкой; сохранилось более семидесяти гравюр, сделанных мадам Помпадур.
9 ...галантного мадригала в стиле трюмо... — Словом «трюмо» в XVIII в. называлось пространство между окнами, над дверью или над камином, которое старались заполнить, вешая туда большое зеркало либо внушительных размеров картину, нередко в пасторальном духе. Такое зеркало или панно тоже стали называть «трюмо». Антуан Ватто был автором множества подобных картин. Под галантным мадригалом в стиле трюмо имеется в виду высокохвалебное стихотворение, где главная героиня, смотрящаяся в зеркало, изображена крупным планом, а ее достоинства превозносятся до небес.
10 ...вернулись с войны в Индии вместе с бароном Артуром Лалли де Толлен- далем? — Генерал Томас Артур де Лалли-Толендаль (1702—1766), выходец из семьи ирландских эмигрантов, в 1758 г. был назначен главнокомандующим


508
Приложения. Примечания
во Французскую Индию, однако его военная кампания против Англии в ходе Семилетней войны (1756—1763 гг.) сложилась крайне неудачно. В частности, из-за его стратегических ошибок Франция лишилась района Хайдарабада, а также потеряла город Пондишери: 14 января 1761 г., после годовой осады, тот сдался английским войскам, которые в отместку разрушили до основания его форт; сам же Лалли-Толендаль вместе с 700 солдатами сдался на милость неприятеля и был выслан в Лондон, а затем возвращен на родину, где его сразу же посадили в Бастилию и, по итогам двухлетнего процесса, осудили на казнь и обезглавили.
11 ...стать подданным Франции, как покойный герцог Джеймс Бервик. — Джеймс Фиц Джеймс, герцог Бервик (1670—1734), незаконнорожденный сын герцога Йоркского, будущего короля Якова П (1633—1701), и Арабеллы Черчилль (1648—1730), сестры герцога Мальборо, после низложения короля и окончательного разгрома якобитов завербовался во французскую армию; по завершении кампаний во Фландрии в 1691 и 1692 гг. был произведен в генерал-лейтенанты и принят Людовиком XIV во французское подданство. В 1706 г. он стал маршалом Франции.
12 ...становится... испанским грандом, как покойный господин маршал-герцог Фиц-Джеймс Бервик... — Титула испанского гранда герцог Бервик (см. пред, примеч.) был удостоен за победу в битве при Альмансе в Испании (25 апреля 1707 г.) во время Войны за испанское наследство (1701—1714 гг.); герцог командовал французско-испанскими войсками, а противостояла ему вражеская армия, выставленная Великим альянсом: англичане, австрийцы, голландцы и прочие союзники. Помимо титула гранда, Филипп V, король Испании, присвоил полководцу титул герцога Лирия-и-Херика и наградил его орденом Золотого Руна.
13 Макгилликаддис-Рикс (англ. Macgillycuddy’s Reeks, ирл. Na Cruacha Dubha — букв.: «Черные Кряжи») — самый высокий горный хребет Ирландии протяженностью 19 км; расположен на юго-западе острова, на территории графства Керри.
14 Лох-Лин (англ. LoughLeane, ирл. Locj Léin — букв.: «озеро Учености»; у Бореля — Loug-Leane) — крупнейшее из трех озер в районе Килларни.
15 Женевское озеро (lac de Genève) — самое большое из альпийских озер; находится на границе Франции и Швейцарии.
16...удар, нанесенный ножом Дамьена, привлек к Фараону столько же сердец, сколько перо Вольтера отвратило от него. Как раз Дамьена следовало посадить


TOMI
П. Борель. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. II
509
в Бастилию, а господина вашего друга — четвертовать. — Пятого января 1757 г. Робер Франсуа Дамьен, служивший лакеем то у одного, то у другого члена Парижского парламента (см. примеч. 22 к гл. XIV книги шестой) и потому близко к сердцу воспринявший конфликт между королем и Парламентом, случившийся в 1754—1756 гг., совершил покушение на жизнь Людовика XV — нанес ему удар ножом в бок. Дофин и его приближенные схватили Дамьена и передали страже. Рана монарха оказалась несерьезной, однако нападавшего, совершившего тягчайшее преступление — оскорбление величества (см. примеч. 36 к гл. XXV книги шестой), подвергли разнообразным пыткам, а затем приговорили к четвертованию — казни, которая не применялась во Франции более ста лет. Дамьен был последним, кого казнили таким способом.
Вольтер занимался просвещением, выступал против Католической церкви, религиозной нетерпимости, фанатизма и несправедливости (в частности, против устаревшей судебной системы, которая не обеспечивала подлинное правосудие) — тем самым он косвенно нападал на абсолютную монархию, поскольку в значительной степени королевская власть во Франции зиждилась на религии, невежестве народа и произволе.
17 ...ваши агенты — несомненно, гасконцы или фламандцы, ибо они явно склонны к преувеличениям и гиперболам... — Во французском языке существует несколько пословиц, согласно которым гасконцы — хвастуны, фантазеры и обманщики:
• agir en Gascon — «хвастаться»; букв.: «действовать, как гасконец»;
• faire la lessive de Gascon — «пускать пыль в глаза»; букв.: «стирать белье на гасконский манер»;
• histoire de Gascon — «враки»; букв.: «гасконские россказни»;
• les Gascons vont toujours au-delà de la vérité et les Normands restent toujours en de-çà — «гасконцы всегда поднимаются над истиной, тогда как нормандцы остаются под ней».
Идиом или образных выражений, описывающих в том же ключе фламандцев, нам обнаружить не удалось.
18 ...настоящего попугая, этакого милого Вер-Вера... — Отсылка к ироикоми- ческой стихотворной эпопее «Вер-Вер, или Странствия попугая монастыря


510
Приложения. Примечания
визитандинок в Невере» («Vairvert, ou les voyages du Perroquet de la Visitation de Nevers»; 1734) французского поэта и драматурга Жан-Батиста Луи Грессе (1709—1777). В изящных стихах там рассказывается история воспитанного в женском монастыре благочестивого попугая, которого отправляют в гости в другой монастырь; на корабле птица подслушивает разговоры матросов и солдат, а по прибытии к строгим монахиням неприятно удивляет их своим новым словарным запасом. Попугая возвращают назад в обитель, где в наказание сажают в клетку; когда же птица перевоспитывается, ее выпускают, но она умирает от пережитых лишений. За написание этой поэтической эпопеи Ж.-Б.-Л. Грессе исключили из Ордена иезуитов. Русский поэт и драматург Я.Б. Княжнин (1740—1791), опираясь на сюжет Грессе, написал фривольную поэму «Попугай» (между 1788 и 1790).
19.. 	.6рата, которого вы лю6ите\.. — Борель снова прибегает к историческим фактам из жизни маркизы де Помпадур, у которой действительно был родной брат Абель Франсуа Пуассон (1727—1781), позже ставший маркизом де Мариньи; с 1754 г. он был смотрителем королевских строений. Пуассон основал училище архитектуры, выдвинул идею размещения в Лувре библиотеки, собрания медалей и музея древностей; занимался устройством выставок, коллекционированием и реставрацией картин. Они с сестрой поддерживали очень близкие родственные и дружеские отношения; в своем завещании маркиза де Помпадур объявила его основным наследником.
20.. 	.виновата во всех бедствиях Семилетней войны... — Имеется в виду война 1756—1763 гг. между Австрией, Францией, Россией, Испанией, Саксонией, Швецией, с одной стороны, и Пруссией, Великобританией (в унии с Ганновером) и Португалией — с другой. Причиной ее послужило обострение англофранцузской борьбы за колонии и столкновение агрессивной политики Пруссии с интересами Франции и России. В том, что война складывалась для Франции неудачно, общественное мнение винило маркизу де Помпадур, которая способствовала установлению союза Франции с Австрией, что означало пересмотр вековых принципов европейской политики. В конечном итоге война не принесла никаких плодов, а союз с Австрией привел к потере обширной колониальной империи (французских владений в Северной Америке и в Индии). Вина, приписываемая молвой фаворитке французского короля, так же, как и многие другие исторические факты, связанные с ее персоной, нашла свое отражение в биографии мадам Потифар.
21 ...даже кардинал де Берни\.. Эта змея, которую я пригрела на своей гру¬


TOMI
П. Борелъ. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. II
511
ди\.. — Имеется в виду Франсуа Жоашен Пьер де Берни (1715—1794), кардинал и министр иностранных дел Людовика XV. Маркиза де Помпадур представила де Берни королю и всячески способствовала его продвижению; исполнив ряд дипломатических поручений, в 1755 г. он был назначен министром и на этом посту содействовал заключению союза с Австрией; неудачи в Семилетней войне побудили Берни направить все силы к устройству переговоров о мире, что вызвало неудовольствие маркизы де Помпадур; в 1758 г. — как раз в тот момент, когда он получил кардинальскую шапку, — должность министра иностранных дел была отдана, не без помощи маркизы, Этьену Франсуа де Шуазёлю (1719—1785). Как и ранее, Борелъ отождествляет биографии мадам Потифар и маркизы де Помпадур.
Глава XX
1 	...правосудие, приговорившее Марию Стюарт, Томаса Мора, Джейн Грей, Ангеррана де Мариньи, Жанну д'Арк, Карла /... — Патрик перечисляет реально существовавших исторических личностей, по его мнению, невинно осужденных на смерть. Мария Стюарт (1542—1587), королева Шотландии, была обезглавлена по приговору, подписанному Елизаветой I, королевой Англии. Канцлера Томаса Мора (1478—1535) казнили за то, что он отказался принести присягу королю Генриху VTH как главе Англиканской церкви. Джейн Грей (1537—1554), некоронованная королева Англии, пала жертвой политических интриг и была казнена. Ангерран де Мариньи (1260—1315), советник короля Филиппа IV Красивого, после смерти последнего впал в немилость у нового короля Людовика X Сварливого, был оклеветан Карлом де Валуа, осужден и повешен (см. также примеч. 13 к гл. XTV книги шестой). Французская народная героиня Жанна д’Арк (1412—1431), попав в плен к бургундцам, была передана их союзникам англичанам, осуждена как еретичка и сожжена живьем на костре; впоследствии реабилитирована и прославлена в лике святых. Карл I Стюарт (1600—1649), король Англии, в ходе гражданских войн с войсками Парламента потерпел поражение, был предан суду и казнен.
2...несколько «Ночей» из поэмы, которая недавно явилась... из туманов Темзы. — Имеется в виду религиозно-дидактическая поэма «Жалоба, или Ночные размышления о жизни, смерти и бессмертии» («The Complaint or Night-


512
Приложения. Примечания
Thoughts on Life, Death and Immortality»; 1742—1745), написанная основоположником кладбищенской поэзии эпохи сентиментализма Э. Юнгом (Янгом) под впечатлением от кончины жены и состоящая из девяти частей, названных автором «ночами» (Nights).
Глава XXI
1 	Я никогда не дойду до того, чтобы подставить вторую щеку вслед за первой... — Новозаветная аллюзия, отсылающая к знаменитому изречению Иисуса Христа: «А Я говорю Вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую <...>» (Мф. 5: 39).
Глава XXII
1 Только что закончилось заседание Совета, и министры, оживленно болтая,, выходили из зала. — Упоминая зал, из которого выходили министры, в контексте покоев мадам Потифар, Борель хочет сказать, что Королевский совет заседал непосредственно в ее будуаре. Эта деталь призвана подчеркнуть огромное политическое влияние, которым пользовалась королевская фаворитка.
2 Трианон (Trianon). — До восшествия на престол Людовика XIV так называлась деревня, расположенная недалеко от Версаля; король присоединил эти земли к версальским садам, а название поселения дало имя двум дворцам, построенным на его месте — Большой и Малый Трианон (последний был воздвигнут специально для королевской фаворитки маркизы де Помпа-
дур)-
3 ...с голубой лентой... — Имеется в виду так называемая «кордон-блё» (от фр. cordon bleu — «голубая лента»). Первоначально этим словом именовался знак отличия, который носили кавалеры Ордена Святого Духа, учрежденного в 1578 г. французским королем Генрихом Ш. Однако впоследствии так стали называть и награду, вручаемую лучшим поварам, — из-за очевидного сходства между орденской лентой и поварской перевязью, которая во Франции XVTH в. традиционно была голубого цвета (см.: LG 2001: 340).


TOMI
П. Борель. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. II
513
4...бросил взгляд на Людовика IX и Карла Великого. — То есть на портреты Людовика Святого, вдохновителя и участника двух Крестовых походов (1248 и 1270 гг.), и императора Карла, создателя Каролингской державы.
Глава XXIII
1...отправился в Бастилию и проник в чрево этого каменного быка, похожего на медного быка Фалариса, в брюхо которого жертвы попадали живыми. — Имеется в виду древнее орудие казни, по легенде, созданное специально для Фалариса, жестокого тирана, жившего в итальянском городе Акраганте во второй половине VI в. до н. э. Это страшное приспособление представляло собой полое медное изваяние быка, выполненное в натуральную величину, с дверцей на спине между лопаток (по другой версии — в боку). Внутрь него помещался приговоренный к казни, а под изваянием разжигался костер; дополнительную «прелесть» казни придавало акустическое внутреннее устройство, позволявшее слышать крики несчастного, походившие на рев быка. Борель не случайно сравнивает Бастилию именно с этим орудием убийства: знаменитая французская тюрьма, полная тайных пыточных застенков, сырых и непригодных для жизни камер, позволяла в полной мере насладиться моральными и физическими страданиями заключенных, обреченных на долгую мучительную смерть, — и не меньше сицилийского быка была окружена всевозможными легендами.
2 	...вот она, моя месть: доброе дело за предательство. Думаю, такая расплата страшнее мщения сталью, вы не находите? — Возможно, библейская реминисценция: «Если голоден враг твой, накорми его хлебом; и если он жаждет, напой его водою: ибо, делая сие, ты собираешь горящие угли на голову его <...>» (Притч. 25: 21—22).
Глава XXIV
1 ...таились бы в тени, так же как Иоас в храме Господнем, — и, возможно, подобно Иоасу, перешли бы из этого святилища на трон. — Согласно Библии, Иоас был восьмым царем иудейским; когда ему исполнился один год, его отец Охозия был убит, а престол захватила Гофолия, приходившаяся мало¬


514
Приложения. Примечания
летнему царю родной бабкой. Чтобы самолично править Иудеей, она велела истребить весь царский род, но Иоас был спасен Иосавефою — родной сестрой Гофолии — и укрыт в Доме Божием. Шесть лет прожил он в храме, успев за это время подготовить восстание, в результате которого Гофолия была умерщвлена, и престол перешел к законному наследнику (см.: 4 Цар. 1-21).
Глава XXV
1 ...вы бы умерли подобным Ньютону, или святой Агнессе, или святой Розе из Лимы. — То есть целомудренным, как, соответственно, Исаак Ньютон (утверждавший, что не испытывал никогда плотского влечения и не касался женского тела), принявшая обет безбрачия св. Агнесса Римская или св. Роза Лимская, которая обрила себе голову и обожгла лицо, чтобы избежать замужества, навязываемого ей родителями, и сохранить невинность.
2 ...система Ньютона ~ господин Аруэ де Вольтер мог бы нс утруждать себя ее изложением в кратком пересказе для дам. — Имеется в виду труд «Элементы философии Ньютона» («Eléments de la philosophie de Newton»; 1745), в котором Вольтер популяризировал взгляды английского философа, чьи работы он прочел в годы своей английской ссылки (1726—1734 гг.). Благодаря этому сочинению широкая публика во Франции познакомилась с законами Ньютоновой оптики, а также с теорией гравитации.
3 — Вот лесть, которая мне дорого обойдется, не так ли, куманёк Лис? — Потифар вспоминает басню Жана де Лафонтена «Ворон и лис» («Le Corbeau et le Renard»; 1668), известную русскоязычному читателю в переложении И. А. Крылова («Ворона и Лисица»; ок. 1807); сюжет в ней примерно тот же (ворон сидит на дереве, держа в клюве сыр; проходящий мимо лис, позарившись на лакомство, начинает всячески восхвалять ворона, упрашивает его спеть — и тот, поддаваясь на улещивания, открывает в восторге клюв и роняет добычу), однако оба персонажа мужского пола, а Лис именуется «кумом» («maître»).
4 ...всего лишь один приказ о заточении. — См. примеч. 1 к гл. ХУШ.
5 — Разновидность идиота в греческом и французском смыслах этого слова... — В Древней Греции словом «îSicottiç» называли человека, жившего в отрыве от общественной жизни и никак не участвовавшего в жизни полиса, а кроме того, невежу и неуча (ср. также лат. idiota). Французское «idiot»


TOMI
П. Борель. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. II
515
имеет значение «слабоумный» и корреспондируется с медицинскими понятиями «умственно отсталый», «имбецил».
6 ...под шкурой льва я вижу уши осла. — Отсылка к басне Эзопа № 188 «Осел в львиной шкуре»; баснописец адресует ее неучам, которые «напускной спесью придают себе важность, но выдают себя своими же разговорами» [Пер. М.А Гаспарова).
7 Казотка — жеманница, кокетка.
Глава XXVI
1 Окно... было раскрыто навстречу легкому вечернему ветерку, или, если использовать язык эпохи, нежному дыханию возлюбленного Флоры. — Борель, поэтически выражаясь, говорит о том, что в окно дул западный ветер. Флора — древнеримская богиня весны и весеннего цветения, ей соответствует древнегреческая богиня Хлорис, возлюбленная и жена Зефира, бога западного ветра; поскольку обе религии тесно переплетались, а имена некоторых богов забывались, миф о любви западного ветра и весны был увековечен во многих произведениях искусства. Говоря о языке, «соответствующем той эпохе», Борель имеет в виду цветистость языка эпохи рококо. Выражение «нежное дыхание зефира» встречается в прозаических переводах из Овидия, Катулла и в других книгах XVTH—XIX вв., с которыми мог быть знаком автор «Мадам Потифар» (см., напр.: Ovide 1783—1788/2: 27; Erlach 1788/3: 341, 361; Catulle 1825-1839/10: 135).
2 ...школа Борромини, иными словами, школа вычурной линии. — Речь идет о школе Франческо Борромини, архитектора, для творческой манеры которого было характерно отсутствие прямых линий, а также обилие причудливых архитектурных деталей и сложная многоуровневая планировка. В честь его назван стиль, получивший название «борроминеско», для которого характерны ломаные линии, богатство орнамента и общая сознательная диспропорция.
3 ...Совет в составе Софокла, аббата де Вуазенона, Феокрита, Bade, Леонардо да Винчи, Ватто, Мигеля Сервантеса и святого Августина не решит бесповоротно, какую именно неизменную форму принимает гений и является ли эта форма прямой линией или изогнутой. — Рассуждая о прямой и извилистой (фигурной) линиях развития гения, Борель противопоставляет «серьезных»,


516
Приложения. Примечания
классических творцов (Софокла, Феокрита и Леонардо да Винчи) — творцам «легкомысленным»: аббату Кл.-А. Вуазенону, протеже маркизы де Помпадур, автору стихов «на случай», комедий и эротических сказок и многочисленных анекдотов о знаменитых людях; Ж.-Ж. В аде, который первым ввел во французскую поэзию простонародные выражения; живописцу галантных празднеств Ж.-А. Ватто (см. примеч. 8 к гл. XIV книги шестой). В последней паре (Мигель де Сервантес и святой Августин) позиции, похоже, намеренно смещены.
4 Геридон (ф р. guéridon) — круглый столик на одной ножке; использовался в том числе и как подставка для подсвечника.
5 Жардиньерка (от фр. jardin — «сад») — этажерка для цветочных горшков и корзинок.
6 ...Севрской мануфактуры, которой покровительствовала мадам Поти- фар... — В 1740 г. при поддержке Людовика XV и мадам де Помпадур было начато производство фарфора в Венсенне; в 1756 г. фабрику перевели в Севр (неподалеку от дворца Бельвю, где жила маркиза), ас 1759 г. она стала королевской мануфактурой.
7 Вермелевые (от ф р. vermeil) — изготовленные из золоченого серебра.
8 Гилъошированный (от ф р. guilloché) — с узором в виде густой сети волнистых фигурных линий, переплетающихся между собой.
9 ...у Кребийона-сына, рококо в восточном обличье... — Имеется в виду сын французского поэта и драматурга Проспера Жолио де Кребийона (1674— 1762) писатель Клод Кребийон (1707—1777) и его «восточные», написанные в модной в то время ориенталистской манере, романы: «Шумовка, или Танзай и Неадарне» («L’Ecumoire, ou Tanzaï et Néadamé»; 1734) и «Софа» («Le So- pha»; 1742). Их издание на русском языке вышло в серии «Литературные памятники» (2006).
10 ...переводу «Тысячи и одной ночи», сделанному аббатом Галланом... — Имеется в виду неполный, но замечательный по своему стилю перевод Антуана Галлана, вышедший в 1704 г. и надолго ставший для европейцев основным источником сведений и представлений о Востоке. По мнению многих литературоведов, Галлан сам сочинил некоторые из сказок.
11 ...войне в Индии... — Речь идет о военных столкновениях в Индии между французскими и английскими войсками. Поначалу, в 1740-х годах, эти конфликты носили характер локальных стычек, но вскоре они велись уже в рамках Семилетней войны, охватившей несколько континентов (см. о ней при-


TOMI
77. Борелъ. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. II
517
меч. 20 к гл. XIX). Вследствие поражения бенгальских и французских войск в битве при Палаши (Плесси) 23 июня 1757 г. и ряда неудач генерала де Лалли-Толлендаля (см. примеч. 10 к гл. XIX) Англия укрепила свое господство на Индийском субконтиненте, а у Франции остались лишь немногие колонии на восточном побережье п-ова Индостан: Янаон, Пондишери и Ка- райкал.
Что касается замечания о том, что интерес к Востоку возник во Франции вследствие войны в Индии, вряд ли такое суждение верно, поскольку книги о Востоке появились во Франции гораздо раньше, в ХУП в., то есть еще до появления арабских сказок в переводах Галлана (см. пред, примеч.). Среди важнейших источников, откуда французы черпали свои знания о Востоке, следует назвать мемуары путешественника Жан-Батиста Тавернье (см. примеч. 1 к гл. XXXVI книги третьей), а также «Восточную библиотеку» («Bibliothèque orientale»; 1697) Бартелеми д’Эрбело (1625—1695).
12 Олений парк (Parc-aux-cerfs) — первоначально парк в окрестностях Версаля, охотничьи угодья Людовика ХП1. В сер. ХУШ в. по распоряжению мадам де Помпадур здесь был построен особняк, который маркиза превратила в место для интимных встреч Людовика XV с любовницами (по другой версии, Людовик XV никогда не приезжал в Олений парк, а проживавших там девушек отвозили к монарху во дворец). Ходили слухи, что король каждый вечер выбирал себе там жертву среди 1,8 тыс. девственниц и легко менял их, когда они ему надоедали: девушек выдавали замуж за мужчин из королевского окружения, которые были готовы признать за собой отцовство детей, рожденных наложницами от короля. История сохранила имена некоторых молодых девушек из числа королевских «маленьких любовниц»: мадемуазель Трюссон, Мария Луиза О’Мёрфи, мадемуазель Фуке, мадемуазель Эно, мадемуазель Робер. Современный историк Ги Шоссинан-Ногаре в книге «Повседневная жизнь жен и возлюбленных французских королей» («La vie quotidienne des femmes du roi, d’Agnès Sorel à Marie-Antoinette»; 1990) пишет, что молва называла Олений парк «монастырем-борделем». В литературе XIX—XX вв. образ Оленьего парка выступает символом развращенности нравов «галантного века».
13 ...каку Мустафы был гарем и шнурки для удушения. — Каждый новый султан, восходя на престол, не раздумывая избавлялся от конкурентов. Со временем главные соперники новоиспеченного султана в лице его родных братьев уже не умерщвлялись, а заключались в кафесе [тур. kafes — «клет¬


518
Приложения. Примечания
ка») — помещении, примыкающем к гарему, но надежно изолированном от него. Вся жизнь принцев проходила вне какой-либо связи с другими людьми, кроме нескольких бесплодных наложниц и евнухов. Жизнь в такой «золотой клетке» была полна риска — пленников подстерегали отравления, шелковые удавки и многие другие опасности; если братья султана выживали — это было практически чудом. Под Мустафой в данном случае имеется в виду, вероятно, Мустафа Ш — современный Людовику XV султан Османской империи.
14 Христианскоеучение, реабилитировавшее Эзопа... — То есть безобразного, хромого раба; таким он изображается у анонимного автора V в. н. э. в труде «Жизнеописание Эзопа. Книга о Ксанфе-философе и Эзопе, его рабе, или Похождения Эзопа», открывающегося следующими словами: «С виду он был урод уродом: для работы негож, брюхо вспученное, голова что котел, курносый, грязный, кожа темная, увечный, косноязычный, руки короткие, на спине горб, 1убы толстые — такое чудовище, что и встретиться страшно» (1.1. Пер. М.А Гаспарова).
15 Дамаст (фр. damas) — шелковая или хлопчатобумажная ткань с вытканным на ней узором, обычно цветочным; название происходит от имени города Дамаска; иначе именуется камчатной тканью.
16 Гинекей (д р.-гр еч. yuvoaxiov, от yuvoaxa — «женщина») — женские покои в древнегреческом доме, расположенные в задней части или на втором этаже; противопоставлялись андрону — мужской половине.
17 Филомела — персонаж древнегреческой мифологии, дочь афинского царя Пандиона, которую Терей, муж ее сестры Прокны, похитил, обесчестил, а затем вырезал язык, чтобы та не могла никому о том рассказать. Однако Филомела вышила послание на плаще и передала его Прокне; дабы отомстить мужу, сёстры умертвили его сына Итоса, а после пустились в бегство. Спасая девушек от преследований, боги превратили их в птиц: Филомелу — в ласточку, а Прокну — в голубя (см.: Аполлодор. Мифологическая библиотека. Ш.14.8). В европейской поэзии Нового времени Филомела означает соловья — в прямом смысле или же в переносном — как воплощение поэтического начала (у У. Шекспира, Ф. Сидни, У. Рейли и т. д.).
18 ...кавалер, как господин де Ришелье. — Л.-Ф.-А. де Виньеро дю Плесси, герцог де Ришельё, помимо военных отличий, был известен как дамский угодник и сердцеед; существует мнение, что именно с него П. Шодерло де Лакло (1741—1803) списал образ виконта де Вальмона из эпистолярного романа «Опасные связи» («Les Liaisons dangereuses»; 1782).


TOMI
П. Борель. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. II
519
19 Без страха и упрека, мадам. — Патрик имеет в виду прозвание «рыцарь без страха и упрека» («Le Chevalier sans peur et sans reproche»), которого сеньор де Баярд удостоился за свою доблесть и ратные подвиги, совершённые им во времена Итальянских войн кон. XVI — нач. ХУЛ в.
20 Хотя часто, подобно еврею на берегах реки Вавилонской, я сажусь и плачу ~ здесь я не рядом с врагом моего Бога. — Патрик обыгрывает первые четыре строки псалма 136 (в католической традиции — 137), несколько изменяя его слова: «При реках Вавилона, там сидели мы и плакали, когда вспоминали о Сионе; на вербах, посреди его, повесили мы наши арфы. Там пленившие нас требовали слов песней, и притеснители наши — веселья: “Пропойте нам из песней сионских”. Как нам петь песнь Господню на земле чужой?»
21 — Из всех, кто в вас влюблен, кто ваш блюдет закон ~ Когда любовь вы предпочтете. — Мадам Потифар исполняет мадригал УП (СХЛТП) из пятой книги собрания Антуана де Рамбуйе Аа Саблиера (1624—1679), чьи сочинения были опубликованы после смерти его сыном. Мадригал этот, скорее всего, Антуан посвятил супруге, Маргарите де Ла Саблиер (1636—1693), хозяйке известного парижского салона, в котором собирался цвет французской интеллектуальной элиты; в частности, его завсегдатаем был Жан де Лафонтен, адресовавший мадам де Ла Саблиер многие свои басни, а одну из них, «Две Крысы, Яйцо и Лиса» («Les deux Rats, le Renard et l’Œuf»), предваривший обширным «Посланием мадам де Ла Саблиер», в котором он трижды обращается к хозяйке салона как к «Ирис» («Ирида») — вероятно, в честь древнегреческой богини радуги и вестницы богов, «вдохновлявшей философов первых веков рассуждать на философские темы» (цит. по: Beasley 2018: 284).
22 Романс нашего самого знаменитого поэта и нашего самого признанного и почитаемого композитора! — Для песен и мадригалов Антуана де Раймбуйе (см. пред, примеч.) композиторы неоднократно сочиняли музыку, в том числе в XX в.; в частности, известна версия Марселя Тремуа (1891—1974) для фортепиано с оркестром. Однако в данном случае речь, вероятней всего, идет о творениях Жана Бенжамена Делаборда (1734—1794), фаворита Людовика XV и его личного камердинера. Кроме того, в своем сочинении «Очерк старинной и современной музыки» («Essai sur la musique ancienne et moderne»; 1780) Делаборд дает о Рамбуйе краткую биографическую справку, а также приводит текст четырех его мадригалов (см.: La Borde 1780/1: 369—370). Впрочем, никаких подтверждений о музыкальном переложении мадригала, кото¬


520
Приложения. Примечания
рый исполняет мадам Потифар, нам, к сожалению, обнаружить не удалось.
23 ...крестьянин с Дуная. — В переносном смысле — неотесанный борец за истину, не боящийся осуждения вышестоящих. В одноименной басне Жана де Лафонтена («Le Paysan du Danube»; 1679) дунайский крестьянин произносит гневную речь в Римском сенате. В качестве мнимого источника Лафонтен ссылается на Марка Аврелия, однако на самом деле сюжет заимствован из дидактического трактата испанского писателя Антонио де Гевары (1480—1545) «Часы Государевы, или Золотая книга императора Марка Аврелия» («El relox de Principes y el libro aureo de Marco Aurelio»; 1528), написанного как наставление для императора Карла V, однако выдававшегося за биографию римского императора. На французском языке «Часы Государевы...» были опубликованы в 1531 г. в переводе Б. де Ла Гризе (ум. 1536), секретаря кардинала де Грамона, — и сразу же обрели широкую популярность.
24 ...ваши прекрасные волосы, достойные Фе6а\ — То есть бога Аполлона, которого древние греки представляли с роскошными золотыми кудрями и сопровождали его имя прозванием «Феб» [др.-греч. OoTßos — «лучезарный», «сияющий».
25 В стародавние времена, как пишет об этом Драйден, они превосходно играли на арфе... — Арфа долгое время считалась национальным ирландским символом; в частности, она была изображена на реверсе англо-ирландского грота (мелкой серебряной монеты) 1534 г. Впрочем, Борель, вероятно, ошибается, атрибутируя это утверждение Джону Драйдену. Об ирландской арфе в действительности писал, например, Фрэнсис Бэкон (ср., напр.: «<...> и нет на свете ни одной такой арфы, струны которой звучат так же нежно и долго, как струны ирландской». — DEL 1777/1: сл. ст. «Across»); Драйден же упоминает ее только в стихотворении «Орфей и Эвридика» («Orpheus and Eurydice»; 1704): «Orpheus was a jolly boy, | Bom long before the siege of Troy; | His parents found the lad was sharp, | And taught him on the Irish Harp...» — «Орфей был веселый малый, | Родившийся задолго до осады Трои; | Родители увидели, что парень умен, — | И научили его играть на ирландской арфе...».
26 Minstrel подобен жаворонку, для него засевают поля. — Возможно, реминисценция из поэмы сэра Вальтера Скотта (1771—1832) «Песнь последнего менестреля» («The Lay of the Last Minstrel»; 1805):
Путь долгим был, и ветер ярым,
А менестрель — бессильным, старым.


TOMI
П. Борель. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. II
521
Он брел, поникший и седой,
В мечтах о жизни прожитой.
С его утехой — арфой звонкой —
Сиротка-мальчик шел сторонкой.
<...>
А ведь и он скакал на воле,
И он пел жаворонком в поле!..
Его уж в замки не зовут,
К местам почетным не ведут,
Где лорды слушать были рады Слагаемые им баллады.
Пер. В сев А. Рождественского
На французский язык баллада была переведена в 1830 г. и опубликована в первом томе сочинений В. Скотта (см.: Scott 1830).
27 Бэрримор\ Балтимор! Коннор\ ~ Коркомроэ\ Танничали\ Клон6рессил\.. — При подборе звучных ирландских имен Борель, очевидно, пользовался книгой французского картографа Жана Никола Беллена (1703—1772) «Эссе на тему географии Британских островов» («Essai géographique sur les Isles Britanniques»; 1757). Далее эти топонимы перечислены в той последовательности, в какой их называет мадам Потифар, а в скобках указана страница, на которой они в этом труде упомянуты:
• Бэрримор [англ. Barrymore, ирл. BarraighMhöra — букв.: «БольшаяКудель»; у Беллена — Barrimore) — округ (или баронство, англ, barony) в графстве Корк [англ. Cork, ирл. Corcach — букв.: «Топь») на юге Ирландии (с. 213).
• Балтимор [англ. Baltimore, ирл. Dün па Séad — букв.: «Яхонтовый Форт»; у Беллена — Baltamore) — округ в графстве Корк (с. 213).  •• Коннор [англ. Connor; ирл. Coinnire — букв.: «Дубрава Дикой Собаки») — деревня в графстве Антрим [англ. Antrim, ирл. Aontroim — букв.: «Одинокая Гряда») на северо-востоке Ирландии (с. 188).
• Магер эста Фана [ирл. Magher esta Phana) — округ в историческом графстве Фермана [англ. Fermanagh, ирл. Fear Manach — букв.: «Воинство Монаха») на севере Ирландии, ныне входящем в состав провинции Ольстер [англ. Ulster, ирл. Cüige Uladh) (с. 181).


522
Приложения. Примечания
• О р р и о р (Orrior) — округ в графстве ApMâ [англ. Armagh, ирл. Ard Mhacha — букв.: «Возвышенность Махи», героини ирландской мифологии) на севере Ирландии (с. 184).
• Слайго [англ. Sligo, ирл. Sligeach — букв.: «[Место,] Изобилующее Ракушками»; у Беллена — Slego) — графство в провинции Коннахт [англ. Connaught, ирл. Connacht, Cüige Chonnacht) на юго-западе Ирландии (с. 189).
• Мейо [англ. Мауо, ирл. Maigh Ео — букв.: «Тисовая Равнина») — графство в провинции Коннахт (с. 189).
• Костелло [англ. Costello, ирл. Coistealaigh) — округ в графстве Мейо (с. 191).
• Бур рус [англ. Burrus, ирл. Buirghes — букв.: «Округ») — местечко в графстве Лиишь (Лейиш, англ. Laois, ирл. Laoise; в 1556—1922 гг. — графство Королевы [англ. Queen’s County), под этим же названием фшурирует и у Беллена) в центральной части Ирландии (с. 204).
• Кил л ал а [англ. Killala, ирл. Cill Ala — букв.: «Пятнистая Церковь») — деревня в графстве Мейо (с. 192).
• Баллинакур (Ballinacur; правильно — Баллинакил; англ. Ballinakil, ирл. Baile na СоШе) — местечко в графстве Уиклоу на востоке Ирландии (с. 204).
• Кинал-Мики (Kinal-Meaki; правильнее — Киналмики; англ. Kinalmeaky, ирл. Cineâl mBéice) — округ в графстве Корк (с. 213).
• Поблеобрайен (Pobleobrien; правильнее — Паблбрайен; англ. Pubblebrien, ирл. Pobal Bhriain) — округ в графстве Лимерик на юго-западе Ирландии (с. 216).
• Оффа, Иффа [англ. Offa, Ша, ирл. Uibh Eoghain и Uibh Fhathaidh) — округа в графстве Типперэри на юге Ирландии; ныне входят в состав графств Оффа и Иффа Западное [англ. Ша and Offa West, ирл. Uibh Eoghain agus Uibh Fhathaidh Thiar) и Оффа и Иффа Восточное [англ. Iffa and Offa East, ирл. Uibh Eoghain agus Uibh Fhathaidh Thoir) (c. 217).
• Appa [англ. Arra, ирл. Ara) — округ в графстве Типперэри; ныне входит в состав округа Оуни и Арра [англ. Owney and Arra, ирл. Uaithne agus Ara) (с. 217).
•Ида [англ. Ida, ирл. Ui Dheâ) — округ в графстве Килкенни на востоке Ирландии (с. 206).
• Киллефенора (Killefenora; правильнее — Килфенора; англ. Kilfenora, ирл. Cill Fhionnürach — букв.: «Церковь на Цветущем Пригорке» или «Церковь Белого Лба») — деревня в графстве Клэр на западе Ирландии (с. 218).


TOMI
П. Борель. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. II
523
• Инчикуин [англ. Inchiquin, ирл. Inse Ui Chuinn) — округ в графстве Клэр (с. 218).
• Россенналис (Rossennalis; правильнее — Розеналлис; англ. Rosenallis, ирл. Ros Fionnglaise — букв.: «Роща Чистого Родника») — деревня в графстве Лиишь (с. 224).
• Банахир (Banaghir; правильнее — Банахер; англ. Banagher, ирл. Beannchar па Sionna) — деревня в графстве Оффали в центральной части Ирландии (с. 203, 223, 224).
• Коркомроэ [англ. Corcomroe, ирл. Corco Modhruadh — букв.: «СемяМодру- ахово», по имени королевского рода, правившего этими территориями в VTH— XI вв.) — округ в графстве Клэр (с. 218).
• Танничали (Tunnichaly) — округ в графстве Уиклоу (с. 205).
• Клонбрессил (Clonbrassil; правильнее — Клэнбрессил; англ. Clanbrassil, ирл. dann Bhreasail — букв.: «Брассилов Луг», «Луг Брассила») — округ в графстве Арма (в книге Беллина не обнаружено).
28 Бедная Сафо, в мыслях устремленная к Левкадской скале\ — Согласно преданию, восходящему к Менандру Лаодикейскому (342—291 до н. э.), древнегреческая поэтесса Сафо покончила с собой от неразделенной любви к паромщику Фаону, бросившись в море с Левкадских скал (см.: Фр. 258 К).
29 Наяда — в древнегреческой мифологии нимфа рек и ручьев.
30 Мадам, вот вам перевод... — Текст «баллады», которую Патрик пересказывает для мадам Потифар, на самом деле заимствован из работы К. Мийона «Исследования об Ирландии» («Recherches sur l’Irlande»); последняя, в свою очередь, является приложением к мийоновскому переводу книги Артура Юнга «Путешествия по Ирландии» («А Tour in Ireland with General Observations on the State of that Kingdom»; во французском переводе — «Voyage en Irlande, par Artur Young»), опубликованному в Париже в 1799 г. (см.: Millon 1799: 270—273). Рассказ этот Мийон заимствовал из книги протестантского священнослужителя, метеоролога, геолога и антиквара преп. Уильяма Гамильтона (1755—1797) «Письма, касающиеся северного побережья графства Антрим» (см.: Hamilton 1790: 121—126). Согласно последней, 6 августа 1784 г. У. Гамильтон посетил один из замков клана МакДоналдов в Антриме (какой именно, он не указывает) и ознакомился там со старинным манускриптом, из которого и переписал эту историю.


524
Приложения. Примечания
31 МакДоналд. — Речь идет о Колле МакДоналде (Coll(a) MacDonald; 1524—1558), сыне Александра МакДоналда, вождя шотландского клана МакДоналд из Даннивега (также известен как клан Доналд Южный, или клан МакДоналд, что из Лощин, англ. MacDonald of Dunnyveg, Clan Donald South, MacDonalds of the Glens). Вот как описывает Коллу родовая хроника:
Был он лицом смугл и получил имя Colla dubh nan Capuli, потому что, по некоторым авторитетным источникам, он и его спутники, в случае острой нужды, принуждены были есть конское мясо, согласно другим же — оттого, что он командовал кавалерией. <...> Также прозывали его Colla maol dubh, а потому можно предположить, что он был лыс, а также о его смуглости.
MacDonald 1904: 396
В книге К. Мийона (см. пред, примеч.) первое предложение этого фрагмента из хроники начинается со слов, указывающих на время действия, а также обозначающих военное звание шотландского вождя: «В 1580 году полковник МакДоналд...» (Millon 1799: 273). Однако и звание, и год указаны здесь неверно. Первая ошибка возникла из-за того, что Мийон неверно воспринял имя «Coll.» (с точкой на конце), встречающееся в книге У. Гамильтона, и трактовал его как сокращение от англ, colonel — «полковник». Год же неверно указан в обоих случаях (ср.: Hamilton 1790: 121); вероятней всего, этот недочет появился при переписывании текста из рукописи. В действительности подразумевается, с наибольшей вероятностью, 1550 г.; ошибка могла возникнуть из-за относительной внешней похожести цифр «8» и «5» (особенно — в рукописном тексте).
32 ...из Кантира, направляясь в Ирландию... — Под Кантиром (Cantir) здесь подразумевается Кинтайр [англ. Kintyre, гэльск. Cinn Tire — букв.: «Вершина Земли») — полуостров и расположенная на нем историческая область на западе Шотландии, ближайшая к Ирландии часть этой страны. В начале ХШ в. эти земли отошли по наследству Доналду МакРагналлу, основателю клана МакДоналд, и оставались во владении его потомков вплоть до 1493 г., когда данная территория перешла во власть Шотландской короны.
33 Тирконнелл. — Имеется в виду Манус О’Доннелл (ум. 1564), ирландский вождь, сын Хью Даффа О’Донелла; он был правителем клана О’Доннел во время наиболее ожесточенных войн между ними и кланом О’Нил, а также единственным в XVI в. носителем титула графа Тирконнелла (до его возобновления в 1603 г.), которым его в 1542 г. пожаловал Генрих УШ.


TOMI
77. Борель. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. II
525
34 ...против великого О'Нила... — Речь идет об одном из представителей клана О’Нил, с конца XV в. находившегося в переменной вражде с кланом О’Доннелл (вражда эта оборачивалась то открытыми военными действиями, то краткими перемириями). О данном конфликте упоминают и хроники (см.: MacDonald 1904: 396).
35 Рут (англ. Route, ирл. Rüta; у Гамильтона — Root). — Имеется в виду область в северной части графства Антрим (см. след, примеч.), между реками Банн (см. ниже примеч. 38) и Буш [англ. Bush, ирл. an Bhuais). К. Мийон в своей книге (см. выше примеч. 30) дает постраничное примечание, в котором сообщает примерно то же, что и мы: «Этим именем называют северо-восточную часть графства Антрим» (Millon 1799: 270, п. 2).
36Антрим (англ. Antrim; ирл. Aontroim) — графство на северо-востоке Ирландии, в провинции Ольстер (см. выше примеч. 27). В описываемые в манускрипте, цитируемом У. Гамильтоном, времена оно было разделено на шестнадцать округов, принадлежавших различным кланам Шотландии и Ирландии; конкретно МакКилланам принадлежали округа Верхний и Нижний Данлюс, а также Нижний Тум и северо-восточные просторы Колрейна — которые, собственно, и составляли территорию Рута.
37 	...был дружески принят МакКилланолл, хозяинолл тех ллест. — Об этом же сообщают и хроники клана МакДоналд, согласно которым
Колла и его воины поселились у МакКиллана из Данлюса и были приняты там с большим почетом за то, что помогли ему и его людям собрать великую дань с О’Каханов, что из графства Дерри, в отместку за точно такое грабительство, совершённое против МакКиланов за год до того.
MacDonald 1904: 397
38 Банн (англ. Bann, ирл. an Bhanna — «Богиня») — река в Северной Ирландии протяженностью 129 км, разделяющая собой графства Антрим и Лондондерри; территорию последнего занимали люди клана О’Кахан (с которыми издавна, с 1442 г., враждовали МакКилланы), бывшие, в свою очередь, данниками клана О’Нил.
39 Галлогласы (гэльск. Gallöglach — букв.: «иноземный воин») — профессиональные солдаты-наемники, служившие в армиях ирландских властителей и представлявшие собой элиту ирландских и шотландских армий в ХШ—XIV вв. См. ил. 9.


526
Приложения. Примечания
40 Ибо чужестранец соблазнил его дочь и тайно женился на ней, без его согласия. — В хрониках клана МакДоналд упоминается, что во время своего визита в Данлюс Колла МакДоналд действительно женился на дочери Мак- Киллана, Эвелине, которая впоследствии родила ему двух сыновей — Арчибальда и Рэндала (см.: MacDonald 1904: 397—398). Автор хроники отмечает также, что распря между шотландцами и галлогласами была специально затеяна МакКилланами для того, чтобы во время потасовки умертвить Коллу; однако Эвелина узнала об этих планах, сообщила обо всём мужу — и в ночь, на которую было запланировано покушение, «Колла и его спутники в целости и сохранности уже стояли лагерем на склоне холма Дансаверик, отряхнувши пыль Данлюса с ног своих» (Ibid.: 398).
41 Рагхери. — Имеется в виду Ратлин [англ. Rathlin, ирл. Reachlainn), остров в Ирландском море между побережьем Ирландии и оконечностью полуострова Кинтайр (см. выше примеч. 32).
42 МакДоналды и МакКилланы враждовали около полувека, и вражда эта прекратилась только тогда, когда обе стороны высказали свои жалобы Якову I. — Король Англии Яков I (правил в 1603—1625 гг.) действительно выступал третейским судьей в споре между шотландскими и ирландскими кланами, однако преследовал при этом собственные цели — такие как, в частности, обеспечение единства нации, устранение почвы для государственных переворотов, а также колонизация Ирландии и перераспределение родовых клановых земель между новыми владельцами.
43 Баронство Энисховен (правильнее — Эннисховен, англ. Ennishoven) — округ на территории графства Лондондерри, со столицей в городе Гленто- хер (Glentogher), окрестности которого славились серебряными рудниками.
44 ...бывшие зеллли Огерти. — Речь идет о клане О’Герти (O’Gherty), единственном ирландском клане, активно противившемся политике Якова I и неоднократно (хотя и безуспешно) пытавшемся поднять против него восстание. О’Герти принадлежали земли на территории графства Донегол, в частности, замки Эллауг (Ellaugh) и Бёрт (Birt), неподалеку от озера Лох-Суилли [ирл. Loch Suili — букв.: «озеро Теней» или «озеро Глаз»).
45 Лох-Фойл (ирл. Loch Feabhail — букв.: «озеро Фебала» (героя кельтской мифологии) или «озеро Губы») — озеро на севере Ирландии, омывающее своими водами графства Донегол и Лондондерри.
46 ...Чичестеры, получив титул графов Донегол, стали владельцами этого обширного края... — Речь идет о графстве Донегол в провинции Ольстер, на¬


TOMI
77. Борелъ. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. II
527
званном по имени одноименного города [англ. Donegal, ирл. Dun na nGall — букв.: «Форт Чужеземцев»), который является его столицей. Титул графа Донегола был впервые утвержден за Артуром Чичестером в 1647 г. по предложению Джеймса Фиц-Томаса Батлера (1610—1688), лорда-наместника Ирландии (в 1643—1646 и 1648—1640 гт.).
47 Этимология ее совершенно очевидна... и не принадлежит к числу тех, что доставят ллучения будущим Пьерам Борелям и Менажам. — Борелъ называет двух знаменитых языковедов: своего однофамильца Пьера Бореля (1620— 1671), эрудита из Касгра, автора книги «Сокровище галльских и французских изысканий и древностей» («Trésor de recherches et d’antiquités gauloises et françaises»; 1655), и филолога Жиля Менажа (1613—1692), который прославился своими «Наблюдениями над французским языком» («Observations sur la langue française»; 1672—1676), и в особенности «Этимологическим словарем» («Dictionnaire etymologique»; опубл. 1694, переизд. и доп. — 1750).
48 ...подобно Шах-Бахаму, любил истории... — Шах-Бахам — герой «Софы» Кребийона-сына (см. выше примеч. 9): пресытившись всеми известными наслаждениями, он заставляет придворных рассказывать ему сказки.
49 Дофина. — Речь идет о Марии Жозефе Саксонской (1731—1767), второй жене Людовика Фердинанда, старшего сына Людовика XV.
50 ...старшей и ллладших Мадам... — Имеются в виду дочери Людовика XV: «старшая Мадам» Мария Аделаида (1732—1800) и «младшие Мадам» — Виктория Луиза Мария Тереза (1733—1799), София Филиппа Елизавета Жюстина (1734—1782) и Луиза Мария (1737—1787). Все прочие дочери короля от Марии Лещинской — Мария Луиза Елизавета (1727—1759), Анна Генриетта (1727—1752), Мари Луиза (1728—1733) и Тереза Фелисите (1736— 1744) — на момент повествования уже скончались.
51 ...в... аббатстве на улице Сен-Совёр... — Подразумевается один из самых известных и роскошных публичных домов, содержательницей которого была Маргарита Гурдан.
52 ...от двух бутылок шампанского вы опьянеете, как покойный регент. — Имеется в виду герцог Филипп П Орлеанский, племянник Людовика XTV, регент при малолетнем Людовике XV с 1715 по 1723 г. Согласно письмам его матери, Елизаветы Шарлотты Баварской, герцогини Орлеанской, регент никогда не употреблял крепких напитков, однако любил шампанское (которое как раз при его правлении вошло в моду) и токайское, привозившееся из Венгрии (см.: Elisabeth-Charlotte de Bavière 1823: 96).


528
Приложения. Примечания
53 ...вашего отца, мясника в Инвалидах ~ бежал от меча правосудия неизвестно куда? — На самом деле «мясником» (а вернее, поставщиком мяса для парижского Дома Инвалидов) был дед мадам Помпадур по материнской линии, по фамилии Ла Мотт, а ее отец, Франсуа Пуассон, занимался снабжением столицы и поставками для армии на службе у братьев Пари, известных финансистов; он занимался спекуляциями и, боясь наказания, бежал в Германию в 1725 г. По решению Государственного совета от 23 апреля 1727 г. его объявили должником королевской казны на сумму в 232,4 тыс. ливров. Пуассон стал добиваться пересмотра процесса и через восемь лет смог вернуться во Францию; в 1739 г. добился от Совета списания части долга и начала реабилитации. Позднее благодаря своей дочери он получил грамоту о жалованном дворянстве, приличное содержание и грамоту об общественной признательности за то, что едва не привело его на виселицу. Когда его дочь возвысилась, она не отреклась от отца и принимала его открыто, несмотря на его вульгарные манеры. Франсуа Пуассон умер в 1754 г. — в один год с Александриной, любимой дочерью маркизы.
54 ...схватив с книжной полки томик «Новой Элоизы»... — Имеется в виду сочинение Жан-Жака Руссо «Юлия, или Новая Элоиза» («Julie ou la Nouvelle Héloïse»), роман в письмах, опубликованный в 1761 г.
55 Гражданин Женевы — прозвище Жан-Жака Руссо, который такими словами обыкновенно подписывал свои послания (см., напр.: Руссо 1961/1: 65). После многих скитаний по Европе Руссо обосновался в окрестностях этого родного для него швейцарского города в 1755 г.
56 Жена простого угольщика более уважаема, чем любовница короля. — Неточная цитата из романа «Юлия, или Новая Элоиза» (см. выше примеч. 54); в оригинале: «Жена угольщика более достойна уважения, нежели любовница принца» (часть V, письмо ХШ; цит. по: Руссо 1961/2: 556). Впрочем, как сообщал сам Ж.-Ж. Руссо в «Исповеди», он не вкладывал в эти слова намека на какое-либо конкретное лицо (см.: Там же/3: 445). Характерно, что в этой реплике изначально фигурировал именно «король» (хотя неизвестно, знал ли об этом Борель), которого Руссо, по настоянию Л. де Мальзерба, впоследствии заменил на «принца», меж тем как в экземпляре, предназначавшемся мадам Помпадур, фраза и вовсе была аккуратно заклеена. Впрочем, маркизе в итоге обо всём доложили, — и именно этот инцидент, по мнению самого Руссо, стал причиной ее к нему ненависти (см.: Там же: 445).


TOMI
77. Борель. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. II
529
Глава XXIX
1 	Донжон — главная башня средневекового замка, расположенная внутри крепостных стен; в XVTH в. в таких башнях располагались тюрьмы. В данном случае, как станет ясно из дальнейшего повествования, речь идет о донжоне Венсеннского замка (см. примеч. 6 к гл. УШ книги пятой).
Глава XXVIII
1 ...зрелище это напоминало фронтисписы собраний басен, на которых Эзоп, Федр и Лафонтен изображаются в окружении животных. — Традиция изображать баснописцев в окружении их героев-зверей была весьма распространена среди художников и граверов ХУП—ХУШ вв. К примеру, древнегреческий баснописец Эзоп (одетый, в первых трех случаях, как европеец 17-го столетия) изображен таким образом на фронтисписах работ Дж. Огилби (The Fables of Aesop paraphrased in verse. L., 1651), Фрэнсиса Барлоу (Æesop’s Fables. L., 1687), Роджера л’Эсгрейнджа (Fables of Aesop. L., 1692), Сэмюела Кроксалла (Fables of Aesop and others. L., 1760) и др. В случае Федра, вероятно, имеется в виду фронтиспис работы неизвестного мастера к изданию, подготовленному голландским ученым Питером Бёрманом-старшим (1668— 1741). В случае Лафонтена таков фронтиспис к книге с иллюстрациями Батиста Удри (1668—1775). Подобные издания появлялись и впоследствии (ср., напр., фронтиспис изд. 1888 г. с иллюстрациями К. Жирарде).
2 ...подумал о короле Лире, почтенном старце, которого бесчеловечные дочери выгнали за ворота дворца в штормовую ночь, и он бродил по полям без крова, полуголый, дрожащий от холода... — Имеется в виду герой одноименной трагедии Уильяма Шекспира («King Lear»; 1605—1606, опубл. 1608). Патрик вспоминает сцену из акта П.
3 Площадь Оружия — обширная, имеющая форму веера площадь перед Версальским замком.


530
Приложения. Примечания
Глава XXX
1 ..мы назовем ее Кентигерной... — То есть по имени св. Кентигерна (также известен как св. Мунго; англ. Saint Mungo; гэлъск. Cyndeym; 518—614), христианского проповедника и миссионера, первого епископа города Глазго и покровителя Шотландии.
2 ...если родится мальчик, то назовем его Килдаром. — Патрик хочет назвать сына по имени ирландского города [англ. Kildare, ирл. Cill Dara — букв.: «Церковь Дуба»), в котором находятся руины монастыря, основанного в V в. н. э. св. Бригиттой (ок. 453—525), покровительницей Ирландии, и просуществовавшего до ХГГ в., когда он был уничтожен пожаром. Монастырь был важнейшим местом паломничества и считался одной из важнейших святынь кельтской Ирландии.
Глава XXXI
1...Фредегонде, чей гнев не так-то легко утолить. — Намек на историю Фре- дегонды, наложницы франкского вождя Хильперика I (ок. 537—584), короля Нейсгрии, которого она подговорила избавиться от законной супруги Галес- винты. Это привело к многолетней кровной вражде между сестрой убитой королевы - Брунгильдой (ок. 543—613) - и Фредегондой. Главным источником информации о личности Фредегонды и ее преступлениях являются труды епископа Григория Турского (538/539—593/594), который претерпел от королевы большие притеснения. В своих сочинениях он рисует ее развратницей и жестокой интриганкой, погубившей многих людей, и резко противопоставляет «хорошей» Брунгильде; это следует учитывать при попытке восстановить истинный образ королевы. Второй источник — «Книга истории франков» («Деяния франкских королей», лат. «Gesta rerum Francorum»), составленная в 727 г., два века спустя после смерти королевы. Позиция анонимного автора этой книги немного другая — он, пересказывая истории о Фредегонде, тем не менее восхищается ее энергичностью и предприимчивостью, а врагом для него, наоборот, является Брунгильда, атаковавшая его родину.
2 ...в этом Вавилоне, в этой Капуе... — Вавилон своим могуществом и своеобразием культуры произвел на иудеев столь сильное впечатление, что имя


TOMI
П. Борель. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. III
531
его сделалось синонимом всякого большого, богатого и притом безнравственного города. Пророк Исаия предрекал гибель Вавилона, сравнивая его с Содомом и Гоморрой (см.: Ис. 13: 19). Капуя — город и крепость в Южной Италии на левом берегу реки Вольтурно в провинции Казерта (Кампания). Благодаря плодородию окрестных земель и выгодному торговому положению Капуя еще в древности стала первым городом Кампании, который сравнивали с Римом. Ганнибал (247—183 до н. э.) во время Пунических войн, вместо того чтобы сразу двинуть свою армию на Неаполь, остался на зимовку в Капуе; по мнению некоторых историков, изобилие, мирная жизнь и разврат, которому предавались его воины в эти несколько месяцев, сильно ослабили дисциплину и боеспособность карфагенского войска (см.: Тит Ливий. История Рима от основания города. ХХШ.18.11—12). Данный исторический случай стал причиной для возникновения французского фразеологизма «les délices de Capoue» — «капуанская нега» (букв.: «капуанские прелести»). Таким образом, Борель устами Деборы называет Париж городом разврата, местом расцвета безнравственности и всяческих пороков, достойных кары Божией.
3 	Мы поедем в Марсель, или в Геную, или в Ливорно... — Имеются в виду портовые города на северо-западном берегу Средиземного моря: Марсель расположен на юге Франции, Генуя — на севере Италии; о Ливорно см. при- меч. 3 к гл. УП книги первой.
Книга третья
Глава XXXIII
1 ...нашего... века ~ ртутного... — Намек на проблему сифилиса, остро стоявшую во Франции ХУШ в. (ртуть была главным средством, использовавшимся для лечения этой болезни).
Глава XXXIV
1 	Алеппо (Халеб) — крупнейший город Сирии, в древности был центром добычи меди, железа и мрамора.


532
Приложения. Примечания
2 Фонтенбло — королевский дворец, расположенный близ одноименной коммуны, в 55 км к юго-западу от Парижа. Прилегающий ко дворцу одноименный лес издревле являлся охотничьими угодьями.
3 Труа-Мулен (Trois Moulins — букв.: «Три Мельницы») — северо-восточный пригород Мелёна (см. след, примеч.).
4 Мелён (Melun) — город у северной окраины леса Фонтенбло (см. выше примеч. 2), в 45 км к юго-востоку от Парижа.
5 Одалиска (ар а б. — «девушка для комнаты», «горничная») — специально подготовленная невольница, с которой хозяин сераля имеет право вступать в интимные отношения (см.: Мамедов 2016: 239). Одалиски нередко изображались европейскими художниками — Буше, Делакруа, Энгром, Матиссом, Ренуаром, Пикассо и многими другими живописцами.
Глава XXXV
1 «Ищи здесь и найдешь» ~ Евангелие... — Ср. слова Иисуса Христа из Нагорной проповеди: «Просите, и дано вам будет; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам» (Мф. 7: 7; ср.: Лк. 11: 9).
2 Феррара (Ferrara) — город в итальянском регионе Эмилия-Романья, административный центр одноименной провинции, расположенный на востоке Паданской равнины, в дельте реки По.
Глава XXXVI
1 Алважи — в номенклатуре гарема [араб, харим — букв.: «запретное») кондитеры, а также слуги при знатных девушках и вельможах (см.: Tavernier 1675: 32).
Здесь и далее Борель (см. ниже примеч. 2—4, 6—9, 11—13, 15) использует сведения, почерпнутые им из труда французского писателя Жан-Батиста Тавернье (1605—1689) «Шесть путешествий в Турцию, Персию и Индию» («Les Six Voyages... en Turquie, en Perse, et aux Indes»; 1674), в частности — из приложения к ней, «Новое устройство гарема» («Nouvelle Relation de l’Interieur du Serrail du Grand Seigneur»), изданного впоследствии отдельной книгой.
2 Балтажи — в номенклатуре гарема прислуга, задействованная на самых грязных и трудных работах — в частности, грузчики, носильщики, дро¬


TOMI
П. Борель. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. III
533
восеки (см.: Tavernier 1675: 33). Не следует путать их с балтаджи [араб., букв. — «алебардщик») — уважаемой категорией стражников, которые обеспечивали безопасность султанских дочерей (см.: Мамедов 2016: 224—225).
3 Аджеми-оыаны (аджеми-ага; араб., букв. — «начинающий aret») — в номенклатуре гарема мальчики-подручные девяти-десяти лет (см.: Tavernier 1675: 29); по отношению к старым, уродливым слугам термин явно употреблен иронически.
4 ...кызляр-ага, или кызляр-атасы... — То есть «хранитель девственниц», глава евнухов, охранявших гарем султанов Османской империи в Константинополе; официально именовался «ага дома счастья». Этот пост занимали евнухи-африканцы, поэтому кызляр-ага называли еще и «главным черным евнухом» (см.: Tavernier 1675: 28).
5...звавшийся, словно в насмешку, господином де Сервьером... — «Cervier» переводится с французского как «рысь» или, в переносном смысле, «хищник». Борель играет на втором из указанных значений, усиливая таким образом противопоставление невинных и наивных девушек — «жертв» — жестокому и страшному (в том числе внешне) надсмотрщику.
6 ...капу-агасы, капи-ага. — Речь идет о начальнике белых евнухов при константинопольском серале, у которого в подчинении находились также ичогданы (пажи); другое именование — «великий мастер сераля». Первоначально капи-ага был мажордомом султана и первым из дворцовых офицеров (см.: Tavernier 1675: 20—21).
7 Бастанджи (бостанджи) — садовники сераля; из их числа также набирались гребцы для бригантины султана, на которой тот иногда совершал плавание по искусственной реке в саду близ гарема; последние в итоге могли быть повышены до бастанджи-баши, одной из наиболее уважаемых должностей в серале (см.: Tavernier 1675: 30) — стражников, несших службу в гареме и, помимо прочего, охранявших султанских дочерей (см.: Мамедов 2016: 227).
8 Капыджи — привратники при первых и вторых воротах сераля (третьи охраняли уже собственно евнухи); находились в подчинении у капи-ага (см.: Tavernier 1675: 32). Кроме того, в их обязанности входила «охрана султанского дворца, представление иностранных послов, передача наместникам тайных сообщений, сопровождение новоназначенных наместников до места службы, устранение неугодных султану важных государственных сановников» (Мамедов 2016: 233).


534
Приложения. Примечания
9 Аттажи — повара сераля, состоявшие под началом аттажи-баши (шеф- повара), а также подчиняющиеся киларжи-баши (см.: Tavernier 1675: 32—33).
10 Салям (вероятно, от араб. — «мир», слова, которое используют как приветствие или прощание) — на Востоке букет цветов, специально подобранный, чтобы выразить какую-то мысль, тайное чувство.
11 Спаги — род легкой кавалерии, входивший в состав французской армии [фр. название — «spahi») (см.: Tavernier 1675: 15); часто их путают с сипа- хами — турецкой нерегулярной конницей, которую в советской литературе иногда называли «спаги».
12 Кущир-агасы — другое именование кызляр-агасы (см. выше примеч. 4). Борель, вероятно, использует этот синоним, чтобы разделять должности мадам Дюман и господина де Сервьера.
13 Шазнадар-баши — глава казначейства; один из самых уважаемых людей в гареме (см.: Tavernier 1675: 22—23).
14 Капитул — в Католической церкви имеющее определенную самостоятельность объединение клириков при каком-либо соборе. Еще со средних веков капитулы, нередко состоявшие из представителей знатных семей, владели имуществом, с которого получали доходы; кроме того, они брали вступительный взнос с новых членов. В капитулах были должностные лица, которым поручалось ведать теми или иными хозяйственными, организационными и религиозными делами; за выполнение таких обязанностей полагалась плата.
15 Газода-баши — начальник спальни; один из четырех главных офицеров гарема (см.: Tavernier 1675: 21).
Глава XXXVIII
1 	...обещаю накормить его так же щедро, как блудного сына... — Отсылка к знаменитой притче Иисуса Христа о сыне, который, попросив наперед часть положенного ему отцом наследства, отправился странствовать по миру; проведя много времени в пресыщениях и распутстве, он истратил все деньги, крепко бедствовал, а в итоге задумался о том, чтобы возвратиться к отцу и наняться к нему работником. Однако отец, вопреки ожиданию, встретил его очень радушно и велел заколоть лучшего тельца; а когда старший сын, остававшийся всё это время в родном доме, возмутился такой щедростью, отец


TOMI
П. Борелъ. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. III
535
отвечал, что надобно «радоваться и веселиться», ибо сын его «был мертв и ожил, пропадал и нашелся» (см.: Лк. 15: 11—24).
Глава XXIX
1 ...любовника Луизы де Лавальер. — Имеется в виду Людовик XIV, король- солнце, первой официальной фавориткой которого была Луиза-Франсуаза де Ла Бом Ле Блан (1644—1710), ставшая герцогиней де Лавальер; она родила от короля четверо детей (из них двое умерли в раннем возрасте, а еще двое — дочь и сын — были впоследствии узаконены королем), а когда монарх увлекся новой любовницей, маркизой де Монтеспан, ушла в монастырь кармелиток в Париже.
Глава XL
1 Аквилон — древнеримское название северо-восточного (а иногда — и северного) ветра.
2 Остров Тови-Пенажму. — Речь идет об острове, расположенном к юго- западу от острова Мочуара и ныне входящем в состав Новой Зеландии; впервые упоминается в дневнике английского мореплавателя Джеймса Кука («The Journals of Captain James Cook on His Voyages of Discovery», запись от 31 января 1770 г.). Вкладывая в уста Фараона слова об острове, в 1763 г. еще не известном европейцам, Борель допускает явный анахронизм.
3 ...Роберта.... — Возможно, имеется в виду Роберт П Благочестивый (972- ЮЗ 1), король Франции из династии Капетингов, организовавший ряд ассамблей мира, в которых участвовали бароны, священнослужители и крестьяне. На таких собраниях заключались договоры о «Мире Господнем», обязывавшем воюющие стороны щадить духовенство, женщин, бедняков и их имущество, а также о «Божьем перемирии», длившемся с пятницы по воскресенье, весь период Великого поста и охватывавшем еще некоторые дни года.
4 Лукреция\ ~ Тарквиний). — Согласно преданию, Лукреция была римской матроной, женой патриция Луция Тарквиния Коллатина, и славилась красотою и добродетелью. Царский сын Секст Тарквиний пленился красотой Лукреции и, угрожая оружием, обесчестил ее; женщина рассказала обо всём


536
Приложения. Примечания
мужу и заколола себя на его глазах. Это событие послужило началом бунта под предводительством Луция Юния Брута (ум. 509 до н. э.), что впоследствии привело к свержению царской власти в Риме и установлению республики (см.: Тит Ливий. История Рима от основания города. 1.57—60). Таким образом, фразой «За меня отомстят <...> Бог и народ», произнесенной в контексте аллюзии на историю с Лукрецией, Борель намекает, что народ Франции отомстит Фараону за все злодеяния, совершённые им, — в том числе и по отношению к Деборе; по сути, слова героини, брошенные в порыве отчаяния, в итоге окажутся пророческими, и начавшаяся в 1789 г. Французская революция свергнет монархию.
том
ВТОРОЙ
Книга четвертая
Глава I
1 Катафалк — здесь: возвышение, на которое ставится гроб (при гражданской панихиде или в церкви при отпевании).
2 ...несколько новых лангедокских ариеток Мондонвиля... — В действительности Ж.-Ж. Мондонвиль не писал ариеток (вероятно, мадам Потифар выражается иносказательно, на что и указывает введенный Борелем курсив). Среди его сочинений девять опер, три оратории, а также ряд духовных произведений (в частности, переложение на музыку семнадцати псалмов, из которых до наших дней сохранилось лишь девять). Под прилагательным «лангедокский» Борель имеет в виду сочинения, либретто которых написано на родном для композитора окситанском диалекте [фр. langue d’oc — «язык ок» (от прованс. ос — «да»); см. также примеч. 3 к гл. Ш). В частности, на нем Мондонвиль написал либретто для своей оперы «Дафнис и Алкимадура» («Daphnis et Alcimadure»; 1754).
3 ...трут конским хвостолл Тараньи кишки... — Вплоть до XVTH в. струны для смычковых инструментов изготавливались из тонких обработанных кишок коз и овец. Под «конским хвостом» подразумевается смычок, изготовленный из лошадиного волоса.


ТОМ II
77. Борель. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. IV
537
4...вашу егермейстершу... — Супругом мадам де Фламаран был Эмманю- эль Франсуа де Гроссоль, граф де Фламаран (1734—1780), который с 1753 г. занимал должность главного начальника волчьей охоты (егермейстера) Франции.
5 Разве поварешка — не божественное изобретение? — По-видимому, мадам Потифар подразумевает, что дамы имели обыкновение вставлять поварешки в корсет наподобие чашек в современном бюстгальтере.
6 О, испанец Карл Пятый хорошо сделал, что отрекся от империи'... — Предчувствуя крах своей имперской политики, Карл V в 1555 г., за два года до кончины, отрекся от испанского престола в пользу своего сына Филиппа (Филипп П; 1527—1598) и от титула императора Священной Римской империи в пользу брата Фердинанда (Фердинанд I; 1503—1564). Курфюрсты, однако, не приняли отречения и избрали преемника на императорский престол только после смерти Карла.
Глава II
1 Форт Сент-Маргерит (fort Sainte-Marguerite) — крепость, расположенная на одноименном острове (крупнейшем в Леринском архипелаге в Средиземном море) неподалеку от города Канны; с конца XVII в. — государственная тюрьма; в частности, в ней с 1698 по 1703 г. содержался знаменитый узник Железная Маска (см. примеч. 2 к гл. V).
2 ...подобно Сусанне между двулш старцами... — Отсылка к ветхозаветной истории о том, как двое уважаемых иудейских старейшин подглядывали за прекрасной женщиной, которая купалась в своем саду, а затем, обуреваемые похотью, пригрозили обвинить ее в прелюбодействе, если она не удовлетворит их желание. Сусанна отказалась и была осуждена; спас ее пророк Даниил, который по отдельности допросил старцев и по несовпадающим деталям истории выяснил, что они лгут (см.: Дан. 13: 1—62).
3 ...в Антиб, àvTtTroXiç, avxtßio^, старинную марсельскую колонию... на... берегу Лигурийского моря. — Речь идет о поселении на юго-восточном побережье Франции, основанном в VI в. до н. э. греческими мореплавателями как колония Массалия (совр. Марсель) и получившем название Антиполис [др.-греч. àvTtTroXiç — букв.: «город, расположенный напротив»), поскольку через бухту от него находилась Никея (совр. Ницца).


538
Приложения. Примечания
4 	...лодка переплыла пролив Жуан и добралась до мыса Круазетт... — Имеются в виду соответственно залив Гольф-Жуан (GolfeJuan), на берегу которого расположен Антиб (см. пред, примеч.), и мыс Круазетт (Croisette), образующий его западную границу.
Глава III
1 Патриарх — здесь в значении: глава рода или семьи.
2 ...был близок к графу Томонду, ныне маршалу Франции, кавалеру Ордена Святого Духа... — Орден Святого Духа (L’Ordre du Saint-Esprit) — высший Орден Французского королевства, учрежденный в 1578 г. королем Генрихом Ш; целью Ордена провозглашалась защита католической веры и особы короля. Чарлз О’Брайен, 9-й граф Томонд (1699—1761), был посвящен в кавалеры Ордена 2 февраля 1746 г., а в 1757 г. стал маршалом Франции.
3 ...военному губернатору Лангедока. — Лангедок (Languedoc) — в описываемые времена область на юге Франции с центром в городе Тулуза; старейший винодельческий регион страны. Еще Людовик XIV начал назначать военных губернаторов (commandants en chef) в наиболее важные в военностратегическом отношении провинции — при нем такое должностное лицо впервые появилось в Лангедоке в 1682 г. Его преемник Людовик XV продолжил традицию. Граф Томонд был военным губернатором Лангедока в 1757-1761 гг.
4 Разве у того же орла нет своего гнезда ? У медведя — берлоги ? — Библейская реминисценция: «И ответил ему Иисус: у лисиц есть норы, у птиц небесных — гнезда, а Сыну Человеческому негде голову преклонить» (Лк. 9: 58).
5 Помнится, Хорее Уолпол писал одному своему другу ~ нежели предоставлять полную свободу действий всем остальным». — Цитата, которую приводит Борель, заимствована из письма X. Уолпола к графу Страффорду от 29 августа 1786 г. (см.: Walpole 1842: 385). «Бедламом» (Bedlam) в просторечии именуется Бетлемская королевская больница (Bethlem Royal Hospital), или Госпиталь Святой Марии Вифлеемской (St Mary Bethlehem), психиатрическая лечебница в Лондоне, основанная в 1547 г.


ТОМ II
77. Борель. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. IV
539
Глава IV
1...духи из Грасса... — Имеется в виду Грасс (Grasse), город в Провансе, где с XVI в. и до наших дней существует парфюмерное производство.
2 Господин де Коголен. — Возможно, Борель подразумевает провансальскую фамилию Шабер де Коголен де Кюр (Chabert de Cogolin de Cuers), из которой вышло два известных морских офицера (один из них, Жак де Кюр, сеньор де Коголен, в юности участвовал вместе с отцом в осаде островов Сент-Маргерит и Сен-Онора в 1637 г.; см. примеч. 4 к гл. V); однако нет никаких сведений относительно того, что один из ее членов был губернатором острова Сент-Маргерит.
3 Азинара (Asmara) — небольшой остров у северо-западной оконечности Сардинии.
4 Его излюбленным чтениелл были Брантолл, Бюсси-Рабютен и лладалл де Севинье... не говоря уж о Вольтере... — Судя по всему, губернатор любил читать о дамах и кавалерах былых времен. Пьер де Бурдейль, сеньор Брантом (ок. 1540—1614) написал книги о знаменитых полководцах и дамах своего времени; Бюсси-Рабютен (1618—1693) в сатирическом романе «Любовная история галлов» («Histoire amoureuse des Gaules»; 1665; опубликован в серии «Литературные памятники» (2010)) красочно изобразил нравы французского двора на заре царствования Людовика XIV; маркиза де Севинье (1626—1696) прославилась своей перепиской (1-е изд. —1726), в которой развернута широкая панорама жизни и нравов двора и парижского высшего общества. Вероятно, Вольтера господин де Коголен предпочитал за его вольномыслие, хотя он мог также читать и его мемуары («Mémoires pour servir à la vie de monsieur de Voltaire écrits par lui-même»; 1759) — тем более что они неоднократно издавались под заглавием «Частная жизнь короля Пруссии». Выражаем благодарность Н.Т. Пахсарьян за помощь в написании данного комментария.
Глава V
1 Сен-Онора (Saint-Honorat — букв.: [остров] св. Гонората) — второй по величине (после Сент-Маргерит, см. о нем примеч. 1 к гл. П) остров в Лерин- ском архипелаге; назван в честь святителя Гонората Арелатского (ок. 365—


540
Приложения. Примечания
429), основавшего здесь ок. 410 г. католический монастырь, получивший имя Леринского (в настоящее время принадлежит ордену цистерцианцев).
2 Железная Маска — таинственный узник времен Людовика XIV, содержавшийся в различных тюрьмах, включая Сент-Маргериг (см. примеч. 1 к гл. П), а также Бастилию (с 1698 г.), в которой он и умер в 1703 г.; этот узник носил бархатную маску, которую позднейшие легенды превратили в железную. Интерес к его загадочной личности пробудил Вольтер, изложив в книге «Век Людовика XIV» («Siècle de Louis XIV»; 1751) легенду, согласно которой Железная Маска был братом-близнецом короля-солнца.
3 Инвалид — здесь: нижний чин в отставке от строевой службы, зачисленный в так называемую «инвалидную команду» и занятый вспомогательными работами (в данном случае — охраной заключенных).
4 ...вторжения испанцев ~ их краткое здесь пребывание. — Речь идет о событиях времен Франко-испанской войны 1635—1659 гг., а именно — о захвате Леринского архипелага испанской эскадрой под командованием маркиза де Санта-Крус в сентябре 1635 г. Впрочем, уже через два года, в мае 1637 г., французам удалось возвратить острова, когда, после длительной блокады архипелага эскадрой Сурди, архиепископа Бордо (1593—1645), испанский гарнизон сдался.
5 ...«земным Раем по прелести и редкости цветов, виноградников и садов, как еще раньше — по святости»... — Цитата из второго тома книги французского историка Оноре Буша (1599—1671) «Хорография, или Описание Прованса и Хронологическая история указанной области» (см.: Bouche 1664/2: 903). Вероятнее всего, приводимые им сведения о географии островов Сент-Маргерит и Сен-Онора Борель почерпнул именно из этой книги и в частности — с включенной в нее топографической карты (см.: Ibid.: 902), воспроизводящейся в наст. изд. (см. ил. 21).
6 Малый форт (le Fortin) — укрепление в восточной части острова Сент- Маргерит (см. ил. 21).
7 Форт Монтерей (fort Monterey) — укрепление в форме четырехконечной звезды, к западу от Малого форта (см. пред, примеч., а также ил. 21).
8 ...башню Балигье и Арагонский форт. — Имеются в виду соответственно каменная зубчатая башня на северо-западной оконечности острова (tour du Baliguier) и крепость, расположенная к юго-востоку от нее (fort d’Aragon) (см. ил. 21).


ТОМ II
П. Борель. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. IV
541
9 Форт-Реалъ (Форт-Рояль, букв.: Королевский форт) — крупнейшая цитадель острова Сент-Маргерит, расположенная к северу от центральной его части (см. ил. 21).
10 Господину де Сен-Мару, который был здесь коллендантолл перед тем, как его назначили в Бастилию... — Бенинь де Сен-Мар был комендантом Сент- Маргериг с 1687 по 1698 г., а затем, до самой своей кончины в 1708 г., — комендантом Бастилии.
Глава VI
1 Около старинного конного двора... — Речь идет о строении в южной части острова, прямо напротив крепости Форт-Реаль (см. ил. 21).
2 Сен-Тропе (Saint-Tropez) — прибрежный город на юго-востоке Франции в регионе Прованс — Альпы — Лазурный берег; в описываемые времена — небольшая рыбацкая деревушка.
3 ...agnus castus, чье имя представляет собой плеоназлл... — Латинское название перечного дерева в переводе означает «непорочный агнец», что благочестивый монах и считает ненужным повтором.
4 «Aloe folio in oblongum aculeum abeunte»... — Под таким наименованием («алоэ с листом, превращающимся в удлиненную колючку») это растение (совр. назв. — агава американская) значится в книге голландского ботаника Пауля Германа (1646—1695) «Цвет лейденской флоры, или Перечень растений, культивируемых в лейденских садах» («Floræ Lugduno-Batavæ flores sive Enumeratio stirpium horti Lugduno-Batavi»; 1690).
5 — Эти кустики, стелющиеся по зеллле и вьющиеся по стенам ~ звук, совершенно подобный удару грома или артиллерийскому залпу. — Любопытно, что весь этот пассаж (оформленный не как реплика персонажа, но как описание, включенное в повествовательную канву) цитирует без указания авторства или источника английский писатель-сюрреалист Хью Сайкс Дейвис (1909— 1984) в своем романе «Петрон» (см.: Davies 1935: 67—68).
6 Кермес (дубовый червец) — насекомое семейства червецовых, с древнейших времен употреблявшееся для окраски тканей в пурпуровый цвет.
7 Сафлор (дикий шафран, красильный чертополох) — древняя масличная и красильная культура; в Древнем Египте ее использовали для окрашивания повязок при мумифицировании.


542
Приложения. Примечания
8 ...это терновник, по-провансальски arnavéou, а по-латыни paliurus. — Ошибка Бореля: в действительности «paliurus» — это латинское именование растения, известного как держидерево, из семейства Крушиновые [лат. Rham- пасеае), в то время как терновник принадлежит на самом деле к семейству Розовые [лат. Rosaceae).
9 И, наконец, вот мелил азедарах, дерево из Сирии, сохранившее свое арабское название. - Растение это (также известное как «клокочина») впервые в Европе было описано в трудах шведского естествоиспытателя Карла Линнея (1707—1778) по образцам, привезенным из Сирии; при этом Линней сохранил арабское видовое название «мелия азедарах» (или «мелия ацедарах»), введенное еще Авиценной (см.: Линчевский 1949: 244, примеч. 3).
10 Часовня Святого Поркария. — Эта часовня получила название в честь настоятеля монастыря, убиенного вкупе со множеством монахов в 732 г., во время набега сарацин; накануне рокового дня Поркарию было видёние, предупредившее о предстоящем набеге, и настоятель, таким образом, смог спасти всех послушников, а также 36 самых юных монахов, приказав им погрузиться в лодку и уплыть в безопасное место, на материк; сам же он с братией остался на острове и принял мученическую кончину. Память св. Поркария чествуется в Католической церкви 12 августа.
11 ...в Риме, побывавши в семи церквах. — Имеются в виду папские базилики Рима, посещение которых, по установившейся традиции, дает паломникам отпущение грехов:
• собор Святого Петра, построенный на предполагаемом месте казни апостола;
• базилика Сан-Джованни-ин-Латерано, или собор Святого Иоанна Крестителя на Латеранском холме, — баптистерий, известный с V в.;
• Санта-Мария-Маджоре, главная римская церковь в честь Богоматери, заложенная в сер. IV в.;
• Сан-Паоло-фуори-ле-Мура, или базилика Святого Павла за городскими стенами, построенная в 314 г. на месте предполагаемой могилы апостола;
• Сан-Лоренцо-фуори-ле-Мура, или собор Святого Лаврентия за городскими стенами, построенный на месте захоронения святого Лаврентия в 330 г.;
• Сан-Себастьяно, храм, построенный ок. 370 г., где позднее были погребены останки святого Себастьяна;


ТОМ II
П. Борель. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. IV
543
• Санта-Кроче-ин-Джерузалемме, или собор Святого Креста Иерусалимского, построенный в нач. IV в. для частицы Святого Креста, привезенной, по преданию, из Иерусалима св. Еленой Равноапостольной.
12 ...иразвалинами часовни Святого Петра... — В настоящее время часовня Святого Петра существует и даже доступна для посещения (см. ил. 27) — однако сведений о том, была ли она реставрирована или не разрушалась с момента постройки, нам обнаружить не удалось. Борель в данном случае явно опирается на сведения, почерпнутые им из подписи к карте О. де Буша: «Chap. S. Pierre détruite» — «Час<овня> Св. Петра, разрушенная».
13 ...историю с пятью ллонеталли Вечного Жида. — Вечный Жид, или Агасфер, — по преданию, иудей, не позволивший Иисусу Христу опереться о стену его дома во время Крестного Пути и обреченный за это скитаться до Второго Пришествия Господня. Согласно некоторым вариантам этого бродячего сюжета, всегда имел при себе пять монет, которые не мог потратить.
14 Долл — почетный титул служителей некоторых католических монашеских орденов.
15 — Isatidum ductor lymphas medicavit amaras ~ Et sudis ad virgee Mosis adœquat opus. — Это стихотворение Борель, вероятней всего, заимствовал из книги монаха-бенедиктинца Венсана Барраля «Хронология святых и прочих знаменитых мужей, а также аббатов святых Леринских островов» (см.: Barrali 1613: 36). Упомянутые в нем деяния Моисея отсылают к эпизодам странствий евреев по пустыне, описанным в ветхозаветных книгах Исход (см.: Исх. 15: 25) и Числа (см.: Числ. 20: 7—11).
16 Святой Гонорат также прогнал с этого острова ядовитых гадов, из-за которых он оставался пустынным... — Ср. следующий эпизод из жития св. Гонората, изложенного его преемником, св. Иларием (ок. 401—449), епископом Арелатским.
Итак, после недолгих <...> невзгод он (св. Гонорат. —А.М.) устремляется на остров, пустынный из-за чрезмерной неприветливости и неприступный из-за страха перед ядовитыми животными. <...> многие пытались отклонить его от этого нового дерзновенного начинания. <...> Но он, не терпя человеческого обхождения и стремясь со всех сторон отделиться от мира преградой моря, нес в сердце и в устах следующие слова, напоминая и себе и тем, кто с ним: «На аспида и василиска наступишь; попирать будешь льва и дракона» [Пс. 90: 3]. <...> Итак, он неустрашимо


544
Приложения. Примечания
вступил на остров и развеял своей невозмутимостью страх [перед змеями]. Пропал ужас перед безлюдьем этого места, множество змей покидает его.
15.2-4.
Пер. Д. Зайцева
Характерно, что похожим духовным свершением прославился и св. Патрик, который, по преданию, изгнал из Ирландии всех змей, жаб и ящериц (согласно другой версии — превратил их в камни).
17 ...попасть... от Харибды к Сцилле. — Отсылка к знаменитому, вошедшему в поговорку, эпизоду «Одиссеи», в котором герой выбирает, мимо какого из двух чудищ ему проплыть — шестиглавой Сциллы (Скиллы), обитающей на острове, или же подводного монстра Харибды, всасывающего в себя корабли, как гигантская воронка (см.: ХП.73—126, 222—259).
18 Фиваида — старинное название области в Древнем Египте, места обитания первых христианских отшельников.
19 ...Байе ясно доказал, что это было в триста девяносто перволл году; Тилле- мон — что это ллогло быть лишь в четыреста перволл, а аббат Экспилли — что в четыреста десятолл году ~ Буш утверждал где-то, будто святой Гонорат родился в четыреста двадцать пятом году. — Речь идет соответственно о следующих работах и авторах (после названия каждой книги в скобках приводится ссылка на издание с точным указанием страницы, на которой находятся сведения, упомянутые господином де Коголеном):
• Андриан Байе (1649—1706), «Жизнь святых» (см.: Baillet 1739/3: 135);
• Луи Себастьян Ае Нэн де Тиллемон (1637—1698), «Воспоминания о церковной истории первых шести столетий...» (см.: Tillemont 1693—1712/12: 473);
• аббат Жан Жозеф Экспилли (1719—1793), «Словарь географический, исторический и политический Галлии и Франции» (см.: ЕхрШу 1762—1770/3: 863).
В случае Буша, вероятней всего, речь идет о книге «Хорография, или Описание Прованса...» (см. примеч. 5 к гл. V) — по крайней мере, это единственная из его работ, в которой упоминается о св. Гонорате, — однако упоминаемых де Коголеном сведений нам в ней обнаружить не удалось.
20 ...прямо-таки источаете «Энциклопедию». — Имеется в виду «Энциклопедия, или Толковый словарь наук, искусств и ремесел» («Encyclopédie, ou


томи
77. Борель. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. IV
545
Dictionnaire raisonné des Sciences, des Arts et des Métiers»; в 35 т.) под редакцией Дидро и д’Аламбера, главный труд французского Просвещения.
21 ...стать наставником в злословии. — В оригинале: «<...> d’être une école de scandale» — букв.: «стать школой злословия». Очевидный намек на знаменитую пьесу британского поэта (урожденного ирландца) Ричарда Бринсли Шеридана (1751—1816) «Школа злословия» («The School for Scandal»; 1777), впервые переведенную на французский язык баронессой Корнелией де Васс (1737—1802) и напечатанную под заглавием «Ecole de la médisance» в одиннадцатом томе антологии «Переводы из английской драматургии» («Traduction du Théâtre anglais»; 1784—1786).
22 Это было в правление Раймонда Беренгария Первого, графа Прованского... — Ошибка Бореля: в действительности речь либо идет о Беренгарии Ш (1082—1131), либо не о графе Прованском, так как Беренгарий I Фриульский (850—924) этого титула не носил.
23 ...нет ни одного Папы Гонория, который наследовал бы Папе Евгению. — Господин де Коголен прав: предшественником Гонория П в действительности был Папа Каликст П (1060—1124; понтифик с 1119 г.).
24 ..монаха из Флёри... — Имеется в виду аббатство Флёри (известное также как аббатство Св. Бенедикта на Луаре) — бенедиктинский монастырь, основанный между 630 и 650 гг. и расположенный в местечке Сен-Бенуа-сюр- Люар (Центральная Франция).
25 Устав святого Бенедикта — свод правил, составленный св. Бенедиктом Нурсийским (480—547) для монастыря в Монтекассино (основан ок. 529 г.) и строго регламентировавший повседневную жизнь монахов (в частности, он включает в себя известный девиз «Молись и трудись»).
26 Капрерия (правильнее — Капрера) — остров, входящий в состав архипелага Ла-Маддалена, на северо-востоке Сардинии.
27 ...этот Paradisus terrestris, эта quies piorum, это solamen dulce, этот sinus tranquillissimus, как вы его только что называли вслед за домом Венсаном Бар- ралем... — Цитаты из предисловия («Описание географического положения святых Леринских островов...») к книге В. Барраля «Хронология святых...» (см.: Barrali 1613: [X]; см. также выше примеч. 15).
28 ...нескольких стихов хватило, чтобы развратить и растлить всю Францию, подобно тому, как несколько червей портят самый прекрасный плод?\ — В оригинале — игра слов, основанная на омонимии французских существительных vers — «стих» и vers — «черви».


546
Приложения. Примечания
29 ...святого Патрика ~ привело... в Леринский монастырь... — Согласно преданию, под руководством св. Гонората будущий апостол Ирландии св. Патрик готовился к своей миссии. Относительно мощей св. Патрика, скорей всего, имеет место авторский произвол: точное место захоронения святого неизвестно; согласно преданию, он был погребен там, где остановились волы, перевозившие повозку с его останками, а именно, в городе Даун (ныне — Даунпатрик, англ. Downpatrick, ирл. Dûn Pâdraig — «Крепость Патрика»; место погребения отмечено камнем). Однако единого мнения по этому поводу не существует; есть версия, что камень лишь символизирует могилу, а сами останки находятся под собором Св. Патрика в Дублине.
30 Бухта Святого Колумбана (calanque de Saint-Colomban). — Этот топоним (именно в той форме, что у Бореля) упоминается в «Словаре географическом...» Ж.-Ж. Экспилли, очевидно, знакомом автору «Мадам Потифар» (см.: ЕхрШу 1762—1770/3: 864; см. также выше, примеч. 19).
31 ...скрывались святой Элевтерий и святой Колумбан... — Такое едва ли могло случиться в действительности, поскольку эти святые жили в разное время: св. Элевтерий, аббат Лерины — в VTH в., а св. Колумбан — в VI—VU вв.
32 Мистагог — здесь в значении: лицо, водящее иноземцев по различным святым местам.
33 ...числящую среди своих самых знаменитых анахоретов святого Евхерия Лионского... — Вскоре после кончины своей супруги св. Евхерий вместе с сыновьями Веранием и Солонием прибыл в монастырь, а затем удалился на остров Сент-Маргерит, где проводил время в учениях, а также молитве, посте и умерщвлении плоти.
34 Генуэзский залив — обширная бухта (протяженностью ок. 30 км) у северо-западных берегов Италии, входящая в состав Лигурийского моря; расположена к северо-востоку от острова Сен-Онора.
35 ...вытащил Даниила из рва со львами... — Отсылка к ветхозаветной истории, повествующей о пророке Данииле, состоявшем на службе царя Дария и бывшем одним из трех главных князей при его правительстве. Согласно Библии, позавидовавшие Даниилу сатрапы уговорили царя подписать указ, в соответствии с которым всякий, «кто в течение тридцати дней будет просить какого-либо бога или человека», должен быть схвачен и брошен в ров со львами. Дарий согласился; однако Даниил в тот же день, вопреки этому повелению, открыл окна в своей горнице и на глазах у всего города начал молиться и преклонять колена. Когда об этом сообщили царю, тот


ТОМ II
77. Борель. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. IV
547
скрепя сердце повелел исполнить приказ и бросить Даниила в ров со львами, однако, обратившись к юноше, сказал: «Бог твой, Которому ты неизменно служишь, Он спасет тебя». Наутро, когда Дарий пришел ко рву, он увидел там Даниила невредимым; тот объяснил, что «Бог мой послал Ангела Своего и заградил пасть львам, и они не повредили мне, потому что я оказался пред Ним чист». Тогда, по указу царя, Даниил был извлечен изо рва, а обвинившие его люди туда брошены, «и не достигли они до дна <...>, как львы овладели ими и сокрушили все кости их» (см.: Дан. 6: 3—24).
Глава VII
1 ...бассет и ломбер. — Имеются в виду карточные игры; первая из них относится к разряду азартных (характеризующихся накалом страстей играющих), вторая — к разряду коммерческих (в которых успех зависит от навыков игрока, его наблюдательности и интеллекта).
2 Может, это колеблется пламя, горящее в нашем светильнике из глины... — В библейской традиции тело человека ассоциируется с глиняным сосудом (см.: Иов. 10: 9; Еккл. 33: 13 и т. д.), а его душа, образ Божий, — с пламенем, горящим внутри (см.: Притч. 20: 27).
3 ...сеноедов и медяниц... — Имеются в виду мелкие насекомые. Первые из них поедают сухие растения в домах (отсюда и их название), а также питаются лишайником и грибками. Вторые называются иногда травяными вшами и являются вредителями, обитающими на травянистых или деревянистых растениях и высасывающими сок из стеблей и побегов.
4 Параклет (от греч. TzapaxXrywq — «защитник», «утешитель») — одно из иносказательных именований Святого Духа.
5 ...она назвала сына Вёндженс — «Мщение». — В оригинале сына Деборы зовут Vengeance (букв.: «месть», «возмездие») — слово, одинаково пишущееся на английском и французском языках (в последнем случае транскрипция была бы «Ванжанс»). Однако мы сознательно транслитерируем его как английское, учитывая тот факт, что Дебора — английская графиня, родившаяся в Ирландии и в течение всего романа ассоциирующая себя с родной страной, но никак не с Францией.
6 ...в пустыню Барка\.. — Имеется в виду высокогорное плато Барка-эль- Байда в области Киренаике (Ливия).


548
Приложения. Примечания
Книга пятая
Глава VIII
1 ...в более чем шестнадцатифутовой толще этой стены... — То есть в стене толщиной ок. 5 м.
2 Ту аз — французская единица длины, равная 1,949 м.
3 Заместитель коменданта (заместитель губернатора, ф р. lieutenant du roi) — назначенное королем должностное лицо, которому поручалось представлять монарха в каком-либо регионе, то есть на местном уровне. Венсенн- ский замок с прилегающими окрестностями был отдельной административной единицей, и для управления ею, как и другими подобными образованиями, назначался губернатор (обычно знатное лицо, получавшее с должности доходы), которому помогал заместитель, нередко выполнявший большую часть повседневных обязанностей.
4 Наконец, с него сняли одежду, заменив ее лохмотьями, несомненно, впитавшими слезы и предсмертный пот какого-нибудь несчастного, который умер, прикованный к цепи. — Данный образ, как и некоторые другие детали описания Венсеннского замка (см. о нем ниже, примеч. 6), его узников, стражей и обитателей (см. ниже примеч. 8, а также примеч. 1—4 к гл. XIV книги шестой), Борель заимствовал из «Мемуаров» Жана Анри Мазера де Латюда (см. примеч. 7 к гл. IX). Ср. следующий пассаж из этого сочинения, в котором описывается прибытие героя в Бастилию (текст цитируется по книге «Мои темницы» — русскому сокращенному переводу «Мемуаров», осуществленному А.Н. Горлиным в 1929 г.):
Меня ввели в низкое, полутемное помещение, в так называемый «приемный зал», где меня ждали все чины тюремной администрации. Меня обыскали с ног до головы, сняли с меня одежду и отняли всё, что я имел при себе: деньги, драгоценности и документы. Затем меня облачили в грязные, отвратительные лохмотья, пропитанные, без сомнения, слезами многих других узников этого страшного замка...
Мазер де Латюд 1929: 10
5 	Свинцовая мантия (Федериков плащ, свинцовый плащ) — орудие пытки, изобретенное во времена Фридриха II (1194—1250), короля Германии


ТОМ II
П. Борель. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. V
549
(с 1212 г.) и императора Священной Римской империи (с 1220 г.). Согласно легенде, преступников, виновных в оскорблении королевского величества, Фридрих приказывал облачать в мантию, отлитую из свинца, и ставить на постамент, внизу которого разводили жаркий огонь. В скором времени свинец начинал плавиться, и виновный сгорал заживо; впрочем, и до того, как это происходило, большие мучения несчастному доставляла сама мантия, тяжелая и сильно давившая на плечи и позвоночник. Именно в последнем ключе этот предмет упоминается в «Божественной Комедии» Данте: во время путешествия по восьмому кругу Ада Вергилий и рассказчик встречают содержащихся там лицемеров, вынужденных бесконечно ходить по кругу со свинцовыми мантиями на плечах:
Все — в мантиях, и затеняет вежды Глубокий куколь, низок и давящ;
Так шьют клунийским инокам одежды.
Снаружи позолочен и слепящ,
Внутри так грузен их убор свинцовый,
Что был соломой Федериков плащ.
ХХШ.61-66.
Пер. М.А Лозинского
6 	Венсеннский замок (фр. Château de Vincennes) — королевский замок примерно в 8 км от центра Парижа; первоначально (с 1150 г.) — охотничий дом, с XIV в. — крепость; был одной из королевских резиденций до строительства Версаля в 1670-х годах (правда, в 1686 г. Людовик XIV принимал сиамских послов в том числе и в Венсенне, а не только в Версале и Фонтенбло). Святой Людовик вершил в Венсеннском лесу свой знаменитый суд, сидя под дубом (см. примеч. 28 к гл. XIV книги шестой). В замке родился король Карл V; в юности там долгое время жил король Людовик ХТТТ; там же умерли французские короли Людовик X, Филипп V, Карл IV, Карл IX, английский король Генрих V и кардинал Мазарини (последний был там первоначально и похоронен). Кромвель посетил замок в 1626 г. Герцог Энги- енский был расстрелян во рву замка по приказу Наполеона (1804 г.). Донжон Венсеннского замка, возведенный в XIV в., самый высокий в Европе (52 м), систематически использовался в качестве государственной тюрьмы с XVI в.


55 О
Приложения. Примечания
(хотя Ангерран де Мариньи находился там в заточении еще в XIV в.); его наиболее знаменитыми узниками были, в частности, в 1574 г. Генрих Наваррский (будущий король Генрих IV, правил в 1589—1610 гг.) вместе с герцогом Алансонским (братом короля Карла IX); в 1626—1629 гг. внебрачные сыновья Генриха IV от Габриэль д’Эстре — герцог де Ванд ом и его брат (последний умер в Донжоне); в 1629 г. Мария Луиза Гонзага, будущая королева Польши; вожди Фронды — в 1643—1648 гг. герцог де Бофор (он бежал из Венсенна; эта история красочно описана в романе «Двадцать лет спустя» Дюма-отца), в 1650—1651 гг. Великий Конде (его отец ранее тоже был узником Донжона — в 1617—1619 гг.) вместе с братом, принцем де Конти, и мужем сестры, герцогом де Лонгвилем, в 1652—1654 гт. кардинал де Рец (1613— 1679); в 1661—1663 гг. сюринтендант финансов Никола Фуке. В XVIII в. эта тюрьма, наряду с Бастилией, приобрела печальную известность благодаря «приказам о заточении» (см. примеч. 1 к гл. XVIII книги второй): узниками Венсеннского замка были Дидро (он сидел не в Донжоне, а в позднее снесенном здании, примыкавшем к церкви Сент-Шапелль), маркиз де Сад, Мира- бо и др.
7 Кале (Calais) — портовый город на севере Франции, у пролива Па-де- Кале.
8 ...он пропустил цепь у лленя под коленями ~ предпочитая кормить меня с ладонщ как птичку. — Ср. следующий пассаж из главы IX «Мемуаров» Мазера де Латюда, в которой он описывает его перевод из Бастилии в Венсенн- ский замок, в ночь с 14 на 15 августа 1764 г.:
Здесь разыгралась невероятно жестокая сцена: конвойные надели мне на шею железную цепь, конец которой проходил у меня под коленями; затем один из них зажал мне рукой рот, а другой сильно потянул за цепь, — таким образом, они буквально согнули меня пополам. Боль, которую я при этом испытал, была ужасна. Мне показалось, что у меня сломаны все кости. В таком состоянии меня перевезли из Бастилии в Венсенн.
Мазер де Латюд 1929: 62
9 ...заместитель коменданта ~ Де Гийонне... — Реальное историческое лицо; занимал пост заместителя коменданта (губернатора) Венсенна с 1749 г. (губернатором в 1720—1754 гт. был Франсуа Бернарден, маркиз дю Шатле). После его смерти в 1767 г. в эту должность вступил шевалье де Ружмон,


ТОМ II
77. Борель. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. V
551
также описанный Борелем, — в книге шестой «Мадам Потифар». Воспоминания о господине де Гийонне сохранились в мемуарах знаменитых узников Донжона; напр., Мирабо в своей книге «Тайные приказы о заточении и государственные тюрьмы» (1780) пишет: «Г-н Гийоне (так! — А.М.), великодушный и сочувствующий, любезный и исполненный рвения, искренний и активный, спешил облегчить участь узников, вверенных его попечению» (Mirabeau 1835-1835/7: 326).
Глава IX
1 Spleen (от англ. — «селезенка»). — Так в XVI—XIX вв. именовали хандру, уныние, особенно хронического характера (сегодня такое состояние называют депрессией).
2 О, чистая любовь... к Господу! ~ Жанна Мари Бувье де Ла Мотт, Гийон дю Kenya, 7 695. — Ввиду того, что ее мистические откровения расходились с официальной церковной доктриной, мадам Гийон, страстная поборница квиетизма (одного из мистических направлений в католицизме), как государственная преступница в 1695 г. была заточена в Венсеннский замок, затем содержалась в монастыре, а период с 1698 по 1703 г. провела в Бастилии. После освобождения она жила у одного из своих сыновей близ Блуа, откуда вела оживленную переписку с единомышленниками.
3 Граф фон Тун. — Согласно книге «История Венсеннского донжона и замка» («Histoire du donjon et du château de Vincennes»; в 3 т., 1807), в 1701 г. граф фон Тун был заключен в Бастилию по тайному приказу министра полиции Аржансона, который, видимо, заподозрил в нем австрийского агента (его дядя Иоганн Эрнст был князем-архиепископом Зальцбургским в 1687— 1709 гг.); позднее его перевели в донжон Венсеннского замка, а некоторое время спустя там же оказался его сын, служивший во французской армии в Италии. Граф скончался в Венсенне в 1712 г. (по другой версии — в 1713-м). Скорее всего Борель черпал сведения о графе из указанного выше трехтомника.
4 Летле-Дюфренуа. — Этот известный в свое время литератор обладал весьма независимым характером и многократно сталкивался с королевской цензурой, вследствие чего был пять раз заключен в Бастилию, один раз — в Страсбургскую крепость и один раз — в Венсеннский замок.


552
Приложения. Примечания
5 Отныне я стану добродетельным, я больше не буду писать «Танзай и Неадарне». — В 1734 г. Кребийон-сын (см. примеч. 9 к гл. XXVI книги второй) был заключен в Венсеннский замок за сочинение и публикацию этой несколько фривольной сказки, однако в скором времени вышел оттуда благодаря заступничеству принцессы де Конти (см.: Михайлов 2006: 322).
6 Дидро. — Философ был заключен в Венсеннский замок за публикацию трактата «Письмо о слепых в назидание зрячим» («Lettre sur les aveugles à l’usage de ceux qui voient»; 1749) и провел там три с половиной месяца, с 24 июля по 3 ноября 1749 г.
7 Анри Мазер де Латюд. — История этого авантюриста, автора «Мемуаров» (1787), из которых Борель почерпнул множество сведений, весьма примечательна. Во время Войны за австрийское наследство (1740—1748 гг.) он служил помощником хирурга во французских войсках, а после окончания военных действий объявился в Париже, где, желая снискать благосклонность мадам де Помпадур, оповестил ее о якобы готовящемся против нее заговоре, уверяя, что ее собираются отравить присланным по почте порошком; посылку же отправил он сам, собственноручно приписав адрес, вследствие чего и был раскрыт его наивный план. В 1749 г. Мазер де Латюд был заключен в Бастилию, затем переведен в Венсеннский замок, откуда бежал в 1750 г., но был снова схвачен и посажен в Бастилию. Оттуда он тоже дважды совершил побег (в 1755 и 1765 гт.) — и всякий раз наивно надеялся на прощение и не желал скрываться, отчего снова попадал в тюрьму, причем с каждым разом условия заключения становились всё более суровыми. Мазер де Латюд окончательно вышел на свободу только в 1784 г.; во время Революции его «Мемуары» пользовались колоссальным успехом, и революционный трибунал обязал наследников мадам де Помпадур выплатить «жертве тирании» 60 тыс. ливров. Он умер уже во времена Империи, богатым, но всеми забытым (согласно другой версии — забытым и в крайней нищете).
8 Маркиз де Мирабо. — Отец Оноре Габриэля де Рикетти, графа де Мира- бо, известный экономист Виктор Рикетти, маркиз де Мирабо (1715—1789), с юности преследовал сына за расточительность, необузданный нрав и распущенность — и благодаря «приказам о заточении» (см. примеч. 1 к гл. ХЛ/Ш книги второй) неоднократно добивался заключения своего отпрыска в тюрьму. Таким образом, в период с 1774 по 1780 г. будущий революционный трибун перебывал во многих французских тюрьмах — а именно, в замках Иф и Фор-де-Жу, а также в Венсеннском замке; в частности, в последнем он


том и
П. Борель. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. V
553
находился с 1777 по 1780 г. (очередной анахронизм Бореля: Патрик и Фиц- Харрис не могут читать надпись, нанесенную Мирабо, в апреле 1764 г.). Там он сочинил знаменитую книгу-памфлет с осуждением практики тайных приказов — «Тайные приказы о заточении и государственные тюрьмы» («Des Lettres de cachet et des prisons d’Etat»; между 1778 и 1780; 1-е изд. — 1782), которая побудила правительство задуматься о закрытии государственной тюрьмы в Венсенне.
Глава X
1 ...если милосердие Ваше способно накрыть плащом лишь одного из нас... — Вероятно, намек на христианское предание о св. Мартине Турском, который однажды (будучи в ту пору военачальником в Галлии) в морозный день, увидев на улице абсолютно голого нищего, снял с себя плащ, мечом рассек надвое и отдал нищему половину. История эта упоминается в «Золотой легенде» Иакова Ворагинского (см.: Иаков Ворагинский 2017—2018/2: 473, 482).
2 ...пять тысяч восемьдесят восемь часов... — То есть 212 дней.
Глава XI
1 Приход Мадлен. — Речь здесь идет не о сохранившейся до наших дней большой церкви Св. Марии Магдалины (церковь Мадлен), расположенной на одноименной площади в Париже (при Людовике XV строительство этой церкви только началось), а об одноименной небольшой церквушке, находившейся на острове Сите. Последняя возникла вместо синагоги в 1183 г., после изгнания евреев из Франции при короле Филиппе II Августе (1165—1223, правил с 1180 г.). Во время Французской революции, в 1793 г., церковь Мадлен, стоявшая на старинной Еврейской улице (которая в 1834 г. стала частью нынешней улицы Сите), неподалеку от моста Нотр-Дам, была продана, а вслед за тем и разрушена.


554
Приложения. Примечания
Книга шестая
Глава XIII
1 Добрый самаритянин (самарянин) — персонаж знаменитой притчи Иисуса Христа, приводимой в Евангелии от Луки. В этой истории повествуется о том, как некий человек был ограблен и жестоко избит разбойниками, которые оставили его лежать у дороги; мимо израненного поочередно прошли священник и левит, но ни один из них не оказал ему помощи; и только ехавший на осле самаритянин, увидев несчастного, «сжалился и, подойдя, перевязал ему раны, возливая масло и вино», а после отвез в гостиницу (см.: Лк. 10: 29—37). Следует отметить, что евреи не признавали самаритян (или самарян) единоверцами, считали их «народом глупым <...> по их духовной слепоте и безрассудности относительно веры и по их лукавству и непостоянству» (БЭАН 1891—1892/Ш: 200).
2 Залив Ла-Напуль (La Napoule) — залив, отделяющий Леринские острова от Лазурного берега; другое название — Каннский залив.
3 ...оказался замешан в движении «Парней», — не знаю, были ли то «Белые», «Стальные», «Дубовые парни» или «Дети рассвета»... — «Парнями» (Boys) в XVTH в. именовались тайные организации ирландских крестьян для борьбы с землевладельцами. О «Белых парнях», а также о «Стальных» и «Дубовых сердцах» (у Бореля ошибочно именуются «парнями») см. примеч. 1 к гл. X книги первой. «Дети рассвета» («Peep o’ Day Boys») — террористическая группа, возникшая в Ольстере в 1779—1780 гг. и впоследствии преобразованная в секту с ярко выраженным протестантским уклоном.
4 ...Франции и ее несчастной сестры Ирландии... — В силу напряженных отношений с Англией Франция с XVI в. поддерживала борьбу ирландцев за национальную независимость (см. также примеч. 3 к гл. ХП книги второй). Так, в ходе Семилетней войны, в 1759 г. французы высадили десант в Кар- рике, неподалеку от Белфаста, но, не получив подкрепления, отозвали его назад. В целом между Францией и Ирландией существовали в XVI—XIX вв. тесные отношения — не в последнюю очередь благодаря тому, что в обеих странах подавляющее большинство населения составляли католики.
5 Сенигаллия (Senigallia) — портовый город на Адриатическом побережье, в итальянской провинции Анкона.


ТОМ II
П. Борель. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. VI
555
6 Мыс Кап-Гро (Cap Gros) — мыс на Лазурном берегу Франции, возле Антиба.
7 ...после Траяна придет Тиберий... — Среди римских императоров Траян (правил в 98—117 гг. н. э.) славился справедливостью, а Тиберий (14—37 гг. н. э.) — жестокостью. Характерно, что в действительности второй из них властвовал раньше первого.
8 ...она молила Господа явить ей Свою милость, как Агари и Измаилу... — Рабыня-египтянка Агарь стала наложницей Авраама во время бездетности его жены Сарры и родила сына Измаила; когда Исаак, сын Авраама от Сарры, стал подрастать, Агарь вместе с Измаилом по настоянию Сарры были изгнаны из дома Авраама. Когда Агарь заблудилась в пустыне и впала в отчаяние, к ней явился Ангел Господень и вывел ее к колодцу (см.: Быт. 21: 1—21). Впоследствии Измаил стал родоначальником племен бедуинов, которые владели пустыней между Египтом и Ханааном, на территории Синайского полуострова.
9 Мистраль — сильный, холодный северный или северо-восточный ветер, дующий в Лионском заливе.
10 Ванты — снасти, которыми укрепляются мачты с бортов судна.
11 Филлирея — род растений из семейства Маслиновые; невысокие вечнозеленые деревья или кустарники, с кожистыми листьями и мелкими белыми цветками.
12 ...после изгнания тирана Дионисия жители Сиракуз... — Правление Дионисия Младшего (397—337 до н. э.), тирана Сиракуз (города на Сицилии), не пользовалось популярностью, и в конце концов, после долгой борьбы, которая шла с переменным успехом, он был вынужден сдаться и был сослан в Коринф, где умер в нищете.
13 Марса-рея — горизонтальный брус на мачте, к которому привязывается марсель (второй снизу, и он же центральный, парус).
14 ...британского льва... — Намек на герб Соединенного Королевства, утвержденный в 1603 г.: лев (слева) и единорог (справа), символизирующие соответственно Англию и Шотландию, поддерживают разделенный начетверо щит; увенчивает этот щит рыцарский шлем с забралом и в королевской короне, на котором стоит еще один лев (именуемый также золотым леопардом).


556
Приложения. Примечания
Глава XIV
1 ...он, несомненно,употребил бы те же печальные и постыдные слова, какие повторил спустя одиннадцать лет одному верноподданному дворянину ~ для Помпиньяна де Мирабеля — так звали упомянутого старика. — История заключения этого дворянина в Венсеннском замке рассказана в «Мемуарах» Мазера де Латюда, откуда ее и позаимствовал Борель (см.: Masers de Latude 1792/2: 28—29). В переводе А.Н. Горлова данный эпизод по какой-то причине купирован.
2 ...барон де Венак, капитан Пикардийского полка, вотуме десять лет искупавший свою ошибку: он дал фаворитке совет, жизненно важный, но задевающий ее гордость... — Здесь и далее (см. ниже примеч. 3 и 4) Борель перечисляет узников Венсеннского замка, о которых Мазер де Латюд рассказывает в своих «Мемуарах». Так, барон де Венак упоминается в гл. X:
Я успокоил его страхи и завязал с ним беседу. Выслушав повесть о моих страданиях, он в свою очередь рассказал мне всё о себе. Это был барон Венак, родом из Сен-Шели (подразумевается Сен-Шели-д’Обрак, коммуна в одноименном кантоне на юге Франции. — А.М.). Оказалось, что причина наших злоключений — одна и та же. Вся его вина, которую он искупал вот уже девятнадцать лет, состояла в том, что он доставил маркизе Помпадур какое-то сведение, касавшееся ее положения и задевшее ее самолюбие.
Мазер де Латюд 1929: 65
Пикардийский полк (régiment de Picardie) — образованное в 1559 г. объединение мушкетеров (на базе «пикардийского отряда», созданного в 1480 г.), одно из немногих, не подлежавших роспуску после расформирования армии в 1601 г.; прославилось участием в сражениях Тридцатилетней войны (битва при Рокруа, 1643 г.), Голландской войны (осада Валансьена, 1666—1667 гг.), а также Войны за испанское наследство — битвах при Хёхштедте (Бленхейме) (1704 г.), Рамийи (1706 г.) и Мальплаке (1709 г.).
3 	...ни шевалье де Ла Рошгеро, родившийся в провинции Уэльс в Англии ~ был автором брошюры «Глас преследуемых», ужасно не понравившейся госпоже фаворитке, брошюры, о которой несчастный даже не знал... — Еще один заключенный Венсеннского замка, упоминаемый в «Мемуарах» Мазера де Латюда:


ТОМ II
П. Борель. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. VI
557
Затем я познакомился с шевалье Ларошгеро (так! — А.М.), арестованным в Амстердаме по подозрению в том, что он написал будто бы брошюру против маркизы Помпадур. В течение двадцати трех лет он томился в неволе, а между тем он был невиновен: он поклялся мне, что никогда даже не видел эту злополучную книжонку. Ему не представили при аресте никаких доказательств его вины, даже не удостоили его выслушать, лишив таким образом всякой возможности оправдаться.
Мазер де Латюд 1929: 67
Небольшое сочинение политико-религиозного содержания «Глас преследуемых» (полное название — «Глас преследуемых. Кантата, предваряемая обращением к защитникам невинных», фр. «La Voix des Persécutés. Cantate précédée d’un discours aux protecteurs de l’innocence»; 1753), обличающее несправедливость и жестокость властей предержащих, а также всяческие притеснения народа со стороны монархии, в действительности принадлежит французскому писателю, авантюристу и путешественнику Луи Шарлю Фужере де Монброну (1706—1760), автору многочисленных скабрезных пародий и зарисовок, а также романа «Космополит, или Гражданин мира» («Le Cosmopolite, ou Le Citoyen du monde»; 1750), в котором он цинически описал свое богемное путешествие по Англии и континентальной Европе.
4 ...ни некий дворянин из Монпелье, чье имя мне неизвестно... — В «Мемуарах» Мазера де Латюда также фигурирует этот узник из Монпелье (см.: Masers de Latude 1792/2: 24) — барон де Виссек, которого мадам Помпадур заключила в тюрьму, только лишь «заподозрив в том, что он дурно отозвался о ней. В течение семнадцати лет он задыхался в Венсенне <...> за то, что имел несчастье внушить ей подозрение». В переводе А.Н. Горлина название города не упомянуто (ср.: Мазер де Латюд 1929: 66).
5 ...из Бастилии в Донжон перевели... Анри Мазера де Латюда. — Мазера де Латюда перевели из Бастилии в Венсеннский замок в сентябре 1749 г. (см.: Мазер де Латюд 1929: 12).
6...которые, подобно пальме, источают из этой раны доброе вино. — Имеется в виду алкогольный напиток, известный как тодди, или пальмовое вино, который получается при брожении сока некоторых разновидностей пальм; распространен в Африке и Азии. Впрочем, стоит отметить, что приторная белая жидкость, источаемая пальмой из нанесенного разреза, изначально не содержит в себе алкоголя (он выделяется потом благодаря попаданию в напиток дрожжевого грибка).


558
Приложения. Примечания
7 ...глиняный кувшин из Фландрии... — Фландрия — историческая область на западе Европы, ныне входящая в состав современной Бельгии. Начиная с X в. она славилась своими ремесленными мастерскими — и, в частности, гончарами; так, именно из Фландрии в Делфт пришло искусство оловянной глазури.
8 ...несколько галантных празднеств Ватто... — «Галантными празднествами» в царствование Людовика XV назывались развлечения аристократии на лоне природы, а также особый вид живописных полотен, изображающих такие празднества в виде сочетания пейзажа и жанровой сцены (нередко пасторальной). Одной из первых картин в этом жанре было «Паломничество на остров Киферу» (1717, Лувр) Антуана Ватто (1684—1721), и в Королевскую академию живописи и скульптуры он был принят в августе 1717 г. именно как художник галантных празднеств. Впоследствии и другие мастера стали использовать этот комбинированный жанр в своем творчестве, в частности, Никола Ланкре (1690—1743), Жан-Батисг Патер (1695—1736), Жан Оноре Фрагонар (1732—1806). Данный живописный жанр идеально подходил духу «галантного века», как нередко называют царствование Людовика XV.
Любопытен также и следующий факт: в 1869 г. поэт Поль Верлен опубликовал цикл стихотворений «Галантные празднества» («Fêtes galantes»). Одно из произведений в этом цикле называется «Кифера», а стихотворение, ныне озаглавленное «Мандолина», впервые появилось в печати («La Gazette rimée», 20 февраля 1867 г.) под заголовком «Трюмо» (см. примеч. 9 к гл. XIX книги второй). В этой связи возможно, что Петрюс Борель не только оказал влияние на Верлена как поэт (см. с. 438 наст, изд.), но и навел его на мысль о создании упомянутого стихотворного цикла, проникнутого духом рококо.
9 Колет — в XVI—XVTH вв. мужская приталенная куртка без рукавов, обычно кожаная.
10 Триктрак — французская игра, где шашки по доске передвигают по числу очков, выпавших на костях.
11 Бильбоке — игра, в процессе которой шарик, прикрепленный к стержню, ловится на его острие или в чашечку.
12 ...в воспмую долю листа... — Имеется в виду формат книги in-octavo, когда на типографском листе размещается шестнадцать страниц (по восемь на каждом обороте); его размер составляет 20—25 см.
13 Альфой этого ужасного алфавита узников... был Ангерран де Мариньи ~ король... выковал первое звено той цепи... — Советник короля Филиппа IV Кра¬


ТОМ II
П. Борель. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. VI
559
сивого (1285—1314 гг.) Ангерран де Мариньи был осужден на смерть следующим королем, Людовиком X (1314—1316 гг.), старшим сыном Филиппа, и повешен на Монфоконе 30 апреля 1315 г.
14 ...омегой должен был стать Мирабо ~ последнее звено... задушило королевскую власть. — Борель имеет в виду Французскую революцию, олицетворением первого этапа которой в значительной степени был Мирабо.
15 Этот граф фон Тун, дворянин из старинного имперского рода, ни с того ни с сего был брошен в Донжон, потому что оказался другом врага начальника полиции. — См. примеч. 3 к гл. IX книги пятой. Род графа именуется «имперским», потому что графский титул одному из представителей семейства даровал германский император — правитель Священной Римской империи германской нации.
16 Графиня, его супруга, была посажена в Бастилию ~ а тот не имел даже печального утешения обнять умирающего отца. — Речь идет о второй супруге графа фон Туна, Мари Филиберте де Тюли-Маркэ (видимо, граф женился на ней незадолго до ареста в 1702 г.), и одном из его сыновей, скорее всего от первого брака (генеалогии ничего об этом сыне не сообщают, говорят только о дочери-монахине от первой жены и двух сыновьях от второй). История графа фон Туна и его сына, заключенных в Венсенне, заимствована Боре- лем, как уже отмечалось ранее, из «Истории Венсеннского донжона и замка» (см. примеч. 3 к гл. IX книги пятой). В силу отсутствия других источников подлинность сведений о семье графа фон Туна невозможно проверить.
Под «Итальянской армией» подразумеваются здесь французские войска, воевавшие в Италии во время Войны за испанское наследство.
17 ...пустыми бланками со своей подписью... — См. примеч. 1 к гл. ХЛТП книги второй.
18 Осел, который зовется народом... — Реминисценция знаменитой фразы кардинала Ришельё из его «Политического завещания» («Testament politique»; 1688): «Народ следует сравнить с мулом, который, привыкнув к своей ноше, портится от продолжительного отдыха сильнее, чем от работы...». Зачастую те, кто желает подчеркнуть жестокосердие кардинала, ограничиваются первой половиной цитаты, но на самом деле у нее есть продолжение: «...однако трудиться он должен в меру, а груз, возлагаемый на это животное, должен быть сопоставим с его силами» (Ч. I, гл. IV, разд. V. Пер. ЛА. Сифуровощ цит. по: Ришельё 2008: 152). Следует отметить, что сентенция «народ — это мул» является испанской поговоркой, широко распространенной во времена кардинала.


560
Приложения. Примечания
19 Химена. — Возможно, здесь имеется в виду героиня трагедии Пьера Корнеля (1606—1684) «Сид» («Le Cid»; 1637), которая вынуждена сделать выбор между правосудием (возмездием за убийство отца) и любовью к его убийце.
20 ..ллстители за несуществующую честь красавицы, донкихоты... — Намек на многочисленные эпизоды из романа Сервантеса, в котором герой принимает жентттин и девушек, представительниц разных сословий, за благородных и к тому же нуждающихся в защите дам.
21 ...ненасытность Сатурна! — Вероятно, намек на миф о древнегреческом титане Кроносе (в римской мифологии ему соответствовал Сатурн), сыне Урана и Геи, который, не желая погибнуть, пожрал всех своих детей — Гесгию, Деметру, Геру, Аида и Посейдона. Однако его жена, титанида Рея, разрешившись еще одним сыном, Зевсом, спрятала новорожденного от мужа, а Кроносу дала проглотить камень. Впоследствии выросший и возмужавший Зевс начал войну против титанов — и, при помощи Геи и Методы (богини мудрости), заставил отца изрыгнуть поглощенных им отпрысков (см.: МНМ 1980-1982/2: 18).
22 Господа из Парламента, вы,у кого в руках верховная власть... — Речь идет здесь о Парижском парламенте (Parlement de Paris) — одной из так называемых верховных, или суверенных, палат (cours souveraines), судебном органе, который имел право рассматривать уголовные и гражданские дела — как по апелляции, так и в первой (она же — последняя) инстанции; во втором случае это были дела, затрагивавшие интересы короны или важных персон, например, пэров Франции. В провинциях были свои парламенты (их общее число доходило до 16). Верховная власть принадлежала парламентам в том смысле, что их решения было невозможно обжаловать в каком-либо другом судебном органе. Французские парламенты, являвшиеся при Старом режиме судебными учреждениями, не следует смешивать с парламентами в нынешнем общепринятом смысле, то есть с высшими законодательными органами разных стран.
23 Довольно жонглировать Янсением... — Вероятно, здесь имеется в виду фаталистическая доктрина голландского епископа и богослова Корнелия Янсения (1585—1638) о предопределенности человеческой судьбы (вследствие ее изначальной испорченности по причине первородного греха) и необходимости, для ее спасения, исключительно божественной благодати.
24 ...оставьте ваших Филид... — То есть возлюбленных, куртизанок.
25 ...вы, так хорошо умеющие возражать... — В оригинале: «faire les remon-


томи
П. Борель. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. VI
561
trances» — букв.: «выдвигать возражения», а в данном контексте, где речь идет о парламентах, — «делать ремонстрации». Правом ремонстрации [фр. remontrance — букв.: «возражение») именуется привилегия французских парламентов (см. выше примеч. 22) отказываться от внесения королевского акта в свои реестры и право оспаривать этот акт, если, по мнению парламента, он противоречил интересам народа, обычаям провинции или основным законам королевства. Часто парламенты пользовались правом ремонстрации в отношении введения новых налогов. Король мог преодолеть такое «вето», лично явившись в парламент на торжественное заседание (оно именовалось «lit de justice» — букв.: «ложа правосудия [вариант: справедливости)», оттого что король сидел в кресле под балдахином).
26.. 	.вашей прихоти. — В оригинале употреблено словосочетание «bon plaisir» («благоволение», «благоусмотрение») — часть формулы, которой заканчивались королевские акты (эдикты и ордонансы) начиная с XV в. и которая воплощает в себе монархический произвол: «Car tel est notre bon plaisir...» («Ибо так нам благоугодно...»).
27.. 	.времена, на которые вы клевещете... — Имеется в виду Средневековье. В XVTH—XIX вв. подавляющие большинство европейских историков и философов (в частности, Жюль Мишле) считали, что средние века, особенно ранний их период, были исключительно «темными веками» (данное выражение даже существует как историографический термин, обозначающий, правда, разные исторические периоды, в зависимости от страны), когда культура и наука находились в глубоком упадке. В XX в. это представление о Средневековье стало меняться.
28 ...ствол дуба, под которым сидел корольрыцарь, выслушивая каждого, кто приходил, и верша суд. — Имеется в виду Людовик IX Святой, который время от времени лично вершил суд. Образ этого короля, сидящего под дубом в Венсеннском лесу и творящего правосудие, стал легендарным уже среди его современников (см., напр.: Ле Гофф 2001).
29 Сражаясь... с ветряными мельницами монархии... не уподобьтесь... Дон- Кихоту. — Отсылка к знаменитому эпизоду из гл. VTH части 1 «Дон-Кихота» М. де Сервантеса, в котором герой сражается с ветряной мельницей, принимая ее за великана, и терпит сокрушительное поражение.
30 Королевская мантия цвета лазурщ усеянная золотыми бляшками... — Имеются в виду рассыпанные по небесно-лазурному полю мантии золотые лилии — эмблема династии Бурбонов.


562
Приложения. Примечания
31 ...о замке Красоты и происходивших в нем оргиях... — Небольшой четырехэтажный королевский замок Красоты располагался на опушке Венсеннского леса (в совр. департаменте Валь-де-Марн). Он был возведен в 1375 г. при короле Карле V Мудром (который принимал там своего дядю, императора Карла VI, в 1378 г., и там же умер двумя годами позднее), а его внук Карл VU подарил это владение своей фаворитке Агнессе Сорель, прозванной Дамой Красоты. Впоследствии замок множество раз менял владельцев, постепенно разрушался, а в сер. XIX в. окончательно перестал существовать в связи с прокладкой железной дороги. Оргии в замке Красоты, о которых упоминает Борель, устраивались в царствование короля Карла VI, когда французский двор отличался крайней распущенностью нравов.
32 ...обИзабелле и дерзком Буа-Бурдоне... — Имеется в виду Изабелла Баварская (см. примеч. 3 к Прологу), супруга французского короля Карла VI Безумного, у которой с молодости сложилась репутация неверной жены и распутницы. В частности, ей приписывали любовную связь с Луи де Буа-Бурдо- ном. Однажды, столкнувшись с королем в Венсеннском лесу, этот дворянин выказал монарху непочтительность: вместо того чтобы спешиться и преклонить колено, небрежно махнул рукой. За этот проступок он был немедленно схвачен, препровожден в Бастилию и подвергнут пытке: у него пытались вырвать признание в связи с Изабеллой, но тщетно. На следующее утро Буа- Бурдон был задушен, а его тело зашито в кожаный мешок и брошено в Сену.
33 ...от Каиафы к Пилату, от Пилата к Каиафе, от Каиафы к Ироду. — Намек на описание Страстей Христовых, приводимое в Евангелии от Луки (во всех прочих Евангелиях Ирод в этом эпизоде не фигурирует). Иудеи, желавшие осудить Иисуса Христа на смерть, вынуждены были водить Его от одного судии к другому, поскольку первосвященник иудеев Каиафа не имел права приговаривать к смертной казни, римский прокуратор не хотел этого делать, а Ирод Антипа не волен был судить галилеянина (см.: Лк. 27: 1-25).
34 ...должность коменданта Донжона попала из рук... господина де Гийонне в руки... шевалье де Ружмона. — Гийонне, королевский лейтенант, комендант Донжона в Венсеннском замке, умер в 1767 г., и на его место был назначен шевалье де Ружмон, которьгй оставался в этой должности до 1784 г.
35 Рогатка — здесь в значении: препятствие, загораживающее проход.
36 Оскорбление величества (ф р. lèse-majesté) — известное со времен Римской республики преступление, заключающееся в проявлении неуважения к


ТОМ II
77. Борелъ. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. VI
563
верховной власти или верховному правителю (во Франции — к королю); приравнивалось к государственной измене и влекло за собой серьезные наказания, вплоть до смертной казни.
37 ...господин де Ружмон, в отличие от Людовика XII, не был отцом народа... — Людовик ХП (правил в 1498—1515 гг.) был прозван Отцом народа за ряд популярных реформ: в начале царствования он облегчил налоги, урегулировал отношения между крестьянами и землевладельцами, определив точный размер феодальных повинностей.
38 ...взгромоздить Пелион на Оссу... — Изречение из «Одиссеи» Гомера: «Ос- су они на Олимп взгромоздить собирались, шумящий | Лесом густым Пелион — на Оссу, чтоб неба достигнуть» (XI.315—316. Пер. В.В. Вересаева). Согласно легенде, братья-титаны От и Эфиальт, взбунтовавшиеся против бо- гов-небожителей и угрожавшие взять приступом небо, были готовы поставить гору на гору, но Аполлон умертвил дерзких титанов. Фраза «громоздить Пелион на Оссу» стала крылатым литературным выражением, означающим «браться за грандиозное, но малореальное дело».
39 ...король Гарпагон Первый\ — Намек на главного героя комедии Ж.-Б. Мольера «Скупой, или Школа лжи» («L’Avare ou l’Ecole du mensonge»; 1668), богатого вдовца по имени Гарпагон, воплощающего собой неудержимую жадность и неистовую страсть к постоянному обогащению.
40 Все они шли строевым шагом и казались аргонавтами, отправляющимися за золотым руном. — Отсылка к знаменитому греческому мифу о царевиче Ясоне, который, желая возвратить свое царство, захваченное узурпатором Пелием, отправился в Колхиду за золотым руном, хранившимся в священной роще Ареса под присмотром дракона Колхиса. Корабль, на котором герой пустился в плавание, был построен при помощи богини Афины и назывался «Арго» (по имени своего создателя, Арга; см.: Аполлоний Родосский. Аргонавтика. 1.10), а спутники, сопровождавшие Ясона, по имени корабля — аргонавтами (см.: МНМ 1980—1982/1: 98—99; 2: 687).
41 ...подобно герою Гомера, обратился к врагу со следующей речью... — Намек на неоднократно встречающийся у Гомера прием — обращение героя к противнику с гневным, оскорбительным или высмеивающим его выпадом; ср., напр., знаменитую сцену, где Гектор и Ахилл обмениваются друг с другом такими речами накануне их решающей битвы: Илиада. ХХУШ.ЗЗО слл.
42 Я уже заранее ненавижу наследников, которые могли бы оспорить мое имущество после моей смерти, — и потому при жизни их не имею. — Аналогии-


564
Приложения. Примечания
ным образом рассуждает Шампавер, герой одноименной повести Бореля и мнимый автор сборника «Безнравственные рассказы» (см. о нем также примем. 1 к эссе Ш. Бодлера «Петрюс Борель»).
Он не хотел, чтобы после его смерти люди поделили, смеясь, то, что ему принадлежало; чтобы после него кто-нибудь другой полюбил вещь, которую любил он, чтобы другой разгуливал по солнцу в его обносках. Если бы у него было золото, он бросил бы его в воду или же закопал: так глубоко было его отвращение к роду человеческому, так ненавидел он всё наследственное. Ему никогда бы не пришло в голову, что на его будущей могиле можно посадить деревья, чтобы укрыть утомленного полуденным зноем путника; он уже скорее готов был поставить на своем холмике железный калкан, чтобы туда как-нибудь угодил сбившийся с пути возчик или пешеход, заблудившийся в высокой траве.
Борель 1971: 157
43 Страна Коканъ — мифическая страна изобилия и безделья в европейской народной традиции ХБ—ХШ вв.
44 Новый Барнавилъ\ Вы хотите... заставить нас, подобно Жану Кронье... вырвать камни из стены щ заострив их, разбить вам череп... — Речь идет о коменданте Донжона Бернавиле, на которого в 1701 г. напал, не выдержав издевательств, заключенный Жан Кронье; последнего за это перевели в Бастилию, судили и отправили на каторгу.
45 Огненная палата (Chambre ardente) — название ряда судебных органов по чрезвычайным делам в дореволюционной Франции; в число их входили трибуналы для суда над государственными преступниками, контрабандистами, фальшивомонетчиками, а также еретиками-гугенотами (в XVI в.) и отравителями (в ХУП в.). Название палата получила оттого, что преступники, судимые ею, обычно приговаривались к сожжению.
46 Лиард — серебряная (с 1648 г. — медная) монета, имевшая хождение во Франции в XTV—XVTH вв. (использоваться продолжала до середины XIX в.). В описываемые времена лиард весил Зги считался самой мелкой разменной денежной единицей.
47 ..лягушка превращалась в вола. — Отсылка к басне Ж. Лафонтена «Лягушка, пожелавшая стать большой, как вол» («La Grenouille qui veut se faire aussi grosse que le Bœuf»; 1668). В этом сочинении рассказывается о лягушке, которая увидела на лугу вола и захотела сравниться с ним размером; для


ТОМ II
77. Борель. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. VI
565
этого она попыталась набрать в себя достаточно воздуха — и в итоге лопнула от натуги. Русскоязычному читателю басня известна в переложении И.А. Крылова «Лягушка и вол» (1807). Этот же сюжет встречается у Федра («Бык и жабе»), а мораль к нему, согласно М.Л. Гаспарову, заимствована из сентенций мимического поэта I века до н. э. Публилия Сира (см.: Гаспаров 1962: 225).
48 ...это были тридцать иудиных сребреников. — Согласно Евангелию от Матфея, именно за эту сумму Иуда согласился выдать Иисуса первосвященникам (см.: Мф. 26: 14—16; 27: 3—10). Сребреники упоминаются и в Евангелии от Марка — но без указания точной суммы (см.: Мк. 14: 10—11); в Евангелии от Луки же говорится просто о деньгах (см.: Лк. 22: 5).
49 В Донжоне не было библиотеки, как в Бастилии. — В книге «Бастилия разоблаченная» («La Bastille dévoilée»; в 9 кн., 1789—1790) сообщается, что созданная одним из заключенных в XVTH в. бастильская библиотека насчитывала 700 томов и до аббата Теофиля Дюверне (1730—1796) — биографа Вольтера и якобинца, во второй раз, уже на год, попавшего в Бастилию в 1782 г. за историю Сорбонны, которую правительство сочло крамольной, поскольку в ней раскрывалось влияние богословия на гражданское общество, — никто этим книжным собранием не занимался. (Первое заключение Дюверне в Бастилии продлилось с 30 октября по 6 декабря 1781 г.) Аббат составил каталог всех книг, а также список литературы для самообразования и развлечения узников, и оказалось, что примерно 400 томов — это религиозные брошюры, а также старые подшивки французских газет и журналов. Когда министр Амело (см. примеч. 3 к гл. XX книги седьмой) во время посещения заключенного заявил в ответ на его жалобы, что тот имеет возможность утешаться чтением книг, аббат Дюверне сказал, что во всей тюремной библиотеке не найдется и десяти книг, которые могли бы быть полезны хоть сколько-нибудь образованному человеку (см.: Manuel 1789— 1790/5: 98-99).
50 ...похожие на двух слепых коней, запряженных в ворот шахты. — С древнейших времен и до изобретения парового двигателя лошади и другие животные использовались как основная тягловая сила, приводившая в движение различные механизмы. Конный привод, в том числе, применялся и в горном деле: лошадь запрягали в тяжелый ворот и надевали ей шоры на глаза; понуждаемая погонщиком, она ходила по кругу, поворачивая вал и поднимая таким образом из шахты бадьи с углем. От пребывания в постоян¬


566
Приложения. Примечания
ной темноте лошади слепли. Несмотря на то, что такой подход был крайне жестоким по отношению к животному, он бытовал в шахтерской среде вплоть до начала XX в.
51 Короманделъ (Коромандельский берег) — восточное побережье полуострова Индостан.
52 ...на поминовении последней трапезы, которую вкушал среди людей невинный пророк, незапятнанный агнец, столь подло распятый. — Имеется в виду Тайная вечеря, последняя трапеза, которую Христос разделил со Своими учениками накануне моления в Гефсиманском саду (см.: Мф. 26: 20—29; Мк. 14: 17—25; Лк. 22: 14—20). Агнец — одно из традиционных парафрастических именований Иисуса Христа; ср., напр.: «Как овца, веден был Он на заклание, и как агнец пред стригущим его безгласен, так Он не отверзал уст Своих» (Ис. 53: 7).
53 De profundis. — Слова из начальной строки библейского псалма 129 (у католиков и протестантов — 130), представляющего собой воззвание угнетенного человека, уповающего на помощь Божию: «Canticum graduum de profundis clamavi ad te Domine» — «Из глубины взываю к Тебе, Господи» (Пс. 129: 1). Кроме того, в католицизме этот псалом используется как погребальная молитва.
54 ...знаменитой загадочной эпитафией в Болонье? — Эта загадочная эпитафия, в которой, вероятно, зашифрованы алхимические или герместические тайны, звучит следующим образом:
D<iis> M<anibus>
Ælia Lælia Crispis Nec vir nec mulier nec androgyna Nec puella nec juvenis nec anus Nec casta nec meretrix nec pudica
Б<огам> м<анам>*
Элия, Лелия, Криспида Ни муж, ни жена, ни андрогин,
Ни девушка, ни юноша, ни старуха, Ни целомудренная, ни продажная,
ни стыдливая,
Sed omnia
Sublata nec fame nec ferro nec veneno
Но всё вместе. Умерщвленная ни голодом,
Sed omnibus
ни железом, ни ядом,
Но всем вместе.
то есть богам загробного мира. (А.М)


том и
П. Борель. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. VI
56 7
Nec cœlo nec aquis nec terris
Sed ubique jacet
Lucius Agatho Priscius
Nec maritus nec amator nec necessarius
Neque mœrens neque gaudens neque
flens
Hanc nec molem nec pyramidem
nec sepulchrum
Sed omnia
Scit et nescit cui posuerit Hoc est sepulcrum [sic!] intus cadaver non habens
Hoc est cadaver sepulcrum [sic!] extra non habens
Sed cadaver idem est et sepulcrum [sic!]
sibi
Ни в небесах, ни в водах, ни в земле,
Но повсюду покоится.
Ауций, Агафон, Присций,
Ни муж, ни возлюбленный,
ни родственник,
Ни унывающий, ни радующийся,
ни плачущий.
Эту не глыбу, не пирамиду,
не гробницу,
Но всё вместе,
Знает и не знает, кто воздвиг.
Вот гробница, в которой нет
мертвого тела.
Вот мертвое тело, которое не лежит
в гробнице.
При этом мертвое тело — само себе
гробница.
Борель, вероятно, заимствовал эту странную эпитафию из третьего тома книги Франсуа Максимилиана Миссона (1650—1722) «Новое путешествие по Италии» («Nouveau Voyage d’Italie»; 1691), где эта надпись и ее история подробно разбираются.
55 Hosanna in excelsisl — Слова, которыми иерусалимские жители встречали въезжающего в город Христа: «<...> народ же, предшествовавший [Ему] и сопровождавший [Его], восклицал: осанна Сыну Давидову! Благословен Грядущий во имя Господне! осанна в вышних!» (Мф. 21: 9)
56 Амфитрион — персонаж древнегреческой мифологии, царь древних Микен; стал расхожим обозначением радушного хозяина.
57 ...недурственно насыщался, порядочно напивался, как сказали бы англичане...— Вероятно, имеется в виду английское изречение «Well fed, well drunk» (букв.: «Хорошо поевший, хорошо напившийся»).
58 ..ллуаровые платья... — Муар — плотная шелковая ткань с волнообразными переливами разных цветовых оттенков.
59 Бисетр (Bicêtre) — в описываемые времена тюрьма для уголовных преступников и для приговоренных к смертной казни. Именно туда 16 июля


568
Приложения. Примечания
1777 г., вскоре после освобождения из Шарантона, был заключен Мазер де Латюд, и воспоминания об этой тюрьме сохранились в его «Мемуарах» (см.: Мазер де Латюд 1929: 87—137).
60 Пыточная груша (железная груша) — жестокое орудие дознания или казни, представляющее собой складной металлический цилиндр грушевидной формы (отсюда и его название) из трех или четырех «лепестков», который вкладывался в рот пытаемого и с помощью внутреннего механизма мог постепенно раскрываться, тем самым травмируя ротовую полость; обычно применялся против еретиков, лжецов или богохульников. Помимо того, существовали также анальные и вагинальные груши — для наказания соответственно содомитов и женщин, совершивших аборт или же обвиняемых в ведовстве. Изобретение этого пыточного устройства приписывается орудовавшему во времена короля Генриха IV разбойнику, именовавшему себя капитаном Гошру де Палиоли. Согласно книге Франсуа де Кальви «Всеобщая история воров, сведенная воедино» («L’Inventaire général de l’histoire des larrons»; 1624; 2-е изд., дополн. — 1631), Палиоли использовал это орудие, когда проникал в дома богатых господ и не мог обнаружить спрятанных ценностей (см.: Calvi 1631: 112—114).
61 ...бургинъона времен арманьяков... — Имеется в виду война арманьяков и бургиньонов (1407—1435 гг.), гражданский конфликт на территории Франции между приверженцами Орлеанской ветви дома Валуа во главе с графами д’Арманьяк и сторонниками Бургундской ветви той же династии.
62 ...с ножом в руке царил в грязи король Капелюш. — Парижский палач Капелюш был зачинщиком бургиньонских погромов 1418 г.
63 Кёльнская вода (фр. eau de Cologne — букв.: «вода из Кёльна») — одеколон.
64 Башня Сюринтендантства (Tour de la Surintendance) — считая от юго- восточного угла, вторая из пяти башен наружной восточной стены Венсенн- ского замка. Следует отметить, что в средние века наружные башни возвышались над стеной, но впоследствии были срезаны до уровня ее верхнего края. См. ил. 31.


томи
77. Борель. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. VI
569
Глава XV
1 ...как некогда Женевьева Брабантская и ее сын Бенони избежали топора изменника Голо... — Вариант распространенного сюжета о неправедно обвиненной целомудренной жене: Женевьева, дочь герцога Брабантского и жена пфальцграфа Зигфрида, проводила мужа в поход под предводительством Карла Мартелла, не подозревая еще о своей беременности; во время отсутствия графа его мажордом Голо домогался Женевьевы и, получив отпор, оклеветал ее, утверждая, будто ребенок, рожденный ею, — плод супружеской измены. Зигфрид велел умертвить жену, однако слуги, которым было приказано это сделать, отвели женщину и ребенка в Арденнский лес и там оставили на произвол судьбы. Мать и дитя кормила своим молоком привязавшаяся к ним косуля, а через шесть лет граф во время охоты встретил жену и сына, и справедливость восторжествовала.
Имя Бенони означает «сын скорби». Рахиль дала его своему младшему сыну, после мучительных родов которого умерла (см.: Быт. 35: 17—18); впоследствии Иаков нарек ребенка Вениамином. Борель назвал своего сына, родившегося 14 апреля 1857 г., Альдеран Андре Петрюс Бенони.
2 Балеарские острова — архипелаг на западе Средиземного моря, вблизи восточного берега Пиренейского полуострова.
3 ..мы здесь не на берегах реки Святого Лаврентия... — То есть не в Америке, среди детей природы.
4 Вы архонт, а я всего лишь бедная Сапфо. — Архонт — высшее должностное лицо в древнегреческих полисах; упоминая Сапфо, Борель, возможно, имеет в виду изгнание поэтессы из Митилен в Сицилию при архонте Критии (ок. 595 г. до н. э.).
Глава XVI
1 	...Господь не поступил с тобой, как со Своим служителем Товитом... — Имеется в виду ветхозаветный сюжет о добродетельном израильтянине То- вите, который жил во времена Вавилонского плена (см. примеч. 1 к гл. ХХХШ книги седьмой) и помогал соплеменникам, а во времена гонений тайно погребал умерших. Ослеп он из-за того, что однажды, прикоснувшись к


570
Приложения. Примечания
умершему, был вынужден, согласно ритуальному запрету, провести ночь вне дома, у стены, откуда ему в глаза попала нечистота. Сын его Товий исцелил отца желчью рыбы, выловленной в реке Тигр по подсказке попутчика, который оказался архангелом Рафаилом. Подробнее эта история изложена в библейской Книге Товита (см.: Тов. 1—14).
2 Геспериды — в греческой мифологии нимфы, хранительницы золотых яблок вечной молодости в саду, растущем на краю мира, у реки Океан (см. примеч. 2 к гл. ХХП книги седьмой).
3 ...которая сдавливала их, словно испанские сапоги. — Речь идет о знаменитом орудии пытки, представлявшем собой две деревянные или металлические пластины, которые использовались для сдавливания коленного и голеностопного суставов.
4 Тартан — шотландская ткань из натуральной шерсти, очень тяжелая и плотная, как правило, имеющая клетчатый рисунок — свой для каждого клана.
5 ...шпоры, не хуже тех, что выковал бы святой Элигий... — Св. Элигий, происходивший из бедной семьи и в юности обучавшийся ювелирному делу, считается святым покровителем золотых и серебряных дел мастеров.
6 Шантияъи (Шантийи; фр. Chantilly) — замок в 40 км к северу от Парижа, в современном департаменте Уаза, с XVI в. по нач. XIX в. — главная резиденция семейства Конде.
7 Праздник святого Губерта. — В одном из эпизодов жития этого святого описана встреча юного Губерта во время охоты с оленем, у которого между рогами был сияющий крест, что и подвигло юношу к обращению в христианство. Этот эпизод послужил тому, что св. Губерт стал почитаться покровителем охотников и лесников, а праздник Святого Губерта (3 ноября) до сих пор отмечают охотники во многих странах мира.
8 ...бледную Офелию... — Офелия, героиня трагедии У. Шекспира «Гамлет», обезумев, бросилась в реку. Для романтиков образ бледной, безумной девы, страдающей от любви и преступления, являлся знаковым. Интересно, что этот же образ (в той же формулировке, что и у Бореля — «blanche Ophé- lia») встречается в одноименном стихотворении Артюра Рембо («Ophélia»; опубл. 1891).
9 Кенмэр (англ. Кегнпаге; ирл. An Neidm — букв.: «Гнездышко») — приморский поселок на юго-западе Ирландии, в графстве Керри.


ТОМ II
77. Борель. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. VI
571
10 ...высокие гребни Макгилликаддис-Рикс и Карран-Туала... — Карран-Туал (Каррантуил) — вершина в горах Макгилликаддис-Рикс (см. примем. 13 к гл. XIX книги второй) на территории графства Керри, наивысшая точка Ирландии (1041 м).
11 Феба — в римской мифологии одно из прозвищ Дианы (см. примем. 3 к гл. ХУП книги второй).
12 Скабиоза — душистое луговое растение из семейства Жимолостные, с крупными цветками яркой окраски (чаще всего — голубыми, пурпурными, лиловыми или розовыми).
Глава XVII
1 Беарн (Béarn) — южная пограничная историческая область Франции; в средние века была суверенным владением, а в 1620 г. Франция присоединила ее к себе.
2 ..ллежду Триележ и Эвекмоном. — Имеются в виду небольшие города на реке Сене, неподалеку от Парижа.
Глава XVIII
1 ...подобно гвоздю Сисары, прибило его к зеллле. — Согласно Книге Судей, Сисара был военачальником ханаанского царя Иавина, воевавшего против Израиля; потерпев поражение в стычке с войском неприятельского полководца Варака, он попытался скрыться в шатре кенеянина Хевера, но жена последнего Иаиль, дождавшись, пока Сисара уснет, «взяла кол от шатра, и взяла молот в руку свою, и подошла к нему тихонько, и вонзила кол в висок его так, что приколола к земле» (Суд. 4: 21).
2 Драхма — единица аптекарского веса, равная 3,73 г.
3 ...в Донжоне нет священников-англикан... — Речь идет о священниках Англиканской церкви, которая является государственной церковью в Англии; хотя она и отложилась от Римской Католической, признав своим главой английского короля, но сохранила многие организационные принципы и обряды католиков; невежественный господин де Ружмон явно не способен разобраться в подобных тонкостях.


572
Приложения. Примечания
4 Сент-Шапеллъ — сохранившаяся до наших дней капелла Святой Троицы и Девы Марии в Венсеннском замке; строилась с XIV по XVI в. См. ил. 35, 36.
5 Я понравился и разонравился одной прелюбодейке — вот в чем мое преступление, такое же, как у Иосифа, и меня, как и его, бросили в тюрьму, где мне суждено умереть. — Словами Патрика Борель еще раз обозначает ключевую для романа параллель с библейской историей об Иосифе Прекрасном и полюбившей его жене царедворца Потифара, начальника телохранителей Фараона. Подробнее об этом см. с. 447—449 наст. изд.
6 Иосиф вышел из тюрьмы и стал править Египтом. — Об этом повествуется в Книге Бытия (см.: Быт. 40—50).
7 ...нашего юного короля. — Речь идет о Людовике XVI, коронованном 10 мая 1774 г. (в возрасте 19 лет).
8 Этого человека, чья рука постаралась снять столько оков, ждала ужасная судьба ~ то был Кретьен Гийом Ламуаньон де Мальзерб\ министр Парижа и... последний советник короля Людовика XVI. — В 1774 г., в самом начале царствования Людовика XVI, Мальзерб был назначен министром королевского двора (ministre de la Maison du roi); он мечтал о коренных реформах государственного управления, уничтожил приказы о внесудебном аресте (см. примеч. 1 к гл. XVHI книги второй), освободил массу невинно заключенных, но эти планы встретили сопротивление реакционеров в правительстве, и в 1776 г. Мальзерб вышел в отставку. Во время Революции он защищал Людовика XVI перед Конвентом, а вскоре и сам был обвинен в заговоре против Республики, в декабре 1793 г. арестован, а в апреле 1794 г. обезглавлен.
9 ...господин д'Альбер, новый начальник полиции... — Жозеф д’Альбер был назначен министром полиции в 1775 г. и занимал этот пост в течение года.
Книга седьмая
Глава XIX
1 	...похожие на перепончатые крылья Сатаны... — Вероятно, отсылка к «Божественной Комедии» Данте, к финальной главе «Ада», в которой приводится изображение Сатаны; подробно поведав о трех лицах (одно из кото¬


ТОМ II
П. Борель. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. VII
573
рых находилось над грудью, а два других — над плечами), рассказчик переходит к описанию крыльев:
Росло под каждым [плечом] два больших крыла,
Как должно птице, столь великой в мире;
Таких ветрил и мачта не несла.
Без перьев, вид у них был нетопырий;
Он ими веял, движа рамена,
И гнал три ветра вдоль по темной шири...
XXXIV.46—51.
Пер. М.А Лозинского
2 Мёлан (Meulan; ныне — Мёлан-ан-Ивелин) — город на правом берегу Сены, в департаменте Ивелин на севере Франции.
3 ...доброта ее разделялась на части, как хлеб, — и, похоже, лишь умножалась с каждым отрезанным ломтем. — Отсылка к новозаветной истории о насыщении пятью хлебами и двумя рыбами, описанной во всех четырех Евангелиях (см.: Мф. 14: 13—21; Мк. 6: 31—44; Лк. 9: 10—17; Ин. 6: 1—14). Согласно преданию, Христос, увидев множество собравшихся голодных людей, преломил пять имевшихся у него хлебов и вручил их своим ученикам, а те раздали народу; и «ели все и насытились; и набрали оставшихся кусков двенадцать коробов полных; а евших было около пяти тысяч человек, кроме женщин и детей» (Мф. 14: 20—21).
Глава XX
1 Господин де Мальзерб,\ следом за Тюрго, подавшим в отставку... только что сложил с себя официальные полномочия... — Тюрго был отставлен с поста генерального контролера финансов 12 мая 1776 г. по личному распоряжению короля; Мальзерб вышел в отставку в тот же день.
2 Наконец, зимней ночью ~ господин де Ружмон предложил Патрику сесть в нее. — Похожий эпизод встречается в «Мемуарах» Мазера де Латюда (см. примеч. 7 к гл. IX книги пятой) трижды: когда автора переводят из Бастилии в Венсенн (в сентябре 1749 г. и 15 августа 1764 г.), а также из Венсенна в Ша-


574
Приложения. Примечания
рантон (27 сентября 1755 г.); при этом в последних двух случаях ему сообщают одну и ту же мнимую причину такого перевода — «чтобы он медленно и постепенно приучался к свежему воздуху» (см.: Мазер де Аатюд 1929: 12, 55, 70).
3 ...при министерстве Амело... — Антуан Жан Амело де Шайю занимал пост министра двора с 1776 до 1783 г.
4 ...граф де Солаж, арестованный ~ по требованию собственного отца за безрассудное поведение и кое-какие юношеские безумства... — Причины, по которым отец этого молодого офицера потребовал ареста для него и его сестры, до сих пор до конца не выяснены — либо это был инцест, либо какие-то соображения финансового порядка.
5 ...один из величайших людей Франции ~ переводился в Бастилию. — Речь идет, как очевидно из дальнейшего текста романа, о маркизе де Саде: в октябре 1763 г. он был препровожден в Венсеннский замок по приказу короля, последовавшему в ответ на жалобу проститутки, которая обвинила маркиза в крайне непристойном, даже святотатственном, поведении. В сентябре 1764 г. его освободили по ходатайству родственников, но обязали жить в замке Эшоффур в Нормандии, у родственников жены. В замок Сомюр на Луаре, а затем в замок Пьер-Ансиз (неподалеку от Лиона) де Сад попал в 1768 г., по делу Розы Келлер, бедной вдовы, которая обвинила его в жестоком с ней обращении. Кроме того, маркиза неоднократно ссылали в его собственный родовой замок Лакост в Провансе. В замке Миолан в Оверни де Сад оказался в 1772 г., но годом позже бежал оттуда. Наконец, в 1777 г. его, по требованию собственной тещи, поместили в Венсеннский замок, в 1784 г. перевели оттуда в Бастилию, а затем — в Шарантон (см. след, примеч.), откуда он вышел уже в разгар Революции, в 1790 г.
6 В июне 1789 года этот человек после бурлескной сцены, которую он устроил офицерам Бастилии... — 2 июля (у Бореля — ошибка) 1789 г. маркиз де Сад, находившийся в ту пору в Бастилии (см. пред, примеч.), закричал из окна своей камеры, что охранники избивают узников, — и 4 июля был переведен в Шарантон, госпиталь для душевнобольных (см. о нем примеч. 2 к гл. ХХХШ).
7 ...благодаря декрету, совершенно его не касавшемуся... — Имеется в виду решение Национальной Ассамблеи от 2 апреля 1790 г., которое отменяло все обвинения, выдвинутые в приказах о внесудебном аресте. Борель же хочет сказать, что, хотя де Сада и содержали в тюрьмах на основании подобных


томи
77. Борелъ. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. VII
575
приказов, обвинения против него выдвигались совершенно конкретные и неоспоримые: родные, действуя напрямую через короля, наоборот, пеклись о его безопасности.
8 ...и посажен обратно, когда Бонапарт лишь мечтал об императорской власти. — Де Сад был арестован 6 марта 1801 г. без какого бы то ни было конкретного обвинения, хотя причиной ареста могла стать публикация в 1791 г. книги «Жюстина, или Несчастья добродетели» (Justine ou les Malheurs de la vertu»): после переворота 18 брюмера (9 ноября 1799 г.) такие безнравственные сочинения уже не приветствовались. Маркиз был вначале отправлен в тюрьму Сент-Пелажи, а затем в Бисетр, где содержались уголовные преступники; впоследствии, по ходатайству родных, его перевели в Шарантон, где он и умер в 1814 г. Наполеон на момент ареста де Сада был первым консулом (с 1799 г.), а императором стал только в 1804 г.
9 ...дурным тоном было бы со стороны корсиканского императора так обойтись с императором римским. — Римский император, с которым сравнивается здесь маркиз де Сад, — это Нерон. Как пишет французский литературовед Жан Жийе, в XIX в. французские авторы не раз проводили параллели между маркизом и этим римским императором — или напрямую, или посредством легко разгадываемых аллюзий (см.: Gillet 1983: 89). Выражаем благодарность Е.В. Морозовой и Н.Т. Пахсарьян за помощь в написании данного комментария.
10...книги, которую вы все признаёте премерзкой — и которая лежит у каждого из вас в кармане... — Речь, скорее всего, идет о романе де Сада «Жюстина, или Несчастья добродетели» (см. выше примеч. 8).
11 ...граф де Сад... — Предки де Сада носили графский титул; титул маркиза получил его дед, Гаспар Франсуа де Сад, однако не сохранилось документов, в которых была бы зафиксирована передача этого титула его отцу и ему самому. В некоторых прижизненных документах он называется маркизом де Садом, в некоторых (включая свидетельство о смерти) — графом.
12 ...грустную привилегию лицезреть их в одном кровавом маскараде. — Бо- рель имеет в виду сцену из последующей главы XXVTH, в которой описывается, как взявшие Бастилию «победители» ради смеха наряжаются в роскошные костюмы де Сада (см. с. 382 наст. изд.).
13 ...книгою Мирабо про тайные приказы о заточении... — См. примеч. 8 к гл. IX книги пятой.


576
Приложения. Примечания
14 ...барон де Бретёйль приказал ее очистить. — Луи Огюст де Тоннелье, барон де Бретёйль (1730—1807), министр двора (1783—1788 гг.), подписал приказ о переводе заключенных из Венсеннского замка 29 февраля 1784 г.
15 Бенефиции — доходные церковные должности или владения; обычно предоставлялись в пожизненное пользование.
16 ...несговорчивый Прево де Боллон... — В 1768 г. этот адвокат, специалист по каноническому праву, случайно обнаружил заговор, имевший целью искусственно взвинтить цены на зерно, и попытался его разоблачить, но был брошен в Бастилию, а затем, в 1769 г., — в Венсеннский замок, где провел 15 лет; в 1784 г. был переведен в Шарантон, затем — в Бисетр, а потом — в Берси, откуда был освобожден только в сентябре 1789 г. и два года спустя издал книгу о своем заключении (см.: Beaumont 1791).
17 ...эта... Башня, обиталище длинной череды королей... — См. примеч. 6 к гл. VTH книги пятой.
18 ...государственная тюрьма... превратилась в скромное помещение пекарни...— Действительно, в 1785 г. в Донжоне разместилась пекарня. Эти сведения, как и многие другие, вплоть до деталей, Борель почерпнул из «Истории Венсеннского донжона и замка» («Histoire du donjon et du château de Vincennes»; в 3 T., 1807) Пьера Жан-Батиста Нугаре и Альфонса де Бошана.
19 ...печь хлеб не из пшеницы, а, как во времена Лиги, из костяной муки. — Имеется в виду Католическая лига — объединение католиков, созданное для борьбы с гугенотами во Франции герцогом Генрихом де Гизом в 1576 г., в период чрезвычайно разорительных религиозных войн, в общей сложности длившихся более 30 лет (с 1562 по 1593 г.). В своей книге «Дух Лиги, или Политическая история волнений во Франции XVI—XVII вв.» («L’esprit de la Ligue, ou Histoire politique des troubles de la France, pendant les XVI et XVIIe siècles»; в 3 т., 1767) аббат Анкетиль (1723—1808) упоминает, что, когда король Генрих IV осаждал Париж, удерживаемый Католической лигой, многие жители пекли хлеб из отрубей, смешанных с шиферной мукой, из сена, резаной соломы, костей животных или старых костных останков, выкопанных на кладбище (см.: Anquetil 1771/3: 142).


томи
77. Борель. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. VII
577
Глава XXI
1 ...длинное прекрасное путешествие под самыми благодатными небесами Европы... — Вероятно, намек на Большое турне [англ. Grand Tour), традиционное для ХУШ—XIX вв. путешествие по Европе, которое совершали в образовательных целях юные отпрыски зажиточных английских семейств. Такую поездку, в частности, предпринял в 1790 г. английский поэт Уильям Вордсворт (1770—1850); его впечатления от путешествия описаны в книге VI поэмы «Прелюдия, или Становление сознания поэта» («The Prelude, or Growth of a Poet’s Mind»; 1805, опубл. 1850; издана в серии «Литературные памятники» (2017)).
2 Искья — вулканический остров в Тирренском море, в северной части входа в Неаполитанский залив.
3 Мизенский мыс — береговая коса, ограничивающая с запада Неаполитанский залив.
4 Байи — приморский город на берегу Неаполитанского залива, приблизительно в 5 км от Мизенского мыса.
5 ...на остров Капри и Неаполитанский залив... — Остров Капри расположен примерно в 30 км от Мизенского мыса — неподалеку от мыса Кампанел- ла, у восточной оконечности Неаполитанского залива; стало быть, созерцание, о котором пишет Борель, возможно лишь в исключительно ясную и благоприятствующую погоду.
6 Менады (др.-греч. MaivàBsç — «безумствующие») — в греческой мифологии неистовые спутницы бога виноделия Диониса; в римской традиции именовались вакханками.
7 ...впавшей в немилость Аспасией — брошенной ииюхой\ — Аспасия — возлюбленная Перикла, афинского полководца и политического деятеля, отличавшаяся исключительной прозорливостью, мудростью и красотой; согласно распространенному мнению, была гетерой. Впрочем, никаких сведений о том, что Перикл когда-либо с ней расставался, история не сохранила: после его кончины Аспасия вышла замуж за демагога Лисикла, который благодаря жене обрел большое влияние в обществе.
8 Феба. — Здесь иносказательно так называется Луна, олицетворением которой была Феба, или Диана (см. примеч. 3 к гл. ХУП книги второй и при- меч. 11 к гл. XVI книги шестой). Ср. у Вергилия в «Энеиде»: «День между


578
Приложения. Примечания
тем угас в небесах, и ночная упряжка | Фебы благой полпути пролетела по высям Олимпа» (Х.215—216. Пер. С. А. Ошерова).
9 	...со скоростью похищающего Ленору Вильгельма... — Имеются в виду герои баллады «Ленора» («Lenore»; 1773) немецкого поэта-романтика Готфрида Августа Бюргера (1747—1794) о мертвом женихе, который мчит свою проклявшую Бога невесту.
Глава XXII
1 	...Криспен и Сбригани, Оронт и Маскариль, Кризалъд и Люсинда, Данден и Дорина, Сганарель и Скапен... — Борель перечисляет здесь персонажей известных комедий (большей частью — Ж.-Б. Мольера; см. также ниже примеч. 9 и примеч. 39 к гл. XIV книги шестой):
• Криспен — плутоватый и неуклюжий слуга, впервые выведенный П. Скар- роном в комедии «Саламанкский школяр, или Великодушные враги» («L’Ecolier de Salamanque ou Les généreux ennemis»; 1654);
• Сбригани — персонаж комедии Ж.-Б. Мольера «Господин де Пурсоньяк» («Monsieur de Pourceaugnac»; 1669), ловкий неаполитанец;
• Оронт — персонаж из комедии Ж.-Б. Мольера «Мизантроп, или Влюбленный брюзга» («Le Misanthrope ou l’Atrabilaire amoureux»; 1666), навязчивый и бездарный стихотворец;
• Маскариль — герой комедии Ж.-Б. Мольера «Смешные жеманницы» («Les Précieuses ridicules»; 1659), неуемный хвастун;
• Кризальд — герой комедии Ж.-Б. Мольера «Школа жен» («L’Ecole des femmes»; 1662), нудный резонер;
• Люсинда — хитроумная героиня мольеровской же комедии «Любовь-целительница» («L’Amour médecin»; 1665);
• Жорж Данден — тип простака из комедии того же Мольера «Жорж Данден, или Одураченный муж» («George Dandin ou le Mari confondu»; 1668);
• Дорина — бойкая служанка из комедии «Тартюф, или Обманщик» («Tartuffe ou l’Imposteur»; 1664);


томи
П. Борелъ. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. VII
579
• Сганарель — персонаж в амплуа простака в целом ряде мольеровских комедий: «Летающий лекарь» («Le Médecin volant»; 1654), «Сганарель, или Мнимый рогоносец» («Sganarelle ou le Cocu imaginaire»; 1660), «Школа мужей» («L’Ecole des maris»; 1661), «Брак поневоле» («Le Mariage forcé»; 1664), «Лекарь поневоле» («Le Médecin malgré lui»; 1666), «Любовь-целительница», «Дон Жуан, или Каменный гость» (см. примеч. 5 к Прологу).
• Скапен — маска Скапино, умного слуги из итальянской commedia dell’arte, которую Мольер использовал в своей фарсовой комедии «Плутни Скалена» («Les fourberies de Scapin»; 1670).
2 Она найдет кольцо, упавшее в Океан\ — Отсылка к мифу о подвиге Тесея, предшествовавшем встрече героя с Минотавром: согласно легенде, когда критский царь Минос впервые увидел юношу, он усомнился, что перед ним действительно сын Посейдона, — и повелел тому достать со дна моря кольцо, которое он бросит в пучину. Тесей бесстрашно прыгнул с палубы корабля в воду, где его сразу же подхватили дельфины, домчавшие юношу до дворца Посейдона, который радостно встретил сына и вручил ему выброшенное царем Крита кольцо (см.: Вакхилид. Дифирамбы. ХУП; МНМ 1980—1982/2: 503). Под Океаном (написанном в данном случае с прописной литеры) имеется в виду «величайшая река», которая, по представлению древних греков, омывала Землю и давала начало всем прочим рекам, морям и водным источникам.
3 Кулеврина (от фр. couleuvrine — «змеевидный») — стрелковое орудие, аналог пушки весом от 6,5 до 9 кг и калибром до 140 мм, стрелявшее каменными или железными ядрами и обслуживавшееся командой из двух солдат (так называемых «кулевринеров»).
4 Зефир — в греко-римской мифологии западный ветер (см. также примеч. 1 к гл. XXVI книги второй).
5 Субретка — традиционное комедийное амплуа: бойкая, остроумная служанка, помогающая господам в их любовных интригах.
6 ...на медалях из Сиракуз... — То есть на античных медалях; Сиракузы — одна из первых эллинских колоний на восточном берегу Сицилии, основана в 734 г. до н. э. (см. также примеч. 12 к гл. ХШ книги шестой).
7 Юнона — в римской мифологии богиня брака, материнства, женщин и женской производительной силы; супруга верховного бога Юпитера; соответствует греческой богине Гере, супруге Зевса.


580
Приложения. Примечания
8 Дервиш — мусульманский аскет, приверженец суфизма; дервиши иногда не вполне верно отождествляются с европейскими монахами.
9 Селимена. - Имя служанки заимствовано из комедии Мольера «Мизантроп, или Влюбленный брюзга»: так там зовут молодую кокетку, за которой ухаживают сразу два героя — юноши Альцест и Оронт. См. также выше примем. 1.
10 ...это сильно насмешило бы господина Гольбаха. — Французский философ- материалист Поль Анри Тири, барон Гольбах (1723—1789), известен как автор атеистических сочинений, в которых критиковал как религию в целом, так и людей, к ней приверженных, а христианство называл одним из основных препятствий на пути развития мира. Среди наиболее известных его работ: «Разоблаченное христианство» («Le Christianisme dévoilé»; 1761), «Карманное богословие» («Théologie portative»; 1768), «Священная зараза» («La Contagion sacrée»; 1768) и, наконец, одно из главных его сочинений — «Система природы» («Le Système de la nature»; 1770). Впрочем, вкладывая слова о Гольбахе в уста Гав де Вильпасгура, Борель допускает анахронизм: все атеистические произведения философа были изданы анонимно или под вымышленными именами, и при жизни Гольбах тщательно поддерживал конспирацию, дабы избежать преследования со стороны властей и Церкви (нужно ли говорить, что его сочинения были в большинстве своем запрещены цензурой, а «Система природы» даже приговорена к публичному сожжению указом Парламента от 18 августа 1770 г.). Даже когда, после смерти философа, авторство было установлено, многие знакомые его семьи не хотели в это поверить и приписывали созданные им сочинения другим людям — математику Лагранжу (бывшему учителем в семействе Гольбаха), Дидро и т. д. (см.: Ланге 1899: 222).
11 ...историю Мазепы? - Имеется в виду легенда о том, как польский пан Фальбовский, застав свою жену с юным придворным короля Яна Казимира Мазепой, привязал его обнаженным к коню и пустил вскачь по дикому полю. Это предание не подтверждается историческими документами, хотя Вольтер включил его в свой роман «История Карла ХП, короля шведского» («Histoire de Charles ХП»; 1731). Впоследствии эпизод получил большое распространение в художественной литературе (наиболее известна поэма Дж.-Г. Байрона «Мазепа» («Mazeppa»), написанная в 1818 г.) и в живописи, особенно среди французских художников романтического направления (Э. Делакруа, О. Верне, Т. Жерико и др.).


ТОМ II
П. Борель. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. VII
581
Глава XXIII
1 ...чело, на котором скорее следовало бы раскаленным железом палача выжечь цветок лилии.., — Имеется в виду клеймо в форме геральдической лилии [фр. fleur de lys), которым, как символом несмываемого позора, помечали государственных преступников, проституток, гугенотов, а также женщин, сделавших аборт. Лилия во Франции считалась символом королевской власти и чистоты (согласно легенде, когда король Хлодвиг I стал исповедовать христианство, ангел поднес ему золотую лилию).
2 Юпитер — в римской мифологии царь богов; соответствовал древнегреческому верховному богу Зевсу.
3 Нептун — один из древнейших римских богов, связанный с водной стихией; аналог древнегреческого Посейдона.
4 Бог — это Бог-мстителъ\ — Новозаветная аллюзия, отсылка к словам апостола Павла из Первого послания к Фессалоникийцам: «<...> чтобы вы ни в чем не поступали с братом своим противозаконно и корыстолюбиво: потому что Господь — мститель за всё это, как и прежде мы говорили вам и свидетельствовали» (1 Фес. 4: 6).
5 Нард — древнее косметическое и лечебное средство, «мускусный корень».
6 Скажите, господа, как по-вашему : может ли разбогатеть честный торговец? — Эту же мысль Борель развивает в «Безнравственных рассказах» и, в частности, в «Заметке о Шампавере»; к примеру, ей посвящено рассуждение «Торговец — читай вор» (см.: Борель 1971: 19).
7 ...убивает Геркулеса его собственной палицей. — Непременным атрибутом греко-римского героя Геркулеса (Геракла) была палица, символ сокрушительной силы и полного уничтожения противника (а не просто победы над ним). Однако в остальном образ Бореля не соотносится с греческой мифологией, согласно которой Геракла умертвила его собственная жена Деянира: приревновав мужа к плененной им девушке, она дала ему плащ, напитанный кровью кентавра Несса, который перед смертью советовал ей поступить так, если она ощутит, что чувство Геракла к ней охладело. Но в действительности кровь оказалась ядовитой (Геракл убил Несса стрелой, омоченной в желчи Лернейской гидры), и это в итоге привело к кончине героя (см.: МНМ 1980-1982/1: 281).
8 ...явится из безвестности человек, который смоет кровь кровью... — Намек


582
Приложения. Примечания
на Наполеона Бонапарта, его незнатное происхождение и агрессивную политику.
9 ...отнимет у матерей рожденных ими сыновей и разобьет их о камень\ — Библейская аллюзия: «Дочь Вавилона, опустошительница! блажен, кто воздаст тебе за то, что ты сделала нам! Блажен, кто возьмет и разобьет младенцев твоих о камень!» (Пс. 136: 8—9).
10 	...человечек с загребущими ручками, у которого вместо скипетра — клешня... — Карикатурное изображение короля Луи-Филиппа I (1830—1848 гг.), отяготившего Францию налогами.
Глава XXIV
1 	Король дон Родриго обесчестил Флоринду — и потерял Испанию\ — Согласно преданию, изложенному в испанских народных романсах, вестготский король Родриго (Родерих) пригласил в свой толедский дворец прекрасную девушку Флоринду по прозвищу (согласно другой версии — по фамилии) Ла Кава, где силой овладел ею. Обесчещенная и убитая горем, Флоринда написала о случившемся своему отцу графа Хулиану, коменданту Тарифы, неприступной крепости у Гибралтарского пролива. Узнав о произошедшем с его дочерью, оскорбленный отец вступил в сговор с арабскими войсками — и открыл им ворота крепости. Таким образом арабы под командованием полководца Тарика ибн Зияда (670—720) проникли в Испанию и разбили войска короля Родериха в битве при Гуадалете, близ города Херес-де-ла-Фронтера (Андалусия); поражение это в итоге привело к захвату арабами страны и краху вестготской империи.
Согласно немногочисленным историческим данным, король Родерих бежал с поля боя и либо пропал без следа (о чем упоминает в 833 г. анонимный автор «Пророческой хроники», лат. «Chronica Prophetica»), либо был найден арабами и убит. Однако предания о последнем вестготском короле излагают эту легенду иначе. Так, согласно собранию романсов о короле Родриго, опубликованному в середине XVI в., раскаявшийся король бежал с поля битвы, долго, неузнаваемый, ехал через поля, горько сокрушаясь о судьбе своей империи, а после повстречал монаха-отшельника, которому во всём исповедался и принял наложенную на него епитимью, завершившуюся кончиной (см. ниже примеч. 6). Легенда эта впоследствии нашла богатое отра¬


ТОМ II
77. Борель. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. VII
583
жение в литературе: так, упоминание о ней встречается неоднократно в «Дон-Кихоте» Мигеля де Сервантеса (к примеру, в гл. XXVI и ХХХШ части 2 цитируются строки из упомянутого романса; кроме того, в гл. ХХУП части 1 упоминается Хулиан, а в главе XL части 2 — Орелия, лошадь короля Родриго), в драме Лопе де Вега «Последний готский властитель Испании» («El postrer godo de Espana»; 1600), в поэмах P. Саути «Родерик, последний из готов» («Roderick the Last of the Goths»; 1814) и В. Скотта «Видёние дона Родерика» («The Vision of Don Roderick»; 1811), а также у Вашингтона Ирвинга, в его пересказе «Легенд о завоевании Испании» («Legends of the Conquest of Spain»; 1835). A.C. Пушкин сделал вольный перевод-пересказ двух первых песен поэмы Саути («На Испанию родную | Призвал мавра Юлиан...»; 1835). Подробнее об этой легенде и ее отражении в мировой литературе см. монографию: Drayson 2007.
2 ...Флоринда — Ла Кава\ [ибо самилАавры так прозвали ее — «Злодейка»)... — История готской девушки, обесчещенной государем и отомщенной отцом, вероломным графом, известна в литературе еще с XI в. Впервые она появилась в арабском «Собрании историй о завоевании аль-Андалуса» (ныне хранится в Национальной библиотеке Франции) и в сборнике начала XII в. «Хроника силосского монаха» («Historia silense»), однако в этих источниках девушка была безымянной. Впервые она получает имя в компилятивном труде «Общая хроника Испании 1344 года» («Crönica Gérai de Espanha de 1344»), составленном под руководством дона Педру Афонсу Португальского, 3-го графа де Барселуша (ок. 1285—1354); там девушка именуется на арабский манер — Alacaba, или Alacava (созвучно арабскому или еврейскому произношению имени «Ева»). Это же — первый труд, где Ла Кава представлена злодейкой; возможно, автор неспроста выбрал для девушки имя, созвучное араб, qähba — «проститутка», «блудница». Это прозвание обесчещенной девушки используется в «Сарацинской хронике» («Crönica sarracina»), также известной как «Хроника короля дона Родриго, последнего короля готского» («Crönica del Rey don Rodrigo, postrimero rey de los godos»; 1443, опубл. 1499), составленной вальядолидским вельможей Педро де Корралем (ок. 1385—?), а в 1592 г. писатель Мигель де Луна в «Подлинной истории короля дона Родриго» («La verdadera historia del rey Don Rodrigo») вводит еще одно имя — Флоринда (Florinda)
3 ...закончилось в Испании владычество вестготских королей — DE LOS GO- D0S\ — Возможно, намек на слова, выбитые на легендарной могиле короля


584
Приложения. Примечания
Родриго; сведения о них содержатся в гл. 7 «Хроники короля Альфонса Ш», которая сообщает, что близ португальского города Визеу в некой базилике был обнаружен надгробный памятник, а на нем — начертанные слова: «Здесь лежит Родерик, последний король готов» («Hic requiescit Rudericus ultimus rex Gothorum» — ucn. «Aqui yace Rodrigo, ultimo Rey de los Godos»). Впрочем, по мнению ряда испанских историков, надпись эта переведена ошибочно, и в действительности в ней говорится не о захоронении вестготского короля, но о замурованном заживо убийце.
4 ...верхом на своей Орелии... — Так, если верить романсам, действительно звали кобылу дона Родриго. Имя ее упоминается и в «Дон-Кихоте» Сервантеса (см. выше примеч. 1).
Весь данный абзац и последующие являются парафразой известных испанских романсов о доне Родриго, потерявшем Испанию, и о покаянии вестготского короля. С этими романсами Борель мог ознакомиться в их прозаическом переводе Абеля Гюго («Исторические романсы»; 1822), а также в стихотворной переработке Эмиля Дешана («Etudes françaises et étrangères»; 1828) и в двухтомном сборнике «Поэтическая Испания» («Espagne poétique»; 1827). Собственно, в значительной степени шесть последних абзацев данной главы представляют собой буквальное изложение или пересказ близко к тексту (с рядом синонимических замен) нескольких страниц из перевода Абеля Гюго (см.: Hugo 1822: 11—17) со вставками из вышеуказанных поэтических сборников.
5 ...по полям Хереса — новой, источающей слезы горы Гелвуй... — Херес-де-Ла- Фронтера — город на юге Испании; близ него в 711 г. произошла битва при Гуадалете, в которой было разгромлено вестготское войско (см. выше примеч. 1). У горы Гелвуй в битве с филистимлянами были убиты три сына ветхозаветного иудейского царя Саула, и сам он, покрытый ранами, боясь попасть в руки неприятеля, пал на свой меч и умер (см.: 1 Цар. 31: 1—6; 1 Пар. 10: 1—6). Как и прочие образы в шести последних абзацах данной главы, аллегория «город Херес — это гора Гелвуй» заимствована Борелем у предшественников (см. пред, примеч.).
6 Затем, так же как короля дона Родриго, который живъш сошел в могилу ~ Ужаль меня, змея, прикончи меня, открой передо мною лик смерти\» — Согласно легенде, после разгрома своего войска в битве при Гуадалете (см. о ней выше, примеч. 1 и 5) король Родриго покинул лагерь и, убитый горем, скорее уехал прочь; близ португальского городка Визеу он повстречал монаха, ко¬


томи
77. Борель. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. VII
585
торый, приняв его исповедь, наложил на бывшего короля страшную епити- мию: лечь в пещеру с многоглавой змеей и быть там замурованным заживо.
Король благодарный заплакал,
И Богу воздал хвалу,
И сам безо всякого страха В могилу лег, под скалу.
А страшная та могила Была глубока и темна,
И змей с семью головами Поднялся с черного дна.
<...>
Остался король Родриго Со страшным змеем вдвоем.
«Что чувствуешь ты, несчастный,
На смертном ложе своем?» —
«Грызет меня змей ужасный, —
Король говорит в ответ, —
Грызет мое бедное сердце —
Источник грехов и бед...»
Романсеро 1976: 374
Глава XXV
1 ...бесплодной долины смерти... — Аллюзия на стих 4 псалма 22 (в католической традиции — 23) из Книги Псалтири: «Если я пройду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной; Твой жезл и Твой посох — они успокаивают меня»; традиционно этот псалом читается во время заупокойной службы.
2...душа несчастного, подобно соколу, готова лететь к самой грубой приманке... — Намек на правила дрессировки охотничьих соколов, которых морят голодом, чтобы приучить вслепую лететь на запах сырого мяса.
3 «О Thiarna, dean trocaire ormsa morpheacach).» — Эту молитву, несколько видоизменив ее (а именно, объединив начальное слово «Господи» и концовку), Борель позаимствовал из издания «Молитвенный канон святого Нерсеса


586
Приложения. Примечания
Клаеци» («Preces Sancti Nersetis Clajensis»), в котором собраны молитвы Нерсеса IV Клаеци (Шнорали; 1100—1173), католикоса Армянской апостольской церкви и одного из самых значимых армянских поэтов. Книжица эта, включающая в себя текст одного и того же канона (24 молитвы), переведенного на 24 языка (в том числе — на ирландский и русский), была отпечатана в 1837 г. типографией монастыря Сан-Ладзаро-дельи-Армени, расположенного на острове Святого Лазаря близ Венеции (см.: NC 1837: 162). Даваемый нами подстраничный перевод заимствован из того же издания (см.: Ibid.: 177—178).
Глава XXVI
1 Логогриф — род шарады, для решения которой нужно найти загаданное слово и образовать от него новые, посредством перестановки или отбрасывания одной или нескольких букв.
2 ...в дурной игре слов, изреченной мелким советником в Парламенте... толи бЭспре... то ли дЭпременилем... — Историк Адольф Тьер в своем десятитомном труде «История французской революции» («Histoire de la révolution française»; 1823—1827) действительно упоминает депутата д’Эпремениля, называя его «пламенным оратором», однако не приписывает ни ему, ни кому-либо конкретно знаменитый каламбур, на который намекает Борель: «Ce ne sont pas des états (имеется в виду “états de dépenses” — “отчет о тратах”, которых потребовал от двора парламент. — А.М.), mais des états généraux qu’il nous faut» — «Нам нужны не отчеты о тратах, а Генеральные штаты» (см.: Thiers 1828/1: 14). У Тьера сказано просто: «сострил один советник» (Ibid.).
3 ...болтуном... полишинелем... — Речь идет о Полишинеле, персонаже французского народного театра, неисправимом болтуне, который под видом секретов сообщал всем и вся общеизвестные истины. Имя его стало нарицательным, отсюда — фразеологическое выражение «секрет полишинеля», которое, вероятно, и обыгрывает в оригинале Борель.
4 ...сборщиков соляной подати... — В оригинале: «des receveurs de la gabelle» — букв.: «сборщиков габели». Речь идет о сборщиках налога на соль, который был впервые введен в 1341 г., в начале Столетней войны; сначала он носил временный характер, но затем стал постоянным — и в скором времени сделался самым непопулярным из всех налогов при королевской власти во Франции. Повсюду, кроме соледобывающих провинций (в основном на мор¬


ТОМ II
77. Борель. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. VII
587
ском побережье), соль была изъята из свободной торговли и продавалась в особых амбарах по установленной цене. Кроме того, каждый житель был обязан приобрести определенное количество соли в год. Сбор габели всегда отдавался на откуп, и откупщики нанимали специальных сборщиков.
5 ...Клио с ее трубой... — Клио [др.-греч. KXsici — «прославляющая») — в античной мифологии одна из девяти Муз; с эллинистических времен считается Музой истории. В античные времена изображалась со свитком и грифельной палочкой в руках (см.: МНМ 1980—1982/1: 662), однако в эпоху Позднего Возрождения, после публикации труда итальянского писателя Чезаре Рипа (1555—1622) «Иконология» («Iconologia»; 1603), ее непременными атрибутами стали считаться лавровый венок, том исторического сочинения, а также медная труба (ср., напр., полотна Я. Вермеера «Мастерская художника» (1666— 1667), П. Миньяра «Клио» (1689) и т. п.).
6 Шестнадцать томов о последствиях каламбура... — Намек на исторический труд А. Тьера «История французской революции» (см. выше при- меч. 2), однако Борель ошибся с количеством томов.
7 «lo soy que soy\» — Цитата из испаноязычной Библии, слова Бога, обращенные к Моисею; в синодальном переводе: «Я есмь Сущий» (Исх. 3: 15). Характерно, что эту же фразу (впрочем, разумеется, на английском языке — «I am that I am») произнес незадолго до своей кончины Дж. Свифт, и впоследствии данный сюжет получил богатое отражение в произведениях массовой культуры, посвященных писателю, и особенно в модернистской драматургии (см.: Kelly 2002: 138).
Глава XXVII
1 В конце старинного бульвара... — Имеется в виду улица Сент-Антуан (rue Saint-Antoine), которая одним своим концом упиралась в Бастилию.
2 ...изнежился Геркулес подле ног Омфалы, царицы Лидии, и позволившего, подобно Геркулесу, отнять у себя и палицу, и львиную шкуру... — Согласно древнегреческой мифологии, после убийства Ифита (совершённого в припадке безумия, которое наслала на него Гера), Геракл (у римлян — Геркулес) был сражен тяжелой болезнью, для исцеления которой он, послушавшись предсказания Дельфийского оракула, поступил в услужение к лидийской царице Омфале. К ногам ее Геракл сложил и палицу (см. примеч. 7 к гл. ХХШ), и


588
Приложения. Примечания
львиную шкуру, снятую им с Немейского льва (первый из двенадцати подвигов); забыв о сражениях, он сидел над пряжей в кругу рабынь (согласно одной из версий мифа, облаченный в женское платье) и угождал прихотям госпожи (см.: МНМ 1980—1982/1: 280).
3 ...подобно старику, который, не желая сходить в ллогилу, предпочел бы влле- сто этого поглотить всех своих потомков... — Вероятно, еще одна отсылка к мифу о Сатурне-Кроносе (см. примеч. 21 к гл. XIV книги шестой).
4 Тенар. — Имеется в виду мыс Матапан (область Лакония, полуостров Пелопоннес), на котором находился храм Посейдона, а также пещера, через которую, по преданию, Геракл дважды спускался в подземное царство.
5 ...шестидесяти королей... — Всего история Франции, с древнейших времен и до провозглашения в 1870 г. Третьей республики, насчитывает семьдесят одного короля (Людовик XV был шестьдесят пятым). Однако при этом следует учитывать, что в списке монархов есть как исторические, так и легендарные или полулегендарные короли (такие как Маркомир, Геннобавд и Суннон из династии Меровингов).
6 Генеральные штаты (Etats-Généraux) — высший совещательный сословно-представительный орган во Франции при королевской власти. Впервые были созваны в 1302 г. и включали в себя представителей от трех сословий (см. ниже примеч. 8), но затем, по мере становления абсолютизма, стали собираться крайне нерегулярно. Последние Генеральные штаты были созваны Людовиком XVI в мае 1789 г., накануне Французской революции. Уже 17 июня депутаты третьего сословия провозгласили себя Национальным собранием, которое после взятия Бастилии 14 июля приняло на себя управление Францией.
7 ...Пасквина и Марфорио... — Пасквин (правильнее — Пасквино, um. Pasquino) — античная статуя, обнаруженная в Риме в 1501 г., при перестройке Палаццо Орсини; к цоколю этой статуи в античные времена авторы сатирических произведений прикрепляли свои эпиграммы, подчас весьма оскорбительные (отсюда произошло слово «пасквиль»). Согласно распространенному мнению, эта статуя изображает учителя (по другой версии — трактирщика или цирюльника), школа которого находилась напротив нее (см.: Дживелегов 2015: 83). Ответы на эти выпады приклеивались к стоявшей поблизости статуе Марфорио [um. Maiforio), изображавшей речное божество, сына Марса, воплощение Океана. Обе они относятся к так называемым «говорящим статуям» («statue parianti di Romei»), посредством которых римский народ мог


том и
П. Борель. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. VII
589
свободно и анонимно выражать свое мнение, а также восприятие политической ситуации.
8 Третье сословие (tiers état). — Так во Франции при Старом режиме именовались все группы населения, не входившие в число привилегированных сословий — первого (духовенства) и второго (дворянства), освобожденных от уплаты налогов. В третье сословие входило, помимо городского и сельского люда, и так называемое «дворянство мантии» — члены парламентов (судебных органов), а также откупщики, финансисты и иные представители нарождавшейся буржуазии.
9 К оружию!.. — В оригинале: «Aux armes!..» Этими же словами открывается припев «Марсельезы» («La Marseillaise»; музыка Дж.-Б. Виотти, слова К.-Ж. Руже де Лиля), решением Конвента от 24 ноября 1793 г. избранной официальным гимном Французской республики.
10 ...накануне был разграблен Королевский ллебелъный склад... — Королевский мебельный склад (Garde-Meuble) размещался во дворце на парижской площади Людовика XV (ныне — площадь Согласия), выстроенном в 1750-х — 1770-х годах (с 1806 по 2015 г. это был дворец Морского министерства; после проведения реконструкции дворец превратится в музей). Помимо мебели, на складе хранились драгоценные ткани, ковры, ювелирные изделия, доспехи и вооружение французских королей; периодически разные предметы из коллекции выставлялись в залах, открывавшихся для посетителей. Борель сообщает верные сведения о том, что утром 13 июля 1789 г. склад был разграблен восставшим народом с целью получения оружия.
11 Разборщик кораблей (déchireur de bateaux). — Имеется в виду работник, который разбирал корабли в порту — чаще всего грубо сколоченные посудины, которые совершали не более одного путешествия вниз по реке. В районах, богатых лесом, они были дешевы в постройке, поэтому легче было их спустить один раз по реке, а потом отдать на разбор (и продать древесину), чем платить за то, чтобы поднять их обратно вверх (см.: DT 1822—1835/7: 387-388).
12 Сатурналии — в Древнем Риме ежегодные празднества в честь бога Сатурна, во время которых стирались сословные различия. В эпоху Средневековья аналогом сатурналий стал масленичный карнавал (см. примеч. 4 к Прологу).


590
Приложения. Примечания
Глава XXVIII
1 Толпа с пращой в руке, подобная юному Давиду...— Отсылка к ветхозаветной истории про пастуха Давида, который камнем из пращи убил грозного великана Голиафа (см.: 1 Цар. 17: 49—51).
2 Комендант Бастилии. — В описываемые времена комендантом крепости был Бернар Рене Журдан, маркиз де Лонэ, заступивший на этот пост в 1776 г. и сменивший на нем своего отца, Антуана Жозефа де Жюмийяка.
3 «Маленькие швейцарцы» (petits Suisses). — Речь идет о солдатах одного из одиннадцати Малых швейцарских полков, которых называли так, чтоб отличить от полков Швейцарской гвардии. Конкретно в данном случае подразумеваются гренадеры из граубюнденского полка (64-й Малый швейцарский полк, сформированный в 1672 г.).
4 Ему было известно, что Тюренн и Конде в свое врелля сочли эту твердыню неприступной... — По-видимому, Бор ель заимствовал эти сведения из публицистической литературы времен Французской революции 1789 г.: в статьях революционно настроенных журналистов того времени нередко провозглашалось, что народ, взявший Бастилию, превзошел таким образом этих двух великих полководцев. Военачальники Анри де Ла Тур д’Овернь, виконт де Тюренн (1611—1675), и Луи П де Бурбон, принц де Конде (1621—1686), встретились в кровопролитном сражении неподалеку от Бастилии, в парижском предместье Сент-Антуан, на исходе Фронды, 2 июля 1652 г. Первый командовал королевскими войсками, второй — более чем вполовину меньшей армией фрондёров. Дело шло к окончательному разгрому сил Конде, но их спасла Анна Мари Луиза Орлеанская, герцогиня де Монпансье, Великая Мадемуазель (см. примеч. 7 к гл. XV книги второй), которой благодаря бумаге, полученной от отца, герцога Гастона Орлеанского, поддерживавшего Фронду, удалось убедить коменданта Бастилии открыть огонь по королевским войскам. Парижане распахнули ворота Сент-Антуан, и остатки армии Конде укрылись в городе.
5 Камизада (от оке. camisa — «рубаха») — внезапное нападение ночью или на рассвете, когда атакующие, чтобы отличить своих от противника, надевали поверх доспехов рубахи.
6 Сент-Антуан. — См. примеч. 1 к гл. ХХУП.
7 Арсенальные сады (jardins de l’Arsenal). — Имеются в виду сады при парижском Арсенале, который, будучи построен во второй половине XIV в.,


ТОМ II
П. Борель. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. VII
591
уже в 17-м столетии использовался не как склад оружия, а как резиденция главного начальника артиллерии Франции (с 1755 г. — государственного секретаря по военным делам). Большой Арсенал и Малый Арсенал со всеми их постройками и садами занимали целый квартал, который примыкал к Сене, а одним углом упирался в Бастилию (из крепости в сады Арсенала вела калитка). Размещение восставшими парижанами пушек в садах Арсенала 14 июля 1789 г. оказалось правильным тактическим маневром.
8 Пороховой двор (cour du Salpêtre — букв.: «двор Селитры») — один из дворов в Малом Арсенале (см. пред, примеч.).
9 ...от округа Сен-Луи-де-ла-Кюлътюр... — Имеется в виду избирательный округ, существовавший в 1789—1790 гт. в рамках прихода церкви Св. Людовика (добавление «де-Ла-Кюльтюр» обозначает, что некогда на этом месте находились возделанные («окультуренные») поля). Нынешнее барочное здание церкви (сегодня она носит имя Святого Павла и Святого Людовика — Сен-Поль—Сен-Луи) было заложено кардиналом Ришельё в 1627 г., и первоначально она входила в комплекс принадлежавших иезуитам зданий на улице Сент-Антуан (см. примеч. 1 к гл. XXVH).
10 Coram populo. — Ставшие фразеологизмом слова из строки 185 сочинения Квинта Горация Флакка «О поэтическом искусстве» («Ars Poetica»; 13 н. э.), также известном как «Послание к Пизонам» («Epistola ad Pisones»). В под страничной сноске эти слова приводятся в переводе А. А. Фета; ср.: «Пусть Медея не губит детей пред глазами народа».
11 ...пожилой господин де Монсиньи, настоящий отец этой бедняжки... — Течь идет о Клоде Симонене де Монсиньи, капитане гарнизона Бастилии. Литератор и политический деятель времен Революции Жан Жозеф Дюзо (1728— 1799) упоминает этот эпизод в своих мемуарах, носящих название «О парижском восстании и взятии Бастилии» (см.: Dusaulx 1790: 35).
12 ...в это врелля смельчак, который уже один раз спас несчастную девушку, вырывает ее из рук палачей, отводит в безопасное место и снова бросается в бой. — Храбреца, спасшего мадемуазель де Монсиньи, звали Обен Бонмер. Дюзо (см. пред, примеч.) сообщает, что 3 февраля 1790 г. храбреца наградили почетной саблей, а 5 февраля спасенная девушка вручила ему лавровый венок, полученный из рук мэра Парижа (см.: Dusaulx 1790: 35).
13 ...к огромному количеству пороха... — В оригинале упомянута точная цифра (20 тыс.) — однако не уточнено, чего именно; вероятней всего, речь идет о фунтах.


592
Приложения. Примечания
14...какие-то малодушные солдаты его удерживают и не дают совершить этот ужасный подвиг. — На самом деле это были унтер-офицеры Беккар и Ферран.
15 ...на Графской башне и на Базиньере... — Имеются в виду две крайние правые башни Бастилии (передняя и задняя) со стороны улицы Сент-Антуан. Считается, что Графская башня (la tour de la Comté) получила свое название от Парижского виконтства (слово «виконт» происходит от лат. vicecomes — «вице-граф», «заместитель графа»), а Базиньера (la tour de la Bazinière) — от имени государственного казначея Масе Бертрана, сеньора де Ла Базиньера (ум. 1688), одного из богатейших парижских финансистов, который был заключен в этой башне на протяжении четырех лет (1661—1664 гг.), будучи обвинен в причастности к злоупотреблениям, которые инкриминировались сюринтенданту финансов Никола Фуке. В Базиньере одно время был заключен и узник, известный как Железная Маска (см. примеч. 2 к гл. V книги четвертой). См. также ил. 44.
16 Алкид — имя, данное при рождении Гераклу; второе свое имя (собственно Геракл, др.-греч. HpaxXrjç — «Прославленный [богиней] Гёрой») он получил от оракула в Дельфах (см.: МНМ 1980—1982/1: 277, 282).
17 Гревская площадь (place de Grève) — старое (до 1803 г.) название Ратушной площади (или площади Отель-де-Виль) в Париже; там с сер. XIV в. располагается Ратуша (см. след, примеч.), а в период с XIV до XVIII в. на этой площади совершались публичные казни.
18 Ратуша (PHôtel-de-Ville) — здание, в котором с 1357 г. размещается Парижский муниципалитет; неоднократно перестраивалось на протяжении веков.
19 Арка Сен-Жан (arcade Saintjean) — соединявшая соседние здания арка, существовавшая в XVI—XIX вв. неподалеку от парижской Ратуши.
20 ..м,аркиз де Пелъпор, чьим утешителем этот славный человек был во врелля пятилетнего заключения... — О том, что Антуан Жером де Лом-Сальб- ре, помощник коменданта Бастилии, проявлял доброту к маркизу де Пель- пору во время его нахождения в Бастилии (1784—1788 гг.), куда он был помещен за свою публицистическую деятельность, сообщается в целом ряде исторических трудов о Французской революции (см., напр.: Hesmivy 1794: 269—270). Заключенный пользовался благосклонностью и самого коменданта, маркиза де Лонэ (см. выше примеч. 2), дочь которого он обучал музыке.


ТОМ II
77. Борель. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. VII
593
21 Каждый хотел лягнуть, как осел - мертвого льва... — Намек на басню об умирающем льве, которого, чувствуя свою безнаказанность, приходит ударить копытом осел. Сюжет этот встречается впервые у Федра (см.: Басни. 1.21), впоследствии — у Лафонтена («Le Lion devenu vieux»; 1668); на русском языке басня известна в переложениях В.К. Тредиаковского («Лев престарелый»), А.П. Сумарокова («Лев состаревшейся»), И. С. Баркова («Престарелый Лев, Вепрь, Вол и Осел»), И.А. Крылова, Г.Р. Державина и др.
22 Орден Святого Людовика — королевская награда Франции, учрежденная Людовиком XIV в 1694 г. и вручавшаяся за выслугу лет на военной службе французской короне.
23 ...то ли булаву, то ли железную палицу. — Речь идет об оружии, известном как боевой молот (marteau d’armes) и представляющем собой стальную насадку на длинной ручке, завершающуюся с одной стороны молотком, а с другой — топориком или острым клином («клювом»), для нанесения соответственно дробящих, рубящих или колющих ударов (русский аналог — чекан). Во Франции и Испании это оружие называлось «воронов клюв» (ста- рофр. bec de corbin) и состояло на вооружении у одноименного отряда гвардейцев («Сотня дворян воронова клюва»), образованного Франциском I в начале XVI в. и расформированного при Людовике XTV.
24 Улица Комартен (rue de Caumartin) — улица в Париже, на правом берегу Сены, идущая на север от бульвара Капуцинок.
25 Из Колодезной башни или из башни Свободы... — Имеются в виду две левые передние башни Бастилии со стороны улицы Сент-Антуан. См. ил. 44.
Глава XXIX
1 	Голова его бьется по твоим бокам... словно ее отрезали и подвесили на луку седла... — Возможно, реминисценция из повести В. Ирвинга «Легенда о Сонной Лощине» («The Legend of Sleepy Hollow»; 1820): «Икабод обомлел от ужаса, обнаружив, что у всадника отсутствует голова. Охвативший его ужас усилился еще больше, когда он заметил, что голова, которой полагается быть на плечах, болтается у луки седла незнакомца» (Ирвинг 1989: 368. Пер. А.С. Бобовича). Борель, впоследствии (в начале 1840-х годов) переводивший Ирвинга на французский язык, вполне мог быть знаком с этим произведением.


594
Приложения. Примечания
2 Ты не несешь на себе привязанным, подобно казацкому коню, прекрасного пажа польского короля, будущего гетмана Украины\ — См. примеч. 11 к гл.
ххп.
3 Сен-Жерменский лес — обширный зеленый массив (ок. 35 км2) к северу от города Сен-Жермен-ан-Лэ (см. примеч. 8 к гл. ХП книги второй) на полуострове в излучине Сены.
4 Дикая охота. — Согласно распространенному (прежде всего в Германии и Британии) средневековому мифу, так называлась группа всадников со сворой собак, которые носятся по земле (или над землей), собирая души людей, в основном — ленивых или порочных. В разных европейских странах главенство в Дикой охоте приписывалось разным героям: так, в Англии ее предводителем считался король Артур или Герн-Охотник (дух Виндзорского леса, призрак, носивший на голове оленьи рога), в Скандинавии — Один, во Франции — рыцарь Роланд. Также иногда предводителя Дикой охоты отождествляли с дьяволом. Термин «Дикая охота» [нем. Wilde Jagd, англ. Wild Hunt) устоялся благодаря немецкому филологу Якобу Гримму (1785—1863), который использовал его в своей работе «Немецкая мифология» («Deutsche Mythologie»; 1835); у Бореля — «chasse infernale» — букв.: «адская охота».
Глава XXX
1 	Свершилось! — Библейская аллюзия: «Седьмой Ангел вылил чашу свою на воздух: и из храма от престола раздался громкий голос, говорящий: совершилось!» (Откр. 16: 17).
Глава XXXI
1 Пентесилея — в греческой мифологии царица амазонок, павшая во время Троянской войны в поединке с Ахиллом.
Глава XXXIII
1 Израильтян увели в плен Вавилон и Ниневия? Семь казней поразили Египет?.. — Намек на ветхозаветные бедствия: Вавилонский плен иудеев (см.:


томи
П. Борель. МАДАМ ПОТИФАР. Кн. VII
595
4 Цар. 24—25) и кары, которые Бог наслал на Египет ради Исхода оттуда еврейского народа, возглавляемого пророком Моисеем (см.: Исх. 7—12).
2 Монастырь Шарантон. — Имеется в виду католическая обитель в городе Сен-Морис (в 8 км к юго-востоку от Парижа), на территории которой в 1645 г. был открыт госпиталь для душевнобольных, курируемый орденом Милосердных братьев [фр. Frères de la charité).
3 ...пожелала ему счастливой и долгой карьеры... — Возможно, злая ирония Бореля: депутат Этис де Корни умер на следующий год после описываемых событий.
4 ...почти полностью разрушенной Бастилии... — Полное разрушение этой парижской крепости произошло в 1791 г.
5 Катакомбы. — Так в Шарантоне называлось отделение для буйных больных. Ср. следующий эпизод из «Мемуаров» Мазера де Аатюда:
В Шарантоне находились также и буйные помешанные, у которых припадки бешенства наступали периодически. На это время их сажали в решетчатые каморки, или в «катакомбы». Случалось даже, что наиболее опасных из них приходилось запирать в железные клетки и держать их там на цепи. Когда припадок проходил, их выпускали оттуда, и они продолжали жить вместе со всеми.
Мазер де Латюд 1929: 79—80
6 Силен — в греческой мифологии демон плодородия, отличавшийся крайним уродством. Силены вместе с сатирами входили в свиту Диониса и традиционно изображались либо в буйной пляске с неприличными жестами, либо в полном отупении от выпитого вина (см.: МНМ 1980—1982/2: 434—435).
7 Но когда она бросилась в его объятия, чтобы покрыть его поцелуями и оросить слезами ~ безостановочно повторял замогильным голосом: « О Thiarna, dean trocaire ormsa mor-pheacach». — Похожая сцена описана в «Мемуарах» Мазера де Латюда: автор вспоминает, как он, находясь в Шарантоне, узнал, что в отделении для буйнопомешанных содержится его старый знакомец, Далегр, с которым он когда-то бежал из Бастилии, и упросил одного из монахов устроить ему с ним встречу:
Наконец, я был допущен к нему. Дрожа, вошел я в его темное и страшное жилище. Я думал найти Далегра, но я нашел лишь ужасный скелет. Растрепанные редкие волосы, блуждающие впалые глаза и бледное изнуренное лицо делали его неузнаваемым. <...>


596
Приложения. Примечания
Я бросился к нему на шею, чтобы поцеловать его. Он в страхе оттолкнул меня. Я сделал попытку разбудить его память.
— Разве ты не узнаёшь своего старого друга? — спросил я. — Я Латюд... Латюд... Это я помог тебе когда-то бежать из Бастилии... Помнишь?..
Он устремил на меня дикий взгляд и произнес глухим голосом:
— Нет... Я — Бог!
Это было всё, чего я мог от него добиться.
Мазер де Латюд 1929: 79—80
[Эпилог]
1 ...которая причинила мне больше огорчений, чем оно того стоило, и которая, несомненно, причинит мне их еще больше. — Эти слова Бореля оказались пророческими (см. с. 433 наст, изд., а также эссе Ж. Жанена и Ш. Бодлера в разделе «Дополнения»).
2 ..моей следующей книги, которая будет называться «Табарен». — Табарен (Tabarin) — странствующий актер XVII в. (наст, имя — Жан Саломон, по другим данным — Антуан Жирар), пользовавшийся в свое время огромной популярностью, автор фарсов, опубликованных в 1622 г. и неоднократно переиздававшихся в течение XIX в. В детстве Мольер посещал его представления на Сен-Жерменской ярмарке. Табарена упоминают Ж. Нерваль в новелле «Рука славы: Макароническая история» («La Main de gloire: histoire macaronique»; 1833) и T. Готье в романе «Капитан Фракасс» («Le Capitaine Fracasse»; 1863). Кроме того, Табарен [um. Tabarino или Tabbarino) — это еще и маска в итальянской комедии дель арте — одна из ипостасей Арлекина или купец-волокита (см. также примеч. 10 к гл. X книги первой).
Роман, о котором говорит Борель, так и не увидел свет и никогда не выходил в виде отдельной книги, хотя его название вкупе с выходными данными (и пометой «в печати») публиковалось на последних страницах некоторых изданий сочинений Бореля, причем уточнялось, что это двухтомник (см., напр.: Romantiques 1968/1: 127).
3 «Добро пожаловать, сударь, в Эльсинор\» — Несколько искаженное приглашение Гамлета комедиантам: «Добро пожаловать, господа, в Эльсинор» (Акт П, сц. 2; ср. в пер. Б.Л. Пастернака: «С приездом в Эльсинор вас, господа!»).


Дополнения. ЖюльЖанен. Мадам Потифар
597
Дополнения
Жюль Жанен
МАДАМ ПОТИФАР
Jules Janin
MADAME PUTIPHAR
Впервые опубл. в изд.: Janin 1839.
Про историю создания эссе и его влияние на дальнейшую судьбу романа «Мадам Потифар» Петрюса Бореля см. с. 452-453 наст. изд. При пересказе сюжета «Мадам Потифар» Ж. Жанен допускает некоторые неточности, наиболее характерные и значимые из которых мы отмечаем в нашем комментарии.
1 ...как пятна крови на руках Макбета, когда он «зарезал невинный сон»! — Аллюзия на слова Макбета из одноименной пьесы Шекспира: «Казалось мне, разнесся вопль: “Не спите! | Макбет зарезал сон!” — невинный сон...» (Акт П, сц. 2. Пер. Ю.Б. Корнеева).
2 ...троекратным и туманным воззванием к миру, пустоте, небытию. — В оригинале: «la triple invocation» — «троекратное молитвенное воззвание». Ироническая игра слов: в католическом богослужении «la triple invocation à l’Agneau de Dieu» — трегубое обращение к Агнцу Божию, то есть к Иисусу Христу.
3 Пусть твердит, как господин Оргон: «Мужайся, сердце\ Нет, не будем малодушны!» — Мольер. Тартюф. Акт IV, сц. 3. Пер. М.А Лозинского.
4 Во Франции тогда были времена царствования Котильона I под именем Людовика XV. — Игра слов, автором которой является прусский король Фридрих П; об этом его высказывании упоминается в переписке Вольтера. Фридрих провел ироническую периодизацию царствования короля Людовика XV, представив оное как последовательность правлений наиболее влиятельных королевских фавориток, а именно: Котильон I (мадам де Шатору), Котильон П (мадам де Помпадур), Котильон Ш (мадам Дюбарри). Жанен несколько искажает хронологию: данная часть романа относится к самому началу 1760-х годов; в то время у власти находилась мадам Помпадур, то есть это


598
Приложения. Примечания
период Котильона П. Ирония Фридриха П основана на многозначности слова «cotillon». Одно из его значений, в настоящее время наиболее известное, — танец, вошедший в моду во Франции в ХУЛ в. Первоначально он состоял из одной фигуры, затем стал объединением танцев и других бальных развлечений; использовался как завершение бала. Кроме того, есть еще один оттенок смысла, на который указала Т.В. Соколова при обсуждении данного вопроса. Прежнее значение слова «cotillon» — нижняя юбка крестьянок, что вызывает ассоциацию не только с выражением «courir le cotillon» («волочиться за каждой юбкой»), но, возможно, напоминает и о низком происхождении мадам Помпадур и мадам Дюбарри.
Как заманчивый для публики сюжет, Котильон I встречается в романе Оноре де Бальзака «Провинциальная знаменитость в Париже» («Un grand homme de province à Paris»; 1839). Следует также упомянуть пьесу «Котильон Ш или Людовик XV у мадам Дюбарри» («Cotillon Ш, ou Lous XV chez Mme Dubarry»; 1831), написанную A. Буржуа и Э. Вандербуком — авторами большого числа популярных в XIX в. водевилей.
5 Утренний выход (le petit lever — букв.: «малый подъем») — первый этап трехчастного церемониала особо знатного человека (в том числе короля), на котором присутствуют только члены семьи и самые близкие приближенные; для архиепископа, например, это может быть утреннее появление перед паствой или утренняя проповедь. В данном случае употреблено иронически.
6 «На реках вавилонских». — См. примеч. 20 к гл. XXVI книги второй «Мадам Потифар». Сходным образом этот псалом упоминается в романе Бальзака «Мнимая любовница» («La Fausse Maîtresse»; 1841):
Знатные поляки, которых из осторожности не признавали ни двор, ни дипломатический корпус, жили в библейском одиночестве — так сказать, super flumina Babylonis, или же посещали нейтральные салоны, где терпимы ко всяким политическим убеждениям.
Бальзак 1960/4: 8.
Пер. И.С. Татариновой
7...образами., вполне достойными самого регента. — Речь идет о Филиппе П, герцоге Орлеанском, регенте Франции с 1715 по 1723 г., известном не только крайней вольностью нравов, но и художественными дарованиями; так, он выполнил серию гравюр к «Дафнису и Хлое».


Дополнения. Жюль Жанен. Мадам Потифар
599
8 	На скамеечке для молитвы монсеньера архиепископа, между пасторским посохом и митрой, были небрежно брошены две розовые домашние туфельки; в молельне повсюду виднелись прелестнейшие лоскутья кружев, атласа и шелка. — Критик вносит в эпизод оттенки, отсутствующие в тексте романа: розовые домашние туфельки любовницы архиепископа и разбросанные везде прелестнейшие лоскутья кружев, атласа и шелка (в романе говорится о маленьких тапочках и лежащей женской одежде; ср. с. 69—70 наст, изд.) у Жанена более пикантны, чем у Бореля, к тому же облик и действия присутствующей девушки фривольнее, чем в романе.
. 9 ..месье Гав де Вилльпатур. — Жанен ошибся в написании имени персонажа, опустив букву «s»: Gave de Villepatour; в романе Бореля — Villepastour. Вилльпатур — известная в ту эпоху семья, представители которой были военными. Так что ошибка Жанена схожа с тем, как если Андрея Болконского назвать Андреем Волконским.
10 Астрея. — Имеется в виду заглавная героиня пасторального романа Оноре д’Юрфе («L’Astrée»; 1612).
11 ...в битве при Фонтенуа королевская свита предоставила английским мушкетерам право первого залпа). — Ссылка на популярный в литературе исторический эпизод восьмилетней Войны за австрийское наследство (1740— 1748 гг.), широко известный в пересказе Вольтера; запечатлен в конце XIX в. на полотнах батальных живописцев Ж.-Б.-Э. Детайля (1848—1912) «Битва при Фонтенуа» и А.-Ф.-Э. Филиппото (1815—1884) «Полк Французской гвардии при Фонтенуа. 11 мая 1745 года».
12 ...усладим вкус кипрским вином... — Кипрское вино в данном случае — признак самой изысканной роскоши. Упоминания о нем в таком качестве — общее место европейской литературы, от «Одиссеи» Гомера до поэзии Поля Верлена. История вина связана со многими историческими персонажами, в числе которых римские патриции, французские короли, рыцари-тамплиеры и турецкие султаны.
13 Сделка заключена, и для того чтобы ее спрыснуть, полковник пригубливает коварнъши устами уже откупоренное вино — так сказать, за Патрика. — В оригинале: «Le marché est conclu, et, pour le vin du marché, le colonel avale d’une lèvre flatteuse le vin tiré pour Patrick». Здесь обыгрывается сразу три выражения. Во-первых, собственно французский фразеологизм «Boire le vin du marché», который может быть переведен как «спрыснуть сделку», то есть выпить по случаю удачного конца дела. Во-вторых, фраза «коварные уста»,


600
Приложения. Примечания
восходящая к Псалму 12 (в православной традиции — 11): «Ils se parlent faussement l’un a l’autre; ils parlent avec des lèvres flatteuses, avec un cœur double» — «Суетное сказал каждый ближнему своему, коварны уста в их сердце, и в сердце сказали злое» (Пс. 11:2). В-третьих, французская идиома «[quand] le vin est tiré, il faut le boire» — букв.: «вино налито, надо его выпить»; приблизительное значение: «раз дело начато, приходится доводить его до конца».
14 	...я просто хочу показать человека, который уподобился собаке из басни, оказавшись в числе тех, чьи порочные страсти рвали в клочья прежнюю Францию. — Имеется в виду басня Ж. де Лафонтена «Собака с хозяйским обедом» («Le Chien qui porte à son cou le dîné de son maître»; 1678). Согласно ее сюжету, одна собака исправно носила хозяину обед, ни разу на него не покусившись. Но вот однажды другой пес попытался отобрать у нее еду, и собака сцепилась с ним. Драка их привлекла внимание изрядной своры. Тогда, осознав, что хозяйский обед уже не спасти, собака поставила лапу на самый большой кусок и сказала прочим: «Вот это мне, а остальное вам!» В конце Лафонтен приводит мораль:
Пример другим: гляди да потешайся,
Как люди рвут куски и набивают рот,
Но обличать их опасайся.
Когда ж какой-нибудь чудак У пирога вдруг явится на страже,
С ним говорить не станут даже,
А прямо в сторону: не суйся, мол, дурак!
Поэтому, чем зря другим перечить,
Не лучше ль первого себя же обеспечить?
Пер. В. С. Лихачёва
15 ...даже без песни жаворонка... — Аллюзия на сцену расставания Ромео и Джульетты у Шекспира, где утренняя песня жаворонка служит сигналом к разлуке, оказавшейся вечной (см.: Акт Ш, сц. 5).
16 ...затравленным духом ллятежа... — В оригинале: «la révolte des esprits» — вероятно, аллюзия на название знаменитого трактата «Дух революции и конституции во Франции» («L’Esprit de la Révolution et de la Constitution de France»; 1790), принадлежащего Л.-А. де Сен-Жюсту, одному из наиболее яростных сторонников революционного террора.


Дополнения. Жюль Жанен. Мадам Потифар
601
17 На сей раз автор книг, не поддающихся никакому описанию... провозгласил: «МученикЬ> ~ Мученик\ Мученик}. Маркиз де Сад — мученик}. — В статье 1834 г. «Маркиз де Сад» (в журнале «La Revue de Paris») Жанен высказался как непримиримый обличитель маркиза де Сада. Вполне вероятно, по мнению Т.В. Соколовой, что сам факт присутствия (хотя бы даже и в качестве эпизодического персонажа) маркиза де Сада в романе Бореля без должного в таком случае осуждения Жанен воспринял как дерзкую реплику в свой адрес, как возражение своему мнению о де Саде, ставшему, в силу влиятельности мнения Жанена, чем-то вроде официального вердикта.
Образ маркиза де Сада в романе Петрюса Бореля не имеет отрицательной коннотации, и это так раздражает Жанена, что он разражается бурной тирадой.
18 «Подражание Христу». — Имеется в виду богословский трактат Фомы Кемпийского «О подражании Христу» («De Imitatione Christi»; 1417/1427), в котором автор критикует внешнее благочестие служителей Церкви и призывает к обретению внутреннего мира через отречение от себя и смирение.
19 ...«Мои темницы» Сильвио Пеллико. — В пылу доказательства недостойного характера романа Бореля Жанен обращается почему-то к произведению документального жанра, которое, в любом случае, следует оценивать по иным канонам, чем художественное произведение. Очевидно, достойное поведение «несчастного итальянца», которым так восхищается Жанен, никак не может служить причиной для обвинения романа.
20 ...от венецианской Пъомби до окон Шпилберга}. — Пьомби (um. Piombi — букв.: «Свинцовая тюрьма») — одна из двух тюрем во Дворце дожей в Венеции; была расположена под крышей Дворца, выложенной свинцовыми пластинами, и предназначалась для знати и политических преступников. ТТТггил- бергская крепость была построена в ХШ в. и располагалась неподалеку от города Брно в Моравии; с 1783 г. до 1853 г. служила тюрьмой для политических заключенных, известной своим жестким режимом с момента основания; с 1960 г. в этом здании находится городской музей.
21 Когда юноша достиг двадцати двух лет... — Еще одна ошибка Жанена: согласно тексту романа, Вендженсу на момент гибели было 15 лет (см. с. 344 наст. изд.).


602
Приложения. Примечания
Шарль Бодлер
ПЕТРЮС БОРЕЛЬ
Charles Baudelaire PÉTRUS BOREL
Впервые опубл. в изд.: Baudelaire 1861. В 1862 году Э. Крепе преобразовал издание в Антологию.
Влияние П. Бореля на Бодлера неясно; тем не менее оно имеет место, и данное эссе может в какой-то степени прояснить этот вопрос.
1 Шампавер — мистификация Бореля; мнимый автор сборника «Безнравственные рассказы» (1833), а также герой последней его повести — «Шампавер, ликантроп».
2 Ликантроп — псевдоним, под которым Борель публиковал свои ранние произведения, а также одно из ключевых понятий для его творчества периода сборников «Рапсодии» (1832) и «Безнравственные рассказы» (см. пред, примеч.). Подробнее см. с. 430—432 наст. изд.
3 Вслед за Медеей я с удовольствием повторю: «Moi, moi, dis-je, et c'est assezl» («Я — повторяю, л, и этого достаточно!») — Это восклицание, являющееся ответом на вопрос Нерины, кто же будет с Медеей, если ее все покинули, — одна из наиболее популярных цитат из трагедий Корнеля, образная квинтэссенция мировоззрения, политической мысли и морали Франции XVII в.
4 ..маленького сельского Вольтера... — В оригинале Бодлер употребляет здесь слово «hameau» («деревушка, поселок»), имея в виду, что Урлиак был авторитетом лишь для очень узкого круга знакомых.
5 ...злой дух, склонившись над его колыбелью, сказал: «Ты не будешь знать, что такое “нравиться”»? — Именно это прельщало Бодлера в творчестве Бореля. Ср., напр., его книгу «Фейерверки», гл. ХУШ («Аристократическое удовольствие не нравиться»), а также поэму в прозе «Дары фей» («Les Dons des fées») из сборника «Парижский сплин» («Le Spleen de Paris»; опубл. 1869).
6 ...нечто мистическое, называемое Неудачей... — В оригинале: «le Guig- non» — намек на одноименное стихотворение Ш. Бодлера из сборника «Цветы зла».
7...наконец, в изображении злодеяний и пыточных камер, по силе напоминающем Метьюрина... — Бодлер восхищался Ч.-Р. Метьюрином, который был


Дополнения. Шарль Бодлер. Петрюс Борель
603
для него своего рода образцом (см., напр., статью Бодлера «Салон 1859 года», гл. VTH, «Скульптура»).
8 ...орфография как для известных кухарок Вольтера... — То есть такой, чтобы ее смогли одолеть даже обычные кухарки (см., напр.: Mazure 1821: 255).
9 ...фонографическая система господина Эрдана... — А.-А.-Ж. Эрдан в свое время был знаменит как защитник фонографического принципа в орфографии.
10 Ибо он любил... бросать вызов моральным привычкам читателя... — Качество, безусловно, свойственное и самому Бодлеру.
11 ...Петрюс Борель стал выражением наиболее дерзкого и парадоксального духа Bousingots, или Bousingo... — Названия, вошедшие в лексикон «малых романтиков» из английского морского жаргона (bousin — «трактир самого дурного пошиба», «шум», а также «матросский картуз»), так как были частью рефрена популярной в их среде серенады. В 1830-х годах слово «Bousin- go» служило как наименованием тех, кто входил в круг «малых романтиков», так и обозначением для человека демократических взглядов. См. также с. 432—433 наст. изд.
12 ...сегодня предостаточно авторов... готовых продать свою Музу за зелллю горшечника. — Говоря о продажности современных ему писателей, Бодлер употребляет выражение «le champ du potier» [фр. — «земля горшечника»), восходящее к Евангелию от Матфея: «И они взяли тридцать сребреников, цену, которой оценили сыны Израиля оцененного, и отдали их за землю горшечника, как и сказал мне Господь» (Мф. 27: 9—10). Поскольку первосвященники не могли взять обратно деньги Иуды, они на эти деньги купили землю под кладбище для странников, «поле горшечника» (в традиции русского канонического перевода — «земля горшечника»).
13 ...оставив нам «Табарена», давно уже анонсированного. — См. примеч. 2 к Эпилогу «Мадам Потифар».


ОСНОВНЫЕ
ДАТЫ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА ПЕТРЮСА БОРЕЛЯ
1809-1859
1809, Появляется на свет в Лионе, в семье торговца скобяны-
29 июня ми товарами Андре Бореля; мать — Магделен Виктуар
Гарно. Двенадцатый ребенок из четырнадцати, рожденных в семье, получил имя Жозеф Петрюс. Позднее младший брат П. Бореля Андре (1812—1896) украсит фамильное имя дворянским титулом д’Отрив (d’Hauterive), не имея никакого отношения к старинному аристократическому роду; увлечение А. Бореля генеалогическими изысканиями побудит его к созданию специального труда «Справочник по аристократии» («Annuaire de la noblesse»).
1820 Семья Борелей переезжает в Париж. Петрюс учится в
семинарии; дополнительно его образованием занимается аббат Мардюэль.
1828 По настоянию отца нанимается секретарем архитектора в Мелёне, небольшом городке в 40 км от Парижа.
1829 Начинает учиться архитектуре, посещая мастерскую Антуана Гарно; одновременно учится живописи у Эжена Девериа, с которым вскоре налаживает дружеские отношения; сближается с участниками «Малого Сенакля» —


Основные даты жизни и творчества Петрюса Бореля
605
1830,
1830
1831
1832
август
1833
группы, которая образуется вокруг скульптора Жана Дюсеньера (Т. Готье, Ж. де Нерваль, Ф. О’Недди, О. Маке, А. Бро, Ж. Бушарди, Н. Тома).
Присутствует на первом представлении драмы Виктора Гюго «Эрнани, или Кастильская честь»; в разразившейся «битве» между сторонниками и противниками новой драмы Борель и его друзья занимают сторону автора.
Июльская революция порождает в молодом Бореле надежды на возможность демократических преобразований в стране, и он начинает посещать «Общество друзей народа».
Первые публикации стихов Бореля в журнале «Almanach des Muses» и повести «Жак Баррау, плотник» в журнале «Le Mercure de France au XIXe siècle». Борель и несколько членов «Малого Сенакля», придерживающихся республиканских убеждений, объединяются в новое сообщество и поселяются на холме Рошешуар. Шумное поведение молодых республиканцев вызывает неудовольствие полиции. Борель вынужден переехать на улицу Анфер, а затем — на улицу Фонтен-о-Руа; здесь, в подвале полуразрушенного дома, он, в состоянии крайней нищеты, квартирует вместе со своим другом Жюлем Вабром.
Публикация сборника стихов «Рапсодии» («Rhapsodies»).
Участвует в создании газеты «La Liberté. Journal des arts» и пишет для нее ряд статей. Вместе с друзьями замышляет основать «Содружество Бузенго» («Camaraderie du Bousingo») с целью издания многотомной серии повестей и рассказов различных авторов под общим названием «Повести Бузенго» («Contes du Bousingo»).
Публикация книги «Шампавер. Безнравственные рассказы», с вызывающим уточнением авторства: Петрюс Б о-


606
Пр иложения
рель Ликантроп («Champavert. Contes immoraux» par Pétrus Borei le Lycanthrope). Печатает две статьи об искусстве (в том числе обзор Салона 1833 года) в газете «L’Artiste».
1834
Живет в доме № 61 по улице Анфер вместе со своим другом, художником Н. Тома; публикуется в разных периодических изданиях, в том числе в «L’Artiste» и journal des demoiselles».
конец сентября
Подвергается трехдневному заключению в тюрьме Сент- Пелажи из-за нежелания служить в армии.
декабрь
Рождение внебрачного сына Юстуса (Justus); мать — Мария Антуанетта Гранжере (вдова с 1827 года).
1835
Занимается переводом романа Д. Дефо «Робинзон Крузо» (с 21 марта перевод начинает публиковаться частями).
25—27 августа
Новое заключение в Сент-Пелажи.
1836
Публикация «Робинзона Крузо» в переводе Бореля, иллюстрированного гравюрами Н. Тома (в этом переводе роман до сих пор переиздается во Франции).
ноябрь
Вместе с Марией Антуанеттой и Юстусом уезжает из Парижа, чтобы поселиться в небольшой деревушке Без- иль (деп. Марна). Здесь, живя в крайней бедности (которая и стала одной из причин отбытия из столицы), продолжает писать роман «Мадам Потифар», начатый еще в Париже. Переписывается с Ф. О’Недди, а также с предполагаемыми издателями романа, который по мере написания частями отправляет им.
1837,
конец мая
Уезжает из Безиля.
июнь
Пишет много стихов, посвященных актрисе «Комеди Франсез» Люсинде Парадоль, которой он увлечен.
20 июля
Анонс романа «Мадам Потифар» в газете journal de la


Основные даты жизни и творчества Петрюса Бореля
607
1838
1839
3 июня
1840
1841-1843
1843,
октябрь
1844
февраль
Librairie» (впоследствии публикация была отсрочена, потому что работа автора над книгой еще не была завершена).
Публикует ряд статей в типографии своего брата Франсуа Виктора, занимающегося издательским делом.
Печатается в газетах «La Presse» и «Le Voleur». Роман «Мадам Потифар» в двух томах с рисунками Луи Буланже выходит в издательстве Олливье, с посвящением Люсинде Парадоль («Л.П.»).
Газета «Journal des Débats» печатает статью Ж. Жанена, осуждающую роман «Мадам Потифар» и его автора.
Проживает в окрестностях Парижа, на ферме недалеко от Аньера (деп. О-де-Сен). Дом, в котором он обитает вместе с Марией Антуанеттой и ее детьми, Борель в шутку зовет «L’Auberge de L’Ane mort et de la Femme guillotinée» («Пристанище мертвого осла и гильотинированной женщины»), обыгрывая название скандально известного романа Ж. Жанена. Здесь Петрюса посещают друзья, в том числе С. Нантёйль и другие художники, обосновавшиеся в Буживале, а также Т. Готье, Ф. О’Недди и Ф. Буассар — художник и музыкант, слывший денди.
Переезжает в Аньер. Изредка печатает стихи и рассказы в разных парижских газетах и журналах (в том числе — перевод-адаптацию рассказа В. Ирвинга «Приключения немецкого студента»).
Умирает Люсинда Пар ад оль.
Возвращается вместе с семьей в Париж.
Издает газету «Satan», которую передал ему брат Франсуа, и публикует в ней много своих статей (в том числе — семь обзоров Салона). Печатает три сонета и другие сочинения в газете «L’Artiste».


608
Приложения
апрель—июль
Ведет театральную хронику в газете «Commerce»; основывает журнал «Revue pittoresque» и приложение к нему под названием «L’Ane d’or».
1845
В рамках сотрудничества с газетой «L’Artiste» встречается со многими писателями, в том числе с Т. Готье и Ж. де Нервалем.
август
Объявляет о работе над двумя романами — «Мой друг Пантюрье» (опубл. 1846) и «Мадам Элен».
сентябрь
Участвует в попытках создать «Общество прессы» («Société générale de presse»), но инициатива не увенчивается успехом.
1846,
начало января
Публикует две свои повести в газетах «Le Commerce» и «L’Artiste»: «Мой друг Пантюрье» и «Шут короля Швеции».
25 января
После пятидневного плавания на корабле «Карл Великий» прибывает в Алжир и приступает к обязанностям секретаря при тогдашнем 1убернаторе колонии, маршале Т.-Р. Бюжо.
июнь
Начинает печатать в алжирской газете «Akhbar» статьи о науке и культуре. К писателю переезжает его семья: Мария Антуанетта вместе с сыном Юстусом и своей старшей дочерью от первого брака — Габриэль Клэ.
июль
После отставки маршала Т.-Р. Бюжо получает должность инспектора колониальной службы в небольшом алжирском городе Мостаганеме.
2 сентября
Женится на 19-летней Габриэль Клэ. Вся семья поселяется в небольшом особняке, который Борель с присущей ему иронией называет «Le Castel de Haute-Pensée» («Замок Возвышенных Дум»).
1848-1850
Продолжая печататься в газете «Akhbar», публикует в ней статью «Общественное мнение»; после провозглашения Второй республики во Франции, газета пишет о Бо- реле как о кандидате в Национальное собрание. Однако


Основные даты жизни и творчества Петрюса Бореля
609
1850
1851,
сентябрь
1852-1854
1855,
август
1856
вскоре, в связи с административными перестановками в Алжире, Бореля отправляют в отставку. Денежные затруднения заставляют писателя искать новое место службы. После многократных обращений в военное министерство Борель добивается успеха — но теперь его направляют в распоряжение администрации города Константины.
Пишет поэму политического содержания «Путешественник за починкой обуви» («Le voyageur qui raccommode ses souliers»), направленную против социалистов.
После многочисленных обращений в военное министерство с просьбой о возвращении на прежнее место работы (и не в последнюю очередь благодаря тому, что супрефектом этого города становится О. де Шансель, один из друзей Бореля) переводится назад и получает должность мэра в Блад-Туариа — новой сельской колонии в окрестностях Мостаганема.
До июня 1852 года активно занимается делами в своей мэрии. После государственного переворота 2 декабря 1851 года (когда президент Республики Луи Бонапарт был провозглашен императором Наполеоном Ш) в колониальной администрации Алжира происходят изменения, в ходе которых Борель подвергается преследованиям: его обвиняют в небрежном ведении статистики и даже наказывают штрафом в размере пятидневного жалованья.
Новый мэр Мостаганема виконт де Гантес, враждебно настроенный к Борелю, добивается его окончательного увольнения из колониальной администрации.
Вместе с семьей живет как простой колонист на скудные средства, которые дает земля, и, по его собственному выражению, как «литератор in partibus» (см. примеч. 6 к гл. ХП книги второй «Мадам Потифар»).


610
Приложения
1857
Погруженный в заботы о семье, живет, обрабатывая свой небольшой клочок земли; изредка пишет стихи для дочерей своего друга М. Отгана, ставшего мэром Мосга- ганема после Гантеса.
2 7 января
Умирает Мария Антуанетта (с 1852 года она была безумна).
7 4 апреля
Рождение сына Альдерана Андре Петрюса Бенони (мать — Габриэль Клэ).
1858
Пишет свое последнее стихотворение, обращенное к Магдалене Оттан.
1859,
77 июля
Умирает от солнечного удара.


ИМЕННОИ
УКАЗАТЕЛЬ*
Августин Аврелий, святой (в православии — блаженный) [лат. Sanctus (Beatus) Aurelius Augustinus; 354—430)
христианский теолог и церковный деятель, епископ Гиппонский (с 396 г.), автор трудов «О Граде Божием» и «Исповедь», один из Отцов Церкви 122
Агнесса Римская, святая [лат. Sancta Agnes Romana; ок. 291—304)
христианская мученица, одна из наиболее почитаемых раннехристианских святых 119
Айян Луи де Ноай, герцог д’ [фр. Louis de Noailles, duc D’Ayen; 1713—1793) французский полководец, маршал Франции (с 1775 г.); казнен в эпоху Террора 197
Александр Македонский (356-323 до н. э.)
крупнейший завоеватель античности, создатель эллинистической монархии 350
Альбер Жозеф Франсуа Ильдефонс Раймон д’ [фр. Albert Joseph François Bdefonse Raymond d’; 1721—1790)
В указатель не включены мифологические, библейские и литературные персонажи. Поскольку мадам Потифар и Фараон не отождествляются автором в полной мере с маркизой де Помпадур и Людовиком XV, в указатель они включались лишь в тех случаях, когда прямо упоминались как исторические лица.


612
Приложения
французский государственный деятель, министр полиции (1775—1776 гг.) 331
Аманд, святой [лат. Sanctus Amandus, фр. St. Amande; ок. 600 — ок. 684)
бенедиктинский монах, просветитель Бельгии, миссионер; святой Католической церкви 215, 220
Амело де Шайю Антуан Жан [фр. Amelot de Chaillou Antoine Jean; 1732— 1795)
французский государственный деятель, министр двора (1776—1783 гг.) 342
Анжеаи [фр. L’Angély)
шут Людовика XIV, подаренный ему Луи П де Бурбоном, принцем де Конде 81
Антоний Великий, святой [лат. Sanctus Antonius Magnus; 251—356)
раннехристианский подвижник, основатель отшельнического монашества 15, 51
Аржансон, Марк Рене де Вуайе де Польми, маркиз д’ [фр. Argenson Marc René de Voyer de Paulmy, marquis d’; 1652—1721)
французский государственный деятель, министр полиции (1697—1718 гт.) 265*, 284
Аржансон Марк Рене де Вуайе де Польми, маркиз де Вуайе, граф д’ [фр. Argenson Marc René de Voyer de Paulmy, marquis de Voyer, comte d’; 1722-1782)
внук предыдущего; генерал-лейтенант, губернатор Венсенна (с 1752 г.) 284, 343
Арк, Жанна д’ [фр. Arc Jeanne d’; 1412—1431)
национальная героиня Франции, в немалой степени способствовавшая победе французов в Столетней войне с Англией (1337—1453 гг.) 106
Аруэ де Вольтер См. Вольтер
Аспасия (ок. 470—400 до н. э.)
гетера в Древних Афинах, жена (возможно, гражданская) Перикла (с 445 г. до н. э.) 355


Именной указатель
613
Байе Адриан [фр. Baillet Adrien; 1649—1706)
французский писатель и историк, автор сочинения «Жизнь святых» (1701) 215
Барнавиль (Бернавиль) Шарль Ле Фурнье де [фр. Bamaville (Bemaville) Charles Le Fournier de; 1664—1718)
комендант Венсеннского замка (1696—1708 гг.), затем Бастилии 281
Барраль, дом Венсан [фр. Barrai, Dom Vincent)
монах-бенедиктинец, автор труда «Хронология святых и прочих знаменитых мужей, а также аббатов святых Леринских островов» (1613) 218
Бартоломео ди Сан-Марко, фра (наст, имя: Баччио делла Порта) [um. Fra Bartolomeo di San-Marco, né Baccio della Porta; 1472—1517) итальянский художник, автор картин на религиозные темы, представитель флорентийской школы живописи; находился под влиянием Рафаэля 13
Баярд Пьер Террайль, сеньор де [фр. Bayard Pierre TerraQ, seigneur de; ок. 1473— 1524)
французский рыцарь и полководец, эталон мужества и куртуазного поведения 125, 375
Бекар [фр. Bécard; ум. 1789)
унтер-офицер, защитник Бастилии 378*’ *
Бенедикт Нурсийский, святой [лат. Sanctus Benedictus Nursiae; 480—550)
реформатор западноевропейского монашества, святой Католической церкви 217
Бенони [нелл. Benoni; VTH в.)
полулегендарная личность, сын Женевьевы Брабантской 297, 303
Беранже Пьер-Жан де [фр. Béranger Pierrejean de; 1780—1857)
французский поэт-сатирик, автор многочисленных песен 69*
Бервик Джеймс Фиц-Джеймс, 1-й герцог [англ. Berwick James Fitzjames, 1st Duke of; 1670-1734)
полководец английского происхождения на службе у Франции; маршал Франции (1706 г.) 100
Здесь и далее звездочкой отмечены ссылки на страницы наст, изд., где соответствующие имена лишь подразумеваются.


614
Приложения
Берни Франсуа Жоашен де Пьер де [фр. Bemis François Joachim de Pierre de; 1715-1794)
французский прелат, политический деятель и дипломат, кардинал (1758 г.), министр Людовика XV 103
Бодлер Шарль [фр. Baudelaire Charles; 1821—1867)
французский поэт, автор сборника «Цветы зла» (1857) 420—423*
Бомон Жан Шарль Гийом Ле Прево де [фр. Beaumont Jean Charles Guillaume Le Prévôt de; 1726-1823)
французский юрист; разоблачал финансовые нарушения чиновников, за что оказался в заключении на 21 год, из которых 15 лет просидел в Вен- сеннском замке (1769—1784 гг.) 343
Бонапарт Наполеон [коре. Buonaparte Napulione, um Buonaparte Napoleone, фр. Bonaparte Napoléon; 1769—1821)
французский полководец и государственный деятель, император французов (1804—1814 гг., март—июнь 1815 г.) 342, 367*
Бонмер Обен [фр. Bonnemère (Bonnemer) Aubin)
французский унтер-офицер, участник штурма Бастилии 378*
Борель Пьер [фр. Borel Pierre; ок. 1620-1671)
французский врач, ботаник и эрудит 133
Борромини Франческо [um. Borromini Francesco; 1599—1667)
итальянский архитектор, наиболее радикальный представитель раннего барокко 122
Брантом Пьер де Бурдейль, называемый [фр. Brantôme Pierre de Bourdeille, dit; 1537-1614)
французский писатель, хронист придворной жизни 207
Бретёйль Луи Опост Ле Тоннелье, барон де [фр. Breteuil Louis Auguste Le Tonneliier, baron de; 1730—1807)
французский государственный деятель, министр двора (1783—1787 гг.) 343
Бриссак
См. Коссе-Бриссак Луи Эркюль Тимолеон де, герцог де Бриссак


Именной указатель
615
Брюроте, маркиз де (фр. Brurauté, marquis de)
враг графа д’Аржансона, министра полиции в последние годы царствования Людовика XIV и в период Регентства 265*, 268, 284
Буа-Бурдон (Боредон) Луи де [фр. Bois-Bourdon (Bosredon) Louis de; ум. 1417) французский дворянин, возлюбленный королевы Изабеллы Баварской на протяжении 30 лет 272
Буажеленде КюсеЖан-де-Дьё Раймонде (фр. Boisgelin de CucéJean-de-Dieu Raymond de; 1732—1804)
французский прелат, епископ Лавора (1765—1771 гг.), архиепископ Экса (1771—1801 гг.), архиепископ Тура (с 1802 г.), кардинал (1803 г.) 197
Буль Андре Шарль (фр. Boulle André Charles; 1642—1732)
художник, резчик по дереву, гравер, рисовальщик; создатель особого стиля художественной мебели 99
Буш Оноре (фр. Bouche Honoré; 1599—1671)
французский ученый, историк Прованса 209, 215
Буше Франсуа (фр. Boucher François; 1703—1770)
французский живописец, гравер, декоратор, яркий представитель художественной культуры рококо 99, 122
Бюсси-Рабютен Роже, граф де (фр. Bussy-Rabutin Roger, comte de; 1618—1693) французский писатель, историк, мемуарист, автор сатирического романа «Любовная история галлов» (1665), за который был отправлен в бессрочную ссылку; генерал-лейтенант (1654 г.) 207
Ваде Жан Жозеф (фр. Vadé Jean Joseph; 1720—1757)
французский поэт-песенник и драматург, ввел во французскую поэзию простонародные выражения 122
Варфоломей, маг
См. Бартоломео ди Сан-Марко, фра
Ватто Жан Антуан (фр. Watteau Jean Antoine; 1684—1721)
один из крупнейших французских живописцев XVIII в., заложивший основы «галантного» стиля; автор картин «Паломничество на остров Киферу» (1717—1718) и «Вывеска лавки Жерсена» (1721) 122, 263, 265


616
Приложения
Венанций (у Бореля — святой) [фр. Venance)
старший брат св. Гонората, обратившийся под его влиянием в христианство и умерший в Коринфе во время паломничества на Восток; святой Христианской церкви, почитаемый в чине блаженных 219
Венак, барон де [фр. Venae, baron de)
капитан Пикардийского полка; заключенный Донжона Венсеннского замка 260
Вильгельм Завоеватель [англ. William I the Conqueror, фр. Guillaume le Conquérant; ok. 1027—1087)
герцог Нормандии (с 1035 г.), завоеватель Англии, английский король (с 1066 г.) 57
Винцент Леринский, святой [лат. Sanctus Vincentius Lerinensis; ум. после 450) иеромонах, раннехристианский богослов, святой Христианской церкви; в самом известном своем сочинении, «Памятных записках», сформулировал новый критерий истинности: «Истинно то, что всё вообще объем- лет» 219
Виссек, барон де [фр. Vissée, baron de)
заключенный Донжона Венсеннского замка 26 Г
Вольтер (наст, имя: Франсуа Мари Аруэ) [фр. Voltaire, né François Marie Arouet; 1694-1778)
французский писатель, автор «Философских повестей» (1740—1760), драматург («Заира», 1732; «Магомет», 1741 и мн. др.); один из идеологов эпохи Просвещения 99, 101, 119, 207, 215, 218, 408, 409, 420, 422
Вуазенон Клод Анри де Фюзе, аббат де [фр. Voisenon Claude Henri de Fusée, abbé de; 1708-1775)
французский литератор, автор стихов «на случай» и остроумных, но поверхностных комедий; протеже мадам де Помпадур и мадам Дюбар- ри 122
Галлан Антуан [фр. Galland Antoine; 1646—1715)
французский востоковед, переводчик сказок «Тысячи и одной ночи» (1704 г.) 123
Гамильтон, граф
неустановленный представитель английского рода Гамильтонов; возможно, вымышленное лицо 71


Именной указатель
617
Генрих УШ [англ. Henry УШ; 1491—1547)
король Англии (с 1509 г.), второй монарх из династии Тюдоров; известен созданием Англиканской церкви 35, 36
Гийонне Годфруа ДЕ (Guyoïmet Godefroy de; ок. 1690—1767)
французский офицер, бригадир; заместитель коменданта Венсеннского замка (с 1749 г.) 228*, 229*, 236, 237*, 239*, 241, 242, 246, 259, 260*, 261, 264-268, 271, 272, 274, 276, 278, 280, 285, 318
Голо [нем. Golo; УШ в.)
полулегендарная личность, мажордом Зигфрида Трирского, обвинивший в измене жену своего господина, Женевьеву Брабантскую 297
Гольбах Поль Анри Тири, барон [фр. Holbach Paul Henri Thiry, baron d’; 1723— 1789)
французский философ-просветитель 361
Гомер
древнегреческий эпический поэт, автор поэм «Илиада» и «Одиссея» 278
Гонорат Арелатский, святой [фр. St. Honorat d’Arles; ок. 365—429)
епископ Арля (с 427 г.), святой Католической церкви, основатель Лерин- ского аббатства (ок. 400-Т10 гг.) 209, 214, 215, 217, 219
Гонорий П (наст, имя: Ламберто Сканнабекки из Фаньяно) [лат. Honorius П, um. Lamberto Scannabecchi di Fagnano; 1060—1130)
Папа Римский (с 1124 г.) 216
Готье Теофиль [фр. Gautier Théophile; 1811—1872)
французский писатель романтической школы; друг П. Бореля 421
Грей Джейн [англ. Grey Jane; 1537—1554)
некоронованная правительница Англии (10—19 июля 1553 г.); правнучка короля Генриха УП, после смерти короля Эдуарда VI четвертая в очереди престолонаследия, была провозглашена королевой английскими протестантами, но отстранена от власти и казнена в результате переворота, осуществленного принцессой Марией Тюдор, дочерью Генриха УШ и его первой жены Екатерины Арагонской 106
Гретри Андре Эрнест Модест [фр. Grétry André Ernest Modeste; 1741-1813) французский композитор валлонского происхождения; оказал большое влияние на развитие французской комической оперы ХУНТ в. 408


618
Пр иложения
Губерт Льежский, святой [фр. St. Hubert de liège; ок. 656—727)
епископ Маастрихта (с 705 г.) и Льежа (с 716 г.), святой Католической церкви 311
Гурдан Маргарита Сток (или д’Эсток), мадам [фр. Gourdan Marguerite Stock (d’Estocq), Mme; 1727-1783)
содержательница дома терпимости в Париже 135
Гийон Жанна Мари Бубье де Ла Мотт, мадам [фр. Guyon Jeanne Marie Bouvier de La Motte, Mme; 1648—1717)
французская писательница мистического направления, проповедница квиетизма; находилась в заключении за свои религиозные воззрения (1695-1703 гг.) 240
Гюэ Жак [фр. Guay Jacques; 1711—1793)
придворный резчик по камню Людовика XV, приближенный маркизы де Помпадур 99
Дамьен Робер-Франсуа [фр. Damiens Robert François; 1715—1757)
француз, совершивший неудачное покушение на Людовика XV; четвертован 101
Данкелл, лорд (правильнее: Данкелд) [англ. Dunkeld, Lord)
личность не установлена; возможно, придуманный персонаж (последний представитель английского рода Данкелдов скончался в 1728 г.) 71
Данге Алигьери [um. Dante Alighieri; 1265-1321)
итальянский поэт, автор поэмы «Божественная Комедия» (1306—1321) 251
Дантон Жорж Жак [фр. Danton Georges Jacques; 1759—1794)
деятель Французской революции, один из вождей якобинцев; казнен во время Террора 407
Декан Александр Габриэль (Decamps Alexandre Gabriel; 1803—1860) французский живописец и график 418
Делаборд Жан Бенжамен [фр. Delaborde (de La Borde) Jean Benjamin; 1734— 1794)
французский композитор 126*


Именной указатель
619
Делавинь Казимир Жан Франсуа [фр. Delavigne Casimir Jean François; 1793— 1843)
французский поэт и драматург; автор текста песни «Парижанка» («La Parisienne»), гимна Франции в 1830—1848 гг. 423
Деларош Поль (наст, имя: Ипполит де Ла Рош) [фр. Delaroche Paul, né Hippolyte de la Roche; 1797—1856) французский исторический живописец 423
Диаз де Ла Пенья Нарсисс Виржилио (исп. Diaz de la Репа Narcisse Virgilio; 1807-1876)
французский художник-пейзажист испанского происхождения 418
ДидроДени [фр. Diderot Denis; 1713—1784)
идеолог французского Просвещения, издатель «Энциклопедии, или Толкового словаря наук, искусств и ремесел» (1751) 241
Диллон Артур [англ. Dillon Arthur; 1750-1794)
племянник архиепископа Диллона; военный ирландского происхождения на службе у Франции; командующий наследственным полком Диллона (фактически — с 1767 г.); казнен во время Террора 100
Диллон Артур Ричард [англ. Dillon Arthur Richard; 1721—1806)
французский церковный деятель ирландского происхождения; епископ Эврё (1753—1757 гг.), архиепископ Тулузы (1758—1762 гг.), затем Нарбон- ны (с 1762 г.) 68-71, 100, 197, 405, 407
Дионисий Младший (397—337 до н. э.)
древнегреческий тиран, правитель Сиракуз (города на Сицилии) (367— 356 гг. до н. э.) 257
Дора Клод Жозеф [фр. Doratjean; 1734—1780)
французский поэт, автор стихотворных эпистол «Жертвы любви, или Послания некоторых знаменитых французских любовников» (1776) 125
Дофина (Dauphine)
Слл. Мария Жозефа Саксонская
ДраЙден Джон [англ. Drydenjohn; 1631—1700)
английский поэт, драматург, критик, влиятельный в свою эпоху теоретик классицизма 129


620
Приложения
Дюбарри Мари Жанна Бекю, графиня [фр. Du Barry Marie Jeanne Bécu, comtesse; 1746-1793)
последняя официальная фаворитка короля Людовика XV; казнена в эпоху Террора 410
Дюман, мадам [фр. Dumant, Mme)
бывшая канониса; главная надзирательница Оленьего парка 165*, 167— 176*, 178*, 18Г, 182, 183, 184-189*, 198-200*
Дюмустье Шарль Альбер [фр. Dumoustier Charles Albert; 1760-1801) французский писатель сентиментального направления 82
Дюпати Луи Мари Шарль Анри Мерсье [фр. Dupaty Louis Marie Charles Henri Mercier; 1746—1788)
французский юрист, писатель и путешественник 82 Евгений [лат. Eugenius)
один из трех Пап Римских с таким именем, занимавших Святой Престол до ХП в. 216
Евхерий Лионский, святой [фр. St. Eucher de Lyon; 380 — ок. 449)
архиепископ Лиона (с 435 г.), святой Католической церкви 220
Елизавета Французская, Мадам Елизавета [фр. Elisabeth de France, Madame Élisabeth; 1764-1794)
французская принцесса, младшая сестра Людовика XVI; казнена в эпоху Террора 417
Жанен Жюль [фр. Jules Janin; 1804—1874)
французский писатель, критик и журналист 403—419*
Жарант де Ла Брюйер Луи Секстиус (^.Jarente de La Bruyère Louis Sextius; 1706-1788)
французский прелат, епископ Диня (с 1747 г.), епископ Орлеана (с 1757 г.), командор ордена Святого Духа (с 1762 г.) 197
Железная Маска [фр. Masque de fer)
знаменитый узник форта Сент-Маргерит; по неподтвержденным данным брат-близнец Людовика XIV 208
Женевьева (Геновефа) Брабантская [нем. Genoveva von Brabant; VTH в.)
полулегендарная личность, дочь герцога Брабантского, жена пфаль¬


Именной указатель
621
цграфа Зигфрида, обвиненная в нарушении супружеской верности 297, 303
Иаков Младший (Иаков Праведный; ум. ок. 62 н. э.)
ученик Иисуса Христа, входит в число семидесяти апостолов 217
Иаков Старший (Иаков Зеведеев; ум. 44 н. э.)
ученик Иисуса Христа, один из двенадцати апостолов 217
Изабелла Баварская [фр. Isabeau de Bavière; 1370—1435)
жена Карла VI Безумного, королева Франции (с 1385 г.), периодически управляла государством (с 1403 г.) 10, 272
ИЗАБО
См. Изабелла Баварская
Ирод Антипа (20 до н. э. — после 39 н. э.)
тетрарх Галилеи и Иереи (с 4 г. н. э.) 273
Каиафа (полн. имя: Йосеф Бар-Кайяфа)
первосвященник Иудеи (18—37 гг. н. э.) 273
Канова Антонио [um. Canova Antonio; 1757—1822) итальянский скульптор-классицист 38
Капелюш (Capeluche; ум. 1418)
парижский палач (с 1411 г.), зачинщик погромов во время гражданской войны бургиньонов и арманьяков (1407—1435 гг.); казнен 296
Карл Великий [лат. Carolus Magnus, фр. Charlemagne; 742—814)
король франков (с 768 г.), первый император Священной Римской империи (с 800 г.) 57, 112, 192
Карл I [англ. Charles I; 1600—1649)
король Англии (с 1625 г.), чья абсолютистская политика привела к гражданским войнам, в ходе которых он был обвинен в измене и казнен 106
Карл V Габсбург [исп. Carlos I; лат. Carolus V; нидерл. Karel V; нем. Karl V; 1500-1558)
император Священной Римской империи (1519—1556 гг.), король Испании (под именем Карла I) (1516—1556 гг.); отрекся от обоих престолов 198


622
Приложения
Карл IX [фр, Charles IX; 1550-1574) король Франции (с 1560 г.) 375
Клодион (наст, имя: Клод Мишель) (Clodion, né Claude Michel; 1738—1814) французский художник и скульптор, работавший в стиле рококо; особенно известен своими терракотовыми статуэтками и рельефами 93
Колумбан Люксёйский [фр. Colomban de Luxeuil; ок. 543-615)
ирландский монах, миссионер, проповедник христианства; основатель монастырей Люксёй в Галлии; святой Христианской церкви 220
Комбале, мадам де (Combalet, Mme de)
скорее всего, придуманный персонаж; фамилия заимствована Борелем у племянницы кардинала Ришельё 197, 198
Конде Луи П де Бурбон, принц де [фр. Condé Louis П de Bourbon, prince de; 1621-1686)
французский полководец 376
Коссе-Бриссак Луи Эркюль Тимолеон де, герцог де Бриссак [фр. Cossé-Brissac Louis Hercule Timoléon de, duc de Brissac; 1734—1792) французский аристократ, вельможа при дворе Людовика XV, полковник роты Ста швейцарцев, 1убернатор Парижа (1775—1791 гг.); библиофил и любитель искусства; убит бандой головорезов при перевозке под стражей в Версаль 98, 197, 410
Коцебу Август Фридрих Фердинанд фон [нем. Kotzebue August Friedrich Ferdinand von; 1761—1819)
немецкий драматург и романист, противник романтизма и идеалов Молодой Германии; заколот студентом Карлом Людвигом Зандом 36
Кребийон Клод Проспер Жолио де (Кребийон-сын) [фр. Crébillon Claude Prosper Jolyot de, Crébillon-fils; 1707-1777)
французский писатель, автор романов «Шумовка, или Танзай и Неадар- не» (1734), «Заблуждения сердца и ума» (1736—1738), «Софа» (1742) 122, 241
Кронье Жан [фр, Cronier Jean)
заключенный Донжона в Венсеннском замке 281
Кюсе
См. Буажеаен де Кюсе Жан-де-Дьё Раймон де


Именной указатель
623
Ла Врийер
См. Сен-Флорантен Луи Фелипо, граф де, герцог де Ла Врийер
Ла Рошгеро, шевалье де [фр. La Rocheguerault, chevalier de)
уроженец Уэльса; заключенный Донжона в Венсеннском замке 260
Лавальер Луиза Франсуаза де Ла Бом Ле Баан, герцогиня де [фр. la Vallière Louise-Françoise de La Baume Le Blanc, duchesse de; 1644—1710) фаворитка Людовика XIV; впоследствии ушла в монастырь 189
Ла Кава
См. Флоринда Ла Кава
Лалли-Толлендаль Томас Артур (Тома Артюр) де [англ. Lally-Tollendal Thomas Arthur de; 1702—1766)
французский военачальник, участник Семилетней войны на индийском театре военных действий; был казнен 100
Ллнкло Нинон де (наст, имя: Анна де Л’Анкло) [фр. Lanclos Ninon de, née Anne de l’Enclos; 1620—1705)
французская куртизанка, писательница, хозяйка литературного салона; прославилась своей красотой, а также тем, что сохраняла необыкновенную привлекательность практически до самой смерти 207, 208
Лафонтен Жан де [фр. La Fontaine Jean de; 1621—1695) французский поэт, драматург и баснописец 142
Лебель Доминик Гийом [фр. Lebel (Le Bel) Dominique Guillaume; 1696—1768) камердинер Людовика XV 165, 166*, 183, 188
Ленгле-Дюфренуа Никола [фр. Lenglet-Dufresnoy Nicolas; 1674—1755)
французский прелат, эрудит, географ, историк, библиограф, алхимик 241
Ленорман, мадам
См. Помпадур Жанна Антуанетта Пуассон, мадам Ленорман д’Эть- оль, маркиза де
Леонардо да Винчи [um. Leonardo da Vinci; 1452—1519)
итальянский живописец, скульптор, архитектор, ученый, инженер; один из величайших деятелей европейского Ренессанса 122


624
Приложения
Лесюёр Эсташ [фр. Le Sueur Eustache; 1617—1665)
французский художник стиля барокко, писавший картины на религиозно-исторические темы и прозванный «французским Рафаэлем» 13
Лещинская Мария [пол. Leszczynska Maria, фр. Leszczynska Marie; 1703—1768) супруга Людовика XV, королева Франции (с 1725 г.) 93*, 135*, 163*, 194*
Лом-Сальбре Антуан Жером де [фр. Losme Salbrai Antoinejérôme de; ум. 1789)
помощник маркиза де Лонэ, коменданта Бастилии 379*
Лонэ Бернар Рене Журдан, маркиз де [фр. Launay Bernard-René Jourdan, marquis de; 1740-1789)
последний комендант Бастилии (с 1776 г.) 376—379*, 381/382*
Луи-Филипп I [фр. Louis-Philippe Ier; 1773—1850) король французов (1830—1848 гг.) 367*
Лукреция [лат. Lucretia; ум. 510/508 до н. э.)
полулегендарная римская матрона, жена Луция Тарквиния Коллатина; была обесчещена Секстом Тарквинием и из-за этого покончила с собой 194
Людовик IX Святой [фр. Louis IX, Saint Louis; 1214—1270)
король Франции (с 1226 г.), предводитель 7-го и 8-го Крестовых походов 112, 192, 271*, 415
Людовик X Сварливый [фр. Louis X le Hutin; 1289—1316) король Франции (с 1314 г.) 265*
Людовик ХП, Отец народа [фр. Louis ХП, le Père du peuple; 1462—1515) король Франции (с 1498 г.) 277
Людовик XIV Великий, король-солнце [фр. Louis XIV le Grand, le Roi-Soleil; 1638—1715)
король Франции (с 1643 г.) 81, 189*, 268*, 284*
Людовик XV, Возлюбленный [фр. Louis XV, le Bien-aimé; 1710—1774)
правнук предыдущего; король Франции (с 1715 г.); прототип Фараона в романе «Мадам Потифар» 358, 405, 408, 409, 410*, 413, 414*, 417, 419*
Людовик XVI [фр. Louis XVI; 1754—1796)
внук предыдущего; король Франции (с 1775 г.) 327*, 330, 340*, 358*, 374*, 378*, 417


Именной указатель
625
Людовик Святой
См. Людовик IX Святой
Людовик Французский, Великий Дофин, Монсеньор [фр. Louis de France, le Grand Dauphin, Monseigneur; 1661—1711)
законный сын Людовика XIV и Марии Терезы; наследник престола (не царствовал, умер за четыре года до кончины отца) 81
Лютер Мартин [нем. Luther Martin; 1483—1546)
крупнейший деятель Реформации в Германии 350
Магомет (правильнее: Мухаммад; ок. 570—632)
арабский проповедник единобожия, основатель и центральная фшура ислама 52, 123
Мадам Елизавета
См. Елизавета Французская
Мадам младшие
собирательное именование дочерей Людовика XV и Марии Лещинской, принцесс Виктории Луизы Марии Терезы [фр. Victoire Louise Marie Thérèse; 1733—1799), Софии Филиппы Елизаветы Жюстины (1734—1782) и Луизы Марии [фр. Louise-Marie; 1737—1787) 135
Мадам старшая
См. Мария Аделаида Французская
Мазепа Иван Степанович (1639-1709)
государственный и политический деятель, гетман Войска Запорожского (с 1687 г.) 363,383
Мазер де Латюд Жан Анри [фр. Masers de Latudejean Henri; 1725—1805) узник французских тюрем, автор «Мемуаров» (1787) 241, 261
Майи-Нель Мари Анна, мадемуазель де, маркиза де Ла Турнель, герцогиня де Шатору [фр. Mailly-Nesle Marie Anne, Mlle de, marquise de La Tournelle, duchesse de Châteauroux; 1717—1744) придворная дама, фаворитка Людовика XV 98, 409, 410
МакДоналд Колл (Колла) Маол Дабх [гэлъск. Mac Domhnaill Coll(a) Maol Dubh; 1502—1558)
шестой вождь шотландского клана МакДоналд из Даннивега 130—132


626
Приложения
МакКиллан (McQuillan)
неустановленный представитель ирландского клана МакКилланов 132, 133
МакКиллан Эдуард [гэлъск. McQuillan Edward; 1503—1559) ирландский вождь, глава клана МакКилланов 130—132
МакКиллан Эвеаина (гэлъск. McQuillan Eveleen; род. 1525)
дочь Эдуарда МакКиллана, жена Коллы МакДоналда (с 1550 г.) 13 Г, 132*
Мальзерб Кретьен Гийом де Ламуаньон де (фр. Malesherbes Chrétien Guillaume de Lamoignon de; 1721—1794)
французский государственный деятель, в начале царствования Людовика XVI пытался осуществить реформу государственного управления 327-329*, 330, 331, 337-340, 370
Маранзак [фр. Maranzac)
шут Людовика, Великого Дофина; после кончины принца перешел на службу к герцогине де Бурбон-Конде 81
Марат Жан Поль [фр. Marat Jean Paul; 1743—1793)
один из вождей якобинцев в период Французской революции; убит по политическим соображениям Шарлоттой Корде 407
Маргарита Антиохийская (289-304)
христианская дева, почитаемая в чине великомучениц 209
Мария Адеааида Французская [фр. Marie Adélaïde de France; 1732—1800) французская принцесса, дочь Людовика XV и Марии Лещинской 135*
Мария Антуанетта [фр. Marie Antoinette; 1755—1793)
эрцгерцогиня Австрийская; супруга Людовика XV, королева Франции (с 1770 г.); казнена в эпоху Террора 417
Мария Жозефа Саксонская [фр. Mariejosephe de Saxe; 1731—1767)
вторая жена Людовика Фердинанда, старшего сына Людовика XV; мать последних трех королей Франции из династии Бурбонов 135
Мария Магдалина (I в. н. э.)
христианская святая, последовательница Иисуса Христа 349


Именной указатель
627
Мариньи, маркиз де
См. Пуассон Абель Франсуа, маркиз де Мариньи
Мариньи Ангерран де (Marigny Enguerrand de; 1260-1315)
советник короля Франции Филиппа IV Красивого; повешен при его сыне и преемнике Людовике X по обвинению в измене, казнокрадстве и колдовстве 106, 265
Мармонтель Жан Франсуа [фр. Marmonteljean François; 1723—1799)
французский писатель, друг Вольтера, автор «Нравоучительных повестей» (1755—1759) и романа «Велизарий» (1767) 90, 408
Махмуд П (П. Mahmud; 1785—1839)
султан Османской империи (с 1808 г.) 36
МенажЖиль [фр. Ménage Gilles; 1613—1692)
французский филолог, полиглот, автор «Этимологического словаря» (1650-1670) 133
Ментенон Франсуаза д’Обинье, маркиза де [фр. Maintenon Françoise d’Aubig- né, marquise de; 1635—1719)
воспитательница внебрачных детей Людовика XIV, впоследствии его морганатическая супруга (с 1683 г.) 409
Метьюрин Чарлз Роберт (Maturin Charles Robert; 1782—1824)
английский писатель ирландского происхождения, автор драмы «Бертрам, или Замок Св. Альдобранда» (1816) и романа «Мельмот Скиталец» (1820) 421
Милтон Джон [англ. Milton John; 1608-1674)
английский поэт, автор эпических поэм «Потерянный Рай» (1667) и «Возвращенный Рай» (1671), а также сонетов, политических памфлетов и религиозных трактатов 251
Мирабо Оноре Габриэль Рикети, граф де [фр. Mirabeau Honoré Gabriel Rique- ti, comte de; 1749—1791)
французский политический деятель, революционер, писатель, дипломат 241, 265, 343, 416
Мондонвиль Жан-Жозеф Кассанеа де [фр. Mondonvillejeanjoseph Cassanéa de; 1711-1772)
французский композитор, либреттист и дирижер, автор опер и орато¬


628
Приложения
рий, а также ряда духовных сочинений; один из наиболее выдающихся деятелей французской музыки XVTH в. 196
Монсеньор
См. Людовик Французский, Великий Дофин, Монсеньор
Монсиньи Клод Симонен де [фр. Monsigny Claude Simonin de; 1729—1789) капитан гарнизона Бастилии (с 1777 г.) 378
Монсиньи, мадемуазель де [фр. Monsigny, Mlle de) дочь предыдущего 378*
Мор, сэр Томас [англ. More, Sir Thomas; 1478—1535)
английский гуманист, канцлер Англии (1529—1532 гг.); писатель, автор «Утопии» (1516) 106
Морери Луи (Moréri Louis; 1643—1680)
французский ученый, автор «Большого исторического словаря» (1674) 209
Мустафа Ш [тур. Ш. Mustafa; 1717—1774)
султан Османской империи (с 1757 г.) 123
Наполеон
См. Бонапарт Наполеон
Ньютон Исаак [англ. Newton Isaac; 1642—1727)
английский физик, математик, механик и астроном; президент Лондонского королевского общества (с 1703 г.) 119
О’Брайен Чарлз, 9-й граф Томонд [англ. O’Brien Charles, 9th Earl of Thomond; 1699-1761)
ирландский военный, состоявший на службе у французского короля и командовавший войсками в провинции Лангедок; маршал Франции (с 1757 г.) 204
О’Данн (O’Dunne)
неустановленный представитель ирландского рода О’Данн 71
О’Доннелл Манус [ирл. Ö Domhnaill Manus; ум. 1564)
ирландский вождь, король Тирконнела и глава одноименного клана (с 1537 г.) 130


Именной указатель
629
О’Кклли, граф (O’Kelly, earl) неустановленное лицо 71
О’Коннор Чарлз [англ. O’Connor Charles Don; ирл. Cathal Ö Conchubhair Dorm; 1710-1791)
ирландский писатель и антиквар, борец за права своих соотечественников 71
О’Нил (O’Neil)
неустановленный представитель ирландского клана О’Нил, воевавший против кланов Тирконнелл и МакДоналд из Даннивега 130
Орлеанский Луи Филипп I, герцог [фр. Orléans Louis-Philippe Ier, duc d’; 1725— 1785)
внук Филиппа П, герцога Орлеанского, регента Франции; первый принц крови 274
Орлеанский Филипп П, герцог [фр. Orléans Philippe П, duc d’; 1674—1723)
племянник Людовика XIV; регент при малолетнем Людовике XV (с 1715 по 1723 г.) 136*, 405*
Оссе Николь Коллесон дю [фр. Hausset Nicole Colleson du; 1713—1801)
старшая камеристка маркизы де Помпадур, автор мемуаров (1824) 98, 105, 135, 139, 140, 410
Павел, святой (ок. 5—64/67 н. э.)
ученик Иисуса Христа (не входит в число двенадцати апостолов), проповедник христианства 217
Парадоль Люсинда Анна Катрин [фр. Paradol Lucinde Anne Catherine; 1798— 1843)
французская актриса театра «Комеди Франсез» 7*
Патрик, святой [лат. Sanctus Patricius, ирл. Naomh Pâdraig)
святой Христианской церкви, проповедник христианства, апостол Ирландии 219
Пеллико Сильвио [urn Pellico Silvio; 1789-1854)
итальянский писатель-карбонарий, автор автобиографических записок «Мои темницы» (1832) 416, 417


630
Приложения
Пельпор Анн Жедеон де Ла Фитт, маркиз де [фр. Pelleport Anne Gédéon de La Fitte, marquis de; 1754—1807)
французский литератор, авантюрист, узник Бастилии (1784—1788 гг.) 379
Петрарка Франческо [um. Petrarca Francesco; 1304—1374)
итальянский поэт, ученый-гуманист, автор «Книги песен», заложившей основы новой европейской лирики 179, 181
Пётр, святой (? — ок. 67 н. э.)
ученик Иисуса Христа, один из двенадцати апостолов, проповедник христианства; в Католической церкви считается первым Папой Римским 217
Пётр I Алексеевич, Пётр Великий (1672—1725)
русский царь из династии Романовых (с 1682 г.); император Всероссийский (с 1725 г.), стремившийся к европеизации России 36
Пилат Понтий [лат. Pontius Pilatus)
римский префект Иудеи (26—36 гг. н. э.); согласно христианской традиции, приговорил к распятию Иисуса Христа 273
Плиний Старший (полн. имя: Гай Плиний Секунд) [лат. Plinius Maior, Gaius Plinius Secundus; 23/24—79)
древнеримский ученый, автор «Естественной истории» 209
Поль Венсан (Винсент) де, святой [фр. Paul, St. Vincent de; 1581—1660)
католический святой, основатель конгрегации миссионеров-лазаристов и благотворительной конгрегации «дочерей милосердия» 293
Помпадур Жанна Антуанетта Пуассон, мадам Ленорман д’Этьоль, маркиза де [фр. Pompadourjeanne Antoinette Poisson, Mme Le Normant d’Etioles, marquise de; 1721—1764)
фаворитка Людовика XV; прототип заглавной героини в романе «Мадам Потифар» 408—412, 414*, 417, 418, 419*
Помпиньян де Мирабель [фр. Pompignan de Mirabel) заключенный Донжона в Венсеннском замке 260
Поншартрен Луи Фелипо, граф де [фр. Pontchartrain Louis Phélypeaux, comte de; 1643-1727)
французский государственный деятель; канцлер Франции (1699—1714 гг.) 284


Именной указатель
631
Поркарий, святой [фр. St. Porcaire; ум. ок. 732)
бенедиктинский монах, аббат Леринского монастыря, мученик Католической церкви 217
Прованский Луи Станислас Ксавье, граф [фр, Provence Louis Stanislas Xavier, comte de; 1755—1824)
младший брат Людовика XVI; король Франции (1814—1825 гг., с перерывом на Сто дней Наполеона в марте—июле 1815 г.) под именем Людовика XVTH 98, 410
Пуассон, мадемуазель
См. Помпадур Жанна Антуанетта Пуассон, маркиза де
Пуассон Абель Франсуа, маркиз де Мариньи [фр. Poisson Abel François, marquis de Marigny; 1727—1781) брат маркизы де Помпадур 103*, 245, 246*
Пуассон Франсуа [фр. Poisson François; 1684—1754) отец маркизы де Помпадур, финансист 139*
Раймунд Беренгарий Ш, Великий [кат. Ramon Berenguer Ш, el Gran; 1082— 1131)
граф Барселонский (с 1096 г.), граф Прованский (с 1112 г.) 216
Рамбуйе Ла Саблиер Антуан де [фр. Rambouillet La Sablière Antoine de; 1624— 1679)
французский поэт, автор мадригалов; советник по финансам и управляющий королевскими землями при Людовике XV 126*
Регент
См. Орлеанский Филипп П, герцог
Ришельё Арман Жан дю Плесси, кардинал-герцог де [фр. Richelieu Armand Jean du Plessis, cardinal-duc de; 1585—1642)
кардинал (1622 г.), главный министр Людовика ХШ (с 1624 г.) 209
Ришельё Луи Франсуа Арман дю Плесси, герцог де [фр. Richelieu Louis François Armand du Plessis, duc de; 1696—1788)
правнучатый племянник предыдущего, маршал Франции (с 1748 г.) 125
Роберт П Благочестивый [фр. Robert П le Pieux; 972-1031)
французский король (с 996 г.); возглавил начавшееся во время его прав¬


632
Пр иложения
ления движение под названием «Мир Божий», целью которого было ограничение во времени междоусобных войн 192
Робеспьер Максимилиан (де) [фр. Robespierre Maximilien (de); 1758-1794)
деятель Французской революции; возглавлял правительство в 1794 г. (якобинская диктатура); казнен 407
Роган-Гемене Луи Рене Эдуар, принц де, кардинал де Роган (Rohan-Guéméné Louis René Edouard, prince de, cardinal de Rohan; 1734—1803) французский прелат, кардинал (1778 г.), князь-епископ Страсбурга (1779—1801), первый титулярный епископ Канопы (1760—1779 гг.); был замешан в знаменитом скандале с «ожерельем королевы» 69, 407
Родриго (Родерих) [исп. Roderico, Rodrigo; ум. 711)
король вестготов (с 709 г.), при котором произошло арабское завоевание Пиренейского полуострова 367—369
Роза из Лимы, святая (наст, имя: Исабель Флорес де Олива) [исп. Rosa de lima, née Isabel Flores de Oliva; 1586—1617)
доминиканская терциарка, беатифицирована в 1668 г.; первая святая Латинской Америки, святая покровительница Перу 119
Роскоммон, граф
неустановленное лицо 71
Рошешуар, де (de Rochechouart)
неустановленное лицо, представитель старинного аристократического рода Рошешуар 71
Ружмон Шарль Жозеф, шевалье де [фр. Rougemont Charles Joseph, chevalier de)
заместитель коменданта Венсеннского замка (1767—1784 гг.) 274, 275*, 276-282,283*, 284*, 285, 290-293*, 294-296, 297*, 305*, 312*, 313*, 324*, 325*, 326, 327, 328*, 330, 337, 338, 339*, 340, 341, 343, 370
Руссо Жан-Жак [фр. Rousseau, Jeanjacques; 1712—1778)
французский писатель, автор романов «Юлия, или Новая Элоиза»
(1761) 	, «Эмиль, или О воспитании» (1762), «Исповедь» (1766—1769); политический философ, автор трактатов «Рассуждение о причинах и основаниях неравенства среди людей» (1755), «Общественный договор»
(1762) 140*, 408


Именной указатель
633
Сад Донасьен Альфонс Франсуа де [фр. Sade Donatien Alphonse François de; 1740-1814)
французский писатель, автор либертенских романов «Жюстина, или Злоключения добродетели», «Философия в будуаре», «Сто двадцать дней Содома» 34Г, 342, 343*, 382, 416
Сапфо
См. Сафо
Сартин Антуан де [фр. Sartine Antoine de; 1729-1801)
французский государственный деятель, начальник полиции (1759— 1774 гг.) 95, 135, 260, 261*, 267*, 269*, 274*, 290-295*, 319*, 320*
Святая Маргарита
См. Маргарита Антиохийская
Сафо (Сапфо) (640-570 до н. э.)
древнегреческая поэтесса и музыкант, создательница мелодической лирики 130, 303
Севинье Мари де Рабютен-Шанталь, маркиза де [фр. Sévigné Marie de Rabu- tin-Chantal, marquise de; 1626—1696)
французская писательница, автор «Писем» — самого известного в истории французской литературы эпистолярного памятника 207
Секст Тарквиний [лат. Sextus Tarqvinius; VI в. до н. э.)
древнеримский царевич, младший сын Тарквиния П Гордого; в первую очередь известен тем, что обесчестил матрону Лукрецию, и этот поступок в итоге привел к свержению царской власти в Риме 194
Секстиу С ДЕ Жарант
См. Жарант де Ла Брюйер Луи Секстиус
Сен-Мар Бенинь д’Овернь де [фр. Saint-Mars Bénigne d’Auvergne de; 1626—1708) французский офицер, комендант королевских тюрем 210
Сен-Флорантен Луи Фелипо, граф де, герцог де Ла Врийер [фр. Saint-Florentin Louis Phélipeaux, comte de, duc de la Vrillière; 1705—1777) французский политик, государственный секретарь по делам королевского двора (1749—1775 гт.), государственный секретарь по иностранным делам (1770-1771 гг.) 141, 183, 199, 228, 274


634
Приложения
Сервантес Сааведра Мигель де [исп. Cervantes Saavedra Miguel de; 1547—1616) испанский писатель, поэт, драматург; автор романа «История хитроумного идальго Дон-Кихота Ламанчского» (т. 1 — 1605; т. 2 — 1615) 122
Сервьер (Cervières)
отставной майор пехоты, начальник охраны Оленьего парка 176*, 177, 178, 182, 185, 200, 201
Солаж Антуан Полей, сеньор де Кармо, маркиз де [фр. Solages Antoine Paulin, seigneur de Carmaux, marquis de; ум. 1778) французский дворянин, отец Юбера де Солажа 342*
Солаж Юбер, граф де [фр. Solages Hubert, comte de; 1746—1824)
сын предыдущего; французский офицер, один из последних узников Бастилии, освобожденный при ее штурме 341*, 342, 343*
Сорель Агнесса [фр. Sorel Agnès; ок. 1422—1450)
возлюбленная французского короля Карла УП 233
Софокл (ок. 496—406 до н. э.)
древнегреческий драматург, автор трагедий «Царь Эдип», «Антигона» и других 122
Страбон (64/63 до н. э. — 23/24 н. э.)
античный географ и историк; автор сочинения «География» (в 17 кн.) 209
Стюарт Чарлз Эдуард [англ. Stuart Charles Edward; 1720—1788)
внук короля Якова П, якобитский претендент на английский и шотландский престолы после воцарения Ганноверской династии 25
Стюарт Мария [англ, Stuart Магу; 1542—1587)
королева Шотландии (в 1561—1567 гг.), королева Франции супруга короля Франциска П (1559—1560 гг.), претендентка на английский престол, плененная английской королевой Елизаветой I и впоследствии обезглавленная 106
Субиз Шарль де Роган, принц де [фр. Soubise Charles de Rohan, prince de; 1715-1787)
французский военачальник и государственный деятель, маршал Франции (1758 г.) 94,408


Именной указатель
635
Табарен (наст, имя: Антуан Жирар) [фр. Tabarin, né Antoine Girard (или Jean Salomon); 1584—1626)
французский странствующий актер, автор фарсов 399, 423
Тарквиний
См. Секст Тарквиний
Тиберий Юлий Цезарь Август [лат. Tiberius Julius Caesar Augustus; 42 до н. э. — 37 н. э.)
римский император (с 14 г. н. э.) из династии Юлиев—Клавдиев; отличался жестоким нравом 255
Тиллемон Луи Себастьян Ле Нэн де [фр. Tillemont Louis Sébastien Le Nain de; 1637-1698)
французский церковный деятель, историк Церкви 215
Тирконнелл
См. О’Доннелл Манус
Томонд, граф
См. О’Брайен Чарлз, 9-й граф Томонд
Траян Марк Ульпий Нерва [лат, Traianus Marcus Ulpius Nerva; 59—117)
римский император (с 98 г.) из династии Антонинов; при нем территория Римской империи достигла максимальных размеров 255
Тун-Хохенштайн Карл Фердинанд, граф фон [нем. Thun-Hohenstein Karl Ferdinand, Graf von; 1651—1712)
немецкий дворянин, заключенный Донжона Венсеннского замка 240, 265-268, 284
Тьер Адольф [фр. Thiers Adolphe; 1797—1877)
французский государственный деятель, президент Французской республики (1871—1873 гг.); историк 372
Тюрго Анн Робер Жак [фр. Turgot Anne Robert jacques; 1727—1781)
французский экономист, философ и государственный деятель 339
Тюли-Маркэ Мари Филиберта де [фр. Tuly-Marcais Marie Philiberte de) жена Карла Фердинанда, графа фон Тун-Хохеннггайна 265*, 268*
Тюренн Анри де Ла Тур д’Овернь, виконт де [фр. Turenne Henri de La Tour d’Auvergne, vicomte de; 1611—1675)
французский полководец, маршал Франции (с 1643 г.) 376


636
Приложения
Тюрю де Ла Розьер Жак Алексис (фр. Thuriot de la Rosière Jacques Alexis; 1753-1829)
депутат Национального собрания, участник взятия Бастилии, член Якобинского клуба 377
Уолпол, сэр Роберт [англ. Walpole Robert; 1676—1745)
британский государственный деятель, глава правительства (в 1730— 1742 гг.) 56
Урлиак Эдуар (фр. Ourliac Edouard; 1813—1848)
французский романист, приятель П. Бореля 420
Уолпол Хорес (англ. Walpole Horace; 1717—1797)
сын предыдущего; английский писатель, автор готического романа «Замок Отранто» (1764) 205
Уэнтворт Уильям, 2-й граф Страффорд (англ. William Wentworth, 2nd Earl of Strafford; 1722-1791)
английский дворянин, член Палаты лордов; друг и корреспондент X. Уолпола 205*
Фаларис
тиран Акраганта (совр. Агридженто на Сицилии) (ок. 570—554 гг. до н. э.), известный неимоверной жестокостью 112
Федр (лат. Phaedrus; ок. 15 до н. э. — ок. 70 н. э.) римский баснописец 142
Фелипо де Сен-Флорантен
Слл. Сен-Флорантен Луи Фелипо, граф де, герцог де Ла Врийер
Феокрит (кон. IV — 1-я пол. Ш в. до н. э.)
древнегреческий поэт, известный своими идиллиями 122
Ферран (фр. Férrand; ум. 1789)
унтер-офицер, защитник Бастилии 378*
Ферреоль, святой (фр. St. Ferréol)
один из пятисот мучеников, погибших на Леринских островах; считается, что он погребен на острове, носящем его имя 221


Именной указатель
637
Фиц-Джеймс Фрэнсис [англ. Fitzjames Francis; 1709—1764)
третий сын маршала-герцога Бервика от второго брака; прелат и богослов; епископ Суассона (с 1739 г.) 100
Фиц-Джеймс Чарлз Фиц-Джеймс, 4-й герцог [англ. Fitzjames Charles Fitzjames, 4th Duke of; 1712-1787)
брат предыдущего; полководец на французской службе; маршал Франции (1775 г.) 71
Фиц-Джералд Джеймс [англ. FitzGerald James)
английский бригадный генерал; ближе не известен 71
Фиц-Харрис Гиффард Уильям (FitzHarris Giffard William; 1708—?)
ирландский католический священник; светский аббат в аббатстве Сен- Спир в Корбее 71, 101, 26Г, 264*, 272*, 273*
Фламаран, мадам де [фр. Fiam arens, Mme de)
французская аристократка; супруга Эмманюэля Франсуа де Гроссоля, графа де Фламарана, главного начальника волчьей охоты (егермейстера) Франции (с 1753 г.) 197
Флёри Андре Эркюль де [фр. Fleury André Hercule de; 1653—1743) французский государственный деятель, кардинал (1726 г.) 56
Флоринда Ла Кава [исп. Florinda La Cava; VTH в.)
полулегендарная дочь Хулиана, графа Сеуты, обесчещенная вестготским королем Родерихом (Родриго) 367, 368
Франциск I [фр. François Ier; 1494—1547) король Франции (с 1515 г.) 375
Фредегонда [лат. Fredegundis, фр. Frédégonde; ок. 545—597)
королева франков; в «Истории франков» Григория Турского изображается жестокой и коварной правительницей 153
Хулиан (Юлиан) [исп. Julian; VTH в.)
полулегендарное лицо, граф Сеуты, который, желая отомстить за обесчещенную дочь Флоринду, предал короля Родриго, и, перейдя на сторону мавров, открыл им ворота вверенных ему крепостей, что в итоге привело к захвату Испании и падению вестготской династии 367


638
Приложения
Цезарь Гай Юлий [лат. Caesar Caius Iulius; 102/100-44 до н. э.)
римский государственный деятель, военачальник, писатель 363
Чарлз Эдуард
См. Споарт Чарлз Эдуард
Чичестер, сэр Джон [англ. Chichester, Sir John)
неустановленный представитель английского рода Чичестеров 132
Чичесгеры [англ, the Chichesters)
английский аристократический род, получивший титул графов Донегол (Donegal) 133
Шеврёз Клод Лотарингский, герцог де [фр. Chevreuse Claude de Lorraine, duc de; 1578-1657)
французский аристократ, камергер и великий сокольничий Франции при Людовике ХШ 209
Шатору, графиня
См. Майи-Нель Мари Анна, мадемуазель де, маркиза де Ла Турнель, герцогиня де Шатору
Шекспир Уильям [англ. Shakespeare William; 1564—1616)
величайший английский драматург елизаветинского периода 16, 19, 67, 158, 196, 227, 248, 251, 332
Шон Мишель Фердинан д’Альбер д’Айи, герцог де [фр. Chaulnes Louis Joseph d’Albert d’Ailly, duc de; 1741-1792)
французский вельможа и государственный деятель, астроном, физик и коллекционер, почетный член Французской академии наук (с 1743 г.) 197
Эпольф Леринский [фр. Aigulfe de Lérins; ум. ок. 675)
аббат Леринского монастыря (с 661 г.), мученик Католической церкви 217, 218
Эзоп (VI в. до н. э.)
легендарный древнегреческий баснописец 123, 142, 381


Именной указатель
639
Эйрли-Огилви, граф
См. Эйрли Дэвид Огилви, 6-й граф
Эйрли Дэвид Ошлви, 6-й граф (Airlie David Ogilvy, 6th Earl of; 1725—1803) шотландский дворянин, приверженец Чарлза Эдуарда Стюарта, претендента на английский престол; после поражения второго якобитского восстания (1745 г.) скрывался в Норвегии и Швеции, затем служил во французской армии 71
Экспилли Жан Жозеф [фр. Expilly Jean Joseph; 1719—1793)
французский церковный деятель, автор трудов по истории и географии 215
Элевтерий (у Бореля — святой) [лат. Eleutherius; VTH в.)
аббат Леринского монастыря, проведший там значительные восстановительные работы 220
Элигий, святой [лат. Sanctus Eligius; 588—660)
епископ Нуайона (с 641 г.), отшельник; святой Католической церкви 310
Эпремениль Жан-Жак Дюваль д’ [фр. Éprémesnil JeanJacques Duval d’; 1745— 1794)
депутат Учредительного собрания во Франции; гильотинирован по обвинению в государственной измене 372
Эрдан Александр (наст, имя: Александр Андре Жакоб) [фр. Erdan Alexandre, né Alexandre André Jacob; 1826—1878)
французский публицист и литератор, политический эмигрант 422
Этис де Корни Луи Доминик [фр. Éthis de Соту Louis Dominique; 1736— 1790)
королевский прокурор Парижа (с 1785 г.) 393
Ювенал Децим Юний [лат. Iuvenalis Decimus Iunius; ок. 60 — ок. 127) римский поэт, автор многочисленных сатир 417
Юнг (Янг) Эдуард [англ. Young Edward; 1683—1765)
английский поэт-сентименталист, автор поэмы «Жалоба, или Ночные размышления о жизни, смерти и бессмертии» (1742—1745) 125


640
Приложения
Яков I [англ. James I; 1566—1625)
сын Марии Стюарт; король Шотландии (с 1578 г., под именем Якова VI), король Англии (с 1603 г.) 132
Ян П Казимир [пол. Jan П Kazimierz; 1609—1672)
король Польши и великий князь Литовский (1648—1668 гг.) 383*
Янсений Корнелий (Корнелис Янсен) [лат. Jansenius Cornelius; 1585—1638) голландский богослов, епископ Ипра (с 1636 г.), основатель католического богословского учения, известного как янсенизм 270


Ил. на с. Ил. 1
Ил. 2
Ил. 3 Ил. 4
Ил. 5 Ил. 6 Ил. 7
СПИСОК
ИЛЛЮСТРАЦИЙ
Петрюс Борель. Худ. Л. Буланже (Louis Boulanger; 1806—1867). Холст, масло. 26,5 х 20 см. Национальная библиотека Франции (Париж).
Петрюс Борель, ликантроп («человек-волк»). Худ. U.L.M. Гравюра. Публ. по изд.: Clarétie J. Pétrus Borei le Lycanthrope: Sa vie, ses écrits, sa correspondance, poésies et documents inédits. P.: René Pincebourde, 1865. Фронтиспис.
Виктор Гюго. Худ. А. Девериа (Achille Deveria; 1800—1857). Инталия по шелку. 1828 г. Частная коллекция.
Ашилль Девериа. Автопортрет. Ок. 1835 г. Частная коллекция.
Селестен Нантёйль. Автопортрет. Гравюра. 1830-е годы. Публ. по изд.: Williams О. Vie de Bohème: A Patch of Romantic Paris. Boston: The Gorham Press, 1913. P. 142.
Теофиль Готье. Худ. О. de Шатийон (Auguste de Châtillon; 1808— 1881). 1839 г. Холст, масло. Музей Карнавале (Париж).
Жюль Жанен. Худ. А. Муан (Antonin Moine; 1796—1849). Гравюра. 1830-е годы. 19,8 х 28,1 см. Частная коллекция.
Шарль Бодлер. Фотограф Надар (наст, имя: Гаспар Феликс Тур- нашон; Nadar, né Gaspard-Félix Toumachon; 1820—1910). 1855 г. Частная коллекция.


642
Приложения
Hjl 8
Ил. 9 Ил. 10
Ил. 11
Ил. 12
Ил. 13 Ил. 14 Ил. 15
Ил. 16
Пегас романтиков. Худ. Ж.-Г. Шеффер (Jean-Gabriel Scheffer; 1797—1876). Рисунок. Ок. 1830 г. Публ. по изд.: Bovee E.S. Pétrus Borei: Background Reception and Interpretation. Submitted in Fulfillment of the Requirements for the Degree of Doctor of Philosophy. Keble College, Oxford University. Hilary, 1999. Ш. 1.
Ирландские наемники (галлогласы). Худ. А. Дюрер (Albrecht Dürer; 1471—1528). Чернила, акварель. 1521 г. Частная коллекция.
Ирландские наемники, с алебардами и копьями, предводительствуемые волынщиком, нападают на дом фермера и сжигают его, уводя с собой лошадей и скот. Худ. Дж. Деррик (John Derricke; творил в 1578—1581 гг.). Гравюра. 1581 г. Публ. по изд.: Derricke J. The Image of Irelande, with a Discouerie of Woodkame / Notes by Sir Walter Scott; ed., with an introd. by J. Small. Edinburgh: A. & Ch. Black, 1883. Plate П.
Ирландский вождь на пиру, развлекаемый арфистом и бардом. Худ. Дж. Деррик. Гравюра. 1581 г. Публ. по изд.: Derricke J. The Image of Irelande, with a Discouerie of Woodkame / Notes by Sir Walter Scott; ed., with an introd. by J. Small. Edinburgh: A. & Ch. Black, 1883. Plate Ш.
Ричард Артур Диллон, архиепископ Нарбоннский. Худ. не установлен. Между 1763 и 1806 гг. Холст, масло. 62 х 54 см. Частная коллекция.
Вольтер (Мари Франсуа Аруэ). Худ. А. Нойманн (Adolf Neumann; 1825—1884). Гравюра. XIX в. Частная коллекция.
Антуан де Сартин. Худ. не установлен. Гравюра. ХЛТП в. Частная коллекция.
Мадам дю Оссе. Худ. Ш.-Э. де Боллон (Charles-Edouard de Beaumont; 1821—1888). Рисунок. XIX в. Публ. по изд.: Memoirs of Louis XV and XVI: Being Secret Memoirs of Madame du Hausset, Lady’s Maid to Madame de Pompadour, and of an unknown English Girl and the Princess Lamballe: In 2 vol. Boston: L.C. Page & C°, 1899. Vol. 1.
Луи Фелипо де Сен-Флорантен. Худ. Л Токе (Louis Toqué; 1696— 1772). Гравюра. 1770 г. 35 х 49,5 см. Частная коллекция.


Список иллюстраций
643
Ил. 17 Ил. 18
Ил. 19
Ил. 20
Ил. 21
Ил. 22 Ил. 23 Ил. 24-26
Ил. 27 Ил. 28 Ил. 29 Ил. 30 Ил. 31-36
Абель Франсуа Пуассон, маркиз де Мариньи. Худ. Л. Токе. 1761 г. 47 X 32,2 см. Частная коллекция.
Маркизе де Помпадур представляют Франсуа Буше. Худ. Э. Жерар (Edouard Gérard; творил в 1845—1876 гг.). Гравюра. 29 июня 1861 г. 21 ж 26,7 см. Метрополитен-музей (Нью-Йорк, ОТТА)
Людовик XV с крестом ордена Святого Духа. Худ. Л.-М. Ван Лоо (Louis-Michel van Loo; 1707—1771). Холст, масло. Музей Гренобля (Франция).
Жанна Антуанетта Пуассон, маркиза де Помпадур. Худ. Фр. Буше (François Boucher; 1703—1770). Между 1750 и 1758 гг. Холст, масло. 37,9 х 46,3 см. Национальная галерея Шотландии (Эдин- бург).
Карта Леринского архипелага. Худ. О. де Буш (Honoré de Bouche; 1598—1671). Гравюра. 1664 г. Публ. по изд.: Bouche H. La chorographie ou description de Provence et l’histoire chronologique du mesme pays: En 2 t. P.: Par Charles David, Imprimeur du Roy, du Clergé, & de la Ville, 1664. T. 2. P. 902.
Панорама острова Сен-Онора. Современная фотография. Церковь Св. Гонората. Современная фотография.
Двор и колоннады церкви Св. Гонората. Современные фотографии.
Часовня Св. Петра. Современная фотография.
Часовня Св. Троицы. Современная фотография.
Часовня Св. Спасителя. Современная фотография.
Часовня Св. Капразия. Современная фотография.
публ. по изд.: MillinA.-L. Antiquités nationales, ou Recueil de mo- numens: Pour servir à l’histoire générale et particulière de l’Empire François, tels que Tombeaux, Inscriptions, Statues, Vitraux, Fresques, etc.; tirés des Abbayes, Monastères, Châteaux, et autres lieux devenus Domaines Nationaux: En 5 vol. P.: M. Drouhin, 1791. Vol. 2.
Ил. 31. Общий вид Венсеннского замка во времена Карла V, короля Франции. (Art. X, planche 1.)


644
Приложения
Ил. 37-38
Ил. 39 Ил. 40 Ил. 41 Ил. 42-43 Ил. 44-45
Ил. 46 Ил. 47
Ил. 48
Ил. 49 Ил. 50
Ил. 32. Донжон Венсеннского замка. (Art. X, planche 2.) Ил. 33. Зал совета. (Art. X, planche 3.)
Ил. 34. Камера Мирабо. (Art. X, planche 4.)
Ил. 35. Церковь Сент-Шапелль в Венсенне. Фасад. (Art. X, planche 5.)
Ил. 36. Церковь Сент-Шапелль в Венсенне. Внутреннее убранство. (Art. X, planche 5.)
Вид на Венсеннский замок (над стенами высится донжон). Современные фотографии.
Камера пыток. Современная фотография.
Двери одной из камер. Современная фотография.
Люк сточной ямы. Современная фотография.
Коридор и лестница. Современные фотографии.
публ. по изд.: Millin A.-L. Antiquités nationales, ou Recueil de monumens Vol. 1.
Ил. 44. План Бастилии. (Art. I, planche 1.)
Ил. 45. Внешний вид. (Art. I, planche 2.)
Бастилия и окрестности (фрагмент плана Тюрго). Картограф Л Брете (Louis Bretez; ум. 1736). 1734—1736 гг. Частная коллекция.
Жан Анри Мазер де Латюд. Худ. А. Вестье (Antoine Vestier; 1740—1824). Гравюра. 1789 г. 36,5 х 25 см. Национальная библиотека Франции.
Оноре Габриэль Рикетти де Мирабо. Худ. Ж.-У. Герен (Jean Urbain Guerin; 1760—1836). Гравюра. 1793 г. Российская государственная библиотека (Москва).
Маркиз де Сад. Худ. Ш.-А.-Ф. ван Лоо (Charles Amédée Philippe van Loo; 1719—1795). Гравюра. 1760 г. Частная коллекция.
Кретьен Гийом де Ламуаньон де Мальзерб. Гравер Э. Тома. Публ. по изд.: Challamel А., Lacroix D. Grands hommes et grands faits de la Révolution française (1789—1804): Album du centenaire. P.: Jouvet & Cie, 1889. P. 14.


Список иллюстраций
645
Ил. 51 Ил. 52
Ил. 53
Ил. 54
Ил. 55
Ил. 56
Ил. 57 Ил. 58
Бернар Рене де Лонэ, комендант Бастилии. Худ. не установлен. Гравюра. 1789 г. 22,7 х 16,9 см. Музей Французской революции (Визий, деп. Изер, Франция).
Убийство Антуана Жерома де Лом-Сальбре, помощника коменданта Бастилии, 14 июля 1789 года. Худ. Ж.-Фр. Жанине (Jean-FrançoisJaninet; 1752—1814). Гравюра. 1789—1791 гг. Национальная библиотека Франции.
Париж, захваченный народом, в ночь с 12 на 13 июля 1789 года. Худ. Ж. Дюплесси-Берто (Jean Duplessis-Bertaux; 1747—1819). Гравюра. Между 1791 и 1817 г. Российская государственная библиотека (Москва).
Арест коменданта Бастилии Бернара Рене де Лонэ 14 июля 1789 года. Худ. Ж. Дюплесси-Берто. Гравюра. Между 1791 и 1817 г. Российская государственная библиотека (Москва).
Захват оружейного склада в Доме Инвалидов утром 14 июля 1789 года. Худ. Ж. Дюплесси-Берто. Гравюра. 1802 г. Российская государственная библиотека (Москва).
Разграбление особняка Касгр в предместье Сен-Жермен в Париже 13 ноября 1790 года. Худ. Ж. Дюплесси-Берто. Гравюра. 1802 г. Российская государственная библиотека (Москва).
Победители Бастилии. Худ. Фр. Флажан (François Flameng; 1856— 1923). Гравюра. Кон. XIX в. Частная коллекция.
Победители Бастилии с трофеями возвращаются в Ратушу, 14 июля 1789 года. Худ. И. Деларош (Paul Delaroche; 1797—1856). Гравюра. Между 1830 и 1838 гг. Частная коллекция.


список
СОКРАЩЕНИЙ
АФС 1994
Антология французского сюрреализма / Сост., вступ. ст., пер. с фр. и коммент. С.А. Исаева, Е.Д. Гальцовой. М.: Гитис, 1994.
Бальзак 1960
Бальзак 0. де. Собрание сочинений: В 24 т. / Пер. с фр.; сост. Д.Д. Обломиевский. М.: Правда, 1960. Т. 4. (Библиотека «Огонек»).
Батай 1994
Батай Ж. Литература и зло. М.: Издательство Московского государственного университета, 1994.
Бодлер 2001
Бодлер Ш. «Опасные связи» / Пер. Л. Цывьяна // Бодлер Ш. Проза / Пер. с фр.; сост. Е.В. Витковского; коммент. Е.В. Витковского, Е.Д. Баевской. Харьков: Фолио, 2001. С. 310—320. (Вершины. Коллекция).
Борель 1971
Борель П. Шампавер. Безнравственные рассказы / Изд. подгот. Т.Б. Казанская, Т.В. Соколова, Б.Г. Реизов, A.M. Шадрин. Л.: Наука, 1971. (Литературные памятники).
БЭАН
1891-1892
Иллюстрированная полная популярная Библейская энциклопедия: В 4 вып. / Труд и издание архимандрита Никифора. М.: Типография А.И. Снегирёвой, 1891— 1892.


Список сокращений
647
Гаспаров 1962 Деснос 1994
Дживелегов
2015
Иаков Ворагин- ский 2017— 2018
Ирвинг 1989
Карамзин 1984
Карман 2006
КЭ 2002-2013 Ланге 1899
Ле Гофф 2001 Линчевский
1949
Гаспаров М.Л. Примечания // Федр, Барбий. Басни/Изд. подгот. М.Л. Гаспаров. М.: Издательство Академии наук СССР, 1962. С. 223—256. (Литературные памятники).
Деснос Р. Д.-А.-Ф. де Сад / Пер. с фр. Е.Д. Гальцовой Ц Антология французского сюрреализма/ Сост., вступ. ст., пер. с фр. и коммент. С.А. Исаева, Е.Д. Гальцовой. М.: Гитис, 1994. С. 75-77.
Дживелегов А.К. Очерки итальянского Возрождения / Под. ред. М.Л. Суриса. М.; Берлин: Директ-Медиа, 2015.
Иаков Ворагинский. Золотая легенда: В 2 т. / Пер. с лат. И.И. Аникьева, И.В. Кувшинской; вспуп. сг. и коммент. И.В. Кувшинской. М.: Издательство Францисканцев, 2017-2018.
Ирвинг В. Легенда о Сонной Лощине / Пер. А.С. Бобо- вича // Альгамбра; Новеллы: сборник / Вступит, статья
B. Бернацкой. М.: Художественная литература, 1989.
C. 336-372.
Карамзин М.Н. Письма русского путешественника / Изд. подгот. Ю.М. Лотман, Н.А. Марченко, Б.А. Успенский. М.: Наука, 1984. (Литературные памятники).
Карллан У. История огнестрельного оружия: С древнейших времен до XX века / Пер. с англ. М.Г. Барышникова. М.: Центрполиграф, 2006.
Католическая энциклопедия: В 5 т. М.: Издательство Францисканцев, 2002—2013.
Ланге Фр.-А. История материализма и критика его значения в настоящем: В 2 т. / Пер. с нем. под ред. Вл. Соловьёва. Киев; Харьков: Южно-Русское книгоиздательство Ф.А. Иогансона, 1899. T. 1: История материализма до Канта.
Ле Гофф Ж. Людовик IX Святой / Пер. с фр. В.И. Мату- зовой; коммент. Д.Э. Харитоновича. М.: Ладомир, 2001.
Линчевский И.А. Род Мелия — Melia L. Ц Флора СССР: В 30 т. М.; Л: Изд-во АН СССР, 1949. Т. 14. С. 244-246.


648
Приложения
Мазер де Латюд 1929
Мамедов 2016
Мазер де Латюд. В тисках Бастилии /Пер. с фр. А.Н. Горлина. М.: Красная газета, 1929.
Мамедов И. Расцвет и крах Османской империи: Женщины у власти. М.: ACT, 2016.
Мармонтель 1981
Мармонтель Ж.-Ф. Муж-сильф // Французская повесть XVIII века. Л.: Художественная литература, 1981. С. 303-330.
Мериме 1963
Мериме 77. Жакерия / Пер. Н. Славятинского // Мериме П. Собрание сочинений: В 6 т. М., 1963. Т. 3. С. 249— 405.
Михайлов 2006
Михайлов А. Д. Два романа Кребийона-сына — ориентальные забавы рококо, или Раздумия о природе любви // Кребийон-сын. Шумовка, или Танзай и Неадарне; Софа/Изд. подгот. Е.Э. Бабаева, Н.О. Веденеева, А.Д. Михайлов. М.: Наука, 2006. С. 305—329. (Литературные памятники).
МНМ 1980-1982
Мифы народов мира: В 2 т. / Под. общ. ред. С.А. Токарева. М.: Советская энциклопедия, 1980—1982.
Принцева 2006
Принцева О.И. Жюль Жанен, или Первые шаги «неистового романтизма» // Французская литература 30-40-х годов XIX века. «Вторая проза» / Под ред. А.Д. Михайлова, К.А. Чекалова. М.: Наука, 2006. С. 89—123.
РГ 2018
Робин Гуд / Изд. подгот. В.С. Сергеева. М.: Ладомир: Наука, 2018. (Литературные памятники).
Реизов 1956
Реизов Б. Г. Мифологическая школа. Баланш // Французская романтическая историография. Л.: Издательство Ленинградского государственного университета, 1956. С. 410-520.
Реизов 1971
Реизов Б.Г. Петрюс Борель // Борель П. Шампавер. Безнравственные рассказы. Л.: Наука, 1971. С. 167—188. (Литературные памятники).
Реизов 1994
Реизов Б.Г. Поэтика П.-С. Баланша // Вестник Санкт- Петербургского университета. 1994. Вып. 3. С. 48—57.


Список сокращений
649
Ришельё 2008 Романсеро 1976
Руссо 1961
Рыклин 1992 Соколова 1973
Соколова 2013
Стаф 2006
Темница и свобода 2002
Томашевский 1960
ЭСБЕ
1890-1907
Кардинал Ришельё. Политическое завещание, или Принципы управления государством. М.: Ладомир, 2008.
Романсы о короле Родриго /Пер. А. Ревича, Н. Горской// Песнь о Роланде; Коронование Людовика; Нимская телега; Песнь о Сиде; Романсеро / Bciyn. er. Н. Томашевского. М.: Художественная литература, 1976. С. 363—374. (Библиотека всемирной литературы. Т. 10).
Руссо Ж.-Ж. Избранные сочинения: В 3 т. / Пер. с фр. Л.Е. Пинского; сост., всгуп. ст. И.Е. Верцмана. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1961.
Маркиз де Сад и XX век / Пер. с фр.; сост., сверка переводов и коммент. М.К. Рыклина. М.: РИК «Культура», 1992.
Соколова Т.В. «Неистовый роман» Ц Соколова Т.В. Июльская революция и французская литература (1830—1831). Л.: Издательство Ленинградского университета, 1973. С. 109-125.
Соколова Т.В. «Неистовая» словесность в кризисные годы романтизма Ц Соколова Т.В. Многоликая проза романтического века во Франции. СПб.: Издательство СП6ГУ, 2013. С. 36-48.
Стаф И. К. Жакоб-библиофил: Между литературой и историей // Французская литература 30—40-х годов XIX века. «Вторая проза» / Под ред. А.Д. Михайлова, К.А. Чекалова. М.: Наука, 2006. С. 250—291.
Темница и свобода в художественном мире романтизма / Отв. ред. Н.А. Вишневская. М.: ИМЛИ РАН, 2002.
Томашевский Б. В. Французская литература в письмах к Е.М. Хитрово Ц Томашевский Б.В. Пушкин и Франция. Л.: Советский писатель, 1960. С. 360-403.
Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона: В 86 т., с иллюстрациями и дополнительными материалами / Под общ. ред. проф. И.Е. Андреевского, К.К. Ар-


650
Приложения
сеньева и заслуж. проф. Ф.Ф. Петрушевского. СПб.; Лейпциг, 1890—1907.
Anquetil 1771
Aristide 1922
Arnould, Alboize 1844
Baillet 1739
Barrali 1613
Baudelaire 1861 Baudelaire 1962a
Baudelaire 1962b
Anquetil L.-P. L’esprit de la Ligue, ou Histoire politique des troubles de la France, pendant les XVI et XVIIe siècles: En 3 vol. P.: Delalain, 1771.
Aristide M. Pétrus Borel, le lycanthrope. P.: La Forse française, 1922.
Arnould A J., Alboize J.E. Histoire de la Bastille, depuis sa fondation 1374, jusqu’à sa destruction 1789; par Le donjon de Vincennes: depuis sa fondation jusqu’à nos jours. P.: Administration de librairie, 1844.
Baillet A. Les vies des saints, composées sur ce qui nous est resté de plus autentique [et] de plus assuré dans leur histoire: disposées selon l’ordre des calendriers [et] des martyrologes: avec l’histoire de leur culte, selon qu’il est établi dans l’Englise catholique; et l’histoire des autres festes de l’année: En 12 t. P.: Rollin, 1739.
Barrali V. Chronologia sanctorum et aliorum virorum illustrium ac abbatum sacrae insulae Lerinensis. [S. 1.]: Sumptibus P. Rigaud, 1613.
Baudelaire Ch. Pétrus Borei//Revue fantasiste. 15 Juillet 1861. Liv. 11. P. 290-292.
Baudelaire Ch. Pétrus Borei // Baudelaire Ch. Curiosités esthétiques. L’art romantique, et autres œuvres critiques / Texte établis avec introd., relevé de variantes, notes et bibliographie par H. Lemaître. P.: Editions Garnier frères, 1962. 757— 760.
Baudelaire Ch. Edgar Poe, sa vie et ses œuvres Ц Baudelaire Ch. Curiosités esthétiques. L’art romantique, et autres œuvres critiques / Texte établis avec introd., relevé de variantes, notes et bibliographie par H. Lemaître. P.: Editions Garnier frères, 1962.


Список сокращений
651
Baudelaire 1989
Baudelaire 2000 Beamount 1791 Beasley 2018
Beilin 1757 Borei 1922
Borei 1967 Bouche 1664
Brombert 1975
BU 1813 Calvi 1631
Catulle 1825—1839
Baudelaire Ch. Fusées // Baudelaire Ch. Les Fleurs du mal; Suivies de Petits poèmes en prose; Curiosités esthétiques; L’Art romantique; Journaux intimes (extraits); La Fanfarlo / Préf. et comment, de P. Sctrick. P.: Pr. Pocket, 1989.
Baudelaire Ch. Correspondance / Choix et presentation par C. Pichois, J. Thélot. P.: Gallimard, 2000.
Le Prévôt de Beaumont J.C.G. Le prisonnier d’Etat, ou Tableau historique de la captivité. P.: [s. n.], 1791.
Beasley F.E. Versailles Meets the Taj Mahal: François Bernier, Marguerite de la Sablière and Enlightening Conversations in Seventeenth-Century France. Toronto; Buffalo; L.: University of Toronto Press, 2018.
Beilin J.-N. Essai géographique sur les Isles Britanniques. P.: De l’Imprimerie de Didot, 1757.
Borei P. Sa vie et son œuvre suivi d’une bibliographie (Tome 1). Rhapsodies (Tome 2). Champavert, Contes immoraux (Tome 3) Rhapsodies. Champavert / Ed A. Marie. P.: Editions de la Force française, 1922. (Les romantiques).
Borei P. Œuvres. Genève: Slatkine, 1967.
Bouche H. La chorographie ou description de Provence et l’histoire chronologique du mesme pays: En 2 t. P.: Par Charles David, Imprimeur du Roy, du Clergé, & de la Ville, 1664. T. 2.
Brombert V. La prison romantique: essai sur l’imaginaire. P.: J. Corti, 1975.
Bibliothèque universelle. 1813. T. 48. P. 288.
Calvi F. de. Inventaire général de l’histoire des larrons: Où sont contenus leurs stratagèmes, tromperies, souplesses, vols, assassinats & généralement ce qu’ils ont fait de plus mémorable en France. Roven: De l’Imprimerie de Iacques Hollant, 1631.
Poésies de C.V. Catulle / Tr. nouv. par Ch. Héguin de Guer- le. P.: Pankoucke, 1825—1839. (Bibliothèque latine-française).


652
Приложения
Champavert 1979 Chainpavert 1985
Davies 1935 DEL 1777
Drayson 2007 DT 1822-1835
Dusaulx 1790
Elisabeth-Charlotte de Bavière 1823
Eluard 1927
Erlach 1788
Expilly 1762-1770
Flaubert,
George Sand 1981
Gillet 1983
Borei P. Champavert. P.: Éditions des Autres, 1979.
Borei P. Champavert / Texte établi â partir de l’édition originale, présenté et annoté par Jean-Luc Steinmetz. P.: Le Chemin vert, 1985.
Davies H.S. Petron. L.: Dent, 1935.
A Dictionary of the English Language: in Wich the Words are Deduced from Their Originals, and Illustrated in Then- Different Significations by Examples from the Best Writers: To which are Prefixed, a History of the Language, and an English Grammar: In 2 vol. / By S. Johnson. L.: Printed for J. Mifflin, 1777. Vol. 1.
Drayson E. The King and the Whore: King Roderick and La Cava. N. Y.: Springer, 2007. (The New Middle Ages).
Dictionnaire technologique, ou nouveau dictionnaire universel des arts et métiers, et de l’économie industrielle et commerciale: En 22 vol. P.: Thomine: Fortic, 1822—1835.
Dusaulx J. De l’insurrection parisienne, et de la prise de la Bastille: Discours historique, prononcé par extrait dans l’Assemblée nationale. P.: Debure, 1790.
Elisabeth-Charlotte de Bavière, duchesse d'Orléans. Mémoires sur la cour de Louis XIV et de la Régence. P.: Ponthieu, 1823.
Eluard P. L’intelligence révolutionnaire: Pétrus Borel le Ly- canthrope Ц Clarté. 15 juillet 1927. № 5. [n. p.].
Erlach R.-L. d’. Code du bonheur: En 6 vol. Lausanne: Jean- Pierre Heubach, 1788.
Expilly J.J. Dictionnaire géographique, historique et politique des Gaules et de la France. Amsterdam; P.: Desaint & Saillant, 1762-1770.
Flaubert G., George Sand. Correspondance /Texte édité, préfacé et annoté par A. Jacobs. P.: Flammarion, 1981.
Gillet J. Sade et la décadence italienne //Romantisme. 1983. № 42. P. 77-90.


Список сокращений
65 3
Hamilton 1790
Hayes 1932 Hesmivy 1795
Hugo 1822 Hugo 1904-1952 Janin 1834
Janin 1839 Janin 1876 Joyce 1903 Kelly 2002 Killen 1923
La Borde 1780
Hamilton W. Letters Concerning the Northern Coast of the County of Antrim, Containing Such Circumstances as Appear Worthy of Notice Respecting the Antiquities, Manners and Customs of that Country: Together with the Natural History of the Basaltes, and Its Attendant Fossils, in the Northern Counties of Ireland; the Whole Illustrated by an Accurate Map, and Engravings of the Most Interesting Objects on the Coast. Dublin: George Bonham, 1790.
Hayes R. Ireland and Irishmen in the French Revolution / With a Preface by H. Belloc. L.: E. Beim, 1932.
Hesmivy UAuribeau P., de Г abbé, d\ Mémoires pour servir à l’histoire de la persecution françoise. Rome: De PImprimerie de Louis Perego Salvioni, 1795.
Hugo A. Romances historiques traduites de l’espagnol. P.: Pelicier, 1822.
Hugo V. Œuvres complètes: En 45 vol. P.: Ed. Nationale, 1904—1952. Romans. T. 1.
Janin J. Le Marquis de Sade Ц La vérité sur deux procès criminels du Marquis de Sade par le Bibliophile Jacob; le tout précédé de la bibliographie des œuvres du Marquis de Sade. P.: Les marchands de nouveautés, 1834. P. 1—47.
Janin J. Madame Potiphar //Journal des débats politiques et littéraires. 3 juin 1839. [n. p.]
Janin J. L’Ane mort et la femme guillotinée. P.: Librairie des bibliophiles, 1876.
Joyce P. W. A Concise History of Ireland. L.: Longmans, Green & C°, 1903.
Kelly A. C. Jonathan Swift and Popular Culture: Myth, Media and the Man. N. Y. : Palgrave, 2002.
Killen A.M. La roman terrifiant; ou, Roman noir de Walpole à Anne Radcliffe et son influence sur la littérature française jusqu’en 1840. P.: É. Champion, 1923.
La Borde JB. de. Essai sur la musique ancienne et modem: En 4 t. P.: De Pimprimerie de Ph.-D. Pierres, 1780.


654
Приложения
Lely 1965
Lely G. Introduction. Marquis de Sade. Contes et nouvelles Ц Romanciers du XVHI siècle. P.: Gallimard, 1965.
LG 2001
Larousse Gastronomique, Completely Updated and Revised. N. Y.: Clarkson Potter, 2001.
MacDonald 1904
MacDonald Ang., MacDonald Arch. The Clan Donald. Enber- ness: The Northern Countries Publishing, 1904.
Madame du Hausset 1824
Mémoires de Madame Du Hausset, femme de chambre de Mme de Pompadour / Avec des notes et des éclaircissemens historiques [par Q. Craufurd]. P.: Baudouin Frères, 1824.
Manuel
1789-1790
Manuel P.L. La Bastille dévoilée, ou Receuil des pièces authentiques pour servir à son histoire: In 9 liv. P.: Deserme, 1789-1790.
Masers de Latude 1792
Le despotisme dévoilé ou mémoires de Henri Masers de Latude, détenu pendant trente-cinq ans dans diverses prisons d’Etat: En 3 vol. P.: Imprimé aux frais de M. de Latude, 1792.
Mazure 1821
Mazure F.-A.-J. Vie de Voltaire. P.: Alexis Eymery, 1821.
Millon 1790
Millon C. Recherches sur l’Irlande / Young A. Voyage en Irlande: contenant des observations sur l’étendue de ce pays, le sol, le climat, les productions, les différentes classes d’ha- bitans, les moeurs, la religion, le commerce, les manufactures, la population, les revenus, les taxes, le gouvernement, etc. etc. etc. etc.: En 2 t. / Trad, de l’anglais par C. Millon, membre de la société libre des sciences, lettres et arts de Paris; et suivi de Recherches sur l’Irlande par le traducteur. P.: Moutardier, 1799. T. 2. P. 85—354.
Mirabeau
1835-1835
Œuvres de Mirabeau: En 8 vol. P.: Lecointe et Pougin: Didier 1834-1835.
MP 1877-1878
Borel P. Madame Putiphar: En 2 vol. / Préf. de MJ. Claretie. P.: Léon Willem, 1877-1878.
MP 1972
Borel P. Madame Putiphar: En 2 vol. / Introd. par B. Didier, postf. par J.L. Steinmetz. P.: Régine Deforges, 1972.
MP 1987
Borel P. Madame Putiphar / Texte établi d’après l’édition originale présenté et annoté par J.L. Steinmetz. P.: Le Chemin vert, 1987.


Список сокращений
655
МР 1999 NC 1837
Ovide 1783-1788
Pezard 2012
RE 1831 RE 1832
Romantiques
1968
RP 1831a RP 1831b Sade 1966
Scott 1830
Sainte-Beuve
1932
Borel P. Madame Putiphar / Texte établi d’après l’édition originale présenté été parJ.L. Steinmetz. P.: Phébus, 1999.
Preces Sancti Nersetis Clajensis, Armeniorium Patriarchae: Viginti quatuor linguis editae. Arm., Gr., Lat., Ital., Gail., Hisp., Ger., Holl., Suet., Angl., Hib., Russ., Pol., Ulyr., Hung., Iber., Aeth., Turc., Pers., Arab., Siriace [sic], Heb., Chald., Sin. Venetiis: In Insula S. Lazari, 1837.
Traduction des Fastes d’Ovide: Avec des notes & des recherches de critique, d’histoire & de: En 4 vol / Par M. Bayeux. Rouen; P.: Boucher le jeune, 1783—1788.
Pezard E. Le romantisme «frénétique»: Histoire d’une appellation générique et d’un genre dans la critique de 1821 à 2010. P, 2012.
«Le Rouge et le Noir», chronique du XIXe siècle, par M. de Setndhal//Revue encyclopédique. 1831. T. 49. P. 350—359.
[Revue] Le Lit de camp, scènes de la vie militaire; par l’auteur de la Prima Donna elle Garçon boucher // Revue encyclopédique. 1832. T. 53. P. 188-189.
Les éditions originales de Romantiques: In 2 vol. Géneve: Slatkine reprints, 1968.
[Revue] Charles П et L’amant Espagnol, par Régnier-Destour- bet//Revue de Paris. 1831. T. 32. P. 259-260.
Une visite au cimetière (Fragment) //Revue de Paris. 1831. T. 33. P. 128-131.
Marquis de Sade. Les Œuvres: En 16 t. (8 vol.). P.: Cercle du livre précieux, 1966. T. 6 (vol. 3). La Nouvelle Justine (1ère partie).
Scott W. Le Lai du dernier ménestrel // Scott W. Romans poétiques et poésies diverses: En 32 t. (8 vol.). /Traduct. de M. Defauconpret, avec des éclaircissements et des notes historiques. P.: Fume, 1830. T. I (vol. 1). P. 103—189. (Libraire- éditeur)
Sainte-Beuve Ch-Aug. Les Grands écrivains français. XIX siècle: En 3 vol. P.: Garnier, 1932. Vol. 3. Les poètes.


656
Приложения
Steinmetz 1986
Steinmetz J.-L. Petrus Borel. Un auteur provisoire. [Lille:] Presses universitaires de Lille, 1986.
Steinmetz 1991
Steinmetz J.-L. La France frénétique de 1830: Choix de textes. P.: Phébus, 1991.
Steinmetz 1999a
Steinmetz J.-L. Le fil des Parques //Borel P. Madame Puti- phar / Texte établi d’après l’édition originale présenté et annoté par J.L. Steinmetz. P.: Phébus, 1999. P. 9—30.
Steinmetz 1999b
Steinmetz J.-L. Notes // Borel P. Madame Putiphar / Texte établi d’après l’édition originaleé été par J.L. Steinmetz. P.: Phébus, 1999. P. 413-434.
Swift 1843
The Works of Jonathan Swift: Containing Interesting and Valuable Papers, Not Hitherto Published. With Memoir of the Author: In 2 vol. L.: Henry G. Bohn, 1843. Vol. 2.
Tavemier 1675
Tavernier J.B. Nouvelle relation de l’intérieur du serrail du Grand Seigneur: Contenant plusieurs singularitez qui jus- qu’icy n’ont point esté mises en lumière. P.: O. de Varennes, 1675.
Thiers 1828
Thiers A. Histoire de la Révolution français: In 10 vol. P.: Lecointe, 1828.
Thureau-Dangin
1884
Tillemont
1693-1712
Thureau-Dangin P. Histoire de la monarchie de juillet: En 3 vol. P.: E. Plon, Nourrit et de, 1884. Vol. 1.
Tillemont L.S. Mémoires pour servir a l’histoire ecclesias tique des six premiers siècles, justifiez par les citations des auteurs originaux: En 16 vol. P.: Charles Robustei, 1693—1712.
Walker 1786
Walker J.C. Historical Memoirs of the Irish Bards, Interspersed with Anecdotes of, and Occasional Observations on the Music of Ireland. Also, an Historical and Descriptive Account on the Musical Instruments of the Ancient Irish. L.: T. Payne & Son, 1786.
Walpole 1842
The Letters of Horace Walpole, Earl of Orford: Including Numerous Letters Now First Published from the Original Manuscripts: In 4 vol. Philadelphia: Lea & Blanchard, 1842. Vol. 4.


СОДЕРЖАНИЕ
Петрюс Борелъ
МАДАМ ПОТИФАР
Перевод с французского А.Ю. Миролюбовой
ТОМ
ПЕРВЫЙ
Пролог 9
Книга первая
Глава I 16
Глава II 19
Глава III 21
Глава IV 27
Глава V 31
Глава VI 44
Глава VII 48
Глава VIII 51
Глава IX 54
Глава X 56
Глава XI 61


Книга вторая
Глава ХП 67
Глава ХШ 71
Глава XIV 77
Глава XV 80
Глава XVI 85
Глава XVn 87
Глава XVTH 94
Глава XIX 97
Глава XX 105
Глава XXI 107
Глава ХХП 110
Глава ХХШ 112
Глава XXIV 115
Глава XXV 118
Глава XXVI 121
Глава XXVH 140
Глава XXVin 142
Глава XXIX 144
Глава XXX 145
Глава XXXI 149
Книга третья
Глава ХХХП 158
Глава ХХХШ 162
Глава XXXIV 166


Глава XXXV 178
Глава XXXVI 181
Глава XXXVn 183
Глава XXXVin 186
Глава XXXIX 187
Глава XL 190
ТОМ
ВТОРОЙ
Книга четвертая
Глава I 196
Глава П 199
Глава Ш 203
Глава IV 206
Глава V 208
Глава VI 211
Глава VU 221
Книга пятая
Глава VU! 227
Глава IX 239
Глава X 243
Глава XI 246
Глава ХП 247


Книга шестая
Глава ХШ 248
Глава XIV 258
Глава XV 297
Глава XVI 303
Глава ХЛШ 316
Глава XVin 322
Книга седьмая
Глава XIX 332
Глава XX 337
Глава XXI 344
Глава ХХП 357
Глава ХХШ 363
Глава XXIV 367
Глава XXV 370
Глава XXVI 372
Глава XXVH 373
Глава XXVHI 376
Глава XXIX 382
Глава XXX 385
Глава XXXI 388
Глава ХХХП 390
Глава ХХХШ 391
[Эпилог] 398


ДОПОЛНЕНИЯ
Ж. Жанен. Мадам Потифар. Пер. Е.Э. Овчаровой 403
ТП Бодлер. Петрюс Борель. Пер. Е.Э. Овчаровой 420
ПРИЛОЖЕНИЯ
Т.В. Соколова. В духе и стиле неистового романтизма: Роман Петрю-
са Бореля «Мадам Потифар» 427
Примечания 479
Мадам Потифар. Состп. А.Ю. Миролюбова 479
Дополнения. С ост. Е.Э. Овчаров а 597
Основные даты жизни и творчества. Сост. Т.В. Соколова 604
Именной указатель. Сост. А.Ю. Миролюбова 611
Список иллюстраций. Сост. А.Ю. Миролюбова 641
Список сокращений. Сост. А.Ю. Миролюбова 646


БОРЕЛЬ, ПЕТРЮС
Мадам Потифар / Изд. подгот. Т.В. Соколова, А.Ю. Миролюбова, Е.Э. Овча- рова. — М.: Ладомир: Наука, 2019. — 664 с., ил. (Литературные памятники)
ISBN 978-586218-563-8
Роман «Мадам Потифар» (1839) — центральное произведение французского пи- сателя-романтика и поэта-бунтаря Петрюса Бореля (1809—1859), известного отечественному читателю по сборнику «Шампавер. Безнравственные рассказы» (1833), который был издан в серии «Литературные памятники» в 1971 году.
Положив в основу сюжета «Мадам Потифар» трагическую судьбу безвестного узника Бастилии, долгие годы томившегося в ожидании освобождения, но так и не сумевшего им воспользоваться, автор разворачивает перед читателем поистине монументальное историческое полотно — блистательную эпоху Людовика XV во всем ее разнообразии. Здесь и королевские фаворитки, и галантные празднества, и тайные приказы о заточении без суда и следствия...
В канву сюжета вплетены события, связанные с началом Французской революции, в живописных и нередко шокирующих подробностях представлено взятие Бастилии, освобождение ее немногочисленных узников, эйфория толпы «победителей», перед которыми не устояли крепкие стены королевской цитадели и которые завладевают орудиями тюремного пыточного зала. Среди персонажей, фигурирующих или даже только упоминаемых в повествовании, множество подлинных исторических лиц. Прототипом мадам Потифар послужила официальная фаворитка короля маркиза де Помпадур.
В своем «тюремном романе», вопреки традиции жанра, Борель представляет весьма обширную географию: следуя за автором, читатель пройдет по сумрачным аллеям замковых парков, зеленым тропинкам ирландской провинции, широким улицам и площадям Парижа, «этого огромного скопления людей и камней», посетит цветущий остров Святой Маргариты, проникнет в погруженные во тьму склепы Вен- сеннского замка и чадящие смрадом подземелья Бастилии.
Борель обращается и к экзистенциальным вопросам, противопоставляя, как он выражается, три вечные силы, борющиеся в груди человека: Мир с его развлечениями и пирами, Скит с раздумьями и аскезой, Небытие с его ни с чем не сравнимым покоем. За читателем остается выбор, как воспринимать роман «Мадам Потифар», через который красной нитью проходит единая мысль — о неисповедимости путей, мудрости Провидения и неотвратимости Возмездия за содеянное.
В разделе «Дополнения» представлены два эссе: отзыв «князя критиков» Жюля Жанена на роман «Мадам Потафар» и эссе Шарля Бодлера, посвященное творчеству Бореля в целом. Для Бодлера этот выдающийся представитель «неистовой словесности», этот страстный апологет маркиза де Сада являлся «одним из светил на сумрачных небесах романтизма», автором, наделенным «подлинно эпическим талантом», зазвучавшим в полную мощь в романе «Мадам Потафар».
Некоторые современные литературоведы относят Петрюса Бореля к предвестникам сюрреализма.


Научное издание
Петрюс Борель
МАДАМ ПОТИФАР
Утверждено к печати
Редакционной коллегией серии «Литературные памятники»
Редакторы Г.А. Велшорский, АЛ. Сифурова, Д.А. Зайчиков Корректор ОТ. Наренкова Компьютерная верстка О.Л. Кудрявцевой
ИД № 02944 от 03.10.2000 г. Подписано в печать 26.10.2018 г. Формат 70 X 90!/16. Бумага офсетная № 1. Печать офсетная. Гарнитура «Баскервиль». Печ. л. 41,5.
Тираж 600 экз. Зак. Nq К-5152.
Научно-издательский центр «Ладомир»
124365, Москва, ул. Заводская, д. 4 Тел. склада: 8-499-729-96*70. E-mail: ladomirbook@gmail.com
Отпечатано в соответствии
с предоставленными материалами в АО «ИПК “Чувашия”» 428019, г. Чебоксары, пр. И. Яковлева, 13
ИН11Ш
НЕЗАВИСИМЫЙ
АЛЬЯНС
Информацию о новинках «Ладомира»
(в том числе о лимитированных коллекционных изданиях), условиях их гарантированного и льготного приобретения, интервью с авторами и руководством издательства, прочие интересные сообщения можно оперативно получать, если зарегистрироваться в «Твиттере» «Ладомира»: https://twitter.com/LadomirBook


НАУЧНО-ИЗДАТЕЛЬСКИЙ ЦЕНТР «ЛАДОМИР» ВЫПУСТИЛ
Серия «Литературные памятники»
РОБИН ГУД
Наряду с Легендарным королем Артуром Робин Гуд относится к числу самых популярных героев английского фольклора. В Средневековье вокруг фшуры благородного предводителя лесных разбойников и изгнанника сложился большой цикл замечательных произведений. Полный научный перевод этого цикла впервые предлагается вниманию отечественного читателя.
Баллады о Робине создавались на протяжении шести столетий. В них то звучат отголоски рыцарских романов, то проявляется изысканность, присущая стилю барокко, простота же и веселость народного стихотворного текста перемежаются остроумной и тонко продуманной пародией. Баллады и по сей день не утратили свежести и актуальности. Их вечные темы: противостояние слепого закона и нравственной справедливости, мечта о добром и справедливом заступнике, алчность и духовная слепота сильных мира сего, итоговое торжество добродетели. Перед читателем предстают обитатели Зеленого леса: Робин Гуд и дева Мэрион, Маленький Джон и В иль Статли, монах Тук и Гай Гисборн, король Эдуард и шериф Ноттингемский — во всём их многообразии и много- обличии; открывается «старая добрая Англия», по знаменитому выражению «не существовавшая никогда, но словно бы совсем недавно оставшаяся где-то за поворотом». Баллады о Робине — это воплощение британского духа, свободы и чести, не скованной цепями закона; английская вольница, просторы зеленых лесов и залитых солнцем лужаек; вечный «веселый месяц май», который так дорог сердцу свободолюбивого жителя Туманного Альбиона.
Помимо баллад, в том вошли пьесы-«игры», приуроченные к празднованию Майского Дня (веселого торжества весны и ежегодного возрождения, известного в Англии с древнейших времен), а также фрагменты исторических хроник, позволяющие соотнести собирательный образ Робина с действительно жившими когда-то людьми, имена которых встречаются то в домовых книгах именитых семей, то в переписях населения, то в неоплаченных трактирных счетах за эль и говядину, а то и в судебных протоколах.
В раздел «Дополнения» вошли лучшие из известных в наши дни классических переводов баллад, а также варианты историй о Робине, сюжет и развязка которых подчас противоположны тем, что опубликованы в основном разделе.